| Александр Пушкин | |
| ЕГИПЕТСКИЕ НОЧИ | |
| ГЛАВА I | |
| — Quel est cet homme? | |
| — На c'est un bien grand talent, il fait de sa voix tout ce qu'il veut. | |
| — Il devrait bien, madame, s'en faire une culotte 1. | |
| Чарский был один из коренных жителей Петербурга. Ему не было еще тридцати лет; он не был женат; служба не обременяла его. Покойный дядя его, бывший виц-губернатором в хорошее время, оставил ему порядочное имение. Жизнь его могла быть очень приятна; но он имел несчастие писать и печатать стихи. В журналах звали его поэтом, а в лакейских сочинителем. | |
| Несмотря на великие преимущества, коими пользуются стихотворцы (признаться: кроме права ставить винительный падеж вместо родительного и еще кой-каких, так называемых поэтических вольностей, мы никаких особенных преимуществ за русскими стихотворцами не ведаем) — как бы то ни было, несмотря на всевозможные их преимущества, эти люди подвержены большим невыгодам и неприятностям. Зло самое горькое, самое нестерпимое для стихотворца есть его звание и прозвище, которым он заклеймен и которое никогда от него не отпадает. Публика смотрит на него как на свою собственность; по ее мнению, он рожден для ее пользы и удовольствия. Возвратится ли он из деревни, первый встречный спрашивает его: не привезли ли вы нам чего-нибудь новенького? Задумается ли он о расстроенных своих делах, о болезни милого ему человека: тотчас пошлая улыбка сопровождает пошлое восклицание: верно, что-нибудь сочиняете! Влюбится ли он? — красавица его покупает себе альбом в Английском магазине и ждет уж элегии. Придет ли он к человеку, почти с ним незнакомому, поговорить о важном деле, тот уж кличет своего сынка и заставляет читать стихи такого-то; и мальчишка угощает стихотворца его же изуродованными стихами. А это еще цветы ремесла! Каковы же должны быть невзгоды? Чарский признавался, что приветствия, запросы, альбомы и мальчишки так ему надоели, что поминутно принужден он был удерживаться от какой-нибудь грубости. | |
| Чарский употреблял всевозможные старания, чтобы сгладить с себя несносное прозвище. Он избегал общества своей братьи литераторов и предпочитал им светских людей, даже самых пустых. Разговор его был самый пошлый и никогда не касался литературы. В своей одежде он всегда наблюдал самую последнюю моду с робостию и суеверием молодого москвича, в первый раз отроду приехавшего в Петербург. В кабинете его, убранном как дамская спальня, ничто не напоминало писателя; книги не валялись по столам и под столами; диван не был обрызган чернилами; не было такого беспорядка, который обличает присутствие музы и отсутствие метлы и щетки. Чарский был в отчаянии, если кто-нибудь из светских его друзей заставал его с пером в руках. Трудно поверить, до каких мелочей мог доходить человек, одаренный, впрочем, талантом и душою. Он прикидывался то страстным охотником до лошадей, то отчаянным игроком, то самым тонким гастрономом; хотя никак не мог различить горской породы от арабской, никогда не помнил козырей и втайне предпочитал печеный картофель всевозможным изобретениям французской кухни. Он вел жизнь самую рассеянную; торчал на всех балах, объедался на всех дипломатических обедах, и на всяком званом вечере был так же неизбежим, как резановское мороженое. | |
| Однако ж он был поэт, и страсть его была неодолима: когда находила на него такая дрянь (так называл он вдохновение), Чарский запирался в своем кабинете и писал с утра до поздней ночи. Он признавался искренним своим друзьям, что только тогда и знал истинное счастие. Остальное время он гулял, чинясь и притворяясь и слыша поминутно славный вопрос: не написали ли вы чего-нибудь новенького? | |
| Однажды утром Чарский чувствовал то благодатное расположение духа, когда мечтания явственно рисуются перед вами и вы обретаете живые, неожиданные слова для воплощения видений ваших, когда стихи легко ложатся под перо ваше и звучные рифмы бегут навстречу стройной мысли. Чарский погружен был душою в сладостное забвение... и свет, и мнение света, и его собственные причуды для него не существовали. Он писал стихи. | |
