Datasets:

AigizK

/

mari-russian-parallel-corpora

like 8

Векат, шонем, пуштын кудалта.

Думал я — кинется... убьет, пожалуй.

Тудо кӱкшӱ капан, кумда вачан айдеме...

Человек, тем более, рослый, здоровый...

Паледа, нуно, адак наҥгаяш толыныт манын, шоненыт...

Они, знаете, подумали так, что опять это за нею приехали...

Но тудо ужо: мый шкежат илаш-колаш лӱдын шогем, да эше шкетын.

Только видит он — стою я и сам ни жив ни мертв, да и один.

Ӱдыр велыш савырнен, кидшым кучыш.

Повернулся к ней, взял за руку.

«Лыпланыза, — манеш.

"Успокойтесь, — говорит.

— А тыланда, манеш, кавалер, мо тыште кӱлеш?..

— А вам, спрашивает, кавалер, что здесь, собственно, понадобилось?..

Молан толында?».

Зачем пожаловали?"

Мый умылтарышым, мыланем, манам, нимат ок кӱл, а так, манам, пуренам.

Я объяснил, что, мол, ничего мне не нужно, а так пришел, сам по себе.

Кондымына годым, манам, барышня черле ыле, вот тазалыкше нерген палаш пуренам...

Как вез, мол, барышню, и были они нездоровы, так узнать пришел...

Тунам иже чурийже саеште.

Ну, он обмяк.

А ӱдыр тугаяк шыде, шолеш веле.

А она все такая же сердитая, кипит вся.

Молан сырашыже?

И за что бы, кажется?

Чынак, Иванов уда айдеме.

Иванов, конечно, человек необходительный.

Но мыйже вет тудым эре пыдалынам...

Так я же за нее заступался...

Умылен налмекыже, Рязанцев йӧршеш вашталте, барышнялан воштылале: «Ну вот ужыда, манеш, мый вет тыланда ойленам.»

Разобрал он, в чем дело, засмеялся к ней: "Ну вот видите, говорит, я же вам говорил".

Мый тыге умылышым: мыйын нерген кутыреныт.

Я так понял, что уж у них был разговор обо мне...

Корно нерген каласкален дыр.

Про дорогу она, видно, рассказывала.

— Нелеш ида нал, манам, ала тендам лӱдыктенам...

— Извините, говорю, ежели напугал вас...

Ала, манам, жапыштыже пурен омыл...

Не вовремя или что...

Тугеже, манам, каем.

Так я и уйду.

Чеверын, манам, мыйын нерген порыжым садак огыда шоно, кеч, манам, удам ида шоно.

Прощайте, мол, не поминайте лихом, добром, видно, не помянете.

Тудо кынел шогале, мыйым ончале, вара кидым пуыш.

Встал он, в лицо мне посмотрел и руку подает.

— Вот мо, манеш, мӧҥгеш кайымыда годым яра жапда лиеш гын, пурыза.

— Вот что, говорит, поедете назад, свободно будет, — заходите, пожалуй.

— А барышня мемнам ончен, игылтме семын шыргыжеш.

— А она смотрит на нас да усмехается по-своему, нехорошо.

— Мый ом умыло, манеш, молан тудлан пурашыже?

— Не понимаю я, говорит, зачем ему заходить?

Молан, манеш, тудым ӱжат?

И для чего зовете?

— А Рязанцев тудлан: — Нимат огыл, нимат огыл!

— А он ей: — Ничего, ничего!

— Пурынеже гын, манеш, пурыжо...

Пусть зайдет, если сам опять захочет...

пурыза, пурыза, нимат огыл!

Заходите, заходите, ничего!

Нуно эше ала-мом кутырышт, но мый, вик ойлаш, чылажымак умылен омыл.

Не все я, признаться, понял, что они тут еще говорили.

Те вет, господа-шамыч, шкендан коклаште южгунам оҥай мутланеда ..

Вы ведь, господа, мудрено иной раз промеж себя разговариваете...

Колыштынат шогынем ыле, но сӧрале огыл, — эше, шонем, иктаж мом мыйын нерген удан шонаш тӱҥалыт.

А любопытно. Ежели бы так остаться, послушать... ну, мне неловко, — как бы чего не подумали.

