Datasets:
Megnis
/
vkr_dataset_clear

Dataset card Viewer Files Community
2
file_name
stringlengths
17
19
num
stringclasses
215 values
title
stringlengths
1
230
text
stringlengths
501
141k
master_41869.json
4.1
§1 Особенности налогового статуса холдингового объединения
Распространенность корпоративных объединений, интегрированных по типу холдинга, не привела к созданию фундаментального законодательного регулирования данного вопроса. Несмотря на то, что законодатель стремится избегать попыток дефинировать категорию холдинг, в ряде актов раскрываются правовые последствия признания лиц в качестве холдингового объединения. Так, участники холдинга сталкиваются с особенностями налогового статуса. Одним из главных налоговых последствий для группы компаний является признание их в качестве взаимозависимых лиц. Налоговый кодекс Российской Федерации в статье 105.1 раскрывает данное понятие: «Если особенности отношений между лицами могут оказывать влияние на условия и (или) результаты сделок, совершаемых этими лицами, и (или) экономические результаты деятельности этих лиц или деятельности представляемых ими лиц, указанные в настоящем пункте лица признаются взаимозависимыми для целей налогообложения». Далее в тексте данной статьи законодатель ссылается на положение Гражданского кодекса о дочерних обществах, указывая, что основанием для признания нескольких лиц взаимозависимыми лицами является влияние вследствие участия в капитале другого общества или наличие соглашения, которое позволяет определять решения другого общества. Стоит отметить, что пункт 2 статьи 105.1 Налогового кодекса, который раскрывает перечень случаев признания нескольких лиц взаимозависимыми, учитывает также и возможность физических лиц определять решения юридических лиц. Определение доли участия рассчитывается в виде суммы выраженных в процентах долей прямого и косвенного (определяется с учетом нескольких последовательностей участия) участия этого лица в организации и при соблюдении критериев, установленных пунктом 2 статьи 105.1 Налогового кодекса, сделка между взаимозависимыми лицами, которой создаются и устанавливаются коммерческие или финансовые условия, отличные от тех, которые имели бы место в сделках, признаваемых сопоставимыми, между лицами, не являющимися взаимозависимыми, то любые доходы (прибыль, выручка), которые могли бы быть получены одним из этих лиц, но вследствие указанного отличия не были им получены, учитываются для целей налогообложения у этого лица. Возможность признания физических лиц в качестве взаимозависимых особенна интересна в связи с тем, что ряд иностранных правопорядков рассматривает участниками холдинга не только организации. Кроме того, в научной литературе имеется позиция, суть которой состоит в том, что инкорпорирование в российское законодательство норм о холдинге должно оперировать понятиями «контролирующее лицо» и «подконтрольное лицо». Д.И. Степанов, оценивая преимущества данных категорий по сравнению с понятиями основное и дочернее хозяйственное общество, указывает, что именно физические лица обладают реальной волей по отношению к подконтрольным лицам, за исключением случаев, когда речь идет о промежуточных уровнях, т.е. когда вместо реального контролирующего лица проявляется некоторый промежуточный уровень вертикально интегрированной структуры либо иной (закольцованной или пирамидальной) группы компаний, — в таком случае может идти речь об иных юридических лицах, выступающих в роли контролирующих лиц по отношению к другим (нижестоящим) подконтрольным лицам. На текущий момент категория контролирующее лицо используются Законом об акционерных обществах и Законом об обществах с ограниченной ответственностью применительно к определению сделок с заинтересованностью. Кроме того, Федеральный закон от 26.10.2002 № 127-ФЗ (ред. от 28.06.2022, с изм. от 21.07.2022) «О несостоятельности (банкротстве)» рассматривает в качестве контролирующего лица физических и юридических лиц, которые имеют право давать обязательные для исполнения должником указания или возможность иным образом определять действия должника, в том числе по совершению сделок и определению их условий. Налоговый кодекс Российской Федерации тоже оперирует понятием контролирующее лицо и подробно описывает правовые последствия признания физического или юридического лица в качестве такового в главе 3.4, рассматривающей особенности статуса подконтрольных иностранных компаний и контролирующих их лиц. Анализируя приведенную выше позицию о необходимости рассматривать холдинговые объединения с точки зрения контролирующих лиц, можно отметить, что данный подход не лишен преимуществ по сравнению с моделью основного и дочернего хозяйственного общества, но вряд ли может рассматриваться именно как основная структура построения холдинговой компании, участниками которой являются именно юридические лица. В этой связи полная замена категории основного и дочернего общества нерелевантна, так как включение в данные отношения физических лиц в большей степени оправдано именно при рассмотрении вопроса об ответственнсоти. Однако правовые последствия в случае признания нескольких субъектов контролирующим и подконтрольным лицом в очередной раз свидетельствуют о том, что инкорпорирование в российское законодательство единого систематизирующего нормативно-правового акта осложнено особенностями правового статуса холдинга, которые влечет для участников корпоративного объединения изменения, являющиеся предметом различных отраслей права. В связи с этим можно сделать вывод, что наличие вопросов, касающихся холдинга и его правового статуса, должно находиться в нескольких законах, регулирующих соответствующую часть общественных отношений. Кроме того, Налоговый кодекс один из немногих нормативно-правовых актов, который оперирует понятием «группа компаний». В соответствии со статьей 105.16-1 Налогового кодекса Российской Федерации международной группой компаний признается совокупность организаций и (или) иностранных структур без образования юридического лица, связанных между собой посредством участия в капитале и (или) осуществления контроля, для которых соблюдаются условия, определенные соответствующей статьей. Одним из таковых выступает составление консолидированной финансовой отчетности. Под консолидированной отчётностью понимается систематизированная информация, отражающая финансовое положение, финансовые результаты деятельности и изменения финансового положения организации, которая вместе с другими организациями и (или) иностранными организациями в соответствии с Международными стандартами финансовой отчетности (далее - МСФО) определяется как группа (статья 1 Федерального закона от 27.07.2010 №208-ФЗ (ред. от 26.07.2019, с изм. от 07.04.2020) «О консолидированной финансовой отчетности»). При составлении консолидированной финансовой отчетности производится объединение статей активов, обязательств, собственного капитала, доходов, расходов и денежных потоков материнской организации с аналогичными статьями ее дочерних организаций. При этом из него полностью исключаются внутригрупповые активы и обязательства, собственный капитал, доходы, расходы и денежные потоки, относящиеся к операциям между организациями группы (прибыль или убытки, возникающие в результате внутригрупповых операций и признанные в составе активов, таких как запасы и основные средства, исключаются полностью). Ещё одним подобным инструментом в налоговом законодательстве можно считать консолидированную группу налогоплательщиков. Консолидированной группой налогоплательщиков признается добровольное объединение налогоплательщиков налога на прибыль на основе договора о создании консолидированной группы налогоплательщиков в порядке и на условиях, которые предусмотрены Налоговым Кодексом Российской Федерации, в целях исчисления и уплаты налога на прибыль организаций с учетом совокупного финансового результата хозяйственной деятельности указанных налогоплательщиков. В пункте 2 статьи 25.2 Налогового кодекса предусмотрено, что консолидированная группа налогоплательщиков может быть создана организациями при условии, что одна организация непосредственно и (или) косвенно участвует в уставном (складочном) капитале других организаций и доля такого участия в каждой такой организации составляет не менее 90 процентов. Данное обстоятельство должно быть неизменным в течение всего периода действия соглашения о создании консолидированной группы налогоплательщиков. Для определения размера участия одного общества в капитале другого используется порядок, утвержденный для аналогичных целей применительно к взаимозависимым организациям. Ещё одним важной особенностью налогового статуса для участников холдинга является право взыскать недоимку, возникшую по итогам проведенной налоговой проверки, с другого юридического лица (в зависимости от обстоятельств - с основного или дочернего хозяйственного общества). Подобная возможность, которая может быть реализована только в судебном порядке, регламентирована в пункте 2 статьи 45 Налогового кодекса Российской Федерации. Указанная процедура является исключением из общего правила, суть которого заключается в индивидуальном характере налога. Таким образом, можно заключить, что даже несмотря на отсутствие законодательного «признания» возможности нескольких юридических лиц образовать холдинговые объединения, фактически для участников холдинга возникают правовые последствия, в том числе, предусмотренные налоговым законодательством. На текущий момент правовое регулирование, содержащееся в российском законодательстве, достаточно сильно отличается от того, которое имеется по аналогичным вопросам в иностранных правопорядках. Европейские государства в соответствующих законах прямо предусматривают, что признание в качестве холдинга или аналогичного правового института (в зависимости от терминологии, используемой в акте) влечет обязанность по утверждению совместной бухгалтерской или финансовой отчётности для всех участников подобного объединения. В российском праве данный вопрос регулируется иным образом. Для участников холдинга это является не обязанностью, а правом. Более того, данная возможность может быть реализована только в случае оформления договора, порядок заключения и содержание которого четко регламентированы Налоговым кодексом Российской Федерации, а также при соблюдении достаточно строгих (процент доли участия 90% и выше) требований, предъявляемым к участникам такого соглашения. В настоящей работе был проведен самый общий анализ особенностей налогового статуса холдинга, тем не менее, можно отметить, что регулирование данного типа корпоративного объединения требует системного регулирования, которое с большой долей вероятности не сможет получить адекватного регулирования в отдельном законодательном акте. В то же время реформирование законодательства о холдингах может вестись и путем внедрения новых и, вероятно, более детальных норм в отраслевые законы, регулирующие соответствующую часть общественных отношений, связанных с деятельностью холдинга. В налоговой сфере реализация изменений может происходить гораздо эффективнее, так как, что было отмечено в настоящей главе, законодателем уже определены основные налоговые последствия, возникающие в связи с образованием несколькими юридическими лицами корпоративного объединения.
master_41869.json
4.2
§2 Соотношение понятий холдинг, группа лиц и аффилированные лица
В качестве иного «функционального» определения холдинга выступает термин «группа лиц», который используется в Законе о защите конкуренции. При этом зачастую данные понятия отождествляются, что нельзя считать правильным подходом. В законе отсутствует дефиниция группы лиц, статья 9 предусматривает, что группой лиц признаются физические и юридические лица, которые соответствуют определенным критериям, изложенным в соответствующей статье. Основания, перечисленные в пункте 1-9 части 1 статьи 9 Закона о защите конкуренции можно поделить на следующие группы: имущественное основание для определения контроля (возможность вследствие участия в уставном капитале общества определять его решение), структурно-организационное (участие в органах управления общества) и критерий родства между физическими лицами. Анализируя положения статьи 9 Закона о защите конкуренции, в юридической литературе делается вывод, что, во-первых, группу лиц образует некая совокупность физических и/или юридических лиц, которые имеют легальные взаимосвязи друг с другом, предопределяющие и дающие возможность определять поведение одних из таких лиц по отношению к другим, а, во-вторых, наличие данных взаимосвязей дает правовое основание рассматривать такую совокупность физических и/или юридических лиц как единый хозяйствующий субъект. В то же время следует отметить, что группа лиц является не единственным понятием, которое используется антимонопольным законодательством и фактически влияет на деятельность холдинговых объединений. В качестве иного выступает категория «аффилированные лица» - термин, закреплённый в статье 4 Закона РСФСР о защите конкуренции. Данный закон на текущий момент не утратил силу и порядок определения аффилированных лиц, а также критерии, по наличии которых лица признаются аффилированными, определяются именно этим актом. Как и в случае с группой лиц, способность оказывать влияние оценивается как для юридических, так и для физических лиц. В качестве одного из оснований признания аффилированными лицам выступает принадлежность к одной группе лиц, что, однако, не влияет на соотношение данных категорий, так как анализ критериев, приведенных в соответствующих нормах, позволяет сделать вывод, что для признания группой лиц необходимо иметь более тесные связи, чем для признания нескольких физических и юридических лиц аффилированными. Кроме того, стоит отметить, что группа лиц, являясь термином, закрепленным в Законе о защите конкуренции, рассматривается именно как институт антимонопольного регулирования. Целями антимонопольного законодательства можно считать следующие: обеспечение единства экономического пространства, свободного перемещения товаров и свободы экономической деятельности в Российской Федерации, создание условий для эффективного функционирования товарных рынков, общее улучшение товарной среды, а также повышение эффективности защиты конкуренции от антиконкурентных действий органов власти и хозяйствующих субъектов. Правовые последствия признания в качестве аффилированных лиц относятся скорее к корпоративному праву (в ряде случаев к банковскому законодательству). Так, во многом эти последствия связаны с тем, что для обеспечения прозрачности взаимоотношений между хозяйствующими субъектами законодательство устанавливает требования к учету и информированию хозяйственным обществом других участников предпринимательского оборота и государственных органов о наличии у него аффилированных лиц. Подобным примером выступает положение статьи 50 Закона об обществах с ограниченной ответственностью, которое предусматривает, что общество обязано хранить, в том числе, список аффилированных лиц, и предоставлять для ознакомления соответствующий список при наличии запроса от участника общества. Аналогичная обязанность имеется и у акционерных обществ, но обязанность по раскрытию информации об аффилированных лицах осложняется особенностями правового статуса акционерных обществ в случае выпуска ими облигаций или иных ценных бумаг. Так, статья 92 Закона об акционерных обществах отсылает к Положению Банка России от 27.03.2020 № 714-П «О раскрытии информации эмитентами эмиссионных ценных бумаг», которое определяет обязанность публичных и непубличных акционерных обществ, осуществивших публичное размещение облигаций или иных ценных бумаг публиковать сведения об аффилированных лицах. В то же время Закон об акционерных обществах предусматривает и обратный порядок информирования, закрепленный в пункте 2 статьи 93 Закона об акционерных обществах: «Аффилированные лица общества обязаны в письменной форме уведомить общество о принадлежащих им акциях общества с указанием их количества и категорий (типов) не позднее 10 дней с даты приобретения акций». Неисполнение данной обязанности, повлекшее причинение убытков, может повлечь для аффилированного лица ответственность возместить убытки в размере причиненного ущерба. Правовые последствия признания в качестве группы лиц носят совсем иной характер. Например, одним из основных последствий выступает определение группы лиц как единого хозяйствующего субъекта. В указанном случае доминирующее положение на рынке будет признаваться положение всех участников группы лиц и в этой связи будет оцениваться именно совместная возможность оказывать решающее влияние на общие условия обращения товара на соответствующем товарном рынке. Руководствуясь данной логикой, часть 2 статьи 9 Закона о защите конкуренции определяет, что установленные антимонопольным законодательством запрета на действия (бездействие) на товарном рынке хозяйствующего субъекта распространяются на действия (бездействие) именно группы лиц. Верховный суд, оценивая данное положение, сделал вывод, что в ряде случаев помимо наличия формального признака, позволяющего признать ряд субъектов группой лиц, должны оцениваться и иные обстоятельства: «К лицу, формально вошедшему в группу лиц, может не применяться правовой режим этой группы, если при рассмотрении дела будет установлено, что в действительности данное лицо автономно в определении своего поведения на товарном рынке, например, в связи с отсутствием у других участников группы достаточных правовых (договорных, корпоративных) и организационных (управленческих) средств влияния на его поведение». Однако в случае привлечения к административной ответственности за нарушение антимонопольного законодательства субъектами ответственности выступают именно входящие в группу лица, виновные действия (бездействие) которых образуют состав правонарушения. Кроме того, изъятия из общего правила предусмотрены и для запрета на координацию экономической деятельности. Под координацией экономической деятельности понимается согласование действий хозяйствующих субъектов третьим лицом, не осуществляющим деятельности на товарном рынке, на котором осуществляется согласование действий хозяйствующих субъектов. Подобная деятельность не запрещается, если участники подобного соглашения входят в одну группу лиц.
