|
|
|
|
|
Румяный критик мой, насмешник толстопузый, |
|
Готовый век трунить над нашей томной музой, |
|
Поди-ка ты сюда, присядь-ка ты со мной, |
|
Попробуй, сладим ли с проклятою хандрой. |
|
Смотри, какой здесь вид: избушек ряд убогой, |
|
За ними чернозем, равнины скат отлогой, |
|
Над ними серых туч густая полоса. |
|
Где нивы светлые? где темные леса? |
|
Где речка? На дворе у низкого забора |
|
Два бедных деревца стоят в отраду взора, |
|
Два только деревца. И то из них одно |
|
Дождливой осенью совсем обнажено, |
|
И листья на другом, размокнув и желтея, |
|
Чтоб лужу засорить, лишь только ждут Борея. |
|
И только. На дворе живой собаки нет. |
|
Вот, правда, мужичок, за ним две бабы вслед. |
|
Без шапки он; несет подмышкой гроб ребенка |
|
И кличет издали ленивого попенка, |
|
Чтоб тот отца позвал да церковь отворил. |
|
Скорей! ждать некогда! давно бы схоронил. |
|
Что ж ты нахмурился? – Нельзя ли блажь оставить! |
|
И песенкою нас веселой позабавить? — |
|
|
|
— |
|
|
|
Куда же ты? – В Москву – чтоб графских именин |
|
Мне здесь не прогулять. |
|
– Постой – а карантин! |
|
Ведь в нашей стороне индийская зараза. |
|
Сиди, как у ворот угрюмого Кавказа |
|
Бывало сиживал покорный твой слуга; |
|
Что, брат? уж не трунишь, тоска берет – ага! |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Я здесь, Инезилья, |
|
Я здесь под окном. |
|
Объята Севилья |
|
И мраком и сном. |
|
|
|
Исполнен отвагой, |
|
Окутан плащом, |
|
С гитарой и шпагой |
|
Я здесь под окном. |
|
|
|
Ты спишь ли? Гитарой |
|
Тебя разбужу. |
|
Проснется ли старый, |
|
Мечом уложу. |
|
|
|
Шелковые петли |
|
К окошку привесь… |
|
Что медлишь?… Уж нет ли |
|
Соперника здесь?… |
|
|
|
Я здесь, Инезилья, |
|
Я здесь под окном. |
|
Объята Севилья |
|
И мраком и сном. |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Эхо, бессонная нимфа, скиталась по брегу Пенея. |
|
Феб, увидев ее, страстию к ней воспылал. |
|
Нимфа плод понесла восторгов влюбленного бога; |
|
Меж говорливых наяд, мучась, она родила |
|
Милую дочь. Ее прияла сама Мнемозина. |
|
Резвая дева росла в хоре богинь-аонид, |
|
Матери чуткой подобна, послушна памяти строгой, |
|
Музам мила; на земле Рифмой зовется она. |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Два чувства дивно близки нам — |
|
В них обретает сердце пищу — |
|
Любовь к родному пепелищу, |
|
Любовь к отеческим гробам. |
|
|
|
Животворящая святыня! |
|
Земля была <б> без них мертва, |
|
Как пустыня |
|
И как алтарь без божества. |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Когда порой воспоминанье |
|
Грызет мне сердце в тишине, |
|
И отдаленное страданье |
|
Как тень опять бежит ко мне; |
|
Когда людей вблизи видя |
|
В пустыню скрыться я хочу, |
|
Их слабый ум возненавидя, — |
|
Тогда забывшись<?> <я><?> лечу |
|
Не в светлый кр<ай>, где н<ебо блещет> |
|
Неизъя<снимой> си<невой>, |
|
Где <море> те<плою волной> |
|
На мрамор ветхой тихо плещет, |
|
И лавр и тем<ный> ки<парис> |
|
На воле пыш<но> разрослись, |
|
Где пел Т<орквато величавый>, |
|
Где и теперь <во> мг<ле> но<чной> |
|
Далече звонкою скалой |
|
Повторены пловца октавы. |
|
Стрем<люсь> привычною меч<тою> |
|
К студеным север<ным> волн<ам>. |
|
Меж белоглавой их толпою |
|
Открытый<?> остров вижу там. |
|
Печальный остров – берег дикой |
|
Усеян зимнею<?> брусникой, |
|
Увядшей тундрою покрыт |
|
И хладной пеною подмыт. |
|
Сюда порою приплывает |
|
Отважный северный рыбак, |
|
Здесь рыбарь<?> невод расстилает |
|
И свой разводит он очаг. |
|
Сюда погода волновая |
|
Заносит утлый<?> мой<?> челнок. |
|
|
|
</s> |
|
|
|
О, если правда, что в ночи, |
|
Когда покоятся живые, |
|
И с неба лунные лучи |
|
Скользят на камни гробовые, |
|
О, если правда, что тогда |
|
Пустеют тихие могилы — |
|
Я тень зову, я жду Леилы: |
|
Ко мне, мой друг, сюда, сюда! |
|
|
|
Явись, возлюбленная тень, |
|
Как ты была перед разлукой, |
|
Бледна, хладна, как зимний день, |
|
Искажена последней мукой. |
|
Приди, как дальная звезда, |
|
Как легкой звук иль дуновенье, |
|
Иль как ужасное виденье, |
|
Мне всё равно, сюда! сюда!.. |
|
|
|
Зову тебя не для того, |
|
Чтоб укорять людей, чья злоба |
|
Убила друга моего, |
|
Иль чтоб изведать тайны гроба, |
|
Не для того, что иногда |
|
Сомненьем мучусь… но тоскуя |
|
Хочу сказать, что всё люблю я, |
|
Что всё я твой: сюда, сюда! |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Стамбул гяуры нынче славят, |
|
А завтра кованой пятой, |
|
Как змия спящего, раздавят |
|
И прочь пойдут и так оставят. |
|
Стамбул заснул перед бедой. |
|
|
|
Стамбул отрекся от пророка; |
|
В нем правду древнего Востока |
|
Лукавый Запад омрачил — |
|
Стамбул для сладостей порока |
|
Мольбе и сабле изменил. |
|
Стамбул отвык от поту битвы |
|
И пьет вино в часы молитвы. |
|
|
|
Там веры чистый луч потух: |
|
Там жены по базару ходят, |
|
На перекрестки шлют старух, |
|
А те мужчин в харемы вводят, |
|
И спит подкупленный евнух. |
|
|
|
Но не таков Арзрум нагорный, |
|
Многодорожный наш Арзрум: |
|
Не спим мы в роскоше позорной, |
|
Не черплем чашей непокорной |
|
В вине разврат, огонь и шум. |
|
|
|
Постимся мы: струею трезвой |
|
Одни фонтаны нас поят; |
|
Толпой неистовой и резвой |
|
Джигиты наши в бой летят. |
|
Мы к женам, как орлы, ревнивы, |
|
Харемы наши молчаливы, |
|
Непроницаемы стоят. |
|
|
|
Алла велик! |
|
К нам из Стамбула |
|
Пришел гонимый янычар — |
|
Тогда нас буря долу гнула, |
|
И пал неслыханный удар. |
|
От Рущука до старой Смирны, |
|
От Трапезунда до Тульчи, |
|
Скликая псов на праздник жирный, |
|
Толпой ходили палачи; |
|
Треща в объятиях пожаров, |
|
Валились домы янычаров; |
|
Окровавленные зубцы |
|
Везде торчали; угли тлели; |
|
На кольях скорчась мертвецы |
|
Оцепенелые чернели. |
|
Алла велик. – Тогда султан |
|
Был духом гнева обуян. |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Мы рождены, мой брат названый, |
|
Под одинаковой звездой. |
|
Киприда, Феб и Вакх румяный |
|
Играли нашею судьбой. |
|
|
|
Явилися мы рано оба |
|
На ипподром, а не на торг, |
|
Вблизи Державинского гроба, |
|
И шумный встретил нас восторг. |
|
|
|
Избаловало нас начало. |
|
И в гордой лености своей |
|
Заботились мы оба мало |
|
Судьбой гуляющих детей. |
|
|
|
Но ты, сын Феба беззаботный, |
|
Своих возвышенных затей |
|
Не предавал рукой расчетной |
|
Оценке хитрых торгашей. |
|
|
|
В одних журналах нас <ругали>, |
|
Упреки те же слышим мы: |
|
Мы любим славу<?> да в б<окале> |
|
Топить разгульные умы. |
|
|
|
Твой слог могучий и кры<латый><?> |
|
Какой-то дразнит пародист, |
|
И стих, надеждами<?> <богатый><?>, |
|
Жует беззубый журналист. |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Мне не спится, нет огня; |
|
Всюду мрак и сон докучный. |
|
Ход часов лишь однозвучный |
|
Раздается близ меня. |
|
Парки бабье лепетанье, |
|
Спящей ночи трепетанье, |
|
Жизни мышья беготня… |
|
Что тревожишь ты меня? |
|
Что ты значишь, скучный шопот? |
|
Укоризна, или ропот |
|
Мной утраченного дня? |
|
От меня чего ты хочешь? |
|
Ты зовешь или пророчишь? |
|
Я понять тебя хочу, |
|
Смысла я в тебе ищу… |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Да, слава в прихотях вольна. |
|
Как огненный язык, она |
|
По избранным главам летает, |
|
С одной сегодня исчезает |
|
И на другой уже видна. |
|
За новизной бежать смиренно |
|
Народ бессмысленный привык; |
|
Но нам уж то чело священно, |
|
Над коим вспыхнул сей язык. |
|
На троне, на кровавом поле, |
|
Меж граждан на чреде иной |
|
Из сих избранных кто всех боле |
|
Твоею властвует душой? |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Когда ж твой ум он поражает |
|
Своею чудною звездой? |
|
Тогда ль, как с Альпов он взирает |
|
На дно Италии святой; |
|
Тогда ли, как хватает знамя |
|
Иль жезл диктаторский; тогда ль, |
|
Как водит и кругом и вдаль |
|
Войны стремительное пламя, |
|
И пролетает ряд побед |
|
Над ним одна другой вослед; |
|
Тогда ль, как рать героя плещет |
|
Перед громадой пирамид, |
|
Иль как Москва пустынно блещет. |
|
Его приемля, – и молчит? |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Нет, не у Счастия на лоне |
|
Его я вижу, не в бою, |
|
Не зятем кесаря на троне; |
|
Не там, где на скалу свою |
|
Сев, мучим казнию покоя, |
|
Осмеян прозвищем героя, |
|
Он угасает недвижим, |
|
Плащом закрывшись боевым. |
|
Не та картина предо мною! |
|
Одров я вижу длинный строй, |
|
Лежит на каждом труп живой, |
|
Клейменный мощною чумою, |
|
Царицею болезней… он, |
|
Не бранной смертью окружен, |
|
Нахмурясь, ходит меж одрами |
|
И хладно руку жмет чуме, |
|
И в погибающем уме |
|
Рождает бодрость… Небесами |
|
Клянусь: кто жизнию своей |
|
Играл пред сумрачным недугом, |
|
Чтоб ободрить угасший взор, |
|
Клянусь, тот будет небу другом, |
|
Каков бы ни был приговор |
|
Земли слепой… |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Да будет проклят правды свет, |
|
Когда посредственности хладной, |
|
Завистливой, к соблазну жадной, |
|
Он угождает праздно! – Нет! |
|
Тьмы низких истин мне дороже |
|
Нас возвышающий обман… |
|
Оставь герою сердце! Что же |
|
Он будет без него? Тиран… |
|
|
|
</s> |
|
|
|
В начале жизни школу помню я; |
|
Там нас, детей беспечных, было много; |
|
Неровная и резвая семья. |
|
|
|
Смиренная, одетая убого, |
|
Но видом величавая жена |
|
Над школою надзор хранила строго. |
|
|
|
Толпою нашею окружена, |
|
Приятным, сладким голосом, бывало, |
|
С младенцами беседует она. |
|
|
|
Ее чела я помню покрывало |
|
И очи светлые, как небеса. |
|
Но я вникал в ее беседы мало. |
|
|
|
Меня смущала строгая краса |
|
Ее чела, спокойных уст и взоров, |
|
И полные святыни словеса. |
|
|
|
Дичась ее советов и укоров, |
|
Я про себя превратно толковал |
|
Понятный смысл правдивых разговоров, |
|
|
|
И часто я украдкой убегал |
|
В великолепный мрак чужого сада, |
|
Под свод искусственный порфирных скал. |
|
|
|
Там нежила меня теней прохлада; |
|
Я предавал мечтам свой юный ум, |
|
И праздномыслить было мне отрада. |
|
|
|
Любил я светлых вод и листьев шум, |
|
И белые в тени дерев кумиры, |
|
И в ликах их печать недвижных дум. |
|
|
|
Всё – мраморные циркули и лиры, |
|
Мечи и свитки в мраморных руках, |
|
На главах лавры, на плечах порфиры — |
|
|
|
Всё наводило сладкий некий страх |
|
Мне на сердце; и слезы вдохновенья. |
|
При виде их, рождались на глазах. |
|
|
|
Другие два чудесные творенья |
|
Влекли меня волшебною красой: |
|
То были двух бесов изображенья. |
|
|
|
Один (Дельфийский идол) лик младой |
|
Был гневен, полон гордости ужасной, |
|
И весь дышал он силой неземной. |
|
|
|
Другой женообразный, сладострастный, |
|
Сомнительный и лживый идеал — |
|
Волшебный демон – лживый, но прекрасный, |
|
|
|
Пред ними сам себя я забывал; |
|
В груди младое сердце билось – холод |
|
Бежал по мне и кудри подымал. |
|
|
|
Безвестных наслаждений темный голод |
|
Меня терзал – уныние и лень |
|
Меня сковали – тщетно был я молод. |
|
|
|
Средь отроков я молча целый день |
|
Бродил угрюмый – всё кумиры сада |
|
На душу мне свою бросали тень. |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Для берегов отчизны дальной |
|
Ты покидала край чужой; |
|
В час незабвенный, в час печальный |
|
Я долго плакал пред тобой. |
|
Мои хладеющие руки |
|
Тебя старались удержать; |
|
Томленье страшное разлуки |
|
Мой стон молил не прерывать. |
|
|
|
Но ты от горького лобзанья |
|
Свои уста оторвала; |
|
Из края мрачного изгнанья |
|
Ты в край иной меня звала. |
|
Ты говорила: "В день свиданья |
|
Под небом вечно голубым, |
|
В тени олив, любви лобзанья |
|
Мы вновь, мой друг, соединим". |
|
|
|
Но там, увы, где неба своды |
|
Сияют в блеске голубом, |
|
Где тень олив легла на воды, |
|
Заснула ты последним сном. |
|
Твоя краса, твои страданья |
|
Исчезли в урне гробовой — |
|
А с <ними> поцалуй свиданья… |
|
Но жду его; он за тобой… |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Не розу Пафосскую, |
|
Росой оживленную, |
|
Я ныне пою; |
|
Не розу Феосскую, |
|
Вином окропленную, |
|
Стихами хвалю; |
|
Но розу счастливую, |
|
На персях увядшую |
|
Элизы моей… |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Пью за здравие Мери, |
|
Милой Мери моей. |
|
Тихо запер я двери |
|
И один без гостей |
|
Пью за здравие Мери. |
|
|
|
Можно краше быть Мери, |
|
Краше Мери моей, |
|
Этой маленькой пери; |
|
Но нельзя быть милей |
|
Резвой, ласковой Мери. |
|
|
|
Будь же счастлива, Мери, |
|
Солнце жизни моей! |
|
Ни тоски, ни потери, |
|
Ни ненастливых дней |
|
Пусть не ведает Мери. |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Пред испанкой благородной |
|
Двое рыцарей стоят. |
|
Оба смело и свободно |
|
В очи прямо ей глядят. |
|
Блещут оба красотою, |
|
Оба сердцем горячи, |
|
Оба мощною рукою |
|
Оперлися на мечи. |
|
|
|
Жизни им она дороже |
|
И, как слава, им мила; |
|
Но один ей мил – кого же |
|
Дева сердцем избрала? |
|
«Кто, реши, любим тобою?» — |
|
Оба деве говорят |
|
И с надеждой молодою |
|
В очи прямо ей глядят. |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Смеясь жестоко над собратом, |
|
Писаки русские толпой |
|
Меня зовут аристократом. |
|
Смотри, пожалуй, вздор какой! |
|
Не офицер я, не асессор, |
|
Я по кресту не дворянин, |
|
Не академик, не профессор; |
|
Я просто русской мещанин. |
|
|
|
Понятна мне времен превратность, |
|
Не прекословлю, право, ей: |
|
У нас нова рожденьем знатность, |
|
И чем новее, тем знатней. |
|
Родов дряхлеющих обломок |
|
(И по несчастью не один), |
|
Бояр старинных я потомок; |
|
Я, братцы, мелкий мещанин. |
|
|
|
Не торговал мой дед блинами, |
|
Не ваксил царских сапогов, |
|
Не пел с придворными дьячками, |
|
В князья не прыгал из хохлов, |
|
И не был беглым он солдатом |
|
Австрийских пудреных дружин; |
|
Так мне ли быть аристократом? |
|
Я, слава богу, мещанин. |
|
|
|
Мой предок Рача мышцой бранной |
|
Святому Невскому служил; |
|
Его потомство гнев венчанный, |
|
Иван IV пощадил. |
|
Водились Пушкины с царями; |
|
Из них был славен не один, |
|
Когда тягался с поляками |
|
Нижегородский мещанин. |
|
|
|
Смирив крамолу и коварство, |
|
И ярость бранных непогод, |
|
Когда Романовых на царство |
|
Звал в грамоте своей народ, |
|
Мы к оной руку приложили, |
|
Нас жаловал страдальца сын. |
|
Бывало нами дорожили; |
|
Бывало… но – я мещанин. |
|
|
|
Упрямства дух нам всем подгадил: |
|
В родню свою неукротим, |
|
С Петром мой пращур не поладил |
|
И был за то повешен им. |
|
Его пример будь нам наукой: |
|
Не любит споров властелин. |
|
Счастлив князь Яков Долгорукой, |
|
Умен покорный мещанин. |
|
|
|
Мой дед, когда мятеж поднялся |
|
Средь петергофского двора, |
|
Как Миних, верен оставался |
|
Паденью третьего Петра. |
|
Попали в честь тогда Орловы, |
|
А дед мой в крепость, в карантин, |
|
И присмирел наш род суровый, |
|
И я родился мещанин. |
|
|
|
Под гербовой моей печатью |
|
Я кипу грамот схоронил |
|
И не якшаюсь с новой знатью, |
|
И крови спесь угомонил. |
|
Я грамотей и стихотворец, |
|
Я Пушкин просто, не Мусин, |
|
Я не богач, не царедворец, |
|
Я сам большой: я мещанин. |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Решил Фиглярин, сидя дома, |
|
Что черный дед мой Ганнибал |
|
Был куплен за бутылку рома |
|
И в руки шкиперу попал. |
|
|
|
Сей шкипер был тот шкипер славный, |
|
Кем наша двигнулась земля, |
|
Кто придал мощно бег державный |
|
Рулю родного корабля. |
|
|
|
Сей шкипер деду был доступен, |
|
И сходно купленный арап |
|
Возрос усерден, неподкупен, |
|
Царю наперсник, а не раб. |
|
|
|
И был отец он Ганнибала, |
|
Пред кем средь чесменских пучин |
|
Громада кораблей вспылала, |
|
И пал впервые Наварин. |
|
|
|
Решил Фиглярин вдохновенный: |
|
Я во дворянстве мещанин. |
|
Что ж он в семье своей почтенной? |
|
Он?… он в Мещанской дворянин. |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Над лесистыми брегами, |
