Datasets:

sentence-transformers

/

parallel-sentences-news-commentary

like 0

It seems odd to me that one would have to make a case for this in 2012.

Мне кажется, что это необходимо сделать в нынешнем 2012 году.

But, as we should know by now, the next sexual revolution – the one that actually values women as leaders, intellectuals, and sexual beings – is long overdue.

Но сейчас мы должны знать, что следующая сексуальная революция, та, в ходе которой женщин на самом деле оценят как лидеров, интеллектуалов и сексуальных существ, давно назрела.

The Value of a Pale Blue Dot

Ценность бледно-голубой точки

Melbourne – The eighteenth-century German philosopher Immanuel Kant wrote: “Two things fill the heart with ever renewed and increasing awe and reverence, the more often and more steadily we meditate upon them: the starry firmament above and the moral law within.”

Мельбурн. Немецкий философ восемнадцатого века Эммануил Кант писал: «Две вещи наполняют душу всегда новым и все более сильным удивлением и благоговением, чем чаще и продолжительнее мы размышляем о них, — это звездное небо над нами и моральный закон внутри нас».

This year, the 400th anniversary of Galileo’s first use of a telescope, has been declared the International Year of Astronomy, so this seems a good time to ponder Kant’s first source of “awe and reverence.”

В этом году исполняется 400 лет с тех пор, как Галилей первый раз использовал телескоп. Этот год также был провозглашен международным годом астрономии, в связи с чем представляется хорошая возможность поразмыслить над кантовским первым источником «благоговения и удивления».

Indeed, the goal of the commemoration – to help the world’s citizens “rediscover their place in the universe” – now has the incidental benefit of distracting us from nasty things nearer to home, like swine flu and the global financial crisis.

В действительности цель празднования - помощь гражданам мира «заново открыть свое место во вселенной» – сегодня имеет побочную выгоду в отвлечении нас от отвратительных вещей около нашего дома, таких как свиной грипп и глобальный финансовый кризис.

What does astronomy tell us about “the starry firmament above”?

Так что же говорит нам астрономия о «звездном небе над нами»?

By expanding our grasp of the vastness of the universe, science has, if anything, increased the awe and reverence we feel when we look up on a starry night (assuming, that is, that we have got far enough away from air pollution and excessive street lighting to see the stars properly).

Расширяя наше понимание бескрайности вселенной, наука, кроме прочего, увеличила благоговение и почтение, которое мы чувствуем, когда мы смотрим на звездное ночное небо (учитывая, что мы смогли забраться достаточно далеко от загрязненного воздуха и чрезмерной освещенности улиц, чтобы хорошо увидеть звезды).

But, at the same time, our greater knowledge surely forces us to acknowledge that our place in the universe is not particularly significant.

Тем временем, наши расширенные знания заставляют нас признать тот факт, что мы занимаем совершенно незначительное место во вселенной.

In his essay “Dreams and Facts,” the philosopher Bertrand Russell wrote that our entire Milky Way galaxy is a tiny fragment of the universe, and within this fragment our solar system is “an infinitesimal speck,” and within this speck “our planet is a microscopic dot.”

В своем эссе «Мечты и факты» философ Бертран Рассел писал, что вся наша галактика Млечного пути является крошечной частью пространства, а внутри этой части наша солнечная система -  «бесконечно маленькое пятнышко», а в этом пятнышке «наша планета – это микроскопическая точка».

Today, we don’t need to rely on such verbal descriptions of our planet’s insignificance against the background of our galaxy.

Сегодня нам не нужно полагаться на такие словесные описания незначительности нашей планеты по сравнению с нашей галактикой.

The astronomer Carl Sagan suggested that the Voyager space probe capture an image of earth as it reached the outer reaches of our solar system.

Астроном Карл Саган предложил, чтобы космический зонд «Вояджер» сделал снимок земли по достижении границ нашей солнечной системы. Он сделал это в 1990 году.

It did so, in 1990, and Earth shows up in a grainy image as a pale blue dot.

Земля на зернистом изображении имеет вид бледно-голубой точки.

If you go to YouTube and search for “Carl Sagan – Pale Blue Dot,” you can see it, and hear Sagan himself telling us that we must cherish our world because everything humans have ever valued exists only on that pale blue dot.