| Вдруг дверь его кабинета скрыпнула, и незнакомая голова показалась. Чарский вздрогнул и нахмурился. | |
| — Кто там? — спросил он с досадою, проклиная в душе своих слуг, никогда не сидевших в передней. | |
| Незнакомец вошел. | |
| Он был высокого росту — худощав и казался лет тридцати. Черты смуглого его лица были выразительны: бледный высокий лоб, осененный черными клоками волос, черные сверкающие глаза, орлиный нос и густая борода, окружающая впалые желто-смуглые щеки, обличали в нем иностранца. На нем был черный фрак, побелевший уже по швам; панталоны летние (хотя на дворе стояла уже глубокая осень); под истертым черным галстуком на желтоватой манишке блестел фальшивый алмаз; шершавая шляпа, казалось, видала и вёдро и ненастье. Встретясь с этим человеком в лесу, вы приняли бы его за разбойника; в обществе — за политического заговорщика; в передней — за шарлатана, торгующего эликсирами и мышьяком. | |
| — Что вам надобно? — спросил его Чарский на французском языке. | |
| — Signor, — отвечал иностранец с низкими поклонами, — Lei voglia perdonarmi se... 2 | |
| Чарский не предложил ему стула и встал сам, разговор продолжался на итальянском языке. | |
| — Я неаполитанский художник, — говорил незнакомый, — обстоятельства принудили меня оставить отечество; я приехал в Россию в надежде на свой талант. | |
| Чарский подумал, что неаполитанец собирается дать несколько концертов на виолончели и развозит по домам свои билеты. Он уже хотел вручить ему свои двадцать пять рублей и скорее от него избавиться, но незнакомец прибавил: | |
| — Надеюсь, Signor, что вы сделаете дружеское вспоможение своему собрату и введете меня в дома, в которые сами имеете доступ. | |
| Невозможно было нанести тщеславию Чарского оскорбления более чувствительного. Он спесиво взглянул на того, кто назывался его собратом. | |
| — Позвольте спросить, кто вы такой и за кого вы меня принимаете? — спросил он, с трудом удерживая свое негодование. | |
| Неаполитанец заметил его досаду. | |
| — Signor, — отвечал он запинаясь... — ho creduto... ho sentito... la vostra Eccellenza mi perdonerà... 3 | |
| — Что вам угодно? — повторил сухо Чарский. | |
| — Я много слыхал о вашем удивительном таланте; я уверен, что здешние господа ставят за честь оказывать всевозможное покровительство такому превосходному поэту, — отвечал итальянец, — и потому осмелился к вам явиться... | |
| — Вы ошибаетесь, Signor, — прервал его Чарский. — Звание поэтов у нас не существует. Наши поэты не пользуются покровительством господ; наши поэты сами господа, и если наши меценаты (черт их побери!) этого не знают, то тем хуже для них. У нас нет оборванных аббатов, которых музыкант брал бы с улицы для сочинения libretto 4. У нас поэты не ходят пешком из дому в дом, выпрашивая себе вспоможения. Впрочем, вероятно вам сказали в шутку, будто я великий стихотворец. Правда, я когда-то написал несколько плохих эпиграмм, но, слава богу, с господами стихотворцами ничего общего не имею и иметь не хочу. | |
| Бедный итальянец смутился. Он поглядел вокруг себя. Картины, мраморные статуи, бронзы, дорогие игрушки, расставленные на готических этажерках, — поразили его. Он понял, что между надменным dandy 5, стоящим перед ним в хохлатой парчовой скуфейке, в золотистом китайском халате, опоясанном турецкой шалью, и им, бедным кочующим артистом, в истертом галстуке и поношенном фраке, ничего не было общего. Он проговорил несколько несвязных извинений, поклонился и хотел выйти. Жалкий вид его тронул Чарского, который, вопреки мелочам своего характера, имел сердце доброе и благородное. Он устыдился раздражительности своего самолюбия. | |
| — Куда ж вы? — сказал он итальянцу. — Постойте... Я должен был отклонить от себя незаслуженное титло и признаться вам, что я не поэт. Теперь поговорим о ваших делах. Я готов вам услужить, в чем только будет возможно. Вы музыкант? | |