|
В час вечерней тишины, |
|
Шум и песни под шатрами, |
|
И огни разложены. |
|
|
|
Здравствуй, счастливое племя! |
|
Узнаю твои костры; |
|
Я бы сам в иное время |
|
Провождал сии шатры. |
|
|
|
Завтра с первыми лучами |
|
Ваш исчезнет вольный след, |
|
Вы уйдете – но за вами |
|
Не пойдет уж ваш поэт. |
|
|
|
Он бродящие ночлеги |
|
И проказы старины |
|
Позабыл для сельской неги |
|
И домашней тишины. |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Перед гробницею святой |
|
Стою с поникшею главой… |
|
Всё спит кругом; одни лампады |
|
Во мраке храма золотят |
|
Столбов гранитные громады |
|
И их знамен нависший ряд. |
|
|
|
Под ними спит сей властелин, |
|
Сей идол северных дружин, |
|
Маститый страж страны державной. |
|
Смиритель всех ее врагов, |
|
Сей остальной из стаи славной |
|
Екатерининских орлов. |
|
|
|
В твоем гробу восторг живет! |
|
Он русской глас нам издает; |
|
Он нам твердит о той године, |
|
Когда народной веры глас |
|
Воззвал к святой твоей седине: |
|
«Иди, спасай!» Ты встал – и спас… |
|
|
|
Внемли ж и днесь наш верный глас, |
|
Встань и спасай царя и нас, |
|
О, старец грозный! На мгновенье |
|
Явись у двери гробовой, |
|
Явись, вдохни восторг и рвенье |
|
Полкам, оставленным тобой! |
|
|
|
Явись и дланию своей |
|
Нам укажи в толпе вождей, |
|
Кто твой наследник, твой избранный! |
|
Но храм – в молчанье погружен, |
|
И тих твоей могилы бранной |
|
Невозмутимый, вечный сон… |
|
|
|
</s> |
|
|
|
О чем шумите вы, народные витии? |
|
Зачем анафемой грозите вы России? |
|
Что возмутило вас? волнения Литвы? |
|
Оставьте: это спор славян между собою, |
|
Домашний, старый спор, уж взвешенный судьбою, |
|
Вопрос, которого не разрешите вы. |
|
|
|
Уже давно между собою |
|
Враждуют эти племена; |
|
Не раз клонилась под грозою |
|
То их, то наша сторона. |
|
Кто устоит в неравном споре: |
|
Кичливый лях, иль верный росс? |
|
Славянские ль ручьи сольются в русском море? |
|
Оно ль иссякнет? вот вопрос. |
|
|
|
Оставьте нас: вы не читали |
|
Сии кровавые скрижали; |
|
Вам непонятна, вам чужда |
|
Сия семейная вражда; |
|
Для вас безмолвны Кремль и Прага; |
|
Бессмысленно прельщает вас |
|
Борьбы отчаянной отвага — |
|
И ненавидите вы нас… |
|
За что ж? ответствуйте; за то ли, |
|
Что на развалинах пылающей Москвы |
|
Мы не признали наглой воли |
|
Того, под кем дрожали вы? |
|
За то ль, что в бездну повалили |
|
Мы тяготеющий над царствами кумир |
|
И нашей кровью искупили |
|
Европы вольность, честь и мир?… |
|
|
|
Вы грозны на словах – попробуйте на деле! |
|
Иль старый богатырь, покойный на постеле, |
|
Не в силах завинтить свой измаильский штык! |
|
Иль русского царя уже бессильно слово? |
|
Иль нам с Европой спорить ново? |
|
Иль русской от побед отвык? |
|
Иль мало нас? Или от Перми до Тавриды, |
|
От финских хладных скал до пламенной Колхиды, |
|
От потрясенного Кремля |
|
До стен недвижного Китая, |
|
Стальной щетиною сверкая, |
|
Не встанет русская земля?… |
|
Так высылайте ж нам, витии, |
|
Своих озлобленных сынов: |
|
Есть место им в полях России |
|
Среди нечуждых им гробов. |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Любезный Вяземский, поэт и камергер… |
|
(Василья Львовича узнал ли ты манер? |
|
Так некогда письмо он начал к камергеру, |
|
Украшенну ключом за Верность и за Веру) |
|
Так солнце и на нас взглянуло из-за туч! |
|
На заднице твоей сияет тот же ключ. |
|
Ура! хвала и честь поэту-камергеру. |
|
Пожалуй, от меня поздравь княгиню Веру. |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Великий день Бородина |
|
Мы братской тризной поминая, |
|
Твердили: "Шли же племена, |
|
Бедой России угрожая; |
|
Не вся ль Европа тут была? |
|
А чья звезда ее вела!.. |
|
Но стали ж мы пятою твердой |
|
И грудью приняли напор |
|
Племен, послушных воле гордой, |
|
И равен был неравный спор. |
|
|
|
И что ж? свой бедственный побег, |
|
Кичась, они забыли ныне; |
|
Забыли русской штык и снег, |
|
Погребший славу их в пустыне. |
|
Знакомый пир их манит вновь — |
|
Хмельна для них славянов кровь; |
|
Но тяжко будет им похмелье; |
|
Но долог будет сон гостей |
|
На тесном, хладном новоселье, |
|
Под злаком северных полей! |
|
|
|
Ступайте ж к нам: вас Русь зовет! |
|
Но знайте, прошеные гости! |
|
Уж Польша вас не поведет: |
|
Через ее шагнете кости!.." |
|
Сбылось – и в день Бородина |
|
Вновь наши вторглись знамена |
|
В проломы падшей вновь Варшавы; |
|
И Польша, как бегущий полк, |
|
Во прах бросает стяг кровавый — |
|
И бунт раздавленный умолк. |
|
|
|
В боренье падший невредим; |
|
Врагов мы в прахе не топтали, |
|
Мы не напомним ныне им |
|
Того, что старые скрижали |
|
Хранят в преданиях немых; |
|
Мы не сожжем Варшавы их; |
|
Они народной Немезиды |
|
Не узрят гневного лица |
|
И не услышат песнь обиды |
|
От лиры русского певца. |
|
|
|
Но вы, мутители палат, |
|
Легкоязычные витии, |
|
Вы, черни бедственный набат, |
|
Клеветники, враги России! |
|
Что взяли вы?… Еще ли росс |
|
Больной, расслабленный колосс? |
|
Еще ли северная слава |
|
Пустая притча, лживый сон? |
|
Скажите: скоро ль нам Варшава |
|
Предпишет гордый свой закон? |
|
|
|
Куда отдвинем строй твердынь? |
|
За Буг, до Ворсклы, до Лимана? |
|
За кем останется Волынь? |
|
За кем наследие Богдана? |
|
Признав мятежные права, |
|
От нас отторгнется ль Литва? |
|
Наш Киев дряхлый, златоглавый, |
|
Сей пращур русских городов, |
|
Сроднит ли с буйною Варшавой |
|
Святыню всех своих гробов? |
|
|
|
Ваш бурный шум и хриплый крик |
|
Смутили ль русского владыку? |
|
Скажите, кто главой поник? |
|
Кому венец: мечу иль крику? |
|
Сильна ли Русь? Война, и мор, |
|
И бунт, и внешних бурь напор |
|
Ее, беснуясь, потрясали — |
|
Смотрите ж: всё стоит она! |
|
А вкруг ее волненья пали — |
|
И Польши участь решена… |
|
|
|
Победа! сердцу сладкий час! |
|
Россия! встань и возвышайся! |
|
Греми, восторгов общий глас!.. |
|
Но тише, тише раздавайся |
|
Вокруг одра, где он лежит, |
|
Могучий мститель злых обид, |
|
Кто покорил вершины Тавра, |
|
Пред кем смирилась Эривань, |
|
Кому суворовского лавра |
|
Венок сплела тройная брань. |
|
|
|
Восстав из гроба своего, |
|
Суворов видит плен Варшавы; |
|
Вострепетала тень его |
|
От блеска им начатой славы! |
|
Благословляет он, герой, |
|
Твое страданье, твой покой, |
|
Твоих сподвижников отвагу, |
|
И весть триумфа твоего, |
|
И с ней летящего за Прагу |
|
Младого внука своего. |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Ревет ли зверь в лесу глухом, |
|
Трубит ли рог, гремит ли гром, |
|
Поет ли дева за холмом — |
|
На всякой звук |
|
Свой отклик в воздухе пустом |
|
Родишь ты вдруг. |
|
|
|
Ты внемлешь грохоту громов |
|
И гласу бури и валов, |
|
И крику сельских пастухов — |
|
И шлешь ответ; |
|
Тебе ж нет отзыва… Таков |
|
И ты, поэт! |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Чем чаще празднует лицей |
|
Свою святую годовщину, |
|
Тем робче старый круг друзей |
|
В семью стесняется едину, |
|
Тем реже он; тем праздник наш |
|
В своем веселии мрачнее; |
|
Тем глуше звон заздравных чаш, |
|
И наши песни тем грустнее. |
|
|
|
Так дуновенья бурь земных |
|
И нас нечаянно касались, |
|
И мы средь пиршеств молодых |
|
Душою часто омрачались; |
|
Мы возмужали; рок судил |
|
И нам житейски испытанья, |
|
И смерти дух средь нас ходил |
|
И назначал свои закланья. |
|
|
|
Шесть мест упраздненных стоят, |
|
Шести друзей не узрим боле, |
|
Они разбросанные спят — |
|
Кто здесь, кто там на ратном по |
|
Кто дома, кто в земле чужой, |
|
Кого недуг, кого печали |
|
Свели во мрак земли сырой, |
|
И надо всеми мы рыдали. |
|
|
|
И мнится, очередь за мной, |
|
Зовет меня мой Дельвиг милый, |
|
Товарищ юности живой, |
|
Товарищ юности унылой, |
|
Товарищ песен молодых, |
|
Пиров и чистых помышлений, |
|
Туда, в толпу теней родных |
|
Навек от нас утекший гений. |
|
|
|
Тесней, о милые друзья, |
|
Тесней наш верный круг составим, |
|
Почившим песнь окончил я, |
|
Живых надеждою поздравим, |
|
Надеждой некогда опять |
|
В пиру лицейском очутиться, |
|
Всех остальных еще обнять |
|
И новых жертв уж не страшиться. |
|
|
|
</s> |
|
|
|
И дале мы пошли – и страх обнял меня. |
|
Бесенок, под себя поджав свое копыто, |
|
Крутил ростовщика у адского огня. |
|
|
|
Горячий капал жир в копченое корыто. |
|
И лопал на огне печеный ростовщик. |
|
А я: «Поведай мне: в сей казни что сокрыто?» |
|
|
|
Виргилий мне: "Мой сын, сей казни смысл велик: |
|
Одно стяжание имев всегда в предмете, |
|
Жир должников своих сосал сей злой старик |
|
|
|
И их безжалостно крутил на вашем свете." |
|
Тут грешник жареный протяжно возопил: |
|
"О, если б я теперь тонул в холодной Лете! |
|
|
|
О, если б зимний дождь мне кожу остудил! |
|
Сто на сто я терплю: процент неимоверный!" — |
|
Тут звучно лопнул он – я взоры потупил. |
|
|
|
Тогда услышал я (о диво!) запах скверный, |
|
Как будто тухлое разбилось яйцо, |
|
Иль карантинный страж курил жаровней серной. |
|
|
|
Я, нос себе зажав, отворотил лицо. |
|
Но мудрый вождь тащил меня всё дале, дале — |
|
И, камень приподняв за медное кольцо, |
|
Сошли мы вниз – и я узрел себя в подвале. |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Тогда я демонов увидел черный рой, |
|
Подобный издали ватаге муравьиной — |
|
|
|
И бесы тешились проклятою игрой: |
|
|
|
До свода адского касалася вершиной |
|
Гора стеклянная, как Арарат остра — |
|
И разлегалася над темною равниной. |
|
|
|
И бесы, раскалив как жар чугун ядра, |
|
Пустили вниз его смердящими когтями |
|
Ядро запрыгало – и гладкая гора, |
|
|
|
Звеня, растрескалась колючими звездами. |
|
Тогда других чертей нетерпеливый рой |
|
За жертвой кинулся с ужасными словами. |
|
|
|
Схватили под руки жену с ее сестрой, |
|
И заголили их, и вниз пихнули с криком |
|
И обе сидючи пустились вниз стрелой… |
|
|
|
Порыв отчаянья я внял в их вопле диком; |
|
Стекло их резало, впивалось в тело им — |
|
А бесы прыгали в веселии великом. |
|
Я издали глядел – смущением томим. |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Пьяной горечью Фалерна |
|
Чашу мне наполни, мальчик! |
|
Так Постумия велела, |
|
Председательница оргий. |
|
Вы же, воды, прочь теките |
|
И струей, вину враждебной, |
|
Строгих постников поите: |
|
Чистый нам любезен Бахус. |
|
|
|
</s> |
|
|
|
В тревоге пестрой и бесплодной |
|
Большого света и двора |
|
Я сохранила взгляд холодный, |
|
Простое сердце, ум свободный |
|
И правды пламень благородный |
|
И как дитя была добра; |
|
Смеялась над толпою вздорной, |
|
Судила здраво и светло, |
|
И шутки злости самой черной |
|
Писала прямо набело. |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Когда-то (помню с умиленьем) |
|
Я смел вас няньчить с восхищеньем, |
|
Вы были дивное дитя. |
|
Вы расцвели – с благоговеньем |
|
Вам ныне поклоняюсь я. |
|
За вами сердцем и глазами |
|
С невольным трепетом ношусь |
|
И вашей славою и вами, |
|
Как нянька старая, горжусь. |
|
|
|
</s> |
|
|
|
С Гомером долго ты беседовал один, |
|
Тебя мы долго ожидали, |
|
И светел ты сошел с таинственных вершин |
|
И вынес нам свои скрижали. |
|
И что ж? ты нас обрел в пустыне под шатром, |
|
В безумстве суетного пира, |
|
Поющих буйну песнь и скачущих кругом |
|
От нас созданного кумира. |
|
Смутились мы, твоих чуждаяся лучей. |
|
В порыве гнева и печали |
|
Ты проклял ли, пророк, бессмысленных детей, |
|
Разбил ли ты свои скрижали? |
|
О, ты не проклял нас. Ты любишь с высоты |
|
Скрываться в тень долины малой, |
|
Ты любишь гром небес, но также внемлешь ты |
|
Жужжанью пчел над розой алой. |
|
Таков прямой поэт. Он сетует душой |
|
На пышных играх Мельпомены, |
|
И улыбается забаве площадной |
|
И вольности лубочной сцены, |
|
То Рим его зовет, то гордый Илион, |
|
То скалы старца Оссиана, |
|
И с дивной легкостью меж тем летает он |
|
Во след Бовы иль Еруслана. |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Всё в ней гармония, всё диво, |
|
Всё выше мира и страстей; |
|
Она покоится стыдливо |
|
В красе торжественной своей; |
|
Она кругом себя взирает: |
|
Ей нет соперниц, нет подруг; |
|
Красавиц наших бледный круг |
|
В ее сияньи исчезает. |
|
|
|
Куда бы ты ни поспешал, |
|
Хоть на любовное свиданье, |
|
Какое б в сердце ни питал |
|
Ты сокровенное мечтанье, — |
|
Но встретясь с ней, смущенный, ты |
|
Вдруг остановишься невольно, |
|
Благоговея богомольно |
|
Перед святыней красоты. |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Нет, нет, не должен я, не смею, не могу |
|
Волнениям любви безумно предаваться; |
|
Спокойствие мое я строго берегу |
|
И сердцу не даю пылать и забываться; |
|
Нет, полно мне любить; но почему ж порой |
|
Не погружуся я в минутное мечтанье, |
|
Когда нечаянно пройдет передо мной |
|
Младое, чистое, небесное созданье, |
|
Пройдет и скроется?… Ужель не можно мне |
|
Любуясь девою в печальном сладострастье. |
|
Глазами следовать за ней и в тишине |
|
Благословлять ее на радость и на счастье, |
|
И сердцем ей желать все блага жизни сей, |
|
Веселый мир души, беспечные досуги, |
|
Всё – даже счастие того, кто избран ей, |
|
Кто милой деве даст название супруги. |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Гонимый рока самовластьем |
|
От пышной далеко Москвы, |
|
Я буду вспоминать с участьем |
|
То место, где цветете вы. |
|
Столичный шум меня тревожит; |
|
Всегда в нем грустно я живу — |
|
И ваша память только может |
|
Одна напомнить мне Москву. |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Чистый лоснится пол; стеклянные чаши блистают; |
|
Все уж увенчаны гости; иной обоняет, зажмурясь, |
|
Ладана сладостный дым; другой открывает амфору, |
|
Запах веселый вина разливая далече; сосуды |
|
Светлой студеной воды, золотистые хлебы, янтарный |
|
Мед и сыр молодой – всё готово; весь убран цветами |
|
Жертвенник. Хоры поют. Но в начале трапезы, о други, |
|
Должно творить возлиянья, вещать благовещие речи, |
|
Должно бессмертных молить, да сподобят нас чистой душою |
|
Правду блюсти: ведь оно ж и легче. Теперь мы приступим: |
|
Каждый в меру свою напивайся. Беда не велика |
|
В ночь, возвращаясь домой, на раба опираться; но слава |
|
Гостю, который за чашей беседует мудро и тихо! |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Славная флейта, Феон, здесь лежит. Предводителя хоров |
|
Старец, ослепший от лет, некогда Скирпал родил |
|
И, вдохновенный, нарек младенца Феоном. За чашей |
|
Сладостно Вакха и муз славил приятный Феон. |
|
Славил и Ватала он, молодого красавца: прохожий! |
|
Мимо гробницы спеша, вымолви: здравствуй Феон! |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Бог веселый винограда |
|
Позволяет нам три чаши |
|
Выпивать в пиру вечернем. |
|
Первую во имя граций, |
|
Обнаженных и стыдливых, |
|
Посвящается вторая |
|
Краснощекому здоровью, |
|
Третья дружбе многолетной. |
|
Мудрый после третьей чаши |
|
Все венки с главы слагает |
|
И творит уж возлиянья |
|
Благодатному Морфею. |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Долго сих листов заветных |
|
Не касался я пером; |
|
Виноват, в столе моем |
|
Уж давно без строк приветных |
|
Залежался твой альбом. |
|
В именины, очень кстати, |
|
Пожелать тебе я рад |
|
Много всякой благодати, |
|
Много сладостных отрад, — |
|
На Парнасе много грома, |
|
В жизни много тихих дней |
|
И на совести твоей |
|
Ни единого альбома |
|
От красавиц, от друзей. |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Царей потомок Меценат, |
|
Мой покровитель стародавный, |
|
Иные колесницу мчат |
|
В ристалище под пылью славной |
|
И, заповеданной ограды |
|
Касаясь жгучим колесом, |
|
Победной ждут себе награды |
|
И мнят быть равны с божеством. |
|
Другие на свою главу |
|
Сбирают титла знамениты, |
|
Непостоянные квириты |
|
Им предают молву. |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Скребницей чистил он коня, |
|