Если вы зайдете на «YouTube» и в строке поиска наберете Carl Sagan – Pale Blue Dot, то вы сможете ее увидеть, а также услышать, как Саган сам рассказывает нам о необходимости заботиться о нашей планете, так как все, что когда-либо ценили люди, находится только на этой бледно-голубой точке.

That is a moving experience, but what should we learn from it?

Это трогательный опыт, однако чему мы должны научиться из него?

Russell sometimes wrote as if the fact that we are a mere speck in a vast universe showed that we don’t really matter all that much: “On this dot, tiny lumps of impure carbon and water, of complicated structure, with somewhat unusual physical and chemical properties, crawl about for a few years, until they are dissolved again into the elements of which they are compounded.”

Рассел иногда писал как о факте, что мы являемся всего лишь крапинкой в обширной вселенной и в действительности не имеем такого большого значения: «На этой точке крошечные комки нечистого углерода и воды, сложной структуры, с какими-то необычными физическими и химическими свойствами, копошатся несколько лет, пока они снова не разлагаются в элементы, из которых они состоят».

But no such nihilistic view of our existence follows from the size of our planetary home, and Russell himself was no nihilist.

Однако такой нигилистический взгляд на наше существование не вытекает из размеров нашего планетарного дома, и сам Рассел не был нигилистом.

He thought that it was important to confront the fact of our insignificant place in the universe, because he did not want us to live under the illusory comfort of a belief that somehow the world had been created for our sake, and that we are under the benevolent care of an all-powerful creator.

Он думал, что было важно столкнуть нас лицом с фактом нашей незначительности во вселенной, так как он не хотел, чтобы мы жили в иллюзорном комфорте веры в то, что каким-то образом мир был создан ради нас и что мы находимся под великодушной заботой нашего всесильного создателя.

“Dreams and Facts” concludes with these stirring words: “No man is liberated from fear who dare not see his place in the world as it is; no man can achieve the greatness of which he is capable until he has allowed himself to see his own littleness.”

«Мечты и факты» заканчивается такими вдохновляющими словами: «Ни один человек не свободен от страха увидеть свое истинное место в мире; ни один человек не может достигнуть величия, на которое он способен, пока он не увидит свою собственную малость».

After World War II, when the world was divided into nuclear-armed camps threatening each other with mutual destruction, Russell did not take the view that our insignificance, when considered against the vastness of the universe, meant that the end of life on Earth did not matter.  On the contrary, he made nuclear disarmament the chief focus of his political activity for the remainder of his life.

После второй мировой войны, когда мир был разделен на вооруженные ядерным оружием лагеря, угрожающие друг другу взаимным уничтожением, Рассел не придерживался взгляда, что наша незначительность в отношении к обширности нашей вселенной означает, что окончание жизни на Земле не имеет значения. Напротив, он сделал ядерное разоружение основной точкой своей политической деятельности до конца своей жизни.

Sagan took a similar view.

Саган придерживался схожих взглядов.

While seeing the Earth as a whole diminishes the importance of things like national boundaries that divide us, he said, it also “underscores our responsibility to deal more kindly with one another, and to preserve and cherish the pale blue dot, the only home we've ever known.”

При восприятии Земли в целом уменьшается важность таких вещей, как национальные границы, которые нас разделяют; он также говорил, что это также «подчеркивает нашу ответственность относиться с большей добротой друг к другу, а также заботиться о сохранении и лелеять бледно-голубую точку – единственный дом, который мы когда-либо знали».

Al Gore used the “pale blue dot” image at the end of his film, An Inconvenient Truth, suggesting that if we wreck this planet, we have nowhere else to go.

Эл Гор использовал образ «бледно-голубой точки» в конце своего фильма «Неудобная правда» (An Inconvenient Truth), предполагая, что если мы разрушим эту планету, там некуда больше будет идти.

That’s probably true, even though scientists are now discovering other planets outside our solar system.

Это, вероятно, правда, несмотря на то, что сегодня ученые открывают другие планеты за пределами нашей солнечной системы.

Perhaps one day we will find that we are not the only intelligent beings in the universe, and perhaps we will be able to discuss issues of interspecies ethics with such beings.

Возможно, однажды мы узнаем, что мы не единственные разумные существа во вселенной, и, возможно, мы сможем обсуждать вопросы межвидовой этики с такими существами.

