Datasets:

dmgold

/

last_poem_data

like 0

кричали, скрежеща зубами, изнывая

от жажды мщения и те же волны

переносили в рим прекрасных, страстных дев,

сестер юдифи, руфи, саломеи,

чтоб для своих мучителей они

на мельницах трудились, как рабыни.

безжалостное море! гневным шквалом

оно моих врагов — твоих победных предков —

не потопило помогло украсть

мой гордых семисвечник, символ бога,

чтоб украшал он чуждые чертоги,

чтоб обнаженные блудницы оправляли

его светильни

рука моих зелотов не отмстила

за честь моих сестер, за кровь героев.

но в семьдесят раз дух мой отомстил.

не победил народ, — но победил мой бог!

и нет страны, где б не излил мой бог

и кровь мою, и дух, и прелесть галилеи.

священной книги нет, чтоб в ней не уловил я

шум иорданских вод иль эхо гор ливанских.

где храм и где дворец, в которых не звучат

псалмы давидовы, глаголы моисея?

где холст, где мрамор, медь, что нам не говорили б

на вечном языке ожившей плоти

об откровениях и светлых снах пророков,

о творческой росе в сказаньях бытия,

о грустной осени в стихах екклезиаста,

о буйном вертограде песни песней?

мой творческий во всем лучится свет,

во всех плодах земли — души моей дыханье —

как тонкий аромат этрога. и народы

им дышат, им, не ведая того!

я перцем стал в устах иных народов —

и в этом вечное отмщение мое!</s>воспоминанье прихотливо

и непослушливо. оно –

как узловатая олива

никак, ничем не стеснено.

свои причудливые ветви

узлами диких соответствий

нерасторжимо заплетет –

и так живет, и так растет.

порой фотограф-ротозей

забудет снимкам счет и пленкам

и снимет парочку друзей,

на капри, с беленьким козленком, –

и тут же, пленки не сменив,

зпчтлт он залив

за пароходною кормою

и закопченную трубу

с космою дымною на лбу.

так сделал нынешней зимою

один приятель мой. пред ним

смешались воды, люди, дым

на негативе помутнелом.

его знакомый легким телом

полупрозрачно заслонял

черты скалистых исполинов,

а козлик, ноги в небо вскинув,

везувий рожками бодал

хоть я и не люблю козляток

ни итальянских пикников –

двух совместившихся миров

мне полюбился отпечаток

в себе виденья затая,

так протекает жизнь моя.

я вижу скалы и агавы,

а в них, сквозь них и между них –

домишко низкий и плюгавый,

обитель прачек и портных.

и как ни отвожу я взора,

он всё маячит предо мной,

как бы сползая с косогора

над мутною москвой-рекой.

и на зеленый, величавый

амальфитанский перевал

он жалкой тенью набежал,

стопою нищенскою стал

на пласт окаменелой лавы.

раскрыта дверь в полуподвал,

и в сокрушении глубоком

четыре прачки, полубоком,

выносят из сеней во двор

на полотенцах гроб дощатый,

в гробу – савельев, полотер.

на нем – потертый, полосатый

пиджак. икона на груди

под бородою рыжеватой.

ну, ольга, полно. выходи.

и ольга, прачка, за перила

хватаясь крепкою рукой,

выходит. и заголосила.

и тронулись под женский вой

неспешно со двора долой.

и сквозь колючие агавы

они выходят из ворот,

и полотера лоб курчавый

в лазурном воздухе плывет.

и, от мечты не отрываясь,