Datasets:

AigizK

/

mari-russian-parallel-corpora

like 8

Мый, манеш, шке кумылем дене мо каем?

Не понимаете, что я не по своей воле еду?

Сай улыда, манеш: шкеак наҥгая, да эше тыге ойла!

Хорош, говорит: сам везет, да туда же еще, с жалостью суется!

— Те, манам, кеч начальствылан каласыза ыле, — больницыш пыштат ыле.

— Вы бы, говорю, начальству заявили, — в больницу хоть слегли бы, чем в этакой холод ехать.

Вет корно пеш кужу!

Дорога-то ведь не близкая!

— А кушко?

— А куда?

— йодеш.

— спрашивает.

А инструкций почеш преступник-шамычлан намиен шуктымо верым каласаш ок лий. Тидлан пеш строго ыле.

А нам, знаете, строго запрещено объяснять преступникам, куда их везти приказано.

Мыйын шып лиймемым ужын, савырнен шинче.

Видит она, что я позамялся, и отвернулась.

— Ок кӱл, манеш, мый вет так гына...

"Не надо, говорит, это я так...

Ида ойло, да мый денем кутырымымат чарныза.

Не говорите ничего, да уж и сами не лезьте".

Мый чытен ыжым керт.

Не утерпел я.

— Теве, манам, кушко тыланда каяш.

— Вот, говорю, куда вам ехать.

Лишне огыл!

Не близко!

— Тӱрвыжым ваш ишышат, нимом ыш пелеште.

— Сжала она губы, брови сдвинула, да ничего и не сказала.

Мый вуемым рӱзалтышым...

Покачал я головой.

Вот, вот, манам, барышня.

— Вот то-то, говорю, барышня.

Те але самырык улыда, кужу корнын нелыжым огыда шинче!

Молоды вы, не знаете еще, что это значит!

Мыланем пеш каньысыр лие...

Крепко мне досадно было...

Шыдешкышымат...

Рассердился...

А тудо адак мыйым ончалят, пелештыш:

А она опять посмотрела на меня и говорит:

— Арам, манеш, те тыге шонеда.

— Напрасно, говорит, вы так думаете.

Корнын нелыжым, манеш, пеш сай шинченам, а больницыш садыгак возын омыл.

Знаю я хорошо, что это значит, а в больницу все-таки не слегла.

Тау!

Спасибо!

Колаш гын, манеш, лучо эрыкеш колаш, шкенан-шамыч деран.

Лучше уж, коли помирать, так на воле у своих.

Ала эше тӧрланем, манеш, — но адак тендан больницыште огыл, а эрыкыште.

А то, может, еще и поправлюсь, так опять же на воле, а не в больнице вашей тюремной.

Те шонеда, мый мардежеш кылмен черланенам?

Вы думаете, говорит, от ветру я, что ли, заболела, от простуды?

Кузе тыге огыл!

Как бы не так!

— «Тендан, манам, тушто родо-тукымда улыт мо?»

— "Там у вас, спрашиваю, сродственники, что ли, находятся?"

— Мый шкенан-шамыч дек каем, — манмыжым колынам да садлан тыге йодым.

Это я потому, как она мне выразила, что у своих поправляться хочет.

— Мыйын, манеш, тушто родо-тукымемат, палымемат уке.

— Нет, говорит, у меня там ни родни, ни знакомых.

Олажат палыме огыл, но тушто, очыни, мыйын гае ссыльный йолташ-шамыч улыт.

Город-то мне чужой, да, верно, такие же, как и я, ссыльные есть, товарищи.

— Мый чылт ӧрым, кузе тудо палыдыме еҥым йолташлан шотлен кертеш, неужели, шонем, палыдыме ӱдырым да эше окса деч посна иктаж-кӧ пукшаш-йӱкташ тӱҥалеш?..

— Подивился я — как это она чужих людей своими называет, — неужто, думаю, кто ее без денег там поить-кормить станет, да еще незнакомую?..

Мыйын йодыштмемлан сыраш тӱҥалмыжым ужын, шып лийын шинчым.

Только не стал ее расспрашивать, потому вижу я: брови она поднимает, недовольна, зачем я расспрашиваю.

Йӧра, шонем...

Ладно, думаю...

Тек шыдешке!

Пущай!

Але эше нужнам ужын отыл.

Нужды еще не видала.

Теве мийымекет, шонем, ойгым ужмекет, пален налат, мо тугай йот вел...

Хлебнет горя, узнает небось, что значит чужая сторона...

Кас велеш пыл чумыргаш тӱҥале, йӱштӧ мардеж пуале, вара йӱр тарваныш.

К вечеру тучи надвинулись, ветер подул холодный, — а там и дождь пошел.

Але эше ончычсо лавыра кошкен шуын огыл, а ындыже гын корно лач кышал гай лие.

Грязь и прежде была не высохши, а тут до того развезло — просто кисель, не дорога!

