Datasets:

Anper3004

/

CLSumInstruct

like 0

о формальном выражении вида и времени русского глагола. Ключевые слова: план выражения несовершенного вида, план выражения совершенного вида, видообусловливающие факторы, амальгамный характер категории вида, непосредственное и опосредованное выражение значений времени, асимметрия морфологических форм и словоформ времени. О русском глаголе было писано много, но вопрос доселе остается нерешенным, доселе понимание еще не уравнялось с предметом, – и глаголы нашего языка остаются во всей своей непокоренной самостоятельности, не поддающейся теоретическим объяснениям. К. С. Аксаков Проблему формального выражения морфологической категории вида в 1965 г. осветил в целом Ю. С. Маслов. Исследователь пишет: носителем видовых значений являются определенные «комбинации видовых и невидовых морфем (включая и корневую морфему) в составе глагольной основы. Именно глагольная, или, точнее говоря, видовая основа и является в славянских языках матери Панова Галина Ивановна – доктор филологических наук, профессор кафедры русского языка и методики преподавания Хакасского государственного университета им. Н. Ф. Катанова (ул. Ленина, 94, Абакан, 665017, Россия; gipanova@mail.ru) ISSN 1813-7083. Сибирский филологический журнал. 2016. № 4 © Г. И. Панова, 2016     лов, 1965, с. 180; 1984, с. 86]. Аналогичные высказывания находим и в более поздних работах ([Бондарко, 2005, с. 115; Шелякин, 1983, с. 30; Плунгян, 2011, с. 411] и мн. др.). Конкретизируя это общее положение Ю. С. Маслова, представим типологию структур глаголов 1, являющихся носителями значений совершенного и несовершенного вида. Типы структур глаголов совершенного вида + -ну- + -о- + -у- + -е- 1. Приставка + отсутствие суффикса засесть, сберечь, накрыть оттолкнуть, вздремнуть отколоть, распороть обмануть, разминуться забелеть, посмотреть (искл.: предвидеть, провидеть, недовидеть, сожалеть) раскрошить, набросить (искл.: приставочные глаг., беспрефиксная часть которых совпадает с глаг. ненаправленного движения: ходить, носить, водить, возить, бродить; они могут быть СВ (заходить по комнате) и НСВ (заходить в комнату) 3 + -и- 2 2. За- + приставка на- + приставка по- + приставка по-на- + приставка запохаживать, запереглядываться насобирать, нараскрашивать пособирать, пораскрашивать понасобирать, понараскрашивать 4 3. Отсутствие приставки + -ну- толкнуть, тряхнуть 4. Отсутствие приставки + -ану- толкануть, тряхануть 5. Приставка + основа сущ., прил. + -и- + -е- затенить, пригубить, выяснить, подновить обезденежеть, обезуметь, посерьезнеть, опьянеть 1 Типология структур глаголов совершенного и несовершенного вида построена в основном на языковом материале [Грамматика, 1952] и [Русская грамматика, 1980], представленном в разделах, посвященных словообразованию и категории вида глагола. В приведенных ниже структурах отмечаются только неглагольные исходные основы (существительные, прилагательные и др.), глагольные же не указываются. 2 О видовом содержании глаголов со структурой «прист. + суфф. -а-» см. ниже. 3 В статье используются условные обозначения: СВ – совершенный вид глагола, НСВ – несовершенный вид глагола, ДВВ – двувидовой глагол, ВО – видовая основа, МЗ – морфологическое значение, Ø – нулевая флексия. 4 Глаголы с комбинациями других приставок могут быть имперфективами, например: перезаписывать, поднакапливать; см. об этом в [Татевосов, 2013, с. 52, 56]. 1. Приставка + -ыва-/-ива-/-ва- 2. Отсутствие приставки + суфф. -а- (или оканчивающийся на а) + -е- + -о- разбрасывать, похаживать, сбивать, нагревать (искл.: побывать, надавать, подевать и задевать в значении ‘подевать’) спать, едать, езживать, пятнать, ахать, выкать, тявкать, умствовать, жадничать (глаголы с -ова- могут быть двувидовыми) смотреть, сиротеть, краснеть (велеть – ДВВ) колоть, пороть 3. Отсутствие приставки + -чь- (элемент корня) печь, беречь (искл.: лечь) 4. Отсутствие приставки + основа прил., сущ., числ. + -и- кислить, фальшивить; утюжить, громить; двоить 5. Отсутствие приставки + основа прил. + -ну- крепнуть, глохнуть Как показывает приведенный материал, в абсолютном большинстве случаев носителями видовых значений являются структуры производных глаголов, сформированные обычно в результате внутриглагольной деривации, реже – при их образовании от других частей речи, прежде всего от имен. Формальное ядро категории вида, как известно, составляют корреляции приставочных глаголов разного вида со следующими морфемными показателями: 1) для совершенного вида «приставка + суфф. -а-, -и-, -ну-, -о-, -е- или отсутствие суффикса» и 2) для несовершенного вида «приставка + суфф. -ыва-/-ива-/-ва-» 5: рассказать – рассказывать, достроить – достраивать, подтолкнуть – подталкивать, прополоть – пропалывать, рассмотреть – рассматривать, отдать – отдавать 6. К прототипическим парам относят обычно и глаголы типа решить – решать или разрешить – разрешать. На наш взгляд, эти пары находятся за пределами формального ядра категории вида, так как соотношение данных суффиксов могут иметь не только видовые корреляты, но и однокорневые имперфективы (например: валить – валять, весить – вешать), а также перфективы (раскатить – раскатать, перебросить – перебросать). Классические имперфективы типа рассказывать, достраивать, отдавать заключают в себе определенное противоречие. С одной стороны, имперфективный суффикс не затрагивает лексического значения мотивирующего глагола типа рассказать, он изменяет лишь его вид, находясь за пределами плана выражения лек 5 Исключение составляют перфективы побывать, надавать, подевать, задевать, обра зованные префиксальным способом от имперфективов с суффиксом -ва-. 6 О возможных образованиях в устной речи окказиональных имперфективов от глаголов с двумя приставками типа донабрать – донабирать, перезакурить – перезакуривать см. в [Татевосов, 2013, с. 58]. Ю. С. Маслов и ряд современных грамматистов рассматривают вид как словоизменительную категорию, во всяком случае в сфере имперфективации (см., например, [Горбова, 2013]). С другой стороны, имперфективный суффикс не является самодостаточным выразителем несовершенного вида: вид выражается только в сочетании с приставкой, входящей в план выражения лексемы, – а это уже не словоизменительная черта. На наш взгляд, категория вида даже в своем морфологическом ядре имеет амальгамный характер в том плане, что одновременно сочетает свойства словоизменительных и классификационных категорий. Такая интерпретация природы категории вида вполне согласуется с принципом естественной классификации языковых объектов Л. В. Щербы, последовательно реализованным им при анализе частей речи [Щерба, 1974]. Затрагивая вопрос о формальном выражении вида, следует уточнить представление о видообусловливающих факторах, т. е. тех факторах, от которых зависит вид глагола. Ю. С. Маслов в «Очерках по аспектологии» пишет по этому поводу следующее: «Можно сказать, что видовая принадлежность ВО (видовой основы. – Г. П.) зависит 1) от ее состава и строения, 2) от места, занимаемого ею в составе других ВО, образованных от того же корня, и, наконец, 3) от традиции, закрепившей за определенными ВО определенное видовое значение» [Маслов, 1984, с. 90] (нумерация видообусловливающих факторов введена в цитату нами. – Г. П.). По нашим наблюдениям, в русском глаголе действительно существует три видообусловливающих фактора, однако они не вполне совпадают с теми, которые называет здесь Ю. С. Маслов. П е р в ы й видообусловливающий фактор, названный Ю. С. Масловым, можно уточнить следующим образом: видовое содержание производного глагола зависит не просто от его «состава и строения», а от деривационной структуры, предопределенной моделью его образования. Под составом и строением исследователь, очевидно, тоже имел в виду деривационное строение, так как в другой работе он пишет, что на вид глагола влияет «сама последовательность соединения указанных морфем (приставок и суффиксов. – Г. П.) в процессе создания данной видовой основы» [Маслов, 1981, с. 196]. Анализ языкового материала показывает, что все модели образования глаголов (кроме двух, о которых речь пойдет ниже) дифференцированы по видам точно так же, как дифференцированы по родам модели образования существительных. См. перфективные модели внутриглагольной деривации: 1) «приставка + (основа глагола)» 7: написать, закипеть; 2) «(основа глагола) + -ну-, -ану-»: толкнуть, толкануть; 3) «прист. + (основа глагола) + -ну-, -и-»: всплакнуть, заменить. См. имперфективные модели внутриглагольной деривации: 1) «(основа глагола) + -ыва-/-ива-/-ва-/-а-, -ева-»: хаживать, подписывать; бывать, заживать; едать, выпекать; затмевать; 2) «прист. + (основа глагола) + -ыва-/-ива-»: приплясывать, разгуливать). От других частей речи суффиксальным способом в абсолютном большинстве случаев образуются глаголы несовершенного вида 8: пятнать, жадничать, солить, краснеть, слепнуть, двоить, ахать; префиксально-суффиксальным способом создаются только глаголы совершенного вида: пригубить, обезуметь; выяснить, окосеть. (Имперфективные суффиксы -ыва-/-ива-/-ва- не участвуют в образовании глаголов от других частей речи.) 7 Присоединение приставки к глаголу несовершенного вида в абсолютном большинстве случаев превращает его в глагол совершенного вида, однако не всегда. В частности, при сочетании перфективно слабой приставки (имеющей сильное «лексическое» значение) с непредельным глаголом могут образовываться имперфективы, однако количество их незначительно: сочувствовать, недослышать, предвидеть и некоторые др.; см. об этом в [Панова 1996, с. 21–30; 2014, с. 281]. 8 Искл.: пленить, ссудить, занозить – СВ и крестить, женить, ранить – ДВВ. ствует наличие в русском языке тождественных по морфемной структуре глаголов совершенного и несовершенного вида, ср.: а) вы-пек-а-ть, разгребать, отучать (НСВ) и б) вы-таск-а-ть, разбросать, откидать (СВ). Видообусловливающим фактором в этих глаголах является их деривационная структура, в которой значимым является тип аффикса (суффикс или приставка), присоединяемого на последней ступени деривации, о чем писал Ю. С. Маслов, ср.: (вы-пек)-а-ть от выпечь (НСВ) и вы-(таск-а-ть) от таскать (СВ). В т о р о й видообусловливающий фактор – это аспектуально значимый тип лексической семантики глагола, сочетающийся с морфологическим значением одного вида и не сочетающийся со значением другого вида, о чем по существу писал Ю. С. Маслов еще в 1948 г. [Маслов 1948, с. 308–311]. Отметим только общеизвестное: глаголы с семой однократности действия сочетаются лишь со значением совершенного вида: ринуться, бросить, упасть, выхватить, а с семантикой непредельности процесса или его повторяемости – со значением несовершенного вида: существовать, стоить, выглядеть или хлестать, захаживать, снашивать. Т р е т и й видообусловливающий фактор – это традиция, закрепившая за определенным глаголом определенное видовое значение. Ю. С. Маслов только называет этот фактор, не раскрывая его и не иллюстрируя языковым материалом. Относительно каких глаголов можно говорить о традиционной закрепленности вида? По-видимому, относительно глаголов а) с тождественным типом морфемной или деривационной структуры и б) с тождественным типом лексической семантики: они должны обозначать тендентивно предельные процессы, которые могут отражаться словоформами совершенного и несовершенного вида. Как показывает анализ языкового материала, традиционную закрепленность вида в русском языке имеет незначительное количество непроизводных и производных глаголов. Непроизводные глаголы – это а) «беспрефиксно-бессуффиксные» глаголы (термин Ю. С. Маслова) типа: дать, деть (СВ) – мыть, крыть (НСВ); сесть, пасть (СВ) – есть, класть (НСВ) и б) глаголы с суффиксом -и-: решить, лишить, кончить (СВ) – лечить, ловить, говорить (НСВ) 9. У производных глаголов традиционная закрепленность вида проявляется там, где по одной модели образуются глаголы разного вида. В русском языке имеются две такие «двувидовые» модели. Первая модель: «основа существительного + -ова-/-ирова-/-изова-», см.: пломбировать, лакировать, инспектировать (НСВ) – адресовать, стилизовать, финансировать (ДВВ) 10. Вторая модель: «основа су 9 Здесь уместно обратиться ко второму выделяемому Ю. С. Масловым фактору, предопределяющему вид глагола: «видовая принадлежность ВО… зависит от места, занимаемого ею в составе других ВО, образованных от того же корня» [Маслов, 1984, с. 90]. Однако мы не нашли языкового подтверждения тому, что данный фактор может быть видо- обусловливающим. Он может быть только видоопознавательным, о чем чуть выше (без употребления этого термина) пишет сам Юрий Сергеевич. См.: «Видовая принадлежность данной ВО узнается по тому, какие глагольные формы могут (или не могут) быть от нее образованы, как именно употребляются образуемые от нее формы и какие производные ВО возможны от этой ВО» (выделено нами. – Г. П.) [Там же]. Действительно, если, например, глагол решить – перфектив, то от него, естественно, образуется суффиксальный имперфектив решать; а глагол лечить – имперфектив, то от него образуется префиксальный перфектив вылечить или дать (СВ) → давать (НСВ), а мыть (НСВ) → вымыть (СВ). Поэтому «место», занимаемое глаголом в составе других однокорневых глаголов, на наш взгляд, не обусловливает его видовой принадлежности, а только отражает ее, будучи ее следствием. 10 Имперфективность глаголов типа рефлектировать, изобиловать, досадовать, образованных по этой модели, обусловлена не традицией, а лексически – семой непредельности обозначаемого процесса. несовершенный вид (пудрить, копнить, солить, утюжить и др.), три глагола являются двувидовыми (крестить, женить, ранить) и три совершенного вида (пленить, занозить, ссудить). (Возможно, эту модель можно рассматривать и как имперфективную, имеющую шесть глаголов – исключений.) Таким образом, языковая традиция предопределяет вид тендентивно предельных глаголов, имеющих тождественный тип морфемной или деривационной структуры. Итак, вид глагола может предопределяться тремя факторами: 1) моделью образования глагола, формирующей его морфемно-деривационную структуру, 2) аспектуально значимым типом лексической семантики и 3) языковой традицией, немотивированно закрепляющей за основой глагола тот или иной вид. Носителем же видовой семантики является основа глагола в целом, а в большинстве случаев – определенные комбинации морфем в ее структуре. Однако этим, на наш взгляд, не исчерпываются в русском языке возможности выражения видового значения глагола, во всяком случае – значения несовершенного вида; к этому вопросу мы вернемся при рассмотрении особенностей формального выражения категории времени. Морфологическая категория времени русского глагола не имеет однозначной интерпретации в плане выражения ее значений настоящего и будущего совершенного времени 11. В русистике существует три точки зрения на формальную репрезентацию этих значений. Ряд исследователей считает средством выражения значений настоящего/бу- дущего времени личные флексии глагола, см., например: [Якобсон, 1972, с. 110; Гухман, 1968 с. 167; Грачёва, 1982, с. 13]. Так, И. Г. Милославский пишет: «…флексии настоящего времени несовершенного вида и настоящего-будущего совершенного одновременно являются флексиями лица и числа» [Милославский, 1981, с. 217]. А. Н. Тихонов выражение анализируемых значений времени не связывает с личными флексиями: «Значения н а с т о я щ е г о и п р о с т о г о б у д у щ е г о времени выражаются без особых показателей, словоформой в целом» (разрядка автора. – Г. П.) [Тихонов, 2002, с. 358]. И наконец, некоторые лингвисты, правомерно связывая выражение морфологических значений настоящего и будущего совершенного времени с личными окончаниями глагола, не считают их, однако, специальными «выразителями» этих значений. Так, «Русская грамматика» отмечает: «Формы наст. вр. характеризуются… отсутствием специального показателя времени. <…> Вся совокупность окончаний со значением того или иного лица и числа, присоединяясь к основе настоящего времени глаголов несов. вида, служит формальным выражением категориального значения наст. времени» [Русская грамматика, 1980, с. 627] (выделено нами. – Г. П.). Аналогичную точку зрения высказывает Е. В. Клобуков [Клобуков, 2007, с. 330]. На наш взгляд, увидеть подлинный механизм формального выражения временных значений можно лишь с позиции разграничения трех уровней существования морфологической формы, выделенных А. В. Бондарко. Это – «1) уровень абстрактной грамматической системы (рассматриваемой в отвлечении от лексики); 2) уровень репрезентации абстрактной грамматической системы в лексически конкретных единицах; 3) уровень функционирования грамматических единиц в составе высказывания…» [Бондарко, 1983, с. 100]. Для решения нашей проблемы принципиально разграничение первого и второго уровней: уровня абстрагиро 11 Вопрос о формальном выражении временных значений не затрагивается в современных теоретических работах, он отражается только в грамматиках и учебных пособиях по морфологии русского языка. т. е. морфологической формы конкретной лексемы. В структуре абстрагированных морфологических форм глагола (а они все являются комплексными, многозначными) следует дифференцировать непосредственный и опосредованный характер выражения морфологических значений. При непосредственном, классическом, выражении морфологическое значение передается своим «собственным» средством, являющимся носителем именно этого, парадигматически противопоставленного значения. Например, окончание -ет в глаголе непосредственно выражает значения третьего лица и единственного числа. При опосредованном выражении морфологическое значение не имеет своего собственного средства. Но оно сосуществует в структуре комплексной морфологической формы с другим морфологическим значением, имеющим специальное средство выражения, и в таком случае первое значение опосредованно передается через средство выражения второго. Опосредованно, на наш взгляд, выражают- ся в русском языке и морфологические значения настоящего / будущего совершенного времени, а также изъявительного наклонения. Опосредованный характер выражения указанных значений можно представить схематически: основа глагола [у] МЗ 1 л., ед. ч. → наст./буд. вр. = изъяв. накл. Морфологические значения первого лица и единственного числа непосредственно выражаются флексией -у, составляя план ее содержания. Эти значения в структуре комплексной морфологической формы глагола сосуществуют с недифференцированным значением настоящего/будущего времени. Следовательно, флексия -у, как и другие личные флексии, опосредованно сигнализирует наличие этого значения, однако оно не входит в план ее содержания. А «показатели времени (в данном случае – опосредованные. – Г. П.) “по совместительству” являются показателями изъявительного наклонения» [Храковский, Володин, 2001, с. 57]. Сочетание непосредственного и опосредованного выражения морфологических значений в структуре глагольных форм создает ту ситуацию, о которой пишет В. Г. Адмони: грамматические значения «наслаиваются на одну форму… и образуют “колонну” или “аккорд” грамматических значений» [Адмони, 1961, с. 8]. Действительно, схематически отраженную выше абстрагированную морфологическую форму можно представить и в вертикальном расположении: флексия -у непосредственно выражает значения первого лица и единственного числа, на них наслаивается значение непрошедшего времени, а на время – значение реальности индикатива, выражение которого оказывается дважды опосредованным. В аналитической форме будущего времени личные флексии тоже опосредованно сигнализируют наличие непрошедшего времени, но эта их функция нерелевантна при наличии собственного «выразителя» будущего времени: буд-у + основа глагола + -ть. Аналогичным образом и флексии числа-рода в форме прошедшего времени информируют о наличии сосуществующего временного значения, см.: основа глагола + л + Ø ед. ч., муж. р. → прош. вр. = изъяв. накл. прош. вр. = изъяв. накл. Таким образом, если значение непрошедшего времени в структуре комплексной формы глагола сигнализируется только опосредованно, то значение прошед суффиксом (-л- или нулевым), и еще опосредованно – родо-числовыми окончаниями (понятно, что эта их информация избыточна при наличии категориального средства). Дважды передается временная информация (правда, не тождественная) и в морфологической форме будущего сложного времени. Дифференциация непрошедшего времени на настоящее и будущее, как известно, зависит от вида и, следовательно, проявляется на уровне словоформы глагола с участием его лексической основы. Получается, что в русском языке нет абстрагированных морфологических форм настоящего и будущего совершенного времени, а есть только зависящие от вида словоформы с такими временными значениями: достраиваю – дострою. В данных словоформах реализуется общая для них двувременная (настоящего/будущего времени) абстрагированная морфологическая форма. У двувидовых глаголов двувременной является и словоформа: расследую – настоящее/будущее время. Морфологическая категория времени считается бесспорно словоизменительной категорией. И. Г. Милославский пишет: «Указанная категория является словоизменительной, поскольку она охватывает формы слов, различающиеся только значением данной категории. Заметим, что время – одна из немногих морфологических категорий, признаваемых всеми словоизменительной…» [Милославский, 1981, с. 210] (выделено нами. – Г. П.). На наш взгляд, эта категория не является чисто словоизменительной. Так как она связана с категорией вида, а вид имеет словоизменительно-классификационный характер амальгамного типа, то он оказывает классифицирующее воздействие и на категорию времени глагола. Морфологическая категория времени имеет словоизменительный характер в сфере оппозиции прошедшего времени и непрошедшего времени в целом, так как те и другие словоформы свойственны глаголам совершенного и несовершенного вида. Но она не является словоизменительной в сфере оппозиции непрошедших времен: глагол имеет либо словоформы настоящего и сложного будущего времени, либо только словоформу простого будущего времени. При этом значения настоящего и будущего совершенного (простого) дифференцируются на уровне словоформы, т. е. с участием лексемы, ср.: дышу – наст. вр., решу – буд. вр. Дифференцированный подход к анализу формального выражения категории времени глагола, с позиций разграничения абстрагированных морфологических форм и словоформ, в новом аспекте раскрывает структуру этой категории. Традиционно структура категории времени определяется без специальной дифференциации морфологических форм и словоформ, с реальным учетом только словоформ. Так, Е. В. Петрухина справедливо отмечает: «Значения прошедшего, настоящего и будущего времени реализуются в пяти противопоставленных видо-временных формах (выделено нами. – Г. П.). Асимметричная пятичленная парадигма спрягаемых видо-временных форм отражает тесное взаимодействие вида и времени: глаголы НСВ имеют все три временные формы (поздравлял – поздравляет – будет поздравлять), а глаголы СВ – лишь две: формы прошедшего и будущего времени (поздравил – поздравит) [Петрухина, 2009, с. 117]. О пяти видо-временных «формах» пишет и А. В. Бондарко с тем лишь различием, что «формы» типа поздравит или открою интерпретируются, вслед за В. В. Виноградовым, как «формы» настоящего-будущего совершенного времени [Бондарко, Буланин, 1967, с. 83] 12. 12 В книге А. В. Бондарко, Л. Л. Буланина «Русский глагол» (Л., 1967) главы, посвященные морфологическим категориям вида, времени, наклонения и лица, написаны А. В. Бондарко; глава, освещающая категорию залога, написана Л. Л. Буланиным. зиций дифференциации ее морфологических форм и словоформ, то она представляет собой единство трех морфологических форм и пяти типов словоформ 13. Итак, категория времени имеет три абстрагированные морфологические фор- мы, причем, на наш взгляд, две из них имеют собственно временной, а одна – видо-временной характер. Собственно временной характер имеют: 1) форма прошедшего времени (основа глагола + -л- + Ø), реализуемая в глаголах совершенного, несовершенного вида и двувидовых: строил, построил, расследовал; 2) форма непрошедшего времени, двувременная (основа глагола + -у), которая реализуется в глаголах несовершенного вида в словоформах настоящего времени (строю), в глаголах совершенного вида – в словоформах будущего времени (построю), а в двувидовых глаголах – в двувременных словоформах (расследую). А видо-временной является аналитическая форма – это форма будущего времени и несовершенного вида: буд-у + основа глагола + -ть. План ее содержания, а точнее ее аналитического компонента буд-у, составляют два значения: ‘следование действия за моментом речи’ и ‘процессность’. Естественно, что данная морфологическая форма предполагает свое заполнение только глаголами несовершенного вида. Эта морфологическая форма заключает в себе определенное противоречие. С одной стороны, ее категориальное значение выражается за пределами основы глагола, как у классических словоизменительных форм; с другой стороны, она присуща только глаголам несовершенного вида, и в этом, видимо, логично усматривать ее несловоизменителный аспект. Пять типов временных словоформ – это: 1) словоформы прошедшего времени: строил, построил, расследовал; 2) двувременные словоформы: расследую; 3) словоформы настоящего времени: строю; 4) словоформы будущего совершенного времени: построю и 5) словоформы будущего несовершенного времени: буду строить, буду расследовать. Из всей системы временных морфологических форм и словоформ выделяются форма и словоформы прошедшего времени. Это собственно временная морфологическая форма, категориальное значение которой ‘предшествование действия моменту речи’ реализуется в словоформах независимо от вида: строил, построил, исследовал. Не случайно В. В. Виноградов называл эту форму «сильной грамматической категорией», противопоставляя ее формам «настоящего-будущего времени» [Виноградов, 1972, с. 444]. Таким образом, морфологическая категория времени глагола обнаруживает асимметрию между составом (а иногда и значением) абстрагированных морфологических форм (три) и типами словоформ (пять), в которых они реализуются. О других известных проявлениях асимметрии категории времени см., например, в [Петрухина, 2009, с. 117; Тирофф, 1998]. Выполняя данное выше обещание вернуться к вопросу о выражении категории вида, отметим особенности формальной репрезентации значений совершенного и несовершенного вида. План выражения значения совершенного вида всегда совпадает с планом выражения лексемы: одни и те же структурные элементы основы глагола участвуют в выражении и лексического, и видового значений: накрыть, забелеть, тряхануть, затенить, опьянеть и др. А план выражения несовершенного вида может совпадать с планом выражения лексемы, а может 13 О структуре морфологической категории времени и ее формальной репрезентации мы писали, рассматривая стратификацию выражения грамматических значений в спрягаемых и неспрягаемых словоформах глагола [Панова, 2015]. Однако в этой работе мы полнее освещаем формально-содержательные аспекты этой категории и выявляем новые грани ее взаимодействия с категорий вида. ходить, спать, сидеть, – и у тех производных, где суффиксы (включая -ива-/-ыва-) выполняют словообразующую функцию, например: утюжить, крепнуть или хаживать, приплясывать. И не совпадает у приставочных коррелятивных имперфективов типа рассказывать, отдавать, выпекать, где грамматический суффикс связан только с выражением их видового, но не лексического значения. В таких случаях, видимо, можно говорить о том, что видовая основа глагола выходит за пределы его собственно лексической основы. Кроме того, значение несовершенного вида может выражаться вообще за пределами основы глагольного слова, на уровне абстрагированной аналитической формы параллельно с выражением значения будущего времени. Таким образом, план выражения несовершенного вида имеет более неоднородный характер, чем план выраже- ния совершенного вида. Временные словоформы глагола обычно называют видо-временными формами (см. приведенную выше цитату из книги Е. В. Петрухиной). И это соответствует языковой реальности. Однако удельный вес вида в разных видо-временных словоформах и характер взаимодействия в них значений вида и времени различны. Так, в словоформах типа дыш-у, реш-у вид предопределяет конкретную временную реализацию (настоящую или будущую) двувременной морфологической формы (основа глагола + -у). В сложных словоформах типа буду дыша-ть значение несовершенного вида выражается не только основой глагола, как обычно, но и самой морфологической формой (компонентом буд-у) в единстве с временным значением. Таким образом, словоформы настоящего времени, будущего совершенного и будущего несовершенного времени представляют собой своеобразный сплав (амальгаму) временных и видовых значений, что в двух последних случаях отражается и терминологически. В выражении же прошедшего времени вид глагола не принимает никакого участия: суффикс -л- (или нулевой) выражает чисто временное значение на уровне абстрагированной морфологической формы, за пределами основы глагола. Однако в структуре конкретных словоформ видовое значение основы вступает во взаимодействие с временным значением морфологической формы, обусловливая наличие у этих словоформ тех или иных частных видо-временных значений. В завершение отметим, что категория времени – это единственная категория в грамматическом строе русского языка, имеющая асимметрию между составом абстрагированных морфологических форм и словоформ, в которых они реализуются. И понятно, что истоки этой асимметрии – в неразрывной связи категории времени с категорией вида.

Напиши аннотацию по статье

УДК 811.161.1’06; 81’366.58 DOI 10.17223/18137083/57/20 Г. И. Панова Хакасский государственный университет им. Н. Ф. Катанова, Абакан О формальном выражении вида и времени русского глагола С опорой на предшествующую традицию, прежде всего работы Ю. С. Маслова, рассматриваются особенности формального выражения морфологической категории вида русского глагола, выявляются типы морфемных структур глаголов, являющихся носителями значений совершенного и несовершенного вида; приводятся деривационные модели, по которым образуются имперфективы, перфективы и глаголы обоего вида; уточняются факторы, обусловливающие вид глагола; выясняются условия традиционной закрепленности вида за лексемой. С позиций разграничения абстрагированных морфологических форм и словоформ описывается формальная репрезентация категории времени русского глагола; в новом аспекте раскрывается ее структура, для которой характерна асимметрия в составе (а иногда и в содержании) морфологических форм и словоформ; отражается разный характер взаимодействия вида и времени в различных временных формах и словоформах.

о грамматическом оформлении евиденциалных значения в финно угорских самодийских и тюркских языках. Ключевые слова: универсалии; грамматические категории; модальность; эвиденциаль ность; средства выражения; морфологические формы; тюркские языки This article of an overview nature is dedicated to the problem of highlighting evidentiality as a category different from the category of modality. The reasons of these two categories distinction are determined in the paper. The main reason is the different speech purpose of the means of expression of the two categories. The problem of the attitude of specialists in general linguistics and Turkic languages is regarded as well. The issue of meaningful unity within the sphere of evidentiality is also addressed. The efficiency of search (and formulation) of a semantic invariant of heterogeneous meanings, combined within a set of evidential values, is indicated. The conclusions (of researchers of the Tuvan language) on the expediency of including shades of “categorical credibility” and admiration into the field of evidentiality were supported. The most well-known opinions of specialists (in the field of Turkic Studies); Illustrative material is provided to compare different strategies for supplying evidential information in natural Vestnik of Tuvan State UniversityIssue 1. Social sciences and humanities, № 4 (52), 2019 Keywords: universal (categories); grammatical categories; modality; evidentiality; means of expression; morphological forms; Turkic languages Под эвиденциальностью (или засвиде Вообще, формы, отвечающие данному тельствованностью) понимается указание требованию – иметь способность указы на источник или способ получения инфор вать на источник знания (о действии), от мации. Категория эвиденциальности пред мечались лингвистами и раньше, в период ставлена в каждом из естественных язы до 1957 года (когда статья Р. Якобсона вы ков. Ее появление связано с реализацией шла на английском языке). Так, было из коммуникативной функции языка, вызвано вестно, что такие формы распространены стремлением к максимальной точности в в самодийских языках. Современные ис процессе общения. следователи этих языков идут еще дальше: Содержательные смыслы, включаемые они полагают, что такие формы, как ауди в сферу эвиденциальности, чрезвычайно разнообразны: находятся в диапазоне от тив, возникли в глубокой древности, а дошли до наших дней благодаря своей аутен ‘пересказа чужой речи’ до ‘изумления при тичности – закрепленности в этническом виде чего-то неожиданного’. Относящи сознании [10-18]. мися к данной категории считаются также На примере этой группы языков видно, формы “заглазного действия”, равно как и что сложность выделения категории эви формы подчеркнутой достоверности. Од денциальности связана с тем, включаем нако, на взгляд лингвистов, все эти разно ли мы в план ее содержания такие смыс родные смыслы имеют одну общую “точ лы, как подчеркнутая достоверность, слы ку соприкосновения”: они не соотносят шимые действия, а также изумление при содержание высказывания с действитель неожиданном обнаружении. Рассмотрение ностью, но позволяют говорящему лицу этих языков дает также критерии типоло слегка “отгородиться”, сделать отсылку, не гической классификации по признаку вы выставлять себя в качестве первого (или ражения эвиденциальности: становится единственного) источника информации. понятно, что они (языки) распределяются Именно поэтому в лингвистике достаточно по разным группам в зависимости от того, давно утвердился особый взгляд на эвиден как организована система средств выраже циальность: она стала рассматриваться как ния эвиденциальности, как она “выстроена категория, отличная от категории модаль вокруг” глагольных форм наклонения-вре ности. Эта точка зрения возникла после мени. По наличию грамматических форм и осознания специальной роли свидетеля со конструкций, специализированных на вы бытия (в отличие от деятеля / участника), ражении эвиденциальных значений, мож и затем была последовательно проведена в но выделить три группы. В первую группу целом ряде работ в области общего и типо включаем языки, в которых есть морфоло логического языкознания [1-9]. гические формы (и парадигмы), имеющие Вестник Тувинского государственного университетаВыпуск 1. Социальные и гуманитарные науки, № 4 (52), 2019 денциальность не находит специального может и не иметь собственного показателя: грамматического выражения и передает маркерами эпистемологического наклоне ся в основном лексическими средствами ния служат показатели темпоральности. В типа вводных мол, видно, оказывается, ба!, эту группу, кроме самодийских, входят так эвон! Русский язык, в частности, насыщен же хантыйский и мансийский языки [19 разнообразными выразительными сред 25]. ствами для передачи значения пересказа Несколько особняком стоят другие (введения в текст чужого мнения, создания финно-угорские языки. Так, в отношении формул отсылки). Для русского языка, как языков пермской и волжской групп, еще с никакого другого, особенно характерно, 60-ых гг. XX в., установилось мнение, что что формулами отсылки могут выступать выражение эвиденциальной семантики пословицы и поговорки русского народа. – это одна из функций определенных вре Часто эти формулы, если они особо устой менных форм глагола [26-28]. чивы, могут и усекаться, и сокращаться, а В частности, глубоко изучив материал коми языка, Е.А. Цыпанов пишет следу предшествуют им своего рода протезы: Не зря говорят: с кем поведешься… Стремле ющее: «II прошедшее время исторически ние выражать эвиденциальность разноо является относительно поздним образо бразными средствами, в т.ч. и синтаксиче ванием, возникшим на основе причастия скими, сближает русский язык не только прошедшего времени на -ом/эм, употре с белорусским и украинским, но и с боль блявшегося в функции сказуемого». Глаго шинством других европейских языков [8, с. лы в этой форме выражают «тройственную 321-322; 29, с. 303; 30]. семантику – чисто результативную (ста Тюркские языки демонстрируют еще тальный перфект), чисто эвиденциальную, одну стратегию выражения эвиденциаль неочевидную (квотатив), и смешанную, ных значений: стремление к максимальной когда результативность и эвиденциаль грамматикализации (форм) выражения эви ность своеобразно дополняют друг друга» денциальности, и в русле этой стратегии – [27, с. 159, 163]. распределение эвиденциальной нагрузки Общим для всех уральских языков явля на большой ряд аналитических глагольных ется тенденция выражать эвиденциальные форм (и форм сказуемого). Эвиденциаль значения с помощью морфологических ные системы большинства тюркских язы (синтетических) форм глагола, поэтому их ков уже описаны (на ранних этапах – без можно объединить в одну группу. употребления термина “категория эвиден Вторую группу составляют языки, в циальности”). Наиболее полно освещен которых эвиденциальность выражается этот вопрос в работах последних двух де преимущественно лексически и интона сятилетий, когда пришло осознание, что ционно (например, восточнославянские). эвиденциальность можно анализировать Ярким примером здесь является русский саму по себе, безотносительно к модально язык. Говоря иначе, в русском языке эви сти [31-50].Vestnik of Tuvan State UniversityIssue 1. Social sciences and humanities, № 4 (52), 2019 пиросы. Принести мне (их) тебе?’» [50, с. тюркских языках эвиденциальность пред 164]. ставлена, и достаточно широко. В одной Итак, в современных языках насчиты из последних работ на эту тему искомые вается много разных оттенков эвиденци грамматические значения объединяются в альности, и происхождение средств их вы рамках трех сфер (категорическая досто ражения – также различно: одни восходят верность, основанная на знаниях; некате к формам наподобие аудитива, другие – к горическая достоверность; пересказанная формам перфекта (или результатива). Не реальность). Подчеркнем, что данное ис все из них “строго укладываются” в форму следование убедительно именно в части лы типа: в них содержится «эксплицитное включения в число эвиденциальных двух указание на источник сведений говорящего “спорных” значений – категорической относительно сообщаемой им ситуации» достоверности и адмиратива (что под [8, с. 321] и «неожиданное обнаружение тверждается яркими примерами): ситуации … трактуется как особый спо «А дүне, ыржымда, тода дыңналып кээр боор чүве ‘А ночью в тишине, бывает соб получения информации о ней» [8, с. 324]. Возможно, стоит поискать еще каку (шум воды) ясно слышится’; Хымыс иш ю-нибудь формулировку, дополнительную, кен кижи чүс харлаар боор чүве ‘Человек, например, «отгораживание / отвлечение пьющий кумыс, (обычно) живет до ста лет’ от произносимой информации», или «от … Бо үеде инек-караа быжа берген боор рыв от действительности», или иную в чүве ‘Обычно в это время смородина бы подобном роде. Возможно, для некоторых вает поспевшая’ … [В подобных случаях] коннотаций эвиденциальности подойдут выражается наличие достоверных, с точки некоторые другие, дополнительные, фор зрения говорящего, событий и действий, мулировки типа: эти формы указывают на имеющих место в действительности фак «убежденность говорящего в чем-либо». тов реальности» [50, с. 128]. Иначе говоря, эвиденциальные значения «Үрле боданып чыда, удуй бериптир констатируются в том случае, если есть мен ‘Довольно долго лежа, думая, оказа указание на источник сведений о ситуа лось, я уснул’ … Хайлыг кулугурнуң овуу ции или неожиданность информации для зуннуг сөзүнге бүзүрээш, сени хей черге говорящего лица. Краткий список эвиден буруудадып тургандыр мен ‘Поверив хи циальных значений включает следующие трым словам плутовки, оказывается, я зря пункты: личное наблюдение описывае тебя обвинял’ … Отче үңгеп чедип, көске мых событий, желание говорящего “снять холуң чидиртип аптыр сен ‘Оказалось, что с себя ответственность” за достоверность ты, добравшись ползком до огня, обжег сообщаемой информации; пересказ; цити руку на углях’ … Аа даай! Таакпылап орган рование; “заглазность”; инферентив (су чериңде папирозуң каапкандыр сен. Аппа ждение по результату); адмиратив; сомне рып бээйн бе? ‘Ой, дядя! На том месте, где ние (предположение); визуальные и прочие ты курил, оказывается, ты оставил свои па сенсорные, а также эндофорические источВестник Тувинского государственного университетаВыпуск 1. Социальные и гуманитарные науки, № 4 (52), 2019 ний в обоих случаях – одни и те же (есть общих истин; засвидетельствованность [8, редкие исключения, вроде эвиденциалиса с. 321-325]. в хантыйском языке, но даже там в опре Можно сказать и так: при выражении деленных случаях возможна замена форм эвиденциальности – говорящий намекает, эвиденциалиса формами индикатива). что он не владеет информацией (отгора Тюркологический подход к изучению живается от знания, указывает на кого-то данной категории на первых этапах повто другого, от кого поступила информация, и рял традицию русистики, т.е. эвиденциаль т.п.). ность рассматривалась как разновидность Известно, что достаточно долго эвиден субъективной модальности. Но затем по циальные значения (и средства) рассма степенно стала проводиться современная тривались в совокупности с модальными точка зрения: эвиденциальность – отдель значениями (и средствами). Но, кажется, ная, самостоятельная категория. гораздо продуктивнее другая линия: ука В тюркских языках выражение эвиден зание на источник информации о действии (поле эвиденциальности, или засвидетель циальности грамматикализовано в значительной степени. Так, значение, передава ствованности) и маркирование неожидан емое по-русски словом “оказывается”, в ности события, действия (поле миративно хакасском языке заключено в глагольной сти, или адмиративности) рассматривать форме (которая может быть аналитиче отдельно от категории модальности. ской): В частных категориях субъективной мо Ол тын даа ыраххы тус полбаза, чон ча дальности репрезентируется точка зрения ачахнаң на тузаланчаң полтыр ‘Хоть это говорящего. А эвиденциальность есть от было совсем недавно, люди, оказывается, страненный или чужой взгляд на ситуацию, пользовались только луками’. интерпретируемый говорящим. Трудность Пiр туста албанны род кнезi Сур теен разграничения связана именно с этим: оба кiзi апарчан полтыр ‘В одно время налог текста, и модальный, и эвиденциальный, отвозил, оказывается, начальник рода, че принадлежат одному лицу – говорящему. В ловек по имени Сур’. устном словесном потоке нюансы разгра Чарыста уттырза, Сур Албутха Халта ничения регулируются преимущественно рын пирiбiзерге кирек полтыр ‘Если Сур интонацией. На письме также есть специ оставался побежденным в соревновании, фические показатели, как правило – лекси он должен был, оказывается, отдать Албуту ческие маркеры: они указывают на то, что своего коня Халтара’. присутствует эвиденциальный текст (отре Ол ағас суғ ÿстÿнзер чада öскен полтыр зок). При этом само эвиденциальное содер ‘Это дерево росло, оказывается, прямо над жание передается с использованием общих водой’. лексических и грамматических средств Нельзя сказать, что в тюркских языках данного языка. В частности, это выражает нет специальных лексем, соответствую ся в том, что глагольные формы наклоне щих русским оказывается, мол, дескать, Vestnik of Tuvan State UniversityIssue 1. Social sciences and humanities, № 4 (52), 2019 Тот же смысл по-хакасски выражается Они есть, но зачастую не употребляются несколько иначе (междометие может отсут потому, что избыточны. Вместе с тем есть ствовать, а в начало фразы ставится обяза слова, которые частотны именно в эвиден тельное отглагольное слово): циальных контекстах (как, например, слово Кöрiңердек, оларға одырчыхтар читпе ноо ‘какой!?’, ‘что за!?’, ‘что ли!?’, ‘види ендiр! ‘Смотрите-ка, им стульев не хвати мо!’, ‘оказывается!’): ло!’ Ол ам минiң сазым чулар ноо? ‘Теперь В хакасском языке, кроме указанной она мои волосы будет выдирать, что ли?’ конструкции, есть еще одно яркое средство Кiзi улуғ род полчаңох ноо! – теен Ма выражения эвиденциального значения – нон Петрович ‘У человека большой род конструкция с участием вспомогательного тоже бывает, видимо! – сказал Манон Пе глагола пол- ‘быть’ в настоящем времени: трович’. Ол кичее кöп одың чар салған полча Анфиза, Таназар хази кöрiп, теен: “Хас ‘Он, якобы, вчера много дров наколол’. хы айланған ноо!” – Анфиза, взглянув пронзительно на Тану, сказала: “Беглянка Итак, в любом естественном языке категорию эвиденциальности можно рас вернулась, оказывается!” сматривать безотносительно к категории Категория эвиденциальности неизбеж модальности. Другое дело, что в значи но появляется в любом естественном язы тельном своем объеме эвиденциальность ке, потому что (или: как только) возникает выражается теми же языковыми средства потребность в тексте, создаваемом гово ми, что и модальность (особенно зримо это рящим, подавать, отражать информацию, проявляется в использовании одних и тех исходящую не от говорящего, или неожи же форм наклонения и временных форм). данную для него. Сравнение языков раз Наличие этой общей базы создает иллюзию ных систем позволяет увидеть разнообра того, что перед нами – одна и та же катего зие форм и общность смыслов. В русском рия. Однако, более глубокий анализ неиз языке словами, указывающими на вводи бежно приводит к мысли, что эвиденциаль мую далее эвиденциальную часть, служат ность – категория, содержательно отличная не только глаголы говорения и союзы типа от категории модальности, и у нее есть и ‘что’, но и слова мол, дескать, де, якобы, собственные средства выражения. Вообще, оказывается и другие, а также некоторые если исходить из закономерностей логики, междометия, напр., Ну надо же! Ба! Вот различие между двумя категориями впол так да! При этом, что очевидно, важней не очевидно: при выражении модальности шую роль играет интонация. Возьмем, к предполагается, что говорящий в курсе примеру, ситуацию – начальник распекает того, о чем он говорит (он владеет инфор подчиненных, отсутствовавших на собра мацией, информация исходит от него, све нии: дения принадлежат ему, знание присвоено Ну, надо же! Им, видите ли, не хватило им); при выражении эвиденциальности, стульев! напротив, – говорящий намекает, что он Вестник Тувинского государственного университетаВыпуск 1. Социальные и гуманитарные науки, № 4 (52), 2019 углом зрения (в частности, в связи с кате от знания, указывает на кого-то другого, от горией “внимания”). Рассматривая модаль кого поступила информация, и т.п.). В за ность и эвиденциальность по отдельности, ключение, можно сделать предположение, можно видеть, что последняя имеет доста что много нового даст углубленное иссле точно много специфических способов вы дование категории эвиденциальности в ти ражения, да и объем ее в тексте – довольно пологическом аспекте и под когнитивным значительный.

Напиши аннотацию по статье

УДК 811.512.1 doi 10.24411/2072-8980-2019-10015 О ГРАММАТИЧЕСКОМ ОФОРМЛЕНИИ ЭВИДЕНЦИАЛЬНЫХ ЗНАЧЕНИЙ В ФИННО-УГОРСКИХ, САМОДИЙСКИХ И ТЮРКСКИХ ЯЗЫКАХ Каксин А.Д. Хакасский государственный университет им. Н.Ф. Катанова, г. Абакан ON THE GRAMMATICAL DESIGN OF EVIDENTIAL SENSES IN FINNO-UGRIC, SAMODIAN AND TURKIC LANGUAGES Kaksin A.D. Katanov Khakass State University, Abakan Статья носит обзорный характер, и посвящена проблеме выделения эвиденциальности как категории, отличной от категории модальности. Определяются основания разграни чения, и главным из них признается разное речевое предназначение средств выражения двух категорий. Затрагивается вопрос отношения к этой проблеме специалистов по об щему языкознанию и тюркологов. Рассматривается также проблема содержательного единства в рамках сферы эвиденциальности. Указывается на результативность поиска (и формулирования) семантического инварианта разнородных смыслов, объединяемых в рамках комплекса эвиденциальных значений. Поддержаны выводы (исследователей ту винского языка) о целесообразности включения в сферу эвиденциальности оттенков ‘ка тегорической достоверности’ и адмиратива. Обобщаются наиболее известные суждения специалистов (в этой области тюркологии), приводится иллюстративный материал для сравнения различных стратегий подачи эвиденциальной информации в естественных языках.

о кентум сатемной дивергенции палатально аффрикаты в индоевропейских языках. Ключевые слова: палатальный, палатализация, аффриката, смычный, фрикативный, кентум, сатем, фонети ческая дивергенция, праиндоевропейский (ПИЕ) язык, общеславянский язык. Keywords: palatal, palatalization, affricate, explosive, fricative, centum, satem, phonetic divergence, Proto-Indo European (PIE) language, Proto-Slavic language. ________________________________________________________________________________________________ Постановка задачи Считается, что в какое-то время в части ПИЕ диалектов начался процесс сатемной палатализации с возникновением соответствия *[k] ~ [s]. Термин "сатемный" означает, что процесс шел в направлении *[k] > [s] и никак иначе. Некоторые исследователи разбивают процесс "сатемизации" на две фазы [3, с. 318 – 320]:  фаза собственно палатализации: [k] > палата лизованный задненёбный;  фаза ассибиляции: палатализованный задне небный > сибилянт [s]. Другие, со ссылкой на закон Педерсена, отрицают двухфазный характер процесса ПИЕ *[k] > сатемн. [s], поскольку, согласно этому закону, в раннем праславянском переднеязычный ПИЕ [s] после [r], [k], [u], [i] сменился заднеязычным [x] безо всякой промежуточной стадии [1, с. 154, 162]. Наконец, нуждается в объяснении и мотив перехода палатализованного звука в переднеязычный [4, с. 142], поскольку палатализованный заднеязычный [k'], судя по фактам кельтских и славянских языков, достаточно устойчив. Нашу задачу мы видим в том, чтобы выявить методологическую причину такого расхождения мнений и, по возможности, найти способ построения более целостной картины эволюции обсуждаемых фонем. Метод решения При поиске мы будем опираться на основное правило реконструирования: идти от наблюдаемых фактов к реконструкциям, но не наоборот. Один из наблюдаемых фактов: заднеязычный [k] и переднеязычный [s] имеются во всех ИЕ языках в сочетаниях с самыми различными гласными – это устойчиво артикулируемые согласные. Второй наблюдаемый факт: в ряде ИЕ языков отсутствуют шипящие, в частности, в латинском: очевидно, они менее устойчиво артикулируются и имеют тенденцию к "выходу из обращения". Итак, в нашей задаче мы имеем пары противопоставляемых по твёрдости-мягкости согласных: велярных [k] и [k'], [x] и [x'], [h] и [h'] и сибилянтов [ʃ] __________________________ Библиографическое описание: Тележко Г.М. О кентум-сатемной дивергенции палатальной аффрикаты в индоевропейских языках // Universum: Филология и искусствоведение: электрон. научн. журн. 2017. № 2(36). URL: http://7universum.com/ru/philology/archive/item/4281 февраль, 2017 г. ([ʂ']) и [ʂ], [s'] и [s]. При этом свидетельства латинского языка показывают, что устойчивый велярный [k] не имеет достаточной мотивации для "переключения" места артикуляции к зубам. Тем не менее, в ПИЕ прототипах принято реконструировать именно [k] в позициях, где в результате сатемной палатализации появились сибилянты. То есть постулируется начальный согласный, который, судя по фактам латинского языка, в частности, не имеет тенденции к преобразованию в сибилянты. Мы полагаем, что именно выбор одного из наиболее устойчивых звуков (видимо, по греческим и латинским аналогам) в качестве ПИЕ прототипа привел ко множеству проблем, связанных с оппозицией "кентум – сатем", и множеству точек зрения на их решение. Тем самым, наша задача сводится к новой реконструкции ПИЕ прототипов по имеющимся свидетельствам ИЕ языков – прототипов, которые в процессе фонетической эволюции: а) имели бы мотивацию для перехода в наблюда емые варианты фонем; б) переходили бы в конкретных условиях в наблюдаемые варианты фонем однозначно. Мы не будем подробно рассматривать в этой статье процесс формирования оппозиции звонких согласных *[g] – [z], полагая, что механизм формирования оппозиции звонких согласных аналогичен механизму формирования оппозиции согласных глухих. Решение задачи Перечисленные глухие согласные могут быть противопоставлены по двум парам признаков, помимо упомянутых твердости – мягкости: это заднеязычная – переднеязычная артикуляция, смычность – фрикативность. Отсюда можно предположить, что звук-прототип должен иметь область артикуляции между гортанью и альвеолами и содержать смычную и фрикативную фазы. Этим условиям может удовлетворить глухая палатальная аффриката, которая, по мере своей эволюции, в одних диалектах ослабляла бы смычную фазу, в других – фрикативную. Теперь нам следует убедиться в наличии мотивации преобразования палатального прототипа в наблюдаемые звуки оппозиции "кентум – сатем". Данные исследований конфигураций голосового тракта для большого количества языков выявили, что палатальные согласные ([ç], [ʎ], [c], [ɲ], [j]), равно как и гласный [i], часто реализуются одновременно в зоне альвеол и зоне среднего неба. Некоторые из этих звуков в большей степени ограничены палатальной зоной ([ç], [c], [ɲ], [j], [i]), другие ([ʎ], [ɕ] и [ʧ]) – по своим артикуляционным характеристикам оказываются альвеолярными или альвео-палатальными. Эти согласные в некоторых языках могут иметь несколько мест артикуляции [12]. Такая неопределенность области артикуляции палатальных согласных приводит к неустойчивости способа их произношения. Это, с увеличением количества слов и потребности в более тонком смыслоразличении, со временем приводило к появлению на их основе новых звуков, артикулируемых в более узких областях, то есть к фонологизации некоторых вариантов произношения исходных звуков. Это, вероятно, универсальная тенденция, которая касается не только эволюции палатальных. В частности, палатальные звуки в своих крайних реализациях совпадают с палатализованными велярными и с палато-альвеолярными. Таков, например, альвео-палатальный ḱ в македонских диалектах, который может произноситься с широким диапазоном артикуляций, начиная от смещения места артикуляции назад – [k'], – и кончая смещением места артикуляции вперёд – вплоть до [ʧ]; произношение звонкой ǵ, аналогично, варьирует от мягкого велярного [g'] до апикального альвеолярного [ʤ] [9, с. 351]. Это нам явно демонстрирует, что палатальный звук может перейти как в палатализованный велярный, так и в палатализованный альвеолярный. Ранее эта тенденция была прослежена на примере [ʎ], сохраняющегося в ряде балкано-славянских языков и нерегулярно расщепившегося на [l'] и [j] в прочих славянских [8]. Дело только за фонологизацией уже существующих модификаций фонем. Таким образом, вопрос, поставленный в [4] о причинах перехода исходного звука в переднеязычный, оказывается несущественным, поскольку исходным звуком является не палатализованный заднеязычный согласный, а палатальный. Чисто палатальные согласные, за исключением [j] и [ɲ], в современных ИЕ языках встречаются редко (например, [ʎ] сохраняется в романских и балкано-славянских языках, а [ç] отображает исключительно немецкий Ich-Laut), что, отчасти, говорит в пользу сделанного предположения об их расщеплении в далеком прошлом. Существование же их в древности обусловлено тем, что их артикуляция не требовала сложных движений языка. Расщепление палатальной аффрикаты *[c͡ ç] (как и других палатальных) мотивировалось тенденцией к большей устойчивости артикуляции и проходило примерно по следующей схеме: при смещении области артикуляции назад палатальная аффриката видоизменялась до [k'x'] и [k'h'], а при смещении области артикуляции вперёд – до [ʧ] и [t'θ'] ([t's']). Во вновь возникающих аффрикатах в одних диалектах происходило ослабление фрикативной фазы, в других – смычной, кроме того, при некоторых условиях происходила депалатализация: [k'x'] > {[k']; [x']}, [k'x'] > [kx] > {[k]; [x] (нем. Ach-Laut)};.. [t'θ'] > [tθ] > {[t]; [θ]}; [t's'] > {[t']; [s']}; [t's'] > [ts] > {[t]; [s]}. Аналогичную схему развития можно построить и для звонких аналогов этих согласных. Мы разделяем мнение О.Н. Трубачёва о том, что оппозиция [s] ~ [k] возникла при посредстве аффрикаты [3, с. 315], не разделяя убеждения, что этот процесс начался с палатализации [k]. Помимо доводов, приведённых О.Н. Трубачёвым, которые косвенно говорят о причастности глухой аффрикаты к формированию оппозиции [s] ~ [k], стоит упомянуть об участии палатальной звонкой аффрикаты [ɟ͡ ʝ] в формировании оппозиции [z] ~ [g]: февраль, 2017 г.  др.-греч. γνῶσις "знание", ирл. gnáth "извест ный"-  др.-инд. jñātás "узнанный", jānā́ ti "знает" -  лит. žinóti "знать", др.-рус., ст.-слав. знати "знать",  которое проявилось в др.-инд. когнатах. Благодаря участию аналогичной глухой аффрикаты в процессе рождения оппозиции [s] ~ [k], этот процесс не мог смешаться с процессом формирования оппозиции [s] ~ [x], поскольку последний сводится к расщеплению архаичного палатального фрикатива *[ç], чему будет посвящена отдельная работа. Таким образом, рабочая гипотеза относительно возникновения оппозиции "кентум – сатем" может быть схематично выражена так: *[c͡ ç] > [k(')x(')] > {[k(')]; [x(')] > [h(')]} – при сдвиге места артикуляции назад; *[c͡ ç] > [ʧ(')] > {[t(')]; [ʃ(')] > [s(')]} – при сдвиге ме ста артикуляции вперед. Рассмотрим примеры развития оппозиции "кентум – сатем". Лексемы для таблиц взяты из словарей [2], [6], [7], [10], [11], [13], [14]. В таблице 1 приведены слова со значением "сердце" (когнаты рус. сердце), где видно, что оппозиция "кентум – сатем" проявилась уже в анатолийских языках: лувийский vs хеттский, палайский, ликийский. Развитие начального согласного в лексемах верх ней части таблицы 1:  исходная аффриката*[c͡ ç] приобрела сдвиг ме ста артикуляции назад: *[c͡ ç] > *[k'h'];  начальный *[k'h'] в лексемах нечетных столбцов верхней строки утратил фрикативную составляющую (в анат., кроме лув., в др.-греч., лат., др.-ирл.) и при некоторых условиях депалатализовался: *[k'h'] > *[k(')];  начальный *[k'h'] в лексемах четных столбцов верхней строки (в др.-инд. и герм.) утратил смычную составляющую и при некоторых условиях депалатализовался: *[k'h'] > *[h(')]. Таблица 1. ИЕ когнаты рус. сердце хетт. kēr лик. A kerθθi др.-греч. κῆρ др.-англ. heorte др.-норв. hjarta д.-в.-н. herza лик. B kridesi др.-ирл. cride - пал. karti хетт. kard- др.-греч. καρδία др.-греч. κραδίη лат. cor, cordis гот.haírtō др.-инд. hŕ̥ d ́̄ rdi санскр. há ↑смещение места артикуляции назад↑ + депалатализация ПИЕ прототип *[c͡ çrd] ↓смещение места артикуляции вперед↓ + депалатализация лит. širdìs лтш. sir̂ ds арм. sirt др.-рус. сьрдьце чеш., слвц. srdce ст.-слав. срьдьцє лув. zārza авест. zərəd- осет. зæрдæ сариколи zorδ Развитие начального согласного в лексемах ниж ней части таблицы 1:  исходная аффриката *[c͡ ç] приобрела сдвиг ме ста артикуляции вперед: *[c͡ ç] >*[tʃ'];  начальный *[ʧ'] утратил смычную составляющую *[ʧ'] > *[ʃ] (в лит.), приобрел еще один сдвиг места артикуляции вперед (в лтш., слав. и арм.; в лув. и иран. начальный *[s] приобрел ассимилятивное озвончение: *[s] > [z]) и при некоторых условиях депалатализовался: *[ʃ] > [s(')]. В таблице 2 приведены ИЕ слова со значениями "рог", "рогатое животное". Развитие начального согласного в лексемах со значениями "рог", "рогатое животное" совпадает по направлениям и этапам с развитием начального согласного в лексемах со значением "сердце". Отметим следующие особенности: оппозиция "кентум – сатем" проявилась в хеттском: karawar vs surna "рог" – и в славянских: корова vs серна "рогатое животное"; – в лув. снова произошло озвончение сатемного согласного. Оппозиция "кентум – сатем" проявлена и ещё в одной группе иранских со значением "рог": заза qoč, шугн. xōx̆ , сарик. x̆ ɛw, ({[q]; [x]} < [kx] < *[c͡ ç]) – тадж. шох, перс. shåkh ([ʃ] < *[ɕ]) – фонетическое соответствие заза qoč словам прочих приведенных иран. (шугн., сарик., тадж., перс.) осталось не отмеченным составителями словаря [13]. февраль, 2017 г. ИЕ когнаты рус. корова, серна со значениями "рог", "рогатое животное" др.-греч. κέρας "рог" лат. cervus "олень" др.-исл. hjǫrtr "олень" д.-в.-н. hiruʒ "олень" хетт. karawar "рог" лат. соrnū "рог" лит. kárvė "вол" сербохорв. кра̏ва гот. haúrn "рог" др.-англ. horn "рог" Таблица 2. ↑смещение места артикуляции назад↑ + депалатализация ПИЕ прототип *[c͡ çr-] ↓смещение места артикуляции вперед↓ + депалатализация лит. *šir̃vis и stirna [10] "серна" лтш. sirnа "серна, косуля" др.-рус. сьрна "серна" др.-инд. c̨ ŕ̥ ŋgam санскр. śŕ̥ ṅga хетт. surna [14], [sù]ra/inì [7] лув. zurni авест. srvā перс. sur – все "рог" сербохорв. ср́на "серна" В таблице 3 приведены ИЕ слова со значением "сто" (когнаты рус. сто). Помимо того, в нее включено для сравнения др.-егип. [šn.t]. Др.-егип. [šn.t] не только близко к ПИЕ прототипу, но и типологически повторило эволюцию ИЕ слов группы "сатем", потеряв со временем начальную назализацию в корне (ср. с др.-инд. словами). Таблица 3. ИЕ когнаты рус. сто лат. centum др.-ирл. cét кимр. cant тох. B kante тох. A känt др.-греч. ἑκατόν гот. hund др.-норв. hundrað* ↑смещение места артикуляции назад↑ + депалатализация ПИЕ прототип *[c͡ çŋt] ↓смещение места артикуляции вперед↓ + депалатализация др.-егип. [šn.t] > [št] [5, с. 68] лит. šim̃ tas лтш. sìmts др.-инд. c̨ atám [10] др.-инд. śatá [7], [14] авест. satǝm осет. сæдæ др.-рус., ст.-слав. съто * Примечание: др.-греч. лексема имеет букв. знач. "одна сотня", др.-норв. лексема – также сложное слово, букв. ~ "порядка сотни" [14]. Развитие начального согласного в лексемах со значением "сто" совпадает по направлениям и этапам с развитием начального согласного в лексемах со значением "сердце". Отметим корреляцию передвижения места артикуляции с рефлексами ПИЕ слогового носового согласного под ударением: передвижению назад сопутствует [n], а передвижению вперед – [m]. Это отражает большее удобство произношения сочетаний [xn] и [ʃm] по сравнению с сочетаниями [xm] и [ʃn], когда эти сочетания выделены ударением. В таблице 4 приведены ИЕ когнаты рус. десять. Развитие начального согласного в лексемах со значением "десять" совпадает по направлениям и этапам с развитием начального согласного в лексемах со значением "сердце". Отметим, что рефлексы ПИЕ безударного слогового носового согласного безразличны к направлению сдвига места артикуляции: любому направлению передвижения могут сопутствовать как [n], так и [m]. Обращает на себя внимание присутствие тохарских (и A, и B) лексем в группе "сатем", ср. с их наличием в группе "кентум" в таблице лексем со значением "сто". февраль, 2017 г. лат. decem др.-ирл. deich кимр. deg др.-греч. δέκα гот. taíhun д.-в.-н. zehan ИЕ когнаты рус. десять ↑смещение места артикуляции назад↑ + депалатализация ПИЕ прототип *[dec͡ çɲt] ~ *[dec͡ çŋt] ↓смещение места артикуляции вперед↓ + депалатализация Таблица 4. др.-лит. dešimtis лтш. desmit ст.-слав. десѩть умбр. desenduf "двенадцать" [7] тох. B śak тох. A śäk др.-инд. dác̨ a авест. dasa осет. дæс арм. tasn Стоит также отметить наличие оппозиции "кентум – сатем" в лексемах италийской группы: лат. decem vs умбр. desen-. В таблице 5 приведены слова со значениями "это(т)", "вот" (когнаты др.-рус. сь, се). Таблица 5. ИЕ когнаты др.-рус. сь, се хетт. ke- "этот" [7] алб. kjo лат. cedo "сюда" ecce "се, вот" [10] др.-греч. κεῖνο "это" др.-ирл. cē "здесь" гот. hi- "этот" хетт. ka- "этот" [7] - ↑смещение места артикуляции назад↑ + депалатализация ПИЕ прототип *[c͡ çe] ~ *[c͡ çi] ↓смещение места артикуляции вперед↓ + депалатализация кит. zhè [ʧe] "этот; вот!", cí [tshɨ]; zī [tsɨ] "этот, это"; укр. це "это"(?) др.-лит. šè "вон!" [10] лит. šìs "этот" лтш. se! "сюда!", "вон!" (собакам) [10] др.-рус., ст.-слав. се "вот"; "это" Приведенные в таблицах ПИЕ прототипы слов условны, их роль сводится к демонстрации положения исходной палатальной аффрикаты. Другие примеры кентумизации-сатемизации: когнаты рус. "север", "весь" и т.д. – имеют такое же развитие в части фонетических соответствий, от *[c͡ ç] – к [k] и [s]. Известно, что сатемизация инициировалась не только гласными переднего ряда и слоговыми носовыми сонорными, но и согласными [l] и [w]. Это не требует от нас дополнительных предположений, поскольку конечные сочетания [ʃl] и [ʃw] вызывают меньшие артикуляционные трудности, чем исходные *[c͡ çl] и *[c͡ çw], то есть переходы *[c͡ çl] > [ʃl] и *[c͡ çw] > [ʃw] так же мотивированы, как и переходы *[c͡ çl] – к [hl] и [kl], *[c͡ çw] – к [hw] и [kw]. Чтобы картина расщепления ПИЕ палатальной аффрикаты с образованием оппозиции "кентум-сатем" обрела полноту, было бы желательно найти когнаты с сохранившимся в позициях наблюдаемых [k] и [s] смычным компонентом при сдвиге места артикуляции вперед, чтобы установилась симметрия со сдвигом назад, т е. найти когнаты со следами развития исходной ПИЕ палатальной аффрикаты по схеме *[ʧ(')] > *[t(')θ(')] > *[t(')s(')]. В силу совпадения или в - арм. sa результате доностратической связи слов со значениями "вот", "это" и др., кит. слова в табл. 5 содержат аффрикаты в интересующей нас позиции, будем это иметь в виду, не придавая, однако, этому факту излишнего значения. О.Н. Трубачев для обоснования своей гипотезы приводил лит. stirna "серна", которое он выводил из праслав. *tsirna с субституцией *ts- > st- в лит. Мы можем предложить:  в качестве родственных др.-рус. середа, сьрдьце "сердце" – слова с семантикой "последовательность", родственные др.-рус. череда;  в качестве родственных др.-рус. сьрна "серна" – слова, родственные др.-рус. черту "режу", черенъ, букв. "отрезан" (как и корень, кора, возможно, и крона); при этом мы сошлемся на семантическую параллель рог – режу, где рог – "срезаемое" (рог – от режу, как рой – от рею, лог – от лежу). Попутно мы получаем вариант значения рус. черт: "рогатый" (ср. у Якобсона, сближавшего черт с чертить, родственным черести "резать" [10]). Эта гипотеза, предполагая развитие значения "сердце" из значения "череда (ударов)" и значения февраль, 2017 г. "рог" – из значения "режу", показывает, как участвовала палатальная аффриката в процессе сатемизации – расщепляясь на *[k'] и *[ʧ]:  др.-прус. kerdis "время" < *[c͡ çrd] > др.-рус. череда;  др.-прус. kirnо "куст", лит. kẽras "куст" < *[c͡ çr-] > др.-рус. черенъ  и сдвигая место своей артикуляции вперед с потерей смычной составляющей, *[ʧ] > *[ʃ] > *[s]:  лит. širdìs, др.-прус. seyr "сердце";  лит. *šir̃vis, др.-прус. sirvis "олень". Симметрично происходил и процесс "кентумизации" – через расщепление и сдвиг места артикуляции назад с потерей смычной составляющей *[kh] > *[h] в германских и фрикативной – в других языках группы "кентум". Можно привести и примеры развития *[ʧ'] с дальнейшим сдвигом места артикуляции вперед, но с сохранением смычной части (как и при сдвиге места артикуляции назад в лат.), а именно, с *[ʧ'] > *[t(')θ(')] > {[t(')s(')]; [θ(')]; [t(')]}:  в авест. staorra "крупный рогатый скот", др.англ. steor "вол", гот. stiur "бычок" (ср. с *[ts] > [st] в примере О.Н. Трубачева: лит. stirna из *tsirna!);  в др.-англ. þorn, гот. þaurnus "колючее расте ние", позже – "колючка", др.-норв. θjōrr "бык";  др.-греч. ταύρος, лат. taurus, лит. tauris, др. англ. tyr, др.-русск. туръ, ст.-слав. тоуръ. Сюда же финик. θώρ "бык" (со ссылкой на Плутарха, [2]), "Aramaic tora "ox, bull, steer", Arabic thor, Hebrew shor, Ethiopian sor" (со ссылкой на Клейна – [11]), с той же семантикой "рогатое животное", что и в корова, серна (ср. также со сходным ивр. keren "рог"). Последние примеры, наряду с кит. словами со значениями "вот", "этот" на [ʧ] и [ts], позволяют предполагать, что процесс, аналогичный сатемизации, происходил в доностратические времена, судя по фактам китайского и семитских языков. Но это уже далеко выходит за рамки заявленной темы. Выводы Можно сделать следующие промежуточные вы воды. 1. Оппозиция "кентум – сатем" не произвела, при внимательном рассмотрении, межъязыковых или междиалектных границ: в одной и той же группе языков (анатолийские, иранские, италийские), даже в одном и том же языке (хеттский, древнерусский) могут сосуществовать родственные слова и кентумной природы, и сатемной, в начале и середине слов и в любых сочетаниях. Непоследовательность сатемизации-кентумизации объясняется артикуляционной неустойчивостью исходной палатальной аффрикаты, которая может ситуативно преобразоваться со смещением места артикуляции назад, либо со смещением места артикуляции вперед в любом языке. 2. Дивергенция ПИЕ палатальной аффрикаты во всех рассмотренных примерах происходила по одной и той же схеме. Вначале при смещении места артикуляции назад или вперед сохранялись и смычная, и фрикативная фазы артикуляции; аффрикаты, полученные на этом этапе, далее расщеплялись с потерей либо смычной, либо фрикативной фазы и иногда депалатализовались (выявление условий последнего процесса в равной мере касается и актуальной пока теории, поэтому нами не рассматривалось). 3. В построенной на основе наблюдаемых фактов модели ИЕ языки прошли примерно одинаковые пути и симметричные схемы изменения в процессе своей эволюции от чисто палатальных до велярных и сибилянтов. Этим она отлична от гипотезы сатемной палатализации, согласно которой звуки сатемных языков в данном аспекте немотивированно развивались, отходя от устойчивых артикуляций, а звуки кентумных языков застыли в изначальном состоянии. Из-за неустойчивости палатальных согласных их ближайшие аналоги – шипящие – сохранились лишь в наиболее древних состояниях языков (лит., др.-инд.), в большинстве же ИЕ языков эволюционная цепочка привела к согласным с наиболее устойчивой артикуляцией: [k] и [s]. 4. Установлена этимологическая связь ИЕ названий быка на "(s)t-" и "þ-" с кентум-сатемными названиями, родственными лексемам со значением "рог". Все варианты начального согласного являются результатами расщепления ПИЕ палатальной аффрикаты, сдвигов места артикуляции и ослабления либо смычной, либо фрикативной составляющей исходной аффрикаты. 5. Дивергенция палатальной аффрикаты привела не только к рождению оппозиции "кентум – сатем", но и к аналогичным процессам, часть которых не совсем удачно названы "передвижениями" и "палатализациями". В процессе исследования выявились сходные фонетические явления в языках за пределами ностратической макросемьи, в частности, наличие ивр. keren "рог" при финик. θώρ, арам. tora, араб. thor, ивр. shor, эфиоп. sor "бык" – в семитских языках. Всем этим явлениям уместно посвятить отдельные работы.

Напиши аннотацию по статье

№ 2 (36) февраль, 2017 г. О КЕНТУМ-САТЕМНОЙ ДИВЕРГЕНЦИИ ПАЛАТАЛЬНОЙ АФФРИКАТЫ В ИНДОЕВРОПЕЙСКИХ ЯЗЫКАХ Тележко Георгий Михайлович канд. техн. наук, заместитель директора Общества с ограниченной ответственностью "Информаналитика", 194223, Россия, Санкт-Петербург, улица Курчатова, дом 10 E-mail: yurate@bk.ru ON THE CENTUM-SATEM DIVERGENCE OF A PALATAL AFFRICATE IN INDO-EUROPEAN LANGUAGES George Telezhko candidate of Engineering Sciences, Vice Director in "Informanalytica" Ltd, 194223, Russia, Saint Petersburg, Kurchatova Street, 10 АННОТАЦИЯ В статье произведена попытка объяснения оппозиции "кентум – сатем" как результата дивергенции архаичной палатальной аффрикаты. Показано, что наблюдаемые рефлексы "кентум – сатем" могут быть получены в результате фонологизации крайних вариантов ее артикуляции: а) при смещении места артикуляции назад и расщеплении с потерей либо фрикативной, либо смычной фазы с образованием велярных [k] или [h]; б) при смещении места артикуляции вперёд и расщеплении с потерей либо фрикативной, либо смычной фазы с образованием [t] или [ʃ] > [θ] > [s]. This article is an attempt to explain the "centum – satem" opposition as a result of divergence of an archaic palatal affricate. It is shown that the observed reflexes of "centum – satem" can be derived as a result of phonologization of the polar variants of its articulation: a) after the drift of the place of articulation backward with the consequent loss either of the explosive or fricative phase resulting in velar [k] or [x]; b) after the drift of the place of articulation forward with the consequent loss either of the explosive or fricative phase resulting in [t], or [ʃ] > [θ] > [s]. ABSTRACT

о когнитивном моделировании интуиции и творчества в переводе интерпретативной семиотических подход. Ключевые слова: переводческое творчество, интуиция в переводе, процесс перевода, когни тивное моделирование, интерпретативная теория перевода, семиотический подход. ON COGNITIvE MODELING OF INTUITION AND CREATIvITY IN TRANSLATION: INTERpRETIvE AND SEMIOTIC AppROAChES I. V. Ubozhenko National Research University Higher School of Economics, Russian Federation, 20, ul. Myasnitskaya, Moscow, 101000, Russian Federation The paper focuses on the explicit cognitive model of translation process stressing its didactic potential that makes it possible to apply it empirically to the professional activity of a translator by following the steps claimed in the research. The given detailed introspective process scheme of a translator’s conscious mental acts has been designed taking into account the creative part of his/her professional work. Thus the first stage is devoted to shaping the background of the cognitive translation process, which comprises an ultimate complex of necessary multifaceted knowledge of linguistic, meta-linguistic and extra-linguistic kinds. The second stage is aimed at combining the elements of that accumulated initial knowledge base, where comparison and selection lead to the search for a mental program image of © Санкт-Петербургский государственный университет, 2016DOI: 10.21638/11701/spbu09.2016.410 translation decision. The novelty of the presented research is in its attempt to describe an intuitive component being a characteristic feature of any individual translation decision-making process. With this in view, the author starts by critically analyzing both foreign and domestic approaches to creativity and intuition in terms of philosophy and creative psychology. Then their related achievements have been compared to those of the world translation theory. Basing on that the paper suggests the productivity of applying semiotic and interpretive methodology to the explanation of cognitive mechanisms of understanding the original and further making translation. The present interdisciplinary research methodology includes logical meditation, analytical modeling, cognitive and comparative analyses, the synthesis of information learned with its further critical evaluation, reflexive thinking, and making deductive/inductive conclusions. The paper consists of the relevant academic literature review, theoretic and methodological framework, results obtained and the didactic recommendations of the author. The research bibliography covers 50 points, which have been referred to in the paper, by both domestic and foreign scholars, ranging from classical to modern publications. Refs 50. Keywords: translation creativity, intuition in translation, translation cognitive modeling, an interpretive translation theory, a semiotic approach to translation. 1. Степень изученности исследовательской проблемы На современном этапе переводоведение переживает новый виток своего развития на самых разных направлениях: в теории, методике преподавания перевода, в прикладных сферах, связанных с IT-технологиями и появлением целого ряда программ и платформ машинного перевода и вспомогательных для него сервисов. В этой связи — возможно, в противовес многочисленным онлайн и электронным «друзьям переводчика», истинным и ложным, — растёт научный интерес к изучению антропоцентричных феноменов перевода в  свете таких парадигм языкознания, как взаимосвязь языка и сознания, языка и мышления, с учётом современных концепций естественного интеллекта и  его непосредственной реализации в  языке. Это позволяет утверждать, что возникшее в  прошлом столетии лингвистическое переводоведение приобретает новый ракурс исследования проблем перевода, с учётом его когнитивных, интерпретативных и креативных аспектов. В свете этого подхода имеет смысл по-иному взглянуть на вопросы взаимодействия понятий перевода и  рефлексии, переводческой интуиции, переводческого творчества, поэтому считаем целесообразным остановиться на одном из вышеназванных феноменов — вопросе об интуиции переводчика, а также его способности создавать новые варианты перевода. Предлагаемая вниманию читателя статья представляет собой попытку теоретического построения универсальной логической модели процесса перевода. При этом моделируемые аналитические операции рассматриваются в  данном случае безотносительно различий в конкретных видах перевода, включая такие базовые, как устный и  письменный перевод, и  основываются на отправных положениях когнитивной теории, семиотики и  теории интерпретации. Варианты толкования смысла оригинала и версии его передачи на языке перевода исследуются с акцентом на присутствие и  возможное развитие интуитивных и  творческих навыков переводчика, способах их инициирования и  актуализации в  профессиональной дея тельности. Исследование носит междисциплинарный характер, поскольку авторские заключения не только базируются на опыте, накопленном в этой области Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 4 ных областях: философии, психологии, методике. Статья включает анализ соответствующей литературы по вопросу, теоретико-методологическую основу исследования, результаты и дидактические рекомендации автора. Успешный процесс перевода, как известно, основан на прочном фундаменте языковедческих и металингвистических знаний; выражаясь в терминах современной лингводидактики  — на навыках и  профессиональных компетенциях, сформированных в ходе целенаправленного обучения этому виду творческой деятельности. Данный процесс объединяет в себе признаки художественного и научного творчества. Интерпретативная парадигма в переводоведении должна опираться на исходное положение о том, что понятие творчества прежде всего предполагает либо выбор из нескольких имеющихся вероятных решений одного, наиболее приемлемого в конкретной ситуации, либо создание принципиально нового лингвопереводческого решения. В  обоих случаях выбор обусловлен индивидуальной интерпретацией переводчиком концептуального ассоциативно-семиотического комплекса [Казакова], подлежащего переводу. Интерпретация, в  свою очередь, зависит как от общего набора стандартных, универсальных знаний, необходимых переводчику для принятия корректного решения относительно выбора финального варианта перевода, так и от сугубо индивидуальных перцептивных особенностей переводчика как личности1. Интуитивное знание как существенный сегмент творческого процесса может приобретаться в  ходе обучения переводческим навыкам: осознанного овладения целым рядом механических, автоматизированных переводческих процедур в совокупности с накоплением глубоких теоретических знаний в рамках данной научной дисциплины. Интеллектуальный опыт, полученный в ходе такого обучения переводу, служит в  дальнейшей профессиональной деятельности переводчика когнитивным фоном познавательного переводческого процесса2. Переводческому творчеству можно и  нужно обучать, а  переводческую интуицию возможно и необходимо развивать. И то и другое базируется на овладении навыками индивидуальной интерпретации объектов окружающей действительности, т. е. навыками рефлексии, осознанного целеполагания при формулировке переводческой задачи и  сознательно обоснованного, мотивированного выбора переводческого решения. В момент принятия решения ранее неоднократно осознанное, целенаправленное действие, часто осуществляемая логически продуманная умственная операция, при напряжении всех интеллектуальных усилий творческой языковой личности, будут способствовать инициированию бессознательного, 1 «Личностный смысл» есть индивидуальная психологическая интерпретация не только языковых единиц, но и конкретных высказываний в зависимости от личного опыта индивида [Леонтьев, с. 289–291]. 2 «Информация, полученная в  результате переработки ранее полученной, то существенное, что индивид выделяет в ней по собственной оценке, те выводы, к которым он приходит в результате, — его собственный субъективный идеальный продукт, новая информация в системе его знания (её соответствие объективной реальности удостоверяется практикой). Будем называть этот субъективный продукт индивидуального творческого процесса психическим отображением внеязыковой реальности» [Черняховская, с. 11–114].Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 4 муникативной ситуации [Убоженко, 2014]. Современные исследования процесса перевода невозможны без учёта творческого аспекта профессионального анализа данной многогранной умственной деятельности. Перевод — процесс творческий, требующий особой, возможно даже генетической, предрасположенности, некой врождённой креативной языковой способности. Однако мы оставляем за рамками данной статьи био-нейрофизиологический подход к изучению процессуальных свойств перевода и предлагаем его когнитивную модель, основанную на базовых постулатах семиотики и теории интерпретации текста, а также на отдельных положениях теории информации [Шпет3, Пирс, Лотман, Хомский, Наер, Черняховская]. Чарльз Пирс, признанный классик науки о  знаках и  знаковых системах, сам именовавший себя «пионером семиотики», известен своим тезисом о  «триадических отношениях» — отношениях, устанавливаемых между знаками, которые рассматриваются как триединства так называемого репрезентамента, объекта и интерпретанта. Отрицая наличие у человека способности к интроспекции и интуиции, Пирс отдавал предпочтение умственным действиям, «ментальной активности», в  ходе которой человек рассуждает и  тем самым расшифровывает знаки окружающей действительности: «В этом случае каждая предшествующая мысль предпосылает (suggests) нечто мысли, следующей за ней, т. е. оказывается знаком для этой последней. …Новый, неожиданный опыт никогда не является делом мгновения, но является событием, занимающим время и пришедшим к своему свершению через непрерывный процесс. Поэтому знаменательность (prominence) этого опыта для сознания должна быть, вероятно, венцом некоего нарастающего процесса» [Пирс, с. 117]. Позиция Пирса близка автору настоящей статьи, поскольку именно осознанное рассуждение в нашем подходе ставится во главу угла когнитивного анализа методических и, как следствие, процессуальных вопросов перевода. Переводческая интуиция, в свою очередь, понимается нами как своеобразная «обратная логика», которую можно взрастить на почве накопленного интеллектуального опыта переводчика в ходе обучающих тренингов, нацеленных на овладение аналитическими навыками интерпретации, или в  процессе регулярной практической профессиональной деятельности.4 Понятийная трактовка термина «интерпретация» варьируется в  зависимости от области его актуализации: философской, психологической, лингвистической и т. д. Рассмотрим наиболее характерные из толкований. Как известно, под интерпретацией текста традиционно понимается форма аналитической деятельности, на 3 У истоков изучения проблематики толкования значения слов, познания и логики, понимания и многозначной интерпретации текстов стоит Густав Шпет [Шпет], о его идеях, изложенных в работах «Явление и смысл» (1914) и «Герменевтика и её проблемы» (1918), см. [Густав Шпет и его философское наследие]. 4 В идеале нам, безусловно, видится совмещение того и другого, как, к примеру, в методике Дональда Кирали, убеждённого последователя социального конструктивизма, который в  аудитории со своими студентами переводит реальные тексты, полученные от заказчиков (иногда данная работа в классе даже оплачивается) [Kiraly, 1995; 2012]. Подход известен в методике преподавания как «метод проектного обучения», «проектная деятельность» и последовательно внедряется сегодня в отечественной высшей школе [Убоженко, 2016]. Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 4 компетенции и субъективного восприятия, так и с учётом прагматических, структурно-композиционных, когнитивных, фоновых и других факторов [Наер, с. 5]. Понимание высказывания (текста) осуществляется комплексно и на нескольких уровнях: на поверхностном уровне (с опорой на языковые знания) и на уровне понимания глубинном, включающем интерпретацию (с учетом различных дополнительных факторов: условий коммуникации, намерения адресанта, его отношения к  высказыванию, вербального и  невербального контекста, фоновых знаний и т. д. — и соответствующих аналитических процедур) [Chomsky, p. 211–217]. Понимание дискурсивное, когнитивное, как правило, связывается с синтезирующим, собственно интерпретационным уровнем [Наер, с. 8]. В  исследовательских целях разные уровни изучаются в их взаимодействии и могут быть представлены в виде конкретного алгоритма интерпретации, следуя которому и анализируя языковую форму, можно добиться оптимальной экспликации содержания, что и является конечной целью интерпретации [Наер, с. 13]. Что касается семиотического подхода к  интерпретации, то, как отмечал А. В. Кравченко, всё, что можно принять за языковые объекты — так называемые конечные продукты языковой деятельности, которые говорящий производит сам и которые он получает от других говорящих, — является таковым только при поверхностном рассмотрении: «Всякий такой “продукт” не существует для говорящего иначе как в среде ассоциаций, интеллектуальных и эмоциональных реакций, непроизвольных воспоминаний, интуитивных и сознательных оценок. …Свойства такого продукта (реплики диалога, устного высказывания, письменного текста)… неотделимы от бесконечно текущей среды многонаправленных мыслительных языковых действий, в которую наш “продукт” погружается и течение которой он, в  свою очередь, изменяет самим фактом своего погружения. Всякий акт употребления языка — будь то произведение высокой ценности или мимолетная реплика в разговоре — представляет собой частицу непрерывно движущегося потока человеческого опыта» [Кравченко, с. 37]. Далее автор справедливо указывал, что значение является своего рода способом закрепления опыта употребления данного предмета или знака в общественной практике. Чем больше вовлечённость той или иной сущности в сферу подручного опыта человека, тем больше у неё шансов выступать в роли знака, т. е. становиться формой, вмещающей некоторое содержание, обусловленное опытом интерпретатора. Опытный человек — это в первую очередь человек, способный извлечь массив информации из окружающей ситуации, т. е. это человек, который видит знак там, где неопытный человек его не видит. Следовательно, знаковость сущности есть функция, аргументом которой является опыт. Вслед за Н. И. Жинкиным [Жинкин, с. 18], который подчёркивал, что изначально всякий знак бессмыслен и  «осмысление бессмысленного» происходит лишь при коммуникации, опытным путём, А. Ф. Лосев отмечал: «Коммуникация начинается с чувственного опыта и приводит к тому, что субъективность этого опыта снимается, преобразуясь в объективно значимое явление. Объективность определяется коммуникативными опытами множества людей и их прогнозами, часть которых при проверке оправдывается, а другая бракуется и забывается. Так возникает синтетический интеллектуальный опыт поколений, которым овладевает… каждый отдельный человек» [Лосев, с. 217]. В терВестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 4 неявных знаниях (“tacit knowledge”). А. В. Кравченко полагал, что интерпретанта есть тогда, когда есть интерпретатор, способный воспринять и идентифицировать её именно как интерпретанту: «Интерпретатор знака — организм. Интерпретанта — это навык организма реагировать под влиянием знакового средства на отсутствующие объекты, существенные для непосредственной проблемной ситуации, как если бы они были налицо». Способность адекватно реагировать на знак напрямую зависит от степени разделённости общего опыта у отправителя знака и его получателя — опыта не только среды (мира) вообще, но  и  опыта этого знака. Отсутствие определенного опыта знака означает, строго говоря, отсутствие интерпретанты (т. е. отсутствие соответствующих условий для формирования реактивного навыка) [Кравченко, с. 43]. То, о чём в философском ключе писал А. В. Кравченко, а ещё ранее — известный лингвист и семиотик Б. М. Гаспаров, является классической отправной точкой любого когнитивного анализа: коммуникативная реальность, разделяемая всеми участниками акта коммуникации (“shared reality”) как залог адекватной экспликации заложенных в дискурс пресуппозиций и импликатур. Современная семиотика и лингвистика текста не ограничивают понятие языкового знака определенными единицами языка: языковой знак сопряжён с конкретными людьми, которые отправляют и  получают его и  по-своему интерпретируют, вкладывая в его значение и понимание нечто своё [Гаспаров]. Таким образом, если говорить о процессе перевода, то, при неизменной интерпретанте, важную роль в нём играет сам интерпретатор и его личный опыт [Латышев, Семёнов, с. 79]. Изученная критически разноплановая литература по теме исследования даёт возможность сформулировать главные теоретические аксиомы, положенные в основу предлагаемой в статье творческой модели переводческого процесса. 1. Значительную часть объекта изучения в  переводоведении занимает сфера интуитивного, субъективного, индивидуального. 2. Переводческий процесс является эвристическим и  включает в  себя последовательность этапов выбора вариантов среди других возможных. Данные этапы представляют собой умственные операции (творческого характера и часто осуществляемые подсознательно (интуитивно)), которые производит переводчик, основываясь на своих знаниях, коммуникативной компетенции и способности оценивать когнитивные и культурологические черты рецепторов перевода. 3. В переводе как процессе творческом возможно различать два вида интуи ции: концептуальную и эйдетическую [Кармин, Хайкин, с. 19–39]. 4. Чтобы обнаружить и описать умственные процессы, приводящие к выбору и  интерпретации языковых единиц, необходимо попытаться описать процесс, в ходе которого переводчик формирует представление о вариантах перевода, результатом чего является принятие того или иного переводческого решения. 5. Анализ причин, способов, стадий и разновидностей выбора в ментальных операциях переводчика имеет важное теоретическое и  прикладное значение, так как предполагает попытку заглянуть в  так называемый чёрный ящик переводчика с целью наблюдения процессов работы его мозга. Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 4 в передаче некоторой когнитивной информации с языка-источника на язык перевода. В процессе передачи таковой информации основную функцию выполняет переводчик как языковая личность, владеющая обоими необходимыми для осуществления межъязыковой и межкультурной коммуникации языками [Черняховская, с. 63–83]. Следует сказать, что научное изучение особенностей переводческого процесса с позиций различных теорий информации крайне актуально, поскольку описание главных параметров переводческих действий позволяет выявить общие механизмы, характерные для поисково-информационной сферы в целом [Крупнов]. Деятельность переводчика требует определённого интеллектуального напряжения: только при достаточно верно идентифицированной структурно-семантической эквивалентности разноуровневых единиц перевода (слово, словосочетание, предложение и т. д.) в исходном и переводящем языках перевод будет достаточно точным, адекватным [Солодуб]. Даже работа над относительно несложным текстом требует от переводчика проявления индивидуального творчества. С усложнением текста оригинала возможности такого творчества расширяются. Очевидно, что переводчик активно использует в своей работе формальные эквиваленты, но задача выбора адекватного контекстуального соответствия и необходимость принятия в переводе нешаблонных решений доказательно демонстрирует творческий подход к реализации переводческой деятельности. В своих статьях “Intuition in Translation” [Komissarov, 1995] и “On Linguistic Basis of Creativity in Translation” [Komissarov,1996] В. Н. Комиссаров описывал процесс перевода как творческий и во многом интуитивный. В частности, он полагал, что наличие креативности зачастую принимается как само собой разумеющееся и не являющееся предметом дальнейшего анализа. В  результате творчество в  переводе является чем-то загадочным и неверно истолкованным. Он считал совершенно очевидным, что теория перевода не может игнорировать креативный аспект переводческой деятельности, даже если глубокое изучение данной проблемы затруднено нашим неполным пониманием работы человеческого мозга. Изучение креативности должно пролить свет на наиболее существенные черты переводческого процесса, который можно обозначить как набор умственных операций, производимых переводчиком для получения конечного текста (на языке перевода). Так как задача состоит в  том, чтобы попытаться смоделировать умственные процессы, приводящие к выбору и интерпретации языковых единиц, необходимо обратиться к методам когнитивной психологии и психолингвистики. Наиболее наглядным долгое время оставался метод «думай вслух» Г. Крингса, на основе интроспективного эксперимента раскрывающий этапы переводческого процесса. Разработанная процедура анализа позволила тогда получить сведения о трёх важных аспектах переводческого процесса. Во-первых, были выявлены различные типы переводческих трудностей. Во-вторых, была определена общая стратегия переводчика. В-третьих, удалось обнаружить некоторые принципы, которыми руководствовался переводчик при выборе окончательного варианта перевода. Следует заметить, что метод всё же неполно отражал реальный процесс, поскольку часть его может осуществляться интуитивно, не осознаваться и не озвучиваться переводчиком. Кроме того, далеко не каждый переводчик способен достаточно полно и правдиво описать, о чём он думает в момент принятия переводВестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 4 его окончания. Выбор переводческих решений и осознание причин именно такого выбора — несовместимы: наблюдение над самим собой разрушает собственно процесс перевода [Комиссаров, 2002]. Переводчику приходится работать в одном, а не в двух параллельных режимах. Рефлексия по поводу этого процесса и его результата оказывается вторичной и  сверхосознанной, рефлексией по поводу рефлексии: вторичная рефлексия накладывается на первичную/неосознанную, в которой и  подыскиваются рациональные основания для принятых решений. Профессор Ю. А. Сорокин был прав, когда писал, что, пытаясь реконструировать характер вторичной/неосознанной рефлексии, возможно лишь приблизительно её описать: «…Она внесловесна, негомогенна, в ней как некотором едином содержатся все возможные “мыслимые” решения (весь набор ложных и истинных решений), она, вне всякого сомнения, является супраобразом, внутри которого происходит сличение и совмещение микрообразов исходного и будущего переводного текста» [Базылев, Сорокин, с. 79]. Тем не менее эксперимент Крингса продемонстрировал, что интуитивное принятие решения обусловлено и самой природой человеческого мышления, и специфическими факторами, влияющими на процесс выбора. Все умственные процессы, включая перевод, могут базироваться на аналитических процедурах или являться результатом эвристических догадок, внезапных озарений, которые сокращают путь к  финальному выбору. Теория перевода не может игнорировать этот факт и ограничивать сферу своего исследования до пределов сознательного, объективного и поддающегося объяснению. В то же время интуитивный аспект перевода не отвечает критериям научного исследования в  привычном понимании этого процесса, — следовательно, и методы анализа данного аспекта в переводе должны быть другими [Комиссаров, 2002]. В. Н. Комиссаров указывал, что изучение процесса перевода осложняется тем, что он является результатом мыслительных операций, происходящих в мозгу переводчика и  недоступных для непосредственного наблюдения. Исследователю поэтому приходится прибегать к различным косвенным средствам, чтобы заглянуть в переводческую «кухню». Наиболее очевидным представляется выделение в процессе перевода каких-то этапов, которые могут проходить одновременно или следовать один за другим: во-первых, этапа понимания и, во-вторых, этапа собственно перевода, создания текста на другом языке. Некоторые авторы предлагают выделять и третий этап — этап редактирования, окончательной шлифовки перевода. 2. Отправные теоретико-методологические положения исследования Поскольку процессы порождения и  восприятия текстов (речи) давно исследуется в  языкознании и  психологии, переводоведение может использовать при изучении процесса перевода данные этих наук, предполагая, что протекание этих процессов у переводчика может быть принципиально отличным от их протекания у  других, «обычных» людей. Как это ни тривиально звучит, переводчик должен понимать переводимый текст более глубоко, чем это обычно делает усреднённый читатель, для которого язык оригинала является родным. Такая дополнительная глубина понимания связана с необходимостью, во-первых, делать окончательные Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 4 В своей наиболее существенной части процесс перевода протекает в мозгу переводчика и поэтому без специальной аппаратуры не доступен для наблюдения5. Более того, многие умственные действия переводчика (перебор вариантов с постепенным приближением к  оптимальному) происходят за порогом его сознания, поэтому даже самонаблюдения опытных пepeводчиков-практиков и  теоретиков перевода, имеющих богатейший опыт практической работы, не могут дать реальной картины происходящего. По этой причине говорить о  характере переводческих действий и операций возможно лишь гипотетически, опираясь главным образом на результаты сопоставления текстов оригинала и  перевода, прогнозируя при этом, как и с помощью каких приёмов переводчик приходит от исходного материала к конечному. Такой способ исследования процессов, недоступных для непосредственного наблюдения, достаточно распространён в современной науке и получил наименование метода логического моделирования [Латышев, Семёнов, с. 116]. Любой реальный процесс перевода проходит множество этапов, характер которых зависит от индивидуальности переводчика и специфики переводимого произведения. Целесообразно выделять минимум два этапа: анализ и синтез. Анализ и  синтез при этом понимается в  традиционном смысле, по Б. И. Ярхо: «Анализ в готовом виде есть описание, и притом описание, стремящееся к полноте» [Ярхо, с. 519]. Для перевода первостепенную роль играют доминантные отношения. На этапе синтеза и происходит выделение этих отношений, т. е. анализ проясняет факты, синтез — отношения. В пользу вышеуказанного бинарного описания говорит и эволюция взглядов такого видного переводоведа, как И. Левый. В своих ранних работах он выделял в  процессе перевода три этапа: понимание, интерпретацию и перевыражение подлинника. Неопределенность, связанную с подобным рассмотрением, он разрешил в одной из последних работ, где выделил только два этапа: рецептивный, подразумевающий понимание оригинала, и  генетический, подразумевающий создание эквивалента [Левый]. Однако один из  первых исследователей творческой деятельности как психологического процесса философ П. К. Энгельмейер разделял её реализацию на три части: 1) акт выдвижения гипотезы; 2) акт творчества; 3) акт логически проработанной идеи [Энгельмейер]. Три этапа перевода выделяли Ю. Найда и  переводоведы его школы: анализ (сведение оригинала к ядерным конструкциям); переключение (перенос значения в  язык перевода на основе этих конструкций); изменение структуры (порождение стилистически и семантически эквивалентного выражения в языке перевода) [Найда]. Роджер Белл в  монографии о  переводе как продукте и  переводе как процессе (1991) в рамках когнитивного подхода [Bell, 1988] особое внимание уделял исследованию процессов семантической памяти переводчика. Он подчёркивал, что между первым и последним этапом процесса перевода (извлечением смысла из тек 5 Мы намеренно оставляем вне поля данной статьи современные нейроподходы к изучению процесса перевода, обозначив их пока лишь в качестве перспектив нашего исследования.Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 4 соответственно) лежит сложный этап синтеза и анализа полученной информации с целью её адекватной семантической репрезентации в переводе. [Bell, 1991, p. 21]. В более подробном рассмотрении данных этапов, наряду с восприятием требующей перевода единицы, попыткой её понять, выдвинуть гипотезу о  возможном переводческом решении и затем операционализировать её, Белл выделял этап проверки выдвинутой гипотезы и этап прогнозирования (как индуктивного, так и дедуктивного) [Bell, 1991, p. 30]. Ниже представлена схема переводческого процесса, предложенная теоретиком перевода Эрнстом Гуттом: 1) стимул  — языковое высказывание, которому приписывается конкретное семантическое оформление; 2) контекст  — определенное количество вариантов, которые отбираются из «когнитивного окружения», вся сумма знаний переводчика; 3) интерпретация  — формирование окончательного варианта на основе се мантического оформления и контекста [Gutt]. Профессор А. Ф. Ширяев, рассматривая синхронный перевод, отмечал, что дея тельность переводчика и каждое его действие состоят из 1) фазы ориентирования в  условиях задачи и  выбора плана действий (дей ствия), 2) фазы осуществления, 3) фазы сопоставления результата с намеченной целью [Ширяев]. Другие многочисленные исследования были направлены на детализацию отдельных «актов», при этом, что было предсказуемо, происходило их дробление. Так, одной из самых ранних работ (1926), где процесс творчества содержал уже четыре фазы, была знаменитая книга социального психолога Грейама Уолласа «Искусство мыслить». В ней этап выдвижения идеи автор расчленял на две части: 1) фаза подготовки идеи; 2) фаза созревания (инкубации, вынашивания) идеи; 3) фаза озарения; 4) фаза проверки [Wallas]. Общая стратегия реализации перевода, предложенная В. Н. Крупновым, вы глядит так: 1. Опознание слов и общей структуры текста (при первом его прочтении). 2. Критическое (исчерпывающее) уяснение (понимание) оригинала. 3. Процесс передачи воспринятой информации. 4. Завершающее осмысление и сопоставление перевода (в рамках более широ кого контекста) [Крупнов]. С целью если не исчерпывающего, то более демонстративного сравнения проиллюстрируем и четырёхступенчатую схему этапов творческого процесса, предложенную немецким переводоведом Вольфрамом Вильссом: 1) подготовка (накопление материалов); 2) обдумывание; 3) оформление; Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 4 В. Н. Комиссаров рассматривал вопрос об «этапах» переводческого процесса ещё в  одном из  самых ранних своих трудов, в  книге «Слово о  переводе» (1973), опубликованной в 70-е годы теперь уже прошлого столетия. Он предполагал, что реальный процесс перевода развивается, по-видимому, линейно, и самостоятельными этапами в этом процессе оказываются лишь комплексы действий, необходимых для перевода отдельного отрезка текста. «Однако в пределах каждого такого комплекса можно различать два вида действий, составляющих, хотя и несамостоятельные, но  достаточно ясно выделяемые этапы, которые могут, с  известными оговорками, описываться раздельно. К  первому такому этапу будут относиться действия переводчика, связанные с «извлечением» информации из оригинала. Ко второму — вся процедура выбора необходимых средств в языке перевода» [Комиссаров, с. 162]. В своих поздних трудах В. Н. Комиссаров в итоге указывал на три умственных операции, которые происходят во время творческого процесса: 1) интерпретация: а)  семантизация, б)  умозаключения (выводы), в)  смысл, значение; 2) выбор: отбор «значимых кирпичиков» (языковых единиц) и их комбинирование в зависимости от цели перевода, взвешивание семантических и стилистических характеристик каждого из возможных вариантов; 3) инновация: выбор окончательного варианта [Komissarov]. Таким образом, все названные выше авторы указывают на три или четыре умственные операции, которые, по их предположению, происходят во время творческого процесса в  голове переводчика. В  их представлении этапы переводческого творчества во многом сходны. Первый — осмысление текста и опознание отдельных слов и фраз. Далее — более глубокое уяснение смысла как отдельных единиц текста, так и его более крупных сегментов. Третий этап — воссоздание понятого. И наконец, последняя стадия — контрольная проверка или так называемое саморедактирование. Для моделирования переводческого процесса по-прежнему актуальны и  могут быть продуктивно использованы традиционные положения психолингвистики о структуре речевой деятельности. Как и в любой человеческой деятельности, в речевой деятельности можно выделить несколько этапов. Вначале у человека возникает мотив, побуждающий к действию, затем цель, которую он стремится достичь для удовлетворения мотива с помощью речевого произведения, внутренняя программа будущего высказывания, построение высказывания во внутренней речи и, наконец, вербализация его в  устной или письменной речи. Для теории перевода особое значение имеют те данные психолингвистических исследований, которые свидетельствуют о том, что внутренняя программа речепроизводства формируется не на базе естественного языка, а на индивидуальном предметно-образном — мы называем его перцептивным — коде человека. Эта программа представляет в сжатой форме замысел высказывания и может затем развёртываться средствами лю 6 Процесс обдумывания и оформления можно считать единым этапом комбинирования элементов исходного знания, следуя схеме, предложенной в своё время А. С. Карминым и Е. П. Хайкиным [Кармин, Хайкин].Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 4 вляет речевую деятельность, создавая текст перевода, процесс перевода должен проходить через те же этапы, но при весьма существенном отличии: внутренняя программа переводчика создаётся не им самим, а  представляет собой свёрнутое содержание оригинала. Тогда процесс перевода может быть представлен следующим образом. На первом этапе переводчик «переводит» понятое им содержание оригинала на свой «язык мозга» в  виде внутренней программы (замысла высказывания), а  на втором — развёртывает эту программу на другом языке, как делает любой говорящий на этом языке [Комиссаров, 2000]. Одним из  способов взаимодействия с  неопределённостью ситуации может выступать интуиция. Как замечали К. Томпсон и  Д. Доудинг, неопределённость, с  которой имеет дело интуиция, может выражаться как в  неопределённости информации или исхода ситуации, так и в неопределённости предпочтений человека [Thompson, Dowding]. Во многих работах по психологии принятия решений и по социальной психологии обсуждается вполне возможная ошибочность так называемых рандомных решений и суждений человека в случае, если они продуцируются быстро, без предварительного обдумывания, без применения рациональных и логических стратегий анализа ситуации. В качестве эмпирического материала авторы исследуют преимущественно суждения человека, вынесенные на основе разного рода ментальных упрощений: эвристик, иллюзорных корреляций, предвзятости и т. д. А. Тверски и Д. Канеман, к примеру, под эвристиками понимали быстрые, упрощённые по сравнению с  рациональным обдумыванием способы принятия решения [Tversky, Kahneman, p. 1127–1130]. Часто в результате их применения суждение выносится на основе недостаточной или неадекватной информации. Решение данного типа можно охарактеризовать как прыжок от наличной информации к  выводам, осуществляемый без промежуточных звеньев, на основе одного или нескольких ключевых признаков ситуации [Ильин]. Переводчик-востоковед, отечественный психолингвист Ю. А. Сорокин полагал, что, поскольку результатом перевода является создание речевого произведения, есть основание думать, что психолингвистическая модель речевой деятельности в общем и целом правильно описывает и процесс перевода, хотя и нуждается в некотором уточнении. Как уже отмечалось, замысел речевого высказывания не содержит готовых языковых единиц, и говорящий развёртывает свою внутреннюю программу, самостоятельно выбирая языковые средства. Поскольку переводчик ограничен в свободе выбора этих средств необходимостью как можно полнее передать содержание оригинала, то он должен обладать дополнительной информацией, которая позволит ему сделать правильный выбор. Такую информацию он может иметь либо если его внутренняя программа будет принципиально иной, включая указания о способе развёртывания (что теоретически маловероятно), либо если в процессе её развёртывания он вновь обращается к оригиналу, соизмеряя с содержанием и формой исходного текста выбор языковых средств [Базылев, Сорокин, с. 79]. Профессор Ю. А. Сорокин размышлял в  своих работах: «Много сложностей возникает и при переводе поэтических произведений. Рифмы как причины появления перифраз? Скорее всего, в этом дело. И ещё: если нерифмованные стихи можно Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 4 ванных стихах? Логичный приём? Конечно. Но все-таки  — «запрещённый». Почему же тогда допустимо приклеивание рифм? Переводческие парадоксы? Или все та же инерция, поэзия (стихи) — это то, что орифмлено? Может быть, ответ нужно искать в структуре психотипа переводчика? В генотипических основаниях его личности? В избирательности его тезауруса и идиолекта? В ориентации на продуктивность или репродуктивность?»7 Вывод учёного о том, что текст есть не только генератор новых смыслов [Лотман], но и «конденсатор культурной памяти», крайне важен для понимания природы литературного художественного творчества вообще и творчества переводческого в частности: «Текст обладает способностью сохранять память о своих предшествующих контекстах. Если бы текст оставался в сознании воспринимающего только самим собой, то прошлое представлялось бы нам мозаикой несвязанных отрывков. Но для воспринимающего текст — всегда метонимия реконструируемого целостного значения, дискретный знак недискретной сущности. Сумма контекстов, в которых данный текст приобретает осмысленность и которые определённым образом инкорпорированы в нём, может быть названа памятью текста. Это создаваемое текстом вокруг себя смысловое пространство вступает в определённые соотношения с культурной памятью (традицией), отложившейся в сознании аудитории. В результате текст вновь обретает семантическую жизнь» [Базылев, Сорокин, с. 10]. 3. Результаты и дидактические рекомендации С учётом сказанного выше предлагаемая нами когнитивная схема протекания процессов, приводящих к принятию переводческого решения, претендует на более полное и подробное описание этапов творческого поиска переводчиком оптимального решения. 1. На первом этапе формируется так называемый фон познавательного процесса8, для чего переводчику необходим целый комплекс лингвистических, металингвистических и экстралингвистических знаний, а именно: 1) владение как минимум двумя иностранными языками; 2) общая эрудиция; 3) объём знаний в  области теории языкознания, лексикологии, стилистики и других лингвистических дисциплин; 4) фоновые знания (учёт переводческой ситуации, представление о сходствах и различиях языковых и концептуальных картин мира разных национально-культурных сообществ); 5) определённый объём знаний по теории перевода, представление о  непо средственной связи теории и практики перевода; 7 «В качестве «бессознательного» приёма, используемого для конструирования и оригинальных, и  переводных текстов, могут служить этнодифференцирующие культуремы-зооморфизмы, культуремы-цветообозначения и  культуремы, обозначающие чувства и  волеизъявления, особым образом специфицирующие текст. Как показали результаты экспериментального исследования Н. В. Дмитрюк, учёт подобия / частичного подобия / неподобия этих культурем также необходим, если соблюдать в  переводческой деятельности принцип функциональной адекватности текста на ИЯ тексту на ПЯ» [Базылев, Сорокин, с. 79]. 8 О заимствованном термине и его значении см. подробнее: [Кармин, Хайкин].Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 4 текстообразующую, коммуникативную, когнитивную, техническую компетенцию, а также особый набор личностных характеристик; 7) знания в области психологии, социологии, философии, политологии, а также широкого спектра лингвистических дисциплин, релевантных для теории перевода — от лингвистики текста до психолингвистики, включая контрастивную лингвистику, социолингвистику, прагмалингвистику и др.; 8) знание «экстрапереводческих» дисциплин: истории культуры и  литерату ры, социокультурных и страноведческих исследований; 9) представление о влиянии культуры, истории, традиций и обычаев страны, с языком которой работает переводчик, на характер перевода, подбор лексики, её стилистическое и фонетическое оформление; 10) представление о влиянии фонологического эффекта — звуковых особенностей речи, её ритмической организации — на фонетическое оформление перевода; 11) представление о связи характера перевода с автором исходного текста, учёт авторской интенции9. 2. Второй этап — этап комбинирования различных элементов исходного зна ния: 1) формирование в сознании переводчика представления обо всех возможных версиях, вариантах перевода той или иной единицы перевода (слова, словосочетания и т. д.); 2) сравнивание вариантов по смыслу с  учётом контекста, стилистическое оформление высказывания; 3) подбор наиболее близких по смыслу эквивалентов. 3. Третий (заключительный) этап есть конечный результат всего процесса: 1) принятие переводческого решения [Убоженко, с. 35–40]: выбор оптимального переводческого соответствия (эквивалента) с учётом идиоматичности (несвободной сочетаемости) [Апресян]; 2) формирование окончательного вербализованного переводческого выска зывания. Подготовка переводчиков-профессионалов должна базироваться на глубоком осознании факторов, необходимых для создания оптимального перевода, а также изучении объективных методов описания переводческого процесса. Творческая способность переводчика к интерпретации исходного материала может быть сформирована как на практике, в процессе работы, так и путём соответствующего тренинга и специально разработанного комплекса упражнений на занятиях10. 9 Пункты 1–11 см. подробнее: [Snell-Hornby, p. 32–35]. 10 Подробнее с социально-коммуникативными и социокультурными факторами, влияющими на работу профессиональных устных переводчиков (синхронистов, судебных и  социальных, дипломатических и военных переводчиков), можно ознакомиться в монографии Франца Пёхьхакера [Pöchhaker]. Заметим, как уже отмечалось в начале статьи, что мы не ставим задачу в данной работе рассмотреть отличительные особенности и процессуальные характеристики перевода, чётко разграничив их, в зависимости от конкретного вида перевода. Наша задача — предложить относительно универсальную когнитивную модель, с  уклоном в  дидактическую составляющую (в  терминах Пёхьхакера — модель «образовательного» (“educational”) перевода). Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 4 переводческого творчества можно обнаружить в  некоторых методических рекомендациях по преподаванию перевода. Так, среди примеров методических целей переводческих упражнений преподаватель Л. К. Латышев [Латышев, с. 223–311], признанный авторитет в профессиональных переводческих и переводоведческих кругах, указывает в своём учебном пособии следующие: 1) развитие умения избегать в  переводе таких крайностей, как буквализм и вольность, чувствовать при выборе вариантов золотую середину; 2) профилактика «дурной» дословности в переводе, развитие умения решать проблемы узуса при переводе стандартных словосочетаний, ориентируясь не на отдельные его компоненты, а на словосочетание в целом; 3) развитие «чувства хорошего перевода»: профилактика переводческих ошибок, развитие умения находить оптимальный вариант перевода в процессе редактирования; 4) развитие умения решать в переводе проблему передачи имплицитного (неявного) содержания, базирующегося на знании определенных социальноисторических обстоятельств; 5) развитие умения воспринимать и передавать содержание на уровне ин терпретатора в тех случаях, когда это требует догадки; 6) развитие навыка перебора вариантов в процессе поиска оптимального ва рианта перевода. Л. К. Латышев подчёркивает, что для перевода характерна множественность хороших решений, их конкуренция: когда один вариант перевода в чём-то превосходит другой и в чём-то уступает. Совместить всё положительное в одном варианте не всегда возможно: «Однако в  подавляющем большинстве случаев оптимальное переводческое решение не является… единственным. …Множественность конкурирующих друг с другом переводческих решений представляет собой «природное» свойство перевода. …Перебирая варианты перевода, переводчик стремится выбрать и совместить в одном лучшее из некого множества возможных решений. Специфическая особенность этого выбора в  том, что… переводчику никто не представит готовое множество вариантов. …Переводчик должен сам создать это множество и сам сделать выбор» [Латышев, с. 272]. Тренировка в  области перевода должна приводить к  образованию свёрнутого опыта. Что такое свёрнутый опыт? Это умение переводчика решить ряд проблем сразу на основе творческой интуиции11. Профессиональный переводческий труд совершенствуется постепенно. В  своё время, анализируя трудовую деятельность человека, А. Н. Леонтьев отмечал, что из системы соподчинённых действий постепенно формируется «единое сложное действие» [Леонтьев], то самое наивное или неявное, опытное, интуитивное знание (“tacit knowledge”12). Следовательно, необходима целенаправленная подготовка в области перевода, в ходе которой роль свёрнутого опыта становится особенно заметной [Убоженко, 2014, с. 34–41]. 11 Подробнее о так называемом имплицитном научении см.: [Степаносова]. 12 Дискуссию о сходствах и различиях так называемого таситного знания и интуиции мы так же оставляем за рамками данной статьи. См. подробнее: [Ильин].Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 4 ляется инициирование той самой загадочной переводческой интуиции, которая, на наш взгляд, представляет собой не что иное, как актуализацию накопленного и  компактно свёрнутого в  памяти, сознании и  подсознании когнитивного опыта человека. Данный опыт включает в себя, помимо всего прочего, и определённый типологизированный инструментальный набор уже освоенных эмпирических решений. В терминах синергетики данный процесс реализуется как самодостраивание структуры (визуальных и мысленных образов, идей, представлений) на поле и мозга, и сознания, как минимум на двух его стадиях, а именно комбинирования (сравнивания) и принятия окончательного решения. При этом объяснить, почему данный выбор был наилучшим в  неопределённой ситуации, можно только постфактум, когда известен конкретный результат, но не в момент возникновения так называемого интуитивного предчувствия. Таким образом, в  данной статье предпринята попытка продемонстрировать, что по сравнению с традиционными лингвистическими методами когнитивная модель перевода представляется наиболее адекватной при описании как собственно творческого компонента переводческого процесса, так и  часто сопровождающих его элементов интуитивного озарения. Экспликация этапов принятия переводческих решений и осознанных мотивировок индивидуального переводческого выбора может и должна быть положена в основу дидактических рекомендаций по обучению переводу, методических алгоритмов развития лингвистических и переводческих творческих способностей и способов тренировки интуитивных языковых навыков13. Перспективными направлениями будущих исследований творческого процесса перевода, реализуемого в человеческом мозге, в настоящее время, с нашей точки зрения, могут быть когнитивные, нейролингвистические и психофизиологические подходы к его моделированию с использованием всего современного арсенала методов нейронауки.

Напиши аннотацию по статье

УДК 81ʹ25  И. В. Убоженко DOI: 10.21638/11701/spbu09.2016.410 Вестник СПбГУ. Сер. 9. 2016. Вып. 4 О КОГНИТИВНОМ МОДЕЛИРОВАНИИ ИНТУИЦИИ И ТВОРЧЕСТВА В ПЕРЕВОДЕ: ИНТЕРПРЕТАТИВНО-СЕМИОТИЧЕСКИЙ ПОДХОД Национальный исследовательский университет «Высшая школа экономики», Российская Федерация, Москва, 101000, ул. Мясницкая, 20 В статье предлагается развёрнутая когнитивная модель переводческого процесса, в которой особая роль отводится её дидактическому потенциалу, позволяющему эмпирически следовать указанным этапам перевода в  ходе обучения этому виду интеллектуальной деятельности. Подробная интроспективная процессуальная схема осознанных умственных действий переводчика, изложенная в исследовании, выстроена с учётом творческой составляющей его/ её профессиональной работы. На первом этапе у переводчика формируется фон процесса познания, вмещающий в себя целый комплекс необходимых разноплановых знаний лингвистического, металингвистического и экстралингвистического видов. На втором этапе различные элементы накопленного исходного знания комбинируются  — сравниваются и  перебираются  — с  целью оформления представления обо всех допустимых и  гипотетических версиях перевода. На третьем этапе происходит окончательный выбор, принятие и оформление оптимального переводческого решения. Новизна исследования заключается в попытке описать интуитивный компонент, присутствующий в ходе принятия индивидуального переводческого решения. С этой целью критически обобщаются и  анализируются отечественные и  зарубежные подходы к  исследованию творчества в  рамках концепций философии и  психологии одарённости. Затем достижения в данных смежных с теорией перевода науках сравниваются с теориями, существующими сегодня в мировом переводоведении. На этом основании в статье рассматривается целесообразность применения базовых основ семиотики и теории интерпретации к изучению многогранных процессов восприятия текста оригинала и последующего порождения текста перевода. Методологическая база настоящего междисциплинарного исследования представлена приёмами логического рассуждения, аналитического моделирования, когнитивного анализа, сравнительного анализа, синтеза изученной информации с её последующим критическим обобщением, а также включает рефлексию и метод дедуктивно-индуктивных заключений. Статья содержит анализ степени изученности исследовательской проблемы в соответствующей академической литературе, отправные теоретико-методологические положения исследования, результаты и дидактические рекомендации автора. Библиогр. 50 назв.

о концептуальных основанных семантики английских прилагательных обозначаыусчих ментальные характеристики человека. Ключевые слова: концептуализация, метафорический концепт, этимология слова, прилагательные. Категория качественных имен прилагательных в английском языке закрепляет в лексических единицах огромное количество непроцессуальных признаковых характеристик – указаний на цвет, температуру, тактильные ощущения, черты характера, эмоциональное состояние и т. д. Представляется интересным сравнить концептуальные основания семантики языковых единиц, объединенных общностью семантики и относящихся к одной лексической категории. Для анализа мы избрали категорию английских адъективных имен, обозначающих ментальные характеристики человека. Наименования ментальных характеристик человека относятся к области абстрактных признаков, не поддающихся никакой перцептивной оценке, но «поскольку мы облада ем языком, не существует пределов тому, что мы можем описать, вообразить, включить в то или иное отношение» [Матурана, Варела, 2001. С. 187]. Каждый язык по-своему передает абстрактные признаки, и для того чтобы составить целостное представление о системе концептуализации, действующей в английском языке по отношению к характеристикам человека, необходимо проанализировать, как концептуализируются все отдельные характеристики. Рассмотрим, в частности, некоторые способы концептуализации ментальных качеств человека в исторической последовательности их возникновения. Понятия, идеи, концепты, возникающие в мозгу, не могут в неизменной мыслительной форме передаваться собеседнику, и «язык… Антонова М. Б. О концептуальных основаниях семантики английских прилагательных, обозначающих ментальные характеристики человека // Вестн. Новосиб. гос. ун-та. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2017. Т. 15, № 1. С. 54–61. ISSN 1818-7935 Вестник НГУ. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2017. Том 15, № 1 © М. Б. Антонова, 2017перебрасывает мост через эту пропасть, превращая идеи в материал, обладающий способностью переходить от одной нервной системы к другой» [Чейф, 1975. С. 28]. Обеспечение возможности подобного перехода связано со способами кодирования информации о мире посредством языковых знаков: семантика языковых единиц должна основываться на концептуализации знаний о мире, принятой в данном языковом сообществе. Соответственно, в семантике языковых единиц можно выделить глубинный уровень – концептуальные структуры, формирующие значение в момент создания номинации [Беляевская, 2005]. Лексическая категория прилагательных «Ментальные характеристики человека» насчитывает 419 единиц, различных по времени возникновения, происхождению, морфологической композиции и семантической сложности. Определение концептуальных оснований семантики исследуемых адъективов проводилось нами по методике, предложенной Е. Г. Беляевской [2005]. Важную часть этой методики составляет обращение к этимологическим мотивам семантики, которые демонстрируют, какой признак / признаки обозначаемого был положен в основу наименования [Там же. С. 6]. Применительно к анализируемой категории прилагательных этимология слова позволяет обнаружить, как осмыслялся такой абстрактный признак, как ментальные способности человека. Подчеркнем, что в словарях происхождение слов прослеживается до разных исторических срезов развития языка, т. е. возникновение некоторых слов возможно проследить вплоть до индоевропейских основ, в то время как у других пределом этимологической реконструкции является латинский этимон. К древнеанглийскому периоду относятся 11 адъективов, этимологический анализ которых позволяет установить первоначальные способы концептуализации ментальных характеристик человека. Вполне закономерно, что в данный период развития английского языка появляются единицы так называемой изначальной, первичной лексической номинации, отличительной особенностью которой «является соотнесение отражаемого в сознании фрагмента внеязыкового ряда и звукоряда, впервые получающего функцию названия» [Уфимцева и др., 1977. С. 73]. Абстрактный признак ментальной деятельности человека фиксировался, в частности, посредством следующих примарных, или первообразных, адъективов: aware, wise, mad. Кроме того, номинирование ментальных характеристик человека осуществляется также при помощи производных адъективов (reckless, unwise и др.) и единиц вторичной номинации (slow, sharp). Изучение этимологии адъективов, датируемых древнеанглийским периодом, показало, что первое осмысление интеллектуальных характеристик человека происходило через фундаментальные представления о жизни, о светлом и темном, о перемещении в пространстве, о форме предмета. Рассмотрим конкретные примеры. Знание может метафорически осмысляться как ви>дение. В сознании человека сложилась неразрывная причинно-следственная связь между физической способностью видеть и приобретением знаний. Логическая последовательность «видеть > знать» отразилась в семантике прилагательных, восходящих к праинд.-евр. основе *weid-/wid- видеть (wise мудрый, witty умный, способный, искусный), а также слов, восходящих к праинд.-евр. *wer- наблюдать (aware знающий, сведущий [OED]. Cоответственно, возможно вывести каузацию отсутствия знаний: «не видеть > не знать»: unwise, witless неосведомленный. Физическая способность видеть, различать что-либо может реализоваться при определенной степени освещенности, при наличии света. Понимание данной зависимости прослеживается в семантике многозначных слов латинского языка, например, сущ. lumen означает свет, светило, день, зрение, глаз [БЛРС] 1. Указание на зрительную перцепцию отсылает к архетипическим представлениям о светлом и темном [Мелетинский, 1976. С. 230] и позволяет говорить о том, что семантика вышеперечисленных адъективов порождается метафорическими концептами СВЕТ и ТЬМА. Метафорическое осмысление явлений окружающей действительности присуще 1 БЛРС. Большой латинско-русский словарь. Режим доступа: http://linguaeterna.com/vocabula/alph.html. Когнитивная лингвистика человеческому сознанию изначально. На дологическом синкретическом этапе мышления наблюдается «примат метафорического (аналогического, уподобительного) способа постижения сущности вещей перед классификационным» [Никитин, 2003. С. 50]. Как отмечает Е. М. Мелетинский, уже первобытная поэзия и ораторская проза основываются на метафорах [Мелетинский, 1998. С. 64]. В результате сопоставления разноструктурных языков, Дж. Лакофф также высказывает мысль о том, что наше мышление является воплощенным и образным, оно оперирует концептуальными метафорами, которые создаются на основании данных элементарно-чувственного восприятия и онтологического опыта человека [Lakoff, 1987. P. XIV]. В число древнейших фундаментальных представлений человека также входят пространственные отношения [см. Мелетинский, 1976; Иванов, 1992; Подосинов, 1999 и др.], «совсем не многие инстинкты человека могут претендовать на большую укорененность в человеческом мышлении, чем чувство пространства» [Лакофф, Джонсон, 2004. С. 55]. Онтологический опыт человека свидетельствует о том, что идентифицируемые пространства имеют естественные видимые границы, «но даже в тех случаях, когда нет естественной физической границы… мы налагаем границы – как если бы внутреннее пространство и ограничительная поверхность реально существовали» [Там же]. На основании пространственной ориентации человека возникает метафора контейнера, имеющего такие структурные элементы, как «внутреннее, граница, внешнее» (interior, boundary, exterior) [Lakoff, 1987. P. 272]. В виде контейнеров интерпретируются внешние по отношению к человеку объекты окружающего мира и проблемы, и разум человека «проникает» в суть вещей или проблем, проникает внутрь контейнера. Объективированной мысли человека приписывается способность выступать в качестве «режущего инструмента»: «Ideas are cutting instruments»; Идеи – это режущие инструменты [Лакофф, Джонсон, 2004. С. 78]. Отметим, что на причинно-следственную связь между конкретным механическим действием «резать» и абстрактным «понимать» указывал М. М. Маковский, устанавливая проис хождение гл. care от инд.-евр. основы *ker- резать и, учитывая английский сленговый глагол carve – понимать, выводил следующую последовательность в семантическом развитии слова: резать > понимать [Маковский, 1986. С. 53]. Согласно проведенному нами исследованию, при обозначении ментальных характеристик человека ум также концептуализируется через представление об остром инструменте, дающем возможность раскрыть содержание контейнера и преодолеть, ликвидировать границу между незнанием и знанием: др.-англ. sharp – проницательный, сообразительный, от протогерм. *skarpaz режущий [OED]. Примечательно, что в древнеанглийском данный адъектив являлся полисемантическим, но первичное и метафорическое значения слова возникли практически одновременно, поэтому авторитетные этимологические словари не разделяют время появления значений: sharp – having a keen edge or point // intellectually acute [OED] острый // проницательный. По замечанию Е. С. Кубряковой, во многих случаях изучение этимологии показывает, что на ранних этапах становления языка «связи мира вещей и мира слов были более прямолинейными, более непосредственными и даже более наглядными» [Кубрякова, 2008. С. 19]. Подчеркнем, что различение формы также относится к архетипическим представлениям человека [Мелетинский, 1976. С. 85]. То, что в сознании носителей английского языка существует взаимосвязь между действиями «резать» и «понимать, знать», подтверждается «обратным» направлением семантического развития слова: от отвлеченного понятия «знающий, мудрый» к перцептивно оцениваемому признаку предмета «острый». Так, более позднее прил. keen, относящееся к среднеанглийскому периоду, означало «wise». А в XIII в. у слова развивается новое значение «having a sharp edge or point» [OED] имеющий острый край или острие. И уже это новое значение фигурирует в семантике композита keen-witted – сообразительный (1855 г.) [OED]. Кроме того, как контейнеры метафорически концептуализируются состояния человека [Лакофф, Джонсон, 2004. С. 56–57], в силу чего состояние задумчивости, погруженности в размышления также возможно трактовать как КОНТЕЙНЕР: прил. mindless глупый восходит к праинд.-евр. основе *men- think [OED]. К исторически первым способам концептуализации ментальных качеств человека также принадлежит представление абстрактных ментальных способностей через конкретные физические способности человека: адъектив crafty др.-англ. искусный восходит к протогерм. *krab-/kraf- физическая сила [OED]. Здесь необходимо сделать отступление и подчеркнуть, что анализ этимологии адъективов демонстрирует тот факт, что физическое здоровье считалось основополагающим для состояния умственного здоровья. Так, сущ. sanity от лат. сущ. sanitas здоровье (XV в.) [OED] от лат. sanus здоровый [Vaan, 2008. P. 538] вошло в английский язык со значением «bodily health» физическое здоровье, а второе значение «mental soundness» умственное здоровье появилось позже, в XVII в. И уже это значение мотивирует адъективы sane XVII в. «sound in mind» находящийся в здравом рассудке, в здравом уме и insane (XVI в.) «mad, mentally deranged» – сумасшедший [OED]. Способность позаботиться о себе, подумать о возможных последствиях своих действий полагалась принципиально важной для сохранения здоровья и выживания, поэтому о наличии опыта и разумности человека судили по тому, насколько он осторожен и предусмотрителен. И качества «умный / глупый» концептуализируются через представление об осторожности: reckless безрассудный, бездумный, неосторожный от др.-англ. *réceleás от сущ. *rece/recce care, heed от гл. *reccan care от западногерм. *rokijanan [OED; Bosworth-Toller 2]. Указание на состояние здоровья и сохранение жизни отсылает к архетипическим представлениям о жизни и смерти [Мелетинский, 1976. С. 230] и позволяет говорить о том, что в основе семантики рассмотренных выше адъективов лежат метафорические концепты ЖИЗНЬ и СМЕРТЬ. Наряду с этим, абстрактные понятия «ум, разум» представляются в виде конкретных объектов, подвергающихся какому-либо воздействию со стороны человека. В зависимости от конечного результата возможно различить воздействие, приводящее к улучшению объекта, метафорически – к развитию ума, интеллектуальному совершенствованию, и воздействие, приводящее к ухудшению состояния объекта, метафорически – к деградации ума. В момент создания номинации признака происходит рубрикация вида воздействия – благоприятное / неблагоприятное – и соответственно этому складывается значение прилагательного положительной или отрицательной характеристики, например, примарное прилагательное mad сумасшедший, чрезвычайно глупый восходит к праинд.-евр. moi-/mei- изменять [OED]. В данном случае семантику слова определяет метафорический концепт ИЗМЕНЕНИЕ ОБЪЕКТА. В древнеанглийский период также появляется концептуализация интеллектуальной деятельности человека как перемещения в пространстве. Мыслительные процессы ассоциируются со скоростью движения: способность к быстрому перемещению ассоциируется с умом, а медленное движение – с глупостью. О том, что эти ассоциации относятся к базовым, свидетельствует временная близость возникновения первичного значения и метафоризации прилагательного slow, что отмечено в этимологических словарях: slow – inactive, sluggish, torpid // not clever медлительный // глупый от протогерм. *slæwaz [OED]. Таким образом, в древнеанглийский период семантика прилагательных, обозначающих качество ментальной деятельности человека, складывалась на базе следующих метафорических концептов: СВЕТ (3 адъектива), ТЬМА (2 адъектива), ЖИЗНЬ (1 адъектив), СМЕРТЬ (1 адъектив), ДВИЖЕНИЕ (1 адъектив), КОНТЕЙНЕР (2 адъектива) и ИЗМЕНЕНИЕ ОБЪЕКТА (1 адъектив). Затем, в среднеанглийский период, появляется новый способ осмысления ментальных качеств человека через элементарные действия с объектом 3. Знание объективируется, и процесс понимания, постижения нового интерпретируется как приобретение, 2 Bosworth-Toller Anglo-Saxon Dictionary. Режим до ступа: http://bosworth.ff.cuni.cz/. 3 Общее число адъективов данного периода – 95. Когнитивная лингвистика присвоение объекта. Присвоение предмета осуществляется, в частности, посредством операции «брать». Отметим, что Дж. Лакофф и М. Джонсон выделяют метафору «Understanding is grasping»; Понимание – это схватывание [Лакофф, Джонсон, 2004. С. 44]. Однако нужно не только взять или схватить предмет, но и удержать его, метафорически – удержать, сохранить знание в памяти. Взаимосвязь операций «брать» и «держать» прослеживается в этимологии следующих прилагательных: able (XIV в.) – знающий, способный, талантливый, квалифицированный и unable (XIV в.) восходят к лат. гл. habere [OED] иметь, держать от праинд.-евр. *ghh1b(h)-(e)i- брать [Vaan, 2008. P. 277]. Таким образом, качество ментальной деятельности концептуализируется как ПРИСВОЕНИЕ. В течение новоанглийского периода 4 репертуар метафорических концептов, при помощи которых осмысляется область ментальных характеристик человека, незначительно расширяется, в частности, добавляются такие метафорические концепты, как ПРАВЫЙ и СЫРОЙ. Противопоставление правого и левого относится к архетипическим пространственным представлениям человека [Мелетинский, 1976. С. 230]. В архаических картинах мира «правое» ассоциировалось с жизнью, счастьем, удачей [Толстая, 2009. С. 236], соответственно прилагательное, основанное на данном метафорическом концепте передает положительную характеристику признака: dexterous (XVII в.) от лат. прил. dexter правый, находящийся справа, восходящего к праинд.-евр. основе *deks- находящийся по правую руку [OED]. Метафорический концепт СЫРОЙ отражает представления древних о том, что подобно тому, как обработанная пища готова к употреблению и лучше усваивается, т. е. лучше выполняет свою функцию, просвещенный ум готов к действию и наилучшим образом выполняет свою функцию: адъектив raw XVI в. необученный, неопытный восходит к инд.-евр. основе *kreu- raw flesh сырая 4 Общее число адъективов данного периода – 294. плоть [Pokorny, 1959. P. 621] 5. Слово raw в др.-англ. языке имело значение uncooked неприготовленный [OED]. Концептуализация ментальных характеристик человека через архетипические представления о правом / левом и о вареном / сыром относится к малопродуктивным способам: метафорические концепты ПРАВЫЙ и СЫРОЙ продуцируют лишь по одному прилагательному. Способы концептуализации интеллектуальной деятельности человека, относящиеся к средне- и новоанглийскому периодам, и их продуктивность представлены на диаграмме ниже (вертикальная ось – число адъективов, горизонтальная ось – метафорические концепты). Как показывает проведенное нами исследование, некоторые метафорические мотивы остаются активными на протяжении всей истории английского языка и продуцируют прилагательные, начиная с древнеанглийского периода до современного этапа развития языка. В ХХ в. появляется всего 19 трансноминаций ментальных характеристик человека. Семантика этих слов определяется исторически самыми первыми метафорическими концептами, которые функционируют при создании наименований данной концептуальной области, а именно: СВЕТ, КОНТЕЙНЕР и ИЗМЕНЕНИЕ ОБЪЕКТА. Например, метафорический концепт СВЕТ обусловил семантику прилагательного sussed 1980-е гг. хорошо осведомленный от гл. suss, представляющего собой усечениие гл. suspect [Ayto, 2003. P. 304], этимоном которого является лат. гл. suspicere, от гл. specere смотреть, от инд.-евр. основы *spek- смотреть [Vaan, 2008. P. 579]. Метафорическим концептом КОНТЕЙНЕР определяется вторичное значение адъектива mental – «crazy» (разг.) ненормальный 1927 г., данный адъектив восходит к праинд.-евр. основе *men- think [OED]. На метафорическом концепте ИЗМЕНЕНИЕ ОБЪЕКТА основана семантика прилагательного wacky/whacky (сленг) сумасшедший, ненормальный. Адъектив wacky/whacky датируется 1935 г., является семантическим дериватом первичного, диалектного значе 5 Pokorny J. Indogermanisches Etymologisches Wörterbuch, 1959. Режим доступа: http://www.proto-indo-european.ru/dic-pokorny/iew-p.htm. Способы концептуализации ментальных характеристик человека в средне- и новоанглийский периоды ния «left-handed» делающий все левой рукой. Это прилагательное является конверсивом сущ. whacky глупец, дурак, образованного от whack удар, от гл. whack бить, ударять; данный глагол предположительно является либо звукоподражанием, либо вариантом звукоподражательного гл. thwack бить, ударять [OED]. В данном случае метафора основана на ассоциации с последствиями тяжелой травмы: человек настолько плохо мыслит, словно он серьезно пострадал, получив многократные сильные удары по голове (from the notion of being whacked on the head one too many times) [OnEtym] 6. На основании вышесказанного возможно заключить, что система концептуализации ментальных характеристик в основном сложилась в древнеанглийский период, в средне- и новоанглийский к ней добавилось три новых метафорических концепта – ПРИСВОЕНИЕ, ПРАВЫЙ и СЫРОЙ. Семантику прилагательных, возникших в XX в., определяют только «старые» метафорические концепты, причем их набор сильно ограничен: СВЕТ, КОНТЕЙНЕР и ИЗМЕНЕНИЕ ОБЪ 6 OnEtym. Online Etymology Dictionary. Режим до ступа: http://www.etymonline.com/. ЕКТА. Ассоциации, порождающие семантику прилагательных со значением ментальных характеристик человека, относятся к области древнейших, архетипических представлений. Поскольку указанные концептуальные основания семантики постоянно повторяются в разных адъективах с данным значением, возможно предположить, что они могут рассматриваться как концептуальные основания всей лексической категории «Ментальные характеристики человека». Изучение данной категории прилагательных в диахроническом аспекте дает возможность проследить последовательность осмысления ментальных характеристик человека. А это, в свою очередь, позволяет выделить базовые способы концептуализации этого признака в английском языке и, сопоставив с соответствующими способами в других языках, определить универсальные.

Напиши аннотацию по статье

54 КОГНИТИВНАЯ ЛИНГВИСТИКА УДК 81-22; 811.111 М. Б. Антонова Национальный исследовательский университет «Высшая школа экономики» ул. Мясницкая, 20, Москва, 101000, Россия mbantonova@hse.ru О КОНЦЕПТУАЛЬНЫХ ОСНОВАНИЯХ СЕМАНТИКИ АНГЛИЙСКИХ ПРИЛАГАТЕЛЬНЫХ, ОБОЗНАЧАЮЩИХ МЕНТАЛЬНЫЕ ХАРАКТЕРИСТИКИ ЧЕЛОВЕКА Рассматривается вопрос о способах концептуализации такого абстрактного признака, как ментальные характеристики человека, обозначаемого в английском языке при помощи имен прилагательных. Способы концептуализации устанавливаются на основе этимологического анализа слов и рассматриваются в диахронии, начиная с древнеанглийского периода. В частности, показано, что качество ментальной деятельности осмысляется посредством таких метафорических концептов, как СВЕТ, ТЬМА, ДВИЖЕНИЕ, КОНТЕЙНЕР, ПРИСВОЕНИЕ и др. Все выявленные метафорические концепты, функционирующие при означивании качеств ментальной деятельности, относятся к области архетипических представлений человека.

о некоторых глагольных формах в поучении владимира мономаха и языке киева на рубеже xи xии вв. Ключевые слова древнерусский некнижный плюсквамперфект, восточнославянский суффикс имперфективации -ыва-/-ива Abstract This article deals with the specific features of the Old Kievan verbal system (11th–12th centuries) reflected in the Testament of Vladimir Monomakh to His Children,—the Old Russian pluperfect in the resultative meaning and the East Slavic pattern of im perfectivization with the -yva-/-iva- suffix. The Testament of Vladimir Monomakh contains the earliest example of the Old Russian colloquial pluperfect bylъ stvorilъ—this form, as the context shows, has This is an open access article distributed under the Creative Commons Attribution-NoDerivatives 4.0 International Slověne 2015 №1 the meaning of the resultative state beginning before the point of reference. The comparison of this usage with other early examples of the pluperfect in the Tale of Bygone Years and Monomakh’s Testament itself permits the supposition that in the 11th century in Kiev, literary and colloquial pluperfect forms were synonymous. In the oldest part of the Testament, the specifically East Slavic suffix of imperfect ivization -yva-/-iva- is just as frequent as in the Kievan Chronicle of the 12th century. A similar example is in the Russian-translated passage in the Izbornik of 1076, which scholars believe was known to Monomakh himself. These facts show that the -yva-/-iva- pattern of imperfectivization was already in common use in Kiev at the end of the 11th century. Keywords Old Russian colloquial pluperfect, East Slavic suffix of imperfectivization -yva-/ -iva О языке сочинений Владимира Мономаха много писали — и в ра бо тах ХХ в. [Обнорский 1946: 32–80; Якубинский 1953: 309–320; Куз нецов 1953: 238–239; Марков 1974: 18; Мещерский 1977; 1980/1995], и в лингвотекстологических и лингвистических исследованиях по следнего времени [Гиппиус 2003; 2004; 2006; Зализняк 2008: 201–205]. Те глагольные формы, о которых пойдет здесь речь, были известны ис следо вателям, но, как кажется, они достойны большего внимания. 1. Все исследователи сходятся в том, что язык “Поучения” Мономаха (в широком смысле, далее — ПВМ) по един ственному списку Лавр. в зна чительной степени близок к живому древнерусскому языку и отра жает некнижные черты на всех уровнях. В глагольной системе не книж ный компо нент ярко проявляется в сфере прошедших времен: здесь упо треб ляется перфект, причем в 3-м лице последовательно без связки, сво бод но варьирующийся с аористом в нарративном контексте, — фак ти чески новое прошедшее на -л-, ср. хорошо известное описание “охот” Мономаха: олень мѧ одинъ б о л ъ . а .в҃. лоси // ѡдинъ ногама т о п т а л ъ . а другыи рогома б о л ъ . вепрь ми на бедрѣ мечь ѿ т ѧ л ъ . медвѣдь ми у колена подъклада о у к у с и л ъ . лютыи звѣрь с к о ч и л ъ ко мнѣ на бедры. и конь со мною п о в е р ж е . и Бъ҃ неврежена мѧ с ъ б л ю д е [ПВМ: л. 83]. О показательности этих данных ПВМ, “неопровержимо дока зы ва ющих” тождество грамматических значений аориста и перфекта, писа ли П. Я. Якубинский и П. С. Кузнецов: “Ясно, что лишь одна из этих тожест венных грамматических форм могла быть живой, активной фор мой раз го ворной речи; это, как показывает дальнейшая её судьба, была форма пер фекта; форма же аориста была уже мертвой в раз го вор ной речи и 2015 №1 SlověneMaria N. Sheveleva существовала лишь как особенность литературного языка” [Яку бинский 1953: 315] (ср. [Кузнецов 1953: 238]). Отмечалось исследователями и использование в ПВМ двух типов образования плюсквамперфекта — старого книжного (пять примеров) и нового некнижного (один пример) [Обнорский 1946: 49], при этом случай нового плюсквамперфекта в ПВМ оказывается одним из двух старейших засвидетельствованных примеров данной формы вообще [Куз нецов 1953: 242], а может быть и самым старшим, поскольку второй пример — из Повести временных лет под 1074 г. — читается только в Лавр. и принадлежность его тексту конца ХI в. не очевидна (см. ниже). Обратим на плюсквамперфект в ПВМ более пристальное внимание. Некнижная форма былъ + -л- читается в ПВМ в заключительном об ращении Мономаха к детям, после его рассказа о своей жизни и непо средственно после описания “охот”; эту часть ПВМ (как и описание “охот”) есть все основания возводить к старейшей редакции текста, дати ру емой рубежом 1099–1100 гг. [Гиппиус 2003: 89]. Вот контекст с плюс квамперфектом: да не зазрите ми дѣти мои. но инъ кто прочетъ не хвалю бо сѧ ни дерзости своеꙗ. ҄ ҄ сблюⷣ но хвалю Ба҃ и прославьлѧю млⷭ ѿ тѣхъ часъ см҃ртныхъ. и не лѣнива мѧ б ы л ъ с т в о р и л ъ худаго на всѧ дѣла члвчⷭ ҄ть ѥго. иже мѧ грѣшнаго и худаго селико лѣⷮ ҄каꙗ потребна [ПВМ: л. 83]. Некнижный плюсквамперфект в этом древнейшем примере рубежа ХI– ХII вв. имеет несомненно результативное значение, при этом ре зультирующее состояние начинает свое существование в момент в про шлом, предшествующий и моменту речи,, и моменту(-ам) других про шедших событий основной линии повествования: завершая рассказ о своей жизни, воинских и охотничьих подвигах, Мономах благодарит Бога за то, что уберег его ото всех смертельных опасностей и создал его (д о в с е х о п и с а н н ы х с о б ы т и й, т. е. в момент начала его жизни) не ле нивым и способным преодолеть все испытания. Перед на ми зна че ние результирующего состояния, смещенного в прошлое, — сме щен но-перфектное значение, как называл его Ю. С. Маслов [2004: 441]. Плюс квамперфект былъ створилъ здесь выражает перфектность, отнесенную в прошлое, при этом предшествующая глагольная форма сблюд ‛со хра нил, уберег’ (видимо, аорист сблюде, хотя допустимо и про чте ние как причастия сблюдъ) относит результат собственно к моменту речи — вве дение плюсквамперфекта в этом контексте задает ре гресс, относя на чало результирующего состояния ко времени, пред ше ст ву ющему вре мени описанных до этого событий. Вряд ли реали стично пред по ла гать, что это состояние мыслилось говорящим как аннулиро ванное к мо мен ту Slověne 2015 №1Some Verbal Forms in the Testament of Vladimir Monomakh to His Children and the Language of Kiev in the 11th Century речи. Вряд ли Мономах хочет сказать, что в данный момент обращения к детям он уже утратил дарованное ему Богом трудолю бие, стал “ле нивым” и ни на что не способным: хоть завещательное на став ление Мономаха и имеет коннотации завершения жизни (что во многом связано с его литературными источниками), оно писалось Мономахом, как показал А. А. Гиппиус [2003: 69–71], отнюдь не в старческом воз расте, когда князь был еще полон сил. Кроме того, вряд ли Мономах хотел представить дарованные ему Богом добродетели анну ли ро ван ны ми. “Ан тирезультативная” трактовка значения некнижного плюс квам пер фек та в этом контексте представляется маловероятной — плюс квам пер фект былъ створилъ здесь имеет первичное сме щен но-пер фект ное зна чение действия, результат которого отнесен к некоторому моменту в прошлом, предшествующему основной линии собы тий. По поводу семантики древнерусского некнижного (“сверхслож ного”) плюсквамперфекта велись споры, главным в которых стал вопрос о том, было ли значение новой формы типа былъ + -л- изначально отлично от значений формы старой типа бѣ (бѣше) + -л-, ставшей в восточ нославянском ареале уже в раннюю эпоху специфически книжной [Пе трухин, Сичинава 2006; 2008], или же некнижная форма исконно имела ту же семантику, что и “старая” книжная, и лишь впоследствии по диалектам утратила первичное для славянского плюсквамперфекта смещенно-перфектное значение и специализировалась на выражении зна чений из сферы “неактуального прошедшего” [Шевелева 2007; 2008]. Примеры результативного значения некнижного плюсквам пер фекта, хоть и в небольшом количестве (пять случаев), встречались в летописях ХII в. — в Киевской летописи (далее — КЛ) и в Суз дальской летописи за ХII в. (далее — СЛ), но в боль шинстве своем они имеют разночтения по спискам и пото му вызывали сомнения (ср. [Шевелева 2008] и [Петрухин, Сичина ва 2008]), ср. некоторые из этих примеров: И се слышавъ Всеволодъ не поусти сн҃а своего Ст҃ослава. ни моужии новго родь­ скыхъ. иже то б ы (Х.П.: б ы л) п р и в е л ъ к собѣ [КЛ, 1140 г.: л. 114]; . . . а всѣхъ невѣрныⷯ оубииць числомь .к҃. иже с ѧ б ы л и с н ѧ л и на ѡка нь ныи свѣтъ того дн҃и оу Петра оу Кучкова затѧ [СЛ, 1175 г.: л. 124 об.] (в КЛ: л. 207: бѧху снѧли; в Хлебниковском и Погодинском списках: были снѧли); ср. контекст из прямой речи в СЛ, где Всеволод утверждает исконность и законность своего наследственного права на Владимирское княжение: Брате ѡже тѧ привели старѣишаꙗ дружина. а поѣди Ростову. а ѿтолѣ миръ възмевѣ. тобе Ростовьци привели и болѧре. а мене б ы л ъ с братомъ Бъ҃ п р и в е л ъ и Володимерци. а Суздаль буди намъ ѡбче. да кого всхотѧть. то имъ буди кнѧзь [СЛ, 1177 г.: л. 128 об.]. 2015 №1 SlověneMaria N. Sheveleva Наш пример из ПВМ свидетельствует в пользу исконности чтений с некнижным плюсквамперфектом в этих контекстах: значение новой формы здесь то же, что и в ПВМ, — во всех этих случаях некнижный плюсквамперфект имеет значение действия, результат которого отнесен к некоторому моменту в предшествующем основной линии повество вания прошлом. Контекст из ПВМ становится явным свидетельством наличия у некнижного плюсквамперфекта в раннедревнерусскую эпоху пер вичного результативного значения — того же, что и у старой формы, ставшей книж ной. По крайней мере, это представляется несомненным для киев ской и ростово-суздальской диалектных зон (на северо-западе — в новгородской и псковской зонах — утрата новой формой первичного ре зультативного значения осуществилась, очевидно, раньше). Таким образом, в ХI–ХII вв. в Киеве новый некнижный плюсквамперфект мог упо требляться синонимично старому, уходящему в сферу книжности, для выражения смещенно-перфектного значения. В выражении значения аннулированного результата (анти ре зультативного), всегда контекстуально обусловленного, некнижный и книжный плюсквамперфект в ранний период тоже синонимичны. Пока за телен в этом отношении единственный в Повести временных лет (да лее — ПВЛ, по спискам Лавр., Ипат. и НПЛ мл.) пример некнижной фор мы — он имеет антирезультативное значение — в Лавр. под 1074 г. в рассказе старца Исакия о том, как он был прельщен бесом и впоследст вии после долгой болезни исцелен благодаря трудам Феодосия Печер ского: ҄. се оуже п р е л с т и л м ѧ ѥ с и б ы л ъ дьꙗволе сѣдѧща на ѥдиноⷨ Исакии же реⷱ мѣстѣ. а оуже не имаⷨ сѧ затворити в печерѣ. но имаⷨ тѧ побѣдити ходѧ в манастырѣ [ПВЛ, 1074 г. — Лавр.: л. 65 об.] (прельстилъ мѧ єси дьꙗволе [Ипат.: л. 72], так же в Радзивилловском и Академическом списках). Значение аннулированного результата у формы прелстил мѧ ѥси былъ здесь несомненно, но оно задается контекстом противопоставления положению дел в момент речи (а оуже не имаⷨ сѧ затворити в печерѣ. . .). При этом в продолжении того же рассказа о старце Исакии в совершен но иден тичном контексте дважды встречается книжный плюсквампер фект в том же антирезультативном значении — ср. в диалоге Исакия с бесами: гл҃шеть бо к нимъ. аще мѧ б ѣ с т е п р е л с т и л и в печерѣ первое. понеже не ҄ и Ба҃ моѥго и ҄ и лукавьства. н о н ѣ ж е и м а м ь Гаⷭ вѣ дѧхъ кознии вашиⷯ ҄ побѣдити [вас] [ПВЛ, 1074 г. мо литву ѡц҃а моѥго Феѡдосьꙗ. надѣюсѧ [на Хаⷭ — Лавр.: л. 66 = Ипат.: л. 72 об.]; ҄ Iс҃ Хаⷭ ҄] имаⷨ ҄ ҄. ѡн же реⷱ не могоша ѥму ничтоже створити. и рѣша ѥму. Исакие побѣдиⷧ ꙗкоже б ѣ с т е мене вы [первое — из Радзивилловского и Академического спис҄вѣ и въ анг҃льстѣмь недостоини (су)ще того ков] п о б ѣ д и л и въ ѡбразѣ Icⷭ ҄ ѥси наⷭ ҄ Хоⷭ Slověne 2015 №1Some Verbal Forms in the Testament of Vladimir Monomakh to His Children and the Language of Kiev in the 11th Century видѣньꙗ. но с е п о и с т ѣ н ѣ ꙗ в л ѧ ѥ т е с ѧ т о п е р в о въ ѡбразѣ звѣри нѣмь. ҄. аци же и сами ѥсте [скверни. и зли в видѣнии. и абие и скотьемь. и змеꙗми и гадоⷨ по гибоша бѣси ѿ него — из Радзивилловского и Академического списков] и ҄ ѥму пакости ѿ бѣсовъ [ПВЛ, 1074 г. — Лавр.: л. 66 об.] (в Ипат.: ѿтолѣ не быⷭ л. 72 об. — перфект: и вы первѣе мене побѣдили есте). Как и в примере с некнижной формой, противопоставление после дующему положению дел здесь задается контекстом (нонѣ же имамь. . . , но се. . . ꙗвлѧѥтесѧ топерво) — как мы видим, условия употребления некнижной и книжной форм плюсквамперфекта при выражении ан тирезультативного значения одинаковы. При этом заметим, что не книжная форма в первом контексте читается только в ПВЛ-Лавр. и по тому остается неясно, восходит ли она к тексту кон. ХI в. или появи лась на более позднем этапе, книжная же форма в следующем примере чи тается во всех старших списках Лавр. и Ипат. групп и принадлеж ность ее пер воначальному тексту сомнений не вызывает. Колебание по спис кам книж ного плюсквамперфекта / перфекта в третьем примере — точ но такое же, как у некнижной формы в первом примере, свидетель ст ву ющее о факультативности плюсквамперфекта в подобном контек сте прямой речи и возможности замены его в таких условиях на пер фект, — также указывает на синонимичность старой и новой форм. Показателен и пример ПВЛ под тем же 1074 г. из предшествующего рассказам о печерских старцах рассказа об избрании преемника Феодосия Печерского — рассказ несомненно восходит к Начальному своду 90-х гг. ХI в., во всех старших списках ПВЛ он читается с книжным плюсквамперфектом в значении аннулированного результата, при этом в более поздних Радзивилловском и Академическом списках книжная форма нареклъ бѧхъ заменена на некнижную нареклъ былъ: ҄ же имъ Ѳеодосии. се азъ по Бж҃ью повелѣнью н а р е к л ъ б ѧ х ъ Иꙗкова. се же реⷱ вы свою волю створити хощете. и послушавъ ихъ предасть имъ Стеѳана. да будеть имъ игуменъ [ПВЛ, 1074 г. — Лавр.: л. 63; Ипат.: л. 69: нареклъ бѣхъ = НПЛ мл.: л. 98; в Радзивилловском и Академическом списках: н а р е к л ъ б ы л ъ). Таким образом, в антирезультативном значении, задаваемом кон тек стом противопоставления последующему положению дел, книжный и некниж ный плюсквамперфект, по данным летописи кон. ХI – нач. ХII вв., также синонимичны. В тексте самого ПВМ книжный плюсквамперфект представлен пятью примерами, все они — в “летописи путей” Мономаха, причем пре имущественно (за исключением одного случая из пяти) в тех её фраг ментах, которые, по наблюдениям А. А. Гиппиуса [2004], представляют отредакти ро ванный и дополненный текст окончатель ной редакции 1117 г., отличающийся от первоначальных фрагментов “летописи пу тей” более 2015 №1 SlověneMaria N. Sheveleva книжными средствами текстовых связей, сходством с лето писным нарративом. По летописному типу — как в нарративе ПВЛ — здесь упо требляется и книжный плюсквамперфект. Большинство при ме ров имеют смещенно-перфектное значение, ср. пример из ста рей шей части “летописи” Мономаха: то и­Смолиньска идохъ Володимерю. [Тоє же зимы — по А. А. Гиппиусу, вставка позднейшей редакции] то и посласта Берестию брата на головнѣ. иде б ѧ х у п о ж г л и. то и ту блюдъ городъ тихъ [ПВМ: л. 81] (см. [Гиппиус 2004: 165]); примеры из позднейших добавлений к исконному тексту первоначальной редакции: И срѣтоша ны внезапу Половечьскыѣ кнѧзи .и҃. тысѧчь и хотѣхоⷨ с ними ради битисѧ. но ѡружье б ѧ х о м ъ о у с л а л и напередъ на повозѣхъ [ПВМ: л. 81 об.]; ҄ [ПВМ: ҄ на Ѡлга зане с ѧ б ѧ ш е п р и л о ж и л ъ к Половцеⷨ И Стародубу идохоⷨ л. 82]; ҄ пакы на Донъ идохоⷨ ҄ с Ст҃ополкоⷨ И потоⷨ б ѧ х у п р и ш л и Аєпа. и Бонѧкъ. хотѣша взѧти и [ПВМ: л. 82 об.]; ҄ и с Дв҃дмъ. и Бъ҃ ны поможе. и к Выреви — ср. сходные употребления в поздней части ПВЛ: В то же времѧ б ѧ ш е п р и ш е л ъ Славѧта ис Кыєва к Володимеру ѿ Ст҃ополка [ПВЛ, 1095 г. — Лавр.: л. 75 об.]; Мстиславу сѣдѧщю на ѡбѣдѣ. приде ѥму вѣсть ꙗко Ѡлегъ на Клѧзьмѣ. близь бо б ѣ п р и ш е л ъ без вѣсти [ПВЛ, 1096 г. — Лавр.: л. 86; Ипат.: л. 87 об.] и др. В одном случае контекст позволяет предполагать “отмененность” резуль тата последующими событиями: И потоⷨ к Мѣньску ходихоⷨ на Глѣба. ѡже ны б ѧ ш е люди з а ꙗ л ъ. и Бъ҃ ны поможе [ПВМ: л. 82 об.]; — ср. сходный контекст в ближайшей части ПВЛ: а Мстиславъ пришеⷣ Ѡлегъ [ПВЛ, 1096 г. — Лавр.: л. 86 об.; Ипат.: л. 88]. ҄ створи миръ с Рѧзанци и поꙗ люди своꙗ. ꙗже б ѣ з а т о ч и л ъ Как мы видим, книжный плюсквамперфект в ПВМ употребляется в нарративе летописного типа, тогда как в речевом режиме не по сред ст венного обращения Мономаха к детям использована древ не рус ская не книжная форма. По значению же книжная и некнижная формы плюс квам перфекта в языке ПВМ, как и в ПВЛ за конец ХI в. и в КЛ ХII в., си нонимичны: обе формы могут выражать первичное смещенно-перфектное значение, а в контексте противопоставления последующей ситуации — Slověne 2015 №1Some Verbal Forms in the Testament of Vladimir Monomakh to His Children and the Language of Kiev in the 11th Century антирезультативное. При этом в самом ПВМ новая форма представлена только в первичном результативном значении, а в исконном тексте Мономаха первоначальной редакции имелись, по-видимому, всего 2 формы плюсквамперфекта — одна старая и одна новая, обе в результативном значении: книжная в автобиографическом рассказе о “путях” и некнижная в заключительном обращении автора к детям. Таким образом, старый и новый плюсквамперфект соотносятся здесь как книжная форма литературного нарратива летописного типа и некнижная форма живого языка, проникновение которой в “гибридные” литературные тексты такого типа, как ПВМ и летописи, впрочем, вполне допустимо. В живом языке Киева конца ХI – начала ХII в., судя по всему, исполь зовался только новый плюсквамперфект — в тех же значениях, что и старый, уходящий, как и аорист, в сферу пассивного знания и ли тературной традиции (см. выше об аористе [Якубинский 1953], а также [Зализняк 2004: 174]). 2. Показательны данные ПВМ относительно моделей образования вто ричных имперфективных основ в древнекиевском диалекте рубежа ХI–ХII вв. В ПВМ фиксируется пять случаев имперфективов с суффиксом -ыва-/-ива- — на эти живые древнерусские формы уже обращали вни мание исследователи [Обнорский 1946: 76; Якубинский 1953: 313]. Надо сказать, что пять примеров -ыва-имперфективов на относительно небольшой объем текста ПВМ (семь листов) — это высокий уровень упо требительности -ыва-глаголов, значительно превышающий их употре бительность в окружающем тексте ПВЛ и в ПВЛ в целом (см. подроб нее в [Шевелева 2014]) и сопоставимый только с КЛ ХII в. (63 примера на 139 листов) и с Волынской частью (далее — ВЛ) Га лиц ко-Волынской летописи ХIII в. (12 примеров на 25 листов). Как мы теперь знаем, КЛ и ВЛ с их высоким уровнем представленности -ыва-имперфективов хорошо отражают ситуацию в южнодревнерусских диалектах ХII–ХIII вв.: здесь модель имперфективации на -ыва-/-ива- была уже в эту эпоху вполне продуктивна — в отличие от северо-запада, где рост продуктивности -ыва-образований отмечается существенно позднее [Шевелева 2010; 2013]. В киевской и галицко-волынской диалектных зонах -ыва-имперфективы могут встречаться и в книжных текстах, в том числе в переводах южнорусского происхождения — они вполне употребительны в Пчеле, Истории Иудейской войны и др. [Пич хадзе 2011: 151–152]. В числе таких южнодревнерусских текстов с высокой употребительностью имперфективов на -ыва-/-ива- оказывается и ПВМ. Обратим при этом внимание на то, что бóльшая часть примеров -ыва-глаголов представлены в старейших частях ПВМ, которые могут 2015 №1 SlověneMaria N. Sheveleva быть возведены к первоначальной редакции 1099–1100 гг. К исходному тексту Мономаха, несомненно, восходит контекст с наставлением о воин ском труде из дидактической части ПВМ [Гиппиус 2003: 73, 78–82, 89]: На воину вышедъ не лѣнитесѧ. не зрите на воеводы. ни питью ни ѣденью не лагодите ни спанью. и сторожѣ сами н а р ѧ ж и в а и т е. и ночь ѿвсюду нарѧдивше ѡколо вои тоже лѧзите. а рано встанѣте [ПВМ: л. 80 об.] — и контекст из описания “охот” [Гиппиус 2003: 89–90; 2004: 146]: А се тружахъ сѧ ловы дѣꙗ. понеже сѣдоⷯ се]го лѣта по сту о у г а н и в а[л ъ] (Би҃)имь дароⷨ кромѣ Турова. иже со ѡц҃мь ловилъ ѥсмь всѧкъ звѣрь [ПВМ: л. 82 об.]. ҄ в Черниговѣ. а и­Щернигова вышеⷣ ҄ и д[о ҄. всею силою кромѣ иного лова. Два -ыва-глагола читаются в Письме Мономаха к Олегу Свято сла вичу, написание которого все исследователи относят к еще более раннему времени — к 1096 г. [Гиппиус 2003: 62], ср.: Но все дьꙗволе наꙋченье. то бо были рати при оумныⷯ и при бл҃жныхъ ѡц҃ихъ нашиⷯ с в а ж и в а( ж и в а) е т ны [ПВМ: л. 83 об.]; дивно ли ѡже мужь оумерлъ в полку ти лѣпше суть измерли и роди наши. да не в ы и с к ы в а т и было чюжего. ни мене в соромъ ни в печаль ввести [ПВМ: л. 84]. ҄ ҄. при добрыⷯ ҄. дьꙗволъ бо не хоче добра роду человѣчскому ҄ нашиⷯ ҄ дѣтеⷯ Только один контекст с -ыва-имперфективом, видимо, вставлен в окончательной редакции ПВМ 1117 г., однако сам этот фрагмент с на ставлением об утренней и вечерней молитве, как убедительно показал А. А. Гиппиус, был частью некоего целостного текста — великопостной “Беседы” Мономаха, составленной ранее (возможно, в 1101 г.), разбитой при редактировании 1117 г. на фрагменты и вставленной этими фрагментами внутрь ПВМ [Гиппиус 2003: 83–88, 90–91], ср: Тако похвалю Ба҃ и сѣдше думати с дружиною. или люди ѡ п р а в л и в а т и. или на ловъ ѣхати. или поѣздити. или лечи спати [ПВМ: л. 81]. Таким образом, в языке Владимира Мономаха на рубеже ХI–ХII вв. имперфективы на -ыва-/-ива- были уже вполне продуктивны — как мы видим, уже не менее продуктивны, чем по данным КЛ и других киевских памятников ХII в., свидетельствующих о высокой активности -ывамодели имперфективации в киевской диалектной системе. Показа тельно, что сходство с КЛ ХII в. в отношении -ыва-имперфективов об на руживается у Мономаха даже на уровне представленности кон крет ных глаголов, бóльшая часть которых встречается и в КЛ, ср. им пер фективы нарѧживати, оправливати, сваживати в КЛ за втор. пол. ХII в.: Slověne 2015 №1Some Verbal Forms in the Testament of Vladimir Monomakh to His Children and the Language of Kiev in the 11th Century поидоша [КЛ, 1176 г.: л. 211 об.]; И посла посолъ свои к Рюрикови. ѡ п р а в л и в а ꙗ с ѧ во крⷭ 1195 г.: л. 238 об.]; ҄тное целованье [КЛ, | 573 на томь же и моужи ею цѣловаша хрⷭ стеречи. а не с в а ж и в а т и ею [КЛ, 1150 г.: л. 145]; ꙗ крⷭ с в а ж и в а е т ь [КЛ, 1170 г.: л. 193 об.]. ҄тъ цѣлую к вама ꙗко лиха на ваю не замысливъ а вы ми выдаите кто ны ҄тъ ако межи има добра хотѣти. и чⷭ ҄ти ею Таким образом, на рубеже ХI–ХII вв. киевская система вторичных имперфективов уже имела тот же вид, что во второй половине ХII в. ПВМ, широко включающее черты живого языка — особенно в своей исходной древнейшей части, — прекрасно отразило эту особенность древне киевского диалекта конца ХI в. Обратим внимание еще на одно показательное соответствие. На сегодняшний день старейший бесспорный пример имперфектива с суффиксом -ива- обнаружен в заключительной части Изборника 1076 г. — в статье 14.31, составленной из отрывков гомилии Василия Ве ли ко го “Против упивающихся”, славянских параллелей не имеющей [Изборник 1076, 1: 75, 79], ср.: Вълагаѥть оубо си въ болѣзни тѧжькыꙗ: глава оубо правѣ прѣбывати не можеть: сѣмо и овамо прѣкланѧюшти сѧ на рамѣ: съни оубо тѧжьци и зъли вьходѧште о т ѧ г ъ ч и в а ѫ т ь отъ оупиваниꙗ [Изборник 1076: л. 266]. На то, что Изборник 1076 г. (или сборник аналогичного состава) был одним из главных литературных источников ПВМ, неоднократно об ращали внимание исследователи [Лихачев 1986; Мещер ский 1980/1995; Гиппиус 2003: 70, 77–78, 90]; особо обращают внимание на выдержки из Жития и Поучений Василия Великого, святого патрона Владимира Мономаха, интерес к которому Мономаха вполне понятен [Гиппиус 2003: 77]. Наша статья Изборника 1076 г. с отрывками гомилии Василия Великого о вреде пьянства не нашла прямого отражения в ПВМ, но, на до полагать, тоже была Мономаху хорошо известна, поскольку тоже связана с его небесным патроном Василием Кесарийским. Наличие им перфектива на -ива- в этом образцовом для Мономаха тексте из Избор ника 1076 г. представляется значимым: свободно допуская в своем “По учении” живые древнерусские образования на -ыва-/-ива-, Мономах в то же время вполне соответствует в этом языку своего авторитетного лите ратурного источника — Изборника 1076 г. Сопоставление этих данных ПВМ и Изборника 1076 г. указывает на то, что -ыва-имперфективы были в Киеве вполне употребительны уже во втор. пол. ХI в., по крайне мере в 70-х гг. 2015 №1 SlověneMaria N. Sheveleva Заметим при этом, что имперфективы на -ова- в ПВМ полностью отсутствуют — модель -ова-/-уj- здесь представлена только у отымен ных образований, причем все примеры — в специфически книжных фрагмен тах ПВМ — выписках из Псалтыри и других церковных книг, ср.: не ревнуи лукавнующимъ [л. 78, 83]; занеже лукавнующии потребѧтсѧ [л. 78 об.]; не сверѣповати словомь. ни хулити бесѣдою [л. 79]; к женаⷨ нелѣпымъ не бесѣдовати [л. 79об.]; и сему чюду дивуемъсѧ [л. 79об.] и не которые другие. Модель имперфективации с суффиксом -ова- в древнекиевском диа лек те отсутствовала: данные ПВМ подтверждают предпо ло жение о её вто ричности и распространении в югозападнорусских диалектах на им пер фективы из деноминативов только в относительно позднее время [Шевелева 2010: 222, 239]. Итак, ПВМ — и прежде всего его исходный текст первоначальной редакции — хорошо отражает особенности глагольной системы древнекиевского диалекта рубежа ХI–ХII вв. В этой системе перфект уже употребляется синонимично аористу, уходящему в сферу пассивного знания — литературной традиции. Точно так же новый древнерусский плюсквамперфект типа былъ +-л- употребляется синонимично ста рой фор ме плюс квамперфекта, остающейся в сфере книжности; не книж ный плюсквамперфект здесь еще сохраняет способность выра жать пер вичное результативное значение. Для видовой системы древнекиев ского диалекта уже во второй половине ХI в. характерна продуктивность спе цифически восточнославянской модели имперфективации с суффиксом -ыва-/ -ива-. ПВМ, отражая все эти особенности грамматической системы живого языка и сочетая их с книжными вариантами, оказалось у ис то ков особой литературной традиции — “гибридного регистра” книж но го язы ка (термин В. М. Живова [2004: 63–69]), причем столь его ру си фици рованную версию мы найдем впоследствии в традиции киев ского летописания ХII в. — прежде всего в КЛ ХII в. Именно эти два памятника киевского происхождения — ПВМ рубежа ХI–ХII вв. и КЛ ХII в. — оказываются в языковом отношении ближе всего друг к другу, отражая ран нюю киевскую традицию “гибридного регистра” литературного языка, допускающую широкое проникновение разговорных элементов. Slověne 2015 №1Some Verbal Forms in the Testament of Vladimir Monomakh to His Children and the Language of Kiev in the 11th Century

Напиши аннотацию по статье

О некоторых глагольных формах в “Поучении” Владимира Мономаха и языке Киева на рубеже XI–XII вв. Some Verbal Forms in the Testament of Vladimir Monomakh to His Children and the Language of Kiev in the 11th Century Мария Наумовна Шевелёва Московский государственный университет им. М. В. Ломоносова Maria N. Sheveleva Moscow State University Резюме В статье рассматриваются характерные особенности глагольной системы древне киевского диалекта рубежа ХI–ХII вв., отраженные в “Поучении” Владимира Мономаха: древнерусский плюсквамперфект в результативном значении и во сточ нославянская модель имперфективации с суффиксом -ыва-/-ива-, уже продук тивная в Киеве этого времени.

о некоторых нетривиальных особенностях имен уменшителных в литовском варианте языка идиш. Ключевые слова: идиш, литовский диалект идиша, имена уменьшительные, словообразовательная модель, суффикс. Введение Идиш, один из западногерманских языков, представлен множеством диалектов 1, среди которых литовский вариант является крупным языковым образованием с рядом фонетических и морфологических особенностей [Bi-Nun, 1973; Birnbaum, 1979; Lock- wood, 1995; Jacobs, 2005]. После трагедии Второй мировой войны еврейское население оказалось буквально рассыпано по миру. Компактные еврейские поселения есть в Соединенных Штатах и Канаде, в Израиле и в странах Южной Аме рики. На территории бывшего Советского Союза носители идиша появляются в составе городского населения, в частности, в Сибири это были выходцы из Белоруссии, Латвии, Литвы, Украины, Бессарабии, Казахстана 2. В настоящей статье мы хотели бы остановиться на явлении, чрезвычайно широко представленном в идише и являющемся одним из его самых ярких и богатых приемов выразительности [Lockwood, 1995. S. 41], а именно – на диминутивизации. В грамматических описаниях часто затрагиваются вопросы, связанные со спецификой образо 1 Согласно некоторым современным исследованиям их более двадцати [Jacobs, 2005]. 2 В статье использован материал, собранный автором в Новосибирске на протяжении последних двух лет. После массовой эмиграции в 1990-е гг. евреев в Израиль в городе остались единицы говорящих на идише. Это пожилые люди, носители разных диалектов. Здесь мы используем данные, полученные преимущественно от двух носителей литовского идиша, уровень владения языком которых можно охарактеризовать как достаточно высокий: читают, понимают, пишут и говорят на идише свободно (системы письма – кириллица и еврейское письмо). Более подробные сведения об информантах приводятся ниже. Общее количество диминутивных единиц – около 400. В статье также задействован материал, собранный в процессе работы с фольклором на идише, преимущест венно песенного жанра (около 200 текстов). Либерт Е. А. О некоторых нетривиальных особенностях имен уменьшительных в литовском варианте языка идиш // Вестн. Новосиб. гос. ун-та. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2015. Т. 13, вып. 1. С. 36–41. ISSN 1818-7935 ¬ÂÒÚÌËÍ Õ√”. –Âрˡ: ÀËÌ„‚ËÒÚË͇ Ë ÏÂÊÍÛθÚÛр̇ˇ ÍÓÏÏÛÌË͇ˆËˇ. 2015. “ÓÏ 13, ‚˚ÔÛÒÍ 1 © ≈. ¿. ÀË·ÂрÚ, 2015 вания имен уменьшительных в идише, своеобразием их употребления [Bin-Nun, 1973; Lockwood, 1995; Jackobs, 2005; Matisoff, 2000], однако некоторые факты в области словообразования и семантики диминутивов еще не получили, на наш взгляд, должного освещения. Мы попытаемся подойти к этому вопросу через описание таковых особенностей имен уменьшительных (существительных) литовского диалекта идиша. Особенности образования диминутивов в идише Идиш располагает двуступенчатой системой образования имен уменьшительных [Birnbaum, 1979. S. 238, Lockwood, 1995. S. 42–44, Jackobs, 2005. S. 161–163], что позволяет образовать две уменьшительные словоформы посредством двух суффиксов германского происхождения -l и -ələ. Они восходят к общему исходному форманту уменьшительных германского юга -ellin и представлены в диалектах немецкого языка множеством алломорфов [Жирмунский, 1956. С. 436, König, 1992. S. 157, Dressler, 2006. S. 120]. Так, для ид. ṧtot ‘город’ возможны уменьшительные дериваты ṧtetl и ṧtetələ, для katz ‘кошка’ – kətzl и kətzələ и т. д. Полученные производные уменьшительные, следуя исследовательской лингвистической традиции по идишу [Birnbaum, 1979; Lockwood, 1995 и др.], обозначаются далее в статье как диминутивы первой и второй ступени 3. Cуществуют различные мнения относительно семантической наполненности указанных формантов 4. Так или иначе, разница между двумя производными хорошо чувствуется самими носителями языка, что будет показано ниже. С другой стороны, идиш активно использует слова-эмотивы, которые часто (но не 3 В. Лочвуд [Lockwood 1995] говорит о первой ступени диминутивизации и второй соответственно – «die erste Dinminuirungs stufe» [Lockwood, 1995. S. 42] и «diezweite Dinminuirungs stufe» [Ibid. S. 44]. 4 Так, С. Бирнбаум [Birnbaum, 1979. S. 240], отмечая диминутивный характер суффикса -l и сопоставляя его с -ələ (более высокая степень диминутивно-l диминутивами сти), обозначает дериваты на («diminutives») в противовес -ələ- «минутивам» («minutives») [Там же]. Ср. Н. Якобс [Jacobs, 2005. S. 162] противопоставляет подобным образом диминутивы (на -l) и эмотивы (на -ələ и с другими суффиксами). всегда) являются уменьшительными, с широким оценочным спектром, от ласкательного до пренебрежительного. Их образование происходит через исконный -ələ и при помощи заимствованных формантов славянского происхождения. В ходе работы были выявлены диминутивные суффиксы, являющиеся предпочтительными для литовского варианта. Идиш допускает сочетаемость указанных формантов в именах уменьшительных единственного и множественного числа, при этом в рамках одной словообразовательной модели могут соединяться элементы германского, семитского и славянского происхождения. Мы попытаемся выявить положение дел относительно валентности основ и суффиксов разного происхождения для уменьшительных литовского идиша. Диминутивы первой ступени в литовском диалекте идиша. Так же как в других диалектах идиша, диминутив первой ступени в его литовском варианте образуется присоединением к основе существительного суффикса -l, что часто сопровождается меной корневого гласного (как в немецком): fus – fiṧl ‘нога – ножка’, ṧtot – ṧtetl ‘город – городок’, mojz – majzl ‘мышь – мышка’* 5. Этот суффикс представлен как в именах собственных мужских: Yankl, Avroml, Aṧel, Dudel, Mendel, Motel, Sakel; так и женских: Hendel, Goldel, Raisel*. В именах нарицательных, образованных от основ германского происхождения – brivl‘ записка, письмецо’, tišl‘ столик’, tatl‘ папочка’, frojl – уменьшительное от froj ‘женщина’, vintl ‘ветерок’ ṧtikl ‘кусочек’, hintl ‘собачка’, veldl ‘лесок’, shtetl ‘городок’, brikl ‘мостик’, bretl ‘дощечка’; от основ негерманского происхождения – poniml ‘личико’, zemdl ‘песчинка’, хavərl ‘дружок, приятель’, majsl ‘сказка’*. На данной ступени образования уменьшительных в силу вступает ряд закономерностей фонетического характера, как-то:  мена гласного в корне: rok – rekl ‘юбка’ – ‘маленькая юбка’; hoif – haifl ‘двор’ – ‘дворик’; hous – haazl ‘дом’ – ‘маленький домик’; toхter – tiхterl ‘дочь’ – ‘дочка’;  появление эпентетического -d в случаях, когда производящая основа заканчива 5 Здесь и далее примеры для литовского диалекта идиша, полученные от информантов, даются со звездочкой (*). √ÂрχÌÒÍË ˇÁ˚ÍË ется на -n (guuertn – géirndl ‘сад’ – ‘садик’, volkn – volkndl ‘облако’ – ‘маленькое облако’). Если производящая основа заканчивается на гласный или дифтонг, от нее невозможно образовать диминутив первой ступени. Обратим внимание на особенность семантики этих уменьшительных – факт, о ко- тором мы не нашли сведений в специальной литературе. Являясь диминутивами формально, уменьшительные на -l часто осмысляются как полнозначные, «обычные» существительные, семантически сходные с производящими формами. При этом само производящее слово может стать малоупотребительным. Прежде всего, большое количество имен собственных, образованных диминутивным -l, диминутивами больше не являются. Оставаясь уменьшительными по происхождению, теперь они представляют собой исходную форму личного имени (указанные выше личные имена). Имена нарицательные с этим формантом часто оцениваются нашими информантами как нейтральные, не имеющие уменьшительно-ласкательного (и вообще какого-ли- бо эмотивного) характера: jungl ‘мальчик’, zоnl ‘сын, cынок’, kətzl ‘кошка’, dirl ‘квартира’*. Очевидно, такого рода параллельное присутствие в языке исходных словоформ и их производных на -l, осмысляемых как нейтральные, существенно увеличивает лексико-семантические возможности языка и расширяет синонимические ряды. Анализ художественной литературы подтверждает предположение о нейтральном характере диминутивов первой ступени 6. Диминутивы второй ступени. Димину(в терминологии тивы второй ступени Н. Якобса – эмотивы [Jacobs, 2005. Р. 162] образуются формантом -ələ (алломорфы по диалектам -aly, -ely). На именах собственных мужских – Yankələ, Avromələ, Leibələ; женских; Mirələ, Perələ, Sorələ*; именах нарицательных: briv – biivələ‘письмо’ – ‘пись 6 В 1928 г. Й. Тункл (J. Tunkl) сделал вольное переложение юмористических стихов В. Буша «Макс и Мориц» («Max und Moritz») на идиш [Tunkl, 1982]. Текст немецкого оригинала не содержит ни одного имени уменьшительного. В варианте на идише суффиксально образованные диминутивные имена встречаются 84 (!) раза. Среди них основной состав образуют уменьшительные с суффиксом -l, например: ṧtikl ‘кусочек’, hintl ‘собачка’, veldl ‘лесок’, hekele ‘крючок’, motele уменьшительное от имени Матфей. мецо’, štekn – štekələ ‘палка’ – ‘палочка’*, сообщая исходному имени значение яркой экспрессивности и указывая не столько на малость объекта, сколько на нежное и ласковое к нему отношение говорящего. Некоторые существительные в силу ряда фонетических причин, о которых говорилось выше, не могут иметь диминутив первой ступени на -l (например, foigl ‘птица’, šnai ‘cнег’, knii ‘колено’). В таком случае происходит компенсация формой на -ələ, «совмещая и диминутивные, и минутивные функции» [Birnbaum, 1979. S. 239–241]. Примеры уменьшительных второй ступени: fisələ ‘маленькая, хорошенькая ножка’, meidələ ‘девчушка’, zonələ ‘сыночек’, tiṧələ ‘столик’, brivələ ‘письмо’, haizələ ‘домик’, beimələ ‘деревце’, ṧtibələ ‘комнатка’, bisələ ‘девчушка’, kvelхələ ‘ручеек’, lidələ ‘песенка’, ṧtikələ ‘кусочек’, fidələ ‘скрипочка’*. ‘капелька’, meidələ Диминутивы, образованные славянскими суффиксами Идиш располагает большим арсеналом суффиксальных диминутивных средств, заимствованных из польского, украинского, русского и других славянских языков [König, 1992. S. 88; Hutterer, 1975. S. 351; Вайнрайх, 1972; Ben-Nun, 1973. S. 120; Jacobs, 2005. Р. 160]. Мы отметили: -ҫik, -in’k / -ink, -kə, -ik, -ʃə /-ʃi, -nju (табл. 1) 7. Сочетаемость диминутивных формантов Идиш допускает разнообразие во взаимной сочетаемости суффиксов, как исконных, так и заимствованных (то же свойственно некоторым южнонемецким диалектам, хотя не в такой высокой степени) [Merkle, 1975. С. 108–109; Вайнрайх, 1972. С. 505]. Производящая основа присоединяет разные суф 7 Данные о суффиксах славянского происхождения были получены преимущественно от информантов, носителей украинского диалекта идиша. Информанты, говорящие на литовском идише, подчеркивали предпочтительность диминутивов, образованных исконными германскими -l / -ələ, несмотря на то, что уменьшительные со славянскими суффиксами оказывались понятными и допустимыми (как, например, tatəʃi, hartsenyu, zonənju). Исключениями являлись, пожалуй, такие существительные, как got ‘бог’ (одинаково допустимы gotələ, gotinkə, gotenju) и mamə ‘мама’ (mamələ, maminkə, mameʃi, mamənju). фиксы, образуя тем самым параллельные диминутивные формы. Допустимы сочетания основ германского и негерманского происхождения с суффиксами как германскими, так и заимствованными (табл. 2). В речи наших информантов в этой связи мы зафиксировали следующие интересные случаи: bal ‘мяч’ – baleхn – baleхl ‘мячик’; kol ‘голос’ – kelexn – keleхl ‘голосок’*, где первое производное – результат соединения с общегерманским -əхn (нем. -chen), а второе образуется присоединением к первому показателя уменьшительных -l. При этом вторая производящая основа (kol) – семитского происхождения. В качестве другого неординарного примера можно привести уменьшительные со славянским -ka, принимающие на себя диминувный суффикс -lə при образовании уменьшительного: kapkalə ‘капелька’, ṧab- kalə ‘лягушечка’, ṧafkalə ‘шкафчик’*. Вопрос об отнесенности данного явления (высокая степень сочетаемости уменьшительных суффиксов) остается спорным. Уменьшительные суффиксы славянского происхождения в идише Таблица 1 Диминутивный формант -ҫik -ink(ə) / -in’k(ə) -ik -ʃə / -ʃi -nju Исходная форма Avrom Izhak jungerman Katja Sorə tatə balebos mamə got brojt Shmuəl Isroəl bobə zun tatə mame fetər got bobə kale harz zəjdə zon Имя уменьшительное Avromҫik Izhik jungermanҫik Katinkə Sorinkə tatinkə balebostinkə maminkə gotinkə brojtinkə Shmulik Srolik bobəʃi zunəʃi tatəʃi maməʃi feterʃə gotənju bobənju kalənju herzənyu zəjdənju zonənju Перевод имя собств. имя собств. ‘молодой человек’ имена собств. ‘папочка’ ‘хозяюшка’ ‘мамочка’ ‘боженька’ ‘хлебушек’ имена собств. ‘бабуля’ ‘сынок’ ‘папочка’ ‘мамочка’ ‘дяденька’ ‘боженька’ ‘бабуленька’ ‘невестушка’ ‘сердечко’ ‘дедуленька’ ‘сыночек’ * Этот формант зафиксирован нами только на именах нарицательных, имеет, очевидно, украинское происхож дение. Таблица 2 Валентность основ и сочетаемость суффиксов (имена уменьшительные единственного числа) Происхождение основы герм. breit ‘хлеб’ слав. riҫ-‘река’ семит. baləbos ‘хозяин’ Формант 1 герм. -ələ: breitələ ‘хлебушек’ слав. -kə: riҫkə ‘речка’ семит. -tə: baləbostə ‘хозяйка’ Формант 2 слав. -inkə: breitinkə ‘хлебушек’ герм. -ələ: riҫkələ ‘речка’ слав. -inkə: baləbostinkə ‘хозяюшка’ √ÂрχÌÒÍË ˇÁ˚ÍË Примеры валентности основ и сочетаемости суффиксов (имена уменьшительные множественного числа) Таблица 3 Словоформа kləidələх kindərləх хavərimləх maminkəs riҫkəs riҫkələх Словообразовательная схема T Germ. + Aff. Germ. Pl T Germ. + Aff. Germ. Pl + Aff. Germ. Pl T Sem. + Aff. Sem. Pl + Aff. Germ. Pl T Germ. + Aff. Slav. + Aff. Pl TSlav. + Aff. Slav. + Aff. Pl TSlav. + Aff. Slav. + Aff. Germ. Pl Перевод ‘платьица’ ‘детишки’ ‘дружки’ ‘мамочки’ ‘речки’ ‘речки’ С одной стороны, здесь вероятно влияние славянской морфологии на словообразование идиша, причем модели германского происхождения используются для построения диминутива второй степени по славянскому образцу [Вайнрайх, 1972. С. 505]. С другой стороны, можно указать на имеющиеся подобные способы образования умень- шительных в немецком языке и его диалектах, где сочетание двух уменьшительных суффиксов обусловлено формальными фонетическими причинами. И, наконец, подобное явление – двойная суффиксация имен уменьшительных есть в африкаанс, где она употребляется для усиления обозначения очень малого размера или выражения эмоций: stoeltjietjie ‘стульчик’, stukkietjie ‘кусочек’ (где -ki, -tjie – суффиксы уменьшительных) [Берков, 2001. С.105]. Имена уменьшительные в идише сохраняют, подобно многим южнонемецким диалектам и говорам, противопоставление по числу. Возможны несколько моделей образования множественного числа для имен уменьшительных, в литовском диалекте в частности, и эти модели также разнообразны и нетривиальны. Базовой формулой при этом является германская модель с показателем множественного числа -ləх (образован соединением старого собирательного суффикса -iҫ (срвн. -ech / -ach / -ich) и показателя диминутивности -l [Жирмунский, 1956. С. 447]: dizwaigeləх ‘веточки’, difišləх ‘рыбки’, dikiхələх ‘печенье’, dimeidələх ‘девушки’, diekləх ‘уголки’, dimaizələх ‘сказочки’, dikinderləх ‘детишки’*. Слова семитского происхождения получают в формах множественного числа семитский суффикс -im, причем в качестве производящей основы выступает не форма диминутива единственного числа, а то су ществительное, от которого шло образование первого диминутива, например: dernign ‘мелодия’, nigndl – уменьшительное от ‘мелодия’, dinigjjnim – диминутив множественного числа (также возможен вариант dinigjjnymleх, сочетающий оба показателя диминутивной множественности) [Birnbaum, 1979. S. 239]. В речи наших информантов: хavərimləx ‘дружки, приятели’, maхatonimləх уменьш. от ‘сваты’. Имена уменьшительные не на -l (т. е. с суффиксами не германского, а славянского происхождения, такими как -ke, -ʃə, -ҫik) образуют множественное число присоединением -s (с основами славянского происхождения): bubliҫkes ‘бублики’, balebostinkes ‘хозяюшки’*. Некоторые уменьшительные во множественном числе допускают удвоение показателей множественности. Так, уже упоминавшееся dinigjjnymləх – уменьшительное от ‘мелодии’ (где -im – суффикс множественного числа уменьшительных семитского происхождения, а -leх – такой же грамматический показатель для германских основ) [Ibid., S. 240]. Выводы Основной диминутивной моделью для литовского диалекта идиша оказывается модель германского образца, реализующаяся как -l и -ələ (диминутивы первой и второй ступени). Эти суффиксы действуют практически для каждого имени существительного, устанавливая градуальные ряды и разделяя семантическую область уменьшительности. Анализ материала позволяет говорить о нейтрализации семантики уменьшительности диминутивов первой ступени (на -l) в речи информантов. В идише велик удельный вес заимствованных диминутивных морфем, которые со- ставляют «золотой запас» его зоны уменьшительности. В рассматриваемом нами литовском варианте, однако, при образовании диминутивов предпочтение отдается германским моделям на -l. Исследованный материал позволяет сделать заключение о высокой валентности основ и сочетаемости суффиксов при образовании имен уменьшительных единственного и множественного числа в литовском варианте идиша, словообразовательные модели которого образованы элементами германского, семитского и славянского происхождения.

Напиши аннотацию по статье

УДК 811.11’36 √≈—ÿՖ »≈ fl«¤ » Е. А. Либерт Институт филологии СО РАН ул. Николаева, 8, Новосибирск, 630090, Россия azzurro@rambler.ru О НЕКОТОРЫХ НЕТРИВИАЛЬНЫХ ОСОБЕННОСТЯХ ИМЕН УМЕНЬШИТЕЛЬНЫХ В ЛИТОВСКОМ ВАРИАНТЕ ЯЗЫКА ИДИШ На материале данных, полученных от носителей литовского варианта идиша, рассматривается ряд явлений в области образования имен уменьшительных, таких как двуступенчатая система образования диминутивов, сочетаемость основ и суффиксов разного происхождения в пределах словоформы, а также оговариваются некоторые особенности диминутивов семантического характера.

о некоторых ранних русизма в дурацком языке. Ключевые слова: заимствования, русизмы, бурятский язык, контакт, взаимодействие. Процесс заимствования в тех или иных языках носит волнообразный характер, обусловленный контактами народов-носителей конкретных языков, историческими событиями, вызывающими движение народов на обширных территориях, научно-техническим прогрессом. Специфика заимствования и его «жизнь» в языке-реципиенте позволяют дополнить картину исторических судеб народа. По разным источникам, первые русские поселенцы появились в Байкальском регионе в XVI в. «Со второй половины XVII в. усиливается заселение края за счет переселения крестьян. Одновременно с правитель ственным переселением крестьян по указу и по прибору 1 происходила так называемая вольная народная колонизация» [Эрдынеева. С. 7]. Дальнейшее освоение Сибири, в том числе территорий, которые исторически занимали буряты, все более расширялось, тому в значительной степени поспобствовали запуск Московского тракта и строительство Транссибирской магистрали. Контакты между двумя народами имеют многоаспектный характер. Если отодвинуть военно-политические и административные стороны этого процесса на второй план, то на первый выходят этнокультурные и, прежде всего, языковые контакты. Культура ко 1 Служилые люди «по прибору» – люди на службе у государства не по происхождению, а по найму (дьяки, подьячие, стрельцы, пушкари, затинщики (крепостные артиллеристы. – Б. Ц.), городовые казаки, солдаты, ямщики) [Российская… С. 367–368]. Цыренов Б. Д. О некоторых ранних русизмах в бурятском языке // Вестн. Новосиб. гос. ун-та. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2017. Т. 15, № 1. С. 9–14. ISSN 1818-7935 Вестник НГУ. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2017. Том 15, № 1 © Б. Д. Цыренов, 2017 Взаимодействие языков и культур чевого (точнее, полукочевого) бурятского народа значительно отличалась от оседлой, земледельческой культуры русского. Различия в материальной культуре не только служили неким разграничительным маркером, но и становились областью взаимного обмена. Распространение и развитие земледелия у бурят в значительной степени определялось соседством с русскими, а русские перенимали опыт скотоводства. В русском языке Сибири это нашло отражение, в том числе в заимствованных словах – названиях домашнего скота: бурун (бур. буруун) ‘годовалый теленок’, кашырик, качирык (бур. хашараг) ‘двухгодовалый теленок’, куцан, хуцан (бур. хуса) ‘баран-производитель’. Заимствовались и названия растений: аргуй, ургуй, иргуль (бур. ургы) ‘подснежник’, мандир, мангыр (бур. мангир) ‘дикий полевой лук’ и т. п. [Эрдынеева. С. 67]. Буряты также активно перенимали предметы русского хозяйственно-бытового обихода. С этими предметами в бурятский язык проникали их названия. В данной работе мы остановимся на некоторых названиях, вошедших не только в разговорную речь, но закрепившихся в литературном языке: в словарях, художественной литературе. До прихода русских среди бурят не было принято ношение головного убора в виде платка: кроме традиционной шапки тойробшо ‘конусообразная шапка’, в ненастье и межсезонье использовались шапки юудэн ‘шапка-капюшон’, а в холодное время года – шэгэбшэтэй / шэхэбшэтэй малгай 2 ‘подбитая мехом шапка конической формы с наушниками, шапка-ушанка’. Следует, однако, отметить важное культурное различие: у бурят шапки по типу кроя не разделялись на мужские и женские, отличия могли быть в тканях, вышивках, узорах и т. п. Появление платка как чисто женского головного убора стало новым культурным явлением. В бурятский язык слово «платок» проникло в форме пулаад (от русск. плат), и в настоящее время слово пулаад ‘платок’ широко распространено, хотя в речи молодого поколения закрепляется уже платок. В художественной литературе, по данным элек 2 Это общемонгольское слово (бур., монг. малгай, калм. махла) тоже проникло в русский язык в форме малахай со значением ‘меховая шапка с наушниками’. тронного корпуса бурятского языка (ЭКБЯ) 3, пулаад встречается в различных формах 255 раз в 53 произведениях: Дулмажаб толгойнгоо сагаан пулаад заһаад, юбкынгөө хормой аршасагаагаад, һархяаг түүсэгээбэ... (С. Цырендоржиев) [ЭКБЯ] ‘Дулмажаб поправила белый платок на голове, протерла подол юбки, начала собирать грибы….’; Басаган духыень пулаадай үзүүрээр аршаба (Ц.-Ж. Жимбиев) [ЭКБЯ] ‘Девушка вытерла [ему] лоб кончиком платка’. Картуз, который словари определяют как неформенную фуражку, также пришел с русскими переселенцами. В отличие от платка картуз получил гораздо меньшее распространение. Для обозначения легкого головного убора с козырьком чаще употребляются слова фураажка ‘фуражка’ и кепкэ ‘кепка’. Иначе говоря, ситуация с этими номинациями данного вида мужских головных уборов аналогична той, что наблюдается в современном русском языке. Тем не менее, в речи пожилых бурят слово «картуз» встречается, хотя в фонетически модифицированных формах хартууз, хартуус. В художественной литературе более употребительна форма хартууз, например: Моридоо хорёо соо оруулжа уяжархёод, Похом хартууз малгайта хоёр гэртэ оробо (Ц. Шагжин) [ЭКБЯ] ‘Заведя лошадей в ограду, Пахом и [тот, что] в картузе, зашли в дом’. У другого писателя – Жамсо Тумунова – встречается форма картуз, совпадающая с русским написанием: Шофёрынь хуушан картуз малгай дороһоо сагаан үһэ бултайлгаһан зантагар томо толгойгоо дохижо… (Ж. Тумунов) [ЭКБЯ] ‘Водитель [их], кивнув большой головой в картузе, из-под которого выглядывали белые [седые] волосы …’. Слово баарья ‘варежки, рукавицы’ было заимствовано бурятским языком из русского в форме «варега», от которой произошла уменьшительная форма «варежка». Примечательно, что в бурятском языке имеется его полный эквивалент бээлэй ‘рукавицы’, а заимствование баарья при наличии собственно бурятского слова могло быть обусловлено в разнице их покроя или использовании иного материала. В некоторых местностях в XX веке словом баарья называли вязаные 3 ЭКБЯ – Бурятский корпус. URL: http://web-corpora. net/BuryatCorpus/search/ (дата обращения 11.09.2016).рукавицы, а словом бээлэй – матерчатые рукавицы. Баарья было распространено в речи старшего поколения, родившегося в начале – первой половине XX в., последующее поколение употребляет баарижха, трансформированное из русск. «варежка». Современные буряты не подвергают слово «варежка» фонетической ассимиляции, например: Байгыт, байгыт! Энэ минии варежка! ‘Стойте, стойте! Это моя варежка!’. В электронном корпусе бурятского данная лексема встречается всего один раз: Роза ягаа улаахан хасартай болошоһон, баарьятай гараараа руляа эрьюулэн, урагшаа дүхынэ (Ц.-Ж. Жимбиев) [ЭКБЯ] ‘Роза, щеки которой стали ярко-красными, наклонилась, крутя руль руками в варегах’. Тот факт, что это слово крайне редко употребляется в художественной литературе, говорит о его непопулярности, ибо в бурятском языке имеется обобщающее слово бээлэй ‘рукавица’, являющееся в определенной степени родовым: бүд бээлэй ‘матерчатая рукавица’, хүдэһэн бээлэй ‘меховая рукавица’, арһан бээлэй ‘кожаная рукавица’, хургатай бээлэй ‘перчатки’. Слово «зипун» в русском языке в настоящее время перешло в разряд историзмов, а в словарях снабжается пометой стар. – старинное, или же его толкование начинается с пояснения «в старое время», как, например, в словаре Ожегова: «В старое время: одежда русского крестьянина; кафтан из грубого толстого сукна, обычно без ворота» [Ожегов, 1987. С. 200]. Данное слово в русском языке также является заимствованием. М. Фасмер отрицает его происхождение от тюрк. zybun и возводит к итальянскому zipon [Фасмер, 1986. С. 98], в то время как в «Этимологическом словаре русского языка» А. Г. Преображенского прямо указывается его тюркское происхождение (зöбун, зебун нижний камзол) [Преображенский. С. 252]. Буряты восприняли это слово в измененной фонетической форме жэбхүүн. Примеры из бурятской художественной литературы не позволяют говорить о его исторической или хронологической маркированности, поскольку оно встречается в произведениях, описывающих события не только начала XVIII века, например, в романе «Угай зам» («Путь праведный»), повествующем о по ходе представителей одного из родов бурят к царю Петру I в 1703 г.: Жэбхүүн дэгэлтэй, дурһан шархитай мужигууд тэргэ дээрээ гаража байжа харанад (Б. Санжин, Б. Дандарон) [ЭКБЯ] ‘Мужики в зипунах и лыковых лаптях взлезают на телеги и смотрят’, но и первой половины XX в.: Эдэ хоёрой хажууда модо тулаад зогсожо байһан ута сагаан һахалтай, хара муухан жэбхүүн хэдэрһэн үбгэн тэдэ хоёр тээшэ хаража… (Х. Намсараев) [ЭКБЯ] ‘Стоявший, опираясь на палку, старик с накинутым зипуном, повернувшись к этим двоим…’; Хүбүүн шэгэбшэтэй малгайтай, боро формын жэбхүүнтэй, ялагар сабхитай (Ц.-Ж. Жимбиев) [ЭКБЯ] ‘Парень в шапке-ушанке, сером форменном зипуне, блестящих сапогах’. Встречается это слово и в произведениях, действие которых происходит во второй половине XX в.: Пеэшэнэй зүүгээр ороод, жэбхүүнээ тайлажа, наарай углуу руу хаяад, хэбтэшэбэб (С. Доржиев) [ЭКБЯ] ‘Зайдя за левую сторону печи, я снял зипун и, забросив [его] в угол нар, разлегся’; Энэ морин эндэ дэмы тогтоогүй гэжэ шэбшээд, дутуу ядуу хубсалаад, жэбхүүн дэгэлээ хэдэрээд, газаашаа яаралтай гараба (С. Цырендоржиев) [ЭКБЯ] ‘Подумав, что эта лошадь остановилась здесь неспроста, кое-как одевшись и накинув зипун-дэгэл, [он] спешно вышел на улицу’. Название еще одного вида верхней одежды – кафтан – «русская старинная мужская долгополая верхняя одежда» [Ожегов. С. 233], заимствовано литературным бурятским языком в неизмененной форме кафтан. В то же время в разговорном языке это слово употребляется в фонетически модифицированном виде: хаптаан ‘кафтан’. Эта модификация обусловлена тем, что в бурятском языке нет фонем [k] и [f], и во многих заимствованиях, особенно раннего периода, они заменяются близкими звуками. Так, в речи пожилых бурят слово фабрика звучит как паабриха, Фёдор – Пиодор, кафе – хапээ, контора – хонтоор и т. п. Примечательно, что в «Русско-бурят-монгольском словаре» (РБМС. 1954) это слово, наряду с заимствованным кафтан, переведено как тэрлиг [РБМС. С. 213], между тем, тэрлиг ‘бурятская национальная одежда – летний халат на подкладке’. В «Русско-бурятском словаре» (РБС. 2008) – ородой эрэ тэрлиг (гадар Взаимодействие языков и культур хубсаһан) ‘русский мужской тэрлиг (верхняя одежда)’ [РБС. С. 305]. В языке бурятской художественной литературы слово «кафтан» не получило широкого распространения. В романе Д. Батожабая «Төөригдэһэн хуби заяан» («Похищенное счастье») по материалам ЭКБЯ мы зафиксировали только два случая его употребления: … үнөөхи улаан кафтан үмдэһэн буутай хүнүүдэй гурбаниинь шара майханай араар гүйлдэшэбэ (Д. Батожабай) [ЭКБЯ] ‘… трое из тех, что были одеты в красные кафтаны забежали за желтую палатку’ и Улаан хүбөөтэй тооробшо малгайтай, улаан кафтан үмдэнхэй, ара тээшээ һанжаһан сагаан лентэ зүүнхэй хүн гэнтэ тэдэнэй майхан соо орожо ерээд, Бадмаев тээшэ түргэн алхалан дүтэлбэ (Д. Батожабай) [ЭКБЯ] ‘Человек в красной круглой шапке с красным кантом, красном кафтане с белыми свисающими назад белыми лентами неожиданно вошел в их палатку и быстрыми шагами приблизился к Бадмаеву’. Что касается предметов обуви, то в прошлом буряты носили гутал ‘меховые унты (летом – кожаные унты без меха)’, называемые в этнографической литературе обычно гутулами. Сапоги из кожи с твердыми кожаными же подошвами у них появились лишь с приходом на территории их расселения русских. При заимствовании сапог, слово «сапоги» преобразовалось фонетически в сабхи. В последующем слово сабхи подверглось семантической эволюции и стало употребляться как общее название обуви с высоким голенищем. Кроме того, сочетаясь со словами, обозначающими различные материалы, оно образует затем названия разных видов сапог, например: арһан сабхи ‘кожаные сапоги’, резинэ сабхи ‘резиновые сапоги’, хиирзэ сабхи ‘кирзовые сапоги’, яалаб сабхи ‘яловые сапоги’, хром сабхи ‘хромовые сапоги’ и т. д. Объясняя происхождение слова «сапог» М. Фасмер приводит одну из версий: «сапог» – заимствование из тюркских языков, где sabu – «башмак» [Фасмер, 1987. С. 559]. При этом он, ссылаясь на материалы А. Д. Руднева, утверждает, что восточномонгольское sab – это «башмак, ботинок». Между тем, в монгольском языке sab (в современной монгольской орфографии сав) имеет два значения, первое из которых ‘вместилище, хранилище; помещение; посуда, сосуд’. Так, например, в монгольско-русско-французском словаре О. М. Ковалевского слово saba переведено на русский язык как ‘сосуд, посуда; вместилище’ [Ковалевский. С. 1302], а в «Монгольско-немецко-российском словаре» Я. И. Шмидта ‘сосуд, вместилище’ [Шмидт. С. 338]. В «Русско-монгольском словаре» (РМС) «сапог» переведено как гутал, а сочетание «кожаные сапоги» – савхин гутал [РМС. С. 628]. Нужно добавить, что интерес в данной связи представляет и слово савхин, которое в «Большом академическом монгольско-русском словаре» (БАМРС) имеет такие значения: «САВХИ(Н) 1. 1) сафьян, выделанная кожа мелкого рогатого скота; торгон савхи тонкая кожа; нубук; хиймэл савхи / дууриамал савхи искусственная кожа; 2) сапоги, башмаки, туфли (русского образца)…» [БАМРС. С. 66]. В ЭКБЯ зафиксировано 174 контекста со словом сабхи ‘сапог, сапоги’ в 32 документах. Например: Хүбүүмни, һургуулида ороходоо, номоо һайнаар үзөөл һаа, иимэ сабхи үмдэхэш (Г. Дагбаев) [ЭКБЯ] ‘Сынок, когда поступишь в школу и будешь хорошо учиться, то будешь носить такие сапоги’; Хүбүүн хара кепкэ, хүрин пиджак, хиирзэ сабхи үмдэнхэй (Ц.-Ж. Жимбиев) [ЭКБЯ] ‘Парень одет в черную кепку, коричневый пиджак и кирзовые сапоги’; Ехэнхинь гараар нэхэһэн хоолосто хубсаһатай, зариманиинь ехэнүүд зариманиинь дурһаар сабхитай, нүгөө гүрэһэн олообшотой, хүл нюсэгэншье хүнүүд олон (Ч. Цыдендамбаев) [ЭКБЯ] ‘Большинство людей в одеждах из домотканого холста, некоторые в больших сапогах, другие в лаптях из лыка, много и босоногих’. Этим же словом обозначают и женские сапоги (разг. сапожки), например: Городто бидэнэй наһанай һамгад иимэ сабхитай харайлдажа ябана даа... (Ц.-Ж. Жимбиев) [ЭКБЯ] ‘В городе женщины нашего возраста бегают в таких сапожках’; Парторг абгай гоё һайханаар хубсаланхай, дэрбэгэр шляпатай, хүрин макентоштой, улаан үнгэтэй сабхитай (Ц.-Ж. Жимбиев) [ЭКБЯ] ‘Женщина-парторг одета очень красиво: в широкополой шляпе, коричневом макинтоше, в красных сапожках’; Юбкын хормой сабхиин түрии хоёрой хоорондохи эхэнэрэй нюсэгэн хүл Насагай дура сэдьхэл буляана (Г.-Д. Дамбаев) [ЭКБЯ] ‘Голые ноги женщины, проглядывавшие между подолом юбки и голенищем [ее] сапожек, волновали и привлекали Насака’ и т. п. Заимствование как процесс демонстрирует особенности языкового, этнокультурного взаимодействия народов. Проникновение тех или иных лексем имеет свои особенности, в то же время отслеживание судеб таких заимствований позволяют проследить историю взаимовлияния языков. Значительная часть заимствованных слов повторила судьбу, которая им была уготована в языке-источнике, и перешла в категорию историзмов или архаизмов. Часть остается в словарном составе языка-реципиента, как, например, слово пулаад в бурятском, исходная форма которого плат стала архаизмом в русском языке. Исследования в таком ключе способны дать представление о перипетиях судьбы отдельных слов и особенностях развития языковых контактов в исторической ретроспективе.

Напиши аннотацию по статье

ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ ЯЗЫКОВ И КУЛЬТУРУДК 81.373 Б. Д. Цыренов Институт монголоведения, буддологии и тибетологии Сибирского отделения Российской академии наук ул. Сахьяновой, 6, Улан-Удэ, 670047, Россия tsyrenovbabasan@mail.ru О НЕКОТОРЫХ РАННИХ РУСИЗМАХ В БУРЯТСКОМ ЯЗЫКЕ Рассматриваются ранние русские заимствования в бурятском языке. Контакты двух народов с различной материальной и духовной культурой, бытом обусловливают взаимный обмен предметами быта, хозяйства и их наименованиями, что порождает процесс заимствования, причем в начальный период контактов этот процесс носит обоюдный характер. В бурятский язык проникала, прежде всего, лексика земледелия, названия русской национальной одежды, в то время как в русский язык Забайкалья – лексика скотоводства. Эти заимствования закрепились и стали широко употребляться в языке художественной литературы. В то же время часть из них повторяет судьбу, которая была уготована им в языке-источнике, переходя в разряд архаизмов. Историческая маркированность ранних русизмов наглядно продемонстрирована в языке шэнэхэнских бурят, проживающих в Автономном районе Внутренняя Монголия КНР после эмиграции в 1920–1930 гг. Исторически и хронологически соотнесенное исследование языковых заимствований проливает свет на историю контактирующих народов и вносит вклад в сравнительно-историческое языкознание.

о первичных долготах в тюркских языках. Ключевые слова: первичная долгота, следы противопоставления по долготе, тюркские языки, реконструкция. Наличие фонологической долготы глас- ных в пратюркском состоянии впервые пред- ложил О. Бётлинк [Boetlingk, 1851. S. 159– 169], сопоставивший якутские долгие глас- ные и дифтонги с долгими гласными «нижегородско-татарского», т. е. мишарско- татарского языка. Для установления оппо- зиции по долготе на *a и *o О. Бётлинк со- брал вполне релевантный материал. О. Бётлинк дает также материал, позво- ляющий выделить в якутском долгие глас- ные и дифтонги вторичного происхождения, из стяжений: те случаи, где в других тюрк- ских языках имеется вокально-консонант- ный комплекс, как як. ȳs ‘дым’ – казанск. ijis, нижегор. īs. Тем самым он предвосхищает возражения К. Грёнбеку, гипотеза которого рассматривается ниже. Идея наличия древних долгот в дальней- шем не сразу получила признание. Й. Буденц [Budenz, 1865] добавил к сопоставлениям О. Бётлинка сопоставление якутских долгот с долготами в узбекском и чувашском. Как мы знаем сегодня, в узбекском следы дол- готы просматриваются в диалектах, в част- ности в огузском хорезмском диалекте, иканском и карабулакском (о которых ниже), но регулярных записей практически не про- водилось. В чувашском Й. Буденц принял за рефлекс долготы совсем другое явление – сохранение старого нисходящего дифтонга, который не связан жестко с долготой – см. примеры в [Дыбо, 2007. С. 60]. Однако это заблуждение до сих пор фигурирует в тюр- кологической литературе, в работах Л. Лиге- ти, М. Рясянена и Г. Дёрфера, и позже (ср. у К. Шёнига [Janhunen, 2005. Р. 409]). К. Фой [Foy, 1900] устанавливал пратюрк- скую долготу из соотношения гласных ор- хоно-енисейского, якутского и турецкого языков. Позднейшие исследования орхоно- енисейского языка не подтверждают воз- можности различения в записи долгих и кратких гласных (см. [Кормушин, 2008]). Долгота в турецком литературном языке исключительно вторичная, вследствие падения конечнослогового *γ; вряд ли К. Фой мог серьезно основываться на весьма неполных и противоречивых данных о дол- готе в турецких диалектах. В. В. Радлов, опиравшийся в своих суж- дениях о древнем состоянии тюркских языков прежде всего на данные памятников письменности и, в общем, внутренне чуж- Дыбо А. В. О первичных долготах в тюркских языках // Вестн. Новосиб. гос. ун-та. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2015. Т. 13, вып. 1. С. 5–20. ISSN 1818-7935 ¬ÂÒÚÌËÍ Õ√”. –Âрˡ: ÀËÌ„‚ËÒÚË͇ Ë ÏÂÊÍÛθÚÛр̇ˇ ÍÓÏÏÛÌË͇ˆËˇ. 2015. “ÓÏ 13, ‚˚ÔÛÒÍ 1 © ¿. ¬. ƒ˚·Ó, 2015 –р‡‚ÌËÚÂθÌÓ-ËÒÚÓр˘ÂÒÍÓ ËÁÛ˜ÂÌË ˇÁ˚ÍÓ‚ дый принципам компаративистской рекон- струкции, предположил, что те долгие и дифтонги якутского языка, которые не вос- ходят явным образом к стяжениям вокаль- но-консонантных сочетаний (еще сохра- нявшихся, в частности, в средневековых текстах), являются продуктом вторичных вызванных необходимостью изменений, смыслового разграничения между близкими по звучанию словами (как як. tās ‘камень’ и tas ‘наружная часть’). Это объяснение, аб- солютно одиозное для компаративистики, он высказывал в [Radloff, 1882–1883; 1901 (воз- ражая К. Фою); 1908]. В. Грёнбек, обнаруживший, по-видимо- му, впервые явление «огузского озвончения» как появление звонких интервокальных шумных в турецком языке после тех глас- ных, которым в соответствующих якутских словах соответствуют долгие [Grønbeck, 1902], тем не менее, в той же работе воз- ражает против реконструкции пратюркской долготы, пытаясь объяснить все случаи долготы и дифтонгов в якутском через вы- падение интервокальных согласных, в одних случаях сохранившихся в других тюркских языках, в других – не сохранившихся ни в одном тюркоязычном источнике (предлагая вполне умозрительно такие развития, как як. tüört ‘4’ < *töbärttä, як. xān ‘кровь’ < *kajan и под.). Это решение было методологически оспорено Х. Педерсеном [Pedersen, 1903]. В дальнейшем спор шел с переменным успехом, были попытки ввести в сравнение данные различных тюркских языков, кото- рые легко было оспорить, поскольку все эти свидетельства не представляли сколько-ни- будь релевантного количества сопостав- лений. По-видимому, впервые установил фоно- логический характер долготы в туркменском и показал ее регулярное соответствие рефлексам первичной долготы в якутском Е. Д. Поливанов в двух статьях [1924; 1927]. В первой из статей Е. Д. Поливанов спорит с утверждением В. В. Радлова ([Radloff, 1882–1883. § 106]): «В. В. Радлов, приводя объяснения якутских долгих гласных из стя- жения двух слогов, склонен, видимо, отри- цать наличие долгот в общетурецкую эпо- ху – на том основании, что в прочих турецких языках (кроме якутского) он на- ходит соответствующие краткие гласные. Но это происходит, очевидно, потому, что Рад- лову были незнакомы туркменские факты. На самом деле, соответствия якутской и туркменской долгот могут быть непосред- ственно истолкованы в пользу восстанов- ления праязыковых общетурецких долгих гласных (впоследствии сокращенных други- ми тур. языками). Приведу следующие при- меры: як. ta:s ‘камень’ – туркм. da:š (от- личается долготой от daš ‘далекий’): як. sa:s (< ja:z) – туркм. ja:z (отличается долготой от jaz ‘пиши’): як. bа:r ‘есть’ – туркм. bа:r (отличается долготой от bar ‘иди’)» [Полива- нов, 1924. С. 157]. Во второй статье приве- дено 15 этимологий одно- и двусложных слов с первичной долготой; 7 слов с первич- ной краткостью, представляющих мини- мальные пары для нескольких из слов пер- вого списка [Поливанов, 1927]. Затем идею подхватили М. Рясянен [Rä- sänen, 1937] и Л. Лигети [Ligeti 1937; 1938], которые тут же заспорили между собой о приоритете. Надо сказать, что оба этих уче- ных ссылаются как на источник туркмен- ского материала на русско-туркменский словарь [Алиев, Бориев 1929], в котором впервые регулярно размечены долгие глас- ные, и знают, во всяком случае, о сущест- вовании статьи Е. Д. Поливанова 1927 г. Ис- торию их спора см. в [Dybo, 2010]. Со времени работ Л. Лигети и М. Рясянена пра- тюркская долгота получает статус установ- ленного факта в научном сообществе, однако список тех материалов, на которые можно опираться при реконструкции пратюркского долгого, остается неустойчивым, а ряд исследователей, менее искушенных в ис- пользовании сравнительно-исторического метода, допускают, например, выводы об исконной близости якутского языка к огуз- ской группе языков на основании общего признака наличия первичной долготы глас- ных, тем самым имплицитно наводя чита- теля на мысль, что эта долгота является общей инновацией якутского и огузских языков (что, безусловно, неверно). В настоящее время в нашей исследова- тельской группе (см. [СИГТЯ 1997/2000; 2002; 2006]) принято следующее обоснова- ние пратюркской долготы. Долготы (только для первого слога) восстанавливаются на основании туркмено-якутского соответствия по долготе, с привлечением данных огуз- ского озвончения. Этим данным соответ- ствует наличие при краткости – отсутствие при долготе фарингализации в тувинском (спорадически отражаемой в орфографии и в большинстве случаев отмеченной в [Би- челдей, 2001]) и в тофаларском (по: [Расса- дин, 1971; 1995]); соответствие впервые сформулировано в [Иллич-Свитыч, 1963]). Относительно спорадического сохранения первичной долготы *ā, *ō в гагаузском см. ниже и в [СИГТЯ, 2002. С. 23–24]. Кроме того, в азербайджанском первичная долгота отражается в различной рефлексации *e за- крытого и открытого; в туркменском – в ре- флексации вокально-консонантных ком- плексов (av > ov, но āv сохраняется). Тройное противопоставление по долготе в халадж- ском [Doerfer, 1971] мы считаем нефоноло- гическим (ср. многочисленные варианты за- писи в случае полудолготы), но сверхдолгота в халаджском совершенно регулярно соот- ветствует остальным тюркским данным по долготе. Полностью подтверждается гипотеза М. Ря- сянена об отражении пратюркской оппози- ции по долготе в прабулгарском источнике заимствований в венгерский язык; опосредо- ванно отражается эта оппозиция в дунайско- булгарских заимствованиях в славянские языки. Противопоставление по долготе час- тично отражается в графике волжско-булгар- ских эпитафий [Erdal, 1993. S. 149–151]. Отражение пратюркской долготы в древне- тюркских письменных памятниках различ- ных графических систем нуждается в дополнительном исследовании; пока законо- мерности, в общем, не установлены. При- меры пратюркских минимальных (и квази- минимальных) пар по долготе: *āt ‘имя’ (як. āt, туркм. āt) – *ăt ‘лошадь’ (як. at, туркм. at); *ōt ‘огонь’ (як. uot, туркм. ōt) – *ot ‘трава’ (як. ot, туркм. ot); *ē ̣t- ‘делать’ (туркм. et-, īdeg ‘присмотр’) – *et ‘мясо’ (як. et, туркм. et); *āl ‘перед’ (туркм. āl-yn) – *ăl ‘низ’ (як. al-yn, туркм. al-t); *ạ̄č ‘голод’ (як. ās, туркм. āč) – *ač- ‘от крывать’ (як. as-, туркм. ač-); *ǖn ‘звук’ (як. ǖn, туркм. ǖn) – *ün ‘мука’ (як. ün, туркм. ün). Якутско-долганская система гласных со- хранила древнее различение долготы и крат- кости гласных; в некоторый момент ее развития долгие гласные среднего подъема перешли в дифтонги в первом слоге (*ē > ie, *ō > uo, *ȫ > üö); остальные сохранились как долгие. Впоследствии из стяжения вокаль- но-консонантных комплексов возникли но- вые долгие среднего подъема, а также до- стигла полной симметрии система дифтон- гов (возник дифтонг ya, гармонически пар- ный по ряду к ie). Давно было замечено [Räsänen, 1937], что якутский регулярно сохраняет рефлексы первичной долготы только в односложных основах. Подробно этот вопрос исследован М. Стаховским [Stachowsky, 1993. Р. 42–45]. По его мнению, сокращение в двусложных основах проведено регулярно, а случаи дву- сложных основ с сохраненной первичной долготой первого к вторичному, т. е. уже собственно якутскому, словообразованию. Следует заметить, что среди его примеров на сокращение в одно- сложных и двусложных якутских основах имеются и ненадежные, например, в таких случаях: слога относятся а) як. art ‘наилучший; почтенный; свя- щенный’ (не ‘чистый’, как у М. Стаховско- го), засвидетельствовано только в словаре [Пекарский, 1959. С. 150] со ссылкой на ār ‘то же’ [Там же. С. 126] (перечисление зна- чений при art не повторено); М. Стаховским рассматривается как случай сокращения в ПТю *ārk, суффиксальном образовании от *ār ‘чистый’. В действительности источник этой формы – приводимое Пекарским выражение āр тойон аҕа ‘Всевышний господь’, которое в записях протоиерея Д. Попова, А. Слепцова и В. Приклонского расчленяется как Арт тойон аҕа. Учитывая, что ни в многотомном «Толковом словаре якутского языка», ни в диалектологическом слово арт не зафиксировано, его легко списать на ошибку членения записи. Як. ār ‘наилучший; почтенный; священный’, в свою очередь, по-видимому, вопреки общепринятому мне- нию этимологов (ср. [Попов, 2003. С. 53]), не имеет отношения к ПТю *ạry- ‘быть чистым’, *ạry-t- ‘чистить’, *ạry-g ‘чистый’, в котором нет оснований предполагать первичную долготу – ср. туркм. art-, arït- ‘чистить’. В якутском у этого слова другой этимон: як. yrās ‘чистый’, yryt- ‘перебирать ягоды’, ср. чув. yrъ ‘хороший’, irt- ‘пере- бирать ягоды, очищать дерево от сучьев’. Венг. ártány ‘боров’ [MNyTESz 1. S. 181], с 1075 г. – раннекыпчакское заимствование, долгота связана с венгерским заместитель- ным удлинением вследствие падения y внутри многосложной формы, образованной от каузативного глагола aryt- ‘чистить > кастрировать’. Якутский же ритуальный тер –р‡‚ÌËÚÂθÌÓ-ËÒÚÓр˘ÂÒÍÓ ËÁÛ˜ÂÌË ˇÁ˚ÍÓ‚ мин ār, по-видимому, принадлежит к слою южносибирских тюркизмов в якутском, о которых см. в [Попов, 1976]. Ср. хакас. aaр ‘тяжелый’, aaр-ла- ‘уважать, почитать, чествовать’ (ПТю *aγïr, як. ïar ‘тяжелый’); б) як. talax ‘ивняк’ не показывает сокра- щения из ПТю *dāl , поскольку для реконструкции долготы в этом корне нет оснований. Написание его с алифом у Махмуда Кашгарского имеет чисто графические основания (см. [Kelly, 1973. Р. 45]), в туркменском tal долготы нет. Диалектные новоуйгурская и саларская формы, окказионально записанные с долготой, не могут считаться свидетель- ством в пользу пратюркской долготы, поскольку их «долгота» не является фоно- логической и, по-видимому, отражает со- вершенно другое языковое явление. Тем не менее общее направление в ис- следовании якутской долготы, по-видимому, правильное; таким образом, можно принять, что наличие фонологической единицы, то- ждественной рефлексу первичной долготы, в первом слоге якутской односложной или неодносложной основы является основанием для реконструкции первичной долготы в пратюркском этимоне; отсутствие же тако- вой в односложной или неодносложной ос- нове может служить свидетельством крат- кости, если его нельзя проинтерпретировать как следствие древнеякутского сокращения в праякутских неодносложных основах. В туркменском языке рефлексы долгих гласных более устойчивы, чем в якутском. В туркменском литературном языке сохра- няется первичная огузская долгота, фонети- чески (не фонологически!) развивающаяся на гласных верхнего подъема в дифтон- гические сочетания, таким образом, сов- падающая с вторично возникающими ди- фтонгами ([uv], [üj], [yj], [ij]). Примеры минимальных пар на первичную долго- ту-краткость: at ‘лошадь’ – āt ‘имя’, ot ‘тра- ва’ – ōt ‘огонь’, öl ‘умри’ – ȫl ‘мокрый’, gurt ‘сушеный творог’ – gūrt ‘волк’, düš ‘падай’ – dǖš ‘сон’, gyz ‘нагревайся’ – gȳz ‘девочка’, bil ‘знай’ – bīl ‘талия’. Особого рассмотрения требуют фонемы краткая ẹ и долгая ǟ. Строго говоря, в современном туркменском литературном языке обе эти фонемы имеют собственные пары по долготе, ограниченного употребления. Краткий ä употребляется в заимствованиях и в двух основах тюркского происхождения, но с нестандартным развитием: äkel – ‘приносить’ (< *alyp kel-) и äkit- ‘уно- сить’ (< *alyp kit-). Долгий ē ̣ встречается в двух словоформах, также возникших вследствие стяжения: bē ̣r ‘возможно, он даст’ и gē ̣r ‘возможно, он придет’ (из berer и gerer соответственно). Будучи маргинальными, обе этих фонемы не включаются обычно в фонологическую систему (см. [Дмитриев, 1955. С. 185]). Старое (праогузское) *ē ̣ в литературном языке дает рефлекс ī, как в приведенном bīl ‘талия’, совпадая с рефлексом долгого *ī: dīš ‘зуб’. Вторичные сокращения в туркменском встречаются в следующих ситуациях. Для узких неогубленных и передней огубленной гласных: а) диссимилятивная ликвидация второго элемента фонетического j-дифтонга при первом j-: jɨlān ‘змея’, jir- ‘раcщеплять’, jüz ‘лицо’, ‘100’ (як. sȳl- ‘ползать’, sīr-, sǖs); б) ассимиляция этого же элемента со следующим -j- корня: dɨj- ‘препятствовать’, dȳ-γɨ ‘остановка’, ɨj- ‘посылать’, tüj ‘шерсть’, üvi-, üvüt- ‘молоть’ (*tȳd-, як. tȳt-, *ȳd-, як ȳt-, *tǖk, як. tǖ, *ǖk-). По-видимому, этот процесс прошел в общетуркменском – ср. рефлексы *ē ̣ с диссимиляцией в противоположном направлении: ij- ‘есть’, ijmiš ‘плод’ < jē ̣miλč (переход в ī – не общетуркменский, см. ниже). Для прочих случаев: это почти исключительно односложные глагольные основы с закрытым слогом, часто от них имеются производные, открывающие этот слог (либо неглагольные односложные) и сохраняющие долготу, но оторванные по семантике: sür- ‘гнать’ (як. ǖr-, хал. sīr-), Guč- ‘обнимать’ (Guǯaq ‘объятие’ – связанное регулярное производное, долгота выровнена по глаголу, осталось «огузское озвончение»), et- ‘делать’ (īdeg ‘присмотр’ – оторванное производное), ber- (як. bier-, хал. vīer-) ‘давать’, bol- ‘быть’ (хал. uol-, як. buol-), mün- ‘ехать верхом’ (*bǖn-, диал. mīn-), tez- ‘бежать’ (tīz ‘быстрый’). Ср. отсутствие сокращения при односложном закрытом корне, но двусложной основе: düjrle- ‘скручивать’, būš-la- ‘первым сообщать радостную весть’, ǟt-le- ‘шагать’, jān-ǯa- ‘укорять’, īber- (*jē ̣p-) ‘посылать’. По-видимому, на общеогузском уровне или близко к моменту распада огузской общности образовалось несколько случаев вторичной долготы, которая обычно отражается так же, как первичная, в туркменском и дает «огузское озвончение» в прочих огузских языках: *-iji-, *-yjy- > ī (тур. iğ, Acc. iği ‘веретено’, гаг. ī, Acc. īji, аз. ij, Acc. iji, туркм. īk, -γi < *ijik; тур. čiğ, Acc. čiği ‘сырой, роса’, гаг. čī, Acc. čīji, аз. čij, Acc. čiji, туркм. čȳγ, Acc. čȳγy < *čyj-yk, ср. аз. byγ, Acc. byγy ‘усы’ < *byjyk); *-ubu- > *-ū- (тур. ut, -du ‘стыд’ < *uvut, ср. *uvt-an- > тур., гаг., аз., туркм. utan-; тур. jut- ‘глотать’, judum ‘глоток’, гаг. jut-, judum, аз. ud-, но туркм. juvut-). Система долгих и кратких гласных литературного языка опирается на системы так называемых 16-фонемных диалектов: салырский, сарыкский, эрсаринский, олам, сакар, човдур, северный йомудский, северный эрсаринский, в которых также представлены описанные выше особенности. Салырский, сакарский, текинский диалекты при этом демонстрируют вторичные долготы из стяжений и вторичные удлинения неясного происхождения. Поскольку туркменская диалектология (как и большая часть ныне существующих тюркских диалектологий) работает в основном по дифференциальному принципу, т. е. фиксирует облик тех языковых единиц, которые отличаются от соответствующих литературных, и не фиксирует тех, которые, по мнению фиксатора, совпадают с литературными, применение к ее данным сравнительно-историче- ского анализа чрезвычайно затруднительно, и мы не располагаем надежными данными, что именно происходит в других диалектных системах с рефлексами пратюркских долгот. Но, по-видимому, их поведение весьма разнообразно. Выделяются еще следующие типы сис тем:  17-фонемные – текинский, гёкленский, алили, юго-зап. йомудский (в этих системах есть закрытый ē ̣, иногда как будто восходящий к праогузскому закрытому ē ̣, ср.: sē ̣v-mek, но дий- гёкленск. [Кульманов, 1960. С. 32]);  15-фонемные (в этих системах нет ǖ, ему соответствует дифтонг üj) – сурхский, хатапский (tüjsli, tüjdü [ТДП. С. 179]), эсгийский и некоторые др.;  12-фонемные – кюрюждейский говор нохурского диалекта с неполной системой долгих гласных, только ī, ū, ā;  11-фонемные – с долгими ā и ē (чегес, чандыр, кырач) либо ā и ō (анау – Маныш) – все с различением кратких e и ä;  9-фонемные – нохур, мукры, без дол гих, с различением кратких e и ä. По-видимому, можно полагать, что все диалектные вокалические системы производны от «общетуркменской» (см. табл. 1). На наличие старого долгого ē ̣ закрытого указывают как результат сокращений в туркменском литературном языке (см. ниже: ber-, а не bir-, как было бы, если бы в пратуркменском эта фонема уже совпала с i долгим), так и материал диалектов. Эта прасистема по структуре совпадает с системой 17-фонемных диалектов, которая получена из прасистемы после сокращения ряда долгот и затем частичного совпадения e долгого с i долгим, но при сохранении его в сочетании ev. Литературная система (и другие 16-фонемные) получена из этой системы в результате развития ev > öj, после чего e долгое исчезает из фонологической системы. 15-фонемная система производна от последней в результате интерпретации долгого ī как дифтонга ij. Другая ветвь развития туркменских диалектных систем приводит к появлению систем с дифференциацией кратких e и ä. Прежде всего, в них прасистема кратких проинтерпретирована через недифференцированно широкий ä (как в системе, исходной для азербайджанского): ü ö i ä y a u o Когда проходят сокращения общетуркменского характера, в этой системе появляется узкий e краткий из узкого е долгого, «Общетуркменская» система вокализма Таблица 1 i e Краткие y ü ö a u o ī ē ̣ ǟ Долгие ǖ ȫ ȳ ā ū ō –р‡‚ÌËÚÂθÌÓ-ËÒÚÓр˘ÂÒÍÓ ËÁÛ˜ÂÌË ˇÁ˚ÍÓ‚ Парадигматическая унификация именных основ Пратюркский Турецкий Гагаузский Туркменский (наречное) čāk tǖ, -jü – gök, -kü ak, -ky jok, -ku tek, -ki – – čok, -ju ī,- ji čī, -īji čāγ, Acc. čāγy tüj, -jü tej, -ji gȫk, -γü āq, -γy jōq, -γu tǟk, -γi – jāq, -γy (dial.) čoq, -qu īk, -γi čȳγ, Acc. čȳγy *čāk ‘time’ *tǖk ‘down’ *tēk ‘bottom’ *gȫk ‘blue, sky’ *āk ‘white’ *jōk ‘nothing’ *tǟk ‘single’ *kǟk ‘anger’ *jāk ‘side’ *čok ‘many’ *ijik ‘spindle’ *čyj-yk ‘moisture’ *byδyk ‘moustache’ *soγuk ‘cold’ *kulγak ‘ear’ *erük ‘apricot’ čağ, Acc. čağy tüj, -jü – gök, -ğü/kü ak, -kı jok, -ğu/ku tek, -ki – – čok, -ğu iğ, Acc. iği čiğ, Acc. čiği bıyık, bıyığı soğuk, -ğu kulak, -ğı erik, -ği byjyk, byjȳ sūk, -ku kulak, kulā erik, erī myjq, myjqy (dial.) sovuq, -γu Gulaq, -γı erik, -γi byγ, byγy sojuG, -γu kulaG, -γy ärik, -ji Таблица 2 Азербайджанский čaγ, Acc. čaγy tük, -kü – göj, -jü aγ, -γy jox, -xa täk, -ki – – čox, -xu ij, -ji čij, -ji откуда и возникает система хасарли. По- видимому, то же происходит в большинстве хорасанско-тюркских говоров (см. [Поцелуевский, 1997. С. 477]). Другие системы этой ветви претерпевают, по-видимому, сначала сокращения системы долгих гласных (в частности, в системе, к которой восходит нохурская, долгие широкий и узкий e совпали в долгом узком), затем либо более существенное сокращение долгот и вторичное сужение ä азербайджанского типа (результат – нохурская система), либо совпадение долгого узкого ē ̣ с долгим ī (результатом может быть сонкорская система). «Огузское озвончение»:  аз. ad – adym ‘имя’ vs at – atym ‘ло шадь’;  тур. at – adym ‘имя’ vs at – atym ‘лошадь’. По-видимому, этот фонетический процесс носил совершенно регулярный характер, но его результаты в огузских языках частично стираются под действием морфонологических процессов парадигматической унификации, которые особенно явно наблюдаются на именных основах (табл. 2). В ряде огузских диалектов мы явно имеем дело с умирающим фонологическим противопоставлением по долготе. Механизмы та кого умирания были описаны в свое время еще И. А. Бодуэном де Куртене для резьянского говора словенского языка [1895]. В общем случае они сводятся к образованию для части морфем вторичного позиционного чередования по долготе и последующему выравниванию его на другие морфемы, вследствие чего противопоставление становится аллофоническим и постепенно угасает. Частичное сохранение первичной долготы лучше всего наблюдается в гагаузском. Она зафиксирована только для a и o в следующих словах: āč ‘голодный’, ārd/t ‘задняя часть’, āry ‘пчела’, āra ‘трещина’, ād/t ‘имя’, āz ‘мало’, āz- ‘ошибаться’, jāz ‘лето’, kār ‘снег’, kāz ‘гусь’, čāk ‘время’, jān – ‘угрожать’, sāz ‘тростник’; bōrč ‘долг’, tōrba (to’rba c. Раковски), tōz ‘пыль’, kōr ‘жар’, bōz ‘серый’. Сохранение первичной долготы на а и о – спорадическое и факультативное (почти для всех корней с зафиксированной долготой отмечены и варианты без долготы), ср. случаи с первично долгими, для которых долгота в гаг. не отмечена: al ‘пестрый’, ak ‘белый’, jan ‘бок’, ot ‘огонь’, jol ‘дорога’. По нашим подсчетам (по «Гагаузско-русско-молдавскому словарю»), на 13 корней с сохранением первичного долгого а – 31 корень сокращает первичное долгое а, на 5 корней с сохранением первичного долгого о – 14 корней сокращают первично долгое о, что в процентном отношении довольно равномерно (30 % *ā, 26 % *ō сохранили долготу). Первичная долгота спорадически сохраняется в ряде турецких анатолийских диалектов в виде полудолготы (Ушак, Кютахья, Динар, Денизли, Тавас, Айдын, Карс – см. [Korkmaz, 1999]). То же можно сказать, видимо, и о западных балканских диалектах (ср. в «карамалицком» – по [Дмитриев, 1928] – кааны ‘кровь’, аачтьръ ‘голоден’, каазларъ ‘гуси’, аары ‘пчела’, аай ‘луна’; в старотурецком Венгрии – по [Németh, 1970] – áč ‘голод’, в Видине: kādyn ‘жена’, čāgyr- ‘кричать’, dāgyt – ‘разделять’, все в соответствии с туркм. долготой). Отметим, что такое сохранение регулярно отмечается только для гласного a, что побуждает искать для этого явления не количественную, а качественную фонологическую интерпретацию. Для долгого а практически во всех описаниях отмечается также более закрытое качество (ср., однако, его запись с помощью венг. á [Németh, 1970]). Таким образом, потенциальную «пратурецкую» систему с сохранением оппозиций можно изобразить так: ü ö i ẹ ä y ạ a u o причем оба «закрытых» члена среднего ряда отражают праогузские долгие. Иная ситуация с рефлексами первичной долготы в диалектах Восточной Болгарии. Здесь, наряду с позиционной полудолготой, отмечается полная долгота вторичного происхождения (для результатов стяжений), фо- нетически не отличающаяся от полной долготы первичной, сохраняющейся в односложных словах на любых гласных: kār, bēš, gȫs. Таким образом, здесь мы имеем синхронную фонологическую систему с удвоением по долготе, внешне совпадающую с литературной, но другого происхождения. По-видимому, это система, предшествующая литературной гагаузской. Не турецкий характер, по-видимому, имеет также сохранение первичной долготы в Карсе независимо от качества гласного [Korkmaz, 1999]: bēš, gāl-, sōr- (но gēl-?) – ср. сведения о салыр ской племенной принадлежности местного населения; салыры – туркмены. В азербайджанском и его диалектах не отмечается фонологическая долгота, хотя как произносительные варианты вторичные долгие фигурируют практически во всех диалектах. Наиболее распространено произношение долгих гласных вместо сочетаний owC ([ōC]), uwC ([ūC]), aγC ([āC]). Долгие гласные в диалектах появляются в случае контракции. По виду контракционных долгот азербайджанские диалекты делятся на два типа: а) контракционная долгота имеется толь- ко на широких гласных – Карабах (d ȫl < *degül, dīr < *dejir), Тауз; по-видимому, вообще западная диалектная группа; б) контракционная долгота наблюдается для всех гласных – прочие диалекты, например, Сальян (dǟz < däŋiz, dōz < doŋuz, šǖd < šüjüd), Газах (čā < čaγa, jǟ < jejä, čīd < čijid, dōr < dojur), Ордубад, Зангелан, Кедабек, Баку, Нуха, Нахичевань, Куба. Однако отмечались и случаи «первич ной» долготы: а) Нуха – сохранение долготы а в последовательности а–y: Gāry ‘старуха’, āry ‘пчела’, sāry ‘желтый’, jāzy ‘письмо’, jāγy ‘враг’, āγy ‘горький’, но jaγy ‘его жир’ (именно сохранение, а не возникновение новой долготы, вопреки [Fund. Р. 284], ср. наличие минимальной пары). Отмечено в [Ашмарин, 1926]. В современном описании [Исламов, 1968] это явление отсутствует, отмечены лишь контракционные долготы; б) Карабах [Hadjibeyli, 1933] – sāry ‘жел- тый’, gȳz ‘девочка’, jāγydy ‘они – враги’, ō ‘он, тот’, в более новом описании не отмечено никаких долгот, кроме контракционных на широких гласных [Агаев, 1951]. Выражения долготных противопоставлений в письменных памятниках тюркских языков, в сущности, не исследованы. Ученые при описании памятников перечисляют предположительные случаи обозначения долгих гласных, если они совпадают с пратюркскими долготами, но не приводят ни случаи обозначения долгих гласных, если они соответствуют пратюркским кратким, ни случаи необозначения долготы при пратюркских долгих. Совершенно ясно, что прежде надо описать орфографические системы памятников систематически, устанавливая в них статистику написаний форм и уже на основании ее – оппозиции, а такого –р‡‚ÌËÚÂθÌÓ-ËÒÚÓр˘ÂÒÍÓ ËÁÛ˜ÂÌË ˇÁ˚ÍÓ‚ описания не проводилось. Напротив, традиционная тюркология пытается зачастую в решении проблемы пратюркской долготы опираться на случайные формы из памятников, пренебрегая вполне ясными данными описанных фонологических оппозиций в современных языках. Здесь следует еще раз вспомнить высказывание Н. К. Дмитриева в работе о значении староосманских памятников для исторической диалектологии турецкого языка: «Направление всех наших изысканий должно идти “снизу вверх”, т. е. от данных современности к прошлому, данные которого мы должны получить путем реконструкции. Идти от большого и известного материала к скудному и мало известному, а не обратно. Это – настолько обычный методологически путь, что говорить о нем было бы, пожалуй, излишне, если бы среди представителей современной туркологии (науки молодой) не имелось лиц, которые (по крайней мере, в устной беседе) не держались бы обратного мнения» [Дмитриев, 1928]. Наиболее систематические описания древнетюркских графических систем в отношении обозначения долгот представлены в работах О. Туна [Tuna, 1960], где делается неудачная попытка установить связь написаний plene в орхонской рунике с пратюркской долготой, а также Т. Текина [Tekin, 1975], где исследуется связь написаний plene в арабографической поэме Qutadγu Bilig (XI в.) с ритмикой аруза (традиционного арабо-персидского количественного метра), также с сомнительными результатами (см. методическую критику в [Boeschoten, 1990. S. 187–188] и далее). В наиболее современном описании древ- нетюркского языка [Erdal 2004. S. 46–50] определенно сказано, что, скорее всего, уже в X в. (к которому относится наиболее релевантная в отношении объема доля древнетюркских памятников) соответствующие диалекты не имели фонологической дол- готы. Интересное исключение (хотя, возможно, в силу малого объема) представляет запись слов, маркированных как огузские, у Махмуда Кашгарского, различающая долготу с редкостной регулярностью (отметим, что другие древнетюркские материалы, по-види- мому, вопреки распространенному заблуждению, не относятся к языкам огузской группы): *ä открытый краткий – dävä < *däbä ‘верблюд’ (аз. dävä, туркм. düje, як. taba ‘олень’); *ẹ закрытый краткий – yäng- ‘победить’ (*jẹŋ- ‘побеждать’, аз. jen-, туркм. jeŋ-, хал. jeŋg-); yärdä:š ‘односельчанин’ (*jẹr ‘земля’, аз. jer, туркм. jer, хал. jer, як. sir); *ǟ открытый долгий – ke:p ‘как’ (*gǟp ‘форма, пример, изображение’, туркм. gǟp, чув. kap, як. kiep); *ē ̣ закрытый долгий – ye:r- ‘испытывать отвращение’ (*jē ̣r-, туркм. jer-, аз. jer-, туркм. īr-, як. sir-). Ср. след огузского озвончения: oba < ПТю *ōpa ‘деревня, род’, туркм. ōba. Вполне систематические следы пратюркской количественной оппозиции можно найти в булгарской группе языков, что, собственно, и свидетельствует о пратюркском характере этой оппозиции. Как упоминалось, фигурирующая в литературе со времен работы [Budenz, 1865] связь дифтонгоидных рефлексов гласных типа a в чувашском с пратюркской долготой ошибочна. Тем не менее в чувашском отражается противопоставление *ō – *о в абсолютном начале: *o > vi-, *ō- > vu- и *ȫ – *ö в первом слоге *ȫ > va, -ъva, *ö > vi-, -u-/-ü- [СИГТЯ, 2006. С. 166–168; 173–174], уточнения традиционной реконструкции принадлежат О. А. Мудраку. Наша работа по уточнению происхождения тюркизмов в венгерском привела к следующим выводам. Пратюркская долгота регулярным обра зом отражается: а) в венгерских заимствованиях из древнебулгарского (V–VII вв. н. э.). Долгие глас- ные источника заимствуются как долгие в древневенгерском, краткие – как краткие в древневенгерском 1 : pödör- ‘cкручивать между пальцами’: ПТю *püt-ir- ‘плести, ткать’ vs gyűl-öl ‘гневаться’: ПТ*jǖl-; ökör ‘бык’: ПТю *öküř vs szűn-ik- ‘слабеть’: ПТю *sȫn- ‘пропадать, гаснуть’; kos: ПТю *Koč ‘баран’ vs turó ‘творог’: ПТю *tōrak; karó ‘гвоздь’: ПТю*Kař-guk vs szál ‘плот’: ПТю *sāl; б) в венгерских заимствованиях из дунайско-булгарского (IX–XI вв.) отражается, Древневенгерские краткие гласные i, u дают в нововенгерском соответственно e, o; долгие ī, ū – соответственно i, u; сама долгота при этом проявляется спорадически. как и в чувашском, давшее, по-видимому, уже булгарскую дифтонгизацию пратюркское противопоставление *o vs *ō и *ȫ vs *ö: apró ‘мелкий’ < ПТю *opra-k vs váj- ‘копать’ < ПТю *ōj-, kár ‘вред’ < ПТю *Kōr ‘вред, убыток’ (начальные кластеры в венгерском запрещены); seprő ‘дрожжи, осадок’ < ПТю *čöprä-g vs ver ‘плести’< ПТю *ȫr-, lék (нечередующаяся долгота), диал. vék ‘прорубь’ < ПТю *ȫkü ‘прорубь’, kék ‘синий’ < ПТю *gȫk ‘синий, зеленый’; в) в южнославянских заимствованиях из дунайско-булгарского (VIII–X вв.) оппозиция ПТю *a –*ā и ПТю *ä – *ǟ отражается как o – a: тоягъ ‘дубинка, посох’ < ПТю *daja- ‘подпирать, прислонять’ vs самъчии ‘управляющий хозяйством’ < ПТю *sā-m; ковригъ ‘коврига’ < ПТю *gäbräk, огаръ ‘гончая’ < ПТю *äkär vs капь ‘идол’: ПТю *gǟp. Это свидетельство того, что в булгарском языке – источнике заимствований уже прошел отраженный в чувашском переход *ä > a и при этом сохранилось различие по долготе, преобразованное славянским в тембровое, в соответствии с собственной системой. Оппозиция ПТю *o – *ō отражает и прошедшую дифтонгизацию, и отличие вокалических составляющих по долготе: сокачии ‘мясник’ < ПТю *sok- ‘закалывать’ vs кваръ ‘вред’ < ПТю *Kōr ‘вред, убыток’, тварогъ < ПТю *tōrak. Ср. также *ö vs *ȫ: колимогъ < ПТю *kӧlüngü ‘повозка’ vs верига < ПТю *ȫr-ük; г) в восточнославянских заимствованиях из волжско-булгарского (X–XII вв.) отражается оппозиция ПТю *o – *ō: воръ < ПТю *ogry vs ватага ‘шатер’ < ПТю *ōtag. Ср. также ковьръ < ПТю *Käbiř ‘ковер’ и Хопужьское море < ПТю *kарug ‘ворота’. Приведенный материал показывает, что в обоих среднебулгарских языках следы пра- тюркской долготы имеются не только как дифтонгизация губных гласных, но и как соб- ственно количественное различие. В кыпчакской группе языков наше внимание привлекает, конечно, в первую очередь мишарский диалект татарского, использованный О. Бётлинком. В якутской грамматике мишарский материал приводится, по-видимому, по личным записям О. Бётлинка, ср. на с. 130: «В диалекте нижегородских татар o я встречал только в первом слоге», а также отсутствие ссылок при других примерах. Между тем на словарь И. Гиганова при примерах из тобольско-та- тарского и на труд Казембека автор ссылается регулярно. Вот эти сопоставления для первого слога: як. āt ‘имя’ – нижегор. āt, як. xāl ‘отставать’ – нижегор. āt, як. xās ‘бровь’ – нижегор. kāš, як. sān ‘угрожать’ – нижегор. jān, як. biär ‘давать’ – нижегор. bīr; як. biäs ‘5’ – нижегор. bīš, як. biär ‘давать’ – нижегор. bīr, як. kiäŋ ‘давать’ – нижегор. kīŋ, як. kiäsä ‘вечер’ – нижегор. kīc, як. diä ‘говорить’ – нижегор. dī, як. uot ‘огонь’ – нижегор. ōt, як. uon ‘10’ – нижегор. ōn, як. tuol ‘наполняться’ – нижегор. tōl, як. suox ‘нет’ – нижегор. jōk, як. suol ‘дорога’ – нижегор. jōl, як. suorγan ‘одеяло’ – нижегор. jōrγan, як. buol ‘становиться’ – нижегор. bōl, як. üös ‘сердцевина дерева’ – нижегор. ǖzak, як. tüörd ‘4’ – нижегор. dȫrt, як. tüös ‘грудь’ – нижегор. tüwiš, як. küöx ‘голубой’ – нижегор. kǖk, як. küöl ‘озеро’ – нижегор. kǖl, як. üöx ‘бранить’ – нижегор. sǖk, як. biär ‘давать’ – нижегор. bīr. К нижегор. jāl ‘грива’ приводится як. siäl ‘грива’, но правильным этимоном является як. sāl ‘подгривный жир’. Наличие восходящей к пратюркскому оппозиции по долготе, во всяком случае на a, подтверждают и следующие сопоставления: як. tya ‘гора’ = нижегор. tāw (туркм. dāγ), як. ya ‘доить’ = нижегор. saw (туркм. saγ). Случаи несоответствия распадаются на две группы: а) якутская долгота – нижегородская краткость. Очевидно, здесь мы имеем дело с автоматической сверхкраткостью, которую рефлексы пратюркских узких гласных получили в татарском, независимо от долготы в праформе: як. kȳs ‘девушка’ – нижегор. kez, як. īl ‘привесить’ – нижегор. el, як. kīr ‘входить’ – нижегор. ker, як. bīr ‘1’ – нижегор. ber, як. tīs ‘зуб’ – нижегор. teš, як. tūs ‘соль’ – нижегор. tɵz, як. būs ‘лед’ – нижегор. bɵz, як. kǖt ‘ждать’ – нижегор. köt, як. tǖn ‘ночь’ – нижегор. tön – ср. совр. тат. kəz, ĕl, kĕr, bĕr, tĕš, tŏz, bŏz, kö̆ t, tö̆ n; б) якутская краткость – нижегородская долгота: як. bas ‘голова’ – нижегор. bāš, як. ät ‘мясо’ – нижегор. īt, як. bisik ‘колыбель’ – нижегор. bīšik, як. min ‘я’ – нижегор. mīn, як. sir ‘земля’ – нижегор. jīr, як. silim ‘клей’ – нижегор. jīlim, як. ös ‘слово’ – нижегор. sǖz, як. ikki ‘2’ – нижегор. īki, як. äkkirää ‘пры- гай’ – нижегор. sīkir (туркм. sǟkdir- ‘ска- кать’), як. sättä ‘7’ – нижегор. jīde. –р‡‚ÌËÚÂθÌÓ-ËÒÚÓр˘ÂÒÍÓ ËÁÛ˜ÂÌË ˇÁ˚ÍÓ‚ Этот последний набор примеров натал- кивает на гипотезу, что О. Бётлинк всегда отражает мишарское i первого слога как долгое (ср. еще ‘кобыла’ bījä); возможно, так же обстоит дело с ü. При этом u бывает и краткое: buwaz при kū ‘трут’. Некоторые основания к такому предположению име- ются: В. А. Богородицкий [1953. С. 102–104] показывает, что в сибирско-татарских диа- лектах по записям Н. Ф. Катанова общетюрк. ö отразилось как ǖ, а общетюрк. ü – как ü, но, правда, никаких сходных явлений в мишар- ском не отмечает, хотя вообще о мишарском вокализме упоминает. Формы dāwyl ‘буря’, bāwyr ‘печень’ (с пратюркским кратким: туркм. dowul, як. tyal, ПТю *dagul; туркм. baGyr, як. byar, ПТю *bagyr) – возможно, долгота записана перед глайдом по контрасту со следующим узким. Нет объяснения для случая як. bār ‘имеет- ся’ – нижегор. bar. Заметим, что отмеченные О. Бётлинком долготы в мишарском (соответствующие якутским) не подтверждаются позднейши- ми описаниями. Однако автору настоящей статьи довелось в 1985 г. проводить пи- лотное аудирование рефлексов пратюркских минимальных пар по долготе у носитель- ницы мишарско-татарского диалекта. Вы- яснилось, что в односложных формах соот- ветствующих лексем фонетическая разница незаметна; однако в двусложных формах они явно различаются, для русского уха различие выглядит как место ударения на первом или на втором слоге: ат ‘лошадь’ – аты́ м, ат ‘имя’ – а́ тым; от ‘трава’ – оты́ м, от ‘огонь’ – о́ тым. По-видимому, в системе этого ин- форманта старые долгие проявляют свою долготу (воспринимаемую как ударность) перед узким гласным второго слога; старые же краткие специфической долготы не де- монстрируют, и слышно стандартное тюрк- ское ударение на конечном слоге. Конечно, эти данные нуждаются в полевой проверке. Подобное «огузскому озвончению» явление наблюдается и в карлукско-кыпчак- ских языках. В этих языках чередование по звонкости (интервокал) – глухости (конец слога) на морфемной границе синхронно обязательно для губных и гуттуральных согласных, но не действует на дентальных согласных. Никакой связи со старой долготой синхронное чередование не обнаруживает. Однако материал синхронно неразложимых двусложных основ, в которых интересую щие нас глухие согласные не попадают на морфемную границу, с достаточной регулярностью демонстрирует в карлукских и кыпчакских языках озвончение гуттуральных и губных после первично долгих гласных; после первично кратких озвончение губных и гуттуральных происходит спорадически и, видимо, зависит от степени сходства позиции с морфемной границей. Зубной обычно не озвончается после кратких, изредка озвончается после долгих. Подробности распределения и некоторые гипотезы о его происхождении см. в [Дыбо, 2005]. Рефлексы первичных долгот, по-видимо- му, обнаруживаются и в тюркских языках Южной Сибири. Упоминавшаяся выше тувинская фарингализация, как обнаружил С. В. Кодзасов во время экспедиции МГУ 1985 г., по своим фонетическим характеристикам – ломаная фонация, от creacky к lax; будучи ломаной, дает явственное удлинение гласного, которое отражалось в латинографической орфографии тувинского с помощью удвоенного написания гласного. Факт соответствия этой «долготы» пратюркской краткости был замечен Н. Н. Поппе [1929]. Фонетический закон и его объяснение (аналогичное «огузскому озвончению») сформулированы впервые В. М. Иллич-Свиты- чем: *āt ‘имя’ > *ad > at, adym; *at ‘лошадь’ > *ath > a"t, a"dym [1963]. «Фарингализация», таким образом, проявляется только после старых кратких при шумном окончании морфемы. Независимые записи И. И. Пейроса [Pei- ros, 1978], С. В. Кодзасова (1985 г.), А. В. Ды- бо и О. А. Мудрака (1989) показали, что те морфемы, в которых нет фарингализации, также обнаруживают некоторое просодическое противопоставление фонационного ха- рактера, а именно: 1) все глагольные императивы: V; 2) перед сонантами: pel L ‘поясница’ < *bē ̣l(k), dün L ‘ночь’ < *tǖn, paγ L ‘ремень’ < *bā-g, daγ L ‘гора’ < *dāg; aj L ‘луна’ < *ānʹ, baj L ‘богатый’ < *bāj; pel V ‘таймень’ < *bẹl, dös V < *töř ‘корень’, dɨl V ‘язык’ < *dɨl / *dil; der V ‘пот’ < *dẹr, aŋ V ‘зверь’ < *aŋ, kul V ‘раб’ < *Kul, men V ‘я’ < *men, et V ‘вещь’ < *ed; Материалы не опубликованы, хранятся в архиве кафедры отделения теоретической и прикладной лингвистики МГУ. 3) на долгих перед шумными: daš V ‘камень’ < *diāλ < ПА *tiṓl’ì, dört V ‘четыре’ < *dȫrt < ПА *tṓj-, diš V ‘зуб’ < *dīλ < ПА*tiūl’u, kiš V ‘соболь’ < *kīλ < ПА *k’iū́ l’a, süt V ‘молоко’ < *sǖt < ПА *siū́ t’i, ak V ‘белый’ < *āk < ПА *iā́ k’V, öt V ‘желчь’ < *ȫt < ПА *iū́ t’e; but L < *būt ‘нога’ < ПА *bū́ ktV, düp L ‘дно’ < *dǖp < ПА *tū́ p’e, at L ‘имя’ < *āt < ПА *pḗt[e], aš L ‘голод’ < *āč < ПА *ēč’o, kök L < *gȫk ‘синий’ < ПА *kṓk’e, ot L ‘огонь’ < *ōt < ПА *ōt’a, üt L ‘дыра’ < *ǖt < ПА *p’ṓt’e, dat L ‘ржавчина’ < *tāt (/*tōt) < ПА *t’ā́ t’u. Итак, перед сонантами тувинское фонационное противопоставление как будто отражает старую долготу; третья же группа примеров удивительным образом соотносит фонационное противопоставление на рефлексах пратюркских долгих с дифтонгическим / недифтонгическим характером источников этих гласных в праалтайском. Описанная в работах В. И. Рассадина тофаларская «фарингализация» (по фонетической характеристике – Lax voice) в целом соответствует тувинской и подчиняется правилу В. М. Иллич-Свитыча (*āt ‘имя’ > *ad > at, adym: *at ‘лошадь’ > *ath > a"t, a"tym). Обследования на предмет иных фонационных противопоставлений в тофаларском не проводилось. Просодические явления в тюркских языках Южной Сибири являются постоянным объектом описания для Лаборатории экспериментально-фонетических исследований Института филологии СО РАН в Новосибирске, исследователей школы В. М. Наделяева, прежде всего И. Я. Селютиной и ее учеников. В последнее десятилетие был обнаружен скоррелированный со вторичной долготой признак фарингализации в кумандинском и туба диалектах алтайского языка [Селютина, 2004. С. 50]. Отмечено также, что в туба имеются случаи фарингализации в соответствии с первичной долготой [Сарбашева, 2004]; регулярность соответствия не проверялась. Кроме того, в мрасском диалекте шорского обнаружены минимальные пары по признаку фарингализации [Уртегешев, 2004. С. 222], что может указывать на наличие фонологичной фонации. Кроме того, упоминалось о нефонологи- ческой фарингализации в южнотеленгит- ском диалекте горно-алтайского языка (Кош-Агачский район). Действительно, фонетическое качество гласных в этом диа лекте чрезвычайно напоминает тофаларскую «фарингализацию», т. е. фонацию Lax voice, причем это, по-видимому, нейтральное по- ложение голосовых связок для говорящих на этом диалекте. В 2006 г. совместная экспедиция РГГУ и Института языкознания РАН обнаружила на списке односложных основ противопостав- ление «L – V» в телесско-теленгитском говоре (с. Балыкча, Улаганский район; аудирование А. В. Дыбо, инструментальное исследование с помощью программы Speech Tools И. С. Пекуновой) (рис. 1). По-видимому, противопоставление связывается с пратюркской оппозицией кратких и долгих, причем фонация Lax voice, в противоположность тофаларскому (но соответствуя 2-й группе примеров для тувинского) соответствует пратюркской долготе, а не краткости. Исследователи неоднократно отмечали спорадические долготы неконтракционного характера в чулымско-тюркском языке [Бирюкович, 1979. С. 35–55; Дульзон, 1952]. По крайней мере часть этих долгот объясняется как вторичное удлинение широкого гласного перед слогом с узким гласным, описанное для хакасского, см. [Боргояков, 1966]. Но не исключено, что под этим распределением скрывается также некоторое опосредованное отражение пратюркской долготы, выразившееся в оппозиции фонационного характера, которая дает аллофонические удлинения. В 1983 г. автор настоящей статьи аудировал (и проводил магнитофонную запись) список односложных основ от носительницы качинского диалекта хакасского языка. Было обнаружено тройное фонационное противопоставление (см. подробнее [Дыбо, 1986]). Инструментальное исследование по записи было проведено в 2007 г. И. С. Пекуновой. Инструментальное исследование показывает, по крайней мере, следующее противопоставление: ПТю *долгий, качин. L – ПТю *краткий, качин. V (рис. 2). В 2007 г. экспедиция РГГУ занималась фонационными противопоставлениями на списке односложных основ в сагайском диалекте хакасского языка (с. Казановка, Аскизский район). Обнаруженное противопоставление, чрезвычайно слабое (заметное только у одной информантки старшего возраста – единственной из этой возрастной группы, которая могла работать с анкетами – –р‡‚ÌËÚÂθÌÓ-ËÒÚÓр˘ÂÒÍÓ ËÁÛ˜ÂÌË ˇÁ˚ÍÓ‚ ат ‘имя’ L ат ‘лошадь’ V чач ‘брызгай’ L чач ‘волосы’ V Рис. 1. Противопоставление «L – V» в телесско-теленгитском говоре ит ‘делай’ L ит ‘мясо’ V пил ‘спина’ L пил ‘таймень’ V хыс ‘девушка’ L хыс ‘зима’ V Рис. 2. Примеры противопоставления Птю * долгий, качин. L – Птю * краткий, качин. Рефлексация пратюркских среднеязычных Таблица 3 ПТю фонема Хакасская фонема *-d(-) *s *λ *č *j s s s s на границе морфемы и в преконсонантной позиции внутри морфемы š΄ в интервокальной и постсонантной позиции внутри морфемы после исторического краткого гласного ǯ в интервокальной и постсонантной позиции внутри морфемы после исторического долгого гласного š΄ в абсолютном начале n в абсолютном начале в присутствии носовых или исторических носовых внутри основы j в прочих случаях Аллофоническая реализация (по ранее указанным условиям) s/z (по ранее указанным условиям) s/z (по ранее указанным условиям) s/z (по ранее указанным условиям) s/z (по ранее указанным условиям) š΄ ǯ š΄ n/n΄ (перед i) j Майнагашевой Галины Самуиловны, 80 лет), тем не менее, дает корреляцию с пратюркским противопоставлением по долготе: ПТю *долгий, саг. V – ПТю *краткий, качин. L. Примеры: ot ‘трава’ L, pos ‘свободный’ L vs ot ‘огонь’ V, tos ‘береста’ V. Более «общедоступные» следы пратюркской долготы находим в литературном хакасском, основанном на качинском диалекте, правда, в чрезвычайно ограниченной позиции; то же показывают и данные обследованного говора сагайского диалекта. Речь идет об озвончениях рефлексов ПТю *č. В фонологической системе исследуемого диалекта имеется следующий набор аффрикат и сибилянтов дентально-небной локализации. Дентальные: дополнительно распределенные аллофоны s (анлаут, ауслаут, позиция перед шумным внутри слова); z (позиция в интервокале; позиция после сонанта). Небные: š΄ (анлаут, ауслаут, позиция перед шумным внутри слова, позиция в интервокале); ǯ (позиция в интервокале; позиция после сонанта). В тюркологии традиционным является воззрение, что сагайский диалект интерпретирует пратюркское *č однозначно как s/z, а š΄ – исключительно рефлекс начального *j- (см., например, [Fund., 1959. Р. 608] предполагалось также, что формы с интервокальным š΄ < *č встречаются в сагайском спорадически как заимствования из других диалектов). Как мы видим, оно не подтверждается. Реально пратюркские среднеязычные обнаруживают в обследованном диалекте следующую рефлексацию (табл. 3). Таким образом, во-первых, распределение дентального и небных рефлексов *č имеет на синхронном уровне морфонологический характер, будучи связано с современной границей морфемы, ср. наличие таких этимологических дублетов, как *ač- ‘открывать’ > саг. as- ‘открывать’, azïl- ‘открываться’ (форма, образованная продуктивным способом – добавлением суффикса пассива) и aš΄ïх ‘отверстие’ (непродуктивное образование на -ïх, утратившее связь с производящим глаголом). С исторической точки зрения такое положение легко объясняется процессами парадигматического выравнивания, которые унифицируют облик морфемы внутри синхронных словоизменительных и словообразовательных парадигм с поправкой на синхронное аллофоническое чередование. Во-вторых, распределение глу- –р‡‚ÌËÚÂθÌÓ-ËÒÚÓр˘ÂÒÍÓ ËÁÛ˜ÂÌË ˇÁ˚ÍÓ‚ хого и звонкого небных рефлексов обеспечено павшим в большинстве тюркских языков противопоставлением в вокализме по долготе-краткости; впоследствии в хакасском это противопоставление возникает заново вследствие контракции, но данное распределение не имеет никакого отношения к этой новой долготе-краткости. Таким образом, совершенно закономерное историческое развитие на синхронном срезе при- обретает чрезвычайно запутанный вид, «распутать» который можно только при условии четкого различения шагов исторического изменения и синхронного анализа. Примеры: а) *ič- ‘пить’ > саг. əs-, əz-er-; *s(i)ač ‘волосы’ > саг. sas, saz-ɨm ; *sạč- ‘рассыпать, разбрасывать’ > саг. sas-, saz-ar; *gǖč ‘сила’ > саг. küs, küz-üm; *ȫč ‘месть, гнев’ > саг. üs, üz-üm; *ạńgač ‘дерево’ > саг. aγas, aγaz-ɨm; *ič ‘внутренность’ > саг. is-ker; *jiŋč-ge ‘тонкий’ > саг. niske; *sɨčgan ‘крыса, мышь’ > саг. sɨsxan; *Kɨč-gɨr- ‘кричать’ > саг. xɨsxɨr-; б) *uč- ‘лететь, летать’ > саг. uš΄ux-; *kičüg ‘маленький’ > саг. kəš΄əg; *Kač- ‘злобствовать; досада’ > саг. xaš΄a-, xaš΄aγ; вано в литературном языке и практически во всех говорах (в словах küžä ‘каша, похлебка’ < *kȫčä, baža ‘свояк’ < *bāča, böžäk ‘насекомое’ < *bȫjčäk ; но ср. kisä ‘поздно’ < gẹ:čä, asï/äse ‘горький’ < *āčïg, osa ‘ягодица’ < *ūča, sösö ‘пресный’ < *sǖčig ‘сладкий’); в ик-сакмарском для этих случаев отмечено колебание ž/z, в дёмском – регулярное z. Но выяснить точные условия рефлексации в башкирском пока не удается. Таким образом, в большинстве тюркских языков пратюркское противопоставление по долготе оставило следы, но распределение по морфемам практически всегда затемнено вторичными процессами. Исследование этих процессов, частично фонетических, но в значительной части морфонологических, со- вершенно необходимо как условие включения соответствующего материала в реконструкцию.

Напиши аннотацию по статье

–—¿¬Õ»“≈À‹ÕŒ-»–“Œ—»◊≈– Œ≈ »«”◊≈Õ»≈ fl«¤ Œ¬ УДК 811.512.1 : 81'342.71 А. В. Дыбо Институт языкознания РАН Б. Кисловский пер., 1, стр. 1, Москва, 125009, Россия adybo@iling-ran.ru О «ПЕРВИЧНЫХ» ДОЛГОТАХ В ТЮРКСКИХ ЯЗЫКАХ Исследуются такие частично фонетические, но в большей мере морфонологические процессы в тюркских языках, которые интерпретируются как возможные рефлексы пратюркского противопоставления по долготе. В большинстве тюркских языков обнаруживаются следы этой оппозиции, но ее распределение в морфемах часто затемнено под воздействием вторичных фонетических процессов. Автор считает необходимым включить полученные данные в дальнейшие реконструкции.

о первом печатном словаре на людиковском наречии карельского языка. Ключевые слова: карельский язык, людиковское наречие, святозерский диалект, печатный памятник, диалектный словарь, Открытый корпус вепсского и карельского языков. DOI: 10.35634/2224-9443-2021-15-1-6-15 Первая попытка создания карельской письменности была предпринята в середине XVI в. и связана с миссионерской деятельностью православной церкви в Карелии. Монах Федор Чудинов «рискнул изобрести письмена для карельского языка, на котором никогда раньше не писал ни один человек». Чудинов разработал азбуку для карелов и перевел некоторые молитвы на карельский язык [Ковалева, Родионова 2011, 9]. К ранним письменным памятникам карельского языка исследователи относят русскокарельскую словарную запись XVII в., которая сохранилась в одном из списков «Азбучного (Алфавитного) патерика» библиотеки Соловецкого монастыря. В результате последних исследований удалось установить, что автором древнейшего карельско-русского словаря соловецкой рукописи был ссыльный афонский архимандрит Феофан. Время создания словаря – 1666–1668 гг.; исследование провели И. И. Муллонен и О. В. Панченко [Муллонен, Панченко 2013]. Во второй четверти XVII в. были записаны уникальные тексты десяти карельских заговоров, помещенные в сборник, относящийся к Обонежью. В 1787–1789 гг. вышел в свет сло 1 Статья подготовлена в рамках гос. задания КарНЦ РАН.варь П. С. Палласа «Сравнительные словари всех языков и наречий». Знаменитый Паллас внес существенный вклад в становление российского языкознания как редактор первого в империи словаря языков разных народов, созданного по заказу Екатерины II. В словарь вошел первый наиболее значительный в то время список карельских слов (273 слова и числительные от 1 до 10, 100 и 1000) [Ковалева, Родионова 2011, 9]. Печатные же тексты на карельском языке появились только в первой половине XIX в. В основном, это были тексты духовного содержания. В начале XIX в. с целью укрепления православной веры среди карелов «церковь стала публиковать духовную литературу на языке паствы». В 1804 г. Синод издал в переводе на ливвиковское наречие карельского языка (олонецкий язык) «Перевод некоторых молитв и сокращенного катехизиса на корельский язык». Впоследствии были сделаны переводы Евангелия от Матфея на тверское наречие карельского языка, на «олонецкое наречие карельского языка», при этом использовалась русская графика. В дальнейшем появились рукопись карельского перевода Евангелия от Марка, а также «Перевод некоторых молитв и сокращенного катехизиса на корельский язык» [Пулькин 2010, 124] . В 1870 г. был издан «Карело-русский молитвенник для православных карелов», составленный Е. И. Тихоновым. В 1882 г. вышла в свет работа А. Логиновского «Начало христианского учения на карельском и русском языках», считавшаяся одной из лучших книг на карельском языке [Ковалева, Родионова 2011, 10]. В XIX в. в результате деятельности Переводческой комиссии Российского Библейского общества были созданы первые письменные памятники на нескольких десятках уральских и алтайских языков. В целом, за период с 1812 по 1821 гг. Библейское общество «осуществило 129 изданий как полного теста Библии, так и отдельных её частей на 29 языках» [Пулькин 2010, 125]. В этот период были созданы и первые словари, грамматики, буквари на таких языках как чувашский, удмуртский, марийский, эрзянский, мокшанский, коми-зырянский, комипермяцкий, саамский, хантыйский, мансийский, ненецкий, селькупский, ливский, карельский и др. [Норманская 2015, 10]. В XIX в. в связи с открытием в некоторых волостях школ для карелов появились первые учебные пособия и словари. В Олонецкой духовной семинарии в 1829 г. был открыт класс карельского языка. В начале XX в., в 1908 и 1913 гг., были изданы два русско-карельских словаря: «Русско-карельский словарь» (СПб 1908) М. Д. Георгиевского, «Викторъ Королевъ. Русскокорельский словарь» (Выборг 1913) [Ковалева, Родионова 2011, 12]. Описанию первого печатного словаря на людиковском наречии карельского языка посвящена данная статья. О людиковском наречии карельского языка Карелы-людики – одно из подразделений карельского этноса, традиционно проживающие в ряде деревень и поселков юго-восточной части Республики Карелия в Олонецком, Пряжинском и Кондопожском районах. К числу наиболее известных центров людиковской территории принадлежат города Петрозаводск и Кондопога, являющиеся «русскими», но непосредственно граничащие с людиковскими поселениями. Наиболее крупными людиковскими поселениями являются с. Михайловское, с. Святозеро, п. Пряжа, д. Виданы, с. Спасская Губа, с. Кончезеро, д. Галлезеро, д. Пялозеро, д. Юркостров, д. Тивдия и др. Людиковская территория включает в себя также «полностью или в значительной степени обрусевшие деревни»: Половину, Логмозеро, Нижние Виданы и с. Кончезеро, а также находятся в соседстве с так называемыми рабочими поселками: Интерпосёлок, Матросы, Верхние Важины, Шуйская Чупа, Моторино, Райгуба, Гирвас, которые имеют пришлое смешанное население [Баранцев 1975, 4]. Юхо Куёла, составитель людиковского диалектного словаря, изданного в Финляндии в 1944 г., во вступительной статье к словарю отмечал, что «владеющие людиковским наречием проживают на территории Олонецкой губернии, в Кондопожском, Мунозерском, Шуйском, и Святозерском районах» [Kujola 1944]. По мнению другого финского исследователя Аймо Турунена, территория проживания карелов-людиков была гораздо больше настоящей: на юге она простиралась вплоть до реки Свирь, а на севере доходила до островов, расположенных на Онежском озере [Turunen 1946, 5]. В настоящее время территория, где проживают карелылюдики, тянется примерно на 200 км в восточной части Онежско-Ладожского перешейка, с севера на юг, от реки Суны до реки Свири, на её северных притоках – реках Усланке и Важинке [Муллонен 2002, 5; Муллонен 2003, 80]. В меридиональном же направлении протяженность людиковского ареала не превышает 50 км. Людиковская территория граничит на западе с ливвиковской территорией, где говорят на ливвиковском наречии карельского языка, на севере – с собственно карельской, на востоке и юге – с русской. О некоторых особенностях святозерского диалекта Диалект с. Святозеро (Пряжинский район Республики Карелия), расположенного в 15 км. к югу от п. Пряжа, в российской науке относят к южнолюдиковским. По сравнению с языком жителей Пряжи, в котором присутствуют как ливвиковские, так и людиковские черты, в святозерском диалекте представлено большее количество дифференцирующих особенностей людиковского наречия карельского языка [Родионова 2015, 201]. Так, например, в святозерском диалекте, согласно закону отпадения гласных в двусложных словах, где первый слог был исторически долгим, или закрытым, в номинативе первичные конечные гласные a, ä перешли в е, в то время как в михайловском, как и в вепсском языке, отпали [Turunen 1950, 154–151]. И это характеризует формы многих падежей, прежде всего, номинатива: adre ‘соха’, päive‘день’, akke ‘женщина, баба’ (ср. с-к. adra, päivä, akka, мхл. adr, päiv, akk). Выдающейся особенностью людиковской альтернационной системы согласных является отсутствие в ней качественного вида чередования, что свойственно всем диалектам людиковского наречия. Количественное же чередование для людиковского наречия, напротив, так же характерно, как и для всех наречий карельского языка: ottada / otan ‘взять / возьму’, lugeda / lugen ‘читать / читаю’ [Новак 2019, 121–125]. Что касается специфических особенностей святозерского диалекта, то к таковым относится явление трифтонгизации, т.е. перехода стяженных дифтонгов на i в трифтонги (*ai > uai, äi > iäi, oi > uoi, ei > iei, öi > yöi) в середине и на конце слова, в формах множественного числа именного словоизменения односложных имен, а также в формах имперфекта индикатива и кондиционала односложных глаголов, напр. свт.: rebuoi ‘лиса’, sanuoi ʻон сказалʼ, nygyöi ʻтеперьʼ) [Новак 2019, 69]. Яркой особенностью святозерского диалекта является также то, что формантом инфинитива одноосновных многосложных глаголов могут выступать как традиционные -da / -dä, -ta / -tä, также -i ottada / ottai ‘взять’, soudada / soudai ‘грести’, kirjuttada / kirjuttai ‘писать’, lähtedä / lähtäi ‘пойти’2. Русско-карельский словарь М. Д. Георгиевского Одним из первых исследователей, кто всерьез занялся изучением языка людиков, по праву считается финский исследователь Арвид Генетц. Именно с Генетца началась публикация фактических людиковских материалов. В 1871 г. он посетил людиковские деревни, собирая образцы речи. Впоследствии эти записи были опубликованы им в журнале «Kieletär» как образцы вепсской речи – Vepsän pohjoiset etujoukot (Вепсские северные авангарды) [Genetz 1872]. Самым известным и значимым классическим диалектологическим изданием, известным всему финно-угорскому миру, является Словарь людиковских диалектов – Lyydiläismurteiden sanakirja, составленный Юхо Куёла (ур. Ийван Лазарев) совместно с другими финскими исследователями. Сбор материала для словаря осуществлялся в начале XX в., когда в 1909 г. были предприняты поездки по людиковским деревням, в том числе в Нижние Виданы, Декнаволок, Михайловское, Кончезеро, Спасскую Губу, Лижму, Святозеро, Тивдию и др., что позволило охватить места бытования всех говоров людиковского наречия [Kujola 1944]. 2 Баранцев А. П. Людиковский диалект карельского языка. Фонетика и морфология Святозерского ареала (руко пись) / А. П. Баранцев. Петрозаводск, 1985. 207 с.Обратимся к словарю, подготовленному на одном из диалектов людиковского наречия – святозерском, изданному на три с половиной десятилетия раньше словаря Ю. Куёла. Словарь был подготовлен учителем одноклассного училища в с. Святозеро – М. Д. Георгиевским. М. Д. Георгиевский (2-я пол. XIX – нач. XX в.) окончил Олонецкую духовную семинарию в Петрозаводске, с 1883 г. был учителем одноклассного училища в с. Святозеро Петрозаводского уезда Олонецкой губернии; получил известность благодаря ряду публикаций этнографического характера, касающихся рыболовства, рыбного промысла, а также поверий русских, карелов и вепсов Карелии. Материалы Георгиевского обычно публиковались в «Олонецких губернских ведомостях»3. «...М. Д. Георгиевский, страстно влюбленный в северный лесной край, старался изучить жизнь и быт карел, флору и фауну Олонецкой губернии, напечатал немало статей, которые до сих пор используют этнографы»4. В своих брошюрах, которые представляют интерес, прежде всего, для этнографов, автор переводил названия рыб, обитающих в Карелии, на карельский язык: например, окунь – ahven, бычок-подкаменщик – kiviručču, колюшка многоиглая – raudkala, налим – madeh5. В декабре 1907 г. Олонецкая губернская земская управа обсудила вопрос о необходимости составления словаря карельского языка для Петрозаводского, Олонецкого и Повенецкого уездов. К выполнению этой работы предполагалось привлечь сельских учителей – этнических карелов. В июле 1908 г. на съезде инспекторов народных училищ в Петрозаводске выяснилось, что многие учителя уже подготовили рукописи таких словарей. Автором одного из словарей был М. Д. Георгиевский. Как отметил впоследствии М. Д. Георгиевский в предисловии к словарю: «Более двадцати лет я живу в Карелии, и на карельском языке видел только две книги, во-первых – Евангелие старинное, другая – брошюра, изданная типографией петрозаводского губернского правления «Наказ полицейским и сотским» [РКС 1908, 3]. Никто не позаботился составить что-нибудь вроде словаря. Между тем, огромное большинство взрослых карел и поголовно все дети не знали русского языка. Служащие в карельских местах – волостные писари, урядники, фельдшеры, сотские, священнослужители должны были знать по-карельски, по крайней мере, хорошо понимать карельский. Итак, желая помочь русским в Кореле, я решился написать словарь, хотя неполный и с недостатками. Надеюсь, что появление его вызовет на свет что-нибудь лучшее, сделанное более опытным, более знающим» [РКС 1908, 4]. Так на заре своей педагогической деятельности М. Д. Георгиевский начал изучение карельского языка. С использованием русского алфавита он записывал карельские слова, составляя личный рабочий словарь. Целью составления русско-карельского словаря было желание помочь, в первую очередь, русским учителям, обучающим карельских детей. После женитьбы на учительнице-карелке дело пошло быстрее [Кондратьев 2011, 76]. Многолетний труд сельского учителя завершился успешно. Академик Ф. Ф. Фортунатов был ознакомлен с работой М. Д. Георгиевского и взялся за корректуру и редактирование словаря. В 1908 г. «Русско-карельский словарь» был издан в Санкт-Петербурге. Словарь способствовал более успешному общению учителей с учениками и освоению детьми русского языка. Он был разослан в начальные школы и распространялся Олонецким отделением Карельского православного братства. Долгое время словарь оставался единственным пособием, содержащим лексику святозерского диалекта. В Предисловии к изданию словаря Ф. Ф. Фортунатов писал: «...Летом 1907 г. я имел возможность проверить рукопись этого словаря в некоторых карельских местностях северозападной части Петрозаводского уезда, главным образом, в окрестностях деревни «Корель 3 Святки в деревнях Олонецкой губернии // Олонецкие губернские ведомости 1889. № 46, 48; Рыболовные снаряды олончан // Там же. 1900. № 90–92, 96, 98–99, 101, 103; Метеорологические наблюдения и народные приметы к ним // Там же. 1904. № 43; Рыбы Олонецкой губернии и ловля их // Там же. 1890. № 5–12; Рассказы рыбака // Там же. 1888. № 81; Из народной жизни // Там же. 1890, № 72–79; Интересная охота // Олонецкие губернские ведомости. 1899. № 44. и мн. др. 4 Источник: Биографический словарь краеведов Олонецкой и Архангельской губерний: http://ethnomap.karelia.ru/ local_historian.shtml?id=15 5 Рыбы Олонецкой губернии и ловля их // Олонецкие губернские ведомости. 1890. № 5–12.ское», и нашёл здесь большую часть слов, приведенных Георгиевским, причем убедился в умении составителя «Русско-карельского словаря» дать в небольшой книжке подбор многих из наиболее употребительных карельских слов и познакомить, вместе с тем, с карельскими фразами и с некоторыми элементами грамматики...» [РКС 1908, 7]. При подготовке словаря составитель использовал русский алфавит и для того, чтобы облегчить усвоение и произношение слов, подготовил ряд замечаний. На наш взгляд, главный недостаток словаря заключался в том, что при передаче гласных звуков карельского языка возникали большие затруднения, и обозначения карельских звуков в словаре имели смешанный фонетико-фонематический характер. Графическая система состояла из 43 букв (а, ă, б, в, г, ӷ, д, é, ĕ, ѣ, ж, з, и, й, i, к, л, м, н, о, ŏ, ö, ô, п, р, с, т, у, у̌ , ф, х, ш, ъ, ы, ь, э, ю, ю, ю, я, я) [Баранцев 1967, 92–93; Ковалева, Родионова 2011, 10]. Но до конца передать особенности карельских звуков она не могла. Языковые особенности словарных статей Словарь М. Д. Георгиевского является диалектным, на что указывают характерные осо бенности святозерского диалекта, перечисленные выше, такие как: 1) переход первичной конечной гласной a, ä в е: си´льмэ / silme ‘глаз’ (ср. silmä), ра´ндэ / rande ‘берег’ (ср. ranta), ба´рдэ / barde‘борода’ (ср. parta), ну´орэ / nuore ‘верёвка’ (ср. noura) [РКС 1908] и мн.др. 2) явление трифтонгизации, т.е. перехода стяженных дифтонгов на i в трифтонги (*ai>uai, äi>iäi, oi>uoi, ei>iei, öi>yöi) в середине и на конце слова, напр. свт.: rebuoi ʻлиса’, sanuoi ʻон сказалʼ, nygyöi ʻтеперьʼ: корватуой/korvatuoi ‘безухий’ (ср. korvatoi), дя´лгатуой / d´algatuoi ‘безногий’ (ср. d’algatoi), чё´нжуой / čondžuoi ‘блоха’ (ср. čondžoi), ва´руой / varuoi ‘ворона’ (ср. varoi), кэ´руой / keruoi ‘глотка’ (ср. keroi) [РКС 1908] и мн.др. Что касается одной из специфических особенностей святозерского диалекта, а именно – формантом инфинитива -i в одноосновных многосложных глаголах (ottai, soudai, kirjuttai), то в словаре Георгиевского глаголы в словарных статьях не используются в форме 1. инфинитива, как это принято в обычных словарях. Они представлены чаще всего в форме 1. л. ед. ч, в некоторых случаях – в форме 3. л. ед. ч.: Напр.: берегу (беречь) – вардуйченъ / varduičen (ср. 1INF varduoita), берегуйчен / bereguičen (ср. 1INF berguoita) [РКС 1908, 17]; Блестит (блестеть) – лошниу / lošniu (ср. 1INF lošnida) [РКС 1908, 17]; Благодарю (благодарить) – пассибойчен / pas´s´iboičen (ср. 1INF passiboita) [РКС 1908, 17]; Бодаю (бодать) – пускэн / pusken (ср. 1INF puskeda) [РКС 1908, 17] и др. С одной стороны, употребление этих глагольных форм не характерно для словарных статей в обычных двуязычных словарях, где глаголы представлены в форме 1. инфинитива; с другой стороны, для пользователей, которые не владели карельским языком, это облегчало правильное употребление глагольной основы, которая проявляется в 1. л. ед. числа в слабой ступени и в 3. л. ед. числа – в сильной. Рассмотрим те же глаголы, как они представлены в словаре людиковских говоров Юхо Куёла [Kujola 1944]: vard|oida (Sn Pl Td Kš), B Td SP M vard|oita, V, Ph vard|uoita; pr. <...> Ph varduotšen<...>[Kujola 1944, 475]; лosn|ida (Sn B) <...> Ph лošnida; pr. <...>Ph –iu [Kujola 1944, 212]; passiboi|ta (Ph); pr. – tšen [Kujola 1944, 301]; pu|skeda (SnBTdNPh) pr. -skou [Kujola 1944, 341]. В отдельных случаях некоторые имена представлены в словаре в форме мн. ч.: Воры – ва´ргастаят [РКС 1908, 19], ср. вор – ва´ргас [Там же], ср. vargas [Kuujola 1944, 475]; Гири – ги´рятъ [РКС 1908, 20], гиря – ги´рэ [Там же] ср. giire [Kuujola 1944, 54]; Губы – гуўлэтъ [РКС 1908, 21], ср. Ph. huuлed [Kuujola 1944, 81]; Грибы – грибатъ [РКС1908, 21], ср. gribad [Kujola 1944, 56] и др.̈ ̈ ̂ Особый интерес для исследователей в словаре представляют некоторые словосочетания и наречия: Так, например, перевод глаголов 1. спряжения в форме 1. л. ед. ч. (PRS:1SG) может быть представлен словосочетанием существительного в инессиве и глагола olda ‘быть’ в форме 1. л. ед. ч. (PRS:1SG): INESS+PRS:1SG бо´рчасъ олэнъ / borčasolen ‘борюсь’ [РКС 1908, 17]. Прилагательные могут выражаться в словосочетаниях: наречие (ADV)+форма глагола в наст. вр. 3. л.ед.ч. (PRS:3SG): ADV+PRS:3SG а´йял па´геноу / äijälpagenou ‘быстро бежит, быстрый’ [РКС 1908, 18]. Наречия, в свою очередь, в словаре могут быть представлены инфинитными глагольными формами, напр. 3. инф (3INF): у´юма/ujuma ‘вплавь’ [РКС 1908, 19]. Перевод отдельных слов представлен в источнике устойчивыми выражениями, например: па´га ми´эли / pahamieli ‘досада (худо на уме)’ [РКС 1908, 21]; ку´йва кэ´зя / kuivakezä ‘засуха (сухое лето)’ [РКС 1908, 23]; па´га гэ´бо / pahahebo ‘кляча (худая лошадь)’ [РКС 1908, 24]; ло´котъ а´зута / loukotazuta ‘выдалбливать, дыру делать’ [РКС 1908, 20]; пу´ко мя´ни / puikkomäni, стё´клэ мя´ни/st’oklemäni‘заноза’ [РКС 1908, 23]; сэ´ппэ ру´адау / sepperuadau ‘кую (кузнец работает)’ [РКС 1908, 25] и др. Словарь содержит 1523 слова, словарные статьи занимают 22 страницы (С. 17–38). Далее в словаре следуют приложения, включающие в себя тематическую лексику (вся лексика представлена в словаре): имена, дни недели, праздники, числительные. Особого внимания заслуживают приложения, предоставляющие материал для поиска характерных морфологических маркеров, а именно – спряжения глаголов и предложения с переводами. Так, например, лично-числовыми окончаниями 1. и 2. л. мн. ч. в святозерском диалекте людиковского наречия являются -mme, -tte, в то время как михайловскому диалекту свойственны синкопированные окончания -mm (-m) и -tt (-t), которые возникли в результате влияния вепсского языка, где отпадение конечного гласного является типичным: мюё иштуммэ / myö ištumme ‘мы сидим’ тюё иштуттэ / työ ištutte ‘вы сидите’ [РКС 1908, 48]. В настоящее время словарь оцифрован и находится в открытом доступе на сайтах РНБ Санкт-Петербурга, Национальной библиотеки Хельсинки6. Кроме того, в рамках проекта «Первые памятники письменности на уральских и алтайских языках», целью которого являлось представление первых кириллических книг на вышеназванных языках, «Русско-карельский словарь» М. Д. Георгиевского был обработан. Его описание осуществлялось нами. Материал словаря вводился следующим образом: в первом поле указывалось слово из словаря литературного карельского языка, соответствующее по фонетике (с возможно небольшими изменениями), в современной орфографии, с указанием на источник (напр., K – словарь Kujola 1944; ПМА – полевые материалы автора), во втором поле – слово на карельском из словаря Георгиевского, а в третьем – перевод карельского слова на русский язык. В настоящее время словарь в свободном доступе можно увидеть на сайте lingvodoc.ispras.ru7. Примеры из словаря (выборка) Таблица слово azbukke (ПМА) oltari (K, 282) ambari (K, 9) aršin (K, 11) areste (ПМА) транскрипция а´збуккэ о´лтари а´мбари а´ршин а´рестэ перевод азбука алтарь амбар аршин арест 6 http://uralica.kansalliskirjasto.fi 7 http://lingvodoc.ru/dictionary/2928/55767/perspective/2928/55768/view?page=1buabo (K, 22) babke (ПМА) liipuoi (K, 209) bošši (K, 20) kyly (K, 180) kylyn ižände (ПМА) barke (K, 15) bašmakke (K, 15) varduičen (ПМА) lošniu (K, 212) astuvoičen (ПМА) се´йбязъ бу´або ба´бкэ ли´пуой бо´шши кю´лю кю´люн и´жяндэ баркэ ба´шмаккэ ва´рдуйченъ ло´шниу a´стувойченъ А. П. Родионова Окончание таблицы аншпуг бабушка бабка (игра) бабочка баран баня хозяин бани (нечистая сила) барка башмак берегу блестит бороню С 2016 г. ведется работа над проектом по созданию «Открытого корпуса вепсского и карельского языков» (ВепКар)8, где будут представлены все наречия карельского языка и их младописьменные формы. При составлении словаря перед нами встал вопрос: что использовать в людиковском подкорпусе в качестве леммы у именных категорий или 1. инфинитива у глаголов? И если другие наречия карельского языка (собственно карельское и ливвиковское) пошли по пути вепсского и в качестве леммы используют литературную, письменную норму, к которой привязываются все диалекты, то для людиковского наречия этот вопрос оказался сложным. В людиковском наречии говоры отличаются друг от друга. Произведения, справочные материалы, созданные на основе михайловского говора, не всегда воспринимаются носителями, например, севернолюдиковских говоров, и наоборот. Анализ языковых особенностей людиковских диалектов позволил сделать вывод, что за основу нужно взять говор с. Святозеро, который, на наш взгляд, является наиболее специфическим. Варианты лемм привязаны к святозерской лемме, таким образом, будет продемонстрировано всё многообразие людиковского наречия карельского языка. А в перспективе возможно и звуковое сопровождение, иными словами, произношение слов носителями всех людиковских диалектов. Заключение Таким образом, осуществлена попытка кратко описать первый диалектный словарь людиковского наречия карельского языка, изданный в России. Словарь демонстрирует все характерные черты святозерского диалекта, включает в себя 1523 слова и дополнительную лексику, грамматические статьи по глагольному спряжению и мн. др. Ценность словаря, изданного более ста лет назад (1908), заключается в том, что лексика, отраженная в нём, представляет интерес не только для исследователей людиковского наречия, а также может быть использована при лемматизации людиковского подкорпуса Открытого корпуса карельского и вепсского языков (ВепКар). Это свидетельствует о несомненной актуальности данного словаря и в настоящее время. СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ: мхл. – михайловский диалект людиковского наречия карельского языка свт. – святозерский диалект людиковского наречия карельского языка с-к. – собственно карельское наречие карельского языка ср. – сравните д. – деревня п. – посёлок 8 dictorpus.krc.karelia.ruс. – село ПМА – полевые материалы автора 1. л. ед.ч. – 1. лицо единственное число 3. л. ед.ч. – 3. лицо единственное число 1INF – 1. инфинитив 3INF – 3. инфинитив ADV – наречие INESS – инессив PRS:1SG – 1. лицо, единственное число; презенс (настоящее время) PRS:3SG – 3. лицо, единственное число; презенс (настоящее время) B – Новоселовская (Bošinkylä) Kš – Корташева Сельга (Kortaš) M – Мунозеро (Munjärven kirkonkylä) Ph – Святозеро (Pyhäjärvi) Pl – Пялозеро (Päläjärvi) Sn – Уссуна (Sununsuu) SP – Сааван-Пряжа (Soavan Priäžä) Td – Тивдия (Tiudia) V – Виданы (Viidanan kirkonkylä) ЛИТЕРАТУРА Баранцев А. П. Карельская письменность // Прибалтийско-финское языкознание: Вопросы фонети ки, грамматики и лексикологии. Л.: Наука, 1967. С. 89–104. Баранцев А. П. Фонологические средства людиковской речи (дескриптивное описание). Ленинград: «Наука», 1975. 280 с. Ковалева С. В., Родионова А. П. Традиционное и новое в лексике и грамматике карельского язы ка (по данным социолингвистического исследования). Петрозаводск: ИЯЛИ КарНЦ РАН, 2011. 138 с. Кондратьев В. Г. Проблемы инородческой школы в Карелии в конце XIX – начале ХХ вв. // Ряби нинские чтения – 2011. Петрозаводск: Карельский научный центр РАН, 2011. С. 75–77. Муллонен И. И. Топонимия Присвирья: проблемы этноязыкового контактирования. Петрозаводск: ИЯЛИ КарНЦ РАН, 2002. 353 с. Муллонен И. И. О формировании населения южной Карелии по топонимическим свидетельствам // Язык и народ: Социолингвистическая ситуация на Северо-Западе России: Сб. статей / под ред. А. С. Герда, М. Савиярви, Т. де Графа. СПб, 2003. С. 80–103. Муллонен И. И., Панченко О. В. Первый карельско-русский словарь и его автор афонский архимандрит Феофан / И. И. Муллонен, О. В. Панченко. Петрозаводск: Изд-во ПетрГУ, 2013. 116 с. Новак И. П. Карельский язык в грамматиках. Сравнительное исследование фонетической и морфологической систем / И. Новак, М. Пенттонен, А. Руусканен, Л. Сиилин. Петрозаводск: КарНЦ РАН, 2019. 479 с. Норманская Ю. В. Ударение в первых книгах на селькупском языке, созданных Н. П. Григоровским в XIX веке // Томский журнал лингвистических и антропологических исследований. 2015. № 4 (10). С. 9–17. Пулькин М. В. Переводы Евангелия на карельский язык в XIX – начале XX в. // Вестник ПСТГУ Серия III: Филология. 2010. Вып. 4 (22). С. 123–131. Родионова А. П. Морфологические маркеры диалектной речи говоров Южной Карелии // Сборник: Локальные исследования Южной Карелии: опыт комплексного анализа, Петрозаводск: ИЯЛИ КарНЦ РАН, 2015. С. 190–204. РКС – Русско-корельский словарь / сост. учитель Святозерского одноклассного уч-ща Михаил Дмитриев Георгиевский; [под ред. и с предисл. Ф. Фортунатова]. Санкт-Петербург: издание редакции журнала "Русский начальный учитель", 1908. 53 с.Kujola J. Lyydiläismurteiden sanakirja. Helsinki: SUS, 1944. 543 c. Turunen A. Lyydiläismurteiden äännehistoria. I. Konsonantit // Suomalais-ugrilaisen Seuran Toimituksia. 1946. Vol. 89. 338 с. Поступила в редакцию 25.11.2020 А. П. Родионова Родионова Александра Павловна, Кандидат филологических наук, научный сотрудник Института языка, литературы и истории Карельского научного центра РАН, 185910, Россия, г. Петрозаводск, ул. Пушкинская, 11 е-mail: santrar@krc.karelia.ru, sashenka22@yandex.ru A. P. Rodionova ON THE FIRST PRINTED VOCABULARY OF THE LUDIC DIALECT OF THE KARELIAN LANGUAGE DOI: 10.35634/2224-9443-2021-15-1-6-15 The article provides a brief historical background on the most signifi cant sources written in the Karelian lanin the Karelian lanwritten in the Karelian lan a brief historical background on the most significant sources written in the Karelian lans a brief historical background on the most signifi cant sources written in the Karelian language, as well as a description of the Ludic dialect and the peculiarities of the Svyatozersk dialect, which served as the basis of the first dictionary. The activities of the translation commission in the 19th century resulted in the first translations of the Gospel and other liturgical literature, and at the same time dictionaries, grammars and primers were written in 50 languages of Russia. The Russian-Karelian Dictionary was published in St. Pe published in St. Pe was published in St. Pe Russian-Karelian Dictionary was published in St. Pe The Russian-Karelian Dictionary was published in St. Pe. The Russian-Karelian Dictionary was published in St. Pe of Russia. The Russian-Karelian Dictionary was published in St. Pe were written in 50 languages of Russia. The Russian-Karelian Dictionary was published in St. Pes were written in 50 languages of Russia. The Russian-Karelian Dictionary was published in St. Petersburg in 1908. The compiler of the dictionary was a teacher of the Svyatozersk School, Mikhail Dmitrievich Georgievsky. The dictionary includes 1523 words: the dictionary entries in the source are followed by appendices containing vocabulary on specific topics: names, days of the week, holidays; the dictionary also contains numerals, verb conjugations, sentences with translation.The value of the dictionary, published more than a hundred years ago, lies in the fact that it reflects the vocabulary characteristic of the Svyatozersky dialect, chosen as one of the basic dialects in the lemmatization of the Ludic subcorpus (VepKar). Keywords: Karelian language, Ludic dialect, dialect of Svyatozero, printed attestation, dialect dictionary, Open Corps of Veps and Karelian languages. Citation: Yearbook of Finno-Ugric Studies, 2021, vol. 15, issue 1, pр. 6–15. In Russian. REFERENCES Barantsev A. P. Karel'skaya pis'mennost' [Karelian writing]. Pribaltiysko-finskoe yazykoznanie: Voprosy fonetiki, grammatiki i leksikologii [Finnic linguistics: Questions of phonetics, grammar and lexicology.]. L.: Nauka, 1967. Pp. 891–04. In Russian. Barantsev A. P. Fonologicheskie sredstva lyudikovskoi rechi (deskriptivnoe opisanie) [Phonological means of the Ludic speech (a descriptive analysis)]. Leningrad: Nauka, 1975. 280 p. In Russian. Kovaleva S. V., Rodionova A. P. Traditsionnoe i novoe v leksike i grammatike karel'skogo yazyka (po dannym sotsiolingvisticheskogo issledovaniya) [Traditional and new in vocabulary and grammar of the Karelian language (based on sociolinguistic research)]. Petrozavodsk: ILLH KRC RAC, 2011. 138 p. In Russian. Kondrat’ev V. G. Problemy inorodcheskoi shkoly v Karelii v kontse XIX – nachale XX vv. [Problems of a foreign school in Karelia in the 11th – 20th centuries.] Ryabiniskie chteniya – 2011 [Ryabibinskiye readings – 2011]. Petrozavodsk: Karel'skii nauchnyi centr RAN, 2011. PP. 75–77. In Russian. Mullonen I. I. Toponimiya Prisvir'ya: problemy etnoyazykovogo kontaktirovaniya [Toponymy of Trans Svir: problems of ethnic-language contact]. Petrozavodsk: ILLH KRC RAC, 2002. 353 p. In Russian. Mullonen I. I. O formirovanii naseleniya yuzhnoi Karelii po toponimicheskim svidetel'stvam [On the formation of the population of southern Karelia based on toponymic evidence]. Yazyk i narod: Sotsiolingvisticheskaya situatsiya na Severo-Zapade Rossii [Language and People: Sociolinguistic Situation in North-West Russia]: Sb. statei / pod red. A.S. Gerda, M. Saviyarvi, T. de Grafa. Spb, 2003. Pp. 80–103. In Russian.Mullonen I. I., Panchenko O. V. Pervyi karel'sko-russkii slovar' i ego avtor afonskii arhimandrit Feofan [The first Karelian-Russian dictionary and its author, Athos archimandrite Feofan]. Petrozavodsk: PetrSU, 2013. 116 p. In Russian. Novak I., Penttonen M., Ruuskanen A., Siilin L. Karel’skii yazyk v grammatikakh. Sravnitel'noe issledoSravnitel'noe issledovanie foneticheskoi i morfologicheskoi sistem [Karelian language in grammar. Comparative research of phonetic and morphological systems]. Petrozavodsk: Karel’skii nauchnyi centr RAN Publ., 2019. 479 p. In Russian. Normanskaja Ju. V. Udarenie v pervykh knigah na sel'kupskom yazyke, sozdannykh N.P. Grigorovskim v XIX v. [Emphasison the first Selkup books created by N.P. Grigorovsky in the 19th century]. Tomskii zhurnal lingvisticheskikh i antropologicheskikh issledovanii [Tomsk Journal of Linguistic and Anthropological Studies]. 2015. Issue 4 (10). Pp. 9–17. In Russian. Pul'kin M. V. Perevody Evangeliya na karel'skii yazyk v XIX — nachale XX v. [Translations of the Gospel into the Karelian language in the 19th – early 20th centuries]. Vestnik PSTGU.Seriya III: Filologiya. [Bulletin of the Orthodox St. Tikhon Humanitarian University. Series III: Philology]. 2010. Issue 4 (22). Pp. 123–131. In Russian. Rodionova A. P. Morfologicheskie markery dialektnoi rechi govorov Yuzhnoi Karelii [Morphological markers of dialect speech in dialects of South Karelia]. Lokal'nye issledovaniya Yuzhnoi Karelii: opyt kompleksnogo analiza [Local studies of South Karelia: experience of complex analysis]. Petrozavodsk: ILLH KRC RAC, 2015. Pp. 190–204. In Russian. RKS – Russko-korel'skii slovar' [Russian-Karelian vocabulary] Sost. uchitel' Svyatozerskogo odnoklassnogo uch-shha Mihail Dmitrievich Georgievskii; [pod red. i s predisl. F. Fortunatova]. Sankt-Peterburg: izdanie redaktsii zhurnala "Russkii nachal'nyi uchitel", 1908. 53 p. In Russian, In Karelian. Genetz A.Vepsän pohjoiset etujoukot. Kieletär 1:4. 1872 Helsinki. Pp. 3–194. In Finnish, In Karelian. Kujola J.Lyydiläismurteiden sanakirja. Helsinki: SUS, 1944. 543 p. In Finnish, In Karelian. Turunen A. Lyydiläismurteiden äännehistoria. I. Konsonantit // Suomalais-ugrilaisen Seuran Toimituksia. Helsinki, 1946. № 89. 338 p. In Finnish. Received 25.11.2020 Rodionova Aleksandra Pavlovna, Candidate of Philology, Research Associate Institute of Language, Literature and History of Karelian Research Centre RAS. 185910, Russia, Petrozavodsk Pushkinskaya str.,11 е-mail: santrar@krc.karelia.ru, sashenka22@yandex.ru

Напиши аннотацию по статье

Я З Ы К О З Н А Н И Е УДК 811.511.112 А. П. Родионова О ПЕРВОМ ПЕЧАТНОМ СЛОВАРЕ НА ЛЮДИКОВСКОМ НАРЕЧИИ КАРЕЛЬСКОГО ЯЗЫКА1 В статье представлена краткая историческая справка о самых значимых письменных источниках на карельском языке, а также описание людиковского наречия и особенностей святозерского диалекта, на основе которого был подготовлен первый диалектный словарь. В XIX в. в результате деятельности Переводческой комиссии на пятидесяти языках России были созданы первые переводы Евангелия и другой богослужебной литературы, словари, грамматики и буквари. Статья посвящена, главным образом, описанию первого печатного словаря на людиковском наречии карельского языка – «Русско-карельского словаря», изданного в Санкт-Петербурге в 1908 г. Его составителем является учитель святозерской школы Михаил Дмитриевич Георгиевский. Словарь включает в себя 1523 слова; за словарными статьями в источнике следуют приложения, содержащие лексику на определенные темы: имена, дни недели, праздники; в словаре также представлены числительные, спряжения глаголов, предложения с переводом. Ценность словаря, изданного более ста лет назад, заключается в том, что здесь отражена лексика, характерная именно для святозерского диалекта, избранного в качестве одного из опорных диалектов при лемматизации людиковского подкорпуса (ВепКар).

о посессивности в русском языке посессивные предикаты вс генитив (1). Введение Понятийная категория посессивности не обойдена вниманием ни со стороны типологии, ни со стороны теории функциональной грамматики (см., например, [Seiler 1983; Бондарко 1996; Чинчлей 1996]). Вместе с тем, далеко не на все вопросы, связанные с объемом этой категории в конкретных языках, получены однозначные ответы. Существует узкое и широкое понимание посессивности (см. [Плунгян 2011]). Узкое понимание исходит из семантики: семантическая категория посессивности при этом трактуется как «особый тип имущественного отношения. . . связанный с общественной регламентацией права. . . обладателя, или посессора, свободно распоряжаться обладаемым» [Там же: 236]. Широкое понимание базируется на грамматической форме, в которую облекается в естественном языке данное семантическое отношение: под грамматическую категорию посессивности при этом подводится не только отношение обладания, но и все другие отношения, которые кодируются при помощи того же (тех же) грамматических показателей. Данные типологии свидетельствуют, что, как правило, это бывают отношения родства и другие социальные отношения, мереологические отношения (отношения «часть — целое»1) и актантные отношения, причем предполагается, что семантическое расширение зоны посессивности идет именно в такой последовательности [Там же: 237–238]. Если посмотреть на одно из главных грамматических средств кодирования 1 В известной классификации мереологических отношений [Winston, Chaffin, Herrmann 1987] выделяется шесть типов таких отношений: компонент — интегральный объект, член — коллекция, порция — масса, материал — объект, фаза — деятельность, место — местность. функционально-семантической категории (ФСК) посессивности в русском и многих других языках — приименной генитив, — то в [Борщев, Кнорина 1990] показано, какое многообразие семантических отношений, выходящее за рамки вышеуказанных четырех групп, он способен выражать в русском языке. Очевидно, что семантическая основа грамматической категории при этом размывается до максимально общего значения «отношения одного объекта к другому» [Seiler 1983], или «когнитивной сопряженности» [Кибрик 2008]. Такая степень общности семантики грамматического показателя ставит под сомнение его функционально-семантическую природу2. Теория функциональной грамматики дает более адекватное представление о соотношении универсальных понятийных категорий и того формального выражения, которое они получают в конкретных языках. Как и другие ФСК, посессивность формально выражается не только грамматическими, но также лексическими и конструкционными средствами. Определение границ функциональносемантического поля (ФСП) посессивности в конкретных языках без учета двух последних может исказить картину. Мы покажем, что обращение к лексическим и конструкционным средствам кодирования посессивности в русском языке в их сопоставлении с грамматическими ставит под сомнение включение в ФСП посессивности некоторых из значений приименного генитива, которые при ориентации исключительно на грамматику подводятся под эту категорию. Мы решили сопоставить зоны значений, выражаемых русским генитивом, с основными предикативными средствами кодирования посессивности с целью выяснить, совпадают ли эти зоны. За основу для сопоставления был взят достаточно детализированный набор из 10 типов «посессивных» (в широком смысле) семантических отношений (СО), выражаемых в составе именной группы притяжательным модификатором или генитивным комплементом [Кибрик 2003: 311– 312]: 1) ‘обладатель — часть тела’ (его рука); 2) ‘целое — часть’ (ручка двери); 3) ‘родство’ (его сын); 4) ‘обладатель — обладаемое’ (дом Ивана); 5) ‘социальные отношения’ (подруга Маши, начальник Ивана); 6) ‘отношения членства’ (житель деревни); 7) ‘общеопределительное отношение’ (портрет Пушкина, теория Хомского, слово пастыря, группа Апресяна, дым костра, пятно крови, краюха хлеба, мешок сахара, 2 Не случайно в общей лингвистике генитив считается синтаксическим паде жом (см. [Бенвенист 1974; Бэбби 1994]).стадо коров); 8) ‘субъект — качество / состояние’ (холод осени, красота поступка); 9) ‘субъект — процесс / действие’ (отступление противника); 10) ‘объект — действие’ (избиение невинных, проводы зимы). Языковые средства предикативного кодирования посессивности многочисленны, и каждое из них не только выражает определенный набор СО, но и имеет специфическую лексическую сочетаемость. Поэтому мы выбрали только те из них, которые кодируют достаточно широкий спектр СО и имеют широкую сочетаемость. Для русского языка это прежде всего конструкции у X-а есть Y (посессивно-бытийная), у X-а Y (посессивно-связочная), а также глагол иметь. Назовем СО быть/иметь-выразимым, если оно может быть выражено хотя бы одним из указанных средств. Пилотный анализ данных НКРЯ показал, что семантические зоны предикативной посессивности и генитива, как и следовало ожидать, имеют общую часть, в которую целиком входят СО ‘обладатель — обладаемое’, ‘родство’ и ‘социальные отношения’. Ср. (1а) и (1б): (1а) его дача (дочь, друг, начальник) (1б) У него есть дача (дочь, друг, начальник) / Он имеет дачу (дочь, друга, начальника). Но во множестве других СО обнаруживаются более или менее существенные различия, которые мы рассмотрим в следующих разделах. 2. Предикативное посессивное кодирование мереологических отношений В наборе СО, который мы взяли за основу, к мереологическим относятся СО ‘обладатель — часть тела’, ‘целое — часть’ и ‘отношения членства’. Заметим, что в этот набор не попали такие мереологические СО из известной классификации [Winston, Chaffin, Herrmann 1987], как ‘порция — масса’, ‘материал — объект’, ‘фаза — деятельность’, ‘место — местность’. При этом некоторые из них в указанном наборе попали в семантически размытый класс «общеопределительных», о котором пойдет речь в разделе 4, а другие в русском языке в норме не выражаются при помощи генитива, и поэтому далее не будут рассматриваться. Генитивное кодирование СО ‘обладатель —часть тела’ ничем не ограничено3. Ограничения на генитивное кодирование СО ‘целое — часть’, когда обе составляющих конструкции принадлежат к классу «части тела», описаны в [Рахилина 2000]. Как бы то ни было, предикативное посессивное кодирование первых двух мереологических СО подлежит дополнительным ограничениям. Так, при абсолютной нормальности генитивных групп в (2а) предикативные конструкции типа (2б) семантически дефектны. (2а) плечи бурлака; стена дома (2б) ?У бурлака (есть) плечи. / ?Бурлак имеет плечи; ?У дома (есть) стена. / ?Дом имеет стену. Предикативное посессивное кодирование СО ‘обладатель — часть тела’ и ‘целое — часть’ встречается только в контексте снятой ассертивности (напр., Имеющий уши да слышит), в сопоставительном контексте (напр., . . . оказывается, она такая же, как и все прочие люди, у неё есть голова, две руки, две ноги. . . (И. А. Архипова)4), при описании частей малоизвестных объектов (напр., Лианы имеют присоски), а также при наличии в составе ИГ ограничительного атрибута (напр., У него были широкие плечи) или количественной группы, содержащей числительное, нестандартное для частей данного типа (напр., У ребенка было шесть пальцев на правой руке5). Данное различие в приемлемости между генитивным и предикативным способами выражения двух указанных мереологических СО обусловлено сочетанием когнитивного и коммуникативного факторов: в составе генитивной конструкции факт принадлежности части некоторому целому входит в пресуппозицию, а в коммуникативном фокусе оказывается 3 Разумеется, речь идет не об экстралингвистических ограничениях, нарушенных в сочетаниях типа *жабры комара или *жало лошади, а о языковых семантических ограничениях. Подчеркнем, что СО ‘обладатель — часть тела’ предполагает в позиции «обладателя» имя живого существа (Маша, комар, чудовище и т. п.), а не части тела живого существа (сердце, рука, клюв и т. п.). Сочетания типа средний палец правой руки относятся к СО ‘часть — целое’. 4 Здесь и далее за редкими очевидными исключениями даются примеры из НКРЯ, которые иногда приводятся в сокращенном за счет несущественных деталей варианте. 5 Примеры типа У кошки четыре ноги могут встретиться разве что в детской песенке. А фразы типа Паукообразные имеют восемь ног — в учебнике или специальной литературе.идентификация либо части, либо целого; в предикативной конструкции информация о наличии частей у целого попадает в ассерцию. В норме утверждение о наличии у посессора-целого тех или иных частей в стандартном количестве коммуникативно избыточно в силу включенности этой информации в обыденное знание о посессоре. Так что можно считать, что указанные СО быть/иметь-выразимы, когда контекст удовлетворяет вышеуказанным коммуникативным и когнитивным условиям. ‘Отношения членства’ почти без ограничений выразимы при помощи генитивной конструкции (см. (3а)), но далеко не все такие СО быть / иметь-выразимы (ср. (3б-е)): (3а) игрок / капитан команды; житель / староста деревни, корабль / флагман Северного флота, ученик третьего класса, ?бандит (этой) банды, ?карта колоды, ?ученик класса (3б) У команды есть капитан / Команда имеет капитана; У Север ного флота есть флагман / Северный флот имеет флагман. (3в) ?У команды есть игрок(и) / Команда имеет игрока(-ов); ?У Северного флота есть корабль(-и) / ?Северный флот имеет корабль(-и); ? У третьего класса есть ученик(и) / ?Третий класс имеет ученика(-ов). (3г) У команды есть выдающийся игрок / игроки, которые могут дать достойный ответ «Боруссии»; У российского флота есть атомные надводные корабли. По данным 1859 года владельческая деревня Горка Ширятская имеет 22 двора и 123 жителя. (3д) У «Спартака» сейчас есть игроки, но нет команды. (3е) ?У деревни есть староста / 123 жителя. ?У третьего «Б» есть староста / есть ученик, который побеждает на всех олимпиадах. (3ж) В деревне есть староста / было 123 жителя. В третьем «Б» есть староста / есть ученик, который побеждает на всех олимпиадах. Примеры в (3в-г) показывают, что ‘отношение членства’ быть/иметь-выразимо, если ‘член’ множества выделен в нем. Таквыделен в группе лидер, во флоте флагман и т. п., и поэтому имена лиц, служащие обозначением таких ‘членов’, легко занимают позицию ‘обладаемого’ в предикативной посессивной конструкции (ср. лексическую функцию CAP в модели «Смысл ⇔ Текст» [Мельчук 1974: 99]). Членство же однородных элементов в образуемом ими множестве подразумевается семантикой имен множеств, что делает утверждение о принадлежности таких элементов множеству тавтологичным. Это и объясняет семантическую дефектность (3в) как при единственном, так и при множественном числе ИГ, обозначающей элемент(ы) множества. Как только элемент или подмножество элементов множества становится выделенным в нем благодаря тому или иному свойству (таким свойством может быть и количество элементов в множестве), отношение членства становится быть/иметь-выразимым, как показывают примеры (3г). Еще один способ выделения стандартных элементов множества, лицензирующий предикативную посессивную конструкцию — это контрастивное выделение при противопоставлении, как в (3д). Однако не все дефектные конструкции типа У X-а есть Y из (3в) удается «исправить» тем или иным способом выделения элементов в множестве, что показано в (3ж). Так, «исправлению» не поддаются конструкции, в которых имя множества-«обладателя» в позиции X метонимически связано с именем места (класс, деревня, страна и т. п.). Дело в том, что при таких именах для выражения отношения членства используется локативно-бытийная конструкции В X-е есть Y, которая не соотносится напрямую с семантической зоной посессивности. К мереологическим СО, не нашедшим отражения в нашем исходном списке, относится СО ‘фаза — деятельность’ [Winston, Chaffin, Herrmann 1987], выразимое как генитивом (ср. начало строительства, этап процесса и т. п.), так и при помощи быть у и иметь (ср. Есть у революции начало, нет у революции конца; Бизнес ведь это не какая-то однородная деятельность, он имеет массу этапов). Итак, мы установили, что все рассмотренные выше мереологические отношения, кодируемые генитивной конструкцией, при соблюдении определенных коммуникативных и когнитивных условий оказываются быть/иметь-выразимыми, что подтверждает правомерность их включения в семантическую зону посессивности. Ниже, в разделе 4, мы увидим, что не все мереологические отношения таковы, и сделаем выводы о соотношении ФСК посессивности и ФСК партитивности (= мереологии).3. Предикативное посессивное кодирование актантных отношений В наборе из «посессивных» СО, который мы взяли за основу, к актантным относятся СО ‘субъект — качество / состояние’, ‘субъект — процесс / действие’, ‘объект — действие’. По причинам, которые станут ясны из дальнейшего, мы будем различать СО ‘субъект — состояние’ и СО ‘субъект — качество / свойство’, а также вводить новые СО, если потребуется. 3.1. СО ‘субъект — действие / процесс’ vs СО ‘участник — мероприятие’ Генитивная конструкция без ограничений способна выражать отношение субъекта к действию, процессу или происшествию, обозначаемому предикатным именем, при условии, что ее вершина не имеет другого комплемента в генитиве с ролью объекта (см. (4а)). Как показывают примеры в (4б), далеко не всегда данное СО выразимо при помощи посессивной предикативной конструкции. (4а) (4б) отказ Ивана от исповеди; падение малыша с горки; колыхание листьев на ветру; ?У Ивана (есть) / ?Иван имел отказ от исповеди; ?У малыша (есть) / ?Малыш имел падение с горки; ?У листьев (есть) / ?Листья имели колыхание на ветру. Вместе с тем многие имена ситуаций способны к образованию посессивно-связочной конструкции У X-а Y, в которой роль имени в позиции посессора может интерпретироваться как субъектная, как показывают примеры в (5): (5а) Мы как раз оказались в Питере, но на бал не попали — в тот вечер у Володи был концерт. (5б) В Токио у команды были товарищеские матчи с разными клу бами. (5в) У меня сейчас экскурсия, — не останавливаясь, сказала она. (5г) Мужики. . . молят: «Отпустите вы нас только поскорее, потому что у нас покос, уборка хлеба».Ситуации, обозначаемые предикатными ИГ в (5), отличаются от тех, которые такие ИГ обозначают в (4), тем, что первым соответствует особый тип ситуаций, наиболее подходящее название для которого — «мероприятие». Каковы свойства ситуаций-мероприятий? Во-первых, это обязательно контролируемые положения дел, в том самом смысле, в каком эта скрытая категория предикатов понимается в семантике (см. [Булыгина 1982: 68–83]). Это исключает из класса мероприятий ситуации типа падение с горки или колыхание листьев. Во-вторых, это ситуации длительные, не сводимые к точке на временной оси. Это исключает из данного класса все моментальные ситуации (удар, прыжок, кивок, отказ, приход и т. п.). В-третьих, это наблюдаемые ситуации, представляющие собой сложные последовательности более элементарных действий. В этом отношении имена мероприятий соотносительны с классом «деятельностей» в фундаментальной классификации предикатов Ю. Д. Апресяна — глаголов, обозначающих «совокупность разнородных и разновременных действий, имеющих одну конечную цель, причем время существования ситуации, называемой данным глаголом, растягивается на несколько раундов наблюдения» [Апресян 2009: 40]. В-четвертых, это ситуации, наступление которых планируется их партиципантами. Так, одна и та же деятельность — уборка квартиры, будет мероприятием только в случае, если она сознательно намечена, не вызвана случайно возникшей необходимостью, например, тем, что дети в отсутствие родителей позвали гостей и в доме все перевернуто вверх дном. И только намеченная уборка (уборка-мероприятие) имеется в виду, если ситуация выражается посессивной конструкцией У нас (была / будет) уборка. Последнее положение подтверждается интерпретацией многозначных предикатных имен в рамках посессивной конструкции. Рассмотрим имя встреча. В одном из своих значений оно соотносится с неконтролируемым моментальным глаголом происшествия встретить / встречать: По дороге домой он встретил своего школьного учителя, которого не видел больше десяти лет. Эта встреча (встреча1) оказалась судьбоносной. В другом значении оно соотносится с контролируемым глаголом деятельности встречаться: Завтра депутат встречается со своими избирателями. Встреча (встреча2) пройдет в заводском клубе. Встреча1 обозначает происшествие, встреча2 — мероприятие. Теперь посмотрим на предложение (6): (6) У Феди в парке встреча с каким-то приятелем.Никакой неоднозначности в (6) не ощущается. Оно понимается только как сообщающее о намеченном Федей заранее мероприятии, в котором он будет партиципантом (контрагентом, коагенсом встречи). (6) не может быть сообщением о случайном событии (происшествии). Семантическая роль актанта Х при посессивном кодировании актантных отношений часто остается недоопределенной. Так, в предложении (5в) «она» может быть как экскурсоводом (субъектом), так и экскурсантом (объектом и / или адресатом). Иногда уточнению семантической роли способствует форма кодирования других актантов или сирконстантов предикатного имени. Так, в примере (7) из НКРЯ: (7) Завтра у меня экскурсия в доме-музее В. И. Ленина, «Боевое крещение» — оформление сирконстанта как локатива склоняет чашу весов в пользу того, что «я» — субъект, экскурсовод. Если бы вместо в доме. . . было в дом. . . , интерпретация роли «я» была бы скорее объектной, т. е. как экскурсанта. Это объясняется тем, что локатив концептуализирует музей как «местонахождение», каковым он является скорее для постоянно работающего в нем экскурсовода, а директив концептуализирует тот же музей как цель перемещения, каковой он является прежде всего для экскурсанта. Подчеркнем, что только связочная посессивная конструкция способна выступать как выразитель актантного отношения участника к мероприятию. Это очевидно в примерах (5в-г), которые станут неграмматичными (в случае интересующей нас предикатной семантики имен), если вместо нулевой формы, обязательной для связки в настоящем времени, мы вставим бытийный предикат есть: У меня сейчас есть экскурсия не может значить ни то, что я сейчас веду экскурсию, ни то, что я сейчас являюсь экскурсантом; У нас есть покос, уборка хлеба не может значить, что нам предстоит косить и убирать хлеб. Если же мы встречаем слова покос или экскурсия в бытийнопосессивной конструкции с есть, как в (8): (8а) У нас есть обзорные экскурсии по Берлину. (8б) У соседа есть покос на том берегу,то вне всякого сомнения данные имена выступают в предметном, а не предикатном значении, а конструкция кодирует не актантное отношение, а отношение обладания в узком смысле: в (8а) тур-агентство («мы») обладает товаром-услугой типа «экскурсия по Берлину», в (8б) сосед является хозяином участка земли. Заметим, что если сказуемое посессивной конструкции относится к настоящему времени, то само участие X-а в мероприятии, которое обозначает Y, может относиться как к настоящему моменту, так и к будущему. Так, в (5в) даже наличие наречия сейчас без обращения к контексту не позволяет однозначно интерпретировать предложение как произносимое в ходе экскурсии. Оно может означать и то, что экскурсия намечена на ближайшее будущее. В (5г) только контекст позволяет понять, что мужики не заняты покосом и уборкой хлеба в момент речи, но займутся этим, как только представится возможность. Что касается глагола иметь, то он гораздо реже, чем посессивно-связочная конструкция, используется для выражения СО ‘участник — мероприятие’ и стилистически маркирован в этой своей функции. При этом референция производится не к к текущему событию, а, как правило, к событию в прошлом, что отражается формой прошедшего времени глагола. В НКРЯ на 15 случаев использования иметь в данной функции в сочетании с «мероприятием» встреча 13 имеют форму прошедшего времени, как в (9а), а 2 формы настоящего времени имеют хабитуальное значение, как в (9б): (9а) А на обратном пути Косыгин остановился в Пекине, имел встречи с Мао Цзэдуном и другими руководителями КНР. (9б) Они смотрят ТВ, получают письма, ежедневно общаются со специалистами, знают все новости, имеют встречи с родными, друзьями. Итак, мы установили, что, предикативные посессивные конструкции (в отличие от генитива) не могут свободно использоваться для выражения актантного отношения ‘субъект — процесс / действие’. Как «посессор» при посессивных предикатах, кодирующих актантное отношение, может выступать только лицо (с естественным расширением на группу лиц и управляемый человеком механизм), акак «обладаемое» — только ситуации типа «мероприятий» — контролируемые, длительные, приуроченные к определенному, обычно заранее известному периоду времени. Иными словами, не все, что мы делаем, делали или будем делать, лексически концептуализируется как то, чем мы обладаем, а только то, что нами было запланировано и/или входит в круг наших обязанностей. 3.2. СО ‘субъект — состояние’ Генитивная конструкция оформляет данное СО, не налагая ограничений на семантический класс субъекта или состояния (мы опять-таки не говорим об экстралингвистически мотивированных запретах или отсутствии субстантивного деривата у предиката состояния), ср. благоухание роз, сияние звезд, молчание ягнят, болезнь артиста, радость матери, желание клиента и т. п. Предикатные посессивные конструкции гораздо более избирательны в этой своей функции. Во-первых, они, за редким исключением, требуют одушевленности субъекта, во-вторых, каждая из двух посессивных конструкций обслуживает только одну семантическую категорию состояний. Поэтому далее рассмотрение будет вестись по этим категориям. 3.2.1. СО ‘субъект — его физиологическое или психосоматическое состояние’ (жажда, роды, озноб, жар, кровотечение, хорошее настроение и т. п.). Предикатную выразимость данного СО иллюстрируют следующие примеры: (10а) У меня были роды на 34 неделе. (10б) У Жени был шок, он подавился омаром. (10в) Но потом открыли и джин, потому что у Кретинина была жажда и он все равно уже открыл тоник. (10г) Ночью у него был жар и озноб. Все примеры в (10) реализуют семантическую структуру «актуальное пребывание X-а в состоянии Y в момент референции», эксплицируя отношение субъекта к состоянию при помощи посессивносвязочной конструкции. Ни посессивно-бытийная конструкция, ни глагол иметь в этой функции не используются. Ср. неграмматичность примеров типа: *У меня есть роды; *У него есть жажда / озноб / жар; ?Она имела шок / обморок и т. п.Заметим, что у синонима жара — имени температура, в полемическом контексте при фокусе на верификативном компоненте смысла возможно появление экзистенциального быть: (11) У него есть↓ температура. Это связано, по-видимому, с тем, что если жар в наивной картине мира предстает как самостоятельное патологическое состояние, своего рода болезнь, то температура мыслится, прежде всего, как симптом болезни, равно как пульс можно рассматривать как симптом состояния ‘жив’. Не удивительно, что наличие температуры, как и пульса, одинаково может кодироваться бытийно-посессивной конструкцией (ср. У него есть↓ пульс). Но если пульс — только симптом, то температура (как синоним жара) — это и ощущаемое субъектом аномальное состояние. Поэтому нормальная пульсация крови, нормальное дыхание и прочие состояния организма, которые можно назвать фоновыми, в обычной ситуации не выражаются предикатными посессивными конструкциями (ср. ?У него (есть) пульс / дыхание). Здесь действует та же комуникативно-прагматическая закономерность, что и в области мереологических отношений. Вспомним: для обязательных частей объекта в нормативном количестве посессивное предикатное кодирование аномально (ср. *У Маши (есть) глаза). То же относится и к нормативным состояниям. Только при наличии определений при нормативных состояниях или частях объекта конструкция становится нормальной: У него ровный / прерывистый пульс; У Маши карие / красивые глаза. Все физические и психосоматические состояния, встретившиеся в нашей выборке, — это «выделенные», не фоновые состояния живого организма: ощущения острой физиологической потребности (жажда и т. п.) или боли (колики и т. п.); физиологически нормальные, но относительно редкие состояния (месячные, роды и т. п.); патологические состояния (болезни и т. п.), отклонения от «усредненного» психосоматического состояния в положительную или отрицательную сторону (плохое самочувствие, хорошее настроение). Поскольку нахождение в том или ином физиологическом или психосоматическом состоянии входит в пресуппозицию сообщений о состоянии живого организма, а утверждаются в них только характер состояния, то естественно, что используется именно связочная, а не бытийная посессивная конструкция.Не любое имя физиологического или психосоматического состояния может выступать в данной конструкции, однако ограничения носят не семантический, а лексический характер, ср. У Кретинина была жажда и ?У Кретинина был голод. Следует заметить, что имя роды и глагол рожать (в отличие от озноб и знобить) обозначает ситуацию, которая обладает как свойствами состояния, так и отдельными свойствами деятельности (это ситуация, длящаяся определенный период времени, в течение которого с субъектом происходят изменения, скорость которых он может отчасти контролировать, ср. Она родила очень быстро), и даже мероприятия: наступление этой ситуации планируется субъектом в том смысле, что срок его наступления ему приблизительно известен; в ситуации обычно сознательно участвует не только субъект, но и «помощник», принимающий роды. Поэтому вне контекста предложение типа У нее были трудные роды неоднозначно. В отличие от (10а) оно может быть проинтерпретировано и как обозначающее не состояние субъекта, а актуальное или предстоящее участие другого партиципанта (в первую очередь «помощника») в данной ситуациимероприятии. 3.2.2. СО ‘субъект — его интенциональное состояние’ (мысль, убеждение, сомнение, желание, надежда, опасение и т. п.). Быть/иметь-выразимость данного СО иллюстрируют следующие примеры из НКРЯ: (12а) У биологов есть / Биологи имеют своё мнение по поводу данной фразы: кропинный — это крапивный. (12б) У Ирины было / ?Ирина имела чувство, что она голая стоит посреди учительской. (12в) У русских есть / Русские имеют национальное самосознание, сознание культурной и национальной общности. (12г) И всё же у Печорина была надежда. / И всё же Печорин имел надежду. В отличие от физических состояний, рассмотренных в п. 3.2.1, нахождение субъекта в том или ином интенциональном состоянии (ментальном, волитивном, эмоциональном) оформляется посессивно-бытийной конструкцией. Это вполне соответствуетуказанному выше семантическому отличию этой конструкции от посессивно-связочной. Нахождение в том или ином физическом состоянии всегда пресуппонируется, а утверждается, какое именно это состояние. В случае интенционального состояния или отношения утверждается сам факт его наличия, часто одновременно с утверждением о его пропозициональном содержании. Ограничения на использование конструкции У Х-а есть Y для выражения интенциональных состояний субъекта X существуют, как показывают примеры (12б) и (13): (13а) ?У него есть / ?Он имеет знание, что эта вещь стоит очень дорого. (13б) *У меня есть / *Я имею радость / благодарность, что меня вовремя предупредили. Можно было бы подумать, что аномальность примеров в (13) как-то связана с фактивностью конструкции, которая в свою очередь коррелирует с фактивностью предиката, от которого образовано имя состояния, но не предопределяется ею. Действительно, все конструкции в (12) нефактивны. Имя сознание в (12в) соотносительно с фактивным предикатом сознавать (что P), но в контексте абстрактного имени национальная общность оно не создает фактивной конструкции: если бы это было не так, то из предложения У русских нет сознания национальной общности следовало бы что национальная общность у русских есть, но только они этого не сознают. На самом же деле в данном случае отсутствие сознания общности тождественно отсутствию самой общности. Но гипотеза о фактивности как причине аномальности (13) не подтверждается. Как показывают примеры в (14), посессивная конструкция с именем интенционального состояния в позиции Y может быть и фактивной: (14) У руководства есть / Руководство имеет четкое понимание, что электорат изменился. Как кажется, есть одно семантическое ограничение: c именами, соотносительными с фактивными предикатами эмоционального состояния (сожаление, разочарование, радость, удивление и т. д.), конструкция У X-а есть Y не употребляется. Все такие имена выступают в составе описательных предикатов с лексико-функциональнымиглаголами чувствовать и/или испытывать. Так что узус в данном случае отдал предпочтение семантической избыточности (сема ‘чувствовать’ в таких ОП дублируется). Для прочих подклассов имен интенциональных состояний приходится признать лексический характер ограничений. Заметим, что в предложениях вида У X-а радость / горе: P (напр.: У меня радость: меня приняли во ВГИК, или У них горе: сын погиб в автокатастрофе) представлена не собственно посессивносвязочная конструкция, которая должна была бы иметь вид У X-а радость / горе, что P, и сообщается в них не об эмоциональном состоянии X-а в описываемый момент, а о событии P, затрагивающем интересы X-а, которому говорящий дает эмоциональную оценку, ставя себя на место X-а. То же самое можно сказать и о конструкциях вида X имел радость / удовольствие / несчастье и т. п. (с)делать P, которые также описывают не эмоциональное состояние X-а в момент референции, а событие P, в котором X участвовал, плюс эмоциональную оценку этого события говорящим, мысленно ставящим себя на место X-а. 3.2.3. Обладают ли физические состояния неодушевленных объектов и веществ быть/иметь-выразимостью? В нашей выборке из НКРЯ встретился лишь один пример интересующего нас предикативного посессивного оформления физического состояния объекта, не относящегося к категории живого: (15) Если обычная жидкость может просто течь или замерзнуть, то у транспортного потока есть третье, «полузастывшее», состояние / . . . транспортный поток имеет. . . Здесь X — движущиеся транспортные средства, метафорически представленные как движущаяся жидкость (транспортный поток). При этом речь в (15) идет не о локализованном во времени состоянии X-а, а об одном из трех присущих X-у как объекту данного вида физических состояний (покоя, нормального движения и ненормально медленного, прерывистого движения, которое в ходе развертывания метафоры представлено по аналогии с жидкостью как «полузастывшее»). Здесь состояние объекта мыслится как один из его параметров, а пребывание объекта в одном из трех возможных для него состояний как его имманентное свойство. Как мы увидим ниже, наличие у объекта того или иного свойства (при соблюдении определенного ограничения на форму выражения свойства)быть/иметь-выразимо. Таким образом, здесь эта конструкция эксплицирует отношение характеризации между носителем свойства и свойством, которое будет рассмотрено в следующем разделе. Что же касается актантного отношения между неодушевленным объектом и его физическим состоянием, то нам не удалось ни найти, ни сконструировать примера, в котором оно выражалось бы при помощи конструкции быть у или глагола иметь. Итак, лексическое выражение при помощи посессивных предикатов и конструкций получает актантное отношение одушевленного субъекта к его физиологическому и психосоматическому состоянию (связочная конструкция У X-а Y) и к его интенциональному состоянию (бытийная конструкция У X-а есть Y и глагол иметь). Отношение неодушевленного объекта к его состоянию, или одушевленного объекта к иным состояниям, кроме названных, не кодируются основными лексическими средствами выражения посессивных отношений. Иными словами, как «посессор» при предикативном кодировании отношений данного типа выступает только живое существо (чаще человек), а как «обладаемое» — только физиологическое, психосоматическое или интенциональное состояние, но не положение, или позиция (ср. *У папы (есть) / *Папа имеет сидение в кресле); не поведение (ср. *У них было / *Они имели молчание), не местонахождение (ср. *У него (есть) / *Он имеет проживание в Киеве). 3.3. СО ‘субъект — качество / свойство’ Как и в рамках генитивной конструкции, при посессивнопредикатном кодировании данного СО нет ограничений на семантический класс субъекта или его свойства, но далеко не любое имя свойства может занять позицию «обладаемого» в предикативной посессивной конструкции, ср. белизна снега и ?У снега (есть) / ?Снег имеет белизну; неповоротливость Пети и ?У него была / ?Он имел неповоротливость и т. п. Данное СО быть/иметь-выразимо при условии, что свойство обозначается сложной ИГ, в вершине которой — имя атрибута или параметра6 (свойство, преимущество, амплуа, срок годности, история, репутация и т. д.), подчиняющего выражение, задающее значение этого атрибута или параметра: 6 Мы различаем свойства-параметры (они соотносятся со шкалой и допускают абсолютную или относительную количественную оценку) и свойства-атрибуты (они имеют набор значений, не соотносящихся со шкалой, и не оцениваются количественно), ср. категории SCALAR-ATTRIBUTE и LITERAL-ATTRIBUTE в онтологической семантике [Nirenburg, Raskin 2004].(16а) У всех тайфунов есть общая черта: в Северном полушарии они закручены против часовой стрелки, а в Южном — наоборот, по часовой. / Тайфуны имеют общую черту. . . (16б) У кругов есть объем? / Круги имеют объем? (16в) В древности у русских была традиция в отдельных семьях давать имена детям по названиям деревьев, кустарников, трав. / . . . русские имели традицию. . . В (16а) субъект — природное явление, свойство представлено родовым именем атрибута с очень широкой областью определения — черта (черты, свойства, характеристики и т. п. есть у любых сущностей и явлений) вкупе со значением этого атрибута, раскрываемом в изъяснительной аппозитивной клаузе. В (16б) субъект относится к классу геометрических фигур и ставится вопрос о наличии у объектов этого класса определенного параметра, что исключает указание на конкретное значение последнего. В (16в) субъект относится к социальным объектам (русские), атрибут представлен именем традиция, а значение этого атрибута, присущего только социальным группам, указано в инфинитивной клаузе. В (15) атрибут явления транспортный поток выражен именем состояние, а его значение выражено согласованным прилагательным полузамороженное. Заметим, что для конкретных параметров и атрибутов, характерных для объектов определенных типов и в общем случае не требующих развернутой дескрипции для номинации своих значений (напр., вес, размер, объем, цена, цвет, жанр), нормой является связочная, а не бытийная конструкция, ср.: (17а) У таких контейнеров (*есть) объем три кубических метра. (17б) У их знамени (*есть) красный цвет. Это объясняется тем, что наличие у соответствующих объектов подобных параметров составляет пресуппозицию, а к утверждению относится только значение параметра. И только когда обсуждается само наличие у объектов определенного вида некоторого параметра и оно, соответственно, находится в ассертивной части смысла предложения, употребляется бытийная конструкция (см. пример (16б)). 3.4. СО ‘cубъект — положение дел в возможном мире’ Генитивное выражение этого отношения представлено в при мерах (18а), а предикативное — в (18б-д):(18а) право надзорной инстанции на исправление ошибки, шансы фильма взять приз, будущее фантастики; (18б) Однако у надзорной инстанции есть право на исправление собственной ошибки. / Надзорная инстанция имеет право. . . (18в) У фильма будет / фильм имеет шанс взять дополнительные призы в конце марта. (18г) А у фантастики есть будущее? / А фантастика имеет буду щее? (18д) Боевая организация имеет / у боевой организации есть обязанность сообразовываться с общими указаниями центрального комитета. Как видно из (18б-д), возможный мир (путь развития событий) легко концептуализируется как принадлежащий субъекту возможного или должного положения дел. То, что в (18) представлено именно актантное отношение субъекта к положению дел в сфере действия модального оператора, вводящего возможные миры, становится очевидным при синонимическом перифразировании: (19а) Однако надзорная инстанция вправе исправить собственную ошибку. ≈ (18б) (19б) Фильм может взять дополнительные призы в конце марта. ≈ (18в) (19в) Может ли фантастика существовать в будущем? ≈ (18г) (19г) Боевая организация обязана сообразовываться с общими указа ниями центрального комитета. ≈ (18д) 3.5. СО ‘объект — действие’ Генитивная конструкция без ограничений способна выражать данное СО, при условии, что ее вершина не имеет другого комплемента в генитиве с ролью субъекта (см. (20а)). Как показывают примеры в (20б), данное СО в большинстве случаев не обладает быть/иметьвыразимостью. (20а) избиение арестованного (полицейским), наполнение ведра (во дой), отмена спектакля;(20б) *У арестованного было / *Арестованный имел избиение полицейским; *У ведра есть / *Ведро имеет наполнение водой; *У спектакля была отмена / *Спектакль имел отмену. Предикативное посессивное кодирование объектного СО встретилось нам только у субстантивных дериватов глаголов, обозначающих положительную оценку объекта или положительное отношение к нему: (21а) HAVOLINE XLC имеет одобрение практически всех мировых фирм, выпускающих двигатели. (21б) Я была знаменитостью, у меня было признание коллег и зрите лей. Итак, наше исследование показало, что в зоне актантных отношений в русском языке основные предикативные средства с посессивной семантикой (быть у, иметь), в отличие от генитива, накладывают ограничения на семантический тип и класс смыслового девербатива. Последний может обозначать в случае субъектного СО: «мероприятие», физиологическое, психосоматическое или интенциональное состояние (ментальное, волитивное или эмоциональное), модальность возможности, свойство; в случае объектного СО — положительную оценку или отношение. Иначе говоря, только такие классы ситуаций встречаются в пропозициях, предицирующих им «принадлежность» их субъектному или объектному актанту. Что касается «посессивности» прочих актантных СО, то единственным основанием быть включенными в ФСП посессивности для них остается их выразимость при помощи притяжательных местоимений и прилагательных. 4. Предикативное посессивное кодирование «общеопределительных» отношений В нашем исходном списке из десяти СО фигурируют также «общеопределительные» отношения, которые по смысловому содержанию отнюдь не однородны, что очевидно по иллюстрирующим данную группу СО примерам. Далее мы проанализируем их все, выявляя представленный в них гомогенный тип СО.4.1. В примере портрет Пушкина (см. также фотография нашего класса, описание усадьбы, план местности, модель парусника и т. п.) представлено СО ‘объект-оригинал — репрезентационный объект’. Данное СО не обладает быть/иметь-выразимостью. Предложения типа (22а) интерпретируются как предложения обладания, но в интересующем нас репрезентационном значении в лучшем случае сомнительны, а в НКРЯ не представлены вовсе. Правильные выражения «репрезентационного» смысла (из ряда в принципе возможных способов) приведены в (22б): (22а) У Пушкина есть / Пушкин имеет портрет, написанный Тропининым. (= ‘П. — владелец портрета, написанного Т.’ (cid:44) ‘Есть портрет кисти Т., на котором изображен П.’) (22б) Есть портрет Пушкина, написанный Тропининым = Пушкин запечатлен на портрете Тропинина. 4.2. В примерах теория Хомского, слово пастыря представлен ядерный для ФСП посессивности тип СО ‘обладатель — обладаемое’ в одном из его подтипов: ‘автор — продукт его ментальной деятельности (произведение)’. Обладаемое здесь не физический, а ментальный объект, отношение которого к «посессору» также отчасти подлежит «общественной регламентации». Как и следовало ожидать, данный подтип наследует общую для всего типа быть/иметь-выразимость (с явным предпочтением посессивно-бытийной конструкции), но с существенным ограничением: ментальный объект должен относиться к классу значимых объектов, несущих отпечаток авторской индивидуальности. Такие ментальные объекты обычно фиксируются на материальных носителях или сохраняют свое тождество благодаря устной традиции ср. У Хомского есть теория; У Вани есть интересные рисунки; ?У Маши есть слова, но У Маши есть любимые словечки. Это. . . 4.3. Примеры типа группа Апресяна (бригада Иванова, труппа Алисии Алонсо и т. п.) должны быть отнесены к иллюстрирующим ‘социальные отоношения’, а точнее СО ‘руководитель — руководимый им коллектив’. Как все ‘социальные отношения’, эта их разновидность свободно кодируется при помощи быть у и иметь, ср. У Апресяна есть / Апресян имеет группу и т. д.4.4. В сочетаниях типа дым костра (тень дерева и т. п.) представлено отношение, которое можно отнести к группе каузальных: ‘объект 1 — объект 2, возникший в результате ситуации, субъектом которой является объект 1’. Так, дым возникает благодаря тому, что горит костер, тень — результат того, что дерево расположено определенным образом по отношению к солнцу. В русском языке это отношение выражается также предлогом от (ср. дым от костра, тень от дерева). Данное СО не является быть/иметь-выразимым, но оно может кодироваться при помощи притяжательных адъективов (ср. его дым, его тень), что и сохраняет его связь с посессивной семантикой. 4.5. Отношения в примерах краюха хлеба, мешок сахара, стадо коров следует отнести к мереологическим. В [Борщев, Кнорина 1990] подобные отношения названы отношениями квантования7: 1) СО ‘целое — его денотативно неопределенная часть’ (кусок пирога); 2) ‘целое — его квант-оформитель’ (стог сена); 3) ‘субстанция — мера’ (килограмм сыра, мешок муки); 4) ‘совокупность — ее элемент(ы)’(стадо коров). Первые три СО в классификации [Winston, Chaffin, Herrmann 1987] объединены в СО ‘масса — порция’. Четвертое СО по сути следовало бы отнести к представленным в нашем исходном списке ‘отношениям членства’. В разделе 1 мы уже рассмотрели одно из таких отношений — СО ‘коллекция — член’ (член партии, житель деревни и т. п.). Пример стадо коров, следуя нашему правилу указывать квази-посессора, кодируемого генитивом, в качестве первого члена отношения, следовало бы представлять в виде ‘элементы — их совокупность’. Посессивное предикативное выражение для всех указанных СО абсолютно исключено, как показывают сконструированные примеры в (23). (23а) *У краюхи (есть) хлеб. / *Краюха имеет хлеб. (23б) *У муки (есть) мешок. / *Мука имеет мешок. (23в) *Коровы имеют стадо. / *У коров (есть) стадо. 7 При этом из их числа надо исключить те СО, в которых оба члена отношения денотативно определены, а именно СО ‘объект — его функционально специализированная часть’ (соответствует СО 1 и 2 из нашего исходного набора).Невозможно и кодирование их при помощи притяжательных местоимений, ср. (24): (24а) Петя купил хлеб. *Я съел его краюху. (24б) У нас есть мука? *Для зимовки нужен ее мешок. (24в) На лугу паслись коровы. *Их стадо пас Вася. При этом данные отношения вполне выразимы при помощи непосессивных предикатов ср. Муки было (один) мешок; Коровы образуют стадо / Стадо состоит из коров. 5. Заключение Проведенное сопоставление семантики генитива в русском языке с семантикой конструкции и лексемы, служащих ядерными средствами кодирования СО ‘обладатель — обладаемое’ в русском языке, показало, что ФСП посессивности в русском языке не следует отождествлять со всеми возможными смысловыми отношениями, выразимыми при помощи генитивной конструкции. Данное ФСП, как и во многих других языках, помимо отношений собственно обладания в узком смысле охватывает мереологические и актантные отношения, но не полностью и не в одинаковой степени. C ФСП партитивности (= мереологии) оно пересекается только в зоне отношений целого к его денотативно определенной и функциональноспецифицированной части, а также отношения деятельности к ее фазе. Формальное совпадение единственного показателя — генитива — не дает оснований для включения всего ФСП партитивности в ФСП посессивности даже при широком понимании последней. У ФСК партитивности в русском языке есть свой набор разноуровневых средств, начиная от родительного партитивного и кончая глаголами партитивной семантики: состоять, включать и т. п. ФСП актантно-ролевых отношений пересекается с ФСП посессивности в зоне субъектно-объектных отношений. Из последних непосредственная лексическая (предикатная) посессивная концептуализации возможна для СО ‘партиципант — мероприятие’, ‘субъект — его физиологическое, психосоматическое или интенциональное состояние’, ‘субъект — его свойство’, ‘субъект — положение дел в возможном мире’, ‘объект — его положительная оценка или положительное отношение к нему’.

Напиши аннотацию по статье

И. М. Кобозева МГУ имени М. В. Ломоносова, Москва О ПОСЕССИВНОСТИ В РУССКОМ ЯЗЫКЕ: ПОСЕССИВНЫЕ ПРЕДИКАТЫ VS. ГЕНИТИВ 1.