А сам ворчал, сердясь не в меру: |
|
"Занес же вражий дух меня |
|
На распроклятую квартеру! |
|
|
|
Здесь человека берегут, |
|
Как на турецкой перестрелке, |
|
Насилу щей пустых дадут, |
|
А уж не думай о горелке. |
|
|
|
Здесь на тебя как лютый зверь |
|
Глядит хозяин, а с хозяйкой — |
|
Не бось, не выманишь за дверь |
|
Ее ни честью, ни нагайкой. |
|
|
|
То ль дело Киев! Что за край! |
|
Валятся сами в рот галушки, |
|
Вином – хоть пару поддавай, |
|
А молодицы-молодушки! |
|
|
|
Ей-ей, не жаль отдать души |
|
За взгляд красотки чернобривой. |
|
Одним, одним не хороши…" |
|
– А чем же? расскажи, служивый. |
|
|
|
Он стал крутить свой длинный ус |
|
И начал: "Молвить без обиды, |
|
Ты, хлопец, может быть, не трус, |
|
Да глуп, а мы видали виды. |
|
|
|
Ну, слушай: около Днепра |
|
Стоял наш полк; моя хозяйка |
|
Была пригожа и добра, |
|
А муж-то помер, замечай-ка! |
|
|
|
Вот с ней и подружился я; |
|
Живем согласно, так что любо: |
|
Прибью – Марусинька моя |
|
Словечка не промолвит грубо; |
|
|
|
Напьюсь – уложит, и сама |
|
Опохмелиться приготовит; |
|
Мигну бывало: Эй, кума! — |
|
Кума ни в чем не прекословит. |
|
|
|
Кажись: о чем бы горевать? |
|
Живи в довольстве, безобидно; |
|
Да нет: я вздумал ревновать. |
|
Что делать? враг попутал видно. |
|
|
|
Зачем бы ей, стал думать я, |
|
Вставать до петухов? кто просит? |
|
Шалит Марусинька моя; |
|
Куда ее лукавый носит? |
|
|
|
Я стал присматривать за ней. |
|
Раз я лежу, глаза прищуря, |
|
(А ночь была тюрьмы черней, |
|
И на дворе шумела буря) |
|
|
|
И слышу: кумушка моя |
|
С печи тихохонько прыгнула, |
|
Слегка обшарила меня, |
|
Присела к печке, уголь вздула |
|
|
|
И свечку тонкую зажгла, |
|
Да в уголок пошла со свечкой, |
|
Там с полки скляночку взяла |
|
И, сев на веник перед печкой, |
|
|
|
Разделась донага; потом |
|
Из склянки три раза хлебнула, |
|
И вдруг на венике верхом |
|
Взвилась в трубу – и улизнула. |
|
|
|
Эге! смекнул в минуту я: |
|
Кума-то, видно, басурманка! |
|
Постой, голубушка моя!.. |
|
И с печки слез – и вижу: склянка. |
|
|
|
Понюхал: кисло! что за дрянь! |
|
Плеснул я на пол: что за чудо? |
|
Прыгнул ухват, за ним лохань, |
|
И оба в печь. Я вижу: худо! |
|
|
|
Гляжу: под лавкой дремлет кот; |
|
И на него я брызнул склянкой — |
|
Как фыркнет он! я: брысь!.. И вот |
|
И он туда же за лоханкой. |
|
|
|
Я ну кропить во все углы |
|
С плеча, во что уж ни попало; |
|
И всё: горшки, скамьи, столы, |
|
Марш! марш! всё в печку поскакало. |
|
|
|
Кой чорт! подумал я; теперь |
|
И мы попробуем! и духом |
|
Всю склянку выпил; верь не верь — |
|
Но к верху вдруг взвился я пухом. |
|
|
|
Стремглав лечу, лечу, лечу, |
|
Куда, не помню и не знаю; |
|
Лишь встречным звездочкам кричу: |
|
Правей!.. и на земь упадаю. |
|
|
|
Гляжу: гора. На той горе |
|
Кипят котлы; поют, играют, |
|
Свистят и в мерзостной игре |
|
Жида с лягушкою венчают. |
|
|
|
Я плюнул и сказать хотел… |
|
И вдруг бежит моя Маруся: |
|
Домой! кто звал тебя, пострел? |
|
Тебя съедят! Но я, не струся; |
|
|
|
Домой? да! чорта с два! почем |
|
Мне знать дорогу? – Ах, он странный! |
|
Вот кочерга, садись верьхом |
|
И убирайся, окаянный. |
|
|
|
– Чтоб я, я сел на кочергу, |
|
Гусар присяжный! Ах ты, дура! |
|
Или предался я врагу? |
|
Иль у тебя двойная шкура? |
|
|
|
Коня! – На, дурень, вот и конь. — |
|
И точно; конь передо мною, |
|
Скребет копытом, весь огонь, |
|
Дугою шея, хвост трубою. |
|
|
|
– Садись. – Вот сел я на коня, |
|
Ищу уздечки, – нет уздечки. |
|
Как взвился, как понес меня — |
|
И очутились мы у печки. |
|
|
|
Гляжу; всё так же; сам же я |
|
Сижу верьхом, и подо мною |
|
Не конь – а старая скамья: |
|
Вот что случается порою". |
|
|
|
И стал крутить он длинный ус, |
|
Прибавя: "Молвить без обиды, |
|
Ты, хлопец, может быть, не трус, |
|
Да глуп а мы видали виды". |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Царь увидел пред собой |
|
Столик с шахмат<ной> доской. |
|
|
|
Вот на шахматную доску |
|
Рать солдатиков из воску |
|
Он расставил в стройный ряд. |
|
Грозно куколки стоят, |
|
Подбоченясь на лошадках, |
|
В коленкоровых перчатках, |
|
В оперенных шишачках, |
|
С палашами на плечах. |
|
|
|
Тут лохань перед собою |
|
Приказал налить водою; |
|
Плавать он пустил по ней |
|
Тьму прекрасных кораблей, |
|
Барок, каторог и шлюпок |
|
Из ореховых скорлупок — |
|
|
|
< > |
|
< > |
|
|
|
А прозрачные ветрильцы |
|
Будто бабочкины крильцы. |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Французских рифмачей суровый судия, |
|
О классик Депрео, к тебе взываю я: |
|
Хотя постигнутый неумолимым роком |
|
В своем отечестве престал ты быть пророком, |
|
Хоть дерзких умников простерлася рука |
|
На лавры твоего густого парика; |
|
Хотя, растрепанный новейшей вольной школой, |
|
К ней в гневе обратил ты свой затылок голый, |
|
Но я молю тебя, поклонник верный твой — |
|
Будь мне вожатаем. Дерзаю за тобой |
|
Занять кафедру ту, с которой в прежни лета |
|
Ты слишком превознес достоинства сонета, |
|
Но где торжествовал твой здравый приговор |
|
Глупцам минувших лет, вранью тогдашних пор. |
|
Новейшие врали вралей старинных стоят — |
|
И слишком уж меня их бредни беспокоят. |
|
Ужели всё молчать, да слушать? О беда!.. |
|
Нет, всё им выскажу однажды за всегда. |
|
|
|
О вы, которые, восчувствовав отвагу, |
|
Хватаете перо, мараете бумагу, |
|
Тисненью предавать труды свои спеша, |
|
Постойте – наперед узнайте, чем душа |
|
У вас исполнена – прямым ли вдохновеньем |
|
Иль необдуманным одним поползновеньем, |
|
И чешется у вас рука по пустякам, |
|
Иль вам не верят в долг, а деньги нужны вам. |
|
Не лучше ль стало б вам с надеждою смиренной |
|
Заняться службою гражданской иль военной, |
|
С хваленым Ж<уковым> табачный торг завесть |
|
И снискивать в труде себе барыш и честь, |
|
Чем объявления совать во все журналы, |
|
Вельможе пошлые кропая мадригалы, |
|
Над меньшей собратьей в поту лица острясь, |
|
Иль выше мнения отважно вознесясь, |
|
С оплошной публики (как некие писаки) |
|
Подписку собирать – на будущие враки… |
|
|
|
</s> |
|
|
|
В поле чистом серебрится |
|
Снег волнистый и рябой, |
|
Светит месяц, тройка мчится |
|
По дороге столбовой. |
|
|
|
Пой: в часы дорожной скуки, |
|
На дороге, в тьме <ночной> |
|
Сладки мне родные звуки |
|
Звонкой песни удалой. |
|
|
|
Пой, ямщик! Я молча, жадно |
|
Буду слушать голос твой. |
|
Месяц ясный светит хладно, |
|
Грустен ветра дальный вой. |
|
|
|
Пой: "Лучинушка, лучина, |
|
Что же не светло горишь?" |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Сват Иван, как пить мы станем, |
|
Непременно уж помянем |
|
Трех Матрен, Луку с Петром, |
|
Да Пахомовну потом. |
|
Мы живали с ними дружно, |
|
Уж как хочешь – будь что будь — |
|
Этих надо помянуть, |
|
Помянуть нам этих нужно. |
|
Поминать, так поминать, |
|
Начинать, так начинать, |
|
Лить, так лить, разлив разливом. |
|
Начинай-ка, сват, пора. |
|
Трех Матрен, Луку, Петра |
|
В первый<?> раз<?> помянем пивом, |
|
А Пахомовну потом |
|
Пирогами да вином, |
|
Да еще ее помянем: |
|
Сказки сказывать мы станем — |
|
Мастерица ведь была |
|
И откуда что брала. |
|
А куды разумны шутки, |
|
Приговорки, прибаутки, |
|
Небылицы, былины |
|
Православной старины!.. |
|
Слушать, так душе отрадно. |
|
И не пил бы и не ел, |
|
Всё бы слушал да сидел. |
|
Кто придумал их так ладно? |
|
Стариков когда-нибудь |
|
(Жаль, теперь нам <не> досужно) |
|
Надо будет помянуть — |
|
Помянуть и этих нужно… |
|
Слушай, сват, начну первой, |
|
Сказка будет за тобой. |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Чу, пушки грянули! крылатых кораблей |
|
Покрылась облаком станица боевая, |
|
Корабль вбежал в Неву – и вот среди зыбей |
|
Качаясь плавает, как лебедь молодая. |
|
|
|
Ликует русский флот. Широкая Нева |
|
Без ветра, в ясный день глубоко взволновалась. |
|
Широкая волна плеснула в острова |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Три у Будрыса сына, как и он, три литвина. |
|
Он пришел толковать с молодцами. |
|
"Дети! седла чините, лошадей проводите, |
|
Да точите мечи с бердышами. |
|
|
|
Справедлива весть эта: на три стороны света |
|
Три замышлены в Вильне похода. |
|
Паз идет на поляков, а Ольгерд на прусаков, |
|
А на русских Кестут воевода. |
|
|
|
Люди вы молодые, силачи удалые |
|
(Да хранят вас литовские боги!), |
|
Нынче сам я не еду, вас я шлю на победу; |
|
Трое вас, вот и три вам дороги. |
|
|
|
Будет всем по награде: пусть один в Новеграде |
|
Поживится от русских добычей. |
|
Жены их, как в окладах, в драгоценных нарядах; |
|
Домы полны; богат их обычай. |
|
|
|
А другой от прусаков, от проклятых крыжаков, |
|
Может много достать дорогого, |
|
Денег с целого света, сукон яркого цвета; |
|
Янтаря – что песку там морского. |
|
|
|
Третий с Пазом на ляха пусть ударит без страха: |
|
В Польше мало богатства и блеску, |
|
Сабель взять там не худо; но уж верно оттуда |
|
Привезет он мне на дом невестку. |
|
|
|
Нет на свете царицы краше польской девицы. |
|
Весела – что котенок у печки — |
|
И как роза румяна, а бела, что сметана; |
|
Очи светятся будто две свечки! |
|
|
|
Был я, дети, моложе, в Польшу съездил я тоже |
|
И оттуда привез себе жонку; |
|
Вот и век доживаю, а всегда вспоминаю |
|
Про нее, как гляжу в ту сторонку." |
|
|
|
Сыновья с ним простились и в дорогу пустились. |
|
Ждет, пождет их старик домовитый, |
|
Дни за днями проводит, ни один не приходит. |
|
Будрыс думал: уж видно убиты! |
|
|
|
Снег на землю валится, сын дорогою мчится, |
|
И под буркою ноша большая. |
|
«Чем тебя наделили? что там? Ге! не рубли ли?» |
|
– «Нет, отец мой; полячка младая». |
|
|
|
Снег пушистый валится; всадник с ношею мчится, |
|
Черной буркой ее покрывая. |
|
«Что под буркой такое? Не сукно ли цветное?» |
|
– «Нет, отец мой; полячка младая.» |
|
|
|
Снег на землю валится, третий с ношею мчится, |
|
|
|
Черной буркой ее прикрывает. |
|
Старый Будрыс хлопочет и спросить уж не хочет, |
|
А гостей на три свадьбы сзывает. |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Поздно ночью из похода |
|
Воротился воевода. |
|
Он слугам велит молчать; |
|
В спальню кинулся к постеле; |
|
Дернул полог… В самом деле! |
|
Никого; пуста кровать. |
|
|
|
И, мрачнее черной ночи, |
|
Он потупил грозны очи, |
|
Стал крутить свой сивый ус… |
|
Рукава назад закинул, |
|
Вышел вон, замок задвинул; |
|
"Гей, ты, кликнул, чортов кус! |
|
|
|
А зачем нет у забора |
|
Ни собаки, ни затвора? |
|
Я вас, хамы! – Дай ружье; |
|
Приготовь мешок, веревку, |
|
Да сними с гвоздя винтовку. |
|
Ну, за мною!.. Я ж ее!" |
|
|
|
Пан и хлопец под забором |
|
Тихим крадутся дозором, |
|
Входят в сад – и сквозь ветвей, |
|
На скамейке у фонтана, |
|
В белом платье, видят, панна |
|
И мужчина перед ней. |
|
|
|
Говорит он: "Всё пропало, |
|
Чем лишь только я, бывало, |
|
Наслаждался, что любил: |
|
Белой груди воздыханье, |
|
Нежной ручки пожиманье… |
|
Воевода всё купил. |
|
|
|
Сколько лет тобой страдал я, |
|
Сколько лет тебя искал я! |
|
От меня ты отперлась. |
|
Не искал он, не страдал он; |
|
Серебром лишь побряцал он, |
|
И ему ты отдалась. |
|
|
|
Я скакал во мраке ночи |
|
Милой панны видеть очи, |
|
Руку нежную пожать; |
|
Пожелать для новоселья |
|
Много лет ей и веселья, |
|
И потом навек бежать." |
|
|
|
Панна плачет и тоскует, |
|
Он колени ей целует, |
|
А сквозь ветви те глядят, |
|
Ружья на земь опустили, |
|
По патрону откусили, |
|
Вбили шомполом заряд. |
|
|
|
Подступили осторожно. |
|
«Пан мой, целить мне не можно,» |
|
Бедный хлопец прошептал: — |
|
"Ветер, что ли; плачут очи, |
|
Дрожь берет; в руках нет мочи, |
|
Порох в полку не попал." — |
|
|
|
– "Тише ты, гайдучье племя! |
|
Будешь плакать, дай мне время! |
|
Сыпь на полку… Наводи… |
|
Цель ей в лоб. Левее… выше. |
|
С паном справлюсь сам. Потише; |
|
Прежде я; ты погоди". |
|
|
|
Выстрел по саду раздался. |
|
Хлопец пана не дождался; |
|
Воевода закричал, |
|
Воевода пошатнулся… |
|
Хлопец видно промахнулся: |
|
Прямо в лоб ему попал. |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Когда б не смутное влеченье |
|
Чего-то жаждущей души, |
|
Я здесь остался б – наслажденье |
|
Вкушать в неведомой тиши: |
|
Забыл бы всех желаний трепет, |
|
Мечтою б целый мир назвал — |
|
И всё бы слушал этот лепет, |
|
Всё б эти ножки целовал… |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Колокольчики звенят, |
|
Барабанчики гремят, |
|
А люди-то, люди — |
|
Ой люшеньки-люли! |
|
А люди-то, люди |
|
На цыганочку глядят. |
|
|
|
А цыганочка то пляшет, |
|
В барабанчики то бьет, |
|
То ширинкой алой машет, |
|
Заливается-поет: |
|
"Я плясунья, я певица, |
|
Ворожить я мастерица". |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Октябрь уж наступил – уж роща отряхает |
|
Последние листы с нагих своих ветвей; |
|
Дохнул осенний хлад – дорога промерзает. |
|
Журча еще бежит за мельницу ручей, |
|
Но пруд уже застыл; сосед мой поспешает |
|
В отъезжие поля с охотою своей, |
|
И страждут озими от бешеной забавы, |
|
И будит лай собак уснувшие дубравы. |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Теперь моя пора: я не люблю весны; |
|
Скучна мне оттепель; вонь, грязь – весной я болен; |
|
Кровь бродит; чувства, ум тоскою стеснены. |
|
Суровою зимой я более доволен, |
|
Люблю ее снега; в присутствии луны |
|
Как легкий бег саней с подругой быстр и волен, |
|
Когда под соболем, согрета и свежа, |
|
Она вам руку жмет, пылая и дрожа! |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Как весело, обув железом острым ноги, |
|
Скользить по зеркалу стоячих, ровных рек! |
|
А зимних праздников блестящие тревоги?… |
|
Но надо знать и честь; полгода снег да снег, |
|
Ведь это наконец и жителю берлоги, |
|
Медведю надоест. Нельзя же целый век |
|
Кататься нам в санях с Армидами младыми, |
|
Иль киснуть у печей за стеклами двойными. |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Ох, лето красное! любил бы я тебя, |
|
Когда б не зной, да пыль, да комары, да мухи. |
|
Ты, все душевные способности губя, |
|
Нас мучишь; как поля, мы страждем от засухи; |
|
Лишь как бы напоить, да освежить себя — |
|
Иной в нас мысли нет, и жаль зимы старухи, |
|
И, проводив ее блинами и вином, |
|
Поминки ей творим мороженым и льдом. |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Дни поздней осени бранят обыкновенно, |
|
Но мне она мила, читатель дорогой, |
|
Красою тихою, блистающей смиренно. |
|
Так нелюбимое дитя в семье родной |
|
К себе меня влечет. Сказать вам откровенно, |
|
Из годовых времен я рад лишь ей одной, |
|
В ней много доброго; любовник не тщеславный, |
|
Я нечто в ней нашел мечтою своенравной. |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Как это объяснить? Мне нравится она, |
|
Как, вероятно, вам чахоточная дева |
|
Порою нравится. На смерть осуждена, |
|
Бедняжка клонится без ропота, без гнева. |
|
Улыбка на устах увянувших видна; |
|
Могильной пропасти она не слышит зева; |
|
Играет на лице еще багровый цвет. |
|
Она жива еще сегодня, завтра нет. |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Унылая пора! очей очарованье! |
|
Приятна мне твоя прощальная краса — |
|
Люблю я пышное природы увяданье, |
|
В багрец и в золото одетые леса, |
|
В их сенях ветра шум и свежее дыханье, |
|
И мглой волнистою покрыты небеса, |
|
И редкий солнца луч, и первые морозы, |
|
И отдаленные седой зимы угрозы. |
|
|
|
</s> |
|
|
|
И с каждой осенью я расцветаю вновь; |
|
Здоровью моему полезен русской холод; |
|
К привычкам бытия вновь чувствую любовь: |
|
Чредой слетает сон, чредой находит голод; |
|
Легко и радостно играет в сердце кровь, |
|
Желания кипят – я снова счастлив, молод, |
|
Я снова жизни полн – таков мой организм |
|
(Извольте мне простить ненужный прозаизм). |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Ведут ко мне коня; в раздолии открытом, |
|
