mhr
stringlengths
0
1.63k
rus
stringlengths
0
1.74k
Ик кеҥеж кечын кудывечыште коштам ыле; ончем — заседатель конторышко пурыш, почешыже Киддымым пуртышт.
Гулял я раз, летнее дело, по двору; смотрю, заседатель в контору прошел, потом провели к нему Безрукого.
Иктаж пел шагат гыч заседатель дене коктын пӧртӧнчык лектын шогальыч. Киддыме шке вургемжым чиен, веселан коеш.
Не прошло полчаса, выходит Безрукий с заседателем на крыльцо, в своей одежде, как есть на волю выправился, веселый.
Заседателят воштылеш.
И заседатель тоже смеется.
«Вот вет, шонем, айдемым могай кугу конвой дене конденыт, а тудын нимогай титакшат уке».
"Вот ведь, думаю, привели человека с каким отягчением, а между прочим, вины за ним не имеется".
Мыланем адак пеш йокрокын чучо.
Жалко мне, признаться, стало, — тоска.
Адак, шонем, шкетын кодам.
Вот, мол, опять один останусь.
Тыге шоналтен гына шуктышым, шоҥгем мыйым ужынат, кидше дене «тол» манмыла удырале.
Только огляделся он по двору, увидел меня и манит к себе пальцем.
Мый лишкышт мийышым, упшым налын шогальым, а Киддыме тудлан ойла:
Подошел я, снял шапку, поклонился начальству, а Безрукой-то и говорит:
— Вот, ваше благородие, тиде рвезын пашажым вашкеракын ончаш ок лий мо?
— Вот, ваше благородие, нельзя ли этого парня обсудить поскорее?
Тудын нимогай титакшат уке, манаш лиеш.
Вины за ним большой нету.
— А кузе тыйын лӱметше?
— А как тебя звать-то?
— заседатель йодо.
— спрашивает заседатель.
— Федор, а фамилием Силин.
— Федором, мол, зовут, Силиным.
— А, манеш, шарнем.
— А, говорит, помню.
Ну, мо, тидым ышташ лиеш.
Что ж, это можно.
Судитлашат тудым огеш кӱл, вет орадылан огыт судитле.
И судить его не надо, потому что за глупость не судят.
Капкашке ужатен лукташ да сайын гына шӱйлодыш воктен пуаш, вес гана кушко ок кӱлыш нержым ынже шӱш.
Вывести за ворота, дать но шее раза, чтоб напредки не в свое место не совался, только и всего.
Тудын нерген справкат толын шуын.
А между прочим, справки-то, кажись, давно у меня получены.
Ик арня гыч луктын колтем...
Через неделю непременно отпущу его...
— Ну, вот, пеш сай, — ойла Киддыме.
— Ну, вот, и отлично, — говорит Безрукой.
— А тый, рвезаш, тышеч лекмек, вик Кильдеевский заимкышке мий да Захаров Иваным йод, мый тыйын нергенет тудлан ойлем. Товатлыметым шарне.
— А ты, парень, — отозвал он меня к сторонке, — как ослобонишься, ступай на Кильдеевскую заимку, спроси там хозяина Ивана Захарова, я ему о тебе поговорю, дитятко; да клятву-то помни.
Нуно кайышт.
И ушли они.
Чынак, ик арня гыч мыйымат луктын колтышт.
А через неделю, точно, и меня на волю отпустили.
Тюрма гыч лекмеке, вик тудо верышкак ошкыльым.
Вышел я из острога и тотчас отправился в эти вот самые места.
Иван Захаровым кычал муым.
Разыскал Ивана Захарова.
Тыге да тыге манам, мыйым Киддыме колтен.
Так и так, говорю, меня Безрукой прислал.
— «Палем, манеш,
— "Знаю, говорит.
шоҥго тыйын нергенет ойлен.
Сказывал об тебе старик.
Ну, мо, кызытеш пашаеҥлан иле, умбакыже пале лиеш.
Что ж, становись пока в работники ко мне, там увидим".
— А шкеже, манам.
— А сам-то, мол.
Киддымыже кушто?
Безрукой где же находится?
— «Каен, манеш, — паша дене эртак кудалыштеш,
— "В отлучке, говорит, — по делам он все ездит.
вашке пӧртылеш».
Никак скоро будет".
Вот мый илаш тӱҥальым, тарзылыкеш манашыжат ок лий — неле пашам ужмаш уке.
Вот и стал я жить на заимке — работником не работником, — так, живу, настоящего дела не знаю.
Ешышт кугу огыл ыле.