master_41869.json
4.3
§3 Солидарная ответственность основного и дочернего общества
Признание в качестве наиболее распространенного типа структуры холдинга, состоящего из основного и дочернего хозяйственного общества, не отменяет того факта, что законодателем данные категории были введены в Гражданский кодекс Российской Федерации, Закон об обществах с ограниченной ответственностью и Закон об акционерных обществах в первую очередь именно с целью регламентации солидарной ответственности основного общества по долгам дочернего. Структура статьи 67.3 Гражданского кодекса, которая определяет порядок привлечения к данной ответственности, построена на том, что пункт 2 регулирует особенность ответственности основного общества перед кредиторами, а пункт 3, который предусматривает, что участники (акционеры) дочернего общества вправе требовать возмещения основным хозяйственным товариществом или обществом убытков, причиненных его действиями или бездействием дочернему обществу, направлен на защиту участников именно внутрикорпоративных отношений. Основное же правило, закрепленное в данной статье, заключается в следующем: «Основное хозяйственное товарищество или общество отвечает солидарно с дочерним обществом по сделкам, заключенным последним во исполнение указаний или с согласия основного хозяйственного товарищества или общества (пункт 3 статьи 401), за исключением случаев голосования основного хозяйственного товарищества или общества по вопросу об одобрении сделки на общем собрании участников дочернего общества, а также одобрения сделки органом управления основного хозяйственного общества, если необходимость такого одобрения предусмотрена уставом дочернего и (или) основного общества». Во многом данный механизм можно назвать реализацией процедуры «снятия корпоративной вуали». Указанная концепция заключается в том, что в ряде случаев законодатель предусматривает ответственность для контролирующего лица, которое использует подконтрольную ему организацию для своих собственных интересов без учета потребностей дочернего общества. Таким образом, в данном случае действует изъятие из общего правила, определённого пунктом 2 статьи 56 Гражданского кодекса Российской Федерации, которое заключается в том, что учредитель или участник юридического лица или собственник его имущества не отвечает по обязательствам юридического лица, а юридическое лицо не отвечает по обязательствам учредителя участника или собственника. В судебной практике высших судебных инстанций после изменений, внесенных в связи с тем, что правила данной статьи не действовали без указания, что одобрение сделки на общем собрании дочернего общества не является основанием для привлечения к ответственности (внесены спустя 1 год после появления статьи 67.3 в Гражданском кодексе Российской Федерации), указывается, что при заявлении истцом достаточно серьезных доводов, а также предоставлении существенных косвенных доказательств, которые во взаимосвязи позволяют признать убедительными его аргументы о возникновении отношений фактического контроля и подчиненности, ответчики должны доказать обстоятельства, на которые они ссылаются как на основание своих возражений по заявленному иску (Определение Судебной коллегии по экономическим спорам Верховного Суда РФ от 18.12.2018 №305-ЭС18-12143 по делу №А40-113011/2017). Стоит признать, что подобная совокупность фактов, позволяющих привлечь основное общество в качестве солидарного должника, несколько осложняет возможность удовлетворения исковых требований истца, однако имеется и положительная судебная практика по рассматриваемому вопросу. Так, для реализации процедуры, предусмотренной в пункте 2 статьи 67.3 Гражданского кодекса Российской Федерации, необходимо доказать не только отношения дочерности между двумя хозяйственными обществами, но и то, что основное общество должно иметь право давать обязательные для исполнения указания дочернему обществу, а рассматриваемая сделка должна быть заключена во исполнение таких указаний или данного согласия. Арбитражный суд Московского округа, удовлетворяя требования истца в рамках рассмотрения дела №А40-11237/2017, вынес указанное решение на основании следующих фактов: осуществление деятельности по одному адресу, общие виды деятельности, переуступка прав и по договорам между лицами, участниками (акционерами) которых являются участники основного общества, отсутствие у заказчика самостоятельной имущественной базы и достаточных активов для ведения хозяйственной деятельности, массовое представление в качестве единой группы компаний, а также право избирать лицо, осуществляющее функции единоличного исполнительного органа.
master_41869.json
5
Заключение
Преимущества построения формы ведения бизнеса, интегрированного по типу холдинга, демонстрируется, в том числе, высокой востребованностью в практике, однако данное обстоятельство сопровождается отсутствием серьезного законодательного реформирования. Основной целью настоящей работы является исследование вопроса о необходимости подобных изменений в законодательстве Российской Федерации. Главная попытка в этом направлении была предпринята в 2002 году, однако проект федерального закона «О холдингах» носил во многом рекламационный характер, и за исключением вопросов о государственной регистрации в качестве холдинга не предлагал значительных изменений, ссылаясь в остальной части на иные нормативно-правовые акты. Стоит признать, что поскольку отношения, возникающие вследствие образования холдинга, затрагивают вопросы корпоративного, трудового, налогового, конкурентного права, регулирование соответствующего института не может быть предметом отдельного закона, так как применение несвойственных правовых институтов (например, особенностей налогового регулирования в законе, посвященному особенностям корпоративного управления в холдинге) рискует повлечь неэффективное и в ряде случаев даже несправедливое правоприменение. На взгляд автора, реформирование законодательства должно происходить путем инкорпорирования новых норм в законы, регулирующие конкретную область указанных общественных отношений. На сегодняшний день законодатель намеренно игнорирует использование категории холдинг, которая появляется только в отраслевых законах – банковский холдинг (статья 4 Закона о банках и банковской деятельности) или международная группа компаний (глава 14.4-1 Налогового кодекса Российской Федерации). В то же время следует признать, что законом косвенно определены правовые последствия, возникающие для участников холдинга. Так, допускается ведение консолидированной финансовой отчетности, требования к составлению, представлению и раскрытию которой определяются международными стандартами. Возможность образования консолидированной группы налогоплательщиков рассматривается не как одна из особенностей правового статуса холдинга, а возникает только после заключения договора о создании консолидированной группы налогоплательщиков и при соблюдении достаточно строгих требований к участникам подобного соглашения (размер участия 90% и выше). Налоговые особенности для сделок, заключаемым внутри группы компаний, оцениваются с позиции признания участников холдинга взаимозависимыми лицами. Антимонопольное регулирование тоже предусматривает исключения из общего правила для физических и юридических лиц, которые оцениваются как единый хозяйствующий субъект применительно к таким важным институтам конкурентного права как доминирующее положение и координация экономической деятельности. Указанные обстоятельства демонстрируют, что на текущий момент законодательством даже в отсутствии «законодательного признания» возможности создания холдинга определяются особенности правового статуса для его участников. Оценка необходимости реформирования законодательства о холдингах должна также быть проведена и с точки зрения наличия потребности в этом со стороны участников холдинговых отношений, так как использование модели холдинга в ряде случаев свидетельствует о незаинтересованности участников в построении эффективной системы управления. Так, одним из рассмотренных в работе способов корпоративного управления выступает формирование персонального состава органов управления дочернего общества. Наиболее часто управление осуществляется с применением «директив на голосование» (в случае, если акционером/участником головной организации является государство) или аналогичных документов, зачастую носящих неформальный характер (в случае, если речь идет о вертикально-интегрированной частной структуре). Наличие в органах управления лиц, фактически незаинтересованных в развитии общества, ставит под вопрос рациональность образования холдинга. В некоторых случаях подобное управление может осуществляться и с целью извлечения прибыли головной организации во вред интересам дочернего общества. Обратная ситуация возникает, если для управления применяется модель передачи полномочий единоличного исполнительного органа управляющей организации. В соответствующем договоре стороны могут предусмотреть различное регулирование вопросов, связанных с осуществлением управляющей организацией (в качестве такой может выступать как головная организация, так и специально созданное юридическое лицо) комплекса управленческих услуг: юридическое обеспечение, финансовый менеджмент, бухгалтерский учет, экономическое сопровождение, инвестиционный консалтинг и т.д. Подобную гибкость построения организационной структуры возможно сохранить и при издании участниками холдинга локальных нормативных актов. Например, порядок взаимодействия внутри холдинга, распределение между участниками функциональных задач, опорные положения кадровой политики, изложение общей инвестиционной стратегии холдинга и иные вопросы, касающиеся развития холдинга, могут быть отражены в положении о взаимодействии участников холдинга и аналогичных локальных нормативных актах. Таким образом, следует положительно ответить на вопрос о необходимости реформирования действующего законодательства, которое на текущий момент не предусматривает даже возможности создание несколькими юридическими лицами холдинга. В то же время кардинальные изменения (например, необходимость государственной регистрации в качестве холдинга) могут повлечь дополнительные сложности для участников холдинговых отношений и такое регулирование рискует оказаться попросту неэффективным. На взгляд автора, выявление особенностей правового статуса холдинговых объединений может происходить и на уровне локального нормотворчества, а правомерность новых форм осуществления деятельности в качестве холдинга впоследствии может быть подтверждена судебной практикой (а в ряде случаев налоговыми органами или Федеральной налоговой службы).
master_43152.json
1
Введение
С начала века концепция стратегической коммуникации постепенно находила признание и практически развивалась в системе государственного управления и внешней политики разных стран и межправительственных организаций. Термин и концепция стратегической коммуникации берут свое начало в США, где данная концепция и развивалась больше всего. В США она была возведена в ранг государственной политики на самом высоком уровне при администрации Барака Обамы. Несмотря на множество государственных учреждений (Министерство обороны 2010; Объединенный центр боевых действий командования Объединенных сил США 2010; Заместитель Министр обороны 2006; Офис заместителя государственного секретаря США по общественной дипломатии и связям с общественностью 2010; Координация политики в области стратегических коммуникаций и публичной дипломатии Комитет 2007; Конгресс США 2008) документы и академические исследования (Корман и др. 2008; Фишер и др. 2011; Мерфи 2008), концепция все еще находится на начальной стадии развития. Концепция стратегической коммуникации аналогичным образом принята Организацией Североатлантического договора (НАТО) и находится в постоянном развитии. Стратегическая коммуникация все больше развивается в других странах и межправительственных организациях. Термин «стратегическая коммуникация» также встречается в политическом лексиконе государственных лидеров Китая. В 2011 году вышла первая китайская книга по стратегическим коммуникациям под названием «Основы стратегических сообщений». На своем веб-сайте правительство Южной Африки сообщает, что также доступна «стратегическая коммуникация правительства». Стратегические коммуникации де-факто присутствуют в государственном управлении и других стран: Бразилии, России, Индии, Китая, Южной Африки (БРИКС). Хотя сам термин еще не используется в официальных документах, он часто используется в сферах бизнеса и политики, а также в академических кругах. Структуры находятся в постоянном изменении и развитии. Кроме того, в разделе «Управление коммуникациями и стратегические коммуникации в государственном управлении» журнала «Государственное управление» с августа 2012 года опубликовано более 100 статей. В самом общем смысле стратегическая коммуникация — это проецирование государством определенных жизненно важных и долгосрочных ценностей, интересов и целей в сознание внутренней и зарубежной аудитории. Это осуществляется с помощью адекватной синхронизации многогранной деятельности во всех сферах общественной жизни, как правило, с профессиональной коммуникационной поддержкой. Очевидно, что такая синхронизация имеет место в России в настоящее время (отражая динамику уникального национального симбиоза старого и нового, местных и принятых аспектов форм управления и методов воздействия на общественное сознание). Однако Россия склонна использовать немного иные термины, такие как, например: «Стратегия развития информационного общества», «Доктрина информационной безопасности Российской Федерации» и «Политика в области общественной информации». Это, однако, не исключает необходимости стратегической коммуникации, поскольку она, так или иначе, подразумевается в этом термине. В то же время важно не отказываться от стратегической коммуникации в текущей государственной информационной политике, связывая тактическое единство действий, слов и образов со стратегией развития России. За последние несколько лет в Европейском союзе (ЕС) стратегические коммуникации получили мощный импульс. В настоящее время этот процесс нельзя отделить от необходимости противодействия различным кризисным факторам как внутри ЕС, так и за его пределами. Целевая группа ЕС East StratCom возглавляет усилия Европейского союза как в общественном измерении европейской дипломатии и ее коммуникации по иностранным делам и политике безопасности, а также ее внешней деятельности в более широком смысле. StratComms тесно сотрудничает с Европейской службой внешних действий (EEAS) и другими институтами ЕС. Он обеспечивает круглосуточную профессиональную поддержку высокого Представитель/вице-президент во всех ее мероприятиях в области прессы и общественной дипломатии. StratComms предоставляет индивидуальные коммуникационные рекомендации и поддержку сети ЕС, состоящей примерно из 140 делегаций и офисов по всему миру, а также Общей безопасности и обороне ЕС, политические миссии и операции. Он отвечает за распределение и обеспечение надлежащего контроля бюджетов на коммуникации как в штаб-квартире, так и на местах (Внешняя деятельность Европейского союза 2019). Таким образом, актуальность исследования обусловлена высокой важностью стратегических коммуникаций стран при формировании новой геополитической картины мира. Кризис в российско-украинских отношениях повлек за собой последствия не только для сторон конфликта, но и для ряда других стран. Отношения России и Европейского Союза (ЕС) так же претерпевают большие изменения. Для стран, входящих в ЕС, эффективное использование технологий стратегической коммуникации является одной из самых актуальных задач реализации внешней политики. Эти технологии являются важным инструментом сближения как для отдельных стран, входящих в ЕС, так и для его внешних партнеров. Изучение опыта применения стратегических коммуникаций во внешней политике в рамках современной российской политологической науки представляется необходимым, т.к. теоретическое осмысление основ СК позволит: более глубоко исследовать опыт современных внешнеполитических технологий стран ЕС и РФ, уточнить представление об особенностях внешнеполитического развития интеграционного объединения, расширить возможность прогнозирования дальнейших перспектив взаимоотношений между Россией и рассматриваемыми государствами.
