mhr
stringlengths
0
1.63k
rus
stringlengths
0
1.74k
Эх, барин!
Эх, барин!
Мо мыйын шӱмыштем, тый тудым от шинче...
Кабы знал ты, что у меня на сердце-то...
— Мо гын?
— Что ж?
Вара шинчаш тӱҥалам...
Ты расскажи, так узнаю...
«Пуштшо» вуйым сакен шинче.
"Убивец" потупился.
— Йӧра, — изиш лиймеке пелештыш, — каласем тыланет...
— Ладно, — сказал он помолчав, — расскажу тебе...
Эх, колой-влак!
Эх, милые!
Ошкылза, ошкылза, ида лӱд...
Ступай, ступай, не бойся...
Имне-шамыч тӧр корно дене йорташ тӱҥальыч.
Лошади застучали по мягкой дороге ровною, частою рысцой.
Ужат тый...
Видишь ты...
Тиде шукертак лийын...
Было это давно...
Пеш ожныжак огыл, но туддеч вара шуко вашталтыш лийын, мыйын илышемат йӧршеш вес семын каяш тӱҥалын, садлан мыланем пеш ожныла чучеш.
Оно хоть и не очень давно, ну, да воды-то утекло много. Жизнь моя совсем по-иному пошла, так вот поэтому и кажется все, что давно это было.
Мыйым начальник-шамыч пеш чот обижатленыт.
Крепко меня люди обидели — начальники.
Да юмо эше ешарен пуэн: мыйын рвезе ватем да эргым ик кечыште колен колтышт.
А тут и бог, вдобавок, убил: жена молодая да сынишко в одночасье померли.
Ачам-авам уке ыльыч, вот мый ош тӱняште шкетынак кодынам.
Родителей не было, — остался один-одинешенек на свете: ни у меня родных, ни у меня друга.
А поп пытартыш пого ӱзгарым колышо-шамычым тойымылан поген нале.
Поп — и тот последнее имение за похороны прибрал.
Ну, мый шонаш тӱҥальым.
И стал я тогда задумываться.
Шоненам-шоненам да юмын йӱлаштат лугалташ тӱҥалынам.
Думал, думал и, наконец, того, пошатился в вере.
Тошто йӱлам монденам, а у йӱлам муын омыл.
В старой-то пошатился, а новой еще не обрел.
Конешне, ме пычкемыш айдеме улына.
Конечно, дело мое темное.
Грамотым сайын ом шинче; ушемланат пешыжак ом ӱшане...
Грамоте обучен плохо; разуму своему тоже не вовсе доверяю...
Туге чот неле ыле, ну, кеч ош тӱняштыжат ит иле...
И взяла меня от этих мыслей тоска, то есть такая тоска страшенная, что, кажется, рад бы на белом свете не жить...
Суртым да мо уло озанлыкым чыла кудалтышым...
Бросил я избу свою, какое было еще хозяйствишко — все кинул...
Ужгам, сылмам, кемым налын, тайгаште сай пондым пӱчкымат, лектын ошкыльым...
Взял прозапас полушубок, да порты, да сапоги пару, вырезал в тайге посошок и пошел...
— Кушко?
— Куда?
— Да тыгак, нигушко.
— Да так, никуда.
Ик вере кинде-шинчаллан пасум куралам, а вес вере тӱредаш шуам.
В одном месте поживу, за хлеб поработаю — поле вспашу хозяину, а в другое — к жатве поспею.
Кушто ик кечым, кушто арням, а южо вере тылзымат илем.
Где день проживу, где неделю, а где и месяц;
Эре шекланенам: кӧ кузе ила, кузе юмылан ӱшанат, кузе кумалыт...
и все смотрю, как люди живут, как богу молятся, как веруют...
Чын кумылан-шамычым кычалынам.
Праведных людей искал.
— Вара муынат?
— Что же, нашел?
— Кузе тыланет ойлаш?..
— Как сказать тебе?..
Конешне, тӱрлӧ калык улыт, кажныштын шке ойгышт уло.
Конечно, всякие тоже люди есть, и у всякого, братец, свое горе.
Тиде тыге.
Это верно.
Но икте гына сай огыл: мемнан велысе калык юмылан пешыжак огыт ӱшане.
Ну, только все же плохо, братец, в нашей стороне люди бога-то помнят.
Шкеат умылет: чылан юмым пагалат гын, тудлан ӱшанат гын, тыге илаш тӱҥалыт ыле мо?..
Сам тоже понимаешь: так ли бы жить-то надо, если по божьему закону?..
Кажне шке верчынже шона: мӱшкыр гына темше лийже.
