mhr
stringlengths
0
1.63k
rus
stringlengths
0
1.74k
— Чыталте, манеш, Степан Петрович, — эше ит кае.
— Погоди, говорит, Степан Петрович, — не уходи еще.
— А барышнялан ойла: — «Тыге сай огыл...
— А ей говорит: "Нехорошо это...
Но ида проститле, ида сӧрасе.
Ну, не прощайте и не миритесь.
Тидын нерген ойлаш огына тӱҥал.
Об этом что говорить.
Мом ойлымынам чыла умыла ыле гын, очыни, шкежат ок проститле ыле...
Он и сам, может, не простил бы, ежели бы как следует все понял...
Да вет тушманат айдеме лиеш...
Да ведь и враг тоже человек бывает...
А тый тидым вот умылен огыда керт.
А вы этого-то вот и не признаете.
Сектантка улат, манеш, — вот мо!»
Сектантка вы, говорит, вот что!"
— Йӧра, манеш, мый тек сектантка, а те чондымо айдеме улыда...
— Пусть, — она ему, — а вы равнодушный человек...
Тыланда, манеш, книгам гына лудаш лийже...
Вам бы, говорит, только книжки читать...
Тыге ойлен гына шуктыш, Рязанцев чылт вашталте, кынел шогале.
Как она ему это слово сказала, — он, чудное дело, даже на ноги вскочил.
Барышня тудым пуйто перен колтен.
Точно ударила его.
Ужам, барышняжат лӱдын.
Она, вижу, испугалась даже.
— Чондымо?
— Равнодушный?
— ойла тудо.
— он говорит.
— Ну, те шкат шинчет, тиде чын огыл.
— Ну, вы сами знаете, что неправду сказали.
— Пожале, — вашешта барышня...
— Пожалуй, — она ему отвечает.
— А тый мыланем чыным ойлет?..
— А вы мне — правду?..
— Мый, манеш, — чыным ойлышым: тый йӧршеш боярыня Морозова улат.
— А я, — говорит, — правду: настоящая вы боярыня Морозова.
Барышня ала мом шонаш тӱҥале, кидым шуйыш, Рязанцев кидшым кучыш, а барышня тудын чурийышкыже ончыш-ончыш да ойла: — «Да тый, очыни, чыным ойлышыч!»
Задумалась она, руку ему протянула; он руку-то взял, а она в лицо ему посмотрела-посмотрела, да и говорит: "Да, вы, пожалуй, и правы!"
А мый окмак гай ончен шогем, чонлан пешак нелын чучеш, логарыш моклака кӱза.
А я стою, как дурак, смотрю, а у самого так и сосет что-то у сердца, так и подступает.
Вара мыйын велыш савырнышат, нимогай шыде деч посна ончалын кидшым пуыш.
Потом обернулась ко мне, посмотрела и на меня без гнева и руку подала.
— «Теве, манеш, мом мый тыланда каласем: колымешкем, манеш, мый тендан тушманда улам...
"Вот, говорит, что я вам скажу: враги мы до смерти...
Ну, манеш, йӧра, кидым тыланда пуэм, — иктаж-кунам айдеме лийыда манын шонаш тӱҥалам — сай айдеме, нимогай инструкций деч посна...
Ну, да бог с вами, руку вам подаю, — желаю вам когда-нибудь человеком стать — вполне, не по инструкции...
Ноенам мый», — ойла тудлан.
Устала я", — говорит ему.
Мый лектым.
Я и вышел.
Рязанцеват почешак лекте.
Рязанцев тоже за мной вышел.
Кудывечеш шогална, ончем: шинчаже вӱдыжген.
Стали мы во дворе, и вижу я: на глазах у него будто слеза поблескивает.
— Вот мо, манеш, Степан Петрович.
— Вот что, говорит, Степан Петрович.
Те тыште кужу жап лийыда?
Долго вы еще тут пробудете?
— Ом шинче, манам, иктаж кум кечым шогена дыр, почто толмешке.
— Не знаю, говорю, может, и еще дня три, до почты.
— Эше пурынеда гын, манеш, нимат огыл, пурыза.
— Ежели, говорит, еще зайти захотите, так ничего, зайдите.
Те, манеш, уда айдемыжак огыдал...
Вы, кажется, говорит, человек, по своему делу, ничего...
— Вуеш ида нал, манам, лӱдыктенам...
— Извините, говорю, напугал...
— То-то, манеш, те ондак оза кувалан шижтарыза.
— То-то, говорит, уж вы лучше хозяйке сначала скажите.
— Теве мом, манам, мый тендан деч йоднем: те боярыня Морозова нерген ойлышда.
— А что я хочу спросить, говорю: вы вот про боярыню говорили, про Морозову.
Барышня боярский еш гыч мо?
Они, значит, боярского роду?
— Боярский але боярский огыл, манеш, а тукымжо тыгае: тодылаш, манеш, тудым лиеш...