This brings us back to Kant’s other object of reverence and awe, the moral law within.  What would beings with a completely different evolutionary origin from us – perhaps not even carbon-based life forms – think of our moral law?

Возвращаясь к другим объектам благоговения и почтения Канта, мы приходим к моральному закону внутри нас. Что будут думать другие существа с совершенно различным от нас эволюционным происхождением – возможно, даже не основанном на углеродных жизненных формах – о нашем моральном законе?

The Value of Being Undervalued

Ценность недооценки

The paramount policy dilemma that emerging markets face nowadays is this: on the one hand, sustained economic growth requires a competitive (read “undervalued”) currency.

Самая главная дилемма экономической политики, стоящая сегодня перед рынками с развивающийся экономикой, заключается в следующем: с одной стороны, устойчивый экономический рост требует конкурентоспособной (т.е. "недооцененной") валюты.

On the other hand, any good news is immediately followed by currency appreciation, making the task of remaining competitive that much harder.

С другой стороны, за любыми хорошими новостями немедленно следует повышение курса валюты, что делает задачу сохранения конкурентоспособности гораздо сложнее.

So, you finally passed that crucial piece of legislation?

Значит, вы, наконец, приняли тот решающий закон?

Your fiscally responsible political party just won the election?

Политическая партия, отличающаяся ответственностью в фискальных вопросах, только что одержала победу на выборах?

Or your commodity exports hit the jackpot?

Или дела с экспортом ваших товаров идут очень хорошо?

Good for you!

Замечательно!

But the currency appreciation that follows will likely set off an unsustainable consumption boom, wreak havoc with your export sector, create unemployment, and sap your growth potential.

Но повышение курса валюты, которое последует вслед за этим, скорее всего, приведет к неустойчивому росту потребления, вызовет хаос в вашем экспортном секторе, создаст безработицу и сократит ваш потенциал роста.

Success brings its reward in the form of immediate punishment!

Успех приносит награду в виде немедленного наказания!

In response, central banks may intervene in currency markets to prevent appreciation, at the cost of accumulating low-yield foreign reserves and diverting themselves from their primary goal of price stability.

В ответ на это центральные банки могут вмешаться в работу валютных рынков для предотвращения повышения курса. Ценой такого вмешательства является аккумулирование низкоприбыльных резервов иностранной валюты и ценных бумаг и отклонение от основной цели поддержания стабильности цен.

This is the strategy followed by countries such as China and Argentina.

Этой стратегии следуют такие страны, как Китай и Аргентина.

Or the central bank lets the markets go where they will, at the cost of drawing the ire of business, labor, the rest of the government, and, in fact, practically everyone except financial types.

Или же центральный банк не вмешивается в работу рынка, вызывая тем самым гнев частного бизнеса, рынка труда, правительства и практически всех остальных за исключением финансового сектора.

This is the strategy pursued by countries such as Turkey and South Africa, which have adopted more conventional “inflation targeting” regimes.

Этой стратегии придерживаются такие страны, как Турция и Южная Африка, которые выбрали более традиционный режим "контроля инфляции".

The first strategy is problematic because it is unsustainable.

Первая стратегия проблематична, поскольку является неустойчивой.

The second is undesirable because it buys stability at the cost of growth.

Вторая стратегия нежелательна, потому что покупает стабильность за ��чет роста.

The importance of a competitive currency for economic growth is undeniable.

Важность конкурентоспособной валюты для экономического роста нельзя отрицать.

Virtually every instance of sustained high growth has been accompanied by a significantly depreciated real exchange rate.

Практически все случаи высокого устойчивого роста сопровождались существенно заниженным реальным валютным курсом.

This is as true of South Korea and Taiwan in the 1960’s and 1970’s, as it is of Argentina today.

Это также справедливо в отношении Южной Кореи и Тайваня в 1960-х и 1970-х годах, как и в отношении Аргентины сегодня.

Chile made its transition to high growth in the 1980’s on the back of a large depreciation.

Чили достигла высоких темпов роста в 1980-х годах на волне существенного понижения валютного курса.

Since the 1990’s, both China and India have received a huge boost from their undervalued currencies.

С 1990-х годов Китай и Индия получили огромный толчок от своих заниженных валютных курсов.

These are just some of the better-known examples.

Это всего несколько хорошо известных примеров.

Looking at the experience of more than 100 countries, I have found in my research that each 10% undervaluation adds 0.3 percentage points to growth.