| — Нет, Eccelenza! 6 — отвечал итальянец, — я бедный импровизатор. | |
| — Импровизатор! — вскрикнул Чарский, почувствовав всю жестокость своего обхождения. — Зачем же вы прежде не сказали, что вы импровизатор? — и Чарский сжал ему руку с чувством искреннего раскаяния. | |
| Дружеский вид его ободрил итальянца. Он простодушно разговорился о своих предположениях. Наружность его не была обманчива; ему деньги были нужны; он надеялся в России кое-как поправить свои домашние обстоятельства. Чарский выслушал его со вниманием. | |
| — Я надеюсь, — сказал он бедному художнику, — что вы будете иметь успех: здешнее общество никогда еще не слыхало импровизатора. Любопытство будет возбуждено; правда, итальянский язык у нас не в употреблении, вас не поймут; но это не беда; главное — чтоб вы были в моде. | |
| — Но если у вас никто не понимает итальянского языка, — сказал, призадумавшись, импровизатор, — кто ж поедет меня слушать? | |
| — Поедут — не опасайтесь: иные из любопытства, другие, чтоб провести вечер как-нибудь, третьи, чтоб показать, что понимают итальянский язык; повторяю, надобно только, чтоб вы были в моде; а вы уж будете в моде, вот вам моя рука. | |
| Чарский ласково расстался с импровизатором, взяв себе его адрес, и в тот же вечер он поехал за него хлопотать. | |
| ГЛАВА II | |
| Я царь, я раб, я червь, я бог. | |
| Державин. | |
| На другой день Чарский в темном и нечистом коридоре трактира отыскивал 35-ый номер. Он остановился у двери и постучался. Вчерашний итальянец отворил ее. | |
| — Победа! — сказал ему Чарский, — ваше дело в шляпе. Княгиня ** дает вам свою залу; вчера на рауте я успел завербовать половину Петербурга; печатайте билеты и объявления. Ручаюсь вам если не за триумф, то по крайней мере за барыш... | |
| — А это главное! — вскричал итальянец, изъявляя свою радость живыми движениями, свойственными южной его породе. — Я знал, что вы мне поможете. Corpo di Bacco! 7 Вы поэт, так же, как и я; а что ни говори, поэты славные ребята! Как изъявлю вам мою благодарность? постойте... хотите ли выслушать импровизацию? | |
| — Импровизацию!.. разве вы можете обойтиться и без публики, и без музыки, и без грома рукоплесканий? | |
| — Пустое, пустое! где найти мне лучшую публику? Вы поэт, вы поймете меня лучше их, и ваше тихое ободрение дороже мне целой бури рукоплесканий... Садитесь где-нибудь и задайте мне тему. | |
| Чарский сел на чемодане (из двух стульев, находившихся в тесной конурке, один был сломан, другой завален бумагами и бельем). Импровизатор взял со стола гитару — и стал перед Чарским, перебирая струны костливыми пальцами и ожидая его заказа. | |
| — Вот вам тема, — сказал ему Чарский: — поэт сам избирает предметы для своих песен; толпа не имеет права управлять его вдохновением. | |
| Глаза итальянца засверкали, он взял несколько аккордов, гордо поднял голову, и пылкие строфы, выражение мгновенного чувства, стройно излетели из уст его... Вот они, вольно переданные одним из наших приятелей со слов, сохранившихся в памяти Чарского. | |
| Поэт идет: открыты вежды, | |
| Но он не видит никого; | |
| А между тем за край одежды | |
| Прохожий дергает его... | |
| «Скажи: зачем без цели бродишь? | |
| Едва достиг ты высоты, | |
| И вот уж долу взор низводишь | |
| И низойти стремишься ты. | |
| На стройный мир ты смотришь смутно; | |
| Бесплодный жар тебя томит; | |
| Предмет ничтожный поминутно | |
| Тебя тревожит и манит. | |
| Стремиться к небу должен гений, | |
| Обязан истинный поэт | |
| Для вдохновенных песнопений | |
| Избрать возвышенный предмет». | |
| — Зачем крутится ветр в овраге, | |
| Подъемлет лист и пыль несет, | |
| Когда корабль в недвижной влаге | |
| Его дыханья жадно ждет? | |
| Зачем от гор и мимо башен | |
| Летит орел, тяжел и страшен, | |
| На чахлый пень? Спроси его. | |
| Зачем арапа своего | |
| Младая любит Дездемона, | |
| Как месяц любит ночи мглу? | |