о посессивности в русском языке посессивные предикаты вс генитив. Введение Понятийная категория посессивности не обойдена вниманием ни со стороны типологии, ни со стороны теории функциональной грамматики (см., например, [Seiler 1983; Бондарко 1996; Чинчлей 1996]). Вместе с тем, далеко не на все вопросы, связанные с объемом этой категории в конкретных языках, получены однозначные ответы. Существует узкое и широкое понимание посессивности (см. [Плунгян 2011]). Узкое понимание исходит из семантики: семантическая категория посессивности при этом трактуется как «особый тип имущественного отношения. . . связанный с общественной регламентацией права. . . обладателя, или посессора, свободно распоряжаться обладаемым» [Там же: 236]. Широкое понимание базируется на грамматической форме, в которую облекается в естественном языке данное семантическое отношение: под грамматическую категорию посессивности при этом подводится не только отношение обладания, но и все другие отношения, которые кодируются при помощи того же (тех же) грамматических показателей. Данные типологии свидетельствуют, что, как правило, это бывают отношения родства и другие социальные отношения, мереологические отношения (отношения «часть — целое»1) и актантные отношения, причем предполагается, что семантическое расширение зоны посессивности идет именно в такой последовательности [Там же: 237–238]. Если посмотреть на одно из главных грамматических средств кодирования 1 В известной классификации мереологических отношений [Winston, Chaffin, Herrmann 1987] выделяется шесть типов таких отношений: компонент — интегральный объект, член — коллекция, порция — масса, материал — объект, фаза — деятельность, место — местность. функционально-семантической категории (ФСК) посессивности в русском и многих других языках — приименной генитив, — то в [Борщев, Кнорина 1990] показано, какое многообразие семантических отношений, выходящее за рамки вышеуказанных четырех групп, он способен выражать в русском языке. Очевидно, что семантическая основа грамматической категории при этом размывается до максимально общего значения «отношения одного объекта к другому» [Seiler 1983], или «когнитивной сопряженности» [Кибрик 2008]. Такая степень общности семантики грамматического показателя ставит под сомнение его функционально-семантическую природу2. Теория функциональной грамматики дает более адекватное представление о соотношении универсальных понятийных категорий и того формального выражения, которое они получают в конкретных языках. Как и другие ФСК, посессивность формально выражается не только грамматическими, но также лексическими и конструкционными средствами. Определение границ функциональносемантического поля (ФСП) посессивности в конкретных языках без учета двух последних может исказить картину. Мы покажем, что обращение к лексическим и конструкционным средствам кодирования посессивности в русском языке в их сопоставлении с грамматическими ставит под сомнение включение в ФСП посессивности некоторых из значений приименного генитива, которые при ориентации исключительно на грамматику подводятся под эту категорию. Мы решили сопоставить зоны значений, выражаемых русским генитивом, с основными предикативными средствами кодирования посессивности с целью выяснить, совпадают ли эти зоны. За основу для сопоставления был взят достаточно детализированный набор из 10 типов «посессивных» (в широком смысле) семантических отношений (СО), выражаемых в составе именной группы притяжательным модификатором или генитивным комплементом [Кибрик 2003: 311– 312]: 1) ‘обладатель — часть тела’ (его рука); 2) ‘целое — часть’ (ручка двери); 3) ‘родство’ (его сын); 4) ‘обладатель — обладаемое’ (дом Ивана); 5) ‘социальные отношения’ (подруга Маши, начальник Ивана); 6) ‘отношения членства’ (житель деревни); 7) ‘общеопределительное отношение’ (портрет Пушкина, теория Хомского, слово пастыря, группа Апресяна, дым костра, пятно крови, краюха хлеба, мешок сахара, 2 Не случайно в общей лингвистике генитив считается синтаксическим паде жом (см. [Бенвенист 1974; Бэбби 1994]).стадо коров); 8) ‘субъект — качество / состояние’ (холод осени, красота поступка); 9) ‘субъект — процесс / действие’ (отступление противника); 10) ‘объект — действие’ (избиение невинных, проводы зимы). Языковые средства предикативного кодирования посессивности многочисленны, и каждое из них не только выражает определенный набор СО, но и имеет специфическую лексическую сочетаемость. Поэтому мы выбрали только те из них, которые кодируют достаточно широкий спектр СО и имеют широкую сочетаемость. Для русского языка это прежде всего конструкции у X-а есть Y (посессивно-бытийная), у X-а Y (посессивно-связочная), а также глагол иметь. Назовем СО быть/иметь-выразимым, если оно может быть выражено хотя бы одним из указанных средств. Пилотный анализ данных НКРЯ показал, что семантические зоны предикативной посессивности и генитива, как и следовало ожидать, имеют общую часть, в которую целиком входят СО ‘обладатель — обладаемое’, ‘родство’ и ‘социальные отношения’. Ср. (1а) и (1б): (1а) его дача (дочь, друг, начальник) (1б) У него есть дача (дочь, друг, начальник) / Он имеет дачу (дочь, друга, начальника). Но во множестве других СО обнаруживаются более или менее существенные различия, которые мы рассмотрим в следующих разделах. 2. Предикативное посессивное кодирование мереологических отношений В наборе СО, который мы взяли за основу, к мереологическим относятся СО ‘обладатель — часть тела’, ‘целое — часть’ и ‘отношения членства’. Заметим, что в этот набор не попали такие мереологические СО из известной классификации [Winston, Chaffin, Herrmann 1987], как ‘порция — масса’, ‘материал — объект’, ‘фаза — деятельность’, ‘место — местность’. При этом некоторые из них в указанном наборе попали в семантически размытый класс «общеопределительных», о котором пойдет речь в разделе 4, а другие в русском языке в норме не выражаются при помощи генитива, и поэтому далее не будут рассматриваться. Генитивное кодирование СО ‘обладатель —часть тела’ ничем не ограничено3. Ограничения на генитивное кодирование СО ‘целое — часть’, когда обе составляющих конструкции принадлежат к классу «части тела», описаны в [Рахилина 2000]. Как бы то ни было, предикативное посессивное кодирование первых двух мереологических СО подлежит дополнительным ограничениям. Так, при абсолютной нормальности генитивных групп в (2а) предикативные конструкции типа (2б) семантически дефектны. (2а) плечи бурлака; стена дома (2б) ?У бурлака (есть) плечи. / ?Бурлак имеет плечи; ?У дома (есть) стена. / ?Дом имеет стену. Предикативное посессивное кодирование СО ‘обладатель — часть тела’ и ‘целое — часть’ встречается только в контексте снятой ассертивности (напр., Имеющий уши да слышит), в сопоставительном контексте (напр., . . . оказывается, она такая же, как и все прочие люди, у неё есть голова, две руки, две ноги. . . (И. А. Архипова)4), при описании частей малоизвестных объектов (напр., Лианы имеют присоски), а также при наличии в составе ИГ ограничительного атрибута (напр., У него были широкие плечи) или количественной группы, содержащей числительное, нестандартное для частей данного типа (напр., У ребенка было шесть пальцев на правой руке5). Данное различие в приемлемости между генитивным и предикативным способами выражения двух указанных мереологических СО обусловлено сочетанием когнитивного и коммуникативного факторов: в составе генитивной конструкции факт принадлежности части некоторому целому входит в пресуппозицию, а в коммуникативном фокусе оказывается 3 Разумеется, речь идет не об экстралингвистических ограничениях, нарушенных в сочетаниях типа *жабры комара или *жало лошади, а о языковых семантических ограничениях. Подчеркнем, что СО ‘обладатель — часть тела’ предполагает в позиции «обладателя» имя живого существа (Маша, комар, чудовище и т. п.), а не части тела живого существа (сердце, рука, клюв и т. п.). Сочетания типа средний палец правой руки относятся к СО ‘часть — целое’. 4 Здесь и далее за редкими очевидными исключениями даются примеры из НКРЯ, которые иногда приводятся в сокращенном за счет несущественных деталей варианте. 5 Примеры типа У кошки четыре ноги могут встретиться разве что в детской песенке. А фразы типа Паукообразные имеют восемь ног — в учебнике или специальной литературе.идентификация либо части, либо целого; в предикативной конструкции информация о наличии частей у целого попадает в ассерцию. В норме утверждение о наличии у посессора-целого тех или иных частей в стандартном количестве коммуникативно избыточно в силу включенности этой информации в обыденное знание о посессоре. Так что можно считать, что указанные СО быть/иметь-выразимы, когда контекст удовлетворяет вышеуказанным коммуникативным и когнитивным условиям. ‘Отношения членства’ почти без ограничений выразимы при помощи генитивной конструкции (см. (3а)), но далеко не все такие СО быть / иметь-выразимы (ср. (3б-е)): (3а) игрок / капитан команды; житель / староста деревни, корабль / флагман Северного флота, ученик третьего класса, ?бандит (этой) банды, ?карта колоды, ?ученик класса (3б) У команды есть капитан / Команда имеет капитана; У Север ного флота есть флагман / Северный флот имеет флагман. (3в) ?У команды есть игрок(и) / Команда имеет игрока(-ов); ?У Северного флота есть корабль(-и) / ?Северный флот имеет корабль(-и); ? У третьего класса есть ученик(и) / ?Третий класс имеет ученика(-ов). (3г) У команды есть выдающийся игрок / игроки, которые могут дать достойный ответ «Боруссии»; У российского флота есть атомные надводные корабли. По данным 1859 года владельческая деревня Горка Ширятская имеет 22 двора и 123 жителя. (3д) У «Спартака» сейчас есть игроки, но нет команды. (3е) ?У деревни есть староста / 123 жителя. ?У третьего «Б» есть староста / есть ученик, который побеждает на всех олимпиадах. (3ж) В деревне есть староста / было 123 жителя. В третьем «Б» есть староста / есть ученик, который побеждает на всех олимпиадах. Примеры в (3в-г) показывают, что ‘отношение членства’ быть/иметь-выразимо, если ‘член’ множества выделен в нем. Таквыделен в группе лидер, во флоте флагман и т. п., и поэтому имена лиц, служащие обозначением таких ‘членов’, легко занимают позицию ‘обладаемого’ в предикативной посессивной конструкции (ср. лексическую функцию CAP в модели «Смысл ⇔ Текст» [Мельчук 1974: 99]). Членство же однородных элементов в образуемом ими множестве подразумевается семантикой имен множеств, что делает утверждение о принадлежности таких элементов множеству тавтологичным. Это и объясняет семантическую дефектность (3в) как при единственном, так и при множественном числе ИГ, обозначающей элемент(ы) множества. Как только элемент или подмножество элементов множества становится выделенным в нем благодаря тому или иному свойству (таким свойством может быть и количество элементов в множестве), отношение членства становится быть/иметь-выразимым, как показывают примеры (3г). Еще один способ выделения стандартных элементов множества, лицензирующий предикативную посессивную конструкцию — это контрастивное выделение при противопоставлении, как в (3д). Однако не все дефектные конструкции типа У X-а есть Y из (3в) удается «исправить» тем или иным способом выделения элементов в множестве, что показано в (3ж). Так, «исправлению» не поддаются конструкции, в которых имя множества-«обладателя» в позиции X метонимически связано с именем места (класс, деревня, страна и т. п.). Дело в том, что при таких именах для выражения отношения членства используется локативно-бытийная конструкции В X-е есть Y, которая не соотносится напрямую с семантической зоной посессивности. К мереологическим СО, не нашедшим отражения в нашем исходном списке, относится СО ‘фаза — деятельность’ [Winston, Chaffin, Herrmann 1987], выразимое как генитивом (ср. начало строительства, этап процесса и т. п.), так и при помощи быть у и иметь (ср. Есть у революции начало, нет у революции конца; Бизнес ведь это не какая-то однородная деятельность, он имеет массу этапов). Итак, мы установили, что все рассмотренные выше мереологические отношения, кодируемые генитивной конструкцией, при соблюдении определенных коммуникативных и когнитивных условий оказываются быть/иметь-выразимыми, что подтверждает правомерность их включения в семантическую зону посессивности. Ниже, в разделе 4, мы увидим, что не все мереологические отношения таковы, и сделаем выводы о соотношении ФСК посессивности и ФСК партитивности (= мереологии).3. Предикативное посессивное кодирование актантных отношений В наборе из «посессивных» СО, который мы взяли за основу, к актантным относятся СО ‘субъект — качество / состояние’, ‘субъект — процесс / действие’, ‘объект — действие’. По причинам, которые станут ясны из дальнейшего, мы будем различать СО ‘субъект — состояние’ и СО ‘субъект — качество / свойство’, а также вводить новые СО, если потребуется. 3.1. СО ‘субъект — действие / процесс’ vs СО ‘участник — мероприятие’ Генитивная конструкция без ограничений способна выражать отношение субъекта к действию, процессу или происшествию, обозначаемому предикатным именем, при условии, что ее вершина не имеет другого комплемента в генитиве с ролью объекта (см. (4а)). Как показывают примеры в (4б), далеко не всегда данное СО выразимо при помощи посессивной предикативной конструкции. (4а) (4б) отказ Ивана от исповеди; падение малыша с горки; колыхание листьев на ветру; ?У Ивана (есть) / ?Иван имел отказ от исповеди; ?У малыша (есть) / ?Малыш имел падение с горки; ?У листьев (есть) / ?Листья имели колыхание на ветру. Вместе с тем многие имена ситуаций способны к образованию посессивно-связочной конструкции У X-а Y, в которой роль имени в позиции посессора может интерпретироваться как субъектная, как показывают примеры в (5): (5а) Мы как раз оказались в Питере, но на бал не попали — в тот вечер у Володи был концерт. (5б) В Токио у команды были товарищеские матчи с разными клу бами. (5в) У меня сейчас экскурсия, — не останавливаясь, сказала она. (5г) Мужики. . . молят: «Отпустите вы нас только поскорее, потому что у нас покос, уборка хлеба».Ситуации, обозначаемые предикатными ИГ в (5), отличаются от тех, которые такие ИГ обозначают в (4), тем, что первым соответствует особый тип ситуаций, наиболее подходящее название для которого — «мероприятие». Каковы свойства ситуаций-мероприятий? Во-первых, это обязательно контролируемые положения дел, в том самом смысле, в каком эта скрытая категория предикатов понимается в семантике (см. [Булыгина 1982: 68–83]). Это исключает из класса мероприятий ситуации типа падение с горки или колыхание листьев. Во-вторых, это ситуации длительные, не сводимые к точке на временной оси. Это исключает из данного класса все моментальные ситуации (удар, прыжок, кивок, отказ, приход и т. п.). В-третьих, это наблюдаемые ситуации, представляющие собой сложные последовательности более элементарных действий. В этом отношении имена мероприятий соотносительны с классом «деятельностей» в фундаментальной классификации предикатов Ю. Д. Апресяна — глаголов, обозначающих «совокупность разнородных и разновременных действий, имеющих одну конечную цель, причем время существования ситуации, называемой данным глаголом, растягивается на несколько раундов наблюдения» [Апресян 2009: 40]. В-четвертых, это ситуации, наступление которых планируется их партиципантами. Так, одна и та же деятельность — уборка квартиры, будет мероприятием только в случае, если она сознательно намечена, не вызвана случайно возникшей необходимостью, например, тем, что дети в отсутствие родителей позвали гостей и в доме все перевернуто вверх дном. И только намеченная уборка (уборка-мероприятие) имеется в виду, если ситуация выражается посессивной конструкцией У нас (была / будет) уборка. Последнее положение подтверждается интерпретацией многозначных предикатных имен в рамках посессивной конструкции. Рассмотрим имя встреча. В одном из своих значений оно соотносится с неконтролируемым моментальным глаголом происшествия встретить / встречать: По дороге домой он встретил своего школьного учителя, которого не видел больше десяти лет. Эта встреча (встреча1) оказалась судьбоносной. В другом значении оно соотносится с контролируемым глаголом деятельности встречаться: Завтра депутат встречается со своими избирателями. Встреча (встреча2) пройдет в заводском клубе. Встреча1 обозначает происшествие, встреча2 — мероприятие. Теперь посмотрим на предложение (6): (6) У Феди в парке встреча с каким-то приятелем.Никакой неоднозначности в (6) не ощущается. Оно понимается только как сообщающее о намеченном Федей заранее мероприятии, в котором он будет партиципантом (контрагентом, коагенсом встречи). (6) не может быть сообщением о случайном событии (происшествии). Семантическая роль актанта Х при посессивном кодировании актантных отношений часто остается недоопределенной. Так, в предложении (5в) «она» может быть как экскурсоводом (субъектом), так и экскурсантом (объектом и / или адресатом). Иногда уточнению семантической роли способствует форма кодирования других актантов или сирконстантов предикатного имени. Так, в примере (7) из НКРЯ: (7) Завтра у меня экскурсия в доме-музее В. И. Ленина, «Боевое крещение» — оформление сирконстанта как локатива склоняет чашу весов в пользу того, что «я» — субъект, экскурсовод. Если бы вместо в доме. . . было в дом. . . , интерпретация роли «я» была бы скорее объектной, т. е. как экскурсанта. Это объясняется тем, что локатив концептуализирует музей как «местонахождение», каковым он является скорее для постоянно работающего в нем экскурсовода, а директив концептуализирует тот же музей как цель перемещения, каковой он является прежде всего для экскурсанта. Подчеркнем, что только связочная посессивная конструкция способна выступать как выразитель актантного отношения участника к мероприятию. Это очевидно в примерах (5в-г), которые станут неграмматичными (в случае интересующей нас предикатной семантики имен), если вместо нулевой формы, обязательной для связки в настоящем времени, мы вставим бытийный предикат есть: У меня сейчас есть экскурсия не может значить ни то, что я сейчас веду экскурсию, ни то, что я сейчас являюсь экскурсантом; У нас есть покос, уборка хлеба не может значить, что нам предстоит косить и убирать хлеб. Если же мы встречаем слова покос или экскурсия в бытийнопосессивной конструкции с есть, как в (8): (8а) У нас есть обзорные экскурсии по Берлину. (8б) У соседа есть покос на том берегу,то вне всякого сомнения данные имена выступают в предметном, а не предикатном значении, а конструкция кодирует не актантное отношение, а отношение обладания в узком смысле: в (8а) тур-агентство («мы») обладает товаром-услугой типа «экскурсия по Берлину», в (8б) сосед является хозяином участка земли. Заметим, что если сказуемое посессивной конструкции относится к настоящему времени, то само участие X-а в мероприятии, которое обозначает Y, может относиться как к настоящему моменту, так и к будущему. Так, в (5в) даже наличие наречия сейчас без обращения к контексту не позволяет однозначно интерпретировать предложение как произносимое в ходе экскурсии. Оно может означать и то, что экскурсия намечена на ближайшее будущее. В (5г) только контекст позволяет понять, что мужики не заняты покосом и уборкой хлеба в момент речи, но займутся этим, как только представится возможность. Что касается глагола иметь, то он гораздо реже, чем посессивно-связочная конструкция, используется для выражения СО ‘участник — мероприятие’ и стилистически маркирован в этой своей функции. При этом референция производится не к к текущему событию, а, как правило, к событию в прошлом, что отражается формой прошедшего времени глагола. В НКРЯ на 15 случаев использования иметь в данной функции в сочетании с «мероприятием» встреча 13 имеют форму прошедшего времени, как в (9а), а 2 формы настоящего времени имеют хабитуальное значение, как в (9б): (9а) А на обратном пути Косыгин остановился в Пекине, имел встречи с Мао Цзэдуном и другими руководителями КНР. (9б) Они смотрят ТВ, получают письма, ежедневно общаются со специалистами, знают все новости, имеют встречи с родными, друзьями. Итак, мы установили, что, предикативные посессивные конструкции (в отличие от генитива) не могут свободно использоваться для выражения актантного отношения ‘субъект — процесс / действие’. Как «посессор» при посессивных предикатах, кодирующих актантное отношение, может выступать только лицо (с естественным расширением на группу лиц и управляемый человеком механизм), акак «обладаемое» — только ситуации типа «мероприятий» — контролируемые, длительные, приуроченные к определенному, обычно заранее известному периоду времени. Иными словами, не все, что мы делаем, делали или будем делать, лексически концептуализируется как то, чем мы обладаем, а только то, что нами было запланировано и/или входит в круг наших обязанностей. 3.2. СО ‘субъект — состояние’ Генитивная конструкция оформляет данное СО, не налагая ограничений на семантический класс субъекта или состояния (мы опять-таки не говорим об экстралингвистически мотивированных запретах или отсутствии субстантивного деривата у предиката состояния), ср. благоухание роз, сияние звезд, молчание ягнят, болезнь артиста, радость матери, желание клиента и т. п. Предикатные посессивные конструкции гораздо более избирательны в этой своей функции. Во-первых, они, за редким исключением, требуют одушевленности субъекта, во-вторых, каждая из двух посессивных конструкций обслуживает только одну семантическую категорию состояний. Поэтому далее рассмотрение будет вестись по этим категориям. 3.2.1. СО ‘субъект — его физиологическое или психосоматическое состояние’ (жажда, роды, озноб, жар, кровотечение, хорошее настроение и т. п.). Предикатную выразимость данного СО иллюстрируют следующие примеры: (10а) У меня были роды на 34 неделе. (10б) У Жени был шок, он подавился омаром. (10в) Но потом открыли и джин, потому что у Кретинина была жажда и он все равно уже открыл тоник. (10г) Ночью у него был жар и озноб. Все примеры в (10) реализуют семантическую структуру «актуальное пребывание X-а в состоянии Y в момент референции», эксплицируя отношение субъекта к состоянию при помощи посессивносвязочной конструкции. Ни посессивно-бытийная конструкция, ни глагол иметь в этой функции не используются. Ср. неграмматичность примеров типа: *У меня есть роды; *У него есть жажда / озноб / жар; ?Она имела шок / обморок и т. п.Заметим, что у синонима жара — имени температура, в полемическом контексте при фокусе на верификативном компоненте смысла возможно появление экзистенциального быть: (11) У него есть↓ температура. Это связано, по-видимому, с тем, что если жар в наивной картине мира предстает как самостоятельное патологическое состояние, своего рода болезнь, то температура мыслится, прежде всего, как симптом болезни, равно как пульс можно рассматривать как симптом состояния ‘жив’. Не удивительно, что наличие температуры, как и пульса, одинаково может кодироваться бытийно-посессивной конструкцией (ср. У него есть↓ пульс). Но если пульс — только симптом, то температура (как синоним жара) — это и ощущаемое субъектом аномальное состояние. Поэтому нормальная пульсация крови, нормальное дыхание и прочие состояния организма, которые можно назвать фоновыми, в обычной ситуации не выражаются предикатными посессивными конструкциями (ср. ?У него (есть) пульс / дыхание). Здесь действует та же комуникативно-прагматическая закономерность, что и в области мереологических отношений. Вспомним: для обязательных частей объекта в нормативном количестве посессивное предикатное кодирование аномально (ср. *У Маши (есть) глаза). То же относится и к нормативным состояниям. Только при наличии определений при нормативных состояниях или частях объекта конструкция становится нормальной: У него ровный / прерывистый пульс; У Маши карие / красивые глаза. Все физические и психосоматические состояния, встретившиеся в нашей выборке, — это «выделенные», не фоновые состояния живого организма: ощущения острой физиологической потребности (жажда и т. п.) или боли (колики и т. п.); физиологически нормальные, но относительно редкие состояния (месячные, роды и т. п.); патологические состояния (болезни и т. п.), отклонения от «усредненного» психосоматического состояния в положительную или отрицательную сторону (плохое самочувствие, хорошее настроение). Поскольку нахождение в том или ином физиологическом или психосоматическом состоянии входит в пресуппозицию сообщений о состоянии живого организма, а утверждаются в них только характер состояния, то естественно, что используется именно связочная, а не бытийная посессивная конструкция.Не любое имя физиологического или психосоматического состояния может выступать в данной конструкции, однако ограничения носят не семантический, а лексический характер, ср. У Кретинина была жажда и ?У Кретинина был голод. Следует заметить, что имя роды и глагол рожать (в отличие от озноб и знобить) обозначает ситуацию, которая обладает как свойствами состояния, так и отдельными свойствами деятельности (это ситуация, длящаяся определенный период времени, в течение которого с субъектом происходят изменения, скорость которых он может отчасти контролировать, ср. Она родила очень быстро), и даже мероприятия: наступление этой ситуации планируется субъектом в том смысле, что срок его наступления ему приблизительно известен; в ситуации обычно сознательно участвует не только субъект, но и «помощник», принимающий роды. Поэтому вне контекста предложение типа У нее были трудные роды неоднозначно. В отличие от (10а) оно может быть проинтерпретировано и как обозначающее не состояние субъекта, а актуальное или предстоящее участие другого партиципанта (в первую очередь «помощника») в данной ситуациимероприятии. 3.2.2. СО ‘субъект — его интенциональное состояние’ (мысль, убеждение, сомнение, желание, надежда, опасение и т. п.). Быть/иметь-выразимость данного СО иллюстрируют следующие примеры из НКРЯ: (12а) У биологов есть / Биологи имеют своё мнение по поводу данной фразы: кропинный — это крапивный. (12б) У Ирины было / ?Ирина имела чувство, что она голая стоит посреди учительской. (12в) У русских есть / Русские имеют национальное самосознание, сознание культурной и национальной общности. (12г) И всё же у Печорина была надежда. / И всё же Печорин имел надежду. В отличие от физических состояний, рассмотренных в п. 3.2.1, нахождение субъекта в том или ином интенциональном состоянии (ментальном, волитивном, эмоциональном) оформляется посессивно-бытийной конструкцией. Это вполне соответствуетуказанному выше семантическому отличию этой конструкции от посессивно-связочной. Нахождение в том или ином физическом состоянии всегда пресуппонируется, а утверждается, какое именно это состояние. В случае интенционального состояния или отношения утверждается сам факт его наличия, часто одновременно с утверждением о его пропозициональном содержании. Ограничения на использование конструкции У Х-а есть Y для выражения интенциональных состояний субъекта X существуют, как показывают примеры (12б) и (13): (13а) ?У него есть / ?Он имеет знание, что эта вещь стоит очень дорого. (13б) *У меня есть / *Я имею радость / благодарность, что меня вовремя предупредили. Можно было бы подумать, что аномальность примеров в (13) как-то связана с фактивностью конструкции, которая в свою очередь коррелирует с фактивностью предиката, от которого образовано имя состояния, но не предопределяется ею. Действительно, все конструкции в (12) нефактивны. Имя сознание в (12в) соотносительно с фактивным предикатом сознавать (что P), но в контексте абстрактного имени национальная общность оно не создает фактивной конструкции: если бы это было не так, то из предложения У русских нет сознания национальной общности следовало бы что национальная общность у русских есть, но только они этого не сознают. На самом же деле в данном случае отсутствие сознания общности тождественно отсутствию самой общности. Но гипотеза о фактивности как причине аномальности (13) не подтверждается. Как показывают примеры в (14), посессивная конструкция с именем интенционального состояния в позиции Y может быть и фактивной: (14) У руководства есть / Руководство имеет четкое понимание, что электорат изменился. Как кажется, есть одно семантическое ограничение: c именами, соотносительными с фактивными предикатами эмоционального состояния (сожаление, разочарование, радость, удивление и т. д.), конструкция У X-а есть Y не употребляется. Все такие имена выступают в составе описательных предикатов с лексико-функциональнымиглаголами чувствовать и/или испытывать. Так что узус в данном случае отдал предпочтение семантической избыточности (сема ‘чувствовать’ в таких ОП дублируется). Для прочих подклассов имен интенциональных состояний приходится признать лексический характер ограничений. Заметим, что в предложениях вида У X-а радость / горе: P (напр.: У меня радость: меня приняли во ВГИК, или У них горе: сын погиб в автокатастрофе) представлена не собственно посессивносвязочная конструкция, которая должна была бы иметь вид У X-а радость / горе, что P, и сообщается в них не об эмоциональном состоянии X-а в описываемый момент, а о событии P, затрагивающем интересы X-а, которому говорящий дает эмоциональную оценку, ставя себя на место X-а. То же самое можно сказать и о конструкциях вида X имел радость / удовольствие / несчастье и т. п. (с)делать P, которые также описывают не эмоциональное состояние X-а в момент референции, а событие P, в котором X участвовал, плюс эмоциональную оценку этого события говорящим, мысленно ставящим себя на место X-а. 3.2.3. Обладают ли физические состояния неодушевленных объектов и веществ быть/иметь-выразимостью? В нашей выборке из НКРЯ встретился лишь один пример интересующего нас предикативного посессивного оформления физического состояния объекта, не относящегося к категории живого: (15) Если обычная жидкость может просто течь или замерзнуть, то у транспортного потока есть третье, «полузастывшее», состояние / . . . транспортный поток имеет. . . Здесь X — движущиеся транспортные средства, метафорически представленные как движущаяся жидкость (транспортный поток). При этом речь в (15) идет не о локализованном во времени состоянии X-а, а об одном из трех присущих X-у как объекту данного вида физических состояний (покоя, нормального движения и ненормально медленного, прерывистого движения, которое в ходе развертывания метафоры представлено по аналогии с жидкостью как «полузастывшее»). Здесь состояние объекта мыслится как один из его параметров, а пребывание объекта в одном из трех возможных для него состояний как его имманентное свойство. Как мы увидим ниже, наличие у объекта того или иного свойства (при соблюдении определенного ограничения на форму выражения свойства)быть/иметь-выразимо. Таким образом, здесь эта конструкция эксплицирует отношение характеризации между носителем свойства и свойством, которое будет рассмотрено в следующем разделе. Что же касается актантного отношения между неодушевленным объектом и его физическим состоянием, то нам не удалось ни найти, ни сконструировать примера, в котором оно выражалось бы при помощи конструкции быть у или глагола иметь. Итак, лексическое выражение при помощи посессивных предикатов и конструкций получает актантное отношение одушевленного субъекта к его физиологическому и психосоматическому состоянию (связочная конструкция У X-а Y) и к его интенциональному состоянию (бытийная конструкция У X-а есть Y и глагол иметь). Отношение неодушевленного объекта к его состоянию, или одушевленного объекта к иным состояниям, кроме названных, не кодируются основными лексическими средствами выражения посессивных отношений. Иными словами, как «посессор» при предикативном кодировании отношений данного типа выступает только живое существо (чаще человек), а как «обладаемое» — только физиологическое, психосоматическое или интенциональное состояние, но не положение, или позиция (ср. *У папы (есть) / *Папа имеет сидение в кресле); не поведение (ср. *У них было / *Они имели молчание), не местонахождение (ср. *У него (есть) / *Он имеет проживание в Киеве). 3.3. СО ‘субъект — качество / свойство’ Как и в рамках генитивной конструкции, при посессивнопредикатном кодировании данного СО нет ограничений на семантический класс субъекта или его свойства, но далеко не любое имя свойства может занять позицию «обладаемого» в предикативной посессивной конструкции, ср. белизна снега и ?У снега (есть) / ?Снег имеет белизну; неповоротливость Пети и ?У него была / ?Он имел неповоротливость и т. п. Данное СО быть/иметь-выразимо при условии, что свойство обозначается сложной ИГ, в вершине которой — имя атрибута или параметра6 (свойство, преимущество, амплуа, срок годности, история, репутация и т. д.), подчиняющего выражение, задающее значение этого атрибута или параметра: 6 Мы различаем свойства-параметры (они соотносятся со шкалой и допускают абсолютную или относительную количественную оценку) и свойства-атрибуты (они имеют набор значений, не соотносящихся со шкалой, и не оцениваются количественно), ср. категории SCALAR-ATTRIBUTE и LITERAL-ATTRIBUTE в онтологической семантике [Nirenburg, Raskin 2004].(16а) У всех тайфунов есть общая черта: в Северном полушарии они закручены против часовой стрелки, а в Южном — наоборот, по часовой. / Тайфуны имеют общую черту. . . (16б) У кругов есть объем? / Круги имеют объем? (16в) В древности у русских была традиция в отдельных семьях давать имена детям по названиям деревьев, кустарников, трав. / . . . русские имели традицию. . . В (16а) субъект — природное явление, свойство представлено родовым именем атрибута с очень широкой областью определения — черта (черты, свойства, характеристики и т. п. есть у любых сущностей и явлений) вкупе со значением этого атрибута, раскрываемом в изъяснительной аппозитивной клаузе. В (16б) субъект относится к классу геометрических фигур и ставится вопрос о наличии у объектов этого класса определенного параметра, что исключает указание на конкретное значение последнего. В (16в) субъект относится к социальным объектам (русские), атрибут представлен именем традиция, а значение этого атрибута, присущего только социальным группам, указано в инфинитивной клаузе. В (15) атрибут явления транспортный поток выражен именем состояние, а его значение выражено согласованным прилагательным полузамороженное. Заметим, что для конкретных параметров и атрибутов, характерных для объектов определенных типов и в общем случае не требующих развернутой дескрипции для номинации своих значений (напр., вес, размер, объем, цена, цвет, жанр), нормой является связочная, а не бытийная конструкция, ср.: (17а) У таких контейнеров (*есть) объем три кубических метра. (17б) У их знамени (*есть) красный цвет. Это объясняется тем, что наличие у соответствующих объектов подобных параметров составляет пресуппозицию, а к утверждению относится только значение параметра. И только когда обсуждается само наличие у объектов определенного вида некоторого параметра и оно, соответственно, находится в ассертивной части смысла предложения, употребляется бытийная конструкция (см. пример (16б)). 3.4. СО ‘cубъект — положение дел в возможном мире’ Генитивное выражение этого отношения представлено в при мерах (18а), а предикативное — в (18б-д):(18а) право надзорной инстанции на исправление ошибки, шансы фильма взять приз, будущее фантастики; (18б) Однако у надзорной инстанции есть право на исправление собственной ошибки. / Надзорная инстанция имеет право. . . (18в) У фильма будет / фильм имеет шанс взять дополнительные призы в конце марта. (18г) А у фантастики есть будущее? / А фантастика имеет буду щее? (18д) Боевая организация имеет / у боевой организации есть обязанность сообразовываться с общими указаниями центрального комитета. Как видно из (18б-д), возможный мир (путь развития событий) легко концептуализируется как принадлежащий субъекту возможного или должного положения дел. То, что в (18) представлено именно актантное отношение субъекта к положению дел в сфере действия модального оператора, вводящего возможные миры, становится очевидным при синонимическом перифразировании: (19а) Однако надзорная инстанция вправе исправить собственную ошибку. ≈ (18б) (19б) Фильм может взять дополнительные призы в конце марта. ≈ (18в) (19в) Может ли фантастика существовать в будущем? ≈ (18г) (19г) Боевая организация обязана сообразовываться с общими указа ниями центрального комитета. ≈ (18д) 3.5. СО ‘объект — действие’ Генитивная конструкция без ограничений способна выражать данное СО, при условии, что ее вершина не имеет другого комплемента в генитиве с ролью субъекта (см. (20а)). Как показывают примеры в (20б), данное СО в большинстве случаев не обладает быть/иметьвыразимостью. (20а) избиение арестованного (полицейским), наполнение ведра (во дой), отмена спектакля;(20б) *У арестованного было / *Арестованный имел избиение полицейским; *У ведра есть / *Ведро имеет наполнение водой; *У спектакля была отмена / *Спектакль имел отмену. Предикативное посессивное кодирование объектного СО встретилось нам только у субстантивных дериватов глаголов, обозначающих положительную оценку объекта или положительное отношение к нему: (21а) HAVOLINE XLC имеет одобрение практически всех мировых фирм, выпускающих двигатели. (21б) Я была знаменитостью, у меня было признание коллег и зрите лей. Итак, наше исследование показало, что в зоне актантных отношений в русском языке основные предикативные средства с посессивной семантикой (быть у, иметь), в отличие от генитива, накладывают ограничения на семантический тип и класс смыслового девербатива. Последний может обозначать в случае субъектного СО: «мероприятие», физиологическое, психосоматическое или интенциональное состояние (ментальное, волитивное или эмоциональное), модальность возможности, свойство; в случае объектного СО — положительную оценку или отношение. Иначе говоря, только такие классы ситуаций встречаются в пропозициях, предицирующих им «принадлежность» их субъектному или объектному актанту. Что касается «посессивности» прочих актантных СО, то единственным основанием быть включенными в ФСП посессивности для них остается их выразимость при помощи притяжательных местоимений и прилагательных. 4. Предикативное посессивное кодирование «общеопределительных» отношений В нашем исходном списке из десяти СО фигурируют также «общеопределительные» отношения, которые по смысловому содержанию отнюдь не однородны, что очевидно по иллюстрирующим данную группу СО примерам. Далее мы проанализируем их все, выявляя представленный в них гомогенный тип СО.4.1. В примере портрет Пушкина (см. также фотография нашего класса, описание усадьбы, план местности, модель парусника и т. п.) представлено СО ‘объект-оригинал — репрезентационный объект’. Данное СО не обладает быть/иметь-выразимостью. Предложения типа (22а) интерпретируются как предложения обладания, но в интересующем нас репрезентационном значении в лучшем случае сомнительны, а в НКРЯ не представлены вовсе. Правильные выражения «репрезентационного» смысла (из ряда в принципе возможных способов) приведены в (22б): (22а) У Пушкина есть / Пушкин имеет портрет, написанный Тропининым. (= ‘П. — владелец портрета, написанного Т.’ (cid:44) ‘Есть портрет кисти Т., на котором изображен П.’) (22б) Есть портрет Пушкина, написанный Тропининым = Пушкин запечатлен на портрете Тропинина. 4.2. В примерах теория Хомского, слово пастыря представлен ядерный для ФСП посессивности тип СО ‘обладатель — обладаемое’ в одном из его подтипов: ‘автор — продукт его ментальной деятельности (произведение)’. Обладаемое здесь не физический, а ментальный объект, отношение которого к «посессору» также отчасти подлежит «общественной регламентации». Как и следовало ожидать, данный подтип наследует общую для всего типа быть/иметь-выразимость (с явным предпочтением посессивно-бытийной конструкции), но с существенным ограничением: ментальный объект должен относиться к классу значимых объектов, несущих отпечаток авторской индивидуальности. Такие ментальные объекты обычно фиксируются на материальных носителях или сохраняют свое тождество благодаря устной традиции ср. У Хомского есть теория; У Вани есть интересные рисунки; ?У Маши есть слова, но У Маши есть любимые словечки. Это. . . 4.3. Примеры типа группа Апресяна (бригада Иванова, труппа Алисии Алонсо и т. п.) должны быть отнесены к иллюстрирующим ‘социальные отоношения’, а точнее СО ‘руководитель — руководимый им коллектив’. Как все ‘социальные отношения’, эта их разновидность свободно кодируется при помощи быть у и иметь, ср. У Апресяна есть / Апресян имеет группу и т. д.4.4. В сочетаниях типа дым костра (тень дерева и т. п.) представлено отношение, которое можно отнести к группе каузальных: ‘объект 1 — объект 2, возникший в результате ситуации, субъектом которой является объект 1’. Так, дым возникает благодаря тому, что горит костер, тень — результат того, что дерево расположено определенным образом по отношению к солнцу. В русском языке это отношение выражается также предлогом от (ср. дым от костра, тень от дерева). Данное СО не является быть/иметь-выразимым, но оно может кодироваться при помощи притяжательных адъективов (ср. его дым, его тень), что и сохраняет его связь с посессивной семантикой. 4.5. Отношения в примерах краюха хлеба, мешок сахара, стадо коров следует отнести к мереологическим. В [Борщев, Кнорина 1990] подобные отношения названы отношениями квантования7: 1) СО ‘целое — его денотативно неопределенная часть’ (кусок пирога); 2) ‘целое — его квант-оформитель’ (стог сена); 3) ‘субстанция — мера’ (килограмм сыра, мешок муки); 4) ‘совокупность — ее элемент(ы)’(стадо коров). Первые три СО в классификации [Winston, Chaffin, Herrmann 1987] объединены в СО ‘масса — порция’. Четвертое СО по сути следовало бы отнести к представленным в нашем исходном списке ‘отношениям членства’. В разделе 1 мы уже рассмотрели одно из таких отношений — СО ‘коллекция — член’ (член партии, житель деревни и т. п.). Пример стадо коров, следуя нашему правилу указывать квази-посессора, кодируемого генитивом, в качестве первого члена отношения, следовало бы представлять в виде ‘элементы — их совокупность’. Посессивное предикативное выражение для всех указанных СО абсолютно исключено, как показывают сконструированные примеры в (23). (23а) *У краюхи (есть) хлеб. / *Краюха имеет хлеб. (23б) *У муки (есть) мешок. / *Мука имеет мешок. (23в) *Коровы имеют стадо. / *У коров (есть) стадо. 7 При этом из их числа надо исключить те СО, в которых оба члена отношения денотативно определены, а именно СО ‘объект — его функционально специализированная часть’ (соответствует СО 1 и 2 из нашего исходного набора).Невозможно и кодирование их при помощи притяжательных местоимений, ср. (24): (24а) Петя купил хлеб. *Я съел его краюху. (24б) У нас есть мука? *Для зимовки нужен ее мешок. (24в) На лугу паслись коровы. *Их стадо пас Вася. При этом данные отношения вполне выразимы при помощи непосессивных предикатов ср. Муки было (один) мешок; Коровы образуют стадо / Стадо состоит из коров. 5. Заключение Проведенное сопоставление семантики генитива в русском языке с семантикой конструкции и лексемы, служащих ядерными средствами кодирования СО ‘обладатель — обладаемое’ в русском языке, показало, что ФСП посессивности в русском языке не следует отождествлять со всеми возможными смысловыми отношениями, выразимыми при помощи генитивной конструкции. Данное ФСП, как и во многих других языках, помимо отношений собственно обладания в узком смысле охватывает мереологические и актантные отношения, но не полностью и не в одинаковой степени. C ФСП партитивности (= мереологии) оно пересекается только в зоне отношений целого к его денотативно определенной и функциональноспецифицированной части, а также отношения деятельности к ее фазе. Формальное совпадение единственного показателя — генитива — не дает оснований для включения всего ФСП партитивности в ФСП посессивности даже при широком понимании последней. У ФСК партитивности в русском языке есть свой набор разноуровневых средств, начиная от родительного партитивного и кончая глаголами партитивной семантики: состоять, включать и т. п. ФСП актантно-ролевых отношений пересекается с ФСП посессивности в зоне субъектно-объектных отношений. Из последних непосредственная лексическая (предикатная) посессивная концептуализации возможна для СО ‘партиципант — мероприятие’, ‘субъект — его физиологическое, психосоматическое или интенциональное состояние’, ‘субъект — его свойство’, ‘субъект — положение дел в возможном мире’, ‘объект — его положительная оценка или положительное отношение к нему’.

Напиши аннотацию по статье

И. М. Кобозева МГУ имени М. В. Ломоносова, Москва О ПОСЕССИВНОСТИ В РУССКОМ ЯЗЫКЕ: ПОСЕССИВНЫЕ ПРЕДИКАТЫ VS. ГЕНИТИВ 1.

о правописании заимствования конца xx века в русском языке. Ключевые слова: русская орфография, заимствованные слова конца XX века, нормативные основания, практика письма, вариантность в написании заимствований, причины вариантности. Данная статья посвящена рассмотрению ряда проблем орфографии заимствований конца XX века. Актуальность исследуемого вопроса обусловлена активностью процессов заимствования иноязычной лексики в данный период функционирования русского языка и необходимостью изучения процессов ее адаптации, в том числе на уровне орфографии, поскольку иноязычные неологизмы отличаются от других категорий слов наличием большого числа вариантов. Следует также отметить, что основные вопросы правописания заимствований остаются нерешенными как в теоретическом, так и в практическом аспекте. Мы рассмотрим наиболее острые вопросы современной орфографии заимствований, которые получили освещение в работах лингвистов, некоторые проблемные орфографические участки, характеризующиеся разнобоем в практике письма, а также причины вариантности в написании слов. Размышляя об актуальных проблемах русской орфографии, В.Ф. Иванова отмечала их недостаточную исследованность на конкретном орфографическом материале, который нуждается в описании и осмыслении [1, с. 71]. Это замечание исследователя касается и иноязычных слов. В ее статье орфографическое оформление заимствованных слов рассматривается как особая проблема. Вестник Дагестанского государственного университета. Серия 2. Гуманитарные науки. 2017. Том 32. Вып. 3   Во 2-й половине ХХ века история изучения орфографии заимствований характеризуется разнообразием подходов к этой проблеме. Вопросы правописания заимствований часто рассматривались дифференцированно, в контексте решения конкретных орфографических задач. Например, Л.К. Максимова исследовала употребление букв э и е после гласных в заимствованных словах, Н.А. Еськова и Я.И. Шубов – употребление буквы э после согласных. Работы М.Я. Гловинской [2], Л.П. Калакуцкой [3], Т.А. Газаевой [4] посвящены изучению передачи удвоенных согласных, в которых определены сильные и слабые позиции для двойных согласных и рекомендуется в большинстве случаев упрощение сочетаний удвоенных согласных. В рамках изучения правописания сложных слов лингвистами были затронуты вопросы об унификации написаний по первым частям иноязычного происхождения (микро…, нео… и т. п.), о правописании компонентов мини-, макси-, миди- и вообще о препозитивных морфемах у существительных. Рассматривая проблемы правописания заимствований, лингвисты нередко критикуют правила русской орфографии. Так, в работе Б.З. Букчиной выявлены такие недостатки правил, как неполнота охвата материала и противоречия между правилами и письменной практикой. Итоговая рекомендация такова: «Формулировки правил в Своде должны быть такими, чтобы они, во-первых, охватили все о с н о в н ы е случаи, встречающиеся в орфографической практике, во-вторых, чтобы пользующийся этими правилами нефилолог мог бы однозначным способом применять их к конкретным вопросам орфографии (т. е. чтобы была исключена возможность неоднозначного толкования правил), например в области своей специальной терминологии» [5, с. 52]. При подготовке новой редакции «Правил русской орфографии и пунктуации» в 1990-е гг. было проанализировано современное состояние основного кодифицирующего орфографического источника, были установлены неполнота правил и несоответствие их современной языковой ситуации, характеризующейся активным проникновением в русский язык иноязычной лексики. Неполнота правил мотивируется изменениями, произошедшими в языке, в том числе и в области заимствования. Сравнительно мало исследований посвящено изучению проблемы орфографического освоения иноязычных слов в целом. К ним относятся работы А.В. Суперанской, М.У. Картоева, Г.Г. Тимофеевой. А.В. Суперанская впервые высказывает соображение о необходимости разработки и включения в орфографический свод особых правил правописания заимствований, причем не только для слов, которые уже существуют в русском языке, но и для слов, которые могут заимствоваться. Автор говорит о необходимости упорядочивания написания заимствованных слов во всех аспектах. В отношении употребления буквы э предлагается после согласных везде писать е, после гласных – э. В отношении удвоенных согласных предлагается отмена удвоенных написаний (за исключением сложных и производных слов с ярким морфологическим швом типа контррельс, омметр), поскольку реально в русском языке согласные произносятся как долгие лишь в интервокальном положении после ударного гласного, но и в этой позиции удвоение в произношении почти не чувствуется. Данный исследователь высказывает также предложения по унификации транскрипционной передачи иноязычных фонем, а при решении вопроса о слитном или дефисном написании заимствованных слов исходит из наличия обеих частей сложного слова в качестве самостоятельных слов в русском языке. В диссертационном исследовании М.У. Картоева [6] отмечается неполный охват правилами орфографии случаев написания заимствованных слов, нерешенность многих Вестник Дагестанского государственного университета. Серия 2. Гуманитарные науки. 2017. Том 32. Вып. 3    вопросов. Делается попытка разграничить языковые и орфографические варианты. Формальная адаптация определяется им как процесс смены одних вариантов другими. Лингвист расширяет понятие орфографических вариантов, включая в число последних такие, например, слова, как сандвич/сэндвич, калоша/галоша, тоннель/туннель. Особо исследуется проблема правописания слов с двойными согласными. При этом предлагается отрешиться от опоры на язык-источник и принимать во внимание только внутриязыковые факторы заимствующего языка. Автор стоит на позициях частичного упрощения удвоенных согласных; он приходит к выводу, что наиболее активно удвоенные согласные утрачиваются в абсолютном конце слова, рядом с согласными, перед ударным и не рядом с ударным гласным. Диссертационное исследование Г.Г. Тимофеевой [7] посвящено фонетикоорфографическому аспекту освоения в русском языке англицизмов, заимствованных в 60–90-е годы ХХ века. При этом изучаются: – способы передачи английских заимствований (с анализом графических, фонети ческих и орфографических систем взаимодействующих языков); – процессы адаптации на фонетико-орфографическом уровне; – формирование орфографической нормы. Г.Г. Тимофеева подчеркивает необходимость системного изучения всех этих явлений, рассматривает многообразие причин фонетико-орфографической вариативности заимствований, отсутствие письменной нормы для многих из них и словарный характер кодификации. При анализе употребления букв э и е в английских неологизмах высказывается предложение о введении форм с э в словник орфографического словаря. В отношении употребления удвоенных согласных предлагается отказаться от удвоенных букв в формах новых слов. В качестве критерия написания сложных заимствований предлагается опора на формальный признак – конечную букву первого компонента и начальную – второго: консонантно-консонантный стык характеризуется дефисным написанием, остальные случаи – слитным. Несмотря на перечисленные попытки изучения правописания заимствований, в итоге к настоящему времени эта проблема продолжает оставаться нерешенной. При рассмотрении орфографии заимствованных слов особое внимание лингвистов привлекают следующие орфографические проблемы, ранее существовавшие в русском языке, но в значительной степени обострившиеся в связи с бурным притоком иноязычной лексики в конце ХХ века: а) употребление удвоенных согласных; б) употребление букв э/е после твердого согласного; в) слитное/дефисное написание слов. Для нынешней орфографической ситуации они являются наиболее актуальными, поскольку дают большое количество колебаний на письме. Две первые проблемы пытаются решить на протяжении всей истории изучения русского письма, а третья стала особенно актуальной во второй половине ХХ века. Действующие нормы правописания в основном носят частный характер и регламентируют написание уже освоенных слов. Для новых заимствований общепринятой нормы их оформления пока не существует. По этой причине появляются работы, в которых рассматриваются пути нормирования для заимствований, например, работы И.В. Нечаевой [8, 9], С. Янурик [10], О.Е. Ивановой [11]. Рассмотрим каждую из обозначенных проблем и попытаемся определить причи ны колебаний в оформлении указанных орфографических участков. Вестник Дагестанского государственного университета. Серия 2. Гуманитарные науки. 2017. Том 32. Вып. 3   а) Проблема употребления удвоенных согласных Употребление удвоенных согласных в корнях заимствованных слов в целом не подчиняется каким-либо закономерностям и регулируется словарем. В правилах 1956 года написание удвоенных согласных в заимствованиях регламентируется следующим образом: «Написание двойных согласных в иноязычных словах определяется в словарном порядке, например: ирригация, коррозия, кассация, эксцесс, эссенция, но: афиша, литера, официальный… В словах, образованных от основ, оканчивающихся на две одинаковые согласные, двойные согласные перед суффиксами сохраняются, например: группа – группка, группочка; программа – программка, программный; киловатт – киловаттный; Калькутта – калькуттский; класс – классный; гунн – гуннский; балл (единица меры, оценки) – пятибалльный; галл – галльский; либретто – либреттист. Но пишется: кристальный (хотя кристалл), финка, финский (хотя финн), колонка (хотя колонна), пятитонка (хотя тонна), оперетка (хотя оперетта)» [12, с. 32]. В новой редакции этого правила [13, с. 109] написание удвоенных согласных определяется формулировками, содержащимися в двух параграфах, хотя они попрежнему ориентируют пищущего на «словарный порядок»: «Написание двойных согласных в корнях заимствованных (иноязычных) слов определяется в словарном порядке, напр.: аббревиатура, акклиматизация, аккомпанемент, аккредитация, аккуратный, аллея, антенна, апелляция, аппарат, ассоциация, аттракцион, бацилла, брутто, буддизм, ванна, ватт, грамм, грамматика, грипп, группа, иллюзия, иллюстрация, иммиграция, ирригация, касса, кассета, киллер, класс, коллекция, колонна, комментировать, коммуна, компромисс, корреспондент, коррида, коррозия, коррупция, масса, металл, миссия, новелла, оппозиция, пицца, пресс, пресса, программа, профессор, раввин, спиннинг, стеллаж, суббота, терраса, террор, тонна, триллер, труппа, хлорофилл, хоккей, эксцесс, эссенция. Ср. иноязычные слова с одиночными согласными: алюминий, галерея, десерт, дилер, дилетант, импресарио, коридор, офис, официальный, офшор, рапорт, раса, софит, тореро, тротуар, штекер, эмиграция и многие другие». При решении вопроса о написании одиночных/удвоенных согласных можно в принципе опираться на следующие факторы: а) на этимологию слова, б) на его морфемный состав, в) на произношение. Если следовать этимологии при написании одиночных/удвоенных согласных, необходимо понимать, что это ненадежное основание, т. к. в истории русской орфографии есть немало случаев упрощения графических удвоений по мере освоения слова в языке-реципиенте. Написание одиночных/удвоенных согласных зависит и от того, на какой язык-источник будет ориентироваться пишущий в случае, если слово имеется в нескольких языках и пишется в них по-разному. По этому поводу Б.З. Букчина писала, что «ориентироваться на язык-источник при передаче двойных согласных подчас бывает трудно: пишущий не может решить, из какого именно языка вошло к нам слово в тех случаях, когда слово может быть заимствовано через язык-посредник; пишущему известно, что слово в одних языках пишется с двумя согласными, в других – с одной, и он не в состоянии решить, из какого именно языка вошло к нам такое слово» [14, с. 9]. Произношение слова также не может быть надежным основанием для принятия решения о графическом удвоении согласных, так как часто долгота произношения зависит от качества согласного и от его положения в слове. Известно, что по мере освоения слова возможна утрата долгого произношения согласного. Вестник Дагестанского государственного университета. Серия 2. Гуманитарные науки. 2017. Том 32. Вып. 3    В настоящее время в практике письма существуют варианты написания новых слов с одной и удвоенными согласными. Например: оффшор и офшор, хеппенинг и хепенинг, шоппинг и шопинг и др. На начальных этапах освоения иноязычных слов такие колебания в написании слов неизбежны. б) Употребление букв э и е после твердого согласного В правилах 1956 г. употребление букв э и е после букв, обозначающих твердый согласный, регулируется следующими формулировками: «В иноязычных словах употребление буквы э определяется следующими правилами: …после согласных пишется е, кроме слов пэр, мэр, сэр, а также некоторых собственных имен, например: Улан-Удэ, Бэкон, Тэн. Если слово начинается с буквы э, то написание э сохраняется также после приставки и в составе сложного слова, например: сэкономить, переэкзаменовать, одноэтажный, двухэлементный, квинтэссенция, полиэдр» [12, с. 10]. В новой редакции этого правила [13, с. 22–24] не в начале корня после согласных буква э пишется для передачи гласного [э] и одновременно для указания на твердость предшествующего согласного в следующих случаях: «1. В немногих нарицательных словах иноязычного происхождения. Перечень основных слов: мэр, мэтр ‘учитель, мастер’, пленэр, пэр, рэкет, рэп, сэр; то же в производных от них словах, напр.: мэрия, пэрство, рэкетир. Круг других слов (преимущественно узкоспециальных) определяется орфографи ческим словарем. 2. Во многих собственных именах иноязычного происхождения, напр.: Бэкон, Дэвид, Дэн Сяопин, Дэвис, Рэлей, Рэмбо, Сэлинджер, Сэм, Сэссон, Тэтчер, Тэффи (личные имена и фамилии), Мэриленд, Тайбэй, Улан-Удэ, Хуанхэ (географические названия). Буква э сохраняется в любых словах, производных от таких собственных имен, а также при переходе их в нарицательные, напр.: улан-удэнский, рэлей (физическая единица), сэссон (стрижка). В остальных случаях не в начале корня после согласных пишется буква е. Однако в словах иноязычного происхождения, пишущихся с буквой е, предшествующий согласный может произноситься твердо. После букв, передающих твердый согласный, е пишется в словах беби, денди, дельта, модель, экзема, кузен, сленг, бизнесмен, инерция, фонетика, капелла, регби, рейтинг, диспансер, сеттер, коттедж, партер, стенд, темп и многих других, а также в несклоняемых нарицательных существительных, последовательно пишущихся с конечной буквой е, напр.: безе, шимпанзе, макраме, резюме, пенсне, турне, купе, гофре, пюре, тире, кабаре, фрикасе, шоссе, эссе, варьете, декольте, карате, кафе, и в словах с иноязычным суффиксом -есса (типа поэтесса, стюардесса, баронесса); в ряде собственных имен, напр.: Кармен, Неру, Рерих, Брем, Дантес, Тейлор, Дельфы, СенГотард». Правило 2006 г. описывает употребление букв э и е на современном языковом материале. В нем список исключений, пишущихся с э, дополнен словами мэтр, плэнер, рэкет, рэп, хотя в практике письма и даже на страницах орфографических словарей таких слов достаточно много. В современной практике письма часто встречаются и вариантные написания заимствованных слов, например: лейбл – лэйбл, хеппи-энд – хэппи-энд, тинейджер – тинэйджер, тренд – трэнд и т. д. Основаниями для утверждения в качестве нормативного варианта написания с буквой э, по мнению И.В. Нечаевой, служат отношение слова к экзотической лексике, Вестник Дагестанского государственного университета. Серия 2. Гуманитарные науки. 2017. Том 32. Вып. 3   идея дифференцирующих написаний и положение [э] после задненебных или губных согласных, при котором исключается последующее смягчение согласного звука. Что касается вариантности, то лингвист считает ее вполне приемлемой на начальной стадии освоения иноязычий [8]. в) Проблема слитного/дефисного написания Решение проблемы слитного/дефисного написания зависит от целого ряда факторов: от членимости слова [15], от соотношения основ сложного слова и грамматической спаянности его частей. В основу правил орфографии положен именно фактор членения. Вопросы членимости заимствований подробно излагались в лингвистической литературе. Так, например, отмечалось, что членимость слова зависит от субъективных факторов – от знания иностранных языков, которые могут менять представление пишущего о структуре иноязычного слова, а также от степени членимости слова, которая может меняться с течением времени по мере вхождения в русский язык других иноязычий. В русском языке дефисно могут оформляться не только членимые, но и нечленимые слова (например, джиу-джитсу и т. д.), т. е. отсутствие у слова членимости не всегда приводит к его слитному написанию. На слитное/дефисное написание слова влияют также соотношение основ сложно го слова и характер его начальной части. В этом плане интересна точка зрения М.В. Панова, который высказал мысль о том, что многие сложные слова представляют собой сочетания существительных с аналитическими прилагательными в качестве первого компонента (например, пресс-, экс-, супер-, эконом- и др.). Упоминаемые препозитивные элементы обладают признаками слова, а именно: свободной сочетаемостью, персональным ударением, способностью отрываться от второй основы и употребляться в качестве самостоятельного слова; при этом они претерпели семантический сдвиг в сторону признаковости. М.В. Панов пишет, что аналиты с орфографией «не поладили» и пишутся с определяемым словом по-разному [16, с. 241– 245]. В практике  письма постоянно встречаются не только слитные, дефисные, но и раздельные написания аналитов с определяемым словом: типа супер цена, бизнес класс, боди арт и т. д. В статье Е.И. Голановой также рассматривается вопрос о словообразовательном статусе подобных препозитивных морфем. Автор пишет, что «в орфографии отражается существующий в лингвистической литературе разнобой в понимании и определении таких понятий, как “префикс” и “первая часть сложного слова”, границ производного и сложного слова, слова и словосочетания» [17, с. 41]. Е.И. Голанова предлагает считать рассматриваемые препозитивные элементы приставками и мотивирует свое решение: «Существенной чертой семантики префиксов является определенная абстрактность, обобщенность их значения…, чем они отличаются от других типов препозитивных единиц (например, авиа-, аэро-, гидро-, вело-, теле-, фото- и т. п.), у которых сохраняются конкретность значения, связь с однокорневыми словами» [17, с. 44]. Принцип цельнооформленности был концептуально развит Н.А. Еськовой. По мнению данного лингвиста, «цельнооформленность сложного существительного выражается морфологически в едином склонении, т. е. в отсутствии отдельного склонения первой части: жар-птица – жар-птицы, джаз-оркестр – джаз-оркестра…» [18, с. 37]. Вестник Дагестанского государственного университета. Серия 2. Гуманитарные науки. 2017. Том 32. Вып. 3    Предлагается грамматическую нецельнооформленность графически выражать с помощью дефиса. Автор признает, что «самая неблагополучная часть правил свода та, которая касается написания сложных существительных с формально невыраженной цельнооформленностью, т. е. образованных без соединительных гласных» [18, с. 39]: их написание регулируется в основном словарно. Именно к этой группе слов относится большая часть иноязычных заимствований, для которых актуальна данная орфографическая проблема. Практика передачи новейших заимствований свидетельствует о том, что она не связана с этим грамматическим свойством слов. Выводы Проанализировав работы лингвистов, посвященные некоторым актуальным проблемам орфографии заимствований конца XX века, мы пришли к следующим основным выводам: 1. Для иноязычных слов на сегодняшний момент не теряют свою актуальность следующие орфографические проблемы: а) употребление удвоенных согласных; б) употребление букв э и е после твердого согласного; в) слитное/дефисное написание слов. Это связано с большим количеством колебаний на письме среди новых заимство ваний. 2. На этапе освоения языком новых иноязычных слов их письменное употребление характеризуется преобладанием удвоенных написаний. Это характерно для всех фонетических позиций, но в большей степени – для интервокальных. На написание одной или удвоенных согласных влияет целый ряд факторов: сильная фонетическая позиция, долгота согласного звука, наличие удвоения в языке-источнике. В большинстве случаев заимствования конца XX века пишутся с удвоенными согласными, что объясняется стремлением отразить удвоения в языке-источнике. В некоторых словах для удвоения букв нет ни этимологических, ни фонетических предпосылок. В таких случаях появление варианта с удвоенными согласными может расцениваться как орфографическая «прихоть». 3. Буква э после согласных в заимствованных словах употребляется намного чаще, чем разрешено действующими правилами, однако говорить об их бездействии невозможно, т. к. варианты написания с е у большого количества новых слов преобладают над вариантами с буквой э. Лингвисты проследили следующую закономерность: количество написаний с буквой э после согласного у большинства заимствований по мере освоения слов последовательно сокращается. 4. Вариантность в системе слитных/дефисных написаний обусловлена целым комплексом причин, среди которых следует отметить: – возможность применения к словам одновременно нескольких рекомендаций действующих правил; – неоднозначность толкования словообразовательной структуры слова, что при водит к появлению разных способов его орфографической передачи; – действие разных языковых факторов и законов: а) наличие ударения на одном или обоих компонентах нового слова, Вестник Дагестанского государственного университета. Серия 2. Гуманитарные науки. 2017. Том 32. Вып. 3   б) склоняемость/несклоняемость первой части существительного, в) лексикализация аффиксальных морфем (например, приставок), г) действие закона аналогии в орфографии, д) влияние орфографии языка-источника. Таким образом, из всех перечисленных выше орфографических участков наибольшие проблемы возникают в системе слитных/дефисных написаний, что связано, вероятно, с нерешенностью вопроса о разграничении слова и словосочетания.

Напиши аннотацию по статье

Зюзина Е.А. О правописании заимствований конца XX века в русском языке УДК 808.2-3 DOI: 10.21779/2542-0313- 2017-32-3-77-85 Е.А. Зюзина О правописании заимствований конца XX века в русском языке Дагестанский государственный университет; Россия, 367001, г. Махачкала, ул. М. Гаджиева, 43а; silver2222@mail.ru Данная статья посвящена актуальной в настоящее время проблеме орфографии заимствований конца XX века в русском языке. Целью нашего исследования является изучение работ лингвистов, посвященных написанию заимствованных слов, выявлению орфографических проблем, возникающих при передаче на письме новых заимствований, а также причин, обусловивших разную графическую фиксацию одних и тех же лексических единиц. Следует отметить, что при наличии нормативных установок, определяющих написание слов, они регулярно нарушаются в практике письма, что приводит к появлению формальных вариантов на следующих орфографических участках: а) употребление удвоенных согласных; б) употребление букв э/е после твердого согласного; в) слитное/дефисное написание слов. Во многом разнобой в написании заимствованных слов отражает нерешенность целого ряда лингвистических проблем, а также наличие большого числа оснований и факторов, учет которых приводит к появлению разных вариантов написания одного и того же слова. При значительном количестве работ лингвистов по данной проблеме она остается по-прежнему нерешенной, что во многом обусловлено объективной причиной – неоднородностью и многообразием типов заимствованных слов.

о проихождении некоторых русских слов из сферы материалы културы и водный транспорт коч бат ветка. Ключевые слова: материальная культура, лексика, этимология, водный транспорт, наз вания. Настоящая статья открывает, как надеется автор, серию публикаций, посвя- щенных происхождению и истории некоторых русских, в том числе русско-си- бирских, обозначений судов (морских и речных) и лодок. Определение «сибир- ские» отнюдь не исключает наличия слова в русских диалектах к западу от Урала. Интерес, вызываемый этой группой слов, состоит кроме прочего в том, что они обозначают объекты материальной культуры, сыгравшие весьма заметную роль в русском освоении обширных пространств Севера и Сибири. В данной статье представилось целесообразным ограничиться рассмотрением слов коч, бат и вéтка 1. 1 Относительно двух последних слов см. также [РЭС], относительно коч – [Аникин, 2000]. Аникин Александр Евгеньевич – академик РАН, заведующий cектором русского языка в Сибири Института филологии СО РАН (ул. Николаева, 8, Новосибирск, 630090, Россия; alexandr_anikin@mail.ru) ISSN 1813-7083 Сибирский филологический журнал. 2017. № 3 © А. Е. Аникин, 2017 Коч – название старинного судна, приспособленного для плавания по битому льду, мелководью, а также для волока и использовавшегося в полярных плава- ниях 2, включая те, что привели к выдающимся открытиям. Именно на таких судах Семен Дежнев и Федот Попов в 1648 г. прошли от Колымы вокруг Чукот- ского полуострова до Анадыря, миновав крайнюю восточную оконечность Азии (теперь мыс Дежнева) 3. На кочах русские достигли несколько позднее и Кам- чатки. Уже более 400 лет назад суда севернорусских мореходов и промысловиков достигали Севера Средней Сибири и устья Енисея, Новой Земли и Шпицбергена, островов Баренцева и Карского морей, северных берегов Скандинавии. Отсюда названия морских путей XVI в.: «Мангазейский морской ход», «Новоземельский ход», «Енисейский ход» и др. К этому перечню принадлежит и название «Груманланский ход», обозначав- шее путь из Белого моря вдоль северного берега Кольского полуострова на остров Медвежий и дальше – на архипелаг Шпицберген 4. Название образовано от топо- нима Грумант или Груман – поморского названия Шпицбергена, которое обычно объясняют как заимствование из швед. Grönland [ЭСРЯ, т. 1, с. 464]. Фонетически правдоподобнее объяснение из голл. Groenland [Meulen, 1959] 5. Однако есть основания считать, что названия Шпицбергена Грумант, Груман, Груланд были известны в XV в., если не ранее [Обручев, 1964], так что полной ясности нет. Уместно напомнить, что «Мангазейский морской ход» (названный по заполяр- ному городу Мангазея или Мунгазея 6 в Тазовской губе) был самым северным из трех старых путей в Сибирь: от Поморья вдоль побережья Баренцева моря, через пролив Югорский Шар в Карское море к западному берегу Ямала, откуда волоком в Тазовскую губу к Мангазее, опорному пункту в освоении заполярных сибирских земель; отсюда открывался «Енисейский ход» к низовьям Енисея и Таймыру. Двумя другими путями в Сибирь были: освоенный очень рано (по крайней ме- ре, в XIII в.) северный путь по суше в Югорскую землю и открывшийся после похода Ермака путь через Тобольск / Тюмень. Каждый из названных путей соответствует трем типам названий русских в язы- ках северо-восточной Евразии [Хелимский, 2000, с. 351–352]. Для довольно большого числа русских топонимов, этнонимов и апеллятивов возможна «привязка» к конкретным путям за Урал. В частности, co старыми се- 2 Важной особенностью коча был корпус, по форме напоминающий скорлупу ореха. Такая конструкция предохраняла судно от разрушения при столкновении с крупными льдинами. Когда коч застревал во льдах, его не сжимало, а выдавливало на поверхность, и судно могло дрейфовать со льдами (Кочина В. Кочи на Поморье // Кольские карты. URL: http://www.kolamap.ru/library/kochina.html). 3 См.: Подвиг Семена Дежнева и Федота Попова // Россия корабельная. URL: http:// shiphistory.ru/deznevr.htm. По описанию В. Г. Богораза, кочи первопроходцев Сибири представляли собой суда, cшитые из деревянных досок раздвоенным ивовым корнем, сколоченные деревянными гвоздями сквозь верченые дыры, конопаченные мхом, с парусами из выделанных шкур как на чукотских байдарах; cтроительство таких судов Богораз характеризует как «кораблестроение эпохи неолита» [Богораз, 1934, с. 37]. 4 Кочина В. Кочи на Поморье; Козырь И. Возрождение поморского коча // Flot.com: Центральный военно-морской портал. URL: http://flot.com/history/middleages/kochrevival. htm?print=Y 5 Шведское и голландское слова обозначают собственно Гренландию (букв.: ‘Зеленую Страну’), но в Средние века считалось, что на севере Шпицберген соединяется с Гренландией. 6 Как известно, название Мангазея идет от ненецкого этнонима Moŋkanźi. к весьма обширному и неплохо изученному пласту северновеликорусской и си- бирской лексики, отражающему взаимодействие русских говоров с уральскими языками, в том числе коми-зырянскими (прежде всего, ижемским), самодийски- ми и обско-угорскими диалектами. В то же время с южным путем естественно связывать тюркизмы. Об этом шла речь в [Аникин, 2016] и некоторых более ран- них публикациях автора данной статьи. Однако история лексики на старых путях в Сибирь, разумеется, не сводится к урало-алтайским языкам, что видно и по рас- сматриваемым в данной статье примерам. Кочи стали использоваться как минимум с XVI в. (некоторые исследователи говорят о XIII столетии 7). Во всяком случае, «Мангазейский морской ход» был знаком поморам и до XVI в. Строительство кочей прекратилось в XVIII в., когда Петр I издал указ о строительстве более современных судов. Выборочно приведем касающийся кочей лексический материал, найденный нами в диалектных и иных словарях и прочих источниках по русской лексике: коч ‘палубное мореходное парусное судно’, ‘речное плоскодонное палубное судно с парусом и веслами’ турух., ‘ладья, на которой в старину плавали по Пе- чоре, в Обскую губу для торговли с Мангазеей’ арх., кόча ‘старинное мореходное судно’ сиб., сев.-рус. [СРНГ, вып. 15, с. 122], коча ‘старинное, теперь уже почти вышедшее из употребления мореходное палубное об одной мачте судно’ арх. [Подвысоцкий, 1885, с. 73] 8, кóча (кача) и коч (кочь) ‘большое судно на сибир- ских реках и в Северном Ледовитом океане’ [CлРЯ XVIII, вып. 10, с. 213], коч ‘парусно-весельное судно’ тобол., манг., ирк., Якутия XVII в. [Панин, 1991, с. 65], коча ‘мореходное палубное парусное судно’ сиб., 1601 [СлРЯ XI–XVII, вып. 7, с. 387], cт.-рус. (запись Р. Джемса) koche ‘небольшие морские суда, на ко- торых… ходят из Архангельска в Мангазею через многие озера и реки, причем местами… волокут эти суда по суше’ 1618–1619 гг. [Ларин, 1959, с. 146–147] 9. Кроме того, известны названия кочмáр и кочмóра ‘небольшое палубное двухмачтовое судно, служащее для промысловых и транспортных целей’, коч- мáра и кочмарá ‘то же’, ‘лодка с косыми парусами, служащая для промысловых и транспортных целей’ арх. [СРНГ, вып. 15, с. 135], кочмара обл. ‘небольшое промысловое судно’ 1791 г. [СлРЯ XVIII, вып. 10, с. 213]. Самое раннее письменное упоминание названия кочей содержится в докумен- те на английском языке – переводе на английский ответа поморов на письмо куп- ца Энтони Марша с предложением отправиться в низовья Оби для торговли. Англичане с 1553 г. нашли путь вокруг Скандинавского полуострова в устье Се- верной Двины. 21 февраля 1584 г. поморы ответили Маршу, что для плавания в низовья Оби нужны «два коча» – two Сochimaes [Вершинин, 2001, с. 100; Вер- шинин, Визгалов, 2011, с. 343]. Самый же ранний документ на русском языке с упоминанием кочей относится к 1597 г. – это царская грамота верхотурским воеводам, которым предписывалось сделать «три кочи» для похода ратных людей «в Мунгазею» 10, причем подчеркивалось, что кочи предназначались «для морско- го ходу». Со словом коча сближают (не очевидным образом) старорусское cоб- 7 В [Бугаенко, Галь, 2005, с. 65] назван даже XI в., но не указано, на каком основании. 8 Здесь же имеются указания на некоторые подробности, касающиеся плавания от Северной Двины к Мангазее: шли через Вайгачский пролив и Карское море в устье реки Мутной и, после пятидневного плавания по ней и через два озера, доходили до волока версты в две шириной; по волоку кочи перетаскивали в озеро Зеленое и оттуда по реке Зеленой спускались в Обскую губу [Подвысоцкий, 1885, с. 73]. 9 Cогласно Б. А. Ларину [1959, с. 240], Р. Джемс мог записать сведения о кочах в Хол могорах от участников Мангазейского похода 1600 г. или близких к ним людей. 10 «Мунгазея» обозначает здесь, по-видимому, еще не русский город, а землю самодий цев племени Moŋkanźi. мое 1564 г. [Веселовский, 1974, с. 161]. Все же старшая фиксация названия коча как такового выглядит Сосhimaes (мн.). Исход этой формы, являющейся в таком виде гапаксом, непонятен. Ее можно по- пытаться истолковать как неточную или искаженную передачу (транслитерацию латиницей) упомянутых форм типа кочмáр и кочмóра, о которых см. ниже. Имеется несколько вариантов объяснения слова коч, коча, и вполне досто- верный отсутствует. Невозможно принять сравнение с эст. kuut ‘шаланда, бот’ [Stipa, 1981, S. 55–56]. Это слово наряду с фин. kuutti ‘лодка-долбленка’, карел. (твер.) kuwt’t’i ‘долбленка, челн’ и подобными прибалтийско-финскими фактами имеет скандинавское происхождение, cр. швед. skuta, датск. skude [SSA, vol. 1, s. 460]. Рус. диал. кýтька ‘лодка из двух скрепленных выдолбленных бревен’, куйта ‘лодка-долбленка’ [Мызников, 2007, с. 329] показывают, как выглядит за- имствование в русский язык из указанных прибалтийско-финских слов (на коч не- похоже). Следует далее отклонить мнение (весьма широко распространенное в Интер- нете 11), что название судна коч(а) происходит от ст.-рус. коца ‘ледовая обшивка, ледовая шуба’. Это объяснение принадлежит историку поморского судостроения М. И. Белову и опровергнуто другим специалистом в той же сфере, О. В. Овсян- никовым. Его выводы были скорректированы Е. В. Вершининым и Г. П. Визгало- вым, которые пришли к следующему. Представление о «ледовой обшивке» (второй бортовой обшивке судна) 12, по их мнению, – недоразумение, возникшее на основе неверного понимания един- ственного документа, а именно челобитной холмогорского промышленника Пан- телея Орлова, который жаловался, что во время зимовки на его становище напала соседняя артель промышленников. Эта артель «изрубила коцу, то ж – шубу льдя- ну». В слове коца Вершинин и Визгалов, по-видимому, справедливо усматривают вариант старорусского коць ‘верхняя одежда, род плаща, епанчи’ = кочь (коць) ‘накидка, длинный плащ’ [СлРЯ XI–XVII, вып. 7, с. 390], cлова с достоверной этимологией: через ст.-польск. koc ‘одеяло’ из др.-в.-нем. kotze и проч. [ЭСРЯ, т. 2, с. 356]. Подобную «накидку» (заледеневшую), покрывало на судне и могли «из- рубить» конкуренты Пантелея Орлова. Отказываясь видеть в мнимых названиях «ледовой обшивки» этимон слова коч (‘судно’), можно, однако, предположить, что коца как название «ледяной шубы» все же сыграло определенную роль в истории названия судна (см. далее). Отклоняя этимологию М. И. Белова, Е. В. Вершинин и Г. П. Визгалов стре- мятся обосновать сближение слова коч с хорошо известными в Северной Европе обозначениями судов типа «когг»: нем. Kogge ‘судно с широким («толстым») корпусом’, cр.-н.-нем. Kogge ‘широкий округлый корабль’, нов.-в.-нем. Kocke, др.-в.-нем. kocko, cр.-англ. сogge, kogge (англ. уст. cog), норв., датск. kog(g) и kogge ‘плоскодонный корабль’, голл. kog, kogge и др., предположительно романского происхождения (с XII в.) – ср. cт.-франц. сoquet, cochet ‘небольшой торговый ко- рабль’, франц. coche, ст.-итал. coca ‘высокобортный средневековый корабль’ и др. [Kluge, 1999, S. 460; FT, Bd 1, S. 559; Meyer-Lübke, 1968, S. 171], далее к поздне- лат. caudica (navis) от сaudex, -icis ‘ствол, колода, бревно [BatAl, vol. 2, p. 991]. Однако некоторые считают нем. Kogge и т. п. исконно германским или неясным (недостаточно ясным) 13, не соглашаясь с романской этимологией. 11 См., напр.: https://ru.wikipedia.org/wiki/Коч 12 См., напр.: [Вершинин, 2001, с. 100]. В этой статье автор еще поддерживает принад лежащую М. И. Белову этимологию коча от коца ‘ледовая обшивка’. 13 https://de.wikipedia.org/wiki/Kogge с германской лексикой, родственной нем. Kugel ‘шар’ 14, или родство Kogge с той же лексикой. Возможно, именно подобные предположения наряду с обликом «когга» обусловили распространенное, но спорное мнение, согласно которому «когг» получил свое название за сходство с выпуклым сосудом или что это имя значит, собственно, ‘кривой, изогнутый’. Одномачтовый «когг» с одним парусом был наиболее распространен в Север- ной Европе в XIII–XV вв. и являлся основным судном союза немецких городов – Ганзы, которая вела активную торговлю с Новгородом Великим. Основные черты типологической схожести «когга» и коча (не говоря о различиях) заключаются в том, что и тот и другой – палубное одномачтовое судно с выпуклыми бортами; оба предназначены как для морских, так и для речных плаваний [Вершинин, Виз- галов, 2011]. Е. В. Вершинии и Г. П. Визгалов сравнивают не только реалии (беломорский коч и северноевропейский «когг»), но и пытаются обосновать связь самих назва- ний, не комментируя формальные сложности в ауслауте слова (ko-gge и т. п. – ко-ч), а кроме того, не учитывают, что выведение коч из kog(ge) давно известно. Согласно этимологии, изложенной в словаре М. Фасмера, русское слово стало ре- зультатом обратного словообразования из *кочка, производного c адаптирующим суффиксом -ка от *кока, заимствованного из источника типа cр.-н.-нем. kogge, голл. kog, kogge [ЭСРЯ, т. 2, c. 235]. Слово было хорошо известно на Балтике, в особенности благодаря ганзейской торговле. Лтш. kuģis, kuģe ‘корабль’ выводят из ср.-н.-нем. kogge или швед. kogg [Mühlenbach, 1923–1932, Bd 2, S. 300; Karulis, 1992, s. 1, l. 434]. C названиями су- дов kogg, koggo, kugg, которые употреблялись фризскими и иными купцами, свя- зана по крайней мере часть географических названий, содержащих корни Kugg- и Kogg-, на побережье Финского и южной части Ботнического заливов [Лаумане, Непокупный, 1968, c. 71]. Однако ни *кочка, ни *ког и под. в истории русского языка не засвидетельст- вованы, что заметно ослабляет данное объяснение. Странное преобразование аус- лаута можно связать с народно-этимологическим представлением (появившимся, возможно, задолго до М. И. Белова) о связи названия коча и упомянутого назва- ния «накидки» на судно или его «ледовой обшивки» (коца). На уровне народной этимологии могло сказаться и влияние глагола (о)коченеть 15, который ошибочно толкуется в [Вершинин, 2001] 16. Кочи с самого начала использовались поморами на Белом море. Их название могло быть заимствовано не позднее XVI в. 17 из германского источника, который сейчас уточнить уже затруднительно. Следует считаться, скорее, не со средне- нижненемецким kogge (хотя и последнее не исключено), а с иным источником. Речь может идти о скандинавском или (учитывая проникновение англичан и гол- ландцев в XVI в. в Холмогоры) об английском или голландском слове. Отдельную проблему составляют варианты кочмáр и кочмóра, кочмáра и кочмарá, которые лишь случайно сходствуют с названием турецкой кочермы – небольшого одно- или двухмачтового судна, использовавшегося в XIX в. в турец- ком флоте для разных целей. В случае с кочмáр и т. п. речь идет, видимо, о сло- жении, в котором соблазнительно видеть исходное ‘коч моря’ = ‘коч для плавания по морю’ (ср. лтш. jūras kuģis и под.), что, однако, невозможно. 14 https://de.wiktionary.org/wiki/Kogge 15 Народно-этимологическое влияние в данном случае можно представить так: судно «коченеет», вмерзая в лед. 16 Этот глагол происходит из праслав. *ob-kočaněti [ЭССЯ, вып. 27, с. 127]. 17 Датировка основывается на первых по времени фиксациях слова коч в памятниках. Слово бат вводит следующий русский диалектный и старорусский (старо- сибирский) материал: бат ‘лодка, выдолбленная из ствола дерева, однодеревка’ новг. [НОС, вып. 1, с. 38], камч., Курилы, Алеутские острова, вост.-сиб., зап.-сиб., Зауралье, перм., урал., оренб., волог., олон., арх., ‘корыто или колода, из которых поят скот’ волог., перм., сиб., бáты мн. ‘два (иногда три) соединенных вместе долбленых корыта или колоды, использующиеся вместо лодки, парома’ волог., перм., сиб., баты́ ‘то же’ волог. [CРНГ, вып. 2, с. 139; Даль, 1880, т. 1, с. 54], бат ‘лодка- долбленка, обычно с досками по бортам для устойчивости’ арх., волог. [СГРС, т. 1, с. 72], ‘долбленое корыто с прибитыми по бокам для устойчивости бревнами’ олон. [Куликовский, 1898, с. 3], баты: Камчатские лодки или по-тамошнему баты [СлРЯ XVIII, вып. 1, с. 149], бат ‘лодка-однодеревка’ нерч., 1671 [Панин, 1991, с. 8; СОРЯМР XVI–XVII, т. 1, с. 87]. Обычно это слово, которое выступает по преимуществу как название лодки- однодеревки, отождествляют с его диалектным омонимом бат ‘длинный шест с конусом для битья по воде (пугать рыбу)’, ‘шест, жердь’ и далее с укр. диал. бат ‘кнут, плеть, палка’, блр. диал. бат ‘кнут’ и подобными славянскими слова- ми, продолжающими прасл. *batъ ‘орудие для удара, битья (бич, палка и др.)’ от *batati, *batiti ‘ударять, стучать’ (о праславянских лексемах см. [ЭССЯ, вып. 1, с. 167; SP, t. 1, s. 196–197]). Таким образом, допускается семантическое развитие ‘лодка-однодеревка, ко- рыто’ < ‘толстый ствол, бревно’, но последнее значение (реконструированное) плохо согласуется со значением ‘орудие для битья по воде (пугать рыбу)’. Не- смотря на поздние фиксации рассматриваемых русских диалектизмов, предпоч- тительнее думать вслед за Э. Мейер и К. Тëрнквист [Thörnqvist, 1948, S. 219–220] о заимствовании в русский язык из др.-сев. bátr ‘лодка’ (см. также [ЭСРЯ, т. 1, с. 133]), которое возможно из др.-англ. bāt ‘челн’ (допускают и противоположное направление заимствования). Из названных германских форм усвоено ст.-франц. batel (> франц. bateau ‘лодка’), откуда происходят итал. batello, исп., порт. batel [Meyer-Lübke, 1968, S. 83]. Вопреки установившемуся в праславянской лексикографии мнению, рус. бат – не часть исконного (праславянского) наследия, а филиация бродячего сло- ва, которое благодаря новгородской и северно-русской колонизации распростра- нилось по всей северовосточной Евразии. Еще одной такой филиацией является фин. paatti ‘лодка’, эст. paat и др. < др.-швед. bāter = др.-сев. bátr [SSA, vol. 2, s. 284]. К сказанному можно добавить, что из др.-англ. bāt развилось cр.-англ. bōt (в современном английском boat), заимствованное в ср.-н.-нем., н.-нем. bōt (нем. Boot), голл. boot ‘лодка, шлюпка’. Из нижненемецкого и/или голландского проис- ходит рус. бот, уменьш. ботик, название одномачтового судна (в русском из- вестно с XVI в., стало употребительным в Петровскую эпоху). 3. Ветка В данном случае речь идет о следующем русском лексическом материале: вéтка (вѣ́тка?) ‘однодеревочка, челночек; легонькая, переносная долбушка; на Лене она сшивается из бересты’ камч., сиб., вост.-сиб., Курильские и Алеут- ские о-ва, Белое и Каспийское моря, ‘лодка, делаемая у остяков выдалбливанием середины из цельного дерева’ енис., ‘маленький, очень легкий челнок, употреб- ляемый на речках и озерах о. Колгуева при ловле диких гусей и лебедей’ арх., вëтка ‘берестяная лодка весом не более 30 фунтов у якутов, остяков и тунгусов’ ный по швам сырой лиственной смолой’ колым., ‘маленький одновесельный челнок’ н.-индиг. [СРНГ, вып. 4, c. 194; Даль, 1880, т. 1, c. 335], ‘небольшая бере- стяная лодка, иногда обтянутая рыбьей кожей’ амур. [Приамур. сл., c. 39], wetki ‘лодки, которые выдалбливаются из одного дерева, очень узкие и способные перевозить только одного человека’ Якутcк, XVIII в. [Mueller, 2003, S. 62, 208], ветка ‘лодка-однодеревка’: нагружайте ветки со товарами [CОРЯМР XVI– XVII, т. 2, c. 138]. Я. Калима с сомнениями приводил объяснение, согласно которому рассматри- ваемое слово происходит от названия реки Витка, она же Вѣтка. Этот гидроним отождествляется им (со знаком вопроса) с гидронимом Вятка в Вятской губ. [Kalima, 1911, S. 165; ЭСРЯ, т. 1, с. 306]. Возникает сложность, суть которой в том, как быть с различиями вокализма и с тем, что река известна все-таки как Вятка (не путать с Веткой в Белоруссии). Выведение рус. вéтка из коми ветки ‘маленькая долбленая лодочка’ [ССКЗД, с. 47] невозможно, так как само коми слово из русского [Kalima, 1911, S. 165; КЭСК, с. 54; Аникин, 2000, с. 155] – из вéтки, формы родительного единственно- го числа или именительного множественного. Cложность, возможно, разрешается с учетом новых данных о варьировании гидро- и топонимической основы, отразившейся в названиях Вятка, Витка, Вѣтка, исходная форма которых реконструируется в виде *Větъka, собственно, ‘ветка’ (дериват с суффиксом -ъka от *větь ‘ветвь’) с метафорическим значением ответвления (от основной реки, основного пути), задаваемым старыми колониза- ционными маршрутами русских переселенцев с Северо-Запада в Прикамье [Васильев 2016, с. 31]. Колебание вят- / вѣт- / вет- / вит- (при исторически пер- вичном вѣт-), обусловленное варьированием рефлексов *ě, отразилось и на апел- лятивной лексике. В названии лодки-ветки закрепился вариант с вет- (из вѣт-) и (изредка?) вëт-. Из рус. ветки происходит якут. biätki ‘плоскодонная лодка (челнок)’, ср. выше коми ветки. Долг. bǟkkä ‘лодка’, эвен. бетка ‘маленькая долбленая лодка, челн, челнок’ [Лебедев, 1982, с. 143] < рус. вéтка [Аникин, 2003, с. 130].

Напиши аннотацию по статье

УДК 811.161.1’373.2 DOI 10.17223/18137083/60/12 А. Е. Аникин Институт филологии СО РАН, Новосибирск О происхождении некоторых русских слов из сферы материальной культуры. I. Водный транспорт: «коч», «бат», «ветка» Статья открывает серию публикаций, посвященных происхождению и истории рус- ских, в том числе русско-сибирских, обозначений судов (морских и речных) и лодок. В данной работе речь пойдет о трех таких названиях. Анализируются различные объясне- ния старорусских и диалектных слов коч (коча) ‘вид старинного судна’, бат ‘лодка, выдолбленная из ствола дерева, однодеревка’, вéтка ‘челнок, легкая лодка-долбленка’. Лексические данные рассматриваются на фоне сведений из истории реалий и мореплава- ния в северных морях, главным образом при освоении обширных пространств Севера и Сибири («Мангазейский морской ход» и др.).

о ритмах революции в тексте хомо советикус осмысление октыабрского переворота в блоге б акулина лубов к истории статы втората. Ключевые слова: Б. Акунин, блог, «Любовь к истории», революция, ритм, «человек советский» (homo soveticus), языковая личность. DOI: 10.35634/2412-9534-2022-32-4-872-881 Термин «homo soveticus» стал популярным и фактически вошел в научный оборот благодаря А. Зиновьеву [4]. Самое раннее же терминоупотребление в зарубежной литературе, по данным Google Books и Google Ngram Viewer, отмечается двадцатью годами ранее, в 1962 г., в разделе «Book Reviews» журнала «University of Detroit. Law Journal» (№ 40, посвященный Симпозиуму по трудовому законодательству – Labour Law Symposium) [24, p. 292]. При этом контекст позволяет говорить и о еще более ранних употреблениях термина, ср.: «In his chapter on homo soveticus the author contrasts the socializing constructs – those models of man which are used in attaching legal consequences to individual behavior – of the civil law and Soviet systems» (дословно: «В своей главе о homo soveticus автор противопоставляет социализирующие конструкты гражданского права и советских систем – те модели человека, которые используются для юридического обоснования индивидуального поведения». Перевод наш. – В. Б., А. Б., А. А.). До 1980 г. «Самая большая библиотека в мире» (именно так позиционирует себя ресурс Google Books) фиксирует лишь четыре словоупотребления homo soveticus, считая процитированное. Затем наблюдается спад (1982–1985), однако во многом благодаря набирающей популярность книге А. А. Зиновьева «Гомо советикус» (первое издание в Лозанне, 1982 г.) тенденция меняется вновь в сторону устойчивого роста вплоть до 1997 г. Далее – вновь падение до 2005 г. и, уже с куда меньшей амплитудой, вновь колебания в обе стороны (рис. 1). Очевидно, термин получает свое закономерное закрепление и устойчивое использование, а соответствующее понятие наделяется характерными чертами, описанными в многочисленных работах (см. ссылки в новейшей монографии «Человек советский: за и против» [23]). Помимо названных выше, к этим чертам следует отнести постоянную двойственность: подчинение любым, даже самым абсурдным, указаниям и распоряжениям – и внутреннее несогласие с начальством, стремление напакостить, навредить производству; желание на словах чтото улучшить – и отсутствие реализации этих планов на деле, боязнь ответственности; провозглашение борьбы с бюрократией, взяточничеством и пьянством – и процветание того, другого и третьего в советской действительности (см.: [3; 20; 22; 23 и др.]). Сам homo soveticus не мог не осознавать эту амбивалентность уже в те годы. С наступлением же перестройки «советский человек уже не понимал, что именно он должен защищать» [23, с. 24]. Крушение идеалов «прошлого, оставившего неизгладимый след в общественном сознании» [9, с. 43], когда «власть, представавшая столько лет перед людьми в свете коммунистических ценностей, идеологии и морали, вдруг сама инициировала разрушение СССР» [23, с. 24], привело к переосмыслению О ритмах революции в тексте homo soveticus… 2022. Т. 32, вып. 4 всего того, во что homo soveticus верил столько лет. Один из таких феноменов – Октябрьская революция. Изменение отношения к ней, метафорическое осознание этой трансформации уже было частично описано нами в статье [1] в границах моделей «революция как веха в истории» (I) и «революция как хаос (беспорядок, разруха)» (II). Данная статья посвящена еще одной – третьей по счету – модели, обозначенной в той же работе и реализуемой блогером borisakunin1 на уровне целого текста. Рис. 1. Частотность словоупотреблений homo soveticus (по данным Google NGram Viewer) III. Модель «Революция как женщина». Приведем полный текст записи [13], выделяя кур сивом номинации революции: «Любовник революции (Возрастное)» Троцкий, обожавший звонкие фразы, сказал: «Революция избирает себе молодых любовников». Один такой Ромео, влюбившийся в революцию и сгоревший в пламени этой страсти, интриговал меня еще со школьных лет. Помните повесть Алексея Толстого «Похождения Невзорова, или Ибикус»? Она густо населена разными неприятными персонажами, и на этом тошнотворном фоне завораживающей кометой проносится загадочный граф Шамборен, поэт-футурист и большевистский агент, за которым гоняется в Одессе вся белая контрразведка. Он едет в Европу для того чтобы взорвать Версальскую мирную конференцию, почему-то везет в баночках с сапожным кремом восемнадцать крупных бриллиантов, «живуч, как сколопендра», палит из револьвера, но в конце концов попадается. Сцена его казни описана, как умел Алексей Николаевич – скупо и сильно: « – Стыдно, граф, – баском сверху прикрикнул ротмистр, – давайте кончать. – Тогда Шамборен кинулся к лестнице. Едва его кудрявая голова поднялась над палубой, – француз [палач] выстрелил. Шамборен покачнулся на лестнице, сорвался, и тело его упало в море». Тогда же я прочитал, что фамилия персонажа выдуманная, но человек был реальный. Некий юный чекист французского аристократического рода, чуть ли не маркиз, сыграл важную роль в освобождении Одессы от интервентов весной 1919 года. Время от времени я вспоминал о товарище маркизе и обещал себе, что обязательно его разъясню. Собрался только сейчас. Это оказалось нетрудно, слава Интернету. 1 Как и в первой статье, мы воздержимся от идентификации блогера borisakunin с реальным человеком – писателем Борисом Акуниным (он же Григорий Чхартишвили, псевдонимы А. Брусникин и А. Борисова [25, p. 199]). Следует сделать эту оговорку не только потому, что любой ник сам по себе может быть «маской» [12, с. 151], но и потому, что «художественные концепции автора никогда полностью не совпадают с его публицистическими суждениями, представленными в статьях, а также с оценками, проявленными в дневниковых записях и письмах» [17, с. 154]. Используемую в данной статье номинацию «Б. Акунин», таким образом, следует считать содержательно равной (эквивалентной) словосочетанию «блогер borisakunin». 2022. Т. 32, вып. 4 В.И. Бортников, А.В. Бортникова, А.И. Алексеевская СЕРИЯ ИСТОРИЯ И ФИЛОЛОГИЯ Правда, про этого эфемерного человека понаписано много всякой сомнительной дребедени. Довольно трудно понять, что было на самом деле, а что приплетено и нафантазировано, причем давно, еще в двадцатые годы. Если заинтересуетесь – ройте дальше сами, разбирайтесь. Я расскажу коротко и без беллетризирования. Во-первых, да – он был кудрявый. Это факт. Впрочем, А. Н. Толстой его лично знал – видел в московских богемных кафе, где этот приметный юноша («с пушистыми светлыми волосами, правильными чертами лица и горящими глазами», вспоминает Н. Равич) читал свои стихи (кажется, не выдающиеся) и поэтические переводы из Теофиля Готье – великолепные (по отзыву не кого-нибудь, а самого Мандельштама). Настоящее имя – Георгий Лафар, он же де Лафар, он же де ла Фар, он же де ла Фер, он же Делафар (последнее имя встречается в источниках чаще всего). Титулованный он был или нет, я так и не понял. Маркизов де ля Фар во Франции вроде бы не водилось. Зато граф де ля Фер, как мы знаем, по меньшей мере один точно имелся. Автор «Записок контрреволюционера» Владимир Амфитеатров пишет: «Делафар носил космы до плеч, бархатную куртку, писал стихи и уверял, будто бы он французский маркиз, потомок крестоносцев; полагаю, что крестоносцем он был наоборот: те – шли в Палестину, а он – вышел из Палестины», но это, впрочем, заблуждение типичного «контрика», который во всяком «комиссаре» подозревал сатанинское иудейское племя. На самом деле отец Георгия был обрусевший француз, инженер на военном заводе. Как и положено юному стихотворцу, Делафар воспламенился революцией. Он был вообще-то не большевик, а анархист, но в ту пору два эти радикальные течения еще не враждовали между собой. Служил Георгий в ВЧК, где, невзирая на зеленые лета и поэтический темперамент, заведовал весьма серьезным отделом борьбы с банковским саботажем, а во время «Заговора послов» вел дела арестованных французских офицеров. Из-за франкофонности молодого чекиста и откомандировали в Одессу, где высадился французский экспедиционный корпус. Большевики девятнадцатого года верили, что скоро грянет мировая революция, и надеялись распропагандировать иностранных солдат и матросов (что было не так уж и трудно, поскольку все устали воевать и хотели домой). Но у графа Делафара было задание не агитаторское, а под стать титулу – он должен был вращаться в верхах. И отлично справился с поручением: близко сошелся с полковником Анри Фредамбером, по должности – начальником французского штаба, а фактически самым влиятельным человеком оккупированной Одессы. Между прочим, этот Фредамбер – тоже интересный субъект. До галлизации его фамилия произносилась «Фрейденберг». По некоторым сведениям, этот человек был родом из Одессы. В тогдашней французской армии, пропитанной антисемитизмом и вообще очень скупой на чинопроизводство, еврей мог стать в 42 года полковником, лишь обладая какими-то исключительными способностями. (Потом Фредамбер сделает блестящую карьеру и в начале Второй мировой войны будет командовать армией. Умрет лишь в 1975 году, почти столетним, пережив всех других деятелей нашей Гражданской войны). Каким-то образом граф Делафар сумел настроить Фредамбера против белогвардейцев, так что в критический момент полковник настоял на эвакуации французских войск, в результате чего город был захвачен красно-зелеными. (Впоследствии за это самоуправство Фредамбер даже попал под суд). Я читал любопытные, но сомнительные байки о том, что Делафар влиял на полковника через актрису Веру Холодную или же дал ему огромную взятку (вот вам и бриллианты в сапожном креме). Не верю. Иначе всемогущий полковник как-нибудь отмазал бы своего сообщника, когда контрразведка до него все-таки добралась. А. Н. Толстой, пересказывая беседу с белым контрразведчиком Ливеровским, которого потом вывел в «Ибикусе», описывает гибель графа Делафара следующим образом (интересно сравнить с тем, как это описано в повести): «Темной дождливой ночью Делафара везли на моторке на баржу № 4 вместе с рабочим, обвиненным в большевистской агитации, и уголовником Филькой. Первым поднимался по трапу рабочий. Конвойный, не дожидаясь, пока он поднимется на баржу, выстрелил рабочему в голову, и он скатился. Филька, пока еще был на лодке, снял с себя крест и попросил отослать по адресу. Когда же взошел на баржу, сказал — это не я, и попытался вырваться. Его пристрелили. Делафар дожидался своей участи в моторке, курил. Затем попросил, чтобы его не застреливали, а утопили. Делафара связали, прикрепили к доске и пустили в море. Вот и всё, что я знаю...». Не захотел, стало быть, наш граф умирать прозаически, как рабочий и уголовник. На доске, в море. Поэт. 24 года ему было. Какое я из этой грустной истории вывожу moralité? Когда читал про романтического графа Шамборена в юности, думал: как всё это красиво. Хорошая всё-таки вещь – революция. Влюбила в себя множество удивительных людей, подарив каждому звездный О ритмах революции в тексте homo soveticus… 2022. Т. 32, вып. 4 час, и еще больше людей обыкновенных, сделав их удивительными. Неважно сколько жить, важно – как. И прочее, соответствующее возрасту. В нынешние же свои годы думаю: какая гадость эта ваша революция. Если б не заморочила юноше голову, получился бы хороший литературный переводчик, о ком твердили б целый век: N. N. прекрасный человек. Любовников ей, стерве несытой, подавай, да еще молодых, и побольше. «Скажите: кто меж вами купит ценою жизни ночь мою?». И ведь сколько во все времена находилось желающих. Добро б еще ночь манила сладострастьем. А то ведь грубые лапы конвойных, пошляк ротмистр, запах мазута от грязной воды, веревки, мокрая доска... 26.09.13 Обратим внимание на ритм упоминаний революции в данном тексте. На 1007 слов (считая заголовок)2 приходится 8 лексем с корнем -революци-, причем занимают они 2-ю (революции), 9-ю (революция), 19-ю (революцию), 364-ю (контрреволюционера), 434-ю (революцией), 506-ю (революция), 899-ю (революция), 937-ю (революция) позиции от начала. Схематично это распределение можно представить так: Рис. 2. Ритм употреблений лексемы революция и ее производных в тексте записи «Любовник революции (Возрастное)» (26.09.13) блога Б. Акунина «Любовь к истории» Если из этого ряда отбросить позиции № 2 как заголовочную и № 364 как входящую в заголовок упоминаемой книги, то окажется возможным четко выделить три пары словоупотреблений: расположенные в композиционном блоке «интригующего начала» (про Троцкого и Ромео) №№ 9 и 19; в блоке истории Делафара – №№ 434 и 506; и в блоке авторского вывода-антитезы №№ 899 и 937 (в юности думал: <...> хорошая все-таки вещь – революция; В нынешние же свои годы думаю: какая гадость эта ваша революция). В последнем случае основанием противопоставления служит именно революция и изменившееся отношение к ней. Парное композиционное размещение словоупотреблений без учета №№ 2 и 364 можно пред ставить в виде рис. 3: Рис. 3. Композиционно парное размещение словоупотреблений с корнем -революци- в тексте записи «Любовник революции (Возрастное)» (26.09.13) блога Б. Акунина «Любовь к истории» Революция сравнивается с ненасытной женщиной, которая губит молодых людей, влюбляющихся в нее: «...Революция избирает себе молодых любовников». Один такой Ромео, влюбившийся в революцию и сгоревший в пламени этой страсти, интриговал меня еще со школьных лет. Образ сопровождается рядом отрицательно-оценочных коннотаций (‘подлая’, ‘грубая’, ‘безжалостная’), ср.: Любовников ей, стерве несытой, подавай, да еще молодых, и побольше. Стилистически сниженная номинация стерва (прост. бран. ‘подлый человек, негодяй’ [11, с. 15]) сопровождается эпитетом несытой и контекстуальными уточнителями любовников, да еще молодых, побольше. Разговорносниженный и, соответственно, отрицательный оттенок высказывания усиливается предикатом подавай и конструкция да еще молодых, и побольше. Метафорический перенос сопровождается мифологизацией образа: «стерва» превращается в Клеопатру из одноименного стихотворения А. С. Пушкина 2 Здесь и далее в частотно-статистический анализ текста подписи к фотографиям не включались как элементы со спорной текстовой природой. По той же причине, а также в связи с ограниченностью объема статьи в приведенной выше записи блога не сохранены графические составляющие (картинки и проч.). 2022. Т. 32, вып. 4 В.И. Бортников, А.В. Бортникова, А.И. Алексеевская СЕРИЯ ИСТОРИЯ И ФИЛОЛОГИЯ («Скажите: кто меж вами купит ценою жизни ночь мою?»), однако это возвышение, привлечение амелиоративного смысла тут же сменяется смыслом пейоративным, снижением: И ведь сколько во все времена находилось желающих. Добро б еще ночь манила сладострастьем. А то ведь грубые лапы конвойных, пошляк ротмистр, запах мазута от грязной воды, веревки, мокрая доска... Противопоставление добро б еще – а то ведь дополняется возвышенной лексикой (манила сладострастьем) при левом члене оппозиции и сниженной (грубые лапы, пошляк) при правом, грамматическим противопоставлением условного и изъявительного наклонений, а также сопутствующей отрицательно окрашенной картиной описываемой сцены. Разворачивание интересующей нас метафорической модели на общетекстовом уровне определяется, однако, именно вынесенной в заголовок номинацией революции (№ 2). Обратим внимание, что в словосочетании любовник революции эта лексема занимает подчиненную, грамматически зависимую от главного члена любовник позицию. Такое подавление указывает на то, что центральным персонажем повествования будет человек; субъектную тематическую линию займет именно этот любовник, объектную же – его судьба, цепочка событий [5]. Революция же, сохраняя прямое отношение к текстовому времени – темпоральности [6] (и, шире, к хронотопу в целом – как историческому фону, на котором действует главный герой), получает за счет указанного сочетания и вхождение в другие текстовые подсистемы: в тематическое поле и поле тональности (субъективной модальности) [14, с. 692]. Сказанное позволяет предположить возможность интерпретации анализируемой метафорической модели через посредство текстовых категорий – «сущностных содержательных компонентов текста, запрограммированных уже на этапе первичного авторского замысла» [10, с. 119]. Традиционно категориально-текстовой анализ предполагает характеристику композиции как важнейшего структурного параметра текста [8; 18] и далее обращение к триаде «тема – хронотоп – тональность» как содержательному каркасу, семантически перекрывающему основные коммуникативные линии нарратива: кто что делает – в каких условиях (когда, где) – с каким отношением (со стороны автора, персонажа, читателя [21]). Композиционное распределение лексемы революция в анализируемом тексте уже было описано выше; обратим внимание, как структурируется запись блога относительно контекстуального партнера революции – лексемы любовник. Достаточно четко в записи выделяется вступление (один такой Ромео) и вводная композиционная часть, где охарактеризован литературный герой и его прототип. Если в заглавии номинация революции занимала грамматически зависимую от любовник позицию, то в первом же предложении эти лексемы меняются местами: Революция избирает себе молодых любовников. Такой ввод через фразу Троцкого (и сопутствующий переход от множественного к единственному числу) сопровождается антономасией (Ромео) и так называемыми «нулевыми» (имплицитными) номинациями при причастных оборотах: Ø влюбившийся в революцию и Ø сгоревший в пламени этой страсти. Этой фразой закрепляется грамматическая зависимость революции от любовника, заданная в заголовке; фактически же любовник оказывается жертвой революции (точнее, жертвой страсти к ней, ср. задаваемую здесь же архетипическую метафору женщины-губительницы [16, с. 160]). Уже во вводной композиционной части описана смерть любовника революции – правда, на страницах литературного произведения. Рассмотрим экспликацию тематической цепочки («ряда семантически тождественных номинаций предмета речи» [15, с. 192]): граф Шамборен – поэтфутурист – большевистский агент – (за) которым – он – его – граф – Шамборен – его – Шамборен – его. Последние пять номинаций приходятся на цитату из повести А. Толстого, первые шесть – на пересказ предшествующих событий. Начало приведенного ряда содержит характеризацию персонажа и потому лишено ритмичности. Цепочка приобретает ритмичность именно в зоне цитирования: номинация граф Шамборен расщепляется на граф и Шамборен; последняя, чередуясь с местоимениемсубститутом его, и завершает приведенный Б. Акуниным фрагмент «Похождений Невзорова». Переход к прототипу Шамборена осуществляется посредством следующих номинаций: персонажа – человек (реальный) – некий юный чекист французского аристократического рода – чуть ли не маркиз – (о) товарище маркизе – его – этого эфемерного человека. Если рассматривать состав данной цепочки в русле семантической классификации [7], т. е. разграничивать номинации базовые и дополнительные, а в границах дополнительных выделять лексически новые, субституты и трансформы (см. также: [2, с. 56]), то почти каждая номинация в выделенном ряду окажется лексически новой. Формируется тематическое поле любовника революции, в составе которого ряд элементов обнаруживает пересечения и с самой революцией: большевистский (агент), чекист, товарищ (маркиз). По О ритмах революции в тексте homo soveticus… 2022. Т. 32, вып. 4 следняя оксюморонная номинация характеризует переход из маркизов в товарищи и, таким образом, приобретает не только темпоральную, но и эмоциональную окрашенность. К базовой номинации – имени персонажа автор-блогер подходит не спеша, сохраняя интригу. До обозначения Георгий Лафар в тексте записи содержатся еще номинации он – его – этот приметный юноша (последняя также сочетает тематический и тонально окрашенный компоненты). Далее следует целый абзац, посвященный именам: Георгий Лафар – де Лафар – де ла Фар – де ла Фер – Делафар. Цепочка на этот раз заканчивается трансформом «единственное → множественное» (маркизов де ля Фар) и аллюзионным упоминанием графа де ля Фер (Атоса из романов А. Дюма). Номинация Делафар (граф Делафар) закрепляется в границах дальнейшего повествования. Происходит этот выбор, по-видимому, в силу прецедентности, поскольку и В. Амфитеатров, и А. Н. Толстой, цитируемые Б. Акуниным в продолжение нарратива, пользуются именно этим обозначением, да и сам автор borisakunin говорит в скобках в подтверждение своего выбора: последнее имя встречается в источниках чаще всего. Любопытно, что из 10 случаев употребления фамилии Делафар (по частотности эта номинация уступает лишь местоименным субститутам он в различных формах и нулевым номинациям) на цитируемые фрагменты приходится 4: одна на Амфитеатрова и три на Толстого. Оставшиеся 6 – ровно столько же, сколько революция! – употребляет сам Б. Акунин в позициях №№ 320, 432, 531, 645, 688 и 742 от начала (если считать с заголовком). Чередование свернутого и развернутого трансформов создают очевидный ритм: Делафар – Делафар – графа Делафара – граф Делафар – Делафар – графа Делафара. Рис. 4. Ритм употреблений фамилии Делафар в тексте записи «Любовник революции (Возрастное)» (26.09.13) блога Б. Акунина «Любовь к истории» Сопоставление рис. 4 (употреблений фамилии Делафар) с рис. 2 и 3 (употреблений лексемы революция и ее производных) показывает не парное, а скорее, тернарное распределение базовых номинаций любовника революции в исследуемом тексте. На графике (рис. 4) видно, что первые три номинации отстоят друг от друга на более значительном расстоянии, чем вторые три. Объясняется это, повидимому, тем, что между первым (уже приводившееся выше он же Делафар) и вторым (Делафар воспламенился революцией) словоупотреблениями композиционно размещено не только обсуждение имени персонажа, но и цитата из Амфитеатрова, также содержащая данную фамилию. Кстати, второй случай из выделенных шести (№ 432) – единственный минимальный контекст, где фамилия Делафар употреблена в сочетании с революцией. Между вторым и третьим словоупотреблениями обнаруживаем достаточно разнообразный отрезок тематической цепочки: он – не большевик – анархист – Георгий – молодого чекиста; там же следует отступление про большевиков девятнадцатого года и... мировую революцию (на этот раз не соседствующую с Делафаром и иными его обозначениями). После значительного перерыва на Фредамбера-Фрейденберга, второго и второстепенного персонажа анализируемой записи, в тексте появляются – на этот раз куда более плотно – еще три обозначения Делафара по имени. Цепочка как будто сжимается, стремительно приближая конец главного героя: дважды упоминания следуют в связи с Фредамбером (последнего называют по имени также дважды, а еще три раза – просто полковником) и один раз – в связи с гибелью, на этот раз реальной: А. Н. Толстой <...> описывает гибель графа Делафара следующим образом (интересно сравнить с тем, как это описано в повести)... Любопытно, что после последней цитаты из повести А. Н. Толстого Б. Акунин ни разу не называет Делафара по фамилии. Гибнет человек – исчезает из текста и его фамилия. Отметим также, что оним Делафар как бы намеренно исключается из ближайших к прямым номинациям революции контекстов. Сопоставление рис. 3 и 4 показывает, что, если не считать уже упомянутой завязки (Как и положено юному стихотворцу, Делафар воспламенился революцией), данные лексемы размещаются в тексте принципиально не рядом. Две пары революции, напомним, 2022. Т. 32, вып. 4 В.И. Бортников, А.В. Бортникова, А.И. Алексеевская СЕРИЯ ИСТОРИЯ И ФИЛОЛОГИЯ расположены в начале (№№ 9 и 19) и в конце (№№ 899 и 937). Базовые номинации Делафара, наоборот, отсутствуют в диапазоне 0–200 и 800–1007. Идея того, что персонаж находится с революцией именно в любовных отношениях (не муж, не друг, не приятель, а именно любовник революции), поддерживается, как видим, и на композиционно-тематическом уровне. Роль категорий локативности и тональности в анализируемой записи представляется вспомогательной. Текстовое пространство оказывается безусловно подчинено темпоральности (революции) и реализуется в основном точечно: граф Шамборен <...>, за которым гоняется в Одессе вся белая контрразведка; Он... почему-то везет в баночках с сапожным кремом восемнадцать крупных бриллиантов; А. Н. Толстой его лично знал – видел в московских богемных кафе. Именно Одесса (локация) становится зоной деятельности главного героя; описываемые события происходят в революционной Одессе (хронотоп), поэтому данный топоним повторяется в тексте 5 раз – на одно упоминание меньше, чем революция и Делафар. Любопытно, что при описании взаимоотношений Делафара и Фредамбера Б. Акунин вспоминает про баночки, упомянутые в начале записи: Я читал любопытные, но сомнительные байки о том, что Делафар влиял на полковника через актрису Веру Холодную или же дал ему огромную взятку (вот вам и бриллианты в сапожном креме). Данный повтор можно интерпретировать как образуемое локативами кольцо; это кольцо условно обозначим как малое на фоне кольца основного, композиционного, кольца, если можно так выразиться, «смертельного» – гибели Делафара в начале (под маской Шамборена) и в конце (без маски). Тональность, или текстовая модальность [14, с. 692], также оказывается подчинена композиции, служащей, как было показано выше, «формой выражения и развития темы» [19, с. 57]. В «интригующем» вступлении внимание читателя к графу Шамборену приковывается в том числе благодаря контрастным эпитетам: повесть Алексея Толстого <...> густо населена разными неприятными персонажами, и на этом тошнотворном фоне завораживающей кометой проносится загадочный граф Шамборен. «Точечные включения» тональности, свойственные публицистическому стилю [10, с. 265], представлены эпитетами и далее: про этого эфемерного человека понаписано много всякой сомнительной дребедени; читал свои стихи (кажется, не выдающиеся) и поэтические переводы из Теофиля Готье – великолепные (по отзыву не кого-нибудь, а самого Мандельштама); невзирая на зеленые лета и поэтический темперамент, заведовал весьма серьезным отделом борьбы с банковским саботажем. Модальность сомнительности по отношению к ряду фактов блестяще сочетается с модальностью восхищения деятельностью главного героя – и, конечно, сожаления по поводу его гибели. Мощный эмоциональный выброс, сопровождаемый риторическим вопросом Какое я из этой грустной истории вывожу moralité?, отражает изменение отношения homo soveticus к Октябрьской революции. В юности, которая приходилась на советское время, писатель-блогер, как и все остальные советские люди, относился к революции позитивно. Когда читал про романтического графа Шамборена в юности, думал: как всё это красиво. Хорошая все-таки вещь – революция. Однако в нынешние же свои годы автор думает: какая гадость эта ваша революция. Поддерживается эта трансформация, отражающая в целом крушение социалистических идеалов, и подзаголовком Возрастное: это указание и на гибель молодых в пламени революции, и на трансформацию авторского отношения к революции со временем (в юности – в нынешние годы). Акцент на финальных словах (ср. ассоциирование с любовником в уже приводившейся цитате Добро б еще ночь манила сладострастьем...), подтверждающий развенчание революционных идеалов, усиливается за счет интеграции всех содержательных категорий, привлеченных нами к анализу: темы, хронотопа и тональности. СПИСОК ИСТОЧНИКОВ И ЛИТЕРАТУРЫ 1. Бортников В. И., Бортникова А. В., Алексеевская А. И. О ритмах революции в тексте homo soveticus: осмысление октябрьского переворота в блоге Б. Акунина «Любовь к истории» (статья первая) // Вестник Удмуртского университета. Серия История и филология. 2017. Т. 27. № 5. С. 683–692. 2. Бортников В. И. Лингвистический анализ текста. Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 2020. 112 с. 3. Гества К. Советский человек. История одного собирательного понятия // Вестник общественного мнения. Данные. Анализ. Дискуссии. 2018. № 1-2 (126). С. 58–75. 4. Зиновьев А. А. Гомо советикус. Пара беллум. М.: Моск. рабочий, 1991. 414 с. О ритмах революции в тексте homo soveticus… 2022. Т. 32, вып. 4 5. Исакова Е. А., Михайлова О. А. Текстовая категория «событие» в современном репортаже // Известия Уральского федерального университета. Серия 1: Проблемы образования, науки и культуры. 2019. Т. 25. № 3 (189). С. 81–91. 6. Ицкович Т. В. Категория времени в современном православном житии (на материале житий Екатеринбургской епархии) // Вестник Пятигорского государственного лингвистического университета. 2012. № 3. С. 25–28. 7. Ицкович Т. В., Чэн Ц. Метафора в жанре очерка: категориально-текстовой аспект (на материале очерков В. М. Пескова) // Когнитивные исследования языка. 2020. № 2 (41). С. 596–599. 8. Келер А. И. Категория композиции в молитвенном тексте // Litera. 2021. № 7. С. 37–46. 9. Купина Н. А. Позднесоветская повседневность глазами очевидцев: уроки прошлого // Политическая лингви стика. 2022. № 2 (92). С. 42–51. 10. Купина Н. А., Матвеева Т. В. Стилистика современного русского языка. М.: Юрайт, 2020. 415 с. 11. Леонтьева Т. В. К семантике и этимологии рус. мымра // Вестник Южно-Уральского государственного уни верситета. Серия: Лингвистика. 2011. № 1 (218). С. 10–16. 12. Литовская Е. В. Речевая маска кулинарного блогера // Филология и культура. 2014. № 4 (38). С. 151–154. 13. Любовник революции. [Электронный ресурс]. URL: https://borisakunin.livejournal.com/ (Возрастное) 111573.html (дата обращения: 30.05.2022). 14. Матвеева Т. В. Тональность текста // Эффективное речевое общение (базовые компетенции): словарь справочник / под ред. А. П. Сковородникова. Красноярск, 2014. С. 692–694. 15. Матвеева Т. В., Ширинкина М. А. Переписка граждан с исполнительной властью: коррелятивный текстовой анализ // Quaestio Rossica. 2020. Т. 8. № 1. С. 190–202. 16. Мельникова А. В. Типология женских образов в малой прозе Д. Н. Мамина-Сибиряка 1880-х гг. // Известия Уральского федерального университета. Серия 2: Гуманитарные науки. 2012. № 4 (108). С. 155–163. 17. Подшивалова Е. А. Историософские размышления в творчестве А. Блока последних лет // Вестник Удмурт ского университета. Серия История и филология. 2008. № 5-3. С. 151–166. 18. Попова А. И. Личная молитва: особенности композиционной структуры // Литературоведение, лингвистика и коммуникативистика: направления и тенденции современных исследований: материалы II Всероссийской заочной научной конференции / отв. ред. А. В. Курочкина. Уфа: Башкирский государственный университет, 2018. С. 155–156. 19. Рядовых Н. А. Особенности композиции жанра акафиста (на материале «Акафиста святым царственным страстотерпцам») // Церковь. Богословие. История. 2020. № 1. С. 56–62. 20. Согомонов А. Ю. Советский простой человек: опыт социального портрета на рубеже 90-х // Социологиче ский журнал. 1994. № 1. С. 182–184. 21. Турышева О. Н. Прагматика художественной словесности как предмет литературного самосознания: авто реф. дис. ... д-ра филол. наук. Екатеринбург, 2011. 48 с. 22. Фокин А. А. «Советский человек» одновременно существует и не существует // Новое прошлое / The New Past. 2021. № 4. С. 238–247. 23. Человек советский: за и против / под общ. ред. Ю. В. Матвеевой, Ю. А. Русиной. Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 2021. 412 с. 24. O’Connor D. Soviet Legal Institutions // University of Detroit. Law Journal. December 1962. Volume XL. No. 2. P. 289–293. 25. Snigireva T. A., Podchinenov A. V., Snigirev A. V. The Pseudonymous Code of G. Chkhartishvili // Science Jour nal of Volgograd State University. Linguistics. 2018. Т. 17. № 4. С. 197–205. Поступила в редакцию 12.02.2022. Бортников Владислав Игоревич, кандидат филологических наук, доцент E-mail: octahedron31079@mail.ru Бортникова Алена Валерьевна, кандидат филологических наук, доцент E-mail: le_name@mail.ru Алексеевская Александра Ивановна, бакалавр лингвистики, переводчик-фрилансер E-mail: sasha.alexeevskaya@gmail.com ФГАОУ ВО «Уральский федеральный университет имени первого Президента России Б. Н. Ельцина» 620083, Россия, г. Екатеринбург, пр. Ленина, 51 2022. Т. 32, вып. 4 В.И. Бортников, А.В. Бортникова, А.И. Алексеевская СЕРИЯ ИСТОРИЯ И ФИЛОЛОГИЯ V.I. Bortnikov, A.V. Bortnikova, A.I. Alekseevskaya ON THE RHYTHMS OF REVOLUTION IN THE TEXT OF HOMO SOVETICUS: UNDERSTANDING OCTOBER REVOLUTION IN B. AKUNIN’s BLOG “LOVE OF HISTORY” (ARTICLE 2) DOI: 10.35634/2412-9534-2022-32-4-872-881 The article continues to comprehensively analyze the reflection of the October Revolution in B. Akunin’s blog Love of History. With the help of the contexts from Google Books, the most important features of homo soveticus are distinguished; the authors show how the Soviet man became disillusioned with the ideals brought up in him from childhood. One of these ideals is interpreted within the metaphorical model “revolution as a woman”. Based on the material of the blog entry “Lover of the Revolution (Age-Written)” (26.09.2013), the general text implementation of this metaphor is shown. It has been suggested that, in addition to direct negative evaluation nominations of the female image and the accompanying mythologization, this model appears at the levels of the categories of composition, theme, chronotope, and tonality. A detailed categorical analysis made it possible to confirm this hypothesis: the revolution, metaphorically displayed as a woman, retains a temporal connotation in the analyzed entry; the main character, who occupies the position of the theme (its “lover”), comes to be in a difficult relationship with the revolutionary epoch and eventually dies, “burned in the flames” of his own passion. Keywords: B. Akunin, blog, “Love of History”, revolution, rhythm, homo soveticus, linguistic identity. REFERENCES 1. Bortnikov V. I., Bortnikova A. V., Alekseevskaya A. I. O ritmah revolyucii v tekste homo soveticus: osmyslenie oktyabr'skogo perevorota v bloge B. Akunina «Lyubov' k istorii» (stat'ya pervaya) [On the Rhythms of Revolution in the Text of Homo Soveticus: Understanding October Revolution in B. Akunin’s Blog “Love of History” (Article 1)] // Vestnik Udmurtskogo universiteta. Seriya Istoriya i filologiya. 2017. T. 27. № 5. P. 683–692. (In Russian). 2. Bortnikov V. I. Lingvisticheskij analiz teksta [Linguistic Text Analysis]. Ekaterinburg: Ural University Press, 2020. 112 p. (In Russian). 3. Gestva K. Sovetskij chelovek. Istoriya odnogo sobiratel'nogo ponyatiya [Soviet Man. The History and Ambivalence Surrounding a Collective Singular Form] // Vestnik obshchestvennogo mneniya. Dannye. Analiz. Diskussii. 2018. № 1-2 (126). P. 58–75. (In Russian). 4. Zinov'ev A. A. Gomo sovetikus. Para bellum [Homo Soveticus. Para Bellum]. Moscow: Moskovskij rabochij, 1991. 414 p. (In Russian). 5. Isakova E. A., Mihajlova O. A. Tekstovaya kategoriya «sobytie» v sovremennom reportazhe [The “Event” Text Category in Contemporary Reportage] // Izvestiya Ural'skogo federal'nogo universiteta. Seriya 1: Problemy obrazovaniya, nauki i kul'tury. 2019. Vol. 25. № 3 (189). P. 81–91. (In Russian). 6. Ickovich T. V. Kategoriya vremeni v sovremennom pravoslavnom zhitii (na materiale zhitij Ekaterinburgskoj eparhii) [The Category of Time Correlation in the Contemporary Orthodox Hagiography (Based on the Materials on Yekaterinburg Eparchy Hagiographies)] // Vestnik Pyatigorskogo gosudarstvennogo lingvisticheskogo universiteta. 2012. № 3. P. 25–28. (In Russian). 7. Ickovich T. V., Cheng C. Metafora v zhanre ocherka: kategorial'no-tekstovoj aspekt (na materiale ocherkov V. M. Peskova) [Metaphor in the Essay Genre: Categorical Textual Aspect (Based on V. M. Peskov’s Essays)] // Kognitivnye issledovaniya yazyka. 2020. № 2 (41). P. 596–599. (In Russian). 8. Keler A. I. Kategoriya kompozicii v molitvennom tekste [Category of Composition in the Prayer] // Litera. 2021. № 7. P. 37–46. (In Russian). 9. Kupina N. A. Pozdnesovetskaya povsednevnost' glazami ochevidcev: uroki proshlogo [Late Soviet Everyday Life through the Witnesses’ Eyes: Lessons from the Past] // Politicheskaya lingvistika. 2022. № 2 (92). P. 42–51. (In Russian). 10. Kupina N. A., Matveeva T. V. Stilistika sovremennogo russkogo yazyka [Stylistics of the Modern Russian Lan guage]. M.: Yurajt, 2020. 415 p. (In Russian). 11. Leont'eva T. V. K semantike i etimologii rus. mymra [About Semantics and Etymology of Russ. mymra] // Vestnik Yuzhno-Ural'skogo gosudarstvennogo universiteta. Seriya: Lingvistika. 2011. № 1 (218). P. 10–16. (In Russian). 12. Litovskaya E. V. Rechevaya maska kulinarnogo blogera [Speech Mask of a Food Blogger] // Filologiya i kul'tura. 2014. № 4 (38). P. 151–154. (In Russian). revolyucii. 13. Lyubovnik (Vozrastnoe) [Lover of the Revolution (Age-Written)]. URL: https://borisakunin.livejournal.com/111573.html (date of access: 30.05.2022). (In Russian). 14. Matveeva T. V. Tonal'nost' teksta [Text Tonality] // Effektivnoe rechevoe obshchenie (bazovye kompetencii): slovar'-spravochnik / pod red. A. P. Skovorodnikova. Krasnoyarsk, 2014. P. 692–694. (In Russian). О ритмах революции в тексте homo soveticus… 2022. Т. 32, вып. 4 15. Matveeva T. V., Shirinkina M. A. Perepiska grazhdan s ispolnitel'noj vlast'yu: korrelyativnyj tekstovoj analiz [Correspondence between Citizens and Executive Power: Correlative Text Analysis] // Quaestio Rossica. 2020. Vol. 8. № 1. P. 190–202. (In Russian). 16. Mel'nikova A. V. Tipologiya zhenskih obrazov v maloj proze D. N. Mamina-Sibiryaka 1880-h gg. [Women’s Images in D. N. Mamin-Sibiryak’s 1880s Flash Fiction: A Typology] // Izvestiya Ural'skogo federal'nogo universiteta. Seriya 2: Gumanitarnye nauki. 2012. № 4 (108). P. 155–163. (In Russian). 17. Podshivalova E. A. Istoriosofskie razmyshleniya v tvorchestve A. Bloka poslednih let [The Poem The Twelve in the Context of Historiosophical Reflections of A. Blok] // Vestnik Udmurtskogo universiteta. Seriya Istoriya i filologiya. 2008. № 5-3. P. 151–166. (In Russian). 18. Popova A. I. Lichnaya molitva: osobennosti kompozicionnoj struktury [Personal Prayer: Features of the Compositional Structure] // Literaturovedenie, lingvistika i kommunikativistika: napravleniya i tendencii sovremennyh issledovanij: materialy II Vserossijskoj zaochnoj nauchnoj konferencii / otv. red. A. V. Kurochkina. Ufa: Bashkirskij gosudarstvennyj universitet, 2018. P. 155–156. (In Russian). 19. Ryadovyh N. A. Osobennosti kompozicii zhanra akafista (na materiale «Akafista svyatym carstvennym strastoterpcam») [Features of the Composition of the Akathist Genre (Based On “Akathist to the Holy Royal PassionBearers”)] // Cerkov'. Bogoslovie. Istoriya. 2020. № 1. P. 56–62. (In Russian). 20. Sogomonov A. Yu. Sovetskij prostoj chelovek: opyt social'nogo portreta na rubezhe 90-h [Soviet Common Man: The Experience of a Social Portrait at the Turn of the 90s] // Sociologicheskij zhurnal. 1994. № 1. P. 182–184. (In Russian). 21. Turysheva O. N. Pragmatika hudozhestvennoj slovesnosti kak predmet literaturnogo samosoznaniya: avtoref. dis. ... d-ra filol. nauk [Pragmatics of Artistic Literature as a Subject of Literary Self-Awareness: Doctor’s Thesis Abstract]. Ekaterinburg, 2011. 48 p. (In Russian). 22. Fokin A. A. «Sovetskij chelovek» odnovremenno sushchestvuet i ne sushchestvuet [“The Soviet Man” Exists and Does Not at the Same Time] // The New Past. 2021. № 4. P. 238–247. (In Russian). 23. Chelovek sovetskij: za i protiv [Homo Soveticus: Pro et Contra] / eds Yu. V. Matveeva, Yu. A. Rusina. Ekaterin burg: Ural University Press, 2021. 412 p. (In Russian). 24. O’Connor D. Soviet Legal Institutions // University of Detroit. Law Journal. December 1962. Volume XL. No. 2. P. 289–293. (In English). 25. Snigireva T. A., Podchinenov A. V., Snigirev A. V. The Pseudonymous Code of G. Chkhartishvili // Science Jour nal of Volgograd State University. Linguistics. 2018. Vol. 17. № 4. P. 197–205. (In English). Received 12.02.2022 Bortnikov V.I., Candidate of Philology, Associate Professor E-mail: octahedron31079@mail.ru Bortnikova A.V., Candidate of Philology, Associate Professor E-mail: octahedron31079@mail.ru Alekseevskaya A.I., Bachelor of Linguistics, Freelance Translator E-mail: sasha.alexeevskaya@gmail.com Ural Federal University named after the first President of Russia B. N. Yeltsin Lenina ave., 51, Ekaterinburg, Russia, 620083 

Напиши аннотацию по статье

872 2022. Т. 32, вып. 4 ВЕСТНИК УДМУРТСКОГО УНИВЕРСИТЕТА СЕРИЯ ИСТОРИЯ И ФИЛОЛОГИЯ УДК 81’42+821.161.1(045) В.И. Бортников, А.В. Бортникова, А.И. Алексеевская О РИТМАХ РЕВОЛЮЦИИ В ТЕКСТЕ HOMO SOVETICUS: ОСМЫСЛЕНИЕ ОКТЯБРЬСКОГО ПЕРЕВОРОТА В БЛОГЕ Б. АКУНИНА «ЛЮБОВЬ К ИСТОРИИ» (СТАТЬЯ ВТОРАЯ) Статья представляет собой продолжение комплексного анализа отражения Октябрьской революции в блоге Б. Акунина «Любовь к истории». В опоре на контексты из Google Books выделены важнейшие черты homo soveticus; показано, как «человек советский» разочаровался в идеалах, воспитанных в нем с детства. Один из таких идеалов интерпретируется в зеркале метафорической модели «революция – женщина». На материале блоговой записи «Любовник революции (Возрастное)» (26.09.2013) показана общетекстовая реализация данной метафоры. Выдвинуто предположение о том, что, помимо прямых отрицательно-оценочных номинаций женского образа и сопутствующей мифологизации, данная модель разворачивается на уровне структурной категории композиции и содержательных категорий темы, хронотопа и тональности. Подробный категориальнотекстовой анализ позволил подтвердить данную гипотезу: революция, метафорически перевоплощающаяся в женщину, сохраняет в анализируемой записи темпоральный оттенок; занимающий же позицию темы главный герой (ее «любовник») оказывается в сложных отношениях с эпохой и в конце концов гибнет, «сгорая в пламени» собственной страсти.

о роли церковнославыанскоы традиции в развитии лексики русского права. Ключевые слова: старославянский язык, русский язык, словообразование, словообразова тельное гнездо, правовая лексика. THE ROLE OF THE CHURCH SLAVONIC TRADITION IN THE RUSSIAN LEGAL VOCABULARY L. B. Karpenko Samara National Research University named after Academician S. P. Korolev, 1, Ac. Pavlov St., Samara, 443011, Russian Federation The article exams the role of the Old Church-Slavonic word-formation system in development of Russian basic legal vocabulary. Based on a case-study of the word-formative amily of words with the radical zakon-, the article shows that there is continuity between the old Russian vocabulary and the Old Church-Slavonic word-formative system. It focuses on the Old Church-Slavonic semantic types of legal vocabulary: “law”, “law-giver”, “lawyer”, “observance”, “criminal” and on the word-formative family of words which became the source of the modern Russian basic legal vocabulary. Refs 15. Keywords: Old Church-Slavonic, Russian, word-formation, word-formative family of words, legal vocabulary. DOI: 10.21638/11701/spbu09.2016.107 Своеобразие русского литературного языка, обусловленное его историческим динамическим двуязычием, служит поводом для продолжительной научной дискуссии, в центре которой — вопросы истории его взаимоотношений с церковнославянским, русификации церковнославянского языка, роли церковнославянской традиции в развитии русского языка, места славянизмов в корпусе лексики русского языка и т. п. В разной степени и в разных ракурсах они рассматривались в трудах А. А. Шахматова, Н. С. Трубецкого, А. М. Селищева, С. П. Обнорского, B. В. Виноградова, Н. И. Толстого, А. И. Горшкова, А. И. Ефимова, Б. А. Успенского, Г. А. Хабургаева, М. Л. Ремневой, В. М. Живова, Б. А. Ларина, Н. А. Мещерского, Б. Г. Унбегауна и других исследователей. К кругу обозначенной проблематики относится и вопрос об истоках и  динамике развития лексики русского права, причем некоторые его аспекты требуют уточнения. Цель статьи  — показать на основании имеющихся лингвистических источников наличие в древнерусском языке значительного корпуса церковнославянской по происхождению лексики права, а  также сохранение преемственных связей юридической лексики современного русского языка с цер © Санкт-Петербургский государственный университет, 2016DOI: 10.21638/11701/spbu09.2016.107 рованы лексемы, сохраняющие свою актуальность в  современной юридической практике, прослежены их значения и контексты, которые сопоставлены с данными Национального корпуса русского языка (НКРЯ) по сфере употребления, времени фиксации, частотности. Лексика права в русском языке разнообразна по своему происхождению, в ее составе — как исконные слова, восходящие к общеславянскому и индоевропейскому языкам, так и ранние и поздние заимствования. На основе данных древних юридических текстов, а также сравнительно-исторического и этимологического анализа лексики Вяч. Вс. Ивановым и В. Н. Топоровым было установлено существование системы правовых отношений и соответствующих языковых средств у восточных славян еще в дописьменный период. Осуществленная этими учеными реконструкция юридических терминов раннего славянского права (*sǫdъ, *rędъ, *dělo и  др.), находящая подтверждение в достоверных индоевропейских параллелях, позволяет предполагать, что славянское «предправо», как и у большинства других индоевропейских народов, складывалось и  функционировало на основе устной традиции [Иванов, Топоров]. Восходящая к дохристианской эпохе восточнославянская лексика права получила освещение не только в лингвистических, но и в юридических исследованиях, чего нельзя сказать о соответствующей лексике, отраженной в церковнославянских источниках. В примечании к работе «История русского права как лингвосемиотическая проблема» В. М. Живов справедливо заметил: «В исследованиях по языку права в  России обычно рассматривается исключительно язык русских (а  не церковнославянских) юридических памятников» [Живов, с. 189], однако существенно этот пробел не был восполнен исследователем. Изучение церковнославянской лексики права ограничилось выявлением некоторых русских и  церковнославянских параллелей: видокъ — свѣдѣтель, головникъ — убийца, животъ — имѣние, задница — наслѣдство, правда — законъ, рукописание — завѣщание, человѣкъ — лице и др. В указанной работе В. М. Живова было сделано заключение, затрагивающее проблемы истории русского права, о «противопоставлении в области права двух независимых культурных традиций», «столкновении двух культурных систем»: «Русское право имеет непосредственное практическое значение, в  то время как церковнославянское право практически не применяется… Из этой ситуации и образуется основная парадигма русского юридического сознания: культурное право не действует, а действующее право не имеет культурного статуса» [Живов, с. 202, 279]. Историко-правовая составляющая публикации В. М. Живова вызвала критику со стороны юристов в связи с «механическим переводом» лингвистических заключений на область истории и теории права, отрицанием роли византийского по своим истокам церковнославянского права на Руси [Рогов, с. 21]. В дискуссии по истории языка русского права еще более категоричное мнение было ранее высказано Б. Г. Унбегауном, который как об одном из парадоксов говорил о том, что церковнославянский язык был полностью исключен из области древнерусского права и судопроизводства и византийская традиция никак не сказалась на древнерусском юридическом языке. Позиция неожиданная, тем более что в ряде своих публикаций Б. Г. Унбегаун отстаивает идеи о  непрерывности развития русского литературного языка и его церковнославянской природе. Однако для языка Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 1 в  Киевской Руси и в  Московском государстве религиозные, моральные, эстетические и научные ценности — это был в полном смысле язык культуры. Была, однако, одна область, из которой церковно-славянский язык был исключен с самого начала, а именно область законодательства и судопроизводства… Таким образом, специфической чертой юридического и административного языка допетровской России является его русский, а  не церковно-славянский характер» [Унбегаун, с. 179]. Такое положение дел, по мнению автора, сохранялось вплоть до XVIII в., когда на основе церковнославянского языка был сформирован уже новый пласт юридической лексики. Эта «новая» лексика, по его мнению, иллюстрируется словами, появившимися в XVIII в., а именно производными, образованными от корня закон-: «Язык права смог обогатиться таким существенным термином, как закон, для которого в  древнем языке не было единого обозначения,  — употреблялись правда, устав, указ, уложение и  др. До XVIII  века термин закон был неизвестен русскому юридическому языку, так как он употреблялся лишь для обозначения закона Божеского (и закона Божия), а не человеческого, и был церковно-славянским словом. При помощи этого же слова были образованы в XVIII веке многие сложные термины церковно-славянской конструкции, как законодатель, законодательство, законоустройство, законопослушный, беззаконный, незаконный и т. д.» [Унбегаун, с. 183] Если юристами гипотеза Б. Г. Унбегауна была подвергнута критике [Рогов, с. 20], то историками языка она серьезно не обсуждалась, хотя после лексикографического и корпусного анализа фактов и корректировки их хронологической приуроченности имеются достаточные основания для ее пересмотра. Так, нами установлено, что лексема законостроительство, приведенная Б. Г. Унбегауном как термин, образованный в XVIII в., не зафиксирована лексикографическими справочниками не только XVIII в., но и всего последующего периода вплоть до настоящего времени. Она не отражена и в Национальном корпусе русского языка. И лишь поисковые системы Интернета откликаются на нее единичными текстовыми примерами из современного международного права (китайское законостроительство). Термин законопослушный имеет также более позднее образование и принадлежит русскому языку советского периода. Впервые он использован в  военных мемуарах 20-х годов ХХ века: «Саблина… адмирал Герасимов заменил Ненюковым, которого сам же впоследствии аттестует: “законопослушный, очень инертный и донельзя ленивый”» (Деникин. Очерки русской смуты. 1921). Активное употребление лексемы законопослушный, согласно НКРЯ, начинается с 1970-х годов. Лексемы законодатель, беззаконный, незаконный следует, напротив, рассматривать как ранние заимствования из старославянского языка, использовавшиеся в юридическом смысле намного раньше XVIII в. Общеславянская по происхождению лексема законъ в старославянском и древнерусском языках использовалась не только в значении «вера, вероисповедание», но и в значении «закон, установление». Такое значение Старославянский словарь приводит в качестве первого, а иллюстрирующие его примеры, бесспорно, свидетельствуют о том, что слово употреблялось для обозначения предписаний власти, — ср. примеры из Супрасльской рукописи: закономъ цѣсаремъ и тому подобные [Старославянский словарь, с. 228]. Слово законъ и в древнерусском языке имело сложную семантическую структуру и могло обозначать как обычаи, церковные и религиозные обрядовые правила, так и юриВестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 1 временных лет по Ипатьевскому списку (XV в.), раскрывающих (наряду с другими) его правовое значение. В частности, фрагменты из договоров с греками, воспроизведенных в ПВЛ, содержат лексему законъ, употребленную в юридическом смысле. Для уяснения семантики использованной в этих текстах лексики особенно важно, что договоры по своему жанру и  содержанию представляют собой именно юридические документы, отражающие уровень правосознания и  правовой мысли на самом раннем этапе существования древнерусского государства. Договоры, фиксировавшие политические и экономические связи Древней Руси с Византией, регулировали и уголовные, и гражданские отношения между русами и греками: Аще ли оударить мечемь… да въдастъ литръ {¨å{·сребра по закону Рускому; Аще ли оубежить створивыи оубииство, аще есть имовитъ, да часть его, сирѣчь иже его будеть по закону, да возметь ближнии оубьенаго; Показненъ будеть по закону Гречьскому, по оуставу и  по закону Рускому [Срезневский, с. 921–922]. Другой пример И. И. Срезневского относится к фрагменту о княгине Ольге: Ольга водиша и мужии его на роту по Рускому закону: клашася оружьемъ своимъ и Перуном б҃мъ своимъ и Волосомъ скотьимъ б~мъ [Там же, с. 921]. Если иметь в виду время появления интересующих нас лексем, то важно отметить, что в древнейший период функционировало не только слово законъ, но и ряд производных от него. Лексема законодатель была образована не в  XVIII  в., а  не позднее X в. Это производное имя существительное не является собственно русским образованием, но было заимствовано из церковнославянского языка, в лексическом корпусе которого относится к преславизмам — лексическим новообразованиям, созданным переводчиками Преславской книжной школы. Слово законодатель отмечено нами в сочинении Козьмы Пресвитера, древнеболгарского писателя X  в., жившего в  эпоху Первого Болгарского царства, представителя Преславской книжной школы, автора сочинений «Беседы против богомилов» и  «О монахах». В этих сочинениях слово законодатель используется в критических рассуждениях о богомильстве и богомильских обрядах: како бо слово Божiе правитися хощет грубом и  невѣдущемь закона ставивом законодателем многажьды по мьздѣ [Попруженко, с. 16]. Существительное законодатель, зафиксированное в  древнерусском корпусе И. И. Срезневским, служит еще одним свидетельством связей русской юридической терминологии с церковнославянскими истоками. И. И. Срезневский проиллюстрировал его извлеченным из Новгородской сентябрьской минеи (XII в.) примером законодателя преславьна [Срезневский, с. 920]. Употребительны были в старославянском и древнерусском языках и образованные суффиксально-префиксальным способом прилагательные безаконьныи, незаконьныи, а также производные от них суффиксальные наречия. Они входили в состав гнезда с корнем закон-, которое включало многочисленные ряды производных: беззакониiе, законодавьць, законоданiе, законоположенiе, законооучитель, законьник, законьно, законьнъ и др. Многие лексемы с корнем закон- представляют собой кальки с греческого языка, значительная часть из них — слова-композиты. Гнездо с корнем закон- характеризуется устойчивостью и непрерывным развитием на протяжении всей истории общеславянского литературного языка и затем русского литературного языка. Заметное его расширение по сравнению со старославянским языком показывает современный церковнославянский язык. По дан Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 1 о том, что в нем появились новые производные: беззаконновати, законописец, законоположитель, законоположьникъ, законоправильникъ («книга, в которой собраны апостольские правила и святых отцов с дополнением из гражданского греческого кодекса»), законоправитель, законослужебникъ, законослужитель, законоуставникъ, законствовати и др. [Дьяченко, с. 35, 193]. В соответствии с общими тенденциями развития славянских корневых гнезд на протяжении исторического периода происходило расширение гнезда с корнем закон- и в русском литературном языке. Так, если в старославянском языке оно насчитывало 12 лексем, то в период XI–XIV вв., лексика которого зафиксирована словарем И. И. Срезневского и Словарем древнерусского языка (XI–XIV вв.), увеличилось в два с половиной раза и насчитывало 30 единиц. Среди них и извлеченные И. И. Срезневским из  памятников XI–XII  вв. производные лексемы, образование которых Б. Г. Унбегаун относил к XVIII в.: законодатель, беззаконный, незаконный (последнее прилагательное в памятниках не отмечено, но в словаре присутствует производное от него наречие незаконьно, следовательно, и прилагательное как производящее слово уже функционировало в лексико-словообразовательной системе древнерусского языка). Кроме лексики, зафиксированной в  исторических словарях, современными текстологами устанавливаются лексемы, не отмеченные в исторической лексикографии, например безаконьнообразьныи (ἀνοσιουργότροπος) [Малыгина, с. 12]. Дальнейшее развитие гнезда происходило в старорусский период. В Словаре русского языка XI–XVII вв. отмечены 42 единицы с корнем закон-. Еще более заметное расширение гнезда приходится на XVIII в. Словарь русского языка XVIII в. содержит свыше 70 единиц с корнем закон-, из которых следующие 50 новых производных впервые фиксируются в  этот период: беззаконничать, беззаконновать, беззаконство, беззаконствовать, законнородный, законоведение, законоведство, законоведец, законоданный, законодавец, законодательный, законодательство, законодательствовать, законознание, законознатель, законоискусник, законоискусный, законоискусство, законоломец, законоломный, закономудрие, закономудрственный, законоподвижник, закононаказание, законоположитель, законоположительный, законоположничество, законопослушник, законоправильник, законопревратник, законопредание, законопреступствовати, законопреступство, законопреступнический, законопроизводство, законопроповедник, законнорожденный, законослов, законословие, законослужение, законостечение, законотолкователь, законоуставление, законоучение, законоучительство, законоучительствовать, законохранитель, законтрактовать, законтрактоваться, незаконнорожденный. В современном русском языке гнездо с  корнем закон- сократилось вдвое за счет ряда малоупотребительных образований предшествующего периода и включает, по данным Словаря русского языка под ред. А. П. Евгеньевой, следующий ряд слов, относящихся к правовой сфере: беззаконие, беззаконничать, беззаконность, беззаконный, закон, законник, законно, законнорожденный, законность, законный, законовед, законоведение, законодатель, законодательный, законодательство, незаконно, незаконнорожденный, незаконность, незаконный. Из них новообразованными словами, появившимися в  современном русском языке, являются лексемы законовед и законность, которые фиксируются впервые в XIX в.Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 1 что гнездо с корнем закон-, представляющее ядро поля юридической лексики современного русского языка, было сформировано на этапе создания корпуса библейских переводов с греческого на церковнославянский язык. Еще в эпоху классического старославянского языка значительная часть входящих в рассматриваемое корневое гнездо лексем употреблялись в  значениях, сохраняемых современным юридическим языком или семантически соотносительных с ними. В связи с обсуждаемой темой важен сам факт наличия преемственных связей и соответствия отмеченной юридической лексики современного русского языка корпусу церковнославянских правовых номинаций. Очевидно, что преемственность этой лексики и ее сохранность в современном правовом дискурсе не может иметь иного объяснения, кроме изначального влияния церковнославянской традиции. Вместе с принятием христианства на Руси получает распространение церковная книжность, в  корпусе которой и переведенный с греческого языка святым Мефодием Номоканон — принятый от византийской традиции свод правил Церкви, и  относящиеся к  ней императорские законы. Сообщение об этом содержится в  Пространном житии св. Мефодия: тъгда же и  номоканонъ, рекъше законоу правило и  отьчьския книги прложи [Пространное житие Мефодия (сер. XII в.), с. 228]. С распространением христианства списки Номоканона, Законоправильники, Кормчие книги получили хождение в славянских землях во множестве переводов. Из них и был усвоен корпус церковнославянской лексики, применявшийся в  юридическом дискурсе Древней Руси, где, как пишут и  историки права, «наблюдался на редкость синхронный процесс формирования государства, христианства и  правовой мысли» [Рогов, с. 25]. Содержание издаваемых князьями законов и постановлений согласовывалось с духом христианской религии, распространение которой сопровождало становление древнерусского государства. Законотворческая деятельность понималась как исполнение порядка, установленного Богом — верховным Законодателем и Творцом закона, норм жизни, осмысление и толкование которых было осуществлено отцами Церкви: «Юридические и правовые аспекты в трудах отцов Церкви были для древнерусского правосознания столь же авторитетны, как и библейские тексты. Они были эталоном для всех направлений книжности: богословия, философии, законоведения, толкования спорных религиозных текстов, спорных правовых проблем» [Рогов, Рогов, с. 26–27]. Ранее, на основании анализа корпуса Старославянского словаря, мы уже указывали на определяющую роль церковнославянского языка в формировании как лексической системы русского литературного языка, так и его концептосферы, охватывающей в том числе и сферу правовых отношений [Карпенко, с. 44–45]. Еще в период старославянского языка сформировались лексико-семантические группы правовой лексики, передающей следующие основные значения: 1) закон, постановление; 2)  законодатель; 3)  исполнитель законов; 4)  подчиненный закону, праведный; 5) преступающий закон, неправедный. Большинство лексем данных лексикосемантических групп преемственно сохраняется русским языком до настоящего времени. В Старославянском словаре, кроме гнезда с корнем закон-, нами отмечен целый ряд гнезд с корнями вин-, вѣд-, каз-, клевет-, наслѣд-, облич-, прав-, оубии- и др. лексики, относящейся к правовой сфере и послужившей основой для корпуса современной юридической терминологии: виновный, невиновный, неповинный; Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 1 наказание; клевета, клеветать, клеветник, оклеветать; наследовать, наследник; обличитель, обличить; осудить, осуждение, осужденный; правда, праведник, праведно, неправда, неправедник, неправедно, оправдание, оправдать; преступление, преступник, преступный; свидетель, лжесвидетель, свидетельство, лжесвидетельство; узник; убийство, убийца и др. Актуальность семантики отмеченных гнезд для развития правовой мысли объясняет тот факт, что на протяжении всей истории русского языка эти корневые гнезда были устойчивыми и словообразовательно активными. Таким образом, разделяемое некоторыми исследователями мнение, что русская юридическая терминология складывалась на восточнославянской разговорно-языковой почве, независимо от церковнославянского языка, требует корректировки. В развитии всех отмеченных гнезд в  истории русского языка прослеживается преемственность церковнославянской языковой традиции. Разумеется, мы не имеем в  виду, что за тысячелетнюю историю функционирования в  лоне русскоязычного дискурса славянизмы не подвергались изменениям. Напротив, они не представляли собой застывшие лексико-семантические единицы, но претерпевали словообразовательное и  семантическое развитие. В  историческом плане для развития славянизмов, употребляющихся в правовой сфере, характерны явления конкуренции словообразовательных типов, вариантности лексических образований, специализации значений, расширения употребительности в  правовой сфере при ограничении их использования в сфере религиозной.

Напиши аннотацию по статье

УДК 811.161.1, 811.163.1 Л. Б. Карпенко Вестник СПбГУ. Сер. 9. 2016. Вып. 1 О РОЛИ ЦЕРКОВНОСЛАВЯНСКОЙ ТРАДИЦИИ В РАЗВИТИИ ЛЕКСИКИ РУССКОГО ПРАВА Самарский национальный исследовательский университет имени академика С. П. Королёва, Российская Федерация, 443011, Самара, ул. акад. Павлова, 1 В статье рассматривается вопрос о  значении старославянской лексико-словообразовательной системы для формирования базовой правовой лексики русского языка. На примере словообразовательного гнезда с корнем закон- показаны преемственные связи древнерусской лексической системы со словарными ресурсами старославянского языка. Отмечены сформированные в старославянском языке семантические типы правовой лексики: «закон», «законодатель», «исполнитель закона», «законопослушный», «преступающий закон», а  также словообразовательные гнезда, послужившие основой для корпуса современной базовой правовой терминологии. Библиогр. 15 назв.

о составлении двуязычных словаре на материале русско орокского словарна. Ключевые слова: тунгусо-маньчжурские языки, лексическая единица, грамматические категории, алфавитный способ, заголовочное слово, грамматическая форма, дефиниция, стратегии толкования, семантическая структура, иллюстративный материал. В настоящее время задачи фиксации текстовых материалов и создание на их базе лексикографических описаний для миноритарных языков, многие из которых находятся на грани исчезновения, приобретают особую актуальность. Словари позволят в определенной мере сохранить уходящие языки. В российской лексикографии создание корпуса двуязычных словарей предполагает составление национально-русского и русско-национального. Словарный состав этих словарей не имеет полного совпадения, что определяется, во-первых, целями и задачами, которые решает каждый словарь, во-вторых, лексико-грам- матическими особенностями описываемых языков, их структурно-типологи- ческой характеристикой, во многом определяющей возможности максимально полного отражения лексики описываемых языков в плане соотнесения лексических единиц (ср., например, «Якутско-русский словарь» [1972] и «Русско-якут- ский словарь» [1968]). Национально-русский словарь актуален при наличии коммуникативного статуса языка, письменности, литературы, средств массовой информации и т. п., так как ориентирован на максимальную репрезентацию лексической единицы нацио Озолиня Лариса Викторовна – кандидат филологических наук, старший научный сотрудник сектора тунгусо-маньчжуроведения Института филологии СО РАН (ул. Николаева, 8, Новосибирск, 630090, Россия; larisa-3302803@rambler.ru) ISSN 1813-7083. Сибирский филологический журнал. 2018. № 2 © Л. В. Озолиня, 2018 вивалентной лексики, а также ее грамматических и функциональных особенностей. Он необходим тем национальным представителям, кто, свободно владея родным языком, недостаточно хорошо знает русский для полноценной коммуникации или чтения литературы на русском. Русско-национальный словарь необходим преимущественно тогда, когда базовым языком при изучении родного становится русский, когда фактически можно говорить о ревитализации родного языка. Именно русско-национальный словарь позволяет через соотнесение с русскими лексическими единицами достаточно полно представить средства родного языка в их функциональном и специфическом многообразии, максимально репрезентируя русскую лексику и предлагая наиболее семантически близкие или тождественные (при наличии) национальные эквиваленты. Современное состояние многих миноритарных языков, обусловленное малой численностью этноса, ограничением сферы использования родного языка или вообще утратой им коммуникативного статуса (что ныне не редкость при массированном влиянии русского языка как средства межнационального общения и «проводника» в мировую культуру), делает задачу создания именно корпусов словарей не только актуальной, но одной из важнейших. Именно словари практически становятся средствами сохранения национального (родного) языка, решая задачу максимальной его репрезентации, причем не только лексического состава, но и в определенной мере грамматики и синтаксиса, представляя всякую лексическую единицу и ее семантическую структуру через привлекаемый контекст, иллюстрируя ее грамматические категориальные признаки и синтаксические (функциональные) возможности. Решение этих задач определяет характеристики двуязычных словарей нового типа. Традиционно словари языков малочисленных этносов создавались по стандарту: словарная статья представляла собой слово с указанием в лучшем случае принадлежности к грамматическому классу (или разряду служебных слов) и его значение (см., например, «Русско-нивхский словарь» [Савельева, Таксами, 1965]; «Русско-калмыцкий словарь» [1964] и др.). Но ценность и таких, составленных путешественниками в конце XVIII – начале XIX в. «словарьчиков» ныне трудно переоценить: это первые фиксации языков инородцев – коренного населения Дальнего Востока и Сибири. Большая часть национально-русских и русско-национальных словарей, особенно созданных в советское время, стремилась зафиксировать и представить преимущественно так называемую социально-значимую лексику, делая акцент на общественно-политической терминологии и общеязыковой лексике с небольшим включением разговорно-просторечных и диалектных единиц, предлагая максимально обобщенную семантическую структуру слова, интерпретацию его смыслового содержания, свойственную жестко кодифицированным языкам и внутриязыковым подсистемам, имеющим самое широкое распространение, например русскому языку. Недостаток такого подхода заключался в явном несоответствии объема преподносимой информации общим знаниям и потребностям носителей языка. Условия жизни и быта в национальных поселках и селах або- ригенов Сибири имели гораздо больше общего с хозяйственной структурой и бытом жителей русских сельских поселений, что определяло близость состава актуальной национальной и русской разговорной, просторечной или диалектной лексики. В современных условиях для русско-национальных словарей, в особенности словарей языков малочисленных этносов, к которым относятся, например, ороки (уйльта), предпочтительнее экстенсивная русская номенклатура, т. е. в словник должно включаться максимальное количество единиц, «покрывающих» все ос реалий повседневной жизни независимо от их принадлежности к той или иной языковой подсистеме (общеязыковой, разговорной, просторечной, диалект- ной и пр.) русского языка. Национально-русские словари, на наш взгляд, должны быть ориентированы на включение всех зафиксированных национальных лексем, независимо от частотности их употребления (cм., например, [Курилов, 2001]) При описании языков различной типологии (например, языка флективного типа и языка агглютинативного типа) структура словарной статьи, организованной по типу «слово – значение», не позволяет во всей полноте представить ни лексический состав языка, ни семантику слова, ни собственно язык как обладающую специфическими особенностями структуру и систему, поскольку языковые средства передачи смыслов попросту не совпадают. Например, эквивалентом русского слова в орокском языке может выступать не только лексическая единица, но и словообразовательный аффикс, суффиксальная частица, синтаксическая конструкция и пр.: ср. рус. отправиться на охоту (охотиться) и орок. ван=да-вури, где ва- ‘охотиться, промышлять, добывать’, глаг. суф. -нда реализует значение русского глагола ‘отправиться, пойти (совершить какой-либо действие)’ [Озолиня, 2015, с. 200] и т. п. Значения отсутствующих в большинстве тунгусо-маньч- журских языков предлогов и союзов в достаточной мере могут быть переданы иными средствами, в частности, падежными суффиксами, послелогами, суффиксальными частицами и т. п. Несовпадение семантической структуры русского и национального слова часто определяется актуальностью различных факторов для русского человека и аборигена, живущего в естественных природных условиях, например, тунгусыоленеводы выделяют до двух десятков названий оленей (в зависимости от пола и возраста, а также использования в хозяйстве), тогда как в русском языке можно обнаружить не более трех-четырех эквивалентов. В функции актуализаторов в семантически соотносительных лексических единицах русского и национального языков часто выступают совершенно несходные дифференциальные признаки, например: рус. плы́ ть ‘передвигаться в воде, по воде (актуализатор – по, в воде)’, ср. также перен. плыть по воздуху и т. д.; соответствует и орок. нэнэ=вури ‘передвигаться: плыть, ехать, лететь, идти (актуализатор – передвигаться)’, и глаголы, дифференцирующие передвижение в различных водных пространствах: реке, озере, море, а также определяющие направление движения, например: соло=вури ‘плыть, двигаться вверх против течения реки (на чем-либо – о человеке, крупном животном, звере)’ и хэjэ=вури ‘плыть, двигаться вниз по течению реки (на чемлибо – о человеке, крупном животном, звере и т. п.) (актуализатор – направление движения относительно течения реки)’, а также оннō=ури ‘плыть, плавать в озере, заливе, т. е. в водоеме, где нет течения (о птице, мелком звере и т. п.)’ и пр. Поэтому при оформлении дефиниции каждой лексемы требуется максимально возможная детализация семантики, при необходимости – с привлечением семантических эквивалентов всех лексических подсистем языка. Создание любого двуязычного словаря толкового типа сразу наталкивается на проблему корректной соотносимости лексических единиц в языках типологически различных систем, что подразумевает решение вопросов об их полной или условной эквивалентности и в грамматическом, и в семантическом плане. Проблема интерпретации семантической структуры лексической единицы того или иного языка может быть решена, в первую очередь, на основе квалификации ее грамматического статуса. Это предполагает системность подхода при выделении грамматических классов (частей речи), что возможно исключительно на основе использования одних и тех же универсальных признаков, причем доминирование того или другого определяется типологической характеристикой каждого языка. ния частей речи предложил Б. В. Болдырев, определив стандартный набор параметров: общеграмматическое значение, лексическое значение, грамматические категориальные признаки и синтаксическая функция всякой лексической единицы [Болдырев, 2007, с. 53–62]. Использование комплекса параметров позволяет определить принадлежность лексемы к грамматическому классу, чтобы максимально точно соотнести ее с эквивалентом другого языка. Например, для тунгусо-маньчжурских языков интерпретация семантики того или иного слова (при широко распространенной омонимии, обусловленной конверсией как максимально экономичным способом словообразования) невозможна без установления синтаксического статуса лексической единицы, определяющего ее общеграмматическое значение, которое, в свою очередь, связано с лексическим. Ср.: мапа буччини ‘старик умер’ и ‘старикова смерть (букв.: умирание)’: мапа горо энуми буччини ‘старик, долго проболев, умер’ и мапа буччини 3ин орки осилани ‘старикова смерть будет очень тяжелой’ и др. Таким образом, для агглютинативных языков с жестким синтаксическим порядком при определении принадлежности единицы к грамматическому классу доминирующим будет синтаксический параметр (функциональный аспект в предложении, определяющийся позицией слова относительно подлежащего и сказуемого), позволяющий «выявить» общеграмматическое значение (предметность, процессуальность во времени, атрибутивность или адвербиальность), к которому «привязываются» категориальные характеристики (посессивность, число, склонение или спряжение и т. п.). Для языков флективного типа, как, например, русский, доминирующим будет общеграмматическое значение, на которое обычно указывает флексия, отражающая категориальные характеристики (род, число, падеж, спряжение и т. п.), функциональный статус служит в определенных случаях лишь уточняющим параметром. Разумеется, количество частей речи в языках может не совпадать, они могут отличаться набором и способами выражения морфологических категорий, но выявить эти особенности языка, их специфику поможет только универсальное структурирование грамматической системы. Наличие общеграмматических значений предметности, процессуальности во времени, атрибутивности и адвербиальности делают бесспорным тот факт, что лексических единиц, остающихся за границами имени существительного, глагола, прилагательного и наречия, в языках мира просто не может быть. Практически это означает, что несоотносимых в грамматическом аспекте слов в языках различной типологии нет. Общекатегориальное значение слова в значительной мере облегчает и подбор семантического эквивалента или аналога даже для безэквивалентной лексемы другого языка. Единицы, не обладающие лексическим значением и не способные самостоятельно выступать в функции членов предложения, не являются частями речи и квалифицируются как служебные слова, используемые для связи слов в словосочетании, предложений или их частей, например, так называемые постфиксальные союзные частицы в тунгусо-маньчжурских языках, соответствующие русским противительным или соединительным союзам, являются присловными, оформляя каждое слово, тогда как в русском языке используется один союз. Будучи единицами грамматическими, в языках различной типологии они достаточно специфичны, что тем не менее позволяет их интерпретировать имеющимися в языке сред- ствами, например, русскому союзу и в орокском языке при соединении слов в словосочетании эквивалентна так называемая присловная союзная частица -jā/jо, которая оформляет каждое слово и традиционно пишется через дефис, тогда как в русском языке используется один союз, см.: мапа-jā путтэ-jо ‘отец и сын’; предлог около передается словосочетанием с послелогом дакпаду-/дапкаду-, см.: боjомби мо дапкадуни битчини ‘мой медведь около дерева стоял’ и др. описать грамматическую систему языка любой типологии, одновременно сделав ее соотносительной (что особенно важно для сравнительно-сопоставительного языкознания). Разумеется, особенности грамматического строя национального языка в этом случае должны оставаться в зоне максимального семантического соответствия. Например, в орокском языке единицы, традиционно квалифицируемые как активные причастия, функционируют и как причастия-прилагательные, и как причастия-существительные, соответственно они должны оформляться отдельными словарными статьями как омонимы, поскольку их парадигматические характеристики будут различны. В русской традиции формальная граница между словоформами имени и глагола пролегает в области грамматики: слово, обозначающее предмет, склоняется, а слово, обозначающее процесс во времени, спрягается. Путаница в решении вопроса о частях речи в типологически различных языках, на наш взгляд, возникает из-за лексической омонимии (традиционно именуемой в сибирских языках синкретичностью основ) и суффиксальной омонимии – совпадения, например, в тунгусо-маньчжурских языках лично-притяжательных именных и лично-числовых глагольных суффиксов. В тунгусо-маньчжурских языках провести границу между омонимичными формами имени существительного и глагола помогает, как уже упоминалось, синтаксический параметр (функция слова, определяющаяся его местом в предложении, характеризующемся прямым порядком), а также наличие именных возвратно-притяжательных суффиксов, не имеющих в глагольной парадигматике омонимичных аналогов (см. историю так называемых возвратных деепричастий: именно наличие у данных словоформ возвратно-притяжательных суффиксов, оформляющих исключительно имена существительные, всегда вызывало у тунгусоведов сомнения в их частеречной квалификации и, в конце концов, позволило установить принадлежность исходных форм к классу имени существительного, в частности к формам древнего субстантива – утраченного причастия-существительного, что доказал в своем диссертационном исследовании А. М. Певнов [1980, с. 16–21]). Как результат омонимичности лично-числовых глагольных и лично-притя- жательных суффиксов имени существительного при производящей основе – первичной глагольной основе – и функционально-семантических особенностях (посессивные конструкции с этими словоформами семантически эквивалентны соответствующим русским обстоятельственным придаточным) отглагольные имена существительные достаточно долго квалифицировались как «особые глаголы», «особые формы глагола» и т. п. «Отделить» их от глагольных словоформ удалось только по тем основаниям, что они допускали возвратно-притяжательное оформление [Озолиня, 2016, с. 213]. В настоящее время можно утверждать, что и «деепричастия», и «особые глаголы», например, в орокском языке, – это достаточно древние формы отглагольного имени из ныне почти утраченной парадигмы (они последовательно дифференцируются в отношении односубъектности и разносубъектности), функционирующие в составе притяжательных конструкций в функции обстоятельств условия, причины, цели, уступки и др. в структурно простом предложении. Такие обстоятельства вполне эквивалентны русским подчинительным предложениям условия, причины, цели, уступки и др. в составе сложноподчиненного предложения, что и отражает обычно русский перевод. Например, орок. тари нари хурэттэи ңэнэхэни сиромбо ва-буӡӡи (-будду + -и = -буӡӡи) ‘тот человек отправился в лес, чтобы самому убить медведя (букв.: для своего убийства медведя)’ или бу дэптумэри хоӡи-утаппо пакчиралухани ‘когда мы кончили есть, начало темнеть (букв.: после нашего окончания еды)’ и др. существительные, и отглагольные имена сложной семантики являются грамматическими разрядами единиц класса имени существительного и, хотя и обладают определенными, присущими только им особенностями, в словаре должны отражаться в качестве особых форм имени существительного в соответствующих статьях. Собственно имена прилагательные в тунгусо-маньчжурских языках достаточно немногочисленны и вполне соотносительны с русскими прилагательными. В грамматический класс имени прилагательного входят грамматические разряды собственно прилагательных, причастий-прилагательных, порядковых числительных-прилагательных и местоимений-прилагательных указательно-атри- бутивной семантики. Вообще в языках с наличествующей категорией посессивности необходимость обозначения атрибутивной характеристики предмета в до- статочной степени удовлетворялась через притяжательные конструкции, суффиксальные образования атрибутивов представляются избыточными (на их вторичность указывает и немногочисленность словообразовательных суффиксов для прилагательных). В остальном же атрибутивная семантика «покрывалась» немногочисленным классом слов оценочного плана (старый – не старый (=молодой), хороший (=неплохой) – плохой), на основе которых развились вытекающие из обобщенного признака более узкие значения (здоровый – больной, качественный – некачественный и пр.), прилагательными цветообозначения, а также отыменными образованиями, называющими признак по материалу, четко дифференцируя его по таким семантическим характеристикам, как «сделанный из какого-либо материала» и «относящийся к какому-либо материалу», например: нутэ=мэ ‘нефтяной, из нефти’ (нефтяное <пятно>) и нутэ=ни ‘нефтяной, относящийся к нефти’ (нефтяная <вышка>). Проблемы оформления дефиниции слова связаны с тем, что часто формальная и семантическая структуры, например тунгусо-маньчжурского и русского слов, особенно если говорить о некоторых разрядах числительных-существительных, глагольных словоформах и отглагольных именах, абсолютно не совпадают. Семантическая структура орокского слова почти всегда значительно шире, особенно это касается глагольной лексики и отглагольных образований, и, наоборот, у́ же, конкретнее применительно к именам существительным, прилагательным и отыменным образованиям. Поэтому в качестве пояснительного материала, позволяющего максимально точно объяснить то или иное значение национального слова, привлекается не только литературная и разговорная, но часто и русская диалектная лексика, тяготеющая к большей конкретизации, детализации. Например, орок. пуливури (пули=лу=вури) ‘начать брести; идти, гуляя’ = рус. ‘побрести, бродить, гулять’, где пули- ‘бродить’, -лу – суффикс начинательности действия, -вури – суффикс формы, эквивалентной русскому инфинитиву; эркэ пулилувури, эркэ ӊэнэлэвури (ңэнэ=лэ=вури) ‘едва побрести, потащиться’, ‘пойти медленно’. При этом основное значение основы глагола ңэнэ- ‘передвигаться, перемещаться в пространстве’ реализует значения таких русских лексических единиц, как ‘идти, пойти’, ‘отправляться, отправиться’, ‘ехать, поехать’, ‘лететь, полететь’, ‘плыть, поплыть (по морю)’ Аналогично основное значение орок. глагола дау=вури ‘преодолеть что-либо (реку, гору и т. п.)’ реализуется через русские лексические единицы ‘переходить, перейти’, ‘перелетать, перелететь’, ‘переплывать, переплыть’, ‘переправляться, переправиться (через что-либо)’ и пр. Семантика русского слова в словаре может трактоваться способом синонимической подмены, через соотносительные семантические и/или понятийные эквиваленты в орокском языке, а также описательно (при невозможности передачи значения русского слова иными средствами орокского языка). Отражение в русско-национальном словаре полузнаменательных глаголов типа намереваться, привлечения в качестве семантических эквивалентов лексических единиц словообразовательных залоговых, модальных и модально-оценочных суффиксов, формирующих производную основу, соответствующую русскому словосочетанию, например: отпра́ виться (отпра́ вишься, отпра́ вятся) передается через присоединение к первичной (непроизводной) основе глагола суффикса -нда ‘отправиться, пойти’: □ отпра́виться на охоту (пойти на охоту, пойти охотиться) вā=нда=вури; собира́ ться (собира́ ешься, собира́ ются) передается через присоединение к первичной (непроизводной) или производной основе глагола суффикса -та ‘намереваться, планировать’: □ собира́ться отправиться на охоту вā=нда=та=вури; заставля́ ть (заставля́ ешь, заставля́ ют) передается через присоединение к глагольной основе суффикса -бун (-вун, -пун, -ун, -в) ‘принуждать’: □ заставлять идти на охоту (охотиться) вā=нда=в=ури (как результат стяжения вā + нда- + ун + вури) и др. При систематизации значений внутри словарной статьи предпочтительнее использовать принцип от общего к частному, т. е. в качестве первого лексического эквивалента предлагается слово более общей семантики, уже за ним следуют относительные синонимы с обязательным помещением перед каждым словом в скобках семантического дифференциала, например: пали́ ть1 (пали́ шь, паля́ т) 1) ‘опаливать, обрабатывать огнем – выжигая шерсть, волосы’ қамучивури (қамучи-); 2) ‘выжигать огнем – траву’ дэгдэлэвури (дэгдэлэ-); 3) ‘обдавать жаром, зноем – о солнце’ суналавури (сунала-); пали́ ть2 (пали́ шь, паля́ т) 1) ‘непрерывно стрелять – из ружья, винтовки’ мевчанавури (мевчана-); 2) ‘стрелять из огнестрельного оружия залпами’ мевчалавури (мевчала-) и др. Условность семантической эквивалентности лексических и синтаксических единиц типологически не сходных языков обусловила введение буквальных переводов как при национальных лексемах, так и при подаче иллюстративного материала, хотя в определенной степени это «отяжеляет» словарную статью. В грамматических и синтаксических описаниях сибирских языков в подобных случаях широко используется глоссирование, но в словаре оно в силу объективных причин применено быть не может, поэтому обычно в круглых скобках через помету букв. вводится дословный перевод. Например, название месяцев в орокском языке носит исключительно ассоциативный характер и не столько соотносится с определенным временным промежутком в 28 или 30–31 день, условно «замкнутым» на лунный календарь, сколько с сезонными природными проявлениями, т. е. буквальный перевод подчеркивает условный характер предлагаемого орокского эквивалента например: сентябрь, -я, м. дā(и) сирокку бēни (букв.: ‘месяц спаривания диких оленей’, см.: сирокку ‘спаривание оленей’); октябрь, -я, м. бэjэл бēни (букв.: ‘месяц некрепкого, «молодого» льда’, см.: бэjэл ‘первый некрепкий лед’); ноябрь, -я, м. путтакку бēни (букв.: ‘месяц силков’, см.: путтакку ‘ловушки давящего типа, «силки»’) и др. Семантика национального слова формируется и как результат лингвистических трансформаций (например, расширение или сужение значения, перенос значения под воздействием семантической структуры русского слова и др.), и как действительности, требующих своего наименования в языке, что определяет необходимость приспособления уже известных слов родного языка, соотносимых с новой реалией, предметом, процессом, качеством, по каким-либо параметрам или же в результате формирования у носителей языка неких ассоциативных связей), например: включа́ ть (включа́ ешь, включа́ ют) 1) ‘об электрическом свете’ дэгдэлэвури (дэгдэлэ-) [< дэγдэ-вури ‘гореть, жечь’]; 2) ‘об электрических прибо- рах – телевизоре, стиральной машине, холодильнике и пр.’ бабгалавури (бабгала-) [< бабгалавури ‘втыкать, вонзать’]; выключа́ ть (выключа́ ешь, выключа́ ют) 1) ‘об электрическом свете’ гупувури (гупу-) [< гупувури ‘тушить (огонь, пожар)’]; 2) ‘об электрических приборах – телевизоре, стиральной машине, холодильнике и пр.’; тупулливури (тупулли-) [< тупулливури ‘выдергивать (что-то воткнутое)’] и др. Поскольку семантическая составляющая не может дать полного представления о возможностях лексической единицы в речи, функционально-грамматический аспект остается как бы за рамками словарей с традиционной микроструктурой. В современных русско-национальных словарях, на наш взгляд, наряду с семантической, обязательно должна быть представлена и грамматическая, и функциональная составляющие, т. е. вводятся контексты, иллюстрирующие грамматические и синтаксические (функциональные) возможности слова. Таковы основные проблемы, возникающие при создании лексикографических описаний миноритарных языков различной типологии, и предлагаемые стратегии решения, которые позволят максимально точно репрезентировать лексику каждого языка. Приложение Примеры оформления словарных статей «Русско-орокского словаря» Структура словарной статьи предполагает использование стандарта: заголовочное слово – дефиниция (= семантический эквивалент) – иллюстрация. Заго- ловочное слово предлагается с грамматическим стандартом, репрезентирующим место слова в системе частей речи и отражающим его основные категориальные характеристики в русском языке, многосложные слова предлагаются с ударением. В конце словарной статьи под особыми символами помещаются нестандартные грамматические формы (числа, падежа и пр.), а также устойчивые словосочетания фразеологического типа. При возможности в квадратных скобках помещается справочный материал этимологического и семантического содержания. Иллюстративный материал предполагает привлечение контекстов, в которых реализуются, при наличии словоизменительных категорий, различные формы слова (падежные, числовые, наклонений и т. п.), предпочтительнее – в той или иной мере подтверждающие его семантику. – В – В (во), предлог. 1) (о направлении движения – вдоль) передается суффиксом направительно-дательного падежа -таи, -тэи: старики отправились в лес искать своего медведя ‘сагӡисал пурэттэj нэнэγэти боjомбори гэлэбуддōри’; потом тот богатырь в дом вошел ‘чōччери тари манга дукутаj ихэни’; поехали мы с отцом соломōри Валу уннени’; убитые ими красные волки в воду падают <с моста> ‘ваха ӡаргулинучи муттэи туккичи’; 2) (о направлении действия) передается суффиксом продольного падежа -ки (-кки)  -ке (-кке): она положила деньги в карман ‘нōни гумаскалба карманукки гидалахани’; Мокчу, к месту около двери подойдя, в дырку смотрел ‘Мокчу килтами аптуγатчи гида санаки итэчихэни’; вдруг наконечник стрелы попал в колено Мокчу ‘чомӡикы тадда чипамӡи намгухани-тани Мокчу пэнэккини’; тот мальчик, выпрыгнув в дымовое отверстие, в лес убежал ‘тари путтэ чоккоки поччоγоччи пурэттэj тутахани’; 3) (о местонахождении) передается суффиксом местного I падежа -ду ~ (при возвр.-притяжат. склон.) -ӡи: осенью в лесу очень шумно (оживленно) ‘боло пурэнду бивукки ӡин хауниули’; в этой реке осенью бывает очень много рыбы ‘ча униду боло ӡин бāра(н) сундата бивуки’; в устье реки построили себе шалаш ‘ун’а дэрэндуни аундавдōри андучичи’; старуха увидела, что старик в своей лодке сидит (букв.: увидела сидение старика в своей лодке) ‘мама итэхэни мапа угда3и тэхэмбэни’; 4) (о направлении движения вообще) передается суффиксом местного II па- дежа -ла ~ -лэ: младший сын отправился в местность Тэккэ, взяв одну нарту богатства ‘нэвдумэ путтэни геда ирруна ӡаққа, хоримба улаба олбими нэнэхэни Тэккэлэ’; 5) (о пространстве – внутри) передается послелогом дōду- с притяжат. афф.: в доме сидела одна старуха ‘дуку дōдуни гēда мама биччини’; в шкафу есть посуда ‘шкафу (искапу) дōдуни аллукул, часикал битти’; 6) (о времени) передается суффиксом местного I падежа -ду или суффиксом местного II падежа -ла: в будущем месяце у тебя родится ребенок ‘готти бēду си путтэси балӡиллини’; в такое время мы с отцом поехали на охоту ‘ча эрунду бу амимуна нэннēпу гобдондомори’; когда-то давно в месяце ноябре два брата из рода Гетта пошли ставить силки на зверя ‘халāн-да боло путта белани нэвмунэсэл Гетта путтатчиндамари нэнэγэчи’; 7) (о надетой одежде, обуви) передается суффиксом обладания -лу: зимой все дети ходят в валенках ‘тувэду пурил типалин утталу бивукил’; та его девушка была в красивом платье ‘ча паталаңңōни улиңгаӡи ул’бахуллу битчи(н)и’; 8) (о движении – по направлению к чему-либо) передается послелогом бāру- с притяжат. афф.: богатыри в это село отправились ‘мангасал ча гасамба бāруни нэнэγэчи’; вдруг медведь встал на задние лапы и пошел в сторону нашей палатки ‘чотчи боjо(н) илихани хамари бэгӡиӡи, чотчи нэнэхэни бу палаткапу баруни’;  вы́ стрелить в кого-либо передается суффиксом вин. п. -ва (-во/-вэ)  -(м)ба (-бо/-бэ)  -па (-пэ); у отца ружье было наготове, он прицелился и выстрелил в медведя ‘аминдуве мевча битчини бэлэj, нони чокоригатчи мевчалахани боjо- мбо’; тогда старик выстрелил в богатыря ‘чомила мапа мэргэмбэ мевчалаханитани’;  взя́ ть в жёны (жениться на ком-либо) гаури (gа-), асиӡи gаури (gа-), асúқал’аури (асúқал’а-), мамануллавури (мамаңулла-); та женщина сказала: «Не старайся, этот человек тебя в жёны не возьмет (на тебе не женится)!» ‘тари эктэ уччини: «Эӡӡе маңдута, эри нари синӡи элливи асилата!»’; Гэвхэту дочь царя в жёны взял ‘Гэвхэту эдэ паталаңуни асиӡи гаччини-тани’; один из богатырей взял в жёны дочь главы города ‘гедадума мэргэ экину паталаңңони гаччини’; поднявший тот камень возьмет в жёны дочь главы гороад ‘чā 3ōлло эврихэни экину паталаннōни гāллини’. Ва́ жно, нареч. 1) (с важным видом) тэддэ; шаманка важно сказала старику ‘эктэ сāма(н) мапатаj тэддэ учини’; старик важно спросил: «Кто ты: человек ли или вправду медведь?» ‘мапа тэддэ панучини: «Си хаиси, нариси-jу, тэддэ бōjоси тэддэ тэхэни-тэни’; наш начальник важно шёл по улице ‘ӡангенупу бōккē тэддэ нэнэхэни’; 2) (в предикативной функции – иметь значение) киγэргэ; все это было очень важно ‘ҳаj-да чипāли ӡин киγэргэ биччин(и)’; ну, важно лечить туберкулез, а то умрешь (букв.: для своего неумирания) ‘гэ, с’экс’эннē оқтивури киγиргэ эбуӡӡи булдэ’. Вари́ ть (варю́ , ва́ ришь) 1) олоури (олō-)  улэури (улэ-); мама варит суп ‘би энимби олōсини силлэ’; чье мясо (мясо какого животного) ты вчера варила? ‘ҳаjда улиссэнуни си чинē олоγоси-jу?’; те люди, если убьют дикого оленя, будут варить мясо (букв.: дикого оленя убив) ‘тари нарисал сиромбō вāписса улиссэнуни ололлоти’; жена его постоянно рыбу варила (букв.: постоянно варящая рыбу была) ‘мамануни сундатта чи олōвки биччини-да’; тот черт своей жене говорит: «На! Вари!» ‘амбануни аситакки унӡини: «Ма! Улосу!»’; старик женщине сказал: «Что он тебе даст, ты не вари!» (букв.: при условии его давания тебе чего-то, ты <это> не будешь варить) ‘мапа ча эктэтэj уччини: «Хаjва-да ситтэj нōни буγутэни эсилэсу улэ!»’; 2) (вообще готовить) астāури (астā-); старшая сестра еду стала варить ‘эjγэни дэпē асталухани’; 3) (в котле) энурэӡивури (энурэӡи-); ну, тот черт взял котел, огня не стал разводить в очаге и начал варить чьи-то мозги ‘гэ, тари амба(н) энуккэ дāпаγаччи, таввā эми-дэ иванда хаj-да идэвэни энурэӡиллини-тани’; вы свою оленину в котле варите! ‘ула улиссэнури энурэну(в)су!’; 4) (кипятить, отваривать в кипящей воде) поссолúвури (поссолú-); та шаманка варила чай ‘ча сама эктэ чаjва поссолихани’; та женщина рыбу варила, чай кипятила ‘тари эктэ сундаттā поссолихани, чаjва поссолихани’.

Напиши аннотацию по статье

УДК 81.2.2 DOI 10.17223/18137083/63/16 Л. В. Озолиня Институт филологии СО РАН, Новосибирск О составлении двуязычных словарей (на материале русско-орокского словаря) Анализируются вопросы, связанные с созданием лексикографических описаний тунгусо-маньчжурских языков: объем словаря, структура словарной статьи, выбор соотносительной начальной формы в качестве заголовочного слова, причины трудностей, возникающих при лексикографической обработке материалов языков различной типологии, связанные с отсутствием грамматик большинства тунгусо-маньчжурских языков, и обосновывается необходимость использования универсальных критериев при выделении частей речи.

о состоянии фоносемантики в россии част первый проблемы в области исследований лингвистического ионизма. Введение в русскую фоносемантику. Пермь: Перм. гос. пед. ун-т., 2003. 216 с. Эпштейн М.Н. Философия возможного. М.: Алетейя. 2001. 262 с. [Электронный ресурс]. uRl: http://ereadr.org/book/gumanitarnye_nauki/132332filosofiya-vozmozhnogo (дата обращения: 25.12.2015). agrawal, P.K. (2014) a New approach to Phonosemantics // International Journal of linguistics. Vol. 6, No.1, 107-131. [Электронный ресурс]. uRl: http://macrothink. org/journal/index.php/ijl/issue/view/266 (дата обращения: 25.12.2015). akita, K. a (2010) Bibliography of Sound-Symbolic Phenomena Outside Japanese. Bibliography B. [Электронный ресурс]. uRl: http://docs.google.com/viewer?a=v&pid =sites&srcid=ZgVmyXVsdgRvbwfpbnxha2l0yw1ib3xneDozZDNjNjBlNwRlZgu 4Zgey (дата обращения: 25.12.2015). Bibliography of reduplication. Institute of linguistics, university of graz. [Электронный ресурс]. uRl: http://reduplication.uni-graz.at/ (дата обращения: 25.12.2015). 110 вопросы психолингвистики 1 (35) 2018 Day, Sean a. Synesthesia bibliography (2005) [Электронный ресурс]. uRl: http://www.daysyn.com/Bibliography.html (дата обращения: 25.12.2015). Iconicity in language: Bibliography (2004) [Электронный ресурс]. uRl: http:// es-dev.uzh.ch/en/iconicity/index.php?subaction=showfull&id=1197027659&archive=& start_from=&ucat=2& (дата обращения: 15.02.2016). Mächler, Marc-Jacques’s. Synaesthesie [Электронный ресурс]. uRl: http:// www.synaesthesia.com/de/wissenschaft/scientists/ (дата обращения: 25.12.2015). Magnus, М. Bibliography [Электронный ресурс]. uRl: http://www.trismegistos. com/MagicalletterPage/ (дата обращения: 25.12.2015). Mikone, e. (2001) Ideophones in the Balto-finnic languages // Ideophones. f. K. e. Voeltz, c. Kilian-Hatz. (eds.). typological studies in language 44. amsterdam: John Benjamin’s Press, 2001, 223–234. Proceedings of the special meeting of the enlarged section phonosemantics in commemoration of Professor Dr. Stanislav Voronin‘s 80th anniversary. anglistics of the XXI century. St. Petersburg: university of St. Petersburg, 2016. 34 р. Shlyakhova, S (2015). linguistic iconism in academic and online discourse // Russia Review. No.1, 30-42. [Электронный ресурс]. uRl: http://rusreview.com/ journal/vol-1-2015/27-linguistic-iconism-in-academic-and-online-discourse.html (дата обращения: 25.12.2015). wynecoop, Sh., golan, l. (1996). a bibliography of synesthesia and phonesthesia http://www.flong.com/texts/lists/list_ ресурс]. uRl: [Электронный research. synesthesia_bibliography/ (дата обращения: 25.12.2015). on PhonoseMantics in russia Part one - Problems of linguistic iconicity research svetlana s. shlyakhova Head of Department of foreign languages and PR Perm National Research Polytechnic university 614000, Perm, Komsomol prospect, 29 shlyahova@mail.ru the article consists of three parts. the first part is devoted to the analysis of major problems and scientific trends on linguistic iconicity research in Russia. the literature review allows for identifying the following key problems in the sphere of linguistic iconicity research: criticism of linguistic sign iconic motivation in Russia and abroad; a limited number of fundamental phono-semantic studies. there are organizational and information problems detected, i.e. absence of professional communities, scarce special literature and its inaccessibility for western and Russian scientists, insufficient scientific contacts between Russian and foreign researchers. the second part of article discusses the development of the Russian phono-semantics in the framework of conferences and symposia and provides an overview of existing programs for phono-semantic text analysis of the text (technology Hi-Hume). the third part e is devoted to the review of the phonosemantic perspective studies conducted by the Russian scientific schools and centers. вопросы психолингвистики 1 (35) 2018 111 Keywords: psycholinguistics; phonosemantics; linguistic iconicity; sound symbolism; onomatopoeia; phonaestheme; grapheme-color synaesthesia references azhezh, K. (2003) chelovek govorjashhij. Vklad lingvistiki v gumanitarnye nauki. [a Speaking Man. linguistics contribution to the Humanities] Moscow: editorial uRSS Publ. 304 P. Print. (In Russian) aktual’nye problemy psihologii, jetnopsiholingvistiki i fonosemantiki: materialy vseros. konf. (1999) [Issues of Psychology, ethnopsycholinguistics and Phonosemantic] Moscow, Penza: Institute of Psychology, Institute of linguistics of the Russian academy of Sciences, Belinsky Penza State Pedagogical Institute. 216 P. Print. (In Russian) almaev, N.a. (2016) Semantika zvuka [the semantics of sound]. Voprosy psiholingvistiki [Journal of Psycholinguistics] 16, 76-83. Print. (In Russian) atadzhanjan, S.a. (2014) Pervoistochniki cvetonaimenovanij. fonosemantika i jetimologija (na materiale russkogo i ispanskogo jazykov) [Original color Names. Phonosemantics and etymology (the Russian and Spanish languages)]. PhD Dissertation. Pjatigorsk. 214 P. Print. (In Russian) Balli, Sh. (1955) Obshhaja lingvistika i voprosy francuzskogo jazyka [general linguistics and french language issues] Moscow: Publishing House of foreign literature. 416 P. Print. (In Russian) Benvenist Je. (1974) Priroda jazykovogo znaka [Nature of the linguistic Sign]. In: Benvenist Je. Obshhaja lingvistika [general linguistics], 90-96. Moscow. uRl: http:// www.philology.ru/linguistics1/benvenist-74e.htm (retrieval date 25.12.2015). web. (In Russian) Brodovich, O.I. (2002) Zvukoizobrazitel’naja leksika i zvukovye zakony [Sound Descriptive Vocabulary and Sound laws]. Anglistika v XXI veke: materialy konferencii [english Studies in the 21st century: conference letters], 23-25. St. Petersburg: Philological faculty of St. Petersburg State university Publ. Print. (In Russian) Voronin, S.V. (1999) Znak ne-proizvolen i proizvolen: novyj princip na smenu principu Sossjura [Sign Non-arbitrary and arbitrary: a New Principle to Replace the Principle of Saussure]. Aktual’nye problemy psihologii, jetnopsiholingvistiki i [actual Problems of Psychology, ethnopsycholinguistics and Phonosemantics], 128-130. Moscow; Penza: Institute of Psychology, Institute of linguistics of the Russian academy of Sciences, Belinsky Penza State Pedagogical Institute. Print. (In Russian) fonosemantiki: materialy vseros. konf. Voronin, S.V. (1982) Osnovy fonosemantiki [fundamentals of Phonosemantic]. leningrad: Publishing House of leningrad university. 244 P. Print. (In Russian) Dzhukaeva, M.a. svojstva spirantov (na materiale chechenskogo, russkogo i nemeckogo jazykov) [Interlanguage Phonosematic Properties of Spirants (the chechen, Russian and german languages)]. PhD Diss. Pjatigorsk. 26 P. Print. (In Russian) (2010) Mezhjazykovye fonosemanticheskie Drozhashhih, N.V. (2006) Sinergeticheskaja model’ ikonicheskogo prostranstva jazyka [Synergetic Model of the Iconic Space of language]. PhD Diss. Barnaul. 32 P. Print. (In Russian) Zimova, M.D. (2005) Zvukoizobrazitel’nye tendencii nachal’nyh soglasnyh v 112 вопросы психолингвистики 1 (35) 2018 nemeckom i novogrecheskom jazykah [Sound Descriptive trends of Initial consonants in german and Modern greek]. PhD Diss. Pjatigorsk: Pglu Publ. 17 P. Print. (In Russian) Koleva-Zlateva, Zh. S. (2008) Slavjanskaja leksika zvukosimvolicheskogo proishozhdenija [Slavic Vocabulary of Sound Symbolic Origin]. tractata Slavica universitatis Debreceniensis. Vol. 1. Debrecen. 355 P. Print. Krivonosov, a. t. (2012) filosofija jazyka [Philosophy of language]. Moscow-N york: azbukovnik Publ. 788 P. Print (In Russian) Krivosheeva, e.I. (2014) Projavlenie ikonizma v zvukopodrazhanijah (na materiale japonskogo i russkogo jazykov) [the Manifestation of Iconism in Onomatopoeia (the Japanese and Russian languages)] PhD Diss. Bijsk. 165 P. Print. (In Russian) levitsky, V.V. (2009) Zvukovoj simvolizm. Mify i real’nost’ [Sound Symbolism. Myths and Reality]. chernivtsi: chernivtsi National university Publ. 264 P. Print. (In Russian) Mikhalev, a.B. (2014) Ot fonosemanticheskogo polja k protokonceptual’nomu prostranstvu jazyka [from Phonosemantic field to Protoconceptual Space of language]. Voprosy kognitivnoj lingvistiki [cognitive linguistics]1 (038), 91-104. Print. (In Russian) Mikhalev, a.B. (2009) Sovremennoe sostojanie fonosemantiki [the Modern State of Phonosemantics]. Novye idei v lingvistike XXI veka. Materialy 1 Mezhdunarodnoj nauchnoj konferencii, posvjashhennoj pamjati professora V.A.Homjakova [New Ideas in linguistics of the 21st century. Materials of the 1st International Scientific conference in commemoration of Professor V. a. Khomyakov], 52-59. Part 1. Pyatigorsk uRl: http://amikhalev.ru/?page_id=284&preview=true (retrieval date 25.12.2015). web. (In Russian). Mikhalev, a.B. (1995) teorija fonosemanticheskogo polja [the theory of Phonosemantic field]. Pyatigorsk. uRl: http://amikhalev.ru/?page_id=134 (retrieval date 25.12.2015). web. (In Russian). Mikhalev, a. B. (2009a) fonosemantika i jazykovaja kartina mira [Phonosemantic and language Picture of the world] // Jazykovoe bytie cheloveka i jetnosa: kognitivnyj i psiholingvisticheskij aspekty. Materialy Mezhdunarodnoj shkoly-seminara (Berezinskie chtenija). [linguistic Human existence and ethnicity: cognitive and Psycholinguistic aspects. Proceedings of the International School Seminar (Berezinsky readings)], 133140. Vol.15. Moscow: INION Russian academy of Sciences, Moscow State linguistic university Publ. uRl: http://amikhalev.ru/?page_id=263 (retrieval date 25.12.2015). web. (In Russian). Prokofyeva, l. P. (2007) Zvuko-cvetovaja associativnost’: universal’noe, [Sound-colour associativity: universal, National, nacional’noe, individual’noe Individual]. Saratov. 280 P. Print. (In Russian) Saussure, f. de. (1977) trudy po jazykoznaniju [works on linguistics]. Moscow: Progress Publ. 695 P. Print. (In Russian) Sundueva, e.V. (2011) Verbalizacija chuvstvennogo vosprijatija sredstvami kornevyh soglasnyh [rlm] v mongol’skih jazykah [Verbalization of Sensory Perception by Means of Root consonants [rlm] in Mongolian languages]. PhD Diss. ulan-ude. 363 P. Print. (In Russian) Shestakova, O. V. (2013) universal’noe i specificheskoe v onomatopee [universal and the Specific in Onomatopoeia]. PhD Diss. Perm: Perm State National Research university. 228 P. Print. (In Russian) вопросы психолингвистики 1 (35) 2018 113 Shlyakhova, S.S. (2005) «Drugoj» jazyk: opyt marginal’noj lingvistiki [the «Other» language: on Marginalized linguistics]. Perm: Perm State technical university Publ. 350 P. Print. (In Russian) Shlyakhova, S.S. (2013) Ikonichnost’ reduplikacii v komi-permjackom jazyke [Iconicity of Reduplication in the Komi-Permyak language]. Finno-ugrovedenie [finnugor Studies] 1, 22-24. yoshkar-Ola: Mari Research Institute of language and literature Publ. Print. (In Russian) Shlyakhova, S.S. (2003) ten’ smysla v zvuke: Vvedenie v russkuju fonosemantiku [Shadow of the Meaning in the Sound: an Introduction to Russian Phonosemantic]. Perm: Perm state pedagogical university Publ. 216 p. Print. (In Russian) epstein, M. N. (2001) filosofija vozmozhnogo [the Philosophy of the Possible]. Moscow: aletheia Publ. 262 P. uRl: http://ereadr.org/book/gumanitarnye_nauki/132332filosofiya-vozmozhnogo (retrieval date 25.12.2015). web. (In Russian) agrawal, P.K. (2014) a New approach to Phonosemantics // International Journal of linguistics 6 (1): 107-131. uRl: http://macrothink.org/journal/index.php/ijl/issue/ view/266 (retrieval date 25.12.2015). web. akita, K. a (2010) Bibliography of Sound-Symbolic Phenomena Outside Japanese. Bibliography B. uRl: http://docs.google.com/viewer?a=v&pid=sites&srcid=ZgVmy XVsdgRvbwfpbnxha2l0yw1ib3xneDozZDNjNjBlNwRlZgu4Zgey (retrieval date 25.12.2015). web. Bibliography of reduplication. Institute of linguistics, university of graz. uRl: http://reduplication.uni-graz.at/ (retrieval date 25.12.2015). web. Day, Sean a. Synesthesia bibliography (2005) uRl: http://www.daysyn.com/ Bibliography.html (retrieval date 25.12.2015). web. Iconicity in language: Bibliography (2004). uRl: http://es-dev.uzh.ch/en/iconicity/ index.php?subaction=showfull&id=1197027659&archive=&start_from=&ucat=2& (retrieval date 15.02.2016). web. Mächler, Marc-Jacques’s. Synaesthesie. uRl: http://www.synaesthesia.com/de/ wissenschaft/scientists/ (retrieval date 25.12.2015). web. Magnus, М. Bibliography. uRl: http://www.trismegistos.com/MagicalletterPage/ (retrieval date 25.12.2015). web. Mikone, e. (2001) Ideophones in the Balto-finnic languages // Ideophones. f. K. e. Voeltz, c. Kilian-Hatz. (eds.). typological studies in language 44:223-234. amsterdam: John Benjamin’s Press. Printed. Proceedings of the special meeting of the enlarged section phonosemantics in commemoration of Professor Dr. Stanislav Voronin‘s 80th anniversary. anglistics of the XXI century. St. Petersburg: university of St. Petersburg, 2016. 34 р. (Printed) Shlyakhova, S (2015). linguistic iconism in academic and online discourse // Russia Review. No.1, 30-42. uRl: http://rusreview.com/journal/vol-1-2015/27linguistic-iconism-in-academic-and-online-discourse.html (retrieval date 25.12.2015). web. wynecoop, Sh., golan, l. (1996). a bibliography of synesthesia and phonesthesia research. uRl: http://www.flong.com/texts/lists/list_synesthesia_bibliography/ (retrieval date 25.12.2015). web. 114 вопросы психолингвистики 1 (35) 2018 

Напиши аннотацию по статье

Шляхова с.с. О состоянии фоносемантики в России. Часть первая. УДк 81.23 81.119 003 doi: 10.30982/2077-5911-2018-35-1-99-114 о состоЯнии ФоносЕМАнтики в россии Часть первая проблемы в области исследования лингвистического иконизма Шляхова светлана сергеевна зав. кафедрой иностранных языков и связей с общественностью Пермский национальный исследовательский политехнический университет 614990, г. Пермь, Комсомольский проспект, 29 shlyahova@mail.ru разнобой; труднодоступность Статья состоит из трех частей. В первой части статьи представлен обзор основных теоретических и информационно-организационных проблем в исследовании лингвистического иконизма в России. Установлены основные теоретические проблемы: критическое отношение к идее лингвистического иконизма в России и за рубежом; проблема разграничения звукоподражательности и звукосимволизма; фоносемантической терминологический литературы; лексикографические проблемы (отсутствие или незначительность специализированных словарей по различным языкам; недостаточная и несистемная фиксация и этимологическая разработанность иконизмов; нечеткая система помет; отсутствие критериев сопоставления в двуязычных словарях и пр.) и др. Выявлены организационно-информационные проблемы: отсутствие профессиональных сообществ; малотиражность и труднодоступность специальной литературы; недостаточные научные контакты российских и зарубежных исследователей и др. Обзор литературы показал, что сегодня возможно говорить не только о примарной мотивированности языкового знака, но и способности иконических знаков являться носителем информации о языковой протосемантике. Во второй части прослеживается история специализированных (фоносемантических) конференций и семинаров в российском научном дискурсе, представлен обзор фундаментальных исследований и программное обеспечение (технологии Hi-Hume). Третья часть посвящена обзору проблематики фоносемантических исследований российских научных школ и центров. ключевые слова: психолингвистика; фоносемантика; лингвистический иконизм; звукосимволизм; ономатопея; фонестема; цвето-графемная синестезия 1. введение История развития и становления фоносемантической мысли в России часто становилась предметом научной рефлексии в исследованиях российских ученых [Михалёв 1995; Шляхова 2003; Прокофьева 2007; Левицкий 2009]. Отдельные работы посвящены и современному положению отечественной фоносемантики [Михалёв 2009; Shlyakhova 2015]. Предлагаемый здесь обзор состояния фоносемантических исследований в России является попыткой обобщить и систематизировать накопленный опыт и существующие проблемы в этой области научного знания. вопросы психолингвистики 1 (35) 2018 99 На сегодня отсутствует единое международное название этого направления исследований: фоносемантика (phonosemantics) (М. Magnus, R.w. wescott, Ж. Колева-Златева, С.В. Воронин, российская традиция), фоносемика (R.w. wescott), лингвистический иконизм (linguistic iconicity), звуковой символизм (Sound Symbolism) (американская традиция, А. abelin), мимологика (mimologique) (французская традиция), мимология (тюркология), экспрессивный символизм и фонетический символизм (e. Sapir) и др. Представленные термины не являются синонимичными, поскольку в объем этих понятий включается как область акустического и неакустического денотатов (фоносемантика, phonosemantics, лингвистический иконизм, linguistic iconicity), так и только неакустический денотат (звуковой символизм, Sound Symbolism и др.). Проблемы в области фоносемантической терминологии подробно представлены в [Колева-Златева 2008]. Однако терминологические проблемы являются лишь следствием других более серьезных научно-теоретических и организационно-информационных проблем в этой области лингвистического знания. Основоположниками российской фоносемантики считаются С.В. Воронин, А.П. Журавлев и В.В. Левицкий, чьи активные фоносемантические исследования приходятся на 60-80-е годы XX столетия. С.В. Воронина и В.В. Левицкого сегодня нет с нами, научная деятельность и судьба А.П. Журавлева нам неизвестны. Ответ на вопрос, что происходит в российской фоносемантике после пионерских работ этих ученых, – задача настоящей публикации. Цель первой статьи – определить теоретические, организационные и информационные проблемы в области исследования лингвистического иконизма в российской науке. второй Во специализированных статье прослеживается история (фоносемантических) конференций и семинаров в российском научном дискурсе; представлен обзор фундаментальных исследований и программное обеспечение (технологии Hi-Hume). Третья статья посвящена обзору проблематики фоносемантических исследований российских научных школ и центров. 2. теоретические проблемы Обзор научной литературы позволяет выявить многие теоретические проблемы в области исследования лингвистического иконизма. Главная проблема в этой научной сфере – неприятие многими лингвистами идеи мотивированности языкового знака и значения иконизма в происхождении, эволюции и современном функционировании языка. Одно из последних фундаментальных исследований (788 страниц) проф. А.Т. Кривоносова посвящено «обоснованию природы языкового знака и, следовательно, природы языка. <…> Предлагаемое читателю исследование есть, во-первых, критический научный обзор, сопоставление, полемика, анализ синтез различных точек зрения по всем обсуждаемым здесь проблемам, во-вторых, низложение теорий языка, не отвечающих сегодняшнему уровню развития теоретического языкознания» [Кривоносов 2012]. А.Т. Кривоносов отрицает мотивированность (не-произвольность) языкового знака, однако список литературы показывает, что автор недостаточно знаком с фоносемантическими исследованиями (в частности, в списке отсутствуют работы С.В. Воронина, А.П. Журавлева, В.В. Левицкого). 100 вопросы психолингвистики 1 (35) 2018 Критическое отношение академической науки к идее лингвистического иконизма отмечается не только в России, но и за рубежом. На это указывает в одной из последних статей Промод Агрэвэл [agrawal 2014] в журнале International Journal of linguistics (Macrothink Institute, США). Американский профессор Маргарет Магнус рассказывала, что когда она в 1998 г. пыталась организовать linguistic Iconism association, то многие исследователи отказывались или предпочитали «тайное» членство в ассоциации по причине «псевдонаучности» проблемы. По словам проф. А.Б. Михалёва, когда в 2013 году он предложил свою статью по фоносемантике одному из западных научных журналов, то получил отказ по причине того, что отсутствуют специалисты-рецензенты в этой области научного знания. Многие научные руководители диссертаций, связанных с проблемами лингвистического иконизма, отмечают определенные трудности в защите этих диссертаций. На наш взгляд, подобное положение дел является следствием тезиса Ф.де Соссюра о произвольности языкового знака. О мотивированности (непроизвольности) языкового знака говорится со времен античности, но большая часть научного сообщества до сих пор относится к этой идее не просто осторожно, а порой и весьма скептически. Основной аргумент – тезис, который приписывается Фердинанду де Соссюру его учениками, издавшими «Курс общей лингвистики»: «Принцип произвольности знака никем не оспаривается (выделено нами – С.Ш.); но часто гораздо легче открыть истину, нежели указать подобающее ей место. Этот принцип подчиняет себе всю лингвистику языка; следствия из него неисчислимы (выделено нами – С.Ш.). Правда, не все они обнаруживаются с первого же взгляда с одинаковой очевидностью; их можно открыть только после многих усилий, но именно благодаря открытию этих последствий выясняется первостепенная важность названного принципа» [Соссюр 1977: 101]. Наверное, любая идея, доведенная до логического конца, почти всегда становится абсурдной. Эмиль Бенвенист отмечает, что «существует противоречие между способом, каким Соссюр определяет языковой знак, и природой, которую он ему приписывает. Подобную немотивированность вывода в обычно столь строгих рассуждениях Соссюра нельзя, мне кажется, отнести за счет ослабления его критического внимания. Я скорее склонен видеть в этом отличительную черту исторического и релятивистского способа мышления конца XIX века, обычную дань той форме философского мышления, какой является сравнительное познание» [Бенвинист 1974]. Французский исследователь Клод Ажеж пишет, что «Соссюр вел свои исследования сразу в двух противоположных направлениях, уделяя внимание как социально обусловленной произвольности знака, так и ее нарушению. Ученый, теоретически обосновавший неразрывность связи между означающим и означаемым, последние годы жизни посвятил упорному исследованию звуковых соответствий в латинской и греческой поэзии <...> Соссюр посчитал эти неопубликованные исследования, именуемые ныне «Анаграммы», <...> как недостаточные, поскольку ему не удалось добиться того, что, по его мнению, могло бы служить полным доказательством. Однако в этом исследовании достаточно ясно установлена роль звуков как автономной составляющей поэзии <...> Таким вопросы психолингвистики 1 (35) 2018 101 образом строится настоящий паратекст, совершенно независимый от ограничений, накладываемых линейностью, неизбежность которой в учении Соссюра была представлена для будущих поколений в качестве аксиомы!» [Ажеж 2003: 246-247]. Фоносемантика не отрицает языковую концепцию Соссюра, она идет дальше: «сторонники не-произвольности языкового знака отнюдь не отрицают существование произвольности. Речь в конечном итоге идет не об альтернативе «произвольность или не-произвольность», а о принципиальной постановке вопроса: «произвольность, доминирующая над непроизвольностью, или не-произвольность, доминирующая над произвольностью» [Прокофьева 2007: 15]. В.В. Левицкий пишет: «Существование звукового символизма противоречит постулату классической фонологии о произвольности языкового знака и требует поэтому теоретического осмысления и объяснения <…> в основе звукового символизма лежит, как правило (но не всегда), синестезия, обусловленная физическими свойствами (кинетика и акустика) звуков, однако эта обусловленность носит потенциальный, латентный характер <…>. Звуки языка обладают потенциальной символической многозначностью; одно и то же содержание может символизироваться различными формами. Это делает связь между звуком и смыслом в разных языках нежесткой, гибкой, варьирующейся в определенных пределах. Такой подход позволяет объяснить совместимость произволь ности языкового знака и существования звукового символизма» [Левицкий 2009: 155]. «Аксиоматичность» тезиса Соссюра привела к периферийному и несистемному характеру исследований в этой области, малокомпетентным публикациям в научных журналах, ограниченному числу фундаментальных фоносемантических исследований. По нашим данным, за последние 20 лет (с 1995 года) в России было защищено не более 10 докторских диссертаций по проблемам фоносемантики. Но прогресс очевиден, поскольку за предыдущие 30 лет было защищено только 5 докторских. Маятник «мотивированность (непроизвольность) / немотивированность (произвольность)» языкового знака в течении веков с завидным постоянством склонялся в сторону немотивированности. Гермоген из диалога Платона побеждал чаще, чем Кратил. Сегодня в роли Сократа выступает фоносемантика, чтобы рассудить вечный спор Гермогена и Кратила. Методологической основой фоносемантики является принцип генетической непроизвольности, мотивированности языкового знака, убедительно обоснованной в рамках Петербургской фоносемантической школы: «Оглядываясь назад, мы в нашей лингвистической цивилизации видим, что унитарный принцип Ф. де Соссюра «языковой знак произволен» исчерпал себя как всеохватывающий основополагающий принцип. Мы видим, что на смену ему приходит новый – бинарный принцип: «языковой знак и не-произволен, и произволен» [Воронин 1999: 130]. О.И. Бродович (жена и пропагандист научного наследия С.В. Воронина) пишет: «Сколько времени связи между звучанием и значением звукоизобразительного слова сохраняются живыми и осознаваемыми зависит от семантической и фонетической судьбы слова. Слово эволюционирует как семантически, так и фонетически. При этом если в ходе семантической эволюции слова происходит денатурализация, 102 вопросы психолингвистики 1 (35) 2018 то это значит, что привязанность значения слова к его форме начинает стеснять свободу его семантического развития, и слово, подобно вылупляющейся бабочке, сбрасывает путы кокона примарной мотивированности. Такова судьба более 3/4 словаря всех языков. В слове развиваются значения, не связанные с его звучанием» [Бродович 2002: 24]. Таким образом в современной синхронии за пределами доминирующих лингвистических парадигм остается огромная «потерянная», «утраченная территория», «заросший пустырь» – некогда очевидная, а сегодня лишь гипотетически моделируемая языковая сфера – сфера предполагаемых знаков, значений, единиц, обусловленных законами звукоизобразительности. «Невыразимость» утраченного гипотетического звукоизобразительного пространства, невозможность его лингвистической верификации в рамках традиционных научных парадигм предполагает несколько путей его освоения: один путь – эмпирическое постижение звукоизобразительных явлений в максимально возможном количестве языков, другой – не смена, но корректировка традиционных для лингвистики методологических подходов. Тем и другим занимается фоносемантика. Ключевыми моментами фоносемантических методологий, на наш взгляд, являются поссибилизм, понимаемый как возможное сознания, сценариев реальности, и динамизм как смещение акцента со структурно-статичного состояния на процессуальность изменения. М. Эпштейн следующим образом дефинирует поссибилизм: «Возможное как фикция здесь-реального либо как функция ино-реального. <…> Возможное не есть сущее, не есть то, что есть или чего нет, оно – особый модус, который не может быть вообще переведен на язык реального или идеального существования. Поссибилизм – это философия возможного, которая свою предпосылку, «первоначало» находит в самой категории возможного и затем уже прилагает ее к понятиям «реальности», «идеи», «знака», «языка» и т.д.» [Эпштейн 2001]. Динамизм мотивированного знака отмечает Шарль Балли: «Произвольный знак довольствуется тем, что снабжает предметы ярлыками и представляет процессы как свершившиеся факты, тогда как мотивированный знак описывает предметы и представляет движение и действие в их развитии» [Балли 1955: 217]. Принципы поссибилизма и динамизма в эволюции языкового знака очевидны в позиции А.Б. Михалёва (позволим себе привести пространную цитату): «На генетически первичном, имитативном этапе филогенеза сами артикуляционноакустические характеристики речевых звуков (т.е. признаки и действия речевых органов) предстают для субъектов номинации как артикуляционные миметические схемы, которые накладываются своими различными аспектами на образные схемы, относящиеся к внешнему миру. При нахождении соответствия между «внутренней» миметической и «внешней» образной схемами звук становится знаком. Процесс семиогенеза тесно связан с механизмами концептуализации и категоризации действительности, и первичные концептумы (генетические центры радиальных категорий) берут свое начало в звукоизобразительных значениях… <…> При этом звук (как правило, в начальной позиции порождаемых слов), сохраняет свою идентичность, приобретая статус доисторического классификатора. Звуковые вопросы психолингвистики 1 (35) 2018 103 изменения, вроде палатализации, происходят значительно позже, когда основной лексический фонд уже создан, но это почти не изменяет сформированную семантическую систему» [Михалёв 2014: 92]. О соответствии между «внутренней» миметической и «внешней» образной схемами говорят и эксперименты психологов, которых также интересуют проблемы семантики звука, т.е. значения акустических событий вне их сигнификативной функции. Данные эмпирического исследования показывают, что восприятие звука сопровождается оценкой способности организма породить такой звук [Алмаев 2012]. Ролан Барт рассматривал миф как «похищенный язык». «Лингвистический миф» о немотивированности, произвольности языкового знака – есть «похищенный язык» в его когнитивной основе, первозданности и первозаданности смыслов, прототипичности и архетипичности человеческой проторечи. По мнению А.Б. Михалёва, «рассуждать о доисторических категориях в протоязыковой модели мира кажется предприятием фантастическим и неблагодарным. И тем не менее, если руководствоваться принципом генетической звукоизобразительности языка, расценивать факты формального и семантического сходства слов как неслучайные, можно рискнуть (с учетом здравого смысла и логики) восстановить эту модель с большей или меньшей степенью вероятности» [Михалёв 2009а]. Тезис о немотивированности, произвольности языкового знака лишает язык его духовной, когнитивной, понятийной «колыбели», у языка нет «младенческих фотографий» образности его семантического синкретизма, которые позволяет сделать фоносемантика. «движение По мнению В.В. Левицкого, к дифференцированности в плане выражения проявляется в постепенной замене диффузного фонетического (символического) значения звуков расчлененным функциональным значением. Какими бы спорными ни представлялись выдвинутые нами гипотезы о первичных символических значениях и.-е. расширителей, их нельзя игнорировать полностью. Существование звукосимволизма сегодня уже не вызывает сомнения» [Левицкий 2009: 143]. диффузности от По мнению А.Б. Михалёва, «теория фоносемантического поля открывает путь для систематизации всей лексики любого языка и, соответственно, его семантического пространства как одного из слоев языковой картины мира, в том числе протоконцептуального пространства языка» [Михалёв 2009а]. «Базисные концептумы образуются с помощью имитативных свойств речевых звуков, символизирующих признаки и действия проприо- и экстероцептивных сфер жизнедеятельности человека. В свою очередь, они порождают новые концепты, формируя, таким образом, всю концептуальную систему языка» [Михалёв 2014: 102]. Л.П. Прокофьева считает, что звуко-цветовая картина мира формируется посредством механизмов синестезии и синестемии и представляет собой универсальное образование, отражающее архетипические черты мифологического мышления на основе бессознательной способности человека ассоциировать звуки и цвета. Универсальная основа способности человека к полимодальному восприятию (в виде ассоциирования и метафор) базируется на национальном (подсознательном) 104 вопросы психолингвистики 1 (35) 2018 свойстве отражать специфику взгляда на мир через конкретный язык [Прокофьева 2007]. Исследуя семантику начальных звукосимволическую согласных («дентальная», «лабиальная», «велярная» лексика) в древнеанглийском и и.е. языках, Н.В. Дрожащих приходит к выводу о том, что «структурированное в виде моделей иконическое пространство языка в единстве материального и концептуального содержания представляет собой своего рода текст – «языковое предание, идущее из глубины веков» (Х.-Г. Гадамер), а лексикон в целом может быть рассмотрен как совокупность «текстов» словарных статей, организованных по алфавитному принципу. «Совокупная словарная статья» передает единое топологическое содержание – архаическую систему представлений о генезисе и последующем развитии мира, общества и человека, т.е. космо-, социо- и антропогенетический коды, параллельные информации о самоорганизации и саморазвитии языка» [Дрожащих 2006: 16]. В наших исследованиях, фоносемантические маргиналии (звукоподражания, первообразные междометия, звуковые жесты и пр.) рассматриваются как система (ФМ-система), которая понимается как базовая подсистема звукоизобразительной системы языка и как периферийная подсистема языка в целом. Зона ФМ-системы понимается как зона «перетекания» биосферы в семиосферу, преобразования несемиотического звука в семиотический. Феномен «фоносемантические маргиналии» понимается как «начало» человеческой речи («проторечь»), как протосемиотический знак, подвергаемый культурно-языковой семиотизации [Шляхова 2005]. Таким образом, исследования проблемы языкового знака в современной фоносемантике позволяют не только говорить о его примарной мотивированности, но и способности иконических знаков являться носителем информации о языковой протосемантике. Еще одной теоретической проблемой фоносемантических исследований является проблема разграничения звукоподражательности и звукосимволизма. В российской традиции принципиальной теоретической позицией является выделение акустического (звукоподражательность) и неакустического (звукосимволизм) денотатов [Воронин 1982], хотя в западных [Mikone 2001] и российских [Кривошеева 2014] эмпирических исследованиях эти виды лингвистического иконизма противопоставляются не всегда. исследовательской С одной стороны, это обусловлено недостаточным теоретическим обоснованием позиции. Сторонники Петербургской фоносемантической школы (С.В. Воронин и его ученики и последователи) твердо придерживаются принципа строгого разделения акустического и неакустического денотатов, представленных в языке ономатопеей и звукосимволическими словами, что, безусловно, плодотворно в исследовательских целях. С другой стороны, эмпирические исследования [Михалёв 1995; Шляхова 2005; Колева-Златева 2008; Шестакова 2013; Атаджанян 2014 и др.] показывают, что жесткое разделение этих сфер не всегда возможно, особенно в тех случаях, когда речь идет о протосостоянии языка, характеризующегося синкретичностью протоязыковой семантики. вопросы психолингвистики 1 (35) 2018 105 Оказывается, что различные фоносемантические кластеры (ономатопеи, звукосимволические слова, фонестемы, инициали, финали, фонотипы) формируют общее семантическое пространство. В диссертации О.В. Шестаковой проводится сопоставление семантического пространства немецкой и русской ономатопеи со звукосимволической семантикой начальных согласных («дентальная», «лабиальная», «велярная» лексика) в древнеанглийском и и.-е. языках [Дрожащих 2006]; семантикой фонестем русского, французского, английского, арабского, немецкого, абазинского, чеченского, новогреческого языков [Михалёв 1995; Зимова 2005; Джукаева 2010]; семантикой редупликативов в славянских языках [Колева-Златева 2008]. Установлено, что семантические области звукоподражательных (на уровне семантических переходов) и звукосимволических полей совпадают на 89,5%; только 10,5% ономатопей не нашли семантического соответствия в области звукосимволизма [Шестакова 2013]. Схожая семантика вибранта и сонантов устанавливается в монгольских языках [Сундуева 2011] и в коми-пермяцких редупликативах [Шляхова 2013]. Таким образом, проблема разграничения звукоподражательности и звукосимволизма остается открытой и требующей дополнительных исследований. Следующей теоретической проблемой современной фоносемантики является терминологический разнобой и труднодоступность фоносемантической литературы, что не позволяют соотнести идентичные исследования и полученные результаты. Исследователи, которые работают с «иконическим» материалом, не выходят на уровень лингвистического иконизма, оставаясь в рамках традиционных лингвистических парадигм. Так, на предложение участвовать в проекте по лингвистическому иконизму один из специалистов ответил, что он не занимается этими проблемами, а только междометиями и вокальными жестами. Другой считает, что редупликация не имеет отношения к лингвистической мотивированности, хотя именно редупликация является одним из самых надежных показателей языкового иконизма [Воронин 1982; Колева-Златева 2008; Шляхова 2013]. Очевидны в современной фоносемантике и лексикографические проблемы: отсутствие или незначительность специализированных словарей по различным языкам; недостаточная и несистемная фиксация и этимологическая разработанность иконизмов; нечеткая система помет; отсутствие критериев сопоставления в двуязычных словарях и пр. Можно отметить также такую проблему, как крен в сторону исследования различного вида синестезий, в том числе их экспликация в языке (звукосимволизм), незначительность исследований по ономатопее, междометиям, вокальным жестам и др. в контексте лингвистического иконизма. 3. информационно-организационные проблемы В организационно-информационной сфере отмечаются следующие ключевые проблемы: отсутствие профессиональных сообществ и ресурсов обобщающего характера; малотиражность специальной литературы, ее труднодоступность для западных и российских ученых; «пиратское» распространение трудов российских ученых; недостаточные научные контакты российских и зарубежных исследователей проблем лингвистического иконизма между странами и внутри одной страны. Российские и зарубежные ученые не знают работ друг друга; отмечаются 106 вопросы психолингвистики 1 (35) 2018 слабые (исключительно личные и единичные) научные контакты российских и зарубежных исследователей проблем лингвистического иконизма не только между странами, но и внутри одной страны. Так, исследователи двух университетов Санкт-Петербурга, зная работы друг друга, не знали, что живут в одном городе; болгарские ученые из одного университета не были знакомы с работами друг друга и т.п. Следует отметить, что российские исследователи учитывают западный опыт (на что указывают ссылки в русскоязычных работах), в то же время их зарубежные коллеги не знают русскоязычных работ. Так, на сайте немецкого исследователя синестезии Марка Жака Мехлера (Marc-Jacques Mächler) в разделе «Исследователи» не указано ни одного ученого из России [Mächler: электр. ресурс]. В относительно недавней статье П. Агрэвэла «Новые подходы к фоносемантике» о российских работах не упоминается вообще [agrawal 2014]. Известные библиографические проблемам лингвистического иконизма не включают славяноязычные работы, что говорит об изолированности славяноязычной фоносемантики от мирового научного контекста, а также слабой спозиционированности российских научных школ и отсутствию их продвижения, в том числе в интернет-пространстве. интернет-списки по В библиографических списках Шона Дея (Sean a. Day) по исследованию синестезии [Day 2005], Шелли Уайнкуп (Shelly wynecoop) и Левина Голана (levin golan) из carnegie Mellon university (Питсбург, США) по синестезии и фонестемии [wynecoop 1996], Кими Акита (Kimi akita) из Токийского университета по звукосимволизму [akita 2010], Университетов amsterdam (Нидерланды) и Zürich (Швейцария) по иконизму в лингвистике [Iconicity 2004] и Университета graz (Австрия) по редупликации [Bibliography…] работы российских ученых не представлены. Исключением в этом ряду является библиографический список М. Магнус [Magnus: электр. ресурс], куда включены и русскоязычные фоносемантические работы (Н.И. Жинкин, А.Г. Бандурашвили, А.И. Моисеев, С.В. Воронин, В.В. Левицкий, А.П. Журавлев, Б.М. Галеев, С.В. Климова, А.Б. Михалёв, С.С. Шляхова, Л.П. Прокофьева и др.). Причина этого исключения, как говорят, – русский муж Маргарет Магнус. Очевидно, что славяноязычные работы практически недоступны западным исследователям. Анализ научных интернет-ресурсов позволил выявить множество проблем интернет-присутствия фоносемантики в мировой сети. В России отсутствуют ресурсы, представляющие исследования на уровне широкого списка отсылок к специализированным сайтам. Так, на российской площадке размещены, как минимум, три интернет-ресурса по синестезии: проект А. Сидорова-Дорсо (http://www.synaesthesia.ru/research.html), ресурс СНИИ «Прометей» (http://synesthesia.prometheus.kai.ru/index.html), сайт Л.П. Прокофьевой собственные (http://synaesthesia.narod.ru/). Каждый направления и методологию исследований отдельного ученого или научной группы, не всегда давая ссылки друг на друга. представляет проект вопросы психолингвистики 1 (35) 2018 107 Интернет-проекты, существующие в России и за рубежом, представляют отдельные аспекты и направления исследований лингвистического иконизма, преимущественно исследования синестезии и звукосимволизма. Большинство интернет-ресурсов представляют собою информационные, а не исследовательские проекты. В некоторых из них существенной является коммерческая составляющая. Так, членом Американской Синестетической Ассоциации может стать любой человек, достигший 18 лет, заполнивший анкету и вносящий взнос минимум 50$ ежегодно. За пожизненное членство надо заплатить 5000$ (http://www.synesthesia.info/membership.html). Заметим, что организациичлены ассоциации имеют налоговые льготы за распространение и популяризацию информации о синестезии. Западные ученые на сегодня также не имеют объединенного интернетресурса даже внутри одной страны, а представляют собственные направления исследований или университетские центры. Наиболее консолидировано действуют исследовательские центры, изучающие синестезию. Недостаточно и несистемно представлены работы отечественных исследователей в российских и западных Социальных научных сетях. Таким образом, необходимо объединение усилий российских ученых и их зарубежных коллег в одной виртуальной точке с разветвленной системой отсылок. С этой целью пермскими фоносемасиологами разработан портал «Лингвистический иконизм (ЛИК)», объединяющий более 50 ученых из 7 стран, который в ближайшее время появится в рунете. 4. выводы Обзор научной литературы позволили выявить основные теоретические проблемы в области исследования лингвистического иконизма: критическое отношение академической науки к идее лингвистического иконизма и его значения в происхождении, эволюции и современном функционировании языка в России и за рубежом; проблема разграничения звукоподражательности и звукосимволизма, требует дополнительных исследований; которая остается открытой и труднодоступность фоносемантической терминологический литературы, что не позволяют соотнести идентичные исследования и полученные результаты; лексикографические проблемы (отсутствие или незначительность специализированных словарей по различным языкам; недостаточная и несистемная фиксация и этимологическая разработанность иконизмов; нечеткая система помет; отсутствие критериев сопоставления в двуязычных словарях и пр.); крен в сторону исследования различного вида синестезий, в том числе их экспликация в языке (звукосимволизм); незначительность исследований по ономатопее, междометиям, вокальным жестам и др. в контексте лингвистического иконизма. разнобой и Вместе с тем современные фоносемантические исследования позволяют говорить не только о примарной мотивированности языкового знака, но и способности иконических знаков являться носителем информации о языковой протосемантике. Среди организационно-информационных проблем выделим следующие: отсутствие профессиональных сообществ и ресурсов обобщающего характера; малотиражность специальной литературы, ее труднодоступность для западных 108 вопросы психолингвистики 1 (35) 2018 и российских ученых; «пиратское» распространение трудов российских ученых; недостаточные научные контакты российских и зарубежных исследователей проблем лингвистического иконизма между странами и внутри одной страны. литература Ажеж К. Человек говорящий. Вклад лингвистики в гуманитарные науки. М.: Едиториал УРСС, 2003. 304 с. Актуальные проблемы психологии, этнопсихолингвистики и фоносемантики: материалы всерос. конф. М.; Пенза: Институт психологии, Институт языкознания РАН, ПГПУ им. В. Г. Белинского, 1999. 216 с. Алмаев Н.А. Семантика звука // Вопросы психолингвистики. 2012. №16. С. 76-83. Атаджанян С.А. Первоисточники цветонаименований. Фоносемантика и этимология (на материале русского и испанского языков): дисс... канд. филол. наук. Пятигорск, 2014. 214 с. Балли Ш. Общая лингвистика и вопросы французского языка. М.: Изд-во иностранной литературы, 1955. 416 с. Бенвенист Э. Природа языкового знака // Бенвенист Э. Общая лингвистика. М., 1974. С. 90-96. [Электронный ресурс]. uRl: http://www.philology.ru/linguistics1/ benvenist-74e.htm (дата обращения: 25.12.2015). Бродович О.И. Звукоизобразительная лексика и звуковые законы // Англистика в XXI веке: материалы конференции. СПб.: Филологический факультет СПбГУ, 2002. С. 23-25. Воронин С.В. Знак не-произволен и произволен: новый принцип на смену принципу Соссюра // Актуальные проблемы психологии, этнопсихолингвистики и фоиосемантики: Материалы Всероссийской конференции (Пенза, 8-11 декабря 1999 г.). М.; Пенза: Институт психологии и Институт языкознания РАН; ПГПУ им. В.Г.Белинского, 1999. С. 128-130. Воронин С.В. Основы фоносемантики. Л.: Изд-во Ленинградского ун-та, 1982. 244 с. Джукаева М.А. Межъязыковые фоносемантические свойства спирантов (на материале чеченского, русского и немецкого языков): автореф. дис. … канд. филол. наук. Пятигорск, 2010. 26 с. Дрожащих Н.В. Синергетическая модель иконического пространства языка: автореф. дис. ... д-ра филол. наук. Барнаул, 2006. 32с. Зимова М.Д. Звукоизобразительные тенденции начальных согласных в немецком и новогреческом языках: автореф. дис. … канд. филол. наук. Пятигорск: ПГЛУ, 2005. 17 с. Колева-Златева Ж. С. Славянская звукосимволического происхождения. tractata Slavica universitatis Debreceniensis. Vol. 1. Дебрецен, 2008. 355 с. лексика Кривоносов А. Т. Философия языка. М.-N-york: Издательский центр «Азбуковник», 2012. 788 с. Кривошеева Е.И. Проявление иконизма в звукоподражаниях (на материале японского и русского языков): дис. … канд. филол. наук. Бийск, 2014. 165 с. вопросы психолингвистики 1 (35) 2018 109 Левицкий, В.В. Звуковой символизм. Мифы и реальность. Черновцы: Черновицкий национальный ун-т, 2009. 264 с. Михалёв А.Б. От фоносемантического поля к протоконцептуальному пространству языка // Вопросы когнитивной лингвистики. 2014. № 1 (038). С. 91104. Михалёв А.Б. Современное состояние фоносемантики // Новые идеи в лингвистике XXI века. Материалы 1 Международной научной конференции, посвященной памяти профессора В.А.Хомякова. Ч.1. Пятигорск, 2009. С.52-59. [Электронный ресурс]. uRl: http://amikhalev.ru/?page_id=284&preview=true (дата обращения: 25.12.2015). Михалёв А.Б. Теория фоносемантического поля. Пятигорск, 1995. [Электронный ресурс]. uRl: http://amikhalev.ru/?page_id=134 (дата обращения: 25.12.2015). Михалёв А.Б. Фоносемантика и языковая картина мира // Языковое бытие человека и этноса: когнитивный и психолингвистический аспекты. Материалы Международной школы-семинара (Березинские чтения). Вып.15. М.: ИНИОН РАН, МГЛУ, 2009а. С.133-140. [Электронный ресурс]. uRl: http://amikhalev.ru/?page_ id=263 (дата обращения: 25.12.2015). Прокофьева Л.П. Звуко-цветовая ассоциативность: универсальное, национальное, индивидуальное. Саратов, 2007. 280 с. Соссюр Ф. де. Труды по языкознанию. М.: Прогресс, 1977. 695 с. Сундуева Е.В. Вербализация чувственного восприятия средствами корневых согласных [rlm] в монгольских языках: дисс... докт. филол. наук. Улан-Удэ, 2011. 363 с. Шестакова О. В. Универсальное и специфическое в ономатопее: дисс. … канд. филол. наук. Пермь: ПГНИУ, 2013. 228 с. Шляхова С.С. «Другой» язык: опыт маргинальной лингвистики. Пермь: Перм. гос. техн. ун-т., 2005. 350 с. Шляхова С.С. Иконичность редупликации в коми-пермяцком языке // Финно угроведение. Йошкар-Ола: МарНИИЯЛИ. 2013. №1. С. 24-44. Шляхова С.С. Тень смысла в звуке:

о способах и средствах выражение страха в русское ыазыковоы картине мира. Ключевые слова: корпусная лингвистика, эмоции, когнитивное отображение, метафорическая модель, пропози циональная модель. Эмоциональное состояние человека описывают обычно в терминах чувств и эмоций. Философию здесь прежде всего интересует связь эмоций с человеческими потребностями и смыслом жизни, психологию ‒ как эмоции регулируют поведение человека, этнопсихологию ‒ национальная специфика эмоциональной сферы, лингвистическую семантику ‒ способы и средства отображения чувств в языке [ср. Изард, 2002; Ильин, 2001; Шаховский, 2012]. Обратимся к страху как одному из наиболее ярких концептов эмоциональной сферы жизни человека, чтобы установить, какие значения подводятся под страх в русской языковой картине мира и в чем состоит национальная его специфичность. В словарной дефиниции страх определяют обычно как охватившее человека чувство беспокойства, волнения, тревоги, боязни, испуга перед каким-то реальным или воображаемым событием, действием или предметом, представляющим опасность или угрозу 1. Под значение исследуемого понятия подводятся при этом как испытываемое челове 1 Из дефиниции исключаются употребления лексемы «страх» как сказуемого или наречия в значении «очень», «очень много», «в высшей степени», не имеющие, в сущности, ничего общего с эмоционально-психическим состоянием страха. Ср. Ах, как хорошо! Я страх люблю таких молодых людей! я просто без памяти (Н. В. Гоголь). Не рассматриваются, кроме того, и устойчивые сочетания действовать на свой страх и риск; не за страх, а за совесть и т. п. Бочкарев А. Е. О способах и средствах выражения страха в русской языковой картине мира // Вестн. Новосиб. гос. ун-та. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2016. Т. 14, № 3. С. 5–14. ISSN 1818-7935 Вестник НГУ. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2016. Том 14, № 3 © А. Е. Бочкарев, 2016 Когнитивные и корпусные исследования ком психическое или физическое состояние, так и обусловившие его причины: предмет страха. Словарная статья позволяет, безусловно, воссоздать пропозициональную модель, так или иначе отражающую возможные дескрипции страха в языке, но излагаемая в словаре пропозициональная информация, какой бы разносторонней она ни была, не исчерпывает все потенциально возможные варианты построения пропозиции. Обратившись к Национальному корпусу русского языка, можно во всяком случае установить, что диапазон допустимого варьирования значительно шире, богаче и разнообразнее. Засвидетельствованные в корпусе примеры (свыше пятнадцати тысяч вхождений) позволяют, в частности, установить, что содержание анализируемого эмоционального концепта раскрывается в качестве переменной величины в соответствии с основными паттернами экспрессии страха. В состоянии страха трепещут: Галя вся затрепетала от страха (Л. А. Чарская); бьет озноб: Ее бил озноб страха (Т. Поликарпова); клацают зубами: …клацая в страхе зубами (В. Маканин); сжимаются в комок: …от страха сжался в комок (Ч. Айтматов); немеют: Онемели ребята от страху (М. М. Пришвин); цепенеют: …она всякий раз цепенела от страха (А. П. Чехов); бледнеют: …теперь мне придется отыскивать на вашем бледном лице признаки тайного страха (М. Ю. Лермонтов); краснеют: … вся красная от страха (А. С. Грин); зеленеют: Сэм позеленел от страха (Э. Лимонов); округляются глаза: …и глаза ее округлились страхом (В. Я. Шишков); закатываются глаза: …и круглые глазки ее закатывались от страха (М. А. Булгаков); закрывают глаза: …с детства от всех страхов закрытыми глазами спасался (Ф. Абрамов); жмурятся: Мальчик жмурится от страха (Б. Окуджава); колотится сердце: …и сердце его колотилось от страха (Ю. В. Трифонов); душа уходит в пятки: У меня душа в пятки ускакала от страха (В. Постников); перехватывает дыхание: …от страха перехватывало дух (В. Распутин); задыхаются: …он задохнулся от страха (А. Белый); подгибаются колени: У Мишки со страху колени подогнулись (М. А. Шолохов); волосы встают дыбом: …взял страх, ‒ волосы поднялись дыбом (А. Н. Толстой); отнимается язык: …язык отнимался от страха (Ф. Искандер); сводит живот: …от страха у нас сводило животы (Ю. В. Трифонов); мутит: …меня начинает мутить от страха (В. Аксенов); тошнит: … ее даже тошнило от страха (В. Гроссман); дрожат руки: Руки чего дрожат? Со страху, что ли? (В. Некрасов); дергаются губы: У того от страха задергалась нижняя губа (А. С. Новиков-Прибой); теряют дар речи: Все, и сам Лар, потеряли речь от страха (А. Григоренко); плачут: Младенец плачет от страха (Л. Улицкая); рыдают: И я рыдала от страха перед новизной наказания и от вселенской несправедливости (М. Палей); ревут: …ни за что не хотел подойти ко мне и ревел от страха (А. Н. Апухтин); истошно кричат: …истошно крича и трясясь от страха (Ю. О. Домбровский); прикусывают язык: Язык мигом от страха прикусил (Ю. В. Макаров); потеют: …от страха Чжан аж вспотел (В. Пелевин); обмирают: Кто это, кто? ‒ крикнула она, обмирая от страха (В. Распутин); Два брата обмерли от страха (В. Личутин); замирают: А бедная Зайка замирала от страха (А. М. Ремизов); застывают: Хижняков застыл от страха и ожидания (Л. Н. Андреев); падают в обморок: Я видел, что она готова упасть в обморок от страху и негодования (М. Ю. Лермонтов); холодеют: И сразу похолодел от страха (В. Дудинцев); леденеют: …леденея от страха, ждем: вот-вот на нас набросится дикий кабан (Ф. Искандер); теряют память: …просто теряет память от страха (Л. Петрушевская); теряют голову: Кое-кто потерял голову от страха (А. Инин); впадают в безумие: Она обезумела от страха (В. Распутин); заболевают: Заболела от страха (Д. С. Мережковский); умирают: …всплеснула руками и чуть не умерла от страха (Н. В. Гоголь); накладывают в штаны: Мурзик в штаны едва не наложил от страха (Е. Хаецкая); писаются: Я сейчас просто описаюсь от страха (А. Геласимов) и т. д. По воздействию на человека страх может быть сильным: Сильный страх встряхнул дрожью все тело (Л. Н. Сейфуллина); великим: …сие производит в сих варварах великий страх (В. Я. Шишков); легким: легкий страх (А. Терехов); неподвластным разуму: …неподвластный разуму страх (В. Астафьев); ужасным: …страх, томительный и ужасный, достиг крайнего напряжения (В. Г. Короленко); жутким: Жуткий страх встал в глазах Прохора (В. Я. Шишков); диким: …он с диким страхом глядел кругом, как будто ожидая, что вот-вот сейчас потолок упадет или пол провалится (Ф. М. Достоевский); смертельным: …потом пришла смертельная болезнь и смертельный страх за дочь (Ю. М. Нагибин); по участию органов чувств ‒ немым: Страх неизвестности немой (С. Я. Надсон); слепым: Откуда этот слепой страх (М. Палей); темным: Темный страх охватил мое сердце (Г. И. Чулков); мутным: … тяжелый, мутный страх (Г. Николаев); колючим: Колючий страх потерять место (М. А. Шолохов); режущим: В душе у меня был только инстинктивный, режущий страх (З. Н. Гиппиус); вязким: Антипова одурманивал тайный и вязкий страх, страх того, что он кем-то не станет и чего-то не смо(Ю. В. Трифонов); липким:…отвражет тительный липкий страх (Н. Н. Шпанов); леденящим: …страх, леденящий душу (Ю. В. Трифонов); по физиологическим свойствам ‒ физическим: Это страх понятный, физический (А. В. Амфитеатров); нутряным: …глубокий нутряной страх (О. Павлов); болезненным: …несколько болезненный страх перед слишком громкими словами (Ю. В. Трифонов); отвратительным: …со смешанным чувством отвратительного страха (Ю. Бондарев); колким: Колкий страх перебегал порою по телу (В. Лихоносов); тупым: Сначала он почувствовал только страх, тот тупой страх, который повергает человека в беспокойство (М. Е. Салтыков-Щедрин); тошнотворным: Безусые гимназисты, охваченные тошнотворным страхом, дрожали. Матреша их выдаст! (М. С. Шагинян); по психологическим свойствам ‒ тоскливым: …в сердце поднимался тоскливый страх (А. П. Платонов); мучительным: У меня мания преследования, постоянный мучительный страх (А. П. Чехов); отупляющим: …мучительный, отупляющий страх (М. Вишневецкая); тяжелым: …тяжелое чувство страха (Л. Н. Толстой); гнетущим: Я смотрел на небывалое зрелище с чувством гнетущего страха (И. А. Ефремов); давящим: …тяжелый и давящий страх (А. Азольский); безумным: …безумный страх за будущее (А. Н. Толстой); паническим: …на лице бабы панический страх (В. Маканин); веселым: …какой-то веселый страх распирал его (А. Битов); по морально-этическим свойствам ‒ постыдным: …я только одно чувствую ‒ страх, страх, постыдный, напрасный (В. В. Набоков); унизительным: Он увидел безумный, унизительный страх женщины (Ю. М. Нагибин); низменным: …в его глазах поселился страх, гаденький такой, низменный (Е. Маркова); малодушным: Севастьянова охватил малодушный страх (В. Скворцов); подлым: И от подлого страха за падальную свою жизнь ‒ я под диван и заполз! (Э. Радзинский); жалким: Яконов преодолел жалкий страх (А. Солженицын); противным: …противное чувство страха не покидало меня (В. Некрасов); пошлым: …пошлый страх отстать от грядущего поколения (А. Битов); мещанским: …остальное все ‒ мещанские страхи для серых мышей (А. А. Образцов); буржуазным: …этой мещанской робости, этого буржуазного страха (А. С. Бухов); раболепным: Лицо искажено раболепным страхом (Ю. М. Нагибин); рабским: Удивительно, но рабский страх перед Сталиным живет в костях и жилах людей (Л. Разгон); уважительным: Прохор внезапно протрезвел и вмиг проникся к Ибрагиму уважительным страхом (В. Я. Шишков); почтительным: …тут в голосе его послышались ноты почтительного страха (Н. Климонтович); благоговейным: …я чувствовала сильное волнение и еще больше того ‒ благоговейный страх (А. Ф. Писемский); по генезису ‒ древним: Выглянешь из окна ‒ близко подступает древний страх, темный лес (Е. Пищикова); первобытным: …первобытный страх ‒ ты в пещере у потухшего костра, изо всех углов глядят чудища (Ю. Давыдов); реликтовым: …в человеке жив реликтовый страх (Т. Набатникова), атавистическим: Но какой-то атавистический страх подсказывает ‒ в трудное время держи пушку ближе к телу (О. Дивов); подсознательным: …что касалось темного под Когнитивные и корпусные исследования сознательного страха, то от него спасали только трезвость и чувство юмора (В. Пелевин); инстинктивным: …инстинктивный страх перед любым начинанием (А. Битов); врожденным: Это врожденный страх, неизъяснимое предчувствие (М. Ю. Лермонтов); генетическим: …другие объяснения были так густо замешаны на генетическом страхе перед КГБ, что их Татарский отмел сразу (В. Пелевин); по мировосприятию ‒ священным: …их назначение ‒ внушать священный страх (Б. Хазанов); духовным: …духовный страх и нравственное сотрясение (Ф. М. Достоевский); мистическим: …таинственное поведение приводило всегда в изумление, почти в мистический страх (А. И. Куприн); тайным: …тайный страх терзал меня (И. С. Тургенев); суеверным: …с суеверным страхом (Ю. О. Домбровский); по основанию ‒ необоснованным: Берлиоза охватил необоснованный, но столь сильный страх, что ему захотелось тотчас же бежать с Патриарших без оглядки (М. А. Булгаков); нелепым: Она тоже засмеялась, истолковав свой нелепый страх (С. М. Степняк-Кравчинский); глупым: …я победила свой глупый страх (А. П. Чехов); дурацким: …решительно не могу припомнить, когда прошел у меня этот дурацкий страх (Л. Н. Андреев); полезным: Мужчине страх на пользу, коли он подначальный; а бабе ‒ всякой и всегда (А. Н. Островский); по эксплицитности ‒ смутным: …в смутном страхе (Ф. Искандер); неопределенным: …и то, что они молчали, когда кругом была вода и ночь, навеяло на Алексея Степановича неопределенный страх и тревогу (Л. Н. Андреев); невнятным: ...проснулся невнятный страх (М. А. Шолохов); безотчетным: …безотчетный страх, по гомеровскому выражению, «хватает меня за волосы» (А. И. Куприн); невыразимым: На нее напал невыразимый страх нечистой совести (Н. С. Лесков); несказанным: …несказанный страх стеснил мое дыхание (И. С. Тургенев); по временному интервалу ‒ вечным: Она жила в вечном страхе (К. К. Вагинов); ночным: …никакие ночные страхи не могли поколебать этой вечной неземной красоты (А. Приставкин); утренним: К нему возвращались утренние страхи (В. Корнилов); по аутентичности: настоящим или притворным: …сейчас беспечно хохочут и ойкают от притворного страха (В. Аксенов); по субъектной принадлежности ‒ младенческим: … младенческий страх продолжался в Фроле недолго (Н. Е. Каронин-Петропавловский); детским: Я испытываю почти детские страхи (Ю. В. Трифонов); ребячьим: В благодарности за мой ребячий страх перед Верой (К. Воробьев); юношеским: …юношеские страхи воскресли во мне (В. Аксенов); девичьим: …здесь следовало опираться на девичий страх (Б. Васильев); мужским: …мужской страх ‒ не за себя, а за всех разом (Б. Васильев); женским: И это были женское ликование, женская гордость и женский страх (Б. Васильев), животным: Страх смерти ‒ животный страх (А. П. Чехов); звериным: Звериный страх, ‒ ответили мне, ‒ вот как он называется (А. Ким); волчьим: …правит только волчий страх и вой (М. Гиголашвили); заячьим: Вечный заячий страх его жены (Ю. М. Нагибин); гусиным: …в гусином страхе (Б. А. Пильняк). Пропозициональная модель, характеризующая наше знание о страхе, содержит информацию о том, что страх испытывают: Приближаясь к толпе, я испытывал страх (С. Довлатов); внушают: …но это внушило ему, однако же, такой страх, что он бросился бежать со всех ног (Н. В. Гоголь); нагоняют: Вот нагнал ты на всех страху! (П. Проскурин); наводят: …навела на него страху (Э. Лимонов); сеют: Сея страх назло людям (Б. Левин); подавляют: …пытался подавить в себе страх (В. Астафьев); заглушают: Чтобы заглушить страх, я во все горло пою (В. П. Катаев); пересиливают: Но все же, пересиливая страх, он с силой обхватил больного руками за туловище (В. П. Катаев); преодолевают: …люди умеют преодолевать страх, ‒ и дети идут в темноту, и солдаты в бой (В. Гроссман); прогоняют: …а чтоб прогнать страх, вы начнете думать (А. И. Герцен); побеждают: Алеша, мне кажется, поборол свой страх (Л. Петрушевская); теряют: Они потеряли всякий страх (В. В. Вересаев); прячут: И прятал страх за развязной хамоватостью (С. Лукьяненко). В наиболее типичных своих проявлениях сценарий страха выстраивается по модели каузальной импликации A ^ B: A → чувство страха → B (где A – причина, B – следствие, «→» ‒ влечет). Содержательное наполнение переменных A и B задается в пределах допустимого диапазона варьирования в соответствии с возможными сценарными типами протекания страха в той или иной предметной области. Например, (1) угроза жизни → страх → бледнеет лицо; (2) начальник → страх → лесть; (3) школьная контрольная работа → страх → залазят под парту; (4) рептилии → страх → напускное веселье и т. п. Отразить возможные сценарии страха позволяют, в частности, установленные в корпусе корреляции с такими сопутствующими понятиями, как опасность: И страх, и опасность, и гибель ‒ все уложилось в одну эту минуту! (И. А. Гончаров); смятение: …смятение и страх, весь день гнавшие ее по хлипким мосткам с одной улочки на другую (Д. Рубина); волнение: Я стою под дождем, унимая волнение и страх (В. Распутин); беспокойство: …в доме царили страх и беспокойство (Л. Н. Андреев); тревога: …смутный страх и тоскливая тревога родились в моей душе после этой встречи (А. Ким); досада: Злобы у него уже не было, а были страх и досада на себя (А. П. Чехов); ярость: В глазах его плавал и метался страх и ярость (М. А. Булгаков); разочарование: …есть одно усталое уныние, разочарование, страх (Е. Попов); печаль: Зачем сей быстроногий поверг меня в печаль и страх! (И. А. Гончаров); тоска: …страх и тоска овладели мной (С. Т. Аксаков); уныние: На лицах крестьян-присяжных я заметил только уныние и страх (Г. И. Успенский); отчаяние: …я снова входил в безвыходный лабиринт неизвестности о предстоящей мне участи, отчаяния и страха (Л. Н. Толстой); обида: …страх и беспомощная обида (А. В. Амфитеатров); бесстрашие: Это они со страха до бесстрашия дошли, ей-богу! (М. Горький); испуг: …удивление, испуг и страх, и радость разом отразились на его физиономии (В. В. Крестовский); робость: Сердцем вашим овладеет робость и страх (Н. В. Гоголь); малодушие: …обнаружил страх и малодушие (А. Ф. Писемский); ужас: …а завтра ждал его еще больший страх и ужас (Н. С. Лесков); паника: А Севастьянова охватил малодушный страх, почти паника (В. Скворцов); отвращение: Анна Павловна, никогда не любившая мужа, начала к нему чувствовать страх и отвращение (А. Ф. Писемский); злость: Не стало ни страха, ни злости, ни обиды (В. Крапивин); дурные предчувствия: …полон страха и плохих предчувствий (В. Гроссман); беда: А в душе-то нет ни любви к сестрам, ни чувства долга, ни сознанья своих обязанностей, а только страх перед бедой и чувство самосохранения (А. Н. Островский); горе: …она обезумела от страха и горя (И. Меттер); скорбь: Вот: «скорби» и «страха» больше всего, и еще немоты (В. Ерофеев); страдание: …в ее глазах были страх и страдание (Н. Н. Шпанов); боль: Это были страх и боль вместе (В. Распутин); смущение: …появление его у Епанчиных произвело тогда чрезвычайное смущение и страх в доме (Ф. М. Достоевский); трепет: Я люблю этот трепет и страх, которые при нем чувствую! (Н. С. Лесков); тошнота: Тошнота и страх, что организм выкинет сейчас что-нибудь ужасающе позорное (М. Голованивская); негодование: Я видел, что она готова упасть в обморок от страху и негодования (М. Ю. Лермонтов); голод: …голод, холод, животный страх (А. П. Чехов); насилие: А меня загипнотизировал страх, мощь беспредельного насилия (В. Гроссман); смерть: Смерть, страх, ненависть ‒ ведь все это величины отрицающие, негативные (Ю. О. Домбровский); суеверие: Все полны суеверий и страха! (М. М. Рощин); лесть: А где страх, там, конечно, и лесть (М. Е. Салтыков-Щедрин); удивление: Удивление и страх изобразились на прекрасном лице незнакомки (М. Н. Загоскин); любопытство: …зажмурившись от страха и любопытства (Е. И. Замятин); неловкость: …я все ощущал некоторую неловкость и страх (И. С. Тургенев); неопределенность: Мятлев погружался в страх и неопределенность (Б. Окуджава); надежда: Но страх тотчас же сменялся надеждой (С. Т. Семенов); вера: …ты у купца живи на веру да на страх (И. С. Тургенев); уважение: …вызывая к себе страх и уважение (Л. Н. Толстой); усердие: …и к храму Господню я имел усердие и страх (Н. С. Лесков); радость: Испытываешь и страх, и радость за себя (А. И. Алдан-Семенов); веселье: Это было весело и страшно, и она визжала от веселья и от страха (В. Токарева); счастье: А у Ольги Когнитивные и корпусные исследования Васильевны осталось отчетливое ощущение счастья и страха (Ю. В. Трифонов); блаженство: Ах, как ей хотелось продлить это тревожное житие с ним с блаженством и страхом пополам! (Б. Можаев); удовольствие: Манефа, вытянувшись, замирая от страха и удовольствия, ходит прямо по добру из угла в угол, из угла в угол (Л. Давыдычев); восторг: С замирающим от страха и восторга сердцем (Б. Левин); любовь: В его испуганном взгляде и страх и любовь (К. М. Станюкович); похоть: И такая смесь ‒ похоть и страх ‒ разрушает человечка (А. Найман); блуд: Страх, как блуд, и пугает, и манит (В. Астафьев); стыд: Но страх, страх парализовал его, а теперь еще и стыд ‒ что заплакал (В. Шукшин). Страх перед чем-то или кем-то. По засвидетельствованным в корпусе примерам наибольший страх в русской языковой картине мира вызывают смерть: Страх смерти врожденное чувствие человеку (Л. Н. Толстой); физическое уничтожение: Страх физического уничтожения (Ю. О. Домбровский); голодная смерть: Страх голодной смерти (Г. И. Успенский); жизнь: Грубо говоря, это был страх перед жизнью, точнее, перед реальностью жизни (Ю. В. Трифонов); Бог: Страх перед богом человеку нужен, как узда коню (М. Горький); главный вопрос жизни: …сознательный страх перед главным вопросом нашей жизни (В. Гроссман); житейские пустяки: …в ее молодой душе проснулся какой-то смутный страх перед необъятностью житейских пустяков будущее: …и страх перед будущим (В. А. Каверин); завтрашний день: …и страх перед завтрашним днем ни на минуту не покидает его (М. Е. Салтыков-Щедрин); одиночество: Основное в Есенине: страх одиночества (А. Мариенгоф); болезни: …вечный страх перед простудой, скарлатиной, дифтеритом (А. П. Чехов); старость: Какая глупость ‒ страх одинокой старости (А. Кабаков); позор: Страх перед позором, которым он покрыл бы себя (Л. Н. Толстой); потеря кормильца: …во всех без исключения женщинах живет древний страх перед потерей мужчины, кормильца, водителя малого человеческого отряда ‒ семьи (В. Аксенов); материальные лишения: …страх материальных (Д. Н. Мамин-Сибиряк); лишений (Ю. О. Домбровский); жизненные перемены: И тут же примешивался девичий страх перед жизненной переменой, и вспоминались рассказы о родовых муках, о детских желудочных болезнях, о скарлатине (В. К. Кетлинская); начинание: Инстинктивный страх перед любым начинанием ‒ признак нормального человека (А. Битов); содеянное: …страх за содеянное (Ю. О. Домбровский); неизвестность: …и, казалось, не замечал в лице несчастной девушки страх неизвестности и ожидания (М. Ю. Лермонтов); неопределенность: Маленькие страхи стали подпитывать давно угнездившийся большой страх перед неопределенностью дальнейшего существования (А. Азольский); неведомое: И сейчас Дудырев испытывал страх перед чем-то неведомым, притаившимся впереди (В. Тендряков); грех: Удерживал от этого страх греха и естественный инстинкт самосохранения (В. В. Крестовский); революция: …страх перед пролетарской революцией (Ю. О. Домбровский); закон: …спасительный страх перед законом (Д. С. Мережковский); власть: …страх перед властью, любой властью, впитался в нас (А. Приставкин); начальство: И теперь та часть его мозга, которой управлял страх перед начальством, посылала его организму одни приказы, а другая часть, руководимая совестью, посылала другие (В. Войнович); государственные учреждения: …унаследовал от отца страх перед официальными учреждения (М. Трауб); милиция: …страх перед столичной милицией (Л. М. Леонов); печатное слово: …священный страх перед печатным словом (П. Д. Боборыкин); тьма: …страх перед наступившей тьмой (В. Пелевин); свет: Только вот этот страх перед светом и желание темноты (Ю. Тризакрытое пространство: ...страх фонов); перед замкнутым пространством (М. Трауб); открытое пространство: …страх открытого пространства (А. Боссарт); страсть: Страсть владела им. И был страх перед страстью (Ю. Н. Тынянов); чужое тело: Это был нормальный страх живого тела (Г. Щербакова); женское тело: У юноши ‒ атавистичный страх перед женским телом и одновременно боязнь оказаться несостоятельным (А. Слаповский); насилие: …извечный страх перед насилием над личностью (В. Кожевников); кастрация: Постоянный сжигающий страх перед какой-то чудовищной пыткой, скажем, кастрацией (В. Аксенов); зубная боль: …только зубная боль внушала страх (Ю. Павлов); ученая баба: Вообще ученая баба ‒ страх для мужчин (А. Солженицын); школьная контрольная: …страх перед контрольной ведет к восстанию, невозможность понять дробь ‒ к тюрьме (Л. Петрушевская); крысы: Господи, страх-то какой… Крысы (В. Пелевин); ужи: …неприличный страх перед безобидными ужами (З. Прилепин) и даже страх: …страх перед новым страхом (В. Гроссман). Страх за кого-то или что-то. Чувство страха испытывают обычно в связи с опасениями за сохранность того, чем дорожат и что боятся потерять. В зависимости от сложившихся в аксиологической системе приоритетов наиболее ценным в русской языковой картине мира признаются жизнь: Страх за свою жизнь (О. Дивов); собственная шкура: …страх за собственную шкуру пересилил «нравственные терзания» (Г. Жженов); близкие: …страх за своих близких (В. Войнович); будущее: Танин страх за будущее (Л. М. Леонов); завтрашний день: …темная тоска и темный страх за завтрашний день: как ни плох нынешний, а дай Господи, чтобы завтрашний не был хуже! (Л. Н. Андреев); дело, которому служат: …страх за дело (Ю. В. Трифонов); счастье: Счастье, страх за это невероятное счастье (В. П. Катаев); здоровье: …от прошлого у ней уцелел только страх за мое здоровье (А. П. Чехов); благополучие: …страх за потерю привычных удобств и выгод (В. В. Вересаев); репутация: …победил естественный страх за свою репутацию (В. Фетисов); прибыльное место: …страх за место очень уж теплое, прибыльное и отрадное (Б. Б. Вахтин); состояние: …гнетущий страх за свое состояние (М. С. Шагинян); корова: …страх за корову ‒ вдруг ляжет, не выдержит (С. Н. Сергеев-Ценский); все на свете: …страх за все на свете (Ф. Искандер). В метафорическом отображении рус. страх переосмысливается в зависимости от избираемой по случаю установки мнения и в терминах бремени, которое давит, и в терминах какой-то неподвластной человеку силы, которая нападает, преследует и одолевает, и в терминах пресмыкающегося, которое ползет, и в терминах птицы, которая гнездится, порхает и улетает, и в терминах инфекционного заболевания, которое передается, заражает и проходит, и в терминах какого-то злобного зверька, который шевелится, щиплет и хватает за пятки 2. Причем для интерпретирующей семантики здесь важно даже не установить, каким является истинностное значение пропозиции, а понять, почему в качестве вспомогательного объекта метафорической транспозиции избирается такой, а не какой-то другой объект, и насколько узуальной является такая транспозиция. Остановимся подробнее на особо приме чательных случаях. Гнев ⇒ жидкость. В метафорическом отображении страх переосмысливается нередко в терминах жидкости с вместилищем в виде таких частей тела-сосуда, как горло: …по-настоящему страшный страх захлестывал его горло (А. Дмитриев); сердце: …сердце охватывал страх (М. А. Булгаков); грудь: …невольный страх стеснял мне грудь (И. С. Тургенев); душа: …смутными страхами наполнялась впечатлительная душа (И. С. Соколов-Микитов); печень: Ведь этот подлый страх у нее всю жизнь в печенках сидит (Ю. О. Домбровский). В избираемой по случаю установке мнения отбору соответственно подлежат предикатные дескрипции, которые подходят для жидкости, а именно: накатывать: Страх накатил легкой, липкой волной (М. Рыбакова); наполнять: …страх, страх самый малодушный наполнял мою грудь (И. С. Тургенев); затапливать: Шквал страха затопил душу Петра Петровича (В. Пелевин); закипать: И, задыхаясь, я немо смотрел в ее глаза, в них закипал страх (Б. Черных). Гнев ⇒ самодовлеющая сила. В качестве неподвластной человеку силы страх подступает: И тут ко мне подступил страх (Ю. Нагибин); наваливается: …на меня вдруг 2 По справедливому замечанию Н. Д. Арутюновой, человеку свойственна тенденция экстериоризировать свои чувства, «представляя их не только как нечто отдельное от нас, но как нечто, вступающее с нашим “я” в определенные, дружеские или враждебные, отношения» [Арутюнова, 1998. С. 386]. Когнитивные и корпусные исследования навалился страх (В. Слипенчук); входит: И опять в меня страх вошел (Б. С. Житков); вселяется: …в такие минуты в этой тишине почему-то и вселялся в него страх смерти (О. Павлов); охватывает: …когда наступала ночь, нас охватывал страх (Л. Н. Андреев); распирает: …мальчишечье волнение и какой-то веселый страх распирали его (А. Битов); разбирает: Иной раз ее страх разбирает (П. Д. Боборыкин); ослепляет: Ее просто оцепенил и ослепил страх (А. Эппель); сжимает сердце: …он смотрел вслед, бессознательно, сквозь сжимающий сердце страх любуясь ее великолепной осанкой (Д. Рубина); стесняет дыхание: …несказанный страх стеснил мое дыхание (И. С. Тургенев); душит: Ее и так душил страх (М. Палей); гипнотизирует: …меня загипнотизировал страх (В. Гроссман); сковывает: И страх сковал его такой, что он боялся пошевелиться (В. Шукшин); парализует: …страх парализует (О. Новикова); сводит с ума: …с ума сошел от страха (Ю. О. Домбровский); нападает: Страх на нее нападает (Д. Н. Мамин-Сибиряк); преследует: … меня постоянно преследует страх (Д. В. Григорович); мучает: И еще вспомнила, как ее мучил смешной страх: а вдруг они все-таки не поймут? (Ю. Нагибин); терзает: …тайный страх терзал меня (И. С. Тургенев); изматывает: …больше страх (Н. Н. Шпанов); подавляет: …страх подавил все его чувства и сковал намерения (В. Быков); одолевает: Страх одолел (Е. Лукин); овладевает: Тогда овладел мною страх (М. Д. Чулков); побуждает к действию: Этот страх и побудил его принять решение (Н. Н. Шпанов); губит: Страх погубил ее (Л. Н. Андреев); придает сил: …но страх придал ей сил (В. М. Гаршин); исцеляет: Страх исцеляет, страх ‒ прививка от мутного буржуазного влияния среды (А. Азольский). изматывает всего Гнев ⇒ зверек. В качестве злобного зверька страх пробуждается: …в Чернобесове вдруг пробудился страх (В. Личутин); шевелится: …вот-вот в нем шевельнется страх (М. Горький); закрадывается: И сразу страх и боязнь закрались в сердце (Е. А. Салиас); обнимает: …серый и мягкий страх обнял меня (А. Лазарчук); теребит: Ее не теребил страх; она знала, что ничего худого с ним не случится (А. С. Грин); щиплет: Легкий страх щипнул меня за сердце (И. С. Тургенев); кусает: …кусачие страхи (О. Павлов); хватает за пятки: Вот ползу ‒ знаю: немцы там, и нет больше ничего, а самого страх за пятки хватает (Г. Я. Бакланов); хватает за волосы: …безотчетный страх, по гомеровскому выражению, «хватает меня за волосы» (А. И. Куприн); хватает за сердце: Страх хватает за сердце (С. А. Семенов); царапает: …его царапали чужие страх, боль и надежда (Б. Б. Вахтин); грызет: Поселившийся внутри страх грыз душу Байрама (А. Троицкий); гложет: С этой минуты страх за сына глодал его днем и ночью (В. К. Кетлинская); въедается: Страх въелся в него, пропитал его мозг (Д. Гранин); соскакивает: Вот пришли мы опять во флигелек, страх с меня тотчас и соскочил (И. С. Тургенев); уходит: Страх ушел (А. Варламов). Страх ⇒ огонь. В качестве огненной стихии страх светится: В глазах прекрасного создания светился страх (А. П. Чехов); вспыхивает: Она вспомнила недавнюю вспышку страха у Сергея, когда он решил, что она ушла из дома (А. Маринина); взрывается: Взрывная волна страха выкинула его из постели (В. Токарева); горит: …в глазах его черными огнями горел страх (С. Д. Кржижановский); обжигает: И Седой, не успокоенный после ожога страха, долго лежал в этой тишине, до мельчайших деталей вспоминая все, что произошло (С. Наумов); сжигает: Этот страх и тоска налетели на меня и сожгли (Ю. О. Домбровский). Разумеется, в условно-истинностном исчислении пропозиции вида страх рассеялся неприемлемы и даже, можно сказать, ложны по сравнению с пропозицией вида страха больше не было. Но если о соответствии присоединенного предиката судить по словоупотреблению, о сообразности пропозиции следует тогда судить только и только по тому, насколько узуальным является такое словоу 3 Так преобразуется верификационная модель значения. При сохранении корреспондентной основы на место истины ставится система общих мнений и представлений типа doxa [Бочкарев, 2014. С. 99‒106].потребление 3. Больше того, такое понимание страха укоренятся в обыденном сознании насколько, что носители языка не обращают более внимания на метафоричность выражений вида страхи сидели глубоко или вот тут-то меня и пронзил страх, а принимают их чуть ли не за объективную характеристику того, чем является «на самом деле» страх. Аргументом в пользу такого употребления, а заодно и интерпретантом метафорической транспозиции, служит не подлежащее сомнению общепринятое представление, что в наиболее характерных своих проявлениях страх может сидеть глубоко, овладевать, охватывать, пронзать, рассеиваться и улетучиваться. Так приходим к следующим установ лениям. • Содержание рус. страх диффузно, как диффузно содержание всех эмоциональных концептов. В свободно-диффузном типе толкования страх можно определять и в отношении к эмоционально-психическому состоянию, и в отношении к реакции на данное состояние, и в отношении к возникающим в сознании образным представлениям. Причем утверждать, какое определение является наиболее адекватным, можно только в отношении к избираемой по случаю установке мнения. • Симптоматика состояния страха отображается в языковом выражении через указание на дрожь в голосе, содрогания тела, побледнение лица, онемение и т. п. • Пропозициональная модель, построенная на Национальном корпусе русского языка, предоставляет, кроме того, информацию о том, что в наиболее типичных своих проявлениях страх передается, охватывает, парализует, что от страха подгибаются колени и дрожат руки, что состояние страха испытывают за то, чем дорожат, и что страх вызывает обычно то, чего больше всего боятся. • В наиболее частотных своих употреблениях страх входит в отношения корреляции со смертью, старостью, одиночеством, неопределенностью, будущим и т. д., позволяющих реконструировать по модели каузальной импликации основные сценарии страха в русской языковой картине мира. • В метафорическом отображении рус. страх определяется в терминах пропозициональной модели других предметных областей, в том числе «сила», «жидкость», «огонь», «животное», «пресмыкающееся», «инфекционное заболевание», о чем свидетельствуют присоединенные предикаты вида овладевать (сила), наполнять (жидкость), обжигать (огонь), грызть (животное), ползти (рептилия), заражать (инфекционное заболевание) и т. п. • Интерпретантом метафорического определения вида страх ‒ это жидкость или страх ‒ это болезнь служат общепринятые мнения и представления (doxa) в функции глобальной прагматической пресуппозиции.

Напиши аннотацию по статье

КОГНИТИВНЫЕ И КОРПУСНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯУДК 811.161.1’373 А. Е. Бочкарев Национальный исследовательский университет «Высшая школа экономики» ул. Большая Печерская, 25/12, Нижний Новгород, 603155, Россия abotchkarev@hse.ru ; bochkarev.andrey@mail.ru О СПОСОБАХ И СРЕДСТВАХ ВЫРАЖЕНИЯ СТРАХА В РУССКОЙ ЯЗЫКОВОЙ КАРТИНЕ МИРА В статье рассматриваются способы и средства отображения страха в русской языковой картине мира. Обращение к Национальному корпусу русского языка позволяет, в частности, установить, что пропозициональная модель, характеризующая наше знание о страхе, включает информацию о том, что в наиболее привычных своих проявлениях страх передается, охватывает и парализует, что состояние страха испытывают обычно за то, чем дорожат, и что страх вызывает то, чего боятся. В метафорической проекции рус. страх определяется в отношении к структурным элементам других предметных областей, в том числе «неподвластная человеку сила», «жидкость», «огненная стихия», так или иначе определяющим выбор присоединенных предикатов. По аналогии с какой-то враждебной человеку силой страх охватывает, овладевает и подчиняет; по аналогии со зверьком ‒ шевелится и грызет; по аналогии с огнем ‒ горит и обжигает. Причем такое словоупотребление становится настолько привычным, что говорящие не обращают более внимания на метафоричность выражений вида душа от страха ушла в пятки, а принимают их чуть ли не за объективную характеристику страха.

об активном словаре русского языка и системном описании лексики с точки зрения теории и методики преподавания русского языка как иностранного. Ключевые слова: активный словарь, построение речи, системное описание лексики, лексико семантическая сочетаемость, методика преподавания русского как иностранного. ON THE “ACTIVE DICTIONARY OF RUSSIAN” AND DESCRIPTION OF THE LANGUAGE: THEORY AND METHODS OF TEACHING RUSSIAN AS A FOREIGN LANGUAGE О. I. Glazunova Saint Petersburg State University, 7–9, Universitetskaya nab., St. Petersburg, 199034, Russian Federation In 2014 the work on the fi rst two volumes of “Active dictionary of Russian” (Editor-in-chief: Acad. Yu. D. Apresyan) was completed. Based on the experience of the European and Russian lexicologists as to how describe a language as a system and create dictionaries of this kind, the authors developed a dictionary entry which comprises information on linguistic features of words essential for speech production. Th e information presented in the dictionary and the system of dictionary entries, in many respects, refl ect the principles of linguistic analysis and language description which have been developed within the theory and methods of teaching Russian as a foreign language. Th is allows us to state that the experience of researches in the fi eld of Russian as a foreign language can be extrapolated to linguistic research in other fi elds. Refs 28. Keywords: active dictionary, speech production, description of a language as a system, lexical compatibility, theory and methods of teaching Russian as a foreign language. В 2014  году вышли из  печати два первых тома «Активного словаря русского языка» под редакцией акад. Ю. Д. Апресяна. Над созданием словаря работала команда высокопрофессиональных лингвистов1, а потому вполне естественно, что он должен был привлечь пристальное внимание. Идея системного описания лексики, которая легла в основу словаря, чрезвычайно актуальна. В  отличие от широко распространенных пассивных словарей, 1 Ю. Д. Апресян, В. Ю. Апресян, Е. Э. Бабаева, О. Ю. Богуславская, И. В. Галактионова, М. Я. Гло винская, Б. Л. Иомдин, Т. В. Крылова и др. © Санкт-Петербургский государственный университет, 2016 DOI: 10.21638/11701/spbu09.2016.211 задача активного словаря, по словам авторов, заключается в том, чтобы «обеспечить нужды говорения, или, более широко, нужды производства текстов» [Активный словарь русского языка, т.  1, с. 6]. В  процессе работы авторы опирались на опыт европейских лексикологов, а также на «Словарь сочетаемости слов русского языка». «Словарь сочетаемости слов русского языка» был издан в 1978 году в Москве под редакцией П. Н. Денисова и В. В. Морковкина. Он предназначался для преподавателей русского языка как неродного и специалистов-филологов и стал наиболее полным лексикографическим описанием построения словосочетаний в  русском языке. В  словарь вошло около 2500  словарных статей с  существительными, прилагательными и глаголами в качестве заголовочных слов. В аннотации говорилось о том, что при создании словаря использовались как объективные критерии (частотные списки), так и  коллективная оценка слова с  точки зрения его тематической, ситуационной и сочетательной ценности. В отличие от «Словаря сочетаемости», «Активный словарь» рассчитан на носителей языка: школьных учителей, редакторов, переводчиков, а  также всех, кто стремится правильно говорить по-русски; его лексическая база значительно расширена, предусматривается более детальное толкование значений. Вместе с  тем оба словаря ориентированы на развитие коммуникативных навыков, в силу чего между ними есть много общего. На примере прилагательного активный, которое представлено в  двух словарях, рассмотрим, что входит в состав словарной статьи и на что обращают внимание авторы. Начнем со «Словаря сочетаемости слов русского языка»: АКТИ́ ВНЫЙ, актвная, актвное, актвные; кратк. ф. актвен, актвна, актвно, актвны. Энергичный, интенсивный. Помощник, участник чего-л., член чего-л., деятель чего-л., борец за что-л., борьба, деятельность, действия, оборона, роль, участие в чём-л., сила, воздействие, вмешательство, изучение чего-л. (языка ...), отдых ... Активен в чём: ~ в работе, в [своих] действиях, в проявлении чего-л., во всём ... Активен где: (предлог «в» с предл.) ~ в аудитории, в классе ...; (предлог «на» с предл.) ~ на уроках, на занятиях, на собраниях ... Очень, довольно, достаточно, исключительно, наиболее ... активный. Быть, стать, казаться, оставаться ... активным. Кто-л. активный/активен; что-л. активное/активно. О Советские учителя принимают активное участие в общественной жизни страны. Активные методы изучения языка вошли в школьную практику. Δ Активный словарь; активный запас слов — слова языка, которые наиболее часто употребляются в речи. Кроме значения прилагательного, переданного с  помощью синонимов, в  словарной статье присутствует информация 1) о существительных, которые чаще всего с  ним сочетаются (помощник, участник); 2)  о  вариантах предложно-падежных конструкций, которыми управляет данное слово (активен в чем?/где?: в работе, на Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 2 ный) и использовании в составе именного сказуемого (быть активным). Примеры употребления слова приведены в составе как свободных, так и идиоматических словосочетаний (активный словарь) [Словарь сочетаемости слов русского языка, с. 17]. Если в «Словаре сочетаемости» словарная статья включает 5 основных позиций, то «Активный словарь», по словам авторов, предусматривает 14 зон описания, среди которых наиболее интересными представляются: «аналитическое толкование лексемы, выполняемое на специальном метаязыке», «правила его семантической модификации в контексте других единиц языка — лексических, синтаксических, грамматических и просодических; сюда же входит и информация о типовых сдвинутых употреблениях лексемы (образных, расширенных, метонимических и т. п.)» и «коннотации» [Итоговый отчет о работе по Программе фундаментальных исследований]. Очевидно, что структура словарной статьи содержит самые разные лексико-семантические и синтаксические характеристики лексемы. Прилагательное активный в  «Активном словаре» описывается как имеющее восемь значений: 1.1. ‘Такой, который все время и с большой энергией что-то делает, особенно для успеха деятельности А2  или деятельности в  области А2’: активный ребенок, активные партии, активные участники, активные граждане. 1.2.  ‘Такой, который проявляется в  действии’: активная доброта, активная жизненная позиция. 1.3. ‘Такой, который включает в себя интенсивные действия’: активный отдых, активная жизнь, активные методы допроса, активные поиски, активная игра, активная подготовка. 2.1. ‘Такой, в котором протекает интенсивный процесс или который протекает интенсивно’: активный процесс, активный рынок, активная реакция, активный вулкан. 2.2.  ‘Такой, который способен к  интенсивному взаимодействию с  чем-л.’: ак тивные молекулы, биологически активные добавки, активные красители. 3. ‘Такой, в котором доходная часть превышает расходную, и поэтому оценива емый положительно’ [преим. со словом баланс]: активный баланс. 4.1. ‘Такой, который постоянно используется человеком при общении с другими людьми’ [о словах или словарном запасе человека]: активный словарь, активный словарный запас человека, активное знание языка. 4.2. ‘Выполняемый или используемый в данный момент’: активный экран, активное окно, активная ячейка, активный доступ к  базе данных [Активный словарь русского языка, т. 1, с. 65–66]. С одной стороны, обращает на себя внимание тот факт, что в представленном перечне некоторые значения дублируют друг друга. Например, словосочетание активные молекулы в равной степени может относиться к пунктам 1.2. и 2.2. С другой стороны, целый ряд актуальных для носителей языка словосочетаний в этот перечень не вошел, а те, что вошли, нечасто используются на практике. Так, из отвле 2 В словарной статье «Активного словаря» варианты управления с предлогом на (на уроках, на занятиях, на собраниях) отсутствуют. Возможно, эта информация об употреблении данного слова не столь значима для носителей языка, но для таких слов, как, например, опыт, она представляется необходимой (опыт в создании, опыт по созданию). Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 2 мощью суффиксов -ость, -ота, -ени- и др. или без суффикса (смелость, нежность, терпение, страх), с  прилагательным активный в  значении 1.2 сочетаются лишь единицы, и эти словосочетания к частотным не относятся3. На наш взгляд, представленные в словаре восемь пунктов толкований прилагательного активный можно свести к трем вариантам оценки по данному признаку со стороны носителей языка: I. Оценка поведения/состояния — 1.1; 1.3; 2.1; 3; II. Оценка потенциального воздействия: 1.2; 2.2; 3; III. Оценка вариантов использования: 4.1; 4.2. Исходя из этого, значение прилагательного активный можно выразить следующим образом: Активный — ‘тот, который пребывает/проявляется в действиях (активных состояниях) или характеризуется действиями (активными состояниями)’. При таком подходе некоторые словосочетания могут попадать сразу в несколько рубрик. В рассматриваемой нами словарной статье это словосочетание активный баланс, в  котором находят проявление два вида оценки: оценка состояния («доходная часть превышает расходную») + оценка потенциального воздействия («оцениваемый положительно»). Последний пункт (оценка потенциального воздействия) имеет принципиальное значение: слово действие, которое в «Активном словаре» составляет интегральный элемент трактовки прилагательного активный, в традиционном Толковом словаре включает и толкование «Влияние, воздействие. Благотворное д. солнца на организм. Вредное д. больших скоростей на механизм» [Большой толковый словарь русского языка, с. 246]. Не вызывает сомнений тот факт, что при составлении словарной статьи приоритетное значение должна иметь степень достоверности представленного материала, а  потому принцип перечисления является наиболее объективным способом презентации. Однако для сознания человека (в отличие от компьютерной программы) выбранная модель имеет существенные недостатки в силу отсутствия оценочного фактора, играющего чрезвычайно важную роль при использовании лексики. Значение слова реализуется в процессе коммуникации и верифицируется на основе оценки со стороны субъекта восприятия потенциальных сфер его применения. Оценка опирается на заложенные в сознании процессы сопоставления и анализа полученной информации, поэтому в словарной статье, которая, согласно авторам «Активного словаря», должна нацеливать говорящих на производство речи, оценочный фактор представляется гораздо более значимым, чем описание механических особенностей протекания действия. Если рассматривать словосочетание активный отдых с точки зрения потенциального пользователя, то, кроме значения (1.3) ‘такой, который включает в себя интенсивные действия’, его можно отнести к предыдущему толкованию (1.2): ‘такой, который проявляется в действии’. Очевидно, что при употреблении прилагательного активный в сочетании с существительными отдых, борьба говорящий учитыва 3 В «Национальном корпусе русского языка»  — электронном собрании русских текстов XIX–XXI  вв.  — словосочетание активная жизненная позиция представлено всего 14  примерами, а  словосочетание активная доброта вообще отсутствует. Слово доброта включает чувственный аспект значения, для характеристики которого прилагательное активный не предназначено. В данном случае речь может идти скорее об окказиональном употреблении. Не случайно словосочетание активная реакция в словарной статье отнесено к пункту 2.1. в значении ‘превращение вещества’.Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 2 осуществления действий), но и внешние — их потенциальную оценку со стороны субъекта восприятия. Таким образом, если для непосредственного участника активного отдыха (субъекта действия) имеет значение интенсивность составляющих его действий; то для остальных на первый план выходят его системные показатели: чем данный вид отдыха отличается от других, пассивных с точки зрения физических возможностей человека. Также стоит отметить, что в словаре не содержится указаний на то, что прилагательное активной можно использовать и при описании мыслительной и эмоциональной сфер деятельности человека, хотя словосочетания активное мышление, активная умственная работа, активное переживание находят широкое применение в речи. Если проанализировать особенности сочетания прилагательного активный с существительными, обозначающими мыслительную деятельность человека и особенности проявления его душевного состояния, можно прийти к следующим выводам: 1) Прилагательное активный образует связь с абстрактными существительны ми, обозначающими состояния и чувства: переживания, эмоции, интерес. 2) При выражении конкретного состояния человека активный сочетается с существительными, значение которых подразумевает направленные вовне формы проявления: раздражение, негодование, интерес, любопытство, отвращение, пренебрежение, симпатии и др. 3) С существительными, значение которых не выходит за рамки внутреннего мира человека (радость, грусть, обида, надежда, страх, ужас и др.), активный не сочетается, что вполне естественно в силу значения прилагательного. Роль субъекта в процессе построения речи чрезвычайно велика, но в словарях данный аспект, как правило, игнорируется, в то время как в процессе коммуникации он занимает ключевые позиции: интенции субъекта речи определяют смысл высказываний, даже если субъективный фактор не входит в  значение языковой единицы, а проявляется имплицитно на уровне синтаксической конструкции. Стоит отметить, что оценочный компонент реализации значения слова в «Активном словаре» учитывается, например, при толковании частиц разве и  неужели: «Неужели 1 А1? ‘До момента речи говорящий считал, что не А1; в момент речи существуют факты или высказывания, позволяющие предполагать, что А1; прося адресата подтвердить или опровергнуть А1, говорящий сообщает адресату, что ему очень трудно поверить, что А1’ [акцент на ‘трудно поверить’]. Разве 1 А1? ‘До момента речи говорящий считал, что не А1; в  момент речи существуют факты или высказывания, позволяющие предполагать, что А1; сомневаясь, что А1, говорящий просит адресата подтвердить или опровергнуть А1’ [акцент на просьбе к адресату]» [Активный словарь, т. 1, с. 20]. Таким образом, разница между частицами в словаре определяется отношением говорящего к излагаемой информации: разве выражает уверенность в нереальности или недопустимости того, о чем он сообщает (Разве можно лгать? — лгать нельзя); неужели передает сомнение в том, о чем сообщается (Неужели он обманул нас? — этого не может быть). Не вполне свободная сочетаемость слов, которая легла в  основу создания «Активного словаря», представляет собой чрезвычайно важный аспект исследования лексического состава языка. Вместе с тем любая научная работа в этой области Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 2 случае выбор цели обусловливает результаты исследования. По словам Ю. Д. Апресяна, в своей работе авторы «Активного словаря» опирались на теорию лексических функций (ЛФ) И. А. Мельчука [Мельчук]. «Главный тезис этой теории состоит в том, что в языках мира можно выделить несколько десятков значений высокого уровня абстракции, каждое из которых выражается большим классом слов» [Апресян, 2009, с. 126]. Языковая модель «Смысл ↔ Текст» предполагает пять основных уровней представления: семантический, синтаксический, морфологический, фонологический (фонемный) и  фонетический, которые отображаются с  помощью особого знакового кода. Например, значение ‘очень’ передаётся с  помощью знака Magn, образованного от латинского ‘magnus’ (большой)): Magn (брюнетка) = жгучая; Magn (рана) = глубокая; Magn (знать) = назубок, как свои пять пальцев [Мельчук, с. 80]. Немаловажным является тот факт, что язык модели «Смысл ↔ Текст» разрабатывался под влиянием исследований в области автоматического перевода, анализа и синтеза текстов по принципу формального семантического описания, в котором применяется однозначная и  логически последовательная символика. В  качестве обязательного критерия, положенного в основу символического лингвистического кода, выдвигалось требование сделать возможным использование данной модели или её составляющих в вычислительной технике, в частности для обеспечения машинного перевода. И  тут возникли проблемы: предложенная модель, как любая другая схема, отличается упрощением и не позволяет описывать сложную структурно-семантическую составляющую языковых структур должным образом. Вместе с тем в силу системного характера языка у задач такого уровня должно быть логическое решение, должны существовать критерии, имеющие формальные способы выражения. Объективные показатели в правилах сочетаемости лексем обусловлены причинно-следственным характером развития языка и мышления; следовательно, их можно выявить в  процессе аналитического исследования и  представить в словаре таким образом, чтобы не возникало сомнений в правильности их использования. Метод компонентного анализа значений в рамках системного изучения лексики включает не только дифференциальный подход, ориентированный на выявление системных парадигматических оппозиций, в которых состоит слово, но и интегральный подход, обусловливающий правила его сочетаемости4. Принцип интегрального описания языка, по словам авторов, лег в основу «Активного словаря»: «полное лексикографическое описание слова должно включать в себя характеристику его сочетаемостных ограничений — лексических, семантических или референционных» [Апресян, 1995, с. 300]. Однако ограничения существуют в  рамках определенных правил и могут быть восприняты только в сопоставлении с ними. Отсюда следует, что не только ограничения, но и правила должны составлять предмет пристального внимания со стороны авторов «Активного словаря», ориентированного на обеспечение нужд говорения. 4 На необходимость пристального внимания к  интегральным свойствам слова указывали А. Н. Шрамм, Ф. А. Литвин, В. Ф. Петренко, Н. B. Цветков, И. А. Стернин, Т. Виноград, М. В. Никитин и др.Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 2 пени. Информация систематизирующего характера, которая присутствует в  разделе «Лексико-семантическая сочетаемость лексемы» словарной статьи, несмотря на свою особую значимость для производства речи, не выходит за рамки традиционных принципов описания лексического материала. Примеры словосочетаний даются исходя из формальных показателей и далеко не всегда сопровождаются пояснениями, что существенно снижает возможности их использования. Рассмотрим, например, наречие вполне. Согласно «Активному словарю», его значение сводится к следующему: ‘А1 в полной степени или в той степени, которая удовлетворяет говорящего’ [о положительно оцениваемых свойствах или положениях дел] [Активный словарь, т. 2, с. 297]. Однако если мы рассмотрим ситуацию, в  которой актер для создания образа должен носить грязную одежду (и  именно этот признак воспринимается режиссером положительно), использование наречия вполне не представляется возможным, так как словосочетание вполне грязный не соответствует норме. В русском языке вполне употребляется в сочетании со словами «отчетливо положительной семантики»5, которая не определяется ситуацией. Следовательно, выражение «положительно оцениваемые свойства» в  словарной статье использовано не вполне корректно. Концепция словарей активного типа основывается на системной лексикографии [Апресян, 1995, с. 391], предполагающей описание значения лексем во всей полноте их парадигматических и синтагматических характеристик, которые проявляются в разного рода связях и отношениях друг с другом и составляют основу «семантических компетенций всех носителей языка» [Стернин, с. 33]. Например, наречия меры и степени вполне и достаточно в языке выражают относительную оценку, наречия совершенно, совсем, абсолютно, полностью указывают на ее абсолютный характер, а очень, весьма выступают в качестве нейтрального варианта обозначения высокой степени проявления признака. Вхождение наречий в  ту или иную группу обусловливает их использование в составе синтаксической конструкции: Он вполне (достаточно) здоров, чтобы…; Он совершенно (совсем, абсолютно, полностью) здоров. При этом каждая лексема обладает собственной лексико-семантической сочетаемостью. Если наречие вполне употребляется со словами положительной семантики (вполне здоров — *вполне болен), то достаточно образует связи с лексемами, обладающими в сознании носителей языка как положительным, так и отрицательным значением (достаточно здоров, чтобы выйти на работу — достаточно болен, чтобы обратиться за больничным). Вполне не сочетается с наречиями, в то время как достаточно образует с ними словосочетания. Несмотря на то что совершенно и совсем принадлежат к одной части речи, к одному количественному разряду наречий и даже имеют сходство в морфологическом строении, они обладают способностью сочетаться с разными лексемами6. Наречие совсем чаще всего образует словосочетания с качественными прилагательными и наречиями, которые описывают объективные характеристики объекта, имеющие визуальные 5 Термин В. Н. Топорова [Топоров, с. 25]. 6 Об этом упоминает и  Ю. Д. Апресян: «Что касается сочетаний типа ?совсем <совершенно> высокий (столб), абсолютно <идеально> длинный (ремень), то они представляются большинству информантов сомнительными или невозможными» [Апресян, 1995, с. 46]. Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 2 турные особенности и  т. д.: Потолок в  комнате совсем низкий; Она ещё совсем маленькая (разг. совсем ребёнок); «То, чем я занимаюсь, не совсем чиновничья работа» (из газеты). А  наречие совершенно, в  силу семантики корневой морфемы, чаще употребляется с  лексемами, которые раскрывают внутренние или субъективные качества, указывая на высшую степень проявления признака: Он совершенно замечательный врач; Она совершенно легкомысленный человек. Сравните: совершенно секретно (точно, ясно, серьёзно, грамотно, изумительно); совершенно отвратительный(-о) (грубый(-о)); совершенно солёный суп (его нельзя есть), совершенно жидкий чай (его нельзя пить). Соответственно предложение Он совсем больной предназначено для описания физического состояния человека, а в  предложении Он совершенно больной возможна актуализация другого аспекта значения: больной — ‘неадекватный’ [Глазунова, 2001]. Наречие совсем сочетается и с  качественными прилагательными внутренней субъективной семантики, однако в этом случае они, как правило, обладают негативным значением: совсем бедный (глупый, грязный). Безусловно, язык — система подвижная и в нем далеко не все однозначно, однако правила использования слов в определенных контекстах могут быть выявлены. По мнению Апресяна, «только предельные прилагательные обладают способностью сочетаться с наречиями типа совсем, совершенно, абсолютно, идеально, обозначающими полную степень признака» [Апресян, 1995, с. 46]. Смысл ‘полная степень’ в лексикографическом описании выполняет «лексическую функцию, семантически близкую к Magn», значение которого «при разных словах <…> выражается достаточно различными средствами» [Там же, с. 91]. Вопрос заключается в  том, способен ли машинный интеллект определить, какое из наречий следует использовать в процессе реализации данной лексической функции в каждом конкретном случае. При разграничении наречий могут быть использованы и формальные показатели. Наречия совершенно и совсем сочетаются со всеми качественными прилагательными и наречиями, которые используются с отрицательной частицей не или с приставками без-(бес-) и обладают положительным или отрицательным значением: неожиданный(-о), невежливый(-о), неверный(-о), безнадёжный(-о), бездарный(-о), бескорыстный(-о), безопасный(-о), бестолковый(-о) и др. [Глазунова, 2014, с 97–99]. Начиная со второй половины XX века проблемы сочетаемости слов в составе словосочетаний активно разрабатывались в рамках теории и методики преподавания русского языка как иностранного7. Системность презентации лексического и грамматического материала в рамках обучения русскому языку как иностранному подразумевает развитие осознанного овладения речью, которое, кроме знакомства с лексикой в рамках определенной темы, включает информацию о правилах взаимодействия языковой единицы с  другими лексемами, обусловленных семантическими, морфологическими, синтаксическими и стилистическими ее характеристиками. «Чтобы осознать, надо иметь то, что должно быть осознано» [Выготский, с. 191]. Знакомство с  принципами взаимодействия языковых единиц с  другими 7 См., например, работы И. П. Слесаревой, А. Ф. Колесниковой, Э. В. Кузнецовой, В. П. Абрамова, П. Н. Денисова, В. В. Морковкина и др.Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 2 отношений составляют основу обучения русскому языку как иностранному. С точки зрения пользователя, особенно такого, у которого фоновые знания о языке отсутствуют или недостаточно развиты, системность представления лексики должна быть нацелена на выработку навыков образования синтагматических связей, что предполагает оценку возможного использования лексем в каждом конкретном случае на лексико-семантическом и синтаксическом уровне. На уровне совершенствования лексико-грамматических навыков владения языком особое значение имеет комплексная презентация лексического и  грамматического материала, а  также разработка теоретических комментариев и  системы языковых упражнений, которые учитывают возможные ошибки и  направлены на их предупреждение. Достичь этого можно только с помощью создания учебно-методических материалов, в которых наряду со словарными значениями учитывалась бы предрасположенность к взаимодействию языковой единицы с другими лексемами, выраженная в обобщенной, логически выверенной и доступной для усвоения форме. Для изучающих русский язык как иностранный такого рода материалы разработаны на разных языковых уровнях. Рассмотрим, например, способы образования форм прошедшего времени от инфинитивов с суффиксом -ну-. При обучении иностранцев перечисление глагольных форм, в которых сохраняется или утрачивается суффикс, не может служить достаточным основанием для усвоения темы. В отличие от носителей языка иностранцы нуждаются в предписаниях, основу которых составляют объективные показатели, например семантика глагольной лексемы. У глаголов со значением достижения результата суффикс -ну- в формах прошедшего времени, как правило, отсутствует: привык (привыкнуть), окреп (окрепнуть), ослеп (ослепнуть), проник (проникнуть); у глаголов мгновенного или однократного действия он сохраняется: дрогнул, мяукнул, махнул, кивнул. Для глаголов, которые совмещают в себе эти значения, возможно образование двух форм прошедшего времени: достиг (достигнул), расторг (расторгнул), опроверг (опровергнул) [Глазунова, 2015, с. 142–143]. Подобный подход дает возможность на примере одной лексемы получить представление об особенностях изменения глаголов определенного словообразовательного типа. Надо сказать, что с проблемой выбора в языке сталкиваются не только иностранцы, но и носители языка. К сожалению, ни одна грамматика, ни одно справочное пособие, за исключением материалов по русскому языку как иностранному, данные вопросы не рассматривают, хотя исследования на эту тему приблизили бы нас к пониманию внутренних связей и принципов, которые обусловливают существование и развитие языка как системы. На протяжении десятилетий в процессе поиска оптимальных форм презентации учебного материала специалисты по русскому языку как иностранному решали проблемы, которые в настоящее время встали перед авторами «Активного словаря»: «Мы говорим кромешная тьма и мертвая тишина, но не *мертвая тьма, *кромешная тишина; можно сказать крепко спать и твердо знать, но не *крепко знать и *твердо спать» [Апресян, 2009, с. 126]. Нет сомнений в том, что словарь укажет правильный вариант лексической сочетаемости, однако он не предложит объяснения того, почему одни конструкции в  языке являются нормативными, а другие нет. Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 2 ли логике развития исследований по русскому языку как иностранному. Об этом свидетельствует, например, указание на недопустимость употребления словосочетания *войти во двор из дома по сравнению с нормативным вариантом войти в дом со двора8 и  тезис о  том, что «большинство параметрических прилагательных со значением линейного размера, включая и прилагательные малого полюса, равно как и оба прилагательных “общего размера” большой и маленький, в краткой форме претерпевают семантический сдвиг вида ‘больше нормы Р’ ⇒ ‘слишком большой по Р для кого-то или чего-то’» [Апресян, 2008, с. 401; Апресян, 2009, с. 122]. У многих поставленных вопросов уже давно есть решения, однако в силу обособленного положения исследований по русскому языку как иностранному имеющиеся в этой сфере разработки при составлении словаря не учитывались. Действительно, краткие прилагательные со значением размера в  предложениях Забор высок <низок>; Кровать широка (сюда не станет) имеют тенденцию к указанию на размеры, несовместимые с описываемой ситуацией. Однако, кроме значений ‘больше нормы Р’ и ‘слишком большой по Р’, они способны передавать и другой смысл. Например, предложение Он высок в определенном контексте может указывать на достаточность: Он высок (и вовсе не выглядит коротышкой). Вызывает сомнение и  такой тезис: «Прилагательные других семантических классов сохраняют свои обычные значения и в краткой форме; ср. Он красив <умен, добр, талантлив>» [Апресян, 2009, с. 122]. На самом деле это не так. Полные прилагательные этих классов выражают постоянный признак, а на значение кратких форм накладываются разного рода ограничения: например по времени (Он больной человек — Он болен (его несколько дней не будет на работе)), по возрасту (Он умный — (Для своих лет) он умен), по соответствию ситуации (Он красивый (умный, добрый, талантливый) — Он красив (умен, добр, талантлив), (чтобы …)), по отношению к объекту со стороны субъекта речи (Она красивая — (Для меня) она красива) и т. д. [Глазунова, 2012, с. 109]. Сознанию человека доступны интуитивные представления о не вполне свободной лексической сочетаемости слов, которые сложились в процессе развития языка и поиска оптимальных вариантов языкового выражения. Для каждой ситуации и каждого значения грамотный носитель языка способен найти точную языковую форму воплощения. При этом далеко не всегда он сможет объяснить причину своего выбора: его ответ будет продиктован не правилами, а чувством языковой гармонии. В отличие от обычного человека специалисты по русскому языку как иностранному, рассматривая проблемы лексико-семантической сочетаемости слов, были вынуждены ориентироваться на объективные факторы, ведь только таким образом в условиях отсутствия фоновых знаний и чувства языковой гармонии можно было сформировать у учащихся представления о нормативном словоупотреблении. Если исходить из  того, что «Активный словарь» направлен на обеспечение нужд говорения и «производства текстов», в его создании существенную помощь могли бы оказать исследования в области русского языка как иностранного, которые изначально были нацелены на поиск закономерностей в употреблении лексем 8 Аналогично в  методике обучения русскому языку как иностранному рассматривается разница между предлогами в и на.Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 2 возможности применения полученных знаний на практике.

Напиши аннотацию по статье

УДК 811.161.1'373 О. И. Глазунова Вестник СПбГУ. Сер. 9. 2016. Вып. 2 ОБ «АКТИВНОМ СЛОВАРЕ РУССКОГО ЯЗЫКА» И СИСТЕМНОМ ОПИСАНИИ ЛЕКСИКИ С ТОЧКИ ЗРЕНИЯ ТЕОРИИ И МЕТОДИКИ ПРЕПОДАВАНИЯ РУССКОГО ЯЗЫКА КАК ИНОСТРАННОГО Санкт-Петербургский государственный университет, Российская Федерация, 199034, Санкт-Петербург, Университетская наб., 7–9 В 2014 году была завершена работа над первыми двумя томами «Активного словаря русского языка» (отв. ред. акад. Ю. Д. Апресян). Опираясь на опыт зарубежных и  российских лексикологов в системном описания лексики и создании словарей такого типа, авторы разработали структуру словарной статьи, в которой учитываются характеристики слова, наиболее существенные для построения речи. Представленные в Словаре сведения, а также предложенный вариант организации словарных статей свидетельствуют о том, что в своей работе авторы использовали принципы лингвистического анализа и описания языка, которые разрабатываются в рамках теории и методики обучения русскому языку как иностранному; и этот факт позволяет говорить о том, что в настоящее время опыт научных исследований по русскому как иностранному может найти применение в  тех областях языкознания, которые раньше с  ними связаны не были. Библиогр. 28 назв.

об архаических элементах в семантике приставочных дериватов глагола болет в пространстве диалекта. Ключевые слова: говоры архангельского региона; архаический пласт семан тики; северные говоры; дериваты глагола болеть. Исследование семантики слов в синхронии и диахронии позволяет увидеть непрерывность языковых процессов в разные периоды Ковригина Елена Андреевна – аспирант кафедры русского языка филологического факультета МГУ имени М.В. Ломоносова (e-mail: el.kovrigina7@yandex.ru). менение языка является одной из существенных особенностей его функционирования» и «полное описание языка должно учитывать и диахронические аспекты» [Плунгян, 1998: 325]. Обращение к диахронному материалу особенно необходимо при анализе слов, которые «изменили свой исконный смысл, но «помнят» нечто из своего прошлого», и эта «память влияет на их употребление» [Зализняк Анна А., 2006: 393]. Статья посвящена описанию семантики приставочных дериватов глагола болеть: выболеть, изболеть, поболеть, заболеть и незаболеть, функционирующих в современных говорах архангельского региона. Эти слова организуют семантическое пространство, соотносящееся с общими обозначениями состояния болезни. Материалом для исследования послужили данные 1–20 выпусков «Архангельского областного словаря», его бумажной и электронной картотек, а также собственные наблюдения автора в экспедициях последних лет. Синхронный анализ семантики глаголов показал наличие в говорах некоторых архаических особенностей, засвидетельствованных историческими словарями и памятниками славянской письменности, но не представленных в литературном языке. 1. Выболеть и изболеть. Лексемы выболеть и изболеть являются производными от глагола болеть с приставками вы- и из-. Анализ их семантики в архангельских говорах выявил следы «взаимодействия» церковнославянского и древнерусского языков. По данным этимологических словарей, приставка вы- обнаруживает восточнославянское [Фасмер, 1986, 1: 366], а приставка из- – южнославянское происхождение [Фасмер, 1986, 2: 119–120]. Макс Фасмер отмечает, что приставка из- нередко в церковнославянских словах соответствует народной русской вы-: испить – выпить, избить – выбить, исполнить – выполнить, израсти – вырасти и т.п. В «Словаре древнего славянского языка, составленного по Остромирову Евангелию», зафиксировано только слово изболеть в значении ‘изнемочь’ [СлДСЯ: 264]. Отсутствие слов с приставкой вы- в древних южнославянских текстах связано с тем, что «в период первых переводов евангельских текстов на славянский язык некоторые южнославянские диалекты… не знали приставки вы-». Для старославянских текстов (следовательно, и для южнославянских языков) характерной является приставка из- [Белозерцев, 1974: 122–123]. В древнерусском языке тексты церковно-богословской тематики обнаруживают предпочтение лексем с приставкой из-, в памятниках деловой письменности и памятниках народно-литературного типа (летописях) заметен образом, слова с приставкой вы- являются исконно русскими, а слова с приставкой из- были заимствованы древнерусским языком из церковнославянского. В Словаре русского языка XI–XVII вв. представлены оба глагола. Изболеть – в значении ‘изнемочь’, то есть ‘потерять силу’: Бя бо изболелъ велми, яко немощи ему ни двигнути собою. Патерик Печерский по сп. XIV в. [Сл. РЯ XI–XVII, 6: 100]. Выболеть – в значении ‘исхудать от болезни’. Контекст датируется XVII в. (Письмо к Никону, 171): Человек сырой, а се не вылежалъ, ни выболелъ, блюлисе долго не хоронить… инъ и такъ дух-отъ слышет [Сл. РЯ XI–XVII, 3: 180]. В словарях современного русского литературного языка рассматриваемые слова определяются как стилистически окрашенные. Словарные статьи сопровождаются пометой прост. (просторечное). По данным [МАС, I: 244], глагол выболеть имеет значения (1) ‘пропасть, уничтожиться под действием боли, страдания’, (2) ‘измучиться, исстрадаться’, глагол изболеть – ‘измучиться, изнемочь (о душе, сердце)’ [МАС, I: 636]. В современных архангельских говорах глаголы выболеть и из болеть функционируют в следующих общих для них значениях: (1) ‘проболев долгое время, лишиться сил, сильно похудеть’: Худой ведь, худой, выболел. Выболела одна, така худяшчя. Он выболел – одно косьё. Я высохла вся, изболела. (2) ‘начать испытывать ощущение боли в каком-н. органе или части тела’: Тожэ зуб был заболел и щека выболела. Сегодня еще голова выболела (от запаха краски), накрасили дак. А этот опять палец выболел: ведрами носили воду. Побаю и голова изболит. (3) ‘стать особенно болезненным от продолжительного ощущения боли. О каком-н. органе или части тела’. Это значение реализуется в сочетании приставочного глагола с определительным местоимением весь: Кака-то, наверно, сменна погода будет, я как связана: рукато у меня вся выболела. Беда, спина вся выболит. Левый бок весь изболел. Ноги все изболели в коленях. Вся изболела рука, как собака грызет. Головушка вся изболела. Уж и брюхо-то всё изболело, дотово дохохотали. (4) ‘в результате болезни омертветь, отгнить, отпасть или перестать функционировать. О каком-н. органе или части тела’: У Гришы ноги выболели, Гриша куленогой. Кореных зубов нет, у меня выболели все. И стоять не можот, у йей уж кости изболели. И жалуеця, нутро́ болит, изболеlо всё. (5) ‘измучиться, исстрадаться. О чувстве беспокойства, переживания’: Ну, я пережываю, дак всё серце выболит. Душа вся выболела: изболело. Я йежжу, ставлю сена, у миня вся душа изболела. Это последнее значение сформировалось на основе метафорического переосмысления болезни как страдания, вызываемого душевными волнениями. Можно предположить, что глагол изболеть вместе с другими церковнославянизмами проникает в систему литературного языка и в диалекты и функционирует наряду с глаголом выболеть, постепенно развивая в говорах параллельную ему семантику. Вместе с тем амплитуда семантического колебания глагола выболеть шире, чем у глагола изболеть. Кроме синонимичных, оба глагола развивают значения, которые определяются только внутрисловными отношениями семантической деривации. Выболеть: (6) ‘пробыть какой-то отрезок времени в состоянии болезни, про болеть’: Мама больная, шэснацеть годов выболела; (7) ‘перенести болезнь и возвратиться к здоровому состоянию, переболеть’: В децтве выболела, вот потом и не болела; (8) ‘пробыть какой-то отрезок времени с ощущением боли. О каком-н. органе или части тела’: Шэсь-то недель выболела нога; (9) ‘сохранить после выздоровления, заживления следы болезни или повреждения. О какой-н. части тела’: Выболит, и накол (рубец) зделаецци; Изболеть: (6) ‘пребывая в состоянии болезни продолжительное время, достичь высокой степени болезненного состояния’: У мя тожэ мужык молодой помер: изболел, не мок оправице; (7) ‘в результате продолжительной болезни подвергнуться процессу распада, разложения’: Бывает, изболит целовек весь, изгниёт. 2. Поболеть. Одно из значений многозначного глагола поболеть, отмеченное в архангельских говорах: ‘прийти в состояние болезни, начать страдать какой-н. болезнью’ – А поболели руки-то, дак мочью тру, мочья-то помогат. Мы одны жыли, ели худо, дак не умирали, ни один не поболел. Сlава Боɣу, сёдни проводиlа, гоlова не поболеlа, заране взеlа лепёшку (таблетку) да. Я поболел, тут меня несколько рас вышыбало из памети. Они (овцы) поболе́ли, я уж не хоцю того мяса (овцы заболели, поэтому были забиты). В [СлРЯ XI–XVII, 15: 131] этот глагол отмечен в значении ‘заболеть, почувствовать недомогание’: А мы ныня хотя мало поболим, или жена, или дѣтя, то остальше бога, врача душамъ и тѣломъ, ищемъ проклятых бабъ чародѣиць. Сл. и поуч. против языч., 71. XIV в.лируемое из глубины веков, не наследуется литературным языком, однако сохраняется в современных архангельских говорах. 3. Заболеть. Заболеть – многозначный глагол, одним из значений которого в архангельских говорах является собственно диалектное, отсутствующее в литературном языке значение ‘начать испытывать родовые схватки’: Я полпервого заболела – полтретево родила. На пожне заболем, домой прибежым, да родиця. Я заболела, муж ушол за медичкой, а я вотки выпила полстакана – меня разобрало, быстрёхонько родила. Это значение отсутствует в семантике производящего глагола болеть, оно обнаруживается только в семантической структуре его дериватов. В картотеке АОС зафиксировано отглагольное существительное боль в значении ‘родовые схватки’: Ночью-то всё боль приходит, а к шэсти утра родила первого парня, он заревел. Развития такой семантики у глагола заболеть и существительного боль можно объяснить «скрытой памятью» производящего слова – глагола болеть. В богослужебных переводных текстах древнегреческий глагол ὠδίνω (‘испытывать родовые муки’) передавался славянским глаголом болѣти, а отглагольное древнегреческое существительное ὠδίς (‘родовые боли’) – славянским существительным болѣзнь. Значение ‘испытывать родовые потуги’ зафиксировано у глагола болеть в [Ст.-слав. сл. X–XI: 99]: Се боле неправдою, зачат болеть, и роди беззаконие. ПС. 7, 15. Син. 4. Незаболеть. Особый интерес представляет семантика глагола незаболеть. Рассмотрим следующие примеры: (1) Ни разу, штобы застонала, не заболела ни разу. (2) У меня вот плечё ужэ незаболело, дай бох вот надольшэ. (3) У большого сына тожэ глаза болели, а вырос, так и неза болели. В примере (1) глагол заболеть обозначает начальную фазу описываемой ситуации – ‘начать страдать какой-н. болезнью’. Отрицание «не» при глаголе реализует общее отрицательное значение ‘не начать страдать какой-н. болезнью’, т.е. и в настоящий, и в предшествующий моменты ситуации болезненного состояния не существовало. В примерах (2) и (3) глагол незаболеть употребляется в значении ‘перестать испытывать ощущение боли’. Частица не входит в состав словообразовательного комплекса неза-, с помощью которого у глагола формируется значение прекращения ситуации в момент времени.ситуация P (болит плечо; болят глаза), к моменту t возникает ситуация не-Р (плечо начало не болеть = перестало болеть; глаза начали не болеть = перестали болеть). Подобные отношения отмечены в работе И.С. Юрьевой на материале древнерусского языка, где были возможны сочетания «начьноу + не + инфинитив» в значении ‘с момента t ситуация X перестанет / перестала существовать’ [Юрьева 2009: 200–230]. Очевидно, что контексты употребления глагола незаболеть соотносятся со значением древнерусской конструкции1. Круг глаголов с комплексом неза в говорах архангельского региона довольно широк. Например, глаголы незавидеть, незаслышать и незалетать: Тот гlаз-от, с которым операцию надо быlо деlать, и он у й ей совсем незавидеw (перестал видеть); Одно досадно да обидно, што незаслышала (перестала слышать) на то время; Как самолёты незалетали (перестали летать), так в Мезени и не была. Представленный анализ семантики приставочных производных глагола болеть: выболеть, изболеть, поболеть, заболеть и незаболеть показал, что современные архангельские говоры на лексикосемантическом уровне сохраняют следы исторического состояния русского языка. Обращение к диахроническому аспекту при синхронном изучении диалектного материала позволило объяснить некоторые «темные места» в семантике описанных лексических единиц и в какой-то мере восстановить «скрытую память» этих слов. Так, в говорах глаголы выболеть, изболеть и поболеть сохраняют лексические значения, которые они имели в древнерусском языке. Глагол заболеть, реализуя семантические возможности производящего глагола болеть, транслирует его архаическое значения. Значение глагола незаболеть с приставкой неза- соотносится с семантикой древнерусской конструкции «начьноу + не + инфинитив», употребляющейся для обозначения финитивного способа глагольного действия. Анализ семантики глаголов показал, что современные говоры отражают некоторые особенности языковой ситуации Древней Руси, а именно тесного взаимодействия двух языков: книжного церковнославянского и живого древнерусского. Так, неодинаковые по происхождению глаголы выболеть и изболеть сосуществуют в речи носителей диалекта и обнаруживают частичный параллелизм семантической структуры. 1 Об особенностях функционирования глаголов с приставкой неза- в архангельских говорах см. [Ковригина, 2018].1. Архангельский областной словарь / Под ред. О.Г. Гецовой, Е.А. Нефедовой. Вып. 1–20. М., 1980–2019. 2. Белозерцев Г.И. Префиксы вы- и из- как различительные признаки ранних славянских текстов // Памятники русского языка: вопросы исследования и издания. М., 1974. С. 121–140. 3. Зализняк Анна А. Многозначность в языке и способы ее представления. М., 2006. 4. Ковригина Е.А. Семантика глаголов с формантом неза- в говорах архангельского региона // Севернорусские говоры. 17. СПб., 2018. С. 88–97. 5. МАС – Словарь русского языка / Под ред. А.П. Евгеньевой. Т. I. М., 1981. 6. Плунгян В.А. Проблемы грамматического значения в современных морфологических теориях // Семиотика и информатика. Вып. 36. М., 1998. С. 324–386. 7. СлДСЯ – Словарь древнего славянского языка, составленный по Остромирову евангелию / Под ред. А.С. Суворина. СПб., 1899. 8. Сл. РЯ XI–XVII – Словарь русского языка XI–XVII вв. / Под ред. С.Г. Бархударова, Г.А. Богатовой. Вып. 3, 6, 15. М., 1976–1989. 9. Ст.-слав. сл. X–XI – Старославянский словарь, по рукописям X–XI вв. / Под ред. Р.М. Цейтлин. М., 1994. 10. Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. Т. 1, 2. М., 1986. 11. Юрьева И.С. Семантика глаголов имѣти, хотѣти, начати (почати) в сочетаниях с инфинитивом в языке древнерусских памятников XII–XV вв.: Дисс. ... канд. филол. наук. М., 2009. Elena Kovrigina ARCHAIC ELEMENTS IN THE SEMANTICS OF PREFIX DERIVATIVES OF THE VERB BOLET’ IN ARKHANGELSK DIALECT Lomonosov Moscow State University 1 Leninskie Gory, Moscow, 119991 The present article discusses the semantics of the verbs vybolet’, izbolet’, pobolet’, zabolet’ and nezabolet’ which function in contemporary dialects of the Arkhangelsk region. These words form a lexical-semantic fi eld describing stages of being sick. A synchronic analysis of the prefi x verbs semantics reveals some archaic features recorded in historical dictionaries and ancient literary texts in Slavic, yet absent from the standard language. A diachronic analysis enabled explaining some ‘blank spaces’ in the semantics of the lexical units and partly restoring their ‘hidden memory’. The semantics of the words have been shaped by historical changes in the language, including present day. Being in word-formation relations, the derivatives tend to develop parallel semantic structures. The verbs originated from diff erent stems but have long been interacting with each other, and modern dialects show that this coexistence was real. Key words: dialects of the Arkhangelsk region; archaic layer of semantics; northern dialects; derivatives of the verb bolet’.Language, Faculty of Philology, Lomonosov Moscow State University (e-mail: el.kovrigina7@yandex.ru). References 1. Arkhangel’skiy oblastnoy slovar’. [Arkhangelsk Regional Dictionary] Ed. O.G. Getsova, Ye.A. Nefedova. Vol. 1–20. M., 1980–2019. (In Russ.) 2. Belozetsev G.I. Prefi ksy vy- i iz- kak razlichitel’nye priznaki rannih slavyanskih tekstov. [The prefi xes vy- and iz- are as the distinguishing features of the early Slavic texts] Pamyatniki russkogo yazyka: voprosy issledovaniya i izdaniya. M., 1974, pp. 121–140. 3. Zalizniak Anna A. Mnogoznachnost’ v yazyke i sposoby ee predstavleniya. [Linguistic Ambiguity and Ways of its Representations]. Moscow, 2006. (In Russ.) 4. Kovrigina E.A. Semantika glagolov s formantom neza- v govorakh arkhangelskogo regiona. [Semantics of the Verbs Containing the Formant NEZA- in the Dialects of the Arkhangelsk Region] Severnorusskiye Govory. Vol. 17. St. Petersburg, 2018, pp. 88–97. (In Russ.) 5. MAS – Slovar’ russkogo yazyka. [Dictionary of the Rissian language] Ed. A.P. Yevgen’yeva. Vol. 1. M., 1981. (In Russ.) 6. Plungyan V.A. Obschaya morfologiya. Vvedeniye v problematiku. [General morphology: An introduction]. Moscow, 2003. (In Russ.) 7. SlDSYA – Slovar’ drevnego slavyanskogo yazyka, sostavlennyy po Ostromirovu yevangeliyu. [The Dictionary of the ancient Slavic language, compiled according to the according to Ostromirov Gospels] Ed. A.S. Suvorin. St. Petersburg, 1899. (In Russ.) 8. Sl. RYA XI–XVII – Slovar’ russkogo yazyka XI–XVII vv. [Dictionary of the Russian language XI–XVII centuries] Ed. S.G. Barkhudarov, G.A. Bogatova. Vol. 3, 6, 15. М., 1976–1989. (In Russ.) 9. St.-slav. sl. X–XI – Staroslavyanskiy slovar’, po rukopisyam X–XI vv. [Old Church Slavonic Dictionary, according to the manuscripts of the 10th – 11th centuries] Ed. R.M. Cejtlin. M., 1994. (In Russ.) 10. Vasmer M. Etimologicheskiy slovar’ russkogo yazyka. [Russian Etymological Dictionary]. Vol. 1, 2. M., 1986. (In Russ.) 11. Yuryeva I.S. Semantika glagolov imeti, khoteti, nachati (pochati) v sochetaniyakh s infi nitivom v yazyke drevnerusskikh pamyatnikov XII–XV vv. [The semantics of verbs to have, to want, to begin with infi nitive in the language of the ancient Russian scripts of the XII–XV centuries]: diss. kand. fi lol. nauk. M., 2009. (In Russ.)

Напиши аннотацию по статье

Вестник Московского университета. Серия 9. Филология. 2020. № 5 Е.А. Ковригина ОБ АРХАИЧЕСКИХ ЭЛЕМЕНТАХ В СЕМАНТИКЕ ПРИСТАВОЧНЫХ ДЕРИВАТОВ ГЛАГОЛА БОЛЕТЬ В ПРОСТРАНСТВЕ ДИАЛЕКТА Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего образования «Московский государственный университет имени М.В. Ломоносова» 119991, Москва, Ленинские горы, 1 Статья посвящена описанию семантики глаголов выболеть, изболеть, поболеть, заболеть и незаболеть, функционирующих в современных говорах архангельского региона. Эти слова организуют семантическое пространство, соотносящееся с общими обозначениями состояния болезни. Синхронный анализ семантики приставочных глаголов выявил наличие в говорах архаических особенностей, засвидетельствованных историческими словарями и памятниками славянской письменности, но не представленных в литературном языке. Обращение к диахроническому аспекту при изучении диалектного материала позволило объяснить некоторые «темные места» в семантике описанных лексических единиц и в какой-то мере восстановить «скрытую память» этих слов. В современном употреблении в пространстве диалекта глаголы поболеть и заболеть обнаруживают связь с их этимоном и транслируют свои архаические значения, которые были зафиксированы в памятниках письменности XI–XVII вв. Вместе с тем семантика рассматриваемых единиц обусловлена не только историей языка, но и внутрисловными связями их значений в синхронии. Дериваты, находясь в словообразовательных отношениях, развивают параллельные семантические структуры. Глаголы выболеть и изболеть, имея разное происхождение и взаимодействуя друг с другом в русском языке на протяжении долгого времени, сохраняют свидетельства такого сосуществования и в современных говорах. Семантика глагола незаболеть с приставочным комплексом неза- соотносится со значением древнерусской конструкции «начьноу + не + инфинитив», употребляющейся для обозначения финитивного способа глагольного действия, т.е. элемент неза- выражает прекращение ситуации в момент времени. Описанный материал иллюстрирует «жизнь», «движение» языка во времени и его единство на протяжении всей истории.

об обстоыателствах возникновения этнонима славяне. Ключевые слова: славяне, этногенeз, склавины, анты, паннонцы, открытый слог. ON THE ORIGIN OF THE ETHNONYM «SLAVS» Sergey Nazin School № 2000 22/6 The Kantemirovskaya Street, Moscow, 115522, Russia e-mail: sergnasin@yandeх.ru Abstract The paper examines emergence of the ethnonym «Slavs» (Slověne). The name «Slavs» originated in the Danubian provinces of the Roman Empire shortly before the «crisis of the 3rd century» as a self-name of the un-Romanized populace, which spoke a common language that developed from Pannonian under heavy influence of Latin. In the 6th – 8th centuries the Danubian name «Slavs» and their «tribal» language spread to the peripheral proto-Slavic population north of the Carpathians (to the Wends in the 1st – 3rd centuries and to the Antes in the 4th – 6th centuries). Keywords: Slavs, ethnogenesis, Sclaveni, Antes, Pannonians, open syllable languages. * * * Согласно господствующим ныне теориям, славяне появились где-то к северу от Карпатских гор, в Висло-Одерском (Русанова 1976; Седов 1979; 2002) или Припятско-Днепровском регионе (Третьяков 1982; Щукин 1997; Гавритухин 2009) в виде носителей археологической культуры пражского типа, которые в эпоху ) В основе статьи лежит доклад, прочитанный автором 14 февраля 2018 года на заседании Отдела археологии эпохи Великого переселения народов и раннего Средневековья Института археологии РАН _______________________________ 160 ___________________________ __________________ 2018 Великого переселения народов заселили Восточную Европу и Балканский полуостров. Главный недостаток подобных концепций состоит в том, что они обходят ключевой для славянского самосознания вопрос, а именно убеждение самих славян в своем приходе с Дуная. Попытки связать «дунайскую легенду» с деятельностью св. Кирилла и Мефодия в IX в. бездоказательны. Стремлению увидеть в ней память о пребывании славян в VI в. на нижнем Дунае противоречит то, что «Повесть временных лет» и ряд других ранних источников выводят славян из восточных предгорий Альп, отождествляют их с античными нориками и паннонцами. Цель предлагаемой статьи состоит в том, чтобы еще раз критически пересмотреть свидетельства истории и языкознания о ранних славянах и сопоставить их с господствующими в современной науке представлениями. Где жили склавины? Готский историк Иордан пишет: «Склавены живут от города Новиетуна и озера, именуемого Мурсианским, до Данастра, а на север — до Висклы; вместо городов у них болота и леса. Анты же — сильнейшее из обоих племен — распространяются от Данастра до Данапра, там, где Понтийское море образует излучину; эти реки удалены одна от другой на расстояние многих переходов» (Гетика, 35). Описание земли склавенов дано по четырём сторонам света. Южным рубежом, очевидно, была граница Византийской империи по Дунаю, восточным – р. Днестр. Северной границей была река Висла в верхнем ее течении. Это следует из того, что Иордан описывает склавенов как жителей Скифии (Гетика, 33-34), а река Висла, «родившись в Сарматских горах, впадает в северный океан тремя рукавами в виду Скандзы, разграничивая Германию и Скифию» (Гетика, 17). На западе область расселения склавинов начиналась «от Мурсианского озера и города Новиетуна» (a civitate Novietunense et laco qui appellatur Mursiano). Иордан указывает положение Мурсинского озера, когда пишет: «Скифия погранична с землей Германии вплоть до того места, где рождается река Истр и простирается Мурсианское озеро (stagnus Morsianus)» (Гетика, 30). Уточнить, где находится «то место», помогает известие «Естественной истории» Плиния Старшего. В ней сказано, что, начинаясь «в Германии», Дунай получает название Истра «как только начинает омывать берега Иллирии» (Естественная история, IV. 12 (79)). Младший современник Плиния Старшего Тацит сообщает, что Германия «отделена от галлов, ретов и паннонцев реками Рейном и Дунаем… они [живущие в современной Чехии маркоманы] как бы передовая застава Германии, поскольку ее граница — Дунай» (Германия, 1. 41-42). Мы видим, что восточная граница Германии на Дунае совпадала с естественным рубежом между приальпийскими землями и Среднедунайской низменностью, который разделяет верхнее и среднее течение Дуная в районе Вены. Мурсианским озером может быть только расположенное на исторической границе _______________________________ 161 ___________________________ __________________ 2018 между «германской» Австрией и «скифской» Венгрией оз. Нейзидлерзее (венг. Fertő «болото»). До начала мелиоративных работ этот водоем превышал размерами Балатон, поскольку включал в себя огромное болото Ханшаг (нем. Waasen «топь»). Определение Мурсианского озера одновременно как «oзера» (lacus) и «стоячего пруда» (stagnum) объясняется внушительным размером и чрезвычайно малой – в среднем около метра – глубиной Нейзидлерзее. Вероятно, Иордан назвал это озеро Мурсианским по имени соседнего города Мурселла на реке Марцаль (венг. Marcaly < Mursella). На месте Мурселлы лежит современный поселок Морицхида (венг. Mórichida). Это название означает «мост через [реку] Мурец». Положение на исторической границе Германии и Венгрии, и соседство со сгустком топонимов и гидронимов на «мур» делают отождествление Мурсианского озера с современным Нейзидлерзее единственно возможным. Отдаленность от границы с «Германией» и отсутствие настоящего озера в окрестностях делает совершенно невероятным размещение Мурсианского озеро на месте античного болота Hiulca palus рядом с городами Мурса (совр. Осиек) и Мурселла (совр. Петриевцы) в месте впадения Дравы в Дунай (Скржинская 1957: 6). Невероятно и отождествление Мурсианского озера с Балатоном (Скржинская 1957: 16). Иордан упоминает о двух озерах: Мурсианском и Пельсо (lacum Pelsois; lacum Pelsodis: Гетика, 268, 274), причем последнее явно находится в Паннонии. В Среднем Подунавье есть только два водоема, заслуживающих названия озера (нем. See) – Фертё (Neusiedlersee) и Балатон (Plattensee). Очевидно, что это и есть два Иордановых озера, соответственно Мурсианское и Пельсо. Любые другие объяснения будут выглядеть явным насилием над географией хорошо известной древним области. Что касается Новиетуна, то в Подунавье известно два города с этим названием (кельт. «новый город») – современные Исакча в устье Дуная и Дрново при впадении р. Крки в Саву. Рядом с Исакчей есть крупные озера и лиманы, но поскольку в тех местах нет названий наподобие Мурсы, Мурселлы или Муреца, отожествление их с Мурсианским озером будет полным произволом. Кроме того, границу Скифии и Германии невозможно поместить в низовья Дуная и здесь не поможет обычная в таких случаях оговорка о смутных географических представлениях древних. Город Новиодун-Дрново, напротив, полностью соответствует описанию Иордана. Если посмотреть на карту, мы увидим, что линия Нейзидлерзее – Дрново совпадает с естественной границей (300 м над уровнем моря) между восточными Альпами и Среднедунайской низменностью (см. рис. 1). Это и есть западная граница расселения «склавинов», которые в первой половине VI в. жили от Альп на западе до Днестра на востоке и от верхней Вислы на севере до византийской границы по Дунаю на юге, занимая всю Карпатскую котловину, включая венгерское Задунавье (античную Паннонию). Ранняя локализация «склавинов» в Паннонии подтверждается известием Прокопия. Около 512 г. бежавшие из Подунавья герулы «последовательно прошли через все славянские племена, а затем, пройдя через огромную пустынную область, _______________________________ 162 ___________________________ __________________ 2018 достигли страны так называемых варнов. После них они прошли через племена данов... Отсюда они прибыли к океану, сели на корабли, пристали к острову Фуле и там остались» (Война с готами, II. 15. 2-4). Герулы не могли возвращаться в Скандинавию через славянские земли на нижнем Дунае и в Поднестровье – для этого им пришлось бы дать необъяснимый крюк вокруг внешней стороны Карпат. Прямой путь на север через Моравские ворота привел бы герулов в Силезию. Проживание здесь в начале VI в. многочисленных славянских племен, которые можно «пройти одно за другим» невозможно: крайние западные памятники раннеславянской пражской культуры в то время не заходили западнее Вислы (Kazanski 1999: 58) (рис. 2а). Рис. 1. Западная граница расселения склавинов по Иордану _______________________________ 163 ___________________________ __________________ 2018 Скорее всего, герулы выступили на север не сразу же после поражения от лангобардов, как можно понять при буквальном прочтении Прокопия, а после столкновений с гепидами и византийцами в районе Сирмия. Кратчайшая дорога к варнам, а этим именем Прокопий скорее всего именует саксов, шла на запад через полностью опустошенную землю «где в древности жили руги», то есть современную Австрию (чеш. Rakusy). Герулы уже пытались там поселиться, но вынуждены были уйти на юг в район Сирмия и Сингидуна, спасаясь от голода (Война с готами, II. 14. 24-25). Переправившись оттуда на северный берег Дуная, они могли попасть к тюрингам, которые до своего разгрома франками в 531 г. владели зарейнской Германией. Название «Закон англов и варинов, иже суть тюринги» (Lex Angliorum Werinorum hos est Thuringorum) подтверждает вхождение варнов в состав эфемерной Тюрингской державы. Путь герулов можно восстановить следующим образом: район Сирмия – земля «склавинов» (Паннония и вост. Норик) – огромная пустынная земля, оставленная ругами (Австрия) – земли варнов (владения тюрингских королей) – земля данов (Ютландия) (Рис. 2б). Рис. 2а. Границы расселения склавинов и антов (оранжевый) и граница между Германией и Скифией (зеленый) по Иордану; Рис 2b. Возможные пути герулов в Скандинавию. _______________________________ 164 ___________________________ __________________ 2018 Кто такие анты? Мы видим, что Иордан представлял область расселения склавинов в первой половине VI в. в виде правильной геометрической фигуры, занимающим все пространство Карпатской котловины. Если сравнить эту область с ареалом раннеславянских памятников пражской культуры в первой половине VI в. мы легко убедимся в том, что они в целом лежит за пределами распространения иордановых «склавинов». Это значит, что знаменитая пражская культура VI-VII вв. не может отождествляться с собственно «славянами» (склавинами). Иордан пишет: «Между этими реками лежит Дакия, которую, наподобие короны, ограждают Альпы. У левого их склона, спускающегося к северу, начиная от места рождения реки Вистулы, на безмерных пространствах расположилось многолюдное племя венетов. Хотя их наименования теперь меняются соответственно различным родам и местностям, все же преимущественно они называются склавенами и антами» (Гетика, 34). Очевидно, что область расселения венетов к востоку от Карпат и Вислы полностью совпадает с ранним пражским ареалом. В сообщениях Иордана содержится известное противоречие. Поскольку венеты представляют собой совокупность склавинов и антов1, то из занимаемых венетами «безмерных пространств» на долю склавинов остается узкая полоса земли между Карпатами и Днестром. Получается, что остальная и притом большая часть венетской области достанется живущими между Днестром и Днепром антам. При этом большая часть ареала склавинов в Карпатской котловине (см. выше) окажется лежащей вне области расселения венетов. Таким образом, венетами оказываются, в сущности, только анты. Включение в их состав склавинов обусловлено, во-первых, родством с антами (Война с готами, III. 14. 26-27, 29), а во-вторых, готским происхождением Иордана, который современных византийских писателей!) знал германское имя славян – «венды», которое и использовал в качестве родового понятия2. В этой связи хотелось бы прояснить соотношение между этнонимами венеты и анты. (единственный из всех Поскольку анты по имени своему отличаются от склавинов, то есть «славян», этноним анты считают неславянским по происхождению и возводят его к гипотетическому названию славян у иноязычных соседей (Трубачев 2003: 98). При этом совершенно упускают из вида, что греческое слово Ἄνται «анты» передавало славянское (!) самоназвание этого народа. Очевидно, что анты не могли называть себя «славянами». В этом случае известный лже-Хильвудий (ант по происхождению) не смог бы выразить по-славянски простую мысль: «Я ант, а не склавин». И напротив – сами склавины должны были иметь особый славянский этноним для обозначения антов. Самый полный перечень славянских племен содержится в «Повести временных лет». Некоторые названия – славяне, дреговичи, север – известны уже с 1 Представление о венетах, склавинах и антах как трех (?) народах основано на произвольном толковании единственного отрывка Иордана (Мачинский 2012: 29-30). 2 Прокопий вместо венетов говорит о спорах (Война с готами, III. 14. 29-30). _______________________________ 165 ___________________________ __________________ 2018 VI-VII вв. Невозможно предположить, что славянское самоназвание антов, которым в VI в. пользовалась половина (!) всех славян того времени бесследно исчезло из славянской этнической номенклатуры. Если греческое Σκλάβηνοι отражает самоназвание словѣне, то греческому Ἄνται должно соответствовать имя другого летописного племени. Славянский прообраз этнонима Ἄνται можно восстановить на основе имени летописных вятичей (вѧтичи, *vęt-itji). Начальному славянскому «в» соответствует греческое придыхание (псилия): слав. *vers «верес(к)» – греч. ἐρείκη. Точно также передавалcя по-гречески начальный звук v- в имени адриатических венетов: Veneti > Ἐνετοί (Геродот, I. 196), Ἐνετικοί (Константин Багрянородный, 27. (38)). Носового звука *ę (ѧ) в славянском языке в VI в. еще не было (Shevelov 1964: 328, Аникин, Иванов 2014: 254). Он развился позднее из слога *en, который закономерно передавался греческим αν: лат. сalendae > греч. καλάνδαι. Греческим -αι и латинским es передано раннепраславянское окончание множественного числа. Его облик можно восстановить на основе литовских топонимов в форме множественного числа Trakai / польск. Troki и лит. Šlavėnai / др. -русс. словѣне (сюда же летописное гътe «жители Готланда»). Таким образом, самоназвание антов в VI в. можно реконструировать в виде *ventai / *ventoi. Фонетические процессы VII-IX вв. привели к тому, что слово превратилось в трудно произносимое *vętě / *vęti, что привело к появлению суффиксального варианта «вятичи». Уже не вызывает сомнений, что имя вятичей восходит к названию упомянутых в памятниках I-II вв. восточноевропейских венедов (Аникин, Иванов 2014: 254). То обстоятельство, что венетами называются жившие в более раннее время неславянские племена в Италии и Галлии, не имеет к этнической принадлежности славянских венедов никакого отношения. Этноним Γερμάνιοι впервые упомянут Геродотом в V в. до н.э. в перечне персидских племен (Геродот, I. 125). Плиний Старший называет германцами (Oretani qui et Germani vocantur) иберийское племя оретанов (Естественная история, III. 29). Никому не придет в голову на основании этих примеров ставить под сомнение языковую принадлежность германцев Цезаря и Тацита. Возведение имени антов к индоиранскому корню *antа- «конец, граница», откуда якобы возникло название «Украина» (Фасмер I: 376) является очевидным недоразумением. Гипотетическое *antа- «анты» действительно можно передать греческим Ἄνται – беда в том, что анты были не греками, а славянами. На славянской почве слог *an мог превратиться только в носовое *ǫ (ѫ) «юс большой». Такую этимологию можно было бы рассматривать только при наличии летописного племени «(в)утичей» (*ǫtitji). Полное тождество венетов и антов можно подтвердить известием о разгроме антов готским королем Винитарием где-то в конце IV в. (Гетика, 245-246). Слово «винитарий» является обычным германским этнонимом на -ari, наподобие видивариев (Гетика, 36) или баювариев (бавар). Похожее имя Вандалария, то есть «вандала» носил дед Теодориха Великого. Очевидно, что прозвище Винитарий _______________________________ 166 ___________________________ __________________ 2018 означает просто «венет» и, – вспомним отечественных «воинов-афганцев», – было дано по этническому имени врагов, в битвах с которым прославился этот король1. Поскольку он сражался с антами, мы можем заключить, что готы IV в. называли их «винитариями». Таким образом, антов IV – начала VII вв. нужно считать прямыми потомками восточноевропейских венедов I-III вв., славянское самоназвание которых дожило до исторического времени в имени летописных вятичей. Итак, если преемственность между венедами и антами не подлежит сомнению, то на вопрос о тождестве венетов и «склавинов» нужно дать однозначно отрицательный ответ. Склавины и венеты/анты суть два разных, хотя и родственных народа. Первые в массе своей занимали внутреннюю часть Карпатской котловины вплоть до восточных предгорий Альп, вторые – земли, простирающиеся на северовосток от Карпат. со знаком «ъ». В этом Что такое праславянский язык? Праславянский или общеславянский язык был языком с открытыми слогом, в котором все слова оканчивались на гласный, что отразила дореволюционная русская орфография состоит фундаментальное отличие праславянского языка от балтийских, которые сохранили древнее состояние языка с закрытым слогом: лит. Vilnius и рус. Вильна. Тенденция к открытому слогу чужда индоевропейскому строю речи, единственными исключением был протороманский язык, в котором пали латинские закрытые слоги: лат. lupus > итал. lupo, исп. lobo и т.д. совпадение праславянской и также полное прароманской фонетики и ряд других поразительных схождений указывают на то, что праславянский язык образовался вследствие сильнейшего воздействия народной латыни на архаический индоевропейский диалект предков славян (Иванов 1989: 26). Германские языки, несмотря на тысячелетние соседство с латинским языком, не испытали ничего подобного, из чего следует, что праславянский язык мог превратиться в язык открытого слога только в условиях романо-славянского двуязычия на территории Римской империи2. Это обстоятельство, а Где и когда могло состояться указанное взаимодействие? Традиционно его относят ко времени переселения славян на Балканский полуостров, где они столкнулись с восточным романским населением – предками современных румын. Истории известны примеры полного изменения первоначального языкового строя под воздействием более мощного и развитого языка. Так англосаксонский превратился в современный английский под влиянием французского языка за очень короткий срок с 1066 до конца XV в. (среднеанглийский период). В отличие от англосаксов славяне пришли на Балканы как завоеватели. Местное влашское и албанское население было оттеснено в горы и первые упоминания о нем появились только в источниках X-XI вв. Румынский язык испытал 1 Вероятно, это наследник Германариха Витимер (Аммиан Марцеллин, III, 3). 2 Независимое превращение романского и славянского в языки открытого строя маловероятно. _______________________________ 167 ___________________________ __________________ 2018 на себе сильнейшее воздействие славянского: был заимствован огромный пласт лексики (41% словаря А. Чихаки 1879 г.), в том числе самое частотное в устной речи слово «да». Славянское происхождение имеет основная часть социальной и земледельческой терминологии румынского языка, исконная латинская лексика почти полностью вытеснена из описания важнейших эмоциональных и психологических качеств человека. Самобытный характер имеет только румынская скотоводческая лексика и слова, касающиеся преимущественно «биологической» стороны человеческой жизнедеятельности. Под влиянием славянского существенно преобразились также синтаксис, фонетика и морфология румынского языка. В этих условиях обратное и главное, одновременное воздействие романского языка на славянский, превратившее его в язык с открытыми слогами, маловероятно. Например, влияние англо-нормандского языка на англосаксонский, сравнимое с воздействием славянского на румынский, было подчеркнуто односторонним. То же самое можно предположить и в случае со славянами и румынами. Славянский не мог испытать сильнейшего романского влияния по причине «культурного» превосходства автохтонного романского населения над славянскими завоевателями, поскольку римские города на Балканах с приходом славян были разрушены, «культурный» слой населения погиб или бежал, а оставшееся население отступило в горы. У славян, занявших лучшие земли в долинах Балканского полуострова (где господствует славянская топонимия и гидронимия) не было никакой причины учить язык албанских и «влашских» скотоводов, как не было ее у англосаксов, оттеснивших «влахов» (wealh, Welsh) Британии в бесплодные горы Уэльса и Шотландии. Влияние романского языка на славянский, которое привело к превращению его в язык с открытым слогом имело место в условиях славяно-романского двуязычия. Это взаимодействие должно было происходить при полном преобладании романской речи и романского населения над славянами. В VI-VII вв. такое было невозможным, но этническая память славян сохранила совершенно определенное представление о господстве «волохов», которое собственно и считало началом своей истории: «Волохом бо нашедшим на Словены на Дунайские, и седшим в них и насилящим им» (Повесть 1950: 11). Это событие нельзя приурочить ни к войнам славян и византийцев на нижнем Дунае (Мачинский 1981: 12), поскольку это противостояние окончилось победой славян, ни к разгрому франками аварского каганата (Петрухин 1996), поскольку нашествие волохов в летописи происходит ранее прихода обров «авар». Поэтому летописный рассказ о нашествии волохов на дунайских славян и следует считать описанием римского завоевания и господства («седшим в них и насилящим им») на Среднем Дунае. Из вышеизложенного следует, что проходившее под сильнейшим влиянием поздней латыни становление славянского как языка с открытым слогом могло происходить только на территории римских провинций в Среднем Подунавье еще до начала великого переселения народов. _______________________________ 168 ___________________________ __________________ 2018 суффикс которым Что означает имя «славяне»? Связь имени *slověne «славяне» со «словом» интуитивно понятна. Сомнения, согласно служит для образования географических названий, не следует принимать во внимание. На славянской почве, где действует модель поляне – польский, древляне – деревский, волжане – волжский, ожидалась бы закономерное «славяне» – «славский». Именно поэтому имя славян нельзя сопоставлять с названием литовского поселка Шлавенаи (Šlavėnai) на р. Шлаве (Šlavė) и выводить из названия некой реки (Фасмер III: 666; Шрамм 1997: 71-73). «Славяне» – не географическое название. -ѣне/-яне обычно Почти общепринято, что именем «славян», то есть «говорящих», славяне отделяли себя от не понимавших славянский язык «немых» соседей. Отсюда возник этноним «немцы» (Фасмер III: 62). Но у слова «немцы» никогда не было такого «всеохватного» значения. Славяне обозначали этим именем только западных соседей, – германцев, – да и то не всех. Константин Багрянородный называет «немцами» (Νεμίτζιοι) только бавар (О церемониях, II, 48). Венгры, заимствовавшие этноним német от славян, называли так только жителей южной Германии (лат. teutones), говоривших на верхненемецком языке. Носителей нижненемецких наречий звали «саксами» (szász/saxones) при этом обе «нации» могли жить в пределах одного и того же города (Виноградова, Мельникова, Шушарин 1989: 149). Таким образом «немец» изначально было не обозначением всех «неславян», а узкоплеменным названием, что хорошо видно по летописному списку. «Афетово бо и то колено: варязи, свеи, урмане, готе, русь, агняне, галичане, волъхва, римляне, нѣмци, корлязи, венѣдици, фрягове и прочии, ти же присѣдять отъ запада къ полуденью и съсѣдяться съ племянемъ хамовымъ» (Повесть 1950: 10). Слово «нéмец» трудно считать исконно славянским из-за «странного» ударения. Любому говорящему по-русски очевидно, что «слепой» не может быть «слéпцем», «глупый» – «глýпцем», «хромой» – «хрóмцем». Происхождение этнонима «нéмец» от славянского слова «немой» по этой причине совершенно исключается. Его следует рассматривать, как заимствование из кельтских языков (А.А. Шахматов по: Фасмер III: 62), где понятие nemed означает свободного полноправного культу, отправлявшемуся друидами (буквально «древесными») в священных рощах (греч. νέμος «лес», лат. nemus, -oris «роща») (Simone 1984; Шкунаев 1989: 45, 48-49). Отсюда происходят названия одной из волн завоевателей Ирландии – «людей Немед» и галльского племени неметов (nemetes) около современного Шпейера (Noviomagus Nemetum). члена племени, к племенном допущенного Если противопоставление «говорящих» славян и «немых» немцев оказалось мнимым, то каким образом объяснить появление имени со значением «говорящие понятно»? Этноним с таким значением является совершенно необычным, поскольку отсылает к противопоставлению людей и животных (говорящие – бессловесные), в то время как архаическим этническим названиям присуще значение «настоящий», а не «говорящий» человек» (Никонов: 15). _______________________________ 169 ___________________________ __________________ 2018 В Европе есть только три народа, чье самоназвание означает «люди, говорящие на понятном языке»: это славяне, албанцы (shqiptarët) и баски (еuskaldunak). Типология этих имен, ставших известными относительно поздно, предполагает одну и ту же причину их появления. Она лежит на поверхности. Албанцы и баски представляют собой лингвистические реликты – остатки автохтонного населения балканского и иберийского полуострова, чудом избежавшего романизации. Поэтому этнонимы еuskaldunak и shqiptarët могли возникнуть только в условиях враждебного сосуществования римлян и туземцем в границах Римской империи. В позднейшее время противопоставление романского и нероманизированного населения провинций не имело бы смысла. Невозможно относить возникновение самоназваний албанцев и басков и к еще более поздним времени. В средневековой (fueros). Испании самобытность басков охранялась особыми привилегиями Следствием турецкого господства могла быть исламизация албанцев, но в «богохранимом государстве» не было ничего похожего на процессы языковой ассимиляции, какие происходили в Римской империи. Уже говорилось, что славянский язык, как язык открытого слога мог сложиться только в условиях романо-праславянского двуязычия. Смысловое тождество самоназвания славян, албанцев и басков подтверждает, что этноним *slověne возник среди провинциального населения Римской империи, которому в силу каких-то причин удалось сохранить свой язык. Где располагался славянский этнический центр? Утверждение, что «славяне» зародились в Римской империи, выглядит парадоксом, но на деле таковым не является. Обычно славянский этногенез представляют следующим образом. Ближе к середине I тыс. н.э. на ограниченной территории к северу от Карпат появляется пражская археологическая культура, носителями которой были первые славяне. Затем, в силу ряда причин, славянское население начинает резко расти, расширять свою территории и численность, в том числе за счет массовой ассимиляции иноязычного населения. Непомерно разросшаяся славянская общность разделяется на отдельные народы, а имя славян сохраняется в качестве местного самоназвания только на периферии, где славянское население соприкасается с иноплеменным. Эта «библейская» картина умножившегося «аки песок морской» славянства имеет мало общего с реальными этногенетическими процессами, которые протекают прямо противоположным образом. Сначала возникает некая общность, отличающаяся от родственного по языку населения своим именем, например «римляне» или «тюрки». Затем эта общность устанавливает господство (или первенство) внутри своей языковой среды, ассимиляция иноязычного населения при этом возможна, но не играет особой роли. Новое имя усваивается родственными племенами в качестве родового, но продолжает существовать в качестве «местного» или «племенного» названия первоначального коллектива, который становится _______________________________ 170 ___________________________ __________________ 2018 центром образовавшейся этнической общности. Гибель этого центра равносильна остановке человеческого сердца и приводит к необратимому распаду этнического единства и началу нового этногенетического процесса. Классическим примером может считаться этногенез древнерусского народа. В конце IX в. «русский» князь Олег во главе объединения ряда северных племен занимает Киев – главный город в «польской земле». Смена династии и прибытие многочисленных пришельцев способствуют усвоению полянами самоназвания «русский». Опираясь на население «Русской земли» (в сущности, на полян1) русские князья подчиняют себе прочие славянские племена. В XI-XII вв. племена уступают места городским землям, но противопоставление «Русской земли» в Поднепровье и населяющих ее собственно «русских» людей русскому населению других земель сохраняется в полной мере. Несмотря на постоянные усобицы, «Русь» сохраняет свое значение центра Руси – любой сколько-нибудь значительный князь стремиться иметь там город во владении. Причиной распада (древне)русского этноса стала не пресловутая «раздробленность», а гибель «Русской земли» в Поднепровье буквально стертой татарами с лица земли. Если подходить к вопросу происхождения славян с этой точки зрения, мы увидим, что этнический центр славянства находится в западной части Среднего Подунавья – там, откуда выводит славян «Повесть временных лет». Именно здесь славянские народы, использующие имя «славян» в качестве проживают самоназвания: словенцы, словаки и хорваты кайкавского наречия2. Ошибочным является утверждение, что этноним «славяне» сохранился на периферии славянства, по соседству или в окружении иноязычного населения. Лужицкие сербы, самый характерный в этом отношении народ, никогда не использовали самоназвания славян в качестве «племенного» самоназвания. С другой стороны, все дунайские «славяне», подобно русским, украинцам и белорусам стали самостоятельными народами относительно недавно. Кайкавский диалект и сегодня гораздо ближе к словенскому языку, чем к литературному хорватскому языку, сложившемуся на основе штокавского диалекта. Центральный словацкий диалект резко отделяется от западного и восточного словацкого наречия, как вообще от всех западнославянских языков, своими «югославянскими» особенностями, сближающими его в первую очередь со словенским и кайкавским (Смирнов 1989: 247). В средние века венгры не делали разницы между славянами Среднего Подунавья пользующимся именем «славяне» в качестве самоназвания. Словаков, словенцев и кайкавское население Славонии они называли одним и тем же словом tót(h), которому соответствовало латинское sclavus. Прочие славяне были известны 1 Варяжская дружина сама по себе была бессильна в схватке с племенным ополчением, о чем свидетельствует судьба князя Игоря. 2 Некогда носители кайкавского диалекта занимали все междуречье Савы и Дравы или Славонию. Хорватское имя в области Загреба, где живут кайкавцы, распространилось только в XVI-XVII вв. До этого хорватами называли носителей чакавского диалекта, живших к югу от хребта Гозд (Капелла) (Акимова: 145-147). _______________________________ 171 ___________________________ __________________ 2018 венграм под собственными именами: orosz «русский», lengyel «поляк», cseh «чех», marót «моравец», horvát «хорват», bolgár «болгар», rác «серб». Венгры никогда не путали их со «славянами» и не назвали их словом tót(h). С другой стороны, этноним «тоты» никогда не использовали для обозначения «славян вообще» (Шушарин 1997: 230). Свидетельства архаичной венгерской этнонимии о существовании особого народа «славян» подтверждаются «Повестью временных лет». «Бе единъ языкъ словѣньск: [1] cловѣне, иже сѣдяху по Дунаеви, их же прияша угри, [2]и морава, [3] и чеси, [4] и ляхове, [5] и поляне, яже нынѣ зовомая Русь». Очевидно, что «cловѣне, иже сѣдяху по Дунаеви» и есть те самые венгерские «тоты» («их же прияша угри») – предки словаков, словенцев и славонцев, которые накануне венгерского нашествия представляли собой единый народ с особым диалектом (Хелимский 1988). Происхождение венгерского этнонима tót(h) (мн. ч. tót(h)ok) «(дунайские) славяне» наиболее правдоподобно объясняется из тюркского «тат», которым кочевники называли покоренное земледельческое население (Шушарин 1997: 262). Отношение «турок» (так византийцы называли венгров) к «татам» отразилось в поговорках татсиз турк булмаз, башсиз бурк булмаз «нет турка без тата, нет шапки без головы» (тюрк.) и а kasa nem etel, a tot nem ember «каша не еда, тот (т.е. славянин) не человек» (венг.). Итак, летописная «зѣмля Словѣньска» на среднем Дунае имела для славянского мира то же значение, что и «Русская земля» в Поднепровье для остальной Руси. Именно отсюда славянское самосознание распространялось на периферийные славянские племена: ляхов, полян, вятичей и пр. Этот процесс нельзя смешивать с расселением «славян вообще», хотя переселения собственно «славян» с Дуная тоже имели место – речь идет о поморских словинцах и ильменских словенах1. Из Среднего Подунавья исходили важные культурные и лингвистические импульсы (Куркина 1993: 38; Трубачев 2003: 85), которые обеспечивали единство славян еще во времена св. Кирилла и Мефодия. Венгерское завоевание привело к гибели «Славянской земли» на Дунае. Лучшая часть ее – венгерское Задунавье – была заселена венграми, а собственно «славянское» население сохранилось только в Альпах, Татрах и междуречье Савы и Дравы. Там оно превратилось в словаков, словенцев и хорватов-кайкавцев (славонцев). Гибель славянского этнического ядра привела к распаду славян на южных, западных и восточных. От кого происходят «славяне»? Для того, чтобы лучше понять механизм возникновения «славян», следует еще раз перечислить сделанные выше выводы. «Славянами» (склавинами) в VI в. назвалась только та часть тогдашнего славянства, которая заселяла Карпатскую котловину. Праславянский язык с открытыми слогами сложился под сильнейшим 1 Надеемся осветить этот вопрос в отдельной статье. _______________________________ 172 ___________________________ __________________ 2018 влиянием поздней латыни на территории римской империи еще до переселения славян на Балканы. Этноним среди провинциального центром славянства, где жили собственно «славяне», была западная часть Среднего Подунавья – земли римских провинций Паннонии и Норика (восточного). Эти выводы полностью подтверждают достоверность ранней славянской традиции о дунайской прародине славян. «славяне» мог появиться населения. Этническим нероманизированного только Разумеется, эта традиция не может рассматриваться как изначально «общеславянская». Дунайская легенда имеет отношение только к склавинам, а не венетам (антам), только к дунайским «славянам», а не ляхам или вятичам. Последние не были дунайским выходцами, и их собственные предания остались нам неизвестными1. Поэтому хотелось бы обратить внимание читателя на то, что все нижесказанное относится только к предкам словаков, словенцев и хорватовкайкавцев (а также ильменских словен и поморских словинцев). Наличие славяноязычного автохтонного населения, которое значительно преобладало над прочими этническими элементами на Среднем Дунае можно сделать на основании известий Приска Панийского, который посетил ставку Атиллы в середине V в., задолго до первого упоминания имени славян. Приск называет подданных Аттилы скифами и сообщает, что «представляя разноплеменную смесь, скифы, кроме своего варварского языка, легко изучают и гунский или готский, а также и авсонский, если у кого из них есть сношения с римлянами, но мало кто из них говорит по-эллински, кроме пленников, уведенных из Фракии и иллирийского побережья» (Свод I: 87). Приск противопоставляет «скифов» и «готов» и употребляет название «царские скифы» как синоним слова «гунны», причем сообщает, что последние не занимаются земледелием (Приск, 1, 14,39). Очевидно, что помимо «царских скифов» существовали скифы «нецарские», которые, в отличие от первых, были зависимыми земледельцами, то есть «татами» гуннов (как данники должны были доставлять ехавшим к Атилле послам «съестные припасы и красивых женщин для соития» (Свод I: 87). Это и были те «смешанные скифы» (буквально ζύγκλιδες «намытое волнами» (Свод I: 94)), говорившие на «своем варварском языке» отличном от гуннского, готского, латинского (авсонского) и греческого. О характере этого языка позволяют судить туземные слова strava, μέδος, κάμον, Тisia c прозрачными славянскими этимологиями (Гиндин 1981). Название р. Тиса которое в древности была известна исключительно, как Патисс (Pathiscus, Πάθισος) вообще могло возникнуть только на славянской почве, где имя Патисс, воспринятое как «Потисье» было преобразовано в Тису (Гиндин 1981: 64-66). Стоит ли говорить, что название крупнейшего притока Дуная в славянской форме не могло войти в обиход уже в середине V в., если бы славянское население не составляло подавляющего большинства в государстве Атиллы. 1 История любого народа воспринимается с точки зрения его этнического центра, «столицы». _______________________________ 173 ___________________________ __________________ 2018 Славяноязычные «смешанные скифы», жившие в Среднем Подунавье были прямыми потомками провинциального населения римской провинции Паннонии. Об этом позволяет судить название напитка из ячменя, которым они угощали слуг Приска. Словом κάμον или camum назывался напиток вроде египетского зитона или кельтской кервисии, то есть пиво (κερβησία, сervesa) (Cвод I: 94). Тацит сообщает, что жившее в Германии племя осов, говорило на паннонском языке, который отличался и от германского и от кельтского (Cotinos Gallica, Osos Pannonica lingua coarguit non esse Germanos) (Германия, 43). Тацит сообщает также, что осы представляли собой ветвь паннонского племени эрависков (Sed utrum Aravisci in Pannoniam ab Osis, Germanorum natione, an Osi ab Araviscis in Germaniam commigraverint, cum eodem adhuc sermone institutis moribus utantur, incertum)1 (Германия, 28). О языке паннонцев можно сказать только то, что он был индоевропейским (Тохтасьев 1998: 30). Топонимика и материальная культура Паннонии отличаются от таковых в западной части Балканского полуострова, из чего можно заключить, что паннонцы и иллирийцы были разными по языку и происхождению народами (Praistoria V: 755). На чрезвычайную близость паннонского и праславянского языка указывают следующие примеры. Во-первых, название паннонского пива κάμον или camum достоверно объясняется только из праслав. *komъ «ком», откуда серб. кȍмина «виноградные выжимки» и кȍминjaк «виноградная самогонка» (Свод I: 92; ЭССЯ X: 173, 179). Вовторых, речь идет о названиях озера Pelso «плес», племени Oseriates «озеро» и реки Bustricius «Быстрица» в Паннонии, а также имени бога в надписи из Интерцисы в Паннонии DoBRATI. EUTICER. SER(vus). DE(dit) «Богу Дóброти Евтихий раб посвятил» (Трубачев 2003: 109). В-третьих, названия живших в Паннонии племен эрависков, таврисков и скордисков оканчиваются характерным суффиксом -sk-, который представлен в балтийских, германских и славянских языках, но полностью отсутствует в кельтском и в собственно иллирийской этнонимии западной части Балкан (Порциг 2003: 297). В-четвертых, вождь панноннского восстания против Рима (6-9 гг.) Батон (Batho, - nis) носил то же самое имя, как славянский князь XI в. Константин Бодин (Βοδίνῳ у Скилицы; Βοδίνου у Анны Комнины). О пребывании языковых предках славян в Паннонии еще в конце I тыс. до н.э. свидетельствует то, что славянский язык разделяет с языком адриатических венетов важную лексическую инновацию – слово «молодой». В прочих индоевропейских языках (за исключением прусского) это слово сохранило первоначальное индоевропейское значение «мягкий, нежный». В венетских надписях представлены личные имена, соответствующие югославянским Младен, Младенка (Порциг 2003: 221). Сюда же следует отнести венетское Tergeste, лат. Tergestum (Триест) этимологически близкое прасл. *tъržišče «торжище». 1 Но арависки ли переселились в Паннонию, отколовшись от германской народности осов, или осы в Германию, отколовшись от арависков, при том что язык, учреждения, нравы у них и посейчас тождественны, неизвестно. _______________________________ 174 ___________________________ __________________ 2018 Таким образом, можно с уверенностью утверждать, что летописные «словѣне дунайския», они же венгерские «тоты» (tót(h)ok, Sclavi) – предки современных словаков, словенцев и хорватов-кайкавцев – являются прямыми потомками античных паннонцев. Как и когда появился этноним «славяне»? Поскольку имя славян не могло появиться раньше римского завоевания Подунавья, мы не можем механически отождествлять паннонцев I-II вв. с носителями самоназвания *slověne. Славяне, как албанцы и баски, являются новообразованием несводимым к античным племенам 1. Такая новая общность действительно складывается в римских провинциях на Дунае – речь идет о так называемых «иллирицианах». С III в. н.э. «войском иллирициан» (exercitus Illyricianum) стали называться римские войска на Дунае. Со времен Адриана (117-138 гг.) они осели в постоянных лагерях, а в правление Септимия Севера (193-212 гг.) их личный состав, набиравшийся из местного нероманизированного населения, окончательно утратил первоначально италийский (то есть романский) характер (Банников 2013: 60, 64). В 235 г. «иллирицианы», служившие главной опоры династии Северов, убили ее последнего представителя – Александра, и возвели на императорский престол своего ставленника – первого «солдатского императора» Максимина Фракийца2. Это событие стало свидетельством окончательного сложения новой этнической общности, противопоставившей себя «римлянам». Об этом говорят и монеты солдатских императоров с вызывающей легендой GENIVS EXERC(itus) ILLVRICIANI «гений иллирийского войска» вместо привычного GENIUS POPULI ROMANI «гений римского народа». Ранние славянские заимствования из латыни имеют своим источником язык римского военного лагеря: *ščitъ – scutum «щит», *kladivo – gladius «меч», *sekyra – sekuris «топор», *trǫba – tromba «боевая труба», *kъmětъ – соmes, *kalika – caliga «солдатский сапог», *kostьrъ – castrum «военный лагерь», *valъ – vallum «палисад», *kobyla – caballus «холощеный (кавалерийский) конь», *vьlbǫdъ – elephans (-ntis) «(боевой) слон», *golǫbъ – сolumbus «(почтовый) голубь». Источником этих заимствований послужила солдатская латынь не позднее III в., так как в последующие столетия меч-гладиус вышел из употребления и был заменен спатой, а слово columbus было полностью вытеснено из народной латыни словом palumbus – palomba «голубь». Римская армия на дунайской границе складывалась из самых разных этнических элементов, но основу ее составляли именно паннонцы и неудивительно, что именно их язык – Pannonica lingua – а не латынь стала языком военного лагеря, а затем и средством общения населения дунайских провинций. Истории хорошо 1 Очевидно, что современные баски не являются «просто» потомками античных басконов. 2 Паннонцы были движущей силой мятежа и главной опорой Максимина (Геродиан, VI. 8.1-5; VIII. 2.9; 3.5; 8.11; VIII. 6.1). _______________________________ 175 ___________________________ __________________ 2018 известны примеры такого рода. Языком общения армии Великих моголов стал язык «урду» – буквально «военный», «лагерный», который сложился на основе языка коренного населения Индии. В португальской Бразилии вплоть до конца XVIII в. языком общения был сложившийся на основе языка гуарани так называемый língua geral paulista, на котором говорили солдаты-«бандейранты» из Сан-Паулу. Вероятно, имя «славяне» первоначально было надплеменным обозначением всего провинциального населения Подунавья, пользующегося военным «словом», а затем, в эпоху открытой борьбы Иллирии и Италии в эпоху «кризиса III в.» превратилось в этническое самоназвание. Праславянские этнонимы *slověne и *volsi (sg. *volxъ) будут соответствовать в таком случае латинским Illyricianes и Romani. В этой связи становится понятным сочетание славяне – славянский, невозможное в славянском, но полностью заимствованным христиане – христианский, армяне – армянский, самаряне – самарянский. Прилагательное словѣньскъ (вместо «нормального» *словьскъ) говорит о том, что имя словѣне было образовано под влиянием латинской модели на -ani по образцу слова Romani в смешанной романо-(пра)славянской языковой среде. соответствующее Из всего вышесказанного следует, что имя «славян» родилось в дунайских провинциях Римской империи в эпоху «кризиса III в.» в качестве самоназвание местного провинциального населения изъяснявшегося на общепонятном языке, в основу которого лег подвергшиеся сильнейшему влиянию лагерной латыни праславянская Pannonica lingua. В VI-VIII вв. имя дунайских «славян» и особенности их «племенного» языка распространились на периферийное праславянское население к северу от Карпат (венедов I-III и антов IV-VI вв.) и стало родовым самоназванием всех говорящих по-славянски. ЛИТЕРАТУРА Акимова 1995 - Акимова О.А. Этническое и культурное самосознание хорватов в XV веке // Этническое самосознание славян в XV столетии. М., 1995. С. 138-156. Аммиан Марцеллин 1994 - Аммиан Марцеллин. Римская история. СПб., 1994. Аникин, Иванов 2014 - Аникин А.E., Иванов С.А. Антская проблема как предмет этимологии и этноистории (возражение М.В. Грацианскому) // Византийский Временник. 2014. Т. 73 (98). С. 251-263. Банников 2013 - Банников А.В. Эволюция римской военной системы в I-III вв. От Августа до Диоклетиана. СПб., 2013. Война с готами 1950 - Прокопий Кесарийский. Война с готами / Пер. С.П. Кондратьева. М., 1950. Гавритухин 2009 - Гавритухин И.О. Понятие пражской культуры // Сложение русской государственности в контексте раннесредневековой истории Старого Света. СПб., 2009. С. 7-25. Германия 1969 - Тацит Корнелий Публий. Сочинения. Т. 2. М., 1969. Геродиан 1996 - Геродиан. История императорской власти после Марка. М., 1996. Гетика 1997 - Иордан. О происхождении и деяниях гетов. СПб., 1997. Гиндин 1981 - Гиндин Л.А. К характеру славянизации карпато-балканского пространства // Формирование раннефеодальных славянских народностей. М., 1981. С. 52 -95. Иванов 1989 - Иванов В.В. Латынь и славянские языки: проблемы взаимодействия // Развитие этнического самосознания славянских народов в эпоху зрелого феодализма. М., 1989. С. 25-33. _______________________________ 176 ___________________________ __________________ 2018 Константин Багрянородный 1991 - Константин Багрянородный. Об управлении империей. М., 1991. Куркина 1993 - Куркина Л.В. Паннонославянская языковая общность в свете диалектных отношений праславянского языка // Славянское языкознание. XI Международный съезд славистов. М., 1993. С. 36-45. Мачинский 1981 - Мачинский Д.А. Миграция славян в I тыс. н.э. // Формирование раннефеодальных славянских народностей. М., 1981. С. 31-52. Мачинский 2012 - Мачинский Д.А. О прародине славян в I-V вв. и об этносоциуме русь/rōs в IX в. // Истоки славянства и Руси: сборник статей по материалам X чтений памяти Анны Мачинской. СПб., 2012. С. 25-127, 134-165. Никонов 1970 - Никонов В.А. Этнонимия // Этнонимы: Сборник. М., 1970. С. 5-33. Петрухин 1996 - Петрухин В.Я. «Дунайская прародина» и расселение славян // Концепт движения в языке и культуре. М., 1996. С. 371-383. Повесть 1950 - Повесть временных лет. Ч. 1. Текст и перевод. М.; Л., 1950. Порциг 2003 - Порциг В. Членение индоевропейской языковой области. М., 2003. Русанова 1976 - Русанова И.П. Славянские древности VI-VII вв. Культура пражского типа. М., 1976. Свод 1994-1995 - Свод древнейших письменных известий о славянах. М., 1994. Т. I (I-VI вв.); 1995. Т. II: (VII-IX вв.). Седов 1979 - Седов В.В. Происхождение и ранняя история славян. М., 1979. Седов 2002 - Седов В.В. Славяне. Историко-археологическое исследование. М., 2002. Скржинская 1957 - Скржинская Е.Ч. О склавенах и антах, о Мурсианском озере и городе Новиетуне (Из комментария к Иордану) // Византийский Временник. 1957. Т. 12. С. 3-30. Смирнов 1989 - Смирнов Л.Н. Этническое самосознание словаков в свете лингвистических данных // Развитие этнического самосознания славянских народов в эпоху зрелого феодализма. М., 1989. С. 245-255. Тохтасьев 1998 - Тохтасьев С.Р. Древнейшие свидетельства славянского языка на Балканах // Основы балканского языкознания. Ч. 2. Славянские языки. СПб., 1998. С. 29 -57. Третьяков 1982 - Третьяков П.Н. По следам древних славянских племен. Л., 1982. Трубачев 2003 - Трубачев О.Н. Этногенез и культура древнейших славян. Лингвистические исследования. М., 2003. Фасмер 1986-1987 - Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. Т. I-IV / Перевод с немецкого О.Н. Трубачева, с дополнениями. М., 1986-1987. Хелимский 1988 - Хелимский Е.А. Венгерский язык как источник для праславянской реконструкции и реконструкции славянского языка Паннонии // Славянское языкознание. X Международный съезд славистов. М., 1988. С. 347-368. Шкунаев 1989 - Шкунаев С.В. Община и общество западных кельтов. М., 1989. Шрамм 1997 - Шрамм Г. Реки Северного Причерноморья: историко-филологическое исследование их названий в ранних веках. М., 1997. Шушарин 1997 - Шушарин В.П. Ранний этап этнической истории венгров. Проблемы этнического самосознания. М., 1997. Щукин 1997 - Щукин М.Б. Рождение славян // Стратум: структуры и катастрофы. Сборник символической индоевропейской истории. СПб., 1997. С. 110-147. ЭССЯ - Этимологический словарь славянских языков. Праславянский лексический фонд. Kazanski 1999 - Kazanski M. Les Slaves. Les origines (Ier – VIIe siècle après J.-C.). Paris, 1999. Praistoria 1987 - Praistoria Jugoslovenskih zemalja. I-V. Sarajevo, 1987. Shevelov 1964 - Shevelov George Y. A Prehistory of Slavic: The Historical Phonology of Common Slavic. Heidelberg, 1964. Simone 1984 - Carlo di Simone. Celtico Nemeto- "Bosco Sacro" ed i suoi derivati onomastici // Tübinger Beiträge zur Linguistik. 230. Tübingen, 1984. S. 349-353. _______________________________ 177 ___________________________ __________________ 2018 REFERENCES Akimova 1995 - Akimova O.A. Etnicheskoye i kul'turnoye samosoznaniye khorvatov v XV veke [Ethnic and cultural self-consciousness of the Croats in the 15th century], in: Etnicheskoye samosoznaniye slavyan v XV stoletii [Ethnic identity of the Slavs in the 15th century], Moscow, 1995, pp. 138 -156 [in Russian]. Ammianus Marcellinus 1994 - Ammian Martsellin. Rimskaya istoriy [Roman history], St. Petersburg, 1994 [in Russian]. Anikin, Ivanov 2014 - Anikin A.E., Ivanov S.A. Antskaya problema kak predmet etimologii i etnoistorii (vozrazheniye M.V. Gratsianskomu) [Ants’ problem as an object of etymology and ethnohistory (objection to M.V. Gratsiansky)], in: Vizantiyskiy Vremennik [Byzantine Provisional], 2014, Vol. 73 (98), pp. 251-26 [in Russian]. Bannikov 2013 - Bannikov A.V. Evolyutsiya rimskoy voyennoy sistemy v I-III vv. Ot Avgusta do Diokletiana [The evolution of the Roman military system in the I-III centuries. From Augustus to Diocletian], St. Petersburg, 2013 [in Russian]. ESSYA - Etimologicheskiy slovar' slavyanskikh yazykov. Praslavyanskiy leksicheskiy fond [Etymological dictionary of Slavic languages. The common Slavic lexical fund] [in Russian]. Fasmer 1986-1987 - Fasmer M. Etimologicheskiy slovar' russkogo yazyka. T. I-IV. Perevod s nemetskogo O.N. Trubacheva, s dopolneniyami [Etymological dictionary of the Rus sian language. T. I-IV. Translation from the German O. Trubachev, with additions], Moscow, 1986 -1987 [in Russian]. Gavritukhin 2009 - Gavritukhin I.O. Ponyatiye prazhskoy kul'tury [The notion of Prague culture], in: Slozheniye russkoy gosudarstvennosti v kontekste rannesrednevekovoy istorii Starogo Sveta [Origin of Russian statehood in the context of the early medieval history of the Old World], St. Petersburg, 2009, pp. 7 25 [in Russian]. Germaniya 1969 - Tatsit Korneliy. Sochineniya [Tacitus Cornelius. Compositions], T. 2, Moscow, 1969 [in Russian]. Gerodian 1996 - Gerodian Istoriya imperatorskoy vlasti posle Marka [The history of the imperial power after Mark], Moscow, 1996 [in Russian]. Getika 1997 - Iordan O proiskhozhdenii i deyaniyakh getov [On the origin and deeds of the Gets], St. Petersburg, 1997 [in Russian]. Gindin 1981 - Gindin L.A. K kharakteru slavyanizatsii karpato-balkanskogo prostranstva [To the character of Slavization of the Carpatho-Balkan space], in: Formirovaniye rannefeodal'nykh slavyanskikh narodnostey [Formation of early feudal Slavic nationalities], Moscow, 1981, pp. 52 -95 [in Russian]. Ivanov 1989 - Ivanov V.V. Latyn' i slavyanskiye yazyki: problemy vzaimodeystviya [Latin and Slavic languages: problems of interaction], in: Razvitiye etnicheskogo samosoznaniya slavyanskikh narodov v epokhu zrelogo feodalizma [Development of ethnic self-awareness of the Slavic peoples in the era of mature feudalism], Moscow, 1989, pp. 25-33 [in Russian]. Kazanski 1999 - Kazanski M. Les Slaves. Les origines (Ier – VIIe siècle après J.-C.) [Origin of Slavs (I VII centuries)], Paris, 1999 [in French]. Khelimskiy 1988 - Khelimskiy Ye.A. Vengerskiy yazyk kak istochnik dlya praslavyanskoy rekonstruktsii i rekonstruktsii slavyanskogo yazyka Pannonii [The Hungarian language as a source for the Slavonic reconstruction and reconstruction of the Slavonic language of Pannonia], in: Slavyanskoye yazykoznaniye. X Mezhdunarodnyy s’yezd slavistov [Slavic linguistics. X International Congress of Slavists], Moscow, 1988, pp. 347-368 [in Russian]. Konstantin Bagryanorodnyy 1991 - Konstantin Bagryanorodnyy. Ob upravlenii imperiyey [On the management of the empire], Moscow, 1991 [in Russian]. Kurkina 1993 - Kurkina L.V. Pannonoslavyanskaya yazykovaya obshchnost' v svete dialektnykh otnosheniy praslavyanskogo yazyka [Pannon-Slavic linguistic community in the light of dialect relations of the Proto-Slavic language], in: Slavyanskoye yazykoznaniye. XI Mezhdunarodnyy s’yezd slavistov [Slavic linguistics. XI International Congress of Slavicists], Moscow, 1993, pp. 36-45 [in Russian]. _______________________________ 178 ___________________________ __________________ 2018 Machinskiy 1981 - Machinskiy D.A. Migratsiya slavyan v I tys. n.e. [Migration of the Slavs in the 1st millennium AD], in: Formirovaniye rannefeodal'nykh slavyanskikh narodnostey [Formation of the early feudal Slavic nationalities], Moscow, 1981, pp. 31-52 [in Russian]. Machinskiy 2012 - Machinskiy D.A. O prarodine slavyan v I-V vv. i ob etnosotsiume rus'/rōs v IX v. [About the ancestral home of the Slavs in the I-V centuries. and on the ethnosocium Rus/rōs in the IX century], in: Istoki slavyanstva i Rusi: sbornik statey po materialam X chteniy pamyati Anny Machinskoy [The origins of Slavdom and Russia: a collection of articles on the materials of X readings of the memory of Anna Machinskaya], St. Petersburg, 2012, pp. 25-127, 134-165 [in Russian]. Nikonov 1970 - Nikonov V.A. Etnonimiya [Ethnonymy], in: Etnonimy: Sbornik [Ethnonyms: Collection], Moscow, 1970, pp. 5-33 [in Russian]. Petrukhin 1996 - Petrukhin V.Ya. «Dunayskaya prarodina» i rasseleniye slavyan [«The Danube proroda» and the settlement of the Slavs], in: Kontsept dvizheniya v yazyke i kul'ture [Concept of movement in language and culture], Moscow, 1996, pp. 371-383 [in Russian]. Portsig 2003 - Portsig V. Chleneniye indoyevropeyskoy yazykovoy oblasti [Division of the Indo European language area], Moscow, 2003 [in Russian]. Povest' 1950 - Povest' vremennykh let. Ch. 1. Tekst i perevod [Tale of Bygone Years. Part 1. Text and translation], Moscow; Leningrad, 1950 [in Russian]. Praistoria - Praistoria Jugoslovenskih zemalja. I-V [Preistoriya of South Slavic lands. 1-5th centuries], Sarajevo, 1987 [in Croatian]. Rusanova 1976 - Rusanova I.P. Slavyanskiye drevnosti VI-VII vv. Kul'tura prazhskogo tipa [Slavic antiquities of the VI-VII centuries. Culture of the Prague type], Moscow, 1976 [in Russian]. Sedov 1979 - Sedov V.V. Proiskhozhdeniye i rannyaya istoriya slavyan [Origin and early history of the Slavs], Moscow, 1979 [in Russian]. Sedov 2002 - Sedov V.V. Slavjane. Istoriko-arheologicheskoe issledovanie [Slavs. Historical and archaeological research], Moscow, 2002 [in Russian]. Shchukin 1997 - Shchukin M.B. Rozhdeniye slavyan [Birth of the Slavs], in: Stratum: struktury i katastrofy. Sbornik simvolicheskoy indoyevropeyskoy istorii [Stratum: structures a nd catastrophes. A collection of symbolic Indo-European history], St. Petersburg, 1997, pp. 110-147 [in Russian]. Shevelov 1964 - Shevelov George Y. A Prehistory of Slavic: The Historical Phonology of Common Slavic, Heidelberg, 1964 [in English]. Shkunayev 1989 - Shkunayev S.V. Obshchina i obshchestvo zapadnykh kel'tov [Community and society of the western Celts], Moscow, 1989 [in Russian]. Shramm 1997 - Shramm G. Reki Severnogo Prichernomor'ya: istoriko-filologicheskoye issledovaniye ikh nazvaniy v rannikh vekakh [Rivers of the Northern Black Sea Region: a historical and philological study of their names in the early centuries], Moscow, 1997 [in Russian]. Shusharin 1997 - Shusharin V.P. Ranniy etap etnicheskoy istorii vengrov. Problemy etnicheskogo samosoznaniya [The early stage of the ethnic history of Hungarians. Problems of ethnic self -awareness], Moscow, 1997 [in Russian]. Simone 1984 - Carlo di Simone. Celtico Nemeto- "Bosco Sacro" ed i suoi derivati onomastici [CelticGerman onomastichesky derivatives], in: Tübinger Beiträge zur Linguistik [Tuebingen linguistic magazine], 230, Tübingen, 1984, pp. 349-353 [in Italian]. Skrzhinskaya 1957 - Skrzhinskaya E.Ch. O sklavenakh i antakh, o Mursianskom ozere i gorode Noviyetune. (Iz kommentariya k Iordanu) [About sclavenes and antes, the Murcian lake and the town of Novietun. (From a commentary to the Jordan)], in: Vizantiyskiy Vremennik [Byzantine Provisional], 1957, T. 12, pp. 3-30 [in Russian]. Smirnov 1989 - Smirnov L.N. Etnicheskoye samosoznaniye slovakov v svete lingvisticheskikh dannykh [Ethnic self-consciousness of Slovaks in the light of linguistic data], in: Razvitiye etnicheskogo samosoznaniya slavyanskikh narodov v epokhu zrelogo feodalizma [Development of ethnic self -awareness of the Slavic peoples in the era of mature feudalism], Moscow, 1989, pp. 245-255 [in Russian]. _______________________________ 179 ___________________________ __________________ 2018 Svod 1994-1995 - Svod drevneyshikh pis'mennykh izvestiy o slavyanakh [The Code of the oldest written news about the Slavs], Moscow, 1994, T. I (I-VI centuries); 1995, T. II (VII-IX centuries) [in Russian]. Tokhtas'yev 1998 - Tokhtas'yev S.R. Drevneyshiye svidetel'stva slavyanskogo yazyka na Balkanakh [The oldest evidence of the Slavonic language in the Balkans], in: Osnovy balkanskogo yazykoznaniya. CH. 2. Slavyanskiye yazyki [Fundamentals of Balkan linguistics. Part 2. Slavic languages], St. Petersburg, 1998, pp. 29-57 [in Russian]. Tret'yakov 1982 - Tret'yakov P.N. Po sledam drevnikh slavyanskikh plemen [In the footsteps of the ancient Slavic tribes], Leningrad, 1982 [in Russian]. Trubachev 2003 - Trubachev O.N. Etnogenez i kul'tura drevneyshikh slavyan. Lingvisticheskiye issledovaniya [Ethnogenesis and culture of the ancient Slavs. Linguistic research], Moscow, 2003 [in Russian]. Voyna s gotami 1950 - Prokopiy Kesariyskiy. Voyna s gotami [War with the Goths], Moscow, 1950 [in Russian]. Назин Сергей Владимирович – Учитель истории средней общеобразовательной школы № 2000 (Москва, Россия). Sergey Nazin – Teacher of history of School № 2000 (Moscow, Russia). E-mail: sergnasin@yandeх.ru _______________________________ 180 ___________________________ 

Напиши аннотацию по статье

№ 1-2 __________________ __________________ 2018 УДК 94 (367) ОБ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ ВОЗНИКНОВЕНИЯ ЭТНОНИМА «СЛАВЯНЕ» С.В. Назин Средняя общеобразовательная школа № 2000 Россия, 115522, г. Москва, Кантемировская улица, 22/6 e-mail: sergnasin@yandeх.ru SPIN-код: 9960-7570 ) Авторское резюме В работе рассматриваются обстоятельства происхождения этнонима «славяне». Имя «славян» родилось в дунайских провинциях Римской империи в эпоху «кризиса III в.» в качестве самоназвание нероманизированного провинциального населения, изъяснявшегося на общепонятном языке, в основу которого лег подвергшийся сильному влиянию латыни язык паннонцев. В VI -VIII вв. имя дунайских «славян» и особенности их «племенного» языка распространились на периферийное праславянское население к северу от Карпат (венедов I-III и антов IV-VI вв.).