master_43152.json
2.1
1.1 Понимание термина «стратегические коммуникации», его «европейское» толкование
Стратегические коммуникации наполняют «коммуникационную» деятельность повесткой дня или планом. Область «коммуникаций» широка и охватывает отдельных лиц и организации, которые создают новости или распространяют информацию (фирмы по связям с общественностью, вещательные компании), которые распространяют новости и средства массовой информации (журналисты) и которые изучают взаимодействие между СМИ и обществом (исследователи). В качестве обобщающего термина «стратегические коммуникации» объединяют их все – особенно продвижение и предоставление – благодаря также новым формы взаимодействия, распространение различных типов средств массовой информации и низкие барьеры для входа. В зависимости от характера организации стратегические коммуникации могут варьироваться от маркетинга до политики. Это также может относиться как к процессу, так и к профессии, не говоря уже об академической дисциплине как таковой. Самое главное, что это подразумевает и требует тесной координации и последовательности по всем направлениям, чтобы целенаправленно осуществлять большой набор различных, целенаправленных и адаптированных действий. Полезное определение предлагается в отчете Chatham House, в котором стратегические коммуникации описываются как «систематическая серия устойчивых и согласованных действий, проводимых на стратегическом, оперативном и тактическом уровнях, что позволяет понять целевую аудиторию и определяет эффективные каналы для продвижения и поддержания определенных типов поведения». На практике, для организаций, связанных с политикой, это включает элементы публичной дипломатии и «раскрутки» средств массовой информации, отношения, рекламу, набор персонала и обучение и, что наиболее важно, высокий уровень ситуационной осведомленности (обнаружение и сдерживание). В оперативном плане это включает в себя как оборонительное (реагировать и откликаться), так и наступательное измерение (прощупывать и подталкивать). За последние несколько лет ЕС все чаще подвергался дестабилизирующим сообщениям, сводящимся – хотя и в разных формах, и в разной степени – к последовательным враждебным кампаниям стратегических коммуникаций. Согласно отчетам, публикуемым на официальных сайтах ЕС, те стратегические коммуникации, которые продвигаются и организуются Россией (внутри самой России, внутри ЕС и в соседних с ними европейских странах), нацелены на ЕС как таковой, его природу и его политику. Те, которые были осуществлены Исламским государством Ирака и Леванта (ИГИЛ), носили более «цивилизационный» характер, то есть были направлены на Европейские или западные ценности – и в то же время более личные, локальные и национальные, то есть ориентированные на конкретные ситуации отчуждения и маргинализации. Однако в обоих случаях «политика идентичности» сыграла ключевую роль, в некоторой степени отражая (и, возможно, усиливая) аналогичные подходы, которые получили распространение в самом ЕС. Интересно, что Европу «обвиняют» одновременно в том, что она «больше не христианка» (Россия) и континент «нетерпимых крестоносцев» (ИГИЛ). Также интересно то, что в обоих случаях Запад изображается как «декадентский», движимый ценностями, которые подрывают социальную сплоченность и, по сути, всю общинную идентичность. Запад считает, что в обоих случаях враждебные и в корне нелиберальные сообщения были в высшей степени персонализированными и сильно эмоциональными, часто основывались на реальных или предполагаемых обидах и в значительной степени передавались с помощью сложных методов. И последнее, но, безусловно, не менее важное: обе кампании сыграли на собственных слабостях ЕС. Трудно отрицать, что «мягкая сила» Союза в последнее время значительно пострадала: внутренние разногласия, неадекватное проведение политики и растущий популизм – все это способствовало созданию среды (даже внутри самого ЕС), значительно более восприимчивой к их сообщениям, что, в свою очередь, еще больше подрывает эту «мягкую силу» и, в более общем плане, влияние ЕС. Оба вида предвыборной кампании действительно принесли важные результаты как внутри ЕС, так и за его пределами. Россия нацелилась как на элиту, так и на значительные группы меньшинств, разочарованные основной политикой; ее основной акцент был сделан на негативных сообщениях и подрыве собственного повествования ЕС. Со своей стороны, ИГИЛ действовал в основном незаметно и на низовом уровне, сочетая пропитанную религией антизападную риторику с антиутопией, вдохновленной насилием. Излишне говорить, что эти кампании стратегических коммуникаций также сопровождались враждебными операциями на местах, а не только в Интернете и в эфире. В обоих случаях эти насильственные действия укрепили представление их промоутеров о силе, но также вызвали оппозицию и прямое неприятие. Так, Европейский союз выбрал удобную позицию «защиты», а не «нападения», объясняя широкое использование стратегических коммуникаций скорее как ответ на «провокации и давление» со стороны России и ИГИЛ, а не просто как создание мощного инструмента внешней политики с целью побуждения ключевой аудитории к выполнению конкретных действия в поддержку решений, принимаемых в ЕС. Итак, европейские исследователи отмечают, что первоначально коллективный ответ ЕС был медленным, но со временем он набрал обороты. В последнее время укрепилось понимание того, что скоординированные действия на уровне ЕС действительно могут существенно изменить ситуацию, особенно когда вызовы направлены на Союз в целом, не знают границ и не могут решаться по отдельности. Любые заслуживающие доверия стратегические коммуникационные усилия – как в оборонительном, так и в наступательном измерениях – должны основываться на исследованиях и анализе, изучающих проблему (проблемы), аудиторию (аудитории), сообщение (сообщения), и все это должно быть спланировано и реализовано соответствующим образом. Все это требует адекватных ресурсов, как с точки зрения финансирования, так и с точки зрения персонала. Бюджетные статьи, выделяемые ЕС на «коммуникации» – не только на внешнюю политику, но и на внешние отношения – вовсе не являются незначительными. И все же они разбросаны по разным комиссиям, Генеральным директоратам и другим учреждениям с различными областями ответственности и компетенциями, а также часто распространяются на множество проектов и мини-кампании, которые иногда не совсем профессионально разработаны, они выполняются отдельно друг от друга, а иногда выполняются для проформы, просто чтобы поставить галочку в нужном поле. Более того, делегации ЕС долгое время занимались коммуникациями вполсилы, в качестве деятельности неполного рабочего дня и запоздалой мысли, хотя - с появлением Европейской службы внешних связей (EEAS) – внешние коммуникации и публичная дипломатия стали ключевым приоритетом. С точки зрения метода и стиля, «коммуникации» ЕС часто были безликими, анонимными, технократическими, бесстрастными и основывались на ожидании (или, скорее, предположении), что факты будут говорить сами за себя. Это начало меняться, с большим акцентом на рассказывании историй и использовании реальных людей. Восприятие не менее важно, и его можно формировать. Изменение ложных представлений и реагирование на откровенную ложь или мистификации не требуют вступать в уродливую или закулисную борьбу с враждебными оппонентами («ложь за ложь»), что было бы не только неприемлемо для ЕС, но и, по всей вероятности, контрпродуктивно. То, что сейчас делается с «дезинформационными» дайджестами и обзорами, на самом деле может быть расширено, в частности, за счет информационно–пропагандистских усилий, направленных на то, чтобы распространить их на как можно большем количестве учетных записей электронной почты и Twitter – на стольких языках, сколько необходимо. Телевизионные, радио- или просто YouTube-опытные группы быстрого реагирования могут быстро разрабатывать сюжетные линии об основных политических проблемах или разворачивающихся кризисах, предпочтительно с использованием реальных жизненных ситуаций и свидетельств (а не официальных цифр и заявлений) – например, о внутренних последствиях экономического спада в России, негативном личном опыте людей, находящихся под властью ИГИЛ, или даже успешной интеграции мигрантов в некоторые страны ЕС. Ирония и сатира также могут быть использованы для демонтажа некоторых враждебных кампаний, но с ними нужно обращаться осторожно и культурно чувствительность. Все эти функции затем могут быть переведены и распространены среди соответствующей общественности как через социальные сети, так и через центры местного сообщества, тем самым повышая устойчивость к враждебным сообщениям на уровне общества. Сегодня, благодаря переходу к более гибким и основанным на широком участии формам регулирующего управления, регулирующие органы и организации все чаще используют инструменты для привлечения своих различных аудиторий. Учитывая центральную роль средств массовой информации в публичном профиле регулирующего органа, регуляторная коммуникация через эти средства массовой информации стала ключевым компонентом стратегии управления репутацией регулирующего органа. Также, С. Корманом и А. Фишером не раз было отмечено, что «стратегические коммуникации» - будь то с помощью традиционных средств массовой информации или новых технологий – играют все более важную роль в осуществлении миротворческого мандата. Это важнейший инструмент защиты гражданского населения и содействия охране миротворцев». Он также отметил, что они поддерживают и стараются придерживаться Стратегии цифровой трансформации миротворческой деятельности ООН за 2021 год и Программы действий по поддержанию мира плюс на 2021-2023 годы, в которой стратегические коммуникации являются одним из приоритетов. Примечательно, что и сегодня ЕС определяют стратегические коммуникации не сколько как полезный инструмент управления и контроля аудиторией, сколько как противодействие распространению дезинформации и борьбу с ней. Об этом говорит Улоф Скуг на открытых прениях: «В то время как непреднамеренная дезинформация представляет собой проблему, преднамеренное нацеливание посредством манипулирования информацией, включая дезинформацию, со стороны злонамеренных субъектов вызывает особую тревогу. С различными уровнями сложности действия по манипулированию информацией могут быть направлены либо против принимающей страны в широком смысле; на миссии в целом; или, более конкретно, на подрыв оперативной эффективности миссий и операций, например, путем ограничения свободы передвижения или нацеливания на отдельных сотрудников. К сожалению, за последние несколько лет значительно участились кампании дезинформации с использованием социальных сетей или других платформ. Эти кампании, которые часто направлены на разжигание ненависти и насилия, оказывают не только воздействие на безопасность миротворцев, но и усложняют их задачу по защите гражданского населения. Кроме того, они усугубляют напряженность и способствуют нестабильности в соответствующей стране и регионе». Об этом же пишется первой строкой и в отчете о деятельности StratCom за 2021 год: «Иностранные информационные манипуляции и вмешательство, включая дезинформацию, были определены ЕС как серьезная угроза нашей безопасности и демократии». Именно поэтому, как уже было отмечено выше, в ЕС предпочитают считать, что «стратегические коммуникации основаны на ценностях и интересах; они направлены на формирование и изменение долгосрочного дискурса на политическом и геополитическом уровнях. Это относится к дискурсу «правда против неправды». Кроме того, «стратегические коммуникации» — это целостная и всеобъемлющая концепция, в которой дезинформация может, но не обязательно, играть вспомогательную роль». Для Европейского союза стратегические коммуникации означают нечто большее, чем просто стратегическое общение. В конце концов, каждый человек общается как тактически, так и стратегически. Эта возникающая дисциплина говорит о политическом и геополитическом влиянии. Согласно терминологической рабочей группе при НАТО «StratCom COE, Латвия», это «целостный подход к коммуникации, основанный на ценностях и интересах, который охватывает все, что субъект делает для достижения целей в спорной среде». Стратегические коммуникации являются стратегическими, поскольку они фокусируются на изменении дискурса на долгосрочной срок. Это стратегическое решение, поскольку оно ориентируется в динамичной и противоречивой информационной среде. Тактика должна быть последовательной в рамках стратегии, которая развивается, как только лучшие намерения планировщиков сталкиваются с трениями реальных событий. Ключевые аспекты отражены американским политтехнологом Джеймсом Фарвеллом: это «использование слов, действий, образов или символов для влияния на отношение и мнения целевых аудиторий с целью формирования их поведения с целью продвижения интересов или политики или достижения целей». Концептуально стратегические коммуникации образуют перекресток между двумя осями: 1) убеждение и принуждение, и 2) авторитет и легитимность. Убеждение, захваченное понятием Джозефа Ная о мягкой силе – способность привлекать и апеллировать с помощью своих ценностей – простирается по спектру до жесткой силы – принуждения, рассматриваемого как упреждающая угроза или применение карательной силы и описанного такими мыслителями, как Томас Шеллинг. Убеждение характеризует знакомые аспекты публичной дипломатии. В лучшем случае это включает взаимность, осуществляемую посредством образовательного, научного, спортивного, туристического, культурного или торгового обмена. Принуждение, между тем, может включать экономические санкции, эмбарго и бойкоты, дипломатические изоляция и отчуждение, символические угрозы военной силы и фактическое применение карательной силы. Следовательно, это не простой двоичный файл. Стратегические коммуникации представляют собой постоянную калибровку между концами спектра убеждения и принуждения. Политические субъекты используют все эти аспекты в своих ежедневных взаимодействиях с другими субъектами. В самых безобидных ситуациях применение силы всегда является вариантом – даже если это представляет собой так называемого слона в комнате. Эта ось далее пересекается второй осью. Авторитет – понимается как удерживающая власть, которая может быть предоставлена или приобретена – и легитимность, когда субъект – будь то государство или частное лицо – имеет право, предоставленное или заработанное, обладать и использовать эту власть. И дезинформация играет свою роль в этом наборе напряжений. Стратегические коммуникации часто рассматриваются как обладающие одним или несколькими аспектами мышления, процесса и техники. Менталитет — это способ видения мира, в котором доминируют средства массовой информации и информационные потоки. Двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю этот мгновенно взаимосвязанный мир включен и никогда не может быть выключен. Мы живем внутри него. Вся политика разворачивается в этом пейзаже. Процесс интерпретирует стратегические коммуникации как набор операций, которые должны быть эффективно согласованы вокруг общей цели, чтобы организация говорила единым институциональным голосом, последовательно и слаженно. В то время как техника представляет собой набор инструментов – недоброжелатели предложили бы хитрости, – которые можно увеличивать или уменьшать в зависимости от спроса и бюджета. Это тактический подход, далекий от видения. Таким образом, стратегические коммуникации предполагают долгосрочное формирование и изменение значимых дискурсов в обществах. Государства разрабатывают внешнюю политику и политику безопасности для достижения стратегических эффектов путем изменения образа мышления и поведения целевой аудитории, используя слова, образы, действия и бездействие в национальных интересах или интересах политического сообщества. В ЕС использование стратегических коммуникаций оправдывают ответом на информационные угрозы со стороны других государств и борьбой с дезинформацией в целом, однако признают их одним из важных инструментов внешней политики, соответствующим принятой в ЕС концепции мягкой силы. Стратегические коммуникации в ЕС сегодня – это важный аспект выстраивания отношений с другими государствами, который может выстраиваться как в позитивном, так и в негативном ключе.
master_43152.json
2.2
1.2 Дискурсивный неоинституционализм как теоретическая основа исследования
Теория дискурсивного неоинституционализма в данном исследовании применяется для того, чтобы рассмотреть вопрос изменения стратегий, повесток дня и позиций ЕС по тем или иным вопросам, которое происходит и формируется благодаря стратегическим коммуникациям и наоборот. Мы считаем, что именно эта теория является основополагающим звеном работы и именно она способна подтвердить нашу гипотезу о том, что стратегические коммуникации часто остаются недооцененными и считаются не столь важным инструментом внешней политики государств, в то время как они способны сформировать повестку дня, выразить позицию государства и впоследствии изменить определённые институты как внутри ЕС, так и в его отношениях, в данном случае, с Россией. Согласно неоинституционализму, институты принимают еще более широкое значение, чем обычно и определяются как организации, формальные и неформальные процедуры, рутинные практики, нормы, модели поведения. Дискурсивный неоинституционализм же определяет их как «институты как наполненные смыслом структуры и конструкты, а акторов как агентов, следующих логике коммуникации», иначе говоря, теперь институты не только ограничивают или помогают агентам, но они сами становятся продуктом их деятельности. Согласно этой теории, институты могут изменяться не только благодаря внешним вызовам или кризисам, но и из-за действий самих агентов и решений, принимаемых ими, и, самое главное, используемого ими дискурса. Именно эта характерная особенность делает теорию дискурсивного неоинституционализма более гибкой по сравнению с другими видами неоинституционализма. Помимо этого, данная теория не признает подчинение агентов институтам, которое, как указывалось в предшествующих теориях, может происходить из-за рациональности акторов и неизменности их решений, привязанности к выбранному пути или сохранения стратегии следования культурным нормам. Как считает В.А. Шмидт, «дискурсивный неоинституционализм одновременно относится к институтам как к данности (как к контексту, на фоне которого агенты думают, говорят и действуют) и как к изменяемой переменной (как к результату мыслей, слов и действий агентов). Институты, таким образом, это внутреннее свойство акторов: они служат структурами, ограничивающими акторов, и конструктами, созданными и изменяемыми акторами». Из этого следует, что любые новые идеи, которые поставляются в институты непосредственно при помощи дискурса, вполне способны изменить не только стратегию или политику, но и сами институты в целом, поскольку эти идеи так или иначе меняют сначала взгляды акторов на инструменты политики, потом на их предыдущее использование и полученный в результате опыт, анализируют его, выделяя слабые и сильные стороны, и, в конце концов, определяют роль институтов в этом процессе, и, впоследствии, могут увеличить, уменьшить или в корне поменять ее. Кроме того, теория дискурсивного неоинституционализма объясняет специфическое поведение агентов в институтах, созданных в процессе европейской интеграции. Соответственно, выбор агентов для конкретного дискурсивного инструмента определяется в формальных и неформальных институтах Европейского союза. Новый институционализм возник в середине 1980-х годов как ответ на область исследований, в которой, как утверждают исследователи, чрезмерно подчеркивался потенциал свободы действий внутри институтов, которые избегали институциональных ограничений. Согласно Шмидт, дискурсивный неоинституционализма пытается сбалансировать риск чрезмерного или недооцененного подчеркивания роли институтов, заявляя, что институты являются как данностью, так и условностью. Они даны в том смысле, что агенты действуют в рамках данного институционального контекста, но зависят от действий этих агентов (т.е. от того, что они думают, пишут и говорят): «Таким образом, эти институты являются внутренними для акторов, выступая как структурами, которые ограничивают акторов, так и конструктами, созданными и измененными этими субъектами». Институты не являются «реальными» ни в каком материальном смысле, но они социально реальны и имеют причинно-следственные связи в социальной реальности. Шмидт отвергает критический реализм на том основании, что он коренится в научном понимании реальности, которое начинается с частиц и распространяется на людей. Вместо этого Шмидт переходит «от людей к частицам». Таким образом, она ставит себя на сторону конструктивистов, отмечая, что большинство конструктивистов не отрицают материальный мир. Следуя этой линии рассуждений, основной вопрос заключается не в том, существует ли реальность, а, скорее, в том, что реально, даже если оно нематериально. Институты существуют не в поле того, что называют «грубыми фактами» (например, гора существует независимо от того, затронута человеческими действиями или нет), а в поле «институциональных фактов», которые формируются культурой и обществом. В критике дискурсивного институционализма Белл утверждает, что дискурсивный институционализм отводит институтам неопределенную и почти бессмысленную роль, упуская при этом из виду вопрос о том, что представляет собой институт. В своем ответе Беллу Шмидт утверждает, что институты можно объяснить как одновременно ограничивающие и стимулирующие структуры значения, которые являются как внешними, так и внутренними для «разумных агентов». Фоновые идеационные способности актеров позволяют им как создавать и поддерживать институты, используя координационный дискурс, так и изменять институты, используя свои идеационные способности переднего плана в коммуникативном дискурсе. Важно понимать, что в теоретической части исследования рассматриваются не сколько стратегические коммуникации как явление, сколько то, как они воздействуют на институты ЕС, насколько сильно они способны их изменить и сколько для этого потребуется времени. Согласно дискурсивному неоинституционализму, именно агенты социальных структур (в данном случае это и институты ЕС, и политические лидеры, а также официальные лица и представители) в силах трансформировать институты организации. Новые концепции и дискурсы могут быть использованы, в первую очередь, для повышения значимости институтов и их роли во всех сферах жизнедеятельности. Кроме того, они способствуют усиления наднационального уровня ЕС в целом. В соответствии с объяснением институтов Шмидт, данное исследование использует дискурсивный институционализм для улучшения анализа дискурса институциональных структур (а также акторов, создающих эти институты) и перемещений по отношению к анализу различных уровней и сфер в рамках теории учебных программ, исторически закрепленной в социологии знания. Исследования дискурсивного неоинституционализма характеризуются: 1) интересом к содержанию идей с точки зрения «что есть» и «что должно быть»; 2) изучением интерактивных процессов идей и способов обмена идеями и их модификации посредством дискурса; 3) пониманием институциональных структуры как сдерживающие, так и стимулирующие; 4) дающие представление о динамике институциональных изменений посредством придерживания определённого дискурса. Таким образом, благодаря своему фокусу на институциональных идеях и дискурсах с местной точки зрения, дискурсивный неоинституционализм полезен для отслеживания транснациональных идей в разных контекстах и сферах. «Новый институционализм» или же дискурсивный институционализм дает представление о роли идей и дискурса в политике, обеспечивая при этом более динамичный подход к институциональным изменениям, чем три старых видах институционализма. Дискурс-анализ, который используется в работе в качестве метода исследования, помогает прояснить то или иное политическое решение, принимаемое ЕС. Дискурс обладает «способностью изменять поведение акторов, а также природу и форму институтов, создаваемых акторами». Отсюда следует, что международные отношения (и, в частности, отношения ЕС с Россией) являются не только результатом материальных факторов, но и что они в равной степени являются социально сконструированным феноменом, на который влияют идеологические факторы, такие как интерсубъективные значения, нормы, дискурсы и дискурсивная сила, которая охватывает знания, идеи, культуру, идеологию и язык. А значит дискурсы — это не просто отражение материальной реальности, но и идеи, которые их формируют, обладают способностью изменять поведение действующих лиц. Без их присутствия наши действия основывались бы исключительно на материальных интересах и, как таковые, стали бы чисто механическими. Сама речь, как считает Э. Косериу, «политически нагружена», поскольку является знаком солидарности с другими членами общества, употребляющими тот же язык. Связь между языком и политикой очевидна: «ни один политический режим не может существовать без коммуникации». Более того, можно утверждать, что «специфика политики, в отличие от ряда других сфер человеческой деятельности, заключается в ее преимущественно дискурсивном характере: многие политические действия по своей природе являются речевыми действиями». По мнению Е. И. Шейгал, «политический дискурс представляет собой своеобразную знаковую систему, в которой происходит модификация семантики и функций разных типов языковых единиц и стандартных речевых действий». Другими словами, речь идет не просто о языке как важном факторе политики, а о «языке политики».