| Затем, что ветру и орлу | |
| И сердцу девы нет закона. | |
| Таков поэт: как Аквилон | |
| Что хочет, то и носит он — | |
| Орлу подобно, он летает | |
| И, не спросясь ни у кого, | |
| Как Дездемона избирает | |
| Кумир для сердца своего. | |
| Итальянец умолк... Чарский молчал, изумленный и растроганный. | |
| — Ну что? — спросил импровизатор. Чарский схватил его руку и сжал ее крепко. | |
| — Что? — спросил импровизатор, — каково? | |
| — Удивительно, — отвечал поэт. — Как! Чужая мысль чуть коснулась вашего слуха и уже стала вашею собственностию, как будто вы с нею носились, лелеяли, развивали ее беспрестанно. Итак, для вас не существует ни труда, ни охлаждения, ни этого беспокойства, которое предшествует вдохновению?.. Удивительно, удивительно!.. | |
| Импровизатор отвечал: | |
| — Всякой талант неизъясним. Каким образом ваятель в куске каррарского мрамора видит сокрытого Юпитера и выводит его на свет, резцом и молотом раздробляя его оболочку? Почему мысль из головы поэта выходит уже вооруженная четырьмя рифмами, размеренная стройными однообразными стопами? — Так никто, кроме самого импровизатора, не может понять эту быстроту впечатлений, эту тесную связь между собственным вдохновением и чуждой внешнею волею — тщетно я сам захотел бы это изъяснить. Однако... надобно подумать о моем первом вечере. Как вы полагаете? Какую цену можно будет назначить за билет, чтобы публике не слишком было тяжело и чтобы я между тем не остался в накладе? Говорят, la signora Catalani 8 брала по 25 рублей? Цена хорошая... | |
| Неприятно было Чарскому с высоты поэзии вдруг упасть под лавку конторщика; но он очень хорошо понимал житейскую необходимость и пустился с итальянцем в меркантильные расчеты. Итальянец при сем случае обнаружил такую дикую жадность, такую простодушную любовь к прибыли, что он опротивел Чарскому, который поспешил его оставить, чтобы не совсем утратить чувство восхищения, произведенное в нем блестящим импровизатором. Озабоченный итальянец не заметил этой перемены и проводил его по коридору и по лестнице с глубокими поклонами и уверениями в вечной благодарности. | |
| ГЛАВА III | |
| Цена за билет 10 рублей; начало в 7 часов. | |
| Афишка. | |
| Зала княгини ** отдана была в распоряжение импровизатору. Подмостки были сооружены; стулья расставлены в двенадцать рядов; в назначенный день, с семи часов вечера, зала была освещена, у дверей перед столиком для продажи и приема билетов сидела старая долгоносая женщина в серой шляпе с надломленными перьями и с перстнями на всех пальцах. У подъезда стояли жандармы. Публика начала собираться. Чарский приехал из первых. Он принимал большое участие в успехе представления и хотел видеть импровизатора, чтоб узнать, всем ли он доволен. Он нашел итальянца в боковой комнатке, с нетерпением посматривающего на часы. Итальянец одет был театрально; он был в черном с ног до головы; кружевной воротник его рубашки был откинут, голая шея своею странной белизною ярко отделялась от густой и черной бороды, волоса опущенными клоками осеняли ему лоб и брови. Все это очень не понравилось Чарскому, которому неприятно было видеть поэта в одежде заезжего фигляра. Он после короткого разговора возвратился в залу, которая более и более наполнялась. | |
| Вскоре все ряды кресел были заняты блестящими дамами; мужчины стесненной рамою стали у подмостков, вдоль стен и за последними стульями. Музыканты с своими пульпитрами занимали обе стороны подмостков. Посредине стояла на столе фарфоровая ваза. Публика была многочисленна. Все с нетерпением ожидали начала; наконец в половине осьмого музыканты засуетилися, приготовили смычки и заиграли увертюру из «Танкреда». Все уселось и примолкло, последние звуки увертюры прогремели... И импровизатор, встреченный оглушительным плеском, поднявшимся со всех сторон, с низкими поклонами приближился к самому краю подмостков. | |