Мыйын тупем чылт лавыраҥ пытен да ӱдырланат изиш верешташ тӱҥале.

Спину-то мне как есть грязью всю забрызгало, да и ей порядочно попадать стало.

Ик мут дене манаш, игече, пиалдымешыже, пеш уда лие: чурийым йӱр кыра, кеч кибитке леведышан ыле да эше ончык рогозам сакенам, но кушто тушто!

Одним словом сказать, что погода, на ее несчастие, пошла самая скверная: дождиком прямо в лицо сечет; оно хоть, положим, кибитка-то крытая, и рогожей я ее закрыл, да куда тут!

Вошт вита, ончем: ӱдырем кылмен утен. Шинчам петырен, шкеже чытыра.

Течет всюду; продрогла, гляжу: вся дрожит и глаза закрыла.

Ошемше чурий мучкыжо йӱр чӱчалтыш йоген вола; огешат тарване, колышыла веле коеш.

По лицу капли дождевые потекли, а щеки бледные, и не двинется, точно в бесчувствии.

Ужам: паша пеш томам. Мый лӱдынат колтышым.

Испугался я даже. Вижу: дело-то, выходит, неподходящее, плохое...

Иванов гын нимогай ойгымат ок шинче, нер йӱк дене веле нӱжеш...

Иванов пьян — храпит себе, горюшка мало...

Мом ышташ, шонем, мый вет икымше гана веле.

Что тут делать, тем более я в первый раз.

Ярославльыш ме йӱдым миен шуынна.

В Ярославль-город самым вечером приехали.

Ивановым кынелтышым, станцийыш пурышна, самоварым шындаш каласышым.

Растолкал я Иванова, на станцию вышли, велел я самовар согреть.

А тиде ола гыч пароход-шамыч коштыт, но инструкций почеш заключённый-шамычым пароход дене наҥгаяш ок лий.

А из городу из этого пароходы ходят, только по инструкции нам на пароходах возить строго воспрещается.

Ик семынже мыланна сае ыле, оксам аныклен кодаш лиеш ыле, но лӱдыкшӧ.

Оно хоть нашему брату выгоднее, — экономию загнать можно, да боязно.

Пристаньыште полицейский-шамыч шогат, а адак мемнан гаяк жандармат вуйым шийын кертеш.

На пристани, знаете, полицейские стоят, а то и наш же брат, жандарм местный, кляузу подвести завсегда может.

А барышня мыланна ойла: — «Мый, манеш, умбакыже почтовый дене ом кае.

Вот барышня-то и говорит нам: "Я, говорит, далее на почтовых не поеду.

Пароход дене, манеш, наҥгайыза».

Как знаете, говорит, пароходом везите".

А Иванов мокмыр ӱмбач пеш шыдештын.

А Иванов еле глаза продрал с похмелья — сердитый.

— «Тыланда, манеш, тидын нерген кутыраш огеш лий.

"Вам об этом, говорит, рассуждать не полагается.

Мо дене наҥгаена, тудын дене каеда!

Куда повезут, туда и поедете!"

Ӱдыр тудлан нимомат ыш вашеште, а мыланем ойла:.

Ничего она ему не сказала, а мне говорит:

— Колыда, манеш, мом мый ойлышым: ом кае.

— Слышали, говорит, что я сказала: не еду.

Мый Ивановым ӧрдыжкӧ наҥгайышым.

Отозвал я тут Иванова в сторону.

— «Пароход дене наҥгаяш кӱлеш, манам.

"Надо, говорю, на пароходе везти.

Шкаландак, манам, сай лиеш: окса кодеш».

Вам же лучше: экономия останется".

Тыгай ой тудлан келшыш, но лӱдеш.

Он на это пошел, только трусит.

— «Тыште, манеш, полковник ила, иктаж-мо ынже лий ыле.

"Здесь, говорит, полковник, так как бы чего не вышло.

Кае, манеш, полковник деч йод, мый, манеш, черланенам».

Ступай, говорит, спросись, мне, говорит, нездоровится что-то".

А полковник тораште огыл ила ыле.

А полковник неподалеку жил.

— «Каена, манам, пырля, барышнямат пеленна налына».

"Пойдем, говорю, вместе и барышню с собой возьмем".

Лӱдынам мый: Ивановем, шонем, йӱшӧ вуйжо дене малаш керылтеш, иктаж-мо, шонем, ынже лий.

Боялся я: Иванов-то, думаю, спать завалится спьяну, так как бы чего не вышло.

Куржынат кертеш, але шкенжым иктаж мом ышта, — а мыланна вара мут кучаш верештеш.

Чего доброго — уйдет она или над собой что сделает, — в ответ попадешь.

Ну, кайышна полковник дек.

Ну, пошли мы к полковнику.

Мемнан дек лектын,

Вышел он к нам.

— «Мо кӱлеш?» — йодеш.

"Что надо?" — спрашивает.