Махая гривою, он всадника несет, |
|
И звонко под его блистающим копытом |
|
Звенит промерзлый дол, и трескается лед. |
|
Но гаснет краткий день, и в камельке забытом |
|
Огонь опять горит – то яркий свет лиет, |
|
То тлеет медленно – а я пред ним читаю, |
|
Иль думы долгие в душе моей питаю. |
|
|
|
</s> |
|
|
|
И забываю мир – и в сладкой тишине |
|
Я сладко усыплен моим воображеньем, |
|
И пробуждается поэзия во мне: |
|
Душа стесняется лирическим волненьем, |
|
Трепещет и звучит, и ищет, как во сне, |
|
Излиться наконец свободным проявленьем — |
|
И тут ко мне идет незримый рой гостей, |
|
Знакомцы давние, плоды мечты моей. |
|
|
|
</s> |
|
|
|
И мысли в голове волнуются в отваге, |
|
И рифмы легкие навстречу им бегут, |
|
И пальцы просятся к перу, перо к бумаге, |
|
Минута – и стихи свободно потекут. |
|
Так дремлет недвижим корабль в недвижной влаге, |
|
Но чу! – матросы вдруг кидаются, ползут |
|
Вверх, вниз – и паруса надулись, ветра полны; |
|
Громада двинулась и рассекает волны. |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Не дай мне бог сойти с ума. |
|
Нет, легче посох и сума; |
|
Нет, легче труд и глад. |
|
Не то, чтоб разумом моим |
|
Я дорожил; не то, чтоб с ним |
|
Расстаться был не рад: |
|
|
|
Когда б оставили меня |
|
На воле, как бы резво я |
|
Пустился в темный лес! |
|
Я пел бы в пламенном бреду, |
|
Я забывался бы в чаду |
|
Нестройных, чудных грез. |
|
|
|
И я б заслушивался волн, |
|
И я глядел бы, счастья полн, |
|
В пустые небеса; |
|
И силен, волен был бы я, |
|
Как вихорь, роющий поля, |
|
Ломающий леса. |
|
|
|
Да вот беда: сойди с ума, |
|
И страшен будешь как чума, |
|
Как раз тебя запрут, |
|
Посадят на цепь дурака |
|
И сквозь решетку как зверка |
|
Дразнить тебя придут. |
|
|
|
А ночью слышать буду я |
|
Не голос яркий соловья, |
|
Не шум глухой дубров — |
|
А крик товарищей моих |
|
Да брань смотрителей ночных |
|
Да визг, да звон оков. |
|
|
|
</s> |
|
|
|
<Дук.> |
|
Вам объяснять правления начала |
|
Излишним было б для меня трудом — |
|
Не нужно вам ничьих советов. – Знаньем |
|
Превыше сами вы всего. Мне только |
|
Во всем на вас осталось положиться. |
|
Народный дух, законы, ход правленья |
|
Постигли вы верней, чем кто б то ни был. |
|
Вот вам наказ: желательно б нам было, |
|
Чтоб от него не отшатнулись вы. |
|
Позвать к нам Анджело. |
|
Каков он будет |
|
По мненью вашему на нашем месте? |
|
Вы знаете, что нами он назначен |
|
Нас заменить в отсутствии, что мы |
|
И милостью <и> страхом облекли |
|
Наместника всей нашей власти, что же |
|
Об нем вы мните? |
|
|
|
Е<скал.> |
|
Если в целой Вене |
|
Сей почести достоин кто-нибудь, |
|
Так это Анджело. |
|
|
|
<Дук.> |
|
Вот он идет. |
|
|
|
А<нджело.> |
|
Послушен вашей милостивой воле, |
|
Спешу принять я ваши приказанья. |
|
|
|
<Дук.> |
|
Анджело, жизнь твоя являет |
|
То, что с тобою совершится впредь. |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Ты хочешь, мой наперсник строгой, |
|
Боев парнасских судия, |
|
Чтоб тревогой |
|
|
|
< > |
|
|
|
На прежний лад настроя, |
|
Давно забытого героя, |
|
Когда-то бывшего в чести, |
|
Опять на сцену привести. |
|
Ты говоришь: |
|
Онегин жив, и будет он |
|
Еще нескоро схоронен. |
|
О нем вестей ты много знаешь, |
|
И с Петербурга и Москвы |
|
Возьмут оброк его главы |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Я возмужал среди печальных бурь, |
|
И дней моих поток, так долго мутный, |
|
Теперь утих дремотою минутной |
|
И отразил небесную лазурь. |
|
|
|
Надолго ли?… а кажется прошли |
|
Дни мрачных бурь, дни горьких искушений |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Пора, мой друг, порa! покоя сердце просит — |
|
Летят за днями дни, и каждый час уносит |
|
Частичку бытия, а мы с тобой вдвоем |
|
Предполагаем жить, и глядь – как раз – умрем. |
|
На свете счастья нет, но есть покой и воля. |
|
Давно завидная мечтается мне доля — |
|
Давно, усталый раб, замыслил я побег |
|
В обитель дальную трудов и чистых нег. |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Он между нами жил |
|
Средь племени ему чужого, злобы |
|
В душе своей к нам не питал, и мы |
|
Его любили. Мирный, благосклонный, |
|
Он посещал беседы наши. С ним |
|
Делились мы и чистыми мечтами |
|
И песнями (он вдохновен был свыше |
|
И с высока взирал на жизнь). Нередко |
|
Он говорил о временах грядущих, |
|
Когда народы, распри позабыв, |
|
В великую семью соединятся. |
|
Мы жадно слушали поэта. Он |
|
Ушел на запад – и благословеньем |
|
Его мы проводили. Но теперь |
|
Наш мирный гость нам стал врагом – и ядом |
|
Стихи свои, в угоду черни буйной, |
|
Он напояет. Издали до нас |
|
Доходит голос злобного поэта, |
|
Знакомый голос!.. боже! освяти |
|
В нем сердце правдою твоей и миром |
|
И возврати ему |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Везувий зев открыл – дым хлынул клубом – пламя |
|
Широко развилось, как боевое знамя. |
|
Земля волнуется – с шатнувшихся колонн |
|
Кумиры падают! Народ, гонимый страхом, |
|
Под каменным дождем, под воспаленным прахом, |
|
Толпами, стар и млад, бежит из града вон. |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Стою печален на кладбище. |
|
Гляжу кругом – обнажено |
|
Святое смерти пепелище |
|
И степью лишь окружено. |
|
И мимо вечного ночлега |
|
Дорога сельская лежит, |
|
По ней рабочая телега |
|
изредка стучит. |
|
Одна равнина справа, слева. |
|
Ни речки, ни холма, ни древа. |
|
Кой-где чуть видятся кусты. |
|
Немые камни и могилы |
|
И деревянные кресты |
|
Однообразны и унылы. |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Король ходит большими шагами |
|
Взад и вперед по палатам; |
|
Люди спят – королю лишь не спится: |
|
Короля султан осаждает, |
|
Голову отсечь ему грозится |
|
И в Стамбул отослать ее хочет. |
|
|
|
Часто он подходит к окошку; |
|
Не услышит ли какого шума? |
|
Слышит, воет ночная птица, |
|
Она чует беду неминучу, |
|
Скоро ей искать новой кровли |
|
Для своих птенцов горемычных. |
|
|
|
Не сова воет в Ключе-граде, |
|
Не луна Ключ-город озаряет, |
|
В церкви божией гремят барабаны, |
|
Вся свечами озарена церковь. |
|
|
|
Но никто барабанов не слышит, |
|
Никто света в церкви божией не видит, |
|
Лишь король то слышал и видел; |
|
Из палат своих он выходит |
|
И идет один в божию церковь. |
|
|
|
Стал на паперти, дверь отворяет… |
|
Ужасом в нем замерло сердце, |
|
Но великую творит он молитву |
|
И спокойно в церковь божию входит. |
|
|
|
Тут он видит чудное виденье: |
|
|
|
На помосте валяются трупы, |
|
Между ими хлещет кровь ручьями, |
|
Как потоки осени дождливой. |
|
Он идет, шагая через трупы, |
|
Кровь по щиколку |
|
ему досягает… |
|
|
|
Горе! в церкви турки и татары |
|
И предатели, враги богумилы. |
|
|
|
На амвоне сам султан безбожный, |
|
Держит он на-голо саблю, |
|
Кровь по сабле свежая струится |
|
С вострия до самой рукояти. |
|
|
|
Короля незапный обнял холод: |
|
Тут же видит он отца и брата. |
|
Пред султаном старик бедный справа, |
|
Униженно стоя на коленах, |
|
Подает ему свою корону; |
|
Слева, также стоя на коленах, |
|
Его сын, Радивой окаянный, |
|
Басурманскою чалмою покрытый |
|
(С тою самою веревкою, которой |
|
Удавил он несчастного старца), |
|
Край полы у султана целует, |
|
Как холоп, наказанный фалангой. |
|
|
|
И султан безбожный, усмехаясь, |
|
Взял корону, растоптал ногами, |
|
И промолвил потом Радивою: |
|
"Будь над Боснией моей ты властелином, |
|
Для гяур-християн беглербеем". |
|
|
|
И отступник бил челом султану, |
|
Трижды пол окровавленный целуя. |
|
|
|
И султан прислужников кликнул |
|
И сказал: "Дать кафтан Радивою! |
|
|
|
Не бархатный кафтан, не парчевый, |
|
А содрать на кафтан Радивоя |
|
Кожу с брата его родного". |
|
Бусурмане на короля наскочили, |
|
До-нага всего его раздели, |
|
Атаганом ему кожу вспороли, |
|
Стали драть руками и зубами, |
|
Обнажили мясо и жилы, |
|
И до самых костей ободрали, |
|
И одели кожею Радивоя. |
|
|
|
Громко мученик господу взмолился: |
|
"Прав ты, боже, меня наказуя! |
|
Плоть мою предай на растерзанье, |
|
Лишь помилуй мне душу, Иисусе!" |
|
|
|
При сем имени церковь задрожала, |
|
Всё внезапно утихнуло, померкло, — |
|
Всё исчезло – будто не бывало. |
|
|
|
И король ощупью в потемках |
|
Кое-как до двери добрался |
|
И с молитвою на улицу вышел. |
|
|
|
Было тихо. С высокого неба |
|
Город белый луна озаряла. |
|
Вдруг взвилась из-за города бомба, |
|
|
|
И пошли бусурмане на приступ. |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Что в разъездах бей Янко Марнавич? |
|
Что ему дома не сидится? |
|
Отчего двух ночей он сряду |
|
Под одною кровлей не ночует? |
|
Али недруги его могучи? |
|
Аль боится он кровомщенья? |
|
|
|
Не боится бей Янко Марнавич |
|
Ни врагов своих, ни кровомщенья. |
|
Но он бродит, как гайдук бездомный |
|
С той поры, как Кирила умер. |
|
|
|
В церкви Спаса они братовались, |
|
|
|
И были по богу братья; |
|
Но Кирила несчастливый умер |
|
От руки им избранного брата. |
|
|
|
Веселое было пированье, |
|
Много пили меду и горелки; |
|
Охмелели, обезумели гости, |
|
Два могучие беи побранились, |
|
|
|
Янко выстрелил из своего пистоля, |
|
Но рука его пьяная дрожала. |
|
В супротивника своего не попал он, |
|
А попал он в своего друга. |
|
С того времени он тоскуя бродит, |
|
Словно вол, ужаленный змиею. |
|
|
|
Наконец он на родину воротился |
|
И вошел в церковь святого Спаса. |
|
Там день целый он молился богу, |
|
Горько плача и жалостно рыдая. |
|
Ночью он пришел к себе на дом |
|
И отужинал со своей семьею, |
|
Потом лег и жене своей молвил; |
|
"Посмотри, жена, ты в окошко. |
|
Видишь ли церковь Спаса отселе?" |
|
Жена встала, в окошко поглядела |
|
И сказала: "На дворе полночь, |
|
За рекою густые туманы, |
|
За туманом ничего не видно". |
|
Повернулся Янко Марнавич |
|
И тихонько стал читать молитву. |
|
|
|
Помолившись, он опять ей молвил: |
|
«Посмотри, что ты видишь в окошко?» |
|
И жена, поглядев, отвечала: |
|
"Вижу, вон, малый огонечек |
|
Чуть-чуть брезжит в темноте за рекою". |
|
Улыбнулся Янко Марнавич |
|
И опять стал тихонько молиться. |
|
|
|
Помолясь, он опять жене молвил: |
|
"Отвори-ка, женка, ты окошко: |
|
Посмотри, что там еще видно?" |
|
И жена, поглядев, отвечала: |
|
"Вижу я на реке сиянье, |
|
Близится оно к нашему дому". |
|
Бей вздохнул и с постели свалился. |
|
Тут и смерть ему приключилась. |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Радивой поднял желтое знамя: |
|
Он идет войной на бусурмана. |
|
А далматы, завидя наше войско, |
|
Свои длинные усы закрутили, |
|
На бекрень надели свои шапки |
|
И сказали: "Возьмите нас с собою: |
|
|
|
Мы хотим воевать бусурманов". |
|
Радивой дружелюбно их принял |
|
И сказал им: «Милости просим!» |
|
Перешли мы заповедную речку, |
|
Стали жечь турецкие деревни, |
|
А жидов на деревьях вешать. |
|
|
|
Беглербей со своими бошняками |
|
Против нас пришел из Банялуки; |
|
|
|
Но лишь только заржали их кони, |
|
И на солнце их кривые сабли |
|
Засверкали у Зеницы-Великой, |
|
Разбежались изменники далматы; |
|
Окружили мы тогда Радивоя |
|
И сказали: "Господь бог поможет, |
|
Мы домой воротимся с тобою |
|
И расскажем эту битву нашим детям". |
|
Стали биться мы тогда жестоко, |
|
Всяк из нас троих воинов стоил; |
|
Кровью были покрыты наши сабли |
|
С острия по самой рукояти. |
|
Но когда через речку стали |
|
Тесной кучкою мы переправляться, |
|
Селихтар с крыла на нас ударил |
|
С новым войском, с конницею свежей. |
|
Радивой сказал тогда нам: "Дети, |
|
Слишком много собак-бусурманов, |
|
Нам управиться с ними невозможно. |
|
Кто не ранен, в лес беги скорее |
|
И спасайся там от Селихтара". |
|
Всех-то нас оставалось двадцать, |
|
Все друзья, родные Радивою, |
|
Но и тут нас пало девятнадцать; |
|
Закричал Георгий Радивою: |
|
"Ты садись, Радивой, поскорее |
|
На коня моего вороного; |
|
Через речку вплавь переправляйся, |
|
Конь тебя из погибели вымчит". |
|
Радивой Георгия не послушал, |
|
Наземь сел, поджав под себя ноги. |
|
Тут враги на него наскочили, |
|
Отрубили голову Радивою. |
|
|
|
</s> |
|
|
|
……………………… |
|
……………………… |
|
|
|
Стамати был стар и бессилен, |
|
А Елена молода и проворна; |
|
Она так-то его оттолкнула, |
|
Что ушел он охая да хромая. |
|
По делом тебе, старый бесстыдник! |
|
Ай да баба! отделалась славно! |
|
|
|
Вот Стамати стал думать думу: |
|
Как ему погубить бы Елену? |
|
Он к жиду лиходею приходит, |
|
От него он требует совета. |
|
Жид сказал: "Ступай на кладбище, |
|
Отыщи под каменьями жабу |
|
И в горшке сюда принеси мне". |
|
|
|
На кладбище приходит Стамати, |
|
Отыскал под каменьями жабу |
|
|
|
И в горшке жиду ее приносит. |
|
Жид на жабу проливает воду, |
|
Нарекает жабу Иваном |
|
(Грех велик христианское имя |
|
Нарещи такой поганой твари!). |
|
Они жабу всю потом искололи, |
|
И ее – ее ж кровью напоили; |
|
Напоивши, заставили жабу |
|
Облизать поспелую сливу. |
|
|
|
И Стамати мальчику молвил: |
|
"Отнеси ты Елене эту сливу |
|
От моей племянницы в подарок". |
|
Принес мальчик Елене сливу, |
|
А Елена тотчас ее съела. |
|
|
|
Только съела поганую сливу, |
|
Показалось бедной молодице, |
|
Что змия у ней в животе шевелится. |
|
Испугалась молодая Елена; |
|
Она кликнула сестру свою меньшую. |
|
Та ее молоком напоила, |
|
Но змия в животе всё шевелилась. |
|
|
|
Стала пухнуть прекрасная Елена, |
|
Стали баить: Елена брюхата. |
|
Каково-то будет ей от мужа, |
|
Как воротится он из-за моря! |
|
И Елена стыдится и плачет, |
|
И на улицу выдти не смеет, |
|
День сидит, ночью ей не спится, |
|
Поминутно сестрице повторяет: |
|
«Что скажу я милому мужу?» |
|
|
|
Круглый год проходит, и – Феодор |
|
Воротился на свою сторонку. |
|
Вся деревня бежит к нему на встречу, |
|
Все его приветно поздравляют; |
|
Но в толпе не видит он Елены, |
|
Как ни ищет он ее глазами. |
|
«Где ж Елена?» наконец он молвил; |
|
Кто смутился, а кто усмехнулся, |
|
Но никто не отвечал ни слова. |
|
|
|
Пришел он в дом свой – и видит, |
|
На постеле сидит его Елена. |
|
«Встань, Елена», говорит Феодор. |
|
Она встала, – он взглянул сурово. |
|
"Господин ты мой, клянусь богом |
|
И пречистым именем Марии, |
|
Пред тобою я не виновата, |
|
Испортили меня злые люди". |
|
|
|
Но Феодор жене не поверил: |
|
Он отсек ей голову по плечи. |
|
Отсекши, он сам себе молвил: |
|
"Не сгублю я невинного младенца, |
|
Из нее выну его живого, |
|
При себе воспитывать буду. |
|
Я увижу, на кого он походит, |
|
Так наверно отца его узнаю |
|
И убью своего злодея". |
|
|
|
Распорол он мертвое тело. |
|
Что ж! – на место милого дитяти, |
|
Он черную жабу находит. |
|
Взвыл Феодор: "Горе мне, убийце! |
|
Я сгубил Елену понапрасну: |
|
Предо мной она была невинна, |
|
А испортили ее злые люди". |
|
|
|
Поднял он голову Елены, |
|
|
|
Стал ее целовать умиленно, |
|
И мертвые уста отворились, |
|
Голова Елены провещала: |
|
|
|
"Я невинна. Жид и старый Стамати |
|
Черной жабой меня окормили". |
|
Тут опять уста ее сомкнулись, |
|
И язык перестал шевелиться. |
|
|
|
И Феодор Стамати зарезал, |
|
А жида убил, как собаку, |
|
И отпел по жене панихиду. |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Как покинула меня Парасковья, |
|
И как я с печали промотался, |
|
Вот далмат пришел ко мне лукавый: |
|
"Ступай, Дмитрий, в морской ты город, |
|
Там цехины, что у нас каменья. |
|
|
|
Там солдаты в шелковых кафтанах, |
|
И только что пьют да гуляют; |
|
Скоро там ты разбогатеешь |
|
И воротишься в шитом долимане |
|
С кинжалом на серебряной цепочке. |
|
|
|
И тогда-то играй себе на гуслях; |
|
Красавицы побегут к окошкам |
|
И подарками тебя закидают. |
|
Эй, послушайся! отправляйся морем; |
|
Воротись, когда разбогатеешь". |
|
|
|
Я послушался лукавого далмата. |
|
Вот живу в этой мраморной лодке. |
|
Но мне скучно, хлеб их мне, как камень, |
|