Кайышым.

Ушел.

Ну, ме господин Загряжскийым намиен шуктышнат, мӧҥгеш тарванышна.

Ну, только свезли мы господина Загряжского на место, едем назад.

Кугуракым исправник шке декше ӱжынат, ойла: — «Тыланда особый распоряжений марте тышакын кодашда перна; телеграммым налынам.

Призывает исправник старшого и говорит: "Вам тут оставаться вперед до распоряжения; телеграмму получил.

Почта дене кагазым вучышаш улыда».

Бумаг вам ждать по почте".

Ну, ме, конешне, кодынна.

Ну, мы, конечно, остались.

Вот мый адак нунын дек: мо лиеш, шонем, пурен лектам; кеч, шонем, оза-шамыч деч барышня нерген пален налам.

Вот я опять к ним: дай, думаю, зайду — хоть у хозяев про нее спрошу.

Пурышым.

Зашел.

Пӧрт озаже ойла: — «Паша пеш томам, манеш, колен ынже колто ыле.

Говорит хозяин домовый: "Плохо, говорит, как бы не померла.

Мут кучаш верешташ огыл ыле, манеш, вет нуно попым ӱжаш огыт тӱҥал.

Боюсь, в ответ не попасть бы, — потому, собственно, что попа звать не станут".

Тыге мутланен шогымына годым Рязанцев лекте.

Только стоим мы, разговариваем, а в это самое время Рязанцев вышел.

Мыйым ужат, саламлалте да манеш:

Увидел меня, поздоровался, да и говорит.

«Адак толынат?

"Опять пришел?

Ну, тугеже пуро».

Что ж, войди, пожалуй".

Мый шып пурышым, Рязанцев мыйын почеш.

Я и вошел тихонько, а он за мной вошел.

Барышня мыйым ужат, йодо: — «Адак тиде умылаш лийдыме айдеме!..

Поглядела она, да и спрашивает: "Опять этот странный человек!..

Те тудым ӱжын пуртенда?» — «Уке, манеш, Рязанцев, ӱжынам огыл, шке толын».

Вы, что ли, его позвали?" — "Нет, говорит, не звал я, сам он пришел".

Мый чытен ыжым керт, барышнялан ойлем:

Я не утерпел и говорю ей:

— Мо, манам, те, барышня, молан мыланем сыреда?

— Что это, говорю, барышня, — за что вы сердце против меня имеете?

Але мый иктаж могай тушман улам?

Или я враг вам какой?

— Конешне, манеш, тушман улыда, — а те, манеш, тидым шинчен огыдал?

— Враг и есть, говорит, — а вы разве не знаете?

Конешне, тушман!

Конечно, враг!

— Йӱкшӧ ожнысо деч эркештын, чурийысе чевер тамгаже йӱла веле, но шкеже пеш моторын коеш... ну, ончен шер ок тем.

— Голос у нее слабый стал, тихий, на щеках румянец так и горит, и столь лицо у нее приятное... кажется, на нагляделся бы.

Эх, шонем, тиде тӱняште кугунак от иле, — прощенийым йодаш тӱҥальым, а то, шонем, прощений деч посна колен колта.

Эх, думаю, — не жилица она на свете, — стал прощения просить, — как бы, думаю, без прощения не померла.

— «Если, манам, иктаж-мо удам ыштенам гын, то проститлыза».

"Простите меня, говорю, коли вам зло какое сделал".

Шкеат шинчеда вет, христианство почеш тиде кӱлеш.

Известно, как по-нашему, по-христиански полагается...

Но ужам, барышня адак шолаш пура...

А она опять, гляжу, закипает...

— «Проститлаш? Вот эше!

"Простить! вот еще!

Нигунамат ом проститле, тидын нерген шонымымат чарныза!

Никогда не прощу, и не думайте, никогда!

Вашке колем... но палыза: проститлен омыл!

Помру скоро... так и знайте: не простила!"

Гаврилов адак чарныш, ала-мом шона.

Рассказчик опять смолк и задумался.

Вара эркын шоналтенрак мутшым шуяш тӱҥале:

Потом продолжал тише и сосредоточеннее:

— Шке семынышт адак ала-мом мутланаш тӱҥальыч.