master_43152.json
3.1
2.1 Модель стратегической коммуникации стран Европейского союза
Как стратегические коммуникации, так и нормативная сила ЕС направлены на трансляцию европейских норм и ценностей. Однако, будучи категорией более общего порядка, нормативная сила не может рассматриваться как инструмент европейской внешней политики, поскольку ее формирование не происходит в одночасье. В то же время стратегические коммуникации, являясь инструментом внешней политики Брюсселя, направлены на продвижение соответствующих видений, идей, подходов и, в идеале, должны работать на укрепление нормативной силы ЕС. Справедливо будет заметить, что стратегические коммуникации представляют собой довольно сложное явление, в реализации которого задействовано большое количество субъектов, в том числе частных, что значительно усложняет координацию их реализации. Соответственно, из-за недостаточно высокой степени согласованности акторов, участвующих в реализации стратегических коммуникаций ЕС, при определенных условиях это может даже ослабить или подорвать нормативную силу ЕС в понимании онтологического свойства. Стратегическая коммуникация является важным инструментом в продвижении общих политических целей ЕС. Политические цели ЕС в отношении своего восточного соседства были обобщены в Декларации, принятой на саммите Восточного партнерства (EaP) в Риге 22 мая 2015 года, которая определила EaP как партнерство, направленное на: «создание общего пространства общей демократии, процветания, стабильности и расширения сотрудничества» на основе «взаимных интересов и обязательств и поддержки устойчивых процессов реформ в странах-партнерах Восточной Европы». Там же был разработан документ, который получил название «План действий по стратегической коммуникации» и стал базисом для дальнейшего развития стратегических коммуникация как инструмента внешней политики. Общие цели, которыми будут руководствоваться меры, содержащиеся в этом плане действий, можно резюмировать следующим образом: 1. Эффективная коммуникация и продвижение политики и ценностей ЕС в отношении Восточного соседства; 2. Укрепление общей медиасреды, включая поддержку независимых СМИ; 3. Повышение осведомленности общественности о дезинформационной деятельности внешних субъектов и повышение способности ЕС предвидеть такую деятельность и реагировать на нее и направлено на укрепление «демократии, верховенства закона, прав человека и основных свобод, а также принципов и норм международного права» и основано на: «...суверенном праве каждого партнера свободно выбирать уровень амбиций и цели, к которым он стремится в своих отношениях с Европейским союзом...». Стратегическая коммуникация ЕС в отношении Восточного соседства должна быть в первую очередь сосредоточена на разработке позитивных и эффективных сообщений относительно политики ЕС в отношении региона. Эти сообщения должны позволить гражданам легко понять, что политические и экономические реформы, продвигаемые ЕС, могут со временем оказать положительное влияние на их повседневную жизнь. Эти послания также должны четко отражать универсальные ценности, которые продвигает ЕС, включая приверженность демократии, верховенству закона, борьбе с коррупцией, правам меньшинств и основным свободам выражения мнений и средств массовой информации. Вместо того, чтобы подробно описывать политику и программы ЕС, они должны четко разъяснять их преимущества жителям региона. Это позитивное повествование должно быть передано ясным языком и основано на реальных историях успеха, которые найдут отклик у целевой аудитории. Там, где это необходимо, ЕС также должен быть готов предвидеть дезинформацию, касающуюся ЕС, и реагировать на нее. План действий так же выявил и установил ключевые области для дальнейших действий: а) Увеличить стратегический коммуникационный потенциал ЕС В соответствии с выводами Европейского совета от марта 2015 года, в рамках EEAS была создана стартовая команда при содействии институтов ЕС. В составе группы – эксперты из государств-членов ЕС. Работа команды сосредоточена на активном информировании о политике и деятельности ЕС в странах Восточного соседства и за его пределами. В частности, команда Stratcom разрабатывает специальный коммуникационный материал по приоритетным вопросам, где необходимо улучшить стратегическую коммуникацию ЕС или ЕС подвергается кампаниям дезинформации. Такие продукты должны быть предоставлены в распоряжение политического руководства ЕС, пресс-служб, делегаций ЕС и государств-членов ЕС. Команда разрабатывает коммуникационные кампании, ориентированные на ключевые аудитории и сфокусированные на конкретных вопросах, имеющих отношение к этим аудиториям, включая местные проблемы. Действия команды East Stratcom основываются на существующей работе и должны быть согласованы с более широкими коммуникационными усилиями ЕС, включая деятельность институтов ЕС и государств-членов ЕС. б) Работа с партнерами и развитие сетей Развитие эффективных сетей коммуникаторов стало ключом к максимизации и усилению воздействия и эффективности коммуникационных мероприятий, проводимых командой East Stratcom. Сети должны обеспечивать платформу для соответствующих заинтересованных сторон для обмена продуктами и идеями, усиления коммуникационных сообщений и координации их деятельности. Сети на уровне ЕС направлены на улучшение общей согласованности и координации обмена сообщениями ЕС в отношении Восточного соседства. Сети должны создаваться постепенно, чтобы включать ключевых коммуникаторов в институтах и делегациях ЕС, государствах - членах ЕС, третьих странах-единомышленниках, региональных и международных организациях и администрациях стран-партнеров. Параллельно должны развиваться сети журналистов и представителей средств массовой информации с целью лучшего информирования о политике ЕС и поддержки независимых СМИ в регионе. Также должны поддерживаться контакты с субъектами гражданского общества. в) Коммуникационные мероприятия по программам, проектам и мероприятиям, финансируемым ЕС в Восточном соседстве Понимание политики и деятельности ЕС по соседству должно быть усилено с помощью других текущих и планируемых мероприятий, в частности, текущих коммуникационных мероприятий, проводимых делегациями ЕС и посольствами государств-членов на местах, новой региональной коммуникационной программы «Открытое соседство» и коммуникации, связанной с проектами ЕС. Команда East Stratcom должна работать с соответствующими субъектами, чтобы обеспечить согласованность между этими мероприятиями и общими стратегическими целями, определенными. г) Поддержка свободы средств массовой информации и свободы выражения мнений ЕС и его государства-члены должны продолжать активно участвовать в усилиях по продвижению свободы средств массовой информации в регионе Восточного соседства, в частности, посредством сотрудничества с ОБСЕ и Советом Европы и поддержки их деятельности. ЕС должен тесно сотрудничать с Украиной, Молдовой и Грузией в реализации соответствующих аспектов Повестки дня ассоциации, в частности, в отношении свободы выражения мнений, собраний и ассоциаций. д) Инициативы в области общественной дипломатии по соседству ЕС должен взаимодействовать с местным населением, включая молодежь, представителей научных кругов и гражданского общества, посредством долгосрочных инициатив в области публичной дипломатии, направленных на ознакомление целевой аудитории 3 с ЕС, разъяснение политики ЕС, содействие диалогу и обеспечение того, чтобы граждане в целом были хорошо информированы о ЕС. Конкретная поддержка предусмотрена в рамках Инструмента партнерства и программы Жана Моне, а также постоянной поддержки Erasmus Plus. е) Наращивание потенциала журналистов и представителей средств массовой информации ЕС должен поддерживать целенаправленное обучение и наращивание потенциала журналистов и представителей средств массовой информации в регионе, в частности, в рамках программы открытых коммуникаций по соседству, которая будет действовать в 2015-2019 годах. Эта программа должна быть основана на опыте предыдущей программы и включать возможности для размещения в средствах массовой информации, базирующихся в ЕС, для содействия обмену передовым опытом. ЕС рассматривает, как наилучшим образом он может поддержать обучение журналистов, переживающих конфликтные ситуации, чтобы они могли лучше освещать вопросы, имеющие отношение к местному населению. Координация с ключевыми партнерами и государствами-членами в отношении их усилий по обучению и наращиванию потенциала будет обеспечиваться с помощью специализированных сетей и координации со стороны делегаций ЕС на местах. ЕС рассматривает, как наилучшим образом он может поддержать развитие сети журналистов по всему региону для обмена информацией, поощрения передовой практики и выступления в качестве защитников местных реформ. ж) Поддержка плюрализма в русскоязычном медиапространстве ЕС должен обеспечивать доступность коммуникационных материалов и продуктов на местных языках, в частности на русском. Должен быть рассмотрен вопрос о соответствующих мерах в развитие технико-экономического обоснования инициатив Европейского фонда в поддержку демократии (ЕФД) в отношении русскоязычных СМИ. Ряд государств-членов уже увеличивают свою поддержку вещания на русском языке в интересах национальных меньшинств. Тем временем ЕС продолжит оказывать поддержку на местном уровне независимым СМИ, в том числе русскоязычным, чтобы обеспечить гражданам доступ к альтернативным источникам информации на их местном языке. з) Взаимодействие с гражданским обществом ЕС должен работать над повышением способности гражданского общества выполнять свою роль «сторожевого пса СМИ» и привлекать правительства к ответственности, в том числе посредством поддержки Форума гражданского общества Восточного партнерства. и) Повышать осведомленность, развивать критическое мышление и продвигать медиа грамотность ЕС должен работать с государствами-членами и ключевыми партнерами над повышением осведомленности широкой общественности о дезинформационной деятельности. Государства-члены ЕС и правительства стран-партнеров должны принять меры по повышению медиа грамотности на всех уровнях. ЕС может поддержать эти усилия путем поиска, документирования и продвижения передовой практики в области медиа грамотности. Субъекты ЕС должны поддерживать журналистские организации в защите ценностей профессии СМИ и поощрять саморегулирование средств массовой информации. к) Укреплять сотрудничество по вопросам регулирования в государствах - членах ЕС Признавая, что политика в области средств массовой информации остается в первую очередь национальной компетенцией, ЕС (государства-члены и Комиссия) должны работать над улучшением сотрудничества между национальными регулирующими органами, в том числе путем проведения совещаний Европейской группы регуляторов аудиовизуальных медиа-услуг (ERGA). Говоря о том, из чего состоят стратегические коммуникации ЕС и как они работают, важно понимать, где они берут свои начало. Очевидно, что все начинается с Европейской службы внешних действий (EEAS), которая представляет собой дипломатическую службу Европейского союза. С 2011 года EEAS осуществляет общую внешнюю политику ЕС и политику безопасности, направленную на содействие миру, процветанию, безопасности и интересам европейцев по всему миру. В EEAS расположено подразделение Стратегических коммуникаций и прогноза событий (Strategic Communication and Foresight), которое, в свою очередь, состоит из трех отделов, которые работают рука об руку, чтобы донести до общественности то, за что выступает организация. Отдел коммуникационной политики и публичной дипломатии продвигает деятельность Верховного представителя ЕС и информирует о внешней политике ЕС, политике безопасности и обороны, а также о внешних действиях ЕС, эффективно взаимодействуя с нашей аудиторией. Он сотрудничает с делегациями, миссиями и операциями ЕС по всему миру в их деятельности по информированию о ЕС. Миссия руководителя отдела Диего Мелладо заключается в том, чтобы управлять отделом, определяя ожидаемые результаты и гарантируя, что его сотрудники выполняют работу, необходимую для реализации рабочей программы отдела в контексте миссии и целей Директората, позволяя персоналу развивать свой потенциал. Отдел стратегических коммуникаций и его целевые группы вносят свой вклад в эффективную и основанную на фактах коммуникацию, противодействие дезинформации, позиционирование повествования и укрепление общей медиасреды и гражданского общества в соответствующих регионах. Руководителем отдела является Лутц Гюльнер, который возглавляет команду из примерно 35 человек, занимающихся вопросами, связанными с дезинформацией и иностранным манипулятивным вмешательством. В своей работе он фокусируется на устранении дезинформационных угроз для ЕС и региона соседства ЕС. До своей нынешней должности он возглавлял коммуникационную группу EEAS по внешней политике и политике безопасности (2017-2019) и возглавлял коммуникационную группу Генерального директората Европейской комиссии по торговле (2013-17). Отдел стратегического планирования (Policy Planning and Strategic Foresight) занимается анализом происходящих событий с целью разработать или подкорректировать общую политику действий, а также установить всевозможные прогнозы на краткосрочную и долгосрочную перспективы. Роль руководителя отдела заключается в обеспечении выполнения миссии Отдела стратегического планирования, что означает предоставление Высокому представителю, Корпоративному совету (в частности, Политическому директору) и различным департаментам EEAS поддержки и консультаций на высоком уровне, включая среднесрочные и долгосрочные анализ и политические предложения. Руководителем отдела на данный момент является Эрве Дельфин. Ранее он работал чиновником Европейской комиссии в качестве руководителя подразделения, отвечающего за гуманитарную помощь ЕС и кризисное реагирование в странах Европейского соседства, Ближнего Востока, Центральной и Юго-Западной Азии в Генеральном директорате ECHO (2014-2018). Вся работа стратегических коммуникаций ЕС сегодня завязана на принципе, начало которому положил американский актёр и режиссёр Леонард Нимой, он сказал: «Чем больше мы делимся, тем больше у нас есть». Это значит, что все люди частично несут ответственность за распространение информации о чем-либо, и команда по связям с общественностью находится на чеку, чтобы оказать им поддержку или же усилить смысловой оттенок, который они накладывали на послание, и, соответственно, давление на массы и общественное мнение, формирующиеся в них. Из чего следует, что организации, которые более эффективно «общаются», имеют более успешные проекты. Это как нельзя лучше описывает всю суть стратегических коммуникаций Европейского союза как институт и инструмент внешней политики и мягкой силы, в частности.
