text
stringlengths 0
3.24k
|
---|
зеленоватою волной, |
огромный страж россии царской |
вниз опрокинут головой. |
так отражался он невой. |
зловещий, огненный и мрачный, |
таким явился предо мной – |
ошибка пленки неудачной. |
воспоминанье прихотливо. |
как сновидение – оно |
как будто вещей правдой живо, |
но так же дико и темно |
и так же, вероятно, лживо |
среди каких утрат, забот, |
и после скольких эпитафий. |
теперь, воздушная, всплывет |
и что закроет в свой черед |
тень соррентинских фотографий?</s>все тропы проклятью преданы, |
больше некуда идти. |
словно много раз изведаны |
непройдённые пути! |
словно спеты в день единственный |
песни все и все мольбы |
гимн любви, как гимн воинственный, |
не укрылся от судьбы. |
но я знаю – песня новая |
суждена и мне на миг. |
эх, гуди, доска сосновая! |
здравствуй, пьяный гробовщик!</s>порок и смерть! какой соблазн горит |
и сколько нег вздыхает в слове малом! |
порок и смерть язвят единым жалом, |
и только тот их язвы убежит, |
кто тайное хранит на сердце слово – |
утешный ключ от бытия иного.</s>что ж? от озноба и простуды — |
горячий грог или коньяк. |
здесь музыка, и звон посуды, |
и лиловатый полумрак. |
а там, за толстым и огромным |
отполированным стеклом, |
как бы в аквариуме темном, |
в аквариуме голубом — |
многоочитые трамваи |
плывут между подводных лип, |
как электрические стаи |
светящихся ленивых рыб. |
и там, скользя в ночную гнилость, |
на толще чуждого стекла |
в вагонных окнах отразилась |
поверхность моего стола, — |
и проникая в жизнь чужую, |
вдруг с отвращеньем узнаю |
отрубленную, неживую, |
ночную голову мою.</s>прислали мне кинжал, шнурок |
и белый, белый порошок. |
как умереть? не знаю. |
я жить хочу – и умираю. |
не надеваю я шнурка, |
не принимаю порошка, |
кинжала не вонзаю, – |
от горести я умираю.</s>о ты, страна моя, насыщенная морем, |
страна безмолвных гор и величавых туч, |
струящих вечности и тайны свет священный, |
скользя по белизне твоих отвесных круч. |
я принял всю тебя и скорбь твоих усталых, |
прохлады жаждущих, испепеленных жнитв, |
и мрак пещер твоих, где сладкий хлад покоя |
встречает беглецов, презревших ярость битв. |
ты вся моя. люблю песков твоих неярких |
струенье нежное на берегу морском |
и алость пышную цветов, что теплым утром |
трепещут, как сердца, под легким ветерком. |
впервые предо мной ты на заре открылась |
в унылой наготе холмов — и вся была, |
как слабая душа, что жаждет избавленья — |
как пламя, скорбь твоя мне сердце обожгла. |
в тебя поверил я. припав к земле, я слушал |
песнь сердца твоего. на каждый холмик твой |
усталую главу доверчиво склонял я, |
из камня каждого священный пил покой. |
никто не ведает про то, что мне шептали |
твой каждый кустик, терн в расщелине скалы, |
когда, волнуемый печалью странно-древней, |
я брел долинами в часы вечерней мглы. |
когда душа дрожит пред щедростью господней, |
как сладок ветерок твоих святых ночей! |
как сердце веселит усталому скитальцу — |
среди пустынных гор напев твоих ключей! |
мать-родина! ты нам — как мореходам гавань. |
в тебе конец пустынь, покой и мирный сон. |
к твоим горам бредут от всех пределов мира |
скитальцы всех времен, наречий и племен. |
в плодах твоих долин — какой избыток пышный! |
как мягко шелестит в ручьях твоих вода! |
как одиночество вершин твоих прекрасно! |
как сердцем волен тот, кто добредет сюда!</s>проси у него творчества и любви. |
гоголь |
когда истерпится земля |
влачить их мертвенные гимны, |
господь надвинет на меня |
с пустого неба — облак дымный. |
и мертвый ангел снизойдет, |