об одном маргиналом употреблении императивных форм в восточнославянских памятниках xи xв вв. Ключевые слова императив от основы буд-, императив уступки, императив перфекта, второе будущее, перфект, калька Abstract The paper is devoted to the marginal construction that appears to be a kind of hybrid of an imperative and the future perfect: the auxiliary verb has the form of the imperative mood and is used with an l-participle. The construction is semantically and structurally similar to the Slavic perfect and the Slavic future perfect, however it is attested only in some archaic translated Church Slavonic monuments represented by East Slavic copies from the 11th through the 15th centuries of South Slavic translations (these include the Catechetical Lectures of Cyril of Jerusalem and the Homily to the Entombment and the Resurrection of Jesus Christ by Gregory of Antioch, as a part of the Uspensky Sbornik of the 12th–13th century) or by East Slavic translations of the Story of Ahikar. The author of the article suggests different interpretations of the grammatical state of the construction in question and describes the advantages and disadvantages of each. The following interpretations are offered: 1) regarding the construction as a tracing of the original structure, 2) regarding it as an artificial rhetorical construction, and 3) regarding it as an analytical construction with an auxiliary verb in the imperative mood and the main verb in the form of an l-participle. It seems preferable not to regard the construction as a simple calque of the original structure but rather as a particular archaic perfect imperative periphrasis. It remains unclear, however, whether it was an exclusively literary structure and was used as a possible means of translating Greek constructions with éstō or if it could be used independently. Keywords imperative of the stem bud-, concessive imperative, imperativus perfecti, future perfect, perfect, calque В восточнославянских памятниках XI–XѴ вв. встречаются конструкции, структурно напоминающие форму так называемого будущего слож ного второго (типа будешь взѧлъ: что будеш(ь) оу мене взѧл воинои в тот месѧць, тому всему межи нас погребъ, 1375 г. [ДДГ, № 9]), однако от личающиеся от последней тем, что в с п о м о г а т е л ь н ы й г л а г о л стоит в форме повелительного наклонения (буди). Эти конструкции, на много более редкие, чем будущее сложное второе, встретились всего несколько раз и исключительно в архаичных книжных переводных Slověne 2015 №2On a Marginal Use of the Imperative in East Slavic Monuments of the 11th–15th Centuries текстах. Автору известны всего четыре подобных употребления: один пример в “Повести об Акире Премудром”, второй — в Успенском сборни ке, третий и четвертый — в “Огласительных поучениях” Кирилла Иеру салимского. Приведем эти контексты: ҇е ми тако: дн҃ешныⷨ (1) . . . [царь] рⷱ ҇ буди, Акире, възѧлъ преⷣ Изм҃лъ Бм҃ъ, ꙗко тѧ ҇ днеⷨ ҇ ‘Царь сказал мне так: сегодня пусть, видиⷯ жива, ѧко изучилъ мѧ еси мудроⷨ ҇ словоⷨ Акир, ты взял (т. е. одержал победу) перед Богом Измаила, так как я увидел тебя жи вым, так как ты научил меня мудрым словом’ [Пов. об Акире: 205] — речь идет о том, что Акиру удалось разрешить все загадки царя и его вельмож; (2) Како не оубоꙗшасѧ съмьрти въдати (не) сътворьшааго ничьсоже достоина съмьрти? . . боуди была така вражьда въ врѣмя пропѧтию Ѥго, чьто и по оумьртии Ѥго на гробѣ присѣдѧть ‘Как [они] не побоялись предать смерти не сотворившего ни чего заслуживающего смерти? . . пусть даже была такая ненависть во время Его рас пя тия, что и после смерти Его сторожат у гроба’ (Сл.Григ.Антиох.) [Усп. сб.: 398], — ср. греч.: Πῶς οὐκ ἐφοβήθησαν θανάτῳ παραδοῦναι, τὸν μηδὲν ἄξιον θανάτου πεποιηκότα. . . ἔστω παρὰ τὸν καιρὸν τῆς ζωῆς τοσαύτην κατ’ αὐτοῦ μανιαν ἐμάνησαν, τὶ καὶ μετὰ τὴν τελευτὴν οὕτω τῶ μνήματι παρεδρεύουσι ‘как не побоялись они смер ти предать не сотворившего ничего заслуживающего смерти. . . пусть даже во время жизни [Его] таким безумством безумствовали, что и по сле кончины в память сидят возле [Него]’ [Амф.: 18]; (3)–(4) видѣвъше етера чоужде имоуште бракоодѣниѥ, гл҃а ѥму: дрѫже, како въни де сѣмо? кыимь образомь? коѥѫ съвѣстию? боуди вратарь не възбранилъ за оби лиѥ подаѭштѧаго, бѫди невѣдѣниѥ имѣлъ, кацѣмъ образъмь въниде въ пиръ ‘Уви дев кого-то имеющего несоответствующую одежду, сказал ему: друг, как ты вошел сюда? Каким образом? . . пусть даже привратник не запретил за вы со кую плату дающего, или пусть даже ты не знал, каким образом вошел на пир’ [Син478: л. 2 об.] (то же: [ВМЧ: 858]); ср. греч.: Ἔλεγε πρὸς αὐτόν Ἑταῖρε, πῶς εἰσῆλθες ὤδε; ποίῳ χρώματι; ποίᾳ συνειδήσει; Ἔστω, ὁ θυρωρὸς οὐκ ἐκώλυσε, διὰ τὸ δαψιλὲς τοῦ παρέχοντος ἔστω, ἄγνοιαν εἶχες ποταπῷ δεῖ σχηματι εἰσελθεῖν εἰς τὸ συμπόσιον ‘Говорил ему: друг, как ты вошел сюда? [c] каким стыдом? какой со ве стью? пусть даже привратник не за претил за обилие дающего, пусть даже ты не знал, каким образом нужно приходить на пир’ [PG 33: 337] — аллюзия на еван гельскую прит чу о человеке, пришедшем на пир не в брачных одеждах (Мф 22:11–12). Памятники, в которых встретились рассматриваемые структуры, арха ичны и при этом различны между собой. “Повесть об Акире Премудром” — восточнославянский перевод XI–XII вв. с неустановленного оригинала (написанного предположительно на сирийском языке), самый ранний список повести датируется XѴ в. [Григорьев 1913; Пичхадзе 2011: 47–50]. “Слово на погребение и воскресение Христа” Григория Анти о хийского (Сл.Григ.Антиох.) — восточнославянский список южно сла вянско го перевода с греческого, входящий во вторую, гомиле ти че скую, часть Успенского сборника XII–XIII вв. (о составе Успенского сбор ника и оригиналах к переводным текстам в его составе см.: [Благова 1973: 2015 №2 SlověneYana A. Pen’kova 271–273; Freydank 1973: 703]). Тексты, входящие в “Успенский сборник”, неоднородны, имеют существенные языковые различия. Согласно исследованиям В. Г. Демьянова [1974: 110–112], Сл.Григ.Антиох. вы деляется среди других переводных и оригинальных текстов Успенского сборника некоторыми архаичными признаками в употреблении имперфектов. “Поучения огласительные” Кирилла Иерусалимского (Кирил.Иерус. поуч.огл.) — южнославянский перевод кон. IX – нач. X вв., приписы ваемый Константину Преславскому [Цонев 1995] и сохранившийся в нескольких восточнославянских списках. Древнейший список поучений, содержащий окончание третьего и начало четвертого поучения (часть, в которой зафиксированы интересующие нас структуры, в этом списке утрачена), — так называемые Хиландарские листки. Полный текст поуче ний дошел до нас в описанной в [Горский, Невоструев 1859] рукопи си Син478, датируемой кон. XI – нач. XII вв., а также в некоторых дру гих более поздних списках, среди которых важнейшие — список XIII в. F.п.I.39 [л. 89 об.–184] и Успенский список XѴI в. в составе [ВМЧ]. Ци таты в статье приводятся по списку Син478. Императивная форма буди часто употребляется в книжных текстах раннего периода, однако не в уступительном, а в оптативном употреблении, в том числе в составе книжных безличных конструкций с инфинитивом, ср.: (5) ѡнъ же имъ отъвѣщааваше: не буди ми възѧти роукы на брата своѥго ‘он же им отвечал: да не поднять мне руки на моего брата’ [СкБГ: 10 г]; (6) ст҃ць реⷱ ҇: не бꙋди ми того приꙗти тако, чл҃вчьска бо образа слн҃це не имѣло николиже ‘Святой сказал: да не принять мне (не согласиться с тем, что) того, человеческого образа солнце не имело никогда’ [ЖАЮ: 430], — ср. греч.: Μή μοι γένοιτο καταδόζασθαι αὐτὸν ταῦτα ἔχειν. . . ‘Да не стану я считать, что он [т. е. солнце] таковое имел’ [ЖАЮ: 616]; (7) бѫди же вьсѣмъ намъ гл҃ти: въведе мѧ цр҃ь въ клѣть свою ‘пусть все мы сможем сказать: ввел меня царь в покои свои’ [Син478, л. 20]; — ср. греч.: Γένοιτο δὲ πάντας ὑμᾶς εἰπεῖν. . . ‘Да случится же всем нам сказать (= что все мы скажем). . .’ [PG 33: 428]. Императивные формы в целом склонны развивать производные значения и даже служить источником уступительных союзов и частиц, ср. эволюцию императива хоти [Потебня 1977: 180] и пусти [Санников 2008: 445–454], о семантической деривации императива см., напри мер: [Князев 2007: 111–129], о производных значениях импера тивной формы буди в языке древнерусских памятников XII–XIѴ вв. см.: [Пень кова 2010]. Однако в уступительном значении буди в древнейших Slověne 2015 №2On a Marginal Use of the Imperative in East Slavic Monuments of the 11th–15th Centuries восточнославянских книжных памятниках практически не встречается. В [там же: 125] приведены редкие случаи употребления несогласованного буди в значении, близком к значению союза хотя, зафиксированные в деловых текстах, ср.: (8) А за все то взѧти кнѧзю оу Новагорода двенадчать тысѧчи серебра, буди Анд­ рееве дети, буди Машко з детми, или Юрьи Калека и все талщикы ‘А за все то взять князю у Новгорода двенадцать тысяч серебра, будь то (окажись это) Ан дреевы дети, будь то (окажись то) Машко с детьми, или Юрий Калека и все за ложники. . .’, 1316 г. [ГВНП: № 11]. Таким образом, в (1)–(4) перед нами редчайшие примеры употребления буди в уступительном значении. Эти случаи не тождественны (8), где буди функционально близок разделительному союзу; в то же время они различны и между собой. В (1) буди имеет значение р а з р е ш е н и я, д о п у щ е н и я, промежуточное между оптативным и уступительным, а в (2), (3)–(4) — у с т у п и т е л ь н о - о г р а н и ч и т е л ь н о е значение, которое можно примерно перевести как ‘пусть даже / пусть только’. Показательна в этом отношении замена буди + л-форма на сочетание аще и с формой сослагательного наклонения в более позднем списке Сл.Григ. Антиох. в составе Сборника поучений XѴI в.: (9) Аще и была бы такова вражда во время пропятия Его, что и по умертию Его на гробѣ присѣдꙗⷮ [Унд564: л. 140–145; Амф.: 18]. Интерес вызывает не только семантика императивной формы в рамках структуры буди + л-причастие, но и ее грамматический статус. Представ ляются возможными следующие варианты: 1) конструкция являет ся калькой структуры, представленной в оригинале (греческом или дру гом); 2) конструкция представляет собой своего рода риторический прием, позволяющий отразить перфектную семантику и значение уступ ки, характерное для императивных форм, формально наиболее близко оригиналу; 3) перед нами особая аналитическая конструкция с вспомогательным глаголом в форме повелительного наклонения и причастием на -л-, структурно и семантически устроенная наподобие других славянских перфектных образований, а также греческого перфектного императива (тоже чрезвычайно редко встречающегося в текстах [Соболевский 2000: 70]). Примеры в (3)–(4) из Кирил.Иерус.поуч.огл. как будто свидетельст вуют в пользу первого предположения, как и тот факт, что структура встречается только в переводных памятниках. Действительно, в (3)–(4) славянский текст пословно соответствует греческому. Однако в (2) славян скую конструкцию едва ли можно признать калькой, поскольку здесь славянский перевод формально и содержательно расходится с 2015 №2 SlověneYana A. Pen’kova оригиналом, в котором речь идет о ненависти к Христу еще при его жизни, а не во время распятия, как в славянском тексте. Кроме того, в тексте перевода не воспроизведена и figura etymologica μάνιαν ἐμάνησαν ‘безум ством безумствовали’, переданная как была вражда, так что точные соответствия обнаруживаются только для ἔστω (буди) и παρὰ τὸν καιρὸν (въ врѣмѧ). О том, что в (3)-(4) использование буди при переводе греческой структуры с ἔστω — не одно лишь формальное следование тексту оригинала, могут свидетельствовать и другие случаи употребления этой формы в Кирил.Иерус.поуч.огл. в сходной синтаксической позиции, но не в уступительном, а в оптативном значении, ср.: (10) бѫди же: да и цр҃ем въведени боудете ‘Пусть же будет [так], что и царем введены будете’ [Син478: л. 1–1об.] (то же: [ВМЧ: 857]), — ср. греч.: Γένοιτο ἵνα ὑπὸ τοῦ βασιλέως εἰσάχθητε ‘пусть будет [так], чтобы царем вы были введены. . .’ [PG 33: 333]; (11) боуди же: да и плодъ написанъ именъ вашихъ ‘Пусть же будет и плод написан имен ваших’ [Син478: л. 1об.] (то же: [ВМЧ: 857]), — ср. греч.: Γένοιτο δὲ ἵνα καὶ ὁ καρπὸς τέλειος ᾖ ‘пусть же будет [так], чтобы плод был совершенным’ [PG 33: 333]. Очевидно, что переводчик четко разграничивает буди1, соответствующий греческому оптативу от γίνομαι, и буди2, употребляющийся для пере вода уступительной конструкции с ἔστω. Еще одной важной осо бенно стью славянских конструкций в (2) и (3)–(4), структурно отличаю щей их от греческих и опровергающей предположение о калькировании струк туры оригинала в славянском тексте в (3)–(4), является их мо нопредикативность. В греческом ἔστω вводит следующую за ним предикативную единицу, которая представляет собой сентенциальный актант, обнаруживая некоторое сходство с подобными вводящими струк турами с ἔσται, ἐγένετο, ἐγενήθη и под.: (12) Καὶ ἔσται ἐν ταῖς ἐσχάταις ἡμέραις ἀρεῖ Κύριος ὁ Θεὸς σημεῖον ἐν τῇ συμπλερώσει τῶν ἐθνῶν ‘И будет [так]: в последние дни даст (букв.: поднимет) Господь Бог знамение о скончании народов’ [ЖАЮ: 606]; (13) Ἐγένετο δὲ τῇ ἡμέρᾳ τῇ ἕκτῃ συνέλεξαν τὰ δέοντα διπλᾶ ‘было же: в шестой день собрали они необходимое вдвое [больше]’ (Исх 16:22) [LXX]. В славянских текстах находим подобные структуры с вводящими будет, есть и бысть: (14) и будеⷮ в послѣднѧꙗ дн҃и. въздвигнеть Гь҃ Бъ҃ знамениѥ въ скончаниѥ ꙗзыкомъ ‘И будет (случится) [так]: в последние дни поднимет Господь Бог знамение о конце народов’ [ЖАЮ: 415–416]; Slověne 2015 №2On a Marginal Use of the Imperative in East Slavic Monuments of the 11th–15th Centuries ҇ възлеже с нима и приимъ хлѣбъ блгⷭ (15) И быⷭ ҇вивъ преломле и даꙗше има ‘И было [так]: [Он] возлег с ними обоими и, взяв хлеб, благословив, преломив, давал им обоим’ (Лк 24:30) [МГАМИД 759: л. 3] — то же в: [Типогр.18: л. 3]1, — подробно об этих архаичных конструкциях, являющихся одной из характерных черт библейского нарратива и употребляющихся как для перевода соответствующих греческих структур, так и независимо, см. [Шевелева 2008]. Такой же вводящий буди при сентенциальном актанте представлен в (10). В Изборнике 1073 г. также находим один случай аналогичного употреб ления вводящего буди в уступительном значении как соответствие греческой уступительной структуре с таким же вводящим ἔστω, наи более близкий к (2), (3)–(4): (16) Боуди бо: ѥже къ мнѣ съгрѣшаѥте плъти ради, ѭже ношѫ, почто и въ ст҃ыи дх҃ъ съгрѣшаѥте [Изб. 1073 г.: л. 178 об.], — ср. греч.: Ἔστω γαρ ἐμοὶ παραπαίετε διὰ τὴν σάρκα ἣν περίκειμαι διατί καὶ εἰς τὸ πνεῦμα ἁμαρτάνεται ‘Пусть будет же [так]: Мне согрешаете из-за плоти, которую ношу, потому и в Дух согрешаете’ [Бод5: л. 157]. Однако структуры в (2) и (3)–(4), на первый взгляд близкие (16), совсем другой природы: буди в них представляет собой не отдельный преди кат при сентенциальном актанте, но лишь часть предиката, иными словами, не вводит последующую предикативную единицу, но является ее ча стью, в 3-м лице согласуясь с подлежащим (буди была вражда, буди вра тарь не възбранилъ) и не допуская подлежащего в форме 2 л. ед. ч.: [ты] буди имѣлъ. При отдельном предикате буди, вводящем сентенциаль ный актант, в структуре фразы должен был бы появиться вспомогатель ный глагол в форме 2 л. ед. ч.: *буди: невѣдение имѣлъ еси. Этого же следовало бы ожидать и в (1): *буди: Акире, възялъ еси предъ Бм҃ь (связки 1–2 лица перфекта практически не опускаются даже в берестяных грамо тах, для книжных текстов коэффициент сохранения связок 1–2 лица вовсе равен 100% [Зализняк 2008: 246–252]). Чрезвычайно показателен также следующий контекст из более поздне го перевода “Поучений огласительных Кирилла Иерусалимско го” [Син133]. Этот перевод, согласно [Горский, Невоструев 1859: 66–67], вы полнен в XѴII в. Евфимием Чудовским, учеником Епифания Сла винец кого. Перевод буквален и частично основан на другом, более древнем: “переводчик имел под руками прежний славянский перевод и по местам оставлял оный без изменения” [там же]. Однако в контексте, со ответствующем (3)–(4), буди заменен на да будетъ, а л-формы — на фор мы аориста и имперфекта: 1 Славянский контекст цит. по: [Шевелева 2008]. 2015 №2 SlověneYana A. Pen’kova (17) Видѣвъ нѣкоего чужда не имуща брака ѡдѣяніе, гл҃аше, друже какѡ вшелъ еси сѣмѡ [. . .] коею совѣстію; да будетъ, вратарь не возбрани, за ѡбилное подающаго. да будетъ, невѣдѣніе имяше, каковѣмъ же ѡбразомъ внити в сопиршество вшелъ еси [Син133: л. 6 об.]. В данном случае перевод, использующий структуру с да будетъ, вводя щим предикативные единицы с формами аориста и имперфекта (ср. (14)–(15)), действительно калькирует текст оригинала, в отличие от (3)–(4). В других контекстах, соответствующих (10) и (11), для перевода греческого оптатива γένοιτο Евфимий сохраняет буди, ср.: (18) Буди же да и ѿ цр҃ѧ введетеся цвѣти бо нн҃ѣ ꙗвишасѧ древесъ [Син133: л. 6], — ср. (10); (19) Буди же да и плодъ совершенъ будетъ [Син133: л. 6], — ср. (11). Не является ли рассматриваемая структура особым риторическим приемом, сконструированным автором по модели известных ему форм перфекта или будущего сложного второго для одновременной более точной передачи не только значения, но и формальной стороны гре ческого оригинала? Отсутствие подобных структур в оригинальных текстах, очевидно, говорит в пользу этого предположения. Однако пример (1) из “Повести об Акире Премудром” согласуется с этим утверждением лишь формально, поскольку здесь буди + л-форма встречается в прямой речи в соста ве эллиптической конструкции и, как кажется, в большей степени отра жает особенности именно живого употребления. Обращение к ориги на лу могло бы внести дополнительную ясность, однако перевод соот вет ст вую щего фрагмента сирийской версии повести, приведенный в [Пов. об Аки ре: 204–205], ситуации не проясняет: “День, въ который Ахикаръ родился, пусть будетъ благословенъ предъ богомъ Египта”. Очевидно, что в сирийском тексте в фокусе именно день, а в славянском — сам Акир. Однако славянская структура находит подтверждение в версии армянской, с которой, согласно исследованию А. Д. Григорьева [1913: 364–368], славянский текст также имеет большое количество пе ре сечений: “благосло вен ты перед богами” армянской версии означает почти то же, что буди възялъ пред Богомъ ‘пусть, Акир, твоя взяла пред Богом’. В бо лее позд них восточнославянских списках, несколько хуже пе редающих текст древ нейшей редакции повести [там же: 356], соот вет ствующий кон текст опущен. В сербской версии повести, вторичной по отношению к восточ но славянской [там же: 463–464], тот же смысл передан более книжным оборотом: (20) Бл҃свень еси, ѡ Акуріе, за толику прѣмудрость [ѿ Ба҃ іс҃лева] [ꙗко наоучи ме вьсакои хитрости] [Пов. об Акире: 261]. Slověne 2015 №2On a Marginal Use of the Imperative in East Slavic Monuments of the 11th–15th Centuries ҇ словоⷨ Очевидно, в сербской редакции бог Измаиловъ заменен на Бога Изра и ле ва (в одном из списков — в остальных данное предложно-падежное сочетание вовсе опущено), более конкретное ꙗко тѧ видиⷯ жива, ѧко изу чилъ ҇ заменено на более абстрактное за толику прѣ муд­ мѧ еси мудроⷨ рость (про должение фразы ꙗко наоучни ме вьсакои хитрости чи тается только в одном из списков). По-видимому, замене подвергся и раз го ворный обо рот буди възялъ, вместо которого находим книж ный бл҃свень еси. Единственным аргументом, заставляющим усомниться в показатель ности примера (1), является достаточно часто используемая в тек сте повести формула, подобная той, которая читается на месте (1) в других восточнославянских и сербских списках повести, ср. (1), (20), (21) и (22): (21) Блв҃нъ буди [в] дн҃ьшнии дн҃ь Акирови [Акѣре], ѧко прѣⷣстави сн҃а своего прѣд мною [Пов. об Акире: 15]; (22) Бл҃гⷭвнъ буди, Акире, ѧко оугоді мнѣ въ дн҃ешніи дн҃ь и преⷣстави въѧ моѧ [Григорьев 1913: 361]. Малочисленность примеров не позволяет сделать определенные вы воды о том, чем являлась структура буди + л-причастие в языке древнейших славянских переводов. На основании рассмотренных выше примеров можно лишь предположить, что буди + л-форма, вероятнее всего, пред став ляет собой архаичную перфектную императивную кон струкцию, устро енную аналогично другим перфектным образованиям и лишь се ман тически соответствующую греческим полипредикативным конст рук циям с уступительным ἔστω. В позднейших текстах структура под вергается замене (ср. выше (9), (17) и (20)). Не остается до конца ясным, принадлежала ли эта конструкция, как и буди + инфинитив, исклю чи тельно книжной сфере и использовалась в качестве одного из возмож ных способов перевода греческих конструкций с ἔστω (примеры (2), (3)–(4)), или же могла употребляться и независимо (пример 1). При этом как структурно, так и семантически конструкция буди + л-форма устроена подобно другим формам перфектной группы. Так же как и дру гие пер фектные образования, она выражает актуальность неко торо го события, произошедшего до момента речи: ‘пусть (даже) окажется, что [Р уже про изошло]’, а в (3)–(4), кроме того, подобно формам будуще го сложного второго передает предположение говорящего о том, каким способом че ловек, о котором идет речь, мог проникнуть на пир, ср.: обищи мѧ аче ти ѥсмь невѣренъ ꙗко пришелъ ѥсмь отаи и оукралъ буду ѿ плода сего нѣчто ‘обыщи меня, неверен ли я тебе (в том, что) я пришел тайно и, возможно, украл какой-нибудь из этих плодов’ [ЖАЮ: 2423– 2425] (о модальных употреблениях будущего сложного второго в древнерусском языке см. [Пенькова 2014]). 2015 №2 SlověneYana A. Pen’kova Сокращенные названия библиотек и древлехранилищ ГИМ Государственный исторический музей (Москва) РГАДА Российский государственный архив древних актов (Москва) РГБ Российская государственная библиотека (Москва), Научно-исследовательский отдел рукописей РНБ Российская национальная библиотека (С.-Петербург), Отдел рукописей

Напиши аннотацию по статье

Об одном маргинальном употреблении императивных форм в восточнославянских памятниках XI–XV вв.* On a Marginal Use of the Imperative in East Slavic Monuments of the 11th–15th Centuries Яна Андреевна Пенькова Институт русского языка им. В. В. Виноградова РАН, Москва, Россия Yana A. Pen’kova Vinogradov Russian Language Institute of the Russian Academy of Sciences, Moscow, Russia Резюме1 Статья посвящена одной маргинальной конструкции, представляющей собой «гибрид» императива и будущего сложного второго: вспомогательный глагол в форме повелительного наклонения (буди) в соединении с л-причастием. Струк турно и семантически данная конструкция устроена наподобие славянского пер фекта и будущего сложного второго, однако зафиксирована только в архаичных переводных церковнославянских памятниках, представленных восточ но славянскими списками XI–XV вв. с южнославянских переводов (“Поучения огла си тельные” Кирилла Иерусалимского, “Слово на погребение и воскре сение Христа” Григория Антиохийского в составе Успенского сборника XII–XIII вв.) или восточнославянскими переводными текстами (“Повесть об Акире Премудром”). Автор статьи предлагает различные варианты интерпретации грамматического статуса данной конструкции, описывает преимущества и недостатки того или иного подхода. Представляются возможными следующие варианты: 1) калькирование структуры оригинала; 2) искусственный * Работа выполнена при поддержке гранта РГНФ № 13–0400093. Автор выражает благодарность А. А. Пичхадзе, указавшей на уникальный пример употребления конструкции буди + л-форма в “Повести об Акире Премудром”, а также К. А. Максимовичу за ценные методологические указания. This is an open access article distributed under the Creative Commons Attribution-NoDerivatives 4.0 International 2015 №2 Slověne риторический прием; 3) аналитическая конструкция с вспомогательным глаголом в форме повелительного наклонения и причастием на -л-, структурно и семантически устроенная наподобие других славянских перфектных образований. Предпочтительным представляется рассматривать конструкцию не как простую кальку структуры в оригинальном тексте, а как особую арха ичную перфектную императивную конструкцию. Остается не до конца ясным, была ли эта конструкция исключительно книжной и использовалась в качестве одного из возможных способов перевода греческих конструкций с ἔστω или же могла употребляться и независимо.

об одном парадоксе выявленном ыу с массовым. Ключевые слова: омонимичные имперфективы типа прыгать1  и  прыгать2, перфективы типа прыгнуть, сема ‘процесс стандартной протяжённости’, сема ‘процесс нестандартной (малой) протяжённости’, видовая сема ‘конечный предел’. 10.21638/11701/spbu09.2017.108 Nezrin Goussein Samedova Azerbaijan University of Languages, 49, R. Behbudov str., Baku, Azerbaijan, AZ1014 nezrin.samedova@gmail.com on a ParadoX reVealed By yu. S. maSloV Yu. S. Maslov attracted researchers’ attention to the paradox related to the verbs like prygnut’ (jump). These verbs are perceived as instantaneous, punctual and at the same time they go together with the word medlenno (slowly). The author shows that the evidence of linguistic intuition can be reconciled with language data by introducing the seme ‘process of non-standard (short) duration’ and accepting the idea that perfectivity is able to conceal the most essential feature of a process, namely its duration. The suggested solution is intrinsically tied to the necessity to differentiate between homonymous imperfectives like prygat’1 and prygat’2. One of them is characterized by the seme ‘process of standard duration’, whereas the other has the seme ‘process of non-standard (short) duration’. The author substantiates her perspective with both linguistic evidence and thorough analysis of the literature on the issue. Refs 44. Figs 3. Keywords: homonymous imperfectives like prygat’1 and prygat’2, perfectives like prygnut’, the seme ‘process of standard duration’, the seme ‘process of non-standard (short) duration’, the aspectual seme ‘final bound’. 1. Содержание парадокса Размышляя над семантической природой глаголов типа прыгнуть, Ю. С. Маслов тонко подметил, что описание данных глаголов с помощью терминов «мгновенные» и «моментальные» не согласуется с их сочетаемостными свойствами [Маслов, 1959, с. 185, 227]. Учёный указывает, что по крайней мере часть этих перфективов сочетается со словом медленно [Маслов, 1959, с. 185, 227]. Справедливое замечание Ю. С. Маслова обращает наше внимание на любопыт ный парадокс. С одной стороны, можно видеть, что термины типа «мгновенные», «моментальные», «точечные», «пунктивы» вполне адекватно отражают языковую интуицию: ср. прыгнуть до стола и допрыгать до стола. Не случайно этими терминами © Санкт-Петербургский государственный университет, 2017 DOI: 10.21638/11701/spbu09.2017.108 (см., напр.: [Карцевский, с. 123, 128; Грамматика русского языка, с. 430; Гвоздев, с. 313; Бондарко, Буланин, с. 25; Мучник, с. 101; Кацнельсон, с. 435, 441; Гловинская, с. 13; Плунгян, 1998, с. 376, 379; Русская грамматика, с. 598]). С другой стороны, в  языке действительно имеют место сочетания вроде медленно прыгнуть. См. один из  примеров, которые нетрудно найти в  интернете: Ну я раз отвела взгляд на отдалённый угол и увидела рыжего полупрозрачного кота, который медленно-медленно прыгнул и  исчез (http://wap.galya.ru/clubs/show. php?id=201060)1. Как представляется, успешное решение данного парадокса сопряжено с пере смотром существующих семантических описаний перфективов типа прыгнуть. 2. Традиционные представления о семантике глаголов типа прыгнуть 2.1. Обширнейшая литература вопроса предоставляет исследователю обилие интереснейших идей, исключительно тонких наблюдений и ценных свидетельств языковой интуиции нескольких поколений исследователей русского языка. Подробный аналитический обзор источников, имевшихся на тот момент в нашем распоряжении, содержится в статье [Самедова, 2011б], поэтому в данной работе мы сосредоточимся на узловых вопросах. 2.2. Поскольку перфективы типа прыгнуть толкуются в  неразрывной связи с соотносительными имперфективами, покажем вначале, как традиция описывает постулируемые ею имперфективы типа прыгать. Имперфективы, о  которых идёт речь, чаще всего характеризуют с  помощью терминов вроде «многоактный», «многофазисный», «мультипликативный» (см., напр., [Маслов, 1959, с. 173, 187; 1984, с. 13; Исаченко, с. 252; Бондарко, Буланин, с. 24–25; Грамматика современного русского литературного языка, c. 350; Русская грамматика, с. 594; Храковский, 1987, с. 130; 1998; Падучева, 1996, с. 119, 143; Мелиг, с. 92; Черткова, с. 38; Плунгян, 1997, с. 180; Зализняк, Шмелёв, с. 61, 119; Петрухина, 2009, с. 80; Шатуновский, с. 15]). Сходство терминов, употребляемых представителями различных школ и  направлений, отражает общность их взглядов на семантику рассматриваемых глаголов. Считается, что данные глаголы имеют значение процесса, который описывается как состоящий из элементов, являющийся разложимым, расчленённым на элементы, квантованным, представляющий собой сумму элементов (см., напр., [Маслов, 1959, с. 173; Исаченко, с. 252; Грамматика современного русского литературного языка, с. 246, 340; Шелякин, 1983, с. 194; Русская грамматика, с. 594, 598; Апресян, с. 225; Плунгян, 1997, с. 180; Зализняк, Шмелёв, с. 147]). Именуются эти элементы по-разному: например, актами (частичными), действиями, квантами, моментами, ситуациями, фазисами (см., напр., [Маслов, 1959, с. 173, 187; 1984, с. 64; Исаченко, с. 252; Грамматика современного русского литературного языка, с. 246, 340; Шелякин, 1983, с. 194; Русская грамматика, с. 594, 598; 1 Заметим, что на факт сочетаемости рассматриваемых перфективов со словом медленно указывал ещё С. И. Карцевский: Смердяков медленно и невозмутимо вскинул на него глазами… [Карцевский, с. 125]. Упоминается он и современными специалистами [Плунгян, 2000а].Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 1 с. 180; Зализняк, Шмелёв, с. 119, 147, 180; Гловинская, с. 247; Шатуновский, с. 15, 106]). Они описываются как одинаковые, однородные, повторяющиеся, последовательные, отдельные и т. д. (см., напр., [Маслов, 1959, с. 173, 187; 1984, с. 64; Исаченко, с. 252; Грамматика современного русского литературного языка, с. 246; Шелякин, 1983, с. 194; Русская грамматика, с. 598; Храковский, 1987, с. 133; Мелиг, с. 92; Зализняк, Шмелёв, с. 147, 180; Гловинская, с. 247; Шатуновский, с. 106]). В определениях глаголов этой группы обязательно присутствует количественная характеристика. Например, их относят к  глаголам с  количественным аспектуальным значением [Зализняк, Шмелёв, с. 487] или употребляют в их описаниях выражения множество, неограниченно повторяющиеся, последовательность, ряд, цепь и подобные (см., напр., [Маслов, 1959, с. 173; 1984, с. 64; Исаченко, с. 252; Грамматика современного русского литературного языка, с. 246; Шелякин, 1983, с. 194; Русская грамматика, с. 598; Черткова, с. 67; Зализняк, Шмелев, с. 147]). Или см., напр., формулировки в [Храковский, 1987, с. 130, 133, 135; Кацнельсон, с. 440, 441; Плунгян, 2000б, с. 248; Черткова, с. 34, 67; Гловинская, с. 247]. Представления о свойственном данным глаголам значении процесса довольно парадоксальны: с  одной стороны, акцентируется его прерывистость, с  другой  — цельность. Так, В. А. Богородицкий, которого сочувственно цитирует Ю. С. Маслов [Маслов, 1959, с. 187], писал: «Действия… представляют собою два класса  — непрерывные (например, несу…) и кратные, представляющие как бы ряд моментов (например, качать…)» [Богородицкий, с. 176]. В. С. Храковский считает, что данные глаголы обозначают «серии квантов деятельности, которые (более или менее) регулярно повторяются через (относительно) небольшие интервалы времени и  составляют в  совокупности прерывистый процесс» [Храковский, 1998, с. 487]. При этом он подчёркивает, что ситуации, входящие в мультипликативное множество, занимают один непрерывно длящийся период времени [Храковский, 1987, с. 133]. Ср. сходные высказывания: «многофазовый временной интервал» [Леман, с. 64]; «мультипликатив, обозначающий единый множественный акт» [Зализняк, Шмелёв, с. 180]; глагол, «обозначающий однородную неизменную длительность более высокого порядка, образованный повторением актов» [Шатуновский, с. 67]. В [Плунгян, 2000б, с. 301] автор пишет, что ситуация, обозначающая последовательность повторяющихся событий, «концептуализуется в языке как длительная», «мгновенные ситуации в языке могут быть представлены как длительные (с помощью итерации)» (см. также [Плунгян, 1998, с. 375]). С точки зрения М. Ю. Чертковой, интервалы, разделяющие отдельные акты в  цепи многоактных действий, настолько малы, что можно говорить о  слиянии множества актов в целостное протяжённое действие [Черткова, 1983, с. 40]. Глубоко оригинальную идею высказал С. И. Карцевский: глаголы типа прыгать выражают «процесс, который говорящий в своём воображении может разложить на серию актов без длительности, следующих друг за другом во времени…» [Карцевский, с. 128–129]. В литературе обсуждается ещё одна характеристика анализируемого типа глаголов. Дело в  том, что ряд русистов все подобные глаголы безоговорочно относит к  гомогенным (см., напр.: [Маслов, 1984, с. 13; Русская грамматика, с. 584; Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 1 Шмелёв, с. 119] они объявляются негомогенными. Этого взгляда придерживается также акад. Ю. Д. Апресян [Апресян, с. 228]. Согласно [Гловинская, с. 248], они имеют результативное значение (см. также [Леман, с. 63-64]). Особую позицию в этом вопросе занимают М. А. Шелякин и Х. Р. Мелиг. Первый считает, что часть данных глаголов является гомогенной (булькать), а другая часть — негомогенной (колоть) [Шелякин, 1987, с. 65, 81]. По мнению второго, глагол прыгать является гомогенным только в рассматриваемом значении [Ответы на анкету, с. 186; Мелиг, с. 92]. Примечательно, однако, что всё изложенное представляет собой только один аспект описания постулируемых традицией глаголов типа прыгать. Другой аспект состоит в  том, что языковеды находят у  этих глаголов значение, которое описывают как единичное /  разовое действие, одноактное значение, один /  единичный / один отдельно взятый акт, одну микроситуацию, один квант действия, одно пунктуальное событие, одноразовость и  т. д. [Исаченко, с. 256; Шелякин, 1983, с. 121; Храковский, 1987, с. 135, 137; Апресян, с. 225; Падучева, 1996, с. 120; Черткова, с. 70; Леман, с. 64; Всеволодова, с. 34; Гловинская, с. 247]. Чтобы пояснить, что они имеют в виду, приведём цитату из [Исаченко, с. 252]: «…Форма колет может обозначать и ‘наносит уколы’ и ‘наносит один укол’, ср. ‘Он как раз колет его в руку’. Многофазисное значение глагола колоть… здесь стирается». Указывается, что данные глаголы имеют это значение в определённых условиях (см., напр., [Исаченко, с. 252, 256; Шелякин, 1983, с. 121]). Разрозненные указания на эти условия можно найти в  [Исаченко, с. 252, 256; Бондарко, Буланин, с. 43; Шелякин, 1983, с. 121; Маслов, 1984, с. 64; Храковский, 1987, с. 137; Всеволодова, с. 34; Ответы на анкету, с. 162, 214]. Многие языковеды высказывают убеждение, что действие, обозначаемое этими глаголами, является кратким, соотносимым с временной точкой, пунктуальным [Храковский, 1987, с. 137; Леман, с. 64]. Так, Ю. С. Маслов считает отличительной чертой глаголов типа колоть невозможность их употребления «в значении однократного действия, находящегося в  процессе своего осуществления…» [Маслов, 1984, с. 59]. Эта идея весьма популярна в современной аспектологии (см., напр., [Ответы на анкету, с. 159, 214; Шатуновский, с. 66-67, 202, 204]). Её обоснованию посвятил специальную работу акад. Ю. Д. Апресян. По его мысли, для таких глаголов возможно только псевдопроцессуальное употребление, в котором они обозначают действие, протекающее как бы одновременно с актом речи [Апресян, с. 230], объяснение чему учёный видит в том, что рассматриваемые глаголы относятся к моментальным2. При этом он подчёркивает, что речь идет о языковой концептуализации действия [Апресян, с. 225]. Вместе с  тем существует и  противоположное мнение. Так, в  работе 1996  г. Е. В. Падучева пишет о  глаголах зевать, макать, что они «способны выступать в обычном акт. значении, т. е. обозначать один акт, который рассматривается в развитии. В результате, в парах типа зевать-зевнуть семантическое соотношение парадоксально: глагол СВ, в силу семантики его словообразовательной модели, представляет действие как моментальное — осуществляемое в один акт и неразложи 2 Учёный считает, что данное семантическое свойство определяет целый ряд морфологических, словообразовательных, синтаксических и семантических особенностей интересующих нас глаголов [Апресян, с. 225–230].Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 1 [Падучева, 1996, с. 120]. Ср. пример, обнаруженный М. Ю. Чертковой: «Многоактные глаголы в значении единичного действия могут сочетаться с ИТГ (именными темпоральными группами. — Н. С.) с семой ‘ПРОТ’, обозначающими, правда, очень краткие отрезки времени: Это мелькает в её голове за долю секунды (А. Эфрос) (ср. мелькнуло за долю секунды)» [Черткова, с. 70]. Примечательно, что в рассмотренном значении глаголы типа прыгать квалифицируются как предельные [Ответы на анкету, с. 186]. Итак, литература вопроса содержит весьма разноречивое описание семантики постулируемых имперфективов. Показательно, что предложенные решения также являются диаметрально противоположными. С точки зрения И. А. Мельчука, глаголы типа прыгать являются нейтральными в отношении числовой квантификации фактов [Мельчук, с. 92, 94]. Фактически именно на таком представлении покоятся толкования рассматриваемых глаголов в словарях [Толковый словарь русского языка; Словарь современного русского литературного языка; Словарь русского языка; Ожегов, Шведова]. М. В. Всеволодова, однако, склоняется к тому, что следует говорить об омонимичных перфективах [Всеволодова, с. 34]. Ср.: «С многофазисными глаголами типа бодать формально и семантически соотнесены глаголы, обозначающие действия, выполняемые одним движением…: бодать — боднуть» [Исаченко, с. 253]. 2.3. Теперь рассмотрим существующие суждения о глаголах типа прыгнуть. Их семантическое своеобразие также описывают весьма разноречиво. Они характеризуются с помощью выражений однократный, одноактный, семельфактивный, мгновенный, моментальный, точечный, пунктив и т. д. [Богородицкий, с. 176; Маслов, 1959, с. 173, 185; 1984, с. 92; Грамматика русского языка, с. 430, 431; Исаченко, с. 253, 254; Мучник, с. 101; Шелякин, 1983; Храковский, 1987, с. 69, 135–137; 1998; Карцевский, с. 123; Кацнельсон, с. 435; Грамматика современного русского литературного языка, с. 337; Русская грамматика, с. 375, 376, 379, 594; Падучева, 1996, с. 143; Апресян, с. 412; Черткова, с. 34, 41, 54; Всеволодова, с. 34; Зализняк, Шмелёв, с. 13, 84, 118, 180; Плунгян, 2000б, с. 248, 301, 298; Гловинская, с. 8; Мельчук, с. 93, 94; Шатуновский, с. 15; Петрухина, 2000, с. 48, 143; 2009, с. 87]. За терминологическим разнобоем стоят весьма серьёзные проблемы. Так, с  одной стороны, семантика исследуемых глаголов нередко определяется через значение соотносительных с ними имперфективов: «По своему значению глагол боднуть может быть представлен как один отдельно взятый фазис комплексного, многофазисного действия, обозначаемого глаголом бодать» [Исаченко, с. 253]. Более того, само выделение этого класса глаголов основывается на их сопоставлении с соотносительными имперфективами: «Оттенок однократности проявляется всегда лишь на фоне исходного глагола, лишённого этого оттенка, ср. колоть — кольнуть. Если первый член такого соотношения почему-либо отсутствует, то и значение однократности исчезает» [Исаченко, с. 260]. И наоборот, глаголы типа прыгать получают дефиницию через глаголы типа прыгнуть: «…Моргать представляет собой многократное повторение действия моргнуть…» [Зализняк, Шмелёв, с. 119]. Таким образом, в явном или неявном виде в основу определения изучаемых глаголов кладётся количественный параметр: отсюда термины типа «однократный» и понятие количественное аспектуальное значение [Храковский, 1998, с. 487]. Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 1 но трактовать как однократные: «…образования на -нуть могут… в  определённых условиях иметь не однократное, а чистовидовое значение» [Исаченко, с. 257]. В качестве аргумента А. В. Исаченко ссылается на то, что «между формами типа Он прыгает («делает прыжок») и Он прыгнул («сделал прыжок») имеется полная синонимичность» [Исаченко, с. 256]. С одной стороны, данным глаголам отказывают в значении процесса. Мнение подавляющего большинства исследователей о семантике перфективов типа прыгнуть хорошо выражают выдержки из работ В. А. Плунгяна: «мгновенное событие, не имеющее длительности»; «мгновенные переходы от одного состояния к другому»; «ситуации, называемые мгновенными, не могут иметь срединной стадии (т. е. не могут иметь длительности): …с точки зрения языка у этих ситуаций момент начала и момент конца совпадают» [Плунгян, 2000б, с. 246, 297, 298]; «мгновенные события в языковой картине мира трактуются как “точки” на временной оси» [Плунгян, 1998, с. 375]; «физически, конечно, события могут (и даже должны) занимать на временной оси определённый интервал, но с точки зрения языка этот интервал пренебрежимо мал» [Плунгян, 2000б, с. 247]. Изложенная точка зрения подкрепляется аргументами. Во-первых, считается, что глаголы типа прыгнуть не сочетаются с предложным Accusativus temporis [Ответы на анкету, с. 214]. Ссылаются также на то, что эти глаголы не сочетаются с наречиями, «указывающими на растянутость действия во времени» [Гловинская, с. 13]. В [Храковский, 1987, с. 136] читаем, что в сочетаниях типа длинно свистнуть, протяжно крикнуть обстоятельства обозначают не период длительности действия, а образ или способ его осуществления. И наконец, ссылаются на тезис, о котором говорилось выше, а именно: у данных глаголов нет имперфективных коррелятов, обладающих так называемым процессным значением, в силу мгновенности / краткости события, в котором человеческое восприятие не может выделить достаточно длительный этап однородной ситуации [Шатуновский, с. 66–67]. С другой стороны, мы встречаем в литературе неявно выраженную идею, которая находится в  очевидном противоречии со сказанным выше. Иначе говоря, из слов специалистов следует, что глаголам типа прыгнуть свойственно значение процесса. «‘Мгновенность’… не всегда обязательна для глаголов рассматриваемого типа… (ср. он лениво и медленно зевнул)», — читаем в [Маслов, 1959, с. 185]. По мнению И. Б. Шатуновского, «в значении этих СВ “история” фрагмента мира спрессована в очень короткий интервал», который называется мгновением образно [Шатуновский, с. 66]. В сущности, трактовка глаголов типа прыгнуть как предельных, результативных, завершённых также предполагает наличие у них значения процесса [Храковский, 1987, с. 83; Плунгян, 1997, с. 488; Шелякин, 1983, с. 47, 143]. Закономерно возникает вопрос: возможно ли предложить решение, которое согласует столь радикально различающиеся точки зрения? 3. Предлагаемое решение3 3.1. Прежде всего необходимо разграничить омонимичные имперфективные глаголы прыгать1 и прыгать2. 3 Разработано в рамках принятой нами нетрадиционной аспектологической теории.Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 1 3.1.1. Постулируемые сущности обнаруживают значительные различия с точ ки зрения поведения и системных связей. Прыгать1 способен выступать в  конструкциях фазовый глагол+инф.: Ребёнок от радости начал прыгать, и никто не мог его унять. Прыгать2 в  таких конструкциях не употребляется4: *Парашютист оттолк нулся от края люка и начал прыгать. Прыгать1 и прыгать2 различаются со стороны перфективных коррелятов. Ср., напр., (а) и (б): (а) Увидев игрушку, ребёнок от радости прыгает, и никто не может унять его. — Увидев игрушку, ребёнок от радости запрыгал, и никто не мог унять его (ср. *Увидев игрушку, ребёнок от радости прыгнул, и никто не мог унять его). (б) Парашютист отталкивается от края люка и прыгает. — Парашютист оттолкнулся от края люка и прыгнул (ср. *Парашютист оттолкнулся от края люка и запрыгал). Прыгать1  соотносителен с  членами парадигмы допрыгивать /  допрыгать: Я прыгал дневную норму, и мы сразу уходили. — Если по какой-либо причине днём не успевал выполнить план, то вечером выходил на улицу и допрыгивал столько, сколько не хватало до нормы (http://psylive.ru/articles/978_rost-po-zakazu.aspx?act=printf); Сергей допрыгал свою норму и  решил прогуляться… (http://www.memoriam.ru/ forum/viewtopic.php?f=50&t=4703). Прыгать2  с  ними не соотносителен. Ср. правильное Ему внушили, что второй прыжок прыгать гораздо страшней, чем первый (https://otvet.mail.ru/ question/76243014) с неправильными Парашютист допрыгивал / допрыгал второй прыжок. Однако он соотносится с членами парадигмы допрыгивать / допрыгнуть, см.: Он был такой высокий, что с лёгкостью допрыгивал / допрыгнул до потолка. Прыгать1 «охотно» сочетается с показателями продолжительности действия: Он сегодня полчаса / долго прыгал; Пока он прыгает, можешь посидеть на скамейке. Прыгать2 на первый взгляд не сочетается с подобными показателями: по крайней мере нам не удалось найти ни одного примера. Однако мы не вправе полностью отказывать ему в этой способности. Вполне возможно смоделировать предложение по аналогии с примером из [Черткова, с. 70]: Это мелькает в её голове за долю секунды (А. Эфрос). См., напр., За долю секунды он прыгает на стол. Прыгать1 свободно сочетается с наречием медленно: Начинайте вращать скакалку и  медленно прыгать. Приземляясь, немного сгибайте колени, отталкивайтесь носками (http://she.ngs.ru/advice/more/28952/). Прыгать2 в конструкции с медленно употребляется «неохотно», — так, непривычно звучит пример (один из  четырёх, обнаруженных нами в  Интернете): А по моей теме — играешь как будто ты в воде — прыгаешь медленно (прыгнул и чувак летит долго, бежишь — в полтора раза ниже скорость чем нада. Стрельба не тратататата, а  тах…тах…тах…тах…тах). Причем переустановил кс  — норм, 4 Несомненное исключение составляет имперфективная конструкция стать+инф., ср., напр.: Парашютист подошёл к краю люка, но не стал прыгать (о разграничиваемых нами перфективной и имперфективной омонимичных конструкциях стать+инф. см., в частности, [Самедова, 2011а; Самедова, 2013]). Кроме того, можно предположить, что конструкции с фазовыми глаголами допустимы при комментировании ситуации, представляемой как бы в замедленной съёмке. Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 1 (орфография и пунктуация сохранены. — Н. С.). 3.1.2. Указанные особенности объясняются тем, что постулированные сущно сти различаются со стороны присущей им семы ‘процесс’. Прыгать1 обозначает прыжки, беспрерывно повторяющиеся на протяжении некоторого цельного периода времени. Наблюдатель видит эти прыжки как единое, цельное действие, единый непрерывный процесс, единое целое. Соответственно, присущая прыгать1  сема ‘процесс’ носит цельный, сплошной характер, хотя и  воспринимается как прерывистая, несплошная, подобная пунктиру, состоящая из элементов. Ровно такой же в смысле цельности семой обладают, например, глаголы веселиться, танцевать, петь, бегать, ср.: Когда мы вошли, дети уже от души веселились: Аня прыгала со скакалкой, Боря танцевал народные танцы, Вова пел частушки, а Гоша бегал вокруг них. Иными словами, точно так же, как со стороны значения процесса пел частушки ≠ пел частушку + пел частушку + пел частушку и т. д., так и прыгала со скакалкой ≠ прыгала 1 раз + прыгала 1 раз + прыгала 1 раз и т. д. Сема, о которой идёт речь, наглядно иллюстрируется традиционной визуаль ной метафорой прямой линии: ─────────────. Рис. 1. Длина изображённой линии условна. Существенно лишь то обстоятельство, что она одна и та же для глаголов веселиться, прыгать1, танцевать, петь, бегать. Прыгать2 обозначает одно-единственное действие (прыжок) в  том же смысле, в  каком обозначают одно действие глаголы выступить, танцевать и  петь в предложении Выступил он хорошо: сначала пел частушку, потом танцевал народный танец. Однако его семантике присуща черта, которая принципиально отличает прыгать2 от всех упомянутых выше глаголов. Дело в том, что свойственная ему сема ‘процесс’ имеет весьма необычную природу. Как известно, физическое действие, с  которым соотносится прыгать2, является довольно кратким, длится весьма недолго. Мы утверждаем, что его семантика отражает соответствующую концептуа лизацию этого физического действия. В отличие от прыгать1, обладающего значением процесса стандартной протяжённости, прыгать2 имеет значение процесса нестандартной, малой, протяжённости. Именно поэтому нельзя сказать Прыгал, но не прыгнул или Он прыгал и наконец прыгнул (см. [Ответы на анкету, с. 192]); (ср. с Долго писал письмо, но так и не написал / и наконец написал) . Если вновь обратиться к визуальной метафоре, то данное значение можно представить с помощью намного более короткой линии: ──────. Рис. 2. Длина начерченной линии опять-таки условна. Для иллюстрации выдвинутой гипотезы важна относительная протяжённость линий, изображённых на рис. 1 и 2. Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 1 очень точно и наглядно передают суть предлагаемого решения. Укажем также, что прыгать1 и прыгать2 различаются ещё в одном отношении. Первый обозначает гомогенный процесс, ср. перфективы, с которыми он соотносителен: прыгать /  запрыгать, прыгать /  попрыгать, прыгать /  пропрыгать (см. дефиницию гомогенных процессов в [Зализняк, Шмелёв, с. 67]). Процесс, обозначаемый вторым, имеет негомогенную природу, ср. прыгать / прыгнуть. 3.1.3. Теперь рассмотрим вопрос о статусе разграниченных сущностей. Как видно из  обзора в  2.2., мысль о  том, что единицы типа прыгать1 и  прыгать2 следует квалифицировать как омонимы, несмотря на их несомненное семантическое сходство, не является радикально новой (см. [Всеволодова, с. 34]). В пользу данного решения свидетельствует, в частности, наличие пар бурчать — буркать, стучать — стукать (ср. [Падучева, 2004, с. 412]). Можно видеть, что решение трактовать прыгать1 и прыгать2 именно как омонимы, а  не как разные значения многозначного слова ведёт к  пересмотру понятия омонимия. Мы, однако, считаем такую трактовку имеющей принципиальное значение, поскольку руководствуемся соображениями системности (см. работы Т. П. Ломтева о методе системного анализа, в частности [Ломтев])5. Постулируемые омонимы целесообразно обозначить терминами. По нашему мнению, с  определённой оговоркой можно использовать традиционный термин «моментальный», чтобы именовать глагол прыгать2, и соответственно «немоментальный» — для прыгать1. Несмотря на то что эти термины вводят в заблуждение относительно природы семы ‘процесс’, присущей глаголу прыгать2, они представляются удачными в  том отношении, что отсылают к  самой яркой семантической черте исследуемых глаголов. Разумеется, не всякий контекст позволяет идентифицировать подобные омонимы. Так, возможны четыре интерпретации предложения Он прыгал каждое утро. 1) Врач посоветовал ему каждое утро делать один прыжок со скакалкой. Он прыгал каждое утро (моментальный прыгать); 2) Врач посоветовал ему каждое утро беспрерывно прыгать со скакалкой в те чение минуты. Он прыгал каждое утро (немоментальный прыгать); 3) Врач посоветовал ему каждое утро совершать один прыжок со скакалкой, немного отдыхать, прыгать ещё раз, отдыхать и  так несколько раз. Он прыгал каждое утро (моментальный прыгать); 4) Врач посоветовал ему каждое утро беспрерывно прыгать со скакалкой в течение минуты, немного отдыхать, прыгать так ещё минуту, отдыхать и делать так пять раз. Он прыгал каждое утро (немоментальный прыгать). Или возьмём пример Смотри: он прыгает. Мы не можем идентифицировать, какой из двух глаголов употреблён в так называемом настоящем актуальном, если нам не известен более широкий контекст. 3.2. Обратимся теперь к глаголу прыгнуть. 5 Как можно заметить, русский язык отражает концептуализацию процессов, различающихся в отношении своей протяжённости, двумя способами: с помощью омонимов и неомонимов. Любопытно, что в русском в подавляющем большинстве случаев используется первый, тогда как болгарский отдаёт предпочтение второму: бода — бодвам, махам — махвам (см. [Маслов, 1959, с. 173; 1984, с. 92–93]). Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 1 цесса. Во-первых, установлено, что он сочетается с наречием медленно: Перешагнул он порог, сгорбленный, морщинистый, в клочкастой заячьей шубе, и медленно прыгнул за стол… (http://wind-veter.narod.ru/Texts6.html). Во-вторых, по аналогии с  сочетанием мелькнуло за долю секунды [Черткова, с. 70] возможно смоделировать За долю секунды он прыгнул на стол. И наконец, он обнаруживает сильное семантическое сходство с моментальным глаголом прыгать, ср., например: Брумель уже прыгал? — Брумель уже прыгнул?; Я видел, как он два раза прыгал на стол. — Я видел, как он два раза прыгнул на стол. Приведённые аргументы представляются нам достаточными для того, чтобы утверждать, что глагол прыгнуть также располагает значением процесса. Это точно такое же значение негомогенного процесса малой протяжённости (или, иначе, значение негомогенного краткого процесса), каким обладает моментальный глагол прыгать2. Что касается присущей глаголу прыгнуть перфективности, то она представляет собой видовое значение конечного предела. Носителем данного значения является суффикс -ну-. Теперь мы можем изложить, каким нам видится решение обнаруженного Ю. С. Масловым парадокса. Оно восходит к  идее С. И. Карцевского, который считал, что перфективация — это «не что иное, как концентрация нашего внимания на одном конкретном моменте процесса, концентрация, исключающая все прочие моменты, откуда впечатление, что перфективный процесс вовсе лишён длительности, но это только впечатление, …так как любой процесс неизбежно имеет некоторую протяжённость» [Карцевский, с. 125] (о принятой нами концепции см. подробнее [Самедова, 2015]). Итак, и в  прыгнуть, и в  допрыгать наше внимание фиксируется на видовой семе ‘конечный предел’. В результате протяжённость процесса оказывается скрытой. Но если в допрыгать заслонена сема ‘процесс стандартной протяжённости’, то в прыгнуть в тени оказывается сема ‘процесс малой протяжённости’: допрыгать до стола прыгнуть к столу ─────────────• ─────• Рис. 3 Отсюда возникает иллюзия, что глагол прыгнуть вообще не располагает семой ‘процесс’. Руководствуясь языковым чутьём, лингвисты уподобляют его семантику моменту, точке. 4. Заключение Думается, что предлагаемое решение позволяет примирить показания языко вой интуиции с языковыми данными. В то же время изложенный подход ставит перед исследователем целый ряд вопросов. Каков круг имперфективов типа прыгать1 и типа прыгать2? Каким закономерностям подчиняется их поведение? Почему значение процесса, присущее Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 1 ещё перфективы в русском языке, кроме глаголов типа прыгнуть, характеризуются семой ‘процесс малой протяжённости’? Каково когнитивное содержание сем ‘процесс стандартной протяжённости’ и ‘процесс малой протяжённости’? Является ли выявленный вид концептуализации процессов специфичным только для русского языка? Что собой представляет когнитивный механизм взаимодействия видовой семы ‘предел’ и невидовой семы ‘процесс’? Если наше решение рассмотренной проблемы верно, то поиск ответов на эти вопросы мог бы стать интересной задачей.

Напиши аннотацию по статье

УДК 81’366.587  Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 1 Незрин Гусейн гызы Самедова Азербайджанский университет языков, Азербайджан, Баку, ул. Р. Бехбудова, 49, AZ1014 nezrin.samedova@gmail.com ОБ ОДНОМ ПАРАДОКСЕ, ВЫЯВЛЕННОМ Ю. С. МАСЛОВЫМ Глаголы типа прыгнуть воспринимаются как мгновенные, точечные и в то же время сочетаются со словом медленно. Автор показывает, что примирить показания языковой интуиции с языковыми данными возможно, если ввести понятие сема ‘процесс нестандартной (малой) протяжённости’ и принять идею о том, что перфективность способна скрывать важнейшее свойство процесса — протяжённость. Данное решение сопряжено с необходимостью разграничивать омонимичные имперфективы прыгать1 и прыгать2. Библиогр. 44 назв. Ил. 3.

об одной глаголов словообразовательно модели в современном русском языке динамических аспект. Ключевые слова: русский язык; историческая лексикология и словообразование; глаголы, мо тивированные этнонимами. ON A WORD-BUILDING MODEL OF THE VERB IN THE MODERN RUSSIAN LANGUAGE: THE DYNAMIC ASPECT O. A. Starovoitova St. Petersburg State University 7–9, Universitetskaya nab., St. Petersburg, 199034, Russian Federation Th e article deals with the verbs, which derive from the names of ethnos by means of the suffi x -ø-//-i-(t’), and their function of in the Russian Language during the 19th–20th Centuries. Th e results of this complex historical process are found in the diff erent styles’ texts and they reveal the language development dynamics. Th e active and frequent use of the mentioned verbs refl ects the features of the ethnic vision, perception and feeling of the world. Refs 36. Keywords: the Russian Language, history of lexis and word-building, verbs derived from the names of the ethnos. Значение словообразования для таких языков, как русский, утверждала Е. А. Земская, трудно переоценить: благодаря этому процессу существенно пополняется словарный состав языка. Реализация большого потенциала, заключенного в словообразовательной системе русского языка, особенно интенсивно осуществляется в  активные периоды жизни языка и  этноса, демонстрируя также осмысление говорящими и  воплощение ими в  языке фактов реальности и  подтверждая тезис о «деятельностном характере словообразования» [1]. К таким периодам, несомненно, относится новое время, в границах которого выкристаллизовывался русский литературный язык (добавим — современный, если речь идет о XIX в.). Структура и  развитие словообразовательной системы современного русского языка изучены сегодняшней лингвистикой достаточно полно и  глубоко (Е. А. Земская, Е. С. Кубрякова, А. И. Моисеев, А. Н. Тихонов, И. С. Улуханов, М. Н. Янценецкая и мн. др.), тем не менее и до настоящего времени в этой области остается немало белых пятен. Особенно важным в свете современной научной парадигмы видится изучение глагольного словообразования, поскольку русский глагол играет огромную роль в отражении действительности и ее представленности в нашем сознании и в языке, благодаря тому что он связан с действием: именно действие несет на себе * Работа выполнена при финансовой поддержке Российского гуманитарного научного фонда, грант № 14-04-00388 «Дифференциальный словник “Словаря русского языка XIX века”» (буквы М—Н—О)».мировоззрение народа» [2, с. 3]. Важным и  интересным является наблюдение за различными словообразовательными моделями (см., напр., [3]), но еще более любопытным может стать анализ динамики функционирования определенной словообразовательной модели в  разные периоды развития языка. Так, учеными традиционно отмечается большая употребительность и продуктивность в современном русском языке отыменных глаголов с суффиксом -ø-//-и-(ть) [4, с. 260; 5, с. 74]. Поскольку данные глаголы не имеют единого словообразовательного значения, они классифицируются по типам [5, с. 74–75]. В связи с поставленной исследовательской задачей нас будет интересовать один из них — тот, в котором отыменные глаголы с вышеуказанными суффиксами образуются от производящих этнонимов  — имен существительных, называющих национальность. Данный тип в  современном русском языке характеризуется следующим образом: «Глагольный ряд открытый, но тип глагола малопродуктивный. Имеющиеся глаголы образованы от имен мужского рода с нулевым окончанием и непроизводной основой: француз — французить, цыган — цыганить» [5, с. 87]. Лексическое значение в зависимости от контекста определяется как ‘действия субъекта, с которым согласуется глагол, есть действия производящего имени’. Образованный глагол является непереходным и в  зависимости от контекста может иметь прямое (реже) или метафорическое (по преимуществу) значение [5, с. 87]. Наблюдения над глаголами данного типа в языке XVIII–XIX вв. дают несколько иную картину. Во-первых, обращает на себя внимание иной грамматический статус глаголов во многих контекстах, а именно их переходность, на что указывает употребление прямого дополнения (русить слова, французить фамилии и т. п.): Он любил русить1 иностранные слова; у него выше сего заимствовал я слово апропее; про лифляндских помещиков говорил он, что у кого из них более поместьев, тот и фонее2 [6]; Прося извинения у малороссийских дам и кавалеров, любящих, конечно из самых высоких побуждений, французить свои фамилии, мы станем склонять их согласно с особенностями их же родного наречия [7, с. 334]. Семантика глагола в подобном употреблении (‘изменять на иностранный лад’) с очевидностью предполагает перфективацию, которая осуществляется при помощи приставки о-(об-); примеры подобных лексем встречаем в первую очередь в научных трудах историко-филологической направленности, где соответствующие глаголы используются для характеристики сугубо языковых процессов: Образовательность (Formation), в  горных книгах говорится формация; но  в  слоге историческом, кажется, приличнее обрусить это слово [8]; Мы <…> в результате своих более чем пятимесячных наблюдений над простонародным языком в Анатолии составили себе идею, что при употреблении иностранных слов для турка важно только отурчить слово [9, с. 30]; 1 Здесь и далее, кроме оговоренных случаев, выделено нами. — О. С. 2 Все примеры в настоящей статье приводятся с заменой дореволюционной орфографии на со временную, пунктуация источника сохранена.гарского языка ограничивалось умением писать только одно слово — свою фамилию — Богориди. Достойно внимания, что он счел нужным оболгарить даже свое фамильное произвище (так!  — О. С.), Вогоридес, и  стал писаться Богориди, что действительно ближе подходило к его настоящему, болгарскому прозвищу — Богоров [10, с. 252–253]. Образование формы совершенного вида глагола в отдельных случаях осуществляется с помощью приставок по- или пере-, поэтому некоторые глаголы имеют вариантные пары (огречить — погречить, отурчить — потурчить, обрусить — перерусить): Но в самом городе, где до жизни коснулась уж греческая и турецкая цивилизация, и болгары потурчили свой костюм так же, как погречили родные обычаи и язык, многие болгары ходят в европейском костюме с феской на голове, и скорее похожи на турок, чем на болгар или европейцев [11, с. 252]. Поскольку глаголы с приставками о- и пере-, по- употребляются в сходных контекстах, довольно сложно говорить об их семантических или стилистических различиях. Обращает на себя внимание только тот факт, что глаголы с приставкой по- (как широко распространенной в славянском ареале) часто встречаются в текстах, переведенных или переложенных на русский язык с других славянских языков. При более детальной проработке семантики подобных глаголов, например при их лексикографировании в историческом словаре, по-видимому, следует выделить и оттенок значения ‘переводить текст с одного языка на другой, приспосабливая его к особенностям языка-реципиента’: Я предпочел бы «Вильгельма Теля»: можно его прекрасно орусачить [12, с. 299]. Примеры подобного употребления отыменных глаголов являют собой краткую и емкую формулу для характеристики работы с  иноязычным текстом, благодаря чему она входит в идиоматический арсенал российских литераторов (писателей и переводчиков): Если Державин русский Гораций, как его часто называют, то князь И. М. Долгоруков, в таком же значении, не есть ли русский Державин? В Державине есть местами чтото горацианское; в Долгорукове есть что-то державинское. Все это — следуя по нисходящей линии. Державин кое-где и кое-как обрусил Горация [13]. При этом качество такой работы определяется сопутствующими наречиями: обрусить прекрасно или кое-где и кое-как. Рассматриваемым глаголам может быть приписана и  отрицательная оценка, которая отчетливо проявляется благодаря контекстному окружению, например использованию в качестве синонима к слову с ярко выраженной отрицательной семантикой (славенить, немчить… = портить): Порча, или лучше сказать, ославение имен собственных также не по моему вкусу; если россиянин станет имена славенить, немец — немчить, татарин — татарить, китаец — китаить, то и будем мы, как немецкие кривотолки, считать Ивановым — Киноваревым [14]. Отыменные глаголы с  суффиксом -ø-//-и-(ть) от этнонимов в  русском языке XVIII–XIX вв. могли быть и непереходными, однако их принципиальное отличие от выше). Казалось бы, смысловые отношения между производным и  производящим в обоих случаях должны складываться — с учетом семантической структуры исходного слова — одинаково (француз → французить), однако получается, что первоначально основной характеристикой действий представителя любой национальности выступала одна, но самая яркая, очевидная — речь: Таким образом за все утро проехали мы одну станцию и в обеденное время, достигнув Каскова, расположились в нем немного отдохнуть. По глупой моей тогда привычке, французить и каламбурить, назвал я эту станцию cassecou; Блудов был в дурном расположении духа и наморщился [15, с. 75]. Такое значение сохранялось на протяжении всего XIX века, ср.: 1) 2) 3) 20-е годы: …вот и еще — у нас невестам урожай, а женихи дóроги, не одною сотнею их поубавилось. Как умеет лгать, по-нынешнему фанфаронить, да французить, так сватайся смело, отказу не будет. У нас же эполетники в чести; а наш брат, отставной, а паче приказная строка, и не суйся — тотчас двери покажут. [16, с. 334]; 40-е годы: Б а у б е н ц о п ф: То-то и есть, хвастуны вы, молодежь! Драться с вами пойдешь, как будто и прежние уланы и гусары, а на биваке вас тоска берет: стихи пишут, вздыхают… Мы французить по-вашему не умели; рубиться могли не хуже вашего — а уж разгулье… Все трын-трава! [17, с. 103]; 90-е годы Он <брат Вова> находит, что она <сестра Муся> стала неглижировать языками. Читает она много, но не старается говорить. <…> Когда он начнет с  ней говорить по-французски  — она, точно нарочно, ответит всегда порусски. Положим, и он не очень любит французить; но он — «мужчина». А она — девушка-подросток. Ведь ее будут вывозить. Не пойдет же она в телеграфистки или в приказчицы в магазин «Муравейник»? Да и там нынче — какие франтихи, а одна так и режет с барынями по-французски [18, с. 252]. «Толковый словарь русского языка», зафиксировавший результаты изменений лексической системы русского языка в том числе и последних десятилетий XIX в., дает уже более широкое толкование соответствующим глаголам: ‘говорить пофранцузски, поступать, вести себя на французский лад’ [19, т. 4, стлб. 1114]. С подобным значением отыменного глагола, включающим не только речевое поведение субъекта, мы сталкиваемся, например, в повести Н. С. Лескова «Островитяне» (1866): «Фридрих Фридрихович был и хлебосол и человек не только готовый на всякую послугу, но даже напрашивавшийся на нее; он и патриотизму русскому льстил, стараясь как нельзя более во всем русить; и за дела его можно было только уважать его, а всетаки он как-то не располагал человека искренно в свою пользу» [20, с. 28]. Словосочетание русить во всем указывает на разные стороны (культурные и  языковые) поведения персонажа. Неслучайно критики отмечают: «Этот петербургский немец <…> вполне комфортно себя чувствует в культурном и языковом “койне”» [21, с. 333]. Однако сам автор произведения тщательнейшим образом выписывает именно речевую манеру своего героя, который — что весьма показательно цузить… имя, прозвище, фамилию) — даже предлагает называть себя не Фридрихом Фридриховичем, а «Федор Федорычем» [20, с. 175]. Таким образом, отыменным глаголам с суффиксом -ø-//-и-(ть) (и переходным, и  непереходным), образованным от этнонимов, в  русском языке первоначально была свойственна прямая мотивация (существование прямой и образной мотивации производных слов в русском языке признается бесспорным [22]), их общее значение было связано с речевым поведением субъекта — ‘говорить на иностранном языке’, ‘изменять на иностранный лад, коверкать (слова, речь, манеру говорения)’. Исходя из того тезиса, что «везде мысль подчинена текущим обстоятельствам, <…> форма приноровлена к  требованиям минуты» [23, с. 121], позволим себе утверждать, что именно речевое поведение человека было приоритетным в  оценке степени его подражания представителю другого этноса. Многоликий мир воспринимался носителями русского языка прежде всего как многоголосый, разноязыкий. Со временем такое восприятие изменилось, что отразилось сначала в расширении прямого значения глагола, а затем и в развитии образной мотивации, ср.: «цыганить 1.  Разг. скитаться, бродяжничать; часто переезжать с  места на место; 2.  (св выцыганить). Разг. назойливо выпрашивать, клянчить» [24, с. 1465]. В текстах второй половины XIX в. изредка встречается еще один тип контекста, в котором используются анализируемые отыменные глаголы с суффиксами -ø-//-и(ть): Она <русская политика> повредит себе и империи, если намеревается русить эти немецкие земли и если этого со временем достигнет: они связаны языком, литературою, нравами с Германиею, с немцами, которые стоят на гораздо высшей ступени, чем русские, могущие у них только поучаться… [25, с. 84]. Значение глагола в  этом случае можно сформулировать следующим образом: ‘превращать в кого-л., что-л., придавать какие-л. свойства, качества’. Особенностью данного употребления является то, что оно не вписывается в стройную систему образованных от названий национальностей переходных глаголов с подобным значением, которые, являясь новацией русского языка XIX в., в подавляющем большинстве образуются по типичной и  продуктивной словообразовательной модели от имен существительных и прилагательных посредством приставки о-(об-). Производные слова, в соответствии с семантикой приставки, имеют в русском языке общее значение ‘превращение в кого-, что-л., придание каких-л. свойств, качеств, становление каким-л. (в результате действия)’ [26, т. 2, с. 518]. Исследование соотношения продуктивности и  употребительности подобных отыменных глаголов совершенного вида с приставкой о-(об-) в русском языке XIX в. с  высокой степенью статистической достоверности указывает на вторичный процесс имперфективации (мадьяр → омадьярить → омадьяривать, француз → офранцузить → офранцуживать и т. п.): В настоящее время внутреннее политическое положение Венгрии  — этой равноправной и равнодержавной половины Австрийской монархии — таково, что с лишком два миллиона венгерских словаков, — этого прекрасного, мирного, загнанного племени, насильно омадьяриваемого, — негодуют и вопят… [27, с. 362], а не перфективации, как это наблюдается для рассматриваемых в настоящей статье отыменных глаголов (француз → французить → офранцузить).вершенного вида: олатышение, окиргизение, отуречение и т. п. Вероятно, объяснение несистемного употребления глагола в  подобных случаях (французить вместо офранцуживать) стоит искать не столько в  особенностях грамматической формы, которая не употребляется вообще или не является широко употребительной (*обрусивать ← обрусить), сколько в  явлении интенсификации, прагматической целью которой является стремление усилить воздействие высказывания. Интенсификация является количественной модификацией качества, отражающей отклонение от «нормальной» меры, делающей это качество существенным для говорящего или слушающего [28, с. 304]: В деле обрусения мы не красильщики и не белильщики, не руссификаторы; Русь нечего русить; наши отношения к Западной Руси свои, родные, но не чужие, как это видно у немцев по отношению к подвластным им славянским областям; там они, действительно, и белят и красят на немецкий лад, т. е. немечат [29, с. 2]. Не случайно интенсификация действия, переданная в  приведенном примере глаголами русить и  немечить, поддерживается метафорическим сочетанием белить и красить на какой-л. лад. Интенсивность, которую понимают как «меру количества экспрессивности, меру эмоциональности, оценочности» [30, с. 7], в  контекстах с  бесприставочными глаголами часто поддерживают другие лексические (одурели, возмнили) и  грамматические (давай мадьярить3) единицы — интенсификаторы смысла высказывания: Они <мадьяры> до того одурели, что и взаправду возмнили о высшей культурной (выделено автором.  — О. С.) миссии мадьярской нации,  — и  давай мадьярить! [27, с. 362] Опираясь на выдвинутое М. Н. Янценецкой положение о стремлении к точному следованию аналогии, характеризующее словообразование и систему его средств [32], предложим для сравнения краткое описание динамики функционирования еще одной словообразовательной модели глаголов (отыменные, образованные суффиксальным способом от названия национальности), вектор семантического развития которых сходен с описанным выше. До середины XIX в. глагол англизировать употребляется в специфическом значении, которое последовательно отражено в  словарях: angliser (angloiser). Англизировать лошадь [33, с. 64]; АНГЛИЗИРОВÁТЬ, рýю, рýешь, гл. д. Обрезывать хвост у лошади по примеру Английских заводских лошадей [34, т. I, с. 9]. Однако уже к середине века такое узкоспециальное значение приходит в противоречие с реальным языковым материалом. Первое, что мы можем с  уверенностью утверждать,  — его расширение за счет иных объектов действия: теперь обрезать можно не только хвост и не только у лошади: Каменцы поклялись окарнать все уши чудским ивановским; а ивановцы положили: англизировать всех собак каменских. Никакие предосторожности, ничто в свете не помогало [35, с. 206]. 3 Повествовательные обороты, состоящие из модальной частицы давай с инфинитивом глагола несовершенного вида, близки к волюнтативу  — форме, обозначающей прошедшее действие, стремительное, представляющееся внезапным, немотивированным актом воли действующего лица [31, с. 488].ное с языковыми особенностями речи: В этот же самый <балетный> мирок, совершенно отличный от мира присяжных махровых цветов, хотел и Владимир Шадурский ввести свою Машу, имя которой было им англизировано в Мери, ради вящего благозвучия [36, с. 380]. Наконец, данный глагол начинает употребляться в самом широком и типичном для глаголов, образованных от названия национальностей, значении ‘превращать в кого-л., что-л., придавать какие-л. свойства, качества’: Он <Н. И. Кривцов> усердно занимался сельским хозяйством, но с прибылью ли, это неизвестно, да и сомнительно. Впрочем, он не англизировал ни полей своих, ни хлебопашцев, а кажется, держался отцовских порядков в обрабатывании полей и в прочем домостроительстве [13]. И это вполне закономерно, поскольку внимание к национальному вопросу в разных областях жизни и науки — политике, экономике, образовании, культуре, истории, этнографии и др. — во второй половине XIX в. актуализирует словообразовательные процессы на базе этнонимов именно в направлении отражения влияния одного этноса на другой. Таким образом, словообразование «как один из важнейших действующих механизмов языка, который используется говорящим в процессе общения в различных целях» [1, с. 5], демонстрирует разнообразные динамические изменения в  системе языка. Наблюдения над одной продуктивной для русского словообразования глагольной моделью в разных временнх парадигмах позволили выявить определенный вектор семантических процессов, тесно связанных с восприятием действительности конкретным этносом.

Напиши аннотацию по статье

УДК 81.373 О. А. Старовойтова Вестник СПбГУ. Сер. 9. 2015. Вып. 1 ОБ ОДНОЙ ГЛАГОЛЬНОЙ СЛОВООБРАЗОВАТЕЛЬНОЙ МОДЕЛИ В СОВРЕМЕННОМ РУССКОМ ЯЗЫКЕ: ДИНАМИЧЕСКИЙ АСПЕКТ* Санкт-Петербургский государственный университет, Российская Федерация, 199034, Санкт-Петербург, Университетская наб., 7–9 Русские глаголы, образованные от этнонима с помощью суффикса -ø-//-и-(ть), на протяжении XIX–XX вв. претерпевали определенные изменения. Результаты этого сложного исторического процесса зафиксированы в разножанровых текстах, отражая динамику развития русского языка. Активность и частотность рассматриваемых глаголов, вне всякого сомнения, раскрывает особенности «мировидения, мирочувствования и мировосприятия» этноса. Библиогр. 36 назв.

об одной модели выражение ценностных представление в современном английском языке лифе ис аборт пепле (1). Ключевые слова: лингвокультурология, культурологические категории, ценности, ценност ная картина мира, субъективный взгляд говорящего, риторический прием. ‘LIFE IS ABOUT PEOPLE’ — A MODEL OF EXPRESSING THE SPEAKER’S VALUES O. V. Emelianova St. Petersburg State University, 7–9, Universitetskaya nab., St. Petersburg, 199034, Russian Federation Th e article focuses on one model of actualizing the value system in modern English which is used for saying what the most basic or important aspect of a particular job, activity or relationship is. Th e model is a way to express the speaker’s notion of universal values — vital, moral, social, political etc. It serves as a rhetoric device to attract the addressee’s attention and convince him of the speaker’s viewpoint. Refs 4. Keywords: linguocultural categories, value system, the speaker’s viewpoint, rhetorical device. В лингвокультурологии существует понятие ценностно-смыслового пространства языка, в основе которого лежат такие культурологические категории, как ценности [1, с. 9]. В  поле зрения данной науки чаще всего попадают следующие типы ценностей: витальные — жизнь, здоровье, качество жизни, природная среда и др.; социальные  — социальное положение, статус, трудолюбие, богатство, профессия, семья, терпимость, равенство полов и др.; политические — свобода слова, гражданская свобода, законность, гражданский мир и  др.; моральные  — добро, благо, любовь, дружба, долг, честь, порядочность и др.; религиозные — Бог, божественный закон, вера, спасение и др.; эстетические — красота, идеал, стиль, гармония. Описанию ценностной картины мира посвящен целый ряд специальных работ. Многие из них основаны на сформулированных в разные годы В. И. Карасиком положениях, согласно которым в  ценностной картине мира находят свое отражение наиболее значимые для данной культуры смыслы и культурные доминанты, совокупность которых детерминирует мировосприятие народа, его менталитет. Ценностная картина мира, объективно выделяемая в языковой картине мира, является фрагментом более общей системы представлений говорящих об окружающей действительности. Именно ценностям как наиболее фундаментальным характеристикам культуры и высшим ориентирам поведения В. И. Карасик отводит особое место в структуре языковой личности. Эти ориентиры возникают на основе не только знания, но и собственного жизненного опыта человека, они представляют собой лично окрашенное отношение к миру [2]. С лингвистической точки зрения, подчеркивает автор, наибольший интерес представляют те ценности, которые зафиксированы ни и поэтому получает многостороннее обозначение в языке. Так называемые «средства доступа к ценностной картине мира» многочисленны и разнообразны. К ним, на наш взгляд, можно отнести в английском языке упомянутую модель Life is about people. В последние годы наблюдается явный рост частотности указанной структуры. Об этом свидетельствуют и данные, приводимые на сайте NgramViewer, и  примеры из  Британского национального корпуса, и  тексты современных англоязычных художественных произведений. Прежде чем обратиться к анализу собранного материала, приведем следующую словарную дефиницию: “be about something — used for saying what the most basic or important aspect of a particular job, activity or relationship is” (здесь и далее дефиниции даются по Словарю Macmillan). Ключевыми словами в  этом определении являются прилагательные basic и important, которые, в свою очередь, получают дефиниции (“basic — forming the main or most important part of something, without which it cannot really exist”; “important — something that is important has a major eff ect on someone or something, for example because it aff ects someone’s life or the way a situation develops”), на наш взгляд, дающие основания считать структуру типа Life is about people одной из «словесных моделей ценности, создаваемых носителями языка» [3]. Общую формулу модели Life is about people можно представить как X is about Y, где Х — слово-ценность, а Y — дефиниция Х, раскрывающая существенные, с точки зрения автора высказывания, характеристики Х. В  подавляющем большинстве примеров из  Британского национального корпуса (BNC) Х  — это абстрактное существительное без артикля и  каких-либо зависимых слов, номинирующее определенную ценность  — витальную (life, health и  др.), социальную (success, marriage, education, work и  др.), политическую (politics, democracy, premiership и  др.), моральную (love, friendship и др.), религиозную (religion). В ряде случаев существительное сопровождается препозитивным определением (как правило, это прилагательное), уточняющим характер/разновидность понятия (police work, detective work, behavioral work, higher education, conductive education, modern human life, Biblical religion и др.) или актуализирующим аксиологический аспект (true education). Языковая репрезентация Y определяется частеречной принадлежностью лексемы about: это предлог, обнаруживающий характерную для данной части речи сочетаемость. В примерах из BNC зафиксированы следующие варианты. 1. Y = существительное. Это лаконичные определения, выражающие субъективное мнение говорящего, его личную точку зрения на суть обсуждаемого понятия (ценности); многие из  них воспринимаются почти как афоризмы: Politics is about power (CM5  1360); Life is about feeling (C8T827); Education is about success (C95  415). Такие лапидарные определения не являются, конечно, исчерпывающими,  — они и не претендуют на это, фиксируя то, что автору высказывания кажется наиболее значимым и существенным, тот аспект определенной ценности, который в данной ситуации представляется ему принципиально важным. 2. Y = именная группа. Подобные примеры содержат более детальную характеристику обсуждаемой ценности за счет включения пре- или постпозитивного определения: Education is about high expectations (5378); Democracy is about government by people (BO3 1086). Возможно сочетание обоих типов определений: Religion is about the archaic heritage of humanity (HRP 413).личных форм глагола  — герундия. Во всех без исключения случаях используется активная форма основного разряда. Это может быть герундий без каких-либо зависимых слов (single gerund): Life is about feeling (C8T 827); одно или несколько герундиальных словосочетаний (gerundial phrase): Marriage is about bringing up children and looking about the house (BLW 1987). 4. Наконец, в нескольких случаях Y выражен придаточным предложением: Education is about what is taught: the curriculum (G0R 1220); Religion is about how people organize themselves and give meaning to their lives (HYB 721). Содержание Y при этом остается прежним: зависимая предикативная единица раскрывает суть обсуждаемого понятия — как ее понимает говорящий. Продолжая анализ языковых форм выражения ценностных представлений в модели X is about Y, следует отметить, что люди, говоря о том, что для них важно, стараются быть максимально убедительными и выразительными. Эти качества достигаются разными средствами. С одной стороны, это уже упоминавшиеся лапидарные «афоризмы» типа Education is about ends, not merely means (CN5148). С  другой стороны, выразительность высказывания возрастает за счет сочетания разнотипных элементов в части Y. При этом варианты весьма разнообразны: например, в высказывании Hope is about the unknown and prospects, about balancing our needs for security with the dangers of freedom (CEF 187), отличающемся почти философской глубиной и определенной поэтичностью, Y актуализируется субстантивированным прилагательным, существительным и герундиальным словосочетанием. Структура X is about Y в несколько модифицированном виде позволяет обозначить проблему, поставив вопрос типа “What is life about? What is religion about?”. Это своего рода риторический прием, направленный на то, чтобы привлечь внимание адресата к важным, с точки зрения говорящего, аспектам, определяющим суть сложных и многогранных понятий, формирующих ценностную картину мира. Переходя к анализу содержательной стороны модели X is about Y, подчеркнем, что таким образом авторы соответствующих высказываний выражают свое мнение, формулируют свою позицию, — иными словами, сообщают адресату, что они думают по поводу той ли иной ценности. Данная модель используется говорящим для трансляции именно своего личного видения наиболее значимых в данной ситуации аспектов той или иной ценности, а не для выражения распространенных в обществе стереотипных представлений о ней. Примеры из  Корпуса дают хорошее представление о  характере ценностей, зафиксированных в рассматриваемой модели. Прежде всего, это так называемые витальные ценности, к числу которых принадлежат представления о жизни, здоровье, личной безопасности, семье и т. д., отражающие в первую очередь этнокультурное бытийное оценочное отношение. Весьма интересен с точки зрения выражения важнейших, по мнению автора высказывания, аспектов человеческой жизни следующий пример: He turned round and said it was not about your race, or religion, it’s about people — life is about people (CH3  6205). Заслуживает внимания и  структурная организация высказывания, представляющего как «правильное» (life is about people), так и  «неправильное» (it is not about race, or religion) понимание сути обсуждаемого предмета. Психологи подчеркивают, что люди индивидуальны, у  каждого свой взгляд на жизнь, но  есть основополагающие вещи, которые значимы практически для всех. людьми. Все жизненные комбинации выстраиваются в первую очередь для построения этих отношений, а  через них  — для развития человека. Система ценностей, как и  все в  жизни, зависит от состояния сознания человека. В  разных ситуациях мысли о жизни наполняются разным содержанием и каждый по-своему отвечает на вопрос “What is life about?” Для кого-то Life is about feeling (C8T827), для кого-то Life is about learning to cope with old age (B01419), для кого-то Life is about balancing freedoms (ABU320). Моральные ценности также находят отражение в исследуемых структурах. Основным смыслом дружбы оказывается общение с человеком, основанное на взаимной схожести, знании качеств этого человека и привязанности к нему. В эту картину, по мнению автора приведенного ниже высказывания (и с ним вполне можно согласиться), никак не вписываются аффектированные внешние проявления симпатии. Особую выразительность высказыванию придают глагол suff ocate и именная группа big slobbering kisses. Friendship is about caring for the other person, respecting the other people, sharing your interests with the other people, enjoying just being with the other people — but not about suffocating the other person with big slobbering kisses! (C8N 830). В высказываниях об образовании, относящемся к числу социальных ценностей, говорится о его задачах и содержании: It is pertinent to observe that education is about emotional response to real situations — not about facts (CLY1079). Некоторые примеры носят довольно развернутый характер, другие — кратки и почти афористичны, например: Education is about development and change (C6M 762). Очень многогранное определение получает в  примерах из  Корпуса такая социальная ценность, как брак. Это далеко не случайно; по данным психологии и социологии, социальный институт брака постоянно трансформируется в связи с отмиранием традиционных ценностей, неизбежным в  условиях ускорения темпов современной жизни и переориентации интересов. Тем не менее брак сохраняет эмоционально-биологическую, экономическую, эмоционально-психологическую и правовую стороны, многие из которых находят свое отражение в примерах из Корпуса. По мнению некоторых, суть брака — в совместном ведении хозяйства и воспитании детей: Some people do think that marriage is about bringing up a family and looking aft er the house (BLW 1987); однако избранная автором форма высказывания явно дает понять, что лично он не разделяет подобных воззрений. Ряд примеров представляют как самое важное в браке межличностные отношения супругов: любовь, взаимные обязательства, терпение и уважение: Marriage is about respect, admiration, stimulation and commitment (ED3 1094). Прежде чем перейти к анализу функционирования модели X is about Y в англоязычной художественной литературе, коротко подведем промежуточный итог. Модель X is about Y типа Life is about people представляет собой один из способов выражения ценностных представлений в английском языке. Она позволяет дать четкое и  ясное определение целого ряда социальных, моральных, политических и  других ценностей, номинируемых абстрактными существительными (life, politics, marriage, education, religion и  т. д.). Следует подчеркнуть, что речь идет не о  дефиниции как “a statement of what a word or expression means”, а  о  том, в  чем, по мнению автора помощи данной модели можно поставить вопрос о сути некого явления, некоторой ценности; разобраться, понять самому  — или объяснить и  обосновать свою точку зрения, обращаясь к другим и стараясь убедить их в правильности своих представлений. Иначе говоря, можно донести свою мысль, свои ценностные ориентиры и приоритеты до других людей, причем сделать это ярко и выразительно. Важно отметить безусловную узнаваемость этой простой формулы, своего рода сигнала аудитории — «Внимание! Сейчас речь пойдет о чем-то существенно важном, говорящий сообщит свое мнение, свое видение проблемы. А согласиться с ним или нет — решать его адресату (адресатам)». При анализе примеров из Корпуса в силу известных причин не всегда возможно восстановить более широкий контекст, чтобы судить о функционировании модели X is about Y в тексте. Для этих целей гораздо лучше подходят примеры из художественной литературы: там известна ситуация, взаимоотношения между персонажами, их социальный статус и т. д. Собранный материал демонстрирует явное преобладание варианта модели, в котором Х выражен личным местоимением it, хотя примеры с абстрактными существительными также представлены. Особых отличий по сравнению с Корпусом в отношении способов выражения Y не наблюдается: в основном это существительное (именная группа) или герундий (герундиальная группа). Таким образом, вновь раскрывается суть определенных ценностей, как правило, в  конфликтных, порой драматических ситуациях: ‘We’re friends. Mates. We get along.’ I squeezed his hand. ‘You do things for your mates all the time. And that’s a good thing.’ ‘Yeah, and they do me favours in return. It’s not a one-way street like you and Scarlett.’ ‘Th at’s not fair.’ ‘No? Well, what’s she done for you lately?’ ‘Friendship is not a balance sheet, Pete. It’s not about keeping score. Scarlett’s my mate. You ask what she’s done for me lately? She’s brightened my day more times than anybody else I know. And she’s asked me to be Jimmy’s godmother’ (McDermid, 179). В приведенном примере диалог между персонажами обнаруживает столкновение разных жизненных позиций, в частности разных взглядов на такую ценность, как дружба. Персонаж, в реплике которого личное местоимение it носит анафорический характер, замещая существительное friendship, старается не просто донести свою точку зрения, но и убедить в своей правоте, приводя ряд убедительных аргументов. Отдельные аспекты ранее упомянутых ценностей «образование» и «жизнь» так же раскрываются в речи персонажей при помощи модели Х is about Y: She took all her exams a year early, passed with some of the highest marks in the country. But education isn’t only about exams, is it? <…> She didn’t have any sort of social life, not even with the other home-school kids (Cleeves I, 173). Эмоционально насыщенное высказывание персонажа в  следующем примере точно передает его представление о  том, что в  жизни действительно важно  — по крайней мере, для него самого в данный момент, когда ему выпал редкий шанс насладиться прогулкой на лоне природы: you know, every single one of us  — the life we lead! We have it all wrong!’…Alan took long breaths of the damp air and declared, ‘Wonderful! So fresh!’ (Francis 248). Что же касается варианта модели X is about Y, в котором X выражен личным местоимением it или указательными местоимениями this/that, герои художественных произведений прибегают к нему, пытаясь объяснить себе или другим суть происходящего, правильно расставив акценты и выстроив своего рода иерархию ценностей и приоритетов: Anita Gaye would pay for it, he promised himself. It was no longer about money, about principle, it was about justice (Roberts 158). Не менее важно оказывается разобраться в побудительных мотивах своих поступков, руководствуясь ценностями, признаваемыми философами, психологами и  социологами высшими ориентирами поведения  — как в  случае с  полицейским, расследующим опасное преступление: Th en I remembered what I had told Claire when my fears of Negli’s (тяжелая нервная болезнь — О. Е.) were the strongest. Nailing this guy was the one clear thing that gave me the strength to go on. It wasn’t just about right or wrong. It wasn’t about guilt or innocence. It was about what I was good at, and what I loved to do (Patterson, 453). Справедливости ради следует отметить, что в двух последних примерах высказывания, построенные по модели X is about Y не содержат указание на конкретную ценность. Однако в каждом из них присутствуют такие абстрактные существительные, как principle, justice, right, wrong, guilt, innocence, вербализующие представления персонажей именно о моральных ценностях. Интересно, что во многих случаях использования разновидности модели it/this is about Y существительное, номинирующее определенное нравственное понятие, перемещается во вторую часть структуры, занимая позицию Y: ‘Maurice’s scruples seemed the worst sort of self-indulgence. Th ere had been too much talk and too much complication. If you scraped away the words and the show, this was all about petty jealousy’ (Cleeves I, 331); ср. также: So this was about cowardice too (Cleeves II, 210); Looking back at it now, I can see it was all about power and control (McDermid, 231). Желая донести до собеседника свой взгляд на ситуацию и, исходя из ее понимания, сформировать программу действий, персонажи вновь и вновь облекают свои мысли в четкую и ясную форму при помощи разных вариантов структуры X is about Y; встречаются целые диалоги, построенные по этой модели: ‘Well, I’ve got news for you,’ he declared in a virtuous tone. ‘Your friend can make all the threats he likes. It won’t make the slightest diff erence. Th is isn’t about the house, this isn’t about the money, and he’s making a big mistake if he thinks it is.’ ‘What is it about then?’ ‘It’s all about my sister’s welfare. And her right to self-determination!’ (Francis, 186).ностей стоит бороться. Так признаваемые героями ценности становятся опорой их действий в определенной ситуации. Это полностью согласуется с определением ценностей как смыслообразующих оснований человеческого бытия, задающих направленность и  мотивированность человеческой жизни и  конкретным деяниям и  поступкам [4]. Каждый язык обладает богатой системой собственных средств выражения ценностных представлений. В английском языке к ним, как мы пытались показать, относится рассматриваемая модель. В  русском языке регулярного эквивалента этой модели нет, поэтому интересно посмотреть, каким образом осуществляется перевод формулы X is about Y. Не все произведения, примеры из  которых послужили материалом исследования, переведены на русский язык, однако можно проследить определенные тенденции. Пожалуй, чаще всего модель X is about Y переводится следующим образом: ‘Th at’s not what it is,’ he said testily. ‘I mean all of this sincerely. It’s not about you. It’s about us’ (Brown, 333) — «Я не об этом. …Дело не в тебе. Дело в нас» (перевод И. Крупичевой). Это, однако, далеко не единственный вариант, приведем некоторые другие: ‘I can cope, Sergeant. I don’t need Nkata.’ ‘But you’ve got to have someone. You can’t do it all alone. Th is fl aming job needs assistance and you’ve every right to ask for it.’ <…> ‘Barbara, it isn’t about the job’, Lynley said (George, 289) — «У вас должен быть кто-нибудь на подхвате. Вы один не управитесь» <…> «Барбара, речь не о работе» (перевод Е. Моисеевой и Е. Скрылевой); ‘We’re fi ne where we are, as we are.’ Her voice was low. ‘Why can’t that be enough for you?’ ‘Because it can’t, Helen. Th is isn’t about friendship. We aren’t chums. We aren’t mates (George, 273) — «Мы прекрасно себя чувствуем, ты на своем месте, а я на своем. Разве тебе этого не достаточно?» — «Нет, не достаточно, Хелен. Это не дружба. Мы не приятели. И не друзья» (перевод Е. Моисеевой и Е. Скрылевой). Особенно интересно окказиональное использование структуры, подобной X is about Y, в  русском языке  — возможно, под определенным влиянием английского. Например, в одном из выступлений по радио в ходе подготовки к выборам мэра Москвы летом 2013 года было сказано: «Ну, Навальный — это не про крыши», — в том смысле, что для данного кандидата хозяйственная деятельность вообще и  ремонт крыш в частности — далеко не первостепенная задача. А обозреватель Антон Орех по поводу всеобщего ликования англичан в связи с рождением наследного принца высказался весьма афористично: «Они понимают, какая у них страна, о чем она и зачем!» Возвращаясь к  использованию модели X is about Y в  художественной литературе, еще раз отметим, что она служит для передачи ценностных представлений персонажей и выражения сути описываемых явлений или происходящих событий, являясь средством воздействия на адресата, имеющего целью изменить систему его (и, возможно, читателя) ценностей, убеждений и моральных установок. Итак, ценности — это важнейшие элементы духовной культуры и в то же время — особые культурологические категории. Ценностная картина мира актуализируется в каждом языке разными лингвистическими средствами. К числу последних, на наш взгляд, относится структура типа Life is about people  — одна из  словесных моделей ценностей, создаваемых носителями языка. — Brown S. Hello, Darkness. New York, 2003. Brown Cleeves I — Cleeves A. Blue Lightning. London, 2010. Cleeves II — Cleeves A. Red Bones. London, 2009. Francis George McDermid — McDermid V. Th e Vanishing Point. London, 2012. Patterson — Patterson J. First to Die. New York, 2002. Roberts — Roberts N. Th ree Fates. New York, 2003. — Francis C. A Death Divided. London, 2001. — George E. For the Sake of Elena. London, 2008.

Напиши аннотацию по статье

УДК 811.111 О. В. Емельянова Вестник СПбГУ. Сер. 9. 2015. Вып. 2 ОБ ОДНОЙ МОДЕЛИ ВЫРАЖЕНИЯ ЦЕННОСТНЫХ ПРЕДСТАВЛЕНИЙ В СОВРЕМЕННОМ АНГЛИЙСКОМ ЯЗЫКЕ (LIFE IS ABOUT PEOPLE) Санкт-Петербургский государственный университет, Российская Федерация, 199034, Санкт-Петербург, Университетская наб., 7–9 В статье рассматривается одна из моделей языковой актуализации ценностей — наиболее важных характеристик культуры и  высших ориентиров поведения  — в  современном английском языке. Анализ, проведенный на материале Британского корпуса и произведений современных англоязычных авторов, показал, что модель типа Life is about people используется говорящим для выражения своего личного видения наиболее важных в данной ситуации аспектов той или иной ценности. Библиогр. 4.

об одной модели выражение ценностных представление в современном английском языке лифе ис аборт пепле. Ключевые слова: лингвокультурология, культурологические категории, ценности, ценност ная картина мира, субъективный взгляд говорящего, риторический прием. ‘LIFE IS ABOUT PEOPLE’ — A MODEL OF EXPRESSING THE SPEAKER’S VALUES O. V. Emelianova St. Petersburg State University, 7–9, Universitetskaya nab., St. Petersburg, 199034, Russian Federation Th e article focuses on one model of actualizing the value system in modern English which is used for saying what the most basic or important aspect of a particular job, activity or relationship is. Th e model is a way to express the speaker’s notion of universal values — vital, moral, social, political etc. It serves as a rhetoric device to attract the addressee’s attention and convince him of the speaker’s viewpoint. Refs 4. Keywords: linguocultural categories, value system, the speaker’s viewpoint, rhetorical device. В лингвокультурологии существует понятие ценностно-смыслового пространства языка, в основе которого лежат такие культурологические категории, как ценности [1, с. 9]. В  поле зрения данной науки чаще всего попадают следующие типы ценностей: витальные — жизнь, здоровье, качество жизни, природная среда и др.; социальные  — социальное положение, статус, трудолюбие, богатство, профессия, семья, терпимость, равенство полов и др.; политические — свобода слова, гражданская свобода, законность, гражданский мир и  др.; моральные  — добро, благо, любовь, дружба, долг, честь, порядочность и др.; религиозные — Бог, божественный закон, вера, спасение и др.; эстетические — красота, идеал, стиль, гармония. Описанию ценностной картины мира посвящен целый ряд специальных работ. Многие из них основаны на сформулированных в разные годы В. И. Карасиком положениях, согласно которым в  ценностной картине мира находят свое отражение наиболее значимые для данной культуры смыслы и культурные доминанты, совокупность которых детерминирует мировосприятие народа, его менталитет. Ценностная картина мира, объективно выделяемая в языковой картине мира, является фрагментом более общей системы представлений говорящих об окружающей действительности. Именно ценностям как наиболее фундаментальным характеристикам культуры и высшим ориентирам поведения В. И. Карасик отводит особое место в структуре языковой личности. Эти ориентиры возникают на основе не только знания, но и собственного жизненного опыта человека, они представляют собой лично окрашенное отношение к миру [2]. С лингвистической точки зрения, подчеркивает автор, наибольший интерес представляют те ценности, которые зафиксированы ни и поэтому получает многостороннее обозначение в языке. Так называемые «средства доступа к ценностной картине мира» многочисленны и разнообразны. К ним, на наш взгляд, можно отнести в английском языке упомянутую модель Life is about people. В последние годы наблюдается явный рост частотности указанной структуры. Об этом свидетельствуют и данные, приводимые на сайте NgramViewer, и  примеры из  Британского национального корпуса, и  тексты современных англоязычных художественных произведений. Прежде чем обратиться к анализу собранного материала, приведем следующую словарную дефиницию: “be about something — used for saying what the most basic or important aspect of a particular job, activity or relationship is” (здесь и далее дефиниции даются по Словарю Macmillan). Ключевыми словами в  этом определении являются прилагательные basic и important, которые, в свою очередь, получают дефиниции (“basic — forming the main or most important part of something, without which it cannot really exist”; “important — something that is important has a major eff ect on someone or something, for example because it aff ects someone’s life or the way a situation develops”), на наш взгляд, дающие основания считать структуру типа Life is about people одной из «словесных моделей ценности, создаваемых носителями языка» [3]. Общую формулу модели Life is about people можно представить как X is about Y, где Х — слово-ценность, а Y — дефиниция Х, раскрывающая существенные, с точки зрения автора высказывания, характеристики Х. В  подавляющем большинстве примеров из  Британского национального корпуса (BNC) Х  — это абстрактное существительное без артикля и  каких-либо зависимых слов, номинирующее определенную ценность  — витальную (life, health и  др.), социальную (success, marriage, education, work и  др.), политическую (politics, democracy, premiership и  др.), моральную (love, friendship и др.), религиозную (religion). В ряде случаев существительное сопровождается препозитивным определением (как правило, это прилагательное), уточняющим характер/разновидность понятия (police work, detective work, behavioral work, higher education, conductive education, modern human life, Biblical religion и др.) или актуализирующим аксиологический аспект (true education). Языковая репрезентация Y определяется частеречной принадлежностью лексемы about: это предлог, обнаруживающий характерную для данной части речи сочетаемость. В примерах из BNC зафиксированы следующие варианты. 1. Y = существительное. Это лаконичные определения, выражающие субъективное мнение говорящего, его личную точку зрения на суть обсуждаемого понятия (ценности); многие из  них воспринимаются почти как афоризмы: Politics is about power (CM5  1360); Life is about feeling (C8T827); Education is about success (C95  415). Такие лапидарные определения не являются, конечно, исчерпывающими,  — они и не претендуют на это, фиксируя то, что автору высказывания кажется наиболее значимым и существенным, тот аспект определенной ценности, который в данной ситуации представляется ему принципиально важным. 2. Y = именная группа. Подобные примеры содержат более детальную характеристику обсуждаемой ценности за счет включения пре- или постпозитивного определения: Education is about high expectations (5378); Democracy is about government by people (BO3 1086). Возможно сочетание обоих типов определений: Religion is about the archaic heritage of humanity (HRP 413).личных форм глагола  — герундия. Во всех без исключения случаях используется активная форма основного разряда. Это может быть герундий без каких-либо зависимых слов (single gerund): Life is about feeling (C8T 827); одно или несколько герундиальных словосочетаний (gerundial phrase): Marriage is about bringing up children and looking about the house (BLW 1987). 4. Наконец, в нескольких случаях Y выражен придаточным предложением: Education is about what is taught: the curriculum (G0R 1220); Religion is about how people organize themselves and give meaning to their lives (HYB 721). Содержание Y при этом остается прежним: зависимая предикативная единица раскрывает суть обсуждаемого понятия — как ее понимает говорящий. Продолжая анализ языковых форм выражения ценностных представлений в модели X is about Y, следует отметить, что люди, говоря о том, что для них важно, стараются быть максимально убедительными и выразительными. Эти качества достигаются разными средствами. С одной стороны, это уже упоминавшиеся лапидарные «афоризмы» типа Education is about ends, not merely means (CN5148). С  другой стороны, выразительность высказывания возрастает за счет сочетания разнотипных элементов в части Y. При этом варианты весьма разнообразны: например, в высказывании Hope is about the unknown and prospects, about balancing our needs for security with the dangers of freedom (CEF 187), отличающемся почти философской глубиной и определенной поэтичностью, Y актуализируется субстантивированным прилагательным, существительным и герундиальным словосочетанием. Структура X is about Y в несколько модифицированном виде позволяет обозначить проблему, поставив вопрос типа “What is life about? What is religion about?”. Это своего рода риторический прием, направленный на то, чтобы привлечь внимание адресата к важным, с точки зрения говорящего, аспектам, определяющим суть сложных и многогранных понятий, формирующих ценностную картину мира. Переходя к анализу содержательной стороны модели X is about Y, подчеркнем, что таким образом авторы соответствующих высказываний выражают свое мнение, формулируют свою позицию, — иными словами, сообщают адресату, что они думают по поводу той ли иной ценности. Данная модель используется говорящим для трансляции именно своего личного видения наиболее значимых в данной ситуации аспектов той или иной ценности, а не для выражения распространенных в обществе стереотипных представлений о ней. Примеры из  Корпуса дают хорошее представление о  характере ценностей, зафиксированных в рассматриваемой модели. Прежде всего, это так называемые витальные ценности, к числу которых принадлежат представления о жизни, здоровье, личной безопасности, семье и т. д., отражающие в первую очередь этнокультурное бытийное оценочное отношение. Весьма интересен с точки зрения выражения важнейших, по мнению автора высказывания, аспектов человеческой жизни следующий пример: He turned round and said it was not about your race, or religion, it’s about people — life is about people (CH3  6205). Заслуживает внимания и  структурная организация высказывания, представляющего как «правильное» (life is about people), так и  «неправильное» (it is not about race, or religion) понимание сути обсуждаемого предмета. Психологи подчеркивают, что люди индивидуальны, у  каждого свой взгляд на жизнь, но  есть основополагающие вещи, которые значимы практически для всех. людьми. Все жизненные комбинации выстраиваются в первую очередь для построения этих отношений, а  через них  — для развития человека. Система ценностей, как и  все в  жизни, зависит от состояния сознания человека. В  разных ситуациях мысли о жизни наполняются разным содержанием и каждый по-своему отвечает на вопрос “What is life about?” Для кого-то Life is about feeling (C8T827), для кого-то Life is about learning to cope with old age (B01419), для кого-то Life is about balancing freedoms (ABU320). Моральные ценности также находят отражение в исследуемых структурах. Основным смыслом дружбы оказывается общение с человеком, основанное на взаимной схожести, знании качеств этого человека и привязанности к нему. В эту картину, по мнению автора приведенного ниже высказывания (и с ним вполне можно согласиться), никак не вписываются аффектированные внешние проявления симпатии. Особую выразительность высказыванию придают глагол suff ocate и именная группа big slobbering kisses. Friendship is about caring for the other person, respecting the other people, sharing your interests with the other people, enjoying just being with the other people — but not about suffocating the other person with big slobbering kisses! (C8N 830). В высказываниях об образовании, относящемся к числу социальных ценностей, говорится о его задачах и содержании: It is pertinent to observe that education is about emotional response to real situations — not about facts (CLY1079). Некоторые примеры носят довольно развернутый характер, другие — кратки и почти афористичны, например: Education is about development and change (C6M 762). Очень многогранное определение получает в  примерах из  Корпуса такая социальная ценность, как брак. Это далеко не случайно; по данным психологии и социологии, социальный институт брака постоянно трансформируется в связи с отмиранием традиционных ценностей, неизбежным в  условиях ускорения темпов современной жизни и переориентации интересов. Тем не менее брак сохраняет эмоционально-биологическую, экономическую, эмоционально-психологическую и правовую стороны, многие из которых находят свое отражение в примерах из Корпуса. По мнению некоторых, суть брака — в совместном ведении хозяйства и воспитании детей: Some people do think that marriage is about bringing up a family and looking aft er the house (BLW 1987); однако избранная автором форма высказывания явно дает понять, что лично он не разделяет подобных воззрений. Ряд примеров представляют как самое важное в браке межличностные отношения супругов: любовь, взаимные обязательства, терпение и уважение: Marriage is about respect, admiration, stimulation and commitment (ED3 1094). Прежде чем перейти к анализу функционирования модели X is about Y в англоязычной художественной литературе, коротко подведем промежуточный итог. Модель X is about Y типа Life is about people представляет собой один из способов выражения ценностных представлений в английском языке. Она позволяет дать четкое и  ясное определение целого ряда социальных, моральных, политических и  других ценностей, номинируемых абстрактными существительными (life, politics, marriage, education, religion и  т. д.). Следует подчеркнуть, что речь идет не о  дефиниции как “a statement of what a word or expression means”, а  о  том, в  чем, по мнению автора помощи данной модели можно поставить вопрос о сути некого явления, некоторой ценности; разобраться, понять самому  — или объяснить и  обосновать свою точку зрения, обращаясь к другим и стараясь убедить их в правильности своих представлений. Иначе говоря, можно донести свою мысль, свои ценностные ориентиры и приоритеты до других людей, причем сделать это ярко и выразительно. Важно отметить безусловную узнаваемость этой простой формулы, своего рода сигнала аудитории — «Внимание! Сейчас речь пойдет о чем-то существенно важном, говорящий сообщит свое мнение, свое видение проблемы. А согласиться с ним или нет — решать его адресату (адресатам)». При анализе примеров из Корпуса в силу известных причин не всегда возможно восстановить более широкий контекст, чтобы судить о функционировании модели X is about Y в тексте. Для этих целей гораздо лучше подходят примеры из художественной литературы: там известна ситуация, взаимоотношения между персонажами, их социальный статус и т. д. Собранный материал демонстрирует явное преобладание варианта модели, в котором Х выражен личным местоимением it, хотя примеры с абстрактными существительными также представлены. Особых отличий по сравнению с Корпусом в отношении способов выражения Y не наблюдается: в основном это существительное (именная группа) или герундий (герундиальная группа). Таким образом, вновь раскрывается суть определенных ценностей, как правило, в  конфликтных, порой драматических ситуациях: ‘We’re friends. Mates. We get along.’ I squeezed his hand. ‘You do things for your mates all the time. And that’s a good thing.’ ‘Yeah, and they do me favours in return. It’s not a one-way street like you and Scarlett.’ ‘Th at’s not fair.’ ‘No? Well, what’s she done for you lately?’ ‘Friendship is not a balance sheet, Pete. It’s not about keeping score. Scarlett’s my mate. You ask what she’s done for me lately? She’s brightened my day more times than anybody else I know. And she’s asked me to be Jimmy’s godmother’ (McDermid, 179). В приведенном примере диалог между персонажами обнаруживает столкновение разных жизненных позиций, в частности разных взглядов на такую ценность, как дружба. Персонаж, в реплике которого личное местоимение it носит анафорический характер, замещая существительное friendship, старается не просто донести свою точку зрения, но и убедить в своей правоте, приводя ряд убедительных аргументов. Отдельные аспекты ранее упомянутых ценностей «образование» и «жизнь» так же раскрываются в речи персонажей при помощи модели Х is about Y: She took all her exams a year early, passed with some of the highest marks in the country. But education isn’t only about exams, is it? <…> She didn’t have any sort of social life, not even with the other home-school kids (Cleeves I, 173). Эмоционально насыщенное высказывание персонажа в  следующем примере точно передает его представление о  том, что в  жизни действительно важно  — по крайней мере, для него самого в данный момент, когда ему выпал редкий шанс насладиться прогулкой на лоне природы: you know, every single one of us  — the life we lead! We have it all wrong!’…Alan took long breaths of the damp air and declared, ‘Wonderful! So fresh!’ (Francis 248). Что же касается варианта модели X is about Y, в котором X выражен личным местоимением it или указательными местоимениями this/that, герои художественных произведений прибегают к нему, пытаясь объяснить себе или другим суть происходящего, правильно расставив акценты и выстроив своего рода иерархию ценностей и приоритетов: Anita Gaye would pay for it, he promised himself. It was no longer about money, about principle, it was about justice (Roberts 158). Не менее важно оказывается разобраться в побудительных мотивах своих поступков, руководствуясь ценностями, признаваемыми философами, психологами и  социологами высшими ориентирами поведения  — как в  случае с  полицейским, расследующим опасное преступление: Th en I remembered what I had told Claire when my fears of Negli’s (тяжелая нервная болезнь — О. Е.) were the strongest. Nailing this guy was the one clear thing that gave me the strength to go on. It wasn’t just about right or wrong. It wasn’t about guilt or innocence. It was about what I was good at, and what I loved to do (Patterson, 453). Справедливости ради следует отметить, что в двух последних примерах высказывания, построенные по модели X is about Y не содержат указание на конкретную ценность. Однако в каждом из них присутствуют такие абстрактные существительные, как principle, justice, right, wrong, guilt, innocence, вербализующие представления персонажей именно о моральных ценностях. Интересно, что во многих случаях использования разновидности модели it/this is about Y существительное, номинирующее определенное нравственное понятие, перемещается во вторую часть структуры, занимая позицию Y: ‘Maurice’s scruples seemed the worst sort of self-indulgence. Th ere had been too much talk and too much complication. If you scraped away the words and the show, this was all about petty jealousy’ (Cleeves I, 331); ср. также: So this was about cowardice too (Cleeves II, 210); Looking back at it now, I can see it was all about power and control (McDermid, 231). Желая донести до собеседника свой взгляд на ситуацию и, исходя из ее понимания, сформировать программу действий, персонажи вновь и вновь облекают свои мысли в четкую и ясную форму при помощи разных вариантов структуры X is about Y; встречаются целые диалоги, построенные по этой модели: ‘Well, I’ve got news for you,’ he declared in a virtuous tone. ‘Your friend can make all the threats he likes. It won’t make the slightest diff erence. Th is isn’t about the house, this isn’t about the money, and he’s making a big mistake if he thinks it is.’ ‘What is it about then?’ ‘It’s all about my sister’s welfare. And her right to self-determination!’ (Francis, 186).ностей стоит бороться. Так признаваемые героями ценности становятся опорой их действий в определенной ситуации. Это полностью согласуется с определением ценностей как смыслообразующих оснований человеческого бытия, задающих направленность и  мотивированность человеческой жизни и  конкретным деяниям и  поступкам [4]. Каждый язык обладает богатой системой собственных средств выражения ценностных представлений. В английском языке к ним, как мы пытались показать, относится рассматриваемая модель. В  русском языке регулярного эквивалента этой модели нет, поэтому интересно посмотреть, каким образом осуществляется перевод формулы X is about Y. Не все произведения, примеры из  которых послужили материалом исследования, переведены на русский язык, однако можно проследить определенные тенденции. Пожалуй, чаще всего модель X is about Y переводится следующим образом: ‘Th at’s not what it is,’ he said testily. ‘I mean all of this sincerely. It’s not about you. It’s about us’ (Brown, 333) — «Я не об этом. …Дело не в тебе. Дело в нас» (перевод И. Крупичевой). Это, однако, далеко не единственный вариант, приведем некоторые другие: ‘I can cope, Sergeant. I don’t need Nkata.’ ‘But you’ve got to have someone. You can’t do it all alone. Th is fl aming job needs assistance and you’ve every right to ask for it.’ <…> ‘Barbara, it isn’t about the job’, Lynley said (George, 289) — «У вас должен быть кто-нибудь на подхвате. Вы один не управитесь» <…> «Барбара, речь не о работе» (перевод Е. Моисеевой и Е. Скрылевой); ‘We’re fi ne where we are, as we are.’ Her voice was low. ‘Why can’t that be enough for you?’ ‘Because it can’t, Helen. Th is isn’t about friendship. We aren’t chums. We aren’t mates (George, 273) — «Мы прекрасно себя чувствуем, ты на своем месте, а я на своем. Разве тебе этого не достаточно?» — «Нет, не достаточно, Хелен. Это не дружба. Мы не приятели. И не друзья» (перевод Е. Моисеевой и Е. Скрылевой). Особенно интересно окказиональное использование структуры, подобной X is about Y, в  русском языке  — возможно, под определенным влиянием английского. Например, в одном из выступлений по радио в ходе подготовки к выборам мэра Москвы летом 2013 года было сказано: «Ну, Навальный — это не про крыши», — в том смысле, что для данного кандидата хозяйственная деятельность вообще и  ремонт крыш в частности — далеко не первостепенная задача. А обозреватель Антон Орех по поводу всеобщего ликования англичан в связи с рождением наследного принца высказался весьма афористично: «Они понимают, какая у них страна, о чем она и зачем!» Возвращаясь к  использованию модели X is about Y в  художественной литературе, еще раз отметим, что она служит для передачи ценностных представлений персонажей и выражения сути описываемых явлений или происходящих событий, являясь средством воздействия на адресата, имеющего целью изменить систему его (и, возможно, читателя) ценностей, убеждений и моральных установок. Итак, ценности — это важнейшие элементы духовной культуры и в то же время — особые культурологические категории. Ценностная картина мира актуализируется в каждом языке разными лингвистическими средствами. К числу последних, на наш взгляд, относится структура типа Life is about people  — одна из  словесных моделей ценностей, создаваемых носителями языка. — Brown S. Hello, Darkness. New York, 2003. Brown Cleeves I — Cleeves A. Blue Lightning. London, 2010. Cleeves II — Cleeves A. Red Bones. London, 2009. Francis George McDermid — McDermid V. Th e Vanishing Point. London, 2012. Patterson — Patterson J. First to Die. New York, 2002. Roberts — Roberts N. Th ree Fates. New York, 2003. — Francis C. A Death Divided. London, 2001. — George E. For the Sake of Elena. London, 2008.

Напиши аннотацию по статье

УДК 811.111 О. В. Емельянова Вестник СПбГУ. Сер. 9. 2015. Вып. 2 ОБ ОДНОЙ МОДЕЛИ ВЫРАЖЕНИЯ ЦЕННОСТНЫХ ПРЕДСТАВЛЕНИЙ В СОВРЕМЕННОМ АНГЛИЙСКОМ ЯЗЫКЕ (LIFE IS ABOUT PEOPLE) Санкт-Петербургский государственный университет, Российская Федерация, 199034, Санкт-Петербург, Университетская наб., 7–9 В статье рассматривается одна из моделей языковой актуализации ценностей — наиболее важных характеристик культуры и  высших ориентиров поведения  — в  современном английском языке. Анализ, проведенный на материале Британского корпуса и произведений современных англоязычных авторов, показал, что модель типа Life is about people используется говорящим для выражения своего личного видения наиболее важных в данной ситуации аспектов той или иной ценности. Библиогр. 4.

об основанных орфографической кодификации прилагательного крымско татарский. Ключевые слова: орфография, правила правописания, орфографический словарь, орфографические варианты, кодификация, сложные прилагательные, крымско-татарский, социальная база письма – 138 – SOCIOLINGUISTIC STUDIES 2020 No. 2 (2) http:// sociolinguistics.ru ON THE GROUNDS OF SPELLING CODIFICATION КРЫМСКО-ТАТАРСКИЙ Olga E. Ivanova Vinogradov Russian Language Institute of Russian Academy of Sciences, Russian Federation The article discusses the linguistic foundations and sociolinguistic motivations of the spelling codifi cation of the adjective ‘крымско-татарский’. Linguistically, the contradiction between the codifi ed norm and the widespread spelling is analyzed from the point of view of the historical dynamics of the spelling of the word and its place in the system of units similar in structure and linguistic semantics. The fact is established that this complex adjective belongs to the asystemic area of writing, controlled not by rules, but by a dictionary, not by algorithmic patterns that generate a certain spelling, but by synchronous and diachronic analogies, tradition of use, individual pReferences, and it is in this case that the role of the subjective factor of writing – the policy of codifi er linguists is recognized. Noting the coexistence of competing spellings of a given word, the author draws attention to the version of the interpretation of the spelling rules of complex adjectives, which seems to be more adequate in the real and prospective time dimension. Abstract. The article discusses the linguistic foundations and sociolinguistic motivations of the spelling codifi cation of the adjective ‘крымско-татарский’. Linguistically, the contradiction between the codifi ed norm and the widespread spelling is analyzed from the point of view of the historical dynamics of the spelling of the word and its place in the system of units similar in structure and linguistic semantics. The fact is established that this complex adjective belongs to the asystemic area of writing, controlled not by rules, but by a dictionary, not by algorithmic patterns that generate a certain spelling, but by synchronous and diachronic analogies, tradition of use, individual pReferences, and it is in this case that the role of the subjective factor of writing – the policy of codifi er linguists is recognized. Noting the coexistence of competing spellings of a given word, the author draws attention to the version of the interpretation of the spelling rules of complex adjectives, which seems to be more adequate in the real and prospective time dimension. The sociolinguistic aspect of this issue affects the existence of the word in the nationwide usus: in the middle of the XX century the tradition of its use was interrupted for decades and did not take shape by the time of dictionary codifi cation. It is also important that the social base of Russian writing in the 90s of the last century turned out to be divided, a signifi cant part of the writers remained outside Russia, in which the use of normative dictionaries of the Russian language is legislatively enshrined. The paper analyzes the refl ection of native speakers trying to directly link the written form of a word and linguistic semantics, and also examines the relationship between the norms of dictionaries and state regulations. Keywords: spelling, spelling rules, spelling dictionary, spelling options, codifi cation, complex adjectives, крымско-татарский, social base of writing – 139 – SOCIOLINGUISTIC STUDIES 2020 No. 2 (2) http:// sociolinguistics.ru В настоящее время в практике письма широко распространено слитное написание прилагательного крымскотатарский. В современных орфографических словарях, устанавливающих норму написания, прилагательное крымско-татарский пишется через дефис: имеются в виду «Русский орфографический словарь» Института русского языка им. В.В. Виноградова РАН (изд. 1–5. М., 1999– 2018) и «Орфографический словарь русского языка» (Букчина Б.З., Сазонова И.К., Чельцова Л.К. М.: «АСТ-ПРЕСС», 2008). Это слово давно представлено не только в нормативных словарях, но “и в других нормоустанавливающих документах, например, наименование крымско-татарский содержится в ГОСТ 7.75-97 «Межгосударственный стандарт. Система стандартов по информации, библиотечному и издательскому делу. Коды наименований языков». На просторах Сети противоречие между кодифицированной нормой и реальным употреблением активно обсуждается с привлечением фактов культуры, истории, этимологии, лингвистики и научной письменной практики (в последнем случае отмечается, как писали/пишут это слово в своих научных трудах этнологи, языковеды). Интересно, что «дело о правописании» этого прилагательного в системе Википедии рассматривалось в ее арбитражном комитете: в 2014 г. спор был решен в пользу слитного написания со следующей мотивировкой: «в вопросе правописания слова “крымско-татарский” с точки зрения русского языка сохраняется путаница, охватившая множество официальных словарей, хотя формально официальным правильным написанием является слитный вариант: “крымскотатарский”»; по прошествии нескольких лет в текущем году арбитраж поддержал кодифицированное дефисное написание [Арбитраж]. Упоминаемое «формально официальное правильное» написание вытекает из применения к этому слову правила 1956 г.: если отношения между частями сложного прилагательного подчинительные, пиши слитно, если сочинительные — через дефис. В одной интернетовской дискуссии было высказано безапелляционное утверждение, что если «крымскотатарский — имеющий отношение к крымским татарам», то «крымско-татарский — имеющий отношение к Крыму и татарам»; некоторые дискутанты убеждены, что, «используя дефис, мы разделяем две части и получается, что Крым и татары, а не крымские татары». Однако на самом деле дефисное написание не задает однозначного понимания отношений между частями сложного прилагательного как исключительно сочинительных (ср., например, отношения частей в сложных прилагательных гражданско-правовой (гражданское право), народно-песенный (народные песни), сибирско-тюркский (сибирские тюрки), волжско-финский (волжские финны); см. об этом известном факте далее). Вообще вокруг дефисного написания данного слова противники дефиса воздвигают сооружение из псевдонаучной риторики. (Вот типичные примеры рассуждения: «Дефисный язык, дефисный народ — это даже семантически неверно для единой народной общности и их языка»; «Дело с грамматической стороны крайне просто: те же правила, которые прописывают использование «железнодорожный» от «железная дорога», а не «железно-дорожный» (от «полужелезный, полудорожный» или «железный против дорожного»), — те же правила говорят о том, что правильно писать «крымскотатарский» (от «крымские татары»), а не «крымско-татарский» (от «полу-крымский, полу-татарский» или «крымский против татарского»»; «Сами крымские татары пишут прилагательное «крымскотатарский» слитно и считают, что названия «крымскотатарский» и «крымско-татарский» несут различные смысловые нагрузки и оценочные коннотации: дефисное написание является политически мотивированным, отделяющим крымских татар от Крыма и отказывающим в признании существования крымскотатарского народа, приравнивая их к другому этносу — татарам».) В наших дальнейших рассуждениях национально-этнический компо нент не учитывается: мы не считаем, что какая-либо «политическая мотивация», подобная упомяну той, может быть заложена в письменную форму слова. Мы исходим из свойственного русскоязыч – 140 – SOCIOLINGUISTIC STUDIES 2020 No. 2 (2) http:// sociolinguistics.ru ной картине мира недифференцированного представления, согласно которому «этноним “татары” закрепился за теми тюркскими народностями, которые впоследствии стали называться описательно: казанские татары, сибирские татары, астраханские татары, крымские татары, добруджинские татары, литовские татары и т. д., хотя раньше они имели другие самоназвания» [Языки мира, 1996: 357]. Итак, пишущие применяют орфографическое правило, рассуждают в меру своего понима ния о семантике дефиса, принимают решение в пользу того или иного написания. А на что же опирается рекомендация лингвистов писать слово с дефисом? Не взята ли она, что называется, с потолка? Не прихоть ли это отдельных кодификаторов? Рассмотрим в прошлом и настоящем собственно лингвистический контекст, определивший судьбу этого слова в академическом сло варе, и соберем в букет те факторы, которые повлияли на решение нормализаторов. В «Орфографическом словаре русского языка», опубликованном параллельно с правилами в 1956 г., данного слова нет (впрочем, как и многих других слов). Слово крымско-татарский стало достоянием орфографического словаря лишь в 1999 г., когда появился академический «Русский орфографический словарь». Его первое издание, вобравшее в себя предыдущий академический словарь, включило до 60 тысяч новых для орфографической лексикографии слов, многие из кото рых отразили социальные, культурные, политические сдвиги в российском обществе на исходе XX в. К числу таких слов принадлежит и прилагательное крымско-татарский. В грамотном письме до 1956 г. слово крымско()татарский оформлялось с дефисом. Таково, например, написание в названиях трудов «Полный русско-татарский словарь крымско-татарс кого наречия» (О. Заатов. Симферополь, 1906), «Опыт краткой крымско-татарской грамматики» (А.Н. Самойлович. П., 1916), на которые до сих пор ссылаются исследователи, а также в иссле дованиях А.Н. Самойловича, например, «К истории крымско-татарского литературного языка» (Вестник научного общества Татароведения. № 7. Казань, 1927) и в опубликованных «Решени ях III Всекрымской научной конференции по крымско-татарскому языку» (Симферополь, 1935). В довоенных изданиях Большой и Малой советских энциклопедий само прилагательное (впро чем, как и другие подобные) не встречается, вместо него употребляется описательное сочетание «языки казанских, касимовских, <...> крымских татар». Слово надолго ушло из общенародного употребления. В более позднюю советскую эпоху оно появилось в изданиях энциклопедического типа, прежде всего, в «Большой советской энциклопедии» в 30 т. (3-е изд. М., 1969–1978), где помещена статья: «Крымско-татарский язык, язык татар, живших до 1944 г. в Крыму <…>», а также в созданном на ее основе «Советском энциклопедическом словаре» (М., 1979). В 80-е гг. этот однотомник подвергался различного рода коррекциям, в результате в 4-м издании, например, данное прилагательное в названии статьи написано уже слитно. Современная «Большая Российс кая энциклопедия» дает слово в дефисном написании — статьи «Крымско-татарская литература» и «Крымско-татарский язык» (2010. Т. 16. С. 169). Специализированное научное издание 60-х гг. «Языки народов СССР» (в 5 т. М.: Наука, 1966–1968 / Гл. ред. В.В. Виноградов; Отв. ред. Н.А. Баскаков; Институт языкознания АН СССР) содержит статью «Крымско-татарский язык»1, а спустя двадцать лет уже на исходе века «Лингвистический энциклопедический словарь» (М., 1990) обоз начает язык как крымскотатарский, то же и в энциклопедии «Языки мира: Тюркские языки» (М., 1996. С. 298). Из специальных лингвистических изданий прилагательное было отмечено в начале 1 Автор Эрванд Владимирович Севортян (1901–1978), языковед, доктор филологических наук (1957), профессор МГУ и сотрудник Института языкознания АН СССР, будучи специалистом-тюркологом, составил «Этимологический словарь тюркских языков» (т. 1–3, 1974–80). – 141 – SOCIOLINGUISTIC STUDIES 2020 No. 2 (2) http:// sociolinguistics.ru 70-х гг. в справочнике «Слитно или раздельно? (опыт словаря-справочника)» (М., 1972) сначала в слитном написании, измененном при последующих переизданиях на дефисное (например, см. 3-е изд., испр. и доп. М., 1982). В 80-е гг. прошлого века дефисное написание прилагательного крым ско-татарский давалось также и в популярном «Словаре трудностей русского языка» Д.Э. Розен таля и М.А. Теленковой (М., 1985; 6-е изд., испр. и доп., 1987). В это же время стали появляться различные научные труды, преимущественно содержащие слово крымскотатарский в слитном написании2. В начале века нынешнего на территории РФ в употреблении этого слова в общенаучной речи также не наблюдается однородности, о чем свидетельствуют данные Научной библиотеки РИНЦ3. Национальный корпус русского языка показывает в газетном подкорпусе 74 слитных и 177 дефисных примеров написания за период 2006–2018 гг. [Национальный корпус] (ruscorpora.ru, дата обращения 06.08.2020). Надо признать, что в последней трети XX — начале XXI в. в написании данного прилага тельного царит в полном смысле этого слова хаос и неразбериха, причем в различных типах текстов: и научных, и справочных, и газетных, и в интернет-СМИ, в интернет-блогах, и в рек ламных объявлениях. Например, в списке литературы к авторитетному справочному изданию, показывающем, в частности, преимущественное употребление дефисного варианта слова в на учном дискурсе, допущено сразу три ошибки — слова написаны прямо противоположным обра зом (подчеркнуты): Лит.: Самойлович А.Н. Опыт краткой крымско-татарской грамматики. П., 1916; Чобан заде Б.В. Крымско-татарская научная грамматика. Симферополь, 1925 (на тур. яз.); Doerfer G. Das Krimosmanische. Das Krimtatarische // Philologiae Turcicae fundamenta.[Wiesbaden], 1959. T. 1; Севортян Э.В. Крымскотатарский язык // Языки народов СССР. М., 1966. T. 2; Mamut E. Curs general de limba tatară . Buc., 1975; Кононов А.Н. История изучения тюркских языков в России. Дооктябрьский период. Л., 1982; Mеметов A.М. Источники формирования лексики крымско-татарского языка. Таш., 1988; Изидинова С.Р. Крымско-татарский язык // Языки мира. Тюркские языки. М., 1997. Словари: Заатов О. Полный русско-татарский словарь крымско-татарского наречия. Симферополь, 1906. Таким образом, письменная история и современное бытование слова крымско()татарский неоднозначны, как неоднозначно их отражение в словарях. Энциклопедические издания на про тяжении прошлого и в начале нынешнего столетия показывают склонность к дефисному напи санию (БСЭ, СЭС, БРЭ, Языки народов СССР) при наличии отдельных колебаний в пользу слитного (СЭС, ЛЭС). Лингвистические словари русского языка различного толка, отмечая данное слово лишь с начала 70-х годов, преимущественно рекомендуют дефисное написание. Если же говорить о письменной практике вообще, то здесь наблюдается пестрота и неоднозначность употребления, определяемая разнообразием различных условий и преференций. В частности, в публикациях на территории Украины и Республики Крым господствует написание слитное, 2 В частности, диссертация известного востоковеда-филолога-ираниста А. Меметова «Источники формирования лексики крымскотатарского языка» (Алма-Ата, 1989). 3 В дек. 2014 г. данные РИНЦ по научным статьям с включением этого слова были таковы: 39 публикаций с дефисным написанием данного слова в названии и 16 публикаций — со слитным (из статьи [Иванова 2015]). В настоящее время явно преобладают публикации со слитным написанием. Кроме того, в публикациях разного времени одного и того же автора бывает виден переход от одного написания, например, слитного в 90-х и нулевых годах, к дефисному в десятых годах XXI в. – 142 – SOCIOLINGUISTIC STUDIES 2020 No. 2 (2) http:// sociolinguistics.ru на территории России много дефисных написаний. Можно считать, что до «Русского орфог рафического словаря» (1999) слово крымско-татарский существовало без кодификации, что отчасти объясняет колебания в написании. Но и кодификация в академическом словаре пока не принесла желаемого единообразия в написании (которое всегда желательно для литератур ного языка). Сказываются устойчивые письменные традиции на разных территориях и в раз ных социальных и этнических группах — при отсутствии общекультурного навыка следовать указаниям орфографического словаря. Однако в данном вопросе существует еще и собственно лингвистическая сторона. Дискуссия по поводу данного слова показывает желание пишущих или следовать имеюще муся правилу («пишутся слитно сложные имена прилагательные, образованные из сочетаний слов, по своему значению подчиненных одно другому»), или хотя бы увидеть обсуждаемое слово в списке исключений к правилу. Но специалистам известно, что правила написания сложных прилагательных далеки от совершенства4, а полного списка исключений к ним никогда не было, нет и быть не может. «Правила русской орфографии и пунктуации» 1956 г. (далее — Правила), которые до сего дня являются единственным законодательно утвержденным сводом правил русского правописания, уже давно оцениваются специалистами как неполные и в ряде случаев не соответствующие современному состоянию письма. В частности, и та норма в § 80 п. 2, которая регулирует написание сложных прилагательных, стала нарушаться едва ли не с пер вых лет существования Правил. Уже в первом издании «Орфографического словаря русского языка» в том же 1956 г. даны с дефисом, несмотря на легко устанавливаемое подчинительное соотношение частей, например, такие слова: буржуазно-демократический (хотя буржуазная демократия), военно-исторический (хотя военная история; и мн. др. слова с первой частью военно-), врачебно-консультационный (хотя врачебная консультация или консультация врача) и врачебно-контрольный, врачебно-наблюдательный, дорожно-строительный, жилищно-ко оперативный, конституционно-демократический, парашютно-десантный, союзно-республи канский, стрелково-спортивный, субъективно-идеалистический, уголовно-процессуальный и др. Позднее появились и многие другие прилагательные, пишущиеся не по правилу (к примеру: авто рско-правовой, валютно-обменный, врачебно-консультативный, генно-ин женерный, государс твенно-монополистический, гражданско-правовой, дорожно-ремонтный, дорожно-сигналь ный, конституционно-монархический, лечебно-физкультурный, молочно-животноводческий, партийно-номенклатурный, ракетно-технический, химико-технологический, эксперименталь но-психологический, электронно-лучевой, ядерно-энергетический). В справочниках и пособиях по орфографии никогда не давались списки исключений из данного правила, поскольку просто не представляется возможным отследить все отступления при столь динамично развивающемся словарном составе языка. Считается, что дефисному написанию в этих случаях способствует наличие в первой основе суффиксов относительных прилагательных -н-, -енн-, -ов-, -ск- [Правила 2006: 138]5, а также отчасти многослоговость первого компонета, из-за чего слитно напи 4 По этому вопросу существует обширная литература (см. например, работы Б.З. Букчиной, Л.П. Калакуцкой, Е.В. Кауновой, С.Н. Боруновой, Р.И. Кочубей, С.М. Кузьминой, Н.Н. Прокоповича, Е.Г. Сидоровой, А.Б. Шапиро, Я.И. Шубова и др.). 5 Остается также и проблема сложности определения смыслового соотношения основ сложного прилагательного — сочинение или подчинение. Действительно, можно ли однозначно определить от – 143 – SOCIOLINGUISTIC STUDIES 2020 No. 2 (2) http:// sociolinguistics.ru санное слово зрительно воспринимается труднее, коммуникация усложняется. Итак, правило, на которое ссылаются для объяснения слитного написания крымскотатар ский, имеет слишком много отступлений, чтобы считаться безусловным руководством к та кому написанию. Б.З. Букчина и Л.П. Калакуцкая предложили другое правило, основанное не на принципе семантико-синтаксического соотношения частей, а на формальном критерии. В ос нове его лежит наличие/отсутствие суффикса в первой части сложного прилагательного как показателя её грамматической оформленности: «дихотомичности орфографического оформ ления соответствует дихотомичность языкового выражения: есть суффикс в первой части сложного прилагательного — пиши через дефис, нет суффикса — пиши слитно» [Букчина, Калакуцкая 1974: 12–13]. Авторы этой идеи, реализованной в словаре-справочнике «Слитно или раздельно?», отмечали, что «формальный критерий не является и не может быть панацеей от всех бед <...> он может служить руководством лишь в тех случаях, когда написание неизвес тно или когда имеются колеблющиеся написания» [Там же: 14]. Но и это правило не привело к снятию всех проблем. Так, совсем не просто бывает иногда отличить суффикс прилагательного от суффикса существительного, что определяет написание слова, ср.: брюшинно-промежнос тный и брюшиносердечный (подробнее см., например, [Борунова 2009]). Таким образом, современное письмо продолжает жить в условиях отсутствия адекватно сформулированных правил написания сложных прилагательных при очень значительном количестве словарных написаний. Была высказана даже мысль, что полное описание орфографии сложных прилагательных воз можно лишь в словаре [Там же: 91]. Однако в русском письме устойчивый сегмент написания сложных прилагательных «по пра вилам» все-таки существует (впервые сформулировано в [Бешенкова, Иванова 2012: 192–193]). Он формируется при наложении двух основных факторов: смысловое соотношение основ и нали чие/отсутствие суффикса в первой части. В той области письма, где данные факторы действуют совместно, в одном направлении, написание прилагательного — слитное или дефисное — пред сказуемо и, самое главное, совпадает с действующей нормой письма. Там же, где имеет место рассогласование этих факторов, их разнонаправленное действие, написание непредсказуемо, не выводится из правил, определяется только по словарю. Итак, (I) наличие суффикса в первой части (дефис) при сочинительном отношении основ (дефис) дает дефисное написание прилагательного (весенне-летний, испанско-русский, плодово-овощной, плоско-выпуклый); (II) отсутствие суффикса в первой части ( слитно) при подчинительном отношении основ ( слитно) дает слитное написание прилагательного (бронетанковый, валютообменный, грузосборочный, стрессоустойчивый); (III) наличие суффикса (дефис) при подчинительном отношении основ ( слитно) или отсутствие суффикса ( слитно) при сочинительном отношении основ (дефис) дают словарное написание (горнорудный и горно-геологический, конноспортивный и военно-спортивный, газогидрохимический и органо-гидрохимический, дачно-строительный, длинноволновый, крымско()татарский, глино-песчаный, голеностопный). Понятно, конечно, что зона ношение основ в словах абстрактно-гуманистический (абстрактный гуманизм? или абстрактный и гуманистический?), абстрактно-нравственный (абстрактная нравственность или абстрактный и нравственный), абстрактно-философский (абстрактный и философский или абстрактная философия), аварийно-сигнальный (аварийные и сигнальные работы или сигнализирующие об аварии работы). Положение таково, что для всех слов, в которых соотношение основ не имеет однозначной трактовки или же установление семантического соотношения вообще затруднено, ведущим критерием оказывается наличие суффикса, что и ведет к предпочтению здесь дефисного написания. – 144 – SOCIOLINGUISTIC STUDIES 2020 No. 2 (2) http:// sociolinguistics.ru словарных написаний среди сложных прилагательных весьма обширна (хотя их много и среди сложных существительных, и среди наречий). Словарными, помимо слов с традиционным устоявшимся написанием, являются и те слова, написание которых выбрано лингвистами из двух или нескольких реально бытующих — на основании критериев кодификации. К их числу принадлежит прилагательное крымско-татарский. Выбор для орфографического словаря дефисного написания, с одной стороны, опирался на существующую фиксацию (в авторитетных универсальных изданиях: Большой советской энциклопедии, энциклопедии «Языки народов СССР», в нормативном источнике — упомянутом выше ГОСТе, в лингвистических словарях), на реальные узуальные предпочтения русскоязычного письма на территории России (напомним, слово включено в словарь в середине 90-х годов прошлого века), учитывался и факт узуального колебания, позволяющий кодификаторам участвовать в стабилизации написания; с другой стороны, был принят во внимание и такой важный фактор, как существование лексической парадигмы, в данном случае — других однотипно образованных прилагательных сходной грамматической семантики, которые пишутся с дефисом. Таких слов немало. Вот некоторые прилагательные, построенные по типу «первая часть с суффиксом -ск- (-к-), производная от топонима + вторая часть, производная от названия этноса6»: астраханско-ногайский (=юртовско-татарский) (астраханские ногайцы), волжско-финский (от волжские финны), казанско-татарский (казанские татары), кольско-саамский (кольские саамы), крымско-готский7 (крымские готы), курильскоайнский (курильские айны), литовско-татарский (литовские татары), медновско-алеутский (алеуты о. Медный), немецко-поволжский (поволжские немцы — с перестановкой компонентов, немцы Поволжья), обско-угорский (обские угры), поволжско-татарский (поволжские татары), поволжско-кыпчакский (поволжско-кыпчакская группа тюркских языков), прибалтийско-финский (прибалтийские финны), сахалинско-айнский (сахалинские айны), сибирско-татарский8 (сибирские татары), сибирско-тюркский (сибирские тюрки), уральско-казачий (уральские казаки), уральско-тюркский (уральские тюрки, тюрки Урала), чулымско-тюркский (чулымские тюрки) и др. Употребление данных прилагательных не ограничено сочетаемостью со словами язык, диалект или говор (так, существуют или существовали в истории волжско-финские языки, прибалтийско-финские языки, казанско-татарский язык, поволжско-татарский язык, сахалинскоайнский язык, сибирско-татарский и чулымско-тюркский языки), это может быть и культура, и литература, и народ, и обычаи, и костюм, и кухня, и традиции, и печать, и свадьба и пр. и пр. С точки зрения собственно языкового устройства приведенные сложные слова, в том числе и обсуждаемое крымско-татарский, равноправны, и одинаковое их написание вполне естественно. Слово выступает как член некоторой лексической парадигмы, если его орфографическая проблема встречается в других, аналогично устроенных словах. Ассоциативные связи этого слова могут быть как обращены в диахронию, когда у слова есть предшественники, в том числе 6 Повторимся, что нет оснований считать слитное или дефисное или раздельное написание слов нагруженным национально-этническим содержанием помимо того языкового содержания, которое имеют лексические основы сложного слова. 7 См.: Ганина Н.А. Крымско-готский язык. СПб., 2011. 8 В дискуссии на полях интернета один из участников без тени сомнения заявляет о слове сибирскотатарский: «сибирско-татарским называют не язык, а диалект, а диалекты пишутся намеренно через разделяющий дефис, не в смысле “сибирские татары”, а в смысле “татары в Сибири”». Однако в науке ничего не известно о закономерности писать названия диалектов через дефис; в свою очередь, «Большая Российская энциклопедия» дает отдельную статью «Сибирско-татарский язык», где определяет его как язык сибирских татар (к сожалению, исчезающий). – 145 – SOCIOLINGUISTIC STUDIES 2020 No. 2 (2) http:// sociolinguistics.ru и кодифицированные словарем, так и располагаться в синхронии, если у слова есть родственники и похожие на него в чем-то “друзья”. В этом случае выбор написания для словарных слов опирается на понятие орфографического прецедента9. Использование орфографического прецедента для целей кодификации позволяет не ждать, когда стихийное употребление остановится на одном из имеющихся вариантов написания, а рекомендовать выбранный лингвистами на основе анализа вариант написания слова. Выше мы обосновывали правомерность отнесения сложного прилагательного крымско()татарский к области регулирования словарем, а не правилами 1956 г., не описывающими всю сложную реальность современного письма. Выбор дефисного написания в качестве кодифицированного как раз и учитывает факт существования такой лексико-словообразовательной парадигмы для прилагательного крымско-татарский — ряда семантически однородных и словообразовательно однотипных прилагательных, которые формируют обширное поле аналогичных написаний. При этом одно из этих слов выступает как прямой орфографический прецедент: написание прилагательного прибалтийско-финский в «Орфографическом словаре» 1974 г. является прецедентным по отношению к слову крымско-татарский, введенному в словарь в 1999 г., как и обско-угорский. Таким образом, кодификация была проведена с учетом лексико-грамматических аналогий при опоре на узуальные предпочтения русскоязычных пишущих и на наличие орфографического прецедента. При существовании конкурирующих вариантов и традиции передачи однотипных слов в русском письме кодификаторам было очень важно обеспечить единообразие оформления орфограммы в лексической группе. Итак, рассмотрение вопросов, связанных с кодификацией анализируемого прилагательного в академическом словаре, выводит на следующие аспекты проблемы. Во-первых, лингвистический аспект состоит в констатации факта принадлежности сложного прилагательного асистемной области письма, управляемой не правилами, а словарем, т. е. не алгоритмизованными закономерностями, порождающими определенное написание, а синхронными и диахронными аналогиями, индивидуальными предпочтениями, традицией употребления и пр. В настоящее время на письме сосуществуют два конкурирующих варианта, именно в этом случае существенна роль субъективного фактора письма — лингвистов-кодификаторов. Во-вторых, выявляется социолингвистический аспект: традиция употребления слова в общенародном узусе прерывалась на десятилетия и так и не сложилась к моменту кодификации. Значительная часть пишущих оказалась за пределами пространства РФ, где законодательно закреплено применение нормативных словарей русского языка, то есть социальная база письма оказалась разделенной. У лингвистов лишь относительно недавно появилась возможность получить некоторые статистические данные с помощью поисковых систем. Есть и еще один важный аспект данной темы. В нормативных лингвистических словарях и в государственных нормативных документах10 существует желаемое единообразие в написании данного слова. Вариант крымско-татарский использован в текстах нормативных госу дарственных актов — Федерального конституционного закона от 21.03.2014 N 6-ФКЗ (ред. от 9 Термин орфографический прецедент (прецедентное написание) как обозначение метода при установлении кодификации новых слов введен В. В. Лопатиным для объяснения некоторых кодификаций «Русского орфографического словаря» [Лопатин 2007: 725–726; Лопатин 2009: 241]. Орфографическая прецедентность — это важное основание кодификационной деятельности в асистемных участках письма. 10 В современной реальности официальные документы государственного уровня становятся самостоятельным источником норм орфографии. Следуя, как правило, предписаниям орфографического словаря, они иногда противоречат нормам правил и словарю, вводя свои написания. А ведь тексты государственных документов имеют обязательную юридическую силу, их нормы — в том числе и письменные — обязательны для применения в государственных документах более низких рангов. – 146 – SOCIOLINGUISTIC STUDIES 2020 No. 2 (2) http:// sociolinguistics.ru 04.04.2020) «О принятии в Российскую Федерацию Республики Крым и образовании в составе Российской Федерации новых субъектов — Республики Крым и города федерального значения Севастополя» и Указе Президента РФ № 268 «О мерах по реабилитации армянского, болгар ского, греческого, крымско-татарского и немецкого народов и государственной поддержке их возрождения и развития» от 21 апреля 2014 г. О том, что «государственными языками Республи ки Крым являются русский, украинский и крымско-татарский языки», говорится и в «Договоре между Российской Федерацией и Республикой Крым о принятии в Российскую Федерацию Рес публики Крым и образовании в составе Российской Федерации новых субъектов» (подписан в г. Москве 18.03.2014).

Напиши аннотацию по статье

СОЦИОЛИНГВИСТИКА SOCIOLINGUISTIC STUDIES 2020 No. 2 (2) http:// sociolinguistics.ru ДИСКУССИИ DISCUSSIONS УДК 81.372.462 DOI: 10.37892/2713-2951-2020-2-2-138-149 ОБ ОСНОВАНИЯХ ОРФОГРАФИЧЕСКОЙ КОДИФИКАЦИИ ПРИЛАГАТЕЛЬНОГО КРЫМСКО-ТАТАРСКИЙ Ольга Е. Иванова Институт русского языка им. В.В. Виноградова РАН, Российская Федерация В статье рассматриваются лингвистические основания и социолингвистические мотивации орфографической кодификации прилагательного ‘крымско-татарский’. В лингвистическом плане противоречие между кодифицированной нормой и широко распространенным написанием анализируется с точки зрения исторической динамики написания данного слова и его места в системе аналогичных по устройству и языковой семантике единиц. Устанавливается факт принадлежности данного сложного прилагательного к асистемной области письма, управляемой не правилами, а словарем, не алгоритмизованными закономерностями, порождающими определенное написание, а синхронными и диахронными аналогиями, традицией употребления, индивидуальными предпочтениями, и именно в этом случае признается значимой роль субъективного фактора письма — политика лингвистов-кодификаторов. Констатируя сосуществование конкурирующих написаний данного слова, автор привлекает внимание к варианту интерпретации правил правописания сложных прилагательных, который видится более адекватным в реальном и проспективном временном измерении. Социолингвистический аспект данного вопроса затрагивает бытование слова в общенародном узусе: в середине XX в. традиция его употребления прерывалась на десятилетия и так и не сложилась к моменту словарной кодификации. Важно и то обстоятельство, что социальная база русского письма в 90-х годах прошлого века оказалась разделенной, значительная часть пишущих осталась за пределами России, в которой законодательно закреплено применение нормативных словарей русского языка. В статье анализируется рефлексия носителей, пытающихся непосредственно связать письменную форму слова и языковую семантику, а также рассматривается соотношение нормы словарей и государственных нормативных актов.

об отрицании при местоимениях и наречиях в центральных диалектах селькупского языка. Ключевые слова: отрицательные местоимения и наречия, отрицание, грамматикализация, цикл Еспер сена, исчезающие сибирские языки. Селькупский язык является представителем южносамодийской группы уральской языковой семьи и демонстрирует совокупность диалектов, существенно отличающихся друг от друга на всех лингвистических уровнях [1, с. 4]. В данной работе будем опираться на классификацию Т. Янурика, согласно которой (дополненной С. В. Глушковым) селькупский язык можно подразделять на три диалектные группы – северную, центральную и южную [2, с. 50–53]. В северную группу входят шесть диалектов: 1) тазовский; 2) ларьякский (верхнетолькинский); 3) карасинский; 4) туруханский; 5) баихинский (баишенский); 6) елогуйский. Центральную группу, представляющую интерес для данного исследования, составляют четыре диалекта: 1) ваховский; 2) тымский; 3) васюганский; 4) нарымский. В южную группу входят пять диалектов: 1) среднеобской; 2) чаинский; 3) кетский; 4) верхнеобской; 5) чулымский. Перед тем как перейти к анализу соответствующих местоимений и наречий, необходимо рассмотреть некоторые ключевые понятия, необходимые для последующего анализа. Согласно наблюдениям М. Хаспельмата, довольно сложно дать четкую трактовку отрицательным неопределенным местоимениям. Так, им было предложено определять неопределенные отрицательные местоимения как неопределенные местоимения, чьей важной функцией является прямое отрицание [3, p. 199]. Что касается проблемы определения отрицательных наречий, необходимо сразу отметить, что данная тема до сих пор не исследована в полной мере, каких-либо специальных обобщающих типологических исследований и четких определений отрицательных наречий не имеется. В данной ста тье под отрицательными наречиями будут пониматься наречия, чьей функцией является прямое отрицание. Часто при отрицании местоимений и наречий имеет место отрицательное согласование (negative concord) – это явление, когда двойное или множественное отрицание в результате не дает утверждения, а выражает одно (семантическое) отрицание [4, p. 57]. По нашему мнению, отрицательные местоимения и наречия сформировались при помощи единиц отрицательной полярности, которые ранее являлись эмфатическими клитиками (а еще раньше эмфатическими частицами), а затем при помощи цикла Есперсена, представляющего собой частный случай процесса грамматикализации, при реанализе превратились в морфологические отрицательные составляющие в составе отрицательных местоимений и наречий. При данном подходе единицы отрицательной полярности могут быть охарактеризованы как выражения, которые могут появляться внутри сферы действия отрицания [5, p. 49]. Под клитикой (энклитикой) понимается элемент, присоединяющийся к главному слову/группе (host word), обладающий одновременно свойствами отдельного слова и суффикса [6]. Под грамматикализацией понимается процесс, при котором из лексических (единиц) морфем (или комбинаций лексических морфем с другими лексическими или грамматическими морфемами) постепенно образуются новые грамматические морфемы [7, p. 4]. Под циклом Есперсена (частный случай процесса грамматикализации) понимается процесс перехода от стратегии единичного маркера отрицания в предложении к стратегии с двойным маркированием отрицания и затем снова к стратегии — 36 — Вестник ТГПУ (TSPU Bulletin). 2015. 4 (157) с единичным маркером отрицания, но с утратой первого – изначального маркера отрицания [8, p. 88]. Существует несколько объяснений данного явления. Нами поддерживается объяснение, предложенное А. Мейе (Meillet1 1912), согласно которому нейтральное отрицание часто усиливается в прагматических целях – делается эмфатическим при помощи эмфатического маркера, затем эмфатический маркер обесцвечивается (bleaching), теряет эмфатическую функцию и становится дополнительным экспонентом к стандартному отрицанию. Затем дополнительный маркер вытесняет стандартный маркер отрицания, используясь как нейтральный маркер отрицания [9, p. 2]. a. I did not see him. b. I did not see him at all. c. I saw him at all. Отрицательные местоимения и наречия в цен тральных диалектах селькупского языка Необходимо отметить, что мы разделяем точку зрения, согласно которой в центральных диалектах селькупского языка уже существуют самостоятельные отрицательные местоимения и наречия. Обоснование данной точки зрения будет предложено в разделе «Реконструкция» ниже. Проблема отрицания местоимений и наречий в представленных диалектах селькупского языка уже обсуждалась в работах И. А. Ильяшенко [10], Э. Г. Беккер (и др.) [11], а также А. Ю. Фильченко [12, 13], В. В. Быкони [14], С. В. Ковылина [15]. Данные отрицательные местоимения и наречия образуются на базе соответствующих вопросительных местоимений и наречий и требуют дополнительного глагольного отрицания в предложении. При двойном отрицании происходит отрицательное согласование. Для начала рассмотрим основные маркеры отрицания, которые используются повсеместно во всех диалектах селькупского языка (данные маркеры имеют соответствующие диалектные алломорфы): стандартное aśa ‘NEG’, императивное/ оптативное, i̬kә ‘NEG.IMP/ NEG.OPT’, бытийное – отрицательный бытийный глагол ćāŋku- ‘отсутствовать’ (см. Я. Алатало (2004) (№ 229, 204, 1563) [16]. 01 Сельк.Нарым. C-65 (стр. 67) «Сказка про брата и сестру» tʲarb-a думать-3SG. sub Думает: «Туда не пойду». kwil-l-ag-e». пойти-OPT-1SG. sub-OPT.PART «načʲide aː NEG туда 02 Сельк.Вас. С-61 (стр. 155) «Хозяйка огня» tüː-m ɨgɨ fedi-ad! плеватьIMP.2PL огонь-ACC NEG.IMP В огонь не плюйте! 03 Сельк.Тым. С-56 (стр. 183) «Как звери солнце искали» nagәr tʲelә-t tʲel tʲaŋ-s-a. отсутствоватьPST-3SG.sub три день солнце-POSS.3SG Три дня солнце отсутствовало. В качестве глагольного отрицания повсеместно гла используется отрицательный модальный гол čedalbɨ- ‘не мочь, не уметь’. 04. Сельк.Вас. [1, c. 279] tabɨ-t čedalb-adɨt. tü-p 3SG-PL огонь-ACC зажечь-INF не.мочь-3PL Они не могут разжечь огонь. čʲadɨ-gu Также в нарымском диалекте может использоваться отрицательный бытийный глагол nʲetu- ‘отсутствовать’, возникший из русского отрицательного бытийного безличного глагола нету. 05. Сельк.Нарым. C-65 (стр. 184) «Рассказ о жизни» tabe-la ili e-j-a быть-PRS3SG.sub или nʲetu-ɣ-ak. отсутствоватьPST-1SG.sub белка-PL Белки есть или нет (не было)? 06. Сельк.Нарым. C-65 (стр. 65) «Сказка про брата и сестру» pet nʲetu. nej mend-a пройти3SG.sub timnʲa-de братPOSS.3SG нету ночь также Ночь снова прошла, брата нет. Итак, для образования отрицательных местоимений и наречий используется суффикс -naj ‘NEG’, присоединяемый к основам вопросительных местоимений и наречий. Ниже приведены отрицательные местоимения и наречия, согласующиеся с дополнительным маркером отрицания при глаго 1 Meillet A. 1912. L'évolution des formes grammaticales. Scientia 12: 384-400. [Reprinted in Meillet, A. 1926. Linguistique historique et linguistique générale. 130-148. Paris: H. Champion]. — 37 — рицательное согласование). 07. Сельк.Вас. С-61 (стр. 174) «Сказка про лесного и старуху» tab aɣa 3SG что-ACC-NEG NEG сказать-HAB-3SG.ob Она ничего не говорит. kadɨ-ku-d. qai-m-naj 08. Сельк.Вас. С-61 (стр. 12) «Рассказ охотника» ku-naj ɨgɨ koja-eʂ! ходитьIMP.2SG.sub куда-NEG NEG.IMP Никуда не ходи! 09. Сельк.Тым. Т-6. (стр. 140) kud-näj huldȥʲet кто-NEG дома Дома никого нет. čaŋg-a. отсутствовать-3SG.sub 10. Сельк.Нарым [11, c. 240] ʂündʲeː-ɣande середина-LOC. POSS.3SG Внутри ничего нет. что-NEG kai-nai netu-w-a. отсутствоватьPRS-3SG.sub 11. Сельк.Нарым. C-42 (стр. 141) «Сказка про крота и кротиху» qaj-Rәn-naj что-LOC-NEG Нигде ничего нет. qaj-naj что-NEG nʲetu. нету Предполагается, что все отрицательные местоимения и наречия могут согласовываться и с модальным отрицательным глаголом čedalbɨ- ‘не мочь, не уметь’ (о специфике отрицания при местоименных прилагательных см. ниже). 12. Сельк.Вас. С-61 (стр. 12) «Рассказ охотника» čedȥal-b-ak. qai-lʲ не.мочьPSTN-1SG. sub ugu-m-naj шапкаPOSS.1SGNEG Никакой шапки найти не могу. найти-INF что-ADJz ko-ggu От вопросительного местоимения qaji ‘что, кто’ путем прибавления суффикса прилагательно-l образуется местоименное прилагательго ное qaji-l ‘какой’, которое, в свою очередь, может быть подвергнуто отрицанию при добавлении от рицательного элемента -naj ‘NEG’ – qaji-l-naj ‘никакой’. При использовании отрицательного местоименного прилагательного qaji-l-naj ‘никакой’ между его составными частями qaji-l ‘какой’ и -naj ‘NEG’ может стоять существительное, к которому это отрицательное местоименное прилагательное относится [10, c. 158]. 13. Сельк.Нарым. C-65 (стр. 71) «Сказка про брата и сестру» qaj-l что-ADJz Какой такой жених. ȥenih. жених nɨlʲdȥi такой tica qaj-lʲnaja 14. Сельк.Нарым [10, c. 157] waʂena mbɨ-dɨl a-ɣɨndɨ взлететьDURPRS. PTCP чтоADJzNEG тамABL1 птица tɨ a׃ сюда NEG tö-lladi. прийтиOPT- (3SG. ob) Оттуда никакая птица сюда не прилетит. 15. Сельк.Вас. [10, c. 158] na это wattoute дорогаPROL. ABL qaj-lʲ qum-nej aɣa чтоADJz человекNEG NEG kwengu-k. пойтиHAB3SG. sub По этой дороге никакой человек не пройдет. Реконструкция Согласно предложенной гипотезе отрицательные местоимения и наречия сформировались при помощи эмфатической частицы naj ‘даже, тоже, также, же’, встречающейся в южных диалектах селькупского языка. Данная частица грамматикализовалась в отрицательный элемент в составе местоимений и наречий в результате цикла Есперсена. 16. Сельк.Тым. С-56 (стр. 193) «Сказка дом зайца» loɣa-n nej лиса-GEN тоже mat-tɨ домPOSS.3SG У лисы тоже дом отсутствует. tʲaŋg-a. отсутствовать3SG.sub Необходимо отметить, что отрицательные местоимения (наречия) изменяются по падежам и могут присоединять маркеры числа и посессивности. Данные маркеры следуют сразу за основой и предшест — 38 — Вестник ТГПУ (TSPU Bulletin). 2015. 4 (157) вуют отрицательному суффиксу. Это еще раз показывает то, что элемент -naj грамматикализовался в последнюю очередь и является относительно новым явлением. Однако встречаются случаи, когда, например, маркер падежа следует за отрицательным суффиксом или дублируется, появляется до и после отрицательного суффикса. Объяснение может быть связано с процессами утраты и возобновления парадигмы при контактном влиянии русского языка. 17. Сельк.Нар. [11, c. 133] a loɣa qaj-m-naj-m что-ACCNEG-ACC лиса NEG ko-mb-at. найти-PSTN3SG.ob Лиса ничего не получила. Рассмотрим процесс грамматикализации эмфатической частицы naj в отрицательную составляющую отрицательных местоимений и наречий на примере вопросительного местоимения kuti ‘кто’. (Для анализа мы воспользуется формами, данными в словаре Я. Алатало (2004): kuti ‘кто’; naj ‘также/NEG’; aśa ‘NEG.PTCL’ (№ 751, 170, 229) [16].) Можно предположить, что изначально отрицание местоимений (и наречий) происходило путем прибавления отрицательной частицы или сказуемого к вопросительному местоимению (наречию) – kuti + aśa. Постепенно, в рамках цикла Есперсена, эмфатический элемент naj присоединяется к местоимениям (наречиям) с целью усиления отрицания – kuti + naj + aśa. Со временем он начинает фиксироваться в данной позиции, превращаясь в клитику (энклитику), постепенно теряя свою эмфатическую/ семантическую значимость (semantic bleaching/loss) и со временем предположительно грамматикализуется в отрицательный элемент – kuti-naj + aśa. Мы придерживаемся трактовки, согласно которой элемент naj, в конструкции kuti + (-)naj + aśa, теряя свою эмфатическую функцию, начинает превращаться в элемент отрицательной полярности, то есть элемент, который больше не является эмфатическим, но еще не является отрицательным и появляется только в сфере действия отрицания. Конструкция kuti + (-)naj начинает восприниматься как местоимение отрицательной полярности, и в свою очередь данная конструкция не может использоваться самостоятельно, но только в связке с маркером отрицания/отрицательным сказуемым kuti + (-)naj + aśa, таким образом, воспринимаясь как единое целое. Впоследствии из общего отрицательного контекста местоимение отрицательной полярности, а именно элемент -naj, перенимает на себя функцию отрицания и начинает восприниматься как самостоятельное отрицатель(-)naj, которое требует ное местоимение kuti в предложении отрицательного согласования kuti (-)naj + aśa. Существование самостоятельных отрицательных местоимений в рассматриваемых диалектах можно подтвердить следующими примерами: 18. Сельк.Вас. С-61 (стр. 8) tau этот Этот дом ничей? mat дом kudɨ-nnaj? чей-NEG 19. Сельк.Нар. С-65 (стр. 154) kuȥa-nnaj когда-NEG Никогда в лес не ходи (нетипичный пример – нет отрицательного согласования). kwaja-k. ходить-3SG.sub ʂot-tɨ лес-LAT1 Существуют и другие подобные примеры, однако они встречаются очень редко, так как довольно сложно найти данные местоимения/наречия в эллиптическом контексте, как в примере № 18 (без использования отрицательного предиката). В примере № 19 наблюдается несогласование отрицательного местоимения с предикатом, который должен находиться в отрицательной форме. Подобные примеры тоже встречаются довольно редко. Данные северных диалектов селькупского языка пока не позволяют дополнительно прояснить картину эволюции данных местоимений/наречий, так как отрицание происходит в них по другой модели [17]. Данные других южных диалектов пока не в полной степени изучены, однако в одних случаях они могут демонстрировать полное сходство с рассматриваемыми данными нарымского, васюганского и тымского диалектов селькупского языка, в других случаях, как, например, в кетском, демонстрируется тенденция слияния местоимения с элементом |naj| и частицей стандартного отрицания в единое целое, которое в предложении дополнительно сопровождается отрицанием при предикате. 20. Сельк.Кет. С-65 (стр. 194) tep 3SG kuttʲa-n-assɨ where-NEG. POL-NEG kobde-p деньгиACC assɨ NEG idȥʲe-t. взять3SG.ob Он ниоткуда денег не возьмет. Существование отрицательных неопределенных местоимений в других диалектах селькупского языка будет обсуждаться отдельно и не является предметом обсуждения данной статьи. Не стоит забывать, что цикл Есперсена – это диахронически длительный процесс, который подразумевает существование на определенной стадии — 39 — тельных местоимений и наречий), одни варианты из которых остаются в языке, другие, в свою очередь, утрачиваются. Приведем пример действия цикла Есперсена из французского языка, где представляется возможным проследить данный процесс в диахронической перспективе [18, p. 2–3]: a. b. c. Французский ce venire Il ne peut ce venire Il ne peut venire ce Il peut прийти этот вечер он NEG мочь He can’t come tonight. ‘Он не может прийти се pas pas NEG soir. soir. soir. годня вечером’. Изначально для отрицания в предложении используется стандартный маркер отрицания ne(a), затем для усиления отрицания добавляется лексема pas изначально означающая ‘щаг’, но впоследствии реанализируемая в маркер отрицания (b). На третьей ступени маркер отрицания ne выпадает и остается только маркер отрицания pas(c). Причем необходимо отметить как минимум одновременное существование стадий a и b, а также b и c. Схожие явления наблюдаются и в ваховском-васюганском диалекте хантыйского языка (на синхронном уровне), где также зафиксированы образования неопределенных отрицательных местоимений по двум моделям [19]. Следует отметить, что на данной стадии изучения вопроса в рассматриваемых диалектах селькупского языка возможны следующие варианты выражения функции отрицания при местоимениях (при рассмотрении данных местоимений в эллиптических конструкциях типа «Кто это? – Никто!»): 1) kuti + naj + aśa, где элемент naj в качестве элемента отрицательной полярности используется только в составе подобных конструкций, и вся конструкция выражает функцию не определенного отрицательного местоимения; 2) kuti + naj, где элемент naj в качестве элемента, выражающего отрицание, используется для формирования самостоятельного неопределенного отрицательного местоимения. При этом в языке могут отмечаться до трех омонимичных элементов (-)naj: 1) эмфатическая частица «даже, тоже, же»; 2) элемент отрицательной полярности; 3) элемент, выражающий отрицание. В данной статье рассмотрены основные стратегии отрицания местоимений и наречий в центральных диалектах селькупского языка. При отрицании подобных местоимений и наречий демонстрируется избыточное отрицание, происходит отрицательное согласование, при котором к местоимению или наречию присоединяется отрицательный суффикс -naj, который сопровождается в предложении стандартным отрицанием: отрицательными частицами -aśa ‘NEG’, i̬kә ‘NEG.IMP/NEG.OPT’, предшествующими предикату, либо самими семантически отрицательными предикатами – бытийным ćāŋku- ‘отсутствовать’, отдельно для нарымского диалекта бытийными nʲetu- ‘отсутствовать’, nʲetu ‘нету’, модальным вспомогательным čedalbɨ- ‘не мочь, не уметь’. Далее было показано, что отрицательные местоимения и наречия в центральных диалектах селькупского языка сформировались при помощи частицы naj ‘даже, тоже’, которая сначала служила для прагматического выделения отрицаемого местоимения, наречия в предложении. Впоследствии, в результате цикла Есперсена, частица naj предположительно превратилась в клитику, примыкающую к отрицаемому местоимению/наречию с последующим процессом закрепления данного элемента в этой позиции. Параллельно происходило семантическое/прагматическое обесцвечивание, утрата функции эмфатического элемента (-)naj, а затем обретение новой, внутрисвойственной функции – функции отрицания данного элемента из общего отрицательного контекста. Согласно архивным данным, можно предположить, что наравне с самостоятельными неопределенными отрицательными местоимениями kuti + (-)naj используются местоимения отрицательной полярности, появляющиеся только с маркером отрицания kuti + (-)naj + aśa. архив янС тгпУ Тома (С) С-34, C-42, С-56, С-58, С-59, С-61, C-65, C-66. архив кузьминой а. и.; гамбургский университет Тома (Т) Т-6, Т-14. Сельк.Вас. – селькупы, васюганский диалект. Сельк.Кет. – селькупы, кетский диалект. Сельк.Нарым. – селькупы, нарымский диалект. Сельк.Тым. – селькупы, тымский диалект. архивные данные Список сокращений — 40 — Вестник ТГПУ (TSPU Bulletin). 2015. 4 (157)

Напиши аннотацию по статье

ФИННО-УГОРСКИЕ И САМОДИЙСКИЕ ЯЗЫКИ УДК 811.511.21 С. В. Ковылин об отриЦании при меСтоименияХ и нареЧияХ в ЦентральныХ диалектаХ СелькУпСкого яЗыка Рассматриваются основные стратегии отрицания при местоимениях и наречиях в центральных диалектах селькупского языка на примере нарымского, васюганского и тымского диалектов. Отрицательные местоимения и наречия формируются при помощи показателя отрицания -naj и при использовании в предложении требуют после себя отрицательный предикат – происходит отрицательное согласование. Согласно выдвинутому тезису, отрицательные местоимения и наречия сформировались в рассматриваемых диалектах при помощи эмфатической частицы -naj ‘даже, тоже’, через цикл Есперсена, как частный случай процесса грамматикализации.

образ чоно волка в наивном языковом сознании носителей монгольского языка. Ключевые слова: лингвокультурология, наивное языковое сознание, национальная картина мира носителей мон гольского языка, бионим. В современной лингвистике вопрос исследования обыденной семантики достаточно актуален и широко представлен в когнитивной лингвистике, в том числе в описаниях фрагментов языковой картины мира в разных языках [Голев, 2011; Голикова, 2004; Стеванович, 2014]. Обыденная лингвистика – совокупность знаний, представлений, высказываний относительно языка, отождествляемая с точкой зрения его носителя. Это сравнительно новое направление в лингвистике, получившее свое развитие совсем недавно: несмотря на имеющиеся ранее попытки проведения исследований в этой области, серьезное внимание учёных обыденная лингвистика привлекла только к концу XX века. Такое запаздывание кажется немного парадоксальным, поскольку, как справедливо сказано, «именно в обыденном знании зарождается и из него развивается официальное научное знание и именно в рамках обыденности человек чаще всего применяет научное знание на практике» [Кашкин, 2011, 2012]. Ключевым для нас является понятие национальной языковой картины мира (далее – ЯКМ), которая обычно рассматривается как лингвоментальный компонент национального языкового сознания. В этой связи уместно будет привести определение ЯКМ О. А. Корнилова: ЯКМ это «результат отражения объективного мира обыденным языковым сознанием конкретного языкового сообщества, конкретного этноса» [Корнилов, 2003. С. 112]. Эта категория фиксирует коллективный опыт всего языкового сообщества. При этом каждый отдельный представитель данного сообщества владеет лишь частью коллективного национального опыта. Настоящее исследование проводится в рамках проекта создания разноязычного словаря обыденной семантики бионимов [Голев, Дебренн, 2013], в котором будет также отражена язы Гундэгмаа Б. Образ чоно (волка) в наивном языковом сознании носителей монгольского языка // Вестн. Новосиб. гос. ун-та. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2017. Т. 15, № 1. С. 62–78. ISSN 1818-7935 Вестник НГУ. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2017. Том 15, № 1 © Б. Гундэгмаа, 2017 ковая картина мира носителей монгольского языка. Данная проблематика еще недостаточно исследована в монголистике; словарь, который отражал бы в полной мере языковые представления носителей монгольского языка, находится только в процессе создания. В статье исследуется совершенно новый материал по монгольскому биониму «чоно» (волк), изучение которого ранее не проводилось. Целью настоящей работы является написание для словаря обыденных толкований статьи о биониме, которая бы полностью отражала образ чоно (волка) в языковом сознании носителей монгольского языка. Для того чтобы достичь намеченной цели, были проанализированы материалы, полученные с помощью психолингвистического эксперимента с участием коренного населения Монголии; организация эксперимента описана ниже. Полученные в ходе эксперимента реакции подверглись семантическому анализу, сделанные на этой основе выводы послужили основанием для написания словарной статьи бионима чоно. В проведенном анализе учитывались как оценочные, ассоциативные, так и интертекстуальные реакции, благодаря чему детальный образ получился более полным. Отдельно анализировались ассоциации, сравнения и дефиниции, цитаты с бионимом волк. При изучении материалов использовались такие методы, как анализ полученных результатов на основе психолингвистического эксперимента данных, их изучение, сопоставление и обобщение [Бутакова, 2012; Виноградова, Стернин, 2016]. 1. Психолингвистический эксперимент: порядок проведения Поскольку задача исследования – воссоздать наивный образ волка в сознании носителей монгольского языка, для которых этот язык является единственным родным, эксперимент проводился с испытуемыми на территории Монголии. В нем приняло участие 205 носителей монгольского языка от 17 до 42 лет, преимущественно студенты и магистранты Ховдского государственного университета (г. Ховд, Монголия), а также около 20 сельских жителей Ховдского аймака (Монголия). Число испытуемых не является случайным. В своих исследованиях Г. А. Черкасова утверждает, что при опросе 200 или более респондентов относительная частота встречаемости повторяющихся, «постоянных» реакций стабилизируется [Черкасова, 2006]. Таким образом, можно сказать, что полученные в ходе ассоциативного эксперимента результаты смогут показать относительно стабильную картину мира, какой ее видит наивный лексикограф, т. е. респондент. В ходе опроса носителям монгольского языка предлагалось ответить на следующие вопросы: 1. Для ассоциаций: Назовите первое пришедшее Вам на ум слово после того, как Вы услы шали или прочитали данное слово (чоно); 2. Для дефиниций: Что обозначает данное слово? Это задание представлялось в форме типа «чоно – бол…» (Волк – это...), то есть участник был вынужден дать наивную дефиницию слова; 3. Для сравнений: Заполните пропуск в предложениях типа «Тэр …, чоно шиг» (Он ... как волк); 4. Для словосочетаний и фраз: Напишите фразу с данным словом, которая приходит Вам на ум. В совокупности данные вопросы позволяют охватить разные слои обыденной семантики: чувственно-ассоциативной (она отражена в первом вопросе), понятийной (второй вопрос), концептной, получаемой в виде прецедентных фраз и типовых сравнений (представлена в третьем и четвертом вопросах) [Голев, Дебренн, 2013]. Анализ полученных данных Поскольку проект создания словаря обыденной семантики бионимов является международным, требуется единый язык метаописания данных, в качестве которого в проекте выбран русский язык. По этой причине все полученные в ходе эксперимента данные были переведе Когнитивная лингвистика ны на русский язык и представлены в формате, утвержденном для подобного рода словарей: первым в статье дается слово-стимул, а следом за ним – реакции, расположенные в порядке убывания их частот. Частота реакций указана либо после каждой реакции, либо в конце группы реакций с одинаковой частотой, причем слова внутри группы расположены в алфавитном порядке. В конце словарной статьи приведены следующие данные: общее число реакций, число разных реакций, число единичных реакций, число отказов от реакций. Поскольку многие мотивы в реакциях повторялись, было решено составить стандартную схему представления и анализа, которая позволила бы единообразно классифицировать весь полученный материал и значительно облегчить его обработку в дальнейшем [Голев, Дебренн, 2013]. Схема такова: РЕАЛИЯ (бионим) 1. Классификационные признаки 1.1. Таксономические 1.2. Параметрические 2. Внешние и физические характеристики 3. Внутренние качества, черты характера и поведения 4. Образ жизни 5. Отношение человека СПОСОБ ОТОБРАЖЕНИЯ 6. Прецедентные феномены 6.1. Мифологические и религиозные представления и верования 6.2. Литературные образы и персонажи 6.2.1. Сказки 6.2.2. Басни 6.2.3. Детские песни 6.2.4. Фильмы 6.2.5. Реклама 6.2.6. Неопознанные цитаты 7. Другие значения 8. Не бионимы Такая структура словарной статьи предполагает глубокую методологию анализа полученных ответов информантов, содержательную интерпретацию ответов, отражающую разносторонние представления о предметах флоры и фауны в языковом сознании информантов. В качестве иллюстрации далее предлагается фрагмент словарной статьи бионима волк на материале лексикографической обработки реакций, полученных от носителей монгольского языка. Обыденный образ волка в наивном языковом сознании носителей монгольского языка Вся информация, полученная в ходе психолингвистического эксперимента, представлена в виде таблиц, составленных согласно вышеописанной схеме. В каждом пункте отдельно рассматривались ассоциации, сравнения и дефиниции, цитаты. Здесь приводится до пяти самых частотных реакций. 3.1. Классификационные признаки 3.1.1. Таксономические (т. е. родовые) Определения Реакции носителей монгольского языка Чоно бол зэрлэг амьтан 47 ⃰ Чоно бол араатан 17 Перевод реакций на русский язык Волк – это дикое животное Волк – это зверь ⃰ Примечание: цифрами указана частотность данной реакции.Ассоциации Зэрлэг амьтан 21 Араатан 6 Сравнения Зэрлэг амьтан 10 Араатан 2 Фразы Дикое животное Зверь Дикое животное Зверь Чоно бол зэрлэг амьтан 6 Волк – дикое животное Таким образом, можно утверждать, что для носителей монгольского языка волк – это дикое животное, зверь; его типовая ассоциативная реакция – зверь. 3.1.2. Параметрические (т. е. видовые) признаки, реакции типа дикое животное, дикий зверь, млекопитающее (не рыба, не птица), дикий (не домашний), хищный (не травоядное), хищник Определения Чоно бол махчин 19 ⃰ Волк – это хищник Чоно бол махчин зэрлэг амьтан 19 Волк – плотоядное дикое животное Чоно бол зэрлэг амьтдын төрөл 9 Волк – тип диких зверей Чоно бол хээрийн зэрлэг амьтан 6 Волк – полевое дикое животное Чоно бол сүүн тэжээлтэн, зэрлэг амьтан 2 Волк – млекопитающее дикое животное ⃰ Примечание: в том случае, когда реакция содержит комбинированную дефиницию, которая может быть отне сена к разным категориям, она повторяется в них и отмечается полужирным шрифтом. Ассоциации Бэлтрэг 13 Нохой 10 Боохой 5 Махчин 4 Цөөвөр чоно 2 Волчонок Собака Боохой [диалектное название чоно (волка)] ⃰ Хищник Шакал ⃰ Примечание: в квадратных скобках даны наши комментарии. Сравнения Араатан 10 Нохой 3 Азарга 2 Үнэг 2 Фразы Зверь Собака Жеребец [самец волка] Лиса Чоно бол араатны нэг төрөл 17 Чоно шиг махчин 10 Волк – один тип хищника Хищник как волк Когнитивная лингвистика Чоно бол аймаар зэрлэг амьтан 8 Чоно ухаантай зэрлэг амьтан 8 Чоно махчин 5 Волк – это страшное дикое животное Волк умное дикое животное Волк – хищник Определяя значение лексемы волк, монгольские информанты отмечают, что волк – предок собаки (внешне похож на собаку), что это дикое, плотоядное, жестокое, страшное, степное, горное животное, млекопитающее, относящееся к семейству псовых. Родственные виды чоно – волчонок, шакал, жеребцовый волк (самец), волчица (самка). В ассоциациях типовыми реакциями являются собака, хищник, степная собака и зверь. 3.2. Внешние и физические характеристики Определения Чоно бол саарал 4 Чоно бол хурдан 3 Чоно хүчтэй 3 Чоно хар саарал өнгөтэй сагсгар дэлтэй 2 Волк серый Волк быстрый Волк мощный Волк темно-серый, с пушистой гривой Ассоциации Саарал 7 Арьс 5 Соёо Сүүл Сравнения Саарал 5 Хурдан 3 Хүчирхэг 3 Хүчтэй 3 Фразы Серый Шкура Клык Хвост Серый Быстрый Мощный Сильный Чоно шиг аймаар шүдтэй 3 Чоно үнэг шиг харагдана Чоно саарал өнгөтэй Чоно хурдан зэрлэг амьтан Шинэ төрсөн бэлтрэг цэнхэр нүдтэй байдаг У волков страшные зубы Волк выглядит как лиса Волк серый Волк – быстрое дикое животное Новорожденные волчата – с синими глазами Вся полученная информация о физических характеристиках волка может быть передана в одном предложении, которое формулируется так: Шерсть у волка серая, реже бывает белого и темно-серого цвета, грива пушистая, глаза желтые, уши высокие, хвост прямой, а зубы, клыки и когти большие и очень острые.3.3. Внутренние качества, черты характера и поведения (такие, какие человек приписы вает волку) Определения Чоно бол махчин 19 Чоно бол зэрлэг амьтдын төрөл 9 Чоно бол аймаар зэрлэг амьтан 8 Чоно бол зоригтой 5 Чоно бол ширүүн 4 Волк – это хищник Волк – тип диких зверей Волк – страшное дикое животное Волк смелый Волк жесткий Ассоциации Зоригтой 11 Хар санаатай 10 Аймаар 7 Зэрлэг амьтан 6 Өлсгөлөн 5 Сравнения Аймаар 17 Зоригтой 14 Зэрлэг 11 Муу санаатай 10 Өлсгөлөн 8 Фразы Чоно шиг махчин 10 Чоно махчин 5 Смелый Злой Страшный Дикий зверь Голодный Страшный Смелый Дикий Злой Голодный Хищник как волк Волк хищник Чоно дандаа өлсгөлөн 4 Волк всегда голодный Чоно догшин зэрлэг амьтан 3 Волк жестокое дикое животное Чоно ууртай 2 Волк сердитый Основную идею, отраженную в полученных реакциях можно передать в виде текста следующим образом: волк хитер и умен, быстр и ловок, скрытен и незаметен, агрессивен и смел, страшен и жесток, лют и дик, горд и жаден до добычи. 3.4. Образ жизни (здесь будут сгруппированы признаки, указывающие на место обитания зверя, особенности обитания и поведения, например, реакции охотник, ловит добычу, живет в лесу, в стае, одиночка) А. Где живет Определения Чоно бол хээрийн зэрлэг амьтан 6 Чоно байгалийн зэрлэг амьтан 2 Чоно уул, талын зэрлэг амьтан Чоно уулын зэрлэг амьтан Волк – полевое дикое животное Волки природные дикие животные Волк горное и степное дикое животное Волк горное дикое животное Когнитивная лингвистика Ассоциации Ой мод Тал Хээрийн нохой Уул Үүр Фразы Чоно ууланд амьдардаг 2 Чоно хээр талд амьдардаг 2 Чоно бол агуйд амьдардаг Лес Степь Степная собака Гора Логово Волк живёт в горах Волк живёт в степи Волк живёт в пещерах Чоно уул, ой модонд амьдардаг зэрлэг араатан Волк – дикий зверь живёт в горах и в лесу Чоно талын зэрлэг амьтан Волк степное дикое животное Носители монгольского языка, характеризуя волка, указывают на место его обитания: волк живет в горах, степи, пещерах и чаще в лесу. Б. Питание волка, способ питания Определения Чоно бол зэрлэг 5 Чоно бол махчин зэрлэг амьтан 4 Чоно бол сүүн тэжээлтэн зэрлэг амьтан 2 Чоно хонь иддэг Волк дикий Волк – плотоядное дикое животное Волк – млекопитающее дикое животное Волк ест овец Ассоциации Хонь 18 Мах Хоол Хурга Фразы Чоно мах иддэг 4 Чоно мал амьтдыг иддэг 4 Чоно хонь иддэг Чоно маханд дуртай Чоно бол их иддэг Овца Мясо Еда Ягнёнок Волк кушает мясо Волк ест домашний скот и диких животных Волк ест овец Волк любит мясо Волк много ест Особенности питания волка: питается мясом, плотоядное и млекопитающее дикое живот ное; животное, которое питается овцами, ягнятами и другими животными. В. Волчий вой Определения Чоно бол ау-ау гэж улидаг 5 Чоно хоньруу архирдаг Волк воет ау-ау Волк рычит на овцуЧоно шөнө улидаг Ночью волк воет Сравнения Архирах Улих Фразы Рычать Вой Чоно саранд чанга улидаг 2 Чоно ульж, нохой хуцна Волк воет громко на луну Волки воют, собаки лают Характеризуя волка, люди указывают на особенности поведения: волк рычит на овец, напа дает на домашный скот и воет громко ночью на луну. Г. Стайный образ жизни Определения Чоно бол сүргээрээ амьдардаг Волк живёт в стае Ассоциации Сүрэг Толгойлогч Фразы Сүрэг чоно Цасны мөр чоно ихэссэнийг харагдуулна Чоно бэлтрэгтэйгээ явж байна Чоно сүргээрээ агнадаг Чоно талд ганцаараа явж байдаг Стая Вожак Стая волков Следы на снегу говорят об увеличении числа волков Волк идёт с волчатами Волки охотятся стаями Волк ходит в одиночку в степи Говоря о волке, монгольские информанты отмечают, что это животное обычно живет стая ми, но встречаются и волки-одиночки. Волки перемещаются с волчатами в стае. 3.5. Отношение человека А. Оценка Определения Чоно бол сүрлэг 3 Бэлтрэг бол хөөрхөн Ассоциация Сүр жавхлантай 2 Сравнения Сүр жавхлантай 7 Үл мэдэгдэм Хулгайч Волк величественный Волчонок симпатичный Величественный Величественный Таинственный Вор Фразы Когнитивная лингвистика Чоно ухаантай зэрлэг амьтан 8 Волк умное дикое животное Чоно муухай зэрлэг амьтан нь ч гэсэн сүр жавхлантай Волк плохое дикое животное, но величественное Отношение человека к этому животному, отраженное в полученных реакциях, можно передать в виде текста следующим образом: волк – умное, сильное и величественное животное; у монголов оно тотемное. Б. Страх Определения Аюултай зэрлэг амьтан – чоно 6 Чоно бол хонины дайсан 2 Чоно хор хөнөөлтэй Опасное дикое животное – волк Волк враг овцы Волк зловредный Ассоциации Аюултай Дайсан Сравнения Аймшигтай 3 Фразы Опасный Враг Пугающий Чоно малчдын дайсан 5 Волк враг пастуха Чоно шиг аймаар шүдтэй 3 У волков страшные зубы Чоно алуурчин 2 Волк убийца Чоно муухай зэрлэг амьтан нь ч гэсэн сүр жавхлантай Волк плохое величественное дикое животное, но Волк – страшное, опасное дикое животное, волков сравнивают с ворами. В. Охота на волка Определения Ассоциации Ан гөрөө 4 Анчин Занга Мөр Шөнө Сравнения Агнах Фразы Охота Охотник Ловушка След Ночь Охотиться Анчид чоно агнадаг 3 Анчид чонын олз авч ирлээ Охотники охотятся на волка Охотники добыли на охоте волкаАав чоно агнахаар явлаа Монголчууд чоныг боохой гэж дууддаг Нутгийн залуус чонын ан хийдэг Папа поехал охотиться на волка Монголы называют волка боохой Местные молодые люди занимаются охотой на волков Отношение человека к этому животному таково: охотники и местные молодые люди охотятся на волков загоном. В ассоциациях пункта «Охота на волка» реакциями, связанными с ситуациями охоты, являются следующие: ловушка, след, ночь и логово. У монголов в некоторых районах есть такое поверье: достаточно встретить волка в новом году, особенно в первый его день, чтобы удача сопутствовала тебе, а если добудешь зверя, то фортуна не оставит тебя на протяжении всего года. 3.6. Прецедентные феномены А. Мифологические и религиозные представления и верования (сюда будут отнесены реакции, связанные с пословицами, поговорками как фольклорными жанрами, с верованиями, в том числе реакции типа волк – тотемное животное монголов). Определения Чоно бол хамгийн хийморьлог амьтан 12 Чоно монгол эр хүний бэлгэ тэмдэг 5 Чоно бол тэнгэрлэг амьтан 5 Чоно бол хийморь 2 Монголчууд чоно сүлдтэй 2 Волк – самое удачливое животное Волк – это символ монгольского мужчины Волк небесное животное Волк – удача У монголов есть тотем волка Ассоциации Хийморь 9 Арьс 5 Олз Соёо Сүлд Сравнения Хийморьтой 35 Тэнгэрлэг Фразы Удача [встреча с волком приносит удачу] Шкура Добыча Клык Тотем Удачливый Небесный Чоно эр хүний бахархал 9 Волк – гордость человека Чоно хийморлог амьтан гэж тооцогддог 6 Волк считается удачливым животным Чоно эр хүний хийморийн бэлэг тэмдэг 4 Волк – символ удачливого мужчины Эр хүний хийморь сэргээдэг амьтан бол чоно 4 Волк – это животное, пробуждающее дух мужчины Чоно тэнгэрлэг амьтан 3 Волк небесное животное Волк – тотемное животное монголов. Стоит заметить, что у монголов волк занимает особое положение, как, например, медведь у русских. Волк – это символ монгольского мужчины. Когнитивная лингвистика Основываясь на полученных реакциях, специфику национального восприятия можно пере дать следующим образом. Волк – самое удачливое и мощное животное, пробуждающее дух мужчины. Волк – тотем и символ для монголов, это небесное животное. Монголы считают волка сильным, смелым и умным, он обладает стойкой волей, высоким боевым духом. Шаман считается посредником (волком) между небесным и подземным миром. В ассоциативных реакциях этого экспериментального пункта отражены еще два слова: лодыжка и шкура. В Монголии были популярны изделия из волчьих шкур. Волчья лодыжка приносит успех и удачу, когда мужчина носит ее с собой. Б. Литературные образы и персонажи (сюда будут отнесены реакции, объединенные в отдельные подгруппы, связанные со сказками вообще, с конкретными сказками, баснями, художественными произведениями, песнями, фильмами, мультфильмами). Ассоциации «Малгайтай чоно» «Би талын хөх чоно» «Өлөгчин чоно» Фразы Би «Чонон сүлд» номыг уншлаа «Волк в шапке » [рассказ Ч. Лодойдамба] «Я степной синий волк» [стихотворение О. Дашбалбар] «Волчица» [стихотворение Б. Лхагвасурэн] прочитал Я [китайского писателя Цзян Жуна] книгу «Волчий тотем» Хүүхдийн өгүүлэл «Малгайтай чоно» Детский рассказ «Волк в шапке» В. Сказки Ассоциации Үнэг 25 Үнэг чоно үлгэр Арслан «Улаан малгай» Ишигнүүд Фразы Лиса Сказка о волке и лисе Лев «Красная шапочка» Козлята Чононы тухай үлгэр байдаг: «Үнэг чоно хоёр» 2 Есть такая сказка о волке: «Лиса и волк» Нэгэн нугад чоно туулай зэрэг хэсэг амьтад байлаа На одном лугу были животные, кролики, волки и другие Чоно үнэг хамт амьдардаг Жили-были волк и лиса вместе «Чоно ба 7 ишиг» үлгэр Г. Детские песни и игры Ассоциации Ау-ау Чоно тарвага «Волк и семеро козлят» [сказка братьев Гримм] Ау-ау Волк и сурки [детская игра]Д. Фильмы Ассоциации Туулай 17 «Чамайг даа» Фразы Заяц «Ну, погоди!» [Союзмултьфильм] Бид «Чонон сүлд» киног үзлээ Мы посмотрели кино «Волчий тотем» Е. Идиомы Фразы Эр хүн зоригтой бол чоно айдаг гэж хүмүүс ярьдаг 29 Чоныг хулгайчтай зүйрлэдэг Народ говорит, когда мужчина смелый, тогда волки боятся его Волк сравнивается с вором Ё. Пословица Фразы “Чоно борооноор” гэж монголчууд ярьдаг “Чонын амнаас гараад барын аманд орох” Монголы говорят так: «Волк охотится в дожде» [волк нападает на скот, когда дождь идет, ведет себя как плохие люди] «Выйдя из пасти волка, попасть в пасть тигра». В монгольской лингвокультуре образ чоно (волка) ассоциируется с рассказом «Волк в шапке», сказками «Волк и лиса», «Жеребёнок, волк и заяц». Образ волка также тесно сопряжен со стихотворениями «Я степной синий волк», «Волчица», детской песней, фильмом «Волчий тотем», мультфильмом «Ну, погоди!». Волк очень часто встречается в народных сказках, где во всех случаях он выступает в качестве отрицательного персонажа; он также ассоциируется с детской игрой «Волк и сурки», где его фигура занимает главное место. 3.7. Не бионимы (реакции типа волчанка (болезнь), волчья печень (растение)) Определения Чоно бол эмчилгээ Волк – лечение Ассоциации Чонон хөрвөдөс Чонон яр Чонын сүүл Чонын элэг Фразы Волчанка [болезнь] Волчанка [болезнь] Волчий хвост [растение] Волчья печень [растение] Чонын бүх эрхтэн хүний эрүүл мэндэд сайн Все части тела волка полезны для здоровья человека Существует ряд слов с корнем чоно (волк), которые входят в монгольские названия нескольких растений и болезней: волчий хвост (растение), волчья печень (растение), волчанка (болезнь). В народе считается, что некоторые болезни можно лечить с помощью различных частей тела волка: волчий желудок применяют для лечения желудка человека, волчий язык – от заболеваний щитовидной железы, волчье мясо от пневмонии и туберкулеза и др. Анализ всех данных подобного рода, полученных в ходе психолингвистического экспери мента, проводился по той же схеме. Когнитивная лингвистика 3.8. Итоговая статья бионима чоно (волк) Основываясь на выводах, полученных при анализе результатов психолингвистического эксперимента, мы предлагаем следующую итоговую статью на русском языке монгольского бионима чоно, суммирующую народные представления об этом животном. Чоно (волк) – дикое плотоядное животное, млекопитающее. Дикий зверь, предок собаки, внешне очень на нее похожий, но обладающий гораздо более злым нравом. Волк любит мясо; это прожорливый, вечно голодный зверь. Его родственные «виды» – волчонок, шакал, жеребцовый волк (самец), волчица (самка). В монгольских диалектах волка называют не чоно, а боохой. Шерсть у волка серая, реже бывает белого или темно-серого цвета, загривок пушистый, глаза желтые (но волчата рождаются с синими глазами), уши высокие, хвост прямой, а зубы, клыки и когти большие и очень острые. Волк – одинокое животное, но он может прекрасно жить в стае. Этот зверь величественный и красивый, но дикий и жестокий. Волк хитрый и умный, быстрый и ловкий, скрытный и незаметный, агрессивный и смелый, гордый и жадный. Волк живет в заснеженных регионах, в горах, в пещерах, вдали от людей. Встретить его можно также в степи или в лесах. Волки плотоядны, питаются овцами или ягнятами, дикими животными, крупным домашним скотом, иногда вырезая целое стадо. Волк сравнивается с вором. Волк нападает на скот незаметно и скрытно. Человек боится волка в той же степени, в какой волк боится человека. Волк имеет репутацию страшного животного, им часто пугают маленьких детей, говоря, что за ними придет волк и съест их, если они не будут слушаться. С одной стороны волк – вредитель, темный, черный, злой, дикий враг, которого в течение веков нужно было истреблять, но с другой стороны – это красивое, небесное, величественное, обожествляемое животное. Волк – животное, пробуждающее дух мужчины, притягательный объект его охоты. Волк – символ для мужчины. Его либо любят, либо ненавидят. Волк – тотемное, мифическое животное, которое ночью воет громко на луну. Большая часть ответов монгольских информантов связана с устойчивыми выражениями и пословицами: «волчий смысл» (вражда между людьми); «волк охотится в дожде» (волк нападает на скот, когда идет дождь, ведет себя как плохие люди); «выйдя из пасти волка, попасть в пасть тигра» (уйти от одной опасности и столкнуться с другой, еще большей). В монгольской лингвокультуре образ волка ассоциируется с рассказами, сказками, стихотворениями, детскими песнями, фильмами, мултьфильмами. Волк очень часто встречается в народных сказках, где во всех случаях он выступает в качестве отрицательного персонажа, а также ассоциируется с детской игрой «Волк и сурки», где его фигура занимает главное место. Существует много растений и болезней с «волчьим» названием. В народе считается, что с помощью частей тела волка можно лечить болезни. Таким образом, статья позволяет показать детальный образ волка таким, каким он предста ет в наивной картине мира носителей монгольского языка. 4. Сопоставление со статьями монгольских толковых словарей Для того чтобы показать уникальность и лексикографическую новизну полученной статьи для словаря обыденных толкований, было решено сопоставить ее со статьями «классических» толковых словарей монгольского языка, выявив основные сходства и различия. Сопоставление проводится с толковым словарем Я. Цэвэла [Цэвэл, 2013] и Большим толковым словарем монгольского языка [МХИТТ, 2015] 1. Сопоставительный анализ позволяет отметить следующие сходства и различия: как в статьях традиционных толковых словарей, так и в статье для будущего словаря обыденных толкований указываются таксономические и параметрические признаки, виды, родственные волку, принадлежность к семейству, перечисляются пословицы и поговорки, растения и болезни с на 1 Монгол хэлний их тайлбар толь [МХИТТ]. Отв. ред Л. Болд. УБ, 2015. URL: https://mongoltoli.mn/.званием, в котором фигурирует понятие чоно, присутствует сравнение с человеком и наделение его качествами волка в примерах из литературы. Сопоставительно-семантический анализ трех словарных описаний слова чоно (волк) Таблица 1 Словари Аспекты и характеристики Таксономические Параметрические Родственные виды Внешние и физические характеристики Внутренние качества, черты характера и поведения Образ жизни (где живет) Укрытие Питание Вой Живет в стае Отношение человека Оценка Страх Охота Мифологические и религиозные представления и верования Литературные образы Сказка Песни и игры Фильмы Идиома Пословица Не бионимы Растение с подобным названием Информация об устаревших реалиях, связанных с волком: волчий дах (зимняя верхняя длиняя одежда из вольчей шкуры), обувь, одеяло (примеры из литературы) Глаголы (убить, стрелять волков) Название болезней с однокорневыми словами Толковый словарь Я. Цэвэла Большой толковый словарь монгольского языка Словарь обыденных толкований (проект) + + + – – – – – – – – – – – – – – – – – + + + – – + + + + – – – + – – – – – – + – + – + – + + + + + + + + + + + + + – + + + + + + + + + + + + + + + + – – + Когнитивная лингвистика В Большом толковом словаре монгольского языка, в отличие от других словарей, называются предметы быта, которые употреблялись в прошлом. Среди них вид одежды – волчий дах (зимняя верхняя длиняя одежда из вольчей шкуры), обувь из вольчих шкур и одеяла. В нем указывается укрытие волков, перечисляются глаголы ассоциирующиеся со словом волк. В статье разрабатываемого Словаря обыденных толкований, в отличие от традиционных, в качестве дополнительной информации присутствует разносторонняя эмоциональная оценка, описываются внешний вид, физические характеристики волка, мест его обитания, его нрава и другие качества. В ней отмечается сходство волка с собакой, упоминается характерный клич зверя. Важное место отводится выявлению роли волка в народном сознании, где он присутствует как тотемное животное и как лекарство от некоторых «волчьих» болезней человека. Как следствие, описываются мифологические ассоциации, верования, связанные с его «характером» и повадками. В статье ярко показаны личное отношение человека к волку как к животному, отношения между человеком и волком, а также отмечены ассоциации с литературными произведениями, в которых фигурирует волк. Также указаны растения и предметы, в названии которых присутствует слово чоно, и названы качества человека, благодаря которым он ассоциируется с волком. Таким образом, можно сделать следующий вывод: если руководствоваться лишь той информацией, которая представлена в традиционных толковых словарях, то невозможно будет увидеть тот образ волка, который возникает в глазах носителя монгольского языка, поскольку статья чоно в толковых словарях не раскрывает его в полной мере, и соответственно, представленный ею образ волка будет являться неполным. Данный словарь обыденных толкований, содержащий в себе статьи, лексикографическая информация для которых получена путем психолингвистического эксперимента от самих носителей языка, – это совершенно новый тип словарей, который не предписывает значение того или иного слова, а описывает его, показывая его настоящую природу так, как ее понимает пользователь языка. Важно то, что подобные словари показывают всю многоаспектность представленных в нем слов. Благодаря им открывается доступ к пониманию той или иной культуры, причем не с точки зрения каких-либо научных знаний или установившихся стереотипов толкования. Тот факт, что в некоторой степени «главными» лексикографами являются сами носители языка, позволяет нам увидеть явления культуры и речи такими, какими их видят сами пользователи, то есть открывается доступ к информации, содержащейся в их языковом сознании. Такой словарь отражает языковые представления наших современников во всем своем богатстве и во всей полноте, позволяя получить ответ на вопрос о реальном психологическом значении слова. Сравнение его с другими типами словарей создает серьезную возможность для исследований в области семасиологии и лексикографии, поскольку содержащаяся в нем информация позволяет внести дополнительные изменения в отражение наивной картины мира в традиционных толковых словарях.

Напиши аннотацию по статье

УДК 81’23, 811.133.1 Б. Гундэгмаа Новосибирский государственный университет ул. Пирогова, 1, Новосибирск, 630090, Россия bgundegmaa15@gmail.com ОБРАЗ ЧОНО (ВОЛКА) В НАИВНОМ ЯЗЫКОВОМ СОЗНАНИИ НОСИТЕЛЕЙ МОНГОЛЬСКОГО ЯЗЫКА Излагаются результаты психолингвистического исследованияя бионима чоно (волк) в наивном языковом сознании носителей монгольского языка. При изучении материалов использовались такие методы, как анализ данных, полученных на основе психолингвистического эксперимента, их изучение, сопоставление и обобщение. С помощью словаря обыденных толкований можно ясно отражать языковую картину мира, что помогает приблизиться к пониманию культуры носителей монгольского языка. В результате исследования выявлены сходства и различия в интерпретации значений слова чоно в монгольских толковых словарях и словаре обыденных толкований.

образ дурак в русском языке опыт сравнительного анализа психически актуального и лексикографического значения слова. Ключевые слова: психически актуальное значение, лексикографическое значение, русская региональная ассоци ативная база данных. Язык – это система, в которой все элементы соединены связями разной степени прочности; эти связи по-разному осознаются носителями языка. Каждый элемент имеет свое место в этой системе и обретает свою значимость только в сопоставлении с другими элементами. Для того чтобы описать какой-либо элемент языковой системы, мы должны рассмотреть его в окружении ближайших «соседей». Другими словами, мы должны рассмотреть его в смысловом поле, в котором этот элемент актуализируется. Со времен Й. Трира, который считается основоположником метода семантического поля, появилось большое количество подходов к описанию и анализу полевых структур в языке. К числу таких моделей описания относятся ассоциативные (далее – АП) и лексико-семантические (далее – ЛСП) поля. Эти два типа полей обладают схожими характеристиками в структуре строения и многомерности связей, которые объединяют входящие в эти поля элементы. Однако различия между ними проявляются уже на уровне сбора информации. АП получают в ходе ассоциативного эксперимента, а для получения ЛСП необходим обширный анализ лексикографических источников, корпусов текстов и паремического фонда языка. Этот фактор обусловливает результат. По этой причине мы задались вопросом, возможно ли использовать АП и ЛСП в качестве взаимодополня 1 СИБАС – Русская региональная ассоциативная база данных (2008–2016). Авторы-составители И. В. Шапошни кова, А. А. Романенко. URL:http://adictru.nsu.ru (дата обращения 02.12.16). Владыко Н. Образ дурак в русском языке (опыт сравнительного анализа психически актуального и лексикографического значений слова) // Вестн. Новосиб. гос. ун-та. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2016. Т. 14, № 4. С. 51–59. ISSN 1818-7935 Вестник НГУ. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2016. Том 14, № 4 © Н. Владыко, 2016 Психолингвистические и межкультурные исследования языкового сознания ющих приемов при исследовании культурно специфических образов. Для исследования был выбран образ ДУРАК как один из центральных и значимых для русской культуры. Согласно данным ассоциативного эксперимента Русского ассоциативного словаря, проведенного в 80–90-х годах прошлого века, образ ДУРАК входит в ядро языкового сознания носителей русского языка. В толковых словарях [Даль, 2006; Ожегов, 1997; Ефремова, 2000] выделяются несколько значений слова дурак. Во-первых, дурак – глупый человек, тупица, тупой, непонятливый, безрассудный, т. е. человек, поведение и суждения которого отличаются от принятой обществом нормы. Во-вторых, дурак – малоумный, безумный, юродивый, т. е. человек, имеющий психические отклонения. В-третьих, дурак – придворный или домашний шут, т. е. человек, которого в старину специально нанимали для развлечения знати. В-четвертых, дурак – карточная игра. Обратимся к ассоциативному полю слова ДУРАК в русской региональной ассоциативной базе данных [СИБАС, 2008–2016]. В ассоциативном эксперименте на стимул ДУРАК было получено 503 реакции, представленных в 193 разных ответах. Количество единичных реакций – 144, отказов – 6. Здесь и далее вслед за авторами СИБАС мы используем знак запятой для перечисления элементов одной и той же вербальной реакции на предъявленный стимул (когда реакция содержит больше одного слова), знак точка с запятой используется при перечислении разных реакций (как однословных, так и неоднословных). Данное ассоциативное поле имеет определенную структуру, которая может быть интерпретирована следующим образом. Ядро составляют наиболее частотные и яркие реакции: Иван  (43);  глупый  (30);  карты  (25);  идиот  (23).  К центру поля относятся реакции дебил; игра; тупой; умный (17); полный;  человек  (13);  дура  (10).  Остальные реакции относятся к периферии, в которой может быть выделена ближняя периферия: глупец;  глупость (9); балбес; дураком (8); дурак (6);  больной;  круглый  (5);  дальняя периферия:  нет;  неумный;  олень;  он  (4);  мужчина;  необразованный; плохой; подкидной; смешной;  сосед;  ты;  я  (3);  Ванька;  Ваня;  Вася;  есть  дурак;  невежа;  не  всегда;  недалекий;  не  умный; не я; оболтус; осёл; от природы; пень;  полно;  простофиля;  сам  дурак;  сам  такой;  ум; чудак (2); и крайняя периферия, в которую входят единичные реакции: ага; Андрей;  а так; балбес, глупый; бедняга; бездарь; безмозглый;  без  мозгов;  безоговорочно;  безрассудный;  Бер;  беспечность;  бестолочь;  блондинка;  болван;  болезнь;  больница;  больной  человек;  большинство;  Буш;  бывает…;  бывает  умнее;  валять;  Васька;  везение;  везунчик;  веселье;  власть;  влюбленный;  вообще;  враг; все; глуп; глупости; грубо; даун; Демин;  деревня; Дима; дурака; дурака видит; дураки  и дороги; дурацкий; Емеля; Ерема; есть такие; жалость; забор; заурядный; злоба; знакомый; и в Африке дурак; и всё; игра в карты;  игра карточная; и дорога; Ильдар; Илья; интеллект;  каждый  второй;  карточная  игра;  король;  кошмар;  легче;  лентяй;  лодырь;  может исправиться; мозги; мой сосед; молния;  молчит; муж; мужик; наипервейший; неграмотный;  недалекий  человек;  незнание;  неизбежно;  не  лечится;  не  понял;  непонятый;  не  проспится;  не  такой;  нетерпение;  нет,  придурок; неумный, глупый; неуч; нехороший;  ничего страшного; но ты не лучше; обезбашенный; обида; обычно; один; окно; олух; он  есть  дурак;  оскорбление;  отсталый;  Паша;  переводной;  победил;  поведение;  покер;  помощь; приговор; пришел; прозвище; простой;  простота;  психушка;  Путин;  Ренат;  Рома;  русский;  сам;  сам  враг;  сказка;  скучно;  слабоумный;  смелость;  смех;  совсем;  среднее;  старый; студент; судьба; счастливый; тормоз;  тугоумие;  тупой,  Иван;  тупость;  ума  нет;  урод;  устала;  фильм;  Фома;  честный;  чо пьяный?; чурбан; Шатунов; это навсегда;  это нормально; явление (1). Проанализировав полученные ассоциаты, мы выделили пять групп, в которых объединены реакции, объективирующие разные денотаты. 1. Человек с отклонением от социальной нормы поведения (258): глупый  (30);  идиот  (23);  дебил;  тупой  (17);  полный  (13);  дура  (10);  глупец;  глупость  (9);  балбес  (8);  дурак (6); круглый (5); неумный; олень (4); необразованный;  плохой  (3);  есть  дурак;  невежа; не всегда; недалекий; не умный; оболтус;  осёл; от природы; пень; полно; простофиля;  сам дурак; сам такой; ум; чудак (2); балбес,  ДУРАК Владыко Н. Образ дурак в русском языкеРЕАКЦИЯ Иван (43); глупый (30); карты (25); идиот (23; дебил; игра; тупой; умный (17);  полный; человек (13); дура (10); глупец; глупость (9); балбес; дураком (8); дурак (6); больной; круглый (5); нет; неумный; олень; он (4); мужчина; необразованный; плохой; подкидной; смешной; сосед; ты; я (3); Ванька; Ваня; Вася;  есть  дурак;  невежа;  не  всегда;  недалекий;  не  умный;  не  я;  оболтус;  осёл;  от природы; пень; полно; простофиля; сам дурак; сам такой; ум; чудак (2);  ага; Андрей; а так; балбес, глупый; бедняга; бездарь; безмозглый; без мозгов; безоговорочно; безрассудный; Бер; беспечность; бестолочь; блондинка;  болван; болезнь; больница; больной человек; большинство; Буш; бывает…;  бывает умнее; валять; Васька; везение; везунчик; веселье; власть; влюбленный; вообще; враг; все; глуп; глупости; грубо; даун; Демин; деревня; Дима;  дурака; дурака видит; дураки и дороги; дурацкий; Емеля; Ерема; есть такие; жалость; забор; заурядный; злоба; знакомый; и в Африке дурак; и всё;  игра в карты; игра карточная; и дорога; Ильдар; Илья; интеллект; каждый  второй;  карточная  игра;  король;  кошмар;  легче;  лентяй;  лодырь;  может  исправиться; мозги; мой сосед; молния; молчит; муж; мужик; наипервейший;  неграмотный;  недалекий  человек;  незнание;  неизбежно;  не  лечится;  не понял; непонятый; не проспится; не такой; нетерпение; нет, придурок;  неумный, глупый; неуч; нехороший; ничего страшного; но ты не лучше; обезбашенный;  обида;  обычно;  один;  окно;  олух;  он  есть  дурак;  оскорбление;  отсталый;  Паша;  переводной;  победил;  поведение;  покер;  помощь;  приговор;  пришел;  прозвище;  простой;  простота;  психушка;  Путин;  Ренат;  Рома; русский; сам; сам враг; сказка; скучно; слабоумный; смелость; смех;  совсем; среднее; старый; студент; судьба; счастливый; тормоз; тугоумие;  тупой, Иван; тупость; ума нет; урод; устала; фильм; Фома; честный; чо  пьяный?; чурбан; Шатунов; это навсегда; это нормально; явление (1) (503, 193, 6, 144) глупый;  бедняга;  бездарь;  безмозглый;  без  мозгов;  безоговорочно;  безрассудный;  беспечность;  бестолочь;  блондинка;  болван;  большинство;  бывает…;  бывает  умнее;  валять; везение; везунчик; власть; влюбленный;  вообще; враг; все; глуп; глупости; грубо; деревня; дурака; дурака видит; дураки и дороги; дурацкий; есть такие; жалость; заурядный; злоба; и в Африке дурак; и всё;  и дорога;   интеллект;  каждый второй; кошмар; легче;  лентяй;  лодырь;  может  исправиться;  мозги;  молния;  молчит;  муж;  мужик;  наипервейший;  неграмотный;  недалекий  человек;  незнание;  неизбежно;  не  лечится;  не  понял;  непонятый; не проспится; не такой; нетерпение; нет, придурок; неумный, глупый; неуч;  нехороший;  ничего  страшного;  но  ты  не  лучше;  обезбашенный;  обида;  обычно;  один;  олух;  он  есть  дурак;  оскорбление;  поведение;  помощь;  приговор;  пришел;  прозвище;  простой; простота; русский; сам враг; сме лость;  совсем;  среднее;  старый;  студент;  судьба;  счастливый;  тормоз;  тупость;  ума  нет;  урод;  чурбан;  это  навсегда;  это  нормально; явление (1). 2. Игра (51): карты  (25);  игра  (17);  подкидной  (3);  игра  в  карты;  игра  карточная;  карточная игра; переводной; победил; покер  (1). 3. Сказочный герой (49): Иван (43); Емеля; Ерема; король; сказка; тупой, Иван; Фома  (1). 4. Человек с психическим отклонением (13): больной (5); болезнь; больница; больной  человек;  даун;  отсталый;  психушка;  слабоумный; тугоумие (1). 5. Шут (6): смешной  (3);веселье;  смех;  честный (1). В ассоциативном поле ДУРАК встретились реакции, которые не поддаются спонтанной интерпретации, возникают сложности в соотнесении их с обозначенными Психолингвистические и межкультурные исследования языкового сознания денотатами: нет;  он  (4);  мужчина,  сосед,   ты; я (3); Ванька; Ваня; Вася; не я; ага; Андрей; Бер; Буш; Васька; Демин; Дима; забор;  знакомый;  Ильдар;  Илья;  окно;  Паша;  Путин; Ренат; Рома; скучно; устала; фильм; чо  пьяный?; Шатунов (1). Эти сложности могут быть связаны с индивидуальностью реакции, т.е. информант, опираясь на свой опыт, закладывает в ассоциат особый единичный смысл, например, имя своего знакомого. Сложно интерпретируемые реакции также могут возникать под влиянием самочувствия и настроения испытуемого, когда на первое место выходят не устойчиво существующие в ассоциативно-семантические связи, а ситуативно обусловленные реакции, например,  скучно;  устала  (1).  И наконец, информанты могут демонстрировать свою изобретательность и остроумие, порождая не сознании связанные со стимулом реакции типа забор;  молния; окно; чо пьяный? (1). Как мы видим по денотативному распределению, в языковом сознании носителей в разной степени актуализированы все лексико-семантические варианты слова ДУРАК. К тому же в данном ассоциативном поле проявляется денотат, не обозначенный в лексикографических источниках, к которым мы обращались; он является одним из ключевых для русской культуры – ДУРАК как сказочный персонаж. Рассмотрим ассоциативно-семантические связи и отношения, которые реализуются в ассоциативных цепочках, представляющих образ ДУРАК. Грамматикализованные реакции, т.е. готовые к использованию синтаксемы, составляют меньшую часть АП ДУРАК – 206 реакций. В рамках синтаксем между стимулом и реакцией наблюдаются следующие типы связей: Предикация  в  узком  смысле  (которую вслед за Ю. Н. Карауловым мы  понимаем как предписание признака  предмету)  глупый  (30);  тупой  (17);  полный  (13);  дураком  (8);  больной;  круглый  (5);  необразованный;  подкидной;  смешной  (3);  есть  дурак;  от  природы  (2);  безмозглый;  без  мозгов;  безрассудный;  влюбленный;  вообще;  дурака  видит;  заурядный;  знакомый;  может  исправиться; молчит; наипервейший; неграмотный;  не лечится; не понял; не проспится; но ты не лучше;  обезбашенный;  один;  он  есть  дурак;  отсталый;  переводной; победил; пришел; простой; русский; слабоумный; старый; счастливый; тупой, Иван (по первой  реакции); честный; это навсегда; это нормально (1) Локация и в Африке дурак (1) Номинация Оценка Иван (43); он (4); сосед; ты; я (3); Ванька; Ваня; Вася  (2); Буш; Демин; Дима; Емеля; Ерема; Ильдар; Илья;  каждый второй; мой сосед; муж; мужик; Паша; Путин; Ренат; Рома; сам; тупой, Иван (по второй реакции); Шатунов (1) глупый  (30);  тупой  (17);  полный  (13);  больной;  круглый  (5);  смешной  (3);  безмозглый;  безрассудный;  влюбленный;  заурядный;  наипервейший;  обезбашенный; счастливый (1)Дурак – сказочный персонаж (Иван  (43);  Емеля;  Ерема  (1));  либо тот, кого мы знаем и с кем общаемся (он  (4);  сосед;  ты;  я  (3);  Ванька; Ваня; Вася (2); Демин; Дима; знакомый; Ильдар; Илья; каждый второй; мой сосед; муж; мужик; Паша; Ренат; Рома; сам;  тупой,  Иван  (1)); либо известный человек (Буш; Путин; Шатунов (1)). Дурак как карточная игра имеет нейтральное значение. Данная игра насчитывает две разновидности (подкидной  (3); переводной (1)), в нее можно выиграть (победил (1)). Дурак отличается глупостью, отсутствием образования, мозгов (глупый (30); тупой (17); необразованный (3); безмозглый; без мозгов;  неграмотный; тупой, Иван (1)), ординарностью и простотой (заурядный; простой (1)), отсутствием меры (безрассудный;  обезбашенный (1)). Дураком можно назвать того, кто имеет психические отклонения (больной  (5);  отсталый; слабоумный (1)). Дурак обладает и положительными характеристиками – он смешной (3); влюбленный;  счастливый;  честный  (1).  Он может быть отнесен к какой-либо народности и возрасту (русский; старый (1)). Дураком можно быть в разной степени (полный  (13);  дураком  (8);  круглый  (5);вообще; наипервейший; один (1)). Дурака как правило нельзя исправить (есть дурак; от природы (2); не лечится; не  проспится; он есть дурак; это навсегда; это  нормально (1)), однако иногда это возможно  (может исправиться (1)). Дурак может приходить куда-либо, молчать, не понимать что-либо, с легкостью определять себе подобных (дурака  видит;  молчит; не понял; пришел (1)). Большая часть реакций (296) рассматриваемого АП содержит неграмматикализованные реакции – синтаксические примитивы. Ю. Н. Караулов называет синтаксические примитивы «строительными» блоками предложений [Караулов, 1993]. Между парой синтаксических примитивов существует связь, которая не имеет эксплицитного выражения, но может быть восстановлена с использованием согласования, примыкания, управления и т. д. Например, дурак – карты (25): дурак –  это игра в карты; дурак – валять (1): валять  дурака и др. Рассматривая отношения стимул – реакция глубже, мы можем определить, каковы источники тех или иных реакций, на основе какой связи они возникли. Сказки: Иван (43); Емеля; Ерема; король;  сказка; Фома (1). Политика: Буш; Путин (1). Шоу-бизнес: Шатунов (1). Устойчивые выражения: дураком  (8);  есть дурак; от природы (2); а так; валять;  враг; дурака; дурака видит; дураки и дороги;  и  в  Африке  дурак;  и  дорога;  он  есть  дурак;  сам враг (1). Метаязыковое описание: оскорбление;  прозвище (1). Коммуникативная реакция: не  всегда;  сам дурак; сам такой (2); ты (3); ага; бывает…; бывает умнее; вообще; грубо; есть такие; и всё; нет, придурок; ничего страшного;  но ты не лучше; сам; совсем;  устала; чо пьяный?; это навсегда; это нормально (1). Определительная (дурак – какой?): глупый  (30); тупой  (17);  больной  (5); неумный (4); необразованный; плохой; подкидной;  смешной (3); недалекий; не умный (2); балбес,  глупый; безмозглый; безрассудный; влюбленный;  заурядный;  неграмотный;  недалекий  человек; непонятый; неумный, глупый; нехороший;  обезбашенный;  отсталый;  переводной; простой; русский; слабоумный; старый;  счастливый; тупой, Иван; честный (1). Дурак – кто?: человек (13); он (4); мужчина; сосед; ты; я (3); Ванька; Ваня; Вася; не я;  Андрей; Бер; больной человек; большинство;  Васька; Демин; Дима; Ильдар; Илья; каждый  второй;  мой  сосед;  муж;  мужик;  недалекий  человек; Паша; Ренат; Рома; студент (1). Симиляры 1: идиот  (23);  дебил  (17);  дура  (10);  глупец    (9);  балбес  (8);  дурак  (6);  олень (4);  невежа;  оболтус;  осёл;  пень;  простофиля;  чудак  (2);  балбес,  бездарь;  бестолочь;  блондинка;  болван;  везунчик;  даун;  лентяй;  лодырь;  придурок;  неуч;  олух;  урод;  чурбан (1). Оппозиты 2: умный  (17);  ум  (2);  интел лект (1). 1 Пары слов, которые субъективно переживаются как имеющие сходное по какому-либо параметру значение; термин А. А. Залевской [Залевская, 2005]. 2 Пары слов, которые субъективно переживаются как имеющие различное по какому-то параметру значение; термин А. А. Залевской [Залевская, 2005]. Психолингвистические и межкультурные исследования языкового сознания При семной интерпретации семем образа ДУРАК были выделены следующие семы. Семема 1. Человек с отклонением от социальной нормы: дурак – глупый человек (глупый (30); идиот (23); дебил; тупой (17);  глупец;  глупость  (9);  балбес  (8);  дурак  (6);  олень  (4);  плохой  (3);  невежа;  недалекий;  осёл;  пень;  простофиля  (2);  балбес,  глупый;  бестолочь; болван; глуп; глупости; недалекий  человек;  олух;  тупой,  Иван;  тупость;  урод;  чурбан  (1));  не получивший достаточного образования (неумный  (4); необразованный (3); не умный; ум (2); неграмотный; незнание; неумный, глупый; неуч; ума нет (1));  неадекватно мыслящий (безмозглый;  без  мозгов  (1));  ленивый (оболтус  (2);  лентяй;  лодырь (1)); везучий (везение; везунчик (1));  находится под влиянием положительных эмоций (влюбленный;  счастливый  (1));  не думает о последствиях (чудак  (2);  безрассудный;  беспечность,  обезбашенный;  смелость (1)); может быть мужского рода (мужчина  (3);  муж;  мужик  (1));  женского рода  (дура (10); блондинка (1)); в разной степени (полный (13); круглый (5); безоговорочно; вообще; наипервейший (1)); часто встречается (полно (2); большинство; бывает…; все (1));  может исправиться; молчит; не лечится; не  понял; не проспится (1); дурак не меняется нигде и никогда (есть дурак (2); от природы; и в Африке дурак; неизбежно; обычно; он  есть дурак; приговор; это навсегда (1)). Семема 2. Игра (игра (17)), в карты (карты  (25);  игра  в  карты;  игра  карточная;  покер  (1)),  разных типов  (подкидной  (3);  переводной (1)), в ней можно побеждать (победил (1)),  входит в ряд карточных игр на ряду с покером (покер (1)). Семема 3. Сказочный герой (сказка  (1)), например Иван  (43);  Емеля;  Ерема;  тупой,  Иван;  Фома  (1),  взаимодействует с королем  (король (1)). Семема 4. Человек с психическим отклонением: больной (больной (5); болезнь; больница;  больной  человек;  психушка  (1)), имеет нарушения в развитии (даун,  отсталый;  слабоумный; тугоумие (1)). Семема 5. Шут вызывает смех (смешной (3);  смех  (1)),  связан с весельем  (веселье (1)), обличает (честный (1)). Процентное соотношение выделенных семем в АП ДУРАК показано на рис. 1. Боль шая часть (58 %) рассматриваемого поля актуализирует семему 1 «человек, имеющий отклонения от социальной нормы поведения». Семема 2 «карточная игра» и семема 3 «сказочный дурак»  представлены в равной мере – по 10 %. Семема 4 «человек с психическим отклонением» и семема 5 «шут» составляют 2 % и 1 % ассоциативного поля соответственно. 19 % реакций не входят ни в одну семему, к ним относятся имена собственные, реакции-комментарии. Выделенное нами распределение актуализаций семем частично находит отражение в практике представления значений в толковых словарях. Как и в ассоциативном поле, первым и основным лексико-семантическим вариантом слова ДУРАК в словарях [Даль, 2006; Ожегов, 1997; Ефремова, 2000] является «глупый человек» т. е. человек, который воспринимается обществом как отличающийся поведением, мышлением, как нарушающий социальные нормы. Далее в словарях С. И. Ожегова и Т. Ф. Ефремовой представлены лексико-семантические варианты «шут» и «игра» (в названном порядке), в словаре В. И. Даля вторым идет значение – «человек с психическим отклонением (малоумный, безумный, юродивый)», третьим – «шут», четвертым – «игра». Однако согласно анализу АП в сознании носителей языка лексико-семантический вариант «игра» актуализируется в большей степени, чем варианты «шут» и «человек с психическим отклонением». К тому же значение «сказочный герой», важное для русской культуры, в словарях не представлено. Та же тенденция доминирования семемы 1 «человек, имеющий отклонения от социальной нормы поведения» наблюдается в распределении синтаксем, 107 готовых к употреблению пар стимул-реакций актуализируют это значение (дурак – глупый  (30);  тупой (17); полный (13); дураком (8) и т. д.). Лексико-семантический вариант «человек с психическим отклонением» выражен АП ДУРАК шестью синтаксемами; «карточная игра» – пятью синтаксемами, «шут» – тремя. В целом, распределение семем в грамматикализованных реакциях отражает общую тенденцию во всем АП ДУРАК. Это дает нам представление о наиболее актуальных лексиРис. 1. Соотношение семем в АП дурак ко-семантических вариантах для носителей русского языка. 477 (то есть 95,8 %) реакций ассоциативного поля ДУРАК представлены однословными ассоциатами. Эти реакции относятся к разным частям речи: 1. существительные (299 реакций) – 62,7 % (например, Иван  (43);  карты  (25);  идиот (23); дебил; игра; человек (13) и т.д.);  2. прилагательные (130 реакций) – 27,6 % (например, глупый  (30);  тупой;  умный (17) и т. д.);  3. местоимения (18 реакций) – 3,8 % (на пример, он (4); ты; я (3) и т. д.); 4. наречия (14 реакций) – 3 % (например, не всегда; полно 2 и т. д.);. 5. глаголы (10 реакций) – 2 % (например, бывает…; валять (1) и т. д.);  6. частицы (5 реакций) – 1 % (нет  (4);  ага (1)); 7. числительные (1 реакция) – 0,2 % (один (1)). Части речи в списке расположены в порядке убывания от наиболее частотных к наименее частотным. Как мы видим, большая часть всех реакций (62,7 %) представлена именем существительным; треть ассоциатов (27,6 %) выражена именем прилагательным. Значительно меньшее количество рассматриваемых реакций относятся к местоимению, наречию и глаголу (3,8 %, 3 % и 2 % соответственно). Самые редко встречающиеся части речи в данном ассоциативном поле – частица (1 %) и числительное (0,2 %).Подобное частеречное распределение показывает, что в АП преобладают знаменательные части речи, что согласуется с частеречным распределением в ядре языкового сознания по данным РАС. Ассоциаты могут быть выражены не только одним словом, но и словосочетанием. В ассоциативном поле ДУРАК присутствуют 24 реакции – словосочетания (есть  дурак;  сам  дурак  (2);  больной  человек;  бывает умнее; дурака видит; дураки и дороги;  есть такие; и в Африке дурак; игра в карты;  игра карточная; каждый второй; карточная  игра; может исправиться;  мой сосед; недалекий  человек;  ничего  страшного;  но  ты  не  лучше; он есть дурак; сам враг; ума нет; чо  пьяный?;  это  навсегда;  это  нормально  (1)).  Представленные реакции-словосочетания обладают разными характеристиками. Здесь есть целые высказывания и диалоги с экспериментатором. Реакции-дефиниции, т. е. дающие определение слову-стимулу: больной человек, игра в карты;  игра карточная;  карточная игра; недалекий человек; ума нет  (1). Реакции, связанные с устойчивыми выражениями или комичными фразами: есть дурак (2); дурака видит; дураки и дороги; и в Африке дурак; он есть дурак;  сам враг  (от  пословицы  «тот  дурак,  кто  сам  себе  враг»)  (1).  Реакции-комментарии: сам  дурак (2); бывает умнее; есть такие; каждый  второй; может исправиться;  мой сосед; ничего страшного; но ты не лучше чо пьяный?;  это навсегда; это нормально (1). Психолингвистические и межкультурные исследования языкового сознания Данное поле включает парадигматические и синтагматические ассоциативные связи. В сознании взрослых людей количество парадигматических связей превосходит количество синтагматических связей [Леонтьев, 1977]. Парадигматические (55,5 %): Иван  (43);  карты  (25);  идиот  (23);  дебил;  игра; человек (13); дура (10); глупец; глупость  (9) и т. д.  связи Синтагматические (41,4 %): глупый (30); тупой; умный (17); полный (13);  больной; круглый (5); нет; неумный; он (4) и  т. д. связи Двум реакциям (балбес,  глупый;  тупой,  Иван  1  –  0,4 %)  не был приписан ни один тип связи, так как информанты предоставили две реакции, каждая из которых вступает в разные отношения со словом-стимулом. На рис. 2, демонстрирующей соотношение типов связей, наглядно видно, что в ассоциативном поле ДУРАК парадигматические связи преобладают над синтагматическими. В отличие от лексикографических источников, в которых семантическая структура многозначного слова предстаёт как система значений (ЛСВ), выведенных на основе авторского анализа выборки текстов и его обобщения, ассоциативное поле дает воз Рис. 2. Соотношение типов связей можность оценить степень актуальности и смысловой насыщенности этих значений в сознании носителей языка в исследуемый период времени. Дальнейшие сравнительно-сопоставительные исследования двух моделей представления семантики слова ДУРАК на материалах других ассоциативных баз русского языка, а также различных групп слов (включая культурно специфичные) могут верифицировать наши выводы, а также внести свою лепту в поиск подходов к разметке ассоциативных баз данных как на микроуровне (представление семантики слова в АП), так и на макроуровне – выявление групп слов, в семантической структуре которых наблюдаются наиболее очевидные психически актуальные смысловые подвижки [Шапошникова 2014, 2015]. Cписок литературы Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка: в 4 т. Т. 1: А – З. М.: 2006. Ефремова  Т.  Ф. Новый словарь русского языка: толково-словообразовательный: в 2 т. М.: Рус. яз., 2000. Залевская  А.  А. Психолингвистические исследования. Слово. Текст: Избранные труды. М.: Гнозис. 2005. 543с.Караулов Ю. Н. Ассоциативная грамматика русского языка. М.: «Русский язык», 1993. 303 с. Леонтьев  А.  А. Словарь ассоциативных норм русского языка. М.: 1977. 192 с. Ожегов  С.  И.,  Шведова  Н.  Ю. Толковый словарь русского языка: 80 000 слов и фразеологических выражений. 4-е изд., М., 1997. 944 с. Шапошникова И. В. К вопросу об инструментарии для сближения лингвистического образования с практикой жизни (на материа ле СИБАС – русской региональной ассоциативной базы данных) // Вопросы психолингвистики № 2 (20). М.: ИЯ РАН; МИЛ, 2014. С. 28–41. Шапошникова И. В. Реалии языкового сознания молодых русских (по материалам СИБАС – Русской региональной ассоциативной базы данных) // Вестник НГУ. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2015. Т. 13, вып. 4. С. 5–14. Материал поступил в редколлегию 20.11.2016 N. Vladyko Novosibirsk State University  1 Pirogov Str., Novosibirsk, 630090, Russian Federation  natalya.vladyko@gmail.com THE IMAGE OF DURAK IN THE RUSSIAN LANGUAGE (A COMPARATIVE ANALYSIS OF THE PSYCHOLINGUISTIC AND LEXICOGRAPHIC MEANINGS OF THE WORD) The research studies the semantic structure of the image of DURAK in the Russian language with the help of the lexicographic and psycholinguistic analyses. The research was conducted on the materials of the Russian Regional Associative Database (SIBAS) and the explanatory dictionaries of V. Dal, T. Efremova and S. Ozhegov. The lexico-semantic variants (further on: LSV) of DURAK were identified and thoroughly analyzed. The results show that lexicographic sources do not include all of the LSVs that are relevant for the contemporary language speakers and current usage. The whole variety of semantic entities associated with the image under study are only partially reflected in the explanatory dictionaries, nevertheless contradictions are also present. Keywords: associative meaning (phychologically relevant), lexicographic meaning, Russian Re gional Associative Database. References Dal V. I. Explanatory Dictionary of Russian Language: 4 vol. Vol. I. M., 2006. Efremova T. F. New Dictionary of the Russian Language: 2 vol. M., 2000. Zalevskaya A. A. Psycholinguistic research. Word. Text: Selected Works. M .: Gnosis. 2005. 543 p. Karaulov Y. N. Associative Russian Grammar. M., 1993. 303 p. Leontiev A. A. The dictionary of Associative Norms of the Russian language. M., 1977. 192 p. Ozhegov S. I., Shvedova N. Yu. Dictionary of the Russian Language 80 000 words and idiomatic expressions. 4th Edition, M., 1997. 944 p. Shaposhnikova I. V. Narrowing the Gap between Linguistic Education and Life Experience (on the Material of SIBAS – Russian Regional Associative Database) // Journal of psycholinguistics № 2 (20). M.: 2014. P. 28–41. Shaposhnikova I. V. Realia of Young Russians’ Language Consciousness (on theMaterial of Sibas – New Russian Regional Associative Database) // Vestnik Novosibirsk State University. Linguistics and Cross-Cultural Communication № 4 (13). 2015. P. 5–14. 

Напиши аннотацию по статье

УДК 81’23 Н. Владыко Новосибирский государственный университет  ул. Пирогова, 1, Новосибирск, 630090, Россия natalya.vladyko@gmail.com ОБРАЗ ДУРАК В РУССКОМ ЯЗЫКЕ (ОПЫТ СРАВНИТЕЛЬНОГО АНАЛИЗА ПСИХИЧЕСКИ АКТУАЛЬНОГО И ЛЕКСИКОГРАФИЧЕСКОГО ЗНАЧЕНИЙ СЛОВА) Рассматривается семантическая структура образа дурак в русском языке на основе сравнительного исследования системных лексикографических значений и психически актуальных значений данного слова. Исследование проводится на материале Русской региональной ассоциативной базы данных (СИБАС) 1 и толковых словарей В. И. Даля, Т. Ф. Ефремовой, С. И. Ожегова на основе выделения лексико-семантических вариантов (далее – ЛСВ) и их анализа. Результаты показали, что в лексикографических источниках представлены не все актуальные для русской культуры ЛСВ. Степень актуализации ЛВС в ассоциативном поле дурак частично отражается в практике представления значений в толковых словарях, однако наблюдаются и существенные расхождения.

образ обмана в русское и ыапонскоы лингвокультурах. Ключевые слова: русские, японцы, лингвокультура, обман, реакция, вежливость. В предыдущем выпуске «Вестника Новосибирского государственного университета» была опубликована наша статья о восприятии русскими и японцами образа жизни [Палкин, 2017]. Настоящая статья продолжает рассмотрение затронутой проблематики: мы обратимся к образу обмана, который является неотъемлемой (хотя далеко не лучшей) стороной жизни. Образ обмана позволит оценить отношение представителей русской и японской лингвокультур к факту нарушения морально-этических норм. Введение других в заблуждение – проступок не столь серьезный, как, к примеру, физическое насилие. Тем не менее обман считается предосудительным деянием с этической точки зрения. Аристотель в «Никомаховой этике» писал: «Обман сам по себе дурен и заслуживает осуждения, а правда прекрасна и заслуживает похвалы» [1983. С. 140]. В свое время популярностью пользовались так называемые «франклиновские добродетели» – перечень добродетелей, составленный видным американским политиком и мыслителем Б. Франклином. Среди них фигурируют искренность и честность как противостоящие обману качества человеческой личности. Вместе с тем необходимо признать, что обман пронизывает все сферы человеческой жизни. Хотя он достоин только осуждения, он является составной частью нашей действительности, а потому требует тщательного изучения. Тематика обмана крайне актуальна для современного состояния общества. В условиях, когда благодаря распространению сети Интернет информация мгновенно передается и быстро обрабатывается, стало возможным скрупулезно анализировать те или иные события, если они выносятся на публичное обсуждение, в результате чего обман проще и быстрее раскрывается. Нередко российские средства массовой информации обвиняют в одностороннем преподнесении происходящего, замалчивании значимых фактов и ангажированном освещении зна Палкин А. Д. Образ обмана в русской и японской лингвокультурах // Вестн. Новосиб. гос. ун-та. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2017. Т. 15, № 3. С. 24–34. ISSN 1818-7935 ¬ÂÒÚÌËÍ Õ√”. –Âрˡ: ÀËÌ„‚ËÒÚË͇ Ë ÏÂÊÍÛθÚÛр̇ˇ ÍÓÏÏÛÌË͇ˆËˇ. 2017. “ÓÏ 15, № 3 © ¿. ƒ. œ‡ÎÍËÌ, 2017 ковых событий. Нередко в обмане уличают представителей российских силовых органов. Обман распространен в деловой сфере. При этом достигнуто понимание, что введение в заблуждение имеет, как правило, негативные последствия и что уменьшение обманных действий способно оздоровить общество. Что происходит в головах людей, когда они осознанно лгут, преследуя корыстные цели и при этом понимая, что другие пострадают от их действий? В этом мы попытаемся разобраться, сопоставляя русскую и японскую лингвокультуры. Это сопоставление представляет особый интерес в силу того, что японская лингвокультура славится приверженностью японцев честности. В Японии претензий к средствам массовой информации, силовым структурам, бизнесу предъявляется гораздо меньше, чем в России. Данная тема настолько злободневна, что мы позволим себе заимствовать данные из нашей докторской диссертации [Палкин, 2015], пересмотрев предложенную в означенной работе интерпретацию. Далее мы рассмотрим, как относятся к обману представители русской и японской лингвокультур. Сопоставление будет осуществлено на материале ассоциативных экспериментов, проведенных в России и Японии. Нами были проанализированы три выборки. В первой выборке фигурировали ассоциации носителей русского языка постперестроечного периода – были использованы данные первого тома («От стимула к реакции») двухтомника «Русский ассоциативный словарь» [2002]. На стимул «обман» в этом издании приведено 199 реакций. Эти данные собирались в конце 1980-х – начале 1990-х гг. преимущественно среди студентов различных вузов. Мы условно относим эти данные к постперестроечному периоду, так как собранный составителями «Русского ассоциативного словаря» (далее РАС) материал относится преимущественно к началу 1990-х гг. Таким образом, при референции к выборкам из РАС будем условно говорить о русских респондентах начала 1990-х гг. (сокращенно Р1). Во вторую выборку вошли ассоциации носителей японского языка. Использовались данные, полученные в ходе ассоциативного эксперимента, проведенного нами в Осакском университете (Япония) в 2001–2002 гг. (сокращенно Я). Возраст испытуемых – от 18 до 23 лет. Общая база этих данных составила 140 анкет при равном количестве мужчин и женщин, заполнявших анкеты (по 70 человек). Третью выборку составили реакции русских респондентов 2006 г., т. е., условно говоря, начала XXI в. (сокращенно Р2). Исследование проводилось в Москве и Московской области преимущественно среди студентов различных вузов. Возраст испытуемых – от 17 до 23 лет. В общей сложности полученный корпус анкет составил 140 штук, из них 70 были заполнены мужчинами и 70 – женщинами. Эта база полностью соответствует количеству анкет, собранных в Японии. В ходе сопоставления выборок, помимо рассмотрения содержательной стороны ассоциативных полей, рассчитывался показатель близости (W) для каждой из трех пар выборок. Методы вычленения данного статистического показателя подробно описываются в статье А. А. Григорьева и М. С. Кленской [2000]. Идея показателя близости заключается в том, что чем ближе полученное значение к единице, тем в большей степени у представителей сравниваемых выборок совпадает восприятие исследуемого образа, и наоборот, чем ближе полученное значение к нулю, тем меньше общих черт в восприятии данного образа обнаруживается между выборками. Данный метод прошел многократную практическую апробацию в различных работах, в результате чего было отмечено, что реальное приближение показателя близости к единице проблематично. Дело в том, что ассоциативное поле любого стимула находится в прямой зависимости от индивидуальных предпочтений испытуемых. Вследствие этого даже при сравнении двух выборок, собранных на базе одной культуры примерно в одно и то же время, на уровне единичных реакций неизбежны разночтения; будут разниться и показатели высокоранговых реакций. На фоне сохранения общих тенденций неизбежны расхождения между выборками в силу личностного фактора. Учитывая эту особенность, показатель близости двух выборок в диапазоне от 0,4 до 0,5 (и выше) будем считать высоким, от 0,3 до 0,39 – выше среднего, от 0,2 до 0,29 – средним, от 0,1 до 0,19 – ниже среднего, показатель близости ниже 0,1 – низким. œÒËıÓÎËÌ„‚ËÒÚË͇ Кроме того, в ходе анализа данных мы будем придерживаться методологической схемы, предложенной в коллективной монографии «Ментальность россиян» [1996. С. 268–277]. Несколько перефразировав фигурирующие в монографии термины, мы выделили четыре смысловых компонента ассоциативных полей: логико-понятийный (знания, основанные на понятийной обработке чувственных данных), телесно-перцептивный (знания, опирающиеся непосредственно на представления о чувственно-телесной деятельности), ценностно-смысловой (знания, связанные с духовными идеалами) и эмоционально-аффективный (знания, возникшие на основе субъективных переживаний). И, наконец, все реакции, набравшие в каждой выборке не менее 1,5 % в округленном значении, вошли в сводную таблицу реакций. Все вошедшие в таблицу реакции (или, при необходимости, группы реакций, выделенные по принципу семантической близости) пронумерованы. Эти цифры получают расшифровку в приводимой после таблицы легенде. Для каждого компонента и для каждой выборки в конце каждой строки таблицы в скобках приводится суммарный удельный вес всех членов данной строки. Перейдем к описанию семантики проанализированных стимулов. Словарные определения гласят, что лексема «обман» подразумевает не только «введение в заблуждение», но и «нарушение обещания», «неоправдание чьих-либо ожиданий», «недодачу при расчете либо обвес», «нарушение супружеской верности». Также следует отметить, что «обман» тесно связан с синонимичной лексемой «ложь». Фигурирующий в качестве слова-стимула японский эквивалент itsuwari удачно гармонирует с соответствующей русской лексемой, так как передает все перечисленные значения слова «обман» и исчерпывается ими. Важно и то, что как в Толковом словаре русского языка [Ожегов, Шведова, 1999], так и в Толковом словаре японского языка [Daijirin, 1995] значения обсуждаемых слов дефинируются через производный глагол («обмануть» и itsuwaru соответственно) и синонимичное слово «ложь» (uso). Таким образом, семантические поля стимулов «обман» и itsuwari полностью накладываются друг на друга. Показатели близости для трех выборок оказались следующими: W (Р1/Я) = 0,22; W (Р2/Я) = 0,26; W (Р1/Р2) = 0,33. Ожидаемо показатель близости между двумя русскими выборками выше, чем в случае сопоставления русских выборок с японской. Как правило, на монокультурном уровне обнаруживается больше совпадений, чем на поликультурном уровне. Однако если между русскими и японской выборками фиксируется близость среднего уровня, то в случае сопоставления двух русских выборок этот показатель, хотя и выше среднего, не является все-таки высоким, т. е. отношение к обману в современной русской лингвокультуре также претерпело трансформации по сравнению с началом 1990-х гг. В первой русской выборке испытуемые активно использовали клише, что свидетельствует об их неготовности оценивать предложенный образ с содержательной стороны. Данная стратегия у респондентов постперестроечного периода фиксировалась нами и на примере других стимулов. Имеются основания считать, что русские того времени испытывали «культурный шок» в связи с крушением старых идеалов и переизбытком новых, предлагаемых культурами Запада. Показательно, что самой частотной в выборке РАС стала синтагматическая реакция «зрения» (9,5 %), которая подразумевает расхожее выражение «обман зрения» и никак не раскрывает отношения респондентов к такому явлению, как обман. К этому ответу примыкают реакции «зрение» (1 %) и «чувств» (0,5 %). Два других ассоциативных поля демонстрируют кардинально иную картину. Русская выборка начала XXI в. содержит единичную реакцию «зрения» (0,5 %). В японском ассоциативном поле обращают на себя внимание 3 % реакций kamen («маска») от устойчивого выражения itsuwari no kamen o kaburu (дословно «надевать маску обмана», т. е. «вводить в заблуждение»). Отметим, однако, что данная идиома подразумевает негативную оценку обмана. Второе место по частотности в первой русской выборке занимает парадигматическая реакция «ложь» (9 %). Что касается двух других ассоциативных полей, то в них эта реакция уверенно занимает первое место. В русской выборке начала XXI в. она набирает 17,5 %, в японской – 34,5 %. Обращает на себя внимание тот факт, что в обеих выборках женщины прибегали к синониму «ложь» заметно чаще, чем мужчины: в русской выборке 2006 г. – в полтора раза, в японской выборке – в два раза. Рискуя навлечь на себя гнев феминисток и борцов за равноправие полов, осторожно предположим, что факт более частого использования женщинами слова «ложь» может указывать на то, что они в большей степени предрасположены к введению в заблуждение, чем мужчины. Это имеет антропологическое объяснение: мужчины физически сильнее, поэтому исторически привыкли добиваться своего грубой силой, тогда как женщины, лишенные этого физиологического преимущества, исторически выработали привычку добиваться своего мягкой силой, именуемой в традиционном обществе хитростью. Вернемся к сопоставлению выборок. Процент реакции «ложь» в японском ассоциативном поле достаточно высок. Это объясняется тем, что реакция «ложь» (uso) используется в японском языке, в том числе в значениях «неправда» и «не может быть». Это слово имеет очень широкое употребление, поэтому не удивительно, что оно занимает центральное место в ассоциативно-вербальной сети японцев. Что касается русских выборок, то обращает на себя внимание обилие синонимов слова «обман». Раз все эти слова присутствуют в тезаурусе языка и, более того, присутствуют активно, напрашивается вывод о том, что все эти способы обмана были распространены и в те времена, когда эти слова создавались, т. е. разнообразие видов обмана уходит корнями в далекое прошлое России. В японском языке также наличествует большое количество синонимов стимула itsuwari, но эти слова практически отсутствовали среди зафиксированных нами реакций. Вывод напрашивается сам собой: обман в Японии – не столь распространенное явление. Выше мы упомянули наличие большого количества синонимов слова «обман» в русских ассоциативных полях. Конкретизируем сказанное: второй по частотности в выборке начала XXI в. следует парадигматическая реакция «предательство» (8,5 %), на третьем месте – разговорный вариант указания на ложь как «вранье» (5,5 %). В этот же ряд выстраиваются единичные реакции «махинация», «мошенничество», «надувательство», «неправда». Выборка начала 1990-х гг. содержит меньше подобных реакций, но на периферии соответствующего ассоциативного поля обнаруживаем реакции «предательство» (2,5 %), «вранье» (1,5 %), «неправда» (1 %), «афера», «враки», «лажа» (по 0,5 %). Иную картину наблюдаем в японском ассоциативном поле: львиная доля реакций такого рода приходится на синоним «ложь», тогда как другие синонимы малочисленны и единичны – «подделка», «лживость» и «мошенничество». Особняком стоит парадигматическая реакция «измена». Она наличествует во всех трех ассоциативных полях и подразумевает супружескую неверность. В выборке начала 1990-х гг. данная реакция упоминалась 3 % респондентов, во второй – 1,5 %, в японской – 0,5 %. Следовательно, супружеская измена – проблема, актуальная и для России, и для Японии. Она рассматривается обоими социумами как разновидность обмана. В японском ассоциативном поле активно используется стратегия антонимизации. Японские респонденты противопоставляют обман правде: второе место в японском ассоциативном поле занимает реакция shinjitsu (13 %), по 0,5 % набирают еще две парадигматические реакции shinbutsu и hontoo, что в сумме составляет 14 %. На русский язык все упомянутые реакции переводятся как «правда». Укажем также на единичную реакцию «истина» (shinri). Русские респонденты менее акцентированно описывают противостояние обмана и правды: в первой русской выборке реакция «правда» набирает 2,5 %, во второй – 1,5 %. Вместе с тем присутствует фактор, который объединяет все три ассоциативных поля. Речь идет о негативной оценке обмана. При всей распространенности этого явления оно получает, тем не менее, отрицательные характеристики. В русской выборке начала 1990-х гг. в этом контексте обнаруживаем реакции «плохо» (3 %), «подлость» (2,5 %), «подлый» (2 %), «грязный», «обида» (по 1 %), «грех», «зло» (по 0,5 %) и т. п. В русской выборке начала XXI в. фигурируют реакции «зло» (5 %), «плохо» (3,5 %), «глупость», «обида» (по 1,5 %), «грех», «подлость», «подлый» (по 0,5 %) и др. Японские респонденты «поддерживают» русских в этом вопросе: отметим «не люблю» (2,5 %), «нехорошо» (1,5 %), «плохо», «шок» (по 0,5 %) и др. При этом только в выборке начала XXI в. реакция «зло» входит в ядро ассоциативного поля. Это свидетельствует о том, что современные русские более критично относятся к обману. Думается, не случайно только во второй русской выборке присутствует реакция «ненависть» (1,5 %). Более философски относятся к обману японские респонденты, которые на œÒËıÓÎËÌ„‚ËÒÚË͇ ряду с нейтральными реакциями «обманывать» (3 %), «лицемерие» (2 %), «обещание» (1,5 %) предпринимают попытки объяснить существование обмана человеческой природой. В частности, 1,5 % набрала реакция honne. Она не имеет точного перевода на русский язык. Японский образ honne – тема для отдельной статьи. Приведем один из возможных вариантов перевода: «истинные мотивы». Если задаться целью совершить краткий экскурс в понятие honne, то его следует рассматривать в связке с другим знаковым образом – tatemae, который указывает на внешнее выражение чувств человека, которое, согласно японской этике, следует по возможности ограничивать. Понятие honne подразумевает истинные намерения, определяющие поведение человека, тогда как tatemae обязывает человека соблюдать приличия и избегать явного выражения своих чувств и намерений. Это имеет своим результатом некатегоричность японского дискурса, в связи с чем японская речь характеризуется недосказанностью, незаконченностью мысли, которую собеседник должен «додумать» за говорящего. Приведем характерный пример. Если японский бизнесмен отвечает согласием на предложение о совместном партнерстве, не имея намерений развивать это партнерство, то это, с позиции японской этики, не обман, а нежелание огорчать собеседника отказом. Японцу предписано скрывать свои «истинные мотивы», поэтому обман иногда рассматривается как «необходимое зло» (0,5 %), понуждаемое различными «обстоятельствами» (0,5 %), которые складываются помимо воли человека, и в таком случае прибегнуть к обману – это «правильно» (0,5 %), т. е. в японской выборке – пусть и на периферии ассоциативного поля – оправдывается принцип «ложь во спасение». Японец, вынужденный скрывать свои «истинные мотивы», временами прибегает к обману, ведь в конечном счете это всего лишь «слова» (1,5 %), это плохо, но в благих целях оправданно. Такое отношение к обману в японской лингвокультуре распространяется и на обыденную, и на деловую коммуникацию, на общение и со «своими», и с «чужими». Однако обман в корыстных целях осуждается, о чем уже было сказано. Опять же на периферии ассоциативных полей обнаруживается интересная параллель между японской и первой русской выборками. Речь идет о перечислении категорий людей, прибегающих к обману. Во второй русской выборке такая реакция всего одна – «предатель» (0,5 %). В русской выборке начала 1990-х гг. подобных реакций три – «жулик», «лгун» и «лжец» (по 0,5 %). Японская выборка в этом отношении ближе к первой русской выборке: слово «лгун» набирает 1,5 %, и 0,5 % приходится на реакцию «лицемер». Реакцией, объединяющей все три выборки, является также парадигматическая реакция «деньги». Она не набирает более 0,5 %, однако можно предположить, что денежные аферы – проблема, актуальная как для России, так и для Японии. Сопоставление двух русских выборок фиксирует троекратное увеличение удельного веса реакции «предательство». Она с 8,5 % идет второй по частотности в русской выборке начала XXI в. (к ней приплюсуем единичную реакцию «предатель»). В выборке начала 1990-х гг. «предательство» набирает только 2,5 % (к которым можно приплюсовать единичную реакцию «предать»). Из этого следует, что к началу XXI в. русские стали более болезненно относиться к обману. Пришло понимание, что не только люди ближнего круга, но и представители чиновничьего аппарата и – выше – правящих кругов способны действовать, прибегая к обману ради реализации своих – нередко корыстных – целей. Вместе с тем респонденты начала XXI в. демонстрируют привыкание к обману, который их уже не шокирует. Об этом можно с уверенностью говорить, опираясь на фигурирующие в первой русской выборке реакции «слезы» (1,5 %), «ужас», «ужасно», «ужасный» (по 0,5 %). Аналогичным образом в японском ассоциативном поле обнаруживаем единичные реакции «слезы» и «шок». Между тем в русском ассоциативном поле начала XXI в. отсутствуют реакции, выражающие подобные эмоции. Обратимся к рассмотрению семантических компонентов ассоциативных полей «обман» и itsuwari. Когда мы обсуждали показатели близости (W), было сделано заключение об определенных расхождениях во взглядах между русскими и японцами, однако эти расхождения не были признаны существенными. Действительно, значения показателей близости отличаются друг от друга не столь значительно. Распределение реакций на компоненты вскрывает более существенные расхождения, чем можно было предположить, видя сухие цифры статистики, хотя общие тенденции сохраняются. Это свидетельствует о том, что одного показателя близости Разбиение ассоциативных полей «обман» и itsuwari по смысловым компонентам Логико-понятийный компонент 1; 3; 9; 11; 12 (44 %) 1; 4; 6; 8; 11 (21,5 %) 1; 2; 3; 5; 6 (41 %) Телесно-перцептивный компонент 4 (3 %) 2; 7; 10 (14,5 %) 7 (1,5 %) Ценностно-смысловой компонент 2; 7; 8; 10 (19 %) 5 (3 %) 4; 11; 12 (6,5 %) Эмоционально-аффективный компонент 5; 6 (5 %) 3; 9; 12 (7,5 %) 8; 9; 10 (4,5 %) Я Р1 Р2 Я Р1 Р2 Я Р1 Р2 Я Р1 Р2 Легенда Я (реакции японцев) Р1 (реакции русских, РАС) Р2 (реакции русских, 2006 г.) 1: うそ / ложь + 虚偽 / лживость (34,5 + 0,5 = 35 %) 2: 真実 / правда (14 %) 3: だます / обманывать + だ まされる / быть обманутым (3 + 1,5 = 4,5 %) 4: 仮面 / маска (3 %) 5: いや / не люблю (3 %) 6: 偽善 / лицемерие (2 %) 7: よくない / нехорошо + 悪 い / плохо (1,5 + 0,5 = 2 %) 8: 本音 / истинные мотивы (1,5 %) 9: 嘘つき / лгун (1,5 %) 10: 本物 / настоящее (1,5 %) 11: 約束 / обещание (1,5 %) 12: 言葉 / слова (1,5 %) 1: ложь + вранье + неправда + + враки + лажа (9 + 1,5 + 1 + + 0,5 + 0,5 = 12,5 %) 2: зрения + зрение + чувств (9,5 + 0,5 + 0,5 = 10,5 %) 3: подлость + подлый (2,5 + + 2 = 4,5 %) 4: измена (3 %) 5: плохо (3 %) 6: предательство + предать (2,5 + 0,5 = 3 %) 7: жестокий (2,5 %) 8: друга (1,5 %) 9: коварный (1,5 %) 10: слезы (1,5 %) 11: жулик + лгун + лжец (0,5 + 0,5 + 0,5 = 1,5 %) 12: ужас + ужасно + ужасный (0,5 + 0,5 + 0,5 = 1,5 %) 1: ложь + вранье + неправда (17,5 + 5,5 + 0,5 = 23,5 %) 2: предательство + предатель (8,5 + 0,5 = 9 %) 3: зло (5 %) 4: плохо (3,5 %) 5: глупость (1,5 %) 6: измена (1,5 %) 7: иллюзия (1,5 %) 8: коварство (1,5 %) 9: ненависть (1,5 %) 10: обида (1,5 %) 11: правда (1,5 %) 12: честность (1,5 %) выборок недостаточно для полноценного анализа ассоциативных полей. Необходимо дополнительное изучение семантики полученных реакций. Остановимся подробнее на выявленных смысловых различиях и сходствах социокультурного и этического характера. Разбиение на смысловые компоненты показывает близость японского и второго русского ассоциативных полей. Это связано с тем, что русские начала 1990-х гг., как мы уже отмечали, œÒËıÓÎËÌ„‚ËÒÚË͇ были потрясены стремительными изменениями, происходящими в стране. Отсюда обилие реакций телесно-перцептивного характера и отставание от двух других выборок в части логико-понятийного компонента, что связано с неготовностью русских постперестроечного периода размышлять над содержанием предложенного образа. Ситуация в России начала 1990-х гг. действительно была непростой: пропагандировавшиеся в Советском Союзе идеалы и ценности – хорошие и плохие, подлинные и лживые, – были отодвинуты на задний план и признаны неактуальными, при этом выработка новых ценностей шла медленно и разнонаправленно. В то же время кардинально изменилась экономическая ситуация: после десятилетий построения социалистических норм хозяйствования Россия в одночасье перешла на капиталистические нормы товарно-денежных отношений. Все это порождало «разброд и шатание» в умах, что и нашло отражение в ассоциативных реакциях, зафиксированных в РАС. Перед миллионами россиян внезапно возникла необходимость пересмотреть ранее устоявшиеся взгляды и изменить образ жизни. «Меркантилизация межличностных отношений, страх и чувство постоянной угрозы, потеря авторитетов как опорных точек в создании системы личной защищенности и уверенности в себе создают новые мотивационные комплексы, продуцирующие варианты дестабилизирующего поведения» [Динамика ценностей…, 1996. С. 163]. Сложившееся положение дел получило название «шоковая терапия». Готовность людей критически оценивать информацию, поступающую из самых разнообразных источников, была поколеблена. Как результат, отказ размышлять над важными этическими во- просами. Этим обусловлено большое количество реакций, вошедших в выборке РАС в телесно-перцептивный компонент: вместо содержательной реакции мы имеем реакцию нейтральную, связанную с тем или иным языковым клише. Именно такие реакции в подавляющем большинстве и сформировали телесно-перцептивный компонент ассоциативного поля «обман» в первой русской выборке. Здесь напрашивается вывод о том, что, поскольку в русской выборке начала XXI в. картина совершенно иная, ответы русских испытуе- мых в данном случае определялись не столько культурными, сколько социально-экономи- ческими факторами. Показательно, что, тогда как на уровне логико-понятийного компонента все выборки объединены имеющей высокий процентный показатель реакцией «ложь», которая обеспечивает данному компоненту соответствующий удельный вес, телесно-перцептивный компонент во всех трех ассоциативных полях представлен разными лексемами. Это означает, что кинетические ощущения, связанные с обманом, у представителей каждой выборки различаются. Особый интерес представляет реакция «маска» из японского ассоциативного поля. В. А. Прон- ников и И. Д. Ладанов пишут в этой связи: «Японцы в общении ведут себя очень сдержанно. Недопустимость публичного выражения эмоций воспитывается у них с детства. Всякое проявление чувств не поощряется. Быть скрытным, т. е. носить на лице маску, в Японии то же, что быть благопристойным» [1996. С. 236]. Существование в японском языке устойчивого выражения itsuwari no kamen o kaburu (см. выше) подчеркивает присущее японцам умение не выдавать своих подлинных мыслей и чувств. По понятным причинам аналогичная реакция в русских выборках не встречается. Реакция «слезы» из выборки РАС – свидетельство того, какие трудные времена переживали русские в начале 1990-х гг. Перейдем к ценностно-смысловому компоненту, который позволит оценить духовные идеалы респондентов. Для определенного количества русских обман является моральной проблемой, однако, если подсчитать совокупный удельный вес реакций, выясняется, что японцы в значительно большей степени обращают внимание на этическую сторону обмана (цифры говорят сами за себя: совокупный удельный вес реакций в данном компоненте втрое превосходит аналогичный показатель для русской выборки начала XXI в. и в шесть раз – для русской выборки начала 1990-х гг.). Что следует из этих данных? Если русские в большинстве своем не склонны рассматривать обман как моральную проблему, это значит, что обман для них является привычным явлением. Именно по причине привыкания к обману в стране процветают коррупция и взяточничество. Сложившаяся ситуация имеет давнюю историю. Анализ русских народных сказок позволяет заключить, что продажные судьи существовали еще в те давние времена, когда Россия именовалась Киевской Русью. Неоднократно предпринимались попытки борьбы с различными проявлениями коррупции в обществе, но успехи если и были, то носили временный характер. В современной России, несмотря на постоянные заявления на самых разных уровнях о борьбе с коррупцией, корень проблемы не изжит. Известная пословица «Закон – что дышло: куда повернул – туда и вышло» реализуется в российской реальности как нечто обыденное. Когда обман проник в системообразующие структуры общества, сложно ожидать его отсутствия на более низких уровнях – вплоть до бытового общения. Невысокий совокупный удельный вес реакций, вошедших в русских ассоциативных полях в ценностно-смысловой компонент, – наглядное подтверждение сказанного. Ярко контрастирует с этой ситуацией японская выборка, в которой на ценностно-смыс- ловой компонент приходится 19 % реакций. Как мы уже отмечали в начале статьи, обману японцы противопоставляют «правду» (14 %), нечто «настоящее» (1,5 %). Если в ядро ассоциативного поля «обман» входит образ правды, это означает, что обман не является довлеющим фактором. Снова упомянем знаковую реакцию honne, которая восходит к дихотомии honne – tatemae. С первых классов школы японца учат вести себя в соответствии с правилами, принятыми в обществе, в том числе не показывать своих истинных намерений и чувств. При этом скрывать свои намерения – это не обман, а следование правилам приличия. Говорить другому то, что тот хочет услышать, подразумевает соблюдение норм вежливости. Японцы, будучи в основной своей массе коллективистами, успешно соблюдают некогда принятые негласные правила. И в деловом, и в бытовом общении японец нередко формально соглашается с некоторым предложением, не имея намерения его принять. Это не рассматривается как обман, так как работает этическая норма «не следует противоречить собеседнику, тем самым задевая его чувства». В Японии собеседник при этом должен уметь отличать формальное согласие-отказ от реального согласия, понимая, что его просто не хотят ставить в неудобное положение: говорить правду в глаза не принято, поскольку прямой отказ был бы более серьезным оскорблением, чем неисполнение обещания. Эмоционально-аффективный компонент – единственный, в котором совокупный удельный вес реакций во всех выборках приблизительно одинаков. На примере этого компонента мы видим, что общечеловеческие ценности разделяются и японцами, и русскими: и те и другие относятся к обману негативно. Все реакции, составившие данный компонент, демонстрируют осуждение обмана испытуемыми. Хотя в каждом ассоциативном поле используются разные лексемы для этого осуждения, настрой респондентов очевиден: японцы подчеркивают свою нелюбовь к обману, русские начала XXI в. – ненависть, русские постперестроечного периода называют обман подлым. Отдельно обсудим реакцию «измена» из логико-понятийного компонента, набравшую 3 % в первой русской выборке, 1,5 % – во второй и оставшуюся единичной в японской выборке. Вывод о том, что измена более распространена в России, чем в Японии, не вполне корректен. Дело в том, что в двух странах различается само понимание супружеской измены. В Японии общение мужчины с женщинами легкого поведения часто вообще не рассматривается как измена. Большинство японских мужчин не считает нужным скрывать свои ночные похождения, поскольку в японской культуре посещение увеселительного заведения, предлагающего услуги сексуального характера, вовсе не считается предосудительным. Такая этика семейной жизни имеет давнюю историю. Как писала Р. Бенедикт еще в 1946 г., в былые времена только мужчины высшего сословия могли позволить себе содержать любовниц, поэтому большинство мужчин время от времени открыто посещали гейш и проституток (подчеркнем, что гейши оказывают совсем не те услуги, что проститутки). Традиция дожила до наших дней. «Эти посещения ни в коей мере не совершаются тайком. Жена может собирать и готовить мужа к его вечерним развлечениям. Дом, который он посещает, может прислать счет его жене, и она, как само собой разумеющееся, оплатит его. Она может быть несчастна из-за этого, но это ее личное дело» [Бенедикт, 2004. С. 132]. Таким образом, то, что в России сочли бы за очевидную измену, в Японии таковой не считается. Однако общественному осуждению не подвергается только общение с проститутками. Если у кого-то из супругов появляется любовница (любовник), то это уже измена. Сравнительно низкий удельный вес реакции «измена» в ответ на стимул «обман» в японской выборке объясняется прежде всего тем, что перечень ситуаций, рассматриваемых в Японии как супружеская неверность, более скуден, чем в России. œÒËıÓÎËÌ„‚ËÒÚË͇ Перейдем к обобщающим выводам. И русские, и японцы негативно относятся к обману. Это негативное отношение наиболее интенсивно проявляется в русской выборке начала XXI в. и наименее интенсивно – в японской выборке. Японцы, пусть и в сравнительно небольшом количестве, оправдывают обман, если это обман во благо. В русских выборках аналогичная мысль проводится не столь явно, но о подобных настроениях свидетельствует единичная реакция «плохо, но иногда нужно» из второй русской выборки. Разновидностью обмана является супружеская измена, которая, судя по результатам ассоциативного эксперимента, более явно актуализируется в языковом сознании русских, но не японцев, в связи со стимулом «обман». Известно, что как в русском, так и в японском языке слова-стимулы «обман» и itsuwari имеют немало синонимов, однако только русские ассоциативные поля синонимами изобилуют. Следовательно, в русской лингвокультуре глубоко укоренились разнообразные виды обмана. (Показательны в связи с этим русские народные сказки, герои которых нередко добиваются своих целей обманным путем.) В японском ассоциативном поле активно упоминается один синоним обмана – «ложь». При этом необходимо иметь в виду, что японцы предпочитают скрывать свои «истинные мотивы». Характерная «недосказанность» японского дискурса, определяемая нормами этикета, может быть неверно истолкована и воспринята иностранцами как обман, однако сами носители японского языка не считают обманом искажение реальных фактов, если того требуют соображения вежливости и связанные с ними отношения иерархической зависимости. Как справедливо отмечает Е. С. Сойнова, оппозиции «высший – низший», «свой – чужой» и «знакомый – незнакомый» «структурируют лингвокультуру традиционного японского общества и потому позволяют говорящему не ошибиться при обращении к другому участнику коммуникации в выборе конструкции, соответствующей его месту в иерархической структуре конкретного социального пространства» [2015. С. 48]. Представитель западноевропейской культуры Б. Данхэм иронично заметил: «…на Западе люди либо говорят вам правду, либо лгут. Японцы же почти никогда не лгут, однако им никогда не придет в голову говорить вам правду» (цит. по: [Овчинников, 1971. С. 94]). Реакции респондентов начала 1990-х гг. убеждают нас в том, что в постперестроечный период русские в большинстве своем готовы мириться с обманом, так как политические и социально-экономические потрясения имели результатом уклонение от серьезных размышлений и неготовность к взвешенному анализу сложившейся ситуации. Действительно, только первая русская выборка изобилует клише, причем эта тенденция прослеживается и на примере других образов сознания [Палкин, 2015]. Русские начала XXI в. с гораздо большим недовольством воспринимают нечестное поведение окружающих, однако значимых изменений в сложившиеся поведенческие нормы это, по всей видимости, не внесло, так как именно респонденты 2006 г. отметились и самым «насыщенным» (с точки зрения удельного веса реакций) перечнем разновидностей обмана. Получается, что современные русские устали от обмана, который прочно вошел в их жизнь, но не готовы менять свою жизнь, чтобы снизить степень выраженности обмана. Таким образом, на вопрос о том, что является причиной распространенности обмана в современной русской лингвокультуре, можно ответить следующим образом: разные виды обмана, веками формировавшиеся в языковом сознании русских, настолько укоренились в русском менталитете, что для их преодоления необходимы кардинальные изменения образа жизни и структуры общества, к чему большинство русских на начало XXI в. не готовы. Возвращаясь к сопоставлению японской и русских выборок, подчеркнем, что носителей обоих языков объединяет вера в правду как антагониста обмана. В то же время у японцев эта вера занимает заметно более весомое пространство ассоциативного поля, чем у русских.

Напиши аннотацию по статье

œ–»’ŒÀ»Õ√¬»–“» ¿ УДК 316.72:81`37 DOI 10.25205/1818-7935-2017-15-3-24-34 А. Д. Палкин Национальный исследовательский университет «Высшая школа экономики» ул. Мясницкая, 20, Москва, 101000, Россия p-alexis@yandex.ru ОБРАЗ ОБМАНА В РУССКОЙ И ЯПОНСКОЙ ЛИНГВОКУЛЬТУРАХ На материале ассоциативных экспериментов сопоставляются представления об обмане в русской и японской лингвокультурах. Показано, что введение другого человека в заблуждение по-разному трактуется русскими и японцами. Японцы в большей степени, чем русские, воспринимают обман как моральную проблему. При этом для японской лингвокультуры свойственно стремление скрывать свои истинные намерения, надевая воображаемую маску. В русской лингвокультуре прослеживается привыкание к обману, что выражается в меньшей эмоциональности реакций на стимул «обман» русскими начала XXI в. по сравнению с реакциями русских респондентов начала 1990-х гг. Вместе с тем русскую и японскую лингвокультуры объединяет вера в правду, являющуюся антиподом обмана.

образ жизни в языковом сознании русских и японцев. Ключевые слова: жизнь, русские, японцы, культура, реакция, стимул. Данная  статья  –  продолжение  масштабного  проекта,  целью  которого  является  сопоставление  языковых  картин  мира  носителей  русской  и  японской  культур.  Основное  содержание  проекта изложено в нашей монографии [Палкин, 2010]. В означенной монографии были рассмотрены различные образы сознания, но образ жизни – знаковый для любой культуры – не получил должного освещения. Этот пробел мы восполняем в данной статье. Актуальность образа жизни и, соответственно, исследования образа жизни уходит корнями  в глубокое прошлое, а ветвями – в далекое будущее: она непреходяща, пока на земле теплится  разумная жизнь. Жизнь человека подразумевает постоянное взаимодействие его внутреннего  мира с окружающей действительностью. Претерпев  долгую  эволюцию,  жизнь  предстает  перед  нами  в  своих  разнообразных  и  изменчивых  формах,  но  на  определенном  временном  срезе  возможно  зафиксировать  текущее  состояние жизни и восприятие жизни человеком. Прав А. Бергсон: «Сколь бы фрагментарной  ни была до сих пор история эволюции жизни, она уже позволяет нам понять, как в процессе  непрерывного развития на линии, восходящей через ряд позвоночных к человеку, возник интеллект. Она показывает нам, что способность понимания дополняет способность к действию,  представляя собой все более точное, все более гибкое и усложняющееся приспособление сознания живых существ к данным условиям существования. Этим определено назначение нашего интеллекта в узком смысле слова: он обеспечивает полное включение нашего тела в окружающую среду, создает представления об отношениях внешних друг другу вещей, – словом,  он мыслит материю» 1. 1 Бергсон А.  Творческая  эволюция.  URL:  http://www.uic.unn.ru/pustyn/lib/bergson.ru.html  (дата  обращения  16.03.2017). Палкин А. Д. Образ жизни в языковом сознании русских и японцев // Вестн. Новосиб. гос. ун-та. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2017. Т. 15, № 2. С. 91–105. ISSN 1818-7935 Вестник НГУ. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2017. Том 15, № 2 © А. Д. Палкин, 2017 Представления о мире и языки: исследование взаимодействий Очевидно, что в разных культурах содержание образа жизни отличается. В чем конкретно  проявляются его инвариантные и вариантные элементы? Ответ на этот вопрос дает ассоциативный эксперимент. Подчеркнем, что образ жизни определяет отношение человека к собственному существованию.  Анализируя  слова,  которые  ассоциируются  со  стимулом  «жизнь»,  мы  получаем  возможность понять, как человек воспринимает себя, свое место и свою роль в сложной палитре  межличностных отношений и индивидуальных устремлений. В зависимости от личностных  ориентаций жизнь может восприниматься как счастливая или несчастная, долгая или скоротечная, комфортная или жестокая, и т. д. Знание о том, как воспринимает жизнь отдельно взятый  индивид, позволяет прийти к далеко идущим выводам о психологическом состоянии индивида. Однако нашей задачей является исследование коллективного сознания, что обусловливает  необходимость массового анкетирования с целью получения репрезентативной выборки. Выборка, претендующая на анализ массового сознания, считается репрезентативной, если  количество испытуемых превышает 100 чел. Это число было получено в результате проведения  многочисленных  ассоциативных  исследований,  которые  показали,  что  ядро  ассоциативного  поля формируется уже на материале первых 100 реакций и при наращивании реакций остается  практически неизменным. Данное наблюдение получило математическое обоснование в статье  Г. А. Черкасовой [2005], о чем мы уже писали в нашей статье [Палкин, 2008]. Таким  образом,  выборка,  содержащая  более  100  реакций  на  один  стимул,  может  быть  экстраполирована  на  более  значительную  группу  населения  вплоть  до  этноса  при  условии,  что в опросе принимали участие исключительно представители данного этноса. Нашему рассмотрению подлежат три выборки – две русские и одна японская. Данные первой русской выборки взяты из «Русского ассоциативного словаря» [РАС, 2002],  материал для которого собирался с конца 1980-х гг. по середину 1990-х гг., т. е. можно говорить, что вошедшие в него ассоциативные реакции относятся преимущественно к постперестроечному периоду развития России. В анкетировании по методу свободного ассоциативного  эксперимента участвовали респонденты в возрасте от 17 до 25 лет – преимущественно студенты различных вузов страны. В полном соответствии с процедурой проведения эксперимента, разработанной для «Русского  ассоциативного  словаря»,  мы  в  2006  г.  провели  анкетирование  студентов  различных  факультетов  Московского  педагогического  государственного  университета,  Московского  экономико-лингвистического  института  и  филиала  Российского  государственного  социального  университета  в  г.  Дедовск  Московской  области.  Возраст  студентов  варьировался  от  17  до 23 лет. Эти собранные в начале XXI в. данные составили вторую русскую выборку. Аналогичным образом нами был проведен свободный ассоциативный эксперимент в Японии среди студентов различных факультетов Осакского университета в возрасте от 18 до 23  лет.  Эти  данные,  также  относящиеся  к  началу  XXI  в.  (2001–2002  гг.),  составили  японскую  выборку. Необходимость  сравнения  двух  русских  выборок  и  одной  японской  обусловлена  тем,  что в России на рубеже XX–XXI вв. происходили серьезные социальные потрясения. Это давало основания полагать, что за пятнадцатилетний промежуток, прошедший с начала 1990-х  гг. до 2006 г., в языковом сознании русских произошли заметные изменения. Это положение  подтвердилось и нашло отражение как в указанной выше монографии, так и в многочисленных наших статьях (см., например: [Палкин, 2011; 2013]). В то же время японское общество  на рубеже XX–XXI вв. находилось в состоянии относительной стабильности, что предполагает  устойчивость существующей языковой картины мира. В связи с этим сопоставление двух русских выборок и одной японской представляется оправданным. Несколько  слов  о  национальной  идентичности  испытуемых.  При  проведении  анкетирования уточнялось, нет ли среди опрашиваемых иностранцев. Если таковые обнаруживались,  то их анкеты отсеивались. Соответственно в японскую выборку вошли только анкеты японских респондентов. Несколько сложнее обстоят дела с русскими выборками. Россия – многонациональная страна, и вычленить из общей массы респондентов исключительно русских – задача крайне затруднительная. По этой причине, отталкиваясь от рассуждений И. В. Кондакова  [2007. C. 66], мы считали русскими всех, являющихся носителями русского языка, входящих  в русское культурное пространство и разделяющих общепринятые в русской культуре установки, т. е. к русским мы относили всех представителей «русского суперэтноса», будь то евреи,  татары или буряты, поскольку все они разделяют русскую культурную идентичность. Для анализа образа жизни были выбраны два слова-стимула – «жизнь» и «жить» и их япон ские эквиваленты seikatsu и ikiru. Что касается стимула «жизнь», то первая русская выборка насчитывает 363 реакции. Относительным недостатком выборки является то, что количество женщин среди респондентов  примерно вдвое превышает количество мужчин, но эта погрешность не оказывает решающего  влияния на валидность эксперимента, так как все испытуемые – носители русской культуры.  Означенная погрешность отсутствует в двух других выборках, где количество респондентов  равняется 140 при равном количестве мужчин и женщин – по 70. Ситуация со стимулом «жить»  аналогична: в первой русской выборке на нее приходятся 332 реакции, при этом женщин примерно  вдвое  больше  мужчин;  материал  двух  других  выборок  получен  от  140  респондентов  в каждой при равном количестве мужчин и женщин. Для анализа ассоциативных полей применялось их разбиение на семантические компоненты. Впервые такая идея была выдвинута в коллективной монографии [Ментальность россиян...,  1997].  В  настоящей  статье  используются  следующие  компоненты:  логико-понятийный  (знания, основанные на понятийной обработке чувственных данных), телесно-перцептивный  (знания,  опирающиеся  непосредственно  на  представления  о  чувственно-телесной  реальности), ценностно-смысловой (знания, связанные с духовными идеалами) и эмоционально-аффективный (знания, возникшие на основе субъективных переживаний). Традиционно в ходе трактовки ассоциативных полей учитываются только повторяющиеся  реакции,  так  как  единичные  реакции  считаются  случайными,  однако  и  единичные  реакции  следует  учитывать  в  том  случае,  если  они  дополняют  повторяющиеся  реакции.  В  приводимых  ниже  сводных  таблицах  перечислены  повторяющиеся  реакции  в  порядке  убывания  их  частотности. Рассмотрению подлежат все реакции или группы реакций, удельный вес которых  превышает 1,25 %, или 1,5 % в округленном значении. При расчете удельного веса реакций все  значения округлялись до 0,5 %. После разбиения ассоциативных полей на семантические компоненты в сводных таблицах приводится легенда, содержащая все учтенные реакции с указанием их удельного веса. Суммарный удельный вес всех компонентов отдельно взятой выборки  всегда меньше 100 %, так как единичные реакции в таблице практически не отражены. * * * Опишем содержание всех ассоциативных полей, начав со стимула «жизнь» и его японского  эквивалента  seikatsu.  В  Толковом  словаре  русского  языка  С.  И.  Ожегова  и  Н.  Ю.  Шведовой  [1999] «жизнь» понимается как: 1. Совокупность явлений, происходящих в организмах, особая  форма существования материи. 2. Физиологическое существование человека, животного, всего живого. 3. Время такого существования от его возникновения до конца, а также в какой-н.  его  период.  4.  Деятельность  общества  и  человека  в  тех  или  иных  ее  проявлениях.  5.  Реальная действительность. 6. Оживление, проявление деятельности, энергии. В толковом словаре  японского языка [Daijirin, 1995] seikatsu – это: 1. Существование. 2. Деятельность в процессе  жизненной активности. 3. Средства к существованию. Мы видим, что семема 1 японской семантемы  seikatsu  эквивалентна  первым  трем  семемам  русской  семантемы  «жить»,  семема  4  русской семантемы совпадает со значением 2-й японской семантемы; при этом семемы 5 и 6  русской семантемы не отражены в японской семантеме, а семема 3 японской семантемы не отражена в русской семантеме, что составляет отличие данных семантем в лексикографическом  плане. Сравнение ассоциативных полей «жизнь» и seikatsu показывает их кардинальное различие.  Эквивалентных реакций практически не обнаруживается. Единственная параллель – это группа  реакций  «тяжелая  –  трудная  –  нелегкая».  Эти  реакции  фигурируют  в  японской  и  первой  Представления о мире и языки: исследование взаимодействий русской выборках, причем в процентном отношении японские реакции этой группы явно преобладают. Совпадающие реакции между японской и второй русской выборками встречаются  только на уровне единичных, по каковой причине даже не входят в приводимую ниже сводную  таблицу. Самой частотной реакцией в русских выборках является слово «смерть» (10,5 % в первой  выборке  и  21,5 %  во  второй).  Антонимизация  –  характерная  стратегия  ассоциирования,  так  как  антонимы,  как  правило,  расположены  рядом  в  языковом  сознании.  В  японской  выборке слово «смерть» не встречается даже среди единичных реакций. Это означает, что японцы  не рассматривают стимул seikatsu антонимичным лексеме «смерть». Семантема seikatsu указывает на не обремененную происшествиями повседневную жизнь, в связи с чем не противопоставляется смерти. Следует также отметить, что в Японии смерть является отчасти запретной  темой.  В  результате  «страдают»  омонимичные  слову  «смерть»  (shi)  числительные  «четыре»  (shi) и «четырнадцать»: их иногда пропускают при нумерации этажей в больницах, гостиницах, домиках для кемпинга и пр.  Другой отличительной особенностью японской выборки является признание японцами того  факта,  что  жизнь  «тяжелая»  (6,5 %),  «тяжела»  (2 %)  и  т.  п.  В  благополучном  и  процветающем японском обществе отдельно взятые его члены остро ощущают тяготы, которые сопровождают жизнь. Группа реакций, указывающая на это, оказывается наиболее репрезентативной  в  выборке.  И  только  на  периферии  японского  ассоциативного  поля  обнаруживаем  реакцию  «радостная» (1,5 %). Осознание бремени персональной ответственности – характерная черта  самоидентификации индивида в коллективистском обществе. Показательно, что это бремя шаблонно ложится в первую очередь на мужчин: именно они обеспечили высокую частотность  реакции «тяжелая» в японской выборке. Первая русская выборка отличается разноплановостью устремлений испытуемых. В начале  1990-х гг. в российском обществе отсутствовали общие цели и согласие. Кардинально различались умонастроения людей. Для одних жизнь «прекрасна» (6 %), «хороша» (3,5 %) и «долгая»  (2,5 %); для других жизнь «тяжелая» (2 %), «трудная» (1 %) и «короткая» (1 %). На недовольство жизнью указывает и реакция «жестянка» (3 %), являющаяся цитатой отрывка Песни водяного из популярного в то время мультфильма «Летучий корабль». Таким образом, русские  постперестроечного  периода  разделились  на  два  лагеря  –  оптимистов  и  пессимистов:  одни  с воодушевлением, другие с разочарованием восприняли происходящие в стране перемены. В  начале  XXI  в.  оптимистов  заметно  прибавилось:  для  явного  большинства  жизнь  –  это  «радость»  (5,5 %)  и  «счастье»  (5,5 %),  она  «хороша»  (2 %)  и  «прекрасна»  (6,5 %).  Реакции  «жестянка», «трудная» и «тяжелая штука» встречаются только среди единичных. В то же время  нельзя  не  отметить  радикализацию  сознания  отдельных  представителей  русской  культуры, что проявляется в использовании обсценной лексики: «дерьмо» (1,5 %), «говно» (0,5 %).  В этих реакциях – вызов и неприятие существующих норм. Перейдем  к  более  подробному  анализу  ассоциативных  полей,  разбив  их  на  упомянутые  выше смысловые компоненты (табл. 1). Разбиение ассоциативных полей «жизнь» и seikatsu по смысловым компонентам Таблица 1 Логико-понятийный  компонент 2; 3; 4; 5; 8; 12; 13; 14  (41,5 %) 1; 8; 9; 13 (16,5 %) 1; 5; 6; 7; 8; 10; 11; 12;  13 (40,5 %) Я Р1 Р2 Телесноперцептивный  компонент  Эмоциональноаффективный  компонент 6; 10 (5 %) 7; 16 (3,5 %) 7; 10; 11( 7,5 %) Ценностносмысловой  компонент 1; 9; 11; 15; 17  (20,5 %) 2; 3; 4; 5; 6; 12  (32,5 %) 2; 9 (14,5 %) 3; 4 (13,5 %) – –Легенда Я (реакции японцев) Р1  (реакции русских из РАС) Р2 (реакции  русских 2006 г.) 1: смерть (21,5 %) 2: радость + счастье +  + счастливая (5,5 % +  5,5 % +  + 1,5 % = 12,5 %) 3: прекрасна + прекрасная  (6,5 % + 0,5 % = 7 %) 4: хорошо + хороша +  + отличная + хороша,  лучше всех + хорошая  (3 % + 2 % +  + 0,5 % + 0,5 % + 0,5 %  = 6,5 %) 5: одна (3,5 %) 6: путь + дорога (2 % +  + 1,5 % = 3,5 %) 7: существование (3,5 %) 8: борьба (2 %) 9: дерьмо + говно (1,5 % + + 0,5 % = 2 %) 10: ребенок (2 %) 11: игра (1,5 %) 12: история (1,5 %) 13: разнообразие (1,5 %) 1: 苦しい/тяжелая +  + 大変/тяжело +  + しんどい/тяжела +  + つらい/нелегкая +  + きつい/трудная (6,5 % +  + 3,5 % + 2 % + 1,5 % + 0,5 %  =  = 14 %) 2: 人生/жизнь человека +  + 暮らし/жизнь +  + ライフ/жизнь + 命/жизнь +  + 生命/жизнь (5 % + 4,5 % +  + 1,5 % + 0,5 % + 0,5 % =  = 12 %) 3: 日常/повседневная +  + 毎日/каждый день +  + 日々/ежедневная +  + 日々の/ежедневная (3,5 % +  + 3 % + 1,5 % + 0,5 % = 8,5 %) 4: 生きる/жить + 暮らす/жить  (5,5 % + 2 % = 7,5 %) 5: 資金/средства +  + お金/деньги +  + 衣食住/средства к  существованию (3 % + 2 % +  2 % = 7 %) 6: 食べる/есть (3 %) 7: 苦/беспокойство (2 %) 8: 部屋/комната (2 %) 9: 家庭/семья (2 %) 10: 食事/еда + 食/еда +  + 料理/еда + 糧/пища (0,5 % +  + 0,5 % + 0,5 % + 0,5 % = 2 %) 11: いきいき/активно (1,5 %) 12: 家/дом (1,5 %) 13: 主婦/домохозяйка (1,5 %) 14: うるおい/достаток (1,5 %) 15: いっぱい/много (1,5 %) 16: 楽しい/радостная (1,5 %) 17: いきがい/ценность жизни  (1,5 %) 1: смерть (10,5 %) 2: прекрасна +  + замечательная +  + прекрасна и удивительна +  + прекрасная + прекрасно +  + это замечательно (6 % +  + 0,5 % + 0,5 % + 0,5 % +  + 0,5 % + 0,5 % = 8,5 %) 3: тяжелая + трудная +  + нелегкая + трудна + + трудно + трудность + + тяжела + тяжелый + + сложная + сложно + + сложная штука (2 % + 1 % + + 0,5 % + 0,5 % + 0,5 % + + 0,5 % + 0,5 % + 0,5 % +  + 0,5 % + 0,5 % + 0,5 % =  7,5 %) 4: короткая + коротка +  + короткое + мимолетна  (3 % + 2 % + 0,5 % + 0,5 % =  = 6 %) 5:  хороша  +  неплохо  +  + хорошая  штука  +  хорошо  (3,5 % + 0,5 % + 0,5 % + 0,5 % = = 5 %) 6: долгая + длинная (2,5 % +  + 1,5 % = 4 %) 7: жестянка + моя жестянка  (3 % + 0,5 % = 3,5 %) 8: моя + своя (2 % + 0,5 % =  = 2,5 %) 9: дорога + путь (1,5 % +  + 0,5 % = 2 %) 10: прожить не поле  перейти + не поле перейти  (1,5  % + 0,5 % = 2 %) 11: радость + счастливая +  + счастливо + счастье (0,5 % +  + 0,5 % + 0,5 % + 0,5 % = 2 %) 12: вечна + вечная + вечный  (0,5 % + 0,5 % + 0,5 % =  =1,5 %) 13: прожить (1,5 %) Представления о мире и языки: исследование взаимодействий В  ходе  анализа  других  стимулов  реакции,  составляющие  логико-понятийный  компонент,  часто превосходили по совокупному удельному весу реакции из других компонентов. В данном случае означенная закономерность сохранилась для японской и второй русской выборок,  тогда как первая русская выборка выбивается из этого ряда. Перед нами свидетельство экзальтации  респондентов  постперестроечного  периода,  поиска  ими  смыслов  и  ценностей  жизни  в ущерб спокойному размышлению над составляющими жизнь элементами. Пункт 2 в японской выборке демонстрирует богатую синонимию японского языка: различные лексемы, фигурирующие в данном пункте, указывают на одно и то же понятие «жизнь».  Seikatsu представляется японцам как череда однообразных дней, о чем свидельствуют п. 3 и 4  из японской выборки. При этом японцы не забывают о том, что для благополучной жизни необходимы достойные средства к существованию (п. 5). Свою жизнь японцы видят в границах  собственного дома. Отсюда реакции «комната», «дом» и «домохозяйка». Благополучие дома –  это благополучие рода, для чего необходим «достаток». В логико-понятийном компоненте первой русской выборки доминирует антоним «смерть».  Реакции «моя» и «своя» свидетельствуют об индивидуализме, свойственном современной русской культуре. В нашей монографии [Палкин, 2010] мы показали, что некогда коллективистская русская культура на современном этапе характеризуется преобладанием индивидуализма  над коллективизмом, причем окончательный «перелом», по всей видимости, произошел в начале 1990-х гг. Однако виной тому не столько распад СССР, сколько многочисленные «эксперименты», которые ставил советский режим над русским национальным сознанием. Потрясения,  сопровождавшие развал советской системы, стали окончательным триггером для смены вектора в пользу индивидуализма. Реакции на стимул «жизнь» со всей очевидностью подтверждают это предположение. Вместе с тем не утратил актуальности образ жизни как пути-дороги,  на что указывает п. 10 из первой русской выборки. Собиравший русские сказания, пословицы и поговорки А. А. Коринфский подчеркивал ранее  присущее  русскому  человеку  стремление  к  семейным  родовым  отношениям,  в  поговорке «На людях – и смерть красна!» усматривал родовой общинный дух [1994. C. 532]. Образ  мыслей крестьян дореволюционного периода удачно отражен в следующих строках: «Земная  жизнь  представляется  воображению  народа-пахаря  неоглядной  нивою,  по  которой,  сменяя  одна другую, проходят толпы сеятелей. Засевают они запаханную предшественниками ниву,  а сами все идут и идут вперед, скрываясь с глаз все надвигающихся и надвигающихся новых  сеятелей» [Там же. C. 531]. Таков типичный взгляд, пронизывающий коллективистскую культуру. Во времена, когда Коринфский писал эти строки, русская культура была именно такой.  На начало XXI в., как следует из полученных нами экспериментальных данных, индивидуализм вышел на первые роли.  Во второй русской выборке с большим отрывом от других реакций на первом месте по частотности расположился антоним «смерть», что закономерно для русского языкового сознания,  если иметь в виду исследуемое слово-стимул. Также в логико-понятийный компонент вошли  реакции,  перекликающиеся  с  реакциями  из  первой  русской  выборки.  Это  подчеркивающая  индивидуалистическую направленность реакция «одна» и выделяющие образ жизни как дороги реакции «путь» и «дорога». Кроме того, русские начала XXI в. прибегают к таким клише,  как «существование», «борьба» и «игра». Все эти лексемы описывают различные аспекты жизни: с одной стороны, ее биологический характер; с другой – ее социальный, состязательный  характер. Показательна реакция «ребенок», которую упомянули только испытуемые женского  пола: ребенок воспринимается как продолжение жизни, прежде всего, русскими женщинами.  Гендерные различия во второй русской выборке крайне интересны, чего нельзя сказать о выборке начала 1990-х гг. Тот подчеркнуто позитивный настрой, который характеризует вторую  русскую  выборку  в  целом,  также  обеспечен  женщинами:  набравшая  5,5 %  реакция  счастье  из эмоционально-аффективного компонента упоминалась только женщинами, реакцию «прекрасна»  из  ценностно-смыслового  компонента  упомянули  восемь  женщин  и  один  мужчина.  В  свою  очередь,  отмеченная  выше  обсценная  лексика  принадлежит  исключительно  мужчинам, что свидетельствует не только об их большей агрессивности, но и об их разочаровании жизнью.  Получается,  что  в  современной  России  представители  «сильного  пола»  в  меньшей  степени настроены на продолжение рода и в большей степени удручены своей жизнью, чем  женщины. Можно говорить о том, что русский мужчина – слабое звено современной русской  культуры. Рассмотрим более подробно ценностно-смысловой компонент. Для японцев – прежде всего мужчин – жизнь «тяжела». Но японские мужчины готовы переносить все тяготы жизни, работая по «много» часов в день ради процветания «семьи». О том  же свидетельствует наречие «активно», отнесенное нами к телесно-перцептивному компоненту.  Оно  отражает  ритм  жизни  современного  японца:  когда  все  вокруг  интенсивно  работают  (или интенсивно отдыхают), сложно самому придерживаться размеренного ритма, возникает  желание трудиться не покладая рук. В  первой  русской  выборке  ценностно-смысловой  компонент  является  наиболее  весомым  в сравнении как с другими выборками, так и с другими компонентами данной выборки. Это  лидерство обеспечено, прежде всего, испытуемыми женского пола. Они гораздо чаще мужчин  заявляли о том, что жизнь «прекрасна», «короткая» и «долгая». Реакции «короткая» и «долгая», имеющие примерно одинаковый удельный вес, снова демонстрируют полярность оценок,  характерную для постперестроечного периода развития России. В  случае  со  второй  русской  выборкой  мужчины  чаще  женщин  отмечали,  что  жизнь  «хороша». Это свидетельствует о стабилизации эмоционального состояния русских мужчин, которые  в  начале  1990-х  гг.  вносили  основной  вклад  в  повышение  эмоциональной  напряженности. Вместе с тем женщины демонстрируют свою позитивную оценку жизни при помощи  реакции «прекрасна». Из девяти реакций такого рода только одна принадлежит мужчине. Тем  самым женщины обнаруживают эстетическую привлекательность жизни, которая практически  ускользает от внимания мужчин. Реакция «прекрасна», таким образом, не лишена телесно-перцептивных черт, но мы посчитали, что ценностный аспект выражен в ней в большей степени.  Ярко выраженный оптимизм женщин указывает на важность женского начала в русской культуре. Телесно-перцептивный компонент являет собой подтверждение тезиса об особом чувственном  восприятии  мира,  свойственном  японцам.  Как  справедливо  утверждает  Д.  Г.  Главева,  японцы  познают  мир  практически-конкретно-чувственно:  «Они  смотрят  очень  внимательно  и  слушают  очень  внимательно.  Взгляд  продлевает  себя  в  слухе,  обонянии,  осязании,  вкусе  (и  здесь,  как  и  в  индийской  и  китайской  культурах,  все  пять  чувств  состоят  в  нерасторжимом  единстве).  Но  подробное  «обнюхивание»,  «ощупывание»  мира,  характерное  для  системы японского мировосприятия, как раз и являются результатом перцепции «ближнего» пространства». Д. Г. Главева называет японский культурный организм преимущественно «зрячим»  [2003. C. 8]. Показательно, что русские выборки в этом компоненте никак не представлены.  Что касается реакций японцев, то все они связаны с «едой», которую следует поглощать «активно». Можно сказать, что в современной Японии царит культ еды. Еде посвящена значительная часть рекламы, о еде говорят по поводу и без повода, едой наслаждаются. Для японца слова  «есть»  и  «еда»  несут  в  себе  не  только  телесно-перцептивный,  но  также  логико-понятийный  и ценностно-смысловой заряд. Однако мы включили данные реакции в телесно-перцептивный  компонент, имея в виду, что еда воспринимается, прежде всего, в силу своих вкусовых качеств.  Вкусовые качества в Японии высоко ценятся и являются предметом повседневного обсуждения. Не прав В. В. Овчинников, писавший в своем самом известном произведении о Японии  «Ветка сакуры», что «японцы в общем-то равнодушны к пище» [1971. C. 105]. Наши данные  показывают, что это определенно не так. Образ еды тесно связан в японском языковом сознании с образом жизни. В части эмоционально-аффективного компонента вторая русская выборка является полной  противоположностью первой: реакция «жестянка» единична, зато реакции «радость» и «счастье» входят в ядро ассоциативного поля. И если из восьми реакций «радость» три принадлежат мужчинам, то из восьми реакций «счастье» все принадлежат женщинам. Это говорит об ослаблении эмоциональной напряженности русских респондентов в целом и о заметно большей  Представления о мире и языки: исследование взаимодействий жизнерадостности женщин по сравнению с мужчинами. Некоторые мужчины демонстрируют  свою агрессивность и полную неудовлетворенность жизнью (см. п. 9 из второй русской выборки), вновь подтверждая предположение о большей психологической устойчивости женщин. * * * Перейдем к рассмотрению стимула «жить» и его японского эквивалента ikiru. Обратившись к толковым словарям, мы обнаруживаем, что русское слово «жить» трактуется следующим образом: 1. Существовать, находиться в процессе жизни, бытия. 2. О мыслях,  чувствах: иметься, быть. 3. Проводить жизнь в каком-нибудь месте, среди кого-нибудь, обитать. 4. Поддерживать свое существование чем-нибудь. 5. Быть целиком занятым, поглощенным, увлеченным кем-чем-нибудь. 6. Вести какой-нибудь образ жизни. 7. Быть в каких-нибудь  отношениях  с  кем-нибудь.  8.  Работать,  проживая  в  доме  нанимателя  (устаревшее).  9.  Находиться в любовной связи с кем-нибудь (разговорное). В толковом словаре японского языка ikiru трактуется  так:  1.  Поддерживать  существование,  существовать.  2.  Проживать.  3.  Поживать.  4. Черпать жизненную энергию. 5. (об умерших) Жить в памяти. 6. Сохранять свойства. 7. (в  игре го о цепочке камней) Обладать не менее двумя точками свободы. 8. (в бейсболе об игроке,  покинувшем базу) Оставаться в игре. Как видим, в основных своих семемах рассматриваемые  слова  совпадают,  но  менее  распространенные  семемы  обеспечивают  культурную  вариативность в интерпретации данных слов. Обратимся к анализу соответствующих ассоциативных полей. Непосредственным  антонимом  японского  слова-стимула  является  лексема  shinu  («умирать»), которая стала явным лидером по частотности в японской выборке (28 %). На втором  месте идет группа реакций с общим значением «жизнь», т. е. японцы в данном случае прибегли к субстантивации стимула, что не характерно для русских выборок. Видимо, это связано  с особенностями иероглифического написания слов: иероглиф 生, фигурирующий в стимуле,  входит составной  частью практически во все реакции со значением «жизнь». Затем японцы  вновь признают, что жить «тяжело», причем на этот раз об этом заявляют и мужчины, и женщины.  Однако  примерно  такое  количество  респондентов  отвечает,  что  жизнь  приносит  «радость».  Итак,  для  японца  жизнь  нелегка,  но  она  в  радость,  она  проходит  здесь  и  «сейчас»  и проникнута «силой». Что касается гендерных различий японской выборки, то исключительно мужчины прибегли к реакции «стараться» и исключительно женщины прибегли к реакциям  «есть» и «еда». Здесь снова прослеживается готовность японских мужчин упорно трудиться  и склонность женщин к ведению домашнего хозяйства. Вместе с тем «пища» и ее потребление  обеспечивают поддержание жизни, с одной стороны, и наслаждение вкусом – с другой. Русские выборки разительно отличаются от японской. В первой выборке на первом месте  по  частотности  расположилась  реакция  «хорошо»  (10 %).  Данная  выборка  пронизана  оптимизмом:  русские  хотят  жить  «весело»,  «дружно»  и  «счастливо».  Реакции  негативного  толка  встречаются только среди единичных. Но кто задает этот позитивный настрой? Вполне ожидаемо это женщины. В подавляющем своем большинстве именно они упоминали слова «дружно»,  «долго»,  «счастливо»  и  «припеваючи».  Итак,  зашкаливающий  оптимизм  респондентов  первой русской выборки обеспечен представительницами женского пола. Это говорит о том,  что  в  период  кризиса  именно  женщина  в  русской  культуре  способна  сохранять  самообладание  и  оптимизм,  обеспечивая  дальнейшее  развитие.  Также  следует  отметить  связь  образов  дома и любви с образом жизни. Русские видят свою жизнь в доме, наполненном атмосферой  любви. По удачному выражению Н. С. Сергиевой, исследовавшей русское языковое сознание,  «дом – “нулевое” пространство человека, своеобразная точка отсчета в его жизненном пути»  [2009. C. 28]. Во второй русской выборке на первых местах по частотности расположились образы радости, смерти и любви, при этом о жизни «в радость» опять же говорили преимущественно  женщины. Даже в период относительной стабильности начала XXI в. русские женщины отличаются более выраженным оптимизмом и большей жизнерадостностью, чем мужчины. В то же  время представители обоих полов отдают должное дихотомии «жить – умереть» и верят в силу  любви. Реакция «хорошо» вдвое потеряла в частотности по сравнению с первой русской выборкой, зато возросло количество тех, кто рассчитывает прожить «долго». Жить – это, помимо  всего прочего, «творить», «бороться» и «дышать». Как видим, выборка начала XXI в. также  пронизана оптимизмом. И в целом между первой и второй русскими выборками обнаруживается большое количество совпадений, среди которых также следует отметить реакции «весело», «существовать» и «не тужить». Перейдем к анализу семантических компонентов стимулов «жить» и ikiru (табл. 2). Разбиение ассоциативных полей «жить» и ikiru по смысловым компонентам Таблица 2 Логико-понятийный  компонент Телесноперцептивный  компонент  Эмоциональноаффективный  компонент Ценностносмысловой  компонент Я 1; 2; 6; 7; 11; 12; 14;  15; 16 (54,5 %) 5; 8; 9; 13  (10 %) 4; 15 (6,5 %) 3; 10; 17 (10,5 %) Р1 2; 6; 7; 8; 10 (20,5 %) 12; 14 (3,5 %) Р2 3; 4; 5; 8; 13 (24 %) 9; 11; 12 (4,5 %) 3; 4; 5; 9; 11; 13  (22,5 %) 1; 2; 7; 10; 14  (28,5 %) 1 (10 %) 6 (4,5 %) Вполне  ожидаемо  логико-понятийный  компонент  японской  выборки  по  удельному  весу  превосходит аналогичные показатели русских выборок, что свидетельствует о свойственном  японцам прагматизме. Японские респонденты подчеркивают неизбежную дихотомию «жить –  умереть»,  при  помощи  различных  лексем  отсылают  нас  к  образу  жизни  и  заявляют  о  том,  что жить нужно «сейчас». Интересна реакция «дорога», пусть она и набирает только 1,5 %.  Эта  реакция  не  представлена  в  соответствующих  русских  ассоциативных  полях,  но  в  ответ  на стимул «жизнь» данная реакция фигурировала, из чего мы сделали вывод о соположенности  образов  жизни  и  дороги  в  русском  языковом  сознании.  Такая  соположенность  присутствует  и в японском языковом сознании, насколько можно судить по полученным данным. Обращает на себя внимание и реакция «фильм». Она показывает, что вымышленная реальность все  больше завоевывает жизненное пространство. В то же время традиционная любовь японцев  к природе раскрывается в реакции «зелень». Н. Хасэгава связывает появление и развитие традиционных японских искусств с культом почитания природы, который существует в Японии  с давних времен [1939. C. 92]. Первая  русская  выборка  перекликается  с  японской  на  уровне  высокочастотной  реакции  «умереть».  На  этом  совпадения  заканчиваются.  Значимым  для  русских  постперестроечного  периода оказывается образ дома, где члены дружной семьи живут «вместе» (3,5 %). Показательно,  что  для  русских  постперестроечного  периода  в  ядро  ассоциативного  поля  «семья»  входит реакция «большая». Русские начала 1990-х гг. мечтали о жизни в большой семье – точно так же, как это делали их далекие предки. Только в отличие от далеких предков русские  в большинстве своем уже не могли позволить себе большую семью [Палкин, 2010. C. 275–276].  В начале XXI в. архетип большой семьи не был зафиксирован, то есть потерял актуальность  для  русского  языкового  сознания.  Идеализм  русской  души  проявляется  в  реакции  «долго»,  которая пользовалась особым предпочтением у женщин. Представления о мире и языки: исследование взаимодействий Легенда Я  (реакции японцев) Р1  (реакции русских из РАС) Р2  (реакции русских 2006 г.) 1: хорошо (10 %) 2: умереть + умирать + или  умереть (4,5 % + 1,5 % +  + 0,5 % = 6,5 %) 3: весело (5,5 %) 4: счастливо + радоваться + + радостно + радуясь + + счастье (3,5 % + 0,5 % + + 0,5 % + 0,5 % + 0,5 % =  = 5,5 %) 5: дружно + дружить (4 % +  + 0,5 % = 4,5 %) 6: дома + дом + в доме  (2,5 % + 1 % + 0,5 % = 4 %) 7: существовать (4 %) 8: вместе (3,5 %) 9: любить + в любви + и  любить + любовь (1,5 % +  + 0,5 % + 0,5 % + 0,5 % =  = 3 %) 10: долго (2,5 %) 11: не тужить (2,5 %) 12: красиво (2 %) 13: поживать + поживать –  добра наживать (1 % +  + 0,5 %  = 1,5 %) 14: припеваючи (1,5 %) 1: радость + радоваться +  + счастливо + быть  счастливым + в радость + с  радостью (5,5 % + 4,5 % + + 1,5 % + 0,5 % + 0,5 % + + 0,5 % = 13 %) 2: любить + ради любви  (8,5 % + 0,5 % = 9 %) 3: умереть + умирать + + смерть + (7 % + 2 % + + 0,5 % = 9,5 %) 4: долго (5,5 %) 5: существовать + + существование (5 % + + 0,5 % = 5,5 %) 6: хорошо (4,5 %) 7: не тужить + не тужить!  (3 % + 0,5 % = 3,5 %) 8: творить (2 %) 9: бороться (1,5 %) 10: весело (1,5 %) 11: видеть (1,5 %) 12: дышать (1,5 %) 13: надо (1,5 %) 14: чувства (1,5 %) 1: 死ぬ/умереть + 死/смерть   + 死んでゆく/умирать  (28 % + 1,5 % + 0,5 % =  = 30 %) 2: 人生/жизнь человека + + 命/жизнь + 生命/жизнь +  + 生活/жизнь (6,5 %+ 2 % +  + 1,5 % + 1,5 % = 11,5 %) 3: 大変/тяжело +  + つらい/нелегко +  + 難しい/сложно +  + めんどい/тяжело +  + 苦しい/тяжело (3 % +  + 1,5 % + 1,5 % + 0,5 % +  + 0,5 % = 7 %) 4: 楽しい/радостный +  + よろこび/радость +  + たのしさ/радость +  + たのしみ/радость +  + 幸せ/счастье (3 % + 0,5 % +  + 0,5 % + 0,5 % + 0,5 % =  =  5 %) 5: 力/сила + 強く/сильно (3 % + 1,5 % = 4,5 %) 6: 今/сейчас (3 %) 7: 人/человек +人間/человек  (2 % + 0,5 % = 2,5 %) 8: 食べる/есть (2 %) 9: 糧/пища + 食べ物/еда  (1,5 % + 0,5 % = 2 %) 10: がんばる/стараться (2 %) 11: 事/дело (1,5 %) 12: 道/дорога (1,5 %) 13: 呼吸/дыхание (1,5 %) 14: 緑/зелень (1,5 %) 15: もののけ姫/Мононокэ  Химэ (1,5 %) 16: 映画/фильм (1,5 %) 17: 目的/цель (1,5 %) Во второй русской выборке дублируются фигурирующие в первой русской выборке слова  «умереть» (7 %), «долго» (5,5 %) и «существовать» (5 %). Все эти реакции входят в ядро ассоциативного поля «жизнь». Отличие от первой русской выборки в том, что на этот раз реакцию  «долго» упомянули одинаковое количество мужчин и женщин. Вообще в русской выборке начала XXI в. отсутствуют значимые гендерные различия, что свидетельствует об общей нормализации психоэмоционального состояния респондентов, прежде всего мужчин, на фоне относительной стабилизации обстановки в стране. В то же время реакция «творить», как несложно  заключить, указывает на творческое начало респондентов. Удельный  вес ценностно-смыслового компонента в японской выборке  значительно ниже,  чем в случае с предыдущим компонентом, но реакции, входящие в данный компонент, позволяют нам судить о ценностном отношении японцев к жизни. Как уже отмечалось выше, японцы  признают, что жить им «нелегко». На фоне процветающего японского общества такой ответ  может показаться неожиданным, но на примере предыдущего стимула мы уже подчеркивали,  что  в  коллективистском  обществе  на  индивида  возложена  ответственность,  которая  ощущается как трудная и тяжелая. Успех японского общества во многом обеспечивается его коллективистским укладом вкупе с удачным заимствованием достижений Запада. Как справедливо  отметили  С.  А.  Арутюнов  и  Р.  Ш.  Джарылгасинова  в  заключении  к  работе  «Япония:  народ  и культура», японцы являются единой этнической семьей, говорящей на одном языке [2014].  В  современном  глобализирующемся  мире  коллективистские  общества  имеют  конкурентное  преимущество в связи с тем, что его члены склонны помогать друг другу. Однако в такого рода  обществе  потребности  отдельно  взятой  личности  второстепенны:  приветствуется  гомогенность, однородность и готовность пожертвовать своими интересами ради интересов общества.  Это благо для общества, но не всегда для отдельно взятого представителя этого общества. И,  конечно, ради достижения всеобщего успеха необходимо «стараться» и преследовать некую  «цель». Примерно о том же пишет и японский автор Т. Сакаия: «Общество, привыкшее к тому,  что никто не может проявить индивидуальности, никто не может мобилизовать свои творческие  возможности,  что  лучше  всего  следовать  правилам  и  нормам,  созданной  бюрократией  по образцам прошлого и по иностранным образцам, – таково оптимально организованное индустриальное общество, такова японская действительность» [1992. C. 309]. Удельный вес двух русских выборок для этого компонента также невысок. В этот компонент вошло только одно слово – «хорошо» (10 % в первой русской выборке и 4,5 % во второй).  В  индивидуалистском  русском  обществе  начала  1990-х  гг.,  переживающем  одно  потрясение  за другим, отдельно взятые его представители не теряли оптимизма, веры в успешное будущее.  Хорошо себя ощущают и русские начала XXI в. Нельзя сказать, что разница между 10 и 4,5 %  существенна,  поэтому  можно  констатировать,  что  в  данном  аспекте  самоощущение  русских  на рубеже веков не изменилось. Что касается телесно-перцептивного компонента, то здесь японская выборка заметно превосходит  по  удельному  весу  первую  русскую  выборку  и  менее  заметно  –  вторую.  Реакции  «сила»  и  «сильно»  допускают  возможность  различных  толкований,  но  в  любом  случае  очевидна  связь  образов  жизни  и  силы  в  японском  языковом  сознании.  Это  может  быть  и  сила  тела, и сила духа, и сила жизни. Первостепенным признаком жизни тела является «дыхание»,  что подчеркивают предложившие данную реакцию японские респонденты. Особняком стоят  реакции «есть», «еда» и «пища». Мы развели глагол и существительные по разным пунктам,  так как слово «есть» подразумевает процесс потребления пищи, а еда и пища являются знаковыми для японской культуры артефактами. В то же время все они относятся к телесно-перцептивному  компоненту,  поскольку  предполагают  как  соматическое  наслаждение  приемом  пищи, так и физический процесс, необходимый для поддержания жизни. И действительно тема  еды пользуется в Японии большой популярностью. Когда европейцы не знают, о чем говорить,  они говорят о погоде. Когда японцы не знают, о чем говорить, они говорят о еде.  В телесно-перцептивный компонент из первой русской выборки вошли две низкочастотные  реакции – «красиво» и «припеваючи». Обе являются цитатами русских клише «жить красиво»  и «жить припеваючи» и несут в себе положительный эмоциональный заряд. Несмотря на наличие эмоционально-аффективных характеристик в данных реакциях, мы отнесли их к телесно-перцептивному компоненту, так как в первую очередь указанные реакции отражают зрительное и слуховое восприятие жизни. Образ жизни, таким образом, подсвечивается красивой  звукосветовой гаммой. Представления о мире и языки: исследование взаимодействий Вторая русская выборка также отмечена в телесно-перцептивном компоненте низкочастотными реакциями. Наиболее яркой из них является слово «бороться», подразумевающее как физическое противостояние, так и метафорическую борьбу за жизненное счастье. Реакции «видеть» и «дышать» указывают на аспекты жизнедеятельности, имеющие явный соматический  контекст. Гораздо интереснее эмоционально-аффективный компонент. В нем русские выборки наверстывают образовавшееся в других компонентах отставание от японской выборки по удельному  весу. Более того, эмоционально-аффективный компонент оказывается самым весомым для обеих русских выборок, что случается достаточно редко. Русские живут ради «радости», «счастья»  и «любви», о чем заявляют неоднократно. Как уже отмечалось, такой позитив обеспечивается  женщинами, но и некоторые мужчины также упоминали приведенные выше реакции. А если  взять реакцию «не тужить», то во второй русской выборке она принадлежит только мужчинам  (в первой русской выборке данная реакция упоминается представителями обоих полов). Русским обоих временных отрезков жить «весело», причем в неспокойные 1990-е гг. им жилось  заметно  веселее  (5,5 %  против  1,5 %  в  начале  XXI  в.).  О  парадоксах  самоощущения  личности в индивидуалистском и коллективистском обществах мы уже говорили выше: в русском  индивидуалистском обществе, испытывающем масштабные проблемы на фоне глобализации,  отдельно взятые его члены не теряют оптимизма и позитивного настроя. Особого пояснения требуют реакции «поживать» и «поживать – добра наживать» из первой  русской  выборки.  В  данном  случае  мы  наблюдаем  уход  от  оценки  образа  жизни:  поговорка  «Жить-поживать  –  добра  наживать»  никак  не  раскрывает  сути  образа,  заданного  стимулом.  Перед нами неготовность оценивать предложенный образ, вызванная эмоциональным потрясением  в  связи  с  событиями,  происходящими  вокруг.  По  этой  причине  данная  группа  реакций – пусть и малочисленная – была отнесена к эмоционально-аффективному компоненту. Схожих рассуждений мы придерживались, атрибутируя реакцию «Мононокэ Химэ» (1,5 %)  из японской выборки к тому же эмоционально-аффективному компоненту. Мононокэ Химэ –  популярная  героиня  анимэ.  Предложившие  данную  реакцию  респондентки  (именно  так),  по всей видимости, являются большими любительницами этой сферы японского искусства, находя в фантастическом мире убежище от жизненных тревог. Следовательно, отнесение данной  реакции к эмоционально-аффективному компоненту закономерно. Можно добавить, что анимэ  в Японии пользуется немалой популярностью, поэтому данная реакция не случайна. В целом эмоционально-аффективный компонент японской выборки разительно отличается от  аналогичного  компонента  русских  выборок по степени выраженности  положительных  эмоций.  Реакция  «любовь»  не  встречается  даже  среди  единичных,  а  реакции,  указывающие  на радость и счастье, в совокупности набирают 5 %, что на фоне экзальтированных реакций  из  русских  выборок  выглядит  бледно.  Японцы,  таким  образом,  более  реалистично  относятся к жизни: демонстрируя присущий им прагматизм, они обращают внимание и на светлые,  и на темные ее стороны. * * * Итак, мы провели анализ стимулов «жизнь» и «жить» и их японских эквивалентов. Перей дем к обобщающим выводам. На содержание исследуемых ассоциативных полей существенное влияние оказывают такие  элементы культуры, как индивидуализм и коллективизм. Известно, что коллективизм предполагает доминирование общественных интересов над личными, в результате чего выигрывает  общество,  но  ущемляются  потребности  личности.  Индивидуализм,  напротив,  предполагает  доминирование личных интересов над общественными, в результате чего общественный прогресс страдает, но выигрывает личность. Японская культура являет собой образец коллективизма. Успехи японского общества широко известны, но японские испытуемые неоднократно  «жалуются» на то, что их жизнь тяжелая и трудная. Успехи русского общества как в начале 1990-х гг., так и в начале XXI в. под большим вопросом, но многие русские испытуемые демонстрируют неподдельный оптимизм и жизнелюбие. Анализируя другие стимулы [Палкин, 2010], мы констатировали усиление индивидуализма  в русской культуре к началу XXI в. Анализ стимулов «жизнь» и «жить» дает аналогичный результат: в ответ на стимул «жизнь» русские постперестроечного периода предложили реакцию  «моя», русские XXI в. – реакцию «одна», что свидетельствует об индивидуализме, но в ответ  на стимул «жить» в первой русской выборке обнаруживается отсутствующая во второй русской  выборке  реакция  «вместе»,  подчеркивающая  коллективистский  настрой  респондентов.  В  начале  1990-х  гг.,  по  всей  видимости,  наметился  перелом:  общество  стремилось  к  индивидуализму,  но  наработанные  веками  коллективистские  традиции  сдавали  свои  позиции  достаточно медленно. В начале XXI в. мы уже четко фиксируем преобладание индивидуализма  над коллективизмом. Важно  понимать,  что  в  эпоху  глобализации  в  выигрыше  оказываются  коллективистские  общества, в частности японское, в силу того, что взаимная поддержка обеспечивает их представителям конкурентное преимущество перед представителями индивидуалистских обществ,  которые  в  основном  вынуждены  полагаться  только  на  собственные  силы.  Принадлежность  к коллективистскому обществу накладывает на его членов больше ограничений и обязательств,  что порождает ощущение сложности жизни, но эти трудности преодолимы и не мешают поступательному развитию всего общества. Члены индивидуалистского общества склонны к гедонизму, у них возникает ощущение личного комфорта, но развитию общества в целом, в том  числе демографическому росту общества, это не способствует. Другим важным выводом является констатация прагматизма японцев и идеализма русских.  Чувство прекрасного, стремление к любви и счастью для японцев в контексте образа жизни  второстепенны. Для русских означенные ценности тесно увязываются с образом жизни. Тогда  как японцы смотрят на жизнь реалистично, отмечая ее тяготы и радости, русские, несмотря  на жизненные трудности, переполнены оптимизмом. Этого оптимизма больше у русских начала XXI в., чем у их предшественников начала 1990-х гг., однако следует отметить радикализацию настроений у незначительной, но заметной прослойки русского общества в начале XXI в. Интересен гендерный аспект. Японские мужчины чаще японских женщин говорят о тяготах  жизни. Женщины же, будучи нацелены на ведение домашнего хозяйства, чаще говорят о еде.  Русские мужчины говорят о сложности жизни не чаще, чем русские женщины, если не считать  «радикальных элементов» начала XXI в., для которых жизнь – «дерьмо», однако русские женщины значительно чаще мужчин отмечают положительные образы, так или иначе связанные  с образом жизни. Следовательно, русские женщины обладают более выраженным оптимизмом  и  большей  психологической  устойчивостью,  чем  русские  мужчины.  В  этом  свете  женщины  призваны  стать  движущей  силой  развития  русской  культуры.  Смогут  ли  женщины  осознать  это – вопрос открытый. Оставляя в стороне гендерную проблематику, подчеркнем, что японцы проявляют заметно  бóльшую  сдержанность,  чем  русские.  Последние  же,  реагируя  на  образ  жизни,  переполнены эмоциями – по большей части положительными. Сдержанность и спокойствие характерны  для среднестатистического японца, точно так же как для среднестатистического русского характерны яркие эмоциональные всплески. Подтвердилась гипотеза об особом – телесно-перцептивном – восприятии японцами окружающего мира. В случае с образом жизни в наибольшей степени у них задействована ольфакторная репрезентативная система, т. е. система, отвечающая за вкусовое восприятие. Если  сравнивать  две  русские  выборки,  то  недовольство  и  непонимание  жизни  чаще  выражают  респонденты  постперестроечного  периода,  что  неудивительно,  если  учесть,  в  какой  непростой период перемен собирались данные для первой русской выборки. К началу XXI в.  у русских прибавилось оптимизма и удовлетворенности жизнью. Сравнение  японской  и  русских  выборок  показывает,  что  образ  жизни  воспринимается  представителями обеих культур в контексте дихотомии «жить – умереть». В остальном взгляд  на жизнь у русских и японцев различается. Тогда как японцы настроены «стараться» для до Представления о мире и языки: исследование взаимодействий стижения некоторой «цели», русские настроены «бороться» – бороться ради жизни, наполненной «весельем» и «любовью».

Напиши аннотацию по статье

УДК 316.72:81`37 А. Д. Палкин Национальный исследовательский университет «Высшая школа экономики» ул. Мясницкая, 20, Москва, 101000, Россия p-alexis@yandex.ru ОБРАЗ ЖИЗНИ В ЯЗЫКОВОМ СОЗНАНИИ РУССКИХ И ЯПОНЦЕВ На  материале  ассоциативных  экспериментов  анализируется  отношение  представителей  русской  и  японской  культур  к  образу  жизни,  причем  русская  культура  рассматривается  на  двух  временных  срезах:  начало  1990-х гг.  и начало XXI в. Показано, что японцы склонны к прагматизму, а русские – к идеализму. Постулируются коллективистский уклад современной японской культуры и преобладание индивидуализма в современной русской культуре.  Также интересен тот факт, что подчеркнутый оптимизм в ответах русских респондентов обеспечен преимущественно женщинами. Это свидетельствует о способности женщин более уверенно переживать ситуации кризиса по сравнению с мужчинами.

образование новых лексических единиц в русское молодежной речи. Ключевые слова: русский язык, молодежная речь, словообразование, лексические еди ницы. Bведение. В современном языкознании учение о молодёжной речи складывалось в соответствии с развитием идеи о социальной стратификации языка. Молодёжная речь рассматриваль исследователями вначале как разновидность общенародного языка. С середины 20 века сформировалось представление о молодёжной рече как об «испорченном» языке. В этот период молодежная речь рассматривалась как данное, но ненужное для нормированного языка явление. Изучению молодежной речи посвящено много научных работ. Самое активное изучение молодежного языка началось в конце 19 – начале 20 вв. Русский молодёжный жаргон 70–80-х годов 20 в. изучался достаточно активно, но в то время рассматривались лишь вопросы перехода в молодёжную речь разных арготизмов и этимология некоторых слов и выражений. В последние десятилетия опять появился интерес ученых к изучению русской жаргонной лексики. Было издано большое количество словарей различных жаргонов и арготизмов. В 1999 г. вышел словарь – О.П. Ермакова, Е.А. Земской, Р.И. Розина, «Большой Елистратова, «Слова, с которыми мы все встречались: Толковый словарь русского общего жаргона». В 2000 г. «Словарь русского арго» B.C. «Историкоэтимологический словарь воровского жаргона» М.А. Грачева, В.М. Мокиенко, «Словарь русского военного жаргона» В.П. Коровушкина. словарь русского жаргона» 2001 г. Т.Г. Никитиной. В 2003 г. вышел «Толковый словарь молодежного сленга, слова непонятные взрослым» этого же автора и «Словарь молодежного сленга 1980-2000 гг.» В этом же году С.И. Левикова опубликовала «Большой словарь молодежного сленга». В 2004 г. «Молодежный сленг.Толковый словарь» Т.Г. Никитиной и др. вышел Результаты исследования. В настоящее время исследователи выделяют три главных источника пополнения молодежной речи. Это метафоризация, аффиксация и иноязычные заимствования. При помощи метафоры в молодежной речи возможно точно и кратко описать особенности внешности, характера, поведения, кроме этого метафора всегда позволяет создать яркий и запоминающийся образ. Основ International Journal of Humanities and Natural Sciences, vol.5 ными сферами заимствования иноязычной лексики являются интернет, средства массовой информации, массовая культура. «Аффиксация – один из самых распространенных способов словообразования, который представляет собой присоединение аффикса к основе» [1]. Метафора – это тоже заимствование, только не из другого языка, потому что заимствуется не только само слово, но и образ, стоящий за ним. Если говорить о продуктивности, то на первое место выходят иноязычные заимствования. В современном русском языке иностранные слова широко распространены. Известно, что иноязычные заимствования – это перемещение разных слов из одного языка в язык другой. В начале 70-х годов 20 века в русский язык был большой приток слов из английского языка. Но, в то время, как отмечает Е.Г. Борисова, «имело место по большей части заимствование слов и их частичная трансформация: «шузы» – обувь, «герла» – девушка» [2]. Можно выделить определенные группы заимствований из английского языка: – это 1.Т ранслитерация прямое заимствование. Слово в русском языке встречается примерно в том же значении, что и в оригинальном языке, например: сайз-size-размер, сейл-sale-скидки 2. Гибриды. Они образуются путем присоединения к иностранному корню русской приставки, суффикса, окончания. В этом случае значение иностранного слова-источника часто немного меняется, например: литловый, бедовый. 3. Слова на русском языке, которые звучат практически по-английски и используются в значении соответствующих английских слов, например: мыло – емеля – e-mail – электронная почта, аська – ася – система «он-лайн». При помощи способа словообразования «усечение» образовались слова: «шиза» – шизофрения; «комп» – компьютер; «препод» – преподаватель; «нал» – наличные деньги и т.д. Отметим, речи традиционно аффиксальное образование слов. Это явление имеет место и в русской для молодёжной среде. Например, слова: дискач, стукач образованы с помощью суффикса -ач; видак, примак -ак; еж – балдеж (от «балдеть»). Также активно используются приставки: с- слинять, свалить (уйти, уехать). Метафорика – это также один из источников пополнения лексического состава молодежного сленга: аквариум, обезьянник – это скамейка в отделении полиции для задержанных лиц. Отметим, современная молодежная речь в словообразовательной области имеет некоторые особенности. Это дает возможность сделать вывод, что она «самостоятельна» в данной сфере. Молодежная речь, в данном случае, выполняет различные функции: номинативную, компрессивную и экспрессивную. Известно, что имена существительные, субстантивные и отглагольные образуются, чаще всего, с помощью суффиксов. Наиболее продуктивными являются суффиксы: -ак, -ак, -ач, -аг(а), -аг(а), -арь, ух(а), -он, -льник, -лк(а), -ёж, -ух(а), - лов(о), например, «лысый человек» – плешкарь, «пьяница» – выпивонщик, «спиртное» – выпивон, «неудача» – непруха, «болтун» – трепач. Существует целая группа других словообразовательных элементов: -оз(а), -баш, дель, -бан, например: «китаец» – китаёз, «оценка три» – тройбан. Собирательность в жаргоне молодежи выражается с помощью суффиксов -от(а), -онк(а), -ьё, например, «наркотики» – наркота, «спиртноезельё». У имен существительных экспрессивность выражается при помощи определенных суффиксов: -ач, -ан, -фан, -бан, -дель, -ушк(а), -ак, -як, -ешник, -ар(а).: ржач «смех», корефан «друг», джипяра «джип», двояк «оценка два» и др. У прилагательных их гораздо меньше: -еньк-: красненькое «красное вино», рваненькие «рубли». Имена прилагательные в молодежном жаргоне образуются от основ жаргонных слов, самыми продуктивными суффиксами здесь являются: -н-, -ов-, -ск, -ист-: кайфовый «приятный», прикольный «смешной», пацанский «превосходный» и др. International Journal of Humanities and Natural Sciences, vol.5 - Филологические науки - Категория оценивания, которая бывает или положительной, или отрицательной, выражается при помощи суффиксов -н-, ов-: атасный / клёвишный, обломный / отличный. Усиление значения придается слову -нн-: офигенный / обалденный. помощью суффикса с функция наречий, в молодежной в Экспрессивная которые словообразовании употребляются среде отличается использованием суффикса -як: верняк «наверно», точняк «точно, верно», кисляк «неудачно». Более продуктивным является суффикс -о: стрёмно «стыдно, неудобно», круто «очень хорошо», окейно «хорошо» и другие. Выражению высшей степени признака «очень» служат наречия: офигенно – охренительно – обалденно – офигительно и др. Отличительная черта словообразования слов молодежной речи – сочетание разных приемов словопроизводства для создания нового слова. Другой пополнения источник лексического состава молодежного жаргона – метафорика – голяк – полное – отсутствие чувствовать себя превосходно. чего-либо, улетать В метафорике присутствует часто комическая трактовка: баскетболист – человек маленького роста, лохматый – лысый, мерседес – велосипед. Метонимии: корочки диплом, – волосатые – хиппи. Полисемия также характерна для образования слов в молодежном дискурсе: Кинуть – украсть что-либо; взять и не отдать; обмануть; Ништяк – все в порядке; неплохо, сносно; пожалуйста; Торчать – находиться под действием большое получать наркотика; удовольствие. Заимствование арготизмов: беспредел – полная свобода, разгул; клёво – хорошо; мочить – бить, убивать. Словообразование в молодежной речи не очень разнообразно. При образовании глаголов применяются следующие способы: глаголов 1. Префиксальный: за-, под-, при-, про-, о- и др. (задолбать «надоесть, утомить», подсётъ «стать наркотически зависимым», пригубитъся «выпить»); 2. Суффиксальный: -ну(ть), -ану(ть), и(ть), -а(ть), -е(ть), -ова(ть) (звякнуть «позвонить», рингануть «позвонить», скатйтъ «списать»); 3. Префиксальнопостфиксальный: на-.ся, за-.-ся, про-.-ся, от-.-ся и др. (надринькаться «напиться»; задолбатъся «сильно устать», прошвырнутсья «гулять, прогуляться»). Особенно активны производные с -ну, ану, обозначающие мгновенность, однократность действия: тормознуть, лопухнуться, ломануться. Но основную роль играет префиксация, приставки, продуктивные и в литературной разговорной речи: с- со значением удаления: слинять, свалить (уйти, уехать); от- отвалить, откатиться, отгрести (лит. отойти); от- со значением уничтожения результата другого действия: отмыть (грязные деньги), отмазать(ся), отмотать. В словообразовании прилагательных не зафиксированы специфические приставки и суффиксы. Наиболее активны те же, что и для литературного языка: -ов, -н-, -ск-: лом - ломовой, чума - чумовой, жлоб - жлобский. Молодежной речи свойственна синонимическая или антонимическая деривация, например, один из компонентов фразеологизма заменяется близким или противоположным по значению словом общенационального языка или сленга: сесть на иглу – начать регулярно использовать наркотики – подсесть на иглу – приучить кого-либо к употреблению наркотиков; слезть с иглы – перестать употреблять наркотики; забить косяк – набить папиросу наркотиком для курения – прибить косяк, заколотить косяк. Заключение. Таким образом, характерная черта молодежного речи – сочетание разных приемов словопроизводства для создания нового слова. Лексика молодежной речи образуется двумя способами: морфологическим и неморфологическим. К морфологическим способам образования молодежного жаргона относят суффиксацию, префиксацию, суффиксально-префиксальный способ, со International Journal of Humanities and Natural Sciences, vol.5 кращение слов или выражений, сложение основ и аббревиацию. К неморфологическим – переосмысление и метафорический перенос, заимствование из иностранных языков. Главным источником молодежной речи является кодифицированный литературный язык, разговорная речь, территориальные диалекты, т.е. основные формы существования языка. Кроме этого, арго, жаргоны различных социальных групп, молодежных объединений, музыкантов, школьников, студентов. Иностранные языки, также, один из главных источников пополнения молодежной речи. неформальных

Напиши аннотацию по статье

64 - Филологические науки - ОБРАЗОВАНИЕ НОВЫХ ЛЕКСИЧЕСКИХ ЕДИНИЦ В РУССКОЙ МОЛОДЕЖНОЙ РЕЧИ Жале Джошкун, канд. филол. наук Стамбульский Айдын университет (Турция, г. Стамбул) Аннотация. В последние десятилетия вновь появился интерес ученых-лингвистов к изучению русской молодежной речи. Исследователи занимаются систематизацией данной лексики и ее словообразовательными характеристиками, выявляют новые единицы, пополняющие ряды синонимов современной молодежной речи. В данной статье проанализированы способы образования слов в молодежной речи, описаны источники пополнения данной группы слов. На основании проделанной работы в статье сделаны следующие выводы: главным источником молодежной речи является кодифицированный литературный язык, разговорная речь, территориальные диалекты, потому что это основные формы существования языка. Кроме этого, молодежная речь пополняется за счет арго, жаргонов различных социальных групп, неформальных молодежных объединений, представителей разных профессиональных сообществ, школьников, студентов. Одним из основных современных источников пополнения молодежной речи являются также иностранные языки.