Я неволен, как на привязи собака. |
|
|
|
Надо мною женщины смеются, |
|
Когда слово я по-нашему молвлю; |
|
Наши здесь язык свой позабыли, |
|
Позабыли и наш родной обычай; |
|
Я завял, как пересаженный кустик. |
|
|
|
Как у нас бывало кого встречу, |
|
Слышу: «Здравствуй, Дмитрий Алексеич!» |
|
Здесь не слышу доброго привета, |
|
Не дождуся ласкового слова; |
|
Здесь я точно бедная мурашка, |
|
Занесенная в озеро бурей. |
|
|
|
</s> |
|
|
|
В пещере, на острых каменьях |
|
Притаился храбрый гайдук Хризич. |
|
|
|
С ним жена его Катерина, |
|
С ним его два милые сына, |
|
Им нельзя из пещеры выдти. |
|
Стерегут их недруги злые. |
|
Коли чуть они голову подымут, |
|
В них прицелятся тотчас сорок ружей. |
|
Они три дня, три ночи не ели, |
|
Пили только воду дождевую, |
|
Накопленную во впадине камня. |
|
На четвертый взошло красно-солнце, |
|
И вода во впадине иссякла. |
|
Тогда молвила, вздохнувши, Катерина: |
|
«Господь бог! помилуй наши души!» |
|
И упала мертвая на землю. |
|
Хризич, глядя на нее, не заплакал, |
|
Сыновья плакать при нем не смели; |
|
Они только очи отирали, |
|
Как от них отворачивался Хризич. |
|
В пятый день старший сын обезумел, |
|
Стал глядеть он на мертвую матерь, |
|
Будто волк на спящую козу. |
|
Его брат, видя то, испугался. |
|
Закричал он старшему брату: |
|
"Милый брат! не губи свою душу; |
|
Ты напейся горячей моей крови, |
|
А умрем мы голодною смертью, |
|
Станем мы выходить из могилы |
|
Кровь сосать наших недругов спящих". |
|
|
|
Хризич встал и промолвил: "Полно! |
|
Лучше пуля, чем голод и жажда". |
|
И все трое со скалы в долину |
|
Сбежали, как бешеные волки. |
|
Семерых убил из них каждый, |
|
Семью пулями каждый из них прострелен; |
|
Головы враги у них отсекли |
|
И на копья свои насадили, — |
|
А и тут глядеть на них не смели. |
|
Так им страшен был Хризич с сыновьями. |
|
|
|
</s> |
|
|
|
С богом, в дальнюю дорогу! |
|
Путь найдешь ты, слава богу. |
|
Светит месяц; ночь ясна; |
|
Чарка выпита до дна. |
|
|
|
Пуля легче лихорадки; |
|
Волен умер ты, как жил. |
|
Враг твой мчался без оглядки; |
|
Но твой сын его убил. |
|
|
|
Вспоминай нас за могилой, |
|
Коль сойдетесь как-нибудь; |
|
От меня отцу, брат милый, |
|
Поклониться не забудь! |
|
|
|
Ты скажи ему, что рана |
|
У меня уж зажила; |
|
Я здоров, – и сына Яна |
|
Мне хозяйка родила. |
|
|
|
Деду в честь он назван Яном; |
|
Умный мальчик у меня; |
|
Уж владеет атаганом |
|
И стреляет из ружья. |
|
|
|
Дочь моя живет в Лизгоре; |
|
С мужем ей не скучно там. |
|
Тварк ушел давно уж в море; |
|
Жив иль нет, – узнаешь сам. |
|
|
|
С богом, в дальнюю дорогу! |
|
Путь найдешь ты, слава богу. |
|
Светит месяц; ночь ясна; |
|
Чарка выпита до дна. |
|
|
|
</s> |
|
|
|
У ворот сидел Марко Якубович; |
|
Перед ним сидела его Зоя, |
|
А мальчишка их играл у порогу. |
|
По дороге к ним идет незнакомец, |
|
Бледен он и чуть ноги волочит, |
|
Просит он напиться, ради бога. |
|
Зоя встала и пошла за водою, |
|
И прохожему вынесла ковшик, |
|
И прохожий до дна его выпил, |
|
Вот, напившись, говорит он Марке: |
|
«Это что под горою там видно?» |
|
Отвечает Марко Якубович: |
|
«То кладбище наше родовое». |
|
Говорит незнакомый прохожий: |
|
"Отдыхать мне на вашем кладбище, |
|
Потому что мне жить уж не долго". |
|
Тут широкий розвил он пояс, |
|
Кажет Марке кровавую рану. |
|
"Три дня, – молвил, – ношу я под сердцем |
|
Бусурмана свинцовую пулю. |
|
Как умру, ты зарой мое тело |
|
За горой, под зеленою ивой. |
|
И со мной положи мою саблю, |
|
Потому что я славный был воин". |
|
|
|
Поддержала Зоя незнакомца, |
|
А Марко стал осматривать рану. |
|
Вдруг сказала молодая Зоя: |
|
"Помоги мне, Марко, я не в силах |
|
Поддержать гостя нашего доле". |
|
Тут увидел Марко Якубович, |
|
Что прохожий на руках ее умер. |
|
|
|
Марко сел на коня вороного, |
|
Взял с собою мертвое тело |
|
И поехал с ним на кладбище. |
|
Там глубокую вырыли могилу |
|
И с молитвой мертвеца схоронили. |
|
Вот проходит неделя, другая, |
|
Стал худеть сыночек у Марка; |
|
Перестал он бегать и резвиться, |
|
Всё лежал на рогоже да охал. |
|
К Якубовичу калуер приходит, — |
|
Посмотрел на ребенка и молвил: |
|
"Сын твой болен опасною болезнью; |
|
Посмотри на белую его шею: |
|
Видишь ты кровавую ранку? |
|
Это зуб вурдалака, поверь мне". |
|
|
|
Вся деревня за старцем калуером |
|
Отправилась тотчас на кладбище; |
|
Там могилу прохожего разрыли, |
|
Видят, – труп румяный и свежий, — |
|
Ногти выросли, как вороньи когти, |
|
А лицо обросло бородою, |
|
Алой кровью вымазаны губы, — |
|
Полна крови глубокая могила. |
|
Бедный Марко колом замахнулся, |
|
Но мертвец завизжал и проворно |
|
Из могилы в лес бегом пустился. |
|
Он бежал быстрее, чем лошадь, |
|
Стременами острыми язвима; |
|
И кусточки под ним так и гнулись, |
|
А суки дерев так и трещали, |
|
Ломаясь, как замерзлые прутья. |
|
|
|
Калуер могильною землею |
|
|
|
Ребенка больного всего вытер, |
|
И весь день творил над ним молитвы. |
|
На закате красного солнца |
|
Зоя мужу своему сказала: |
|
"Помнишь? ровно тому две недели, |
|
В эту пору умер злой прохожий". |
|
|
|
Вдруг собака громко завыла, |
|
Отворилась дверь сама собою, |
|
И вошел великан, наклонившись, |
|
Сел он, ноги под себя поджавши, |
|
Потолка головою касаясь. |
|
Он на Марка глядел неподвижно, |
|
Неподвижно глядел на него Марко, |
|
Очарован ужасным его взором; |
|
Но старик, молитвенник раскрывши, |
|
Запалил кипарисную ветку, |
|
И подул дым на великана. |
|
И затрясся вурдалак проклятый, |
|
В двери бросился и бежать пустился, |
|
Будто волк, охотником гонимый. |
|
|
|
На другие сутки в ту же пору |
|
Пес залаял, дверь отворилась, |
|
И вошел человек незнакомый. |
|
Был он ростом, как цесарский рекрут. |
|
Сел он молча и стал глядеть на Марко; |
|
Но старик молитвой его прогнал. |
|
|
|
В третий день вошел карлик малый, — |
|
Мог бы он верьхом сидеть на крысе, |
|
Но сверкали у него злые глазки. |
|
И старик в третий раз его прогнал, |
|
И с тех пор уж он не возвращался. |
|
|
|
</s> |
|
|
|
"Черногорцы? что такое? — |
|
Бонапарте вопросил: — |
|
Правда ль: это племя злое, |
|
Не боится наших сил? |
|
|
|
Так раскаятся ж нахалы: |
|
Объявить их старшинам, |
|
Чтобы ружья и кинжалы |
|
Все несли к моим ногам". |
|
|
|
Вот он шлет на нас пехоту |
|
С сотней пушек и мортир, |
|
И своих мамлюков роту, |
|
И косматых кирасир. |
|
|
|
Нам сдаваться нет охоты, — |
|
Черногорцы таковы! |
|
Для коней и для пехоты |
|
Камни есть у нас и рвы…… |
|
|
|
Мы засели в наши норы |
|
И гостей незваных ждем, — |
|
Вот они вступили в горы, |
|
Истребляя всё кругом. |
|
|
|
…………………… |
|
…………………… |
|
|
|
Идут тесно под скалами. |
|
Вдруг, смятение!.. Глядят: |
|
У себя над головами |
|
Красных шапок видят ряд. |
|
|
|
"Стой! пали! Пусть каждый сбросит |
|
Черногорца одного. |
|
Здесь пощады враг не просит: |
|
Не щадите ж никого!" |
|
|
|
Ружья грянули, – упали |
|
Шапки красные с шестов: |
|
Мы под ними ниц лежали, |
|
Притаясь между кустов. |
|
|
|
Дружным залпом отвечали |
|
Мы французам. – "Это что? — |
|
Удивясь, они сказали; — |
|
Эхо, что ли?" Нет, не то! |
|
|
|
Их полковник повалился. |
|
С ним сто двадцать человек. |
|
Весь отряд его смутился, |
|
Кто, как мог, пустился в бег. |
|
|
|
И французы ненавидят |
|
С той поры наш вольный край |
|
И краснеют, коль завидят |
|
Шапку нашу не взначай. |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Соловей мой, соловейко, |
|
Птица малая лесная! |
|
У тебя ль, у малой птицы, |
|
Незаменные три песни, |
|
У меня ли, у молодца, |
|
Три великие заботы! |
|
Как уж первая забота, — |
|
Рано молодца женили; |
|
А вторая-то забота, — |
|
Ворон конь мой притомился; |
|
Как уж третья-то забота, — |
|
Красну-девицу со мною |
|
Разлучили злые люди. |
|
Вы копайте мне могилу |
|
Во поле, поле широком, |
|
В головах мне посадите |
|
Алы цветики-цветочки, |
|
А в ногах мне проведите |
|
Чисту воду ключевую. |
|
Пройдут мимо красны девки, |
|
Так сплетут себе веночки. |
|
Пойдут мимо стары люди, |
|
Так воды себе зачерпнут. |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Не два волка в овраге грызутся, |
|
Отец с сыном в пещере бранятся. |
|
Старый Петро сына укоряет: |
|
"Бунтовщик ты, злодей проклятый! |
|
Не боишься ты господа бога, |
|
Где тебе с султаном тягаться, |
|
Воевать с белградским пашою! |
|
Аль о двух головах ты родился? |
|
Пропадай ты себе, окаянный, |
|
Да зачем ты всю Сербию губишь?" |
|
Отвечает Георгий угрюмо: |
|
"Из ума, старик, видно, выжил, |
|
Коли лаешь безумные речи". |
|
Старый Петро пуще осердился, |
|
Пуще он бранится, бушует. |
|
Хочет он отправиться в Белград, |
|
Туркам выдать ослушного сына, |
|
Объявить убежище сербов. |
|
Он из темной пещеры выходит; |
|
Георгий старика догоняет: |
|
"Воротися, отец, воротися! |
|
Отпусти мне невольное слово". |
|
Старый Петро не слушает, грозится — |
|
«Вот ужо, разбойник, тебе будет!» |
|
Сын ему вперед забегает, |
|
Старику кланяется в ноги. |
|
Не взглянул на сына старый Петро. |
|
Догоняет вновь его Георгий |
|
И хватает за сивую косу. |
|
"Воротись, ради господа бога: |
|
Не введи ты меня в искушенье!" |
|
Отпихнул старик его сердито |
|
И пошел по белградской дороге. |
|
Горько, горько Георгий заплакал, |
|
Пистолет из-за пояса вынул, |
|
Взвел курок, да и выстрелил тут же. |
|
Закричал Петро, зашатавшись: |
|
«Помоги мне, Георгий, я ранен!» |
|
И упал на дорогу бездыханен. |
|
Сын бегом в пещеру воротился; |
|
Его мать вышла ему на встречу. |
|
«Что, Георгий, куда делся Петро?» |
|
Отвечает Георгий сурово: |
|
"За обедом старик пьян напился |
|
И заснул на белградской дороге. |
|
|
|
Догадалась она, завопила: |
|
"Будь же богом проклят ты, черный, |
|
Коль убил ты отца родного!" |
|
С той поры Георгий Петрович |
|
У людей прозывается Черный. |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Над Сербией смилуйся ты, боже! |
|
Заедают нас волки янычары! |
|
Без вины нам головы режут, |
|
Наших жен обижают, позорят, |
|
Сыновей в неволю забирают, |
|
Красных девок заставляют в насмешку |
|
Распевать зазорные песня |
|
И плясать басурманские пляски. |
|
Старики даже с нами согласны: |
|
Унимать нас они перестали, — |
|
Уж и им нестерпимо насилье. |
|
Гусляры нас в глаза укоряют: |
|
Долго ль вам мирволить янычарам? |
|
Долго ль вам терпеть оплеухи? |
|
Или вы уж не сербы, – цыганы? |
|
Или вы не мужчины, – старухи? |
|
Вы бросайте ваши белые домы, |
|
Уходите в Велийское ущелье, — |
|
Там гроза готовится на турок, |
|
Там дружину свою собирает |
|
Старый сербин, воевода Милош. |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Трусоват был Ваня бедный: |
|
Раз он позднею порой, |
|
Весь в поту, от страха бледный, |
|
Чрез кладбище шел домой. |
|
|
|
Бедный Ваня еле дышет, |
|
Спотыкаясь, чуть бредет |
|
По могилам; вдруг он слышит, |
|
Кто-то кость, ворча, грызет. |
|
|
|
Ваня стал; – шагнуть не может. |
|
Боже! думает бедняк, |
|
Это верно кости гложет |
|
Красногубый вурдалак. |
|
|
|
Горе! малый я не сильный; |
|
Съест упырь меня совсем, |
|
Если сам земли могильной |
|
Я с молитвою не съем. |
|
|
|
Что же? вместо вурдалака — |
|
(Вы представьте Вани злость!) |
|
В темноте пред ним собака |
|
На могиле гложет кость. |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Два дубочка выростали рядом, |
|
Между ими тонковерхая елка. |
|
Не два дуба рядом выростали, |
|
Жили вместе два братца родные: |
|
Один Павел, а другой Радула. |
|
А меж ими сестра их Елица. |
|
Сестру братья любили всем сердцем, |
|
Всякую ей оказывали милость; |
|
Напоследок ей нож подарили |
|
Золоченый в серебряной оправе. |
|
Огорчилась молодая Павлиха |
|
На золовку, стало ей завидно |
|
Говорит она Радуловой любе: |
|
"Невестушка, по богу сестрица! |
|
Не знаешь ли ты зелия такого, |
|
Чтоб сестра омерзела братьям?" |
|
Отвечает Радулова люба: |
|
"По богу сестра моя, невестка, |
|
Я не знаю зелия такого; |
|
Хоть бы знала, тебе б не сказала; |
|
И меня братья мои любили, |
|
И мне всякую оказывали милость". |
|
Вот пошла Павлиха к водопою, |
|
Да зарезала коня вороного |
|
И сказала своему господину: |
|
"Сам себе на зло сестру ты любишь, |
|
На беду даришь ей подарки: |
|
Извела она коня вороного". |
|
|
|
Стал Елицу допытывать Павел: |
|
«За что это? скажи бога ради». |
|
Сестра брату с плачем отвечает: |
|
"Не я, братец, клянусь тебе жизнью, |
|
Клянусь жизнью твоей и моею". |
|
В ту пору брат сестре поверил. |
|
Вот Павлиха пошла в сад зеленый, |
|
Сивого сокола там заколола |
|
И сказала своему господину: |
|
"Сам себе на зло сестру ты любишь, |
|
На беду даришь ты ей подарки: |
|
Ведь она сокола заколола". |
|
Стал Елицу допытывать Павел: |
|
«За что это? скажи бога ради». |
|
Сестра брату с плачем отвечает: |
|
"Не я, братец, клянусь тебе жизнью, |
|
Клянусь жизнью твоей и моею!" |
|
И в ту пору брат сестре поверил. |
|
Вот Павлиха по вечеру поздно |
|
Нож украла у своей золовки |
|
И ребенка своего заколола |
|
В колыбельке его золоченой. |
|
Рано утром к мужу прибежала, |
|
Громко воя и лицо терзая. |
|
"Сам себе на зло сестру ты любишь, |
|
На беду даришь ты ей подарки: |
|
Заколола у нас она ребенка. |
|
А когда еще ты мне не веришь, |
|
Осмотри ты нож ее злаченый". |
|
Вскочил Павел, как услышал это, |
|
Побежал к Елице во светлицу: |
|
На перине Елица почивала, |
|
В головах нож висел злаченый. |
|
Из ножен вынул его Павел, — |
|
Нож злаченый весь был окровавлен |
|
Дернул он сестру за белу руку: |
|
"Ой, сестра, убей тебя боже! |
|
Извела ты коня вороного |
|
И в саду сокола заколола, |
|
Да за что ты зарезала ребенка?" |
|
Сестра брату с плачем отвечает; |
|
"Не я, братец, клянусь тебе жизнью, |
|
Клянусь жизнью твоей и моею! |
|
Коли ж ты не веришь моей клятве, |
|
Выведи меня в чистое поле, |
|
Привяжи к хвостам коней борзых, |
|
Пусть они мое белое тело |
|
Разорвут на четыре части". |
|
В ту пору брат сестре не поверил; |
|
Вывел он ее в чистое поле, |
|
Привязал ко хвостам коней борзых |
|
И погнал их по чистому полю. |
|
Где попала капля ее крови, |
|
Выросли там алые цветочки; |
|
Где осталось ее белое тело, |
|
Церковь там над ней соорудилась. |
|
Прошло малое после того время, |
|
Захворала молодая Павлиха. |
|
Девять лет Павлиха всё хворает, — |
|
Выросла трава сквозь ее кости, |
|
В той траве лютый змей гнездится, |
|
Пьет ей очи, сам уходит к ночи. |
|
Люто страждет молода Павлиха; |
|
Говорит она своему господину: |
|
"Слышишь ли, господин ты мой, Павел, |
|
Сведи меня к золовкиной церкви, |
|
У той церкви авось исцелюся". |
|
Он повел ее к сестриной церкви, |
|
И как были они уже близко, |
|
Вдруг из церкви услышали голос: |
|
"Не входи, молодая Павлиха, |
|
Здесь не будет тебе исцеленья". |
|
Как услышала то молодая Павлиха, |
|
Она молвила своему господину: |
|
"Господин ты мой! прошу тебя богом, |
|
Не веди меня к белому дому, |
|
А вяжи меня к хвостам твоих коней |
|
И пусти их по чистому полю". |
|
Своей любы послушался Павел, |
|
Привязал ее к хвостам своих коней |
|
И погнал их по чистому полю. |
|
Где попала капля ее крови, |
|
Выросло там тернье да крапива; |
|
Где осталось ее белое тело, |
|
На том месте озеро провалило. |
|
Ворон конь по озеру выплывает, |
|
За конем золоченая люлька, |
|
На той люльке сидит сокол-птица, |
|
Лежит в люльке маленький мальчик; |
|
Рука матери у него под горлом, |
|
В той руке теткин нож золоченый. |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Полюбил королевич Яныш |
|
Молодую красавицу Елицу, |
|
Любит он ее два красные лета, |
|
В третье лето вздумал он жениться |
|
На Любусе, чешской королевне. |
|
С прежней любой идет он проститься. |
|
Ей приносит с червонцами черес, |
|
Да гремучие серьги золотые, |
|
Да жемчужное тройное ожерелье; |
|
Сам ей вдел он серьги золотые, |
|
Навязал на шею ожерелье, |
|
Дал ей в руки с червонцами черес, |
|