Исходя из опыта более 100 стран, я сделал заключение в своем исследовании, что каждые 10% недооценки валюты добавляют 0.3 процентных точек к росту.

Currency undervaluation is such a potent instrument for growth for the simple reason that it creates incentives for the economy’s growth-promoting sectors.

Занижение валютного курса является таким мощным инструментом роста по той простой причине, что создает стимулы для секторов, способствующих росту экономики.

It increases the profitability of manufacturing and non-traditional agricultural sectors, which are the activities with both the highest level of labor productivity and with the most rapid rates of productivity increase.

Это увеличивает прибыльность производственных и нетрадиционных сельскохозяйственных секторов, которые являются отраслями с самым высоким уровнем производительности труда и самыми высокими темпами роста производительности.

An undervalued currency enables an economy to integrate into the world economy on the basis of strong export performance.

Заниженный валютный курс позволяет экономике страны интегрироваться в мировую экономику на основе роста экспортного сектора.

It stimulates production (and hence employment), unlike overvaluation, which stimulates consumption.

Он стимулирует производство (и, следовательно, занятость) в отличие от завышенного курса, стимулирующего потребление.

So what should policymakers do?

Так что же делать политикам?

First, it is important to realize that a strong and overly volatile currency is not just the central bank’s problem to fix.

Во-первых, важно осознавать, что сильная и чересчур нестабильная валюта является не только проблемой центрального банка.

While the central bank bears a good part of the responsibility, it needs support from other parts of the government, most notably from the finance ministry.

В то время как центральный банк несет большую часть ответственности, ему необходима поддержка других правительственных органов, главным образом, министерства финансов.

Maintaining a competitive currency requires a rise in domestic saving relative to investment, or a reduction in national expenditure relative to income.

Поддержание конкурентоспособной валюты требует роста отечественных сбережений по сравнению с инвестициями или же сокращения государственных расходов по сравнению с доходами.

Otherwise, the competitiveness gains would be offset by rising inflation.

В противном случае выгода, полученная от конкурентоспособности валюты, будет "съедена" растущей инфляцией.

This means that the fiscal authorities have a big responsibility: to target a structural fiscal surplus that is high enough to generate the space needed for real exchange rate depreciation.

Это означает, что на финансовых органах лежит огромная ответственность за создание достаточно высокого структурного фискального избытка для того, чтобы создать пространство, необходимое для понижения реального валютного курса.

This may not be popular, especially in an economic downturn.

Эта политика может быть непопулярной, особенно в период экономического спада.

But no one has the right to complain about the central bank’s “high-interest rate, appreciated currency” policy when fiscal policy remains too lax for interest rates to be reduced without risking price stability.

Но никто не имеет право жаловаться по поводу политики "высоких процентных ставок и завышенного валютного курса" центрального банка, когда фискальная политика остается слишком расслабленной для того, чтобы понизить процентные ставки, не рискуя при этом стабильностью цен.

There are other instruments available for increasing domestic saving and reducing consumption besides the fiscal balance.

Существуют и другие механизмы повышения уровня внутренних сбережений и сокращения потребления помимо фискального баланса.

Government policies can target private saving directly, by creating incentives for saving through appropriate tax and pension policies.

Политика правительства может быть прямо направлена на увеличение частных сбережений путем создания стимулов для сбережений посредством соответствующей налоговой и пенсионной политики.

Even more importantly, policies can discourage foreign-borrowing-led consumption booms by taxing capital inflows (Chilean-style) or increasing financial intermediaries’ liquidity requirements.

Что еще более важно, политика правительства может ослабить основанный на иностранных займах бум потребления посредством налогообложения притоков капитала (в чилийском стиле) или повышения требований ликвидности к финансовым посредникам.

There is little to be gained from letting hot money flow into an economy freely.

От свободного доступа горячих денег в экономику мало пользы.

With such policies in place, the comfort zone for central banks is enlarged sufficiently to loosen monetary policy.

Наличие такой политики позволяет центральным банкам чувствовать себя достаточно свободно для того, чтобы ослабить кредитно-денежную политику.

Equally important, the central bank needs to signal to the public that it now cares about the real exchange rate, because it is important to exports, jobs, and sustainable growth.