— Боярского, говорит, или не боярского, а уж порода такая: сломать ее, говорит, можно...
Теат изиш полшенда...
Вы и то уж сломали...
Ну, а пӱгырташ, — шкеат ужында: тыгай-шамыч огыт пӱгырнӧ.
Ну, а согнуть, — сам, чай, видел: не гнутся этакие.
Тыге ме чеверласышна.
На том и попрощались.
V
V
Шукат эртен огыл, тудо колен.
Померла она скоро.
Мый тойымыштым ужын омыл, исправник дене лийынам.
Как хоронили ее, я и не видал — у исправника был.
Но эрлашыжым Рязанцевым вашлийынам; лишкыже мийышым, — ончем: тӱсшӧ йӧршын уке...
Только на другой день ссыльного этого встретил; подошел к нему — гляжу: на нем лица нет...
Кӱкшӱ капан, чурийже пеш серьезный, ондак мыйым шыман онча ыле, а тунам... ну, лач янлыкла ончал колтыш.
Росту он был высокого, с лица сурьезный, да ранее приветливо смотрел, а тут зверем на меня, как есть, глянул.
Кидым пуэн ыле, но кенета кидшым шупшын налын, савырнен шогале.
Подал было руку, а потом вдруг руку мою бросил и сам отвернулся.
— «Ынде, манеш, тендам вашлийын ом керт.
"Не могу, говорит, я тебя видеть теперь.
Кае, манеш, шоляш, юмо гай лий, кае!..»
Уйди, братец, бога ради, уйди!.."
Вуйым кумык сакен ошкыльо.
Опустил голову, да и пошел,
Мый, пачерыш толмек шканем верым муын ыжым керт, иктаж кок кече наре кочкын омыл, логар гыч ок кае.
а я на фатеру пришел, и так меня засосало, — просто пищи дня два не принимал.
Теве тылеч вара мыйым эре ала-могай ойго пызыра.
С этих самых пор тоска и увязалась ко мне.
Йӧршеш локтылалтынам.
Точно порченый.
Вес кечын исправник мемнам ӱжынат, ойла: «Ынде, манеш, каен кертыда: кагаз толын, но вараш кодын».
На другой день исправник призвал нас и говорит: "Можете, говорит, теперь отправляться: пришла бумага, да поздно".
Адак барышням наҥгаяш перна улмаш, да йӧра кеч юмо чаманен, шке декше налын.
Видно, опять нам ее везти пришлось бы, да уж бог ее пожалел: сам убрал.
Тиде эше мучаш огыл, варажым мый денем эше теве мо лийын.
Только что еще со мной после случилось, — не конец ведь еще.
Мӧҥгеш кайышыла ик станцийыш толын шуынна...
Назад едучи, приехали мы на станцию одну...
Пӧлемыш пурышна, ӱстембалне самовар, ӱстелтӧрыштӧ ала-могай шоҥго кува шинча, оза ватым сийла.
Входим в комнату, а там на столе самовар стоит, закуска всякая, и старушка какая-то сидит, хозяйку чаем угощает.
Пеш ару кува, изи капан, мутланаш пеш йӧрата.
Чистенькая старушка, маленькая, да веселая такая и говорливая.
Оза ватылан шке пашаже нерген каласкала: «Вот, манеш, пӧртым ужалышым, мо кӱлеш вургемым нальым, да шочшем-падырашем дек тарванышым.
Все хозяйке про свои дела рассказывает: "Вот, говорит, собрала я пожитки, дом-то, по наследству который достался, продала и поехала к моей голубке.
Кузе йывырта дыр!
То-то обрадуется!
Ну, изиш сыра, вурсенат налеш, а садак йывырта.
Уж и побранит, рассердится, знаю, что рассердится, — а все же рада будет.
Ит тол манын возен колтен.
Писала мне, не велела приезжать.
Тыгай шонымашым, манеш, ушыштетат ит кучо.
Чтобы даже ни в коем случае не смела я к ней ехать.
Ну, ынде нимат огыл!»
Ну, да ничего это!"
Мыйын ӧрдыжемым пуйто ала-мо шуралтыш.
Так тут меня ровно кто под левый бок толкнул.
Кухньыш лектым.
Вышел я в кухню.
«Могай кува? — йодам пашаче ӱдыр деч.
"Что за старушка?" — спрашиваю у девки-прислуги.
«А тиде, манеш, тендан наҥгайыме барышнян шочмо аваже».
"А это, говорит, самой той барышни, что вы тот раз везли, матушка родная будет".
Мый изиш гына ыжым йӧрл.
Тут меня шатнуло даже.
Ӱдыр тидым ужынат, йодеш: — «Мо, манеш, лийынат?».
Видит девка, как я в лицо расстроился, спрашивает: "Что, говорит, служивый, с тобой?"
— Шып, манам, мом кычкырет... барышняже колен вет.