Всяк о себе думает, была бы мамона сыта.
Ну, мом эша ешараш лиеш?.. Шинчыр дене шинчырлыме ворым налаш, вет тудат чынжымак толышо огыл...
Ну, что еще; который грабитель в кандалах закован идет, и тот не настоящий грабитель...
Чыным ойлем мо?
Правду ли я говорю?
— Пожале...
— Пожалуй...
Ну, вара?
Ну, и что же?
— Ну, мый эше утларак ойгыраш тӱҥальым...
— Ну, еще пуще стал на миру тосковать...
Ужам, нимо шотат ок лек, пычкемыш чодыраште йомшо гай улам...
Вижу, что толку нету, -мечусь, все равно как в лесу...
Ынде теве изишак умылем, да тугат эше шагал...
Теперь, конечно, маленькое понятие имею, да и то...
Ну, а тунам йӧршеш уш кайыше гай лийынам.
Ну, а тогда вовсе стал без ума.
Коштын-коштын, рестаныш пураш лийынам...
Надумал, например, в арестанты поступить...
— Кузе туге?
— Это как же?
— А тыгак: перныл коштшо улам маньымат, — шындышт.
— А так, очень просто: назвался бродягой — и посадили.
Тунам пуйто шке ӱмбакем ыресым пыштенам.
Вроде крест на себя наложил...
— Вара куштылгырак лийын мо?
— Что ж, легче ли стало от этого?
— Могай куштылго!
— Какой-те легче!
Конешне, ораде уш.
Конечно, глупость одна.
Тый, очыни, тюрьмаште лийын отыл, от шинче, а мый пеш сайын пален налынам, могай тиде монастырь.
Ты вот, может, в тюрьме не бывал, так не знаешь, а я довольно узнал, каков это есть монастырь.
Тӱҥ пашаже: тушто улшо-шамыч нимогай пайдам огыт пу, пашам огыт ыште.
Главное дело — без пользы всякой живут люди, без работы.
Лук гыч лукыш коштедат да эше иктаж-могай намысым шонен луктыт.
Суется это он из угла в угол, да пакость какую ни есть и надумает.
Шӱкшӧ мутлан, але иктаж-кӧн дене кредалаш — эн первый улыт, а вес тӱнясе илыш нерген, але юмым шарналтыше уке, тыгайым пеш шагал муат, воштылыт веле...
На скверное слово, на отчаянность — самый скорый народ, а чтоб о душе подумать, о боге там, — это за большую редкость, и даже еще смеются...
Пеш лӱддымӧ калык.
Отчаянный самый народ.
Мый ужам: шкемын орадем верч ия пыжашышке верештынам. Тунам мый шке лӱмемым каласышым, тюрьма гыч лукташ йодам.
Вижу я, что, по глупости своей, не в надлежащее место попал, и объявил свое имя, стал из тюрьмы проситься.
Огыт лук.
Не пускают.
Справкым да тулеч молым погаш тӱҥальыч.
Справки пошли, то, другое...
Адак ситартышлан мыйымак титаклат: кузе, маныт, шкендым тыге манаш тоштынат?..
Да еще говорят: как смел на себя самовольно этакое звание принять?..
Чылт ярныктарен пытарышт.
Истомили вконец.
Мый денем эше ала-мо лиеш ыле, йӧра — ик случай утарыш...
Не знаю уж, что и было б со мной, да вышел тут случай...
Тиде случайжат пеш сайжак огыл ыле... Ну, а тиддеч посна эше уда лиеш ыле дыр...
И плохо мне от этого самого случая пришлось... ну, а без него-то, пожалуй, было бы еще хуже...
Ик кечын уло тюрьма мучко увер шарлыш: Киддымым, маныт, острогыш кондат, сулык касарышым.
Прошел как-то по тюрьме говор: Безрукого, мол, покаянника опять в острог приведут.
Тиде мутланымашым колыштам: кӧ — «чын» манеш, весе-шамыч ӱчашат, а мыланем, вик ойлаш, садиктак ыле: кондат гын, кондат.
Слышу я разговоры эти: кто говорит "правда", другие спорятся, а мне, признаться, в ту пору и ни к чему было: ведут, так ведут.
Кунар еҥым кажне кечын конден петырат?
Мало ли каждый день приводят?
Ола гыч толшо арестант-шамыч увертарышт: «Чын.
Пришли это из городу арестантики, говорят: "Верно.
Пеш кугу конвой дене Киддымым кондат...
Под строгим конвоем Безрукого водят...
Каслан тышке толын шуыт».