Семья у них небольшая была.
Оза шкеже, кугу эргыже, да пашаеҥ...
Сам хозяин, да сын большой, да работник...
Мый нылымше.
Я четвертый.
Ну, ше ӱдырамаш-шамыч. Коклан Киддыме пурен лектеш.
Ну, бабы еще, да Безрукой наезжал.
Озамыт пеш пеҥгыде ыльыч, старовер-шамыч; тамакым шупшаш, але аракам йӱаш — юмо аралыже!
Хозяева — люди строгие, староверы, закон соблюдают; табаку, водки — ни-ни!
А вес пашаеҥ, Кузьма, — изиш окмакрак ыле, ӱпшӧ кужу, чурийже эфиорп гай шеме.
А работник Кузьма — тот у них полоумный какой-то был, лохматый да черный, как эфиоп.
Иктаж-кушто оҥгыр йӱк шокта гын, тудо вик чашкерыш шылеш ыле.
Чуть, бывало, колокольчик забрякает, он сейчас в кусты и захоронится.
Утларакшым Киддыме деч лӱдеш ыле.
А Безрукого-то пуще всех боялся.
Тудо эше тораште изиш веле коеш, а Кузьма уже тайгаште, эре ик верыш шылын.
Издали, бывало, завидит, тотчас бегом в тайгу, и все в одно место прятался.
Озамыт ӱжыт, а тудо йӱкымат ок пу.
Зовут хозяева, зовут -не откликается.
Вара Киддыме шке кая, ик мутым гына каласа, ончет: почешыже шорык семын толеш, адак чыла пашам ышташ тӱҥалеш.
Пойдет к нему сам Безрукой, слово скажет, он и идет за ним, как овечка, и все опять справляет, как надо.
Теле пӧртышкӧ Киддыме шуэн толеден, а мый денем мутланенат огыл, манаш лиеш.
Наезжал Безрукой на заимку-то не часто и со мной почитай что не разговаривал.
Оза дене мутлана да мыйын паша ыштымемым онча, а тудын дек миет — эре ок ярсе.
Беседует, бывало, с хозяином да на меня смотрит, как я работаю; а подойдешь к нему, все некогда.
«Чыталте, манеш, вот кунам заимкыш илаш куснем, тунам вара мутланена.
"Погоди, говорит, дитятко, ужо на заимку перейду, тогда поговорим.
А кызыт ом ярсе».
Теперь недосуг".
А мыланем йокрок.
А мне тоска.
Конешне, оза-шамыч паша дене индырен огытыл, кочкаш сайын пукшеныт, вурсашат огыт вурсо ыле.
Хозяева, положим, работой не притесняли, пища хорошая, слова дурного не слыхивал.
Эртен коштшо дене шагал колтеныт.
С проезжающими и то посылали редко.
Йӱдым гын я оза, я эргыже Кузьма дене коктын коштыныт.
Все больше либо сам хозяин, либо сын с работником, особливо ночью.
Ну, а мыланем паша деч посна эше уда, утыр шонаш тӱҥалам, шканем верым ом му...
Ну, да мне без работы-то еще того хуже; пуще дума одолевает, места себе не найду...
Тюрьма гыч лекмемлан иктаж вич арнят эртыш.
Прошло никак недель пять, как я из тюрьмы вышел.
Ик кастен вакш гыч толам; ончем — пӧрт тич калык...
Приезжаю раз вечером с мельницы; гляжу, народу у нас в избе много...
Имньым туарышым, пӧртӧнчык гына кӱзаш тӱҥальым, — мыйын ваштарешем оза лектеш.
Распрег коня; только хочу на крылец итти, — хозяин мне навстречу.
«Изиш, манеш, чыталте, ит пуро, шке кычкыралам.
"Не ходи, говорит, погоди малость, сам позову.
Колат!
Да слышь!
— ит пуро манам».
— не ходи, я тебе говорю".
Мо ия, шонем, мо лийын?
Что же, думаю себе, за оказия такая?
Савырнышымат, вӱтамбак ошкыльым.
Повернулся я, пошел к сеновалу.
Шудышко пурен возым, — омо ок шу.
Лег на сено, — не спится.
Шарналтышым, товарым эҥер воктен монден коденам ыле.
Вспомнил, что топор у меня около ручья оставлен.
Миен толам, шонем: калык шаланаш тӱҥалме годым иктаж-кӧ нумалынат кая.
Сходить, думаю: станет народ расходиться, как бы кто не унес.
Окна воктеч эртен кайымем годым ала-кузе ончал колтышым.