Центральный банк также должен подать сигнал общественности, что он заботится о реальном обменном курсе, потому что это важно для экспорта, создания рабочих мест и устойчивого развития.

This can be done without announcing a specific target level for the exchange rate.

Это можно сделать, не устанавливая конкретный желаемый курс валюты.

There is huge room to maneuver between the extremes of targeting a specific level of the real exchange rate and disowning any interest in the real exchange rate.

Существует огромное пространство для маневров между двумя крайностями: стремлением к поддержанию конкретного желаемого реального курса валюты и отсутствием какого-либо интереса к реальному курсу валюты.

The central bank does need to have a view, updated over time, about the exchange rate’s appropriate range, and it should signal when it thinks the currency is moving in the wrong direction.

Центральный банк должен иметь свое мнение (и пересматривать его в случае необходимости) о допустимом диапазоне валютного курса и должен подать сигнал, когда, по его мнению, валютный курс движется в неправильном направлении.

Once the monetary rules of the game incorporate the real exchange rate, and assuming that fiscal policy remains supportive, investors can look forward to a less volatile and more competitive currency.

Если кредитно-денежные правила игры включают реальный обменный курс и при условии, что фискальная политика остается благоприятной, инвесторы могут рассчитывать на более устойчивый и конкурентоспособный валютный курс.

This will mean more investment in tradable industries, more employment overall, and faster growth.

Это будет означать больше инвестиций в пользующиеся спросом отрасли промышленности, более высокий уровень занятости и более быстрые темпы роста.

You will know you have succeeded when the United States’ Treasury Secretary comes knocking on your door saying that you are guilty of manipulating your currency.

Вы поймете, что преуспели, когда министр финансов США начнет стучать в вашу дверь, обвиняя вас в манипулировании валютным курсом.

The Vanished Intellectual

Исчезнувший интеллектуал

This spring marks the centenary of the birth of two all-round intellectuals, those ideological avatars of the Cold War era, Raymond Aron and Jean-Paul Sartre.

Этой весной отмечается столетие со дня рождения двух разносторонних интеллектуалов, этих идеологических олицетворений эры Холодной Войны, Раймонда Арона и Жана-Поля Сартра.

Aron was born on March 14, 1905, Sartre on June 21.

Арон родился 14 марта 1905 г., Сартр - 21 июня.

Sartre and Aron began their 50-year acquaintance with a shared elite French education that included a formative period in Germany just before the rise of Nazism.

Сартр и Арон начали свое 50-летнее знакомство с общим элитным французским образованием, которое включало в себя период формирования в Германии, как раз перед подъемом Нацизма.

Each in his inimitable way displayed the contrariness both loved and loathed in intellectuals: Aron fancied Anglo-American liberalism before it became fashionable, while Sartre remained a Communist sympathiser after the fashion had passed.

Каждый своим неподражаемым способом проявил своеволие, как любимое, так и презираемое в интеллектуалах: Арону нравился англо-американский либерализм до того, как он вошел в моду, в то время как Сартр остался сторонником коммунизма после того, как мода прошла.

Aron wrote cool, sleek prose about the most heated geopolitical conflicts, while Sartre could turn any triviality into an existential crisis.

Арон писал сухую, льстивую прозу о самых горячих геополитических конфликтах, в то время как Сартр мог превратить любую банальность в экзистенциальный кризис.

Yet they often stood together against the French political establishment.

И все же часто они держались вместе против французских политических правящих кругов.

Both joined the Resistance when France was a Nazi puppet state, and both called for Algerian independence after France regained its sovereignty.

Оба присоединились к Оппозиции, когда Франция была Нацистским марионеточным государством, и оба призывали к независимости Алжира после того, как Франция восстановила свой суверенитет.

Unfortunately, Sartre and Aron are also joined in death: both have been disowned, ignored, or underrated by all the academic disciplines – philosophy, literature, sociology, politics – to which their voluminous works might be thought to have contributed.

К сожалению, Сартра и Арона также объединяет смерть: обоих не признавали, игнорировали или недооценивали по всем научным дисциплинам – философия, литература, социология, политика – в которые их объемные работы, по мнению некоторых, внесли бы вклад.

Silenced by death, Sartre and Aron are remembered more for the attitudes they brought to whatever they wrote about than for what they actually said.

После смерти Сартра и Арона помнят скорее за реакцию, которую вызвали их произведения, чем за то, что они в действительности сказали.