обстоыателственные конструкции с синкретичной семантикой в тюркских языках. Введение Исследование смысловых отношений между синтаксическими единицами в тюркских языках вызывает интерес в плане сравнения схожести и различия языковых средств выражения тех или иных конструкций в родственных тюркских языках, реализации в разных языках категорий, в основе которых лежит одно и то же семантическое понятие. Анализ внутренней формы (структурно-семантической организации) разных синтаксических единиц целесообразно проводить с учетом взаимной обусловленности формы и содержания смысловой конструкции. Задача данного исследования состоит в установлении характера взаимосвязи семантики цели и причины, семантики условия и времени в тюркских языках. Методами решения этой задачи являются метод лингвистического описания, метод моделирования и трансформационного анализа, метод семантического анализа. Материал для исследования привлекался из текстов художественной литературы, малых жанров тюркского фольклора, разговорной речи. Картотека, составленная методом сплошной выборки, насчитывает около 1000 карточек по тюркским языкам, относящихся к огузской, киргизско-кыпчакской, кыпчакской и карлукско-уйгурской группе. Для типов обстоятельственных отношений характерна широкая семантическая вариативность. В языкознании установлены следующие логико-смысловые отношения, традиционно относящиеся к обстоятельственным: пространственные, временные, причинно-следственные, целевые, условные и уступительные [Буранов 1983]. В данной статье для анализа мы взяли син кретизм причинно-следственных и целевых, условных и временных отношений. Основанием для отбора именно этих отношений послужила взаимообусловленность компонентов конструкций, выражающих причинно-следственные, целевые, условные отношения, и передача этих отношений соотношением действий во времени. 2. Взаимосвязь причинно-следственных и целевых отношений в тюркских языках Причина — явление, вызывающее, обусловливающее другое явление, называемое следствием. Причина во времени предшествует следствию и является основой его возникновения, т. е. причина порождает следствие. Целевые отношения выражают обусловленность, при которой одна ситуация представляется как потенциальный результат другой ситуации. При этом в каждой из этих ситуаций содержится основание связи обеих: в придаточном компоненте одновременно сообщается о стимуле и выражается предполагаемый результат, а в главном — о предпосылке, предопределяющей, обеспечивающей ожидаемое следствие. Как утверждают некоторые исследователи, цель — толкуемое понятие, а причина — нетолкуемое. «Цель толкуется как раз через причину, но с другой стороны, при описании причинной лексики мы не можем обойтись без обращения к ситуации целеполагания» [Богуславская, Левонтина 2004: 69]. Действительно, в понятие цели входит и семантика причины. При целевых отношениях действия совершаются субъектом, потому что он полагает, что эти действия помогут достичь желаемой цели. Таким образом, понятие цели непосредственно связано с желаниями и действиями субъекта для осуществления этих желаний, состоит из двух ситуаций, одна из которых выступает в качестве обоснования другой. Сложность разграничения отношений цели и причины связана в первую очередь с тем, что одни и те же средства связи в тюркских языках способны выражать как каузальную, так и целевую семантику. В тюркских языках обстоятельство цели / придаточное цели, как и обстоятельство причины / придаточное причины присоединяется к главному члену предложения / главному предложению при помощи послелога со значением ‘за’,‘для’ (алт. учун, азерб. үчүн, башк. өсөн, карач.-балк. ючюн, тат. өчен, туркм. үчин, узб. учун и др.), деепричастия глагола со значением ‘говорить’ (карач.-балк. деб, кум. деп, тат. дип, туркм. дийип, узб. деб и др.). (1) (2) ТАТАРСКИЙ Егет парень и тə, кыз да тырыш-лык-лар-ы девушка и старательный-NMLZ-PL-POSS.3 өчен уңыш бəйрəм-е-ндə для урожай праздник-POSS.3-LOC бүлəклə-н-ə-лəр награждать-PASS-PRS-PL ‘И парень, и девушка награждаются за старательность на [Г. Мөхəммəтшин] празднике урожая.’ хушлаш-ыр Без бит монда мы же здесь кил-де-к приходить-PST-1PL ‘Мы же пришли сюда, чтобы попрощаться.’ прощаться-FUT для өчен [Р. Зəйдулла] В обоих предложениях есть послелог өчен ‘за, для’, который связывает зависимый компонент словосочетания с главным и устанавливает между ними определенные смысловые отношения (тырышлыклары өчен бүлəклəнəлəр ‘награждаются за старательность’ и хушлашыр өчен килдек ‘пришли, чтобы попрощаться’). В первом предложении парня и девушку награждают за старательность, т. е. награждение — результат, следствие их старательности, старательность — причина награждения → передается каузальная семантика. Во втором случае называется конкретная цель прихода (‘пришли, чтобы попрощаться’), действие направлено на будущее (обстоятельство цели выражено глаголом в форме будущего времени хушлашыр) → между обстоятельством и сказуемым устанавливается целевое отношение. Цель всегда относится к иному временному плану по отношению к действию, которое выступает средством к ее достижению. При каузальных отношениях, несмотря на временную последовательность событий, которая проявляется в том, что причина происходит раньше следствия, действия лежат в одном временном плане. В примере (3) придаточная часть (а) связана с главной (б) словом дип, букв. ‘сказав’. Между компонентами сложного предложения устанавливается каузальное отношение: сердце лирического героя оборвалось по той причине, что Небо и Земля враждуют. Сказуемое придаточного предложения (сугыша) в этом случае стоит в форме изъявительного наклонения. ТАТАРСКИЙ (3а) Җир земля белəн Күк сугыш-а ди-п, c небо драться-PRS говорить-CV (3б) йөрəг-ем яргалан-ды сердце-POSS.1SG растрескиваться-PST ‘Сердце оборвалось, оттого что враждуют Небо и Земля.’ [Р. Харис] В следующих примерах зависимые предложения, связанные с главными при помощи деепричастия глагола со значением ‘говорить’ и формы побудительного наклонения сказуемого, являются придаточными цели, так как перечисленные во вторых предикативных единицах действия совершаются целенаправленно для достижения названных в первых компонентах сложных предложений целей. Цель, в отличие от каузальности, тесно связана с семантикой желания. Форма побудительного наклонения указывает на значение пожелания. Например: АЗЕРБАЙДЖАНСКИЙ Вəли jолдаш-ы Вели спутник-POSS.3 де-jə говорить-CV вечер ‘Вели вечером пошел к товарищу, чтобы встретиться с ними.’ илə ҝөр-үш-сүн c ахшам онлар-а ҝет-ди 3PL-DAT уходить-PST видеть-RECP-IMP.3 ач ТАТАРСКИЙ Бала-лар ребенок-PL голодный быть-NEG-IMP.3 сату продажа для хлеб өчен икмəк бул-ма-сын пешер-ə, печь-PRS напрокат-DAT прокат-ка ди-п, говорить-CV (4) (5) кием тег-ə, машина ал-ып бəйлəү машина брать-CV одежда шить-PRS вязание бəйл-и вязать-PRS ‘Для того чтобы детям не пришлось голодать, она печет хлеб для продажи, взяв напрокат машину, шьет одежду, вяжет.’ [Ə. Баянов] (6) ўт-ма-син УЗБЕКСКИЙ Вақт время проходить-NEG-IMP.3 устахона-да мастерская-LOC готовить-CAUS-PST-1SG ‘Чтобы не прошло (зря) время, я велел сделать болт в мастерской.’ де-б, болт-ни говорить-CV болт-ACC тайёрла-т-ди-м Одним из способов выражения каузальности являются деепричастные формы в простом или осложненном виде. Деепричастия обозначают причину, которая заключается в добавочном (дополнительном) действии. Форма деепричастия может также выражать и целевую семантику. Наши наблюдения позволяют говорить о том, что при репрезентации каузальности чаще всего деепричастные формы выражают мотивы выполнения того или иного действия, указывают на эмоционально-психическое состояние, чувства, переживания, настроение лица, совершившего действие, см. примеры (7)–(9). (7) ТАТАРСКИЙ Бала-сы-н ребенок-POSS.3-ACC тарт-ып тянуть-CV брать-PL-POSS.3-ABL алу-лар-ы-ннан ныг-рак күкрəг-е-нə курк-ып, бояться-CV грудь-POSS.3-DAT кыс-ты прижимать-PST ‘Испугавшись, что ребенка отберут, сильнее прижала к себе.’ [М. Хуҗин] сильный-COMP (8) (9) Албуга уңайсызлан-ып Албуга смущаться-CV ‘Албуге стало неловко, и он покраснел’. кып-кызыл RDPL-красный бул-ды быть-PST [Н. Фəттах] күр-еп ярс-ый-м, Хаксызлык-ны несправедливость-ACC видеть-CV разъяряться-PRS-1SG шаш-а-м беситься-PRS-1SG тезлəн-ə-м вставать_на_колени-PRS-1SG ‘Видя несправедливость, прихожу в ярость, видя красоту, [Р. Вəлиев] преклоняюсь перед ней’ Матурлык-ны күр-еп красота-ACC видеть-CV В последних трех примерах выражаются причины, которые привели к неосознанным, точнее, к неконтролируемым следствиям. Неконтролируемое следствие может быть связано с физиологическим состоянием человека. Например: ТАТАРСКИЙ (10) Тəн өш-еп-туң-ып калтыран-а тело мерзнуть-CV-мерзнуть-CV дрожать-PRS ‘Тело дрожит от холода’ (букв. замерзая). [Н. Гыйматдинова] Таким образом, в данных предложениях выражаются состо яние субъекта и причина этого состояния. При репрезентации цели действие совершается с определенной целью, осознанно, выражается конкретное намерение субъекта действия. Например: ТАТАРСКИЙ (11) Əнкəй, бəлеш пешер-ергə җыйын-ып, матушка белиш печь-SUP собираться-CV яг-ып топить-CV ‘Мать, собравшись делать белиш, затопила печку.’ җибəр-де AUX-PST мичкə печка В этом случае определенную роль в выражении значения цели играет и лексическая семантика зависимой предикации. Глагол җыенырга ‘собираться’ содержит в себе значение намерения, цели. [Р. Вəлиев] Целевая семантика может выражаться с помощью комитативных послелогов (тат. эш (работа) белəн (с) килү (кил+ү приход) — ‘придти по работе’). Этот же послелог служит для репрезентации каузальности. Как правило, с помощью послелога ‘с’ указывается на то, что причиной события или состояния субъекта выступает присущее ему свойство. Например: ТАТАРСКИЙ (12) Яшьлег-е белəн беркатлы Равилə алар-ның Равиля они-GEN наивный диярлек Молодость-ACC с кул-лар-ы-ннан товар-ны рука-PL-POSS.3-ABL товар-ACC ал-а брать-PRS ‘Наивная по своей молодости Равиля почти что вырывает [Ф. Яруллин] товар из их рук.’ тянуть-CV почти тарт-ып кер-де, кил-еп сам приходить-CV (13) Хаҗиəхмəт үзе Хазиахмет кызулыг-ы скорость-POSS.3 c җибəр-де AUX-PST ‘Вошел сам Хазиахмет и сгоряча ударил Фатиха.’ Фатих-ка Фатих-DAT суг-ып белəн входить-PST ударять-CV [Г.Галиев] (14) Диймек, билен сен ты яравсызлык негодность значит саклан-ып-сың-да задерживаться-PST-2SG-PTCL ‘Так ты задержался в Ростове по болезни?’ с Ростов-да Ростове-LOC Таким образом, целевые и причинно-следственные отношения в тюркских языках репрезентируются конструкциями с послелогом ‘за, для’, деепричастием глагола со значением ‘говорить’, комитативными послелогами. Основное формальное различие целевых и причинно-следственных отношений заключается в наличии формы побудительного наклонения в целевой конструкции. 3. Кондициональность. Условно-временная семантика в тюркских языках При кондициональных отношениях зависимый компонент обозначает условие, наличие которого, как следствие, вызывает действие, выраженное главным компонентом. С этой стороны они близки к причинно-следственным отношениям, компоненты условной конструкции могут рассматриваться как основание и следствие. Условие, в отличие от причины, всегда бывает предположительным: взаимосвязь условия и обусловленного является возможной. Иначе говоря, кондициональные отношения связывают мысленно допускаемые события [Валиева 2013: 106]. Мнения лингвистов относительно причинно-следственных и условно-следственных отношений неоднозначны. Как утверждают некоторые языковеды, семантическую связь между условием и следствием следует считать каузальной. Осуществление условия независимо от воли говорящего автоматически влечет за собой выполнение следствия. Роль говорящего сводится к тому, что он, зная о наличии объективной закономерности, сообщает о ней слушающему [Храковский 1998: 28]. В кондициональных конструкциях условие и следствие выступают как возможные/невозможные. Кондициональные отношения в тюркских языках наиболее часто выражаются формой сослагательного наклонения глагола, которая является основным квалификатором условных отношений во всех стилях. Характерная для тюркских языков условная форма глагола не может быть сказуемым главной части сложного целого и завершить предложение, она всегда находится в составе сказуемого придаточного компонента. Например: АЗЕРБАЙДЖАНСКИЙ (15) Иш-лəр тамам jохлан-ма-са, мəн əл дело-PL совсем проверяться-NEG-COND я деjил-əм чəк-əн прерывать-PTCP NEG-1SG ‘Если все дела не будут проверены, я не отстану.’ рука КАРАЧАЕВО-БАЛКАРСКИЙ (16) Джылкъы бирден суу ич-се, вода пить-COND одновременно азай-ыр суу табун тирмен мельница вода убывать-FUT ‘Если табун будет пить воду одновременно, то вода у мельницы убудет.’ (Пословица) ТАТАРСКИЙ (17) Моң тоска белəн с ‘Если душу переполнит тоска, мы разгоним ее песней.’ бас-са охватывать-COND ач-ар-быз открывать-FUT-1PL күңел-не, Җыр душа-ACC песня [Х. Туфан] ТУРКМЕНСКИЙ (18) Гурт агза-са-ң, волк упоминать-COND-2SG ‘Помянешь волка, волк приходит.’ (Пословица) гурт гел-ер волк приходить-FUT Синтетические придаточные условия в тюркских языках могут присоединяться к главному предложению при помощи вопросительной частицы, слов со значением ‘если’, ‘в случае чеголибо’, ‘раз, если, так’. Например: ТАТАРСКИЙ (19) Сүз бир-ергə ашык-ма, торопиться-NEG.IMP инде – карыш-ма, слово давать-SUP бир-де-ң-ме давать-PST-2SG-Q уже ди мəкаль говорит.PRS пословица ‘Пословица гласит: не торопись давать слово, а раз дал, не [М. Хəсəнов] противься.’ противиться-NEG.IMP КАРАЧАЕВО-БАЛКАРСКИЙ (20) Джангур джаўа-рыкъ дождь выпадать-FUT2 э-се, AUX-COND глина балчыкъ бол-ур быть-FUT ‘Если пройдет дождь, будет грязно.’ (Пословица) ТАТАРСКИЙ (21) Баш-ың яшь икəн – күп эш много работа голова-POSS.2SG молодой ал-ма брать-NEG.IMP ‘Если ты молод, не берись за многое.’ (Пословица) раз Придаточные времени могут присоединяться к главному при помощи вопросительной частицы, присоединяющейся к подчиненному глагольному предикату: АЗЕРБАЙДЖАНСКИЙ (22) Һава jахшылаш-ды-мы, о-ну ев-дə воздух улучшаться-PST-Q он-ACC дом-LOC сахла-маг хранить-INF быть-NEG-PRS ‘Как только погода прояснится, его невозможно удержать дома.’ ол-му-р КАРАЧАЕВО-БАЛКАРСКИЙ (23) Декабрь ай-ы жет-ди-ми, къыш декабрь месяц-POSS.3 достигать-PST-Q зима башлан-ды начинаться-PST ‘Как только пришел декабрь месяц, настала зима.’ В условных конструкциях имплицитно может содержаться каузальная, противительная и уступительная семантика. Надо отметить, что условная форма (засвидетельствованная в ранних памятниках условная форма -sаr/-sär) служит для выражения и других типов придаточных предложений (времени, причины) еще в древнетюркских памятниках: Taγdyn jynaq(qa) körsär m(ä)n tör tä ärklig qan olurur. ‘Когда я посмотрел вверх, увидел на переднем месте сидит Эрклигхан’ [Дмитриев и др. 1961: 215]. В татарском языке иногда между словами, связанными с помощью форманта -ганда/-гəндə, устанавливается условная связь, хотя эта форма является основным квалификатором временных отношений. Таким образом, в подобных предложениях репрезен тируется условная семантика с оттенком временного значения. Причем слабовыраженный темпоральный оттенок почти полностью вытесняется кондициональным. Например: ТАТАРСКИЙ (24) Əйт-кəн-дə эшлə, сүз-ең-чə говорить-PTCP.PST-LOC слово-POSS.2SG-EQV делать.IMP əйт-мə-гəн-дə говорить-NEG-PTCP.PST-LOC мысль-POSS.2SG-EQV эшлə делать.IMP ‘Раз сказал, держи свое слово, если не говорил, делай, как думаешь.’ (Пословица) у(й)-ың-ча (25) Газ ис-е сиз-гəн-дə,газ запах-POSS.3 ощущать-PTCP.PST-LOC 04 ит-егез телефон-ы буенча хəбəр телефон-POSS.3 по делать-IMP.2PL ‘При запахе газа звоните 04.’ известие Предложения можно легко трансформировать: (26) Əйт-сə-ң, сүз-ең-чə говорить-COND-2SG слово-POSS.2SG-EQV əйт-мə-сə-ң, говорить-NEG-COND-2SG мысль-POSS.2SG-EQV делать.IMP ‘Раз сказал, держи свое слово, если не говорил, делай, как думаешь.’ у(й)-ың-ча эшлə эшлə; делать.IMP (27) Газ ис-е сиз-сə-гез,газ запах-POSS.3 ощущать-COND-2PL 04 телефон-ы телефон-POSS.3 по ‘При запахе газа звоните 04.’ буенча хəбəр известие ит-егез делать-IMP.2PL Следует отметить, что приобретение формой на -ганда условного значения можно считать общетюркским явлением: АЛТАЙСКИЙ (28) Бис бар-ба-ган-да 1PL идти-NEG-PTCP.PST-LOC ‘Если мы не поедем, кто поедет?’ кем бар-ар? кто идти-FUT УЗБЕКСКИЙ (29) Раҳим биз-га кел-ган-да кино-га приходить-PTCP.PST-LOC кино-DAT Рахим 1PL-DAT э-ди-к бор-ар идти-FUT AUX-PST-1PL ‘Если бы Рахим пришел к нам, мы пошли бы в кино.’ БАШКИРСКИЙ (30) Телəк менəн дəртле йөрəк бул-ған-да, пылкий сердце быть-PTCP.PST-LOC желание с бөтəһе-н дə эшлə-ргə все-ACC ‘Когда есть желание и сердце кипучее, можно все сотворить.’ мөмкин возможно и делать-SUP Как видим, форма на -ганда позволяет передавать отношения, которые возникают на стыке временной и условной семантики, в силу чего может считаться кондиционально-темпоральной. При этом кондициональность репрезентируется, когда сообщается не о единичном временном факте, а о повторяющихся, постоянно действующих явлениях и событиях. При замене формы -ганда на форму -са временная соотнесенность между содержанием частей утрачивается. Например: ТАТАРСКИЙ (31) Гаилə-дə татулык бул-ган-да, эш-лəр быть-PTCP.PST-LOC дело-PL семья-LOC мир уң-ай бар-а хороший идти-PRS ‘Когда (если) в семье царит мир, дела идут хорошо.’ → (32) Гаилə-дə татулык бул-са, эш-лəр быть-COND дело-PL семья-LOC мир бар-а уң-ай хороший идти-PRS ‘Если в семье царит мир, дела идут хорошо.’ В татарском языке форма деепричастия -гач/-гəч, которая обычно используется в конструкциях с темпоральной семантикой, в редких случаях репрезентирует условные отношения. Например: (33) Телə-гəч сына-сын-нар хотеть-CV испытывать-IMP.3-PL ‘Раз хотят, то пусть испытывают’ [Р. Миңнуллин] Иногда условная семантика прослеживается и в конструк циях с деепричастной формой на -п. Например: КИРГИЗСКИЙ (34) Жалгыз урун-уп, турмуш-ту одинокий сталкиваться-CV жизнь-ACC көңтөр-ө переворачивать-CV брать-NEG-PRS-2SG ‘Биться в одиночку — жизни не перевернуть.’ (Пословица) ал-ба-й-сың То есть если ты один, не можешь изменить жизнь. Здесь также присутствует и причинно-следственная зависимость: не можешь изменить жизнь, потому что (так как) ты один. Когда выражается постоянная или периодически повторяющаяся связь двух явлений, наблюдается совмещение условной и временной семантики. В таких случаях взаимоотношение явлений носит абстрактно временной характер. Например: КУМЫКСКИЙ (35) Бир зат эт-мег-е эс-и-не а-ны гъакъында йол-ну один что делать-INF-DAT память-POSS.3-DAT туьш-се, ол падать-COND 3SG 3SG-ACC мастер-и-не бар-ып мастер-POSS3-DAT идти-CV ‘Если ему придет в голову что-нибудь сделать, он идет просить об этом дорожного мастера.’ о тиле-й просить-PRS дорога-GEN ТАТАРСКИЙ (36) Матур пар-лар күр-сə-м – куан-а-м красивый пара-PL видеть-COND-1SG радоваться-PRS-1SG ‘Радуюсь, когда вижу красивые пары.’ [Ə. Маликов] (37) Кит-сə дə җырл(а)-ый, кайт-са уходить-COND и петь-PRS да возвращаться-COND и җырл(а)-ый бу петь-PRS ‘И когда уходит поет, и когда возвращается поет’ DEM [С. Сөлəйманова] Абстрактно временной характер взаимоотношений компонентов кондициональной конструкции наблюдается также в паремиях и в обобщенных высказываниях. Например: АЛТАЙСКИЙ (38) Ат киште-зе, таныж-ар, кижи таныж-ар знакомиться-FUT человек лошадь ржать-COND эрмектеш-се, общаться-COND ‘Лошади узнают друг друга, когда ржут (если ржут), люди знакомятся, когда разговаривают (если заговорят друг с другом).’ (Пословица) знакомиться-FUT КАРАЧАЕВО-БАЛКАРСКИЙ (39) Джангур джаў-са джер-ге джаў-ар дождь ‘Если дождь идет, то падает на землю.’ (Пословица) земля-DAT выпадать-FUT выпадать-COND КИРГИЗСКИЙ (40) Жылуу сөйлө-сө, жылан ийин-ден нора-ABL змея тепло говорить-COND чыг-а-т выходить-PRS-3SG ‘Если ласково говорить, змея из норы вылезет’ (Пословица) ТАТАРСКИЙ хөрмəт нигез-е-нə үз-ара между_собой уважение основа-POSS.3-DAT (41) Гаилə семья корыл-са, строиться-COND счастливый ‘Семья бывает счастливой, если (когда) строится на взаимо[Ф. Яхин] уважении.’ бул-а! быть-PRS бəхетле Как видим, для паремий характерно построение фразы в форме настоящего либо будущего времени. При этом сама фраза имеет вневременной характер, носит вид общей закономерности и указывает на типичные явления. Крайне редкое употребление форм прошедшего времени в паремиях объясняется тем, что прошедшее время, как правило, связано с определенным явлением, конкретной действительностью. В связи с этим формы прошедшего времени обладают индивидуализирующим свойством, тогда как для паремий характерно обобщение. Паремия с формой прошедшего времени встречаются не часто. Например: КУМЫКСКИЙ (42) Яшыртгъын айт-ды-м — бил-ме-ди-нг, знать-NEG-PST-2SG говорить-PST-1SG айт-ды-м — втайне гёр-юн-е смотреть-REFL-CV говорить-PST-1SG сюй-ме-ди-нг любить-NEG-PST-2SG ‘Скрыто сказал — ты не понял, открыто сказал — тебе не понравилось’ (Пословица) Когда сказуемые сложного предложения выражают безотносительное к определенному времени действие или постоянное, вневременное действие, наблюдается осложнение временных отношений условными. В таких конструкциях часто употребляются союзы с временной семантикой, придаточное предложение имеет обобщенный смысл. Например: ГАГАУЗСКИЙ бирлик единство нет друг-PL-LOC йок дост-лар-да, иш-лäр дело-PL (43) Ачан когда гит-мä-з идти-NEG-FUT NEG там ‘Когда в товарищах согласья нет, на лад их дело не пойдет.’ (Пословица) хич орада 4. Выводы Таким образом, в тюркских языках наиболее широко распространенным типом совмещения среди обстоятельственных отношений является синкретизм причинно-следственной и вре менной семантики. Те или иные отношения обусловленности генетически связаны с категорией каузальности. Временные отношения выполняют роль фона для причинно-следственных отношений, которые напрямую зависят от последовательности событий. Главное различие каузальных и целевых отношений, которые часто формально не дифференцируются, заключается в активности/ пассивности субъекта действия. Цель направлена на будущее, ее осуществление требует какой-либо осознанной деятельности. Условные отношения, смыкаясь с временными, образуют своеобразную конструкцию, которая стоит между кондициональной и временной семантикой. Конструкциям, выражающим условно-временную семантику, присуща нечеткость отношения одновременности/последовательности, так как основная смысловая нагрузка в этом случае падает не на соотнесенность действий во времени, а на их взаимообусловленность. Сложность разграничения разных смысловых отношений в тюркских языках связана в первую очередь с тем, что одни и те же формальные показатели (средства связи) могут употребляться для выражения нескольких значений. Список условных сокращений Азерб. — азербайджанский, алт. — алтайский, башк. — башкирский, гаг. — гагаузский, карач.-балк. — карачаево-балкарский, кирг. — киргизский, кум. — кумыкский, тат. — татарский, туркм. — туркменский, узб. — узбекский. ABL — аблатив, ACC — аккузатив, AUX — вспомогательный глагол, CAUS — каузатив, COMP — компаратив, COND — условное наклонение, CV — деепричастие, DAT — датив, DEM — демонстратив, FUT — будущее время, FUT2 — будущее время (-рыкъ), GEN — генитив, IMP — императив, INF — инфинитив, LOC — локатив, NEG — отрицание, POSS — посессив, PASS — пассив, PL — множественное число, PRS — настоящее время, PST — прошедшее время, PTCP — причастие, SUP — супин, Q — вопрос, RECP — реципрок, REFL — рефлексив, SG — единственное число.

Напиши аннотацию по статье

Л. Г. Хабибуллина Института языка, литературы и искусства имени Г. Ибрагимова Академии наук Республики Татарстан, Казань ОБСТОЯТЕЛЬСТВЕННЫЕ КОНСТРУКЦИИ С СИНКРЕТИЧНОЙ СЕМАНТИКОЙ В ТЮРКСКИХ ЯЗЫКАХ 1.

обучение иностранных студентов пересказу на основе кинотекста в аспекте русского языка как иностранного. Введение В практике преподавания русского языка как иностранного первостепенная задача – обучение иностранных студентов устной речи, соответствующей литературным нормам русского языка. Это предполагает формирование умений свободного продуцирования связанных, логично и грамотно построенных, коммуника Научная статья (original research article) | https://doi.org/10.30853/ped20230179 © 2023 Авторы. © 2023 ООО Издательство «Грамота» (© 2023 The Authors. © 2023 Gramota Publishing, LLC). Открытый доступ предоставляется на условиях лицензии CC BY 4.0 (open access article under the CC BY 4.0 license): https://creativecommons.org/licenses/by/4.0/ тивно оправданных высказываний в различных ситуациях общения. В условиях естественной коммуникации перед говорящим нередко стоит задача поделиться с адресатом ранее прочитанной или услышанной/увиденной информацией в форме повествования/описания. Пересказ как традиционный метод обучения связному изложению воспринятой из разных источников информации широко освещен в специальной литературе в теоретическом и практическом аспектах (Дроздова, 2018; Вохмина, Куваева, Хавронина, 2020; Подлесская, 2018; Левченко, Мещерякова, 2018; Радкевич, Елгаева, 2023). Между тем мало разработанными остаются вопросы обучения свободному пересказу с опорой на тексты, содержащие диалоги. Анализ современных учебных пособий (Костина, Корнилова, Голубева, 2020; Некрашевич, Маркова, Васильева и др., 2019; Эрлих, 2020) по русскому языку как иностранному позволяет говорить о том, что обучение репродуктивной речи строится на заданиях, ориентированных в основном на формирование навыков логического построения высказывания и развитие умений использования косвенной речи, что подтверждает необходимость разработки заданий, направленных на обучение «творческой» переработке содержания текстов. Актуальность данного исследования определена, с одной стороны, коммуникативной направленностью современной методики преподавания русского языка как иностранного, что обуславливает поиск новых методов и средств интенсификации процесса обучения, с другой стороны, недостаточной разработанностью теоретических основ и практической составляющей обучения пересказу с опорой на кинотекст. Достижение вышеуказанной цели исследования предполагает решение следующих задач: − определить роль пересказа кинотекста в развитии речевых умений иностранных студентов при по строении монологических высказываний в рамках обучения русскому языку как иностранному; − выявить речевые умения, лежащие в основе пересказа кинотекста, которые должны быть сформиро ваны у иностранных студентов в рамках обучения русскому языку как иностранному; − представить комплекс практических заданий для формирования у студентов-иностранцев навыков и умений интерпретации содержания кинотекста в высказываниях повествовательно-описательного характера на русском языке. Материалом для исследования послужили диалоги короткометражного художественного фильма «Урок экологии» (реж. Иван Соснин, Россия, 2019 г., 19 мин.). Кроме того, для анализа были отобраны современные учебные пособия по русскому языку как иностранному: • Костина И. С., Корнилова Т. В., Голубева А. В. Надежда: учебное пособие для курсов русского языка как иностранного (В1+/В2). СПб.: Златоуст, 2020. • Некрашевич И., Маркова Е., Васильева А., Попова А., Фридлянд Н., Любич Н. Я люблю русский язык. Учебное пособие: первый сертификационный уровень. СПб.: Liden & Denz, 2019. • Эрлих Я. В. Эпизоды. Видеокурс для развития речи. Учебное пособие. М.: Русский язык. Курсы, 2020. Теоретическую базу исследования составили работы отечественных ученых лингвистов и методистов, посвященные общим проблемам речевой коммуникации (Валгина, 2003; Кибрик, 2018; Лепская, 1997; Савельева, 1991), вопросам диалогической и монологической форм организации речи (Волошинов, 1993; Гальскова, Гез, 2006; Пешковский, 2001; Хакимова, 2019), теории языковой компрессии (Зимина, 2007; Умерова, 2009), прикладным вопросам обучения иноязычной речевой деятельности, в частности проблемам развития умений монологической речи (Дроздова, 2018; Крючкова, Мощинская, 2023; Левченко, Мещерякова, 2018; Первова, 1962). Решение поставленных задач потребовало применения следующих методов: изучения и анализа лингвистической литературы, посвященной средствам передачи косвенной речи, а также проблемам компрессии текстов; методической и учебной литературы по вопросам обучения монологической речи в языковом курсе, в частности русского языка как иностранного; анализ и обобщение собственного многолетнего опыта преподавания русского языка как иностранного на среднем и продвинутом этапах обучения. Практическая ценность настоящего исследования заключается в разработке комплекса упражнений для обучения пересказу с опорой на кинотекст как аспекту работы по развитию русской устной монологической речи, который может быть использован на практических занятиях с иностранными студентами, при составлении учебников и учебных пособий по русскому языку как иностранному. Обсуждение и результаты В современной методике преподавания иностранных языков на первый план выдвигается обучение речевому общению: диалогу, состоящему «из чередований коротких реплик говорящих», которые эмоциональны и элементарны по своим синтаксическим характеристикам, и монологу, представляющему собой более детальный, подробный и организованный в структурно-смысловом отношении тип речи говорящего. В условиях реального общения данные формы коммуникации могут сочетаться: в диалоге – быть включены элементы монолога, и, наоборот, в монологе – элементы диалога (Крючкова, Мощинская, 2023). На начальных этапах обучения иностранному языку методисты традиционно отдают предпочтение обучению диалогу, как форме речи, отвечающей потребностям непосредственного реального общения. На продвинутых этапах обучения акцент переносится на формирование навыков продуцирования монологического высказывания, отличительными чертами которого, по сравнению с диалогическим, являются большая развернутость и соответствие нормам литературного языка. Построение монолога требует полного контроля сознания говорящего, без отступлений от норм и в рамках традиционных форм. Теория и методика обучения и воспитания Одним из широко распространенных методов при обучении монологической речи является пересказ – «изложение содержания прочитанного или услышанного текста» (Азимов, Щукин, 2009, с. 195). В настоящей работе предметом исследования выступает обучение свободному пересказу на русском языке как иностранном (пересказу «своими словами»), под которым понимается осознанный вид репродуктивный деятельности творческого характера. В качестве учебных материалов могут предлагаться художественные фильмы, кинотексты – «связное, цельное и завершенное сообщение, выраженное при помощи вербальных (лингвистических) и невербальных (иконических и/или индексальных) знаков… предназначенное для воспроизведения на экране и аудиовизуального восприятия зрителями» (Ефремова, 2004, с. 3), использование которых при обучении пересказу имеет ряд преимуществ перед письменными текстами. Наглядность видеоматериалов способствует более полному пониманию и запоминанию фактического содержания, речевых деталей контекста определенной ситуации. Подготовка пересказа кинотекста исключает возможность механического заучивания и является эффективным способом тренировки памяти, расширения активного словаря, развития грамматических умений. Кроме того, студенты учатся осознанно и самостоятельно не только исключать второстепенную информацию первичного текста, но также отбирать языковые средства оформления собственного высказывания. Однако при обучении пересказу на основе кинотекста одновременно возникают трудности. В художественных фильмах отражаются естественные условия общения. В связи с этим в них звучит преимущественно диалогическая форма устной разговорной речи, которая, в отличие от монолога, экспрессивна, имеет свои особенности на всех уровнях языковой системы (в фонетике, лексике, морфологии, синтаксисе). Кроме того, разговорная речь связана с моментом общения участников. И если монолог построен более развернуто, организованно и логично, то в диалогах нет жесткой смысловой связи. Только «во взаимодействии реплик… участников коммуникации диалог приобретает целостность и структурность» (Лепская, 1997, с. 81). Цельное восприятие причинно-следственных связей различных ситуаций и проблем, которые поднимаются в фильмах, происходит лишь в контексте всех высказываний. В связи с этим при обучении пересказу встает проблема передачи речевых ситуаций в монологическом высказывании. Как известно, говорение – это одновременное осуществление смысловой и языковой программы, которая включает три этапа: восприятие первичной информации, ее переосмысление и последующее репродуцирование (устное высказывание). Один из способов «переработки» реплик героев при передаче в монологе – косвенная речь, которая по структуре представляет собой сложноподчиненные предложения (с главной частью, словами автора, и придаточной частью, речью героя). Обучение косвенной речи хорошо разработано и описано в лингвистической и методической литературе (Валгина, 2003; Первова, 1962; Пешковский, 2001; Хакимова, 2019). Однако, если говорящий в своём монологе прибегает только к «средству линейного стиля передачи чужой речи» (Волошинов, 1993, с. 143), т. е. косвенной речи, качество такого пересказа сильно снижается. Жанр монологического высказывания не предполагает чрезмерного использования передачи чужой речи подобными формами. Кроме того, косвенная речь сохраняет «отчётливую и строгую дистанцию между авторским и чужим словом», обезличивая в какой-то степени речь персонажа (Волошинов, 1993, с. 144). Высокий уровень пересказа предусматривает использование приемов, помогающих передать личностное, эмоциональное отношение автора первичного текста к событиям. Для того чтобы избежать подобных ошибок, необходимо прибегать к «творческому» переосмыслению и переработке диалогов. Этапы «творческого» переосмысления информации и её последующего воспроизведения обычно связывают с умением студентов самостоятельно разбираться в содержании первичного текста, сокращать информацию, находя главные и исключая второстепенные факты, обобщать, а затем «строить» монолог по собственной программе, используя синонимичные грамматические и лексические замены. Вышеобозначенный подход к работе с текстом для пересказа широко применяется и на занятиях по русскому языку как иностранному. Студенты-иностранцы учатся разным способам сокращения текста, компрессии (от лат. compression ‘сжатие’), под которой понимается «сокращение, “сжатие” текста до пределов минимальной избыточности, достаточной для понимания» (Азимов, Щукин, 2009, с. 108): − выделение наиболее значимого (поиск ключевых слов, определение наиболее важных событий/ фактов); − исключение лишней информации, слов, конструкций (например, повторов слов, вводных слов и т. п.); − объединение связанных фактов из разных предложений. Поскольку у диалога нет жесткой структуры, передача наиболее важной информационной составляющей может быть распределена в нем по-разному: 1) в реплике/репликах одного героя фильма; 2) в репликах нескольких участников речевой ситуации. Поэтому ситуация будет понятна реципиенту полностью только из контекста диалога / всего кинотекста. Приведем примеры из кинофильма «Урок экологии». Пример 1: Место работы главного героя (учитель биологии в школе) становится понятным из его первой фразы: – Так, дети! Записываем домашнее задание… параграф одиннадцать, сравнительный анализ биосинтеза белка и углевода. Пример 2: Всеобщее недовольство учителей новым преподавателем и его деятельностью, попыткой из менить в школе отношение к проблемам экологии выясняется из диалога в учительской: – Этот ваш Иван Борисович – катастрофа какая-то! – Послушайте! Но выхода у нас другого не было. Учителей же в городе нет, а нужно было Аллу Павловну кем-то заменить. – Он уже и пространство наше оккупировал. Три ведра мне под стол засунул. Сапоги ставить некуда! – Представляете, мне родители жалуются, что их дети дома начали мусор сортировать. Просто кошмар! – И вот эти противные очки у него еще… Анализируя и синтезируя полученную информацию, пересказчик преобразовывает воспринятые звуковые и невербальные сигналы в смысловое понимание реплик, прибегая к значительному сокращению первичного текста путем языковой и информационной компрессии. Например, вариант 1: Разговаривая в учительской, учителя жалуются друг другу на нового учителя биологии, который пытается приучить детей сортировать мусор; вариант 2: Учителя недовольны новым учителем, который сам сортирует мусор и пытается приучить других и т. п. Вместе с тем в живой беседе также есть элементы компрессии. Речь по своей природе эллиптична, и говорящий при высказывании своих мыслей склонен опускать то, о чем слушающий в процессе восприятия может догадаться на основе ситуации общения или предшествующего совместного опыта говорящих (Пешковский, 2001; Зимина, 2007). В таком случае при передаче содержания диалогов кинотекста, наоборот, потребуется введение речевых элементов, компенсирующих информацию первичного текста. Так, например, разговаривая по телефону, учитель произносит: «Завтра урок пройдет в парке. Передайте всем своим». При «перекодировании» прямой речи учителя необходимо ввести дополнительные языковые единицы. Например: Учитель попросил ученика передать одноклассникам, что завтрашний урок пройдет в парке. В диалогах как актах речевого взаимодействия, несмотря на их тематическое многообразие, выделяются «три основных референциальных объекта: сам говорящий, партнер коммуникации и “действительность” – явление или предмет, о котором идёт разговор. Обращаясь друг к другу, собеседники атрибутируют этим объектам определенные характеристики, обнаруживающие интенции обсуждения» (Павлова, Зачесова, Гребенщикова, 2016, с. 15). Пересказ кинотекста не предполагает дословного воспроизведения речи персонажей, в связи с чем первостепенной задачей обучающегося становится умение правильно декодировать интенциональный смысл высказываний говорящих, который может иметь разный языковой способ выражения. При этом следует обратить особое внимание на характерные для повседневного диалогического общения высказывания, не выполняющие той иллокутивной функции, на которую они рассчитаны. Так, например, вопросительное высказывание директора школы в адрес вышедшего из кабинета и не закрывшего дверь учителя А дверь закрыть не нужно? выражает побуждение (требование закрыть дверь). Кроме того, любое высказывание (реплика) содержит не только интенции говорящего, но и отношение, чувства к тому, о чем сообщается. В кинотекстах это будет реализовываться с помощью языковых (лексических, морфологических и синтаксических особенностей) и невербальных средств (жесты, мимика и т. п.). Таким образом, информация поступает для реципиента по двум каналам, слуховому и визуальному, а перерабатывается им в звуковую форму (устный текст). При осмыслении полученной информации говорящий обобщает ее и заменяет новыми языковыми формами в рамках жанра монолога, который требует использования нейтрального, литературного стиля языка, позволяющего одновременно передать эмоциональные оттенки чужого высказывания. В этом случае перекодировка аудиовизуальной информации будет связана не только с использованием компрессии (выделение главной темы, сжатие), но и перефразирования (формулирование мысли другими словами с употреблением иных лексико-грамматических конструкций). Например: – Малышев, выкинь за собой в урну! (герой делает строгое выражение лица и указывает на мусорное ведро) (требование, недовольство) → Он потребовал выбросить мусор в урну. – А дверь закрыть не нужно?! (героиня часто дышит в ответ на резкую фразу собеседника) (требование и возмущение) → Героиня возмутилась (рассердилась). Если умение «сжимать» связано с мыслительной способностью выделять наиболее существенные общие свойства, то умение перефразировать зависит от уровня сформированности лингвистической компетенции говорящего. Иными словами, на разных этапах обучения студенты будут ограничены объемом знаний лексических и грамматических особенностей русского языка, которыми они владеют. Между тем при учете языкового уровня обучающихся работа с видеотекстом возможна и полезна на любом этапе. Визуальный ряд проясняет ситуацию и делает ее более понятной. Языковое содержание соотносится с изображением, что позволяет акцентировать внимание на лексико-грамматических особенностях кинотекста, расширять словарный запас обучающихся и развивать мыслительные способности (умение анализировать, синтезировать, моделировать и обобщать разрозненные сведения и факты, необходимые для понимания сюжета в целом). В качестве возможной модели практической работы, подготовляющей студентов среднего и продвинутого этапов обучения к самостоятельной монологической речи, которая будет строиться в соответствии с их собственным замыслом и лексико-грамматическим развертыванием, приведем примеры заданий, разработанных на основе кинофильма «Урок экологии». Начинать работу целесообразно с заданий на определение соответствия видеоряда и языковых средств путем анализа вербального/невербального поведения героев и выбора соответствующего лексикограмматического оформления при его описании (задание 1). Задание 1. Посмотрите эпизод фильма «Уроки экологии» (01:55 – 03:50). Выберите из предложенного списка слова, описывающие эмоциональное состояние героя: Герой испытывает (что?) … Радость, возмущение, досада, гнев, недовольство, счастье. Далее выполняются задания (№ 2, № 3, № 4), расширяющие лексические и грамматические навыки, подготавливающие к трансформационным заданиям более сложного типа. Подобная тренировка способствует Теория и методика обучения и воспитания одновременно увеличению словарного запаса, развитию когнитивных способностей, навыков и умений сравнивать, анализировать, выделять общее в ряде явлений, проводить осознанный выбор языковых средств. Задание 2. Распределите по группам следующие глаголы и глагольные сочетания: сказать, возмутиться, улыбнуться, всплеснуть руками, добавить, решить, сообщать, рассердиться, ответить, считать, возразить, предположить, требовать, посмотреть исподлобья, ухмыльнуться в ответ, думать, махнуть рукой, закончить, ахнуть, вспылить, крикнуть, замолчать. 1. Речь 2. Начало, конец, продолжение 3. Мимика, жест, движение 4. Эмоция 5. Мысль Задание 3. Прочитайте существительные. Назовите однокоренные глаголы: Радость, возмущение, плач, смех, крик, вспыльчивость, сердитость. Задание 4. Пересмотрите эпизод фильма «Урок экологии» (10:00 – 11:16): разговор директора школы с молодым преподавателем, ведущим борьбу с незаконным строительством торгового центра в парке. Определите отношение директора школы к инициативе учителя биологии. Назовите слова и выражения, которые указывают на это. – Иван Борисович! Можно с Вами поговорить? Побеседовать нужно! – Может быть, в кабинете побеседуем? – Слушайте! Хватит паясничать! <…> – Иван Борисович! Это что за самодеятельность? Вы какой пример подаёте детям! Ставите под сомнение честь школы! И ещё раз, повторяю. Это уважаемые люди, с которыми лучше не ссориться. Данные задания учат студентов находить ключевые слова, необходимые для понимания текста. При этом следует отметить, что снятие лексических трудностей (отработка незнакомых лексических единиц) проводится на преддемонстрационном этапе. Далее выполняются речевые задания, направленные непосредственно на формирование и развитие навыков передачи в устной речи содержания текста с использованием разных способов его обработки – перефразирования, компрессии (№ 5, № 6, № 7). Задание 5. Посмотрите эпизоды № 1 (00:47 – 01:25) и № 2 (18:15 – 18:30) фильма «Урок экологии». Выбе рите необходимый глагол из скобок, который может заменить реплику героев фильма. 1. – Три ведра мне под стол поставил! Сапоги некуда ставить! (героиня объяснила, возмутилась, рассказа ла, пожаловалась). 2. – До свидания! (герой сказал, воскликнул, попрощался, поприветствовал). Задание 6. Прочитайте диалог Ивана Борисовича (И. Б.) с директором школы (Д.). Выберите слова и выра жения, которые можно использовать при описании ситуации. Опишите ситуацию, используя данные слова: Переживать, ругаться, волноваться, кричать, возмущаться, не нравиться, активность, спорить, проводить уроки, отсутствие инициативности, мириться с ситуацией. И. Б.: Вы читали, что хотят сделать с нашим парком? Д.: С каким парком? И. Б.: Ну, который у нас за школой. Д.: Ну, во-первых, это не наш парк. И. Б.: Да, он общественный, но мы там пару раз открытые уроки проводили… Там стройку затевают. Д.: Знаете, торговый центр – это не так плохо! Тем более в таком месте. И строят его уважаемые люди. Так что открытые уроки мы можем проводить в другом парке. И. Б.: В каком другом, который возле комбината? Д.: Слышите? Звонок для учителя. Так что идите и преподавайте свою биологию! Задание 7. Пересмотрите эпизоды № 1, № 2, № 3. Прочитайте предложения и найдите близкие по смыс лу варианты. Образец: 1. Директор школы: Открытые уроки можно проводить в другом парке. 2. Директор школы: С каким парком? 3. Директор школы: Иван Борисович! Что это за самодеятельность? а) Директор школы переспросила, о каком парке идет речь. б) Директор школы возмутилась поведением учителя биологии. в) Директор школы предложила проводить уроки в другом парке. Ответ: 1 – в; 2 – а; 3 – б. Подобного рода задания нацелены на обучение наблюдению за вариативностью языка, сопоставлению разных по языковому оформлению, но сходных по смыслу конструкций, а также на подготовку студентов к моделированию, самостоятельному формированию и оформлению речевого высказывания. Считаем также целесообразным включать задания для обучения студентов распознаванию языковых и речевых средств, которые выражают цели, мотивы, а также эмоциональную составляющую речевого высказывания (№ 8). Задание 8. Пересмотрите эпизод № 1 (10:00 – 11:20). Скажите, каковы цели высказываний героев фильма и их чувства. Вариант ответов: Директор: – Иван Борисович! Можно с Вами поговорить? Побеседовать нужно! – Слушайте! Хватит паясничать! Цель Чувство желание поговорить требование прекратить шутить раздражение, недовольство – Иван Борисович! Это что за самодеятельность? Вы какой пример подаёте детям! Ставите под сомнение честь школы! И ещё раз, повторяю. Это уважаемые люди, с которыми лучше не ссориться. желание остановить героя от подобных действий На заключительном этапе работы предлагаются задания на репродуцирование кинотекста (№ 9, № 10), которые развивают умения выделять главную информацию, обобщать ее, строить речь по собственному мотиву, что предполагает отказ от логики построения первичного текста, и самостоятельно выбирать языковые средства для оформления собственной мысли. Задание 9. Расскажите, что вы узнали о главном герое фильма «Урок экологии». Задание 10. Перескажите сюжет кинофильма «Урок экологии». Заключение Таким образом, при изучении русского языка как иностранного главной целью является развитие коммуникативных навыков общения, осуществляемое в реальной жизни в формах диалога и монолога, двух отличных друг от друга способах передачи информации говорящим/говорящими. На продвинутых этапах обучения акцент делается на развитии монологической речи. Одним из эффективных методов обучения монологу является пересказ на основе кинотекста. Обращение к кинотексту как учебному материалу, с одной стороны, имеет преимущество в сравнении с письменными текстами, так как в его основе в большинстве случаев представлены живые коммуникативные ситуации, включающие спектр вербальных и невербальных средств. С другой стороны, это вызывает трудности при передаче содержания кинотекста в повествовательно-описательном монологе. Для решения данной проблемы представлен комплекс заданий, разработанный с учетом психологической модели порождения речи и теории формирования умений и навыков. Так как обучение свободному пересказу представляет собой формирование и развитие умений/навыков трансформации кинотекста в содержательном и языковом планах, данный комплекс заданий нацелен на совершенствование у студентов сложных речевых действий и когнитивных способностей, необходимых для построения монологического высказывания. Полученные в ходе работы результаты в перспективе могут служить основой для разработки учебного пособия для иностранных студентов по обучению русской устной монологической речи на основе кинотекстов. Источники | References 1. Азимов Э. Г., Щукин А. Н. Новый словарь методических терминов и понятий (теория и практика обучения языкам). М.: ИКАР, 2009. 2. Валгина Н. С. Современный русский язык: синтаксис. Изд-е 4-е, испр. М.: Высшая школа, 2003. 3. Волошинов В. Н. Марксизм и философия языка: основные методы социологического метода в науке о язы ке. М.: Лабиринт, 1993. 4. Вохмина Л. Л., Куваева А. С., Хавронина С. А. Система упражнений иноязычной речи: теория и практика (на примере русского языка как иностранного). СПб.: Златоуст, 2020. 5. Гальскова Н. Д., Гез Н. И. Теория обучения иностранным языкам. Лингводидактика и методика: учеб. пособие для студентов лингв. ун-в и фак. ин. яз. высш. учеб. пед. заведений. Изд-е 3-е, стер. М.: Академия, 2006. 6. Дроздова Т. В. Особенности обучения студентов монологическому высказыванию на иностранном языке в вузе // Гуманитарно-педагогические исследования. 2018. Т. 2. № 2. 7. Ефремова М. А. Концепт кинотекста: структура и лингвокультурная специфика: на материале кинотек стов советской культуры: автореф. дисс. … к. филол. н. Волгоград, 2004. 8. Зимина Л. О. Принцип экономии в современной рекламе: автореф. дисс. … к. филол. н. Томск, 2007. 9. Кибрик А. А. Русский мультиканальный дискурс. Часть 1. Постановка проблемы // Психологический жур нал. 2018. Т. 39. № 1. Теория и методика обучения и воспитания 10. Крючкова Л. С., Мощинская Н. В. Практическая методика обучения русскому языку как иностранному. М.: Флинта, 2023. 11. Левченко В. В., Мещерякова О. В. Пересказ как средство формирования умений неподготовленной ино язычной монологической речи // Гуманитарные и социальные науки. 2018. № 3. 12. Лепская Н. И. Язык ребенка (Онтогенез речевой коммуникации). М.: Филологический факультет МГУ им. М. В. Ломоносова, 1997. 13. Павлова Н. Д., Зачесова И. А., Гребенщикова Т. А. Понимание собеседника в процессе диалога // Психология дискурса: проблемы детерминации, воздействия, безопасности: сб. науч. тр. / под ред. А. Л. Журавлева, Н. Д. Павловой, И. А. Зачесовой. М.: Институт психологии РАН, 2016. 14. Первова В. М. Развитие речи учащихся при изучении темы «Прямая и косвенная речь»: автореф. дисс. … к. пед. н. Л., 1962. 15. Пешковский А. М. Русский синтаксис в научном освещении. М.: Языки славянской культуры, 2001. 16. Подлесская В. И. «Чужая» речь в свете корпусных данных // Вопросы языкознания. 2018. № 4. 17. Радкевич А. В., Елгаева Е. П. Методы и приёмы обучения пересказу на занятиях русского языка как иностранного // Интеграционные технологии в преподавании филологических дисциплин: сб. ст. по мат. XII всерос. науч.-практ. конференции (г. Нижний Новгород, 27-28 апреля 2023 г.). Н. Новгород: Нижегородский государственный педагогический университет имени Козьмы Минина, 2023. 18. Савельева Е. П. Номинации речевых интенций в русском языке и их семантико-прагматическое истолко вание: автореф. дисс. … к. филол. н. М., 1991. 19. Умерова М. В. Языковая компрессия: виды и уровни реализации // Вопросы филологических наук. 2009. № 6. 20. Хакимова Е. М. Конструкции с чужой речью в современных русскоязычных медиатекстах: нормативный аспект // Филология и культура. 2019. № 3 (57). Информация об авторах | Author information RU EN Романова Татьяна Юрьевна1 Рубцова Евгения Александровна2, к. филол. н. 1, 2 Российский университет дружбы народов им. Патриса Лумумбы, г. Москва Romanova Tatyana Yurievna1 Rubtsova Evgeniya Aleksandrovna2, PhD 1, 2 RUDN University, Moscow 1 romanova_tyu@pfur.ru, 2 rubtsova_ea@pfur.ru Информация о статье | About this article Дата поступления рукописи (received): 11.12.2023; опубликовано online (published online): 25.12.2023. Ключевые слова (keywords): метод свободного пересказа; пересказ кинотекста; практический курс русского языка как иностранного; продуцирование вторичного устного текста; монологическое высказывание повествовательно-описательного характера; method of retelling in one’s own words; film text retelling; practical course of Russian as a foreign language; secondary oral text production; narrative-descriptive monologue. 

Напиши аннотацию по статье

Педагогика. Вопросы теории и практики Pedagogy. Theory & Practice ISSN 2686-8725 (online) ISSN 2500-0039 (print) 2023. Том 8. Выпуск 12 | 2023. Volume 8. Issue 12 Материалы журнала доступны на сайте (articles and issues available at): pedagogy-journal.ru RU Обучение иностранных студентов пересказу на основе кинотекста (в аспекте русского языка как иностранного) Романова Т. Ю., Рубцова Е. А. Аннотация. Цель исследования состоит в обосновании необходимости и возможности использования метода свободного пересказа кинотекстов как одного из средств овладения устной монологической речью в рамках практического курса русского языка как иностранного на продвинутом этапе обучения. В статье обоснована целесообразность использования метода пересказа на основе аутентичных художественных фильмов, описана содержательная сторона обучения пересказу в совокупности составляющих его компонентов, представлен комплекс практических заданий, направленный на развитие навыков и умений переработки первичного текста путем сокращения, упрощения и расширения. Научная новизна исследования состоит в том, что в нем впервые конкретизировано содержание обучения иностранных студентов пересказу с опорой на кинотекст в рамках курса русского языка, выявлена специфика интерпретации языковой и внеязыковой составляющих кинотекста при продуцировании вторичного устного текста, что позволило разработать комплекс упражнений, направленный на формирование речевых навыков и умений, необходимых для построения монологического высказывания повествовательно-описательного характера. В результате исследования установлено, что обучение пересказу на основе кинофильма непосредственно связано с работой по реконструкции услышанного текста с учетом представленной паралингвистической информации и формированием соответствующих умений организации содержания и языкового оформления повествования/описания, а именно: умений передачи чужой речи и использования средств компрессии текста. EN Teaching foreign students how to retell based on film texts (in the Russian as a foreign language aspect) Romanova T. Y., Rubtsova E. A. Abstract. The aim of the study is to substantiate the need and possibility of using the method of retelling film texts in one’s own words as one of the means of mastering oral monologue speech in the practical course of Russian as a foreign language at an advanced stage of training. The paper provides rationale for using the method of retelling based on authentic feature films, describes the content of teaching retelling by considering all its components, presents a set of practical tasks aimed at developing the skills and abilities of processing the original text by reduction, simplification and expansion. The scientific novelty of the study lies in the following: it is the first time that the content of teaching foreign students how to retell based on film texts in the Russian language course has been clarified, the specifics of interpreting linguistic and non-linguistic components of the film text in secondary oral text production has been revealed, which made it possible to develop a set of exercises aimed at forming the speech skills and abilities necessary for the construction of a narrative-descriptive monologue. As a result of the study, it was found that teaching retelling based on films is directly linked to the work on reconstructing a text perceived by ear taking into account the presented paralinguistic information and the formation of the corresponding skills of organizing the content and choosing linguistic means of narration/description, namely, the skills of conveying the statements said by other people and using text compression means.

оформление именных и сентенциалных актантов в адыгейском языке семантически сдвиг в значении падежных показателей. Введение В языках мира актантные предложения могут кодироваться с помощью конструкций, синтаксически представляющих собой именную группу, т. е. различного вида номинализаций. Номинализованный предикат в таких конструкциях обладает рядом именных свойств, в частности, способностью присоединять артикли, падежные показатели и адлоги (предлоги/послелоги): (1) Они обрадовались твоему приезду. (2) Мосмарт готовится к открытию. [НКРЯ: Запись Live Journal (2004)] При этом обычно выбирается тот же падеж/адлог, который присоединяет именной актант того же предиката: (3) Ты заметила, как они тебе обрадовались? [НКРЯ: Ирина Полянская. Прохождение тени (1996)] (4) Мальчик готовится к уроку. Номинализации в (1) и (2) замещают ту же валентность, что и имена тебе и урок в (3) и (4), и, соответственно, требуют такого же оформления. Рассмотрим, однако, следующие примеры из адыгейского языка: 1 Работа выполнена при поддержке грантов РГНФ № 11-04-00282a и 14-04-00580. (5) cWEmpe-r qe-sE-wERWejE-nE-r sE-gW клубника-ABS DIR-1SG.A-собирать-POT-ABS 1SG.PR-сердце r-jE-hE-r-ep LOC-3SG.A-нести-DYN-NEG ‘Мне не нравится собирать клубнику’. (6) cWEmpe-r qe-sE-wERWejE-n-C&’e / -ew клубника-ABS DIR-1SG.A-собирать-POT-INS / -ADV sE-gW r-j-e-hE 1SG.PR-сердце ‘Мне нравится собирать клубнику’. LOC-3SG.A-DYN-нести В первом случае сентенциальный актант при глаголе EgW rjehE ‘нравиться’ оформляется так же, как и именной актант, ср.: (7) а. C&’ale-m pIaIe-r E-gW парень-ERG девушка-ABS 3SG.PR-сердце r-j-e-hE LOC-3SG.A-DYN-нести ‘Парню нравится девушка’. Во втором же случае сентенциальный актант при том же глаголе оформляется инструментальным или обстоятельственным падежом. Маркирование имени инструментальным падежом при данном глаголе невозможно, ср.: б. *C&’ale-m pIaIe-C&’e / pIaI-ew парень-ERG девушка-INS девушка-ADV E-gW r-j-e-hE 3SG.POSS-сердце LOC-3SG.A-DYN-нести ожидаемое значение: ‘Парню нравится девушка’. Такое несоответствие в кодировании именных и сентенциальных актантов является яркой особенностью адыгейского языка (а также близкородственного кабардинского, см. [Кумахов, Вамлинг 1998]) — особенностью, ставящей адыгейский материал особняком в типологии конструкций с сентенциальными актантами (далее КСА). Описанное явление, насколько нам известно, не рассматривается в существующих исследованиях по описанию КСА в языках мира (см. [Храковский 1985; Noonan 1985; Dixon, Aikhenvald 2006]). Насколько нам известно, такого рода изменения в модели управления предикатов с сентенциальными актантами в литературе отмечались лишь в двух идиомах: в ижемском диалекте комизырянского языка и дербетском диалекте калмыцкого языка: КОМИ-ЗЫРЯНСКИЙ (ИЖЕМСКИЙ ДИАЛЕКТ) (8) (9) удивляться-PRS.1SG этот человек-P.3-DAT etaje mort-ys-ly / me divujč’č’-a я *mort-sə. человек-ACC.P.3 ‘Я удивляюсь этому человеку’. maša-lys’ divujč’č’-a удивляться-PRS.1SG Маша-GEN me я vo-əm-sə прийти-NZR-ACC.P.3 прийти-NZR-P.3-DAT ‘Я удивляюсь тому, что Маша пришла (Машиному приходу)’. [Митева 2008] *vo-əm-ys-ly. / КАЛМЫЦКИЙ ЯЗЫК (ДЕРБЕТСКИЙ ДИАЛЕКТ) (10) (11) enǝ bajǝr-ta bää-nä [Badma-gǝ этот быть-PRS Бадма-ACC радость-ASSOC du duul-sǝn-dǝ-nj]. песня петь-PC.PST-DAT-P.3 ‘Он рад, что именно Бадма спел песню’. радость-ASSOC мальчик-P.RFL eckǝ-nj bajǝr-ta [kövü-ʁän отец-P.3 gerǝ bär-s-igǝ]. дом ‘Отец был рад, что его сын построил дом’. строить-PC.PST-ACC [Князев 2009: 553] В обоих идиомах сентенциальные актанты при данных предикатах допускают аккузативное оформление СА, несмотря на то, что именные актанты при этих же предикатах оформляются только дативом. При этом список главных предикатов, допускающих такое несоответствие модели управления, и конкретные ограничения на выбор падежа в СА в этих языках различны. Среди существующих работ по конструкциям с СА нам неизвестно подробных описаний вариативности в падежном маркировании. Что же касается вариативности в падежном маркировании именных актантов, литература по данному вопросу обширна. Среди причин такой вариативности можно назвать следующие: 1) изменение падежного маркирования при залоговых преобразованиях и в результате актантной деривации; 2) различное кодирование участников при лабильных глаголах; 3) на первый взгляд схожие семантические роли оказываются различными при разных значениях глагола; 4) так называемое дифференцированное маркирование аргумента [de Swart 2007; de Hoop, de Swart 2009]. Ниже мы попытаемся определить причины вариативности маркирования в адыгейском языке. Для этого необходимо ответить на следующие вопросы: 1) можно ли считать, что главный предикат в (5) и (6) имеет одно и то же значение; 2) каковы семантические различия между (5) и (6); 3) можно ли считать, что сентенциальный актант в (6) замещает ту же валентность предиката, что именной актант в (7а). Исследование основывается на данных литературного адыгейского языка, полученных в ходе работы с носителями в ауле Хакуринохабль Шовгеновского района Республики Адыгея в 2005–2008 гг. (работа велась с носителями темиргоевского диалекта, на основе которого создавался литературный язык). Примеры, собранные в ходе полевой работы, приводятся в транскрипции; примеры, взятые из опубликованных работ, приводятся в орфографии публикации. Далее мы будем использовать термины «конструкции с сентенциальными актантами» (КСА), «матричный предикат» как предикат, способный присоединять СА, «зависимая ситуация» для обозначения ситуации, кодируемой сентенциальным актантом. Работа организована следующим образом. В разделе 2 мы перечислим основные стратегии оформления сентенциальных актантов в адыгейском языке. Раздел 3 посвящен семантике КСА и факторам, определяющим выбор падежного показателя в КСА. В разделе 4 рассматриваются различные объяснения наблюдаемой вариативности падежного оформления и формулируются выводы. 2. Основные стратегии оформления СА в адыгейском языке В адыгейском языке можно выделить следующие стратегии кодирования сентенциальных актантов (ср. [Gerassimov 2006]). Во-первых, это «чистая основа» в терминах [Керашева 1984: 121–134]: (12) {WEnC&’Ebze-xe-r z-Re-KWed s-jE-xabz ключ-PL-ABS ‘Иногда бывает, что я теряю ключи’. (букв. мой закон — терять ключи) 1SG.A-CAUS-терять 1SG.PR-POSS-закон Данная стратегия используется при грамматикализованных аспектуальных и модальных предикатах, (см. подробнее [Kimmelman 2010]). При фазовых глаголах с семантикой начинательности и при модальных глаголах faje ‘надо’, LeC&’E- ‘мочь’ используется форма потенциалиса (показатель -n) без падежных показателей (инфинитив согласно [Кумахов 1989]): (13) laRe-xe-r s-thaC&’E-n faje 1SG.A-мыть-POT надо тарелка-PL-ABS ‘Мне надо помыть посуду’. Глагольные формы, представленные в (12) и (13), используются только при фазовых, модальных и аспектуальных предикатах. Данные предикаты обычно характеризуются в работах по КСА особо, т. к. в языках мира они чаще всего возглавляют конструкции, которые отчасти демонстрируют свойства биклаузальной, отчасти — моноклаузальной конструкции. При этом главный предикат довольно часто грамматикализуется, и вся конструкция проявляет морфосинтаксические свойства аналитических форм предиката. С точки зрения семантики, главный предикат в таких конструкциях обозначает не отдельную ситуацию, а выделяет ее фазу (начало, конец ситуации) или имеет модальное (как в (13)) или аспектуальное значение [Храковский 1985: 43; Dixon, Aikhenvald 2006: 17]. В результате, данные конструкции довольно часто демонстрируют иные синтаксические свойства, нежели конструкции с матричными предикатами, обозначающими самостоятельную ситуацию (эмотивными, ментальными, оценочными, глаголами речи и восприятия). Ниже мы анализируем только КСА со вторым типом матричных предикатов. При таких предикатах в адыгейском языке употребляются следующие три стратегии: фактивная форма с префиксом zere-, потенциалис с падежными показателями (в отличие от формы потенциалиса без падежных показателей (13)) и глагольная форма с показателем падежа. Приведем примеры. (14) [asLan qE-zere-KWa-Re-r] deRWE Аслан DIR-FCT-идти-PST-ABS хороший ‘То, что Аслан приехал, — хорошо’. [Герасимов, Ландер 2008: 292] Фактивная форма (причастие в адыговедческой традиции) образуется с помощью префикса zere- и оформляется строго тем показателем падежа, который приписывает матричный предикат. Например, в (14) единственно возможное оформление — это абсолютивный падеж (оформление показателем падежа, не входящим в модель управления матричного предиката, наблюдается довольно редко и было отмечено при глаголах jezeS’E- ‘надоедать’ и {WE- ‘говорить’: фактивная форма может оформляться как эргативом (согласно модели управления этих глаголов), так и «определенным инструменталисом», т. е. инструменталисом с показателем эргатива). Как показано в работе [Герасимов, Ландер 2008], данная форма используется для кодирования фактивных СА в понимании [Kiparsky, Kiparsky 1971; Арутюнова 1988; Зализняк А. 1990 и др.]. В работах по семантике КСА факт как единица ментального мира обычно противопоставляется событию как элементу реальности, доступному чувственному восприятию. В этих терминах обычно трактуют русские союзы что и как: что вводит фактивные СА, как — события, напр. Мне нравится, что он поёт в ансамбле vs. Мне нравится, как он поёт. Ряд матричных предикатов допускает как СА со значением факта, так и СА со значением события. Например, предикат оценки deRWE ‘хорошо’ вводит факт при помощи фактивной формы с абсолютивом, в то время как событие при данном предикате кодируется формой потенциалиса с инструментальным падежом: (15) pC’Eha.re qe-p-KWE.ha-n-C&’e deRWE по.вечерам DIR-2SG.A2-идти-POT-INS ‘Хорошо (приятно) гулять по вечерам’. хорошо 2 В адыгейском языке второе лицо может обозначать обобщенного участника, как в (15). Выбор кодирования СА отражает семантический сдвиг в значении оценочного предиката: в (14) зависимая ситуация оценивается говорящим как хорошая в результате ментальной обработки (напр., оценка по параметру уместности или морально-этическая, в зависимости от контекста); в (15), напротив, положительное ощущение является непосредственным результатом зависимой ситуации; речь идет о положительной эмоциональной оценке ситуации. Формы потенциалиса с падежным показателем в адыговедческой традиции принято трактовать в терминах «масдар» в том или ином падеже (ср. [Рогава, Керашева 1966; Кумахов 1989; Зекох 2002]). В силу причин, изложенных в [Сердобольская 2009] (способность употребляться в независимом предложении, значение временнóй отнесённости к будущему с некоторыми модальными оттенками и др.), мы используем для данной формы термин «потенциалис». Кроме того, при ряде матричных предикатов может использоваться глагольная основа, оформленная инструментальным падежом с показателем -C&’e или обстоятельственным падежом с показателем -ew3: (16) а. azemat qa-KW-ew qE-s-S’-e-HWE Азамат DIR-идти-ADV DIR-1SG.IO-LOC-DYN-стать ‘Мне кажется, Азамат идет’. При выборе данной стратегии оформления, а также при потенциалисе возникает вариативность, проиллюстрированная в (5)–(6). Иными словами, зависимый предикат может оформляться не только тем падежом, который обусловлен моделью управления матричного предиката, но и другими падежными показателями. Например, предикат deRWE требует оформления единственного актанта абсолютивом (14), однако в (15) зависимый предикат маркируется инструменталисом. Аналогичным образом, глагол š’eHWE ‘думать, казаться’ требует оформления именной группы со значением содержания абсолютивом (17), однако СА в (16) присоединяет показатель «обстоятельственного» падежа. 3 Большинство специалистов по адыгейскому языку трактуют глагольную основу с обстоятельственным падежом как деепричастие [Зекох 1976; Керашева 1984 и др.]; для формы с показателем -C&’e общепринятого термина нет. (17) se a-r qE-s-S’-e-HWE тот-ABS DIR-1SG.IO-LOC-DYN-стать я ‘Я так думаю’. В адыгейском языке традиционно выделяют четыре падежа (см. [Рогава, Керашева 1966; Зекох 2002] и др.): эргатив на -m, обозначающий агенc при переходных глаголах, косвенный объект, посессор и различного рода обстоятельства; абсолютив на -r, маркирующий субъект при непереходных глаголах или объект при переходных глаголах; инструменталис на -C&’e, обозначающий инструмент, пролатив и различные косвенные дополнения, а также обстоятельственный падеж (-ew)4, который вводит обстоятельства образа действия, наречия, образованные от прилагательных, а также копредикаты и неконечные клаузы в тексте. Далее эргатив и абсолютив будут обозначаться термином «ядерные падежи», инструменталис и обстоятельственный падеж — термином «неядерные падежи». Потенциалис на -n может присоединять любой из четырех перечисленных падежей, см. (5), (6) и (21а). Глагольная основа, возглавляющая СА, не может оформляться показателями ядерных падежей5, т. е. абсолютивом и эргативом; ср.: (16) б. *azemat qa-KWe-r qE-s-S’-e-HWE Азамат DIR-идти-ABS DIR-1SG.IO-LOC-DYN-стать ожидаемое значение: ‘Мне кажется, Азамат идет’. Такое оформление вызывает неграмматичность, несмотря на то что имя при данном ментальном предикате должно оформляться абсолютивом (17). 4 З. И. Керашева [Рогава, Керашева 1966; Керашева 1984 и др.] обозначает масдар с показателем обстоятельственного падежа термином «супин», однако другие исследователи не выделяют данную форму особо, называя все такие употребления «масдаром». 5 Имеется в виду, что глагольная основа с показателем ядерного падежа не может обозначать ситуацию и вводить СА или обстоятельственное предложение. Если же происходит отсылка к участнику ситуации — т. е. в релятивных оборотах, напр. KWa-Re-r (идти-PST-ABS) ‘ушедший’, KWe-S’tE-r (идти-FUT-ABS) ‘тот, который пойдет’ [Рогава, Керашева 1966: 314–315], — тогда глагольная форма может присоединять и ядерные падежи. Таким образом, глагольная основа в СА может оформляться только показателями неядерных падежей: обстоятельственного и инструментального. Приписывание СА падежа, не принадлежащего модели управления, в основном, наблюдается при потенциалисе и глагольной основе. Ниже мы будем рассматривать именно эти конструкции c СА. 3. Значение матричного предиката и выбор оформления СА Обратимся к семантике конструкций, допускающих вариативность падежного оформления. Выбор ядерного падежа при той или иной форме регулируется моделью управления матричного предиката. При предикатах, требующих эргатива, абсолютив невозможен, и наоборот. Описываемая в настоящей работе вариативность касается только неядерных падежей: при предикатах, требующих оформления СА эргативом/абсолютивом, возможны также обстоятельственный или инструментальный падежи. Формы, возглавляющие СА, допускают вариативность в различной степени: 1) потенциалис может присоединять все четыре падежных показателя, и следовательно, при некоторых предикатах происходит выбор из трех возможностей (эргатив/абсолютив, инструменталис, обстоятельственный падеж); 2) глагольная основа6 может присоединять только инструменталис и обстоятельственный падеж даже при тех матричных предикатах, которые требуют ядерного падежа; 3) фактивная форма может присоединять все четыре падежных показателя; однако при данной форме зафиксирован лишь один тип вариативности7: фактивная форма может оформляться определенным инструменталисом (показатель эргатива + показатель инструменталиса) в случае, если матричный предикат требует ядерного падежа: (18) а. zere-KWe-Z’E-S’t-Er FCT-идти-RE-FUT-ABS q-a-r-jE-{Wa-R DIR-3PL.IO-OBL-3SG.A-говорить-PST 6 В значении ситуации; см. сноску 4. 7 Автор благодарен К. А. Ершовой за то, что она обратила наше внимание на этот факт. б. zere-KWe-Z’E-S’t-em-B’e FCT-идти-RE-FUT-ERG-INS q-a-r-jE-{Wa-R DIR-3PL.IO-OBL-3SG.A-говорить-PST ‘Он сказал им, что уедет’. (Примеры Д. В. Герасимова) Такие конструкции нами, однако, подробно не рассматривались. В настоящей работе мы сосредоточимся на факторах выбора падежного маркирования СА при потенциалисе и глагольной основе (подробнее об этом см. [Сердобольская, Мотлохов 2009]). 3.1. Ядерные падежи в СА Специфика кодирования СА в адыгейском языке определяется, в том числе, тем фактом, что в адыгейском именные группы, оформленные ядерными падежами, способны контролировать согласование предиката, а именные группы, оформленные неядерными падежами — не способны контролировать согласование предиката: (18) шъо а-хэ-р шъо-лъэгъу-х вы тот-PL-ABS 2PL.A+DYN-видеть-PL ‘Вы их видите’. [Рогава, Керашева 1966: 96] (19) a у-къы-зэ-ры-гущыIэ-рэ бзэгу-р тот 2SG.ABS-DIR-REL-INS-разговаривать-DYN язык-ABS лэныстэ-м-кIэ ножницы-ERG-INS ‘Хотя бы ножницами вырезал бы тебе язык, которым ты [Там же: 360] разговариваешь’. пы-з-гъэчъы-гъа-гъот LOC-1SG.A-резать-PST-DSD Глагол лъэгъу ‘видеть’ в адыгейском языке переходный: экспериенцер оформляется эргативом, стимул — абсолютивом. Как можно видеть в (18), оба актанта контролируют личночисловое согласование глагола (местоимения первого и второго лица не присоединяют показателей эргатива и абсолютива, поэтому местоимение шъо ‘вы’ в примере не оформлено падежом). Как видно из (19), ИГ лэныстэ-м-кIэ ‘ножницы’, оформленная инструменталисом, не может контролировать согласование предиката даже в том случае, если она является семантическим актантом, как инструмент при глаголе пыгъэчъы- ‘отрезать’. В простом предложении адыгейского языка глагол может присоединять аргумент в абсолютиве и несколько аргументов в эргативе, контролирующих префиксальные согласовательные показатели (см. подробнее [Рогава, Керашева 1966]; [Аркадьев и др. 2009]), например: (20) č ̣’ale-m cace-m pelmenə-r мальчик-ERG пельмень-ABS вилка-ERG p-jə-ʔʷə-ʁ LOC_END-3SG.A-колоть-PST ‘Мальчик наколол пельмень на вилку’. [Мазурова 2009: 436] Как и при именных актантах, ядерные падежи оформляют СА в том случае, если СА выступает в позиции, соответствующей согласовательному «слоту» матричного предиката: в (21а) и (22) это нулевой показатель третьего лица единственного числа косвенного объекта. Для тех случаев, когда матричный предикат требует оформления СА ядерным падежом, возможны следующие три способа оформления: эргатив или абсолютив (строго в зависимости от модели управления матричного предиката), инструменталис, обстоятельственный падеж. При некоторых предикатах допускаются только две возможности, например, ядерный падеж vs. инструменталис или ядерный падеж vs. обстоятельственный падеж. Например, глагол pELE- ‘пытаться, стараться’ может присоединять СА с эргативом или обстоятельственным падежом: (21) а. adEga-bze-C&’e s-je-G’e-nE-m 1SG.ABS-OBL-читать-POT-ERG адыгейский-язык-INS sE-pEL 1SG.ABS-заниматься ‘Занимаюсь чтением на адыгейском языке’. б. adEga-bze-C&’e s-je-G’e-n-ew 1SG.ABS-OBL-читать-POT-ADV адыгейский-язык-INS sE-pEL 1SG.ABS-заниматься ‘Пытаюсь читать по-адыгейски’. Данный матричный предикат может иметь значение ‘заниматься какого-л. рода деятельностью’ либо значение ‘стараться, пытаться, пробовать что-л. делать’. При первом значении зависимый предикат в форме потенциалиса маркируется эргативом; при втором значении выбирается обстоятельственный падеж. Присоединяя СА в эргативе, матричный предикат имеет то значение, в котором он употребляется с именным актантом; ср. (21a) и (22): (22) спорты-м пылъы-н спорт-ERG заниматься-POT ‘заниматься спортом’ [Тхаркахо 1991: 198] Аналогичное различие демонстрирует пара глаголов zEfeRehazerE- и zERehazerE- со значением ‘собираться’: (23) а. azemat wered q-E-{We-nE-m Азамат песня DIR-3SG.A-говорить-POT-ERG zE-f-j-e-Re-hazErE RFL.ABS-BEN-3SG.A-DYN-CAUS-готовиться ‘Азамат собирается петь’. (Комментарий: еще не выходит на сцену, достает микрофон, гитару и т. п.) б. azemat wered q-E-{We-n-ew Азамат песня DIR-3SG.A-говорить-POT-ADV ze-R-e-hazErE RFL.ABS-CAUS-DYN-готовиться ‘Азамат собирается петь’. (Комментарий: уже выходит на сцену, сейчас будет петь.) Глагол zEfeRehazErE- в (23а) имеет значение ‘готовиться к чему-л.’, а глагол zERehazErE- в (23б) обозначает ‘иметь намерение, готовиться, собираться’ (см. [Тхаркахо 1991: 91]. Обратим внимание на морфемный состав данного глагола: hazEr переводится как ‘готовый’; глагол zE-Re-hazErE- представляет собой форму каузатива с рефлексивным префиксом zə, т. е. RFL-CAUS-готовый, ‘готовить себя’ (без валентности на цель), в то время как глагол zE-fe-Re-hazErE- включает показатель бенефактивной версии, RFL-BEN-CAUS-готовый, т. е. ‘готовить себя к чему-либо’. Наличие префикса бенефактива fe- в zE-fe-Re-hazErE- приводит к тому, что данный глагол понимается как ‘готовиться к чему-л.’, а отсутствие валентности на цель в zE-Re-hazErE- вызывает значение ‘собираться’ (ср. (23б) выше). Соответственно, в значении ‘готовиться к чему-л.’ данный предикат присоединяет СА с эргативом, а в значении ‘иметь намерение’ — СА с обстоятельственным падежом. Таким образом, ядерные падежи выбираются для оформления потенциалиса, если глагол выступает в том значении, в котором он может присоединять именные актанты. В противном случае СА оформляется одним из неядерных падежей. Рассмотрим правила, регулирующие выбор между инструментальным и обстоятельственным падежами в КСА. Как показано в [Сердобольская, Мотлохов 2009], выбор инструментального/обстоятельственного падежа в КСА определяется семантикой матричного предиката и СА. 3.2. СА с обстоятельственным падежом Выделяются следующие типы контекстов, характерные для СА с показателем обстоятельственного падежа. Форма потенциалиса с обстоятельственным падежом — одно из основных средств, используемых в целевых конструкциях и в КСА при глаголах потенциального действия и каузации: (24) se daKWe-m SeC&’ qE-fe-s-hE-R портной-ERG материал DIR-BEN-1SG.A-нести-PST я G’ane qE-s-f-jE-dE-n-ew платье DIR-1SG.IO-BEN-3SG.A-шить-POT-ADV ‘Я принесла портному материал, чтобы он сшил платье’. (25) se je-s-{Wa-R azemat wErWekE-m OBL-1SG.A-говорить-PST Азамат урок-ERG я C&e-C&’E-Z’E-n-ew LOC-выходить-RE-POT-ADV ‘Я велел Азамату уйти с урока’. В такого рода контекстах используется исключительно обстоятельственный падеж; замена его на инструменталис не допустима. Вариативность возможна в случае, если глагольная форма либо потенциалис с обстоятельственным падежом оформляет СА ментальных глаголов, глаголов речи и восприятия. В этом случае данная стратегия находится в дополнительном распределении с фактивной формой, например: (26) а. se azemat jane-jate-xe-m я Азамат мать-отец-PL-ERG ja-s-{Wa-R 3PL.IO+OBL-1SG.A-говорить-PST azemat mE-S’ zere-S’-je-mE-G’e-Z’E-S’tE-r Азамат этот-ERG FCT-LOC-OBL-NEG-читать-RE-FUT-ABS б. …S’-je-mE-G’e-Z’E-S’t-ew LOC-OBL-NEG-выходить-RE-FUT-ADV ja-s-{Wa-R 3PL.IO+OBL-1SG.A-говорить-PST а=б. ‘Я сказал родителям Азамата, что он не будет больше у нас учиться’. а. Решение было принято заранее. б. Я сказал, тем самым утверждая решение, что Азамат не будет больше у нас учиться. Согласно интерпретации носителей, первый пример возможен в ситуации, когда говорящий заранее знает о том, что зависимая ситуация будет иметь место (т. е. если решение о том, что Азамат не будет больше учиться, принято заранее). Второй же вариант естественно звучит, если говорящий принимает решение ровно в момент произнесения, и воплощается в реальность самим этим высказыванием. Иными словами, во втором случае речь идет о перформативном употреблении; фактивная же форма выбирается, если СА обозначает факт, имеющий пресуппозицию истинности. Рассмотрим также примеры с фактивной формой и потен циалисом с обстоятельственным падежом при глаголе речи. (27) njepe weS’x q-je.S’xE-n-ew сегодня дождь DIR-идти.о.дожде-POT-ADV a-{Wa-R 3PL.A-говорить-PST ‘Сказали, что сегодня будет дождь’. (По радио передавали прогноз погоды. Неизвестно, оправдается ли он.) (28) s-jane je-s-{Wa-R-ep ocenke 1SG.PR-POSS+мать OBL-1SG.A-говорить-PST-NEG оценка dej qE-zere-s-hE-Re-r плохой DIR-FCT-1SG.A-нести-PST-ABS ‘Я не сказал маме, что получил плохую оценку’. (Получил и не сказал об этом.) Фактивная форма в (28) используется для обозначения факта: истинность СА находится в пресуппозиции (как видно из контекста). Значение, кодируемое глагольной основой с показателем обстоятельственного падежа, в литературе принято обозначать термином «пропозиция» [Арутюнова 1988; Подлесская 1990], «пропозитивный компонент с нейтральной модальностью» [Падучева 1986]. Данное понятие определяют как семантический тип СА, который принадлежит (как и факт) ментальному пространству, однако, в отличие от фактивных СА, относится к ассерции, а не к пресуппозиции. В отличие от факта (28) истинностное значение утверждения, содержащегося в пропозиции, нейтрально, т. е. неизвестно, является ли пропозиция истинной или ложной, например, в (27) говорящий не предполагает ни истинности, ни ложности прогноза (предположение о ложности прогноза возможно для русского предложения Передали, мол/якобы сегодня будет дождь и при сильно маркированной интонации для предложения Передали, что сегодня будет дождь). Согласно [Benveniste 1966: 272; Падучева 2004], одним из контекстов пропозитивных СА являются матричные предикаты в перформативном употреблении (при таком употреблении ситуация в СА становится истинной при произнесении всего предложения и, следовательно, не может быть в пресуппозиции). Это объясняет перформативную интерпретацию матричного глагола в (26б) и отсутствие такой интерпретации при фактивной форме (26а). В отличие от фактивных, пропозитивные СА выступают в ассерции. В силу этого, они могут включать компонент, выделенный контрастным ударением (в фокусе контраста) [Янко 2001]. Обстоятельственный падеж является единственно возможным, если (при матричном предикате, допускающем оба падежа) СА выделяется при помощи фокусной конструкции (фокусируемая часть находится в предикативной позиции — в данном случае выделяется с помощью предикативной связки ar-a; background (не-фокус) оформляется как абсолютивная именная группа, см. [Сумбатова 2009] о фокусной конструкции адыгейского языка): (29) we nah w-jE-C&’ase-r tERe-m более 2SG.PR-POSS-любимый-ABS солнце-ERG ты z-je-b-RewE-n-ew / (*-C&’e) ar-a? RFL.ABS-OBL-2SG.A-загорать-POT-ADV(-INS) hawEmjE zE-b-Re-psKE-n-ew ar-a? или ‘Ты любишь загорать? Или больше купаться?’ RFL.ABS-2SG.A-CAUS-купаться-POT-ADV тот:PRED-Q тот:PRED-Q СА с маркером инструменталиса проявляют иные свойства. Для них нехарактерна позиция фокуса вопроса (ср. запрет в (29)), и они могут выступать в контексте вопросительной связки, только если вопрос относится ко всему предложению или к главной предикации: (30) w-e-S’Ene w-jE-zaqW-ew 2SG.ABS-DYN-бояться 2SG.PR-POSS-один-ADV wE-KWe-n-C&’e ar-a? 2SG.ABS-идти-POT-INS ‘Боишься ли одна ходить, не правда ли, боишься?’ (Дети дразнят девочку.) тот:PRED-Q Такие примеры обычно интерпретируются носителями как вопрос к главному предикату (в данном случае, не правда ли, боишься, но не не правда ли, в одиночку ходить (боишься)). В русском языке пропозитивные СА, в отличие от фактивных, способны выступать в контексте главного фразового ударения [Янко 2001: 242–245]: при глаголе думать ударение чаще всего падает на пропозитивный СА (напр., Я думаю, что он опоздает), в то время, как при факте в СА главное фразовое ударение оформляет матричный предикат (напр., Я знал, что он опоздает). Различие в интонационном выделении матричного и зависимого предиката наблюдается и в адыгейском языке. Согласно интуиции носителей, формы с инструментальным и обстоятельственным падежами в речи противопоставлены интонационно: (31) pC’edEZ’E-m Z’-ew sE-qe-teG’E-n-C&’e/-ew ранний-ADV утро-ERG sE-gW r-j-e-hE 1SG.PR-сердце ‘Мне нравится вставать рано утром’. LOC-3SG.A-DYN-нести 1SG.ABS-DIR-вставать-POT-INS/-ADV В данном предложении ударно произносится форма sEqeteG’Enew; если же выбирается форма sEqeteG’EnC&’e, ударение обычно смещается на матричный предикат. Это говорит в пользу анализа СА с обстоятельственным падежом как пропозитивного, в отличие от СА с инструментальным падежом. Итак, можно заключить, что обстоятельственный падеж при потенциалисе и глагольной основе в КСА вводит пропозицию. 3.3. СА с инструментальным падежом Одним из значений инструментального падежа при многих ментальных предикатах является значение ирреальности или ложности зависимой ситуации: (32) a-S’ j-e-TE-C&’e j-e-LEte 3SG.A-DYN-копать-INS 3SG.A-DYN-считать тот-ERG a. ‘Он думает, что копает’. (Он сам не понимает, что плохо работает.) b. ‘Он делает вид, что копает’. (Он ковыряется в земле, а на самом деле не работает.) Носители предлагают различную интерпретацию данного примера; в обоих случаях сохраняется презумпция ложности зависимой предикации. При употреблении глагольной основы с обстоятельственным падежом такой презумпции не возникает: (33) s-SE-nahE.C&’e CEja-R-ew 1SG.PR-брат-младший спать-PST-ADV s-e-gWERe 1SG.ABS-DYN-надеяться ‘Я думаю, что мой младший брат уснул’. (Комментарий: возможно, на самом деле, уснул, а возможно, нет.) Как представляется, это значение определяется следующим. Как показано в [Кузнецова 2009: 309], инструментальный падеж при глагольной основе в адыгейском языке грамматикализовался в показатель фрустратива. Данная форма имеет значение недостигнутого результата, ср. рус. Я поехал было к Ивану (но не застал его дома): (34) kanfet je-tE-Re-C&’e da, E-SxE-R-ep конфета OBL-давать-PST-INS и ‘Ну и что, что мы дали ему конфету, он её не съел’. 3SG.A-есть-PST-NEG Согласно [Кузнецова 2009], данная форма в адыгейском языке обозначает недостижение т. н. нетривиального результата. Имеется в виду, что сама ситуация, обозначаемая глаголом с суффиксом -C&’e, достигает результата (в (34) это ситуация «дать конфету»), однако не достигается прагматическое следствие из этой ситуации, реализации которого ожидал говорящий (ситуация «он съест конфету» в (34)). Мы предполагаем, что данное значение развивает в контексте ментальных предикатов в КСА значение ложности зависимой ситуации (недостижение прагматического результата переосмысляется как не-истинность СА): (35) E-S’efE-S’tE-C&’e w-e-gWER-a? 2SG.ABS-DYN-надеяться-Q 3SG.A-покупать-FUT-INS ‘Ту думаешь, он это купит?’ {Я в этом сомневаюсь.} В контексте эмотивных, ментальных и оценочных предикатов инструментальный падеж может использоваться в другом значении, а именно, он может служить для выделения эмотивного компонента в семантике матричного предиката (см. подробнее [Сердобольская, Мотлохов 2009]): (36) s-j-e-negWEje TWE 1SG.ABS-OBL-DYN-предполагать два qe-s-hE-n-ew DIR-1SG.A-получать-POT-ADV ‘Я думаю/мне кажется, что я получу двойку’. (37) B’ale-r I&We-KWedE-n-B’e j-e-negWEje парень-ABS MAL-терять-POT-INS OBL-DYN-предполагать ‘Она боится, что потеряет парня’. (38) mEjeqWape S’E-psewE-n-C&’e s-j-e-negWEje Майкоп LOC-жить-POT-INS ‘Я надеюсь, что он будет жить в Майкопе’. 1SG.ABS-OBL-DYN-думать Ряд матричных глаголов адыгейского языка допускают двоякую интерпретацию: как ментальные (со значением ‘думать’, ‘полагать’) или как эмотивные (‘надеяться’, ‘опасаться’). Это, например, глагол jenegWEje-, который переводится в словарях [Тхаркахо 1991: 79] и [Шаов 1975: 110] как ‘предполагать’, в словаре [Водождоков 1960] приводится для перевода русских глаголов ‘предполагать’ и ‘бояться’; глагол gWERe, ‘надеяться’; глагол LEte- ‘считать, полагать’ [Водождоков 1960; Тхаркахо 1991; Шаов 1975]. При данных глаголах выбор между обстоятельственным и инструментальным падежом определяется наличием эмотивного компонента: при наличии эмотивного оттенка выбирается инструменталис, иначе — обстоятельственный падеж. Например, предложение (36) носители комментируют приблизительно как «субъект считает это событие вероятным»; при этом неизвестно, является ли это событие выгодным/невыгодным для субъекта. Напротив, в контексте инструментального падежа данный глагол интерпретируется как эмотивный, ‘бояться’ в (37) и ‘надеяться’ в (38). Конкретный «знак» эмоции — плюс или минус, т. е. ‘надеяться, хотеть’ или ‘бояться, опасаться’ — всецело зависит от контекста (например, (38) может быть переведено и глаголом бояться, если говорящий оценивает данную ситуацию отрицательно). Важно именно наличие эмотивного компонента. Однако не всегда речь идет только о наличии эмотивного компонента. Дело в том, что эмотивные предикаты, которые во всех употреблениях содержат в своём значении эмотивный компонент (это предикаты со значением ‘бояться’, ‘любить’, ‘нравиться’) также допускают оба падежа на СА. Рассмотрим, чем вызвана вариативность падежного оформления при данных предикатах. Глагол S’Ene- ‘бояться’, как и его русский переводной эквивалент, может обозначать как эмоцию, непосредственно вызванную некоторой ситуацией («боюсь волка»), так и отрицательную оценку вероятной ситуации («боюсь, что не сдам экзамен»), см. значения русского глагола в [Зализняк А. 1983]. В первом случае эмотивный компонент значения глагола S’Ene- находится в ассерции толкования (экспериенцер испытывает эмоцию непосредственно от самой ситуации), во втором — эмотивный компонент находится в пресуппозиции толкования, а в ассерции содержится эпистемическая оценка (экспериенцер оценивает ситуацию как вероятную, зная, что она неблагоприятна). (39) a-r dWeske-m deZ’ qE-de-B’E-n-B’e DIR-LOC-выходить-POT-INS тот-ABS доска-ERG к S’Ene-zepEtE-S’tE-R бояться-всегда-AUX-PST (Учителя его часто вызывали отвечать.) ‘Он всегда боялся выходить к доске’. (40) a-r me-S’Ene jE-B’elejeG’aKWe-xe-r тот-ABS DYN-бояться POSS-ученик-PL-ERG univjersitjetE-m B’e-mE-haIWE-n-x-ew университет-ERG ‘Он боится, что его ученики не поступят в университет’. LOC-NEG-поступить-POT-PL-ADV Таким образом, как и при глаголах jenegWEje-, gWERe- и LEte-, при глаголе S’Ene- выбор инструментального падежа вызывает усиление эмотивного компонента значения, а выбор обстоятельственного падежа — вероятностного компонента в значении матричного глагола. Итак, для некоторых матричных предикатов верно следующее: инструментальный падеж в СА выделяет эмотивный компонент в семантике матричного предиката. Перейдем к оценочным предикатах и предикатам синонимического ряда ‘любить, нравиться’ (EgW rjehE, jEC&’as, I&WE LeRWE). Оценочные предикаты также допускают как инструментальный, так и обстоятельственный падеж (за исключением tHaRWe ‘приятно’, который допускает только инструментальный падеж). Инструментальный падеж может способствовать выделению не только эмотивного компонента, но и компонента физического состояния. Например, предикат qjEn ‘трудно’ с инструментальным падежом имеет значение ‘эмоционально трудно’ или ‘физически тяжело’; deRWE ‘хорошо’ — ‘положительная эмоция’, как в (41), или ‘физическое удовольствие’. (41) sE-qE-b-de-gWES’E{e-n-C&’e deRWE 1SG.ABS-DIR-2SG.A-COM-разговаривать-POT-INS хорошо ‘С тобой хорошо (приятно) разговаривать’. (42) we C&EIhe-mEIhe-xe-r p-SxE-n-ew deRWE ты фрукт-PL-ABS ‘Тебе хорошо (полезно) есть фрукты’. 2SG.A-есть-POT-ADV хорошо В (41) данный предикат имеет значение ‘приятно’, а в (42) — ‘полезно’. В контексте инструментального падежа данный предикат обозначает эмоциональное состояние, а в контексте обстоятельственного падежа — оценку ситуации с точки зрения ее объективных характеристик (в данном случае, это утилитарная оценка по классификации [Арутюнова 1988]). При эмотивных глаголах со значением ‘любить, нравиться’ и при глаголе jezeS’E- ‘надоедать’ допускается как фактивная форма, так и потенциалис с падежными показателями (глагол jezeS’E- ‘надоедать’ может также присоединять глагольную основу с падежными показателями): (43) cWEmpe-r qe-sE-wERWejE-n-ew sE-gW клубника-ABS DIR-1SG.A-собирать-POT-ADV 1SG.PR-сердце r-j-E-hE-r-ep aw varenje LOC-3SG.A-DYN-нести-DYN-NEG но варенье s-I&E-n-ew sE-faj 1SG.A-делать-POT-ADV 1SG.A-хотеть (Ася 3 часа собирала клубнику. ‘Ты так любишь ягоды собирать?’) — ‘Мне не нравится собирать клубнику, просто хочется варенье сварить’. (44) cWEmpe-r qe-sE-wERWejE-n-C&’e sE-gW клубника-ABS DIR-1SG.A-собирать-POT-INS 1SG.PR-сердце r-j-e-hE LOC-3SG.A-DYN-нести ‘Мне нравится собирать клубнику’. (Я получаю удовольствие от самого процесса.) Распределение падежных показателей при данных глаголах объясняется следующим. Данные глаголы могут вводить факт в контекстах вида Мне нравится, что он со всеми вежливо разговаривает (отсюда возможность употребления при них фактивной формы), однако не обязательно. В (43) и (44) ситуация в СА является гипотетической (следовательно, употребляется потенциалис) и оценивается говорящим как положительная. Различие между данными предложениями в следующем: в (44) описываемое действие, сбор клубники, рассматривается как процесс, во всех его деталях, в то время как в (43) за счет появления отрицания данное действие предстает в оболочке ментального представления. Основываясь на этих и других примерах, можно сделать следующий вывод: потенциалис с инструментальным падежом в адыгейских КСА вводит событие в терминологии Н. Д. Арутюновой [1988]. То есть, описывается ситуация, вызывающая реакцию экспериенцера сама по себе, без ее ментальной обработки. Это может быть как эмоциональная (41), (44), так и физическая реакция. Закономерно, что конструкция с инструментальным падежом при глаголах с семантикой ‘любить, нравиться’ противопоставляется конструкции с обстоятельственным падежом. В первом случае СА обозначает событие (нравится собирать ягоды), во втором случае — пропозицию (ситуация ‘собирать ягоды’ оценивается как положительная по объективным параметрам). Такая аргументация кажется правомерной для всех матричных предикатов, вводящих СА с инструментальным падежом (исключая те случаи, когда инструментальный падеж вводит ложные СА, что, видимо, является развитием фрустративного значения данного показателя). С оценочными предикатами при инструментальном падеже СА исчезает значение собственно оценки, предикат обозначает физическое или эмоциональное состояние. Это происходит в силу того, что собственно оценка события невозможна (ср. невозможность союза как, вводящего событие, при данных предикатах в русском языке: * Хорошо, как он поёт; * Трудно, как она живёт): оценка сама по себе уже представляет собой ментальную обработку ситуации, следовательно, вызывая контекст факта (14) или пропозиции (42). Присоединяя СА, данные предикаты претерпевают сдвиг значения, приобретая семантику физического или эмоционального состояния. Аналогичный сдвиг значения происходит при ментальных и эмотивных предикатах. Как показано в работах Анны А. Зализняк, эмотивные глаголы бояться и надеяться, которые присоединяют СА, отсылающие к будущему, имеют компонент вероятностной оценки, и в некоторых употреблениях этот компонент выходит на первый план [Зализняк А. 1992: 443]. Отсюда допустимость и события (при непосредственной эмоциональной реакции, как в (39)), и пропозиции (при усилении значения вероятностной оценки, как в (40)) в СА этих глаголов. В адыгейском языке происходит сдвиг в обратную сторону: ментальные глаголы jenegWEje-, gWERe- и LEte- допускают эмотивное прочтение, присоединяя СА с инструментальным падежом. Напротив, при СА с обстоятельственным падежом выделяется компонент вероятностной оценки зависимой ситуации. Итак, можно заключить, что формы с инструментальным падежом обозначают событие8. Под действием данного семантического компонента выделяются различные значения матричных предикатов в контексте СА с инструментальным падежом: физическое состояние, эмоциональное состояние и др. Для кодирования пропозиции выбираются СА с обстоятельственном падежом. Оба падежа могут оформлять глагольную основу или потенциалис; выбор между глагольной основой и потенциалисом определяется временнóй референцией СА. 4. Объяснение вариативности падежного маркировании СА Вариативность падежного маркирования, наблюдаемая в адыгейском языке, — явление, требующее объяснения в свете понятия модели управления и правил приписывания падежа соответствующими матричными предикатами. Как указывалось во введении, соответствующая вариативность в КСА практически не была зафиксирована в других языках и, в силу этого, не обсуждалась с точки зрения теории. Что же касается именных актантов, такая проблема затрагивалась неоднократно в рамках исследований по падежной семантике и работ по актантной структуре и семантически ориентированной классификации глаголов. Подробно анализируются следующие случаи мены падежного маркирования именных актантов. Во-первых, мена маркирования может быть обусловлена залоговым противопоставлением либо возникать в результате актантной деривации. Такой анализ, однако, невозможен для адыгейского материала в силу того, что во всех перечисленных случаях вариативность падежного маркирования возможна без 8 При именах инструментальный падеж вводит значения инструмент, пролатив, стимул эмоции, более ограниченно — образ действия, см. [Сердобольская, Кузнецова 2009]. Можно предположить, что событийное значение показателя инструментального падежа в КСА развилось именно из значений стимула эмоции или образа действия (ср., например, русский союз как, развившийся из местоимения образа действия). каких-либо формальных показателей залога или актантной деривации на предикате. Можно было бы предположить, что мена модели управления связана с лабильностью матричного глагола, как англ. to break, to stop и др. (ср. неоднократно обсуждавшиеся примеры The glass broke / I broke the glass). Однако в случае лабильности глагола ожидалось бы, что именные актанты также могли бы маркироваться теми же падежами, что и СА. Однако, как было показано выше, представленная вариативность наблюдается только в СА. Во-вторых, различия в падежном оформлении могут быть связаны с т. н. явлением дифференцированного маркирования аргумента, см. [de Swart 2007; de Hoop, de Swart 2009]. В таких конструкциях предполагается, что при одном и том же значении предиката актант с одной и той же семантической ролью может кодироваться различным образом (см. (45а, б) из адыгейского языка). В языках мира выбор маркирования в таких конструкциях регулируется дискурсивными и/или прагматическими факторами (референциальный статус именной группы в (45а, б), коммуникативное членение), одушевленностью референта именной группы, аспектуальной характеристикой ситуации или квантификацией именной группы (полный охват / частичность охвата участника ситуацией). Данное явление, представленное во многих языках, обычно характеризуют в терминах дискурсивных/коммуникативных (видовых/ квантитативных) функций падежей. (45) а. B’ale-r txEL je-G’a-R парень-ABS книга OBL-читать-PST ‘Парень прочитал (какую-то) книгу’. б. B’ale-r txELE-m je-G’a-R парень-ABS книга-ERG OBL-читать-PST ‘Парень прочитал книгу’ (определенную). [Сердобольская, Кузнецова 2009: 188–189] Против такого объяснения можно привести существенные возражения. В адыгейском языке данный механизм лежит в основе противопоставления нулевого маркирования и оформления ядерным падежом (эргативом/абсолютивом), как в (45а, б), см. подробнее [Халбад 1975]. Нулевое маркирование возможно, как правило, при неопределенных и нереферентных именных группах, маркирование ядерным падежом — при определенных именных группах; выбор оформления не зависит от семантики глагола. В КСА же представлена иная вариативность, а именно «ядерный vs. обстоятельственный vs. инструментальный падеж». Семантические различия, лежащие в основе выбора падежного маркирования в КСА, не могут быть проинтерпретированы в терминах референциальных свойств и коммуникативного членения высказывания (или же видовых/квантитативных различий), а связаны, как показано в разделе 2, со значением матричного глагола и семантикой зависимой ситуации. В целом, сам термин «дифференцированное маркирование аргумента» не противоречит и такой «расширенной» интерпретации, однако следует учитывать, что традиционно он закреплен за другим явлением. В-третьих, возможна ситуация, когда предикат выступает в различных значениях и, соответственно, вводит участников с различной семантической ролью, напр.: (46) ходить в школу (47) Он никогда не ходил с дамы. [Апресян 2009: 462] Согласно [Апресян 2009], данные употребления классифицируются как различные значения (ходить 2.2 и ходить, 4 соответственно). Различие в значении глагола определяет различие в семантической валентности и, соответственно, в предложно-падежном оформлении в (46) и (47). Можно ли проинтерпретировать адыгейские конструкции в (5)–(6) и др. примерах в тех же терминах? По-видимому, такое объяснение удовлетворительно лишь отчасти. Действительно, матричные предикаты, как было показано в разделе 2, выбирают падежное оформление в зависимости от своего значения. Однако различия в значении предиката в адыгейских конструкциях не настолько велики, чтобы говорить о различных семантических ролях. В русских примерах (46)–(47) участники при глаголе ходить, очевидно, имеют различные семантические роли. Для адыгейских примеров различие в значении не столь очевидно. Довольно странно было бы считать, что событие и пропозиция настолько различны семантически, что задают различные роли. Такое решение, насколько нам известно, не делается относительно других языков при анализе КСА и в адыгейском выглядело бы постулированным ad hoc, ровно для объяснения наблюдаемого явления. Обычно считается, что СА со значением события и пропозиции заполняют одну и ту же валентность матричного глагола — стимул эмоции при эмотивных глаголах и содержание при ментальных глаголах. Объяснение с помощью различных семантических ролей было бы мотивировано, если бы оба СА, с инструментальным и с обстоятельственным падежом, могли выступать при одном и том же матричном предикате в одном предложении. Данное объяснение постулируется Ю. Д. Апресяном для объяснения различного управления русского глагола сердиться, например: (48) а. Отец сердится на сына. б. Отец сердится из-за двойки. Оба участника могут быть выражены одновременно в одной и той же клаузе: в. Отец сердится на сына из-за двойки. В [Апресян 2003: 1021] мотивируется решение, что сын в (48а, б, в) является виновником, двойка — причиной эмоции. Различное оформление данных участников объясняется различиями в их ролевой характеристике. В адыгейском, в отличие от русского (48в), невозможно выражение при рассматриваемых глаголах двух участников, одного с инструментальным, другого — с обстоятельственным падежом. Все предложенные выше гипотезы не объясняют тот факт, что вариативность падежного маркирования проявляют только СА. Во всех решениях остается непонятным, почему наблюдаемая вариативность ограничена только глаголами, способными присоединять СА, и не возникает в том случае, если при этих глаголах соответствующая валентность заполняется именной группой. В силу этого мы предполагаем, что падежные показатели в СА адыгейского языка развивают особые функции, не характерные для именных актантов. Иными словами, можно предположить, что нарушения в выборе падежного показателя являются результатом грамматикализации падежных показателей в функции маркеров подчиненной клаузы. О грамматикализации падежных показателей в комплементайзеры и показатели обстоятельственного предложения см. [Ohori 2011]. Мы предполагаем, что инструментальный падеж грамматикализуется в показатель событийных СА, а обстоятельственный падеж — в показатель подчиненных клауз, выражающих пропозицию (в СА и обстоятельственных предложениях (24)). Ядерные падежи в КСА, напротив, не грамматикализуются в такой функции, а используются при том же значении матричного предиката, что и именные актанты. Это объясняет, почему неядерные падежи, в отличие от ядерных, могут присоединяться непосредственно к глагольной основе в КСА. Выше было показано, что если ядерные падежи оформляют потенциалис в СА, то матричный предикат выступает в том значении, которое он имеет в контексте именных актантов (см. выше). Если глагол выступает в том значении, которое он не имеет в контексте именных актантов (например, ‘собираться что-л. делать’, ‘пытаться что-л. делать’), то употребляются только неядерные падежи. Иными словами, эргатив и абсолютив при потенциалисе имеют ту же функцию, что и при именных актантах, в то время как неядерные падежи употребляются в другой функции. Признание такого сдвига значения говорит в пользу гипотезы о грамматикализации данных показателей в функции маркеров подчиненной клаузы. К подобному выводу, по-видимому, близок анализ М. Ю. Князевым калмыцких конструкций в (10) и (11). В калмыцком языке (дербетский диалект) допускается несоответствие падежного маркирования СА маркированию именных актантов при одном и том же матричном предикате. Точнее, аккузатив на СА появляется при непереходных матричных предикатах, не имеющих валентности на аккузативное дополнение. Аккузатив возможен наряду с косвенным падежом, который требуется согласно модели управления матричного предиката, ср. (10) и (11). Согласно исследованию, проведенному М. Ю. Князевым, аккузативное маркирование причастия является в калмыцком маркированием по умолчанию. Иначе говоря, в калмыцком языке всегда существует принципиальная возможность оформить зависимый предикат аккузативом, хотя больший приоритет имеет субкатегоризованное (не)маркирование и несубкатегоризованное немаркирование [причастий] [Князев 2009: 567]. Фактически признание «маркирования по умолчанию» ведет к признанию особой функции аккузатива — оформление СА, что означает грамматикализацию показателя аккузатива в функции маркера СА. Высказываемая нами идея о грамматикализации адыгейских конструкций отчасти совпадает с решением некоторых грамматических описаний по поводу глагольных форм на -ew, однако лишь отчасти. (Что касается глагольных форм с показателем -C&’e, специальной терминологии не предлагается; в частности, З. И. Керашева [1984] обозначает формы на -n-C&’e термином «инфинитные образования на -н-кIэ», однако не останавливается на семантике данных образований.) В [Керашева 1984; Рогава, Керашева 1966] форма потенциалиса -n с обстоятельственным падежом -ew анализируется как «супин» с показателем -new; в [Рогава, Керашева 1966; Зекох 1976; Керашева 1984] глагольная основа с обстоятельственным падежом называется деепричастием (деепричастие прошедшего/ давнопрошедшего и др. в зависимости от того, какой временной показатель находится перед показателем -ew — показатели прошедшего, давнопрошедшего или др.). Такое решение предполагает, что показатель -ew при глагольных основах грамматикализован настолько, что не должен анализироваться как падежный показатель. Однако при этом исследователи считают различие между потенциалисом с показателем -ew и временными глагольными формами (настоящее, прошедшее, будущее время с показателем -š’t) достаточно серьезным, чтобы постулировать супин и деепричастие как две самостоятельные глагольные формы. На наш взгляд, для такого решения недостаточно оснований. Потенциалис и глагольная основа с показателем -ew распределены в СА по тому же принципу, что и в независимом предложении. Например: (49) se s-e-gʷəʁʷe 1SG.ABS-DYN-надеяться я ə-gʷ 3SG.PR-сердце ‘Я надеюсь, что ты любишь кашу’. r-jə-h-ew]. LOC-3SG.A-нести-ADV [we ты kaše-r каша-ABS (50) se s-ŝ ̣ʷeŝ ̣ə zəgʷere я 1SG.IO-казаться кто.то qə-z-de-ˀepəˀa-ʁ-ew. DIR-1SG.IO-COM-помогать-PST-ADV ‘Мне кажется, что кто-то мне помогает’. (51) a ǯ’ane-r pŝaŝe-m ə-š’efə-š’t-ew тот платье-ABS девочка-OBL 3SG.A-купить-FUT-ADV qə-s-š’-e-χʷə. DIR-1SG.IO-LOC-DYN-стать ‘Мне кажется, что девушка купит это платье’. (52) s-jə-wənaʁʷe qə-xeχʷe-n-ew 1SG.PR-POSS-семья DIR-развиться-POT-ADV qə-s-š’-e-χʷə. DIR-1SG.IO-LOC-DYN-стать ‘Мне кажется, что в моей семье будет прибавление’. Как можно видеть из (49)–(52), выбор временнóй формы в зависимой предикации однозначно определяется ее временнóй референцией9: настоящее время в (49) обозначает одновременность (в широком смысле), прошедшее (50) — предшествование, будущее (51) на -š’t и потенциалис (52) на -n — следование зависимой ситуации за ситуацией, выраженной главной предикацией. (Мы не приводим примеров на давнопрошедшее и другие временные формы.) Аналогичным образом распределены временные формы в СА, оформленных инструментальным падежом: 9 Данные временные формы в КСА могут иметь как временную референцию относительно момента речи, так и относительно времени главной предикации (как в русском языке: Я смотрел, как она танцевала/ танцует), ср.: (i) а. wered qE-zer-a-{We-S’tE-Re-r se DIR-FCT-3PL.A-говорить-AUX-PST я песня zexe-s-xE-R LOC-1SG.IO-слышать-PST б. se zexe-s-xE-R a-xe-me я LOC-1SG.IO-слышать-PST тот-PL-ERG.PL wered qE-zer-a-{We-re-r песня а=б. ‘Я слышал, как они пели’. DIR-FCT-3PL.A-говорить-DYN-ABS Для референции к зависимой ситуации, одновременной с ситуацией в главной предикации, в первом случае используется форма имперфекта прошедшего времени (AUX-PST), во втором случае — форма настоящего времени с показателем динамичности. (53) se s-e-gWERe a-S’ я 1SG.ABS-DYN-надеяться тот-ERG wE-d-e-{epE{e-C&’e 2SG.ABS-LOC-DYN-помогать-INS ‘Я надеюсь, что ты ей помогаешь’. (54) haC&’e-r t-jE-RWEnERW E-LeRWE-Re-C&’e гость-ABS 1PL.PR-POSS-сосед s-j-e-negWEje 1SG.ABS-OBL-DYN-предполагать ‘Я думаю, что сосед видел гостя’. 3SG.A-видеть-PST-INS (55) a-r tWEC’anE-m S’E-s-LeRWE-S’tE-C&’e тот-ABS магазин-ERG s-e-gWERe 1SG.ABS-DYN-надеяться ‘Я надеюсь, что увижусь с ним в магазине’. LOC-1SG.A-видеть-FUT-INS (56) a-S’ pIaIE-r E-LeRWE-n-C&’e тот-ERG девушка-ABS 3SG.A-видеть-POT-INS s-e-gWERe 1SG.ABS-DYN-надеяться ‘Я надеюсь, что он увидит девушку’. Сравним примеры с будущим временем и с потенциалисом, (51)–(52) и (55)–(56). Данные предложения включают один и тот же матричный глагол (š’eχʷə ‘казаться’ в предложениях с обстоятельственным падежом и gWERe- ‘надеяться’ в примерах с инструментальным падежом). В обоих парах примеров в первом случае СА оформляется будущим временем на -S’t, во втором случае — потенциалисом. Различие между такого рода примерами, согласно интерпретации носителей, в следующем. Форма будущего времени возможна, если говорящий утверждает истинность СА или же если он практически уверен в истинности СА. Закономерно, что при отсылке к ситуации в будущем при фактивной форме (где истинность зависимой ситуации в пресуппозиции) встречается преимущественно будущее время. При обстоятельственном и инструментальном падежах в СА возможен и потенциалис, и будущее время, в зависимости от уверенности говорящего в истинности СА. Такое распределение в целом отражает распределение будущего времени и потенциалиса в простом предложении адыгейского языка (ср. [Сердобольская 2009]). Далее, потенциалис является основным средством кодирования т. н. генерического события в СА, т. е. хабитуальной ситуации, не имеющей референции к конкретной точке на временной оси (напр., в контексте глаголов со значением ‘любить’, см. [Крейдлин, Рахилина 1981] о референциальных характеристиках имен ситуаций), ср. (44). В этом контексте временные показатели невозможны. Такое развитие значения является типологически вполне закономерным для будущих времен [Bhatt 1999; Татевосов 2004] и в особенности для форм, используемых в целевых конструкциях [Haspelmath 1989]. Как можно видеть, в этом смысле нет оснований выделять формы «потенциалис + падежные показатели» особо по сравнению с другими временными формами в контексте падежных показателей. Выбор между глагольной основой и потенциалисом зависит от временных и модальных характеристик зависимой ситуации; функцию введения СА при данных формах выполняют падежные маркеры. Как сама по себе глагольная основа, так и потенциалис не могут непосредственно вводить СА / подчиненную предикацию (за исключением грамматикализованных модальных, фазовых и аспектуальных предикатов). Маркеры обстоятельственного и инструментального падежей, наоборот, грамматикализуются в показатели подчинения, выражая пропозицию и событие, соответственно. 5. Заключение В настоящей работе анализировались конструкции с сентенциальными актантами адыгейского языка, проявляющие вариативность в падежном оформлении СА. Указанная вариативность не объясняется ни одним из явлений, описывающих вариативность в маркировании именных актантов (разные модели управления при лабильных глаголах; дифференцированное маркирование аргумента; различие в семантических ролях, вызывающее различное падежное маркирование). Учитывая, что именные актанты в адыгейском языке не допускают такую же вариативность падежного оформления, как СА при тех же предикатах, мы анализируем рассматриваемые конструкции как результат грамматикализации показателей обстоятельственного и инструментального падежей в функции комплементайзеров. При этом обстоятельственный падеж служит для введения СА со значением пропозиции, инструментальный падеж — для введения СА со значением события. Система стратегий кодирования СА в адыгейском языке организована следующим образом: как и во многих языках, различным образом кодируются факт, событие и пропозиция. Однако данные значения кодируются не различными глагольными формами или специальными союзами, как это происходит во многих языках: для этой цели служат грамматикализованные падежные маркеры. Данными маркерами может оформляться как временнáя форма глагола, так и потенциалис, традиционно называемый масдаром. Выбор между временнóй формой глагола и потенциалисом определяется временными и модальными характеристиками СА. Для обозначения факта используется фактивная форма, событие кодируется инструментальным падежом, пропозиция с нейтральным истинностным значением — обстоятельственным падежом. Если зависимая предикация отсылает к ирреальной или ложной пропозиции, используется инструментальный падеж. Если зависимая предикация обозначает гипотетическую ситуацию в будущем или ситуацию с генерическим референциальным статусом (Мне нравится петь), зависимый предикат оформляется потенциалисом; если речь идет о ситуации в прошлом, настоящем или реальном будущем (т. е. если говорящий утверждает истинность СА), используется глагольная основа с соответствующим временны́ м маркером. Таблица 1. Распределение стратегий оформления СА в адыгейском языке в зависимости от семантики зависимой ситуации и её временнóй референции Значение СА Факт Пропозиция Ирреальная или ложная ситуация, событие Генерическое событие Ситуация в СА следует за ситуацией в главной предикации или не имеет временнóй отнесенности Ситуация в СА происходит одновременно или предшествует ситуации в главной предикации Фактивная форма (с временными показателями) Глагольная основа (маргинально потенциалис) с обстоятельственным падежом Глагольная основа (маргинально потенциалис) с инструментальным падежом Потенциалис или будущее с обстоятельственным падежом Потенциалис или будущее с инструментальным падежом — Потенциалис с инструментальным падежом Список обозначений A — согласовательный префикс агенса переходного глагола; ABS — абсолютивный падеж / согласовательный префикс; ACC — аккузатив; ADV — адвербиальный падеж; ASSOC — ассоциатив, совместный падеж; AUX — вспомогательный глагол; BEN — бенефактивная версия; CAUS — каузатив; COM — комитативная актантная деривация; DAT — датив; DIR — направительный преверб; DSD — дезидератив, желательное наклонение; DYN — динамичность; ERG — эргатив; FCT — фактивная форма; FUT — будущее время; GEN — генитив; INS — инструменталис; IO — согласовательный префикс косвенного объекта; LOC — локативный преверб; MAL — малефактивная версия; NEG — отрицание; NZR — номинализация; OBL — косвеннобъектная деривация; P — лично-числовые посессивные показатели; PC — причастие; PL — множественное число; POSS — показатель отторжимой принадлежности; POT — потенциалис; PR — личный посессивный префикс; PRED — предикативная форма; PRS — настоящее время; PST — прошедшее время; Q — вопросительная частица; RE — реверсив, рефактив; REL — релятивизатор; RFL — рефлексивный показатель; SG — единственное число.

Напиши аннотацию по статье

Н. В. Сердобольская РГГУ — МГГУ им. М. А. Шолохова, Москва ОФОРМЛЕНИЕ ИМЕННЫХ И СЕНТЕНЦИАЛЬНЫХ АКТАНТОВ В АДЫГЕЙСКОМ ЯЗЫКЕ: СЕМАНТИЧЕСКИЙ СДВИГ В ЗНАЧЕНИИ ПАДЕЖНЫХ ПОКАЗАТЕЛЕЙ1 1.

они пришли из места убивания козы об одной стратегии грамматикализации в нужных манде. Ключевые слова: грамматикализация, локативные конструкции, таксис, языки манде, юж ные манде, муан. FROM LOCATIVE CONSTRUCTION TO RELATIVE TIME: ON A STRATEGY OF GRAMMATICALISATION IN SOUTH MANDE E. V. Perekhvalskaya Institute for Linguistic Studies, Russian Academy of Sciences, 9, Tuchkov per., St.Petersburg, 199053, Russian Federation The article considers the process of grammaticalisation in Mwan and other South Mande languages. It demonstrates that genetically related, but not necessarily adjacent languages share similar strategies of grammaticalisation. It concludes that these processes are not random and can be explained by the parallel development of the languages belonging to the same group. It shows that while the old forms tend to fade in the process of grammaticalisation, there appear new ones created by the same patterns. Refs 16. Keywords: grammaticalisation, locative constructions, relative time, Mande languages, South Mande, Mwan. DOI: 10.21638/11701/spbu09.2016.109 Постановка проблемы. Данная статья посвящена грамматикализации конструкций с глаголом, номинализованным при помощи существительного, означающего «место». Данная стратегия грамматикализации в южных манде уже становилась объектом внимания лингвистов, работающих с  этими языками. В  работе В. Ф. Выдрина, представляющей собой подробный обзор аспектуальных систем южных манде [Выдрин 2012], среди прочих перечислены грамматикализованные нефинитные формы, построенные по этой модели, а  также приведены основные конструкции, в которых эти формы употребляются. Статья М. Л. Федотова посвящена данному типу грамматикализации в языке гбан, при этом основное внимание уделено семантике форм недавнего прошедшего времени, представлена широкая типологическая перспектива, демонстрирующая конструкции со сходным значением в языках мира [Федотов]. В статье поставлена задача сравнения перифрастических конструкций с номинализацией места в  южных манде, что предполагает выявление как общих черт, так и различий между этими языками. Одновременно ставится задача продемон * Работа выполнена в  рамках гранта РГНФ 13-34-01015  «Глагольные системы языков манде в контексте типологических и ареальных исследований». © Санкт-Петербургский государственный университет, 2016 DOI: 10.21638/11701/spbu09.2016.109 в других языках. В своем исследовании я опираюсь на понятие грамматикализации [Lehmann], описание типичных сценариев появления форм прогрессива [Bybee, Perkins, Pagliuca], а также на исследования синонимии и квазисинонимии в грамматике [Сичинава]. Проблема финитности глагольных форм в южных манде. Вопрос о происхождении видовременных глагольных форм в языках манде неоднократно обсуждался (см., напр., [Hopkins, с. 72; Welmers, с. 324] и др.). Высказывалось мнение о том, что видо-временные глагольные формы языков манде восходят к глагольным номинализациям. Как показала Т. В. Никитина, порядок следования элементов в  предложении S (DO) V (IO) «сближает глагольную группу с  именной»  — «в состав глагольной группы входит лишь прямое дополнение, косвенное же присоединяется в качестве слабо интегрированного “довеска” ко всему предложению». Данная особенность синтаксиса языков манде, как и  некоторые другие (отсутствие дитранзитивных глаголов, неразличение местоимений «аккузативной» и  «генитивной» серий), является следствием того, что видо-временные глагольные формы в этих языках — этимологически именные [Никитина, 2011, с. 34–35]. Действительно, определение глагола как части речи для языков манде имеет свои особенности. Кросслингвистически к системе глагола относят в первую очередь финитные формы. Однако, как указывала в своей диссертации О. В. Кузнецова в отношении языка гуро, здесь становится нечетким само понятие финитности. О. В. Кузнецова, в частности, замечает, что в строгом смысле в гуро имеется лишь одна финитная форма  — перфектива, при которой не употребляется предикативный показатель и которая маркируется тонами. В остальных видо-временных формах глагол может маркироваться суффиксами, однако эти формы входят в конструкции, где помимо него имеются иные предикативные маркеры [Кузнецова, с. 67]. Сказанное верно не только для языка гуро, но и для многих других языков манде. В некоторых из них есть лишь очень небольшое число форм, способных самостоятельно играть в предложении роль предиката; например, в языке бамана — это императив 2 л. ед. ч. [Выдрин 2008], в языке лоома — результатив и результатив-статив [Мищенко]. При этом ряд конструкций, обычно выражающих значение прогрессива или дуратива, исторически восходит к  послеложным конструкциям с  номинализованным глаголом (‘находиться в/при делании чего-л.’), что представляется типологически ожидаемым [Bybee, Perkins, Pagliuca]. Формы будущего времени часто представляют собой конструкции с  глаголами движения (‘идти чтобы сделать’). Происхождение форм перфектива и результатива обычно менее прозрачно этимологически (подробнее см. [Welmers]). Номинализация места действия. Я остановлюсь на одной из  перифрастических конструкций, которая в той или иной форме встречается в целом ряде языков группы. Эти конструкции используют глагольную номинализацию «действие → место действия», причем глагол номинализуется путем прибавления к нему существительного «место» или показателя, восходящего к такому существительному1. 1 Данные по представленным языкам, в том числе этимологии форм, взяты из следующих работ: по языку гбан — [Федотов; Hopkins], по языку гуро — [Кузнецова], по языку уан — [Никитина Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 1 ла суффикса -là ̰ (< сущ. lâ ̰ ‘место’); я у р э : отглагольное имя V-la̰ (первоначально номинализация места действия), образуется прибавлением суффикса (< lȁ ̰ ‘место’); у а н : «старый» супин V-ŋ, суффикс которого, возможно, восходит к  рекон̰, суффикс которо струируемому существительному *ɗà го происходит от существительного lɛ̀ ̰ ‘место’; «новый» супин V-lɛ̀ ̰ ‘место’; м у а н : имя места действия V-yrɛ̄ nɔ̄ɔ̀ (yrɛ̄ ‘место’, nɔ̄ɔ̀ ‘в’ — послелог, этимологически восходящий к существительному со значением «место»); супин V-lɛ̄ (этимологически восходит к существительному «место»); б е н : имя места V-ya, супин V-yà (возможно, результат слияния имени места с послелогом); т у р а : супин V-lȅȁ/lȉȁ (возможна и нестяженная форма lȅȅ ɓȁ, означающая ‘в месте, в место’); д а н - г у э т а : масдар V-ɗɛ̏, «суффикс восходит к адресативно-берефактивному послелогу ɗɛ̏ или омонимичному ему (этимологически тождественному?) существительному со значением “место”» [Выдрин 2012, с. 573]; д а н - б л о : масдар V-ɗɛ̏; супин; V-ɗìà (< *ɗɛ̏ ɓȁ ‘в месте, в место’); м а н о : инфинитив V-pɛ̀lɛ̀ (< pɛ̀lɛ̀í ‘деревня, место’). Сравнение в  языках группы различных нефинитных форм глагола, образованных с использованием слова «место», показывает, что по значению они выражают чаще всего «цель действия» (супин) или «имя действия» (герундий, масдар). По форме большинство восходит к слову «место» (праманде *DHE)3. Исключение составляет муан, где к этой основе восходит полностью грамматикализовавшийся показатель супина -lɛ̄ 4, а «новые» формы номинализации места этимологизируются так: yrɛ̄ < *YORO ‘место’; nɔ̄ɔ̀ < *NOXU ‘место’. Форма мано pɛ̀lɛ̀ связана со словом *PERE ‘дом’ (дан pɤ̂, тура pɛ̋ɛ́, гуро fálá, яурэ flá ‘деревня’; муан fɛ́, уан plá ‘дом’). Данные нефинитные формы употребляются как в полностью грамматикализованных конструкциях, так и в перифрастических, грамматикализованных в разной степени. Наличие подобных конструкций, не полностью грамматикализованных и употребляющихся несистематически, является характерной чертой грамматических систем южных манде [Федотов, с. 339]. При этом значения таких конструкций могут «перекрывать» друг друга, а также значения грамматикализованных форм. Происходит конкуренция квазисинонимичных грамматических форм, что харак 2009; 2011], по языку лоома — [Мищенко], по языку тура — [Bearth], по языку дан-бло — [Эрман], по языку бамана, яурэ, дан-гуэта, мано, бен — [Выдрин 2008; 2012]. Данные по языку муан собраны автором статьи. 2 В статье использованы традиционные для африканистических работ обозначения тонов: ультранизкий тон маркируется «двойным грависом» ȁ, низкий — «простым грависом» à, средний тон — «макроном» ā, высокий — «простым акутом» á, ультравысокий — «двойным акутом» a̋. Назализация гласного обозначается знаком «нижней тильды» a̰. В качестве дополнительных букв использованы соответствующие знаки МФА. 3 Здесь и далее реконструкция форм праманде дается по неопубликованному этимологическо му словарю манде В. Ф. Выдрина. 4 Следует напомнить, что во многих языках группы южные манде [ɗ], [l], [n] являются вариантами одной фонемы; в бен имеются соответствия ЮМ /*l/ ~ бен /y/ — ср., напр., праманде *DA ‘рот’, бамана dá, гуро lēé, гбан lű, муан lìì, дан ɗí, бен yé. Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 1 щенную изучению этого феномена). Интересным представляется то, что в языках одной группы воспроизводятся параллельные структуры. Перифрастические конструкции с  номинализацией места в  муан. В  языке муан есть две номинализации места — супин на -lɛ̄ и конструкция V-yrɛ̄ nɔ̄ɔ̀. С у п и н  — полностью грамматикализованная форма, выражающая цель дей ствия. (1) nù-à È 3SG приходить-PRF ‘Он пришел взять денег’. gɔ̀lí деньги sí-lɛ̄ брать-SPN О том, что супин на -lɛ̄ восходит к  номинализации места, помимо этимологии свидетельствует и тот факт, что эта форма чаще всего употребляется в качестве второй предикации при глаголах движения nū ‘приходить’, gē ‘уходить’, dā ‘возвращаться из’ и др. (2) Wóò PL.EXCL.COP ‘Мы уходим его (хлопок) собирать’. gē-zí уходить-PROG à 3SG. NSBJ gō-lɛ̄ собирать-SPN Показатель lɛ̄ появляется также в  формах будущего, прохибитива, в  отрицательных формах перфектива и оптатива. Появление данного показателя как в отрицательной, так и в утвердительной формах будущего времени объясняется тем, что эти формы являются по происхождению конструкциями с глаголом nū ‘идти’. (3) Álìké jà é 2SG идти.PRF yōklɛ̄mī знахарь bā yáá к даже если ‘Даже если ты пойдешь к знахарю, ты не исцелишься’. nū ɓèè-lɛ̄ 2SG.NEG FUT лечить-SPN В некоторых контекстах форма супина является синонимичной конструкции с номинализацией места действия V-yrɛ̄ nɔ̄ɔ̀. (4) Ŋ́ dɛ̄ отец jà идти.PRF bɔ̀ саванна klɛ̄lɛ̄ делать-SPN 1SG ‘Мой отец ушел на охоту’ (букв. «делать саванну»). (5) Ŋ́ dɛ̄ отец jà 1SG идти.PRF ‘Мой отец ушел на охоту’. wī мясо dɛ̄ убивать yrɛ̄ место nɔ̄ɔ̀. в В примере (4) в значении «охотиться» используется образное выражение «делать саванну»; в примере (5) понятие «охота» передается описательно — «добывание животных» или «место добывания животных»5. В примере (5) конструкция по своей структуре является локативной. В отличие от большинства других представленных языков, номинализующее существительное yrɛ̄ выступает с послелогом nɔ̄ɔ̀ ‘в’ (который, в свою очередь, также восходит к существительному «место»). В примере (6) обсуждаемая конструкция передает локативное значение. 5 В муан, как и во многих других языках группы, значения «мясо» и «животное» объединены в одной лексеме.Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 1 ̰ gúà покидать.PRF zàblà È 3SG танец ‘Он ушел с площади для танцев’. yrɛ̄ место nɔ̄ɔ̀ в yē там Однако существуют и другие случаи, когда локативная интерпретация невоз можна. (7) Màní dā-zí Zàlē ā dūnɛ̀ drɛ̄ plɛ̄ lɔ̀ yrɛ̄ nɔ̄ɔ̀ Мани прийтииз-PROG Зале POSS платье новый два купить место в ‘Мани только что купил два платья для Зале’ (букв. ‘вернулся из места покупки двух платьев для Зале’). (8) Piɛ́lì Пьер yrɛ̄ È место 3SG ‘Она увидела, как Пьер крадет курицу’ (букв. «в месте кражи курицы»). kù хватать-PRF māā курица wó делать fà ̰à кража ̰à nɔ̄ɔ̀. в Понятно, что особого «места покупки двух платьев для Зале», как и «места кражи курицы», не существует. В данных примерах речь идет о временной соотнесенности действий: конструкция в  (7) dā V yrɛ̄ nɔ̄ɔ̀ «возвращаться из  места делания чего-л.» означает «только что сделать что-л.», т. е. ближайшее прошедшее с сохранением актуальности для временной точки отсчета. В (8) конструкция с номинализацией места используется для обозначения действия, происходящего одновременно с другим действием. В дополнение к  предложенным М. Л. Федотовым соображениям относительно необязательности (несистематичности использования) сходных конструкций в  гбан [Федотов, с. 324–325], которые в  полной мере приложимы и к  ситуации в других южных манде, в том числе в муан, можно добавить следующее. Указанные структуры допускают значительно большее формальное варьирование. Так, в значительно более грамматикализованных конструкциях типа франц. il vient de faire qqch или англ. he is going to do smth невозможно заменить используемые глаголы движения другими, сходными по значению (*he is coming to do smth, *il revient de faire qqch). В муан такие замены возможны. В конструкции ближайшего будущего могут быть использованы глаголы nū ‘приходить’ или gē ‘уходить’. В  дуративной конструкции связка существования может быть заменена некоторыми глаголами, например mɔ̀ ‘находиться долго, оставаться’. (9) Lē женщина ‘Женщины обычно долго наряжаются’ (букв. «остаются в месте наряжания»). bàà наряжаться ò 3PL. REFL mū mɔ̄ PL оставаться.HAB yrɛ̄ место nɔ̄ɔ̀ в В конструкции недавнего прошедшего обычно используется глагол dā ‘возвра щаться из’, который может заменяться глаголом gō ‘покидать’. Все это служит бесспорным доказательством того, что данные конструкции являются перифрастическими. В зависимости от контекста они могут выражать как временное, так и локативное значения. (10) Ó 1PL. EXCL ‘Мы долго собирали манго’ (букв. «Мы были в месте срезания манго»). máŋgròó манго ka̰ резать yrɛ̄ место nɔ̄ɔ̀ в yàà COP-PRF Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 1 ̰ ̰ ́ локативное: «Мы были там, где срезают манго», либо как дуративное: «Мы долго срезали манго». Помимо ближайшего прошедшего и дуративного, конструкция V yrɛ̄ nɔ̄ɔ̀ может передавать значение ближайшего будущего. (11) É gē идти yá-à 2SG. POSS-EMPH fɛ́ дом sí брать yrɛ̄ место nɔ̄ɔ̀ в 2SG ‘Ты сразу снимешь свой собственный дом’ (букв. «пойдешь в место найма твоего дома»). Пример (12)  допускает двоякую интерпретацию: «он идет чтобы совершить обряды» или «он идет в особое место, где такие обряды совершаются», и, скорее всего, в данном случае обе интерпретации сосуществуют. (12) È gē-zí идти-PROG 3SG ‘Он идет поклоняться фетишу’ (букв. «в место поклонения»). yō фетиш gbā поклоняться yrɛ̄ место nɔ̄ɔ̀ в Таким образом, номинализация места действия с V yrɛ̄ nɔ̄ɔ̀ используется в трех конструкциях. Перифрастические конструкции с номинализацией места в муан Ближайшее прошедшее Длительное действие Ближайшее будущее конструкция S dā V yrɛ̄ nɔ̄ɔ̀ S возвращается (вернулся) локативное значение S ò V yrɛ̄ nɔ̄ɔ̀ из места действия S находится в месте совершения действия S nū V yrɛ̄ nɔ̄ɔ̀ S идет (уходит) в место со вершения действия таксисное значение действие только что завершилось действие происходит в настоящий момент S имеет намерение совершить действие; действие вотвот совершится Следует заметить, что в южных манде, как и в большинстве языков этой семьи, в локативной именной или наречной группе значения эссива, аллатива и аблатива формально не различаются; кодирование семантических ролей оказывается глагольным6 (см. [Nikitina 2009; Перехвальская]). Поэтому послеложная группа V yrɛ̄ nɔ̄ɔ̀ не несет указанных значений, которые кодируются иными способами — глаголами движения или связкой. В ближайшем прошедшем чаще всего используется глагол dā ‘возвращаться из’ (указывает на то, что послеложная группа означает источник движения). Длительное действие, одновременное другому действию, обычно кодируется связ- 6 Это характерно вообще для языков Африки: «Языки, в которых пространственные адлоги или падежные аффиксы никогда не используются для формального различения локализации, источника движения и направления движения, обычны в Африке к югу от Сахары, в особенности в  языковой семье Нигер-Конго. В  этих языках конструкции с  локативным значением (адложная группа, именная группа в соответствующем падеже или локативное наречие) сами по себе не дают указания на то, играют ли они роль локатива, источника или направления движения» [Creissels].Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 1 ‘приходить’ и gē ‘уходить’. Сходные конструкции с номинализациями места действия встречаются в це лом ряде языков группы южные манде. Типологическая уникальность конструкций южных манде. В  статье, посвященной некоторым грамматическим особенностям языка гбан, М. Л. Федотов сравнивает конструкции ближайшего прошедшего в  гбан со структурами, в  том числе факультативными, выражающими значения ближайшего прошедшего в дравидийских, банту, романских, баскском, ирландском и  некоторых других языках [Федотов, с. 325–338]. Автора при этом интересует как формальное строение данных конструкций, так и  комплекс значений, ими выражаемый. Однако приводимый М. Л. Федотовым материал демонстрирует одновременно значительное отличие иммедиатных конструкций в этих языках от конструкций южных манде. А именно: 1) среди рассмотренных М. Л. Федотовым языков только в языках манде глагол номинализуется путем прибавления лексемы со значением «место»; 2)  во многих языках манде данные структуры могут использоваться (и в некоторых языках преимущественно используются) во вторичной предикации. Примеры из языка муан: (13) Ŋ́ Zà ̰ā 1SG Жан ‘Я видел, как Жан читал письмо’ (букв. ‘в месте чтения письма’); lā-pē над-говорить yáà видеть.PRF sɛ́wɛ́ бумага yrɛ̄ место nɔ̄ɔ̀ в (14) Mɛ̄ɛ̄ человек ɛ́ ART ̰-lē tɛ́ прислоняться-GER ò COP gblè баобаб di ̄ yí ̰i ̄ дерево ART в ɛ́ māgbɛ̄ ждать nā жена ‘Человек прислонился к  баобабу, ожидая жену’ (букв. «в месте ожидания его жены»). yrɛ̄ место nɔ̄ɔ̀ в В обоих представленных примерах вторичная предикация выражает действие, одновременное действию, выраженному основным глаголом. В случае когда основной глагол переходный (пример (13)), субъект вторичной предикации формально занимает позицию прямого объекта при основном глаголе. Таким образом, субъект зависимой клаузы не кореферентен субъекту главной клаузы. Если основной глагол непереходный (пример (14)), субъект зависимой предикации кореферентен субъекту главной предикации. В  этом случае зависимая предикация обозначает действие, одновременное с действием, выраженным основным глаголом. Перифрастические конструкции с  номинализацией места в  южных манде. Как было показано выше, в  большинстве языков группы южные манде имеются глагольные формы, восходящие к номинализации места (исключение из известных мне языков представляет кла-дан). Однако данные структуры демонстрируют различную степень грамматикализации, разные значения и широту употребления. 7 Связка существования ò не является глаголом, что доказывается в первую очередь ее синтаксическим поведением: она занимает положение между подлежащим и прямым дополнением, запрещенное для глагола. Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 1 ̰ ̰ ̰ нами полностью грамматикализованные глагольные формы, их связь с  лексемой «место» утрачена (утрачена сама лексема). Так, в гуро причастие прогрессива V-là Сходные структуры в  других языках находятся в  процессе грамматикализации, Так, гуро, яурэ, гбан обладают конструкциями «номинализация места + глагол движения или связка», похожими на продемонстрированные примеры из муан. ̰ является частью конструкции прогрес̰, где à — неглагольная связка. При этом О. В. Кузнецова отмечает, что сива S à V-là подобные конструкции редко встречаются в нарративах, но очень частотны в диалогах. По-видимому, они связаны с  актуальностью для момента речи. Сходные конструкции в гуро выступают в качестве вторичной предикации в конструкции с глаголом движения, если сам глагол стоит в форме прогрессива: (15) Í sōì растягивать yē ā и yīà-lâ 2SG. OPT ‘Подвинься, чтобы мне было где спать’ (букв. «чтобы показалось мое место спанья») [Кузнецова, с. 69]. 1SG спать-PROG(место) é yɩ̄ IRR видеть Сходная конструкция имеется в близком к гуро языку яурэ. Прогрессив образуется следующим образом: S ja V-na, где ja — неглагольная связка. Эта конструкция в яурэ в значительной степени грамматикализована, однако Б. Хопкинс приводит примеры, которые могут быть истолкованы двояко: (16) È jà wȕlȍ голова jɛ̋ волосы jɩ̏rɩ́ связывать ná место(PROG) 3SG COP ‘Она заплетает волосы (сейчас)’ (букв. «Она там, где заплетают волосы»). В яурэ имеется также конструкция ближайшего прошедшего, где используется номинализация места: S si ̋-a̋ V-na. Здесь используется квази-вспомогательный глагол si ̋-a̋ ‘брать’, ‘приходить’. При этом Б. Хопкинс отмечает, что подобные конструкции редко встречаются в нарративах, но очень частотны в диалогах. По-видимому, они связаны с актуальностью для момента речи [Hopkins, p. 76–77]. В языке гбан имеется «периферийная конструкция иммедиатного предшество вания, передающая значение «только что Р» [Федотов, с. 318]. (17) I ̀ wà 1SG уходитьIPFV ‘Я только что съел мандарин’ (Пример М. Л. Федотова). lȍfle̋ мандарин bȅ-dìà. есть-место В языке дан-бло показатель масдара -ɗȁ ̰ «восходит к архаическому существительному со значением “место”» [Выдрин 2012, с. 578]; супин ɗia этимологически является результатом слияния существительного ɗɛ̏ ‘место’ с локативным послелогом ɓȁ [Эрман]. Обе формы образуют конструкции прогрессива: 1) с масдаром -ɗȁ ̰ обзначает репортажное настоящее; 2) с супином — прогрессив непрямой засвидетельстованности. В языке тура употребляются как слитные показатели ɗȅȁ/ɗȉȁ, так и неслитная форма ɗȅȅ ɓȁ [Bearth]. Вывод. В  каждом из  рассмотренных языков указанные нефинитные формы, восходящие к глагольной номинализации путем прибавления лексемы со значением Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 1 ̰ ̰ ̰ ̰ они могут иметь континуативное значение, что не характерно для языков тура и бен. В бен и муан они могут иметь значение сопутствующего действия. Основным значением данных конструкций в дан-бло и тура является целевое. Уже говорилось, что материально указанные формы в разных языках не совпадают: в тура последовательность «в месте» выражается элементами ɗȅȅ ɓȁ; показатель ɗia в дан-бло и, возможно, dìà в гбан восходят к тем же элементам: *ƊE ‘место’ + *ƁAN ‘на’. В муан же элементы yrɛ̄ nɔ̄ɔ̀ восходят к *YORO ‘место’ + *NOQU ‘место’ (не имеющим когнатов в тура и дан). При этом первый элемент конструкции ɗȅȅ <*ƊE в тура соответствует в муан суффиксу супина -ɗɛ̄. Таким образом, муанский супин развился из номинализации места действия. В настоящий момент формы с -ɗɛ̄ полностью грамматикализованы, и этот элемент можно считать полноценным суффиксом. По мере того как старая номинализация с -ɗɛ̄ теряла свое лексическое значение, возникали новые конструкции, составленные из материально других элементов, но имеющих сходное значение. Таким образом, можно предположить, что в муан и других языках группы воспроизводятся сходные по структуре конструкции. Прежние единицы постепенно стираются в ходе грамматикализации или морфологизации, появляются новые перифрастические конструкции. При этом их «внутренняя форма» повторяется, что, по-видимому, отражает «языковую логику» построения подобных конструкций. Конкретные пути грамматикализации также оказываются сходными в  разных языках. Следовательно, мы имеем дело с  параллельным развитием значений сходных конструкций, что, в свою очередь, по-видимому, отражает категоризацию мира в языках Западной Африки. СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ ART — артикль COP — связка EMPH — эмфатическое удлинение EXCL — эксклюзивное местоимение FUT — будущее GER — герундий HAB — хабитуалис IPFV — имперфект IRR — ирреалис NEG — отрицание

Напиши аннотацию по статье

УДК 811.432.23 Е. В. Перехвальская Вестник СПбГУ. Сер. 9. 2016. Вып. 1 «ОНИ ПРИШЛИ ИЗ МЕСТА УБИВАНИЯ КОЗЫ»: ОБ ОДНОЙ СТРАТЕГИИ ГРАММАТИКАЛИЗАЦИИ В юЖНЫХ МАНДЕ* Институт лингвистических исследований РАН, Российская Федерация, 199053, Санкт-Петербург, Тучков пер., 9 Статья посвящена рассмотрению процесса грамматикализации в  муан и  других языках группы южные манде. В ходе исследования выясняется, что генетически связанные, но не обязательно соседствующие ареально языки обнаруживают сходные стратегии грамматикализации. Делается вывод о том, что такие процессы не случайны и заложены в логике развития языков данной группы. Показывается, как по мере грамматикализации старых форм возникают новые, построенные по той же модели. Библиогр. 16 назв.

определение интенсиональных значения реализуемых в научном тексте на уровне ментальных преформативов и ассертивных речевых актов. Введение Исследование проблемы интенсиональности значений языковых единиц является одной из ключевых задач современной лингвистики, к которой обращались в научных работах как зарубежные, так и отечественные авторы (М. Беннет, Р. Карнап, Р. Купер, К. Льюис, Р. Монтегю, Б. Парт, Д. В. Анкин, Ю. Д. Апресян, Н. Д. Арутюнова, Е. Д. Смирнова и др.). Изучение важных лингвистических вопросов, связанных с формированием речи, со смыслом высказываний, сопряжено с пониманием проблем интенсионального значения языковых единиц. Актуальность настоящей работы определяется исследованием проблем интенсиональности, реализуемой на уровне ментальных перформативов и ассертивных речевых актов, широко представленных в научном Научная статья (original research article) | https://doi.org/10.30853/phil20220719 © 2023 Авторы. ООО Издательство «Грамота» (© 2023 The Authors. GRAMOTA Publishers). Открытый доступ предоставляется на условиях лицензии CC BY 4.0 (open access article under the CC BY 4.0 license): https://creativecommons.org/licenses/by/4.0/ Теория языка тексте. Решение вопросов, связанных с интенсиональными контекстами, имеет большое значение для дальнейшего изучения интеллектуальной деятельности человека и её отражения в естественном языке. Для достижения цели исследования необходимо решить следующие задачи: во-первых, установить значение понятия «интенсиональность» и определить необходимость его использования в лингвистике; во-вторых, выявить интенсиональные контексты с ментальными перформативами и определить лексические и грамматические ограничения проявления перформативности в научных текстах; в-третьих, определить интенсиональные контексты с ассертивными речевыми актами, представляющие абсолютное большинство высказываний в языке науки, а также рассмотреть эпистемический модальный компонент как проявление интенсиональности научного текста. Для понимания проблем интенсиональности и способов её реализации в языковых контекстах в настоящей статье применяются следующие методы исследования: понятийный метод (содержательный анализ научных понятий), интерпретативный анализ текста, метод контент-анализа. В качестве материала исследования были использованы следующие источники: Емцев Б. Т. Техническая гидромеханика: учебник для вузов по специальности «Гидравлические машины и средства автоматики». М.: Машиностроение, 1987; Кудрявцев Л. Д. Краткий курс математического анализа: учебник для вузов. М.: Наука, 1989. В качестве теоретической базы используются работы зарубежных и отечественных авторов, посвященные вопросам смысла и способам его выражения в языке. Использованы идеи Р. Карнапа, Дж. Остина, Ф. Р. Пальмера, Дж. Сёрля, Г. Фреге, Н. Ф. Алефриенко, Ю. Д. Апресяна, Н. Д. Арутюновой, И. М. Кобозевой, С. В. Кодзасова, Е. В. Падучевой, Ю. С. Степанова. Будучи понятием, включающим в себя информацию о значениях, которые подразумеваются (ассоциируются) в чьей-либо голове, интенсиональность служит основой, объединяющей исследования значения языковых единиц в различных аспектах, в которых центральное место занимает роль говорящего. В русле данного подхода выполнены работы А. Н. Баранова, И. М. Богуславского, Т. В. Булыгиной, Анны А. Зализняк, С. В. Кодзасова, Н. К. Рябцевой, И. Б. Шатуновского, А. Д. Шмелёва, Е. С. Яковлевлевой. Практическая значимость исследования заключается в возможности использования полученных результатов в курсах прагмалингвистики, лексикологии, стилистики, курсах по теории дискурса. Выводы данной статьи могут быть использованы при дальнейшем изучении интенсиональных контекстов в языке. Основная часть Интенсиональное значение слова или выражения (от лат. intension – интенсивность, напряжение, усиление) – это то значение, которое подразумевается (ассоциируется) в чьей-либо голове. Понятие «интенсиональность» восходит к аналитической философии Р. Карнапа (1959), который в структуре значения выделял экстенсионал и интенсионал. Традиция рассмотрения двуплановости семантической структуры берёт своё начало в логике, в частности в исследованиях Г. Фреге, выделявшего в структуре имени смысл и денотат. По аналогии с этим в лингвистике в структуре значения выделяются интенсионал как смысл слова (например, значение слова «стол», которое подразумевается/ассоциируется в чьей-либо голове) и экстенсионал как область предметной приложимости для слова (например, всё множество предметов, обозначаемых словом «стол»). Исходя из понятия интенсионала в лингвистике возникает понятие интенсиональных контекстов, основанных на субъективных пропозициональных установках, истинностное значение которых зависит в том числе от прагматических или психологических факторов речи (Арутюнова, 1989, с. 5). Как отмечает Н. Д. Арутюнова (1989, с. 5), «интенсиональность» часто путают с «интенциональностью». В процессе взаимодействия наук термины стали взаимозаменяться, однако каждый из них имеет свою традицию и сферу употребления. Если под «интенсиональностью» понимают то значение, которое подразумевается (ассоциируется), то под «интенциональностью» (лат. intentio – «намерение, стремление») подразумевается направленность сознания, мышления на какой-либо предмет. Дополнительной сложностью является то, что слово «интенциональность» используется ещё в смысле «намеренность, намерение». Действительно, подразумеваемое значение (интенсиональность) и намерение (интенциональность) по смыслу очень близки, в связи с чем многие авторы используют «интенциональность» в отношении интенсиональных контекстов. Однако, как отмечает Н. Д. Арутюнова (1989, с. 5), «интенциональность» в значении ‘намерение’ имеет традицию использования в философской теории действия. При обозначении значения, которое подразумевается, в лингвистике необходимо использовать термины «интенсиональность», «интенсиональный контекст». Настоящее исследование посвящено рассмотрению интенсиональных контекстов в языке науки. Интенсиональные контексты с ментальными перформативами Интенсиональные контексты с ментальными перформативами широко представлены в языке науки. Впервые понятие «перформативность» появилось в работах английского логика Дж. Остина (1986, с. 22-129). Исследователь обратил внимание на то, что язык не просто описывает окружающий мир, но воздействует на него с помощью перформативных речевых актов. Перформативными называются глаголы или речевые акты, произнесение которых равнозначно совершению действия. Под действием в философии понимается событие, которое агент выполняет с определенной целью, руководствуясь намерением человека. Исследуя действия, выраженные перформативами, С. В. Кодзасов (1989) подчеркивает их «внешнеситуативную направленность, одномоментность и результативность» (с. 216). Особая функция перформативов в системе языка объясняется нестандартным соотношением высказывания и действительности. Перформативные высказывания, в отличие от констативных, нельзя оценить с точки зрения истинности – ложности, поскольку само совершение действия не может быть ни истинным, ни ложным. Перформативы описываются в категориях ‘эффективности’, ‘верифицируемости’, ‘успешности’, то есть в категориях оценки действий. Примерами перформативов являются клятвы, обещания, приказания и т.д. Например, произнесение высказывания с перформативом «Я клянусь» означает совершение клятвы, произнесение «Я обещаю» означает обещание и т.д. Семантика перформативных высказываний предполагает, что значение воздействия на реальность подразумевается (ассоциируется) в чьей-либо голове, то есть мы имеем дело со свойством интенсиональности языкового контекста с перформативами. Изучая перформативы, Ю. Д. Апресян (1995) отмечает, что одной из основных их характеристик является интенсиональность. Проявления перформативности «мотивируются немногими первичными свойствами перформативных высказываний (недлительностью, равносильностью действию, интенсиональностью, уникальностью)» (с. 202). В качестве перформативов могут выступать не только глаголы, обозначающие социальные действия (приказ, просьбу, объявление и т.д.), но и прочие виды действий, например действия интеллектуальные. В языке науки часто используются ментальные перформативы, высказывания, произнесение которых равнозначно выполнению мыслительной операции в процессе рассуждения (Рябцева, 1992, с. 12). Традиционной реализацией перформативного значения является глагол в форме 1 лица простого будущего времени активного залога индикатива. (1) Заметим, что если процесс не баротропен, то равен нулю лишь второй из интегралов выражения (Емцев, 1987, с. 108). (2) Учтём, что ρdw = dm есть масса объёма dw, остающаяся постоянной во время движения (Емцев, 1987, с. 114). (3) Допустим, что H0 = const, α = 1 = const (Емцев, 1987, с. 194). Н. К. Рябцева (1992, с. 13) такие формы рассматривает как перформативные формулы в научном тексте. В перспективе мы обязательно рассмотрим вопрос, что такое действие вообще, перформативность, и как перформативность глагола проявляется в зависимости от «обращённости к разным сферам памяти, использования в разных ролевых и референциальных ситуациях» (Кодзасов, 1989, с. 226). Эксплицируя интенции говорящего, ментальные перформативы делают текст более понятным для реципиента. Ментальные перформативы не содержат новой информации, но выполняют вспомогательную функцию – обслуживают собственно научное содержание. Это так называемый метатекст научного текста. Далеко не все ментальные глаголы, обозначающие мыслительные процессы и стоящие в традиционной для перформативов форме 1 лица простого будущего времени активного залога индикатива, имеют перформативное значение. Например, глаголы «доказать», «понять», «узнать» в тех же контекстах не перформативны. (1а) Докажем, что если процесс не баротропен, то равен нулю лишь второй из интегралов выражения. (2а) Поймём, что ρdw = dm есть масса объёма dw, остающаяся постоянной во время движения. (3а) Узнаем, что H0 = const, α = 1 = const. Произнесение «докажем» не означает совершения доказательства, «поймём» – понимания, а «узнаем» – узнавания. Данные глаголы называют действия, которые совершатся в ближайшем будущем, разработку планов деятельности. Изучая условия, при которых «перформативы обретают свое реальное бытие», Ю. Д. Апресян (1995, с. 199-217) указывает на морфологические, словообразовательные, синтаксические, семантические и прагматические проявления перформативности. Для того чтобы в высказывании было реализовано перформативное значение, требуется одновременное совпадение нескольких условий, связанных не только с глагольной семантикой, но и с грамматическими и прагматическими характеристиками контекста. Ещё одной особенностью перформативов является разнообразие форм их проявления в языке науки. Выражение перформативного значения не ограничивается формой 1 лица простого будущего времени активного залога индикатива. Оно может реализовываться так называемым композитным перформативом, в который входят модальные глаголы, предикаты мнения, намерения, эмоциональной оценки; слова психологической установки или рациональной оценки, являющиеся разновидностью модального слова. Перформативное значение может быть выражено с помощью деепричастного оборота, безличных конструкций (об особенностях реализации перформативов в математических текстах см. (Гиловая, 2022)). В перспективе при уточнении проблематики перформативности требуется более глубокое изучение понятия действия вообще, а также исследование обращенности действия, выраженного перформативом, «к разным сферам памяти, использования в разных ролевых и референциальных ситуациях» (Кодзасов, 1989, с. 226). Интенсиональные контексты с ассертивными речевыми актами Открытое Дж. Остином (1986) явление перформативности впоследствии было переосмыслено автором и легло в основу лингвистической теории речевых актов. Дж. Остин приходит к выводу, что не только перформативы, но все высказывания языка в той или иной степени являются действиями. Во время речи человек всегда имеет какую-то цель, а значит, совершает действие. Центральной идеей теории речевых актов становится понятие иллокутивной силы речевого акта, выражающей коммуникативное намерение говорящего и определяющей выбор языковых средств и правил их использования, которые известны участникам речевого общения. Иллокутивная сила, выражающая коммуникативное намерение автора высказывания, представляет собой реализацию интенсионального значения контекста. Абсолютное большинство высказываний в научных текстах составляют так называемые ассертивные (или утвердительные) речевые акты. Их иллокутивная цель заключается в утверждении некоторого факта, положения дел в мире и определяет намерение говорящего констатировать что-то, сделать сообщение о чём-то. Теория языка Под «ассертивным» понимается тип высказываний, входящих в иллокутивную парадигму, то есть ассертивные высказывания стоят в одном ряду с вопросительными, восклицательными, побудительными высказываниями. Термин «утвердительное» чаще используется в оппозиции «утвердительное – отрицательное» высказывание, в связи с чем при обозначении речевого акта, констатирующего некоторое положение дел, предпочтение отдаётся термину «ассертивный» (Зевахина, 2015, с. 92). (4) Функция ax непрерывна на всей числовой оси (Кудрявцев, 1989, с. 135). (5) Если функция f того же порядка при x → x0, что и функция g, то пишут fᴖg, x → x0 (Кудрявцев, 1989, с. 145). (6) Эта формула называется формулой конечных приращений Лагранжа (Кудрявцев, 1989, с. 170). В данных примерах отсутствуют перформативные глаголы и неглагольные семантические перформативы, модальные глаголы, модальные слова, частицы и др., однако коммуникативная направленность, иллокутивная сила высказываний ясна из контекста. Цель автора заключается в сообщении слушателям новой информации. Помимо простой констатации фактов, ассертивные высказывания содержат эпистемический модальный компонент, который основывается на понятии «доказуемости». Термин «эпистемическая модальность» первоначально использовался в логике. В лингвистике под эпистемической модальностью понимают оценку достоверности высказывания с точки зрения говорящего (Palmer, 2001, p. 8). Эпистемическая модальность – одна из разновидностей лингвистической модальности, в которую входят знание, вера или доверие к утверждению. Е. В. Падучева (2010) отмечает, что в семантике любого утвердительного предложения уже содержится эпистемическое обязательство говорящего, реализуется эпистемическая модальность. «Говорящий должен считать, что то, что он говорит, имеет место: когда он утверждает нечто, он берёт на себя эпистемическое обязательство, т.е. ответственность за истинность утверждаемой пропозиции» (с. 236). Исследование проявления эпистемической модальности в научном дискурсе, в частности, представлено в работах А. В. Сахаровой (2020). В ассертивных высказываниях эпистемическая модальность часто выражается эксплицитно разнообразными средствами: это могут быть модальные слова со значением достоверности, вводные слова, грамматические формы, синтаксические конструкции. (7) Очевидно, линии тока (ψ = const или y/x = const) представляют собой прямые, проходящие через начало координат (Емцев, 1987, с. 215). (8) Разумеется, поперечная сила при таком обтекании цилиндра будет такой же, что и при течении вдоль вещественной оси (Емцев, 1987, с. 231). (9) Действительно, в теории функций комплексного переменного доказывается, что всякую функцию… можно представить равномерно сходящимся рядом Лорана… (Емцев, 1987, с. 233). (10) Из элементарной математики известно, что действительные числа можно складывать, вычитать, умножать, делить и сравнивать их по величине (Кудрявцев, 1989, с. 15). (11) Из любой последовательности точек ограниченного замкнутого множества можно выделить сходя щуюся к его точке подпоследовательность (Кудрявцев, 1989, с. 250). Помимо многообразия способов проявления эпистемической модальности в ассертивных высказываниях, определение значения интенсионального контекста осложняет возможное наличие разных коммуникативных намерений в одном речевом акте. В ситуации реального общения в высказывании реализуется не одно коммуникативное намерение, а несколько. Например, высказывание лектора «Вы понимаете, что я хочу сказать» в одной речевой ситуации может быть воспринято как констатация понимания слов говорящего, в другой – как ирония по поводу непонимания материала слушателями, в третьей – как убеждение слушателей, что они должны это понять. Наблюдаемое явление показывает, что интенсиональное значение речевого акта представляет собой сложный комплекс, который, во-первых, не сводится к одному коммуникативному намерению, а во-вторых, состоит из доминирующего коммуникативного намерения и подчиненных ему вторичных коммуникативных намерений. В этом случае говорят об «иллокутивном потенциале высказывания» (Soekeland, 1980, S. 28). Таким образом, определение значения интенсионального контекста зависит от многих прагматических и психологических факторов, каждый из которых необходимо учитывать при определении общей картины смысла текста. Заключение Исследование смысла текста с позиций интенсиональности является важным этапом при переходе от семантического к прагматическому анализу языка. Обращение языковедов к комплексу вопросов, рассматриваемых в смежных дисциплинах – в логике, философии, психологии, социологии, отражает расширение области интересов лингвистики и выход за пределы формальных методов анализа языка. Такой подход позволяет в полном объёме представить себе смысл текста и определить интенсиональные значения единиц языка. В результате проведённого исследования можно сделать следующие выводы: 1. Установлено, что интенсиональность является важным понятием, которое лежит в основе прагматического исследования языка. Так как понятие включает в себя информацию о значениях, которые подразумеваются (ассоциируются) в чьей-либо голове, интенсиональность является основой, объединяющей исследования значений языковых единиц в разных аспектах, в которых центральное место занимает роль говорящего. Исследование интенсиональных контекстов связано с комплексным изучением взаимодействия различных морфологических, словообразовательных, синтаксических, семантических и прагматических факторов. В целях терминологической однозначности в статье рассматривается разница между «интенсиональностью» и «интенциональностью» и обосновывается необходимость использования термина «интенсиональность» для решения задач настоящего исследования. 2. Выявлено, что интенсиональное значение научного текста может выражаться на уровне ментальных перформативов. Перформативы должны воздействовать на реальность посредством языка, а значит, перформативное значение подразумевается, обладает свойством интенсиональности. Были определены лексические и грамматические ограничения проявления перформативности в языке науки. Перформативность имеет разные формы выражения в языке науки: форму глагола 1 лица простого будущего времени активного залога индикатива, форму композитных перформативов, в которые входят модальные глаголы, предикаты мнения, намерения, эмоциональной оценки, слова психологической установки или рациональной оценки и др. В многообразии способов выражения перформативности отражается многообразие форм реализации интенсиональных значений в научном тексте. 3. Определено, что в контекстах с ассертивными речевыми актами, представляющими абсолютное большинство высказываний в научном тексте, выражается значение интенсиональности. Иллокутивная сила ассертивных речевых актов – утверждение некоторых фактов, сообщение реципиенту новой информации, а также эпистемическая модальность ассертивного высказывания, в которую входят знание, вера или доверие к утверждению, в значительной степени определяют интенсиональность научного текста. Дальнейшее изучение интенсиональных контекстов позволит получить более полное представление об интеллектуальной деятельности человека и её отражении в естественном языке. Исследование реализации интенсиональности на уровне ментальных перформативов и ассертивных речевых актов можно продолжить изучением модальных глаголов, модальных слов, частиц, грамматических форм и синтаксических структур как потенциальных носителей интенсиональных значений в языке науки. Источники | References 1. Апресян Ю. Д. Избранные труды: в 2-х т. М.: Языки русской культуры, 1995. Том II. Интегральное описание языка и системная лексикография. 2. Арутюнова Н. Д. От редактора // Логический анализ языка. Проблемы интенсиональных и прагмати ческих контекстов / под ред. Н. Д. Арутюновой. М.: Наука, 1989. 3. Гиловая Е. А. Структурно-семантические особенности ментальных перформативов в математическом тексте // Филологические науки. Вопросы теории и практики. 2022. Т. 15. Вып. 4. 4. Зевахина Н. А. К классификации иллокутивных типов предложений русского языка // Русский язык в научном освещении. 2015. № 1 (29). 5. Карнап Р. Значение и необходимость. М., 1959. 6. Кодзасов С. В. Перформативность и интонация // Логический анализ языка. Проблемы интенсиональных и прагматических контекстов / под ред. Н. Д. Арутюновой. М.: Наука, 1989. 7. Остин Дж. Л. Слово как действие // Новое в зарубежной лингвистике. М., 1986. Вып. XVII. Теория речевых актов / сост. и вступит. ст. И. М. Кобозевой и В. З. Демьянкова; общ. ред. Б. Ю. Городецкого. 8. Падучева Е. В. Семантические исследования: семантика времени и вида в русском языке. Семантика нарратива. М.: Языки славянской культуры, 2010. 9. Рябцева Н. К. Ментальные перформативы в научном дискурсе // Вопросы языкознания. 1992. № 4. 10. Сахарова А. В. Языковые средства выражения объективной эпистемической модальности в научном дис курсе // Научный диалог. 2020. № 4. 11. Palmer F. R. Mood and Modality. Cambridge: Cambridge University Press, 2001. 12. Soekeland W. Indirektheit von Sprechhandlungen. Tübingen, 1980. Информация об авторах | Author information RU EN Гиловая Елена Анатольевна1, к. пед. н. Ганина Елена Викторовна2, доц. Алешина Лариса Николаевна3, к. филол. н., доц. 1, 2, 3 Финансовый университет при Правительстве Российской Федерации, г. Москва Gilovaya Elena Anatolyevna1, PhD Ganina Elena Viktorovna2 Aleshina Larisa Nikolaevna3, PhD 1, 2, 3 Financial University under the Government of the Russian Federation, Moscow 1 gilovaya@list.ru, 2 eganina@fa.ru, 3 lnaleshina@fa.ru Информация о статье | About this article Дата поступления рукописи (received): 15.11.2022; опубликовано (published): 31.01.2023. Ключевые слова (keywords): интенсиональность; ментальные перформативы; ассертивные речевые акты; эпистемическая модальность; научный текст; intensionality; mental performatives; assertive speech acts; epistemic modality; scientific text. 

Напиши аннотацию по статье

Филологические науки. Вопросы теории и практики Philology. Theory & Practice ISSN 2782-4543 (online) ISSN 1997-2911 (print) 2023. Том 16. Выпуск 1. С. 271-275 | 2023. Volume 16. Issue 1. P. 271-275 Материалы журнала доступны на сайте (articles and issues available at): philology-journal.ru RU Определение интенсиональных значений, реализуемых в научном тексте на уровне ментальных перформативов и ассертивных речевых актов Гиловая Е. А., Ганина Е. В., Алешина Л. Н. Аннотация. Цель исследования - определение интенсиональных значений, реализуемых в научном тексте на уровне ментальных перформативов и ассертивных речевых актов, и определение теоретической значимости понятия «интенсиональность». Научная новизна исследования заключается в разработке алгоритма выявления интенсиональных значений в научном тексте, а также в изучении реализации интенсиональных значений на уровне ментальных перформативов и ассертивных речевых актов. В результате доказано, что в научном тексте интенсиональное значение выражается с помощью высказываний с ментальными перформативами, в которых реализуется интеллектуальное воздействие на реальность. Кроме того, интенсиональное значение выражается в иллокутивной силе ассертивных речевых актов (в сообщении, утверждении или информировании адресата высказывания). Помимо иллокутивной силы ассертивных речевых актов, их интенциональность реализуется в эпистемической модальности ассертивных речевых актов, передающей знание, веру или доверие автора тому, о чём сообщается в научном тексте. В результате доказано, что выражение интенсиональных значений зависит от исследования значения языковых единиц в разных аспектах, центральное место в которых занимает роль говорящего. EN Identifying Intensional Meanings Realised in a Scientific Text at the Level of Mental Performatives and Assertive Speech Acts Gilovaya E. A., Ganina E. V., Aleshina L. N. Abstract. The aim of the research is to identify intensional meanings realised in a scientific text at the level of mental performatives and assertive speech acts and to determine the theoretical significance of the notion of “intensionality”. Scientific novelty of the research lies in developing an algorithm for identifying intensional meanings in a scientific text, as well as in studying the implementation of intensional meanings at the level of mental performatives and assertive speech acts. As a result, it has been proved that in a scientific text, the intensional meaning is expressed via utterances with mental performatives in which an intellectual impact on reality is realised. In addition, the intensional meaning is expressed in the illocutionary power of assertive speech acts (in a message, statement or when informing the addressee of the utterance). In addition to the illocutionary power of assertive speech acts, their intensionality is realised in the epistemic modality of assertive speech acts, which conveys the author’s knowledge, faith or trust in what is reported in the scientific text. As a result, it has been proved that the expression of intensional meanings depends on the study of the meaning of linguistic units in various aspects, in which the role of the speaker occupies the central place.

опыт психолингвистического исследований значения одного из ключевых слов конфликтогенного текста. Ключевые слова: языковое сознание русских, конфликтогенный текст, психолингвистические методы иссле дования. Возрастание интереса исследователей к проблематике конфликтов обусловлено необходимостью решения этических и правовых вопросов, связанных с многообразными формами выражения конфликта и его влияния на успех как интра-, так и интеркультурного взаимодействия. Речевой конфликт имеет свою историю исследования в аспекте прагматики и лингвистики текста; значимые результаты дает анализ медиадискурса (публикаций и телепрограмм, инициирующих конфликт) и различных форм бытового конфликта (в частности, см. монографии и статьи [Муравьева, 2002; Седов, 2011; Щербинина, 2008; Gruber, 1998; Lerch, 2005] и др.). Наиболее явными маркерами конфликтогенности являются соответствующие лексические, грамматические и прагматические средства. Предполагается, что интерпретация этих средств реципиентом более или менее предсказуема. Языковые маркеры, способные привести к речевому конфликту / коммуникативной неудаче, выделены в работе В. С. Третьяковой [2009]: лексические (обсценная лексика, инвектива, агнонимы, лексика «во вторичной функции»), грамматические (ты / вы и соответствующие глаголы в личных формах, императив, сослагательные формы в конструкциях типа «А не + гл. сосл. накл»: А не помолчал бы ты? А не пошел бы ты… и т. д.). Тот же автор определяет три принципа анализа речевого конфликта. 1. Лингвокогнитивный: анализ языковых и речевых единиц, сигнализирующих об интенциях, стратегических замыслах и тактических задачах коммуникантов. Наиболее адекватным инструментом для описания когнитивных сущностей, по мнению автора, является сценарий. 2. Прагматико-интерпретационный, заключающийся в интерпретации речевых действий коммуникантов и коммуникативного акта в целом, в том числе распознавание интенций. Полагаем, что данный принцип может быть реализован при применении метода интент-анализа, разработанного Т. Н. Ушаковой и ее школой. Метод направлен на выявление подтекста в выступлениях политиков, в телеинтервью, публикациях в прессе Балясникова О. В. Опыт психолингвистического исследования значения одного из ключевых слов конфликтогенного текста // Вестн. Новосиб. гос. ун-та. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2015. Т. 13, вып. 4. С. 22–27. ISSN 1818-7935 ¬ÂÒÚÌËÍ Õ√”. –Âрˡ: ÀËÌ„‚ËÒÚË͇ Ë ÏÂÊÍÛθÚÛр̇ˇ ÍÓÏÏÛÌË͇ˆËˇ. 2015. “ÓÏ 13, ‚˚ÔÛÒÍ 4 © Œ. ¬. ¡‡ÎˇÒÌËÍÓ‚‡, 2015 (см., например, [Слово в действии, 2000; Павлова, 2000; Латынов, 2000] и др.). 3. Контекстный, причем под контекстом понимается индивидуальное и общечеловеческое национально-культурное пространство. «Набор типовых программ речевого поведения» регулируется нормами и правилами определенной лингвокультуры 2. Говоря о конфликтогенных маркерах, справедливо отмечают, что в этой функции может выступить любая единица языка. При этом реципиент воспринимает текст как целостность (хотя может фиксировать внимание на тех или иных словах, особенно если они кажутся ему неадекватными ситуации). На самом поверхностном уровне анализа цельность / целостность текста, понимаемая как психолингвистическая категория [Сорокин, 2008], представлена ключевыми словами (для реципиента и для его интерпретации содержания и конструирования смысла текста). Оценка конфликтогенности текста, таким образом, определяется не столько присутствием в нем «явных» конфликтогенов, сколько реакцией того, кто данный текст воспринимает и интерпретирует. Последнее может быть обусловлено как ролью культурно-социального опыта личности (причем применительно к межкультурной коммуникации справедливо учитывать межъязыковую лакунарность конфликтогенных языковых единиц; см., например, [Жельвис, 2001]), так и особенностями индиивидуальной картины мира человека, воспринимающего текст 3 и формирующего «для себя» его смысл (при понимании индивидуальной природы смысла). Структура содержания принадлежит самому тексту, в то время как смысловая структура текста – смысловой сфере воспринимающей его личности [Новиков, 2007]). Возможность оценки конфликтогенности текста осложняется тем, что реципиент, как и продуцент, по выражению А. А. Залевской, в разные периоды своей психической деятельности оказывается «не иден 2 Как пример реализации контекстного принципа (при понимании термина «контекст» в широком смысле) могут быть рассмотрены результаты психолингвистических, в том числе ассоциативных, экспериментов. 3 Под текстом здесь имеется в виду речевое сообщение, обладающее признаком цельности, независимо от его объема. тичным самому себе» [1992. С. 89], т. е. проекции текста постоянно меняются; хотя индивидуальное знание формируется при переработке коллективного знания, оно не равно последнему по своему содержанию [Там же]. Форма реакции реципиента (как вербальной, так и невербальной) может указывать на факт и на степень конфликтогенности текста, особенно если последний не содержит «явных» конфликтогенов вроде инвектив. Такие реакции в виде контртекста могут быть обнаружены при использовании соответствующего метода (см., например, [Пешкова, 2015] и работы исследователей, принадлежащих к школе Н. И. Новикова). Содержание конфликтогенного текста может строиться по принципу контраста (сам конфликт предполагает противоречие; см. также о стратегии контраста в работе Т. ван Дейка [1989]). Контраст создает противопоставление оцениваемых объектов (о данной стратегии на примере ассоциативной антонимии упоминается в: [Балясникова, 2010]). Кроме того, показателем высокой конфликтогенности текста может быть и иное, неречевое поведение реципиента, например отказ от дальнейшего восприятия (чтения, слушания). Перечисленные ранее лексические и грамматические маркеры, по нашему мнению, относятся к явным конфликтогенам, реализующим свой потенциал если не в большинстве, то во множестве текстов. Явные лексические конфликтогены могут, в частности, иметь соответствующие словарные пометы либо включаться в особые словари (например словари жаргона и т. п.). Однако существуют неявные конфликтогены, для описания значения которых целесообразно учитывать всю информацию, имеющуюся о слове, в частности его семантику и «психосемантику». Одним из таких неявных конфликтогенов является слово «наемник». Ниже представлены его дефиниции в [БТС. С. 580]. Наемник. 1. (устар.) Наемный работник, рабочий. Пользоваться трудом наемников. 2. Военнослужащий наемного войска, наемной армии. Вербовать наемников. Отряды колонизаторов состояли из наемников. 3. Тот, кто за плату готов выполнить какоел. преступное действие, выгодное, нужное нанимателю. Террористические акты были совершены наемниками. œÒËıÓÎËÌ„‚ËÒÚË͇ Значение слова, мотивированное глаголом «нанимать», называет лицо, занятое в двух видах деятельности: первая дефиниция содержит указание на деятельность вообще (работник, рабочий), вторая – на конкретный вид деятельности (военнослужащий). Данные Национального корпуса русского языка (НКРЯ) 4 свидетельствуют об относительной нечастотности лексемы «наемник»: в основном корпусе 96 документов, включая повторяющиеся тексты. Здесь выявляется несколько оппозиций, в частности наемник ↔ сын (примеры 1–3 (последний пример взят из поэтического подкорпуса НКРЯ), наемник ↔ пастырь (4), наемник ↔ друг (домочадец) (5, 6): (1) Можно рабски бояться наказания, можно бояться, как наемник, который не хочет потерять свой заработок или награду; можно бояться и как сын: как бы не огорчить любимого (Митрополит Антоний (Блум). «Начало Евангелия Иисуса Христа, Сына Божия». Беседы на Евангелие от Марка). (Архиепископ Платон (2) Наемник служит из награды, сын из любви (Левшин). Слово в день святых Апостол Петра и Павла, и тезоименитства Его Императорскаго Высочества). (3) Мужайся, твердый росс и верный, Еще победой возблистать! Ты не наемник, сын усердный… (Г. Р. Державин. Осень во время осады Очакова). (4) Вместо наставника бывает развратник, вместо пастыря наемник, вместо церковнаго становится вождем слепым (Архиепископ Платон (Левшин). Слово о пользе благочестия). (5) Я согласился и жил отлично целые три года, не как раб и наемник, а больше как друг и помощник (Н. С. Лесков. Очарованный странник). (6) Кто прилепился к нему всею душою своею, тот не раб, не наемник, а домочадец его (М. Н. Загоскин. Аскольдова могила). Оппозиция наемник ↔ интеллигент (7) кажется индивидуально-авторской, тем не менее она предсказуемо оценочна: (7) Все интеллигенты в той или иной мере «творят», с другой стороны, человек, 4 НКРЯ – Национальный корпус русского языка. URL: http://www.ruscorpora.ru пишущий, преподающий, творящий произведения искусства, но делающий это по заказу, по заданию, в духе требований партии, государства или какого-либо заказчика с «идеологическим уклоном», с моей точки зрения, никак не интеллигент, а наемник (Д. С. Лихачев. О русской интеллигенции). Анализ примеров, представленных в сети Интернет (комментарии к онлайнновостям, проанализировано 6 000 источников), показывает необязательность ярко пейоративного его употребления: часто оно встречается как в нейтральном контексте, в единичных случаях – мелиоративнооценочно (встречается, например, номинация гениальный наемник). Словосочетания типа подлый / грязный наемник хотя и кажутся типичными, но их частотность в рассмотренных источниках также невысока. Конфликтогенность слова очевидно усиливается через актуализацию релятивного компонента, употребление в роли обращения и наличие дейктиков (8, 9). (8) Такой же наемник мировой буржуазии и Пилсудского, как все эти коновальцы, огиенки и прочая националистическая шваль (В. П. Беляев. Старая крепость) (9) А ты кто, ты не наемник госдепа, что-то прослеживается в твоих постах […] ты почему такой, а? Что ты делаешь тут в комментариях, деньги зарабатываешь? (Газета.ру. 03.08.2013). В текстах блогов и комментариев представлены примеры употребления слова «наемник» преимущественно в значениях 2 и 3 [БТС]: (10) Солдат, воюющий за деньги, а не за идею – это стратегическое поражение в перспективе. Вся армия Византии состояла аккурат из наемников и успешно разбежалась, когда запахло жареным (Лента.ру. 07.08.2013). (11) Они ж, […] банкроты натуральные, а армия у них наемники, за деньги […] воюют, а мы за идею. Есть разница? (ИНОСМИ. 09.03.2014). Как в текстах НКРЯ, так и в текстах блогов / комментариев, типична предикация «воевать за деньги», как бы дублирующая компонент значения лексемы (10, 11); очевидно, этот компонент и формирует конфликтогенный потенциал лексемы (см. приведенное ниже ассоциативное значение лексемы «деньги»). В рассмотренных текстах (в том числе и в текстах словарных дефиниций) актуализирована связь «солдат» и «деньги» – потенциально эту связь можно оценить как нейтральную, но данные РАС (2008– 2013 гг., электронный ресурс) позволяют сделать предположение об оценочной противоположности ее компонентов. Приведем пример ассоциативного значения слов, связь которых инвариантна для толкования значения лексемы «наемник»: это «солдат» и «деньги» 5. СОЛДАТ: армия 71; война 40; военный 23; служба, удачи 20; форма 14; служит 12; защитник, срочник 11; воин 9; рядовой 7; зеленый, служащий 5; армии, бравый, вернулся, долг, каска, курсант, молодой, оружие, рота, служить, смелый 4; в армии, в сапогах, дедовщина, Джейн, защита, мужество, мясо, раненый, рекрут, родина, ружье, сапоги, человек 3; автомат, боец, герой, дембель, десантник, долго, дух, звезда, камуфляж, контрактник, матрос, мужественный, на службе, несчастный, оловянный, офицер, парень, пьяный, ремень, сильный, смерть, спит, убийца, шинель, штык 2; 524 + 204 + 1 + 142. ДЕНЬГИ: зло 42; много 32; власть 27; богатство 20; бумага 15; большие 12; не пахнут 11; кошелек, на ветер 9; валюта, грязь, монеты, работа, рубли, рубль 8; время, доллары 7; грязные, евро, зарабатывать, зеленые 6; достаток, мало, монета, нужны, сила, тратить 5; бабло, доллар, золото, крупные, мусор, средство, хорошо 4; банк, бумажные, зарплата, легкие, пахнут, покупки, средства 3; баксы, больше, возможности, возможность, все, добро, еда, жадность, купюра, купюры, любят счет, на бочку, надо, не хватает, получать, получить, счастье, счет, ценность, шальные 2; 520 + 196 + 3 + 135. В ассоциативном поле (АП) данного слова отсутствует слово «наемник»; его синонимы «рекрут» и «контрактник» составляют менее 1 % всех реакций. Это может свидетельствовать как о неупотребительности слова «наемник» (в речевой практике информантов), так и о том, что оно, в отличие от двух других, не образует со стимулом типичной номинации. 5 Единичные реакции не приводятся. Приведенные АП содержат слова, актуализирующие противоположные оценочные смыслы. В АП «солдат» среди частотных присутствуют слова с положительной оценочностью (защитник / защита, воин, боец, долг, родина, мужество / мужественный – 8,6 %), в отличие от отрицательно оценочных единичных слов. «Солдат» является словом-реакцией на стимулы армия, памятник, служба, патриотизм, смелый, советский, защитник, молодой и др. В АП «деньги» соотношение «положительная – отрицательная» оценочность представлено количественно как 3,5 % (хорошо, добро, счастье и др.) – 11,9 % (зло, грязь / грязные, мусор и др.). Значительные семантические различия «солдат» и «наемник» видны при моделировании психосемантических пространств (полные данные об эксперименте см. [Балясникова, Нистратов, 2009]), в котором в качестве стимулов участвовали данные слова. В соответствии с традиционной инструкцией информантам предлагалось оценить слова по 24 бинарным шкалам. Нерелевантность шкалы для слова оценивалась приписыванием слову нулевой отметки. В эксперименте приняли участие 133 человека: 74 мужчины и 59 женщин в возрасте от 16 до 23 лет; полученные результаты подверглись процедуре факторного анализа, для чего выделены факторные структуры и рассчитаны нагрузки по факторам: фактор оценки, фактор активности / изменчивости, фактор силы и фактор активности / сложности. На рисунке ниже представлено психосемантическое пространство анализируемого слова, смоделированное по наиболее показательным факторам «Оценки» (F1) и «Силы» (F3). Наемник и солдат, как видно, находятся по разным сторонам нейтральной оценочной шкалы. Семантическое «окружение» слова наемник составляют, с одной стороны, слова, объединенные «отношением к политике», с другой – «отношением к криминальной деятельности». Степень нагрузки на шкалы также оказалась различной. Так, для слова наемник релевантна оценка по шкале добрый / злой (для слова солдат эта шкала нерелевантна). На шкале родной / чужой расположились (слева направо соответственно) ТС политик, чиновник, бомж, уголовник, мафиози, фанатик и – полярное œÒËıÓÎËÌ„‚ËÒÚË͇ («чужой») – наемник. Солдат же входит в группу, которую составили названия лиц по профессии, специальности, роду занятий, характеру деятельности (бизнесмен, поэт, артист, политик, ученый, монах). В целом слово наемник отмечено следующими при знаками: активный, умный, быстрый, злой, ненавистный, грубый, темный, твердый, чужой. Приблизительное соответствие этому значению находим в БТС в словарных статьях лексем наемник (3-е значение) и наемный (5-е значение). 1,00000 агрессор уголовни мафиози конкурен соперник чемпион космонав напарник солдат президен рабочий коллега приезжий путешест крестьян товарищ друг робот наемник прокурор политик царь бизнесме фанатик магнат депутат пролетар чиновник буржуй дворянин масон собутыль гений приятель артист сосед двойник монах ученый поэт посторон иноплане бомж 0,50000F 0,00000 -0,50000 -1,00000 -1,00000 0,00000 1,00000 2,00000 F1 Модель психосемантического пространства слова «наемник» по результатам семантического шкалирования (метод СД) Типологию конфликтогенных единиц нельзя считать окончательно разработанной: существует проблема их обнаружения, которую вряд ли решает и обобщение (на основе результатов анализа как правило тщательно отредактированных текстов словарных дефиниций, художественной литературы и вообще письменных текстов), и излишняя индивидуализация. Полагаем, что проблема может быть отчасти решена при сопоставлении разного (и разнообразного) материала, в том числе с учетом результатов экспериментальных исследований, проведенных с большим количеством информантов-носителей языка.

Напиши аннотацию по статье

УДК 81’23 О. В. Балясникова Институт языкознания РАН ул. Б. Кисловский пер., 1, Москва 125009, Россия bn.post@yandex.ru ОПЫТ ПСИХОЛИНГВИСТИЧЕСКОГО ИССЛЕДОВАНИЯ ЗНАЧЕНИЯ ОДНОГО ИЗ КЛЮЧЕВЫХ СЛОВ КОНФЛИКТОГЕННОГО ТЕКСТА Обсуждается применение психолингвистических методов к анализу значения ключевого слова конфликтогенного текста. Особое внимание уделяется методу семантического дифференциала, который используется для анализа текста как формы вербального представления образов сознания.

опыт сопоставительно литературной ономастики на материале библионимов полского и русского мазыков. Ключевые слова: библионим; польский язык; русский язык; литературная ономастика; перевод; расширение; перестановка; сокращение; грамматическая трансформация; словообразовательная трансформация doi: 10.55959/MSU0130-0075-9-2024-47-01-6 Для цитирования: Ананьева Н.Е. Опыт сопоставительной литературной ономастики (на материале библионимов польского и русского языков) // Вестн. Моск. ун-та. Серия 9. Филология. 2024. № 1. С. 67–82. AN ESSAY IN COMPARATIVE LITERARY ONOMASTICS (BASED ON POLISH AND RUSSIAN BIBLIONYMS) N.J. Ananyeva Lomonosov Moscow State University, Moscow, Russia; ananeva.46@mail.ru Abstract: The article deals with some Polish biblionyms which are translations of the titles of works of Russian and world fiction. The article also examines the Polish nominations of some characters of Russian and Western European literature. Polish biblionyms are compared with Russian originals and with equivalent Russian titles of works of foreign literature. The types of transformation that Russian original titles undergo when translating them into Polish, as well as the differences between Polish and Russian biblionyms, which are translations of the titles of the same works of foreign literature, are analyzed. Among the transformations extensions, transpositions, reductions, grammatical, derivational and syntactic transformations are distinguished. Several types of transformations can be represented in one Polish biblionym (for example, transposition and extension of the abbreviation into the phrase in the Polish translation of the title of I. Babel’s Конармия as Armia konna. Transformation may be due to the differences between the compared languages (for example, the usual, with some exeptions, postpositive place of the adjective attribute in Polish, in contrast to the Russian language, requires a transposition in Polish translations of such titles of A.S. Pushkin’s works as Медный всадник — Polish Jeździec miedziany, Каменный гость — Polish Gość kamienny, Пиковая дама — Polish Dama pikowa. The transformation may also depend on the intentions and preferences of the translator (in particular, the choice of one of the synonyms existing in the Polish language — cf. variants Dom z facjatą and Dom z attyką for the title of a story by A.P. Chekhov Дом с мезонином, or options Dół and Wykop for the title of A. Platonov’s work Котлован. In some cases, the Polish biblionyms reflect the translator’s desire to bring them closer to the title of the original (cf. the translachłopcy or the use of the Polish word identical to the Czech lexeme wojak and not żołnierz in the title of J. Hašek’s novel about the adventures of Schweik. The replacement of the title of the original or its transformation may be associated with the desire to reveal the content of the work (cf. the translation of the title of the play by A.N. Ostrovsky Доходное место as Łapownicy specifying the source of income for a number of characters — bribes) or give the biblionym a more generalized, symbolic character (cf. replacing the prepositional-case construction with the nominative case form in the title of A.P. Chekhov’s В овраге — Polish Wąwóz). Comparison of Polish biblionyms with Russian original and translated titles of literary works shows the need to compile a dictionary of similar biblionyms, focused on Russianspeaking students studying the Polish language. Keywords: biblionym; Polish; Russian; translation; literary onomastic; extension; transposition; reduction; grammatical transformation; derivational transformation For citation: Ananyeva N.J. (2024) An Essay in Comparative Literary Onomastics (Based on Polish and Russian Biblionyms). Lomonosov Philology Journal. Series 9. Philology, no. 1, pp. 67–82. Успешное овладение тем или иным иностранным языком требует знания компонентов ономастического пространства данного языка. Центральным составляющим этого пространства, к которым относятся антропонимы и топонимы, при обучении, в частности польскому языку, отводится значительное место в дидактическом процессе. В данной статье мы остановимся на периферийном, но тем не менее важном фрагменте ономастикона: польских названиях литературных произведений (библионимах), представляющих собой переводы русских и зарубежных оригиналов, а также номинациях некоторых прецедентных литературных персонажей в  польском и русском языках. Таким образом, объект исследования, относясь к литературной ономастике, одновременно является сферой приложения переводческих техник и, следовательно, предметом транслатологии. Исследуя, каким образом феномены одного культурного пространства (библионимы, номинации прецедентных героев литературных произведений) функционируют в другом культурном пространстве, мы вступаем также в актуальную в настоящее время область сопоставительной лингвокультурологии и межъязыковой коммуникации. В сопоставительном плане с русскими библионимами рассматриваются польские эквиваленты двух классов: 1) являющиеся переводами названий оригинальных русских произведений: А→В, где А — библионим русского оригинала, а В — его перевод на польский язык; 2) являющиеся переводами названий произведений зарубежной литературы: А←С→В, где С — название произведесоответствия русского (А) и польского (В) языков. Литературной ономастике (или ономатологии) посвящено огромное число работ, обзор которых не входит в  число наших задач. Отметим только, что наиболее известными польскими специалистами в этой области являются Ч. Косыль (Cz. Kosyl) и М. Бёлик (M. Biolik), а в качестве иллюстрации к тезису о незатухающем интересе к данной проблематике сошлемся на две относительно недавние статьи, созданные на материале русского языка, в которых анализируются библионимы в трудах российских писателей: в творчестве В.П. Крапивина [Костина, Климкова 2015: 187–191] и лирике С.А. Есенина [Климкова 2020: 17–26]. Помимо библионимов (названий или заголовков литературных произведений) исследователей интересует проблема озаглавливания других феноменов культуры, в том числе в сопоставительном аспекте с  близкородственными и  типологически отличными языками: кинофильмов [Подымова 2006], телевизионных программ [Сулейман 2015], статей разнообразной проблематики и  др. Особый интерес представляет для нас сопоставительный анализ библионимов на материале близородственных славянских языков, в частности русского и польского. Таких работ пока мало. Так, в 1998 г. под нашим руководством О.А. Остапчук защитила кандидатскую диссертацию, в которой названия литературных произведений рассматривались как объект номинации на материале трех славянских языков: польского, русского и украинского [Остапчук 1998]. Главный упор в работе делался на соотношение названия с категориями текста. Транслатологический аспект занимал здесь второстепенное место. Отсутствовало сопоставление переводов на русский, польский и украинский языки одних и тех же произведений зарубежной литературы. Центральным аспектом нашей статьи является именно транслатологический. Основная задача  — выявить, какие типы трансформаций происходят с библионимами при их переводе на польский с русского и западноевропейских языков. Целью же является обоснование на базе проведенного анализа необходимости создать словарь польских библионимов, отличающихся какиминибудь особенностями от соответствующих названий произведений русской и зарубежной литератур, а также составить индекс польских названий героев прецедентных произведений мировой литературы. В статье приводятся примеры из картотеки, собранной автором за время пятидесятилетнего преподавания польского языка на филологическом факультете МГУ им. М.В. Ломоносова. Иллюстративный материал составляют более 80 польских библионимов и 13 номинаций литературных персонажей.лены такие же типы переводческих техник, или трансформаций (термин, широко используемый специалистами по теории и практике перевода, — см., например, [Рецкер 1974; Гарбовский 2004]), как и  для переводов целостных произведений. Так, Л.С. Бархударов делит все трансформации при переводе с одного языка на другой на 4 основных типа: 1) перестановки; 2) замены; 3) добавления; 4) опущения [Бархударов 1975: 190]. При этом замены могут быть полными (например, лексемы словосочетанием или наоборот) и частичными (например, замена компонента словосочетания или части слова). К частичным трансформациям (или модификациям) относятся грамматические (например, изменение грамматического рода или числа компонента заглавия, замена части речи, замена предложно-падежной формы беспредложной, одной предложно-падежной формы другой и др.), словообразовательные (замена непроизводной лексемы образованием с аффиксом и наоборот), изменение синтаксической структуры оригинала. Трансформации могут быть обусловленными различиями языка оригинала и перевода и не связанными с этими различиями, зависеть от интенций и предпочтений переводчика. Так, с особенностями постсубстантивного употребления согласованного определения в польском языке (кроме обозначения адъективами цвета, величины, веса и некоторых других качеств) связаны перестановки в библионимах А.С. Пушкина «Медный всадник», «Каменный гость», «Пиковая дама», переведенных на польский как Jeździec miedziany, Gość kamienny, Dama pikowa, или в произведении И. Бабеля «Одесские рассказы» — польск. Opowiadania odeskie. Подобная перестановка в польском заглавии по сравнению с русским представлена также в названиях, являющихся переводами с западноевропейских языков. Ср. титул романа Стендаля La Chartreuse de Parme, переведенный на русский как «Пармская обитель», а  на польский как Pustelnia parmeńska. Аналогичная перестановка наблюдается и в названиях музыкальных произведений (ср. переводы заглавия оперы Д. Россини Barbiere di Sivigli: «Севильский цирюльник» (А) и Cyrulik sewilski (В). Перестановка же в польском названии романа Ф.М. Достоевского «Униженные и  оскорбленные» Skrzywdzeni i poniżeni (пер. В. Броневского) не связана с  какими-либо особенностями польского идиома по сравнению с русским языком. Примеры грамматических трансформаций: • замена предложно-падежной формы русского библионима формой именительного падежа польского эквивалента: перевод названия рассказа А.П. Чехова «В овраге» как Wąwóz; такая замена придает названию более обобщенный, символический характер;формой единственного числа: перевод названия романа Ф.М. Достоевского «Братья Карамазовы» как Bracia Karamazow; • обратная вышеуказанной трансформации замена форм единственного числа формами множественного числа: перевод романа М.Ю. Лермонтова «Герой нашего времени» как Bohater naszych czasów; • замена адъектива существительным и  предложно-падежной конструкции прилагательным: перевод названия пьесы А.Н. Островского «Без вины виноватые» как Niewinni winowajcy; • замена адъектива предложно-падежной формой субстантива: в  польском переводе названия комедии Мольера Le Malade imaginaire как Chory z urojenia (при сохранении адъектива в русском переводе «Мнимый больной»). Различия представлены в  русском и  польском соответствиях названию комедии У. Шекспира A Midsummer Night’s Dream: предложно-падежная обстоятельственно-определительная конструкция в русском «Сон в летнюю ночь» и беспредложная в польском названии Sen nocy letniej, которая отличается от русского эквивалента также постсубстантивным местом прилагательного. Синтаксическая трансформация представлена и в польском переводе заглавия неоконченного романа Н.А. Островского «Рожденные бурей», в котором творительный беспредложный оригинала преобразован в предложно-падежную конструкцию с родительным: Zrodzeni z burzy. Примеры словообразовательных трансформаций в компонентах библионимов: • появление деминутивного суффикса в непроизводном эквиваленте оригинала: перевод названия пьесы А.П. Чехова «Дядя Ваня» как Wujaszek Wania (т. е. «дядюшка») или антропоним Tomek в соответствии с русск. переводом «Том» и англ. оригиналом Tom в названии романа М. Твена The Adventures of Tom Sawyer («Приключения Тома Сойера» и Przygody Tomka Sawyera); тот же феномен может быть представлен в  названиях музыкальных произведений: так, титул оперетты Ф. Легара Die lustige Witwe в русском эквиваленте, как и в немецком оригинале, не содержит деминутива («Веселая вдова»), а в польском представлен деминутив (Wesoła wdówka, т. е. «вдовушка»); • как словообразовательную трансформацию (усечение) можно рассматривать сокращение имени собственного Huckleberry в виде Huck в польском библиониме по сравнению с русским при переводе названия романа М. Твена The Adventures of Huckleberry Finn («Приключения Гекльберри Финна» и Przygody Hucka Finna).польский язык представлен в  названии повести А.П. Чехова «Степь» — польск. Wielki step. Польский эквивалент подчеркивает бескрайность степи, по которой едут герои повести. Подобные случаи встречаются также в названиях музыкальных произведений. Ср. название оперетты И. Штрауса Die Fledmaus, переведенное на русский как «Летучая мышь», а на польский с добавлением компонента zemsta (месть), в большей степени связанного с содержанием произведения, чем русское соответствие и  немецкий оригинал (Zemsta nietoperza). Одновременно именительный падеж номинации летучей мыши преобразуется в польском названии в родительный (несогласованное определение). Подобное стремление переводчика отразить в названии определенное содержание произведения демонстрирует польский перевод названия пьесы А.Н. Островского «Доходное место» как Łapownicy («взяточники»). В польском библиониме конкретизируется источник доходов ряда персонажей пьесы. В  русском оригинале и  также известном польском эквиваленте Intratna posada такая конкретизация отсутствует (употребленное здесь слово «конкретизация» не имеет отношения к термину транслатологии, под которым понимается «трансформационная операция, в ходе которой переводчик… заменяет понятие с более широким объемом и менее сложным содержанием… понятием с более ограниченным объемом, но сложным, более конкретным содержанием» [Гарбовский 2004: 433]). Нередко в  одном и  том же польском переведенном названии представлено несколько типов преобразований: расширение и перестановка, перестановка и грамматические трансформации, несколько грамматических трансформаций и др. Рассмотрим примеры сочетания перестановки со следующими грамматическими трансформациями: • русский библионим со структурой «относительное прилагательное + определяемое им существительное» заменяется польским эквивалентом «существительное + несогласованное определение в форме родительного падежа»: «Капитанская дочка» — Córka kapitana, «Бахчисарайский фонтан» — Fontanna Bakczysyraju, «Кавказский пленник»  — Jeniec Kaukazu (произведения А.С.  Пушкина) или «Бабье царство» (повесть А.П. Чехова)  — Królewstwo kobiet; те же расхождения между русским и польским библионимами представлены в переводах названий произведений западноевропейской литературы: ср. переводы заглавия пьесы Г. Ибсена Et Dukkehjem как «Нора, или кукольный дом» (А) и Nora, czyli dom lalki (В); русский библионим, состоящий из сочетания «существительное + адъектив» преобразуется в польпольский перевод названия рассказа А.П. Чехова «Цветы запоздалые» как Późno zakwitające kwiaty; • замена адъектива существительным в польском переводе названия пьесы А.Н. Островского «Без вины виноватые» — Grzesznicy bez winy; • существительное с предложно-падежной формой субстантива, обозначающей причину/следствие, в русском библиониме «Горе от ума» (комедия А.С. Грибоедова) преобразуется в  польский библионим со структурой «дательный падеж единственного числа субстантивата + существительное»  — Mądremu biada; любопытно, что первоначально в  русском названии комедии существительное «ум» так же, как польский субстантиват mądremu, было представлено в форме дательного падежа («Горе уму»). Сочетание перестановки с расширением (преобразованием аббревиатуры в словосочетание) представлено в польском переводе русского библионима «Конармия» (произведение И. Бабеля) — Armia konna. Изменение структуры названия при переводе оригинального библионима на польский язык может быть обусловлено особенностями этого идиома. Так, при отсутствии однословного польского эквивалента для названия пьесы А.Н. Островского «Бесприданница» данный библионим переводится словосочетанием Panna bez posagu (т. е. «девица без приданого»). Подобная причина лежит в  основе замены лексемы «былое» словосочетанием в переводе произведения А. Герцена «Былое и думы»: Rzeczy minione i rozmyślania. Композит в названии произведения Б. Брехта Die Dreigroschenoper преобразуется в русском соответствии в сочетание «прилагательное + существительное» («Трехгрошовая опера»), а в польском в словосочетание «существительное + предложно-падежная конструкция» (Opera za trzy grosze). Замена же предикативной конструкции оригинального библионима В. Гюго L’Homme qui rit на именное польское словосочетание Człowiek śmiechu, в отличие от русского соответствия идентичной с французским оригиналом структуры («Человек, который смеется»), не связана с какими-либо особенностями польского языка. Опущение при переводе названия какой-либо конкретной детали может придать библиониму символический характер, отсутствующий в названии оригинала. Так, опущение названия конкретного уезда в польском переводе произведения Н.С. Лескова «Леди Макбет Мценского уезда» с одновременной закономерной при этом опущении заменой существительного «уезд» прилагательным powiatowa ‘уездная’ (Powiatowa Lady Makbet) придает названию и событиям, предполагать, что подобная трагедия могла произойти в  любом российском уезде. Опускаться может имя главного героя, вытесненное номинацией его характерной черты: например, наряду с соответствием французскому названию произведения Мольера Tartuffe ou l’imposteur (Tartuffe, czyli Obłudnik) известен также польский перевод данного библионима как Świętoszek (т. е. «святоша», «ханжа»). Полная замена первой части английского библионима представлена в польском эквиваленте (в отличие от русского перевода) названия комедии У. Шекспира The Twelfth Night or What You Want: «Двенадцатая ночь» (А)  — Wieczór Trzech Króli (В). В  английском оригинале и русском эквиваленте точкой отсчета является Рождество (12-я ночь после Рождества), а в польском библиониме — Богоявление, или Крещение (вечер накануне Богоявления). Вторая часть польского и русского библионимов также различаются: польский вариант ближе к оригиналу с указанием 2-го лица адресата («albo Co chcecie», т. е. «или что вы хотите»), а русский имеет более обобщенный характер («или что угодно»). Отдельную проблему составляет вопрос выбора из ряда синонимов польского языка одного в качестве титула или компонента названия произведения, переведенного с языка А или С. Например, в качестве эквивалента компонента названия одной из «Повестей покойного Ивана Петровича Белкина» («Барышня-крестьянка») возможны были бы и wieśniaczka, и chłopka. Но выбран был компонент włościanka (Panna włościanka). Название романа Ф.М. Достоевского «Подросток» могло быть переведено лексемой nastolatek. Но утвердился библионим Młodzik (пер. М. Богданова). Одно и то же слово «записки» в названиях произведений Ф.М. Достоевского «Записки из подполья» и  «Записки из Мертвого дома» переданы в  польских соответствиях двумя разными лексемами: Notatki z podziemia (пер. Г. Ларского) и Wspomnienia z domu umarłych (пер. Ч. Ястшембец-Козловского). Лексема wspomnienia (воспоминания) указывает на временной промежуток между событиями и их описанием и  в  какой-то степени на участие автора в  изображаемых событиях. При возможности использовать в  польском переводе названия пьесы А.Н. Островского «Тяжелые времена» аналогичный русскому прилагательному «тяжелые» адъектив ciężkie было выбрано прилагательное pechowe («неудачные»): Pechowe lata. Немецкая лексема Kabale, представленная в названии драмы Ф. Шиллера Kabale und Liebe, имеет значения ‘коварство; интриги, козни’. В  русском библиониме использовано слово «коварство» («Коварство и  любовь»), а в польском — лексема intryga (Intryga i miłość), а не соответствующие русск. «коварство» слова podstęp или perfidia.компонента может быть обусловлен стремлением переводчика приблизить название к  оригиналу: например, перевод названия рассказа А.П. Чехова «Мальчики» как Malcy (при наличии синонима chłopcy) или заглавия его же пьесы «Вишневый сад» как Wiśniowy sad (при наличии лексемы ogród ‘сад’), использование лексемы zapiski, совпадающей с русским оригиналом «записки» в польском издании 1893  г. «Записок охотника» И.С. Тургенева: Zapiski myśliwego (ср. заглавие издания 1953  г. Pamiętniki myśliwca). Из трех известных польских переводов заглавия пьесы А.Н. Островского «Без вины виноватые» наиболее близок к оригинальному названию вариант Bez winy winni. Выбор лексемы wojak ‘воин, вояка, солдат’, а не żołnierz ‘солдат’ в польском переводе названия неоконченного романа Я. Гашека Osudy dobrého vojáka Švejka za světové války, по всей видимости, также обусловлен стремлением использовать слово, аналогичное чешскому voják, в  то время как в  русском переводе используется лексема «солдат»: Przygody dobrego wojaka Szwejka podczas wojny światowej (В) и «Похождения бравого солдата Швейка во время мировой войны» (А). Более близок к оригинальному названию романа В. Гюго Les Misérables польский библионим Nędznicy («нищие, бедняки»), чем усилившее социальный аспект русское заглавие «Отверженные». Заметим, что библионим Nędznicy появился, когда эта лексема имела вышеуказанное значение, которое в современном польском языке является устаревшим, и в данном значении употребляется слово nędzarz. Для лексемы же nędznik актуально значение, не соотносимое с представленным в библиониме (‘негодяй, мерзавец’). С возможностью выбора из имеющихся в польском языке синонимов в качестве переведенных с русского или западноевропейских языков библионимов и их компонентов, с обусловленными различными причинами предпочтениями переводчика связано наличие ряда параллельных названий одного и  того же произведения: Łagodna/Potulna («Кроткая» Ф.М. Достоевского), Dół/Wykop («Котлован» А. Платонова), Dom z attyką / Dom z facjatą («Дом с мезонином» А.П. Чехова), Nudna historia» / Nieciekawa historia («Скучная история» А.П. Чехова), Wściekłe pieniądze / Szalone pieniądze («Бешеные деньги» А.Н. Островского), Wielki step  / Step («Степь» А.П. Чехова), Mały bohater / Maleńki bohater («Маленький герой» Ф.М. Достоевского), Intratna posada / Łapownicy («Доходное место» А.Н. Островского), Bez winy winni / Grzesznicy bez winy / Niewinni winowajcy («Без вины виноватые» А.Н. Островского), Katedra Marii Panny w Paryżu / Kośćiół P. Marii w Paryżu / Dzwonnik z Notre Dame (Notre-Dame de Paris В. Гюго), Wieśniak Marej / Chłop Mareusz («Мужик Марей» Ф.М. Достоевского, втором — номинация chłop «мужик», так как wieśniak соответствует русск. «крестьянин»). Большую сложность представляет собой эквивалентный перевод фразеологических единиц, хотя Я.И. Рецкер, посвятивший переводу фразеологизмов целую главу [Рецкер 1974: 145–169], завершает ее оптимистическим выводом: «…нет такой трудности перевода фразеологии, которую нельзя было бы преодолеть при помощи компенсации» [Рецкер 1974: 169]. Фразеологизм и паремия нередко являются компонентами заглавия литературного произведения или составляют целый библионим. При переводе библионимов, являющихся пословичными выражениями, переводчики используют изосемантические или близкие по смыслу паремии родного языка или, отказавшись от попыток найти в языке перевода соответствующую пословицу, дают название, опираясь на текст произведения. Особенный интерес в этом отношении представляют польские переводы пословичных заглавий пьес А.Н. Островского. Вследствие применения разных переводческих приемов нередко одно и то же произведение русского драматурга имеет несколько польских названий. Например, для библионима «На всякого мудреца довольно простоты» существует 6 польских соответствий: 1) 2 варианта (полный и редуцированный) одной и той же близкой по смыслу к русскому оригиналу польской паремии (Koń ma cztery nogi, a też się potknie — букв. «У коня четыри ноги, но и он может споткнуться», I koń się potknie — «И конь спотыкается»; 2) 3 названия, в центре которых находится номинация дневника, который ведет Глумов, при этом дневник (pamiętnik) играет двоякую роль: с одной стороны, это отражение событий, происходящих на сцене, а с другой — конкретный предмет, обнаружение и прочтение которого обусловило развязку пьесы; самым кратким из трех вариантов является библионим Pamiętnik szubrawca («Дневник плута»), в остальных двух заглавиях ключевое словосочетание pamiętnik szubrawca входит в состав причастных оборотов, минимально отличающихся лексически: Pamiętnik szubrawca własnoręcznie przez niego napisany («Дневник плута, собственноручно им написанный») и  Pamiętnik szubrawca własną ręką napisany; 3) несомненно имеющее иронический характер словосочетание Nasz człowiek («Наш человек»). Для названия пьесы А.Н. Островского «Свои люди — сочтемся» известны 4 польских библионима. 3 из них относятся к  польским паремиям, в  разной степени близким по смыслу пословице оригинала: Kruk krukowi oka nie wykole («Ворон ворону глаз не выколет»), Do wójta nie pójdziemy («К войту мы не пойдем»; войт — глава местной власти, который разрешал спорные вопросы), Trafił swój na swego («Свой на своего сказательной форме соотносится с содержанием пьесы. Встречаются библионимы, сохраняющие облик русского оригинала — Bobok Достоевского, употребляется и полонизированный вариант с беглым е (Bobek). Используемый же первоначально библионим Czajka в связи с тем, что польск. czajka обозначает чибиса, а не чайку, был впоследствии заменен корректным Mewa. Остановимся на некоторых различающихся в польской и русской культурных традициях прецедентных именах героев произведений русской и мировой литературы. Герой романа М. Сервантеса Дон Кихот Ламанчский в  польском переводе именуется Don Kichote z Manczy (т. е. из Манчи, Манчский), поскольку переводчик В. Хархалис отбросил в названии местности определенный артикль испанского языка la, который в русском варианте вошел в состав топонима (Ламанча и, соответственно, Ламанчский; заметим, что в старых изданиях «Ла» отделялось дефисом): El ingenioso hidalgo Don Quijote de la Mancha (С) — Przemyślny szlachcic Don Kichote z Manczy (B) — «Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский». Не занимаясь в данной статье различиями в передаче иноязычных имен в русском и  польском языках, что является отдельной проблемой, отметим только, что произношение имени Kichote (Кихот) различается в польском и современном русском вариантах: диграф ch передает шипящий звук, соответствующий в  русском варианте имени звуку х. Однако русскому языку была известна и форма с шипящим: Кишот. Обращает на себя внимание также различие в номинациях социального статуса Рыцаря Печального образа: в русском совпадающее с испанским «идальго», а в польском — наименование польского дворянина (szlachcic «шляхтич»). Дикарь в романе Д. Дефо «Робинзон Крузо», которого приручил заглавный герой, в оригинале именуется Friday. В русском переводе представлено полное соответствие названию этого дня недели, в который туземца встретил Крузо (Пятница). В польской же традиции утвердилась словообразовательная трансформация Piętaszek (польское название дня недели piątek). Безымянный мальчик-спальчик из сказки братьев Гримм в польской традиции приобретает имя: Tomcio-paluch. Номинации героев произведений могут различаться в польском и русском вследствие стремления в одном из сопоставляемых языков в максимальной степени сохранить сходство с оригиналом, а в другом, напротив, приблизить имя персонажа к реалиям языка перевода. Так, герой детской книги А. Милна Winni-the-Pooh в переводе Бориса Заходера сохраняет номинацию Винни-Пух, а в польском переводе Ирэны Тувим выглядит как Kubuś Puchatek. В польском цируется, приобретая суффикс уменьшительности, вторая часть (Puchatek), а первая часть заменяется ласкательной формой от польского имени Kuba (модификация имени Jakub  — русск. Яков)  — Kubuś. И. Тувим объяснила происхождение формы Kubuś в названии медвежонка тем, что дала ему имя своей любимой пушистой собачки. Данный библионим и совпадающее с ним нмя главного героя перешли в  класс варшавских годонимов: одна из улиц Варшавы называется ulica Kubusia Puchatka. В 1986 г. был издан новый польский перевод приключений плюшевого мишки, сделанный Моникой Адамчик-Гарбовской, в котором главный герой получил имя Fredzia Phi-Phi. Однако более популярным остается приближающий книгу к польским реалиям и ономастикону перевод И. Тувим. Имя заглавной героини повести шведской писательницы Астрид Линдгрен Pippi Längstrump в  русской версии ближе к  шведской (Пеппи Длинныйчулок), а в польской (пер. И. Шух-Вышомирской) оно подверглось трансформации. В первой части имя Pippi заменилось на более близкое польскому читателю имя Fizia, а композит второй части трансформировался в  суффиксальное образование Pończoszanka (Fizia Pończoszanka). В более поздних переводах Т. Хлоповской также используется имя Fizia (Fizia wchodzi na pokład, Fizia na Południowym Pacyfiku). Однако в последнее время даже переводы создательницы имени Fizia выходят с  более близким оригиналу именем Pippi (Pippi Pończoszanka). Полная замена чуждого польскому антропонимикону имени привычным польским именем представлена в переводе В. Броневского поэтической сказки К. Чуковского «Федорино горе»: героиня этого произведения наделяется именем Małgorzata (Strapienia Małgorzaty). Отметим, что подобная апелляция к феноменам родного языка характерна и для переводов с польского на русский. Так, герой стихотворения Ю. Тувима Okulary («Очки») Pan Hilary в вольном переводе С. Михалкова меняет не только имя, но и пол, превращаясь в тетю Валю («Что стряслось у тети Вали? / У нее очки пропали!»  — польск. «Biega, krzyczy pan Hilary: “Gdzie są moje okulary?”»). Названия забавных бегемотообразных существ из произведений писавшей на шведском языке финской писательницы Туве Янссон в русских переводах ближе к оригиналу (муми-тролли, ед. ч. мумитролль, ср. швед. Mumin-troll). Польский эквивалент, сохраняя в исходе основы n первой части шведского композита, присоединяет к нему деминутивный суффикс -ek, указывающий на небольшой размер героев сказок: Muminek, мн. ч. Muminki.и ее героини преобразовались в переводе В. Броневского: в первой части представлена словообразовательная трансформация (превращение непроизводной лексемы в производную), а вторая преобразуется в композит с деминутивным суффиксом, мотивированный определением мухи в  тексте как «позолоченное брюхо»: Muszka Złotobrzuszka. При этом сохраняется рифма оригинала. Найденный Ю. Тувимом эквивалент для номинации работника Балды Jołop («олух, осел») даже усиливает рифму в названии пушкинской сказки: «Сказка о  попе и  работнике его Балде»  — Bajka o popie i jego parobku Jołopie. Как и  в  переводе библионимов, в  переводе номинаций героев литературных произведений возможен выбор из ряда синонимов. Так, герой «Трехгрошовой оперы» Б. Брехта Mackie Messer в русской версии наделен антропонимом Мэкки-Нож. В польском языке также есть лексема nóż («нож»). Но переводчик удачно выбрал не нейтральное слово nóż, а номинацию ножа из воровского арго — majcher, намекающую на преступный характер деятельности персонажа и одновременно близкую по фонетическому облику к нем. Messer: Mackie Majcher. Имя героя произведений Н. Носова Незнайка могло иметь польский эквивалент, мотивированный, как и в русском оригинале, глаголом znać. Однако в польском было выбрано образование имени от обладающего большим семантическим объемом глагола umieć («знать, уметь, мочь»). Польский вариант Nieumiałek указывает одновременно на отсутствие и знаний, и умений у героя сказок Н. Носова. В ряде случаев представлены расхождения по роду между именами персонажей в русском и польском языках. Такие различия мы видим между именами героев сказок Ш.  Перро русск. Красная Шапочка и  польск. Czerwony Kapturek, русск. Золушка (в более ранних изданиях более близкое к  оригиналу Сандрильона, фр. Cendrillon) и польск. Kopciuszek, в отличие, например, от совпадения по гендеру в русской и польской номинациях героини сказки Г.Х. Андерсена: Дюймовочка и  Calineczka. При этом грамматические связи устанавливаются по семантике, а  не по форме (Kopciuszek powiedziała, Czerwony Kapturek poszła). Та же ситуация с  именем Fredzia Phi-Phi (Винни-Пух), которое образовано от женского имени Fryderyka (модификация мужского имени Fryderyk выглядела бы как Fredzio), но употребляется с формами мужского рода: Fredzia poszedł. Проанализированный материал выявил ряд переводческих техник, применяемых при создании польских библионимов, эквивалентных названиям оригинальных произведений русской и зарубежной литературы, показал возможность наличия синонимичных намеренного сохранения близости к  библиониму оригинала (Malcy — «Мальчики», Wiśniowy sad — «Вишневый сад» и др.). Разнообразные трансформации при переводе могут быть вызваны различиями в языках оригинала и перевода, а также интенциями и  стратегическими установками переводчика. Мы рассмотрели также некоторые польские соответствия номинациям персонажей русской и зарубежной литературы. Проведенный анализ показывает необходимость составления словаря польских соответствий оригинальным и переводным русским библионимам, ориентированного на обучающихся польскому языку носителей русского идиома, а также индекса польских номинаций прецедентных персонажей мировой литературы, отличных от их названий, функционирующих в пространстве русской культуры.

Напиши аннотацию по статье

Вестник Московского университета. Серия 9. Филология. 2024. № 1. С. 67–82 Lomonosov Philology Journal. Series 9. Philology, 2024, no. 1, pp. 67–82 ОПЫТ СОПОСТАВИТЕЛЬНОЙ ЛИТЕРАТУРНОЙ ОНОМАСТИКИ (НА МАТЕРИАЛЕ БИБЛИОНИМОВ ПОЛЬСКОГО И РУССКОГО ЯЗЫКОВ) Н.Е. Ананьева Московский государственный университет имени М.В. Ломоносова. Москва, Россия; ananeva.46@mail.ru Аннотация: В статье рассматриваются некоторые польские библионимы, являющиеся переводами названий произведений русской и мировой художественной литературы, а также некоторые польские номинации героев русской и западноевропейской литературы. Польские библионимы сопоставляются с русскими оригиналами, а также с эквивалентными русскими названиями произведений зарубежной литературы. Анализируются виды трансформаций, которые претерпевают русские оригинальные названия при переводе их на польский язык, а также различия между польскими и русскими библионимами, являющимися переводами названий произведений зарубежной литературы. Среди трансформаций выделяются расширения, перестановки, опущения, грамматические, словообразовательные, синтаксические преобразования. В  одном польском библиониме может быть представлено несколько видов трансформации (например, перестановка и расширение аббревиатуры в словосочетание в польском переводе названия произведения И. Бабеля «Конармия» как Armia konna). Трансформации могут быть обусловлены различиями между сопоставляемыми языками (например, обычное, за некоторыми исключениями, постсубстантивное место согласованного определения в польском языке, в отличие от русского, требует перестановки в польских переводах таких названий произведений А.С. Пушкина, как «Медный всадник» — польск. Jeździec miedziany, «Каменный гость»  — польск. Gość kamienny, «Пиковая дама» — польск. Dama pikowa), а могут зависеть от интенций и предпочтений переводчика (в частности, выбора одного из существующих в польском языке синонимов — ср. варианты Dom z attyką и Dom z facjatą для названия рассказа А.П. Чехова «Дом с  мезонином» или Wykop и  Dół для библионима А. Платонова «Котлован»). В некоторых случаях в польском библиониме отражено стремление переводчика приблизить его к названию оригинала (ср. перевод названия рассказа А.П. Чехова «Мальчики» как Malcy при наличии синонима chłopcy или использование идентичного с чешской лексемой польского слова wojak, а не żołnierz в названии романа Я. Гашека о похождениях Швейка). Замена названия оригинала или его трансформация может быть связана со стремлением приоткрыть содержание произведения (ср. перевод названия пьесы А.Н. Островского «Доходное место» как Łapownicy, конкре © Ананьева Н.Е., 2024блиониму более обобщенный, символический характер (замена предложнопадежной конструкции в  названии произведения А.П. Чехова «В овраге» формой именительного падежа в польском библиониме Wąwóz). Сопоставление польских библионимов с русскими оригинальными и переводными названиями литературных произведений показывает необходимость составления словаря подобных библионимов, ориентированного на русскоязычного обучающегося польскому языку.

орфографическая норма современных литературных английского и русского мазыков особенности употребления заглавных и строчных букв. Ключевые слова и фразы: орфография; орфографическая норма; заглавные буквы; строчные буквы; пунктуация; стилистика. Чурляев Михаил Алексеевич Московский городской педагогический университет maledictus6@yandex.ru ОРФОГРАФИЧЕСКАЯ НОРМА СОВРЕМЕННЫХ ЛИТЕРАТУРНЫХ АНГЛИЙСКОГО И РУССКОГО ЯЗЫКОВ: ОСОБЕННОСТИ УПОТРЕБЛЕНИЯ ЗАГЛАВНЫХ И СТРОЧНЫХ БУКВ Современный этап развития компаративистики характеризуется активным поиском способов привнесения «качественно нового содержания» в данную область науки [1, с. 41]. Проблематика и актуальность изучения орфографической нормы уже рассматривалась нами отдельно на примере орфографической нормы среднеанглийских рукописей [15, с. 166], и в одной из предыдущих статей была предпринята попытка осуществить сопоставление орфографических норм разных языков на примере аспекта слитных и раздельных написаний [14, с. 176]. В этой связи представляет немалый научный интерес демонстрация особенностей орфографической нормы на примере и других аспектов. Цель данной работы заключается в рассмотрении такого аспекта орфографии, как аспект употребления заглавных (прописных) и строчных букв в английском и русском языках в синхроническом аспекте на примере материала текстов современного литературного английского и русского языков. Цель обуславливает необходимость постановки следующих задач: 1) определить средства выражения рассматриваемого аспекта орфографии; 2) изучить на языковом материале общие и характерологические черты рассматриваемого аспекта орфографии. Актуальность исследования заключается в недостаточной изученности орфографической нормы данного аспекта орфографии в английском и русском языках в синхронической перспективе. Научная новизна исследования обусловлена тем обстоятельством, что в проведенном исследовании орфографическая норма впервые рассматривается посредством типологического сопоставления данного аспекта орфографии в русском и английском языках с учетом таких факторов, как графическое оформление, а также пунктуационных и стилистических особенностей. Согласно определению Д. Э. Розенталя, орфографию составляют следующие аспекты: 1) написание слов и их значимых частей (морфем); 2) слитные, дефисные и раздельные написания; 3) употребление заглавных (прописных) и строчных букв; 4) перенос слов с одной строки на другую [9]. Употребление заглавных и строчных букв – аспект орфографии, затрагивающий проблематику «выделения начала определенных отрезков текста» и «выделения отдельных слов независимо от строения текста» [7, с. 165]. Как отмечают В. Г. Костомаров и В. И. Максимов, «прописные буквы наделены особой функцией, поэтому правила орфографии определяют условия употребления только прописных букв» [12, с. 111]. Осуществляя анализ современных литературных английских и русских текстов на предмет возможности применения заглавных и строчных букв, можно выделить следующие критерии применения заглавных и строчных букв: 1) графическое оформление [6, с. 202]; 2) зависимость от пунктуации [7, с. 164]; 3) «особое стилистическое употребление» [Там же, с. 190]. Дополнительно в справочнике В. В. Лопатина отдельно обозревается обширная специфика в отношении имен собственных [Там же, с. 167], однако поскольку наше исследование осуществлялось на материале нарицательных абстрактных существительных, а также фраз, их содержащих, или, по крайней мере, фраз, потенциально ничем не препятствующих их применению в соответствующих контекстах, то данный критерий здесь не учитывается. Анализируя связь заглавных букв со знаками препинания, можно отметить в целом недостаточную изученность данного вопроса со стороны исследователей. В частности, упоминание случаев применения заглавной буквы при использовании многоточия не обнаружено ни в одном рассмотренном справочном материале [2, с. 106-119; 7, с. 165-190; 10, с. 12-13]. Специфика графического оформления выражена вопросом применения инициала и заголовка. Л. И. Киселева характеризует инициал как «первую букву слова, с которой начинается важная часть текста» [6, с. 202]. ISSN 1997-2911. № 10 (88) 2018. Ч. 1 Данный термин используется, как правило, применительно к средневековым рукописям, однако отмечается и на примере современных литературных текстов. В отличие от средневековых рукописей, где данный аспект поддается относительно четкой систематизации (являясь там единственным критерием для анализа по данному аспекту орфографии), вопрос применения инициала в английском и русском языках регулируется сугубо дизайнерским решением и политикой издателей книг, носит достаточно маргинальный характер в современных литературных текстах и четкой систематизации не поддается. По вопросу же использования заглавных букв в заголовках и подзаголовках в тексте в английском языке наблюдаются два основных способа оформления: 1) использование исключительно заглавных букв: CHAPTER ONE [19, p. 1] – ГЛАВА ОДИН; CHAPTER ONE [17]; DEDICATION [18, p. 1] – ПОСВЯЩЕНИЕ; 2) использование заглавных букв для выделения каждой заглавной буквы (кроме предлогов и ряда иных служебных частей речи) в тексте: Another Kind of Steel [16] – Другой Вид Стали; Notes and References. A Brief Primer on Vampire Biology [20] – Примечания и Ссылки. Краткое Введение по Биологии Вампиров. Оба способа применения не взаимоисключают друг друга. При наличии подзаголовка таковой выполняется иным, нежели заголовок, способом: The Midnight Duel [19, p. 50] – Полуночная Дуэль; What Has Come Before [17]… – Что Было Ранее... В редких случаях подзаголовок пишется как обычное предложение Words are weapons [16] – Слова – это оружие. Характерологической особенностью оформления заголовков литературных произведений русского языка является отсутствие манеры выделять при помощи заглавной буквы каждое знаменательное слово. Заголовки могут быть оформлены следующим образом: 1) полностью заглавными буквами: ПОСЛЕДНИЙ ЗАКАТ КРОВАВОГО СОЛНЦА [4]; ЭНДШПИЛЬ [5, с. 374]; 2) без каких-либо специальных правил: Глава 7. В которой в замке барона Анри отмечают веселый языческий праздник «Вэ-Дэ-Вэ», а Максим с новоприобретенными друзьями соревнуется в богатстве фантазий [13, с. 244]; Глава девятая. Полуночная дуэль [11, с. 204]. Таким образом, мы обобщили особенности использования заглавной буквы в заголовках и обозначили основные типологические особенности английского и русского языков по этому вопросу. В отношении заголовков на русском языке можно отметить разницу в одном из применяющихся подходов оформления при сравнении с англоязычными заголовками. В отношении же оформления заголовков не как редакционной политики издательств, а в качестве авторского внутритекстового оформления можно отметить применение в английских текстах в подавляющем большинстве случаев оформления по второму способу: “Pinker calls his book “How the Mind Works” [20] – Пинкер называет свою книгу «Как Работает Разум»; The Standart Book of Spells (Grade 1) [19, p. 71] – Стандартная Книга Заклинаний (1-й класс); The Laws And Ordinances of The Cities of Ankh And Morpork [18, p. 34] – Законы и Постановления Городов Анка и Морпорка – за редкими единичными исключениями типа: HOGWARTS SCHOOL OF WITCHCRAFT AND WIZARDRY [19, p. 71] – ШКОЛА КОЛДОВСТВА И ВОЛШЕБСТВА ХОГВАРТС. Заголовки вымышленных текстов внутри художественного текста на русском языке могут оформляться по различным правилам. Так, например, (искаж. рус.) Беографический Славарь Города [8, с. 458] или (искаж. рус.) Законы и Пастановления Городов Анка и Морпорка [Там же, с. 48] оформлены заглавными буквами в соответствии с англоязычной традицией. В то же время в отношении непереводной русскоязычной литературы подобные написания не применяются: Средние века для чайников – жизнь при дворе феодала [3, с. 32], сборник «Традиции и суеверия Восточной Европы» [Там же, с. 63], Повести об отважных революционерах [13, с. 80], Басни о светлом будущем [Там же]. Исключением являются написания с цитатным принципом орфографии. В данном случае изначально непереводной русскоязычный текст также может контекстно задействовать англоязычные оформления: Distributed Automatic Military Network of HelioEnergetic Lightsail Launchers [5, с. 245] – Распределенная Автоматическая Военная Сеть Гелиоэнергетических Пусковых устройств для Световых парусников. Таким образом, в заголовках в текстах на русском языке, в отличие от английского, наблюдается менее упорядоченный подход к организации заголовков. Видна разница в специфике оформления настоящих заголовков и вымышленных внутритекстовых. Касательно вопроса пунктуации в качестве универсальной черты рассматриваемых языков можно отметить применение заглавной буквы как маркера начала предложения – она обычно применяется после точки, восклицательного и вопросительного знака. Вместе с тем на примере орфографии разных языков можно наблюдать неурегулированность по ряду остальных особенностей пунктуации. В частности, отличительной особенностью английского языка является обильное использование троеточий в предложении – в ряде текстов частота их применения настолько высока, что при переводе тех же самых текстов на русский языки переводчики считают нужным убирать большую часть из них [11, с. 22-23; 19, p. 13]. В английском языке можно наблюдать тенденцию использования строчной буквы в случае, если пред ложение по смыслу носит незавершенный характер: She was a… thing, you know, lady dog [18, p. 6]. / Она была… этой штукой, ну, леди-собака; I mean, not wishing to question your supreme wisdomship and that, but... well… you know… magic [Ibidem, p. 23]… / В смысле, не то, чтобы мы хотели подвергать сомнению ваше превосходящее мудрейшество, но… ну… вы знаете… магия… С другой стороны, если предложение воспринимается как синтаксически цельный компонент, то наблю дается непоследовательность применения: More and more they will be as crocodiles… beasts that must be sated to be assuaged [17]. / Все более и более будут они подобны крокодилам… звери, что должны быть насыщены для успокоения. The God was inhuman... A spider [Ibidem]. / Бог был нечеловечен… Паук. Иногда троеточие используется вместо кавычек, подразумевая косвенную речь. В данном случае троето чие сопровождается строчной буквой: You did it… the Greater Fraction whispered [Ibidem]. / Ты сделал это… прошептал Больший Осколок. Таким образом, мы отметили некоторую непоследовательность употребления заглавных букв в англий ском языке при применении троеточий в тексте. В отношении троеточия в орфографии русского языка в качестве характерологической черты можно выделить более высокую нестабильность применения заглавных и строчных букв: Галдящие экскурсанты, довольный кошак, получивший кусок жареной рыбы... скука [3, с. 62]. Вассалы, рыцари, бароны... Дикое Средневековье [Там же, с. 102]! Охрана… по этой части тоже кое-чем располагаем [5, с. 23]. Цезий, рубидий, редкие земли, золото… Только на Земле ведь есть минеральные концентраты [Там же, с. 21]. Данную категорию невозможно систематизировать по каким-либо смысловым или синтаксическим крите риям, что наиболее наглядно можно продемонстрировать посредством сопоставления следующих примеров: Это… кровь [4]!, но: Будешь... Упырем [3, с. 62]. Таким образом, мы можем отметить более непоследовательный характер применения заглавных и строч ных букв в русском языке по этому вопросу в сравнении с английским языком. Употребление кавычек демонстрирует урегулированность применения в обоих рассматриваемых языках. Как правило, заглавная буква наблюдается, если компонент функционирует как самостоятельное предложение: Because “Pain too has its sorcery” [17]. / Потому что «Боль тоже несет в себе свои чары». В формуле «Возлюби ближнего как самого себя» Максим полагал вторую часть ключом к успеху [13, с. 43]. Слова и короткие фразы, не являющиеся полноценными предложениями, пишутся со строчной буквы: followed “the Shortest Path” [17] / следовали «кратчайшему пути». Видимо, такое «конституционное баронство» их устраивало полностью [3, с. 62]. Таким образом, можно отметить в целом урегулированный характер употребления заглавных букв при ис пользовании кавычек в английском и русском языках. В английском языке в качестве характерологической черты отдельно можно отметить дополнительные функции применения восклицательного и вопросительного знака, не зафиксированные в рассмотренных текстах на русском языке. В случае использования данных знаков пунктуации в качестве экспрессивного восклицания или риторического вопроса последующие за ними слова пишутся со строчной буквы и дополнительно сопровождаются знаками тире: and justice–justice!–will be done [17]! / И справедливость!– справедливость!– будет совершена! Even if the odds are impossible–and how many eight-year-olds would go up against six bigger kids for a sandbox buddy?–at least you call for backup [20]. / Даже если шансов нет–и как много восьмилетних пойдут против шести более рослых детей ради своего приятеля из песочницы?–ты, по крайней мере, зовешь подкрепление. Без применения тире подобные обозначения могут использоваться с целью передачи внутренней косвен ной речи вопросительного или восклицательного характера: What? some fraction shrieked and shrieked [17]. / Что? какой-то осколок кричал и кричал. Таким образом, мы рассмотрели нетипичные, но характерологически присущие английскому языку осо бенности применения строчной буквы в предложении. Обобщая, можно отметить относительно урегулированный характер употребления заглавных и строчных букв по вопросу пунктуации в рассматриваемых языках. Русский язык демонстрирует меньшую систематичность в отношении троеточий и одинаковую с английским – по вопросу применения кавычек. Английский язык демонстрирует наличие дополнительных функций применения восклицательного и вопросительного знака. По вопросу дополнительного стилистического употребления в качестве общих черт можно отметить: - Контекстное изменение степени абстрактности / конкретности слов: Telepresence emptied the Humanity from Human interaction [20]. / Телеприсутствие избавило Человечество от Человеческого взаимодействия. The Death of Birth [17]. / Смерть Рождения. Их функция – подгонять мир под Игру и вешать нам лапшу на уши [13, с. 55]. реликвия была очень значимым Символом Нации [3, с. 125]. - Дополнительные фонетические особенности (громкость, специфическая интонация) посредством выде ления фразы целиком заглавными буквами: I COME TO YOU AS HATE [17]! / Я ПРИХОЖУ К ТЕБЕ КАК НЕНАВИСТЬ! СКАЖИ МНЕ ВСЕ ДО КОНЦА, повторяла звезда [5, с. 371]. - Внутритекстовое графическое оформление (например, внутритекстовые надписи или сообщения): U DISLKE ORDRS FRM MCHNES. HAPPIER THS WAY [20]. / (искаж. англ.) ВАМ НЕ НРАВЯТСЯ ПРИ КАЗЫ МАШИН. ТАК СЧАСТЛИВЕЕ. >? Персона.Должность == «Прайм-администратор» & Жив == ИСТИНА & ВсостоянииИсполнятьОбязанности == ИСТИНА [5, с. 225]. ISSN 1997-2911. № 10 (88) 2018. Ч. 1 Таким образом, наблюдаются те же стилистические употребления заглавных букв, что и в английском языке. Вместе с тем подобные написания в русском языке количественно реже встречаемы, по сравнению с английским. Дополнительно в английском достаточно часто можно наблюдать следующие стилистические приемы, не зафиксированные в рассмотренных русскоязычных текстах: - Эмфазис важности написанного посредством применения заглавных букв в первых буквах слов: Technology Implies Belligerence [20]! / Технология Подразумевает Воинственность! Only the Object can Shut the World against the Outside [17]. / Только Объект может Запереть Мир от Извне. - Авторские нарицательные термины-неологизмы: the Put-Outer [19, p. 10] – Выключалка; the so-called “Crucifix Glitch” [20] – так называемый «Сбой от Распятия»; the Scramblers [Ibidem] – Шифровики. Таким образом, английский язык демонстрирует более обширный и более частотно употребимый ин струментарий стилистического применения, выражаемый посредством заглавных букв. Обобщая вышеизложенное, были сформулированы основные критерии для анализа данного аспекта орфографии, осуществлено сопоставление данного аспекта в английском и русском языках. В ходе анализа материала был выделен набор общих и характерологических черт рассматриваемых языков. Отмечается маргинальный характер употребления инициалов во всех рассматриваемых текстах, а также различающаяся специфика оформления заголовков как относящихся к самому тексту, так и к внутритекстовым заголовкам в современном русском и английском языках. При рассмотрении связи данного аспекта орфографии с пунктуацией выявлен меньший функционал и большая нестабильность употребления заглавных и строчных букв в русском языке по сравнению с английским языком. Обнаружен больший инструментарий и более высокая частотность употребления особых стилистических применений в английском языке. Список источников 1. Бирюкова Е. В., Попова Л. Г. О тенденциях развития современного сравнительно-исторического, типологического, сопоставительного языкознания // Филологические науки. Вопросы теории и практики. 2015. № 11 (53). Ч. 3. С. 40-43. 2. Валгина Н. С., Розенталь Д. Э., Фомина М. И. Современный русский язык. Изд-е 5-е, перераб. М.: Высшая школа, 1987. 480 с. 3. Дулепа М. Н. Господин барон. М.: Э, 2015. 416 с. 4. Ефимов В. С. В плену фиолетовых зеркал [Электронный ресурс]. URL: https://www.litres.ru/vasiliy-efimov-7628968/v plenu-fioletovyh-zerkal/ (дата обращения: 10.09.2017). 5. Ибатуллин Р. Роза и Червь. М.: Селадо, 2016. 544 с. 6. Киселева Л. И. Письмо и книга в Западной Европе в Средние века. СПб.: Дмитрий Буланин, 2003. 310 с. 7. Правила русской орфографии и пунктуации. Полный академический справочник / отв. ред. В. В. Лопатин. М.: Эксмо, 2007. 480 с. 8. Пратчетт Т. Стража! Стража! М.: Эксмо, 2015. 480 с. 9. Розенталь Д. Э. и др. Словарь лингвистических терминов [Электронный ресурс]. URL: http://www.gumer.info/ bibliotek_Buks/Linguist/DicTermin/o.php (дата обращения: 10.09.2017). 10. Розенталь Д. Э. Справочник по правописанию и литературной правке: для работников печати: учебное пособие. Изд-е 5-е, испр. М.: Книга, 1989. 320 с. 11. Роулинг Дж. К. Гарри Поттер и философский камень. М.: Machaon, 2015. 432 с. 12. Современный русский литературный язык: учебник для академического бакалавриата: в 2-х ч. / отв. ред. В. Г. Косто маров, В. И. Максимов. М.: Юрайт, 2018. Ч. 1. 316 с. 13. Харит М. Д. Рыбари и Виноградари. М.: РИПОЛ классик, 2016. 720 с. 14. Чурляев М. А. Орфографическая норма современного литературного английского и русского языков: особенности словоделения // Филологические науки. Вопросы теории и практики. 2017. № 12 (78). Ч. 1. С. 176-179. 15. Чурляев М. А., Бирюкова Е. В. Орфографическая норма среднеанглийских рукописей XII века: особенности сло воделения // Филологические науки. Вопросы теории и практики. 2017. № 2 (68). Ч. 1. С. 166-169. 16. Abercrombie J. Half a war [Электронный ресурс]. URL: https://www.amazon.de/Half-War-Shattered-Sea-Book ebook/dp/B00KA101LW (дата обращения: 10.09.2017). 17. Bakker R. S. The Unholy Consult [Электронный ресурс]. URL: https://www.amazon.com/Unholy-Consult-Aspect Emperor-Aspect-Emperor-ebook/dp/B01MTMVMSA (дата обращения: 10.09.2017). 18. Pratchett T. Guards! Guards! L.: Gollancz, 2014. 344 p. 19. Rowling J. K. Harry Potter and the Philosopher’s Stone. L.: Bloomsbury, 2017. 352 p. 20. Watts P. Blindsight [Электронный ресурс]. URL: http://www.rifters.com/real/shorts/PeterWatts_Blindsight.pdf (дата об ращения: 10.09.2017). ORTHOGRAPHIC NORM OF THE MODERN LITERARY ENGLISH AND RUSSIAN LANGUAGES: PECULIARITIES OF USING CAPITAL AND SMALL LETTERS Churlyaev Mikhail Alekseevich Moscow City University maledictus6@yandex.ru In this article, in the context of the peculiarities of the orthographic norm connection with punctuation and language levels, the features of using capital and small letters as a corresponding aspect of the orthographic norm are compared. An attempt is made to ascertain specific characterological features inherent in the orthographic norm of the modern literary English and Russian languages by analyzing the related spelling in the literary texts of the corresponding languages by the example of abstract nouns or phrases containing abstract nouns. Key words and phrases: orthography; orthographic norm; capital letters; small letters; punctuation; stylistics. 

Напиши аннотацию по статье

https://doi.org/10.30853/filnauki.2018-10-1.39 Чурляев Михаил Алексеевич ОРФОГРАФИЧЕСКАЯ НОРМА СОВРЕМЕННЫХ ЛИТЕРАТУРНЫХ АНГЛИЙСКОГО И РУССКОГО ЯЗЫКОВ: ОСОБЕННОСТИ УПОТРЕБЛЕНИЯ ЗАГЛАВНЫХ И СТРОЧНЫХ БУКВ В данной статье в контексте вопроса о специфике связи орфографической нормы с пунктуацией и уровнями языка сопоставляются особенности употребления заглавных и строчных букв как соответствующего аспекта орфографической нормы. Осуществляется попытка установления определенных характерологических черт, присущих орфографической норме современного литературного английского и русского языков посредством анализа связанных с данным аспектом написаний в литературных текстах соответствующих языков на примере абстрактных существительных или фраз, содержащих абстрактные существительные. Адрес статьи: www.gramota.net/materials/2/2018/10-1/39.html Источник Филологические науки. Вопросы теории и практики Тамбов: Грамота, 2018. № 10(88). Ч. 1. C. 193-196. ISSN 1997-2911. Адрес журнала: www.gramota.net/editions/2.html Содержание данного номера журнала: www.gramota.net/materials/2/2018/10-1/ © Издательство "Грамота" Информация о возможности публикации статей в журнале размещена на Интернет сайте издательства: www.gramota.net Вопросы, связанные с публикациями научных материалов, редакция просит направлять на адрес: phil@gramota.net УДК 8; 81'44 https://doi.org/10.30853/filnauki.2018-10-1.39 Дата поступления рукописи: 25.06.2018 В данной статье в контексте вопроса о специфике связи орфографической нормы с пунктуацией и уровнями языка сопоставляются особенности употребления заглавных и строчных букв как соответствующего аспекта орфографической нормы. Осуществляется попытка установления определенных характерологических черт, присущих орфографической норме современного литературного английского и русского языков посредством анализа связанных с данным аспектом написаний в литературных текстах соответствующих языков на примере абстрактных существительных или фраз, содержащих абстрактные существительные.

орфография мстиславова евангелие и проблема узкой датировки памятников раннедревнерусского периода. Ключевые слова: Мстиславово евангелие, древнерусский язык, графика, орфография, фоне тика. THE MSTISLAV GOSPEL ORTHOGRAPHY AND THE PROBLEM OF A NARROW DATING OF THE EARLIEST OLD RUSSIAN MANUSCRIPTS M. A. Fedorova Vinogradov Russian language Institute Russian Academy of sciences, 18/2 Volhonka Moscow, 119019, Russian Federation Th e article presents and analyzes accurate data (in absolute numbers and percentages) of major graphic and orthographic features of the Mstislav Gospel — the earliest dated manuscript of the XIIth century. Th is information expands the notion of spelling norm dynamics of the Old Russian manuscripts of the XI–XIIth centuries. Keywords: Mstislav Gospel, the Old Russian language, graphics, orthography, phonetics. Мстиславово евангелие (далее — МЕ) как самый ранний из датированных древнерусских памятников XII  в. (по мнению составителей издания [1, с. 6], оно было написано до 1117 г., вероятнее всего на рубеже XI–XII вв.) неоднократно привлекало исследователей: его палеографические и графико-орфографические особенности были подробно описаны П. Симони, К. И. Невоструевым, Е. Ф. Карским, Н. Н. Дурново, Л. П. Жуковской и другими учеными. Однако в этих работах нет точных количественных данных по ряду графико-орфографических признаков. О необходимости представления материала «в процентах, а не в общих характеристиках типа “большей части” или “неединичных случаев”», для соотнесения статистических значений отдельных признаков, писал В. М. Живов [2, с. 34]. Такие сведения необходимы для того, чтобы создать картину становления и изменения орфографических норм древнерусской книжной письменности. Ясное представление об этих процессах может помочь в уточнении времени создания широко датированных рукописей. Существует несколько работ, в  которых собраны, систематизированы и  проанализированы данные рукописей по тому или иному орфографическому признаку. Так, В. М. Живов в  статье «Норма, вариативность и  орфографические правила в восточнославянском правописании XI–XIII века» [2, с. 9–75] приводит абсолютные данные и процентные соотношения встречаемости рефлексов *dj в памятниках от Новгородского кодекса начала XI в. до Галицкого евангелия 1266 г. Однако МЕ представлено в  статье не полностью: были произведены лишь выборочные подсчеты. * Статья написана при финансовой поддержке Российского гуманитарного научного фонда (проект № 13-34-01009 «Древнерусские рукописи XII в.: исследование и подготовка к изданию»). морфем без ú/ü в абсолютно слабой позиции» [3, с. 37], однако здесь не указано, в каких именно корнях отсутствуют еры. В монографии И. Х. Тота [4, с. 121–122], в таблице, где старославянские рукописи сравниваются с древнерусскими памятниками XI–XII вв. с точки зрения употребления юсов, МЕ учитывается, но примеров и точных цифр в таблице нет. В нашей статье мы представим точные данные по этим и некоторым другим орфографическим признакам на материале МЕ — вернее, первого (основного) почерка МЕ (лл. 2а–67б17, 70а–212г); небольшая часть текста, написанная второй рукой (67б18–68а20), а  также заголовки чтений и  сокращения месяцеслова, которые писались по другим орфографическим правилам и при участии другого переписчика (художника-златописца [1, с. 6]), не рассматриваются. Для выборки материала из памятника в некоторых случаях кроме опубликованного текста рукописи использовались словоуказатели издания: указатель слов и форм основного текста и словоуказатель к заголовкам чтений и сокращениям месяцеслова [1, с. 291–488]. Написания, для объяснения которых важен факт наличия или отсутствия надстрочных знаков, проверялись по факсимильному изданию [5]. 1. Рефлексы сочетаний *tert/*telt Количество примеров с буквой ý в рефлексах *tert немного превосходит число примеров с å: 652 случая (56 %), 176 из них в приставке *per- (âðýäèâú 71г, âúâðýùè 33в, íåáðýãîøà 58б, ïî÷ðýòú 15а, ïðýëüñòèòè 52в, ïðýäàòè 12в, ñòðýæàà’õó 154б, ÷ðýâî 42г и др.). Чаще всего ý пишется в корне âðýì- (280 против 20 с å). Буква å в рефлексах *tert пишется 519 раз, 221 случай из этого числа — в приставке *per- (âðåäèòü 94б, æðåáèÿ 154а, íåáðåæåøè 59в, ïðåëüñòèòè 132г, ïðåäàñòü 113б, óìðåòè 97г, ÷ðåâý 37в, ÷ðåäû 198г и др.). При передаче рефлексов *telt переписчик, в  отличие от большинства древнерусских писцов [6, с. 468], чаще использовал букву å (30  раз, 64  %): î’áëåöýòå 112б1 (6 раз в основе с приставкой îá-), ïðèâëåùè 211б, ñúâëåêîøà 153в и др. (13 раз в основах с другими приставками), ïëåâåëú 39в и др. (9 раз), ïëåí’¬íè 98г, òëåùè 99в. Буква ý используется 17 раз: î’áëýêîøà 152а и др. (13 раз, только в основе с этой приставкой), ïëýâû 185г, ïëýíüíèêîìú 71б, 163г, ïëýí’ü 83б. Лексическое распределение написаний представлено в таблице 1. Таблица 1 âëýù- (ïðèâëýù-, ñúâëýù-) îáëýùïëýâåëïëýâïëýíòëýù ý ––3 – å6–1 В МЕ уже начинает проявляться правописная традиция, которая впоследствии привела к орфографической норме XVIII–XIX вв. (влеку, облеку, но плѣнъ) [2, с. 186]. 1 Надстрочный знак маркирует гласный в начале слога. В. М. Марков заметил, что ранним рукописям свойственна такая архаичная черта, как преобладание нелигатурных написаний предлога-приставки îò(ú)- над лигатурными, и писал о необходимости дальнейшего исследования этого графического явления [7, с. 13]. Обычным для основного текста МЕ является развернутое написание îò(ú)- (724  раза для приставки, 910  раз для предлога). Лигатурное написание § в  основном тексте ни разу не встречается. Развернутое написание wò(ú)- встречается всего 2  раза (w’|òú 40в, w’òèäå 188а). В  других морфемах и  словах w в  анлауте (см. об ѧ 87г, w’í’äå 92в, w’òðî÷à 200а, w’öƒè этом [8, с. 76; 2, с. 57]) встречается очень редко: w’ãí’ 148б3, w’÷èùåíèþ 6г, w’ïðàâüäèøà 76а, w’ðüëè 93а, w’ñàíà 130а, w’ñèèíú 183в, w’ñìè 6б и др. (18 раз); ср. также в начале слова, приходящегося на конец строки: w’|òðîêîâèöà 86г, ѧ 39а, w’|âüöþ 90г, w’|ãѢ’ü 92г, 184в, w’|ñèè 182б. w’|÷èùàþ’òñ Кроме того, в семи случаях из восьми w передает междометие, 34 раза — предлог. ѧ ѧ 191г, w’|áëàñòü 93г, w’|áðàò В заголовках, напротив, часто употребляется лигатура § — преимущественно в указаниях на евангелиста [1, с. 17]. Для передачи предлога она используется 365 раз, 1 раз пишется в приставке: §õîäüíèê 205в. Развернутое написание îò(ú)- встречается 128 раз (26 %), нет ни одного развернутого написания с w. ò’ñ 3. Обозначение палатальных сонорных В МЕ палатальные согласные ë, í последовательно обозначаются при помощи графем с крюками (ѡ, Ѣ), йотированных гласных ¬, þ, « и надстрочных знаков [1, с. 21]. Буква ÿ для обозначения палатальных не используется, так как за исключением одного написания (ñ©äÿ’ùå 30а19) пишется после букв гласных и в начале слова. Очень часто крюки и йотированные гласные дублируются надстрочными знаками, особенности начертаний которых мы не рассматриваем, поскольку Л. П. Жуковская показала, что «значения н<адстрочных> з<наков> не связаны с той или иной формой начертания н. з.» [1, с. 23] — ср.: óѢ’¬ 150а, Ѣ’¬ìó 153а и др. В МЕ исконная мягкость согласного ë графически обозначается 336  раз перед <e>, 117 раз перед è, é, 188 раз перед ü, 413 раз перед ѧ, 2 раза перед ý (âúçåìë’ýòå 86б, çåìë’ý (РП) 211б); палатальность согласного í — 548 раз перед <e>, 324 раза перед è, é, 129 раз перед ü, 117 раз перед ѧ, 1 раз перед ý (âîí’ý (РП) 130б). Не обозначены: палатальный ë: в слогах c <e> — 4 раза, перед è, é — 32 раза, перед ü — 43 раза, перед ѧ — 115 раз; палатальный í: перед è, é — 87 раз, перед ü — 21, перед ѧ — 7 раз. В южнославянском варианте слова *nyně/*nynja [9 (26), с. 60] палатальность соѧ 73г и др. (15 раз)), не гласного обозначается 31 раз (íûѢ ѧ 74г, 144б, 152а). В древнерусском варианте слова, по анаобозначается 3 раза (íûí логии cо старославянским, 2 раза используется крюк (íûѢ’ý 147а, 211в), 30 раз надстрочный знак (íûí’ý 6г и др.). Без дополнительных обозначений это слово пишется 32 раза. ѧ 104б и др. (16 раз), íûí’ В 57 случаях обозначается неэтимологическая палатальность согласного í в соѧ 62а, четании *gn [10, с. 449]: перед <e> (ãѢ’åòóòü 86в, ãѢ’åò î’ãí¬âè 134г); перед è (ãѢ’èëûÿ 40в, ãí’èëú 45б, 45б), перед ü (à’ãѢüöü 4а, à’ãѢ’üöà 80в, î’ãѢ’ü 80б и др. (всего 12 раз), î’ãí’ü 10а и др. (5 раз), î’ãѢ’üíà 51а и др. (5 раз), îãí’üíî 46б); перед ѧ 85в и  др. (206б, 28в), ãí’ýâú ý (âúçãí’ýòèâúøåìú 120а, ãѢ’ýâà¬òåñ à’õóòü 61г, ãѢ’åòóùüñ ѧ 13б, ãí’ýâàòèñ ѧ98г и др. (184б, 185б, 124б), ãѢ’ýçäèòèñ ѧ 87г). Не была обозначена палатальïðîãí’ýâàâúñ ность согласного 23 раза (29 %): перед è (ãíèëûÿ 170г), перед ü (î’ãíü 36а и др. (всего 16 раз), w’ãíüíî 102г и др. (всего 6 раз)). ѧ 54б); перед ѧ (î’ãѢ’ ѧ 59б, ãí’ýçäéòèñ ѧ 51г, 114г, w’ãí’ Кроме того, было обнаружено 4  написания с  Ѣ в  сочетании *ng на месте греческого γγ: åy’àѢ’ãåëè¬ 132в, àѢ’ã’åëú 194в, àѢƒãëú 194в, à’Ѣ’ãåëú 199а. В этом сочетании сонорный, по-видимому, становился мягким под влиянием последующего звука, палатализация которого произошла в греческой речи [11, с. 147]. У существительных с  основой на -òåëü во мн. ч. в  подавляющем большинстве случаев обозначается палатальность согласного (62 раза); лишь 4 написания не имеют дополнительных обозначений: ó÷èòåëè (ТП) 61а, ðîäèòåëè (ТП) 98б, äýëàòåëü 165а, ѧ 151а. Это говорит о полном переходе данной группы слов в *jŏ-склонение ñúâýäýòåë [12, с. 46, 108], что подтверждается наличием форм с окончаниями склонения на *ŏ в ИП: ó÷èòåѡ’è 134в, ó÷èòåë’è 134в (14 раз с окончанием -å (-¬) — ãðàáèòåѡ’å 109г, äýëàòåë’¬ 58а и др.); в РП пишется только -ü: æèòåѡ’ü 112а, ó÷èòåѡ’ü 183а и др., в ДП — -åìú ѧ (-¬ìú): âëàñòåѡ’åìú 96в, ò æàòåë’¬ìú 106в и др. В МЕ встречается слово ïëýí’ü 83б, которое фиксируется в памятниках [13, с. 384; 14 (VI2), с. 518] только в форме ВП ед. ч., поэтому отнесенность его к тому или иному склонению трудно определить. Написание с ерем в памятнике, для которого не характерно смешение редуцированных, и с  надстрочным знаком, обозначающим, по-видимому, палатальность сонорного, может указывать на принадлежность существительного *jŏ-склонению. В рукописи встретилось лишь 3 ошибочных случая обозначения непалатальных |çè 159а и í¬ (отрицательная ча согласных как палатальных: в словах äЃí¬ 136а, ê’Ѣ стица) 122б. ѧ Коэффициент выраженности фиксации палатальных сонорных [15, с. 185–186] в  МЕ определялся по количеству случаев обозначения и  необозначения этимологически палатальных <л’>, <н’> перед гласными (кроме þ, «, которые всегда обозначают палатальность согласного), включая южнославянский вариант лексемы *nyně/*nynja, существительные на -òåëü во мн. ч. и  слова с  сочетанием *gn. Он составил 87 % (ср.: в Цветной триоди XI–XII вв. (РГАДА, ф. 381, № 138) — более 92 %, в основном почерке Синайского патерика — более 50 % [15, с. 185], в Выголексинском сборнике — «случаи графического необозначения исконной мягкости согласных с помощью крюка… значительно преобладают» [16, с. 42]). 4. Отражение падения редуцированных Одним из наиболее важных факторов, датирующих древнерусский письменный памятник, считается отражение судьбы ú, ü в древнейших рукописях [7, с. 80]. Аналогические и традиционные написания Прежде чем начать рассматривать основную массу примеров, отражающих падение редуцированных, необходимо отдельно проанализировать написания, в  которых ú, ü могли пропускаться или заменяться на гласные î, å не по фонетическим причинам, а по каким-либо иным. На написание определенных лексем могла влиять старославянская орфография протографа либо нормы старославянской орфогра228]. Другая причина — изменение написаний по аналогии. В существительном âüñü 1 раз пропускается ü по аналогии с местоимением, которое часто встречается в памятниках без буквы редуцированного; с ерем слово пишется 35  раз (причем в  двух случаях ü находится на месте переноса). Над словом с  пропуском стоит надстрочный знак (â’ñè 62б), обозначающий редуцированный гласный [1, с. 24–25]. Существительное ïüñú 3  раза пишется с  буквой ¾, 2  раза передается основой ïüñ- с ерем. В одном случае ü заменяется надстрочным знаком (ï’ñè 66а). Наличием существительных двух типов основ — на *ŏ и *ū (æðüíîâú и æðüíû) [18, с. 26] — объясняются написания с î и ú: æüðí’îâüíûè 91г (но æüð’íúâüíûè 102в), æüð’íúâú (м. р.) 46а, æüð’íúâàõú 136а. Особенностью слова òîãäà (в рукописи это слово передается позднейшим вариантом с ером — òúãäà [19, с. 377]) и других наречий на -ãäà является возможность их написания с редуцированным гласным в морфологически изолированной позиции (между звонкими согласными) и  без него: òúãúäà è òúãäà. Тип без ера считается позднепраславянским (существование такого сочетания согласных в раннепраславянском привело бы к его упрощению) [20, с. 191]. В МЕ все наречия на -ãäà пишутся без редуцированного, однако часть написаний имеет надстрочный знак, который может обозначать, что в  протографе на этом месте писалась буква гласного либо что переписчик слышал здесь гласный звук или призвук гласного [21, с. 96; 7, с. 104]. Интересно распределение написаний по рукописи. Слово ¬ãäà до листа 102 ни разу не пишется с  надстрочным знаком над согласными (109  написаний, последнее на 101г25), но  начиная с  ¬ã’äà 102а9  появляется много таких написаний (47  случаев (45 %) против 57 без знака), кроме того, чаще ставится надстрочный знак над начальным гласным. Слово òúãäà до листа 102 пишется со знаком всего 7 раз (12 %), без знака  — 53, но  начиная с  написания òúã’äà 102а7  — 74  раза со знаком (84  %), 14 без него. Слова êúãäà, íèêúãäàæå, íýêúãäà в первой части рукописи пишутся 9 раз без знака, 1 раз со знаком (последнее написание — êúãäà 98б), во второй части рукописи — 17 раз со знаком, 2 раза без него (первое написание — êúãä’à 109б). Наречие âüñåãäà в первой части рукописи встречается всего 2 раза, пишется без знака; во второй части пишется 6 раз без знака, 6 со знаком. Остальные редко встречающиеся наречия пишутся следующим образом: âúí’¬ãäà 63в, âúí’¬ãä’à 166в, âúí’¬ãäà 203г, âúѢ’åã’äà 203г, èíúãäà 19б. Итак, в общей сложности в первой части рукописи (до листа 102) над группой -ãä- надстрочный знак ставится в 4 % случаев, во второй части рукописи — в 65 % случаев. Н. Н. Дурново заметил, что рукопись делится на две «половины» [6, с. 430] (впрочем, не эксплицировав, где проходит граница) по другому признаку — частоте пропуска буквы редуцированного в глагольной основе ÷üò- (÷èñòè). По нашим подсчетам2, в первой части рукописи ü 10 раз пропускается (последний пропуск на л. 89б), 9 раз сохраняется, во второй — 1 раз пропускается (132в), 7 раз сохраняется. Возможно, такое распределение указывает на то, что апракос списывался с двух рукописей3. 2 В отличие от Н. Н. Дурново, мы не учитываем основу причастия ÷üë-, в котором редуцирован ный всегда сохраняется. 3 Частота использования © и соотношение рефлексов сочетания *dj также указывают на то, что рукопись имела не один антиграф.Информация об утрате конечных редуцированных извлекается из свидетельств отвердения [м’] в словоформах на -ìü. Самый ранний пример с отвердением отмечен в берестяной грамоте, датируемой 1080–1100 годами [22, с. 78]. Завершился процесс утраты конечных редуцированных, по данным грамот, к середине XII в. [22, с. 65] (до середины XII в. в них все еще преобладает конечное -ìü, но к рубежу XII–XIII вв. эти написания остаются в меньшинстве [22, с. 78]). Пергаменные новгородские грамоты и памятники книжной письменности отражают изменение в формах ТП ед. ч. с XIII в., северо-восточные рукописи — с XIV в. [23, с. 148]. В формах 1 л. ед. ч. глаголов 5-го класса примеры с отвердением встречаются уже в Остромировом и Архангельском евангелиях (âýìú, èìàìú — см. словоуказатели к памятникам: [24, с. 451, 499; 25, с. 83, 129]). В МЕ были обнаружены 2 случая âýìú при 20 âýìü, 2 äàìú при 16 äàìü; èìàìú (1 л. ед. ч.) пишется только с ером на конце (31 раз), форма совпадает с формой 1 л. мн. ч. По мнению А. И. Соболевского [26, с. 116], в столь древние рукописи написания с ú попадали из южнославянских оригиналов. Можно предположить, что со временем таких написаний, подкрепляемых произношением писца (при условии, что в его говоре произошло отвердение), в рукописях будет становиться больше. В МЕ имеется несколько написаний без букв редуцированных на конце слова: â’ñýõ’| 3в, âàì’| 5а, èþ’äýî’ì’.| 10в, íèõ’.| 18а, òýì’| 95г, éåðîñëìýõ. 11в. Во всех случаях кроме последнего буква пропущена в конце строки с целью экономии места и заменена надстрочным знаком. Отражение падения редуцированных в изолированной позиции Исчезновение слабых неконечных редуцированных началось с редуцированных в морфологически изолированной позиции — ослабленных в фонематическом отношении гласных, «в корнях, где “ú”, “ü” не чередовались с “ú”, “ü” сильными или были “пустыми”, “лишними” для языкового сознания. Это повело к исчезновению редуцированных в других корнях, потом в суффиксах и префиксах» [27, с. 121]. В. В. Колесов [3, с. 37], занимавшийся проблемой исчезновения еров в абсолютно слабой позиции, заметил, что число корней, в  которых последовательно пропускаются редуцированные, увеличивается от 2–3 в первой половине — середине XI в. до 20–30 в конце XII в.; одновременно с этим увеличивается количество пропусков изолированных. В. В. Колесов приводит список наиболее часто встречающихся корневых морфем, содержавших изолированные еры: áú÷åëà, âúäîâà, âúíóêú, âúòîðû¸, âüñü, âü÷åðà, ãúíóò¸, äúâà, äîíüäåæå, çúëî, êúäý, êúíèãà, êúí çü, êúòî, ìüíèõú, ìúíý, ìüíýòè, ìúíîãú, ïüñàòè, ïúòèöà, ïüøåíèöà, ðúòóòü, ñüäý, òúãúäà, òúêúìî, ÷üò- (÷èñòè), ÷üòî [23, с. 110]. Представляется необходимым внести уточнения в данный список. Местоимение âüñü в  псковско-новгородском диалекте имело одну форму, где ü находился в сильной позиции (ВП ед. ч. âüñü), в других диалектах — две (ИП и ВП ед. ч.). Редуцированный корня çúë- выступал в сильной позиции в РП мн. ч. существительного çúëú и в ИП, ВП ед. ч. м. р. и РП мн. ч. прилагательного çúëú. Некоторые другие слова из списка имели в живом языке формы или однокоренные слова с редуцированным в сильной позиции: корневой гласный глагола ãúíóòè и его приставочных дериватов находился в сильной позиции в причастиях ãúáëú, ãúáú, слова êúòî — в  êûè, ÷üòî  — в  ÷èè, ñüäý  — в  ñèè, ïúòèöà  — в  ïúòúêà [28, с. 253], ÷üò- (÷èñòè)  — ѧсях следует усматривать, по-видимому, орфографический прием [6, с. 433]. Все же по сложившейся традиции будем описывать эти слова в одном разделе. (16 раз), âúòîð- (13 раз), âú÷åðà Редуцированные гласные не пропускаются4 в  основах áú÷åë- (2  раза), âúäîâ- 5 (1 раз), ãúíóòè (2 раза), ñüäå В основах, отраженных в табл. 2, редуцированный пропускается, на месте пропуска в большинстве случаев имеется надстрочный знак, обозначающий редуцированный. 6 (48). Таблица 2 …ú (ü)|… –38 2**1111315134ú, ü1456511–67–821’ – –17–14271922681726611 – – –––112811 –1 –– – âüñü ИП âüñü ВП âüñäîíúäåæå* äúâçúëú çúëêúäå êúíèãѧ êúí çêúòî ìúíý ìúíîþ ìúíîãìüíýòè ïúòïüøåíèöòúêúìî ÷üòî ÷üñî ÷üò- (÷èñòè) * В МЕ это слово пишется только с ером. Такие написания, встречающиеся и в  других древнерусских рукописях (например, в  Архангельском евангелии — 10 с ú против 3 с ü, в Ефремовской кормчей — только с  ú), являются, по-видимому, следствием деэтимологизации слова и влияния наречий на -úäå (êúäå, èíúäå, ¬äèíúäå и др.) [29, с. 38]. ** В одном случае редуцированный в конце строки заменен над строчным знаком (äîí’|äåæå 90г). 4 Написания, в которых редуцированный приходится на конец строки, не учитываются. 5 Написание с ером встречается также в Ефремовской кормчей [29, с. 38]. 6 Написание этого слова с å, а не ý на конце [26, с. 65], при отсутствии северо-западных черт, под тверждает киевскую гипотезу [1, с. 6] создания памятника.в  других рукописях встречаются написания с  пропусками (как в  старославянских рукописях [30, с. 48], так и в древнерусских — например, âñü в ВП в Минее 1097 г. [31, с. 174], Ильиной книге [13, с. 30, 328, 366], çëü 27 в Реймсском евангелии [6, с. 429] и др.), подтверждающие, что эти пропуски — орфографическая условность южнославянского происхождения. Сохранение еров в сильной позиции может говорить о том, что переписчик, помимо правила, разрешающего пропускать буквы редуцированных в  этих основах, руководствовался правилом, запрещающим пропускать букву редуцированного там, где звук четко произносится,  — в  сильной позиции. Если это так, то отсутствие пропусков в ИП ед. ч. м. р. местоимения âüñü может подтверждать неновгородское происхождение памятника. В тех формах РП местоимения ÷üòî, в которых по аналогии с ИП гласный å (÷åñî) заменяется на ü (÷üñî), также по аналогии пропускается редуцированный. К этому ряду можно добавить несколько часто встречающихся слов с редуцированными в  изолированной позиции. В  морфеме -æüä-, образованной путем соединения усилительной частицы æå с относительным наречием -ьde [32 (II), с. 158], гласный всегда находился в  слабой позиции. Кроме того, эта морфема носила энклитический характер. Как известно, редуцированный в таких условиях исчезал довольно рано [33, с. 50]. В МЕ встречаются слова êîëèæüäî, êûèæüäî и êúæüäî; 21 раз они пишутся с буквой ü (2 случая — в конце строки), 6 раз — без буквы редуцированного, с надстрочным знаком. В изолированной позиции находился редуцированный в  мультипликативных наречиях с  суффиксальным -øüä-, восходящим к  причастию от глагола *šesti [34, с. 166]. В МЕ этот формант без буквы редуцированного, но с надстрочным знаком встречается 6 раз: ä’âàø’äы 115в, ñúòèø’äû 104б, ñåä’ìèø’äû 91г, 92а, 106г, òðèø’äû 115в. С буквой редуцированного он пишется 14 раз (2 из них — в конце строки) в словах êîëèøüäû, êîëé|øüäó 135в (написание с ó на конце прокомментировано В. Б. Крысько [34, с. 172]), ìúíîãàøüäû, òðèøüäû. На листе 128г встретилось написание êîëèæü|äû, самое раннее зафиксированное для древнерусских рукописей. Оно является, по-видимому, результатом смешения форматов -øüäû и -æüäî (написание êîëèæü|äî представлено в соответствующем тексте (Ин. 11, 22) Остромирова евангелия (138б); в Архангельском евангелии лист с текстом утрачен). Буквы редуцированных пропускаются в наречиях êîëüìè (пишется 6 раз с ерем, 3 раза без него с надстрочным знаком), îíúäå (2 раза с ером, 2 раза без него: w’í’äå 92в, î’íäå 110в); наречие åäúâà, реконструируемое в ЭССЯ [9 (6), с. 16] с факультативным ером (åä(ú)âà), встречается 1 раз без редуцированного и без надстрочного знака над согласными: ¬’äâà 89а. В общей сложности пропуски букв редуцированных гласных с обозначением их при помощи надстрочных знаков встречаются в 24 морфемах7 (включая существительные âüñü и ïüñú) из 30 вышеупомянутых, встретившихся в рукописи; в 15 морфемах из 24 в некоторых случаях пропущенный гласный никак не обозначается. 7 В. В. Колесов [3, с. 37] пишет о 20 корнях.Буквы редуцированных в слабой позиции пропускаются в корнях слов ãúë’êîìú 64г (но ãúëüêîìú 65а) и èã’ëèíý 56б (но èãúëèíý 104а, 104а, 102б). Суффикс -üí- 4 раза пишется без еря: âýð’íûè 87в, 136б, 137б, íåâýð’íûèìè 87г. ѧ Очень часто буква редуцированного элиминируется перед постфиксом -ñ (cid:3) в формах наст. (буд.) вр. 3 л. ед. и мн. ч. и по одному разу в формах аориста и супина; ѧ 4а, ѧ 80г, ãЃë¬ò’ñ 314 раз на месте пропуска ставится надстрочный знак (âúçâðàòèò’ñ ѧ (супин) 90в и др.), в 27 случаях диакритика над окончанием отѧ 89а, ìîëèò’ñ ìîëèõ’ñ ѧ 17г и др.). ѧ 172а, ðîäèòñ сутствует (èçâüð’æåòñ ѧ 4г, ñïƒñåòñ В приставке ú пропускается только 1 раз — перед связанным корнем, который без приставки ñú- не употребляется и в синхронном плане выступает уже как корень съмотр-: ñ’ìîòðèòå 100б. Предлог êú 110  раз пишется без ú в  слабой позиции; во всех случаях, кроме одного (ê òåáý 23б), у него имеется надстрочный знак. В тех случаях, когда он находится перед местоимениями с палатальным <н’>, знак выполняет, по-видимому, сразу две функции [1, с. 24] — обозначает пропущенный ú и палатальность сонорного (ê í’¬ì¹ 38а и др.). Случаи вокализации редуцированных в памятнике отсутствуют. Встретившееся в наборном издании написание ñúâå|ðøþ 15г является ошибочным: на фотокопии хорошо видно ñúâü|ðøþ. Передача рефлексов сочетаний типа *tъrt В МЕ рефлексы сочетаний типа *tъrt в 100 % случаев (793 раза) передаются согласно древнерусскому узусу. Почти всегда после плавного стоит надстрочный знак (êúð’ìý 59в, ìüð’÷å 121г и др.). Было отмечено 15 примеров без диакритики: áüðâüíà 31в, äúëãú| 54а, î’áúë÷åíà 84а, î’äüðæé|ìú 11г, î’äüðæèìè 28а, 84б, î’äüðæàøå 72б, î’äüðæèìà ѧ 177г, ïðèñêúðáüíà 102б, ïüðâûÿ ѧ 70а, îòúâüðçåòüñ 72в, î’òúâüðãîøà 76б, îòúâüðçå|ñ 156г, ïüðâî¬ 180б, òúëöýòå 177г. На передачу рефлексов сочетаний *tъrt никак не влияет конец строки: написания с любым типом переноса (61 случай ТЪ|РТ и 69 случаев ТЪР|Т) соответствуют написаниям в середине строки (после плавного ставится надстрочный знак). 5. Употребление большого юса В. Н. Щепкин [35, с. 113] отмечал, что наличие большого юса свойственно рукописям XI и первой половины XII в., однако поле этой датирующей приметы едва ли можно ограничивать серединой XII в., поскольку большой юс встречается в Стихираре 1160 г. [36] (РНБ. Соф. 384), первом почерке Успенского сборника, датированного О. А. Князевской концом XII  — началом  XIII  в. [37, с. 25], последнем почерке Стихираря конца XII в. (Син. 279) и в Симоновской псалтири последней четверти XIII в. [2, с. 253]. При изучении признака следует, видимо, обратить внимание на частоту использования буквы в ранних и поздних рукописях. Графическая система МЕ характеризуется наличием трех юсов: ѧ, © è «. Йотированный большой юс встречается всего 8 раз во второй части рукописи: ѧ ùþ« 164б, ëþáë« 211г8, 211г15. îøþþ« 154а, 158г, 161б, îøþ«þ 154б, 155а, òâîðчто указывает на южнославянское происхождение протографа рукописи (в некоторых древнеболгарских рукописях употребление © вместо « было обычным явлением [4, с. 123]). Нейотированный большой юс встречается 599 раз, 250 раз (42 %) он пишется этимологически правильно, 349 — нет. Частота использования © также указывает на то, что рукопись имела не один протограф. В первой части рукописи (л. 2а–67б17, 70а–101г; 388 столбцов основного текста) © используется существенно чаще, чем во второй (102а–212г; приблизительно 406 столбцов основного текста): 444 раза против 155. Этимологически правильно в  первой части © пишется 184  раза, во второй  — 66 раз (табл. 3). Таблица 3 и н р о к ǫ s * . ф е р п ǫ n * . ф у с u d ǫ * . ф у с t ǫ * . ф у с 1 часть 2 часть23–––1 . ч . д е . л) . д у б ( . т с а н . с к е л ф4 . ч . н м . л) . д у б ( . т с а н . с к е л ф4 . ч . н м . л. ф р е п м и . с к е л ф14 ā j * , ā * П В . ч . д е . с к е л ф20 Этимологически неверно в первой половине памятника © употребляется 260 раз, во второй — 89 (табл. 4). Таблица 4 u o * ф у с . г а л г3 и н р о к11 u o * . ф у с . н ч е р а н5 u d ǫ * . ф у с1 x u o * . ф у сŭ * П М , П Р . ч . д е . с к е л фП Р . ч . в д . с к е л ф1 П Д . ч . д е . с к е л ф68 1 часть 2 часть Как некоторые морфемы, так и большая часть корней встречаются с большим юсом только в первой части рукописи (корень *sǫd-, например, пишется с © 11 раз при 67 случаях с ó или ¹, во второй части — 53 раза без юса).       причастий и местоимений м. и ср. родов в форме ед. ч. ДП. В первой части это 17 % написаний от общего числа позиций в ДП ед. ч., где юс мог появляться наряду с ó, ¹, îv после любых согласных и þ после щипящих и ö (1073 позиции), во второй — 6 % от 1057. 6. Обозначение рефлексов *dj Подсчет количества рефлексов сочетания *dj в основном тексте производился по опубликованному тексту рукописи, поскольку в указателе слов и форм основного текста для слов òàêîæäå и òúæäå не были учтены их восточнославянские варианты òàêîæå и òúæå, которые были разделены на òàêî, òú и æå и присоединены к этим трем словам. Слово òúãäàæäå (òúãäàæå) в указателе отсутствует, поскольку встретилось 1 раз в виде òúãäàæå и было воспринято составителями как слова òúãäà и æå. Сравнив текст МЕ со старославянскими евангелиями, мы нашли восточнославянские варианты этих слов и учли их при подсчете рефлексов сочетания (òàêîæå 7в, 46г, 47г, 53а, 58б, 81г, 88б, 88в, 89в, 89г, 90а, 93а, 97в, 118г, 119б, 131б, 131г, 133в, 137а, 140в, 141а, 154в (2 раза), 183г, 185в, 193б, 211в; òúæå 3а, 143б, 180в; òúãäàæå 15г). Рефлекс праславянского сочетания *dj передается в  большинстве случаев (294 раза, 75 % случаев8) согласно древнерусской орфографической норме: âåëüáëóæü 184б, âúçäàæü 91б, âúñõîæþ 210б и др. Сочетание æä встречается 100 раз: âèæä’þ 6б, âúñàæä’åíú 5г, ñú çàæä’à 41а è др. Распределение написаний æä/æ также делит книгу на две  части: в  первой части (до л. 102) æä пишется 76 раз, æ — 139 (65 %), во второй æä используется всего 24 раза, æ — 155 раз (87 %). Соотношение написаний ù/÷ на месте сочетания *tj в статье не рассматривается, поскольку во всех русско-церковнославянских рукописях XI–XII  вв. орфограммы с ù существенно превалируют [38, с. 34]. Сочетание øò в МЕ отсутствует. * * * С точки зрения типологии рукописей, определяющей место рукописи на шкале инновативности [2, с. 35], графико-орфографическая система самого древнего из датированных памятников XII в. может характеризоваться как «инновативная», поскольку в МЕ проявляется сравнительно мало архаичных черт, присущих рукописям раннего периода (XI — начало XII в.) [2, с. 28]: последовательно обозначаются палатальные сонорные (коэффициент выраженности признака составляет 87 %), преобладает развернутое написание предлога-приставки îò(ú)- в основном тексте, встречается йотированный большой юс и очень часто используется нейотированный. В то же время в памятнике совершенно отсутствуют архаичные написания -òú в 3 л. наст. вр., флексии ТП ед. ч. -îìü, -åìü и написания рефлексов *tъrt в виде «плавный + ер», велик процент отклонений от этимологически правильного употребления большого юса (60 %), количество написаний æä намного меньше, чем æ (35 % в первой части рукописи и 13 % во второй), а количество написаний ðý в рефлексах 8 Выборочные подсчеты В. М. Живова [2, с. 16] давали 68%.купляются такие инновативные черты, как наличие сравнительно большого числа морфем, где был возможен пропуск еров (т. е. тех, в  которых редуцированные находились в изолированной позиции, и корней с традиционным пропуском ú и ü), и высокая частотность пропусков в этих позициях соответствующих графем, а также наличие большого числа пропусков слабых редуцированных, не являющихся изолированными (однако в ограниченном числе морфем — во флексиях перед постѧ и в предлоге êú). В дальнейшем сопоставление этих сведений с матерификсом -ñ алом других датированных рукописей XII в., очевидно, поможет определить, какие именно признаки действительно являются датирующими для указанного периода. Отсутствие северо-западных диалектных черт и написание слова êúäå с å, а не ý подтверждают киевскую гипотезу создания памятника. Таким образом, полученные данные говорят о том, что обнаружение вышеперечисленных орфографических признаков, инновативных для рукописи рубежа XI–XII в., в широко датируемых киевских рукописях XII в. не будет непременно указывать на молодость памятника. Исследование орфографии МЕ позволяет также предположить, что рукопись была списана с  двух антиграфов, поскольку части до л.  102  и  после него характеризуются различным использованием надстрочных знаков и букв редуцированных гласных в определенных словах и отличаются количеством написаний большого юса и процентным соотношением написаний æä/æ на месте сочетания *dj.

Напиши аннотацию по статье

УДК 811.161.1 М. А. Федорова Вестник СПбГУ. Сер. 9. 2015. Вып. 2 ОРФОГРАФИЯ МСТИСЛАВОВА ЕВАНГЕЛИЯ И ПРОБЛЕМА УЗКОЙ ДАТИРОВКИ ПАМЯТНИКОВ РАННЕДРЕВНЕРУССКОГО ПЕРИОДА* Институт русского языка им. В. В. Виноградова РАН, Российская Федерация, 119019, Москва, ул. Волхонка, 18/2 В статье представлены и проанализированы точные данные (в абсолютных цифрах и процентах) по основным графико-орфографическим признакам Мстиславова евангелия — самой ранней датированной рукописи XII в. Эти сведения расширяют представления о динамике орфографических норм древнерусских рукописей XI–XII вв. Библиогр. 38 назв. Табл. 4.

орфография редуцированных гласных в стихира рнб соф 384. Ключевые слова: история русского языка, Стихирарь, древнерусская орфография, редуци рованные гласные. 10.21638/11701/spbu09.2017.206 Molkov Georgiy A. Institute for Linguistic Studies, Russian Academy of Sciences, 9, Tuchkov per., St. Petersburg, 199004, Russian Federation georgiymolkov@gmail.com THE ORTHOGRAPHY OF THE REDUCED vOWELS iN THE STiCHERARiON OF THE NATiONAL LiBRARY OF RUSSiA (SOF. 384) The article analyses the deviations from the etymological writing of the reduced vowels in the Old Russian copy of Sticherarion — the manuscript of the middle of the 12th century. The specificity of the orthography of the notated chant book allows to make some conclusions about the state of the reduced vowels in the Old Russian language of this period. Refs 33. Keywords: history of Russian language, Sticherarion, Old Russian orthography, reduced vowels. Стихирарь ок. 1160 г., как любая рукопись, имеющая узкую датировку, является важным источником для изучения орфографии древнейшего периода истории древнерусского языка. Значимость письма этого памятника связана также с  его жанровой природой. Орфография певческой книги имеет определённую специфику: в Стихираре все слова «пишутся полностью, без титл, что обусловлено необходимостью соответствия каждого слога определённому музыкальному знаку» [Малыгина, с. 8]. Продуктивность изучения орфографии певческих рукописей для получения дополнительных данных о  фонетических особенностях языка, в  частности, произношения редуцированных гласных, продемонстрирована в исследовании Б. А. Успенского [Успенский, 1973]. Выводы, полученные на материале кондакарей, могут быть сопоставлены с показаниями Cтихираря, созданного около 1160 г. Б. А. Успенский отмечает также ещё одну важную особенность орфографии певческих книг: в них «в относительно большей степени должно было отражаться, видимо, книжное (литургическое) произношение» [Там же, с. 315]. С этой особенностью связано последовательное сохранение букв, редуцированных в этимологических позициях при записи певческого текста. Письмо Стихираря ок. 1160 г. кон 1 Исследование осуществлено при поддержке гранта РГНФ №16-34-00008 «Восточнославянское письменное наследие (XII–XIII вв.): Лингвистическое исследование». © Санкт-Петербургский государственный университет, 2017DOI: 10.21638/11701/spbu09.2017.206 ских рукописей в целом, считается «малопоказательной» [Зализняк, с. 242, сн. 6] для изучения истории редуцированных звуков. Вместе с тем в Стихираре допускаются редкие отклонения от этимологического написания еров. Подробный разбор таких отклоняющихся написаний, представленный в настоящем исследовании, позволит оценить, какие факторы могли вызывать отклонения в консервативной орфографической системе середины XII в. Отдельные сведения о  редуцированных в  Соф. 384  приводятся в  работе М. А. Малыгиной: обращается внимание на оформление рефлексов сочетания *tъrt2. В. Б. Крысько приводит примеры на отражение «своеобразного развития редуцированного переднего ряда в позиции перед мягкими (исконно и вторично) согласными» в памятнике — неоднократное написание основы агньц- в виде агниц- [Крысько, 2003, с. 346]. Однако полного анализа написаний еров в памятнике до сих пор не проводилось. В рукописи редко допускаются пропуски еров. Морфемы и основы, в которых пропуск наблюдается уже в древнерусских рукописях XI в., в Соф. 384 последовательно пишутся с сохранением еров, среди них: мъног-, къто, чьто, къниг-, кънѧз-, мънѣ, вьс-, дъв-, гъна-, съла-, бьра-, пътен-, пьшен-, мьн-, чьт- и др. В единственном примере с пропуском ъ в корне мъног- (многомилостивъ 19) над сочетанием мн- стоит нотный знак — писец совершил описку под влиянием орфографии ненотированных рукописей. Также последовательно пишутся редуцированные в  суффиксах -ьн-, -ьц- и др. после основ на сонорный (ср. вѣрьнии 1 об., 3 об., 7, 12, временьно 42 об., истиньнѣ 50 об., тво/рьца 30, старьцю 40 об. и т. п.); есть единичное исправление писцом пропущенного ь: *правовѣ/рнꙑихъ > правовѣ/ рьнꙑихъ 53. Не наблюдается пропусков еров в приставках. Имеющиеся написания с пропущенными редуцированными распределены по рукописи неравномерно. По этому параметру выделяется отрезок текста, начинающийся на л. 107: здесь появляются в безъеровом написании основы, которые в предыдущем тексте передавались только с ерами (мног-, дв-, вс-, что, вѣрн-, -оумн-), ср.: вѣрноуоумоу 107  об., вѣрнꙑѧ 108, двоцю/дьно 107  об., Многомъ 107  об., многꙑихъ 108, прѣ/оумножисѧ 110 об., безоумна⁘ 10 об. (в заголовке), всю тварь 110 об., что 113 об. Все эти примеры принадлежат пятому писцу Соф. 384, переписавшему л. 107–114 об. [Сводный каталог, с. 96]. Относительно частотные пропуски еров в пятом почерке должны быть связаны с тем, что, в отличие от предшествующего текста, канон Петру и Павлу, переписанный пятым писцом, не имеет нотации до середины л. 113. В тексте основного писца Стихираря (л. 1–99) выделяется на фоне общего употребления корень зъл-. В начале рукописи он трижды употребляется без ъ (безло/ бию 1 об., ѡтъ злꙑихъ моукъ 11, злобоу 19), хотя впоследствии писец и для этого корня восстанавливает этимологическое написание: зъла стра/даниꙗ 61, зълочь/ стиѥ 77, съ зъ/лобою 95. Также во втором почерке рукописи (лл. 99 об. — 100 об.) наблюдается исправление в  этом же корне, ъ вставлен над строкой: нез(ъ)лобиво 99 об. Подобная выделенность корня зъл- на фоне остальных, по-видимому, не 2 К приведённым М. А. Малыгиной примерам написаний со вторым полногласием в  Стихираре [Малыгина, с. 41] можно добавить формы съвьрьшающа 40 об., съвьрь/ршивъше 63 об. (!) и Отъвьръзъ 107. Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 2 мая аналогия ей находится в более древней рукописи с консервативной орфографией — Путятиной минее XI в. [Марков, 2001, с. 27]. По одному разу пропуск еров наблюдается в Соф. 384 ещё в нескольких корнях: изгнанъ 13 об., вселеноую 843, книгꙑ 99. Последняя форма содержится в писцовой записи, не относящейся к песенному тексту. Кроме названных выше, есть несколько случаев с пропуском еров, вызванным необходимостью уместить текст в строку (чловѣколубць⁘ 23 об., чловѣколюбць⁘ 62, доушамъ нашим⁘ 78  об.); во всех трёх примерах  — в  словах, завершающих абзац, — последние 2–3 буквы выходят на поля, строчка оказывается заметно длиннее соседних4. К этой группе можно отнести и 2 примера в тексте, вписанном на полях (ми/мотечет 11, подходит к самому краю листа; возможно, ь был обрезан), или между строк (климента аньку(рска) 36 об., в заголовке). В двух примерах пропущенным оказывается весь слог, в который входит редуцированный: Мрака законааго 82 об., вьсесъжениѥ 99. На фоне общей системы написаний Соф. 384 эти примеры, относящиеся к нотированному тексту, вне какихлибо специфических графических условий, можно счесть описками (одинаковые согласные в соседних слогах). Орфографическая система Соф. 384, ориентированная на последовательное воспроизведение еров и передающая звучание певшегося текста, может быть важным свидетельством при установлении звукового облика отдельных морфем, характер редуцированных в которых вызывает сомнения. Показательным примером является написание суффикса -ьн-/-н- после ряда корней, оканчивающихся на -s/-z. Целый ряд таких образований встречается в  памятниках XI  в. без редуцированного; к ним относятся десн-, колесн-, ложесн-, присн-, ꙗсн- [Карягина, с. 42]; тѣсн-, желѣзн-, любьзн-, напрасн-, рѣсн- [Обнорский, 1912б, с. 27–28]; близн- [Еленски, с. 188] и др. Некоторые исследователи говорят о «доисторическом» [Тот, с. 433], относящемся к общеславянской эпохе [Обнорский, 1924, с. 180] падении редуцированного в перечисленных основах, предполагая исконный суффикс -ьн- [Колесов, с. 112]; однако существенно более вероятно изначальное отсутствие гласного в них [Соболевский, с. 54; Фортунатов, с. 1425–1427; Крысько, 2014, с. 102]. Написание суффикса в названных лексемах тем не менее не до конца последовательно в старших древнерусских памятниках (напр., присьн- встречается в  Путятиной минее XI в. — [Марков, 1964а, с. 77]; в Слуцкой псалтыри XI в. — [Фортунатов, с. 1426])5. В отношении рассматриваемой группы написаний писцы Соф. 384 полностью последовательны: основы, относимые к безъеровым, пишутся без ь, а в остальных случаях после корней на -s/-z во всех написаниях употребляется суффикс -ьн-; вариативность в  их написании не допускается. В  Стихираре без редуцированного 3 Данное приставочное образование было, по данным древнейших памятников, реэтимологизировано под влиянием местоименного корня вьс- (ср. [Обнорский, 1912, с. 356–357]), поэтому может рассматриваться в группе с корневыми написаниями. 4 Пропуск еров в конце абзаца перед знаком ⁘ и в заголовках с XI в. является достаточно рас пространённым орфографическим приёмом [Карягина, с. 53–54]. 5 В отношении основы колесн- показательны также данные первого почерка отрывка апостольских чтений в рукописи РНБ Соф. 32, относящегося к рубежу XII–XIII вв., где наряду с другими примерами «нового ѣ» отмечены написания колѣсн- [Мольков, 2016, с. 58]; как известно, «новый ѣ» является рефлексом выпавшего в следующем слоге редуцированного.Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 2 (7 раз), ложьсн-6 (6 раз), напрасн- (1 раз), плесн- (3 раза), любьзн- (3 раза) и разн- (1 раз). Напротив, постоянно с редуцированным оформляются основы: въпросьн- (2 раза), гласьн- (6 раз), искоусьн- (3 раза), словесьн- (11 раз), носьн- (10 раз), небесьн- (35 раз), красьн- (20 раз), бѣсьн- (1 раз), оудесьн- (1 раз), превꙑсьн- (1 раз), оужасьн- (1 раз), съпасьн- (1 раз), образьн- (7 раз), сльзьн- (1 раз) и тьзьн- (1 раз). Отсутствие вариантов написания (с ь и без него) в рамках одной основы в Соф. 384 показывает, что в книжном типе произношения за каждой из них было закреплено (к середине XII в.) единственно возможное звучание. Обращает на себя внимание последняя из перечисленных основ — в словоформе тьзьнааго (л. 92), расположенной в нотированном тексте, так как для тьзн- реконструируется суффикс без редуцированного [Крысько, 1996, с. 36]. Пример из Стихираря при более пристальном рассмотрении можно расценить как описку вопреки звучащему тексту под влиянием орфографии непевческих рукописей: над формой тьзьнааго, имеющей 5 букв, обозначающих гласные, стоит только 4 певческих знака. В то же время в других примерах с -ьн- после с/з количество нотных знаков совпадает с количеством букв гласных (красьнаꙗ 44 об. — 4 знака, сльзьнꙑихъ 68 — 5 знаков и т. д.). Пример из  Стихираря подтверждает, что встречающиеся в  рукописях XI–XII  вв. редкие написания ряда основ с еревым вариантом суффикса нельзя рассматривать как надёжное свидетельство в этимологическом плане. Упорядочено в  Стихираре написание еров после предлогов из/ис, без/бес. В трёх примерах они пишутся с ъ на конце перед о (безъ огнѧ 30 об., изъ ѡблака 81, 83), один раз — перед оу (изъ оумьнъ скрижи/лии 111 об.) и один раз — перед следующим ѥ, с заменой на ь (изь ѥдема 92). Во всех случаях у первого писца над редуцированным стоит нотный знак. В положении перед другими гласными и перед согласными предлоги пишутся без редуцированного. Орфография Стихираря позволяет сделать показательные наблюдения по употреблению еров для передачи неорганических редуцированных. Написания Соф. 384 показывают, что «появление гласности в тех фонетических условиях, которые в том или ином отношении противоречили требованиям древнеславянской произносительной нормы» [Марков, 1983, с. 111], почти не проникало в певческий текст. Единичные примеры с неорганическими ерами в заимствованной лексике в рукописи относятся к заголовкам стихир: егупьтьскꙑ 34, аньку(рска) 36 об., сепьтѧбрѧ 52 об., авъгоуста 77 об.; но в трёх примерах написание неорганического редуцированного отмечено и в тексте стихир. В двух из них он расположен в сочетании -нн-: маньноу 13 об. (над ь нотный знак), аньно 41 об. (пример расположен в ненотированном тексте, в нотированном это имя дважды пишется без ера); оставшийся пример относится к сочетанию -вг-: съ евъгою 11 (над ъ нотный знак; на фоне форм: евжиноу 15 об., навгиньска 30, ѥвжино 49 об., ѥвгою 92). В остальных случаях заимствованная лексика присутствует в тексте стихир без вставочных гласных, ср.: ангел- более 70 раз, 12 раз арх-, еуѯентиꙗ 3, ефрантовъ 8 об., антоние 33 об., 34, 34 об. (bis), клименте 36 об., костѧнтине, костѧнтина 52 об., пантелѣимоне 75 об., 76, 76 об., 77, антиѡше 78 об., пса/лмꙑ 85, гепсимании 85 об., андриана 91 об., 92 и др. 6 Данная основа пишется в Стихираре 5 раз именно в таком виде (через ь), и только в 1 примере писец поправляет себя: *ложьсна > ложесна 49 об. Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 2 в Соф. 384 преимущественно с ь (27 примеров)7. В основном почерке встречается также вариант с у: паула 53 об., Пауле 608; в одном случае ь в написании павьл- затёрт: пав_ле 61. В пятом почерке (в ненотированном тексте) встретилось также написание съ павлъмь 107  об. Соответствующим реальному звучанию, видимо, следует признать основной вариант записи этого имени (т. е. павьл-), хотя это имя, возможно, испытывало колебания в произношении. Если над формой паула в рукописи стоит 3 нотных знака (так же, как было бы над формой павьла), то вокатив Пауле размечен как двуслоговое слово. Во-вторых, неорганический редуцированный в тексте стихиры, притом с вокализацией в слабой позиции, в единичных примерах пишется в славянской основе, часто отмечаемой в древнейших славянских рукописях со вставочным гласным: храбора 34  об.; а  также в  заимствовании: скипетра 103. Аналогичное написание основы храбр- отмечено, например, в  Минее на август середины XII  в. с  неорганическим гласным в  сильной для еров позиции  — храборъ [Кривко, с. 100]. При этом Р. Н. Кривко делает предположение, что «форма храбор- с фонетически необусловленным о является результатом паронимического сближения с корнем *bor-» [Кривко, с. 109, сн. 48]9. В  системе последовательного обозначения органических редуцированных при отсутствии примеров написания неорганических вне основы павьл- в Соф. 384 предположение о нефонетической природе написания храбор- получает дополнительное подтверждение; лексикализацию, видимо, можно предполагать и для написания скипетр-10. В рукописи Стихираря наблюдаются редкие примеры написания о, е на месте исконных редуцированных  — как в  слабой позиции, так и в  сильной. При дальнейшем рассмотрении будут учитываться также формы с  исправлениями о  > ъ, е > ь, очевидно, устраняющими ошибки в  орфографической системе рукописи (аналогично приводившемуся выше исправлению *правовѣ/рнꙑихъ > правовѣ/ рьнꙑихъ). Замена в  слабой позиции может быть как орфографическим явлением, так и  фонетическим рефлексом. Для примеров из  Соф. 384  может рассматриваться второе объяснение. Случаи вокализации слабых еров можно разделить на два разряда. Во-первых, это два примера в корне -шьд-: прешедꙑи 21, *пришедꙑ/и > пришьдꙑ/и 22  (хотя чаще прешьдъ 2, 36  об., и/шьдъ 13  об., пришьдъша 24, 26, и  др.), а  также (если это не описка)  — в  окончании склонения на согласный: на небесехъ 55. Их можно рассматривать как орфографические южнославянизмы [Обнорский, 1912, с. 347; Копко, с. 80–81; Дурново, с. 441]11. Однако в  рукописи 7 Основным такой вариант написания является также для Ильиной книги конца XI в. [Ладыженский, с. 224]; в Пантелеймоновом ев. конца XII в. это имя в единственном примере пишется так же [Марков, 1983, с. 114]; иное соотношение наблюдается, например, в новгородской Минее 1097 г., где два варианта написания имени (павьлъ и паулъ) одинаково частотны [Обнорский, 1924, с. 187]. 8 Отметим, что и в  позиции перед гласным  — в  слове евангелие  — также предпочитается вариант с в на месте греческого υ (6 раз), вариант еуанг- использован только дважды. 9 Ср. также мнение Н. Н. Дурново в связи с написаниями храбор- в Минее 1096 г. о том, что, «по-видимому, р<усскому> языку было известно и храборъ со старым о» [Дурново, с. 446, сн. 57]. 10 В материалах И. И. Срезневского, где цитируется и форма из Стихираря, приводится также пример скипетръ из Минеи 1096 г. [Срезневский, 1912, с. 375]. 11 К ним можно добавить 3 примера флексии -омь в ТП ед.: *даниломь > данилъмь 4, свѣтомь 81 об., надъ/ гробомь 105 об., неисто//вьствомь 110 об. — 111.Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 2 диционных орфограмм: твордо 412, ѡтъ скорби 24, *исполнити > испълнити 27, *бесплотьнꙑимъ > бесплътьнꙑимъ 34, кровь 91 об. (ср. также исправления *до кро/ве > до кръ/ве 5, *до крови > до кръви 65 об. и устранение гиперкорректного написания *съкръвище > съкровище 44). Хотя древнерусским памятникам XI  в. свойственны написания через -ов- некоторых слов *ū-склонения, слово кръвь последовательно выдерживается в  написании с  редуцированным, и  его написание через о является инновацией. Ещё более показательны два примера с прояснением в рефлексах сочетаний типа *tъrt, одно из которых исправлено на стандартное. Как указывал А. А. Шахматов, мена еров на о, е в *tъrt «неизвестна и не может быть известна этим [старославянским. — Г. М.] памятникам, так как русским сочетаниям ър, ьр, ъл въ древнеболгарском языке и  его памятниках соответствовали сочетания ръ, рь, лъ, ль, а в  этих последних сочетаниях ъ и  ь не заменяются … через о и  е» [Шахматов, с. 206]. Но при этом Шахматовым приводится пример из  Минеи ок. 1095 г. — жестосерьдꙑимъ [Шахматов, с. 207], о котором Н. Н. Дурново замечает, что «нельзя считать его указанием на живое произношение писца», ставя его в ряд с примерами смешения слабых еров с о, е в Минее [Дурново, с. 446] в связи с его единичностью. Однако единичные примеры Стихираря заставляют отнестись к  ним с  бóльшим вниманием, поскольку, во-первых, содержатся в  новгородской рукописи, созданной в  третьей четверти XII  в., т. е. уже после начала фонетических процессов, связанных с редуцированными в новгородском говоре [Зализняк, с. 263–264]; и  во-вторых, принадлежат нотированной рукописи, письмо которой ориентировано на воспроизведение звучания. Прямая параллель содержится в другом Стихираре XII в., из собрания РГАДА (ф. 381, № 152), где Б. А. Успенский фиксирует исправление кровь > кръвь, в котором он видит устранение отражения книжного произношения еров [Успенский, 1997, с. 155], хотя такая трактовка для всех приводимых исследователем из  разных рукописей примеров исправления о > ъ, е > ь представляется сглаживающей их разнородность13. В Стихираре Соф. 384 неоднократное о в слове кръвь соседствует с  написанием корней скорб- и  полн- и  выделяется лексически: написание с прояснением оказывается связано с фонетическим обликом конкретного слова, а  не только с  произношением еров в  целом14. Остальные примеры графического 12 Написание твордо не очень показательно, так как содержит незакономерный рефлекс прояснения и, вероятнее всего, является опиской: в следующем за редуцированным слоге также о; повтором гласного предыдушего слога, видимо, является передача редуцированного в виде ꙑ: мꙑ тꙑржьствоуимъ 64. Ср. имеющиеся в рукописи подобного рода описки: здѣ/здꙑ 17, къ/ боугоу 21, гоулоубинъмь 26, чловвѣчь, *мьрьное > мирьное 27, гоулоубинѣ 30, *притакаеть > притѣкаеть 30 об., *стѣтъ > свѣтъ 32, на роукоукоу 42 об., галѣлѣискꙑи 49 об., сласладость 57, нанаша 63 об. (вм. наша), причистоѥ 86 об., 89; также у пятого писца: скрижи/лии 111 об., недꙑгꙑ 112. 13 В другом Стихираре XII  в., обследованном Б. А. Успенским (ГИМ, Син. 279), исправления «прояснений» представлены почти исключительно в окончании ТП ед. муж. и сред. рода; количественно выделяется эта позиция и в Выголексинском сборнике [Успенский, 1997, с. 156]. Проникновение нежелательных написаний -омь, -емь в текст должно быть связано, помимо произношения еров, с орфографией данной флексии, известной по рукописям XI–XII вв. [Марков, 1964б; Палладиева; Мольков, 2014]. 14 Например, слово любꙑ в косвенных падежах встречается 22 раза, и только с редуцированным в  основе; дополнительную сложность в  оформлении корня кръв- могло представлять наличие этимологического корня кров-, в  котором в  рукописи также отмечено колебание в  оформлении: *Съкръвище > Съкровище 44. Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 2 го > мъного 5 об., моножьство 6 об., наре/кло еси 27, едино чи//стꙑи 28 об. — 29, прехвалене 43 об., чресоестьствьна 49, ковьчего 64 об., крѣпокою. силою 64 об.15, мо/лимо тꙗ 65, подоимъши 69 об., крѣпокодоу/шьнии 78, *самовидьчемо словоу > самовидьчемъ словоу 86, зованиѥ 90 об.16, провождешемъ 97 об., поустите (ед.ч.) 11417. В  приведённом списке для половины примеров появление о, е может объясняться на графическом уровне — повтором предшествующей гласной (крѣпоко-) или слога (молимо) либо предвосхищением последующего слога (моножьство, провождешемъ). В несколько более частотных в Соф. 384 написаниях ъ вм. о и ь вм. е большинство примеров также может быть связано с графическим повтором/предвосхищением (подчёркнуты): *добродѣтьльхъ > добродѣтельхъ 2, свѧщьньства 5 об., въиньства 11 об., *тъмоу > томоу 14, въинъ 65, нꙑньшьнюю 20, плъдъ 20, 37, 48 об., чьтъ ѡпѧть 25 об., въдъӏ 26 об., въ оутръбоу 48 об., вечьрьнѧꙗ 53, бъгъ 53об., сь жь 61 об., на ньжь възьрѣти 87, ангелъмъ/ 68 об., къ чловѣкъмъ 89 об., рабъмъ 90 об. Очевидно, при необходимости в процессе написания соотносить два типа произношения еров формы с ъ/о, ь/е в соседних слогах были более сложными для правильного написания, из-за чего графические эффекты среди данных графем количественно выделяются на фоне ошибочных появлений других букв (см. примеры выше, в сн. 11)18. Орфографический контекст появления в  Соф. 384  написаний кровь, скорби, плот-, -шед- позволяет видеть в  них свидетельства состояния редуцированных в языке середины XII в.: если писец «писал ъ там, где произносил [ъ], а ь — там, где произносил [ь]» [Успенский, 1997, с. 160], то в указанных примерах мог допустить отклонение от принятой орфографии в связи с особенностями собственного произношения. При последовательно выдержанной русифицированной орфографии софийский Стихирарь ожидаемо содержит небольшое количество примеров мены, свойственной в первую очередь древнерусским памятникам XI–XII вв. «с наибольшим количеством ю.-сл. черт в правописании» [Дурново, с. 451]. Фактически они ограничены одной позицией — в конечном слоге с согласным [m], преимущественно — в именных формах: подамъ (ед. ч.) 71 об., къ небесьнꙑимъ/ храмомь 75, оумъмъ 83 об., добрꙑимъ прѣмѣнѥниѥмь 99, мъногꙑимъ./ прегрѣшениѥмь 101 об., съ славьнꙑимъ павьлъмь 108 об., присно/соущимъ же свѣтъмъ 109 об., ко/пиѥмъ (ТП) 110 об., неисто//вьствомь лютъмъ 110 об. — 111, потомъ/ 112. Отметим, что 5 форм с меной после [m] принадлежат первому писцу и 6 — пятому, т. е. в намного меньшем по объёму, но ненотированном тексте; примеры пятого писца в совокупности с указанными выше пропусками еров в ряде основ, по-видимому, связаны с применением несколько иного орфографического регистра. В 3 из 11 примеров также не исключён графический повтор. 15 Форма крѣпокою появилась после устранения описки: слог ко написан поверх затёртого текста большей, чем 2 буквы, длины; вероятно, было по ошибке написано крѣпостию. 16 И. И. Срезневский даёт эту форму с единственной ссылкой на л. 90 софийского Стихираря как вариант наравне с звание, зъвание [Срезневский, 1893, с. 962]. 17 Часть этих примеров приведена М. А. Малыгиной [Малыгина, с. 41]. 18 Ср. также графически обусловленные взаимные мены ѣ и  ь: вьрьно 39, на горѣ ѳаворь/ стьи 82, вьньцѧ 99 об., вѣньцѣ твои 101.Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 2 нетики, так и для орфографии. С фонетической точки зрения, это, по-видимому, одна из наиболее благоприятных позиций для утраты гласного: в глагольной форме есмь показательные (также в  местоимении и  имени  — единичные) примеры наблюдаются в бытовой письменности во второй четверти XII в. [Зализняк, с. 263]. Однако и в  рамках орфографии, связанной с  южнославянским употреблением, эта позиция благоприятствовала возникновению неэтимологических написаний, обусловливая «исключительную пестроту показаний документов XI–XII веков» [Марков, 1964б, с. 223]. Возможно, в  рукописи середины XII  в. два этих фактора совместно спровоцировали группу отклонений от почти безупречного употребления еров. Однако присутствие примеров с  меной в  книжном окончании -ꙑимъ, а также в форме причастия скорее говорит о книжной подоплёке этих написаний. Кроме названных, мена еров встретилась также в  следующих формах: ѡтьвьрзаеть 8, въртьпъ/ въсприиметь 9, сьсьци 12 об., ѡтъ сьсьцю 13, въ водахъ. въсѣ /хъ 26 об., Свѣтьмь 82 об., ѡтъ ѡтъца 83 об. Корень сьсьц- в другом написании в рукописи не встретился, а с такой огласовкой он употребляется в памятниках с XI в. [Козловский, с. 45; Карягина, с. 21; Ладыженский, с. 227 и др.]; по этой причине мену редуцированного в нём можно считать отражающей звучание. В остальных примерах можно видеть проявление графической ассимиляции с соседними слогами и словоформами. Среди рассмотренных отклонений от последовательной в целом орфографии редуцированных в  софийском Стихираре наблюдаются разнородные явления. Часть нестандартных для Соф. 384 написаний является отражением письменного узуса непевческих рукописей («традиционный» пропуск еров в  ряде основ, в  основном в ненотированном тексте пятого почерка). Другие отклонения можно рассматривать как инновацию, проникшую в систему написаний под влиянием живых процессов, происходивших в середине XII в. в новгородском диалекте. Первый писец ни разу не ошибается в передаче таких этимологических написаний, как мънѣ, къто, дъв- и  т. д., орфография которых колеблется в  древнейшей норме, но  при этом допускает инновации при написании слова кръвь и при передаче сочетаний с рефлексом *tъrt, стабильно передававшихся с редуцированными в предшествующий период. Для основного писца софийского Стихираря написание редуцированных в сильной позиции оказывается несколько более сложной задачей, чем их последовательное воспроизведение в слабой. Эта ситуация, возникшая в специфических условиях певческой рукописи, контрастирует с  данными ряда тех памятников XII в., в которых пропуск слабых редуцированных не сопровождается прояснением сильных [Попов, с. 233]. Единичные примеры, которые можно считать отражающими прояснение сильных редуцированных, при отсутствии ошибок на написание слабых и недопущении неорганических «сверхкратких» дают дополнительное представление о степени влияния на книжную норму середины XII в. каждого из соответствующих фонетических процессов. литература Дурново 2000 — Дурново Н. Н. Избранные работы по истории русского языка. М.: Языки славянской культуры, 2000. 780 с. (Studia philologica). Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 2 от Светославовия сборник, 1073 г.).» Езиковедско-етнографски изследвания в памет на академик Стоян Романски. София: Българска акад. на науките, 1960. С. 169–194. (болгарск.) Зализняк 1993 — Зализняк А. А. «К изучению языка берестяных грамот.» Янин В. Л., Зализняк А. А. Новгородские грамоты на бересте (из раскопок 1984–1989 гг.). М.: Наука, 1993. С. 191–321. Карягина 1960  — Карягина Л. Н. «Редуцированные гласные в  языке Июльской служебной минеи конца XI — начала XII в.» Материалы и исследования по истории русского языка. Аванесов Р. И. (ред.). М.: АН СССР, 1960. С. 5–58. Козловский 1885 — Козловский М. М. “Исследование о языке Остромирова Евангелия.” Исследова ния по русскому языку. Т. I. СПб.: Имп. Акад. наук, 1885. С. 1–127. Колесов 1980 — Колесов В. В. Историческая фонетика русского языка. М.: Высшая школа, 1980. 215 с. Копко 1915 — Копко П. М. «Исследование о языке Пандектов Антиоха XI в.» Известия Отделения русского языка и словесности Императорской академии наук. 20 (4), 1915: 1–92. Кривко 2005 — Кривко Р. Н. «Уточнение датировки древнейшего списка славянской служебной ми неи за август.» Лингвистическая герменевтика. Вып. 1. М.: Прометей, 2005. С. 90–111. Крысько 1996 — Крысько В. Б. «Маргиналии к «Старославянскому словарю».» Вопросы языкознания. 5, 1996: 20–38. Крысько 2003 — Крысько В. Б. «Русско-церковнославянские рукописи XI–XIV вв. как источник по истории старославянского и древнерусского языков: новые данные.» Славянское языкознание: XIII Международный съезд славистов (Любляна, 2003 г.). Доклады российской делегации. Молдован А. М. (ред.). М.: Индрик, 2003. С. 339–355. Крысько 2014  — Крысько В. Б. “Маргиналии к  «Этимологическому словарю славянских языков» (вып. 34–38).” Вопросы языкознания. 1, 2014: 100–119. Ладыженский 2015 — Ладыженский И. М. «Ильина книга: Палеография, графика, орфография, фонетика.» Ильина книга (XI в.): Исследования. Указатели. Крысько В. Б. (ред.). М.: Азбуковник, 2015. С. 49–121. Малыгина 2012 — Малыгина М. А. Языковые особенности и состав Минейного стихираря (по древнерусским спискам XII века). Автореф. дисс. … канд. филол. наук. Институт русского языка им. В. В. Виноградова РАН. М., 2012. 24 с. Марков 1964a — Марков В. М. К истории редуцированных гласных в русском языке. Казань: Казан. ун-т, 1964. 279 с. Марков 1964b — Марков В. М. “Из истории форм творительного падежа единственного числа существительных мужского и среднего рода.” Ученые записки Горьковского университета. Сер. лингвистическая. 68, 1964: 207–224. Марков 1983 — Марков В. М. «К истории неорганической гласности в русском языке.» Вопросы язы кознания. 4, 1983: 109–120. Марков 2001 — Марков В. М. «Путятина Минея как древнейшая русская книга.» Марков В. М. Из бранные работы по русскому языку. Казань: ДАС, 2001. С. 20–31. Мольков 2014 — Мольков Г. А. «Развитие орфографической системы новгородского писца Домки (на примере оформления флексии творительного падежа единственного числа в  мужском и среднем роде).» Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 57 (3), 2014: 21–30. Мольков 2016  — Мольков Г. А. «Древнерусский список Апостола (Соф. 32): особенности языка и проблема датировки.» Известия РАН. Сер. литературы и языка. 75 (1), 2016: 55–61. Обнорский 1912a— Обнорский С. П. “К истории глухих в  Чудовской псалтыри XI  века.” Русский филологический вестник. 68 (4), 1912: 337–379. Обнорский 1912b— Обнорский С. П. О языке Ефремовской Кормчей XII века. СПб.: Имп. акад. наук, 1912. 85 с. (Исследования по русскому языку; Т. 3, вып. 1). Обнорский 1924 — Обнорский С. П. «Исследование о языке: Минеи за ноябрь 1097 г.» Известия От деления русского языка и словесности Российской Академии наук. 29, 1924: 167–226. Палладиева 2008 — Палладиева Ю. В. «Развитие древнерусских форм творительного падежа единственного числа в основах на *-о и *-jo (на материале славяно-книжных источников XI в.).» Вестник Нижегородского университета. Филология. Искусствоведение. 4, 2008: 240–245. Попов 2015 — Попов М. Б. «К вопросу о падении редуцированных гласных в древнерусском языке: хронология, фонологический механизм, отражение в памятниках.» Ученые записки Казанского университета. 157 (5), 2015: 47–67. Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 2 XI–XIII вв. Жуковская Л. П., Тихомиров Н. Б., Шеламанова Н. Б. (ред.). М.: Наука, 1984. 405 с. Соболевский 1907 — Соболевский А. И. Лекции по истории русского языка. 4 изд. М.: Унив. тип., 1907. 313 с. Срезневский 1893 — Срезневский И. И. Материалы для словаря древне-русскаго языка по письмен ным памятникам: В 3 тт. Т. 1. СПб.: Имп. акад. наук, 1893. 60 с. 1420 стб. Срезневский 1912 — Срезневский И. И. Материалы для словаря древне-русского языка по письмен ным памятникам: В 3 тт. Т. 3. СПб.: Имп. акад. наук, 1912. 17 с. 1956 стб. Тот 1979  — Тот И. Х. «Редуцированные гласные в  Реймсском евангелии.» Studia Slavica Academiae Scientiarum Hungaricae. 25 (1–4), 1979: 427–439. Успенский 1973 — Успенский Б. А. «Древнерусские кондакари как фонетический источник.» Славянское языкознание: VII Международный съезд славистов (Варшава, август 1973): Доклады советской делегации. Бернштейн С. Б. (ред.). М.: Наука, 1973. С. 314–346. Успенский 1997 — Успенский Б. А. “Русское книжное произношение XI–XII вв. и его связь с южнославянской традицией: (Чтение еров).” Успенский  Б. А. Избранные труды. Т. 3. М.: Языки русской культуры, 1997. С. 143–208. (Язык. Семиотика. Культура). Фортунатов 1908  — Фортунатов Ф. Ф. «Состав Остромирова евангелия.» Сборник статей посвященных почитателями академику и заслуженному профессору В. И. Ламанскому по случаю пятидесятилетия его ученой деятельности. Ч. 2. СПб.: Имп. акад. наук; Имп. С.-Петерб. ун-т, 1908. С. 1416–1479. Шахматов 2002 — Шахматов А. А. Очерк древнейшего периода истории русского языка. Репр. изд. М.: Индрик, 2002. 445 с. Для цитирования: Мольков Г. А. Орфография редуцированных гласных в  Стихираре РНБ (Соф. 384) // Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 2. С. 210–221. DOI: 10.21638/11701/ spbu09.2017.206. References Дурново 2000 — Durnovo, N. N. Izbrannye raboty po istorii russkogo iazyka [Selected works on the history of the Russian language]. Moscow, LRC Publ. House, 2000. 780 p. (Studia philologica). (in Russian) Еленски 1960 — Elenski, I. K”m istoriiata na erovite glasni v staroruski ezik (V”rkhu material ot Svetoslavoviia sbornik, 1073 g.) [On the history of jers in the Old Russian (on the materials of the Izbornik of Sviatoslav, y. 1073)]. In: Ezikovedsko-etnografski izsledvaniia v pamet na akademik Stoian Romanski [Linguistic and ethnographic researches in commemoration of the academician Stoian Romanski]. Sofia: Bulgarian Academy of Sciences Publ., 1960, pp. 169–194. (in Bulgarian) Зализняк 1993 — Zaliznyak, A. A. K izucheniiu iazyka berestianykh gramot [On studying the language of birchbark letters]. In: Yanin,  V. L., Zaliznyak,  A. A. Novgorodskie gramoty na bereste (iz raskopok 1984–1989 gg.) [Letters of Novgorod inscribed on birchbark (1984–1989 excavations)]. Moscow, Nauka Publ., 1993, pp. 191–321. (in Russian) Карягина 1960  — Karyagina, L. N. Redutsirovannye glasnye v iazyke Iiul’skoi sluzhebnoi minei kontsa XI — nachala XII v. [Vowel reduction in the language of July menaia (the end of XI — the beginning of XII centuries)]. In: Avanesov, R. I. (ed.). Materialy i issledovaniia po istorii russkogo iazyka [Materials and researches on the history of the Russian language]. Moscow, USSR Academy of Sciences Publ., 1960, pp. 5–58. (in Russian) Козловский 1885  — Kozlovsky, M. M. Issledovanie o iazyke Ostromirova Evangeliia [Researches of the language of the Ostromir Gospels]. In: Issledovaniia po russkomu iazyku [Researches of the Russian language]. Vol. I. St. Petersburg, Imp. Akad. nauk Publ., 1885, pp. 1–127. (in Russian) Колесов 1980 — Kolesov, V. V. Istoricheskaia fonetika russkogo iazyka [Historical phonetics of the Russian language]. Moscow, Vysshaya shkola Publ., 1980. 215 p. (in Russian) Копко 1915 — Kopko, P. M. Issledovanie o iazyke Pandektov Antiokha XI v. [The research of the language of the «Pandects of Holy Scripture» (XI century)]. In: Izvestiia Otdeleniia russkogo iazyka i slovesnosti Imperatorskoi akademii nauk, 1915, vol. 20, bk. 4, pp. 1–92. (in Russian) Кривко 2005 — Krivko, R. N. Utochnenie datirovki drevneishego spiska slavianskoi sluzhebnoi minei za avgust [Re-dating of the ancient copies of the Slavic liturgic August menaia]. In: Lingvisticheskaia germenevtika [Linguistic hermeneutics]. Iss. 1. Moscow, Prometej Publ., 2005, pp. 90–111. (in Russian) Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 2 Dictionary»]. In: Voprosy Jazykoznanija — Topics in the Study of Language, 1996, vol. 5, pp. 20–38. (in Russian) Крысько 2003 — Krysko, V. B. Russko-tserkovnoslavianskie rukopisi XI–XIV vv. kak istochnik po istorii staroslavianskogo i drevnerusskogo iazykov: novye dannye [Russian Church Slavonic manuscripts (XI– XIV centuries) as a source of Old Slavic and Old Russian languages: new data]. In: Moldovan, A. M. (ed.). Slavianskoe iazykoznanie: XIII Mezhdunarodnyi s”ezd slavistov (Liubliana, 2003  g.). Doklady rossiiskoi delegatsii [Slavic linguistics: XIII International convention of Slavonic scholars (Ljubljana, 2003). Reports of the Russian delegation]. Moscow, Indrik Publ., 2003, pp. 339–355. (in Russian) Крысько 2014 — Krysko, V. B. Marginalii k «Etimologicheskomu slovariu slavianskikh iazykov» (vyp. 34– 38) [Marginalia to «Etymological dictionary of Slavic languages» (ser. 34–38)]. In: Voprosy Jazykoznanija — Topics in the Study of Language, 2014, vol. 1, pp. 100–119. (in Russian) Ладыженский 2015 — Ladyzhensky, I. M. Il’ina kniga: Paleografiia, grafika, orfografiia, fonetika [Elijah’s Book: Palaeography, graphics, orthography, phonetics]. In: Krysko, V. B. (ed.). Il’ina kniga (XI v.): Issledovaniia. Ukazateli [Elijah’s Book (XI century): Studies. Indexes]. Moscow, Azbukovnik Publ., 2015, pp. 49–121. (in Russian) Малыгина 2012 — Malygina, M. A. Iazykovye osobennosti i sostav Mineinogo stikhiraria (po drevnerusskim spiskam XII veka) [Language peculiarities and composition of the Menaion surplices (based on Old Russsian copies of XII century)]. Extended abstract of PhD dissertation (Philology). V. V. Vinogradov Russian Language Institute of the Russian Academy of Sciences Publ., Moscow, 2012, 24 p. (in Russian) Марков 1964a — Markov, V. M. K istorii redutsirovannykh glasnykh v russkom iazyke [The history of reduced vowels in the Russian language]. Kazan, Kazan State Univ. Publ., 1964. 279 p. (in Russian) Марков 1964b — Markov, V. M. Iz istorii form tvoritel’nogo padezha edinstvennogo chisla sushchestvitel’nykh muzhskogo i srednego roda [On the forms of the Instrumental Case Singular of the Neuter and Masculine gender nouns]. In: Uchenye zapiski Gor’kovskogo universiteta. Ser. lingvisticheskaia, 1964, vol. 68, pp. 207–224. (in Russian) Марков 1983 — Markov, V. M. K istorii neorganicheskoi glasnosti v russkom iazyke [On the history of inorganic vowels]. In: Voprosy Jazykoznanija — Topics in the Study of Language, 1983, vol. 4, pp. 109–120. (in Russian) Марков 2001 — Markov, V. M. Putiatina Mineia kak drevneishaia russkaia kniga [Putiatina Menaia as the oldest Russian book]. In: Markov, V. M. Izbrannye raboty po russkomu iazyku [Selected works on the Russian language]. Kazan, DAS Publ., 2001, pp. 20–31. (in Russian) Мольков 2014 — Molkov, G. A. Razvitie orfograficheskoi sistemy novgorodskogo pistsa Domki (na primere oformleniia fleksii tvoritel’nogo padezha edinstvennogo chisla v muzhskom i srednem rode) [The development of the Novgorodian scribe Domka’s orthographic system (on the example of the spelling of the instrumental singular flexion in masculine and neuter gender)]. In: Drevniaia Rus’. Voprosy medievistiki — The Old Russia. Issues of Medieval Studies, 2014, vol. 57, no. 3, pp. 21–30. (in Russian) Мольков 2016  — Molkov, G. A. Drevnerusskii spisok Apostola (Sof. 32): osobennosti iazyka i problema datirovki [The Old Russian manuscript of the Apostle (Sof. 32): linguistic features and the problem of dating]. In: Izvestiia RAN. Ser. literatury i iazyka — Izvestiia of the Russian Academy of Sciences. Literature and language ser., 2016, vol. 75, no. 1, pp. 55–61. (in Russian) Обнорский 1912a— Obnorsky, S. P. K istorii glukhikh v Chudovskoi psaltyri XI veka [Voiceless sounds in the Chudovsky psalter (XII century)]. In: Russkii filologicheskii vestnik — Russian philological bulletin, 1912, vol. 68, no. 4, pp. 337–379. (in Russian) Обнорский 1912b— Obnorsky, S. P. O iazyke Efremovskoi Kormchei XII veka [On the language of Efremovskaya Kormchey (XII century)]. St. Petersburg, Imp. akad. nauk Publ., 1912. 85 p. (Issledovaniia po russkomu iazyku [Research on the Russian language]; vol. 3, ser. 1). (in Russian) Обнорский 1924 — Obnorsky, S. P. Issledovanie o iazyke: Minei za noiabr’ 1097 g. [Research of the language: November 1097 menaias]. In: Izvestiia Otdeleniia russkogo iazyka i slovesnosti Rossiiskoi Akademii nauk, 1924, vol. 29, pp. 167–226. (in Russian) Палладиева 2008 — Palladieva, Y. V. Razvitie drevnerusskikh form tvoritel’nogo padezha edinstvennogo chisla v osnovakh na *-o i *-jo (na materiale slaviano-knizhnykh istochnikov XI v.) [Development of the Old-Russian forms of the instrumental case singular in the stems ending with *-o and *-jo (using the material of the 11th -century slavic book sources)]. In: Vestnik Nizhegorodskogo universiteta. Filologiia. Iskusstvovedenie — Vestnik of Lobachevsky University of Nizhni Novgorod. Philology. Art Studies, 2008, no. 4, pp. 240–245. (in Russian)Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 2 khronologiia, fonologicheskii mekhanizm, otrazhenie v pamiatnikakh [On the fall of reduced vowels in the Old Russian language: chronology, phonological mechanism, reflection in written monuments]. In: Uchenye zapiski Kazanskogo universiteta — Proceedings of Kazan State University, 2015, vol. 157, no. 5, pp. 47–67. (in Russian) Сводный каталог 1984  — Zhukovskaya, L. P. (ed.) Svodnyi katalog slaviano-russkikh rukopisnykh knig, khraniashchikhsia v SSSR: XI–XIII vv. [Union catalogue of Slavic-Russian manuscripts kept in the USSR: XI–XIII centuries]. Moscow, Nauka Publ., 1984. 405 p. (in Russian) Соболевский 1907 — Sobolevsky, A. I. Lektsii po istorii russkogo iazyka [Lectures on the history of the Rus sian language]. Moscow, Univ. typ., 1907. 313 p. (in Russian) Срезневский 1893 — Sreznevsky, I. I. Materialy dlia slovaria drevne-russkago iazyka po pis’mennym pamiatnikam [Materials for the Old-Russian dictionary on written monuments]: In 3 vols. Vol. 1. St. Petersburg, Imp. acad. nauk Publ., 1893, 1420 p. Срезневский 1912 — Sreznevsky, I. I. Materialy dlia slovaria drevne-russkago iazyka po pis’mennym pamiatnikam [Materials for the Old-Russian dictionary on written monuments]: In 3 vols. Vol. 3. St. Petersburg, Imp. acad. nauk Publ., 1912, 1956 p. (in Russian) Тот 1979 — Tot, I. H. Redutsirovannye glasnye v Reimsskom evangelii [Reduced vowels in the Reims Gospel]. In: Studia Slavica Academiae Scientiarum Hungaricae, 1979, vol. 25, Fasc. 1–4, pp. 427–439. (in Russian) Успенский 1973 — Uspensky, B. A. Drevnerusskie kondakari kak foneticheskii istochnik [The Old Russian Kondakari as the phonetic source]. In: Bernstein, S. B. (ed.). Slavianskoe iazykoznanie: VII Mezhdunarodnyi s”ezd slavistov (Varshava, avgust 1973): Doklady sovetskoi delegatsii [Slavic Language Studies: VII International congress of slavists (Warsaw, August, 1973): the Soviet delegation reports]. Moscow, Nauka Publ., 1973, pp. 314–346. (in Russian) Успенский 1997 — Uspensky, B. A. Russkoe knizhnoe proiznoshenie XI–XII vv. i ego sviaz’ s iuzhnoslavianskoi traditsiei: (Chtenie erov) [Russian literary pronunciation of XI–XII centuries and its connection with the south-slavic tradition (reading of the letter «ъ»)]. In: Uspensky, B. A. Izbrannye trudy [Selected works]. Vol. 3. Moscow, Iazyki russkoi kul’tury Publ., 1997, pp. 143–208. (Iazyk. Semiotika. Kul’tura [Language. Semiotics. Culture]). (in Russian) Фортунатов 1908  — Fortunatov, F. F. Sostav Ostromirova evangeliia [The Composition of the Ostromir Gospels]. In: Sbornik statei posviashchennykh pochitateliami akademiku i zasluzhennomu professoru V. I. Lamanskomu po sluchaiu piatidesiatiletiia ego uchenoi deiatel’nosti [Collection of articles dedicated to the academician and professor V. I. Lamasky for the 50th anniversary of his scholarly endeavor]. P. 2. St. Petersburg, Imp. akad. nauk; Imp. S.-Peterb. un-t Publ., 1908, pp. 1416–1479. (in Russian) Шахматов 2002 — Shahmatov, A. A. Ocherk drevneishego perioda istorii russkogo iazyka [Essays of the old est period in the Russian language history]. Moscow, Indrik Publ., 2002. 445 p. (in Russian) for citation: Molkov G. A. The Orthography of the Reduced Vowels in the Sticherarion of the National Library of Russia (Sof.384). Vestnik SPbSU. Language and Literature, 2017, vol. 14, issue 2, pp. 210–221. DOI: 10.21638/11701/spbu09.2017.206. Статья поступила в редакцию 20 ноября 2015 г. Статья рекомендована в печать 29 апреля 2016 г. Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 2 

Напиши аннотацию по статье

УДК 811.161.1 Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 2 Мольков Георгий Анатольевич Институт лингвистических исследований РАН, Российская Федерация, 199004, Санкт-Петербург, Тучков пер., 9 georgiymolkov@gmail.com оРФоГРаФИя РеДУцИРоваННыХ ГлаСНыХ в СтИХИРаРе РНБ (СоФ. 384)1 От последовательного этимологического написания редуцированных гласных в рукописи XII в. с узкой датировкой — Стихираре ок. 1160 г. — есть ряд значимых отклонений. В настоящей статье описываются подобные отклонения и оценивается их значимость для реконструкции фонетических процессов XII в. в древнерусском языке. Библиогр. 33 назв.

ориентальные и региональные мифопоэтические образы птиц в повести с м сталинского птицы возврасчаыуцыа в сны. Ключевые слова и фразы: С.-М. Салинский; «Птицы возвращаются в сны»; мифопоэтические образы птиц; этнокультурные и межэтнические взаимодействия; дальневосточная литература. Кириллова Елена Олеговна, к. филол. н. Дальневосточный федеральный университет, г. Владивосток Институт истории, археологии и этнографии народов Дальнего Востока Дальневосточного отделения Российской академии наук, г. Владивосток sevia@rambler.ru Ориентальные и региональные мифопоэтические образы птиц в повести С.-М. Салинского «Птицы возвращаются в сны» Статья продолжает авторские исследования, посвящённые творчеству неизвестного в нашей стране русско-польского писателя Станислава Марии Салинского (1902, Новокиевское (п. Краскино) Хасанского района Приморского края, Российская империя – 1969, Варшава, Польша). Объектом является автобиографическая повесть «Птицы возвращаются в сны», написанная на дальневосточном материале. Она имеет сложное жанровое определение, данное самим писателем: повесть-явь, повесть-сон. Произведение было опубликовано в 1964 году, впервые на русский было переведено во Владивостоке в 2015-м. Писатель активно обращается к бытовавшему устному народному творчеству (сказки, мифы и легенды) инородческого населения ЮжноУссурийского края конца ХIХ – первой четверти ХХ в. и проживавших на этой территории различных дальневосточных этносов, в т.ч. корейцев, китайцев, удэгейцев, тазов. Повесть представляет интерес с позиций изучения проблем художественного воплощения межкультурных и межэтнических взаимодействий. Актуальность работы определяется, во-первых, безусловной важностью исследования «мифологизма» как характерного явления литературы XX-ХХI вв., когда в художественном произведении наблюдается наличие приёмов, черт, характерных для мифов. Во-вторых, обусловленностью обращения к репрезентации ориентальных и региональных мифологем в дальневосточной повести С.-М. Салинского «Птицы возвращаются в сны» и новизной мифопоэтического подхода к анализу текста произведения. В-третьих, отсутствием на сегодняшний день в филологической науке исследований, посвящённых творчеству писателя, которое составляет одну из примечательных глав русской литературы ХХ века, в т.ч. литературы эмиграции. Художественные произведения С.-М. Салинского, совсем недавно открывшиеся для российских читателей, являют пример изучения регионального материала в его фронтирной общности. Филологические науки. Вопросы теории и практики. 2020. Том 13. Выпуск 9 Проза С.-М. Салинского, вошедшая в блок русской дальневосточной литературы, не получила пока должного осмысления. Она анализируется нами с позиций мифопоэтической специфики. Так, в предыдущих статьях уже рассматривались мифопоэтика как ведущая смыслообразующая основа повести и её мифопоэтические образы [21, с. 30-43], на примере репрезентации межэтнических и инокультурных взаимоотношений этносов русского Дальнего Востока [17, с. 85-96] анализировалась этнологическая составляющая произведения [20, с. 119-128]. Отмечалось, что в своём произведении писатель художественно воспроизвёл этнографические компоненты хозяйственно-бытового уклада корейцев, их мифо-ритуальный комплекс, религиозно-обрядовые установления и верования [18, с. 271-280]. На примере «природосообразных» представлений, суеверий и сказок, табуирований и запретов инородческого населения, показанных в повести, делались выводы об этнокультурных взаимодействиях в условиях дальневосточного трансграничья – корейцев, японцев, китайцев, удэгейцев, тазов, – о степени соотношения таких понятий культуры, как «своя», «инаковая», «другая», «чужая» [19, с. 169-180]. Однако содержание произведения этими проблемами не исчерпывается, поэтому видится необходимым обратиться к специальному исследованию фольклорных составляющих разных дальневосточных этнокультур, которые писатель изобразил и представил в своём тексте. Данная работа является продолжением реализуемой концепции и ставит следующие конкретные задачи: 1. Проанализировать мифопоэтические и региональные образы птиц, скрепляющие текст, а также ритуальные обрядовые действия, с этими образами связанные и художественно осмысленные в произведении русскопольского писателя. 2. Исследовать мотивы, репрезентирующие образы птиц (мотивы счастья, детства, воспоминания, утра ты, страха, смерти). 3. Изучить функционирование птиц счастья и демонологических образов железных птиц в фольклорах разных дальневосточных этносов: как славянских (русские, поляки) и ориентальных (корейцы, японцы, китайцы), так и характерных для мифологии инородческого населения территории (удэгейцы, нанайцы, орочи, ульчи, негидальцы). 4. Рассмотреть сакральные верования о птицах как отображение «фронтирной мифологии», определён ную систему мифологических представлений носителей фронтирной ментальности. 5. Продолжить сбор доказательной базы по заявленной проблеме синкретизма этнических компонентов фольклора разных дальневосточных этносов как основы создания единого мифопоэтического пространства в произведении. Основными методами исследования являются: сравнительно-исторический (для изучения развития представлений о мифе); системно-структурный (для изучения сущности мифа как символической системы); метод компаративистского анализа (для сравнительного анализа). Теоретическую базу составляют идеи и концепции Ю. М. Лотмана [28], М. Элиаде [56], А. Ф. Лосева [27], Е. М. Мелетинского [31] и др. по изучению специфики мифа, мифологического мышления и мифопоэтики разных авторов. При обращении к историкоэтнографическим проблемам произведения учитывался опыт тщательного изучения работ исследователей дальневосточной школы этнологии и антропологии как прошлых лет, так и современного времени: С. Н. Браиловского [7], П. П. Шимкевича [53], И. А. Лопатина [26], В. К. Арсеньева [1; 2], Ю. А. и Л. И. Семов [45], Т. Ю. Сем [44], Е. П. Лебедевой, В. А. Аврорина, Н. Б. Киле [23; 38], А. Ф. Старцева [45; 48; 49], В. В. Подмаскина [40; 41; 45], М. М. Хасановой [52], Л. Е. Фетисовой [38; 51], А. П. Самара [43]. Привлекались также работы по ориенталистике: Е. С. Бакшеева [5] и др. Практическая значимость исследования заключается в том, что применение результатов связано с общими проблемами изучения мифопоэтики и мифологии. Итоги работы могут быть использованы при подготовке словарей, библиографических указателей по истории литературы Дальнего Востока России и русского зарубежья, при обработке новых данных о писателях-эмигрантах. Как уже ранее отмечалось, повесть С.-М. Салинского «Птицы возвращаются в сны» стала попыткой вернуть то, что вернуть нельзя, – время своего детства, время, когда ты был мал, а мир вокруг казался таинственным и огромным, закутанным в цветной туман. Повествование обращено к начальным годам минувшего столетия. В памяти автора эти годы прочно связаны с Южно-Уссурийским округом Приморского края и Владивостоком, жизнью его людей и теми событиями, которые вошли в историю Приморского края как знаковые, определяющие [21, с. 34]. Например, подробно знакомимся с соседями семьи Салинских – инородцами: корейцами, китайцами, тазами, удэге. Ведущей смыслообразующей основой «Птиц…» является дальневосточная мифопоэтика в свете фронтирной культуры и ментальности. Для создания неповторимого художественного пространства своего произведения автор не только активно использует мифопоэтические образы, специфику мифохронотопа, но и, вероятно, сам занимается мифотворчеством, мифореставрацией. «Мифотворчество представляет собой важнейшее явление в культурной истории человечества. В первобытном обществе мифология была основным способом понимания мира» [8, с. 5]. Для собственного мифотворчества С.-М. Салинский привлекает и, возможно, самостоятельно создаёт знаковые корейско-удэгейские мифологемы, к примеру образы серебряных птиц счастья или птиц магадори – страшных мифических железных чудовищ. Отголоски и аллюзии на самобытный корейско-японо-удэгейский фольклор, отчасти китайский, прослеживаются в одном из главных образов всей книги – серебряной птице счастья, имеющей исконную мифологическую и тотемистическую природу. «Истинное счастье как будто навсегда осталось где-то там, откуда оно прилетало к нему только в виде птиц из сказок его кормилицы-кореянки Марии Хабаги: эти птицы были воспоминанием о прошлом, вернуться в которое нельзя – его можно только увидеть глазами памяти или же во сне» [42, с. 12]. Птица счастья является образом, цементирующим повесть, скрепляющим весь текст, закладывающим его мотивную организацию и, разумеется, давшим название произведению. «Радость от того, что поймал серебряную птицу счастья. Много таких птиц я выпустил из рук, но эту удержал. Удержал. Серебряная птица счастья. Птица из сказок Марии Хабаги» [Там же, с. 219]. При поверхностном обращении в этих цитатах из текста можно наблюдать отсылку к персонажу русских сказок – удивительной Жар-птице, которая, как помнится, является целью поиска для сказочных героев. В традиционных представлениях она символизирует вечное возрождение, олицетворяет солнечную энергию, необходимую для продолжения жизни, Жарптица умирает осенью и воскресает весной, её перья отливают золотом и серебром, а крылья сияют, словно языки пламени [29, с. 134]. Когда Жар-птица поёт, вместе с торжественными звуками грома рассыпаются блестящие искры молний. Жар-птице соответствует древний образ Феникса, аналога солнца, огня и тепла. Мифопоэтические птицы под разными названиями выступают в фольклоре различных народов: Фэнхуан, Симург, Гаруда, Алконост, Сирин, Гамаюн. Хорошо известно, что во многих мировых культурах счастье имеет образ птицы. Образ птицы – это образ посредника между земным миром и небом, в котором есть покой и истинное счастье, к которому все стремятся. Большое количество разнообразных источников отмечают, что птица считается «связующим звеном между землёй и небом, человеческим и божественным; птицу называют проводником души» [54]. Само тело птицы напоминает крест – библейский символ. «Древнейшие мифы раскрывали значение птицы как символа жизни, солнца, света, т.к. с ней ассоциируется приход весны и пробуждение природы. В её изображение вкладывалось пожелание счастья, любви, согласия» [14, с. 93]. Наибольшее распространение в фольклоре получил образ «вечной» птицы – бессмертного Феникса, который, умирая, каждый раз вновь возрождается к жизни [29, с. 134]. Нам видится, что образ птиц вынесен С.-М. Салинским в заглавие книги не случайно. Сознание писателя с самого рождения формировалось в синкретизме разных культур и религий. Маленький мальчик родился и рос в межэтнической среде, был молочным сыном кореянки. «Благодаря Марии Хабаги, – отмечает писатель, – я стал членом многочисленной корейской семьи Хабаги, братом множества братьев и сестёр» [42, с. 49-50]. Герой-повествователь формируется не только в православной (русской) – по проживанию и католической (польской) – исконной по рождению и вероисповеданию культурной и бытовой средах, но и в буддийской, даосской, шаманской (корейской, японской, китайской, удэгейской, тазовской). Думается, поэтому в представлениях об образе птицы уже традиционно для писателя соединяются как христианские, так и восточные верования. «Важной особенностью, бросающейся в глаза при первом знакомстве с текстом, являются элементы иной культуры, которые вводятся автором в повествование зачастую без внутритекстовых пояснений – как родные, привычные для персонажа. В картине мира автора-героя разные культуры существуют не в противопоставлении, а в синтезе» [35, с. 42-43]. Интересно, что у С.-М. Салинского птица счастья серебряная, хотя в некоторых культурах наиболее распространена синяя птица счастья. У германских народов синяя птица издавна служит символом счастья, а точнее, символом недостижимого счастья, несбыточной, хотя и прекрасной мечты [47]. Тем интереснее, на наш взгляд, кажется цветовая символика образа в повести. В психологии отмечается, что «серебряный цвет отличается стойкостью. Он всегда медленно струится, освобождает от эмоциональной скованности, отличается способностью проникать везде. Цвет помогает устранять споры и восстанавливать душевное равновесие, развивает беспристрастность и терпимость» [46]. Также, серебро является самым чистым металлом, обладающим сильными сверхъестественными свойствами, многочисленные легенды рассказывают о том, что убить нечистую силу можно с помощью орудия из серебра. Серебряный цвет ассоциируется с зеркалами и монетами. Серебряную птицу счастья из сказок корейской кормилицы мальчика поймать не так-то просто. «Ибо птица эта, как говорила Мария Хабаги, живёт где-то далеко, на другой земле, за другим морем и никогда не прилетает к людям, живущим здесь» [42, с. 222]. Эта важная деталь о труднодоступности, недостижимости образа соотносится с окраской птицы, потому что серебристый ассоциируется с лунным светом и небесным сиянием звёзд [49]. А это косвенно может означать недосягаемость, потусторонность, зеркальность, другую реальность, т.е. ту запредельную форму жизни, где живут птицы и откуда они иногда прилетают к человеку. Для маленького Стася птица в произведении почти всегда олицетворяет исполнение детской мечты, радости, долгожданного счастья: «Вот она, серебряная птица! Она вдруг внезапно опустилась на моё плечо и дала себя погладить. Кажется, никогда в жизни я не испытывал большего блаженства, никогда в жизни меня не переполняла такая глубокая и искренняя гордость» [42, с. 267]. Для С.-М. Салинского образ птицы имеет и своё собственное, сакральное значение: «А ведь там я держал в руке серебряную птицу… И город (Петербург. – Е. К.) для меня сразу же соотнёсся с серебряной птицей из удэгейской сказки. Не знаю, что она тогда могла принести ему (отцу. – Е. К.), эта сказочная серебряная птица. Может быть, его молодость?» [Там же, с. 262]. Несмотря на то, что образ серой птицы заключает в себе положительные коннотации, в нём отчётливо просматриваются оттенки грусти и разочарования. Будто это не просто птица счастья, а птица утраченного счастья, ведь главная идея произведения – это тоска по счастью, по детству, потому что только в детстве маленький человек, ещё не знающий потерь и разочарований, может быть по-настоящему счастлив. «Безмерная тоска охватывала детское сердце, тоска по серебряной птице счастья» [Там же, с. 223]. С.-М. Салинский пишет о детстве как уникальном, прекрасном, ярком, богатом времени, но неизбежно с тенью грусти, чувством печального успокоения, как о том, что уже никогда не повторишь и не вернёшь. Светлая печаль писателя становится размышлениями стареющего человека о безвозвратно утраченном – как у каждого в преклонном возрасте. Птицы счастья у С.-М. Салинского – это его воспоминания о молодости, тоскливо-светлые сны о детстве, подтверждением служит и жанровое определение произведения – повесть-явь, повесть-сон. Поэтика мифологизма у автора повести проявляется и как мироощущение: «Мне суждено было ещё раз увидеть картинку, которая стала для меня на какое-то время серебряной птицей счастья. Той, из сказок Марии Хабаги» [Там же, с. 252]. Филологические науки. Вопросы теории и практики. 2020. Том 13. Выпуск 9 В своём негативном значении серебряный цвет обычно связан с иллюзиями по поводу происходящих событий [46], поэтому серебристый в контексте произведения хорошо передаёт эмоции от быстро пролетевшей молодости, когда сам человек надеется, отчасти занимаясь самообманом, что всё у него ещё будет, состоится, там, дальше. Как в одной из оставленных Ибн Синой поэтических мудростей: «Земная радость – это лишь мгновенье / Пред вечностью, которая нас ждёт» [13]. У С.-М. Салинского находим: «Может быть, человек слишком поздно понимает, что молодые годы и есть серебряная птица счастья? Погостила и улетела, но, как в удэгейской сказке, улетела не навсегда, а чтобы вернуться в снах, присниться во всём своём серебряном блеске…» [42, с. 262]. Расшифровывая эту формулу, можно привлечь к размышлениям и то, что в мифологии серебряный цвет связывали с серебряной нитью, скрепляющей душу и тело [46]. Только в своих снах человек может вернуться в детство, посетить те горние миры, куда оно «уходит», считается, что и душа на это время может оставить тело и попутешествовать. Таким образом, с одной стороны, серебристый цвет развивает воображение и фантазию, то, что свойственно детям и писателям. С другой стороны, успокоение, отсутствие эмоциональной зажатости, которые даёт серебряный цвет – цвет седых волос и мудрости, цвет, ассоциирующийся с ушедшей молодостью, точно отражают умонастроения человека, подводящего итоги жизни: «Когда из окна ленинградского автобуса я увидал серый силуэт “Авроры” и три её трубы, надо мной словно бы неслышно пролетела моя серебряная птица» [42, с. 276]. Свою повесть, на наш взгляд, главную в творческом багаже, С.-М. Салинский написал за несколько лет до смерти. Детство и старость – круг замыкается. Все люди на склоне лет ведут счёт своим потерям и моментам счастья – это пережитое и есть самое важное в жизни человека. Книга как итог. «Птицы...» как итог жизни писателя. Притом что доминирующим цветом птицы назван серебристый, С.-М. Салинский не ограничивается лишь одним этим колором: «Птица из сказок Марии Хабаги. Эта птица была чёрно-зелёно-золотистая, но при этом – серебряная. Птица счастья, и я, что есть сил, удерживаю её в своих руках» [Там же, с. 219]. Таким образом, в мифопоэтической картине мира писателя серебристый цвет не только должен визуализироваться. Он передаёт физиологические состояния. Серебряный, пепельный, оловянно-серый, каре-серый, туманный, стальной, свинцовый становятся цветами ощущений автора, внутренних камертонов его души. Палитра серого становится как будто «мостами» памяти, которые ассоциативно скрепляют сосущие воспоминания: серостальная птица в туманно-пепельном хмуром северном небе над силуэтом стальной, серого цвета «Авроры» в серебристой предвечерней дымке, на фоне серо-стальной Невы… [Там же, с. 262-264]. Концепт СЕРЫЙ выступает в произведении как психоэмоциональный маркёр. «Серебряный цвет подталкивает человека к погружению в себя и к мистическому восприятию мира, помогает увидеть собственные ошибки и отражает истинную сущность души» [46]. Видится, что в перечислении цветовой гаммы птицы счастья из произведения С.-М. Салинского можно отметить ещё одну отсылку – к указанному выше Фениксу, а точнее – к его китайскому аналогу. В китайской мифологии образ Феникса получил выражение в мифе о фантастической птице Фэнхуан, которая воплощала собой женское начало и символизировала грядущие перемены [29, с. 134]. У восточного феникса «горло ласточки, клюв петуха, шея змеи, хвост рыбы, лоб журавля, головка утки, расцветка дракона, спина черепахи» [9, с. 77], её перья пяти цветов: жёлтые, белые, красные, синие, чёрные. Они символизируют пять добродетелей: человеколюбие, долг, пристойность, знание обрядов, верность [10, с. 40]. В повести удивительным образом переплетаются и дополняют друг друга корейские, удэгейские и, думается, японские предания. Это уже позже зафиксирует и сам С.-М. Салинский, листая машинописную рукопись профессора Восточного института, востоковеда, основателя научной школы японоведов на Дальнем Востоке Е. Г. Спальвина «Сказки и легенды удэгейцев». Однако, судя по названию (отнесём это к ошибкам памяти взрослого писателя), имеется в виду либо В. К. Арсеньев, либо С. Н. Браиловский. Но Евгений Генрихович Спальвин, действительно, реальное историческое лицо, известный японовед, с 1900 года – профессор Восточного института, один из ректоров Государственного дальневосточного университета во Владивостоке, первый директор вузовской библиотеки Дальнего Востока, с 1920-го – первый декан восточного факультета ГДУ. По его учебным пособиям учились студенты японского отделения. Е. Г. Спальвин долгое время жил и работал во Владивостоке, поэтому, вполне возможно, имел контакты со Станиславом Яновичем, отцом героя, мировым судьей и начальником – «джан-гуи Салинским» [17, с. 88], когда в 1910 году семья переехала из военного гарнизона в город. Можно предположить, что какое-то время С.-М. Салинский и Е. Г. Спальвин были однокурсниками, потому что в начале 1890-х гг. оба поступили на юридический факультет СанктПетербургского университета: «У них были общие воспоминания, общие знакомые» [42, с. 261]. Глава семьи Станислав Янович слыл уважаемым во Владивостоке человеком, и не только внутри польской диаспоры. Знаток-ориенталист, библиофил, книгочей, собиратель местного фольклора, он был хорошо знаком с исследователем Дальнего Востока В. К. Арсеньевым, в доме Салинских во время путешествия в Корею останавливался Н. Г. Гарин-Михайловский [17, c. 85-96; 19, с. 171-177; 21, с. 30-43]. Таким образом, «Сказки и легенды удэгейцев» – рукопись, которую упоминает писатель, едва ли имеет отношение к Е. Г. Спальвину. Но с большой долей вероятности она могла быть частью многочисленных научных работ известного дальневосточного исследователя В. К. Арсеньева. Начиная с 1906 года в ходе многочисленных экспедиций в Уссурийский край учёный собрал огромный полевой материал по материальной и духовной культуре удэгейцев. В своих дневниках он бережно фиксировал образцы удэгейского фольклора. К сожалению, обстоятельства не позволили В. К. Арсеньеву опубликовать главный труд своей жизни – монографию об удэгейцах и словарь удэгейского языка [52, с. 11]. Известно, что это этнографическое исследование носило название «Страна Удэхе», рукопись его была завершена, но бесследно пропала, возможно, при аресте Маргариты Арсеньевой – вдовы писателя. Ещё одной версией того, кому могла принадлежать рукопись, о которой пишет С.-М. Салинский, может считаться научный труд этнографа, учёного-филолога С. Н. Браиловского «Тазы или Удиhэ. Опыт этнографического исследования». Он вышел в 1902 году в Санкт-Петербурге [7]. Однако в пользу В. К. Арсеньева говорит и тот факт, что Станислав Янович помогал разбирать архивные записи об удэгейцах, поскольку «отец немного знал удэгейский язык» [42, с. 258]. Изучал удэгейский и Владимир Клавдиевич. Удэгейцы (известны в историко-этнографической литературе под этнонимами кяка, орочены, удихэ, удэ) практиковали шаманизм, анимизм, аниматизм. Основа их фольклорных верований, как и у многих других коренных народов Амура, зиждилась на мотивах зоолатрии, теротеизма, анимализма, иными словами, совокупности обрядов и представлений, связанных с религиозным почитанием животных. Материалистическая наука объясняет происхождение зоолатрии бессилием первобытного человека в борьбе с природой. Находясь в тесной связи с природой, удэгейцы одухотворяли природные стихии, растения и животных. Птицы также играли важную роль в их культуре. Они являлись объектом охоты, предметом изображения в прикладном искусстве, на ритуальных атрибутах. Удэгейцы держали домашних птиц. «Птица у удэгейцев ассоциировалась с солнцем, считалась посредником между человеком и богами, являлась благодетелем и покровителем как отдельных людей, так и целых родов» [40, с. 87]. В мифологических представлениях удэгейцев форму птиц принимали души ещё не рождённых детей (оме). Оме обладает бессмертием. По воззрениям удэгейцев, человек имеет душу, которая видоизменяется в зависимости от возраста. «С момента рождения и до года душа имеет вид серой птички (курсив наш. – Е. К.), живущей недалеко от ребёнка. Когда ребёнок начинает ходить, его душа (оме/омя/омия) становится взрослой (ханя)» [49, с. 113]. В представлении гольдов (нанайцев) о нескольких душах у человека словом «ерга» обозначается душа ребёнка, начинающего соображать, птичка, которая, попав на землю, превращается в зародыш живого существа и, проникнув в женщину, развивается в ней в человека [53, с. 1]. На второй год омия превращается в эргэни, что значит «воробей» [26, с. 199-201]. По представлениям удэгейцев, птицы также провожали умерших в загробный мир. Анализируя погребальную обрядность этноса (подземные, наземные в гробу и воздушные захоронения), отмечалось следующее: «Удэгейцы рек Бикин и Большая Уссурка зарывали гробы в землю, а хорские, самаргинские, анюйские и другие оставляли в лесу на возвышенном месте. Гробы устанавливали на двух брёвнах, сваях или пнях, на четырёх сваях или пнях» [44, с. 110]. Рядом на дереве или на воткнутой в землю палке укрепляли деревянную птицу (тийн) головой на запад, к загробному миру. Красный шнурок, привязанный одним концом к шапочке покойника, прикрепляли к хвосту этой птицы. Создавалось впечатление, будто птица тянет за собой гроб. У покойника отрезали прядь волос и привязывали к шнурку между головой покойного и птицей. По этим волосам, думали удэгейцы, в загробном мире узнают душу, которую принесёт птица [49, с. 116]. Существовала традиция вплетать перья птиц в волосы покойника [40, с. 86]. У удэгейцев птицы выступали в качестве первопредков и помощников шамана, защищающих людей [40; 41]. Деревянная птица гаха-куа (куан), наколотая на шест и служившая жертвенником, всегда стояла рядом с жилищем шамана. Гаха-куа становилась традиционным спутником шамана, его «транспортным средством» для перемещения между мирами. Часто птицы – мифические и существующие в реальности – появляются в удэгейских фольклорных текстах, особенно персонажи-птицы в удэгейских ниманку (волшебных сказках) [39, с. 69-74]. В текстах дальневосточного писателя Н. А. Байкова (1872-1958), прожившего большую часть жизни в Маньчжурии, фигурирует некая таинственная птица Цяор, которую никто никогда не видел. В романе «Великий Ван», по представлениям китайцев, птица эта сопровождает царственного тигра в его странствиях по тайге и звуком своего голоса пугает суеверных собирателей женьшеня (пан-цуй). Любопытно, что птица Цяор живёт на вершинах кедра (священного дерева), и образ её связан с верованиями о переселении душ. Так, «по поверью обитателей тайги, таинственная птица Цяор является весною неизменной спутницей Вана и сопровождает его во всех его странствованиях по лесам. Души погибших в лесах людей вселяются в тело птицы и летают по вершинам деревьев. Звуки их громкого голоса похожи на звуки флейты и бывают слышны на далёкое расстояние. В науке птица эта ещё не известна. Увидеть её очень трудно, так как она крайне осторожна и не подпускает к себе человека. Держится на вершинах высочайших деревьев тайги» [3, с. 188-189]. В. К. Арсеньев отмечал, что у гольдов (современные нанайцы) подобная птица именуется Тоито, она похожа на маленькую ночную сову. Считается, что звуки, издаваемые этой птицей, как и в случае с Цяор, также связаны с душами погибших в тайге людей. Эти неупокоенные «неправильные» покойники как бы бродят по лесу и перекликаются между собой. «Каждый женьшеньщик, услышав эти стоны и крики, никогда не пойдёт в их направлении и непременно свернёт в сторону, а если он рискнёт туда идти, то ничего не найдёт и, наверное, заблудится» [1, с. 341]. Н. А. Байков в очерке «Женьшень» уточняет, что эту птицу китайцы зовут «конгуль-точу» по имени погибшего искателя женьшеня и с ней связано много других сказаний и легенд тайги: «Многие старые таёжники убеждены, что птица эта охраняет женьшень и отводит от него искателей, заставляя их напрасно блуждать по лесам. Крик её вообще предвещает несчастье или неудачу» [4, с. 219]. У самого С.-М. Салинского находим: «Корейские и удэгейские предания переплетались и дополняли друг друга. Так, например, приобрела какой-то новый смысл сказка Марии Хабаги о серебряной птице счастья. У Марии Хабаги птица прилетала и улетала – и всё. У удэгейцев она прилетала и улетала, но это было ещё не всё. Раз обретённое (иначе – пойманное) человеком, испытанное счастье имело свойство возвращаться к человеку как тень-воспоминание, во сне. А смерть человека толковалась в этих сказках как великий сон, в который слетаются все серебряные птицы, все тени серебряных птиц счастья, прилетавших к нему при жизни» [42, с. 258]. Такими же финальными словами удэгейской легенды-сказки заканчивается повесть. Как известно, сон, по народным представлениям, считается маленькой, временной смертью. А смерть – это сон вечный. Смысл и наррация Филологические науки. Вопросы теории и практики. 2020. Том 13. Выпуск 9 удэгейского мифа основаны на том, что моменты испытанного счастья возвращаются к человеку в снах, а смерть – это и есть череда снов об этих моментах. Серебряные же птицы становятся теми незабываемыми, почти осязаемыми, ощущениями счастья в жизни человека, которые можно пережить потом только в снах. Смерть, таким образом, представляет собой, в соответствии с этим мифом, череду снов о счастье. В вышеупомянутом мифе заметны, на наш взгляд, также японские влияния, особенно синтоистские. Традиционная религия синто («путь богов»), испытавшая значительное влияние буддизма, была основана на анимистических и аниматических верованиях древних японцев, где объектами поклонения являлись многочисленные божества и духи умерших. Отметим, что первые представители Японии на российском Дальнем Востоке, как и китайцы и корейцы, появились почти сразу после основания военного поста Владивосток в 70-80-х гг. XIX века. К тому же исторически японская и китайская культуры оказали серьёзное влияние на формирование традиций у корейцев. В силу географического положения корейская мифология подверглась существенному влиянию японской и китайской мифологий. Е. С. Бакшеев, говоря о сакральных птицах в древнеяпонской культуре синто, пишет, что самые разные птицы почитались священными (ма-тори); существовал культ «птиц-духов» (рэйтё). «Многие из них считались посланцами небесных богов, им поклонялись, наделяли волшебной силой. По археологическим данным, на протяжении длительного периода времени, со Среднего Яёй (I в. до н.э.) и до Позднего Кофун (VII в. н.э.), между духовной жизнью человека и птицей существовала тесная взаимосвязь; орнитологические мотивы были присущи как общинным ритуалам, так и культу природы, охотничьим верованиям и погребальной обрядности» [5, с. 20]. Объяснение смерти человека как великого сна, в который слетаются все серебряные птицы, в трактовке С.-М. Салинского означает умиротворение, счастье. Смерть приносит свободу и волю. Это ориентальный подход, восточный взгляд на смерть. Для нас безусловно, что данная мысль писателя наполнена концепцией смерти, распространённой у восточных, азиатских, народов, когда смерть – это всего лишь новый виток, продолжение жизни (буддизм, даосизм). Смерть – это переход из одного вида жизни в другой, по сути, смерти как таковой нет, есть перерождение. Смерть является не горем, а прекращением земных страданий. Писатель так поэтически выражает приближающийся конец человека и свой собственный уход: «Наплывы памяти и эмоций теснят друг друга, и вот я вижу, как надо мной кружит и кружит моя серебряная птица, навещающая меня в моих снах…» [42, с. 277]. Смерть является самым определённым в жизни человека, и это ожидание неизбежного у С.-М. Салинского рождает атмосферу грустно-прекрасного. Хорошо известно, что мифологема «душа-птица» и концепция птиц как проводников или носителей душ были широко распространены в традиционных культурах. Птицы часто выступают как медиаторы между миром живых и мёртвых. В древнеяпонской погребальной обрядности сильны орнитологические мотивы. В мифах японцев есть сцена обряда могари (форма двустадийной погребальной обрядности VI-VII вв., обряд, характеризующийся временным захоронением или ритуальным выставлением тела усопшего) Амэновака-хико, совершаемого птицами. «Возможно, под видом птиц выступали шаманы в костюмах из птичьих перьев. У некоторых ханива-шаманок на голове корона из птичьих перьев» [5, c. 25]. Символическая коммуникация между двумя мирами осуществляется в небесах с помощью птиц, поэтому возможна аналогия между Токоё и Ирием. Древнеяпонский загробный мир именуется Вечной страной Токоё, которая понимается «и как мир смерти, и как идеальный мир бессмертия (влияние китайского даосизма) и находится где-то за океаном» [Там же, с. 23]. Токоё можно сравнить с восточнославянской мифической страной Ирий, как представляли её в дохристианской картине мира. Это некая параллельная реальность, иной мир, царство мёртвых, в Ирий улетают души умерших. «Ирий – общее обозначение потустороннего мира» [50, с. 144-148]. «Важную роль в мифопоэтике играют образы, соотнесённые с четырьмя классическими стихиями, с этапами жизни, от эмбрионального до посмертного, с потусторонним» [55, с. 181]. Представления о стране Токоё в синтоизме тесно связаны с культом марэбито (гость потустороннего мира, божество, приходящее в мир людей на короткое время). Это мир призраков, где само время течёт с разной скоростью. Токоё но Куни называется мифическая страна – своего рода утопия бессмертия и вечной молодости. «Токоё является архаичным словом, которое может быть интерпретировано как страна бесконечных ночей. Тогда это название места для постоянного отдыха божества, граница, отделяющая мир земной от мёртвого. Считалось, что Мир вечности Токоё находится далеко за морем или даже под водой, изначально это местообитание душ усопших, освободившихся от скверны смерти. Представление о заморском крае бессмертных сложилось под влиянием даосских идей о шэньсянь-сян (родина божественных гениев)» [30]. Как и земля вечной жизни Токоё но Куни, слово, дословно переводящееся как страна извечного изобилия и вечной жизни, а по сути, рай, так и Ирий – своего рода прообраз рая славянского. Ирий (или сад Вырий) считается местом, отличающимся необыкновенной красотой, блаженством, беззаботностью, там живут души, достигшие особого развития и добившиеся особых заслуг. Восточнославянская и восточнопольская мифологии также представляли этот рай как некую мифическую страну, которая «находится на тёплом море на западе (или юго-западе земли)» [25, с. 353]. У С.-М. Салинского: «Серебряная птица счастья прилетела из-за дальних морей. Это был первый в моей жизни пережитый восторг счастья. Я держал в руке редкую, такую редкую серебряную птицу!» [42, с. 229]. Путь в страну Ирий «лежит через воду (омут, водоворот). У белорусов сохранилось верование, что птицы осенью сбиваются в шар и опускаются в море. Это согласуется с представлениями о том, что Ирий находится в воде, море. Однако согласно украинскому свидетельству, Ирий – это остров, находящийся на высоких кручах» [25, с. 354]. Дополним, что сакральная география рассматривала Запад как страну смерти, обитель мёртвых, такие представления фигурируют во многих мифологических и религиозных традициях, в т.ч. и культурах ориентальных. «Поляки верили, что если всё время идти на запад, можно дойти до Ада, а если на восток – до Рая» [6]. У китайцев выражение «Уйти на запад» означает умереть и т.д. и т.п. «Реконструкция Ирия как “того света”, куда попадают души умерших, тесно связана с мотивом зимовки там птиц и змей, которые, согласно славянским верованиям, являются обычным воплощением душ умерших» [24, с. 422-423]. В представлениях С.-М. Салинского о птице счастья наличествуют и отсылки к птице Феникс. Она считается символом вечного возвращения, т.к. чудесная птица живёт много сотен лет, перед смертью сжигает себя, а затем возрождается из пепла. В христианском мире Феникс означает триумф вечной жизни над смертью [15, с. 538]. Таким образом, со столь широко распространёнными во всём Тихоокеанском регионе практиками шаманизма с его птичьими культами, орнитологическими магиями, мимическими танцами и прочей атрибутикой, с одной стороны, и христианскими представлениями – с другой, связан, на наш взгляд, и концепт ВОЗВРАЩЕНИЕ. Отметим, что лексико-семантическая и грамматическая репрезентация данного концепта в произведении становилась объектом внимания [33, с. 191-192]. В Ирий осенью (умирание) скрываются птицы, оттуда они являются весной (рождение). Птицы возвращаются… Глагол «возвращаются» как в названии произведения, так и посредством его художественной реализации (например, хронотопа или мотива воспоминания) обретает свойства концепта синкретичного, он организует различные культурно-религиозные картины мира в единое мифопоэтическое пространство. Это позволяет сделать вывод, что в представленной авторской картине мира разные культуры существуют не в противопоставлении, а в синтезе, что, в свою очередь, можно рассматривать, вслед за Н. С. Милянчук, как реализацию феномена «метакультурности» или «мультиэтничности». Данный феномен выражается в обязательном наличии в тексте указаний на присутствие самых разных культур, и такое соседство, сосуществование разных культур в одном пространстве является нормой [34]. Одной из самых страшных птиц в произведении, которую так сильно боится ребёнок, становится птица Магадори. В тексте она представлена как существо почти мифическое. Ранее уже отмечалось, что в повести С.-М. Салинского лирический герой часто прибегает к корейскому образу-символу горы Пектусан. Стась считает Пектусан Великим Страхом, ведь именно из этой горы в июльские «воробьиные ночи» вылетают железные птицы магадори (так кормилица Мария Хабаги объясняет маленькому мальчику такое природное явление, как гром и молнии). Уместно отметить снова, что в изображённых в детском сознании фобиях в очередной раз соединяются православные и восточные представления. Понятие «воробьиные ночи» существует в культурах восточных и южных славян, в т.ч. у поляков. Воробьиными, или рябиновыми, ночами именовались ночи, обладающие особым мистическим значением. Эти ночи, когда часто гремят громы и вспыхивают молнии, наступают после Купалы и считаются порождением грозовых духов. Яркие зарницы на горизонте вселяли в людей мистический ужас, потому что воробьиные ночи связывались с временем разгула злых сил. Люди обращались с просьбами к молнии и грозам, ветрам и бурям истребить нечистую силу, которая, как суеверно думалось, плодится к воробьиным ночам в непомерных количествах. Образ же горы Пектусан (кит. Чанбайшань), которая столь страшит юного героя, на самом деле является для азиатского и инородческого населения российского Дальнего Востока сакральным и почитаемым [18, с. 271-280]. Священный Пекту, расположенный на границе КНДР и КНР, и в наше время – потенциально активный вулкан. Таким образом, для «взаимодействия» с природой прибывшим на эти земли поселенцам, в т.ч. семье «русских поляков» Салинских, предлагается перенимать систему вето и табу, предложенную местным населением. «Со страшным стуком и хрустом проносятся железные птицы магадори – изрыгающие пламя птицы уничтожения. Их крылья издают грохот, который несётся от одного края неба к другому. Жестокие птицы над испуганной землёй… Когда они пролетают, земля превращается в пожарище, пепел и шлак… Чудовищные птицы магадори, вылупившиеся в кратере вулкана Пектусан. Это оттуда вылетают они по ночам, наполняя мир вокруг шумом своих железных крыльев» [42, с. 54-55]. Образ гигантской птицы, враждебной человеку, органично вписывается в мировую мифологию [51, с. 131]. При этом отметим такую интересную авторскую особенность, когда мифические представления суеверных людей и самого маленького Стася «вплетаются» в текст повествования реалистического: «От земли исходит горячий смолистый чад трав и горных сосен: нагретые солнцем, они разносят свой запах далеко вокруг. Медлительные птицы тяжело перемещаются по небу – это бакланы, а те, что летят выше, – альбатросы, по-корейски “орлы моря”, размах их крыльев равен двум моим шагам. – А магадори очень большие? – спросил я как-то у Марии Хабаги. – О, они в тысячу, тысячу раз больше, нежели орлы моря. Такая величина была невообразима и приводила в полный ужас. Невообразимой она была наверняка и для Марии Хабаги» [42, с. 48]. Подобные рассказы кормилицы-кореянки о гигантских птицах не имеют научного объяснения для писателя даже во взрослом возрасте. Они остаются страшными птицами из детства, символическим образом страха, бед, разрушений, уничтожения, смерти. Примечательно, что С.-М. Салинский в своей повести мастерски соединяет два пласта: мифический и реальный. «Сидя у коленей Марии Хабаги, мы слушали её рассказы в те времена, когда перелёт Блеруа над ЛаМаншем был мировой сенсацией, а авиация только-только выползала из пелёнок. Имена братьев Райт, Фармана, Уточкина я узнал значительно позже, после сказок Марии Хабаги о железных птицах магадори» [Там же, с. 55]. Как только читатель погружается в царство чудес, детских грёз или страхов, писатель мастерски «выныривает» его в реальность. Примеров такого подхода в тексте большое количество. Это можно проиллюстрировать сказками Марии Хабаги о мифических железных птицах уничтожения как некоем предзнаменовании: «Мария Хабаги наверняка не дожила до новых времён, но до новых времён, надо полагать, дожил кто-то Филологические науки. Вопросы теории и практики. 2020. Том 13. Выпуск 9 из её тогдашних слушателей, ловивших слова, слетавшие с её велеречивых уст, – дожил до того возраста, когда над его родиной сыпали настоящим, а не сказочным огнём огромные стальные птицы, испепелявшие напалмом сёла и поля, а дома превращавшие в руины и щебень. Железные птицы магадори из сказок обернулись бомбардировщиками в реальной истории…» [Там же]. Страшные птицы, изрыгающие огненное пламя, из сказочных превратятся в вполне реальных железных птиц, которые спустя полвека обернутся для Японии атомными бомбардировками Хиросимы и Нагасаки. Другим примером может служить та особенность, когда художественный текст писателя перемежается цитатами из книг известных учёных, путешественников, писателей, этнографов. Помимо уже вышеупомянутых имён В. К. Арсеньева, Н. Г. Гарина-Михайловского, Г. В. Спальвина, есть прямые отсылки к видному деятелю Общества изучения Амурского края во Владивостоке Н. А. Пальчевскому, зоологам-путешественникам Б. Дыбовскому и Я. Калиновскому, друзьям Стася братьям-революционерам Всеволоду и Игорю Сибирцевым и др. Приём введения в ткань сюжета фактов о знакомстве или дружбе с реальными историческими лицами не даёт читателю на протяжении всего текста погружаться в убаюкивающее мифопоэтическое повествование и заставляет обращаться к реальности. Таким образом, реальность, осмысленная через мифопоэтику, становится у С.-М. Салинского больше, чем реальность. Получается эффект, когда чудесный, сказочный нарратив трансформируется в закономерное течение жизни. Птицы магадори в произведении противопоставлены серебряным птицам счастья. Магадори становятся олицетворением разрушения и смерти. Композиционно части «Птиц...» связаны мотивом смерти, поэтому в общем художественном полотне значительны все рассказы-воспоминания. Смерть присутствует постоянно. Можно сказать, что смерть в повести С.-М. Салинского выступает как полноценный герой повествования. Интересно, что в детских представлениях, в отличие от взрослых, восприятие смерти не такое. Смерть в них оценивается как ужасающе-пугающая катастрофа, как что-то непостижимое: «уничтожение» Пу О, сожранного осьминогом, случайно утонувшая в пруду в сезон ловли раков девочка-кореянка – первая любовь Стася, сын Логайды, погибший от барса, смертный час оленят из-за нерасторопности манз, образы корейцев, совершающих свой дикий ритуал переноса останков, когда по нескольку раз выкапывались и перезахоранивались трупы, распространявшие по Янчихе вперемешку с гаоляном сладкий запах разложившейся плоти. Сюда можно отнести возможную, но не случившуюся гибель мальцов от морского буса или сценарий потенциального заражения экспедиции, столкнувшейся со странным мором в деревне тазов, и многое другое. Эти детские воспоминания о смерти противопоставлены взглядам уже пожившего, умудрённого жизнью человека, и эти представления, как уже отмечалось, близки к восточным – смиренным. Но, возможно, потому, что в детстве и юности человек заточен на жизнь. А с годами, со смертью близких и другими дорогими для себя утратами, он привыкает к мысли о собственном уходе. Отметим, что информации о птице с названием «магадори» не зафиксировано нами ни в одном аборигенном фольклоре народов юга Дальнего Востока, не обнаружены упоминания о магадори в корейских и китайских источниках. Возможно, имя птицы стало придумкой уже взрослого С.-М. Салинского, ставшего писателем. Тем не менее имя птицы заслуживает разговора. Весьма примечательным, на наш взгляд, в этой связи кажется японское название птицы «миякодори». Так, например, в танке Аривара-но Нарихира (825-880) из «Исэмоногатари» («Сказании об Исэ») читаем: «Миякодори... / Верно, ты из столицы-мияко? / Скажи, о птица, / Та, о ком я тоскую, / Жива ещё или нет?» [37]. Дори, или тори, по-японски – птица, мияко – столица. Возможно, схожесть японского слова «миякодори» и птицы «магадори» надуманна, к тому же в японской традиции птица имеет положительные коннотации, но вполне возможно, что название было вызвано созвучием, всплывшим в сознании писателя уже позже, в Польше, в 1960-е гг., во время написания повести. Ещё одним предположением может стать версия о заимствовании слова из фантастической литературы – единично встречающееся упоминание о магадорцах/магадорианцах/магадорианах отсылает к злым и жестоким пришельцам с планеты Могадор, прилетевшим на землю уничтожить людей. Но едва ли эта версия применима к 1960-м гг. Рассуждая о значении регионального компонента в создании художественного образа птиц у С.-М. Салинского, уместно отметить, что, по представлениям удэгейцев, существует Медная птица Чектамкои – птица счастья, прилетавшая с небес, помощница и спасительница. В противоположность ей известна Железная птицадемон Салемкои – птица зла, бед и разрушений, с железным клювом, стальными перьями и когтями. Согласно современному удэгейскому словарю птиц, в котором зафиксировано около ста их разнообразных названий (в лексическом запасе у этой народности различимо огромное количество орнитологических представителей, они в совершенстве знали всех обитающих в тайге птиц), мифическая птица по-удэгейски «кои» [40, с. 207]. «Когда над морем летит да железными крыльями машет – волны выше гор вздымаются. Убивает людей Салемкои – человеческими сердцами лакомится. А кого не убьёт, а только ранит, тот мохом покрывается и страшным чёртом становится. Никому нет от неё спасения» [41, с. 131]. Таким образом, используемый С.-М. Салинским образ птиц магадори отчасти отсылает к фольклору коренных малочисленных народов Дальнего Востока России. Мифические представления о «железных птицах» часто встречаются в мифах удэгейцев. Так, дальневосточный исследователь В. К. Арсеньев пишет о существовании у удэгейцев особых ритуальных деревьев «тхун» – местообитании самого ужасного злого духа Окзо (Огзо) в виде страшной птицы с железными крыльями, с железным клювом и с железными зубами. «Он с быстротой молнии летает по всему свету. У него нет пристанища. <…> Все удэгейцы боятся места, где стоят такие Тхун, никогда не ходят туда ночью и даже днём стараются обойти их стороною» [2, с. 14]. Описания железных птиц в мифах и легендах удэгейцев поистине макабрические: «На всей Земле нет никого ужаснее злого духа Окзо. Громадная страшная птица. Он может поселиться в любой юрте – и тогда страшные несчастья ждут всех обитателей жилища. Даже шаманы боятся Окзо. Злобный дух находит шамана и приказывает ему поставить страшное дерево Тхун. Вместо листьев на нём должны быть головы убитых птиц, животных и людей. Глаза на головах не выколоты. Головы прибивают к ветвям и вокруг ствола, так что они могут видеть во все стороны света. Внимательно смотрят глаза с прибитых голов, следят за живыми и обо всём увиденном сообщают жестокому хозяину» [41, с. 40]. Почти всем тунгусоязычным народам Приамурья известна опасная для человека мифическая птица Кори (Коори, Хоори) с железным оперением, от крика которой люди теряли рассудок и бежали следом, пока не падали замертво. Птица Кори, согласно верованиям, имела огромные размеры, перья из железных стрел, клюв – пешню, а когти – мечи из стали [38, с. 421-423]. По верованиям орочей, на краю земли за пределами небесной сферы растёт железное дерево с тремя ветвями. На нем живёт Кори: вместо носа у неё – пешня (приспособление для пробивания проруби во льду), вместо перьев на крыльях – маньчжурские сабли, а вместо хвоста – обычное копье, с которым ходят на медведя [36, c. 218]. Под тяжестью Кори сгибаются лиственницы, а от взмахов её крыльев поднимается шторм. Кори может уносить людей. В негидальском фольклоре рассказывается, что от одного взгляда на гигантскую птицу умерли все жители селения. «Иногда Кори представляют в виде огромного орла, иногда в виде большой птицы на длинных ногах, похожей на страуса» [22]. Согласно версиям, зафиксированным у орочей в устье реки Тумнин, в последний раз Кори прилетала в 1938 году: «Кочевавшие там эвенки гнались за ней на оленях, но она от них убежала» [23, с. 12]. Человек вполне способен одолеть птицу: «Убийство Кори приносит счастье всему роду, но сделать это непросто» [22]. Орочи, нанайцы и ульчи считали, что на птице Коори касаты-шаманы (касаты – большие поминки; шаманы, проводящие последние заупокойные обряды по усопшему) возвращались из загробного мира (буни/були) после доставки туда умершего человека. Без помощи громадной Коори шаману не уйти живым из преисподней. «Только оседлав птицу-дух Коори, касаты-шаман может стремглав преодолеть преграды между инфернальным и земным миром» [12]. С этой птицей орочи связывали и обретение охотничьего счастья, которое можно было передавать из поколения в поколение [32, с. 9]. Но в целом Коори считалась злым духом и мыслилась в виде огромной железной птицы, сидящей на вершине мирового шаманского дерева. Могущественные шаманы вступали с ней в единоборство и, в случае победы, превращали в духа-помощника, верхом на птице шаман улетал в небеса [43, с. 296]. Магические птицы с древности играли важнейшую роль в разных культурах, в т.ч. аборигенного населения Дальнего Востока России, и несли большую символическую нагрузку. Уместно вспомнить эвенкийскую сказку «Кингир – железная птица», повествующую о похищении птицей человека. Огромная железная птица заставила охотника защищать своих детёнышей, которые боялись грома. Раскаты грома несли им страх и гибель. Умертвить птенцов и победить самого Кингира у охотника получилось лишь при помощи шаманского бубна, издающего звуки, схожие с ударами грома. От испуга Кингир упал замертво. Однако сам человек после возвращения домой стал глупым [16]. Широкое бытование получила нанайская народная сказка «Железная птица», по сюжету которой юноша Мэргэн ловит и побеждает железную птицу, пожирающую людей. Чудовище изображено так: «Пришёл к высокой горе из человеческих костей. На самой вершине старое, засохшее дерево стоит, и на голой его ветке птица сидит. Глаза как огонь горят. <…> Засмеялась железная птица, замахала огромными крыльями так, что дерево зашаталось» [11]. После победы Мэргэна железная птица пообещала больше не трогать людей и не есть человеческого мяса. И прежде чем улететь далеко, дала своё перо, принесшее герою семейное счастье [Там же]. Многие сюжеты волшебных сказок удэгейцев разворачиваются на фоне борьбы добра и зла. В этом плане интересна сказка о Медной и Железной птицах: первая – символ любви, света и добра, выступает в роли помощника человека. Железная птица – символ смерти, зла, насилия, враг всего светлого и живого. Человек с помощью Медной птицы побеждает «железную смерть». К тому же Медная птица наделена функциями космогоническими, она причастна к сотворению мира. Так, согласно сказаниям дальневосточных аборигенов, восходящее утром Солнце послало на землю Медную птицу, которая снесла на поляне два пёстрых яйца. Из яиц вылупились мужчина и женщина и поселились среди таёжных обитателей. Таким образом, вновь вполне возможно предполагать, что С.-М. Салинский при создании образа серебряной птицы счастья интерпретировал удэгейские сказки. Иллюстрацией этого может стать, к примеру, также сказка «Недига и Медная птица», в которой рассказывается о том, как появилась на земле Медная птица. Такое имя получила птица, разносящая людям счастье: «Давно это случилось. В те времена злой старик Канда Мафа на земле жил. В дремучей тайге дом из коры кава стоял. В нём одинокая женщина жила. Однажды возле дома медное яйцо упало. Оно так сильно сияло, что женщина зажмурилась. “Видно, с солнца прилетело”, – подумала она. Взяла яйцо в руки – а из него крохотная девочка вылупилась. “Дочка у меня будет! – обрадовалась женщина. – Да только не простая это девочка. Это счастье на землю с небес прилетело. Вот какая дочка у меня!” Стала женщина растить малышку. Имя ей придумала. Но по имени её никогда не называла: от злых духов оберегала. Узнают злые духи, как малышку зовут, беды не миновать. Медной птичкой женщина девочку называла. <…> Чуть подросла – стала в птицу превращаться и из дома улетать. На землю опустится – снова девушкой-красавицей станет, в дом войдёт. – Где ты летаешь, Медная птичка? – ласково спрашивала у неё мама. – Людям счастье разношу, – отвечала девушка» [41, с. 64]. В другой удэгейской сказке «Салемкои и Чектамкои» Медная птица спасает человека: помогает богатырю Егдиге справиться с Железной птицей, прячет под своими медными перьями и научает, как выдержать страшные песни птицы-людоеда: «– Ко мне новая печёнка, язык и сердце летят. Медная ей отвечает: – Раньше времени радуешься. Большой грех – людей убивать. За этот грех свою кровь прольёшь. Опять Железная поёт: Филологические науки. Вопросы теории и практики. 2020. Том 13. Выпуск 9 – У меня клюв и когти всегда в крови. Люди мне не страшны. Человеческое мясо – моя пища. В ответ ей Медная птица кричит: – Большой грех у тебя на душе. Зверей на ходу убивать можно. Людей убивать нельзя» [Там же, с. 158]. Таким образом, в удэгейских фольклорных текстах ниманку Железная птица выступает противником героя. Она часто предстаёт в образе злого шамана, питающегося сердцами. Близка к образу Железной птицы хищная птица Монголенгу, также питающаяся человеческими внутренностями. Удэгейская Монголенгу – жадная, завистливая мстительная птица, расклёвывающая груди и когтями вырывающая сердца [Там же, с. 136]. Резюмируя, отметим, что мифический образ железной птицы, приносящей смерть, под разными наименованиями встречается у нескольких аборигенных народов Дальнего Востока (Кои или Огзо – у удэгейцев, Кори – у ороков и нанайцев, Ибаган – у нанайцев) [39, с. 71]. Однако, как помнится, у С.-М. Салинского магадори ещё изрыгают пламя. Как мифические гарпии, которые появлялись в грозу или ураган, магадори вылетают из Пектусана, который связан с зарождением грозы, бури, с огненным ветром, по-научному – электричеством. «– Что это? – осмелился я спросить однажды, глядя на ужасающий огненный ветер, перелетавший по небу из конца в конец. – Не бойся, это ничего, это электричество. Очень далеко, над Пектусаном. Ужасный Пектусан соединился с электричеством, два страшных слова слились в один страх. А позднее к этим двум добавились железные птицы магадори, о которых малопонятным языком Мария Хабаги рассказывала моим молочным братья и сёстрам, примостившимся вокруг неё на корточках под старым в сучках орехом в саду» [42, с. 45]. Или: «Я уже знал, что такое электричество: это переливы фиолетового огня над Пектусаном. <…> Пектусан может убить. И магадори могут убить, магадори брали электричество у Пектусана» [Там же, с. 48]. Считалось, что в такие летние грозовые ночи человек чувствовал себя особенно тревожно. Как значилось в суевериях и поверьях восточных славян, особенно на Украине и в Белоруссии, рассматривать всполохи в воробьиные ночи обычным людям нельзя, это грозит сумасшествием, так поступать могут только колдуны и маги. «Ночью во всех просветах штор беспрестанно мелькали полосы фиолетового огня – наверняка это птицы магадори летали над землёю. Я метался по постели, постоянно просыпался. То натягивал одеяло на голову, то прятал голову под подушку, ничего не помогало: Пектусан бил и бил в меня клиньями света» [Там же, с. 66-67]. Если обратиться к аборигенной мифологии Тихоокеанской России, то на создание таких воробьиных ночей, по представлениям удэгейцев, способен Агда (Агди) – дух, изрыгающий пламя изо рта и имеющий вид змеи с лапами и с крыльями. Зимой он засыпал, а летом просыпался, зевал, скрежетал зубами – от трения зубов сверкали молнии. Гром Агди – единственный способен изгнать Окзо из местности. «Сам великий Эндури встаёт на защиту людей. Чтобы Окзо не натворил слишком много бед в одной местности, Эндури приказывает грому Агди прогнать жестокого духа. Много часов, а иногда дней, длится битва гигантов. Окзо могуч. Он долго не сдаётся. Но всегда побеждает громовержец Агди. Ещё больше злобы затаивает неуёмный коварный Окзо. Прячется до поры до времени, чтобы потом опять проникнуть в какое-нибудь стойбище и вновь начать свои злодеяния» [41, с. 40]. Смысл этого инородческого мифа прозрачен: зло существует, но добро всегда побеждает зло. Мы видим региональную интерпретацию мистики ночных гроз с ливнями и зарницами, когда предкам удэ страшная гроза представлялась результатом своеобразной небесной битвы добра и зла. Под ударами грома, будь то языческий бог Перун-громовержец или славянский святой Илья-пророк (Илья Громовник), или удэгейский змей Агда, гибли чаровники и нечисть. «Мифопоэтика всегда аллюзивна, состоит из аналогий и реминисценций, которые отсылают к важным природным и культурным константам – к общеизвестным местам, временам, легендам, к очевидным для всех глобальным понятиям» [55, с. 181]. Таким образом, приходим к следующим выводам. Ориентальные и региональные образы птиц, которые использует С.-М. Салинский в повести «Птицы возвращаются в сны», демонстрируют картину смешения различных культур, что свойственно фронтирному сознанию. Мультикультурное, веротерпимое, приграничное пространство Дальнего Востока России рождало общее понимание многих духовных процессов, что нашло отражение в подобных «межкультурных» текстах. Произведение показывает реалии дальневосточного фронтира – тесное взаимодействие с иноверческим населением местности и ориентом, представленным Маньчжурией, Китаем, Кореей, Японией. Обращение к мифологическим представлениям этих этносов сродни писанию единого географического ландшафта. Различные народности, проживавшие на одной территории, заимствовали друг у друга определённые мифические образы. К примеру, в духовной культуре тазов фигурировали названия тех же самых добрых и злых духов, которые были характерны для тунгусо-маньчжурских этносов Приамурья и Приморья, а «безболезненное восприятие тазами духовных основ китайской культуры объясняется некоторыми общими чертами, характерными для культур маньчжуров, тунгусо-маньчжурских этносов и китайцев» [48, с. 60]. Но это отметим уже в качестве перспективы дальнейших исследований. Интернационализм существования людей порождал философию мультиэтничности. В связи с этим на примере мифопоэтических образов птиц в повести можно обозначить проблему синкретизма, нерасчленённости, взаимосвязи разнообразных аксиологических основ дальневосточной этнокультурной картины мира, которая сформировалась из мифологии и религиозно-обрядовых установлений инородцев Дальнего Востока России – удэгейцев, нанайцев, орочей, ульчей, негидальцев, тазов – и народного творчества переселенцев на эти территории. Среди вторых традиционно наличествовало христианское население с его в основном восточнославянским фольклором: православные, католики (поляки) и многие другие, а также восточные выходцы с их ориентальными взглядами: корейцы, японцы, китайцы. Проанализированные представления, связанные с образами птиц счастья и демонических птиц, помогают выявить некое единство мифопоэтической картины мира различных этносов, схожесть их верований и ритуалов, ценностных понятий. Видится, что подобная общность духовно-нравственных представлений была обусловлена неизбежными инокультурными контактами, вызванными совместным проживанием разных народов на данной территории, «природоосообразными» взглядами, порождавшими особые суеверия у этносов, а также практической необходимостью принятия и соблюдения системы норм и правил для выживания и адаптации на землях Тихоокеанской России. Во всех мировых мифологиях птицам отведена большая роль как посредникам между миром людей и миром божеств. На примере образов птиц (реконструированных или придуманных) в тексте повести С.-М. Салинского хорошо заметно, как в сознании ребёнка (героя-повествователя) накладываются друг на друга различные «орнитологические» мифы, легенды и предания, составляя его представление об окружающем мире, закладывая его – этнокультурную – картину мира. Впоследствии эти межэтнические связи, осознанные в детстве, формируют сознание взрослого персонажа, альтер эго писателя. Ментальность героев С.-М. Салинского вбирает этнокультурные и этнорелигиозные традиции самых разных народов, их сознание синкретизируется, стирая границы соотношения понятий «свой», «другой», «чужой», «инаковый». Образы птиц и мотивы, с ними связанные (счастья, детства, воспоминания, утраты, страха, смерти), рассматриваются писателем на стыке реально-бытового и мифологического планов повествования. Отражаясь друг в друге, они одновременно и противопоставлены, и странным образом объединены через сложную систему соответствий, которая включает специфический хронотоп, священные локусы, мотив воспоминания в его оригинальной художественной реализации и многое другое. Подобное построение углубляет смысловую основу произведения и отсылает к общему контексту мифологии, что также определяет перспективы дальнейших исследований. Отметим в завершение, что повесть С.-М. Салинского информативна, аллюзивна, многослойна, наполнена примерами чувственной образности. Текст «Птицы возвращаются в сны» может быть привлечён в качестве примечательного нетривиального материала для имагологии – междисциплинарной науки, имеющей предметом изучения устойчивые стереотипные образы «других», «чужих» этносов, стран, культур, инородных для воспринимающего национального сознания. Список источников 1. Арсеньев В. К. Искатели женьшеня в Уссурийском крае // Рубеж. 2008. № 8. С. 335-343. 2. Арсеньев В. К. Лесные люди удэхейцы. Владивосток: Книжное дело, 1926. 46 с. 3. Байков Н. Великий Ван; Чёрный капитан. Владивосток: Альманах «Рубеж», 2009. 528 с. 4. Байков Н. Женьшень // Рубеж. 2004. № 5. С. 209-222. 5. Бакшеев Е. С. Сакральные птицы в древнеяпонской культуре синто // Синто и японская культура: труды VIII Международного симпозиума Международного научного общества Синто / под ред. А. Н. Мещерякова. М.: МАКС Пресс, 2003. С. 20-28. 6. Благословенный Запад? [Электронный ресурс]. URL: http://noldo-ecthelion.livejournal.com/88742.html (дата обраще ния: 14.07.2020). 7. Браиловский С. Н. Тазы или Удиhэ: опыт этнографического исследования. М.: Книга по Требованию, 2011. 230 с. 8. Доброва Е. В. Популярная история мифологии. М.: Вече, 2003. 512 с. 9. Ежов В. В. Мифы древнего Китая / предисл. и коммент. И. О. Родина. М.: Астрель; ACT, 2004. 496 с. 10. Жарикова Е. Е. Ориентальные мотивы в поэзии русского зарубежья Дальнего Востока. Комсомольск-на-Амуре: АмГПГУ, 2007. 116 с. 11. Железная птица [Электронный ресурс]. URL: https://www.rulit.me/books/zheleznaya-ptica-read-522291-1.html (дата обращения: 28.06.2020). 12. Зубов А. Б. Внутренний смысл шаманского посвящения [Электронный ресурс]. URL: https://religion.wikireading.ru/ 168401 (дата обращения: 15.07.2020). 13. Ибн Сина Абу Али. Газели [Электронный ресурс]. URL: https://modernlib.net/books/ibn_sina_abu_ali/izbrannoe/ read_1/ (дата обращения: 26.06.2020). 14. Ивойлова Л. В. Народное декоративно-прикладное искусство: историко-культурологический и педагогический ас пекты // Мир науки, культуры, образования. 2010. № 2 (21). С. 92-94. 15. Керлот Х. Э. Словарь символов / отв. ред. С. В. Пролеев. М.: REFL-book, 1994. 608 с. 16. Кингир – железная птица (эвенкийская сказка) [Электронный ресурс]. URL: http://www.skazayka.ru/kingir zheleznaya-ptitsa-evenkiyskaya-skazka/ (дата обращения: 28.06.2020). 17. Кириллова Е. О. Художественная репрезентация межкультурного и межэтнического диалога в автобиографической повести С.-М. Салинского «Птицы возвращаются в сны» // Известия Восточного института. 2018. № 1 (37). C. 85-96. 18. Кириллова Е. О. Художественное воплощение корейского мифо-ритуального комплекса в дальневосточной повести русско-польского писателя С.-М. Салинского «Птицы возвращаются в сны» // Россия и Корея в меняющемся мировом порядке – 2018: VII Международная корееведческая конференция (17-18 мая 2018 г.) / отв. ред. И. А. Толстокулаков. Владивосток: Изд-во Дальневост. федерал. ун-та, 2018. С. 271-280. 19. Кириллова Е. О. Этнические компоненты корейско-удэгейского фольклора как основа создания мифопоэтического пространства в повести С.-М. Салинского «Птицы возвращаются в сны»: к постановке проблемы // Материалы VIII Международной корееведческой конференции ДВФУ (г. Владивосток, 17-18 мая 2019 г.) / отв. ред. М. П. Кукла. Владивосток: Изд-во Дальневост. федерал. ун-та, 2019. С. 169-180. 20. Кириллова Е. О. Этнологическая основа автобиографической повести С.-М. Салинского «Птицы возвращаются в сны»: корейские страницы межэтнических и инокультурных взаимоотношений в Южно-Уссурийском крае конца ХIХ – первой четверти ХХ в. // Россия и Корея в меняющемся мировом порядке – 2017: VI Международная корееведческая конференция (17-18 мая 2017 г.) / отв. ред. И. А. Толстокулаков. Владивосток: Изд-во Дальневост. федерал. ун-та, 2017. С. 119-128. Филологические науки. Вопросы теории и практики. 2020. Том 13. Выпуск 9 21. Кириллова Е. О., Соловьянова М. В. Мифопоэтические образы в дальневосточной повести С.-М. Салинского «Птицы возвращаются в сны» //

Напиши аннотацию по статье

https://doi.org/10.30853/filnauki.2020.9.4 Кириллова Елена Олеговна Ориентальные и региональные мифопоэтические образы птиц в повести С.-М. Салинского "Птицы возвращаются в сны" Целью статьи стало изучение мифопоэтики как ведущей смыслообразующей основы повести С.-М. Салинского "Птицы возвращаются в сны". Научная новизна обусловлена тем, что впервые осуществляется исследование произведения с позиций ориентальной и региональной мифопоэтики. Новизна также заключается в подходе к анализу текста писателя как носителя фронтирной, или порубежной, ментальности - сознание автора выражает результаты тесных межэтнических взаимодействий в контактной зоне между странами, народами и культурами. Художественный мир С.-М. Салинского демонстрирует "реализацию" культуры дальневосточного фронтира, когда картина мира человека формировалась в условиях этномиграционных, этносоциальных и этнорелигиозных трансформаций середины ХIХ - начала XX в. Полученные результаты показали, как в условиях дальневосточного трансграничья использование фронтирной мифологии творчески генерирует мировоззрение художника. Воплощение/мифореставрация писателем образов птиц и связанных с ними мотивов является отражением различных духовно-религиозных представлений и верований. Синкретизм фольклорных составляющих дальневосточных народов (русские, поляки, корейцы, японцы, китайцы, тунгусо-маньчжурское население) гармонично формировал этнокультурную картину мира Тихоокеанской России. Адрес статьи: www.gramota.net/materials/2/2020/9/4.html Источник Филологические науки. Вопросы теории и практики Тамбов: Грамота, 2020. Том 13. Выпуск 9. C. 21-33. ISSN 1997-2911. Адрес журнала: www.gramota.net/editions/2.html Содержание данного номера журнала: www.gramota.net/materials/2/2020/9/ © Издательство "Грамота" Информация о возможности публикации статей в журнале размещена на Интернет сайте издательства: www.gramota.net Вопросы, связанные с публикациями научных материалов, редакция просит направлять на адрес: phil@gramota.net Issue of Acculturation in V. Aksyonov’s Documentary Novel “In Search of Melancholy Baby” Grishenkova Tatyana Fedorovna, PhD Surgut State University grit1991@mail.ru The study aims to provide an insight into the peculiarities of acculturation depicted in V. Aksyonov’s documentary novel “In Search of Melancholy Baby”. The article lays emphasis on the factors facilitating favourable interactions between the writer, who emigrated to America, and representatives of the new culture. Taking into consideration K. Oberg’s theory, stages and peculiarities of overcoming culture shock, examples of potential strategies of acculturation are analysed. Scientific novelty of the research lies in taking an approach to studying V. Aksyonov’s documentary novel “In Search of Melancholy Baby” in the aspect of cross-cultural communication. As a result, the acculturation strategy used by the author-narrator is identified, and it is integration. The researcher concludes that the representative of the Russian creative community successfully adapted to the American culture. Key words and phrases: V. Aksyonov; “In Search of Melancholy Baby”; culture shock; acculturation; cross-cultural communication. _____________________________________________________________________________________________ https://doi.org/10.30853/filnauki.2020.9.4 Дата поступления рукописи: 09.08.2020 Целью статьи стало изучение мифопоэтики как ведущей смыслообразующей основы повести С.-М. Салинского «Птицы возвращаются в сны». Научная новизна обусловлена тем, что впервые осуществляется исследование произведения с позиций ориентальной и региональной мифопоэтики. Новизна также заключается в подходе к анализу текста писателя как носителя фронтирной, или порубежной, ментальности – сознание автора выражает результаты тесных межэтнических взаимодействий в контактной зоне между странами, народами и культурами. Художественный мир С.-М. Салинского демонстрирует «реализацию» культуры дальневосточного фронтира, когда картина мира человека формировалась в условиях этномиграционных, этносоциальных и этнорелигиозных трансформаций середины ХIХ – начала XX в. Полученные результаты показали, как в условиях дальневосточного трансграничья использование фронтирной мифологии творчески генерирует мировоззрение художника. Воплощение/мифореставрация писателем образов птиц и связанных с ними мотивов является отражением различных духовно-религиозных представлений и верований. Синкретизм фольклорных составляющих дальневосточных народов (русские, поляки, корейцы, японцы, китайцы, тунгусо-маньчжурское население) гармонично формировал этнокультурную картину мира Тихоокеанской России.