— Опять у них промежду себя разговор пошел.

Теве те тунемше улыда, нунын ойлымыштым умыледа, южо мутшым кызытат шарнем.

Вы вот человек образованный, по-ихнему понимать должны, так я вам скажу, какие слова я упомнил.

Мутшым палем, но тиде мут дене мом каласынешт ыле — ом пале.

Слова-то запали, и посейчас помню, а смыслу не знаю.

Рязанцев ойла:

Он говорит:

— Ужыда: кызыт тендан дек жандарм огыл толын...

— Видите: не жандарм к вам пришел сейчас...

Жандарм тендам конден, весымат конда, — тиде чыла инструкций почеш.

Жандарм вас вез, другого повезет, так это он все по инструкции.

А тышке, манеш, тудым инструкций мо конден?

А сюда-то его разве инструкция привела?

Тендан, манеш, господин кавалер, лӱмдам ом шинче.

Вы вот что, говорит, господин кавалер, не знаю, как звать вас...

— Степан, — манам.

— Степан, — говорю.

— А ача лӱм дене?

— А по батюшке как?

— Петрович маныныт.

— Петровичем звали.

— Вот мо, манеш, Степан Петрович.

— Так вот, мол, Степан Петрович.

Те тышке молан толында?

Вы ведь сюда почему пришли?

Айдемылан шотлен вет?

По человечеству?

Чын?

Правда?

— Конешне, манам, айдемылан шотлен.

— Конечно, говорю, по человечеству.

Тидым, манам, те чыным ойледа.

Это, говорю, вы верно объясняете.

Инструкций почеш, манам, тышке пураш нимогай кӱлешыжат уке.

Ежели по инструкции, так это нам вовсе даже не полагается, чтоб к вам заходить без надобности.

Начальство пален налеш гын, ок мокталте.

Начальство узнает — не похвалит.

— Ну, вот ужыда, — манеш Рязанцев, шкеже барышнян кидшым кучыш.

— Ну, вот видите, — он ей говорит и за руку ее взял.

Но барышня шупшын нале.

Она руку выдернула.

— Нимат, манеш, ом уж,

— Ничего, говорит, не вижу.

те веле вет, мо ок кой-гынат, ужыда.

Это вы видите, чего и нет.

А ме тудын дене (мый денем, лектеш) простой калык улына.

А мы с ним вот (это, значит, со мной) люди простые.

Тушман гын тушман, тылеч коч нимом ойлашат ок кӱл.

Враги так враги, и нечего тут антимонии разводить.

Нунын паша — шекланаш, а мемнан — тиде жапыште нераш огыл.

Ихнее дело — смотри, наше дело — не зевай.

Ужыда: тудо колышт шога.

Он, вот видите: стоит, слушает.

Йӧра эше, ок умыло, уке гын донесеньым воза ыле.

Жалко, не понимает, а то бы в донесении все написал...

Рязанцев мыйын веке савырнышат, очки гочшо мыйым ончаш тӱҥале.

Повернулся он в мою сторону, смотрит прямо на меня, в очки.

Шинчаже пӱсӧ, но порын коеш.

Глаза у него вострые, а добрые.

— «Колыда? — ойла мыланем.

"Слышите? — мне говорит.

— Мом тидлан каласеда?..

— Что же вы скажете?..

Да ойлымыдат ок кӱл: мыйын шонымаште, тиде тыланда неле».

Впрочем, не объясняйте ничего: я так считаю, что вам это обидно".

Конешне, чын... кӧ власть ваштареш тореш ойла гын, кеч шочмо ачат лийже, инструкций почеш тудын ӱмбак вуйым шийман.

Оно, скажем, конечно... по инструкции так полагается, что ежели что супротив интересу, то обязан я, по присяжной должности, на отца родного донести...

Но мый тыгай паша дене толын омылат, пеш обиднын чучо, чонышкак логале.

Ну, только как я то затем, значит, пришел, то верно, что обидно мне показалось, просто за сердце взяло.

Омса декат савырнышым, но Рязанцев чарыш.

Повернулся к дверям, да Рязанцев удержал.