master_43152.json
3.2
2.2 Формы и методы стратегической коммуникации в деятельности стран Европейского союза
Как уже упоминалось, стратегические коммуникации — это вид информационного взаимодействия, который предполагает точечное доведение международной позиции государства до конкретных групп и контрпропаганду в ответ на выступления оппонентов. Созданная американцами, она быстро распространилась по всему миру и была принята ведущими государствами. Крымский вопрос, операция в Сирии и другие спорные вопросы, по которым у России и Запада были разногласия, привели к информационному противостоянию между Россией и Европейским Союзом и Соединенными Штатами. Во время этого противостояния активно использовались стратегические коммуникации. В этой борьбе ЕС в основном копировал действия Соединенных Штатов. Как только Конгресс США одобрил законопроект, предписывающий усилить борьбу с иностранной пропагандой, через некоторое время Евросоюз принял аналогичный проект — одобрил резолюцию о противодействии пропаганде третьих стран. Резолюция предписывает более эффективно бороться с пропагандой иностранных государств, не нарушая свободы слова. Такое копирование также характерно для отдельных государств-членов ЕС. По инициативе Министерства внутренних дел Чехии с 1 января 2016 года в стране начало действовать специальное подразделение по борьбе с ложными новостями и дезинформацией, исходящими из зарубежных стран. Его задача — предотвращать угрозы внутренней безопасности страны - от экстремистских угроз до кампаний по дезинформации страны. Великобритания пошла по пути Чешской Республики. В этой стране создано целое министерство по борьбе с подрывной деятельностью. Министерство возглавил депутат парламента Бен Гаммер. ЕС копирует методы борьбы не только у Соединенных Штатов, но и у НАТО. По аналогии с Центром стратегических коммуникаций НАТО (StratCom CoE) была создана «Оперативная группа по стратегическим коммуникациям на Востоке» (East StratCom Task Force). Эта организация была создана в марте 2015 года и предназначена для решения следующих задач: – Эффективная коммуникация и продвижение политики ЕС в отношении Восточного партнерства. – Укрепление медиапространства в странах Восточного партнерства, продвижение свободы СМИ и их укрепление. – Совершенствование механизмов, позволяющих предвосхищать, оценивать информацию и реагировать на нее. Как и Соединенные Штаты, Европейский союз создает некоммерческие организации, целью которых является защита и продвижение стратегических интересов в информационной сфере за рубежом. Так, в Польше в 2012 году был создан Европейский фонд за демократию, главной целью которого является поддержка демократических активистов и организаций в Восточной Европе. Помимо поддержки демократии, в его обязанности входит информационное противостояние с Россией, проведение дискуссий по различным вопросам. Главным театром противостояния является информационное поле Украины. Сайт «Европейская правда» работает под эгидой Европейского фонда, который предоставляет информацию о текущих событиях на двух языках, украинском и русском. На средства грантов, выделенных правительством Нидерландов, проводится исследование целесообразности запуска русскоязычных СМИ. В будущем это позволит создавать альтернативные медиаканалы российским телеканалам, вещающим в странах Восточного партнерства и за его пределами. Группа из 90 экспертов тщательно изучает многие аспекты: какой контент необходим, для какой аудитории он будет предназначен, какие платформы можно использовать. Второй областью, в которой ЕС активно использует стратегические коммуникации, являются страны арабского мира по нескольким причинам. Во-первых, с 2015 года в Европе наблюдается беспрецедентный приток беженцев, что привело к активизации экстремистских группировок в ЕС. Во-вторых, деятельность таких террористических организаций, как ИГИЛ, «Боко Харам», «Аш-Шааб», привела к увеличению числа их сторонников среди самих европейцев, о чем свидетельствуют теракты в Париже и Брюсселе. Программа, направленная на развитие отношений с арабской общиной, получила название «Регион Южного соседа» на 2014-2020 годы, бюджет которой составляет около 9,2 миллиарда евро. Эти средства предназначены для развития сотрудничества со СМИ, гражданского общества, молодежных обменов, программ межкультурного диалога. Кроме того, европейцы выделили Сирии 8 миллиардов евро на восстановление инфраструктуры страны. Однако, несмотря на предпринятые усилия, восприятие ЕС как важного партнера было на низком уровне, поскольку население региона плохо осведомлено о европейских программах сотрудничества. Не в последнюю очередь такое мнение сформировалось благодаря Интернету (более 135 миллионов человек в 22 странах имеют доступ к Интернету и более 71 миллиона являются активными пользователями социальных сетей). Кроме того, события внутри Европы сыграли значительную роль в формировании имиджа ЕС. При слове ЕС у жителей арабских стран возникают ассоциации с антииммиграционной политикой и ростом ксенофобии. 5 декабря 2018 года ЕС принял План действий по борьбе с дезинформацией с конкретными предложениями по скоординированному реагированию ЕС на борьбу с дезинформацией. План действий основывается на четырех основных принципах: 1) Улучшить способность обнаруживать, анализировать и разоблачать дезинформацию 2) Усилить скоординированные и совместные меры реагирования со стороны МС и институтов ЕС 3) Мобилизовать частный сектор (онлайн-платформы) для борьбы с дезинформацией 4) Повысить осведомленность и повысить устойчивость общества к дезинформации. В дополнение и в соответствии со Стратегическим ориентиром в области безопасности и обороны, в настоящее время разрабатывается инструментарий ЕС для рассмотрения и противодействия иностранным информационным манипуляциям и вмешательству, в том числе в миссиях и операциях общей политики безопасности и обороны. Это будет способствовать более активному участию ЕС в борьбе с дезинформацией в рамках ООН, а также укреплению готовности к сотрудничеству на местах. Природа ЕС как регулирующего государства делает его уместным для оценки стратегической коммуникации при разработке политики регулирования, учитывая, что большая часть регулирования на национальном уровне в государствах-членах ЕС может быть прослежена до политики регулирования, которая была согласована на уровне ЕС. Директивные органы ЕС сталкиваются со сложной средой «многочисленных, разнородных аудиторий, создающих динамический баланс конфликтующих угроз». Столкнувшись с такой сложной обстановкой, институты ЕС предоставляют как информативный, так и наиболее вероятный пример использования сигналов о политических предпочтениях, чтобы увеличить вероятность того, что их предпочтения будут преобладать. В частности, мы ориентируемся на Комиссию ЕС из-за ее исключительного права инициировать регулирование ЕС. Как центральная исполнительная бюрократия ЕС, организация и ее политические руководители (т.е. комиссары) оказываются особенно зависимыми от нормативных коммуникаций и открытыми для вызовов со стороны своей. После того, как Комиссия ЕС публикует законодательное предложение, формальное право принятия решений по конкретной политике принадлежит двум со-законодателям ЕС (Совету и парламенту). Наряду с так называемыми совещаниями по триалогу и другими официальными механизмами, использование коммуникаций через новостные каналы является важным способом, с помощью которого Комиссия ЕС все еще может участвовать в политическом процессе. Средства массовой информации предоставляют Комиссии ЕС возможность публично продвигать и сигнализировать о своих политических предпочтениях, а также защищать и объяснять свои доводы. В этих выступлениях в средствах массовой информации Комиссия ЕС почти исключительно представлена своими комиссарами (по одному от каждого государства-члена ЕС). Возвращаясь к вопросу о методах и инструментах стратегических коммуникаций, используемых ЕС, в целом можно отметить, что для достижения целей Коммуникационной стратегии 2021-2027, для последовательного, четкого и оперативного донесения сообщений до целевой аудитории и расширения диапазона влияния будут предприняты согласованные усилия с участие международных, национальных, местных учреждений, гражданского общества, университетов, предприятий, средств массовой информации и политических деятелей, которые были определены в качестве заинтересованных сторон и представляющих все слои общества. Соответственно, отношения с назначенными заинтересованными сторонами были классифицированы таким образом, чтобы использовать новые инструменты коммуникации, которые позволяют осуществлять взаимное взаимодействие, придать Стратегии живой и развивающийся характер и систематизировать реализацию. Такой системный подход будет способствовать достижению поставленных целей, а также лучшему охвату целевой аудитории. В рамках Коммуникационной стратегии ЕС будет повышена эффективность существующих методов, будут разработаны новые механизмы и реализованы новые действия. Эти усилия будут поддерживаться путем усиления традиционных методов коммуникации с адекватным использованием социальных сетей и цифровых технологий, поскольку это самые быстрые средства доставки информации целевой аудитории. Профессиональные компании по связям с общественностью могут быть привлечены к реализации Стратегии для повысить эффективность, а также донести соответствующие сообщения до целевых аудиторий с помощью надлежащего дискурса и средств, когда это необходимо. Финансовые и людские ресурсы всех участвующих заинтересованных сторон будут полностью задействованы при реализации Коммуникационной стратегии ЕС. Финансовая поддержка, предоставленная Европейским союзом в процессе присоединения, также будет эффективно использована. Программа Erasmus+ также станет важным инструментом в коммуникационной деятельности, поскольку она играет существенную роль в установлении каналов диалога между гражданами соседних стран и ЕС. Аналогичным образом, такие программы ЕС, как Horizon 2020, Creative Europe, COSME и Employment and Social Innovation (EaSI), будут эффективно использоваться для поддержки коммуникации. Кроме того, программа будет сосредоточена на таких отраслевых проектах, как музыка, архитектура и т.д., а также схеме мобильности i-Portunus. Указано, что программа должна быть в большей степени согласована с Европейской повесткой дня в области культуры и другими основными направлениями политики ЕС. Большое внимание будет уделено влиянию COVID-19 на культурный и творческий секторы, что необходимо учитывать в рамках любой будущей коммуникационной кампании. Примечательно также, как Стратегия даже дает небольшие рекомендации по тому, как использовать определённый дискурс и коммуникацию, что лучше говорить и как, а чего лучше в своих выступлениях избегать. Некоторых из таких рекомендаций представлены ниже: 1) Рассказывание историй: творческий подход должен выражать влияние креативности, прославлять весь сектор и его способность к сотрудничеству. Нельзя недооценивать роль культурного и креативного секторов и их влияние на европейские общества. 2) Подход должен быть вдохновляющим, наделяющим полномочиями и не должен быть институциональным и/или слишком техническим. 3) Мысли и идеи должны отражать разнообразие культурного и творческого секторов. Сообщения, инструменты и каналы должны быть к аудитории и контексту. Ключевые элементы идентификации всегда должны присутствовать, и следует избегать подхода к контенту по принципу «один размер подходит всем». 4) Уделять большое внимание людям и их опыту (это могут быть как отдельные лица, так и организации), они должны всегда занимать центральное место в любой сфере. Политика — это средство, способствующее творческому опыту, а не центральный момент в общении. 5) Должен чувствоваться призыв к действию: прямые эмоциональные («раздвиньте границы») или рациональные («применяйте сейчас»), призывы к действию всегда должны быть легко заметны. Следует избегать множественные или сложные сообщения без четкого указания того, где люди могут узнать больше об определенной теме. 6) Поощряется использование разнообразных визуальных эффектов. Если возможно, рекомендуется использовать реальные примеры определенных ситуаций. Избегать стоит образов, вызывающих дежавю, слишком статичных или обычных. 7) Важно убедиться, что информация, преподносимая в массы, соответствует местной культуре и реалиям. Касательно же вопроса борьбы с иностранной дезинформацией, информационными манипуляциями и вмешательством Отдел стратегических коммуникаций EEAS и его целевые группы разрабатывает и внедряет целевые подходы к общению и взаимодействию с аудиторией в приоритетных географических регионах, в основном по соседству с ЕС. Эти усилия по стратегическим коммуникациям поддерживают реализацию политики ЕС и стратегические интересы ЕС в этих регионах. Для этой активной стратегической коммуникационной работы команда сочетает уникальный региональный и языковой опыт с разработкой политики, коммуникационными действиями и анализом данных, чтобы голос ЕС был услышан и предоставлялась фактическая информация о политике ЕС. Основанный на кампаниях подход к коммуникациям идет рука об руку со стратегическими обязательствами, поддержкой независимых СМИ и организованного гражданского общества, а также тренингами для делегаций ЕС и общественных коммуникаторов. На протяжении всей пандемии подразделение EEAS Stratcom публиковало публичные отчеты о дезинформации COVID-19, манипулировании информацией и вмешательстве, охватывающие деятельность России, Китая и других соответствующих иностранных субъектов. Это часть мандата EEAS по повышению осведомленности общественности о такой деятельности. В своей работе Отдел тесно сотрудничает с другими институтами ЕС, государствами-членами и международными партнерами, такими как G7 и НАТО, а также с организациями гражданского общества, исследователями, журналистами, средствами массовой информации и частным сектором. Очевидно, что всю вышесказанную работу выполняют несколько специализированных команд. Например, Отдел стратегических коммуникаций EEAS состоит из таких команд, как: 1) Группа по политике, стратегиям и глобальным приоритетным вопросам (PSG). Команда работает над проблемами и темами, которые охватывают различные регионы и действующих лиц, тесно сотрудничая с тремя целевыми группами и группой анализа информации. В частности, она занимается разработкой политики и стратегий, таких как реализация Европейского плана действий в области демократии. Команда координирует сотрудничество с ЕС и международными партнерами. Она отвечает за управление системой быстрого оповещения ЕС (RAS), которая объединяет институты ЕС и государства-члены ЕС для сотрудничества в борьбе с этой угрозой. Кроме того, ключевым элементом подхода EEAS Stratcom является тесное сотрудничество с международными партнерами, в первую очередь с НАТО и Механизмом быстрого реагирования G7 (RRM), а также на двусторонней основе со странами-единомышленниками и международными сетями. Когда речь заходит о новых иностранных акторах, занимающихся дезинформацией, информационными манипуляциями и вмешательством, «ЕС-Китай: стратегический взгляд» определяет деятельность Китая в этом отношении как вызов, который необходимо решить. Работа EEAS Stratcom в Китае направлена на повышение ситуационной осведомленности и понимания методов дезинформации, манипулирования информацией и вмешательства Китая за пределами его границ. Это подкрепляется регулярными обменами с гражданским обществом и партнерами-единомышленниками и способствует разработке мер реагирования на манипулятивные действия Китая, начиная от разработки политики и заканчивая разоблачением и повышением осведомленности. Команда также работает над укреплением общей политики ЕС в области безопасности и обороны, предоставляя целенаправленную поддержку и тренинги миссиям ОПБО и делегациям ЕС за пределами стран-соседей ЕС и Западных Балкан, особенно на Африканском континенте. Эти организации часто подвергаются иностранной дезинформации, информационным манипуляциям и вмешательству, что также представляет физическую угрозу безопасности инфраструктуры CSDP ЕС, его политики и репутации. Инвестируя как в повышение ситуационной осведомленности, так и в оперативную устойчивость, EEAS Stratcom оказывает поддержку миссиям CSDP и делегациям ЕС в преодолении угрозы. 2) Команда по анализу информации, открытым исходным кодом и стратегии данных. Эта группа выявляет, анализирует и оценивает иностранную дезинформацию, манипулирование информацией и вмешательство и предоставляет основанные на фактических данных рекомендации по сокращению их масштабов. Это также дополнительно калибрует методологический подход и возможности EEAS, опираясь на передовой опыт и обмены с заинтересованными сторонами. Таким образом, он обеспечивает глубокое понимание ландшафта угроз и их уровня, включая постоянно меняющуюся тактику, методы и процедуры, используемые иностранными субъектами. С этой целью он сотрудничает с широким кругом партнеров, способствуя общему методологическому пониманию и подходу среди государств - членов ЕС и взаимодействуя с гражданским обществом, частным сектором и международными партнерами. Кроме прочего, выделяются три географические целевые группы Отдела: 1. Восточная целевая группа (The East Stratcom Task Force) С 2015 года ESTF управляет EUvsDisinfo кампания по мониторингу, анализу и реагированию на «прокремлевскую дезинформацию», информационные манипуляции и вмешательство. Флагманской инициативой кампании является база данных о случаях «прокремлевской дезинформации», которая регулярно обновляется и опровергается. Целевая группа East Stratcom (ESTF) повышает осведомленность о «прокремлевской дезинформации», информационных манипуляциях и вмешательстве, разоблачая атаки на ЕС, его государства-члены и восточных соседей ЕС. Она сочетает прямые меры реагирования, такие как разоблачение и повышение осведомленности, с активной коммуникацией и продвижением политики Европейского союза в отношении Восточного соседства. Это делается с помощью многолетних комплексных коммуникационных кампаний, таких как «Двигаемся вперед вместе» (Украина), «Сильнее вместе» (Молдова) или «ЕС для Грузии». В тесном сотрудничестве с Европейской комиссией и делегациями ЕС ESTF работает над обеспечением согласованности коммуникаций и устойчивости к дезинформации, в том числе, где это уместно, посредством партнерства с правительственными отделами стратегических коммуникаций и их поддержки. ESTF также уделяет повышенное внимание укреплению общей медиасреды в Восточном соседстве и вносит свой вклад в предоставление надлежащей и соразмерной потребностям поддержки независимым СМИ в регионе. 