В обе щеки поцеловал молча |
|
И поехал своею дорогой. |
|
Как одна осталася Елица, |
|
Деньги наземь она пометала, |
|
Из ушей выдернула серьги, |
|
Ожерелье на-двое разорвала, |
|
А сама кинулась в Мораву. |
|
Там на дне молодая Елица |
|
Водяною царицей очнулась |
|
И родила маленькую дочку, |
|
И ее нарекла Водяницей. |
|
|
|
Вот проходят три года и боле, |
|
Королевич ездит на охоте, |
|
Ездит он по берегу Моравы; |
|
Захотел он коня вороного |
|
Напоить студеною водою. |
|
Но лишь только запененную морду |
|
Сунул конь в студеную воду, |
|
Из воды вдруг высунулась ручка: |
|
Хвать коня за узду золотую! |
|
Конь отдернул голову в испуге, |
|
На узде висит Водяница, |
|
Как на уде пойманная рыбка, — |
|
Конь кружится по чистому лугу, |
|
Потрясая уздой золотою; |
|
Но стряхнуть Водяницы не может. |
|
Чуть в седле усидел королевич, |
|
Чуть сдержал коня вороного, |
|
Осадив могучею рукою. |
|
На траву Водяница прыгнула. |
|
Говорит ей Яныш королевич: |
|
"Расскажи, какое ты творенье: |
|
Женщина ль тебя породила, |
|
Иль богом проклятая Вила?" |
|
Отвечает ему Водяница: |
|
"Родила меня молодая Елица. |
|
Мой отец Яныш королевич, |
|
А зовут меня Водяницей". |
|
|
|
Королевич при таком ответе |
|
Соскочил с коня вороного, |
|
Обнял дочь свою Водяницу |
|
И, слезами заливаясь, молвил: |
|
"Где, скажи, твоя мать Елица? |
|
Я слыхал, что она потонула". |
|
Отвечает ему Водяница; |
|
"Мать моя царица водяная; |
|
Она властвует над всеми реками, |
|
Над реками и над озерами; |
|
Лишь не властвует она синим морем, |
|
Синим морем властвует Див-Рыба". |
|
Водянице молвил королевич: |
|
"Так иди же к водяной царице |
|
И скажи ей: Яныш королевич |
|
Ей поклон усердный посылает |
|
И у ней свидания просит |
|
На зеленом берегу Моравы. |
|
Завтра я заеду за ответом". |
|
Они после того расстались. |
|
|
|
Рано утром, чуть заря зарделась, |
|
Королевич над рекою ходит; |
|
Вдруг из речки, по белые груди, |
|
Поднялась царица водяная |
|
И сказала: "Яныш королевич, |
|
У меня свидания просил ты: |
|
Говори, чего еще ты хочешь?" |
|
Как увидел он свою Елицу, |
|
Разгорелись снова в нем желанья, |
|
Стал манить ее к себе на берег. |
|
"Люба ты моя, млада Елица, |
|
Выдь ко мне на зеленый берег, |
|
Поцелуй меня по прежнему сладко, |
|
По прежнему полюблю тебя крепко". |
|
Королевичу Елица не внимает, |
|
Не внимает, головою кивает: |
|
"Нет, не выду, Яныш королевич, |
|
Я к тебе на зеленый берег. |
|
Слаще прежнего нам не целоваться, |
|
Крепче прежнего меня не полюбишь. |
|
Расскажи-ка мне лучше хорошенько, |
|
Каково, счастливо ль поживаешь |
|
С новой любой, молодой женою?" |
|
Отвечает Яныш королевич: |
|
"Против солнышка луна не пригреет, |
|
Против милой жена не утешит". |
|
|
|
</s> |
|
|
|
"Что ты ржешь, мой конь ретивый, |
|
Что ты шею опустил, |
|
Не потряхиваешь гривой, |
|
Не грызешь своих удил? |
|
Али я тебя не холю? |
|
Али ешь овса не вволю? |
|
Али сбруя не красна? |
|
Аль поводья не шелковы, |
|
Не серебряны подковы, |
|
Не злачены стремена?" |
|
|
|
Отвечает конь печальный: |
|
"Оттого я присмирел, |
|
|
|
Что я слышу топот дальный, |
|
Трубный звук и пенье стрел; |
|
Оттого я ржу, что в поле |
|
Уж не долго мне гулять, |
|
Проживать в красе и в холе, |
|
Светлой сбруей щеголять; |
|
Что уж скоро враг суровый |
|
Сбрую всю мою возьмет |
|
И серебряны подковы |
|
С легких ног моих сдерет; |
|
Оттого мой дух и ноет, |
|
Что наместо чапрака |
|
Кожей он твоей покроет |
|
Мне вспотевшие бока". |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Узнают коней ретивых |
|
По их выжженным таврам, |
|
Узнают парфян кичливых: |
|
По высоким клобукам; |
|
Я любовников счастливых |
|
Узнаю по их глазам: |
|
В них сияет пламень томный — |
|
Наслаждений знак нескромный. |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Поредели, побелели |
|
Кудри, честь главы моей, |
|
Зубы в деснах ослабели, |
|
И потух огонь очей. |
|
Сладкой жизни мне немного |
|
Провожать осталось дней: |
|
Парка счет ведет им строго, |
|
Тартар тени ждет моей. |
|
Не воскреснем из-под спуда, |
|
Всяк навеки там забыт: |
|
Вход туда для всех открыт — |
|
Нет исхода уж оттуда. |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Что же сухо в чаше дно? |
|
Наливай мне, мальчик резвый, |
|
Только пьяное вино |
|
Раствори водою трезвой. |
|
Мы не скифы, не люблю, |
|
Други, пьянствовать бесчинно: |
|
Нет, за чашей я пою |
|
Иль беседую невинно. |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Что белеется на горе зеленой? |
|
Снег ли то, али лебеди белы? |
|
Был бы снег – он уже<?> бы растаял, |
|
Были б лебеди – они б улетели. |
|
То не снег и не лебеди белы, |
|
А шатер Аги Асан-аги. |
|
Он лежит в нем, весь люто изранен. |
|
Посетили его сестра и матерь, |
|
Его люба не могла, застыдилась. |
|
Как ему от боли стало легче, |
|
Приказал он своей верной любе: |
|
"Ты не ищи меня в моем белом доме, |
|
В белом доме, ни во всем моем роде". |
|
Как услышала мужнины речи, |
|
Запечалилась бедная Кадуна. |
|
Она слышит, на двор едут кони; |
|
Побежала Ас<ан>-агиница, |
|
Хочет броситься, бедная, в окошко, |
|
За ней вопят две милые дочки: |
|
"Воротися, милая мать наша, |
|
Приехал не муж Асан-ага, |
|
А приехал брат твой Пинтор<ович><?>." |
|
Воротилась Асан-агиница, |
|
И повисла она брату на шею — |
|
"Братец милый, что за посрамленье! |
|
Меня гонят от пятерых деток." |
|
|
|
</s> |
|
|
|
У русского царя в чертогах есть палата: |
|
Она не золотом, не бархатом богата; |
|
Не в ней алмаз венца хранится за стеклом: |
|
Но сверху до низу, во всю длину, кругом, |
|
Своею кистию свободной и широкой |
|
Ее разрисовал художник быстро-окой. |
|
Тут нет ни сельских нимф, ни девственных мадон, |
|
Ни фавнов с чашами, ни полногрудых жен, |
|
Ни плясок, ни охот, – а всё плащи, да шпаги, |
|
Да лица, полные воинственной отваги. |
|
Толпою тесною художник поместил |
|
Сюда начальников народных наших сил, |
|
Покрытых славою чудесного похода |
|
И вечной памятью двенадцатого года. |
|
Нередко медленно меж ими я брожу |
|
И на знакомые их образы гляжу, |
|
И, мнится, слышу их воинственные клики. |
|
Из них уж многих нет; другие, коих лики |
|
Еще так молоды на ярком полотне, |
|
Уже состарелись и никнут в тишине |
|
Главою лавровой… |
|
Но в сей толпе суровой |
|
Один меня влечет всех больше. С думой новой |
|
Всегда остановлюсь пред ним – и не свожу |
|
С него моих очей. Чем долее гляжу, |
|
Тем более томим я грустию тяжелой. |
|
|
|
Он писан во весь рост. Чело, как череп голый, |
|
Высоко лоснится, и, мнится, залегла |
|
Там грусть великая. Кругом – густая мгла; |
|
За ним – военный стан. Спокойный и угрюмый, |
|
Он, кажется, глядит с презрительною думой. |
|
Свою ли точно мысль художник обнажил, |
|
Когда он таковым его изобразил, |
|
Или невольное то было вдохновенье, — |
|
Но Доу дал ему такое выраженье. |
|
|
|
О вождь несчастливый!.. Суров был жребий твой: |
|
Всё в жертву ты принес земле тебе чужой. |
|
Непроницаемый для взгляда черни дикой, |
|
В молчаньи шел один ты с мыслию великой, |
|
И в имени твоем звук чуждый не взлюбя, |
|
Своими криками преследуя тебя, |
|
Народ, таинственно спасаемый тобою, |
|
Ругался над твоей священной сединою. |
|
И тот, чей острый ум тебя и постигал, |
|
В угоду им тебя лукаво порицал… |
|
И долго, укреплен могущим убежденьем, |
|
Ты был неколебим пред общим заблужденьем; |
|
И на полу-пути был должен наконец |
|
Безмолвно уступить и лавровый венец, |
|
И власть, и замысел, обдуманный глубоко, — |
|
И в полковых рядах сокрыться одиноко. |
|
Там, устарелый вождь! как ратник молодой, |
|
Свинца веселый свист заслышавший впервой, |
|
Бросался ты в огонь, ища желанной смерти, — |
|
Вотще! – |
|
|
|
………………………………… |
|
………………………………… |
|
|
|
О люди! Жалкий род, достойный слез и смеха! |
|
Жрецы минутного, поклонники успеха! |
|
Как часто мимо вас проходит человек, |
|
Над кем ругается слепой и буйный век, |
|
Но чей высокий лик в грядущем поколенье |
|
Поэта приведет в восторг и в умиленье! |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Последняя туча рассеянной бури! |
|
Одна ты несешься по ясной лазури. |
|
Одна ты наводишь унылую тень, |
|
Одна ты печалишь ликующий день. |
|
|
|
Ты небо недавно кругом облегала, |
|
И молния грозно тебя обвивала; |
|
И ты издавала таинственный гром |
|
И алчную землю поила дождем. |
|
|
|
Довольно, сокройся! Пора миновалась, |
|
Земля освежилась, и буря промчалась, |
|
И ветер, лаская листочки древес, |
|
Тебя с успокоенных гонит небес. |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Покров, упитанный язвительною кровью, |
|
Кентавра мстящий дар, ревнивою любовью |
|
Алкиду передан. Алкид его приял, |
|
В божественной крови яд быстрый побежал. |
|
Се – ярый мученик, в ночи скитаясь, воет; |
|
Стопами тяжкими вершину Эты роет; |
|
Гнет, ломит древеса; исторженные пни |
|
Высоко громоздит; его рукой они |
|
В костер навалены; он их зажег; он всходит; |
|
Недвижим на костре он в небо взор возводит; |
|
Под мышцей палица; в ногах немейский лев |
|
Разостлан. Дунул ветр; поднялся свист и рев; |
|
Треща горит костер; и вскоре пламя, воя, |
|
Уносит к небесам бессмертный дух героя. |
|
|
|
</s> |
|
|
|
На Испанию родную |
|
Призвал мавра Юлиан. |
|
Граф за личную обиду |
|
Мстить решился королю. |
|
|
|
Дочь его Родрик похитил, |
|
Обесчестил древний род; |
|
Вот за что отчизну предал |
|
Раздраженный Юлиан. |
|
|
|
Мавры хлынули потоком |
|
На испанские брега. |
|
Царство готфов миновалось, |
|
И с престола пал Родрик. |
|
|
|
Готфы пали не бесславно: |
|
Храбро билися они, |
|
Долго мавры сомневались, |
|
Одолеет кто кого. |
|
|
|
Восемь дней сраженье длилось; |
|
Спор решен был наконец: |
|
Был на поле битвы пойман |
|
Конь любимый короля; |
|
|
|
Шлем и меч его тяжелый. |
|
Были найдены в пыли. |
|
Короля почли убитым, |
|
И никто не пожалел. |
|
|
|
Но Родрик в живых остался, |
|
Бился он все восемь дней — |
|
Он сперва хотел победы, |
|
Там уж смерти лишь алкал. |
|
|
|
И кругом свистали стрелы, |
|
Не касаяся его, |
|
Мимо дротики летали, |
|
Шлема меч не рассекал. |
|
|
|
Напоследок, утомившись, |
|
Соскочил с коня Родрик, |
|
Меч с запекшеюся кровью |
|
От ладони отклеил, |
|
|
|
Бросил об земь шлем пернатый |
|
И блестящую броню. |
|
И спасенный мраком ночи |
|
С поля битвы он ушел. |
|
|
|
</s> |
|
|
|
От полей кровавой битвы |
|
Удаляется Родрик; |
|
Короля опередила |
|
Весть о гибели его. |
|
|
|
Стариков и бедных женщин |
|
На распутьях видит он; |
|
Все толпой бегут от мавров |
|
К укрепленным городам. |
|
|
|
Все, рыдая, молят бога |
|
О спасеньи христиан, |
|
Все Родрика проклинают; |
|
И проклятья слышит он. |
|
|
|
И с поникшею главою |
|
Мимо их пройти спешит, |
|
И не смеет даже молвить: |
|
Помолитесь за него. |
|
|
|
Наконец на берег моря |
|
В третий день приходит он. |
|
Видит темную пещеру |
|
На пустынном берегу. |
|
|
|
В той пещере он находит |
|
Крест и заступ – а в углу |
|
Труп отшельника и яму, |
|
Им изрытую давно. |
|
|
|
Тленье трупу не коснулось, |
|
Он лежит окостенев, |
|
Ожидая погребенья |
|
И молитвы христиан. |
|
|
|
Труп отшельника с молитвой |
|
Схоронил король, |
|
И в пещере поселился |
|
Над могилою его. |
|
|
|
Он питаться стал плодами |
|
И водою ключевой; |
|
И себе могилу вырыл, |
|
Как предшественник его. |
|
|
|
Короля в уединеньи |
|
Стал лукавый искушать, |
|
И виденьями ночными |
|
Краткий сон его мутить. |
|
|
|
Он проснется с содроганьем, |
|
Полон страха и стыда; |
|
Упоение соблазна |
|
Сокрушает дух его. |
|
|
|
Хочет он молиться богу |
|
И не может. Бес ему |
|
Шепчет в уши звуки битвы |
|
Или страстные слова. |
|
|
|
Он в унынии проводит |
|
Дни и ночи недвижим, |
|
Устремив глаза на море, |
|
Поминая старину. |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Но отшельник, чьи останки |
|
Он усердно схоронил, |
|
За него перед всевышним |
|
Заступился в небесах. |
|
|
|
В сновиденьи благодатном |
|
Он явился королю, |
|
Белой ризою одеян |
|
И сияньем окружен. |
|
|
|
И король, объятый страхом, |
|
Ниц повергся перед ним, |
|
И вещал ему угодник: |
|
"Встань – и миру вновь явись. |
|
|
|
Ты венец утратил царской, |
|
Но господь руке твоей |
|
Даст победу над врагами, |
|
А душе твоей покой". |
|
|
|
Пробудясь, господню волю |
|
Сердцем он уразумел, |
|
И, с пустынею расставшись, |
|
В путь отправился король. |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Менко Вуич грамоту пишет |
|
Своему побратиму: |
|
"Берегися, Черный Георгий, |
|
Над тобой подымается туча, |
|
Ярый враг извести тебя хочет, |
|
Недруг хитрый, Милош Обренович |
|
Он в Хотин подослал потаенно |
|
Янка младшего с Павл.<ом> |
|
|
|
— |
|
|
|
Осердился Георгий П.<етрович>, |
|
Засверкали черные очи, |
|
Нахмурились черные брови — |
|
|
|
</s> |
|
|
|
В Академии наук |
|
Заседает князь Дундук. |
|
Говорят, не подобает |
|
Дундуку такая честь; |
|
Почему ж он заседает? |
|
Потому что <-> есть. |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Кто из богов мне возвратил |
|
Того, с кем первые походы |
|
И браней ужас я делил, |
|
Когда за призраком свободы |
|
Нас Брут отчаянный водил? |
|
С кем я тревоги боевые |
|
В шатре за чашей забывал |
|
И кудри, плющем увитые, |
|
Сирийским мирром умащал? |
|
|
|
Ты помнишь час ужасный битвы, |
|
Когда я, трепетный квирит, |
|
Бежал, нечестно брося щит, |
|
Творя обеты и молитвы? |
|
Как я боялся! как бежал! |
|
Но Эрмий сам незапной тучей |
|
Меня покрыл и вдаль умчал |
|
И спас от смерти неминучей. |
|
|
|
А ты, любимец первый мой, |
|
Ты снова в битвах очутился… |
|
И ныне в Рим ты возвратился |
|
В мой домик темный и простой. |
|
Садись под сень моих пенатов. |
|
Давайте чаши. Не жалей |
|
Ни вин моих, ни ароматов. |
|
Венки готовы. Мальчик! лей. |
|
Теперь не кстати воздержанье: |
|
Как дикий скиф хочу я пить. |
|
Я с другом праздную свиданье, |
|
Я рад рассудок утопить. |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Однажды странствуя среди долины дикой, |
|
Незапно был объят я скорбию великой |
|
И тяжким бременем подавлен и согбен, |
|
Как тот, кто на суде в убийстве уличен. |
|
Потупя голову, в тоске ломая руки, |
|
Я в воплях изливал души пронзенной муки |
|
И горько повторял, метаясь как больной: |
|
«Что делать буду я? Что станется со мной?» |
|
|
|
</s> |
|
|
|
И так я сетуя в свой дом пришел обратно. |
|
Уныние мое всем было непонятно. |
|
При детях и жене сначала я был тих |
|
И мысли мрачные хотел таить от них; |
|
Но скорбь час от часу меня стесняла боле; |
|
И сердце наконец раскрыл я по неволе. |
|
|
|
"О горе, горе нам! Вы, дети, ты жена! — |
|
Сказал я, – ведайте; моя душа полна |
|
Тоской и ужасом, мучительное бремя |
|
Тягчит меня. Идет! уж близко, близко время: |
|
Наш город пламени и ветрам обречен; |
|
Он в угли и золу вдруг будет обращен |
|
И мы погибнем все, коль не успеем вскоре; |
|
Обресть убежище; а где? о горе, горе!" |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Мои домашние в смущение пришли |
|
И здравый ум во мне расстроенным почли. |
|
Но думали, что ночь и сна покой целебный |
|
Охолодят во мне болезни жар враждебный. |
|
Я лег, но во всю ночь всё плакал и вздыхал |
|
И ни на миг очей тяжелых не смыкал. |
|
Поутру я один сидел, оставя ложе. |
|
Они пришли ко мне; на их вопрос, я то же, |
|
Что прежде, говорил. Тут ближние мои, |
|
Не доверяя мне, за должное почли |
|
Прибегнуть к строгости. Они с ожесточеньем |
|
Меня на правый путь и бранью и презреньем |
|
Старались обратить. Но я, не внемля им, |
|
Всё плакал и вздыхал, унынием тесним. |
|
И наконец они от крика утомились |
|
И от меня, махнув рукою, отступились |
|
Как от безумного, чья речь и дикий плач |
|
Докучны, и кому суровый нужен врач. |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Пошел я вновь бродить – уныньем изнывая |
|
И взоры вкруг себя со страхом обращая, |