| Чарский с беспокойством ожидал, какое впечатление произведет первая минута, но он заметил, что наряд, который показался ему так неприличен, не произвел того же действия на публику. Сам Чарский не нашел ничего в нем смешного, когда увидел его на подмостках, с бледным лицом, ярко освещенным множеством ламп и свечей. Плеск утих; говор умолк... Итальянец, изъясняясь на плохом французском языке, просил господ посетителей назначить несколько тем, написав их на особых бумажках. При этом неожиданном приглашении все молча поглядели друг на друга и никто ничего не отвечал. Итальянец, подождав немного, повторил свою просьбу робким и смиренным голосом. Чарский стоял под самыми подмостками; им овладело беспокойство; он предчувствовал, что дело без него не обойдется и что принужден он будет написать свою тему. В самом деле, несколько дамских головок обратились к нему и стали вызывать его сперва вполголоса, потом громче и громче. Услыша имя его, импровизатор отыскал его глазами у своих ног и подал ему карандаш и клочок бумаги с дружескою улыбкою. Играть роль в этой комедии казалось Чарскому очень неприятно, но делать было нечего; он взял карандаш и бумагу из рук итальянца, написал несколько слов; итальянец, взяв со стола вазу, сошел с подмостков, поднес ее Чарскому, который бросил в нее свою тему. Его пример подействовал; два журналиста, в качестве литераторов, почли обязанностию написать каждый по теме; секретарь неаполитанского посольства и молодой человек, недавно возвратившийся из путешествия, бредя о Флоренции, положили в урну свои свернутые бумажки; наконец, одна некрасивая девица, по приказанию своей матери, со слезами на глазах написала несколько строк по-итальянски и, покраснев по уши, отдала их импровизатору, между тем как дамы смотрели на нее молча, с едва заметной усмешкою. Возвратясь на свои подмостки, импровизатор поставил урну на стол и стал вынимать бумажки одну за другой, читая каждую вслух: | |
| Семейство Ченчи. | |
| (La famiglia dei Cenci.) | |
| L'ultimo giorno di Pompeïa. | |
| Cleopatra e i suoi amanti. | |
| La primavera veduta da una prigione. | |
| Il trionfo di Tasso 9. | |
| — Что прикажет почтенная публика? — спросил смиренный итальянец, — назначит ли мне сама один из предложенных предметов или предоставит решить это жребию?.. | |
| — Жребий!.. — сказал один голос из толпы. | |
| — Жребий, жребий! — повторила публика. | |
| Импровизатор сошел опять с подмостков, держа в руках урну, и спросил: — Кому угодно будет вынуть тему? — Импровизатор обвел умоляющим взором первые ряды стульев. Ни одна из блестящих дам, тут сидевших, не тронулась. Импровизатор, не привыкший к северному равнодушию, казалось, страдал... вдруг заметил он в стороне поднявшуюся ручку в белой маленькой перчатке; он с живостию оборотился и подошел к молодой величавой красавице, сидевшей на краю второго ряда. Она встала безо всякого смущения и со всевозможною простотою опустила в урну аристократическую ручку и вынула сверток. | |
| — Извольте развернуть и прочитать, — сказал ей импровизатор. Красавица развернула бумажку и прочла вслух: | |
| — Cleopatra e i suoi amanti. | |
| Эти слова произнесены были тихим голосом, но в зале царствовала такая тишина, что все их услышали. Импровизатор низко поклонился прекрасной даме с видом глубокой благодарности и возвратился на свои подмостки. | |
| — Господа, — сказал он, обратясь к публике, — жребий назначил мне предметом импровизации Клеопатру и ее любовников. Покорно прошу особу, избравшую эту тему, пояснить мне свою мысль: о каких любовниках здесь идет речь, perché la grande regina aveva molto... 10 | |
| При сих словах многие мужчины громко засмеялись. Импровизатор немного смутился. | |
| — Я желал бы знать, — продолжал он, — на какую историческую черту намекала особа, избравшая эту тему... Я буду весьма благодарен, если угодно ей будет изъясниться. | |
| Никто не торопился отвечать. Несколько дам оборотили взоры на некрасивую девушку, написавшую тему по приказанию своей матери. Бедная девушка заметила это неблагосклонное внимание и так смутилась, что слезы повисли на ее ресницах... Чарский не мог этого вынести и, обратясь к импровизатору, сказал ему на итальянском языке: | |