Theirs is a fate perennially suffered by intellectuals.

Их постигла судьба, от которой вечно страдают интеллектуалы.

Great intellectuals like Abelard, Erasmus, Galileo, Voltaire, Zola, and Russell each challenged the pieties of his era, and we now regard their success as a good thing.

Великие интеллектуалы, такие как Абелард, Эрасмус, Галилео, Вольтер, Золя и Рассел - все бросили вызов благочестию своей эры, и мы теперь считаем их успех хорошим делом.

But most of us are likely to recoil at the methods they used in their work as intellectuals: caricature, deception, and even fabrication.

Но большинство из нас, вероятно, отшатнулись бы от методов, которые они, будучи интеллектуалами, использовали в своей работе: карикатура, обман и даже фальсификация.

Consider three examples.

Рассмотрите три примера.

Abelard is credited with the introduction of theology as a critical discipline in Christianity.

Абеларду приписывают введение богословия как необходимой дисциплины в Христианстве.

Yet, he did so by juxtaposing contradictory quotes taken out of context, showing that neither the Bible nor the Church fathers speak in one voice and that readers must decide for themselves.

И все же он сделал это, соединив противоречащие цитаты, взятые из контекста, показав, что ни Библия, ни Церковные отцы не говорят в один голос, и что читатели должны делать свои выводы.

Similarly, Galileo is now known to have committed what we now call “research fraud” in his famed physical experiments.

Подобным образом Галилео, как теперь известно, совершил то, что мы теперь называем “мошенничеством в исследовании” при проведении своих знаменитых физических экспериментов.

Assuming he conducted them at all, they very probably did not produce the neat results that he used to assail his opponents.

Предполагая, что он все же провел их, вполне вероятно, они не дали точных результатов, которые он использовал для нападения на своих противников.

As for Zola, who defended Captain Alfred Dreyfus from charges of treason fueled by anti-Semitism, he was easily convicted for libel because he merely questioned the motives of witnesses without offering any new evidence.

Что касается Золя, который защищал в суде Капитана Альфреда Дрейфаса против обвинений в измене, разжигаемых антисемитизмом, его с легкостью осудили за клевету, потому что он просто подверг сомнению мотивы свидетелей, не предложив никаких новых доказательств.

All three were subsequently vindicated – sometimes in their lifetimes, sometimes not.

Все трое впоследствии были оправданы – иногда еще при жизни, иногда уже после смерти.

What they shared is a paradoxical ethic common to all intellectuals: the end cause of truth justifies whatever means happens to be at your disposal.

То, что у них было общего – это парадоксальная этика, свойственная всем интеллектуалам: конечная цель истины оправдывает любые средства, которые оказываются в вашем распоряжении.

This is because the whole truth is rarely what passes for the truth at any moment.

Так происходит потому, что настоящую правду обычно редко принимают за правду.

Such an ethic is abhorrent in today’s world, where knowledge is parceled out to academic disciplines like bits of real estate.

Такая этика является отвратительной в сегодняшнем мире, где знания делятся на научные дисциплины как кусочки недвижимости.

To an intellectual, an academic may look like someone who mistakes the means of inquiry for its end.

Интеллектуалу ученый, возможно, покажется человеком, который принимает средства исследования за его результат.

But to academics, intellectuals look like ramblers freely trespassing on other people’s property, picking the fruits and despoiling the soil.

Ученым интеллектуалы напоминают бродяг, свободно злоупотребляющих собственностью других людей, собирая плоды и опустошая землю.

Intellectuals differ from ordinary academics in holding that the truth is best approached not by producing new knowledge, but by destroying old belief.

Интеллектуалы отличаются от простых ученых своим убеждением в том, что к истине лучше всего подходить, не создавая новые знания, а разрушая старую веру.

When the Enlightenment philosophers renovated the old Christian slogan, “The truth shall set you free,” they imagined a process of opening doors, not building barricades.

Когда философы Просвещения восстанавливали старый христианский лозунг “Правда освободит Вас”, они представляли процесс открывания дверей, а не строительство баррикад.

In short, intellectuals want their audiences to think for themselves, not simply shift allegiances from one expert to another.

Коротко говоря, интеллектуалы хотят, чтобы их публика размышляла сама, а не просто переносила свою преданность с одного эксперта на другого.