|
Как узник, из тюрьмы замысливший побег, |
|
Иль путник, до дождя спешащий на ночлег. |
|
Духовный труженик – влача свою веригу, |
|
Я встретил юношу, читающего книгу. |
|
Он тихо поднял взор – и вопросил меня, |
|
О чем, бродя один, так горько плачу я? |
|
И я в ответ ему: "Познай мой жребий злобный: |
|
Я осужден на смерть и позван в суд загробный — |
|
И вот о чем крушусь; к суду я не готов, |
|
И смерть меня страшит." |
|
– "Коль жребий твой таков, — |
|
Он возразил, – и ты так жалок в самом деле, |
|
Чего ж ты ждешь? зачем не убежишь отселе?" |
|
И я: «Куда ж бежать? какой мне выбрать путь?» |
|
Тогда: «Не видишь ли, скажи, чего-нибудь» — |
|
Сказал мне юноша, даль указуя перстом. |
|
Я оком стал глядеть болезненно-отверстым, |
|
Как от бельма врачом избавленный слепец. |
|
«Я вижу некий свет», – сказал я наконец. |
|
"Иди ж, – он продолжал; – держись сего ты света; |
|
Пусть будет он тебе единственная мета, |
|
Пока ты тесных врат спасенья не достиг, |
|
Ступай!" – И я бежать пустился в тот же миг. |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Побег мой произвел в семье моей тревогу, |
|
И дети и жена кричали мне с порогу, |
|
Чтоб воротился я скорее. Крики их |
|
На площадь привлекли приятелей моих; |
|
Один бранил меня, другой моей супруге |
|
Советы подавал, иной жалел о друге, |
|
Кто поносил меня, кто на смех подымал, |
|
Кто силой воротить соседям предлагал; |
|
Иные уж за мной гнались; но я тем боле |
|
Спешил перебежать городовое поле, |
|
|
|
Дабы скорей узреть – оставя те места, |
|
Спасенья верный путь и тесные врата. |
|
|
|
</s> |
|
|
|
К кастрату раз пришел скрыпач, |
|
Он был бедняк, а тот богач. |
|
"Смотри, сказал певец без <->, — |
|
Мои алмазы, изумруды — |
|
Я их от скуки разбирал. |
|
А! к стати, брат, – он продолжал, — |
|
Когда тебе бывает скучно, |
|
Ты что творишь, сказать прошу." |
|
В ответ бедняга равнодушно: |
|
– Я? я <-> себе чешу. |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Ты мне советуешь, Плетнев любезный, |
|
Оставленный роман наш продолжать |
|
И строгой век, расчета век железный, |
|
Рассказами пустыми угощать. |
|
Ты думаешь, что с целию полезной |
|
Тревогу славы можно сочетать, |
|
И что нашему собрату |
|
Брать с публики умеренную плату. |
|
|
|
Ты говоришь: пока Онегин жив, |
|
Дотоль роман не кончен – нет причины |
|
Его прервать… к тому же план счастлив — |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Вы за «Онегина» советуете, други, |
|
Опять приняться мне в осенние досуги. |
|
Вы говорите мне: он жив и не женат. |
|
Итак, еще роман не кончен – это клад: |
|
Вставляй в просторную<?>, вместительную раму |
|
Картины новые – открой нам диораму: |
|
Привалит публика, платя тебе за вход — |
|
(Что даст еще тебе и славу и доход). |
|
|
|
Пожалуй – я бы рад – |
|
Так некогда поэт |
|
|
|
</s> |
|
|
|
В мои осенние досуги, |
|
В те дни, как любо мне писать, |
|
Вы мне советуете, други, |
|
Рассказ забытый продолжать. |
|
Вы говорите справедливо, |
|
Что странно, даже неучтиво |
|
Роман не конча перервать, |
|
Отдав уже его в печать, |
|
Что должно своего героя |
|
Как бы то ни было женить, |
|
По крайней мере уморить, |
|
И лица прочие пристроя, |
|
Отдав им дружеский поклон, |
|
Из лабиринта вывесть вон. |
|
|
|
Вы говорите: "Слава богу, |
|
Покамест твой Онегин жив, |
|
Роман не кончен – понемногу |
|
Иди вперед; не будь ленив. |
|
Со славы, вняв ее призванью, |
|
Сбирай оброк хвалой и бранью |
|
Рисуй и франтов городских |
|
И милых барышень своих, |
|
Войну и бал, дворец и хату, |
|
И келью и харем |
|
И с нашей публики меж тем |
|
Бери умеренную плату, |
|
За книжку по пяти рублей — |
|
Налог не тягостный, ей<-ей>." |
|
|
|
</s> |
|
|
|
… Вновь я посетил |
|
Тот уголок земли, где я провел |
|
Изгнанником два года незаметных. |
|
Уж десять лет ушло с тех пор – и много |
|
Переменилось в жизни для меня, |
|
И сам, покорный общему закону, |
|
Переменился я – но здесь опять |
|
Минувшее меня объемлет живо, |
|
И, кажется, вечор еще бродил |
|
Я в этих рощах. |
|
Вот опальный домик, |
|
Где жил я с бедной нянею моей. |
|
Уже старушки нет – уж за стеною |
|
Не слышу я шагов ее тяжелых, |
|
Ни кропотливого ее дозора. |
|
|
|
Вот холм лесистый, над которым часто |
|
Я сиживал недвижим – и глядел |
|
На озеро, воспоминая с грустью |
|
Иные берега, иные волны… |
|
Меж нив златых и пажитей зеленых |
|
Оно синея стелется широко; |
|
Через его неведомые воды |
|
Плывет рыбак и тянет за собой |
|
Убогой невод. По брегам отлогим |
|
Рассеяны деревни – там за ними |
|
Скривилась мельница, насилу крылья |
|
Ворочая при ветре… |
|
На границе |
|
Владений дедовских, на месте том, |
|
Где в гору подымается дорога, |
|
Изрытая дождями, три сосны |
|
Стоят – одна поодаль, две другие |
|
Друг к дружке близко, – здесь, когда их мимо |
|
Я проезжал верхом при свете лунном, |
|
Знакомым шумом шорох их вершин |
|
Меня приветствовал. По той дороге |
|
Теперь поехал я, и пред собою |
|
Увидел их опять. Они всё те же, |
|
Всё тот же их, знакомый уху шорох — |
|
Но около корней их устарелых |
|
(Где некогда всё было пусто, голо) |
|
Теперь младая роща разрослась, |
|
Зеленая семья; кусты теснятся |
|
Под сенью их как дети. А вдали |
|
Стоит один угрюмый их товарищ |
|
Как старый холостяк, и вкруг него |
|
По-прежнему всё пусто. |
|
Здравствуй, племя |
|
Младое, незнакомое! не я |
|
Увижу твой могучий поздний возраст, |
|
Когда перерастешь моих знакомцев |
|
И старую главу их заслонишь |
|
От глаз прохожего. Но пусть мой внук |
|
Услышит ваш приветный шум, когда, |
|
С приятельской беседы возвращаясь, |
|
Веселых и приятных мыслей полон, |
|
Пройдет он мимо вас во мраке ночи |
|
И обо мне вспомянет. |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Я думал, сердце позабыло |
|
Способность легкую страдать, |
|
Я говорил: тому, что было, |
|
Уж не бывать! уж не бывать! |
|
Прошли восторги, и печали, |
|
И легковерные мечты… |
|
Но вот опять затрепетали |
|
Пред мощной властью красоты. |
|
|
|
</s> |
|
|
|
О бедность! затвердил я наконец |
|
Урок твой горький! Чем я заслужил |
|
Твое гоненье, властелин враждебный, |
|
Довольства враг, суровый сна мутитель?.. |
|
Что делал я, когда я был богат, |
|
О том упоминать я не намерен: |
|
В молчании добро должно твориться, |
|
Но нечего об этом толковать. |
|
Здесь пищу я найду для дум моих, |
|
Я чувствую, что не совсем погибнул |
|
Я с участью моей. — |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Если ехать вам случится |
|
От **** на *, |
|
Там, где Л. струится |
|
Меж отлогих берегов, — |
|
От большой дороги справа, |
|
Между полем и холмом, |
|
Вам представится дубрава, |
|
Слева сад и барской дом. |
|
|
|
Летом, в час, как за холмами |
|
Утопает солнца шар, |
|
Дом облит его лучами, |
|
Окна блещут как пожар, |
|
И, ездой скучая мимо |
|
развлечен, |
|
Путник смотрит невидимо |
|
На семейство, на балкон. |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Ты угасал, богач младой! |
|
Ты слышал плач друзей печальных. |
|
Уж смерть являлась за тобой |
|
В дверях сеней твоих хрустальных. |
|
Она, как втершийся с утра |
|
Заимодавец терпеливый, |
|
Торча в передней молчаливой, |
|
Не трогалась с ковра. |
|
|
|
В померкшей комнате твоей |
|
Врачи угрюмые шептались. |
|
Твоих нахлебников, цирцей |
|
Смущеньем лица омрачались; |
|
Вздыхали верные рабы |
|
И за тебя богов молили, |
|
Не зная в страхе, что сулили |
|
Им тайные судьбы. |
|
|
|
А между тем наследник твой, |
|
Как ворон к мертвечине падкой, |
|
Бледнел и трясся над тобой, |
|
Знобим стяжанья лихорадкой. |
|
Уже скупой его сургуч |
|
Пятнал замки твоей конторы; |
|
И мнил загресть он злата горы |
|
В пыли бумажных куч. |
|
|
|
Он мнил: "Теперь уж у вельмож |
|
Не стану няньчить ребятишек; |
|
Я сам вельможа буду тож; |
|
В подвалах, благо, есть излишек. |
|
Теперь мне честность – трын-трава! |
|
Жену обсчитывать не буду, |
|
И воровать уже забуду |
|
Казенные дрова!" |
|
|
|
Но ты воскрес. Твои друзья, |
|
В ладони хлопая ликуют; |
|
Рабы как добрая семья |
|
Друг друга в радости целуют; |
|
Бодрится врач, подняв очки; |
|
Гробовый мастер взоры клонит; |
|
А вместе с ним приказчик гонит |
|
Наследника в толчки. |
|
|
|
Так жизнь тебе возвращена |
|
Со всею прелестью своею; |
|
Смотри: бесценный дар она; |
|
Умей же пользоваться ею; |
|
Укрась ее; года летят, |
|
Пора! Введи в свои чертоги |
|
Жену красавицу – и боги |
|
Ваш брак благословят. |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Когда владыка ассирийский |
|
Народы казнию казнил, |
|
И Олоферн весь край азийский |
|
Его деснице покорил, — |
|
Высок смиреньем терпеливым |
|
И крепок верой в бога сил, |
|
Перед сатрапом горделивым |
|
Израил выи не склонил; |
|
Во все пределы Иудеи |
|
Проникнул трепет. Иереи |
|
Одели вретищем алтарь. |
|
Народ завыл, объятый страхом, |
|
Главу покрыв золой и прахом, |
|
И внял ему всевышний царь. |
|
|
|
Притек сатрап к ущельям горным |
|
И зрит: их узкие врата |
|
Замком замкнуты непокорным; |
|
Стеной, <как> поясом узорным, |
|
Препоясалась высота. |
|
|
|
И над тесниной торжествуя, |
|
Как муж на страже, в тишине |
|
Стоит, белеясь, Ветилуя |
|
В недостижимой вышине. |
|
|
|
Сатрап смутился изумленный — |
|
И гнев в нем душу помрачил… |
|
И свой совет разноплеменный |
|
Он – любопытный – вопросил: |
|
"Кто сей народ? и что их сила, |
|
И кто им вождь, и отчего |
|
Сердца их дерзость воспалила, |
|
И их надежда на кого?…" |
|
И встал тогда сынов Аммона |
|
Военачальник Ахиор |
|
И рек – и Олоферн со трона |
|
Склонил <к нему> и слух и взор. |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Над Невою резво вьются |
|
Флаги пестрые судов; |
|
Звучно с лодок раздаются |
|
Песни дружные гребцов; |
|
В царском доме пир веселый; |
|
Речь гостей хмельна, шумна; |
|
И Нева пальбой тяжелой |
|
Далеко потрясена. |
|
|
|
Что пирует царь великий |
|
В Питербурге-городке? |
|
Отчего пальба и клики |
|
И эскадра на реке? |
|
Озарен ли честью новой |
|
Русской штык иль русской флаг? |
|
Побежден ли швед суровый? |
|
Мира ль просит грозный враг? |
|
|
|
Иль в отъятый край у шведа |
|
Прибыл Брантов утлый бот, |
|
И пошел навстречу деда |
|
Всей семьей наш юный флот, |
|
И воинственные внуки |
|
Стали в строй пред стариком, |
|
И раздался в честь Науки |
|
Песен хор и пушек гром? |
|
|
|
Годовщину ли Полтавы |
|
Торжествует государь, |
|
День, как жизнь своей державы |
|
Спас от Карла русский царь? |
|
Родила ль Екатерина? |
|
Именинница ль она, |
|
Чудотворца-исполина |
|
Чернобровая жена? |
|
|
|
Нет! Он с подданным мирится; |
|
Виноватому вину |
|
Отпуская, веселится; |
|
Кружку пенит с ним одну; |
|
И в чело его цалует, |
|
Светел сердцем и лицом; |
|
И прощенье торжествует, |
|
Как победу над врагом. |
|
|
|
Оттого-то шум и клики |
|
В Питербурге-городке, |
|
И пальба и гром музыки |
|
И эскадра на реке; |
|
Оттого-то в час веселый |
|
Чаша царская полна, |
|
И Нева пальбой тяжелой |
|
Далеко потрясена. |
|
|
|
</s> |
|
|
|
На это скажут мне с улыбкою неверной: |
|
Смотрите, вы поэт уклонный, лицемерный, |
|
Вы нас морочите – вам слава не нужна, |
|
Смешной и суетной Вам кажется она; |
|
Зачем же пишете? – Я? для себя. – За что же |
|
Печатаете вы? – Для денег. – Ах, мой боже! |
|
Как стыдно! – Почему ж? |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Отрок милый, отрок нежный, |
|
Не стыдись, навек ты мой; |
|
Тот же в нас огонь мятежный, |
|
Жизнью мы живем одной. |
|
Не боюся я насмешек: |
|
Мы сдвоились меж собой, |
|
Мы точь в точь двойной орешек |
|
Под единой скорлупой. |
|
|
|
</s> |
|
|
|
– Не видала ль, девица, |
|
Коня моего? |
|
– Я видала, видела |
|
Коня твоего. |
|
– Куда, красна девица, |
|
Мой конь пробе<жал?><?> |
|
– Твой конь пробе<жал><?> |
|
На Дунай реку — |
|
|
|
___ |
|
|
|
Бежа<л> твой конь, |
|
Тебя проклинал — |
|
Тебя проклинал |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Тебе певцу, тебе герою! |
|
Не удалось мне за тобою |
|
При громе пушечном, в огне |
|
Скакать на бешеном коне. |
|
Наездник смирного Пегаса, |
|
Носил я старого Парнаса |
|
Из моды вышедший мундир: |
|
Но и по этой службе трудной, |
|
И тут, о мой наездник чудный, |
|
Ты мой отец и командир. |
|
Вот мой Пугач – при первом взгляде |
|
Он виден – плут, казак прямой! |
|
В передовом твоем отряде |
|
Урядник был бы он лихой. |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Грустен и весел вхожу, ваятель, в твою мастерскую: |
|
Гипсу ты мысли даешь, мрамор послушен тебе: |
|
Сколько богов, и богинь, и героев!.. Вот Зевс Громовержец, |
|
Вот из подлобья глядит, дуя в цевницу, сатир. |
|
Здесь зачинатель Барклай, а здесь совершитель Кутузов |
|
Тут Аполлон – идеал, там Ниобея – печаль… |
|
Весело мне. Но меж тем в толпе молчаливых кумиров — |
|
Грустен гуляю: со мной доброго Дельвига нет; |
|
В темной могиле почил художников друг и советник. |
|
Как бы он обнял тебя! как бы гордился тобой! |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Когда великое свершалось торжество, |
|
И в муках на кресте кончалось божество, |
|
Тогда по сторонам животворяща древа |
|
Мария-грешница и пресвятая дева, |
|
Стояли две жены, |
|
В неизмеримую печаль погружены. |
|
Но у подножия теперь креста честнаго, |
|
Как будто у крыльца правителя градскаго, |
|
Мы зрим – поставлено на место жен святых |
|
В ружье и кивере два грозных часовых. |
|
К чему, скажите мне, хранительная стража? — |
|
Или распятие казенная поклажа, |
|
И вы боитеся воров или мышей? — |
|
Иль мните важности придать царю царей? |
|
Иль покровительством спасаете могучим |
|
Владыку, тернием венчанного колючим, |
|
Христа, предавшего послушно плоть свою |
|
Бичам мучителей, гвоздям и копию? |
|
Иль опасаетесь, чтоб чернь не оскорбила |
|
Того, чья казнь весь род Адамов искупила, |
|
И, чтоб не потеснить гуляющих господ, |
|
Пускать не велено сюда простой народ? |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Как с древа сорвался предатель ученик, |
|
Диявол прилетел, к лицу его приник, |
|
Дхнул жизнь в него, взвился с своей добычей смрадной |
|
И бросил труп живой в гортань геенны гладной… |
|
Там бесы, радуясь и плеща, на рога |
|
Прияли с хохотом всемирного врага |
|
И шумно понесли к проклятому владыке, |
|
И сатана, привстав, с веселием на лике |
|
Лобзанием своим насквозь прожег уста, |
|
В предательскую ночь лобзавшие Христа. |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Не дорого ценю я громкие права, |
|
От коих не одна кружится голова. |
|
Я не ропщу о том, что отказали боги |
|
Мне в сладкой участи оспоривать налоги, |
|
Или мешать царям друг с другом воевать; |
|
И мало горя мне, свободно ли печать |
|
Морочит олухов, иль чуткая цензура |
|
В журнальных замыслах стесняет балагура. |
|
Всё это, видите ль, слова, слова, слова. |
|
|
|
Иные, лучшие мне дороги права; |
|
Иная, лучшая потребна мне свобода: |
|
Зависить от властей, зависить от народа — |
|
Не всё ли нам равно? Бог с ними. |
|
Никому |
|
Отчета не давать, себе лишь самому |
|
Служить и угождать; для власти, для ливреи |
|
Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи; |
|
По прихоти своей скитаться здесь и там, |
|
Дивясь божественным природы красотам, |
|
И пред созданьями искусств и вдохновенья |
|
Трепеща радостно в восторгах умиленья. |
|
– Вот счастье! вот права… |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Отцы пустынники и жены непорочны, |
|
Чтоб сердцем возлетать во области заочны, |
|
Чтоб укреплять его средь дольних бурь и битв, |
|
Сложили множество божественных молитв; |
|
Но ни одна из них меня не умиляет, |
|
Как та, которую священник повторяет |
|
Во дни печальные Великого поста; |
|
Всех чаще мне она приходит на уста |
|
И падшего крепит неведомою силой: |
|
Владыко дней моих! дух праздности унылой, |
|
Любоначалия, змеи сокрытой сей, |