2. Целевая группа по Западным Балканам (Western Balkans Task Force) С 2019 года Целевая группа по Западным Балканам проводит свою ежегодную флагманскую кампанию «Европейцы меняют ситуацию». Кампания, ориентированная как на аудиторию ЕС, так и на Западные Балканы, направлена на усиление идеи вовлеченности и содействие дружественному и фактическому восприятию региона в ЕС. На данный момент «Европейцы, меняющие мир к лучшему» охватили более 12 миллионов человек. Целевая группа по Западным Балканам (WBTF) занимается полным спектром стратегических коммуникационных мероприятий, которые поддерживают реализацию и понимание политики ЕС в регионе. Они принимают форму публичных кампаний и стратегических взаимодействий с партнерами и заинтересованными сторонами. Практикуя общественную и культурную дипломатию, WBTF стремится выйти за рамки традиционных информационных каналов и воплощает свои действия в эффективные и разнообразные коммуникационные продукты, адаптированные к местному контексту и языкам. Целевая группа по Западным Балканам занимается мониторингом, анализом и оценкой информационной среды, включая дезинформацию, манипулирование информацией и вмешательство в регионе. Это также усиливает поддержку представителей гражданского общества, включая независимые средства массовой информации и медийные организации, а также организации по проверке фактов. Он активно взаимодействует с ними в рамках специальной стратегии, направленной на создание плюралистической информационной среды и содействие повышению медиа грамотности в регионе. 3. Оперативная группа «Юг» (The Task Force South) С помощью целенаправленной кампании и видео Целевая группа «Юг» создала прямой и громкий ответ на дезинформацию и информационные манипуляции сирийского режима и его союзников против санкций ЕС в Сирии. Видео вызвало онлайн-дебаты и позволило создать цифровую коалицию, которая изменила восприятие политики ЕС в регионе, основанной на ложных заявлениях, но также облегчила работу местных мультипликаторов, занимающихся противодействием такой деятельности, занимающей пространство, оставленное для субъектов дезинформации. Целевая группа «Юг» (TFS) продвигает политические действия ЕС в регионе Ближнего Востока и Северной Африки посредством стратегических коммуникаций. Это достигается путем разработки активных коммуникационных стратегий и кампаний в тесном партнерстве с делегациями ЕС. TFS также помогает создавать более здоровую информационную среду в регионе, облегчая поддержку независимым средствам массовой информации, а также способствуя устойчивости гражданского общества к дезинформации, информационным манипуляциям и вмешательству. В частности, TFS разрабатывает и реализует индивидуальные системные и тактические меры реагирования, особенно в Ливии и Сирии, используя все средства, доступные в наборе инструментов Stratcom. Команда также запустила пилотный аккаунт @EUinArabic в социальных сетях и поддерживает регионального сотрудника по СМИ, чтобы расширить охват активных коммуникаций ЕС на арабском языке.
master_43152.json
4.1
3.1 Роль стратегических коммуникаций ЕС в его отношениях с Российской Федерацией при присоединении Крыма
В феврале-марте 2014 года по результатам народного референдума Республика Крым и город Севастополь были присоединены к Российской Федерации. Это событие было остро воспринято практически всем международным сообществом, в частности, на это резко отреагировали государства-члены ЕС и США. Произошло стремительное ухудшение российско-украинских отношений при осложнении позиций РФ на международном уровне, последовали многочисленные санкции западных стран, а также ответные меры России. Рассмотрим, как данная ситуация позиционировалась в России и что о ней говорил Европейский союз. В первую очередь обратимся к самому Договору о принятии Республики Крым в состав Российской Федерации – начинается он со слов: «Российская Федерация и Республика Крым, основываясь на исторической общности своих народов и учитывая сложившиеся между ними связи, признавая и подтверждая принцип равноправия и самоопределения народов, закрепленный в Уставе Организации Объеденных Наций, в соответствии с которым все народы имеют неотъемлемое право свободно и без вмешательства извне определять свой политический статус, осуществлять свое экономическое, социальное и культурное развитие, а каждое государство обязано уважать это право…». Таким образом, уже тут мы видим, как Россия твердо и четко заявляет о свой позиции – присоединение было законным и правомерным, такое право прописано в Уставе ООН, поэтому данное событие не может считаться «аннексией», «применением силы», «захватом» и «агрессией», о которых позже будет говорить Запад. Россия чтит законы международного права и следует им. Граждане Республики Крым и города Севастополя изъявили свое личное право вступить в состав Российской Федерации, договор был заключен на взаимном желании и согласии обеих сторон. Дальше Россия начинает продвигать эту позицию в массы, а также будет отстаивать ее на международной арене, не пытаясь что-либо доказать, но показав, что решение принято окончательно и бесповоротно, и, главное, законно. Российские СМИ окажут огромное влияние на закрепление этой мысли в головах людей. Начинают появляться заголовки статей даже не о «присоединении», а о «воссоединении» Крыма с Россией, и это слово используется не просто так – оно закладывает мысль о том, что Крым исторически принадлежит России, и сейчас, наконец-то, он вернулся на Родину, «наши» люди вернулись домой, наступила гармония и справедливость, «все встало на свои места» и «жизнь вернулась на круги своя». Также часто используются такие выражения как «исконно русская земля» и «родная гавань», которые лишь усиливают эффект того, что Крым – это часть России согласно вековой истории. Владимир Владимирович Путин, президент Российской Федерации, главным образом повлиял на закрепление этих идей. Он называл нахождение Крыма за границами России «вопиющей исторической несправедливостью». «Все эти годы и граждане, и многие общественные деятели неоднократно поднимали эту тему: говорили, что Крым – это исконно русская земля, а Севастополь - русский город. Да, все это мы хорошо понимали, чувствовали и сердцем, и душой, но надо было исходить из сложившихся реалий, и уже на новой базе строить добрососедские отношения с независимой Украиной», –сказал он. По словам главы государства, русскоязычное население Украины устало от попыток его «принудительной ассимиляции». «Раз за разом предпринимались попытки лишить русских исторической памяти, а подчас и родного языка, сделать объектом принудительной ассимиляции», – заявил Путин. Он подчеркнул, что Россия будет всегда защищать интересы русскоязычных граждан: «На Украине живут и будут жить миллионы русских людей, русскоязычных граждан, и Россия всегда будет защищать их интересы политическими, дипломатическими, правовыми средствами». При этом Путин отмечал, что Россия не желает развала Украины: «Я хочу, чтобы вы меня услышали, дорогие друзья. Не верьте тем, кто пугает вас Россией, кричит о том, что за Крымом последуют другие регионы. Мы не хотим раздела Украины. Нам этого не нужно», – заявлял он. Никакой агрессии или интервенции в Крыму не было, заключил президент: «Нам говорят о какой-то российской интервенции в Крыму, агрессии. Странно это слышать. Что-то не припомню из истории ни одного случая, чтобы интервенция проходила без одного единственного выстрела и без человеческих жертв», – сказал он. Путин также поблагодарил украинских военнослужащих, «которые не пошли на кровопролитие и не запятнали себя кровью». Путин назвал «удивительным цинизмом» заявления ЕС и США о том, что Россия нарушает нормы международного права. По его словам, ситуация в Крыму абсолютно аналогична признанию западными державами независимости Косово. Он процитировал решение Международного суда ООН по этому поводу: «Никакого общего запрета на одностороннее провозглашение независимости не вытекает из практики Совета Безопасности. Общее международное право не содержит какого-либо применимого запрета на провозглашение независимости». Закончил он свое выступление словами о том, что «Крым – это наше общее достояние и важнейший фактор стабильности в регионе. И эта стратегическая территория должна находиться под сильным, устойчивым суверенитетом, который по факту может быть только российским», и поставил таким образом окончательную точку в этом вопросе. Очевидно, что глава государства – это первая инстанция выражения и оглашения официальной позиции страны по тому или иному вопросу. Иными словами, то, что говорит президент – это то, что будет говорить страна в международном сообществе, поэтому было важно показать, что В. Путин считает присоединение Крыма законным, согласованным, свободным и мирным событием. Так, Россия стремилась показать, что присоединение Крыма было необходимым и полностью оправданным, этого хотели сами жители Республики. Тем не менее, все понимали, что ухудшение имиджа России было неизбежно, поскольку многие другие государства мира не приняли это и назвали «аннексией». В результате этих событий возникло особенное сильное напряжение в международных отношениях, которое имело негативные последствия не только в экономической сфере, но и отрицательно сказалось на образе России. Хотя надо сказать, что имидж не приобрел новых качеств, произошла лишь актуализация негативных стереотипов и исторических представлений о России. Позже в России прошли Зимние Олимпийские игры 2014 в Сочи, Летняя Универсиада 2013 в Казани и Чемпионат мира по футболу 2018 в Москве. Такие мероприятия обычно призваны продвинуть бренд страны и показать ее с лучших сторон, однако должного положительного эффекта на имидж России не произошло, поскольку события сопровождались постоянными скандалами и неприятными подробностями либо же «заглушались» негативными – присоединением Крыма, главным образом. Для того, чтобы понять, как именно формировался негативный имидж России в эти годы, следует обратить внимание на то, как Европейский союз использовал инструмент стратегических коммуникаций, что он говорил по этому поводу, и как все это в результате проявлялось в мире международных отношений (влияние оказывали и другие государства, однако в рамках этой работы мы рассматриваем только данную организацию). Рассматривая данный конфликт со стороны Европейского союза, главным и основным словом, которое будет использовано в 90% всех публикаций за все время является слово «аннексия». Слово так же выбрано не случайно – оно очень звучное, выделяющееся и сильно заметное, привлекающее к себе внимание, к тому же легко запоминающееся. Любой человек, услышавший его однажды, запомнит его надолго, а распространение и закрепления этой мысли и было одной из задач Европейского союза по построению негативного образа России оправдания своих действий. Возвращаясь к правовой части конфликта, необходимо сказать, что, если Россия ссылалась на один из основополагающих принципов Устава ООН – право наций на самоопределение, то ЕС, в свою очередь, обращается к другому равносильному по юридической силе принципу – принципу территориальной целостности государства. Эта ситуация наглядно показывает нам на существующие пробелы в международном праве и, в частности, на единовременное существование противоречащих друг другу принципов международного права, закрепленных в Уставе ООН. Уже в 2014 году появляются научные статьи и заголовки новостей о «реальных целях России» в Крыму, в которых европейские исследователи и СМИ пишут о том, что Москва хотела усилить свое влияние на правительство Украины, а также дестабилизировать ситуацию в регионах. Подобные высказывания помогают ЕС объяснить, почему они называют действия России «агрессией» и «аннексией». К тому же, используя формулировки по типу «настоящие цели России в Крыму», «хитрый и продуманный план Москвы», «фейковый референдум» СМИ ЕС порождают мысль о том, что мы раскрываем «чудовищный план злодея», который был тщательно продуман и призван запутать наши умы, однако ЕС оказался «умнее» и сумел не только разгадать все «тайны злодея», но и объяснить их простому народу. Народ, в свою очередь, думающий, что его хотели обмануть, бессознательно принимает точку зрения того, кто «этот обман раскрыл» и продолжает «раскрывать» его другим. Так, мысль распространяется среди масс и формируется негативное представление о России (в данном случае), начинают все больше осуждаться любые ее действия, при том не замечается активность других государств, поскольку «основной злодей» всем уже известен. Это типичный пример того, как работают стратегические коммуникации ЕС, какие они преследуют цели и каким образом они их добиваются. Другой инструмент ЕС в этом кейсе – противопоставление «слабой, беззащитной и хрупкой» Украины и «огромной, опасной и властной» России. Делается это с целью усиления «опасности» России, ее «империализма» и «желании захватить все вокруг» из-за своего «властного» характера. Здесь ЕС играет на жалости и сочувствии – показывает Украину миролюбивой страной, которая не имела никаких целей вступления в конфликт с Россией, страной, которая хотела развиваться по европейскому пути, улучшать уровень жизни и процветать. Используются формулировки по типу «самый уязвимый регион», «Крым – ахиллесова пята Украины», поскольку, как указывают исследователи ЕС, Россия на протяжении долгого времени сеяла и развивала на острове сепаратистские настроения. В то же время на официальных сайтах ЕС появляются статьи, а также официальные документы, напоминающие о том, что организация вводит все новые и новые санкции против Российской Федерации, что она осуждает ее действия, что она призывает Россию прекратить немедленно «противозаконные операции». Ко всему прочему, в своих статьях на официальных сайтах ЕС использует еще один инструмент по привлечению внимания и закрепления основных пунктов статей в голове читателей – они выделяют такие слова и выражения в тексте, как, например, «возобновление санкций», «расширение санкций», «осуждает действия России», «права человека», «аннексия», «серьезное нарушение международного права», «незаконные действия», «ЕС настаивает на соблюдении прав человека», «ЕС призывает к диалогу», «территориальная целостность государства», «суверенитет», что позволяет отложить основные пункты позиции ЕС в данном вопросе. Помимо прочего, Европейские институты не только высказывались о данной проблеме, осуждая и порицая ее, но и принимали конкретные шаги по противостоянию России в информационном пространстве. Так, Европейский парламент принял резолюцию о противодействии российской пропаганде, в преамбуле которой открыто об этом пишется. Также, именно тогда был создан East StratCom, который ранее уже упоминался во второй главе данной работы. Именно с этого момента позиция ЕС была закреплена официально и не подлежала даже минимальным изменениям, такой же она остается и сегодня: «18 марта 2014 года Российская Федерация незаконно аннексировала Автономную Республику Крым и город Севастополь». Европейские исследователи считают, что операция по присоединению Крыма – это отличный пример современной гибридной операции, проводимой государством. Отмечается, что раньше такое было характерно только для негосударственных организаций. В операциях такого типа обычно используются военные и невоенные методы, а некоторые действия могут быть скрыты. Так, согласно европейским исследованиям, Россия применяла кампании по дезинформации, экономическое давление, скрытые военные действия, чтобы в итоге устроить хаос и нестабильность в Киеве и в отношениях Украины с Западом, а также сформировала образ фашистского государства и убеждение в угнетении части украинского населения. И это еще один пункт, по которому России выдвигались обвинения как на официальных сайтах ЕС, так и на сайтах европейских СМИ и в научных публикациях. Таким образом, мы видим, что европейские публикации были направлены на дискредитации российских информационных источников. Каждая из сторон стремилась оправдать свою политику через осуждение чужой. Также, ЕС обвинял Россию и в том, что она в рамках информационного воздействия использовала фабрикацию фейковых новостей, онлайн-троллинг и помехи на радиочастотах, хотя по факту сам занимался и продолжает заниматься тем же самым, продвигая свои интересы в информационном пространстве. Основные идеи, которые ЕС продвигал в информационном обществе в те годы, можно объединить в несколько основных пунктов: Украина этнически намного ближе к Европе, чем Россия; Евроинтеграция была жизненна необходима Украине; Таможенный союз – это возврат в советское прошлое, что не нужно Украине; Россия – оккупант и угнетатель. Так, сформировался определённый дискурс, который заложил основу для постепенного изменения отношений России и Европейского союза уже в новом русле. Несомненно, предпосылки для некой отстранённости сторон друг от друга были и раньше, однако тот вид отношений, который мы наблюдаем сейчас, начал формироваться в год присоединения Крыма к России. И происходило это в значительной мере из-за того, какую информацию и какой дискурс продвигали ЕС, используя различные инструменты стратегических коммуникаций, будь то введение санкций и формирование определенных структур борьбы с дезинформацией или просто очередное высказывание политиков и официальных лиц. Институт политического взаимодействия начал приобретать новые черты, которые, со временем становились заметны все ярче и четче. Именно в те годы, Европейским союзом был сформулирован дискурс о том, что Россия – «агрессор», «страна-захватчик», «оккупант». Для ЕС, несомненно, всегда было важно иметь сильное влияние в регионе и часто их интересы сталкивалась с российскими, что выливалось в противостояние. Действия России стали отличным поводом в ЕС для подтверждения статуса государств, борющихся за права и свободы человека по всему миру. Ситуация с Крымом предоставила возможность ЕС, за счёт обвинения России, построить позитивный имидж организации и попытаться увеличить свое влияние. Очевидно, если все вокруг будут говорить о том, что Россия – враг, это будет причинять ей определенные сложности, будут возникать проблемы, что в итоге ослабит страну и очернит ее репутацию. При таком раскладе ЕС будет гораздо проще продвигать свои ценности и свой контроль. Негатив, который активно распространялся, накладывал определенные ярлыки как на страну в целом, так и на ее жителей. Информация обозлила людей, настроила их друг против друга, что повлекло за собой закрытие многих русских организаций в Европе, запреты русского