Ӱдырна тудлан ойлаш тӱҥале, но мемнан дене кутырымо семынак кычкыра.

Вот она ему и объясняет, да тоже и с ним не ладно заговорила.

Тудлан лыжган йодшаш олмеш: тыгай-тыгай положений маншаш, юмо гай лийза — полшыза, — а тудо шке семынже: — «Могай права почеш», да тулеч моло осал мут; те, политик-шамыч, вет тыгай мутым йӧратеда.

Ей бы попросить смирненько: так и так, мол, сделайте божескую милость, — а она тут по-своему: "По какому праву", — говорит, ну и прочее; все, знаете, дерзкие слова выражает, которые вы вопче, политики, любите.

Ну, шкеат шинчеда, начальствылан тыгай мут ок келше.

Ну, сами понимаете, начальству это не нравится.

Начальство ӱҥышӧ-шамычым йӧрата.

Начальство любит покорность.

Но полковник тудым колышт шоген, вара ойла: — «Ом керт, манеш, нимом ыштен ом керт.

Однако выслушал он ее и ничего — вежливо отвечает: "Не могу-с, говорит, ничего я тут не могу.

Закон почеш... ок лий, манеш!»

По закону-с... нельзя!"

Ужам, барышням адак чевергыш, шинчаже йӱлаш тӱҥале.

Гляжу, барышня-то моя опять раскраснелась, глаза — точно угли.

— «Закон!» — мане да шке семынже шыдын воштыл колтыш.

"Закон!" — говорит, и засмеялась по-своему, сердито да громко.

«Лач туге, — манеш полковник, — закон-с!»

"Так точно, — полковник ей, — закон-с!"

Вик манаш, мый кӧ улмемым изишлан монден кудалтышым, ойлем: — «Так точно, манам, вашескородие, закон, да тудо, манам, ваше высокоблагородие, черле улеш».

Признаться, я тут позабылся немного, да и говорю: "Точно что, вашескородие, закон, да они, ваше высокоблагородие, больны".

Тудо мыйын ӱмбак шыдын ончале.

Посмотрел он на меня строго.

— «Кузе тыйын фамилиет?» — манеш.

"Как твоя фамилия?" — спрашивает.

— «А тендам, манеш, барышня, черле улыда гын, тюрьмасе эмлымверыш пыштена».

"А вам, барышня, говорит, если больны вы, — в больницу тюремную не угодно ли-с?"

Тудет ик мут пелештыде савырнен ошкыльо.

Отвернулась она и пошла вон, слова не сказала.

Ме тудын почеш.

Мы за ней.

Эмлымверыш вочмыжо ок шу.

Не захотела в больницу;

Да чынжымак, ончычсо вереш кодын огыл гын, тышакын окса деч посна кодаш пеш сайжак огыл.

да и то надо сказать: уж если на месте не осталась, а тут без денег, да на чужой стороне, точно что не приходится.

Но нимом ышташ,

Ну, делать нечего.

Иванов мыйымак вурса: — «Тыйын верчынет, манеш, мыланем верештеш».

Иванов на меня же накинулся: "Что, мол, теперь будет; непременно из-за тебя, дурака, оба в ответе будем".

Эрым вучыдеак имне кычкаш кӱштыш, тыге йӱдым лектын каяш перныш.

Велел лошадей запрягать и ночь переждать не согласился, так к ночи и выезжать пришлось.

Тудын деке мийышна: — «Тарваныза, манына, барышня, имне ямде».

Подошли мы к ней: "Пожалуйте, говорим, барышня, — лошади поданы".

А тудо диваныш возын ыле, — ыраш гына тӱҥалын.

А она на диван прилегла — только согреваться стала.

Тӧрштен кынеле, ваштарешна шога, а шкеже мемнам лӱен онча, ну, моткоч шучкын коеш.

Вспрыгнула на ноги, встала перед нами, — выпрямилась вся, — прямо на нас смотрит в упор, даже, скажу вам, жутко на нее глядеть стало.

— «Каргыме улыда», — манеш, адак ала-мом умылаш лийдымым ойлаш тӱҥале.

"Проклятые вы", — говорит, — и опять по-своему заговорила, непонятно.

Пуйто рушла ойла, но умылаш ок лий.

Ровно бы и по-русски, а ничего понять невозможно.

Пеш чот сырен: «Ну, манеш, тендан властьда, те, манеш, мыйым кузе шонеда — туге орландарен кертыда, — кеч-мом ыштыза.

Только сердито да жалко: "Ну, говорит, теперь ваша воля, вы меня замучить можете, — что хотите делайте.

Кудалам!»

Еду!"

А самовар ӱстембалнак шога, ӱдырна эше йӱынат огыл.

А самовар-то все на столе стоит, она еще и не пила.

Ме Иванов ден шканна чайым пыштышна, мый барышняланат темышым.

Мы с Ивановым свой чай заварили, и ей я налил.