особенности функционирования предлога по в текстах научного стила значение деыствоват в соотвествии с чем либо на основании чего либо. Ключевые слова: значения предлога ПО, семантика, смысловой оттенок, обстоятельственные отношения, функцио нальный стиль, активные процессы в современном русском языке Для цитирования: Наумова Н. Г. Особенности функционирования предлога ПО в текстах научного стиля: значение действовать в соответствии с чем-либо, на основании чего-либо // Вестник Кемеровского государственного университета. 2019. Т. 21. № 1. С. 258–269. DOI: https://doi.org/10.21603/2078-8975-2019-21-1-258–269 1. Введение В настоящей статье представлены результаты наблюдений над особенностями функционирования предлога ПО в текстах научного стиля в словосочетаниях с обстоятельственными отношениями. Актуальность обращения к данной проблеме обусловлена необходимостью изучить изменения в области функционирования предлога ПО, происходящие в русле современных языковых процессов. По словам В. В. Виноградова, «в современном языке намечаются новые, более отвлеченные способы применения предлогов, переноса одних предлогов на место других, возникают новые предложно-синтаксические конструкции. Острее всего эти грамматические сдвиги дают себя знать в газетно-публицистических и научно-технических стилях современного русского языка. Характеристика этих процессов – смешения предлогов, изменения их функций, количественного роста предложных конструкций – должна быть предметом особого самостоятельного исследования» [1, с. 575]. 2. Методы и материалы Описание семантики предлога ПО проводится нами в соответствии с классификацией значений предлога ПО, которую мы разработали на основании анализа научной и справочной литературы, посвященной этому вопросу (см. подробнее [2–4]). В семантике предлога ПО мы выделяем следующие значения в рамках разного типа отношений: I. Обстоятельственные отношения. 1. Значение места: а) находиться на / действовать по поверхности чего-либо; б) находиться / действовать по одному направлению, задаваемому чем-либо;Языкознан ие DOI: 10.21603/2078-8975-2019-21-1-258–269 в) действовать, распространяться в ограниченных пределах; г) находиться / действовать в разных направлениях / местах. 2. Значение образа действия: а) действовать в соответствии с чем-либо, на основании чего-либо; б) соответствовать чьему-либо мнению, чьей-либо теории; в) совершать действие определенным способом, с помощью чего-либо. 3. Значение цели. 4. Значение времени: а) Повторяющееся во времени действие. б) Действие, происходящее в течение продолжительного периода. в) Действие, осуществленное в определенное время. г) Действие, длящееся до определенного времени. д) Действие, осуществляемое после определенного момента. 5. Значение причины. 6. Значение количества. 7. Значение меры проявления действия или признака, достигшего определенного предела. II. Объектные отношения. 1. Объект физического действия. 2. Объект как сфера распространения интеллектуального действия. 3. Объект горестного чувства. III. Определительные (атрибутивные) отношения. 1. Характеристика кого-чего-либо по связи со сферой деятельности, областью знаний. 2. Характеристика людей по общности местонахождения, сферы деятельности, по родству и т. п. IV. Ограничительные (в комплетивных). отношения рамках Для анализа особенностей функционирования предлога ПО в текстах научного стиля мы взяли около 800 страниц формата А4 данного стиля. Мы обратились к текстам различных наук, чтобы выявить зависимость функционирования предлога ПО от специфики содержания текста. Были проанализированы фрагменты монографий, учебников, учебных пособий и научных статей по гуманитарным наукам: литературоведению, лингвистике, истории, философии; по естественным наукам: биологии, медицине и химии, физико-математическим наукам, экономике. В таблице 1 приведены данные по частотности употребления предлога ПО в текстах, созданных в рамках различных наук. Таблица 1. Частотность употребления предлога ПО в сфере различных наук Table 1. Frequency of use of the preposition "по" in various sciences Наука Количество страниц проанализированных текстов Количество контекстов Гуманитарные науки Литературоведение Лингвистика История Философия Естественные науки Биология Медицина, химия Физико-математические науки Экономика Всего1001004001001004271454910874811 Как видим, внутри текстов научного стиля предлог ПО несколько чаще используется в гуманитарных науках (наиболее часто в сфере лингвистики и истории). Однако можно говорить о том, что в среднем предлог ПО встречается примерно с равной частотой в текстах, связанных с различными науками, следовательно, на уровне частотности не проявляет какой-либо специфики. 3. Результаты с предлогом Проанализировав ПО (определив его значение) и произведя соответствующие подсчеты, мы получили следующие статистические данные (таблица 2). контекст каждый На первом месте по частотности во всех научных областях находится значение I.2.а.: 293 контекста из 811 (36 %). Второе и третье места в разных науках занимают разные значения предлога ПО, однако в целом по научному стилю частотными оказываются значения III.1. – 131 контекст (16 %), I.2.б. – 114 контекстов (14 %), I.1.б. – 57 контекстов (7 %), IV. – 65 контекстов (8 %). В данной статье опишем особенности функционирования предлога ПО в самом частотном в текстах научного стиля значении – в значении обстоятельства образа действия 1.2.а. действовать в соответствии с чем-либо, на основании чего-либо. Это значение предлога ПО выделяется во всех рассмо тренных нами справочных и научных работах.Вестник Кемеровского государственного университета, 2019, 21(1) DOI: 10.21603/2078-8975-2019-21-1-258–269 Таблица 2. Частотность употребления предлога ПО в различных значениях в текстах научного стиля Table 2. Frequency of the use of the preposition "по" in different meanings in scientific texts Гуманитарные науки Естественные науки * в о т с к е т н о к о г е с В 12: 3 / 9 57: 19 / 38 20: 14 / 6 12: 2 / 10 293: 131 / 162 114: 88 / 26 5: 5 / 0 – 1: 1 / 0 – 1: 1 / 0 16: 10 / 6 19: 8 / 11 24: 17 / 7 23: 4 / 19 – 10: 10 / 0 4: 3 / 1 1: 1 / 0 131: 82 / 49 3: 3 / 0 65: 25 / 40е и н е ч а н З I.1.а. I.1.б. I.1.в. I.1.г. I.2.а. I.2.б. I.2.в. I.3. I.4.а. I.4.б. I.4.в. I.4.г. I.4.д. I.5. I.6. I.7. II.1. II.2. II.3. III.1. III.2. IV. Всего е и н е д е в о р у т а р е т и Л5–25 – – – ––5–1 –3104 а к и т с и в г н и Л –2545 – – – – – –– – –––145 я и р о т с И –6 –17 – –– –22 –130 –129 я и ф о с о л и Ф2 – –12 – – – – –1– – – – ––49 я и г о л о и Б637 – – – – –46 – – – ––108 я и м и х , а н и ц и д е М7 –53 – – – – – –712 – –––112 е и к с е ч и т а м е т а м о к и з и Ф и к у а н22–– – – – – – – –1 – – – ––74 а к и м о н о к Э –125– – – – –– – – – – – ––90 Прим.: * Всего контекстов: гуманитарные / естественные Так, рассматриваемое значение отмечается в толковых словарях Д. Н. Ушакова1, С. А. Кузнецова2, МАС3 и БАС4. Ср., напр., в БАС: «13. с дат. означает: в соответствие с чем-либо. Одеваться по моде. Платить по счету. По правде жить. …по привычке»; «15. на основании чего-либо. По виду очень беден. Узнать по улыбке. По гла зам вижу, лжешь. Постановка по пьесе. Судить по внешности. Жениться по любви»; «с дат. употребляется при обозначении способа, приема называния: называть по имени и отчеству»5. РГ-80: «Главное слово – глагол (дат. п.), который называет действие и способ, обстоятельства его совершения, 1 Толковый словарь русского языка / под ред. Д. Н. Ушакова. М.: Терра, 1996. Т. 3. С. 316–318 2 Большой толковый словарь русского языка / под ред. С. А. Кузнецова. СПб.: Норинт, 1998. С. 847. 3 Словарь русского языка / под ред. А. П. Евгеньевой. М.: Рус. яз.; Полиграфресурсы, 1999. Т. 3. С. 148–150. 4 Словарь современного литературного русского языка. М.: Изд-во АН СССР, 1960. Т. 10. С. 5–10. 5 Там же. Языкознан ие DOI: 10.21603/2078-8975-2019-21-1-258–269 напр.: поступать по традиции, считать по десяткам, узнать по глазам, отвечать по книге, действовать по инстанции… может иметь оттенок значения соответствия, напр.: поступать по закону (т. е. в соответствии с законом), действовать по инструкции, изучать по программе»6; «отношения несоответствия признака (прил.  + дат. п.) в словосочетаниях с отрицанием: не по возрасту серьезный, не по росту длинный»7. Л. Л. Иомдин: «значение I.7.1.: совершать действие Х так, чтобы было соблюдено правило, требование или свойство Y: Полет протекает по программе; Поступать по правде, по совести; по образу и подобию; одет по моде (по сезону, по погоде); обслуживать по очереди; по постановлению кабинета министров; по совету приятеля; по определению; по желанию; по договоренности; по суду; броситься по сигналу; 8 ч. 30 мин. по московскому времени» [5, с. 106]. Д. Э. Розенталь: «(дат. п.) при указании на то, в соответствии с чем совершается действие: Уехать по совету врачей; Уволиться по собственному желанию; Движение по графику; Играть по правилам; при обозначении способа, характера действия: Читать по слогам, сказать по секрету; при указании на обстоятельства, при наличии которых совершается действие: Одеваться по погоде»8. В. С. Бондаренко: «с дат. п. – делить по справедливо сти» [6, с. 29]. Отметим, что в работах ряда исследователей по поводу данного значения говорится, что оно активно используется в современных конструкциях с предлогом ПО и выражает, по словам Л. К. Граудиной, «лишь самое общее указание отношения – ограничение той сферой, которая обозначена зависимым существительным… [при этом] остается неясным характер отношений между предметами»9. Н. Ю. Шведова отмечает «недифференцированность заложенного в построениях с по общего значения касательства, направленности, позволяющего использовать их в самых разнообразных случаях выражения определительности, без каких-либо внутренних, идущих от самой конструкции ограничений» [7, с. 40]. О размывании семантики предлога ПО также говорят В. В. Виноградов [1], Н. С. Валгина [8], М. Я. Гловинская [9], К. С. Горбачевич [10] и др. Именно благодаря этой способности выразить общее отношение касательства, связав любое действие с областью любых явлений, данное значение предлога ПО и является самым частотным в рамках текстов научного стиля. Это значение относится к обстоятельственным отношениям и реализуется в конструкциях с главным словом – глаголом или отглагольным образованием (отглагольное существительное, причастие, деепричастие), управляющим существительным или местоимением в дательном падеже. Проанализировав собранный нами в рамках научного стиля языковой материал, мы выделили на основании семантики главных и зависимых слов тематические группы, выражающие более узкие смысловые оттенки в рамках рассматриваемого значения общего касательства. Данные группы мы расположили по убыванию количества входящих в них контекстов, выявив, таким образом, наиболее часто употребляемые смысловые оттенки рассматриваемого значения (таблица 3). В точных науках предлог ПО в данном значении не используется во всем разнообразии своих смысловых оттенков. 3.1. Определяться на основании некоего параметра Как показали подсчеты, среди 293 контекстов с рассматриваемым значением I.2.а. практически половина – 131 (45 %) – имеет значение определяться на основании некоего параметра. Ср., напр.: классифицировать по смыслу, различаться по уровню, превосходить по масштабам. Причем данный оттенок в значении предлога ПО встречается чаще всего в текстах по биологии, лингвистике и несколько реже – по физико-математическим наукам, экономике. Это объясняется тем, что, видимо, в текстах именно этих наук чаще всего примеряется классификация, сопоставление, распределение по группам, определение предмета или явления по какому-либо параметру. В конструкциях с данным значением в качестве главного слова выступает глагол или отглагольное образование (причастие, деепричастие, отглагольное существительное), обозначающее некую интеллектуальную операцию (анализ, классификацию, сравнение, определение и т. п.): анализ, мониторинг, построить, составить, скорректировать; систематизировать, классификация (2 раза), классифицировать (3), группировать, подразделять, подразделяться, выделять, выделяться, разделять (2), разделение, производить разделение, делиться, разбить, распределение (2), разложить (8), разложение, раскладывать, дифференцироваться, дифференциация, отбираться, увязывать, включать, объединять, относить; соотнесение, сопоставить (2), сравнение, сравниться; совпадать (4), сближаться, 6 Русская грамматика. М.: Наука, 1980. Т. 1. С. 161–162. 7 Там же, с. 317–318. 8 Розенталь Д. Э. Управление в русском языке: словарь-справочник. М.: АСТ, 1997. С. 255. 9 Граудина Л. К., Ицкович В. А., Катлинская Л. П. Грамматическая правильность русской речи. Стилистический словарь вариантов. М.: Наука, 2001. С. 58–59.Вестник Кемеровского государственного университета, 2019, 21(1) DOI: 10.21603/2078-8975-2019-21-1-258–269 Таблица 3. Смысловые оттенки в рамках значения I.2.а. действовать в соответствии с чем-либо, на основании чего-либо Table 3. Semantic shades within the meaning of I.2.a. act in accordance with something, on the basis of something Оттенки значения Определяться на основании некоего параметра Действовать на основании неких данных, фактов Действовать в соответствии с определенным способом организации явления Действовать на основании чьей-либо воли (решения), желания Действовать в соответствии с некими официальными документами, процедурами Определяться в соответствии с неким способом наименования Определяться на основании некоего способа измерения Всего Гуманитарные науки (количество контекстов) Естественные науки (количество контекстов) е и н е д е в о р у т а р е т и Л64 –а к и т с и в г н и Л1231 в о т с к е т н о к о г е с В65219293 –1я и м и х , а н и ц и д е М19– – – я и ф о с о л и Ф42 – – я и г о л о и Б7– – – ––8я и р о т с И8121 –е и к с е ч и т а м е т а м о к и з и Ф и к у а н4– – – –а к и м о н о к Э5 – –1 –приблизиться, приближаться; не попадание, различие (2), различаться (12), отличаться (5); называть, определять (2), определяться (4), оцениваться, получать характеристику, трактовка, устанавливаться, судить (2), выявить, выявиться, ставить диагноз, отгадать, ограничить; превосходить (4), преобладать, падать, падение, отставать, отступление, занимать положение, изменение, развитие, не уступать; иметь, являться, бывать, происходить, отвечать (=соответствовать), синимизировать, интегрирование, согласовать. Все указанные операции производятся на неких основаниях (выражены зависимыми словами в дательном падеже), которые являются критерием (3) (критериями (4)), показателями (5), признаком (4) (признаками), параметрами (3) (параметром), основаниями (4), характеристиками (2). В основном это некие характеристики пространства, размера, формы, состава, структуры: время, декады, место (2), территория, масштабы, размеры (3), диаметр, вертикаль, горизонталь, состав (3), среда, характер (2), форма (3), структура, порядок, количество (2), объем, уровень (3) (уровни (2)), направление (2) (направления), вектор, набор, а также другие характеристики явлений: разница, увеличение, распространенность, стоимость, смысл, значение, значимость, длительность, разнообразие, обилие, наличие (3), соотношение, обязательность, подобие, степень (5), качество, сила, возраст, пол; характеристики процессов: цели, задачи, результаты (результат), пункты, план, способ (2), факторы, предпосылки. Основаниями выступают и конкретные объекты: компоненты, элементы, объект (2) (объекты), антонимы, события, анамнез, базис (8), число, координата, угол, азот, фосфор, хромосомы, деревья, органы. Стоит отметить, что зависимые слова чаще используются в форме единственного (80 форм), реже – в форме множественного числа (43 формы). Подчеркнем, что данный оттенок мы усматриваем в именных словосочетаниях, отношения в которых на первый взгляд носят атрибутивный характер, но в силу природы главного слова (отглагольного существительного) связаны со значением действия. Так, в словосочетании различия по языку определяются атрибутивные отношения, т. к. характеризуется некий предмет, но при Языкознан ие DOI: 10.21603/2078-8975-2019-21-1-258–269 этом подразумевается действие различать и параметр, по которому это действие производится – по языку, следовательно, можно говорить и о наличии обстоятельственных отношений. Ср.: Распределения ее по хромосомам10; Различия прокариотических и эукариотических клеток по наличию гистонов (там же, с. 39) и др. Приведем некоторые примеры. Литературоведение (1): Кирилла и Мефодия часто называют «салунскими братьями» – по месту их рождения11. Лингвистика (27): Систематизировав информацию по наличию интенций, высказанных в тексте12; Не прибегая к классификации высказываний по их смыслу (там же); Знания классифицируются в современных когнитивных и психолингвистических исследованиях по самым разным основаниям13; Феномены метаязыкового сознания различаются по объекту осознания… и по уровню осознания (там же, с. 54); Проводила психотехнический мониторинг по пяти параметрам базовых страт аудитории (там же, с. 95); Представляет собой отступление от нормы сразу по двум критериям (там же, с. 106); Возможность соотнесения или противоположения некоторых объектов по тому или иному признаку14; Предложил отгадать слова по их антонимам (там же, с. 36); Различаясь в то же время по степени осознаваемости (там же, с. 38); Моделей, которые различаются по ставившимся задачам (там же, с. 62) и др. История (3): По объекту исследования история сближается с социологией15; Культура же русских государств по многим параметрам превосходила Европейские аналоги (там же, с. 71); Приблизилось по своей форме и содержанию к восточной деспотии (там же, с. 106). Философия (4): Существуют и отличаются от первых по своему качеству16; Формы субъективного существования различаются по степени жесткости детерминации их поведения17; По своим физиологическим характеристикам обезьяна, конечно, является животным (там же, с. 42); Звеном, которое по силе своего воздействия на психику не уступает представлению (там же, с. 56). Биология (42): Но различающихся по уровню морфофизиологической организации18; Относили живые существа к соответствующему роду и виду по их подобию друг другу (там же, с. 11); Различающихся как по общему плану строения тела…, так и по времени появления (там же, с. 14); Определяется по тому месту (там же, с. 15); Занимающего по размерам промежуточное положение (там же, с. 19); Превосходит по диаметру атом водорода (там же, с. 19); Отбиралась по признаку биологической полезности (там же, с. 19–20); Различающихся по химическому составу (там же, с. 46); По среде возникновения факторы разделяют на...19; Разделяют по форме воздействия на канцерогенные, мутагенные, терактогенные и др. (там же, с. 232); Различающихся по структуре (там же, с. 238); Фитомасса деревьев определяется преимущественно по молельным деревьям20; Группировали по органам (там же, с. 129); О продуктивности растений судили по относительному увеличению биомассы (там же, с. 129) и др. Медицина, химия (18): Достоверность различий определяли по t-критерию Стьюдента21; По соматическому и акушерскому анамнезу группы также были сопоставимы (там же, с. 73); По некоторым параметрам не отличаются от показателей (там же, с. 73); Достоверных различий по концентрации мочевины между 1-й и 2-й группами выявлено не было (там же, с. 73); 10 Биология / под ред. В. Н. Ярыгина. М.: Высшая школа, 2003. Кн. 1. С. 27. 11 Батурова Т. К. Проблема святости в жизни и в литературе (ко Дню славянской письменности и культуры) // Вестник Московского государственного областного университета. Серия: Русская филология. 2014. № 4. С. 91. 12 Дубровский Д. Тексты специальной прагматики (троллинг и пародия) как исследовательская проблема // Неприкосновенный запас. Дебаты о политике и культуре. 2014. № 4. Режим доступа: https://www.nlobooks.ru/magazines/neprikosnovennyy_zapas/96_nz_4_2014/article/11069/ (дата обращения: 15.10.2018). 13 Вепрева И. Т. Языковая рефлексия в постсоветскую эпоху. М.: ОЛМА-Пресс, 2005. С. 53. 14 Залевская A. A. Введение в психолингвистику. М.: РГГУ, 1999. С. 36. 15 Семин В. П. Отечественная история. М.: Академический Проект, 2006. С. 16. 16 Удальцов В. Г. К вопросу о системном в исторических явлениях // Вестник МГОУ. Серия Философские науки. 2014. № 1. С. 9. 17 Философия / под ред. А. Ф. Зотова, В. В. Миронова, A. B. Разина. М.: Академический Проект; Трикста, 2004. С. 31. 18 Биология / под ред. В. Н. Ярыгина… С. 9. 19 Биология с основами экологии / под ред. проф. А. С. Лукаткина. М.: Академия, 2008. С. 232. 20 Лебедев Е. В. Комплексный физиологический анализ таксационных данных фитомассы древостоев Pinus Sylvestris (Pinopsida: Pinaceae) на уровне организма в онтогенезе в европейской части России // Вестник ТвГУ. Серия: Биология и экология. 2015. № 1. C. 127. 21 Шипицына Е. А., Пестряева Л. А., Путилова Н. В., Кинжалова С. В., Дерябина Е. Г. Первый триместр беременности: метаболические особенности адаптации в норме и при угрозе прерывания // РМЖ. Мать и дитя. 2017. Т. 25. № 2. С. 72–73.Вестник Кемеровского государственного университета, 2019, 21(1) DOI: 10.21603/2078-8975-2019-21-1-258–269 Ставил диагнозы ПР по критериям МКБ-1022; По стоимости тофацитиниб сопоставим с ГИБП23; Скорректированный по возрасту показатель заболеваемости24; Снижение тревожности по компонентам СТ и ЛТ25 и др. Физико-математические науки (19): Вектор, совпадающий по направлению с радиусом-вектором r26; Он разложен по базису27; Получается разложение по элементам других строк и столбцов (там же, с. 71); Переход происходит по критерию М028; Поле Hq по порядку величины отвечает полю перехода Фредерикса29; Раскладывая... функцию по малому параметру..., имеем...30 и др. Экономика (17): Были построены уравнения регрессии по исходным факторам, на главных компонентах, по панельным данным31; Районы... выделяются по природно-климатическим и ресурсным предпосылкам…, а также по достигнутым уровням социально-экономического развития32; Прогнозами долгосрочного развития страны по многим основным социально-экономическим показателям (там же); Стратегии рассмотренных субъектов согласованы по основным направлениям (там же); Разделение политики по уровням33; Классификация угроз по степени их реального воздействия34; Продемонстрирована динамика... по годам (там же, с. 18) и др. 3.2. Действовать на основании неких данных, фактов На втором месте по частотности находится данный смысловой оттенок (65 из 293 контекстов – 22 %). Ср., напр.: цитировать по изданию, определять по данным, судить по коэффициенту. Чаще при утверждении чего-либо опи раются на какие-либо данные в медицинских и химических науках и в лингвистике. В словосочетаниях с данным значением в качестве главного слова выступает лексическая единица со значением интеллектуального действия: выявить (5), определять (3), видно (2), судить (2), проследить (2), вычисляться (2), вычисление, относить, сделать вывод, анализ, вызывать сомнение, провести анализ, корректироваться, разработать, колебаться, замыслить, прослеживаться, угадываться, догадываться, а также с другими значениями: уменьшаться, встретиться, жить, предшествовать, цитироваться, приводиться, можно сказать, деформироваться. В качестве оснований для умозаключений выступают как печатные источники информации, так и материально не проявленные феномены интеллектуальной сферы: данные (12), результаты (8), материалы (5), определение (5), публикации (3), источники (2), классификация (2), аналогия (2), оценки (2), коэффициент (2), сочинения, документы, издания, работа, роман, каталог, дневник, контекст, искусство, практика, опыт, подсчеты, сообщение, проблематика, соображения, диагностика, сведения, легенда, показатели, параметры, обвинение, стрелка, формула. Отметим, что в ряде примеров опущено главное слово, которое легко восстанавливается (явление синтаксического сжатия): Николай Михайлович Карамзин V [представленный] по его сочинениям, письмам и отзывам современников35; Пушкин V [представленный] по документам архива М. П. Погодина (там же, с. 235); V [Цитируется] по публикации [Залевская 1977]36; Спектакль Малого театра 22 Старостина Е. Г., Бобров А. Е., Александрова М. М. Виды и распространенность психических расстройств у больных акромегалией // РМЖ. 2017. Т. 25. № 1. С. 20. 23 Олюнин Ю. А., Никишина Н. Ю. Ревматоидный артрит. Современные алгоритмы лечения // РМЖ. 2016. Т. 24. № 26. С. 1767. 24 Иванова С. В., Карицкий А. П., Кулева С. А., Фасеева Н. Д. Клинико-эпидемиологический профиль подросткового рака: часть 1 // Medline.Ru. 2016. Т. 17. С. 8. 25 Кузнецова И. В., Успенская Ю. Б., Борисова Н. И., Жукова Э. В., Бердникова Н. Г., Гусак Ю. К. Эффективность и безопасность применения сукцинат-содержащей композиции в качестве билогически активной добавки к пище у женщин в менопаузе // Medline.Ru. 2016. Т. 17. С. 39. 26 Детлаф А. А., Яворский Б. М. Курс физики. М.: Академия, 2005. С. 15. 27 Барвинке И. И. Математика. М., 2011. С. 39. 28 Упырев В. В. Переход между регулярным и маховским отражениями косого скачка уплотнения // Теоретические и прикладные аспекты современной науки. 2015. № 9-1. С. 23. 29 Захлевных А. Н., Петров Д. А., Семенов Д. В. Бистабильные явления в коллоидной суспензии магнитных наночастиц в жидком кристалле // Вестник Пермского университета. Серия: Физика. 2015. № 2. С. 7. 30 Макаров Д. В., Мандрыкин С. Д. Индуцированный магнитным полем ориентационный порядок в мягком ферронематике вблизи стенки // Вестник Пермского университета. Серия: Физика. 2015. № 2. С. 16. 31 Беньковская Л. В. Статистическое изучение факторов риска производства зерна // Региональное развитие. 2015. № 5. Режим доступа: http:// regrazvitie.ru/statisticheskoe-izuchenie-faktorov-riska-proizvodstva-zerna/ (дата обращения: 15.10.2018). 32 Овсянникова Р. В., Шаркевич Е. А. Макрорегионы в системе стратегического планирования: идентификация объекта и современная практика целеполагания // Региональное развитие. 2015. № 5. Режим доступа: https://regrazvitie.ru/makroregiony-v-sisteme-strategicheskogo-planirovaniyaidentifikatsiya-obekta-isovremennaya-praktika-tselepolaganiya/ (дата обращения: 15.10.2018). 33 Мамаду Б., Турбина Н. М., Владимирова С. В. Место и роль налоговой политики в системе государственного регулирования // Социально-экономические явления и процессы. 2015. Т. 10. № 7. С. 8. 34 Борзых Л. А. Мониторинг показателей экономической безопасности России в социальной сфере // Социально-экономические явления и процессы. 2015. Т. 10. № 7. С. 14. 35 Немировский И. Зачем был написан «Медный всадник» // Новое литературное обозрение. 2014. № 2. С. 235. 36 Залевская A. A. Введение в психолингвистику… С. 32.Языкознан ие DOI: 10.21603/2078-8975-2019-21-1-258–269 «Князь Серебряный» [поставленный] по одноименному роману37; Сборник научных трудов V [опубликованный] по материалам... конференции38 и др. Представим некоторые примеры. Литературоведение (6): По легенде, они встретились случайно39; Цитируются по изданиям 1998–2012 гг.40; Это сегодня видно по искусству для детей41; Динамику отношений Бэлы с Печориным можно проследить по тому, как меняется выражение ее глаз42 и др. Лингвистика (12): По результатам исследований был сделан вывод43; По публикациям разных лет можно проследить трактовку44; Анализ смысловых замен (подмен и приписок) по материалам экспериментов (там же, с. 56); Ряд публикаций последнего десятилетия, по которым прослеживаются некоторые пути «сращения» (там же, с. 63); О чем можно судить по проблематике симпозиумов по психолингвистике и теории коммуникации (там же, с. 25); Об этом приходится догадываться по контексту (там же, с. 44) и др. История (8): Общая численность войска в случае крупномасштабной войны (по различным источникам) достигала 250 тыс.45; По последним данным… численность ливонского воинства не превышала 300–400 человек (там же, с. 68); По подсчетам различных историков (там же, с. 104); По сообщениям современников (там же, с. 110); По некоторым оценкам, в 90-е гг. ХХ в. в России у чуть ли не пятой части собственности ежегодно менялись владельцы46 и др. Философия (4): Необходимости жить по опыту всего того, что происходит в природе47; То, что по определению предшествует любым рационализациям (там же, с. 462) и др. Биология (7): Вызывает сомнения по термодинамическим соображениям48; Номенклатура таксонов приводится по Catalogue of Palaearctic Coleoptera49; Проведение по табличным материалам... анализа50; Определяли по данным (там же, с. 129) и др. Медицина, химия (19): По результатам этого исследования было выявлено51; По последним данным52; Судя по данным анамнеза53; По результатам КТ головного мозга у 32 (25,8 %) человек из 124 выявлены типичные ишемические изменения54; Он был разработан в начале 1990-х гг. по материалам ведения больных РА55; Колебался по сведениям различных исследователей56; У пациентов всех возрастных групп с опухолями Grade II V [сделанным] по классификации ВОЗ результаты лечения были хуже (там же, с. 19) и др. 37 Семин В. П. Отечественная история… С. 103. 38 Денисова О. А. Особенности релаксационных процессов в нематических жидких кристаллах при сдвиговом воздействии // Теоретические и прикладные аспекты современной науки. 2015. № 9-1. С. 13. 39 Немировский И. Зачем был написан «Медный всадник»… С. 223. 40 Лобин А. М. История и революция в творчестве Б. Акунина (на материале цикла романов «Приключения Эраста Фандорина») // Вестник ВятГГУ. 2014. № 10. С. 149. 41 Руднев П. Ломка инструментария: Как меняется современный русский театр // Октябрь. 2015. № 8. Режим доступа: http://magazines.russ.ru/ october/2015/8/27r.html (дата обращения: 15.10.2018). 42 Пепеляева С. В. Рецепция «Святой ночи» А. Корреджо в повести Н. В. Кукольника «Антонио» // Вестник ВятГГУ. 2014. № 10. С. 154. 43 Дубровский Д. Тексты специальной… 44 Залевская A. A. Введение в психолингвистику… С. 19. 45 Семин В. П. Отечественная история… С. 62. 46 Макаренков М. В. Австрийско-российские экономические отношения после вступления Австрии в Европейский союз во второй половине 90-х годов ХХ века: состояние, проблемы // Вестник Московского государственного областного университета. Серия: История и политические науки. 2014. № 1. С. 86. 47 Философия… С. 31. 48 Биология / под ред. В. Н. Ярыгина… С. 22. 49 Безбородов В. Г. Пластинчатоусые жуки (Coleoptera, Scarabaeoidea) Сихотэ-алинского государственного биосферного природного заповедника и сопредельных территорий (Приморский край, Россия) // Вестник ТвГУ. Серия: Биология и экология. 2015. № 1. С. 66. 50 Лебедев Е. В. Комплексный физиологический анализ… С. 127. 51 Шипицына Е. А. и др… С. 74. 52 Древаль А. В., Барсуков И. А., Шестакова Т. П., Редькин Ю. А., Древаль О. А., Тайсумова М. В., Демина А. А. Помповая инсулинотерапия и непрерывное мониторирование гликемии: опыт клинической практики в рамках оказания высокотехнологичной медицинской помощи // РМЖ. Т. 25. 2017. № 1. С. 4. 53 Старостина Е. Г. и др… С. 22. 54 Кутькин Д. В., Бабанина Е. А., Шевцов Ю. А. Инсульт в бассейне левой средней мозговой артерии: соотношение речевых нарушений с вариантом инфаркта головного мозга // РМЖ. 2016. Т. 24. № 26. С. 1748. 55 Олюнин Ю. А., Никишина Н. Ю. Ревматоидный артрит… С. 1766. 56 Иванова С. В., Карицкий А. П., Кулева С. А., Фасеева Н. Д. Клинико-эпидемиологический профиль подросткового рака: часть 2 // Medline.Ru. 2016. Т. 17. С. 18.Вестник Кемеровского государственного университета, 2019, 21(1) DOI: 10.21603/2078-8975-2019-21-1-258–269 Физико-математические науки (4): О материальной точке, которая по самому ее определению не может ни деформироваться57; С помощью правила вычисления его по формуле58; Сборник научных трудов V [опубликованный] по материалам... конференции59 и др. Экономика (5): Чистой прибыли акционерных обществ, определенной по МСФО60; По данным международной организации61; По данным РАН (там же, с. 25) и др. 3.3. Действовать в соответствии с определенным способом организации явления Данный смысловой оттенок находится по частотности на третьем месте в рамках значения I.2.а. (48 из 293 контекстов – 16 %). Ср., напр.: составить по алфавитному принципу, провести мониторинг по методике, играть по правилам, осуществляться по модели. Производимое действие может быть любым: относиться, противостоять, составить, подтверждение, зависеть, быть каким-то (2), воевать, играть (2), проведение мониторинга, осуществляться (2), осуществлять, происходить (2), формироваться (2), сгруппировать, группировка, получать (2), украшать, развиваться, достигнуть, построить, определять, стать, отличаться, организовать (2), воспринимать, работать, развертывание, фиксация, подразделяться, обследование, лечить (2), повышать, делить, изготавливаться, построить, производиться. Способ, которым осуществляется данное действие, соотносится с неким принципом (9), законом (4) (законами (3)), типом (4), методом, логикой (3), технологией (3), методикой (2), закономерностями (2), правилами (2) (правилом), моделями (2), планом (2), образом, формой, способом, стандартом, протоколом, программой, наукой, традицией, числом. Ср., напр.: По своему художественному методу и философии «Пути небесные» противостоят «новому роману» экзистенциалистов62; Составленная не концептуально, а по алфавитному принципу63; Лермонтов всегда будет актуальным – по закону отрицания отрицания (там же); Здесь воюют по всей безжалостной азиатской науке64; Умение эти правила в пятнадцать минут объяснить и играть по ним до самого финала65; Проведение мониторинга по представленной методике66; Синхронные изменения отличаются от диахронных тем, что регулярно осуществляются по готовым моделям67; Изменения, происходящие внутри языка по его собственным законам (там же, с. 71); Суверенные государства Руси по форме политической власти68; Природа философского знания, которое стремится быть доказательным, построенным по типу естественнонаучного69; Организованных по завершенному системному принципу образов (там же, с. 55); Механизм фотосинтетической фиксации СО2 по типу толстянковых70; По закону толерантности, лимитирующим фактором процветания вида может быть (там же, с. 232); Осуществляли посредством иммуноферментного анализа по общепринятым методикам71; Проходили обследование по клиническому стандарту72; Которые производятся по гомеопатической технологии73; Леченных по взрослым программам74; Образцы ТР состава получали по обычной 57 Детлаф А. А., Яворский Б. М. Курс физики… С. 19. 58 Барвинке И. И. Математика… С. 68. 59 Денисова О. А. Особенности релаксационных процессов… С. 13. 60 Мамаду Б. и др… С. 11. 61 Головачёв В. И., Рябых В. Н., Форофонтов С. А. Инновационная сфера как определяющий фактор качества экономического развития // Социально-экономические явления и процессы. 2015. Т. 10. № 7. С. 24. 62 Строганова И. А. «Пути небесные» И. С. Шмелева: жанровый и стилевой синтез // Вестник МГГУ им. М. А. Шолохова. Филологические науки. 2014. № 3. С. 23. 63 Кудрин О. Величие неактуальности // Октябрь. 2014. № 12. Режим доступа: http://magazines.russ.ru/october/2014/12/19k.html (дата обращения: 15.10.2018). 64 Лобин А. М. История и революция… С. 150. 65 Руднев П. Ломка инструментария… 66 Дубровский Д. Тексты специальной… 67 Вепрева И. Т. Языковая рефлексия… С. 70. 68 Залевская A. A. Введение в психолингвистику… С. 71. 69 Философия… С. 6. 70 Биология с основами экологии… С. 229. 71 Лебедев С. Н., Слюсарь Н. Н., Шматко А. И. Характер изменений маркеров активации и апоптоза в сыворотке крови больных злокачественными новообразованиями языка и других локализаций // Вестник ТвГУ. Серия: Биология и экология. 2015. № 1. С. 46. 72 Старостина Е. Г. и др… С. 20. 73 Колосова Н. Г., Максимов М. Л. Оптимизация терапии острых респираторных инфекций // РМЖ. 2016. Т. 24. № 26. С. 1744. 74 Иванова С. В. и др… Часть 2. С. 18.Языкознан ие DOI: 10.21603/2078-8975-2019-21-1-258–269 керамической технологии75; Модуляция теплового потока осуществляется по ступенчатому закону76 и др. оттенок смысловой встречается 3.4. Действовать на основании чьей-либо воли (решения), желания реже Данный (21 из 283 контекстов – 7 %). Ср., напр.: получить по решению, прибыть по вызову, писать по желанию. Главное слово является глаголом, обозначающим любое действие: казнить (2), убить (2), включать, допустить, писать, проводить экспертизы, остановиться, сесть, получить, лишить, лишиться, жить, собираться, прибыть, использовать, избавиться, творить. Зависимое слово имеет значение волеизъявления: воля (4), приказ (3), желание (2), решение (2), свое усмотрение (2), заказ, выбор, распоряжение, завещание, настояние, указание, вызов. Большая часть примеров встретилась в текстах по истории, т. к. значение решения правящих личностей в историческом процессе очевидно. Ср., напр.: По совету Пушкина77; Его допустили по специальному распоряжению императора (там же, с. 226); Которая часто по заказу правоохранительных органов проводит экспертизы по делам, связанным с разжиганием розни78; Убитые по приказу их сводного брата79; По завещанию Ярослава Мудрого его сыновья сели княжить (там же, с. 51); По решению Чингисхана он получил в наследство (там же, с. 64); Был лишен сана и брошен в темницу по решению Василия II (там же, с. 86); Бояре живут по своей воле (там же, с. 97); Был убит по приказу царя (там же, с. 104); Использовать агентуру на местах по своему усмотрению80; Творят научные гипотезы и теории по своему собственному усмотрению81 и др. 3.5. Действовать в соответствии с некими официальными документами, процедурами Ср., напр.: возбудить дело по статье, работать по найму, конфисковать по закону. В качестве зависимого слова в таких сочетаниях выступают слова статья, наследство, право, закон, договор, найм, перемирие. Ср., напр.: Было возбуждено дело по статье 282 УК82; Земля крупного феодала, боярина, которая переходила по наследству83; Заняв по праву старшего в роду Рюриковичей киевский престол (там же, с. 56); Происходили вышеуказанные назначения и замещения (даже по наследству) (там же, с. 58); По новым законам в руках великого хана сосредоточилась неограниченная власть (там же, с. 61); Продукции V [выпускаемой] по лицензионным договорам84; Работая по найму государственным служащим85; По закону земельный участок в любое время может быть конфискован (там же, с. 76) и др. 3.6. Определяться на основании некоего способа измерения Ср., напр.: Уровень интолерантности определяется… по шкале формальной выраженности дискриминационных лозунгов86; Общая оценка здоровья больным (ООЗБ) в мм по 100 мм визуальной аналоговой шкале (ВАШ)87; Скорость оседания эритроцитов (СОЭ) V [определяемая] по Westergren в мм/ч. (там же, с.  1766); Соответствующие ремиссии [определяемые] по DAS28 (там же, с. 1766) и др. 3.7. Определяться в соответствии с неким способом наименования Ср.. напр.: Называние царя по имени («великий Петр») почти сразу заменяется многозначительным «он»88; Не называемый по имени создатель мира из небытия 75 Андрюшина И. Н., Андрюшин К. П., Резниченко Л. А. Диэлектрические свойства твёрдых растворов на основе титаната свинца для ультразвуковой дефектоскопии // Теоретические и прикладные аспекты современной науки. 2015. № 9-1. С. 7. 76 Колчанова Е. А., Колчанов Н. В. Возникновение конвекции в слоях жидкости и насыщенной пористой среды при периодической модуляции теплового потока // Вестник Пермского университета. Серия: Физика. 2015. № 2. С. 27. 77 Немировский И. Зачем был написан «Медный всадник»… С. 224. 78 Дубровский Д. Тексты специальной… 79 Семин В. П. Отечественная история… С. 41. 80 Зорин А. Э. Сотрудничество разведывательных организаций США и Великобритании в годы Второй мировой войны // Вестник МГОУ. Серия: История и политические науки. 2014. № 1. С. 76. 81 Философия… С. 472. 82 Дубровский Д. Тексты специальной… 83 Семин В. П. Отечественная история… С. 34. 84 Головачёв В. И. и др… С. 23. 85 Курс экономической теории / под ред. М. Н. Чепурина, Е. А. Киселевой. Киров: АСА, 2001. С. 75. 86 Дубровский Д. Тексты специальной… 87 Олюнин Ю. А., Никишина Н. Ю. Ревматоидный артрит… С. 1766. 88 Немировский И. Зачем был написан «Медный всадник»… С. 212.Вестник Кемеровского государственного университета, 2019, 21(1) DOI: 10.21603/2078-8975-2019-21-1-258–269 (там же, с. 215); Роковая женщина V [называемая] по кличке Диана89; Террорист V [называемый] по кличке Дрозд (там же, с. 152); Большевик V [называемый] по кличке Дятел (там же, с. 153); Использует традиционное наименование двух первых периодов развития ПЛ по именам авторов центральных для этих периодов психолингвистических концепций90; Называется товаром Гиффена, по имени английского экономиста Р. Гиффена91 и др. 4. Выводы Таким образом, проведенный анализ показал, что предлог ПО практически одинаково активно используется в текстах, связанных с различными науками, при этом наиболее часто он используется в значении обстоятельства образа действия действовать в соответствии с чем-либо, на основании чего-либо. Мы отметили некоторую стилистическую неравномерность использования предлога ПО в разных смысловых оттенках этого значения. Так, не все смысловые оттенки реализуются в точных науках. Наиболее яркий смысловой оттенок определяться на основании некоего параметра встречается чаще всего в текстах по биологии, лингвистике и несколько реже – по физико-математическим наукам, экономике. Второй по частотности оттенок действовать на основании неких данных, фактов чаще встречается в текстах медицинских и химических наук, а также в лингвистических. Остальные смысловые оттенки не так активны. Проведенный анализ предоставляет материал для уточнения семантической структуры предлога ПО в рамках его функционирования в современном русском языке.

Напиши аннотацию по статье

Языкознание Вестник Кемеровского государственного университета, 2019, 21(1) DOI: 10.21603/2078-8975-2019-21-1-258–269 оригинальная статья УДК 811.161.1 Особенности функционирования предлога ПО в текстах научного стиля: значение действовать в соответствии с чем-либо, на основании чего-либо Наталья Г. Наумова a, @, ID a Вятский государственный университет, 610000, Россия, г. Киров, ул. Московская, 36 @ aj-latan@yandex.ru ID https://orcid.org/0000-0002-4876-6019 Поступила в редакцию 28.10.2018. Принята к печати 28.11.2018. Аннотация: Статья посвящена проблеме описания семантики предлога ПО. Являясь наиболее многозначным и наиболее употребительным предлогом современного русского языка, предлог ПО обнаруживает тенденцию к размыванию семантики, в связи с чем более глубокое рассмотрение данной проблемы представляется весьма актуальным. Нами проведен анализ справочной и научной литературы по данному вопросу, на основании которого была разработана оригинальная классификация значений предлога ПО. Она применена при анализе особенностей функционирования предлога ПО в текстах научного стиля. В статье представлены результаты семантического анализа и статистические подсчеты, согласно которым наиболее активно в научном стиле предлог ПО используется в значении обстоятельства образа действия действовать в соответствии с чем-либо, на основании чего-либо. В рамках этого значения выделен ряд смысловых оттенков: определяться на основании некоего параметра; действовать на основании неких данных, фактов; действовать в соответствии с определенным способом организации явления; действовать на основании чьей-либо воли (решения), желания; действовать в соответствии с некими официальными документами, процедурами; определяться в соответствии с неким способом наименования; определяться на основании некоего способа измерения. Проведенный анализ предоставляет материал для уточнения семантической структуры предлога ПО в рамках его функционирования в современном русском языке.

особенности графико орфографической кодификации религиозной лексики в церковном словаре п а алексеева. Ключевые слова: церковный словарь, Петр Алексеев, религиозная лексика, русская лексикография, история орфографии, Православие, XVIII век, религиозный стиль. Цитирование. Феликсов С. В. Особенности графико-орфографической кодификации религиозной лексики в «Церковном словаре» П.А. Алексеева // Вестник Волгоградского государственного университета. Серия 2, Языкознание. – 2017. – Т. 16, № 4. – С. 89–99. – DOI: https://doi.org/10.15688/jvolsu2.2017.4.7 Введение XVIII век характеризуется его современниками как время «великого несогласия» в области русского правописания [Св¸товъ, 1787, с. 7]. Исследования по истории языка подтверждают то, что многие печатные тексты этого столетия содержали «самый широкий и пестрый диапазон колебаний» в области орфографии [Биржакова, Войнова, Кутина, 1972, с. 183]. Однако именно в этот период «происходит процесс постепенного создания теории правописания и правил орфографии» [Григорьева, 2004, с. 33], а также формирование «русского научно-богословского языка» [Флоровский, 1991, с. 113]. В свете сказанного особый интерес представляет изучение особенностей графико-орфографической кодификации в текстах XVIII в. важнейшего в культурном отношении и наиболее устойчивого в плане своего языкового оформления пласта слов, обозначающих понятия религиозной сферы. Первым масштабным опытом орфографической кодификации конфессиональной лексики в истории русской письменности стал изданный в 1773–1794 гг. «Церковный словарь» протоиерея П.А. Алексеева 1. В этом лексикографическом труде впервые была собрана воедино и описана значительная часть орфографических форм религиозной лексики, употреблявшейся в церковных текстах. Он незаслуженно обойден вниманием исследователей, хотя является важным источником изучения истории становления норм правописания русского литературного языка. Издания «Церковного словаря» П.А. Алексеева в свете графико-орфографической проблематики Публикация «Церковного словаря» П.А. Алексеева была одобрена Святейшим Правительствующим Синодом, а также митрополитом московским Платоном (Левшиным), однако, несмотря на положительное цензурное решение со стороны церковных властей, издания Словаря были осуществлены в светских типографиях: первое издание (1773– 1779 гг.) – в типографии Московского университета, а второе (1794 г.) – в типографии Академии наук в Санкт-Петербурге. Данное обстоятельство, безусловно, нарушавшее устоявшуюся традицию, связанную с книгопечатанием церковных книг, объясняется, по-видимому, тем, что ко второй половине XVIII в. культурный конфликт, проявлявшийся в оппозиции церковнославянского и русского языков, ощущается общественным языковым сознанием не так остро, как это было в начале века, а образовавшееся ко времени издания Словаря «гражданское наречие» получает «отсутствовавший у него прежде престиж» [Живов, 2017, с. 1087], постепенно «захватывая» область богословской литературы, и начинает в целом претендовать на роль «универсального языка культуры» [Живов, 2017, с. 954]. Помимо этого, безусловно, на окончательное решение относительно типографии, в которой должен быть издан «Церковный словарь», непосредственное влияние оказал и статус самого П.А. Алексеева, занимавшего к тому времени должность профессора Московского университета, а также являвшегося членом Академии Российской.Вестник ВолГУ. Серия 2, Языкознание. 2017. Т. 16. № 4 Выбор светской типографии обусловил использование при печати «Церковного словаря» гражданской азбуки (в последней к моменту выхода труда П.А. Алексеева ее редакции, которую она получила в 1758 г. решением Академии наук). Указанное обстоятельство, а также тот факт, что Словарь был создан как толковательное руководство для изучения славянской Библии и церковных книг, не могли не повлечь за собой совмещения в его тексте элементов графической системы гражданицы и кириллицы, порождая различного рода семиотические противоречия. При кодификации религиозной лексики П.А. Алексеев, с одной стороны, опирался на авторитет церковных книг, с целью узнавания читателем фиксируя слово в той графико-орфографической форме, в которой оно было употреблено в толкуемом тексте, а с другой стороны, учитывал графико-орфографические нормы, свойственные гражданским текстам второй половины XVIII в., где лексикографируемая единица также могла активно употребляться и иметь отличное от церковнославянского источника написание. Прямым доказательством подобного рода семиотической гибридности в «Церковном словаре» служит как употребление «литер» гражданской печати, в том числе используемого для издания текстов светского содержания диграфа io, так и наличие в тексте Словаря графических элементов, используемых при печати церковнославянских текстов: надстрочных знаков (титла, сопровождающего написание наиболее употребительной в церковных книгах лексики, внесенной в Словарь; «острого» и «тупого» ударения), отмененных Петром I букв греческого происхождения и «і» с тремой в издании Словаря 1794 г. Типы вариантных написаний религиозной лексики в «Церковном словаре» П.А. Алексеева Сказанное выше, а также факт отсутствия в XVIII в. единых правил в области русского письма, несмотря на предпринимаемые в то время попытки создания теории русского правописания и кодификации орфографической нормы в грамматиках отечественных ученых, обусловили наличие в рассматриваемых из даниях «Церковного словаря» П.А. Алексеева вариантных написаний. С целью выявления характерных особенностей графико-орфографической кодификации религиозной лексики, нашедших отражение в «Церковном словаре», представим результаты лингвотекстологического анализа рассматриваемых изданий, классифицировав различные случаи вариантных написаний в соответствии со следующими их типами: графико-орфографическим, морфологическим и этимолого-словообразовательным. 1. Графико-орфографический тип вариантных написаний религиозной лексики. Графико-орфографический тип нашел выражение в «Церковном словаре» в виде вариантных написаний графемного и фонетико-фонологического характера. 1.1. Вариантные написания графемного характера. Как известно, одной из причин вариативности в русской письменности XVIII в. является неупорядоченность, связанная с употреблением дублетных графем [Каверина, 2010, с. 37]. В «Церковном словаре» нашли отражение следующие типы графемного варьирования, коснувшиеся омофоничных букв как гласных, так и согласных. Графемные варианты слов с различием букв і – и. Буква і в соответствии с требованиями грамматик XVII–XVIII вв. регулярно употребляется в Словаре только в позиции перед буквой, обозначающей сочетание гласного с [j] на конце слова (догматизированіе, литургисаніе), в остальных случаях наблюдается вариативность. В первом издании Словаря i, как правило, пишется в начале заимствованных слов: іерей (греч. jερεýς), ірмосъ (греч. ειρμός) 2, но икона, игуменъ и др.; в приставке <pri> в позиции перед буквами гласных: богопріимецъ, пріяти душу 3, в приставке <аrhi> вне зависимости от позиции: архіепископъ, архістратигъ, а также в корне заимствованных слов на месте греческой «йоты»: протекдікъ (греч. πρωτεκδικος), еккллисiархъ (греч. dκκλησιάρχης), но каÈисма, рипида и др., что в целом согласуется с орфографической установкой грамматических сочинений Ф. Поликарпова, Ф. Максимова, описывающих церковнославянскую норму. Во втором издании Словаря данная норма сохраняется, однако в некоторых случаях наблю Science Journal of VolSU. Linguistics. 2017. Vol. 16. No. 4дается тенденция к написанию буквы и вне зависимости от фонетического окружения звука, ею обозначенного, в написании же приставки <аrhi> і сохраняется только перед буквами гласных: богоприимецъ, архистратигъ, протекдикъ, паннихида и др. Таким образом, наблюдения над употреблением в тексте Словаря букв і – и в словах религиозной семантики свидетельствуют не только о колебаниях в их написании, но и о замене близкой к латинской манере начертания буквы і буквой и в соответствии с общей орфографической тенденцией второй половины XVIII в. Такая орфографическая установка автора «Церковного словаря» была противоположна взглядам В.Е. Адодурова, В.Н. Татищева, В.К. Тредиаковского, ратовавших за выведение из употребления буквы и, в то же время полностью согласовалась с мнением М.В. Ломоносова, А.А. Барсова, Н.Г. Курганова, считавших, что буква і не является функционально значимой для русской графической системы. Графемные варианты слов с различием букв y – и. Буква y, восстановленная в гражданском алфавите Академией наук в 1758 г., в соответствии с традицией последовательно употребляется в первом издании «Церковного словаря» в заимствованных словах религиозной семантики в позиции начала слова, а также между буквами согласных на месте греческой буквы «ипсилон», обозначая звук [и]: паннyхіда (греч. παννυχίδα), протопресвyтеръ (греч. πρώτος и πρεσβύτερος), yпакой (греч. ύπακοή), yпостась (греч. ›πüστασις). В издании Словаря 1794 г. в написании некоторых наиболее употребительных слов намечается характерная для того времени тенденция к графической русификации – замене y на и (паннихида, протопресвитеръ). Графемные варианты слов с различием букв 4 – е. Как свидетельствуют грамматические руководства В.Е. Адодурова, М.В. Ломоносова, А.А. Барсова и др., на протяжении XVIII в. буквы 4 и е сохраняют свое различие в звуковом значении в книжном произношении, однако на практике, в частности в рассматриваемых нами изданиях «Церковного словаря», данные графемы в ряде случаев являются взаимозаменяемыми (кпр4яновщина – купреяновщина, ц4дило – цедило). Такое по ложение дел обусловлено отсутствием в грамматиках, предшествующих изданию Словаря П.А. Алексеева, строгих правил, касающихся употребления данных букв. В то же время, несмотря на этот факт, а также на отсутствие сформированных так называемых «ятевых списков», буква 4 стабильно употребляется Алексеевым в словах с корнями б4с-, в4д-, в4р-, гн4в-, св4т-, с4д-, т4ш-, цв4т-, ц4ли др., служащих для образования слов религиозной семантики (б4съ, испов4дати, благов4ріе, гн4воудержаніе, св4тиленъ, с4даленъ, ут4шитель, цв4тоносная нед4ля, ц4ломудренно). Графемные варианты слов с различием букв з – ѕ. Буква ѕ употребляется в издании «Церковного словаря» 1794 г. в ограниченном количестве лексических единиц, в частности в написании корней слов ѕв4зда, ѕв4рь, ѕлый, ѕмій. В остальных случаях во всех рассматриваемых изданиях Словаря при кодификации религиозной лексики употребляется буква з (заамвонная молитва, законъ в4ры). Сравнивая рассматриваемые издания Словаря на предмет написания букв з и s , необходимо отметить, что в издании 1773 г. в указанных выше словах в соответствии с общей тенденцией того времени вместо ѕ писалась буква з, но, начиная с издания 1776 г., видимо, под латинофильским влиянием происходит переориентация в их написании: з последовательно заменяется на ѕ. В целом же, вопреки усилиям В.Е. Адодурова, В.Н. Татищева, В.К. Тредиаковского, пытавшихся ввести в активное употребление букву s, в орфографии «Церковного словаря» эта графема нечастотна. Графемные варианты слов с различием буквенных написаний y – в, È – ф, 0 – пс, x – кс. В первом издании «Церковного словаря» при кодификации слов религиозной семантики иноязычного происхождения вместо y, È, 0, x в написании многих слов данной группы используются буквы в, ф, а также сочетания букв пс и кс. Во втором издании Словаря в отдельных случаях наблюдается тенденция к реставрации написаний, включающих указанные греческие буквы, однако в целом колебания, касающиеся употребления данных букв, не устраняются, показателем чего служат случаи вариантной орфографической кодификации религиозной лексики, отражающиеВестник ВолГУ. Серия 2, Языкознание. 2017. Т. 16. № 4 процесс графической русификации заимствованных слов (лаyра – лавра (греч. λαύρα); аÈонъ – афонъ (греч. IÁθων); еxапостiларiй – ексапостиларiй (греч. dξαποστειλάριον); 0аломникъ – псаломникъ (греч. ψαλμός). Таким образом, отмеченные в «Церковном словаре» графемные колебания при кодификации религиозной лексики, с одной стороны, свидетельствуют об опоре Алексеева на эллинофильскую (а не латинофильскую) графическую традицию, а с другой стороны, отражают процесс графической русификации, связанный с освобождением текстов, изданных в светских типографиях, от дублетных, в частности «клерикальных букв»4. 1.2. Вариантные написания фонетико-фонологического характера. Указанный тип вариантных написаний религиозной лексики, нашедших отражение в «Церковном словаре», затрагивает как согласные, так и гласные фонемы в иноязычных и славянских словах, отражая различные процессы в русском языке второй половины XVIII в. А) Обратим внимание на группу вариантных написаний, встречающихся в «Церковном словаре», вызванных различной традицией чтения греческих текстов, сложившейся в рамках рейхлинового и эразмового типов произношения. Этой причиной объясняется наличие в Словаре вариантов кодификации греческих слов с различением буквенных обозначений: y – е, е – и, в – б, È – т, т – д: yпархъ – епарх (греч. hπαρχος), анафима – анафема (греч. Pνάθεμα, от Pνατίθημι), боносіане – воносіане (греч. βόνοσος), каÈедральный – катедральный (греч. καθεδρικός), анÈипатъ – антипатъ (греч. Pνθύπατος), мандyа архіерейская – мантіа архіерейская) (греч. μανδύας), где первый вариант отражает освященную религиозной практикой рейхлиновскую норму чтения, а второй – эразмову, обусловленную западным влиянием. Б) Другая группа вариантных написаний иноязычной религиозной лексики, зафиксированной в «Церковном словаре», обусловлена: различием огласовки слова (греческой «сигмы») в греческом и латинском языках, приводящим к различению буквенных написаний согласных с – з: екклесіастъ – екклеѕіа (греч. εκκλησιαστής, dκκλησία – лат. ecclesiastes, ecclesia); схисматики – схизма тики (греч. σχίσμα – лат. schisma); протопресвyтеръ – протопрезвyтеръ (греч. πρεσβύτερος – лат. presbyter), где первый вариант отражает греческую, а второй – латинскую нормы чтения; различными вариантами произношения слова в рамках одного языка: лукіферіане – луціферіане (лат. luciferiani), кирка – кирхе (нем. kirche). Указанные две группы вариантных написаний охватывают незначительную часть религиозной лексики, содержащейся в «Церковном словаре». Основная часть религиозных слов в рассматриваемых нами изданиях Словаря последовательно оформляется П.А. Алексеевым в соответствии с принятой к тому времени традицией церковного чтения: амвонъ (греч. Tμβων), анававтисты (греч. άναβαπτίζω), Èеологіа (греч. θεολογία), екклисіархъ (греч. εκκλησιαρχης), катихисисъ (греч. κατήχησις), агіасма (греч. αγίασμα), каÈисма (греч. κάθισμα) и др. Однако важно отметить, что во втором издании труда Алексеева, несмотря на общую пуристическую установку его автора, в некоторых случаях находит отражение норма эразмова и латинского типов произношения, которая широко распространилась в России в XVIII в. в противопоставление церковной традиции: гортеане (греч. EÏρφεύς), монофyзиты (греч. μονοφυσίτες), измарагдъ (греч. σμάραγδος), азмодеосъ (греч. Pσμοδαίος), ентузіасты (греч. ενθουσιασμός) и др. Помимо этого, в Словаре зафиксированы единичные случаи так называемых слов-гибридов: вамбак (греч. βαμβάκιον). В) Широкое распространение находят в «Церковном словаре» вариантные написания, связанные с процессом фонологической адаптации заимствованной религиозной лексики: вариантные написания с различением корневых гласных и согласных, обусловленные наличием разных орфографических форм в языке-источнике: велзевулъ (греч. βααλζεβούβ и βεελζεβο™λ), пасха – фасха (греч. πάσχα и φάσχα), фелонь – фенолiй (греч. φελόνης и φαινüλης); вариантные написания с меной корневых гласных и согласных, обусловленные различием фонемного облика слова в языке-источнике и языке-посреднике: купреяновщина – Science Journal of VolSU. Linguistics. 2017. Vol. 16. No. 4кyпр4яновщина (греч. Κυπριανός, лат. Cyprianus), ромская – римская церковь (греч. Ρþμη, лат. Rōmа, болг. Рим, сербохорв. Рûм); вариантные написания с различением корневых гласных и согласных, вызванные влиянием «народного» произношения: алтарь – олтарь (лат. altārе) 5, епитиміа – опитеміа (греч. dπιτιμία), орарій – оларь – уларій (греч. ώράριον), паннихида – панафида (греч. παννυχίδα), кардиналъ – гординалъ (лат. cardinālis 6); вариантные написания слов с одинарными / удвоенными буквами, вызванные упрощением двойных согласных: сакосъ – саккосъ (греч. σάκος и σάκκος), макбей – маккавей (греч. μακαβαsοι и μακκαβαsοι). Приведенные примеры показывают, что орфографические колебания являются следствием действия различных фонетических (диссимиляция, ассимиляция, выпадение звуков, метатеза) и лексико-семантических процессов. Г) Помимо указанных случаев, в «Церковном словаре» наблюдаются вариантные написания религиозных слов славянского происхождения. В частности, в Словаре широко представлены вариантные написания, связанные с обозначением на письме мягкости [л], [р], [н], [т], [д]: епископи селстіи – епископы сельстіи, олгино крещеніе – ольгино крещеніе, пастырство – пастырьство, домашняя церковь – домашняя церьковь, кознствующій – козньствующій, пятдесятница – пятьдесятникъ, господствіе – господьствуемый. В связи с этим необходимо отметить, что написание «фонетического ь» в середине слова не было четко регламентировано в грамматиках того времени и предполагало «принципиальную вариативность» [Каверина, 2010, с. 237]. В Словаре также зафиксированы слова славянского происхождения, возникновение вариантных написаний в которых обусловлено конкуренцией старославянских и древнерусских форм: юродство – уродство, св4ща – св4ча. Проанализировав основные вариантные написания фонетико-фонологического характера, встречающиеся в «Церковном словаре» при кодификации религиозной лексики, можно отметить, что их наличие обуслов лено, с одной стороны, различными культурными противоречиями, характерными для XVIII в., которые нашли отражение на семиотическом уровне в виде конкурирующих тенденциозных орфографических форм, а с другой стороны, недостаточной упорядоченностью правил передачи звукового облика слова графическими средствами русского языка. 2. Морфологический (формальнограмматический) тип вариантных написании религиозной лексики. Процесс формирования нового секулярного языка в XVIII в. обусловливает поиск и новой морфологической нормы, находя широкое отражение в текстах того времени в виде появления вариантных грамматических форм [Живов, 2017, с. 975]. Морфологические варианты в «Церковном словаре» представлены как у заимствованных, так и славянских по происхождению религиозных слов. Их наличие объясняется, прежде всего, смешением и аналогическим воздействием унаследованных от старого строя языка парадигматических различий. 2.1. Собственно морфологические варианты. Варианты, связанные с различием заимствованных существительных в грамматическом роде возникают в процессе приспосабливания заимствованных слов к русской морфологической системе путем мены флексий (е / я): богословіе (ср. р.) – богословія (ж. р.) (греч. θεολογία, ½), а также в результате упрощения основы заимствованного слова: рипидіонъ (м. р.) – рипида (ж. р.) (греч. ριπίδιον, τü и ¼Ðπίς, ½); фенолiй (м. р.) – фелонь (ж. р.) (греч. φαινόλης, φελόνης, ¿). 2.2. Морфолого-фонематические ва рианты. А) Варианты падежных окончаний, обусловленные конкуренцией церковнославянских и русских морфологических форм: имен прилагательных в им. п. ед. ч. м. р. с твердой и мягкой основами: ветхой зав4тъ – ветхiй зав4тъ; в им. п. мн. ч. ж. р.: царскія двери – царскіе двери; имен существительных в п. п. мн. ч.: о догмат4хъ (в4ры) – о догматахъ (в4ры), о обряд4хъ (церковныхъ) – обрядахъ (церковныхъ).Вестник ВолГУ. Серия 2, Языкознание. 2017. Т. 16. № 4 Основным написанием при кодификации являются формы с флексиями -ій, -іе (у прилагательных) и -ахъ (у существительных). Б. Вариантные написания финалей, заимствованных из греческого существительных и субстантивированных прилагательных женского рода (на -α и -η) іа – ія: литургіа – литургія (греч. λειτουργία), катавасіа – катавасія (греч. καταβασία), ектеніа – ектенія (греч. εκτενή), митрополіа – митрополія (греч. μητρόπολη). В. Варианты форм инфинитива с конкуренцией церковнославянской и русской форм на -ть / -ти (животворить – животворити, вождел4ть – вождел4ти). Отметим, что во втором издании «Церковного словаря» наблюдается тенденция замены инфинитива с суффиксом -ть на форму с суффиксом -ти. При этом ведущей формой при кодификации глагольной религиозной лексики в рассматриваемых изданиях Словаря является форма с суффиксом -ти (молебствовати, монашествовати и мн. др.). Морфологический тип вариантных написаний отражен в ограниченном круге грамматических форм, при этом важно отметить, что П.А. Алексеев при кодификации религиозной лексики в большинстве случаев (кроме указанных глагольных форм) ориентировался на морфологическую норму, сложившуюся в «гражданском наречии». 3. Этимолого-словообразовательный тип вариантных написаний религиозной лексики. В «Церковном словаре» нашел отражение процесс появления словообразовательных дублетов как у славянских, так и заимствованных слов, обозначающих религиозные понятия, который был обусловлен формированием моделей русской словообразовательной системы в XVIII веке. В связи с этим в написании слов в Словаре встречаются следующие варианты этимолого-словообразовательного типа. А) Варианты форм заимствованных существительных им.п. ед.ч., имеющих в финальной части сочетание (суффикс) -ий и упрощенную форму, заканчивающуюся на согласный, а также конкурирующие формы c суффиксами -ий/-ион- (-ion-): антимисій – антиминсъ (греч. άντι и лат. mensa, греч. PντιμÞνσιον), орарій – оларь (греч. ώράριον), аналогій – налой (греч. άναλόγιον), лентій – лентіонъ (греч. λÝντιον). Б) Варианты форм существительных им.п. мн.ч. заимствованных слов: паyліане или павлікiане (греч. παυλιανισταί), оригеніаны – оригеніи (греч. ¨ριγενιανοί), монтане – монтанисты (греч. μοντανισταί), офиты – офіане (греч. “φsται), адамиты – адамiане (греч. Pδαμsται, Pδαμιανοί), авелониты – авеліане (греч. αβελιανή), копты – коптиты (греч. αkγύπτιος). Данные варианты широко отражены в Словаре при фиксации слов, обозначающих сторонников еретических учений. Как видно, эти формы отражают процесс освоения русским языком словообразовательной структуры слов с распространенными в XVIII в. суффиксами иноязычного происхождения: -иан-, -ист-, -ит-. В) Варианты, связанные с чередованием «гласный [е], [о] / ноль звука» в корне, обусловленные конкуренцией русских и церковнославянских форм слов: доблественный – доблственный, ложица – лжица. Г) Варианты, обусловленные появлением славянских однокорневых разносуффиксальных параллельных образований с суффиксами -ник-/-ец-, Ø/-ец-, -ниц-/-иц-, -ник/-щик- и их конкуренцией: шестодневникъ – шестодневецъ, вредословъ – вредословецъ, нарукавницы – нараквицы, ψаломникъ – псаломщикъ. Приведенные выше примеры, иллюстрируя процесс этимолого-словообразовательной адаптации, свидетельствуют, не только о существовании во второй половине XVIII в. альтернативных словообразовательных моделей при образовании религиозной лексики, которые отражают тенденцию, связанную с переоформлением средствами русского языка иноязычных новаций, но и констатируют факт конкуренции церковнославянских и русских словообразовательных форм. Таким образом, оказавшись в ситуации противоборства различных культурных и орфографических начал, автор «Церковного словаря», как это было показано выше, не пошел по пути «умолчания» или предельного сокращения вариантных написаний слов, а избрал путь осмысления живых явлений, происходящих в то время в русском правописании. Science Journal of VolSU. Linguistics. 2017. Vol. 16. No. 4Орфографические принципы кодификации религиозной лексики в «Церковном словаре» П.А. Алексеева и его нормативные источники Основными словарными источниками при кодификации религиозной лексики стали для П.А. Алексеева: азбуковники; «Лgxиконъ, славgнорwсск¿й» Памвы Берынды (1653); «Лgx¿конъ тре5зычный» Федора Поликарпова (1704). Помимо этого, Алексеев черпал лексический материал для словника из различных по тематическому и жанровому характеру текстовых источников: изданий допетровской и послепетровской эпохи (в том числе Библии, 1751 г.), творений святых отцов Церкви, богослужебных книг, церковноправовых и исторических сочинений. Поскольку лексикографическая деятельность П.А. Алексеева, приходившаяся на вторую половину XVIII в., совпала со временем «теоретических поисков наиболее рациональных принципов правописания» [Панов, 1965, с. 15], многие не только текстовые, но и лексикографические источники, послужившие для составителя «Церковного словаря» нормативными пособиями, обнаруживают разнобой в написании лексем с религиозной семантикой (см. таблицу). Что касается текстовых источников, то орфографическая норма в них была еще более подвижна и отражала многочисленные колебания в написании слов [Пекарскій, 1862, с. 2]. Данное положение дел потребовало от автора «Церковного словаря» формирования четкой позиции, связанной с вопросом об определении орфографических принципов кодификации словарного материала. Несмотря на включение в «Церковный словарь» вариативных написаний, оформление большей части религиозных слов подчинено морфологическому и традиционному принципам. В соответствии с морфологическим принципом в «Церковном словаре оформляются: корни слов, содержащие проверяемые гласные (доброд4тель, моленіе); проверяемые звонкие и глухие согласные (архистратигъ, архимандритъ); непроизносимые согласные (благов4стники, распустная книга); и после приставок (безъиначественный, отъити ко отцемъ); приставки, заканчивающиеся на согласный: без-, воз-, от-, раз-, чрез- и др. (безблагодатный, безсребреникъ, возблагодать, возспасаемый, отданиіе праздника, разкольничествовати, раздорникъ, чрезсоборіе); суффиксы -ств-, -ец- и др. (игуменство, владыколюбецъ); окончания существительного в тв.п. ед.ч. (ангеломъ, монахомъ) и др. Традиционному принципу в «Церковном словаре» подчинено написание непроверяемого безударного гласного (догматикъ, литургія); буквы г на месте звука [в] в окончаниях -ого, -его р.п. имен прилагательных (божественнаго, небеснаго); буквы ч, обозначающей [ш] в сочетании чн (обручникъ, л4ствичникъ); Примеры орфографической вариантности кодификации религиозной лексики в лексикографических произведениях XVI–XVIII вв. «Азбуковник»* архисинагогъ анаÈема ектенія епархъ катапетазма лентіе презвитеръ «Леxіконъ» П. Берынды архiсy=нагогъ анаfима анаfема jктенiа jпархъ, y=пархъ катапетасма лентiонъ пресвy=теръ «Леxіконъ» Ф. Поликарпова архiсy=наго=гъ анаfема – jпархъ, y=пархъ – лентiи6 пресвy=теръ «Церковный словарь» П.А. Алексеева архiсqнагогъ, архисqнагогъ анаÈема, анаÈима ектенія, ектеніа епарх, qпархъ катапетасма лентій, лентіонъ пресвqтеръ, протопрезвqтеръ Примечание. * – в работе было использовано подготовленное И.П. Сахаровым издание «Азбуковника», основу которого составили два списка «Велико-Русскихъ Словарей»: 1) «Сказаніе неудобь познаваемымъ р4чемъ, иже обр4таются во святыхъ книгахъ Русскаго языка <...>» (XVI век) и 2) «Книга, глаголемая Алфавитъ, содержащая въ себ4 толкованіе иностранныхъ р4чей, иже обретаются во святыхъ книгахъ не преложены на Русскій языкъ» (XVII век). Подробно см.: [Азбуковникъ, 1849].Вестник ВолГУ. Серия 2, Языкознание. 2017. Т. 16. № 4 букв и, е после букв ж, ш (жизнодатель, жертвенник, шестопсалміе, шестодневъ); двойных согласных в корнях заимствованных слов (паннихида, приммикyрій). Помимо этого, важно отметить, что в тексте «Церковного словаря» проявляется устойчивая тенденция к следованию фонетическому принципу при написании буквы а в безударной приставке рас- (распустная книга); буквы ы после ц во флексиях (мyроносицы, подцерковницы); лексико-семантическому принципу при написании приставок пре- и при- (премудрость, преміренъ, приобщитися, приходити ко Христу); корней слов мир- (‘спокойствие’) с буквой и и мір- (‘вселенная’) с буквой і (миръ вамъ, міродержецъ); собственных имен с прописной буквы (Адамъ, Иерусалимъ); лексико-грамматическому и словообразовательно-грамматическому принципам при написании н и нн в суффиксах разных частей речи (духонасыщенный, жертвенникъ, десятинная церковь, канонникъ). Названные выше принципы правописания в тексте «Церковного словаря» не реализуются в полной мере, что во многом и обусловливает наличие вариантных написаний религиозной лексики. Однако важно отметить, что в анализируемых изданиях Словаря написания слов, отступающие от упомянутых выше принципов, фиксируются в пределах заголовочной части, как правило, после основного варианта или сопровождаются соответствующим нормативными указаниями, а также стилистическими разграничениями (например: Богословіе, не право же пищущiе изображаютъ Богословiя; Ряса, или исправн4е съ гр. Раса; Кірка, а исправн4е кiрхе; ЕÈимоны, правильн4е же МеÈимоны; еxапостiларiй, или по нын4шнему правоп.: ексапостиларiй; Паннихида, просто Панафида). В реализации обозначенных в этом разделе орфографических принципов написания слов религиозной семантики в «Церковном словаре» большую роль сыграли указанные выше предшествующие ему лексикографические труды. Помимо них, П.А. Алексеев не мог не учитывать нормативные указания и теоретические разработки, касающиеся ведущих орфографических принципов русского письма, изложенные, прежде всего, в грамматических руководствах М. Смотрицкого, М.В. Ломоносова, В.П. Светова, А.А. Барсова. Заключение «Церковный словарь» стал первым в истории русской культуры лексикографическим сочинением религиозного содержания, изданным в светской типографии, явив собой, по терминологии В.М. Живова, «текст гибридного регистра» [Живов, 2017, с. 948]. Реконструируя графическую систему «Церковного словаря», можно отметить, что она есть не что иное, как промежуточный вариант алфавита, совмещающего графические символы кириллицы и гражданицы, представляющий в истории русского письма один из первых опытов синтеза двух письменных графических традиций, осуществляемый с целью выражения религиозного содержания. Выдержавший несколько переизданий и приобретший широкое распространение в научных кругах «Церковный словарь» сыграл важнейшую роль в деле кодификации и стабилизации правописания значительного пласта лексики, относящейся к конфессиональнотерминологической системе православного вероучения, а также в целом в формировании орфографических норм религиозного стиля, вследствие чего стал одним из основных нормативных пособий для составителей «Словаря Академіи Россійской». Все выше сказанное позволяет считать «Церковный словарь» П.А. Алексеева ценным источником изучения истории правописания религиозной лексики, функционирующей в русском языке. ПРИМЕЧАНИЯ 1 В работе к исследованию привлечены издания «Церковного словаря», вышедшие при жизни автора первое издание: «Церковный словарь» (1773 г.), «Дополненіе къ Церковному словарю» (1776 г.), «Продолженіе Церковнаго словаря» (1779 г.); второе издание: «Церковный словарь» (1794 г.). Подробно о «Церковном словаре» П.А. Алексеева см. [Феликсов, 2009]. 2 Здесь и далее этимологические сведения приводятся с использованием словарных материалов, представленных на портале «Этимология и Science Journal of VolSU. Linguistics. 2017. Vol. 16. No. 4история слов русского языка» ИРЯ РАН (http:// etymolog.ruslang.ru/). 3 В грамматике М. Смотрицкого і в данной приставке предписывается употреблять в любом фонетическом положении. Подробно о норме употребления рассматриваемых графем в грамматиках XVII–XVIII вв. см.: [Каверина, 2010]. 4 Этим же процессом обусловлено отсутствие в тексте «Церковного словаря» в написании слов букв «омега» и «ук», несмотря на то, что «в практике письма» данные графемы использовались до конца XVIII в. [Каверина, 2010, с. 81]. 5 Данные орфографические варианты возникают вследствие влияния окающей нормы, характерной для высокого стиля второй половины XVIII в. 6 Слово заимствовано через немецкий (kardinal) или непосредственно из французского (cardinal). По мнению В.Г. Демьянова, написание с г возникло в результате лексико-семантической аналогии, в частности, ассоциации со словом гордый: гординал – «тот, который гордый, занимающий высший духовный сан» [Демьянов, 1990, с. 107]. Флоровский Г., 1991. Пути русского богословия. Вильнюс : Вильнюс. правосл. епарх. упр. 599 с. ИСТОЧНИКИ Азбуковникъ, 1849. Изд. : Сахаровъ, И. П. Сказанiя русскаго народа. СПб : Тип. Сахарова, Т. 2. Кн. 5. С. 135–191. Алекс4евъ П. А., 1773. Церковный словарь. М. : Печ. при Имп. Моск. ун-те. 396 с. Алекс4евъ П. А., 1776. Дополненіе къ Церковному словарю. М. : Печ. при Имп. Моск. ун-те. 324 с. Алекс4евъ П. А., 1779. Продолженіе Церковнаго словаря. М. : Тип. Имп. Моск. ун-та. 299 с. Алекс4евъ П. А., 1794. Церковный словарь : в 3 т. СПб. : Печ. При Имп. Акад. Наук. Т. 1. 359 с.; Т. 2, 412 с.; Т. 3, 304 с. Берында П., 1653. Лgxиконъ, славgнорwсск¿й. Куте ин : Тип. Богоявленская. 328 с. Поликарповъ Ф., 1704. Лgxиконъ тре5зычный. М. : Синодальная тип. 403 с.

Напиши аннотацию по статье

 www.volsu.ru ГЛАВНАЯ ТЕМА НОМЕРА DOI: https://doi.org/10.15688/jvolsu2.2017.4.7 UDC 81’374:2 LBC 81.054 Submitted: 29.05.2017 Accepted: 27.09.2017 ON GRAPHICFEATURES IN SPELLING CODIFICATION OF RELIGIOUS LEXICON IN THE CHURCH DICTIONARY BY P.A. ALEKSEEV Sergey V. Feliksov Saint Tikhon’s Orthodox University, Moscow, Russia Abstract. The research is held in the field of Russian orthographic norm studies, it deals with the issue of formation and dynamic evolution of the orthography in the history of the Russian language, in particular, it is aimed at observing codification and stabilization in spelling of the words that are referred to the confessional and terminological system of orthodox dogma, at distinguishing formation of spelling standards in religious style. The article presents some results of the linguatextological analysis of two editions of The Church Dictionary compelled by archpriest P.A. Alekseev in 1773-1779 and 1794 accordingly. The Church Dictionary is the first one in the history of Russian lexicography practice that collected and defined meanings for the words from religious sphere. Deep consideration of the data under study resulted in the following conclusion on codification features: the author stated morphological, traditional and phonemic characteristics, highlighted coordination between principles of spelling codification in The Church Dictionary and the previous works on lexicography and grammar. The cases of alternative word spelling were revealed, and their variability is explained as being associated with the graphic and orthographic spelling types (graphic and phono-morphological alternations in particular), as well as morphemic types with purely morphemic norms and morphophonemic alterations, and finally with the etymologic and word-forming types. The author offered his reasoning on word spelling variability fixed by P.A. Alekseev, that is, in The Church Dictionary two graphic fixation traditions are synthetized – cyrillic and laic, which helped to represent religious content. Key words: church dictionary, Pyotr Alekseev, religious lexicon, Russian lexicography, orthography history, Orthodoxy, 18th century, religious style. Citation. Feliksov S.V. On Graphicfeatures in Spelling Codification of Religious Lexicon in the Church Dictionary by P.A. Alekseev. Vestnik Volgogradskogo gosudarstvennogo universiteta. Seriya 2, Yazykoznanie [Science Journal of Volgograd State University. Linguistics], 2017, vol. 16, no. 4, pp. 89-99. (in Russian). DOI: https://doi.org/10.15688/jvolsu2.2017.4.7 УДК 81’374:2 ББК 81.054 Дата поступления статьи: 29.05.2017 Дата принятия статьи: 27.09.2017 ОСОБЕННОСТИ ГРАФИКО-ОРФОГРАФИЧЕСКОЙ КОДИФИКАЦИИ РЕЛИГИОЗНОЙ ЛЕКСИКИ В «ЦЕРКОВНОМ СЛОВАРЕ» П.А. АЛЕКСЕЕВА Сергей Владимирович Феликсов Православный Свято-Тихоновский гуманитарный университет, г. Москва, Россия Аннотация. Исследование находится в русле проблем формирования и динамики орфографических норм русского языка, в частности проблем кодификации и стабилизации правописания слов, относящихся к конфессионально-терминологической системе православного вероучения, и становления орфографических норм религиозного стиля. В статье представлены результаты лингвотекстологического анализа двух изданий «Церковного словаря» протоиерея П.А. Алексеева (1773–1779 и 1794 гг.) – первого в истории русской лексикографии сочинения, в котором наиболее полно фиксируются и толкуются лексемы церковной сферы употребления. Выявлена специфика реализации в «Церковном словаре» принципов орфографической кодификации религиозной лексики: морфологического, традиционного, фонетического; показана преемственная связь Science Journal of VolSU. Linguistics. 2017. Vol. 16. No. 470, . . В С в о с к и л е Ф   словаря с предшествующими лексикографическими и грамматическими трудами разных авторов. Установлены и классифицированы случаи вариантных написаний в соответствии с их типами: 1) графикоорфографическим, включающим графемные и фонетико-морфологические варианты, 2) морфологическим, включающим собственно морфологические и морфолого-фонематические варианты, и 3) этимолого-словообразовательным. Охарактеризованы причины, обусловившие возникновение вариантных написаний, отраженных в словаре. Показано, что «Церковный словарь» П.А. Алексеева является синтезом двух письменных графических традиций (кириллицы и гражданицы), который осуществлен с целью выражения религиозного содержания.

особенности культурного концепта американ материализм как одного из основополагаыусчих аспектов американской картины мира на материале историко публицистической литературы и современных англоязычных слова. Ключевые слова: лингвокультурный концепт, картина мира, языковые средства, метафора, дефиниция, семы. В современной лингвистике все большую роль играют вопросы объективации национальной языковой картины мира посредством языка, а также проблемы, связанные с формированием языковой личности, изучением человека как носителя того или иного языка и представителя определенной культуры. Исследование соотношения языка и культуры, установление  связей  между  проявлениями  национального  менталитета  и  языковыми  явлениями  является  одной из ключевых задач современной лингвокультурологии. Именно поэтому на сегодняшний  день  столь  важным  представляется  изучение  культурных  концептов  с  точки  зрения  их  структуры, содержания, роли в той или иной лингвокультуре, а также способов их языкового  выражения.  Шурыгина Е. Н. Особенности культурного концепта AMERICAN MATERIALISM как одного из основополагающих  аспектов американской картины мира (на материале историко-публицистической литературы и современных англоязычных словарей) // Вестн. Новосиб. гос. ун-та. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2017. Т. 15,  № 2. С. 106–117. ISSN 1818-7935 Вестник НГУ. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2017. Том 15, № 2 © Е. Н. Шурыгина, 2017Термин «концепт» трактуется по-разному в разных областях знания. В коллективной монографии «Иная ментальность» предлагается разбор наиболее важных с точки зрения языкознания определений концепта, подробно разъясняется разница между когнитивными понятиями  и  культурными  концептами,  где  последние  трактуются  как  «коллективные  содержательные  ментальные  образования,  фиксирующие  своеобразие  соответствующей  культуры»  [Карасик  и др., 2005. С. 29]. Именно концепт может рассматриваться как точка соприкосновения отдельной языковой личности с менталитетом, культурой целого лингвокультурного сообщества.  В современной лингвокультурологии не существует не только общего определения концепта, но и единого представления о его структуре. К примеру, В. А. Маслова выделяет помимо  понятийной основы концепта его социо-психо-культурную часть, которая включает, в том числе,  определенные  «национальные  образы  и  коннотации,  присущие  данной  культуре»  [2004.  С. 36]. З. Д. Попова и И. А. Стернин говорят о наличии таких составляющих концепта, как образ,  информационное  содержание  и  интерпретационное  поле.  При  этом  в  интерпретационном поле они также выделяют несколько зон: оценочную, энциклопедическую, утилитарную,  регулятивную,  социально-культурную  и  паремиологическую  [2007.  С.  82].  С  точки  зрения  лингвокультурологии наиболее значимыми представляются последние две. В целом большинство  исследователей  сходятся  на  том,  что  культурный  концепт  имеет  образную,  оценочную  и понятийную, содержательную составляющие.   Цель  данной  статьи  –  описание  роли  и  оценочного  компонента  культурного  концепта  AMERICAN MATERIALISM в американском историко-публицистическом дискурсе, а также выявление основных содержательных характеристик данного концепта на основе лексикографического анализа слова «materialism», являющегося ключевым компонентом имени изучаемого  концепта. Методы исследования во многом определяются спецификой материала. Отрывки из историко-публицистических текстов рассматриваются с помощью лингвостилистического метода,  который позволяет выявить как оценочную сторону концепта, так и языковые средства, служащие для его экспликации. При изучении словарных статей применяется дефиниционный анализ, с помощью которого выделяются не только основные семантические компоненты и способы объективации концепта в словарной литературе, но и его оценочная сторона. Тема денег и морально-нравственной трансформации человека под влиянием материального успеха и богатства всегда занимала важное место в американском художественном дискурсе.  В частности, эта проблематика затрагивается в произведениях таких американских классиков,  как Фрэнсис Скотт Фицджеральд, Теодор Драйзер, Уильям Фолкнер, Джон Стейнбек и мн. др.   Роль денег в разных сферах американской жизни рассматривается в работах многих историков,  социологов  и  культурологов,  что  также  подтверждает  правомерность  рассмотрения  понятия «materialism» в качестве важного американского национального культурного концепта. Говоря  о  причинах  формирования  такого  особенного  отношения  к  материальным  ценностям в американской среде, следует сразу сделать оговорку, что стремление к богатству, безусловно, не является исключительно американской чертой. К примеру, британский философ,  общественный деятель и математик Бертран Рассел (Bertrand Russel) в своем «Философском  словаре разума, материи, морали» пишет о том, что американцы не более «материалистичны»  в обиходном смысле слова, чем представители других наций, а их поклонение «всемогущему  доллару» вызвано лишь более широкими, по сравнению с другими странами, экономическими  возможностями: «I do not think Americans are, in any degree more “materialistic”, in the popular  sense of that word, than people of other nations. We think that they worship the “almighty dollar”  because they succeed in getting it» [Russel, 1952. Р. 7]. Однако  большинство  историков  и  публицистов  выделяют  «materialism»  как  характерное  для  американской  картины  мира  явление,  объясняя  специфику  восприятия  материального  успеха представителями американской нации уникальными экономическими и социальными  условиями, в которых оказались первые переселенцы, заложившие основу американской нации в ее современном виде, и впечатляющими экономическими успехами страны. Представления о мире и языки: исследование взаимодействий Так, американский экономист Нил Чемберлен (Neil Chamberlain) указывает на то, что, не будучи  исключительно  американской  чертой,  стремление  к  материальным  благам  в  культуре  и менталитете жителей Соединенных Штатов приобрело такой масштаб, что именно оно стало отличать американцев от жителей Старого Света: «What has distinguished the United States  is the ubiquity and depth of such passion. It has molded if not preoccupied the thought and actions  of most Americans from the nation’s beginning. Its hold has increased, not diminished, with the passage of time» [Chamberlain, 1977. Р. 41–42]. Эмфатическая организация первого предложения,  а также семантика слов «distinguished» («to be the thing that makes someone or something different  or  special» 1),  «ubiquity»  («seeming  to  be  everywhere» 2),  «depth»  («the  great  importance  or seriousness of a situation» 3) и «preoccupied» («thinking about something a lot, with the result  that  you  do  not  pay  attention  to  other  things» 4)  передают  значимость  материализма  как  точки  отмежевания молодой нации от традиционной европейской картины мира, с одной стороны,  и приверженность ему большинства американцев – с другой.  Анализируя возможные исторические корни американского материализма, Чемберлен выделяет три фактора, которые могли лечь в его основу. Во-первых, это могло быть связано с самими условиями, в которые попали первые переселенцы. Оказавшись в абсолютно новом, неосвоенном и зачастую враждебном месте, они были вынуждены рассчитывать только на себя  во всем, что касалось материальных составляющих жизни, а экономическое развитие в таких  условиях во многом являлось просто вопросом выживания.   Во-вторых, автор связывает это с пуритано-протестантским мировоззрением первых переселенцев, в соответствии с которым труд и добываемые с его помощью материальные блага  занимают исключительно важное место в иерархии ценностей. Жизнь в новой стране предоставляла переселенцам невиданные в Старом Свете возможности, связанные, не в последнюю  очередь, с улучшением своего благосостояния. Наконец, в-третьих, в качестве еще одного объяснения Чемберлен приводит демократическую  сущность  американского  общества.  Согласно  автору,  в  отличие  от  аристократических  обществ, которые базировались на идеях преемственности поколений, наследственности, семейной и родовой гордости, демократическое общество нуждается в некой концепции, которая  была  бы  доступна  и  понятна  для  всех.  Именно  такую  роль  в  американском  обществе  стали  играть деньги [Ibid. Р. 42].    Идея  связанности  материализма  с  демократическими  ценностями  молодого  общества  была  впервые  четко  обозначена  в  фундаментальном  труде  Алексиса  де  Токвиля  (Alexis  de  Tocqueville) «Демократия в Америке». В 1831 г. Алексис де Токвиль, французский философ,  публицист и общественный деятель, посетил Соединенные Штаты Америки. Он увидел и подробным  образом  описал  недостаточно  хорошо  известное  на  тот  момент  государство  нового  типа с точки зрения иностранца и представителя «старой» европейской аристократии. В его  книге Америка предстает как молодая демократическая страна, особенности и нравы которой  во многом противостоят традиционным ценностям Старого Света.  Токвиль выделяет стремление к материальному богатству в качестве одной из основополагающих ценностей жителей Соединенных Штатов. В первом томе автор отмечает, что он не знает другой страны, в которой любовь к деньгам до такой степени владела бы чувствами человека: «I know of no country, indeed, where the love of money has taken stronger hold on the affections  of men» (пер. Г. Рива) [Tocqueville, 1847. Vol. 1. P. 52].  Во втором томе своего труда Токвиль  повторяет эту мысль, называя  стремление к благополучию  «основным  пристрастием»  нации:  «The  love  of  well-being  has  now  become  the  predominant taste of the nation; the great current of human passions runs in that channel and sweeps  everything along its course» [Ibid. Vol. 2. P. 138]. Неудержимость стремления жителей молодой  1 Longman Dictionary of Contemporary English. URL: http://ldoce.longmandictionariesonline.com/dict/SearchEntry. html (дата обращения 12.02.2017). 2 Ibid. 3 Macmillan Dictionary. URL: http://www.macmillandictionary.com/ (дата обращения 12.02.2017). 4 Longman Dictionary of Contemporary English...страны к материальному благополучию подчеркивается в первом англоязычном переводе, выполненном современником и другом Токвиля Генри Ривом (Henry Reeve), при помощи метафорического сравнения с течением, сметающим все на своем пути. Эмоциональное воздействие  на читателя усиливается через экспрессивные эпитеты «predominant» и «great».  Джордж Лоуренс (George Lawrence), автор второго, более позднего (1966 г.) англоязычного  перевода работы Токвиля, передавая эту же мысль, использует несколько более нейтральный  стиль: «Love of comfort has become the dominant national taste. The main current of human passions running in that direction sweeps everything along with it» [Tocqueville, 1969. Vol. 2. P. 533].  Атрибутивное словосочетание «the dominant national taste» звучит менее развернуто и эмфатически по сравнению с предложенной Ривом конструкцией «the predominant taste of the nation».  Коннотативное прилагательное «great», использованное Ривом, заменяется Лоуренсом на более нейтральное «main».  Харви Мэнсфилд (Harvey C. Mansfield) и Дэлба Уинтроп (Delba Winthrop), ученые Гарвардского университета, авторы наиболее современного на данный момент перевода «Демократии  в Америке» также использовали в своем варианте образ «великого» потока: «Love of well-being  has become the national and dominant taste; the great current of human passions bears from this direction; it carries everything along in its course» [Tocqueville, 2002. Vol. 2. P. 907].  Примечательно,  что фразовый глагол «sweep along» («if something sweeps you along, you become very involved in it because you are so excited about it» 5), использованный как Ривом, так и Лоуренсом, заменяется здесь на семантически более нейтральный «carries along». Несмотря  на  незначительные  расхождения,  все  три  перевода  отражают  авторскую  мысль  о преобладании материального благополучия и комфорта в системе ценностей американцев.  По мнению Токвиля, возведение денег и материального благополучия на вершину иерархии  ценностей особенно присуще молодым демократическим нациям и именно в таких обществах  может быть особенно опасным. Токвиль предупреждает, что стремление к комфорту и благополучию может привести к утрате человеком его наиболее возвышенных качеств и к нравственной деградации: «But whilst man takes delight in this honest and lawful pursuit of his wellbeing, it  is to be apprehended that he may in the end lose the use of his sublimest faculties; and that whilst he  is busied in improving all around him, he may at length degrade himself. Here, and here only, does  the peril lie» [Tocqueville, 1847. Vol. 2. P. 154].  Данный отрывок из перевода Генри Рива насыщен коннотативной лексикой: «delight», «honest», «lawful», «wellbeing», «apprehended», «sublimest», «degrade», «peril». Контраст между положительными и отрицательными коннотациями усиливает предупредительную интонацию.  Два  других  варианта  перевода  данного  отрывка  схожи  с  вариантом  Генри  Рива  (и  между  собой)  с  точки  зрения  содержания,  лексического  наполнения  и  стилистики.  В  переводе,  выполненном Джорджем Лоуренсом, мы читаем следующее: «But while man takes delight in this legitimate quest for prosperity, there is a danger that he may lose his sublimest faculties and, bent  on improving everything around him, degrade himself. That, and nothing else, is the peril» [Tocqueville, 1969. Vol. 2. P. 543]. Достаточно  похожая  картина  наблюдается  в  переводе  Мэнсфилда  и  Уинтроп:  «But  while  man takes pleasure in this honest and legitimate search for well-being, it is to be feared that he will finally lose the use of his most sublime faculties, and that by wishing to improve everything around  him, he will finally degrade himself. The peril is there, not elsewhere» [Tocqueville, 2002. Vol. 2.  P. 926]. Помимо губительного воздействия на личность человека, Токвиль видит в материалистическом отношении к миру опасность и для демократического устройства общества в целом,  когда жажда материальных вознаграждений опережает уровень просвещенности и сам опыт  жизни среди демократических институтов: «There is indeed a most dangerous passage in the history of a democratic people. When the taste for physical gratifications among them has grown more  rapidly than their education and their experience of free institutions, the time will come when men  5 Macmillan Dictionary... Представления о мире и языки: исследование взаимодействий are carried away and lose all self-restraint at the sight of now possessions they are about to obtain»  (пер. Г. Рива) [Tocqueville, 1847.  Vol. 2. P. 149].  Значимость материализма в американской картине мира акцентируется и в учебных пособиях по американской культуре. К примеру, в книге «American Ways. An Introduction to American  Culture» «material wealth» упоминается в контексте традиционного представления об Америке  как о «стране возможностей» («the land of opportunity» 6). Авторы подчеркивают, что материализм следует рассматривать в русле таких основополагающих ценностей, как упорный труд,  рациональность, усердие, стремление улучшить свое будущее: «Many of the qualities Americans  consider to be virtuous are derived from the business sector: hard work, achievement, competition,  material success, rationality, perseverance, and building toward the future. Those who are wealthy  are not admired not merely for having wealth, but from earning wealth through productive activity  and business acumen» [Datesman et al., 2014. P. 127–128]. «Material success» перечисляется здесь  в одном ряду с такими, безусловно, положительными понятиями, как «hard work, achievement,  competition, rationality, perseverance». Таким образом, стремление к материальному успеху рассматривается в одном русле с традиционными пуритано-протестантскими ценностями «hard  work and perseverance», лежащими в основе концепта «the American Dream». Положительная  эмоционально-экспрессивная окраска эксплицитно выражена через эпитет «virtuous» («behaving or done in a way that is morally good and right» 7).  Американский  историк  и  писатель  Мозес  Рищин  (Moses  Rischin)  в  книге  «The American  Gospel of Success: Individualism and Beyond» говорит о том, что США – это, возможно, единственная  страна  в  мире,  в  которой  стремление  к  обладанию  материальными  благами  стало  трансцендентной идеей: «Indeed, perhaps, nowhere else in the world has a seemingly materialistic  cult become so uninhibitedly transformed into a transcendent idea, indeed into a veritable gospel that  has been called a dream» [Rischin, 1965. P. 3].  Трансцендентность  идеи  материального  успеха  подчеркивается  с  помощью  слов  «cult»  и  «gospel»  в  первых  словарных  значениях,  относящихся  к  экспрессивной  религиозной  лексике  («cult»  – an extreme religious group that is not part of an established religion;  «gospel»  –  one of the four books in the Bible about Christ’s life 8).  С  точки  зрения  синтаксиса  инверсия  не только выполняет усилительную функцию, но и передает исключительность описываемого  явления. Важное место в американском публицистическом дискурсе занимает вопрос о трансформации отношения большинства американцев к идее материального успеха в XX в., который  принес  стране  не  только  бурный  экономический  рост,  но  и  невиданные  ранее  темпы  научно-технического прогресса, приведшего к небывалому росту производства и потребления. Так,  современный историк Мэттью Ворсхауэр (Matthew Warshauer) в статье «Who Wants to be a Millionaire: Changing Conceptions of the American Dream» подчеркивает, что в результате потребительского бума 1950-х – 1960-х гг. традиционное стремление к благосостоянию через упорство и труд было отчасти вытеснено желанием «быстрых» денег: «Many Americans no longer  entertain a vision for the future that includes time, sweat, and ultimate success. Rather, they covet  the shortcut to wealth. Many who are engaged in work view it more as a necessary evil until striking  it rich» 9. Современный журналист, пишущий редактор издания City Journal Стивен Маланга в статье  «Whatever Happened to the Work Ethic?» пишет о том, что мрачные предостережения Токвиля  6 Поскольку США являются сложной страной, как с точки зрения этнического состава, так и с социально-экономической точки зрения, стоит сделать оговорку, что речь в данном случае идет лишь о той части «белой» Америки,  которая традиционно ассоциируется с экономическими успехами, научно-техническим прогрессом, развитием демократии и прав человека. Применительно к именно этой части страны рассуждения о концепте AMERICAN MATERIALISM представляются наиболее уместными.  7 Macmillan Dictionary... 8 Longman Dictionary of Contemporary English... 9 Warshauer M. Who Wants to be a Millionaire: Changing Conceptions of the American Dream [Elektronnyy resurs].  URL: http://www.americansc.org.uk/Online/American_Dream.htm (дата обращения 14.02.2017).о губительности материалистического отношения к жизни для молодых демократических обществ во многом сбылись: «What would Tocqueville or Weber think of America today? In place  of thrift, they would find a nation of debtors, staggering beneath loans obtained under false pretenses.  In place of a steady, patient accumulation of wealth, they would find bankers and financiers with such  a short-term perspective that they never pause to consider the consequences or risks of selling securities they don’t understand. In place of a country where all a man asks of government is “not to be  disturbed in his toil”, as Tocqueville put it, they would find a nation of rent-seekers demanding government subsidies to purchase homes, start new ventures, or bail out old ones. They would find what  Tocqueville described as the “fatal circle” of materialism – the cycle of acquisition and gratification  that drives people back to ever more frenetic acquisition and that ultimately undermines prosperous  democracies» 10. Данный отрывок построен на антитезе прошлого, базирующегося на традиционных для американской рабочей этики бережливости и предприимчивости, и настоящего, воплощающего  отказ от нее и скатывание к безответственности, накоплению долгов, финансовой «близорукости», стремлению получать субсидии от государства вместо того, чтобы проявлять инициативу. Антитеза эксплицирована с помощью синтаксически параллельных конструкций (In place of thrift, …In place of a steady, patient accumulation of wealth, …In place of a country where…).  Такое построение текста придает ему особую экспрессивность и убедительность, а также акцентирует мысль и выполняет интонационно-ритмическую функцию. Использование коннотативной  лексики  усиливает  выразительный  эффект:  «thrift»,  «debtors»,  «staggering»,  «false  pretenses», «a steady, patient accumulation of wealth», «fatal circle», «frenetic», «undermines».  Однако cледует отметить, что, признавая спорность этого вопроса, часть авторов публицистических текстов считает, что протестантская трудовая этика все еще жива и играет достаточно важную роль в жизни американцев сегодня 11. Приведенный выше анализ историко-публицистической литературы подтверждает, что MATERIALISM может рассматриваться как один из важнейших лингвокультурных концептов, принадлежащих к американской национальной языковой картине мира, а также позволяет сделать  некоторые выводы о понятийной и оценочной составляющих концепта. Для изучения лексической экспликации культурного концепта и выявления его основных  содержательных характеристик представляется необходимым рассмотреть то, каким образом  репрезентирующая данный концепт лексема (в данном случае, materialism) отображается в современных словарях английского языка.  О применении дефиниционного анализа в лингвистических исследованиях подробно говорится в работе И. В. Арнольд «Основы научных исследований в лингвистике». В числе прочего  автор  говорит  о  том,  что  семы  (компоненты  лексического  значения,  которые  отражают  распознающиеся данным языком признаки того или иного объекта номинации) должны быть  вербализованы в словарных дефинициях [1991. С. 52–54].  Таким образом, дефиниционный  анализ способствует выявлению не только понятийных, но и ценностных особенностей того  или иного культурного концепта. Кроме того, изучение словарных данных помогает определить минимальный содержательно-смысловой состав концепта, сконструировать его обобщенный прототип, что является важным для изучения концепта. В словарях лексема «materialism», как правило, выступает в двух значениях – философском  и обиходном. С точки зрения этимологии слово «materialism» было заимствовано из французского языка. Согласно словарю Online Etymology Dictionary, первое «философское» употребление данного слова в английском языке относится к 1748 г. («philosophy that nothing exists except  10 Malanga S.  Whatever  happened  to the work  ethic? URL:  https://www.city-journal.org/html/whatever-hap pened-work-ethic-13209.html (дата обращения 20.04.2017). 11 Keating J. Is the Protestant Work Ethic Real? URL: http://www.slate.com/blogs/the_world_/2013/08/29/is_the_protestant_work_ethic_real_a_new_study_claims_it_can_be_measured.html (дата  обращения  20.04.2017);  Hutson M. Still Puritan After All These Years. URL: http://www.nytimes.com/2012/08/05/opinion/sunday/are-americans-still-puritan.html  (дата обращения 20.04.2017). Представления о мире и языки: исследование взаимодействий matter»). Примерно сто лет спустя (в 1851 г.) фиксируется и его более «обиходное» значение:  «a way of life based entirely on consumer goods» 12. В  современных  англо-английских  словарях  отображаются  оба  значения  данной  лексемы,  причем во многих из них на первое место выносится именно второе значение, что указывает  на его первичность для англо-американской лингвокультуры. Поскольку в данной статье речь  идет о материализме как о культурном концепте, т. е. о ментальной единице, являющейся частью национальной картины мира и отражающей опыт данного лингвокультурного сообщества, рассматриваются только дефиниции, фиксирующие второе, общебытовое значение слова  «materialism». В  словаре  The  Longman  Dictionary  of  Contemporary  English  «materialism»  толкуется  следующим  образом:  «the  belief  that  money  and  possessions  are  more  important  than  art,  religion,  moral beliefs, etc.». Примечательно, что дефиниция сопровождается комментарием «used in order to show disapproval», что прямо указывает на отрицательную коннотацию данного слова.  С языковой точки зрения дефиниция построена как противопоставление материальных («money and possessions») и нематериальных ценностей («art, religion, moral beliefs»), что выражается  с помощью сравнительной степени прилагательного, выступающего в роли предиката («more  important than»). Рассматривая данное определение с точки зрения сем, можно выделить такие  компоненты, как «belief», «money», «possessions», «more important» 13. Похожая картина наблюдается и при анализе словарной статьи из The Longman Dictionary  of English Language and Culture: «especially derog. (too) great interest in and desire for possessions,  money etc., rather than spiritual matters, art, etc.». В данном случае на ингерентную отрицательную коннотацию, заложенную в слове, указывает комментарий «especially derog.» (сокращение от derogatory – неодобрительно, пренебрежительно. – примеч. Е. Ш.). Определение также  построено  как  противопоставление  денег  и  имущества  («possessions,  money»)  духовным  ценностям  и  искусству  («spiritual  matters,  art»).  Противопоставление  здесь  осуществляется  через  конструкцию  rather  than.  Компонентный  анализ  данного  определения  позволяет  выделить такие семы, как «interest», «desire», «possessions», «money» 14. В The  Oxford Advanced American  Dictionary  слово  «materialism»  сопровождается  следующим определением «(usually disapproving) the belief that money, possessions and physical comforts  are more important than spiritual values». Как и в предыдущих словарных статьях, отрицательная эмоционально-экспрессивная окраска слова здесь выражена непосредственно через комментарий  «usually  disapproving».  К  уже  указанным  выше  компонентам  «belief»,  «money»,  «possessions» можно добавить «physical comforts», что несколько расширяет содержание концепта 15. Негативная  окраска  слова  «materialism»  эксплицитно  выражена  и  в  первом  определении  из The Chambers 21st Century Dictionary: «often derog. excessive interest in or devotion to material  possessions  and  financial  success».  Рассматривая  данную  дефиницию,  можно  выделить  такие  смысловые компоненты, как «excessive interest», «devotion», «material possessions», «financial  success». Примечание «often derogatory» снова указывает на употребление данного слова преимущественно  в  отрицательном  значении.  Эпитет  «excessive»  также  подчеркивает  чрезмерность этого явления [2001. Р. 567].    На данной оппозиции построено и определение слова «materialism» в The Collins English  Dictionary: «interest in and desire for money, possessions, etc., rather than spiritual or ethical values». Здесь можно выделить такие семы, как «interest», «desire» и встречающиеся практически  12 Online Etymology Dictionary. URL: http://www.etymonline.com/index.php?allowed_in_frame=0&search=material ism (дата обращения 20.04.2017). 13 Longman Dictionary of Contemporary English... 14  Longman  Dictionary  of  English  Language  and  Culture.  URL:  http://ldoce.longmandictionariesonline.com/dict/ SearchEntry.html?indexList=culture (дата обращения 12.02.2017). 15 Oxford Advanced American Dictionary. URL:  http://www.oxfordlearnersdictionaries.com/definition/american_en glish/ (дата обращения 14.02.2017).в каждом словаре «money», «possessions». Примечательно также, что данная дефиниция не содержит коннотативной лексики и поэтому представляется более нейтральной с точки зрения  эмоционально-экспрессивной окраски, чем предыдущие примеры 16. Нет  эксплицитных  оценочных  компонентов  и  в  словарной  статье  из  The  Cambridge  Advanced  Learner’s  Dictionary  and  Thesaurus,  где  «materialism»  толкуется  следующим  образом:  «The belief that having money and possessions is the most important thing in life». Данная дефиниция также не содержит каких-либо прямых оценочных комментариев 17. В Merriam-Webster Dictionary and Thesaurus «materialism» трактуется как «a preoccupation  with or stress upon material rather than intellectual or spiritual things». В основе дефиниции  снова  лежит  оппозиция  «material  –  intellectual»,  или  «material  –  spiritual»  18. Ключевую  роль  в  объективации  концепта  в  данной  дефиниции  играют  единицы  «preoccupation»  («a state in which you think about something so much that you do not think about other things» 19)  и «stress upon» («the special attention or importance given to a particular idea, fact, or activity» 20),  подчеркивающие некую чрезмерность обозначаемого явления.  В словаре The American Heritage Dictionary of the English Language приведены два определения лексемы «materialism» в ее обиходном значении: 1) «the theory or attitude that physical  well-being and worldly possessions constitute the greatest good and highest value in life»; 2) «concern for possessions or material wealth and physical comfort, especially to the exclusion of spiritual  or  intellectual  pursuits» 21.  Ключевыми  лексико-семантическими  компонентами  первого  определения  являются  единицы  «physical  well-being»  и  «possessions».  На  грамматическом  уровне важность материальных благ акцентируется через превосходную степень сравнения («the  greatest  good  and  highest  value  in  life»).  Во  второй  дефиниции  в  качестве  основных  единиц  выступают словосочетания «material wealth» и «physical comfort». При этом во второй части  дефиниции подчеркивается несовместимость такого мировоззрения с духовными и интеллектуальными  запросами  («especially  to  the  exclusion  of  spiritual  or  intellectual  pursuits»).  Таким  образом, в данном словаре «materialism» не сводится исключительно к стремлению обладать  материальными ценностями, но включает в себя такие понятия, как благосостояние («physical  well-being»  и  «physical  comfort»).  Как  и  в  большинстве  англоязычных  словарей,  противопоставление «physical, material – spiritual, intellectual» здесь выражено эксплицитно.  Популярный в настоящее время электронный ресурс Dictionary.com приводит следующее  определение слова «materialism»: «preoccupation with or emphasis on material objects, comforts,  and considerations, with a disinterest in or rejection of spiritual, intellectual, or cultural values» 22. Уже упомянутая выше оппозиция «material – spiritual, intellectual» здесь расширяется, включая  в себя противопоставление не только духовным и интеллектуальным, но культурным ценностям («cultural values»). В  электронном  словаре  открытого  типа  Wiktionary слово  «materialism»  определяется  как «constant concern over material possessions and wealth; a great or excessive regard for worldly  concerns» 23. Данная дефиниция интересна тем, что в ней несколько расширяется семантический  объем  слова:  к  традиционным  компонентам  «material  possessions»  и  «wealth»  добавляется словосочетание «worldly concerns», имеющее более общее значение: («worldly» – «rela 16 Collins English Dictionary. URL: https://www.collinsdictionary.com/dictionary/english (дата обращения 11.02.2017). 17 Cambridge Advanced Learner’s Dictionary and Thesaurus. URL: http://dictionary.cambridge.org/dictionary/english/  (дата обращения 11. 02. 2017). 18 Merriam-Webster  Dictionary and Thesaurus. URL: https://www.merriam-webster.com/ (дата обращения 12.02.2017). 19 Ibid. 20 Ibid. 21 American Heritage Dictionary of the English Language. URL: https://ahdictionary.com/ (дата обращения 11.02.2017). 22 Dictionary.com. URL:   http://www.dictionary.com/ (дата обращения 11.02.2017). 23 Wiktionary. URL: https://en.wiktionary.org/wiki/materialism (дата обращения 21.04.2017). Представления о мире и языки: исследование взаимодействий ting to ordinary life rather than spiritual or religious ideas») 24. Негативная коннотация выражена  через коннотативный эпитет «excessive».  Таким образом, анализ исторической и публицистической литературы, посвященной американским ценностям и американской картине мира, отражает понятийную и оценочные составляющие концепта AMERICAN MATERIALISM. MATERIALISM рассматривается и как болезнь, опасное порождение демократического общественного устройства, и как закономерное  продолжение  пуритано-протестантской  трудовой  этики,  отличительная  особенность  американского мировосприятия, и как именно та характеристика, которая позволила молодой американской нации отделиться от Старого Света в ментальном и культурном планах. Важную роль  в языковой реализации концепта в публицистических источниках играет метафора, что является закономерным для текстов данного жанра. Отмечается и трансформация концепта, в результате которой желание быстрых и легких денег в той или иной степени вытеснило традиционную концепцию достижения успеха через упорный труд. Лексикографический  анализ  позволяет  выделить  ключевые  семантические  компоненты  лексемы  «materialism».  Семантические  компоненты  «(material / worldly) possessions»,  «money»,  «(physical) comforts»,  «wealth»,  «well-being»,  «financial success»,  «worldly concerns»  (расположены  в  порядке  убывания  частотности)  являются  основными  содержательными  характеристиками концепта, закрепленными в сознании носителей языка.  С  точки  зрения  организации  предложения  большинство  дефиниций  из  подборки  (семь  из одиннадцати) построены на основе противопоставления материальных и всех прочих (духовных, интеллектуальных, культурных) ценностей, что эксплицировано с помощью степеней  сравнения прилагательного – сравнительной (семь дефиниций) и превосходной (две дефиниции). Такое построение предложений способствует не только ясности и подробности толкований, что, безусловно, является первоочередной задачей любого словаря, но и имплицитно  выражает  оценочную  составляющую  концепта,  противопоставляя  материализм  духовным,  культурным  и  интеллектуальным  ценностям.  Оценочная  составляющая  концепта  выражается и эксплицитно – более чем в половине из проанализированных дефиниций присутствуют  комментарии  «often  disapproving»  или  «often  derogatory»  в  зоне  лексикографических  помет  или оценочная лексика со значением избыточности («preoccupation», «excessive»). 

Напиши аннотацию по статье

УДК 811.111 Е. Н. Шурыгина Национальный исследовательский университет Высшая школа экономики ул. Мясницкая, 20, Москва, 101000, Россия elenshurygina@gmail.com ОСОБЕННОСТИ КУЛЬТУРНОГО КОНЦЕПТА AMERICAN MATERIALISM КАК ОДНОГО ИЗ ОСНОВОПОЛАГАЮЩИХ АСПЕКТОВ АМЕРИКАНСКОЙ КАРТИНЫ МИРА (НА МАТЕРИАЛЕ ИСТОРИКО-ПУБЛИЦИСТИЧЕСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ И СОВРЕМЕННЫХ АНГЛОЯЗЫЧНЫХ СЛОВАРЕЙ) Описываются лингво-когнитивные характеристики культурного концепта AMERICAN MATERIALISM с учетом  его роли в американской национальной языковой картине мира, а также его оценочной составляющей. В контексте  данного  исследования  materialism  рассматривается  не  как  философское  понятие,  а  как  определенное  отношение  к  жизни,  в  рамках  которого  индивид  стремится  к  обладанию  материальными  благами  и  физическому  комфорту  в большей степени, чем к удовлетворению своих духовных, культурных и интеллектуальных потребностей. Согласно многим работам, посвященным культуре, ментальности и образу жизни американцев, именно такое мировоззрение, во многом обусловленное историческими условиями формирования американской нации, а также экономическими успехами США, является одной из отличительных особенностей американской картины мира, что и позволяет рассматривать AMERICAN MATERIALISM как важный культурный концепт. Изучение роли концепта в американской культуре и его ценностной составляющей проводится на материале отрывков из различных публицистических  текстов, затрагивающих тему отношения американцев к деньгам и материальному успеху. Семантизация его понятийной составляющей исследуется на основе анализа дефиниций лексемы «materialism» как ключевого средства  экспликации данного культурного концепта в различных словарях современного английского языка. 

особенности развития лексико семантической системы немецких говоров на алтае. Ключевые слова: островные немецкие говоры, лексико-семантическая система, обще немецкая лексика, диалектизмы, заимствования.  1. Из истории немецких поселений на Алтае Немецкоязычный ареал представлен не только несколькими самостоятельными национальными вариантами, но и множеством существующих наряду с литературным немецким языком диалектов. Немецкие диалекты распространены как на территории немецкоязычных стран, так и в качестве языковых островов [Matheier, 1994, S. 334] во многих других государствах, в том числе в России. Это относится и к регионам компактного проживания российских немцев в Алтайском крае. * Исследование выполнено при финансовой поддержке РФФИ и Правительства Алтайского края в рамках научного проекта № 17-14-22002 «Реализация временных отношений в речи носителей островных немецких говоров Алтайского края». Москалюк Лариса Ивановна – доктор филологических наук, профессор, заведующая кафедрой немецкого языка Алтайского государственного педагогического университета (ул. Молодежная, 55, Барнаул, 656031, Россия; l.moskalyuk@yandex.ru) ISSN 1813-7083. Сибирский филологический журнал. 2018. № 2 © Л. И. Москалюк, 2018 особенности островных немецких говоров одной из интереснейших в языковедческом отношении территорий. Немецкие села на Алтае, являющиеся немецкими языковыми островами, были основаны колонистами, переселившимися с юга Украины и Поволжья в конце XIX – начале XX в. [Bohmann, 1970, S. 123]. Исследуемые островные говоры развивались в течение 250 лет в отрыве от основного языкового коллектива. Родному языку придавалось особое значение, он в первую очередь служил средством идентификации. Благодаря этому немцы в России сохранили свой язык и свою культуру, передавая их от поколения к поколению. Но язык, который предки привезли с собой на новую родину, со временем значительно изменился. Переселенцы, оседавшие в России начиная со второй половины XVIII в., были в основной массе безземельными крестьянами и бедными ремесленниками. Это значит, что в их жизни диалект, на котором говорили у них на родине, играл более важную роль, чем литературный язык, не нашедший среди простого народа в то время большого распространения. Влияние литературного языка на развитие немецких диалектов в России стало более заметным в результате развития национальной немецкой школы [Сборник статистических сведений…, 1913, с. 187], но оставалось незначительным. Со времени переселения немцев в Россию их говоры развивались по-разному. Первые немецкие поселенцы в Поволжье и Украине говорили на разных диалектах. Постепенно, сначала в материнских, а затем путем дальнейшего смешения в ранних дочерних колониях в европейской части России, складывались новые смешанные говоры на базе уже ранее сложившихся [Dinges, 1925, S. 299–313]. При массовом переселении в Сибирь продолжались подобные процессы смешения, но подвергающиеся смешению говоры были уже более однородными, чем говоры первых переселенцев из Германии. Тем не менее прошло много лет, пока единый говор сложился в каждом из основанных в начале XX в. немецких сел на Алтае. Это связано с тем, что в большинстве новых поселений обосновались выходцы из разных сел Поволжья и Украины: так, с. Подсосново основали переселенцы из сел Поволжья Денгоф, Бальцер, Боаро, Куттер и др., первые жители села говорили на сходных, но отличающихся друг от друга говорах. В течение последнего столетия происходило постепенное создание общего языка для каждого из немецких сел на Алтае. В одних селах победил говор одной какой-либо языковой группы, но и в этих случаях перенимались некоторые особенности других говоров, в других селах создавались новые говоры на основе смешения нескольких говоров, относящихся к разным диалектным группам: западно- и восточносредненемецким, нижне- и южнонемецким. В Алтайском крае в настоящее время сохранились все основные типы островных немецких говоров, бытовавших на территории бывшего Советского Союза. Они могут быть разделены на четыре основные группы: 1) украинские, ориентированные на нижненемецкий диалектный ареал (Plout dietsch); 2) поволжские, ориентированные на западносредненемецкий диалектный ареал; 3) волынские, ориентированные на восточносредненемецкий диалектный ареал; 4) украинские, католические и евангелические, ориентированные на южноне мецкий диалектный ареал. За время существования в России немецкие говоры приобрели новые черты, родной язык российских немцев существенно отличается сегодня от базовых «внутринемецких» диалектов [Москалюк, 2002, с. 64–65]. Материал исследования был собран автором во время восьми полевых экспедиций в немецкие села Немецкого национального и Табунского районов Алтайского края в течение 20 лет. Последняя экспедиция состоялась в сентябре 2015 г. сосново, Красноармейское, Елизаветград, Бославино, Ямбург), а также двух бывших немецких сел Желтенького и Самсоновки, жители которых были переселены в соседнее укрупненное с. Кусак в 80–90е гг. XX в. и продолжают проживать там компактными группами. 2. Диалектная лексика островных немецких говоров Алтайского края 2.1. Общая характеристика лексико-семантической системы островных немецких говоров. Лексико-семантическая система немецких говоров, представленных на территории Алтайского края, является неотрывной частью единой языковой системы немецкого языка, но она характеризуются значительным своеобразием, так как содержит множество лексических единиц, отличающихся от стандарта и локально ограниченных в своем употреблении. Поскольку словарный состав языка не является чем-то застывшим и неизменным, изменяется и развивается и лексика островных немецких говоров. Лексико-семантический уровень их языковой структуры складывается не только под влиянием общих внутриязыковых закономерностей, но и в результате взаимодействия и смешения различных немецких говоров, носители которых находятся в непосредственной близости друг к другу, а также под влиянием русского языка в условиях изоляции от исходного языкового коллектива. Общее развитие островных диалектов определяется двумя противоположными тенденциями: для островных говоров характерно сохранение старых элементов языка, вышедших из употребления на территории исходного языкового коллектива, с одной стороны, и большая проницаемость, вызванная влиянием иноязычного окружения, с другой стороны. Это объясняет как лексическую вариативность и возникновение ряда отличительных особенностей в лексико-семантической системе рассматриваемых говоров, сохранивших, хотя и в разной степени, основные черты, свойственные их материнским диалектам, так и дальнейшее выравнивание внутри диасистемы, продолжающееся в результате смешения родственных субсистем на диатопическом уровне и влияния дистантнородственного русского языка. Основу словарного состава островных говоров составляют лексемы, которые функционируют во всех рассматриваемых говорах и литературном немецком языке. Таким образом, подтверждается известное положение о том, что различные по своему характеру говоры обладают значительным единством, в том числе и в лексическом составе. Большинство диалектных лексических единиц имеют общее с литературным немецким языком значение. Специфические явления создаются при этом за счет изменения внешнего, фонетического или словообразовательного, облика слова. Различия в способе выражения одной семантической общности могут возникнуть в связи с разными структурными, например словообразовательными, вариантами одного и того же слова для каждого из говоров. Например, уменьшительные суффиксы литературного немецкого языка -lein, -chen находят в каждом из говоров свое выражение. В южнонемецких говорах представлены модификации суффикса -lein: -(e)l, -la, -dl, -tl, в средненемецких и нижненемецких диалектные варианты суффикса -chen: -je, -che и -tje, -stje соответственно, например: medl, moadla, moidl, metche, medje, mäitstje, лит. нем. яз. Mädchen. К лексико-словообразовательным диалектизмам относятся также лексемы, в которых наблюдается специфическое использование общенемецких словообразовательных моделей. Так, суффикс -l- служит одним из средств образования глаголов во всех островных немецких говорах, но особенно широко он представлен в гово глаголов от прилагательных, существительных и глаголов. Например: лит. нем. яз. weiß – weißen, юнем. weesl’a, срнем. waisele, ннем. wite; лит. нем. яз. trocken – trocknen, юнем. trukla, trikle, ннем. drieje. В ориентированных на средненемецкую диалектную область говорах суффикс -l- в этом случае используется реже, в нижненемецких говорах отсутствует, на его месте встречается суффикс -r-, оставаясь активным средством словообразования в нижненемецких говорах и в период их островного развития, например: лит. нем. яз. klingeln, ннем. t’len’re, внем. klingle, лит. нем. яз. schütteln, ннем. schädre, внем. schitle. Большую часть лексикона островных немецких говоров представляют диалектные лексические единицы, отличающиеся своей формой и/или семантикой от слов литературного немецкого языка. Основная масса территориальных синонимов относится к области бытовой лексики. Это подтверждают исследования словарного состава немецких диалектов в сопоставительном плане ([DWA; DSA; WDU; LUDS; WDSA; ЛАНДА] и др.). Хотя и здесь основу составляют лексические единицы, относящиеся к общенемецкой лексике, система говора накладывает определенный отпечаток на функционирование общенемецких слов. В связи с этим происходит изменение не только во внешнем облике слов, но и в их семантике. Исходным пунктом нашего исследования являются прежде всего лексико-семантические варианты слов, при определении содержания которых возникают определенные проблемы: либо общенемецкое слово имеет в говоре специфическое значение, либо, наоборот, характерное для данного говора слово не имеет соответствия в других говорах. И в том и в другом случае нарушен обмен наименованиями, который регулирует лексические диалектные отношения. Анализ особенностей рассматриваемых говоров немецкого языка показывает, что расхождения в лексико-семантическом плане прослеживаются прежде всего при определении типов смысловых отношений лексико-семантических вариан- тов слов. Сопоставительный анализ лексико-семантических систем разных говоров выявляет типы лексико-семантических вариантов, по которым лексические единицы противопоставляются семантически внутри систем говоров и на междиалектном уровне, показывая как степень семантической близости, так и смысловые различия. Расхождения в лексико-семантическом плане связаны прежде всего с наличием лексических противопоставлений, на которые наслаиваются особенности плана выражения и плана содержания в каждом из говоров. Для выражения одной семантической общности существуют разные лексические единицы в каждом из говоров, а у общих для рассматриваемых говоров лексических единиц выявляются различия в объеме значения. При совпадении значений имеют место расхождения в экспрессивно-стилистической окраске слов. Лексические единицы могут иметь расхождения в плане содержания при общности в плане выражения и могут иметь различия в плане выражения при общности в плане содержания. 2.2. Семантические различия общих лексических единиц островных немецких говоров на междиалектном уровне. В лексико-семантические системы исследуемых говоров входят слова, одно или несколько значений которых являются общими для литературного языка и для говоров, а другое значение обнаруживает отличительные особенности, имеет «одностороннюю локальную маркированность» [Швейцер, 1966, с. 20]. Так, многозначное существительное Platte имеет общенемецкое значение ‘поднос’, ‘блюдо’, в то время как значение ‘блюдце’ характерно для евангелических южнонемецких говоров: pletl; значение ‘противень’ – для нижненемецкого на Алтае: ploot; а значение ‘лысина’ для католических, ориентированных на южнонемецкий языковой ареал говоров: pluut. в нижненемецком говоре также ‘нитки’. Как и литературное Saat, диалектные слова soat/soot имеют значение ‘посев’, ‘всходы’ в верхне- и нижненемецких островных говорах, в нижненемецком говоре soot получило также дополнительное значение ‘семечки (подсолнечника)’. Общенемецким значением существительного Schiff является значение ‘корабль’, в католических, ориентированных на южнонемецкий языковой ареал говорах это слово обозначает также лодку. Существительное Land, как и в литературном немецком языке, представлено во всех говорах в значении ‘страна’, в южнонемецких говорах lant обозначает грядку. Подобного рода отличия демонстрируют расхождения в значениях многозначных слов островных немецких говоров и современного немецкого литературного языка, к которым приводит активное использование в говорах слов с устаревшим в современном немецком языке значением при сохранении общей основной семантики. Наблюдаются также случаи, когда общенемецкое многозначное слово используется в рассматриваемых говорах лишь в одном значении, не основном для литературного языка, а основное значение литературного слова не нашло своего развития в говорах. Глагол schmelzen не употребляется в рассматриваемых диалектах в значении ‘таять’, сохранив значение ‘плавиться’ (о металле). Лексема glauben имеет в говорах конкретное значение ‘верить во что-либо’ и не употребляется в значении ‘верить, полагать’. У лексемы Pflanze в исследуемых говорах представлено только значение ‘рас сада’, значения ‘растение’ диалектные варианты не имеют. Лексема Topf в своем основном общенемецком значении ‘кастрюля’ не употребляется, оно сохранило свое старое значение ‘горшок’ и встречается как компонент сложных слов: plumetopf/blumatop/bloumetop ‘Blumentopf’, nachttopf/ naxt- top ‘Nachttopf’. Со значением ‘Kochtopf’ в исследуемых говорах употребляется лексическая единица, заимствованная из русского языка, – kaschtrol/kastrol/kes- troul ‘кастрюля’. В других случаях соотносимые лексические единицы обнаруживают некоторые различия в оттенках значения либо полностью различаются по значению в каждом из говоров. Глагол versuchen имеет значение ‘пробовать, пытаться’, в католических, ориентированных на южнонемецкий языковой ареал говорах глагол сохранил старое значение ‘пробовать (пищу)’ – vasucha. В южнонемецких говорах praaf ‘brav’ имеет значение ‘хороший (о поведении человека)’, в нижненемецких у прилагательного broof/bruuf развилось значение ‘грубый (о поведении человека)’. Многозначная лексическая единица Boden имеет в средненемецких говорах Алтая значение ‘потолок’ – poode; в южнонемецких говорах – значение ‘пол’ – pooda; been в нижненемецких говорах been ‘пол на чердаке’. Лексическая единица Kraut, нижненемецкий вариант krüt, соответствует литературному немецкому Unkraut со значением ‘сорняк(и)’, тогда как в верхненемецких говорах kraut/kroat имеет значение ‘капуста’. Кроме того, одно и то же слово может выражать в каждом говоре различные понятия, обозначая разные денотаты. Диалектные варианты pluus лексической единицы Bluse обозначают в южнонемецкой группе говоров и нижненемецких говорах на Алтае женскую блузку. Это же значение в южнонемецком говоре может иметь существительное jak. В нижненемецких говорах bluus обозначает также мужскую верхнюю рубашку, вариант hemt, hemət, hemp. Существительное sak обозначает в ориентированных на западносредненемецкий вариант говорах (1) ‘мешок’, (2) ‘карман’, в то время как в остальных говорах на Алтае оно употребляется только в первом значении. В ориентированной на южнонемецкий диалектный вариант группе говоров lain имеет значения (1) ‘(бельевая) веревка’ и (2) ‘поводья’, в то время как в большинстве рассматриваемых говоров Leine обозначает только поводья. Глагол backen имеет повсеместно значение (1) ‘печь (пироги)’, (2) ‘лепить (снежную бабу)’, а в нижненемецких говорах также значение (3) ‘клеить’. Значительное число слов, имеющих в литературном немецком языке стилистически сниженную окраску, употребляются в рассматриваемых говорах как нейтральные слова, например: внем. heile, haile, ннем. roare ‘weinen’, лит. нем. яз. heulen; внем. maul, ннем. müül ‘Mund’, лит. нем. яз. Maul; внем. arich ‘sehr’, лит. нем. яз. arg. Анализ лексико-семантических единиц исследуемых островных немецких говоров, отражающих тождественные объекты реальной действительности, позволяет выявить различные парадигматические связи и отношения между словами. В зависимости от степени совпадения соотносимых лексических единиц в плане выражения или в плане содержания они могут рассматриваться как междиалектные синонимы, междиалектные омонимы и междиалектные варианты лексических единиц, различающихся по объему значения. 2.3. Сохранение локально отмеченных лексических единиц в островных немецких говорах. Кроме компонентов, принадлежащих всей системе немецкого языка, в состав лексико-семантических систем островных говоров входят односторонне отмеченные лексические единицы, сфера применения которых ограничена исследуемыми говорами. Некоторые из них являются специфическими только для одного говора и не употребляются в других. Такие лексические единицы составляют особенности словарного состава каждой группы говоров, они образуют группы слов, имеющих узкое распространение, характеризуя отдельные говоры, бытующие на Алтае. Так, нижненемецкий говор Алтайского края отражает основные черты нижненемецких говоров Западной Пруссии. Сибирские говоры меннонитов представляют собой смешение диалектов меннонитов хортицкой и молочненской колоний на Украине со значительным перевесом признаков молочненского [Авдеев, 1967, с. 70; Jedig, 1966, S. 10]. Для островных нижненемецких говоров особенностью их лексико-семантической системы является прежде всего их нидерландское наследие, например такие лексемы, как: fendoag ‘heute’, kom ‘Schüssel’, t’nipa ‘Käfer’, t’resbea ‘Stachelbeere’, t’vil ‘Speichel’, mak ‘zahm’, mao ‘Ärmel’, olbasem ‘Johannisbeere’, schlure ‘hinschleppen’, voat ‘Enterich’; прусские диалектизмы: kujel ‘Eber’, kunta ‘Wallach’; заимствования из польского: blot ‘Straßenschmutz, Schlamm’, glontz ‘Quark’, kobel ‘Stute’, koda ‘Waschlappen’, kos ‘Ziege’, prost ‘einfach’, svaot ‘Brautwerber’, ‘bester Freund’, schaobel ‘Bohne’. В других островных говорах этим лексемам соответствуют общенемецкие ва рианты или диалектизмы, характеризующие каждый из данных говоров. Говор с. Камыши Алтайского края, основанного переселенцами из с. Денгоф Поволжья, имеет наиболее выраженные признаки гессенских диалектов, приближаясь к южногессенскому типу [Кузьмина, 1961]. Близок этому говору говор с. Подсосново, возникший в результате дальнейшего смешения различных западно- и восточносредненемецких говоров Поволжья. В словарном составе этих говоров сохранилось значительное число средненемецких, гессенских вариантов немецких слов: wees ‘Tante’, feet ‘Onkel’, kaul ‘Gaul, Pferd’, watz ‘Eber’, kumer ‘Gurke’, nort, nordich ‘dann’, tibe ‘Topf’, schtafede ‘Zaun’. Смешанный говор бывшего с. Желтенькое обнаруживает признаки пфальцского. В качестве лексических маркеров могут выступать такие слова, как: paas ‘Tante’, feet ‘Onkel’, k’alche ‘Junge’, netz ‘Garn’, krollig ‘kraus’. Говор бывшего с. Самсоновки, сложившись в основных чертах на Волыни, получил основные признаки восточносредненемецкого. Лексика этого говора близка литературному немецкому языку, например: tante ‘Tante’, jung ‘Junge’, flik ‘Fliege’, rike ‘Rücken’, kant ‘Kruste’. Говор с. Елизаветград, который распространен и в ряде других сел Алтайского края, – это говор смешанного типа, обнаруживающий особенности южно- и средненемецких диалектов, на которых говорили в католических колониях под Мелитополем [Жирмунский, 1976, с. 495]. Эти говоры обнаруживают признаки швабских и пфальцских диалектов, что находит отражение и в их словарном составе: not ‘dann’, jupkala ‘Jüppchen, Hemdlein’, hemeldje ‘Kälbchen’, tade ‘Papa’, poas ‘Base, Tante’, kiml ‘Dill’, foomlefel ‘Schaumlöffel’, kedl ‘Patin’, petrich ‘Pate’, hafa ‘Topf’, nachtese ‘Abendbrot’. Признаки говоров сел Красноармейское, Бославино, ориентированных на южнонемецкий языковой ареал, соответствуют основным чертам южнофранкского диалекта. Эти говоры были распространены в евангелических колониях Причерноморья [Жирмунский, 1929, с. 180]. К лексическим особенностям этих говоров относятся: pfeat ‘Pferd’, kepfl ‘Tässchen’, plätl ‘Untertasse’, hahne ‘Hahn’, ketpas ‘Patin’, ketfeta ‘Pate’ и др. Говор с. Ямбург Алтайского края сохранил важнейшие черты севернобаварского диалекта, который привезли с собой в Сибирь переселенцы из Ямбурга на Днепре [Жирмунский, 1931; Иоганзен, 1985]. Сегодня этот говор в отличие от вышеназванных, также ориентированных на южнонемецкий диалектный ареал, мало используется в качестве языка повседневного общения на Алтае. После массового отъезда в Германию во второй половине 90-х гг. XX в. осталось лишь несколько семей, говорящих на этом диалекте. К баварским диалектизмам, которые сохранились в этом говоре, могут быть отнесены, например, ros ‘Ross, Pferd’, trucha ‘Truhe, Kiste’, enk ‘ihr’, gwont ‘Gewand, Kleid’, fieda ‘Schürze’, vinji ‘böse’. Распространение локально отмеченных лексических единиц в немецких селах на Алтае можно представить в виде таблицы. Локально отмеченные лексические единицы немецких говоров Locally marked lexical units Немецкий литературный язык Grossmutter Tante Pferd Fussboden Kartoffel Bluse Kahl Weinen Nach Hause Населенный пункт Алтайского края Елизаветград Подсосново Самсоновка Ямбург Кусак Mota Poas Koal Bode Katofl Jupkala Plut Heila Houm Moder Wees Kaul Poule Kartofl Pluske Platt Kroine Zu haus Krosma Tande Feert Diele Kartofl Plus Kahl Haile Zu haus Mota Pasl Ros Bodm Eadäpfl Jankedl Plut Haile Ham Euma Omtje Pied Flouwe Itschoke Bluus Kuhl Rohre Ne hüs торые уже частично исчезли из языка немцев Германии. Такая лексика, сравнительно хорошо сохранившаяся в островных немецких говорах, образует основу их словарного состава, оставаясь наиболее устойчивой его частью. Некоторые лексические единицы характеризуются сохранением архаической формы как на исторической родине, так и в островных немецких говорах. Старая форма средневерхненемецкого слова gotmuoter Gede ‘Patin’ и встречающееся в пфальцских и гессенских диалектах современной Германии petter (лат. patrinus ‘Pate’) представлены в южнонемецких говорах Алтайского края: kedl, ketpas ‘Patin’, petrich, ketfeta ‘Pate’. В средненемецких говорах им соответствуют wesje и federje. Существительное Base и его средненемецкий вариант Wase сохранили в островных говорах устаревшее в настоящее время на территории Германии значение ‘Vatersschwester, Tante’; также устаревшее на территории Германии ннем. momtje (свн. muome ‘Muttersschwester, Tante’) употребляется как фамильярное обращение в нижненемецких говорах на Алтае. В словарный состав островных говоров входят и активно употребляются слова, которые на исторической родине встречаются только в исторических памятниках. Эти случаи дают основание утверждать, что такое слово использовалось во время переселения. Так, слово foom (‘Schaum’ свн. veim) является устаревшим в Пфальце, но входит в активный словарный запас диалектоносителей на Алтае, используясь в составе сложного слова: foomlefel ‘Schaumlöffel’. Существительное schnerche ‘Schwiegertochter’, не представленное в настоящее время ни в литературном немецком языке, ни в немецких диалектах на территории Германии, сохранило свою старую форму и значение в островных говорах. Изоляция от основного языкового коллектива и длительное замкнутое существование в сельской местности способствовали консервации архаических элементов в лексико-семантической системе островных немецких говоров, а локализация этих элементов на территории Германии дает возможность сопоставить островные говоры с диалектами исходных языковых ареалов и проследить развитие каждой из островных систем. 2.4. Заимствования из русского языка. Еще одним характерным признаком развития словарного состава островных немецких говоров является появление в период их островного существования немецких новообразований, например: anhaltung ‘Haltestelle’, riichwasser ‘Parfüm’, tretwägelje ‘Fahrrad’ и др. Но их число очень ограничено. Находясь длительное время в иноязычном окружении под постоянным влиянием русского языка, немецкие говоры демонстрируют проникновение иноязычных элементов в диалектную систему. Исследователи островных немецких диалектов, сохранившихся в немецких поселениях разных стран Европы, Азии и Америки, анализируя области распространения заимствований в словарном составе, приходят к одним и тем же выводам, обнаруживая сходные закономерности развития диалектов, выделяют сходные тематические группы заимствований [Klassen, 1969; Киршнер, 1984; Вейлерт, 1979; Hutterer, 1991]. Анализ развития немецких говоров в России показывает, что уже на начальной стадии для них было характерно взаимодействие с языком иноязычного окружения, но при этом вся заимствованная лексика имела высокую степень адаптации, поскольку процесс заимствования осуществлялся через устную речь, когда основная масса диалектоносителей была монолингвальна. Уже островные говоры раннего периода обнаруживали ярко проявляющуюся тенденцию: стремительное распространение заимствований по всей территории [Шиллер, 1929, с. 67]. К наиболее простым, а поэтому и наиболее часто используемым способам лексического заимствования относится прямой непосредственный перенос слова. Многочисленные русизмы вошли в лексикон немецких говоров, являясь наимено раньше незнакомых носителям говоров, которые относились, например, к новым условиям быта. Эти заимствования свидетельствуют о культурном импорте вещей с одновременным заимствованием названия и объекта референции. Процесс заимствования сопровождает процесс аккультурации, приспособления немецких сообществ к изменившемуся окружению, процесс интеграции отдельных сегментов первоначально чужой культуры в свою [Москалюк Л. И., Москалюк Г. С., 2013, c. 192]. Использование заимствованных слов в процессе коммуникации, вхождение в словарный состав говоров сопровождается приспособлением к языковой системе родного языка, приближая, таким образом, заимствованные языковые знаки к норме говора. Заимствования, проникшие в немецкие говоры из русского языка в период, когда основная масса российских немцев не владела языком окружения, мало напоминают слова из языка-источника, они настолько адаптированы, что носители языка воспринимают их как немецкие. Например: kat рус., укр. хата, krilitz рус. крыльцо, taptje рус. тапки, kraun рус. кран, ruwel рус. рубль. В период овладения носителями говоров русским языком и использования его в качестве средства общения наряду с родным говором заимствованные лексемы уже не подвергались полной ассимиляции. Но и в это время неударные гласные в заимствованиях редуцировались, а заимствованные глаголы образовывали неопределенную форму по правилам родного языка: gulaje рус. гулять, katatze рус. кататься, lafke рус. лавка, kruschke рус. кружка. В результате расширения билингвизма в немецких селах русские слова все больше проникают в немецкие говоры, появляются лексические единицы, которые практически ничем не отличаются от слов языка-источника. В островных немецких говорах представлены адаптированные и неадаптированные заимствования: kwetoja – kwartire рус. квартира, fletzipoid – welosiped рус. велосипед, matschge – matuschka рус. матушка. Заключение Анализ семантической структуры лексических единиц островных немецких говоров позволил определить ряд характерных для них признаков и установить общие тенденции развития лексико-семантической системы островных говоров. Они проявляются в консервации значений лексических единиц исходных языковых областей, а также в изменении значений общенемецких лексических единиц, входящих в лексикон островных говоров, под влиянием свободного развития внутриязыковых тенденций. Разнородность лексико-семантических систем исследуемых говоров позволяет разграничить их и выделить в их составе диалектизмы, которые выполняют функцию идентификации групповой принадлежности, а также лексику, которая не отвечает сущностным характеристикам собственно диалекта, не представляет узко групповой вокабуляр и обозначается как общенемецкая. В плане межсистемной эквивалентности лексических единиц рассматриваемых говоров для них характерны отношения лексической вариативности. Междиалектные варианты и междиалектные синонимы отражают различную степень соответствия плана выражения диалектных слов, в то время как междиалектные омонимы показывают совпадение формы при несовпадении содержания лексических единиц в разных говорах. Таким образом, семантическое развитие исследуемой лексики осуществлялось по следующим направлениям: специализация номинаций, преодоление семантической перегрузки, утрата отдельных значений многозначных лексических единиц; архаизация номинаций или отдельных значений слов, утративших дено и употреблению. Все исследуемые островные немецкие говоры показывают большую степень подверженности интерферирующему воздействию иноязычного окружения. Значительные изменения в лексиконе островных говоров происходят под влиянием русского языка.

Напиши аннотацию по статье

УДК 811.112.2’28 DOI 10.17223/18137083/63/17 Л. И. Москалюк Алтайский государственный педагогический университет, Барнаул Особенности развития лексико-семантической системы немецких говоров на Алтае * Рассматривается характеристика лексико-семантических систем островных немецких говоров, бытующих на Алтае. Анализ осуществлен на основе опросов и записей спонтанной устной речи диалектоносителей. Показано, что в островных немецких говорах представлены общенемецкая лексика, диалектизмы, которые выполняют функцию идентификации групповой принадлежности, новообразования и заимствования, которые появились в период проживания немцев на территории России. Установлены общие тенденции развития лексико-семантической системы островных говоров, которые проявляются в консервации значений лексических единиц исходных языковых областей, а также в изменении значений общенемецких лексических единиц, входящих в лексикон островных говоров, под влиянием свободного развития внутриязыковых тенденций.

особенности реализации интертекстуальности в публичных выступлениях барака обамы. Ключевые слова: интертекстуальность, политический дискурс, публичные выступления, ораторский стиль Барака Обамы, президентский дискурс, отсылки. 10.21638/11701/spbu09.2017.208 Rybachuk Ksenia Yu. Saint Petersburg State University, 7–9, Universitetskaya nab., St. Petersburg, 199034, Russian Federation k-beletskaya@inbox.ru USE OF iNTERTExTUALiTY iN BARACk OBAMA’S PUBLiC SPEECHES The paper demonstrates the way intertextuality is used in Barack Obama’s public speeches. Both original sources and communicative functions are analysed. The material clearly shows that intertextuality serves not only to inform people, but also to confront political rivals, convince the audience and unite Americans by appealing to common spiritual and moral values that are passed down from one generation to another. Barack Obama’s public speeches are replete with references to the speeches of his political predecessors, political opponents, American people, historical documents, slogans as well as literature and films. The speeches give information not only about common traditions in the presidential discourse upheld by Barack Obama, but also about typical features of his individual style of speech in addition to revealing trends in references to the knowledge shared by Americans. Refs 10. Keywords: intertextuality, political discourse, public speeches, Barack Obama’s speeches, presidential discourse, references. Понятие интертекстуальности первоначально рассматривалось в свете философского и  литературоведческого подходов, однако вскоре привлекло внимание ученых-лингвистов [Туреева; Спиридовский]. В последние годы появились работы, в которых проблемы интертекстуальности рассматриваются на материале политического дискурса [Даниленко; Марченко; Попова]. На наш взгляд, интертекстуальность политического дискурса, в частности президентского, заслуживает пристального внимания, поскольку отражает не только индивидуальные особенности ораторского стиля, но  и  культурно- и  националь © Санкт-Петербургский государственный университет, 2017DOI: 10.21638/11701/spbu09.2017.208 идеологии партии, текущую политическую конъюнктуру, современные культурно-общественные веяния и в  целом общенациональное культурно-историческое наследие государства. Согласно Е. Р. Левенковой, интертекстуальность в политическом дискурсе британских и американских ораторов служит для аргументативной поддержки коммуникативного воздействия, а также формирует лингвокультурологическую составляющую дискурса конкретной страны. Она выражается не только в присутствии вторичных внесений, или заимствований, но и в гипертекстовом пространстве как особой системе текстов. В качестве внешних показателей данного явления приводятся цитатные и аллюзивные внесения, которые и представляют собой интертексты. Таким образом, расшифровка интертекстов позволяет раскрыть ориентиры политической культуры их авторов [Левенкова]. Вполне логично, что интертекстуальность выполняет ряд особых функций, а также стратегий и тактик в ораторской речи. Е. Р. Левенкова выделяет следующие стратегии и тактики реализации интертекстуальности в британском и американском политическом дискурсе: 1)  информационная стратегия (документирующая тактика, тактика авторитетного источника, автоцитации); 2)  интерпретационно-ориентационная (идентифицирующая, проективная, дидактическая тактики, тактика предостережения); 3)  агональная (дистанцирование, критика, обвинение, угроза); 4) интеграционная (тактики сплочения, инспиративная, фатическая); 5)  побудительная (призывная, прескриптивная) [Левенкова]. Кроме того, интертекстуальные включения вписываются по своей функциональной нагрузке в  общую систему функций политического дискурса. К примеру, Е. И. Шейгал выделяет интегративную, инспиративную, декларативную и перформативную функции инаугурационного обращения [Шейгал, с. 325], которые также могут быть соотнесены с явлением интертекстуальности в президентском дискурсе. Интертекстуальность в речи Барака Обамы как 44-го президента одной из ведущих мировых держав отражает не только особенности индивидуального ораторского стиля, но и общественно-политические и культурно-исторические традиции государства, равно как и явления современной действительности. Естественно, большая популярность Барака Обамы при вступлении в  должность не могла не привлечь внимание ученых из различных сфер — в частности, лингвистов, для которых богатые с  точки зрения риторических средств выступления президента представляют собой крайне интересный материал. Среди основных свойств дискурса Барака Обамы выделяются: совмещение нескольких кодов различных семиотических систем (например, создание поликодовых текстов, включающих элементы изображений, музыки и т. д.), лозунговость и опора на ключевые «слова-амебы» (фантомную лексику, входящую в число наиболее часто употребляемой), одновременная нагруженность текста различными кодами и опрощение лингвистической структуры за счет конденсации политических идей, использование прецедентных феноменов (как правило, имен известных американцам личностей) для сближения с широкими слоями, эстетизация дискурса, апелляция к религии, тенденция к  жанровому, стилевому, полимодальному и  поликодовому разнообразию, избыточность и тенденция обращения к более молодой аудитории [Садуов, с. 108–113]. Неудивительно, что выступления ведущих политических лидеров широко исследу Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 2 [Lauritzen, Fisker]. Полноценное исследование интертекстуальности политических выступлений Барака Обамы (за период с 2008 г. по 2016 г.) проводится впервые и позволяет выделить ряд особенностей использования интертекстуальности в его дискурсе. Нередко в своих выступлениях Барак Обама обращается к общему историко-политическому наследию страны. Источники политического характера преобладают среди других источников интертекстуальности в выступлениях президента. В первую очередь, сюда относятся выступления его политических предшественников — президентов Соединенных Штатов Америки, а также отцов-основателей. Кроме того, в дискурсе Барака Обамы крайне распространены отсылки к двум главным историческим документам страны — Конституции США и Декларации независимости, которые регулярно цитируются американскими президентами. С помощью подобных интертекстуальных включений Барак Обама продолжает традицию политической преемственности поколений, выполняя роль наследника общего политического, исторического и  культурного достояния страны. В  ежегодном обращении президента США к Конгрессу 20 января 2015 г. Барак Обама говорит следующее: America, for all that we have endured; for all the grit and hard work required to come back; for all the tasks that lie ahead, know this: The shadow of crisis has passed, and the State of the Union is strong. (Америка, сколько бы мы ни претерпели, сколько бы выдержки и усилий нам ни потребовалось, чтобы вернуться в прежнее русло, сколько бы задач перед нами ни стояло, помни: тень кризиса нас миновала, и государство наше сильнó.) Как известно, фраза «the state of the union is strong» («государство наше сильнó») традиционно закрепилась в  ежегодном обращении американских президентов к Конгрессу, начиная с Рональда Рейгана в 1983 г.: As we gather here tonight, the state of our union is strong, but our economy is troubled (Сегодня, пока мы находимся в этом зале, государство наше сильнó, но экономика наша нестабильна). С тех пор данная фраза в том или ином виде звучала в выступлениях Джорджа Буша-старшего (Let me say that so long as we remember the American idea, so long as we live up to the American ideal, the state of the union will remain sound and strong, 1990 (Позвольте заметить, что до тех пор пока мы будем помнить об американской идее и жить в соответствии с американским идеалом, государство наше останется крепким и сильным)), Билла Клинтона (Ladies and gentlemen, the state of our union is strong, 2006 (Дамы и господа, государство наше сильнó)), Джорджа Буша-младшего (The state of our union is strong, and together we will make it stronger, 2006 (Государство наше сильнó, и вместе мы сделаем его еще сильнее)) и самого Барака Обамы (The state of our union will always be strong, 2012 (Государство наше всегда будет сильным)). Нетрудно заметить, что данным оборотом пользовались представители обеих политических партий, что служит подтверждением значимости личности президента, а не его партийной принадлежности, в исторической перспективе. В данном случае интертекст, на наш взгляд, реализует тактику сплочения в  рамках интеграционной стратегии: Барак Обама подчеркивает историческую преемственность, демонстрируя свою приверженность американским традициям. Прецедентные тексты могут уходить корнями глубоко в  историю, равно как и относиться к современному этапу развития общества. В первом случае заимствоВестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 2 благодаря широкому распространению, что возникают разногласия по поводу его первоисточника. К  примеру, в  вышеупомянутом выступлении перед Конгрессом Барак Обама обращается к известному американскому девизу: Well, today, it is America that stands strong and united with our allies, while Russia is isolated with its economy in tatters. (Незамедлительно распространившийся в СМИ перевод звучит так: Сегодня Америка сильна и едина с союзниками, в то время как Россия изолирована, а ее экономика — в клочьях.) Девиз «United we stand, divided we fall» (букв. Вместе мы выстоим, порознь — падем) широко распространен в Америке. Существует мнение, что фраза впервые была употреблена древнегреческим поэтом Эзопом в  басне «Четыре быка и  лев» (VI в. до н. э.). Кроме того, похожая фраза встречается в Новом завете: And if a house be divided against itself, that house cannot stand (И если дом разделится сам в себе, не может устоять дом тот (Мк. 3:25)); Every kingdom divided against itself is brought to desolation, and every city or house divided against itself will not stand (Всякое царство, разделившееся само в себе, опустеет; и всякий город или дом, разделившийся сам в себе, не устоит (Мф. 12:25)). В современных американских источниках фраза впервые была использована отцом-основателем Джоном Дикинсоном в «Песне свободы», опубликованной в газете «Boston Gazette» в июле 1768 г.: Then join hand in hand, brave Americans all! By uniting we stand, by dividing we fall! (Храбрые американцы, возьмитесь за руки! Вместе мы выстоим, порознь — падем!). Таким образом, данный пример демонстрирует, что нередко атрибуция интертекста представляется затруднительной в связи с тем, что цитата прочно и давно вошла в обиход и  обрела новое культурно-политическое значение общенационального девиза, в связи с чем с точностью назвать первоисточник уже невозможно. Подобные случаи позволяют по праву сравнивать поиски интертекста с разгадыванием шарад, поскольку исследователь является носителем иной лингвистической культуры и не всегда может распознать все нюансы, понятные аудитории оратора; кроме того, некоторые случаи не позволяют с точностью сказать, является ли та или иная фраза заимствованной или же представляет собой случайное словосочетание. Иным характерным явлением для политического дискурса Барака Обамы является автоцитирование. Часто президент в своих выступлениях ссылается на собственные слова, высказанные ранее, при других условиях, при этом обычно автоцитирование не маркировано. Рассмотрим отрывок из выступления Барака Обамы на саммите организации Organizing for Action 23 апреля 2015 г.: This set of trade agreements that we’re looking at are vital to middle-class economics — the idea that this country does best when everybody gets their fair shot, everybody does their fair share, everybody plays by the same set of rules. Simple values. American values. We want to make sure that our own economy lives up to it (Эти торговые соглашения крайне важны для экономики среднего класса — идея в том, что эта страна преуспевает, когда каждый получает справедливую долю и вносит должный вклад, когда все играют по одним и тем же правилам. Простые ценности. Американские ценности. Мы хотим, чтобы наша экономика им соответствовала.) Данная фраза не раз встречается в более ранних речах Барака Обамы: за период с 20 января 2015 г. (обращение к Конгрессу) по 23 апреля 2015 г. эта фраза была Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 2 лее ранний случай употребления удалось найти в выступлении Барака Обамы по вопросам экономики в Осаватоми, Канзас, 6 декабря 2011 г. Судя по всему, данная фраза заключает в себе один из основополагающих принципов политического курса президента, к которому он постоянно возвращается и на который настойчиво обращает внимание слушателей, взывая к одной из главных ценностей американского общества — равенству (инспиративная функция). Таким образом, интертекстуальность может использоваться не только для апелляции к общим культурным ценностям, но и для продвижения собственных политических идей в рамках политического курса. Среди современных политиков, на которых ссылается 44-й президент, большую часть составляют политические соперники его партии, а  именно политикиреспубликанцы. В  Америке, с  ее ярко выраженным политическим антагонизмом между демократами и республиканцами, речевые отсылки к соперникам часто носят агрессивный, издевательский характер. Как правило, в  таких случаях интертекстуальность реализуется в рамках агональной стратегии посредством тактики насмешки. Рассмотрим пример, заимствованный из  вышеуказанного обращения к Конгрессу: You know, it’s funny — when you ask Republicans about climate change, they say, “I’m not a scientist.” That’s what they say. But when you ask them about a woman’s right to make her own health care decisions, they all act like they’re doctors. (А ведь забавно  — стоит спросить у республиканцев об изменении климата, как они говорят: “Я не ученый”. Таковы их слова. Но стоит спросить их о праве женщины на принятие собственного решения о своем здоровье, все они тут же ведут себя, как врачи.) Барак Обама ссылается на ряд эпизодов, которые произошли с  политикамиреспубликанцами и получили широкую огласку в СМИ, став предметом многочисленных насмешек со стороны демократов: в частности, реплика Мишель Бахман, члена Палаты представителей от штата Миннесота (2007–2015 гг.): “I am not a doctor, i’m not a scientist” (Я не врач, я не ученый) (2011 г.) — по поводу того, что прививка против папилломавируса человека может вызвать слабоумие; высказывание Джона Шимкуса, члена Палаты представителей от штата Иллинойс (с 1997 г.), по телевидению: “A mountain is a suitable place to put high level nuclear waste. I believe it is, but i’m not a scientist” (Горы — подходящее место для высокоактивных ядерных отходов. Это мое мнение, но я не ученый) (2012 г.); а также аналогичная фраза “I’m not a scientist” (Я не ученый) (2012  г.) Марко Рубио, сенатора от штата Флорида (с  2011  г.) и  участника президентской выборной кампании 2015–2016  гг., в  ответ на вопрос ведущего по поводу возраста планеты Земля. Данные ремарки вызвали бурную реакцию со стороны демократов, которые возвели их в ранг политической стигмы Республиканской партии как партии несведущих людей. Следует отметить, что данная фраза является наиболее частым способом дискредитации соперника среди демократов и используется не только Бараком Обамой, но и его однопартийцами, например Хиллари Клинтон [Рыбачук]. Насмешкам может подвергаться как вся партия в  целом, так и  ее отдельные представители, что видно на материале выступления Барака Обамы на обеде Ассоциации корреспондентов Белого дома 25 апреля 2015 г.: Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 2 the worst President of his lifetime. Which is interesting, because I think Dick Cheney is the worst President of my lifetime. It’s quite a coincidence (И это не все, что обо мне говорят. Пару недель назад Дик Чейни заявил, что считает меня худшим президентом за всю его жизнь. Занятно, ведь я считаю Дика Чейни худшим президентом за всю свою жизнь. Какое совпадение). При помощи интертекста Барак Обама отвечает на нападки оппонента, который нелестно высказался по поводу президента за несколько недель до этого: “I think his actions are constituted in my mind those of the worst president we’ve ever had” (Как мне представляется, его деятельность говорит о нем как о худшем президенте за всю историю). На первый взгляд, суть насмешки может показаться непонятной, поскольку Дик Чейни — американский политик-республиканец, 17-й министр обороны США — никогда не занимал пост президента. Однако американцам вполне известны политические амбиции и сильное влияние Чейни на политику государства в тот период, когда он занимал пост вице-президента в администрации Джорджа Буша-младшего. Кроме того, Чейни дважды был исполняющим обязанности президента США. Данные факты проясняют смысл колкости Барака Обамы. Также 44-й президент США часто цитирует слова рядовых жителей страны. Например, в выступлении 25 мая 2015 г. Барак Обама говорит: They’re people like Ramon’s mother, who could carry hate for the people who killed her son — but she says, “I have no anger, no bitterness, even for the person who did this. I feel sorry for them, and I ask God to change their hearts.” (Они похожи на мать Реймона, которая могла впустить в сердце ненависть к людям, убившим ее сына, но вместо этого говорит: “Я не чувствую ни зла, ни ожесточения — даже к тем, кто это сделал. Мне их жаль, и я прошу Господа смягчить их сердца”.) Цитаты из речи простых жителей обычно выделены кавычками. Иногда автор указывается эксплицитно, а иногда он анонимен. В данном примере Барак Обама рассказывает историю пережившей потерю рядовой американки, иллюстрируя ее добродетель и призывая к милости. Как правило, в таком случае интертекстуальное включение выполняет аргументативную или интеграционную функцию (для снятия социально-статусного барьера). Обычно цитируются люди, способные послужить образцом для подражания. Нередко подобные отсылки призваны продемонстрировать, что у всех американцев равные шансы и они могут добиться своей мечты. Также встречаются отсылки к словам супруги, Мишель Обамы — подобного рода интертекстуальные включения призваны сблизить оратора с аудиторией, установить доверие. В некоторых случаях цитация носит обобщающий характер — какое-либо высказывание приписывается целой, чаще неопределенной, группе лиц. В подобных случаях интертекстуальность может использоваться для реализации насмешки: Now, look, it is true I have not managed to make everybody happy. Six years into my presidency, some people still say I’m arrogant and aloof, condescending. Some people are so dumb (Соглашусь, что мне не удалось осчастливить каждого. Спустя шесть лет после моего вступления в  должность президента некоторые все еще говорят, что я высокомерный, равнодушный и снисходительный. Некоторые не блещут умом) (из выступления Барака Обамы на обеде Ассоциации корреспондентов Белого дома, Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 2 возможно, остается под вопросом и то, насколько правомерно считать подобные случаи примерами интертекстуальности — ведь их можно расценивать как обобщения, сделанные самим оратором на основе целого ряда источников. Отдельную группу источников составляют девизы и слоганы. Обычно используются лозунги, относящиеся непосредственно к  предвыборной кампании Барака Обамы, однако наибольший интерес представляют единичные случаи цитирования иных слоганов. Рассмотрим пример из  выступления Барака Обамы 8  мая 2015 г.: They’re right. This deal would be a good thing. So let’s “just do it.” (Laughter and applause.) It took a while for you to catch that, didn’t it? (Они правы. Это было бы прекрасно. Так давайте “просто сделаем это”. Не сразу поняли, правда?). Пометка «смех и аплодисменты», а также кавычки указывают на использование интертекстуального включения. Смысл шутки понятен слушающим, потому что выступление проходит на территории главного адиминстративного здания компании — производителя спортивных товаров Nike в Орегоне. Данный рекламный слоган легко узнаваем, поэтому оказывает нужный коммуникативный эффект — разрядка обстановки и завоевание симпатии аудитории. Таким образом, использование того или иного интертекста может определяться конкретной коммуникативной ситуацией и экстралингвистическими факторами. В меньшей степени Барак Обама прибегает к  интертекстам, относящимся к культурному фонду страны (книги, фильмы, сериалы и т. д.). Хотя такие примеры все же встречаются, на фоне общего объема материала они кажутся немногочисленными. С помощью подобных цитат или аллюзий может реализоваться тактика шутки в  рамках интеграционной стратегии: You can see what makes this unique landscape so magical — what the poet Emma Lazarus called “the savage splendor of the swamp.” Although I was informed it’s not technically a swamp (Вы увидите, что же придает такое волшебство этому уникальному пейзажу — то, что поэтесса Эмма Лазарус назвала “диким великолепием болота”. Хотя меня проинформировали, что по сути это не болото) (Выступление президента по вопросам влияния на климатические изменения, 22.04.2015); или в рамках аргументативной стратегии: I want women to make those decisions. I mean, “Mad Men” is a good show, but we don’t want that show in Harrisburg (Я хочу, чтобы женщины сами принимали эти решения. Конечно, «Безумцы» — хороший сериал, но мы не хотим видеть ничего подобного в Гаррисберге) (Выступление президента на съезде в  поддержку номинации Тома Вульфа в качестве губернатора штата Пенсильвания, 02.11.2014). Во втором случае автор упоминает популярный современный сериал, в котором представлена жизнь американцев в 1960-е годы, когда женщины, как правило, выполняли роль домохозяек. Таким образом, президент апеллирует к массовой культуре, пытаясь сделать свой аргумент более доступным для понимания современного американца. Необходимо отметить, что преимущественно подобные источники относятся к национальному культурному фонду страны: цитируются местные авторы и произведения, а отсылки к мировому фонду (например, к мировым шедеврам классической литературы) единичны. Таким образом, в  дискурсе Барака Обамы на современном этапе можно выделить следующие источники: 1) выступления предыдущих президентов и отцовоснователей; 2) собственные выступления; 3) речи представителей партии соперВестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 2 5) обобщенный дискурс всего народа или какой-либо группы; 6) основополагающие документы страны (Декларация независимости США, Конституция); 7) девизы, слоганы; 8) объекты культурного фонда (книги, фильмы, сериалы). С точки зрения прагматики можно наметить следующие функции интертекстуальности в речи Барака Обамы: 1) аргументативная; 2) интеграционная; 3) инспиративная; 4) агональная. При этом функция может соотноситься с определенной коммуникативной ситуацией и  конкретным источником интертекста. Так, агональная функция часто сопряжена с  цитатами из  выступлений политических оппонентов и реализуется в контексте менее формальных мероприятий. Инспиративная функция, как правило, осуществляется за счет апелляции к историческим прецедентным именам и документам, подчеркивая историческую преемственность позиции президента. Важными особенностями реализации интертекстуальности в дискурсе Барака Обамы является ориентированность на политический дискурс и на национальный фонд знаний и культуры (данный феномен можно охарактеризовать как «замкнутость»): преимущественно источниками интертекста выступают политические выступления или документы, а отсылки к культурному фонду ориентированы на известные местному населению имена и произведения. Прослеживается желание оратора «устранить барьер» со слушателем, завоевать доверие, что нередко делается с помощью шутки или апелляции к более личностным источникам (например, знакомым, родственникам или рядовым американцам). Отсылки к политическим соперникам носят характер издевки и служат для их дискредитации. Очень часто интертекстуальность используется для апелляции к общим ценностям и культурному и политическому наследию, что помогает создать у аудитории определенный настрой, вызвать чувство патриотизма и продемонстрировать политическую преемственность. Можно считать, что политический дискурс Барака Обамы изобилует интертекстуальными включениями. Барак Обама во многом следует интертекстуальным традициям президентского дискурса США, апеллируя к традиционным ценностям. Однако при этом выделяются и  особенности, маркирующие индивидуальный ораторский стиль — в частности, использование шуток, апелляция к массовой культуре, автоцитация. Вполне очевидно, что данные выводы о реализации интертекстуальности в публичных выступлениях Барака Обамы не являются исчерпывающими, однако со всей четкостью демонстрируют высокую роль интертекстуальности в политическом дискурсе в целом и ораторской речи Барака Обамы в частности. Отмеченные источники интертекстуальности и ее функции, а также другие наблюдения позволяют сделать выводы об особенностях американского президентского дискурса как инструмента, служащего для установления связи между властью и народом, а также поддержания культурно-исторической преемственности. литература Даниленко 2010 — Даниленко О. В. «Интертекстуальность в политическом дискурсе Украины (на материале программ политических партий).» Вопросы филологии. 1 (34), 2010: 114–120. Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 2 курсе Великобритании и США. Автореф. дисс. … док. филол. наук. Самарский гос. пед. ун-т. Самара, 2011. 41 с. Марченко 2007  — Марченко Т. В. Манипулятивный потенциал интертекстуальных включений в современном политическом дискурсе. Автореф. дисс. … канд. филол. наук. Ставропольский гос. ун-т. Ставрополь, 2007. 28 с. Попова 2007 — Попова Е. А. Интертекстуальность как средство воздействия в политическом дискурсе (на материале англоязычных текстов о политической карьере А. Шварценеггера). Автореф. дисс. … канд. филол. наук. Самарский гос. пед. ун-т. Самара, 2007. 20 с. Рыбачук 2016 — Рыбачук К. Ю. «Интертекстуальные включения в публичных выступлениях Хиллари Клинтон.» Филологические науки. Вопросы теории и практики. 3 (57), ч. 1, 2016: 164–166. Садуов 2012 — Садуов Р. Т. Феномен политического дискурса Барака Х. Обамы: лингвокультурологи ческий и семиотический анализ. Уфа: БашГУ, 2012. 136 с. Спиридовский 2006 — Спиридовский О. В. «Интертекстуальность президентского дискурса в США, Германии и Австрии.» Политическая лингвистика. 20, 2006: 161–169. Туреева 2009 — Туреева Е. С. «Интертекстуальность в аспекте политического дискурса (на примере устных выступлений канцлера ФРГ Ангелы Меркель)». Вестник Амурского государственного университета. 44, 2009: 99–101. Шейгал 2000 — Шейгал Е. И. Семиотика политического дискурса. Дисс. … док. филол. наук. Волго градский гос. пед. ун-т. Волгоград, 2000. 431 с. Lauritzen, Fisker 2009 — Lauritzen S., Fisker M. Power in Discourse: A Critical Discourse Analysis of the Concluding Democratic Presidential Debates 2008. Aalborg Universitet, 2009. URL: http://projekter. aau.dk/projekter/files/18011253/2009-08-03_10.29.28.pdf (дата обращения: 22.10.2015). Для цитирования: Рыбачук К. Ю. Особенности реализации интертекстуальности в  публичных выступлениях Барака Обамы //  Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т.  14. Вып.  2. С. 238–247. DOI: 10.21638/11701/spbu09.2017.208. References Даниленко 2010 — Danilenko, O. V. Intertekstual’nost’ v politicheskom diskurse Ukrainy (na materiale programm politicheskikh partii) [Intertextuality in the political discourse of Ukraine (based on on the programs of political parties)]. In: Voprosy filologii — Issues of philology, 2010, vol. 1 (34), pp. 114–120. (in Russian) Левенкова 2011 — Levenkova, E. R. Konvergentnye i divergentnye tendentsii v politicheskom diskurse Velikobritanii i SShA [Convergent and divergent tendencies in the political discourse of the Great Britain and the USA]. Extended abstract of PhD dissertation (Philology), Samara State Pedagogical Univ. Publ., Samara, 2011, 41 p. (in Russian) Марченко 2007 — Marchenko, T. V. Manipuliativnyi potentsial intertekstual’nykh vkliuchenii v sovremennom politicheskom diskurse [Manipulative potential of intertextual inclusions in the modern political discourse]. Extended abstract of PhD dissertation (Philology). Stavropol State Univ. Publ., Stavropol, 2007, 28 p. (in Russian) Попова 2007 — Popova, E. A. Intertekstual’nost’ kak sredstvo vozdeistviia v politicheskom diskurse (na materiale angloiazychnykh tekstov o politicheskoi kar’ere A. Shvartseneggera) [Intertextuality as the means of influence in the political discourse (based on English texts about the political career of A. Schwarzenegger)]. Extended abstract of PhD dissertation (Philology). Samara State Pedagogical Univ. Publ., Samara, 2007, 20 p. (in Russian) Рыбачук 2016  — Rybachuk, K. Yu. Intertekstual’nye vkliucheniia v publichnykh vystupleniiakh Khillari Klinton [Intertextual inclusions in Hillary Clinton’s public speeches]. In: Filologicheskie nauki. Voprosy teorii i praktiki — Philological Sciences. Theoretical and Practical Issues, 2016, no. 3  (57), p. 1, pp. 164–166. (in Russian) Садуов 2012 — Saduov, R. T. Fenomen politicheskogo diskursa Baraka Kh. Obamy: lingvokul‘turologicheskii i semioticheskii analiz [The phenomenon of Barack H. Obama’s political discourse: linguoculturological and semiotic analysis]. Ufa, Bashkir State Univ. Publ., 2012. 136 p. (in Russian) Спиридовский 2006 — Spiridovsky, O. V. Intertekstual’nost’ prezidentskogo diskursa v SShA, Germanii i Avstrii [Intertextuality of presidential discourse in the USA, Germany and Austria]. In: Politicheskaia lingvistika — Political linguistics, 2006, no. 20, pp. 161–169. (in Russian)Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 2 vystuplenii kantslera FRG Angely Merkel’) [Intertextuality in the aspect of political discourse (on the example of the Chancellor of Germany Angela Merkel’s oral speeches)]. In: Vestnik Amurskogo gosudarstvennogo universiteta — Vestnik of Amur State University, 2009, no. 44, pp. 99–101. (in Russian) Шейгал 2000 — Sheigal, E. I. Semiotika politicheskogo diskursa [Semiotics of political discourse]. Extended abstract of PhD dissertation (Philology). Volgograd State Pedagogical Univ. Publ., Volgograd, 2000, 431 p. (in Russian) Lauritzen, Fisker 2009 — Lauritzen, S., Fisker, M. Power in Discourse: A Critical Discourse Analysis of the Concluding Democratic Presidential Debates 2008. Aalborg Universitet, 2009. Available at: http://projekter.aau.dk/projekter/files/18011253/2009-08-03_10.29.28.pdf (accessed: 22.10.2015). (in English) for citation: Rybachuk K. Yu. Use of Intertextuality in Barack Obama’s Public Speeches. Vestnik SPbSU. Language and Literature, 2017, vol. 14, issue 1, pp. 238–247. DOI: 10.21638/11701/spbu09.2017.208. Статья поступила в редакцию 26 августа 2015 г. Статья рекомендована в печать 26 мая 2016 г. Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 2 

Напиши аннотацию по статье

УДК 811.11-112  Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 2 Рыбачук Ксения Юрьевна Санкт-Петербургский государственный университет, Российская Федерация, 199034, Санкт-Петербург, Университетская наб., 7–9 k-beletskaya@inbox.ru оСоБеННоСтИ РеалИЗацИИ ИНтеРтекСтУалЬНоСтИ в ПУБлИЧНыХ выСтУПлеНИяХ БаРака оБаМы В статье рассматривается проявление интертекстуальности в  публичных выступлениях 44-го президента США Барака Обамы. Определяются основные источники интертекста, а также его коммуникативные функции. Интертекстуальность представлена в  качестве средства, применяемого не только в информационных целях, но и ради политического убеждения, дискредитации соперников и  объединения народа за счет апелляции к  общим моральным, духовным ценностям, передаваемым из  поколения в  поколение. Выступления Барака Обамы богаты отсылками к его политическим предшественникам, политическим соперникам, представителям американского народа, историческим документам, слоганам, а также литературе и кинематографии. Исследованный материал позволяет не только сделать выводы об общих традициях президентского дискурса, которым следует Барак Обама, но и выделить характерные особенности его индивидуального ораторского стиля. Библиогр. 10 назв.

особенности сочетании временных форм с темпоральными конкретизаторами в тувинском языке. Ключевые слова: тувинский язык, временные формы глагола, наречия времени, темпо ральные конкретизаторы, временной ориентир, семантические модели. Введение Указание на временную отнесенность действия к конкретному времени передается главным образом временными формами, может уточняться контекстом и лексическими конкретизаторами с темпоральным значением – наречиями времени. В статье развивается идея о семантической сочетаемости языковых единиц * Работа выполнена в соответствии с Государственным заданием высшим учебным заведениям и научным организациям Министерства образования и науки РФ, проект № 34.3876.2017/ПЧ «Системные изменения в языковой картине тувинцев России и зарубежья: традиции и современность». Ооржак Байлак Чаш-ооловна – кандидат филологических наук, старший научный сотрудник научно-образовательного центра «Тюркология» Тувинского государственного университета (ул. Ленина, 36, Кызыл, 667000, Россия; oorzhak.baylak@mail.ru) ISSN 1813-7083. Сибирский филологический журнал. 2017. № 4 © Б. Ч. Ооржак, 2017 грамматического значения времени – временных форм, наречий времени, выступающих в качестве темпоральных конкретизаторов, и глагольных основ, принадлежащих к определенным лексико-семантическим группам. Грамматическая категория времени в тувинском языке представлена разветвленной системой синтетических и частично синтезированных и аналитических форм, которые представляют собой свернутые категориальные смыслы, отражающие наиболее релевантные для языка временные значения. Так, во временной системе современного тувинского языка обнаруживается до десяти временных форм, которые содержат, кроме собственно временных значений, дополнительную характеристику относительно протекания действия во времени, а также представляют действия как наблюдавшиеся и не наблюдавшиеся. В системе прошедшего времени выделяется пять форм: прошедшее общее время на =ган, прошедшее засвидетельствованное на =ды, прошедшее утвердительное на =чык, прошедшее засвидетельствованное результативное на =п-тыр, прошедшее незавершенное время на =бышаан. Настоящее время представлено аналитическими формами – настоящим актуальным временем на Тv=п V(тур, олур, чор, чыдыр)=Ø, настоящим общим временем на Тv=п V(тур, олур, чор, чыд)=ар и частично синтезированной формой настоящего засвидетельствованного перцептивного времени на =а-дыр 1. В системе будущего выделяются две формы: будущее общее время на =ар, будущее ожидаемое время на =галак. Многочисленность показателей временной системы в тувинском языке, отражающих значения предшествования, следования и совпадения с моментом речи (далее – МР) в трехплоскостной временной системе, предполагает наличие в языке определенных семантических закономерностей в дистрибутивном окружении временных форм. Семантика временных форм в контексте может уточняться временными конкретизаторами – наречиями времени, в зависимости от контекста и целей говорящего (автора текста). Наблюдения показывают, что при той многочисленности как форм, так и наречий времени, в тувинском языке реализуются определенные их сочетания, обусловленные семантическими валентностями временных форм, допускающими или не допускающими такие сочетания. Замечено, что одни временные формы, обладающие более обобщенными временными значениями, допускают уточнения значения в пределах своих временных плоскостей и обладают относительно свободной сочетаемостью с различными лексико-семантическими группами глаголов. Семантический объем других временных форм допускает сочетания только с определенными временными конкретизаторами и привязан к ограниченному кругу сочетаний с глаголами. Третьи же не сочетаются в принципе ни с какими временными конкретизаторами, их употребление привязано только к некоторым глагольным лексико-семантическим подгруппам. Основными темпоральными конкретизаторами временных значений глагольных форм являются наречия времени, к которым относятся слова, уточняющие при необходимости временную отнесенность действия, выражаемую в предложении временными формами. Выделяются наречия времени, обозначающие временные промежутки: 1 Tv=п – основа глагола в форме деепричастия на =п; V – вспомогательный глагол (вспомогательные глаголы тур=, олур=, чор=, чыдыр, восходящие к полнозначным глаголам позиции/способа нахождения в пространстве: тур ‘стоять’, олур ‘сидеть’, чыт ‘лежать’ и глаголу движения/перемещения в пространстве чор ‘идти, быть в движении’, в составе аналитических форм настоящего времени грамматикализуются, подвергаясь лексической десемантизации, приобретя значения ‘быть’, ‘пребывать’, ‘находиться’, ‘существовать’); Ø – нулевая морфема, в составе показателя настоящего актуального времени. 227                                                               2) относительно сегодняшнего дня; 3) безотносительно к какой-либо точке отсчета времени, конкретизирующие время совершения действия, выраженного грамматической временной формой. В первую группу входят наречия, уточняющие временную дистанцию пред- шествования / совпадения / следования действий от МР: ам ‘теперь, сейчас, в на- стоящее время’, ам чаа ‘вот только что, перед МР’, чаа ‘только что, совсем недав- но’, демин ‘недавно, вот незадолго до МР’, дем(ин) чаа ‘вот только недавно, незадолго до МР’, дораан ‘скоро’, инчеш ‘через какое-то близкое время после МР’; оон (ам) ‘потом’, хенертен ‘внезапно, вдруг’. Ко второй группе относятся следующие:  наречия, указывающие конкретные временные промежутки совершения действия по отношению к сегодняшнему дню: бөгүн ‘сегодня’, дүүн ‘вчера’, бурунгу хүн ‘позавчера’, бурундаа хүн ‘день, предшествующий позавчерашнему’, эртен, даарта ‘завтра’, соңгузу хүн ‘послезавтра’, соондаа хүн ‘день, последующий послезавтрашнему’;  наречия в сочетании с указанием на количество дней (недель, месяцев, годов), конкретизирующие время предшествования и следования по отношению к сегодняшнему дню: бурунгаар ‘назад’, соңгаар ‘вперед’;  наречия, указывающие неопределенные временные сроки совершения действия по отношению к сегодняшнему дню: оон / аан ‘потом’, соонда ‘потом’, соңдаарта ‘в неопределенный срок в будущем’, мындаа ‘недавно’, мындаа (чаа) ‘недавно, на днях’, шагда ‘давно’ и шаанда ‘давным-давно (букв.: в его время)’, шаг шаанда (или шаанда шаг) ‘очень давно’. В третью группу включаются:  наречия, указывающие на определенное время совершения действия в тече- ние суток: дүне ‘ночью’, дүн ортузунда ‘в полночь’, хүндүс ‘днем’, кежээ ‘ве- чером’, орай кежээ (дүне) ‘поздно (вечером, ночью)’, эртен ‘утром’, даң бажын- да ‘на заре’, даңгаар (эртен) ‘ранним утром’;  наречия, указывающие на определенные сезоны в году, в которые совер- шаются действия: кыжын ‘зимой’, чайын ‘летом’, күзүн ‘осенью’, чазын ‘весной’ 2. В данной статье представлен результат анализа сочетаний временных форм глагола в тувинском языке с наречиями, указывающими конкретные временные промежутки совершения действия по отношению к сегодняшнему дню (кро- ме самого наречия бөгүн ‘сегодня’), т. е. временным ориентиром служит здесь не МР, а сегодняшний день. Что касается наречия бөгүн ‘сегодня’, то выражаемое им значение может быть охарактеризовано как широкое настоящее время – течение сегодняшнего светового дня, который включает также МР, поэтому действия, ограниченные течением сегодняшних суток, относительно МР могут быть пред- шествовавшими и последующими. В народном календаре тувинцев понятия недели как особой единицы изме- рения времени не было. Но обозначение семи дней было практически важным для носителей тувинского языка. Поэтому в тувинском языке существует отдельные лексемы, обозначающие семь дней, включая сегодняшний. Это следующие наре- чия времени, выступающие в предложении в качестве темпоральных конкрети- заторов в совокупном выражении в предложении временного значения: бөгүн ‘сегодня’, дүүн ‘вчера’, бурунгу хүн ‘позавчера’, бурундаа хүн ‘день, предшест- вующий позавчерашнему’, эртен, даарта ‘завтра’, соңгузу хүн ‘послезавтра’, 2 Наречия, выделяемые нами как составляющие третью семантическую группу, входят в лексико-семантические макрополя «Времена года» и «Части суток» в исследовании Ш. Ю. Кужугет [2015]. 228                                                               чия, кроме наречий эртен, даарта ‘завтра’, включают в свою структуру лексему хүн ‘солнце; день’ с указанием на порядок упоминаемого дня в расположении на временной оси по отношении к сегодняшнему дню бөгүн (бурундаа хүн – бурунгу хүн – дүүн – бөгүн – эртен/даарта – соңгузу хүн – соондаа хүн). Каждое временное наречие выражает временной срок действия – время течения соот- ветствующего светового дня на оси времени по отношению к сегодняшнему дню. 1. Сочетание временных форм с темпоральным конкретизатором бөгүн ‘сегодня, в течение сегодняшнего светового дня’ Наречие бөгүн в тувинском языке передает значения: 1) сегодня. 2) перен. теперь, в настоящее время [ТСТЯ, с. 297]. В русском языке наречие сегодня выражает значения: 1) в этот текущий день, когда идет речь; 2) перен. теперь, в настоящее время [СРЯ, с. 615]. Нас интересует реализация первого прямого значения наречия бөгүн ‘сегодня’. Употребление русского наречия сегодня показывает, что оно семантически шире указания на дневное время и охватывает также ночь (возможно сочетание сегодня ночью). Хотя русское наречие сегодня также восходит к сочетанию сей день, что буквально обозначает, так же как и тувинское бөгүн, значение «этот день», в русском языке его семантическим объем расширился и начал обозначать не только световой день, но и полностью выражать время течения ближайшей к МР суток. В тувинском же языке не допускается сочетание бөгүн дүне, так как наречие бөгүн выражает временной промежуток «в течение сегодняшнего свето- вого дня / времени до наступления ночи», поэтому наступление сегодняшней ночи выражается другим временным конкретизатором бо дүне. Наречие бөгүн ‘в течение сегодняшнего светового дня’ в структурном плане восходит к сочетанию указательного местоимения бо ‘вот, этот’ с лексемой хүн ‘день’ и в некоторых контекстах встречается его аналитическое употребление бо хүн ‘букв.: этот день’: Бо хүн – чугула хүн: суму байыры. Өөрүүр херек ‘Сегодня – важный день: праздник сумона. Радоваться надо’ (Бегзи Д. Өңнүктер дугайында тоожу) 3. Наречие бөгүн определяет время действия относительно МР в пределах се- годняшнего светового дня, поэтому сочетается с формами настоящего времени на Тv=п V(тур=, олур=, чор=, чыдыр)=Ø и Тv=п V(тур=, олур=, чор=, чыт=)=ар; будущего време- ни на =ар и прошедшего времени на =ды, =ган и =чык. Форма на Тv=п V(тур=, олур=, чор=, чыдыр)=Ø: Бөгүн мен ийи дакпыр өөрүшкүлүг чоруп ор мен ‘Я иду сегодня с двойной радостью’ (Бегзи Д. Өңнүктер дугайында тоожу); Ажылывыстың түңнелин бөгүн үндүрүп тур бис ‘Мы сегодня подводим итоги нашей работы’. Форма на Тv=п V(тур=, олур=, чор=, чыт=)=ар: Бөгүн театрда шии болуп турар ‘Сегодня в театре идет спектакль’. Форма на =ды: Школага бөгүн беш кичээл болду ‘В школе сегодня было пять уроков’. Форма на =ган: Уруглар бөгүн музейже экскурсия чораан ‘Дети сегодня ходи- ли в музей на экскурсию’. Форма на =чык: Үрде манаанывыс аалчылар бөгүн келчик ‘Гости, которых мы долго ждали, приехали сегодня’. 3 Иллюстративный материал, используемый в исследовании, частично взят нами из со- здаваемого Электронного корпуса текстов тувинского языка (URL: http://tuvacorpus.ru). 229                                                               улуг улуска көргүзер ‘Недавно приехало сюда кино… Сегодня покажут два раза: сначала детям, потом взрослым’ (Сүрүң-оол С. С. Лейтенантының даалгазы). Значение, передаваемое наречием бөгүн – длительное настоящее время, вы- ходящее за пределы МР, допускает его сочетания с формами настоящего времени на Тv=п V(тур=, олур=, чор=, чыдыр)=Ø и на Тv=п V(тур=, олур=, чор=, чыдыр)=ар, которые также могут передавать значение длительного настоящего времени. Форма настоящего времени на Тv=п V(тур=, олур=, чор=, чыдыр)=Ø в таких сочетаниях реализует свое второе значение, значение длительного настоящего времени, тогда как ее первым значе- нием является выражение актуального в МР времени. Включением МР в семантику наречия бөгүн объясняется его способность со- четаться с формами прошедшего (=ды, =ган, =чык) и будущего времени (=ар) и характеризовать время предшествующих МР и последующих МР действий. Форма настоящего засвидетельствованного перцептивного времени на =а-дыр в силу своего значения «выражать время ощущаемых и наблюдаемых в МР дейст- вий», не сочетается с наречием бөгүн. Таким образом, наречие бөгүн конкретизирует время совершения действия двух временных форм настоящего времени на Тv=п V(тур=, олур=, чор=, чыдыр)=Ø, Тv=п V(тур=, олур=, чор=, чыдыр)=ар, трех временных форм прошедшего времени на =ды, =ган, =чык и одной формы будущего времени на =ар. 2. Сочетание временных форм с темпоральными конкретизаторами дүүн ‘вчера’, бурунгу хүн ‘позавчера’, бурундаа хүн ‘день, предшествующий позавчерашнему’ Указанием на день, отделенный от сегодняшнего в прошлое одними сутками, служит наречие времени дүүн ‘вчера’, восходящий к лексическому сочетанию указательного местоимения дуу ‘тот’ и существительного хүн ‘день’. Наречие дүүн определяет время действия относительно сегодняшнего дня и конкретизиру- ет время, выражаемое формами грамматического прошедшего времени на =ды, =ган и =чык: Чүге дүүн «Иван Грозныйны» көргүзүп турдуңар? ‘Почему вы вчера показывали (фильм) «Иван Грозный»?’ (Танова Е. Т. Ширбиилиң холдан салба); Ам үш хонгаш, кызыл-кошту бадырар. Дүүн чугаалашкан болгай бис, саадаткан херек чок ‘Вот через три дня будем отправлять кызыл-кош (караван запряженных лошадей с грузом для фронта). Мы ведь вчера говорили об этом, не нужно затяги- вать отправку’ (Сүрүң-оол С. С. Лейтенантының даалгазы); Чагыткан бараана- рывыс дүүн келчик ‘Заказанные товары пришли вчера”. Особый интерес представляют собой наречия бурунгу хүн ‘букв.: день, про- шедший впереди вчерашнего дня; позавчера’ и бурундаа хүн ‘день, предшест- вовавший позавчерашнему дню = день, прошедший впереди позавчерашнего дня’, на которых мы остановимся подробнее. В обоих темпоральных указаниях выде- ляется общий элемент бурун, который в древних тюркских языках выражал: 1) предметное значение, название части тела человека, находящееся в передней части лица, ‘нос’; 2) пространственное значение ‘перед, передняя часть; восток’; 3) темпоральное значение ‘начало, начальный’ [ЭСТЯ 1978, с. 272; Татаринцев, 2000, с. 297–298]. Развитие значения основы бурун происходил в той же после- довательности, в которой приведены выражаемые ею значения: часть тела – обо- значение пространства – временное выражение, т. е. с возрастанием абстракции в ее семантике. В современном тувинском языке первые два древних значения основы бурун утеряны, он выражает только темпоральное значение и входит в производные основы и лексические сочетания с темпоральным значением. Структура производных от бурун- лексем представляется следующим образом: бурунгу < бурун- + словообразовательная форма на -гы / -гу и бурундаа < бурун + 230  с. 126, с. 661; Татаринцев, 2000, с. 297–298]. Кроме того, для обозначения пред- шествующих по отношению к сегодняшнему дню сроков, не обозначенных лек- сически, в тувинском языке используются лексические сочетания с наречием с пространственно-временным значением бурунгаар ‘вперед’ < бурун- +-гаар (< форма древнего направительного падежа на -гару) [ДТС, с. 653; Татаринцев, 2000, с. 297–298] 4. Простраственное значение основы бурун ‘перед, передняя часть; восток’, было связано с пространственными представлениями и укладом жизни древних тюрок (отсюда предпочтение ориентировать расположение входа в жилище на восток), когда понимание того, что находится впереди (в стороне входа в жилище), нахо- дится на востоке. Известно, что передняя сторона с ориентацией на восток древних тюрок у тувинцев была изменена под влиянием монголов: произошла переориентация на юг [Кононов, 1978, с. 79] 5. Таким образом, в современном ту- винском языке сложилась новая система пространственной ориентации, в которой значение ‘юг’ (соответственно ‘перед’) стало обозначаться лексемой мурун (мур- нуу чүк). Древняя историческая связь пространственного значения ‘перед, перед- няя часть’, ‘восток’ и темпоральное значения ‘начало, начальный’ осталась лишь в темпоральных указаниях, восходящих к бурун. Лексема мурун ‘передняя сторона чего-л.’ имеет одну основу бурун (законо- мерное чередование в тюркских языках б / м) и в тувинском языке функционирует как служебное имя. Чистая основа имени мурун в современном тувинском языке не употребляется. Сочетание Мурнуу чүк ‘Юг’, где мурнуу < мурун + посессивный аффикс 3-го лица -у + -гу, а чүк ‘сторона света’, передает значение ‘Юг, южная сторона’. В изафетном сочетании в посессивной форме она используется как служебное имя, указываюшее пространство, сторону объекта где находится вход: Бажыңның мурну хөлегелиг ‘Передняя сторона дома (сторона, где находится вход, т. е не обязательно южная сторона) тенистая’. Присоединение к нему форм пространственных падежей, уточняет направле- ние (движение) и локализацию действия: Бажың мурнунче чоруй бараал ‘Пойдем- ка в переднюю сторону дома’; Шкаф мурнунда сандай салып каан ‘Перед шкафом (лицевой частью шкафа) поставили стул’. Примерно с равной степенью частотности в современном тувинском языке лексема мурну употребляется в изафетном сочетании и как пространственный, и как временной конкретизатор. Она отмечается и как служебное имя с простран- ственно-временным значением, и как наречие с пространственным значением [Исхаков, Пальмбах, 1961, с. 446]. Таким образом, из двух восходящих к одной основе бурун / мурун лексем в со- временном тувинском языке первая функционирует как чисто временной указатель, вторая – как пространственно-временной. Очевидно, древняя лексема бурун, первоначально выражавшая пространственную семантику, приобрела более абстрактное значение временного указателя предшествования и была утеряна ее семантика «восточная сторона». Освободившееся место заняла лексема мурун с пространственным значением «перед». Б. И. Татаринцев пишет: «Остается, однако, неясным, почему семантика, свя- занная с прошлым, коррелирует со значением пространства, находящегося впереди (тогда как, по логике вещей, прошлое должно ассоциироваться с тем, что на 4 Для передачи значения «давным-давно» употребляется наречие бурун шагда ‘в прежнее время’. В фольклоре используются клише бурунгунуң мурнунда ‘прежде стародавнего времени’, эрте бурун шагда ‘в раннее стародавнее время’ [Ондар, 2017]. 5 В исследовании Ш. Ю. Кужугет показана связь между восприятием суточного време ни и традиционным жилищем – юртой у тувинского народа [Кужугет, 2015]. 231                                                               роны, использование в тувинском языке основ бурун/мурун, исторически выражавших значения «перед, передняя сторона», при обозначении прошедших действий, пережитых событий, а с другой – использование основы соң (‘задняя часть; конец; последующее время; поздний, последний; потомство, послед’, также ‘север’ см. в [ЭСТЯ 2003, с. 330]) для обозначения последующих настоящему времени временных сроков (соңгузуу хүн ‘послезавтра’, соондаа хүн ‘в день, следующий послезавтрашнему’), объясняется, по-видимому, важностью для носителя тувинского языка прошедших событий и неочевидностью будущего. Образно это можно представить как человека, стоящего лицом к югу (=своему прошлому), а затылком к северу (=своему будущему) 6. Именно прошедшее время в грамматической темпоральной системе тюркских языков сильно развито: наличие большего числа форм (по сравнению с другими временными планами), которые передают прошедшие действия семантически более детализировано (о временной системе тувинского языка см. [Монгуш, 1963; Сат, 1955; Ооржак, 2014]). В. Ю. Сузукей также указывает на то, что прошедшие события для носителя тувинской культуры воспринимаются как ушедшие вперед и в реальной жизни прошлое проходит «перед глазами человека» и «все события прошедшего времени, как правило, известны человеку во всех деталях»; а события будущего «надвигаются» на человека сзади» (см. подробнее в [Сузукей, 2009, с. 255]). Итак, в современном тувинском языке употребляются темпоральные указатели, восходящие к древней основе бурун, для обозначения предшествования сегодняшнему дню: день, отделенный от сегодняшнего двумя сутками – бурунгу хүн ‘позавчера’; день, отделенный от сегодняшнего тремя сутками – бурундаа хүн ‘день, предшествовавший позавчерашнему дню’. Они сочетаются с формами прошедшего времени на =ды, =ган, =чык. Рассмотрим примеры их сочетания. Бурунгу хүн ‘позавчера’: Кызылга өөренир сургуулдар бурунгу хүн чоруй барды...‘Учащиеся, которые будут учиться в Кызыле, уехали позавчера’ (Бегзи Д. Өңнүктер дугайында тоожу); А шериглер бурунгу хүн орус суурларда чоруп турган ‘А военные были позавчера в русских деревнях’ (Сарыг-оол С. А. Аңгыр-оолдуң тоожузу); Кожаларывыс бурунгу хүн чанып келчиктер ‘Наши соседи вернулись домой позавчера’. Бурундаа хүн ‘день, предшествовавший позавчерашнему дню’: Бурундаа хүн ачаң ашак беш сергезин дузаламчаа берди ‘В день, предшествовавший позавчерашнему дню, твой отец ведь отдал пять козлов в помощь’ (Кенин-Лопсан М. Б. Чүгүрүк Сарала); Меңээ чүнү-даа чугаалаваан сен, сеңээ бурундаа хүн чораан ышкажымгай ‘Ты мне ничего не сказал, (а) я ведь в день, предшествовавший позавчерашнему дню, у тебя был’ (Саган-оол О. К. Чогаалдар чыындызы); Акым суг маңаа бурундаа хүн келгеш баржыктар ‘Мой брат (с семьей) были (букв.: приехали и уехали) здесь в день, предшествовавший позавчерашнему дню’. Другие формы прошедшего времени на =п-тыр и =бышаан не сочетаются с времеными конкретизаторами прошедшего времени. Значение формы на =п-тыр – обнаружение говорящим неожиданного результата совершившегося до МР действия, происходит в МР: ...бир эл алдында какпазының ужу көстүп чыткан. Оожум тырттарга, быжыы шору, тыртса-тыртса уштуп кээрге, кончуг улуг кызыл күзен доңа берген бо чыдып-тыр ‘...под обрывом виднелся краешек его капкана. 6 Временная ориентация имеет свои основы в пространственных представлениях народа. Известно, что традиционная ориентация по сторонам света юг / перед – север / задняя часть бытует у монгольских народов (см. об этом [Жуковская, 1986; Содномпилова, 2011; и др.]), с которыми носители тувинского языка имели древние исторические и культурные связи. 232                                                               оказалось, вот лежал замерзший большой красный колонок’ (Сарыг-оол С. А. Советтиг Тыва). Поэтому действие, выраженное глаголом на =п-тыр, не характеризуется как происходившее в какой-либо временной промежуток, так как это значение не является актуальным для семантики данной формы. Значение формы на =бышаан, выражение начавшегося до МР и незавершившегося в МР действия (значение отсутствия результата), не допускает ее сочетания с темпоральными конкретизаторами: Авам инээн сагбышаан ‘Мама все еще доит корову’ (Сарыгоол С. А. Аңгыр-оолдуң тоожузу). 3. Сочетание временных форм с темпоральными конкретизаторами эртен, даарта ‘завтра’, соңгузу хүн ‘послезавтра’, соондаа хүн ‘день, последующий послезавтрашнему’ Последующие дни относительно сегодняшнего обозначаются темпоральными конкретизаторами эртен, даарта ‘завтра’ и, как уже отмечалось, соңгузуу хүн ‘послезавтра’, соондаа хүн ‘в день, следующий послезавтрашнему’. Понятие «завтра» передается двумя лексемами эртен и даарта. Первая из них выражает также значение ‘утро’, тогда как вторая, хотя и восходит к сочетанию даң ‘заря’ и эртен ‘утро’, выражает только одно значение «завтра». Все четыре лексические конкретизатора времени употребляются с формой будущего времени на =ар. Эртен өске чары мунар сен. Оон-даа ылгын ‘Завтра поедешь на другом олене. Еще быстром’ (Эргеп М. Өдүгенде чайлаг); Дүрген белеткенир херек. Даарта чоруур бис ‘Нужно быстро готовиться. Завтра поедем’ (Кенин-Лопсан М. Б. Калчан-Шилги); Даарта эрте үнгеш, соңгузу хүн чеде бээр мен ‘Выехав завтра, приеду туда послезавтра’ (Донгак Э. Сыын чады); Кажан чедип кээр сен? – Үш хонгаш, соондаа хүн чедип кээр мен, оглум. ‘Когда приедешь? – Через три ночи, в день, следующий послезавтрашнему дню, вернусь, сынок’ (Сарыг-оол С. А. Советтиг Тыва). Из двух форм будущего времени с временными конкретизаторами будущего времени сочетается форма общего будущего времени на =ар. Форма на =галак, выражающая более специализированное значение – значение некоторого состояния, положения дел в процессе совершения естественных продолжающихся явлений действительности, исполнение и полное завершение которых наступит после МР, по своему семантическому содержанию не сочетается с рассматриваемыми временными конкретизаторами. Таким образом, в тувинском языке обнаруживаются определенные семантические модели сочетания временных форм и наречий времени, выступающих в языке в качестве темпоральных конкретизаторов, уточняющих время совершения действия, указываемое грамматической временной формой. В совокупной с временными формами передаче времени действия, выраженного глагольной основой, темпоральные конкретизаторы репрезентируют временную отнесенность действия: относительно МР; относительно сегодняшнего дня; безотносительно к какойлибо точке отсчета времени, указывая на определенное время совершения действия в течение суток или сезона в году. Проведенный анализ особенностей сочетаемости временных форм и наречий времени, обозначающих временные промежутки относительно сегодняшнего дня, показал следующее (таблица): формы времени, передающие более обобщенную временную отнесенность к прошлому, будущему и настоящему, допускают уточнения своего значения в пределах своих временных плоскостей. Темпоральные конкретизаторы дүүн ‘вчера’, бурунгу хүн ‘позавчера’, бурундаа хүн ‘день, предшествующий позавчерашнему’ указывают на конкретные сроки предшествовав 233  м а р о т а з и т е р к н о к и м ы н ь л а р о п м е т с м р о ф х ы н н е м е р в ь т с о м е а т е ч о С n o i t a z i t e r c n o c l a r o p m e t e h t h t i w s m r o f e s n e t f o n o i t a n i b m o c e h T я м е р в е е щ у д у Б я м е р в е е ш д е ш о р П я м е р в е е щ я о т с а Н на =галак Будущее ожидаемое – × × × – – – =ар Будущее общее на + × × × + + + =бышаан незавершенное на Прошедшее на =п-тыр результативное засвидетельствованное Прошедшее на =чык утвердительное Прошедшее на =ды засвидетельстованное Прошедшее общее на =ган Прошедшее на =а-дыр ное перцептивное засвидетельствованНастоящее Тv-п V(тур, олур, чор, чыд)=ар Настоящее общее на Тv-п V(тур, олур, чор, чыдыр) актуальное на Настоящее й ы н ь л а р о п м е Т р о т а з и т е р к н о к – – – – × × × – – – – × × × + + + + × × × + + + + × × × + + + + × × × – × × × × × × + × × × × × × + × × × × × × ’ а р е ч в а з о п ‘ н ү х у г н у р у Б , ь н е д ‘ н ү х а а д н у р у Б й и ш в а в о в т с е ш д е р п ’ у м е н ш а р е ч в а з о п ’ а р т в а з ‘ а т р а а д , н е т р Э , ь н е д в ‘ н ү х а а д н о о С ’ у м е н ш а р т в а з е л с о п й и щ ю у д е л с н ү х у у з у г ң о С ’ а р т в а з е л с о п ‘ ’ я н д о г е с ‘ н ү г ө Б ’ а р е ч в ‘ н ү ү Д и к с е ч и т н а м е с я с т ю я л в я ы ц и н и д е к а к к а т , я и н а т е ч о с е ы м и т с у п о д е н × ; о н ж о м з о в е н е и н а т е ч о с – ; е и н а т е ч о с е о м и т с у п о д + : е ц и л б а т в е ы м е у з ь л о п с и , ы л о в м и С . и м ы н р я л о п о н з а р                                                               ни, передающихся временными формами на =ды, =ган и =чык. Наречия времени эртен, даарта ‘завтра’, соңгузу хүн ‘послезавтра’, соондаа хүн ‘день, последующий послезавтрашнему’ конкретизируют последующие сегодняшнему дню действия, выражаемые формой на =ар. Наречие бөгүн ‘сегодня’, единственное в этом ряду инклюзивно выражая значение длительности на оси времени (‘время течения сегодняшнего светового дня’) и заключая МР в свою семантику, определяет время действия по отношению к МР, поэтому сочетается как с формами прошедшего времени (=ды, =ган, =чык), так и с формами будущего (=ар), а также настояще- го времени на Тv=п V(тур=, олур=, чор=, чыдыр)=Ø, Тv=п V(тур=, олур=, чор=, чыдыр)=ар. Как правило, временные формы, включающие в свои значения аспектуальные оттенки значений незавершенности действия – действие началось в прошедшем и продолжается в МР (=бышаан); обозначение некоторого состояния, положения дел в совершении продолжающихся явлений действительности, исполнение которых ориентировано в будущее (=галак), – не сочетаются ни c одним из рассмотренных временных наречий. Семантика незавершенности действия, характерная для обеих указанных форм, является логически несовместимой с конкретным указанием временных сроков, выражаемых темпоральными конкретизаторами. Не требуют уточнения времени совершения действия и не сочетаются с указанными темпоральными конкретизаторами формы, так или иначе контактные с МР (=п-тыр), а также и совпадающие с ним (=а-дыр). Выражаемое формой на =п-тыр обнаружение говорящим неожиданного результата совершившегося до МР действия происходит в МР, поэтому использование темпорального конкретизатора из данного ряда является семантически избыточным, также как и для формы на =а-дыр, которая выражает действие, одновременное с МР.

Напиши аннотацию по статье

УДК 494.3 DOI 10.17223/18137083/61/21 Б. Ч. Ооржак Тувинский государственный университет, Кызыл Особенности сочетания временных форм с темпоральными конкретизаторами в тувинском языке * Представлен результат анализа сочетаний временных форм глагола тувинского языка с темпоральными конкретизаторами – наречиями, указывающими конкретные временные промежутки совершения действия по отношению к сегодняшнему дню. Определены семантические модели сочетания временных форм и наречий времени. Установлено, что формы времени, передающие более обобщенную временную отнесенность к прошлому, будущему и настоящему, допускают уточнения своего значения в пределах своих временных плоскостей и обнаруживают семантическую совместимость с темпоральными конкретизаторами. Напротив, временные формы, обладающие более специализированными обозначениями времени, включающие в свою семантическую структуру дополнительные значения – аспектуальные оттенки незавершенности действия, а также контактные с моментом речи и совпадающие с ним, как правило, не сочетаются с рассматриваемыми наречиями времени.

особенности употребления лексики обозначаыусчеы родственные отношения в новгородских берестяных грамотах. Ключевые слова: термины родства и свойства, новгородские берестяные грамоты, лексико-семантический анализ, коммуникативная культура, антропонимы, древнерусский язык. В научной литературе существует большое количество работ, описывающих термины родства и свойства в разных аспектах: этимологическом [2; 12; 14; 17], лингвокультурологическом [7], диалектологическом [9]. В настоящей статье на материале новгородских берестяных грамот XI–XV вв. проводится лек- сико-семантический анализ терминов родства и свойства. В качестве материала исследования выбраны новгородские грамоты на бересте, которые позволяют судить об особенностях не только развития древнерусского языка в струк- турно-системном отношении, но и лексикосемантического употребления слов разных лексико-тематических групп, в частности терминов родства и свойства. Временной охват в период с XI по XV в. создает синхронный срез, на основе которого прослеживаются некоторые нюансы такого употребления исследуемых терминов. Анализ усложняется тем, что в качестве материала исследования используются только письменные источники, которые не могут в полной мере отразить богатство и своеобразие лексико-семантического употребления исследуемых терминов в устной речи древних новгородцев. однако тексты новгородских грамот на бересте, как известно, приближены к разговорной речи древних новгородцев и в своем большинстве представляют собой их частную переписку. © Гамидова Р.т., 2021 таким образом, цель настоящей статьи – выявить лексико-семантические особенности употребления терминов родства и свойства на материале новгородских берестяных грамот XI–XV вв., а также определить способы и варианты их употребления в письменной речи древних новгородцев. заметим, что анализ лексико-семантических особенностей использования данных терминов позволяет говорить и об особенностях их коммуникатвного употребления. При этом «под коммуникативной культурой понимается часть национальной культуры, обуславливающая совокупность норм и традиций общения народа и воплощаемая в его коммуникативном поведении» [10, с. 107], т. е. в их «бытовой культуре <...> реализуемой в повседневном поведении и общении людей» [13, с. 35–36]. Новгородские берестяные грамоты были исследованы по следующим изданиям: [3–6; 15; 16; 20]. основными методами исследования были метод лингвистического описания и лексико-семантический анализ материала. Лексико-семантические особенности употребления терминов родства и свойства. Путем сплошной выборки в новгородских берестяных грамотах зафиксированные лексемы, обозначающие родственные отношения, были разделены нами на две группы: а) слова, которые передают понятие ‘род ственник’; б) термины родства и свойства. Рассмотрим эти две группы слов более подробно. А. Слова, передающие понятие ‘родственник’. В новгородских берестяных грамотах слова, передающие понятие ‘родственник’, представлены двумя корнями -род- и -племя-. По замечанию С.В. Фирсовой, «корень род – один из самых значимых, так как все самые важные, интегрирующие понятия, связывающие в единую систему принцип взаимодействия человека с обществом, общества с природой, связаны именно с этим корнем» [18]. В новгородских берестяных грамотах этот корень встречается в таких словах, как родъ, родъникъ, роди и родичи: ходити оу моего рода (№ 748, XII в.); роду племѧни своѥму (НбГ № 519, 1380-е гг. – первая половина XV в.); и роди съда˫али (№ 9, середина 30-х гг. – середина 70-х гг. XII в.); постоить в орюдии томъ за родника (№ 1097, вторая половинаXIV в.); родьникоу задѣ (№ 1103, 1160-е – 1180-е гг.).Корень -племя- встречается в двух словах – племѧ и пелемчахъ. В древнерусском языке слово племѧ было многозначным. оно передавало такие значения, как ‘потомство’, ‘род’, ‘семья’, ‘родня, родственники’, ‘совокупность родов, народ’ [12]. В этих же значениях оно употребляется в новгородских берестяных грамотах: дѣтми съ племенемъ (№ 250, XIV в. – XV в.); климѣць с племенъмъ (№ 417, 10-е – 30-е гг. XIV в.); роду племѧни своѥму (НбГ № 519, 1380-е гг. – первая половина XV в.). Словоформа пелемчахъ является, согласно А.В. Арциховскому, «своеобразной формой слова “на племянниках”, что тогда значило ‘на родственниках’» [1, с. 48]. образованная от лексемы племѧ, пелемчахъ встречается в новгородских берестяных рамотах всего 1 раз: на онане на пелемчахъ полтина (№ 162, 20-е гг. XV в.). Б. Термины родства и свойства. общая особенность терминов родства и свойства заключается в том, что в данной лексике реализуется относительная номинация, показывающая родственную связанность данного лица с другим. «лицо, названное тем или другим термином родства, является таковым <...> только по отношению к каким-либо другим, в каждом конкретном случае определенным лицам. <...> одно и то же реальное лицо может быть названо по-разному – и отцом и сыном, и дедом и внуком <...> – в зависимости от того, по отношению к каким другим лицам это лицо определяется» [11, с. 122]. термины родства и свойства представле ны следующими лексемами. I. Кровное родство 1. д е д ъ / д и д ъ : ѡцтина наша и дидѣна а нас оу вымолчовъ господа имали (№ 248, 80-е – 90-е гг. XIV в.); и диду молисѧ (№ 354, 40-е – 70-е гг. XIV в.); и ѡтѣць и дѣдъ ѥго пѣлъ (№ 963, начало XV в.). то богъ полухъ и отець мои душевнеи (№ 520, XIV в. – первая четверть XV в.); от отци поклонъ к олоскадру (№ 528, 70-е – 80-е гг. XIV в.); далъ ѥсемъ полотину отьць юдшевному нестеру (№ 689, 60-е – 80-е гг. XIV в.); слава отецю и сыну во вѣкы (№ 727, середина 50-х гг. XII в. – первая четверть XIII в.); поклонъ отъ ѥвана к леньтею со ѡтцмъ (№ 749, вторая половина XIV в. – первая четверть XV в.); от радъко къ отьцьви покланѧние (№ 952, вторая половинаXII в.); и ѡтѣць и дѣдъ ѥго пѣлъ (№ 963, начало XV в.); ѡт лоукѣ ко отьцеви (№ 999, середина XII в.); ѡт лоукы къ ѡтьцеви (№ 1004, вторая четверть – середина XII в.); ѡт лоукѣ покланѧние ко отьцьви (№ 1005, вторая четверть – середина XII в.); ѡт лоукъ грамота ко ѡтечьви (№ 1006, вторая четверть – середина XII в.); покланѧние к отьцеви (№ 1012, вторая четверть – середина XII в.); 4 . б а т ь к а : беи чело батку (№ 290, пер вое сорокалетие XIV в.). 5 . М а т и / м а т к а : покланѧние ко матери, не моги же ми матоко согре, одино мати (№ 227, 60-е гг. – 90-е гг. XII в.); нѣ дома ни дровня ни матери (№ 272, 70-е гг. – начало 80-х XIV в.); ѡт стьпана и о матьри ко полюдоу (№ 350, вторая треть XIII в.); ко госпожи матери (№ 354, 40-егг. – 70-е гг. XIV в.); поклонъ оспожи матери (№ 358, 10-е гг. – 60-е гг. XIV в.); ѡт стъенѣга къ матери (№ 384, вторая половина XII в.); поклоно от григори ко матери (№ 395, вторая половина XIII в.); поклонъ отъ гюргеѧ къ отьчеви и къ матери (№ 424, первая четверть XII в.); ѡт радиле ко матери (№ 442, конец XII в. – середина XIII в.); поклонѧние к онотану ото матери (№ 670, середина 50-х гг. XII в. – начало 1210-х гг.); а мати ти знаеть (№ 1025, 60-е гг. – середина 90-х гг. XII в.); мати микула (№ 1091, конец XII в. – начало XIII в.); ѿ лукерии ки макти (№ 1102, середина XIV в.). 2 . б а б а : ѿ онцифора к бабѣ к марѣ 6 . ч а д о : и ты чадо издѣи при собѣ мь˫анѣ (№ 578, 60-е – 70-е гг. XIV в.). (№ 125, конец XIV в. – 1400-е гг.). 3 . о т ь ц ь : еже ми отьць да˫алъ и роди съда˫али (№ 9, середина 30-х гг. – середина 70-х гг. XII в.); оттьправить отьцу (№ 19, 20-е гг. XV в.); во iмѧ ѡца i сна (№ 28, XIV/ XV в.); въ имѧ оца и сына (№ 42, 80-е – 90-е гг. XIV в.); ѡцтина наша и дидѣна а нас оу вымолчовъ господа имали (№ 248, 80-е – 90-е гг. XIV в.); ѡт михалѧ к отцеви (№ 404, XIII в.); господи благослови отьче (№ 418, конец XIII в.); благослови отьць (№ 419, 1290– 1300 гг.); поклонъ отъ гюргеѧ къ отьчеви и къ матери (№ 424, первая четверть XII в.); а на 7 . д и т ѧ / д ѣ т ѧ / д ѣ т ѧ т и ч ь / д ѣ - т ѧ т и / д е т и / д ѣ т ѣ : какъ се господо мною попецалуете и моими дѣтми (№ 49, вторая половина XIV в. – первая половина XV в.); i дѣтѣi моiхо (№ 100, 40-е гг. – 70-е гг. XIV в.); ѥси посла дѣтину да сѣдла да выжлѧ (№ 135, последнее двадцатилетие XIV в.); се доконьцѧху мысловѣ дѣтѣ труфале з братьею да- вати оусповъ (№ 136, 40-е гг. – 70-е гг. XIV в.); отъ завида къ мън кх женѣ и къ дѣтьмъ (№ 156, середина 30-х гг. – 50-е гг. XII в.); i дѣтиi к онсиѳору (№ 180, первая половина XIV в.); дѣтми съ племенемъ, косте с дѣтми (№ 250, XIV – XV вв.); у вдовкиныхъ дѣтѣi (№ 353, 80-е гг. XIV в. – 1400-е гг.); пережата черосъ межѣ дѣть˫ϵѣ моихъ (№ 474, конец 1380-х гг. – 1400-е гг.); сидовы... детемъ (№ 476, середина XIV в.); а призывае животъ свои детемь своимъ (№ 519, 1380-е гг. – первая половина XV в.); а то даниловимъ детемъ (№ 520, XIV в. – первая четверть XV в.); вологу соби коупи а дитьмо порти (№ 687, 60-е гг. – 80-е гг. XIV в.); хоцьть ти твоего дѣтѧтиць (№ 731, 50-е гг. – 70-е гг. XII в.); дѣтѧтию присли весте (№ 771, конец XIII в. – первая половина XIV в.); от коузьме и отъ дети его (№ 831, вторая четверть XII в.); кузму з дитми (№ 932, конец XIV в. – первая четверть XV в.); детѧ (№ 1017, середина XIII в.); а мнѣ ть и моимъ дѣтьмъ .в. соху (№ 1066, вторая четверть XIV в.); оу дитьи на берези (№ 1068, вторая четверть XIV в.); поклонъ ѡт смена и ѡт ѥго дѣтеи (№ 1079, XIV в.); се еси продале дѣтѧ мое (№ 1105, конец XII в.). 8 . С ы н ъ : ходилъ ѡсподину сынъ мои (№ 22, 1380 ‒ 1400-е гг.); во iмѧ ѡца i сна (№ 28, XIV/XV в.); во имѧ оца и сына (№ 42, 80-е гг. – 90-е гг. XIV в.); а ци воспрашееть Местиловь сына цого малаго даи (№ 68, конец 60-х гг. – 70-е гг. XIII в.); иванко сыно дьмеѧнко (№ 72, XIII в.); пклонъ ѡт маринѣ къ сыну к моѥму григорью (№ 125, конец XIV в. – 1400-е гг.); мтрь сына божии (№ 128, 80-е гг. – 90-е гг. XIV в.); надо мною мынъ мои ѡлофереи (№ 183, середина XIV в.); оу питина сына, ...вуѥва сына, киреѥвь сыно ино взѣ, оу гю- виѥва сына, ой вармина сына (№ 249, XIV/ XV в. или начало XV в.); костка сына лукина, ѡфрѣмова сына, купра иванова сына, купра фомина сына, игнатъ˫а юрьѥва сына (№ 298, 30-е гг. – середина 40-х гг. XV в.); осподиню михаилу юрьвицу синю посадницу (№ 301, 20-е гг. – середина 40-х гг. XV в.); у хоцу у сына его цетверте (№ 348, 40-е – 70-е гг. XIII в.); олександровичю сну посадничю (№ 352, 20-е гг. XV в.); а на то рѧдьцѣ и послусѣ давыдъ лукѣнъ сынъ (№ 366, 40-е – 70-е гг. XIV в.); а поцне прошати жени или синови жени 2 бели а сину белка (№ 406, середина XIV в. – начало XV в.); поиди соуноу домовь свободне еси (№ 421, 20-е – 30-е гг. XII в.); ни его сыну фоми (№ 535, вторая половина XIV в.); улеѧна опишу рукъписание синъмъ моимъ (№ 580, 40-е – 50-е гг. XIV в.); блезоке селѧтине сыно (№ 632, середина 20-х гг. – середина 50-х гг. XII в.); а попровади ко моне сестроу (№ 705, первое двадцатилетие XII в.); годь ти село возѧти а сыно ти (№ 719, вто рая половина XII в. – первая половина XIII в.); слава отецю и сыну во вѣкы (№ 727, середина 50-х гг. XII в. – первая четверть XIII в.); оу котораго т сыноу вьрьшь повели (№ 798, 60-е – 80-е гг. XII в.); сыноу его гривьна (№ 926, первая половина XIII в.); выправиле ти есмъ сыно съ гавошею (№ 934, 1180-е гг. – 1220 г.); ѡт оноса поклоно ко данилѣ сыну моему (№ 1053, первая половинаXIV в.); сыну моему полуторь грѣвни (№ 1054, вторая половина XIII в.); сынъ (№ 1074, XIV в.); во имѧотьца и сына и стго дха (№ 1077, XIV в.); федере сънъми схмене съ братъмъ (№ 1088, XIII в.); оубѣле сына моѥго (№ 1094, конец XIV в. – первая четверть XV в.); оу боткова сына .з. бѣлъ (№ 1118, рубеж XIII/XIV вв.). В новгородских берестяных грамотах значение ‘сын’ передавалось также словообразовательным способом, а именно через посредство суффикса притяжательности -ич-, который употреблялся в составе не только патронимов (более позднее функционирование этого суффикса), но и в составе слов, называющих звания, профессии, социальный статус человека. Например: у поповицѧ по 10 резано (№ 215, вторая половина XIII в.) – поповиць (поповичь), т. е. сын попа; а ѡт бирица бѣлъ в отъсилкѣ билъ ми труфане (№ 471, конец 1400-х – 1410 гг.) – бириць (биричь), т. е. сын бирича; оузда кована робична (№ 500, 20-е – 30-е гг. XIV в.) – робичьна, т. е. сын рабыни; а ѫ лѫкѣ ѫ бирицьвича възьми (№ 1106, вторая половина XII в.) – бириць (биричь), т. е. сын бирича. 9 . д о ц ь : на мою сестроу и на доцерь еи, назовало еси сьстроу мою коровою и доцере блѧдею, и даѧла моѧ доци коуны (№ 531, конец XII в. – первая половина XIII в.). 1 0 . В н о у к ъ : позвале дворѧнине ѳедоре внездове внуке (№ 289, 10-е – 30-е гг. XIV в.); и ньпробоужѧ воноука (№ 630, середина 20-х гг. – середина 50-х гг. XII в.); малѧта радонежь воноуке (№ 688, середина 50-х гг. – середина 90-х гг. XII в.); внуцаты а мнѣть (№ 1066, вторая четверть XIV в.); за въноухъцью ти .ѳ. коунъ (№ 1087, не позднее середины XII в.). 1 1 . д ѧ д ѧ : с дорофѣемъ з дѧдею слова твоего (№ 183, середина XIV в.). 1 2 . т е т ъ к а : тетъка ѿ микиѳора ко тьтоке (№ 346, 80-е гг. XIII в. – 1300-е гг.); къ тетъке приде (№ 635, середина 20-х гг. – начало 40-х гг. XII в.). 1 3 . С е с т р а : а возывахо тѧ сьстрою ньвѣстокою (№ 487, середина 20-х гг. – середина 50-х гг. XII в.); и ко сестори моеи ко улити (№ 497, 40-е – середина 80-х гг. XIV в.); возложило пороукоу на мою сестроу, назовало еси сьстроу мою коровою, выгонало сьстроу мою, оже боудоу люди на мою сьстроу, тобе не сестра (№ 531, конец XII в. – первая половина XIII в.); а не сестра ѧ вамо (№ 644, середина 10-х гг. – 20-е гг. XII в.); а попровади ко моне сестроу, ныне слышю боленоу сестроу (№ 705, первое двадцатилетие XIII в.); сестрѣ мое пришли полотена (№ 1053, первая половина XIV в.). 1 4 . С е с т р у х а ‘родная сестра’, ‘старшая сестра’, ‘двоюродная сестра’ [14]: любо пришли сеструохои (№ 1102, середина XIV в.). 1 5 . б р а т ъ : павлу петрову брату (№ 5, 10-е гг. – 60-е гг. XIV в.); къ моеи къ бъратьи (№ 49, вторая половина XIV в. – первая половина XV в.); на смьне три гривнѣ со братомь (№ 73, XII/XIII вв.); кланѧюсѧ братъ (№ 82, последняя четверть XII в.); на брате ѥго лсосъ (№ 92, 40-е гг. – 60-е гг. XIV в.); ѧ ѡмеши двое за ѳедора з братомъ (№ 96, 1410–1420 гг.); слово добро ѡт ѥсифа брату фомѣ (№ 122, 10-е гг. – начало 20-х гг. XV в.); цолобитьѥ ѡт ѥсифа брату фомѣ (№ 129, 80-е гг. – 90-е гг. XIV в.); поклонъ ѡт синофонта ко брату моѥму офоносу (№ 178, 80-е гг. – 90-е гг. XIV в.); овьса оу боуѧкъва брата дови гривене (№ 219, конец XII в. – первая четверть XIII в.); пограбила мѧ въ братни долгъ (№ 235, 60-е гг. – 70-е гг. XII в.); а братѣ не надъби (№ 274, 70-е гг. – начало 80-х гг. XIV в.); поклоно ѡт ѡндреѧ со братию (№ 276, 70-е гг. – начало 80-х гг. XIV в.); у игалина брата полорублѣ (№ 278, 70-е гг. – начало 80-х гг. XIV в.); ѧзъ тобѣ много кланѧсѧ брату своѥму (№ 283, 70-е гг. – начало 80-х гг. XIV в.); покланѧние и къ братѫ (№ 296, последняя четверть XII в.); се замѣните михалу брату (№ 318, 40-е гг. – 60-е гг. XIV в.); ˫азо тобе братоу своѥмоу приказале (№ 344, 1280-е гг. – начало 1310-х гг.); у гымуѥва брата полуторѣ бѣлки (№ 403, XIV в.); ты брате смене даи жене моеи (№ 414, 40-е гг. – 50-е гг. XIV в.); носилѣ фодорку слепеткову съ з братѣю (№ 417, 10-е – 30-е гг. XIV в.); ты дбромь жила братом (№ 487, середина 20-х гг. – середина 50-х гг. XII в.); иевькѧ степанѧ братомъ (№ 528, 70-е – 80-е гг. XIV в.); брате господине, ты же браце господине молови ему, ты пако брате испытаво (№ 531, конец XII в. – первая половина XIII в.); ѳаоустове брате (№ 570, вторая половина XIV в.); покланѧние ѡт ефрѣма къ братоу моемоу исоухиѣ (№ 605, вторая четверть XII в.); брать милѧто (№ 675, 40-е гг. – начало 60-х гг. XII в.); ты моiбратъ (№ 749, вторая половина XIV в. – первая четверть XV в.); ѧзъ тѧ есмѣла акы братъ собѣ (№ 752, 80-е гг. XI в. – 1100 гг.); покланѧниѥ ѡт данила ко брату к ыгнату, братъ попецѧли- сѧ о мне, брать даи ми место зади (№ 765, первая половина XIII в.); а брате его (№ 806, последняя четверть XII в.); а се даю въхо братоу (№ 818, 60-е – 70-е гг. XII в.); брать сотвори жь ми добро (№ 829, середина – третья четверть XII в.); крали ти братъни холопи (№ 907, конец XI в. – начало XII в.). 1 6 . б р а т а н ъ ‘племянник’, ‘двоюродный брат’ [2]: а скутовескаѧ землѧ матфею и его братану григорию (№ 519, 1380-е гг. – первая половина XV в.); у братана полъ коробьи ржи (№ 938, последняя четверть XIV в.); за родника моего теретиѧ за братана его (№ 1097, вторая половина XIV в.). 1 7 . С е с т р и ч ь ‘племянник’ [14]: оувьрина сьстрича на молодогъ (№ 974, 60-е гг. – середина 90-х гг. XII в.). II. термины свойства 1 8 . б л и з о к ъ ‘свойственник’: тоудорове блезоке (№ 632, середина 20-х гг. – середина 50-х гг. XII в.); а нынѣ ти сѧ съмълъвивъ съ близокъ (№ 907, конец XI в. – начало XII в.). 1 9 . М о у ж ь : тобе не сестра а моужеви не жена (№ 531, конец XII в. – вторая половина XIII в.). 2 0 . Ж е н а : а ныне водѧ новую жену (№ 9, середина 30-х гг. – середина 70-х гг. XII в.); возми дворнюю х ѳомине жене в акосво (№ 55, XIII в.); хрьстеѧнова жена (№ 70, XIII в.); хонѧ жена тое грамоте господыни (№ 112, конец XII в. – 1230 г.); или къ жене мъ˫ϵи (№ 142, 1300-е гг. – начало 1310-е гг.); отъ завида къ мън къ женѣ и къ дѣтьмъ (№ 156, середина 30-х гг. – 50-е гг. XII в.); про женьню татбу буди сто суднеѥ куне (№ 213, середина – третья четверть XIII в.); доброю женою (№ 227, 60-е – 90-е гг. XII в.); а поцне прошати жени или синове, жени 2 бели (№ 406, середина XIV в. – начало XV в.); а цто буде надобе жене моеи; даи жене моеи (№ 414, 40-е – 50-е гг. XIV в.); жона моѧ зобижона (№ 474, конец 1380-х гг. – 1400-е гг.); жьна маѧ (№ 513, вторая половина XII в.); тобе не сестра а моужеви не жена (№ 531, конец XII в. – первая половина XIII в.); нынеча жена моѧ заплатила 20 гривнъ (№ 603, 60-е – 70-е гг. XII в.); вьльли бь себь жьнитисѧ (№ 672, середина 50-х гг. – середина 90-х гг. XII в.); възмутисѧ море изиидоша .з. женъ простовласыхъ (№ 930, конец XIV в. – первая четвертьXV в.); приказъ къ смену о жени, о женѣ (№ 931, конец XIV в. – первая четверть XV в.); со женои (№ 939, вторая половина XIV в.); къ жени своѥи уль˫ани (№ 942, последняя четверть XIV в.); со женою не поменю (№ 1004, вторая четверть – середина XII в.); ѳома стш жена (№ 1091, конец XII в. – начало XIII в.). значение ‘жена’, как и понятие ‘сын’, в новгородских берестяных грамотах могло передаваться не только конкретной лексемой жена, но и присоединением притяжательных суффиксов к мужским антропонимам. Например: оу сологовѣи дова дьсѧть (№ 1063, конец XII в.) – слово сологоваѧ образовано из сочетания антропонима Сологъ и притяжательного суффикса -ов-, т. е. жена человека по имени Сологъ; оу сьмьюнье кадь (№ 1029, 60-е гг. – середина 90-х гг. XII в.) – слово сьмьюнье образовано из сочетания антропонима Семенъ и притяжательного суффикса *-je-, т. е. жена Семена; а повьжь и оу твьрдѧть чьто сѧ ѧло коуно (№ 672, середина 50-х гг. – середина 90-х гг. XII в.) – слово повьжь образовано из антропонима Поведа и притяжательного суффикса *-jь-. Из всех представленных до настоящего дня берестяных грамот только в одной грамоте при антропониме с притяжательным суффиксом употреблена также лексема жена: оспожѣ нашеи настасѣи михаиловѣ женѣ чоломъ бѣю хрѣстьѧнѣ (№ 307, 20-е гг. – середина 40-х гг. XV в.). Как видно из примера, это сочетание употреблено в отношении Настасьи, жены Михаила юрьевича, который являлся одним из представителей древнего новгородского боярского рода Мишиничей-он- цифоровичей [19]. С социолингвистической точки зрения такое использование обозначает указание на различие статусов общающихся. «Статусный признак (признак социального статуса человека) устанавливается в значении слов, употребляемых в функции обращения и выражающих соотносительную позицию человека в социальной иерархии» [8, с. 196]. 2 1 . т е с т ь : а пожарискаѧ землѧ тесту (№ 519, 1380-е гг. – первая половина XV в.). 2 2 . С в е к р ъ : что далее свекре мъе (№ 580, 40-е – 50-е гг. XIV в.); вахо тѧ сьстрою ньвѣстокою (№ 487, середина 20-х гг. – середина 50-х гг. XII в.); 2 6 . С н о х а : и снохою и своимъ грабьжъмъ поедъмъ в городъ (№ 252, вторая половина XIV в.); ѿ фомине снохы (№ 263, 70-е – 90-е гг. XIV в.). 2 7 . С в о ѧ к ъ : своѧка а мати ти знаеть (№ 1025, 60-е гг. – середина 90-х гг. XII в.); 2 8 . ш у р и н ъ : у въицина шурина на кони (№ 78, 60-е – 70-е гг. XII в.); моли воньзда шюрина (№ 82, последняя четверть XII в.); на шюрине его лосо (№ 92, 40-е – 60-е гг. XIV в.); 2 9 . М а ц е х а : ѧнока мацеха (№ 1091, конец XII в. – начало XIII в.). Фонетическая замена ч на ц является характерной чертой древненовгородского диалекта [6, с. 34 и след.]. 3 0 . П а с ы н о к ъ : убиле мѧ пасынке (№ 415, 40-е– 50-е гг. XIV в.); 3 1 . П а д ц е р и ц а : моѧ падцерица на ра дѧтинѣ оулице (№ 1113, 1180-е – 1200-е гг.); III. Индивидуальный статус 3 2 . В ъ д о в а : нѣту у вдовниныхъ дѣтѣи (№ 353, 80-е гг. XIV в. – 1400-е гг.); ѿ тѣшькакъ въдъвиноу (№ 954, первая половина XII в.). В новгородских берестяных грамотах корень -въдова- отмечен только в составе притяжательных прилагательных. IV. духовные отношения 3 3 . К у м ъ : ѿ давыда къ матѳию кȣме (№ 146, 10-е – 30-е гг. XIV в.); ȣ кȣма полоцетве (№ 218, середина – третья четверть XII в.); поклоно ѿ ѧкова куму (№ 271, 70-е гг. – начало 80-х гг. XIV в.); ко горигори жи куму (№ 497, 40-е гг. – середина 80-х гг. XIV в.). Представленные лексемы вызывают определенный интерес в разных аспектах. так, с точки зрени гендерной распределенности следует отметить, что из 33 слов 19 лексем указывают на лиц мужкого пола, а 13 – на лиц женского пола. При этом среди терминов родства и свойства выделяются: 1) лексемы, образующие гендерные пары: дедъ – баба, отьць – мати, сынъ – дочь, пасынокъ – падчерица, дѧдѧ – тетъка, братанъ – сеструха, моужь – жена, сноха – зѧть; 2 3 . С в а т ъ : ѿ лаь˫ана ко свату (№ 91, 2) лексемы, не образующие гендерные 70-е гг. – начало 80-х гг. XIV в.); пары: невѣстъка, своѧкъ, шуринъ; 2 4 . з ѧ т ь : от посени ко зати моему (№ 497, 40-е гг. – середина 80-х гг. XIV в.); дала роукоу за зѧте, при комо боудоу дала роукроу за зѧте (№ 531, кон. XII в. – первая половина XIII в.); на сопшахъ съ зѧтомъ коробьѧ соли (№ 568, 40-е гг. – 70-е гг. XIV в.); баранта оу зѧтѧ (№ 1077, XIV в.); 2 5 . Н е в ѣ с т ъ к а : поклонъ ѿ смена к невѣстъкѣ (№ 363, 1380-е – 1400-е гг.); а возы 3) слова, имеющие гендерные пары, но не употребленные в новгородских грамотах на бересте: вноукъ, сестричь, тесть, свекръ, кумъ, въдова, сватъ. заметим также, что данные термины могли употребляться в грамотах в прямом и переносном значениях. так, в берестяных грамотах с частным содержанием лексемы отьць и сынъ встречаются, как правило, в значении терминов родства, тогда как в грамотах с церковным содержанием переосмысливались и наполнялись значением христианской идеологии: слово отец обозначало 1) бога и 2) духовного наставника; лексема сынъ употреблялась для обозначения сына «божьего» или в качестве обращения к мужчине-христианину. В новгородских грамотах на бересте термины родства и свойства употребляются не только в нормативном порядке, свойственном для литературного древнерусского языка, но также в их диалектных вариантах. В новгородских берестяных грамотах диалектные формы отмечены только у лексем, обозначающих родителей: отьць – батька, мати – матка. термины родства и свойства в древнерусском языке встречались также в составе личных имен и прозвищ: шидовицихъ на нѣгосѣмѣ на рьжьковѣ зѧти (№ 789, последняя четверть XI в.) – Нѣгосѣмѣ ‘любящий свою семью’; къде ти недоемае безьдѣде тъ вѣдаеши (№ 788, последняя четверть XII в.) – Безьдѣдъ ‘не имеющий деда’; ѡт павъла из ростова къ братонѣжькоу (№ 745, конец XI в. – первая четверть XII в.) – Братонѣжъка (уменьшительное от Братонѣгъ ‘любящий брата’); поклонъ ѡт шижнѧнъ ѡт братиловиць господину ˫акову (№ 361, конец XIV в. – 1400-е гг.) – как отмечает А. зализняк, «братиловичи – жители волостки, которая в ту эпоху тоже называлась братиловичи, а в документах XVI–XVII вв. уже именуется братловичи; она располагалась по течению реки Паши и входила в Спасский шиженский погост о бонежской пятины» [6, с. 614]; ѡтбогоши ко оуике (№ 114, конец XII в. – первая четверть XIII в.) – оуикъ ‘дядюшка’ и др. В основном эта тенденция была характерна для дохристианских имен, которые входили в «архаический пласт» (по А. зализняку) и были вытеснены позднее группой христианских имен. выводы. Исследование употребления лексики, обозначающей родственные отношения, в новгородских берестяных грамотах позволяет заключить следующее. 1. Понятие родства передавалось как отдельными лексемами, так и словообразовательными способами, в частности суффиксами притяжательности. 2. Гендерное распределение употребительности лексем указывает на преимущественное предпочтение слов, обозначающих лиц мужского пола. тому свидетельством может служить не только количественный перевес терминов родства и свойства, указывающих на лиц мужского пола (19 лексем, называющих мужчин, 13 лексем, называющих жен щин), но и преимущественное употребление притяжательных прилагательных, образованных соединением мужских имен с притяжательными суффиксами и обозначающие жен этих мужчин. 3. В употреблении лексем, называющих родственные отношения, доминирует разговорный стиль общения, что выражается в употреблении как диалектных форм, так и разговорных вариантов, выраженных притяжательными прилагательными, передающими значение ‘жены’ посредством соединения мужского имени с суффиксами притяжательности. список литературы 1. Арциховский А.В., борковский В.И. Новгородские грамоты на бересте (из раскопок 1956 г.). М., 1963. 2. брат [электронный ресурс] // трубачев о.Н. История славянских терминов родства и некоторых древнейших терминов общественного строя. URL: https://history.wikireading.ru/145169 (дата обращения: 17.10.2020). 3. Гиппиус А.А., зализняк А.А. берестяные грамоты из новгородских раскопок 2015 г. // Вопр. языкознания. 2016. № 4. С. 7–17. 4. Гиппиус А.А., зализняк А.А. берестяные грамоты из раскопок 2017 г. в Великом Новгороде и Старой Руссе // Вопр. языкознания. 2018. № 4. С. 7–24. 5. Гиппиус А.А., зализняк А.А., торопова е.В. берестяные грамоты из раскопок 2016 г. в Великом Новгороде и Старой Руссе // Вопр. языкознания. 2017. № 4. С. 7–24. 6. зализняк А.А. древненовгородский диа лект. М., 2004. 7. зализняк А.А., левонтина И., шмелев А. Ключевые идеи русской языковой картины мира. М., 2005. 8. Карасик В.И. Язык социального статуса. М., 2002. 9. Качинская И.б. термины родства и языковая картина мира (по материалам архангельских говоров). М., 2018. 10. лихачева А. лексика родства в русской коммуникативной культуре // Studies about languages. 2011. № 19. С. 106–112. 11. Моисеев А.И. термины родства в современном русском языке // Филол. науки. 1963. № 3. С. 120–132. 12. Племянник // Виноградов В.В. История слов [электронный ресурс]. URL: www.wordhist.narod. ru/plemjannik.html (дата обращения: 17.10.2020). 13. Прохоров ю.е., Стернин И.А. Русские: коммуникативное поведение. М., 2006. 14. Сестра [электронный ресурс] // труба- чев о.Н. История славнских терминов родства и некоторых древнейших терминов общественного строя. URL: https://history.wikireading.ru/145170 (дата обращения: 17.10.2020). 15. Сичинава д. берестяные грамоты – 2018: первая лекция без А. зализняка [электронный ресурс]. URL: arzamas.academy/mag/610-beresta (дата обращения: 17.10.2020). 16. Сичинава д. берестяные грамоты – 2019: кто украл бобров? орки?! [электронный ресурс]. URL: arzamas.academy/mag/745-beresta (дата обращения: 17.10.2020). 17. Филин Ф.П. о терминах родства и родственных отношений в древнерусском литературном языке // Язык и мышление. T. XI. М.; л., 1948. С. 329–346. 18. Фирсова С.В. Развитие семантической структуры урод в русском языке // Вестн. Моск. гос. обл. ун-та. 2010. № 2 [электронный ресурс]. URL: https://vestnik-mgou.ru/Articles/Doc/3144 (дата обращения: 17.10.2020). 19. черепнин л.В. Новые документы о классовой борьбе в новгородской земле в XIV – первой половине XV в. [электронный ресурс]. URL: http:// www.spbiiran.nw.ru/wp-content/uploads/2016/08/zere pnin_L_V_9.pdf (дата обращения: 17.10.2020). 20. Янин В.л., зализняк А.А., Гиппиус А.А. Новгородские грамоты на бересте (из раскопок 2001–2014 гг.). М., 2015. т. XII. * * * 1. Arcihovskij A.V., Borkovskij V.I. Novgorod- skie gramoty na bereste (iz raskopok 1956 g.). M., 1963. 2. Brat [Elektronnyj resurs] // Trubachev O.N. Is- toriya slavyanskih terminov rodstva i nekotoryh drev- nejshih terminov obshchestvennogo stroya. URL: https://history.wikireading.ru/145169 (data obrashche- niya: 17.10.2020). 3. Gippius A.A., Zaliznyak A.A. Berestyanye gramoty iz novgorodskih raskopok 2015 g. // Vopr. yazykoznaniya. 2016. № 4. S. 7–17. 4. Gippius A.A., Zaliznyak A.A. Berestyanye gramoty iz raskopok 2017 g. v Velikom Novgorode i Staroj Russe // Vopr. yazykoznaniya. 2018. № 4. S. 7–24. 5. Gippius A.A., Zaliznyak A.A., Toropova E.V. Berestyanye gramoty iz raskopok 2016 g. v Velikom Novgorode i Staroj Russe // Vopr. yazykoznaniya. 2017. № 4. S. 7–24. 6. Zaliznyak A.A. Drevnenovgorodskij dialekt. M., 2004. 7. Zaliznyak A.A., Levontina I., Shmelev A. Klyuchevye idei russkoj yazykovoj kartiny mira. M., 2005. 8. Karasik V.I. Yazyk social'nogo statusa. M., 2002. 9. Kachinskaya I.B. Terminy rodstva i yazykovaya kartina mira (po materialam arhangel'skih govorov). M., 2018. 10. Lihacheva A. Leksika rodstva v russkoj kommunikativnoj kul’ture // Studies about languages. 2011. № 19. S. 106–112. 11. Moiseev A.I. Terminy rodstva v sovremennom russkom yazyke // Filol. nauki. 1963. № 3. S. 120–132. 12. Plemyannik // Vinogradov V.V. Istoriya slov [Elektronnyj resurs]. URL: www.wordhist.narod.ru/ plemjannik.html (data obrashcheniya: 17.10.2020). 13. Prohorov Yu.E., Sternin I.A. Russkie: kom- munikativnoe povedenie. M., 2006. 14. Sestra [Elektronnyj resurs] // Trubachev O.N. i nekotoryh terminov rodstva Istoriya slavnskih drevnejshih terminov obshchestvennogo stroya. URL: https://history.wikireading.ru/145170 (data obrash- cheniya: 17.10.2020). 15. Sichinava D. Berestyanye gramoty – 2018: pervaya lekciya bez A. Zaliznyaka [Elektronnyj re- surs]. URL: arzamas.academy/mag/610-beresta (data obrashcheniya: 17.10.2020). 16. Sichinava D. Berestyanye gramoty – 2019: kto ukral bobrov? Orki?! [Elektronnyj resurs]. URL: arzamas.academy/mag/745-beresta (data obrashche- niya: 17.10.2020). 17. Filin F.P. O terminah rodstva i rodstvennyh otnoshenij v drevnerusskom literaturnom yazyke // Yazyk i myshlenie. T. XI. M.; L., 1948. S. 329–346. 18. Firsova S.V. Razvitie semanticheskoj struk- tury urod v russkom yazyke // Vestn. Mosk. gos. obl. un-ta. 2010. № 2 [Elektronnyj resurs]. URL: https://vestnik-mgou.ru/Articles/Doc/3144 (data ob- rashcheniya: 17.10.2020). 19. Cherepnin L.V. Novye dokumenty o klassovoj bor'be v novgorodskoj zemle v XIV – pervoj polovine XV v. [Elektronnyj resurs]. URL: http://www.spbiiran. nw.ru/wp-content/uploads/2016/08/zerepnin_L_V_9. pdf (data obrashcheniya: 17.10.2020). 20. Yanin V.L., Zaliznyak A.A., Gippius A.A. Novgorodskie gramoty na bereste (iz raskopok 2001– 2014 gg.). M., 2015. T. XII. Peculiarities of the use of the vocabulary in the Novgorod birchbark letters characterizing the kinship relationships The article deals with the use of the lexical units naming the kinship relationships in the Novgorod birchbark letters of the XI–XV centuries. Particular- ly there are described the lexical and semantic peculiarities of their usage. Key words: terms of relationship and properties, Novgorod birchbark letters, lexical and semantic analysis, communicative culture, anthroponyms, the Old Russian language. (Статья поступила в редакцию 31.01.2021)

Напиши аннотацию по статье

языкознание Р.т. ГАМидОВА (баку, Азербайджан) особенности уПотребЛения Лексики, обозначающей родственные отношения, в новгородских берестяных грамотах Рассматривается употребление лексем, на- зывающих родственные отношения, в новгородских берестяных грамотах XI–XV вв. В частности, описываются лексико-семанти- ческие особенности их употребления.

особенности употребления отглагольных имен сусчествителных в уголовных кодексах российско федерации и украины аналитико сопоставителныы аспект. Ключевые слова: юридическая лингвистика, словообразовательная модель, суффиксальный способ, способ нулевой суффиксации, суффиксально-префиксальный способ, способ основосложения, Уголовный кодекс Российской Федерации, Уголовный кодекс Украины. ВВЕДЕНИЕ Как языка нет и не может быть без общества, так не может существовать общество без функционирования языка, понятного и доступного каждому индивиду – члену определенного социума. Ведь язык, несмотря на все внеязыковые законы (которые в природе и обществе складывались на протяжении веков), не может функционировать, и развиваться вне социума. Конечно, отдельные ярусы языковой системы в меньшей степени зависят от особенностей территориальной, материальной и духовной жизни народа и государства, но некоторые системы более чувствительны ко всем общественным и природным изменениям, что так или иначе впоследствии отображается в языке законодательства, несмотря на консервативность официально делового стиля. Динамичность и развитие системы современного русского литературного языка являются целиком закономерными в период социально-экономических, политических и общественно-культурных сдвигов. Актуальными сейчас стали изыскания, основанные на использовании результатов исследований других наук. Исследования в области юридической лингвистики – направления, возникшего на границе филологии и права, проводятся учеными, как филологами, так и юристами, относительно недавно, хотя вопросы, касающиеся лингвистической стороны правовых процессов, поднимались юристами-практиками гораздо раньше возникновения юридической лингвистики как отдельного научного направления, что в том числе продиктовано и изменениями статуса, образа юриста в правовой системе и обществе (прим. авт.: возникшие в послевоенное время силовые структуры, деятельность сотрудников которых была направлена исключительно на борьбу с уголовными преступлениями, достигшими небывалых масштабов в связи с множеством факторов, иными словами, на фоне способствующих этому обстоятельств, согласно требованиям нового времени получили дополнительную потребность в публичности, коммуникации, а значит и потребность в иных средствах для достижения данной цели на различных уровнях). Несмотря на то, что исследования и их выводы в данной области достаточно востребованы обществом, т. к. практическое применение результатов способствует законотворчеству, правовому регулированию и потребностям общества (например, проведение экспертизы в правовом процессе), юридическая лингвистика на сегодняшний день не стала отдельной отраслью языкознания в связи с ее пребыванием на стадии становления. Различные аспекты языка современного законодательства, как на материале русского языка (текстов российского права), так и на материале украинского языка (текстов украинского права), изложены в трудах А. С. Александрова, А. Н. Баранова, К. И. Бринева, Н. Д. Голева, М. В. Горбаневского, С. В. Ионовой, Ю. Ф. Прадида, З. А. Тростюк и др. Вторичным текстам (прим. авт.: о междискурсивном взаимодействии, вторичной категоризации, вторичной концептуализации и процессе интердискурсивной адаптации см. раб.: [1]), например, текстам фиксации следственных действий [3, с. 34–41], наиболее свойственны различного рода лексические ошибки, зачастую касающиеся словоупотребления. Что же касается текстов законодательства, неточности которого имеют более весомые последствия, то в них преобладают сложные многоуровневые недостатки, для выявления и анализа которых необходим системный подход, т. к. «в объекте есть та или иная степень связанности его свойств вообще и взаимосвязанности свойств его структуры и субстанции в частности, то любой объект есть система, а все рассмотренные характеристики объекта являются одновременно и характеристиками системы» [2, с. 184]. Отдельные аспекты системы языка законодательных текстов, в сфере уголовного законодательства включительно: теоретические и практические вопросы терминологии, стилистики, экспертизы и т. д. – довольно часто занимают ученых, однако грамматическая сторона языка права, особенно в сопоставлении с другими языками, в частности славянскими, на данный момент практически остается вне исследований [4]. Актуальность темы статьи продиктована необходимостью изучения словообразовательной и лексико-семантической сторон текстов законодательных актов. Статья является продолжением исследований, проводимых в сфере сопоставления уголовного законодательства Российской Федерации и Украины. Целью же является заполнение лакуны в исследованиях, касающихся особенностей отглагольных имен существительных в названиях разделов, глав и статей Уголовного кодекса Российской Федерации (далее УК РФ) и Уголовного кодекса Украины (далее УК Украины), а среди поставленных задач следует обозначить проведение систематизации материала посредством определения, моделирования, анализа и сопоставления словообразовательных методов и средств отглагольных существительных в русском и украинском языках. В связи с тем, что язык закона (как часть официально-делового стиля) требует одновременного обезличивания и обобщения в сочетании с четкостью формулировок относительно лица и производимого им действия (события/процесса) (подробнее о теории вида / аспекта глагола см. раб.: [7, с.12–13], правовой подстиль насыщен отглагольными существительными, которые могут обозначать опредмеченные признаки, действия, явления, абстрактные понятия, и которые при этом осознаются как своеобразные предметы [5, с. 85]. Схожесть подобных абстрактных слов с названиями конкретных предметов легко распознается при сопоставлении соответствующих существительных с глаголами, а также прилагательными, выражающими динамические и статические признаки. Качества, признаки, которые выражают имена прилагательные, и действия, которые выражаются глаголами, сопоставляются с определенными субъектами – носителями данных признаков и исполнителями действий, а соответствующие существительные выступают в качестве отдельных субъектов и объектов [4, с. 137]. Следует также отметить, что уголовное право является одной из наиболее давних правовых подсистем, формировавшихся на основе духовной, физической, социальной и др. потребностей человечества, основывается и руководствуется принципами, выявленными людьми, закрепленными в священных книгах любой из религий как заповеди. В связи с этим, уголовное законодательство любой из стран, в частности славянских, имеет одинаковые корни, поэтому отлично в основном формой, а не содержанием (сутью). ИЗЛОЖЕНИЕ ОСНОВНОГО МАТЕРИАЛА 1. Словообразовательные модели отглагольных существительных и их семантические интерпретации в названиях статей Уголовного кодекса Российской Федерации Отглагольные существительные, употребленные в названиях статей УК РФ, образованы суффиксальным способом по словообразовательной модели основа глагола (ОГ) + суффикс, который придает существительному новое значение: – ОГ + -ок-, где гласный выпадает при склонении: Порядок определения сроков наказаний при сложении наказаний (ст. 71); – ОГ + -к-: Незаконная рубка лесных насаждений (ст. 260); Похищение или повреждение документов, штампов, печатей либо похищение акцизных марок, специальных марок или знаков соответствия (ст. 325) и др.; – ОГ + -аниj- (-ениj-): Нарушение уставных правил взаимоотношений между военнослужащими при отсутствии между ними отношений подчиненности (ст. 335); Нарушение уставных правил несения внутренней службы и патрулирования в гарнизоне (ст. 344) и др.; – ОГ + -ациj-: Незаконные действия в отношении имущества, подвергнутого описи или аресту либо подлежащего конфискации (ст. 312); Реабилитация нацизма (ст. 354.1) и др.; – ОГ + -б-: Уклонение от прохождения военной или альтернативной гражданской службы (ст. 328); Понятие преступлений против военной службы (ст. 331); – ОГ + -ч-: Нарушение правил сдачи государству драгоценных металлов и драгоценных камней (ст. 192); Незаконные приобретение, передача, сбыт, хранение, перевозка или ношение оружия, его основных частей, боеприпасов (ст. 222) и др. Отглагольные существительные с суффиксами - ок-, - к-, -аниj- (-ениj-), -ациj-, -б-, -ч- обозначают абстрактные понятия и опредмеченные действия. – ОГ + -тель-: Назначение наказания при вердикте присяжных заседателей о снисхождении (ст. 65); Сокрытие денежных средств либо имущества организации или индивидуального предпринимателя, за счет которых должно производиться взыскание налогов и (или) сборов (ст. 199.2)и др.; – ОГ + -ник-: Превышение полномочий частным детективом или работником частной охранной организации, имеющим удостоверение частного охранника, при выполнении ими своих должностных обязанностей (ст. 203); Захват заложника (ст. 206); – ОГ + -ец-: Фальсификация единого государственного реестра юридических лиц, реестра владельцев ценных бумаг или системы депозитарного учета (ст. 170.1); Воспрепятствование осуществлению или незаконное ограничение прав владельцев ценных бумаг (ст. 185.4). Отглагольные существительные, употребленные с суффиксами -тель-, -ник-, ец- обозначают лицо как исполнителя определенного действия либо по роду занятия. Следует отметить, что Семина И. А., исследовавшая имена существительные в юридическом дискурсе, выделяет среди нарицательных существительных, указывающих на различные характеристики человека, два основных типа: единицы, характеризующие человека как биологическое существо, и единицы, характеризующие человека как носителя общественных отношений (со стороны профессионального или иного вида деятельности; по принадлежности к какому-либо общественному направлению и под.; по степени активности в общественной жизни; по социальному и имущественному положению; по личным отношениям (прим. авт.: межличностным); по месту проживания; по национальному признаку) [6, с. 96]. – ОГ + -ств-: Хулиганство (ст. 213); Воспрепятствование осуществлению правосудия и производству предварительного расследования (ст. 294), а также: Посягательство на жизнь лица, осуществляющего правосудие или предварительное расследование (ст. 295); Укрывательство преступлений (ст. 316) и др.; – ОГ + -иj-: Сокрытие информации об обстоятельствах, создающих опасность для жизни или здоровья людей (ст. 237); Незаконные поиск и (или) изъятие археологических предметов из мест залегания (ст. 243.2) и др.; – ОГ + -ож- (-аж-): Грабеж(ст. 161); Шпионаж (ст. 276) и др.; – ОГ + -ищ-: Нарушение неприкосновенности жилища (ст. 139). Отглагольные существительные с суффиксами -ств-, -иj-, -ож- (-аж-) имеют собирательное значение, значение отвлеченного действия, обозначают опредмеченное действие либо абстрактное понятие, а с суффиксом -ищ- – место, где совершается действие, названное производящей основой. Кроме того, в названиях статей УК РФ при образовании отглагольных существительных достаточно часто встречаются случаи нулевой суффиксации: например, Виды наказаний (ст. 44); Умышленное причинение средней тяжести вреда здоровью (ст. 112) и др. Образование отглагольных существительных способом нулевой суффиксации сопровождается морфологическим явлением – усечением глагольных суффиксов в образовательной основе. Известно, что в образовании существительных в целом и отглагольных в частности, конфиксальный способ, по сравнению с суффиксацией, малопродуктивен. Не являются исключением и названия статей УК РФ, где словообразование происходит по моделям: – у- + ОГ + суффикс: Угон судна воздушного или водного транспорта либо железнодорожного подвижного состава (ст. 211) (сопровождается усечением глагольного суффикса в образовательной основе); Насильственный захват власти или насильственное удержание власти (ст. 278); – от- + ОГ + суффикс: Отсрочка отбывания наказания (ст. 82); Легализация (отмывание) денежных средств или иного имущества, приобретенных другими лицами преступным путем (ст. 174); – пере- + ОГ + суффикс: Нарушение тайны переписки, телефонных переговоров, почтовых, телеграфных или иных сообщений (ст. 138); Изготовление, хранение, перевозка или сбыт поддельных денег или ценных бумаг (ст. 186) и др.; – при- + ОГ + суффикс: Причинение имущественного ущерба путем обмана или злоупотребления доверием (ст. 165); Осуществление деятельности на территории Российской Федерации иностранной или международной неправительственной организации, в отношении которой принято решение о признании нежелательной на территории Российской Федерации ее деятельности (ст. 284.1). Отглагольные существительные, образованные префиксально-суффиксальным способом при помощи префиксов у-, от-, пере- и при-, имеют значение опредмеченного действия. Также отглагольные существительные могут образовываться путем соединения существительного и глагольной основы при помощи интерфикса либо без него, при этом основосложение, преимущественно, сопровождается суффиксацией глагольной основы: Причинение имущественного ущерба путем обмана или злоупотребления доверием (ст. 165); Воспрепятствование осуществлению правосудия и производству предварительного расследования (ст. 294) и др. Отглагольные существительные-композиты, образованные путем объединения существительного и глагольной основы, обозначают отрасли, регулирующие общественные отношения, характеризуют процессы и под., путем соединения причастий и глагольной основы – абстрактные понятия. Характерной особенностью отглагольных существительных, употребленных в названиях статей УК РФ, является то, что от некоторых глагольных основ образовано несколько существительных, формирующих словообразовательные гнезда, например: – -деj-: действие, деятельность, воздействие, содействие, деятель и др.: Действие уголовного закона во времени (ст. 9); Лишение права занимать определенные должности или заниматься определенной деятельностью (ст. 47); Применение принудительных мер воспитательного воздействия (ст. 90); Содействие террористической деятельности (ст. 205.1); Посягательство на жизнь государственного или общественного деятеля (ст. 277); – -суд-: осужденный, осуждение, суд, судимость, правосудие, судья: Назначение осужденным к лишению свободы вида исправительного учреждения (ст. 58); Условное осуждение (ст. 73); Освобождение от отбывания наказания в связи с истечением сроков давности обвинительного приговора суда (ст. 83); Судимость (ст. 86); Воспрепятствование осуществлению правосудия и производству предварительного расследования (ст. 294); Клевета в отношении судьи, присяжного заседателя, прокурора, следователя, лица, производящего дознание, судебного пристава (ст. 298.1); – -участ-: соучастие, соучастник, участник, участие: Понятие соучастия в преступлении (ст. 32); Ответственность соучастников преступления (ст. 34); Нарушение порядка финансирования избирательной кампании кандидата, избирательного объединения, деятельности инициативной группы по проведению референдума, иной группы участников референдума (ст. 141.1); Воспрепятствование проведению собрания, митинга, демонстрации, шествия, пикетирования или участию в них (ст. 149). Типичной чертой названий статей УК РФ является нагромождение отглагольных существительных: Незаконные приобретение, хранение, перевозка, изготовление, переработка наркотических средств, психотропных веществ или их аналогов, а также незаконное приобретение, хранение, перевозка растений, содержащих наркотические средства или психотропные вещества, либо их частей, содержащих наркотические средства или психотропные вещества (ст. 228); Разработка, производство, накопление, приобретение или сбыт оружия массового поражения (ст. 355) и др. 2. Словообразовательные модели отглагольных существительных и их семантические интерпретации в названиях разделов и статей Уголовного кодекса Украины Отглагольные существительные, как и отыменные, обычно образуются суффиксальным способом по словообразовательной модели основа глагола (ОГ) + суффикс, который придает существительному новое значение: – ОГ + -ник: Обман покупців та замовників (cт. 225); Опір представникові влади, працівникові правоохоронного органу, члену громадського формування з охорони громадського порядку і державного кордону або військовослужбовцеві (ст. 342) и др. К малопродуктивным относятся модели: – ОГ + -ець: Фальсифікація виборчих документів, документів референдуму чи фальсифікація підсумків голосування, надання неправдивих відомостей до органів Державного реєстру виборців чи фальсифікація відомостей Державного реєстру виборців (ст. 158); Обман покупців та замовників (ст. 225) и др.; – ОГ + -ач: Перешкоджання здійсненню виборчого права або права брати участь у референдумі, роботі виборчої комісії або комісії з референдуму чи діяльності офіційного спостерігача (ст. 157); Відмова свідка від давання показань або відмова експерта чи перекладача від виконання покладених на них обов'язків (ст. 385) и др.; – ОГ + -атор: Кримінальна відповідальність організаторів та учасників організованої групи чи злочинної організації (ст. 30); – ОГ + -тель: Погроза або насильство щодо судді, народного засідателя чи присяжного (ст. 377). тель обозначают лицо как исполнителя определенного действия либо по роду его Прадид О. Ю. занятия. Отглагольные существительные могут образовываться суффиксальным способом и по другим словообразовательным моделям, среди которых наиболее распространенными являются: – ОГ + -енн-: Правові наслідки засудження особи за межами України (ст. 9); Видача особи, яка обвинувачується у вчиненні злочину, та особи, яка засуджена за вчинення злочину (ст. 10) и др.; – ОГ + -нн-: Примушування до участі у страйку або перешкоджання участі у страйку (ст. 174); Посягання на здоров'я людей під приводом проповідування релігійних віровчень чи виконання релігійних обрядів (ст. 181) и др.; – ОГ + -тт-: Виконання спеціального завдання з попередження чи розкриття злочинної діяльності організованої групи чи злочинної організації (ст. 43); Звільнення від кримінальної відповідальності у зв'язку з дійовим каяттям (ст. 45) и др.; – ОГ + -к-: Звільнення від кримінальної відповідальності у зв'язку із зміною обстановки (ст. 48); Крадіжка (ст. 185) и др.; – ОГ + -аціj-: Виконання спеціального завдання з попередження чи розкриття злочинної діяльності організованої групи чи злочинної організації (ст. 43); Розміщення цінних паперів без реєстрації їх випуску (ст. 223) и др.; малопродуктивными являются следующие: – ОГ + -ч-: Видача особи, яка обвинувачується у вчиненні злочину, та особи, яка засуджена за вчинення злочину (ст. 10); Добровільна здача в полон (ст. 430) и др.; – ОГ + -іж: Грабіж (ст. 186); Ухилення від сплати податків, зборів (обов'язкових платежів) (ст. 212); – ОГ + -иціj-: Порушення прав на винахід, корисну модель, промисловий зразок, топографію інтегральної мікросхеми, сорт рослин, раціоналізаторську пропозицію (ст. 177); – ОГ + -от-: Громадські роботи (ст. 56). Отглагольные существительные с суффиксами -енн-, -нн-, -тт-, -к-, -аціj-, -ч-, иціj-, -от- обозначают опредмеченное действие либо абстрактные названия. Продуктивными являются отглагольные существительные, которые употребляются в названиях разделов и статей УК Украины, построены по словообразовательным моделям с суффиксами: – ОГ + -ств-(-цтв-): Використання малолітньої дитини для заняття жебрацтвом (ст. 150-1); Доведення до банкрутства (ст. 219) и др.; – ОГ + -ок-, где гласный выпадает при склонении: Правові наслідки засудження особи за межами України (ст. 9); Обов'язки, які покладає суд на особу, звільнену від відбування покарання з випробуванням (ст. 76) и др. Отглагольные существительные с суффиксами -ств-(-цтв-), -ок обозначают собирательные и абстрактные понятия. Малопродуктивными в отглагольных существительных являются словообразовательные модели: – ОГ + ин: Призначення покарання за наявності обставин, що пом'якшують покарання (ст. 69-1); – ОГ + в: Посів або вирощування снотворного маку чи конопель (ст. 310); – ОГ + тл: Порушення недоторканності житла (ст. 162). Отглагольные существительные с суффиксом -ин- обозначают абстрактное понятие, с суффиксом -в- – опредмеченное действие, с суффиксом -тл- – названия конкретных предметов. Как не раз упоминалось, в словообразовании существительных в целом и отглагольных в частности конфиксальный способ, по сравнению с другими способами, малопродуктивный. Не являются исключением и названия разделов и статей УК Украины, в которых зафиксированы разве что несколько примеров отглагольных существительных, образованных конфиксальным способом по таким словообразовательным моделям: – у- + ОГ + нулевой суф.: Торгівля людьми або інша незаконна угода щодо людини (ст. 149); Прадид О. Ю. 356). Отглагольные существительные с приставкой у- обозначают абстрактные понятия, с префиксом само- – опредмеченное конкретным лицом действие. Отглагольные существительные могут образовываться способом нулевой суффиксации, в основном от основ префиксальных глаголов: Підстава кримінальної відповідальності (ст. 2); Підроблення документів, які подаються для реєстрації випуску цінних паперів (ст. 223-1) и др. Образование отглагольных существительных способом нулевой суффиксации сопровождается морфологическим явлением – усечением глагольных суффиксов в образовательной основе. Отглагольные существительные могут образовываться и путем соединения существительного и глагольной основы при помощи интерфикса или же без него, причем основосложение в таком случае, чаще всего, сопровождается суффиксацией глагольной основы: Чинність закону про кримінальну відповідальність щодо злочинів, вчинених на території України (ст. 6); Зловживання опікунськими правами (ст. 167) и др., а также причастия и глагольной основы: Умисне порушення вимог законодавства про запобігання та протидію легалізації (відмиванню) доходів, одержаних злочинним шляхом (ст. 209-1). Отглагольные существительные-композиты, образованные путем объединения существительного и глагольной основы, обозначают отрасли, регулирующие общественные отношения, характеризуют производственные процессы и под., путем соединения причастия и глагольной основы – абстрактное понятие. Иногда отглагольные существительные, которые зафиксированы в названиях статей УК Украины, образованы морфолого-синтаксическим способом: Звільнення від кримінальної відповідальності у зв'язку з примиренням винного з потерпілим (ст. 46); Ненадання допомоги хворому медичним працівником (ст. 139) и др. и обозначают лицо как носителя определенного процессуального признака. Некоторые отглагольные существительные принадлежат к категории существ, но в названиях статей УК Украины они используются для обозначения несуществ: Несанкціоновані збут або розповсюдження інформації з обмеженим доступом, яка зберігається в електронно-обчислювальних машинах (комп'ютерах), автоматизованих системах, комп'ютерних мережах або на носіях такої інформації (ст. 361-2). Характерной особенностью отглагольных существительных, употребляемых в названиях разделов и статей УК Украины, является то, что от некоторых глагольных основ можно образовать несколько существительных, из которых можно сформировать словообразовательные гнезда: – -діj-: дія, діяч, протидія, діяльність, здійснення, діяння: Дії, спрямовані на насильницьку зміну чи повалення конституційного ладу або на захоплення державної влади (ст. 109); протидія: Протидія законній господарській діяльності(ст. 206); діяч: Погроза або насильство щодо державного чи громадського діяча (ст. 346); діяльність: Позбавлення права обіймати певні посади або займатися певною діяльністю (ст. 55); здійснення: Перешкоджання здійсненню релігійного обряду (ст. 181); діяння: Обставини, що виключають злочинність діяння (раздел VІІІ); – -плат-: плата, виплата, невиплата, оплата, сплата: Невиплата заробітної плати, стипендії, пенсії чи інших установлених законом виплат (ст. 272); Ухилення від сплати страхових внесків на загальнообов'язкове державне пенсійне страхування (ст. 212); оплата: Підроблення знаків поштової оплати і проїзних квитків (ст. 215); – -безпек-: безпека, небезпека, забезпечення, убезпечення: Порушення правил безпеки на вибухонебезпечних підприємствах або у вибухонебезпечних цехах (ст. 273); небезпека: Порушення правил безпеки під час виконання робіт з підвищеною небезпекою (ст. 272); забезпечення: Злочини у сфері охорони державної таємниці, недоторканності державних кордонів, забезпечення призову та мобілізації (розділ ХІУ ОЧ); убезпечення: Порушення правил, норм і стандартів, що стосуються убезпечення дорожнього руху (ст. 288). Типичной чертой названий статей УК Украины является нагромождение отглагольных существительных: Фальсифікація виборчих документів, документів референдуму чи фальсифікація підсумків голосування, надання неправдивих відомостей до органів Державного реєстру виборців чи фальсифікація відомостей Державного реєстру виборців (ст. 158); Відмова свідка від давання показань або відмова експерта чи перекладача від виконання покладених на них обов'язків (ст. 385) и др., в т.ч. таких, которые выступают однородными членами предложения: Незаконне виробництво, виготовлення, придбання, зберігання, перевезення, пересилання чи збут наркотичних засобів, психотропних речовин або їх аналогів (ст. 307) и др. ВЫВОДЫ Исследование особенностей отглагольных существительных в проанализированном материале позволяет сделать следующие выводы. Среди существующих способов словообразования отглагольных имен существительных в русском и украинском языках наиболее продуктивными в названиях разделов, глав и статей УК РФ и УК Украины выступают суффиксальный и суффиксально-префиксальный, основосложение является непродуктивным, иные способы словообразования не зафиксированы. Построение словообразовательных моделей позволило определить, что наиболее продуктивными для образования отглагольных существительных являются суффиксы: – в русском языке – УК РФ: -ок-; -к-; -аниj- (-ениj-); -ациj-; -б-; -ч-, используемые для обозначения абстрактных понятий и опредмеченных действий; тель-, -ник-, используемые для обозначения лица как исполнителя определенного действия либо по роду занятия; -ств-, -иj-, -ож- (-аж-), используемые для обозначения слов с собирательным значением, значением отвлеченного действия, опредмеченного действия либо абстрактного понятия; нулевая суффиксация (сопровождается усечением глагольных суффиксов в образовательной основе); – в украинском языке – УК Украины: -ник, -ець, -ач, -атор, тель, обозначающие лицо как исполнителя определенного действия либо по роду его занятия; -енн-, -нн-,-тт-, -к-, -аціj-, -ч-, -иціj-, -от-, обозначают опредмеченное действие либо абстрактные наименования; -ств-(-цтв-), -ок, используемые для придания слову значения собирательности и абстрактности; малопродуктивными являются: -ин-, обозначают абстрактное понятие; -в- – опредмеченное действие; -тл- – наименования конкретных предметов. При этом, количественное суффиксальное разнообразие, преобладающее в украинском языке (в исследуемом материале), обосновано тем, что в русском языке закона более распространены и вариативны языковые средства для образования отыменных существительных. Для образования отглагольных существительных префиксально суффиксальным способом выступают модели: – в русском языке - УК РФ: у- + ОГ + суффикс; от- + ОГ + суффикс;пере- + ОГ + суффикс; при- + ОГ + суффикс. Существительные, образованные при помощи префиксов у-, от-, пере- и при- имеют значение опредмеченного действия. – в украинском языке - УК Украины: у- + ОГ + нулевой суффикс; само- + ОГ + суффикс. Существительные с приставкой у- обозначают абстрактные понятия, с префиксом само- – опредмеченное конкретным лицом действие. В процессе анализа словообразовательных моделей и морфологической специфики отглагольных существительных на материале названий разделов, глав и статей УК РФ и УК Украины были сделаны некоторые заключения относительно упомянутой выше специфики русского и украинского языков. Например, в русском языке существительное самоуправство (Самоуправство (ст. 330 УК РФ) образовано префиксально-суффиксальным способом по модели само- + ОСущ. + -ств- и является отыменным, а в украинском языке самоправство (Самоправство (ст. 356 УК Украины) – отглагольное существительное, образованное таким же способом, но по модели само- + ОГ + -ств-, хотя при этом значение слов в обоих языках идентично. Также следует отметить, что в современной лингвистике распространена мысль о том, что в периоды общественной стабильности процессы языкового развития размеренны, постепенны, а лингвальные модификации касаются только отдельных, незначительных участков системы: в языковой обиход входит определенное количество новых лексических единиц, формируются инновационные значения отдельных слов, часть устаревшей лексики перестает активно функционировать, наблюдаются спорадические перемещения ее из одного стилистического разряда в другой и т. д. В данный же период политико-социальные процессы, экономическая и правовая системы находятся на этапе преобразований и изменений, связанных как с внутренними, так и с внешними факторами, что, безусловно, влияет на государственные языки, где даже самые стабильные элементы системы подвергаются трансформации, результаты которой уже затронули, вошли или позднее войдут в правовой подстиль речи и язык УК РФ и УК Украины.

Напиши аннотацию по статье

Ученые записки Крымского федерального университета имени В. И. Вернадского. Филологические науки. Научный журнал. Том 5 (71). № 2. С. 124–141. УДК 81’367.622:343.21 ОСОБЕННОСТИ УПОТРЕБЛЕНИЯ ОТГЛАГОЛЬНЫХ ИМЕН СУЩЕСТВИТЕЛЬНЫХ В УГОЛОВНЫХ КОДЕКСАХ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ И УКРАИНЫ: АНАЛИТИКО-СОПОСТАВИТЕЛЬНЫЙ АСПЕКТ Прадид О. Ю. Таврическая академия (структурное подразделение) ФГАОУ ВО «Крымский федеральный университет имени В. И. Вернадского», Симферополь, Россия е-mail:pradid.lady@mail.ru Статья посвящена исследованию особенностей употребления отглагольных существительных в названиях разделов, глав и статей действующего Уголовного кодекса Российской Федерации (УК РФ) и Уголовного кодекса Украины (УК Украины) как одной из важных проблем юридической лингвистики – науки, которая начала развиваться на стыке лингвистики и права в последней четверти ХХ – в начале ХХІ вв. Установлено, что для названий разделов, глав и статей УК РФ и УК Украины характерно доминирование имен существительных над другими частями речи. В статье констатируется, что в названиях разделов, глав и статей кодексов преимущественно употребляются отглагольные имена существительные. Особое внимание уделяется выделению словообразовательных моделей, по которым образованы отглагольные существительные, их семантическим проявлениям в названиях разделов, глав и статей кодексов. Проведен анализ различий словообразовательных способов, обусловлена частота их использования в рамках исследуемого материала в русском и украинском языках, обозначены продуктивные и малопродуктивные словообразовательные модели.

особенности употребления показателей предикативов с отпадаыусчим гласным в корякском и алюторском языках. Ключевые слова: чукотско-корякские языки, алюторский язык, корякский язык, морфо логия, предикатив, фонетический закон, отпадение гласных. В чукотско-корякских языках имеется ряд корней и аффиксов с отпадающим конечным гласным. Если морфема с отпадающим гласным оказывается в абсолютном конце слова, то гласный отпадает, в медиальной позиции он восстанавливается. Чаще всего отпадение конечных гласных происходит в простых именных основах, равных корню, как, например, в парах ал. tatul ‘лиса’ – tatula-ŋ ‘к лисе (лиса-DAT)’; imət ‘ноша’ – imti-ta ‘ношей (ноша-INSTR)’. Предметом данной статьи являются случаи применения этого процесса к грам- матическим показателям нескольких предикативов корякского и алюторского языков, содержащим формант -ine/-ena/-ina с отпадающим конечным гласным, Мальцева Алла Александровна – кандидат филологических наук, ведущий научный сотрудник сектора языков народов Сибири Института филологии СО РАН (ул. Николаева, 8, Новосибирск, 630090, Россия; alla.maltseva.ifl@gmail.com) ISSN 1813-7083. Сибирский филологический журнал. 2018. № 2 © А. А. Мальцева, 2018 ред другой морфемой. 1. Общие сведения о грамматических показателях с отпадающими гласными Все исследуемые грамматические показатели с отпадающими конечными гласными включают формант -in(e)/-en(a)/-in(a): это пять лично-числовых показателей предикативов (релятивное, посессивное и качественное прилагательные, причастие прошедшего времени и отрицательный атрибутив). Этимологически формант -in(e)/-en(a)/-in(a) в составе предикативов рассматривается как деривационный посессивный, более точно его значение определяется как «pertaining to» [Fortescue, 2005, p. 409], что объединяет понятия отношения и принадлежности. Это позволяет передать семантику аффиксальной части предикативов следующим образом: -k-in(а) – релятивное прилагательное – человек или предмет, принадлежащий определенному месту, времени или другим обстоятельствам (-k – древний показатель локатива), «на своем месте, в определенное время, в определенных обстоятельствах», опосредованная связь между субъектом и предметом [Володин, 2000, с. 117]; -(n)-in(а) – посессивное прилагательное – человек или предмет, принадлежащий субъекту (-n – один из показателей абсолютива, восходящий к местоимению 3-го лица ənnu(l) (ал.) / ənno (кор.) ‘тот, он’), неотчуждаемая, постоянная принадлежность; «неотчуждаемо свой предмет или человек», непосредственная связь между субъектом и предметом [Там же]; -q-in(a) – качественное прилагательное – качество, принадлежащее субъекту; «свое качество»; -l-in(а) – причастие прошедшего времени – человек, предмет или действие, принадлежащий субъекту, отчуждаемая, врéменная принадлежность; «отчуждаемо или временно свой предмет, человек или действие»; -k-ə-lʔ-in(a) – отрицательный атрибутив – предмет или действие, не принадле жащий субъекту. А. П. Володин связывает утрату конечного гласного в показателях с сегментом -in(e)/-en(a) с особенностями слоговой структуры чукотско-корякских языков, согласно которым словоформа не может заканчиваться открытым слогом [Там же, с. 116, 126]. Вероятно, эта фонетическая закономерность была обязательной в какой-то период развития чукотско-корякских языков, а затем в отдельных языках в разной степени утратила свою актуальность. 2. Группы показателей прилагательных с отпадающими гласными по особенностям их употребления Грамматические показатели прилагательных с отпадающим конечным гласным по особенностям употребления в корякском и алюторском языках можно разделить на три группы. К первой группе относятся постфикс релятивного прилагательного -k-in(e) / -k-en(a) (кор.) / -k-in(a) (ал.) и постфикс посессивного прилагательного -(n)-in(e) / -(n)-en(a) (кор.) / -(n)-in(a) (ал.). Одновременно они выполняют функцию показателя 3-го лица. Показатели других лиц присоединяются после них, используется аддитивный принцип. Во вторую группу входят личный показатель 3-го лица качественного прилагательного -q-in(e) / -q-en(a) (кор.) / q-in(a) (ал.) и личный показатель 3-го лица причастия прошедшего времени -l-in(e) / -l-en(a) (кор.) / -l-in(a) (ал.). В других тивный принцип. Третью группу составляет постфиксальный показатель отрицательного атрибутива -k-ə-lh-in(e) / -k-ə-lh-en(a) (кор.) / -k-ə-lʔ-in(a) (ал.), допускающий вариативность форм 3-го лица множественного числа. В этих группах наблюдаются разные соответствия по употреблению показателей в финальной и медиальной позициях по языкам (см. табл. 1, полужирным выделены различающиеся формы). Корякские грамматические показатели с отпадающим гласным и их соответствия в алюторском языке Koryak grammatical morphemes with a dropping vowel and their parallel forms in Alutor Таблица 1 Показатели с отпадающим гласным Корякский язык Алюторский язык Финальная позиция Медиальная позиция Финальная позиция Медиальная позиция Первая группа REL POSS -k-in/-k-en -(n)-in/-(n)-en -k-ine/-k-ena-t/-w -(n)-ine/ -(n)-ena-t/-w -k-in//-k-ina -k-ina-t/-wwi -(n)-in//-(n)-ina -(n)-ina-t/-wwi Вторая группа 3S (QUAL) -q-in/-q-en -q-ine/-q-ena-t/-w 3S/P (PP) -l-in/-l-en -l-ine/-l-ena-t/-w -q-in// -laŋ(-ina-wwi) -l-(in)// -laŋ(-ina-wwi) -q-ina-t -l-ina-t 3sgS/P (ATR.neg) -k-ə-lh-in/ -k-ə-lh-en -k-ə-lh-ine/ -k-ə-lh-ena-t/-w -k-ə-lʔ-in//-k-ə-lʔ-ina -k-ə-laŋ(-ina-wwi) -k-ə-lʔ-ina-t/-wwi Третья группа Данные табл. 1 показывают, что различия между корякским и алюторским языками связаны с употреблением разных показателей или их вариантов в финальной позиции. Рассмотрим каждую группу показателей. 2.1. Показатели релятивного и посессивного прилагательных. В корякском языке, для которого характерна гармония гласных по подъему, лично-числовые постфиксы этой группы предикативов имеют алломорфы с гласными верхнего и нижнего подъемов (см. табл. 2). Кроме того, в обоих языках посессивный показатель варьирует в зависимости от исхода основы, к которой он присоединяется: варианты -nin/-nen/-nine/ -nena/-nina – после гласных. -in/-en/-ine/-ena/-ina используются после согласных, Формы единственного числа не имеют материально выраженного показателя числа, поэтому показатели посессивного или релятивного прилагательного оказываются в конце словоформы, что приводит к отпадению конечного гласного. Таким образом, ауслаутные алломорфы в своем фонетическом облике одновременно передают информацию о единственном числе субъекта. относительного и притяжательного прилагательных в корякском и алюторском языках Numeral oppositions in the 3rd person of relative and possessive adjectives in the Koryak and Alutor languages Таблица 2 Прилагательное REL POSS Кор. -k-in/ -k-en -(n)-in/ -(n)-en Единственное число Двойственное число Множественное число Ал. Кор. Ал. Кор. -k-in -(n)-in -k-ine-t/ -k-ena-t -(n)-ine-t/ -(n)-ena-t -k-ina-t -k-ine-w/ -k-ena-w -(n)-ina-t -(n)-ine-w/ -(n)-ena-w -(n)-ina(wwi) Ал. -k-ina(wwi) Корякский и алюторский языки в отношении этой группы предикативов раз личаются использованием числовых показателей. Корякская система выражения числовых противопоставлений в 3-м лице всех предикативов стандартна и аддитивна: при передаче единственного числа конечный гласный аффикса отпадает, при выражении неединственного числа он восстанавливается, словоформу замыкает показатель дуалиса или плюралиса, примеры (1), (2). (1) Кор., чавч., ветв. …Ӈэвэӄ мытӄу ятколаӈ нутэчикукинэв’, мучгин нотапэль япылӄатыӈ. (Кер гильхот 2010) ŋeveq если mučɣ=in мы.OBL=POSS.sg ‘Если жиры закончатся в земле (букв.: внутриземельные), наша земелька уто ja=tko=la=ŋ POT=кончать(ся)=PL=PFV тундра=IN=REL.nsg=PL ja=pəlq.at=ə=ŋ POT=тонуть=E=PFV nota=pelʲ тундра=DIM.ABS.sg mətq=u жир=ABS.pl nute=čəku=kine=w нет.’ (2) Кор., чавч., ветв. То мучгинэв’ апаппов’в’э айӈон янот тыттэль ныпыттоӈӄэнав’ гатвалэнав’. (Кергильхот 2015) мы.OBL=POSS.nsg=PL to mučɣ=ine=w и təttelj очень ‘И наши деды раньше очень богатыми были.’ n=ə=pəttoŋ=qena=w QUAL=E=богатый=3nsgS=PL apappo=wwe дед=ABS.pl ajŋon прежде ɣa=tva=lena=w PP=находиться=3nsgS=PL janot впереди В алюторском языке, по наблюдению И. А. Мельчука, если вокалический ауслаут морфемы с отпадающей гласной оказывается в конце словоформы в результате факультативного эллипсиса замыкающего словоформу числового аффикса дуалиса или плюралиса, то отпадения гласной не происходит [Мельчук, 1973б, с. 127]. Это приводит к возможности выражения числа при отсутствии числового показателя с помощью противопоставления двух вариантов одного и того же показателя: при отпадении гласного выражается единственное число, при сохране ных на -kin(a), что в современном алюторском языке форма множественного числа чаще реализуется без последующего числового показателя, поэтому на поверхностном уровне -kin и -kina оказываются противопоставленными как числовые формы единственного и множественного числа [Нагаяма, 2003, с. 88]. Поскольку в алюторском языке есть морфологические показатели как двойственного, так и множественного числа, то более правильным было бы трактовать форму без числового показателя как форму неединственного числа, которая может факультативно уточняться аффиксом двойственного или множественного числа (3). (3) Ал. wajam-kin ‘речной’ (река-REL.sg) wajam-kina ‘речные’ (река-REL.nsg) wajam-kina-t ‘речные два’ (река-REL.nsg-DU) wajam-kina-wwi ‘речные многие’ (река-REL.nsg-PL) Посессивные или релятивные формы, помимо атрибутивной, могут выполнять предикативную, актантную или сирконстантную функции. В предикативной функции за релятивным или посессивным показателем следует постфикс лица, который может указывать на любое число обладаемых предметов, в том числе на единственное, примеры (4)–(6). (4) Кор., чавч., ветв. И эчги мую… кымиӈылв’ын ымыӈ мытколяйвыт(колаӈ), Митинамую… (Кер гильхот 2006) и 1 muj=u ečɣi теперь мы=ABS.pl mət=ko=lja=jv=ə=tko=la=ŋ 1nsgS=PRES=идти=INTENS=E=ITER=PL=PRES ‘И сейчас мы, дети все, бродим, мы [дети] Мити 2.’ kəmiŋ=ə=lwən əməŋ ребёнок=E=NMLZ.collect весь mit(i)=ina=muju Pers=POSS=1plS (5) Кор., чавч., ветв. Ев’ъев’э нэкив’ӈын: «Пув’! Яӄкэначгыйгэ, гамгаӈайӄытг’ынвык гыччи куюн- этыӈ!» (Кергильхот 2010) ne=k=iw=ŋ=ə=n LowA=PRES=сказать=PRES=E=3sgP jew.jew=e куропатка=INSTR jaq=kena=čɣ=ə=jɣe что=REL=PEJOR=E=2sgS amin ну ku=jun.et=ə=ŋ3 PRES=жить=E=PRES ‘Куропатки говорят ему: «Фу! Для чего ты, дрянной (букв.: длячегошечный ты ɣamɣa=ŋajq=ə=th=ə=nv=ə=k каждый=мусор=E=лить=E=NMLZ.loc=E=LOC ɣəčči ты.ABS.sg puw фу! дрянной), на всех помойках ты живешь!»’ 1 Курсивом в глоссировании выделены вкрапления и заимствования из русского языка. 2 Мити – женское имя, имя жены прародителя коряков. 3 Точка внутри основы глагола означает, что данная основа не употребляется без верба лизатора. Ынӈин ӈавакык ынинны, Амамӄутин: «Титакинэгыт гымнинэгыт ыллыги гыт». (Мулинаут 2004) ənŋ.in этот tita=kine=ɣət когда=REL=2sgS ‘Эта дочь его, Амамкута [говорит]: «Ты никогда не был моим отцом» (букв.: ŋav=akək женщина=сын.ABS.sg ɣəm=nine=ɣət я=POSS=2sgS ən=innə тот=POSS.sg əlləɣ=iɣət отец=2sgS amamqut=in Pers=POSS.sg когдашний мой отец ты).’ В актантной или сирконстантной функции за релятивным или посессивным показателем следует падежный аффикс, который сам по себе число не выражает, примеры (7), (8). (7) Кор., чавч., ветв. Ӈанӄо муйыкнутэк г’оявлай имыяӄинэв’ гыйнику, пычиӄав’ и ачгэкенайтыӈ еппы-ван котвалаӈ. (Кергильхот 2010) muj=ə=k=nute=k мы=E=OBL=тундра=LOC появляться=PL=3sgS.PFV ŋan=qo вон=ADV.abl im=ə=jaq=ine=w весь=E=что=ADJ.nsg=PL ačɣe=kena=jtəŋ сейчас=REL=LAT ‘С тех пор на нашей земле появились всякие звери, птицы и до сих пор (букв.: ko=tva=la=ŋ PRES=находиться=PL=PRES pəčiqa=w птица=ABS.pl ɣəjnik=u зверь=ABS.pl jeppə-van ещё-part hojaw=la=j и до теперешнего) всё ещё [они] есть.’ (8) Ал., с.-в., култ. Ыйов’ыт виткукинак гаӈволин нуталӄын туӈватык. (Ивтакрат 1955, тетр. 4, с. 76) vitku=kina=k сразу=REL=LOC əjowət давным-давно nuta=lq=ə=n тундра=SUPER=E=ABS.sg ‘Давным-давно впервые земля начала создаваться.’ tuŋv.at=ə=k появиться=E=CV.loc ɣa=ŋvo=lin PP=начать(ся)=3sgS Таким образом, при использовании предикативов корякского языка в какойлибо иной функции, помимо атрибутивной, когда за показателем предикатива следует не числовой, а личный или падежный показатель, происходит нейтрализация числового противопоставления между вариантами без гласного и с гласным и аффикс с восстановленным гласным в медиальной позиции неединственное число уже не выражает. 2.2. Показатели качественного прилагательного и причастия прошедшего времени. Качественное прилагательное имеет префиксальный показатель n- и постфиксальные лично-числовые аффиксы. Причастие прошедшего времени имеет префикс ɣ(e)-/ɣ(a)- и постфиксальные личные аффиксы. Наборы личночисловых показателей 1-го и 2-го лиц этих предикативов, восходящие к личным местоимениям, в корякском и алюторском языках совпадают, показатели 3-го лица различаются. Качественное прилагательное чаще выступает в атрибутивной функции, ре- же – в предикативной, причастие прошедшего времени, наоборот, в подавляющем большинстве случаев используется как предикат, очень редко может выполнять функцию атрибута. Причастие прошедшего времени очень частотно в дискурсе как нарративная форма, это основная глагольная форма в повествованиях о событиях прошлого. В отличие от финитных форм причастие прошедшего времени имеет только одну согласовательную позицию, которая у форм непереходных показателями пациенса. В этой группе предикативов различия между корякским и алюторским языками другие. Как показывают парадигматические данные табл. 3, в корякском и алюторском языках полностью совпадают формы двойственного числа обоих предикативов. Выражение числовых противопоставлений в 3-м лице качественного прилагательного и причастия прошедшего времени в корякском и алюторском языках Numeral oppositions in the 3rd person of qualitative adjective and past participle in the Koryak and Alutor languages Таблица 3 Предикатив Единственное число Двойственное число Множественное число 3sgS (QUAL) 3sgS/P (PP) Кор. -q-in/ -q-en -l-in/ -l-en Ал. Кор. Ал. Кор. Ал. -q-in -(l-(in)) -q-ine-t/ -q-ena-t -l-ine-t/ -l-ena-t -q-ina-t -l-ina-t -q-ine-w/ -q-ena-w -l-ine-w/ -l-ena-w -laŋ (-ina-wwi) Такое совпадение форм двойственного числа, вероятно, объясняется вторичностью этих форм в алюторском языке, их возможным заимствованием из корякского языка. Противопоставление двойственного и множественного чисел в чукотско-корякских языках является инновацией, которая полностью затронула только корякский язык, в чукотском языке двойственное число отсутствует, в алюторском имеется только в северных диалектах. В единственном числе носители алюторского языка очень часто используют усеченные формы, в которых отсутствует формант -in. Возможно усечение всего личного показателя, но чаще в случаях сохранения результата полной регрессивной ассимиляции на конечном согласном основы, примеры (9), (10). (9) Ал., с.-в., выв. Галымӈинал ыныкки. (Мулинаут 2004) ɣa=ləmŋina=l PP=следовать=3sgS ‘Пошел за ним.’ ən=ə=kki тот=E=LOC (10) Ал., с.-в., выв. Аталита ганилӈуӈал ӄун тита, ӄымак ганмылин. (Мулинаут 2004) tita atali=ta когда чуванец=INSTR ɣa=n.m=ə=lin PP=убить=3sgP ‘Когда-то чуванцы его упустили, чуть не убили.’ ɣa=n=ilŋu=ŋal qun PP=CAUS=не успеть догнать=VBLZ ptcl qəmak почти Во втором из приведенных примеров вербализатор -ŋal, находящийся в абсолютном конце слова, сохраняет результат регрессивной ассимиляции лично форму 3-го лица единственного числа. Наиболее существенным отличием алюторского языка от корякского в этой группе предикативов является наличие в алюторском языке особого показателя 3-го лица множественного числа -laŋ. По причине кумуляции значений лица и числа в одном показателе И. А. Мельчук называл данный алюторский аффикс «мегаморфой» [Мельчук, 1973а, с. 61]. Эта особенность алюторского языка была отмечена еще в пионерских работах С. Н. Стебницкого [1938, с. 83–84], который соотносил данную мегаморфу с постфиксальной частью форм корякского презенса, типа ko-jon.al-laŋ ‘они живут’ [Стебницкий, 1938, с. 82]. Такая трактовка возможна, поскольку множественное число презенса в корякском языке – это одна из наиболее частотных глагольных форм. В корякской форме презенса -laŋ фактически является не одним аффиксом, а комбинацией показателя плюралиса -la и постфиксальной части циркумфикса презенса ko- – -ŋ (PL-PRES). В алюторском языке комбинация -la-ŋ с другим значением (PL-PFV) зафиксирована в формах 3-го лица множественного числа потенциалиса, редко встречающихся в спонтанных текстах. Гипотеза заимствования из корякского языка поддерживается высокой частотностью корякской комбинации морфем -laŋ, при заимствовании возможно копирование группы частотных и значимых морфологических сегментов, тем более всегда находящихся контактно. Наличие в алюторском языке омонимичной комбинации позволяет установить между ними тождество, что подтверждается возможностью использования расширенных вариантов морфемы -laŋ в формах потенциалиса (см. примеры ниже). Если мы принимаем гипотезу заимствования, то это заимствование относится к ранним, поскольку оно распространилось на весь алюторский язык. Возможно, причиной заимствования была необходимость однозначного выражения множественного числа у форм наиболее частотных предикативов, поскольку числовые показатели в алюторском языке необязательны. Против гипотезы заимствования выступают данные южных диалектов алюторского языка, в которых, как и в корякском языке, сохраняется гармония гласных по подъему, но в которых, в отличие от корякского языка, аффикс -laŋ имеет также узкий вариант -leŋ. Плюрализатор -la, который входит в состав группы -la-ŋ в корякском языке, относится к сильным одновариантным морфемам, поэтому данная группа морфем в корякском языке всегда имеет один и тот же фонетический облик. В текстах, записанных от носителей собственно алюторского (северо-восточ- ного) диалекта алюторского языка, обнаружено шесть вариантов показателя 3-го лица множественного числа причастия прошедшего времени. Четыре из этих вариантов являются алюторскими (-laŋ и его расширенные варианты). Здесь мы отвлечемся от истории возникновения данного показателя в алюторском языке. Каков бы ни был источник его происхождения, в настоящее время этот аффикс является общеязыковым частотным показателем, поэтому мы будем называть его алюторским. Другой вариант заимствован в полной форме из современного корякского языка, но адаптирован по гласным в связи с отсутствием в алюторском языке гармонии гласных (кор. -line-w/-lena-w > ал. -lina-w), а из него уже в алюторском языке в соответствии с правилом усечения факультативных ауслаутных числовых показателей, но с сохранением конечного гласного образовался вариант -lina. См. небольшую статистику использования вариантов показателя 3-го лица множественного числа причастия прошедшего времени в текстах, записанных от разных исполнителей, в табл. 4. 3-го лица множественного числа в северо-восточном диалекте алюторского языка Variants of the past participle 3rd person plural marker in the northeastern dialect of the Alutor language Таблица 4 Алюторский вариант Корякский вариант Исполнитель -laŋ (всего, %) -laŋ-in (всего, %) -laŋ-ina (всего, %) -laŋ-ina-wwi (всего, %) -l-ina-w (всего, %) Притчина М. И. (1918 г. р.) Мулинаут Д. А. (1918 г. р.) Мулитка А. Е. (1926 г. р.) Уварова Е. Т. (1935 г. р.) Голикова Т. Н. (1937 г. р.) Йокка С. Г. (1953 г. р.) (83,0) (99,4) (89,8) (80,0) (81,3) (46,3) (1,1) (0,6) (2,0) (12,0) (5,3) (10,2) – (6,2) – (13,4) – – (2,2) – (2,0) – – – – – – – – (7,4) -l-ina (всего, %) (3,3) – – (8,0) – (46,3) Вариант -laŋ-ət, отмеченный А. Н. Жуковой в парадигме изменения качественных прилагательных алюторского языка по лицам и числам как показатель 3-го лица множественного числа [Жукова, 1968, с. 299], в наших материалах не зафиксирован. Расширенные варианты исконного алюторского показателя -laŋ (-laŋ-in, -laŋ-ina, -laŋ-ina-wwi) дополнительно включают формант -in(a), присутствующий во всех остальных рассматриваемых морфемах, и показатель множественного числа -wwi. Тем самым парадигма предикативов внешне выравнивается, но создается избыточное, дублированное выражение значения множественного числа. Расширенные варианты показателя 3-го лица множественного числа в настоящее время встречаются в речи исполнителей разного возраста, сохраняющих традиционную манеру воспроизведения фольклорных произведений. Помимо выравнивания парадигм возможна другая причина появления расширенных вариантов данного показателя, обусловленная именно фольклорной традицией: эти показатели чаще встречаются в конце синтагм, смысловых отрезков речи, объединенных одним дыханием, поэтому они могут быть связаны с созданием определенной ритмо-мелодической речитативной структуры, характерной для фольклорных нарративов, примеры (11), (12). (11) Ал., с.-в., выв. Г’оро Митинак гагиталин: лылав’ гамйиллаӈина. (Камак 2004) ʕoro потом ɣa=mjil=laŋina PP=обшить красным=3plP ‘Потом Мити посмотрела на него: глаза обшиты красными тряпочками.’ ɣa=ɣita=lin PP=смотреть=3sgP miti=na=k Pers=SG=LOC ləla=w глаз=ABS.pl Ынкыт наӄам гасвиткулаӈ, ганнивлаӈ, гарынныннивлаӈинав’в’и. (Пастущена Косыгина 2006) naqam ptcl ɣa=svi=tku=laŋ PP=отрезать=ITER=3plP ən=kət тот=ADV ɣa=rənn=ə=n.niv=laŋinawwi PP=рог=E=сшить=3plP ‘Так просто разрезала, сшила, грубыми стежками сшила.’ ɣa=n.niv=laŋ PP=сшить=3plP Заимствованный из современного корякского языка вариант -lina-w и его усеченный вариант -lina встречаются в речи носителей алюторского языка, в жизни которых был период, связанный с оленеводством и длительным контактом с кочевыми коряками-чавчувенами. Характерным примером является речь жителя села Вывенка Сергея Григорьевича Йокка (1953 г. р.), который употребляет три из шести вариантов показателей предикатива 3-го лица множественного числа: одинаково частотны в корпусе текстов, записанных от него, вариант -laŋ и усеченный из заимствованного вариант -lina, в редких случаях встречается полный заимствованный вариант -lina-w, корякский и алюторский варианты могут использоваться в одном предложении, примеры (13), (14). (13) Ал., с.-в., выв. Гариаллаӈ унюнюв’в’и… г’оптыльу, Мити то гаӈвулинав’ юнатык. (Йокка 2004) unjunju=wwi ребёнок=ABS.pl весь=E=ATR=ABS.pl ʕopt=ə=ljʔ=u ɣa=riʔa.l=laŋ PP=радоваться=3plS ɣa=ŋvu=lina=w to PP=начать(ся)=3nsgS=PL жить=E=CV.loc и ‘Обрадовались дети все, Мити и стали жить.’ jun.at=ə=k miti Pers.ABS.sg (14) Ал., с.-в., выв. Ӄутӄынняӄунак амын гакмиллина ыннув’в’и. (Йокка 2004) qutqənjnjaqu=na=k Pers=SG=LOC ‘Куткынняку тоже взял рыбины.’ ɣ=akmi.l=lina PP=взять=3nsgP рыба=ABS.pl amən тоже ənn=uwwi Расширенные варианты данного показателя в северо-восточном диалекте алюторского языка встречаются также у качественного прилагательного (15) и у финитных формы 3-го лица множественного числа потенциалиса (16). (15) Ал., с.-в., ан. Ипа ӄысын ӈыӄив’в’алаӈ унюнюв’в’и нытаткайуӈлаӈина... (Голикова 2006) unjunju=wwi n=ə=qiwwa=laŋ ipa точно ребенок=ABS.pl QUAL=E=некрасивый=3plS n=ə=tatkajuŋ=laŋina QUAL=E=думать=3plS ‘И точно, оказывается, некрасивые дети заботливые…’ qəsən оказывается Ойивъа калисгаю тавыррылӄивлаӈина ӈанык гива: тыткуткы. (Нагаяма 2003, текст 3, предл. 71) ojiv-ʔa ptcl ŋan=ə=k вон=E=LOC ‘Имей в виду, как появится цветной песок, тогда скажи: я заканчиваю [пить kali=sɣaj=u цветной=песок=ABS.pl ɣ=iv=a CV.com=сказать=CV.com 1sgS=E=закончить(ся)=IPFV ta=vərr=ə=lqiv=la=ŋina POT=заметный=E=VBLZ.inch-dur=PL=PFV t=ə=tku=tkə воду из реки].’ Для потенциалиса членение данного показателя представляет сложность, поскольку в нем выделяется плюрализатор -la, характерный для финитных форм глагола, и -ŋ – показатель перфективного аспекта, который есть в большинстве форм потенциалиса. Таким образом, по правилам морфемного членения незначимый сегмент -ina расширяет аффикс потенциалиса. В целом весь комплекс морфем -laŋina, по нашему мнению, в формах потенциалиса используется по аналогии с частотными причастными формами. Расширенные варианты показателя причастия прошедшего времени обнаружены также в речи разных носителей юго-западного диалекта алюторского языка. Поскольку в южных диалектах сохраняется гармония гласных, то у данного показателя есть сингармонические варианты -leŋ-(ine-wwi)/-laŋ-(ena-wwi), примеры (17), (18). (17) Ал., ю.-з., лес. Унюутгинэ кэрпэльняӄо гэпырлӄилэӈинэ, ынки гапэлалӄэлаӈэна. (Яганова 2006) unjuʔu=tɣ=ine младенец=PSR.pl=POSS.nsg ɣe=pər=lqi=leŋine PP=снять=INCH-DUR=3plP ‘Комбинезончишки детей сняли, там оставили.’ ker=pelj=njaqo комбинезон=DIM=AUG ən=ki тот=LOC ɣa=pela=lqe=laŋena PP=оставить=INCH-DUR=3plP (18) Ал., ю.-з., лес. Г’итув’в’и гивлэӈинэв’в’и: «Элвэлъин, эллэ эмургинэкылъин гуттин унюню». (Белоусова 2006) ʕitu=wwi ɣ=iv=leŋinewwi гусь=ABS.pl PP=сказать=3plS другой.3sgS e=murɣ=ine=k=ə=lʔ=in NEG=мы.OBL=POSS=NEG=E=ATR=3sgS ‘Гуси сказали: «Другой, не наш этот ребенок».’ elve.lʔ.in elle не ɣut=tin вот=ADJ.3sgS unjunju ребенок.ABS.sg 2.3. Показатели отрицательного атрибутива. Отрицательный атрибутив образуется от именных и глагольных основ, имеет префиксальный отрицательный показатель e-/a- в корякском, a- в алюторском, который в примерах маркируется либо NEG (при именных основах), либо CV.neg (при глагольных основах). Постфиксальные показатели отрицательного атрибутива -k-ə-lh-in(e) / -k-ə-lh-en(a) (кор.) / -k-ə-lʔ-in(a) (ал.) составные и, в отличие от других предикативов, легко распадаются на значимые компоненты: сокращенный вариант отрицательного показателя (-ke/-ka > -k), атрибутивный постфикс -lh/-lʔ и морфологический сегмент -in(e)/-en(a)/-in(a), который в данном случае сам по себе выполняет функцию личного показателя 3-го лица. С учетом межъязыковых фонетических соответствий парадигма отрицательного атрибутива корякского и алюторского языков совпадает во всех лицах, кроме 3-го лица множественного числа (табл. 5). отрицательного атрибутива в корякском и алюторском языках Numeral oppositions in the 3rd person of negative attributive in the Koryak and Alutor languages Таблица 5 Предикатив Единственное число Двойственное число Множественное число Кор. Ал. Кор. Ал. Кор. 3sgS/P (ATR.neg) -k-ə-lh-in -k-ə-lh-en -k-ə-lʔ-in -k-ə-lh-ine-t -k-ə-lh-ena-t -k-ə-lʔ-ina-t -k-ə-lh-ine-w -k-ə-lh-ena-w Ал. -k-ə-lʔ-inа (-wwi) -k-ə-laŋ (-ina-wwi) В корякском языке, как и во всех остальных случаях, наблюдается стандартный механизм присоединения обязательного показателя множественного числа (19). (19) Кор., чавч., ветв. Эголг’ын уйӈэ мэки калалэнак, уйӈэ мэкив’ еӄин атвакылг’энав’. (Кергильхот 2006) eɣo=lh=ə=n скопиться=ATR=E=ABS.sg ujŋe не a=tva=k=ə=lh=ena=w CV.neg=находиться=CV.neg=E=ATR=3nsgS=PL ‘Не было скопления [рыбы], ни горбуши, ни какой другой.’ ujŋe не jeq=in что=POSS.sg meki=w кто=ABS.pl meki кто.ABS.sg kalale=na=k горбуша=SG=LO В алюторском языке в этой клетке парадигмы возможны варианты. Во-первых, допускается последовательное присоединение факультативного именного аффикса плюралиса -wwi с одновременным восстановлением гласного в сегменте -in(a). Этот способ совпадает со способом образования множественного числа в предикативах первой группы (20). (20) Ал., с.-в., выв. …Ləqlaŋ-ki aqan əpa-nu mət-tekə-tkə-nawwi, allə a-wilj=sasa-kəlʔina-wwi (Кибрик и др. 2000, текст 33, предл. 28) əpa=nu ʕaqan ləqlaŋ=ki зима=LOC суп=EQU хоть allə a=wilj=sasa=k=ə=lʔ=ina=wwi не NEG=кислый=имеющий вкус=NEG=E=ATR=3nsgS=PL ‘Зимой хоть суп из них варим, не кислых на вкус.’ mət=tek=ə=tk=ə=na=wwi 1nsgA=делать=E=IPFV=E=3nsgP=PL Как и у предикативов первой группы, показатель плюралиса необязателен (21). (21) Ал., с.-в., ветв. Нымылъу аллы авалумкылъина! (Килпалин 1993, с. 31) nəm=ə=lʔ=u поселок=E=ATR=ABS.pl ‘Нымыланы 4 непослушные!’ allə не a=valum=k=ə=lʔ=ina CV.neg=слушать=NEG=E=ATR=3nsgS 4 Этноним, самоназвание оседлых коряков. риантов, как у предикативов второй группы, с одновременным усечением сегмента -ina и атрибутивного показателя -lʔ, сохраняется только суффиксальный показатель отрицания -k, примеры (22), (23). (22) Ал., с.-в., ан. …Мисъаунюнюв’в’и ал ататкайуӈкылаӈ. (Голикова 2006) misʔa=unjunju=wwi al красивый=ребенок=ABS.pl не ‘Красивые дети не заботливые.’ a=tatkajuŋ=k=ə=laŋ CV.neg=думать=CV.neg=E=3plS (23) Ал., с.-в., ан. Гансутцымавлаӈ маӈинав’ анв’инавкылаӈина ӄуйатгал. (Голикова 2006) ɣa=n=sutcəm=av=laŋ PP=CAUS=снаряжение=VBLZ=3plP a=n=win=av=k=ə=laŋina CV.neg=CAUS=покорный=VBLZ=CV.neg=E=3plP ‘Приготовили жеребцов, которые необъезженные.’ maŋ.ina=w который=ABS.pl qujatɣal жеребец.ABS.sg Выводы В корякском и алюторском языках имеются этимологически составные постфиксальные показатели предикативов, содержащие сегмент с отпадающим гласным. Согласно фонетическим правилам чукотско-корякских языков, этот гласный должен отпадать в абсолютном конце слова и восстанавливаться в медиаль- ной позиции. Рассмотрение функционирования пяти различных предикативов (релятивное, посессивное и качественное прилагательные, причастие прошедшего времени и отрицательный атрибутив) показало, что корякский и алюторский языки демонстрируют разную степень строгости применения этой фонетической закономерности. В корякском языке процесс отпадения и восстановления гласной в достаточной степени автоматичен: показатель с гласным в ауслауте в качестве самостоятельной морфемы использоваться не может, поэтому в абсолютном конце слова он обязательно отпадает, восстановление гласного возможно только в медиальной позиции, когда после него следуют числовые показатели дуалиса, плюралиса или, для некоторых предикативов, падежные или личные показатели. При усечении гласного показатель предикатива выражает единственное число, при восстановлении гласного перед обязательными в этом случае числовыми показателями – неединственное число. Перед падежными и личными показателями, в тех предикативах, которые позволяют их использование, в обоих языках числовые противопоставления нейтрализуются. Алюторский язык демонстрирует гораздо большую свободу в употреблении числовых показателей при предикативных морфемах. Спонтанность процесса усечения и восстановления гласного в показателях утрачена, и у носителей алюторского языка есть выбор в их использовании, поэтому числовые показатели факультативны, восстановление гласного не ведет за собой обязательного появления после него числового постфикса. Особенно часто усекаются показатели множественного числа. Отпадение гласного фактически стало морфологическим способом выражения числа. Показатели предикатива, противопоставленные по наличию или отсутствию конечного гласного, сами по себе выражают числовую корреляцию «единственное-неединственное число». В двух наиболее частотных предикативах алюторского языка (качественном прилагательном и причастии прошедшего времени) сформировались уникальные рианты, характерные для фольклорных нарративов. Одна из гипотез их проис- хождения – раннее заимствование из корякского языка комплекса морфем из частотных форм презенса. В речи отдельных носителей алюторского языка, занимавшихся оленеводством и активно контактировавших с кочевыми коряками, спорадически используются формы 3-го лица множественного числа причастия прошедшего времени, заимствованные из современного корякского языка. В одном из предикативов (отрицательном атрибутиве) реализуются обе модели выражения множественного числа – аддитивная, с восстановлением гласного и факультативным использованием числовых морфем, и субститутивная, с усечением части показателя и использованием уникального для алюторского языка показателя множественного числа по аналогии с наиболее частотными предикативами.

Напиши аннотацию по статье

УДК 811.551+81’366 DOI 10.17223/18137083/63/20 А. А. Мальцева Институт филологии СО РАН, Новосибирск Особенности употребления показателей предикативов с отпадающим гласным в корякском и алюторском языках Рассмотрены предикативы корякского и алюторского языков, этимологические составные показатели которых содержат сегмент с отпадающим в абсолютном конце слова и восстанавливающимся в медиальной позиции гласным. В корякском языке процесс отпадения и восстановления гласного в показателях предикативов регулярен, он сопровождается обязательным употреблением числовых аффиксов. В алюторском языке отпадение гласного стало морфологическим способом выражения числа, поэтому числовые показатели факультативны. В двух наиболее частотных предикативах алюторского языка, наряду с уникальным показателем 3-го лица множественного числа, возможно восходящим к раннему заимствованию из корякского языка комбинации морфем из частотных форм презенса, в речи некоторых носителей спорадически используются показатели, заимствованные из современного корякского языка. В одном из предикативов алюторского языка реализуются две модели выражения множественного числа – аддитивная, с восстановлением гласного и факультативным использованием числовых морфем, и субститутивная, с усечением части показателя и использованием уникального для алюторского языка показателя множественного числа по аналогии с наиболее частотными предикативами.

от идет до конечно го свода семантика служебных слов ати ат и оти от в оригинальных древнерусских памятниках на материале национального корпуса русского языка. Ключевые слова: лексическая семантика; синонимия; служебные слова; древнерусский язык doi: 10.55959/MSU0130-0075-9-2023-47-2-2 Финансирование: грант РНФ № 22-18-00528. Для цитирования: Птенцова А.В. Оть идеть до конечьнѧго свода: семантика служебных слов ати (ать) и оти (оть) в оригинальных древнерусских памятниках (на материале Национального корпуса русского языка) // Вестн. Моск. ун-та. Серия 9. Филология. 2023. № 2. С. 30–43.OF FUNCTION WORDS ATI (AT’) AND OTI (OT’) IN ORIGINAL OLD EAST SLAVIC TEXTS (ON THE BASE OF THE RUSSIAN NATIONAL CORPUS) Anna V. Ptentsova Shenzhen MSU-BIT University, China; MSU, Russia, Moscow; Institute of the Linguistics of the Russian Academy of Science; anna.ptentsova@gmail.com Abstract. In this article I go into the structure of the polysemy of synonymous Old East Slavic function words ati (at’) and oti (ot’) on the base of original texts from OES subcorpus and the subcorpus of birch bark letters of the Russian National Corpus. In these texts regarded words can function as optative particles and as conjunctions of the purpose and complement clauses; the word ati (at’) can also be used as a conditional conjunction. The range of usages of the synonyms regarded appears to be wider than one described in OES dictionaries. Sometimes we can identify the meaning of these lexemes uniquely and in other cases the meaning lies between labeled semantic categories. It seems to be possible to describe the sequence of semantic changes: the purpose meaning has formed from the optative one, and then the conjunction of the complement clauses has formed from the purpose conjunction. The optative and the conditional meaning were expressed firstly by the particle a which converged later with the particle ti into a single function word. Key words: lexical semantics; synonymy; function words; Old East Slavic For citation: Ptentsova A.V. (2023) Ot’ idet’ do konechnyago svoda: Semantics of Function Words ati (at’) and oti (ot’) in Original Old East Slavic Texts (on the Base of the Russian National Corpus). Lomonosov Philology Journal. Series 9. Philology, 2023, no. 2, pp. 30–43. Настоящая статья посвящена описанию многозначности древнерусских служебных слов ати (и его фонетического варианта ать) и оти (и его фонетического варианта оть), синонимичных в подавляющем большинстве контекстов. Источниками исследования послужили оригинальные тексты XI–XIV вв, входящие в исторический подкорпус Национального корпуса русского языка (далее НКРЯ) и тексты берестяных грамот (далее б. г.), составляющие отдельный подкорпус НКРЯ. Кроме того, к исследованию привлекались данные исторических словарей русского языка. Рассматриваемые слова вписываются в продолжительный ряд служебных слов, состоящий из пар на а- и на о-: аже — оже; ако — око; але — оле; али — оли; али же — оли же; ано — оно; аче — оче и под.1 1 В  ходе обсуждения настоящей статьи М.Н. Шевелевой было высказано предположение, что оти (оть) не являлось отдельной по отношению к ати (ать) (оть) ср. также замечание А.А. Зализняка: «Характер исторического соотношения между этими двумя словами не совсем ясен; так или иначе, мена а — о здесь явно связана с такой же меной в аже — оже, аче — оче, абы — обы, ако — око» [Зализняк 1993: 307]2. Употребление частицы ти в несвободных сочетаниях было описано А.А. Зализняком на материале берестяных грамот: «Наиболее специфическое развитие частица ти обнаруживает в сочетании с да и а <…> Здесь происходит полное сращение двух элементов в единое слово (для ати — в очень раннее время <...>)» [Зализняк 2004: 197]. Действительно, если для компонентов да и ти в берестяных грамотах XII века еще находятся случаи дистантного расположения, не влияющего на семантику сочетания (см. [там же: 198–199]), то для а и ти подобных употреблений обнаружить не удается: в случае дистантного расположения а выступает как сочинительный союз, связывающий две клаузы, а  ти  — как частица, употребляемая в качестве «усилителя индикативности»3; ср. а не присълеши ми полупѧты гривьны а хоцоу ти вырути въ тѧ лоуцьшаго новъгорожанина (б. г. 246, XI в); аналогичным образом обстоит дело и в других древнерусских памятниках; ср. и рекоша изѧславоу гюрги вышелъ ис киева а вѧчьславъ сѣдить ти в киевѣ (КЛ 144б: 19). Ср. также следующее рассуждение А.А. Зализняка: «Не отмечено <...> примеров, где между а и ти (при значении ‘пусть’) стояло бы какое-нибудь третье слово. В этом отношении весьма показательно то, что возможна последовательность ать же <...> Поскольку частица ти относится (когда она выступает самостоятельно) к рангу 4, а же — к рангу 1 <...>, т. е. ти в принципе должно стоять правее, чем же, данный пример оказывается прямым свидетельством того, что <…> ать — единое слово» [Зализняк 1993: 308]. Словари также рассматривают ати (ать) и оти (оть) как слитные лексические единицы. Однако существующие лексикографические описания этих единиц не вполне совпадают друг с другом. [СРЯ XI–XVII 1: 58; 13: 179] указывает, что ать и оть могут выступать в качестве союза или частицы, употребляться для выраже синонимической служебной единицей, а  представляло собою лишь ее вариант с более естественным для живого древнерусского языка гласным в начале слова. Благодарю М.Н. Шевелеву за это замечание. 2 Ср., однако, [Зализняк 2008a: 277], где ати и оти рассматриваются в одном ряду с -ка / -ко, да и до, даже и доже, то есть с лексемами, в которых чередование а / о представлено не в начале слова. 3 О термине «усилитель индикативности» см. [Зализняк 1993: 303].и да. [СДРЯ I: 99; VI: 307] описывает ати (ать) как модальную частицу с указанными значениями, а  оти (оть)  — как союз со значением ‘чтобы’. В [Срезневский I: 32–33; III: 827] оба служебных слова переведены при помощи частицы пусть4. В словоуказателе к текстам берестяных грамот [Зализняк 2004: 710, 733] ати (ать) и оти (оть) помечаются как союзы. Следует заметить, что первые два словаря дают также отсылки к двум другим лексическим единицам — атъ и отъ, которые, судя по иллюстрирующим примерам, полностью идентичны по своему значению ать и оть; отсылка к атъ содержится также и в словаре Срезневского. В текстах оригинальных древнерусских памятников, представленных в НКРЯ, находится 11 случаев употребления атъ, не имеющих семантических отличий от ать и обычно выступающих в качестве его варианта в параллельных чтениях разных летописей; в настоящей статье такое атъ отдельно рассматриваться не будет. Поиск частицы/союза отъ не дает результатов в древнерусском подкорпусе. Что касается корпуса берестяных грамот, то атъ находится здесь дважды, причем в обоих случаях значение его не совпадает со значением ать, а соответствует, согласно [Зализняк 2004: 710], значению современных союзов но и однако (один из этих двух случаев не вполне надежен); это атъ, по-видимому, следует расценивать как омоним по отношению к атъ, зафиксированному словарями. Служебное слово отъ в берестяных грамотах, как и в древнерусском подкорпусе, не засвидетельствовано. Перейду к изложению собственных наблюдений над семантикой ати (ать) и оти (оть). Объектом описания послужил материал в общей сложности 97  контекстов из древнерусского подкорпуса и подкорпуса берестяных грамот — 74 контекста с ати (ать) и 23 контекста с оти (оть). Редуцированные варианты ать и оть в обоих подкорпусах фиксируются гораздо чаще, чем двусложные. Остановлюсь коротко на вопросе о текстах (из числа оригинальных в составе древнерусского подкорпуса), в которых используются ати (ать) и оти (оть). В подавляющем большинстве случаев рассматриваемые слова встречаются в текстах летописей — Волынской (ВЛ) и Киевской (КЛ) по Ипатьевскому списку; Новгородской I по Синодальному списку (НПЛ), Повести временных лет (ПВЛ) и Суз 4 Отметим, что в [Словарь XI–XVII] не указаны исходные фонетические ва рианты ати и оти, и второй из них отсутствует также в словаре Срезневского.слова фиксируются в Русской Правде по Новгородской Кормчей 1282  г. (РП), Вопрошании Кириковом сер. XII  в. (ВК), Поучении Ильи-Иоанна 2 пол. XII в. (Поуч. Ильи-Иоанна), Поучении Серапиона XIII в., Духовной Климента (XIII в.). Рассматриваемые слова не встретились в целом ряде памятников из числа входящих в НКРЯ: в Галицкой летописи (при активном употреблении в Волынской и особенно Киевской летописях!); в Поучении Владимира Мономаха, в Хожениях игумена Даниила и архиепископа Антония, в Сказании о Борисе и Глебе, в Житии Феодосия Печерского, в Слове Даниила Заточника. Интересно, что в книжных переводных памятниках, не являющихся предметом исследования в настоящей статье, вполне употребительно ати (ать): оно встречаются в текстах Истории Иудейской войны Иосифа Флавия, Повести об Акире Премудром и в Пчеле. Тем самым, обсуждаемые слова не имели выраженных территориальных ограничений внутри восточнославянского ареала и были допустимыми в книжных текстах, включая стандартный церковнославянский регистр, однако употреблялись в подобных текстах весьма избирательно. Возможно, это связано с тем, что данные слова отчетливо тяготели к прямой речи (см. ниже). Нужно заметить, что спектр употреблений данных служебных единиц несколько шире описанного в словарях, причем представляется возможным обрисовать последовательность семантических переходов от одного значения к другому. Эти значения, за единственным исключением, предсказуемо совпадают для данных синонимов: ати (ать) и оти (оть) могут выступать 1)  в качестве оптативной частицы; 2) в качестве целевого союза; 3) в качестве изъяснительного союза. Кроме того, ати (ать), в отличие от оти (оть), был зафиксирован в функции условного союза (однако такие употребления весьма редки, см. ниже). Возможность выступать в качестве изъяснительного союза словарями не отмечается; нет в них и упоминаний о функции условного союза, хотя в [СРЯ XI–XVII, 1: 58] в статье ать один из приводимых примеров соответствует именно условному значению. В части случаев значение лексем определяется однозначно; дру гая же часть представляет собою промежуточные употребления. Рассмотрим указанные значения по порядку, отмечая и промежуточные случаи и не разделяя материал для ати (ать) и оти (оть). В качестве оптативных частиц со значением, близким значению современных пусть, давай(те), -ка, описываемые служебные слова в подавляющем большинстве случаев используются в составе прямой речи:а кто ми доправить рать мою домовь а се в мое мѣсто сн ҃ъ мои ѡлегъ ать ѣдеть с тобою (ВЛ 874: 13) — ‘пусть едет’; (2) и приѣха види (sic!) повержена игорѧ. мр ҃твого. и рч ҄е се оуже игорѧ есте оубили. ать похороним ҄ тѣло его (КЛ 129г: 13) — ‘давайте похороним’; (3) и начаша сѧ просити чернии клобуци оу мьстислава напередъ. ать соглѧдаемъ кн ҃же велика ли рать (КЛ 185а: 16) — ‘давай посмотрим’; (4) и посѣд[ѣ]въ мало давыдъ рече гдѣ есть братъ. ѡни же рекоша ему стоить на сѣнехъ. і въставъ давыдъ рече ать иду по нь. а ты тоу брате посѣди (ПВЛ 89а: 21) — ‘пойду-ка я за ним’; (5) а ныне слышю боленоу сестроу оце ю бо ҃ поемете а присоли соно ко моне <...> оте побоуде сыно-у мене (б. г. 705, XIII в) — ‘пусть побудет’. Возможно также употребление ати (ать) и оти (оть) в контекстах, не являющихся прямой речью в строгом смысле слова, но прагматически близких к ней; ср. фрагмент завещания, формат которого с обязательностью предполагает обращение от первого лица: (6) се зъ кнѧзь володимѣръ <...> далъ есмь кнѧгинѣ своеи. по своемь животѣ. городъ свои кобрынь. и с людми и з данью. како при мнѣ дали тако и по мнѣ. ать дають и кнѧгинѣ моеи (ВЛ 903: 21) — ‘пусть дают’. Ср. также фрагмент из поучения новгородского архиепископа Ильи-Иоанна, также представляющего собою по сути прямую речь: (7) а кто дѣтѧ доить мт ҃и ли или коръмиліца ѡть не ѣдѧть мѧсъ ни молока и до ѡбѣда говѣють до ѡсмого дн ҃и (Поуч. ИльиИоанна) — ‘пусть не едят’. Единственное исключение — контекст из Русской Правды, где оть употребляется вне прямой речи: (8) аже кто познаѥть че(лѧ)динъ свои оукраденъ. а поиметь и. то ѡномоу вести и по коунамъ и до третьго свода. поти же челѧдинъ въ челѧдина мѣсто. а ѡномоу дати лице. оть идеть до конечьнѧго свода (РП) — ‘пусть идет’. Однако данный случай является исключением лишь формально, поскольку тексты законов, фактически представляющие собою распоряжения, весьма близки прямой речи5. 5 Ср. [Живов 2008: 316], где автор, выделяя особый («легальный», то есть относящийся к юридической сфере) режим интерпретации текста, противопоставляет его по ряду существенных признаков режиму нарративному и диалогическому. Полностью соглашаясь с выводами статьи, замечу, однако, что легальный и диалогический режимы весьма близки друг другу — именно в силу того, что форфункциях рассматриваемые слова всегда оказываются связаны с прямой речью. В  этом отношении они типологически сходны со служебным словом ци (чи), отличающимся от своего ближайшего синонима ли именно по данному признаку; иными словами, ати (ать) и оти (оть), так же, как ци (ти), можно назвать дискурсивными словами (подробное описание семантики ци (чи) см. [Птенцова 2000]). Выполняя роль оптативных частиц, рассматриваемые синонимы вводят независимую клаузу и в подавляющем большинстве случаев располагаются в ее начале, что исторически связано с их акцентным статусом. Статус слов типа ати описывается в [Зализняк 2004: 185–186, 188]: это сочетание представляло собою проклитико-энклитический комплекс, в составе которого акцентно самостоятельное слово отсутствовало, но который являлся отдельной тактовой группой (фонетическим словом)6. Данная акцентная модель «практически возможна только для ограниченного списка сочетаний: а ли, а  ти, а  бы, и  ли, да ти, да же, да бы. Все эти сочетания <…> имеют тенденцию к превращению в единые слова с самостоятельным значением. Эта тенденция уже в ранне-д.-р. период по существу реализовалась для али, ати, или» [там же: 188]. Понятно, что аналогичный статус был и у служебного слова оти, которое, как уже отмечалось, по-видимому, выступало в качестве варианта ати. Исключение из правила о начальном положении в клаузе весьма редки. Это, в  частности, контекст (9), где к ать примыкает слева проклитика но7, что с учетом цельности ать не нарушает просодических правил: (9) изѧславъ же поклонивъсѧ ст ҃ма мч ҃нкома и ѿц ҃ю своємоу вѧчеславоу и рч ҄е ємоу ты сѧ ѿц ҃е не троуди. но ать поѣдоу азъ къ звенигородоу. противоу володимероу (КЛ 145б: 31) — ‘давай я поеду’. Кроме того, в неначальной позиции находится ать в (6): тако и по мнѣ. ать дають и кнѧгинѣ моеи. Здесь начальная часть представляла собою ритмико-синтаксический барьер, блокировавший продвижение ать к началу клаузы8. мулировка санкции является как бы распоряжением, напрямую обращенным от лица общества к участникам судебного процесса. 6 См. подробнее работу [Зализняк 2008: 72–78], где для проклитико-энклитических комплексов, слившихся в цельное слово с новым значением, не равным сумме значений его частей, предложен термин «сращения». 7 Об акцентном статусе нъ > но см. [Зализняк 2010: 146]. 8 О понятии барьера см. [Зализняк 2004: 187].тить внимание на тот факт, что рассмотренные примеры не вполне однородны: контексты (5) и (8), в отличие от прочих случаев, допускают двоякую интерпретацию. Служебное слово оть может рассматриваться здесь не только как оптативная частица, но и как целевой союз, а присоединяемая им клауза — как подчиненная; тем самым, помимо представленных выше переводов, возможен и другой вариант — с целевым союзом чтобы. Подобные случаи встречаются весьма регулярно; приведу еще несколько: (10) татари же прислаша. ко лвови и к володимерови. тако рекуче дѣти нашѣ видѣлѣ. ѡже рать стоить за горою. пара идеть ис конеи. а пошлете люди добрыи с нашим ҄ татары ать оусмотрѧть што боудеть (ВЛ 873: 2) — ‘пусть рассмотрят / чтобы они рассмотрели’; (11) а жена мо пострижеть сѧ въ чернице то выдаите ѥи четверть ѡть не боудеть голодна (Духовная Климента) — ‘пусть не будет / чтобы не была голодна’; (12) федосии же реч ҄ положите хлѣбъ пред нимь и не вькладаите в руцѣ емоу. ать самъ сть (ПВЛ 72а: 9) — ‘пусть сам ест / чтобы сам ел’. Возможность двоякой интерпретации возникает каждый раз в том случае, когда семантическое соотношение клауз позволяет осмыслить вторую из них как содержащую указание на цель действия, обозначенного в первой9. Именно подобные контексты, по-видимому, и послужили источником развития у рассматриваемых служебных слов целевого значения. Из приведенных выше примеров лишь некоторые относятся к данному типу; ср. невозможность целевой интерпретации в (1), (2), (9), где клауза, вводимая ать, состоит в иных семантических отношениях с предшествующей клаузой и, безусловно, является не подчиненной, а равноправной ей в отношении синтаксическом. Ср. еще (3) и (4), где вводимая при помощи ать клауза открывает прямую речь и не имеет тесной связи с левым контекстом; а также контексты (6) и (7), в которых ать тоже вводит независимую клаузу. Во всех этих случаях мы однозначно имеем дело с оптативной частицей. 9 Ср. описания придаточных целевых предложений современного русского языка в [РГ 1980, II: 594]: «Придаточное предложение информирует о назначении того, о чем сообщается в главном <…> Главная часть сообщает о предпосылке, которая предопределяет, обеспечивает ожидаемое следствие; придаточная часть сообщает о стимуле». Употребление в сходных древнерусских контекстах служебных слов со значением оптативности и их переход в целевые союзы обусловлен именно желательностью ситуации-цели.нас служебные слова выражают в точности целевое значение и должны быть квалифицированы именно как союз, вводящий подчиненную клаузу. Ср.: (13) аже ти боудемъ вборзѣ надоби. а посли противоу к намъ ать мы борже поидемъ (КЛ 157б: 4) — ‘чтобы мы быстрее пошли’; (14) хочемъ ли оучинити поуть на зимоу. а тако же ны ви. ать  повелю дроужинѣ своєи доспѣшным ҄ быти (КЛ 234а: 16) — ‘чтобы я повелел’; (15) а егд ҄а приходѧть дѣти к вамъ на поконие моужи и жены въпрошаите самѣхъ ноужно бо есть чл ҃вк еже самом начѧти и молвитї своѧ грѣхы <...> но вамъ дѡстоино съпрашивати съ тихостию ать ѡнѣмъ легко повѣдывати (Поуч. Ильи-Иоанна) — ‘чтобы тем было легко рассказывать’. Отметим единожды зафиксированный случай сочетания целе вого ать с инфинитивом: (16) и рѣша дроуж[и]на кнѧзю <...> посли ко всеславоу ать при звавше ко ѡконьцю и проньзноути и мечемь (ПВЛ 63d: 15). Однако, как видно из примеров, в  абсолютном большинстве случаев рассматриваемые служебные слова сочетаются с личными формами глагола10. Эти синтаксические особенности сближают наши слова с диалектным древненовгородским союзом дати (дать) ‘пусть’, ‘чтобы’; ср.: «Союз дати (дать) выступает в нормальном случае в сочетании с презенсом <...> Модификацией такого сочетания являются примеры, где опущена связка <...> Но этот союз может сочетаться и с бы, <...> и с инфинитивом» [Зализняк 2004: 199]. Сочетания с опущенной связкой возможны и для рассматрива емых слов (по крайней мере, для ать); ср. (15). О близости данных служебных слов к целевому дати свидетельствуют также приводимые [там же: 199] колебания в параллельных чтениях летописей: посли, дать Всеслава блюдоуть (Новороссийский список Новг. IV лет.) / ать Всеслава блюдуть (Акад. НПЛ). Однако сочетания с бы в случае ати (ать) и оти (оть) в текстах древнерусского подкорпуса не находятся11. 10 Интересно, что рассматриваемые служебные единицы легко сочетаются с формами 1-го лица, ср. (2), (3), (4), (9), (13), (14), хотя в обычном случае употребление косвенного повеления с 1-м лицом затруднено. Благодарю Е.А. Власову за это наблюдение, высказанное при обсуждении моего материала. 11 Отмечу, что по сравнению с ати (ать) и оти (оть) союз дати (дать) оказывается ближе по своим синтаксическим возможностям к «классическим» целевым союзам абы и чтобы, сочетающимся с л-формами глагола; см. [Борковский 1958: 161–165].две соседние клаузы и тоже выступая в качестве союзов, реализуют изъяснительное значение (однако в некоторых случаях отчетливо ощущается близость таких союзов к оптативной частице). Ср.: (17) и рече володиславъ. се держимъ колодникы собѣ на см ҃рть но повели кнѧже ать посѣкоуть и. и сьсѣкоша ѣ всѣ (КЛ 200в: 32) — ‘повели, чтобы посекли / пусть посекут’; (18) аще єсмъ тогда не былъ надъ братом ҄ своимъ а повелита ми ѡть шедъ ѡплачю гробъ ѥго (СЛ 342: 8) — ‘повели, чтобы я оплакал’; (19) ѿ микиѳора: ко тьтоке молови ратемир оти сѧ соцете со моною (б. г. 346, кон. XIII в.) — ‘скажи, чтобы счелся / пусть сочтется’. Отметим и для этого типа контекстов значительную близость наших служебных слов к союзу дати, также способному выражать изъяснительное значение; ср.: олекса колбинць. далъ: пороукоу. в коунахъ: дати бы дати: коуны: на пьтровъ дн ҃ь <...> (б. г. 389, сер. XIV в.) — Олекса Колбинец поручился относительно денег, [а именно, в том], чтобы дать деньги в Петров день <...> (пер. А.А. Зализняка). Ср. также указанный в [Зализняк 2004: 199] еще один случай разночтений: а повѣлита ми, дать шедъ оплачю гробъ его (Новороссийский список Новг. IV)  / ωть шедъ ωплачю (Лавр. список ПВЛ) / ать шедъ оплачю (Радзивил. список ПВЛ). В некоторых случаях союз, вводящий клаузу-содержание, имеет дополнительный оттенок цели; подобные контексты, таким образом, являются нейтрализующими для описываемых слов в изъяснительном и целевом значении: (20) возборонїваите женам ҄ ѡть не ходѧть къ волъхвомъ (Поуч. Ильи-Иоанна) — ‘запрещайте, чтобы не ходили’ (клауза, вводимая ѡть, указывает и на содержание запрета, и на его цель); (21) а о цр ҃ковьном стоньи сваритесѧ на люди ѿ мълчать наипач ҄ же на женѣ (Поуч. Ильи-Иоанна) — ‘ругайте, чтобы молчали’ (и здесь вторая клауза указывает и на содержание порицающих высказываний, и на цель порицаний). Выступая в качестве изъяснительного союза, рассматриваемые служебные слова, так же, как и в других случаях, сочетаются с личными формами глагола настоящего времени. В  этом отношении изъяснительные клаузы с модальной семантикой, вводимые ати (ать) и оти (оть), противопоставляются другим модальным конструкциям косвенной речи. Такие конструкции были подробно описаны в работе [Власова 2014] — это, в частности, конструкция с л-формой глагола, вводимая союзами абы и дабы, с опорными пречто и в рассмотренных примерах. Тем не менее, несмотря на это синтаксическое различие, кажется правильным причислить ати (ать) и оти (оть) к числу служебных средств, способных выступать в качестве изъяснительных союзов, а вводимые ими клаузы с глаголами в личных формах настоящего времени считать еще одним способом передавать модально нагруженную косвенную речь. Для служебного слова ати (ать) возможен еще один тип употреблений — в качестве условного союза. Однако такие случаи были зафиксированы лишь трижды на 74  случая употребления этого служебного слова, ср.: (22) ать ворождоу. про игорѧ ѿложать. и пакы того не створѧть что же хотѣли оучинити а тог ҄ лишатьсѧ. то мирисѧ (КЛ 133в: 25); (23) ати боуде воина а на мѧ почъноу а молитесѧ гостѧтою къ кънѧзю (б. г. 527, сер. XI в.). О развитии условного значения из значения ‘пусть’ см. [Птенцова 2014: 182–183]. Возможность совмещения значений побуждения и допущения современными аналогами ати (ать)  — частицами пусть и пускай — отмечается в [РГ 1980, I: 115]. Не отрицая верности этих наблюдений, приведу, однако, рассуждение А.А. Зализняка, предполагавшего для данного слова иной семантический путь, а именно, что условное значение развилось не из сросшегося ати (ать) ‘пусть’, а на предыдущем шаге — из условного значения служебного слова а, за которым следовало усилительное ти; таким же образом у ати (ать), согласно этой гипотезе, возникло и значение ‘пусть’. Ср. [Зализняк 1993: 308]: «Мы полагаем, что здесь реализуются значения, возможные (в определенных контекстах) у слова а, а частица ти первоначально служила здесь <...> для усиления. Употребление а в значении ‘если’ хорошо известно <...> Гораздо менее известны случаи употребления а в значении, близком к ‘пусть’ <…> Вот достаточно яркий пример: а дружинѣ его реч: а кому вас годно а идеть <...> (Киевская летопись по Ипат., под 1171 г., л. 195 об); а идеть здесь практически равнозначно ать идеть». Так или иначе, ати (ать), несмотря на редкость использования в значении ‘если’, безусловно, должно быть включено в число многочисленных условных союзов древнерусского языка12. 12 Нужно отметить, что в подробной и тщательной работе [Юрьева, в печати], посвященной описанию условных союзов в оригинальных древнерусских памятниках (в том числе в КЛ и берестяных грамотах), употребление ать ‘если’, к сожалению, не отмечается.оти (оть), опишу вероятную последовательность развития всех рассмотренных значений. Оптативное и условное значение ати (ать), по-видимому, было привнесено его первым компонентом а; затем на базе оптативного значения развиваются целевое и изъявительное значения. Вариант оти (оть) возникает, по-видимому, уже после слияния а и ти и наследует по крайней мере три значения из четырех представленных в случае ати (ать).