Пошел мимо окон, да как-то и глянул в избу.
Ужам: пӧрт тич калык, ӱстелтӧрыштӧ заседатель шинча; ӱстембалне арака ден закуско, туштак кагаз, перо кият, — следствий кая.
Вижу: полна изба народу, за столом заседатель сидит; водка перед ним, закуска, перо, бумага, — следствие, одним словом.
А лукысо олымбалне Киддыме шинча.
А в стороне-то, на лавке, Безрукой сидит.
Ой, юмашне-пӱршашне!..
Ах ты, господи!..
Мыйым пуйто товартош дене эҥден пуышт!..
Точно меня обухом по голове шибануло!..
Ӱпшӧ саҥгашке кечалтын, кидшым шеҥгек пидме, а шинчаже гын тулшол гай йӱла...
Волосы у него на лоб свесились, руки назад связаны, а глаза точно угли...
Тунам тудо туге шучкын койын, каласенат ом мошто...
И такой он мне страшный тогда показался, сказать не могу...
Мый тунамак окна деч ӧрдыжкӧ кораҥын шогальым.
Отшатнулся я от окна, отошел к сторонке...
Тиде шыжым ыле.
Осенью дело это было.
Каваште шӱдыр-шамыч йолгеныт гынат, пычкемыш ыле.
Ночь стояла звездная да темная.
Тиде йӱдым нигунамат мондышашла ок чуч.
Никогда мне, кажется, ночи этой не забыть будет.
Эҥер йогымо йӱк шокта, тайга гӱжла, а мылам омо ужмыла чучеш.
Речка эта плещется, тайга шумит, а сам я точно во сне.
Мый шаршудыш шинчым, уло капем чытыра...
Сел на бережку, на траве, дрожу весь...
Ой, юмашне!..
Господи!..
Мыняр жап тыгерак шинченам, ом пале, но колам: ала-кӧ тайга вел гычын йолгорно дене толеш, ош пинчакым чиен, вуйыштыжо картуз, а кидыштыже тоя.
Долго ли, коротко ли сидел, только слышу: кто-то идет из тайги тропочкой мимо, в белом пинжаке, в фуражке, палочкой помахивает.
Писарь улмаш...
Писарь...
Мемнан деч иктаж ныл меҥге тораште илен.
верстах в четырех жил.
Кӱвар гоч вончышат, вигак пӧрт велышке ошкыльо.
Прошел он по мостику и прямо в избу.
Мыйынат палымем шуо: мо лиеш?
Потянуло тут и меня к окну: что будет?
Писарь, омсаш пурымекыже, картузым нале, вара йыр ончале.
Писарь вошел в двери, снял шапку, смотрит кругом.
Очыни, молан ӱжмыштым шинчен огыл.
Сам, видно, не знал, зачем позвали.
Вара ӱстел деке ошкыльо, Киддыме воктеч эртен кайымыже годым пелештыш: «Салам, Иван Алексеевич!»
Потом пошел к столу мимо Безрукого и говорит ему: "Здравствуй, Иван Алексеевич!"
Киддыме тудым шӱтен колтышашла ончале, а пӧрт оза, пинчак шокшыжым шупшылын, пылышышкыже ала-мом ойлыш.
Безрукой его так и опалил глазами, а хозяин за рукав дернул да шепнул что-то.
Писарь ӧрын шогале.
Писарь, видно, удивляется.
Вара заседатель деке лишеме, а тудыжо сайынак подылын, вудакаҥше шинчаж дене писарьым онча.
Подошел к заседателю, а тот, уже порядочно выпивши, смотрит на него мутными глазами, точно спросонья.
Саламлалтыч.
Поздоровались.
Заседателет йодеш:
Заседатель и спрашивает:
— Те тиде еҥым паледа?
— Знаете вы этого человека?
— парняж дене Киддымым ончыкта.
— сам в Безрукого пальцем тычет.
Писарь ончале, вара пӧрт оза ӱмбаке шинчажым кусарыш.
Посмотрел писарь, с хозяином переглянулся.
— Уке, манеш, нигунамат ужын омыл.
— Нет, говорит, не видывал будто.
Мо ия, шонем,
Что такое, думаю, за оказия?
вет заседательжат тудым пеш сайын пала.
Ведь и заседатель-то его хорошо знает.
Вара адак заседатель йодеш:
Потом заседатель опять:
— Тиде тысе илыше Иван Алексеевич огыл, вес семынже эше Киддыме маныт?
— Это не Иван Алексеевич, здешний житель, по прозванию Безрукой?