языка в странах Европы, несмотря на большое количество проживающего там русскоязычного населения, резкий отказ украинцев говорить на русском языке (даже если до этого они говорили на нем всю жизнь), обрывание контрактов с российскими компаниями и многие другие действия, которые происходили как среди гражданского населения, так и на уровне государства, накладывали свой отпечаток на ситуацию. Страны все больше и больше отдалялись друг от друга. Изначально информация подавалась очень умело, небольшими блоками и частями, выглядела аргументированной и логичной, что способствовало ее быстрому распространению среди населения, однако со временем она становилась больше похожей на провокацию – распространялись любые доводы, догадки, «удобные» цитаты. Со временем любое действие России стало восприниматься достаточно резко негативно и осуждающее, поскольку база о том, что «Россия – это плохо» уже достаточно плотно отложилась в головах людей. Теперь каждый второй человек, проживающий в странах ЕС, даже не разобравшись в ситуации, будет говорить о том, что Россия – агрессор. А при таком раскладе государству очень удобно продвигать свои ценности, показывать, что ЕС – «другой», он «правильный» и с ним надо «дружить». Так, определенный дискурс, сформулированный ЕС, начал менять институт политического взаимодействия государств, постепенно отдаляя их друг от друга. Таким образом, начиная с 2014 года, когда Республика Крым и город Севастополь были присоединены к Российской Федерации, Европейский союз активно использует различные инструменты стратегических коммуникаций для достижения целей организации. Так, Европейский союз не признал вступление Крыма в состав Российской Федерации законным, осудил действия России и обвинил ее в аннексии Крыма, а позже ввел многочисленные санкции в различных областях сотрудничества. Также, Европейский союз продвигал идеи о том, что Россия – агрессор и страна, с которой необходимо бороться и которую нужно опасаться, формируя тем самым ее негативный образ и пагубно влияя на ее имидж. Параллельно этому, шло формирование позитивного образа самого ЕС, происходило это благодаря обелению своих действий за счет обвинения действий России и навешивания негативных ярлыков на нее, что можно назвать пропагандистским приемом, который зачастую занимает центральное место в структуре стратегических коммуникаций. Помимо прочего, продвижение собственных идей и достижении личных целей ЕС осуществлялось путем использования риторики в части борьбы с дезинформацией. В научно-аналитических материалах, на официальных сайтах, в СМИ, в заявлениях официальных лиц Россия представала информационным агрессором, которому «верить нельзя», европейские же источники информации изображались единственно верными и правдивыми. Коммуникации выстраивались в духе тезис-опровержение и основывались на российской дезинформации. Риторика была построена на обвинении в агрессивной информационной политике. Тщательно продуманный дискурс, продвигающийся тогда Европейским союзом, внес свои корректировки в институт политического взаимодействия России и ЕС, отстранив их друг от друга и настроив как государства, так и их жителей друг против друга. Отношения ЕС и России как в политической, так и в экономической сферах, таким образом, стали резко ухудшаться.
master_43152.json
4.2
3.2 Роль стратегических коммуникаций ЕС в его отношениях с Российской Федерацией во время пандемии коронавируса
Эпидемия коронавируса, начавшаяся в конце 2019 года в Китае и позже распространившаяся практически по всему миру, став пандемией и угрозой для граждан государств в разных точках планеты, по-настоящему изменила не только обыденную жизнь людей, но и международные отношения и мировую политику. Двусторонние и многосторонние отношения государств изменили свой вектор, где-то улучшая и развивая сотрудничество, а где-то, напротив, сводя взаимодействие к минимуму. Так, изменения претерпели и отношения Европейского союза и Российской Федерации. Отметим сразу, что отношения России и ЕС в 2020 году (а это пик пандемии) уже были достаточно напряжёнными, с большим количеством проблем и недопониманий, к тому же в силе оставались и взаимные санкции, введенные государствами в 2014 году после присоединения Крыма к России. Несомненно, пандемия оказалась испытанием для всех и каждое государство пыталось справиться с ней по-своему, проходя через панику, страх и риски. Однако спустя некоторое время пандемия стала не только поводом для начала или прекращения сотрудничества государств, она дистанцировала и даже полностью сепарировала государства друг от друга на определенное время, что не могло не отразиться на современном мире, одной из характерных черт которого является глобализация. Более того, позже пандемия коронавируса превратила взаимодействие и помощь государств друг другу в гуманитарной области в настоящую гонку по изготовлению и поставке чудодейственных вакцин, количеству излечившихся и некоторым другим факторам. Пандемия коронавируса стала общей проблемой и общим испытанием для всего мира, она навсегда изменила жизнь людей и оставила свой след практически во всех областях жизнедеятельности и, как уже было отмечено, повлияла определенным образом как на мировую политику, так и на отношения определенных государств. Рассмотрим, каким образом пандемия изменила и без того нелегкие на тот момент отношения России и Европейского союза и, что самое интересное, какую роль сыграли в этом стратегические коммуникации. Обозначим, что и Россия, и Европейский союз были в числе тех, кто пострадал от коронавирусной инфекции в достаточно тяжелой степени. Весной 2020 года глобальный очаг пандемии был расположен как раз-таки в Европе, а Россия, к тому же, должна была справляться еще и с неожиданным и довольно резким обвалом цен на нефть, поэтому обеим сторонам было по-разному непросто. В целом, как утверждают российские исследователи, пандемия, конечно, не привела к полной перезагрузке российско-европейских отношений, что вполне очевидно, поскольку не было ни какого-либо прорыва, ни даже значимых подвижек в отношении выполнения Минских договорённостей. Тем не менее, было несколько определённых моментов, которые давали надежду на снижение напряженности. Одним из таких случаев можно считать итальянский кейс: в конце марта 2020 года в Италию прибыли 15 самолетов ВКС РФ с военными вирусологами и специалистами Министерства обороны в области эпидемиологии. Они оказали огромную помощь Италии тогда, когда она практически погибала и была забыта своими европейскими коллегами. Премьер Италии Джузеппе Конте благодарил президента России Владимира Путина за помощь, а глава МИД Италии Луиджи Ди Майо лично приезжал на авиабазу Пратика ди Маре для встречи российских самолетов и выражал благодарность России. Тогда Итальянское правительство открыто заявляло о том, что помощь от России действительно была запрошена, необходима и получена. Итальянское телевидение активно распространяло эту информацию: «Франция предоставила нам 2 миллиона масок, Германия прислала нам несколько десятков аппаратов искусственной вентиляции легких. (Премьер-министр Джузеппе) Конте запросил и получил несколько самолетов из России, которые доставили 180 врачей, медсестер, аппараты искусственной вентиляции легких и маски», – заявил тогда правительственный комиссар Италии по чрезвычайным ситуациям, связанным с коронавирусом, Доменико Аркури. Дипломаты ЕС старались держать нейтралитет в этой ситуации и высказываться о ней коротко и безэмоционально, в основном, утверждая, что «итальянцы обратились с общей просьбой о помощи, и русские отправляли военных врачей и военную технику военными самолетами по собственной инициативе». И такая позиция европейских политиков и официальных представителей организации более чем ясна, поскольку российская помощь в итоге оказалась действительно эффективной и масштабной. Россия протянула руку помощи «тонущей» Италии, что, казалось бы, должны были сделать, в первую очередь, как раз-таки ее европейские партнеры, однако помощи в таком масштабе со стороны союза на тот момент не было. Европейский союз понимал, что эта помощь в какой-то степени облегчила их положение, но в то же время поставила в неудобную позицию, обнажив болезненные точки внутри союза. Собственно, поэтому в тот момент было принято решение принять позицию нейтралитета – не благодарить открыто за помощь, но и на некоторое время ослабить обвинения и негатив в сторону России. Тем временем, новостные агентства активно распространяли информацию о том, как «благодарные итальянцы приготовили российским врачам борщ», что в очередной раз лишь стало еще одной причиной раздора – пока одни восхищались поступком итальянцев, другие спорили о том, к культуре какого народа принадлежит это блюдо. Так или иначе, в момент поддержки Россией Италии в борьбе с пандемией коронавируса, ЕС не оказывал на Россию сильного давления и гнета как в сети, так и через выступления политиков. Однако, спустя время, появились статьи о «разоблачении хитрого плана России по послаблению санкций», активно стала распространяться информация о том, что помощь была оказана якобы только для того, чтобы Италия и, впоследствии, другие государства ЕС ослабили санкции или отменили их вовсе. Здесь стратегические коммуникации ЕС сработали достаточно хорошо, поскольку ЕС необходимо было как-то реабилитироваться после «обвинений в неоказании помощи Италии», и вариант с «разоблачением» истинных целей России и изображением ее в очередной раз хитрым и опасным государством казался, и действительно был, отличным способом по достижению первоначальной цели по обелению репутации. Это можно было легко сделать при помощи инструментов стратегических коммуникаций, именно поэтому и стали появляться всевозможные статьи по «разоблачению», все чаще публиковались различные высказывания европейских политиков, в которых они рассуждали «о желании России ослабить санкции», позже же и вовсе развернулась очередная кампания по противодействию дезинформации. В частности, верховный представитель ЕС по иностранным делам и политике безопасности Ж. Боррель заявил о том, что Москва, равно как и Пекин, используют пандемию коронавируса для расширения своего влияния. Так, при помощи активного использования стратегических коммуникаций, помощь России в Европе была достаточно быстро видоизменена, после чего и вовсе забыта. В целом можно утверждать, что в этом случае ЕС сработал на высоком уровне – ему удалось восстановить репутацию и в очередной раз лишь подчеркнуть «опасность» России. Этот пример наглядно показывает нам, насколько хорошо и детально проработана система стратегических коммуникаций в ЕС, а также насколько сильно она развита и эффективна, поскольку способна даже невыгодную для союза ситуацию «вывернуть» в максимально выигрышную. Помимо определенных ситуаций, фоном распространялась и более общая информация о том, что российские вакцины неэффективны, малоисследованы и могут быть даже опасны. «Прошлым летом российские ученые внедрили в стране вакцину против COVID-19, опередив западных производителей вакцин на финишной прямой. Но скудные данные, невыполненные обещания и коррупция привели к тому, что вакцина утратила свой блеск» – такие формулировки, например, можно найти в статье Грейса Кира и Пола Стронски, исследователей взаимоотношений России с соседними странами. В целом, это отражает стратегию ЕС в данном вопросе – в тот момент было важно показать, что вакцины остальных стран, и в первую очередь, России, не сравнятся с теми, что изготовляются в Европейском союзе. Несмотря на скептическое отношение ЕС к российской вакцине, союз все же испытывал острый дефицит западных вакцин, что привело к тому, что некоторые страны ЕС, в частности Венгрия и Словакия, все же допустили «Спутник V» к применению. В сентябре 2021 года в Венгрии началось строительство завода по производству российской антиковидной вакцины, а в ноябре 2021 года Россия и Венгрия договорились о взаимном признании паспортов Сovid. Пример Венгрии стал неопровержимым доказательством возможности нового формата двустороннего взаимодействия в условиях взаимного сдерживания России и ЕС. Немаловажно подметить, что оба случая привели к конфликтам и осуждению политиков Венгрии и Словакии как со стороны европейских граждан, так и со стороны других государств-участников ЕС, что говорит нам о том, какое сильное влияние уже тогда оказывал распространявшийся внутри союза дискурс о том, что использование российских вакцин – это ненадежно, опасно и в целом невозможно, поскольку Россия – это враждебное государство. Отметим, что позже такие страны, как Франция, Чехия, Италия и Германия все же стали говорить о том, что признание российской вакцины и ее дальнейшее использование внутри ЕС возможно, однако компромисс так и не был принят, поскольку данный жест расценивался в ЕС как «демонстрация благосклонности» Москве, а такую роскошь ЕС себе позволить не мог. Очевидно, что медицинские вопросы быстро приобрели политический характер и, соответственно, именно политизированный подход в отношении производителей вакцины, который сами европейские чиновники упорно отрицали, существовал и действовал достаточно активно и прочно. Об этом свидетельствуют неоднократные заявления европейских политиков об использовании быстро вошедшего в общественный и академический дискурс конструкта «вакцинной дипломатии», целью которой было продвижение российских геополитических интересов. Например, министр иностранных дел Франции прямо заявлял о российской вакцине как о «пропагандистском инструменте». Несмотря на успешное использование инструментов стратегических коммуникаций ЕС, надо признать, что это все же не привело ни к улучшению отношений между Россией и ЕС, ни к закреплению исключительного позитивного имиджа ЕС во время пандемии коронавируса. Об этом пишет и А.В. Кортунов, описывания их отношения в данный период «балансом слабостей». По его мнению, в качестве «слабого звена» для России выступает стагнация российской экономики, а для ЕС – упадок старых партийно-политических систем в ведущих странах Европы и их неспособность обеспечить политическое лидерство. Как мы видим, отношения России и Европейского союза сегодня претерпевают тяжелые времена и у этого есть ряд причин: Во-первых, ни у Евросоюза, ни у России нет экзистенциальной потребности в сотрудничестве; к конфронтации они приспособились, сохранив при этом необходимую (пока) для обеих сторон торговлю углеводородами. Более того, ЕС продолжительное время был сконцентрирован на преодолении пандемии и восстановлении своего экономического роста. Во-вторых, никуда не исчезли те фундаментальные проблемы, которые привели к расколу 2014 года. Для России это признание ее статуса странами Запада и стремление к изменению системы безопасности в Европе, для Евросоюза — территориальная целостность Украины. Сегодня именно это является основной причиной раскола. В-третьих, и в Москве, и в Брюсселе убеждены, что время работает на них, следовательно, торопиться с сотрудничеством ценой собственных убеждений не стоит. Москва считает, что международные отношения претерпевают глубокие изменения, в результате чего позиции Запада ослабевают. Брюссель же убежден, что социально-экономические проблемы и старение политической элиты приведут к переменам в России. Вышесказанное позволяет нам сделать вывод о том, что отношения ЕС и России, скорее всего, сохранят статус-кво и останутся на прежнем уровне в ближайшие несколько лет, после чего взаимодействие сторон начнет постепенно расти, а сотрудничество будет налаживаться. Однако отметим, что не стоит ожидать того уровня отношений, которые, например, были между ЕС и Россией в период с 2000 до 2013 годов, дистанция между странами будет сокращаться, совместная работа начнется, но все это будет уже в другом формате. Какой именно это будет формат отношений сейчас предсказать достаточно сложно. Так, дискурс, существовавший в отношениях ЕС и России во время пандемии коронавируса, имел несколько другие черты. Несмотря на то, что отношения стран оставались достаточно напряженными и по-прежнему находились на стадии конфликта, годы пандемии поставили их противостояние на небольшую паузу. Пандемия как общий вызов не изменила динамику отношений, поскольку и для ЕС, и для России было важнее сначала справиться с быстро распространявшейся инфекцией. Пандемия изменила практически весь мир, наложила свой отпечаток практически на все виды жизнедеятельности во многих странах, однако, парадоксально, но на отношениях России и ЕС она, наоборот, отразилась так, что они не претерпели больших изменений. Можно даже сказать, что пандемия могла бы стать отправной точкой для налаживания отношений, но, опять-таки, построенный на негативе ЕС дискурс, не дал этого сделать. Поэтому можно утверждать, что дискурс не изменил коренным образом институт политического взаимодействия ЕС и России, однако дал возможность ЕС продвигать свои идеи дальше. Любая информация касательно коронавируса тогда была важнее и первостепеннее каких-либо других проблем и кризисов, поэтому смена дискурса на некоторое время позволило странам «взять передышку» и даже предпринять некоторые попытки по налаживанию отношений, пусть и неудачные. Таким образом, в очередной раз, во время пандемии коронавируса, стратегические коммуникации лишь усугубили и без того напряженную и сложную ситуацию в отношениях России и ЕС. Однако, как мы видим, это и было целью ЕС. Необходимо было показать, кто является победителем в «коронавирусной» гонке. Стратегические коммуникации позволили ЕС выстроить организации позитивный образ через обвинение и осуждение действий Российской Федерации, а также демонстрации ее исключительно с негативной стороны. Весь дискурс в то время сводился к геополитическому противостоянию ЕС и России, в котором каждая из сторон использовала инструменты мягкой силы таким образом, которым она считала нужным. Отношения ЕС и России сохранят напряженность в течение нескольких будущих лет, чему будут способствовать стратегические коммуникации, используемые как ЕС, так и Россией. Скорее всего, со стороны ЕС инструмент стратегических коммуникаций будет использоваться не для еще большего ухудшения отношений, а как раз-таки для поддержания того состояния, которое мы можем наблюдать сегодня, поскольку в данный момент это наиболее выгодный для союза вариант. Спустя некоторое количество лет, сотрудничество между ЕС и Россией будет постепенно налаживаться, чему тоже могут оказать содействие стратегические коммуникации, однако уже в меньшей мере. Взаимодействие стран определенно приобретет новый характер, предсказать который сейчас представляется достаточно тяжелым.
