Datasets:

dmgold

/

last_poem_data

like 0

зеленоватою волной,

огромный страж россии царской

вниз опрокинут головой.

так отражался он невой.

зловещий, огненный и мрачный,

таким явился предо мной –

ошибка пленки неудачной.

воспоминанье прихотливо.

как сновидение – оно

как будто вещей правдой живо,

но так же дико и темно

и так же, вероятно, лживо

среди каких утрат, забот,

и после скольких эпитафий.

теперь, воздушная, всплывет

и что закроет в свой черед

тень соррентинских фотографий?</s>все тропы проклятью преданы,

больше некуда идти.

словно много раз изведаны

непройдённые пути!

словно спеты в день единственный

песни все и все мольбы

гимн любви, как гимн воинственный,

не укрылся от судьбы.

но я знаю – песня новая

суждена и мне на миг.

эх, гуди, доска сосновая!

здравствуй, пьяный гробовщик!</s>порок и смерть! какой соблазн горит

и сколько нег вздыхает в слове малом!

порок и смерть язвят единым жалом,

и только тот их язвы убежит,

кто тайное хранит на сердце слово –

утешный ключ от бытия иного.</s>что ж? от озноба и простуды —

горячий грог или коньяк.

здесь музыка, и звон посуды,

и лиловатый полумрак.

а там, за толстым и огромным

отполированным стеклом,

как бы в аквариуме темном,

в аквариуме голубом —

многоочитые трамваи

плывут между подводных лип,

как электрические стаи

светящихся ленивых рыб.

и там, скользя в ночную гнилость,

на толще чуждого стекла

в вагонных окнах отразилась

поверхность моего стола, —

и проникая в жизнь чужую,

вдруг с отвращеньем узнаю

отрубленную, неживую,

ночную голову мою.</s>прислали мне кинжал, шнурок

и белый, белый порошок.

как умереть? не знаю.

я жить хочу – и умираю.

не надеваю я шнурка,

не принимаю порошка,

кинжала не вонзаю, –

от горести я умираю.</s>о ты, страна моя, насыщенная морем,

страна безмолвных гор и величавых туч,

струящих вечности и тайны свет священный,

скользя по белизне твоих отвесных круч.

я принял всю тебя и скорбь твоих усталых,

прохлады жаждущих, испепеленных жнитв,

и мрак пещер твоих, где сладкий хлад покоя

встречает беглецов, презревших ярость битв.

ты вся моя. люблю песков твоих неярких

струенье нежное на берегу морском

и алость пышную цветов, что теплым утром

трепещут, как сердца, под легким ветерком.

впервые предо мной ты на заре открылась

в унылой наготе холмов — и вся была,

как слабая душа, что жаждет избавленья —

как пламя, скорбь твоя мне сердце обожгла.

в тебя поверил я. припав к земле, я слушал

песнь сердца твоего. на каждый холмик твой

усталую главу доверчиво склонял я,

из камня каждого священный пил покой.

никто не ведает про то, что мне шептали

твой каждый кустик, терн в расщелине скалы,

когда, волнуемый печалью странно-древней,

я брел долинами в часы вечерней мглы.

когда душа дрожит пред щедростью господней,

как сладок ветерок твоих святых ночей!

как сердце веселит усталому скитальцу —

среди пустынных гор напев твоих ключей!

мать-родина! ты нам — как мореходам гавань.

в тебе конец пустынь, покой и мирный сон.

к твоим горам бредут от всех пределов мира

скитальцы всех времен, наречий и племен.

в плодах твоих долин — какой избыток пышный!

как мягко шелестит в ручьях твоих вода!

как одиночество вершин твоих прекрасно!

как сердцем волен тот, кто добредет сюда!</s>проси у него творчества и любви.

гоголь

когда истерпится земля

влачить их мертвенные гимны,

господь надвинет на меня

с пустого неба — облак дымный.

и мертвый ангел снизойдет,