— Тише, говорю, что орешь... барышня-то померла.
Ну, ӱдырет тарваныш, — ешараш кӱлеш, ӱдыр гуляяш йӧрата ыле, эртен коштшо-шамыч дене пижедылын, — эрдыжым перен колтыш да урмыж-урмыж пӧрт гыч лектын куржо.
Тут она, девка эта, — и девка-то, надо сказать, гулящая была, с проезжающими баловала, — как всплеснет руками да как заплачет, и из избы вон.
Упшым нальым да мыят лектым, — шоҥго кува ден оза вате алят кутырен шинчат, чонемлан моткоч нелын чучо, каласашат йӧсӧ.
Взял и я шапку, да и сам вышел, — слышал только, как старуха в зале с хозяйкой все болтают, и так мне этой старухи страшно стало, так страшно, что и выразить невозможно.
Корно дене йолын ошкыльым, — Иванов мыйым поктен шуынат, орвашке шинчым.
Побрел я прямо по дороге, — после уж Иванов меня догнал с телегой, я и сел.
VI
VI
Теве могай паша!..
Вот какое дело!..
А исправник мыйын ссыльный дек коштмо нерген начальствылан вуйым шийын, да ӱдырым чаманыме нерген костромской полковник ешарен, вот чыла иктыш погынен.
А исправник донес, видно, начальству, что я к ссыльным ходил, да и полковник костромской тоже донес, как я за нее заступался, — одно к одному и подошло.
Начальник мыйым унтер-офицерым ышташ кӧнен огыл.
Не хотел меня начальник и в унтер-офицеры представлять.
— «Могай, манеш, тый унтер-офицер, — кува улат! — манеш.
"Какой ты, говорит, унтер-офицер, — баба ты!
Тыйым, окмаакым, карцерыш шындаш кӱлеш.
В карцер бы тебя, дурака!"
Но мыланем тунам нимоат жал огыл ыле, йӧршеш тып чонан ыльым.
Только я в это время в равнодушии находился и даже нисколько не жалел ничего.
Барышня уш гыч лектын огыл, да кызытат чӱчкыдын шинча ончылнем шога.
И все я эту барышню сердитую забыть не мог, да и теперь то же самое: так и стоит, бывает, перед глазами.
Молан тиде тыге?
Что бы это значило?
Иктаж-кӧ мыланем умылтарыже ыле!
Кто бы мне объяснил?
Да те, господин, огыда мале?
Да вы, господин, не спите?
Мый мален омыл...
Я не спал...
Чодырасе изи пӧртын пычкемышыже мыйын вуемым пызырен, мардеж урмыжмо йӱк кокла гыч колышо ӱдырын чурийже шинча ончылнем койын...
Глубокий мрак закинутой в лесу избушки томил мою душу, и скорбный образ умершей девушки вставал в темноте под глухие рыдания бури...
ПУШТШО
УБИВЕЦ
I.
I.
Баклан-шамыч
Бакланы
Почтысо тройко дене вес ерыш вончымашке толын шогалмем годым пычкемышалташат тӱҥале.
Когда я на почтовой тройке подъехал к перевозу, уже вечерело.
Юалгырак, вичкыж мардеж эҥер серым вӱд толкын дене лупшен.
Свежий, резкий ветер рябил поверхность широкой реки и плескал в обрывистый берег крутым прибоем.
Почтовый оҥгыр йӱкым тора гычак колынытат, перевозчик-шамыч «плашкотым» шогалтен мемнам вученыт.
Заслышав еще издали почтовый колокольчик, перевозчики остановили "плашкот" и дождались нас.
Орва коклашке тореш тоям чыкыштат, плашкотышко волтышт, «чалкым» рудышт.
Затормозили колеса, спустили телегу, отвязали "чалки".
Плашкотым толкын лупша, рулевой туран савырале, сер койын торлаш тӱҥале.
Волны ударили в дощатые бока плашкота, рулевой круто повернул колесо, и берег стал тихо удаляться от нас, точно отбрасываемый ударявшею в него зыбью.
Мемнан деч посна плашкотышто эше кок орва ыле.
Кроме нашей, на плашкоте находились еще две телеги.
Ик орваште илалшырак, солидный пӧръеҥым ужым, очыни, купеч кокла гыч, а весыште — кум рвезе еҥ-шамыч, нунышт мещан-шамычла койыт.
На одной я разглядел немолодого, солидного мужчину, по-видимому купеческого звания, на другой — трех молодцов, как будто из мещан.
Купеч, мардеж деч шӱшаж дене авыралтын, повозкышто шып шинчен, моло-шамыч ӱмбак ончалынат огыл.
Купец неподвижно сидел в повозке, закрываясь воротником от осеннего свежего ветра и не обращая ни малейшего внимания на случайных спутников.
А мещан-шамыч гын пеш весела ыльыч, чыла денат мутланеныт.
Мещане, наоборот, были веселы и сообщительны.