master_43152.json
5
Заключение
Стратегические коммуникации – это удобный и действенный инструмент внешней политики Европейского союза, который сегодня приобрел особую популярность, он активно используется ЕС для достижения целей союза во внешней деятельности и взаимодействии с другими государствами, особенно явно это проявляется в отношениях с Российской Федерацией. Стратегические коммуникации ЕС – это целый комплекс мер, которые реализуются институтами Европейского союза с целью диалогового информационного воздействия на внутреннюю и внешнюю аудитории. Роль стратегических коммуникаций во внешней деятельности ЕС в современном мире высока – они используются для трансляции, продвижения и закрепления, а также навязывания своей позиции другим государствам и гражданам этих государств. В отношениях с Россией стратегические коммуникации играют по-особому значимую роль, они формируют и продвигают негативный образ России и оправдывают действия ЕС за этот счет, формируя тем самым позитивный образ организации. Теория дискурсивного неоинституционализма, которая была использована для лучшего понимания сути проблемы, позволила нам раскрыть суть стратегических коммуникаций с теоретической точки зрения, а также наглядно показала, как положения данной теории работают в реальности, использовав в качестве примеров изменения других институтов ЕС. В частности, было рассмотрено как постепенно благодаря стратегическим коммуникациям видоизменились институты нормативной силы ЕС, экономической взаимозависимости и гражданских коммуникаций ЕС и России. Теория позволила нам в очередной раз показать, как важен сегодня в мире международных отношений дискурс, продвигаемый тем или иным государством и какую большую силу и влияние он имеет. Дискурс, который является центральным компонентом стратегических коммуникаций, способен не только оказывать давление на людей, государства и политику, но и изменять целые институты, о чем и говорят основные положения теории дискурсивного неоинституционализма. Модель использования стратегических коммуникаций Европейским союзом сегодня – это четко проработанный и утвержденный на разных уровнях инструмент внешней политики. Существует определенный механизм их использования, структура которого прописана в официальных документах ЕС. Модель стратегических коммуникаций имеет общие черты с моделью стратегических коммуникаций США. Европейскому союзу важно, при использовании стратегических коммуникаций во внешней деятельности, сохранить свою репутацию, построить позитивный образ себе, сформировать негативный образ другим странам, продвигать эти идеи в массы и контролировать всю информационную сферу как внутри, так и вне организации. Сами же европейские исследователи и политики говорят о том, что стратегические коммуникации были созданы и используются до сих пор для того, чтобы более понятно и эффективно разъяснять ценности, интересы и политику ЕС в других странах. Другой немаловажной целью стратегических коммуникаций ЕС, по их мнению, является усиление медиапространства за пределами организации. Среди других основных задач также выделяются сообщение и анализ тенденции дезинформации, объяснение и разоблачение дезинформационным нарративов, и повышение осведомленности о негативном воздействии дезинформации. Для достижения вышеуказанных целей и задач используется целый спектр определенных инструментов от скрупулезно выбранных определенных формулировок, слов и фраз во всевозможных научных статьях, информационном пространстве СМИ, выступлениях и заявлениях политиков и официальных представителей институтов ЕС и стран-участников организации до выделения важных частей письменного текста особым шрифтом и проведения различных опросов среди населения для показания «реальности» проводимых исследований. Так, набор инструментов стратегических коммуникаций, которые сегодня существуют в ЕС и активно используются в его внешней деятельности довольно обширен и разнообразен. К инструментам относятся как письменные тексты, официальные документы, речи политиков, разнообразные принимаемые ЕС действия и программы, а также даже различные посты представителей ЕС и его структур в социальных сетях, что особенно актуально в современном мире глобализации, нано-технологий и цифровизации. Тот дискурс, который мы можем видеть сегодня в ЕС и представляет собой стратегические коммуникации, которые нацелены на поддержание позитивного имиджа ЕС и борьбу с «дезинформацией», которая поступает в союз и распространяется по миру другими государствами. Отношения Европейского союза и Российской Федерации сегодня переживают крайне тяжелый этап, поддержание которого обеспечивается и стратегическими коммуникациями, которые зачастую играют усугубляющую функцию в выстраивании добрососедских отношений или, как минимум, двустороннего диалога. Стратегические коммуникации формируют негативный образ России и позитивный ЕС. Европейский союз «привык» оправдывать свои действия за счёт осуждения действий России. Россия представляется врагом и агрессором, с которым нельзя строить партнерские отношения. Образ ЕС строится таким образом, чтобы представлялось возможным всячески показать, что он играет лишь посредническую роль в конфликтах России с другими государствами. В частности, мы изучили вопрос Крыма 2014, когда Европейский союз осудил действия России, назвал их «аннексией» и ввел санкции. Европейский союз, начиная с того времени и по сей день использует различные инструменты стратегических коммуникаций для достижения вышеуказанных целей. Присоединение Крыма стало отличной возможностью для ЕС показать Россию «агрессором» и «вражеским государством». Помимо прочего, после 2014 года ЕС активно занимается деятельностью по борьбе с дезинформацией, которая, по его мнению, распространяется Россией. Риторика ЕС с тех пор построена на обвинении и осуждении России в особенно агрессивной информационной политике. В качестве второго рассмотренного кейса стала пандемия коронавируса 2020 года, когда Европейский союз активно продвигал идеи о том, что вакцины России неэффективны, могут быть опасны и не заслуживают доверия. В то же время, вакцины, произведенные в ЕС – надежные, проверенные и потому должны быть распространены по всему миру. ЕС претендовал на место государства, который «спасет всех от ужасной пандемии», однако цель не была достигнута. «Коронавирусная гонка» в очередной раз лишь усугубила и без того нелегкие отношения России и ЕС, хотя было несколько ситуаций, когда можно было возложить некоторые надежды на некое потепление в отношениях (итальянский кейс). Как итог, вопросы медицинского и гуманитарного характеров приобрели геополитическое значение и снова столкнули государства ЕС и Россию. При рассмотрении двух кейсов с теоретической точки зрения, стало ясно, что теория дискурсивного неоинституционализма наглядно доказывает, что дискурс обладает способностью изменять институты Европейского союза. Также, при сравнении вышеуказанных случаев выяснилось, что дискурс влиял на институты по-разному. Во время присоединения Крыма к Российской Федерации влияние дискурса было сильнее и очевиднее, а также более агрессивным и резким, в годы пандемии влияние дискурса стало чуть менее заметным и ощутимым, хотя все так же играло значимую роль при столкновении сторон. Во втором случае дискурс так же имел и положительные черты, однако такими они оставались недолго и в итоге снова приобрели негативный характер. Скорее всего, отношения будут оставаться на прежнем уровне еще несколько лет, после чего взаимодействие и сотрудничество между государствами ЕС и Россией будут постепенно восстанавливаться. Новый формат межгосударственного диалога между Россией и ЕС определенно точно будет отличаться от тех, что были когда-либо ранее, поэтому в каком обличии их отношения предстанут на этот раз предсказать пока сложно.
master_40892.json
2.1
1.1. Особенности внешнеполитического дискурса
Конкретный анализ речевого имиджа российских политических деятелей и его роли в формировании внешнеполитического образа Российской Федерации считаем нужным начать со стандартного, но первостепенно важного обращения к анализу такого знакового для современного языкознания понятия, как «дискурс», поскольку именно в рамках внешнеполитического дискурса, который является подвидом политического дискурса, происходит реализация речевого имиджа российских политических деятелей и формируется внешнеполитический образ Российской Федерации. Итак, в сравнении с иными лингвистическими терминами термин «дискурс» является относительно новым. На протяжении последних нескольких десятилетий трактовка понятия дискурса значительно менялась. Согласно лингвистическому энциклопедическому словарю Н.Д. Арутюновой термин «диску́рс» (или же «ди́скурс», с ударением на первый слог) произошёл от французского слова «discours» – «речь», и представляет собой «связный текст в совокупности с экстралингвистическими, т.е. прагматическими, социокультурными, психологическими и другими факторами.» [2] Н.Д. Арутюнова определяет дискурс, как «текст, взятый в событийном аспекте» и одновременно вместе с этим, как «речь, рассматриваемую как целенаправленное социальное действие, как компонент, участвующий во взаимодействии людей и механизмах их сознания, т.е. когнитивных процессах». [2] Таким образом, получается, что, если говорить языком максимально упрощённым, дискурс как бы представляет собой речь, которая погружена в жизнь и носит практический характер. Это как раз-таки и является причиной, по которой понятия «дискурс» и «текст» не являются взаимозаменяемыми, поскольку понятие «дискурс» не может быть отнесено к чему-то, что не находится в непосредственной связи с реальными событиями. Помимо всего прочего, понятие «текст» не учитывает наличие экстралингвистических факторов, которые представляют собой совокупность буквально всех знаний адресата о мире, его убеждения, позиции, цели, стремления, связи и суждения, включают в себя паралингвистику, психологию, риторику и т.д. Согласно В.Г. Борботько, дискурс «представляет собой речемыслительный процесс, приводящий к образованию структуры […] При создании дискурса приходит в активное состояние вся языковая система, как средство речевого моделирования образа, порождаемого человеческим сознанием.» [6]Из этого следует то, что при исследовании того или иного дискурса необходимо учитывать особенности участия в процессе его формирования единиц всех уровней языка, затрагивая, в частности, и экстралингвистический уровень. Поэтому при изучении и анализе дискурса затрагиваются различные языковые прецеденты, как то: репортаж, опрос, интервью, диалог, инструктаж, дебаты, разговор, показание, выступление, тост и др. [2] На данный момент существует множество классификаций видов дискурса, которые стремятся в полной мере обхватить и структурировать весь объем и многогранность данного явления. А.А. Карамова предпринимает попытку составить перечень всех существующих на сегодняшний день классификаций дискурса и приводит в своей статье исчерпывающий список, состоящий из 21-го пункта. В ходе работы ей удаётся составить примерную унифицированную классификацию, которая в сокращённом виде выглядит следующим образом: 1. по тематике (частным темам); 2. по жанровому критерию: а) по иллокутивной характеристике: информативные, этикетные, императивные, оценочные жанры; б) по форме передачи информации: письменные, устные жанры; в) по внешней форме: монологические, диалогические жанры; г) по месту в полевой структуре: прототипные, маргинальные жанры; д) по способу выражения: вербальные, паралингвистически осложненные жанры; 3. по характеру субъекта: институциональный дискурс и индивидуальный; 4. по временному плану; 5. по национально-культурному параметру: русский (российский) дискурс, американский дискурс и т. д. [10] Также отдельное внимание следует уделить тому факту, что между языковой и политической сферами как таковыми существует исключительная взаимосвязь, которую Е.И. Шейгал описывает в своей монографии, посвящённой изучению семиотики политического дискурса; она пишет – «специфика политики, в отличие от ряда других сфер человеческой деятельности, заключается в ее преимущественно дискурсивном характере: многие политические действия по своей природе являются речевыми действиями», [26] тем самым в очередной раз подчёркивая важность и актуальность анализа политической сферы с языковой точки зрения.
master_40892.json
2.2
1.2. Экстралингвистический уровень речи политического деятеля в рамках внешнеполитического дискурса
Ранее мы уже упоминали тезис о том, что понятие дискурса по природе своей неразрывно связано с реализацией экстралингвистического уровня языка, поскольку именно в рамках экстралингвистического уровня текст как таковой становится полноценным дискурсом. И, как уже было сказано ранее, при исследовании того или иного вида дискурса – в нашем случае, внешнеполитического – необходимо учитывать особенности участия в процессе его формирования единиц всех уровней языка, затрагивая в том числе и экстралингвистический уровень. Итак, рассмотрим подробнее экстралингвистический уровень, который уже несколько раз упоминался ранее, но теперь уже в рамках внешнеполитического дискурса.
master_40892.json
4
Заключение
Итак, в ходе работы над данным исследованием нами были выполнены поставленные задачи – в теоретической главе мы выявили основные особенности речевого имиджа политического характера, т.е. рассмотрели особенности внешнеполитического дискурса, экстралингвистического уровня речи в рамках внешнеполитического дискурса, особенности речевого имиджа политического деятеля, способы реализации речевого имиджа политического деятеля на формальном и содержательном уровнях, а также проанализировали конкретные примеры реализации речевых имиджей различных российских политических деятелей на формальном и содержательном уровнях в практической части исследования. Таким образом, в результате подробного теоретического и практического анализов, изложенных выше, в заключении мы можем, наконец, сделать определённые выводы.