К вечеру беспременно в острог".
Шпанкамыт кудывечыш лектыныт, — оҥай вет.
Шпанка на двор повалила, — любопытно.
Мыят яндар южышко лектым, — ончаш огыл, а так, пеш йокрок, ондакат эре кудывече мучко коштам ыле.
Вышел и я погулять тоже: не то, чтобы любопытно было, а так, больше с тоски, все, бывало, по двору суешься.
Тыге шонен коштам, Киддыме нергенат йӧршеш монденам.
Только стал я ходить, задумался и о Безруком забыл совсем.
Кенета капкам почын колтышт, ончем — шоҥго кугызам пуртат.
Вдруг отворяют ворота, смотрю — ведут старика.
Изи капан, туйо, кужу сур пондашыже кок могырышко лӱҥгалтеш; шкеже пыкше гына ошкылеш — ноен.
Старичонка-то маленький, худенький, борода седая болтается, длинная; идет, сам пошатывается, — ноги не держат.
Ик кидше кап пеленже шып кеча, ок тарваныл.
Да и рука одна без действия висит.
Но туге гынат, вич конвойым шогалтеныт да эше пычалышкышт штыкым пижыктеныт.
А, между прочим, пятеро конвою с ним, и еще штыки к нему приставили.
Тидым ужмек, мыйын вуемат савырналтен колтыш...
Как увидел я это, так меня даже шатнуло...
«Ой, юмашне, шонем, мом гына огыт ыштыл.
"Господи, думаю, чего только делают.
Але вара, шонем, айдемым ала-могай тигр семын наҥгаяш кӱлеш?
Неужели же человека этак водить подобает, будто тигру какую?
Ну, йӧра, шонем, айдемыже таза гын, нимат огыл, а то вет шоҥго кугызам, илашыжат, очыни, арня веле кодын!..»
И диви бы еще богатырь какой, а то ведь старичок ничтожный, неделя до смерти ему!.."
Пеш чот жалын чучо.
Взяла меня страшная жалость.
Кунар ончем, тунар шӱмем шолеш веле.
И что больше смотрю, то больше сердце у меня разгорается.
Шоҥгым конторыш наҥгайышт; кидшым, йолжым шинчырлаш апшатым ӱжын кондышт.
Провели старика в контору; кузнеца позвали — ковать в ручные и ножные кандалы, накрепко.
Шоҥго шинчырым ыреслышат, йолышкыжо шкеак пыштыш.
Взял старик железы, покрестил старым крестом, сам на ноги надел.
«Шинчырле!» — манеш апшатлан.
"Делай!" — говорит кузнецу.
Вара, кид шинчырым ыреслен, тыгак ыштыш: «Ой, кугу юмо, мыйын языкемым касараш полшо!» — мане тудо.
Потом "наручни" покрестил, сам руки продел. "Сподоби, говорит, господи, покаяния ради!"
Ямщик шып лие да вуйжым сакалтыш, пуйто ойлымо сӱретшым шарналтен, тудын верч тургыжлана.
Ямщик замолчал и опустил голову, как будто переживая в воспоминании рассказанную сцену.
Вара вуйжым рӱзалтышат, адак тӱҥале:
Потом, тряхнув головой, заговорил опять:
— Тунам тудо мыйым шке кид йымакыже поген налме гае ыштен: шӱмемак налын.
— Прельстил он меня тогда, истинно тебе говорю: за сердце взял.
Ӧрмашан паша!
Удивительное дело!
Вараже мый тудым сайын пален налынам: чылт сотана ыле, пеш шучко айдеме.
После-то я его хорошо узнал: чистый дьявол, прости, господи, сомуститель и враг.
А кузе шкенжым святойла ончыктен кертын!
А как мог из себя святого представить!
Вет кызытат тудын юмылтымыжым шарналтемат, ӱшанымыла ок чуч: вес айдеме ыле, шонем.
Ведь и теперь как вспомню его молитву, все не верится: другой человек тогда был, да и только.
Да вет мый веле огыл.
Да ведь и не я один.
Ӱшанет мо: тюрьмасе "шпанкат" — тудат шып лийын.
Поверишь ли, "шпанка" тюремная — и та притихла.
Чылан ончат, шып улыт.
Смотрят все, молчат.
Кӧ ондакше воштылын, нунат шапланеныт, а весышт ыресленат колтат.
Которые раньше насмехались, и те примолкли, а другой даже и крестное знамение творит.
Теве, шоляш, могай паша!
Вот, брат, какое дело!
Ну, а мыйым кидге-йолге налын.
Ну, а уж меня он прямо руками взял.