Напиши аннотацию по статье

Вестник Московского университета. Серия 9. Филология. 2023. № 2. C. 30–43 Lomonosov Philology Journal. Series 9. Philology, 2023, no. 2, pp. 30–43 ОТЬ ИДЕТЬ ДО КОНЕЧЬНѦГО СВОДА: СЕМАНТИКА СЛУЖЕБНЫХ СЛОВ АТИ (АТЬ) И ОТИ (ОТЬ) В ОРИГИНАЛЬНЫХ ДРЕВНЕРУССКИХ ПАМЯТНИКАХ (на материале Национального корпуса русского языка) А.В. Птенцова Совместный университет МГУ-ППИ, Китай, г. Шэньчжэнь; Московский государственный университет имени М.В. Ломоносова, Россия, Москва; Институт языкознания РАН, Россия, Москва; anna.ptentsova@gmail.com Аннотация: В статье рассматривается структура многозначности синонимичных древнерусских служебных слов ати (ать) и оти (оть) на материале оригинальных текстов древнерусского подкорпуса и подкорпуса берестяных грамот Национального корпуса русского языка. В составе этих текстов данные слова могут выступать в качестве оптативных частиц, целевых и изъяснительных союзов; ати (ать) может употребляться также как условный союз. Спектр употреблений обоих синонимов оказывается шире представленного в словарях древнерусского языка. В  части случаев значение лексем определяется однозначно; другая часть представляет собою промежуточные употребления. Представляется возможным определить последовательность переходов от одного значения к другому: cемантика цели возникла, вероятно, на базе оптативного значения, которое стало отправной точкой и для возникновения значения изъяснительного. Оптативное же значение, видимо, вносилось на начальном этапе служебным словом а, слившимся затем в одно целое со следовавшей за нею усилительной частицей ти, утратившей после слияния собственную семантику; то же верно и для условного ати, образовавшегося, вероятно, из сочетания а-условного с частицей ти.

от качества к оценке модели формирования класса наречие интенсификаторы в славянских языках. Ключевые слова: качественные наречия, наречия интенсификаторы, экспрессия, лекси ка, славянские языки. Как универсальное явление в любом языке выделяется особая группа слов, выражающих степень и меру проявления признака, действия либо состояния. По словам Ш. Балли, «количественная разница, или разница в интенсивности, это одна из тех общих “категорий”, к которой мы сводим любые объекты нашего восприятия или нашей мысли» [Балли, 1955, с. 202]. Основу данной «категории» составляют наречия, образованные преимущественно от качественных прилагательных и в ходе определенных закономерных семантических преобразований раз * Работа выполнена при финансовой поддержке Российского фонда фундаментальных исследований (проект № 18-012-00754; шифр ИАС 31.15.69.2018). Хмелевский Михаил Сергеевич – кандидат филологических наук, доцент кафедры славянской филологии Санкт-Петербургского государственного университета (Университетская наб., 11, Санкт-Петербург, 199034, Россия; chmelevskij@mail.ru) ISSN 1813-7083. Сибирский филологический журнал. 2018. № 1 © М. С. Хмелевский, 2018 бив либо полностью утратив свое исконное качественного значение. Данная группа слов может рассматриваться как внутри категории количественности, так и внутри категории субъективной оценки, поскольку входящие в эту группу наречия-интенсификаторы характеризуется эмоционально-экспрессивной окрашенностью при оценке количества в его широком понимании. Без этого лексико-грамматического разряда слов человеческая коммуникация вполне возможна, но вместе с тем трудно представима, поскольку человеку априори свойственно, познавая окружающий мир, давать оценку: восхищаться, поражаться, бояться, ужасаться, удивляться, соизмерять, проводить ассоциации с уже известным. Данная природная закономерность отразилась в языке, в частности в моделях становления рассматриваемого класса наречий-интенсифика- торов. Утрачивая связь с мотивирующим прилагательным, а с течением времени и свою экспрессивно-эмоциональную окраску, в современных языках эти наречия по своему значению и функции объединяются в один синонимический ряд интенсификаторов, служащих исключительно для выражения высокой степени признака либо действия. Приведем ряд «ядерных» слов, составляющих данную лексическую группу: рус. очень, весьма, укр. дуже, блр. вельмi, пол. bardzo, чеш. velmi, velice, moc, слцк. veľmi, в.-луж. derje, срб., хрв. veoma, vrlo, jako, mnogo, слвн. zelo, čisto и т. д. Всего в количественном отношении нам удалось выявить приблизительно по 70–90 различных по частотным, стилистическим и валентным характеристикам единиц для каждого из анализируемых в статье славянских языков. Этимологические исследования данного ряда слов подтверждают их происхождение от качественных прилагательных, пережитые процессы постепенного затемнения, вытеснения и полного стирания исконного качественного значения за счет развития значения интенсификатора. Наречию как таковому вообще свойственны семантические процессы, направленные на формирование более отвлеченных значений по сравнению с семантикой мотивирующего слова, обусловленные процессом адвербиализации именных форм, то есть их переходом в разряд неизменяемых слов: рус. горазд – гораздо, крайний – крайне, здоровый – здорово, пол. duży – dużo, чеш. veliký – velice, срб. pun – puno, слвн. čist – čisto в значении ‘очень’ и т. п. Особое положение в изучении процесса адвербиализации, семантических преобразований внутри класса наречий и изменения значений в ходе развития языка занимает вопрос формирования класса наречий-интенсификаторов, выражающих высокую степень признака или действия. Именно в этой группе слов протекали и до сих пор протекают живые языковые процессы, причиной которых, помимо вышеупомянутого процесса адвербиализации, является присущая эмоциональноэкспрессивной лексике подвижность, неустойчивость и изменчивость. Большинство исследователей, занимающихся вопросами семантики наречийинтенсификаторов, сходятся во мнении, что рассматриваемый класс можно разделить на две группы. Первую составляют наречия, основной функцией которых является указание на высокую степень интенсивности протекания действия или проявления признака, т. е. «безупречные интенсификаторы», например, рус. очень, весьма, гораздо, сильно и т. п. Большая их часть сформировалась сравнительно давно, они утратили свою мотивировку, перешли из класса наречий, выражающих качество, в разряд интенсификаторов, став чистым показателем меры или степени, что подтверждает возможность их сочетания с, казалось бы, несочетаемыми словами: рус. страшно красива, ужасно радоваться, жутко добрый, сильно ослаб, здорово болит голова, пол. bardzo powolny (bardzo восходит к качественному значению ‘быстрый’), чеш. hrozně krásná, hodně naštvaný, hodně málo (hodně восходит к ка ‘сила’), слцк. hrozne rád, срб., хрв. jako slab (от jak ‘сильный’), vrlo loš (от vrli ‘хороший, положительный’), слвн. grozno lepa. Другую группу составляют вторичные наречия-интенсификаторы, способность усиливать признак либо действие у них заложена потенциально и проявляется лишь в определенных контекстах. Зачастую входящие сюда слова несут в себе сильное экспрессивное наполнение и относятся к разговорной речи, например, рус. безумно влюбиться (ср.: безумно вести себя); аналогичные примеры находим и в других славянских языках: чеш. šíleně se zamilovat (cр.: šíleně se chovat), слцк. šialene sa zaľúbiť (ср.: šialene sa správať), слвн. blazno zaljubljen (ср.: blazno se obnašati) и т. п. Слова из данной группы относятся к переходному классу интенсификаторов, еще не утративших связь с исконным значением, однако стремящихся к этому. Наблюдения показывают, что с течением времени, нейтрализуя свое качественное значение, наречие-интенсификатор снижает или вовсе теряет экспрессивное наполнение, следовательно, может изменяться и степень интенсивности, которую оно выражает. Частое употребление экспрессивного выразителя влечет за собой стирание не только формы слова (что характерно для наречий, например застывшие падежные формы), но и его исконного значения; к тому же экспрессивность в языке также «изнашивается» сравнительно быстро. Вследствие этого процесса слово становится «тусклым, серым» и «лексемы, выражающие душевные эмоции, даже самые сильные, понемногу слабеют и в конце концов вовсе выходят из употребления, поскольку утрачивают всякую выразительность» [Вандриес, 1937, с. 194]. Данная языковая закономерность отчетливо прослеживается на примерах рассматриваемых нами наречий, передающих количество, в особенности большое, максимально возможное, порой избыточное, поражающее здравый разум, невероятное, невообразимое и т. п. Язык, в первую очередь разговорный, демонстрирует постоянную потребность в пополнении данного класса слов. Таким образом, происходит непрерывное расширение этой группы за счет новых семантических трансформаций, и такой процесс в близкородственных языках проходит по схожим, зачастую параллельным моделям. Слова для выражения «признака признака» постоянно обновлялись: каждое поколение предпочитало свой собственный знак восторга, отвергая все прочие. «Окрашенные эмоцией слова всегда мимолетны, так, еще в XVII веке сказали бы просто: очень рад, затем возникло выражение сильно рад, наконец, появились уже знакомые нам ужасно рад или страшно рад» [Колесов, 1991, с. 136]. В продолжение напрашиваются примеры из разговорного русского языка XXI в.: мега интересный, дико симпатичный, нереально круто и т. п. Итак, одной из основных и древнейших является модель переноса значения производящего прилагательного с общим значением ‘крупный по размерам, большой, огромный’ в сторону развития значения ‘очень’ у однокоренного наречия, т. е. показателя интенсивности признака или действия как результат процесса адвербиализации, то есть абстрагирования семантики при переходе слова из изменяемой в неизменяемую часть речи. Это прежде всего наречия, образованные от общеславянского прилагательного *velьjь ‘большой’: ст.-сл. вельми, блр. вельмi, укр. вельми, велико, пол. wielce, чеш. velmi, velice, слцк. veľmi, срб., хрв. веома, слвн. veliko. В своей исходной форме и значении мотивирующее прилагательное почти вышло из употребления: оно встречается в современном польском языке: wieli в значении ‘многие’, древних сербском и хорватском: veli/velji: umrli od bola vela (XVIII в.), brod se je razbio pod onijezijem velijem stjenami, оно также было известно древнечешскому velí, древнесловацкому и древнерусскому велий. Однокорен ного количества, т. е. ‘много’, находим в современных западнославянских языках, а именно в польском – wiele ludzi, словацком – veľa vína и верхнелужицком – wjele wuznamnych Serbow. В древнечешском языке количественное наречие vele употреблялось также и как интенсификатор признака: Ten imieše dceř jdinu sobie i všiem milu wele – т. е. ‘очень’ [Jungmann, 1839, s. 5]. Аналогично в древних сербских и хорватских текстах наречие vele могло выступать и как показатель большого неопределенного количества, и как интенсификатор признака и действия: slike vele lipe; počeše me ļubiti vele; vele se čuđahu ńe veloj lipoti. Продуктивным типом словообразования наречий от общеславянского прилагательного *velьjь во многих славянских языках стала застывшая форма двойственного числа творительного падежа с окончаниями -ми/-ма: др.-рус. вельми/вельма (по типу весьма, стоймя), ср. также слцк. väčšmi и хрв. većma ‘больше’. Старославянское наречие вельми было известно древнерусскому языку: Съгрѣшихъ вельми въ животѣ моемъ, богатъ сы вельми (XII в.); вельми грозно; Велми добро есть нудитися члвку да удьржить стра(с) гневную (XIII в.) [Чурмаева, 1989, с. 143]. Употребление данного наречия фиксируется в памятниках вплоть до XVII–XVIII вв. В живой речи оно выходит из употребления не позднее XVI в., если не в XV в., а в XIX столетии А. С. Пушкин использует его уже исключительно в целях стилизации: Одульф, его начальник рода, Вельми бе грозен воевода. Наряду с вельми древнерусскому языку был известен собственно русский буквальный аналог этого старославянского наречия – больми/больма в значении ‘очень, весьма’, мотивированный прилагательным *bolьjь ‘большой’ в застывшей форме двойственного числа творительного падежа: отрокъ больми ужасе ся (XII– XIII вв.); Въсхотѣ богъ больми прославити угодника своего (XV в.) [Чурмаева, 1989, с. 144]. А. Е. Аникин не исключает этимологической связи данного слова с омонимичным боль и более древней связи с корнем вел- [Аникин, 2012, вып. 6]. Наречие больми вышло из употребления раньше, чем вельми – уже к XVI в., однако до сих пор сохраняется в русском просторечии в форме больно в значении ‘очень’, образованной по продуктивной словообразовательной модели ‘страшно’, ‘сильно’: больно умен, больно хочется спать, больно хороша. Оно ошибочно, хотя и довольно прочно поддерживается соотнесенностью в сознании говорящего с омонимичным корнем боль и фразеологизированными употреблениями до боли (любить, желать и пр.), т. е. ‘очень’. Что же касается западнославянского ареала, то в польском языке наречие wielmi уже к XVI в. было окончательно вытеснено современным bardzo, а в современных чешском (в виде velmi) и словацком (veľmi) оно до сих пор является ядром синонимичного ряда слов-интенсификаторов. Употребление данного наречия также живо в сербском и хорватском языках в виде veoma (с характерной южнославянской меной l/o перед согласным). Древнечешскому языку также была известна форма застывшего творительного падежа единственного числа velím: Zavidiechu bohatstvo jej velím [Jungmann, 1839, s. 5] – т. е. ‘очень’, а в сербских и хорватских диалектах находим целую палитру фонетических и словообразовательных вариантов данного наречия: velma, velmi, veome, veomi, voma, velmi (XV в.), velma и veome (XVI в.), veomi (XVII в.). В современном чешском языке широко употребляется в качестве интенсификатора наречие velice от однокоренного прилагательного vel-ik-ý ‘великий’ (исконно – ‘большой’) с чередованием k/c. По сравнению с уже ставшим несколько книжным velmi в разговорном языке оно распространено гораздо шире, вероятно по причине своего сравнительно более раннего происхождения и частотности мотивирующего прилагательного (тогда как в близкородственном словацком от ного veliký: слвцк. veľký). В современном польском языке в книжном и официально-деловом стиле употребляется форма наречия wielce ‘очень, весьма’ от прилагательного wielki ‘большой, великий’: Wielce szanowany Pan jest zawsze bardzo witany. В древнехорватском языке также фиксируется употребление наречия veliko от прилагательного velik, которое впоследствии было вытеснено современными veoma, vrlo, jako. В древнехорватских памятниках также встречаются употребления наречной формы veličma с чередованием k/č (исходная форма двойственного числа): glasnik vapijaše veličma; Ja ti zahvaļujem i veličma ti do istine zahvaļevat imam (XV–XVI вв.). В украинском языке употребление наречия велико в качестве интенсификатора относится к архаичным: А вiн таки любив ïï велико; врадувалися велико всi звiрi. Таким образом, модель трансформации значения у различных с точки зрения словообразования и сферы употребления наречий одинакова для всех славянских языков: (1) ‘большой по величине’ → (2) ‘значительный по степени своего проявления, интенсивности’ → (3) ‘очень’ → (4) ‘много’; причем третья и четвертая стадии зачастую могут совмещаться. Рассмотренные наречия не единичны внутри лексико-семантической группы наречий-интенсификаторов, образованных от качественных прилагательных с общим значением величины, превосходящей норму. С точки зрения сопоставительной лексикологии интересно проанализировать чешское наречие ohromně и аналогичное словацкое ohromne. Внутри семантической структуры качественного прилагательного развивается признак ‘значительный по степени проявления, интенсивный’. В соответствии с уже описанной моделью, у однокоренного наречия в чешском и словацком языках развивается и закрепляется значение интенсификатора в качестве основного. Толчком для подобных семантических трансформаций послужило переносное значение прилагательного ‘значительный, интенсивный’. В отдельных сочетаниях связь качественного значения наречия еще восстановима, как, например, чеш. ohromně vysoký ‘большой по высоте’, однако в большинстве случаев она едва ощутима. Значение наречия абстрагируется до такой степени, что в современных чешском и словацком языках оно способно выступать исключительно в качестве экспрессивноэмоционального интенсификатора: чеш. ohromně těžký soupeř, ohromně důležitý, děti se ohromně bavily; слцк. ohromne dobrý človek, ohromne veľký zážitok, som ohromne rád. Этимологически данное наречие связывается с общеславянским глаголом ohromiti ‘громом или грохотом испугать, оглушить, ошеломить’ [Máchek, 1957]. Чешскому языку времен Й. Юнгмана (XIX в.) еще были известны ставшие уже архаичными употребления типа ohromný hlas ‘голос, от которого исходит ужас, оглушающий’, ohromná bouře ‘оглушающая буря’ [Jungmann, 1836, s. 2]. Изучение условий первых употреблений чешского прилагательного ohromný в новом зна- чении ‘очень большой, громадный’ показывает, что семантический сдвиг произо- шел под влиянием соответствующих русского, а также польского прилагательных [Лилич, 1974, с. 287]. В своих переводах «Аталы» (1805) и «Потерянного рая» (1811) Й. Юнгман употребляет слово ohromný как соответствие русскому огромный и польскому ogromny в переводах с польского и русского языков, игравших для него роль посредников [Лилич, 1973, с. 114]. Новый семантический признак полностью соответствовал тенденциям его развития: (1) ‘поражаю- щий словно громом’ → (2) ‘поражающий своими размерами’ → (3) ‘очень большой, громадный’, ‘поражающий разум’. Некоторое время в слове еще со- существовали прежнее и новое производные значения: ohromný třesk mečů ‘оглушительный звон мечей’, ohromné zdi ‘огромные стены’. Впоследствии новое Таким образом, подобная трансформация значений, имевшая место как в русском, так и польском языках, как бы в ускоренном виде была повторена в чешском под влиянием словоупотребления в родственных языках [Лилич, 1974, с. 287]. На основе комплекса смысловых признаков прилагательное ohromný развило в современном чешском языке экспрессивно-оценочное значение ‘прекрасный, великолепный, поразительный’: To je žena nejskvělejšího jihu – ta svýma očima zapaluje. Ohromná – ohromná žena! Аналогичное значение обнаруживаем и в сло- вацком языке: ohromný odborník, ohromný umelec и т. п. Таким образом, на развитие и закрепление значения интенсификатора у моти- вированного наречия оказала влияние совокупность семантических переносов у производящего прилагательного, а именно ‘большой по размерам’ → ‘страш- ный, ужасающий’ → ‘поразительный, удивительный’. Процесс трансформации значения интенсификатора и его закрепление в семантике наречия можно также проследить на примере наречия страшно. Этот процесс известен всем славянским языкам и протекал по следующим этапам: (1) исконное значение мотивирующего прилагательного – ‘вызывающий чувство ужаса, страха’ (страшный сон, страшные картины войны) → (2) зарождение значения количественности, интенсивности и соединение качественного значения ‘ужасный’ с семантическим признаком ‘значительный по степени проявления, мощный’ (страшный порыв ветра, страшный гнев) → (3) закрепление переносного значения прилагательного и вытеснение исконного (Любочка – страшная болтунья. – Н. Островский1). Аналогичный процесс наблюдаем и у однокоренного наречия: (1) сохранение качественного значения мотивирующего прилагательного (И страшно взор его сверкает... – А. С. Пушкин) → (2) соединение исконного качественного значения и значения интенсификатора (страшно болит голова, страшно злой) → (3) вытеснение исконного качественного значения и употребление наречия исключительно в качестве экспрессивно окрашенного интенсификатора, синонимичного слову очень (страшно хотеть, любить, радоваться, страшно интересный; Там на севере девушка тоже, На тебя она страшно похожа… – С. Есенин). Русское наречие страшно, развив лексическую сему интенсификатора, зна- чительно потеснившую первичное качественное значение, уже с конца XVIII в. начинает довольно широко употребляться, по сути, как наречие меры, синони- мичное словам очень и весьма, отличаясь от последних наличием большей эмо- циональной окраски и принадлежностью к разговорной лексике. По другим дан- ным, русские наречия страшно, ужасно в качестве интенсификатора признака или действия стали появляться в 60-х гг. XIX в., хотя еще в начале XX столетия стилисты выделяли эти слова кавычками [Колесов, 1998, с. 137]. Несмотря на раз- личные предположения о времени прохождения этого процесса, с уверенностью можно говорить о неком промежуточном этапе семантического развития, когда, возникая в речи, такие сочетания, как страшно весело, ужасно интересно, все еще воспринимались как несовместимые. В этой связи показательны слова М. Горького: Воспитанный на красивом языке бабушки и деда, я вначале не по- нимал такие соединения несоединимых слов, как ужасно смешно, до смерти хочу есть, страшно весело; мне казалось, что смешное не может быть ужасным, веселое – не страшно и все люди едят вплоть до дня смерти (М. Горький. В людях). Подобный сдвиг значения в сторону интенсификатора универсален для всех славянских языков: чеш. strašně se mi líbí, jsem strašně rád, jsem strašně vděčná; 1 Иллюстративный материал из произведений художественной литературы взят из На ционального корпуса русского языка (НКРЯ). URL: http://www.ruscorpora.ru                                                              na výlet; пол. pani Wiesia straszno lubi jeździć po świecie, strasznie go kocham, strasznie smieszna twarz; срб. strašno mi se sviđa, strašno volim westerne, strašno dobrodušan; хорв. strašno lijep, strašno pametan, strašno smješno; слвн. to je straš- no lep jezik, strašno je priden, strašno rad dela na vrtu. Более того, в сербском разговорном языке это наречие часто используется для выражения необыкновенно положительного, даже восторженного состояния, приобретая междометные характеристики: Kako je bilo na koncertu? – Strašno! – т. е. ‘прекрасно, отлично’, Veruj mi, neverovatno! K’o nikad! Strašno! Подобные употребления поддерживаются и сравнительно новым оценочным значением однокоренного существительного: strah me da te volim – т. е. ‘сильно, очень тебя люблю’. В некоторых из рассматриваемых языков значение наречия вообще абстрагируется вплоть до экспрессивного показателя неопределенного большого количества, переходя в разряд количественных, например, в словенском языке strašno ljudi je bilo – т. е. ‘много’. По той же модели переноса значений на базе исходного качественного значе- ния ‘вызывающий испуг, чувство ужаса’ проходило развитие и других наречий с похожей исконной семантикой: чеш. děsně mám rád (děsný ‘жуткий’), hrozně příjemný, слцк. vyzerala hrozne šťastná, mám ťa úkrutne rada (úkrutný ‘жуткий, ужасный’), срб. grdno se napio (grdan ‘жуткий’), слвн. hudo lepa (hud ‘неприятный, злой, ужасный’). Cловенское наречие hudo – общеславянского происхождения и встречается во всех славянских языках, но с различными значениями. Мотивирующее прила- гательное *chudъ имело исконное значение ‘слабый, жалкий’, впоследствии в не- которых языках оно трансформировалось в ‘тощий, бедный’, в других развилось значение ‘плохой, никчемный’. Современные славянские языки дают целый спектр производных значений этого прилагательного: рус. ‘тощий’ и устаревшее ‘плохой, тягостный’, срб., хрв. ‘плохой, несчастный, бедный’, чеш. ‘бедный, скуд- ный’, слцк. ‘худой’ и т. д. В современном словенском языке семантика прилага- тельного hud объединяет в себе ряд значений: 1) ‘тяжелый, трудный, тягостный’ – hudi časi, huda bolest; 2) ‘плохой’ – hude misli, hudi duh; 3) ‘жестокий, суровый, злой’, переносное – ‘страшный’ – oče je hud, hud pes. Возникновение третьего значения у качественного прилагательного (заметим, только в словенском языке) как раз и послужило толчком для дальнейшей трансформации семантической структуры наречия по вышеуказанной модели. Таким образом, у словенского прилагательного развились оценочные значения 1) ‘большой, значительный по степени интенсивности’ – hud vihar, mraz, huda bolečina, 2) ‘сильный’ – hud udarec, 3) ‘максимальный, крайний в своем проявлении’ – bil je hud pijanec, huda nesreća. Встречаются даже такие периферийные употребления, как hudo žglanje ‘крепкая ракия’ или даже hud Slovenec в значении ‘настоящий’: ‘сильный, креп- кий, крайний’ – следовательно, ‘истинный словенец’. На базе трансформированного значения прилагательного у однокоренного на- речия по обозначенной схеме развивается значение показателя высокой степени: hudo potreben, hudo lepa gospa, knjiga je hudo resna in hudo dobra. Употребление и экспрессия этого словенского наречия поддерживается также наличием в языке существительного-эфемизма hudič ‘черт’ и производных от него интенсифика- торов hudičevo pameten, lep ‘чертовский умен, красив’. Подобно слову страшно, путь от качественного значения в сторону его пол- ной нейтрализации за счет развития семантического признака интенсивности прошло и наречие ужасно во всех современных славянских языках (кроме поль- ского, украинского и белорусского, в которых оно отсутствует). Первичное значение общеславянского существительного ужас – панический страх, сильный испуг, приводящий в состояние оцепенения, подавленности, силь лагательного во всех славянских языках, где оно встречается (за исключением современного чешского), обнаруживаем его исходное значение: рус. ужасно себя чувствовать, слцк. úžasne hynúť, срб. užasno izgleda, хрв. užasno se osjećam, слвн. užasno so antipatični. По аналогии с прилагательным страшный слово ужасный также развивает переносное значение ‘очень большой, интенсивный, крайний в своем проявлении, чрезвычайный’, отмечаемое словарями как экспрессивное и относимое к разго- ворному стилю языка: рус. ужасные холода, слцк. úžasný pocit, срб. užasna nesreća, užasno mi ne dostaješ, хрв. užasna vrućina, слвн. užasna flegma и т. п. Согласно уже рассмотренной модели становления семантической структуры у однокоренного наречия на базе трансформации значения мотивирующего при- лагательного ‘очень большой, интенсивный’, у однокоренного наречия форми- руется значение интенсификатора. С одной стороны, в отдельных сочетаниях внутренняя форма наречия легко восстановима, а значение усилителя признака и действия присутствует как второстепенное, например: ужасно большой – т. е. ‘настолько большой, что становится страшно, охватывает чувство ужаса, страха’, ужасно ненавидеть, ужасно далеко, слцк. úžasne veľký, úžasne zlý, срб., хорв. užasno dugo smo ga čekali, слвн. užasno dolga zima. Однако, с другой стороны, в большинстве сочетаний первичное качественное значение полностью затемнено и наречие попадает в один ряд с показателями высокой степени, сохраняя в своей семантике экспрессивно-стилистическую окраску: рус. ужасно любить, ужасно радоваться, ужасно красивый, ужасно добрый, ужасно веселый, слцк. úžasne krásny, úžasne príjemné stretnutie, срб. učim njihovu istoriju, i užasno me zanima, хрв. užasno dobro pjeva, слвн. užasno greje srdce. В этой связи приведем высказывание М. И. Цветаевой об употреблении слова ужасно, записанное А. Эфрон в своих воспоминаниях: «Вера спрашивает: “Ты меня любишь?” – “Ужасно люблю”, – отвечаю я. “Ужасно люблю – не говорят, – поправляет меня Вера, – ужасно – значит очень плохо, а очень плохо – не любят. Надо сказать – очень люблю!” ˂…˃ Входит мама. Бросаюсь к ней: “Мариночка, Вера сказала, что ужасно любить нельзя, что ужасно люблю – не говорят, что можно только – очень люблю!” Мама берет меня за руки. “Можно, Алечка, ужасно любить – лучше и больше, чем просто любить или любить очень!”». Несколько иным путем проходило развитие семантики наречия úžasně в чеш- ском языке. В древности оно еще выступало в исконном общеславянском зна- чении, однако впоследствии произошло полное вытеснение этого значения пере- носным по следующей модели: (1) ‘жуткий, вызывающий страх’ → (2) ‘настолько большой, интенсивный, что вызывает страх, шок’ → (3) ‘вызывающий удивление изумление и даже восторг’ → (4) ‘поразительный, удивительный, необыкновен- ный’ → (5) ‘замечательный, прекрасный, отличный’; причем последнее значение в современном употреблении вытеснило как исконное значение, так и все его пе- реходные трансформации. Таким образом, все слова с корнем úžas- в современном чешском языке также приобрели положительную коннотацию, полностью утратив отрицательную. Так, например, само существительное úžas сохранило лишь одно единственное зна- чение – ‘восторг, изумление’: s úžasem se dívat ‘смотреть с восторгом’, budit úžas ‘вызывать изумление’, соответственно, производные значения уже с положитель- ной коннотацией встречаем и у других однокоренных слов: úžasná pamět ‘пре- красная память’, to je úžasný oběd ‘это чудесный обед’, úžasný den ‘удивительный день’, úžasný člověk ‘прекрасный человек’. Семантические трансформации у прилагательного явились толчком для из- менения структуры значений в однокоренном наречии, которое в современном чешском употребляется, с одной стороны, в значении, соотносимом с современ- Masáková úžasně vypadá ‘Сегодня пани Масакова прекрасно выглядит’, а с другой стороны – в абстрагированном значении интенсификатора положительного при- знака: úžasně šikovný pes ‘необыкновенно смышленая собака’, úžasně tichý ‘очень тихий’. Таким образом, при переходе слов из одной части речи в другую, а именно в процессе адвербиализации (по модели: ‘настолько страшный, что приводит в оце- пенение, изумление, шок’ → ‘изумительный, потрясающий, поразительный’ → ‘очень’), развилось значение чешского интенсификатора úžasně, связь с исходным значением была полностью стерта и в современном языке функционируют такие сочетания, как užasně krásný, užasně dobrý (поскольку восторг, изумление может вызывать не только отрицательный, но и положительный признак, при этом отри- цательный признак нейтрализуется и в семантике слова остается лишь сила экс- прессивно-эмоциональной оценки действительности). В близкородственном словацком языке наряду с новым до сих пор еще сохра- няется и выделяется в словарях как первое и основное исконное общеславянское значение прилагательного úžasný ‘вызывающий чувство ужаса, страха, жуткий’: úžasný vietor, úžasná polárna žiara и т. п., а у однокоренного существительного úžas сохраняется связь с этимологическим значением слова: ‘состояние после не- ожиданного чувственного переживания, зачастую негативного, испуг’. Однако, возможно, под влиянием чешского языка в семантической структуре словацкого прилагательного наблюдается развитие аналогичного значения с положительной коннотацией; и хотя употребление словацкого наречия в новом значении ‘отлич- ный, прекрасный, исключительный, замечательный’ относится к разговорному стилю языка и имеет экспрессивную окраску, частотность его употребления значительно превосходит его использование в первичном значении: Má úžasný hlas a ešte veľa vecí, ktoré na nej obdivujem; prajem Vám príjemné prázdniny a úžas- ný pobyt v Tatrách; strelil najúžasnejší gól roka, bol to naozaj úžasný piknik и т. п. Данные примеры демонстрируют нерелевантность коннотации отрицатель- ный/положительный в процессе развития семантической структуры чешского и словацкого наречий, где на первый план выходит степень и сила эмоциональ- ного воздействия на человека, поскольку ‘оцепенеть, изумиться’ можно в равной степени как от отрицательного, так и от положительного признака либо действия. На формирование значения показателя интенсивности у данного наречия также оказывали влияние наречные употребления существительного ужас в ка- честве интенсификатора: ужас какой умный; Обрадовался ужас как!; Смеялись мы – ужас! «По виду они имена существительные, по значению – наречия, по стилю – верх выразительности, по правилам употребления в речи – совершен- ные анархисты, не признающие никаких законов» [Колесов, 1998, с. 137]. Таким образом, значимым для формирования семантики наречия является признак ‘изумляющий, поражающий, производящий сильное впечатление’ и далеко не важной оказывается коннотация положительный/отрицательный. Итак, нами рассмотрены несколько древних универсальных и наиболее про- дуктивных моделей возникновения и развития внутри семантической структуры славянских наречий значения усиления признака или показателя интенсивности действия. Это такие семантические поля, как ‘большой по размерам’, ‘вызы- вающий чувство страха, ужаса’, ‘положительный’, которые послужили толчком для перехода качественных наречий в группу наречий-интенсификаторов с частой утратой или стиранием их исконного качественного значения.

Напиши аннотацию по статье

УДК 81:16, 81:367.624 DOI 10.17223/18137083/62/14 М. С. Хмелевский Санкт-Петербургский государственный университет От качества к оценке (модели формирования класса наречий-интенсификаторов в славянских языках)* На лексическом и этимологическом уровнях анализируются и демонстрируются некоторые модели возникновения, развития и закрепления в семантической структуре качественных наречий такой оценочной категории, как интенсификация признака или действия. Утрачивая связь с мотивирующим прилагательным, а с течением времени и свою экспрессивно-эмоциональную окраску, рассматриваемые наречия в современных языках закономерно объединяются в один синонимический ряд интенсификаторов, служащих исключительно для выражения высокой степени признака либо действия. Приведем ряд «ядерных» слов, составляющих данную лексическую группу: рус. очень, весьма, укр. дуже, блр. вельмi, пол. bardzo, чеш. velmi, velice, moc, слцк. veľmi, срб., хрв. veoma, vrlo, jako, слвн. zelo, čisto, hudo и т. д. Всего в количественном отношении нам удалось выявить приблизительно по 70–90 различных по частотным, стилистическим и валентным характеристикам единиц для каждого из анализируемых в статье славянских языков.

отражение метафорических експрессивов в тувинской лексикографии. Ключевые слова тувинский язык, русский язык, билингвизм, метафора, экспрессив, семантическая деривация, переносное значение, лексикография, толковый словарь Для цитирования Аннай Э. К. Отражение метафорических экспрессивов в тувинской лексикографии // Сибирский филологический журнал. 2021. № 1. С. 252–264. DOI 10.17223/18137083/ 74/19 Metaphorical expressives in Tuvan lexicography E. K. Annai Tuvan Institute of Humanities and Applied Socio-Economic Research under the Government of the Republic of Tuva Kyzyl, Russian Federation Abstract Fixation and assignment of labels to specific semantic derivation cases, namely metaphorical expressives (expressive lexical units) in Tuvan dictionaries, are considered and compared with their Russian equivalents. The Russian language influence on the semantic structure of the Tuvan lexemes is observed. Metaphorical expressives are lexemes formed by metaphori © Э. К. Аннай, 2021 ISSN 1813-7083 Сибирский филологический журнал. 2021. № 1 Siberian Journal of Philology, 2021, no. 1 of such units in the colloquial speech was found to increase under the Russian language influence in recent decades. New formation models non-typical for Tuvan but common in Russian have appeared. Also, the calques of Russian expressives based on models absent in Tuvan were found: bash aaryy (lit.: head pain) → “person or problem causing emotional pain or frustration to the speaker” from Russian golovnaya bol’ with the same meaning. The analysis showed Tuvan dictionaries not to reflect this phenomenon sufficiently, i.e., word figurative meanings, namely metaphorical expressives, are not represented there broadly enough. It may be because the labels marking certain words’ usage areas, particularly the label razg. (colloquial speech) is used rather liberally since the stylistic differentiation process is still ongoing in standard Tuvan. While actively used in oral colloquial speech, most expressive meanings of polysemantic words revealed in the study are not found in Tuvan dictionaries. In Russian, there are special colloquial dictionaries, as well as regional dictionaries with stylistic labels. There are no such dictionaries in Tuvan, mostly due to its vague stylistic differentiation. However, the Tuvan language is still evolving, with dictionaries updated accordingly Keywords bilingual, metaphor, expressive (lexical unit), semantic derivation, figurative meaning, Tuvan, Russian, lexicography, explanatory dictionary For citation Annai E. K. Metaphorical expressives in Tuvan lexicography. Siberian Journal of Philology, 2021, no. 1, pp. 252–264. (in Russ.) DOI 10.17223/18137083/74/19 Экспрессивность является неотъемлемой частью живой речи. С помощью различных языковых средств говорящий передает свое отношение к тем или иным явлениям действительности, к собеседнику. Зачастую лексическими средствами выражения экспрессивности выступают метафорические экспрессивы. Метафорические экспрессивы – это лексемы, образованные путем метафорической деривации, в результате чего появляется новое (переносное) значение без изменения формы знака. Л. Н. Тыбыкова отмечает: «В тюркских языках ещё далеко не закончена даже простая инвентаризация единиц выразительного фонда, почти нет специальных исследований. На современном этапе развития тюркской лексикологии актуальными задачами являются классификация этого материала, уточнение основных понятий и терминов для описания экспрессивного фонда каждого тюркского языка и разработка специальных методик его исследования» [2015, с. 235]. В данной статье рассматривается отражение метафорических экспрессивов (единиц экспрессивного лексического фонда) в двуязычных словарях тувинского языка. Систематически двуязычные тувинско-русские и русско-тувинские словари стали издаваться после основания Тувинского научно-исследовательского института языка, литературы и истории (1945): «Русско-тувинский словарь» под редакцией А. А. Пальмбаха (РТС, 1953), «Тувинско-русский словарь» под редакцией А. А. Пальмбаха (ТРС-Пальмбах, 1955), «Тувинско-русский словарь» под редакцией Д. А. Монгуша (ТРС-Монгуш, 1980), «Краткий русско-тувинский словарь» под редакцией Д. А. Монгуша (КРТС, 1994), «Русско-тувинский учебный словарь» Д. А. Монгуша (РТУС, 1988) и «Тувинско-русский словарь» под редакцией Э. Р. Тенишева (ТРС-Тенишев, 1968). В основном это нормативные словари, поэтому часто в них не имеется стилистических помет, отмечаются лишь переносные значения некоторых слов. Позже изданы два тома первого «Толкового слова ISSN 1813-7083 Сибирский филологический журнал. 2021. № 1 Siberian Journal of Philology, 2021, no. 1 «К – С» 2011 г. (ТСТЯ, 2003; 2011). В условиях современной жизни, расширения культурных контактов появляются новые двуязычные словари: «Тувинско-турецкий словарь» (ТТС, 2005), а также электронные словари: Англо-тувинский и тувинско-английский онлайн словарь 1, Тувинско-русский словарь 2 на базе «Тувинско-русского словаря» под редакцией Э. Р. Тенишева (ТРС-Тенишев, 1968). Анализ фиксации рассматриваемых единиц проводился на материале существующих нормативных словарей тувинского языка. Для анализа материала мы использовали «Тувинско-русский словарь» (ТРС-Тенишев, 1968) объемом 22 000 слов, а также первый фундаментальный «Толковый словарь тувинского языка» под редакцией Д. А. Монгуша: т. 1 «А – Й» (ТСТЯ, 2003), объемом 10 300 слов и 1700 устойчивых словосочетаний и т. 2 «К – С» (ТСТЯ, 2011) объемом 12 000 слов и 1700 устойчивых словосочетаний. В ТРС для обозначения экспрессивных лексем используются следующие пометы: бран., ирон., неодобр., презр., пренебр., прост., разг., шутл. В ТСТЯ имеются такие пометы, как байыр. – байырымныг стиль ‘торжественный, высокий стиль’, бак. – бактап ‘неодобрительное’, бак көр. – бак көрген ‘презрительное’, башт. – баштактанган ‘шутливое’, кара – кара чугаа ‘просторечное’, чуг. – аас чугаа сөзү ‘разговорное слово’. Метафорические экспрессивы из нашей выборки в ТРС находят отражение с пометами: миф. – мифическое, фольк. – фольклорное, археол. – археологическое, тогда как в настоящее время данные лексемы приобрели дополнительное коннотативное значение, нуждающееся в должном отражении. Лексикография русского языка имеет длительную традицию и развитую систему для обозначения экспрессивности. В словарях русского языка имеется целый ряд стилистических, эмоционально-оценочных помет: грубое, ласкательное, шутливое, насмешливое, неодобрительное, пренебрежительное, бранное и мн. др.; функционально-стилистических помет, указывающих сферу применения той или иной лексемы: простонародное, разговорно-сниженное, жаргонное и др. Для сравнения с русским языком мы обращаемся к нормативному «Словарю русского языка» С. И. Ожегова 1989 г. с общим объемом 57 000 слов (СлРЯ, 1989), который ориентирует «говорящего (пишущего) на литературный язык, на языковую норму, а значит, и на более или менее строгие ограничения в выборе слов, правильных языковых форм и допустимых сочетаний…» (ТСРРОР-1, 2017, с. 3–4). В нем имеются такие пометы, как прост. (жеребец, ведьма), книжн. (чудовище). «…Толковые словари являются реализацией огромного лексикографического опыта и результатов теоретических исследований, поэтому их данные достаточно объективны даже для выделения семантических компонентов в значении слов» [Цветков, 1984, с. 18]. Для рассмотрения экспрессивной лексики в качестве описательного толкового словаря мы обращаемся к «Большому словарю русской разговорной экспрессивной речи» В. В. Химика (БСРРЭР, 2004) и «Толковому словарю разговорно-обиходной речи» этого же автора в двух томах (ТСРРОР-1, 2017; ТСРРОР-2, 2017), в которых представлены слова и устойчивые единицы русской разговорной речи во всем многообразии – бытовой, профессиональной, жаргони 1 Tuvan language and culture portal at Swarthmore College. URL: http://tuvan.swarth- more.edu/. 2 URL: http://tuvan_russian.academic.ru/. ISSN 1813-7083 Сибирский филологический журнал. 2021. № 1 Siberian Journal of Philology, 2021, no. 1 рой половине XX – начале XXI столетия (ТСРРОР-1, 2017, с 9), а также к электронной версии «Большого толкового словаря современного русского языка» под редакцией С. А. Кузнецова (БТСРЯ, 2014) 3. Авторы словаря русской разговорной речи отмечают, что к началу XXI столетия в русском культурном и языковом пространстве наблюдается «смена нормативной основы литературного языка», которая ранее очень строго соблюдалась: «Произошло глобальное снижение, массовая “экспрессивация” публичного общения, официальной коммуникации, в которых совсем не редкими стали не только экспрессивы разговорной речи, но даже и прежде невозможные за пределами обыденной речи грубые, бранные, вульгарные речевые единицы» (БСРРЭР, 2004, с. 5–7). В тувинском языке также наблюдается «экспрессивация» устной речи, часто употребляется оценочная лексика, образованная путем метафорического переноса. Определенную роль в этом сыграл и русский язык. М. В. Бавуу-Сюрюн отмечает, что «русско-тувинские языковые связи ограничены временными рамками не более века. И за это время русизмы освоены тувинским языком на всех уровнях» [Бавуу-Сюрюн, Ондар, 2013, с. 40–41]. Влияние русского языка наблюдается не только в лексике бытового употребления, но и в области экспрессивной лексики, а именно семантической деривации. Появились кальки русских экспрессивов, построенных по моделям, отсутствующим в тувинском языке. Например, баш аарыы (букв.: боль головы) → ‘человек или проблема, доставляющая говорящему болезненное, нервное состояние’ от рус. головная боль с идентичной семантикой. (1) Баш аарыы болдуң сен, кылган ажыл-ижиң-даа чок! (И-1) баш голова кыл=ган делать=PP ‘Ты стал (настоящей) проблемой, нет у тебя ни работы, ни занятости!’ аары=ы боль=POSS/3Sg ажыл-ижи=ң-даа работа-труд=POSS/2Sg-PTCL бол=ду=ң быть=PAST=2Sg чок нет сен ты Заимствуются метафорические модели, не характерные для тувинского языка. Примером может служить семантический перенос названий животных, мифических, сказочных существ и болезней в сферу «человек», который раньше не был таким популярным. В 1970-х гг. М. И. Черемисина, сравнивая зоохарактеристики в европейских и тюркских языках, отмечала, что в тюркских языках Сибири зоохарактеристики людей не характерное и не частое явление [Гутман, Черемисина, 1972], однако современный тувинский материал показывает несколько иную ситуацию. Конечно, нельзя говорить о тотальном проникновении русских моделей экспрессивов в тувинский язык. Так, неприемлемым остается употребление названий различных болезней в качестве экспрессивных слов в отношении человека, в то время как в русском возможны такие характеристики человека, как холера, язва, чума и др. Некоторые лингвисты рассматривают метафору как результат семантической и словообразовательно-семантической деривации: Н. А. Лукьянова [1986; 2015]; Г. Н. Скляревская [1993]; Анна А. Зализняк [2001]; О. Н. Лагута [2003]; И. М. Не- кипелова [2011] и др. В тюркских языках Южной Сибири данному вопросу по 3 URL: http://gramota.ru/slovari/. ISSN 1813-7083 Сибирский филологический журнал. 2021. № 1 Siberian Journal of Philology, 2021, no. 1 ковой [2007, 2015] и др. Семантическая деривация – это процесс появления у слова семантически производных значений, со-значений, семантических коннотаций, т. е. процесс расширения семантического объема слова, приводящий к появлению семантического синкретизма, а затем и процесс распадения этого семантического синкретизма, приводящий к появлению полисемии. Направления изменений семантической деривации определяют основные ее типы: метонимические и метафорические процессы изменений в семантической структуре слова [Некипелова, 2011, с 36]. Б. И. Татаринцев, автор теоретического исследования многозначности в тувинском языке, утверждает, что «многозначность, основанная на метафорических переносах, несомненно, сложное и неоднородное явление, обладающее определенными особенностями» [Татаринцев, 1987, с. 51]. Частным случаем метафорического переноса являются метафорические экспрессивы – лексемы, образованные путем семантической деривации, в результате которого появляется новое (переносное) значение без изменения формы знака (часто возникающие как одномоментный акт речи). Семантически преобразовываются названия животных, мифических существ и другие наименования, употребляющиеся по отношению к человеку с целью охарактеризовать те или иные его качества (табл. 1). Семантическая деривация Semantic derivation Таблица 1 Table 1 Прямое значение Названия животных, птиц, насекомых, растений, болезней, мифологических и сказочных существ Перенос Переносное значение → Характеристика человека В русском языке метафорические экспрессивы как частный случай семантической деривации рассмотрены в работе Н. А. Лукьяновой «Экспрессивная лексика разговорного употребления» [1986]. По ее мнению, «метафорические экспрессивы не имеют формальных признаков и лексических показателей экспрессивности, но их экспрессивный потенциал интуитивно осознается носителями языка, хотя далеко не всегда. Связь между прямым и переносным лексико-семантическим вариантом одной лексемы воспринимается в тех случаях, когда она имеет характер контраста…» [Там же, с. 100]. Н. Л. Лукьянова выявляет семь моделей метафорических экспрессивов. Мы останавливаемся на группе, где осуществлен метафорический перенос с названий реалий, непосредственно не связанных с человеком (названия животных, птиц, насекомых, растений, мифологических и сказочных существ), в сферу «человек». В тувинском языке мы выявили всего десять названий животных, зафиксированных в словарях с переносным значением характеристики человека. Следует отметить, что исконно для тувинского языка использовалась модель переноса «часть тела животного → характеристика человека»: чавана ‘селезёнка’ о навязчивом, прилипчивом человеке, ыйлаңгы ‘пузырь во внутренних органах мелкого скота’ о хрупком, беззащитном человеке, чылбыска ‘выкидыш мелкого скота’ ISSN 1813-7083 Сибирский филологический журнал. 2021. № 1 Siberian Journal of Philology, 2021, no. 1 верблюда) и др., показывающие их традиционный кочевнический быт. В результате исследования нами выявлены метафорические экспрессивы: 1) зафиксированные, т. е. вошедшие в литературный язык, в существующих словарях тувинского языка; 2) обнаруженные нами в живой разговорной речи. Приведем примеры экспрессивов той и другой группы. 1. Метафорические экспрессивы, зафиксированные в словарях тувинского языка (табл. 2). ИНЕК ‘корова’ …б) перен. неповоротливый, неуклюжий, медлительный (ТРС-Тенишев, 1968, с. 208); …2. көж. неуклюжий, неповоротливый (о человеке) (ТСТЯ, 2003, с. 589). ТИК ‘ноль’ Тик кижи ничего не понимающий человек, полный невежда (ТРС-Тенишев, 1968, с. 413) (букв.: ноль человек). В переносном значении в разговорной речи по отношению к неграмотному, ленивому, безнадежному человеку; употребляется также по отношению к самому себе. Данное значение относится к позднему, возникшему под влиянием русского языка. экзамен экзамен (2) Канчап экзамен дужаар бодап тур сен, тик?! (И-1) бода=п канчап думать=CV как ноль тик ‘Как ты собираешься сдавать экзамен, ноль?!’ дужа=ар сдавать=PrP тур сен стоять ты АЗА ‘чёрт’ 1) миф. злой дух, сатана, чёрт // чёртов; 2) бран. Чёрт, чертовка // чертовский (ТРС-Тенишев, 1968, с. 45); …2. көж. Выражает эмоциональное отношение к кому-л., чему-л. (ТСТЯ, 2003, с. 82) В качестве эквивалентов лексемы аза в русском языке мы рассматриваем лек семы сатана и чёрт. ДИЛГИ ‘лиса’ Переносное значение по отношению к человеку зафиксировано лишь в толко вом словаре: … 2. көж. хитрый льстивый человек (ТСТЯ, 2003, с. 447). 2. Метафорические экспрессивы, зафиксированные в разговорной речи. ХАВАН ‘свинья’ По отношению к человеку употребляется в значении ‘неряха, грязнуля’. Как метафорический экспрессив употребляется в разговорной речи о неряшливом и нечистоплотном ребенке, в то время как в русском языке слово свинья используется по отношению к тому, кто поступает низко, подло, а также (грубо) о грязном человеке, неряхе (разг.). ISSN 1813-7083 Сибирский филологический журнал. 2021. № 1 Siberian Journal of Philology, 2021, no. 1 Figurative Meanings in Russian Dictionaries СлРЯ, 1989 – Словарь БТСРЯ, 2014 БСРРЭР, 2004 …3. Разг.-сниж. О толстой, неуклюжей, нерасторопной или неумной женщине ы, ж. Насмешл. груб. бран. О неуклюжей, неловкой, толстой женщине; о грубой невоспитанной особе… (с. 273) …3. Перен. о ничтожном, незначительном человеке (с. 337) …4. О незначительном, ничтожном человеке Дьявол, олицетворенное злое начало в разных мистических вероучениях, а также (прост. м. и ж. ) бранно о человеке (с. 569) 2. Разг. О ком-л. нехорошем, недобром. Отстань, с. Насмешл. Неодобр. Разг.-сниж. О ничтожной, незначительной личности (с. 374) м/ж. (Бран.) разг.-сниж. О недобром человеке с неуемным, злым темпераментом. Вот с., что вытворяет! (с. 547) Лексема корова ноль сатана чёрт лиса Много устойчивых сочетаний, но нет пометы об употреблении по отношению к человеку (с. 720) … перен. хитрый, льстивый человек (разг.) (с. 263) Отмечено употребление по отношению к человеку: …2. Разг. О ком-л. нехорошем, недобром 2. О хитром, льстивом человеке – – Таблица 2 Table 2 ТСРРОР-1, 2017 ТСРРОР-2, 2017 ж., в функц. сказ., с указ. мест. и опред. словами. Сниж. Груб. Бран. О полной, неуклюжей, неповоротливой женщине; о грубой невоспитанной особе (≈ КОБЫЛА)… (с. 375–376) Ирон. Неодобр. О ничтожной, незначительной личности (с. 519) м./ж. в функц. сказ. Бран. О недобром человеке с неуемным, злым темпераментом. «Ишь чего додумалась, с.! – удивлялся Пронька, - медвежонка на столб сажает!» Ю. Коваль. Лабаз (1972) [НКРЯ] (с. 256) – – дуңмазын кончаан]. (И-8) хүн=нү солнце=ACC ал=ды=ӊ взять=PAST=2Sg ‘Весь день с самого утра играл, грязнуля, – ругала своего брата Онермаа.’ бад=ыр спускаться=PrP загрязняться=CAUS хаван бе свинья PTCL ойна=п играть=CV калдарар=тыр ЫТ ‘собака’ По отношению к человеку употребляется в значении ‘плохой человек, чужак’. Как метафорический экспрессив используется в разговорной речи применительно к человеку несправедливому, жестокому, чужому. (4) [Ону дилээш «Шанхайны» одуртум], кайда-даа чогул, кончуг ыт! [Тып алзымза ийи будун үзе соп каар мен] (У-Х, 73) кайда-даа где-PTCL ‘[Чтобы найти его, я обошла весь «Шанхай»], но нигде его нет, собака! [Если найду, то обе ноги отрублю].’ чог=ул нет кончуг весьма ыт собака кижи=лер=ни (5) Тыва кижилерни бо эжелекчи ыттар канчап турар-дыр, көрүп алыңар. (ИБ, АК, 150) тыва тувинский человек=PL=ACC канча=п делать=CV стоять= PrP-PTCL ‘Посмотрите, что делают с тувинцами эти пришлые чужаки.’ бо этот көр=үп видеть= CV ал=ыңар брать=IMP/2PL ыт=тар собака=PL эжелекчи захватчик тур=ар-дыр АЛБЫС ‘степная дева, ведьма’ По отношению к человеку употребляется в значении ‘плохая женщина’. В двух словарях не зафиксировано переносное употребление по отношению к человеку (ТРС-Тенишев, 1968, с. 53; ТСТЯ, 2003, с. 108); в разговорной речи есть случаи употребления применительно к внешне неприятной, злой женщине, чаще в ссоре между женщинами. (6) Аскыӊ кижиже караӊнатпа сен, албыс! (И-1) аск=ыӊ рот=POSS/2Sg ‘Не говори мне ничего своим черным ртом, ведьма!’ кижи=же человек=LAT чернеть=CAUS=IMP караӊна=т=па сен ты албыс ведьма В русском языке коррелят ведьма – …2. перен. О злой, сварливой женщине (прост.)’ (СлРЯ, 1989, с. 60); …2. Бранно. О безобразной, злой женщине (БТСРЯ, 2014). АСКЫР ‘жеребец’ В двух словарях не зафиксировано переносное употребление по отношению к человеку (ТРС-Тенишев, 1968, с. 73; ТСТЯ, 2003, с. 170); в разговорной речи ‘жеребец’ → ‘бабник’: употребляют применительно к непостоянному мужчине, который ведет развратный образ жизни, его сравнивают с самцом. ISSN 1813-7083 Сибирский филологический журнал. 2021. № 1 Siberian Journal of Philology, 2021, no. 1 херээженне=п каяа где бегать по женщинам=CV ‘Где это ты бегал по бабам, жеребец?’ чор=ду=ң уходить=PAST=2Sg аскыр жеребец В русском жеребец – самец лошади, достигший половой зрелости… (перен.: о рослом, сильном мужчине; прост.) (СлРЯ, 1989, с. 156); // Разг.-сниж. О молодом мужчине (обычно рослом и сильном). Вон какой ж. стал! Ну и жеребцы у тебя ребята! // Разг.-сниж. О мужчине, до неприличия откровенно проявляющем свои физиологические наклонности. Ну и жеребцы, от баб не отходят, смотреть тошно! (БТСРЯ, 2014). * * * Таким образом, анализ фиксации экспрессивных лексем в существующих словарях тувинского языка показывает, что в них недостаточно широко представлены переносные значения слов, а именно метафорических экспрессивов. Это может быть связано с тем, что, как отмечают сами авторы «Тувинско-русского словаря» (1968), «пометы, указывающие на сферу употребления некоторых слов, в особенности помета разг. (“разговорная речь”), иногда носит условный характер, поскольку в тувинском литературном языке процесс стилистической дифференциации слов, естественно, продолжается» (ТРС-Тенишев, 1968, с. 8). Данное исследование также показывает наличие в тувинском языке способа образования новых значений у лексем путем семантической деривации и как результат – метафорических экспрессивов, которые необходимо фиксировать в современных словарях. Большинство же выявленных нами экспрессивных значений многозначных слов в имеющихся словарях тувинского языка не отмечены, но они употребляются в живой разговорной речи. В русском языке имеются отдельные словари разговорной или разговорнообиходной речи, а также региональные специализированные словари со стилистическими пометами. Для тувинского языка такие словари отсутствуют в основном по причине его недостаточно четкой стилистической дифференциации. Однако в настоящее время тувинский язык меняется, обновление и дополнение словарей продолжается.

Напиши аннотацию по статье

УДК 81’374 + 811.161.1 + 811.512.156 DOI 10.17223/18137083/74/19 Отражение метафорических экспрессивов в тувинской лексикографии Э. К. Аннай Тувинский институт гуманитарных и прикладных социально-экономических исследований при Правительстве Республики Тыва Кызыл, Россия Аннотация Рассматривается фиксация и маркирование пометами метафорических экспрессивов (единиц экспрессивного лексического фонда), представляющих собой частный случай семантической деривации, в словарях тувинского языка. В качестве сравнения приводятся русские эквиваленты. Отмечается также влияние русского языка на семантическую структуру тувинских лексем. Выявлено, что в последние десятилетия число рассматриваемых единиц, употребляемых в разговорной речи, выросло под влиянием русского языка. Появились модели образования экспрессивов, ранее не характерные для тувинского языка, но распространенные в русском. В словарях тувинского языка это явление не находит должного отражения.

отражение стилистики постмодернизма в онирическом пространстве комедия о богата. Ключевые слова: ономастическое пространство, поэтоним, заголовок, комедия, пьеса, антропо ним, реалионим, аллюзия, интерпретация, модификат, художественный контекст. Введение. Исследование онимического пространства в комедиях драматурга «театра абсурда» Олега Анатольевича Богаева является весьма актуальным как в плане выявления общих закономерностей развития поэтической ономастики при изучении разных школ и направлений русской драматургии второй половины ΧΧ века, в том числе художественных произведений современного постмодернизма, так и для установления индивидуально-авторской манеры в выборе и использовании имён собственных, их обусловленности контекстом и стилистикой «новой драмы». Объектом исследования данной статьи стали пьесы О. Богаева «Сансара» (1993), «Русская народная почта. Комната смеха для одинокого пенсионера в одном действии» (1995), «Мертвые уши. Новейшая история туалетной бумаги» (1998), коренным образом отличающиеся от сложившихся традиций как «вампиловского», так и «поствампиловского» периодов развития современной русской драматургии [1]. Предметом исследования являются имена собственные, функционирующие в вышеназванных комедиях, их статус, семантика и особенности употребления. Для драматургии О. Богаева присущи «депрессивный контекст» [2], «драма отчуждения», которая передает картину распада моральных ценностей и разрушения мира, «роковая предопределенность безрадостного существования в пространстве Города» [3, с. 87]; «гипернатурализм» и упадок самоидентификации: «эти персонажи не знают себя, не знают, как и почему они оказались в данной ситуации, они не понимают логику собственного существования, они остаются “чужими”, даже если провели в этой среде всю свою жизнь» [4, с. 250]. В исследованиях М. Липовецкого и М. Мамаладзе пьесы художника слова рассматриваются как образцовые для гиперреалистического или неосентиментального направления современной драмы [4; 5]. Е. Сальникова связывает «Сансару» и «Русскую народную почту. Комната смеха для одинокого пенсионера в одном действии» с традициями «театра абсурда», подчеркивая «мягкий абсурд», фантасмагоричность, сочетание лирического пафоса с иронической отрешенностью [6, с. 172]. Г. Заславский говорит об интертекстуальности богаевских пьес, называет самого драматурга «верным сыном отечественной словесности, сугубым традиционалистом» [7, с. 180]. С.Я. Гончарова-Грабовская, анализируя пьесы «Русская народная почта. Комната смеха для одинокого пенсионера в одном действии», «Мертвые уши. Новейшая история туалетной бумаги», определяет их жанр как трагикомедию и причисляет данные произведения к постмодернистскому типу нетрадиционной (экспериментальной) драмы [8, с. 19–20]. Итак, драматургию Олега Богаева критики связывают с самыми разнообразными традициями, но в целом определяют его творчество как одного из представителей российской «новой драмы». Достаточно необычная и сложная структура произведений О.А. Богаева требует уточнения и специфики в выборе ономастических средств, которые бы органично вплетались в поэтику его драматургии и отражали стилистику того художественного метода, в контексте которого автор воплощал современную инновацию русского театра. Определение этой специфики, выявление определенных ономастических универсалий в творчестве О. Богаева и есть цель данного исследования. Основная часть. Главное имя собственное любого произведения – это его заглавие. В языковом плане заглавие представляет собой название, то есть имя текста. Оно, как и имя собственное, идентифицирует текст, выделяет его из ряда всех других. Именно заголовок привлекает внимание читателя. Вместе с тем называние играет важнейшую роль в содержательной структуре произведения: оно формирует читательскую догадку относительно темы произведения, передает в концентрированной форме основную идею творения, является ключом к его пониманию. Однако это становится возможным при условии полной семантизации заголовка только после прочтения текста. Заглавие (однозначно оно или многозначно) может быть осмыслено лишь в результате восприятия текста как структурно-семантического единства, характеризующегося своей целостностью и связностью. Проанализируем заголовки комедий драматурга О. Богаева. Каждый из них достаточно необычен. В плане грамматического оформления, по форме это либо отдельная ирреалистичная номинация («Сансара»), либо двойное называние в виде первого словосочетания, которое строится по модели «имя прилагательное + имя существительное», и затем второго назывного предложения («Мёртвые уши. Новейшая история туалетной бумаги», «Русская народная почта. Комната смеха для одинокого пенсионера в одном действии»). Все избранные писателем слова заголовков являются организующим элементом каждого из драматургических текстов. Это проявляется в том, что, познакомившись с пьесой, читательзритель ретроспективно осмысливает заголовок в связи со всем контекстом драмы. При этом семантическое значение названия может претерпевать существенные трансформации под воздействием самого текста. Заголовки комедий О. Богаева особенно отчетливо демонстрируют множественность интерпретаций и играют важную роль в формировании интегрированного единства каждого из тексто в. Полное осмысление называния возможно лишь в так называемом «мегаконтексте», т.к. многие заглавия содержат аллюзии и требуют от читателя знания мифологии, истории литературы, истории религии и т.д. Так, заголовок «Сансара» трактуется самим художником слова в эпиграфе («Сансара (буддийская мифология) – «блуждание», «круговорот», переход из одного состояния существования в другое» [9, c. 7]). Именно на этой религии, вере в великое переселение душ, строится весь комизм и абсурдность происходящих в пьесе событий. Вначале сюжет начинает развиваться по реальному сценарию, а затем становится условно-метафорическим (ирреальным, фантастическим): одинокая Старуха изолировалась от мира в пространстве захламленной квартиры с неисправным электричеством из-за ощущения, что все хотят ее обмануть, ограбить и т.п., поэтому всякий позвонивший в звонок на ее двери получает мощный удар током. Женщина, пришедшая по объявлению о продаже котят, как и все, получает удар током, переживает клиническую смерть и рассказывает Старухе о возможности преодоления невыносимых обстоятельств жизни, в том числе смерти, через погружение в инобытие – «сансару». Суть этого учения состоит в том, что «… смерти нет, а есть сознание Кришны» [9, c. 28]. Потеряв в один год всех своих родных («Зимой – мать, весной – отца, летом – мужа, осенью – сына» [9, с. 26]) и однажды встретив на улице кришнаита, женщина уверовала в то, что душа её сына «после смерти вселилась в другое тело. Великое переселение душ. Сансара… Сансара…» [9, c. 28]. Но этому предшествует трагикомическое выяснение отношений, повторяется ситуация непонимания персонажами друг друга: Женщина ищет котенка, в которого якобы, по её мнению, переселилась душа умершего сына Юрочки, а Старуха уверена, что ее хотят ограбить или убить. Финал пьесы построен в стилистике «театра абсурда»: старик (или как называет его автор «Спящий за шифоньером») засыпает вечным сном, Женщина продолжает искать сына- котенка, Старуха тоже уверовала, что душа старика переселилась в муху. Но при этом финал лишен однозначности: неожиданное включение телевизора может быть всего лишь комической случайностью, усилившей помешательство этой необычной Старухи, а может быть «окном» в инобытие, т.к. звучит известная в 1980-е годы песня «До свиданья, Москва» на музыку А. Пахмутовой и слова Н. Добронравова, в которой отчётливо слышится таинственное созвучие-совпадение с именем одного из персонажей пьесы (Спящего за шифоньером) дяди Миши, чья душа якобы переселилась в улетающую муху: «СТАРУХА (мечтательно). Туннель... ТЕЛЕВИЗОР (тихо поет). На трибунах становится тише, Тает быстрое время чудес, До свиданья, наш ласковый Миша, Возвращайся в свой сказочный лес. СТАРУХА. Миша... Человеком...<…> Старуха смотрит в окно, пытается что-то разглядеть. Женщина ползает по полу, ищет котенка, плачет, смеется. Песня все тише и тише» [9, с. 46]. Созвучие имён создаёт «непостановочный» эффект. Так ещё раз звучит мотив заголовка драмы «Сансара», который связан с формированием в читательском сознании догадки относительно идеи произведения – ухода от жестокой неприглядной реальности в инобытие, а именно в сансару. Первая часть в названии «Русская народная почта. Комната смеха для одинокого пенсионера в одном действии» отражает тематику комедии (по форме – это словосочетание), вторая же является выражением идеи произведения (грамматически она оформлена назывным предложением). Как и в «Сансаре», в «Русской народной почте» главный персонаж, совершенно одинокий, всеми забытый пенсионер Иван Сидорович Жуков выдумывает свой собственный мир, помогающий ему преодолеть бесчеловечные обстоятельства реальности. Он занимается тем, что пишет письма самому себе. После смерти жены два года «жизнь текла непонятно откуда и куда, <…> Но неожиданно в начале осени, врасплох, <…> приятели (словно сговорившись) покинули его и вознеслись на «небесную скамеечку» к супруге, телевизор и радио безнадежно поломались. Скучно стало. И вот наш Иван Сидорович целыми днями не показывает носа на улицу, сидит на табурете, раскачивает свое одиночество,… <…> Не с кем поговорить, никто не зайдет» [9, с. 50]. И тут он находит своё «лекарство» от одиночества: «Когда-то жена работала на почте, пачками таскала домой чистые конверты и бланки телеграмм, но найти применение жесткой, грубой бумаге было сложно,… <…> Теперь Иван Сидорович нашел конвертам применение. Из комода, из-под обоев, из шкафа, отовсюду, где только можно, выглядывают серые уголки писем. На конвертах один и тот же почерк» [9, с. 51]. Богаевский герой своими письмами создает новую реальность, в которой ведет активное общение со школьными друзьями, с директором Центрального телевидения, с Президентом РФ, английской королевой, марсианами, клопами и т.д. Комизм ситуаций обусловлен склерозом Ивана Сидоровича (он искренне удивляется, находя новые письма, забывая, что написал их сам) и его чувством юмора, простодушием, искренностью, человечностью, проявляющимися в письмах: «С антресолей падает конверт. Иван Сидорович подходит, распечатывает, читает. Уважаемый т. Жуков! Поздравляем вас с юбилейной датой и желаем вам главного счастья. А главное счастье возможно только у нас на антресолях. Иван Сидорович, в самом деле, переезжайте к нам. Вы будете играть на гармошке, а мы слушать. А ночью будем спать вместе. У нас тепло. А кровать стоит на сквозняке. Последний раз желаем вам главного сча стья и ждем! Ваши... клопы с антресолей. Иван Сидорович испуганно смотрит на антресоли, на кучу белья. Грозит кулаком. Садится за стол, пишет» [9, с. 77]. Действительно, двойное название не только обращает на себя внимание, увлекает читателя-зрителя, но и отражает идейно-тематический контекст произведения. Заголовок пьесы «Мертвые уши. Новейшая история туалетной бумаги» отличается интертектстуальностью, представляет собой интригующее ремейковое заглавие (ср. «Мёртвые души») с оригинальным необычным расшифровывающим пояснением в своей второй части, которое, как нам представляется, заинтересовывает читателя-зрителя, используется с целью поддержания игровой формы, манеры общения с ним. Сочетание «Мертвые уши» мы слышим от малообразованного милиционера, заметившего на полу большое количество разбросанных книг: «БОЛЬШОЙ. Что это за книги? ЭРА. Классики. (Пауза.) <…> МАЛЕНЬКИЙ (кивает на горы книг). Где взяла? ЭРА. Валялись на улице. Может, возьмете домой? БОЛЬШОЙ (ходит, перебирает книги). Без картинок... Знаешь, у меня всегда так с классикой... Откроешь, и в сон валит. Прямо снотворное... Барбитурата. МАЛЕНЬКИЙ (Эре). Рецепт есть? ЭРА ищет бумажку. БОЛЬШОЙ (поднимает с пола надорванную страничку, читает). «Мертвые… уши»... МАЛЕНЬКИЙ. Мертвые — кто? БОЛЬШОЙ (глядит на страничку). Уши. Тут еще впереди было что-то» [9, c. 134]. Из-за подобного несколько гиперболизированного драматургом невежества обывателей, которые уже давно перестали читать, интересоваться подлинной литературой, происходит ситуация, при которой закрываются библиотеки, а старые издания классиков становятся никому не нужными и подлежат вторичной переработке: «СВЕТА (на книги). Жалко, конечно... Но куда их? <…> За последний год пришел всего один посетитель. Помещение забрали под банк. А книги? Обычно такие книги отправляют на бумажную фабрику. Приходит грузовик и увозит. А там конвейер, помол. И появляется новая бумага... ЭРА. Вторсырье? СВЕТА. Ну да…» [8, c. 136 – 137]. Так происходит объяснение второй части заголовка комедии «Новейшая история туалетной бумаги»: «ЧЕХОВ (снимает пенсне, протирает). Дело обстоит так... Крайне нужен хотя бы один читатель, и мы спасены... ЭРА. И много вас? ЧЕХОВ. Вся библиотека русской классики. С Рождества стеллажи на дрова, а нас в огонь. Кому повезет, того в подвал. (Пауза.) Самое страшное знаете что? ЭРА. Что? ЧЕХОВ (шепотом). Уборная. Ивану Сергеевичу не повезло» [9, c. 96]. Основная функция предложенных драматургом заголовков – настроить на «правильное» восприятие, поскольку автор отказывается от принципа жизнеподобия в пользу создания ирреального условно метафорического мира. В целом, на наш взгляд, заглавия комедий О.А. Богаева выразительны (повествовательны, философски насыщены, лиричны, исполнены комизма) и полифункциональны. Основные мотивы выбора таких номинаций связаны с критикой (комическим изображением) современного общества, его социальных институтов, культуры и критикой современного человека, его духовно-нравственного состояния, что вполне характерно для стилистики произведений постмодернизма. При этом основы повседневной жизни и взаимоотношений людей соотносятся с бытийными основами. Динамика действия определена чередованием и сочетанием мотивов «жестокости жизненных обстоятельств», «старости» («Русская народная почта. Комната смеха для одинокого пенсионера в одном действии», «Сансара»), «подлинного и мнимого искусства» («Мертвые уши. Новейшая история туалетной бумаги»), а также «апокалипсиса», «одиночества», «сна / инобытия», «смерти». Пьесы драматурга направлены на осуждение основных принципов человеческой жизни и общества, что и определяет выбор названий в духе «театра абсурда», где сочетаются элементы различных стилей и направлений прошлого, нередко с ироническим эффектом. В художественном мире О. Богаева действуют персонажи, которых условно можно разделить на несколько групп [10], и соответственно их называния отнести к разным типам поэтонимов. Среди сюжетных героев в комедиях драматурга есть персонажи реалистические, обыкновенные люди всех возрастов и социальных групп с традиционными для русскоязычного антропонимикона номинациями – реалионимами (пенсионеры – старики и старухи: Иван Сдорович Жуков / Ванька Жуков / прозвище «Старый пень» («Русская народная почта»), Клавдия Егоровна Строгина, дядя Миша; Вера Петровна Холодная («Сансара»), крепкая женщина Эра Николаевна, библиотекарь в декретном отпуске Света, писатель, лауреат Нобелевской премии Лев Сусленко («Мёртвые уши»); фантастиче ские, мифологические существа (мифонимы): жители системы «Марс», Марсиане, Клопы с антресолей, котёнок-мальчик; ангелы, персонифицированные герои (библионимы): Смерть, Бог, Дьявол; персонажисимулякры (им присваиваются так называемые «деапеллятивные» имена): Старуха, Женщина, Спящий за шифоньером («Сансара»), Дама-берет из СОБЕСа, Два чиновника Департамента культуры, Коллекционер редких изданий, Два милиционера – Большой и Маленький («Мёртвые уши») или гибридно-цитатные персонажи (прецедентные (аллюзивные) имена) мифологизированных писателейклассиков и литературных героев: Чехов, Пушкин, Гоголь, Толстой («Мёртвые уши»), Робинзон Крузо, Василий Иванович Чапаев («Русская народная почта»); известных исторических и культурных деятелей: Дантес как убийца Пушкина («Мёртвые уши»), королева Англии Елизавета II, В.И. Ленин, Сталин, актриса Любовь Орлова, летчик-космонавт Гречко, лётчик Севастьянов («Русская народная почта»). К внесюжетным именам собственным относятся антропонимы, топонимы (прецедентные ономастические сравнения, метафоры, метонимии), астронимы, урбанонимы, годонимы, ойконимы, теонимы, хоронимы, хрононимы, хрематонимы, эргонимы [11]: Тамерлан Великий, Арина Родионовна, Англия, Франция, «Шинель», Святое Писание, улица Чехова, парк Гоголя, автобусная остановка Толстого («Мертвые уши»), председатель колхоза Ян Карлович, брат Паша / Пашка, муж Лёня / Лёнечка, тётя Кока, сын Юра / Юрочка, Юрий Гагарин, Валентина Терешкова, Ребентропп, Сталин, Ленин, Кришна, Будда, Киев, Колыма, Большой театр, проспект Космонавтов, журналы «Умелые руки», «Юный техник», архитектор Цэденбал, Ялта, деревня Знаменка, Пермская область, профсоюзный клуб «Волга-Волга», «Свадьба в Малиновке» («Сансара»), друзья Мишка, Гришка, Фёдор, Анфиса-школьница, Великая Отечественная война, Адольф Гитлер, «Лебединое озеро», Платон, песни «Калинка», «Амурские волны», «Песня ткачих», «Интернационал», журнал «Советская милиция», Кремль, Париж, Берлин, Россия, Англия, метро на «Кольцевой», Земля, Марс, орбитальная станция «Дружба», холодильник «Бирюса» («Русская народная почта») и др. [9]. Все внесюжетные номинации прежде всего создают фон эпохи, на котором развивается действие, содействуют погружению читателя-зрителя в созданную автором реальность, где важна любая деталь и каждая мелочь, а также характеризуют обстоятельства жизни, отражают воспоминания самих сюжетных героев пьесы, а порой выступают как художественные средства в качестве ономастических сравнений, метафор и метонимий. В развитии действия комедий возникают «пороговые» обстоятельства и положения, но они не вос принимаются персонажами как нечто из ряда вон выходящее. Как правило, в комедиях представлены два основных алгоритма развития сюжета: действие начинает развиваться в рамках реально-достоверного времени, а затем незаметно для персонажей естественным образом создается «иная реальность» и сюжет модифицируется в условно-метафорический. При этом развязку однозначно невозможно интерпретировать. В измененной реальности признаки жестокой действительности не исчезают, но раскручивание действия становится абсурдным, нелогичным, пространственно-временной контекст оказывается «многослойным», множественным. Использование в богаевском мире всего разнообразия типов имён собственных и обусловлено такой бинарной действительностью контекста. Рассмотрим подробнее поэтонимы, функционирующие в пьесах «Сансара», «Русская народная почта. Комната смеха для одинокого пенсионера в одном действии», «Мертвые уши. Новейшая история туалетной бумаги», и выявим общие закономерности в использовании номинаций, установив таким образом определенные ономастические универсалии, присущие творческой манере драматурга. В первой пьесе Олега Богаева «Сансара» (1993) формируются особенности поэтики, художественного стиля, мышления писателя, ставшие доминантными. Перед нами пьеса в одном действии. Авторское определение жанра «комедия», вероятно, связано с интересом к комизму несоответствий, с осмыслением жизненных противоречий как абсурдных. Действующие лица обозначены обобщенно: Женщина, Старуха, Спящий за шифоньером, но это не связано с проблемой самоидентификации, это обобщение экзистенциально-философского уровня, проявляющееся в варьировании мотива ‘одиночества’ как ‘смыслоутраты’. Наблюдается так называемая онимизация (ономатизация) апеллятива, или же в данном конкретном случае антропонимизация апеллятивов, т.е. использование деапеллятивов (деапеллятивация) [11, с. 53]. На самом деле каждый из героев обладает своим именем, которое многофункционально отражает внутреннее состояние, характеристику персонажа: Женщина по имени Вера Петровна Холодная, Старуха – Клавдия Егоровна Строгина (в прошлом член партии), Старик (Спящий за шифоньером) – дядя Миша. Каждое из имен семантически значимо. Достаточно мотивированы и экспрессивные (эмоционально-оценочные) фамилии персонажей комедии. «Мотивированное имя – это любое имя собственное, имеющее прозрачную семантическую структуру, ясно выделяющуюся корневую морфему, в силу чего в нем может быть вскрыт мотив номинации» [11, с. 87] . У женщины со «значащим» прямоговорящим именем Вера внезапно после встречи с кришнаитом возродилась вера (ср. апеллятив вера – «убежденность, глубокая уверенность в ком-чём-нибудь», «убежденность в существовании Бога, высших божественных сил», «то же, что и вероисповедание» [12, с. 74]) в то, что ее умершие родственники вовсе не перестали существовать, а просто их души переселились в другие сущности. Именно поэтому она так упорно ищет котёнка, в которого, по ее убеждению, переселилась душа умершего сына Юрочки. Отчество и фамилия героини вполне созвучны между собой (Петровна – от Петр из греческого Petros «камень» [13, с. 177] и Холодная – от прилагательного холодный, что значит «имеющий низкую температуру, не нагретый, не дающий и не содержащий тепла» или переносные значения «равнодушный, бесстрастный», «строгий и недоброжелательный» и др. [12, с. 866]). Женщине холодно от внезапно нагрянувшего на нее одиночества и безысходности. Ее сердце постепенно превратилось в камень от многочисленных судьбоносных потерь и горестей. Читателю-зрителю кажется вполне естественным помутнение ее рассудка, поиск последней надежды в «сансаре», искренней вере в переселение душ. «ЖЕНЩИНА. … И правда, в один год потерять всех... Разве так бывает? <…> Високосный год, …<…> Говорят — «тяжелое горе». Когда люди говорят эти два слова, они даже не понимают, что это. Горе даже не давит... оно висит над тобой... оно кругом... оно во всем... Это не объяснить. Как передать словами все это? ... <…> Проснешься ночью... И... Идешь на кухню и... И давишься холодными блинами. <…> Утром шесть остановок на работу, вечером — семь обратно... Иду пешком. <…> Подойду к дому... А вдруг свет горит? Вдруг и не было високосного года, все живы, сидят и ждут меня дома?» [9, с. 26]. Старуха Клавдия Егоровна Строгина сама о себе говорит так: «… Да ты знаешь, кто я? <…> От меня не скроешься... Меня все оккупанты боялись... До сих пор письма пишут, людоеды... Переживают за свою фашистскую жизнь... <…> Вот телеграммы в шкафу — Ганцы, Паульсы... Пощады просят, палачи... Совесть их загрызла... А жены плачут, просят за своих юнкерсов, эсэсовцев... А я говорю: нет! Видела?! Нет — отвечаю. Пока жива — не будет фашистам прощенья! Задобрить хотят. «Клавдия Егоровна... Клавдия Егоровна...» Ссссоббаки... Я – Клавдия Строгина! Член партии! <…> От меня, шпана казанская, один путь – ворота колонии строжайшего режима! И вперед с песнями про кондуктор!» [9, с. 30]. Фамилия героини в данном контексте созвучна с прилагательным «строгий» – «очень требовательный, взыскательный», «суровый, жёсткий», «не допускающий никаких отклонений от нормы, совершенно точный», «не допускающий отступлений от правил поведения, от общепринятых моральных норм» [12, c. 774] и проч. Имя Клавдия от лат. Claudius Клавдий, римское родовое имя из claudeo в значении «хромать» и claudus «хромой» [13, с. 133]. Такая трактовка номинации созвучна с художественным контекстом. В ремарках О.А. Богаев отмечает: «Старуха ковыляет на высоких каблуках к зеркалу, смотрит на себя, любуется…» [9, с. 12] (ср. значение глагола ковылять – «идти, хромая или с трудом, медленно» [12, с. 280]. Какие-либо модификаты имён главных героинь (гипокористики, аугментативы, квалитативы (деминутивы и пейоративы) в контексте пьесы отсутствуют. Комедия «Сансара», на наш взгляд, выявляет такую ономастическую особенность антропонимикона, как полионимия (многоименность): с одной стороны, это значимые деапеллятивные номинации (например, Старуха или Женщина (указывают на возраст), с другой, экспрессивные реалионимы, имеющие традиционную трёхчленную форму – фамилия, имя, отчество, отражающие явление трионимии, присущее в целом русскоязычному антропонимикону (Клавдия Егоровна Строгина или Вера Петровна Холодная), каждое из которых семантически раскрывается через художественный контекст. Центральным персонажем пьесы «Русская народная почта» является совершенно одинокий старик, выживающий в созданных автором обстоятельствах беспощадной современности. Имя Ивана Сидоровича Жукова и его развлечение – написание писем самому себе, «на деревню Дедушке» – интертекстуально соотносятся с сюжетом чеховского рассказа «Ванька», т.е. это аллюзивное имя - перекличка. Даже подписывается персонаж аналогично: «Здорово, ребята! Это я! Ваш настоящий Ванька Жуков!» [9, c. 54]. Отчество Ивана Жукова – Сидорович от Сидор (вариант от болгарского Исидор, переосмыслено в связи с греческим siderõs – «железо» [13, с. 200]). Действительно, у Ивана Сидоровича железный и несгибаемый характер. Несмотря на все жизненные неурядицы, отсутствие денег, старость и одиночество, герой пьесы продолжает жить, писать, играть на гармошке, петь, не сдаваться сложившимся обстоятельствам. Сам персонаж в одном из писем присваивает себе явно насмешливое прозвище Старый пень, которое он использует по аналогии с имеющейся в народе традицией называния пожилых людей, подчёркивая тем самым старость как характерную черту, сопутствующую и определяющую его жизнь. В пьесе реально-бытовое и фантастическое переплетаются. Так, пока Иван Сидорович спит, в его квартире появляются гибридно -цитатные персонажи-адресаты его писем (Елизавета II, В.И. Ленин, Сталин, Любовь Орлова, Гречко, Севастьянов и др.), выясняющие, кого он любит больше, а значит, завещает квартиру. Все герои ведут себя в соответствии с заявленной ролью. В финале пьеса завершается появлением персонифицированной Смерти. «И здесь Смерть милосерднее Жизни, потому что избавляет Ивана от Ужаса Современной Жизни, даруя ему вечность. Смерть у Богаева есть синтезатор всех видов времени, но результатом такого синтеза является не вечность, а человек: вечный Иван. <...> Иван переживает особое состояние неопределенности, в котором в большей степени, нет – в максимальной степени проявляется душа, он живет в жизнесмертии, в котором нет ничего необычного / фантастического и пограничного» [3, с. 769]. Ещё одна героиня комедии «Мертвые уши. Новейшая история туалетной бумаги» с новым метафорическим именем Эра – человек необыкновенный: «ростом она метра два или три, что само по себе уже подозрительно. <...> Но, как обычно случается, промашка с генами вышла: умственные способности, не в пример телесным чудесам, оказались ничтожны... <…> ее организм беспрестанно требует пищи и пищи, и на эту заботу растрачен весь смысл жизни » [9, с. 88]. «СВЕТА. <…> Имя у вас необычное — Эпоха... ЭРА. Эра я...» [9, с. 139] (ср. апеллятив эра – «система летоисчисления, ведущая от какого-нибудь определенного момента», «крупный исторический период, эпоха (высок.)», «самое крупное хронологическое деление, значительный этап в геологической истории Земли (спец.) » [12, c. 912] и синонимичная лексема эпоха – «длительный период времени, выделяемый по какимнибудь характерным явлениям, событиям» [12, c. 912]. Избранный драматургом антропоним выступает своеобразным именем-символом: Эра – типичный представитель целой эпохи духовно бедных, нечитающих и невежественных людей, чьи интересы ограничиваются лишь материальными благами. Одноосновное имя с прозрачной этимологией (сохранившее свою ясную внутреннюю форму) библиотекаря в декрете Светы также значимо (ср. Светлана – от рус. светлая [13, c. 339] – «излучающий сильный свет», хорошо освещённый, яркий», «ясный, прозрачный», радостный, ничем не омраченный, приятный» и др. [12, c. 702]). Русские классики очень тепло о ней отзываются: «СТАРИК. Вы (Эре – И.П) — добрая душа... Была еще Света, но она ушла в декрет. ЭРА. Какая Света??? СТАРИК (Толстой – И.П.). Заведующая... Хранительница наша» [9, c. 104]. Автор помещает Эру Николаевну в иную, фантасмагорическую реальность, в которой собрания сочинений персонифицируются в четверку классиков (Пушкин, Гоголь, Толстой, Чехов) и находят спасение от переработки в туалетную бумагу в ее доме. Гибридно-цитатные персонажи действуют в соответствии с мифами, сложившимися у людей стереотипами восприятия, что вызывает комизм положений (классики дерутся, играют в слова на щелбаны, занимаются самоцитированием). Однако вопреки их пародийной интерпретации очевидна авторская тоска по утраченной эпохе духовности. Поначалу трудноперевариваемая «духовная пища» постепенно становится для героини важнее пищи обыкновенной. «ЭРА (пишет). «Дорогие жители улицы Чехова, парка Гоголя и автобусной остановки Толстого. У кого есть желанье принять русских писателей, то придите ко мне. Я их отдам в хорошие руки. А сама я живу на улице Трактористов...» (Пишет.)» [9, с. 136]. Значимым, на наш взгляд, является и «скрытоговорящее» отчество героини (ср. имя Николай в переводе с греческого языка «Nicolaos: nikaõ побеждать + laos народ» [13, с. 165], т.е. означает «победить народ»). Эра Николаевна, действительно, стремится победить безразличие, невежество, душевное равнодушие людей, которые в ответе за национальную культуру, сохранение, сбережение её основ, и в первую очередь русской классики. Вот почему женщина беспрестанно бьёт тревогу, обращаясь в различные инстанции, стараясь спасти выброшенные за ненадобностью экземпляры книг классиков русской литературы Н.В. Гоголя, А.П. Чехова, Л.Н. Толстого, А.С. Пушкина, подлежащие вторичной переработке. Судьба отечественной культуры в интерпретации О.А. Богаева трагична: интеллигенция и чиновники к ней равнодушны, Коллекционера (ср. лексему коллекционер – «человек, который занимается коллекционированием» [12, с. 283], т.е. собиранием каких-либо предметов) интересуют лишь редкие издания, обыватели не читают, для известного писателя Сусленко история Эры Николаевны – материал для компьютерной программы создания нового художественного текста. Эра Николаевна погибает в пожаре, но искусство вечно: «По колено в болоте из пепла и пены стоят крошечные фигурки русских классиков. В окне мигают веселые огни пожарной и «скорой помощи». Хлопают дверцы. Проснулась сирена. Вой удаляется. Наступает тишина» [9, с. 143]. Заключение. Особенностью ономастического пространства пьес О. Богаева является выбор нестандартных по форме и трактовке заголовков, отражающих идейно -тематическое содержание постмодернистских драм. Пьесы получают интригующие ремейковые заглавия с оригинальным жанровым определением («Русская народная почта. Комната смеха для одинокого пенсионера в одном действии», «Мертвые уши. Новейшая история туалетной бумаги»), отражающие, как правило, внутреннее (метафорическое) содержание, формирующие читательскую догадку относительно темы и / или идеи произведения, или же уточняющие авторскую оценку, заинтересовывающие читателя зрителя («Сансара»). Как заглавия, так и многие антропонимы обладают интертекстуальностью. Пьесы переполнены прецедентными именами-аллюзиями, которые присвоены гибридно-цитатным персонажам, в совокупности ориентирующими на «многослойное» прочтение. Смешение в художественном контексте среди персонажей реально действующих и гибридно-цитатных, мифологических, т.е. использование реалионимов (дядя Миша, Лев Сусленко, Юра и т.д.) и прецедентных (аллюзийных) антропонимов (Чехов, Пушкин, Гоголь, Толстой, Елизавета II, В.И. Ленин, Сталин и проч.), служит основной цели автора – настроить на «правильное» восприятие произведения, поскольку драматург отказывается от принципа жизнеподобия в пользу условно-метафорического, что обусловлено стилистикой «театра абсурда». Благодаря множеству повествовательных ремарок, репликам самих персонажей имена собственные в пьесах О. Богаева достаточно выразительны, семантически значимы и полифункциональны. Они не только характеризуют героев, место или обстоятельства действий, но и, например, создают «непостановочные эффекты». В онимическом пространстве художника слова можно выявить ряд закономерностей в употреблении имён собственных. Прежде всего, это использование приема онимизации, и в частности антропонимизации апеллятивов (Старуха, Женщина, Коллекционер, Дамаберет, милиционеры Маленький, Большой, два чиновника – Первый и Второй и др.), трионимии (Иван Сидорович Жуков, Вера Петровна Холодная и т.д.), а также полионимии (Старуха / Клавдия Егоровна Строгина; Иван Сидорович Жуков / Ванька Жуков / Иван Сидорович / Старый пень, Старик / Толстой, Человек / Чехов и пр.), употребление в основном онимов, обладающих высокой степенью семантической активности (прямо-, скрыто- и косвенноговорящих [см. 14]), мотивированных имен (Света, Эра Николаевна и пр.) и экспрессивных номинаций (Клавдия Строгина, Вера Петровна Холодная, Старый пень и др.), отсутствие широкого спектра вариантов (модификатов) по отношению к сюжетным героям комедий, за редким исключением (сын Юра – гипокористика / Юрочка – деминутив, Иван Жуков / Ванька – пейоратив / Ваня – гипокористика). Выделенные особенности поэтонимов в пьесах О.А. Богаева позволяют сделать предположение о сюжетном мышлении писателя и игровом характере общения со зрителем-читателем. Результаты проведенных исследований ономастического пространства комедий художника слова, их сопоставление с изысканиями онимического пространства «вампиловской» и «поствампиловской» драматургии свидетельствуют об авторском стремлении при выборе имён собственных к синтезу стилевых традиций русского психологического театра и европейского «театра абсурда». ЛИТЕРАТУРА 1. Петрачкова, И.М. Художественное использование антропонимов в драматургии А.В. Вампилова / И.М. Петрач 2. 3. кова // Веснік БДУ. Сер. 4: Філалогія. Журналістыка. Педагогіка. – 2009. – № 3. – С. 64–68. Кислова, Л.С. «Апокалипсис нашего времени» в драматургии «уральской школы» (О. Богаев, В. Сигарев, В. и О. Пресняковы) / Л.С. Кислова //

Напиши аннотацию по статье

2020 ВЕСТНИК ПОЛОЦКОГО ГОСУДАРСТВЕННОГО УНИВЕРСИТЕТА. Серия А УДК 811.161.1′373.2:821.161.1-22Богаев7 ОТРАЖЕНИЕ СТИЛИСТИКИ ПОСТМОДЕРНИЗМА В ОНИМИЧЕСКОМ ПРОСТРАНСТВЕ КОМЕДИЙ О. БОГАЕВА канд. филол. наук, доц. И.М. ПЕТРАЧКОВА (Гомельский государственный медицинский университет) innamihail@mail.ru В статье анализируются имена собственные из пьес Олега Богаева – драматурга уральской школы «новой драмы». Представлена общая оценка онимического пространства; охарактеризованы особенности поэтики онимов богаевской драматургии; раскрыты значимость, статус, семантика и специфика функционирования имен собственных как отражение стилистики русского «театра абсурда». При выявлении ономастических универсалий обнаружен ряд закономерностей в использовании поэтонимов драматургом. Это двойные заголовки, отличающиеся ремейковым содержанием, антропонимизация апеллятивов, полионимия, трионимия, непродуктивность модификатов личных имен сюжетных героев, использование мотивированных и экспрессивных номинаций, обладающих достаточно высокой степенью семантической активности, множественность прецедентных (аллюзивных) онимов, которые активно выступают в художественном контексте в качестве номинаций сюжетных персонажей комедий.

отражение вариативности родовое характеристики нескончаемых сусчествителных в современных словарях. Ключевые слова: вариативность, несклоняемые существительные, род, лексикография, сло вари. GENDER VARIATION OF INDECLINABLE NOUNS IN DICTIONARIES A. S. Baranova Novosibirsk State Pedagogical University, 28, Vilyuyskaya ul., Novosibirsk, 630126, Russian Federation The article elaborates on grammatical gender variation of inanimate indeclinable nouns. The analysis was performed on modern dictionaries and defines the main ways of representing gender by lexicographic means. The analysis identifies different types of variability of noun gender, deduces factors that cause this variability in each type and reveals main linguistic causes that provoke competition among these factors. This competition may be observed in one dictionary entry of both monosemantic and polysemantic words, as well as between several dictionaries, which may identify gender qualities of the noun in different ways, basing on different factors. The analysis of grammatical variation indeclinable nouns defines the direction of dynamic processes in grammatical system of the modern Russian language. Refs 19. Tables 5. Keywords: variability, indeclinable nouns, noun gender, lexicography, dictionaries. DOI: 10.21638/11701/spbu09.2016.105 В последние годы исследовательский интерес к  классу несклоняемых существительных переживает свое второе рождение, что обнаруживается в  достаточном количестве работ, рассматривающих этот феномен в различных его аспектах. В некоторых из них авторы сосредоточивают свое внимание на родовой принадлежности несклоняемых существительных и, в частности, на проблеме вариатив © Санкт-Петербургский государственный университет, 2016 DOI: 10.21638/11701/spbu09.2016.105 тия вариативности родовой характеристики, устанавливают факторы, способствующие ее возникновению, приводят примеры отдельных слов и целых тематических групп, в  которых наблюдаются колебания в  роде при употреблении в  согласовательных конструкциях. Особо отметим работу С. О. Савчук, в которой явление вариативности рода рассматривается на значительном по объему языковом материале из Национального корпуса русского языка (НКРЯ), исследуются не только несклоняемые, но и склоняемые существительные, с учетом динамики их изменений и статистики употреблений лексем в форме того или иного рода, а также в сопоставлении с данными словарей и грамматик. Отдельной проблемой является лексикографирование вновь появляющихся в русском языке несклоняемых неодушевленных существительных (далее  — ННС). Эта проблема не была еще предметом специального исследования, несмотря на замечания о  том, что «на сегодняшний день лексикографическая практика не является эталонной в определении морфологических свойств несклоняемых существительных, их частеречной и  родовой принадлежности» [Приорова 2008, с. 75]. Такая непоследовательность возникает из-за отсутствия у составителей словарей «иллюстративного материала, извлеченного из текстов, или из-за несоответствия зафиксированного рода НС и предлагаемого примера» [Приорова 2000, с. 78]. Л. А. Брусенская, составитель специального словаря [Словарь неизменяемых иноязычных слов русского языка], видит причину в  отсутствии выработанных принципов лексикографического описания данного класса лексем, которое отражало бы их морфологическую специфику. Вместе с тем представляется, что проблема лексикографического отражения родовой вариативности несколько глубже, чем кажется на первый взгляд. Анализ лексикографического представления родовой характеристики ННС дает возможность отразить достаточно пеструю картину их распределения по родовым классам в современных словарях, попытаться установить причины такого разнобоя, обусловленные рядом факторов — как собственно лексикографических, так и языковых, как субъективных, так и объективных. Итак, на материале словарей можно выделить несколько типов проявления вариативности по роду, обусловленной в  каждом случае влиянием различных факторов. Как правило, исследователи не в  полной мере принимают это во внимание и рассматривают языковой материал изолированно, без учета таких типов проявления. К собственно языковым факторам, влияющим на распределение рода у ННС и получающим отражение в словарях, большинство исследователей относят: • семантический фактор, под которым понимается принадлежность большинства ННС к среднему роду на основании наличия семантики предметности [Панова] или «категориальной семантики» [Савчук]; • лексико-семантический фактор, учитывающий влияние рода соотносимого гиперонима или синонима [Савчук] («денотатная отнесенность» [Приорова, 2008], «координационный» фактор [Панова]); • фактор формальной аналогии, проявляющийся в «соответствии формального облика слова признакам того или иного грамматического класса» [Савчук, с. 642]; Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 1 точнике; • редко упоминаемый стилистический фактор, который связан с «закреплением разных вариантов в  разных сферах общения, в  литературном языке и субстандарте» [Савчук, с. 641]; • фактор влияния одного из значений (как правило, более раннего, устоявшегося) ННС-полисеманта, косвенное указание на который мы обнаружили только в одной работе [Атанасова]. Как верно указывают исследователи, «несклоняемые неологизмы, встраиваясь в систему родовых противопоставлений русского языка, испытывают влияние нескольких факторов, которые могут действовать разнонаправленно» [Савчук, с. 641], и, на наш взгляд, вариативность, как правило, становится следствием конфликта этих факторов. Для исследования были привлечены современные словари разных типов — неографические, словари иностранных слов ([Шагалова; Крысин; Толковый словарь новейших слов и  выражений русского языка] и  др.), словари несклоняемых слов [Брусенская; Успенская], а также некоторые толковые словари [Толковый словарь русского языка конца XX в.; Малый академический словарь; Ожегов] и др.). На материале словарных статей и предисловий к словарям мы выявили типы проявления вариативности, а также способы ее отражения лексикографическими средствами. Кроме собственно языковой необходимо учитывать иную вариативность, которая возникает в лексикографической практике и пересекается с первой. На материале словарных статей и предисловий к словарям нами были установлены 3 типа лексикографического представления вариативности ННС: 1) в рамках одного значения лексемы в структуре словарной статьи; 2) при описании многозначной лексемы (полисеманта); 3)  выявленный при сравнении данных разных словарей. К вариативности первого типа относятся случаи колебания в роде ННС в рамках описания одного лексико-семантического варианта в структуре словарной статьи одного словаря. При этом необходимо учитывать, что вариативность родовой характеристики в  структуре словарной статьи может быть отображена посредством прямых и косвенных способов лексикографической экспликации родовой характеристики. Под прямой экспликацией родовой характеристики понимается фиксация информации о родовой принадлежности лексемы грамматическими пометами. Непрямая (косвенная) экспликация рода имеет место, если вариативность рода ННС выявляется через другие элементы словарной статьи: толкование и иллюстративный материал. В данной статье рассматривается представление родовой вариативности средствами прямой экспликации, а  также сочетанием прямой и непрямой экспликации. При учете только прямой экспликации явления вариативности — через систе му грамматических помет — можно наблюдать несколько тенденций. I. Наиболее распространенным способом лексикографической репрезентации колебаний в роде ННС является особый вид пометы, названной нами «комплексной». Ее специфика заключается в том, что передается одна и та же грамматическая информация (в нашем случае — о роде существительного) и вместе с тем отражается возможность выбора из ряда альтернатив — например, средний и мужской или Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 1 пометы. 1. Помета указывает на возможность отнесения ННС и к среднему роду, и к одному из маркированных родовых классов: «ср. и м.»; «ср. и ж.» (с переменой мест «слагаемых»). Причиной вариативности становится конфликт между фактором традиции (принадлежность ННС к  ср. роду), с  одной стороны, и  лексико-семантическим фактором — с другой. Например: ГО ж. и ср., абстр. Игра по определенным правилам деревянными фишками (по 160 в начале игры у каждой из сторон) на квадратной доске с  вертикальными и  горизонтальными линиями [Успенская]. Здесь отнесенность лексемы к женскому роду, вероятно, можно объяснить влиянием семантических факторов, роль которых неоднократно отмечается в работах (см., напр., [Савчук, с. 638]), в частности аналогией с гиперонимом «игра», который является опорным словом в толковании. 2. Помета указывает на вариативность форм согласования ННС по мужскому и  женскому роду: «м. и  ж.»; «ж. и  м.» и  др. Причиной такой вариативности становится конфликт между несколькими лексико-семантическими факторами. Например: ТАМАГОЧИ, тамагучи, ж. и м. (англ. tamagotchi). Электронная игрушка, созданная в Японии и пользовавшаяся огромным успехом в конце XX века, родоначальник виртуальных животных, виртуальный домашний питомец. Русское слово было заимствовано через английский язык, поэтому пишется «тамагочи», а не «тамаготти», как в  японском языке. Появилась тамагочи в  1996  г. [Успенская]. В  данном примере мотивирующими родовую отнесенность, на наш взгляд, выступают как гипероним «игрушка», так и гипероним «питомец». Возможно, имеет место влияние одушевленной склоняемой формы «тамагоч/тамагоча» как обозначение существ-питомцев соответственно мужского и  женского пола, на что указывает С. О. Савчук. Вывод исследователя, основанный на анализе корпуса НКРЯ, совпадает с данными словарей: «в реальном употреблении вариант среднего рода фактически не был востребован: в корпусе среди 90 вхождений слова встретилось 11 вариантов мужского рода, 2 — женского рода, а из 13 случаев множественного числа 3 склоняемые формы» [Савчук, с. 641]. 3.  Помета указывает на вариативность по всем трем формам согласования (в разных модификациях). За таким вариантом комплексной пометы стоит колебание, вызванное, с одной стороны, конфликтом между фактором традиции и лексико-семантическими факторами, а с другой — конкуренцией внутри последних. Например: БИЕННАЛЕ, бьеннале, м., ж. и с. (итал. biennale ‘двухгодичный’). Международные мероприятия (выставки изобразительного искусства, кинофестивали, музыкальные конкурсы и т. п.), проводимые регулярно раз в два года в ряде стран [Успенская]. В данном примере род ННС определяется по основному правилу (отнесенность к ср. роду) и дополнительному — по роду соотносительных слов: синонимов «выставка» (ж. р.) и «фестиваль» (м. р.). Динамика употребления этой лексемы, исследованная Е. В. Мариновой по данным НКРЯ, показывает преобладание в последние годы контекстов с женским родом над контекстами с мужским и средним [Минеева, с. 190–191]. Более того, некоторые источники, как указывает исследователь, квалифицируют употребление лексемы в ином роде, кроме женского, как грубую ошибку с пометой «неправильно!».Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 1 в  одном словаре  — Е. Н. Шагаловой, связана с  введением автором-составителем (без специального комментария) особой пометы, демонстрирующей сомнение автора относительно родовой принадлежности того иного слова и  вместе с  тем указывающей на динамический характер функционирования языковой единицы в системе языка — это помета «род не уст.». Например: АДЖИЛИТИ, нескл. [род не уст.] Вид спорта, включающий ряд дисциплин, в которых собаки, направляемые проводниками, демонстрируют приобретенные в  процессе дрессировки навыки… (Ср. в [Успенская] в том же случае помету «ср.»). Как правило, данная помета характеризует новейшую заимствованную лексику и в некоторой степени выступает заменителем комплексной пометы, примеры которой мы приводили выше. Рассмотрение подобных единиц с неустановившейся, по мнению некоторых составителей, родовой принадлежностью и сопоставление их с характеристиками, предлагаемыми в других словарях, являет собой интереснейший материал для дальнейшего исследования. Сочетание прямой и непрямой экспликации вариативности рода встречается в различных структурных частях словарной статьи: грамматических пометах (прямая экспликация), а также в иллюстративном материале и толковании (непрямая экспликация). При этом можно наблюдать различную степень согласованности между ними, что может являться следствием конфликта грамматической концепции автора-составителя словаря и реальной практики употребления рядовых носителей языка. 1.  Информация о  вариативности рода ННС, фиксируемая комплексной пометой, может «поддерживаться» речениями, эксплицирующими вариативность в согласующихся формах. В таких случаях мы говорим о координации между различными структурными элементами статьи. Например: НЭЦКЕ, ж. и  ср., конкр. Японские миниатюрные фигурки из кости, камня, дерева, представляющие собой своеобразные произведения искусства. «Я хотел сказать, что ведь эта нэцке  — память об отце» («Приключения Кроша»); «Это нэцке — то ли пуговица, то ли брелок» (Вокруг света. 1971. № 8. С. 75) (яп.) [Брусенская]. Здесь вариативность согласуемых слов эта/это координируется с вариативностью, отражаемой грамматическими пометами. 2. В тех случаях, когда информация о вариативности рода, фиксируемая грамматическими пометами, и  та, которая выявляется из  толкования или иллюстративного материала, соответствуют частично, можно говорить о явлении неполной координации. Например: МАЦОНИ, ж. и ср., вещест. Вид кислого молока, простокваша, распространенная на Каказе. «Как мацонщик, чей ослик любим, как никто возвещаю восход и мацони» (Б. Ахмадулина. Тифлис); «Мацони взбивают и разводят кипяченой водой» (Здоровье. 1994. № 8. С. 3); «Ко всем видам долмы подается йогурт — что-то вроде кавказского мацони» (Вокруг света. 1977. № 12) [Словарь неизменяемых иноязычных слов русского языка]. В данном примере одновременно проявляются два вида взаимосвязей: между пометами и толкованием наблюдается полная координация (вариативность рода, фиксируемая комплексной пометой, «оправдывается» опорными словами толкования  — гиперонимом («молоко»  — ср. р.) и синонимом («простокваша» — ж. р.)), тогда как речения отражают только одну из возможностей согласования ННС — по мужскому роду. Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 1 (или толкование) может косвенно указывать на вариативность согласования данного ННС по роду в рамках синтагмы, тогда как грамматические пометы не фиксируют вариативность. В  этих случаях мы можем говорить о  компенсационном механизме, который заключается в том, что непрямые способы экспликации дают больше информации о  роде ННС, чем грамматические пометы. Например: БМВ [бээмвэ], нескл., м. Легковой автомобиль марки «БМВ» (Германия). Чуть выехал из ряда… и с удивлением обнаружил, что мощная БМВ уже совсем у меня на «хвосте» (За рулём, 1991, 2). Вроде бы насильников было пять человек, а приехали они на дорогом «БМВ». Кто бы мог подумать, что из такой машины выйдут столь дикие люди (Смена 07.02.03) [Шагалова]. Пометой фиксируется употребление лексемы БМВ в мужском роде, тогда как иллюстративный материал подсказывает возможную вариативность в употреблении: в примерах встречается согласуемое прилагательное не только в мужском, но и в женском роде: мощная БМВ. Механизм компенсации вступает в силу и в тех редких случаях, когда грамматические пометы не представлены вовсе: ДЭН СИМ и ТУН СИМ, нескл. В корейской национальной кухне — мясное блюдо из вырезки, называемой «мраморным мясом» [Шагалова]. Отсутствие пометы родового класса косвенно компенсируется опорным словом толкования (гиперонимом), подсказывая один из вариантов родовой принадлежности данного ННС — к среднему роду. 4.  Наконец, особое место занимают примеры, в  которых вариативность не эксплицирована ни пометами, ни иллюстративным материалом, ни толкованием, а может быть считана только филологами или особо внимательными, наделенными языковым чутьем носителями языка. Информация о  вариативности ННС в  этих случаях выражается частично пометами, частично  — иллюстративным материалом или толкованием. Например: БИЕННАЛЕ, нескл., ж. (спец.). Выставка, проводимая регулярно один раз в два года. Б. современной живописи. Архитектурное б. [Шагалова]. В приведенном примере принадлежность лексемы к женскому роду определяется благодаря соответствующей грамматической помете и  выявляется в толковании, в то же время на уровне непрямой экспликации — в иллюстративном материале — представлено употребление ННС в среднем роде. Такие примеры, возможно, выявляют не только вариативность ННС, но также и некоторую небрежность авторов-составителей словарей. Выявленные противоречия свидетельствуют о том, что существует проблема несоответствия реальной практики употребления данных единиц рядовыми носителями языка (примеры которой часто фиксируются в иллюстративном материале) и лексикографической фиксации их грамматических особенностей. На это, в частности, указывает в своей работе С. О. Савчук: «…В  современном узусе рекомендуемый словарями средний род для марки машин — редкость, большинство марок предпочитают либо форму мужского рода (“шевроле”, “рено”, “пежо”, “порше”), либо женского рода (бесспорные лидеры — марки «ауди» и «вольво»), либо допускают более-менее равноправные варианты» [Савчук, с. 638]. Второй тип вариативности имеет место, когда различные родовые показатели характеризуют значения лексемы-полисеманта. Можно говорить о нескольких проблемах, которые следует иметь в виду, рассуждая о колебаниях в роде какоголибо ННС. Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 1 с полисемантом или лексемами-омонимами. Данные разных словарей по этой старой «лексико-семантической» проблеме до сих пор разнятся. Одно и то же слово в части словарей может быть представлено как полисемант (и тогда можно говорить о вариативности второго типа), в других — как один из омонимов (и выделено в отдельную словарную статью). В последнем случае, если лексемы-омонимы имеют различную родовую характеристику, речь о  вариативности не идет: АЛЬПАКА 1, альпага, м. и ж. и альпака, -и, ж. (исп. alpaca < яз. кечуа). 1. м. и .ж. Домашнее животное… 2. ж. Ценная шерсть животного альпака, а также высокосортная материя, пряжа из  этой шерсти. 3. ж. Один из  сортов искусственной шерсти… АЛЬПАКА 2, м. (нем. Alpaka). Практически то же, что мельхиор, близкий по цвету к серебру сплав меди, никеля и цинка… [Успенская]. Таким образом, АЛЬПАКА 1 и АЛЬПАКА 2 в словаре И. Д. Успенской не отражают явление родовой вариативности, так как автором-составителем словаря они квалифицируются как омонимы. 2. Словари с разной последовательностью подходят к маркированию родовой принадлежности значений ННС-полисеманта в пределах семантической структуры слова. В одних словарях помета рода стоит до толкований — вероятно, указывая на то, что данная родовая отнесенность характерна для всех значений полисеманта: ТАТАМИ, м. и с. (япон. tatami). 1. Соломенный мат, покрывающий полы. <…>. 2. Единица измерения площади в японском доме. <…> 3. спорт. Площадка со специальным покрытием, на которой проходят состязания по некоторым видам борьбы <…> [Успенская]; в других — помета ставится перед толкованием каждого из значений, сигнализируя о  вариативности ННС по роду в  рамках его семантической структуры. В таком случае вряд ли можно говорить о конфликте между факторами, оказывающими влияние на установление родовой принадлежности слова, — скорее о маркировании разных значений полисеманта. В свою очередь, род каждого из значений определяется в соответствии с одним или несколькими критериями, которые уже были описаны при характеристике первого типа вариативности. Таким образом, здесь идет речь о взаимодействии двух разных типов вариативности: полисеманта и отдельного значения. В таблице  1  представлены фрагменты статей из  трех словарей, иллюстрирующие как вариативность второго типа с  использованием разных родовых помет для значений полисемантов [Брусенская] и [Успенская], так и отсутствие такой вариативности в [Крысин], где представлена одна и та же помета для всех значений полисеманта. Третий тип вариативности отражает колебания родовой отнесенности одного и того же слова/значения в разных словарях. В данном случае одной из причин вариативности, кроме языковых факторов (конкуренции между основным и дополнительным правилами или между опорой на гипероним и синоним ННС), является субъективность авторов-составителей словарей при установлении принадлежности конкретной единицы к тому или иному роду. Здесь, как и для вариативности первого типа, можно выделить несколько форм проявления, которые спровоцированы конкуренцией различных факторов. 1.  Наиболее распространенным случаем проявления вариативности третьего типа являются колебания в роде ННС в разных словарях между средним родом и  мужским или женским. В  данном случае причиной вариативности рода стано Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 1 И. Д. Успенская. Современный словарь несклоняемых слов русского языка Л. А. Брусенская. Словарь неизменяемых иноязычных слов русского языка Л. П. Крысин. Толковый словарь иноязычных слов МАТЕ [тэ], матэ, с. и  м. (исп. mate < яз. кечуа) 1. с. Вечнозелёное дерево семейства падубовых. <…>. 2. с. Тонизирующий напиток, зелёный из  необработанных или коричневый  — из  обжаренных или высушенных листьев и  побегов дерева мате. <…> Другое название  — парагвайский чай. 3. м. Небольшой сосуд из плода тыквенного растения лагенарии, из которого пьют такой напиток. МАТЕ [тэ] 1. м., вещест. Парагвайский чай, высушенные листья южноамериканского вечнозеленого деревца, применяемые для получения напитка, сходного с  чаем; напиток. “… обстоятельства обернулись так, что я стал управлять плантацией па рагвайского чая  — мате” (Вокруг света. 1976. № 5. с. 29). 2. ср., конкр. Небольшой сосуд из плода тыквенного растения, который применяют для питья чая. МАТЕ [тэ], нескл., м. 1. Вечнозеленое дерево сем. падубовых, а  также высушенные листья этого дерева (иначе нап а р а г в а й с к и й зываемые ч а й ), применяемые в  Юж. Америке для приготовления напитка, сходного с чаем. 2. Небольшой сосуд из  плода тыквенного растения лагенарии, из  которого пьют такой напиток. вится то, что при установлении родовой принадлежности какого-либо ННС составители руководствуются различными критериями. Одни словари в  качестве определяющего выбирают более общее правило определения рода, другие отдают приоритет одному из семантических факторов, третьи осознают и отражают в своих словарях конкуренцию между этими факторами. При этом никакой последовательности и солидарности разных словарей при отображении этого динамического явления не наблюдается. В словарных статьях, приведенных в таблице 2, представлен пример вариативности мужского и среднего рода: словарь И. Д. Успенской отражает выбор мотивации рода в рамках общего правила определения рода ННС (отнесенность к среднему роду), тогда как «Словарь неизменяемых иноязычных слов русского языка» Л. А. Брусенской и словарь Е. Н. Шагаловой отдают предпочтение лексико-семантическому фактору, в соответствии с которым род мотивируется гиперонимом «хоккей» (отсюда отнесенность к мужскому роду). Таблица 2. Отражение родовой вариативности, вызванной несовпадением в выборе факторов мотивации ННС в разных словарях (м./ср. р) Л. А. Брусенская И. Д. Успенская Е. Н. Шагалова БЕНДИ [бэ] ср., абстр. Европейская разновидность хоккея с мячом на ледовой площадке. БЕНДИ (англ. [бэ], бэнди bandy), нескл., м. Принятое в  международной спортивной терминологии название хоккея с мячом льду. (см.). БЕНДИ нескл., м. То же, что ринк-бенди РИНКБЕНДИ — командная спортивная игра, вид спорта — хоккей с  мячом на площадке для хоккея с шайбой. Более редки случаи, когда несколько словарей единодушны в  маркировании вариативности ННС, что отражают примеры словарных статей, приведенных в Таблице 3. В таких случаях причины вариативности те же, что и для вариативности первого типа, то есть заключаются в конфликте между фактором категориальной Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 1 род ННС может быть мотивирован соотнесением с гиперонимом «болезнь» (ж. р.), и влияние это настолько сильно, что вариативность отмечается в нескольких словарях, в том числе нормативных. Таблица 3. Пример единодушия словарей в отражении родовой вариативности (ж./ср. р) И. Д. Успенская. Современный словарь несклоняемых слов русского языка Л. К. Граудина. Грамматическая правильность русской речи А. А Зализняк. Грамматический словарь русского языка БЕРИ-БЕРИ, с. и  ж. (< сингальск. beri ‘слабость’). Заболевание, обусловленное главным образом недостатком в  пище витамина В. БЕРИ-БЕРИ, ср. и ж. БЕРИ-БЕРИ, ж//с, 0 2. Можно отметить также случаи колебаний в отнесении ННС к мужскому и/ или женскому роду. Причиной вариативности здесь становится то, что при установлении родовой принадлежности составители выбирают в качестве определяющего лексико-семантический критерий, однако обнаруживают различное понимание природы мотивирующего механизма. Так, в первом примере, проиллюстрированном в таблице 4 («кэш»), род лексемы в словаре И. Д. Успенской, по-видимому, мотивирован родом соотносимого гиперонима — «память» (ж. р.), который является стержневым словом в  толковании, тогда как в  Толковом словаре русского языка конца XX в. представлены два варианта: принадлежность к женскому роду мотивируется, вероятно, также через гипероним, а принадлежность к мужскому роду — формальной аналогией (формальный облик лексемы соответствует грамматическому классу склоняемых существительных — мужской род склонения на твердый согласный). В  втором примере вариативность вызвана различным пониманием Таблица 4. Отражение родовой вариативности, вызванной несовпадением в выборе соотносимого слова в разных словарях (ср. р/м. р./ж. р.) 1) КЭШ 2) КАУРИ Г. Н. Скляревская. Толковый словарь русского языка конца XX в. Л. А. Брусенская. Словарь неизменяемых иноязычных слов русского языка И. Д. Успенская. Современный словарь несклоняемых слов русского языка Кэш, нескл., ж. и  м. [англ. cache] Информ. = Кэш-память. КАУРИ II. ж., конкр. Мелкие ракушки, с  давних времен выполняющие роль денег или украшений у  многих народностей Азии и Африки. КАУРИ, м. и с.; с. (англ. cowrie, cowry, kauri). 1. м. и  с. Фарфоровые улитки, семейство морских брюхоногих моллюсков. И. Д. Успенская. Современный словарь несклоняемых слов русского языка КЭШ2, кэш, кэшмэмори, кешмемори, ж. (англ. cache, cachememory), информ. Кэшпамять, «сверхоперативный» вид памяти, используемый для повышения скорости доступа микропроцессора к  оперативной памяти. Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 1 неизменяемых иноязычных слов русского языка в качестве опорного слова выбрано слово «ракушка» и соответственно ННС отнесено к женскому роду, тогда как в словаре И. Д. Успенской выбор мужского рода можно обосновать только соотнесением с гиперонимом «моллюск», хотя оно и не является опорным в толковании. 3. Третью группу случаев представляет вариативность ННС по мужскому, женскому и среднему роду. Можно сказать, что это соединение первого и второго типа вариативности, так как при установлении родовой принадлежности ННС в одних словарях в качестве определяющего фактора выступает общее правило определения рода этих слов (ср. род), в других приоритет отдан одному из лексико-семантических факторов, в третьих отражена конкуренция между этими факторами. Одна из причин вариативности по мужскому/женскому роду заключается, на наш взгляд, в выборе мотивирующих род ННС гиперонима или синонима, которые могут относиться к разным родовым классам, если составители словарей не проявляют единодушия в этом вопросе. В таблице 5 приведены примеры словарных статей, демонстрирующие диапазон понимания мотивированности рода одной лексемы разными словарями. Так, Словарь Брусенковой отражает общее правило; словари И. Д. Успенской и Л. К. Граудиной фиксируют конкуренцию между общим правилом и  лексико-семантическим критерием (влиянием соотносимого гиперонима «кукла» (ж. р.); см. то же и в Малом академическом словаре); словари Успенской и  А. А. Зализняка устанавливают принадлежность ННС к  мужскому роду, видимо учитывая возможность употребления лексемы в  формах одушевленного существительного (например, по аналогии с такой «живой» куклой, как Петрушка). Таблица 5. Отражение в словарях разнообразия факторов, влияющих на род ННС Л. А. Брусенская. Словарь неизменяемых иноязычных слов русского языка И. Д. Успенская. Современный словарь несклоняемых слов русского языка БИБАБО, БИБА-БО ср., конкр. Комическая кукла, надеваемая на руку и  приводимая в  движение с  помощью пальцев рук. БИБАБО, биба-бо, м., ж. и  с. (франц). Комическая кукла, надеваемая на руку и  приводимая в движение пальцами руки. Малый академический словарь А. А. Зализняк. Грамматический словарь русского языка Л. К. Граудина. Грамматическая правильность русской речи БИБАБО, м//мо,0 БИБАБО, ср. и ж. БИБАБО, нескл., ж. Комическая кукла, надеваемая на руку и  приводимая в движение пальцами руки. Итак, изучение способов представления родовой вариативности ННС в словарях, на наш взгляд, представляет интерес как для грамматистов, так и для лексикографов, в особенности тех, кто занимается неографией. Роль лексикографического аспекта этой проблемы важна для грамматистов, поскольку невозможно анализировать функционирование слова в  языке без обращения к словарным материалам, которые не обнаруживают стройную картину употребления данных языковых единиц, а отражают динамику этого явления. При вхождении несклоняемого слова в грамматическую систему русского языка закреВестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 1 ческих критериях, которые вступают между собой в конкуренцию, что отмечается большинством исследователей. В языковом сознании носителей языка, в том числе филологов, сосуществует несколько семантических критериев, взаимодействие которых «обнажается» в характеристике периферийных явлений, при учете разных типов родовой вариативности. В этой ситуации высока роль субъективного фактора: позиции лексикографа (и стоящих за ним коллективов), реальной практики употребления рядовых носителей языка, влияния средств массовой информации и  т. д. Анализ современных лексикографических материалов демонстрирует, что общее правило — отнесение ННС к среднему роду — часто нарушается не только в узусе, но и при кодификации. И если у рядового носителя языка есть право избегать в своей речи конструкций, в которых необходимо употребить согласуемое с ННС в роде слово (такие стратегии говорящего заслуживают, на наш взгляд, отдельного исследования), то лексикограф, напротив, находится в позиции, которая требует от него полноты представления грамматической информации на всех уровнях словарной статьи: как в пометах, так и в иллюстративном материале. В такой ситуации сложно находить баланс между отражением реальной речевой практики и необходимостью фиксации языковой нормы. Мы предлагаем при словарном портретировании учитывать три типа проявления вариативности по роду ННС, так как в  противном случае смешиваются явления, разные по природе и  породившим их причинам. Следует различать неустойчивость отнесенности к определенному роду, во-первых, ННС, представленного одним лексико-семантическим вариантом, во-вторых, полисеманта при расхождении этой грамматической характеристики у разных его значений и, наконец, какого-либо ННС в силу субъективности выбора автора-составителя словаря. Характеристика отражения родовой квалификации ННС в  разных словарях позволяет по-новому посмотреть на проблемы современной лексикографии: необходимость введения новых грамматических помет, их представления в  предисловии к  словарю, иерархии отражения ими основных и  допустимых вариантов; желательность согласования грамматических помет, относящихся к эксплицитным средствам родовой характеристики, с иллюстративным материалом и толкованием (особенно в случае определения рода по гиперониму и синониму), учета родовой характеристики при определении нового лексико-семантического варианта или оттенка значения. Таким образом, изучение отражения родовой вариативности ННС в словарях не только подтверждает те факты, которые уже отмечены лингвистами, но  и  открывает новые перспективы исследования динамических процессов в  области грамматической категории рода существительных, а также расширяет возможности представления этой важной грамматической информации в современной лексикографической практике.

Напиши аннотацию по статье

2016 ВЕСТНИК САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКОГО УНИВЕРСИТЕТА Сер. 9 Вып. 1 ЯЗЫКОЗНАНИЕ УДК 811.16 1.1’374:81’374 А. С. Баранова ОТРАЖЕНИЕ ВАРИАТИВНОСТИ РОДОВОЙ ХАРАКТЕРИСТИКИ НЕСКЛОНЯЕМЫХ СУЩЕСТВИТЕЛЬНЫХ В СОВРЕМЕННЫХ СЛОВАРЯХ Новосибирский государственный педагогический университет, Российская Федерация, 630126, Новосибирск, Вилюйская ул., 28 В статье рассматривается явление грамматической вариативности по роду неодушевленных несклоняемых существительных, определяются основные способы экспликации родовых характеристик лексикографическими средствами на материале современных словарей. В ходе анализа лексикографического материала выделяются разные типы вариативности по роду и устанавливаются факторы, влияющие на вариативность в рамках того или иного типа, прослеживаются языковые причины конкуренции этих факторов. Вариативность по роду, представленная как в одном, так и в разных словарях, отражает динамические процессы в области рода неодушевленных существительных в современном русском языке. Библиогр. 19 назв. Табл. 5.

отрицание в аттика и принципы построена типологии отрицание в филиппинских языках. Введение Данная работа посвящена системе отрицания в не имеющем на настоящий момент опубликованных описаний языке йаттука (существует лишь несколько работ по эпической традиции йаттука: [Stanyukovich 2012; 2013; Klimenko, Stanyukovich 2015; Stanyukovich, Sytchenko 2016]; небольшое количество лексических данных по йаттука содержится в [Himes 1998]), принадлежащем ядерной южно-кордильерской подгруппе группы филиппинских языков, на котором разговаривают в двух деревнях — Амдунтог и Нунгава — в провинции Ифугао на севере Лусона. Данное описание включает в себя инвентарь маркеров отрицания, их значения и дистрибуцию, а также обсуждение случаев асимметричности отрицательных конструкций относительно соответствующих утвердительных конструкций с использованием принципов классификации систем отрицания [Miestamo 2005] по признаку симметричности отрицательных и утвердительных конструкций — при отсутствии каких-либо структурных отличий помимо наличия маркера отрицания — и асимметричных конструкций — при наличии конструкционных или парадигматических несоответствий между утвердительными и отрицательными конструкциями [Miestamo 2005: 54–55, 57], что позволяет сравнить йаттука в данном аспекте его грамматики с другими языками мира. Далее данные йаттука сравниваются с системами отрицания в двух других филиппинских языках — тували ифугао и 1 Проведение данного исследования было бы невозможно без помощи Abigail Tayaban, Aya Manangan, Berna Austria, Jeminor Gumangan, Kerry Faith G. Bangadon, Louward Zubiri, Paul Santiago, Ron San Juan, Ruben Gumangan, Suzette Bilibli. Исследование выполнено за счет гранта Российского научного фонда (проект № 14–18– 03406). тагалоге2 — для выявления случаев варьирования их систем отрицания с целью определения объектов для сравнения, необходимых для построения типологии отрицания в филиппинских языках. Тагалог как наиболее хорошо изученный филиппинский язык включен в некоторые типологические исследования по отрицанию [Miestamo 2005; Zubiri 2012; Veselinova 2013], однако существует ряд фактов, не упоминавшихся в литературе о тагалоге и, таким образом, не учтенных в данных работах. Подход М. Миестамо к оценке отрицательных конструкций на основании их симметричности несколько созвучен методу изучения взаимодействия грамматических категорий (или взаимозависимости грамматических систем [Aikhenvald, Dixon 1998]), применяемому к разряду явлений, при которых граммема X категории x взаимодействует определенным образом с граммемами категории y: устраняет категорию y, устраняет граммему Y категории y либо приводит к формальному неразличению граммем Y1 и Y2 категории y [Храковский 2003; Мальчуков 2003: 92; Malchukov 2008: 357; Malchukov 2014: 424–425]. Претерпевающая изменения категория именуется рецессивной, тогда как категория, приводящая к изменениям, именуется доминантной [Храковский 1996]. В рамках такого подхода утверждается, что категория полярности, частью которой является отрицание, всегда является доминантной категорией [Aikhenvald, Dixon 1998: 63]. Типологически отрицание, как правило, приводит к нейтрализации оппозиций значений, нежели введению новых [Aikhenvald, Dixon 1998], хотя существуют и описания редких примеров обратной ситуации, как в случае с языком уичита, где фактуальность и пунктуальность в отрицательных конструкциях могут выделяться особым маркером, не доступным в утвердительных конструкциях [Miestamo 2005: 118]. Йаттука, тували и тагалог также содержат несколько явлений, являющихся примерами такой ситуации. 2 Данные для настоящего исследования были получены в ходе неформальных интервью с четырьмя носителями йаттука. Примеры из естественного дискурса в настоящее время недоступны, поскольку работа над транскрибированием и переводом устного корпуса йаттука не окончена. Данные для тагалога и тували были получены путем элиситации суждений о приемлемости конструкций, построенных автором, у четверых и двоих носителей, соответственно.Работа построена следующим образом: раздел 2 посвящен вводной информации о грамматике йаттука, раздел 3 — инвентарю маркеров отрицания и их формам, раздел 4 — дистрибуции маркеров, раздел 5 — их частеречной классификации, раздел 6 — производным от них формам, раздел 7 — (а)симметричности отрицательных конструкций, раздел 8 — сфере действия отрицания с модальными глаголами, раздел 9 — отличиям системы отрицания йаттука от аналогичных систем в тагалоге и тували, раздел 10 — языковым фактам, которые следует учитывать при построении типологии систем отрицания в филиппинских языках. 2. Некоторые сведения по грамматике йаттука Предложение в йаттука может состоять из шести компонентов, обязательным из которых является предикат, а остальные — топик, препозиция, неподлежащный актор, периферия и подлежащее — факультативны. Данная структура, повторяющая структуру предложения в тагалоге [Nagaya 2007], приведена ниже: (1) (топик)–(препозиция)–предикат–(актор)–(периферия)– (подлежащее) Топик всегда отделен от последующей части конструкции паузой либо одним из показателей границы топика: ot(ta), ya или заимствованным из илокано ket. Позицию топика может занимать сирконстант, дополнение, подлежащее, посессор, референт, дублирующий неподлежащного или подлежащного актора. Позиция топика может быть занята более чем одним членом. Топик не может служить начальным элементом для позиционирования вакернагелевских энклитик. Препозиция непосредственно предшествует предикату, не отделяясь от него ни интонационной паузой, ни какими-либо другими средствами. Препозиция может быть занята сирконстантом либо неакторным дополнением. В препозицию может выноситься только один актант или сирконстант. Препозиция служит базой для присоединения вакернагелевских энклитик. Возможность занимать препозицию у актантов, по-видимому, является недавним новшеством в грамматике йаттука, поскольку для некоторых носители старших поколений такие конструкции являются неприемлемыми.Акторное дополнение в конструкциях с предикативными глаголами неакторных залогов следует выделять особенно, поскольку, помимо способности выступать в составе как ремы, так и темы (см. ниже), оно не может быть перемещено в препозицию или в топик. Периферия непосредственно следует за предикатом, акторным дополнением либо за подлежащим, не отделяясь от остальных компонентов ни паузой, ни какими-либо другими средствами. В периферии могут использоваться дополнения и сирконстанты. В периферии может использоваться более чем один член. Подлежащее может занимать позицию как после или перед периферией, так и в топике. Подлежащее способно выступать как в составе ремы, так и темы, однако не может использоваться в препозиции. Данная структура служит кодированию тема-рематического членения предложения. Существует два типа предложений: (2) (3) рема (топик) предикат (актор) (периферия) (подлежащее) ⏟(cid:32)(cid:32)(cid:32) ⏞(cid:32)(cid:32)(cid:32) ⏟(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32) ⏞(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32) 1 тема ⏟(cid:32)(cid:32)(cid:32) ⏞(cid:32)(cid:32)(cid:32) ⏟(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32) ⏞(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32) ⏟(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32) ⏞(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32) 2 тема ⏟(cid:32)(cid:32)(cid:32) ⏞(cid:32)(cid:32)(cid:32) ⏟(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32) ⏞(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32) ⏟(cid:32)(cid:32) ⏞(cid:32)(cid:32) ⏟(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32) ⏞(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32) 3 тема ⏟(cid:32)(cid:32)(cid:32) ⏞(cid:32)(cid:32)(cid:32) ⏟(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32) ⏞(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32) ⏟(cid:32)(cid:32) ⏞(cid:32)(cid:32) ⏟(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32) ⏞(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32) ⏟(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32) ⏞(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32) 4 тема рема рема рема рема рема тема тема тема тема (топик) препозиция предикат (актор) (периферия) (подлежащее) ⏟(cid:32)(cid:32)(cid:32) ⏞(cid:32)(cid:32)(cid:32) ⏟(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32) ⏞(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32) ⏟(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32) ⏞(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32)(cid:32) тема рема тема Топик всегда представляет собой тему либо ее основную часть. В первом типе при отсутствии препозиции предикат и периферия с необходимостью являются ремой. Актор и подлежащее могут входить как в рему, так и в тему. Во втором типе ремой является только препозиция, тогда как все остальные составные части входят в тему. Местоименные энклитики должны следовать за начальным элементом клаузы, которым может быть вершина предиката (4а), группа в препозиции (4б) или маркер отрицания (4в): (4а) Okan=yu AV.IMP[есть]=2NM.ACTCOM ‘Ешьте это!’huy! PROX.NOM LK ni (4в) (4б) maNan // Pum-pað-Poqan NEUT[AV-STEM-есть] nogawid // q⟨in⟩a-gawid AV[⟨PFV⟩STEM-возвращаться_домой] Kaalman=nak вчера=1M.ACTNOM ‘Я вернулся домой вчера.’ An=nak NEG.V=1M.ACTNOM ‘Я не поел.’ Среди знаменательных лексических классов в йаттука выделяются по крайней мере глаголы, существительные и прилагательные. Глаголы определяются на основании наличия аспектуальной и залоговой аффиксации. Прилагательные обладают парадигмой интенсивной, компаративной и суперлативной форм. Существительные, не обладая такими парадигмами, могут иметь формы множественного числа. Диагностическим тестом для различения данных классов также является значение C1V1C2 ∼-редупликации, обозначающей дуратив либо модератив с глаголами, множественное число либо диминутив с существительными и интенсив с прилагательными. Позицию предиката как главной клаузы, так и вложенных клауз могут занимать как глаголы ((5а) и (6а)), так и существительные ((5б) и (6б)) и прилагательные ((5в) и (6в)) без каких-либо вспомогательных элементов: (5а) H⟨in⟩odab=ku ya DET.PROX dotag мясо PV[⟨PFV⟩брать_мясо_на_празднике]=1M.ACTCOM diommun. DIST.OBL ‘Я взял на праздновании там это мясо.’ inhida=da // Pi⟨ið⟩-hida. PV⟨PFV⟩-главное_блюдо=3NM.ACTCOM itan DET.MED Ahhu собака ‘Они съели собаку.’ (5в) Ma-hoNPu tan DET.MED lutu=m. стряпня=2M.ACTCOM ADJ-хороший_вкус ‘Твоя стряпня вкусная.’ I-anomut-an=tuwak=oli=n NEUT[PV-возвращаться_домой-RV]=1M.NACTNOM=FUT=GEN h⟨in⟩odab=mu. PV[⟨PFV⟩брать_мясо_на_празднике]=2M.ACTCOM ‘Ты принесешь мне домой мяса. ’ (5б) (6а) (6б) Nombakal // p⟨in⟩að-bakal AV[⟨PFV⟩STEM-драться] ‘Собака и кошка подрались.’ i NOM ahhu собака niya и puha. кошка(6в) NanhaoN=Nak // in-pað-haPoN AV[PFV-STEM-готовить]=1M.ACTNOM ‘Я приготовил нечто вкусное.’ ni GEN ma-hoNPu. ADJ-хороший_вкус Данное свойство, общее для филиппинских языков, дало основания некоторым авторам говорить о сниженном разграничении частей речи или вообще о его отсутствии [Himmelmann 1991; Шкарбан 1995; Алиева 1998; Foley 1998; Kaufman 2009]. Об ошибочности такого мнения, однако, неоднократно говорилось в целом ряде работ, показавших, что для четкого различения глаголов, существительных и прилагательных в филиппинских языках существует достаточное количество как морфологических, так и синтаксических оснований [De Guzman 1996; Kroeger 1998; Himmelmann 2008; Koch, Matthewson]. Функция членов предложения помимо вершины предиката зависит от падежного значения. В йаттука, как и в других филиппинских языках, существуют парадигмы аналитических неличных и личных падежных показателей (последние используются с существительными с референцией к «лицам» — как правило, людям и домашним животным, обозначаемым именами) и синтетически маркированных личных и демонстративных местоимений. Любую позицию, маркированную падежным показателем или демонстративным местоимением, может занимать существительное, прилагательное, глагол или псевдоглагол. Любая группа в такой позиции, за исключением глаголов в нейтральной форме, называющих само действие, является референтной. Также для маркирования позиций актантов и сирконстантов в предложении используются предлоги, употребляемые вместе с тем или иным падежным показателем, и лигатура. Традиционный подход к описанию падежной системы в тагалоге и других филиппинских языках предполагает выделение трех значений — NOM, GEN и OBL (напр., [Reid, Liao 2004; Gallego 2015: 66]). Однако в тагалоге и в йаттука (и многих других филиппинских языках) следует выделять две падежные системы: одна для неличных падежных показателей и демонстративных местоимений, содержащая граммемы NOM, GEN и OBL, и другая для личных падежных показателей и личных местоимений, содержащая граммемы NOM, ACTCOM и NACTCOM (у личных местоимений номинативные формы также делятся на два класса: ACTNOM и NACTNOM), поскольку функции маркеров GEN в первой парадигме распределены междумаркерами ACTCOM и NACTCOM во второй. Маркеры NOM-падежа (за исключением личных местоимений) используются для введения любого партиципанта, который кореферентен вершине предиката и, таким образом, является подлежащим. Маркеры других падежей используются каждый для введения только некоторых из имеющихся в языке партиципантов. Неличные падежные показатели могут вводить неличные существительные, прилагательные, демонстративные местоимения, глаголы, псевдоглаголы и экзистенциальные предикаты. Личные падежные показатели вводят существительные, обозначающие лиц — людей или животных. Кроме того, некоторые сирконстанты могут вводиться лигатурой ni / =n. Сравнение наборов падежных маркеров, доступных для каждого конкретного члена синтаксической конструкции, позволяет выделить в йаттука по крайней мере 17 партиципантов, 16 из которых могут занимать позицию подлежащего или предиката при глаголе соответствующего залога в позиции предиката или подлежащего. Несмотря на существование только пяти залоговых аффиксов в языке — ⟨um⟩, i-, -on, -an и i-. . . -an, некоторые залоговые парадигмы могут насчитывать по крайней мере до восьми членов (например, глаголы приготовления пищи образуют формы акторного, пациенсного, локативного, местного, бенефактивного, инструментального, временного залогов и залога способа действия). Существование большего, чем число залоговых аффиксов, числа залоговых форм в парадигме возможно потому, что некоторые формы маркируются сочетанием залогового аффикса и какого-либо основообразующего префикса либо являются омонимичными и различаются на основании возможности одновременного употребления кореферентных им партиципантов в одной конструкции. Ниже приведены примеры конструкций с глаголами акторного (7а), локативного (7б) и временного (7в) залогов глагола ‘готовить’: (7а) Mono-oN=Nak // Pum-pað-ha⟨P∼⟩PoN AV-STEM-⟨NEUT∼⟩готовить=1M.ACTCOM ‘Я приготовлю таро.’ pihiN. таро GEN ni (7б) Huyya=n baNa котел nonaoNan=tu=n // p⟨in⟩að-haPoN-an ⟨PFV⟩STEM-готовить-LV=3M.ACTCOM=GEN PROX.NOM=LK dotag. мясо ‘Он приготовил мясо в этом котле.’(7в) nonaoNan=tu=n // p⟨in⟩að-haPoN-an ⟨PFV⟩STEM-готовить-TV=3M.ACTCOM=GEN Pigan=tu когда=3M.ACTCOM dolog? рыба ‘Когда он приготовил рыбу?’ Данная ситуация языков является филиппинского типа. Так, в тагалоге посредством того же метода можно выделить 16 партиципантов, 13 из которых могут занимать позицию подлежащего с глаголом соответствующего залога. типичной для Каждый глагол в йаттука обладает регулярной видовой парадигмой из пяти форм: нейтральной формы, имперфектива, перфектива, зависимой формы и императива. Нейтральная форма вида используется для функции называния самого действия и обозначения не начатого действия, имперфектив — для обозначения прогрессива и хабитуалиса, перфектив — для обозначения законченного действия, зависимая форма — используется после союзов ta ‘чтобы’ (8а) и ot(ta) ‘ затем’ (8б), а также для обозначения законченного действия после маркеров глагольного отрицания (19а-б): (8а) (8б) di L⟨imm⟩aw=wak ⟨PFV.AV⟩go=1M.ACTNOM g⟨um⟩taN=Nak agah. DEP[⟨AV⟩покупать]=1M.ACTNOM лекарство ‘Я пошел в аптеку, чтобы купить лекарство.’ GEN OBL ni a⟨g∼⟩gah-an ⟨NEUT∼⟩лечить-PlV ta чтобы Ako-pohol REC-насыщаться ‘Он только что насытился и затем выпил рисового вина.’ bubud. рисовое_вино ⟨um⟩inum DEP[⟨AV⟩пить] ot затем GEN ni Императив используется для обозначения просьб, приказаний и запретов. Регулярность выражения императивных значений некоторыми членами видовой парадигмы, а также невозможность различения видовых значений в императиве служат основанием для включения императива в видовую категорию в филиппинских языках. Во многих других филиппинских языках некоторые члены регулярной видовой парадигмы совмещают императивные и видовые значения: так, в тагалоге, илокано и тували ифугао императив выражается нейтральной видовой формой, а в тагалоге — такжеи проспективной [Klimenko 2012: 44, 49]. Примеры видовых парадигм от глаголов с разными залоговыми аффиксами приведены в таблице 13: Таблица 1. Примеры видовых парадигм в йаттука вид NEUT IPFV PFV DEP IMP NEUT IPFV PFV DEP IMP ‘вставать’ um-"ba⟨N∼⟩Nun ko-um-"ba⟨N∼⟩Nun b⟨im"m⟩aNun "b⟨um⟩oNun "baNun ‘возвращаться домой’ o⟨n∼⟩"namut-an ko-o⟨n∼⟩"namut-i P⟨i"n⟩anomut-an P⟨im"m⟩anomut-an "anomut-an "anomut-i ‘использовать’ u⟨s∼⟩"sal-on ko-u⟨s∼⟩"sal-a P⟨in⟩u"sal u"sal-on u"sal ‘говорить’ i-b∼"baga ka-i-⟨b∼⟩"baga im"baga (i⟨in⟩-baga) i-b"ga i-b"ga Императив в йаттука может быть адресован только 2-му лицу, в отличие от тагалога, где императивные и прохибитивные конструкции могут использоваться с любым из трех лиц в любом числе. Адресат должен быть выражен, за исключением случаев, когда императивный глагол использован в неакторном залоге с NACTNOM-формой личного местоимения в позиции подлежащего. В таких случаях адресат может быть факультативно выражен NACTCOM-формой местоимения: (9) IbagP-i=tuwak // i-baga-i BV-просить-BV.IMP=1M.NACTNOM ni GEN pihhuh деньги (nihiPgam)! 2M.NACTCOM ‘Попроси для меня денег!’ 3 В йаттука также существует несколько иные модели образования видовых форм в зависимости от типа корня глагола. Так, например, в глаголах от корней типа CVC.CV(C) не происходит удвоение C2, а в корнях типа Co.CV(C) происходит удвоение C1 в позиции перед C2. Исчерпывающее описание принципов образования видовых форм в йаттука не входит в задачи настоящего исследования.Императивные формы не образуются от некоторых глаголов, среди которых модальные глаголы и интенсивные формы глаголов. 0-валентные глаголы могут использоваться в императиве только с местоимением =ka <2M.ACTNOM>, адресуемым к стихии: (10) Udan(cid:72)(=ka)! AV.IMP[дождь]=2M.ACTNOM ‘Пусть пойдет дождь!’ Команды, просьбы, предложения и спонтанные решения, адресованные 1-му и 3-му лицам, выражаются с помощью конструкций с глаголом в нейтральной форме: (11а) MoNNan=ita // um-pa⟨N∼⟩N-Pokan AV-⟨NEUT∼⟩STEM-есть=12M.ACTNOM ‘Давай будем есть.’ I-p∼pahdiN=tu=tta PV-NEUT∼делать=3M.ACTCOM=сначала ‘Пусть он сначала это сделает.’ human. US.NOM (11б) Помимо позиции предиката главной клаузы — самой типичной позиции для императивных глаголов — такие формы также могут занимать позицию вершины предиката клаузы в позиции подлежащего: (12) HiPgam i ponuntuk // pað-duntuk AV.IMP[STEM-бить_кулаком] nanhi PRS.SG.NACT Pedro Педро NOM 2M.IND ta чтобы ‘Ты ударь Педро, чтобы это был не я!’ bokon=nak! NEG.S=1M.ACTNOM (cid:91) (cid:91) (cid:91)3. Инвентарь маркеров отрицания В йаттука существует четыре типа маркеров отрица1) cубстантивный (bokon), 2) глагольный (olog, an), ния: 3) прохибитивный (owi, obuh, an), 4) экзистенциальный (ondi)4. 4 Помимо данных типов, в филиппинистике иногда также говорят и о дезидеративном и эпистемическом маркерах отрицания, соответствующих псевдоглаголам ‘желаемое’ и ‘знаемое’ соответственно. В йаттука первый отсутствует. Что касается последнего, в тагалоге данному псевдоглаголу соответствует ewan ‘незнаемое’, а в йаттука amta ‘знаемое’ соответствует towwi ‘незнаемое’. Строго говоря, маркером отрицания данные лексемы не являются, т. к. сами представляют собой предикативные единицы, а не дополнительные маркеры в сочетании с pinhod ‘желаемое’ или amta ‘знаемое’. Кроме того, то же значение может передаваться сочетанием amta и маркера глагольного отрицания. По этим причинам далее towwi в настоящей работе не рассматривается отдельно. Данная лексема примечательна тем, что в значении, противоположном amta, towwi используется только с референцией к 1 лицу минимального числа и не сочетается с местоимениями: (i) (ii) Olog=gak NEG.V=1M.ACTNOM ‘Я не знаю ответ на это.’ Towwi((cid:72)=wak NEG.E=1M.ACTNOM ‘Я не знаю ответ на это.’ amta знаемое itan DET.MED answer=tu. ответ=3M.ACTCOM =k) 1M.ACTCOM / itan DET.MED answer=tu. ответ=3M.ACTCOM Также данная лексема, как и соответствующая ей тагальская ewan, используется для передачи раздражения, объект которого чаще всего выражен личным местоимением в ACTNOM-форме, за исключением 3M, которое используется в ACTCOM-форме: (iii) Towwi=kyu NEG.E=2NM.ACTNOM ‘Вы / Он как не знаю кто.’ / =tu. =3M.ACTCOM В позиции предиката субстантивной клаузы towwi обозначает объект, относительно которого утверждается отсутствие знания, а не лицо, которое не обладает знанием: (iv) i (cid:72)HiPgak 1M.IND ‘Тот, кто не знает, кто он, — я.’ towwi NEG.E hodiN если NOM hantu кто hiya. 3M.IND Towwi образует форму towwitowwi, которая выражает сильный скепсис отно сительно референта подлежащего: (v) Towwitowwi сомнительно ‘Я сильно сомневаюсь, что твоя посылка дойдет.’ impawPit=mu // Pi⟨ið⟩-pawPit. PV⟨PFV⟩-посылать=2M.ACTCOM ita DET.MEDНекоторые показатели отрицания имеют факультативные варианты форм. Olog зачастую используется в сокращенной форме, в которой могут опускаться начальные CV (13а) или CVC (13б): (13а) Log=ku aNPaN-on DEP[видеть-PV] itan NEG.V=1M.ACTCOM DET.MED nonhaNlagan=toyu=n // p⟨in⟩að-haNlag-an ⟨PFV⟩STEM-обжаривать-LV=12NM.ACTCOM=GEN GEN ‘Я не видел (емкости), в которой мы жарили свинину.’ dotag мясо ni babuy. свинья (13б) Og=gak NEG.V=1M.ACTNOM ‘Я не купил мяса.’ g⟨um⟩taN DEP[⟨AV⟩покупать] ni GEN dotag. мясо Все три прохибитивных маркера (чаще всего an) зачастую используются с местоимением =tu <3M.ACTCOM>, не несущим никакого значения. Owi, кажется, является более частотным прохибитивным маркером. Первый слог данного маркера (Po-) может опускаться, тогда как сокращенных форм маркера obuh не зафиксировано: (14) Wi=tu PROH=3M.ACTCOM ‘Не смейся.’ NiPNi. AV.IMP[смеяться] 4. Дистрибуция Показатели отрицания различаются по тому, с какими грамматическими классами лексем они могут сочетаться, а также по занимаемым позициям в предложении. 4.1. Значение и сочетаемость с грамматическими классами 4.1.1. Субстантивное отрицание. Термин «субстантивное отрицание» предпочитается в настоящей работе более распространенному термину «именное отрицание» в виду cледующих недостатков последнего: помимо существительных, личных и демонстративных местоимений bokon также используется с предлогами и членами, вводимыми падежными показателями. Хотя Л. Рейд [Reid 2002] полагает, что филиппинские падежные показатели являются существительными, данная точка зрения очень противоречива с позиции синхронии. Л. Ньюэлл [Newell 1993: 23] использует термин «субстантивная группа», применяемый к классу«существительнообразных слов, групп и предложений» и личным и демонстративным местоимениям в языке батад ифугао. Данный термин возможно также применить и к маркеру отрицания, используемому для маркирования перечисленных классов. Bokon используется для отрицания неличных (15а) и личных (15б) существительных, личных (15в) и демонстративных (15г) местоимений, прилагательных (15д), предложных групп (15е) и групп, вводимых демонстративами (15ж). Отрицательные конструкции симметричны утвердительным: (15а) (15б) (Bokon) NEG.S ‘Их ребенок (не) мужского пола.’ laki мужчина NOM i uuNNo=da. ребенок=3NM.ACTCOM hi (Bokon) NEG.S PRS.SG.NOM ‘Та, кто ушла, — (не) его мать.’ ino=tu мать=3M.ACTCOM itan DET.MED l⟨imm⟩aw. ⟨PFV.AV⟩go (15в) (Bokon) NEG.S ‘Это (не) он.’ hiya 3M.IND huyya. PROX.NOM (15г) huyya (Bokon) itan NEG.S PROX.NOM DET.MED ‘То, что я сказал, (не) это.’ inhol=ku // Pi⟨ið⟩-Pohol. PV⟨PFV⟩-говорить=1M.ACTCOM (15д) kay∼yaggud (Bokon) ADJ∼хорошесть NEG.S ‘Его жена (не)красива.’ i NOM ahwo=tu. супруг=3M.ACTCOM (15е) umhulun о (Bokon) NEG.S ko-gowid-an=da NEUT[STEM-возвращаться_домой-TV]=3NM.ACTCOM huyya=n PROX.NOM=LK ‘Эта книга — о их возвращении домой.’ liblu. книга (15ж) (Bokon) nandalan=tu // p⟨in⟩að-dalan ManV[⟨PFV⟩STEM-идти]=3M.ACTCOM itan NEG.S DET.MED b⟨in⟩ab∼babbal=tu. PV[⟨PFV⟩MDR∼замедлять]=3M.ACTCOM ‘То, что он замедлил, (не) было его ходьбой.’ i NOM i NOM i NOM4.1.2. Глагольное отрицание. Глагольные формы в отрицательных конструкциях маркируются либо olog, либо an. Данные формы не отличаются по значению, однако an обладает несколько более ограниченной дистрибуцией. Оба маркера не могут использоваться с имперфективными формами глаголов. Перфективная форма в отрицательных конструкциях допускается, однако зачастую замещается зависимой формой. Данные маркеры также используются для отрицания псевдоглаголов, а olog также может использоваться для отрицания прилагательных. Последний факт позволяет выделить особое поведение прилагательных в отрицательных конструкциях в йаттука, поскольку они могут маркироваться как маркером субстантивного, так и маркером глагольного отрицания. Следует заметить, что термин «стандартное отрицание», популяризованный в работах [Payne 1985] и [Miestamo 2007] и обозначающий отрицание независимой индикативной глагольной клаузы, вероятно, является неудачным для описания многих филиппинских языков, поскольку в них отсутствует какое-либо структурное различие между глагольными и неглагольными предложениями, как уже упоминалось выше в (5а)–(6в): лексемы неглагольных грамматических классов способны выступать в роли вершины предиката без каких либо вспомогательных элементов или связок [Reid, Liao 2004: 435]. Кроме того и глаголы, и неглаголы способны выступать в роли актантов и сирконстантов при наличии маркирования падежными показателями или в роли вершины относительных клауз. Таким образом, в обоих случаях — субстантивного и глагольного отрицания — в филиппинских языках мы имеем дело с клаузальным отрицанием. Иначе говоря, если из приведенного выше определения стандартного отрицания изъять слово «глагольной» («отрицание независимой индикативной клаузы»), то окажется, что глагольные и субстантивные показатели в равной степени маркируют стандартное отрицание и для особого выделения глагольного отрицания в качестве «стандартного» нет оснований. Видовая парадигма глаголов в отрицательных конструкциях отличается от парадигмы, доступной в утвердительных конструкциях, поскольку, во-первых, при отрицании недоступна форма имперфектива, вместо которой используется форма нейтрального вида (16б):(16а) Yak=ko-um-bo⟨b∼⟩sik. 1M.PREP=IPFV-AV-⟨IPFV∼⟩бежать ‘Я бегу.’ An=nak NEG.V=1M.ACTNOM / (16б) Olog NEG.V um-bo⟨b∼⟩sik. AV-⟨NEUT∼⟩бежать ‘Я не бегу.’ (cid:72)ko-um-bo⟨b∼⟩sik IPFV-AV-⟨IPFV∼⟩бежать / Во-вторых, в отрицательных конструкциях регулярно используется зависимая видовая форма, которая состоит в отношениях свободной дистрибуции с формой перфектива в данном контексте. Следующие примеры иллюстрируют использование olog и an с нейтральной (17а-б), перфективной (18а-б) и зависимой (19а-б) формами. Значение перфективности не обязательно выражается формой перфектива в отрицательных конструкциях, поскольку с тем же значением зачастую используется зависимая форма. (17а) MoNNan=nak // um-pa⟨N∼⟩N-Pokan ni AV-⟨NEUT∼⟩STEM-есть]=1M.ACTNOM ‘Я поем позже.’ GEN oowitta. позже moNNan // um-pa⟨N∼⟩N-Pokan AV-⟨NEUT∼⟩STEM-есть ni GEN NEG.V=1M.ACTNOM / An=gak (17б) Olog NEG.V oowitta. позже ‘Я не буду есть позже.’ (18а) P⟨in⟩aNPaN=ku=hiya. PV[⟨PFV⟩видеть]=1M.ACTCOM=3M.ACTNOM ‘Я увидел его.’ / An=ku (18б) Olog NEG.V ‘Я не увидел его.’ NEG.V=1M.ACTCOM P⟨in⟩aNPaN=hiya. PV[⟨PFV⟩видеть]=3M.ACTNOM (19а) NanhaoN=Nak // p⟨in⟩að-haPoN AV[⟨PFV⟩STEM-готовить]=1M.ACTNOM ‘Я приготовил еду.’ / An=gak (19б) Olog NEG.V ‘Я не приготовил еду.’ NEG.V=1M.ACTNOM manhaoN // um-pað-haPoN. DEP[AV-STEM-готовить]Следующие примеры иллюстрируют использование глаголь ных маркеров с псевдоглаголами: / An=ka (20а) Olog NEG.V ‘Ты не можешь выйти.’ NEG.V=2M.ACTNOM mabalin возможное ni GEN um-Po⟨P∼⟩hop. AV-⟨NEUT∼⟩выходить / An (20б) Olog NEG.V ‘Педро не нравится эта книга.’ pinhod желаемое NEG.V non PRS.SG.GEN Pedlo Педро ita DET.MED liblu. книга Следующий пример иллюстрирует использование olog для отрицания прилагательных. An в данной функции использоваться не может: / / (cid:72)An NEG.V (21) Olog NEG.V gintaN=ku=n // g⟨in⟩ataN PV[⟨PFV⟩покупать]=1M.ACTCOM=GEN ‘Манго, который я купил, не большой.’ Bokon NEG.S maNga. манго otPotoN большой i NOM Как упоминалось выше в разделе 4.1.1, прилагательные также могут маркироваться bokon, отсюда его использование с otPotoN в (21). Данное свойство прилагательных в йаттука может быть использовано для классифицирования некоторых форм, частеречная принадлежность которых неочевидна. Например, формы недавно-законченного вида обычно считаются глагольными формами в тагалоге [Schachter, Otanes 1972: 371], несмотря на факт отсутствия глагольной морфологии. В йаттука подобные формы проявляют свойства прилагательных, поскольку могут маркироваться как olog, так и bokon: / Bokon=ku (22) Olog NEG.V ‘Я не только что бегал.’ NEG.S=1M.ACTCOM ako-bosik. REC-бежать Интересно, что омонимичные формам недавно-законченного вида абилитативные формы в отрицательных конструкциях проявляют глагольные свойства, т. е. они маркируются показателями глагольного отрицания olog или an:/ An=ku (23) Olog NEG.V ‘Я не могу бежать.’ NEG.V=1M.ACTCOM ako-bosik. ABI-бежать Утвердительные и отрицательные парадигмы глаголов с модальными префиксами, заимствованными из тагалога, не проявляют какой-либо асимметрии, помимо невозможности использования имперфективных форм при отрицании: (24а) Yak=komokahaoN // ko-um-poka-haPoN 1M.PREP=IPFV-AV-MOD-готовить g⟨imm⟩ataN=Nak hodiN ⟨PFV.AV⟩покупать=1M.ACTNOM если ‘У меня получается приготовить что-нибудь вкусное, если я купил мяса.’ mo-hoNPu ADJ-хороший_вкус dotag. мясо GEN GEN ni ni (24б) Olog=gak (cid:72)komokahaoN / ko-um-poka-haPoN IPFV-AV-MOD-готовить NEG.V=1M.ACTNOM mokahaoN // um-poka-haPoN NEUT[AV-MOD-готовить] olog=gak u NEG.V=1M.ACTNOM потому_что ‘У меня не получается приготовить что-нибудь вкусное, потому что я не знаю, как.’ mo-hoNPu ADJ-хороший_вкус amta-on. NEUT[знаемое-PV] GEN ni 4.1.3. Прохибитив. Прохибитивные конструкции маркируются owi, obuh или an, которые, по-видимому, в данной функции не различаются по значению и синтаксическому поведению. В прохибитивных конструкциях используется только императивная форма глагола. Так же, как и в императивных конструкциях, в прохибитивных конструкциях запреты и спонтанные решения, адресованные 1-ому и 3-ему лицам, выражаются конструкциями с нейтральной формой глагола: (25а) Olog=gak NEG.V=1M.ACTNOM ‘Не пойду-ка я на урок.’ um-ho⟨g∼⟩gop AV-⟨NEUT∼⟩входить di OBL klase. урок (25б) Olog=tu=law NEG.V=3M.ACTCOM=уже ‘Пусть он этого не делает.’ i-p∼pahdiN PV-NEUT∼делать huyya. PROX.NOM4.1.4. Экзистенциальное отрицание. Экзистенциальному предикату woda в йаттука соответствует отрицательный аналог ondi, который, строго говоря, не является показателем отрицания в отличие от bokon, olog, an, obu и owi, поскольку сам является предикатом, а не маркером отрицания экзистенциальной конструкции, используемым в сочетании с экзистенциальным предикатом woda. Экзистенциальные предикаты наравне с падежными показателями являются субстантиваторами, то есть глаголы и прилагательные, занимающие позицию подлежащего при них, являются референтными. Таким образом, подобные конструкции выполняют функцию неопределенных местоимений в русском языке: (26) Ondi komokolaw // ka-um-poka-Polaw IPFV-AV-MOD-go di liNgu. неделя EXIST.NEG kada каждый ‘Ни у кого не получается ездить в Манилу каждую неделю.’ (букв.:‘Нет (того, кто) может ездить в Манилу каждую неделю.’) OBL Manila Манила Как видно из (24а-б), ограничения на использование импер фективных форм с ondi отсутствуют. Ondi обладает восемью из 26 функций, типологически отрицавыполняемых маркерами ния [Veselinova 2013: 118–119]: NEG.EX, экзистенциальное отрицание (57а); NEG.POSS, посессивное отрицание (58б); NEG.LOC, локативное отрицание (58а); NONE, использование в функции отрицательных неопределенных местоимений (26); ABSENT (27а); NOTHING (27б); DEAD (27в); DISAPPEAR (73а): экзистенциального (27а) Ka=woda=dtan Q=EXIST=MED.OBL ‘Педро там? — Его нету.’ hi PRS.SG.NOM Pedlo? — Педро Ondi. EXIST.NEG (27б) adan ni woda diya=d PROX.OBL=OBL hambag=mu? — сумка=2M.ACTCOM Ondi. EXIST.NEG LK что ‘Что здесь у тебя в сумке? — Ничего.’ EXIST (27в) Ondi=law hi PRS.SG.NOM lolo=mi. дедушка=1NM.ACTCOM EXIST.NEG=уже ‘Нашего дедушки больше нет.’4.2. Синтаксическая позиция 4.2.1. Субстантивное отрицание Краткий отрицательный ответ и отрицательный заместитель. Bokon может использоваться как краткий отрицательный ответ на вопросы с неглагольными предикатами (olog в данном контексте не допускается) (28а) и как отрицательный заместитель клаузы в сложносочиненных конструкциях с субстантивными предикатами (28б): (28а) Ka=istudyanteh=ka? — Q=студент=2M.ACTNOM Bokon NEG.S / (cid:72)Olog. NEG.V ‘Ты студент? — Нет.’ (28б) Ka=istudyanteh=ka Q=студент=2M.ACTNOM ‘Ты студент или нет?’ o или bokon? NEG.S С предикатом. Bokon может маркировать предикаты в различных позициях: предикат главной клаузы (29) или подчиненной субстантивной клаузы (подлежащной (30), предикатной (31), дополнительной (32), предикат целевого придаточного (33а-б), предикат придаточного относительного в позиции определения субстантивной фразы (34) и предикат придаточного относительного в позиции определения глагольного предиката (35)): (29) huyya=n PROX.NOM=GEN (Bokon) NEG.S ka-gowid-an. DEP[STEM-возвращаться_домой-TV] liblu книга umhulun о ni GEN olog=da NEG.V=3NM.ACTCOM ‘Книга об их невозвращении домой — (не) эта.’ (30) HiPgam 2M.IND itan DET.MED (bokon) NEG.S istudyante. студент ‘Тот, кто (не) является студентом, — ты.’ (31) Itan DET.MED (bokon) NEG.S istudyante студент i NOM l⟨imm⟩aw. ⟨PFV.AV⟩go ‘Ушедший — тот (не)студент.’(32) Ka=P⟨imm⟩aNPaN=ka Q=⟨PFV.AV⟩видеть=2M.ACTNOM kat∼kas∼siPliN INTENS∼ADJ∼маленький ‘Ты видел (не) очень маленькую кошку?’ puha? кошка GEN ni ni GEN (33а) Pan-Padal=ka ni AV.IMP[STEM-учиться]=2M.ACTNOM istudyante=ka Manila. студент=2M.ACTNOM Манила ‘Учись хорошо, чтобы ты был студентом в Маниле.’ GEN OBL di kay∼yaggud ADJ∼хорошесть (bokon) NEG.S ta чтобы (33б) Pan-Padal=ka ni kay∼yaggud ADJ∼хорошесть iNganah всегда di ni OBL GEN GEN istudyante студент bokon=ka NEG.S=2M.ACTNOM AV.IMP[STEM-учиться]=2M.ACTNOM ta чтобы biyag=mu. жизнь=2M.ACTCOM ‘Учись хорошо, чтобы ты не был студентом всю свою жизнь.’ ⟨In⟩amta=m PV[⟨PFV⟩знаемое]=2M.ACTCOM istudyante? (bokon) студент NEG.S ‘Ты знаешь моего друга (не) студента?’ B⟨imm⟩osik=hiya=n ⟨PFV.AV⟩бежать=3M.ACTNOM=GEN ‘Он быстро побежал.’ ayyam=ku друг=1M.ACTCOM olistu. быстрый itan DET.MED (bokon) NEG.S GEN ni (34) (35) Следует отметить, что подлежащее и топик не могут быть маркированы показателем отрицания в йаттука, т. е. bokon не может быть помещен перед номинативным падежным маркером или местоимением не в позиции предиката. Использование bokon в такой позиции приводит к образованию семантически неудачно построенных конструкций: ya komantutbrash // ko-um-pað-tutbrash, IPFV-AV-STEM-чистить_зубы itan DET.MED i (cid:72)Bokon NEG.S IND kay∼yaggud ADJ∼хорошесть ‘Не у того, кто чистит зубы, хорошо пахнет изо рта.’ yayah=tu. дыхание=3M.ACTCOM NOM (36)(37) l⟨imm⟩aw (cid:72)Itan ⟨PFV.AV⟩go DET.MED ‘Не мой брат ушел.’ bokon NEG.S tan DET.MED kulak=tu. сиблинг=3M.ACTCOM Конструкция в (37) грамматически верна с другим значением при наличии паузы после l⟨imm⟩aw (обозначенной запятой): (38) bokon NEG.S tan DET.MED l⟨imm⟩aw, ⟨PFV.AV⟩go kulak=tu. сиблинг=3M.ACTCOM Itan DET.MED ‘Ушедший — не тот, который мой брат.’ Пауза после itan l⟨imm⟩aw ‘ушедший’ обозначает, что данный член является топиком предложения, а то, что следует, — предикатом. Пауза может быть замещена показателем ot(ta) или ya (аналог в тагалоге — ay) или заимствованием из илокано ket: (39) ot(ta) / ya l⟨imm⟩aw ⟨PFV.AV⟩go Itan DET.MED kulak=tu. сиблинг=3M.ACTCOM ‘Ушедший — не тот, который мой брат.’ PRED PRED / ket PRED bokon NEG.S tan DET.MED Также существуют конструкции, в которых, как может показаться в первом приближении, bokon маркирует глагольный предикат. Однако в действительности отрицаемым членом в таких случаях является глагол в позиции подлежащего с опущенным падежным показателем. Таким образом, значение двух конструкций в (40а-б) совершенно разное: (40а) Ka=olog=ka Q=NEG.V=2M.ACTNOM ‘Ты не будешь есть?’ moNNan? // um-pa⟨N∼⟩N-Pokan AV-⟨NEUT∼⟩STEM-есть (40б) Ka=bokon=ka (i) Q=NEG.S=2M.ACTNOM ‘Ты не тот, кто будет есть?’ NOM moNNan? // um-pa⟨N∼⟩N-Pokan AV-⟨NEUT∼⟩STEM-есть С актантами и сирконстантами. Bokon также может маркировать генитивные и косвенные актанты и сирконстанты или беспадежные сирконстанты вне зависимости от их позиции — в препозиции к предикату или периферийной позиции. Следующие примеры иллюстрируют использование bokon с сирконстантомв препозиции (41а), актантом в препозиции (41б), периферийным актантом (41в) и периферийным сирконстантом (41г): (41а) Bokon NEG.S ya=n IND=GEN ‘Людей нет не по воскресеньям, а по субботам.’ ya=n IND=GEN Sabadu. суббота LiNgu воскресенье ondi EXIST.NEG tuu, человек nom но i⟨ið⟩-dawat // indawat=ku [PV⟨PFV⟩-просить]давать itan DET.MED nihiPgam 2M.NACTCOM (41б) Bokon NEG.S pihhuh. деньги ‘Я дал деньги не тебе.’ (41в) K⟨imm⟩an=hiya ⟨PFV.AV⟩есть=3M.ACTNOM k⟨in⟩an=tu. PV[⟨PFV⟩есть]=3M.ACTCOM ‘Он съел не манго, а бананы.’ bokon NEG.S ni GEN maNga, манго balat банана (41г) Pinhod=ku=n желаемое=1M.ACTCOM=GEN manPamPamloN // um-pað-⟨Pam∼⟩PamloN NEUT[AV-STEM-ITER∼счастливый] nuyya. nomya kubbuhan завтра PROX.GEN но ‘Я хочу стать счастливым не завтра, а сегодня.’ bokon NEG.S ni GEN В конструкциях с актантами и сирконстантами в препозиции bokon маркирует только такой член конструкции, а не всю группу предиката. Например, в (41б) деньги были даны, но кому-то еще, а не «тебе». В случае необходимости отрицания вершины предиката в конструкции с каким-либо членом в препозиции bokon помещается между таким членом и вершиной предиката (42): (42) Ya=d aappoh IND=OBL песня ‘Педро не силен в песнях.’ olog NEG.V kayah способное Pedlo. Педро Подтверждающий вопрос. Конструкции с подтверждающими вопросами и субстантивными предикатами образуются с bokon или om ‘да’, тогда как olog в них недопустим:(43) Istudyante=ka, студент=2M.ACTNOM ‘Ты студент, не так ли?’ ka=bokon Q=NEG.S / om да / (cid:72)olog? NEG.V Om также может использоваться для образования подтвержда ющих вопросов с отрицательными конструкциями с bokon: (44) ka=om? Q=да Bokon=ka istudyante, NEG.S=2M.ACTNOM студент ‘Ты не студент, не так ли?’ Bokon также может использоваться в подтверждающих вопросах в конструкциях с глагольными предикатами (45а), если только в них уже не присутствует показатель глагольного отрицания olog (45б): (45а) Yam=kopaNkonna // ko-pað-Pokan-a 2M.PREP=IPFV-STEM-есть-PV.IPFV ka=bokon? Q=NEG.S ‘Ты ешь мой хлеб, не так ли?’ sinapay=ku, хлеб=1M.ACTCOM (45б) (cid:72)Olog=ka um-law NEUT[AV-go] di Manila, Манила ka=bokon? Q=NEG.S NEG.V=2M.ACTNOM OBL ‘Ты не едешь в Манилу, не так ли?’ Сентенциальное отрицание. Р. Бласт [Blust 2013: 477] замечает, что грамматический класс отрицаемого элемента может не быть решающим фактором при выборе показателя отрицания в австронезийских языках, поскольку так называемые показатели номинативного отрицания на самом деле могут являться показателями контрастивного отрицания. П. Крегер [Kroeger 2014] утверждает, что так называемые показатели номинативного отрицания в бахаса и многих языках Борнео могут использоваться для маркирования не только именных предикатов, но и глагольных клауз при наличии определенных прагматических факторов. В йаттука, однако, bokon, по-видимому, не имеет такой функции, поскольку не может использоваться для отрицания сентенциальных составляющих с глагольными предикатами: / (cid:72)bokon=gak NEG.S=1M.ACTNOM (46) Olog NEG.V nom но ‘Я не вернусь домой, а кое-куда пойду.’ laww-an=ku // Polaw-an. NEUT[go-PaV]=1M.ACTCOM woda EXIST mo-gowid // um-ka-gawid NEUT[AV-STEM-возвращаться_домой]Русские конструкции с двойным отрицанием переводятся на йаттука конструкциями, в которых отрицаемая отрицательная клауза субстантивируется номинативным или генитивным падежным показателем и демонстративным детерминатором и маркируется показателем субстантивного отрицания bokon: (47) GEN (ni) itan DET.MED olog=tu NEG.V=3M.ACTCOM olog=tu NEG.V=3M.ACTCOM Bokon NEG.S pohdiN PV.NEUT[делать] pohdiN. PV.NEUT[делать] ‘Он не не может это сделать, а он не хочет это делать.’ kayah способное pinhod желаемое nom но ni LK ni LK 4.2.2. Глагольное отрицание Краткий отрицательный ответ и отрицательный заместитель. Только olog может использоваться в качестве короткого отрицательного ответа на вопросы с глаголом или прилагательным в роли предиката и в качестве отрицательного заместителя таких конструкций, тогда как an в данных функциях не допускается. Bokon также не может использоваться в данных конструкциях: (48а) Ka=um-law=ka=d Q=NEUT[AV-go]=2M.ACTNOM=OBL (cid:72)An(=tu) NEG.V=3M.ACTCOM ‘Ты поедешь в Манилу? — Нет.’ / (cid:72)Bokon. NEG.S (48б) Ka=um-law=ka=d Q=NEUT[AV-go]=2M.ACTNOM=OBL (cid:72)an(=tu) NEG.V=3M.ACTCOM ‘Ты поедешь в Манилу или нет?’ / (cid:72)bokon? NEG.S Manila? Манила — Olog NEG.V Manila Манила o или olog NEG.V / / С предикатом. Olog и an могут маркировать предикаты в различных позициях: предикат главной клаузы (49а) или подчиненной субстантивной клаузы (подлежащной (49б), топикальной (49в), актантной (49г), придаточного цели (49д), придаточного относительного при субстантивной группе (49е) и придаточного относительного при глагольном предикате (49ж)):/ An=pay (49а) Olog NEG.V ‘Он еще не ел.’ NEG.V=еще (49б) Pigan=tu=lli maNan // um-pað-Pokan AV-STEM-есть hiya. 3M.IND / an=mu olog NEG.V NEG.V=2M.ACTCOM когда=3M.ACTCOM=FUT o⟨n∼⟩namut-an? ⟨NEUT∼⟩возвращатся_домой-TV ‘Когда ты не придешь домой?’ (49в) Ya olog NEG.V / an NEG.V IND um-law=ida=lli=d NEUT[AV-go]=3NM.ACTNOM=FUT=OBL ‘Те, кто не будут верить, попадут в ад.’ nandaul. подземный_мир um-ku⟨l∼⟩lug, AV-⟨NEUT∼⟩верить (49г) Ka=⟨imm⟩aNPaN=ka ni Q=⟨PFV.AV⟩видеть=2M.ACTNOM amta-on NEUT[знаемое-PV] ‘Ты видел кого-либо, кто не знает, как плавать?’ olog NEG.V maNkaykay? // um-pað-kaykay NEUT[AV-STEM-плавать] GEN GEN ni / an=tu NEG.S=3M.ACTCOM (49д) An=tu okan AV.IMP[есть] ni dakol множественный ta чтобы / an=ka NEG.V=3M.ACTCOM olog NEG.V ‘Не ешь много, чтобы ты не потолстел.’ GEN t⟨um⟩oba. DEP[⟨AV⟩толстеть] NEG.V=2SG.ACTNOM (49е) Huyya kotse=n машина=GEN / olog NEG.V an=tu NEG.V=3M.ACTCOM PROX.NOM pan-lugan-an. DEP[STEM-садиться_в_транспорт-PaV] ‘Вот та машина, на которой он еще не ездил.’ (49ж) B⟨imm⟩osik=hiya ⟨PFV.AV⟩бежать=3M.ACTNOM ‘Он побежал не быстро.’ ni GEN olog NEG.V olistu. быстрый Подтверждающий вопрос. Olog используется в подтверждающих вопросах с конструкциями с глагольными предикатами, тогда как an в данном контексте использоватся не может:(50) L⟨imm⟩aw=ka=d ⟨PFV.AV⟩go=2M.ACTNOM=OBL ‘Ты поехал в Манилу, не так ли?’ Manila, Манила ka=olog Q=NEG.V / (cid:72)an? NEG.S Отрицательный подтверждающий вопрос не может исполь зоваться с отрицательными конструкциями: (51) (cid:72)Olog=ka NEG.V=2M.ACTNOM ‘Ты не поедешь в Манилу, не так ли?’ um-law NEUT[AV-go] OBL di Manila, Манила ka=olog? Q=NEG.V Подтверждающие вопросы так же могут быть построены с om ‘да’ — как с утвердительными, так и отрицательными конструкциями: (52) L⟨imm⟩aw=ka=d ⟨PFV.AV⟩go=2M.ACTNOM=OBL ‘Ты xодила в церковь, не так ли?’ simbaan, церковь ka=om? Q=да Конструкции с глагольными предикатами могут использоваться с уточняющими вопросами с субстантивным показателем отрицания bokon, как упоминалось выше (45а). 4.2.3. Прохибитив Краткий прохибитив. Все три маркера прохибитива могут использоваться в кратких прохибитивных конструкциях. An в таком случае может использоваться только при наличии местомения =tu <3M.ACTCOM>, тогда как obuh и owi могут использоваться как с ним, так и без него: (53) Um-law=wak=law. — NEUT[AV-go]=1M.ACTNOM=уже Owi(=tu) PROH=3M.ACTCOM ‘Я пойду! — Не делай этого!’ / Obuh(=tu)! PROH=3M.ACTCOM An=tu NEG.V=3M.ACTCOM / (cid:72)An NEG.V / Предикат. Маркеры прохибитива используются только при предикатах. Ниже приведены примеры их использования с предикатом главной клаузы (54а) и подлежащной клаузы (54б):(54а) Tagam=mu PV.IMP[продолжать]=2M.ACTCOM obuh / owi baiN=mu. AV.IMP[стыдиться]=2M.ACTCOM PROH PROH ‘Ешь-ешь, не стесняйся.’ okan, еда an=tu NEG.V=3M.ACTCOM / (54б) HiPgam i an=tu NEG.V=3M.ACTCOM 2M.IND ‘Ты тот, кто не должен уxодить!’ NOM / owi / obuh PROH PROH olaw! AV.IMP[go] 4.2.4. Экзистенциальное отрицание. Как и другие предикативные лексемы, ondi может функционировать в качестве вершины предиката главных и подчиненных клауз. Экзистенциальные предикаты woda и ondi могут образовывать два типа конструкций — экзистенциальную и посессивную. В экзистенциальной конструкции позиция подлежащего занята субстантивной группой, существование референта которой отрицается и которая маркирована номинативным показателем i или hu, который может быть опущен. (55) Woda=law EXIST=уже NOM ‘Уже есть кофе.’ ( i / hu NOM ) kape. кофе Посессивная конструкция отличается от экзистенциальной наличием посессора в позиции именного определения к подлежащему. (56) Woda ( i / hu ) pihhuh=ku. EXIST NOM ‘У меня есть деньги.’ NOM деньги=1M.ACTCOM Ниже приведены примеры использования ondi в позиции предиката главной клаузы (57а-б) и предиката подчиненных клауз (подлежащной (58а-б), актантной (59а-б), предикативной (60а-б), придаточной цели (61а-б), относительной при субстантивной группе (62а-б), относительной при глагольном придекате (63а-б)): (57а) Ondi=law ( i / hu EXIST.NEG=уже ‘Больше кофе нет.’ NOM NOM ) kape. кофе (57б) Ondi ( i / hu ) pihhuh=ku. EXIST.NEG ‘У меня нет денег.’ NOM NOM деньги=1M.ACTCOM(58а) HiPgak 1M.IND ‘Тот, кого нет дома, — я.’ ondi=d EXIST.NEG=OBL i NOM (58б) HiPgak itan ondi EXIST.NEG DET.MED 1M.IND ‘Тот, у кого нет денег, — я.’ (59а) Panomak=ka // pað-homak AV.IMP [STEM-искать]=2M.ACTNOM ‘Поищи того, кто не дома!’ (59б) Panomak=ka // pað-homak bali. дом pihhuh=tu. деньги=3SG.GEN ni GEN ondi=d EXIST.NEG=OBL bali! дом ni GEN AV.IMP[STEM-искать]=2M.ACTNOM pihhuh=tu ta деньги=3M.ACTCOM чтобы baddaN-an=mu! NEUT[помогать-RV]=2M.ACTCOM ‘Поищи кого-нибудь, у кого нет денег, и помоги ему!’ hiya 3M.IND ondi EXIST.NEG hu NOM (60а) Ya IND ‘Его жена — это та, кого нет дома.’ ondi=d EXIST.NEG=OBL ita DET.MED bali дом itan DET.MED ahwa=tu. супруг=3M.ACTCOM (60б) ondi EXIST.NEG Itan DET.MED kulak=tu. сиблинг=3M.ACTCOM ‘Его брат — этот тот, у кого нет денег.’ pihhuh=tu деньги=3M.ACTCOM itan DET.MED (61а) Ala=m IMP[брать]PV=2M.ACTCOM ondi=tu=d uway EXIST.NEG=3M.ACTCOM=OBL потому_что ‘Возьми его ключ, потому что его позже не будет дома.’ bali=n дом=GEN aladdu=tu ключ=3M.ACTCOM oowitta. позже tan DET.MED (61б) Ala=m i IMP[брать]PV=2M.ACTCOM pihhuh=tu. деньги=3M.ACTCOM ‘Возьми это, чтобы у него не было денег.’ NOM hutan MED.NOM ta чтобы ondi EXIST.NEG (62а) UNbal=mu PV.IMP[разговаривать]=2M.ACTCOM ni ondi=tu=d EXIST.NEG=3M.ACTCOM=OBL bali. дом GEN ‘Поговори с его сестрой, которой нет дома.’itan DET.MED kulak=tu сиблинг=3M.ACTCOM (62б) UNbal=mu itan DET.MED kulak=tu сиблинг=3M.ACTCOM PV.IMP[разговаривать]=2M.ACTCOM ni pihhuh=tu. деньги=3M.ACTCOM ondi EXIST.NEG GEN ‘Поговори с его сестрой, у которой нет денег.’ (63а) Nanbiyag=ida // p⟨in⟩að-biyag AV[PFV-STEM-жить]=3NM.ACTNOM lakay=tu=d старик=3M.ACTCOM=OBL ‘Они жили без ее мужа в доме.’ bali=da. дом=3NM.ACTCOM ni GEN ondi EXIST.NEG (63б) Nogawid=hiya // k⟨in⟩a-gawid AV[⟨PFV⟩STEM-возвращаться_домой]=3M.ACTNOM pihhuh=tu. деньги=3M.ACTCOM ‘Он вернулся домой без денег.’ ni GEN ondi EXIST.NEG В посессивных конструкциях в субстантивированной позиции (58б) должно присутствовать ACTCOM-местоимение третьего лица, кореферентное посессору, которое не согласуется с последним в лице. При этом посессор и данное местоимение могут согласовываться в числе (64а), однако такое согласование не обязательно (64б): (64а) Hida ida tan DET.MED ondi EXIST.NEG pihhuh=tu деньги=3M.ACTCOM / PL 3NM.IND =da. =3NM.ACTCOM ‘Те, у кого нет денег, — они.’ (64б) Hikmi i ondi EXIST.NEG pihhuh=tu деньги=3M.ACTCOM / =da. =3NM.ACTCOM 1NM.IND ‘Те, у кого нет денег, — мы.’ NOM В филиппинских языках целесообразно также выделять локативную конструкцию с экзистенциальными предикатами, поскольку в разных языках наблюдается варьирование в способах реализации такой конструкции. Так в тагалоге данная конструкция является асимметричной, поскольку в утвердительном варианте используется предикат na-sa <PRED-OBL>, тогда как в отрицательном — отрицательный экзистенциальный предикат wala:ТАГАЛОГ (65а) Na-sa PRED-OBL ‘Я дома.’ bahay=ako. дом=1M.NOM (65б) Wala=ako sa bahay. дом OBL EXIST.NEG=1M.NOM ‘Меня нет дома.’ В йаттука же данная конструкция является симметричной, поскольку в обоих вариантах используются экзистенциальные предикаты: (66а) Woda=tu=d bali=n дом=GEN oowitta. позже EXIST=3M.ACTCOM=OBL ‘Он будет дома позже.’ (66б) Ondi=tu=d EXIST.NEG=3M.ACTCOM=OBL ‘Его не будет дома позже.’ bali=n дом=GEN oowitta. позже 5. Часть речи Инвентарь морфосинтаксических классов маркеров отрицания в выборке из 240 языков включает следующее: префиксы, суффиксы, редупликация слога в корне, просодическое маркирование, нефлексирующая частица, вспомогательный глагол с флективными категориями, конструкция со вспомогательным словом-пустышкой, конструкция с двумя частицами [Dahl 1979: 81–82] (процитировано по [Haan 1997: 199]). Л. Рейд и С. Ляо утверждают, что маркеры отрицания в филиппинских языках являются вспомогательными глаголами [Reid, Liao 2004: 445]. Это, однако, не так, если определять класс глаголов как единицы, обладающие залоговой и регулярной видовой парадигмой. В тагалоге маркеры отрицания проявляют свойства прилагательных, поскольку образуют парадигмы, состоящие из интенсивной, сравнительной и превосходной степеней5. Ниже дан пример такой парадигмы для тагальского маркера стандартного отрицания hindi: 5 Согласно [Blust 2013: 479], в филиппинских языках нередки маркеры отрицания с глагольной морфологией. Как видно, однако, из примеров (71), маркеры отрицания в тагалоге проявляют свойства прилагательных в том, что касается словоизменения. При этом они, однако, ведут себя особым образом синтаксически, что, по-видимому, дает основания отнести их к классу псевдоглаголов (gusto ‘желаемое’, alam ‘знаемое’, kailaNan ‘нужное’, pwede ‘возможное’ и т. д.), который сочетает в себеТАГАЛОГ (67а) Hindi=N NEG=LK ‘Ты ни в коем случае не будешь побежден.’ ma-ta∼talo. PV[MOD-PROSP∼проигрывать] hindi=ka NEG=2M.NOM (67б) ay napaka-hindi INTENS-NEG Ito PROX.NOM PRED maNyari // p⟨um⟩að-yari. NEUT[AV-STEM-случаться] ‘Это ни в коем случае не может произойти.’ pwede=N возможное=LK (67в) Mas hindi=ko NEG=1M.ACT aN maNa tao=N человек=LK kailaNan необходимое pag когда COMP kilala=laN=ako знаемое=только=1M.NOM ‘Мне еще меньше нужны люди, которые узнают меня, только когда им что-то нужно.’ PL kailaNan. необходимое may EXIST NOM (67г) MaNyayari=iyon // p⟨um⟩að-ya∼yari AV-STEM-PROSP∼случатьcя=DIST.NOM pinaka-hindi=mo ⟨in⟩a∼asa-han. SPR-NEG=2M.ACT ⟨IPFV⟩IPFV∼ожидать-PV ‘Это произойдет, когда ты меньше всего этого ожидаешь.’ oras время OBL sa na LK Построение таких же парадигм возможно и для маркера прохибитива huwag и маркера экзистенциального отрицания wala. Однако huwag и wala, по-видимому, не имеют формы интенсива с префиксом napaka-. В йаттука маркеры субстантивного отрицания bokon, глагольного отрицания olog, прохибитива owi и obuh и маркер глагольного отрицания и прохибитива an подобных парадигм не образуют. Только маркер экзистенциального отрицания ondi образует формы интенсива и суперлатива: (68а) On∼Pondi pihhuh=ku. деньги=1M.ACTCOM INTENS∼EXIST.NEG ‘У меня совсем нет денег.’ морфологические свойства прилагательных с идиосинкратическими особенностями при формировании синтаксических конструкций у многих таких единиц [Schachter, Otanes 1972: 261–273].(68б) Hiya koon∼Pondi-yan SPR∼EXIST.NEG-SPR nihissyu=n 12NM.NACTCOM=GEN omin. все 3M.IND ‘Он самый бедный из нас.’ (букв.‘Тот, у кого есть меньше всего среди нас всех, — он.’) Таким образом, только маркер экзистенциального отрицания ondi в йаттука проявляет свойства прилагательных. Повидимому, ondi следует признать прилагательным, потому что в отличие от маркеров отрицания в тагалоге, которые проявляют особое синтаксическое поведение, противопоставляющее их прилагательным, данный маркер на синтаксическом уровне ничем от прилагательных не отличается. Остальные маркеры отрицания не проявляют свойств ни одного из знаменательных грамматических классов и, по-видимому, могут быть классифицированы как частицы. 6. Основа деривации Все показатели отрицания в йаттука за исключением an могут служить основой деривации для других лексем. Глагольный маркер olog образует следующие глагольные формы: (69а) NanPolog // p⟨in⟩að-Polog. AV[⟨PFV⟩STEM-NEG.V]испытывать_неприязнь ‘Ему не понравилось.’ (69б) Doka=ko-PoP∼olog-a. 2M.NACTNOM=[IPFV-DUR∼NEG.V-PV.IPFV]испытывать_неприязнь ‘Ты мне не нравишься.’ Маркер olog также образует форму с C1V1C2-редупликацией, которая, однако, не может быть свидетельством принадлежности данного маркера к классу прилагательных и, по-видимому, является случаем словообразования, поскольку данная форма обладает значением умеренности и должна использоваться в позиции предиката с существительным в позиции подлежащего при нем: (70а) Ol∼Polog i buNot=tu. гнев=3M.ACTCOM MDR∼NEG.V ‘Он не очень зол.’ (букв.‘Его гнев не очень силен.’) NOM (70б) Ol∼Polog i MDR∼NEG.V NOM ‘Не очень жарко.’atuN=tu. жара=3M.ACTCOM Позиция подлежащего в таких конструкциях не может быть (71) занята прилагательным: (cid:72)Ol∼olog MDR-NEG.V ‘Не очень жарко.’ ma-otuN. ADJ-жара Маркер bokon образует следующий глагол со значением ‘обижаться’: (72) Obuh=tu i-pahdiN IMP[PV-делать] PROH=3M.ACTCOM um-bo⟨b∼⟩kon. AV-⟨NEUT∼⟩NEG.S]обижаться ‘Не делай это, потому что он обидится.’ u потому_что Маркер ondi также служит основой деривации для глагольных форм: (73а) Noondi // k⟨in⟩o-Pondi AV[⟨PFV⟩STEM-EXIST.NEG] ‘Мой ключ пропал.’ aladdu=k. ключ=1M.ACTCOM (73б) Noondiyan=nak // k⟨in⟩o-Pondi-an ⟨PFV⟩STEM-EXIST.NEG-EV=1M.ACTNOM ‘У меня пропал ключ.’ ni GEN aladdu. ключ (73в) Noka-ondiyan // p⟨in⟩okaP-Pondi-an ⟨PFV⟩INTENS-EXIST.NEG-EV ‘У него совсем нет денег.’ ya=n DET.PROX=GEN pihhuh. деньги Маркеры прохибитива owi и obuh могут сочетаться с энклитикой otta ‘сначала’, в результате чего образуются формы owitta и obutta со значением ‘подожди’ или ‘позже’, которые, однако, также могут использоваться и в своем буквальном значении: (74) Owi / Obu=tta PROH=сначала olaw! AV.IMP[go] PROH ‘Не уходи пока!’ 7. Симметричность 7.1. Субстантивное отрицание Как следует из примеров, приведенных выше, конструкции с bokon являются симметричными. Следует заметить, что конструкции типа (75а-б) с переносом энклитики в позицию после bokonне являются примером асимметричности, поскольку энклитики в йаттука являются вакернагелевскими, т. е. должны следовать за неким начальным элементом клаузы, которым могут быть вершина предиката, актант или сирконстант в препозиции к предикату или маркер отрицания. То же самое отмечается и в [Miestamo 2005: 68] относительно аналогичных конструкций в тагалоге. (75а) HomuN будто inonamutak // P⟨in⟩anomut-an=k. ⟨PFV⟩возвращаться_домой-PAV=1M.ACTCOM ‘Как будто я вернулся к себе домой.’ (75б) HomuN bokon=ku NEG.S=1M.ACTCOM будто inonamutak // P⟨in⟩anomut-an=k. ⟨PFV⟩возвращаться_домой-PAV=1M.ACTCOM ‘Как будто я вернулся не к себе домой.’ bali=k дом=1M.ACTCOM bali дом 7.2. Глагольное отрицание Отрицательные конструкции с глагольными маркерами асимметричны соответствующим утвердительным конструкциям, поскольку имперфективные формы не могут использоваться с отрицанием и использование перфективных и зависимых форм с отрицанием соответствует только использованию перфективных форм в утвердительных конструкциях. Как и в случае с субстантивным отрицанием, необходимость использования энклитик в глагольных конструкциях с отрицанием непосредственно за показателем отрицания не является примером асимметрии, поскольку энклитики должны следовать за начальным элементом клаузы. Местоименные энклитики 1M с акторной референцией, следующие за показателями глагольного отрицания в конструкциях с глаголами неакторных залогов в позиции предиката, могут использоваться не только в ACTCOM-форме, но и в ACTNOM-форме, тогда как в соответствующих утвердительных конструкциях может использоваться только первая форма (76в): (76а) Olog=ku / =gak=pay NEG.V=1M.ACTCOM ‘На это я еще не вставал.’ =1M.ACTNOM=еще ohnoN-an. DEP[вставать-RV](76б) An=ku NEG.V=1M.ACTCOM ‘Я его не убивал.’ /=nak=pay =1M.ACTNOM=еще pasi-yon=hiya. DEP[убивать-PV]=3M.NACTNOM (76в) P⟨in⟩asi=k PV[⟨PFV⟩убивать]=1M.ACTCOM ‘Я убил его.’ / (cid:72)=Pak=hiya. =1M.ACTNOM=3M.NACTNOM То же самое справедливо и относительно использования ак торных местоименных энклитик с псевдоглаголами: (77а) Olog=ku / NEG.V=1M.ACTCOM ‘Я этого не знаю.’ (77б) Amta=k / знаемое=1M.ACTCOM ‘Я это знаю.’ =gak =1M.ACTNOM amta знаемое hutan. MED.NOM (cid:72)=Pak =1M.ACTNOM hutan. MED.NOM Это, однако, невозможно с прилагательными: (78) (cid:72)Olog=ku NEG.V=1M.ACTCOM ‘Я не большой человек.’ otPotoN большой ni LK tuu. человек На другие энклитики данная возможность использования в двух формах без изменения значения не распространяется: (79) (cid:72)Olog=ka=pay NEG.V=2M.ACTNOM=еще ‘Ты его еще не убил.’ pasi-yon=hiya. DEP[убивать-PV]=3M.NACTNOM Данное варьирование невозможно в конструкциях с глаголами акторного залога в позиции предиката (80а) и конструкциями с bokon (80б): (80а) Olog=gak / (cid:72)=ku NEG.V=1M.ACTNOM ‘Я не готовил еду.’ =1M.ACTCOM (80б) Bokon=nak / (cid:72)=ku NEG.S=1M.ACTNOM ‘Я не большой человек.’ =1M.ACTCOM manhaoN // um-pað-haPoN. DEP[AV-STEM-готовить] ot-otoN большой ni GEN tuu. человекВ отрицательных конструкциях с псевдоглаголом pinhod ‘желаемое’ и olog псевдоглагол может быть опущен, при этом значение конструкции остается прежним. Маркер an в таком контексте не используется. От падежа актора зависит падеж ‘желаемого’: (81а) Olog=mi=law i (pinhod) желаемое gaga. готовый_рис NOM NEG.V=1NM.ACTCOM=уже ‘Мы больше не хотим риса.’ (81б) Olog=komi=law NEG.V=1NM.ACTNOM=уже ‘Мы больше не хотим риса.’ ((cid:72)pinhod) желаемое ni GEN gaga. готовый_рис Только конструкция (81а) выше может использоваться с pinhod, тогда как в (81б) данный псевдоглагол присутствовать не может в силу падежного маркирования участников. Актор, выраженный местоимением 1M, может быть использован как в ACTNOM, так и в ACTCOM вне зависимости от падежа ‘желаемого’: (82) Olog=ku / =gak=law / ni i PROH=1M.ACTCOM ‘Я больше не хочу риса.’ =1M.ACTNOM=уже NOM GEN gaga. готовый_рис Данное использование olog образует асимметричную отрицательную конструкцию, так как в утвердительных конструкциях pinhod опускаться не может: (83) (cid:72)(Pinhod)=ku желаемое=1M.ACTCOM ‘Я хочу рис.’ i NOM gaga. готовый_рис 7.3. Прохибитив Прохибитивные конструкции асимметричны соответствующим императивным конструкциям относительно нескольких аспектов: значение форм с CVC-редупликацией, выражение адресата, использование супплетивных императивных форм и 0-валентных глаголов. Во-первых, некоторые формы с C1V1C2-редупликацией в прохибитиве приобретают значение интенсивности вместо значений дуратива, модератива или давно-законченного вида, доступных данным формам в неотрицательных конструкциях:(84а) I-pid∼pi-dwa=m IMP[PV-DUR∼ORD∼два]=2M.ACTCOM ‘Делай это снова и снова!’ hutan! MED.NOM (84б) Owi=tu PROH=3M.ACTCOM ‘Никогда больше этого не делай!’ Numan снова i-pid∼pi-dwa IMP[PV-INTENS∼ORD-два] hutan! MED.NOM Во-вторых, в отличие от императивных конструкций адресат прохибитива, как правило, не выражается. При этом с obuh и owi факультативно, а с an обязательно используется местоимение =tu <3M.ACTCOM>: (85а) I-pi-dwa(cid:72)(=m) IMP [PV-ORD-два]=2M.ACTCOM ‘Сделай это еще раз!’ / An=tu / Owi (85б) Obuh hutan! MED.NOM PROH NEG.V=3M.ACTCOM PROH ‘Не спи!’ ugip! AV.IMP[спать] (85в) Obuh / Owi / An=tu PROH PROH NEG.V=3M.ACTCOM Numan снова i-pi-dwa IMP[PV-ORD-два] hutan! MED.NOM ‘Больше не делай этого!’ Прохибитивные конструкции с выраженным адресатом встречаются в речи некоторых носителей, однако, по-видимому, они не обладают универсальной приемлемостью в языковой общности. Степень распространенности подобных конструкций, где адресат может быть выражен в ACTNOM при глаголах акторного залога (86а) или в ACTCOM при глаголах любых залогов в позиции после маркера прохибитива (86б) или после глагола с одновременным использованием местоимения =tu (86в) либо при его отсутствии (86г), заслуживает отдельного исследования: (86а) Owi=ka ugip AV.IMP[спать] PROH=2M.ACTNOM um-bu⟨N∼⟩Not=hiya! AV-⟨NEUT∼⟩злиться=3M.ACTNOM ‘Не спи, иначе он разозлится!’ u потому_что(86б) Obuh=mu PROH=2M.ACTCOM ‘Не спи!’ (86в) Obuh=tu PROH=3M.ACTCOM ‘Не спи!’ ugip! AV.IMP[спать] ugip=mu! AV.IMP[спать]=2M.ACTCOM (86г) Owi pamoNulu=m! // pað-pað-Pulu AV.IMP[STEM-STEM-возглавлять]=2M.ACTCOM PROH ‘Не будь первым!’ Более распространенным для значительно большего числа носителей случаем выраженности адресата в прохибитиве являются конструкции с NACTNOM-формами местоимений, используемых после маркера прохибитива, где адресат может выражаться NACTCOM-формами местоимений (87а), либо где вместо NACTNOMформ подлежащего используются ACTNOM-формы, при которых адресат выражается ACTCOM-формами (87б): (87а) Owi=tuwak PROH=1M.NACTNOM ‘Не приказывай мне.’ i-boal IMP[RV-приказывать] (nihiPgam). 2M.NACTCOM (87б) Owi=mu=Pak PROH=2M.ACTCOM=1M.ACTNOM ‘Не приказывай мне.’ i-boal. IMP[RV-приказывать] В-третьих, супплетивные императивные формы (88а) не могут использоваться в прохибитивных конструкциях (88б): (88а) Lokay=anhan AV.IMP.go.2M.ACTNOM=пожалуйста ‘Пожалуйста, езжай в Манилу!’ di OBL Manila! Манила (88б) (cid:72)Obuh / Owi / An=tu PROH PROH PROH=3M.ACTCOM lokay AV.IMP.go.2M.ACTNOM di OBL Manila! Манила ‘Не едь в Манилу!’ В-четвертых, 0-валентные глаголы могут образовывать две прохибитивные конструкции, одна из которых (89а) соответствует императивной конструкции с местоимением =ka в (10), тогда каквторая — без местоимений (89б) — является асимметричной, так как императив без местоимения от таких глаголов не образуется: (89а) Obuh udan=mu! AV.IMP[дождь]=2M.ACTCOM PROH ‘Пусть не будет дождя!’ (89б) An(=tu) / Owi / Obuh NEG.V=3M.ACTCOM ‘Пусть позже не будет дождя!’ PROH PROH udan AV.IMP[дождь] ni GEN oowitta! позже 7.4. Экзистенциальное отрицание Конструкции с ondi являются симметричными конструкциям с woda во всех значениях, как видно из примеров (55)–(57б). В таблице 2 представлена обобщающая информация о типах асимметрии, существующей между отрицательными и утвердительными конструкциями в йаттука. Таблица 2. Симметричность отрицательных и утвердительных конструкций в йаттука тип отрицания симметричность субстантивное симметрия глагольное прохибитив парадигматическая асимметрия: − IPFV + DEP конструкционная асимметрия: + 1ACTNOM с NAV-глаголами и псевдоглаголами − pinhod парадигматическая асимметрия: изменение значения C1V1C2 ∼ − супплетивные формы конструкционная асимметрия: − адресат экзистенциальное симметрия В йаттука представлено два случая асимметрии, где использование отрицания приводит к большему числу допустимых форм, что является типологически необычным явлением.8. Сфера действия отрицания В отрицательных конструкциях с модальными глаголами, то есть глаголами с префиксами pako- / Pako-, hað- или префиксальным комплексом moka- / mo-, сфера действия отрицания включает в себя и модальный компонент, вводимый перечисленными маркерами, и лексическое значение глагола: (90а) Olog=pay NEG.V=еще ‘Ребенок еще не может встать.’ pako-ohnoN MOD-вставать iya DET.PROX golaN. ребенок (90б) Og=gak ham-pasi MOD-убивать itan DET.MED NEG.V=1M.ACTNOM yak=ko-um-takut. 1M.PREP=IPFV-AV-бояться ‘Я не могу убить таракана, потому что я боюсь.’ ballaiN таракан u потому_что (90в) Olog=gak mokahaoN // um-poka-haPoN NEUT[AV-MOD-готовить] NEG.V=1M.ACTNOM g⟨um⟩taN. mo-hoNPu DEP[⟨AV⟩покупать] ADJ-хороший_вкус ‘Я не могу приготовить ничего вкусного, потому что я (ничего) не купил.’ olog=gak NEG.V=1M.ACTNOM u потому_что GEN ni В конструкциях с формами значение данного недавно-законченного вида, но не отрицается вида факт совершения действия: только (91а) Bokon=ku ako-o⟨k∼⟩kan NEG.S=1M.ACTCOM REC-⟨REC∼⟩есть noNan=nak=law // p⟨in⟩að-Pokan AV[⟨PFV⟩STEM-есть]=1M.ACTNOM=уже ‘Я не только что поел, потому что я поел раньше.’ u потому_что nutan. MED.GEN GEN ni (91б) (cid:72)Bokon=ku ako-o⟨k∼⟩kan REC-⟨REC∼⟩есть isuNa поэтому NEG.S=1M.ACTCOM nokaPPupa=Pak=law // p⟨in⟩okaP∼Pupa. AV[⟨PFV⟩INTENS∼проголодаться]=1M.ACTNOM=уже ‘Я не ел только что, поэтому я уже очень голоден.’В отрицательных конструкциях с псевдоглаголами с модальным значением, как, например, dammu=tu ‘возможное’ и mahapul ‘необходимое’, сфера действия отрицания зависит от позиции маркера отрицания. Если маркер помещен перед модальным псевдоглаголом — т. е. в матричной клаузе, — в сферу действия входит модальное значение. Если же маркер помещается внутри зависимой клаузы после лигатуры ni / =n, отрицаемым элементом является только предикатный глагол данной клаузы: (92а) Olog NEG.V ‘Ты не можешь уехать.’ (букв.:‘Не возможно, чтобы ты уехал.’) dammu=tu=n возможное=3M.ACTCOM=LK um-law=ka. NEUT[AV-go]=2M.ACTNOM (92б) Dammu=tu=n olog=ka NEG.V=2M.ACTNOM um-law. NEUT[AV-go] возможное=3M.ACTCOM=LK ‘Ты можешь не уезжать.’ (букв.:‘Возможно, чтобы ты не уезжал.’) mahapul необходимое (93а) Olog NEG.V ‘Ты можешь не уезжать.’ (букв.:‘Не необходимо, чтобы ты уехал.’) um-law=ka. NEUT[AV-go]=2M.ACTNOM ni LK (93б) Mahapul ni olog=ka NEG.V=2M.ACTNOM um-law. NEUT[AV-go] LK необходимое ‘Ты не можешь уехать.’ (букв.:‘Необходимо, чтобы ты не уехал.’) 9. Отличия от тагалога и тували Сравнение фактов йаттука с системами отрицания в двух других филиппинских языках — тагалоге и тували — указывает на существование многочисленных отличий, несмотря на близкое родство данных языков и схожесть синтаксического строя каждого из них. К таким отличиям, не упоминавшимся выше, относятся следующие. Два отличия касаются конструкций с маркером стандартного отрицания. Во-первых, имперфективные формы глаголов в сочетании с маркером стандартного отрицания hindi в тагалоге имеют дополнительное значение, не доступное утвердительному аналогу такой конструкции:ТАГАЛОГ (94а) Nakakatayo=ako // m⟨in⟩a-ka∼ka-tayo. ⟨IPFV⟩MOD-AV∼IPFV-вставать=1M.NOM ‘Я могу встать.’ (94б) Hindi=ako NEG=1M.NOM ‘Я не могу встать.’ nakakatayo // m⟨in⟩a-ka∼ka-tayo. ⟨IPFV⟩MOD-AV∼IPFV-вставать (94в) Hindi=pa=ako NEG=еще=1M.NOM ‘Я еще не вставал.’ nakakatayo // m⟨in⟩a-ka∼ka-tayo. ⟨IPFV⟩MOD-AV∼IPFV∼вставать Отрицательная конструкция в (94б) обладает тем же значением, что и (94а), которая обозначает общую способность актора совершать действие, плюс отрицательный компонент, тогда как конструкция в (94в), в которой зачастую используется «наречная» энклитика =pa ‘еще’, обладает значением перфекта, так как обозначает действие, которое еще не было совершено. Во-вторых, модальные формы глаголов в нейтральном виде не могут занимать позицию вершины предиката в утвердительных конструкциях, однако это возможно при отрицании: ТАГАЛОГ (95а) (cid:72)Ma-ka-tayo=ako. NEUT[MOD-AV-вставать]=1M.NOM (95б) Hindi=ako NEG=1M.NOM ‘Я не могу встать.’ ma-ka-tayo. NEUT[MOD-AV-вставать] (95б) описывает ситуацию, в которой актор желает выполнить действие, однако не способен это сделать по какой-либо причине. Прохибитивные конструкции в тагалоге проявляют пять отличий от таких конструкций в йаттука. Во-первых, прохибитивные конструкции в тагалоге обладают конструкционной асимметрией, поскольку при использовании местоименных энклитик за ними должна следовать лигатура =N: ТАГАЛОГ (96а) P⟨um⟩alis=ka! NEUT[⟨AV⟩уходить]=2M.NOM ‘Уйди!’(96б) Huwag=ka=N PROH=2M.NOM=LK ‘Не уходи!’ ⟨um⟩alis! NEUT[⟨AV⟩уходить] Во-вторых, в йаттука прохибитивные показатели не могут использоваться для маркирования субстантивных предикатов в уравнительных конструкциях. Вместо них должен использоваться маркер субстантивного отрицания, а глагол в позиции предиката подлежащной клаузы должен использоваться в нейтральной форме (97а) или императивной форме (97б): (97а) Bokon / (cid:72)An=tu / (cid:72)Owi / (cid:72)Obuh PROH PROH NEG.V=3M.ACTCOM NEG momoNulu // um-poð-poð-ulu NEUT[AV-STEM-STEM-возглавлять] mandodkug // um-pað-do⟨d∼⟩kug. AV-STEM-⟨NEUT∼⟩отворачиваться ‘Не будь первым, кто отвернется.’ ni GEN hiPgam 2M.IND i NOM hiPgak (97б) Bokon NEG.S 1M.IND ‘Не меня спрашивай!’ NOM i pan-damag-i=m! STEM-спрашивать-RV.IMP=2M.ACTCOM В соответствующих конструкциях в тагалоге субстантивный предикат при императивном глаголе в позиции предиката подлежащной клаузы должен маркироваться показателем прохибитива: ТАГАЛОГ (98а) Huwag aN ikaw 2M.IND una=N первый=LK t⟨um⟩alikod. IMP[⟨AV⟩отворачиваться] PROH NOM ‘Не будь первым, кто отвернется.’ (98б) Huwag yuN // iyon=N DIST.NOM=LK bata ребенок aN NOM ⟨um⟩alis. IMP[⟨AV⟩уходить] PROH ‘Пусть уйдет не ребенок.’ В-третьих, в отличие от тагалога, где в прохибитиве могут использоваться нейтральная форма, имперфективная и проспективная, в йаттука прохибитивные маркеры не могут сочетаться с какойлибо другой видовой формой.(99) (cid:72)Obuh / Owi / An=tuwak PROH ‘Не приказывай мне!’ PROH PROH=1M.NACTNOM ka-boal-a! IPFV-приказывать-RV.IPFV В-четвертых, в отличие от тагалога, где прохибитивные конструкции образуются не только с глаголами, но и с прилагательными, прохибитивные маркеры в йаттука могут использоваться только с глаголами и только с их императивной формой: (100а) Owi kalaN=mu! AV.IMP[шуметь]=2M.ACTCOM PROH ‘Не шуми!’ (100б) (cid:72)Owi ma-kolaN=mu! ADJ-шум=2M.ACTCOM PROH ‘Не будь шумным!’ KalaN в (100а) является императивной формой глагола umkalaN ‘шуметь’, тогда как прилагательное ma-kolaN ‘шумный’ от того же корня не может использоваться в данной конструкции (100б). Для сравнения, в соответствующей тагальской конструкции допустимо использование аналогичного прилагательного (что недопустимо в императиве): ТАГАЛОГ (101) Huwag=ka=N PROH=2M.NOM=LK ‘Не будь шумным!’ ma-iNay! ADJ-шум В-пятых, в отличие от тагалога (102) в йаттука маркеры прохибитива не могут использоваться в эллиптических конструкциях, где опущен предикат, но сохраняется подлежащее. В таких конструкциях должен использоваться маркер субстантивного отрицания (103): ТАГАЛОГ (102) Gamit-in=mo=rin IMP[использовать-PV]=2M.ACT=тоже wag aN puso. сердце NOM PROH ‘Используй свою голову, а не сердце.’ aN NOM isip=mo, мышление=2M.ACT(103) Usal=mu / PV.IMP[использовать]=2M.ACTCOM (cid:72)an=tu / bokon NEG.V=3M.ACTCOM NEG.S puhu=m. сердце=2M.ACTCOM ‘Используй свою голову, а не сердце.’ PROH iya DET.PROX (cid:72)owi / ulu=m, голова=2M.ACTCOM (cid:72)obuh iya DET.PROX PROH Декаузативные глаголы не образуют асимметричных прохибитивных конструкций, поскольку также могут образовывать императивные формы, адресатом императива при которых является неакторное подлежащее: (104а) Ko-lutu=ko=law! (104б) Owi PV.IMP[DEC-готовить]=1M.ACTCOM=уже ‘Приговься уже!’ ko-lutu=m PV.IMP[DEC-готовить]=2M.ACTCOM PROH ‘Не сжарься там!’ ditan! MED.OBL Экзистенциальные конструкции в тагалоге также обладают конструкционной асимметрией, поскольку в утвердительных конструкциях существует два экзистенциальных предиката — may и mayroon, второй из которых должен использоваться при наличии следующих за ним энклитик, — а в отрицательных — только один — wala. При этом объект, существование которого отрицается, всегда присоединяется к предикату лигатурой =N, что происходит в утвердительных конструкциях только при использовании mayroon с энклитиками: ТАГАЛОГ (105а) May pera=ako. деньги=1M.NOM EXIST ‘У меня есть деньги.’ (105б) Mayroon=ako=N EXIST=1M.NOM=LK ‘У меня есть деньги.’ pera. деньги (105в) Wala(=ako)=N EXIST.NEG=1M.NOM=LK ‘(У меня) нет денег.’ pera. деньгиОптативная конструкция в тагалоге проявляет особые свойства относительно отрицания, поскольку маркером в ней может быть как маркер стандартного отрицания hindi, так и маркер прохибитива huwag: ТАГАЛОГ (106) Sana hindi / huwag NEG OPT PROH ‘Хорошо бы позже не было дождя.’ ⟨um⟩ulan NEUT[⟨AV⟩дождь] mamaya. позже Сфера действия отрицания в конструкциях с некоторыми псевдоглаголами в тагалоге всегда включает модальное значение вне зависимости от позиции маркера отрицания. Так, с pwede ‘возможное’ сфера действия меняется в зависимости от позиции маркера (107а-б), тогда как с dapat ‘должное’ сфера отрицания неизменна, отсюда одинаковое значение конструкций (108а) и (108б): (107а) Hindi=ka pwede=N возможное=LK NEG=2M.NOM ‘Ты не можешь уехать.’ (107б) Pwede=N hindi=ka NEG=2M.NOM возможное=LK ‘Ты можешь не уезжать.’ P⟨um⟩alis. NEUT[⟨AV⟩уходить] P⟨um⟩alis. NEUT[⟨AV⟩уходить] (108а) Hindi=ka dapat должное NEG=2M.NOM ‘Ты не можешь уехать.’ (108б) Dapat hindi=ka NEG=2M.NOM должное ‘Ты не можешь уехать.’ P⟨um⟩alis. NEUT[⟨AV⟩уходить] P⟨um⟩alis. NEUT[⟨AV⟩уходить] Псевдоглагол dapat также используется в речи некоторых носителей йаттука как заимствование. При этом, так же как и в тагалоге, сфера действия отрицания не изменяется в зависимости от позиции маркера: (109а) Olog=ka NEG.V=2M.ACTNOM ‘Тебе не следовало уезжать.’ dapat должное l⟨um⟩aw. DEP[⟨AV⟩go](109б) Dapat olog=ka NEG.V=2M.ACTNOM l⟨um⟩aw. DEP[⟨AV⟩go] должное ‘Тебе не следовало уезжать.’ В тагалоге некоторые формы, такие как герундии в так называемых временных конструкциях с герундиями (110а) [Schachter, Otanes 1972: 159], итеративные герундии (110б) и формы недавно-законченного вида (110в) не могут быть маркированы отрицанием [Santiago, Tadena 2013]: ТАГАЛОГ (110а) (cid:72)Hindi pag-alis=niya NMLZ-уходить=3M.ACT k⟨um⟩ain=ako. PFV[⟨AV⟩есть]=1M.NOM NEG ‘Когда он не ушел, я поел.’ (110б) (cid:72)Nagkasakit=siya // p⟨in⟩ag-ka-sakit AV[⟨PFV⟩STEM-ACQ-болезнь]=3M.NOM naN gamot. лекарство GEN ‘Он заболел из-за того, что не пил лекарство.’ sa hindi OBL NEG kaka-inom ITNMLZ-пить (110в) (cid:72)Hindi=ko kaka-ratiN. NEG=1M.ACT REC-прибывать ‘Он не только что прибыл.’ В тагалоге также существует отрицательная суггестивная конструкция, в которой может использоваться только сокращенная форма маркера hindi- — di: ТАГАЛОГ (111) Gutom=na=ako. голодный=уже=1M.NOM aN tira=N остатки=LK pagkain. еда NOM ‘Я уже голодный. — Так съешь остатки.’ — E di / (cid:72)hindi SUG NEG NEG kain-in=mo NEUT[есть-PV] Также тагалог обладает особой отрицательной дезидеративной формой ayaw, соответствующей утвердительной форме gusto ‘хотеть’ и ее менее частотным синонимам ibig и nais. В тували ифугао также существует разделение функций отрицания перфективных и неперефективных форм глаголов междудвумя показателями — ugge для перфективного отрицания и adi для неперфективного отрицания: ТУВАЛИ (112а) Ugge=ka NEG.PFV=2M.ACTNOM ‘Ты не разговаривал.’ k⟨imm⟩ali. ⟨PFV.AV⟩говорить (112б) Adi=ka k⟨um⟩ali. NEG.NPFV=2M.ACTNOM NEUT[⟨AV⟩говорить] ‘Ты не будешь говорить / не говоришь.’ Между данными маркерами происходит дальнейшее распределение функций. Так, adi, но не ugge, может также маркировать прилагательные наравне с маркером субстантивного отрицания bokon: ТУВАЛИ ИФУГАО / (cid:72)Ugge NEG.PFV / Adi NEG.NPFV (113) Bokon NEG.S pantalon=ku. штаны=1M.ACTCOM ‘Мои штаны некоротки.’ an-tikke ADJ-короткость nan DET.MED.NOM 10. Принципы построения типологии отрицания в филиппинских языках Приведенные выше примеры показывают, что помещение некоторых филиппинских языков в существующих типологиях отрицания может опираться на неполные данные. Так, тагалог упоминается в [Miestamo 2005: 67–68] как язык с симметричным стандартным отрицанием, однако примеры в разделе 9 позволяют сделать обратный вывод. Существующие попытки создания типологии отрицания в филиппинских языках не учитывают многих случаев варьирования в системах отрицания конкретных языков. В [Zubiri 2012] филиппинские языки делятся на три группы на основании существования отдельных маркеров для отрицания глаголов, существительных и прилагательных (S обозначает стандартное отрицание, N — именное, A — адъективное): 1. S=N=A (тагалог, итавес, иватан) 2. S=A; N (ифугао, йами) 3. S; N=A (оаснон, стандартный биколь)Следует заметить, что помещение ифугао во второй тип неверно, так как в тували ифугао, как показано в примере (113), прилагательные могут маркироваться как показателем субстантивного отрицания bokon, так и показателем неперфективного глагольного отрицания adi. Приведенные выше факты означают, что данная классификация не учитывает случаи существования разных маркеров с частично совпадающими функциями — как в случае с olog, an и bokon в йаттука и adi и bokon в тували, — а также существование других маркеров, например, прохибитива, перфективного и неперфективного глагольного отрицания. Для создания более подробной классификации требуется учитывать все значения маркеров отрицания, встречающиеся по крайней мере в йаттука, тували и тагалоге: PFV, NPFV, PROH, ADJ, S, DES, E, EXIST. Системы отрицания йаттука, тували и тагалога тогда могут быть представлены следующим образом: йаттука olog: PFV=NPFV=ADJ =DES; an: PFV=NPFV=PROH; obuh / owi: PROH; bokon: S=ADJ; ondi: EXIST; towwi: E тагалог hindi: PFV=NPFV=ADJ=S; huwag: PROH; wala: EXIST; ayaw: DES; ewan: E тували ugge: PFV; adi: NPFV=ADJ=PROH=DES; bokon: ADJ=S; maid: EXIST; toan: E Таблица 3 представляет соответствие маркеров отрицания во всех трех языках выделяемым функциям. Таблица 3. Соответствие маркеров функциям отрицания функция йаттука тували тагалог S ADJ NPFV PFV PROH EXIST DES E bokon bokon / olog bokon / adi olog / an olog / an an / obuh / owi ondi olog towwi adi ugge adi maid adi toan hindi huwag wala ayaw ewan Совмещение функции дезидеративного отрицания с другими в одном маркере встречается и в других филиппинских языках, как,например, в боинон бикол, где маркер di используется для глагольного, прохибитивного и дезидеративного отрицания [Zubiri 2014]. Помимо числа маркеров отрицания и выполняемых ими функций необходимо также учитывать следующие сферы, в которых наблюдаются внутриязыковая асимметрия и межъязыковое варьирование: ограничения на видовую парадигму в прохибитиве (возможность использования каких-либо иных форм, кроме императива), ограничения на сочетаемость прохибитива с грамматическими классами (возможность маркирования прилагательных), возможность использования маркера прохибитива в эллиптических конструкциях с опущенным предикатом, возможность прохибитивного маркирования субстантивного предиката в уравнительных конструкциях с императивной конструкцией в позиции подлежащего, конструкционная асимметрия в прохибитивных и экзистенциальных конструкциях (необходимость использования лигатуры и падеж местоименных энклитик и наличие двух утвердительных экзистенциальных предикатов), дополнительные значения видовых форм в отрицательной парадигме (перфект и нейтральная форма модальных глаголов со значением неспособности совершения желаемого действия), локативная конструкция с маркером экзистенциального отрицания, использование маркеров при отрицании в оптативе, частеречная принадлежность маркеров отрицания, сфера действия отрицания с модальными псевдоглаголами, наличие неотрицаемых форм, наличие отрицательной суггестивной конструкции. Таким образом, следует констатировать, что информация, содержащаяся во многих грамматиках филиппинских языков (напр., дупанинган агта [Robinson 2008], илокано [Rubino 1997], батад ифугао [Newell 1993], тували ифугао [Hohulin, Hohulin 2014], себуано [Tanangkingsing 2009] и др.), равно как и различение конструкций в некоторых вопросниках, используемых для получения сведений по системам отрицания в филиппинских языках, например, вопросник Эрнесто Константино, широко используемый филиппинскими лингвистами в полевой работе, и вопросник в [Veselinova 2014], является недостаточной для точного определения положения языка в такой типологии. С точки зрения взаимодействия категорий, отрицание в йаттука взаимодействует с регулярным видом, а также наблюдаетсятройное взаимодействие отрицания, императива и нерегулярного вида (дуратив / модератив / давно-законченный вид). В тагалоге отрицание взаимодействует с регулярным видом, а также наблюдается тройное взаимодействие отрицания с модальностью и регулярным видом и с императивом и регулярным видом. Некоторые из вышеперечисленных особенностей систем отрицания йаттука, тували и тагалога являются примерами тех редких, согласно [Aikhenvald, Dixon 1998], случаев, когда отрицание делает доступными новые значения либо позволяет использование большего числа форм с одинаковым значением. В йаттука: при отрицании значение перфектива может передаваться двумя формами — перфективной и зависимой; местоимения 1M могут использоваться в формах ACTCOM и ACTNOM с глагольным отрицанием с глаголами неакторных залогов и псевдоглаголами, а также в дезидеративной конструкции с опущенным псевдоглаголом pinhod. В тували: в глагольных отрицательных конструкциях категория вида получает дополнительное маркирование в показателях отрицания. В тагалоге: допустимо использование глаголов и прилагательных в прохибитиве, но только глаголов в императиве; имперфективные формы глаголов могут принимать перфектное значение при отрицании; нейтральные формы модальных глаголов приобретают значение неспособности совершения желаемого действия при отрицании, тогда как в утвердительных конструкциях такие формы в позиции предиката не используются. Также, как видно из приведенных данных, отрицание является хорошим средством диагностики частеречной принадлежности лексем в некоторых филиппинских языках (см. также [Zubiri 2012]). Так, в йаттука прилагательные, не имея собственного маркера отрицания, тем не менее обладают особой стратегией, так как могут маркироваться показателями субстантивного и глагольного отрицания. Формы недавно-законченного вида проявляют в этом отношении свойства прилагательных. Псевдоглаголы и абилитативные формы, с другой стороны, проявляют глагольные свойства относительно отрицания. Список условных сокращений 1 — первое лицо; 2 — второе лицо; 3 — третье лицо; 12 — первое и второе лицо; ABI — способность совершения действия; ACQ — приобретение объекта; ACT — акторное местоимение или падежный показатель; ACTCOM — акторное местоименное дополнение; ACTNOM — акторное местоименноеподлежащее; ADJ — деривационный префикс прилагательного; AV — актор ный залог; BV — бенефактивный залог; ORD — порядковая форма числи тельного; COMP — компаратив; DEC — декаузатив; DEP — зависимая видо вая форма; DES — дезидератив; DET — детерминатор; DIST — дистальный демонстратив; DUR — дуратив; E — эпистемическое отрицание; EV — экс пириенцерный залог; EXIST — экзистенциальный предикат; FUT — будущее время; GEN — генитив; IMP — императив; IND — независимая форма ме стоимения или маркер независимой позиции; INTENS — интенсив; IPFV — имперфектив; ITER — итератив; ITNMLZ — итеративный герундий; LK — ли гатура; LV — локативный залог; M — минимальное число; ManV — залог способа действия; MDR — модератив; MED — медиалный демонстратив; MOD — модальный глагол; NACT — неакторное местоимение или падежный показатель; NACTCOM — неакторное местоименное дополнение; NACTNOM — неакторное местоименное подлежащее; NEG — маркер отрицания; NEUT — нейтральная видовая форма; NM — неминимальное число; NMLZ — герун дий; NOM — номинатив; NPFV — неперфективная форма; OBL — косвенный падеж; OPT — оптатив; PaV — залог направления; PFV — перфектив; PL — множественное число; PRED –предикатная форма или маркер предиката; PREP — препозитивная форма местоимения; PROH — прохибитив; PROSP — проспектив; PROX — проксимальный демонстратив; PRS — личный падеж ный показатель; PV — пациенсный залог; Q — интеррогатив; REC — недавно законченный вид; RV — реципиентный залог; S — субстантивное отрица ние; SG — единственное число; SPR — суперлатив; STEM — основообразу ющий префикс; SUG — маркер суггестивной конструкции; TV — времен ной залог; US — невидимый демонстратив; V — глагольное отрицание.

Напиши аннотацию по статье

С. Б. Клименко ИЛИ РАН, Санкт-Петербург ОТРИЦАНИЕ В ЙАТТУКА И ПРИНЦИПЫ ПОСТРОЕНИЯ ТИПОЛОГИИ ОТРИЦАНИЯ В ФИЛИППИНСКИХ ЯЗЫКАХ1 1.

оценочные характеристики как маркеры национално идентичности на примере русское регионалном ассоциативной базы данных сиба. Ключевые слова: психолингвистический массовый ассоциативный эксперимент, русская региональная ассоциативная база данных (СИБАС), ассоциативно-вербальная сеть, ассоциативное поле, ядро ассоциативного поля, ядро языкового сознания, процесс этнокультурной самоидентификации, национальная идентичность, ценности, оценочные маркеры, амбивалентность оценок, разметка ассоциативных баз данных. Самоидентификация государств и народов, как правило, сопровождающаяся укреплением их суверенитета, часто вызывает неприятие этого процесса так называемыми «развитыми странами». В условиях динамично развивающегося мира с преимущественным глобальным навязыванием западных норм, образцов, стандартов, единой системы ценностей, носящей материальный характер, в последнее время активно происходят процессы национальной культурной самоидентификации. Появился даже новый термин «постглобалистский синдром», когда «культурная интеграция (речь идет о насилии вестернизацией, а не об ограниченном, свободном и взаимозаинтересованном сближении партнеров) воспринимается как [Глобалистика, искусственный процесс» 2006. С. 170], а навязываемый «свободный мировой обмен товарами и услугами наталкивается на культурную автономию и суверенность народов и этносов» [Там же]. Специфика и возможные последствия глобализационных процессов, проявляющихся в центробежных и центростремительных тенденциях взаимодействия рас, государств и этносов пока представляют собой малоизученную, но актуальную и перспективную область исследований, тем более в лингвистике. Среди многочисленных вопросов, имеющих отношение к глобализации, начиная с момента появления самого понятия «глобализация» в 80-х годах ХХ века, один вопрос волнует мировое сообщество больше всего: «Что есть глобализация – процесс, содержащий альтернативы и варианты, или Грицко М. И. Оценочные характеристики как маркеры национальной идентичности (на примере Русской региональной ассоциативной базы данных – СИБАС) // Вестн. Новосиб. гос. ун-та. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2015. Т. 13, вып. 2. С. 5–15. ISSN 1818-7935 ¬ÂÒÚÌËÍ Õ√”. –Âрˡ: ÀËÌ„‚ËÒÚË͇ Ë ÏÂÊÍÛθÚÛр̇ˇ ÍÓÏÏÛÌË͇ˆËˇ. 2015. “ÓÏ 13, ‚˚ÔÛÒÍ 2 © Ã. ». √рˈÍÓ, 2015 œÒËıÓÎËÌ„‚ËÒÚË͇ же процесс однозначный, однонаправленный, императивный; ведет ли этот процесс к созданию однородной мироцелостности или же содержит в себе возможности разных идентичностей и разных компонент человечества?» [Черняк, 1984. С. 52]. Другими словами, суть здесь в «превышении полномочий» развитыми странами и их транснациональными бизнес-компаниями по отношению к другим странам и желаниями последних сохранить свои суверенитет и ценности для равноправного обмена. Создаются конфликтные ситуации, в том числе на уровне языковых процессов, поэтому в лингвистическом плане желательно вовремя отслеживать и анализировать, как реагируют нации, находящиеся в процессе поиска собственной идентичности, на «общемировые» изменения понятий и ценностей, свойственных времени. Психолингвистические исследования, по- священные изучению ассоциативно-вер- бальных сетей (АВС), получаемых при проведении массовых ассоциативных экспериментов, могут помочь прояснить некоторые аспекты трансформирующейся или вновь формирующейся национальной идентичности, которая, безусловно, изменяется под влиянием динамично-развивающихся факторов различной природы (экономических, геополитических, социальных, культурных и др.). «Ассоциативно-вербальная сеть пред- ставляет собой вербально-знаковое отражение образа мира человека, отличаясь устойчивостью и изменчивостью в определенных пределах, соотносимых с динамикой изменения самого образа мира» [Шапошникова, 2012. С. 67]. В этом смысле анализ АВС, полученных с определенным временным промежутком на одной и той же языковой территории среди одних и тех же возрастных категорий опрашиваемых, показывает определенные изменения в языковом сознании этноса, на основе которых можно проводить мониторинг процессов формирования и изменения этнической идентичности с целью своевременного выявления угрожающих или опасных социолингвистических процессов 1. «Процессы, указывающие на угрожающую лингвистическую обста- новку, способную привести к внутригосударственным осложнениям или напряжению отношений между разными государствами, характеризуются терминами «языковая глобализация», «языковая гомогенизация», «этноязыкоцентризм», «языковая однополярность», «лингвистический национализм», «лингвистический этношовинизм» (титульный и субъектный), «лингвистический сепаратизм», «языковая манипуляция» и другие… Опасные социолингвистические процессы могут нести угрозу национальному суверенитету государства, а также приводить к открытым внешним межнациональным политическим конфликтам. Крайние проявления опасных социолингвистических процессов это – «лингвистический расизм», «лингвистический мятеж», «лингвистический терроризм», «лингвистическая агрессия», «языковая война», «лингвистический раскол». Как правило, такие действия поддерживаются или инспирируются третьими силами, преследующими собственные интересы под флагом глобализации» [Грицко, 2011. С. 68–69]. Социолингвистический и психолингвистический аспекты изучения процессов культурной самоидентификации народа представляют особую актуальность, поскольку национальная культура «как совокупность традиций, обычаев, обрядов, верований, нравов, норм и правил поведения фиксируется не только в результатах хозяйственной, бытовой деятельности этноса, но, главным образом, в его языке» [Глобалистика, 2006. С. 602]. Развитие процессов самоидентификации в регионах, территориально расположенных на историческом пересечении культур, всегда имеет особую специфику. В этом аспекте огромный интерес вызывают Сибирь и Дальний Восток. Располагаясь в северной части Азии и имея границу на западе вдоль Уральских гор с Европейской территорией России, этот регион является естественным мостом между Европейской и Азиатской цивилизациями. Это проявляется как в сырьевой, экономической, транспортной составляющих региона, так и в социокультурном аспекте. Первый этап массового ассоциативного эксперимента с целью составления СИБАС 2 проводился на территории Сибири и Даль- 1 Под социолингвистическими процессами мы понимаем социальные языковые процессы, при которых различные социальные изменения отражаются на развитии языка, а язык в свою очередь опосредованно влияет на общество, в котором он функционирует. 2 Русская региональная ассоциативная база данных (2008–2015) (авторы-составители И. В. Шапошникова, А. А. Романенко) URL: http://adictru.nsu.ru                                                                                                                             него Востока с 2008 по 2013 г. в крупных вузах этих регионов. Население каждого из трех крупнейших городов Сибири – Новосибирска, Омска, Красноярска – превышает 1 миллион жителей. В Барнауле, Иркутске, Владивостоке, Хабаровске проживает свыше 600 тысяч человек в каждом из городов, в Томске, Новокузнецке, Кемерово – свыше 500 тысяч человек в каждом из городов, в Чите – свыше 300 тысяч, в Северске – свыше 100 тысяч. Массовый опрос студентов (более 5 тысяч анкет) – такой категории молодых людей, которая представляет самые различные слои общества, географические регионы и пункты, проходящих обучение в вузах столь крупных населенных пунктов Сибири и Дальнего Востока, позволяет делать вывод о масштабности и объективности полученных в ходе эксперимента данных. В настоящее время проводится второй расширенный этап эксперимента, после обработки данных, которого можно будет отслеживать, и анализировать различные аспекты российской и русской идентичности в той же самой возрастной и социальной группе. В представленной статье мы анализировали данные СИБАС (2008–2013 гг.) с привлечением базы данных РАС, составленной в 90-х годах прошлого века (1994–1998 гг.). Последние 20 лет – это особый период для русской нации после раскола Советского Союза, характеризующийся динамичными явлениями в становлении нового российского общества, новой государственности, новой российской идентичности. Эти процессы и сегодня в самом разгаре. Делать какиелибо выводы о завершении процесса формирования национальной идентичности и о том, какая она – эта новая идентичность, пока преждевременно. Однако анализ ассоциативных полей, получаемых в ходе ассоциативных экспериментов, и сопоставление их с предыдущими исследованиями в этом направлении с 20-летней разницей показывает наметившиеся тенденции в изменении ценностных норм молодых россиян на разных уровнях (бытовом, государственном, социальном). Говоря о системе ценностей в целом необходимо отметить, что «неоднородность социальной структуры общества приводит к сосуществованию в нем в любой исторический отрезок времени различных, иногда противоречивых ценностей» [Глобалистика, 2006. С. 982], например, систем ценностей различных профессиональных и демографических групп. В этой связи хотелось бы уточнить, что наше исследование базируется только на опросах молодых россиян, остальные слои общества, к сожалению, пока не принимали участия в подобных экспериментах, следовательно, делать выводы о характеристиках новой национальной идентичности через призму ценностей всего российского и русского общества в данный момент не представляется возможным. Само существование понятия «ценности» тесно связано с понятием «оценка», благодаря которой устанавливается иерархия ценностей человеком. «Основание оценки – критерий, который позволяет дать адекватную квалификацию явления с точки зрения его социальной значимости в данный момент или в перспективе» [Глобалистика, 2006. С. 671]. Хотя в данный момент и в перспективе критерии, а следовательно, ценности могут отличаться, таким критерием могут быть оценочные стереотипы (образцы, нормы, стандарты), принятые в обществе в конкретный исторический период. Можно рассматривать оценочные стереотипы как «часть культурно-историче- ского наследия, создаваемого в процессе практического освоения мира, которыми субъект оценки вооружен как инструментом оценки, входящим в более сложное орудие оценки – аксиологическое суждение как его часть. Этот инструмент вновь и вновь «прилагается» в практике оценочной деятельности, выступая как своего рода весы, на одной чаше которых – груз практически познанного и оцененного, имеющего статус стандартов, эталонов, норм, а на другой – вновь оцениваемое с учетом познанного и воплощенного в указанных статусах» [Телия, 1986. С. 40–41]. Ассоциативные поля, полученные в ходе экспериментов, характеризуются большим количеством оценочных маркеров (позитивных, негативных, нейтральных), выраженных как явно, так и имплицитно в самых разнообразных формах. Справедливо утверждение И. В. Шапошниковой о том, что «ценность ассоциативных полей для этнолингвистических исследований еще и в том, что они позволяют увидеть семантические зоны оценки, столь значимые для понимания этнокультурной специфики сознания» [2014. С. 36]. смысловой структуры   œÒËıÓÎËÌ„‚ËÒÚË͇ Ядро языкового сознания русских (первые 10 слов) (обратный словарь) Таблица 1 СИБАС Человек (10012 – количество реакций, 450 – количество вызвавших его стимулов) Жизнь (1451, 345) Дом (2584, 345) Деньги (4037, 263) Хорошо (1256, 261) Плохо (1443, 260) Друг (2343, 253) Нет (505, 235) Мир (1661, 232) Я (932, 230) 2 4 6 8 10 2 4 6 8 9,5 9,5 РАС Человек (1404 – количество вызвавших его стимулов) Дом (864) Жизнь (711) Плохо (691) Большой (694) Хорошо (677) Нет (667) Деньги (587) Друг (565) Дурак (565) В самом ядре языкового сознания 3, выявляемом как в современном его срезе (СИБАС), так и 20 лет назад (РАС) мы находим слова ХОРОШО, ПЛОХО, эксплицитно выражающие позитивную и негативную оценку, а также слово НЕТ как с эксплицитно, так и с имплицитно выраженными отрицательными оценочными смыслами, что свидетельствует «об актуализированности ценностно-ориентированных установок» [Шапошникова, 2012.С. 75] (табл. 1). Рассмотрим ассоциативное поле (АП) стимула НЕТ в прямом словаре СИБАС с точки зрения репрезентации отрицательных оценочных значений. Проанализировав реакции испытуемых на стимул НЕТ, мы наблюдаем, во-первых, явно выраженные(эксплицитные) отрицательные оценочные смыслы: НЕТ – отказ 38; отрицание 11; отсутствие 8; нельзя 7; никогда, пустота 4; запрет 3; жаль, и не будет, отмена, плохо 2. Кроме того, подразумевается явное неприятие понятий (также эксплицитно выра- 3 Под ядром языкового сознания мы понимаем вслед за А. А. Залевской, Н. В. Уфимцевой, Е. Ф. Тарасовым выявленное в ходе массового ассоциативного эксперимента ограниченное количество единиц со значительно превышающим среднее для всей ассоциативно-вербальной сети числом связей внутри этой сети (см.: [Залевская, 1981; Уфимцева, 1996; Уфимцева, Тарасов, 2009]). женное), отраженное в виде эмоциональных стереотипных «лозунгов»: НЕТ – наркотикам 6; войне 5; насилию 2. В то же время другие реакции только косвенно (имплицитно) свидетельствуют о наличии отрицательного отношения испытуемых (предполагается, что когда нет всего нижеперечисленного – это плохо, но это неочевидно): НЕТ – денег 22; ничего 21; времени 12; слов 6; сил 4; любви, никого 3; воды, выхода, еды, жизни, конца, меня, смысла, тебя 2. В современной лингвистике принято разграничивать эмоциональную и рациональную оценки в зависимости от присутствия в высказывании эмотивного компонента. Предполагается, что рациональная оценка опирается на социальные стереотипы и подразумевает оценочное суждение (например, нет денег, времени, смысла и т. д. – и это плохо), а эмоциональная предполагает непосредственную реакцию на объект и характеризуется экспрессивностью. В. Н. Телия, например, полагает, что в процессе оценочной деятельности «когнитивное начало действует как доминирующее, охлаждая эмоциональный пыл, даже если он имел место в момент оценочного акта. По этой причине эмоциональный субстрат нейтрализуется в оценочном значении: в таком значении доминирует не эмотивное, а рациональное отношение к миру» [1986. С. 55]. Однако, разграничить эмоциональное и рациональное в высказывании возможно дале                                                                ко не всегда, особенно в цепочке реакций ассоциативного поля, в основном по причине отсутствия контекста. Так, в парах нет – и не будет, нет – меня, нет – тебя невозможно точно указать соотношение рационального и эмоционального, уловить градус эмоции опрашиваемого. Еще одним важным свойством является субъективность оценки, поскольку она формируется не только под влиянием предмета, но и субъекта, а также основания оценивания. «Субъективен прежде всего отбор оснований оценки, объясняемый богатством потребностей, сложностью духовной жизни человека» [Глобалистика, 2006. С. 671]. Языковая оценка рассматривается в современной лингвистике как фактор, формирующий ценностную картину мира, ценностные ориентации языковых личностей, когда индивид актуализирует одни ценности, отвергает другие, при помощи оценивания выстраивает собственную ценностную иерархию. Все это хранится в языковом сознании как «совокупности перцептивных, концептуальных и процедурных знаний носителя культуры об объектах реального мира» [Тарасов, 1996. С. 7], которое можно овнешнять и исследовать, опираясь на модели ассоциативно-вербальных сетей. С целью выявления ценностных ориентаций молодых россиян проанализируем входящие в ядро языкового сознания АП стимулов ХОРОШО и ПЛОХО (подразумевающие наличие явно выраженных положительных и отрицательных оценок) при помощи РАС и СИБАС с точки зрения изменения их наполненности оценочными смыслами в зависимости от временного фактора. Так что же такое ХОРОШО и что такое ПЛОХО 20 лет назад и сейчас? Анализ устойчивой части АП ХОРОШО (так же как и АП ПЛОХО) целесообразнее проводить по обратному словарю, поскольку он дает более развернутую картину того, что оценивается молодыми людьми положительно (отрицательно). ХОРОШО (СИБАС – всего реакций – 1 256, всего различных стимулов, вызвавших реакцию – 261). Стимулы-существительные, вызывающие реакцию ХОРОШО – это польза 23; добро 22; доброта 19; гостеприимство, трудолюбие 15; оптимизм 14; здоровье 13; достаток, практичность 12; комфорт, удобства 11; удовольствие 10; стабиль ность, щедрость 9; баня, счастье 8; деньги, еда, качество, милосердие, справедливость, успех 7; богатство, процветание, радость 6; жизнь, отпуск, спорт 5; впечатление, зло, перспектива, пиво, труд, хитрость 4; богач, девушка, лень, патриотизм, помощь, правда, работа, роскошь, свобода, талант, традиция, эгоизм, эффективность 3; алкоголизм, беспечность, бизнес, бюрократия, весна, воскресенье, дача, дело, демократия, дом, достоинство, друзья, жест, законность, интеллигент, искусство, карьерист, любовь, машина, одиночество, постель, президент, прогресс, равенство, результат, семья, сила, слава, событие, солнце, сострадание, союзник, стремление, тишина, тщеславие, ум, участие 2. Стимулы-глаголы: 105; жить 54; учиться 53; получаться 40; поступить 22; работать 18; подумать 15; отдыхать 11; спать 9; делать 8; думать, петь, слышать 7; знать, кончиться, ответить, понимать, танцевать 5; кончать, помогать, помочь, стараться, чувствовать 4; быть, вести, готовиться, нравиться, обращаться, сделать 3; видеть, говорить, гулять, есть, молчать, отвечать, передавать, пройтись, сдать, смеяться 2. относиться Стимулы-прилагательные: честный 4; добрый, здоровый, мирный 3; безвредный, большой, великодушный, гармоничный, искренний, лаконичный, понятный, решительный 2. Другие стимулы (в том числе интенсификаторы оценки 4): плохо 116; очень 47; все 32; конечно 11; совсем 9; здесь, сейчас 7; всегда 6; просто 4; быстро, хорошо3; весь, вместе, долго, много 2. Итак, ядро АП ХОРОШО в обратном словаре показывает, что современные молодые люди особенно ценят действия, приносящие пользу и добро, выделяют гостеприимство и трудолюбие, для достижения своих целей им наиболее необходимы здоровье, оптимизм, а целями своими ставят достижение достатка, комфорта, удобств, 4 Интенсификация оценки является одной из характерных особенностей выражения оценочных значений. В рассматриваемых ассоциативных полях ХОРОШО и ПЛОХО интенсификация (как и деинтенсификация) проявляются на шкале оценок по степени выраженности (усиления или ослабления) признака хорошо или плохо: очень хорошо, совсем хорошо, просто хорошо, хуже, просто плохо, совсем плохо, очень плохо и др.                                                                œÒËıÓÎËÌ„‚ËÒÚË͇ удовольствия, стабильности, счастья, радости, богатства и процветания. Для них немаловажны баня (!), деньги, еда, качество, успех, жизнь, отпуск, впечатления и перспективы, работа, труд, патриотизм, помощь, роскошь, свобода, талант, эффективность. Из человеческих качеств особо ценятся доброта, щедрость, милосердие, справедливость; хорошо, когда человек честный, мирный, безвредный, великодушный, гармоничный, искренний, лаконичный, решительный. Для них также важно, чтобы люди хорошо относились, хорошо жили, учились, поступали, работали, думали, отдыхали, спали, делали, пели, слышали, знали, понимали, танцевали, помогали, старались, чувствовали, обращались; чтобы все получалось хорошо и заканчивалось хорошо. Почти все слова имеют положительные оценочные смыслы или нейтральные, но несколько слов с отрицательной оценкой все же присутствуют – плохо 116 (стимул, вызвавший самое большое количество реакций ХОРОШО); зло, хитрость 4; лень, эгоизм 3; алкоголизм, беспечность, бюрократия, одиночество 2. Такая частотная реакция словом хорошо на стимул ПЛОХО указывает на распространенное реагирование опрашиваемых на предоставленные стимулы словами антонимами. Все остальные слова, на первый взгляд имеющие очевидный отрицательный смысл, все же попали в ассоциативное поле с противоположным оценочным смыслом, что свидетельствуют об амбивалентности оценок, когда оценочное значение может изменяться (вплоть до противоположного) в силу способности человека осмыслять любое интересующее его явление через дуальную оппозицию, постоянно искать пути формирования смысла через полюса этой оппозиции. В контексте определенной эпохи, в условиях существования в определенном обществе, даже просто с учетом личных вкусов и предпочтений, личного психического опыта некоторых людей такие слова как хитрость, эгоизм, беспечность, одиночество и другие могут приобретать положительный смысл, поэтому описание и анализ некоторых оценочных маркеров может потребовать от исследователя как минимум определенных культурологических знаний. ПЛОХО (СИБАС – всего реакций – 1 443, всего различных стимулов, вызвавших реакцию – 260). Стимулы-существительные, вызывающие реакцию ПЛОХО – это зависть 51; вранье 33; тщеславие 30; эгоизм 28; неудача 27; болезнь 26; зло, пьянство 25; алкоголизм 24; лень 21; ложь, наркотик 19; боль 18; обман, одиночество 17; коварство, коррупция, недуг 15; бедность, страдание 13; невостребованность 12; злоба, злость, простуда 11; задолженность, пиво 10; табак 9; жалость, стыд 8; армия, бюрократия, война, вор, коммунизм, проститутка, разочарование, смерть, эгоист 7; бедствие, долг, каторга, мафия, сплетни, холод 6; гнев, грязь, непонимание, неправда, неудачник, отчаяние, тюрьма, штраф 5; власть, влияние, враг, дефицит, покинутость, революция, страх 4; беззаконие, беспечность, гордость, давление, зависимость, коммунист, мучение, однообразие, оптимизм, ошибка, раздражение, расходы, тест, трудности 3; бездельник, безумие, борода, голод, демократия, карьерист, кислота, монополия, мошенник, немощь, очередь, пересуды, проходимец, работа, скряга, служба, сострадание, хаос, экзамен 2. Стимулы-глаголы: воровать 50; поступить 34; относиться 30; бедствовать 14; кончиться 12; петь, учиться 10; получаться 9; ненавидеть, пить, чувствовать 6; забыть, подумать 5; видеть, сказать, умереть 4; думать, изменить, обращаться, ответить, потерять, слышать, существовать, танцевать, терять 3; бросать, вести, делать, жить, кричать, отвечать, отнять, отобрать, свистеть, сосать, спать, убегать, читать 2. Стимулы-прилагательные: больной 8; безответственный 6; гордый, ленивый 3; буржуазный, жадный, короткий, несчастный, одинокий, пассивный, стыдливый 2. Другие стимулы (в том числе интенсификаторы оценки): хорошо 111; хуже 56; совсем 47; очень 12; сейчас 4; все, далеко 3; наверно, нет, просто 2. Очевидно, что из отрицательных явлений современной жизни молодые люди особенно не приветствуют зависть, вранье, тщеславие, эгоизм. Они осознают, что неудачи, болезни, алкоголизм, наркотики, лень не приведут их к счастливой и продуктивной жизни. Они отрицательно относятся к таким современным реалиям, как коррупция, бюрократия, беззаконие, мафия, монополия. Армия и власть не имеют для них высокого авторитета. А невостребованность, недуги,   немощь, долги могут привести их к бедности и страданиям. При беглом сопоставлении АП ХОРОШО и ПЛОХО в обратном словаре базы данных СИБАС (2008–2013) с данными базы РАС (1994–1998), даже учитывая неполное соответствие стимулов, применявшихся при составлении обеих баз данных, можно увидеть расхождения в смысловой структуре ассоциативного поля. Так, например, для таких стимулов из обратного словаря, вызывающих реакцию ХОРОШО, как очень (РАС – 71, СИБАС – 47); плохо (РАС – 10, СИБАС – 116);жить (РАС – 42, СИБАС – 54); работать (РАС – 30, СИБАС – 18); все (РАС – 26, СИБАС – 32); просто (РАС – 15, СИБАС – 4); поступить (РАС – 12, СИБАС – 22); удобства (РАС – 5, СИБАС – 11); добро (РАС – 3, СИБАС – 22) произошли явные количественные изменения, то есть значительно больше или меньше стимулов вызывают реакцию «хорошо» по сравнению с базой двадцатилетней давности. Если два десятка лет назад добро характеризовали как «хорошо» 3 респондента, то сегодня это уже 22 респондента. Такие же изменения наблюдаются в смысловой структуре АП ПЛОХО в обратном словаре: совсем (РАС – 28, СИБАС – 47); поступить (РАС – 18,СИБАС – 34); хуже (РАС – 15, СИБАС – 56); зависть (РАС – 9, СИБАС – 51); болезнь (РАС – 8, СИБАС – 26); воровать (РАС – 8, СИБАС – 50); вранье (РАС – 8, СИБАС – 33); недуг (РАС – 7, СИБАС – 15); бедствовать (РАС – 6, СИБАС – 14); обман (РАС – 5, СИБАС – 17); одиночество (РАС – 5, СИБАС – 17); зло (РАС – 4, СИБАС – 25). Раньше зависть считали плохим качеством только 9 респондентов, то сегодня это уже 51 респондент. Такие изменения в смысловой структуре ассоциативного поля указывают на явную переоценку молодыми людьми некоторых явлений современной жизни и требуют дальнейшего подробного исследования на примере других ассоциативных полей. Интересную параллель можно провести между нашим исследованием (опирающимся на результаты РАС (1994–1998) и СИБАС (2008–2013)) и двумя аналогичными социологическими опросами населения России 5, которые проводились в 1986 и в 2006 гг. методом случайной вероятностной выборки населения. Эти опросы позволили выявить существенные изменения в образе жизни и ценностях россиян за последние 20 лет. Сравним некоторые смысловые изменения в АП ХОРОШО и статистические данные вышеупомянутых социологических исследований. Авторы социологических опросов утверждают, что универсальная ценность семьи и детей несколько упала (53 и 45 % соответственно), зато на первое место вышло материальное благополучие и бытовой комфорт (31 % 30 лет назад и 55 % сегодня). Наше исследование также показывает возникновение или увеличение по частоте в ядре АП ХОРОШО таких понятий как достаток (СИБАС – 12, РАС – 0); комфорт (СИБАС – 11, РАС – 0); удобства (СИБАС – 11, РАС – 5); удовольствие (СИБАС – 10, РАС – 8); деньги (СИБАС – 7, РАС – 1); богатство (СИБАС – 6, РАС– 2); процветание (СИБАС – 6, РАС– 0). Изменилось отношение к таким ценностям как «интересная работа» (было 41 %, стало 29 %) и трудолюбие (было 74 %, стало 52 %), зато важным фактором успеха стало образование (было 39 %, стало 54 %). СИБАС и РАС показывают неизменную ценность образования (возможно еще и потому, что опрашиваемые – студенты): учиться (СИБАС – 53, РАС – 56), а вот стимул работать (СИБАС – 18, РАС – 30) сегодня оценивают положительно гораздо меньше респондентов. В современном обществе изменилось и проведение досуга, хотя многие привычки и образ жизни в целом сохранились. Наиболее популярный способ проведения свободного времени – это по-прежнему общение с друзьями и близкими (было 96 %, стало 95 %) и хождение в гости (94 % и сейчас и 30 лет назад). Это подтверждается и в нашем исследовании, поскольку в ядре АП ХОРОШО сразу заметен стимул гостеприимство – 15 (СИБАС), а словосочетание приходить в гости встречается в виде ассоциативной пары стимул-реакция в АП ПРИХОДИТЬ и имеет высокую частот- 5 За 1986 г. приводятся результаты опроса, проведенного Институтом социологии РАН (объем выборки – 4 400 человек); за 2006 г. приводятся данные опроса ЦЕССИ – Института сравнительных социаль ных исследований (объем выборки – 1 200 человек). Все социологические данные в нашем исследовании приводятся по статье А. В. Андреенковой «Изменения в образе жизни и ценностях россиян» // http:// www. cessi.ru/index.php?id=171                                                                                                                                                        œÒËıÓÎËÌ„‚ËÒÚË͇ Совпадающие стимулы ядра АП ЧЕЛОВЕК (обратный словарь) Таблица 2 Стимул, вызвавший реакцию человек деятельный ничтожный энергичный странный взрослый немногословный свободный молодой одинокий высокомерный знакомый гордый экономный инициативный добрый больной стеснительный напористый интересный личность настырный надменный плохой глупый я РАС СИБАС 146 134 124 107 97 93 84 82 74 72 70 57 128 ↓ 116 ↓ 104 ↓ 112 ↓ 131 ↑ 87 ↓ 91 ↓ 161 ↑ 84 ↓ 114 ↑ 111 ↑ 97 ↑ 87 ↑ 98 ↑ 87 ↑ 76 ↓ 76 ↓ 74 = 73 = 86 ↑ 71 = 79 ↑ 77 ↑ 81 ↑ 76 ↑ ность и в СИБАС (приходить – домой 96; в гости 61; вовремя 37; гости 30; уходить 27) и в РАС (приходить – домой 79; уходить 45; в гости 42; вовремя 37; дом 13). Кроме того, в ходе ассоциативного эксперимента были оценены положительно спорт и баня: спорт (СИБАС – 5, РАС – 0); баня (СИБАС – 8, РАС – 1). Тем не менее продолжает увеличиваться тенденция проведения свободного времени, выпивая с друзьями или в одиночку (было 54 %, стало 73 %), в основном, по причине усиленного навязывания молодому поколению информационной средой этого занятия как приятного и расслабляющего времяпровождения. В ассоциативном словаре СИБАС увеличилась положительная оценка пива по сравнению с РАС (СИБАС – 4, РАС – 1), а реакция на слово пить словом пиво показала внушительный количественный рост в ядре АП ПИТЬ (СИБАС: пить – воду 86; вода 73; пиво 44; жажда 31; чай 28; сок 26; вино 22; есть 20; РАС: пить – воду 117, есть 26, водку 22, вода 21, вино 17, сок 17, пиво 13, жажда 12). Рассмотрим также на примере АП ЧЕЛОВЕК (безусловного лидера ядра языкового сознания 6 20 лет назад и сегодня) как менялись представления участников ассоциативных экспериментов о самих себе – как они идентифицировали себя в период после развала Советского Союза и какие черты современного россиянина выделяют 6 Мы придерживаемся мнения, что «ядро языкового сознания представляет собой лингвистическую проекцию бытия человека, сохраняющееся на протяжении его жизни, ориентирующее его в окружающей действительности и составляющее основу его языковой картины мира» [Ушакова, 2000. С. 15].                                                                Несовпадающие стимулы ядра АП ЧЕЛОВЕК (обратный словарь) Таблица 3 РАС (1994–1998) * Нужный 162 (СИБАС 64); серьезный 158 (СИБАС 0); советский 122 (СИБАС 35); чванливый 115 (СИБАС 0); рабочий 104 (СИБАС 40); дорогой 97 (СИБАС 67); заносчивый 97 (СИБАС 0); свой 88 (СИБАС 57); современный 85 (СИБАС 69); хороший 82 (СИБАС 69); родной 78 (СИБАС 66); спесивый 78 (СИБАС 0); великий 77 (СИБАС 63); веселый 73 (СИБАС 47); робкий 72 (СИБАС 70); настойчивый 70 (СИБАС 64); другой 66 (СИБАС 40); простой 66 (СИБАС 51); стыдливый 66 (СИБАС 64); пустоголовый 62 (СИБАС 0); военный 61 (СИБАС 51); живой 60 (СИБАС 63); застенчивый 54 (СИБАС 67) СИБАС (2008–2013) ** Общительный 171 (РАС 0); близкий 151 (РАС 0); великодушный 128 (РАС 0); безответственный 125 (РАС 0); культурный 125 (РАС 0); предприимчивый 115 (РАС 0); честный 106 (РАС 34); деловой 104 (РАС 41); религиозный 100 (РАС 0); независимый 97 (РАС 24); лживый 96 (РАС 31); искренний 94 (РАС 0); непредсказуемый 94 (РАС 0); расчетливый 93 (РАС 0); жадный 91 (РАС 16); пассивный 87 (РАС 20); самобытный 85 (РАС 0); умный 84 (РАС 19); изобретательный 75 (РАС 0); деловитый 74 (РАС 0); осторожный 72 (РАС 0); решительный 72 (РАС 18); жестокий 71 (РАС 33); отсталый 71 (РАС 20); здоровый 70 (РАС 11) * Присутствовали в ядре АП в указанный период, затем утратили свои позиции. ** Появились в ядре АП в указанный период. они сегодня. Для этого проанализируем состав АП ЧЕЛОВЕК в обратном словаре РАС (всего стимулов вызвавших реакцию: 11 299, различных стимулов вызвавших реакцию: 1331) и СИБАС (общее количество появлений слова человек в качестве реакции в базе данных – 10 012, общее число разных слов-стимулов, вызвавших реакцию человек 450) путем наложения первых 50 ассоциативных доминант в обоих полях (будем расценивать первые 50 единиц как ядро исследуемых ассоциативных полей). Интересно, что среди первых 50 слов в обоих ассоциативных полях представлены в основном прилагательные. Представим в виде таблицы те стимулы, которые сохранили за собой место в ядре обоих полей, однако позиции их поменялись (динамика изменений показана символами ↑ – увеличение количества стимулов, вызвавших реакцию человек, ↓ – уменьшение количества стимулов, вызвавших реакцию человек, = одинаковое количество стимулов, вызвавших реакцию человек) (табл. 2). Наибольшую динамику роста в пределах ядра показали стимулы молодой, высокомерный, знакомый, инициативный, личность, плохой, глупый, я; снижение количества реакций словом человек видно на примере стимулов деятельный, ничтож ный, энергичный, странный, немногословный, свободный, одинокий. Теперь сравним те единицы, которые вошли в ядро АП ЧЕЛОВЕК в СИБАС и те единицы, которые были в ядре АП ЧЕЛОВЕК (по данным РАС), но исчезли из него спустя 20 лет (табл. 3). Таким образом, современные респонденты положительно характеризуют человека молодого, инициативного, общительного, великодушного, культурного, честного, религиозного, независимого. В условиях современной жизни он должен быть предприимчивым, деловым, умным, самобытным, изобретательным, деловитым, решительным, здоровым. Это соответствует данным социологических исследований, в ходе которых было выявлено, что в современном обществе «большое значение стали придавать индивидуальным человеческим качествам: целеустремленность (27 % в 1986 г. и 37 % в 2006 г.), способности, талант (15 и 32 %), инициативность (21 и 25 %), умение приспособиться, гибкость 94 и 20 %), лидерство (9 и 16 %)» 7. Снизили свои количе 7 Андреенкова А. В. Изменения в образе жизни и ценностях россиян. URL: http:// www. cessi.ru/index. php?id=171                                                                œÒËıÓÎËÌ„‚ËÒÚË͇ ственные показатели или вообще исчезли из ядра такие положительные характеристики человека как деятельный, энергичный, свободный, нужный, серьезный, рабочий, дорогой, хороший, родной, великий, веселый, настойчивый, стыдливый, застенчивый и др. Из отрицательных характеристик наиболее часто встречаются сегодня высокомерный, плохой, глупый, безответственный, лживый, непредсказуемый, расчетливый, жадный, пассивный, жестокий, отсталый. Множество людей, обладающих подобными отрицательными качествами – это, к сожалению, тоже примета современного периода, и это не может не отразиться в ассоциациях, которые приводят респонденты. Согласно социологическим исследованиям, многие имеющие значение 30 лет назад факторы «сегодня в другом уже обществе потеряли существенную часть своего значения: честность, порядочность (63 % в 1986 г. и 41 % в 2006 г.), отзывчивость, доброта (57 и 27 %), человеческое взаимопонимание, взаимопомощь (53 и 27 %), ответственность (46 и 32 %), принципиальность (22 и 14 %), бескорыстие (20 и 10 %)» 8. Подводя итоги, хотелось бы отметить, что на сегодняшний день уже очевидно, что этнокультурная самоидентификация стран и народов вызывает неприятие этих процессов западными странами, которые считают возможным навязывание собственной системы ценностей остальному миру. Для того, чтобы при помощи лингвистических методов выявлять и анализировать собственные ценности народов суверенных стран в динамичном и неравномерно развивающемся мире, необходимы объективные и достоверные методы изучения ценностной самоидентификации – общей для конкретной страны и характерных слоев общества. Одним из таких методов является построение ассоциативно-вербальных моделей идентичности на основе ассоциативных баз данных подобных РАС и СИБАС. Проводимый психолингвистический массовый ассоциативный эксперимент позволяет обнаружить результаты изменения ценностных ориентиров у определенных слоев населения Сибири и других регионов на примерах изменений в оценочных маркерах, а сопоставляя полученные данные в зависимости от гео 8 Андреенкова А. В. Изменения в образе жизни и ценностях россиян. графического или временного фактора (который мы использовали в нашем исследовании) можно получить объективные данные для более детального анализа. Анализ оценочных маркеров в дальнейшем позволит также выявить уровень напряженности внутри российской этнической системы, которая переживает кризис идентичности, вызванный обвальным вторжением чужих западных ценностей. Важным методом для изучения изменения ценностных установок в процессе формирования новой национальной идентичности должна стать профессиональная лингвистическая семантическая разметка по оценочному фактору на всем массиве реакций (стимулов) ассоциативно-вербальной сети. И. В. Шапошникова предлагает проводить разметку «как в целях тотальной (или частичной) маркировки формально-языковых показателей отмеченных вербальных единиц, или классов единиц, так и с содержательной стороны, в целях выявления смысловых доминант на всем массиве или на массиве определенных групп ассоциативных пар» [2015. С. 130–131]. Кроме того, мы полагаем, что в дальнейшем необходимо продолжение эксперимента с расширением категорий опрашиваемых, использованием современных методов и статистической обработки экспериментальных данных.

Напиши аннотацию по статье

œ–»’ŒÀ»Õ√¬»–“» ¿  УДК 81’23 М. И. Грицко Институт филологии СО РАН ул. Николаева, 8, Новосибирск, 630090, Россия marieg@mail.ru ОЦЕНОЧНЫЕ ХАРАКТЕРИСТИКИ КАК МАРКЕРЫ НАЦИОНАЛЬНОЙ ИДЕНТИЧНОСТИ (НА ПРИМЕРЕ РУССКОЙ РЕГИОНАЛЬНОЙ АССОЦИАТИВНОЙ БАЗЫ ДАННЫХ СИБАС) Анализируются экспериментальные результаты, полученные в ходе психолингвистического массового ассоциативного эксперимента, первый этап которого проводился с 2008 по 2013 г. на территории Сибири и Дальнего Востока среди студентов крупных вузов. Рассматриваются ассоциативные поля, входящие в ядро языкового сознания, с точки зрения наполняющих их оценочных смыслов. Устанавливаются статистически значимые изменения распространенности некоторых оценок, свидетельствующие о новой ценностной ориентации, влияющей на формирование национальной идентичности среди молодежи. Исследование проводится с использованием двух информационных исследовательских ресурсов: русской региональной ассоциативной базы данных (СИБАС) и Русского ассоциативного словаря (РАС). Отмечается необходимость продолжения и расширения исследований с включением других социальных, национальных и возрастных групп.

от оф тхе блуд уточнение семантической природы идиомы. Ключевые слова: идиома, иносказательно-оценочный потенциал, контекст, сложное слово. 10.21638/11701/spbu09.2017.305 Egorova Anastasiia I. Autonomous non-commercial organization for supplementary education “Institute of Foreign Languages”, 13, 12th line of Vasilievsky Island, Saint-Petersburg, 191040, Russia heroineoftheday@mail.ru Out Of the blue: sPecifying the seMantic natUre Of the idiOM The paper analyses semantic nature of the idiom ‘out of the blue’ within an approach, developed in the last few years, which ignores idioms as semantically non-compositional word groups whose meaning cannot be deduced from the meaning of its constituents. The proposed approach is based on identifying the source domain scenario of the idiom as a verbal model of human experience, which allows to reveal the figurative and evaluative potential of the idiom. The issue of the differences between idiomatic word combinations and compound words often treated as idioms in dictionaries is also being outlined and the criteria for their differentiation are discussed. Refs 11. Keywords: idiom, figurative and evaluative potential, context, compound word. в последние годы многие исследователи (в первую очередь зарубежные) проявляют повышенный интерес к фразеологии. в английской фразеологии в насто 1. введение © Санкт-Петербургский государственный университет, 2017DOI: 10.21638/11701/spbu09.2017.305 выражений, что обусловлено противоречиями между положениями фразеологических теорий, основанных на идее переосмысления словесного значения [амосова; кунин; Смирницкий], и функционированием идиоматических выражений в речи, которые были обнаружены благодаря появлению языковых корпусов и корпусной лингвистики. во фразеологических теориях, основанных на идее переосмысления словесного значения, основные постулаты которых восходят к идеям Ш. Балли, идиомы как особого рода единицы языка выделяются исходя из разделения всех словосочетаний на свободные и устойчивые. как следствие, двумя основными признаками идиом оказываются устойчивость и переосмысленность значения, т. е. невыводимость значения всего идиоматического выражения из значений его компонентов. основные положения таких теорий подвергаются пересмотру в  ряде современных исследований [Баранов, добровольский; Dobrovol’skij, Piirainen 2005; Dobrovol’skij, Piirainen 2010; Langlotz; Lukjanowa, tolotschin; omazić; Philip; Piirainen], базирующихся на постулатах когнитивной лингвистики и на анализе материала из  различных языковых корпусов. Подобные исследования убедительно показывают, что идиомы являются культурно специфичным феноменом, высоко подверженным различным модификациям и  вариациям. к  примеру, дж. Филип утверждает, что в  языковых корпусах принятые за образец (или канонические) формы идиом и других «устойчивых» оборотов встречаются гораздо реже, чем их варианты [Philip, р. 103]. Что касается значения идиоматических выражений, то оно все чаще признается понятным говорящим и  выводимым из  значений компонентов идиоматического выражения, которые, в свою очередь, сохраняют свое значение в составе идиомы, не подвергаясь никакого рода переосмыслению. При этом высокая степень вариативности идиоматических выражений является прямым следствием прозрачности их значения. наглядно убедиться в  отсутствии какого-либо переосмысления значения идио матических выражений можно, например, обратившись к  традиционно выделяемым в словарях идиомам с общим компонентом blue. 2. Иносказательно-оценочная природа идиом в тексте Словарные трактовки идиоматических выражений обнаруживают ряд проблем, что связано с опорой на фразеологические теории, основанные на идее переосмысления словесного значения. если обратиться к трактовкам идиом с компонентом blue, представленным в толковых и фразеологических словарях, то можно обнаружить следующее. во-первых, значения идиом в толковых словарях противопоставляются структуре значения слова blue, не обнаруживая с  ними связи. вовторых, словарные трактовки идиоматических выражений часто носят либо слишком общий характер, не отражающий их специфику, что выявляется при анализе контекстов их употребления, либо, наоборот, включают в себя ряд компонентов, неоправданно ограничивающих возможные контексты употребления того или иного идиоматического сочетания. кроме того, иногда словарные трактовки идиоматических сочетаний обнаруживают в себе противоречия. Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 3 с компонентом blue — out of the blue (а также выделяемого во многих словарях варианта out of a clear blue sky)  — в  большинстве лексикографических источников объясняется при помощи слова unexpected(ly); иногда также используется слово sudden(ly). При этом создается иллюзия синонимичности этих слов анализируемой идиоме. Хотя подобное толкование и нельзя назвать ошибочным или полностью неверным, оно дает слишком общее представление об идиоматических элементах с сочетанием out of the blue и не отражает специфику их функционирования в текстах. иногда в словарях также встречаются отсылки к «ясному небу, от которого не ожидается ничего необычного». такие отсылки подводят нас ближе к пониманию специфики идиоматических элементов с сочетанием out of the blue, но все же не являются исчерпывающим ее описанием. для того чтобы выявить особенности идиоматических элементов с сочетанием out of the blue, которые не принимаются во внимание словарями, достаточно провести анализ рассматриваемого сочетания с  позиций фреймовой семантики. такой анализ должен быть направлен на выявление вербализуемой посредством рассматриваемого сочетания модели исходной ситуации как фрагмента человеческого опыта, а также на рассмотрение способов заимствования элементов этой модели при помощи рассматриваемого сочетания в различные тексты [Lukjanowa, tolotschin]. При выявлении модели исходной ситуации в первую очередь следует принять во внимание те чувства и  эмоции, которые испытывает человек как реакцию на восприятие the blue, т. е. ясного, залитого солнцем голубого неба (именно в таком значении слово blue употребляется в составе рассматриваемой словесной последовательности). анализ контекстов, иллюстрирующих ситуацию созерцания ясного голубого неба, показывает, что процесс такого созерцания чаще всего происходит во время отдыха (часто во время лежания на песке или траве, плавания (floating) в бассейне и т. д.) и предполагает расслабленность и мечтательность (daydreaming), например: (1) In the summer, I enjoy laying down on the warm sand, looking at the clear blue sky, feeling the warmth of the sun, and the breeze of wind. (http://www.insidevancouver. ca/2010/08/17/ this-weeks-featured-vancouverite-carmen-chan/) «Летом я люблю глядеть на ясное голубое небо, лежа на теплом песке и наслаждаясь теплом солнца и легким ветерком»1. (2) This running flow of “background” thoughts can command more or less of your attention, depending on the situation. When you are lying in the grass looking at a clear blue sky, you focus more attention on these thoughts and this situation is called “daydreaming.” (http:// drtateadhd.com/detailed-description-of-adhd/) «Такой поток “фоновых” мыслей может в большей или меньшей степени управлять вашим вниманием в зависимости от ситуации. Когда вы лежите на траве, глядя на ясное голубое небо, ваше внимание еще больше концентрируется на подобных мыслях, и это называется “мечтательство”». 1 Здесь и далее переводы примеров не связаны с применяемым аналитическим методом и представлены в целях общего ознакомления русского читателя с содержанием приводимых фрагментов.Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 3 down on my skin, watching the cardinals fly past me and the pretty butterflies on my butterfly bush….it’s so relaxing and refreshing to just enjoy nature and marvel at what God created for us. (http://lindsaycappotelli.blogspot.com/2013/07/rest-is-not-idleness.html) «Я люблю расслабиться в  бассейне, чтобы горячие лучи солнца грели мне кожу, а я бы смотрел(а) на ясное голубое небо и наблюдал(а), как прелестные бабочки порхают над моим кустом буддлеи и  как мимо меня пролетают кардиналы… просто наслаждаться природой и восхищаться тем, что создал для нас Бог, так расслабляет и освежает». Совершенно ясно, что в состоянии расслабленности человек не ждет, что может случиться что-нибудь неожиданное, и тем более не подготовлен к этому. когда же такое состояние вызвано созерцанием ясного и  солнечного неба, логично заключить, что человек не ожидает внезапных изменений на таком небе (в том смысле, что на нем может вдруг что-то появиться или что-то может оттуда упасть и т. п.). однако если подобные изменения все же происходят, это определенным образом влияет на созерцающего. Ситуацию такого рода можно проиллюстрировать текстом, описывающим случай наблюдения нло в дневное время от первого лица: Standing on my back stoop smoking I was daydreaming and looking at the clear blue sky, I was thinking how great it was to have such a clear sky as it has been raining the last few evenings here in Colorado. I first noticed a “something”. Thinking it was just crap in my eye I wiped my eye and stood transfixed as six shapes moved across the sky above my house. I did mental flips trying to explain what I was seeing. Not birds as they were, well just wrong and not eye crap as they were doing precision movements and didn’t go away. I must say that it was very off-putting. They flew in a altering 5-1, 4-2 military like pattern but the speed at which they switched it up was insane. I ran to get my camera but when I came back they were gone. Further note air traffic has been extremely odd today. Just for consideration. Also there was a group of people in the vacant lot next to my house that seemed very startled but didn’t say anything, when we made eye contact it would seem they were aware of what I was but we didn’t exchange words, I was too frightened to say anything at the time. (http://www.ufostalker.com/ufostalker/UFO+Sighting+in+Commerce+City+Co lorado+United+States+on+May+23rd+2013/47604) «Стоя на заднем крыльце, я курил и мечтательно смотрел на ясное голубое небо. Я думал о том, как здорово, что небо такое ясное, поскольку здесь, в Колорадо, в последние дни по вечерам шел дождь. Потом я вдруг заметил “что-то странное”. Подумав, что это просто соринка в  глазу, я протер глаза и  остолбенел: в  небе над моим домом передвигались шесть странных объектов. Я лихорадочно пытался найти объяснение тому, что видел. Это были не птицы, поскольку они были просто не похожи на них, и не соринка в глазу, поскольку они совершали точные движения и не исчезали. Должен сказать, что это было очень обескураживающе. Они летели как бы в военном порядке, то как 5–1, то как 4–2, но скорость, с которой они меняли его, была сумасшедшей. Я побежал за камерой, но, когда вернулся, они исчезли. В  дополнение к  этому  — сегодня было чрезвычайно много сбоев в движении воздушного транспорта. Просто к сведению. К тому же на пустом участке земли возле моего дома были люди, и казалось, они были очень ошеломлены, но ничего не сказали. Когда наши глаза встретились, казалось, они Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 3 что-либо говорить в тот момент». описанная в тексте ситуация может быть поделена на две части: до появления нло и после. до того как в небе появилось нло, человек, описывающий эти события, был занят мечтательными размышлениями (daydreaming), созерцая ясное голубое небо. когда же в  небе появилось нло, рассказчик, как он сам отмечает, вначале не понял, что происходит (noticed a “something”; thinking it was just crap in my eye), однако происходящее безусловно привлекло его внимание (stood transfixed). наконец, появление нло и наблюдение за ним полностью изменило эмоциональное и ментальное состояние рассказчика (I was too frightened to say anything at the time). Следует обратить особое внимание на контрасты в описании ситуации до появления нло и после: daydreaming и doing mental flips, standing and smoking и running to get the camera, а также на общее состояние расслабленности рассказчика в начале истории и чувство испуга в конце. данный текст иллюстрирует, как резкое и существенное изменение окружающей среды, а именно внезапное появление чего-либо на фоне ясного голубого неба, полностью изменяет эмоциональное и ментальное состояние наблюдателя. Сценарий для ситуаций такого типа можно сформулировать так: When you are under a clear blue sky, you feel calm, peaceful and relaxed, sometimes daydream and you don’t expect anything to come out from the sky. However, if something comes out from the sky, it usually astonishes you, completely changes the state of your mind and grabs your attention because the environment changes dramatically. именно этот сценарий в различных текстах маркируется иносказательно используемым сочетанием out of the blue, являясь областью источника анализируемого идиоматического элемента. рассмотрим теперь, как при помощи иносказательно используемого сочетания out of the blue элементы этого сценария заимствуются различными текстами. в тексте о  благотворительной организации “Thornbury foodbank”, предоставляющей пищу людям в экстремальных ситуациях, приводится описание их типичного клиента: If, twelve months ago, someone had told me that I’d be relying on a ‘Foodbank’ to feed me, I would have laughed at them; life was going swimmingly. Then, out of a clear blue sky, I found myself handed a series of events that were both unexpected and out of my control. I found my income cut off with, sadly, my financial commitments remaining. Before I knew it, I had mere pennies in my bank account and no food in my fridge. Whilst I’d assumed that the welfare state that I’d paid into for years would help me, I found that I’d been pretty much hung out to dry. Every Government and Local Authority avenue I tried proved to be hopeless. Quite simply there was nothing available in the ‘system’ for people like me. By the time I found the foodbank, I hadn’t eaten for three days and I was desperate. If I’m honest, there’s far more embarrassment than pleasure having to go cap-in-hand to a food charity. That said, they treated me with understanding, compassion and moreover, like a human being. (http://www.mythornbury.co.uk/thornbury/local_organisations/food_bank) «Если бы 12 месяцев тому назад кто-то сказал мне, что я буду зависеть от “продуктового банка”, чтобы прокормить себя, я бы посмеялся над ним; все в жизни шло гладко.Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 3 лились серьезные неприятности. Оказалось, что я лишился своего дохода, а мои финансовые обязательства, к сожалению, никуда не делись. Прежде чем я осознал это, на моем счету в банке остались одни гроши, а в холодильнике больше не было еды. Пока я думал, что государство всеобщего благосостояния, в  которое я годами вкладывал деньги, поможет мне, оказалось, что я почти совсем остался без поддержки. Каждый связанный с правительством или органами местной власти способ, который я пробовал, оказывался безнадежным. Просто для таких людей, как я, в “системе” не было ничего доступного. К тому времени, как я нашел продуктовый банк, я не ел три дня и был в отчая нии. Если честно, в  том, что вам приходится обращаться в  благотворительный фонд, предоставляющий еду, в роли просителя, куда больше смущения, чем удовольствия. Однако в фонде ко мне отнеслись с пониманием, сочувствием и, более того, как к человеку». Модель описанной в  тексте ситуации имеет четкие параллели со сформулированным выше сценарием области источника идиоматических элементов с сочетанием out of the blue (в тексте находим вариант этого сочетания out of a clear blue sky). жизнь клиента упомянутой организации до определенного ряда событий, изменивших ее в худшую сторону, не характеризовалась наличием каких-либо трудностей (life was going swimmingly), и этот человек не представлял себе возможность подобных перемен (см. первое предложение в тексте). однако в какой-то момент в его жизни произошел ряд внезапных и значительных событий (a series of events that were both unexpected and out of my control), которые повлекли за собой изменение его эмоционального, ментального и физического состояния (By the time I found the foodbank, I hadn’t eaten for three days and I was desperate). При этом его состояние после ряда определенных событий резко контрастирует с его состоянием до этих событий. Сочетание out of a clear blue sky использовано в данном тексте с целью отсылки к исходному сценарию, сформулированному выше, а также для того чтобы подчеркнуть этот контраст. таким образом, употребляемые в текстах идиоматические элементы с сочетанием out of the blue акцентируют не только и  не столько внезапный характер событий, описываемых при помощи этого сочетания, как это утверждают различные словари, сколько существенное изменение ситуации, которое влекут за собой те или иные непредвиденные события. кроме того, иносказательно используемое сочетание out of the blue акцентирует яркий контраст между положением дел до непредвиденных событий и после них и, что более важно, контраст между эмоциональным, ментальным и физическим состоянием человека, на которого влияют эти события, до и после них, подчеркивая также, что эти события оказываются в центре внимания этого человека. все это достигается за счет того, что сочетание out of the blue в составе идиоматических элементов в различных текстах отсылает к сформулированному выше сценарию области источника, а именно к ситуации внезапного появления чего-либо на фоне ясного голубого неба, реализуя таким образом свой иносказательно-оценочный потенциал. из всего этого следует, что иносказательно используемое сочетание out of the blue не является идиомой в традиционном понимании этого термина, поскольку оно состоит из  отдельных слов, связанных Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 3 сочетание следует рассматривать не как отдельно взятую лексическую единицу, а как текстовый феномен, поскольку его иносказательный потенциал реализуется исключительно при заимствовании из модели исходной ситуации в другие тексты. очевидно также, что слово blue сохраняет свое значение в составе этого сочетания. 3. о различии идиом и сложных слов При тщательном анализе традиционно выделяемых в лексикографических источниках идиом с общим компонентом blue можно также обнаружить отсутствие в  словарях четкой границы между идиоматическими выражениями и  сложными словами, что проявляется в ряде примеров выделения последних в качестве идиом. в этих случаях, как кажется, словари воспринимают происходящий при образовании сложного слова метонимический сдвиг как переосмысление значений тех слов, на базе которых образуется сложное слово. Этому способствует также регулярность и высокая частотность случаев употребления того или иного сложного слова в сочетании с определенным словесным знаком, который ввиду этого включается в состав описываемого явления. При этом словари игнорируют тот факт, что регулярно употребляемый в сочетании со сложным словом словесный знак не выходит за рамки своей полисемии и не употребляется иносказательно, то есть полностью принадлежит к  описываемой в  тексте ситуации. кроме того, привязка сложных слов к  достаточно узким контекстам как раз свидетельствует о  возникающем на базе значений его компонентов-основ метонимическом сдвиге, который приводит к образованию сложного слова. все это еще раз говорит о том, что устойчивость состава вовсе не является тем признаком, на который следует опираться при отнесении того или иного сочетания к идиоматическим выражениям. в вышесказанном можно легко убедиться на примере сложного слова blue streak. в  большинстве лексикографических источников выделяется идиома talk a blue streak, обозначающая быстрый, беспрерывный и  продолжительный речевой поток, и лишь в некоторых толковых словарях (например, “The American Heritage Dictionary of the english Language”) предлагается рассматривать не talk a blue streak в качестве идиомы, а blue streak — в качестве сложного слова. Представленный в  большинстве лексикографических источников подход к  определению границ и  лексического состава рассматриваемого явления можно назвать необоснованным хотя бы по той причине, что при использовании данного сочетания для характеристики речевого потока на месте глагольного компонента не всегда оказывается именно слово talk. если обратиться к корпусу современного американского английского языка (corpus of contemporary American english, далее — cocA), можно обнаружить, что в случаях характеристики речевого потока blue streak употребляется в  сочетании с  такими глаголами, как cuss, swear и  curse примерно так же часто, как и с глаголом talk. Приведем примеры: (1) The tornado had missed the house, but it had plucked up the windmill and smashed it down on the roof. The house, made from wood that had already been busted apart once in that flood, was a total wreck. Dad started cussing up a blue streak. Life, he declared, had cheated him once again. “If I owned hell and west Texas,” he said, “I do believe I’d sell west Texas and live in hell.”Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 3 Деревянный дом, который уже до того чуть не развалился во время наводнения, оказался окончательно разрушен. Отец разразился страшными ругательствами. Жизнь, заявил он, снова его надула. “Если бы я владел адом и  Западным Техасом, — сказал он, — я не сомневаюсь, что продал бы Западный Техас и жил бы в аду”». (2) Well, what’s really fun is when we’re shooting in front of our live audience and if Wanda goes up on a line or screws something up, she starts swearing a blue streak and people love it! They love it. She’s so funny. I adore working with her. I feel like I’ve known her all my life. «Вот что действительно забавно, так это то, что, когда мы снимаем передачу на глазах у  зрителей и  Ванда перескакивает через строчку или делает еще какой-нибудь прокол, она отпускает крутые ругательства и людям это нравится! Им это нравится. Она такая забавная. Я обожаю с ней работать. У меня такое чувство, будто я знаком с ней всю жизнь». Приведенные примеры также наглядно иллюстрируют (что более важно), что сочетание blue streak с глаголом применительно к потоку речи не является идиомой, как это утверждают многие словари. во всех подчеркнутых в примерах словосочетаниях глагол принадлежит к описываемой в тексте ситуации, а только лишь сочетание существительного с прилагательным (т. е. без глагольного компонента) не может являться идиоматическим элементом текста, поскольку идиоматический элемент представляет собой вкрапление в текст другой ситуации (как в случае с сочетанием out of the blue), которая не может существовать без глагольного компонента. отсутствие глагола как элемента идиоматического вкрапления в текст, а также возможность варьирования глагола в приведенных контекстах как раз свидетельствуют о  смене морфологического статуса рассматриваемого образования. Blue streak представляет собой сложное слово, а именно существительное, которое также принадлежит к описываемой в тексте ситуации. выделение сочетания talk a blue streak в качестве идиомы не имеет под собой никаких оснований. в пользу того, что blue streak является сложным словом, говорит и то, что названные выше глаголы имеют вариант значения, в котором они употребляются как переходные и предполагают прямое дополнение, которое характеризует речь с точки зрения ее восприятия и эффективности ее воздействия, например: (1) Nobody paid attention to what she said anymore; people often thought she talked nonsense, but in spite of appearances, she was still lucid. (COCA) «Никто больше не обращал внимания на то, что она говорила; люди часто думали, что она говорила чепуху, но, несмотря на то, как она выглядела, она все еще была в здравом уме». (2) <…> as soon as I had broken the sashes and disappeared through the breach, he was no longer master of himself. He swore a thousand deaths, cried vengeance, and sought the most prompt mode of surprising me. (http://www.djo.org.uk/household-words/volume-v/ page-471.html) «<…> как только я сломал оконную раму и скрылся в проломе, он перестал владеть собой. Он сыпал проклятиями, кричал, что отомстит, и  искал наиболее быстрый способ поразить меня». Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 3 в этом можно, обратившись к семантике этого сложного слова. Стоит отметить, что в  некоторых словарях при трактовке рассматриваемой языковой единицы дается отсылка к молнии (lightning). Словосочетание blue streak действительно используется в английском языке для характеристики молнии, например: (1) The sky turned dark blue, and yellow lightning cracked, and sent a blue streak across the fields in the distance. (COCA) «Небо стало темно-синим, желтая молния треснула и  послала на далекое расстояние синюю вспышку». (2) Ms. Strange happened to be looking at the crane when the bolt struck it. She later described it as a vivid blue streak that seemed to dance along the crane and reach out for the people standing nearest it. (Brad Steiger, Sherry Hansen Steiger. Real Miracles, Divine Intervention, and Feats of Incredible Survival; https://books.google.com) «Случилось так, что госпожа Стрейндж смотрела на подъемный кран, когда в него ударила молния. Позже она описывала ее как яркую синюю вспышку, которая будто плясала на кране и тянулась к ближе всех стоящим людям». однако словосочетание blue streak может использоваться применительно не только к молниям, но и метеорам и похожим на них световым вспышкам неизвестного происхождения, например: Another meteor that exploded April 22 was seen over a large part of Northern California and Nevada. <…> “I saw, like, a blue streak from the sky coming down. I thought it was fireworks, but I didn’t hear any sounds,” he said. (http://news.yahoo.com/bright-streaklight-reported-over-calif-155742051.html) «Другой метеор, вспыхнувший 22 апреля, видели над большой по площади частью Северной Калифорнии и Невады. <…> “Я видел что-то вроде синей вспышки, пролетающей вниз по небу. Я подумал, что это были фейерверки, но  я не слышал никаких звуков”, — сказал он». в примерах, где речь идет о молниях, для понимания семантики словосочетания blue streak важны такие контекстные маркеры, как crack, strike и vivid. в контексте о метеорах релевантными оказываются такие маркеры, как explode и thought it was fireworks, but I didn’t hear any sounds (fireworks воспринимаются как атрибут праздничной атмосферы, но  отсутствие звуков как неизменного их признака заставляет насторожиться). все эти маркеры задают восприятие прилагательного blue как слова, обозначающего холодный и враждебный цвет пламени или электрического заряда (having the cold, hostile colour of flames or electric charge). Что касается слова streak, то оно, судя по контекстным маркерам, обозначает ошеломляющую наблюдателя яркую вспышку этого пламени или электрического заряда (a vivid overpowering flash of flame or electric charge that stupefies and perplexes). обратимся теперь к контекстам, содержащим сравнительные конструкции со словосочетанием blue streak: (1) Although I don’t remember her being particularly athletic (rather the reverse, actually), she took off like a blue streak up the alley, caught up to me at full speed, grabbed that bike by Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 3 com/blog/first-bike) «Хотя я не помню, чтобы она была особенно спортивной (скорее даже наоборот), она пронеслась по переулку, как зигзаг молнии по небу, догнала меня на полной скорости, схватила велосипед за руль и остановила его за несколько секунд до того, как я выехал на дорогу». (2) “I suppose Caroline’s the next person we should see,” Cordelia sighed. “She might just know something that will help us put more pressure on Sarah Cartwright.” “Not until I’ve had another large injection of caffeine,” Lindsay groaned. “Her heart seems to be in the right place, but she talks like a blue streak. I need to be fortified before we grill her, or Caroline will end up grilling us.” (Val McDermid. Report for Murder; https://books.google.com) «“Полагаю, следующий, кого нам нужно повидать, — это Кэролайн”, — вздохнула Корделия. — “Она может знать что-то, что поможет нам посильнее надавить на Сару Картрайт”. “Не раньше, чем я приму еще одну большую дозу кофеина”, — простонала Линдси. “У нее, кажется, добрые намерения, но  когда ее несет, это как гроза с потоком молний. Мне нужно набраться сил, чтобы как следует с ней пообщаться, или кончится тем, что Кэролайн нас просто изведет”». нетрудно заметить, что в первом примере сравнение с blue streak характеризует движение или двигательную активность, а во втором используется применительно к речевой деятельности. в первом примере актуальным признаком для сравнения с blue streak является высокая скорость, которая ошеломляет наблюдателя. в контекстах такого рода blue streak обозначает то же самое, что и в рассмотренных выше контекстах про молнии и метеоры. во втором примере сравнение с blue streak основано не на признаке высокой скорости, а на ошеломляющей интенсивности воздействия речевого потока на слушателя, которая сопоставляется с силой воздействия blue streak на наблюдателя. Подобные сравнения можно рассматривать как предпосылку к образованию сложного слова на базе словосочетания blue streak, на что, как кажется, влияет смена сферы опыта, к  которой применимо такое сопоставление. Что касается словарей, то они, в большинстве своем, вообще не отмечают возможности сочетаний, проиллюстрированных во втором примере. исходя из рассмотренных контекстов, существительное blue streak в сочетаниях типа talk a blue streak следует рассматривать как сложное слово, образованное путем метонимического сдвига на базе словосочетания blue streak, обозначающего ошеломляющую наблюдателя яркую вспышку холодного синего пламени или электрического заряда. данное сложное слово называет ошеломляющий и  интенсивный по своему воздействию на слушателя речевой поток (an intense and striking outburst of verbal activity that overpowers the listener), который за счет внутренней формы сложного слова по силе воздействия сопоставляется с молнией или метеором. таким образом, базой для метонимического сдвига по вектору «причина  — результат»2 является ошеломляющая сила воздействия на наблюдателя явлений, характеризуемых словосочетанием blue streak. Здесь становится очевидным, что blue streak действительно, как предполагалось выше, встраивается в  ряд прямых 2 Подчеркнем, что для словосочетания blue streak важны именно яркость и  неожиданность явления, вызывающие шок (т. е. сама причина), а в  случае со сложным словом  — воздействие на слушателя, сам испытываемый шок (т. е. результат). Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 3 с  точки зрения ее восприятия и  эффективности воздействия. Этот факт, в  свою очередь, еще раз подтверждает статус blue streak как сложного слова в сочетаниях типа talk a blue streak. таким образом, blue streak представляет собой словосочетание и мотивированное им сложное слово, обозначающее ошеломляющий и  интенсивный по своему воздействию на слушателя речевой поток. Сочетание же этого слова с глаголом говорения вовсе не является идиомой, как это утверждается во многих словарях. 4. Заключение анализ идиоматического сочетания out of the blue вскрывает противоречия традиционного подхода к идиоматическим выражениям, все чаще отмечаемые в современных исследованиях в области фразеологии. кроме того, обращение к обычно выделяемым в  лексикографических источниках идиомам с  общим компонентом blue позволяет поднять вопрос о  разграничении идиоматических сочетаний и сложных слов, применив для этого такие критерии, как наличие или отсутствие иносказательной функции и  метонимического сдвига, приводящего к  образованию сложного слова на базе словосочетания. литература амосова 1963 — амосова н. н. Основы английской фразеологии. л.: лГу, 1963. 208 с. Баранов, добровольский 2008 — Баранов а. н., добровольский д. о. Аспекты теории фразеологии. М.: Знак, 2008. 656 с. — (Studia philologica). кунин 1996 — кунин а. в. Курс фразеологии современного английского языка. 2-еизд. М.; дубна: выс шая школа; Феникс, 1996. 381 с. Смирницкий 1998 — Смирницкий а. и. Лексикология английского языка. М.: омен, 1998. 260 с. Dobrovol’skij, Piirainen 2005 — Dobrovol’skij D. o., Piirainen e. cognitive theory of metaphor and idiom analysis. Jezikoslovlje. 6 (1), 2005: 7–35. Dobrovol’skij, Piirainen 2010  — Dobrovol’skij D. o., Piirainen e. «Idioms: Motivation and etymology». Yearbook of phraseology 1. Berlin; new York: De Gruyter Mouton, 2010. P. 73–96. Langlotz 2006 — Langlotz A. Idiomatic creativity: A cognitive-linguistic model of idiom-representation and idiom-variation in English. Amsterdam: John Benjamins, 2006. 338 p. — (Human cognitive Processing). Lukjanowa, tolotschin 2013 — Lukjanowa e. A., tolotschin I. V. Smelling the red herring: A closer inspection of the true nature of English idioms. St. Petersburg: Philological faculty (St. Petersburg State Univ.), 2013. 136 p. omazić 2008  — omazić M. «Processing of idioms and idiom modifications: A view from cognitive linguistics». Phraseology: An interdisciplinary perspective. Granger  S., Meunier  F. (ed.). Amsterdam; Philadelphia: John Benjamins, 2008. P. 67–79. Philip 2008 — Philip G. «Reassessing the canon: ‘Fixed’ phrases in general reference corpora». Phraseology: An interdisciplinary perspective. Granger  S., Meunier  F. (ed.). Amsterdam; Philadelphia: John Benjamins, 2008. P. 95–108. Piirainen 2008  — Piirainen e. «Figurative phraseology and culture». Phraseology: An interdisciplinary perspective. Granger S., Meunier F. (ed.). Amsterdam; Philadelphia: John Benjamins, 2008. P. 207–228. Для цитирования: егорова а. и. Out of the blue: уточнение семантической природы идиомы // вест ник СПбГу. язык и литература. 2017. т. 14. вып. 3. С. 350–361. DoI: 10.21638/11701/spbu09.2017.305.Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 3 амосова 1963 — Amosova, n. n. Osnovy angliiskoi frazeologii [Fundamentals of the English phraseology]. Leningrad, Leningrad State Univ. Press, 1963. 208 p. (In Russian) Баранов, добровольский 2008 — Baranov, а. n., Dobrovolskii, D. о. Aspekty teorii frazeologii [Some aspects of phraseology]. Moscow, Znak Publ., 2008. 656 p. — Ser. Studia philologica. (In Russian) кунин 1996 — Kunin, а. V. Kurs frazeologii sovremennogo angliiskogo iazyka [A course of phraseology of the contemporary English]. 2nd ed. Moscow; Dubna: Vysshaya Shkola; Feniks, 1996. 381 p. (In Russian) Смирницкий 1998  — Smirnitckii, A. I. Leksikologiia angliiskogo iazyka [English lexicology]. Moscow, omen, 1998. 260 p. (In Russian) Dobrovol’skij, Piirainen 2005 — Dobrovol’skij, D. o., Piirainen, e. cognitive theory of metaphor and idiom analysis. Jezikoslovlje. 6 (1), 2005, pp. 7–35. (In english) Dobrovol’skij, Piirainen 2010  — Dobrovol’skij, D. o., Piirainen, e. “Idioms: Motivation and etymology”. Yearbook of phraseology. 1. Berlin; new York, De Gruyter Mouton, 2010, pp. 73–96. (In english) Langlotz 2006 — Langlotz, A. Idiomatic creativity: A cognitive-linguistic model of idiom-representation and idiom-variation in English. Amsterdam, John Benjamins, 2006. 338 p. — Ser. Human cognitive Processing. (In english) Lukjanowa, tolotschin 2013 — Lukianova, е. а., tolochin, I. V. Smelling the red herring: A closer inspection of the true nature of English idioms. St. Petersburg, Philological faculty (St. Petersburg State Univ.), 2013. 136 p. (In english) omazić 2008 — omazić, M. ”Processing of idioms and idiom modifications: A view from cognitive linguistics”. Phraseology: An interdisciplinary perspective. Granger, S., Meunier, F. (eds.). Amsterdam; Philadelphia, John Benjamins, 2008, pp. 67–79. (In english) Philip 2008 — Philip, G. “Reassessing the canon: ‘Fixed’ phrases in general reference corpora”. Phraseology: An interdisciplinary perspective. Granger, S., Meunier, F. (eds.). Amsterdam; Philadelphia, John Benjamins, 2008, pp. 95–108. (In english) Piirainen 2008 — Piirainen, e. “Figurative phraseology and culture”. Phraseology: An interdisciplinary perspective. Granger, S., Meunier, F. (eds.). Amsterdam; Philadelphia, John Benjamins, 2008, pp. 207–228. (In english) For citation: egorova A. I. Out of the blue: Specifying the Semantic nature of the Idiom. Vestnik SPbSU. Language and Literature, 2017, vol. 14, issue 3, pp. 350–361. DoI: 10.21638/11701/spbu09.2017.305. Статья поступила в редакцию 22 марта 2016 г. Статья рекомендована в печать 13 декабря 2016 г. Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 3 

Напиши аннотацию по статье

2017 веСтник Санкт-ПетерБурГСкоГо универСитета яЗык и литература т. 14. вып. 3 яЗыкоЗнание удк 811.111 Егорова Анастасия Игоревна автономная некоммерческая организация дополнительного образования «институт иностранных языков», россия, 199178, Санкт-Петербург, 12-я линия в. о., 13 heroineoftheday@mail.ru Out Of the blue: УточНеНИе СеМа НтИчеСкой ПРИРоды ИдИоМы Статья посвящена анализу семантической природы идиомы out of the blue в контексте наметившегося в последние годы отхода от трактовки идиом как переосмысленных словосочетаний, значение которых невыводимо из значений их компонентов. в ходе анализа, основанного на выявлении лежащей в  основе идиомы модели исходной ситуации как фрагмента человеческого опыта, демонстрируется присущий идиоме иносказательно-оценочный потенциал. в статье также затрагивается вопрос о различии идиоматических сочетаний и сложных слов, которые часто рассматриваются в словарях в качестве идиом, и предлагаются критерии их разграничения. Библиогр. 11 назв.

падежных морфологии синтаксические категории и проблема классификации падеже. Введение Теоретические, типологические и конкретно-языковые исследования последних лет демонстрируют существенный прогресс в понимании сущности и устройства грамматической категории падежа. В этой проблемной области изучение материала эргативных языков всегда занимало особое место, поскольку в эргативных языках наблюдается регулярное несовпадение между падежным маркированием и грамматическими отношениями [Кибрик 1992, 2003; Kibrik 1997; Dixon 1979, 1994; Bittner, Hale 1996; Manning 1996; Legate 2002, 2008; Aldridge 2004, 2008; Butt 2006; Polinsky, Preminger 2014; Тестелец 2016]. В рамках современных подходов к анализу морфологически эргативных языков эргативность рассматривается скорее как поверхностный морфологический феномен, который может затемнять истинную синтаксическую организацию клаузы (аналогичную той, что мы наблюдаем в аккузативных языках), чем как синтаксический макропараметр, предопределяющий специфическую каузальную структуру, механизмы приписывания падежа и условия лицензирования аргументов. Если падежная морфология в эргативных языках не выражает особых грамматических отношений, ее деривация должна 1 Статья подготовлена в рамках проекта РНФ № 16-18-02003, реализуемого в МПГУ. Автор выражает признательность редакторам сборника Т. А. Майсаку и Д. С. Ганенкову, а также анонимным рецензентам за ценнейшие замечания и вопросы. Важную роль в уточнении представленного в статье анализа сыграло его обсуждение с Я. Г. Тестельцом, М. Э. Чумакиной, Д. С. Ганенковым, М. А. Даниэлем, Ю. А. Ландером и Т. А. Майсаком в рамках различных научных форумов и личного общения. получать независимое объяснение — в терминах лексического (и связанного с семантической ролью) управления [Кибрик 1992, 2003; Кибрик (ред.) 1999, 2001; Kibrik 1997], лицензирования аргументов абстрактным падежом в глагольной области [Polinsky 2015, 2016], конфигурационного падежного маркирования [Baker 2015; Baker, Bobaljik 2017], присоединения морфологически дефектных послелогов [Markman, Grashchenkov 2012] или падежного маркирования со стороны фонологически пустых послеложных вершин [Тестелец 2016]. В данной статье я предлагаю модель падежной системы цахурского языка (лезгинская группа нахско-дагестанских языков), основывающуюся на признаковой теории падежа. В частности, я использую идею, развиваемую в [Pesetsky 2013] для русского языка, и предлагаю анализ, согласно которому цахурские падежные морфемы являются экспонентами синтаксической категории (части речи) вершин, с которыми соединяется именная группа в ходе синтаксической деривации. Этот анализ позволяет предложить эффективное объяснение двум падежным феноменам цахурского языка: использованию различных атрибутивных показателей на любых составляющих, входящих в именную группу, и трехчленной грамматической оппозиции внутри падежной системы цахурского языка, во многом повторяющей общедагестанский шаблон. Изложение строится следующим образом. В разделе 2 приводятся сведения о падежных системах дагестанских языков и обосновывается трехчленная грамматическая оппозиция внутри них. В разделе 3 излагается анализ падежной системы цахурского языка2. Предлагаемая модель включает три основных ингредиента. Во-первых, это анализ элементов падежной морфологии как экспонентов категориальных признаков вершин, в проекции которых оказывается составляющая. Во-вторых, это совокупность 2 Источниками языковых данных там, где это не отмечено специально, послужили мои записи, полученные в полевых исследованиях цахурского и багвалинского языка под руководством А. Е. Кибрика в 1994–1998 годах. В них используются транскрипция и правила глоссирования, принятые в монографиях [Кибрик (ред.) 1999, 2001]. В примерах, заимствованных из других работ, транскрипция и глоссы оставлены без изменений.правил реализации признаков, которые преобразуют накладывающиеся категориальные ярлыки в элементы именной морфологии. В-третьих, это условия приписывания признаков, которые ограничивают данный процесс в терминах локальности и делают цахурский язык не столь похожим на такие «классические» языки с накладывающимися падежами, как тангкские языки Австралии. В разделе 4 компоненты анализа соединяются в единой модели, верно предсказывающей свойства цахурской падежной системы. 2. Трехчленная оппозиция в падежных системах дагестанских языков Дагестанские падежные системы весьма сходны между собой и могут быть охарактеризованы как богатые и детализированные [Кибрик 2003; Daniel, Ganenkov 2008]. Для них характерна морфологическая эргативность, узкая семантическая специализация падежных аффиксов и присутствие в составе парадигмы большого числа пространственных форм, которые часто могут быть проанализированы как состоящие из двух компонентов — локализации и двигательного падежа (эссива / латива / элатива и пр.). Падежные системы в дагестанских языках строятся на базе двух важнейших противопоставлений, которые в совокупности создают трехчленную оппозицию. Первая дихотомия — это противопоставление прямого падежа (номинатива3) и косвенных падежей. Вторая дихотомия противопоставляет грамматические падежи, использующиеся для кодирования ядерных аргументов клаузы (эргатив, аффектив, датив, некоторые другие), и семантические падежи, предназначенные для выражения периферийных и обстоятельственных ролей (пространственные падежи, комитатив и т. п.). Указанные дихотомии создают трехчленную оппозицию внутри падежной системы: номинатив — грамматические падежи — семантические падежи. Система падежных противопоставлений находит свое отражение как в морфологических особенностях, так и в синтаксической дистрибуции падежных форм. 3 Здесь и далее в этой статье я следую нотации, принятой в работах А. Е. Кибрика, и обозначаю соответствующий падеж как номинатив (а гиперроль, выражаемую им, — как Абсолютив).В [Кибрик 2003] указывается, что в дагестанских языках преобладает модель так называемого двухосновного склонения, при котором номинатив является немаркированным падежом и совпадает с прямой основой, а формы прочих падежей образуются от косвенной основы (OBL)4. Данная модель демонстрируется в Таблице 1 для лезгинского и багвалинского языков. Таблица 1. Частичные именные парадигмы в лезгинском и багвалинском языках [Daniel, Ganenkov 2008; Кибрик (ред.) 2001] лезг. balk’an ‘лошадь’ SG balk’an balk’an-dibalk’an-di-n balk’an-di-z PL balk’an-ar balk’an-ar-ibalk’an-ar-i-n balk’an-ar-i-z багв. zin ‘корова’ PL SG zin-a zin zin-ēzin-azin-ē-ɬ zin-a-ɬ zin-ē-la zin-a-la NOM OBL GEN DAT Морфологическое противопоставление номинатива и косвенных падежей проявляется не только в способе образования падежной словоформы. Целый ряд дагестанских языков различает две формы атрибутивных модификаторов — прямую, которая используется в именной группе в номинативе, и косвенную, которая используется в именной группе в косвенном падеже. Подобное явление часто рассматривается как согласование модификаторов с именной вершиной по категории «косвенности». Так, в примере (1) из бежтинского языка [Тестелец 2016] наблюдается противопоставление прямой (1а) и косвенной (1б) формы атрибутивного причастия: (1а) niso-ca-s is сказать-PRT.PRS-ABS брат.ABS ‘говорящий брат’ 4 Возможные отступления от этой базовой модели — одноосновное склонение, при котором падежный показатель присоединяется напрямую к исходной основе, или совпадение косвенной основы с формой одного из грамматических падежей — эргатива. Встречается также образование генитива или эргатива от прямой основы, а прочих падежных форм — от не совпадающей с ними косвенной основы [Кибрик 2003; Daniel, Ganenkov 2008]. (1б) niso-ca-la сказать-PRT.PRS-OBL ‘говорящему брату’ is-ṭi-l брат-OBL-DAT В цахурском языке отличие прямых и косвенных форм модификаторов затрагивает все компоненты именной группы. Любая составляющая, выступая в качестве зависимого в именной группе, оформляется при помощи показателя атрибутива; в зависимости от формы вершины используется либо «прямой» атрибутив (если вершина номинативная), либо косвенный атрибутив (в прочих случаях). В примере (2a–б) показатели прямого/косвенного атрибутива оформляют указательное местоимение, причастный оборот и производный от падежной формы существительного адъектив. (2а) haj-na āli maIktab-e̅ -qa ark’ɨn-na этот-AA высокий5 школа-IN-ALL 1.приходить.PF-AA akel-i-k˳a-na ум-OBL-COMIT-AA мальчик.NOM ‘этот умный парень, поступивший в высшую школу’ gade (2б) haj-ni āli maIktab-e̅ -qa этот-AOBL высокий школа-IN-ALL ark’ɨn-ni 1.приходить.PF-AOBL gade-j-s мальчик-OBL-DAT ‘этому умному парню, поступившему в высшую школу’ akel-i-k˳a-ni ум-OBL-COMIT-AOBL Номинативные именные группы отличаются от косвеннопадежных и в отношении синтаксических свойств. Во-первых, только именные группы в номинативе являются дефолтными контролерами классно-числового согласования6, что можно рас 5 Прилагательное āli ‘высокий’ является заимствованным из араб ского языка и по этой причине лишено атрибутивного показателя. 6 В [Кибрик (ред.) 2001] рассматриваются конструкции с генитивным контролером классно-числового согласования при масдаре; предлагается анализ, согласно которому контролирующими свойствами обладает не генитивная именная группа, а пустая категория в аргументной позиции, соответствующей номинативному аргументу. Аналогичное ценивать как свидетельство того, что только номинативные именные группы видимы для классно-числовых зондов — функциональных вершин, обладающих неозначенными признаками класса и числа и означивающих их в процессе деривации, в результате согласования с именной группой. Во-вторых, только именные группы в номинативе оказываются проницаемы для различных синтаксических процессов. Так, в [Тестелец 2016] показано, что в аварском языке именные группы в косвенных падежах непрозрачны для показателей фокуса, вопроса, частного отрицания, а также для семантического связывания и других видов Aʹзависимостей. Например, номинативная именная группа в аварских примерах (3a–б) способна «пропускать» внутрь себя фокусный показатель, так что в фокусе оказывается прилагательное. Именная группа в локативе непроницаема для показателя фокуса, вследствие чего предложение (3д) неграмматично. (3а) [q:aħa-b ču] белый-3 лошадь 3-приходить-AOR ‘Белая лошадь пришла.’ b-ač ̣-ana. (3б) [q:aħa-b-in ču] b-ač ̣-ara-b. (3в) (3г) белый-3-FOC лошадь 3-приходить-PST.PRT-3 ‘БЕЛАЯ лошадь пришла.’ [q:aħa-b čo-da] белый-3 лошадь-LOC ‘Он приехал на белой лошади.’ w-ač ̣-ana. ʁo-w этот-1 1-приходить-AOR ʁo-w čo-da]-jin лошадь-LOC-FOC этот-1 [q:aħa-b белый-3 w-ač ̣-ara-w. 1-приходить-PST.PRT-1 ‘Он приехал на БЕЛОЙ ЛОШАДИ.’ (3д) *[q:aħa-b-in čo-da] белый-3-FOC лошадь-LOC этот-1 ʁo-w решение принимается для конструкций с обратным контролем [Polinsky, Potsdam 2002], в которых матричный предикат согласуется с эргативной именной группой, расположенной в зависимой клаузе. w-ač ̣-ara-w. 1-приходить-PST.PRT-1 ‘Он приехал на БЕЛОЙ лошади.’ В то же время целая совокупность синтаксических свойств отличает грамматические падежи от семантических. Грамматические падежи, в отличие от семантических, приписываются исключительно в глагольной области; они не могут быть использованы для маркирования аргумента существительного, как в цахурском примере (4б). Напротив, семантические падежи могут выступать в составе именной группы и в отсутствие глагола (4г). (4а) dior-e īxu-n gurt Диор-ERG шить.PF-A платье.4 ‘платье, сшитое Диором’ (4б) *dior-e-(n) gurt Диор-ERG-(A) платье.4 ‘платье от Диора’ (4в) akel-i-k˳a wo=r=na ум-OBL-COMIT COP=1=AA человек ‘человек, который с умом’ insan (4г) akel-i-k˳a-na insan ум-OBL-COMIT-AA человек ‘умный человек’ Еще одно свойство грамматических падежей состоит в том, что мы не обнаруживаем их в качестве базы для дальнейшей субстантивации, как в цахурском примере (5). В (5б) демонстрируется гипотетическая деривация, субстантивирующая именную группу в аффективе. В принципе, поскольку аффектив «специализируется» на выражении семантической роли экспериенцера, субстантивированная форма (5б) могла бы иметь предсказуемое значение: то, что имеет отношение к Байраму как экспериенцеру (видимое, слышимое, знаемое им). Однако подобная деривация оказывается невозможной. С (5а–б) контрастирует (5в–г), где форма семантического падежа с легкостью подвергается субстантивации. По-видимому, ограничение на субстантивацию грамматических падежей следует из их неспособности выступать в качестве зависимого «первого уровня» в именной группе или в предложении с неглагольным сказуемым и связкой. Поскольку грамматические падежи лицензируются только глаголами, субстантивация таких падежных форм оказывается невозможной. (5а) bajram-ɨ-k’le w-ac’a-na miz Байрам.1-OBL-AFF 3-знать.IPF-AA язык.3 ‘язык, который Байрам знает’ (5б) * bajram-ɨ-k’le-n Байрам.1-OBL-AFF-A ‘известное Байраму’ (= ‘то, что Байрам знает’) (5в) Gel-i-l-in čekma / нога-OBL-SUP-A сапог.4 / Gel-i-l нога-OBL-SUP COP=4=A сапог.4 ‘сапог (, который) на ноге’ wo=d=un čekma (5г) Gel-i-l-in нога-OBL-SUP-A ‘обувь’ (= ‘то, что на ноге’) Наконец, еще одно отличие грамматических падежей от семантических состоит в том, что они регулярно участвуют в падежных альтернациях, сопровождающих конструкции с модифицированным управлением7, таких как номинализации, биабсолютивные конструкции, каузативные конструкции. Так, например, в багвалинском языке, согласно [Кибрик (ред.) 2001], множество аргументов, допускающих генитивное кодирование при масдаре (отглагольном имени действия), включает номинативный аргумент непереходного глагола, а также эргативный аргумент переходного глагола и дативный аргумент экспериенциального глагола, ср. пример (6). Аналогичным образом, в биабсолютивных 7 Это характерологическое свойство грамматических падежей мы встречаем уже в работе Е. Куриловича [1962]. и номинализованных конструкциях арчинского языка способны участвовать не только эргативные, но и дативные аргументы8. (6а) di-ha č’alʕã du=b я.OBL-DAT надоесть ты.OBL=GEN.N uhi-ahi туда-сюда ходить-NML ‘Мне надоело, что ты ходишь туда-сюда.’ X˳adiri-r. [Кибрик (ред.) 2001: 525] (6б) di-ha č’alʕã ima-š̅ u=b keč’ я.OBL-DAT надоесть отец-OBL.M=GEN.N песня b=ihi-r. N=брать-NML ‘Мне надоело, что отец поет песни.’ (6в) di-ha č’alʕã du=b я.OBL-DAT надоесть ты.OBL=GEN.N q’oča-n. хотеть-NML ‘Мне надоело, что ты этого хочешь.’ o=b это=N Подведем промежуточные итоги. Очевидно, что две дихотомии, отмечаемые нами для падежных систем дагестанских языков, должны получать определенную морфосинтаксическую репрезентацию. Противопоставление номинатива и косвенных падежей, по-видимому, связано с количеством морфосинтаксической структуры именной группы и/или синтаксической прозрачностью границы именной группы. Данное противопоставление, очевидно, носит асимметричный характер: номинативные именные группы немаркированы, именные группы в косвенных падежах маркированы. Дихотомия грамматических и семантических падежей, с другой стороны, скорее связана с контекстом приписывания падежа, чем со структурной сложностью или прозрачностью именной группы. Перечисленный набор обобщений, очевидным образом, транслируется в следующую систему: 8 М. Э. Чумакина, личное сообщение; cм. также [Bond et al. (eds.) 2016]. — номинативная именная группа представляет собой неуправляемую DP (в некоторых теоретических системах такая именная группа была бы охарактеризована как беспадежная); — именные группы в грамматических падежах регулярно управляются глаголами; — именные группы в семантических падежах управляются фонологически выраженными или нулевыми послелогами. Подобного рода система весьма похожа на теоретическую модель М. Биттнер и К. Хейла [Bittner, Hale 1996], в которой падежная морфология является реализацией нескольких синтаксических категорий. Все морфологические падежи, кроме номинатива, называются маркированными и реализуют вершину K(ase), возглавляющую группу синтаксического падежа. K является структурным аналогом C: (7а) [CP [IP [VP]]] (7б) [KP [DP [NP]]] Ингерентные (косвенные) падежи соотносятся с конкретными фонологически выраженными вершинами K, которые выбираются в результате синтаксической селекции со стороны управляющих вершин аналогично тому, как глаголы выбирают управляемые предлоги (depend ‘зависеть’ выбирает on, look ‘смотреть’ выбирает at и т. п.). Прямые маркированные падежи — аккузатив и эргатив — соответствуют KP с нулевой вершиной K. Как и любая пустая категория, нулевая вершина K подчиняется принципу пустой категории (ECP) и должна антецедентно управляться коиндексированной функциональной вершиной. Антецедентное управление вершиной K со стороны коиндексированной с ней функциональной вершины приводит к падежному связыванию9 K и KP. Морфологическая реализация вершины K определяется тем, какая вершина падежно-связывает KP: эргатив соответствует падежному связыванию со стороны I (или ее структурного аналога 9 У Биттнер и Хейла понятие падежного связывания (case-binding) заменяет приписывание падежа при управлении: вместо приписывания падежа DP со стороны управляющей вершины X в системе Биттнер и Хейла вершина Х падежно-связывает KP, в которую вложена данная DP, а также ее вершину K.в именной области — D), аккузатив — падежному связыванию со стороны V c инкорпорированным прономинальным аргументом. Наконец, номинативная именная группа не имеет падежной оболочки и соответствует DP. Лицензирование DP по-прежнему определяется падежным фильтром, но сам падежный фильтр получает новую форму: вместо получения абстрактного падежа DP должна быть К-видима (K-visible), то есть должна с–командоваться и управляться вершиной K или ее структурным аналогом — С. Легко видеть, что DP может удовлетворить требование К-видимости, если она вложена в KP либо располагается в такой структурной конфигурации, что ею управляет и с-командует С. Такая конфигурация может быть достигнута либо передвижением DP в Spec, IP (как в аккузативном английском языке или в эргативных дирбале и западно-гренландском), либо за счет последовательной инкорпорации V-to-I-to-C, так что вершина, управляющая DP, «передает» свои управляющие свойства С (как в аккузативных японском и иврите или эргативном самоанском или вальбири). Первый тип языков Биттнер и Хейл называют языками с подъемом (raising accusative / raising ergative languages), имея в виду под подъемом передвижение номинативной DP, а второй тип языков — прозрачными языками (transparent accusative / transparent ergative languages), поскольку передвижение вершин делает узлы IP и VP «прозрачными» для управления со стороны вышестоящих вершин. Одновременно с лицензированием номинативной DP возникающие конфигурации могут создавать условия для падежного связывания нулевой вершины K у коаргументной именной группы (что является условием лицензирования пустой категории K, т. е. маркированного прямого падежа). Падежное связывание вершины K происходит в результате падежной конкуренции KP и беспадежной именной составляющей — DP или D — в одной из двух падежных областей: VP (в такой конфигурации возникает аккузатив) или IP (в такой конфигурации возникает эргатив). Таким образом, падежная классификация Биттнер и Хейла проводит различие между номинативом как отсутствием падежной группы KP, структурным (грамматическим) падежом как KP со структурно определяемой морфологической реализацией вершины K и ингерентным падежом как KP с лексически выбраннойвершиной K. Важнейшие характеристики падежей разных типов обобщены в Таблице 2. Таблица 2. Классификация падежей в системе М. Биттнер и К. Хейла Немаркированный падеж (NOM) DP — Маркированный структурный падеж Ингерентный падеж ERG, ACC KP прочие структурные KP KP нулевое нулевое выражено K-видимость ECP ECP падежное связывание падежное связывание принцип проекции лексическая селекция Структурный статус Тип K в глубинной структуре Лицензиро вание Условия лицензирования Правила озвучивания управление и скомандование со стороны K или C — лингвоспецифичны; определяются связывающей лексической вершиной в соответствии с фонологической строкой K универсаль ны; определяются связывающей функциональной вершиной: I — ERG, V+D — ACC Из предыдущего изложения очевидно, что система Биттнер и Хейла существенным образом опирается на лицензирующие функции «высших» функциональных вершин клаузы — С и I (T). Однако для дагестанских языков подобное допущение проблематично: нет никаких свидетельств того, что лицензирование какихлибо аргументов клаузы зависимо от наличия или характеристик T или С. Данные разнообразных нефинитных конструкций, такихкак цахурская номинализация в примере (8), свидетельствуют о том, что аргументы лицензируются и получают падежное маркирование в пределах глагольной области. Аналогичные утверждения делаются для цезского, арчинского [Polinsky 2015, 2016] и лезгинского [Ганенков 2016] языков; см. также обобщения в [Forker 2017]. (8а) (8б) čoǯ jed-ē мать-ERG брат.1 врач-OBL-AFF показывать.PF.PST ‘Мать показала брата врачу.’ doXtur-u-k’le hagu. wo=r zɨ mat-ēxe я удивлен-1.LV.IPF COP=1 čoǯ брат.1 ‘Я удивлен, что мать показала брата врачу.’ doXtur-u-k’le hag˳-ī-l-e. врач-OBL-AFF показывать.PF]-NML-SUP-ELAT jed-ē [мать-ERG Итак, теоретическая модель падежа для дагестанских языков должна деривировать трехчленную оппозицию в падежной системе, не выходя за пределы глагольной области. Именно такой анализ будет предложен в следующем разделе для цахурского языка. 3. Анализ Предлагаемый анализ развивает и уточняет падежную систему, описанную в [Lyutikova 2015]. Он состоит из трех основных компонентов: — гипотеза о природе падежа: падежные морфемы являются экспонентами синтаксической категории вершины, с которой соединяется именная составляющая; — реинтерпретация именной морфологии в теории накладывающихся падежей, содержащая правила реализации категориальных признаков; — условия, ограничивающие приписывание признака в не которых конфигурациях. Мы обсудим эти вопросы в разделах 3.1–3.3. 3.1. Природа падежа и приписывание признаков Предлагаемый анализ опирается на гипотезу, высказанную Д. Песецким применительно к русскому языку [Pesetsky 2013] и рассматривающую падежные морфемы как экспоненты частереч ной характеристики вершины, с которой данная составляющая вступает в соединение (9). (9) Соотношение падежей и синтаксических категорий для рус ского языка [Pesetsky 2013] a. Родительный = N b. Именительный = D c. Винительный = VTR d. Дательный, творительный, предложный = P (PDAT, PINSTR, PPREP) Для цахурского языка я предлагаю следующую систему соответствий: (10) Соотношение падежей и синтаксических категорий для ца хурского языка a. Атрибутив = N b. Номинатив = D c. Эргатив = VTR d. Аффектив = VEXP e. Посессив = VBE f. Датив, комитатив, пространственные падежи = P (PDAT, PCOMIT, …) В соответствии с (10), если составляющая XP оказывается в проекции N, она получает атрибутивную морфологию. Составляющая, попадающая в DP, получает показатель номинатива. Три грамматических реляционных падежа — эргатив, аффектив и посессив — являются экспонентами различных типов V: переходного, экспериенциального и экзистенциального (вводящего предикативную посессивную конструкцию). Все прочие падежи отражают соединение данной составляющей с послелогом, выраженным или нулевым10. 10 В цахурском языке имеются также послелоги, требующие показателя косвенного атрибутива на зависимой именной группе. Такие послелоги по происхождению являются косвеннопадежными формами существительных и, по-видимому, сохраняют соответствующую синтаксическую категорию. Отметим, что сходный анализ для русских предлогов, управляющих генитивом, предлагается в [Pesetsky 2013: 92].Может показаться, что предлагаемая система соответствий между падежной морфологией и синтаксической категорией подчиняющей вершины работает только для цахурского языка и не отражает общедагестанской грамматики падежа, не говоря уже о более широкой перспективе. Так, один из рецензентов указал на целый ряд возможных проблемных контекстов: семантические функции эргатива (инструментальные и темпоральные) и датива (локативные и темпоральные), структурные функции локативных падежей (оформление каузируемого в каузативной конструкции, оформление ненамеренного агенса), использование номинатива в послеложной конструкции. Действительно, граница между грамматическими и семантическими падежами не является абсолютно жесткой; как отмечает В. А. Плунгян, «…падеж является смешанной семантико-синтаксической категорией, семантические аспекты употребления которой могут быть то более, то менее отчетливы — в зависимости от конкретной падежной граммемы и от организации падежной системы в целом» [Плунгян 2011: 113]. Во многих работах, ставящих своей целью моделирование категории падежа, принимается допущение, что одна и та же падежная морфология может соотноситься с различными с точки зрения их конфигурационного статуса синтаксическими падежами. Так, например, датив может выступать и как структурный падеж в битранзитивных и каузативных конструкциях, и как семантический падеж в бенефактивных, экспериенциальных, локативных конструкциях [Woolford 2006; Baker 2015]. Во многих языках (и в том числе в русском) генитив имеет приименные, количественные и аргументные употребления, и, хотя делаются попытки объединить количественные и аргументные [Bailyn 2004] или приименные и аргументные [Pesetsky 2013] функции генитива, ни один анализ не предполагает единой синтаксической конфигурации для всех типов генитива. Соответственно, можно заключить, что наличие семантических употреблений (в предлагаемой модели связанных с расположением в составе послеложной группы) у падежей, которые используются для кодирования аргументов глагола, не противоречит предлагаемому анализу. С другой стороны, способность локативных падежей выступать в аргументных функциях естественным образом представляется как селекция лексическим глаголом либо функциональной вершиной — каузативной илиаппликативной морфемой — определенной вершины P (ср. с анализом ингерентного падежа в системе Биттнер и Хейла). Наконец, что касается управления номинативом со стороны послелогов, то в дагестанских языках, насколько мне известно, такие факты отмечаются исключительно для послелогов, имеющих весьма прозрачное происхождение от нефинитных форм глаголов. Однако даже если управление номинативом рассматривать как характеристику некоторых послелогов, подобный анализ может быть легко реализован в предлагаемой системе: номинативный аргумент — это аргументная DP, на которую не скопирован никакой категориальный ярлык, и именно такую репрезентацию получают номинативные аргументы прилагательных или непереходных глаголов. Таким образом, хотя система соответствий в (10) «настроена» на падежную систему цахурского языка (ср., например, наличие аффектива и посессива), базовые принципы организации такой системы могут быть, по-видимому, распространены и на другие дагестанские языки. Рассмотрим деривацию примера (11) в этой системе. (11) XoI-j-ni mašuk-a-k˳a мука-OBL-AOBL мешок.3-OBL-COMIT ‘с мешком муки’ (12а) [NP [N XoI]] мука.N (12б) [DP [NP [N XoI]] D ] мука.N-D (12в) [NP [DP [NP [N XoI]] D ] мука.N-D-N [N mašuk]] мешок.N (12г) [DP [NP [DP [NP [N XoI]] D ] [N mašuk]] D ] мука.N-D-N-D мешок.N-D (12д) [PP [DP [NP [DP [NP [N XoI]] D ] [N mašuk]] D ] P] мука.N-D-N-D-PCOMIT мешок.N-D-PCOMIT Деривация начинается с существительного XoI ‘мука’, имеющего синтаксическую категорию N (12a). Следующий шаг — это вложение NP в группу определителя путем соединения с вершиной D (12б). В текущем изложении нет возможности обсуждать вопрос о том, существует ли независимая синтаксическая мотивация для отнесения цахурского языка к DP-языкам (см., однако, [Лютикова 2017, глава 2]. Тем не менее, развиваемый здесь анализ цахурской падежной системы в теории накладывания падежей, по-видимому, нуждается в постулировании проекции DP. В (12в) DP XoI ‘мука’ соединяется с существительным mašuk ‘мешок’. Поскольку именная вершина принадлежит категории N, она приписывает атрибутив данной DP, так что после применения правила приписывания признака на существительном XoI ‘мука’ располагается последовательность аффиксов -D-N. (12г) повторяет шаг (12б); на сей раз в оболочку DP вкладывается верхняя именная группа. Наконец, DP ‘мешок муки’ соединяется с нулевым послелогом, приписывающим комитатив. Послелог маркирует DP как PCOMIT, и морфологические экспоненты этого признака оказываются на обоих существительных XoI ‘мука’ и mašuk ‘мешок’. 3.2. Накладывание падежей и правила реализации признаков Обратимся теперь к правилам реализации категориальных признаков. В принципе, языки могут использовать разные способы морфологической реализации кортежей категориальных ярлыков типа тех, что представлены в (12). Один из вариантов — морфологически последовательное накладывание падежей, представленное, например, в тангкских языках Австралии. Хрестоматийный пример из языка каядилт [Evans 1995] приводится в (13). (13) maku [yalawu-jarra yakuri-na женщина поймать-PST рыба-ABL [[dangka-karra-nguni-na] mijil-nguni-na]]. мужчина-GEN-INSTR-ABL сеть-INSTR-ABL ‘Женщина поймала рыбу сетью мужчины.’ С другой стороны, возможно, что в каких-то языках морфология не в состоянии реализовать весь кортеж категориальных ярлыков, располагающихся на некоторой именной составляющей, и фонологически выраженным оказывается только один суффикс. Так, Д. Песецкий предлагает для русского языка Правило одного суффикса, в соответствии с которым при озвучивании реализуется только внешний категориальный ярлык (14).(14) [ … [ … [ столу NP] …DP] …PP] деривация: <NGEN> <NGEN-DNOM> <NGEN-DNOM-PDAT> озвучивание: стол-NGEN-DNOM-PDAT Для цахурского языка я предлагаю систему с морфологическим накладыванием падежей: весь кортеж категориальных признаков на именной основе учитывается при вычислении морфологического представления данного существительного. Совокупность правил реализации категориальных ярлыков включает следующие положения. Во-первых, можно заметить, что показатели номинатива и косвенной основы в цахурском языке находятся в дополнительной дистрибуции (см. Таблицу 3). Таблица 3. Частичная парадигма существительных jaIq ‘дорога’ и jedj ‘мать’ в цахурском языке jaIq ‘дорога’ SG jaIq Ö jaIq-ɨ-n Ö-OBL-ERG jaIq-ɨ-s Ö-OBL-DAT PL jaIq-bɨ Ö-PL jaIq-b-iš-e Ö-PL-OBL-ERG jaIq-b-iši-s Ö-PL-OBL-DAT jedj ‘мать’ SG jedj Ö jed-ē Ö-OBL.ERG jed-i-s Ö-OBL-DAT NOM ERG DAT PL jed-ā-r Ö-PL-NOM jed-ā-š-e Ö-PL-OBL-ERG jed-ā-ši-s Ö-PL-OBL-DAT Это позволяет нам рассматривать показатель косвенной основы OBL в качестве одного из экспонентов D. В Таблице 4 представлена реинтерпретация частичной именной парадигмы в соответствии с данным допущением. Таблица 4. Реинтерпретированная именная парадигма ROOT NOM ERG jaIq ‘дорога’ SG jaIq Ö.N jaIq-Æ Ö.N-D jaIq-ɨ-n Ö.N-D-VTR PL jaIqbɨ Ö.PL.N jaIqbɨ-Æ Ö.PL.N-D jaIqb-iš-e Ö.PL.N-D-VTR jedj ‘мать’ SG jedj Ö.N jedj-Æ Ö.N-D jed-ē (< -i-e) Ö.N-D-VTR PL jedā Ö.PL.N jedā-r ÖPL.N-D jed-ā-š-e Ö.PL.N-D-VTR Правила выбора алломорфа для реализации ярлыка D выглядят следующим образом: D реализуется как номинатив в том случае, когда он представляет собой последний категориальный ярлык в кортеже, и как показатель косвенной основы в прочих случаях: (15а) D Û NOM / __ # (15б) D Û OBL Во-вторых, я предполагаю, что при приписывании признаков вершины зависимой составляющей может копироваться не только частеречный признак, но и другие признаки вершины. В частности, в цахурском языке «прямой» атрибутивный показатель согласуется с именной вершиной в классе и числе: при именной вершине 1–3 класса единственного числа используется «одушевленный» атрибутивный показатель -na ‘AA’, в прочих случаях — дефолтный атрибутивный показатель -(ɨ)n ‘A’, ср. (16a–в). (16а) ma-na gade этот-AA мальчик.1 ‘этот мальчик’ (16б) ma-n gurt этот-A платье.4 ‘это платье’ (16в) ma-n gade-bɨ этот-A мальчик.1-PL ‘эти мальчики’Для косвенного атрибутивного показателя требуется специальное правило. Предположим, что озвучивание начинается с основы и осуществляется слева направо. В таком случае любой кортеж категориальных признаков, начинающийся с N и, помимо этого N, содержащий по меньшей мере один категориальный ярлык, отличный от D (т. е. V, P или N) будет озвучиваться как косвенный атрибутивный показатель -ni ‘AOBL’11. Учитывая данные допущения, рассмотрим озвучивание двух структур — (12г) и (12д), представленных в (17)–(18), соответственно. (17) XoI -j мука.N -D Ö.N -NOM/OBL -na -N -A -Æ -D mašuk -Æ мешок.N -D -NOM/OBL Ö.N -NOM/OBL ‘мешок муки’ (18) XoI -j мука.N -D Ö.N ‘с мешком муки’ -ni -N-D-PCOMIT мешок.N -D mašuk -a -k˳a -PCOMIT -NOM/OBL-COMIT -NOM/OBL-AOBL Ö.N Озвучивание в (17) происходит следующим образом. Существительное mašuk ‘мешок’ несет только один категориальный ярлык D. Поскольку данный ярлык располагается в последней позиции кортежа ярлыков, в соответствии с (15а) он реализуется как номинатив. Существительное XoI ‘мука’ несет на себе кортеж ярлыков -D-N-D. Озвучивание начинается с основы. Поскольку первое D в цепочке не является финальным, оно озвучивается как показатель косвенной основы. N озвучивается как одушевленный атрибутивный показатель. Конечное D озвучивается как (нулевой) показатель номинатива. 11 Правила озвучивания, представленные в данной статье, неприменимы в том случае, когда атрибутивный показатель выступает средством субстантивации. В [Лютикова 2017: 106] различие «субстантивирующего» и «согласовательного» атрибутивов рассматривается как дихотомия интерпретируемого vs. неинтерпретируемого категориального признака, копируемого на зависимую составляющую. В (18) существительное mašuk ‘мешок’ имеет дополнительный ярлык PCOMIT. Тем самым ярлык D больше не располагается в финальной позиции, и поэтому озвучивается как показатель косвенной основы, а ярлык PCOMIT — как показатель комитатива. Озвучивание существительного XoI ‘мука’ в данном примере устроено сложнее. Кортежу категориальных ярлыков -D-N-D-PCOMIT соответствует два морфологических показателя: показатель косвенной основы и косвенный атрибутивный показатель. Озвучивание начинается с основы; первый ярлык D отображается в показатель косвенной основы. Затем кортеж ярлыков, начинающийся с N и содержащий PCOMIT, озвучивается при помощи морфемы portmanteau — косвенного атрибутивного показателя. 3.3. Ограничения на приписывание признаков Третий компонент анализа — система правил, ограничивающих приписывание признаков. Эти правила могут быть двух типов: условия на способность вершины выступать приписывателем падежа и условия на проницаемость составляющей для признаков вышестоящих вершин. Рассмотрим три «глагольных» падежа — эргатив, аффектив и посессив (19). (19а) aIl-ē jaIq aljaɁa. Али.1.OBL-ERG дорога.4 4.строить.IPF ‘Али строит дорогу.’ (19б) bajram-ɨ-k’le jiš-da miz w-ac’a. Байрам.1-OBL-AFF мы.OBL-AA язык.3 3-знать.IPF ‘Байрам знает наш язык.’ (19в) bajram-ɨ-qa-d Xaw Байрам.1-POSS-4 хороший-A дом.4 ‘У Байрама есть хороший дом.’ jug-un wo-d. COP-4 Обобщение о дистрибуции данных падежей может быть сформулировано следующим образом: они возможны только в переходных конфигурациях и требуют присутствия внутреннего аргумента в номинативе. Ни эргатив при неэргативных глаголах, ни аффектив с одноместными экспериенциальными глаголами не лицензируются. Таким образом, необходимо имплементировать в нашей модели «зависимый» (в смысле работы [Marantz 1991]) характер данных падежей: эргативное/аффективное/посессивное маркирование внешнего аргумента возможно лишь тогда, когда у глагола уже есть (номинативный) внутренний аргумент12. Как представляется, условие такого рода аналогично ограничению, которое Д. Песецкий независимо предлагает для русского языка: только тот элемент, чьи требования к комплементу были удовлетворены, может выступать как приписыватель признака. Можно предположить, что в цахурском языке глагол должен заполнить все свои аргументные позиции (т. е. «списать» все свои тета-роли), чтобы получить способность приписывать признаки составляющим, с которыми он соединяется. Если это допущение верно, то при соединении переходного глагола с внутренним аргументом в (20а) копирования категориального признака глагола на DP не произойдет, поскольку глагол еще не удовлетворил все свои требования к аргументам. Только второе соединение, в результате которого глагол заполняет все аргументные позиции (20б), приводит к копированию признака VTR на аргументную именную группу, и таким образом только внешний аргумент получает эргативную морфологию (20в). 12 Дагестанские языки последовательно демонстрируют собственно эргативную модель падежного маркирования аргументов глагола: единственный аргумент одноместного глагола оформляется номинативом вне зависимости от его семантической роли. К другому типу морфологически эргативных языков — так называемым эргативно-активным языкам — относятся, например, грузинский и баскский: в них неноминативное оформление может получить и единственный аргумент одноместного глагола, если он получает семантическую роль агенса (приписывается эргатив) или экспериенцера (приписывается датив). Характерно, что эргативно-активные языки демонстрируют независимость приписывания эргатива не только от наличия внутреннего аргумента, но и от его падежного оформления: так, в грузинском языке эргатив оформляет внешний аргумент одноместного и двухместного непереходного (с неноминативным внутренним аргументом) глагола. В таком случае, очевидно, нет необходимости в ограничении глаголов, приписывающих глагольные падежи, по переходности. О возможных падежных моделях эргативных языков и об их аналогах в русских номинализациях см., например, [Лютикова 2016].(20а) [V¢ [DP[NP jaIq]-Æ] дорога.N-D aljaɁ- ]] строить.VTR < θINT, θEXT > (20б) [VP [DP [NP aIlī]] [V¢ [DP[NP jaIq]-Æ] aljaɁ- ]] Али.N-D дорога.N-D строить.VTR < θINT, θEXT > (20в) [VP [DP [NP aIl]]-ē Али.N-D-VTR [V¢ [DP[NP jaIq]-Æ] aljaɁ- ]] дорога.N-D строить.VTR <θINT, θEXT> Другой вид условий на приписывание признаков связан с соображениями локальности. По-видимому, синтаксические категории демонстрируют разные свойства в отношении проницаемости их границ для приписывания признаков. Границы NP и DP прозрачны: в (21)–(22) существительное XoI ‘мука’ несет на себе косвенный атрибутивный показатель, сигнализируя о втором уровне вложения данной именной группы. Если бы NP и/или DP были непрозрачны для приписывания признаков, атрибутивный показатель был бы «прямым» и имел бы форму -na ‘AA’. (21) XoI-j-ni/*-na mašuk-a-k˳a мука-OBL-AOBL/*-AA мешок.3-OBL-COMIT ‘с мешком муки’ (22) XoI-j-ni/*-na q’īmat мука-OBL-AOBL/*-AA мешок.3-OBL-AA цена.3 ‘цена мешка муки’ mašuk-a-na Прочие категории, по-видимому, непрозрачны для приписывания признаков. В результате, например, прямой атрибутивный показатель сохраняется в составе предикативной группы при вложении ее в именную группу (23), а на аргументах послелогов и глаголов не появляется атрибутивных показателей при последовательном вложении в PP / VP и NP (24)–(25). (23) [PredP [DP zer-a-na/*-ni njak]-na]-na корова-OBL-AA/*-AOBL молоко.3-PRED-AA jiq’ суп.3 ‘суп на коровьем молоке’ (24) [PP č’ij-e-lj-(*in) uRa]-n samaljot земля-OBL-SUP-(*A) над-A самолет.4 ‘самолет над землей’ (25) [CP Xalq’-ɨ-n-(*ɨn) k’art’ɨf-ā-r-(*ɨn) народ-OBL-ERG-(*A) картофель-PL-NOM-(*A) сажать.IPF-A ǯiga место.4 ‘место, где люди сажают картошку’ ajɁe]-n 4. Результаты Изложенные в 3.1–3.3 положения анализа деривируют в совокупности следующую модель падежной системы цахурского языка. Трехчленная оппозиция внутри падежной системы предстает как противопоставление не-управляемых номинативных именных групп, управляемых глаголами именных групп в грамматических падежах и управляемых послелогами именных групп в семантических падежах. Номинативные именные группы — это DP, на которые не был скопирован никакой категориальный ярлык. Они встречаются в различных синтаксических позициях, в частности, в позиции внутреннего аргумента переходного глагола, а также единственного аргумента неаккузативов и неэргативов. В структурном отношении они проще, чем именные группы в косвенных падежах. Проницаемость границы номинативной DP как для приписывания признаков, так и для прочих синтаксических операций (например, для Aʹ-зависимостей), вероятно, имеет общую природу и связана с отсутствием блокирующего эффекта у категорий N и D13. Именные группы с грамматическими (реляционными) падежами — это DP, управляемые переходными глаголами. В силу того, что они встречаются в позиции переходных внешних аргу 13 Развивая анализ приписывания признаков в терминах копирования прототипа вершины [Pesetsky 2013; Lyutikova 2015], можно предположить, что прозрачность именной группы и непрозрачность прочих категорий коррелируют со способом реализации прототипа. Если прототип реализуется морфологически (то есть как именная морфология), то он «просачивается» внутрь составляющей и вследствие этого не создает барьера для синтаксических операций. Если же прототип не может быть реализован на морфологических единицах, а реализуется синтаксически (то есть как показатель, оформляющий синтаксическую группу), то он «застревает» на границе составляющей и делает ее непроницаемой для дальнейших синтаксических взаимодействий. ментов, они могут быть затронуты разного рода операциями, влияющими на переходность глагола. Именные группы в грамматических падежах никогда не выступают непосредственными зависимыми в именной группе и не управляются послелогами. Они не могут подвергаться атрибутивизации, поскольку глагольная группа непрозрачна для приписывания признаков, и не субстантивируются, поскольку не могут оказаться зависимыми первого уровня в именной группе. Наконец, именные группы в семантических падежах — это DP, управляемые фонологически выраженными или нулевыми послелогами. Они могут выступать в качестве зависимых в именной группе и в этом случае допускают субстантивацию. Атрибутивная морфология в таком случае располагается на фонологически выраженном послелоге (24); если послелог нулевой, это выглядит как атрибутивная морфология «поверх» показателя семантического падежа (примеры (2), (4г)). Список условных сокращений 1–4 — 1–4 именные классы; A — атрибутив; AA — одушевленный атрибутив; ABL — аблатив; ABS — абсолютив; AFF — аффектив; ALL — аллатив AOBL — косвенный атрибутив; COMIT — комитатив; COP — связка; DAT — датив; ERG — эргатив; FOC — фокусная частица; GEN — генитив; IN — локализация ‘внутри’; INSTR — инструменталис; IPF — имперфектив; LV — легкий глагол; LOC — локатив; M — мужской класс; N — класс вещей; NML — номинализация; NOM — номинатив; OBL — косвенная основа; PF — перфектив; PL — множественное число; POSS — посессив; PRED — предикативная вершина малой клаузы; PRT — причастие; PRS — презенс; PST — прошедшее время; SG — единственное число; SUP — суперэлатив.

Напиши аннотацию по статье

Е. А. Лютикова МГУ — МПГУ, Москва ПАДЕЖНАЯ МОРФОЛОГИЯ, СИНТАКСИЧЕСКИЕ КАТЕГОРИИ И ПРОБЛЕМА КЛАССИФИКАЦИИ ПАДЕЖЕЙ1 1.