|
И празднословия не дай душе моей. |
|
|
|
Но дай мне зреть мои, о боже, прегрешенья, |
|
Да брат мой от меня не примет осужденья, |
|
И дух смирения, терпения, любви |
|
И целомудрия мне в сердце оживи. |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Когда за городом, задумчив, я брожу |
|
И на публичное кладбище захожу, |
|
Решетки, столбики, нарядные гробницы, |
|
Под коими гниют все мертвецы столицы, |
|
В болоте кое-как стесненные рядком, |
|
Как гости жадные за нищенским столом, |
|
Купцов, чиновников усопших мавзолеи, |
|
Дешевого резца нелепые затеи, |
|
Над ними надписи и в прозе и в стихах |
|
О добродетелях, о службе и чинах; |
|
По старом рогаче вдовицы плач амурный, |
|
Ворами со столбов отвинченные урны, |
|
Могилы склизкие, которы также тут |
|
Зеваючи жильцов к себе на утро ждут, — |
|
Такие смутные мне мысли всё наводит, |
|
Что злое на меня уныние находит. |
|
Хоть плюнуть да бежать… |
|
Но как же любо мне |
|
Осеннею порой, в вечерней тишине, |
|
В деревне посещать кладбище родовое, |
|
Где дремлют мертвые в торжественном покое. |
|
Там неукрашенным могилам есть простор; |
|
К ним ночью темною не лезет бледный вор; |
|
Близ камней вековых, покрытых желтым мохом. |
|
Проходит селянин с молитвой и со вздохом; |
|
На место праздных урн и мелких пирамид, |
|
Безносых гениев, растрепанных харит |
|
Стоит широко дуб над важными гробами, |
|
Колеблясь и шумя… |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Я памятник себе воздвиг нерукотворный, |
|
К нему не заростет народная тропа, |
|
Вознесся выше он главою непокорной |
|
Александрийского столпа. |
|
|
|
Нет, весь я не умру – душа в заветной лире |
|
Мой прах переживет и тленья убежит — |
|
И славен буду я, доколь в подлунном мире |
|
Жив будет хоть один пиит. |
|
|
|
Слух обо мне пройдет по всей Руси великой, |
|
И назовет меня всяк сущий в ней язык, |
|
И гордый внук славян, и финн, и ныне дикой |
|
Тунгуз, и друг степей калмык. |
|
|
|
И долго буду тем любезен я народу, |
|
Что чувства добрые я лирой пробуждая, |
|
Что в мой жестокой век восславил я Свободу |
|
И милость к падшим призывал. |
|
|
|
Веленью божию, о муза, будь послушна, |
|
Обиды не страшась, не требуя венца, |
|
Хвалу и клевету приемли равнодушно, |
|
И не оспоривай глупца. |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Начнем ab ovo: |
|
Мой Езерский |
|
Происходил от тех вождей, |
|
Чей в древни веки парус дерзкий |
|
Поработил брега морей. |
|
Одульф, его начальник рода, |
|
Вельми бе грозен воевода |
|
(Гласит Софийский Хронограф). |
|
При Ольге сын его Варлаф |
|
Приял крещенье в Цареграде |
|
С приданым греческой княжны. |
|
От них два сына рождены, |
|
Якуб и Дорофей. В засаде |
|
Убит Якуб, а Дорофей |
|
Родил двенадцать сыновей. |
|
|
|
Ондрей, по прозвищу Езерский |
|
Родил Ивана да Илью |
|
И в лавре схимился Печерской. |
|
Отсель фамилию свою |
|
Ведут Езерские. При Калке |
|
Один из них был схвачен в свалке |
|
А там раздавлен как комар |
|
Задами тяжкими татар. |
|
Зато со славой, хоть с уроном, |
|
Другой Езерский, Елизар, |
|
Упился кровию татар, |
|
Между Непрядвою и Доном, |
|
Ударя с тыла в табор их |
|
С дружиной суздальцев своих. |
|
|
|
В века старинной нашей славы, |
|
Как и в худые времена, |
|
Крамол и смут во дни кровавы |
|
Блестят Езерских имена. |
|
Они и в войске и в совете. |
|
На воеводстве, и в ответе |
|
|
|
Служили доблестно царям. |
|
Из них Езерский Варлаам |
|
Гордыней славился боярской; |
|
За спор то с тем он, то с другим, |
|
С большим бесчестьем выводим |
|
Бывал из-за трапезы царской, |
|
Но снова шел под тяжкий гнев |
|
И умер, Сицких пересев. |
|
|
|
Когда от Думы величавой |
|
Приял Романов свой венец, |
|
Как под отеческой державой |
|
Русь отдохнула наконец, |
|
А наши вороги смирились, — |
|
Тогда Езерские явились |
|
В великой силе при дворе, |
|
При императоре Петре… |
|
Но извините: статься может, |
|
Читатель, вам я досадил; |
|
Ваш ум дух века просветил, |
|
Вас спесь дворянская не гложет, |
|
И нужды нет вам никакой |
|
До вашей книги родовой. |
|
|
|
Кто б ни был ваш родоначальник, |
|
Мстислав, князь Курбский, иль Ермак, |
|
Или Митюшка целовальник, |
|
Вам всё равно. Конечно, так; |
|
Вы презираете отцами, |
|
Их славой, частию, правами |
|
Великодушно и умно; |
|
Вы отреклись от них давно, |
|
Прямого просвещенья ради, |
|
Гордясь (как общей пользы друг) |
|
Красою собственных заслуг, |
|
Звездой двоюродного дяди, |
|
Иль приглашением на бал |
|
Туда, где дед ваш не бывал. |
|
|
|
Я сам – хоть в книжках и словесно |
|
Собраться надо мной трунят — |
|
Я мещанин, как вам известно, |
|
И в этом смысле демократ; |
|
Но каюсь: новый Ходаковский, |
|
|
|
Люблю от бабушки московской |
|
Я толки слушать о родне, |
|
О толстобрюхой старине. |
|
Мне жаль, что нашей славы звуки |
|
Уже нам чужды; что спроста |
|
Из бар мы лезем в tiers-état, |
|
|
|
Что нам не в прок пошли науки, |
|
И что спасибо нам за то |
|
Не скажет, кажется, никто. |
|
|
|
Мне жаль, что тех родов боярских |
|
Бледнеет блеск и никнет дух; |
|
Мне жаль, что нет князей Пожарских, |
|
Что о других пропал и слух, |
|
Что их поносит и Фиглярин, |
|
Что русский ветреный боярин |
|
Считает грамоты царей |
|
За пыльный сбор календарей, |
|
Что в нашем тереме забытом |
|
Растет пустынная трава, |
|
Что геральдического льва |
|
Демократическим копытом |
|
Теперь лягает и осел: |
|
Дух века вот куда зашел! |
|
|
|
Вот почему, архивы роя, |
|
Я разбирал в досужный час |
|
Всю родословную героя, |
|
О ком затеял свой рассказ, |
|
И здесь потомству заповедал. |
|
Езерский сам же твердо ведал, |
|
Что дед его, великий муж, |
|
Имел двенадцать тысяч душ; |
|
Из них отцу его досталась |
|
Осьмая часть, и та сполна |
|
Была давно заложена |
|
И ежегодно продавалась; |
|
А сам он жалованьем жил |
|
И регистратором служил. |
|
|
|
</s> |
|
|
|
От западных морей до самых врат восточных |
|
Не многие умы от благ прямых и прочных |
|
Зло могут отличить… рассудок редко нам |
|
Внушает |
|
|
|
— |
|
|
|
«Пошли мне долгу жизнь и многие года!» |
|
Зевеса вот о чем и всюду и всегда |
|
Привыкли вы молить – но сколькими бедами |
|
Исполнен дол<гой><?> век! Во-первых, как рубцами, |
|
Лицо морщинами покроется – оно |
|
превращено. |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Ценитель умственных творений исполинских, |
|
Друг бардов английских, любовник муз латинских, |
|
Ты к мощной древности опять меня манишь, |
|
Ты снова мне велишь. |
|
Простясь с мечтой и бл<едным><?> идеалом, |
|
Я приготовился бороться с Ювеналом, |
|
Чьи строгие стихи, неопытный поэт, |
|
Стихами перевесть я было дал обет. |
|
Но, развернув его суровые творенья, |
|
Не мог я одолеть пугливого смущенья… |
|
Стихи бесстыдные прияпами торчат, |
|
В них звуки странною гармонией трещат — |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Была пора: наш праздник молодой |
|
Сиял, шумел и розами венчался, |
|
И с песнями бокалов звон мешался, |
|
И тесною сидели мы толпой. |
|
Тогда, душой беспечные невежды, |
|
Мы жили все и легче и смелей, |
|
Мы пили все за здравие надежды |
|
И юности и всех ее затей. |
|
|
|
Теперь не то: разгульный праздник наш |
|
С приходом лет, как мы, перебесился, |
|
Он присмирел, утих, остепенился, |
|
Стал глуше звон его заздравных чаш; |
|
Меж нами речь не так игриво льется. |
|
Просторнее, грустнее мы сидим, |
|
И реже смех средь песен раздается, |
|
И чаще мы вздыхаем и молчим. |
|
|
|
Всему пора: уж двадцать пятый раз |
|
Мы празднуем лицея день заветный. |
|
Прошли года чредою незаметной, |
|
И как они переменили нас! |
|
Недаром – нет! – промчалась четверть века! |
|
Не сетуйте: таков судьбы закон; |
|
Вращается весь мир вкруг человека, — |
|
Ужель один недвижим будет он? |
|
|
|
Припомните, о други, с той поры, |
|
Когда наш круг судьбы соединили, |
|
Чему, чему свидетели мы были! |
|
Игралища таинственной игры, |
|
Металися смущенные народы; |
|
И высились и падали цари; |
|
И кровь людей то Славы, то Свободы, |
|
То Гордости багрила алтари. |
|
|
|
Вы помните: когда возник лицей, |
|
Как царь для нас открыл чертог царицын, |
|
И мы пришли. И встретил нас Куницын |
|
Приветствием меж царственных гостей, — |
|
Тогда гроза двенадцатого года |
|
Еще спала. Еще Наполеон |
|
Не испытал великого народа — |
|
Еще грозил и колебался он. |
|
|
|
Вы помните: текла за ратью рать, |
|
Со старшими мы братьями прощались |
|
И в сень наук с досадой возвращались, |
|
Завидуя тому, кто умирать |
|
Шел мимо нас… и племена сразились, |
|
Русь обняла кичливого врага, |
|
И заревом московским озарились |
|
Его полкам готовые снега. |
|
|
|
Вы помните, как наш Агамемнон |
|
Из пленного Парижа к нам примчался. |
|
Какой восторг тогда пред ним раздался! |
|
Как был велик, как был прекрасен он, |
|
Народов друг, спаситель их свободы! |
|
Вы помните – как оживились вдруг |
|
Сии сады, сии живые воды, |
|
Где проводил он славный свой досуг. |
|
|
|
И нет его – и Русь оставил он, |
|
Взнесенну им над миром изумленным, |
|
И на скале изгнанником забвенным, |
|
Всему чужой, угас Наполеон. |
|
И новый царь, суровый и могучий, |
|
На рубеже Европы бодро стал, |
|
И над землей сошлися новы тучи, |
|
И ураган их |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Альфонс садится на коня; |
|
Ему хозяин держит стремя. |
|
"Сеньор, послушайтесь меня: |
|
Пускаться в путь теперь не время. |
|
В горах опасно, ночь близка, |
|
Другая вента далека. |
|
Останьтесь здесь: готов вам ужин; |
|
В камине разложен огонь; |
|
Постеля есть – покой вам нужен, |
|
А к стойлу тянется ваш конь". |
|
– "Мне путешествие привычно |
|
И днем и ночью – был бы путь, — |
|
Тот отвечает, – неприлично |
|
Бояться мне чего-нибудь. |
|
Я дворянин, – ни чорт, ни воры |
|
Не могут удержать меня, |
|
Когда спешу на службу я". |
|
И дон Альфонс коню дал шпоры, |
|
И едет рысью. Перед ним |
|
Одна идет дорога в горы |
|
Ущельем тесным и глухим. |
|
Вот выезжает он в долину; |
|
Какую ж видит он картину? |
|
Кругом пустыня, дичь и голь, |
|
А в стороне торчит глаголь, |
|
И на глаголе том два тела |
|
Висят. Закаркав, отлетела |
|
Ватага черная ворон, |
|
Лишь только к ним подъехал он. |
|
То были трупы двух гитанов, |
|
Двух славных братьев-атаманов, |
|
Давно повешенных и там |
|
Оставленных в пример ворам. |
|
Дождями небо их мочило, |
|
<А> солнце знойное сушило, |
|
Пустынный ветер их качал, |
|
Клевать их ворон прилетал. |
|
И шла молва в простом народе, |
|
Что, обрываясь по ночам, |
|
Они до утра на свободе |
|
Гуляли, мстя своим врагам. |
|
|
|
Альфонсов конь всхрапел и боком |
|
Прошел их мимо, и потом |
|
Понесся резво, легким скоком, |
|
С своим бесстрашным седоком. |
|
|
|
</s> |
|
|
|
От меня вечор Леила |
|
Равнодушно уходила. |
|
Я сказал: «Постой, куда?» |
|
А она мне возразила: |
|
«Голова твоя седа». |
|
Я насмешнице нескромной |
|
Отвечал: "Всему пора! |
|
То, что было мускус темный |
|
Стало нынче камфора". |
|
Но Леила неудачным |
|
Посмеялася речам |
|
И сказала: "Знаешь сам: |
|
Сладок мускус новобрачным, |
|
Камфора годна гробам". |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Не знаю где, но не у нас, |
|
Достопочтенный лорд Мидас, |
|
С душой посредственной и низкой, |
|
Чтоб не упасть дорогой склизкой, |
|
Ползком прополз в известный чин |
|
И стал известный господин. |
|
Еще два слова об Мидасе: |
|
Он не хранил в своем запасе |
|
Глубоких замыслов и дум; |
|
Имел он не блестящий ум, |
|
Душой не слишком был отважен; |
|
За то был сух, учтив и важен. |
|
Льстецы героя моего, |
|
Не зная, как хвалить его, |
|
Провозгласить решились тонким… |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Куда ты холоден и cyx! |
|
Как слог твой чопорен и бледен! |
|
Как в изобретеньях ты беден! |
|
Как утомляешь ты мой слух! |
|
Твоя пастушка, твой пастух |
|
Должны ходить в овчинной шубе: |
|
Ты их морозишь налегке! |
|
Где ты нашел их: в шустер-клубе. |
|
Или на Красном кабачке? |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Житье тому, мой милый друг, |
|
Кто страстью глупою не болен, |
|
Кому влюбиться недосуг, |
|
Кто занят всем и всем доволен — |
|
Его не ведает печаль; |
|
Его забавы бесконечны, |
|
Он создал мысленно сераль |
|
И в нем блаженствует, беспечный! |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Когда так нежно, так сердечно, |
|
Так радостно я встретил вас, |
|
Вы удивилися, конечно, |
|
Досадой хладно воружась. |
|
|
|
Вечор в счастливом усыпленьи |
|
|
|
< > |
|
|
|
Мое живое сновиденье |
|
Ваш милый образ озарил. |
|
|
|
С тех пор я слезами |
|
Мечту прелестную зову. |
|
Во сне был осчастливлен вами |
|
И благодарен наяву. |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Зачем я ею очарован? |
|
Зачем расстаться должен с ней? |
|
Когда б я не был избалован |
|
Цыганской жизнию моей. |
|
|
|
— |
|
|
|
Она глядит на вас так нежно, |
|
Она лепечет так небрежно, |
|
Она так тонко весела, |
|
|
|
Ее глаза так полны чувством, |
|
Вечор она с таким искусством |
|
Из-под накрытого стола |
|
Мне свою ножку подала. |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Ты просвещением свой разум осветил, |
|
Ты правды лик увидел, |
|
И нежно чуждые народы возлюбил, |
|
И мудро свой возненавидел. |
|
|
|
Когда безмолвная Варшава поднялась, |
|
И бунтом опьянела, |
|
И смертная борьба началась, |
|
При клике «Польска не згинела!» |
|
|
|
Ты руки потирал от наших неудач, |
|
С лукавым смехом слушал вести, |
|
Когда бежали вскачь, |
|
И гибло знамя нашей чести. |
|
|
|
Варшавы бунт |
|
в дыме |
|
Поникнул ты <главой><?> и горько возрыдал, |
|
Как жид о Иерусалиме. |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Чудный сон мне бог послал — |
|
|
|
С длинной белой бородою |
|
В белой ризе предо мною |
|
Старец некой предстоял |
|
И меня благословлял. |
|
Он сказал мне: "Будь покоен, |
|
Скоро, скоро удостоен |
|
Будешь царствия небес. |
|
Скоро странствию земному |
|
Твоему придет конец. |
|
Уж готов<ит> ангел смерти |
|
Для тебя святой венец… |
|
Путник – ляжешь на ночлеге, |
|
В <гавань><?>, плаватель, войдешь. |
|
Бедный пахарь утомленный, |
|
Отрешишь волов от плуга |
|
На последней борозде. |
|
|
|
Ныне грешник тот великой, |
|
О котором предвещанье |
|
Слышал ты давно — |
|
Грешник ждан<ный> |
|
Наконец к тебе приидет |
|
Исповедовать себя, |
|
И получит разрешенье, |
|
И заснешь ты вечным сном". |
|
|
|
Сон отрадный, благовещный |
|
Сердце жадное не смеет |
|
И поверить и не верить. |
|
Ах, ужели в самом деле |
|
Близок я к моей кон<чине>? |
|
И страшуся и надеюсь, |
|
Казни вечныя страшуся, |
|
Милосердия надеюсь: |
|
Успокой меня, творец. |
|
Но твоя да будет воля, |
|
Не моя. – Кто там идет?.. |
|
|
|
</s> |
|
|
|
О нет, мне жизнь не надоела, |
|
Я жить люблю, я жить хочу, |
|
Душа не вовсе охладела, |
|
Утратя молодость свою. |
|
Еще хранятся наслажденья |
|
Для любопытства моего, |
|
Для милых снов воображенья, |
|
Для чувств всего. |
|
|
|
</s> |
|
|
|
"Твой и мой, – говорит Лафонтен — |
|
Расторгло узы всего мира". — |
|
Что до меня, я этому отнюдь не верю. |
|
Что было бы, моя Климена, |
|
Если бы ты больше не была моей, |
|
Если б я больше не был твоим? |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Когда луны сияет лик двурогой |
|
И луч ее во мраке серебрит |
|
Немой залив и склон горы отлогой |
|
И хижину, где поздний огнь горит — |
|
И с седоком приморского дорогой |
|
Привычный конь над бездною бежит… |
|
И в темноте, как призрак безобразный, |
|
Стоит вельблюд, вкуш<ая> отдых праздный. |
|
|
|
</s> |
|
|
|
Там, устарелый вождь! как ратник молодой, |
|
Искал ты умереть средь сечи боевой. |
|
Вотще! Преемник твой стяжал успех, сокрытый |
|
В главе твоей. – А ты, всепризнанный, забытый |
|
Виновник торжества, почил – и в смертный час |
|
С презреньем, может быть, воспоминал о нас! |
|
|
|
</s> |
|
|
|
</s> |