| — Тема предложена мною. Я имел в виду показание Аврелия Виктора, который пишет, будто бы Клеопатра назначила смерть ценою своей любви и что нашлись обожатели, которых таковое условие не испугало и не отвратило... Мне кажется, однако, что предмет немного затруднителен... не выберете ли вы другого?.. | |
| Но уже импровизатор чувствовал приближение бога... Он дал знак музыкантам играть... Лицо его страшно побледнело, он затрепетал как в лихорадке; глаза его засверкали чудным огнем; он приподнял рукою черные свои волосы, отер платком высокое чело, покрытое каплями пота... и вдруг шагнул вперед, сложил крестом руки на грудь... музыка умолкла... Импровизация началась. | |
| Чертог сиял. Гремели хором | |
| Певцы при звуке флейт и лир. | |
| Царица голосом и взором | |
| Свой пышный оживляла пир; | |
| Сердца неслись к ее престолу, | |
| Но вдруг над чашей золотой | |
| Она задумалась и долу | |
| Поникла дивною главой... | |
| И пышный пир как будто дремлет, | |
| Безмолвны гости. Хор молчит. | |
| Но вновь она чело подъемлет | |
| И с видом ясным говорит: | |
| В моей любви для вас блаженство? | |
| Блаженство можно вам купить... | |
| Внемлите ж мне: могу равенство | |
| Меж нами я восстановить. | |
| Кто к торгу страстному приступит? | |
| Свою любовь я продаю; | |
| Скажите: кто меж вами купит | |
| Ценою жизни ночь мою? — | |
| Рекла — и ужас всех объемлет, | |
| И страстью дрогнули сердца... | |
| Она смущенный ропот внемлет | |
| С холодной дерзостью лица, | |
| И взор презрительный обводит | |
| Кругом поклонников своих... | |
| Вдруг из толпы один выходит, | |
| Вослед за ним и два других. | |
| Смела их поступь; ясны очи; | |
| Навстречу им она встает; | |
| Свершилось: куплены три ночи, | |
| И ложе смерти их зовет. | |
| Благословенные жрецами, | |
| Теперь из урны роковой | |
| Пред неподвижными гостями | |
| Выходят жребии чредой. | |
| И первый — Флавий, воин смелый, | |
| В дружинах римских поседелый; | |
| Снести не мог он от жены | |
| Высокомерного презренья; | |
| Он принял вызов наслажденья, | |
| Как принимал во дни войны | |
| Он вызов ярого сраженья. | |
| За ним Критон, младой мудрец, | |
| Рожденный в рощах Эпикура, | |
| Критон, поклонник и певец | |
| Харит, Киприды и Амура... | |
| Любезный сердцу и очам, | |
| Как вешний цвет едва развитый, | |
| Последний имени векам | |
| Не передал. Его ланиты | |
| Пух первый нежно отенял; | |
| Восторг в очах его сиял; | |
| Страстей неопытная сила | |
| Кипела в сердце молодом... | |
| И грустный взор остановила | |
| Царица гордая на нем. | |
| — Клянусь... — о матерь наслаждений, | |
| Тебе неслыханно служу, | |
| На ложе страстных искушений | |
| Простой наемницей всхожу. | |
| Внемли же, мощная Киприда, | |
| И вы, подземные цари, | |
| О боги грозного Аида, | |
| Клянусь — до утренней зари | |
| Моих властителей желанья | |
| Я сладострастно утомлю | |
| И всеми тайнами лобзанья | |
| И дивной негой утолю. | |
| Но только утренней порфирой | |
| Аврора вечная блеснет, | |
| Клянусь — под смертною секирой | |
| Глава счастливцев отпадет. | |
| 1 | |
| — Что это за человек? — О, это большой талант; из своего голоса он делает все, что захочет. — Ему бы следовало, сударыня, сделать из него себе штаны (франц.). | |
| 2 | |
| Синьор... простите меня, пожалуйста, если... (итал.) | |
| 3 | |
| Синьор... я думал... я считал... ваше сиятельство, простите меня... (итал.) | |
| 4 | |
| либретто (итал.). | |
| 5 | |
| дэнди, щеголь (англ.). | |
| 6 | |
| ваше сиятельство (итал.). | |
| 7 | |
| Черт возьми! (итал.) | |
| 8 | |
| госпожа Каталани (итал.). | |
| 9 | |
| Семейство Ченчи. — Последний день Помпеи. — Клеопатра и ее любовники. — Весна, видимая из темницы. — Триумф Тассо (итал.). | |
| 10 | |
| потому что у великой царицы было много... (итал.). |