парадигматика личных местоимения в германских языках. Ключевые слова: германские языки, личные местоимения, парадигматика. В соответствии с общепринятым положением элементы языковой системы обладают неотъемлемыми свойствами взаимосвязанности и взаимозависимости [Булыгина, Крылов, 1990, с. 452]. Необходимо подчеркнуть, что без таких связей система не существует и без их учета не может быть описана адекватно. Личные местоимения германских языков представляют собой небольшие закрытые системы, элементы которых функционально идентичны; их субстантное родство, восходящее к общим индоевропейским корням, не подлежит сомнению [Сравнительная грамматика…, 1963, с. 312–313]. Своеобразие этих систем следует искать в принципах их организации, то есть в особенностях структуры их парадигм. При описаниях личных местоимений в специальной литературе, как правило, отсутствует указание на связи между отдельными формами, они часто приводятся простым перечнем в виде списка. При таком подходе не рассматрива Либерт Екатерина Александровна – кандидат филологических наук, старший научный сотрудник сектора языков народов Сибири Институтa филологии СО РАН (ул. Николаева, 8, Новосибирск, 630090, Россия; azzurro@rambler.ru), преподаватель кафедры немецкого языка Новосибирского государственного университета (ул. Пирогова, 2, Новосибирск, 630090, Россия) ISSN 1813-7083. Сибирский филологический журнал. 2018. № 2 © Е. А. Либерт, 2018 сам принцип системности, т. е. их парадигматика. Задачей статьи является описание форм личных местоимений в западногерманских и континентальных скандинавских языках в их системной отнесенности и в единых терминах. В представлении грамматических категорий мы будем опираться на ставшее академическим положение Р. О. Якобсона о структуре категорий, сводимых, в конечном счете, к бинарным оппозициям – контрадикторным противопоставлениям, члены которых неравноправны и неравнообъемны [Jakob- son, 1971, р. 213]. Отрицательным противочленом в оппозиции, помимо его более широкого значения, признается тот, в пользу которого происходит возможная нейтрализация противопоставления. Механизм свертывания и развертывания оппозиций достаточно подробно описан в работе [Плоткин, 1972], на которую мы опираемся в дальнейшем при рассмотрении парадигматики четырех категорий личных местоимений – лица, рода, числа и падежа. 1. Инвариантное ядро в сфере парадигматики личных местоимений Традиционно категория лица для личных местоимений в германских языках считается трехчленной, и попытки исключить третье лицо из состава категории скорее единичны. Так, Бенвенист отвергает 3-е л. по семантическим основаниям [Бенвенист, 2010, с. 285–291], но вынужден считаться с соответствующими формами в парадигме глагола [Там же, с. 259–269]. Вместе с тем нельзя не признать, что между местоимениями 1-го и 2-го л., с одной стороны, и 3-го л. – с другой, действительно существуют глубокие различия [Майтинская, 1969, с. 141–143; Плоткин, 1975, с. 43]. Трехчленная категория лица базируется на двух оппозициях – первое/непервое лицо, второе/невторое лицо. Третье лицо получает двойную отрицательную характеристику как дважды немаркированное, что подтверждается его более широким объемом значения, допускающим дальнейшее членение по категории рода. Отдельной оговорки требует вежливое Вы (нем. Sie), которое мы исключаем из рассмотрения. Это местоимение – своего рода форма вежливости, выбор которого произволен, менялся на протяжении веков (так, в немецком роль вежливой формы выполняли местоимения ihr, er). Это явление, лежащее за пределами морфологии, очевидно следует отнести к прагматике. Число для местоимений – противоречивая и неоднородная категория, которая может быть описана в терминах множественность/немножественность только для местоимений 3-го л., где он, она, оно (немножественность) противопоставлены они (множественность). Для местоимений 1-го и 2-го л. такое рассмотрение числа невозможно, а сам термин «множественность» применим только условно: множество форм 1-го или 2-го л. в единственном числе не дает 1-го или 2-го л. множественного: я + я не равно мы, а ты + ты не есть вы. Эта асимметрия в системе категории числа личных форм местоимений отмечалась многими лингвистами [Бенвенист, 2010, с. 269; Стеблин-Каменский, 1957, с. 84; Майтинская, 1969, с. 148]. В. Я. Плоткин предлагал ввести для описания местоимений 1-го и 2-го л. мн. ч. (мы и вы) особую категорию объединенности [Плоткин, 1975, с. 47; 1989, с. 161]; Бенвенист вводил понятие «расширенного лица» для 1-го и 2-го л. мн. ч. [Бенвенист, 2010]. В том и другом случае предлагалась некая новая категория при отказе от числа для данных местоимений. Числовые значения не могут быть полностью сведены и к значениям инклюзивности и эксклюзивности, как это предлагает Н. К. Соколовская [1980, с. 85]. Представляется возможным задать иное разбиение оппозиции при описании этих форм, не отказывая им в категории числа, – по единично а вы как «не ты один». Такое представление, как может показаться, не является только формальным решением. О реальности противопоставления единичность/неединичность свидетельствует тот факт, что только с его помощью можно описать структуры, содержащие двойственное число, как это было показано в одном из исследований [Майтинская, 1969, с. 175 и далее]. Формы двойственного числа (именно в 1-м и 2-м л. мн. ч.) существовали ранее в германских языках – др. англ. wit ‘мы оба’, jit ‘вы оба’; то же в готском [Braune, Helm, 1952, р. 82], древнефризском [Steller, 1928, S. 52], древнеисландском [Стеблин-Каменский, 1955, с. 87]. Сочетание положительных и отрицательных значений двух сопряженных оппозиций лица и двух не связанных между собой оппозиций числа отражают парадигматические отношения шести форм личных местоимений, образующих инвариантное ядро этой части речи, общее для всех германских языков. Исключение представляет английский язык, в котором, как известно, во 2-м л. нет различий по числу. Эти различия, однако, сохраняются в диалектах и региональных вариантах английского языка [Маковский, 1980, с. 66] и спорадически реализуются в речи [Вейхман, 2002, с. 29]. 2. Где пути разошлись: категория рода и падежа личных местоимений в германских языках Категория рода личных местоименных форм в рассматриваемых языках может быть описана только относительно немаркированного 3-го л. и только в немножественном числе (он, она, оно). Очевидно, структура этой категории строится на двух бинарных оппозициях, в которых неясна направленность маркировки. Если обратиться к языкам с двухродовыми системами, базирующимися на одной оппозиции (романские, балтийские), то маркированным оказывается женский род [Арутюнова, 1970, с. 262; Булыгина, 1970, с. 30; Вольф, 1970, с. 324]. В случае признания этой оппозиции конституирующей будет естественно обозначить следующую оппозицию как мужской/немужской, а средний род рассматривать как дважды немаркированный. Такая трактовка, приемлемая для личных местоимений, может оказаться неверной для имени существительного: правила замещения имен существительных личными местоимениями не относятся к морфологии последних. Во всех западногерманских языках представлена трехчленная категория рода для личных местоимений 3-го л. (табл. 1). Местоимения 3-го л. ед. ч. в западногерманских языках Third-person singular pronouns in West Germanic languages Таблица 1 Род Западногерманский язык мужской женский англ. фризск. голл. африк. нем. + – – – + – he she it hy sy it hij zij het hy sy dit er sie es ид. er si dos П р и м е ч а н и е. Знак + здесь и далее в статье обозначает наличие грамматической ха рактеристики, знак – ее отсутствие. личает числа, совпадая с формой множественности [Берков, 2001, с. 37; Миронов 1965, с. 49–51]. Частичная омонимия этих форм в именительном и в винительном падежах присутствует и в литературном немецком, что порождает иногда неудобства (например, перевод фраз вроде я не знаю ни ее, ни их, ни Вас нем. ‘Ich kenne weder sie und sie, noch Sie’). Трехчленная категория рода представлена также в новонорвежском лансмоле, созданном искусственно на специфической диалектной базе [Берков, 2001, с. 161– 162]. В остальных скандинавских языках – датском, шведском, норвежском букмо- ле – в 3-м л. для форм личных местоимений насчитывается не три, а четыре формы рода. Две из них ориентированы прямо и непосредственно на семантику, обозначая только лицо женского либо мужского пола (например, швед. han ‘он’ и hon ‘она’), а две другие соотносятся с двумя формальными классами, на которые распадаются все ими замещаемые существительные независимо от их семантики – на грамматический средний либо несредний (общий) род – швед. det и den ‘оно’, то же в остальных языках [Берков, 2001, с. 131, 136, 147, 151, 174–175; Braunmüller, 1991, S. 41–42]. Учитывая происхождение формы общего рода, в которой совпали прежние мужской и женский род, ее можно рассматривать как маркированную дважды, например в шведском:  оппозиция мужской/немужской род – han ‘он’: son ‘cын’, make ‘муж’;  оппозиция женский/неженский род – hon ‘она’: dotter ‘дочь’, maka ‘жена’;  общий род, оппозиция «немужской и неженский» – det ‘оно’: tefal ‘блюдце’, kött ‘мясо’;  оппозиция «и мужской, и женский род» – den ‘оно’: kopp ‘чашка’, mjölk ‘мо локо’. Наиболее серьезные расхождения между системами местоимений в германских языках касаются категории падежа. Единственным общегерманским оказывается противопоставление прямого (субъектного) именительного падежа косвенному, объектному, т. е. неименительному, и для многих германских языков эта оппозиция оказывается единственно действенной. В целом личные местоимения по языкам различают не более трех падежных форм, а языки группируются в типы. Первый тип: языки голландский, фризский, английский, африкаанс. В этих языках оппозиция именительный/неименительный падеж оказывается единственной, охватывающей к тому же не все местоимения. Так, во фризском языке парадигма представлена наиболее полно (табл. 2, 3) – формы именительного падежа: ik ‘я’, do ‘ты’, wy ‘мы’, jimme ‘вы’, hy ‘он’, sy ‘она’, it ‘оно’, sy ‘они’; формы неименительного падежа – my ‘мне’, ‘меня’, us ‘нас’, ‘нам’, dy ‘тебе’, ‘тебя’, jimme ‘вас’, ‘вам’, him ‘ему’, ‘его’, har ‘его’, ‘ей’, it ‘ему’, ‘его’ (для среднего рода). Местоимения 1-го и 2-го л. не имеют разбиения по роду, в связи с этим они выносятся далее в отдельные таблицы от местоимений 3-го л. В других языках та же парадигма менее полная, например в африкаанс [Миро нов, 1969, с. 62]. Второй тип представлен скандинавскими языками, где, помимо названной оппозиции, представлена оппозиция родительный/неродительный падеж у местоимений 3-го л., родительный падеж которых восполняет отсутствие соответствующих притяжательных местоимений. Таким образом, местоимения 1-го и 2-го л. имеют по две падежные формы, а местоимения 3-го л. – по три. Например, в шведском языке (табл. 4, 5) четыре местоимения различают именительный/неименительный падеж:  именительный падеж: jag ‘я’, vi ‘мы’, du ‘ты’, ni ‘вы’;  неименительный падеж: mig ‘мне’, ‘меня’, oss ‘нам’, ‘нас’, dig ‘тебе’, ‘тебя’, er ‘вам’, ‘вас’.  именительный падеж: hаn ‘он’, hon ‘она’, de ‘они’;  родительный падеж: hans ‘его’, hennes ‘ее’, deras ‘их’; также местоимения 3-го л. ед. ч. det и den для неодушевленных существительных различают только родительный и неродительный падеж: dess ‘его’;  неименительный и неродительный падеж: honom ‘ему’, henne ‘ей’, dem ‘им’. Падежные формы личных местоимений 1-го и 2-го л. во фризском языке [Tiersma, 1985, р. 61] Case forms of first and second person pronouns in Frisian [Tiersma, 1985, p. 61] Таблица 2 Единственное число Множественное число Падеж 1-е л. 2-е л. 1-е л. Именительный Неименительный ik my do dy wy us 2-е л. jimme jimme Таблица 3 Падежные формы личных местоимений 3-го л. во фризском языке Case forms of third-person pronouns in Frisian Падеж Мужской род Женский род Средний род Единственное число Множественное число Именительный Неименительный hy him sy har it it sy harren Падежные формы личных местоимений 1-го и 2-го л. в шведском языке [Маслова-Лашанская, 1953, с. 165–166] Case forms of first and second person pronouns in Swedish [Maslova-Lashanskaya, 1953, p. 165–166] Таблица 4 Падеж Единственное число Множественное число 1-е л. 2-е л. 1-е л. 2-е л. Именительный Неименительный jag mig du dig vi oss ni er в шведском языке [Маслова-Лашанская, 1953, с. 165–166] Case forms of third-person pronouns in Swedish [Maslova-Lashanskaya, 1953, p. 165–166] Таблица 5 Единственное число Падеж Мужской род Женский род Средний род Общий род Множественное число Именительный han hon Неименительный honom henne Родительный hans hennes Неродительный – – – – dess det – – dess den de dem deras – Похожая ситуация в падежной системе личных местоимений в датском и норвежском [Берков, 2001, с. 136–137, 174–175; Новакович, 1974, с. 56; СтеблинКаменский, 1957, с. 84–90; Бьернскау, 2007, с. 32–35]. Оппозиция родительный/неродительный падеж занимает очень прочное положение во всех скандинавских языках и, согласно тем же исследованиям, проявляет тенденцию к экспансии. Третий тип представлен в немецком языке, в котором наблюдаются противоположные тенденции: формы родительного падежа свободно образуются в нем от всех личных местоимений и приводятся часто даже в учебниках для иностранцев. Однако по существу это мертвые формы, которые не употребляются при существительных, где возможны только притяжательные местоимения, они встре- чаются буквально при единичных глаголах в архаичных и напыщенных выражениях, совершенно чуждых современному живому языку вроде: Gedenkt meiner ‘Помните обо мне’; Ich entsinne mich Ihrer nicht ‘Я не могу Вас припомнить’; Mit Mühe entleidigten wir uns seiner ‘Мы с трудом от него избавились’. Исключительной особенностью немецкого и его дочернего языка идиша является устойчивость оппозиции дательный/недательный падеж, утраченной во всех других германских языках много столетий назад. Из восьми форм лица, числа и рода две различают именительный/неименительный падеж:  именительный падеж: wir ‘мы’, ihr ‘вы’;  неименительный падеж: uns ‘нам/нас’, euch ‘вам/вас’. Три формы различают оппозицию дательный/недательный:  дательный падеж: ihm ‘ему’, ihr ‘ей’, ihnen ‘им’;  недательный падеж: es ‘оно’, sie ‘она’, sie ‘они’. Три формы участвуют в обеих оппозициях:  именительный падеж: ich ‘я’, du ‘ты’, er ‘он’;  дательный падеж: mir ‘мне’, dir ‘тебе’, ihm ‘ему’;  неименительный и недательный: mich ‘меня’, dich ‘тебя’, ihn ‘его’ (табл. 6, 7). Отличие личных местоимений идиша от немецкого заключается в том, что местоимение мужского рода различает только именительный/неименительный падеж (er ‘он’ и im ‘ему’), а во множественном числе третьего лица склонение утрачено вовсе, при этом форма мн. ч. отличается (zei ‘они’) от формы женского рода (zi ‘она’) [Берков, 2001, с. 118]. Case forms of first and second person pronouns in German Таблица 6 Падеж Единственное число Множественное число 1-е л. 2-е л. 1-е л. 2-е л. Именительный Дательный ich mir du dir Неименительный и недательный mich dich wir – – ihr – – Неименительный – – uns euch Падежные формы личных местоимений 3-го л. в немецком языке Case forms of third-person pronouns in German Таблица 7 Падеж Именительный Дательный Неименительный и недательный Недательный Единственное число Мужской род Женский род Средний род Множественное число er ihm ihn – – ihr – sie – ihm – es – ihnen – sie Таким образом, можно констатировать, что парадигматика категорий лица и числа, взаимоотношение этих категорий у форм личных местоимений образует общее для всех германских языков ядро. По категории рода западногерманские языки типологически отличаются от скандинавских. Местоимения 3-го л. во всех западногерманских языках имеют три рода, скандинавские языки располагают четырехродовой системой таких местоимений. Наиболее серьезные изменения претерпела категория падежа. В древних гер манских языках она строилась на использовании трех оппозиций:  именительный/неименительный падеж,  родительный/неродительный падеж,  дательный/недательный падеж. Оппозиция винительный/невинительный падеж, т. е. противопоставление винительного общей форме совпавших трех остальных падежей, не представлена ни в одном германском языке. В скандинавских языках устойчиво сохраняются первые две оппозиции (именительный/неименительный падеж, родительный/неродительный падеж) при устранении третьей оппозиции (дательный/недательный падеж). В немецком и идише, напротив, используются первая и третья оппозиции при фактическом отсутствии оппозиции родительный/неродительный падеж. зиций. Причины расхождений в составе грамматических категорий личных местоимений требуют, очевидно, отдельного рассмотрения, а сами расхождения, по нашему мнению, следует принимать просто как свидетельство пределов вариантности систем личных местоимений в германских языках.

Напиши аннотацию по статье

УДК 811.11’366 DOI 10.17223/18137083/63/18 Е. А. Либерт Институт филологии СО РАН, Новосибирск Новосибирский государственный университет Парадигматика личных местоимений в германских языках Статья посвящена грамматическим категориям личных местоимений германских языков в их парадигматической отнесенности. Категории лица и числа представляют собой при этом инвариантное ядро, общее для всех рассматриваемых языков. Относительно категории рода личные местоимения германских языков распадаются на две группы: западногерманские языки с трехродовыми системами и скандинавские языки, различающие четыре формы рода у местоимений 3-го л. ед. ч. В отношении категории падежа наблюдается еще большее расхождение, представленное следующими типами: большинство западногерманских языков, в которых у личных форм местоимений представлена оппозиция именительный/неименительный падеж, скандинавские языки, которые, помимо указанной оппозиции, реализуют оппозицию родительный/неродительный падеж, и наконец, немецкий язык с устойчивой оппозицией дательный/недательный падеж.

парциальные основы имен сусчествителных в летописце еллинском и римском. Ключевые слова: древнерусский язык, морфология, грамматическая категория, число, мор фологические изменения, частотность, XV в. ‘ThE PARTIAL STEMS’ OF NOUNS IN Hellenic and Roman cHRonicle L. N. Donina St. Petersburg State University, 7/9, Universitetskaya nab., St. Petersburg, 199034, Russian Federation The text Hellenic and Roman Chronicle (35 000 items) contains about 4.5 thousand nouns. The amount of the material and its thematic variety allow to estimate the ratio of general and partial stems in the text and in the language of the 15th century. The focus of the paper is on the functioning of the partial stems of nouns that refer to inflectional classes of consonantal origin. Refs 11. Keywords: Old Russian, morphology, grammatical category, number, morphological alterations, frequency, 15th century. В древнерусской именной системе представлены существительные, падежночисловые формы которых произведены от разных основ. Ю. С. Маслов предложил для обозначения таких основ использовать термин с латинским корнем — «парциальные основы». Он рассматривает две возможные ситуации формоизменения и в соответствии с этим выделяет два типа основ: либо во всей парадигме выступает одна (общая) формообразующая основа, либо используются разные основы. В работах 1965–1967 гг. второй вид основ обозначен описательно: «основы слов и  групп форм» [1, с. 628]; «иногда  — несколько формообразующих основ для отдельных групп форм» [1, с. 657, 663]. В статье «Проблемы морфологической структуры слова в  славянских языках» (1975) вводится специальный термин: «В ряде случаев помимо (а иногда вместо) общей формообразующей основы слова оказывается необходимо или целесообразно выделять частичные (парциальные) основы — основы отдельных групп форм» [1, с. 733]. По мнению ученого, такая классификация необходима или целесообразна прежде всего при характеристике многих форм славянского глагола, но она позволяет по-новому осветить и некоторые вопросы словоизменения имен существительных. Рассмотрим основные типы существительных с  парциальными основами и  особенности их употребления на материале «Летописца Еллинского и  Римского» второй редакции [2]. Этот крупнейший древнерусский хронограф с  момента первого описания его А. Поповым в  1866  г. привлекал к  себе внимание выдаюВ. М. Истрин, К. К. Истомин, И. Е. Евсеев, О. В. Творогов, Д. С. Лихачев, Н. А. Мещерский, В. В. Колесов, Е. Г. Водолазкин, Б. М. Клосс, А. Г. Бобров и др. В тексте тщательно описаны факты всемирной истории от сотворения мира до середины XIV в., накопленные в многочисленных переводных источниках X–XI и последующих веков, а  также в  оригинальных сочинениях по русской истории. Искусно составленная компиляция была авторитетной в  течение всего Средневековья и  послужила источником более поздних хронографических сводов, в  числе которых — Русский хронограф и Лицевой летописный свод. До нас дошло более десяти списков этого важного для истории языка памятника. Значительная их часть относится к XV в., но  переписывался «Летописец Еллинский и  Римский» и в  XVI  в., и  позже  — например, в Научной библиотеке СПбГУ хранится список XVII в. [3]. Парциальные основы имен существительных представлены в древнерусском языке, на котором написан «Летописец», значительно полнее, чем в современном языке, в тексте они отражены в процессе значительных и незавершенных изменений. В области морфологии имени существительного XV в. — это период интенсивного развития грамматических категорий, формирования парадигм и становления новой системы склонения. Таким образом, данные этого обширнейшего хронографического свода, слабо исследованного лингвистически, представляют значительный интерес. Особенно важно изучение фактов, характеризующих состояние периферийных частей системы именного склонения, которые обычно находят в памятниках весьма ограниченное отражение. Поэтому среди групп слов, имеющих в качестве типичного способа словоизменения парциальные основы, выделим существительные, сохранявшие в  основе или окончаниях (а  обычно и в  основе, и в окончаниях) следы того, что они входили в древности в консонантный словоизменительный класс. Во-первых, это существительные, в  части словоформ сохраняющие древний (как считают, индоевропейский) тематический согласный -s. «Летописец» является во многих отношениях уникальным памятником — в частности, он зафиксировал, как нам кажется, самый полный набор слов этого количественно ограниченного и  закрытого словоизменительного класса. В  тексте отмечено 18  таких лексем (из когда-либо причислявшихся к этой группе в «Летописце» не встретилось, кажется, только слово люто). Этот «удачный» факт объясняется, по-видимому, широтой тематического охвата хронографа, описывающего разнообразные события мировой истории. Еще более благоприятствует исследованию этой группы существительных то, что значительный объем памятника позволяет увидеть полные парадигмы этого класса: лексемы представлены во всех падежах единственного, множественного и даже двойственного числа. На материале этого текста можно говорить не только о  функционировании, но  и  о  причинах появления, сохранения или исчезновения парциальных основ в конкретных формах и о взаимовлиянии в этом процессе разных языковых уровней. Формы эти много раз изучались с различных точек зрения. Если посмотреть на проблему через призму предложенной Ю. С. Масловым классификации, то ситуация будет выглядеть следующим образом. В предыстории понятно, как и почему в процессе развития языковой системы одно существительное приобретает формы, в которых его основа раздваивается. Можно назвать этот этап эволюции парциальсемантический этап, когда «тематические» гласные или согласные относили группу маркированных ими слов к  какой-то «теме». Например, можно предполагать, что основа на *-nt была свойственна наименованиям детенышей, в ней актуализировался такой компонент значения имени живого существа, как «невзрослость». Определенность соотнесения формы и значения в существительных на *-nt, называвших детенышей, до настоящего времени поддерживает единство этой группы слов с парциальными основами и ее продуктивность, но это редкий случай. Интересно рассмотреть, как носители языка распоряжались этим раздвоением формы в процессе морфологической перестройки именных парадигм и какие изменения на других уровнях языка это вызывало. Теоретически существуют следующие возможности. а) Отказаться от использования двух основ одного существительного. Это можно сделать, закрепив в качестве образца или нормы господство какой-то одной из них и выведя из употребления другую. Можно, устранив обе парциальные основы, выработать новую общую. Цель изменений в этом случае заключается в том, чтобы вернуть слову единство формы путем выравнивания основ тем или иным способом. б) Найти применение каждой из возникших по фонетическим причинам форм. Парциальные основы сохранятся, если «встроить» их в грамматическую систему, наделив каждую из них способностью передавать особое грамматическое значение. Можно «насытить» их семантически, увязав с одной основой определенное значение слова, или, наконец, противопоставить стилистически, если ни грамматический, ни лексический уровень уже не нуждаются в данных вариативных единицах. Морфологические процессы протекают в существительных этого словоизменительного класса неодновременно и  своеобразно, отражая языковые и  экстралингвистические факторы, сопутствующие грамматическим изменениям, и разные виды зависимостей между ними. Понятно, что стремление сохранить единый облик слова должно способствовать и способствует устранению парциальных основ, но, очевидно, это процесс более позднего периода: в памятнике XV в. лишь в наименее частотных словах фиксируется только одна из парциальных основ — та или другая, с -ес (дивесѣх (1 раз), истеса / истесы (3 раза)) или без -ес (иго, игомъ (7 раз), руно, на рунѣ (2 раза), в / на челѣ (5 раз)). В большей части слов, притом наиболее частотных, наличие двух основ сохраняется практически во всех падежно-числовых формах. Наблюдения за функционированием большого массива словоформ (1416  употреблений) показывают, что две основы чрезвычайно неравномерно распределены: во всех падежах ед. ч. чуть более 16 % основ на *-s, в то время как во мн. ч. их почти 60 % (исчезающее дв. ч. по этому признаку примыкало к ед. ч.). Приведенные ранее низкочастотные существительные, в которых зафиксирована одна основа, тоже полностью соответствуют этой закономерности: употребленные в ед. ч. имеют основу без -ес, употребленные во мн. ч. — с -ес. Чем объяснить отмеченную количественную закономерность? Очевидно, для носителей языка на этом этапе языкового развития важным было переосмысление грамматической категории числа. Если это так, то понятно, что потребность выдигм единственного и множественного числа каждого существительного всеми наличествующими на данный момент средствами, способными к построению новой именной парадигмы. И этот процесс «противоположен» происходящим на этом же этапе становления новой системы процессам стирания различий между твердыми и мягкими разновидностями склонений и самими склонениями. В это время каждое слово в формах ед. ч. могло выражать не только единичность предмета, но саму его идею, а слово в формах мн. ч. — воплощающие эту идею конкретные предметы, вещи; «ед. ч. как форма выражения идеи противопоставлено мн. ч. как форме выражения конкретной вещи» [4, с. 315]. Контрастность форм числа создается среди прочих средств и различием формообразующих основ там, где в языковой системе есть для этого возможности. Это явление распространяется за пределы круга слов, которые исторически восходили к  консонантному словоизменительному классу. Например, для отдельных слов разных типов склонения текст «Летописца» не фиксирует среднюю из возможных в этот период словоформ типа трупъ — трупѣ — трупие, на место которой «сдвигается» собирательно-множественная форма со старой флексией *ĭ-основ: листъ — листвие (ср. звѣрь — звѣри — звѣрие). Слово братъ 144 раза встретилось в формах всех падежей ед. ч., а также во многих формах дв. ч., но ни разу не отмечено в  мн.  ч.: вместо брати употребляется братиа. Собирательные существительные «включались во множественную парадигму, служа оформлению числового супплетивизма» [5, с. 79]. Однако ничего похожего еще не происходит со словами другъ, князь, примерно такими же по частоте употребления (140 и 138 раз), формы мн. ч. которых друзи / друзѣ / другы и князи употребляются без каких-либо ограничений и замен. В «Летописце» употребляются существительные как мужского, так и среднего рода с «новыми» парциальными основами ед. — мн. ч., но непоследовательно даже в пределах узкого контекста и одного источника, индивидуально для слов с разными старыми основами и даже для каждого слова — например, перо: …4 звѣрие велицѣи исхожааху из моря, различни себѣ; Первыи убо яко лвица имущи крилѣ, и перье еи бысть яко орлу; И зрях, дондеже простре крилѣ свои, и исторгошяся пера ея [2, с. 47]. Форманты со значением единичности, одушевленности, добавляемые к  основам или только в  единственном, или во множественном числе, одновременно служат различению числовых значений, а значит, увеличивают количество парциальных основ в парадигме. У обозначений лиц мужского пола по должности типа попъ, у некоторых названий животных в формах мн. ч. появляется вариант поповѣ, турове, слонове/и: Поповѣ же их своих женъ не имут [2, с. 459]. Среди наименований народов основы такого типа отмечены в «Летописце Еллинском и Римском» только у слова жидовѣ, хотя таким образом оформленные этнонимы известны по другим памятникам (эта форма используется без вариантов в им. п. мн. ч. — например, встречается 19 раз в отрывках из особой редакции «Иосиппона», на которую вообще приходится 62 % употреблений слова). Без названий жителей разных местностей, эндо- или экзоэтнонимов (егvптянинъ — егvптяне, древляны и т. п.), невозможно описание всемирной истории, поэтому их в памятнике много — около 200 (почти 2 тыс. употреблений). В эту подгруппу лексики, естественно, вошло большое количество непереведенных слов. гие из  них распространилось использование разных основ для существительных ед. и мн. ч., т. е. адаптация этих существительных к морфологической системе подразумевала и присвоение им парциальных основ: аморѣянинъ — аморѣянѣ, антиохианин — антиохиане, афиниянин — афиняни, идумеянинъ — идумеане, а также амаликитяне, аравляны, асколонитяны, варъдисияни, въсточянинъ, критянъми, ликаонянѣ, макидонянинъ, мемфиане, наватянѣ, омиритяни, персянинъ, рахманинъ, (от) сидонянъ, скvфианинъ, тарсянинъ, финикиянѣ, халдѣянинъ и  многие другие. Видимо, включение этих, нередко незнакомых читателю, слов в известный ряд типа болгарин — болгарѣ в какой-то мере проясняло и их общий смысл. (Эта лексико-семантическая группа и  поныне открыта для включения в  нее подходящих по семантике и структуре слов, и разнообразные южане, форумчане, марсиане постоянно и активно пополняют разряд существительных с парциальными основами.) Парциальными могут быть также основы существительных, являющихся наименованиями лиц по должности, социальному положению, верованиям: болярин — боляре. Можно предположить, что применение этих «новых» парциальных основ  — с -j, сингулятивом, -ове в качестве дополнительного средства для выражения числовых значений  — стало возможным потому, что в  этой функции уже были использованы древние парциальные основы существительных консонантного типа. При продолжительном сосуществовании у  существительных консонантного словоизменительного типа двух основ появляется возможность с их помощью отграничить какие-то важные для носителей языка семантические компоненты во все еще синкретичных по значению словах. И  эта возможность используется. «Иногда основы nebes- и neb- вступают в сложные взаимодействия. Так, в словенском nebó — nebá ‘небо, небесный свод’, nebésa ‘потусторонний мир’» [6, с. 148]. Как и в текстах Древней Руси, семантическое наполнение обусловлено представлением о существовании духовного мира — по ту сторону нашего, а также нашего, земного; эту оппозицию можно рассматривать в других терминах как конкретное—абстрактное, реальное—символическое и т. д. В «Летописце» двупланово представлены самые «обычные» разряды лексики, например соматизмы, каждый из которых может выступать и в бытовом значении (со старой основой на -ес), и в символическом: тѣлом въскрешение, душамь и тѣлом, тѣломь нашим не въскреснути, но О поругании мертвымь телесемъ [2, с. 373, 394, 439, 464]. Эти оппозиции обычно непарные, есть некоторый ряд вариантов: т. е. с одной стороны, например, слово, а с другой — слова и словеса. При этом в контекстах отвлеченного, особенно богословского, содержания в особом значении (Слово ‘Сын Божий’, ‘Божие Слово’) всегда в ед. ч. употребляется существительное с основой без -ес. В род. п. это форма слова: пречистыя ногы Божиа Слова сташа на утверждение вселенѣи [2, с. 457]; Бога Слова от Отца рождена [2, с. 338]. Таких употреблений в тексте множество [2, с. 263, 264, 294, 376, 377, 402]; существительное имеет и иные значения (‘дар слова’). Ни одна из  словоформ с  -ес (ни с  исконной, ни с  новыми флексиями) религиозно-христианского значения не имеет: нѣсть достоинъ никоегоже словесе кумиръ; от устъ словеси моего; ни единаго же словесѣ не имам с тобою [2, с. 31, 16, 394], здесь речь о словесе / словеси / словесѣ царей, волхвов, кумиров, пророков, философов, простых смертных. Под влиянием многозначности соотторые тоже реализуются в различных контекстах «Летописца», обычно формами с -ес (‘спор’). Единственный на весь обширный текст случай неразличения основ в этой форме (от исхода Слова — от исхода словеси) встречается в отрывках одного содержания, но из разных источников [2, с. 202 и 57] и объясняется сохранением словоформы источника. Связь значения слова с типом основы описал в своей грамматике А. Х. Востоков, но соотношение абстрактного — конкретного (для более позднего времени) он отмечает противоположное: мн. ч. конкретных нёбо и морское чудо «не принимает вставки -ес» [7, с. 19], т. е. слова с конкретным значением имеют общую, а не парциальную основу, в отличие от небо и чудо с другими значениями. Использование в религиозных (авторитетных для Средневековья) контекстах существительного Слово всегда без -ес (во всех падежах, невзирая на традиционную парадигму) связано не только с системной языковой заменой старой формы на новую в процессе разрушения консонантного типа склонения (тогда в «бытовых» значениях это замещение, как мы предполагаем, было бы заметнее), но и с потребностью сохранить единство важного с религиозной точки зрения элемента языковой системы во всей парадигме. Для этого прежде всего нужно сохранить единство основы, а вместе с тем и постоянство в каждой числовой парадигме такого важного признака слова, как ударение, что особенно значимо для существительного с подвижным ударением. Возможно, этой же цели служила и  попытка употреблять существительное Слово без изменения по падежам — тем самым без изменения его звучания и зрительно воспринимаемого образа: протече Богу Слово; Богу же Слово премногаго ради и добродѣтелья его [2, с. 263, 262] (а не Богу Слову). Желание воплотить неизменность вечного содержания в неизменной форме не соответствовало славянской морфологической системе, потому практическое его осуществление было непоследовательным. В  одном значении, в  составе даже одного предложения, существительное Слово может быть как склоняемым, так и  несклоняемым: иного же суща Бога Слова от Отца рождена, етера же от Мариа рождена человѣка, одръжанием же съвокуплена Богу Слово, и тезоименитому Сыномь глаголему [2, с. 338]. В «Летописце» существительное «слово» употребляется во всех падежных формах ед. и мн. ч. Для понимания распределения парциальных основ этого существительного чрезвычайно важно то, что форма им. п. ед. ч. является более частотной, чем вин., хотя «независимо от века, жанра или центра письменности» более типичным является обратное соотношение [8, с. 91]. Очевидно, что на грамматическую закономерность «накладываются» лексические особенности слов, определяющие их синтаксические функции. Например, существительное слово в форме им. п. ед. ч. более 30  раз употребляется как обозначение жанра литературного произведения в названиях «глав» (заголовки — новшество «Летописца Еллинского и Римского» второй редакции). В средневековых текстах существительное Слово в одном из своих значений является именованием Сына Божия; естественно, что в этом значении оно реализуется прежде всего в  синтаксической функции подлежащего, называя активное действующее начало, т. е. в форме им. п. — падежа субъекта. Как уже отмечено, яркой грамматической особенностью существительного Слово является то, что в определенных сложных контекстах (Бог Слово) оно получает возможность не четание этих неморфологических факторов, как и экстралингвистических («слово» в некоторых значениях христианин не может употребить в формах мн. ч.), перевешивает «обычное» грамматическое распределение частотности падежей. Так существительное слово становится практически единственным в  рассматриваемой группе (еще дрѣво), у которого форма им. п. ед. ч. является наиболее ценной функционально и преобладает количественно над всеми падежно-числовыми формами. Это фактор неморфологический, но он способствует тому, что основы всех остальных падежно-числовых форм «подстраиваются» под основу им. п. (ср., наоборот, чудо, камень, время, мати и др.), а в ней -ес никогда не было письменно зафиксировано — как следствие исчезает -ес и в косвенных падежах. В то же время существительное слово, как самое частотное в типе на *-s (встретилось 396 раз!), могло влиять на судьбу других слов этого типа. Существительные, перенявшие образец склонения этого типа по аналогии, легко оставляют его, а у некоторых исконных парадигмы на базе частных основ сохраняются и до настоящего времени. Распределение парциальных основ по принципу  — «одна для ед.  ч., вторая для мн. ч.» — отчасти прослеживается и в существительных древнего типа склонения на *-t (*-nt). И в ранних славянских памятниках, и в современных языках во мн. ч. они содержат основу с -ят: ослица дикия съ жрѣбяты въ стадѣ [2, с. 136]. В ед. ч. с тем же многовековым постоянством употреблялись без -ят словоформы им.– вин.– зв.: агня Христово [2, с. 461]; у хортици взяти щеня [2, с. 482]. Однако в остальных падежах ед. ч. в «Летописце» встречаются основы с -ят: о отрочяти семь [2, с. 199]. В целом это самый непродуктивный словоизменительный класс: на существительные данного типа приходится менее 1 % от числа всех употреблений существительных в памятнике (это наименьший процент; так, существительные на *-es, на *-n, на *-ŭ имеют примерно по 5 % употреблений). При этом словоформы мн.  ч. составляют 60,7 % употреблений. Подобное распределение числовых форм характерно только для существительных данного словоизменительного класса и может быть истолковано как свидетельство того, что существительные типа щеня в словоформах ед. ч. в рассматриваемый период выходят из активного употребления. Позже противопоставление основы ед. ч. основе мн. ч. усилилось (с суффиксом -онок/-ёнок в ед. ч., которого в нашем памятнике по времени еще не может быть, но  широко представлены многообразные параллельные образования с  близкими по значению суффиксами: агнець, птичь, птичищь, змииць, жребець, младенець). (В отдельных диалектах русского языка парциальных основ в этой группе слов может быть больше двух — например, особая (третья) основа мн. ч., равная «основе ед. минус элемент -ок в суффиксе -онок- и плюс суфф. -ат (котенок — котенята)», вычленяет из  группы невзрослых существ «детенышей мелких, бесполезных или вредных животных, а также вредных мифических существ» [9, с. 94].) Существительные среднего рода, одна из основ которых содержит -n (типа время — времена), имеют самые яркие особенности в склонении как в русском литературном языке, так и во многих других славянских языках, где они могут составлять отдельный тип склонения. При характеристике их в славистике используется несколько терминов  — например, С. Б. Бернштейн описывает «разносклоняемые основы» [6]. Термин не кажется удовлетворительным, по крайней мере для древнерусского периода, когда окончание не привязано к типу основы: в процессе перевым образом. Как синоним в «Очерке сравнительной грамматики славянских языков» [6, с. 194 и др.] выступает термин «неравносложные основы». Н. А. Кондрашов применяет термин «неравносложные существительные» [10]. Парциальные основы сохранились в словах мать и дочь. Ю. С. Маслов пишет о них: «Основа без суффикса используется только в им. и вин. ед. ч.; во всех остальных падежах ед. ч. и мн. ч. суффикс представлен. Такая дистрибуция основ не позволяет приписать суффиксу какую-либо собственно семантическую функцию» [1, с. 686]. Это верно и  для материала «Летописца» (и  относится также к  ряду существительных на *-n), только основы еще варьируются в  им.  — вин.  ед.: дщерь  — д(ъ)щи, матерь  — мати, а  потому сохраняют перспективу семантического или стилистического наполнения. «Эта “вторая основа” используется иногда и в им. п. (как архаизм высокого стиля и в составе фразеологического сочетания матерь божия)…» [Там же]. Как видим, стилистическая дифференциация слов с парциальными основами появляется после того, как завершено структурное формирование особой парадигмы мн. ч., максимально противопоставленной парадигме ед. ч. того же типа склонения, а затем и отделенной вообще от «своего» типа склонения, с общей системой окончаний для всех существительных. Стилистическое распределение неравносложных существительных происходит после того, как исчерпан ресурс семантической дифференциации лексем, устойчиво связывающей значение слова с типом основы или окончания. Материал показывает самые разные комбинации для каждого слова, но  в  целом «Летописцу» стилистическая дифференциация не задействованных в первых двух процессах существительных с парциальными основами еще не свойственна. Привычная для нашего времени ситуация закрепления слов с  основами, сохраняющими согласный (матерь, словеса и  т. д.), за высоким стилем — значительно более поздняя литературная практика, отражающая новое количественное распределение основ на завершающем этапе морфологического изменения, когда такие слова становятся «редкими» (потом архаичными, далее — часто ироничными). Одновременно с  перераспределением основ древних консонантных классов происходят и изменения флексий, вызванные тенденцией к унификации. «Летописец» фиксирует ситуацию, когда характер флексии уже не детерминируется формой основы, флексия перестает быть нерасторжимо связанной с основой определенного типа. Постепенно происходило расширение набора вариантов флексий, и  ко времени создания «Летописца» количество вариантов было максимальным, а  далее пошло на убыль. Внимание книжника при употреблении существительных рассматриваемого класса в  ед.  ч. сосредоточено на форме основы, проблема выбора окончания менее существенна. Так, среди существительных на *-s нет ни одного, которое использовалось бы только с исконным окончанием. При этом можно уже обнаружить первые попытки разграничить варианты флексии стилистически. Фрагменты из «Хроники Георгия Амартола», одного из основных источников «Летописца», содержат существительные в  тождественной падежно-числовой форме с  одинаковой формой основы, но  с  различающимися окончаниями: “Царю, древо, еже еси видѣлъ възвеличано, его же высота до небеже величьствие до небесѣ и  господствия твоя в  конець земля” [2, с. 43]. Степень абстрагирования в  оборотах высота (древа) до небесе  — величьствие (царя) до небесѣ увеличивается за счет метонимического переноса, наложенного на гиперболу первого образа, что, безусловно, выражено иерархией лексико-словообразовательной (высота — величьствие), но, возможно, и выбором окончания тоже, по тем же правилам, что и выбор основ (с -ес и без -ес): новая форма с окончанием -ѣ для конечного в цепочке переносов отвлеченного смысла (в переводе «Хроники Георгия Амартола» таких различий нет: в части списков в обоих случаях «(до) небесъ», в остальных — в обоих случаях «(до) небесе» [11, т. 1, с. 187]). «Самой новой», конечно, была бы форма неба, но она еще почти невозможна — в тексте 68 употреблений слова в форме род. п. ед. ч., и только один раз это форма неба, причем еще очень зависимая от контекста: Не видѣти бо бяше ни неба, ни земли от многы кръви [2, с. 114]. Это «апофатический» вариант фразового единства небо и земля (также и в дат. п. ед. ч. небо встречается всегда в той же синтагме небу и земли). Вторая часть сопоставления — широта (древа) по всеи земли и господствия (царя) в конець земля  — подтверждает стилистически мотивированное отношение автора к  выбору флексий наличием в  заключительной синтагме старославянского окончания -я у существительного (в конець земля). Но в еще одном описании той же ситуации (по другому источнику) такого тонкого стилистического распределения флексий не наблюдается [2, с. 40, 41]. Жанр хронографа предоставляет книжникам, составителям «Летописца Еллинского и Римского», определенную свободу выбора и основ, и флексий; этот жанр не накладывает на текст ограничений на включение новых морфологических форм, свойственных речевой стихии времени его создания, и еще более свободно в него вплетаются формы устаревающие, современные эпохам переводов его источников (с X–XI вв.), но еще понятные. Система именного склонения в период создания памятника становится, как известно, гораздо более компактной и простой, а изученный материал показывает, что это структурное упрощение — не обед нение языка, а обогащение — обогащение семантических значений и возможностей стилистического варьирования. литература 1. Маслов Ю. С. Избранные труды: Аспектология. Общее языкознание / сост. и ред. А. В. Бон дарко, Т. А. Майсак, В. А. Плунгян. М.: Языки славянских культур, 2004. 840 с. 2. Летописец Еллинский и Римский. Т. 1: Текст / Осн. список подгот. О. В. Твороговым и С. А. Да выдовой. СПб.: Изд-во «Дм. Буланин», 1999. 513 с. 3. Летописец Еллинский и Римский. Т. 2: Комментарий и исследование О. В. Творогова. СПб.: Изд-во «Дм. Буланин», 2001. 271 с. 4. Колесов  В. В. История русского языка. СПб.: Филол. ф-т СПбГУ; М.: Издательский центр «Академия», 2005. 672 с. 5. Марков  В. М. Историческая грамматика русского языка. Именное склонение. М.: Высшая школа, 1974. 143 с. 6. Бернштейн С. Б. Очерк сравнительной грамматики славянских языков. Чередования. Имен ные основы. М.: Наука, 1974. 378 с. 7. Востоков А. Х. Русская грамматика по начертанию его же сокращенной грамматики полнее изложенная… 12-е изд. СПб., 1874. ред. Н. А. Мещерский, А. С. Герд. Л.: Изд-во ЛГУ, 1977. 224 с. 9. Бромлей С. В., Булатова Л. Н. Очерки морфологии русских говоров. М.: Наука, 1972. 448 с. 10. Кондрашов Н. А. Славянские языки. М.: Просвещение, 1986. 239 с. 11. Истрин  В. М. Книгы временьныя и  образныя Георгия Мниха: Хроника Георгия Амартола в древнем славянорусском переводе: текст, исследования и словарь. Пг., 1920–1930. Т. 1–3. References 1. Maslov Yu. S. Izbrannye trudy: Aspektologiia. Obshchee iazykoznanie [Selected works: Aspectology. General linguistics]. Eds. A. V. Bondarko, T. A. Maisak, V. A. Plungian. Moscow, Iazyki slavianskikh kul’tur Publ., 2004. 840 p. (In Russian) 2. Letopisets Ellinskii i Rimskii. T. 1. Tekst [Ellin and Rome chronicler. Vol. 1. Text]. St. Petersburg, Dm. Bulanin Publ., 1999. 513 p. (In Russian) 3. Letopisets Ellinskii i Rimskii. T. 2. Kommentarii i issledovanie [Ellin and Rome chronicler. Vol. 2. Comments and research]. St. Petersburg, Dm. Bulanin Publ., 1999. 271 p. (In Russian) 4. Kolesov V. V. Istoriia russkogo iazyka [History of the Russian language]. St. Petersburg, Moscow, 2005. 672 p. (In Russian) 5. Markov V. M. Istoricheskaia grammatika russkogo iazyka. Imennoe sklonenie [Historical grammar of the Russian language. Noun declension]. Moscow, Vysshaia shkola Publ., 1974. 143 p. (In Russian) 6. Bernshtein S. B. Ocherk sravnitel’noi grammatiki slavianskikh iazykov. Cheredovaniia. Imennye osnovy [Essay on comparative grammar of the Slavonic languages. Alternation. Noun stems]. Moscow, Nauka Publ., 1974. 378 p. (In Russian) 7. Vostokov A. Kh. Russkaia grammatika po nachertaniiu ego zhe sokrashchennoi grammatiki polnee izlozhennaia… Izd. 12-e [The Russian grammar as designed in his concise grammar but more complete…]. St. Petersburg, 1874. (In Russian) 8. Imennoe sklonenie v slavianskikh iazykakh XV–XVI vv.: lingvostatisticheskii analiz. Otv. red. N. A. Meshcherskii, A. S. Gerd [Noun declension in the Slavonic languages in XV–XVI centuries: Linguistic and statistic analisys]. Leningrad, LGU Publ., 1977. 224 p. (In Russian) 9. Bromley S. V., Bulatova L. N. Ocherki morfologii russkikh govorov [Essays on morphology of the Russian dialects]. Moscow, Nauka Publ., 1972. 448 p. (In Russian) 10. Kondrashov N. A. Slavianskie iazyki [The Slavonic languages]. Moscow, Prosveshchenie Publ., 1986. 239 p. (In Russian) 11. Istrin V. M. Knigy vremen’nyia i obraznyia Georgiia Mnikha: Khronika Georgiia Amartola v drevnem slavianorusskom perevode: tekst, issledovaniia i slovar’. T. 1–3 [Time and image books of George Mnich: The chronicle of George Amartole in the Slavonic-Russian translation: Text, research and glossary. Vol. 1–3.]. Petrograd, 1920–1930. (In Russian) Статья поступила в редакцию 22 июня 2015 г. К о н т а к т н а я и н ф о р м а ц и я Донина Людмила Николаевна — кандидат филологических наук, доцент; Ldonina@mail.ru Donina Lyudmila N. — PhD, Associate Professor; Ldonina@mail.ru

Напиши аннотацию по статье

УДК 811.161.1’366 Л. Н. Донина Вестник СПбГУ. Сер. 9. 2015. Вып. 3 «ПаРцИальНые оСНовы» ИМеН СущеСтвИтельНых в «летоПИСце еллИНСкоМ И РИМСкоМ» Санкт-Петербургский государственный университет, Российская Федерация, 199034, Санкт-Петербург, Университетская наб., 7/9 Текст «Летописца Еллинского и  Римского» содержит около 4,5  тыс. существительных в 35 000 употреблений. Объем материала и тематическое разнообразие позволяют рассмотреть соотношение общих и парциальных (частичных) основ существительных не только в памятнике, но  и в  языке XV в. в  целом. Установлено, что парциальные основы используются для противопоставления числовых парадигм, могут закрепляться за отдельными значениями слов. Основное внимание уделено функционированию парциальных основ существительных словоизменительных классов, восходящих к консонантному склонению. Библиогр. 11 назв.

передача конструкции с субстантивированным инфинитивом в древнейшем славянском переводе житиа василиса нового. Ключевые слова: переводческая техника, субстантивированный инфинитив, синтаксические кальки, группировка текстов. The article considers ways of rendering the Greek substantivized infi nitive in the oldest Slavic translation of the Life of Basil the New made in Old Rus in the late XI century. The data from this historic document are contrasted with the data from other Old Church Slavonic translations of the pre-Mongolian period. The translator of The Life to a certain extent oriented himself towards the syntactic norms represented in the early redactions of The New Testament. A part of the translator's solutions coincides with the variants of the Interpretative Gospel and Synaxarium, at the same time differing from the Old Russian translation of The Life of Andrew the Blessed similar in genre. Key words: A translator's technique, substantivized infi nitives, syntactic calques, grouping the texts. При изучении церковнославянских переводов с греческого языка по сложившейся традиции преимущественное внимание уделяется лексике, которая рассматривается, во-первых, с точки зрения техники перевода и, во-вторых, как критерий локализации перевода [см., в частности, Молдован, 1994, 2000; Пичхадзе, 2011]. Немаловажную роль играет, однако, синтаксический уровень переводного текста. В этой области также были предприняты попытки выявить регионализмы, к числу которых относится употребление 1 Исследование осуществлено при финансовой поддержке РГНФ (грант № 11-04-00099а).Filologia_3-12.indd 52 Filologia_3-12.indd 52 06.06.2012 13:09:38 06.06.2012 13:09:38 ниченных конструкций [см., например, Молдован, 2000; Пичхадзе, 1998, 2011]. Изучение синтаксических особенностей переводного текста в аспекте техники перевода позволило создать схему эволюции переводческих приемов, применяющихся при передаче набора часто встречающихся в оригинале конструкций. Если в древнейший период развития славянской книжности греческие конструкции, не имеющие формального соответствия в славянском синтаксисе, переводились «свободно», c учетом особенностей собственно славянской грамматической системы, то в последующие столетия эта свобода начинает ограничиваться, возрастает число синтаксических калек и происходит однозначное закрепление определенных славянских конструкций за определенными греческими. Такое схематическое описание упрощает ситуацию еще в одном отношении: оно создавалось на базе переводных текстов южнославянского происхождения начиная с древнейшего сохранившегося перевода Евангелия [см., в частности, Верещагин, 1971, 1972]. Древнерусские переводы домонгольского периода все еще остаются мало изученными в этом отношении. Неясно, имелись ли какие-то предпочтения при передаче набора определенных синтаксических конструкций у древнерусских переводчиков в различных региональных центрах (например, Киев — Новгород — Галицко-Волынская Русь), или все они следовали принципам, выработанным в переводах Первого Болгарского царства. Тщательное изучение лексики привело исследователей к созданию списка соответствий лексем, где первым членом лексической пары является «охридское» слово, а вторым — «преславское», т.е. синонимические варианты были поделены на «юго-западноболгарскую» (охридскую, кирилло-мефодиевскую) и «восточноболгарскую» (преславскую) лексику; см., например, [Славова, 1989]. Такое дихотомические деление позволило выявить, в каких пропорциях древнерусские переводы употребляли лексику того или иного происхождения, и поместить их в русло той или иной традиции. Оказалось, что в отношении употребления диагностической лексики часть переводов, содержащих лексические русизмы, ближе к юго-западноболгарской традиции, а другая часть следует восточноболгарской, которая в ряде черт совпадает с древнерусским узусом [Пичхадзе, 2011]. Такой картины нет на синтаксическом материале. Прежде всего потому, что синтаксические конструкции не задаются в виде четких рядов противопоставлений, ср. [Живов, 2004: 49–50]. Кроме того, синтаксические особенности переводных текстов во многом определяются их оригиналом, а степень проникновения в них диалектных конструкций минимальна [Пичхадзе, 2011: 109]. Filologia_3-12.indd 53 Filologia_3-12.indd 53 06.06.2012 13:09:38 06.06.2012 13:09:38 тех или иных синтаксических конструкций следуют древнерусские переводы. Однако выявить область предпочтений древнерусских переводчиков возможно. Для этого наиболее удобны такие греческие конструкции, которые имеются практически во всех переводившихся текстах, а точные их аналоги отсутствуют на славянской почве, что порождает широкий спектр переводческих решений, располагающихся на шкале «свободный — буквальный перевод». Это в первую очередь конструкции с субстантивированным инфинитивом. Особенностям передачи греческих инфинитивных конструкций в различных редакциях богослужебных текстов уделено важное место в ряде работ; см., например, [Гадерка, 1964; Пацнерова, 1964; Афанасьева, 2004: 104–106; Панова, 2009]. За пределами богослужебных текстов в этом отношении исследованы в определенной мере такие тексты, как История Иудейской войны Иосифа Флавия, Хронография Иоанна Малалы, Александрия [Чернышева, 2000: 150–152], Шестоднев Иоанна Экзарха Болгарского [Максимович, 2006], Житие Андрея Юродивого [Тюняева, 2008: 205–240]. Было установлено, что древние переводы и редакции, как правило, мало прибегают к калькированию: так, в Шестодневе пропорция калек к общему числу переведенных инфинитивных оборотов составляет 17,1% [Максимович, 2006: 124]. В поздних переводах и редакциях осуществляется движение от разнообразия к унификации, причем ведущее место в этом процессе занимают буквальные способы перевода [Афанасьева, 2004: 106–107]. Материалом для анализа способов передачи греческих инфинитивных конструкций послужил текст древнейшего славянского перевода Жития Василия Нового (далее — ЖВН), выполненный, по всей вероятности, в Древней Руси в конце XI в. [Пентковская, 2004]2. Значительный объем этого переводного текста, наличие хорошо соответствующей ему греческой редакции Жития, представленной в списке афонского монастыря Dionisiou 187 (XIV в., далее — D 187), позволяет сделать анализ перевода синтаксических конструкций вполне корректным, так как только при высокой степени совпадения двух источников, славянского и греческого, можно делать выводы о том, что отступление от принципа буквального перевода обусловлено не наличием иной, по сравнению с D 187, конструкции в греческом оригинале, который имел перед собой славянский переводчик, а определенным переводческим решением. 2 О русизмах в этом памятнике см. [Истрин, 1917; Михайлычева, 1998; Пентковская, 2004б; Пичхадзе, 2011: 33]. Славянский текст ЖВН цитируется по рукописи РГБ, Егор. 162 (XV–XVI вв.), далее — Егор. 162. Описание рукописи см. в: [Михайлычева, 1998: 33–41].Filologia_3-12.indd 54 Filologia_3-12.indd 54 06.06.2012 13:09:39 06.06.2012 13:09:39 нескольких источников домонгольского периода: Житие Андрея Юродивого (далее — ЖАЮ), перевод которого выполнен, по всей вероятности, в Северо-Западной Руси в XII в. [Молдован, 2000], памятник, близкий ЖВН в жанровом отношении3; перевод Синаксаря за сентябрьскую половину года конца XI — начала XII в.4; древнейший перевод Толкового Евангелия от Марка Феофилакта Болгарского (далее — ТЕФБ), выполненный не позже конца XI — начала XII в. [Пичхадзе, 2011: 41]5. Отметим, что если ЖВН и ЖАЮ относятся, по классификации А.А. Пичхадзе, к группе памятников, содержащих лексические русизмы при отсутствии не освоенных древнерусским узусом южнославянских слов (эта группа определяется как собственно русская по происхождению), то ТЕФБ и Синаксарь входят в группу, сочетающую лексические русизмы и южнославянизмы. Внутри второй группы, однако, ЖВН стоит особняком, так как имеет особые черты, не совпадающие с характеристиками остальных представителей данной группы [Пичхадзе, 2011: 67–109]. О месте выполнения переводов двух последних текстов, содержащих русизмы на различных уровнях языковой системы, не существует единого мнения. Наиболее убедительной на сегодняшний момент является версия о выполнении этих переводов коллективом книжников в Древней Руси [Пичхадзе, 2011: 56–57; Прокопенко, 2009: 312]. Кроме того, к сопоставлению привлекаются данные богослужебных редакций новозаветного текста6, поскольку они представляют собой «верхний ярус» церковнославянской книжности, в котором реализуется наиболее строгая лингвистическая норма, ср. [Толстой, 1988]. Дополнительно там, где это возможно, для сопоставления используются данные второго перевода ЖВН, который, как полагают, был выполнен в южнославянских землях в XIV в. [Вилинский, 1913: 101–103; 263]. Как греческий, так и славянский инфинитив является формой, сочетающей признаки глагола и имени, однако набор признаков славянского инфинитива не совпадает с набором признаков греческого инфинитива. Как глагол, греческий инфинитив может иметь при себе прямое дополнение и наречие; кроме того, он характеризуется категориями времени и залога. Как существительное, греческий инфинитив способен определяться артиклем, т.е. обладает способностью к субстантивации. Такой инфинитив употребляется во всех падежах, причем падеж его определяется формой артикля. Инфинитив с артиклем может иметь при себе предлог (в род., дат, вин. п.). 3 Данные ЖАЮ приводятся по работам [Авдеева, 2007; Тюняева, 2008]. 4 По изданию [Синаксарь, 2010]. 5 Данные ТЕФБ приводятся по [Федорова, 2011]. 6 По работе [Пентковская, 2009].Filologia_3-12.indd 55 Filologia_3-12.indd 55 06.06.2012 13:09:39 06.06.2012 13:09:39 дополнением при глаголе — характерна также и для греческого инфинитива. Однако греческий инфинитив обладает в силу своей способности к субстантивации рядом функций, которые славянский инфинитив выполнять не может. Так, последний не способен употребляться с предлогами, поскольку, хотя и является именной формой по происхождению (застывший дат.п.), утратил способность к изменению. Рассмотрим сначала конструкции, имеющие значение времени. pr9o to6u + инф. Эта конструкция выражает значение предшествования какоголибо события. При переводе преобладающим способом является конструкция преже + сущ. в род. п. (она зафиксирована в девяти случаях)7: Егор. 162 преже ѿшествиѧ моєго идохъ прїати прп(д)бныѧ єго мл҃твы. дх҃внаго моєго ѡц҃а. и пастѹха (39 б) — D 187 pr9o to6u o7un me to6iq _eke6i _epidhm6hsai poreuye9iq _ekomis)amhn t9aq +os)iaq e_uc9aq to6u e_uloghm)enou mou ka9i pneumatiko6u patr)oq te ka9i poim)enoq (f. 34). Существенно уступает этому способу перевод с помощью оборота «дательный самостоятельный» (4 случая), который сопровождается: а) наречием преже (2 раза) повѣстью же нѣкоєю минѹвъ посредѣ сихъ скажю. ибо преже ѿшедъшѹ ми ѿ прп(д)бнаго. сѣдѧщѹ ми с нимъ. приде к немѹ старець нѣкы старъ зѣло (36 в) –Di)hghsin d)e tina par)edramon _en m)es#w t9a per9i to6ude dihgo)umenoq ka9i g9ar pr9o to6u _anacwr)hsas)i me to6u +os)iou kayezom)enou mou pr9oq a_ut(on 7hk)e tiq presb)uteroq pr9oq aut9on ghra6ioq p)anu _op)oraq _en)egkaq ka9i semid)alewq _anafor9an (f. 32 v); б) наречием еще (2 раза) и єще ми не ѿшедшѹ. помышлѧхъ чародѣицѹ тѹ бити (47 в) — Pr9o to6u d9e t6wn _eke6i metanacy6hnai _hboul)hyhn t9hn _epaoid9on _eke)inhn diaceir)isasyai (f. 42 v); В одном случае используется субстантивированное причастие в им.п. в сочетании с преже: ре(ч҃)наѧ бо всѧ вѣ преже бывъшаѧ исповѣда (14 б) — T9a g9ar e_irhm)ena p)anta saf6wq +hm6in a_ut9oq pr9o to6u gen)esyai proes)hmanen (f. 13). Наконец, в двух случаях преже сочетается с личной формой глагола; интерес представляет второй из них, где однородные конструкции греческого оригинала передаются по-разному: первая с помощью глагола в личной форме, а вторая с помощью дат.п. причастия: 7 Здесь и далее примеры приводятся выборочно.Filologia_3-12.indd 56 Filologia_3-12.indd 56 06.06.2012 13:09:39 06.06.2012 13:09:39 иєровоамъ, и астартъ бг҃ы творѧщѹ. и астарофъ скверненїє сидонїиско. и злопразднаго вала (94 б) — pr9o to6u t(aq dam£lhq a_uto6u t(aq crus©q s)ebesyai §q ™mhcaneàsato + Ierobo(am, ka9i pr9o to6u t9hn ‘Ast£rthn yeopoie‹n a_uto(uq: ka9i t9hn _Astar(wy bdel)ugmata Sidwn)iwn: t)hn te kak)oscolon B)aal (f. 79 v). Для большинства приведенных примеров унифицирован способ передачи предлога pr9o — преже. Наиболее частотный для ЖВН способ (предлог прежде и отглагольное сущ.) характерен, в частности, для Ефремовской Кормчей XII в. — там находятся такие обороты, как прежде въхождени — pr9o to6u e„sšrcesyai, прежде оувѣдѣни — pr9o to6u peisy6ηnai, прежде быти — pr9o to6u gennhy6ηnai [СДРЯ XI–XIV, VIII: 129]. Ефремовская Кормчая также относится к числу переводных памятников, содержащих лексические русизмы, принадлежащие переводчику [Пичхадзе, 2011: 26–27]. Этот способ преобладает (хотя статистические данные здесь весьма малы) и в древнейшем переводе Толкового Евангелия от Марка: в толкованиях дважды (из трех представленных в греческом тексте конструкций) pr9o to6u + инф. переводится отглагольным существительным с предлогом, а один раз встречается перевод личной формой глагола, поставленной в аорист, как и в греческом оригинале [Федорова, 2011: 103]. Ситуация ТЕФБ отличается от ситуации богослужебных редакций Евангелия: в древнем, преславском и афонском тексте эта конструкция переводится личной конструкцией прѣжде даже + praes., а в Чудовской редакции (далее — ЧРНЗ) основным вариантом является более грецизированная конструкция преже даже + инф. [Пентковская, 2009: 202]. В ЖАЮ данная конструкция не встречается. В Синаксаре представлена весьма четкая картина: из 6 случаев использования данной конструкции в греческом тексте 5 переводится как прежде + сущ., а 1 раз как прежде + инф. Таким образом, перевод рассматриваемой конструкции в ЖВН обнаруживает сходство с переводческими решениями Ефремовской Кормчей, ТЕФБ, Синаксаря, однако отличается от представленного в богослужебных редакциях Евангелия. Примечательно, однако, что полного совпадения ЖВН с Синаксарем нет, поскольку, с одной стороны, в Синаксаре не отмечен перевод данной конструкции с помощью дательного самостоятельного, а с другой стороны, в ЖВН не отмечен наиболее грецизированный перевод прежде + инф. С этой точки зрения периферийный для Синаксаря инфинитивный вариант близок к основному варианту ЧРНЗ. Во втором переводе ЖВН конструкция pr9o to6u + инф. в соответствии со славянским текстом встречается 7 раз, из них 2 раза она передается как прѣжде + род.п. отглагольного существительного, 3 раза — конструкцией прѣжде егда + личная форма глагола; в двух Filologia_3-12.indd 57 Filologia_3-12.indd 57 06.06.2012 13:09:40 06.06.2012 13:09:40 первый из названных способов характерен в той или иной мере для рассмотренных переводов более раннего периода, то второй из них в этих текстах не отмечен. Сочетание союзных средств здесь представляет собой попытку передать точное значение греческой конструкции — предшествование (прѣжде) во времени (егда) и не совпадает с евангельским вариантом прѣжде даже. _™n t6#w + инф. + Acc. Конструкция _™n t6#w + инф. + Acc. применяется для выражения значения одновременности действий. Способы перевода данной конструкции в ЖВН многообразны. Выделим прежде всего максимально калькированные конструкции вънегда/егда + инф. + дат.п. (всего 3 случая): и бы(с҃) єгда въстати имъ ѿ страшныѧ трѧпезы своєѧ. и ти исхожахѹ веселыми ср(д)ци своими (182 г) — ka9i ™gšneto _™n t6#w ¦n…stasyai a_uto(uq ¦p(o tÁq frikwdest£thq trapšzhq a_utîn (f. 163 v). Значительно более частотны конструкции с личной глагольной формой в сопровождении различных союзных средств (всего отмечается 19 примеров): а) вънегда+личная форма глагола (9 раз) вънегда пріближитсѧ на мѧ злобѹющии мнѣ сънѣсти плоти мою. стѹжающи ми врази мои ти изнемогоша и падоша. и прочаѧ (47 б) — 'En t6#w _egg)izein _ep_ _em9e kako6untaq to6u fage6in t9hn s)arka mou (Ps 26.1–2) ka9i t9a +ex6hq (f. 42). Примечательно, что чтение ЖВН не совпадает с чтениями основных представителей редакций Псалтыри: в Син. пс. (древняя редакция) читается егда прӏближѩтъ сѩ на мѩ зълобоуѭштеи о сьнѣстӏ плътеӏ моӏхъ; в Пловдиевской псалтыри (афонская редакция) егда приблыжаах се... (еже отс.); в Норовской псалтыри вънегда приближати сѧ на мѧ злобоуѫщтимь еже сьнѣсти пл̾тӏ моѫ [Норовская псалтырь, II: 299–300]. Вероятно, это несовпадение обусловлено тем, что в составе ЖВН цитата переводилась вместе с основным текстом и не сверялась с Псалтырью; б) егда + личная форма глагола (9 раз) пии гн҃е игѹмене. и ты пїи икономе. рекши ти єгда черпахъ вамъ бѣсовьскоє смѣшенїє и пагѹбьноє (29 г) — p)ie, k)urie +hgo)umene, p)ie ka9i s)u, o_ikon)ome, f)hsasa, _en t6#w kerann6usai a_uto6iq t9on daimon)ofurton 2oleyron (f. 26 v); в) понеже +личная форма глагола (1 раз) и сего ради преидть дх҃ы. но понеже не свѣдають и живѹ(т҃) в лѣности. потомъ же приходѧть всѧ та на нѧ (56 а) — ™n t6#w mhy(en a_ut(hn ™p…stasyai (f. 51).Filologia_3-12.indd 58 Filologia_3-12.indd 58 06.06.2012 13:09:40 06.06.2012 13:09:40 личественно конструкции с причастиями. Здесь выделяется в первую очередь оборот «дательный самостоятельный», который используется как в сопровождении союзных средств, так и без них: а) без союзных средств (15 раз) идѹщїмъ же намъ. рекоша агг҃ли гн҃и ко мнѣ. видиши ли мытарьство се, иже преидохомъ (60 а) — ™n d(e t6#w poreÚesyai +hm©q (f. 55 v); и бы(с҃) въшедшимъ имъ всѣмъ внѹтрь (124 г) — ka9i ™gšneto _™n t6#w e„selye‹n a_uto(uq p£ntaq to(uq œndoyen (f. 109); б) с союзом вънегда (12 раз) вънегда ѹбо въстающѹ адам съ иєввою. и всѣмъ зыкомъ. и всѣмъ племенемъ. и ти кѹпно иже живѧхѹ с нимъ на лици землѧ. въ тѣснотѣ нѹжнѣ стоѧхѹ на всемъ лици земли (101 г) — _™n t6#w ¦nastšnai o7un t9on \Ad9am s9un t3^h 2 Eu3a ka9i p©n œynoq ka9i p©shn ful(hn (f. 86 v); в) с союзом егда (5 раз) бы(с҃) єгда идѹщимъ имъ въ ст҃ыи гра(д). и свѣтѧхѹсѧ лица ихъ (123 в) — ka9i ™gšneto _™n t6#w poreÚsyai a_uto(uq e„q t9hn p)olin t9hn +ag…an (f. 107 v); г) с союзом коже (1 раз) коже рекшѹ то слово прп(д)бномѹ. абиє сама кость изыде из гортани жены тоѧ (77 в) — ™n t6#w o7un e„rhk)enai t(o +r)hma t9on $osion (f. 68). Общим для всех этих случаев является преобладание препозиции инфинитивного/причастного оборота по отношению к основному действию, выраженному личной формой глагола. В ряде таких случаев инфинитивный оборот следует после формы ™gšneto / бысть, которая часто встречается в Новом Завете и является гебраизмом. Примыкают к этой группе случаев два примера соединения союза вънегда с причастием в им.п., в частности: внегда же ѡни влагаєми безаконници. и идолослѹжебници в море ѡно ѡгненоє… бѣ рыданїє и плачь. и вопль посредѣ сонмища ихъ (113 в–г) — ™n d(e t6#w ™mbebl)hstesyai to9uq ¦sebe‹q ™ke)inouq ka9i e„dwlol)atraq e„q t9hn y)alassan ™ke)inhn to6u pur(oq (f. 98). В обоих случаях с помощью страдательных причастий переводятся пассивные инфинитивы. Еще дважды используются одиночные действительные причастия в им.п., в частности: .ӏ҃. чатъ съклочилъ єси кѹпѧ ѡвощь (36 г) — d)eka _obolo9uq _exwd)iasaq _en t36w _on6hsa)i se t9aq _op)wraq (f. 33 v). В этом случае временное значение передается с помощью действительного причастия, которое стоит в постпозиции. Всего, таким образом, насчитывается 37 примеров передачи данной конструкции с помощью причастных форм с явным преобладанием дательного самостоятельного.Filologia_3-12.indd 59 Filologia_3-12.indd 59 06.06.2012 13:09:41 06.06.2012 13:09:41 въ, например: и того ради ѡслѣплени бывше ср(д)цмъ. иже не помиловаша ѹбогаго в сѹдбахъ своихъ (128 г) — o+i m(h ™le)hsanteq ptwc(on _™n t6#w kr)inesyai a_ut(on (f. 113). Ведущим способом, следовательно, является употребление дательного самостоятельного оборота как без союзов, так и в сопровождении союзов вънегда/егда, что позволяет говорить о высокой степени унификации при передаче данной конструкции. Эти же варианты союза конкурируют и при сопровождении иных глагольных форм. Преобладает вариант вънегда, как наиболее точно отражающий предлог _en греческой конструкции. Сравним данные ЖВН с данными других переводов. В Синаксаре рассматриваемая конструкция встречается всего четыре раза. Из них два раза она передается как егда + личная форма глагола, один раз отмечается вънегда с причастием и еще один раз вънегда + инфинитив — наиболее грецизированный вариант перевода. При этом варианты вънегда/егда распределяются поровну. В древнейшем переводе ЖАЮ наблюдается вариативность дательного самостоятельного и союзных конструкций с личной формой глагола [Авдеева, 2007: 376–377]. ТЕФБ демонстрирует неоднородную картину. Основной евангельский текст дает варианты, совпадающие как с древней, так и с афонской редакцией. Так, один раз встречается конструкция с дательным самостоятельным; в другом случае стоит придаточное предложение, которое вводится союзом вънегда в ТСЛ 109 и союзом егда в ТСЛ 108. В толкованиях унифицирован именно способ перевода вънегда+ инф.+ дат.п. (6 примеров). Именно этот способ перевода (вънегда+ инф.+ дат.п.) становится ведущим в ЧРНЗ и других переводах XIV в. Этот способ перевода характерен для правленых редакций и переводов XIV в.: так, он используется в афонской, Епифаниевской и Киприановской редакциях Литургии Преждеосвященных Даров [Афанасьева, 2004: 104], в южнославянском переводе Жития Андрея Юродивого [Авдеева, 2007: 376–377]. Последовательно конструкция вънегда+инф.+дат.п. употребляется в редакции Норовской псалтыри, характеризующейся своим крайним буквализмом, в псалтырях новой правленой редакции такие конструкции тоже употребляются, но гораздо реже [Норовская псалтырь, 1989, I: 70–71]. Таким образом, регулярное употребление конструкции внегда + инф.+ дат.п. в XIV в. может рассматриваться как расширение прецедентов ее использования в предшествующий период и превращения из периферийного средства в основное и нормативное. В свою очередь ситуация, представленная в ЖВН, обнаруживает сходство с узусом древнейшей и преславской редакции Евангелия. Там, однако, несколько больший перевес имеет конструкция егда + личная форма глагола (18 случаев), а дательный Filologia_3-12.indd 60 Filologia_3-12.indd 60 06.06.2012 13:09:41 06.06.2012 13:09:41 с предлогом (Лк. 12:15) [Пентковская, 2009: 210–221]. Во втором переводе ЖВН конструкция _™n t6#w + инф. + Acc. переведена 20 раз, из них 7 раз — конструкцией внегда + личн. ф. глагола; 3 раза — егда + личн. форма глагола (+ им.п.), причем в одном примере имеются разночтения: егда + инф. + дат.п.; 3 раза — личными формами глагола; 4 раза — причастием, причем в одном случае смысл текста искажен — неверно обозначен субъект действия, выраженного конструкцией; 2 раза — ко + личн. ф. глагола, в обоих случаях в списках имеются расхождения (ко + дат. самост.; егда + личн. ф. глагола); в одном случае допущен вольный пересказ [Громова, 2010: 180]. Примечательно, что лишь в одном случае и только в одном списке используется калькирование, характерное для других переводов XIV в., а преобладает в этом переводе использование личных форм глагола с разнообразными союзными средствами. met9a t9o + инф. Конструкция met9a t9o + инф. + Acc. используется для выражения значения следования. В греческом тексте ЖВН зафиксировано 18 случаев ее употребления. Ведущим способом передачи этой конструкции является существительное с предлогом по (всего 15 раз): по веселии же ихъ. въпрашаста прилѣжно кто єси ѿкѹдѹ бѣ. и гдѣ хощеши и прочеє пребывати (6 a) —met9a d9e t9o e_ufrany6hnai a_uto9uq _eper)wtwn _epimel6wq, 4oyen t)e _estin ka9i 4opou _ofe)ilei to6u loipo6u _api)enai (f. 6). Один раз встречается отглагольное сущ. в тв.п.: и та молнїа не ѧвлѧласѧ бѣ блистанїємъ тацѣмъ. абїє акаже бѣ молнїа в мирѣ семъ. но та пребывающи страшноѡбразнѣ и преѡчищенѣ лчами (168 г) — met9a t9o _astr)ajai (f. 155). Еще дважды она переводится с помощью причастных форм: один раз дательным самостоятельным оборотом и один раз одиночным причастием прошедшего времени, стоящим в препозиции к личному глаголу: минѹвшимъ же недѣлѧмъ тѣмъ. в нѧже повелѣлъ бѧше мѹчити єго. разѹмѣвъ же ко въ непокоренїи пребываєть ст҃ыи. призва єго пакы (3 в) — met9a o7un t9o pare6inai p6asan t9hn +ebdom)ada (f. 4). Егор. 162 и бы(с҃) по нечьстивыхъ сихъ по достоиньствѹ ихъ приимши. и великолѣпнаѧ бц҃а вниде вънѹтрь въ чюдныи градъ ѡнъ (151 г–152 а) — D 187 ka9i ™gšneto met9a t9o to(uq dusmeno(uq to)usde katax)ian kom)isasyai t6wn kolas)ewn (f. 135 v). Преимущественный перевод данной конструкции как по + сущ. совпадает с нормой, зафиксированной в древней и преславской редакциях Евангелия, в ТЕФБ, а также в Евангелии ЧРНЗ [Пентковская, 2009: 207–209; Федорова, 2011: 105–106]. Конструкция по + сущ. Filologia_3-12.indd 61 Filologia_3-12.indd 61 06.06.2012 13:09:42 06.06.2012 13:09:42 инф. в Синаксаре (всего насчитывается 20 случаев ее употребления). В ЖАЮ met9a t9o + инф. передается одиночным действительным причастием прошедшего времени [Тюняева, 2008: 240]. Во втором переводе ЖВН конструкция met9a t9o + инф. переводится 15 раз, из них дважды — сочетанием по + сущ., 8 раз — по + мест.; по одному разу употребляются дательный самостоятельный, причастие, коже + личн. ф. глагола; конструкция met9a t9o + инф.+ Acc. 1 раз передается конструкцией потомь же егда + личн. ф. глагола + им.п., 1 раз — вънегда же + личн. ф. глагола + им.п. [Громова, 2010: 180]. Таким образом, в данном случае предпочтения в преимущественном выборе конструкции по + сущ. / мест. в первом и втором переводе ЖВН сходны, хотя делались эти переводы в разное время в разной среде, а их греческие оригиналы не совпадают. ¢p(o to6u + инф. Эта конструкция по значению близка к предыдущей, она встречается в ЖВН четырежды. Несмотря на малочисленность случаев, в переводе ясно проявляется конкуренция способов ее выражения: а) с помощью существительного с предлогом отъ и ти не ѿстоупиша ѿѡ биєнїа ближнихъ своихъ бес правды (133 г) — ¢p(o to6u t)uptein t9on plhs…on plhsivon ¢d…kwq (f. 118); ѿ ѹмноженїа грѣховъ. в ркахъ сн҃въ чл҃вч(с)кыхъ. исѧкнеть любы многыхъ (190 б) — ¢p(o to6u plhyunyÁnai t(hn +amart…an (f. 171); б) с помощью дательного самостоятельного оборота стоѧщимъ възъбранѧющимъ имъ. да не ѿлѹчатсѧ ѿ нихъ (104 a) — ¢p(o to6u m(h cwrisyÁnai ¢uto(uq (f. 88 v); пребывъшѹ ми чл҃вкѹ. покланѧхѹсѧ дїаволѹ (187 б) — ¢p(o d(e to6u gen)esyai ¥nyrwpon (f. 168). Дважды зафиксирована эта конструкция и в греческом тексте ЖАЮ, причем в одном случае в древнем переводе употреблено одиночное причастие, а во втором случае — конструкция да + бы + л-форма [Авдеева, 2007: 377]. В Синаксаре и Новом Завете данной конструкции нет. Следующая серия конструкций имеет значение цели. pr9oq t9o + инф. Эта конструкция используется в ЖВН трижды, и в одном случае передается в переводе сущ. с предлогом на: не азъ ли єсмь на немже дасте .л҃. сребреникъ. июдѣ предателю да мѧ предасть. въ безаконнѣи рцѣ ваши на ѹбїєнїє (161 г) — pr9oq t9o ¢poktanyÁnai (144 v). В другом случае она переводится одиночным инфинитивом: повелѣнїемъ бж(с҃)твенымъ. слѹхи ѡнѣхъ загражаше. не възвраFilologia_3-12.indd 62 Filologia_3-12.indd 62 06.06.2012 13:09:42 06.06.2012 13:09:42 diatr)epesyai to6uton t9on 4onper diwryo6uto ta6iq prorr)hsesin (f. 19). Наконец, третий случай представляет собой переосмысление данной конструкции (если именно она читалась в оригинале славянского перевода) и ее упрощение, так как в переводе стоит личная форма глагола: всѧкъ бо исповѣдаѧ правдѹ свою. прилагаєть славѹ и похвалѹ чл҃вкомъ (3 в) — p6aq g9ar +o _exagore)uwn t9hn dikaios)unhn a_uto6u pr9oq t9o yhr6asyai t9hn d)oxan ka9i t9on 2epainon t6wn _anyr)wpwn (f. 4). В Синаксаре рассматриваемая конструкция встречается семь раз, из них пять раз она передается как на + сущ., а два раза инфинитивом (т.е. калькируется форма глагола). Оба способа находят отражение в ЖВН. Дважды она встречается в ЖАЮ, в древнейшем переводе которого она передается с помощью конструкции коже + инф. и придаточным предложением с союзом да [Тюняева, 2008: 240]. В евангельском тексте картина еще более разнообразная. В основном тексте ТЕФБ от Мр один раз эта конструкция переводится, как и в ЧРНЗ, с помощью къ + сущ., а во втором случае конструкцией да + личная форма глагола. В толкованиях эта конструкция встречается в Евангелии от Марка 4 раза, и все 4 раза переводится разными способами: на + сущ., да-конструкция, как бы + инф., еже + инф. [Федорова, 2011: 116]. В ЧРНЗ в основном варьируются конструкции с предлогом на/ къ. Варьирование предлогов въ, на, къ встречается, в частности, в списках различных редакций Литургии Преждеосвященных Даров [Афанасьева, 2004: 92], однако отмечено, что предлог pr9oq переводится как къ вместо на в правленых редакциях Литургии [Афанасьева, 2004: 93]. В древнем тексте, а также в части списков ЧРНЗ, отмечается также конструкция ко + инф. Таким образом, для древнего периода (до XIV в.) характерна принципиальная вариативность при передаче данной конструкции, подтверждающаяся материалом различных памятников. В переводах XIV в. встречается калька къ еже + инф. (например, второй перевод ЖАЮ, Апостол Чудовской редакции) [Авдеева, 2007: 378; Пентковская, 2009: 231–234]. Во втором переводе ЖВН конструкция pr9oq t9o + инф. отмечается один раз и переводится как како бы + инф. [Громова, 2010: 180]. Этот способ не встречается в первом переводе ЖВН, но близок к употребленному в ТЕФБ варианту как бы + инф. ™p9i to6u + инф. Значение этой конструкции близко к предыдущей. Она встречается в греческом тексте ЖВН дважды и, как и предыдущая, переводится разными способами: в первом случае это да-конструкция (69 a), а во втором — сущ. с предлогом на (136 а). приимѹ тѧ тамо, да бѹдеши вкѹпѣ съ мною (69 a) — prosd)exoma… soi ™p9i to6u e7ina… se ¤ma ™mo9i (f. 64 v);Filologia_3-12.indd 63 Filologia_3-12.indd 63 06.06.2012 13:09:42 06.06.2012 13:09:42 ka9i _idou; +h lege9wn t6wn _agg)elwn Kur…ou t6wn ™p9i to6u timwre6in tetagm)enwn (f. 120). Близкая конструкция ™p9i t9o + инф. появляется один раз в Синак саре, где она переводится как на + сущ. Во втором переводе ЖВН дважды отмечается конструкция ™p9i t6#w + инф., которая 1 раз переводится сочетанием на + вин.п. отглагольного сущ., 1 раз — конструкцией ко да + личная форма глагола [Громова, 2010: 180]. e_iq t9o + инф. Всего насчитывается 26 случаев употребления данной конструкции. Преобладающим способом перевода является использование существительного: а) с предлогом на (9 раз) и показахсѧ ємѹ коє зелиє на врачьбѹ мї бываєть (32 a) — _epede)iknuon a_ut6#w _emaut)on, +opo6i)a moi suntey)hsontai f)armaka e_iq t9o _iatreuy6hna)i me (f. 28 v — 29); б) с предлогом въ (3 раза) потомъ же за лѣность разъвратишасѧ. в согрѣшенїи погыбо ша (144 б) — e_iq t9o +amart)anein ¦p)wlonto (f. 128); в) в тв.п. без предлога (1 раз) и ѡгнь тъ но не коже ѡгнь сего мира. но ѹбо сладокъ видѣнїємъ зѣло (96 б) — e_iq t9o +or)asyai sf)odra (f. 81 v). Конкурирует с этим способом перевод с помощью инфинити ва: а) одиночный инфинитив (7 раз) б҃ъ препоѧсаѧ силою любовники своѧ. настѹпати имъ на змиѧ, и на скорпиѧ, и на всю силѹ врага. препоѧши крѣпостью васъ. на попранїє жалѹ противнаго. и ѹбѣжати вама козни до конца. и въ мѣрѹ дх҃вныа възрасти постигнти (28 г) — ka9i +o Ye9oq +o perizwnn)uwn me d)unamin to9uq _agaphto9uq a_uto6u e_iq t9o pate6in a_uto9uq _ep)anw _of)ewn ka9i skorp)iwn ka9i _ep9i p6asan t9hn d)unamin to6u _ecyro6u8 periz)wsei _isc9un ka9i d)unamin +um6aq e_iq t9o katapate6isyai t9a k)entra to6u _allotr)iou ka9i _ekfuge6in a_uto6u t6wn mhcan6wn t9o t)eloq ka9i e_iq m)etron pneumatik6hq +hlik)iaq _elhlak)enai (f. 25 v — 26). В данном случае в славянском переводе сочетаются как однородные отглагольное существительное с предлогом и два инфинитива (в греческом три однородных инфинитива), что обусловлено дистантным расположением однородных членов. При пословном переводе отглагольным сущ. передается только первый 8 Данный текст представляет собой цитату Лк. 10:19, однако в греческом тексте Евангелия находится синонимичный оборот to6u pate6in, который во всех редакциях Евангелия переводится одиночным инфинитивом [Пентковская, 2009: 251–252].Filologia_3-12.indd 64 Filologia_3-12.indd 64 06.06.2012 13:09:43 06.06.2012 13:09:43 однородных инфинитива так и переводятся инфинитивами. Подобные случаи соединения в качестве однородных сущ. и инфинитива при передаче субстантивированных инфинитивов отмечены в переводе Синаксаря, в частности, pr9o d9e to6u ke)irasyai ka9i t9hn t)axin t6wn klhrik6wn metelye9in передано как преже пострижени въ чинъ прр(о)чьскыи приити [Синаксарь, 2010: 19 примеч.]; б) еже + инфинитив (3 раза) реклъ бѧхъ ємѹ ни во чтоже имѣи, єже цр(с҃)твовати ти на земли (35 в) — E2irhka d9e a_ut6#w mhd9en 2ecein e_iq t9o basile6usai a_ut9on _™n t63h g63h (f. 32 v); а иже ѹчюждени ѿ ѹтробы живыхъ вещеи моихъ и прельстившесѧ ѿ чрева єже творити грѣхъ (188 г) — e_iq t9o pr)attein t9hn +amart)ian (f. 169 v). вводѧщихъ. єже съблюдати заповѣди твоѧ (201 б) — e_iq t9o thre‹n _™ntol)aq sou (f. 181 v); в) иже + инфинитив (1 раз) потщисѧ и подвизаисѧ. ѹгодникь быти г҃ѹ б҃ѹ нашем иже сподобитисѧ тебѣ нб҃номѹ цр҃вїю (197 г) — e_iq t9o kataxiwyÁna… soi ka9i tÁq t6wn o_uran^wn basile)iaq (f. 178 v). Приведенные четыре примера можно считать частичными кальками рассматриваемой греческой конструкции, которые передают артикль при инфинитиве, но не передают предлог. Такая интерпретация этих конструкций косвенно подтверждается данными афонской редакции Нового Завета, где имеются случаи перевода конструкции e_iq t9o + инф. как єже + инф. [Пентковская, 2009: 239–240]. Нельзя до конца исключить и возможность другого чтения греческого текста, бывшего в распоряжении у славянского переводчика, например, наличия в нем в данных фрагментах конструкции to6u + инф. Два раза в переводе употребляется конструкция да с личной формой глагола: на всѧкъ же дн҃ь поимахѹть є(г҃) цр҃еи тѣхъ подърѹжьѧ в ложница своѧ. да бл(с҃)вѧтсѧ ѿ него (22 г) — e_iq t9o e_uloghy6hnai +up_ a_utoà (f. 21). Наконец, еще один случай не вполне точно соответствует чтению греческого списка D 187, поэтому можно предполагать, что в оригинале славянского перевода соответствующего оборота не было (менее вероятно для данного текста упрощение синтаксиса самим переводчиком): И бѣ проподобныи єдинъ в домѹ реченаго мѹжа. кто єго поиметь в домъ свои. мнози ѹбо с вѣрою прїходѧще молѧхѹть єго. бл҃жныи же не хотѧше нї къ комѹже ихъ ити. но терпѧше в домѹ томъ (18 б) — ср. ka9i 7hn +o +osi)wtatoq m)onoq _en t63h o_ik)i#a to6u _andr)oq. Pollo9i o7un 2espeudon p)istei fer)omenoi, +opo6ioq a_ut9on 2ar3h e_iq 5 ВМУ, филология, № 3Filologia_3-12.indd 65 Filologia_3-12.indd 65 06.06.2012 13:09:44 06.06.2012 13:09:44 meta)urion _ep)eneusen, _al_l _ekart)erei _en t63h o_ik)i#a (f. 17). Таким образом, в ЖВН конкурируют два основных способа передачи данной конструкции: сущ. (с предлогом и без него) и инфинитив (одиночный и с местоимением в функции артикля). Следует отметить при этом редкость появления в этом тексте да-конструкции. Трижды рассматриваемая конструкция встречается в греческом оригинале ЖАЮ. В древнерусском переводе она передается один раз как да + личная форма глагола, второй раз одиночным инфинитивом, а в третий раз придаточным предложением с союзом да. Второй перевод ЖАЮ калькирует ее как въ еже+инф. [Тюняева, 2008: 239]. В Синаксаре данная конструкция также отмечается трижды, из них дважды она переводится как на + сущ., а один раз конструкцией да + личная форма глагола. В ТЕФБ на основной библейский текст Евангелия от Марка приходится одна конструкция e_iq t9o + inf, которая передается придаточным предложением с союзом да + личная форма глагола, что является традиционным славянским средством при передаче данной греческой конструкции. В толкованиях дважды используется другой способ перевода — одиночный инфинитив, а в двух случаях использовано сущ. с предлогом на [Федорова, 2011: 110]. В древней и преславской редакциях Нового Завета отражается вариативность переводческих средств: сущ. с предлогом на, даконструкции, одиночный инфинитив. Основным вариантом передачи e_iq t9o + инф. в Чудовской редакции Апостола является грецизированная конструкция въ еже + инф. (30 случаев в Чудовской редакции и 14 случаев в афонской), а в афонской — одиночный инфинитив, что является обычным славянским средством для передачи значения цели. Вместе с тем интерес представляет использование модели неполного калькирования еже + инф. в обеих редакциях (17 раз в Чудовской и 7 раз в афонской), которая применяется и при передаче синонимичной целевой конструкции to6u + инф. По одному разу в обеих редакциях применяется конструкция къ + сущ. и да + личная форма глагола [Пентковская, 2009: 235–249]. Примечательно, что, по наблюдениям исследователей, перевод целевого инфинитива (e_iq t9o + инф.) существительным с предлогом мало распространен в славянских переводах и он практически не встречается в правленых редакциях XIV в., в частности, в Литургии Преждеосвященных Даров [Афанасьева, 2004:105]. Это наблюдение ставит ЖВН в особую позицию, поскольку именно отглагольное сущ. с предлогом здесь преобладает, хотя и с небольшим перевесом над инфинитивом. Близко к ЖВН по этому параметру подходит перевод толкований в ТЕФБ.Filologia_3-12.indd 66 Filologia_3-12.indd 66 06.06.2012 13:09:44 06.06.2012 13:09:44 ся 9 раз, из них 4 — инфинитивом, 2 раза — конструкцией коже + инф., по одному разу — да + praes., ради + род.п., личной формой глагола [Громова, 2010: 180]. Таким образом, в этом переводе преобладает инфинитив, хотя полное калькирование конструкции не встречается. to6u + инф. Данная конструкция может иметь значение цели и дополнительное значение. Уже в начальный период славянской книжности было выработано несколько синонимичных способов ее перевода на славянский (одиночный инфинитив, супин, да + личная форма глагола). Эти способы (за исключением супина) находим и в древнейшем славянском переводе ЖВН: а) инфинитив (36 раз) съвѣтъ же поставивъ и иже с нимъ. вънити первыми враты. иже сѧ наричють мѣдѧнаѧ (10 в) —_ All_ o_uc o8utwq sun6hken tel)esai +o dustuc)estatoq, boul9hn d9e st)hsaq met9a t6wn s9un a_ut6#w to6u e_isi)enai _ap9o t9hn prwt)isthn p)ulhn, 5hn per)icalkon prosagore)uousin (f. 9 v); б) еже + инфинитив (4 раза) и пакы разлчи г҃ь б҃ъ ѿ нихъ по правдѣ своєи, и по сѹ(д)бѣ своєи. єже имъ въздати по безаконїю ихъ. и єже погѹбити ихъ по лѹкавъствѹ ихъ (140 a) — to6u _apodo6unai a_uto6iq kat9a t9hn _anom)ian a_ut6wn ka9i to6u _afan)isai a_uto9uq, kat9a t9hn ponhr)ian a_ut6wn (f. 124); в) да + личная форма глагола (5 раз) сѣдъшю ємѹ мало близъ златыхъ вратъ да почиєть (5 a) — Ka9i kayesy)entoq plhs)ion t6hq Crus6hq P)orthq to6u _anaj6uxai _ol)igon (f. 5 v); г) глагол в личной форме (4 раза) и коже мѧ ѹзрѣ предъ враты стоѧща ѡстрѣє множицею възъглашаше женамъ. ѿверзѣте (49 б) — Ka)i, +wq o7imai, to6u yewr6hsa)i me pr9o to6u pul6wnoq +ist)amenon _ox)utata pollost63h pef)wnei ta6iq gunaix)i: _ano)ixate, f)askousa, di9a t)acouq, _ano)ixate (f. 44) — возможно, в оригинале перевода была другая конструкция, потому что и дальше нет дословного совпадения текста; прочеє не рѣкох ли тако. ко прїити єсть чаємом (166 б) — loip9on o_u p)efuken o*utoq 4oq 7hn to6u paragene0syai _apoke)imenoq (f. 148 v). Эта конструкция представляет особый интерес, так как форма есть (с соответствием в виде формы имперфекта 7hn) имеет, по всей вероятности, экзистенциальное значение (удостоверительное значение модальности индикатива), а значение потенциальной Filologia_3-12.indd 67 Filologia_3-12.indd 67 06.06.2012 13:09:44 06.06.2012 13:09:44 конструкции известны в современных диалектах, а также в древнерусском переводе ЖАЮ: да в горцѣмь <пути> показано ти ѥсть вкушеньѥ стр(с)темъ и болѣзнемъ же ти есть прити мене дѣлѧ — ср. (без формального соответствия подчеркнутому в греческом тексте) _en t6#w pikr6#w m)en t6wn \ag)wnwn ka9i t6wn p)onwn soi di\ \em9e =upod)edeiktai +h a2isyhsiq [Шевелева, 2001: 213; Молдован, 2000: 174, 460]; д) причастные конструкции (5 раз) по двою же или по трехъ м(с҃)цѣхъ. бывшю зломѹ томѹ и в(с҃)епагѹбномѹ ѹбииствѹ (9 в) — Pr9o g9ar d)uo 1h ka9i tri6wn mhn6wn to6u gen)esyai t9o dein9on _eke6inon ka9i _ol)eyrion s)umptwma (f. 9 v) — перевод дательным самостотоятельным, вероятно, выбран потому, что инфинитив субстантивирован в генетиве, а славянский дат.п. соответствует греческому род.п. в ряде основных функций [Успенский, 2002: 254–255]. идѣже г҃ь ихъ веселѧсѧ пре(д)стоить т и ти превысившесѧ принесоша (172 a) — _eke)ise ka9i o*utoi to6u metewr)izesyai, \apenecy)htwsan (f. 154); е) отглагольное существительное Егор. 162 єще бо видѧхѹть и сѹ(д)ю нелицемѣрна. рость к нимъ имѹща. и болѣзнено на нихъ коже чаѧхѹть досьпѣха сѹ(д)ина єже въз(д)ати имъ (125 в) — D 187 kay)oti ka9i _exed)econto to6u e_ukair)isai t9on krit9on, ka9i _antapodo6unai a_uto6iq (f. 109 v). Как и в случае передачи однородных конструкций e_iq t9o + инф. в 28 г, здесь однородные субстантивированные инфинитивы передаются поразному: первый отглагольным сущ., а второй — калькой еже + инф. Эта разница может быть обусловлена переосмыслением отношений между двумя инфинитивами, когда в качестве собственно целевого рассматривается только второй из них. При этом по законам славянского синтаксиса после сущ. досьпѣха сущ. t9on krit9on переводится прилагательным сѹ(д)ина. Ведущим способом перевода в ЖВН является одиночный инфинитив. Четырежды встречается употребление калькированной конструкции еже с инфинитивом, употребление которой становится нормативным в переводах XIV в. В Синаксаре преобладающим способом перевода является одиночный инфинитив (11 раз). Дважды отмечен супин, по одному разу конструкции да + личная форма глагола, сущ., на + сущ. (в последнем случае можно предполагать иное чтение греческого оригинала, ср. перевод субстантивированного инфинитива с предлогами). Еще в одном случае данные списков расходятся: чтением архетипа, как полагают издатели, было ко + инф., в списках в соответствующем Filologia_3-12.indd 68 Filologia_3-12.indd 68 06.06.2012 13:09:45 06.06.2012 13:09:45 2010]. В древнерусском переводе ЖАЮ наблюдается вариативность переводческих приемов: да + личн.ф., да бы +личн. ф., одиночный инфинитив (но отсутствует конструкция еже + инф.), а во втором южнославянском переводе используется стандартная конструкция еже + инф. [Авдеева, 2007: 374–375]. В ТЕФБ от Мр. зафиксированы три случая употребления данной конструкции, при этом в архетипе перевода один раз используется личная форма глагола, а дважды — одиночный инфинитив [Федорова, 2011]. Примечательно, что при многообразии представленных вариантов в ЖВН не зафиксирован такой древний способ перевода, как супин. Возможно, в этом отношении ситуация в ЖВН близка к ТЕФБ, но не исключено, что супин мог быть выправлен при копировании (так как все имеющиеся полные списки ЖВН не старше XVI в.). В древних богослужебных редакциях Нового Завета преобладающим средством перевода конструкции to6u + инф. является, как и в ЖВН, одиночный инфинитив (11 раз). Он же в соответствующих случаях регистрируется и в афонской редакции (12 раз), еже + инф. встречается в ней три раза, однако здесь отсутствует супин, но используется, вслед за древними редакциями, да + сослагательное наклонение (3 раза). Основным вариантом, унифицированным в Чудовской редакции Евангелия при передаче конструкции to6u + инф., является одиночный инфинитив (14 случаев). Супин, как архаизм, употребляется редко (в двух случаях в особой ветви Чудовской редакции и, возможно, только в одном случае в Чуд. (Мф. 13:3), однако точному пониманию этой формы препятствует написание под титлом). Калька еже + инф. 4 раза зафиксирована в Чуд. и 2 раза в другой ветви редакции [Пентковская, 2009: 250–259]. Весьма последовательно конструкция еже + инф. для передачи to6u + инф. используется в Норовской Псалтыри, в меньшей степени она свойственна правленой редакции Псалтыри [Норовская Псалтырь, 1989, I: 70]. Встречается эта калька в Чудовской и Киприановской редакциях Литургии Преждеосвященных [Афанасьева, 2004: 104]. Во втором переводе ЖВН конструкция to6u + инф. переводится 7 раз, из них 2 — инфинитивом, 2 — личной формой глагола; в трех случаях текст пересказан [Громова, 2010: 180]. c)arin to6u + инф. Эта конструкция в тексте ЖВН встречается всего два раза. Соответствующей конструкции в других привлекаемых для сопоставления текстах нет. В силу ее относительной редкости какого-либо единого стандартного средства перевода выработано не было. В одном случае Filologia_3-12.indd 69 Filologia_3-12.indd 69 06.06.2012 13:09:45 06.06.2012 13:09:45 лога при инфинитиве, но поскольку ради, в отличие от c)arin, является послелогом, переводчику пришлось добавить местоимение — влияние в этом случае, по всей вероятности, оказало еще и стандартное сочетание того ради: многажъды же в домъ патрикиѧ прехвалныа. того ради видѣти преподобнаго схожахѹсѧ (20 г) — Pollac6wq d9e ka9i _en t6#w o2ik#w t6hq paneuf)hmou patrik)iaq c)arin to6u ye)asasyai t9on 4osion sun)hrconto (f. 19). В другом случае была употреблена да-конструкция, обычная при переводе синонимичной конструкции to6u + инф.: ѡна же рече ми сдѣ бы(с҃) брате. по малѣмъ же ѿшествии. пришедъ сдѣ да посѣтить чадъ своихъ (49 a) — + H d9e l)egei moi:taut)oyi p)efuken, _adelf)e, 2isw _ol)igou diast)hmatoq paragen)omenoq to6iq _eny)ade, c)arin to6u _episk)ejasyai t9a t)ekna 2idia (f. 44). t9o + инф. Данная конструкция используется с целевым и дополнительным значением (объектный инфинитив). Она отмечается в греческом тексте ЖВН 11 раз, причем перевод этой конструкции значительно варьируется и зависит от контекста: а) инфинитив (4 раза) бл҃го бо єсть бесѣдовати истиннѹ (39 г) –_ Agay9on g9ar t9o +omile6in t9hn _al)hyeian (f. 34 v); б) єже + инфинитив (2 раза) ре(ч҃) к неи прп(д)бныи, чадо аще ѹбо дрѹзии свершать сего хотѧще, любо ли не хотѧще. єже молитисѧ ѡ насъ. намъ же твердо подобаєть молитисѧ. вы же спротивнаѧ дѣлаєте (21 г) —+ O d9e 4osioq pr9oq a_ut)hn:t)eknon, +hm6in m9en _alusitel9eq to6uto boulom)enoiq ka9i m9h boulom)enoiq t9o prose)ucesyai +up9er +um6wn, +um6in d9e t9o _asfal)eq:_e9an g9ar +hme6iq proseuc)omeya, +ume6iq d9e to_unant)ion e_ipr)attesye (f. 20); се бо речено єже сѹдити ѡбѣма на десѧте племенема и̓з҃лвома (176 а) — to6uto g9ar e2irhtai t9o kr)inein a\uto9uq t9aq d)wdeka ful9aq to6u 'Isra9hl (f. 158); в) иже + инфинитив (1 раз) и свѣтѧхѹсѧ лица ихъ славою бж҃иєю. и бл҃гоє паче всѧкоѧ радости. иже токмо зрѣти на красоты ихъ (109 г) — ka9i \agay6wn +uperf)usin pa)shq \agalli)asewq t9o ka9i m)onon yewre6in t9hn terpn)onhta a_ut6wn (94 v); г) да + личная форма глагола (1 раз) к томѹ бо єдиномѹ на потребѹ бѹдеть. да разъдрабитсѧ брадвою. на дробно на преданьє ѡгню (92 г) — t9o tmhy6hnai t63h _ax)in#h Filologia_3-12.indd 70 Filologia_3-12.indd 70 06.06.2012 13:09:45 06.06.2012 13:09:45 что второй из двух однородных инфинитивов (если оригинал славянского переводчика не содержал здесь иного чтения) при отсутствии повторения при нем артикля переводится существительным с предлогом на; д) существительное (1 раз) видѣвши же сиѧ несключимаѧ раба. лѹкавоє сътворивши. коже развращенъ бы(с҃) ѹмъ господина своєго. и погыбе разѹмъ єго чл҃вчьскы (83 г) — kay)oti +o k)urioq a_ut6hq paretr)aphn ka9i _ap)hlwe t9o suni)enai t(a _anyrwp)ina (71 v); е) на + сущ. (1 раз) и несказанно радованїю на зракъ єго (130 в) — ka9i _anerm)hneuton _agall)iama t9o +or6an a_ut9on (f. 115); ж) причастие (1 раз) и ѿ нихъ исходѧщь ѡгнь золъ. и в дымъ притранъ прелагаєми. надъ чл҃вкы мнѧщесѧ превышаєми (149 a) — cp. D 187 _ep)ekeina t9o doke6in to6u o_urano6u _anef)ereto (f. 132 v). В Синаксаре эта конструкция встречается четырежды, два раза она переводится как еже + инф., два раза одиночным инфинитивом. В ЖАЮ эта конструкция дважды передается с помощью еже+ инф., встречается также придаточное предложение с союзом да [Авдеева, 2007: 378–379]. Ведущим способом перевода этой конструкции в ТЕФБ является еже + инф. (1 раз в основном тексте и 18 раз в толкованиях), в двух случаях встречается иже+инф. Кроме того, по одному разу зафиксировано субстантивированное причастие и обычное причастие, дважды отмечается одиночный инфинитив. Следует отметить также, что оборот еже + инф. был усвоен также оригинальной письменностью: он употребляется уже в сочинениях митр. Илариона [Молдован, 1984: 89; Успенский, 2002: 258]. Калькированная конструкция еже + инф. присутствует уже в древних редакциях Евангелия и Апостола. Чудовская редакция Апостола расширяет ее употребление, делая данный способ основным соответствием конструкции t9o + инф.: одиночный инфинитив используется в Чудовской редакции 4 раза, а еже + инф. — 21 раз. Сходное соотношение конструкций и в афонской редакции Апостола, однако с увеличением количества употреблений одиночного инфинитива: он встречается 7 раз, а конструкция еже + инф. — 14 раз [Пентковская, 2009: 260–264]. Во втором переводе ЖВН конструкция t9o + инф. переводится 5 раз, из них 2 раза — инфинитивом; по одному разу — конструкцией еже + инф., вънегда / егда + личн. ф. глагола, императивом (при цитировании заповедей) [Громова, 2010: 180].Filologia_3-12.indd 71 Filologia_3-12.indd 71 06.06.2012 13:09:46 06.06.2012 13:09:46 Данная конструкция имеет значение причины. Она зафиксирована в греческом тексте ЖВН пять раз. В одном случае перед нами возможный свободный перевод, если не отражение другого греческого чтения: прекланѧшесѧ тои больныи близъ къ преподобном да почиєть (5 б) —_ Ex)ekline d9e ka9i a_ut9oq di9a t9o _asyene6in a_ut9on plhs)ion to6u +os)iou to6u _anapa6usasyai (f. 5 v). В двух других случаях используется дательный самостоятельный оборот в сочетании с союзом зане: зане соущоу соуєтномоу ѡномоу мироу любоблдному (60 б) — di9a t9o e7inai t9on k)osmon _eke6inon fil)opornon (f. 55 v). Мнѣ же ѹбо ѿшедш. достиго(х) по мал дн҃їи ст҃го поста. и мнѣ не готов сѹщ, зане почитающ ми єже рекш г҃ѹ въ бж(с҃)твены(х) єго гл҃ѣхъ. въ пѣнїихъ и въ ѱалтыри (202 в) — di9a t9o _endelace6in me (f. 183). Наконец, два оставшихся примера — это перевод инфинитивного оборота с помощью союза зане(же) и личной формы глагола: нъ не бѣ помилѹющаго ихъ. занеже и бѣ съборъ ихъ великъ и страшенъ (145 а) — di9a t9o e7inai t9hn sunagwg9hn ta9uthn fober9an ka9i meg)alhn (128 v). зане ми єси былъ любимъ зѣло. прїими дх҃ъ мои бесъ сѹмнѣнїа (202 б) — di9a t9o file6isya)i se sf)odra +up' emo6u, 2esoma)i soi t6#w pne)umat)i mou _adi)aspaston (f. 182). Перевод пассивного инфинитива личной пассивной конструкцией. От ситуации, представленной в ЖВН, существенно отличается материал Синаксаря, в греческом оригинале которого зафиксировано 13 случаев употребления рассматриваемой конструкции. Подавляющее большинство из них (10 раз) переводится калькированной конструкцией зане + инф. По одному разу употребляются конструкции зане + причастие, ко + причастие и сущ. с послелогом ради. Узус, отраженный в Синаксаре, воспроизводится впоследствии в ЧРНЗ, где конструкция di9a t9o + инф. переводится преимущественно как зане(же) + инф. Конструкция зане + личная форма глагола всего 1 раз встречается в трех списках Чудовской редакции и 4 раза в Чуд. Кроме того, в Чуд. дважды используется конструкция понеже + личная форма глагола и 1 раз за + сущ. (вслед за древним текстом). Такое разнообразие отражает уход от унификации и сближение с традиционным текстом: так, зане + личная форма глагола 10 раз употребляется в древнем и преславском тексте (здесь это основное средство передачи данной конструкции) и 9 раз она представлена в афонском тексте. По одному разу в древних редакциях и в афонском тексте представлена конструкция имьже + личная форма глагола. Что касается афонской редакции, то она обобщает в качестве основного варианта личную Filologia_3-12.indd 72 Filologia_3-12.indd 72 06.06.2012 13:09:46 06.06.2012 13:09:46 дважды. Ситуация в Апостоле Чудовской редакции сходна с ситуацией Евангелия: ведущей конструкцией при передаче di9a t9o + инф. + Acc. остается конструкция зане(же) + инф. + Дат.п. (используется 9 раз). По одному разу используется конструкция зане(же) + личная форма глагола и понеже + личная форма глагола. Первая из этих конструкций является основной для древнего текста: так, в К-1 она отмечена 7 раз. Значительное место занимает эта конструкция и в афонской редакции Апостола: она встречается здесь 4 раза. Однако в афонской редакции возрастает число калек: так, в Sin. Slav. 4 зане(же) + инф. + Дат.п. используется 4 раза (в F.I.657 эта конструкция встречается 5 раз), но основным отличием от всех редакций Апостола, включая Чудовскую, является наличие здесь кальки зане(же) + инф. + Дат.п. (4 раза). Эта калька не встретилась в афонской редакции Евангелия [Пентковская, 2009: 221–230]. В ТЕФБ от Мр. в основном тексте один раз используется конструкция зане + личная форма глагола, как и в ранних богослужебных редакциях, а еще в одном случае представлено отглагольное сущ. с послелогом ради (Мр. 4:6 и не имѣни ради корени оусше — ka9i di9a 2ecein +r)izan _exhr)anyh). В толкованиях преобладающим является t9o m9h 2 принцип калькирования инфинитива: в пяти случаях употреблена конструкция зане + инфинитив, в двух — одиночный инфинитив; один раз встречается также конструкция понеже + личная форма глагола, еще по одному разу фиксируется номинализация (за + сущ. и сущ. + ради), а один раз употребляется ко + причастие [Федорова, 2011: 111–115]. Несколько ближе подходят переводческие решения ЖВН к переводческим решениям ЖАЮ, не совпадая, однако, с ними полностью. В древнейшем переводе ЖАЮ предпочтение отдается личным формам глагола в сопровождении союзов занеже и зане, один раз встречается личная форма глагола с союзом коже [Авдеева, 2007: 376]. Во втором переводе ЖВН конструкция di9a t9o + инф. + Асс. переводится 3 раза сочетанием понеже + личная форма глагола + им.п.; та же конструкция без аккузатива переводится 1 раз сочетанием ко + личная форма глагола [Громова, 2010: 180]. Рассмотренный материал позволяет сделать следующие обобщения. Однозначного соответствия переводческих средств тем или иным инфинитивным конструкциям нет ни в одном из рассмотренных текстов. Не обнаруживается в явном виде закономерности, свойственной более поздним переводам, когда определенная конструкция перевода закрепляется за определенной конструкцией оригинала. У всех рассмотренных переводов, однако, имеется и значительная общность: большой процент употребления конструкций сущ. с Filologia_3-12.indd 73 Filologia_3-12.indd 73 06.06.2012 13:09:47 06.06.2012 13:09:47 конструкции (следование — по, предшествование — прежде, цели — на), за исключением новозаветных редакций. С ними в свою очередь ЖВН объединяет частое употребление дательного самостоятельного и редкое использование калек (только еже + инф. и единичные случаи появления конструкции вънегда + инф.). В ЖВН предпочтение при переводе разнообразных инфинитивных конструкций отдается дательному самостоятельному обороту (он преобладает при переводе конструкции _™n t6#w + инф., а также используется в части случаев при передаче pr9o to6u + инф., ¢p(o to6u + инф.) и отглагольному существительному, чаще всего с предлогом (см. перевод pr9o to6u + инф., met9a t9o + инф., частично _™n t6#w + инф.). Важное место в арсенале переводческих средств в древнейшем переводе ЖВН отводится также инфинитиву, чаще всего одиночному, реже в сопровождении калькирующей греческий артикль местоименной формы еже/иже (в частности, при переводе конструкции to6u + инф.). При этом в старшем переводе ЖВН для перевода субстантивированного инфинитива практически не употребляются конструкции с союзом ко(же), что можно связать с закрепленностью этого средства для передачи конструкций с +wq и 4wste, а использование да-конструкций в этой сфере явно относится к периферийным средствам выражения (например, при передаче e_iq t9o + инф.). Такая распределенность средств в ЖВН при отсутствии употребления ко для передачи конструкции di9a t9o + инф. со значением причины отличает его от ЖАЮ, а также от Александрии и Повести об Акире, для которых характерно синкретичное использование союзов. Так, в этой группе восточнославянских переводов союз ко, помимо прочих функций, используется в качестве основного союза со значением причины. При этом в Пчеле и Истории Иудейской войны, представителях другой группы восточнославянских переводов, придаточные причины вводятся специализированными союзами [Пичхадзе, 2011: 417–418]. Отличает ЖВН от ЖАЮ, Александрии и Повести об Акире, в которых союз да употребляется весьма широко в самых разнообразных функциях, и низкая частотность да-конструкций. В данном отношении ЖВН также сближается с Пчелой, где роль союза да очень ограничена [Пичхадзе, 2011: 418]. Разница между переводами заключается и в степени вариативности передачи определенных синтаксических конструкций. Она во многом связана с их различной жанровой принадлежностью и различием реализующихся в них принципов организации текста. Так, для Синаксаря характерны краткие последовательности с однотипными формульными выражениями и сравнительно упрощенным синтаксисом. Жанровая принадлежность, а также сходное синтаксическое наполнение оригинального текста объединяет ЖВН и ЖАЮ. Однако, Filologia_3-12.indd 74 Filologia_3-12.indd 74 06.06.2012 13:09:48 06.06.2012 13:09:48 личаются способами передачи конструкций с субстантивированным инфинитивом. В частности, в старшем переводе ЖАЮ, в отличие от старшего перевода ЖВН, при передаче субстантивированного инфинитива не отмечаются калькированные конструкции. Объясняет отсутствие существенных совпадений между переводами, по всей вероятности, их происхождение из разных книжных центров и разное время их возникновения. Представленный в древнейшем переводе ЖВН узус не вполне совпадает и с евангельским, хотя несомненно на него ориентируется. Ближе подходит он к толковой части ТЕФБ, однако для подробного сопоставления этих двух памятников необходим тщательный анализ древнейшего перевода ТЕФБ в полном объеме (напомним, что в настоящее время результаты получены только для ТЕ от Марка). Близость ЖВН к ТЕФБ в отношении передачи субстантивированного инфинитива может объясняться близким временем возникновения двух названных памятников (оба перевода существовали в древнерусской традиции, вероятно, уже к концу XI в.). За исключением ЖАЮ, во всех рассмотренных переводах отмечается некоторое количество калькированных конструкций, принадлежащих, по всей вероятности, их архетипам, поскольку во всех случаях вторичная сверка с привлечением греческого текста не проводилась. Это конструкции еже + инф., вънегда + инф. Следовательно, употребление данных средств выражения в качестве основных и нормативных в переводах XIV в. может рассматриваться как расширение их прецедентного использования в более ранний период. Более общее наблюдение, вытекающее из анализа материала переводов домонгольского периода, заключается в том, что тенденция к унификации средств выражения действует, несомненно, и в ранних (домонгольских) переводах. Следовательно, в отношении перевода синтаксических конструкций с субстантивированным инфинитивом реформа XIV в. (и второе южнославянское влияние) может быть описана как смена одних стандартов другими. При этом далеко не все переводы XIV в. содержат набор буквалистических конструкций. Так, языковые средства, используемые во втором, южнославянском, переводе ЖВН при передаче инфинитивных конструкций, весьма вариативны; лишь в отношении некоторых конструкций можно говорить о преобладающем способе перевода. Синтаксические кальки, характерные для болгарских переводов XIV в., здесь немногочисленны. Эти признаки сближают второй перевод ЖВН с афонскими редакциями Нового Завета [Громова, 2010: 181]. В то же время систематическое использование инфинитивных калек в таких переводах XIV в., как, например, южнославянский перевод ЖАЮ или Чудовская редакция Нового Завета может быть описано как расширение прецедентного Filologia_3-12.indd 75 Filologia_3-12.indd 75 06.06.2012 13:09:48 06.06.2012 13:09:48 переводах и ранее. Таким образом, наряду с тенденцией к вариативности синтаксических средств выражения в славянской книжности действует и тенденция к унификации, конкретная реализация которой меняется в зависимости от переводческих предпочтений текущего периода.

Напиши аннотацию по статье

ВЕСТНИК МОСКОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА. СЕР. 9. ФИЛОЛОГИЯ. 2012. № 3 Т.В. Пентковская ПЕРЕДАЧА КОНСТРУКЦИЙ С СУБСТАНТИВИРОВАННЫМ ИНФИНИТИВОМ В ДРЕВНЕЙШЕМ СЛАВЯНСКОМ ПЕРЕВОДЕ ЖИТИЯ ВАСИЛИЯ НОВОГО1 В статье рассматриваются способы передачи греческого субстантивированного инфинитива в древнейшем славянском переводе Жития Василия Нового, выполненном в Древней Руси в конце XI в. Данные этого памятника сопоставляются с данными других церковнославянских переводов домонгольского периода. Переводчик Жития в определенной мере ориентировался на синтаксические нормы, представленные в ранних редакциях Нового Завета. Часть переводческих решений совпадает с вариантами Толкового Евангелия и Синаксаря, отличаясь в то же время от вариантов близкого по жанру древнерусского перевода Жития Андрея Юродивого.

перевод аргументов к книге иова 1671 г на фоне московских библейских переводов с полского языка. Ключевые слова: библейские переводы, польский язык, поздний церковнославянский, лексико-грамматические особенности. The paper deals with the characteristic features of the Church Slavonic language of the Summa, i.e. summary of the Chapters of the Book of Job. This translation was made from Polish in Moscow by Moses, a monk of Chudov monastery, in 1671. It is established that the Summa was translated from the Calvinist Brest Bible of 1563. The translation of the Summa is examined in the circle of other confessional translations from Polish of the second half of the 17th cent., such as Summa to the Acts, Epistles and Apocalypse of the New Testament translation made by the group of scholars under the leadership of Epiphanius Slavinetsky and Euthymius Chudovsky and the book of Psalms in the translation of Avraamiy Firsov. Keywords: Bible translations, Polish language, late Church Slavonic, lexical and grammati cal features. Книга Иова известна в славянской традиции с древнейшего периода существования книжности у славян. Так, фрагменты из книги Иова находятся в составе Паремийника и восходят к кирилло-мефодиевскому времени. Этот перевод включен и в хорватские бревиарии [ХристоваШомова, 2007: 11, 55]. Полный славянский перевод относят к корпусу переводов, сделанных св. Мефодием и его учениками. Он сопровождался толкованиями Олимпиодора, причем в языковом отношении между ними и основным текстом не выявляются различия, что позволяет предполагать первоначальность толкований [Алексеев, 1999: 159; Христова-Шомова, 2007: 11]. Именно к мефодиевскому переводу восходит текст книги Иова в составе Геннадиевской Библии [Ромодановская 2005: 584], а также (с некоторыми исправлениями) в Острожской Библии [Розинская, Скобелев, Ткаченко, Турилов, 2011]. Еще два перевода с толкованиями, старшие списки которых относятся к XV в., появились у южных славян. Первый перевод был выполнен в Хиландарском монастыре на Афоне иноком Гавриилом и сопровождается толкованиями позднеантичных и византийских авторов [Христова-Шомова, 2007: 12; Христова-Шомова, 2009: 39–42]. Второй перевод сохранился в двух списках, происходящих из болгарского Рыльского монастыря, и был подробно исследован и издан И. ХристовойШомовой [Христова-Шомова, 2007]. Все перечисленные церковнославянские версии восходят к греческому тексту [Розинская, Скобелев, Ткаченко, Турилов, 2011]1. Существовала и традиция славянских переводов книги Иова с Вульгаты: помимо польских переводов в составе разных изданий Библий, имеются еще хорватский перевод, представленный в некоторых глаголических бревиариях XIV–XVI вв., и чешский, опубликованный в 1488 г. (переизданный в 1489 и 1506 гг.) [Христова-Шомова, 2009: 42]. На нескольких источниках основан перевод книги Иова в Библии Ф. Скорины: основой для него, по всей вероятности, послужила византийскоцерковнославянская традиция, однако чтения сверялись и с Вульгатой, а в некоторых случаях привлекался чешский текст. Этот перевод снабжен аргументами (кратким изложением содержания) перед главами [ХристоваШомова, 2009: 37–72]. В 1671 г. иеродиакон московского Чудова монастыря Моисей выполнил новый перевод книги Иова с польского языка. Этот церковнославянский перевод, сохранившийся в единственной рукописи из архива СанктПетербургского института истории РАН2, был введен в научный оборот Т. А. Исаченко, которая рассматривала его как своего рода подготовительный этап библейской справы, санкционированной Постановлением Архиерейского Собора 1673 г. [Исаченко, 2002: 67–75; Исаченко, 2009: 47–57]. Моисей Чудовский упоминается в числе книжников, принимавших участие в переводе Нового Завета под руководством выходца из Юго-Западной Руси Епифания Славинецкого и инока московского Чудова монастыря Евфимия [Исаченко, 2002: 68]. В переводе Моисея книга Иова делится на 42 главы, что соответствует современному делению и латинской традиции и отличается от традиции Септуагинты, к которой восходят церковнославянские переводы (в них текст 1 Об особенностях греческой версии книги Иова по сравнению с оригинальным еврейским текстом см. [Рижский, 1991: 201–210]. 2 СПбИИ РАН, ф. 238 (коллекция Н. П. Лихачева), оп. 1, № 384.насчитывает 33 главы). Разделение текста на 42 главы представлено также в Библии Скорины [Христова-Шомова, 2009: 42]. Обращение к польскому языку диктовалось, по всей вероятности, несколькими соображениями, ключевым из которых была понятность переведенного текста. В Предисловии к новому переводу читателю предлагается сначала прочитать хотя бы одну главу церковнославянского текста, а потом сравнить ее с новым переводом, чтобы признать его пользу3. Кроме того, польские издания Библии, которые использовались в переводе, содержали разработанный научно-критический аппарат, включавший в себя систему маргиналий и дополнительных текстов (комментариев к главам и аргументов к ним). Но он, видимо, в силу своей инновационности в условиях Московской Руси был перенесен в перевод лишь частично. Полностью были переведены аргументы к главам (краткое содержание), «Аргумент Вуйковъ» в конце текста (л. 120 об.), но комментарии после глав подведены лишь к первым трем главам. Источником комментариев и заключительного аргумента является Библия Якоба Вуйка 1599 г.4 (указания на нее содержатся в самом переводе), а аргументы перед главами были переведены с Брестской Библии 1653 г.5, так как Библия Вуйка в издании 1599 г. не содержала аргументов. Таким образом, книга Иова принадлежит к числу переводов, выполненных с нескольких источников, польских (протестантская Брестская Библия и католическая Библия Я. Вуйка) и церковнославянских. Наличие дополнительных текстов, переведенных с польского, в частности, аргументов, объединяет перевод книги Иова с переводом Нового Завета книжного круга Епифания Славинецкого (далее – НЗЕ) и позволяет проводить сопоставление данных текстов, принадлежащих одной книжной среде. Лингвистическое исследование аргументов к Апостолу и Апокалипсису НЗЕ, источником которых послужил Новый Завет Якоба Вуйка 1593 г., было проведено в работе [Пентковская, 2016 (в печати)], и его данные привлекаются в настоящей статье для сопоставления с данными аргументов книги Иова. В 1683 г. появился перевод еще одной библейской книги – Псалтыри, сделанный Аврамием Фирсовым на «простой обыклой словенской язык», что интерпретируется исследователями как упрощенная (гибридная) разновидность церковнославянского языка [Целунова, 2006: 7; Успенский, 3 О неясностях древнего славянского перевода см. [Розинская, Скобелев, Ткаченко, Турилов, 2011]. 4 Об этом переводе см., например [Kossowska, 1968: 347–360]. 5 О Брестской Билии см., например [Kossowska, 1968: 225–253].2002: 490–491]. Источниками этого перевода также стали Брестская Библия 1563 г. и Библия Я. Вуйка 1599 г. (наряду с Гданьской Библией 1632 г.), причем из Брестской Библии были заимствованы Предисловие, аргументы к псалмам6 и значительное число глосс [Исаченко, 2009: 67–71; Целунова, 2006: 8, 144, 387; Успенский, 2002: 491]. Характер использования данных источников представляет собой еще один пункт сближения между рассматриваемыми текстами. Оба перевода сближает наличие Предисловий, обращенных к читателю7, аналогом которых служат Предисловия к читателю польских библейских изданий. Приведем Предисловие к книге Иова по рассматриваемой рукописи: Сїѧ кн҃ги ст҃аго и праведнаго и многострадалнаго Ӏѡва, преведени сꙋть во ѻбители, Архистратига михаӏла чюда єгѡ, созданнѣи ѿ великагѡ ӏєрарха алеѯӏа митрополита всеа рос̾сӏи чюдотворца, єкклисїархомъ моѵ̈сӏѡмъ, с полскихъ нѣкїихъ Библий, и нш҃еѧ славенскїѧ, пачеже Ӏєронима ст҃агѡ. ради о_удобн̾шаго к̾ прочитанїю разꙋмѣнїѧ. Пред ними же два положени сꙋть Аргꙋмента, сирѣчь изьѧвленїѧ или ѻписанїѧ изьѧвлѧющаѧ, сокращенѡ всю сихъ кн҃гъ силꙋ, подобнѣ же и пред всѧкою главизною надписанїѧ ѡ чесѡмъ каѧ бесѣда єсть, и на стихи разчиненныѧ. сꙋт҄ же и на краехъ толкованїѧ сокращеннаѧ ради оудобнѣйшагѡ ꙋразꙋмѣнїѧ, каѧ сꙋть неꙋдоборазꙋмна во славенстѣмъ преводѣ ꙗкѡже оузриши ꙗснѡ во главѣ а҃.й. в҃й и во прочихъ. Но молю любезный читателю сихъ кн҃гъ, да прочтеши первѣе разꙋмнѣ славенскаго древнѧго превода єдинꙋ главизнꙋ. таже сегѡ новопреводнагѡ независтнѡ и несопрѣтелнѡ, и такѡ оуразꙋмѣеши сегѡ перевода ползꙋ. Аще же бл҃гоꙋмїю, твоемꙋ возмнитсѧ чтолибо во правописанїи погрѣшителнѡ, молю да исправиши таѧ беⷥзаѕрѣннѡ, хꙋдости же моєи да дарꙋєши прощенїє :- Преведесѧ и преписасѧ сӏѧ кн҃га лѣта гдⷭ  (л. 1 об.–2). нѧ ҂а҃хоаⷢ Переводчики обеих библейских книг руководствуются идеей понятности своего текста для читателей, декларируемой в Предисловиях. Конкретные параметры воплощения этой идеи в языке данных двух переводов требуют подробного сопоставительного анализа всего текста книги Иова, что является делом будущих исследований. На начальном этапе нами подроб 6 Аргументы Псалтыри А. Фирсова изданы Е. А. Целуновой в Приложении № 1 к изданию основного текста [Целунова, 2006: 387–419]. 7 Предисловие к Псалтыри А. Фирсова издано в составе полного критического издания данного перевода [Целунова, 2006: 183–187]. но рассматривается язык аргументов книги Иова8 в переводе Моисея, текст которых публикуется ниже с параллельным текстом из Брестской Библии9. Гл҃ва, 1 I Свѧтость, имѣнїа, и попеченїе, ӏѡвле ѡ дѣтехъ 5 Приношаше ѻ нихъ жертвы 10 Дїаволъ ꙋпросилъ во искꙋшенїе 13 По попꙋщенїю Бж҃їю ѡѕлоблѧетъ єгѡ, ѿемлѧ чада и имѣнїѧ 20 Вѣра и терпѣнїе єгѡ (л. 3) – 1 Swiątośċ / máiętnoʃċ / y ʃtáránie Jobowe o dżieċi ʃwoie10 / gdy zá nie ʃpráwuie ofi áry. 10. Czárt uproʃił áby go mogł kuʃiċ. 13. Z dopußczenia Bożego trapi go odiąwßy mu dżieċi y máiętnoʃċ. 20. Wiárá y ċierpliwośċ iego (л. 274). Гл҃ва, 2 I Дїаволꙋ попꙋсти бг҃ъ ѡзлоблѧти ӏѡва на тѣлеси11. 9 Жена єгѡ подъꙋщаетъ ѡставити бг҃а. 11 трїе дрꙋзи ӏѡвли прїидоша ꙋтѣшити єгѡ (л. 8 об.) – 1 Szátánowi dopußcza Bog trapiċ Jobá ná ċiele. 9. Zoná 8 Существует и другой перевод аргументов книги Иова, находящийся в составе рукописи Син. 812 (по водяным знакам датируется 1671 г.). Син. 812 содержит аргументы к книгам Ветхого Завета с инципитами глав и на лл. 1–29 имеет скрепу следующего содержания: Сїя книга на библїю выклады еже есть наⷣписанїе всякой главѣ списано с польской с картиной выкладовъ города Дмитрова Борисоглѣбского мнⷭ тря Архимаⷩдрита Адрӏана келейная поⷣписана его власною рукою 7191 А оⷮ рожества Бг҃а Слова 16 (83 – недописано) [Протасьева, 1970, I: 14]. Дмитровский Борисоглебский монастырь в 1652 г. был пожалован царем Алексеем Михайловичем Никону, бывшему тогда новгородским митрополитом, и приписан к новгородскому Софийскому дому. В 1664 г. монастырю была возвращена самостоятельность. В 1682 г., при царе Феодоре Алексеевиче, был подготовлен указ о приписке обители к Заиконоспасскому московскому монастырю для материальной поддержки Славяно-греко-латинской академии, однако этот указ остался неподписанным и не вступил в силу [Маштафаров и др., 2007: 445]. Начало: Начинаеⷮ кн҃га Иѡвъ. Гл҃ва а҃. Како б҃гъ далъ Силꙋ Сатанѣ наⷣ иевлимъ имѣниемъ и како четыре слꙋги иже едиⷩ поⷣрꙋгѡмъ воⷥвѣщахꙋ ӏовꙋ разорение его имѣнӏи и чаⷣ и онъ ꙋбо теⷬпѣние деⷬжаше. Начало бѣ чл҃вкъ той истинеⷩ ӏ непороченъ (л. 70 об. –71). А. И. Соболевский предполагает, что эти статьи связаны с латинской и немецкой Библией и что их перевод был сделан Дмитрием Герасимовым или Власом Игнатовым при подготовке Генннадиевской Библии [Соболевский, 1903: 184–185]. Напротив, С. И. Николаев связывает этот перевод с выборкой библейских чтений, составленной П. Скаргой [Николаев, 2015:133]. 9 http://www.wbc.poznan.pl/dlibra/docmetadata?id=2752&from=&dirids=1. Дата обращения 12.01.2016. Польский текст передается с соблюдением основных орфографических особенностей этого старопечатного источника. Различные орфографические варианты написания одной и той же словоформы польского оригинала не унифицируются. 10 Выделенное здесь и далее отсутствует в церковнославянском переводе. 11 ѣ исправлено из е. go námawia áby opuśċił Bogá. 11 Trzey przyiaċiele Jobowi przyßli ċießyċ go (л. 274 об.). Гл҃ва, 3  11 Желаетъ ꙋмрети, в чемъ I Ӏѡвъ ꙋкарѧетъ день рожденїѧ своеⷢ  (л. 12) – 1. Job złorzeczy ꙋказꙋєтъ ꙗкѡ смерть всѧкой бѣдѣ єсть конеⷰ dżień národzenia ʃwego. 11. Prágnie umrzeċ w czym ukázuie iż śmierċ ieʃt koniec wßytkiey nędze (л. 274 об.). Гл҃ва, 4 I Ӏѡва оукарѧетъ єлїфазъ за нетерпѣнїе єгѡ. 7 Показꙋетъ ємꙋ ꙗкѡ ѻное ѡѕлобленїе терпитъ за грѣхи свои. 17 Зане чл҃вкъ неправеденъ ⷭемъ бг҃омъ. 18 и сами Аг҃гли. (л. 17 об.) – 2. Jobá ßtrofuie Elifáz єсть преⷣ гд z nieċierpłiwośċi. 7. Ukázuiąc mu iż to trapienie cierpi dla grzechow ʃwoich. 17. Gdyż człowiek ieʃt nieʃpráwiedliwy przeċiw Pánu Bogu. 18. Y ʃámi Anyołowie (л. 275). Гл҃ва, 5 I Єлифазъ паки ꙋкрѣплѧетсѧ, во своей повѣсти, показꙋетъ ꙗкѡ празднѡ єсть гл҃гополꙋчїе (!) чл҃вѣкъ нечестивыхъ. 9 Прославлѧетъ к семꙋ дѣла бж҃аѧ дивнаѧ и разꙋмоⷨ непостижнаѧ (л. 19 об.–20) – 1. Elifáz przedʃię ʃtoi przy ʃwey powieśċi / okázuiąc iáko ieʃt niczemne ßcześċie ludżi niepobożnych. 9. Wysławia przytym ʃpráwy Boże dżiwne á rozumem nieogarnione (л. 275 об.). Гл҃ва, 6 2 Ӏѡвъ ꙗвити хощетъ ѡѕлобленїе свое тѧжше паче грѣха своегѡ. 9 Желаєтъ ꙋмрети. 13 показꙋетъ невѣрство 2дрꙋзей своиⷯ и Iнепостоѧнство12 (л. 22 об.) – 2. Job pokázaċ chce trapienie ʃwe byċ ċiężße niżli grzech ʃwoy. 9. Prágnie ʃmierċi. 13. Okázuie niewiernoʃċ y nie uʃtáwiсznośċ przyiaċioł ʃwoich (л. 275 об.). Гл҃ва. 7 I Ӏѡвъ показꙋетъ ꙗкѡ житие человѣческое ничтоже ино єсть, точїю трꙋдъ и скорбь всегдашнѧѧ (л. 25) – 1. Job ukázuie iż żywot ludzki nic nie ieʃt inego iedno praca y nędzá uʃtáwiczna (л. 276). Валдадъ ꙋкарѧетъ ӏѡва да познаєтсѧ ꙗкѡ праведнымъ сꙋдомъ бж҃їимъ за грѣхи казнитсѧ. 13 надежда и конецъ чл҃вѣкѡвъ лꙋкавыхъ Гл҃ва, 8 12 В соответствии с правкой (см. цифры над словами, обозначающие порядок слов) предлагается читать: «неверство и непостоянство друзей своих», как в польском.(27 об.) – 1. Báldad upomina Jobá áby ʃię przyznał że ieʃt ʃkaran dla grzechow / á to ʃpráwiedliwym ʃądem Bożym. 13. Nádżieiá y koniec ludżipokrytych (л. 276). Гл҃ва, 9 2 Ӏѡвъ показꙋетъ ꙗкѡ никтоже имать быти истиненъ преⷣ бг҃оⷨ, исповѣдꙋєтсѧ быти грѣшнымъ и ничтожественнымъ (л. 29 об.) – 2. Job ukázuie iż nie máß żadnego coby miał byċ uʃpráwiedliwion przed Bogiem 2. Wyznawa ʃię byċ grzeßnym y niczemnym (л. 277). Гл҃ва, 10 I Ӏѡвъ оукарѧетсѧ пред бг҃омъ тѧжестей своихъ. 9 сравнѧетъ первыѧ рдїе бж҃їе. добродѣтели с настоѧщимъ ѡѕлобленїемъ, показꙋетъ велїе немлⷭ 18 желаетъ сегѡ дабы никогдаже быⷧ . 20 молитъ ѡ времени покаѧнїѧ. 21 ѻписанїє смерти (л. 32 об.–33) – 1. Job ʃię uʃkarża przed Bogiem ċięßkoʃċi ʃwoich. 9. Rownáiąc pierwße dobrodzieyʃtwá z teráżnieyßym utrapieniem okázuie wielką ʃtrogoʃċ Bożą. 18. Prágnie tego iżby był nigdy nie był. 20. Proʃi o czás ku pokuċie. 21. Opiʃánie śmierċi (л. 277). Гл҃ва, 11 2 софаръ ӏѡва неправеднѡ порокꙋеⷮ. 7 показꙋетъ, ꙗкѡ бг҃ъ ѿнюдъ не єстъ постижный. 13 Кающемꙋ сѧ єсть млⷭ рдный ѡписꙋетъ бл҃гополꙋчїе чл҃вка добродѣтелнаго (л. 35) – 2. Sofár Jobá nieʃpráwiedliwie winuie. 7. Okázuie iż Bog ieʃt żadną rzeczą nieogárniony. 13. Y pokutuiącemu miłoʃierny. 10. Wypiʃuie ßczęśċie człowieká dobrego (л. 277 об.). Га҃ва, (!) 12 2 ӏѡвъ показꙋетъ терпѣнїе свое и смиренїе. 7 к семꙋ показꙋетъ силꙋ творца каѧ познана бываетъ в дѣлахъ и творенїи єгѡ. 17 показꙋетъ паки ꙗкѡ той єдинъ премѣнѧетъ совѣты мꙋдрыхъ, и чины цр҃ей, и кн҃зей (л. 37) – 2. Job okázuie ċierpliwośċ ʃwą y pokorę. 7. Przytym ukázuie moc ʃtworzyċielá ktora poznána bywa w ʃpráwách y w ʃtworzeniu iego. 17. Okázuie też iż on ʃam odmienia rády ludżi mądrych / y ʃtany Krolewʃkie y Kʃiążęce (л. 278). Гл҃ва, 13 I ӏѡвъ ꙋкарѧетъ дрꙋги своѧ, ѿ ихже самыхъ словесъ. 15 спасенїе ѡбѣщаннѡе немимоходиⷮ кающихсѧ, или погибель чл҃вкъ лꙋкавыхъ. 20 а, да не казнитъ єгѡ такѡ жестоцѣ (л. 39 об.) – 1. Job ßtrofuie молитъ гдⷭ przyiaċioły ʃwe z ichże właʃnych słow. 15. Zbáwienie obiecáne nie minie pokutuiących / á záʃię potępienie ludżipokrytych. 20. Proʃi Páná áby go ták przykro nie karał (л. 278 об.).Гл҃ва, 14 I Выписꙋетъ ѡкаѧнство и краткость житїѧ чл҃вча. 7 и 14. пророчествꙋетъ ѡ востанїи из мертвых, и ѡ мꙋкахъ вѣчныⷯ. 18 всѧ видимаѧ сꙋть измѣненна (л. 42) – 1. Wypiʃuie nędzę y krotkoʃċ żywotá człowieczego. 7. y. 14. Prorokuie o zmartwychwʃtániu y o mękách wiecznych. 18. Wßytki rzeczy widome ʃą odmienne (л. 278 об.). Гл҃ва, 15 2 єлифазъ оукарѧетъ ӏѡва ѿ єгѡ велеречїѧ, зане творитсѧ мд҃рым̾ и правымъ. 16 ѡписꙋетъ праⷥдность, гордость, и небл҃гополꙋчїе нечестивыхъ, єже все ѡное неправеднѣ приписꙋетъ, ӏѡвови (л. 44 об.) – 2. Elifáz ßtrofuie Jobá z iego chłuby / iż ʃię czyni mądrym y niewinnym.16. Opiʃuie prożnoʃċ / pychę / y nießczęśċię niepobożnych / co też wßythko nieprawdżiwie przypiʃuie Jobowi (л. 279). Гл҃ва, 16 I ӏѡвъ возбꙋжденъ лютостїю дрꙋговъ своихъ, повѣдаетъ ꙗкѡ без вины скорбь страждетъ, в нейже бг҃ъ ꙋдержꙋетъ єгѡ. 18 взываетъ єгѡ на свидѣтелство невинности своеѧ (л. 47 об. – 48) – 1. Job rußony ʃrogoʃċią przyiaċioł ʃwoich opowieda iż bez winnoʃċi ċierpi uċiʃk w ktorym go Bog dżierży. 18. Wzywa go ná świádectwo niewinnośċi ʃwoiey (л. 279 об.). Гл҃ва, 17 I извѣщаетъ скꙋдость ємꙋже бг҃ъ неⷥпомогаетъ, 10 всѧкаго приводитъ к̾ покаѧнїю и к̾ разсꙋжденїю смерти (л. 50) – 1. Opowieda niedoʃtátki człowieka onego ktorego Bog nie wʃpomoże. 10. Káżdego przywodżi ku pokucie/ y ku rozmyʃlániu śmierċi (л. 280). Гл҃ва, 18 2 Валдадъ порицаетъ ӏѡва иже не хощетъ вѣрити бл҃госовѣтныⷨ. 5 возвѣщаетъ неблгополꙋчїе, и конечнꙋю напасть члв҃къ нечестивыⷯ. (л. 51 об.) – 2. Báldád winuie Jobá iż nie chce wierzyċ tym ktorzy mu dobrze rádzą. 5. Opowieda nießczęśċię y oʃtáteczny upadek ludżi niepobożnych (л. 280). Гл҃ва, 19 I ӏѡвъ паки защищаетсѧ невинностїю своею, изъѧвлѧѧ нꙋждꙋ и ѡѕлобленїе свое. 14 ѻскорблѧетсѧ ꙗкѡ ѡставленъ єст̾ ѿ дрꙋговъ своихъ 25 надѣетсѧ паки, ꙗкѡ дастъ ємꙋ бг҃ъ совершенное избавленїе (л. 53 об. – 54) – 1. Job przedʃię broni niewinnoʃċi ʃwoiey/ ukázuiąc nędzę ʃwoię y utrapienie. 14. Y uʃkarża ʃię iż ieʃth opußczon od przyiaċioł ʃwoich. 25. Nádżiewa ʃię ießcze iż mu Bog da zupełne wybáwienie (л. 280 об.).Гл҃ва, 20 5 Софаръ показꙋетъ, ꙗкѡ хвала чл҃вкъ нечестивыхъ кратка пребываєтъ. 7 кончина же ихъ бываетъ ѕѣлѡ бѣдна. 12 Аще и мнѧтсѧ быти на времѧ бл҃гополꙋчными (л. 57) – 5. Sofár okázuie iż chwałá ludżi niepobożnych krothko trwa. 7. Y iż dokończenie ich bywa bárzo nędzne. 12. Choċiaż ʃię zdádzą byċ do czáʃu ßczęʃliwemi (л. 281). Гл҃ва, 21 7 Ӏѡвъ показꙋетъ, ꙗкѡ нечестивїи любодѣйствꙋютъ в счастїи 14 такѡ ꙗкѡ хꙋлѧтъ бг҃а. 16 возвѣщаетъ скорое паденїе ихъ 23  наказанный не имать познанъ быти паче же показꙋетъ, ꙗкѡ ниєдиⷩ ѕлочестивымъ, ниже Той ємꙋже счаститсѧ имать познатисѧ побожнымъ (л. 67 об. – 68) – 7. Job okázuie / iż złośnicy wßetecznieią w ßczęʃciu. 14. Jak iż blużnią Bogá. 16. Opowieda też bliʃki ich upadek. 23. Nád to ukázuie iż żaden ʃkarány nie ma byċ rozumian złoʃċiwem / áni ten komu ʃię ßczęʃci ma byċ rozumian pobożnym (л. 281). Гл҃ва, 22 Єлїфазъ извѣствꙋетъ, ꙗкѡ ӏѡвъ казненъ єсть за ѕлобꙋ свою. 6 Єгѡже винитъ ꙗкѡ немлⷭ тивъ бѣ. 13 и ꙗкѡ ѿвержесѧ помощи бж҃їи. 14 Производитъ на позорище повѣсти чл҃вкъ нечестивыхъ тоѧ вещи. 15 В конецъ приводитъ єгѡ к̾ покаѧн҃їю (л. 63) – 2. Elifáz dowodżi iż Job ʃkarán ieʃt zá ʃwe złoʃċi. 6. Ktorego winuie iż był niemiłoʃierny. 13. Y iż ʃię záprzał opátrznoʃċi Bożey. 14. Przythaczáiąc ná plác powieʃċi ludżi niepobożnych o tey rzeczy. 21. Y nákoniec go nápomina ku pokuċie (л. 281 об.). Гл҃ва, 23 11 ӏѡвъ исповѣдꙋетсѧ ꙗкѡ прⷭ нѡ пребываетъ в повелѣнїи гдⷭ ни. 13 ӏѡвъ показꙋетъ ꙗкѡ бг҃ъ созданїˇѧ [на поле: ˇе] свое милꙋетъ ꙗкѡ волиⷮ. ѻбаче же все творитъ праведнѡ 11 ӏѡвъ исповѣдꙋетсѧ ꙗкѡ прⷭ нѡ прени (л. 66) – 2.13. Job okázuie iż ʃię Bog obchodżi бываетъ в повелѣнїи гдⷭ z ʃwoim ʃtworzenim iáko ʃię mu zda. 10. Y wßákoż wßytko czyni ʃpráwiedliwie. 11. Przy ktorego woli opowieda ʃię Job iż zawżdy ʃtał (л. 282). Гл҃ва, 24 2 Ӏѡвъ ꙗвлѧетъ ꙗкѡ цвѣтꙋтъ нечестивїи, и бл҃гополꙋчне властвꙋютъ немилосердїи, и сїе все творитсѧ по смотренїю бж҃їю. Конечнаѧ казнь, и бѣда чл҃вкъˇ [на поле: ˇовъ] нечестивыхъ (л. 67 об.) – 2. Job wypiʃuie iáko złośnicy kwitną / á fortunnie pánuią okrutnicy / Y iż ʃię wßytko dżieie z opátrznoʃċi Bożey. 17. Oʃtátheczne karánie y upadek ludżi niepobożnych (л. 282).Гл҃ва, 25 I Валдадъ ѡбличаетъ ꙗкѡ никтоже чистъ єсть пред бг҃омъ (л. 70 об.) – 1. Báldád wywodżi iż żaden nie ieʃt czyʃtym przed Bogiem (л. 282 об.). Гл҃ва, 26 2 Ӏѡвъ ѡбличаетъ валдада, и изъѧвлѧетъ величество всемогꙋщаго неизреченное. 7 и ꙋказꙋетъ извѣстныѧ ꙋказы смотренїѧ бж҃егѡ (л. 71) – 2. Job przywodżi Báldádá ku obaczeniu ʃpraw Bożych. 7. Y okázuie pewne dowody opátrznoʃċi Bożey (л. 282 об.). Гл҃ва, 27 I Ӏѡвъ сканчаваетъ разсꙋжденїе свое, из̾ꙗвлѧетъ какѡ єсть сꙋетна надежда чл҃вкъ нечестивыⷯ. 13 Воⷥдаѧнїе мꙋчителей и ѕлодѣевъ, 19 ꙋпованїе же сꙋетно єсть богатыⷯ (л. 72 об.) – 1. Job kończy roʃpráwę ʃwoię. 8. Y okázuie iáko ieʃt prożna nádżieiá ludżipokrytych 13. Zápłátá okrutnikow y złoʃnikow. 19. Y prożne ufánie Bogaczow (л. 283). Гл҃ва, 28 1 ѿ прозрѣнїѧ вещей сотворенныⷯ и дѣлъ изрѧднѣйшихъ бж҃їихъ, производитъ Ӏѡвъ всемощство и величество творца 20 в томъ єдиномъ єсть совершенна мⷣрость (л. 75) – 1. Z przypáthrowánia rzeczy ʃtworzonych / y z zacnych ʃpraw Bożych wywodżi Job wßechmocnoʃċ y zacnoʃċ ʃtworzyċielá. 20. W ktorym ʃámym ieʃt doʃkonáła mądroʃċ (л. 283 об.). Гл҃ва, 29 1 Ӏѡвъ воспоминаетъ дни своѧ и всѧ честнаѧ и побожнаѧ дѣла. 12 правдꙋ и бл҃гочестїе, сїе все приписꙋетъ бл҃гости бж҃їи. 21 Добротꙋ свою (л. 77 об.) – 1. Job przypomina ßczęʃċie ʃwe y żyċie / y wßytki ʃwe poczċiwe y pobożne ʃpráwy. 7. y. 21 Zacnoʃċ ʃwą. 12 Spráwiedliwoʃċ y pobożnoʃċ / Co wßytko przyczyta dobrotliwoʃċi Boʃkiey (л. 283 об.). Гл҃ва, 30 I Ӏѡвъ ѡскорблѧетсѧ зане преⷥрѣн̾ єсть ѿ чл҃вкъ послѣднихъ. 12–21 и ꙗкѡ такѡ ѡѕлобленъ ѿ бг҃а. 23 исповѣдаетъ паки ꙗкѡ смерть всѧкомꙋ домꙋ єсть (л. 80) – 1. Job uʃkárża ʃię że ieʃt wzgárdzon y od ludżi napodłeyßych. 12.21. Y iż tak utrapion ieʃt od Bogá. 23. Opowieda theż iż śmierċ ieʃt domem káżdego (л. 284). исчислѧетъ невинность свою и правдꙋ во всѣхъ дѣлѣхъ своихъ. идѣже ѡпредѣлено єсть житїе чл҃вка бл҃гочестива (л. 82 об. – 83) – Wylicza Гл҃ва, 31niewinnoʃċ ʃwoię y ʃpráwiedliwoʃċ ʃwą we wßytkich ʃpráwách ʃwoich / kedy oto ieʃt wypiʃány żywot człowieká pobożnego (л. 284 об.). Гл҃ва, 32 2 Елиꙋсъ показꙋетъ ꙗкѡ дрꙋзи єгѡ ничтоже разꙋмѣютъ. 6 ꙋкарѧетъ ӏѡва ꙗкѡ самъ оправдаетсѧ, и всемъ высиⷮсѧ. 8 показꙋетъ ꙗкѡ не лѣта, но бг҃ъ даетъ мрⷣсть (л. 87) –2. Elihu okázuie iż przyiaċiele iego nic nie umieią. 6. Sztrofuie Jobá iż ʃię ʃam uʃpráwiedliwiał. 8. Okázuie że nie látá ále Bog dáie mądrośċ (л. 284 об.). Гл҃ва, 33 1 Порокꙋетъ ӏѡва ѿ єгѡ невѣждества 14 Показꙋетъ ꙗкѡ бг҃ъ различнѣ наказꙋетъ чл҃вка, приводѧ к познанїю грѣховъ 19 29 ѻзлоблѧетъ чл҃вка, и паки єгѡ абїе ѿтꙋдꙋ из̾емлетъ. 26 избавленный вскорѣ бл҃годаритъ бг҃а (л. 89 об.) – 1. Winuie Jobá z iego nieumieiętnoʃċi. 14. Okázuiąc iż Bog rozmáiċie karze człowieká / przywodząc go ku uznániu grzechow. 19.29. Trapi człowieká / y záʃię go wnet z tego wyimuie. 26. Ktory iako ʃkoro bywa wybáwion dżiękuie Bogu (л. 285 об.). Гл҃ва, 34 5 Второе ӏѡва ꙋкарѧетъ, ꙗкѡ творитсѧ праведныⷨ. 12 показꙋетъ ꙗкѡ бг҃ъ єдинъ єсть праведенъ в сꙋдѣхъ своихъ. 24 и премѣненїѧ црⷭ твъ ѿ него сꙋть (л. 92 об.) – 5. Powtore Jobá fuka że ʃię czyni ʃpráwiedliwym. 12. Okázuie iż Bog ieʃt ʃpráwiedliwym w ʃądżech ʃwoich. 24. Y iż odmiány Kroleʃtw ʃą od niego (л. 286). Гл҃ва, 35 2 Полза правды, или неправды на єдинаго точїю чл҃вка приходиⷮ, а не на бг҃а. 10 Нечестивїи, аще и к бг҃ꙋ взываюⷮ ѻбаче ꙋслышани не бываютъ (л. 96) – 2. Pożythki ʃpráwiedliwoʃċi ábo nieʃpráwiedliwoʃċi ná ʃámego thylko człowieká przychodzą / á nie ná Bogá. 10. Złoʃnicy ácz ku Bogu wołáią á przedʃię nie bywaią wysłucháni (л. 286 об.). Гл҃ва, 36 Єлїꙋсъ сканчаваетъ рѣчи свои. 5 показꙋетъ правдꙋ бж҃їю, чреⷥ єгѡ дивные дѣла. 6/23 паче же чрезъ казнь юже попꙋскаетъ на люди кающиѧсѧ, ко спасенїю ихъ 13 и ко гажденїю лице мѣровъ (!) (л. 97 об. – 98) – 1. Elihu przedʃię kończy rzecz ʃwoie. 5. Ukázuie ʃpráwiedliwoʃċ Bożą przez iego dżiwne ʃpráwy. 6.23. A nawięcey przez karánie ktore dopußcza ná ludżi pokutuiące ku zbáwieniu ich. 13. Y ku poháńbieniu ludżipokrytych (л. 286).Гл҃ва, 37 2 Єлїꙋсъ єще извѣщаетъ, ꙗкѡ мꙋдрость бж҃аѧ неѡбьѧта єсть. изъѧвленна же во изрѧднѣйшихъ дѣлехъ єгѡ (л. 101) – 2. Elihu ießcze dowodżi tego iż mądrośċ Boża nieogárniona ieʃt obiáwioná w zacnych ʃpráwách iego (л. 287). Гл҃ва, 3813 Гⷭ дь гл҃етъ ӏѡвꙋ показꙋетъ ємꙋ ꙋсердїе чл҃вче, в призрѣнїи творенїѧ єгѡ, ѿ негѡже изрѧдство, крѣпость, правда, и смотренїе, творца бываєтъ познавана (л. 103 об.) – Pan mowi do Jobá okázuiąc mu krewkoʃċ człowieczą w przypátrowániu ʃtworzenia iego / z kthorego zacnoʃċ / moc / ʃpráwiedliwoʃċ / y opátrznoʃċ ʃtworzyċielá bywa poznawaná (л. 287 об.). Гл҃ва, 39 I Бл҃гость и призрѣнїе бж҃ее простираетсѧ на скоты и звѣри полстїи, даже до вранъ, ѿѡнꙋдꙋже даеⷮ чл҃вкꙋ велїю винꙋ во єже ꙋповати б҃гꙋ. 5 всѧ правителствꙋетъ крѣпость єгѡ, держава, сила (л. 107) – 1. Dobroċ y opátrznoʃċ Boża ściąga ʃię ná bydlętá y ná żwierzętá polne áż do krucząt / ʃkąd ʃię okázuie człowiekow i wielka przyczyná ufáċ w pánu Bogu. 5. Wßytko ʃpráwuie moc iego (л. 288). Гл҃ва, 40 2 Какѡ ѕѣлѡ немощна крѣпость чл҃вка, кто ю ꙋравнѧти восхощеⷮ в дѣлѣ б҃жомъ 10 Егѡже крѣпость показꙋетсѧ в сотворенїи звѣрей великихъ (л. 110 об.) – 2. Jáko ieʃth bárzo mdła moc człowiecza kto ią zrownác chce z ʃpráwámi Bożemi. 10. Kthorego moc okázuie ʃię w ʃtworzeniu żwierząt wielkich (л. 288). Гл҃ва, 41 1 Ввыписовай (!) велїор)ыба, ꙗвлѧетъ гⷭ дь всемощество свое, ємꙋже ничтоже сопротивитсꙗ (л. 113) – 1. W wypiʃowániu Wielorybá okázuie Pan wßechmocnoʃċ ʃwoię / thákową ktorey ʃię nic ʃprzeċiwiċ nie może (л. 288 об.). Гл҃ва, 42 2 Ӏѡвъ исповѣдꙋетъ кревкосць свою и грѣхъ свой. 7 Дрꙋзей єгѡ наказꙋетъ бг҃ъ. 9 Молитсѧ ӏѡвъ ѡ дрꙋзехъ своиⷯ. 12 Бл҃гослови б҃гъ ӏѡвꙋ и возврати ємꙋ сꙋгꙋбо. 13 сн҃ове єгѡ лѣта и смерть (л. 113 об.) – 2. Job wyznawa krewkośċ y grzech ʃwoy. 7. Przyiaċioły iego fuka Bog. 9. Modli 13 Отсутствие нумерации стиха в этой главе отвечает польскому оригиналу. Словоформы из него далее цитируются с индексом 38.0.ʃię Job zá przyiaċioły ʃwemi. 12. Bog mu błogosłáwi / y wraca mu tyle dwá kroć co był utrácił. 13. Synowie iego / láta / y śmierċ (л. 289). В языке перевода аргументов книги Иова можно выделить несколько характерных лексико-словообразовательных особенностей, одни из которых демонстрируют ориентацию переводчика на маркированно церковнославянский узус, а другие вызваны польским влиянием. Так, здесь неоднократно встречаются композиты, свойственные церковнославянскому языку, среди которых отмечается активность сложений с первым элементом благо-: бл҃годаритъ (33.26) – dżiękuie; гл҃гополꙋчїе (!) (5.1) – ßczęśċie; бл҃гополꙋчїе (11.10) – ßczęśċie; бл҃гополꙋчне (24.2) – fortunnie; бл҃гополꙋчными (20.12) – ßczęʃliwemi; небл҃гополꙋчїе (15.16 и 18.2) – nießczęʃċię; бл҃гослови (42.12) – błogosłáwi; бл҃госовѣтныⷨ (18.2) – cp. tym ktorzy mu dobrze rádzą; бл҃гости (29.12) – dobrotliwoʃċi; бл҃гочестива (31.0) – pobożnego; бл҃гочестїе (29.12) – pobożnoʃċ. При этом в подавляющем большинстве случаев (исключение составляет только 42.12) данному корню в польском соответствуют другие образования. Отметим, что и в переводе Псалтыри А. Фирсова сложения с благо- занимают заметное место в составе словника, что в данном случае демонстрирует ориентацию обоих переводов на устоявшиеся церковнославянские модели. Характерные церковнославянские сложения и в других случаях могут употребляться не в соответствии со сложением в польском: ѿ велеречїѧ (15.2) – z chłuby; добродѣтелнаго (11.10) – ср. dobrego; любодѣйствꙋютъ (21.7) – wßetecznieią; немимоходиⷮ (13.5) – nie minie. В меньшинстве случаев в польском находим также композиты: добродѣтели (10.9) – dobrodzieyʃtwá; ѕлочестивымъ (21.23) – złoʃċiwem. Наличие сложных слов, чаще всего в соответствии с польскими словосочетаниями, отвечающих словоупотреблению основного текста и являющихся в большинстве случаев принадлежностью общего церковнославянского лексического фонда, характерно и для НЗЕ, например Деян. 6:13 лжесвидѣтели (л. 155 об.) – fáłßywe świádki (л. 418) [Пентковская, 2016 (в печати)]. Наблюдающаяся в переводе синонимическая вариативность показывает, что переводчик не стремился к буквальности, которая обычно выражается в однозначном закреплении строго определенного синонимического варианта за одним переводимым словом, зачастую без учета контекста (эта тенденция действует, в частности, в переводах богослужебных текстов с греческого XIV в. и в НЗЕ) [Пентковская, 2009: 12]. С одной стороны, один и тот же корень может переводиться по-разному с учетом контекста и стремления к разнообразию, например, бл҃гополꙋчїе (11.10) – ßczęśċie, ср., однако, в счастїи (21.7) – w ßczęʃciu; счаститсѧ (21.23) – ʃię ßczęʃci; zacnoʃċ – величество (28.1), добротꙋ (29.21), изрѧдство (38.0); upadek – бѣда (24.17), напасть (18.2), паденїе (21.16); nędza – бѣда (3.2), скорбь (7.1), ѡкаѧнство (14.1); opowieda – повѣдаетъ (16.1), извѣщаетъ (17.1), возвѣщаетъ (18.2, 21.16), исповѣдаетъ (30.23); winuie – порокꙋеⷮ (11.2, 33.1), порицаетъ (18.2); ludżi pokrytych – лице мѣровъ (!) (36.13), чл҃вкъ лꙋкавыхъ (13.15) , чл҃вкъ нечестивы (27.1). С другой стороны, разные польские лексемы могут переводиться одним и тем же словом: бѣдѣ – nędze (3.2), бѣда – upadek (24.17); взываетъ – wzywa (16.18); взываюⷮ – wołáią (35.10); извѣщаетъ – opowieda (17.1), dowodżi (37.2); исповѣдаетъ – opowieda (30.23), также исповѣдꙋетъ – wyznawa (42.2); исповѣдꙋєтсѧ – wyznawa ʃię (9.2), opowieda ʃię (23.11); нечестивыхъ – niepobożnych (5.1, 15.16, 18.2, 20.5, 22.14, 24.17), нечестивїи – złośnicy (24.2, 35.10), чл҃вкъ нечестивы – ludżi pokrytych (27.1); познана – poznána (12.7); познанъ – rozumian (21.23); скорбь – nędza (7.1), uċiʃk (16.1); ꙋкарѧєтъ – złorzeczy (3.1), ßtrofuie (4.1, 13.1, 15.2, 32.6), upomina (8.1), fuka (34.5), оукарѧетсѧ – ʃię uʃkarża (10.1); ꙗвлѧетъ – wypiʃuie (24.2), okázuie (41.1). Тенденция к буквализации в переводах богослужебных книг XIV в. и в НЗЕ выражается и в поморфемном переводе, жестко соотносящем приставки языка оригинала и переводящего языка [Пентковская, 2009: 12–24]. В аргументах книги Иова в данном случае наблюдается та же вариативность, что и при переводе корней. Так, в переводе одна и та же приставка может соответствовать разным приставкам в однокоренных польских словах: изъѧвлѧѧ – ukázuiąc (19.1), из̾ꙗвлѧетъ – okázuie (27.1); ѡбличаетъ – wywodżi (25.1), przywodżi (26.2); ѡписꙋетъ – wypiʃuie (11.10), opiʃuie (15.16); показꙋетъ – ukázuie, ukázuiąc (4.7, 5.1, 7.1, 9.2, 12.7, 21.23, 36.5), показꙋетъ – okázuie, okázuiąc (6.13, 10.9, 11.7, 12.2, 20.5, 21.7, 23.2/13, 32.2, 32.8, 33.14, 34.12, 38.0), также показꙋетсѧ – okázuie ʃię (40.10); в призрѣнїи – w przypátrowániu (38.0), призрѣнїе – opátrznoʃċ (39.1); ꙋказꙋєтъ – ukázuie (3.2), okázuie (26.7). Вместе с тем, перевод не свободен от лексических полонизмов. Очевидно, окказиональным полонизмом является счаститсѧ (21.23) – ʃię ßczęʃci [Исаченко, 2002: 71]. Некоторые из таких лексических калек варьируются с их нейтральными эквивалентами. Так, полонизм кревкосць, употребленный в 42.2, может рассматриваться как окказионализм: Ӏѡвъ исповѣдꙋетъ кревкосць свою и грѣхъ свой (л. 113 об.) – Job wyznawa krewkośċ y grzech ʃwoy (л. 289). Его употребление в сфере выражения человеческих эмоций (ср. совр. польск. krewkość ‘эмоциональность, вспыльчивость, импульсивность’, старопольск. ‘слабость’14), по всей вероятности, связано с затруднениями в выборе подходящего церковнославянского эквивалента. В другом контексте, однако, переводчик нашел нужный ему вариант: Гⷭ дь гл҃етъ ӏѡвꙋ показꙋетъ ємꙋ ꙋсердїе чл҃вче, в призрѣнїи творенїѧ єгѡ (л. 103 об.) – Pan mowi do Jobá okázuiąc mu krewkoʃċ człowieczą w przypátrowániu ʃtworzenia iego (л. 287 об.). Дважды в переводе аргументов употребляется прил. побожныи: побожнымъ (21.23) – pobożnym, побожнаѧ (29.1) – pobożne. Значение данного слова (польск. pobożny ‘благочестивый’) было хорошо известно переводчику, который в других местах подобрал для него и однокоренных слов церковнославянский эквивалент: бл҃гочестива (31.0) – pobożnego, бл҃гочестїе (29.12) – pobożnoʃċ, нечестивыхъ (5.1, 15.16, 18.2, 20.5, 22.14, 24.17) – niepobożnych. Этот полонизм ко времени перевода мог быть в определенной степени известен в Москве, ср. непобожность ‘нечестие’ (польск. niepobożność) в Послании Ивана Грозного Стефану Баторию 1581 г.: И такой непобожности ни в бесерменских государствах не слыхано, чтоб рать билася, а послы посольствовали [СлРЯз XI–XVII вв., вып. 11: 213]. Не исключено, впрочем, что лексема побожный является полонизмом опосредованным: ср. укр. побожний ‘благочестивый’. В переводе аргументов употреблен полонизм велиорыбъ (польск. wieloryb ‘кит’): 41.1 Ввыписовай (!) велїор)ыба, ꙗвлѧетъ гⷭ дь всемощество свое (л. 113) – 1. W wypiʃowániu Wielorybá okázuie Pan wßechmocnoʃċ ʃwoię (л. 288 об.). Эта же лексема встречается и в основном тексте: 7:12 єда азъ єсмь море или велїорыбъ, ꙗкѡ ѡбїѧлъ єси мѧ темницею (л. 26 об.) – Библия Вуйка 1599 г. Y zażem ia ieʃt morze / ábo wieloryb / żeś mię obtoczył ċiemnicą (л. 525). Ср. Библия 1663 г. море ли єсмь, или ѕмӏй, ꙗкѡ оучинилъ єси на мѧ храненїе (л. 219 об.) – p)oteron y)alass)a e_imi 1h dr)akwn, 4oti kat)etaxaq _ep\ _em9e fulak)hn; Кроме того, она же представлена в переводе комментариев к главе 3:8, взятых из Библии Я. Вуйка 1599 г.: оуготовлѧютъ возбꙋдити на сѧ Левїаѳанъ сирѣч̾ веле р)ыба (!) єгѡже пища бꙋдꙋтъ (л. 17) – gotuią ʃię wzrußyć przećiw ʃobie Lewiatan / to ieʃt wieloryba / ktorégo ʃtrawą będą (л. 523). Грецизм китъ15 в переводе не употребляется, и это согласуется с его 14 http://www.staropolska.pl/slownik/?nr=150&litera=K&id=837 Дата обращения 21.01.2016. 15 О расхождении латинской и греческой традиций (Leviathan – m)ega k6htoq ‘великий кит’) и о чтении dr)akwn – ѕмӏи cм. [Христова-Шомова, 2007: 154–157]. Отметим, что в аргументах к книге Иова Син. 812 этот грецизм встречается дважды (один раз в составе внутритекстовой глоссы): Гл҃ва м҃. Како бг҃ъ ӏѡва обличаⷧ того ради основной тенденцией не использовать греческие заимствования (ср. также перевод слова лицемѣръ при отсутствии хорошо освоенного церковнославянской библейской традицией грецизма ипокритъ, употребляемого, в частности, в НЗЕ)16. С церковнославянской традицией, следующей здесь за греческим текстом (ѕмӏй – dr)akwn), переводчик также расходится. Наличие данного полонизма объединяет перевод аргументов книги Иова с переводом Псалтыри Фирсова, в которой лексема велерыбъ употреблена трижды (73:13; 103:26; 148:7) [Целунова, 2006: 129, 438]. Польским влиянием обусловлено и употребление выражения ѡ востанїи из мертвых (14.7 и 14) – o zmartwychwʃtániu. Лексема востанїе заменяет здесь воскресенїе (< греч. _an)astasiq). Этот полонизм был хорошо известен в сочинениях Епифания Славинецкого и Евфимия Чудовского, ср., в частности, в аргументах НЗЕ: Деян. 2:27 воставъ иⷥ мертвыⷯ (л. 149) – НЗВ 1593 г. Powʃtawßy od umárłych (л. 399); 2 Тим. 2:8 иⷥ мертвыⷯ востанїе (л. 389 об.) – zmartwychwstánie (л. 736) [Пентковская, 2016 (в печати)]. Систематическая замена воскреснути на востати (под влиянием польского wstać, powstać) свойственна переводу А. Фирсова: востати употребляется в этом памятнике 41 раз, тогда как воскреснути всего 4 раза [Целунова, 2006: 114]. Вероятно также, следованием польскому оригиналу объясняется форма страд. причастия пр. вр. с суф. -ва- познавана (38.0) – poznawaná, ср. познана (12.7) – poznána; познанъ (21.23) – rozumian. В то же время следует отметить, что лексема moc переводится как силꙋ (12.7) и крѣпость (38.0, 39.5, 40.2, 40.10), калькированный вариант мощь в аргументах книги Иова отсутствует. В свою очередь в аргументах НЗЕ варьируются варианты мощь и сила, которые в пределах одного контекста могут использоваться вместе во избежание повтора: 2 Кор. 13:1 Претитъ согрѣшившымъ. воⷥбꙋждаѧ ѧ к покаянїю: да не пришедъ к̾ нимъ нещаднѡ та д҃: егоже мощь да познаютъ в себѣ накажеⷮ ѧ, силою данною емꙋ ѿ крⷭ яже оⷩ веⷧми оправдашеся и како бг҃ъ во ꙋподобленӏи вегемота сирѣчь Елеѳанта и леѵиятаѳтона сирѣчь кита показаⷧ яже дияволъ неѡдолѣваемь бѣ оⷮ чл҃вкъ (л. 76 об.); Гл҃ва м҃а. Како бг҃ъ иовꙋ показаⷧ во ѡбразѣ кита яже диявоⷧ страшенъ и грозенъ всѣмъ людемъ яⷤ емꙋ никто никакимъ ѡрꙋжїемъ противитися можетъ (л. 77). 16 В переводе аргументов отмечены только тривиальные грецизмы дїаволъ (1.10) – czárt; дїаволꙋ (2.1) – szátánowi; аг҃гли (4.18) – anyołowie. В аргументах Псалтыри Фирсова набор грецизмов более разнообразен, в частности там находим лексемы ӏерейство (109:4) – kápláńʃtwo, ӏереи (131: 8 и 16) – kápłani, кӏѡтъ (131: 8) – ʃkrzyniá, которые употребительны и в основном тексте перевода [Целунова, 2006: 493, 495]. Многочисленны устойчивые грецизмы и в аргументах НЗЕ: акровѵстїа, анаѳема, архїерей, догматы, їерей, їерейство, маргариты и др. [Пентковская, 2016 (в печати)].(л. 347 об.) – НЗВ 1593 г. 1 Grozi tym ktorzy zgrzeßyli / áby ich pobudził do pokuty: żeby do nich przyßedßy nie muśiał ich ʃurowie káráċ / mocą iemu dáną od Chriʃtuʃá. 4 Ktorego moc mieliby ʃłußnie znáċ w ʃobie (л. 647) [Пентковская, 2016 (в печати)]. Дважды встречается сущ. всемощ(е)ство (28.1, 41.1) – wßechmocnoʃċ, которое отмечено также в переводе Толковой Псалтыри Брунона 1535 г. (по списку XVII в.) и в Арифметике Магницкого 1703 г. [СлРЯз XI–XVII вв., вып. 3: 126], но при этом есть и прил. всемогꙋщаго (26.2) с неясным польским соответствием. Одним примером засвидетельствована в аргументах книги Иова отрицательная частица ниже (21.23) – áni, которая является стандартной для церковнославянского языка. Этот факт значим при сопоставлении с переводом Псалтыри Фирсова, в которой калька )ани ‘ни’ (с перенесенным из польского знаком краткости) встречается 10 раз, причем число ее употреблений полностью равно количеству появлений частицы ниже [Целунова, 2006: 130]. Проявлением полонизации в словообразовательной сфере является активное использование лексем с суффиксами -ств- и -ость- [Исаченко, 2002: 71]17. Часть таких слов соответствует польским лексемам с тем же суффиксом (четыре из них имеет древние фиксации, а два отмечаются лишь в позднее время): бл҃гость (39.1) – dobroċ; краткость (14.1)18 – krotkoʃċ; лютостїю (16.1) – ʃrogoʃċią; мрⷣсть (28.1, 32.8, 37.2) – mądrośċ; невинность (31.0)19 – niewinnoʃċ; невинности (16.18) – niewinnośċi; невинностїю (19.1) – niewinnoʃċi, праⷥдность (15.16) – prożnoʃċ. Однако полное соответствие по суффиксу наблюдается не всегда и, очевидно, не входило в намерения переводчика: правда (29.12, 31.0, 35.2, 36.5, 38.0) – spráwiedliwoʃċ; неправды (35.2) – nieʃpráwiedliwoʃċi; терпѣнїе (1.20, 12.2) – ċierpliwośċ; за нетерпѣнїе (4.1) – z nieċierpłiwośċi; призрѣнїе (39.1) – opátrznoʃċ; изрѧдство (38.0) – zacnoʃċ; тѧжестей (10.1) – ċięßkoʃċi; правителствꙋетъ (39.5) – ʃpráwuie и др. Наличие значительного числа таких образований может быть отнесено к признакам позднего московского варианта церковнославянского языка, где суффикс -ость развил продуктивность под влиянием западнорусского литературного языка, в котором этот процесс проходил в XIV–XVI вв. 17 Формант -ość широко используется в сочинениях XVI–XVII вв., позднее вытесняясь другими суффиксами, в частности -stw- [Ананьева, 2009: 277–278]. 18 Отмечается в источниках с XVII в. [СлРЯз XI–XVII вв., вып. 8: 26], в том числе в Псалтыри Фирсова [Целунова, 2006: 499]. 19 Исторические словари фиксируют эту лексему с XVII в. [СлРЯз XI–XVII вв., вып. 11: 46], в число источников входит и Псалтырь Фирсова [Целунова, 2006: 124, 518].Характерен в этом отношении язык Псалтыри Фирсова, в которой засвидетельствовано 55 отвлеченных существительных с суффиксом -ость (всего 343 употребления), причем только 17 из них отмечены в традиционном церковнославянском тексте Псалтыри [Целунова, 2006: 123]. Важными для определения типа языка перевода Моисея являются определенные грамматические параметры, которые, кроме того, значимы и для группировки рассматриваемых переводов. 1. Основной глагольной формой в аргументах является настоящее историческое, которое в абсолютном большинстве случаев переводится настоящим временем (115 словоформ). Лишь в трех случаях настоящее время переводится аористом: бл҃гослови (42.12) – błogosłáwi; возврати (42.12) – wraca; попꙋсти (2.1) – dopußcza. Обращает на себя внимание то обстоятельство, что все эти три формы (две первые находятся в составе одного предложения в близком контакте) имеют омонимы, так как образованы от глаголов с основой на суффиксальный -i-, причем первому из них соответствует польская форма настоящего времени, внешне напоминающая церковнославянский аорист с этим суффиксом. Один раз настоящее время переводится имперфектом 1.1 Приношаше ѻ нихъ жертвы (л. 3) – zá nie ʃpráwuie ofi áry (л. 274). Этот случай приходится на начало текста, как и форма аориста попꙋсти (2.1), и может свидетельствовать о некотором колебании в выборе стратегии перевода форм настоящего времени. Традиционно настоящее историческое (греческого оригинала) переводилось в церковнославянских библейских текстах формами прошедших времен. Перевод соответствующими формами настоящего исторического характерен только для Чудовской редакции Нового Завета XIV в. (ЧРНЗ) и основного текста НЗЕ, который активно использовал ЧРНЗ как источник [Пентковская, 2009: 112–135]. В аргументах НЗЕ форма настоящего исторического передается вариативно либо формами прошедших времен: аориста (см., например, Деян. 3:6, Деян. 7:59, Деян. 19:1, Деян. 24:22, Апок. 20:3), имперфекта (см., например, Деян. 5:15, Деян. 7:59, Деян. 19:11, Деян. 24:26), либо формами наст. исторического (см., например, Деян. 5:16, Деян. 5:20, Деян. 5:22, Деян. 5:29, Деян. 5:40, Деян. 5:42, Деян. 7:2, Деян. 19:16, Деян. 24:24). Выбор формы аориста или имперфекта зависит, по всей вероятности, от вида глагола и от характера основы [Пентковская, 2016 (в печати)]. Бóльшая вариативность в выборе форм настоящего времени или претеритов отличает ситуацию в аргументах НЗЕ от ситуации в аргументах книги Иова, ср., например, Деян. 24:10 ѿвѣща – odpowieda, но Иов 16.1 повѣдаетъ – opowieda. В аргументах Псалтыри Фирсова, которые, как и аргументы книги Иова, переведены с Брестской Библии, как правило, формы настоящего времени передаются также настоящим, например: 2. Взываетъ б҃га противъ клятвы авесаломовы. 3. Поноситъ непрїятелеи своихъ. 5. Наꙋчаетъ ихъ к познанїю [Целунова, 2006: 388] – 2. Wzywa Bogá przećiwko ʃprzyʃiężeniu Abʃalomowemu. 3. Hánbi nieprzyiaćioły ʃwoie. Námawia ię ku uznániu (л. 290 об.). Однако такое соотношение выдерживается не всегда, и возможна передача настоящего прошедшим временем (л-формой), например Пс. 3: 4. А егда ꙋповалъ на б҃га. 5. Взывалъ его. 7. И смѣло постꙋпилъ на побѣдꙋ его [Целунова, 2006: 388] – 4. A wżdy on przedʃię dufa w Pánu. 5. Wzywa go. 7. A śmiele ʃię ʃpußcża ná zwycięʃtwo iego (л. 290 об.). 2. Польский перфект (в аргументах зафиксированы формы 3 л.) трижды переводится формами аориста: 2.11 трїе дрꙋзи ӏѡвли прїидоша ꙋтѣшити єгѡ (л. 8 об.) – Trzey przyiaċiele Jobowi przyßli ċießyċ go (л. 274 об.); 22.6 тивъ бѣ. 13 и ꙗкѡ ѿвержесѧ помощи бж҃їи (л. Єгѡже винитъ ꙗкѡ немлⷭ 63) – 6. Ktorego winuie iż był niemiłoʃierny. 13. Y iż ʃię záprzał opátrznoʃci Bożey (л. 281 об.). Один раз в этой позиции встречается л-форма: 1.10 Дїаволъ ꙋпросилъ во искꙋшенїе (л. 3) – Czárt uproʃił áby go mogł kuʃiċ (л. 274). Единственный случай использования л-формы на месте л-формы без связки в 3 л. ед.ч. отмечен и в аргументах НЗЕ: Гал. 6:12 Еще ꙋвѣщаваеⷮ, стрещися лстецѡвъ, преⷣлагающиⷯ законъ, иже сами егѡ не исполнили (л. 355) – 12 Jeßcze nápomina áby ʃię ʃtrzegli zwodżcow / ktorzy zálecáiąc zakon ʃámi go nie pełnili (л. 664) [Пентковская, 2016 (в печати)]. Еще в одном случае на месте перфекта находим форму наст. времени, однако в этом стихе перевод довольно свободный, и говорить о точном соответствии форм затруднительно: 23.11 ӏѡвъ исповѣдꙋетсѧ ꙗкѡ прⷭ нѡ ни (л. 66) – Przy ktorego woli opowieda ʃię Job пребываетъ в повелѣнїи гдⷭ iż zawżdy ʃtał (л. 282). Наличие форм аориста и имперфекта и их преобладание над л-формой (единичной в обоих текстах) свидетельствует об ориентации языка аргументов книги Иова, как и аргументов НЗЕ, на стандартный церковнославянский. Более сложная ситуация представлена в переводе Псалтыри Фирсова, в языке которой преобладают л-формы (71,5%), на долю аориста приходится 13,1%, а имперфект используется незначительно (0,3%). При этом формы аориста и имперфекта, отражающие сложное взаимодействие с церковнославянским текстом Псалтыри, релевантны для А. Фирсова именно как признаки книжности, делающие его язык церковнославянским, хотя и весьма упрощенным [Целунова, 2006: 67–72]. 3. По образцу польского отрицательная частица не отделяется от формы глагола быти в 3 л. ед. ч. наст. времени: гл. 11:7 показꙋетъ, ꙗкѡ бг҃ъ ѿнюдъ не єстъ постижный (л. 35) – Okázuie iż Bog ieʃt żadną rzeczą nieogárniony (л. 277 об.). Та же особенность характеризует и аргументы в НЗЕ, однако здесь сочетание не есть регулярно встречается и в основном тексте, где оно соотносится с греческим o_uk _est)i. Для НЗЕ, как и для других переводов Епифания и Евфимия, в принципе не характерна слитная форма нѣсть [Пентковская, 2016 (в печати)]. Она, однако, употребительна в языке Псалтыри Фирсова [Целунова, 2006: 85]. 4. Конструкция, внешне сходная со сложным будущим I (имамь + инф.), как правило, употребляется на месте сочетания глагола mieć с инфинитивом в значении долженствования: имать быти (9.2) – miał byċ; имать познатисѧ (21.23) – ma byċ rozumian; не имать познанъ быти (21.23) – nie ma rozumian byċ. Такие же конструкции, одновременно коррелирующие с польским и церковнославянским, характерны для аргументов в НЗЕ [Пентковская, 2016 (в печати)] и Псалтыри Фирсова [Целунова, 2006: 65–66]. 5. Распределение двух способов выражения пассивных конструкций – пассивного причастия с глаголом-связкой и формы с сѧ – в значительной степени зависит от польского текста, хотя имеется и исключение: с одной стороны, ѻскорблѧетсѧ (19.14) – uʃkarża ʃię, ѡскорблѧетсѧ (30. 1) – uʃkárża ʃię, ѿвержесѧ (22.13) – ʃię záprzał, оправдаетсѧ (32.6) – ʃię uʃpráwiedliwiał, творитсѧ (15.2, 34.5) – ʃię czyni, творитсѧ (24. 2) – ʃię dżieie, простираетсѧ (39.1) – śċiąga ʃię; с другой стороны, ꙋслышани не бываютъ (35.10) – nie bywaią wysłucháni, бываєтъ познавана (38.0) – bywa poznawaná, ѡставленъ єст̾ (19.14) – ieʃth opußczon, казненъ єсть (22.2) – ʃkarán ieʃt, но казнитсѧ (8.1) – ieʃt ʃkaran. Отметим, что встретившаяся в аргументах НЗЕ польская пассивная конструкция переводится синтетической формой: 1 Тим. 1:8 Законъ дадесѧ ради неправедныⷯ (л. 382 об.) – Zakon dla nieʃpráwiedliwych ieʃt dány (л. 720) [Пентковская, 2016 (в печати)]. 6. Наличие или отсутствие связки в настоящем времени чаще всего совпадает с таковым в польском оригинале: 4:17 Зане чл҃вкъ неправеденъ мъ бг҃омъ (л. 17 об.) – Gdyż człowiek ieʃt nieʃpráwiedliwy przeċiw єсть преⷣ гдⷭ Pánu Bogu (л. 275), но 11:7 показꙋетъ, ꙗкѡ бг҃ъ ѿнюдъ не єстъ постижный. рдный (л. 35) – 7. Okázuie iż Bog ieʃt żadną rzeczą 13 Кающемꙋ сѧ єсть млⷭ nieogárniony. 13. Y pokutuiącemu miłoʃierny (л. 277 об.); 34:12 показꙋетъ ꙗкѡ бг҃ъ єдинъ єсть праведенъ в сꙋдѣхъ своихъ (л. 92 об.) – Okázuie iż Bog ieʃt ʃpráwiedliwym w ʃądżech ʃwoich (л. 286). В Псалтыри Фирсова также отмечается тенденция к употреблению связки там, где она есть в польском тексте [Целунова, 2006: 86]. 7. Польским оригиналом обусловлена частотность конструкции с предлогом къ + отглагольное сущ. в дат.п. со значением обстоятельства цели: к̾ разсꙋжденїю (17.1) – ku rozmyʃlániu, к познанїю (33.14) – ku uznániu, ко спасенїю (36. 6/23) – ku zbáwieniu, ко гажденїю (36.13) – ku poháńbieniu, к̾ покаѧнїю (17.1, 22.21) – ku pokucie, но покаѧнїѧ (10.20) – ku pokuċie. В одном случае конструкции перевода и польского текста (в котором находим сущ. с предлогом ku) различаются настолько сильно, что возможно предполагать здесь либо дополнительный источник20, либо самостоятельный текст переводчика: Иов 26:2 Ӏѡвъ ѡбличаетъ валдада, и изъѧвлѧетъ величество всемогꙋщаго неизреченное (л. 71) – 2. Job przywodżi Báldádá ku obaczeniu ʃpraw Bożych (л. 282 об.). Регулярны такие конструкции в переводе аргументов Псалтыри Фирсова, например Пс. 4:5 Наꙋчаетъ ихъ к познанїю [Целунова, 2006: 388] – Námawia ię ku uznániu (л. 290 об.). Считается, что такие свернутые конструкции в польских библейских переводах распространяются под влиянием чешских текстов и являются кальками с латыни [Rospond, 1973: 347]. 8. Употребление сущ. с предлогом чрезъ в значении средства или посредника действия находит поддержку в польском оригинале: 36.5 показꙋетъ правдꙋ бж҃їю, чреⷥ єгѡ дивные дѣла. 6/23 паче же чрезъ казнь юже попꙋскаетъ на люди кающиѧсѧ, ко спасенїю ихъ (л. 97 об. – 98) – 5. Ukázuie ʃpráwiedliwoʃċ Bożą przez iego dżiwne ʃpráwy. 6.23. A nawięcey przez karánie ktore dopußcza ná ludżi pokutuiące ku zbáwieniu ich (л. 286). В аргументах НЗЕ конструкция с предлогом przez представлена большим, чем в аргументах книги Иова, числом случаев. Перевод ее обнаруживает вариативность – аналогичная конструкция с предлогом чрезъ, тв.п. беспредложный, иной предложный вариант, причем преобладает первый вариант, соотносящийся с польским. Конструкция эта, однако, в НЗЕ имеет двойную обусловленность, так как в основном тексте Нового Завета наличие конструкции с чрезъ, как правило, отвечает греческому оригиналу (конструкции с предлогом di(a), что относит ее одновременно к числу лексико-синтаксических грецизмов [Пентковская, 2016 (в печати)]. Польским оригиналом поддерживается и употребление сущ. с предлогом чрезъ в переводе А. Фирсова (всего 18 случаев) [Целунова, 2006: 93]. 9. Польским оригиналом диктуется употребление сущ. с предлогом отъ в род.п., обозначающей субъект в пассивной конструкции: 19:14 ѻскорблѧетсѧ ꙗкѡ ѡставленъ єст̾ ѿ дрꙋговъ своихъ (л. 53 об. – 54) – A uʃkarża ʃię iż ieʃth opußczon od przyiaċioł ʃwoich (л. 280 об.). Такие же конструкции находятся в аргументах НЗЕ: 2 Тим. 4:14, 17 И ѿ алеѯандра 20 Сопоставление с аргументами Гданьской Библии 1632 г. (напомним, что она использовалась А. Фирсовым в переводе Псалтыри) показывает абсолютную разность их текста с переводом аргументов у Моисея, см. http://www.bibliagdanska. pl/biblia.php?d=Stary%20Testament&k=Joba&r=26. Дата обращения 15.01.2016а ꙋтвержденъ (л. 391 об.) – 14 Y od Alexándrá utraѡзлоблеⷩ зӏ҃: Но ѿ Гдⷭ piony. 17 Ale od Páná potwierdzony (л. 740). Следует отметить, что, как и в случае с предлогом чрезъ, их употребление в НЗЕ поддерживается наличием в греческом оригинале конструкций с +up9o (+ap9o), которые также переводятся конструкциями с отъ и входят в набор церковнославянских синтаксических средств, то есть для переводчиков НЗЕ актуальным является двойное соотнесение с польским и греческим [Пентковская, 2016 (в печати)]. Поддержка со стороны церковнославянского синтаксиса могла осуществляться и в случае книги Иова. В свою очередь, употребление таких конструкций в польских библейских переводах представляет собой кальку с латинских и греческих пассивных конструкций [Rospond, 1973: 347]. Такие же конструкции регулярно встречаются и в аргументах Псалтыри Фирсова, в частности: Пс. 3:2 Великое утѣсненїе дв҃дꙋ, егда ѡблеженъ былъ ѡтвсюдꙋ ѿ непрїятелеи своихъ [Целунова, 2006: 388] – Wielki uciʃk Dawidow gdy był oblężon od nieprzyiaćioł ʃwoich (л. 290 – 290 об.). 10. Характерной церковнославянской чертой является субстантивация местоимения и причастия в ср.р. мн.ч.: 14.18 всѧ видимаѧ сꙋть измѣненна (л. 42) – ср. Wßytki rzeczy widome ʃą odmienne (л. 278 об.). 11. Прилагательные в составе сказуемого употребляются чаще в краткой форме, что нормативно для церковнославянского, чем в полной: 4:17 мъ бг҃омъ (л. 17 об.) – Gdyż człowiek Зане чл҃вкъ неправеденъ єсть преⷣ гдⷭ ieʃt nieʃpráwiedliwy przeċiw Pánu Bogu (л. 275); 22:6 Єгѡже винитъ ꙗкѡ тивъ бѣ (л. 63) – Ktorego winuie iż był niemiłoʃierny (л. 281 об.); 25:1 немлⷭ никтоже чистъ єсть пред бг҃омъ (л. 70 об.) – żaden nie ieʃt czyʃtym przed Bogiem (л. 282 об.); 9:2 никтоже имать быти истиненъ преⷣ бг҃оⷨ (л. 29 об.) – nie máß żadnego coby miał byċ uʃpráwiedliwion przed Bogiem (л. 277). Краткая форма в последнем случае поддерживается польским текстом. Но ср. 11:7 показꙋетъ, ꙗкѡ бг҃ъ ѿнюдъ не єстъ постижный. 13 Кающемꙋ рдный (л. 35) – 7. Okázuie iż Bog ieʃt żadną rzeczą nieogárniony. сѧ єсть млⷭ 13. Y pokutuiącemu miłoʃierny (л. 277 об.). Ср. тж. тв.п. предикативный: 15:2 творитсѧ мд҃рым̾ и правымъ (л. 44 об.) – ʃię czyni mądrym y niewinnym (л. 279); 34:5 Второе ӏѡва ꙋкарѧетъ, ꙗкѡ творитсѧ праведныⷨ (л. 92 об.) – 5. Powtore Jobá fuka że ʃię czyni ʃpráwiedliwym (л. 286). Такое же состояние характерно и для Псалтыри Фирсова [Целунова, 2006: 84], и для аргументов в НЗЕ. Тв.п. предикативный с полной формой прилагательного употребляется и при инфинитиве: 9:2 исповѣдꙋєтсѧ быти грѣшнымъ и ничтожественнымъ (л. 29 об.) – Wyznawa ʃię byċ grzeßnym y niczemnym (л. 277); 20:12 Аще и мнѧтсѧ быти на времѧ бл҃гополꙋчными (л. 57) – Choċiaż ʃię zdádzą byċ do czáʃu ßczęʃliwemi (л. 281); 21:23 ниєдиⷩ  наказанный не имать познанъ быти ѕлочестивымъ, ниже Той ємꙋже счаститсѧ имать познатисѧ побожнымъ (л. 67 об. – 68) – żaden ʃkarány nie ma byċ rozumian złoʃċiwem / áni ten komu ʃię ßczęʃci ma byċ rozumian pobożnym (л. 281). Во всех случаях польский оригинал оказывает поддержку в выборе тв. падежа. Отметим, что в Псалтыри Фирсова тв.п. предикативный при глаголе быти встречается 21 раз, однако не в составе приинфинитивной конструкции [Целунова, 2006: 85–86]. Возможно, гиперкоррекцией (переводчика или переписчика) объясняется наличие дат. падежа сущ. и согласованного с ним мест. в соответствии с польским тв.п. предикативным в 30:23 исповѣдаетъ паки ꙗкѡ смерть всѧкомꙋ домꙋ єсть (л. 80) – Opowieda theż iż śmierć ieʃt domem káżdego (л. 284). 12. Нормативным для перевода аргументов книги Иова является одинарное отрицание, характерное для грецизированного варианта церковнославянского языка: 9:2 никтоже имать быти истиненъ преⷣ бг҃оⷨ (л. 29 об.) – nie máß żadnego coby miał byċ uʃpráwiedliwion przed Bogiem (л. 277); 10:18  (л. 32 об.) – Prágnie tego iżby był nigdy желаетъ сегѡ дабы никогдаже быⷧ nie był (л. 277); 25:1 никтоже чистъ єсть пред бг҃омъ (л. 70 об.) – żaden nie ieʃt czyʃtym przed Bogiem (л. 282 об.); 32:2 Елиꙋсъ показꙋетъ ꙗкѡ дрꙋзи єгѡ ничтоже разꙋмѣютъ (л. 87) – Elihu okázuie iż przyiaċiele iego nic nie umieią (л. 284 об.); 41:1 ꙗвлѧетъ гⷭ дь всемощество свое, ємꙋже ничтоже сопротивитсꙗ (л. 113) – okázuie Pan wßechmocnoʃċ ʃwoię / thákową ktorey ʃię nic ʃprzeċiwiċ nie może (л. 288 об.). 13. В порядке слов переводчик там, где это возможно, следует своему оригиналу, но в отдельных случаях этот принцип не выдерживается, например: 3.11 Желаетъ ꙋмрети, в чемъ ꙋказꙋєтъ ꙗкѡ смерть всѧкой  (л. 12) – Prágnie umrzeċ w czym ukázuie iż śmierċ ieʃt koniec бѣдѣ єсть конеⷰ wßytkiey nędze (л. 274 об.). В 35.10 изменение порядка слов по сравнению с польским приводит к появлению глагольной рифмы (случайной или намеренной): Полза правды, или неправды на єдинаго точ҃їю чл҃вка приходиⷮ, а не на бг҃а. 10 Нечестивїи, аще и к бг҃ꙋ взываюⷮ ѻбаче ꙋслышани не бываютъ (л. 96) – Złoʃnicy ácz ku Bogu wołáią á przedʃię nie bywaią wysłucháni (л. 286 об.). 14. В переводе аргументов книги Иова представлено несколько типов придаточных предложений, материал которых, несмотря на не всегда большую статистику, может быть сопоставлен с данными других привлекающихся к анализу переводов. 14.1. В определительных придаточных основным средством связи являются склоняемые формы относительного местоимения иже. В польском тексте им соответствуют разные союзные средства: 1) формы местоимения który: 16.1 повѣдаетъ ꙗкѡ без вины скорбь страждетъ, в нейже бг҃ъ ꙋдержꙋетъ єгѡ (47 об.) – opowieda iż bez winnoʃċi ċierpi uċiʃk w ktorym go Bog dżierży (л. 279 об.); 22.6 Єлїфазъ извѣствꙋетъ, ꙗкѡ ӏѡвъ казненъ тивъ бѣ (л. 63) – Elifáz єсть за ѕлобꙋ свою. 6 Єгѡже винитъ ꙗкѡ немлⷭ dowodżi iż Job ʃkarán ieʃt zá ʃwe złoʃci. 6. Ktorego winuie iż był niemiłoʃierny (л. 281 об.); 6/23 паче же чрезъ казнь юже попꙋскаетъ на люди кающиѧсѧ (л. 97 об.) – 6.23. A nawięcey przez karánie ktore dopußcza ná ludżi pokutuiące (л. 286); Гⷭ дь гл҃етъ ӏѡвꙋ показꙋетъ ємꙋ ꙋсердїе чл҃вче, в призрѣнїи творенїѧ єгѡ, ѿ негѡже изрѧдство, крѣпость, правда, и смотренїе, творца бываєтъ познавана (л. 103 об.) – Pan mowi do Jobá okázuiąc mu krewkoʃċ człowieczą w przypátrowániu ʃtworzenia iego / z kthorego zacnoʃċ / moc / ʃpráwiedliwoʃċ / y opátrznoʃċ ʃtworzyċielá bywa poznawaná (л. 287 об.); кто ю ꙋравнѧти восхощеⷮ в дѣлѣ б҃жомъ 10 Егѡже крѣпость показꙋетсѧ в сотворенїи звѣрей великихъ (л. 110 об.) – kto ią zrownác chce z ʃprawámi Bożemi. 10. Kthorego moc okázuie ʃię w ʃtworzeniu żwierząt wielkich (л. 288). Формы относительного местоимения иже используются в переводе и тогда, когда в польском тексте в главном предложении находятся указательные местоимения, а придаточное присоединяется формой местоимения który: 17.1 извѣщаетъ скꙋдость ємꙋже бг҃ъ неⷥпомогаетъ (л. 50) – Opowieda niedoʃtátki człowieka onego ktorego Bog nie wʃpomoże (л. 280); 41.1 ꙗвлѧетъ гⷭ дь всемощество свое, ємꙋже ничтоже сопротивитсꙗ (л. 113) – 1. W wypiʃowániu Wielorybá okázuie Pan wßechmocnoʃċ ʃwoię / thákową ktorey ʃię nic ʃprzeċiwiċ nie może (л. 288 об.). К этому типу близок тип определительной конструкции с субстантивированным указательным местоимением в главном предложении: 21.23 Той ємꙋже счаститсѧ имать познатисѧ побожнымъ (л. 68) – ten komu ʃię ßczęʃci ma byċ rozumian pobożnym (л. 281). Стремление избежать формальной передачи польского który вопросительно-относительным местоимением который диктует и замену придаточного определительного предложения формой причастия: 33.26 избавленный вскорѣ бл҃годаритъ бг҃а (л. 89 об.) – Ktory iako ʃkoro bywa wybáwion dżiękuie Bogu (л. 285 об.). Еще один способ – передача местоимения który указательным местоимением тъ, изменяющим подчинительную конструкцию оригинала: 28.20 производитъ Ӏѡвъ всемощство и величество творца 20 в томъ єдиномъ єсть совершенна мⷣрость (л. 75) – wywodżi Job wßechmocnoʃċ y zacnoʃċ ʃtworzyċielá. 20. W ktorym ʃamym ieʃt doʃkonáła mądroʃċ (л. 283 об.). Форма относительного местоимения ср.р. замещает в переводе и вопросительно-относительное местоимение co: 15.16 ѡписꙋетъ праⷥдность, гордость, и небл҃гополꙋчїе нечестивыхъ, єже все ѡноє неправеднѣ приписꙋетъ, ӏѡвови (л. 44 об.) – Opiʃuie prożnoʃċ / pychę / y nießczęʃċię niepobożnych / co też wßythko nieprawdżiwie przypiʃuie Jobowi (л. 279). Относительное наречие идѣже передает вопросительно-относительное kedy: 31.0 исчислѧетъ невинность свою и правдꙋ во всѣхъ дѣлѣхъ своихъ. идѣже ѡпредѣлено єсть житїе чл҃вка бл҃гочестива (л. 82 об. – 83) – Wylicza niewinnoʃċ ʃwoię y ʃpráwiedliwoʃċ ʃwą we wßytkich ʃpráwách ʃwoich / kedy oto ieʃt wypiʃány żywot człowieká pobożnego (л. 284 об.). Только один раз местоимению który в переводе соответствует вопросительно-относительное местоимение кои: 12.7 к семꙋ показꙋетъ силꙋ творца каѧ познана бываетъ в дѣлахъ и творенїи єгѡ (л. 37) – Przytym ukázuie moc ʃtworzyċielá ktora poznána bywa w ʃpráwách y w ʃtworzeniu iego (л. 278). Таким образом, в переводе определительных конструкций аргументов книги Иова проявляется стремление использовать маркированно церковнославянское средство связи и избегать использования вопросительных местоимений и наречий, характерных для деловой письменности. Та же ситуация наблюдается и в аргументах НЗЕ, где в соответствии с формами местоимения który также используются формы местоимения иже, например, Колос. 1:16 и 20 przez ktorego (л. 694) – чреⷥ егоже (л. 370). Это отличает два рассмотренных текста от перевода Псалтыри А. Фирсова, в котором преобладают, хотя и не резко, придаточные с вопросительными местомениями который (более 200 случаев) и кой (20 случаев), а конструкции с относительным местоимением иже отмечаются 152 раза [Целунова, 2006: 96–97]. 14.2. Вариативность наблюдается при переводе польских придаточных предложений с союзом aby на базе сослагательного наклонения при глаголах с побудительным значением: 1.10 Дїаволъ ꙋпросилъ во искꙋшенїе (л. 3) – Czárt uproʃił áby go mogł kuʃiċ (л. 274); 2.9 Жена єгѡ подъꙋщаетъ ѡставити бг҃а (л. 8 об.) – Zoná go namawia áby opuśċił Bogá (л. 274 об.); 8.1 Валдадъ ꙋкарѧетъ ӏѡва да познаєтсѧ ꙗкѡ праведнымъ сꙋдомъ бж҃їимъ за грѣхи казнитсѧ (27 об.) – Báldad upomina Jobá áby ʃię przyznał że ieʃt ʃkaran dla grzechow / á to ʃpráwiedliwym ʃądem Bożym (л. 276); 13.20 а, да не казнитъ єгѡ такѡ жестоцѣ (л. 39 об.) – Proʃi Páná молитъ гдⷭ áby go ták przykro nie karał (л. 278 об.). Примечательно, что все способы (отглагольное сущ. с предлогом, инфинитив, да + наст. время) характерны именно для церковнославянского синтаксиса, а вариант с союзом дабы + л-форма не засвидетельствован. В аргументах НЗЕ также находим разнообразие способов перевода: 1) конструкцией да + наст. время; 2) дабы + л-форма; 3) одиночным инфинитивом; Dat. сum infi nitivo; 4) субстантивированным инфинитивом (конструкцией еже + inf) при преобладании первого из перечисленных способов. Преобладание стандартного церковнославянского варианта да + наст. вр. над сослагательным наклонением и в особенности использование субстантивированного инфинитива свидетельствует об ориентации перевода с польского не просто на стандартный церковнославянский, но на грецизированный синтаксис, свойственный Епифанию, Евфимию и их окружению [Пентковская, 2016 (в печати)]. По данному параметру язык Псалтыри Фирсова существенно отличается от двух рассмотренных переводов тем, что здесь польские косвеннопобудительные придаточные систематически переводятся союзом дабы в сочетании с л-формой (91 случай) [Целунова, 2006: 99–100]. 14.3. Ярчайшей приметой грецизированного синтаксиса в аргументах книги Иова является конструкция с субстантивированным инфинитивом, которому в польском тексте соответствует обычный инфинитив: 39.1 I Бл҃гость и призрѣнїе бж҃ее простираетсѧ на скоты и звѣри полстїи, даже до вранъ, ѿѡнꙋдꙋже даеⷮ чл҃вкꙋ велїю винꙋ во єже ꙋповати б҃гꙋ (л. 107) – 1. Dobroċ y opátrznoʃċ Boża ściąga ʃię ná bydlętá y ná żwierzętá polne áż do krucząt / ʃkąd ʃię okázuie człowiekow i wielka przyczyná ufáċ w pánu Bogu (л. 288). Подобные конструкции отмечаются и в переводе аргументов НЗЕ, а именно еже + inf: тїаномъ – áby skłádáli iáłmużnę Chrześċijánom (1 Кор. еже с̾лагати млⷭ 16:1) и за еже + inf: за еже избыти ѿ Ӏꙋдей ѕлагѡ поⷣмнѣнїя – żeby ußedł u Zydow zł ego domniemánia (Деян. 21:21) [Пентковская, 2016 (в печати)]. При этом конструкция еже + inf зафиксирована и в переводе аргументов Псалтыри Фирсова: Пс. 4:7 нѣсть того лꙋчши еже ꙋповати на добродѣянїе бж҃їе [Целунова, 2006: 388] – niemáß nic lepßego / iedno ufác w dobrotliwośći Bożey (л. 290 об.)21. тню хрⷭ 14.4. Основным средством связи в придаточных изъяснительных является союз ꙗко, которому в большинстве случаев (24) соответствует союз iż: 3.2; 4.7; 7.1; 9.2; 11.7; 16.1; 19.14; 19.25; 20.5; 21.7; 21.23; 22.2; 22.6; 22.13; 23.11; 23.2/13; 25.1; 30.23; 30.12/21; 32.2; 32.6; 33.14; 34.12; 37.2. Еще в трех случаях ему соответствует союз że: 8.1; 32.8; 34.5. В трех оставшихся примерах его употребление поддерживается польским союзом jako: 5.1; 23.2/13; 24.2. Один раз засвидетельствовано же в соответствии с iż (20.7), и один раз – союз иже (18.2), также в соответствии с iż. При глаголе с побудительным значением единожды отмечен союз дабы: 10.18 желаетъ сегѡ . (л. 33) – Prágnie tego iżby był nigdy nie był (л. 277). дабы никогдаже быⷧ Этот союз – второй по частоте употребления в косвенно-побудительных придаточных в Псалтыри Фирсова, он отмечается в тексте этого перевода 21 http://polona.pl/item/11638206/611/ Дата обращения 15.01.2016.91 раз, причем преимущественно в аргументах в соответствии с польским aby [Целунова, 2006: 99]. Таким образом, союз ꙗко является наиболее употребительным средством связи в данных придаточных. То же характерно и для аргументов в НЗЕ, где ꙗко соответствует союзам iż, że, żeby, jako в изъяснительном значении. Эта ситуация кардинально отличается от того, что наблюдается в переводе А. Фирсова, где изъяснительный союз ꙗко отмечен всего 7 раз, а основным средством связи служит союз иже (113 раз), которому соответствует польское iż и że [Целунова, 2006: 98–99]. 14.5. В придаточных предложениях причины (3 случая) употребляется союз зане: (4.17) – gdyż; (15.2) – iż; (30. 1) – że. В двух последних случаях в польском изъяснительные союзы. Статистика здесь невелика, однако отметим, что в переводе А. Фирсова основным средством связи в придаточных со значением причины является союз понеже (382 раза), а союз зане заметно уступает ему в частотности (29 раз) [Целунова, 2006: 106]. Отметим, что, в отличие от аргументов книги Иова, в аргументах НЗЕ союз понеже встречается неоднократно в соответствии с ponieważ, gdyż, iż: Евр 4:3 а҃: Понеже Ӏꙋдее ради невѣрїѧ не внидошѧ в̾ воспокой ѡбѣщанный. г҃: Вѣрнїи же внидꙋтъ в онь (л. 339 об.) – 1 Ponieważ Zydzi dla niedowiárʃtwá nie weßli do pokoiu obiecánego. 3 A wierni do niego wniśċ máią (л. 757); Евр. 6:4 Понеже неможно паки крⷭ титисѧ (л. 401 об.) – Gdyż nie mogą byċ znowu krzczeni (л. 761). 14.6. В уступительных предложениях используется книжный союз аще: 20.12 Аще и мнѧтсѧ быти на времѧ бл҃гополꙋчными (л. 57) – Choċiaż ʃię zdádzą byċ do czáʃu ßczęʃliwemi (л. 281); 35.10 Нечестивїи, аще и к бг҃ꙋ взываюⷮ ѻбаче ꙋслышани не бываютъ (л. 96) – Złoʃnicy ácz ku Bogu wołáią á przedʃię nie bywaią wysłucháni (л. 286 об.). В Псалтыри А. Фирсова аще является основным средством орфомления данных придаточных (20 раз), однако 5 раз засвидетельствован некнижный союз хотя [Целунова, 2006: 105]. Итак, в рассмотренных типах придаточных в переводе книги Иова используются стандартные церковнославянские средства связи, причем их выбор и степень употребительности существенно отличается от того, что представлено в другом церковнославянском переводе с польского данного периода – Псалтыри Фирсова, и не всегда совпадает с материалом аргументов НЗЕ, хотя стоит ближе к нему22. 22 Обширный сопоставительный материал для рассмотренных церковнославянских переводов предоставляет анализ грамматических особенностей оригинальных литературных произведений и памятников деловой и бытовой письменности XVI– XVII вв., представленный в монографии [Ремнева, 2003: 167–303].Значительное сходство в переводе аргументов книги Иова и НЗЕ проявляется в нормативном использовании простых претеритов, употреблении формы не есть, местоимения иже в соответствии с który, преобладании конструкции да + наст. время для перевода придаточных с союзом aby, нормативности союза ꙗко в изъяснительных придаточных. По типу церковнославянского языка (и это вполне ожидаемо) перевод аргументов книги Иова близок к переводу аргументов НЗЕ. Тем не менее при преимущественном сходстве этих двух текстов существует нечно общее между тремя переводами рассмотренными переводами – это наличие лексических полонизмов, экспансия определенных словообразовательных моделей, употребление конструкции имѣти + инфинитив со значением долженствования, сущ. с предлогом чрезъ в орудийном значении, сущ. с предлогом отъ в пассивной конструкции, употреблении грецизированной конструкции субстантивированного инфинитива. Можно заметить, что часть этих черт имеет двойную мотивацию – со стороны усвоенных церковнославянским языком грецизмов (конструкции с предлогом чрезъ мотивированы одновременно греческим di(a и польским przez, конструкции с предлогом отъ объясняются и через греческие конструкции с предлогом +up9o, и через польские с предлогом od, конструкция еже + инфинитив может восходить к калькам с греческого to6u или t9o + инфинитив, а может объясняться корреляцией иже/еже и польского że). Кроме того, некоторые черты присутствуют и в церковнославянском, и в польском (словообразовательные модели с суффиксами -ость и -ств-, конструкции имѣти + инфинитив). Таким образом, усвоение полонизмов, являющихся в условиях московской лингвистической ситуации частью так называемых «признаков книжности»23, облегчается наличием сходных явлений в церковнославянском как родственном языке. Объединяет три рассмотренных перевода и одновременное обращение к нескольким источникам. Подбор источников для перевода Псалтыри А. Фирсовым позволил высказать предположение о его связи с книжным кругом С. Медведева, в библиотеке которого находились польские издания Библий, отождествляемые с Брестской Библией и Библией Я. Вуйка 1599 г., которая была хорошо известна в московской среде [Целунова, 2006: 145]. Какой библиотекой мог пользоваться Моисей для своих трудов, точно неизвестно. Принадлежность его к Чудовской книжной школе позволяет предположить, что это могли быть книги Епифания Славинецкого и Евфимия Чудовского. Так, Евфимию принадлежал экземпляр Библии Я. Вуйка 1599 г., 23 О признаках книжности см. [Живов, 1996: 32–33].в котором он делал пометы, а также некий польский Новый Завет [Викторов, 1863: 51, 52]. В составленном Евфимием между 1678 и 1693 гг. трактате «На оглаголующих Священную Библию»24 есть выписки из Библии Вуйка, а также из протестантских изданий С. Будного и М. Чеховича. Обличается в этом трактате и Брестская Библия [Исаченко, 2015: 79, 82, 92]. Известно, однако, что в 1689 г. Моисей назначен справщиком Заиконоспасского монастыря, что интерпретируется как его «переход в лагерь оппозиции» [Исаченко, 2002: 69; Исаченко, 2009], однако этот предполагаемый переход произошел намного позже выполнения перевода книги Иова. Но гораздо более значимым для объединения трех переводов, чем принадлежность их авторов к определенной группировке, является другое обстоятельство. Важно, что переводы конфессиональных текстов с нового литературного языка (а не с новозаветного греческого!) делаются именно на язык классический, каковым является в данную эпоху церковнославянский. И только следующие столетия, причем далеко не сразу, изменят эту ситуацию. Приспособление книжного языка к переводу конфессиональных текстов с иного, по сравнению с традиционным, «неклассического» языка – сигнал изменения культурно-лингвистической ситуации в целом. Конкретные параметры церковнославянского языка этих переводов могут варьироваться, но его книжная природа несомненна.

Напиши аннотацию по статье

Вестник Московского университета. Серия 9. Филология. №2, 2016 / К юбилею профессора М. Л. Ремневой К ЮБИЛЕЮ ПРОФЕССОРА М. Л. РЕМНЕВОЙ Т. В. Пентковская ПЕРЕВОД АРГУМЕНТОВ К КНИГЕ ИОВА 1671 г. НА ФОНЕ МОСКОВСКИХ БИБЛЕЙСКИХ ПЕРЕВОДОВ С ПОЛЬСКОГО ЯЗЫКА В статье рассматривается церковнославянский язык аргументов к книге Иова, полный перевод которой был выполнен с польского в Москве Моисеем Чудовским в 1671 г. Устанавливается, что источником аргументов является кальвинистская Брестская Библия 1563 г. Перевод аргументов рассматривается в кругу других церковнославянских переводов с польского того же  времени, относящихся к  сфере конфессиональной литературы,  – аргументов к Апостолу и Апокалипсису Нового Завета в переводе книжного круга Епифания Славинецкого и Евфимия Чудовского и Псалтыри Авраамия Фирсова.

перевод и переводоведение на перекрестке цифровых технологии. Ключевые слова: аудиовизуальный перевод, глобализация, автоматизация перевода, крауд сорсинг, перевод СМИ. TRANSLATION AND TRANSLATION STUDIES AT THE CROSSROADS OF DIGITAL COMMUNICATIONS Yves Gambier FI-20014 University of Turku, Finland The word ‘translation’ seems here and there to suffer from a bad reputation. Indeed, it is often replaced by or competes with other terms which can in turn vary widely according to the particular sector of activity in which they are used. The emergence of these diverse labels is cause for contemplation. They reflect diversified professional realities and practices as well as distinct paths of research. On the basis of this realization, we propose to focus on multimodal areas that exemplify the different metamorphoses of ‘translation’. 1 Пер. с англ. Т. Алексейцевой. © Санкт-Петербургский государственный университет, 2016DOI: 10.21638/11701/spbu09.2016.405 video games. 2. Translation ‘going digital’ has impacts on the practices and perception of the work. Continued use of computer-assisted translation and machine translation technologies does not only challenge the more traditional economic model but also, and in particular due to crowdsourcing, transforms the usual denial of translation (and invisibility of the translator) into a desire to translate. 3. Audiovisual translation (AVT) or ‘versioning’: This increasingly popular form of translation underscores the complexity of the multimodal translation being performed (taking into account different types of signs — visual, linguistic, audio) as well as the effects of technologies on the diversity of the AVT. AVT modalities are now multifarious, and the kinds of publics having access to the AVT products are as well. 4. Translation in written media: From press agencies to live editorial newsrooms, the news is continuously being filtered through languages. Journalists cannot help but ‘trans-edit’ the news. Translation Studies is a poly-discipline that is necessarily open to other disciplines and methods of research. It bears witness to the rapid metamorphoses of ways to communicate as the world continues to globalize. These communication changes are noticeable in daily, routine professional workflows, but also in the approaches the discipline is developing in order to better grasp the significance and depth of transformation. Refs 50. Table 1. Keywords: audiovisual translation, globalization, computer-assisted translation, crowdsourcing, translation in mass media. В своем общем смысле перевод — это деятельность, которой веками уделяли недостаточно внимания как с точки зрения ее необходимости, так и с точки зрения требующихся для ее выполнения усилий и профессионального статуса. Тем не менее о единообразии говорить нельзя: языки и общества хранили молчание поразному и в разной степени, и к тому же в разное время. Хотя к обобщениям стоит подходить с осторожностью — во многих исторических традициях и в различные эпохи перевод зачастую стоял на службе власть предержащих (как королевских, так и церковных властей), пусть даже неявно и скрыто, и использовался для повседневных контактов, будь то торговых, научных или философских среди прочих [Delisle & Woodsworth]. Действительно, многие заказчики, дилетанты и лица, переводящие собственные труды (включая ученых, переводящих свои статьи), а  также другие технические специалисты, работающие в  языковой индустрии, продолжают считать перевод механическим процессом, пословной заменой, проблемой словарей или просто деятельностью, лишенной особого престижа, которую можно в любой момент поручить родственнику или коллеге, владеющим иностранным языком. В этой статье я собираюсь рассмотреть последние тенденции и исследования в  области перевода. Сейчас развиваются две парадигмы, оправдывающие до некоторой степени такое количество всевозможных ярлыков, создаваемых для перевода. С одной стороны, наиболее традиционная концепция перевода, существовавшая на протяжении веков и  проявлявшаяся в  парадигме эквивалентности, стала более ориентированной на получателя или аудиторию. Другими словами, ее можно назвать культурно-ориентированной парадигмой. Она сосуществует с другой постоянно меняющейся парадигмой: в ней находят свое отражение различные платформы и среды, с помощью которых в наши дни осуществляется перевод. В этом смысле наблюдается переход от бумажного формата к цифровому и к Интернетформату (где переводимый текст становится мультимодальным). Такой быстро меняющийся контекст и служит причиной разрастающегося числа терминов, используемых для обозначения того, что когда-то считалось переводом. Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 4 Создается впечатление, что у термина «перевод» плохая репутация. Его часто заменяют конкурирующими терминами, такими как «локализация», «адаптация», «творческое переписывание» (versioning), «перевод-редактирование» (transediting), «языковое посредничество» или «творческая адаптация» (transcreation). Хотя такое приумножение ярлыков происходит не во всех языках и культурах, но уже тот факт, что эти ярлыки появляются и  набирают популярность, затрудняет оценку размеров и масштабов рынков. Также это может осложнить понимание того, что включает в себя эта дисциплина: как понять, что на самом деле входит в предмет исследования переводоведения? Насколько можно расширить определение термина, чтобы включить изменяющиеся коммуникативные ситуации и новые измерения, выходящие за пределы привычных понятий? Перевод подразумевает формальный пословный перенос, коммуникацию, проходящую в одном направлении, где переводчику отводится подчиненное место. Расширение области переводоведения привело к разрушению традиционного определения и образа и теперь включает творчество, самоотдачу и этику субъективной ответственности [Sun]. Столкновение этих парадигм, идущих от перевода религиозных текстов и оперирующих печатными источниками, с цифровой культурой происходит прямо сейчас. Нам сложно обозначить, что мы делаем, когда переводим — творчески переписываем, занимаемся переводом-редактированием или локализуем. И это ощутимо. Хотя новые рынки и технологии, а также меняющиеся коммуникативные потребности привели к  другому делению на сектора с  использованием других ярлыков для осуществляемой профессиональной деятельности, многие по-прежнему делят переводчиков по двум основным категориям художественного и  нехудожественного перевода (технического, коммерческого, медицинского, юридического). Каким образом проявляется сегодня это столкновение парадигм? Часто неспециалисты воспринимают перевод в  терминах эквивалентности или как попытку передать идентичное значение. Подразумевается, что целью является достижение равноценного текста на языке перевода [Pym, 2009, p. 82], как будто потребности в обратном переводе не существует. Жесткие убеждения стоят за этой имплицитной основой коммуникативной модели, в  рамках которой сообщение передается с одного языка на другой и в полной мере работают метафоры границы и моста. Это предполагает, например, что языки могут выражать одинаковое значение: «[two languages] do or can express the same values» [Ibid.]. Но слову или понятию могут соответствовать в другом языке другие значения, или они в нем могут вовсе отсутствовать, так что отношения между двумя языками необязательно будут симметричными. Один и тот же предмет может называться двумя разными словами, и не всегда с их помощью можно будет передать смысл исходного текста. Адекватность, верность и приверженность исходному тексту могут затруднить понимание текста на языке перевода. Из-за идей, имплицитно связанных с теорией эквивалентности, люди склонны критиковать перевод за то, что некоторые слова не были переданы. Отсюда и известное высказывание о переводчике-предателе: «Traduttore traditore». Такой акцент на лексическом сходстве текстов, однако, ошибочен. Это не позволяет рассмотреть, описать и  объяснить процесс принятия переводческих решений и  результат перевода. Различие между тем, что явно (буквально, непосредственно, лежит на поверхности), и тем, что скрыто (имплицитно, сопряжено Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 4 вода, а интерпретация переводчиком содержания оказывается делом весьма непонятным. Несмотря на десятилетия исследований в  научной и  профессиональной среде, традиционные понятия, стоящие за теорией эквивалентности, не отходят на второй план. В течение долгого времени это помогало не только определять перевод и этику нейтралитета, но и лежало в основе педагогики. Когда ученые переводят опросники исследований, а журналисты передают новости, когда зарубежные предприниматели обсуждают контракты, а  зрители смотрят телевизионные программы с  субтитрами, или когда преподаватели, обучающие языку, используют обратный перевод — они в большой степени опираются на теорию эквивалентности, а языковые различия считаются ошибками, искажениями смысла. Безусловно, имеются исторические предпосылки для существования этой использующейся по умолчанию парадигмы. Отчасти это связано с тем, как традиционно обучали иностранным языкам (стремление к нахождению автоматических соответствий), и отчасти с печатными носителями (основополагающее видение передачи смысла с легкостью поддерживалось за счет печатных изданий; одну и ту же страницу можно было распечатать на разных языках и сравнить пословно. Сделать это было нельзя с древними текстами и также невозможно с цифровыми). С этой точки зрения переводчиков не существует; они пассивные исполнители, не имеющие собственного голоса, лишенные сочувствия, своего субъективного взгляда, рефлексии, интерпретативных навыков, межкультурных знаний и какой-либо квалификации. Теория эквивалентности оспаривалась в рамках переводоведения. С 1980-х годов концептуальные рамки в теории перевода сместились, чтобы включить и сделать приоритетным более контекстуально обусловленное и социокультурно ориентированное понимание переводческого процесса. Перевод был по-новому осознан как межкультурное взаимодействие. Переводятся не языки, а  тексты, вписанные в определенную социально-культурную действительность. Концепции, возникшие в  рамках этого культурного поворота в  переводоведении, особенно способствовали критике издавна доминировавшей парадигмы эквивалентности: среди них можно назвать дескриптивное переводоведение [Toury]; теорию Скопос [Reiss & Vermeer]; политику в области культуры [Venuti]. Перевод, таким образом, стал рассматриваться как процесс реконтекстуализации, как наделенное целью действие. Для достижения цели коммуникации переводчики в процессе перевода учитывают и взвешивают различные факторы, а их переводы становятся функционально адекватными в  принимающей культуре. Весь процесс принятия решений обязан включать клиента и получателя. Значение в исходном тексте перестает считаться инвариантным, а  воспринимается скорее как культурно обусловленное и  нуждающееся в  толковании. Перевод превращается из  преодоления чисто лексического барьера в результат взаимодействия между текстом, контекстом и множеством участников перевода. Как и компьютер, информационные и коммуникационные технологии постепенно преобразуют переводческую среду. Переводческий процесс и переводчики, уже почти три десятилетия назад вошедшие в цифровую эру, столкнулись с новыми задачами и новой социальной средой, появившимися благодаря технологиям. Тем временем отдельно проводились исследования в области средств массовой информации и перевода. 1995 г., ознаменованный 100-летней годовщиной кино, стал Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 4 сы и текстов новостных агентств. Теперь обратимся к отдельным характеристикам этого цифрового и медийного окружения и к его влиянию на перевод. Перевод и локализация Концепт локализации приобрел популярность как в  переводческой практике, так и в  теории. Обычно выделяют четыре основных исторических этапа (сосуществующих на данный момент): программное обеспечение, веб-сайты [Jiménez Crespo], мобильные телефоны и компьютерные игры [O’Hagan & Mangiron, 2013]. С распространением персональных компьютеров в 1980-х годах и с началом продаж программного обеспечения в странах, где говорят на других языках, для которых программное обеспечение изначально не предназначалось, появилась необходимость изменить отдельные функции приложений, чтобы соответствовать потребностям и ожиданиям местных потребителей. В то время как программисты и разработчики ПО кодировали контент на своих языках по всему миру, эффективные стратегии и кампании по маркетингу и локализации, запущенные мультинациональными корпорациями-разработчиками, а также первоначальные опыты по гармонизации на международном уровне (юникод — один из подобных примеров) способствовали в  итоге распространению стандартных интерфейсов и  терминологии для офисного ПО и Интернет-браузеров во всем мире. В действительности стремление упростить процесс компьютерного общения при помощи различных протоколов, интерфейсов и платформ на многочисленных языках не ограничивалось деловой сферой. Это стало также и социальным опытом. Поставщики услуг локализации быстро превратились в крупные организации. Спектр услуг, связанных с  многоязычными переводами, расширился и  охватил управление проектами, разработку программного обеспечения, графический дизайн, компьютерную верстку и впоследствии — создание сложных систем управления контентом и техническое обслуживание. Чем исходно сложнее процесс создания и  распространения цифрового контента при работе с  клиентом, тем труднее затем извлекать контент из его цифровой среды для перевода и локализации. В  условиях высококонкурентного рынка требуется регулярное и  быстрое обновление, а также одновременный выпуск на многочисленных языках (по-английски simultaneous shipment или simship) программного обеспечения и техники, которые на полке все равно надолго не задерживаются. Значительно были также усовершенствованы программы, предназначенные для выполнения новых и разнообразных задач по переводу и  локализации, что привело к  повсеместному использованию программ переводческой памяти и  систем управления терминологией, входящих в функционал так называемых систем автоматизации перевода. Машинный перевод и средства постредактирования теперь дополнили традиционные системы автоматизации перевода [Folaron, 2012]. Сегодня индустрия локализации опирается на профессиональные организации, такие как Центр исследований в области локализации (Localisation Research Centre), Центр локализации следующего поколения (Centre for Next Generation Localisation), ежегодная Международная конференция по локализации (Localization World conference), а также Ассоциация по вопросам глобализации и локализации (Globalization and Localization Association).Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 4 лингвистического, культурного и технического содержания; в широком значении термин используется для обозначения всей индустрии, возникшей вокруг локализации. Акронимом GILT (globalization internationalization localization translation  — глобализация, интернационализация, локализация, перевод) называют четыре взаи мосвязанных и  взаимозависимых процесса, составляющих эту индустрию. Хотя порядок следования букв в акрониме указывает на то, какой в идеале должна быть последовательность действий, исторически эти термины возникали ровно в  обратном порядке. В  переводоведении пересекающиеся методы, истории и  попытки теоретизирования практики дают разные результаты. Термин глобализация в целом приобретает более конкретное значение, когда речь идет о профессиональной локализации. Глобализация, сокращаемая в английском как G11N, ассоциируется с определенным подходом, включающим ряд объединенных задач. Это поддерживает утверждение Фрая о глобализации как о процессе принятия необходимых технических, финансовых, управленческих, кадровых, маркетинговых и бизнес-решений, способствующих локализации: «[globalization is] the process of making all the necessary technical, financial, managerial, personnel, marketing and other enterprise decisions to facilitate localization» [Fry, p. 42]. Интернационализация, сокращаемая в  профессиональной сфере как I18N, обычно обозначает два подхода: один  — технический, другой  — лингвистический / культурный. С точки зрения исторической хронологии широкое внедрение интернационализации связано с объединением знаний, полученных при осуществлении реальных проектов локализации, развивающихся технологий и разработки различных протоколов. Интернационализация также подразумевает использование контролируемого языка. Локализация (сокращенно L10N) как профессиональный прием, а не как название для всей индустрии, ближе всего к  переводу. В  самом широком смысле локализация заключается в  комбинировании языка и  технологии для получения результата, способного преодолеть культурный и  лингвистический барьеры: «[localization] revolves around combining language and technology to produce a product that can cross cultural and language barriers—no more, no less» [Esselink, p. 5]. Она также подразумевает услуги и  технологии для обеспечения многоязычия потоку цифровой информации: «the full provision of services and technologies for the management of multilingualism across the digital information flow» [Dunne, p. 4; Schäler, цит. по: Folaron]. В зависимости от технической сложности исходного контента, а также от языков и культурных особенностей региональных пользователей, для которых предназначен этот контент, ресурсы и рабочие процессы, привлекаемые для проектов локализации, могут сильно отличаться. Однако можно в целом выделить три области, всегда оказывающиеся в центре внимания: лингвистическая, культурная и техническая. До широкого внедрения компьютеров, информационных и коммуникационных технологий и  цифровых устройств лингвистическая и  культурная адаптация содержания обычно именовалась в  специальной литературе просто «адаптацией». Техническая адаптация с использованием технологий для использования контента в рамках других технологий или вместе с ними повлекла за собой изменение в переводческой терминологии (т. е. переход к «локализации»). Перевод, последний компонент акронима GILT, можно рассматривать с  двух позиций, если речь идет о  локализации. С  точки зрения профессионального ра Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 4 истории перевода и переводоведения, то частью перевода является локализация. Существуют разные способы анализа, толкования и  понимания перевода в  этом контексте (см. [O’Hagan & Ashworth; Pym, 2004]). Если мы будем считать, что локализация заключается в адаптации текста с учетом местных (т. е. принимающей культуры) лингвистических и  культурных норм и  обычаев, то эта идея хорошо закрепилась в  переводоведении и в  практике перевода (см. динамическую эквивалентность Найды [Nida, p. 159]; инструментальный перевод Норд [Nord, p. 52]; скрытый перевод Хауз [House] или одомашнивание Венути [Venuti, p. 19–20]). Добавлять новый термин (локализация) было бы излишним, если не считать того, что мы явно отходим от традиционного смысла перевода, принятого в рамках парадигмы эквивалентности. И наконец, к этому обсуждению связи цифровой и медийной среды с переводом можно добавить, что, согласно некоторым исследователям, глобализация (в общем смысле) ведет к (культурной) однородности и навязывает одинаковость, в то время как другие рассматривают глобализацию с точки зрения культурной неоднородности (например, [Appadurai]). Два противоположных взгляда на глобализацию были отчасти объединены, по крайней мере в какой-то степени, в рамках концепции глокализации, предложенной Робертсоном [Robertson], полезной для рассмотрения традиционных методов локализации, действующих сверху вниз. С одной стороны, мы наблюдаем процессы унификации в виде глобализации и интернационализации товаров, что должно приводить к  одинаковости; с  другой стороны, имеют место процессы локализации в  виде локализации товаров, когда продукт адаптируется лингвистически (перевод) и  культурно для придания ему вида продукта местного производства. Тем не менее, несмотря на сходство с местными товарами, такой продукт сохранит ряд черт оригинального глобального продукта. Именно поэтому можно говорить, что такие товары были действительно глокализованы. Перевод вступает в цифровую эру Коммуникационные, информационные и компьютерные технологии привнесли некоторые изменения в представления о переводе. Эти изменения вполне могут повлечь значительный прорыв не только в практике, но и в теории перевода. Прежде всего, возрос уровень компьютеризации, проникшей во все аспекты переводческой деятельности. Для создания баз переводческой памяти, выравнивания текстов, управления терминологией, проверки правописания и грамматики, доступа к электронным корпусам и осуществления поиска по ним, выполнения машинного перевода используется специальное программное обеспечение. Существуют также различные комбинированные продукты, объединяющие, например, базы переводческой памяти, терминологические базы и машинный перевод. Также большое значение имеют меняющиеся социальные отношения. В рамках различных групп обсуждений и  форумов, блогов, а  также социальных и  профессиональных сетей, таких как LinkedIn и YouTube, стал возможен обмен опытом и мнениями. Происходящие изменения в практике перевода в условиях цифрового мира затрагивают не только профессиональный перевод и локализацию. Появилось множество типов пользователей. Одним из  ярких примеров является использование Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 4 тернете бесплатные программы позволяют пользователям подгружать текст и получать перевод его сути без особой заботы о качестве. Человеческое участие может быть ограниченным или его может вовсе не быть. Если пользователи владеют одним или несколькими иностранными языками, то они сами могут исправить полученный результат, чтобы улучшить качество машинного перевода на своем языке и в соответствующем направлении перевода. Второй тип пользователей обладает более конкретными чертами и включает тех, кто хоть и не имеет профессиональной подготовки, но свободно владеет иностранными языками. Они обычно объединяются для выполнения конкретных задач или присоединяются к проектам, где они могут применить свои знания в области языка и культуры: занимаются любительским переводом, субтитрированием, дубляжом и накладывают перевод на специально отобранные манга, анимационные фильмы и компьютерные игры. Третий тип пользователей-переводчиков участвует в  проектах не обязательно любительских, но четко ориентированных на выполнение конкретной задачи. Часто такие проекты называют коллективным переводом (подразумевается краудсорсинг). Участники переводят и/или локализуют ПО, веб-сайты, статьи, доклады, художественные тексты и интервью. Для осуществления этой неоплачиваемой коллективной работы добровольцы и анонимные (но не всегда) участники опираются на свою языковую компетенцию для перевода и проверки той части проекта, какую они выбрали, и тогда, когда у них есть желание и возможность, пока не будет завершен весь проект. Они могут переводить благодаря таким инструментам, как Traduwiki, Wikitranslate и  Google Translate. Социальные интернет-сети (Facebook, Twitter, LinkedIn и т. д.) пользуются этими коллективными переводческими усилиями, чтобы стать доступнее для слоев населения, о которых они изначально не помышляли. Тем не менее эти структуры, помимо своей функции социальных сетей, также получают прибыль и котируются на фондовой бирже. Краудсорсинг (т. е. перевод, выполняемый неопределенной группой переводчиков-добровольцев) вызывает серьезную озабоченность относительно вовлеченных в него лиц (переводчики ли они? какую компенсацию получают они за свою работу?), относительно этики (каковы последствия бесплатно выполняемой работы для компаний, стремящихся получить прибыль?), а также относительно самого концепта перевода, того, как он осуществляется и как воспринимается. И наконец, значительную часть совместной работы (в рамках команды) продолжают выполнять действующие профессиональные переводчики и  переводчики, получившие профессиональную подготовку (но не обязательно действующие). Они делятся материалами; могут работать над одним и  тем же документом или контентом с разных мест; совместно выполняют задачи по переводу, поиску, управлению терминологией, по проверке и вычитке. Дематериализованные компьютерные ресурсы находятся в общем доступе. На переводческую работу или проекты могут запрашиваться ценовые котировки, а также могут публиковаться требования к уровню квалификации (Proz и Translator’s Café — вот два подобных примера). Профессионалы (т. е. те, кто получил соответствующую переводческую подготовку и/или имеют опыт перевода) также могут участвовать в волонтерских сетевых переводческих проектах: например, такое возможно через сети Babel, Переводчики Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 4 работают ради конкретной цели и отвечают на призыв неправительственных организаций и обществ. Как и насколько такие новые тенденции могут дисквалифицировать или лишить работы обученных и опытных переводчиков, зарабатывающих переводом на жизнь? Такие понятия, как производительность, доступность, качество и коллективная работа, переплелись очень тесно. Некоторые инструменты, кажется, продолжают опираться на прошлое, подразумевая возврат к старому принципу перевода  — пословному, формальному, механическому, исчисляемому переносу. Построчные переводы директив Европейского Союза, выполненные с ограниченной помощью программ переводческой памяти, практика субтитрирования в прямом эфире или любительский перевод субтитров — все это свидетельствует о стремлении приблизиться к исходному тексту и становится дословной передачей без учета такого аспекта, как воздействие на рецептора и читателя. Эти изменения в условиях и темпе работы могут в итоге демотивировать переводчиков, лишив их всякого контроля, вынудив всегда находиться онлайн и работать с инструментом, навязанным клиентом. Долгое время остававшийся на втором плане, перевод не вызывает такого же энтузиазма и не пользуется таким же престижем в Интернете, как музыка, фотография, журнализм и  кино. Тем не менее можно провести некоторые параллели между переводчиками и  журналистами, в  свою очередь столкнувшимися с  компьютеризацией и  наплывом любителей. Они работают с  письменными и  устными текстами, и  на них лежит социокультурная ответственность, превосходящая сиюминутность сделанного заявления [Gambier, 1994]. Они должны уметь надлежащим образом документироваться и  проводить терминологический поиск. Им требуется устанавливать контакты с  другими экспертами. Коммуникативные навыки работников средств массовой информации могли бы послужить полезным уроком переводчикам, а нацеленность переводчиков на качество и точность могли бы пригодиться специалистам СМИ, которым все чаще приходится переводить с листа, качественнее резюмировать свой текст. В обоих случаях приобретение навыков важнее, чем получение быстро устаревающих знаний, а принятие самостоятельных решений и способность к самооценке имеют ключевое значение. Наконец, представители обеих профессий сталкиваются с ИКТ и изменениями, которые они за собой влекут в сфере производственных процессов и каналов распространения информации. Как и в журналистике, средства и инструменты, имеющиеся сегодня в распоряжении у пользователей, делают перевод желательным и осуществимым. Журналисты и  переводчики, похоже, разделяют страхи, порождаемые ИКТ и  меняющимися условиями работы. Представители обеих профессий, как представляется, вынуждены задуматься о нормах и этике своей работы. Непрофессионалы и  любители, к  которым в  профессиональных кругах издавна относились с пренебрежением, кажется, получили реванш. Любители, зачастую изображаемые карикатурно и оставляемые без внимания, сейчас расширяют границы отдельных профессий и вносят изменения в их параметры и задачи. Им либо дают отпор под прикрытием (замаскированного?) либерализма, либо хвалят за поддержание определенных практик, но  в  любом случае действия любителей олицетворяют глубокие преобразования, вызванные развитием ИКТ. И все же остается определенный Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 4 члены одинаково компетентны и обладают необходимыми стратегиями и одинаковой способностью к интерпретации. Идеология неограниченных возможностей заставляет верить, что все любители одинаково автономны, обладают быстрой реакцией, действуют продуманно и достигли совершенства в своих областях. Аудиовизуальный перевод До того, как нас захватила цифровая эра с всеобщим повальным увлечением компьютерами и  ИКТ, аудиовизуальный перевод был идеальной площадкой для первых исследований в области перевода и СМИ. Начиная с середины 1950-х годов и  до наших дней АВП называли по-разному (киноперевод, языковой трансферт, экранный перевод, мультимедийный перевод). В  профессиональном языке иногда используется термин «versioning» (творческое переписывание) в  качестве более общего термина, включающего субтитрирование и дубляж, в то время как термин «перевод» отвергается в силу своего узкого значения (пословный перевод). Аудиовизуальный объект, или перформанс, состоит из ряда значащих кодов, одновременно влияющих на порождение смысла. Зрители, включая переводчиков, воспринимают серию кодифицированных знаков, связанных определенным образом режиссером (выбор ракурса и съемка) и редактором (монтаж). Одной из ключевых задач для практики АВП и  исследований остается выявление типов связи между вербальными и невербальными знаками. В таблице перечислены 14 семиотических кодов, влияющих в разной степени на порождение смысла. Семиотические коды в аудиовизуальных произведениях Аудиальный канал Визуальный канал Вербальные элементы (знаки) Невербальные элементы (знаки) лингвистический код (диалог, монолог, комментарии/закадровые голоса, чтение); паралингвистический код (манера произнесения, интонация, акценты); литературный и  театральный коды (сюжет, повествование, сцены, драматическое развитие, ритм) (специальные звуковые эффекты) код звукового сопровождения; музыкальный код; паралингвистический код (качество голоса, паузы, тишина, громкость голоса, звуковой шум: плач, крик, кашель) графический код (письменные формы: письма, заголовки, меню, названия улиц, реклама, бренды, интертитры, субтитры) иконографический код; фотографический код (освещение, перспектива, цвет); сценографический код (знаки визуального фона); кинокод (съемка, кадрирование, нарезка/монтаж, жанровые условности); кинестетический код (жесты, манеры, позы, выражение лица, взгляды); проксемический код (движения, использование пространства, расстояние между персонажами); дресс-код (прическа, макияж) Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 4 новные категории [Gambier, 2013]: внутриязыковой и межъязыковой перевод. Внутриязыковым переводом называют перевод между кодами (устным и письменным) в пределах одного языка. Существует четыре основных типа внутриязыкового перевода: 1) внутриязыковое субтитрирование, или субтитры на одном языке с переходом от разговорной речи диалогов в кино или на телевидении к письменной речи в субтитрах. Основными причинами использования субтитров на одном языке являются изучение языка, укрепление навыков чтения, а также доступность, определяемая как право некоторых групп людей, таких как глухие и слабослышащие, на доступ к аудиовизуальным произведениям; 2) субтитры для прямого эфира, иногда называемые «respeaking». Субтитры необходимы для трансляций, идущих в прямом эфире (например, спортивные мероприятия, новости на телевидении), а для этого нужно техническое обеспечение в  виде программ распознавания голоса. Качество конечного продукта может быть сомнительным, так как времени и  ресурсов бывает недостаточно, чтобы отредактировать результат распознавания до выхода субтитров в эфир; 3) тифлокомментирование (аудиодескрипция) помогает слепым и  слабовидящим получить доступ к фильмам, художественным выставкам, музеям, а также оперным и драматическим спектаклям. Оно подразумевает зачитывание информации, описывающей происходящее на экране (действия, язык тела, мимика, костюмы, предметы). Такая информация добавляется к звуковой дорожке диалогов или к дубляжу, если речь идет о фильме на иностранном языке; 4) аудиосубтитры (звуковые субтитры) будут полезны лицам, страдающим дислексией, пожилым людям, слабовидящим и  тем, кто медленно читает. Синтезатор речи (программы text-to-speech) озвучивает субтитры. Межъязыковым переводом называют перевод, осуществляемый между разны ми языками, в нем можно выделить восемь типов АВП: 1) перевод скрипта/сценария необходим для получения субсидий, грантов и другой финансовой помощи для совместного производства или для подбора актеров и технических специалистов; 2) субтитры на иностранном языке подразумевают перевод устного диалога на одном или нескольких языках в одну или две написанные строки. Все чаще эта задача ложится на одного человека, который переводит, выставляет время (временные коды) и редактирует с помощью специального программного обеспечения; 3) синхронный перевод, или перевод с листа, делается с монтажного листа или субтитров на иностранном языке (язык-посредник). Он используется во время фестивалей и при показе старых фильмов; 4) дубляж нельзя свести к синхронизации с артикуляцией, также используется временная синхронизация, или синхронизация с длиной фразы (когда фраза при дубляже совпадает по длине с оригинальной фразой). Не все зрители одинаково терпимо относятся к несовпадению визуального ряда (движение губ, жесты, мимика) и голоса;Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 4 вой аудитории с  дополнениями, опущениями, пояснениями и  комментариями. Синхронизация производится скорее с видеорядом, а не со звукорядом. Такой прием используется для детских передач, документальных фильмов и корпоративного видео; 6) устный перевод может быть последовательным (заранее записанным), синхронным, или это может быть сурдоперевод. Важным для такого устного перевода является качество голоса и способность говорить не останавливаясь. Можно провести основное различие между устным переводом общения в студии (интервью и ток-шоу) и переводом трансляций событий, удаленных от места вещания (политические выступления, пресс-конференции, королевские свадьбы и т. д.). Для такого устного перевода характерны психологическое давление, особенно при двустороннем переводе, нестандартные рабочие часы, приглашение на работу в короткие сроки (например, для освещения в прямом эфире стихийных бедствий); 7) закадровый перевод, или «войсовер», используется для перевода документальных фильмов, интервью. Или же фильм переводится журналистом или актером, частично дублирующим несколько персонажей, и транслируется практически синхронно. Закадровый перевод накладывается поверх оригинальной речевой фонограммы, при этом оригинальный звук приглушен или его практически невозможно разобрать; 8) супратитры — это вид субтитров, появляющихся на электронном табло над оперной или театральной сценой или на спинках впереди стоящих кресел и идущих без перерыва на протяжении всего представления. Файл с супратитрами не может воспроизводиться автоматически, так как актеры и певцы выступают каждый раз по-разному и с разной скоростью. Супратитры также могут предоставляться лицам с нарушением слуха [Gambier, 2013]. В качестве резюме: разные типы АВП используют различные виды перевода и различные коды. В некоторых акцент делается на устной речи (дубляж, устный перевод, закадровый перевод и  свободный комментарий); в  других имеет место переход от устной речи к письменной (межъязыковой, внутриязыковой перевод, субтитры для прямого эфира, супратитры), от письменной к  письменной (перевод сценария), от изображения к  устной речи (тифлокомментирование) или от письменной к устной (перевод с листа, аудиосубтитры). Можно ли считать, что отдельным видам перевода больше других свойственна адаптация (одомашнивание)? Действительно, дубляж и свободное комментирование позволяют манипулировать языковым материалом, убирать то, что не соответствует доминирующим ожиданиям и предпочтениям или идеологическим представлениям и эстетическим нормам принимающей культуры. История АВП проливает свет на то, как некоторые типы АВП становятся инструментами лингвистического и языкового пуризма. Цифровые технологии меняют облик аудиовизуальной индустрии (написание скриптов, производство звука, изображения, костюмов, а  также спецэффекты, съемки и  монтаж), прокат и  показ. Благодаря им появились новые приемы, такие как тифлокомментирование, супратитры, субтитры для прямого эфира и  аудиосубтитры. Новые технологии и  устройства (потоковая передача видео, Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 4 видеопроигрыватели) продолжают сильно влиять на вещание и  аудиторию. Они создают новые запросы и  потребности, как, например, новые форматы  — очень короткие фильмы, длящиеся несколько минут, и мобильные эпизоды, ролики для мобильных телефонов продолжительностью в  одну или две минуты. Одновременно действуют два совершенно разных процесса. С одной стороны, технология предлагает больше услуг и программ лучшего качества. Разнообразие телеканалов, кабельных, спутниковых, сетевых, вещающих через ретрансляторы (платное телевидение, трансграничное и местное телевидение, тематические каналы по истории, спорту, финансам, мультипликационные каналы и т. д.), знаменует конец централизованной модели средств массовой информации, провоцируя переход от вещания для масс к вещанию на узкую целевую аудиторию. С другой стороны, мировая аудитория становится все более и  более глобализованной благодаря доступным всем видеороликам на YouTube и фильмам в Интернете. Появились интернет-сообщества, создающие субтитры на иностранном языке для США. Аудиовизуальная индустрия делает все, чтобы зрители незамедлительно получали доступ к новым эпизодам популярных сериалов или новых фильмов. С конца 1980-х годов все больше стало появляться любительских субтитров и дубляжа. Качество работы любителей зависит от понимания оригинала и от того, насколько они знакомы с бесплатным или условно-бесплатным ПО, использующимся для создания субтитров и для наложения их на фильм. В таких субтитрах не соблюдаются жесткие ограничения на количество строк в каждом субтитре или на количество знаков в  строке; шрифт или размер могут быть большими; скорость показа может быть быстрее, чем в традиционных субтитрах; субтитры могут находиться вверху или внизу экрана; могут появляться дополнительные комментарии. Любители часто стремятся переводить дословно, ближе к оригиналу и используют больше слов, сокращая время, необходимое для прочтения, нарушая тем самым нормы и правила, обычно применяющиеся в профессиональных субтитрах. В любительских субтитрах и дубляже применяются методы, переворачивающие не только наше представление о субтитрах, но и сам процесс АВП. И наконец, изменения в  рабочий процесс вносит автоматизация. Оцифровка помогает улучшить качество звука и позволяет анализировать и синтезировать речь актера для дубляжа. Совмещая разное ПО, можно также автоматизировать процесс создания субтитров на иностранном языке. Эти изменения влекут за собой пересмотр некоторых прочно укрепившихся в  переводоведении концептов, таких как текст, авторство, смысл/значение, единица перевода, переводческая стратегия и  связь между письменной и  устной речью [Gambier & Lautenbacher, 2010]. Даже если для исследований в области АВП сегодня характерен междисциплинарный подход — методы и концепты берутся из литературоведения, социологии, экспериментальной психологии, киноведения, исследований восприятия, истории и дидактики, — все же по большей части анализ АВП ведется в рамках лингвистических теорий, включая прагматику и дискурс-анализ [Gambier, 2008]. Требуется больше экспериментальных исследований, посвященных обработке информации зрителем, стратегиям чтения и  восприятия. Продолжающаяся фрагментация аудитории требует лучшего понимания потребностей зрителей и налаживания адекВестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 4 культурного посредничества для переводчиков аудиовизуальных произведений. Между АВП и локализацией ПО, веб-сайтов, мобильных устройств и компьютерных игр определенно может быть установлен плодотворный диалог. Их объединяют по крайней мере три общие черты: оба вида перевода являются результатом коллективной работы; работа ведется с постоянно меняющимися и промежуточными текстами (постановочный сценарий, диалоговый лист, редактируемые онлайн документы, выходящие на рынок ПО, регулярно обновляемые веб-сайты и контент социальных сетей), выходящими за пределы традиционной дихотомии между исходным текстом и текстом перевода и подвергающими сомнению само понятие оригинала; к тому же критерии качества включают не только приемлемость, но и понятность, доступность и удобство в использовании. Все эти три черты важно учитывать при обучении. Перевод и новости Относительно недавно начавшая развиваться и растущая область исследований в  переводоведении посвящена переводу и  новостям. От новостных агентств до редакций новостей в прямом эфире новости всегда проходили через языковой фильтр; судя по всему, так было уже с самого появления журналистики [Valdeón, 2012]. От местных репортеров до национальных и  международных новостных агентств (Ассошиэйтед пресс, Рейтер, Франс-Пресс), от специальных корреспондентов до различных газет и телеканалов, от блоггеров до онлайн редакторов, информация переходит из устной в письменную форму, переводится с одного регионального языка на лингва франка и снова на национальные языки. Читатели редко отдают себе отчет, что имел место перевод с идеологической манипуляцией или без нее. Интеграция иноязычных источников в  новостные сводки, задачи комплексных средств массовой информации в  условиях многоязычного медиаландшафта, а также появление новых ценностей в языковом и культурном разнообразии редакций  — все это потенциальные области для исследования. Переводоведы задумались над проблемами, связанными с  переводом новостей, на конференции, прошедшей в Уорике (Соединенное Королевство) в 2006 г. Эта конференция была одной из серии исследовательских семинаров, профинансированных Британским советом по искусству и  гуманитарным наукам в  рамках трехгодичного проекта (2004–2007) по изучению политических и экономических аспектов перевода в глобальных СМИ [Bielsa & Bassnett; Conway & Bassnett]. Перевод новостей — это уникальная форма коммуникации. Во многих случаях бывает трудно воссоздать точный процесс создания текста, включая переводческий процесс, поскольку в  журналистской среде присутствуют комплексные и  многоисточниковые ситуации. Вопрос о том, насколько справедливо говорить о переводе применительно к этим процессам, весьма актуален. Установить четкие границы между текстом оригинала и текстом перевода практически невозможно, поскольку процесс подготовки новостей сложно однозначно отделить от их перевода. Более того, журналисты отрицают свое занятие переводом. Наблюдения в новостных редакциях и во время интервью с журналистами показывают, насколько они некомфортно себя чувствуют, когда речь заходит о переводе [Davier]. Как правило, они не Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 4 но. Перевод не входит в список журналистских задач, поэтому они модифицируют, адаптируют и локализуют информацию в соответствии с различными ожиданиями аудитории. Перед ними стоят очевидные ограничения: жесткие временне рамки, перемещения в пространстве, к тому же они должны следовать стилю своего новостного агентства. Другими словами, у них нет другого выбора, как переписывать, перефразировать, резюмировать, сокращать, уточнять, переформулировать новости: они занимаются переводом-редактированием (transediting) [Stetting] иноязычных фрагментов и цитат, включаемых в новостные сводки. В самом деле, перевод при подготовке новостей — процесс скорее скрытый, а сама природа перевода как межкультурного посредничества игнорируется. Журналисты отвергают термин «перевод», потому что считают, что перевод подразумевает эквивалентность, лингвистическое соответствие, верность исходному тексту, а  не реконтекстуализацию. Однако в специальном выпуске «Journalism», посвященном переводу и BBC [Baumann, Gillespie & Sreberny], перевод понимается как лингвистический трансферт, хотя использование и импорт новостей не ограничивается межъязыковыми преобразованиями. В предыдущем выпуске Ван Левен [van Leeuwen] рассматривал переписывание в газете «The Vietnam News». Название его статьи явно указывает на его сомнения: термин «перевод» применяется только к выбору языковых вариантов, в то время как адаптация связана с преобразованиями текста, скрывающими политическую, экономическую и социальную подоплеку (см. также [Raw]). Все эти авторы, работающие в рамках теории коммуникации, были незнакомы с эволюцией, которую претерпело переводоведение. Все же, несмотря на то что представления журналистов по-прежнему связаны с определенной идеологией перевода, их действия соответствуют концепту перевода в том виде, в каком он сегодня понимается в переводоведении. Преобразования, применяемые в переводе новостей (например, реструктуризация исходного текста с изменением акцента, удаление и/или опущение отдельных элементов, заимствование), свойственны переводу в  целом [Schäffner, 2012]. Для изучения и обсуждения создания и восприятия новостей, полученных при помощи перевода с пересечением лингвокультурных границ, необходимо использовать понятную и всеми принимаемую терминологию и тщательно подобранную методологию. Это касается и транслируемых новостей (см. [Conway]), и периодических изданий [Hernández Guerrero]. Такие журналы, продающиеся по всему миру, как Elle, Newsweek, Cosmopolitan, Scientific American, National Geographic или Times, также могут послужить примером адаптации и локализации, так как модифицируются одновременно лингвистические и  экстралингвистические составляющие этих журналов, чтобы добиться их максимальной привлекательности для местных читателей. Интересно отметить, что трансформации происходят, когда местная информация переводится в  разряд глобальной для более широкой читательской аудитории, когда глобальные новости локализуются (например, когда официальные дипломатические телеграммы США, опубликованные WikiLeaks и снабженные надлежащими пояснениями для испанских читателей, распространяются в Испании), или когда местная информация появляется в ответ на сообщения другой местной газеты (например, греческие слоганы против кампаний в Германии в 2015 г. во время переговоров о греческом долге с представителями еврозоны). В таком случае Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 4 для переводчиков [van Doorslaer, 2012; van Doorslaer, Flynn & Leerssen, в  печати]. По-прежнему остаются неразрешенными основные вопросы переводоведения: кто решает, какую информацию переводить? каковы стратегии перевода? кто проверяет, принимает, санкционирует и  подтверждает конечный результат? как реакция аудитории влияет на принятие решений? Отбор, перевод, выбор ракурса и редактирование новостей (сообщение о событиях, прогнозы, заголовки, цитаты) — все эти действия подразумевают больше, чем просто лингвистический процесс; скорее стоит говорить о сложной смеси соотношений сил на уровне континентов, государств, языков, политики и идеологии («a complex mixture of power relationships (continental, national, linguistic, political and ideological)» [van Doorslaer, 2010, p. 180]), где журналисты выступают как часть более крупной социальной системы [Bielsa; Schäffner & Bassnett; Valdéon, 2009; 2010; 2012a; 2012b; 2014]. И наконец, говоря о переводе и СМИ, следует упомянуть один из последних терминов, который сейчас обсуждается в переводоведении, — творческая адаптация. Число тех, кто предоставляет услуги по творческой адаптации [Ray & Kelly], значительно возросло за последние несколько лет. Выходит ли творческая адаптация за пределы перевода, является ли она особым видом перевода или же она находится в оппозиции к переводу? [Katan; Mukherjee; Pedersen]. Это понятие граничит с адаптацией и локализацией (перевод выполняется для конкретной аудитории или местного рынка с использованием технологий). Нужны ли разные ярлыки для разных типов текстов? Действительно ли термин «локализация» больше подходит для ПО, мобильных устройств и компьютерных игр, а «творческая адаптация» для маркетинговых материалов, брошюр и рекламы, в то время как для веб-сайтов подходят оба термина? Например, в  случае рекламы творческая адаптация объединяет перевод, творчество и копирайтинг. С одной стороны, переводчики (или творческие адаптаторы?) принимают активное и  творческое участие в  процессе коммуникации; с  другой стороны, они работают с  различными семиотическими ресурсами и, как в АВП, отвечают за весь текст (т. е. вербальный уровень, макет, картинки и анимацию) и за передачу смысла посредством межкультурной коммуникации на глобальном рынке. Таким образом, мы можем отметить значительную степень совпадения между локализацией, адаптацией, переводом-редактированием, творческим переписыванием и творческой адаптацией. Все эти концепты одинаково дистанцируются от исходного текста и от собственно перевода (слишком долго ограничивавшегося вербальными текстами и лингвистической эквивалентностью), наделяя переводчиков более ответственной и позитивной ролью. Тем не менее, пожалуй, слишком рано отказываться от всех этих ярлыков как не имеющих ценности для переводоведения и  оставлять только термин «перевод», поскольку смена парадигмы явно еще не закончилась. Заключение Платформам, техническим протоколам, СМИ, социотехническим контекстам и  цифровому пространству, в  рамках которых сейчас существует перевод, свойственно смешение структурированных и структурирующих динамик, мотивирующих производство и потребление мультимедийного и мультимодального контента. Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 4 терных и  информационно-коммуникационных технологий. Парадигме эквивалентности, аналитически пригодной для статических текстов и ограниченных областей применения, где переводчик является единственным действующим лицом, противостоит динамический и меняющийся контент, легко переходящий от одного сценария производства-потребления к другому, трансформируемый в лингвистические версии, культурно адаптированные и  релевантные для пользователей, все свободнее владеющих языком технологий. Появление большого количества терминов, обозначающих лингвокультурные трансформации, для которых ранее хватало термина «перевод», свидетельствует не только о концептуальном разрыве, но и о важности коммуникации для разрастающейся глобальной сети. References Appadurai A. Disjuncture and difference in the global cultural economy. Global culture: Nationalism, globalization and modernity. Ed. by M. Featherston. London, SAGE Publ., 1990, pp. 295–310. Baumann G., Gillespie M., Sreberny A. Transcultural journalism and the politics of translation: Interrogat ing the BBC World Service. Journalism, 2011, vol. 12, issue 2, pp. 135–142. Bielsa E. Translation in global news agencies. Target, 2007, vol. 19, issue 1, pp. 135–155. Bielsa E., Bassnett S. Translation in global news. London, Routledge Publ., 2009. 162 p. Conway K. Everyone says no: Public service broadcasting and the failure of translation. Montreal, McGill Queen’s Univ. Press, 2011. 232 p. Davier L. The paradoxical invisibility of translation in the highly multilingual context of news agencies. Global Media and Communication, 2014, vol. 10, issue 1, pp. 53–72. Esselink B. The evolution of localization. Localization: The guide from Multilingual Computing and Technol ogy, 2003, vol. 57 (Suppl.), pp. 4–7. Folaron D. A discipline coming of age in the digital age. Perspectives on localization. Ed. by K. J. Dunne. Amsterdam, Philadelphia, John Benjamins Publ., 2006, pp. 195–219. Folaron D. Digitalizing translation. Translation Spaces, 2012, vol. 1, pp. 5–31. Fry D. The Localization Industry Primer. Revised by A. Lommel. 2nd ed. Féchy, LISA Publ., 2003. 50  p. Available at: http://www.immagic.com/eLibrary/ARCHIVES/GENERAL/LISA/L030625P.pdf (accessed: 26.07.2016). Gambier Y. Multimédia et médiation: quel défis? Koiné, 1994, vol. 4, pp. 67–79. Gambier Y. Réseaux de traducteurs/interprètes bénévoles. Meta: Journal des traducteurs, 2007, vol. 52, no. 4, pp. 658–672. Gambier Y. Recent developments and challenges in audiovisual research. Between text and image: Updated research in screen translation. Eds. C. Delia, H. Christina, B. Chiara. Amsterdam, Philadelphia, John Benjamins Publ., 2008, pp. 11–33. Gambier Y. The position of audiovisual translation studies. The Routledge handbook of translations studies. Eds. C. Millán, F. Bartrina. London, Routledge Publ., 2013, pp. 45–59. Glottopol. 2010, vol. 15: Oralité et écrit en traduction. Eds. Y. Gambier, O.-P. Lautenbacher. Available at: http://glottopol.univ-rouen.fr/numero_15.html (accessed: 26.07.2016). Hernández Guerrero M. J. Traducción y periodismo. Bern, Peter Lang Publ., 2009. 166 p. House J. Translation Quality Assessment: A Model Revisited. Tübingen, Narr Publ., 1997. 217 p. Interconnecting translation studies and imagology. Eds. L. van Doorslaer, P. Flynn, J. Leerssen. Amsterdam, Philadelphia, John Benjamins Publ., 2016. 340 p. Jiménez Crespo M. Translation and Web localization. Abingdon, Routledge Publ., 2013. 256 p. Katan D. Translation at the cross-roads: Time for the transcreational turn? Perspectives: Studies in Translatology, 2016, vol. 24, issue 3, pp. 365–381. Mukherjee S. Translation as recovery. New Delhi, Pencraft International Publ., 2004. 208 p. Nida E. Toward a science of translating: with special reference to principles and procedures involved in Bible translating. Leiden, E. J. Brill Publ., 1964. 341 p. Nord C. A functional typology of translations. Text Typology and Translation. Ed. by A. Trosborg. Amsterdam, Philadelphia, John Benjamins Publ., 1997, pp. 43–66. Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 4 globalization and localization. Clevedon, Multilingual Matters Publ., 2002. 189 p. O’Hagan M., Mangiron C. Game localization. Amsterdam, Philadelphia, John Benjamins Publ., 2013. 386 p. Pedersen D. Exploring the concept of transcreation: Transcreation as “more than translation”? Cultus, 2014, vol. 7, pp. 57–71. Available at: http://cultusjournal.com/files/Archives/pedersen_5_p.pdf. Perspectives on Localization. Ed. by K. Dunne. Amsterdam, Philadelphia, John Benjamins Publ., 2006. 362 p. Political Discourse, Media and Translation. Eds. C. Schäffner, S. Bassnett. Newcastle-upon-Tyne, Cambridge Scholars Publ., 2010. 254 p. Pym A. The moving text: Localization, translation, and distribution. Amsterdam, Philadelphia, John Benjamins Publ., 2004. 241 p. Pym A. Natural and directional equivalence in theories of translation. The metalanguage of translation. Eds. Y. Gambier, L. van Doorslaer. Amsterdam, Philadelphia, John Benjamins Publ., 2009, pp. 81–104. Ray R., Kelly N. Reaching new markets through transcreation: When translation just isn’t enough. Lowell, MA, Common Sense Advisory, 2010. 50 p. Available at: http://www.commonsenseadvisory.com/Portals/_ default/Knowledgebase/ArticleImages/100331_R_Transcreation_Preview.pdf (accessed: 26.07.2016). Reiss K., Vermeer H. Towards a general theory of translational action: Skopos theory explained. Trans. C. Nord. Abingdon, Routledge Publ., 2014. 240 p. Robertson R. Globalisation or glocalisation? Journal of International Communication, 1994, vol. 1, issue 1, pp. 33–52. Schäffner C. Rethinking transediting. Meta: Journal des traducteurs, 2012, vol. 57. no. 4, pp. 866–883. Stetting K. “Transediting”: A new term for coping with the grey area between editing and translating. Proceedings of the conference “Fourth Nordic Conference for English Studies”. Eds. G. Caie, K. Haastrup, A. L. Jakobsen. Copenhagen, Univ. of Copenhagen Publ., 1989, pp. 371–382. Sun S. Rethinking translation studies. Translation Spaces, 2014, vol. 3, pp. 167–191. Toury G. Descriptive translation studies and beyond. Amsterdam, Philadelphia, John Benjamins Publ., 1995. 319 p. Translation in global news: Proceedings of the conference held at the University of Warwick 23  June 2006. Eds. K. Conway, S. Bassnett. Coventry, Univ. of Warwick Publ., 2006. 129 p. Available at: http://www. ufs.ac.za/docs/librariesprovider20/linguistics-and-language-practice-documents/all-documents/ (accessed: feinauer-translation-in-global-news-proceedings-931-eng.pdf?Status=Master&sfvrsn=0 30.05.2016). Translating information. Ed. by R. Valdeón. Oviedo, Ediuno Publ., 2010. 217 p. Translation, adaptation and transformation. Ed. by L. Raw. London, Continuum Publ., 2012. 240 p. Translators through history. Eds. J. Delisle, J. Woodsworth. Amsterdam, Philadelphia, John Benjamins Publ., 2012. 362 p. Valdeón R. (ed.). Translating informative and persuasive texts. Perspectives: Studies in Translatology, 2009, vol. 17, issue 2, pp. 77–136. Valdeón R. (ed.). Translating information in the post-industrial society. Across Languages and Cultures, 2010, vol. 11, issue 2, pp. 149–284. Valdeón R. From the Dutch corantos to convergence journalism: The role of translation in news production. Meta: Journal des traducteurs, 2012a, vol. 57, no. 4, pp. 850–865. Valdeón R. (ed.). Journalism and translation. Meta: Journal des traducteurs, 2012b, vol. 57, no. 4, pp. 843– 1092. Valdeón R. From adaptation to appropriation: Framing the world through news translation. Linguaculture, 2014, issue 1, pp. 51–63. van Doorslaer L. Journalism and translation. Handbook of translation studies: in 2 vols, vol. 1. Eds. Y. Gambier, L. van Doorslaer. Amsterdam, Philadelphia, John Benjamins Publ., 2010, pp. 180–184. van Doorslaer L. Translating, narrating, and constructing images in journalism, with a test case on representation in Flemish TV news. Meta: Journal des traducteurs, 2012, vol. 57, issue 4, pp. 1046–1049. van Leeuwen T. Translation, adaptation, globalization: The Vietnam News. Journalism, 2006, vol. 7, no. 2, pp. 217–237. Venuti L. The translator’s invisibility: A history of translation. 2nd ed. Abingdon, Routledge Publ., 2008. 336 p. Для цитирования: Гамбье И. Перевод и  переводоведение на перекрестке цифровых технологий // Вестник СПбГУ. Серия 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып.  4. С. 56–74. DOI: 10.21638/11701/spbu09.2016.405. Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 4 Vestnik SPbSU. Series 9. Philology. Asian Studies. Journalism, 2016, issue 4, pp. 56–74. DOI: 10.21638/11701/ spbu09.2016.405. Статья поступила в редакцию 15 февраля 2016 г. Статья рекомендована в печать 7 июня 2016 г. К о н т а к т н а я и н ф о р м а ц и я : Гамбье Ив — почетный профессор, доктор (письменный и устный перевод); gambier@utu.fi Gambier Yves — Dr. Professor Emeritus in Translation and Interpreting; gambier@utu.fiВестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 4 

Напиши аннотацию по статье

DOI: 10.21638/11701/spbu09.2016.405 Вестник СПбГУ. Сер. 9. 2016. Вып. 4 УДК 347.78.034 Ив Гамбье ПЕРЕВОД И ПЕРЕВОДОВЕДЕНИЕ НА ПЕРЕКРЕСТКЕ ЦИФРОВЫХ ТЕХНОЛОГИЙ1 ФИ-20014 Университет Турку, Филяндия Складывается впечатление, что термин «перевод» пользуется иногда нехорошей репутацией. Действительно, в зависимости от конкретной области этот термин теснят или заменяют другие термины. Уже само появление этих различных ярлыков заставляет задуматься. Они отражают различные профессиональные реалии и практики, а также конкретные направления в исследованиях. Опираясь на такое понимание, мы предлагаем заострить внимание на мультимодальных областях, иллюстрирующих различные метаморфозы «перевода». 1. Многоязычный перевод, или «локализация», затрагивает программное обеспечение и приложения, веб-сайты и компьютерные игры. 2. Переход перевода в  цифровое измерение сказывается на практике перевода и  на восприятии работы. Продолжительное использование систем автоматизации перевода и технологий машинного перевода не просто бросает вызов традиционным экономическим моделям, но также, особенно под влиянием краудсорсинга, преображает традиционное отрицание перевода (и незаметность переводчика) в желание переводить. 3. Аудиовизуальный перевод (АВП) или «творческое переписывание» (versioning): этот все набирающий популярность вид перевода делает акцент на комплексном характере мультимодального перевода (с учетом различных типов знаков — визуальных, лингвистических, аудиальных), а также на влиянии технологии на разнообразие АВП. Сейчас наблюдается большое разнообразие видов АВП, и  публика, имеющая доступ к  результатам АВП, не менее разнообразна. 4. Перевод в СМИ: от информационных агентств до редакций новостей, идущих в прямом эфире, новости постоянно проходят через языковые фильтры. У журналистов нет другого выбора, как прибегать к переводу-редактированию новостных сводок. Переводоведение — это полидисциплина, по определению открытая для других дисциплин и методов исследования. По мере всемирной глобализации в ней отражаются стремительные изменения в способах коммуникации. Эти изменения в коммуникации заметны в повседневных, рутинных рабочих процессах, но также они влияют на подходы, развиваемые в рамках дисциплины для того, чтобы лучше понять значение и глубину текущих преобразований. Библиогр. 50 назв. Табл. 1.

перевод на иностранных казык в подготовке и профессионалов деательности переводчиков. Ключевые слова: перевод, методы преподавания, направление перевода, второй язык, пере водческие компетенции. TRANSLATION INTO L2 NOT A SHAMEFUL BUT A VALID PRACTICE IN THE MARKET AND THE CLASSROOM Nike K. Pokorn University of Ljubljana, 12, Kongresni trg, 1000 Ljubljana, Slovenia  The article focuses on the issue of directionality, i.e. the practice when translators and interpreters work into their foreign language. First, the status of translation into the translator’s second language (L2 or B) in Translation Studies writings is discussed, arguing that translation into L2 is gaining more TS theoretical attention lately. Then an empirical work investigating teaching of translation into L2 is presented: first, the article investigates whether the assumption that teaching staff should only teach a course unit in translation into their A language is valid and supported by factual evidence. Based on the responses to questionnaires and transcriptions of video recordings of the lessons conducted by 6 translation teachers (2 bilingual, 2 native and 2 non-native speakers of the TL), it is argued that, despite differences in teaching strategies, each of these three groups can contribute to the teaching process in L2 translation class, but that it would be useful to engage bilingual teachers and teachers who are native speakers of the TL at more advanced levels of translation training. Second, the article focuses on the competences of students when translating into their languages B and C. Examining 580 final 1 Пер. с англ. Т. Казаковой. © Санкт-Петербургский государственный университет, 2016DOI: 10.21638/11701/spbu09.2016.407 of Ljubljana (Slovenia), it has been established that on average students tend to perform slightly better when translating into their L1 (esp. with language C). However, there is a strong correlation between the grades for translation into L2 and those for translation into L1 an individual student gets. It is therefore concluded that students’ performance seem to depend mainly on their acquisition of the translation service provision competence (which does not seem to be dependent on the directionality) and not so much on the acquisition of language competence. Refs 30. Fig 1. Tables 7. Keywords: translation and interpreting, teaching methods, directionality, second language, translation service provision competence. 1. Понятие направленности перевода в переводоведении В современном переводоведении термин «направленность» обозначает ситуацию, когда переводчики переводят на неродной язык, то есть на иностранный язык. Практика перевода на Язык-2 обозначается разными терминами у различных переводоведов: например, Ладмирал [Ladmiral] называет ее «le theme»; у Ньюмарка [Newmark, 1988] это «служебный перевод»; Биби [Beeby] использует термин «инверсивный перевод»; Гроссман и соавт. [Grossman et al.] описывают это явление как «перевод на неосновной язык»; Келли и соавт. [La Direccionalidad…] вводят термин «перевод А — В». Теория перевода всегда несколько негативно относилась к  этой практике, в особенности это распространяется на теоретические установки, которые разрабатывались относительно основных языков Западной Европы: перевод на язык В долго рассматривался как второстепенный в сравнении с переводом на язык А. Такое пренебрежительное отношении к практике перевода на язык В было обусловлено предположением о том, что переводчик по-настоящему владеет только родным языком, а  потому и  должен переводить исключительно в  этом направлении. Это предположение, скорей всего, исходит из представления эпохи романтизма о том, что народ тесно связан со своим языком. В частности, Вильгельм фон Гумбольдт утверждал, что национальный язык олицетворяет дух народа, из чего следует, что только те, кто говорит на языке данного сообщества, способны постичь духовную сущность своего народа: «Die Sprache ist gleichsam die äußerliche Erscheinung des Geistes der Völker; ihre Sprache ist ihr Geist und ihr Geist ihre Sprache, man kann sich beide nicht identisch genug denken» [Humboldt, p. 37]. Согласно Гумбольдту, каждому языку присущ свой особый способ выражения, недоступный тому, кто не владеет этим языком с рождения. Поэтому перевод должен осуществляться только с  иностранного языка на родной и  никак иначе, поскольку иностранец не может постичь скрытую сущность языка перевода. Убежденность в  том, что мы способны создать полноценный перевод только на свой родной язык, коренится в представлении эпохи Романтизма о трансцендентальной природе отношений между народом и его языком. Убеждение в том, что переводить следует только на родной язык, сохранилось вплоть до конца ХХ века. Еще в  начале 1980-х  годов некоторые известные переводоведы предостерегали от перевода по направлению «Язык-А — Язык-В», уверяя, что такая практика создает «неестественные и чуждые языку перевода» тексты, используя «неприемлемые и неестественные сочетания слов» [Newmark, 1981, p. 180]. В  частности, Питер Ньюмарк отмечает: «Иностранец, сколь угодно долго живущий в чужой стране, все равно будет делать ошибки в сочетаемости слов, воз Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 4 В силу указанных причин, переводчики правильно поступают, переводя на родной язык <…>» [Newmark, 1981, p. 180]. Таким образом, еще в 1980-е годы бытовало мнение, что перевод должен осуществляться исключительно носителями языка перевода, поскольку лишь они способны интуитивно ощущать ассоциации, связанные со словами, которые отражают отношения между языком и действительностью [Duff]. Это мнение проникло и в теорию устного перевода, — в частности, представители Парижской школы высказывали подобные мысли о том, что устный перевод на Язык-В «отвлекает сознание от реконструкции смысла» [Seleskovitch, p. 62]. Однако, читая труды ведущих переводоведов, замечаешь, что они редко обращают внимание на письменный или устный перевод на неродной язык (Язык-2). Многие из теоретиков перевода обходили вопрос о направленности перевода, доказывая, что переводчиками должны быть идеальные билингвы, переводя с одного родного языка на другой родной язык (например: [Catford, p. 27; Gutt, p. 143]). Представление о переводчиках как о личностях, одинаково владеющих двумя языками или даже двумя культурами, можно встретить в работах Лефевра и Басснетт [Lefevere and Bassnett, p. 11] и Мэри Снелл-Хорнби, которая, например, пишет, что цель подготовки переводчиков состоит в формировании «не только двуязычного, но и бикультурного (даже мультикультурного) специалиста, способного работать в самых различных областях технической экспертизы» [Snell-Hornby, p. 11]. Некоторые авторы открыто не высказываются по вопросу о  выборе языка перевода, но подспудно выражают убежденность в том, что в профессиональной среде перевод осуществляется исключительно на Язык-А, — например, можно отметить такое мнение в очерке Виктора Гюго [Hugo, p. 18], в труде Фридриха Шлейермахера «Über die verschiedenen Methoden des Übersetzens» [Schleiermacher, 1985, р. 322] или в работе В. Бенджамина «Die Aufgabe des Übersetzers» [Benjamin, p. 80]. Нередко аналогичные взгляды можно найти и у более современных исследователей перевода, — например, в деконструктивистском подходе Барбары Джонсон [Johnson, p. 142], в феминистской трактовке перевода Шерри Саймон [Simon, p. 94], в герменевтической модели перевода Джорджа Стайнера [Steiner, p. 365, 370, 372] и даже в книге Лоренса Венути [Venuti], согласно которому, переводчик всегда переводит «иностранный» текст и приводит его в соответствие или в противоречие с «отечественной» культурной традицией, в связи с чем подразумевается, что переводчик всегда осуществляет перевод на родной язык, а не на иностранный. Несмотря на отсутствие явного интереса в переводоведении к практике перевода на иностранный язык, в действительности эта практика имела повсеместное распространение: например, в переводе пресловутой Септуагинты, по-видимому, участвовали и греки и не-греки, а первые переводы священных буддистских текстов с санскрита на китайский язык делали отнюдь не китайцы [Chu Chi, p. 43–53]. Да и в  наши дни перевод на неродной язык осуществляется достаточно часто, а  иногда и  преобладает, особенно в  периферийных языковых сообществах, языком которых в  качестве второго владеют лишь единицы (см. [Linn] об «основных» и  «периферийных» языках). Но даже в  сообществах носителей основных языков такое направление перевода встречается нередко и используется этническими меньшинствами и  недавними мигрантами [Campbell]. И  все же, переводя Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 4 столь распространенной практикой, что даже нашло отражение в трудах по теории перевода Библии [Nida]. Поэтому неудивительно, что перевод на Язык-2 в последнее время весьма интересует переводоведов. Современные исследования по направленности перевода принимают во внимание различные аспекты этой деятельности: прежде всего, эмпирические данные показывают, что быть «носителем языка» отнюдь не означает гарантии качественного устного [Bajo et al.] или письменного перевода [Pokorn, 2005]; пересматриваются традиционные теоретические положения; на рынке растет спрос на письменный и  устный перевод на Язык-В; исследуются различные подходы к  методике обучения и  подготовки переводчиков [Campbell]; наконец, появляются все новые инструменты и ресурсы для переводчиков. Необходимость готовить будущих переводчиков к переводу на Язык-В осознается [Prunč], что выражается в  разработке различных методов обучения переводу обеих направленностей в  переводоведении [Beeby; La Direccionalidad…]. Все эти разнообразные аспекты научного интереса свидетельствуют о  сдвигах в  представлении о  маргинальности данной практики. 2. Обучение переводу на второй язык Обозрение рынков перевода свидетельствует о том, что перевод на второй язык пользуется все большим спросом, и не только в культурах периферийных языков. Проведенное в 2007 г. в Словении исследование переводческой практики показало, что 89% профессиональных переводчиков, работающих в Словении, переводят на неродной язык, чаще всего это английский язык, при этом более половины из них подтвердили, что перевод на Язык-2  составляет большую часть заказов [Hirci]. Другое исследование в  масштабе всей Европы (OPTIMALE-2011)  касалось переводческих агентств и  компаний, и, согласно данным по 27  странам Европы, 24% опрошенных работодателей считают, что способность переводить на иностранный язык является необходимым или важным фактором при приеме на работу новых переводчиков. Наконец, проведенное в 2014 г. Международной ассоциацией профессиональных специалистов устного и  письменного перевода (IAPTI) исследование также подтвердило, что 50% из 780 переводчиков-фрилансеров из 80 государств переводят на Язык-В. Никого уже не удивляет, что многие вузы, имеющие программы подготовки переводчиков, вводят в учебные планы курсы обучения переводу на иностранный язык. В  данной статье я хочу подробнее остановиться на требованиях к  уровню преподавателей перевода на Язык-2  и  предполагаемых компетенциях, которыми должны овладеть будущие переводчики, чтобы переводить на Язык-2. Термин «компетенция» используется здесь в  значении, определенном в  программе EMT 2009 г. (European Master’s in Translation), где перечисляются требования к  переводчикам — специалистам по межъязыковой и  мультимедийной коммуникации, имеющим степень магистра EMT, и где компетенция описывается как «совокупность способностей, знаний, навыков и умений, необходимых для выполнения работы в заданных условиях». Этот документ включает перечень из шести профессиональных компетенций, которыми должен овладеть и  которые должен Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 4 занности на профессиональном уровне: 1. Translation service provision competence — Профессионально-переводческая компетенция (включая взаимоотношение с клиентами и менеджмент). 2. Language competence — Языковая компетенция (квалифицированный уровень владения исходным языком и языком перевода, умение работать с текстом). 3. Intercultural competence — Межкультурная компетенция (способность рас познавать информацию, содержащую культурные аллюзии). 4. Information mining competence — Информационно-поисковая компетенция (способность осуществлять информационный поиск, в том числе критически оценивая различные источники информации). 5. Technological competence — Техническая компетенция, особенно в овладении инструментами переводческой памяти (Translation Memory) и обращении с терминологией. 6. Domain-specific competence — Предметная компетенция (знания в конкретной предметной области, необходимые для переводческой деятельности). Рис. 1. Профессиональные компетенции Здесь я хотела бы затронуть два вопроса: во-первых, кто должен обучать этому направлению перевода; во-вторых, должна ли отличаться методика обучения переводу на иностранный язык от методики обучения переводу на родной язык. Существуют ли какие-либо определенные требования к преподавателям, обучающим переводу на Язык-В? Если преподаватель не является носителем Языка-2, влияет ли тот факт, что их языковая компетенция в Языке-2 не адекватна компетенции в родном языке, на качество обучения? Существует ли принципиальная разница между Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 4 и теми, которые требуются для перевода на родной для них Язык-1? Насколько значительно влияет на их переводческую деятельность тот факт, что их компетенция в Языке-2 уступает их компетенции в родном Языке-1? 3. Квалификация преподавателя В переводоведении многими разделяется мнение о том, что вести занятия по переводу должны преподаватели, для которых язык перевода является родным. Например, в уже цитированном мною труде Питер Ньюмарк пишет: «Иностранец, сколь угодно долго живущий в чужой стране, все равно будет делать ошибки в сочетаемости слов, возможно, потому что он не делает различий между грамматикой и лексикой <…> В силу указанных причин переводчики правильно поступают, переводя на родной язык, и  потому иностранцы, преподаватели или студенты, как правило, заведомо не пригодны для занятий по переводу» [Newmark, 1981, p. 180] (выделено мной. — Н. К. П.). Похожую идею высказывает Дороти Келли [La Direccionalidad…, p. 190], сообщая о  существовании неопубликованного документа для внутреннего пользования, в котором указывается, что официальная позиция в отношении обучения переводу в Испании состоит в том, что преподаватель должен обучать переводу на тот язык, который является для него родным, и не должен вести занятия по переводу на язык, который для него родным не является. Однако большинство вузов, где готовят переводчиков, не следуют этой рекомендации и нередко приглашают преподавателей с родным Языком-1 для ведения занятий по переводу на Язык-2. Возникает вопрос, оправдано ли в действительности фактами требование для преподавателей обучать лишь переводу на родной для них язык (Язык-1) и не вести занятия по переводу на неродной для них язык. Надо ли рассматривать преподавателей, для которых язык перевода не является родным, только в качестве крайнего средства и немедленно заменять их на носителей языка перевода? Влияет ли родной язык преподавателя на его метод обучения переводу, и если да, то каким образом? Как отнестись к преподавателям-билингвам? Я попыталась найти ответы на эти вопросы, проведя два исследования эмпирического характера [Pokorn, 2009; 2010]. Типичные особенности стратегий обучения переводу на Язык-В были выявлены на основе наблюдений за работой четырех преподавателей, работающих на факультете переводоведения в Люблянском университете (два носителя и два неносителя языка перевода, в нашем случае — английского), и двух преподавателей-билингвов (один носитель словенского и французского языков, другой — немецкого и словенского языков). Все эти преподаватели обучали переводу на Язык-2. Им было предложено использовать на занятиях по переводу один и тот же оригинальный текст объемом 229  слов. Предварительно преподавателям и  студентам сообщили о  проведении эксперимента и попросили письменного согласия на видеозапись занятия. Подписка о  согласии включала краткое описание цели научно-исследовательского проекта. Получив согласие от всех участников эксперимента, мы провели видеозапись всех шести преподавателей во время проведения занятий в течение 2008–2009 гг. без присутствия исследователя. Записи затем были расшифрованы. После этого Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 4 ность внести дополнительные собственные примечания относительно записанных занятий и обучения переводу в целом. Анализируя данные, я сосредоточилась на переключении кодов (попеременном использовании языков), то есть определяла, использует ли преподаватель оба языка в одном и том же диалоге, а также на зависимости от вспомогательных инструментов перевода (то есть выясняла временные затраты на поиски необходимой информации и обращении к различным источникам во время занятий); наконец, меня интересовало также и  то, в  какой мере преподаватель выступал в  качестве арбитра речевой правильности. Вначале обратимся к  преподавателям, которые являлись носителями Языка-2, и тем, кто был носителем Языка-1. Обе группы проявили как достоинства, так и недостатки. С одной стороны, преподаватели — носители языка перевода часто не принимали во внимание ситуации, в  которой оказывались студенты, то есть ситуации переводчиков на неродной язык, недостаточно глубоко освоенный в отношении словоупотребления, жанров, стандартов и  т. д. Иногда они настойчиво пытались заставить студентов проявить предполагаемые знания языка, которых на самом деле не было и которые следовало бы сначала сформировать. С другой стороны, преподаватели, для которых язык перевода был неродным, нередко показывали неуверенность в надлежащем уровне владения языком, допускали ошибки и проявляли большую категоричность в отношении правил грамматики. Но наблюдались и положительные проявления. Если носители языка перевода давали дополнительную культурную информацию, которой не было в словарях и справочниках, и открывали больше возможных вариантов при передаче речевых стереотипов, то носители исходного языка, находясь со студентами в сходном положении, направляли их к параллельным корпусам текстов и терминологическим базам [Pokorn, 2009]. Преподаватели-билингвы проявляли больше сходства с  преподавателями  — носителями языка перевода, чем с преподавателями — носителями исходного языка. Подобно носителям языка перевода, они редко обращались к словарям и справочникам и навязывали студентам свое мнение как арбитры речевой правильности. С  другой стороны, их языковая компетенция в  исходном языке была достаточно высока, чтобы обеспечивать дополнительную культурную информацию как в отношении исходной, так и в отношении переводящей культуры [Pokorn, 2010]. Если сопоставить время, затраченное на обращение к вспомогательным средствам перевода, то есть к словарям, интернету, корпусам текстов, разница между преподавателями — носителями Языка-1 и Языка-2 оказывается весьма заметной. Таблица 1 Носитель англ. языка 1 Носитель англ. языка 2 Носитель словен. языка 1 Носитель словен. языка 2 Билингв 1 Билингв 2 Словари / 00:02:25 00:01:21 00:05:57 00:00:43 00:00:35 Интернет 00:00:30 00:02:30 00:03:24 / / 00:00:24 Корпусы текстов / / / 00:07:01 / / Итого 00:00:30 00:04:55 00:04:45 00:12:58 00:00:43 00:00:53Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 4 ние к  вспомогательным средствам перевода, чем билингвы или носители языка перевода. Лишь один носитель английского языка уделил какое-то время на обращение к словарю, но только для того, чтобы показать, в чем ошиблись студенты. Рассмотрим фрагмент записи занятия, когда он обращается к  словарю вместе со студентами. Преподаватель: А вы все заглядываете в двуязычный словарь? Ну и что там на шли? Студент: (неразб.) Сомкнутые ряды. Преподаватель: Ну да. «Сомкнутые (сплоченные) ряды» — это устойчивое словосочетание. Именно сомкнутые ряды. Так можно сказать о людях, стоящих как солдаты в строю, шеренгами. Иногда так говорят о домах. Но, it just shows you how… what strange things you find in this dictionary. (Это показывает вам, какие… неудачные соответствия можно найти в этом словаре.) В этом эпизоде носитель английского языка обращается к двуязычному словарю, чтобы показать студентам, что надо критически использовать подобные вспомогательные средства. При этом студенты так и не узнают, что надо делать и куда обращаться в поисках более подходящего решения. Судя по результатам нашего эксперимента, носители исходного языка отнюдь не во всем уступают носителям языка перевода при обучении переводу на неродной язык (Язык-В), вряд ли следует отстранять их от преподавания такого предмета. Тем не менее показано, что родной язык преподавателя оказывает влияние на его методику, а потому представляется обоснованным использовать носителей исходного языка на ранних ступенях обучения, например на уровне бакалавриата или первого курса магистратуры. В этом случае студенты получат представление о  практических основах перевода, например о  поиске параллельных текстов, обращении к терминологическим справочникам, и научатся распознавать основные речевые структуры и типы текстов [Beeby]. На более высоком уровне (например, на втором курсе магистратуры) предпочтительнее обучаться у преподавателей-билингвов или носителей языка перевода, которые гораздо эффективнее могут показать студентам, как работать со стилистическими справочниками по языку перевода, где можно найти дополнительную культурную информацию, которой нет (или ее трудно найти) в  доступных справочниках по документации и  терминологии. В целом родной язык, конечно, оказывает воздействие на способ обучения переводу, но очевидно и то, что все они: билингвы, носители исходного языка и носители языка перевода — могут принести пользу на разных ступенях подготовки переводчиков. 4. Компетенции студентов младших курсов Прежде чем ответить на вопрос о компетенциях студентов, рассмотрим подробнее положение дел на факультете переводоведения Люблянского университета, включая двухгодичную магистратуру по переводу. Студенты записываются на магистерскую программу по окончании трехлетнего бакалавриата, чаще всего по специальности «Лингвистическое посредничество», где они получают основы язы Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 4 помимо словенского и английского (это обязательные языки), а также второй иностранный язык, чаще всего французский, немецкий или итальянский. Предполагается, что студенты владеют словенским языком как родным, а овладение языками В и  С должно быть не ниже С1: «Компетентное владение языком (эффективная рабочая квалификация)» согласно общеевропейскому стандарту для иностранных языков. Во время учебы студенты практикуются в  переводе на Язык-2  (английский) и Язык-3 (второй иностранный язык по выбору). В конце программы сдается итоговый экзамен, на котором студенты должны показать навыки перевода по четырем направлениям: • Перевод В > А (английский > словенский) • Перевод А > B (словенский > английский) • Перевод С > A (немецкий/французский/итальянский > словенский) • Перевод A > C (словенский > немецкий/французский/итальянский) Экзамен проводят 12 разных преподавателей: • Перевод A > B (со словенского на английский). Экзамен проводят два преподавателя (один носитель английского языка, другой  — словенского) по очереди. • Перевод В > А (с английского языка на словенский). Экзамен также прово дят два преподавателя, оба носители словенского языка, по очереди. • Перевод А > С. Экзамен проводят четыре преподавателя (два носителя язы ка перевода (С) и два носителя Языка-А. • Перевод С > А. Проводят четыре преподавателя (все носители Языка-А). Поскольку этот экзамен принимают разные преподаватели, на уровне факультета (отделения) должны быть заранее выработаны общие критерии оценки, а  студенты должны получать экзаменационное задание, снабженное подробным комментарием, при этом преподаватели должны пользоваться адаптированным к  местным условиям вариантом таблицы оценок и  баллов, принятой в  вузах ЕС. Студенты должны быть осведомлены о критериях оценки и подсчета баллов, которые не только учитывают среднестатистические показатели, но и корректируются с учетом содержания обучения и соотношения реальных результатов с предполагаемыми. Мы ввели новое направление магистратуры  — магистерскую программу по переводу — на факультете переводоведения в Люблянском университете в 2007 г., так что первые выпускники сдавали итоговые экзамены в  декабре 2010  г. Чтобы оценить уровень подготовки студентов, мы проверили результаты итоговых экзаменов по направлениям перевода за период 2010–2015 гг. (всего за это время было проведено 580 итоговых экзаменов) и получили следующие данные о распределении экзаменов по направлением перевода: • Перевод B > A (английский > словенский) — 168 экзаменов. • Перевод A> B (словенский > английский) — 135 экзаменов. • Перевод C > A (нем./франц./итал. > словенский) — 121 экзамен. • Перевод A > C (словенский > нем./франц./итал.) — 156 экзаменов. Меня интересовало, существует ли явное расхождение в  результатах, когда студенты переводят на Язык-2 или на Язык-1. Поскольку разрешается сдавать каждый экзамен до шести раз, некоторые студенты воспользовались этим и сдавали экВестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 4 оценки и 105 — неудовлетворительные. Таблица 2. Итоговые показатели успеваемости Pass — положительные оценки; Fail — неудовлетворительно. Анализируя эти показатели (табл. 2), мы видим, что результаты неопровержимо свидетельствуют о том, что не наблюдается существенной разницы в показателях успеваемости в зависимости от направления перевода. Например, показатели по переводу с английского языка (Язык-В) на словенский (Язык-А) хуже, чем показатели по переводу со словенского (Язык-А) на английский (Язык-В). С другой стороны, показатели по переводу со второго иностранного языка (Язык-С) на словенский (Язык-А) оказались достаточно высокими. Таблица 3. Общие показатели успеваемости Pass — положительные оценки; Fail — неудовлетворительно. Собрав вместе все эти данные (табл. 3) и сравнив уровень успеваемости по переводу на Язык-1 и Язык-2, мы увидели, что они различаются очень незначительно. Фактически студенты даже чаще получают неудовлетворительные оценки, когда переводят на родной язык, независимо от исходного языка оригинала. Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 4 тете Любляны, варьируется от 1 до 10, причем баллы 1–5 означают неудовлетворительный результат, 6 соответствует Е, 7 соответствует D, 8 соответствует С, 9 соответствует В и 10 соответствует А. Таблица 4. Средний балл Англ. > словен. Словен. > англ. Итал. > словен. Словен. > итал. Франц. > словен. Словен. > франц. Нем. > словен. Словен. > нем. 6.9 (D) 7.5 (D–C) 8.2 (C) 6.8 (D) 8.5 (C) 7.5 (D–C) 8.2 (C) 6.5 (E–D) Средний балл не подтверждает существенной разницы между оценками студентов: в категории С–D студенты получили более высокие баллы по переводу со второго иностранного языка на словенский, но они же получили более низкие баллы по переводу с английского языка на родной язык. Поскольку средний балл относится к общей группе студентов, по нему трудно судить о разнице между результатами отдельных студентов в зависимости от направления перевода. Чтобы выяснить это, я сравнила баллы отдельных студентов на всех итоговых экзаменах. Таблица 5. Индивидуальная успеваемость (А > B – А > B) (–1) (–2) (–3) (–4) (+1) (+2) (+3) (+4) Total match — средний балл; grade — балл. Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 4 ду с  английского языка на словенский, с  баллами по переводу со словенского на английский, показывает, что большинство студентов получили одинаковые баллы (независимо от направления) или даже более высокие баллы по переводу на английский язык (табл. 5). Табл. 6 показывает похожие результаты по баллам, полученным по переводу на немецкий, итальянский и французский со словенского, и наоборот, однако большинство студентов получили либо такие же, либо более низкие баллы по переводу на неродной язык (Язык-2). Таблица 6. Индивидуальная успеваемость (А > С – С > А) (–1) (–2) (–3) (–4) (+1) (+2) (+3) Total match — средний балл; grade — балл. Фактически 64% всех показателей баллов, полученных студентами по переводу на Язык-2 и Язык-1, либо одинаковы, либо отличаются на балл ниже или выше (табл. 7), что подтверждает наличие значительной корреляции между этими двумя направлениями перевода. Таблица 7. Индивидуальные показатели успеваемости (А > В/С – В/С > А) (–1) to (+1) (–1) до (+1); Other — другие. Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 4 Перевод на неродной язык известен в культурной традиции Запада со времен античности и  получил теоретическое освещение в  работах Ю. Найды. Эта переводческая практика особенно широко распространена в культурах периферийных языков. Западное переводоведение по большей части игнорирует эту практику и придерживается «традиционного» представления о том, что перевод должен осуществляться исключительно на родной язык, если необходимо получить приемлемые в языковом и культурном отношении переводы. Однако современные исследования показывают, что направление перевода не является надежным критерием языкового и культурного качества перевода. Центральные языковые сообщества без веских оснований выступают против перевода на Язык-2, но, главное — против использования преподавателей по обучению переводу на Язык-2, если они не являются носителем этого языка. Экспериментальные данные, однако, показывают, что, несмотря на различия между преподавателями-билингвами, преподавателями — носителями языка перевода и преподавателями, для которых язык перевода не является родным, каждая из этих категорий специалистов вносит свой вклад в процесс обучения переводу на Язык-2. И, наконец, если говорить о компетенциях студентов, в среднем студенты показывают лучшие результаты при переводе на родной язык (Язык-1), особенно в случае перевода со второго иностранного Языка-С. Тем не менее разница между результатами, обусловленными направлением перевода, в среднем незначительна, а  корреляция между баллами по переводу на Язык-1  и  Язык-2  достаточно высока. Сам по себе факт различия языковой компетенции между владением родным языком и иностранными языками не оказывает существенного влияния на качество перевода на неродной язык. Таким образом, можно сделать предварительный вывод о том, что результаты переводческих действий студентов главным образом зависят от овладения ими переводческой компетенцией (а  она не зависит от направления перевода) и в меньшей мере — от овладения языковой компетенцией. References Bajo M. T., Padilla F., Padilla P. Comprehension processes in simultaneous interpreting. Translation in Context. Eds. A. Chesterman, N. G. San Salvador, Y. Gambier. Amsterdam, Philadelphia, John Benjamins Publ., 2000, pp. 127–142. Beeby A. Teaching Translation from Spanish to English. Ottawa, Univ. of Ottawa Press Publ., 1996. 277 p. Benjamin W. The Task of the Translator. Illuminations. Eds. H. Arendt, W. Benjamin. London, Fontana Publ., 1982, pp. 69–82. Campbell S. Translation into the Second Language. London, New York, Longman Publ., 1998. 218 p. Catford J. C. A Linguistic Theory of Translation. Oxford, Oxford Univ. Press, 1965. 111 p. Chu Chi Y. Translation Theory in Chinese Translations of Buddhist Texts. Investigating Translation. Eds. A. Beeby, D. Ensinger, M. Presas. Amsterdam, Philadelphia, John Benjamins Publ., 2000, pp. 43–53. Duff A. The Third Language. Oxford? New York, Pergamon Press Publ., 1981. 151 p. Gutt E.-A. A Theoretical Account of Translation — Without a Translation Theory. Target, 1990, vol. 2, no. 2, pp. 135–164. Hirci N. Electronic reference resources for translators. The interpreter and translator trainer, 2012, vol. 6, no. 2, pp. 219–236. Hugo V. Introduction to the translation of Shakespeare. Translation / History / Culture: A Sourcebook. Ed. by A. Lefevere. London, New York, Routledge Publ., 1992, p. 18.Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 4 Entwicklung des Menschengeschlechts. Berlin, Kgl. Akad. der Wiss. Publ., 1836. 523 p. Johnson B. Taking Fidelity Philosophically. Difference in Translation. Ed. by J. Graham. New York, Cornell Univ. Press Publ., 1985, pp. 142–148. La Direccionalidad en Traducción e Interpretación: Perspectivas teóricas, profesionales y didácticas. Eds. D. Kelly, A. Martín, M.-L. Nobs, D. Sanchez, C. Way. Granada, Atrio Publ., 2003. 434 p. Ladmiral J.-R. Traduire: théorèmes pour la traduction. Paris, Payot Publ., 1979. 276 p. Linn S. Trends in translation of a minority language: The case of Dutch. Sociocultural Aspects of Translating and Interpreting. Eds. A. Pym, M. Schlesinger, Z. Jettmarová. Amsterdam, Philadelphia, John Benjamins Publ., 2006, pp. 27–40. Newmark P. A Textbook of Translation. London, Prentice Hall Publ., 1988. 304 p. Newmark P. Approaches to Translation. Oxford? New York, Pergamon Press, 1981. 200 p. Nida E. Toward a science of translating: with special reference to principles and procedures involved in Bible translating. Leiden, E. J. Brill Publ., 1964. 341 p. Pokorn N. K. Bilingual teachers in translation courses: an ideal situation? Translationskultur revisited: Fest schrift für Erich Prunč. Ed. by N. Grbić. Tübingen, Stauffenburg Publ., 2010, pp. S. 245–260. Pokorn N. K. Challenging the Traditional Axioms. Amsterdam, Philadelphia, John Benjamins Publ., 2005. 175 p. Pokorn N. K. Natives or non-natives? That is the question… Teachers of translation into language B. The interpreter and translator trainer, 2009, vol. 3, no. 2, pp. 189–208. Prunč E. Translation in die Nicht-Muttersprache und Translationskultur. Translation into Non-Mother Tongues in Professional Practice and Training. Ed. by M. Grosman. Tübingen, Stauffenburg Publ., 2000, pp. 5–20. Schleiermacher F. Über die verschiedenen Methoden des Übersetzens. Les Tours de Babel: essais sur la tra duction. Mauvezin, Trans-Europ-Repress Publ., 1985, pp. 279–347. Seleskovitch D. The Teaching of Conference Interpreting in the Course of the Last 50 Years. Interpreting, 1999, vol. 4, no. 1, pp. 55–66. Simon S. Gender in Translation: Cultural Identity and the Politics of Transmission. London, New York, Rout ledge Publ., 1996. 205 p. Snell-Hornby M. The Professional Translator of Tomorrow: Language Specialist or All-round Expert? Teaching Translation and Interpreting: Training, Talent and Experience. Eds. C. Dollerup, A. Loddegaard. Amsterdam, Philadelphia, Benjamins Publ., 1992, pp. 9–22. Steiner G. After Babel: Aspects of Language and Translation. New York, Oxford, Oxford Univ. Press, 1992. 556 p. Translation into Non-mother Tongues in Professional Practice and Training. Ed. by M. Grosman. Tübingen, Stauffenburg Publ., 2000. 229 p. Translation, History and Culture. Eds. A. Lefevere, S. Bassnett. London, New York, Pinter Publ., 1990. 141 p. Venuti L. The Translator’s Invisibility: A history of translation. London? New York, Routledge Publ., 1995. 365 p. Для цитирования: Покорн Н. Перевод на иностранный язык в подготовке и профессиональной деятельности переводчиков //  Вестник СПбГУ. Серия 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 4. С. 86–99. DOI: 10.21638/11701/spbu09.2016.407. For citation: Pokorn N. K. Translation into L2  Not a Shameful but a Valid Practice in the Market and the Classroom. Vestnik SPbSU. Series 9. Philology. Asian Studies. Journalism, 2016, issue  4, pp.  86–99. DOI: 10.21638/11701/spbu09.2016.407. Статья поступила в редакцию 26 февраля 2016 г. Статья рекомендована в печать 30 мая 2016 г. К о н т а к т н а я и н ф о р м а ц и я : Покорн Нике К. — профессор; nike.pokorn@ff.uni-lj.si Pokorn Nike K. — Full Professor; nike.pokorn@ff.uni-lj.si Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 4 

Напиши аннотацию по статье

DOI: 10.21638/11701/spbu09.2016.407 Вестник СПбГУ. Сер. 9. 2016. Вып. 4 УДК 81ʹ25 Нике К. Покорн ПЕРЕВОД НА ИНОСТРАННЫЙ ЯЗЫК В ПОДГОТОВКЕ И ПРОФЕССИОНАЛЬНОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ПЕРЕВОДЧИКОВ1 Люблянский университет, Словения, 1000 Любляна, Конгрессная площадь, 12  В статье освещается проблема направления перевода, то есть практика устного и  письменного перевода на иностранный для переводчиков язык. Во-первых, отмечается, что статус перевода на второй для переводчика язык (Язык-2, или Язык-В) в последнее время заметно чаще стал обсуждаться в переводоведении, в частности, в теоретическом аспекте. Далее приводится обзор результатов экспериментального исследования преподавания перевода на Язык-2: в частности, проверяется справедливость утверждения того, что преподаватель может вести только курс перевода на родной для него язык (Язык-А), и уточняется, подтверждено ли это фактическим положением дел. На основании результатов анкетирования и  видеозаписи занятий шести преподавателей перевода (два билингва, два преподавателя, для которых язык перевода является родным, и  два преподавателя, для которых язык перевода является иностранным) доказывается, что, несмотря на разницу в методах преподавания, каждая из этих категорий преподавателей вносит положительный вклад в  процесс обучения переводу на Язык-2, но при этом билингвы и носители языка перевода приносят больше пользы на более продвинутом этапе обучения. Во-вторых, в статье уделяется внимание компетенциям, которыми должны овладеть студенты для перевода на Язык-В и Язык-С. В результате изучения 580 данных итоговых экзаменов по переводу в  магистратуре по переводоведнию Люблянского университета (Словения) за 2010–2015  гг. установлено, что в  среднем успеваемость студентов по переводу на родной Язык-1 (особенно с Языка-С) несколько выше. Тем не менее сопоставление индивидуальных результатов показывает, что существует отчетливая корреляция между баллами, которые студент получает за перевод на Язык-2, и теми, что он же получает за перевод на Язык-1. В заключении делается вывод о том, что успехи студентов, по-видимому, зависят главным образом от овладения профессионально-переводческой компетенцией (независимо от направления перевода), и в меньшей степени от овладения языковой компетенцией. Библиогр. 30 назв. Ил. 1. Табл. 7.

переводческая рецепции етнокультурно идентичности англичан и индийцев британского колониального романа в русскоыазычноы среде. Ключевые слова: переводческая рецепция, этнокультурная идентичность, колониальный роман, культуроним, сдвиг, замена, семантическая рефракция, эквиваленция. Британская колониальная литература, ярко постулирующая отношения между представителями «внутренней», английской культуры и «внешней», например, индийской, представляет особый интерес не только для литературоведческого исследования. Перед переводчиками колониальных романов на русский язык ставится сложная задача – отражение культурной идентичности и психологии как англичан, так и индийцев, что, в частности, предполагает рецепцию и передачу слов, указывающих косвенно на этнокультурную принадлежность или национальное самосознание или эксплицитно описывающих их. В коллективном сознании эти часто специальные понятия (например, такие как «nation – national – nationalistic – nationalism» и «нация – национальный – националистический – национализм») не имеют строгого опредмечивания. Вследствие этого, при переходе единиц этой очень важной группы из одной общественно-политической и этнокультурной реальности в другую часто возникает явление семантической рефракции, которое создает трудности при переводе и восприятии истинного значения языковых единиц в «своем» и «чужом» контексте. Понятие рефракции введено в оборот переводчиков представителями западного культуро-ориентированного переводоведения, именуемого Cultural Turn, но до сих пор трактуется там крайне расплывчато, как некая абстрактная метафора, предназначение которой в том, чтобы указать на серьезное искажение этносемантически маркирован * Статья написана по материалам выпускной квалификационной работы, выполненной на ФИЯ НГУ под ру ководством доцента кафедры английской филологии А. Ф. Фефелова и защищенной в июне 2015 г. Абрамова Ю. С. Переводческая рецепция этнокультурной идентичности англичан и индийцев британского колониального романа в русскоязычной среде // Вестн. Новосиб. гос. ун-та. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2015. Т. 13, вып. 2. С. 55–67. ISSN 1818-7935 ¬ÂÒÚÌËÍ Õ√”. –Âрˡ: ÀËÌ„‚ËÒÚË͇ Ë ÏÂÊÍÛθÚÛр̇ˇ ÍÓÏÏÛÌË͇ˆËˇ. 2015. “ÓÏ 13, ‚˚ÔÛÒÍ 2 © fi. –. ¿·р‡ÏÓ‚‡, 2015 “ÂÓрˡ ÔÂр‚Ӊ‡ Ë ÔÂр‚Ӊ˜ÂÒ͇ˇ ‰ÂˇÚÂθÌÓÒÚ¸ ных значений и смыслов отдельных единиц или фрагментов при пересечении ими межкультурных границ, препятствующее адекватному взаимопониманию контактирующих культур [Bassnett, 2007; Фефелов, 2014.]. В таком понятийном толковании мы имеем дело, в общем-то, с все той же межъязыковой формально-содержательной асимметрией, в которой, однако, в отличие от лингвистической, фокус внимания аналитиков смещается на этнокультурную асимметрию, так же, якобы, радикально препятствующую продуктивному взаимопониманию и взаимодействию стран и народов: специфичность, лакунарность, непроницаемость, идиоматичность и т. д. Но понятию «рефракция переводного текста» можно попытаться придать истинную инструментальность, если трактовать его как механизм формирования асимметричной рецепции, возникающей при переводе, то есть при переходе из одной культурной среды со своими интерпретативными этико-идеоло- гическими и ценностными конвенциями в другую (часто чужую). Поскольку всякая культурная среда многослойна и в значительной степени иерархизирована, то при пересечении границы «свой» – «чужой» может возникнуть эффект преломления, проявляющийся в том, что часть информации автора-отправителя или все произведение могут оказаться совсем не в том культурном слое, на который он рассчитывал или, что гораздо важнее, закономерно оказаться в другой интерпретативной, т. е. смыслообразующей, среде, независимо от авторского намерения. В таком толковании понятие рефракции достаточно ясно отделяется от понятия «сдвиг» (shift), предложенного в свое время английским классиком лингвистической теории перевода Джоном Кэтфордом. Оно так же надежно разграничивается с классическим рецкеровским понятием советскороссийского переводоведения «переводческая замена», ибо типология этих последних базируется, в отличие от рефракции, на формально-логической основе, раскрываемой в пяти универсальных формальнологических категориях: тождества, подчинения, контрарности, перекрещивания и внеположенности. Рефракция, как новая переводческая категория, идущая от Андре Лефевра и Сьюзен Басснетт, гораздо ближе к понятию эквиваленции (которую не следует смешивать с эквивалентностью), давно уже принятому в франко-канадской школе перевода после публикации в конце пятидесятых годов XX века работ Жана-Поля Вине и Жана Дарбельне. И рефракция, и эквиваленция опираются на частные закономерности межкультурных соответствий и взаимоотношений с их всегда специфической этнокультурной логикой. Еще более близка рефракция к принципу жанрово-стилистической адаптации текста перевода, хорошо известная в его Стандартной теории, когда переводчик, сталкиваясь с межъязыковой асимметрией систем жанров и / или стилей, вынужден искусственно подбирать какую-нибудь функциональную замену. Этот тип асимметрии встречается часто. Так, некоторые переводчики на английский язык трактовали «Мертвые души» Н.В. Гоголя в жанре бурлеска, сильно преувеличивая парадоксальность ситуации, которая в определенной степени характерна для этой, по определению самого автора, поэмы [Нестеренко, 2010. С. 8]. В пер- вых переводах на европейские языки Достоевский Н. Д. Арутюновой, более как автор детективного жанра и именно в этом качестве завоевывает первую популярность у читателей [Арутюнова, 2007. С. 288]. То же самое наблюдается в рецепции иностранных кинофильмов системой проката, когда жанр определятся заново, лишь частично отражая или не отражая совсем его изначаль- ную идентификацию (см. [Горшкова, 2006. С. 132–136]), а многие классические советские комедии оказываются смешными только для представителей советской русско- язычной культуры. предстает, согласно выводам Несмотря на эти замечания, понятие семантической рефракции (или любого другого ее теоретически возможного вида) при пересечении в процессе перевода границы «свой» – «чужой» может быть полезным с точки зрения более полного понимания механизмов межкультурного общения посредством текстов. Рефракция может быть, в определенной степени, контролируемой и регулируемой. Именно переводчик, руководствуясь требованиями времени, конкретноконтекстуальной и общеязыковой семантикой слова, смыслом широкого контекста и текста, идеологическими и переводоведческими установками определяет необходи мую степень семантической рефракции исходной культурно-маркированной единицы в тексте перевода. Указанная задача трудна как в плане теоретического осмысления, так и в плане практического осуществления, именно поэтому её изучение столь важно для современной науки о переводе. Наблюдая за моделируемыми в романах Киплинга и Форстера взаимоотношениями между представителями британской и индийской культур, русскоязычный переводчик должен осознавать, что его собственное восприятие мироустройства инерционно. Оно находится под влиянием системы оценок, сложившейся ранее в его собственной культурной среде (которая в начале советской эпохи была, к тому же, крайне динамична), и испытывающей давление как со стороны британского, так и индийского мировоззрений. Еще более динамичной была национальная ситуация в Азии, в целом, и на территории индийского субконтинента, в Индостане. В терминах советской политологии она характеризовалась как национально-освобо- дительная борьба или борьба колоний за независимость. В терминах западной политической истории она представала как эпоха национализма. Современной Индии в политическом смысле в 30-е гг. ХХ века еще не было, в состав британских «Индий» входила не только собственно индуистская Индия, но и нынешние мусульманские Пакистан и Бангладеш. Индийская нация, как и исследуемая нами этнокультурная идентичность, находились на этапе становления, но переводы английских романов «о своей колонии в Indies» русскоязычными переводчиками осуществлялись. К концу ХХ века, переводчики оказались в совсем другой ситуации: национальное размежевание уже произошло и этнокультурная идентичность приобрела уже гораздо более четкие очертания, яснее стал вектор ее развития, иными стали взаимоотношения с бывшей метрополией. В перспективе собственно культуро-ориентированного (Cultural Turn) и культурального перевода или его анализа (Cultural Translation) эти перемены имеют существенное значение. Сейчас повышается риск введения анахроничных переводческих соответствий, переноса своих представлений и оценок на чужую политико-культурную реальность и т. д. Уже вы делилось как самостоятельное направление постколониального перевода, а это значит, что современные переводчики и аналитики перевода не могут игнорировать его проблематику. Эпоха колонизации, как утверждают современные исследователи, не только оказала огромное влияние на представителей колонизированных территорий, но и трансформировала сознание представителей западной культуры, привела к возникновению самой объемной системы оппозиций из тех, которые когда-либо существовали в мире: «свой – чужой», «белый – черный или цветной», которые, будучи неотъемлемой частью жизни людей, репрезентировались в английской литературе, что привело к возникновению колониального жанра [Сидорова, 2005. С. 54]. Бинарная оппозиция «свой» – «чужой» глубоко вошла и в сознание людей эпохи колонизации, и в жизнь всех современных обществ, в том числе и тех, что прежде назывались угнетенными. По мнению индийского исследователя Кришана Кумара, она нашла свое отражение и в имперском менталитете британцев, в английском национализме, который он именует «имперским» [Kumar, 2003. P. 4]. Своя история, коллективная память, «национальный» язык, литература (постулирующая ценности и благородные стремления) – все эти вещи являлись и являются, как он вполне справедливо утверждает, неотъемлемыми признаками нации [Ibid. P. 24]. Художественный перевод колониальных текстов должен, поэтому, решать не только эстетические задачи, но и те, которые связаны с описанием культурного контекста произведения, а именно – с передачей единиц культуронимического ряда – культуронимов [Кабакчи, 1998. С. 8], которые являются не просто средством номинации предметов или явлений, а несут в себе культурную информацию, позволяющую сделать вывод об их принадлежности к индийской или же английской культуре. Культуронимы были дифференцированы В. В. Кабакчи, чью систему мы принимаем в качестве опорной [Кабакчи, Белоглазова, 2012. C. 28]. Данное исследование выполнено в культурно-коммуникационном аспекте, т. е. в рамках активно развивающихся в современном мире смежных лингвистических дисциплин – межкультурной коммуникации, лин “ÂÓрˡ ÔÂр‚Ӊ‡ Ë ÔÂр‚Ӊ˜ÂÒ͇ˇ ‰ÂˇÚÂθÌÓÒÚ¸ гвокультурологии и переводоведения, что делает его особенно актуальным в условиях образования нового, мультикультурного мира и расширения контактов между разными культурами. Задачи, поставленные в рамках нашего исследования, включают в себя выявление в исходных текстах романов «Ким» Д. Р. Киплинга и «Поездка в Индию» Э. М. Форстера культурно-специфичных языковых единиц, указывающих прямо или косвенно на этнокультурную принадлежность англичан и индийцев, определение частотности их использования и функциональных особенностей; выявление в разных переводах исследуемых романов переводческих решений, обусловленных особенностями переводческой рецепции вышеупомянутых лексических единиц в русскоязычной среде, их анализ и сопоставление с ИТ, а также между собой. В данной статье мы рассматриваем три перевода романа Д. Р. Киплинга «Ким»: А. Репиной (1916), М. Клягиной-Кондратье- вой (1936) и А. Колотова (1991). Передача культуронимов национальной идентификации в романе Э. М. Форстера «Поездка в Индию» исследована по переводу В. Исаковой (1937). Анализ и сопоставление данных переводов позволит нам проследить эволюцию переводческого восприятия национальных культуронимов в колониальном дискурсе, те межъязыковые сдвиги и межкультурную рефракцию, которые они претерпевают, равно как и различия в подходах к передаче единиц культуронимического ряда в русской переводческой традиции. Методом сплошной выборки в исходных текстах романов было выявлено 722 случая использования культуронимов, отражающих этнокультурную идентичность англичан (511 случаев) и индийцев (211 случаев). Рассмотрим культуронимы, используемые индийцами для обозначения иностранцевколонизаторов: 1. Sahib (364 примера) 2. Englishman/Englishmen (74 примера) 3. The English (37 примеров) 4. Englishwoman/Englishwomen, English ladies (22 примера) 5. English people (10 примеров) 6. Ruling race (2 примера) 7. White men (2 примера) Наиболее частотным культуронимом данной группы является Sahib. В романе «Ким» он используется 336 раз, а в «Поездке в Индию» – 28 раз. Такая разница в частотности использования объясняется тем, что Д. Р. Киплинг писал роман для мальчиков, то есть ориентировался не просто на представителей британской культуры, а на детей – будущих колонизаторов. Хоть главный герой романа и является ярким примером креолизированной, бикультурной личности, однако «английского» в нем все-таки намного больше, чем «индийского». Именно поэтому культуроним Sahib в романе является нейтральным, или же несет в себе положительную оценку говорящего. Негативную окрашенность культуронима Sahib, который используют индийцы по отношению к европейцам, мы наблюдаем в романе «Поездка в Индию». Для того чтобы понять значение данного ксенонима, необходимо обратиться к его определению: Sahib – a title of respect in India, specially used to designate Europeans. The word is Arabic, and originally means a companion. It is generically fixed to the titles of men of rank and is equivalent to master. The proper feminine form is sahiba; but the hybrid term memsahib (from madame and sahib) is universally used in India for European ladies [Encyclopaedia Britannica, 1911. Vol. 23. P. 1008]. Отсюда мы можем сделать вывод о том, что обозначает данный культуроним в текстах рассматриваемых в работе колониальных романов, и определить его функции. Они таковы: 1) номинация всех проживающих в Ин дии европейцев (как расы); 2) вежливая форма обращения к представителю европейской цивилизации (по аналогии с такими английскими обращениями, как Mister, Madame, Missis, Miss); 3) показатель уважительного отношения к человеку, маркер высокого статуса, ко- торый не зависит от расовой принадлежности. А. Репина, М. Клягина-Кондратьева и А. Колотов прибегают к такому методу передачи культуронима на русский язык как транслитерация, т. е. Sahib передается как сахиб. В. Исакова пользуется транскрибированием, передавая звучание исходной единицы: саиб. Переводчики не отступают от исходных текстов и во всех выявленных случаях используют именно транскрибированный (в случае романа «Ким») или же транслитерированный «Поездка в Индию») эквивалент. (в случае романа Сахиб, саиб и сагиб (а) являются фонетическими вариантами одного и того же слова, которое именует знатного европейца в Индии или же означает «господин». Изначально это слово не имело значения «европеец», а использовалось в значении «господин» и употреблялось индийцами в качестве уважительного обращения к человеку любой национальности. Таким образом, оба варианта передачи данного культуронима, которые выбрали переводчики, являются удачными. Также все переводчики сумели передать третью функцию Sahib с помощью присоединения транслитерированного (или транскрибированного) культуронима через дефис к личному наименованию, таким образом превратив его в конечную составную часть имен собственных, что очень характерно для восточных культур. Анализ частотности употребления культуронима Sahib показал, что Э. М. Форстер осознанно избегает его использования в тексте романа и выражает принадлежность людей к европейской цивилизации с помощью различных синонимов и синонимических выражений, таких как Englishmen (40 раз), the English (29 раз), Englishwomen / English ladies (22 раза), English people (10 раз). Следует также отметить тот факт, что в речи индийцев, а также в словах автора все эти выражения имеют ярко выраженную негативную окраску. Сопоставительный анализ исходных культуронимов и способов их передачи на русский язык показал, что все они передаются с помощью нейтральных словарных соответствий, таких как англичане и англичанки. Таким образом, негативная окраска данных ксенонимов в речи индийцев, обусловленная реакцией на европейцев-колониза- торов, которые пренебрежительно относятся к чужой культуре и не желают постичь ее, передается лишь за счет контекста. Особый интерес с точки зрения способов передачи на русский язык представляют собой те этномаркированные единицы, которые демонстрируют сложные отношения между «господами»-англичанами и непросвещенными индийцами не за счет контекста, а за счет внутренней семантики. Это такие культуронимы как Ruling Race (2 случая) и white men (2 случая), которые исполь зуются в исходном тексте романа «Поездка в Индию». В случае использования индийцами культуронима Ruling Race, весьма интересным является тот факт, что индийцы и англичане на самом деле принадлежат к одной расе – европеоидной. В исходном тексте романа обе части Ruling Race капитализированы, по аналогии с тем, как в английском языке капитализируются наименования национальностей. Согласно правилам русского языка, наименования национальностей пишутся со строчной буквы, тем не менее в одном случае В. Исакова, калькируя данный культуроним, предпочла сохранить в тексте перевода прописные буквы. Что же касается выбора варианта перевода к лексической единице «Ruling», переводчик выбрала синонимичные русские причастия «господствующая» и «правящая», между которыми есть существенная коннотативная разница. Культуроним white man в обоих случаях передается на русский язык словом европеец, что является конкретизацией значения данной культурно-специфичной лексической единицы. White man употребляют лишь англичане, сравнивая себя с индийцами (разумеется, в не пользу последних): No great crimes, no great crimes, but no white man would have done it (A Passage to India). Все это не преступления, конечно, но никакой европеец так не поступил бы (Поездка в Индию / Исакова, с. 91). Такое решение переводчика представляется нам приемлемым, однако если бы В. Исакова передала культуроним без сужения значения, а дословно, как «белые люди» или «белый человек», это могло бы создать некую интертекстуальность, диалог между Э. М. Форстером и Д. Р. Киплингом, подчеркнуло бы «бремя белого человека», которое гордо и осознанно несут англичанеколонизаторы. Колониальный роман «Ким» Д. Р. Киплинга, в котором невероятно часто используется культуроним sahib, не располагает большим количеством других слов и выражений для обозначения иностранцев. Однако после анализа случаев употребления the English (8 случаев) и Englishman / Englishmen (34 случая) в тексте произведения, был сделан вывод о том, что они транслируют “ÂÓрˡ ÔÂр‚Ӊ‡ Ë ÔÂр‚Ӊ˜ÂÒ͇ˇ ‰ÂˇÚÂθÌÓÒÚ¸ негативное отношение представителей колонизированной страны к англичанам. Индийцы используют эти ксенонимы с целью указать на те черты англичан, которые отличают их от индийцев не в лучшую сторону. Таким образом, читатель понимает, что не только англичане презрительно относятся к индийцам, но и индийцы, в свою очередь, презирают англичан и не могут понять многие черты их национального характера. Во всех случаях использования культуронимов the English и Englishmen (Englishman), авторы переводов предпочитают передавать их нейтральной лексической единицей, указывающей на представителей Британской империи – «англичанин», вновь транслируя негативное отношение индийцев к колонизаторам с помощью контекста. В исследуемом англоязычном материале были также обнаружены и проанализированы следующие идентификационные культуронимы, используемые в отношении индийцев (211 примеров): 1. Indian(s) (95 примеров) 2. Native(s) (87 примеров) 3. Oriental(s) (19 примеров) 4. Nigger(s) (8 примеров) 5. Aryan brother (2 примера) Рассмотрим англоязычные определения данных этномаркированных единиц, с целью определить, какие из них являются оскорбительными и уходят из употребления в современном обществе, а какие являются нейтральными и не имеют негативную окраску. Итак, Indian – “a native or inhabitant of India, or a person of Indian descent” (Oxford dictionary) или же “a person from India” (Cambridge dictionary). Даже в рамках современной политкорректности, Indian является вполне приемлемым обозначением индивидуума, проживающего в Индии, приехавшего из Индии или имеющего индийские корни. После изучения исходных текстов произведений, было отмечено, что в романе «Поездка в Индию», такие культуронимы как Indian(s), Native(s) и Oriental(s), используемые англичанами имеют ярко выраженную негативную окраску, тогда как в «Ким» они могут быть окрашены как нейтрально, так и позитивно. Следовательно, эта негативная или нейтральная коннотация культуронимов должна быть правильно воспринята и передана переводчиками в русских текстах. Рассмотрим передачу культуронима Indian(s) в переводе романа Э. М. Форстера «Поездка в Индию». После сопоставительного анализа оригинального текста и русского перевода, в тексте романа было выявлено 95 случаев использования данного культуронима, наиболее частотным переводческим эквивалентом которого является туземец (71 случай). Словарь дает следующее определение слова туземец: туземный, местный житель (обычно малоцивилизованной страны) в противоположность приезжему или иностранцу [Ожегов, Шведова, 2006]. Отсюда можно заключить, что в современном мире данный культуроним воспринимается более негативно, чем во время создания перевода, когда «туземец» был нейтральным словом для обозначения местных жителей и становился негативно окрашенным лишь в колониальном дискурсе. Этот гиперонимический перевод культуронима обнаруживается, во-первых, в речи англичан, которые презрительно относятся к представителям восточной культуры. В этих случаях в контексте у него появляется ярко выраженная негативная коннотация: She doesn't think they behave pleasantly to Indians, you see (A Passage to India). Она думает, видишь ли, что они недостаточно деликатно обращаются с туземцами (Поездка в Индию / Исакова, 1937, с. 45) Однако довольно интересным представляется тот факт, что «туземец» в переводном тексте используется не только в речи колонизаторов, но и в речи самих индийцев (8 примеров), например, главного героя Азиза: And though sometimes at the back of his mind he felt that Fielding had made sacrifices for him, it was now all confused with his genuine hatred of the English. "I am an Indian at last," he thought, standing motionless in the rain (Passage to India). И хотя порой в глубине сознания и шевелилась мысль, что Фильдинг принес жертву ради него, все было заслонено его искренней ненавистью к англичанам. «Наконец-то я туземец» – думал он, неподвижно стоя под дождем (Поездка в Индию / Исакова, 1937, с. 283). Таким образом, индиец, который в начале произведения старался оправдать англичан и подружиться с ними, хоть и использовал по отношению к себе слово туземец, но по-настоящему стал им лишь в конце романа. Мы видим, какую семантику несет в себе понятие туземец – это индиец, который искренне ненавидит колонизаторов-англи- чан. В 24 случаях из 95, передача культуронима Indian(s) осуществляется при помощи более нейтральных слов, таких как индус или индиец. Для того чтобы разграничить эти культуронимы, обратимся к толковым словарям. Так как рассматриваемые в данной работе переводы относятся к разным периодам истории, мы исследовали определения культуронимов как в современных, так и в уже устаревших словарях, что позволило нам сделать вывод о том, что во время создания В. П. Исаковой перевода романа Э. М. Форстера, еще не существовало четкого разграничения индусов (как последователей индуизма) и индийцев (как жителей Индии в целом). Тем не менее, в 2 случаях мы обнаруживаем такой перевод культуронима Indian, как индиец, а не индус: "It is not for Hindus, but Indians general ly," he said timidly. "There is no such person in existence as the general Indian." (Passage to India). – Он не для индуистов, он для всех вооб ще индийцев, – сказал он робко. – Такой личности, как индиец вообще, не существует в природе (Поездка в Индию/Исакова, 1937, с. 256-257). Таким образом, передав general Indian как «индиец вообще» В. П. Исакова полностью сохраняет оригинальный смысл высказывания, подчеркивая, что Ост-Индия продолжает оставаться многоликой, многонациональной и многоконфессиональной, и обычного, стандартного индийца в ней не существует. Вероятно, переводчик предпочла индийца индусу из-за сложности разграничения понятий индус и индуист (Hindu), что могло бы привести к неверному истолкованию культуронима реципиентом. Именно благодаря данному выбору В. П. Исаковой, вдумчивый читатель может понять, что индиец, в отличие от индуиста, не обязательно исповедует индуизм, он может быть последователем ислама, джайном или сикхом. Также в ходе исследования романа «Поездка в Индию» нами были обнаружены гибридные сочетания с культуронимом Indian, наглядно иллюстрирующие появление в колонизированной Индии некой бикультурной личности, причем скорее индийской, нежели английской. Это такие сочетания как Indian gentleman и Indian lady: She will do anything in the world except go back to the Indian lady who pays her (Passage to India). Она готова делать что угодно, лишь бы не возвращаться назад к индийской даме, у которой она на службе (Поездка в Индию / Исакова, 1937, с. 151). В. Исакова не использует для перевода Indian lady и Indian gentleman эквивалент туземный, таким образом, делая акцент на том, что некоторые представители индийской культуры постепенно превращаются из туземцев в дам и джентльменов, при этом все же продолжая оставаться индийскими дамами и индийскими джентльменами. Итак, культуроним Indian(s), будучи довольно нейтральным и не оскорбительным даже в рамках современных требований политкорректности, становится пренебрежительным в контексте колониального жанра. В связи с этим, становится оправданной его передача на русский язык словом туземец, которое является нейтральным в этнографическом смысле, однако в тексте романа получает негативную окраску. Совсем иную ситуацию мы наблюдаем в связи со вторым по частотности употребления культуронимом – Native(s), который современные толковые словари определяют как оскорбительное и устаревшее слово, указывающее на «a non-white original inhabitant of a country, as regarded by European colonists or travellers» и ассоциирующееся с «colonial European outlook» (Oxford dictionary). Таким образом, ксеноним Native неразрывно связан в сознании англичан и индийцев (и не только) с колониальной ситуацией, что делает его употребление неприемлемым в рамках современной политкорректности. В тексте романа Э. М. Форстера было обнаружено 16 случаев использования автором данного культуронима, а в романе Д. Р. Киплинга – 71 случай. “ÂÓрˡ ÔÂр‚Ӊ‡ Ë ÔÂр‚Ӊ˜ÂÒ͇ˇ ‰ÂˇÚÂθÌÓÒÚ¸ Примечательно, что индийцы в романе Э. М. Форстера никогда не используют ксеноним Native для самопрезентации; он используется лишь англичанами и в крайне негативных высказываниях: "Why, the kindest thing one can do to a native is to let him die," said Mrs. Callendar (Passage to India). Ну, знаете, самое лучшее, что можно сделать для туземца, – это дать ему умереть, – сказала м-с Каллендар (Поездка в Индию / Исакова, 1937, с. 23). В. П. Исакова во всех случаях использования культуронима Native в ИТ романа «Поездка в Индию», прибегла к использованию в переводе уже известного нам эквивалента туземец, никак не подчеркнув некую градацию степени пренебрежения представителей метрополии по отношению к людям из колонизированной страны. Таким образом, эта градация полностью исчезает в русскоязычном тексте. Перейдем к анализу способов передачи национального культуронима Native(s) в русскоязычных текстах романа «Ким». Самым частотным переводческим эквивалентом как в переводе А. Репиной, так и в переводе М. Клягиной-Кондратьевой является туземец. В некоторых случаях переводчики все же заменяют его на более нейтральное словосочетание, т. е. прибегают к экспликации ксенонима, заменяя исходный культуроним объяснением его значения. Однако, такие случаи невероятно редки: А. Репина использует ксенонимическую экспликацию для передачи культуронима лишь дважды, используя словосочетание как и все в стране. М. Клягина-Кондратьева 3 раза эксплицирует Native словосочетаниями местный уроженец, уроженец Индии, а также парафразой как принято в этих местах. Что же касается перевода А. Колотова, сделанного в 1991 году, то в ходе исследования было обнаружено, что переводчик использует для адаптации культуронима слово туземец лишь в 16 случаях из 71, причем, что функционально важно, именно в тех ситуациях, когда культуроним употребляется в речи представителей английской культуры. Тем самым А. Колотов подчеркивает, на наш взгляд, надменность колонизаторов-сахибов, считающих себя интеллектуально выше местных жителей: St Xavier's looks down on boys who 'go native all-together.' One must never forget that one is a Sahib, and that some day, when examinations are passed, one will command natives (Kim). Тут не уважали тех, которые вели себя «как туземцы». Нельзя забывать, что ты сахиб и что, сдав в положенный срок экзамены, будешь командовать туземцами (Ким / Колотов, 2014, с. 164). В остальных случаях, мы наблюдаем тщательно контролируемую переводчиком семантическую рефракцию этнокультурной единицы: А. Колотов нейтрализует негативную культурную коннотацию лексической единицы Native(s), прибегает к опущению исходного культуронима в русскоязычном тексте или к антонимическому переводу. Такая вариативность объясняется тем, что ко времени создания перевода (1991 г.), колониальный период в истории Индии был уже закончен, и между бывшими колонизаторами и представителями колонизированных территорий возникла сложная проблема определения взаимоотношений и взаимного статуса. А. Колотов ориентируется на нормы современной политкорректности, которая обязывает проявлять большее сочувствие к некогда угнетаемым культурам и в ходе трансференции пользоваться разнообразными переводческими приемами, которые дают возможность нейтрализовать негативную культуронимов национальной идентификации. окрашенность Самым редким способом передачи культуронима в переводе А.Колотова является антонимический перевод, который используется всего один раз: Mechanically Kim squatted beside him – squatted as only the natives can – in spite of the abominable clinging trousers (Kim). Ким сел рядом на пятки так, как белые вообще не умеют, не обращая внимания на свои невыносимо наутюженные брюки (Ким / Колотов, 2014, с. 134) В 20 случаях А. Колотов использует для передачи культуронима Native(s) однословные контекстуальные синонимы и словосочетания, такие как местный или местный житель (8 раз), индус (8 раз), уроженец Индии (2 раза), темнокожий, цветные. Самым частотным переводческим приемом передачи культуронима, который А. Колотов использовал в своем переводе романа Д. Р. Киплинга в 34 случаях из 71, является опущение, то есть намеренное изъятие этномаркированной единицы из текста и, в некоторых случаях, ее замена ситуативными эквивалентами, подобранными в соответствии с контекстом: Kim stood amazed at this, because he had overheard the talk in the Museum, and knew that the old man was speaking the truth, which is a thing a native on the road seldom presents to a stranger (Kim). Ким слушал и удивлялся: он знал, о чём идет разговор в музее, и видел, что старик говорит правду; а это редкость среди бродяг (Ким / Колотов, 2014, с. 24). Таким образом, А. Колотов, механически следуя требованиям современной западной политкорректности, почти совсем изымает из текста перевода исходный культуроним Native(s), не обращая внимания на то, что именно он является самым частотным этномаркированным словом для обозначения представителей колонизированной территории в романе Д. Р. Киплинга. Руководствуясь требованиями нового мультикультурного мира, необходимым условием существования которого является терпимость представителей чуждых культур по отношению друг к другу, переводчик нейтрализует текстовые смыслы, лишая их националистской окрашенности, так свойственной колониальному жанру вообще, и колониальным романам Д. Р. Киплинга – «певца [британской] Империи» – в особенности. Следующий рассматриваемый нами в исходных текстах культуроним для обозначения представителей индийской культуры в противоположность колонизаторам – Oriental(s). Согласно словарному и, значит, общеязыковому описанию Oxford Dictionary, данное существительное является оскорбительным обозначением человека азиатского и, особенно, восточно-азиатского происхождения, поскольку в нем подчеркивается «a rather offensive stereotype of the people and their customs as inscrutable and exotic» (Oxford Dictionary). Также в Oxford Dictionary упоминается о том, что в американском варианте английского языка вместо данного культуронима принято использовать Asian, однако в британском английском Asian ассоциируется только с людьми Индийского субконтинента. Именно поэтому, утверждается там, в британском варианте английского языка, в отличие от американского, гораздо чаще используются термины, указывающие на принадлежность человека к определенной нации, например, Chinese или Japanese (там же). вышеуказанного В ИТ было выявлено 19 случаев исполькультуронима. зования Анализ примеров использования данного слова показывает, что в текстах подлинников оно не несет негативной коннотации, а скорее служит для описания характерных черт индийцев как представителей восточной – в широком смысле – культуры. После исследования переводных текстов стало ясно, что для передачи культуронима Oriental, А. Репиной, М. Клягина-Конд- ратьевой, В. Исаковой и А. Колотову пришлось прибегнуть к переводческим трансформациям, характеризуемым различной степенью семантической и социокультурной рефракции, позволившим, однако, сохранить культурно-познавательную специфику исходной лексической единицы. В. П. Исакова почти во всех случаях прибегла к экспликации (дескриптивному, парафрастическому переводу), иногда с функцией конкретизации, передав значение культуронима следующими словосочетаниями: люди Востока (2 раза), дочь Востока (2 раза), сын Востока, Восточный человек, Восточный человечек, Восточная женщина, представитель Востока. В одном случае, культуроним был передан словом азиат, который соотносится с Восточным человеком через название континента. Курьезным представляется нам перевод культуронима Oriental вариантом Восточный человечек, который подчеркивает через свой уменьшительный суффикс, столь обычный именно в русском языковом сознании, всего лишь наивное, нежное отношение англичанки Аделы к Индии и её жителям в начале романа, когда она только приехала из Англии и мечтает «увидеть настоящую Индию», которую до невозможности идеализирует: What a handsome little Oriental he was, and no doubt his wife and children were beautiful too, for people usually get what they already possess (A Passage to India). “ÂÓрˡ ÔÂр‚Ӊ‡ Ë ÔÂр‚Ӊ˜ÂÒ͇ˇ ‰ÂˇÚÂθÌÓÒÚ¸ Какой он хорошенький маленький восточный человечек, и, наверное, жена и дети его тоже красивы, потому что людям достается то, чем они уже обладают (Поездка в Индию / Исакова, 1937, с. 146). Выбор квалификатора в обоих этих контекстах – исходном и переводном – говорит гораздо больше о личности персонажа, его субъективных представлениях, чем о реальных взаимоотношениях двух социумов и народов. Обратимся к переводам романа «Ким». Во всех 9 случаях А. Репина предпочитает передавать исходный культуроним, эксплицировав его значение: житель Востока (5 раз), восточный человек (2 раза), уроженец Востока и обитатель Востока. М. Клягина-Кондратьева также прибегает к экспликации: Восточные люди или человек (7 раз), уроженец Востока (2 раза). Однако в переводе А. Колотова мы вновь замечаем куда большую вариативность: он эксплицирует Oriental лишь по одному разу как восточный человек и житель Востока, один раз конкретизирует культуроним, передавая его с помощью слова с более узким и точным значением – индус, в остальных случаях используя перифрастический перевод, что вновь связано с четкой установкой перевода на политкорректность и толерантность, которая была вовсе не присуща колониальной эпохе: It is we who can deal with Orientals (Kim). – Вот мы умеем обращаться с жите лями Востока (Ким/Репина, 1996) – Только мы умеем обращаться с восточными людьми (Ким / Клягина-Конд- ратьева, 1990). – Править Азией под силу лишь нам (Ким/Колотов, 2014, с. 311). И, наконец, последний по частотности употребления, однако не последний по культурной значимости культуроним национальной идентификации – nigger(s), использование которого в речи англичан для указания на представителя восточной культуры является эталоном презрительного отношения «хозяев»-колонизаторов к «рабам»-индийцам. В словаре мы обнаруживаем следующую характеристику данного культуронима: first used as an adjective denoting a black person in the 17th century, and has long had strong offensive connotations; today it remains one of the most racially offensive words in the language (Oxford Dictionary). В исходных текстах романов nigger(s) встречается 8 раз, из них 4 в романе «Ким» и 4 в романе «Поездка в Индию». В. Исакова и М. Клягина-Кондратьева в качестве варианта перевода выбрали чернокожий, А. Репина – негр, а А. Колотов – черномазый. В ходе сопоставительного анализа вариантов перевода, использованных для передачи культуронима nigger, нам необходимо учитывать то, как они функционируют в русском и английском языках и всегда ли являются в них оскорбительными (см., например, [Фефелов, 2014/2]). Эквивалент чернокожий определяется толковым словарем как «принадлежащий к негроидной расе, с темной кожей» [Ожегов, Шведова, 2006, с. 881]. Таким образом, данный перевод не передает крайнюю негативную оценку представителей колонизированных территорий англичанами. Поэтому В. П. Исакова в одном случае старается придать переводной лексической единице негативную окраску, добавив к ней определение проклятый. Определение культуронима негр (вместо nigger) дает прямо в тексте перевода сама А. Репина: «неграми, черными, индусы называют потомков туземных обитателей». Отсюда мы понимаем, что данное слово имеет специфическое внутрикультурное значение, устанавливающее границу между индусами и еще более древними представителями этого же ареала. При этом она не упоминает о том, насколько данный культуроним оскорбителен для них. Более того, заглянув в толковый словарь, мы обнаруживаем, что в русском языке негр – слово русского литературного языка, обозначающее, по определению С. И. Ожегова, «человека, принадлежащего к негроидной расе» [Ожегов, Шведова, 2006, с. 403]. Иначе говоря, носителями русского языка в него вкладывается расовое, а не расистское значение. Мы наблюдаем, в данном случае, очень показательный пример межкультурной семантической рефракции, резко отличающий русскоязычный мир от англоязычного, где и ранее в качестве нейтрального обозначения функционировало слово black, а не negro 1. 1 Аналогична ситуация и во французском языке, где noir(s) нейтрально, а nègre давно уже уничижительно и потому было табуировано еще до появления американской политкорректности.                                                              При этом в русском языке прямое соответствие черный, черные существует, но несут на себе слегка сниженную окраску и потому должны заменяться в письменной речи, особенно публичной, словом чернокожий (темнокожий). Такой сдвиг в восприятии лексической единицы негр происходит из-за того, что представителей негроидной расы в России всегда было немного, колониальной экспансии России в страны Востока, колонизированные Англией, не было, и, следовательно, английские и американские предрассудки колониальной эпохи практически не затронули представителей русской культуры. Знаменитого «негра», оказавшегося при дворе Петра Великого вообще называли арапом, и он был своеобразным героем, о котором и сейчас снимают фильмы, а его потомок А. С. Пушкин – солнце русской поэзии, наше всё. Наиболее точно оригинальный оттенок пренебрежения, содержащийся для англичан и индийцев в культурониме nigger, передан А. Колотовым при помощи контекстуального соответствия черномазый. Словарь В. И. Ожегова определяет, тем не менее, слово черномазый без какой-то бы ни было привязки к чернокожей расе, как просторечное, неодобрительное обозначение «смуглого, черноволосого» человека, не обращая внимания на его американское со- ответствие [Ожегов, Шведова, 2006. С. 881]. Следовательно, в переводе А. Колотова, максимально нейтрального с точки зрения передачи таких культуронимов как Indian(s), Native(s) и Oriental(s), обнаруживается наиболее точный эквивалент культуронима nigger, который ясно выражает презрительное отношение, открыто иллюстрирует процветавший во время колониальной экспансии расизм и заставляет читателя осознать «дистанцию власти» между «своими»-англича- нами и «чужими»-индийцами, существующую в колониальном дискурсе. Англоязычный текст романа «Поездка в Индию» содержит также довольно неоднозначный с точки зрения современного русского читателя культуроним – Aryan brother (2 случая), который В. Исакова передала при помощи калькирования: "You wanted something not picturesque and we've provided it," he remarked to Miss Quest ed. "What do you think of the Aryan Brother in a topi and spats (A Passage to India)? – Вы хотели чего-нибудь неживописного; вот мы вам и приготовили такое зрелище, – заметил он, обращаясь к мисс Кестед. – Как вам нравится арийский брат в цилиндре и гетрах? (Поездка в Индию/Исакова, 1937, с. 35) Для того чтобы понять всю оскорбительность данных высказываний, необходимо знать исторический контекст. В XVIII веке ученые открыли языковую общность народов Европы и Индии. Эту общность, которую мы сейчас именуем индоевропейской, раньше называли индогерманской или арийской. С научной точки зрения, арии или арийцы – это народы одной языковой семьи, которая представляет собой ветвь индоевропейской группы народов; более того, арийцы – это общность языковая, т. е. народы, составляющие арийскую ветвь, представляют разные расы и культуры [Клейн, 2014]. Очень скоро эти наименования были позаимствованы у лингвистов антропологами, которые начали выдвигать гипотезы о том, что прародиной арийской расы является Индия. И яркую иллюстрацию того как англичане-колонизаторы относятся к теории, согласно которой, их и «туземцев» могут связывать общие предки, мы и видим в указанном выше примере. Перевод В. П. Исаковой был впервые издан в 1937 г., в период создания нацистской идеологии, но до того, как она продемонстрировала всему миру свою человеконенавистническую сущность, и потому, очевидно, переводчик, следуя за автором, не сочла нужным уклоняться от кальки арийский брат. Однако в наше время, в сознании среднего русскоязычного читателя «ариец» ассоциируется скорее с гитлеровской Германией, нежели с расовыми открытиями и предубеждениями колониального времени, поэтому весьма вероятным представляется то, что будущие переводчики Э. М. Форстера столкнутся с проблемой передачи культуронима Aryan brother на русский язык. В процессе переводческой релокации может потребоваться определенная семантическая рефракция с ориентацией именно на современную русскоязычную аудиторию. В результате проведенного сопоставительного анализа исходных текстов и текстов перевода мы выявили некоторые общие “ÂÓрˡ ÔÂр‚Ӊ‡ Ë ÔÂр‚Ӊ˜ÂÒ͇ˇ ‰ÂˇÚÂθÌÓÒÚ¸ закономерности переводческой рецепции и передачи англоязычных единиц культуронимического ряда, указывающих на этнокультурную идентичность англичан и индийцев и реализующих бинарную оппозицию «мы» – «они» в русскоязычной среде, а также определили частотность переводческих трансформаций. Для культуронимов, связанных с национальной идентификацией англичан в переводе романе «Поездка в Индию» используются словарное соответствие – 75 % (101 случай), транскрипция и транслитерация – 21 % (28 случаев), калькирование – 1,5 % (2 случая), конкретизация (гипонимический перевод) – 1,5 % (2 случая); в трех переводах романа «Ким» используются транскрипция и транслитерация – 89 % (1 008 случаев), словарное соответствие – 11 % (126 случаев). Для неполиткорректных культуронимов, связанных с национальной спецификой индийцев в переводе романа «Поездка в Индию» гиперонимический перевод составляет 68 % (87 случаев), подбор нейтрального словарного соответствия (эвфемизация) – 22 % (24 случая), экспликация – 8 % (10 случаев), калькирование – 2 % (2 случая). При этом в переводах романа «Ким» А. Репиной и М. Клягиной-Кондратьевой гиперонимический перевод обнаруживается в 81 % (137 случаев), экспликация – 14 % (24 случая), подбор нейтрального словарного соответствия (эвфемизация) – 5 % (8 случаев). В переводе романа «Ким» А. Колотова опущение – 40 % (34 случая), подбор контекстуального соответствия – 29 % (24 случая), гиперонимический перевод – 19 % (16 случаев), парафразирование – 7 % (6 случаев), экспликация – 3 % (2 случая), антонимический перевод – 1 % (1 случай), конкретизация (гипонимический перевод) – 1 % (1 случай). Таким образом, анализируя переводы культуронимов в английских колониальных романах «Ким» Д. Р. Киплинга и «Поездка в Индию» Э. М. Форстера, выполненные В. П. Исаковой, А. П. Репиной и М. И. Клягиной-Кондратьевой, необходимо принять во внимание то, что они создавались в такой период истории, когда политкорректность еще не вмешивалась во все сферы человеческой жизни, а слова, которые сейчас являются глубоко оскорбительными и унижающими достоинство представителей индийской культуры, еще не воспринимались русскоязычным реципиентом негативно. Этим и обу словлен выбор менее нейтральных (с точки зрения современного читателя) лексических единиц для передачи национальных ксенонимов на русский язык. Переводческая рецепция этнокультурной идентичности англичан и индийцев А. Колотова коренным образом отличается от ее восприятия и толкования другими рассматриваемыми переводчиками, поскольку перевод А. Колотова был создан уже после освобождения колонизированных территорий, когда отношения между бывшими колонизаторами и «туземцами» начали претерпевать значительные изменения. Именно поэтому мы и наблюдаем достаточно большую вариативность в способах передачи на русский язык этнокультурных единиц, раскрывающих национальную принадлежность. специфичность Современный переводчик остро осознает «дистанцию власти», некогда существовавшую между колонизаторами и коренным населением и потому в процессе перевода контролирует семантическую рефракцию культуронимов, зачастую намеренно нейтрализуя оригинального текста, делая его более нейтральным с точки зрения этнического равенства и политкорректности, лишь в очень редких случаях осознанно подчеркивая презрительное отношение англичан к покоренным народам. Однако такое вмешательство переводчика в текст произведения, щадящее бывших колонизаторов, неоправданно, потому что из-за него абсолютно меняется идеологическая направленность текста. Создавая роман «Ким», Д. Р. Киплинг ориентировался в первую очередь на будущих колонизаторов, что несомненно нашло свое отражение в его тексте, повлияло на выбор этномаркированных культуронимов, создающих стереотипное представление об английской нации, как о доминирующей и более просвещенной, а об индийцах как о «туземцах», для которых колонизация стала благом. Результаты проведенного исследования могут быть использованы в курсах по переводоведению, интерпретации текста, межкультурной коммуникации и лингвокультурологии, а также в элективных курсах по поэтике колониального романа.

Напиши аннотацию по статье

“≈Œ—»fl œ≈—≈¬Œƒ¿ » œ≈—≈¬Œƒ◊≈– ¿fl ƒ≈fl“≈À‹ÕŒ–“‹  УДК 811.111 + 81:39 + 821.111 Ю. С. Абрамова Новосибирский государственный университет ул. Пирогова, 2, Новосибирск, 630090, Россия abramova.julia@inbox.ru ПЕРЕВОДЧЕСКАЯ РЕЦЕПЦИЯ ЭТНОКУЛЬТУРНОЙ ИДЕНТИЧНОСТИ АНГЛИЧАН И ИНДИЙЦЕВ БРИТАНСКОГО КОЛОНИАЛЬНОГО РОМАНА В РУССКОЯЗЫЧНОЙ СРЕДЕ * Статья посвящена анализу культуронимов национальной идентификации, содержащихся в двух знаковых британских романах колониального периода и проблемам их переводческой рецепции в русскоязычной среде. Их восприятие переводчиками выявляется через фиксацию наиболее частотных переводческих приемов, используемых для передачи значимой этнокультурной информации на русский язык, к привычному набору которых добавляется эквиваленция. В результате устанавливаются общие и специфические черты трактовки «чужой» национальной и этнокультурной идентичности в русскоязычных переводах на фоне эволюции культурологических установок отечественной науки о переводе в ХХ в. Cтавится вопрос о явлении семантической рефракции.

переводческие предисловие к средневековым христианским истокам жанра ероним стридонскиы. Ключевые слова: паратекст, переводческое предисловие (Praefatio), топос, Иероним Софроник, нарратив. Жанр переводческих предисловий или послесловий, являясь одной из разновидностей предисловия (послесловия) к переписанному, переведенному или опубликованному тексту, является одновременно и в высокой степени стандартизованным видом письменной речи, так как содержит традиционные «общие места» (например, топос смирения), и в значительной мере индивидуализированным, так как это единственная возможность для анонимного переводчика, переписчика или издателя «заявить о себе миру». Хотя такой личностный подход характерен скорее для Нового времени, уже в Средние века переводчики вырывались за пределы сковывавших их условностей и оставляли после себя тексты, которые могут послужить источником биографического и исторического мате риала, свидетельствовать об идеологических и филологических спорах эпохи. Разумеется, многое зависело от психотипа переводчика – одни предпочитали скрыться за топосом скромности и использовать его как щит от возможных критических замечаний, другие же (и среди них, в первую очередь, герой этой статьи) использовали любую возможность перейти в наступление и атаковать даже воображаемого противника, не говоря уже о реальных критиках. В таких случаях гордыня переводчика «просвечивала» даже сквозь столь распространенный в Средние века топос скромности, что будет показано в предлагаемой статье. Наряду с эпиграфом, послесловием, названием и некоторыми другими элементами, предисловия (в том числе и переводческие) Соломоновская А. Л. Переводческие предисловия: к средневековым христианским истокам жанра (Иероним Стридонский) // Вестн. Новосиб. гос. ун-та. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2017. Т. 15, № 1. С. 15–23. ISSN 1818-7935 Вестник НГУ. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2017. Том 15, № 1 © А. Л. Соломоновская, 2017 Язык и культура в переводческом аспекте относятся к так называемому паратексту – категории, введенной Ж. Женеттом в одноименной монографии 1987 г. [Genette, 1987]. В качестве паратекста переводческие предисловия являются чем-то средним между авторским предисловием (в этом отношении показательно сравнение, которое приводит в одном из своих предисловий Иероним, утверждающий, что его случай напоминает ему о прологах к пьесам Теренция, в которых тот отвечал на критику) и предисловием переписчика или издателя. Несмотря на тот факт, что переводческие предисловия часто попадают в поле зрения историков перевода, они редко рассматриваются как жанр (например, в статье Н. Г. Николаевой [Николаева, 2013] на материале предисловий трех славянских переводчиков к «Небесам» Иоанна Дамаскина или в статье Марии Гомес о характеристиках предисловий английских переводчиков XVII в. к переводам с испанского). Попытку типологического анализа переводческих предисловий на материале современных переводов на английский язык предприняла в своей диссертации и написанных на ее основе статьях новозеландская исследовательница Эллен Макре [McRae, 2014]. Подобное исследование было проведено также на материале предисловий к современным переводам на фарси Мариам Хоссейн-заде [Hosseinzadeh, 2015]. Исследование выполнено в рамках теории нарратива. В работе отмечается отсутствие целостной модели анализа нарратива переводческого предисловия, которую и попыталась создать иранский исследователь на примере современных переводческих нарративов (предисловия к переводам художественных произведений, выполненным с 1951 по 2011 год). М. Хоссейн-заде опирается на утверждение Ж. Женетта, что модель переводческого предисловия сложилась в середине XVI в. С этим утверждением трудно согласиться, так как фактически все составные элементы переводческого предисловия присутствуют в той или иной форме уже в самых ранних из них (в частности, в предисловиях Иеронима Стридонского), что и будет показано в предлагаемой статье. Если даже для современных переводческих нарративов модель была построена совсем недавно, то для средневековых перево дов такой модели пока не существует, что и побудило автора данной статьи взяться за эту тему. Традиции византийских переводческих предисловий будет посвящена монография американского историка перевода Э. Фишер, над которой исследователь продолжает работать. Несколько опубликованных работ американской исследовательницы посвящены предисловиям переводчика-грека Алексия Византийского (XIII в.) к его переводам с арабского на греческий [Fisher, 2010] и переводам Максима / Мануила Голобола (XIII в.) [Fisher, 2002] с латыни на греческий и их обоснованию в соответствующих предисловиях. Однако все указанные работы посвящены лишь одной переводческой традиции, что делает актуальным и интересным обращение к переводческому предисловию как жанру в исторической и кросс-культурной перспективах. В рамках одной статьи, разумеется, невозможно дать подробный анализ всего эмпирического материала, который привлечен или будет привлечен к исследованию. Поэтому обратимся к истокам христианского перевода и жанра переводческого предисловия в христианской культуре. В статье рассматриваются переводческие предисловия одного из самых известных ранних христианских переводчиков, Евсевия Иеронима Стридонского (Софроника), известного также как Иероним Блаженный в русской церковной и академической традиции и как St. Jerome в западной, «небесного покровителя» переводчиков, автора Вульгаты, латинского перевода Библии, который долгое время вызывал ожесточенные споры (главным образом потому, что основывался не на Септуагинте, а на древнееврейской версии), но в 1545 году на Тридентском Соборе был признан «аутентичной» Библией, хотя и после этого подвергался и критике, и обновлениям. Кроме Нового и Ветхого Завета, этот в высшей степени трудолюбивый и продуктивный книжник перевел еще множество текстов, скомпилировал и перевел комментарии на многие книги Библии, составил несколько справочных изданий и оставил огромное эпистолярное наследие. Поскольку анализ собственно языковых особенностей рассматриваемых текстов не входил в задачи автора, латинские предисловия Софроника анализируются в основном в их английском переводе, выполненном В. Фримантлом в 1892 году и опубликованном под редакцией Ф. Шаффа [Schaff, 1892]. Некоторые рассматриваемые тексты служат собственно предисловиями к тому или иному переводу, а некоторые представляют собой послания к заказчику перевода (своего рода cover letter), которые также можно считать предисловиями. В результате анализа как первоисточников, так и научной литературы было выделено несколько элементов содержания переводческих предисловий, которые присутствуют почти в каждом или во многих из них. К таковым относятся: - информация об адресате и / или инициа торе перевода; - информация об исходном тексте; - рассуждения о языке-источнике и пере водящем языке; - обоснование или оправдание переводче ских принципов; - мнение переводчика о своих предшественниках (либо о других вариантах перевода того же текста); - информация о сложностях, с которыми столкнулся переводчик; - заявление о дидактической, морализаторской или просветительской направленности перевода (bonum commune); - ответ на высказанную или предполагае мую критику в адрес переводчика; - автобиографические сведения; - отражение теологических, политических или филологических споров данной эпохи; - сведения об исторической обстановке, в которой осуществлялся труд книжника; - топос смирения. Рассмотрим данные структурные разделы переводческого предисловия на примере Praefationis Блаженного Иеронима к его переводам. Одним из традиционных топосов предисловия переводчика (или автора оригинального произведения), восходящим еще к античным временам, в частности, к речам Цицерона, был так называемый captatio benevolentiae, или обращение к реальному адресату или, шире, к потенциальному читателю с просьбой «не судить строго». Как отмечает М. Гомес 1, предисловия, содержащие обращения к высокопоставленным особам, отличались особым красноречием. Переводчик считал необходимым тонко (или не очень) польстить адресату, подчеркнуть свою некомпетентность по сравнению с ним (что, разумеется, было проявлением топоса скромности, о котором мы будем говорить далее) и иерархическую дистанцию между скромным переводчиком и его прославленным адресатом. Однако, если же переводчик обращается к обычному читателю, тон его меняется, становится скорее дружественным и доверительным, он пытается завоевать расположение и симпатию адресата, а в некоторых случаях подшучивает над собой и своим трудом (что особенно характерно для английских переводчиков, как и для англичан в целом). В некоторых случаях указанный адресат предисловия совпадал с заказчиком перевода, например, в предисловии к переводу Четвероевангелия (383 н. э.) Иероним Софроник обращается к папе римскому Дамасию I, который и был инициатором переработки старой латинской версии Священного Писания. Иногда же перевод делался, так сказать, «по велению души», то есть не имел явного заказчика и адресовался какому-либо знакомому переводчика. Так, например, предисловие к переводу «Хроник» Евсевия Кесарийского адресовано друзьям Иеронима, Винценту и Галиену. В некоторых случаях тот же переводчик обращается к возможному заказчику большого труда, посылая ему небольшой отрывок из соответствующего сочинения (тот же Иероним в предисловии к переводу двух гомилий Оригена на Песнь Песней). Иногда из предисловия мы узнаем, кто побудил переводчика к его деятельности – например, друзья Иеронима Лупулиан и Валериан убедили его начать работу над книгой древнееврейских имен, но предисловие эксплицитно им не адресовано. В предисловиях переводчиков может помещаться информация об авторе переводимого сочинения. Например, в Предисловии к «Книге о расположении и названиях ев 1 Gomes M. The Preface as a Genre in English. Translations in the 17th century. Dialnet, 2003. URL: https:/ buleria.es/bitstream/handle/10612/2825/FILOLGIA. p187. pdf?Sequence=1. Язык и культура в переводческом аспекте рейских местностей», латинскому переводу «Ономастикона» Евсевия Кесарийского, Иероним дает некоторые сведения об авторе этого сочинения, а в другом предисловии к переводу того же хрониста Софроник объясняет, почему его «Церковная история» содержит относительно мало информации о событиях, происходивших в Риме. Поскольку Иероним в первую очередь все-таки переводчик сакральных текстов, то информация, которую он приводит в своих предисловиях к латинским версиям книг Ветхого и Нового Заветов, касается, прежде всего, состава Библейского канона и названий (особенно его волнует, разумеется, их правильный перевод на латинский). Например, в предисловии к переводу Книгам Царств (404 н. э.) Иероним много внимания уделяет перечислению и краткой характеристике книг Ветхого Завета. Предисловие может также содержать рассуждения о различиях между древнееврейской и греческой версиями одной и той же книги Библии (например, Книги пророка Даниила). В предисловии к Книге Иова Софроник также утверждает, что некоторые древнееврейские ветхозаветные книги (например, Псалтырь и Книга пророка Иеремии) имеют ритмическое строение и предлагает сомневающемуся сравнить их с греческими и римскими поэтами – Сапфо, Пиндаром, Алкеем, Горацием. Предисловие переводчика часто содержит информацию о языках – как исходном, так и переводящем. Помимо часто встречающихся сетований на несовершенство переводящего языка и восхищения красотой языка оригинала (иногда ритуальных, иногда соответствующих действительности, а иногда призванных оправдать низкое качество перевода и предотвратить возможную критику), Praefationis могли включать конкретную информацию о фонетических, лексических и грамматических особенностях этих языков. Иеороним Софроник, например, в предисловии к своему переводу Книг Царств рассуждает о древнееврейском алфавите и особенностях написания некоторых букв, находя «мистическую» связь между количеством букв древнееврейского алфавита и количеством книг Ветхого Завета. В некоторых случаях переводчик прибегает к примерам из переводящего языка, чтобы лучше донести до читателя некоторые тонкости языка-источника (как это делает Софроник в предисловии к переводу Книги пророка Даниила). Та часть предисловия, где содержится обоснование переводческих принципов, является наиболее важной, так как она позволяет переводчику «объясниться» с читателем, избежать обвинений в некомпетентности или, что очень важно для того времени, прямой ереси и, наконец, сформулировать часто интуитивно найденный подход к переводу конкретного текста. Замечания переводчика в этом условно выделяемом разделе могут касаться организации текста (например, помещения Софроником известных по греческому варианту, но отсутствующих в древнееврейском эпизодов из Книги пророка Даниила в приложение); подхода переводчика к исправлению ошибок уже существующих переводов путем сверки доступных ему списков оригинала и переводов (как Иероним Софроник указывает в предисловии к Четвероевангелию, которое он начал редактировать по поручению папы Дамасия) и, самое главное, собственно приемов перевода. В предисловиях Иеронима Стридонского не один раз фигурируют его соображения по поводу передачи исходного текста – иногда дословно, иногда по смыслу, иногда в комбинации обоих подходов (например, об этом он пишет в предисловии к переводу Книги Иова). При этом Иероним варьирует свой перевод (и указывает на это в предисловиях) в зависимости от авторитета и степени сакральности источника – в предисловиях к переводам «Церковной истории» Евсевия Кесарийского и его же «Ономастикона» Иероним открыто заявляет, что чувствует себя одновременно и переводчиком, и самостоятельным автором, добавляя факты, связанные с историей Рима в первом случае, и опуская те имена и топонимы, которые показались ему не важными во втором. Иногда Софроник заявляет, что намеренно выбирает буквальный перевод, так как это позволяет абсолютно точно передать исходный текст (особенно если это был текст спорный или еретический), как это произошло с переводом «О Началах» Оригена (подробно см. [Kelly, 1975]). Оценивая значимость теоретических заявлений переводчика, не стоит ее преувеличивать, так как реальная техника перевода могла очень отличаться от декларируемого принципа как в сторону большего буквализма, так и в сторону большей свободы. Как выразился британский библеист Хедли Спаркс, «чем ближе знакомишься с [латинским] переводом [Иеронима] с древнееврейского, тем сильнее ощущаешь, что, несмотря на свои теоретические заявления, Иероним на практике переводил так, как интуитивно считал нужным в данный момент» 2. Ответ на высказанную или предполагаемую критику в наибольшей степени показывает темперамент переводчика. Особенно ярко этот темперамент проявляется в предисловиях Иеронима. Он не стесняется в выражениях, сравнивая своих оппонентов то со свиньями из евангельской притчи, перед которыми он вынужден метать бисер, то с неотесанными мужланами (rustici), неспособными оценить вкус деликатесной пищи (в предисловии к переводу «Еврейских вопросов на книгу Бытия»), и даже с бешеными псами, лающими и бросающимися на нашего бедного переводчика (предисловие к Книгам Царств). Некоторые пассажи, обращенные к критикам (например, из предисловия к переводу Книг Царств), несколько более сдержанны и призывают их, ознакомившись с содержанием греческого и латинского переводов с древнееврейского, проконсультироваться с человеком, говорящим на языке оригинала. При этом Иероним выражает уверенность, что добросовестный носитель языка подтвердит его правоту. Предисловие переводчика в разной степени может быть источником сведений о его личности (например, о его отношении к оппонентам) и биографии. Некоторые книжники ограничиваются лишь именем в сопровождении эпитетов, восходящих к топосу смирения, которому будет посвящен следующий раздел статьи, в то время как другие приводят более или менее подробные биографические сведения. В этом отношении предисловия Иеронима также выделяются на общем фоне. Из них мы узнаем о его образовании (по его словам, он с колыбели был 2 «The more closely one studies the version from the Hebrew the more one feels that, despite his theorizings, Jerome in practice translated very much as he happened himself to feel at any particular moment» ([Sparks, 526] – перевод мой – А. С.). окружен грамматиками и риторами), о разного рода трудностях на его жизненном пути, например, о том, как тяжело давалось ему освоение халдейского языка с его непривычным произношением, полным свистящих и шипящих звуков, и о финансовых затратах, связанных с этим обучением. При этом, жалуется переводчик в предисловии к Книге Иова, не всегда такие затраты были оправданы, так как после уроков некоего учителя из Лидды Иероним смог перевести только то, что и раньше понимал. Упоминаются в предисловиях и другие обстоятельства жизни переводчика. В предисловии к книгам Притч Соломоновых, Экклезиасту и Песни Песней Иероним упоминает обстоятельства, которые не позволили ему в полной мере исполнить свои обязательства перед адресатами предисловия и покровителями, предоставившими ему материалы для работы и оплатившими услуги писцов и секретарей (Хроматием и Гелиодором), а именно болезнь и занятость с другими клиентами. Английский переводчик текстов Иеронима, W. H. Fremantle (1892), включил два отрывка рассматриваемого предисловия в сборник произведений Иеронима под редакцией Ф. Шаффа, так как, с его точки зрения, они содержат информацию о скорости, с которой работал Софроник – в обращении к заказчикам (Хроматию и Гелиодору) Иероним пишет, что посвящает им «трехдневную работу», то есть перевод трех книг Соломона (по грубым подсчетам, сделанным по изданию латинской Вульгаты, это примерно 14 000 слов). Однако, как кажется, это слишком буквальное прочтение слов Иеронима, который вполне мог выразиться метафорически, хотя не исключено, разумеется, что он работал именно с такой скоростью. В целом, многие авторы отмечают, что Софроник был весьма склонен к преувеличению и приукрашиванию, поэтому к такого рода указаниям можно относиться скептически. Однако принимая во внимание период его активной переводческой деятельности (с 386 года и почти до самой смерти в 420 году) и огромный объем переведенных текстов, составленных комментариев и посланий, скорость работы Иеронима и объективно является впечатляющей, даже если учитывать, что в связи с прогрессирующей болезнью глаз он диктовал свои тексты помощникам Язык и культура в переводческом аспекте и секретарям, о чем мы также узнаем из его предисловий и посланий. Из другого предисловия (к комментариям на Экклезиаст), обращенного к Пауле и Евстохии, мы узнаем и другие факты его биографии, в частности о его знакомстве с еще одной дочерью Паулы, Блезиллой, о ее просьбе составить комментарии к непонятным местам Экклезиаста и о скорби переводчика по поводу ее безвременной кончины. Упоминаются в предисловиях и города, куда судьба заносила Иеронима Софроника, от Рима до Вифлеема в Палестине. Поскольку смирение почиталось одной из высших христианских добродетелей, неудивительно, что предисловия всякого рода, начиная от коротких приписок переписчика (который был всегда «грешным», «ничтожным», «малограмотным») и заканчивая вполне объемными предисловиями автора, переводчика или издателя, содержали в той или иной форме этот топос. Будучи религиозным «общим местом» по своему происхождению, в работе переводчика (переписчика, издателя) он выполнял также своего рода «защитную» функцию: известно, что самокритика – лучший способ смягчить сердце взыскательных критиков. В некоторых случаях этот топос сопровождался прямым призывом к читателю не судить «убогого» книжника за ошибки, а просто исправить их. Но иногда уничижение бывает «паче гордости», что очень хорошо видно на примере использования рассматриваемого топоса Иеронимом. Прежде всего, выражение христианского смирения уравновешивается в предисловиях Иеронима высказываниями, которые превращают этот топос фактически в свою противоположность. В предисловии к переводу книги пророка Даниила Иероним умоляет своих заказчиков, адресатов предисловия и друзей, Паулу и ее дочь Евстохию, просить за него Господа, чтобы находясь в этом бренном теле («poor body» в английском переводе), Софроник смог написать тексты, достойные сохраняться в веках («worthy of posterity»). Если сам переводчик лишь «несчастный бедняк» («poor little fellow»), то окружающие его критики уподобляются евангельским свиньям, неспособным оценить красоту жемчужин (в предисловии к книге «Еврейских вопросов на книгу Бы тия»). Если, в полном соответствии с христианскими канонами, переводчик беден и незнатен, то его богатые и сановные противники лишены истинного богатства – знания и понимания Слова Божьего (там же). И наконец, в предисловии к «Книгам Царств» переводчик сравнивает свои труды с трудами древних переводчиков. Он уподобляет результаты труда последних золоту и драгоценным камням или дорогим тканям, а свой перевод – шкурам и грубой ткани из овечьей шерсти. Однако, продолжает Иероним, именно шкуры и рогожа защищают драгоценные церковные украшения от дождя и палящих лучей солнца. Будучи весьма критично настроенным по отношению к своим современникам, Иероним в основном гораздо более уважительно относится к предшественникам-переводчикам. Его замечания о древних переводах можно разделить на две группы: переводы сакральных и светских текстов. В предисловиях к библейским переводам он часто ссылается на Септуагинту и последующие переводы Ветхого Завета (Аквилы, Симмаха, Феодотиона). В предисловии к Книгам Царств Иероним обосновывает принципы всех свои переводов с древнееврейского и выбор в качестве оригинала Hebraica Veritas, а не общеупотребительной тогда Септуагинты, а также особо подчеркивает, что ни в коем случае не собирается умалить заслуги прежних переводчиков (т. е. составителей Септуагинты). Об этом переводе он говорит весьма уважительно, хотя и в нем видит несколько существенных недостатков как идеологических, так и стилистических. В частности, указывает Иероним, семьдесят толковников недостаточно внимания уделили пророчествам Ветхого Завета о пришествии Христа, так как, по мнению книжника, они побоялись, что таким образом «уронят» монотеистическую еврейскую общину Александрии в глазах заказчика перевода Птолемея. Что касается стилистического недостатка, греческий перевод Септуагинты не сохранил «древнееврейскую окраску» оригинала. Кроме того, ошибки могут появиться в более поздних списках из-за постоянного копирования. Отсылки к более поздним, чем Септуагинта, переводам используются им, во-первых, для обоснования своего права переводить Библию (если переводы «еретиков» Аквилы, Симаха, Феодотиона, пользуются такой популярностью в греческом мире, то ему христианину, рожденному от христианских родителей тем более позволено заняться таким переводом, а во-вторых, для оправдания своего подхода к переводу – то буквального, как у Аквилы, то свободного, как у Симмаха. Ссылается он также и на труды Оригена (которого считал прекрасным экзегетом, но плохим богословом и даже еретиком), которые позволяют ему обосновать использование условных значков для обозначения вставок в тексты. Предисловия к переводам, так сказать, менее ответственным (например, к переводу-пересказу Хроник Евсевия и переводу Еврейских вопросов на Книгу Бытия) содержат упоминания об античных, языческих предшественниках Софроника: Теренция, который был обвинен, как, по-видимому, и сам Иероним, в плагиате за включение в одну из своих пьес буквального перевода нескольких строк Гомера, и Цицерона, который считал переводы с греческого на латинский, особенно стихотворные, «тренировкой для ума». Но Иероним бы не был сам собой, если бы отзывался о предшественниках исключительно уважительно. В предисловии к «Книге о расположении и названиях еврейских местностей» он указывает на существование более раннего перевода, выполненного неким крайне неопытным и плохо владеющим латинским языком переводчиком. Пожалуй, редко какое предисловие переводчика обходится без упоминания трудностей, с которыми он столкнулся в процессе работы. С одной стороны, это тоже было своего рода защитой для переводчика: возможные ошибки объяснялись не недостаточной квалификацией, а сложностью исходного материала. Иероним Стридонский и в этом отношении является «законодателем моды». В своем предисловии к Хроникам Евсевия Иероним указывает на несколько таких проблем. Прежде всего это, выражаясь современным языком, идиоматичность языка, как на формальном уровне (например, падежи, род, синтаксические конструкции), так и на семантическом. Во-вторых, и в этом Иероним звучит удивительно актуально даже сейчас, незнание имен собственных, исторических обстоятельств, дат, упомянутых в исходном тексте, то есть собственно лингвокультурных особенностей источника. И в-третьих, по-прежнему актуальной проблемой является соотношение буквального, или дословного, и свободного перевода – необходимо найти золотую середину, не нарушая переводческий долг излишней свободой, но и не создавая абсурдный текст на переводящем языке, следуя букве оригинала. «Трудно, следуя за чужими строчками, ничего не пропустить, и нелегко сделать так, чтобы хорошо сказанное на другом языке сохранило свою красоту в переводе. Вот что-нибудь выражено одним особенным словом, и мне нечем его заменить; а когда я пытаюсь выразить мысль длинным оборотом, то лишь теряю время. К этому добавляются запутанные перестановки слов, различие в падежах, разнообразие фигур, наконец, я бы сказал, природное своеобразие языка! Если я перевожу слово в слово, это звучит нелепо; если по необходимости что-то изменю в речи или в порядке слов, то покажется, что я уклоняюсь от обязанностей переводчика» (перевод с латинского Н. Холмогоровой) 3. Характерно, что именно в предисловии к этому тексту (Церковной истории Евсевия), который Иероним скорее пересказывает, чем переводит, появились соображения этого рода – сакральные тексты переводятся принципиально дословно (хотя и не буквально). Переводчик, особенно в Средние века и особенно переводчик сакральных текстов, был больше, чем просто переводчик: он скорее был миссионером, просветителем народа, на язык которого переводил священный текст (или борцом за чистоту веры, если соответствующая религия уже укоренилась). Недаром первые христианские переводчики, будь то Иероним для Западной церкви или Кирилл-Константин и Михаил-Мефодий для Slavia Orthodoxa (Slavia Cyrillo-Methodiana), были причислены в конечном итоге к лику святых. Но это означало и огромную ответственность. Миссия переводчика, как она представляется из предисловий Иеронима, была двояка – воспитание читателя его труда 3 [Иероним Стридонский. Письмо 57 // Библиотека Якова Кротова]. Язык и культура в переводческом аспекте и борьба с еретическими интерпретациями Священного Писания. В разной мере в предисловиях переводчика отражались злободневные темы того или иного периода. У Иеронима, например, в предисловии к Книге пророка Даниила находит свое отражение теологический спор о том, как именно был «восхищен» апостол Павел – вместе с телом или нет. Переводчики не могли оставаться равнодушными и к разного рода социальным, историческим и политическим событиям, происходившим вокруг них. Так, Иероним упоминает продолжающиеся страдания Рима от набегов варваров, а также несколько туманно намекает на обстоятельства, заставившие его сменить Рим на Палестину. Таким образом, переводческое предисловие как комбинация типических элементов и индивидуальных проявлений переводчика сложилось фактически одновременно с первыми христианскими переводами. Переводческие предисловия Иеронима Софроника способствовали переносу традиции написания предисловия к авторскому или переводному произведению из языческой культуры в христианскую и во многом сформировали сам жанр переводческой разновидности данного паратекста (предисловия). Такие его черты, как обоснование необходимости самого перевода, сравнение языка-источника и переводящего языка, ответ книжника на еще не высказанные претензии по поводу ошибок или других недостатков перевода (или оборонительный, традиционно приобретающий форму топоса скромности, или наступательный, как у Иеронима), биографические и / или исторические обстоятельства создания перевода, заявление о переводе по смыслу (или сознательном выборе буквального перевода по тем или иным причинам) будут фигурировать в самых разных переводческих предисловиях, написанных в разных культурах, на протяжении столетий после Иеронима Блаженного. Рассмотренные в данной статье предисловия являются также показательным примером того, как яркая индивидуальность книжника может пробиться сквозь условности и топосы жанра, делая соответствующие тексты источником (иногда единственным) наших знаний и суждений о личности пе реводчика, о теологических и политических спорах его времени, исторических событиях, свидетелем которых он являлся.

