text
stringlengths
0
3.24k
я сам, в оливковом саду,
за смутным шествием иду,
о чуждый камень спотыкаясь.
мотоциклетка стрекотнула
и сорвалась. зтптл
прожектор по уступам скал,
и отзвук рокота и гула
за нами следом побежал.
сорренто спит в сырых громадах.
мы шумно ворвались туда
и стали. слышно, как вода
в далеких плещет водопадах.
в страстную пятницу всегда
на глаз приметно мир пустеет,
айдесский, древний ветер веет,
и ущербляется луна.
сегодня в облаках она.
тускнеют улицы сырые.
одна ночная остерия
огнями желтыми горит.
ее взлохмаченный хозяин
облокотившись полуспит.
а между тем уже с окраин
глухое пение летит
и озаряется свечами
кривая улица вдали
как черный парус, меж домами
большое знамя пронесли
с тяжеловесными кистями
и, чтобы видеть мы могли
воочию всю ту седьмицу,
проносят плеть и багряницу,
терновый скорченный венок,
гвоздей заржавленных пучок,
и лестницу, и молоток.
но пенье ближе и слышнее.
толпа колышется, чернея,
а над толпою лишь она,
кольцом огней озарена,
в шелках и розах утопая,
с недвижной благостью в лице,
в недосягаемом венце,
плывет, высокая, прямая,
ладонь к ладони прижимая,
и держит ручкой восковой
для слез платочек кружевной.
но жалкою людскою дрожью
не дрогнут ясные черты.
не оттого ль к ее подножью
летят молитвы и мечты,
любви кощунственные розы
и от великой полноты –
сладчайшие людские слезы?
к порогу вышел своему
седой хозяин остерии.
он улыбается марии.
мария! улыбнись ему!
но мимо уж она в соборе
в снопах огней, в гремящем хоре.
над поредевшею толпой
порхает отсвет голубой.
яснее проступают лица,
как бы напудрены зарей.
над островерхою горой
пеливтся денница
мотоциклетка под скалой
летит извилистым полетом,
и с каждым новым поворотом
залив просторней предо мной.
горя зарей и ветром вея,
он всё волшебней, всё живее.
когда несемся мы правее,
бегут налево берега,
мы повернем – и величаво
их позлащенная дуга
начнет рзвтывться вправо.
в тумане прочида лежит,
везувий к северу дымит.
запятнан площадною славой,
он всё торжествен и велик
в своей хламиде темно-ржавой,
сто раз прожженной и дырявой.
но вот – румяный луч проник
сквозь отдаленные туманы.
встает неаполь из паров,
и заиграл огонь стеклянный
береговых его домов.
я вижу светлые просторы,
плывут сады, поляны, горы,
а в них, сквозь них и между них –
опять, как на неверном снимке,
весь в очертаниях сквозных,
как был тогда, в студеной дымке,
в ноябрьской утренней заре,
на восьмигранном острие
золотокрылый ангел розов
и неподвижен – а над ним
вороньи стаи, дым морозов,
давно рассеявшийся дым.
и, отражен кастллмской