Напиши аннотацию по статье

ЯЗЫК И КУЛЬТУРА В ПЕРЕВОДЧЕСКОМ АСПЕКТЕУДК 811.163.1 А. Л. Соломоновская Новосибирский государственный университет ул. Пирогова, 1, Новосибирск, 630090, Россия asolomonovskaya@mail.ru ПЕРЕВОДЧЕСКИЕ ПРЕДИСЛОВИЯ: К СРЕДНЕВЕКОВЫМ ХРИСТИАНСКИМ ИСТОКАМ ЖАНРА (ИЕРОНИМ СТРИДОНСКИЙ) Предлагается новый подход к изучению средневековой переводческой традиции: кросс-культурное исследование элемента переводческого паратекста, а именно переводческого предисловия (Praefatio). На данном, начальном, этапе исследования выделены основные структурные компоненты и топосы переводческого предисловия, актуальные для средневекового перевода (сравнительная оценка языка источника и языка перевода, обоснование принципов перевода, отношение к предшественникам, топос скромности), и проанализированы переводческие предисловия Иеронима Стридонского (Софроника) как одного из основоположников переводческого дела в западном христианстве с точки зрения соотношения типического и индивидуального в его предисловиях.

переводимости културно информации и стратегии художественного перевода. Ключевые слова: «сильный» текст, культурная информация и  память, лингвокультурная адаптация, остранение, «Мастер и Маргарита». CULTURAL INFORMATION TRANSLATABILITY AND STRATEGIES OF LITERARY TRANSLATION V. A. Razumovskaya Siberian Federal University, 79, Svobodny pr., Krasnoyarsk, 660041, Russian Federation The article is devoted to the problems of literary translation transmission of cultural information and memory of a “strong” text, which is the repository and effective generator of aesthetic senses. Within the framework of the “cultural” trend in translation studies the cultural information and memory are regular translation objects and units. The history of literary translation demonstrates that a “strong” original text constantly creates numerous foreign language and other-systematic (intersemiotic) secondary texts, forming a large center of translation attraction. From the standpoint of linguacultural area “strong” texts are located in textual and cultural grid nodes, providing stability and retentive property of cultures, as well as their regular participation in inter-cultural interaction and interchange. Relatively recently, the paradigm of linguacultural adaptation strategies of literary texts, formed with the strategies of foregnization and domestication, was expanded with the strategy of estrangement. © Санкт-Петербургский государственный университет, 2016DOI: 10.21638/11701/spbu09.2016.409 lows to transform the perception of the ordinary phenomenon in the strange one, to concentrate the reader’s attention on the phenomenon nominated in the text without its direct description. Being first formulated in the area of Russian formalism school, the technique of estrangement was mainly described on the material of the “strong” texts of Russian literature and culture. Later estrangement was considered in the theory of art not only as an artistic technique, but also as the universal law of art. The moat evident result of the law use and the widespread application of the technique of estrangement is the novel by M. A. Bulgakov “The Master and Margarita”. The cultural information and memory are explicated in the original text by different kinds of culturonyms, describing the action of the heroes in biblical, Moscow and infernal time. This study presents the analysis of the cases of culturonyms’ transfer from the Bulgakov’s text into the English translations by using the strategy of estrangement. The application of the strategy of estrangement allows to recreate the original “strangeness” of the mystical novel in translations, which affects the perception of readers and provides a high degree of interpretiveness of the literary text information. Refs 25. Keywords: “strong” text, cultural estrangement, “The Master and Margarita”. information and memory, linguacultural adaptation, В национальных литературах мира регулярно представлены тексты, обладающие культурной ценностью, эстетической энергией и формирующие ядро литературных текстов, ориентированных на культуру. В  теории интертекстуальности такие ядерные тексты определяются как «сильные» тексты: они известны большинству представителей «своей» культуры; представлены в образовательных программах различных уровней; обладают высокой информационной энергией, что обеспечивает их перманентный энергетический обмен и информационный резонанс с другими «сильными» текстами «своей» и «чужих» культур и со своими читателями [Кузьмина]. «Сильные» тексты обладают способностью к реинтерпретативности. Они регулярно переводятся на языки «своей» и «чужих» культур — выступают объектами внутриязыкового и  межъязыкового переводов, а  также и  на «языки» других видов искусств — подлежат межсемиотическому переводу (по Р. Якобсону). Литературный текст, и прежде всего «сильный» текст, является одной из важнейших форм экспликации смыслового поля культуры. Практически в  каждом художественном оригинале представлена культурная информация (культурный опыт, национально-культурная семантика)  — информация об основных событиях, персоналиях, традициях, верованиях, бытовых реалиях, связанных с  жизнью национально-культурных сообществ. Культурная информация в текстах литературы обладает гетерогенной природой, так как она представлена внутренней («своя» культурная информация языка оригинала) и  внешней («чужая» культурная информация, описываемая языком оригинала) разновидностями. С другой стороны, гетерогенная природа культурной информации обусловлена и тем, что данная информация может включать в себя сведения и о материальной культуре (вещах или предметах — артефактах, созданных человеком), и о культуре духовной (нормах, ценностях, ритуалах, символах, мифах, обычаях, верованиях, традициях). Материальная и духовная разновидности культурной информации являются результатами деятельности людей на протяжении жизни одного или нескольких поколений, что позволяет определить культуру, и соответственно культурную информацию, как «совокупность результатов деятельности людей, создающих систему традиционных для человечества ценностей, как материального, так и духовного характера» [Миронов, с. 9]. Не вызывает сомнения, что одним из важнейших и наиболее традиционных каналов культуры является язык как средство коммуникации: «комму Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 4 ции самой культуры» [Красных, с. 67]. Отражаясь в тексте как культурная информация, в контексте художественного перевода культура становится объектом, а также и единицей перевода. Так, с позиции «культурного» направления в переводоведении С. Басснетт и А. Лефевр приходят к новаторскому выводу о том, что именно культура становится операционной единицей перевода, а  не слово или текст [Bassnett, Lefevere]. Культурная информация, представленная в  тексте, номинируется различными единицами: «cultural words» (П. Ньюмарк), «culture-specific references» (И. Гамбье), «cultureme» (К. Норд), «реалии» (Л. С. Бархударов, М. Л. Вайсбурд, С. Влахов и  С. Флорин, Д. Б. Гудков, Е. Ю. Попова, Г. Д. Томахин), «слова с культурным компонентом» (Е. М. Верещагин и В. Г. Костомаров, Г. Д. Томахин), «культуронимы» (В. В. Кабакчи). В настоящем исследовании используется термин «культуроним», широко представленный в современном научном дискурсе и обозначающий языковые единицы, закрепленные за элементами различных культур. Часть культурной информации определяется как «культурная память» — сравнительно новое понятие, подразумевающее одно из внешних измерений человеческой памяти (наряду с миметической, предметной и коммуникативной памятью) и имеющее временной и социальный аспекты [Assmann]. Феномен культурной памяти связан с  вопросами коллективной идентичности («мы-идентичности»), поскольку именно благодаря культурной памяти, выполняющей роль коннективной структуры общества, осуществляется циркуляция, сохранение и передача культурного смысла. Предлагая термин «культурная память» и определяя данное явление как форму коллективной памяти, египтолог и теоретик культуры Я. Ассман трактует культурную память через понятие «помнящей культуры» (ср. «память культуры и  культура памяти» у  Ю. М. Лотмана), понимаемой как коллективная, групповая память, порождающая групповую, коллективную идентичность и имеющая выраженный надындивидуальный характер. Культурная память как особый вид культурной информации часто является неточной и  нередко измененной информацией о  событиях прошлого. Будучи мифологизированной информацией об исторических событиях, местах, явлениях и людях, фиксируемой в народных песнях, сказаниях, легендах, анекдотах и прочих устных и письменных текстах, культурная память есть несколько искаженная культурная информация. В отличие от культурной информации память прочно сохраняется в долгосрочной памяти у значительной части культурного сообщества и передается из поколения в поколение. Выходя за рамки культурного опыта индивида, культурная память отражает наиболее значимое прошлое, общее для определенного народа, нации или даже для большинства человечества независимо от национальной принадлежности. По К. Юнгу, культурная память является наследием всех предыдущих поколений человечества, представляет собой итог жизни рода и определяется как родовая память человечества, не относящаяся к личным воспоминаниям отдельного человека — «коллективное бессознательное» [Jung]. Обращение к явлению культурной памяти переместило исследование памяти из традиционных областей биологии и психологии в область культуры, что существенно изменило методологию и акцентировало важность изучения аксиологического освоения и символической интерпретации культуры. В контексте семиотичеВестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 4 видуальный механизм хранения и передачи сообщений (текстов) и выработки новых сообщений. Ю. М. Лотман сделал важный методологическому вывод: культура и память являются тесно взаимообусловленными и взаимосвязанными, поскольку пространство культуры может быть определено как пространство общей памяти, в  которой культурно-значимые тексты хранятся и  актуализируются. Размышляя о  взаимосвязи культуры и  памяти, Ю. М. Лотман пишет: «…память культуры не следует представлять себе как некоторый склад, в  который сложены сообщения, неизменные в своей сущности и всегда равнозначные сами себе. В этом отношении выражение “хранить информацию” может своим метафоризмом вводить в заблуждение. Память не склад информации, а  механизм ее регенерирования» [Лотман, с. 617–618]. В точке пересечения культуры и памяти наиболее актуальными становятся вопросы культурного и мнемонического кодирования. В настоящее время культурная память является объектом междисциплинарных исследований в  различных областях гуманитарных знаний: философии, религиоведении, теории культуры, социологии, истории, антропологии, этнологии, литературоведении и  лингвистике. Успешность изучения культурной памяти во многом зависит от использования эффективной методологии исследования. Именно методология является тем местом, где плодотворно встречаются теория и практика. Их очевидная взаимосвязь отражается в таких понятиях, как «археология знания» [Foucault] и «археология текста» [Грилихес]. Авторы перечисленных «археологических» понятий основываются в исследованиях на признании того, что именно текст является одной из традиционных форм и мест хранения культурной информации и соответственно культурной памяти. Понятие археологии в данном случае имеет метафорическое значение и отражает универсальный аналитический метод извлечения и  далее изучения архивированной информации, что отражает герменевтический поворот в  современных гуманитарных науках. В  филологической герменевтике представлены исследования, посвященные изучению культурной памяти в текстах русских классиков, ставших достоянием мировой литературы и культуры [Свахина; Тадевосян; Томпсон]. Поскольку культурная информация и память являются неотъемлемой частью информационного пространства художественных текстов, традиционно вовлеченных в процесс художественного перевода, то к областям изучения данных явлений культуры, несомненно, относится и художественное переводоведение. История художественного перевода убедительно свидетельствует о том, что «сильный» оригинал генерирует многочисленные иноязычные и иносистемные (межсемиотические) вторичные тексты и  образует обширный центр переводческой аттракции [Разумовская]. В роли наиболее известных аттракторов перевода регулярно выступают тексты, являющиеся достоянием культуры. Для русской культуры это прежде всего тексты А. С. Пушкина, Ф. М. Достоевского, Л. Н. Толстого, А. П. Чехова. С  позиции лингвокультурологического направления в  переводоведении тексты-достояния («cultural capital»), или «сильные» тексты, находятся в узлах текстовых и культурных решеток [Bassnett, Lefevere], что обеспечивает стабильность и сохраняемость культур, а также их регулярное участие в межкультурном обмене — художественном переводе. Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 4 выбор эффективных стратегий культурной адаптации информации художественного оригинала в  переводе. Представляется, что применение «археологического» подхода к  вопросам художественного перевода выводит проблематику данного вида перевода из  сравнительно узкой лингвистической сферы в  более широкий лингвокультурный контекст, который в большей степени соответствует специфике художественного текста (как важного явления культуры) и  художественного перевода (как значимого культурного процесса), а также культурной информации и памяти (как содержательного параметра художественного текста и регулярного объекта перевода). Культуроориентированная теория, развившаяся в альтернативу лингвистической теории перевода, оперирует ключевым понятием инаковости (otherness), позволяющим отразить межкультурное взаимодействие текстов перевода и описать фиксируемые в текстах культурные явления в их взаимосвязи и взаимодействии. Рассмотрение культурной информации и памяти как объекта и единицы перевода неизбежно приводит к необходимости найти ответы на два ключевых вопроса: (1) вопрос о переводимости данных единиц и (2) вопрос о выборе наиболее эффективных стратегий перевода. В отношении переводческой дихотомии «переводимость-непереводимость» в данной работе разделяется оптимистическая точка зрения на переводимость (в наиболее широком понимании данного понятия). Непереводимых текстов не существует, но есть непереводимые элементы текстов, поэтому в большинстве случаев необходимо говорить не о принципиальной переводимости, а о степени переведённости потенциальных единиц перевода. В выборе наиболее эффективных стратегий перевода необходимо учитывать, что с позиций лингвокультурологии широкое применение получил термин «адаптация», используемый преимущественно в двух значениях: во-первых, для определения конкретного переводческого приема, предполагающего замену неизвестного культурного явления языка оригинала на явление, известное в  культуре языка перевода; вовторых, для обозначения способа достижения равенства коммуникативного эффекта в текстах оригинала и перевода [Фененко]. При рассмотрении перевода художественного текста как герменевтической задачи лингвокультурная адаптация предполагает встраивание переведенного текста в матрицу (культурную решётку у  А. Лефевра) принимающей лингвокультуры. Л. Венути рассматривает основные стратегии адаптации культурной информации в рамках лингвокультурной дихотомии «свой и  чужой» и  определяет стратегии терминами «форенизация» и  «доместикация» [Venuti]. Сравнительно недавно к данной парадигме стратегий была добавлена стратегия остранения [Куницына]. Интересно отметить, что как антиманипулятивная стратегия остранение было эффективно применено в кинопереводе [Корнаухова]. Идея остранения как художественного приема (эффекта) впервые была сформулирована лидером русского формализма В. Б. Шкловским, исследовавшим проявления категории странного в  художественной литературе, и прежде всего в  текстах Л. Н. Толстого, который использовал специальный прием для вычленения обыденного предмета из  рутинного контекста. Остранение не является исключительно толстовским художественным приемом: его регулярно использовали Ф. М. Достоевский, Н. С. Лесков, А. И. Куприн, А. П. Чехов и другие русские писатеВестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 4 ки и  Э. Гофмана. Применение данного приема задерживает внимание читателя на описываемом в  тексте предмете, способствует эмоциональному восприятию, осмыслению и  переживанию связанной с  предметом информации. Остранение обеспечивает особое восприятие и видение предмета, которое напрямую не объясняет значение предмета, а только концентрирует на нем внимание, увеличивая время его «созерцания» и осознания, усиливая трудность его восприятия читателем. «Целью образа является не приближение его значения к нашему пониманию, а создание особого восприятия предмета, создание “виденья” его, а не “узнавания”» [Шкловский, с. 20]. Вышесказанное позволяет использовать прием остранения для обозначение трансформации вещей из обычных в странные, непонятные. Именно такое понимание художественного явления позволило В. Б. Шкловскому считать остранение не только особым художественным приемом, но и универсальным законом искусства. В дальнейшем понятие остранения значительно расширило сферу применения. Так, у  немецкого драматурга Б. Брехта у  остранения усиливается степень странности и явление переходит из пространства странности в пространство «чужести», становится уже не странным, а чужим и непонятным, трансформируется в стадию «отчуждения». Комплексное рассмотрение понятия остранения в работах В. Б. Шкловского и З. Фрейда (в теории жуткого) дает возможность М. Н. Эпштейну разграничить остранение и  ожутчение и  предложить термин «острашение» (гиперболу остранения), номинирующий художественный прием, «который выводит восприятие вещи из автоматизма и побуждает сосредоточить на ней внимание, поскольку она пугает, представляет угрозу» [Эпштейн]. Получая статус закона искусства, предсказанный еще В. Б. Шкловским, в настоящее время остранение широко представлено в многомерном пространстве искусства. Так, в театроведении остранение модифицируется в театральный эффект отчуждения; в кинематографии используется как средство влияния на зрительское восприятие креолизированного кинотекста; в  изобразительном искусстве определяет затрудненное восприятия объекта. Странность формы объекта делает восприятие основным процессом искусства и обеспечивает не только восприятие, но и глубокое переживание произведений искусства, осмысление и переосмысление заложенной в них эстетической информации. В предметной области переводоведения появились работы (В. П. Руднев, И. А. Самохина, С. Н. Сыроваткин), анализирующие передачу приёма остранения в ситуации перевода русской классики на иностранные языки. Интересный материал для наблюдения за приемом остранения как единицы художественного перевода, а также и как новой переводческой стратегии представлен в английском переводе поэмы Н. В. Гоголя «Мертвые души», выполненном К. Инглишем. Переводчик использует стратегии культурной адаптации информации гоголевского оригинала в  сочетании с  переводом-остранением или переводом-калькой. При таком переводческом подходе и с  помощью техники транслитерации происходит этнокультурная идентификация безэквивалентных единиц русского оригинала и создается эффект остранения, сигнализирующий читателю о том, что перед ним перевод иноязычного оригинала. Остранение не только обеспечивает определенную степень «русскости» английского перевода, но и позволяет переводчику следовать следую Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 4 де. «Следует отметить, однако, что этот эффект, создаваемый при переводе, неожиданно оказывается конгениальным поэтике оригинала в  тех фрагментах, где сам Гоголь моделирует установку на остранение» [Нестеренко, с. 28]. Отдельного внимания заслуживает и диссертационное исследование [Бузаджи], посвященное рассмотрению остранения в аспекте сопоставительной стилистики и передачи данного художественного приема в переводе. В работе Д. М. Бузаджи, ставшей первым исследованием понятия остранения в  российском переводоведении, остранение понимается как обобщенная семантическая модель, которая помогла бы подвести под все случаи остранения единое семантическое основание, но не учитывает проблему психологического отчуждения автора от своего материала, когда текст подвергается переводу. Бесспорно выдающимся («сильным») текстом как русской, так и  всей мировой художественной литературы является роман М. А. Булгакова «Мастер и Маргарита». Его несомненная «сила» обусловлена богатством булгаковских смыслов, генерируемых высокой интертекстуальностью художественной ткани, переплетённостью сюжетных линий, сложной хронотопной организацией повествования, яркими образами главных и второстепенных героев. Важнейшим источником «силы» текста романа стали и  представленные в  нем культурная информация и  память. Перечисленные параметры определяют особый строй и художественную уникальность романа. Одним из механизмов придания фантастичности и мистицизма булгаковскому тексту является художественный прием остранения, используемый автором для представления читателям многомерной действительности романа. Примечательно, что в романе представлены два типа остранения, которые выделил В. Б. Шкловский [Сошкин]. Языковым механизмом реализации остранения первого типа выступают метафоризация и эвфемизация, широко используемые М. А. Булгаковым. Второй тип реализуется через отказ автора текста от прямого называния предмета, через его детальное косвенное описание, что также характерно для случая «Мастера и Маргариты». Разница между двумя типами приема представлена в интенциях художественного текста, а также в том, что сознательно эксплицируется и имплицируется автором. Интересующий нас художественный прием широко представлен в  русском оригинале романа, что достигается использованием «странных» имен персонажей, существующих в «странном» инфернальном времени (Воланд, Бегемот, Азазелло, Фагот), московском времени (Берлиоз, Бездомный, Римский, Варенуха, Стравинский) и  ветхозаветном времени (Марк Крысобой, Низа). Мистическая атмосфера создается непосредственно с  первых строк. «Странность» первой главы романа эксплицируется уже ее названием «Никогда не разговаривайте с  неизвестными», информирующим о неизбежности встречи героев романа и соответственно читателей с чем-то незнакомым, непонятным и, как следствие этого, странным. Встреча героев московского и инфернального времени описывается в тексте различными лексическими средствами. Предчувствие странных событий и  появление странных персонажей предсказывается уже в первых строках. Странное место действия и  странные ощущения писателей значительно усиливаются появлением крайне странного персонажа. Усиленная степень странности, выраженная в  оригинале Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 4 дах — the strangest, bizarre, the strangest, very strange. Появление в воздухе «престранного» персонажа (Коровьева) предваряет появление главного инфернального (и, конечно, странного) персонажа — Воланда. В рассматриваемой главе автор не сообщает читателю имени героя, но дает развернутое описание его странной внешности и поведения. Для обозначения персонажа в оригинале многократно используются единицы иностранец и неизвестный, а также англичанин, немец, француз, поляк, интурист, шпион, эмигрант. Несколько реже все еще безыменный Воланд называется заграничным чудаком, заграничным гостем, иноземцем, незнакомцем, что также определяет его как чужого, странного. Берлиоз мысленно определяет его как престранного субъекта. После предъявления Воландом писателям визитной карточки в тексте используется единица профессор, а в заключительной части главы появляется сочетание странный профессор. В русском оригинале на визитной карточке профессора одновременно использованы буквы кириллического и  латинского алфавита, что эксплицирует иностранную (чужую, странную) природу графического знака — напечатанное иностранными буквами слово. Появление в  кириллическом тексте оригинала инографической буквы «W», выделенной кавычками, также служит созданию эффекта остранения. Смешение графических систем в  русском оригинале усиливает эффект остранения. В  монографических английских переводах используются только графическое выделение аббревиатуры кавычками и эксплицитные указания foreign alphabet и foreign letters. Исследователи творчества М. А. Булгакова регулярно подчеркивают «остраненность» текстов писателя, и в частности текста «Мастера и Маргариты» [Синцов; Химич]. А. П. Казаркин отмечает, что философская ирония в романе «предполагает постоянное опровержение взглядов и дел героев, а главное — остранение привычного мировоззрения: доказательство его односторонности, недостаточности или ненормальности» [Казаркин, с. 51]. В широком смысле можно утверждать, что весь роман, и прежде всего сцены инфернального времени, создан на основе закона искусства, сформулированного В. Б. Шкловским,  — закона остранения. Ярчайшим примером применения указанного закона является эпизод «Великий бал у Сатаны». Таким образом, роман «Мастер и Маргарита» может быть определен как роман-остранение, что в полной мере соответствует криптографической природе культового булгаковского текста. Переводчикам романа необходимо решить целый комплекс переводческих задач. В  контексте остранения  — это задачи идентификации фрагментов художественного текста, содержащих приемы остранения в оригинале и являющихся единицами перевода; сохранения приема остранения в переводе. Узнавание и декодирование смыслов, созданных на основе приема остранения, должно в полной мере соответствовать стремлению переводчика к полному и глубокому освоению информационного комплекса текста. Одновременное выполнение переводчиком ролей субъекта чтения и  субъекта перевода позволяет рассматривать перевод с позиций герменевтики как «предельный случай понимания» (по Г. Гадамеру), как крайне сложную и важную герменевтическую задачу. Что, несомненно, актуально для перевода «Мастера и Маргариты». Необходимо отметить, что стратегия остранения не используется исключительно для передачи в  переводе приема остранения, представленного в  оригина Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 4 романа. В данной главе представлена комическая и порой гротескная сцена посещения Торгсина Бегемотом и Коровьевым. Несмотря на присутствие мистических персонажей и их странные действия, «скелетом» данной сцены является сценарная ситуация посещения магазина, в  которой участвуют посетители (Коровьев, Бегемот, публика, гражданки в платочках и беретиках, гражданки на низеньких стульчиках, низенький квадратный человек в сиреневом пальто, тихий старичок) и сотрудники магазина (швейцар, продавец в рыбном отделе, продавщица кондитерского отдела, Павел Иосифович), а также описываются продаваемые товары (лососина, мандарины, шоколадные плитки, селедка, миндальные пирожные, ситец, миткаль, шифоны и  сукна фрачные, коробки с  обувью). Место действия обозначено единицами магазин, Торгсин и Смоленский рынок. В данной сцене покупатели примеряют обувь, беседуют с продавцами, узнают цену товара. В свою очередь, продавцы обслуживают клиентов, разделывают лососину, информируют покупателей о цене товара, требуют товарный чек. Сценарная ситуация оформлена в тексте в соответствии с художественным замыслом и индивидуальным стилем автора, что делает её крайне динамичной и  карикатурной. Прежде всего необходимо отметить, что в переводе М. Гинзбург, впервые опубликованном в 1967 г. и ставшем первым англоязычным переводом, сцена в Торгсине полностью отсутствует. 28-я глава романа значительно сокращена и содержит только сцену в ресторане Дома Грибоедова. Можно гипотетически предположить, что отсутствие сцены вызвано решением переводчика отказаться от перевода событийно и стилистически сложной сцены или тем, что переводчик посчитал сцену недостаточно важной для развития сюжетной линии переводимого художественного текста. Кроме того, перевод М. Гинзбург был выполнен с текста романа, опубликованного в СССР и подвергшегося значительной цензуре. Единица Торгсин наряду с названиями других организаций и учреждений Москвы является культуронимом, содержащим культурную память о  сравнительно недалеком прошлом Советской России и сокращением названия организации «Всесоюзное объединение по торговле с  иностранцами». Единица стала одним из ключевых слов эпохи экономического эксперимента в СССР и олицетворением сытой буржуазной жизни. Торгсин входит в обширную группу советизмов, широко представленных в московских главах романа и культурно значимых для русофонных читателей. Единица имплицирует идею широкого выбора импортных товаров высокого качества, торговлю на валюту и золотые монеты. Использование единицы Торгсин крайне важно для создания атмосферы изобилия и сытости в магазине, который посещают булгаковские персонажи. Рассмотрим стратегии перевода культуронима Торгсин в других английских переводах. Так, переводчик Х. Альпин использует транслитерацию единицы оригинала, образуя эквивалент Torgsin. Читатели перевода могут понять, что слово Torgsin служит названием магазина, только из более широкого контекста главы. В переводе Х. Альпина значение единицы также объясняется читателям перевода в послетекстовом комментарии: The name is an abbreviation for ‘trade with foreigners’. М. Гленни, а в  более позднем переводе и Д. Бургин и К. О’Коннор используют соответствие Torgsin Store, информирующее читателей перевода уже в пределах микроконтекста о том, что единица номинирует магазин. Р. Пивер и Л. Волохонски применяют стратегию культурного опущение Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 4 rency store», которая передает родовое понятие магазина и информирует читателя о  том, что торговля в  описываемом магазине осуществляется на валюту. М. Карпельсон использует следующее переводческое соответствие Torgsin foreign currency store, в котором русская единица транслитерирована и сопровождается достаточно подробным культурным толкованием прямо в тексте главы. В послетекстовом комментарии к переводу М. Карпельсона использованная единица объясняется читателям еще раз: Torgsin currency stores had significantly better merchandise and were limited to foreigners and those Russians who were allowed access to foreign currency. Читатели переводов, не знакомые с явлениями экономики Советской России, воспринимают Torgsin как иноязычную (русскую) лексическую единицу, принадлежащую к культуре оригинального художественного текста и  оформленную по правилам языка оригинала. Культуроориентированная стратегия остранения задерживает внимание читателя на транслитерированном культурониме, что обеспечивает определенную «русскость» английских переводов. Таким образом, принимая во внимание значимость приема и закона остранения для оригинала «Мастера и Маргариты», можно утверждать, что основной целью переводчика «сильного» текста русской культуры является создание вторичного художественного текста, который, как и оригинал, основан на остранении как универсальном законе искусства. Воссоздание приема остранения оригинала в переводе и применение стратегии остранения дает возможность сохранить культурную информацию и память оригинала, что может обеспечить встраивание переводного художественного текста в текстовую и культурную решетки языка перевода.

Напиши аннотацию по статье

УДК 81.33 В. А. Разумовская DOI: 10.21638/11701/spbu09.2016.409 Вестник СПбГУ. Сер. 9. 2016. Вып. 4 ПЕРЕВОДИМОСТЬ КУЛЬТУРНОЙ ИНФОРМАЦИИ И СТРАТЕГИИ ХУДОЖЕСТВЕННОГО ПЕРЕВОДА Сибирский федеральный университет, Российская Федерация, 660041, Красноярск-41, пр. Свободный, 79 Статья посвящена проблемам передачи в художественном переводе культурной информации и памяти «сильного» текста, являющегося хранилищем и эффективным генератором эстетических смыслов. В  рамках «культурного» направления в  переводоведении культурная информация и память являются регулярными объектами и единицами перевода. История художественного перевода свидетельствует о том, что «сильный» оригинал постоянно создает многочисленные иноязычные и иносистемные (межсемиотические) вторичные тексты, формируя обширный центр переводческой аттракции. С  позиции лингвокультурологического направления «сильные» тексты находятся в  узлах текстовых и  культурных решеток, что обеспечивает стабильность и сохраняемость культур, а также их регулярное участие в межкультурном взаимовлиянии и взаимообмене. Сравнительно недавно парадигму стратегий лингвокультурной адаптации текстов художественной литературы, формируемой стратегиями форенизации и доместикации, расширила стратегия остранения. Понятие остранения впервые было выделено и  описано как специальный художественный прием, позволяющий трансформировать восприятие обычного явления в  странное, задержать внимание читателя на номинируемом в  тексте явлении без его прямого описания. Будучи впервые сформулированным в  русском формализме, прием остранения описан преимущественно на материале «сильных» текстов русской литературы и  культуры. В  дальнейшем остранение стало рассматриваться в  теории искусства не только как художественный прием, но и как универсальный закон искусства. Ярчайшим результатом действия закона и широкого использования приема остранения является роман М. А. Булгакова «Мастер и Маргарита». Культурная информация и память эксплицируются в тексте оригинала различными видами культуронимов, описывающими действия героев в библейском, московском и инфернальном времени. В настоящем исследовании представлен анализ случаев передачи культуронимов из булгаковского текста в английских переводах посредством использования стратегии остранения. Применение стратегии остранения позволяет воссоздать в  переводах оригинальную «странность» мистического романа, влияющую на восприятие читателей и обеспечивающую высокую степень интерпретативности информации художественного текста. Библиогр. 25 назв.

перфект и аорист в рижском диалекте удинского языка. Введение В удинском языке имеются две основные перфективные формы прошедшего времени. Форма с суффиксом -i наиболее частотна, это основное средство описания последовательности событий в нарративе. Форма с суффиксом -e как нарративное время не используется, однако имеет широкий круг употреблений от описания текущего состояния (у некоторых глаголов) до выражения экспериентивности. В данной статье будет показано, что в то время как форма на -i представляет собой достаточно стандартный аорист, форма на -e хорошо соотносится с межъязыковой категорией перфекта; тем самым, противопоставление двух основных перфективных форм прошедшего времени можно охарактеризовать как противопоставление Аориста vs. Перфекта. Имеется также производный от Перфекта Плюсквамперфект. Удинский язык является, по-видимому, наиболее необычным представителем восточнокавказской (нахско-дагестанской) языковой семьи, включающей более 30 языков, носители которых живут в Дагестане, Чечне и Ингушетии, а также в сопредельных районах на севере Азербайджана и на востоке Грузии. Удины исторически проживали на территории Северного Азербайджана, и в настоящее время там сохраняется единственное место их компактного расселения — поселок Нидж в Габалинском районе Азербайджана, где живет около четырех тысяч удин. Еще большее их число проживает сейчас в других государствах на постсоветском пространстве, прежде всего в России. Так, по данным Всероссийской переписи населения 2002 года число указавших 1 Работа выполнена при финансовой поддержке РГНФ (проект № 13-04-00345а) и РФФИ (проект № 11-06-00481а). свою национальность как удины составило 3721 чел., по переписи 2010 года — 4267 чел. (в городах проживало 2485 чел., в сельской местности 1782 чел.)2. Внутри восточнокавказской семьи удинский входит в лезгинскую группу, занимая в ней наиболее периферийное положение — он первым отделился от пралезгинского языка, что произошло, по современным оценкам, приблизительно 3,7 тысяч лет назад ([Коряков 2006: 21]; [Касьян 2014]). На протяжении веков он испытывал значительное влияние со стороны языков Восточного Закавказья (прежде всего иранских, армянского и азербайджанского), которое не могло не сказаться и на глагольной системе. Диахронический и ареальный аспекты, однако, далее будут затронуты лишь в минимальной степени. Настоящая статья основана на данных современного ниджского диалекта. Материалом послужили как результаты полевых исследований, так и тексты на удинском языке — это корпус устных текстов, записанных в 2002—2006 гг. в с. Нидж Д. С. Ганенковым, Ю. А. Ландером и автором настоящей статьи, а также публикации на ниджском диалекте начиная с середины 1990-х гг. (сборники прозы и поэзии, составленные Г. А. Кечаари, а также переводы некоторых библейских книг). Второй диалект удинского языка, варташенский, был распространен в райцентре Огуз (бывш. Варташен) на севере Азербайджана, однако к настоящему времени почти все удинское население переселилось оттуда в Россию. К этому же диалекту относится и небольшой говор с. Зинобиани (бывш. Октомбери) Кварельского района Грузии, основанного переселенцами 1920-х гг. Две формы прошедшего времени, которые описываются ниже, существуют и в варташенском диалекте, однако их употребление, судя по имеющимся данным, не вполне тождественно тому, что наблюдается в ниджском диалекте. Далее в разделе 2 будет дана общая характеристика глагольной парадигмы и образования основных перфективных форм. Раздел 3 посвящен семантике Аориста, а самый большой по объ 2 Официальные данные на сайте Всероссийской переписи населения 2002 года (http://www.perepis2002.ru/) и на сайте Госкомстата (http://www.gks.ru). ему раздел 4 — семантике Перфекта. Раздел 5 суммирует наблюдения об использовании Перфекта в нарративных текстах. Употребление Плюсквамперфекта, производной от Перфекта формы с показателем «ретроспективного сдвига», кратко описано в разделе 6. В разделе 7 отдельно рассмотрен вопрос об образовании и употреблении отрицательного Перфекта (и Плюсквамперфекта), поскольку в этом отношении он имеет особенности, отличающие его от большинства других форм. Гипотезы о происхождении Аориста и Перфекта представлены в разделе 8. Наконец, в заключительном разделе содержится обсуждение некоторых нерешенных вопросов и перспектив в изучении удинского Перфекта. За консультации по употреблению удинских глагольных форм мы искренне признательны В. В. Дабакову (Шахты) и А. Р. Кочарян (Москва), а также Ф. Я. Данакари (Нидж) и Ю. Р. Даллари (Шахты). Благодарим В. С. Мальцеву, А. Ю. Урманчиеву и И. А. Фридмана за комментарии к начальной версии статьи, способствовавшие ее улучшению; все недочеты остаются всецело на совести автора. 2. Аорист, Перфект и Плюсквамперфект в глагольной парадигме 2.1. Образование основных глагольных форм Парадигма финитных форм индикатива в ниджском диалекте включает одно настоящее время (Презенс), две уже упоминавшиеся формы прошедшего времени (Аорист и Перфект) и периферийную форму «второго Перфекта», а также три будущих времени (Будущее основное, Будущее потенциальное и Будущее долженствования); см. Таблицу 1. Все эти формы образуются при помощи суффиксов от глагольной основы. Для многих глаголов — например, bak- ‘быть, стать’, akː- ‘видеть’ или karχ- ‘жить’ — эта основа во всех формах едина. У других лексем выделяется более одной основы — в частности, основа совершенного вида, основа несовершенного вида и основа инфинитива, — от каждой из которых образуется своя группа форм (подробнее см. [Майсак 2008а]). Так, Аорист, Перфект и Перфект II образуются от основы совершенного вида: ср. у глаголов ‘уходить’ и ‘говорить’ суппле тивные основы tac- и p- соответственно. Презенс образуется от той же основы, что и инфинитив (глагол ‘говорить’ является исключением: у него форма Презенса имеет уникальную основу neχ- и не включает суффикс -sa). Будущие времена образуются от основы несовершенного вида3: ср. у глаголов ‘уходить’ и ‘говорить’ в этих формах супплетивные основы taʁ- и ukː-. Таблица 1. Основные финитные формы глагола. Формы Перфект Аорист Перфект II Презенс Будущее потенциальное Будущее основное Будущее долженствования ‘быть, стать’ bak-e bak-i bak-ijo bak-sa bak-o(n) ‘уходить’ tac-e tac-i tac-ijo taj-sa taʁ-o(n) bak-al bak-ala taʁ-al taʁ-ala ‘говорить’ p-e p-i p-ijo neχ ukː-o(n) ukː-al ukː-ala Большинство указанных в Таблице 1 форм совпадают с теми или иными нефинитными формами глагола, хотя диахронические отношения между финитной и нефинитной формой не всегда очевидны. Так, Презенс на -sa тождествен дательному падежу инфинитива; Будущее основное совпадает с регулярно образуемым именем деятеля, а Будущее долженствования — с причастием несовершенного вида. Перфективная форма на -i, выступающая в качестве вершины финитной клаузы как Аорист (AOR), также возглавляет подчиненные нефинитные предикации — прежде всего обстоятельственные (где ее функция аналогична деепричастию совершенного вида, 3 Тот факт, что будущие времена образуются от основы несовершенного вида, связан со специфическим «дрейфом» ряда имперфективных форм в футуральную область и эволюцией бывшего презенса в неиндикативную форму (Конъюнктив); новый же Презенс возник на основе локативной конструкции типа ‘находиться в ситуации’. Подробнее о системе ниджских форм настоящего и будущего времени и их предполагаемой эволюции см. [Майсак 2008б]. ср. далее сокращение AOC < aorist converb) и относительные (где ее функция аналогична причастию совершенного вида, ср. сокращение AOP < aorist participle); см. подробнее обсуждение свойств данной формы в работах [Ландер 2008; 2011]. В примере (1) употреблены три формы на -i, причем одна из них eχlätbi возглавляет обстоятельственную клаузу («рассказав свекрови, у кого работала»), другая äšpːi — клаузу, характеризующую имя očIal ‘земля’ («я сегодня работавшая», т.е. ‘на которой я работала’), а третья pi ‘сказала’ является вершиной всего предложения и сопровождается личной клитикой. (1) rutː-en p-ine, ši [чей tːoˁʁoˁl äš-b-sun-a возле eχlät-b-i, работать-LV-MSD-DAT Руфь-ERG qːajnako свекровь(DAT) разговаривать-LV-AOC] говорить-AOR=3SG «ʁe qːonǯIuʁ-oj očIal-i [сегодня я работать-LV-AOP] земля-GEN хозяин-GEN cːi boaze». имя Боаз=3SG ‘Руфь рассказала свекрови, у кого на поле она была: «Человека, на поле которого я сегодня была, зовут Боаз»’4. zu äš-pː-i (Руфь 2:19) Перфект II на -ijo формально соответствует субстантивированной форме перфективного причастия на -i: здесь -o — показатель субстантивации в абсолютиве ед.ч., а эпентеза /j/ регулярно происходит при зиянии после передней гласной. Собственно Перфект является исключением — нефинитной формы на -e, которая могла бы пролить свет на происхождение Перфекта, в современном удинском языке нет (см., однако некоторые соображения о его возможном происхождении в Заключении). Как видно по примеру (1), финитные клаузы отличаются от нефинитных тем, что обязательно содержат показатель субъектного лично-числового согласования. Эти показатели (согласно традиционному подходу, они имеют статус клитик) могут линейно располагаться как на глаголе, так и на другой составляю 4 Здесь и далее современный русский перевод библейского текста приводится по изданию [Библия 2011]. щей — а именно, той, которая находится в фокусе высказывания [Harris 1996; 2000]. Личный показатель маркирует правую границу фокусной составляющей, которая всегда находится в предглагольной позиции и чаще всего, хотя не всегда, непосредственно перед глаголом. На глагольной словоформе у клитики, как правило, есть две возможных позиции: энклитическая, т.е. после видо-временного суффикса (ср. Перфект tac-ene ‘ушел’ с показателем 3-го л. ед.ч.) либо эндоклитическая, т.е. внутри основы, перед последней ее согласной (ср. Аорист tanec-i ‘ушел’ с тем же показателем ne). В последнем случае исторически простая основа разделяется на два компонента: условно, «лексический», идентифицирующий лексическое значение глагола, и «функциональный», который является локусом видо-временного маркирования (ср. соответственно ta и c- в случае формы ‘ушел’). У сложных глаголов, которые исходно состоят из двух частей, «неспрягаемой» и собственно глагольной, эндоклитика располагается между ними5. Таким образом, в зависимости от линейной позиции, личный показатель может фокусировать либо всю глагольную форму в целом, либо только ее «лексический» компонент. Замечательный факт состоит в том, что глагольные формы различаются в отношении того, какую из позиций лично-числового показателя они предпочитают по умолчанию; эти варианты на примере показателя 3-го л. ед.ч. показаны в Таблице 2. Почти во всех приводимых далее примерах лично-числовой показатель на форме Перфекта занимает энклитическую позицию; обратная ситуация рассмотрена в разделе 7.1, а краткое обсуждение того, чем может быть вызвано предпочтение данной позиции, см. в разделе 8.2. 5 Заметим, что подавляющее большинство служебных глаголов имеет основу из одной согласной, что делает еще менее строгим противопоставление между простыми и сложными глаголами на синхронном уровне (ср. Аорист kːalep-i ‘прочитал; позвал’ от сложного глагола kːal-p- ‘читать; звать’, состоящего из неспрягаемой части kːal- и служебного глагола p- ‘говорить’, и Аорист kareχ-i ‘жил’ от простого глагола karχ- ‘жить’ с аналогичной слоговой структурой). Таблица 2. Основные финитные формы глагола (с показателем 3SG). Формы Перфект Аорист Перфект II Презенс Будущее потенциальное Будущее основное Будущее долженствования ‘быть, стать’ bak-ene banek-i banek-ijo banek-sa banek-o(n) ‘уходить’ tac-ene tanec-i tanec-ijo tanesa taneʁ-o(n) ‘говорить’ p-ene p-ine p-ijone neχe unekː-o(n) bak-ale bak-alane taʁ-ale taʁ-alane ukː-ale ukː-alane 2.2. «Ретроспективные» формы Все указанные в таблицах индикативные формы, кроме Аориста, способны присоединять на правой периферии словоформы (т.е. при наличии лично-числового показателя — после него) клитику прошедшего времени j; см. формы в Таблице 3. Ее функцию более точно можно определить как сдвиг временной референции в план прошлого либо «сверхпрошлого» по отношению с исходной, т.е. «ретроспективный сдвиг» в терминах [Плунгян 2001]. Например, удинский Имперфект является ретроспективной производной Презенса, Плюсквамперфект — результатом ретроспективизации Перфекта, будущие времена с показателем j, как правило, выражают контрфактическое значение (‘сделал бы’) и т.п. Аорист, по крайней мере в современном языке, не имеет производной формы с клитикой j. Такие формы не встречаются в текстах, а формы, искусственно построенные как ретроспективные производные Аориста (типа *banek-ij, *tanec-ij и пр.), не признаются. Другой возможный вариант «ретроспективного Аориста», с обеими клитиками справа, выглядел бы как bak-inej, tac-inej и пр., однако такие формы в лучшем случае воспринимаются как фонетически неточные варианты Контрфактива bakijinij ‘если бы был’, tac-ijinij ‘если бы пошел’ и пр. Контрфактив — одна из неиндикативных удинских форм, образуемая от основы совершенного вида при помощи суффикса -iji (часто сокращаемого в речи до -ij) и включающая в свой состав частицу прошедшего времени j (вариант ij используется после согласного, в данном случае редуцированного показателя 3 л. ед.ч. n). Ср. типичное использование Контрфактива в протасисе нереальной условной конструкции; в аподосисе употреблено Будущее потенциальное в прошлом6: bak-ijnij, быть-CTRF=3SG=PST (2) bez tängä мой деньги šähär-ez город-LOC=1SG ‘Если бы у меня были деньги, я бы купил дом в городе.’ zu я kːož. дом haqː-oj брать-POT=PST Таким образом, основной Плюсквамперфект в ниджском диалекте только один, от Аориста аналог плюсквамперфекта не образуется (а «второй Плюсквамперфект» на -ijoj — форма еще более редкая, чем сам «второй Перфект»). Таблица 3. Основные ретроспективные формы глагола (с показателем 3SG). ‘быть, стать’ bak-enej Формы Плюсквамперфект Плюсквамперфект II banek-ijoj Имперфект banek-saj banek-oj / Будущее потенциальное banek-onij в прошедшем Будущее основное в прошедшем Будущее долженствования в прошедшем bak-alanej bak-alej p-enej ‘говорить’ ‘уходить’ tac-enej tanec-ijoj p-ijonej tanesaj taneʁ-oj / taneʁ-onij neχej unekː-oj / unekː-onij taʁ-alej ukː-alej taʁ-alanej ukː-alanej 2.3. Аорист, Перфект и два Юссива Формально Аорист и Перфект сходны в том, что именно от них образуются две формы Юссива, выражающие повеление по отношению к 3-му лицу, а также используемые в целевых клау 6 Примеры, не сопровождаемые указанием на источник, полу чены в ходе полевой работы и переведены носителями языка. зах. Показателем юссивов является клитика qːa, за которой всегда следует лично-числовой показатель, ср. bak-eqːan ‘пусть будет’, bak-eqːatːun ‘пусть будут’. При том, что функции Юссива, образуемого от Аориста, и Юссива, образуемого от Перфекта, идентичны, между ними есть различие, аналогичное, тому, что наблюдается у самих Аориста и Перфекта в «дефолтном» расположении клитик. А именно, только в клаузе с формой Перфекта юссивный показатель по умолчанию примыкает энклитически к глагольной словоформе (3), тогда как в клаузе с Аористом он располагается на предшествующей глаголу фокусной составляющей (4)7: (3) šo-tː-ajnakː sa ʁusmi – šIum eč-anan, сыр приносить-IMP=2PL DIST-NO-BEN один nacːil-b-eqːan. закусывать-LV-PERF=JUSS=3SG ‘Принесите ему сыр и хлеб, пусть перекусит.’ хлеб (4) šo-tː-in čäjqːan чай=JUSS=3SG DIST-NO-ERG ‘Пусть он попьет чаю.’ uˁʁ-iˁ. пить-AOR [Keçaari 2001] [Keçaari 2001] 2.4. Аорист и Перфект в литературе Переходя к обсуждению значения форм прошедшего времени, отметим, что в целом семантика глагольных категорий удинского языка пока еще крайне редко становилась объектом пристального внимания. Сама идентификация двух основных форм как Аориста и Перфекта не является общепринятой: хотя именно так (Aorist и Perfectum) формы на -i и на -e были названы еще в первой удинской грамматике А. Шифнера [Schiefner 1863: 26], у А. Дирра они фигурируют как «прошедшее совершенное I» и «прошедшее совершенное II» [Дирр 1904: 55, 57, 64–66], а в грузинских работах [Джейранишвили 1971] и [Пан 7 Комплекс «qːa + лично-числовой показатель» сам по себе также может располагаться внутри глагола (как эндоклитика), однако принципиальным в различии, продемонстрированным в примерах (3) и (4), является то, что именно Перфект «притягивает» юссивный показатель в позиции энклитики, тогда как Аорист выбирает иное расположение. чвидзе 1974] — как «аорист I» и «аорист II» (это обозначение заимствовано также в очерках [Панчвидзе, Джейранишвили 1967; Гукасян 1974] и в [Harris 2002: ch. 2]). Из современных исследователей характеристике данных форм как Аориста и Перфекта следует В. Шульце, см. в частности [Schulze-Fürhoff 1994; Schulze 2001]. Единственная известная нам работа, в которой делается попытка проанализировать аспектуальное противопоставление между двумя формами — статья [Гигинейшвили 1959], основанная на сравнении удинского (варташенского) перевода Четверовангелия конца XIX в. и русского синодального перевода. Ее автор, впрочем, приходит к парадоксальному выводу о том, что форма на -i выражает «длительный» вид, тогда как форма на -e — «моментный», причем удинский глагольный суффикс -i как показатель длительности сопоставляется с частицей прошедшего времени j в составе Имперфекта и с суффиксом -i в картвельских языках (см. также обсуждение в [Schulze 1982: 166—168]). В действительности, конечно, как Аорист, так и Перфект относятся к перфективному аспекту, а корреляция между нарративными употреблениями удинского Аориста типа isusen pine ‘Иисус сказал’ и русскими формами несовершенного вида в контекстах «настоящего исторического» типа (Тогда) Иисус говорит... никак не может являться основанием для отождествления аспектуального значения. Использованию удинского Перфекта в библейских текстах посвящены также недавние работы [Майсак 2013; 2014], где проанализировано соотношение удинской формы на -e и английской формы Present Perfect, которая нередко рассматривается как «образцовый» представитель межъязыковой категории перфекта. Материалом для сравнения послужили современные удинские переводы Книги Руфь, Книги пророка Ионы и Евангелия от Луки на ниджский диалект и один из современных английских переводов Библии (New International Version). Как было показано, перфекты двух сравниваемых языков соответствуют друг другу примерно в половине случаев, а несоответствия могут объясняться как формальными причинами, связанными с синтаксическими особенностями языка (например, преобладанием нефинитных стратегий оформления зависимых клауз в удинском), так и различием в семантике перфектных форм. 3. Употребление Аориста 3.1. Аорист как перфективная форма Аорист может иметь только перфективную, но не имперфективную (прогрессивную/дуративную) интерпретацию в прошедшем времени. В этом отношении он аспектуально противопоставлен Имперфекту, который выступает как основная имперфективная форма прошедшего времени. Примеры (5) и (6) иллюстрируют употребление Аориста с обстоятельствами ограниченного интервала в классических перфективных контекстах: комплетивном (‘сделал за пять минут / за три часа’) и лимитативном (‘поделал пять минут / три часа’). Обстоятельства первого типа в удинском выражаются именной группой в эргативном падеже, второго типа — в абсолютиве. (5а) zu qo däjʁ-in-en kːazet-a kːalezp-i. [пять минута-O-ERG] газета-DAT читать=1SG=LV-AOR я ‘Я прочитал газету за пять минут.’ (5б) gena-n χib saad-en čöl-ä [три час-ERG] поле-DAT пахать=3SG=LV-AOR ezeb-i. Гена-ERG ‘Гена вспахал поле за три часа.’ (6а) sa däjʁa qo [пять минута] читать=1SG=LV-AOR kːazet-a. один газета-DAT ‘Я почитал газету минут пять8 {а потом меня позвали на улицу}.’ kːalezp-i (6б) gena-n χib saad ezeb-i [три час] Гена-ERG ‘Гена пахал поле три часа {а потом пошел обедать}.’ пахать=3SG=LV-AOR поле-DAT čöl-ä. Следующие примеры показывают, что Аорист не может выражать протекание процесса в момент наблюдения; в такой функции должен быть использован Имперфект (7а, 8а). Аорист в 8 Приблизительность числовой оценки («минут пять») выража ется при помощи частицы sa, исходно — числительное ‘один’. аналогичном контексте указывает на осуществление ситуации после точки отсчета, но не одновременно с ней (7б, 8б). (7) zu kːoj-a я а. ...naa-n дом-DAT , qaj-bak-atːan возвращаться-LV-TEMP za-jnakː χupːe мать-ERG я-BEN ‘Когда я вернулся домой, мама варила мне плов.’ плов=3SG boχ-saj. варить-PRS=PST б. ...naa-n za-jnakː χupːe мать-ERG я-BEN ‘Когда (после того как) я вернулся домой, мама сварила мне плов.’ плов=3SG boχ-i. варить-AOR (8) zu dükän-χo-j я магазин-PL-GEN а. ...gena-n čäje beˁšI перед uˁʁ-saj. eʁ-atːan, приходить-TEMP Гена-ERG чай=3SG пить-PRS=PST ‘Когда я пришел в центр10, Гена пил чай.’ б. ...gena-n čäje uˁʁ-i. Гена-ERG чай=3SG пить-AOR ‘Когда (после того как) я пришел в центр, Гена выпил чай.’ 3.2. Аорист в нарративе Аорист является самым частотным средством оформления основной линии повествования в нарративных текстах о прошлом: как в рассказах о событиях, лично пережитых говорящим (9), так и в текстах сказок, легенд, анекдотов (10), а также в переводе библейских книг (11)11. В приводимых далее примерах фо 9 Обстоятельственная форма на -atːan имеет достаточно общее значение: она описывает ситуацию, задающую временные рамки для основной ситуации, выраженной финитным глаголом (‘когда произошло/происходило Р’). 10 Центр села в ниджском диалекте обозначается как dükänχo, букв. «магазины, лавки», поскольку именно там в Нидже располагаются сельские магазины и кафе. 11 Два других нарративных времени — Презенс и Будущее потенциальное — распространены в меньшей степени, хотя «исторический» Презенс достаточно характерен для разговорной речи [Майсак 2008б: 166–167]. новые клаузы для краткости опущены (их переводы даны в фигурных скобках); правый и левый контекст, важный для понимания фрагмента, также дается в фигурных скобках. (9) sa käräm, sa раз käräm раз tasc-i уходить=1SG=ST-AOR za tːejin šähär-e аэропорт-DAT DLOC:ABL arc-i сидеть-AOС taš-a. cir-iz уходить-AOC спускаться-AOR=1SG один один maskːv-in-a … tac-i Москва-O-DAT vnukːovo ajrapːortː-a. Внуково p-izu, говорить-AOR=1SG я:DAT город-LOC уносить-IMP šähär-e. tanešer-i уносить=3SG=ST-AOR город-LOC город-LOC cir-iz. спускаться-AOR=1SG ‘Как-то раз, как-то раз я поехал в Москву. {Это было в первый раз, я ни одного места там не знал.} Прилетел и вышел в аэропорту Внуково. Сел (в такси) и сказал: «Вези меня в город!» Он отвез в город. В городе я вышел.’ šähär-e (Текст 2004 года) (10) sun-tː-aj beli-n kːož-in дом-GEN beˁšI впереди üše burtːunq-i tüfäng-ä eˁχ-tː-i mähäl-n-e. alloj один-NO-GEN скот-GEN χaˁ-juʁ-on собака-PL-ERG ночью начинать=3PL=ST-AOR baˁp-s-a. šo-tː-in лаять(+LV)-INF-DAT DIST-NO-ERG ружье-DAT брать-LV-AOC cire спускаться+AOR=3SG улица-O-LOC высокий звук-ERG p-ine … ošaal говорить-AOR=3SG потом=ADD воздух-O-DAT pːatːrone патрон=3SG отпускать-LV-AOR ‘У одного человека перед хлевом ночью начали лаять собаки. Он схватил ружье и вышел на улицу. Громко сказал: {«Кто есть на чердаке, пусть спустится вниз! А не то буду стрелять!»} И он один раз выстрелил в воздух.’ sa один hav-in-a tär-b-i. säs-en [Keçaari 2001] boˁqː baftː-i qːaˁqːaˁnec-i. al-aχun oqː-a boˁqː-uˁrχo-j свинья-PL-GEN человек-ABL bac-i. (11) {Там было большое стадо свиней, оно паслось на горе. Бесы просили Иисуса, чтобы Он позволил им войти в свиней. Он позволил.} ǯin-urχo amdar-aχun čːer-i выходить-AOC бес-PL boštːun sürüäl внутри=3PL входить-AOR стадо=ADD верх-ABL низ-DAT göl-ä озеро-DAT падать-AOC тонуть=3SG=LV-AOR свинья otariš-al-χo-n me mo-tː-oʁ-o пасти(+LV)-AG-PL-ERG PROX-NO-PL-DAT видеть-AOC PROX χavar-a весть-DAT jäjmištːunb-i. распространять=3PL=LV-AOR bak-sun-a быть-MSD-DAT смотреть-LV-INF-DAT=3SG выходить-AOR ‘Бесы, выйдя из человека, вошли в свиней, но стадо ринулось с кручи в озеро и утонуло. Пастухи, увидев, что произошло, побежали и сообщили об этом в городе и окрестностях. Люди пошли посмотреть, что произошло... {пришли к Иисусу и обнаружили, что человек, из которого вышли бесы, сидит одетый и в здравом уме у ног Иисуса}.’ šähär-moʁ-oqːa город-PL-DAT=COORD ajiz-moʁ-o село-PL-DAT ǯamaat kːä народ tamaša-b-s-ane что:NA čːer-i. akː-i, (Лука 8:33—35) 3.3. Аорист со значением будущего времени Более необычное употребление Аориста отмечается в контекстах, когда ситуация, находящаяся на грани осуществления, представляется как уже осуществленная, ср.: (12) {Услышав, что на чердак в хлеву кто-то забрался, хозяин kːoj-a šu bune, кто BE=3SG взял ружье и крикнул:} uˁʁ-n-ä чердак-O-DAT дом-DAT cir-eqːan спускаться-PERF=JUSS=3SG низ-DAT NEG=3SG doˁpuzd-i!” стрелять=1SG=LV-AOR ‘Кто есть на чердаке, пусть выходит! А не то буду стрелять [Keçaari 2001] (букв. я выстрелил)!’ tene, oqː-a! (13) {Один человек часто обзывал своих товарищей названиями животных. Однажды, увидев у забора двух ослов, он сказал жене:} bezi dostː-ur har-etːun, мой tazc-i. уходить=1SG=ST-AOR ‘Мои друзья пришли, я пойду (букв. я пошел).’ друг-PL приходить-PERF=3PL я zu [Keçaari 2001] Впрочем, оно не является типологически уникальным для перфективных форм: аналогичное употребление Аориста отмечалось в агульском языке лезгинской группы [Мерданова 2004: 87; Майсак 2012: 267—268], ср. использование аористов в двух языках в сходных контекстах: АГУЛЬСКИЙ (14) laha nekː lajš.u-ne! DEML:PRED молоко {SUPER-ELAT}уходить.PF-AOR ‘Смотри, сейчас молоко убежит (букв. вон убежало)!’ [Мерданова 2004: 87] УДИНСКИЙ (15) aχar, beˁʁ-a, mučIanaqː posep-i! VOC.F смотреть-IMP молоко ‘Эй, смотри, сейчас молоко убежит (букв. убежало)!’ разливаться=3SG=LV-AOR 3.4. Усечение показателя Аориста Лично-числовая парадигма Аориста имеет одну особенность, которая может указывать на его бо́ льший возраст по сравнению с другими перфективными формами (либо, впрочем, может отражать лишь его бо́ льшую частотность в речи). А именно, у группы глаголов, имеющих односложную основу совершенного вида на -r (к ним относятся некоторые частотные глаголы движения типа har- ‘приходить’, lar- ‘подниматься’ и др., а также pːur- ‘умирать’) и примыкающего к этой группе глагола käj- ‘есть’ в 3-м лице происходит усечение показателя Аориста -i, ср. 12. В Перфекте показатель -e hare вместо ожидаемого *har-ine сохраняется у этой группы глаголов во всех формах, см. Таблицу 4. Отметим, что, несмотря на структуру CVC, основы совершенного вида на -r / -j не допускают эндоклитизацию (*haner-i), поэтому в Аористе лично-числовой показатель примыкает к ним энклитически13. Связано это, по всей видимости, с тем, что конечный -r / -j таких основ является не корневым согласным, а дополнительным «аугментом» перфективной основы. У других глаголов, не допускающих эндоклитизацию в связи с тем, что их основа состоит из одной согласной (p- ‘говорить’, b- ‘делать’), усечения показателя -i в форме Аориста не наблюдается. Таблица 4. Аорист и Перфект нерегулярных глаголов ‘приходить’, Перфект 1л. ед.ч. har-ezu 2л. ед.ч. har-enu 3л. ед.ч. har-ene 1л. мн.ч. har-ejan 2л. мн.ч. har-enan 3л. мн.ч. har-etːun ‘приходить’, Аорист har-izu har-inu hare har-ijan har-inan hartːun ‘говорить’, Аорист p-izu p-inu p-ine p-ijan p-inan p-itːun ‘говорить’, Перфект p-ezu p-enu p-ene p-ejan p-enan p-etːun 4. Употребление Перфекта 4.1. Удинский Перфект и межъязыковая категория пер фекта Форма на -e в ниджском диалекте хорошо соотносится с межъязыковой категорией перфекта, центральным для которой является значение текущей релевантности имевшей место ситуации. Ср. следующие примеры, адаптированные из типологической «Анкеты по перфекту» (The Perfect Questionnaire, фразы №№ 2, 3, 5), опубликованной в [Dahl (ed.) 2000: 800–809]: 12 В описании, представленном в [Майсак 2008а: 113–114], формы типа hare ошибочно интерпретировались как «сокращенные» варианты Перфекта, а не Аориста. 13 Аналогично, у глаголов движения на -r, основа которых двусложна, эндоклитизация происходит не перед -r, а перед предшествующим согласным, ср. Аорист tanešer-i ‘унес’ (*tašener-i) при перфективной основе tašer-. (16) {— Ты не знаешь, как там наш учитель, он жив?} tä, šo нет DIST:NA умирать-PERF=3SG ‘— Нет, он умер’. pːur-ene. (17) {— Можно я пойду гулять?} hun därs-urχo b-enu? ты урок-PL ‘— А ты сделал уроки?’ делать-PERF=2SG (18) {— Твой брат что, вообще не читает книги?} görä ki, kːalene, he-tː-u что-NO-DAT ради girk-ä книга-DAT читать-LV-PERF=3SG DIST-NO-ERG ‘— Ну почему же, читает, вот эту книгу он прочитал!’ me PTCL читать=3SG=LV:PRS PROX šo-tː-in. kːal-p-ene Аналогично, в текстах подавляющее большинство употреблений Перфекта приходится именно на введение ситуации, результат которой значим в момент речи, ср.: (19) {У нас в семье шесть человек: мама, папа, бабушка, де душка, брат, я.} vič-en iškːol брат-ERG школа ‘Брат школу закончил.’ čärkː-ene. заканчивать-PERF=3SG (20) {В автобусе поэт подслушал разговор читателей газеты, где (Текст 2004 года) p-ine, было опубликовано его стихотворение про жену.} p-ineki, šo-tː-inal DIST-NO-ERG=ADD говорить-AOR=3SG=COMP kːä-vak-e? что:NA+3SG:Q-быть-PERF говорить-AOR=3SG PTCL NEG=2SG akː-sa, memija kːazet-a cam-p-eneki видеть-PRS RDP:PLOC газета-DAT писать-LV-PERF=3SG=COMP iz свой жена PROX-ADV=3SG плохой=3SG ‘Тот сказал: «Что случилось?» — а он (первый) сказал: «Разве не видишь, он тут в газете написал, что его жена такая-сякая, плохая... {на базар не ходит, обед не варит}».’ čuχ me-täre, pise … pːoj ten (Текст 2004 года) (21) {После нападения коршуна птицы повсюду ищут петуха.} oqː-a, bac-ene beˁtːunʁ-sa, смотреть=3PL=ST-PRS входить-PERF=3SG čːapː-pːe-ene. tac-i уходить-AOC o-j-e sa сено-O-GEN низ-DAT прятаться-LV-PERF=3SG один neχtːun, ek-i, говорить:PRS=3PL VOC:M приходить-IMP проходить-AOC tac-ene уходить-PERF=3SG коршун ‘Смотрят, а он забрался под сено, спрятался. Они говорят: (Текст 2004 года) «Эй, иди сюда, коршун уже улетел».’ qːɨzɨlqːuš. čovak-i ä, В последнем примере две первые формы Перфекта (bacene ‘влез’, čːapːpːeene ‘спрятался’) употреблены в нарративе «от третьего лица», причем не в прямой речи персонажа, а в словах рассказчика. Тем самым, в строгом смысле Перфект обозначает здесь релевантность ситуации не для момента речи, а для определенной точки в нарративной последовательности: такое употребление мотивировано тем, что сама нарративная последовательность выдержана в Презенсе («настоящем историческом»); см. также раздел 6 ниже. 4.2. Перфект и описание фактов Сочетаемость Перфекта с обстоятельствами достаточно широка. Так, каких-либо запретов на указание конкретного времени осуществления ситуации не выявлено. Ср. следующие примеры, первый из которых является вариантом ответа на вопрос из примера (16) выше: (22) šo pːaˁ usen beˁšI pːur-ene. впереди] умирать-PERF=3SG DIST:NA [два год ‘Он умер два года назад.’ (23) usub ämi, neχtːun čːovak-i šü говорить:PRS=3PL [проходить-AOP ночь] Усуб дядя vi qːonši bäjlär-äqːa твой сосед aslan-a Аслан-DAT НКВД-O-ERG Байлар-DAT=COORD поле смотреть-PT:IPF χojid beˁʁ-ala enkːevede-n-en tašer-ene. уносить-PERF=3SG ‘Дядя Усуб, говорят, что прошлой ночью НКВД увел твоего соседа Байлара и Аслана, который следит за рисо[Keçaari 2001] вым полем.’ (24) nizami 1141-ǯi usen-a gänǯä šähär-e … käsib amdar-e Низами [1141-ORD год-DAT] Гянджа город-LOC бедный sa один человек-GEN дом-DAT=3SG мать-ABL быть-PERF ‘Низами родился в городе Гянджа в семье бедняка в 1141 [Aydınov, Keçaari 1996b] году.’ nana-χun bak-e. koj-ane В последнем примере использовано сочетание nanaχun bake, букв. «стал от матери», которое по-удински является конвенциональным средством выражения смысла ‘родился’. Что касается формы Перфекта, то она стандартно используется при описании факта рождения, в т.ч. при указании года, независимо от того, идет речь о ныне живущем или давно умершем человеке. В целом, для употребления Перфекта необязательно, чтобы непосредственный результат действия сохранялся в момент речи; речь идет именно об имевшем место факте в прошлом14. Так, ниже Перфект используется и в вопросе (25), заданном по поводу ситуации, результат которой (открытое окно) в момент речи налицо, и в вопросе (26) относительно ситуации, результат которой аннулирован (ср. «Анкету по перфекту», фразы №№ 37, 40). О контекстах с аннулированным результатом речь пойдет также 14 Ср. известное противопоставление между фактами и событиями, суть которого, согласно метафорической характеристике Н. Д. Арутюновой, состоит в том, что события принадлежат «потоку происходящего в реальном пространстве и времени» и составляют «среду погружения человека в мир», тогда как факты соотносятся с «миром знания» и являются «результатом погружения мира в сознание человека» [Арутюнова 1988: 103, 168]. Значение факта, начиная с влиятельной работы [Kiparsky, Kiparsky 1971], изучалось прежде всего применительно к различным типам предикатов с сентенциальными актантами: фактивными предикатами называются такие, пропозициональное дополнение которых обладает пресуппозицией истинности; ср. примеры Е. В. Падучевой Я помню, что мы купались в мае в Москве-реке (факт) vs. Я помню, как мы купались в мае в Москве-реке (событие). Применительно к категории перфекта значение факта обсуждается в статье [Козлов 2016]. ниже при обсуждении Плюсквамперфекта; в отличие примеров с Плюсквамперфектом, Перфект в высказываниях типа (27) не выражает именно «прекращенное» прошедшее, а служит для нейтрального введения в рассмотрение ситуации как важной, пусть и больше не имеющей места. (25) {Окно открыто.} hunnu qaj-p-e? ajn-in-a окно-O-DAT ты=2SG открывать-LV-PERF ‘Это ты открыл окно?’ (26) {Окно закрыто, но в комнате холодно.} ajn-in-a qaj-p-enu? окно-O-DAT открывать-LV-PERF=2SG ‘Ты открывал окно?’ (27) šähär-ä köš-kː-al-tː-oχun jan город-DAT переселяться-LV-PT:IPF-NO-ABL впереди мы aiz-ejan село-LOC=1PL жить(+LV)-PERF ‘До переселения в город мы жили в селе.’ jäšäjnš-e. beˁšI Ориентированность Перфекта на описание фактов проявляется и в том, что он регулярно используется при рассказе о том, что имело место раньше (в т.ч. очень давно), даже если подразумевается, что для настоящего времени соответствущее положение дел неверно. Так, в (28) говорится о практике употребления спиртных напитков в старые времена, а в повествовании об истории удинского языка и письменности (29) перечисляются факты как древней, так и современной истории без подчеркивания того, что какие-то из них уже утратили свою актуальность. (28) {Раньше у нас была больше распространена виноградная išqːar-χo-n, водка.} tːe vaχtː-in DIST время-GEN мужчина-PL-ERG маленький стакан-ERG čːečː-in выжимка-GEN ‘Мужчины того времени пили маленькими стаканами вино (Текст 2006 года) градную водку.’ äräqːitːun uˁʁ-e. водка=3PL пить-PERF äjäqː-en, micːikː (29) tːe vaχtː beši udi-n muz-in cam-uruχal oša tene, šo-tː-oχun oša, šo-roχ ačI-ene, теряться-PERF=3SG beši наш DIST время наш удин-GEN язык-INS письмо-PL=ADD bak-ene … быть-PERF=3SG потом DIST-PL bat-kː-ene … пропадать-LV-PERF=3SG DIST-NO-ABL потом cam-uruχ baj-i письмо-PL быть-AOP NEG=3SG армянин-GEN muz-injan язык-INS=1PL писать-LV-PERF сейчас PROX последний bačIusen-astːa urus-in столетие-AD русский-GEN язык=1PL переходить-PERF ‘В древности у нас была и письменность на удинском языке... Потом она пропала, изчезла… после этого у нас письменности не было, мы писали на армянском. Теперь, в последнее столетие мы перешли на русский язык’ muzjan čːovak-e. isä, me aχɨrɨmǯi cam-p-e. armi-n (Текст 2006 года) Как видно по этим примерам, в подобных рассказах о прошлом речь нередко идет о повторящихся, обычных ситуациях, в связи с чем формы Перфекта нередко сочетаются с хабитуальными наречиями типа ‘постоянно’ или ‘всегда’, ср. также: (30) {Из рассказа о членах семьи. Бабушка всегда занималась с [постоянно] ребенок-PL+ABL äči-p-e. … играть-LV-PERF ene постоянно äjl-oχun детьми.} kalna-n бабушка-ERG еще futbole футбол=3SG čur-ec-eneki хотеть-LV-PERF=3SG=COMP мы ‘Бабушка еще постоянно с детьми в футбол играла. … {Когда мы поступили в вузы, она обрадовалась.} Она все(Текст 2004 года) гда хотела, чтоб мы учились.’ hämišä [всегда] jan kːal-kː-ajan. учиться-LV-SUBJ=1PL 4.3. Перфект и результативность Некоторые глаголы в форме Перфекта выражают классическое результативное значение [Недялков, Яхонтов 1983]) и обозначают текущее состояние субъекта как результат предшествующего действия. К таким глаголам от (в смысле работы носятся arc- ‘садиться, сидеть’, čur-p- ‘останавливаться, стоять’, baskː- ‘ложиться, спать’, bit- ‘падать, лежать’15: (31) {Пропавшую корову долго искали, а утром видят:} bazar-i beli toj-eʁ-ala čur корова базар-GEN скот продаваться-LV-PT:IPF часть-O-LOC žIomo aˁm-b-i рот ‘Корова с открытым ртом стоит в той части базара, где [Keçaari 2001] продают скот.’ čur-p-ene. стоять-LV-PERF=3SG открывать-LV-AOC paj-n-u (32) beˁneˁʁ-i, sa ostːahar darvaz-in сильный sa nuakː-ec-i, ворота-GEN šavatː смотреть=3SG=ST-AOR один bo-n-a внутри-O-DAT NEG=видеть-DETR-AOP один хороший χüjäre девушка=3SG сидеть-PERF свой sa maˁjiˁn deve один ‘Он посмотрел: за крепкими воротами сидит удивительная, красивая девушка. А у нее на коленях спит черный дэв.’ kːaˁkːaˁpː-elal колено-SUPER=ADD baskː-e. спать-PERF черный дэв=3SG arc-e. izi (33) {Поискав пропавшего Ростома, друзья находят его тело в [Dabakov 2007] саду.} beˁtːunʁ-i, šon-o смотреть=3PL=ST-AOR DIST-NA умирать-AOP словно bit-ene. падать-PERF=3SG ‘Посмотрели: а он лежит, как мертвый.’ pːur-i kːinä [Dabakov 2007] Указанные глаголы в Перфекте способны сочетаться с наречием hälä(ki) ‘еще’ в значении сохранения состояния ‘всё еще’ (34)16. Напротив, с Перфектом других глаголов наречие может означать лишь ‘еще и, вдобавок’ (35). 15 Первый из двух глаголов лежания обозначает состояние ‘спать’ или ‘лежать’ как результат ситуации ‘ложиться’, второй — ‘лежать’ как результат ситуации ‘падать’ (в т.ч. о неодушевленном объекте). 16 С динамическими глаголами в форме Презенса наречие hälä(ki) имеет значение продолжения процесса, ср. hälä unek-sa ‘он(а) все еще ест’. (34) hälä arc-ene / čur-p-ene. сидеть-PERF=3SG стоять-LV-PERF=3SG еще ‘Он всё еще сидит / стоит.’ (35) hälä har-ene / cam-p-ene. еще приходить-PERF=3SG писать-LV-PERF=3SG ‘Он еще и пришел / написал {помимо всего прочего}.’ Аналогично, только «результативные» глаголы в форме Перфекта сочетаются с наречием häjsä ‘сейчас’ в значении ‘в данный момент, в настоящее время’ (36); так же интерпретируется наречие и с формой Презенса в актуально-длительном значении. С прочими глаголами в Перфекте, как и с формой Аориста, это наречие означает ‘только что’, поскольку описывается не состояние в настоящем, а недавнее действие в прошлом (37). (36) häjsä arc-ene / čur-p-ene. сейчас ‘Он сейчас сидит / стоит.’ сидеть-PERF=3SG стоять-LV-PERF=3SG (37) häjsä har-ene / cam-p-ene. сейчас приходить-PERF=3SG писать-LV-PERF=3SG ‘Он сейчас (= только что) пришел / написал.’ Перфекты других глаголов, передающие близкое к результативному значение, не сочетаются с hälä в значении ‘все еще’ или с häjsä в значении ‘сейчас, в данный момент’, что, впрочем, может объясняться не только отсутствием стативного компонента в значении формы, но и семантикой самой ситуации17. В некоторых случаях, однако, допускается сочетание с обстоятельством в аблативе, указывающем на начало периода, в который состояние имеет место, ср. (38) и (39). (38) {Ты что, разбил окно?} tää, näjn-in-aχun χoχ-pː-etːun нет вчера-O-ABL ‘Нет, окно еще со вчерашнего вчера было разбито (букв. со вчера разбили).’ ajn-in-a. окно-O-DAT разбивать-LV-PERF=3PL 17 Так, в работе [Недялков, Яхонтов 1983: 12] отмечается, что обстоятельства типа ‘все еще’ или ‘по-прежнему’ «свободно сочетаются с результативами, обозначающими временное состояние, но обычно не сочетаются с другими результативами и с глаголами в перфекте». (39) {Когда будет готово письмо?} namakː gele vaχtː-aχun cam-ec-ene. письмо много время-ABL быть.написанным-LV-PERF=3SG ‘Письмо уже давно (букв. с давнего времени) написано.’ В таких случаях, однако, разделить перфектное и результативное значение затруднительно. Отметим, например, что в примере (38), близком к объектному результативу, характеризуется состояние пациенса (‘окно’), однако он не является субъектом данной клаузы, будучи выраженным дательным падежом, а не абсолютивом18. 4.4. Другие значения Перфекта Перфекту свойственно употребление в экспериентивных контекстах, т.е. при указании на то, что ситуация имела место хотя бы однажды на протяжении жизни индивида. Следующие примеры адаптированы из «Анкеты по перфекту» (фразы №№ 1, 4); ср. также отрицательную форму в (84) ниже. Аорист в соответствующих контекстах оценен как неприемлемый. Подобное употребление для удинского Перфекта закономерно, учитывая, что он вводит в рассмотрение релевантные на момент речи факты. (40) {Ты читал что-нибудь из этого?} (*kːalezp-i) ho, kːal-p-ezu да читать-LV-PERF=1SG читать=1SG=LV-AOR MED girk-ä. книга-DAT ‘Да, я читал эту книгу.’ ke (41) bez kalba akː-enu (*ankː-i) мой дедушка видеть-PERF=2SG видеть=2SG=ST-AOR sal? вообще ‘Ты когда-нибудь видел моего деда?’ 18 Прямой объект в удинском языке может быть маркирован как абсолютивом (в этом случае представлена классическая эргативная стратегия кодирования), так и дативом (последнее свойственно определенным референтам). Некоторые примеры употребления Перфекта можно интерпретировать как выражающие «универсальное» или «инклюзивное» значение (‘ситуация началась в прошлом и продолжается в настоящее время’), которое вслед за [McCawley 1971: 104] и [Comrie 1976: 60] иногда выделяется среди значений «перфектного круга». Это касается, в частности, сочетаний с обстоятельством открытого интервала, указывающим на период наличия состояния (аналогичное русскому уже год как) и выражаемым связочной конструкцией — абсолютивной именной группой с личным показателем 3-го лица ед.ч.: (42) zu sa я ‘Я уже год как овдовел.’ [один год=3SG] вдовец süpür mand-ezu. оставаться-PERF=1SG [Keçaari 2001] usene (43) man-u ki COMP muʁecːcːe usene [18 который-NA ʁačːI-pː-ene … связывать-LV-PERF=3SG ‘...и Сатана целых восемнадцать лет держал ее связанной! (букв. которая восемнадцать лет связана Сатаной)’ год=3SG] дьявол-ERG šejtan-en (Лука 13:16) Вместе с тем, сочетаемость с данным типом обстоятельств не запрещена и для Аориста. Кроме того, и для самого для Перфекта она лексически ограничена и допустима далеко не для любого глагола. Более свободно для выражения инклюзивного значения используется Презенс (44), тогда как Перфект скорее обозначает именно завершившуюся ситуацию в прошлом (45). Примеры типа (45) выражают уже обычное «фактивное» значение и включают нейтральное обстоятельство замкнутого интервала в абсолютиве (ср. также (6) выше). (44) boris-en χib saade tːelevizore beˁʁ-sa Борис-ERG [три час=3SG] телевизор=3SG смотреть-PRS / *beˁʁ-e. смотреть-PERF ‘Борис смотрит телевизор уже три часа.’ (45) boris-en χib saad tːelevizore [три час] телевизор=3SG смотреть-PERF beˁʁ-e. Борис-ERG ‘Борис три часа смотрел телевизор.’ Что касается еще одного традиционно связываемого с категорией перфекта значения «горячих новостей», то в удинском оно скорее действительно закреплено за формой Перфекта. Естественных контекстов, однозначно иллюстрирующих данное значение, нам не встретилось, однако при переводе предложений типа (46) и (47) (адаптированных из «Анкеты по перфекту», фразы №№ 56, 58), в качестве первого варианта выбирается именно Перфект; употребление Аориста, впрочем, здесь также не запрещено. (46) {Что там за шум у ворот?} qːonaʁ-χone har-e! гость-PL=3SG ‘Гости приехали!’ приходить-PERF (47) {Что за грохот на кухне?} pišikːe, кошка=3SG ‘Это кошка, она тарелку разбила.’ tːalikːe тарелка=3SG разбивать-LV-PERF χaˁχaˁ-p-e. В отличие от многих других нахско-дагестанских языков, в т.ч. лезгинской группы, в которых перфекты связаны с выражением косвенной засвидетельствованности, в удинском Перфект нейтрален с точки зрения эвиденциальных противопоставлений. В целом, категория эвиденциальности не грамматикализована в современном удинском языке, в чем иногда усматривается ареальное влияние азербайджанского и (возможно, опосредованно) персидского языков [Chirikba 2008: 52]19. 5. Перфект в нарративе В нарративных текстах Перфект в большинстве случаев встречается в прямой речи персонажей, ср. примеры (20), (21) или (23) выше. По подсчетам, выполненным на материале удин 19 Заметим, что несмотря на ослабление эвиденциального значения перфекта в азербайджанском [Johanson 2000: 74; 2003: 288], различные значения косвенной засвидетельствованности выражаются в нем клитической связкой -(i)mІş, которая сочетается с различными видовременными формами (и аналога которой нет в удинском). ского перевода Евангелия от Луки, на употребления в прямой речи приходится 95% всех форм Перфекта, в то время как Аорист встречается в прямой речи лишь в пятой части случаев [Майсак 2014: 132]20. Тем не менее, Перфект может использовать и сам рассказчик, причем в различных компонентах нарративного текста. Рассмотрим такие случаи подробнее. 5.1. Перфект в инициальной формуле Перфектом оформляются формы глагола ‘быть, стать’ в традиционном сказочном зачине, вводящем главного героя, наподобие «жил-был Х» (буквально, «был, не был Х»). Подобная инициальная формула в целом характерна для Кавказа и Закавказья, в том числе для сказок народов Дагестана [Ганиева 2011: 10]. (48) bak-ene, tene быть-PERF=3SG NEG=3SG быть-PERF ‘Жил-был один воробышек.’ bak-e sa один čoval. воробей [Dabakov 2007] В сборнике [Keçaari 2001] с подобного зачина начинаются две сказки, в сборнике фольклора [Dabakov 2007] — восемь. Аорист в данном зачине не используется. Отметим также, что в половине из встретившихся случаев формула «был, не был» непосредственно не вводит персонажа, поскольку за ней следует полная клауза со своим сказуемым, которое может располагаться как в начале клаузы (49), так и на своем каноническом месте — в конце (50): (49) bak-ene, tene bak-e, bak-ene быть-PERF=3SG NEG=3SG быть-PERF быть-PERF=3SG sa один ‘Жил-был, жил один царь.’ padčaʁ. царь [Keçaari 2001] 20 В целом, имеется значительная асимметрия Аориста и Перфекта с точки зрения частотности сочетаний с различными лично-числовыми значениями: для Аориста очевидно абсолютное преобладание 3-го лица (95%), тогда как у Перфекта 3-е лицо занимает более скромное, хотя также доминирующее место (68%), но при этом гораздо частотнее использование с 1-м лицом (20%), особенно 1-м лицом ед.ч. [Майсак 2014: 131—132]. (50) bak-ene, tene bak-e, sa быть-PERF=3SG NEG=3SG быть-PERF один išqːare мужчина=3SG быть-PERF ‘Жил-был, жил один старик.’ bak-e. qːoža старик [Dabakov 2007] В интродуктивной части нарратива, — хотя не в данном зачине, — характерно также использование Плюсквамперфекта, см. ниже21. 5.2. Перфект в фоновых предложениях и коде Как уже было показано в примере (21) выше, Перфект может обозначать релевантность ситуации не для момента речи, а для определенной точки в нарративной последовательности — как правило, в случае, если эта последовательность выдержана в «настоящем историческом» (в этом случае подвижная точка отсчета в нарративе и момент речи «как бы» совпадают). Переключение с нарративного режима на фоновый нередко происходит при помощи клаузы с глаголом ‘смотреть’ (как в (21), (32) и (33)) или ‘видеть’ (52): PROH=говорить-IMP ночью волк-PL-ERG (51) {У сельского бригадира был козел, который везде ходил за хозяином. Однажды он пропал, а утром увидели, что собаки грызут кости того козла.} , hun maup-a ты šo-tː-o DIST-NO-DAT разрушать-LV-PERF=3PL кость-PL=ADD χaˁ-juʁ-ojnakː pajtːun собака-PL-BEN часть=3PL держать-PERF ‘Оказывается, ночью волки его разорвали. А часть костей [Keçaari 2001] досталась и собакам.’ üše ul-urχo-n uˁqːen-χoal car-p-etːun. ef-e. 21 Хотя употребление перфектных форм в интродуктивных контекстах не является типологически тривиальным, оно отмечалось еще в ряде языков, в т.ч. чукотско-камчатских [Волков, Пупынина (наст. сб.)] и энецком [Ханина, Шлуинский (наст.сб.)]. 22 Выражение hun maupa ‘оказывается’ (букв. ты не говори) — по всей видимости, калька с азербайджанского sən demə ‘оказывается’, имеющего аналогичную внутреннюю форму. (52) {Весь день Руфь подбирала на поле колосья. Вечером она anekː-sa вернулась в город.} qːajnako-n свекровь-ERG видеть=3SG=ST-PRS COMP DIST-NO-ERG ečer-e. bašaʁe упавшие.колосья=3SG приносить-PERF ‘Ее свекровь увидела, что она принесла колоски.’ šo-tː-in ki, (Руфь 2:18) Подобные предложения демонстрируют особый тип фоновых фрагментов, отличающийся от интродуктивной части. В начале нарратива описываются общая обстановка («сеттинг»), в которой будет происходить действие; с точки зрения темпоральных отношений соответствующие клаузы независимы от собственно нарративных клауз, на которых построена основная линия (ср. в этой связи противопоставление narrative clauses и free clauses в известной концепции дискурсивной структуры, разработанной У. Лабовым [Labov 1972]). Что же касается случаев типа (51) и (52), то здесь ситуации ‘его разорвали волки’ или ‘она собрала колоски’, лежащие вне основной линии, тем не менее напрямую зависят от нее и являются, так сказать, темпорально «связанными»23. Отметим, впрочем, что фоновая функция более характерна для Плюсквамперфекта, выражающего релевантность результата по отношению к точке отсчета в прошлом, см. раздел 6. Кроме того, Перфект отмечается и еще в одном типе дискурсивных фрагментов, не относящихся к основной линии — а именно, в заключительных, резюмирующих предложениях нарративов, подводящих итог повествованию («кода»). Таких примеров немного; ср. ниже один из них, завершающий легенду о двух домах, которые ушли под землю после того, как жившие в них жених и невеста были разлучены и девушка умерла от горя24 23 Ср. в этой связи противопоставление «фона1» (background1), независимого от основной линии, и «фона2» (background2), тесно с ним связанного темпоральными отношениями, в работе [Hooper 1998: 122—123], развивающей идеи У. Лабова на более «экзотическом» языковом материале. 24 Сказуемое в данном предложении — выражение со значением ‘происходить, возникать, образовываться’, калька с азербайджанского ǝmǝlǝ gǝlmǝk. eχlät-en (53). Данное употребление Перфекта полностью соответствует его основной функции — обозначению текущей релевантности ситуации, имевшей место в прошлом. (53) bav-oʁ-oj tːambatan kːinä ajiz-e село-LOC Тамбатан pːaˁ orajin отец-PL-GEN беседа-ERG čalχ-eʁ-ala быть.знакомым-DETR-PT:IPF два me-täre PROX-ADV=3SG дело-DAT приходить-PERF ‘Вот как, по словам предков, в селе возникли два родника, [Keçaari 2001] известные как (озеро) Тамбатан.’ родник ämäl-ä словно har-e. 5.3. Перфект при описании последовательности фактов Перфект может быть употреблен и при передаче последовательности ситуаций, однако в специфических условиях. Так, следующий фрагмент нарратива (54) — из той же легенды о женихе и невесте — выдержан в Перфекте. Вместе с тем, он не имеет в повествовании такого же статуса, что предшествующие и последующие события, а фактически представляет собой завязку второй части рассказа. Если в первой части речь шла о том, что родившиеся в двух знакомых семьях мальчик и девочка были обручены с колыбели и все ждали их свадьбы, то затем следует отступление, предваряющее дальнейшие драматические события: «Говорят, что от судьбы нельзя убежать. Но дьявол не спит, он прячется в темноте. Ищет, как бы разрушить счастье двух молодых людей». Затем идет фрагмент (54), а затем — уже в Аористе, как и в первой части нарратива, — говорится о событиях, последовавших за советом гадальщицы (родители парня нашли ему новую невесту, а помолвленная с ним девушка вскоре умерла). Таким образом, «мини-нарратив» в Перфекте представляет собой описание комплексной ситуации, не встроенной напрямую в основную нарративную линию, а служащую исходной точкой для последующих событий. (54) sa ʁi p-itːun, kːoj-a ʁar-e karnune один день говорить-AOR=3PL парень-GEN дом-DAT mom-a sa falči один гадальщик старуха=3SG приходить-PERF воск-DAT χe-b-i растапливать-LV-AOC класть.внутрь-PERF=3SG вода-O-ERG buj полный миска-GEN внутри гадание=3SG bap-ene χe-n-en ǯam-e har-e. boš. fale bava ošaal nana – qaj-p-e. открывать-LV-PERF потом=ADD мать(DAT) отец(DAT) p-eneki … говорить-PERF=3SG=COMP ‘Однажды (в селе) сказали, что в дом парня приходила старуха-гадальщица. Она растопила воск и положила его в чашу, наполненную водой. Стала гадать. Потом она сказала отцу и матери... {что невеста из бедной семьи и помолвку с [Keçaari 2001] ней надо расторгнуть}.’ Аналогично, выдержанные в Перфекте краткие биографические рассказы типа приведенного ниже (для экономии места текст дается без поморфемного разбора) по сути не являются нарративами. В них каждая ситуация значима сама по себе, а не только как элемент хронологического ряда, и в целом текст служит скорее характеристикой человека, чем рассказом о последовательности событий. (55) qːoasari vorošil 1932-ǯi usena qːäbälä rajonin niˁžIe ajizene nanaχun bake. bipː usenin bakatːan bava ačIespːene. sa viči sa χunči nanaj umudatːun mande. niˁžIe ajizin biˁʁiˁn iškːola, bäkün šähäre universitːetːe čarkːe. Ворошил Коасари (Гукасян) родился в 1932 году в селе Нидж Габалинского района. Когда ему было четыре года, он лишился отца. Брат и сестра остались на попечении матери. Он окончил ниджскую среднюю школу и университет в Баку. Затем он много лет занимался изучением языков и написал множество работ. Одна из его книг вышла в 1974 году. Две книги издали после. Г. Ворошил был очень добрым человеком. Он помогал многим людям. Поэтому знавшие его люди не забывают его. [Aydınov, Keçaari 1996a] oša boχoj usenχo muzurχoj loχol äšbi gele äsärχone campe. šotːaj sa girk 1974-ǯi usenane čːere. pːuranna ošatːun tärbe. qː[oasari] vorošil gele mučːIamuz amdare bake. aˁχiˁl-iˁšIa hema amdara kule pːapːespːe. šotːajnakːal čalχalχoj ejeχun tene čːejsa. 6. Употребление Плюсквамперфекта 6.1. Плюсквамперфект как «перфект в прошлом» Плюсквамперфект морфологически является производной от Перфекта «ретроспективной» формой, функционально же это аналог Перфекта в плане прошлого (или «сверхпрошлого»). Его основная функция — введение в рассмотрение ситуации, релевантной не на момент речи, а по отношению к точке отсчета в прошлом. Эта точка отсчета может быть задана в контексте эксплицитно, либо она может относиться к неопределенному плану прошлого, расцениваемому говорящим как далекий от настоящего момента. Так, в примере (56) ситуация ‘урок начался’ описывается как уже имевшая место к точке отсчета ‘(вчера) я пришел в школу’. (56) näjni zu iškːol-a eʁ-atːan, därs-urχo вчера я школа-DAT приходить-TEMP урок-PL burq-enej. начинаться-PERF=3SG=PST ‘Вчера, когда я пришел в школу, уроки уже начались.’ Основная функция Плюсквамперфекта в нарративном тексте — введение в рассмотрение ситуации, имевшей место до точки отсчета в прошлом: (57) {Жители села спрятались от завоевателей в зарослях камыша. Всего их было около ста человек, включая женщин и детей.} ʁarʁajin-χo-n ič-oʁ-oj юноша-PL-ERG сам-PL-GEN война-GEN припасы-PL=ADD eˁχ-tː-etːunij. брать-LV-PERF=3PL=PST ‘Молодые люди взяли с собой свое оружие.’ [Keçaari 2001] sursat-χoal dav-in (58) {По совету завистливого соседа герой бросил коконы шелкопряда в огонь. На следующий день он пришел на место, где горел костер, и не поверил глазам.} soʁ-o kulbakː-χo-j har bokː-i гореть-AOP кокон-PL-GEN каждый один-NA sa qːɨzɨl. tara-p-i bak-enej поворачиваться-LV-AOC быть-PERF=3SG=PST один золото ‘Все сгоревшие коконы превратились в золото.’ [Keçaari 2001] (59) {Ирод, увидев Иисуса, очень обрадовался:} barada gele про šej-urχone вещь-PL=3SG akː-sune šo-tː-aj DIST-NO-GEN много ič-uval i-bak-ej, слышать-LV-PERF=PST сам-DAT=ADD видеть-MSD=3SG čur-e-saj. хотеть-LV-PRS=PST ‘...ему (с давних пор) хотелось Его повидать, потому что он был о Нем наслышан (букв. много о нем слышал)...’ (Лука 23:8) Второй распространенный контекст, в котором Плюсквамперфект встречается в удинских нарративах — это начальное предложение текста (или эпизода), которое вводит основного персонажа и содержит завязку дальнейшего сюжета. Ср. следующие примеры, взятые из текстов, в которых следующая за вводным предложением основная линия выдержана в Аористе. (60) sa išqːar čuʁ-oχun sagala bazar-ene один мужчина жена-ABL tac-ej. уходить-PERF=PST ‘Один человек вместе с женой пошел на базар.’ [Keçaari 2001] вместе базар-LOC=3SG (61) sun-tː-in kːamaǯ-χo bul-ur oqː-a, tum-ur один-NO-ERG саженец-PL голова-PL низ-DAT корень-PL al-ane верх-DAT=3SG {В колхозе сажали шелковичный сад.} ‘Один человек посеял саженцы вершками книзу, а корешками кверху.’ bitː-ej. сеять-PERF=PST [Keçaari 2001] (62) sun-tː-in i-bak-enej, zoqːal-na bit-al-o один-NO-ERG слышать-LV-PERF=3SG=PST кизил-ATR χod-al-χun дерево-SUPER-ABL падать-PT:IPF-NA поворачиваться-LV-AOC eleme bak-sa. осел=3SG быть-PRS ‘Один человек услышал, что тот, кто падает с кизилового [Keçaari 2001] дерева, превращается в осла.’ tara-p-i Данное дискурсивное употребление вполне соответствует базовой функции Плюсквамперфекта с поправкой на то, что здесь точкой отсчета является эксплицитно не заданный неопределенный план прошлого («когда-то, как-то раз в прошлом»)25. 6.2. Результативный Плюсквамперфект Будучи аналогом Перфекта, Плюсквамперфект выражает стативное значение в прошлом у нескольких глаголов позиции, ср. (63) и (64), которые описывают состояние, имевшее место в точке отсчета в прошлом. Заметим, что в (64) стативный Плюсквамперфект глагола ‘сидеть’ входит в сочинительную последовательность с предикатами в Имперфекте, передающем здесь дуративное значение. (63) hun zäng-b-atːan, zu baskː-ezuj. звонить-LV-TEMP я ты ‘Когда ты позвонил, я спал.’ спать-PERF=1SG=PST (64) {Потеряв Иисуса, через три дня Его нашли в Храме.} uˁmuˁχe laχ-saj, tːoˁʁoˁl arc-enej, сидеть-PERF=3SG=PST isus määlim-χo-j Иисус учитель-PL-GEN возле šo-tː-oʁ-o DIST-NO-PL-DAT ухо=3SG класть.сверху-PRS=PST χavare весть=3SG брать-PRS=PST ‘Он сидел посреди учителей, слушая их и задавая вопросы.’ (Лука 2:46) haqː-saj. 6.3. Плюсквамперфект и удаленное/прекращенное прошлое В предложениях (65) и (66), адаптированных из «Анкеты по перфекту» (№№ 6, 7), удинский Плюсквамперфект выражает экспериентивное значение: факт участия субъекта в ситуации отнесен к отдаленному прошлому. В обоих случаях ответ мог бы содержать форму Перфекта, уже без эффекта удаленности во времени. 25 О данном типе употребления плюсквамперфекта («сдвиг начальной точки») в типологической перспективе см., прежде всего, [Сичинава 2013: 104–124]. (65) {Ты когда-нибудь видел моего деда?} akː-ezuj. видеть-PERF=1SG=PST micːikː маленький быть-TEMP ‘Я видел (его), когда был маленьким.’ bak-atːan (66) {В этом озере можно плавать?} ho, zu tːija ocːkːal-p-ezuj. да я ‘Да, я (когда-то) плавал в нем.’ DLOC купаться-LV-PERF=1SG=PST В следующих примерах речь идет уже не столько об удаленном, сколько о «прекращенном» прошлом (‘раньше’; в терминах [Плунгян 2001] — ‘ситуация имела место в некоторый момент в прошлом, но потом перестала иметь место’): (67) zu maskːv-in-a magazin-az jäšäjš-atːan, я Москва-O-DAT жить(+LV)-TEMP магазин-DAT=1SG äš-pː-ej. работать-LV-PERF=PST ‘Когда я жил в Москве, работал в магазине.’ (68) me ko beˁjine ʁar pːur-enej, сын умирать-PERF=3SG=PST воскресший=3SG ačI-enej, теряться-PERF=3SG=PST PROX bak-i, быть-AOR MED:NA baˁʁaˁnec-i. быть.найденным=3SG=LV-AOR {Ведь это мой сын:} ‘он был мертв (букв. умер), а теперь ожил, пропадал (букв. пропал) и нашелся.’ (Лука 15:24) Как показывают следующие примеры (адаптированы из «Анкеты по перфекту», №№ 80, 81), Плюсквамперфект может не только указывать на принадлежность ситуации к удаленному или «прекращенному» прошлому, но и выражать «антирезультативность» (‘результат ситуации перестал иметь место’)26. В (69) речь идет о строении, которое существует в настоящий момент, и Плюсквамперфект неуместен; напротив, в (70) сомнительна форма Перфекта, поскольку здание более не существует. 26 Предыдущий пример (68) также можно интерпретировать как выражающий значение аннулированного результата. (69) ši-na biqː-e (??biqː-ej) me кто-ERG=3SG:Q строить-PERF строить-PERF=PST PROX kilis-in-ä? церковь-O-DAT {Стоя у здания церкви:} ‘Кто построил эту церковь?’ (70) ši-na biqː-ej (??biqː-e) me кто-ERG=3SG:Q строить-PERF=PST строить-PERF PROX kilis-in-ä? церковь-O-DAT {Стоя у развалин церкви:} ‘Кто строил эту церковь?’ 6.4. Плюсквамперфект в авертивной конструкции Одним из типов употреблений, свойственных плюсквамперфектным формам типологически, является условное предложение с контрфактическим значением [Dahl 1985: 146]. Удинская форма в подобных случаях не отмечена: как уже говорилось выше, в нереальном условии (‘сделал бы’) используется особая форма Контрфактива, тогда как в аподосисе соответствующих конструкций — ретроспективные формы «будущего в прошедшем». Тем не менее, имеется ирреальный контекст, в котором допустим и Плюсквамперфект. Речь идет о конструкции, вводимой выражением male mandi (букв. ‘немного осталось’)27 и выражающей авертивное значение, как оно описано в работе [Kuteva 2001: 78]: ‘ситуация была на грани осуществления, но не осуществилась’. Как правило, глагол в данной конструкции имеет форму Контрфактива, однако многие носители допускают и употребление Плюсквамперфекта без существенной разницы в значении: (71) male bit-ijzuj / mand-i мало=3SG оставаться-AOR падать-CTRF=1SG=PST bit-ezuj. падать-PERF=1SG=PST ‘Я чуть не упал.’ 27 Исходно данное выражение представляет собой матричный предикат, зависимое которого может вводится при помощи факультативного субординатора ki (ср. male mandi ki bitijzuj, букв. ‘немного осталось, чтобы я не упал’), и является калькой с азербайджанского az qaldɩ ki с аналогичным составом компонентов. В речи malemandi близко к лексикализованному модальному слову со значением ‘чуть было не’. (72) javaš bak-a, male mand-i χe-n-a тихий стать-IMP мало=3SG оставаться-AOR вода-O-DAT cip-ijnuj / проливать-CTRF=2SG=PST проливать-PERF=2SG=PST ‘Острожно, ты чуть воду не пролил.’ cip-enuj. (73) näjni beš kːož male вчера наш дом мало=3SG bokː-ijinij / гореть-CTRF=3SG=PST ‘Вчера наш дом чуть не сгорел.’ bokː-enej. гореть-PERF=3SG=PST mand-i оставаться-AOR Как отмечает В. А. Плунгян, между значениями удаленного и «прекращенного» прошлого, аннулированного результата и ирреалиса «имеется достаточно очевидная семантическая общность; более того, в ряде случаев между разными значениями трудно провести четкую границу или они оказываются совместимы» [Плунгян 2001: 71]. Удинский плюсквамперфект в целом соответствует отмечаемой в языках мира тенденции — выступать в качестве особой категории, которая «обозначает не просто прошлое событие, а событие, отдаленность которого от момента речи тем или иным образом специально усилена — так сказать, некоторое “сверхпрошлое”» [Плунгян 2001: 71], ср. также [Сичинава 2013: 40–42]. 7. Отрицательный Перфект и Плюсквамперфект 7.1. Стратегии отрицания в финитных клаузах Перфект и его ретроспективный коррелят ведут себя особым образом с точки зрения отрицания. В целом в удинском языке имеется три отрицательных показателя, распределение которых зависит от синтаксического типа клаузы и, шире, от типа высказывания [Майсак 2009]. Все они могут располагаться либо в препозиции к глагольной форме, либо внутри нее (как эндоклитики). Тем самым, в отличие от лично-числовых энклитик, у которых морфосинтаксическая сфера действия (опорное слово) располагается слева, в формальную сферу действия показателей отрицания входит то, что находится справа — т.е. глагол или его часть. Семантически же сферой действия показателей отрицания является вся клауза целиком. Отдельный показатель ma закреплен за отрицательными повелительными высказываниями (клаузы с формами Императива, Гортатива, Юссива и др.), ср. maupa ‘не говори’ в (51). Показатель nu используется во всех нефинитных и некоторых неиндикативных клаузах (с формами Кондиционала, Контрфактива и др.), ср. nuakːeci ‘невиданный, удивительный’ в (32). Финитные же клаузы, возглавляемые формами индикатива, образуют отрицательные эквиваленты при помощи показателя te, к которому справа всегда примыкают лично-числовые клитики (ср. tez ‘NEG=1SG’, ten ‘NEG=2SG’, tene ‘NEG=3SG’ и т. п.). Комплекс «отрицание te + лично-числовая клитика» также может предшествовать глагольной словоформе либо располагаться внутри глагола в эндоклитической позиции. Как правило, глагольные формы допускают оба варианта в зависимости от темо-рематической структуры высказывания; ср. формальную «парадигму» отрицаний в Таблице 528. Таблица 5. Отрицание у основных форм глагола bak- ‘быть, стать’ (3SG). отрицание: препозиция tene bak-e tene bak-i tene bak-ijo batenek-ijo tene bak-sa batenek-sa tene bak-o(n) batenek-o(n) утвердительная форма bak-ene banek-i banek-ijo banek-sa banek-o(n) отрицание: «эндоклизис» batenek-e batenek-i Формы Перфект Аорист Перфект II Презенс Будущее потенциальное Будущее основное bak-ale Будущее долженствования bak-alane tene bak-al *tene bak-ala *batenek-ala batenek-al 28 Отметим, что не все формы в последнем столбце таблицы одинаково употребительны: например, отрицательное Будущее основное типа batenek-al ‘не будет’ допустимо, но встречается чрезвычайно редко. В целом, однако, эндоклитизация отрицательного комплекса происходит свободнее, чем эндоклитизация личной клитики в утвердительной клаузе: так, форма Будущего основного эндоклитизации одной только личночисловой клитики вообще не допускает (ср. *banek-al). То же верно и относительно неиндикативных форм: например, в повелительных формах расположение отрицания ma внутри основы широко распространено, тогда как для личных показателей это невозможно. С точки зрения семантической сферы действия как препозитивное, так и эндоклитическое отрицания можно охарактеризовать как сентенциальные, т.е. включающие всю клаузу. Различие между двумя стратегиями проявляется не всегда четко, однако, по всей видимости, связано не со сферой действия отрицания как таковой, а с фокусом отрицания, т.е. с коммуникативно выделенной частью внутри сферы действия (о понятии фокуса отрицания см., например, [Jäger 2008: 20–23]). Подобно тому, как в утвердительных высказываниях фокусируемая составляющая чаще всего располагается непосредственно перед глаголом (см. раздел 2.1), в отрицательных высказываниях коммуникативно выделенная позиция находится перед комплексом «показатель отрицания + глагол». Различие между двумя стратегиями отрицания можно проиллюстрировать следующими примерами, в которых используется форма Аориста одного и того же глагола bak- ‘быть’ (с зависимым предложением, возглавляемым инфинитивом, этот глагол имеет значение ‘мочь, быть способным’). Пример (74) представляет собой более нейтральный случай, в котором показатель отрицания предшествует всей глагольной форме. Что же касается (75) с эндоклитизацией отрицания, то здесь в морфосинтаксическую сферу действия показателя входит только вторая, «отделяемая» часть основы вместе с флексией (-k-i), а первая часть (ba-) оказывается в «предглагольной» позиции. (74) {Спасшиеся от завоевателей сельчане спрятались в лесах и mačIukːal tːitː-es горах.} sa pajal один часть=ADD никуда bak-i. быть-AOR] ‘А часть не смогла никуда убежать.’ tene бежать-INF [NEG=3SG [Keçaari 2001] (75) sa üše šon-o gele usune один ночью DIST-NA много быстро=3SG спать-AOR ama nepːaχ-ec-es но ‘Однажды ночью он рано лег спать, но заснуть не смог.’ batenek-i. быть=[NEG=3SG=ST-AOR] засыпать-LV-INF baskː-i, [Кечаари 1996] У Перфекта противопоставление двух стратегий устроено аналогично. Судя по имеющимся текстам (где, впрочем, отрицательных форм Перфекта вообще не так много), вариант с препозитивным отрицанием типа tene bak-e распространен в наибольшей степени. Клаузы с таким типом отрицания вводят ситуации, не имеющие места в действительности; ср. его использование в формуле сказочного зачина выше (примеры (48)–(50)), а также в следующих примерах: (76) {После прогулки дети сообщают бабушке, что ее внука, видимо, унесла река.} heqːara qaˁv-eˁc-ejan, сколько искать-LV-PERF=1PL [NEG=1PL находить-LV-PERF] [Keçaari 2001] ‘Сколько мы ни искали (его), не нашли.’ baˁʁaˁ-b-e. tejan (77) šejtan tene baskː-e, bajinqː-un ga-l-a дьявол [NEG=3SG спать-PERF] темнота-GEN место-O-LOC čːapː-bak-ene. прятаться-LV-PERF=3SG ‘Дьявол не спит, он спрятался в темноте.’ [Keçaari 2001] Эндоклитический вариант отрицания типа batenek-e, в котором отрицательный комплекс предшествует «функциональному» компоненту глагольной формы, ее морфосинтаксическому локусу, используется реже (это вполне соответствует и крайней редкости эндоклитизации лично-числового показателя в утвердительном Перфекте, о чем уже упоминалось выше). Происходит это в случаях, когда акцент делается на том, что не имела места именно определенная ситуация; как правило, наличие подобной ситуации является ожидаемым, так что ее отрицание корректирует данное ожидание. Так, (78) можно неформально перефразировать как ‘такого, что я выпил водки, не было’, (79) — как ‘такого, что мы что-то делили, не было’, а (80) — как вопрос ‘верно ли, что не было такого, что вы читали?’. (78) {А.: Да ты, похоже, выпил! Б.:} tä, äräqːi uˁtezʁ-e. нет водка ‘Нет, я не пил водку!’ пить=[NEG=1SG=ST-PERF] (79) {Младший брат опровергает слухи о том, что старший брат jan разделять=[NEG=1PL=LV-PERF] мы обобрал его:} jan hikːkːal ǯöjtejanb-e, мы ничто sun-aχun друг.друга-ABL ‘Мы ничего не делили, мы друг с другом хорошо (жи (Текст 2006 года) вем)...’ jönijan … хороший=1PL (80) {Некоторые из фарисеев сказали: — Вы зачем делаете то, iz tːoˁʁoˁl bak-i-tː-oʁ-on чего нельзя делать в субботу!} david-enqːa Давид-ERG=COORD свой возле bak-atːan kːä-b-sun-a busa голодный быть-TEMP что:NA-делать-MSD-DAT kːaltenanp-e? читать=[NEG=2PL=LV-PERF] ‘– А разве вы не читали, что сделал Давид, когда сам он и (Лука 6:3) люди его голодали? {— ответил им Иисус.}’ быть-AOP-NO-PL-ERG Вынесение «лексического» компонента глагола в предглагольную позицию, ассоциируемую с коммуникативным выделением, позволяет оперировать с ним при построении информационной структуры высказывания как с самостоятельной единицей. Так, при препозитивной стратегии отрицания возможно лишь контрастивное выделении в предглагольной позиции аргумента или адъюнкта, ср. противопоставление объектов ‘мясо’ и ‘картофель’ в (81) (в примерах ниже контрастивные группы выделены подчеркиванием). «Узкое» же отрицание позволяет включить в противопоставление лексическое значение предиката, носитель которого тем самым оказывается как раз в позиции перед «собственно глагольной» частью — как в (82), где противопоставлены ситуации ‘сварить (мясо)’ и ‘пожарить (мясо)’: (81) nana-n žIal-d-e, jeqː-a tene мать-ERG мясо-DAT [NEG=3SG кипятить- LV-PERF] kːartːopː-in-ane картофель-O-DAT=3SG кипятить-LV-PERF ‘Мама сварила не мясо, а КАРТОШКУ.’ žIal-d-e. (82) nana-n jeqː-a žIaltened-e, мать-ERG мясо-DAT кипятить=[NEG=3SG=LV-PERF] tːatːanep-e. жарить=3SG=LV-PERF ‘Мама мясо не сварила, а ПОЖАРИЛА.’ Как правило, утвердительная форма Перфекта выступает с эндоклитическим лично-числовым показателем именно при противопоставлении такого типа, как представлено во второй части (82), т.е. с фокусированием «лексического» компонента глагола (в данном случае выделен компонент tːatːa- ‘жарить’, т.е. ‘то, что произошло, было именно ситуацией жарения’). Ср. также следующий пример, в котором персонажи осознают, что ́ именно они сделали ночью: (83) {Увидев, как им казалось, хороший ореховый куст, двое друзей ночью в тайне друг от друга приходили к нему: один — чтобы стрясти с него орехи, другой — чтобы очистить место под кустом для последующего сбора орехов. Утром они пришли и обнаружили, что проделали все это с ольхой.} sun-tː-in один-NO-ERG ольха-ATR дерево-DAT бить=3SG=LV-PERF sun-tː-inal один-NO-ERG=ADD косить=3SG=LV-PERF ‘Один по ольхе бил, другой (под ней) косил.’ ʁološI-na χod-a tːapːep-e, capep-e. (Текст 2004 года) 7.2. Конструкция с постпозитивным отрицанием Перфект проявляет исключительность в том, что у него имеется третья разновидность отрицания — причастие / деепричастие совершенного вида с отрицательным комплексом в постпозиции, ср. bak-i tene ‘не был’. На первый взгляд, эта конструкция должна формально считаться третьим отрицанием Аориста, поскольку в ней использована форма на -i, а не на -e. Тем не менее, такая интерпретация исключена по меньшей мере двум причинам. Во-первых, в удинском языке существует жесткое ограничение на расположение фокусной составляющей по отношению к финитному глаголу: она не может располагаться после глагольной вершины. Как видно по обязательной позиции личной клитики, фокусной составляющей в отрицательных индикативных клаузах является показатель отрицания te, и он может находиться либо перед глаголом, либо «внутри» него (во втором случае он располагается перед «функциональной» частью глагола), ср. (81) vs. (82) выше. Именно поэтому конструкции с постпозитивным отрицанием у финитных глагольных форм невозможны (ср. *bak-e tene с Перфектом, *bak-sa tene с Презенсом, *bak-o tene с Будущим потенциальным и пр.). Таким образом, форма на -i в конструкции типа bak-i tene ‘не был’ — это не вершина клаузы, не финитный Аорист, а совпадающая с ним нефинитная форма причастия / деепричастия. Во-вторых, третий тип отрицания семантически соответствует именно Перфекту, а не Аористу: он имеет перфектное значение и почти всегда признается синонимичным именно формам типа tene bak-e, но не tene bak-i. Судя по имеющимся текстам, частотность постпозитивного отрицания Перфекта далеко не так высока, как препозитивного отрицания, однако несколько превышает эндоклитическое, которое для Перфекта явно маргинально и отмечено в единичных случаях. Третий тип отрицания также имеет широкую сферу действия, включающую всю пропозицию; его отличие от препозитивного отрицания, однако, удается выявить не до конца. Так, в приведенных ниже примерах вместо формы с постпозитивным отрицанием можно было бы употребить и препозитивное (tene bak-e, tene tadec-e, tez akː-e). Напротив, отрицательный Аорист в соответствующих контекстах имел бы чисто событийное значение (‘мой брат не поехал в город’, ‘я тебя не увидел’ и пр.). (84) bez viči maskːv-in-a ba-j tene. мой брат Москва-O-DAT быть-AOP NEG=3SG ‘Мой брат не бывал в Москве.’ 29 В удинской разговорной речи распространены редуцированные формы причастия / деепричастия СВ и Перфекта от частотного глагола ‘быть, стать’: согласный основы /k/ в таких формах выпадает, в результате чего исходное /baki/ превращается в /baj/ (как в примере (84)), а /bake/ — в /be(j)e/ (как в примерах (21) и (86)); см. подробнее [Майсак 2008а: 144–145]. (85) {Из предисловия к изданию удинского фольклора.} me naʁɨl-χo hälä čap-a PROX сказка-PL еще печать-DAT давать-DETR-AOP tene. NEG=3SG ‘Эти сказки еще не издавались.’ tad-ec-i [Dabakov 2007] (86) gele vaχtːe va akː-i tezu, много время=3SG ты:DAT видеть-AOP NEG=1SG kːän что:NA=2SG меняться-LV-PERF ‘Давно я тебя не видел, как же ты изменился!’ badal-be-e! У Плюсквамперфекта, как и в целом у «ретроспективных» форм, также возможны два основных варианта отрицания, соответствующих отрицательному Перфекту, но с дополнительной клитикой прошедшего времени на правой периферии словоформы: ср. tene bak-ej (< tene bak-e + j) с отрицательным комплексом в препозиции к глаголу и batenek-ej (< batenek-e + j) — внутри него. Третья разновидность отрицания, также построенная на основе отрицательного Перфекта, состоит из причастия / деепричастия совершенного вида и отрицательного комплекса с клитикой прошедшего времени, ср. bak-i tenej (< bak-i tene + j). Все три возможных типа отрицания отмечаются в текстах; относительно их распределения верно то же, что было сказано о Перфекте выше. Ср. (87) с препозитивным расположением показателя, (88) с его эндоклитизацией и (89) с постпозицией. (87) {Дети предложили Чукуди пойти с ними в леc, чему он весьма обрадовался.} šo-tː-in DIST-NO-ERG еще один лес NEG=3SG видеть-PERF=PST [Keçaari 2001] ‘Он еще никогда не видел леса.’ hälä sa čːäläj tene akː-ej. (88) {Посмотрите, как растут лилии: они не трудятся, не прядут. Но, говорю вам,} solomon-enal … me vard-urχo-j saj-ǯä-tː-ul Соломон-ERG=ADD PROX роза-PL-GEN один-RESTR-NO-SUPER larikː словно надевать=NEG=3SG=ST-PERF=PST ‘...сам Соломон, (при всем своем блеске,) не одевался так, (Лука 12:27) как любая из них.’ latenep-ej. (89) {Пропавшего мальчика искали, но никак не могли найти.} unkː-o говорить=2SG=ST-POT вообще быть-AOP NEG=3SG=PST ‘Как будто30 его вообще не было.’ [Keçaari 2001] tenej. bak-i sal 8. Проблема происхождения Аориста и Перфекта 8.1. Аорист как более старая форма Установление происхождения и исторического развития грамматических форм является непростой задачей для нахскодагестанских языков, для которых отсутствуют сколько-нибудь древние письменные памятники. Удинский язык как потомок языка Кавказской Албании, обладавшего оригинальным алфавитом и литературой, представляет собой исключение: благодаря обнаружению и недавней публикации двух древних рукописей с фрагментами библейских текстов мы в общих чертах представляем грамматическое устройство древнеудинского языка, в том числе его глагольную систему31. Согласно краткому грамматическому очерку в [Gippert et al. 2008], написанному Й. Гиппертом и В. Шульце, ядро видо-временной системы индикатива в языке кавказско-албанских палимпсестов составляли настоящее время, совпадающее с презентной основой на -a, и прошедшее время, образуемое от основы претерита при помощи суффикса -j (-i); обе эти формы использовались и в функции причастий. Две производные от них аналитические фор 30 Модальное слово unkː-o (лексикализованная форма ‘ты скажешь’) имеет значение ‘как будто’, ‘можно подумать’ и, по всей видимости, является калькой с азербайджанского deyǝsǝn ‘кажется’ либо deyǝrsǝn ‘как будто’ (‘говорить’ в форме 2-го лица ед.ч. оптатива на -ǝ либо будущего времени на -r). 31 Издание двух кавказско-албанских рукописей, найденных в монастыре Св. Екатерины на Синае грузинским историком Зазой Алексидзе, было осуществлено коллективом ученых, в состав которых вошел и немецкий специалист по удинскому языку Вольфганг Шульце. Рукописи, представляющие собой палимпсесты с трудно читаемым нижним (собственно кавказско-албанским) слоем, включают Евангелие от Иоанна и лекционарий, сборник литургических чтений, — в общей сложности это около 120 страниц текста, созданного в промежутке между концом VII в. и X в. [Gippert et al. 2008]; см. также обзор [Майсак 2010]. мы, имперфект и плюсквамперфект, включали служебный элемент -hej (hē) — клитическую форму прошедшего времени от глагола ihesun ‘быть, стать’. Судя по всему, современный удинский Аорист на -i восходит именно к форме прошедшего времени на -j (-i); клитика же прошедшего времени -hej скорее всего послужила источником показателя «ретроспективного сдвига». Фиксация «предка» Аориста в наиболее древних из существующих памятников удинского языка вполне соответствует его интуитивному восприятию как формы, грамматикализованной раньше остальных форм прошедшего времени. На это предположительно указывает, в частности, упомянутая выше редукция показателя -i в 3-м лице нерегулярных глаголов (раздел 3.4). Кроме того, само по себе значение перфективного прошедшего нередко является поздним этапом исторической эволюции (которому диахронически предшествует значение перфекта, см. ниже). Впрочем, трудно судить, возник ли Аорист на -j (-i) как перфектная форма — и, следовательно, за прошедшие века прошел существенный путь семантического развития, — либо он изначально имел чисто аористное значение. Связь финитной формы перфективного прошедшего и нефинитной перфективной формы (как правило, деепричастия) является стандартной для языков лезгинской группы. Так, в цахурском языке аорист совпадает с перфективным деепричастием, которое, в свою очередь, тождественно перфективной основе [Кибрик, Тестелец (ред.) 1999: 86–87, 209]32. Аорист лезгинского языка совпадает с перфективным деепричастием, которое образуется от основы перфектива при помощи суффикса -na [Haspelmath 1993: 131–132]. В агульском аорист также производен от перфективного деепричастия на -na, но является морфологизованной аналитической формой — сочетанием деепричастия и постпозитивной связки [Мерданова 2004: 72; Майсак 2012: 236–237]. В крызском языке аорист представляет собой субстантивированное перфективное причастие, без вспомогательного глагола [Authier 2009: 141]. Аналогичный источник — деепричастие или причастие от перфективной основы, возможно, исходно в сочетании 32 Форма аориста совпадают с перфективной («терминативной») основой и в арчинском языке, хотя в качестве нефинитной формы она не используется [Кибрик 1977: 83, 86, 192]. со связкой (впоследствии утраченной), — правдоподобен и для удинского (и кавказско-албанского) Аориста. 8.2. Перфект как более молодая форма Отсутствие в древнеудинских источниках формы, которая могла бы рассматриваться как предшественник Перфекта, может свидетельствовать о том, что Перфект появился в языке лишь позднее (либо находился в соответствующий период на периферии грамматической системы и не был зафиксирован в текстах). Как представляется, некоторые внутриязыковые особенности в поведении данной формы в сочетании с тем, что известно о положении дел в родственных удинскому языках и о путях развития глагольных категорий в целом, позволяют представить вероятный сценарий языковой эволюции удинского Перфекта. С семантической точки зрения взгляд на Перфект как на сравнительно молодую форму оправдывается тем, что он в значительной степени сохраняет результативное значение, которое предшествует перфектному диахронически: ср. путь грамматикализации «РЕЗУЛЬТАТИВ > ПЕРФЕКТ > ПЕРФЕКТИВНОЕ ПРОШЕДШЕЕ» (или альтернативное развитие «РЕЗУЛЬТАТИВ > ПЕРФЕКТ > ИНФЕРЕНТИВНОЕ / ЗАГЛАЗНОЕ ПРОШЕДШЕЕ»), рассматриваемый на широком типологическом материале в [Bybee et al. 1994: ch. 3], однако известный в аспектологической литературе и раньше (см., в частности, [Маслов 1983]). Удинская форма, тем самым, не слишком далеко «ушла» по данному пути развития от исходной точки, пока еще не продвинувшись дальше собственно перфектного этапа. Не вполне коррелирует с семантической «молодостью» план выражения Перфекта: он является синтетической формой с суффиксом -e при том, что типологически перфектные формы имеют сильную тенденцию к аналитической структуре. Так, в выборке, проанализированной в книге [Dahl 1985: 129], перфект имеет аналитическое выражение примерно в 85% случаев; как правило, исходная конструкция представляет собой причастие или аналогичную нефинитную форму в сочетании со связкой (либо другим вспомогательным глаголом). Подобные исходные структуры характерны для перфектных форм и в лезгинских языках. Например, в арчинском и цахурском языках перфекты представляют собой сочетание перфективных деепричастий и связок настоящего времени [Кибрик 1977: 86–87, 195; Кибрик, Тестелец (ред.) 1999: 86–87, 209]. Перфекты в лезгинском и агульском языках образованы от перфективного деепричастия на -na при помощи вспомогательного глагола ‘быть, находиться внутри’ в настоящем времени [Haspelmath 1993: 131; Мерданова 2004: 72; Майсак 2012: 236–237]; в обоих языках эти сочетания морфологизованы и чаще употребляются уже в синтетическом виде. В крызском языке перфект представляет собой морфологизованное сочетание деепричастия предшествования и экзистенциальной связки [Authier 2009: 142]. Таким образом, хотя перфекты в названных языках и восходят к аналитическим конструкциям, в настоящее время они либо полностью, либо в значительной степени превратились в синтетические формы (что неудивительно, учитывая, что постпозитивный вспомогательный глагол, как правило, безударен и легко становится суффиксом либо вовсе утрачивается). Аналогичную исходную структуру можно предполагать и для удинского Перфекта, признав его бывшей аналитической формой, претерпевшей быструю морфологизацию. В этом случае суффикс -e отражает слияние показателя нефинитной формы (причастия или деепричастия) и связки / вспомогательного глагола. Как представляется, признание удинского Перфекта сравнительно недавно грамматикализованной формой позволяет понять и некоторые особенности его морфосинтаксиса. Во-первых, это упомянутое в разделе 2.1 предпочтение энклитической позиции лично-числового показателя (ср. bak-ene) перед эндоклизисом, свойственным таким наиболее частотным индикативным формам, как Аорист или Презенс (ср. banek-i, banek-sa). Одним из объяснений такого предпочтения может быть именно относительный возраст Перфекта: у исходной для него аналитической структуры личный показатель должен был находиться на постпозитивном вспомогательном глаголе, и современная энклитическая позиция отражает это расположение. В этом смысле эндоклизис личного показателя у Аориста или Презенса связан с тем, что эти формы были грамматикализованы раньше и связь с исходными для них структурами уже успели утратить33. При та 33 Не исключен и такой вариант, что Аорист и Презенс вообще не восходят к аналитическим конструкциям, а появились в результате синтаксической реинтерпретации нефинитных форм — соответственно, ком подходе дефолтный эндоклизис личного показателя следует считать «нормальным» для финитных форм индикатива; соответственно, те более молодые формы, для которых эндоклизис затруднен или невозможен (последнее свойственно также Будущему общему и Будущему долженствования) еще не достигли этого «нормального» состояния [Maisak 2014]. Теоретически, позиция личного показателя может быть связана и не со структурными факторами, а с семантическими. Поскольку в целом расположение личных клитик отражает коммуникативную перспективу, эндоклизис свойствен тем глагольным формам, которые по умолчанию фокусируют пропозициональное содержание (в случае Аориста — ‘имела место ситуация типа Р’); напротив, энклитический показатель включает в свою сферу действия всю глагольную форму и помещает в фокус истинностную оценку (в случае Перфекта — ‘то, что имела место ситуация Р, является фактом’). При таком подходе, однако, неясно, почему наиболее близкая к Перфекту по значению форма, а именно Перфект II на -ijo (см. о нем Заключение), с точки зрения позиции личного показателя ведет себя не как Перфект, а как Аорист. 8.3. Постпозитивное отрицание и структура Перфекта Второе явление, которое скорее всего напрямую связано с исходной аналитической структурой Перфекта, — это наличие у него отрицания с постпозицией комплекса «te + лично-числовой показатель». Именно такая структура отрицания и ожидалась бы у исходной аналитической формы «причастие/деепричастие + связка»: в лезгинских языках отрицательные эквиваленты аналитических глагольных форм включают отрицательную (как правило, супплетивную) форму вспомогательного глагола. Отсутствие структуры с постпозицией отрицательного комплекса у таких форм, как Аорист или Презенс, свидетельствует, как и в случае с рассмотренным выше противопоставлением дефолтного эндоклизиса vs. энклизиса, либо о том, что эти формы уже успели утра перфективного причастия / деепричастия и дательного падежа инфинитива (согласно гипотезе, высказанной в [Майсак 2008б], удинский Презенс развился на основе отглагольной формы с локативным значением типа ‘находиться в делании’). тить какую-либо «память» об изначальном аналитизме, либо о том, что они исходно и не были аналитическими34. Наличие постпозитивного отрицания у Перфекта позволяет уточнить его исходную структуру и утверждать, что в ее состав входило именно причастие, а не деепричастие (точнее, «форма на -i в функции причастия», поскольку эти две функции скорее всего совмещались у одной формы и на этапе возникновения Перфекта). Оснований для такого утверждения два. Первое состоит в том, что структура постпозитивного отрицания Перфекта (и Плюсквамперфекта) соответствует структуре предиката связочных предложений. Строго говоря, формально выраженной связки в современном удинском языке нет: предложения идентификации, характеризации, таксономии имеют структуру «[СУБЪЕКТ] [ПРЕДИКАТ]», при этом за предикатом следует личный показатель или отрицательный комплекс: ср. утвердительное предложение (90), отрицательное предложение (91), отрицательное предложение прошедшего времени (92). (90) bezi kalna-j pop-ur [мой бабушка-GEN волосы-PL] ‘У моей бабушки белые волосы (букв. волосы моей ба[Aydınov, Keçaari 1996a] бушки белые).’ macːine. [белый]=3SG (91) bezi kalna-j macːi pop-ur волосы-PL] [белый] NEG=3SG tene. [мой бабушка-GEN ‘У моей бабушки волосы не белые (букв. волосы моей бабушки белые не есть).’ (92) bezi kalna-j pop-ur macːi tenej. [мой бабушка-GEN волосы-PL] [белый] NEG=3SG=PST ‘У моей бабушки волосы не были белыми (букв. волосы моей бабушки белые не были).’ 34 Финитные и нефинитные синтетические формы в лезгинских языках (если они не представляют собой морфологизованные аналитические конструкции) имеют префиксальное отрицание. Иногда именно стратегия образования отрицания позволяет различить совпадающие формы, ср. в лезгинском аорист fena ‘пошел’, тождественный перфективному деепричастию fena ‘пойдя’, при различии отрицательного аориста fena-č ‘не пошел’ и отрицательного деепричастия te-fena ‘не пойдя’ [Haspelmath 1993: 127]. Точно так же в клаузах с отрицательными Перфектом и Плюсквамперфектом отрицательный комплекс следует за предикатом. Поскольку причастие является более естественным кандидатом на роль вешины сказуемого в связочном предложении, чем деепричастие, именно его можно ожидать в исходной структуре наподобие *b-i tene ‘не есть сделавший’, впоследствии грамматикализованной в аналитическую глагольную форму (> ‘не сделал’). Второй довод в пользу причастия состоит в параллели между постпозитивным отрицанием Перфекта и постпозитивным отрицанием будущего времени, в котором отрицательный комплекс следует за причастием несовершенного вида на -ala. В отличие от подсистемы перфектива, имперфективное причастие на -ala не совпадает с деепричастием, эта форма используется только как вершина определительной клаузы (ср. ее использование в примерах выше — [χojid beˁʁ-ala] aslan ‘Аслан, который смотрит за полем’ в (23), bazari [beli tojeʁ-ala] paj ‘часть базара, где продается скот’ в (31) и др.). Финитная форма на -ala, Будущее долженствования типа bak-alane, имеет дебитивное или проспективное значение (93). Особенность этой формы в том, что она образует отрицание по нефинитной стратегии — при помощи показателя nu (ср. nubak-alane); стандартные для индикативных форм отрицательные эквиваленты *tene bak-ala и *batenek-ala для нее невозможны. (93) insan-i ʁar-en gele äzjät zapː-kː-alane … человек-GEN сын-ERG много страдание тянуть-LV-DEB=3SG ‘Сын человеческий должен претерпеть много страданий...’ (Лука 9:22) При этом структура с постпозитивным отрицанием bak-ala tene существует, но имеет не дебитивное/проспективное значение, а чисто футуральное (94), из-за чего кажется логичным считать его одной из разновидностей отрицания другой формы — Будущего общего на -al. Как и другие финитные формы, Будущее общее имеет отрицательные эквиваленты с препозицией и с эндоклитизацией отрицательного комплекса (ср. tene bak-al, batenek-al). Третий вариант отрицания, построенный на основе имперфективного причастия, тем самым проявляет асимметрию, сходную с той, что наблюдается в случае Аориста / Перфекта: постпозитивное отрицание, построенное вроде бы на основе Будущего долженствования на -ala, семантически является отрицанием Будущего общего на -al (94) ägär denis-en näjni biletː haqː-i tene, 35. если Денис-ERG вчера билет брать-AOP NEG=3SG ʁe сегодня приходить-PT:IPF NEG=3SG ‘Если вчера Денис не купил билет, он сегодня не приедет.’ eʁ-ala tene. Не вдаваясь в подробности соотношения футуральных форм на -al и -ala и их происхождения (см. об этом [Майсак 2008б]), подчеркнем, что ключевым является использование в отрицательной структуре типа bak-ala tene именно причастия. Это позволяет говорить о постпозитивном отрицании Перфекта bak-i tene как тоже основанном на причастной форме (поэтому в примерах выше форму на -i в отрицательном Перфекте мы обозначаем как AOP). Сходство в поведении между Перфектом и двумя будущими временами проявляется и в предпочтении энклитического расположения личного показателя (у будущих времен на -al и -ala эндоклизис личной клитики в утвердительных клаузах не просто маркирован, как у Перфекта, а вообще запрещен). Тем самым, достаточно вероятен сценарий, при котором Перфект и Будущее общее возникли позже других ядерных форм индикатива из конструкций с причастиями (соответственно, перфективным и имперфективным) и постпозитивным вспомогательным глаголом (связкой), что находит отражение в современных морфосинтаксических особенностях этих форм. В пользу подобного сценария свидетельствует и еще одна параллель. В современном удинском языке практически не распространены классические аналитические формы с вспомогательным глаголом ‘быть, стать’, характерные для лезгинских языков. Однако именно от перфективного причастия на -i и имперфективного причастия на -ala такие формы встречаются (хотя и 35 У Будущего общего постпозитивный отрицательный вариант типа ?bak-al tene встречается в письменных текстах, однако не употребителен в речи и, как правило, не признается носителями. не являются частотными), причем они имеют соответственно перфектное / результативное и проспективное / дебитивное значение36. Вспомогательный глагол bak- ‘быть, стать’ выступает в роли морфосинтаксического локуса и выражает те дополнительные видо-временные и модальные значения, которые недоступны простым формам Перфекта (собственно перфект / результатив настоящего времени) и Будущего долженствования (собственно проспектив / дебитив настоящего времени). Ср. ниже примеры с причастиями и вспомогательным глаголом в форме Кондиционала: аналитическая форма в (95) используется в функции «перфекта условного наклонения», тогда как сочетание в (96) имеет значение «условного дебитива». (95) {Из биографии рано умершего удинского поэта.} karχ-i pːaˁ bak-ajin, жить-AOP быть-COND=2/3SG два maˁʁ-urχo-jnakː šon-o malal DIST-NA мало=ADD drama …, vicː-urχo-n драма äjit-muχe слово-PL=3SG писать-LV-PERF ‘Хотя он и мало прожил, он написал две драмы …, де[Кечаари 1996] сятки стихотворений, слова к песням.’ десять-PL-ERG стихотворение песня-PL-BEN cam-p-e. šeir, (96) {Из собрания примет и поверий: Вечером нельзя отдавать bak-ajin, из дома закваску.} tad-ala tːoˁʁoˁl kömürtːun давать-PT:IPF быть-COND=2/3SG свой рядом уголь=3PL laχ-o. класть.сверху-POT ‘Если нужно (кому-то) дать, рядом кладут древесный уголь.’ {Если не положить, на скот нападет порча.} izi [Keçaari 2001] 36 Синтаксические свойства «результативной конструкции» — сочетания формы на -i и вспомогательного глагола bak- ‘быть, стать’ — кратко рассматриваются в [Ландер 2008: 69—71], где показано, что она не имеет структуру обычного эквативного предложения со связкой (‘это тот, кто сделал Р’), а подверглась грамматикализации. При этом, по предположению Ю. А. Ландера, форма на -i выступает в составе данной конструкции скорее в функции деепричастия, а не причастия. Наличие подобных аналитических конструкций показывает, что за выражение собственно значения перфекта / результатива (как и значение проспектива / дебитива в случае формы на -ala) «ответственна» прежде всего форма причастия, а значит именно к этой форме имеет смысл возводить современный синтетический Перфект на -e. 9. Заключение: итоги и перспективы Итак, на материале ниджского диалекта мы рассмотрели две основные перфективные формы прошедшего времени в современном удинском языке — Аорист и Перфект. Их соотношение является достаточно типичным для лезгинских, а во многом и нахско-дагестанских языков в целом: обе формы относятся к перфективной подсистеме, при этом первая из них является стандартным перфективом прошедшего времени, активно используемым в нарративе, а вторая выражает прежде всего перфектное значение. Значение результатива — по всей видимости, диахронически исходное, — у Перфекта также сохраняется, однако говорить о дальнейшей грамматикализации этой формы в сторону простого прошедшего или средства выражения косвенной засвидетельствованности нет оснований. Несмотря на типичность самого противопоставления аориста и перфекта, удинские формы имеют ряд интересных морфосинтаксических особенностей, таких как выпадение показателя Аориста в 3-м лице у нерегулярных глаголов, противопоставление позиции личного показателя, используемой по умолчанию (эндоклитика у Аориста vs. энклитика у Перфекта), стратегии образования отрицания (одна из них отмечается только у Перфекта, но не у Аориста), а также сам синтетический статус Перфекта, для аналогов которого в других языках более характерно аналитическое выражение. Очевидно, что все или почти все из перечисленных особенностей объясняются историей возникновения и развития рассматриваемых форм, хотя возможные попытки представить эту историю в отсутствие достоверных диахронических данных носят сугубо гипотетический характер. Вместе с тем, материал родственных языков, а также учет тех закономерностей эволюции грамматических категорий, которые были выявлены в типологических исследованиях, позволяют предложить сценарий диахронического развития удинских форм, который представляется достаточно правдоподобным. А именно, наиболее вероятен путь возникновения Аориста на основе перфективного деепричастия (возможно, исходно в сочетании с постпозитивной связкой, впоследствии утраченной), а Перфекта — на основе перфективного причастия со связкой или вспомогательным глаголом. Как видно, две исходные структуры достаточно близки, особенно если учесть, что в современном языке деепричастие и причастие перфективной подсистемы формально не различаются, а являются функциями одной и той же формы на -i. В случае, если такое совпадение имело место и в прошлом, исходные модели Аориста и Перфекта различались либо типом вспомогательного глагола (как это имеет место, например, в восточнолезгинских языках, где перфекты образуются при помощи вспомогательного глагола ‘быть, находиться внутри’, а не связки), либо тем, что в исходной модели Аориста вспомогательный глагол отсутствовал. В таком случае развитие Аориста представляло собой случай «инсубординации» (в терминах работы [Evans 2007]), то есть синтаксической реинтерпретации бывшей зависимой клаузы в качестве финитной37. Не исключено, что результатом подобного процесса в удинском языке явилось не 37 Рассматривая случаи «инсубординации» (insubordination) на широком языковом материале, Н. Эванс в качестве отдельного типа отмечает возникновение финитных видо-временных форм за счет «смены дейктического центра» (deictic recentring) у нефинитных. Имеется в виду, что в подобных случаях происходит переосмысление отношения временно́й последовательности: если исходно оно устанавливалось между вершиной зависимой клаузы и главным предикатом, то затем — между ставшей независимой вершиной и моментом речи (так, например, инфинитив, обозначающий цель и не имеющий собственной временной референции, может стать формой будущего времени) [Evans 2007: 405—410]. Еще один сценарий использования зависимых форм в независимых предложениях предлагает М. Митун: по ее мнению, в ряде языков нефинитные формы начинают выражать свои функции уже не на уровне предложения, а на более высоком дискурсивном уровне; при этом атрибутивные нефинитные формы склонны использоваться в фоновых фрагментах нарративов, а обстоятельственные — обозначать последовательность тесно связанных подсобытий, которые говорящий хочет представить в виде единого комплекса [Mithun 2008]. только возникновение Аориста, но и других форм (например, Презенса или Будущего потенциального), и именно противопоставление между формами, претерпевшими «инсубординацию» и формами, восходящими к «настоящим» аналитическим конструкциям, и обусловило морфосинтаксические различия, связанные с позицией личного согласования и стратегией отрицания. В заключение укажем на несколько аспектов, без которых исследование Аориста и Перфекта не может быть полным, однако которые остались за пределами настоящей работы. Во-первых, внутри собственно ниджской глагольной системы это употребление формы на -ijo, наиболее близкой по значению Перфекту, в связи с чем для нее был выбран условный ярлык «Перфект II». Эта форма, как уже указывалось выше, совпадает с субстантивированным перфективным причастием: -o — это показатель субстантивации абсолютива ед.ч., и в роли вершины именной группы формы типа har-ijo, p-ijo означают ‘тот, кто пришел’, ‘тот, кто сказал’ (или ‘то, что было сказано’) и т.п.; ср. использование субстантивированных форм прилагательного, перфективного и имперфективного причастий в (97): (97) aχɨr šuva kal-o, sulf-in bačIːan-e joχsa qːulluʁ-b-al-o? наконец кто=3SG:Q большой-NA скатерть-GEN спина-LOC arc-i-jo, сидеть-AOP-NA или ‘Ведь кто больше (букв. большой)? Тот, кто сидит за столом (букв. севший), или тот, кто ему прислуживает (букв. (Лука 22:27) служащий)?’ служить-LV-PT:IPF-NA В текстах финитная форма Перфекта II встречается гораздо реже основного Перфекта (хотя она достаточно употребительна в поэзии Г. А. Кечаари) и, согласно суждению носителей, может быть заменена на Перфект без потери смысла. Разница между двумя перфектами, судя по всему, лежит не в области грамматической семантики, а в специфических прагматических нюансах или коммуникативной перспективе, которая ассоциируется с формой на -ijo. Так, наиболее характерными примерами ее использования признаются высказывания, которые содержат объяснение или оправдание (98), апелляцию к известному факту (99), описа ние положения дел, характерного для прошедшего периода времени (100): (98) {Бригадир спрашивает у сидящего на стоге сена мужика, что он там делает. Тот говорит: — Ничего особенного.} valla, uˁʁ-ez, клянусь пить-PERF=1SG подниматься-AOC basezkː-ijo. спать=1SG=ST-PERF2 ‘Клянусь, я (просто) выпил, поднялся сюда и заснул.’ lac-i (Текст 2004 года) (99) zu mija bez äš-urχo bos-iz har-ijo … я PLOC мой дело-PL бросать-AOC=1SG приходить-PERF2 ‘Я ведь все дела бросил и сюда приехал...’ {а он со мной так поступает!} (100) {Начало рассказа о сельскохозяйственных работах про шлого.} beˁšI-aχun впереди-ABL табак-DAT=3SG работать-LV-PERF2 ‘Раньше разводили табак.’ tütün-äne äš-pː-ijo. (Текст 2004 года) Противопоставление между видо-временными формами, построенными на основе причастий, и формами другого происхождения характерно для ряда других лезгинских языков — ср. [Кибрик, Тестелец (ред.) 1999: 394–419] об «атрибутивных» vs. «неатрибутивных» глагольных формах в цахурском, [Майсак 2012] и [Майсак, Мерданова (наст. сб.)] об особой серии «причастных» аналитических форм в агульском. В книге Е. Ю. Калининой, обобщающей данные об использовании причастий и деепричастий в роли вершин независимых предложений, инвариантом грамматической семантики причастных форм предлагается считать «редукцию ассертивности» (под ассертивностью имеется в виду способность нести фокус); использование причастия связывается также с выражением факта в противопоставление событию [Калинина 2001: 195, 201–202]. Относительно удинского Перфекта II в целом также складывается ощущение, что его употребление подчеркивает известность ситуации в прошлом, и выбор именно данной формы происходит не с целью ввести в рассмот рение новое положение дел, а с целью подчеркнуть истинность уже известного факта, в том числе в качестве объяснения другой ситуации38. Впрочем, эти предварительные соображения требуют проверки и уточнения в ходе дальнейшего исследования. Во-вторых, данные ниджского диалекта нуждаются в сопоставлении с данными варташенского диалекта (включая зинобианский говор). Можно ожидать, что употребления Аориста и Перфекта в других диалектных разновидностях удинского языка не будет полностью тождественным, и установление различий окажется плодотворным для понимания природы этих форм. Ситуация осложняется тем, что в настоящее время корпус современных варташенских текстов отсутствует; основной массив имеющихся источников относится лишь к концу XIX — началу XX вв. и представлен переводом Четвероевангелия и сказками [Бежанов 1902; Дирр 1904; Dirr 1928]. Наконец, в-третьих, в еще более широкой перспективе, нуждается в осмыслении роль ареального компонента в развитии удинской видо-временной системы. На протяжении многих веков удинский язык находился в контакте с другими языками восточного Закавказья, прежде всего армянским, азербайджанским и иранскими, и роль контактного влияния со стороны этих языков на удинский трудно переоценить. Выше, предлагая возможные пути грамматикализации удинских видо-временных форм, мы исходили из того, что они возникли «сами по себе», на основе исключительно внутриязыковых ресурсов. Между тем, по край 38 Эти свойства Перфекта II (как отчасти и основного Перфекта, см. раздел 4.2) во многом соответствуют характеристикам фактивных сентециальных актантов. Так, в одном из недавних исследований фактивности — выполненном, правда, в основном на материале английского языка, — отмечается, что фактивные зависимые клаузы имеют «время наблюдения» (topic time), предшествующее или частично пересекающееся со «временем наблюдения» матричного предиката, и что фактивное зависимое содержит информацию о ситуации, относящейся к «данному», т.е. уже введенному ранее в дискурс, либо непосредственно к ситуации коммуникации или общим знаниям ее участников [Schulz 2003: 19–20, 57–58, 64–66]. Все это напрямую связано с пресуппозитивным статусом фактивных зависимых, часто выражаемых причастиями или другими типами номинализованных глагольных форм. ней мере в истории некоторых форм значительную роль могло сыграть копирование соответствующих моделей из других языков. Одним из ярких примеров ареальной параллели в видо-временной парадигме является удинский Презенс на -sa, который морфологически представляет собой дательный падеж (исходно — инэссив) на -a от инфинитива на -es. В родственных языках модель образования презенса на основе падежной формы отглагольного имени не отмечается, тогда как в азербайджанском имеется явное соответствие: форма дуративного презенса на -maq-da, где -maq — показатель инфинитива, а -da — суффикс локативного падежа [Майсак 2008б: 169–172; Maisak 2011: 40–43]. Удинская глагольная система проявляет сходство с азербайджанской и в том, что целый ряд финитных синтетических форм (не включающих связку) совпадает с причастиями, ср. азербайджанский перфект / перфектное причастие на -miş, будущее время / причастие будущего времени на -acaq, долженствовательное наклонение / причастие долженствования на -malɩ и др. [Ширалиев, Севортян (ред.) 1971: 119, 125, 137, 139]. Выяснение того, насколько неслучайны подобные структурные параллели в языках, давно контактирущих с удинским, является интересной задачей на будущее. Список условных сокращений 1SG, 1PL, 2SG, 2PL, 3SG, 3PL — показатели субъектного лично-числового согласования; 3SG:Q — вопросительный показатель 3 л. ед.ч.; ABL — аблатив; AD — адэссив; ADD — аддитивная частица; ADV — адвербиальный показатель; AG — имя деятеля; AOC — аористное деепричастие; AOP — аористное причастие; AOR — аорист; ATR — атрибутивный показатель; BE — бытийный глагол; BEN — бенефактив; COMP — комплементайзер; COORD — сочинительный показатель; CTRF — контрфактив; DAT — датив; DEB — будущее долженствования; DEML:PRED — предикативный демонстратив (в агульском); DETR — детранзитив; DIST — дальний демонстратив; DLOC — дальний локативный демонстратив; ELAT — элатив (в агульском); ERG — эргатив; GEN — генитив; IMP — императив; INF — инфинитив; INS — инструменталис; JUSS — юссив; LOC — локатив; LV — служебный глагол (в сложных глаголах); MED — средний демонстратив; MSD — масдар; NA — показатель номинализации (абсолютив); NEG — отрицание; NO — показатель номинализации (косвенная основа); O — косвенная основа; ORD — показатель порядкового числительного; PERF — перфект; PERF2 — перфект II; PF — перфективная основа (в агульском); PL — множественное число; PLOC — ближний локативный демонстратив; POT — будущее потенциальное; PROH — прохибитив; PROX — ближний демонстратив; PRS — презенс; PST — клитика прошедшего времени; PT:IPF — имперфективное причастие; PTCL — частица; RDP — редупликация; RESTR — рестриктивный показатель; ST — часть простой глагольной основы (отделяемая эндоклитиками); SUBJ — конъюнктив; SUPER — суперэссив (в агульском — локализация ‘супер’); TEMP — темпоральный конверб; VOC.F — вокативная частица (жен.р.); VOC.M — вокативная частица (муж.р.).

Напиши аннотацию по статье

Т. А. Майсак ИЯз РАН, Москва ПЕРФЕКТ И АОРИСТ В НИДЖСКОМ ДИАЛЕКТЕ УДИНСКОГО ЯЗЫКА1 1.

перфект и смежные значения в агульском языке. Введение: агульский глагол и идентификация перфекта В настоящей статье рассмотрены средства выражения перфектного значения и ряда смежных значений в агульском языке — одном из языков лезгинской группы нахско-дагестанской семьи. Глагольная система агульского языка достаточно богата и, в частности, включает несколько форм прошедшего времени индикатива. Некоторые из этих форм выражают значения, в типологической перспективе ассоциируемые с перфектом. Тем не менее, ответ на вопрос о том, имеется ли в агульском языке специализированная форма перфекта (‘ситуация имела место в прошлом и сохраняет текущую релевантность’), не так прост по причинам, которые будут обсуждаться ниже. Работа основана на данных одноаульного агульского диалекта, на котором говорят жители небольшого села Хпюк Курахского района Республики Дагестан. В целом диалектная система агульского языка, большинство носителей которого проживает в двух десятках сел южного Дагестана, достаточно разветвлена; большая группа «собственно агульских» диалектов и кошанский диалект даже не являются взаимопонятными. Внутри собственно агульской группы выделяется центральная группа говоров, а также керенский, буркиханский, цирхинский, фитинский и хпюкский диалекты: последний проявляет сходство как с керенским диалектом, так и с некоторыми центральными говорами, что отражает смешанный характер засе 1 Работа выполнена при финансовой поддержке РНФ, проект № 14 18-02624 «Диахронически нестабильные аспектуальные категории». ления села Хпюк (по всей видимости, возникшего позже остальных агульских поселений). Ядро видо-временной системы индикатива устроено во всех агульских диалектах сходным образом2. К нему относятся аналитические по происхождению формы, представляющие собой сочетания смыслового глагола в форме перфективного или имперфективного деепричастия, инфинитива или одного из нескольких причастий и постпозитивного вспомогательного глагола — именной связки e либо локативного стативного глагола a (aa, aja) ‘быть, находиться внутри’. Вспомогательный глагол может иметь форму настоящего либо прошедшего времени; стандартное отрицание также выражается на вспомогательном глаголе (супплетивной формой). Деепричастия при этом сочетаются с обоими вспомогательными глаголами, инфинитив и причастия — только со связкой. Формы от деепричастий и инфинитива регулярного глагола aq’as ‘делать’ приведены в таблице 1. Как хорошо по ней видно, формы от деепричастий образуют симметричную «прямоугольную» систему 4×2. В ней, с одной стороны, реализуется основное видовое противопоставление между перфективным vs. имперфективным рассмотрением ситуации (по форме смыслового глагола). С другой стороны, финитная форма вспомогательного глагола (настоящее vs. прошедшее время) определяет принадлежность ситуации к «плану настоящего» либо «плану прошедшего» — в рамках этого противопоставления вспомогательный глагол маркирует временную референцию (или, более точно, актуальность по отношению к моменту речи)3. 2 Глагольная система хпюкского говора, в т.ч. семантика грамматических форм, описана в [Мерданова 2004], а также, несколько под другим углом, в [Майсак 2012] (последняя работа основана главным образом на данных корпуса хпюкских текстов). 3 В соответствии с конвенцией, получившей распространение после выхода работы [Comrie 1976], далее названия конкретно-языковых форм (например, агульского Перфекта) даются с прописной буквы, а аналогичные названия межъязыковых категорий — со строчной. Таблица 1. Аналитические формы от деепричастий и инфинитива. Структура CONV + COP:PRS CONV + COP:PST CONV + ‘be in’.PRS CONV + ‘be in’.PST Подсистема СВ Аорист aq’une < *aq’una e ‘сделал’ Подсистема НСВ Хабитуалис наст. вр. aq’aje < aq’aj e ‘делает (обычно)’ Прошедшее неактуальное Хабитуалис прош. вр. aq’unij < *aq’una ij ‘сделал (тогда)’ Результатив aq’unaa / aq’unaja < aq’una a / aja ‘сделал, сделано’ Результатив прош. вр. aq’unaji < aq’una aji ‘было сделано (к тому моменту)’ aq’aji < aq’aj ij ‘делал (обычно)’ Презенс aq’aa / aq’aja < aq’aj a / aja ‘делает’ Имперфект aq’aji < aq’aj aji ‘делал (в тот момент)’ INF + COP:PRS INF + COP:PST — — Подсистема инфинитива Будущее время aq’ase < aq’as e ‘сделает’ Ирреалис aq’asij < aq’as ij ‘сделал бы’ «Причастная» подсистема финитных аналитических форм симметрична «деепричастной» и также может быть представлена в виде «прямоугольника» 4×2, в котором половина форм относится к «плану настоящего» (и включает связку в настоящем времени), а половина — к «плану прошедшего». В Таблице 2 каждой из форм данной подсистемы приписан условный ярлык, подчеркивающий параллелизм «причастной» формы и одной из форм «деепричастной» подсистемы; подробнее о природе этого параллелизма см. [Майсак 2012]. Аналитические формы образуются от четырех причастий, которые выступают в субстантивированной форме с показателем -f. Два из них — это простые перфективное и имперфективное причастия, совпадающие с соответствующими аспектуальными основами, ср. aq’u-f ‘сделавший, сделанный’, aq’a-f ‘делающий, делаемый’. Еще два причастия — результативное и презентное — сами по себе имеют аналитическое происхождение: результативное причастие aq’unaje-f, как и Результатив, восходит к сочетанию перфективного деепричастия и локативного глагола (aq’una aje-f), а презентное причастие aq’aje-f, как и финитный Презенс, восходит к сочетанию имперфективного деепричастия и локативного глагола (aq’aj aje-f). Отличие лишь в том, что вспомогательный локативный глагол в данном случае имеет не финитную форму, как в Результативе и Презенсе, а форму причастия aje-f ‘находящийся’4. Таблица 2. Аналитические формы от причастий. Структура PT + COP:PRS Подсистема СВ «Причастный» аорист aq’ufe < aq’uf e ‘делал (однажды)’ PT + COP:PST PT:RES / PT:PRS + COP:PRS PT:RES / PT:PRS + COP:PST «Причастное» прош. неактуальное aq’ufij < aq’uf ij ‘сделал (когда-то, однажды)’ «Причастный» результатив aq’unajefe < aq’unajef e ‘уже сделано’ «Причастный» результатив прош. вр. aq’unajefij < aq’unajef ij ‘было сделано (к тому моменту)’ Подсистема НСВ «Причастный» хабитуалис наст. вр. aq’afe < aq’af e ‘свойственно, положено делать’ «Причастный» хабитуалис прош. вр. aq’afij < aq’af ij ‘имел обыкновение делать’ «Причастный» презенс aq’ajefe < aq’ajef e ‘обычно делает; собирается делать’ «Причастный» имперфект aq’ajefij < aq’ajef ij ‘собирался делать’ 4 Не исключено, что аналитические формы типа aq’unajef-e и aq’ajef-e представляют собой результат стяжения не собственно причастий aq’unajef и aq’ajef с вспомогательным глаголом-связкой e, а деепричастий aq’una и aq’aj с «причастной» формой презенса вспомогательного глагола ajef-e (ср. aq’unajef-e < *aq’una ajef-e, aq’ajef-e < *aq’aj ajef-e); для дальнейшего изложения это не принципиально. При обсуждении перфектной зоны нас будут интересовать формы перфективной подсистемы «плана настоящего»; в таблицах 1 и 2 они затенены. Три наиболее частотных из этих форм используются при переводе первых семи предложений «Анкеты по перфекту» (The Perfect Questionnaire), представленной в [Dahl (ed.) 2000: 800—809]5: (1) (2) (3) {А: Я хочу дать твоей сестре почитать какую-нибудь книгу. Она читала что-нибудь из этих книг? В:} aw, gi да ‘Да, она читала эту книгу.’ ruχ.u-f-e читать.PF-S-COP kitab. • книга me DEMM DEMG(ERG) {А: Твоя сестра, похоже, не дочитывает книги до конца. В: Нет, почему же.} gi kitab me DEMM книга DEMG(ERG) целиком ‘Эту книгу она прочитала.’ ruχ.u-ne. • читать.PF-AOR k’ildi {А: Жив ли еще царь этой страны?} waɁ, ge нет ‘Нет, он умер.’ k’.i-ne / умирать.PF-AOR DEMG k’.i-naa. • умирать.PF-RES (4) wa-s ag.u-f-e-wa ze ты-DAT видеть.PF-S-COP-Q мой ‘Ты (когда-нибудь) видел мою сестру?’ či? • сестра (5) (6) {Ребенок: Можно я пойду гулять? Мама:} wun dars-ar ты урок-PL ‘А ты сделал уроки?’ aq’.u-ne-wa / делать.PF-AOR-Q aq’.u-na-wa? • делать.PF-RES-Q {Вопрос: Ты знаешь мою сестру? Ответ:} aw, za-s да ‘Да, я видел ее.’ ag.u-f-e видеть.PF-S-COP ge. • DEMG я-DAT 5 Здесь и далее примеры, полученные в ходе элиситации, маркированы знаком • (прочие примеры заимствованы из корпуса хпюкских текстов, см. ниже). (7) {Вопрос: Можно ли плавать в этом озере? Ответ:} aw, zun sa да я gi-sa-ʕ. • DEMG-LOC-INTER ‘Да, я в нем плавал (купался) уже несколько раз.’ ximu-gala ǯan-ar ʕučː.u-f-e сколько-раз тело-PL мыть.PF-S-COP один «Анкета по перфекту» представляет собой расширенную версию «Анкеты по виду, модальности и времени» (The TMA questionnaire), использованной в типологическом исследовании [Dahl 1985], и призвана помочь в изучении употребления перфектных или близких к ним форм в языках мира. Первые семь предложений анкеты позволяют предварительно идентифицировать в языке форму перфекта: лучшим кандидатом на эту роль является та форма, которая использована в большинстве из этих семи предложений и выражает при этом определенное отношение между событием в прошлом и текущим положением дел [Dahl (ed.) 2000: 806]. Независимо от того, используется ли во всех семи случаях (или в большинстве из них) одна форма, либо же имеет место конкуренция между несколькими грамматическими средствами, собственно перфекта среди кандидатов в итоге может и не оказаться — это становится ясно при привлечении дополнительных контекстов. В хпюкских переводах фраз (1)—(7) использованы три формы — Аорист (2, 3, 5), «причастный» Аорист (1, 4, 6, 7) и Результатив (3, 5); в большинстве предложений допустим и «причастный» Результатив, однако он не возникает как первый и наиболее нейтральный вариант перевода. Каждая из этих форм, следовательно, «не чужда» одной из интерпретаций, типологически свойственных перфектам. Вопрос, однако, состоит в том, не является ли значение данных форм более широким, так что собственно перфектный компонент не играет в семантике соответствующей формы ключевой роли. Ответу на этот вопрос посвящены разделы 2—5, в каждом из которых рассмотрена одна из форм — кандидатов на роль перфекта. В разделе 6 дается краткий обзор возможных плюсквамперфектов — эквивалентов Аориста, «причастного» Аориста, Результатива и «причастного» Результатива в «плане прошлого». Итоги обсуждения подведены в Заключении. 2. Аорист: перфективное прошедшее Форма на -ne, называемая нами Аористом (либо «Прошедшим перфективным»), наиболее проста с точки зрения проблемы идентификации перфекта в агульском языке. Несмотря на то, что она употреблена в примерах (2), (3) и (5) (в двух последних — в качестве одного из вариантов), перфектом она считаться не может. Во-первых, данная форма имеет гораздо более общее значение, чем обозначение ситуации в прошлом, релевантной для текущего момента. Собственно, значение релевантности для данной формы хотя и является возможным, но далеко не обязательно; перфектное прочтение для формы на -ne всего лишь не исключается6. Семантически данная форма представляет собой достаточно нейтральное (лишенное каких-то специфических особенностей) перфективное прошедшее время. Так, в (8), адаптированном из фразы №27 «Анкеты...», Аорист может использоваться для нейтрального обозначения события ‘она уже ушла’ — тогда как Результатив акцентирует внимание на наступившем состоянии ‘она ушла; ее уже здесь нет’ (см. также раздел 4). (8) {Вопрос: Твоя сестра еще дома? Ответ:} waɁ, te uže q-uš.u-ne / нет DEMT уже RE-уходить.PF-AOR RE-уходить.PF-RES ‘Нет, она уже ушла.’ q-uš.u-naa.• Во-вторых, Аорист не может быть квалифицирован как перфектная форма, поскольку он является основным средством выражения последовательности событий в нарративном режиме. Перфектам такая функция, как правило, не свойственна, и некоторые определения перфекта эксплицитно запрещают подобный тип употребления. Приведенное выше «операциональное» определение, принятое в «Анкете...», имеет и вторую часть: помимо того, что форма, квалифицируемая как перфект, должна употребляться во всех или в большинстве контекстов (1)—(7), она не должна ис 6 Заметим, что для подчеркивания отсутствия релевантности ситуации для текущего момента используется Прошедшее неактуальное, «ретроспективный» эквивалент Аориста; см. далее раздел 6. пользоваться в основной линии нарратива [Dahl (ed.) 2000: 807], ср. также [Lindstedt 2000: 366]. Для проверки нарративного употребления в «Анкете...» даны для перевода четыре кратких текста, включающих пять точечных событий (герой случайно наступает на змею, она кусает его, он берет камень, бросает в змею, змея умирает) и различающихся тем, является ли героем повествования сам говорящий или другое лицо, и тем, когда происходило действие. Во всех четырех мини-нарративах в агульском переводе может быть употреблена форма Аориста. Однако и без перевода данного фрагмента «Анкеты...» понятно, что Аорист является главным нарративным временем в агульском языке: в нашем корпусе текстов эта форма глагола по частотности намного превосходит все прочие именно в силу того, что в нем преобладают нарративные тексты. Ср. ниже один из типичных примеров (фрагмент рассказа о том, как школьники подшучивали над учителем)7: (9) mi-štːi=ra gi ha-ge fajqaj-ne палка, q-alix.i-ne ča-s мы:EXCL-DAT RE-{SUPER}класть.PF-AOR DEMG(ERG) палка=ra arʕ.u-na p.u-na говорить.PF-CONV DEMM-ADV=ADD qa-ajč’.u-ne me. RE-{IN}вылезать.PF-AOR DEMM RE:приносить:PF-AOR ʡu-d-pu два-S-ORD палка gi-sa-l. DEMG-LOC-SUPER EM-DEMG палка=ADD ломать.PF-CONV q-alix.i-ne čin RE-{SUPER}класть.PF-AOR мы:EXCL сам-GEN место-SUPER ha-ge EM-DEMG три-S-ORD палка=ADD четыре-S-ORD-S=ADD ha-gi-štːi EM-DEMG-ADV делать.PF-AOR ‘Сказав это нам, он опять вышел. Принес вторую палку, опять положил туда. И эту палку мы тоже сломали и положили на место. И с третьей палкой, и с четвертой палкой сделали то же самое...’ xibu-d-pu палка=ra jaq’u-d-pu-f=ra uč.i-n ǯiga.ji-l. q’.u-ne... 7 Текстовые примеры заимствованы из корпуса, записанного в 2004—2008 гг. Д. С. Ганенковым и авторами настоящей статьи и включающего расшифровки устных спонтанных нарративов и диалогов на хпюкском говоре. В качестве нарративного времени Аорист конкурирует с Результативом (который более ограничен в данной функции, см. ниже), а также «настоящими историческими» — Презенсом и Хабитуалисом, которые, в свою очередь, обычно выступают для передачи последовательности событий в рамках определенных эпизодов, но не всей основной линии (см. также [Майсак 2012: 251, 258]). В целом, Аорист используется для ввода в рассмотрение события в прошлом либо как встроенного в нарративную последовательность, либо как относительно недавнего и сохраняющего актуальность. Так, именно его употребление наиболее приемлемо в контекстах типа (10) и (11) (фразы из «Анкеты...» №№ 56 и 58), которые иллюстрируют «иммедиатную» функцию перфекта, известную также как перфект «горячих новостей» (“hot news” perfect). (10) {А. увидел, что в село приехал начальник, которого никто не ждал. Он сообщает остальным:} rajanu районо ‘Зав. районо приехал!’ ad.i-ne. • приходить.PF-AOR (11) {А. выходит из кухни и оживленно сообщает В. о том, что он там видел:} χuj.i собака(ERG) наш:INCL ‘Собака съела наши котлеты!’ xe k’at’lit’-ar ʕut’.u-ne. • есть.PF-AOR котлета-PL Напротив, при введении в рассмотрение изолированного факта из прошлого Аорист не подходит, в данном случае уместны лишь «причастные» перфективные формы, ср. (12) (фраза из «Анкеты...» № 25). Аорист подошел бы для описания не факта, а события ‘Колумб прибыл в Америку в 1492 году’ в рамках описания цепочки событий, одним из которых было прибытие Колумба. (12) {Вопрос: Когда Колумб впервые прибыл в Америку? Ответ:} kːalumb amerikː.i-s 1492 is.a Колумб Америка-DAT 1492 год(TMR) приходить.PF-S-COP ad.i-naje-f-e / приходить.PF-PT:RES-S-COP приходить.PF-AOR ‘Колумб прибыл в Америку в 1492 году.’ ??ad.i-ne. • ad.i-f-e / Таким образом, Аорист, который ни в коем случае не может быть квалифицирован как форма, соответствующая межъязыковой категории перфекта, является при этом наиболее приемлемым средством выражения одного из значений перфектной зоны — иммедиатного (хотя и не центрального для перфекта значения «текущей релевантности»). Кроме того, связь агульского Аориста с категорией перфекта достаточно вероятна на диахроническом уровне. На это указывает сама структура данной формы — «перфективное деепричастие + связка настоящего времени». Типологически такая структура относится к наиболее распространенным источникам грамматикализации перфектных форм [Dahl 1985: 129; Bybee et al. 1994: 56, 64], поэтому агульский Аорист исходно вполне мог возникнуть именно как форма перфекта. В таком случае его превращение в простое или перфективное прошедшее является примером одного из наиболее типичных путей эволюции перфекта в языках мира, отражающего постепенную утрату компонента ‘релевантность ситуации для момента речи’ [Маслов 1983: 46—51; Bybee et al. 1994: 81—87]. Впрочем, такой сценарий является сугубо гипотетическим: в современном языке нет каких-либо явных свидетельств того, что Аорист в прошлом имел перфектное значение, а письменные памятники, которые бы отражали более древние состояния языка, для агульского отсутствуют. 3. «Причастный» Аорист: экспериентивное прошедшее Форма, условно называемая «причастным» Аористом (или «Прошедшим общефактическим»), используется в первых семи предложениях «Анкеты...» больше остальных — именно она наиболее приемлема в четырех фразах (1), (4), (6), (7). Как легко видеть, все эти примеры иллюстрируют эк сп ери ен тивное значение, т.е. глагольная форма в них указывает на то, что соответствующая ситуация имела место хотя бы раз в жизни участника. Так, в (1) утверждается, что говорящий «имел опыт» чтения одной из показанных адресатом книг, в (4) — что он по крайней мере раз видел сестру адресата, в (7) — что он по крайней мере раз купался в озере, о котором идет речь; (6) содержит вопрос о том, имела ли место хотя бы раз ситуация ‘видеть сестру’. Экспериентивное значение в типологической перспективе традиционно ассоциируется с перфектом (особенно начиная с классической работы [Comrie 1976: 58]), хотя, как было показано уже в [Dahl 1985: 139—144], в языках мира существуют и формы, которые специализируются на выражении экспериентивности, не имея базового перфектного значения текущей релевантности. К формам последнего типа можно отнести и агульский «причастный» Аорист, типичными контекстами использования которого являются именно экспериентивные, как в указанных выше примерах8. Ср. аналогичные употребления данной формы из корпуса текстов: (13) ge ǯiga место agʷar-aq’ видеть-делать(IMP) DEMG ag.u-f-tːawa. видеть.PF-S-COP:NEG ‘Это место покажи мне, я не видела.’ za-s, za-s я-DAT я-DAT (14) lacː-ar, k’ur-ar, kur-ar, wuri q’.u-f-e известняк-PL дрова-PL дело-PL все zun=na ha-gi-sa-ʔ. я=ADD EM-DEMG-LOC-IN ‘Известняк, дрова, другие работы, я тоже всё это делала там.’ делать.PF-S-COP Помимо собственно экспериентивного, «причастный» Аорист выражает близкое к нему, но более общее экз ист енциальное значение: в этом случае утверждается существование ситуации в прошлом безотносительно к идее характеризации «топикального» участника (субъекта опыта)9. 8 Как специализированный экспериентив эта агульская форма анализируется и в типологической работе [Вострикова 2010]. 9 Такое понимание близко к характеристике экспериентивного перфекта у Б. Комри, которая не привязана к конкретному участнику: “a given situation has held at least once during some time in the past leading up to the present” («ситуация имела место хотя бы раз за прошедший период и вплоть до настоящего момента») [Comrie 1976: 58], ср. также [Вострикова 2010: 42, 47]. (15) {Конец рассказа о случае из жизни сельчан.} mahmi-štːi kar RDP:DEMM-ADV(GEN) дело ‘Вот такое дело случилось однажды.’ x.u-f-e стать.PF-S-COP sa-gala. один-раз (16) {Чтобы не шел град, в селе проводят ритуал: обводят барана вокруг границы села. Однажды барана не обводили.} χar. sa один год(TMR) бить.PF-S-COP наш:INCL-S-PL-DAT град ‘Один раз нас побило градом.’ xe-tː-ar.i-s jarʜ.u-f-e is.a Хотя в экзистенциальных предложениях отрезок времени, в котором имела место ситуация, часто бывает неопределенным, это не является обязательным. «Причастный» Аорист свободно употребляется и с обстоятельствами конкретной временной локализации, ср. (12) выше, а также: (17) jaχc’ur=na ʡu-d-pu 40=и два-S-ORD ijun.di-n waz.ala … is.a-n год-GEN июнь-GEN месяц(TMR) deʕü.ji-s š.u-f-e война-DAT уходить.PF-S-COP наш:EXCL ‘В июне месяце 42-го года... на войну ушел наш (отец).’ če. Итак, в целом «причастный» Аорист противопоставлен обычному Аористу как форма, выражающая осуществление ситуации определенного типа хотя бы раз в прошлом, форме, вводящей в рассмотрение событие с конкретной временно́ й локализацией. Аналогичная характеристика экспериентивам дается в работе [Dahl, Hedin 2000: 388], где их базовая функция формулируется именно как утверждение о наличии определенного типа ситуации (event-type) в некоторый период времени, а не введение события как нового дискурсивного референта. Экспериентивность как способ представления ситуации в прошлом названа также «type-focussing event reference» (т.е. способом референции к ситуации, фокусирующим ее тип), в противовес другому способу — «token-focussing event reference» (референция к ситуации, фокусирующая ее конкретную реализацию); только при втором способе ситуация имеет привязку к определенному времени и месту осуществления. Классическое же перфектное значение является третьим способом представления ситуации в прошлом — как имеющей релевантность в текущий момент [Dahl, Hedin 2000: 395—396]. Первому и второму способу в агульском соответствуют специальные глагольные формы — «причастный» Аорист и обычный Аорист, — которые собственно перфектное значение не выражают; тем самым, в отличие от многих языков мира, экспериентив выражается в агульском не совмещенной с перфектом формой. С семантическим противопоставлением двух агульских перфективных прошедших времен наглядным образом коррелирует их морфологическая сруктура. Если в основе Аориста лежит модель «перфективное деепричастие + связка настоящего времени», то в основе «причастного» Аориста — «перфективное причастие + связка настоящего времени»; как и в других аналитических формах, причастие субстантивировано. Как известно, различные функции причастия в нахско-дагестанских языках — и не только в них — в целом связаны с выражением факта в противовес событию и, в более широкой перспективе, с «редукцией ассертивности» (см. обсуждение на материале багвалинского языка в [Калинина 2001: 191—202]). Одним из проявлений данной закономерности является использование причастной формы предиката в конструкциях с аргументным фокусом, когда предикат заведомо не входит в ассертивную часть высказывания10. Собственно Аорист — как и другие формы от деепричастий — может быть использован только в случае, когда предикат относится к ассертивной части; если же предикат относится к пресуппозиции, а фокусируется другая составляющая, глагол имеет форму причастия, а связка примыкает к той составляющей, которая коммуникативно выделена. Так, в (18) в фокусе находится именная группа medun zarar ‘ущерб от утраты сиропа’ (числительное sa выполняет ограничительную функцию ‘только’), а в (19) — вопросительное слово fas ‘почему?’. 10 В данном случае речь идет о прагматической ассерции и прагматической пресуппозиции — понятиях, близких «новому» и «данному», которые связаны с описанием информационной структуры высказывания и отражают представление говорящего о состоянии знаний адресата [Lambrecht 1994; 2001] (они не соотносятся напрямую с ассерцией и пресуппозицией в логическом смысле). (18) xä-s sa med.u-n zarar e [один сироп-GEN ущерб] COP мы:INCL-DAT x.u-f. стать.PF-S ‘Мы лишились ТОЛЬКО СИРОПА {зато хорошенько поели, попили и пришли домой}.’ (19) fas e wun q’eš.u-f [почему] COP ‘«ПОЧЕМУ ты промок?» — спросил (тот).’ мокнуть.PF-S ты p.u-naa. говорить.PF-RES Логично предположить, что причастная форма маркирует пресуппозитивный («известный») статус предиката и в том случае, когда связка непосредственно следует за причастием, как в примерах типа (13)—(17) выше. В этом случае в ассерцию входит только выражаемая связкой истинностная оценка, т.е. утверждение о том, что данный факт имел место. Идея о том, что построенные на основе причастий экспериентивные формы в агульском и даргинском языках являются результатом особой коммуникативной структуры — в которой в фокус попадает предикат, оформленный как известная информация (пресуппозиция), — была высказана в работе [Вострикова 2009: 29—30]. В более развернутой версии исследования [Вострикова 2010: 79—83] возникновение «причастных» экспериентивных форм интерпретируется как результат грамматикализации контрастивного фокуса на глаголе; имеются в виду примеры типа (20), где причастие оформляет смысловую часть предикатов, лексическое значение которых противопоставляется. Последнее утверждение, однако, кажется слишком сильным: вряд ли источником экспериентивного и экзистенциального значения должны быть непременно высказывания с узким фокусом на предикате (‘то, что имеет место, это именно Р [, а не Q]’); см. также [Майсак 2012: 282—283]. (20) {– Твой дед на войне умер или пропал?} k’.i-f-tːawa, умирать.PF-S-COP:NEG te DEMT deʕü.ji-ʔ. война-IN ‘– Он не УМЕР, он ПРОПАЛ на войне.’ [Вострикова 2010: 80] gul.u-f-e исчезать.PF-S-COP 4. Результатив: от состояния в настоящем к косвенной засвидетельствованности в прошлом Форма Результатива настоящего времени используется в семи «диагностических» предложениях «Анкеты по перфекту» всего два раза — ср. (3) и (5), — причем в обоих случаях в качестве одного из возможных вариантов наряду с Аористом. Различие в выборе формы касается того, делается акцент на самом событии: ‘умер’, ‘сделал уроки’ (Аорист), либо на наступившем в результате него состоянии: ‘его больше нет в живых’, ‘уроки сделаны’ (Результатив). 4.1. Результативное значение Как показывает само название формы, одним из ее основных значений является собственно р ез ультативное: ‘в момент речи имеет место состояние, представляющее собой естественный результат предшествующего действия’. В зависимости от ситуации речь может идти как о состоянии ее единственного участника (при непереходном глаголе), так и ее пациенса либо, реже, агенса (при переходном глаголе); соответственно, можно говорить о противопоставлении нескольких диатезных типов результатива, в терминах работы [Недялков, Яхонтов 1983]. Так, пример (21) ниже иллюстрирует субъектно-результативное значение: состояние ‘сидит верхом’ возникло в результате действия ‘сел верхом’. В (22) описывается результирующее состояние пациенса ‘быть выпитым’ (объектный результатив), а в (23) — агенса переходного глагола ‘быть выпивши, находиться в состоянии опьянения’ (посессивный результатив). (21) {Едут однажды Малла Насреддин и его сын.} {SUPER}садиться.PF-RES осел-SUPER uč aluqʼ.u-naa сам xilaba пешком ‘Сам сидит на осле, а сын идет сзади пешком.’ ʕʷ.a-a идти.IPF-PRS сзади χupːaqaj. degi-l, gada сын (22) wuri nekː uχ.u-naa. • молоко пить.PF-RES все ‘{Молока дома больше нет,} всё молоко выпито.’ (23) gi uχ.u-naa. • пить.PF-RES DEMG(ERG) {Врач не может сейчас оперировать,} ‘он выпивши’. В связи с тем, что действия, завершающиеся определенным результатом, описываются предельными глаголами, наличие собственно результативного значения ожидается только от глаголов данного класса. Существуют языки, в которых формы результатива, действительно, образуются исключительно от предельных глаголов [Недялков, Яхонтов 1983: 25; Bybee et al. 1994: 65—66], однако агульский проявляет гораздо бо́ льшую степень грамматикализации исходной результативной конструкции. 4.2. Перфектное значение Как и другие индикативные формы, агульский Результатив не имеет лексических ограничений и образуется от любых глаголов, у которых есть перфективная основа11. С большинством глаголов он не выражает стативное значение в настоящем времени, хотя также указывает на результат предшествующей ситуации. Говоря словами В. А. Плунгяна, речь в таких случаях идет уже не о «естественном (лексикографически детерминированном)» результате ситуации, а о любых ее последствиях, значимых для момента речи [Плунгян 2011: 387—388; ср. Недялков, Яхонтов 1983: 12]. Иначе говоря, такого рода «ослабленный» результатив является уже собственно п ер ф ект ом — акциональной, а не статальной, формой, подчеркивающей текущую релевантность ситуации в прошлом. Собственно перфектное значение агульского Результатива можно проиллюстрировать следующими примерами из текстов — в каждом из них описывается ситуация в прошлом, результат которой релевантен в точке отсчета: ‘я забыл имя’ (24) актуально, потому что рассказчик предполагал назвать его в предыдущей фразе, ‘осел потерялся’ (25) — потому что Малла Насреддин оза 11 Не имеют перфективной основы около двух десятков стативных глагольных лексем: ментальные и экспериенциальные глаголы ‘знать’, ‘болеть’, ‘хотеть, любить’, ‘бояться’, а также две группы глаголов с локативными префиксами, образованные от корней ‘быть, находиться’ и ‘все еще быть, оставаться’. бочен его поисками, ‘вы попали в такое место’ (26) — потому что участнику предстоит выручать женщин из беды. (24) {В Курахе жил мужчина по имени Абдулвахаб. А у нас в š.u-naa Хпюке его называли...} wa... ge k’ʷal-as нет DEMG в_памяти-ELAT уходить.PF-RES мой что-INDEF aχpːa ʁ.a-s-e потом ‘Нет... я забыл как (букв. из моей памяти ушло), потом скажу, как его называли.’ tːur. DEMG-GEN имя говорить.IPF-INF-COP я ze fi-jči, zun gi-n (25) {Малла Насреддин пригнал в село девять ослов, сидя на десятом. Увидев, что он чем-то обеспокоен, дети спрашивают его, в чем дело, на что Малла отвечает: — У меня было десять ослов, а осталось девять.} sa degi gul.u-naa ze. один осел исчезать.PF-RES мой ‘У меня пропал один осел.’ (26) {Увидев женщин, упавших в яму, прибывший на помощь čun fi-štːi говорить.PF-AOR=CIT вы мужчина говорит:} wuw p.u-ne=ʁaj, INTJ ǯiga.ji место(IN) ‘«Ой, — говорит, — в какое же место вы попали!» — говорит.’ что-ADV(GEN) p.u-ne=ʁaj. говорить.PF-AOR=CIT arx.u-naa {IN}попадать.PF-RES С непредельными глаголами, описывающими процессы, не подразумевающие достижения определенного результата, форма Результатива регулярно используется при передаче идеи «насыщенности» участника процессом. Релевантный результат заключается в данном случае в том, что время (или степень) вовлеченности участника в процесс является «достаточной» — например, для того, чтобы не участвовать в ситуации данного типа снова. Ср. подобные интерпретации у глаголов ‘смотреть’ — zun χutːurfunaa ‘я уже смотрел (и теперь могу не смотреть)’, ‘играть’ — zun dürüʜünaa ‘я уже поиграл (и наигрался)’, ‘драться’ — zun uqːunaa ‘я уже дрался (и больше не буду ввязываться)’ и т.п., или у глагола ‘есть’ без объекта — zun ʕut’unaa ‘я уже поел (и больше не хочу)’. Впрочем, не все лексемы допускают указанное «сатуративное» прочтение: так, контекста, в котором приемлемо было бы употребление Результатива глагола ‘смеяться’ — ср. zun elqünaa ‘я (по)смеялся’ — найти не удалось. В аспектуальном отношении форма Результатива неоднозначна и может описывать как текущее сост ояни е (субъекта или объекта), так и событи е в прошлом, сохраняющее релевантность на момент речи. Одним из тестов для разграничения «акциональных» и «статальных» интерпретаций может служить сочетаемость Результатива с различными наречными выражениями (ср., в частности, обсуждение ряда диагностических контекстов в [Недялков, Яхонтов 1983]). Так, наречие hahal ‘сейчас’ со значением ‘в данный момент’ совместимо именно со «статальным» прочтением Результатива и может сочетаться с достаточно широким кругом глаголов — ср., с одной стороны, ge hahal uq’unaa ‘он сейчас сидит’ (от глагола ‘садиться, сидеть’) или ge hahal ʁarxunaa ‘он сейчас спит’ (от глагола ‘ложиться, засыпать’), а с другой — ge hahal qajnaa ‘он сейчас здесь, он вернулся’ или ge hahal ušunaa ‘его сейчас тут нет, он ушел’ (от глаголов ‘возвращаться, приходить’ и ‘уходить’ соответственно). Ряд лексем в сочетании с этим наречием, однако, допускают только значение непосредственного предшествования ‘только что’, ср. bawa hahal uzunaa ʜüni ‘мать только что подоила корову’ или qːunšis hahal qaǯik’inaa k’eruq ‘сосед только что нашел (пропавшего) теленка’. Продолжение существования состояния (‘все еще’) может быть выражено наречием hal=la (< hal ‘сейчас, теперь’ с аддитивной клитикой =ra, т.е. буквально ‘и сейчас’), ср. hal=la uq’unaa ‘все еще сидит’, hal=la ʁarxunaa ‘все еще спит’ и пр. Однако наиболее естественным спобом выражения континуативности является использование грамматикализованной конструкции с перфективным деепричастием и вспомогательным глаголом amea ‘оставаться’: uq’una amea ‘все еще сидит’ (букв. остается севши), qajna amea ‘все еще здесь’ (букв. остается пришедши) и т.п., ср. также (27). Интересно, при этом, что ряд глаголов в континуативной конструкции имеют несколько иное значение — они описывают не продолжение результирующего состояния, а скорее «насыщенность» действием, ср. ruχuna amea ‘уже доста точно почитал’ («начитался»), upuna amea ‘уже достаточно говорил (например, поучал, предупреждал)’, zehmet duuna amea ‘уже достаточно потрудился’12 и т.п. (выше уже упоминалось аналогичное значение Результатива от некоторых глаголов). Как правило, так могут интерпретироваться лексемы, обозначающие процессы, которые воспринимаются говорящим как не очень приятные или принудительные и продолжения участия в которых он не желал бы. (27) {Проснувшись среди ночи, герой выходит во двор. На ули це лежит снег...} rakː-ar=ra дверь-PL=ADD sa один ‘и ворота по-прежнему закрыты, никого нет.’ kas=ra человек=ADD {IN}быть-PRS:NEG qik’.i-na запирать.PF-CONV {IN}оставаться-PRS a-dawa. ame-a, Напротив, наречия конкретной временно́ й локализации (типа naq’ ‘вчера’) фокусируют событийный компонент (‘сделал’) и собственно результативное прочтение в настоящем времени исключают, ср. naq’ lik’inaa k’eǯ ‘вчера написал письмо’, naq’ qainaa burǯ ‘вчера отдал долг’ и т.п. То же верно для выражений со значением ограниченного временно́ го интервала (типа ʡu seʡeti ‘два часа, в течение двух часов’ с темпоральной формой имени13), которые определяют лимитативную интерпретацию ситуации (‘поделал некоторое время’), ср. ʡu seʡeti ʁarxunaa ‘поспал два часа’, ʡu seʡeti kar aq’unaa ‘поработал два часа’ и пр. При этом в случае сильной контекстной поддержки перфективной интерпретации глагольная форма понимается прежде всего как описывающая незасвидетельствованную ситуацию (‘сам я этого не видел’); только в сочетании с эвиденциальным компонентом 12 Сложный глагол zehmet duas ‘трудиться, работать’ состоит из именного компонента zehmet ‘труд’ и глагола duas ‘тянуть’. 13 В отличие от адвербиальной формы типа seʡet-tːi, которая образуется от существительного seʡet в абсолютиве при помощи наречного показателя -di (seʡet-tːi < *seʡet-di), темпоральная форма имени seʡet.i представляет собой косвенную основу существительного (совпадающую с эргативом). Результатив может выражать перфективное аспектуальное значение в чистом виде. 4.3. Заглазность Агульский Результатив, как и результативно-перфектные формы многих языков, является регулярным грамматическим средством выражения непрям ой засвидет ельствованности (впервые этот факт был отмечен в статье [Майсак, Мерданова 2002]). При помощи этой формы описываются события в прошлом, свидетелем которых говорящий не был лично, а получил о них информацию в результате логического вывода либо с чужих слов. Так, в ситуации личного наблюдения говорящим приезда начальника, которая в (10) описывается при помощи формы Аориста, Результатив употреблен быть не может. Форма Результатива adinaa ‘приехал’ допустима в случае, если говорящий знает о приезде со слов других (пересказывательность) либо наблюдал не собственно приезд заврайоно, а его последствия — например, людей, бегущих на главную площадь (инферентивность). Аналогично, в ситуации с поеданием пирога собакой, которая в (11) при личной засвидетельствованности передается Аористом, Результатив ʕut’unaa ‘съела’ может быть употреблен, если, например, говорящий увидел выбегающую из кухни собаку, а затем обнаружил на полу остатки пирога. Ср. также пример (28) из «Анкеты по перфекту» (№ 14), в котором приемлема именно форма Результатива; Аорист мог бы выступать в данном контексте только при дополнительном выражении семантики предположения или субъективной оценки лексическими средствам (zas ʜaf ‘по-моему’, agʷa ʜalaris ‘по всей видимости’). (28) {Утром А. смотрит в окно и видит, что на улице мокро:} ʡüš.i uʁal дождь ночь(TMR) ‘Ночью(, похоже,) прошел дождь.’ uʁ.u-naa. • дождить.PF-RES Непрямая засвидетельствованность не является обязательным компонентом значения Результатива — иначе говоря, эта форма может вводить как ситуацию, засвидетельствованную говорящим (и представляемую им как релевантную на момент речи), так и незасвидетельствованную (независимо от оценки ее текущей релевантности). Эта «амбивалентность» агульского Ре зультатива проявляется, в частности, в сочетаемости с 1-м лицом субъекта, которая, как отмечает С. Г. Татевосов, является одной из диагностик того, относится ли грамматическая форма к показателям непрямой засвидетельствованности (indirect evidence markers) [Tatevosov 2001: 446]. В тех языках, где значение косвенной засвидетельствованности у «перфектоподобных» форм в полной мере конвенционализировано, высказывания с 1-м лицом субъекта неизменно обнаруживают «эффект потери контроля», проявляющийся в том, что говорящий участвовал в описываемой ситуации, не полностью осознавая происходящее (например, он мог находиться в состоянии опьянения или же полностью забыть о своем участии в ситуации и узнать о нем лишь постфактум со слов окружающих)14. В агульском подобные примеры возможны, и в них приемлема именно форма Результатива, ср. (29), адаптированный из аналогичного багвалинского примера в работе [Tatevosov 2001]; Аорист в данном случае был бы использован только с общим значением констатации совершения определенной ситуации в прошлом, без сопутствующего оттенка неожиданного обнаружения или удивления. (29) {Говорящий обнаруживает, что перепутал семена культур и посеял не пшеницу:} zun sül uz.u-naa, я ‘(Оказывается,) я рожь посеял, сам того не заметив!’ рожь сеять.PF-RES весть=ADD {IN}быть-NEG-CONV χabar=ra a-dawa-j! • В целом, однако, агульский Результатив способен свободно сочетаться с 1-м лицом, описывая полностью засвидетельствованные говорящим ситуации, как в следующих примерах. В этих случаях речь не идет о неожиданности ситуации для говорящего; скорее, в фокусе находится результат описываемого 14 Так обстоит дело, в частности, в багвалинском (андийская группа) и кубачинском языке (даргинская группа), которые рассмотрены в статье [Tatevosov 2001]. О проявлении «эффекта потери контроля» при употреблении форм косвенной засвидетельствованности, адмиратива и эпистемической модальности см. также [Татевосов, Майсак 2000]. события: ‘я нашел деньги, и теперь они у меня есть’, ‘я принес еще одно яйцо, и вот оно’, ‘я пришел, и вот я здесь’. (30) {Мальчик-слуга окликает хозяина. Тот спрашивает, что случилось.} za-s pul я-DAT деньги p.u-ne=ʁaj говорить.PF-AOR=CIT сам(ERG) ‘«Я деньги нашел, деньги», — сказал он.’ ǯik’.i-naa, находить.PF-RES деньги uč.i. pul (31) {Жена сообщает вернувшемуся домой мужу, что продала волшебное яйцо.} o, sa-d INTJ один-S aʁ.a-j-e говорить.IPF-CONV-COP DEMM(ERG) ‘«О, я еще одно принес», — говорит он.’ qara faqaj-naa еще RE:приносить:PF-RES mi. zun, я (32) {Говорящий, которого попросили починить прохудившийся кувшин, приходит и сообщает о своем присутствии:} naj-sa maha какой-LOC(IN) DEMM:PRED a {IN}быть:PRS ‘Вот я уже пришел, где разбитый кувшин? {Я его починю.}’ RE:приходить:PF-RES gʷar? • кувшин zun qaj-naa, я arʕ.u ломаться.PF В качестве заглазного прошедшего времени Результатив особенно распространен в нарративах: как правило, именно при помощи этой формы передаются повествования о событиях, свидетелем которых не был рассказчик. Среди таких текстов — сказки, легенды, анекдоты о Малле Насреддине, рассказы о давних временах и пр.15, ср. пример из анекдота: 15 Форма Результатива также последовательно использована при переводе Евангелия от Луки на говор с. Тпиг (райцентр Агульского района); см. [Инджил 2005]. Этот перевод остается самым большим по объему произведением на агульском языке, опубликованным на данный момент. (33) {Однажды Малла Насреддин сидел дома и молился: «О Ал me mi=ra ʕʷ.a-je ʁuš.u-na dakʼar.i окно(GEN) kas.tːi-s. человек-DAT DEMM(ERG)=ADD брать.PF-CONV кошелёк.tːi-ʔ ikʼ.i-naa лах, пошли мне сто рублей».} un-x.u-naa me звук-стать.PF-RES DEMM DEMM kʼen.a-k-as ti-č низ-SUB/CONT-ELAT DEMT-LAT идти.IPF-PT:PRS sa один uč.i-n сам-GEN кошелек-IN cʼejarčʼʷa manat, fatx.i-naa рубль aq malla вниз Малла Насреддин-DAT ze-f malla nesredil.a, Малла Насреддин(ERG) мой-S ‘Это услышал один человек, который проходил под окнами. И он положил в свой кошелек девяносто девять рублей и бросил его Малле Насреддину через дымоход. «Ага, — сказал Малла Насреддин, — это мне (букв. мое пришло)».’ kürmeʕ.i-as дымоход-(IN)ELAT ad.i-ne. приходить.PF-AOR ahaʔ p.u-naa INTJ {IN}совать.PF-RES 80-S=и jaqʼuqːa-n=na говорить.PF-RES бросать.PF-RES nesredil.a-s. В целом, «результативная» нарративная стратегия включает не только собственно форму Результатива (как аналог Аориста, маркированный по косвенной засвидетельствованности), но и ряд аналитических форм, в которых форму Результатива имеет вспомогательный глагол16. Так, оба следующих примера взяты из «заглазных» нарративов, в которых основная линия оформлена Результативом. В (34) форма «заглазного Имперфекта» ic’aj xunaa ‘давал (давая был)’ имеет вид «деепричастие несовершенного вида + глагол ‘стать’ в Результативе»; при нейтральной стратегии данной форме соответствовал бы обычный Имперфект ic’aji ‘давал’. В (35) использована форма «заглазного Плюсквамперфекта» kičikʼina xunaa ‘уже похоронили (похоронив были)’, 16 Аналогичное противопоставление («претеритная» vs. «перфектная» серии форм) описано для багвалинского языка, где оно также выражает привативную оппозицию по категории эвиденциальности (немаркированная эвиденциальность vs. косвенная засвидетельствованность) [Татевосов 2001: 294]. состоящая из деепричастия совершенного вида и глагола ‘стать’ в Результативе; немаркированным по эвиденциальности аналогом данной формы был бы Результатив прошедшего времени kičikʼinaji ‘(уже) похоронили’. (34) {После революции Кабанай учил людей в нашем селе. Ты xur.a-k знаешь пекарню Гюризат?} ha-le EM-DEML пекарня-SUB/CONT урок-PL давать.IPF-CONV x.u-naa, χalq’-ar.i-s. стать.PF-RES буква-PL знать-делать.IPF-CONV народ-PL-DAT ‘В этой пекарне он давал уроки, учил людей грамоте.’ ʜarf-ar ʜar-aq’.a-j dars-ar ic’.a-j (35) {У Маллы Насреддина умерла мать. Он пошел за саваном и baw kičikʼ.i-na принес его через месяц.} me-wr.i DEMM-PL(ERG) мать x.u-naa. стать.PF-RES ‘А они уже к тому времени мать похоронили.’ {SUB/CONT-LAT}совать.PF-CONV Использование в нарративах легендарного или сказочного характера именно Результатива не является строго обязательным: Аорист также допустим в таких случаях, к тому же в спонтанных текстах сама нарративная стратегия редко бывает последовательной (в рамках одного повествования основная линия может оформляться несколькими разными формами, в т.ч. Аористом, Результативом, Презенсом и Хабитуалисом). Нередко при этом для подчеркивания того факта, что излагаемые события известны рассказчику с чужих слов, Аорист и «настоящие исторические» времена маркируются специальным показателем пересказывательности ʁaj, который восходит к глаголу aʁas ‘говорить’ и означает ‘как говорят’, ‘как мне рассказывали’ и т.п.17; ср. (36) из рассказа о случае с односельчанкой, приведшем к ее смерти. 17 Источник информации может при этом быть как безличным, так и конкретным — как, например, при рассказе о знакомом человеке, передаваемом с его слов; в последнем случае показатель ʁaj означает скорее ‘согласно его (ее) словам’ (примером такого рода является (39) ниже). (36) {Однажды она пасла овец в горах. Был очень знойный xed, č’ič’ uχ.u-ne=ʁaj uš.u-ne-wa, день.} aχpːaj alčux.u-na, xed. потом склоняться.PF-CONV пить.PF-AOR=CIT вода ha-le EM-DEML вода травинка уходить.PF-AOR-Q fi-jči=ra š.u-ne=ʁaj что-INDEF=ADD уходить.PF-AOR=CIT DEML-DAT fun.i-s. живот-DAT ‘Ну вот, она наклонилась и попила, говорят, воды. И то ли вода, то ли травинка попала, что-то попало, говорят, ей в желудок.’ li-s, На то, что Аорист с показателем ʁaj и «заглазный» Результатив в целом эквивалентны как нарративные формы прошедшего времени, маркирующие незасвидетельствованность, указывает возможность чередования этих средств в рамках одного эпизода без какой-либо ощутимой разницы; ср. следующий фрагмент из сказки: p.u-naa, ruš. laha xe наш:INCL ruš.a-s дочь-DAT (37) {Брат, расследующий пропажу коров по ночам, начинает подозревать свою сестру и обращается к родителям.} laha DEML:PRED говорить.PF-RES p.u-ne=ʁaj. un-aq’ звук-делать(IMP) говорить.PF-AOR=CIT ad.i-ne=ʁaj приходить.PF-AOR=CIT дочь DEML:PRED твой рука agʷar-aq’, p.u-naa видеть-делать(IMP) говорить.PF-RES DEMM(ERG) čapːluq χil. ʜülǯen agʷar-aq’.u-naa видеть-делать.PF-RES DEMM(ERG) левый рука правый χil agʷar-aq’ рука видеть-делать(IMP) ‘«А ну-ка, позовите нашу сестру», — сказал он. Пришла сестра. «А ну-ка, покажи свою руку», — сказал он. Она показала левую руку. «Покажи правую руку», — сказал он.’ p.u-ne=ʁaj. говорить.PF-AOR=CIT we χil mi. mi Вместе с тем, показатель ʁaj подчеркнуто передает именно значение пересказывательности, т.е. подразумевает наличие некоторого вербального сообщения, из которого говорящему известно о ситуации (причем автор этого сообщения, возможно, был непосредственным свидетелем или участником событий). Результатив имеет более обобщенное эвиденциальное значение и может быть использован в нарративе и в том случае, когда говорящий производит «реконструкцию» событий, делая предположение о произошедшим на основе собственного жизненного опыта, исходя из собственных знаний об участнике и положения дел в мире; ср. гипотетический пример (38): (38) za-s ʜa-f, ge mi-štːi x.u-naje-f-e, qaj-naa ag.u-naa видеть.PF-RES ʁuš.u-naa я-DAT знать-S DEMG DEMM-ADV стать.PF-PT:RES-S-COP ge χul.a-s, DEMG RE:приходить:PF-RES дом-DAT χul.a-ʔ qːačaʁ-ar uč’.u-naje-f, дом-IN разбойник-PL {IN}лезть.PF-PT:RES-S брать.PF-RES tufang, jarʜ.u-naa te-wur.i-s, aχpːa guč’ ружье бить.PF-RES DEMT-PL-DAT потом страх x.u-na, стать.PF-CONV сам RE-убегать.PF-RES ‘Мне кажется, это случилось так: он вернулся домой, увидел, что в дом залезли грабители, взял ружье, выстрелил в них, а потом, испугавшись, сам сбежал.’ uč qa-hiš.i-naa. • Заметим, что возможно использование и самого Результатива с цитативным показателем, однако в этом случае не происходит «наслоения» пересказывательного значения клитики на значение косвенной засвидетельствованности глагольной формы: в подобных примерах Результатив используется с собственно результативным или перфектным значением, описывая фоновое состояние в точке отсчета (см. также далее раздел 6). Как правило, это характерно для нарративных эпизодов, выдержанных в режиме «настоящего исторического» типа (39): здесь Презенс устанавливает точку отсчета в настоящем, и результирующее состояние описывается как имеющее место и/или релевантное в данной точке (безотносительно к засвидетельствованности исходной ситуации). eminat agʷ.a-a=ʁaj, (39) {Из рассказа о случае с бабушкой рассказчицы, известном с ее слов: Бабушка с подругой шли по горному склону и в какой-то момент потеряли друг друга из виду.} aχpːa uč.i-s потом сам-DAT Эминат видеть.IPF-PRS=CIT sa mi-štːi DEMM-ADV(GEN) яма ǯiga.ji arx.u-naa=ʁaj. место(IN) {IN}попадать.PF-RES=CIT ‘И тогда она видит [Презенс], что Эминат попала [Результатив] в такое место вроде ямы.’ словно EM-DEMG один яма suman ha-ge Использование Результатива как «заглазного» нарративного времени создает определенную проблему при квалификации его как перфектной формы с точки зрения тех определений перфекта, в которых эксплицитно указывается на невозможность его использования в нарративе (см. выше). Так, по словам Й. Линдстедта, «когда перфект может быть использован в качестве нарративного времени... он перестает быть перфектом» [Lindstedt 2000: 371]. Данный вывод, однако, представляется верным главным образом в отношении того пути эволюции перфекта, который приводит к появлению перфективного прошедшего времени, ср. историю л-формы в русском языке или passé composé во французском (см. также конец раздела 1). Одну и ту же форму нельзя интерпретировать и как перфект, и как «простое» прошедшее, если под последним понимать форму, немаркированную с точки зрения значения текущей релевантности и допускающей по данному параметру как одно, так и другое прочтение. В случае же агульского мы имеем дело с развитием по второму пути: от результатива к перфекту и далее к форме прошедшего времени косвенной засвидетельствованности (‘инферентив’ + ‘пересказывательность’)18. 18 В работе [Bybee et al. 1994: 105] два упомянутых пути развития представлены немного иначе: один идет от результатива к перфекту и перфективному прошедшему, другой — от результатива к инферентиву и косвенной засвидетельствованности. Нам, однако, представляется более аргументированной позиция, обозначенная в статье [Tatevosov 2001: 461—462], согласно которой перфект и инферентив лежат не на разных «ветвях» соответствующей семантической Более того, агульская форма охватывает всю эту область, начиная от исходного значения результатива и до конечного значения «заглазного» прошедшего. В данном случае, однако, старые значения не утрачиваются с приобретением новых, как это происходит при превращении перфекта в общее прошедшее время. В зависимости от контекста, одна и та же глагольная форма в принципе может выражать любое из указанных четырех значений (результативное при этом является наиболее лексически ограниченным19). Таким образом, глагольная форма может продолжать оставаться как перфектом, так и, в качестве одной из своих ипостасей, «заглазным прошедшим» в нарративе. Вновь обращаясь к позиции Й. Линдстедта, процитируем предлагаемую им универсалию, согласно которой «в случае, если грамматический показатель (gram) выражает значение текущей релевантности, он выражает и одно из следующих значений: результатив, экспериентив (неопределенное прошедшее), инферентив, репортатив. Если центральным или единственным значением показателя является результативное или индирективное (инферентив и/или репортатив), то это еще не перфект либо уже не перфект» [Lindstedt 2000: 378]. Несмотря на частотность нарративного Результатива в агульских текстах — просто в силу того, что они в основном представляют собой именно нарративы, — все-таки нельзя утверждать, что значение косвенной засвидетельствованности является для данной формы центральным. Тем самым, ее квалификация как перфектной формы (хотя и с более широкой дистрибуцией, чем у классических перфектов) представляется вполне адекватной. карты, а на одной, и эволюция грамматических показателей проходит через этапы ‘результатив’ > ‘перфект’ > ‘инферентив’ > ‘косвенная засвидетельствованность’. 19 Наиболее доступным, в свою очередь, является значение заглазного прошедшего (особенно в интерпретации ‘с чужих слов’) — вероятно, в силу того, что получить вербальное сообщение можно о ситуации любого типа. Так, Результатив от непредельных глаголов, для которых собственно результативная интерпретация невозможна, а перфектная затруднена (ср. обсуждаемое выше zun elqünaa ‘я (по)смеялся’), по умолчанию понимается именно как обозначающий незасвидетельствованность (например, ‘мне рассказали, что я смеялся во сне’). 5. «Причастный» Результатив: фактивность и «объяснительность» Хотя форма «причастного» Результатива не встретилась в переводе первых семи предложений из «Анкеты...», ее рассмотрение в рамках перфектной семантической зоны в агульском языке важно по двум причинам. Во-первых, эта форма все же используется в некоторых контекстах из «Анкеты...» за пределами первых фраз, ср. (12) выше или (40). Во-вторых, «причастный» Результатив является структурным аналогом обычного Результатива, который семантически наиболее близок к межъязыковой категории перфекта. (40) {Экскурсовод рассказывает об истории города.} šahar lix.i-naje-f-e če наш:EXCL город {SUPER}класть.PF-PT:RES-S-COP 1550 is.a. • год(TMR) ‘Наш город был основан (букв. построили) в 1550 году.’ [Фраза № 23 из «Анкеты...»] Как и собственно Результатив, «причастный» Результатив, судя по всему, также восходит к сочетанию смыслового глагола в форме перфективного деепричастия и вспомогательного глагола ‘быть внутри, находиться’ — только не в форме обычного презенса a (aja), а в форме «причастного» презенса ajefe (< причастие ajef ‘находящийся’ + связка e). Наличие причастия в структуре формы приводит к эффекту, сходному с тем, что обсуждался выше для «причастного» Аориста типа aq’ufe. Формы типа aq’unajefe также выражают факт, а не событие, они не служат для введения в рассмотрение ситуации как нового дискурсивного референта и не используются в качестве нарративного времени. Основная функция «причастного» Результатива состоит в указании на релевантность результата прошлой ситуации, в этом смысле он является конкурентом обычного Результатива в качестве перфектной формы. Однако, в отличие от обычного Результатива «причастный» Результатив используется практически исключительно в случаях, когда описываемое положение дел уже известно и вводится в качестве пояснения или создания «фона» для другой ситуации, либо при подтверждении слов собеседника; все эти функции напрямую связаны с пресуппозитивной семантикой причастной формы. Так, в вопросно-ответной паре (41) го ворящий использует форму «причастного» Результатива просто для утвердительного ответа на вопрос-уточнение адресата (‘да, он ушел, и я это знаю’); альтернативно, в ответе могла бы быть воспроизведена и та же форма, которая употреблена в исходном вопросе (в данном случае Аорист qušune). Результатив qušunaa ‘он ушел, его нет’, напротив, подразумевал бы, что соответствующая ситуация вводится впервые и был бы более уместен при ответе на другой вопрос: ‘не знаешь, где он?’. (41) — direktːur q-uš.u-ne=ʁaj-wa? директор RE-уходить.PF-AOR=CIT-Q — aw, ge да DEMG RE-уходить.PF-PT:RES-S-COP ‘ — Директор ушел, говорят? — Да, он ушел.’ q-uš.u-naje-f-e. • С другой стороны, в (42) и (43) при помощи данной формы описываются положения дел ‘я стал деревом’ и ‘я вернулся’, наличие которых очевидно участникам коммуникации, однако они вводятся повторно в связи с объяснением того, как возникли соответствующие положения дел. (42) {Отец, разыскивающий своих детей, сначала находит дерево, в которое превратилась его дочь, а затем видит другое дерево, которое сообщает ему, что это его сын. Сын рассказывает о произошедшем и поясняет: — Я обратился с мольбой к Аллаху...} za-k-as=ra я-SUB/CONT-ELAT=ADD EM-DEMM-LOC-SUPER дерево p.u-naa. x.u-naje-f-e стать.PF-PT:RES-S-COP говорить.PF-RES ‘и я тоже превратился здесь в дерево, — сказал (он).’ ha-mi-sa-l dar (43) {Молодой сельчанин решает подшутить над пожилой женщиной и, изображая голос давно умершего человека, обращается к ней со спины. На ее вопрос, как он оказался снова здесь, он отвечает:} ha-mi-štːi EM-DEMM-ADV сердце-SUPER {SUPER-UP}попадать.PF-CONV zun qaj-naje-f-e. я RE:приходить:PF-PT:RES-S-COP ‘Да мне что-то вздумалось, и я вернулся.’ alʁarx.u-na jurk’.ura-l Поскольку собственно ситуация, выраженная формой «причастного» Результатива, относится к известному, пресуппозитивному компоненту, прагматически выделенными оказываются другие компоненты содержания — участники либо обстоятельства. Так, в (40) новым элементом сообщения является время основания города (тот факт, что город был когда-то основан, известен и так), в примере (43) — мотивация прихода говорящего в селение. Во фразе (44) ниже, резюмирующей обсуждение имевших место событий несколькими участникам диалога, к важной информации относится то, что не подвергалось сомнению: в ситуации участвовали три человека и они пошли с целью кражи. Сам факт того, что кто-то подговорил других на кражу, уже был введен в начале рассказа, поэтому функция (44) — еще раз сформулировать исходную обстановку в точке отсчета: (44) {Рассказчик начинает сбивчивое повествование о случае в селе, когда ночью трое мужчин пошли украсть овцу из кошары, в результате чего один из них был убит двумя другими. Возникает диалог с собеседниками по поводу того, как звали участников событий и как именно развивались события. Затем рассказчик возвращается к последовательному изложению произошедшего:} kːʷereldi te-wur xibu kas короче š.u-naje-f-e уходить.PF-PT:RES-S-COP ‘Короче, они пошли воровать втроем.’ человек qatːk’.a-s. красть.IPF-INF DEMT-PL три Заметим, что прагматическое выделение обсуждаемого типа не является ярко выраженным, в отличие от специального морфосинтаксического механизма фокусирования, использующего конструкцию с причастием. Как и простое перфективное причастие (см. раздел 3), результативное причастие может оформлять предикат в фокусной конструкции, где связка располагается после фокусируемой составляющей; предикат в таком случае относится к пресуппозитивной части высказывания. В таких примерах, однако, прагматическое выделение фокусируемого элемента гораздо сильнее: так, в (45), описывающем реакцию лезгина, приехавшего в Баку в 1930-е гг. и услышавшего родную речь, подчеркивается, что фраза была произнесена именно по-лезгински, а не на каком-то другом языке (например, русском или азербайджанском). (45) lezgi č’al.a-l-di e mi-s [лезгинский речь-SUPER-LAT] COP DEMM-DAT p.u-naje-f. говорить.PF-PT:RES-S ‘Тот ведь ПО-ЛЕЗГИНСКИ ему сказал.’ В примерах с «причастным» Результативом подобной семантики выбора одной из множества альтернатив нет, участники либо обстоятельства ситуации вводятся более нейтрально. Тем не менее, именно «сопутствующие обстоятельства» оказываются при употреблении этой формы наиболее важным фрагментом сообщения, учитывая, что сам факт осуществления ситуации представляется как известный. В отличие от основного Результатива, «причастный» Результатив не выражает собственно результативного значения (в этом смысле именно он в большей степени напоминает перфект; см. также обсуждение в Заключении далее). Будучи средством описания фактов, «причастный» Результатив во многом близок «причастному» Аористу и может выражать экспери ентивно е значение, как в (46) и (47), а также экзистенциальное значение, как в (48) — завершающем предложении нарратива. Ключевое отличие «причастного» Результатива состоит в том, что эта форма подчеркивает сохранение результата к моменту речи (‘я сделал это в прошлом, и сейчас у меня есть этот опыт’), тогда как «причастный» Аорист нейтрален в этом отношении. (46) {Говорят, медведь в горах может бросить в человека ка ag.u-naje-f-e, видеть.PF-PT:RES-S-COP мень, чтобы сбросить в пропасть.} za-s ze ul-ar.i-l-di я-DAT мой глаз-PL-SUPER-LAT sa один saji-štːi другой-ADV(GEN) ‘Я своими глазами видел, не один раз встречал в других местах.’ alčarx.u-na встречаться.PF-CONV ximu-bara сколько-раз č’ir-ar.i-ʔ. трава-PL-IN (47) {Из обсуждения мусульманского погребального обряда с пожилым мужчиной, не раз принимавшим в нем участие: — У нас принято заворачивать покойника в семь саванов.} zun hal я ik’.i-naje-f-e {IN}совать.PF-PT:RES-S-COP ‘Я ведь теперь уже скольких завернул в саван.’ kafan-ar.i-ʔ ximu-d сколько-S саван-PL-IN теперь один zun. я sa (48) ha-me kar alčarx.u-naje-f-e дело EM-DEMM χant’ir-ar.i Хантирар-PL(GEN) мельница-IN ‘Вот такое дело случилось на мельнице Хантирар.’ {SUPER-LAT}попадать.PF-PT:RES-S-COP raʜ.u-ʔ. Значение косвенной засвидетельствованности «причастному» Результативу в полной мере не свойственно (по крайней мере в том, что касается пересказывательности). Тем не менее, он отмечается при описании ситуаций в прошлом, наличие которых говорящий только предполагает, хотя и не наблюдал их сам, ср. gi wuri upunajefe ‘(похоже, что) он всё рассказал’ или ge alurq’unajefe ‘(мне кажется, что) он упал’. Разновидность инферентивного прочтения, которую мы здесь видим, является более субъективной и «ослабленной» по сравнению с инферентивным значением Результатива. В случае последнего те следы ситуации, которые имеются на момент речи, позволяют сделать вывод о наличии ситуации в прошлом достаточно однозначно: ср. ge alurq’unaa ‘похоже, он упал (например, судя по тому, что у него испачканы брюки)’ или ge ʡašunaa ‘похоже, она плакала (я вижу, что у нее покрасневшие и мокрые глаза)’ или пример (28) выше. Используя же форму «причастного» Результатива, говорящий делает утверждение скорее на основе своего общего впечатления о наблюдаемом положении дел — поведении и характере участника или даже общих знаний о мире. Так, uʁunajefe ‘видимо, (в горах) дождь шел’ может быть сказано, например, в случае, если говорящий видит, что овцы спускаются с гор со слипшейся шерстью; ge ʡašunajefe ‘похоже, она плакала’ — при отсутствии явных следов слез на лице, однако при странных особенностях поведения (например, девушка отводит глаза, у нее дрожащий голос); dada aluʜunajefe rušas ‘похоже, отец поругал дочь’ — в случае, если поведение девушки, которая вела себя грубо с окружающими, изменилось после приезда отца, и т.п. Данный тип инференциальности близок к тому, что в работах последних лет иногда называют презумптивом20. Тем не менее, для агульского ключевым различием инференциальных высказываний с простым и с «причастным» Результативом является именно свойственная последнему «объяснительная» семантика: описывая наблюдаемые признаки, говорящий называет ту ситуацию, которая, по его мнению, наиболее вероятно ассоциируется именно с этими признаками и позволяет объяснить наблюдаемое положение дел. 6. Плюсквамперфекты: форма и значение Четыре формы, рассмотренные в разделах 2—5, исторически включают в свой состав вспомогательный глагол настоящего времени. Всем им в глагольной парадигме соответствуют и структурно параллельные формы с вспомогательным глаголом прошедшего времени — простое и «причастное» Прошедшее неактуальное, простой и «причастный» Результатив прошедшего времени (см. таблицы 1 и 2). Формы этого ряда имеют характерную «плюсквамперфектную» структуру — в них маркирована как перфективность (деепричастие или причастие смыслового глагола), так и собственно временна́ я референция к плану прошедшего (вспомогательный глагол). Значения этих форм, хотя и достаточно разнородные, в целом также соответствуют тому, что типологически ожидаемо от плюсквамперфектов21. 20 Ср.: «основное различие между презумптивными и инферентивными показателями состоит в том, что первые опираются лишь на знания говорящего о мире и его способность к логическому выводу, тогда как вторые — на непосредственные наблюдения говорящего (и лишь косвенным образом — на его способность к логическому выводу)» [Плунгян 2011: 465]. 21 Подробный обзор употреблений, типологически свойственных плюсквамперфектным формам, содержится в книге [Сичинава 2013: 21– 42], где рассмотрены, в частности, предшествование в прошлом и наличие результирующего состояния в прошлом, прекращенная ситуация и аннулированный результат, давнопрошедшее, экспериентивное, эвиденциальное и различные модальные значения и пр. По сравнению с формами, включающими вспомогательный глагол в настоящем, формы с вспомогательным глаголом прошедшего времени имеют то же аспектуальное значение, однако относят описываемую ситуацию к плану прошедшего или, более точно, к неактуальному временно́ му плану. Наиболее четко это видно по Аористу и «причастному» Аористу в плане прошедшего: первая из этих форм описывает конкретную точечную ситуацию (49), а вторая — осуществление ситуации определенного типа (50), причем подчеркивается отнесенность ситуации в «закрытый временной интервал» в прошлом и отсутствие связи с моментом речи22. (49) {Это было в год, когда случилось землетрясение; был, по eχtːijar is.a год(TMR) разрешение моему шестьдесят шестой год.} ha-te EM-DEMT переселят <переселять> стать.IPF-PT:HAB ‘В тот год дали разрешение переселиться (из горного села на равнину)...’ i-nij давать:PF-AOR:PST x.a-jde... (50) {Говорят, в 1930-е годы в окрестностях села орудовала mal-ar=ra. ʕut’.a-tː-ar=ra ʜazur готовый банда. На той нашей дороге ставили котлы,} ha-ge-wur.i-s EM-DEMG-PL-DAT есть.IPF-S-PL=ADD rukː.u-na aq’.u-f-ij=ʁaj, делать.PF-S-COP:PST=CIT зарезать.PF-CONV корова-PL=ADD ‘резали скотину и готовили им еду.’ Для семантики этих форм более важна именно идея «разрыва» описываемого положения дел с моментом речи, нежели ориентация на определенную точку отсчета в прошлом (именно поэтому наиболее подходящим ярлыком для данных форм нам представляется «прошедшее неактуальное»). Напротив, формы с результативной семантикой — собственно Результатив прошедшего времени и «причастный» Результатив прошедшего времени — передают такие более тесно ассоциируемые с плюсквамперфектом значения, как предшествование в прошлом и перфектность или результативность в прошлом. 22 Ср. термин «discontinuous past», т.е. ‘прошедшее, «оторванное» от настоящего’, используемый применительно к показателям подобного рода в работе [Plungian, Auwera 2006]. Так, Результатив прошедшего времени семантически является перфектом / результативом, «сдвинутым» в план прошедшего. Он описывает результирующее состояние в прошлом (51) либо событие, имевшее место до точки отсчета в прошлом и сохраняющее релевантность в этой точке (52): (51) {Дядю Ахмада вызвали на зимние пастбища, чтобы бороться с засильем змей. Он ездил по стоянкам чабанов и уничтожал змей.} q’˳anc’il-ar.i Канциль-PL(GEN) дом-PL-IN ‘Он жил (букв. сидел) в доме канцильцев’23. χul-ar.i-ʔ uq’.u-naji. садиться.PF-RES:PST (52) {Пожилая женщина рассказывает о своем детстве: — Мы жили вдвоем с мамой. Присутствующая родственница спрашивает: — А отца у тебя не было, тетя? Рассказчица отвечает:} dad k’.i-naji, отец умирать.PF-RES:PST отец ‘Отец уже умер (к тому времени), уже умер.’ умирать.PF-RES:PST dad k’.i-naji. «Причастному» Результативу прошедшего времени, не имеющему «статального» прочтения, свойственно второе из этих употреблений; по-видимому, именно эта форма наиболее близка чисто таксисному пониманию плюсквамперфекта как средства выражения «предшествования в прошлом». (53) {Из рассказа о встрече в горах с призраком умершего чело стать.IPF-PT:OPT INTJ покой me zun, jo, raʜmat x.a-ǯe века.} qaj-ne RE:приходить:PF-AOR я ʡabdullah aʁ.a-jde (...) Абдуллах говорить.IPF-PT:HAB DEMM am-e-f-tːuj te {IN}оставаться-PT-S-COP:PST:NEG DEMT k’.i-naje-f-ij. умирать.PF-PT:RES-S-COP:PST ‘Вернулся я — ой, покойный по имени Абдуллах (...) а его в это время уже не было на свете, умер уже.’ waχtː.una, время(TMR) 23 Канциль — табасаранское село в Хивском районе Дагестана. В нарративном дискурсе обе эти формы, как это и свойственно плюсквамперфектам, используются для ввода ситуаций, находящихся «out-of-sequence», т.е. вне основной нарративной последовательности упорядоченных во времени точечных событий. Результатив прошедшего времени, как правило, описывает фоновые фрагменты (54), тогда как его «причастный» аналог встречается и в нарративном зачине (функция «сдвига начальной точки», в терминологии Д. В. Сичинавы), ср. (55): (54) {В молодости я ходил на похороны читать молитвы. Со мной часто ходил пожилой мужчина по имени Абдуллах.} xibuqːa-n=na ic’u – c’aʕfu is x.u-naji 60-S=и ti-n DEMT-GEN DEMT-TEMP ‘Ему тогда было лет 70—75.’ стать.PF-RES:PST десять 15 te-guna. год (55) gal.u-q-di ʜupː-ar.i-q š.u-naje-f-ij кутан-POST-LAT овца-PL-POST уходить.PF-PT:RES-S-COP:PST zun=na me meʜemed-zahir... я=ADD ‘Мы с этим Магомед-Загиром... приехали на кутан (зимнее пастбище) пасти овец.’ DEMM Магомед-Загир Обеим результативным формам прошедшего времени свойственна неоднозначность, упоминаемая Б. Комри при описании английского плюсквамперфекта [Comrie 1976: 56]. Фраза типа Bill had arrived at six o’clock ‘Билл приехал в шесть часов’ может означать как то, что Билл приехал именно в шесть (и это предшествовало какому-то другому событию в прошлом), так и то, что он приехал до шести, но к шести уже заведомо был на месте. Аналогично, оба агульских результатива прошедшего времени в (56) в сочетании с обстоятельственной группой ‘в шесть часов’ могут иметь обе интерпретации: (56) ge bagajmi jerxi-j.i-s ad.i-naji / DEMG утром шесть-S-DAT приходить.PF-RES:PST ad.i-nae-f-ij. приходить.PF-PT:RES-S-COP:PST ‘1. Он пришел (ровно) в шесть утра. 2. В шесть утра он уже пришел (был уже пришедши).’ При том, что важной составляющей семантики Результатива настоящего времени является косвенная засвидетельствованность, Результатив прошедшего времени, как и другие перфективные формы «плана прошедшего», нейтрален с точки зрения эвиденциальных противопоставлений. В нашем корпусе текстов имеются единичные примеры использования Результатива прошедшего времени с к онтрфактивным значением (‘сделал бы’), ср. (57). Вместе с тем, ни эта форма, ни какой-либо из остальных агульских плюсквамперфектов форм не служит регулярным средством выражения контрфактивного условия. Специализированной для данной функции является форма Ирреалиса, структурно представляющая собой «будущее в прошедшем» и в «плане настоящего» соответствующая основной футуральной форме (со смысловым глаголом в инфинитиве, ср. таблицу 1). (57) ismil ʕazim da-ruχ.u-na-j-či, gada исмил азим NEG-учиться.PF-RES-CONV-COND сын k’.i-naji dad.a-f-as. умирать.PF-RES:PST отец-APUD-ELAT ‘Если бы не выучился «исмил-азиму»24, то сын погиб бы от руки отца.’ 7. Заключение: три перфекта или ни одного? Итак, как показало предшествующее изложение, среди четырех перфективных агульских форм прошедшего времени, каждая из которых хоть в какой-то мере затрагивает перфектную область, нет формы, которую можно было бы назвать «чистым» перфектом. Значит ли это, что специализированного перфекта в агульском языке нет и значения перфектной области просто «распылены» по видо-временной системе? Как представляется, такой вывод был бы слишком поспешным. Дальше всех от перфектного статуса, безусловно, находится Аорист, который синхронно «роднит» с перфектом только использование в иммедиатных контекстах; в остальном же эти две формы выглядят скорее антиподами. На периферии «перфек 24 Под этим термином рассказчица понимает духовную практику, связанную с терпением и позволившую герою повествования избежать убийства. топодобных» форм находится и «причастный» Аорист, специализированный на экспериентивном (и экзистенциальном) значении: как уже упоминалось выше, хотя типологически это значение часто ассоциируется именно с перфектом, в языках мира оно способно получать и независимое выражение. Что же касается собственно Результатива и «причастного» Результатива, то эти формы, на наш взгляд, могут быть квалифицированы именно как разновидности перфекта — тем самым, их более адекватным наименованием следует считать скорее «Перфект/Результатив» и «причастный Перфект/Результатив» соответственно. Действительно, хотя у формы, названной выше Результативом, и сохраняется собственно результативное значение, в целом ее семантика значительно шире результативной (тем более что образуется она от всех глаголов, а не только от тех, которые могли бы допускать классическое результативное прочтение). Более того, обладая значением, предшествующим на пути грамматикализации собственно перфекту, эта форма достигла уже и стадии, следующей за перфектом (косвенная засвидетельствованность), не утратив при этом способности обозначать ситуацию в прошлом, имеющую текущую релевантность. Заглазная интерпретация для Результатива не является обязательной — в этом смысле, если вспомнить процитированную выше формулировку Й. Линдстедта, эту форму неправомерно было бы считать «уже не» перфектом. Не исключено, что агульский Результатив движется в сторону превращения в заглазное прошедшее и со временем станет чисто эвиденциальной формой, полностью покинувшей перфектную область, — однако никаких оснований считать, что такой исход близок, у нас нет. В настоящее время агульская форма типа aq’unaa / aq’unaja преставляет собой, таким образом, «широкий перфект», т.е. перфект с широкой дистрибуцией, включающей как результативные, так и «индирективные» контексты, причем никакие из них нельзя отнести к периферийным. Заметим, что «широкие перфекты» такого типа встречаются и в ряде других нахско-дагестанских языков. Так, в [Tatevosov 2001: 445—452] формы перфекта в багвалинском языке андийской группы и в кубачинском языке даргинской группы описываются именно как выражающие результативное, перфектное значение и косвенную засвидетельствованность. Аналогична семантика пер фекта в аштынском даргинском, наиболее близком кубачинскому [Беляев 2012: 201—203; О. И. Беляев, личное сообщение]. Все три значения имеет и аварский перфект («прошедшее неочевидное»), состоящий из перфективного деепричастия и связки [Маллаева 2007: 196—206]. С другой стороны, в нахско-дагестанских языках представлены и перфекты более «узкого» типа, не достигшие стадии заглазного прошедшего либо, напротив, утратившие результативное значение. К последним относится, например, арчинская форма на -li (исходно — показатель перфективного деепричастия), которая выражает перфектное и заглазное значение, но не результатив (закрепленный за другой формой), ср. обсуждение в [Tatevosov 2001: 455—459]25. О наличии результативного значения не сообщается также в описании ингушского перфекта, который выражает косвенную засвидетельствованность и текущую релевантность результата (и совместим с субъектом 1-го лица) [Nichols 2011: 254—256]26. Напротив, перфект удинского языка имеет результативное и перфектное значение, но не выражает заглазность, которая в удинской видо-временной системе оказывается не грамматикализованной [Майсак, наст. сб.]. Аналогично, согласно существующим описаниям, перфект лезгинского языка, структурно изоморфный агульскому Результативу («перфективное деепричастие + локативный глагол наст. вр.»), выражает только значения перфекта и результатива [Haspelmath 1993: 143–145; Гайдаров и др. 2009: 193–194]. Что касается отпричастной формы типа aq’unajefe, то ее аналоги в видо-временных системах других языков предъявить сложнее в силу специфического совмещения значений текущей релевантности и «объяснительности». Дистрибуция данной фор 25 Изложение С. Г. Татевосова в целом базируется на разделе книги [Кибрик 1977: 228–231], однако его интерпретация формы на -li отличается: в исходном описании А. Е. Кибрика эта форма рассматривается не как перфект, а как сочетание аориста с показателем заглазности -li, и соответственно у данного сочетания выделяется только собственно значение заглазности, но не перфектное значение. 26 Значение примера, которое Дж. Николс называет результативным («An example in speech, where the sense is resultative»), мы интерпретируем как собственно перфектное: ср. fy dead hwuona? ‘что с тобой случилось? (what happened to you?)’ [Nichols 2010: 256]. мы, напротив, более ограничена, нежели ожидается у перфекта: она не только не выражает собственно результативность и заглазность, но и описывает лишь ситуации, особым образом интегрированные в состояние знаний говорящего. Наш итоговый вывод о наличии перфекта в агульском языке (по крайней мере в том, что касается хпюкского диалекта), таким образом, сводится к следующему: в глагольной системе представлены две перфектные формы, одна из которых представляет собой достаточно частотный перфект с широкой дистрибуцией, а другая — относительно периферийный перфект с фактивным оттенком; особо следует отметить наличие специализированного экспериентива. Список условных сокращений ADD — аддитивная частица; ADV — наречный показатель; AOR — аорист; APUD — локализация ‘возле’; CIT — пересказывательность; COND — условная форма глагола; CONV — деепричастие; COP — связка; DAT — датив; DEMM / DEMG / DEML / DEMT — базовые серии демонстративов; EМ — эмфатический префикс демонстративов; ELAT — элатив; ERG — эргатив; EXCL — эксклюзив; GEN — генитив; IMP — императив; IN — локализация ‘внутри’; INCL — инклюзив; INDEF — серия неопределенных местоимений; INF — инфинитив; INTER — локализация ‘в массе; между’; INTJ — междометие; IPF — несовершенный вид; LAT — латив; LOC — локативная серия демонстративов; NEG — отрицание; ORD — порядковое числительное; PF — совершенный вид; PL — множественное число; POST — локализация ‘сзади’; PRED — предикативная серия демонстративов; PRS — настоящее время; PST — прошедшее время; PT — причастие; PT:HAB — хабитуальное причастие; PT:OPT — оптативное причастие; PT:PRS — презентное причастие; PT:RES — результативное причастие; PTCL — частица; Q — общий вопрос; RDP — редупликация; RE — рефактивный префикс; RES — результатив; S — показатель субстантивации; SUB / CONT — локализация ‘под’ / ‘в контакте’; SUPER — локализация ‘сверху’; TEMP — темпоральная форма демонстратива; TMR — темпоральная форма имени; UP — направление ‘вверх’. Показатели косвенной основы имен и аспектуальных основ глаголов отделяются точкой. Знак = используется для отделения клитик. Локативные префиксы не отделяются и в строке глоссирования обозначаются в фигурных скобках. Немаркированные категории в строке глоссирования не отмечаются (номинатив, единственное число, эссив), а при совпадении с косвенной основой заключаются в круглые скобки (эргатив, локализация IN, генитив, темпоралис).

Напиши аннотацию по статье

Т. А. Майсак, С. Р. Мерданова ИЯз РАН, ИЯз РАН — Московский городской психолого-педагогический университет, Москва ПЕРФЕКТ И СМЕЖНЫЕ ЗНАЧЕНИЯ В АГУЛЬСКОМ ЯЗЫКЕ1 1.

перфект в языке манинка гвинеи. Введение 1.1. Постановка проблемы В стандартном манинка Гвинеи (манден < западные манде < манде < нигер-конго), в отличие от значительно лучше изученных близкородственных языков бамана (Мали) и мандинка (Гамбия, Сенегал, Гвинея-Бисау), имеется специальная, полностью грамматикализованная (т. е. входящая ядерную парадигму глагольных ТАМ-конструкций) конструкция для выражения перфекта. В этой статье я попытаюсь описать грамматическую семантику этой конструкции, а также зоны её конкуренции с семантически смежными конструкциями, в первую очередь двумя аористными и результативно-стативной. Исследование проводилось на основе моих полевых данных, собранных (в частности, по анкетам Э. Даля [Dahl 1985: 198-206; Dahl 2000: 800-809] и модальной анкете Е. В. Перехвальской) в ходе ряда экспедиций в Гвинею; привлекались также данные Справочного Корпуса Манинка (во время работы над статьей — объёмом около 2,3 млн. словоупотреблений). 1 Данное исследование выполнено в рамках гранта СПбГУ № 2.38.524.2013 «Языки народов Африки южнее Сахары: от структурного морфо-синтаксического анализа к функциональному синтезу парадигматических элементов языковой картины мира». This work is related to the research strand 3 "Typology and dynamics of linguistic sysems" of the Labex EFL (financed by the ANR/CGI). Я хотел бы выразить глубокую признательность своему основному информанту, Мамади Диане, директору Института прикладных лингвистических исследований (IRLA) в Конакри за его безграничное терпение, энтузиазм и тонкую языковую интуицию. 1.2. Базовые сведения о языке манинка Гвинейский манинка являетя родным языком для примерно 5 миллионов человек, главным образом в области Верхняя Гвинея, но также и в Лесной Гвинее, на Фута-Джаллоне, в столице Гвинеи, Конакри; имеется и весьма значительная диаспора гвинейских манинка в Сьерра-Леоне и Либерии. Ещё несколько миллионов человек пользуются гвинейском манинка как языком межэтнического общения. В данной статье используется официальная гвинейская орфография для манинка, основанная на африканском варианте МФА (главные отличия от универсального МФА: c обозначает глухую среднеязычную аффрикату, j — звонкую среднеязычную аффрикату). Допустимые типы слога в манинка — V, CV, CVn (n обозначает носовой элемент, который, возможно, следует считать гласным нулевой степени открытости с ограниченным распределением). Имеется два тона, высокий и низкий (обозначаются, соответственно, акутом и грависом), при этом сферой действия тона является, как правило, целое слово (независимо от его длины), поэтому для определения тонального контура слова достаточно обозначения тона первого слога. В некоторых типах именных и глагольных конструкций тон первого слова распространяется на всю синтагму, которая при этом функционирует как тонально-компактное единство. На поверхностном уровне реализация тонов регулируется достаточно сложными правилами (их краткое изложение дано в предисловии к словарю [Выдрин, Томчина 1999]). Знаком грависа в постпозиции к слову обозначается «плавающий» низкий тон, который выступает в манинка в функции референтного артикля. Порядок слов в простом предложении фиксированный. В глагольном предложении: Подлежащее — Предикативный показатель — (Прямое дополнение) — Глагольное Сказуемое — (Косвенное / Непрямое дополнение / Сирконстант) — (Послелог). Предикативный показатель кумулятивно выражает видо-временные и модальные характеристики и полярность; показателем переходности глагола является наличие в препозиции к нему прямого дополнения (при опущении которого глагол автоматически становится непереходным2). В именной группе зависимое существительное (именное определение или посессор) предшествует главному, атрибутивное определение (прилагательное, причастие) следует за определяемым. В Таблице 1 на следующей странице представлены схемы грамматических глагольных конструкций, выражающие значения ТАМ (вида-времени-модальности, от англ. Tense-Aspect-Mood) и полярности в гвинейском манинка. Теперь перейдём к рассмотрению особенностей перфект ной конструкции. 2. Семантика перфектной конструкции3 Для перфекта в гвинейском манинка оказываются свойственны основные значения перфектно-результативного кластера [Плунгян 2011a, 2011b]: значение актуального прошлого (в т.ч. претериальный перфект) и экспериенциальное. Перфект употребляется также в контекстах, которые могут иметь результативное и инферентивное прочтения, однако тут речь идёт скорее о нейтральности перфекта к этим значениям. Для предварительной проверки сравнительной частотности этих значений я выбрал текст охотничьего эпоса [Kulibali 1994] объёмом 4666 слов, записанный от сказителя родом из деревни неподалёку от г. Куруса. 54 случая употребления перфектной конструкции распределились следующим образом: – актуальное прошлое: 23, – экспериенциальное: 6, – претериальный перфект: 3, – нарративное прошлое: 18, – результативное (?): 4. 2 Лишь в первом аористе имеются формальные морфологические средства, различающие переходную и непереходную конструкции, см. 5.1. 3 При иллюстрации различных значений я буду, как правило, сначала давать примеры, полученные элицитацией с помощью анкет Даля [Dahl 1985, 2000] (при этом предложения-стимулы, предлагаемые Далем, были в некоторых случаях модифицированы по экологическим соображениям), затем – примеры из естественных текстов. Таблица 1. Система ТАМ гвинейского манинка Значение конструкции Утвердительная Прогрессив Хабитуалис Предиктивное будущее Волитивное/близкое будущее (потенциалис?) Проспектив/прогрессив Аорист-1 Аорист-2 Перфект Результатив Недавнее прошлое Презумптив/ пробабилитив Уверенный презумптив Инферентив Императив Коньюнктив Оптатив Кондиционалис конструкция S yé (DO-) VN-ART lá, kàn S yé (DO) V-la S bénà, dínà (DO) V S dí (DO) V неперех.: S V-tɔ, перех.: S kɛ́tɔ DO V-la неперех.: S V-da/-ra/-na перех./неперех: S kà (DO) V S nà/nɔ̀ (DO) V-la S báda (DO) V4 S V-nin/-nɛn (yé) S V-san (nè), S bán-san DO V-la S V-nin/-nɛn dí kɛ́ Отрицательная конструкция S tɛ́ (DO) VN-ART lá, kàn S té (DO) V-la S ténà/tɛ́nà (DO) V-la S té (DO) V неперех.:S V-tɔ tɛ́ перех.: S kɛ́tɔ tɛ́ DO V-la S má (DO) V S V-nin/-nɛn tɛ́ — S V-nin té kɛ́ S V-nin/-nɛn ténà kɛ́ S nɔ̀ tè kɛ́ (DO) V-la S kánà (DO) V S V-nin/-nɛn dínà kɛ́ S nɔ̀ d(cid:805)̀ kɛ́ (DO) V-la (DO) V S yé (DO) V Ála má/má` (DO) V-ra — — S báa (DO) V 4 Предикативный показатель перфекта имеет свободный вариант bára. Свободное/диалектное варьирование -d- ~ -r- в серединной позиции в стопе (между двумя гласными) в целом характерно для гвинейского манинка (в некоторых диалектах предпочтение отдаётся вариантам с -d-, в других – вариантам с -r-, в третьих наблюдается свободное варьирование). Примечания к Таблице 1. 1) В таблице используются следующие условные обозначения: S — подлежащее; DO — прямое дополнение (обязательное при переходных глаголах; в отсутствие прямого дополнения глагол интерпретируется как непереходный); V — глагольное сказуемое; VN (в конструкции прогрессива) — отглагольное имя (образованное от глагола по конверсии), ART — референтный артикль (тональный). Через косую черту даны фонетические варианты (свободные или диалектные) грамматических показателей. Через запятую даются синонимичные показатели. В круглых скобках даны элементы, которые могут быть опущены в определённых условиях: копула yé, которая в утвердительной результативной конструкции чаще всего опускается; фокализатор lè/nè, который в конструкции недавнего прошедшего опускается при наличии наречия kúda; прямое дополнение, которое обязательно присутствует в переходной конструкции и отсутствует в непереходной. 2) В гвинейском манинка имеются два квазисинонимичных оператора, tùn и tɛ̀dɛ, семантически эволюционирующих от значения ретроспективного сдвига к значению прошедшего времени. Они взаимозаменимы практически во всех контекстах, однако несколько различаются по своему синтаксическому поведению: предикативный показатель / копула yé может быть факультативно опущен после tɛ̀dɛ, но не после tùn, что свидетельствует о большей грамматикализации tɛ̀dɛ (который, по-видимому, эволюционирует по пути превращения в полноценный предикативный показатель / копулу). Эти операторы не являются предикативными показателями и сочетаются с последними (в то время как два разных предикативных показателя друг с другом в норме не сочетаются). Они имеют диалектные варианты, соответственно, tɛ̀rɛ и tìn. Эти операторы помещаются в позицию непосредственно после подлежащего (т. е. перед предикативным показателем — в тех конструкциях, где таковой есть). Возможно и одновременное употребление обоих этих операторов (всегда в последовательности tùn tɛ̀dɛ) для выражения плюсквамперфектного значения. Отметим при этом, что: а) в этом тексте не встретилось ни одного случая сочетания операторов tɛ̀dɛ или tùn с предикативным показателем báda, и во всех 3 случаях реализации значения претериального перфекта речь идёт о «простой» перфектной конструкции, без операторов tɛ̀dɛ или tùn. (Впрочем, в целом сочетания этих операторов с показателем перфекта оказываются не такими уж редкими. В Справочном Корпусе Манинка (объёмом 3105879 словоупотреблений, июль 2016) tùn báda встретилось 205 раз (52 случая на млн. словоупотреблений), tɛ̀dɛ báda — 158 раз (40 случаев на млн. словоупотреблений). б) употребление перфектной конструкции в консекутивном значении, т. е. как нарративного прошедшего, является особенностью именно данного текста (т. е., по-видимому, диалекта данного сказителя), оно не характерно для других текстов, написанных на стандартном гвинейском манинка (см. об этом в разделе 2.6.); в) границу между значениями актуального прошлого и результативным нередко довольно трудно провести, в спорных случаях предпочтение отдавалось первому из этих значений. Проиллюстрируем каждое из значений перфектной конструкции, сопровождая эти примеры, по мере необходимости, комментариями. 2.1. Завершённое действие с актуальным результатом Это значение для перфектной конструкции оказывается наиболее частотным (что, собственно говоря, и даёт основания считать её именно перфектной). Как разновидность этого значения можно рассматривать и значение “hot news” (пример (3)). (1) À báda líwuru mɛ̀n kàran. читать PRF книга этот 3SG ‘Он прочитал эту книгу’ (до конца, как ему было велено)5. (2) À báda PRF sà. умирать 3SG ‘Он умер’ (ответ на вопрос: «Король ещё жив?»)6. (3) Mànsa-` báda fàa. царь-ART PRF убивать ‘Царя убили’ (контекст: «Ты слышал новость?..»).7 (4) Í 2SG bád’ í PRF kò? 2SG мыть 5 Предложение 55 из [Dahl 1985]. Французское предложение-стимул: [Q: Ton frère a-t-il fait ce que son professeur lui a dit de faire aujourd’hui? R:] (Oui,) il a lu ce livre (jusqu’à la fin, comme on lui a dit). 6 Предложение 56 из [Dahl 1985]. Французское предложение-сти мул: [Q: Le roi est-il toujours vivant? R:] (Non,) il est mort. 7 Предложение 57 из [Dahl 1985]. Французское предложение-стимул: [A: Est-ce que tu as entendu les nouvelles? B: Non, qu‘est-ce qu‘il y a? A:] Le roi a été tué. ‘Ты помылся?’ (контекст: ребёнок хочет уйти; мать спрашивает его: …)8. Отметим, что действие может быть существенно отдалено от момента речи, важно при этом, чтобы оно сохраняло свою актуальность: (5) À bì сегодня báda sà, 3SG PRF умирать ‘Он умер уже давно!’ (контекст: ламентации сказителя о том, что нынешние охотники — не чета прежним, среди которых упоминается и данный персонаж; факт его смерти актуален тем, что без него мир изменил своё качество). tɛ́! COP.NEG (6) Tùrabi-banku-` báda fén síyaman PRF вещь многочисленный пыль-земля-ART ‘Земля пожрала многих…’ (т.е. «многие уже умерли». Контекст: размышления сказителя о том что теперь уже нет таких героев, как раньше). dómun! есть Перфектная конструкция оказывается нечувствительной к семантическим противопоставлениям по визуальности или адмиративности. Так, предложение Mànsakɛ` báda nà. ‘Приехал царь’ совершенно естественно употребляется и когда говорящий сам наблюдал это событие, и когда ему стало известно об этом от других людей; когда это событие ожидаемое или неожиданное (предложения 133, 134, 153 из анкеты [Dahl 1985]). По-видимому, значение актуального прошлого реализуется и перфектной конструкцией в протазисе предложения реального условия в прошлом9: 8 Предложение 64 из [Dahl 1985]. Французское предложение-стимул: [Enfant: Est-ce que je peux partir maintenant? Mère:] Est-ce que tu t‘es lavé? О возможности употребления в данном контексте аориста см. раздел 5.1. 9 Ср. пример (13а), где это же значение выражено презумптивноинферентивной конструкцией (последний способ информант счёл предпочтительным, по сравнению с перфектной конструкцией). (7) Ní wódi-` báda sɔ̀dɔn kánberen-` bólo, если деньги-ART PRF получать юноша-ART INSTR báda à 3SG PRF ɲɛ́. dén-muso-nɛn-` ребёнок-женский-DIM-ART для ‘Если юноша получил деньги, он купил подарок девушке’. kádo-` подарок-ART покупать sàn 2.3. Экспериенциальное значение. (8) Ń báda PRF à yé. 3SG видеть 1SG ‘Я его встречал’ (ответ на вопрос: «Знаком ли ты с моим братом?», при этом имеется в виду, что брат жив, т.е. данное предложение отвечает одновременно требованию «запрет на аннулированность результата действия»)10. Экспериенциальное прочтение может иметь и пример (1), например, в контекстах ответа на вопрос «Есть ли среди этих книг какая-нибудь, которую он читал?» ([Dahl 1985], предложение 53) или возражение на предположение «Похоже, твой брат никогда не дочитывает книги до конца» ([Dahl 1985], предложение 54). Экспериенциальное значение оказывается доступным для перфектных конструкций с непредельными глаголами, как в примере (9): (9) Ń má lá à lá ní Mùsá báda на если Муса PRF 1SG NEG.PFV класть 3SG lɛ̀kɔli-` báara lá. работать школа-ART на ‘Я не думаю, чтобы Муса когда-либо работал в школе’. 2.1. Результативное значение (?) Перфект может употребляться в контекстах, которые могут интерпретироваться как результативные (состояние, являющееся 10 Предложения 37–40, 42 из [Dahl 1985]: Французское предложение-стимул: [Q: Connaissez-vous mon frère? R:] (Oui,) je l’ai rencontré (donc je le connais; le frère est en vie). результатом действия, обозначаемого глаголом), однако, как правило, в тех же случаях оказывается допустимая и собственно перфектная интерпретация (актуальное прошлое). По-видимому, точнее было бы считать, что перфектная конструкция нейтральна к выражению результативного значения. Так, для следующего примера из типологической анкеты, где речь идёт о состоянии, являющемся результатом действия, выраженного перфектной конструкцией, значение текущей релевантности, по-видимому, может считаться предпочтительным по сравнению с результативным: (10) Ń báda fɛ̀nɛtrɛ-` láka. 1SG PRF окно-ART открывать ‘Я открыл окно’ (ответ на вопрос: «Почему в комнате холодно?»; окно остаётся открытым)11. Довольно часты ситуации, когда значение актуального прошлого у перфектной конструкции оказывается очень близким к результативному, как, например, в следующем хрестоматийном тексте, описывающем утро в деревне (2). (11) Tèle-` síyaman выходить fén-misɛn bára bɔ́. PRF Bón-da-`-lú bára дом-дверь-ART-PL PRF bára PRF солнце-ART láka. ... открывать вещь-маленький многочисленный lá-bɔ CAUS-выходить fánan bára bɔ́ тоже ‘Солнце встало. Двери открылись. … многочисленные вещи вынесены на солнце. Дети тоже вышли на воздух…’ rɔ́. Dén-nin-`-nu в fɔ́ɲɔ-` tèle-` солнце-ART выходить ветер-ART ребёнок-DIM-ART-PL lá ... на PRF Впрочем, по стандартным тестам (возможность / невозможность сочетания с обстоятельствами длительности; требование преимущественной интранзитивности; наличие лексической [Лабзина 1972: 24] 11 Предложение 69 из [Dahl 1985]. Французское предложение-стимул: [Q: Pourquoi fait-il si froid dans la chambre? La fenêtre est ouverte, mais la personne qui pose la question ne le sait pas. La personne qui a ouvert la fenêtre répond:] J’ai ouvert la fenêtre. избирательности, см. [Недялков 1983: 12–13]) такие значения будут отнесены скорее к перфекту, чем к результативу. О конкуренции результативной конструкции с перфектной в результативном значении более подробно см. раздел 5.2. 2.4. Инферентивно-перфектное значение (?) Как и в предыдущем случае, здесь имеет смысл говорить скорее о совместимости перфекта с инферентивным значением. Так, следующее предложение может иметь и инферентивную интерпретацию, если оно произносится в соответствующем контексте: (12) Sán-` báda nà. PRF дождь-ART ‘Прошёл дождь’ (контекст: говорящий выглядывает из окна и видит, что земля мокрая)12. приходить По-видимому, близкое к инферентивному презумптивное значение13 реализуется в аподозисе реального условного предложения, действие которого относится к актуальному прошедшему: (13a) Ní wódi-` sɔ̀dɔn-nin kɛ́-ra INSTR 3SG PRF если деньги-ART получать-RES делать-AOR1.INTR kánberen-` bólo, à báda kádo-` sàn юноша-ART dén-muso-nɛn-` ребёнок-женский-DIM-ART ‘Если юноша получил деньги, то он купил подарок девушке’ (контекст: говорящий не знает, получил ли юноша деньги)14. подарок-ART покупать ɲɛ́. для Впрочем, в этом значении перфект конкурирует со специализированными инферентивно-презумптивными перифрастиче 12 Предложение 59 из [Dahl 1985]: Французское предложение-стимул: [On regarde par la fenêtre et voit que la terre est humide] Il a plu (il n‘y a pas longtemps). 13 О различиях между этими значениями см., в частности, [Плун гян 2011a: 465]. 14 Предложение 105 из [Dahl 1985]: Французское предложениестимул: [Le locuteur sait que le garçon s’attendait à recevoir l’argent, mais il ne sait pas s’il l’a reçu.] Si le garçon a reçu l’argent (hier), il a acheté un cadeau pour la jeune fille. скими конструкциями, см. Таблицу 1. То же значение, что и в (13а), может быть выражено и так: (13b) Ní wódi-` sɔ̀dɔn-nin kɛ́-ra если деньги-ART получать-RES делать-AOR1.INTR kánberen-` bólo, kádo-` юноша-ART kɛ́. dí делать POT подарок-ART покупать-RES sàn-nin INSTR 2.5. Особой посессивной конструкции, аналогичной английской I have fifty pages written by now, в манинка нет. В аналогичных случаях используется обычная перфектная конструкция, например: (14) Ń báda kɔ́gbɛ PRF страницы 1SG ‘Я написал (уже) пятьдесят страниц’. bî-lóolu десять-пять sɛ́bɛn. писать 2.6. Значение нарративного прошлого: диалект р-на Куруса. В эпическом охотничьем тексте [Kulibali 1994] отмечен целый ряд употреблений перфектной конструкции в нарративе в значении прошлого, неактуального в момент речи, например: (15) Bíbi-` bíd’ í kà INF1 bàba, kà lá, ... ложиться wò tà, то брать отец tùnbu-yi mà. ADR червь-PL орёл-ART PRF REFL mòso-kɔdɔ tán женщина-старый десять wò-yi sànba то-PL дарить Wò-yi má то-PL wò-yi báda то-PL PRF ‘Орёл улёгся… взял этих десятерых старух и отдал их на съедение червям. Они были непригодны для того, чтобы отдать их термитам, они были брошены в яму’15. sànba подарок dɔ́. в bàabaa-` термит-ART bɔ́, выходить dènka-` яма-ART dòn входить NEG.PFV INF1 15 Bíbi ‘Орёл’ — эпитет протагониста эпоса. Сказитель описывает его эпатирующие действия, которые должны доказать всем его необычное предназначение. Обычно в текстах на стандартном манинка такое употребление перфекта невозможно. Надо сказать, что и в этом тексте первый аорист используется в нарративе несравненно чаще, чем перфектная конструкция. Остаётся предположить, что такое расширение семантики перфекта — специфическая особенность данного диалекта. 3. Таксисный перфект 3.1. Претериальный перфект (плюсквамперфект). Образуется помещением в позицию перед перфектным предикативным показателем оператора tùn или tɛ̀ dɛ; возможным оказывается также одновременное употребление обоих этих показателей, обязательно в последовательности tùn tɛ̀ dɛ, ср. пример (18). Семантика такой конструкции — именно перфектная, она выражает значения результатива в прошедшем времени (16), актуального предпрошедшего (действия, совершённого перед референтным моментом в прошлом и сохраняющего по отношению к этому моменту свою актуальность) (17, 18) или претериального экспериенциалиса (19). (16) Káninba bán-nɛn ɲìn kàran-na, à kà à ɲɛ́, báò báda díy’ 3SG рот-ART читать-INF2 2SG AOR1 lá múnùn, теперь на fána tɛ̀dɛ ò lé mákɔ̀nɔn-` sìi-` súnbun à dá-` нюхать нравиться 3SG для потому.что dɔ́, Канимба кончать-RES это sɛ́bɛ-` бумага-ART hákɛto à настолько 3SG PRF à 3SG тоже RETR то FOC ждать-ART сидеть-ART в kàtúun, потому.что Намори POSS дело RETR PRF à ɲɛ́ 3SG для ‘Закончив читать, Канимба поцеловала это письмо, так оно ей понравилось, потому что она тоже сидела в ожидании [Kaba 2003]. его, ведь Намори понравился ей уже давно’ Námòri lá kó tɛ̀dɛ báda díy’ kàyíi bì с tɛ́. COP.NEG нравиться сегодня (17) Mànsa-` tùn/tɛ̀dɛ báda PRF fàa. убивать царь-ART RETR ‘Царь был убит’ (ответ на вопрос: «Что ты узнал, приехав вчера в город?»)16. (18) Ǹ m’à tɛ̀dɛ yèn, à tùn/tɛ̀dɛ/tùn tɛ̀dɛ 1SG PFV.NEG находить там 3SG RETR báda bɔ́. PRF ‘Я не застал его там, он (тогда) вышел’ (ответ на вопрос: «Застал ли ты своего брата дома?)17. выходить (19) Ń tùn/tɛ̀dɛ báda à yé. PRF 3SG видеть 1SG RETR ‘Я его (уже) встречал’ (ответ на вопрос: «Когда Вы приехали сюда год назад, Вы уже знали моего брата?»)18. Впрочем, намечается эволюция претериального перфекта в сторону значения отменённого (прямого) результата, при условии, что какие-то последствия этого действия сохраняют свою актуальность в момент речи: (20) Í tùn/tɛ̀dɛ báda fɛ̀nɛtrɛ-` 2SG RETR окно-ART PRF ‘Ты открывал окно?’ (контекст: в комнате холодно, но окно закрыто). lákà? открывать В таком же значении можно употребить и конструкцию первого аориста (Í kà fɛ̀nɛtrɛ` lákà? ). 16 Предложение 68 из [Dahl 1985]: Французское предложение-стимул: [Q: Qu‘est-ce que vous avez trouvé quand vous êtes venus dans la ville hier? R:] Le roi avait été tué. 17 Предложение 89 из [Dahl 1985]: Французское предложение-стимул: [Q: Est-ce que vous avez trouvé votre frère à la maison? R:] (Non, nous ne l‘avons pas trouvé.) Il était sorti (avant mon arrivée). 18 Предложения 48 и 49 из [Dahl 1985]: Французское предложение-стимул: [Q: Quand vous êtes venus ici il y a un an, est-ce que vous connaissiez mon frère?] (Oui,) je l‘avais rencontré (du moins une fois avant de venir ici) / (Oui,) je venais de le rencontrer (juste avant de venir ici). Отметим, что перфектная конструкция может выражать таксисное значение в нарративе для обозначения действия, предшествовавшего основной линии повествования, однако такое употребление встречается практически только при передаче косвенной речи, как в (21). (21) Lón-` dó, jànkaro-ba-` dó kà Jàra-` bìla день-ART один болезнь-AUGM-ART один AOR1 лев-ART mìna. Wò kɛ́, à kà kéla-` хватать то делать 3SG AOR1 посланец-ART класть sòbo bɛ́ɛ mà, kó àlu yé nà, à yé зверь все ADR что 3PL CNJ приходить 3SG CNJ àlu máɲìninka, mùnná àlê bára jànkaro 3PL спрашивать почему 3SG.EMPH PRF ‘Однажды Лев сильно заболел. И тогда он послал гонца ко всем зверям, чтобы они пришли, чтобы он спросил их, по[Лабзина 1972: 23]. чему он заболел…’ болеть В описываемой ситуации действие, обозначаемое перфектной конструкции («Лев заболел») предшествует основной линии («Лев послал гонца») и сохраняет свою актуальность по отношению к временному плану основного действия. При этом появляется перфектная конструкция в пересказе слов Льва, которые гонец должен передать зверям.19 3.2. Отсутствие футурального перфекта Особой футуральной конструкции, симметричной претериальному перфекту, в гвинейском манинка нет. В предложениях реального условия в будущем (наиболее типичный контекст, в котором можно было бы ожидать появления футурального перфекта), в протазисе используются конструкции кондиционалиса (22а) или первого аориста (22b): 19 В манинка, как и в других языках манде, разграничение прямой и косвенной речи нечёткое — точнее, для выражения различных значений этой зоны языки манде прибегают к стратегиям, кардинально отличающимся от стратегий индоевропейских языков. На эту тему см., в частности, [Nikitina 2012]. tà lón-` mɛ́n-`, Перфект в языке манинка Гвинеи 1SG COND 1SG зарплата-ART брать день-ART REL-ART ń dí 1SG POT sànbara-` sàn ɲɛ́. обувь-ART покупать 2SG для í (22b) Ń kà ń sàra-` lón-` mɛ́n-`... 1SG AOR1 1SG зарплата-ART брать день-ART REL-ART ‘В тот день, когда я получу зарплату, я куплю тебе обувь’20. tà Во временном условном предложении, где предшествующее действие выражается в главной клаузе (в аподозисе), используется конструкция потенциалиса (23). (23) Sánnìn í yé í kɔ́sèyin, ń dí прежде.чем 2SG CNJ 2SG возвращаться 1SG POT bón-` ń ná дом-ART продавать 1SG POSS ‘Прежде чем ты вернёшься, я продам свой дом’21. fère. 4. Сочетаемость перфекта с временными наречиями В своём значении актуального прошлого манинканский перфект не сочетается с временными наречиями (24) и другими сирконстантами (25, 26). В таких случаях употребляется конструкция аориста-1, а перфектная оказывается невозможной. (24) Ń bárin sɛ́bɛ-` lá-nà kà 1SG брат.матери AOR1 бумага-ART CAUS-приходить ń mà kúnùn ... 1SG ADR вчера ‘Мой дядя по материнской линии прислал мне вчера [Jànɛ 2007]. письмо…’ (25) Sán-` nà-da sú-` dɔ́. дождь-ART приходить-AOR1.INTR ночь-ART в ‘Ночью шёл дождь’ (контекст: говорящий встаёт утром и видит, что земля во дворе мокрая)22. 20 Предложение 87 из [Dahl 2000]. Французское предложение-сти мул: Le jour où je touche mon salaire, je t’acheterai les chaussures. 21 Предложение 84 из [Dahl 2000]. Французское предложение-сти мул: Avant que tu reviens, j’aurai vendu ma maison. (26) Ń sìi-nin tɛ̀dɛ mánkoro-ju-` kɔ́dɔ tùma-` bè-da падать-AOR1.INTR 1SG сидеть-RES RETR манго-ствол-ART под время-ART mɛ́n-`, mánkoron-` dó REL-ART манго-ART один ń 1SG ‘Когда я сидел под манговым деревом, плод манго упал мне на голову’ (отдалённость действия от акта речи нерелевантна: час назад; когда говорящий был ребёнком…)23. kàn. на Напротив, с наречием bì ‘сегодня’ перфект оказывается совместим, что можно считать вполне обычным явлением с точки зрения типологии: (27) Ń báda ń sàra-` tà bì, wò dɔ́ 1SG PRF 1SG зарплата-ART брать сегодня то в ń dí sé kà sànbara-` sàn 1SG POT мочь INF1 обувь-ART покупать ‘Я получил сегодня зарплату, так что смогу купить тебе обувь’24. ɲɛ́. í 2SG для Отметим, что при замене наречия bì ‘сегодня’ на kúnùn ‘вчера’ обязательна и замена перфектной конструкции на аористную (ń kà ń sàra’ tà kúnùn... ‘вчера я получил зарплату…’). Перфект также оказывается несовместимым с эксплицитным указанием на момент совершения действия в прошлом (результатом которого является состояние пациенса, релевантное в момент речи). В этом случае манинка прибегает к результативностативной конструкции (28, 29) или к аористу-1 (30): (28) Ń kúnun-nin 1SG просыпаться-RES kátrɛr четыре.часа sɔ̀ɔmà. утром 22 Предложение 14 из [Dahl 2000]. Французское предложение-сти мул: Il a plu pendant la nuit. 23 Предложения 12, 13 из [Dahl 2000]. Французское предложениестимул: Quand j’ai été assis sous un manguier, un mangue est tombé sur ma tête. 24 Предложение 20 из [Dahl 2000]. Французское предложение-стимул: J’ai touché mon salaire aujourd’hui, je pourrai donc t’acheter une paire de chossures. ‘Я проснулся (сегодня) в четыре часа утра’ (такая фраза может быть произнесена в любое время в течение дня, до наступления следующей ночи)25. (29) Ń sɔ̀dɔ-nin sàn wáa тысяча один kélen sàn kɛ̀mɛ год сто 1SG получать-RES год kɔ̀nɔndon àní bî-lóolu и девять ‘Я родился в 1952 году’26. десять-пять и ní fìla. два (30) Án ná só-` tɛ̀ɛ-da 1PL POSS деревня-ART резать-AOR1.INTR год тысяча kélen sàn kɛ̀mɛ kɔ̀nɔndɔn ní один и ‘Наша деревня была основана в 1910 году’27. tán nè lá. десять FOC на sàn wáa год сто девять Манинканский перфект не используется и для выражения продолжающегося (непредельного) действия, продолжительность которого известна; в этом контексте употребляют хабитуальную (31, 32a) или прогрессивную (32b) конструкции, а в значении «жить где-то» — аористную (33). (31) Ń yé báara-la nè tèn. 1SG BE работать-INF1 Конакри год десять FOC так ‘Я работаю в Конакри уже 10 лет’28. Kɔ́nakiri sàn tán (32a) À lɛ̀rɛ sàba lè tèn, à yé téle-` 3SG час три FOC так 3SG BE телевизор-ART máfɛnɛ-na. смотреть-INF1 (32b) À lɛ̀rɛ sàba lè tèn, à yé 3SG час три FOC так 3SG BE 25 Предложения 16, 17 из [Dahl 2000]. Французское предложение стимул: Je me suis réveillé hier à quatre heures du matin. 26 Предложение 22 из [Dahl 2000]. Французское предложение-сти мул: [Quand est-ce que tu es né? —] Je suis né en 1952. 27 Предложение 23 из [Dahl 2000]. Французское предложение-сти мул: Notre village a été fondé en 1910. 28 Предложение 49 из [Dahl 2000]. Французское предложение-сти мул: Je travaille à Conakry depuis dix ans. téle-mafɛnɛ-` телевизор-смотреть-ART ‘Он уже три часа смотрит телевизор’29. ná. на (33) Ń kà ń ná POSS жизнь-ART dúɲarɔtɛɛ-` bɛ́ɛ kɛ́ 1SG AOR1 1SG só-` деревня-ART ‘Я прожил здесь, в этой деревне, всю свою жизнь’30. kɔ́nɔ yàn. здесь в весь делать Если перфект реализует своё экспериенциальное значение, запрет на сочетаемость перфектной конструкции с обстоятельством времени ослабевает (34a), однако он сохраняется при упоминании точного времени события (34b): (34a) Ń báda à yé sùɲɛ síyaman / kó kélen. 1SG PRF 3SG видеть раз многочисленный дело один ‘Я видел её много раз/ однажды’ (ответ на вопрос: «Встречали ли Вы когда-нибудь мою сестру?»)31. (34b) Ń kà à yé lá. 1SG AOR1 3SG видеть февраль-месяц-ART на ‘Я видел её в феврале’ (тот же контекст). féwriye-karo-` 5. Зона конкуренции с семантически смежными конструкциями 5.1 Конкуренция с аористной конструкцией: вопроситель ное предложение. В гвинейском манинка имеются три аористные конструкции, две из которых (с предикативным показателем kà и с глагольным суффиксом -da) группируются в «первый аорист», а 29 Предложение 48 из [Dahl 2000]. Французское предложение-сти мул: Il regarde la télé pendant trois heures déjà. 30 Предложение 50 из [Dahl 2000] (Французское предложениестимул: J’ai vecu toute ma vie dans cette ville), в интерпретации «проводить жизнь», отвергаемой Далем (в манинка отсутствует глагол с семантикой «жить где-либо»). 31 Предложения 15, 35 из [Dahl 2000]. Французское предложениестимул: [As-tu jamais rencontré ma sœur? —] Je l’ai rencontré beaucoup de fois. третья, существенно менее частотная (по-видимому, проникшая в стандартный манинка из периферийных диалектов) — «второй аорист», маркируется предикативным показателем nà (с диалектным вариантом nɔ̀ ), при этом глагол выступает в форме второго инфинитива (т. е. с суффиксом -la/-na). При этом аорист-2 в стандартном манинка может свободно замещать аорист-1 в подавляющем большинстве контекстов. В дальнейшем, говоря об аористе, я буду иметь в виду прежде всего аорист-1 (при том что, повидимому, в тех же контекстах допустим и аорист-2). Две конструкции первого аориста распределяются так: предикативный показатель kà употребляется как с переходными, так и с непереходными глаголами — за исключением пассивных непереходных глаголов32. Суффиксальная конструкция употребляется только с непереходными глаголами — как пассивными, так и активными. Таким образом, обе конструкции оказываются в отношениях свободного варьирования в непереходной конструкции с активным глаголом (при этом не удалось обнаружить какого бы то ни было семантического, стилистического или иного различия между ними), и дополнительно распределены в переходной конструкции (только предикативный показатель kà) и в пассивнонепереходной (только суффикс -da)33. Семантическая близость перфекта к аористу в гвинейском манинка проявляется, в частности, в том, что их противопоставление снимается при отрицании, где имеется только одна перфективная конструкция с предикативным показателем má (см. Таблицу 1). 32 В манинка, как и во многих других языках манде, имеется регулярная пассивная лабильность: практически для всех формально-переходных глаголов, вне зависимости от их семантики, оказывается возможной морфологически немаркированная пассивизация. Об этом явлении см., в частности, [Grégoire 1985; Vydrine, Coulibaly 1994, 75-82; Выдрина 2011]. 33 В работе [Tröbs 2009] говорится о более простой модели распределения этих показателей: kà — в переходной конструкции, -da ~ -ra — в непереходной. Очевидно, такая модель, близкая к баманской, действительно релевантна для каких-то диалектов гвинейского манинка (в частности, в письменных текстах kà в непереходной конструкции почти не встречается), однако мой основной информант её отрицает. В целом сферы употребления аориста и перфекта различаются достаточно отчётливо: аорист выражает пунктивные действия в прошлом, перфект — значения актуального прошлого, экспериенциалиса, иногда результатива. Однако обнаруживается один контекст, где значение актуального прошлого (или результатива; границу между этими двумя значениями не всегда легко провести) систематически выражается аористом. Это — вопросительное предложение (при этом безразлично, выражает ли оно частный или общий вопрос). Иногда в таком предложении перфект и аорист могут замещать друг друга без видимого различия в значении (35),34 но если в клаузе имеется частица фокализации lè/nè, то предпочтение отдаётся аористной конструкции, а перфектная запрещается (36). (35) Í báda / kà bànanku-` sùsu? AOR1 маниок-ART толочь 2SG PRF ‘Ты истолкла маниоку?’ (контекст: девочка отпрашивается гулять; мать спрашивает, всю ли свою работу она выполнила)35. (36) Í lá màfen-` dí, ń yé à nɛ́nɛ... 2SG POSS соус-ART давать 1SG CNJ 3SG пробовать Ɛ́gbɛ, í kà/*báda sùkara-` lè kɛ́ чёрт 2SG AOR1/ PRF сахар-ART FOC делать 3SG на ‘Дай твой соус попробовать… Чёрт, ты что, сахару туда положила?!’ lá?! à В практически идентичных контекстах в вопросительных предложениях (37b, 38b) требуется аорист, а в утвердительных (37a, 38a) — перфект (правда, для примера 37a была сделана оговорка: «если дом построен недавно, и слушающий видит его впервые»). (37a) Ń báda bɔ́n mɛ̀n lɔ̀. 1SG PRF дом этот строить ‘Этот дом построил я’. (37b) Jɔ̂n kà bɔ́n mɛ̀n lɔ̀? кто AOR1 дом этот строить 34 См. также пример (4) выше. 35 Предложение 5 из [Dahl 2000]. Французское предложение-сти мул: As-tu pilé le manioc? ‘Кто построил этот дом?’ (контекст: спрашивающий стоит перед домом и смотрит на него)36. (38a) Mùsa-` yé mín? — Mùsa-` báda à bólo-` Муса Муса-ART BE где kádi. ломать ‘Где Муса? — Муса сломал руку’ (и потому не пришёл). PRF 3SG рука-ART (38b) Mùsa-` kà à bólo-` Муса-ART AOR1 3SG рука-ART ‘Муса что, руку сломал?’ kádi ломать lè? FOC Нужно уточнить, что в обозначенном контексте возможен как первый (39a), так и второй (39b) аорист. (39a) À fɔ́ kó dénmusonin-` nè kà à tíbi?! 3SG говорить что девочка-ART FOC AOR1 3SG стряпать (39b) À fɔ́ kó dénmusonin-` nè nà 3SG говорить что девочка-ART à 3SG ‘Неужели это (эту еду) приготовила девочка?!’ tíbi-la?! стряпать-INF2 FOC AOR2 Такое распределение между перфектом и аористом по признаку иллокутивной силы может показаться парадоксальным. Повидимому, дело здесь в том, что, как показывают данные африканских языков, некоторые грамматические признаки являются ингерентно фокусными — это отрицание, вопросительность, императив (иногда также коньюнктив), прогрессив, перфект [Hyman, Watters 1984: 262–263].37 В языках, где имеется грамматикализованные способы выражения фокуса, как правило, такие признаки плохо сочетаются со специализированным фокусным показателем (поскольку это привело бы к тому, что фокусное значение выражалось бы дважды). Заметим в этой связи, что в гвинейском манинка, где имеется специализированный фокусный показатель lè (nè после носового), он очень плохо сочетается с 36 Предложение 80 из [Dahl 2000]. Французское предложение-сти мул: Qui a bâti cette maison? 37 Я благодарю А. В. Выдрину, привлекшую моё внимание к сле дующему далее объяснению этого феномена. перфектной конструкцией. Проверка на небольшом корпусе текстов манинка (72012 словоупотреблений) дала следующие результаты: всего в тексте показатель фокуса lè/nè встретился 1771 раз (т.е. почти 2,5% всех словоупотреблений — этот показатель содержится примерно в каждой четвёртой клаузе). Показатель перфекта в этом же корпусе встретился 320 раз. При отсутствии какой бы то ни было корреляции, можно было бы ожидать, что примерно 80 клауз с перфектом содержали бы и фокусный показатель. В реальности же таких клауз оказалось 5, т.е. в 16 раз меньше ожидаемого. Очевидно, отрицательная корреляция между перфектом и вопросительными предложениями — той же природы: и вопросительность (особенно если речь идёт о частных вопросах), и перфект являются ингерентно фокусными категориями, что и препятствует их совмещению в пределах одной клаузы.38 5.2. Конкуренция с результативно-стативной конструкцией. Результативная конструкция в гвинейском манинка образуется формой результативного причастия смыслового глагола (показатель — суффикс -nin/-nɛn), за которой может следовать копула yé. В реальности копула почти всегда опускается39, так что причастная форма остаётся единственным морфологическим маркером конструкции; можно считать, что в манинка наблюдается развитие причастной формы в финитную. Завершению такой эволюции препятствует то обстоятельство, что присутствие копулы остаётся обязательным в отрицательной результативной конструкции (см. Табл. 1). Глагол в результативной конструкции может быть только непереходным, при этом исходно-переходные глаголы выступают в своём пассивном значении (что весьма типично для результатива в различных языках мира). Базовое значение этой конструкции — «классический» результатив: состояние, которое является результатом действия, обозначаемого глаголом (40). Допустимы и стативные употребления 38 Оговорюсь, что мои выводы по этому вопросу следует рассматривать как сугубо предварительные. Соотношение фокализации с различными глагольными категориями и типами предложений заслуживает специального детального исследования. 39 В отличие, в частности, от языка бамана, где в аналогичной конструкции опущение копулы невозможно. при описании состояний, которые очевидным образом не являются результатами действий, обозначаемых соответствующими глаголами (41) — весьма типичное развитие результативного значения. (40) Bón-da-` lákà-nin. дом-дверь-ART открывать-RES ‘Дверь (дома) открыта’. (41) Yíri-ba-` mà. дерево-AUGM-ART вставать-RES двор-площадка-ART ADR ‘Во дворе стоит дерево’. lú-kɛnɛ-` lɔ̀-nin Следует отметить и менее тривиальное развитие семантики результативной конструкции по направлению к аористному значению, минуя ожидаемую стадию перфекта. Для реализации такого значения обязательным оказывается наличие сирконстанта — чаще темпорального (42b), но хотя бы и локативного (42c) или иного (43), при этом очень типична (хотя и не строго обязательна) фокализация сирконстанта при помощи частицы lè. Ср. пример (42a), где, в отсутствие сирконстанта, конструкция выражает стандартное результативное значение. kò-nin. (42a) Fàanin-` одежда-ART мыть-RES ‘Одежда постирана’ (и сейчас она чистая). (42b) Fàanin-` kò-nin kúnùn. одежда-ART мыть-RES вчера ‘Одежда была постирана вчера’ (возможно, её уже опять запачкали). (42c) Fàanin-` kò-nin yàn nè. одежда-ART мыть-RES здесь FOC ‘Одежда была постирана здесь’ (возможно, её уже опять запачкали). (43) Dá-` lákà-nin открывать-RES sòn-` bólo вор-ART POSS дверь-ART lá. nɛ̀ɛ-kúdun-` на железо-кусок-ART ‘Дверь была открыта вором при помощи железяки’ (в момент речи дверь уже может быть закрыта). nè FOC Если полагаться на языковую интуицию информантов, результативная конструкция с сирконстантом обозначает скорее не очень отдалённое во времени действие. Однако в естественных текстах обнаруживаются примеры использования её и для передачи исторического прошлого (44). (44) Sékù Tùrè nà-nin sán-` mɛ̂n ná, на Секу Туре приходить-RES год-ART REL síla-ba-` nè. wò sàn-` lá-nin дорога-AUGM-ART класть-RES тот год-ART FOC ‘В тот год, когда приезжал Секу Туре40, была проложена эта большая дорога’. Конструкция «результатив с сирконстантом» употребляется и в типичных инферентивных контекстах, конкурируя с перфективной и инферентивной конструкциями (см. ниже), ср. перевод примера 60 из анкеты Даля 1985 года: (45) Sòn-` dòn-nin bón-` kɔ́nɔ fɛ̀nɛtré mɛ̀n nè fɛ̀. окно вор-ART входить-RES дом-ART в ‘Похоже, вор вошёл в дом через это окно’ (контекст: полицейский оглядывает помещение, в котором совершена кража, и делает заключение). этот FOC с Возвращаясь к собственно результативному значению этой конструкции, отметим, что она конкурирует с перфектной (также способной выражать такое значение, см. 2.1) в некоторых контекстах, особенно если глагол выражает действие, не ведущее к видимому изменению состояния участника, как в примерах (46a-b), но не только, см. (47a-b). (46a) Ɛ̀n-ɛ́n, à báda wá. нет 3SG PRF уходить (46b) Ɛ̀n-ɛ́n, à wá-nin. 3SG уходить-RES нет ‘Нет, она в отъезде’ (ответ на вопрос: «Вернулась ли твоя сестра?» (о которой известно, что она поехала в другой город))41. 40 Первый президент Гвинеи (1958-1984). 41 Предложение 28 из [Dahl 2000]. (47a) Mùsá báda sùnɔɔ. = (47b) Mùsá sùnɔɔ-nin. Муса спать-RES Муса PRF ‘Муса спит’, ‘Муса заснул’ (информант отмечает, что результативная конструкция в данном случае несколько менее употребительна по сравнению с перфектной). спать Для глаголов, означающих исчезновение (уничтожение) партиципанта, результативное значение может выражаться только перфектной конструкцией, см. (48a, b) — впрочем, это как раз тот случай, когда именно перфектное прочтение, по-видимому, следует считать предпочтительным. (48a) Kínin-` báda bán. рис-ART PRF кончаться (48b) *Kínin-` bán-nin. рис-ART кончаться-RES ‘Рис закончился’. С другой стороны, при описании несколько более отвлечённой ситуации, которую можно рассматривать как состояние, возникшее в результате исчезновения признака, тот же глагол в результативе оказывается допустим (49). (49) Í màlo-` bán-nin! 2SG стыд-ART кончаться-RES ‘Ты потерял всякий стыд!’, ‘Ты стал совсем бесстыжим!’ 5.3. Соотношение значений перфекта и конструкции не давнего прошлого. Конструкция недавнего прошлого в манинка образуется при помощи иммедиатного причастия (с суффиксом -san) смыслового непереходного глагола (50); если же смысловой глагол переходный, то он выступает в форме инфинитива-2 (т. е. с суффиксом -la), а форму иммедиатного причастия получает вспомогательный глагол bán ‘заканчиваться’, который управляет инфинитивом-2 (51). (50) À sɔ̀dɔn-san nè. Муса получать-IMMED FOC ‘Он только что родился’. (51) Ń kɔ̀dɔ-muso bán-san nè à 1SG старший.сиблинг-женский кончать-IMMED FOC 3SG fɔ́-la говорить-INF2 1SG для что президент-ART PRF приходить ‘Моя старшая сестра только что сказала мне, что приехал президент’. ń ɲɛ́ kó pɛ̀rɛsidan-` báda nà. Иммедиатная конструкция этимологически непрозрачная: неясным остаётся происхождение суффикса иммедиатного причастия -san42. В отличие от перфекта, конструкция недавнего прошлого может означать действие, результат которого в момент речи аннулирован (полностью или частично, как в примере (52), где тот факт, что одежда испачкана, если не отменяет, то «дискредитирует» её покупку; совместимость иммедиатности со значением отменённого результата широко распространена в языках мира, см. [Федотов 2012]). (52) Fàanin-` mɛ̀n sàn-san nè nìn, одежда-ART этот покупать-IMMED FOC вот wò báda nɔ́ɔ! то ‘Одежду только купили, а она уже испачкалась!’ пачкаться PRF Эта конструкция, в составе сложного предложения, может иметь таксисное значение близкого предшествования какой-то точке отсчёта в прошлом: (53) Án nà-dá tùma-` время-ART 1PL приходить-AOR1.INTR nè. kɛ́-san éleksion-` выборы-ART делать-IMMED FOC ‘Когда мы приехали, только что прошли выборы’. mɛ̂n, REL 42 Весьма вероятно, что суффикс -san восходит к наречию sísɛ̀n ‘сейчас’ (которое имеет также фонетические варианты sɛ̂n, sínɛ̀n, sísàn), однако в синхронии эта связь уже совершенно неочевидна. Такой этимологии противоречит утверждение И. С. Конде (устное сообщение), что в некоторых диалектах манинка суффикс имеет вид -sagan. Отметим также, что форма с суффиксом -san может употребляться и в функции атрибута в составе именной группы, что и указывает на её причастную (а не финитно-глагольную) природу. Как отмечалось в разделе 4, у перфектной конструкции значение близкого прошлого является дополнительным, оно возникает обязательно в совокупности со значением актуальности действия на момент речи. В то же время у конструкции недавнего прошлого всё иначе — центральным оказывается именно значение малой временной дистанции между событием и моментом речи (или какой-то точкой отсчёта в прошлом). Таким образом, эти две конструкции оказываются семантически достаточно чётко разграничены. 5.4. Конкуренция перфекта с инферентивной конструкцией. В гвинейском манинка имеется специализированная инферентивная конструкция, S nɔ̀ d(cid:805)̀ kɛ́ (DO) V-la, где смысловой глагол выступает в форме второго инфинитива, которым управляет вспомогательный глагол kɛ́ ‘делать’ с футуральным предикативным показателем (в отрицательной конструкции заменяемом на отрицательный показатель té ~ tɛ́ ), которому предшествует оператор nɔ̀43. (54) Ɲína-`-lú nɔ̀ dì kɛ́ bɔ̀dɔ-` sɔ̀ɔ-la. мышь-ART-PL INFR POT делать мешок-ART протыкать-INF2 ‘Наверное, мешок погрызли мыши’ (контекст: говорящий пришёл проверить состояние мешка с едой, оставленного на хранение, и обнаружил, что в нём появились дыры; мышей он не застал, но рядом с мешком виден мышиный помёт). Эта конструкция малочастотна (1-2 употребления на текстовый массив объёмом в 1 миллион словоупотреблений), что говорит о её невысокой грамматикализованности. Конкуренцию ей (в менее маркированных инферентивных контекстах или при наличии сильного инферентивного контекста) составляет перфектная конструкция, см. пример (12). 43 Вероятнее всего, это служебное слово восходит к существительному nɔ̀ ‘способность, мощь; победа’ (связанным по конверсии с глаголом nɔ̀ ‘мочь, быть способным; удаваться; побеждать’), однако в данной конструкции оно уже достаточно грамматикализовалось (что проявляется, в частности, в невозможности иметь тональный артикль). Если принять это предположение, то значение инферентивной конструкции реконструируется как «возможность подлежащего сделается в совершении данного действия». 6. Этимология перфектного показателя. Выводы Показатели перфекта, схожие по форме с манинканским (и, очевидно, этимологически тождественные ему), имеются в некоторых других языках семьи манде: в обоих языках групппы сусу-джалонке (сусу bárà ~ bátà и джалонке bántà ); в двух языках группы моколе (могофин bárà, bátà, какабе bati 44, коранко bára, wára, ára [Kastenholz 1987]); в группе манден (к которой принадлежит и гвинейский манинка) такой показатель обнаруживается (помимо гвинейских идиомов манден, которые можно рассматривать как диа45 лекты манинка) также в сенегальском манинка р-на Ньоколо (báta ) и ивуарийских идиомах коро (báa), койага (waa) и мау (wɛ́ɛ) [Creissels 1997: 15; Tröbs 2009: 222–230]. В некоторых из этих идиомов показатель расширил своё значение до перфективного (коро; возможно, сусу), в других он, по-видимому, остаётся в основном в перфектной зоне (впрочем, отсутствие детального описания грамматической семантики ТАМ для большинства из этих идиомов заставляет высказывать подобные утверждения с осторожностью). По предположению Дени Креселя [Creissels 1997: 15], перфектный показатель является результатом грамматикализации глагола bán ‘заканчиваться’ с перфективным / аористным суффиксом *-da ~ -ta (который сохранился практически во всех языках группы манден). Эта гипотеза представляется правдоподобной, поскольку формирование перфекта из конструкций с глаголом «кончать» является одним из четырёх наиболее частых путей его грамматикализации [Bybee, Dahl 1989: 67–68]. Может показаться странным то, как этот показатель оказывается распределён по генетическим группам, поскольку изоглосса игнорирует границы таксонов нижнего уровня. Однако при взгляде на карту становится очевидным, что эта изоглосса — не генетической, а ареальной природы: она захватывает практически все языки манде Гвинеи (за исключением Лесной Гвинеи), заходя в смежную зону Сенегала (манинка Ньоколо), СьерраЛеоне и Кот д’Ивуара. Глагол bán ‘заканчиваться’ представлен во 44 Этот показатель в какабе имеет диалектные и свободные варианты bat, ba, ti, t’ [Выдрина 2012]. Возможно, конечный гласный -i является результатом вокалической редукции в конечном безударном слоге. 45 báta ‘prédicatif accompli’ в манинка Ньоколо упоминается в словаре Жерара Мейе [Meyer 1983], однако он отсутствует в идиоме, описанном Дени Креселем [Creissels 2013]. всех языках группы манден, в моколе и ваи, т. е. в большинстве групп ветви «большой манден», но за пределами этой ветви он почти не встречается (и там, где встречается, является вероятнее всего заимствованием из манден, как существительное báán ‘предел, конец’ в сусу). Для наглядности приведём генетическую классификацию центральной и сусу-югозападной групп манде (рубрикация отражает генетическую близость языков; инвентарь языков упрощён в тех фрагментах, которые несущественны для данной статьи). Названия идиомов, в которых имеется показатель, этимологически тождественный манинканскому báda, выделено полужирным. 1. Центральные: 1.1. Джого-джели 1.1.1. Джели [jek] 1.1.2. Джого 1.2. Большой манден 1.2.1. Ваи-моколе 1.2.1.1. Ваи-коно 1.2.1.1.1. Ваи [vai] 1.2.1.1.2. Коно [kno] 1.2.1.2. Моколе 1.2.1.2.1. Могофин [mfg] 1.2.1.2.2. Какабе [kke] 1.2.1.2.3. Коранко [knk] 1.2.1.2.4. Леле [llc] 1.2.2. Манден 1.2.2.1. Восточный манден 1.2.2.1.1. Бамана [bam] 1.2.2.1.2. Южный манинка[emk] 1.2.2.1.3. Восточный манинка [mwk] 1.2.2.1.4. Конья [mku] 1.2.2.1.5. Манинка санкаран [msc] 1.2.2.1.6. Манья [mzj] 1.2.2.1.7. Дьюла [dyu] 1.2.2.1.8. Мау [mxx] 1.2.2.1.9. Дьюла одьенне [jod] 1.2.2.1.10. Уородугу [jud] 1.2.2.1.11. Марка-дафин [rkm] 1.2.2.1.12. Болон [bof] 1.2.2.1.13. Дьюла Конга 1.2.2.2. Западный манден 1.2.2.2.1. Кагоро [xkg] 1.2.2.2.2. Северный манинка [mlk] 1.2.2.2.3. Манинка-хасонка [kao] 1.2.2.2.4. Мандинка [mnk] 2. Сусу-югозападная группа: 2.1. Сусу-джалонке 2.1.1. Джалонке [yal] 2.1.2. Сусу [sus] 2.2. Югозападные 2.2.1. Менде [men] 2.2.2. Локо [lok] 2.2.3. Банди {bza] 2.2.4. Зиало [zil] 2.2.5. Лоома 2.2.6. Кпелле Таким образом, предикативный перфектный показатель báda в манинка можно считать сравнительно поздней ареальной инновацией, возникшей в манинка или (менее вероятно) в прамоколе (т.е. языке-предке группы могофин-какабе-коранко-леле) и распространившейся на соседние языки манде. Можно предположить, что раньше зона перфектных значений в манинка обслуживалась конструкцией с показателем kà, которая после появления перфектной конструкции с báda сузила своё значение до аориста. Анализ семантики манинканского перфекта показывает, что в её ядро, помимо актуального прошлого, входит также экспериенциальное значение — эти значения перфекта оказываются наиболее частотными в текстах, и для их выражения в манинка нет других специализированных глагольных конструкций46. Таким образом, манинканский перфект можно отнести к «классическому» типу. Другие его значения — результативное, инферентивное, недавнего прошлого — являются для перфекта более или менее маргинальными; на этой своей периферии он конкурирует с другими конструкциями, находясь с ними иногда в отношениях свободного варьирования, иногда — дополнительного распределения. Ситуация в диалекте манинка р-на Куруса, где наличие семантического компонента «актуальность действия» у перфектной конструкции перестаёт быть обязательным, говорит о том, что процесс эрозии перфектного значения и превращения пер 46 Если отвлечься от выражения значения актуального прошлого аористной конструкцией в вопросительных предложениях, о чём шла речь в разделе 5.1. фекта в претерит (путём приобретения аористного и консекутивного значений) здесь уже начался. Список условных сокращений 1, 2, 3 — первое, второе, третье лицо; ADR — послелог с адресативным значением; AOR1 — показатель первого аориста; AOR2 — показатель второго аориста; ART — тональный артикль; AUGM — аугментативный суффикс; BE — утвердительная копула / предикативный показатель хабитуалиса и прогрессива; CAUS — каузативный префикс; CNJ — предикативный показатель конъюнктива; COND — предикативный показатель кондиционалиса; COP — копула; DIM — суффикс диминутива; DO — прямое дополнение; EMPH — эмфатическая серия личных местоимений; FOC — частица фокализации; IMMED — суффикс недавнопрошедшего; INF1 — первый инфинитив; INF2 — второй инфинитив; INFR — показатель инферентива; INSTR — послелог со значением инструменталиса; INTR — непереходность; NEG — отрицательная полярность; PFV — перфектив; PL — множественное число; POSS — посессивная связка; POT — предикативный показатель потенциалиса; PRF — предикативный показатель перфекта; REFL — рефлексивное местоимение; REL — релятивизатор; RES — результативное причастие; RETR — оператор ретроспективного сдвига; S — подлежащее; SG — единственное число; TAM — время, вид, модальность; V — глагольное сказуемое; VN — отглагольное имя Источники Лабзина 1972 — В. П. Лабзина. Язык манинка. Тексты, словарь. М.: Наука, 1972. Jànɛ 2007 — B. M. Jànɛ. Kángbɛ lánɔ̀ɔyanɛn kán kùrundu báju ɲánatɔ̀mɔn nɛn nè. Káhìra, 2007. Kàba 2003 — B. B. Kàba. Námɔ̀ri ní Káninba yàrabí` kànfɔ́: Ń dí mɔ̀ɔ mà ń ní mɛ́n` ká dí án ɲɔ́ɔn ɲɛ́. Kahira, 2003. Kulibali 1994 — P. K. Kulibali . Manden Bori fasa. Récits de chasse. Éd. par Keita, Dramane; Kouyaté, Amadou; Aebersold, Denise. Vol. 1. Conakry: Bibliothèque Franco-Guinéenne, 1994.

Напиши аннотацию по статье

В. Ф. Выдрин Национальный институт восточных языков и цивилизаций (INALCO) — Лаборатория «Языки и культуры Чёрной Африки» (LLACAN) Национального центра научных исследований, Франция — Восточный факультет СПбГУ, Санкт-Петербург ПЕРФЕКТ В ЯЗЫКЕ МАНИНКА ГВИНЕИ1 1.

периферийные сусчествителные женского рода или чем парадный отличаецыа от нарыадноы а учителскаыа от парикмахерской. Ключевые слова: субстантивация, взаимодействие частей речи, периферийные сущест вительные, глубокий субстантиват, квазисубстантиват, социокультурный знак. Казалось бы, субстантивация достаточно хорошо изучена на материале разных языков. Воздавая должное предшественникам, отметим, что именно с этим явлением связано еще немало вопросов. В русистике подробно описана субстантивация имен прилагательных (см. труды В. В. Лопатина, С. Г. Ильенко, Е. Г. Ковалевской, С. И. Богданова, Ю. Б. Смирнова и др.) и причастий (в работах Л. И. Ройзензон, М. Ф. Лукина, Л. Ю. Юшиной и др.) 1, представлена их семантическая классификация (см., к примеру, работы В. В. Шигурова [Шигуров, 1993] и О. В. Редькиной [Редькина, 2003]). Важно, однако, учитывать и значение, и морфологическую природу субстантиватов, что может упорядочить их лексикографическое описание. Материал исследования составили по преимуществу художественные произведения классической и современной русской литературы, а также материалы интернет-СМИ. Однако прежде чем обратиться к интересующим нас периферийным существительным со значениями ‘комната’, ‘помещение’, ‘магазин’, ‘заведение общественного питания’, уточним некоторые исходные теоретические положения, сформулированные нами ранее (см. [Высоцкая, 2006] и другие работы автора). 1 См. библиографический список [Высоцкая, 2006]. Высоцкая Ирина Всеволодовна – доктор филологических наук, профессор кафедры семиотики и дискурсного анализа Гуманитарного института Новосибирского государственного университета (ул. Пирогова, 1, Новосибирск, 630090, Россия; vysotskya@mail.ru) ISSN 1813-7083. Сибирский филологический журнал. 2017. № 3 © И. В. Высоцкая, 2017     Субстантивацию мы рассматриваем как результат взаимодействия частей речи. Все типы субстантивации прилагательных предлагаем представить на шкале синхронной переходности [Бабайцева, 2000] или взаимодействия [Высоцкая, 2014, с. 7–8] между четко противопоставленными ядерными именами прилагательными и существительными. По степени увеличения субстантивных и уменьшения адъективных свойств в синкретичных образованиях предлагаем различать пять типов субстантивации: 1) контекстуальную; 2) ситуативную; 3) срединную; 4) глубокую; 5) квазисубстантивацию. Охарактеризуем каждый из них. 1. Контекстуальную субстантивацию образуют прилагательные, субстантива ция которых носит контекстуальный характер: Утки озадаченно крякали. И самая умная догадывалась вдруг: низ там, где лапки, а всё, что над крыль ями – верх. Суждение это находили справедливым. И успокаивались. А самая недоверчивая спохватывалась: откуда же под лапками, внизу, взя лись звёзды? Вновь разгорался спор. И самая романтичная ахала – наверное, мы уже в космосе! (И. Картушин) 2 Контекстуальный субстантиват совмещает функции подлежащего и опреде- ления. 2. Ситуативная субстантивация реализуется в поддерживающем контексте – ситуативно-ассоциативном, с пропущенным мотивирующим звеном, построенном на основании соотношения частного и общего, содержащем антоним субстантивированной формы. Ситуативный контекст не содержит исходной словоформы: Едемте. Князь, ты везти бы мог / Катишь или Зизи, мы сядем в шестиместной (А. Грибоедов). Ситуация позволяет понять, что княгиня Тугоуховская говорит о шестиместной карете, хотя слово карета не употребляется: гости разъезжаются, «лакеи в суетах». Если однословные обозначения функционируют в речи параллельно со словосочетаниями, то они воспринимаются как ситуативные субстантиваты (хотя и фиксируются словарями 3). Ср.: «Скорая» была три раза (Т. Устинова) – В Москве скорая помощь протестирует систему подавления радиосигнала (Наши дни, 25.01.2017). 3. Особенность срединных субстантиватов (слов со значением лица) заключается в наследовании от прилагательных тесных связей слов мужского и женского рода: Полюбил богатый – бедную, / Полюбил ученый – глупую, / Полюбил румяный – бледную, / Полюбил хороший – вредную… (М. Цветаева) Субстантиват этого типа представляет собой синкретичное образование, которое проявляет одновременно свойства словообразования и словоизменения. 2 При отборе языкового материала для исследования мы использовали сайт Национального корпуса русского языка (URL: http://www.ruscorpora.ru/) и портал «Белый мамонт» (URL: http://www.belmamont.ru/index.php?version=full). 3 Вызвать скорую. Пришла скорая. Врач скорой. Увезли на скорой в больницу (примеры из словарей С. И. Ожегова и С. А. Кузнецова). Ср. также метонимический перенос: Когда спортивная сумка была до треска набита книгами, парфюмерией и вещами, прибыла Скорая. Этим грозным словом назвалась щуплая, заспанная девчонка лет двадцати, в зеленых штанах и того же цвета косоворотке с красным крестом на спине (Г. Шепелев). женщина, люди) часто избыточно. Ср.: Дорогой мой! – «Дорогой мой человек» (название кинофильма). 4. Глубокие (в соответствии со значением ‘достигший полноты своего проявления, высшего предела’) субстантиваты имеют четкую родовую закрепленность. Субстантиваты в форме среднего рода обозначают название обобщенной субстанции, одежды, сорта вина: Рояль мог петь обо всем – о порыве человеческого духа к великому и о любви (К. Паустовский); Отчего вы всегда ходите в чёрном? (А. Чехов); Несколько бутылок горского и цымлянского громко были уже отку- порены и приняты благосклонно под именем шампанского… (А. Пушкин) Субстантиваты мужского рода обозначают лицо по действию или профессии (при этом они не имеют соотносительных форм женского рода): Но будь военный, будь он статский... (А. Грибоедов) Слова женского рода, обозначающие типично женские занятия, крайне редки: Ася была дочь моего отца и бывшей горничной моей матери, Татьяны (И. Тургенев). В некоторых случаях возможно восстановление опорного существительного 4: горничная [девушка]. На синхронном срезе восстановление часто требует определенных усилий: пожарный [солдат], портной [мастер / щвец]. 5. Группу так называемых квазисубстантиватов составляют образованные по адъективной модели периферийные существительные, распределяющие- ся по родам и часто не имеющие омонимов среди прилагательных (с этим же значением): Я хочу написать ваш портрет! Приходите ко мне в мастерскую (К. Чуковский). Контекстуальные и ситуативные субстантиваты можно квалифицировать как периферийные прилагательные, глубокие и квазисубстантиваты – как периферийные существительные, срединные – как промежуточные гибридные образования с равновесным сочетанием адъективных и субстантивных свойств. Заметим, что граница между выделенными группами весьма условна. Распределение слов проводится на основании: 1) связи с контекстом; 2) родовой закрепленности; 3) наличия омонимичных прилагательных (со сходным значением). Подчеркнем, что эти типы не являются ступенями одного процесса, они сосуществуют в языке и часто употребляются рядом, в одном высказывании: Я сказал ему, что становой, как всегда, остановился у Кузьмина и велел посадить в холодную Кукушкина за пощёчину лавочнику (М. Горький); Сначала мы решили – это пьяный. / У нас в парадном, знаете, темно (И. Бродский); Это случай был. Я в булочную пошла, ну, значит, беру ситный. Вдруг раз – бандиты! (М. Анчаров) Вопрос о лексикографическом описании субстантиватов К сожалению, словаря субстантиватов не существует 5. При их лексикографировании важно, на наш взгляд, учесть тип субстантивации. Вполне ясны основания для упорядочения периферийных существительных (глубоких субстантиватов и квазисубстантиватов) с фиксированной формой рода, в то время как описание соотносительных по роду срединных субстантиватов вызывает немало вопросов. 4 Ср. также: явиться с повинной [головой]; идти на мировую [сделку]; вот и вся недолга [песня]; куда кривая вывезет [кобыла] [Зимин, 2005]. Исходные связи забываются. Ср. с персонификацией: ...Удалились, подвывая, / Две судьбы мои – / Кривая да Нелегкая! (В. Высоцкий) 5 Материалом для него мог бы стать перечень существительных адъективного склонения в грамматическом словаре А. А. Зализняка. См. также тезаурус Викисловаря (Существительное, адъективное склонение). URL: https://ru.wiktionary.org/. лагательного отводится отдельная статья, например: «Бедная», «Бедные», «Бедный» и т. п. [Толковый словарь…, 1998, с. 77], и соотносительные по значению субстантивированные прилагательные получают таким образом статус самостоятельных лексем. Представим попытку упорядочения неодушевленных периферийных сущест вительных женского рода. Они обозначают предмет (явление): – Лошадей, – сказал офицер повелительным голосом. – Сейчас, – отвечал смотритель. – Пожалуйте подорожную (А. Пушкин); Под вербное воскресенье в Старо-Петровском монастыре шла всенощная (А. Чехов); ...он жаждал узнать о них всю подноготную, ибо в изучении русского быта не терпел никакого полузнайства (К. Чуковский). В разных источниках представлены разные по значению группы таких существительных. Реконструкция опущенного опорного слова-гиперонима позволяет выделить тематические группы периферийных существительных женского рода с разным предметным значением: документ (бумага, записка) – челобитная, накладная, докладная: Потом подала докладную в ректорат… (Ю. Домбровский); Вернувшись, отец сел за стол, зажёг лампу и начал оформлять накладные (А. Рыбаков); учебное или научное произведение (работа, диссертация) – курсовая, лабора торная, дипломная, магистерская, кандидатская, докторская: К тому времени Тулин уже стал академиком и лауреатом, а Крылов защитил докторскую (Д. Гранин); термин (величина, линия, часть) – переменная, производная, ломаная, прямая, одна пятая: Он скакал по прямой, как и положено Быку (А. Дорофеев); Если индивидуум знает, чем производная отличается от логарифма, ему чрезвычайно трудно делать правильные – а главное быстрые! – выводы, касающиеся реальной жизни (А. Волос); музыкальное произведение (песня) – плясовая, колыбельная: Только мысль о себе и о большой стране / вас бросает в ночи от стены к сте не, / на манер колыбельной (И. Бродский); напиток (вода) – сельтерская, содовая: …чокают кастрюли у поварят, брызжет сельтерская и звонко, как языком, щелкают целковые о мрамор (Б. Пастернак); В пабе он обычно брал себе порцию виски, которую бесконечно разбавлял содовой и сидел с ней весь вечер (Д Рубина); водка, бутылка водки – анисовая, беленькая, белая (белоголовая) (разг.): У местного небоскреба в пять этажей, где магазины и ресторан, сидел безногий, грязный, пьяный, рядом стояла беленькая, закуски не наблюдалось (И. Картушин). объект городской среды – мостовая, набережная: Мостовая везде была плоховата. <...> Словом, приходит он, судырь мой, опять на Дворцовую набережную; говорят: «Нельзя, не принимает, приходите завтра» (Н. Гоголь); мероприятие – всенощная, темная, редакционная: Под вербное воскресенье в Старо-Петровском монастыре шла всенощная (А. Чехов); Верующие сговаривались шепотком сделать нам тёмную (Ф. Раневская); У нас сегодня редакционная в газете, в которой мы ставим вопрос: скоро ли начнут вымарывать из «Двенадцати стульев» фразу «почем опиум для народа» (К. Ремчуков). комната – детская, ванная, гостиная, столовая, прихожая: …для ребенка мир кончается детской… (Р. Якобсон); помещение – операционная: магазин (лавка) – булочная, молочная, кондитерская, бакалейная: Совместный и сплоченный / Вздрог. – Наша молочная! (М. Цветаева); На углу перед булочной маячил пьяный (М. Анчаров); заведение общественного питания – чайная, пивная, рюмочная, бутербродная, шашлычная: На Дерибасовской открылася пивная (песня). Обратим внимание на четыре последние группы: они взаимосвязаны и обла дают определенным сходством значения. Периферийные существительные со значениями ‘комната’, ‘помещение’, ‘магазин’, ‘заведение общественного питания’ Исторически субстантиваты со значением ‘комната’ – части словосочетания: В учительской комнате женской гимназии сидело несколько учителей (В. Ве ресаев). Употребление словосочетания вместо субстантивата в современной речи воспринимается как устаревшее (слово комната является избыточным). Регулярный эллипсис опорного слова-гиперонима позволяет воспринимать названия комнат (детская, ванная, гостиная, столовая, прихожая и др.) как глубокие субстантиваты: Преосвященный посидел немного в гостиной, раздумывая и как будто не веря, что уже так поздно (А. Чехов). Существительное комната и субстантиваты со значением номинации комнаты вступают, по наблюдению К. Я. Сигала [Сигал, Юрьева 2009, с. 148], в гиперогипонимические отношения, и это уравнивает их семантический и грамматический статус: Почему-то все комнаты, где они готовились к эфиру, назывались «артисти ческими», хотя никаких артистов там отродясь не водилось (Т. Устинова). Структурно-семантическое описание необходимо сочетать с элементами дискурсного анализа, поскольку (как и любое слово в языке) субстантиваты-назва- ния – «след» дискурса [Силантьев, 2006, с. 31]. Именно дискурсная характеристика слова позволяет различать глубокие субстантиваты и квазисубстантиваты. Разделяя мысль Ж. Р. Амировой о том, что «субстантиваты являются знаками культурных кодов» [Амирова, 2007, с. 205], добавим, что периферийные существительные – знак социокультурного кода: маркер эпохи, профессии, территории. Номинации комнат выступают как маркеры исторического периода. Именно они, к примеру, воссоздают атмосферу дома дворянской усадьбы: По левую и правую стороны от вестибюля находились, как правило, гостиные. Обычно в них принимали гостей (отсюда и само слово «гостиная»). Верх стен в гостиной украшали красивым карнизом, потолок – лепным орнаментом, живописью. Парадные гостиные дворянских домов были уставлены диванами, креслами и другой мягкой мебелью. Ее обивка по цвету должна была соответствовать обивочной ткани, которой отделывали стены гостиной (бумажные обои получили распространение лишь в конце XVIII в.), И часто гостиная так и называлась – розовая, зеленая и т. д. Чтобы гостям было удобно, в гостиных устраивали специальные «уголки», отделенные от основного помещения высокими растениями в кадках или жардиньерками – специальными полочками для цветов. В гостиных также непременно ставили ломберные столы для игры в карты, покрытые зеленым сукном. На небольших изящных столиках раскладывали альбомы для стихов, на стенах развешивали портреты предков, картины. тий, кабинет и библиотека – строгие комнаты, отделанные лакированным деревом, со шкафами для книг, бюро, секретерами, бильярдная – специальная комната для игры в бильярд, будуар – дамская комната для отдыха и приема друзей. Непременно имелись парадная столовая и буфетная – комната рядом со столовой для хранения дорогой серебряной и фарфоровой посуды, скатертей. В буфетную доставляли готовые блюда из кухни. Саму же кухню размещали подальше от дома, чтобы не раздражать хозяина и его гостей неприятными запахами (М. Короткова) 6. Некоторые из этих слов обретают вторую жизнь и в наше время, некоторые становятся историзмами, знаками прошлого, как, к примеру, газетная, боскетная 7, передняя и под.: В газетной сидит немец, белонапудренный, с хохолком, и в глубоком молчании наслаждается чтением «Гамбургского корреспондента» (П. Яковлев); В огромном каменном доме князя Платона Илларионовича боскетная, с зеркалами, вделанными в стены и задрапированными с краев нарисованною зеленью; мебель тяжелая из красного дерева и обитая ярким желтым штофом (А. Писемский); Проводила друга до передней (А. Ахматова). А вот другая, революционная, эпоха. Социальное переустройство мира коснулось и частного пространства (вспомним ситуацию с подсчетом комнат в профессорской квартире): – Я один живу и р-работаю в семи комнатах, – ответил Филипп Филиппо- вич, – и желал бы иметь восьмую. Она мне необходима под библиотеку. Четверо онемели. – Восьмую? Э-хе-хе, – проговорил блондин, лишенный головного убора, – одна ко, это здо-о-рово. – Это неописуемо! – воскликнул юноша, оказавшийся женщиной. – У меня приемная, заметьте, она же – библиотека, столовая, мой каби- нет – три. Смотровая – четыре. Операционная – пять. Моя спальня – шесть и комната прислуги – семь. В общем, не хватает... (М. Булгаков) В номинациях комнат представлен образ жизни: – В спальне принимать пищу, – заговорил он придушенным голосом, – в смотровой – читать, в приемной – одеваться, оперировать – в комнате прислуги, а в столовой – осматривать? Очень возможно, что Айседора Дункан так и делает. Может быть, она в кабинете обедает, а кроликов режет в ванной. Может быть... Но я не Айседора Дункан!! – вдруг рявкнул он, и багровость его стала желтой. – Я буду обедать в столовой, а оперировать в операционной! Передайте это общему собранию, и покорнейше прошу вас вернуться к вашим делам, а мне предоставить возможность принять пищу там, где ее принимают все нормальные люди, то есть в столовой, а не в передней и не в детской (М. Булгаков). Курительная (отдельная комната), в советское время курилка (место для куре ния в общественных местах), вновь в наши дни появляется в частных домах: И вы в курительной утром ничего не находили, да? (Т. Устинова) Наряду с гостиной (где принимают гостей), в современном доме может быть и гостевая (где гостей размещают на какое-то время). Интересно, что вместо спальная 8 употребляется слово спальня, а слово ванная в современной речи может заменяться просто словом ванна: 6 Короткова М. В. Путешествие в историю русского быта. URL: http://www.booksite.ru/ usadba_new/world/16_0_02.htm 7 Боскет (франц. bosquet, от ит. boschetto – лесок, рощица) – посаженная в декоратив ных целях густая группа деревьев или кустов. чай справляюсь: «Не отрываю ли я вас от дел?» – Нет, – отвечает томным голосом. – Я сейчас лежу в ванной. Пикантная, должно быть, картинка. Но я по неистребимой профессиональной привычке тут же мысленно отмечаю, что моя собеседница допустила речевую небрежность. На самом деле лежит она – в ванне. А ванна в свою очередь располагается в ванной. Ошибка, в общем, не такая уж грубая и вполне объяснимая условиями нашей жизни. Ведь что такое настоящая ванная? Вот особняк Дерожинской в Кропоткинском переулке, построенный по проекту архитектора Шехтеля. Там есть просторная комната с высоким потолком, декоративным интерьером, и где-то в углу – ванна. А в современных типовых домах ванная – это даже не комната, это закуток, почти все пространство которого ванна и занимает. Потому и слова «ванная» и «ванна» сделались почти неразличимыми (В. Новиков) 9. По аналогии с номинациями комнат образуются номинации производственных помещений. Так, в офисах появляются специальные помещения (комната или зал) для проведения переговоров: Степ, ты не забудь, вечером приезжают немцы из «Дюпона». Я велела в пере говорной цветы поставит (Т. Устинова). Это – квазисубстантиваты, т. е. существительные, образованные по адъектив ной модели. Род гиперонима и гипонимов в этом случае может не совпадать: Взяв меня за руку, он направился в «производство», попутно объясняя назначение помещений кухни: здесь коренная, здесь моечная, тут готовятся первые блюда, вот наисовременнейший импортный жарочный шкаф (А. и Г. Вайнеры). В ряде случаев задействованы ресурсы и субстантивации, и полисемии, когда характеристика комнаты используется впоследствии для номинации помещения. Ср.: Выходило, что Мармеладов помещался в особой комнате, а не в углу, но комната его была проходная (Ф. Достоевский) – Я не хочу судьбу иную. / Мне ни на что не променять / Ту заводскую проходную, / Что в люди вывела меня (А. Фатьянов); Внутри проходной, которая представляла из себя будку с приделанным к ней шлагбаумом для машин, вдруг вспыхнул скандал (Г. Шепелев). Часто номинация используется и для помещения (части здания) (1), и для от дельного здания со сходным назначением (2). Ср.: 1) Дворника во дворе не нашёл; дворницкая заперта, пошёл наудалую по другой лестнице – на третью послали (Ф. Решетников); По темным углам зачумленной дворницкой вспыхивал и дрожал изумрудный весенний свет (И. Ильф, Е. Петров); 2) В отдельном флигельке, недалеко от ворот, где помещалась дворницкая, и в самой дворницкой кипел самовар; за самоваром, вымытый уже и распаренный, сидел нищий (А. Белый); Дворницкая стояла в заглохшем саду, окружённом высокой оградой из камня «дикаря» (К. Паустовский). Ср. также: В бильярдной джентльмены играли в бильярд, в читальне читали, в баре пили (Д. Гранин) – Духота. На ступеньках закрытой биллиардной некто / вырывает из мрака свое лицо пожилого негра, / чиркая спичкой (И. Бродский). То же самое – с номинациями заведений общественного питания, совпадаю щими с номинациями комнат. Ср.: 8 Спальная – в старинном замке: Генрих IV всегда проводил в ней одну ночь (Г. Флобер, пер. с фр. Т. Ириновой). URL: http://lib.ru/INPROZ/FLOBER/lexicon.txt 9 Новиков В. И. Сорок два свидания с русской речью. URL: http://novikov.poet-premium.ru/ texts/194/ для неё нужны все утонченности роскоши: нужны диванная, чайная, а в особенности боскетная (В. Соллогуб) – Когда в городе разрешали драматический кружок, или читальню, или чайную, то он покачивал головой и говорил тихо: «Оно, конечно, так-то так, все это прекрасно, да как бы чего не вышло» (А. Чехов). Особенно показательна история слова столовая, которая сопряжена с революционными изменениями в общественно-политической и социально-бытовой жизни нашей страны: …в годы гражданской войны и военного коммунизма на смену фешенебельным ресторанам пришли общественные столовые, где кормили за талоны 10. Личное (1) пространство трансформировалось в общественное (2). Ср.: 1) При первой возможности я поспешил из кабинета в столовую (К. Чуков ский); 2) Здоровье – радость, высшее благо, / В столовой Моссельпрома – бывшая «Прага». / Там весело, чисто, светло и уютно, / Обеды вкусны и пиво не мутно! (В. Маяковский) Вспомним, что …первые столовые возникли на Путиловском заводе в Петрограде, а за тем в Москве и других городах. В условиях острой нехватки продуктов и хозяйственной разрухи в период Гражданской войны и иностранной интервенции общественные столовые сыграли большую роль в обеспечении питанием населения. В период нэпа общественные столовые были переданы в ведение потребительской кооперации и переведены на хозяйственный расчет. К началу 1921 года в них питалось свыше 8 миллионов человек 11. И первые столовые, и домашние обеды для столовников 12 в частных домах описаны в художественной литературе. Общественная столовая, призванная освободить женщину от «кухонного рабства», воспринималась как символ нового быта. Об этом красноречиво свидетельствуют советские плакаты: Г. Шегаль. Долой кухонное рабство! (1931); М. Бри-Бейн. Работница, борись за чистую столовую, за здоровую пищу! (1931); Д. Буланов. Пятилетка общественного питания Л.С.П.О. (1931); В. Гицевич. Развернем массовое строительство столовых! (1932). Общественные столовые появляются на предприятиях, в учебных заведениях, в домах-коммунах, с развитием системы общественного питания становятся самостоятельными заведениями. Столовые 13, как правило, не имели дополнительных названий, но нумеровались. В малогабаритных советских квартирах столовой не было, ее функцию выполняла кухня. Сейчас столовая возвращается в частное пространство, о чем свидетельствует появление слова нового значения: в резуль 10 Общественное питание. История ресторана, кафе и столовой. URL: http://lubopitnie.ru/ kafe-restoranyi-i-stolovyie/ 11 Развитие общественного питания в России. URL: http://foodis.ru/article/razvitie-ob- shhestvennogo-pitaniya 12 Вообще дела Синицких были плохи. Ребусы и шарады приносили в дом больше волнений, чем денег. С домашними обедами, которые старый ребусник давал знакомым гражданам и которые являлись главной статьей домашнего дохода, тоже было плохо; Недовольно задвигав плечами, Зося отправилась в кухню, а когда вернулась, за обеденным столом сидел последний столовник – Александр Иванович Корейко; Когда ребусник ушел, Александр Иванович мрачно принялся рассматривать Зосю. Александр Иванович столовался у Синицких сначала потому, что обеды были там дешевые и вкусные (И. Ильф, Е. Петров). 13 Периферийное существительное воспринимается как нейтральное, а в разговорной речи по модели универбатов (но на базе одного слова, а не словосочетания) образуется слово столовка. с таким же названием (как и детская, гостиная, прихожая и т. д.). Номинации типа булочная возникли как названия мелких частных магазинов из словосочетаний (кондитерская лавка): Отец подошел к крыльцу булочной, из двери которой пробивался свет (М. Ан чаров). Отметим противопоставление лавочки, магазина и специализированных мага зинов: Всё в лавочке есть; а чего нет в лавочке, так тут где-нибудь в колбасной есть; а там нет, так в кондитерской; а уж чего в кондитерской нет, так иди в аглицкий магазин: у французов все есть! (А. Гончаров) Интересно, что если булочная – не только магазин, но и пекарня, то кондитер ская – не только магазин, но и кафе. Названия специализированных заведений общественного питания образуются по адъективной модели, при этом основа этих слов содержит указание на основное блюдо: блинная, бутербродная, вареничная, закусочная, пельменная, пирожковая, пончиковая, пышечная, чебуречная, шашлычная. Ср. названия питейных заведений: пивная – рюмочная (последнее представляет своего рода эвфемизм, поскольку не содержит прямого указания на содержимое рюмки). Все эти слова можно квалифицировать как квазисубстантиваты, они образованы как существительные (не функционировали как прилагательное в номинациях помещений): Шашлычная – белая пластмассовая конструкция, окруженная красными стульями и шаткими столиками, о которые регулярно тушили окурки, – оказалась в двух шагах (Т. Устинова). Такие заведения воспринимаются как символ советской эпохи. Л. Лурье отмечает: Рюмочная – чисто советское учреждение. Даже не просто советское, а именно ленинградское. В Тбилиси – хинкальные, в Одессе – бодеги, в Москве – пивные. Хмурые ленинградские мужчины всегда выпивали в рюмочных. Целую главу («Рюмочные – уходящая натура») своей книги «Без Москвы» (2014) он посвящает рюмочным, заключая: Рюмочные пока живы, но медленно вымирают вместе со своими клиентами, как толстые журналы или игра в домино во дворе. Эти номинации создают неповторимый колорит города, формируют его язы ковую ауру: Кажется, не писал еще здесь об этом. Бутербродной больше нет. Картинку живьём уже не увидеть, отныне она осталась лишь в Панорамах на Яндекс.Картах. Удивительное заведение. То есть само по себе оно обычное — рыгаловка, каких тысячи. Но стояла эта бутербродная на Никольской улице, в пятидесяти метрах от Красной площади. И застала, уверен, Советы. Теперь её нет. Поразительный диссонанс, делавший этот сраный мир капель ку интереснее, ушёл стараниями манагеров Кофе-Хауза 14. В этом отношении весьма показателен пример с пончиковой в Останкине, про тив сноса которой активно выступили москвичи: Речь идет о пончиковой на улице 1-я Останкинская, владение 1, построенной в 1952 году. Это заведение, в частности, упоминается в романе Владимира Орлова «Альтист Данилов» 15. 14 Бутербродной больше нет? URL: http://irubtsov.ru/2010/12/01/buterbrodnaya/ (дата обращения 01.12.2010). 15 Власти согласились не сносить пончиковую в Останкино. URL: http://www.newsmsk.com/ article/22Feb2016/for_donuts.html (дата обращения 22.02.2016). коде церемониального посещения данного заведения», которое представляет собой часть «генетической памяти». Крайне любопытно, что в многочисленных публикациях по этому поводу заведение именовалось и как пончиковая, и как пончичная 16 (видимо, по аналогии с булочной): Более восьми тысяч москвичей подписались под петицией в защиту пончич ной на Останкинском пруду… 17 Отметим, что слово булочная, исчезнувшее было с вывесок, появляется на них вновь в разных городах. Привычные названия порой меняют облик: так, путем каламбурного междусловного наложения образованы названия: в Санкт-Петер- бурге – тематического бара Бутербродский (будербродная + Бродский), в Новосибирске – кафе Пельминиссимо (пельменная + нечто итальянское: брависсимо, белиссимо), предлагающего и пельмени, и пиццу. Некоторые номинации могут устаревать, однако словообразовательная модель продуктивна. Сравнительно недавно стали привычными (не только в Средней Азии и на Кавказе) мантная и хинкальная. На Байкале есть позная, в Республике Беларусь – бульбяная (от бульба – ‘картофель’). И это справедливо не только в отношении названий заведений общепита. В наши дни воспринимаются как историзмы субстантиваты-названия помещений для прислуги (девичья, людская), для узников (арестантская, пыточная, темная, холодная). Появляются новые названия: велосипедная, колясочная, пеленаль- ная, серверная и под. 18: Многие кальянные в нашей стране после вступления в силу антитабачного закона сменили вывески на «Антикафе» 19. Ср. также: Есть в Москве булочные, рюмочные и пельменные – теперь есть и презервативная. Небольшой магазин под вывеской «Презервативная» открылся в центре столицы пару недель назад. 26 сентября во всем мире отмечается День контрацепции, в связи с чем портал «В Москве» и решил рассказать о том, как молодым предпринимателям пришла идея открыть такую лавку в городе, который, казалось бы, уже ничем не удивишь 20. Периферийные существительные могут отличаться сферой употребления: быть понятны большинству говорящих (примерочная) или группе лиц: моленная (у староверов), нарядная (место, где выписывают, дают наряды на работу). Ср. также: Хорошо. Давай – возле гробовой, часа через полтора (Г. Шепелев); Бабушка, время от времени заезжавшая в аптеку, увидев это название, спрашивала: «Материальная» на месте, а где же «духовная»? На этот вопрос никто не мог ответить толком (Т. Устинова). 16 На эту вариативность наименований обратила внимание О. И. Северская (Тотальная конференция, круглый стол «Русский язык в СМИ», НГУ, г. Новосибирск, 04.02.2107). 17 Москвичи протестуют против намерений снести пончичную на Останкинском пруду. URL: http://mosday.ru/news/item.php?603112 (дата обращения 12.02.2016). 18 Ср. также комментарий после известного совета Д. Медведева учителям зарабатывать деньги в бизнесе: Теперь точно в школе организуем казино, бар, парилку, курилку, проститутошную... Ничего личного, чисто бизнес. URL: https://mobile.twitter.com/nyctalks/status/ 760993677087019008 (дата обращения 04.08.2016). 19 Что нужно, чтобы открыть свою кальянную и как это правильно сделать. URL: http://www.delasuper.ru/view_post.php?id=2240 (дата обращения 30.06.2015). 20 Первая «Презервативная» в Москве: прикольно и полезно. URL: https://news.rambler.ru/ crime/15678655-pervaya-prezervativnaya-v-moskve-prikolno-i-polezno/ (дата обращения 26.09.2012). в театре – бутафорская, гримерная, костюмерная, в больнице – ординатор- ская и сестринская: Сестринская – тоже понятие растяжимое: это может быть комната, где находятся шкафчики для одежды, то есть комната для переодевания; комната персонала – уже звучит громче. Изначально, если вы помните (а вы это должны помнить) в сестринских, ординаторских было запрещено держать кипятильники, чайники, это нарушение пожарной безопасности и санэпидрежима. Было грубейшим нарушением принятие пищи на рабочем месте, в сестринской, ординаторской. Сотрудники должны были ходить в буфет (столовую), а больные – в столовую при отделении. Потом стали делать комнаты персонала, куда поставили даже микроволновки. Теперь в некоторые учреждениях это разрешено (разрешение пожарников), но при этом большинство старается это помещение отделить от раздевалки персонала. Но наверняка, прием пищи в раздевалках запрещен. Во многих сестринских вообще нет розеток (подключить кипятильник, чайник просто не представляется возможным) 21. Наконец, субстантиваты могут быть региональными словами. Не раз, к примеру, квалифицировалось как ленинградское (петербуржское) слово парадная 22 / парадное (в сравнении с подъездом 23): Куда ж идти, вот ряд оконный, / Фонарь, парадное, уют… (И. Бродский) Трудно понять, однако, почему М. Анчаров, описывая героев, живущих (как и сам автор) в Москве, употребляет оба эти слова: Девочка улыбнулась мне приветливо, вышла из подъезда и, спокойно перейдя под дождем улицу, скрылась в парадном противоположного дома (М. Анчаров). Впрочем, по контексту ясно, что, в отличие от простого подъезда, парадное имеет ряд атрибутов (запирается, имеет лифт): Я звонил в парадное, и мне отпер дверь сонный лифтер (М. Анчаров). Отадъективные существительные – знак социокультурного кода: регионального (парадная, пышечная), профессионального (ординаторская, монтажная), исторического (девичья, боскетная). Одни из них уходят в пассив (булочная, рю- мочная), другие активизируются в речи (курительная, кальянная). При лексикографическом описании важно учесть словообразовательный тип квазисубстантиватов (существительных адъективного склонения) и предложить самое общее деление с учетом идеи субъекта, объекта и действия, указание на ко- торые содержит основа производящего слова. На следующем уровне деления следует конкретизировать функцию помещения в зависимости от того, для какого именно действия субъекта или объекта оно предназначено. На этом основании можно выделить разные типы помещений: для проживания или размещения (детская, дворницкая, девичья, вожатская, гостевая), приема (гостиная), работы (парикмахерская, диспетчерская, костюмерная), работы и отдыха (учительская, ординаторская) субъекта (лица или группы лиц); для производства и продажи (булочная, пышечная, мантная), расположения (душевая, котельная, киноаппаратная), хранения (велосипедная, колясочная) объекта (предмета или множества предметов); для совершения определенного действия (гладильная, игровая, монтажная, просмотровая). 21 Форум медицинских сестер. URL: http://msestra.ru/viewtopic.php?t=1682&start=20 22 Ср.: Вам нужно пройти чуть назад, к набережной, и вправо – ориентир – паб «Брюгге», после него арка во двор, а после – сразу же наша парадная, называется «лестница № 3»… 23 Тем интереснее совмещение в стихотворении Н. Некрасова «Размышления у парад ного подъезда»: Вот парадный подъезд… уже не место, где работает прачка). Таким образом, образование слов для номинации помещения по модели существительных адъективного склонения актуально для современной русской речи (о чем, на наш взгляд, красноречиво свидетельствуют приведенные материалы электронных СМИ). При лексикографическом описании периферийных существительных важно учесть не только их семантические, но и грамматические характеристики. Не менее важна дискурсная характеристика слова.

Напиши аннотацию по статье

УДК 811.161.1’36 DOI 10.17223/18137083/60/15 И. В. Высоцкая Новосибирский государственный университет Периферийные существительные женского рода, или Чем парадная отличается от нарядной, а учительская от парикмахерской Автор предлагает типологию субстантивации, излагает проблемы лексикографического описания субстантиватов, рассматривает состав периферийных существительных женско- го рода: глубоких субстантиватов с фиксированной формой рода и квазисубстантиватов, образованных по адъективной модели. Более подробно проанализированы взаимосвязанные группы существительных со значением ‘комната’, ‘помещение’, ‘магазин’, ‘заведение общественного питания’ (столовая, булочная, мантная и под.), с учетом их дискурсных характеристик и социокультурного контекста.

персонализированные условные ситуации в английском научном дискурсе. Ключевые слова: условие, продолженная синтаксическая форма, научный дискурс, английский язык, персонализирующая модальность. Как известно, условная ситуация представляет собой такого рода взаимосвязь собы тий, когда одно из них может стать причиной совершения другого события [8, с. 15]. ТраПРЕПОДАВАНИЯ ИНОСТРАННЫХ ЯЗЫКОВ диционно считается, что условные отношения содержатся в сложноподчиненных предложениях с придаточными условными [12, с. 283]. Однако, проведенный нами анализ условных ситуаций показал, что подобные отношения могут выражаться как би- так и полипредикативными единицами, которые мы вслед за О. А. Костровой [6] объединяем понятием продолженной синтаксической формой (ПСФ) с семантикой условия. Под продолженной синтаксической формой с семантикой условия мы понимаем «метаязыковой конструкт, позволяющий описать разностатусные (би- и полипредикативные) синтаксические конструкции в разных языках, объединенные условной семантикой и наличием более одного предикатного узла и образующие единую семантикосинтаксическую суперструктуру» [5, с. 4]. ПСФ с семантикой условия в английском языке реализуется в следующих ва риантах: 1) элементарном предложении (ЭП) с усложненной структурой: By adding small concentrations of propylene, it is possible to obtain the product distribution found under high-conversion conditions [13, с. 497]. 2) сложноподчиненном предложении, объединяющем два или более элементарных предложения, с однофункциональными придаточными: If the values of the above strains are known at a point, the increase in size and the change of shape of an element at that point are completely determined [14, с. 42]. 3) двух или более элементарных предложений в составе сложносочиненного предложения, связанных сочинительной или бессоюзной связью: Were it not for this ozone layer, most forms of surface life on earth would be damaged or even destroyed by the rays of the sun [10, с. 24]. 4) цепочках семантически связанных элементарных предложений, следующих друг за другом через точку, восклицательный или вопросительный знак, а также сепарированных элементарных предложений с союзами и союзными словами: “Take my advice. Don’t argue. You’ll be a happier man” [11]. 5) контекстах, объединяющих часть сложного предложения и последующее самостоятельное предложение: Suppose that a K electron has been ejected by the incident electron (or x-ray) beam. A more outward-lying electron may now drop into this vacancy [9, с. 306]. языковых суперструктурой, ПСФ с семантикой условия мы также рассматриваем как модально-прагматическую обладающую модально-прагединицу, которая матической образуется в результате взаимодействия разноуровневых средств. Модально-прагматическая суперструктура ПСФ с семантикой условия, с одной стороны, способствует созданию модальности речи. С другой стороны, вид речи, а также тип дискурса служит своеобразным фильтром для отбора структурных вариантов ПСФ с семантикой условия. Вслед за О. А. Костровой мы выделяем объективирующий и персонализирующий виды суперструктуры [7]. Считается, что научный дискурс, как вид институционального дискурса, представляющий собой коммуникацию в определенных рамках, характеризуется логичностью, точностью сведений, объективностью и беспристрастностью автора, четкостью оформления результатов исследования, строгой последовательностью изложения, а также экспликацией причинно-следственных отношений между явлениями [1, с. 113–122]. С позиций дискурсивно-стилистического подхода к изучению текста [2] научный дискурс мы рассматриваем как общение автора с потенциальным читателем, отдаленным во времени и пространстве. Поскольку между коммуникантами отсутствует непосредственный контакт, адресанту необходимо выбрать такой способ представления результатов своего исследования, чтобы они были понятны адресату. В этой связи автор намеренно не выражает свое отношение к излагаемому, а стремится представить изображаемые факты в виде объективно существующих закономерностей. Реализации этой интенции не в последнюю очередь способствует ПСФ с семантикой условия, модально-прагматическая суперструктура которой носит объективирующий характер. Типичными вариантами ПСФ с семантикой условия в научной речи являются ЭП с усложненной структурой и СППУ с объективирующей модально-прагматической суперструктурой [3]. Персонализирующей модальностью обычно характеризуется вид коммуникации, который возникает в ситуации непосредственного общения, когда собеседники расположены в одной пространственно-временной плоскости. Расположение речевых партнеров в плоскости «Я, Ты, Здесь, Сейчас» позволяет им свободно высказывать собственную точку зрения на события, выражать свои желания, ставить условия для того, чтобы вызвать ответную реакцию собеседника, оценивать ситуацию как желательную или нежелательную. Эмоциональный характер речи складывается за счет персонализирующей модально-прагматической суперструктуры ПСФ с семантикой условия [4]. Проведенный анализ функционирования продолженной синтаксической формы с семантикой условия в научном дискурсе позволяет говорить о доминировании объективирующего типа модально-прагматической суперструктуры. Суммарная доля вариантов ПСФ с семантикой условия, модальнопрагматическая суперструктура которых носит объективирующий характер, составляет 93,5% от всех условных ситуаций в этом дискурсе. Однако в научной речи также присутствует доля персонализации. Остальные 6,5% приходятся на условные ситуации, которые персонально окрашены. Основной задачей данной статьи является изучение условных ситуаций, в которых модально-прагматическая суперструктура ПСФ с семантикой условия носит персонализирующий характер, а также выявление комплекса средств, способствующих персонализации. Решение поставленной задачи осуществлялось при помощи следующих лингвистических методов и приемов: метода структурно-функционального анализа, семантико-контекстуального анализа, а также приема трансформаций. В результате проведенного исследования мы выявили три типа персонализированных условных ситуаций в английском научном дискурсе. 1. Персонализирующая модально-прагматическая суперструктура ПСФ с семантикой условия характерна для тех условных высказываний, в которых автор, не располагая достоверной информацией о предметной ситуации, выражает собственное отношение к их содержанию. Говорящий высказывает свое мнение о существовании связи между явлениями или предметами исходя из личных умозаключений с опорой на перцептивное восприятие ситуации, и в результате степень вероятности наличия этой связи ослабевает. Функцию персонализирующих маркеров модально-прагматической суперструктуры ПСФ с семантикой условия здесь выполняют: – модальное наречие со значением вероятности likely, выступающее в главной части СППУ в качестве именной части сказуемого: Adsorption will be likely to occur if the incident atom has a kinetic energy that is smaller than the well depth of the attractive surface potential [13, с. 332]; – а также сослагательное наклонение: Such a circuit would close if the crystal were perfect, but if a dislocation is present, it will not, as illustrated in the figure. This circuit is known as a Burgers circuit [114]; its failure to close distinguishes a dislocation from a point imperfection [9, с. 276]. 2. В некоторых условных высказываниях присутствует субъективная оценка автора ситуации альтернативной существующей, которая обычно выражается в главной части СППУ и ЭП с инфинитивом в функции обусловливающего оценочной именной частью сказуемого. субъекта, It would be of great value if the energy states of the trapped atoms or molecules could be studied, in addition to monitoring their energy states before and after collision with the surface [13, с. 339]. Воображение ситуации альтернативной наличной приводит к перемене фокуса и модального плана. Как правило, в элементарном предложении, расположенном перед СППУ и ЭП с усложненной структурой, речь идет о реальном положении вещей. В последующем СППУ и ЭП с инфинитивом в функции обусловливающего субъекта модальный план приобретает потенциальноирреальный характер за счет сказуемых в сослагательном наклонении. Since the stresses are below the yielding strength of the material, the solution is acceptable. If either of these stresses were above the yield point, the results would not be valid ПРЕПОДАВАНИЯ ИНОСТРАННЫХ ЯЗЫКОВ and a redesign would be required [14, с. 106]. 3. Персонально окрашенные условные высказывания употребляются также в ситуации прогнозирования. Здесь речь идет о вариантах ПСФ с семантикой условия, характерных для контактной коммуникации и представленных цепочками семантически связанных ЭП, а также контекстом, объединяющим часть сложного предложения и последующее самостоятельное предложение. Например, Suppose that a K electron has been ejected by the incident electron (or x-ray) beam. A more outward-lying electron may now drop into this vacancy [9, с. 306]. The Let a monochromatic beam of electrons of energy Ep (the primary electron beam) strike a solid surface.[...] Thus one incident electron may cause the emission of several low-energy electrons from the solid [13, с. 382]. in surfaceionization experiments should be high enough so that thermal desorption of the adsorbed species can take place rapidly. Otherwise, accumulation of the adsorbate on the surface would impede the surface-ionization reaction by reducing the concentration of surface temperature surface sites on which ionization can take place and by decreasing the work function of the clean surface [13, с. 377]. В ситуации прогнозирования при этом употребляется комплекс лексикограмматических средств, способствующих смене модального плана с реального на глагол предпотенциально-ирреальный: положения (suppose), модальные глаголы с семантикой вероятности (may, might), повелительное и сослагательное наклонения, а также противительное союзное наречие otherwise. Таким образом, анализ условных высказываний в английском научном дискурсе показал, что научная речь не является исключительно объективной. В персонально окрашенных условных ситуациях автор предлагает собственное видение исследуемой проблемы, дает оценку альтернативным явлениям, а также строит гипотезы. Во всех случаях персонализация создается за счет комплекса средств (лексических и грамматических) персонализирующей модальнопрагматической суперструктуры продолженной синтаксической формы с семантикой условия. 1. Арнольд, И. В. Основы научных исследований в лингвистике: Учеб. пособие / И. В. Ар нольд. – М.: Высш. шк., 1991. – 140 с.

Напиши аннотацию по статье

ИНТЕЛЛЕКТ. ИННОВАцИИ. ИНВЕСТИцИИ Специальный выпуск – 2013 О. В. Евстафиади кандидат филологических наук, старший преподаватель кафедры английской филологии и методики преподавания английского языка, ФГБОУ ВПО «Оренбургский государственный университет» e-mail: evstafiadi.olga@rambler.ru Л. А. Ласица кандидат филологических наук, доцент кафедры английской филологии и методики преподавания английского языка, ФГБОУ ВПО «Оренбургский государственный университет» e-mail: lasitsa-la@mail.ru ПЕРСОНАЛИЗИРОВАННЫЕ УСЛОВНЫЕ СИТУАЦИИ В АНГЛИЙСКОМ НАУЧНОМ ДИСКУРСЕ Условные отношения, представляющие собой взаимосвязь событий, выражаются би- и полипредикативными конструкциями, объединенными понятием продолженной синтаксической формой с семантикой условия. Авторы обращаются к актуальной проблеме функционирования разностатусных речевых единиц, объединенных условной семантикой, в английском научном дискурсе. Основной задачей данной работы является изучение условных ситуаций, в которых модально-прагматическая суперструктура продолженной синтаксической формой с семантикой условия носит персонализирующий характер, а также выявление комплекса средств, способствующих персонализации. Решение поставленной задачи осуществлялось при помощи следующих лингвистических методов и приемов: метода структурнофункционального анализа, метода семантико-контекстуального анализа, а также приема трансформаций. Исследование показало, что научная речь, представляющая собой коммуникацию в определенных рамках, не является исключительно объективной. Были выявлены три типа персонализированных условных ситуаций в английском научном дискурсе. Автор научного текста прибегает к употреблению персонально окрашенных вариантов продолженной синтаксической формы с семантикой условия в случае, когда он не располагает достоверной информацией об описываемом явлении, когда он представляет оценку положению вещей альтернативному наличному, а также в ситуации прогнозирования. Функцию персонализирующих маркеров модально-прагматической суперструктуры продолженной синтаксической формы с семантикой условия в английской научной речи выполняют сослагательное наклонение, глагол предположения suppose, модальные глаголы с семантикой вероятности (may, might), модальное наречие likely, а также противительное союзное наречие otherwise.

первый печатных русская грамматика французского языка 1752 к вопросу о переводческих принципах в е теплова. Ключевые слова: XVIII век, Петербургская академия наук, переводная литература, грамматики иностранных языков, история грамматической терминологии, французский язык, русский язык. THE FIRST FRENCH GRAMMAR MANUAL IN RUSSIAN (1752): ON THE PRINCIPLES OF TRANSLATION OF VASSILY TEPLOV N. V. Kareva, M. L. Sergeev 1 Institute for Linguistic Studies Russian Academy of Sciences, 9, Tuchkov per., St. Petersburg, 199053, Russian Federation 2 St. Petersburg State University, 7/9, Universitetskaya nab., St. Petersburg, 199034, Russian Federation The paper concerns our study of the first French grammar manual printed in Russia: “New French Grammar” (Saint-Petersburg, 1752)  by Vassily Teplov. This manual is a translation of anonymous “Neue und vollständige Französische Grammatik” (Mainz und Frankfurt-am-Main, 1749). Teplov’s translation appears to be an important source of early Russian grammatical terminology developed in the classes of Russian and foreign languages at the Academic gymnasium in Saint-Petersburg. The article shows that Teplov was fluent in French, which led to relative independence from the original source in the interpretation of lexical items and phraseology. It also shows that Teplov did not make any significant amendments to the original text, except the elimination of comments addressed to German-speaking audience, which left some paragraphs of his manual incomprehensible for a Russian reader. Refs 27. Tables 5. Keywords: XVIII  century, St.-Petersburg academy of sciences, translation, grammars of foreign languages, history of linguistic terms, French language, Russian language. DOI: 10.21638/11701/spbu09.2016.106 Переводчик «Новой француcской грамматики сочиненной вопросами и ответами» (СПб., 1752)  Василий Егорович Теплов (род. в  1731  или 1732  г.) [Кулябко, с. 229] учился сначала в Академической гимназии, затем в 1742–1747 гг. за границей (где мог совершенствовать свое знание иностранных языков), а по возвращении в  Санкт-Петербург  — в  Академическом университете [Ведомость марта <?> дня 1754 года]. В 1749 г. по поручению канцелярии Академии наук он начал работу над переводом на русский язык французской грамматики [Кулябко, с. 229; Власов 2011, с. 181]. В июне 1750 г. грамматика была закончена и одобрена В. К. Тредиаков * Исследование выполнено при поддержке гранта РГНФ № 13-34-01222 «Формирование русской академической грамматической традиции: «Новая французская грамматика» В. Е. Теплова» (рук. Карева Н. В). © Санкт-Петербургский государственный университет, 2016DOI: 10.21638/11701/spbu09.2016.106 чего В. Е. Теплов был определен переводчиком в Академию c жалованием 250 руб. в год [Сухомлинов, т. 10, с. 482–483]. В книжную лавку тираж «Новой французской грамматики» поступил только в июне 1752 г.: почти годовая задержка была связана с тем, что в феврале 1752 г. было решено добавить к переводу словарь, заимствованный из грамматики Ж. Р. де Пеплие (1749) [Ломоносов, с. 945]. Основным источником «Новой францусской грамматики» была «Neue und vollständige Französische Grammatic, in Frag und Antwort abgefasset» (Mainz, Frankfurt am Main, 1749), обычно приписываемая Иоганну Габриэлю Шпеку (1720–1792), марбургскому проповеднику, затем профессору французской словесности [Strieder, с. 172–174]. Эта написанная по-немецки грамматика, в свою очередь, была компилятивной работой; как сообщается в  предисловии [Neue und vollständige Französische Grammatic, S. 2–3], основу ее составила французская грамматика П. Ресто (1730), дополненная сведениями из  работ К. Ф. де  Вожла (1647), П. Ришле (1694), Ф. Ренье-Демарэ (1706), К. Бюффье (1709) и П. де Ла Туша (1730). Выбор для перевода на русский язык грамматики, написанной по-немецки и  для немецкого читателя, а  не французского текста П. Ресто, с  одной стороны, был удобен тем, что в  форме и  логике изложения «Neue und vollständige Französische Grammatic» уже содержалась установка на языковую компетенцию студента-иностранца. Кроме того, немецкий долгое время оставался основным языком преподавания в  Академической гимназии, французский же, напротив, поначалу был факультативным предметом [Buck, с. 198–204; Костин, Костина, с. 229]. С другой стороны, этот выбор создавал ряд трудностей: переводчику следовало постоянно иметь в виду соотношение не только русской и французской, но также русской и немецкой, немецкой и французской грамматической и лексической систем. «Умолчания» в немецком тексте, относящиеся к общим для немецкого и французского языков грамматическим категориям и  конструкциям, нуждались в  пояснении, а отсутствие его в русском тексте препятствовало связному изложению. Как мы показали в предыдущей публикации [Карева, Сергеев], русская интерпретация пассажей «Neue und vollständige Französische Grammatic», сравнивающих отдельные явления французского и  немецкого языков, непоследовательна и  не всегда удачна. В. Е. Теплов в процессе перевода едва ли имел перед собой единый образ читателя с определенным уровнем лингвистической подготовки. Так, в «Новой францусской грамматике» даны определения имен существительного и  прилагательного, но  не прокомментированы, например, наличие плюсквамперфекта и артикля во французском или семантика сослагательного наклонения. Эту непоследовательность можно было бы объяснить тем, что названные категории и части речи имелись в  немецком языке, хорошо знакомом петербургским гимназистам. Однако в грамматиках французского языка, вышедших после «Новой французской грамматики», как в Академии наук, так и вне нее1, соответствующие определения давались. 1 К середине XVIII в. изучение французского языка стало обязательным в различных учебных заведениях, в том числе Морском и Сухопутном кадетских корпусах, где были изданы учебные пособия «Краткия правила францусской грамматики» Л. Бужо, «Французская грамматика» В. Бунина, «Французская азбука» Я. А. Сигезбека и др. [Kriajeva (Kouzmina), с. 402–410; Руднев, с. 77–92]. Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 1 ного наклонения (Plusquamperfectum I. Indicativi) в «Новой францусской грамматике» и в «Изъяснении новой французской грамматики» П. де Лаваля (1753): Как употребляется Мимошедшее I. Изъявительное? Когда Прошлое время не означивается, или говорится о  продолжающемся времени […] Как употребляется Мимошедшее II. Изъявительнаго наклонения? Оное по большой части при объявлении Прошедших приключений употребляемо бывает [Теплов, с. 278] ; О прошедшем давнешнем или давно совершенном. Оно значит сугубо прошедшее или в двое прошлое время или две минувшия между собою вещи [Лаваль, с. 299]. То обстоятельство, что семантика плюсквамперфекта как такового (и его соотношение с  другими прошедшими временами) не комментируется в  источнике Теплова, «Neue und vollständige Französische Grammatic», связано с наличием этого времени в немецкого языке, на что обращает внимание ее автор: Wie wird das Plusquamperfectum I. Indicitivi gebraucht? Wie im deutschen, wenn man keine vergangene Zeit benennet, oder eine Gewohnheit oder Währung der Zeit anzeiget [Neue und vollständige Französische Grammatic, с. 188]. Обоснование такого рода, разумеется, не мог привести русский переводчик, однако он не предложил никакой замены немецкому тексту. Сравнение грамматических особенностей французского, немецкого и, реже, латинского языков и их противопоставление, во множестве встречающиеся в учебнике И. Г. Шпека, часто не могли быть перенесены в перевод без адаптации к фактам русской грамматики. Во многих случаях Теплов просто снимал отсылки к немецкому языку, иногда вместе с контекстом (примеры в табл. 1; в немецком тексте выделены фрагменты, отсутствующие в переводе). Таблица 1 «Neue und vollständige Französische Grammatic» (1749) «Новая францусская грамматика» В. Е. Теплова (1752) Wenn die Deutschen ein Futurum setzen, und im französischen ein Conjunctivus erfordert wird, so setzen die Franzosen anstatt des Futuri Indicativi das Praesens Conjunctivi… [с. 190]. Wie wird das Praesens Conjunctivi oder Subjunctivi gebraucht? Wie im deutschen, als: Dieu lui fasse misericordie… [с. 193]. Французы часто полагают Настоящее сослагательного наклонения вместо будущаго изъявительнаго с союзом que… [с. 280]. как употребляется настоящее время сослагательного наклонения? Следующим образом: Dieu lui fasse misericordie… [с. 284]. Отдельное внимание в этой связи следует уделить тем случаям, когда Теплов включал в  текст своего перевода эксплицитные отсылки к  русскому языковому материалу. Можно предположить, что здесь он самостоятельно адаптировал содержание грамматики к  потребностям русского читателя, сравнивая факты двух языков2. «Рус(с)кой» или «российской» язык, по нашим подсчетам, упоминается в «Новой францусской грамматике» всего 27 раз (рус(с)кой — 19 раз, российской — 8 раз); большая часть (17) контекстов этих словоупотреблений относится к синтаксическому разделу. Рассмотрев упомянутые 27 отсылок, мы пришли к выводу, что 2 Ср. наблюдение Н. Кряжевой (Кузьминой) о  контрастивном характере изданных в  России в XVIII в. грамматик французского языка [Kriajeva (Kouzmina), p. 411–413].Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 1 (и латинскому) языку в тексте «Neue und vollständige Französische Grammatic»; при этом всюду, где возможно, Теплов ограничивался минимальными изменениями в  формулировках исходного текста, заменяя названную немецкую номенклатуру русскими эквивалентами или просто указывая «в русском языке» (см. табл. 2; различия в тексте и переводе выделены). Таблица 2 «Neue und vollständige Französische Grammatic» (1749) «Новая францусская грамматика» В. Е. Теплова (1752) Wenn in den folgenden Special-Regeln nichts von einem Consonante stehet, so muß derselbe in dem Anfang und in der Mitte der Wörter, wie im Teutschen oder Lateinischen, am Ende aber nicht ausgesprochen warden [с. 6]. Was ist von den Verbis reciprocis zu merken  ? […] Daß einige Verba im teutschen Reciproca sind, nicht aber in französischen, als: admirer, sich verwundern, arriver, sich zutragen, tacher, sich bemühen; im Gegentheil aber einige im französischen, nicht aber im teutschen Reciproca sind; als: s’ecrier, überlaut schreien, s’enruhmer, den Schnuppen bekommen, se hâter, eilen [с. 80]. Wird das Praesens an statt des Futuri gebraucht mit der Particul si, wann, so, welche niemahls mit dem Futuro gesetzt wird, es sei dann, daß sie im teutschen ob, im lateinischen aber, an? num? utrum? bedeutet [с. 185]. О которых согласных в  нижеписанных особливых правилах неупомянуто, те должно выговаривать в начале и середине слов как на руском языке, а на конце их не произносить [с. 9–10]. Что о  глаголах возвратительных примечать надлежит? […] Некоторые глаголы на Российском языке суть возвратительные, а на Французском напротив того они действительные, напр. admirer, удивляться; arriver случиться; tacher стараться; многие же другие во французском суть возвратительные, а в  российском действительные, наприм. s’écrier вскричать; s’enrhumer охрипнуть; se hâter спешить [с. 121]. Настоящее вместо будушаго употребляется с частицею, si ежели, и сия частица с будущим временем никогда не полагается, разве в  Русском за глаголом ли стоит… [с. 121]. Иногда внесенная Тепловым правка меняла исходную формулировку и  даже композицию пассажа. Однако и  в  этих случаях его переводческие решения едва ли можно назвать оригинальными по сравнению с текстом «Neue und vollständige Französische Grammatic». Так, в разделе о синтаксисе «единственного члена» (артикля un, une) он несколько дополняет описание в немецком тексте (см. табл. 3; различия в тексте и переводе выделены). Таблица 3 «Neue und vollständige Französische Grammatic» (1749) «Новая францусская грамматика» В. Е. Теплова (1752) Wenn braucht man den Articulum Unitatis? Wenn man im teutschen zum Wort, ein, eine, setzet [с. 131]. Когда употребляется член Единственный? Когда о какой вещи или лице не точно объявляется, или когда в  Русском стоит некоторый, некто [с. 195–196]. На первый взгляд приведенное Тепловым определение семантики артикля un, une могло быть составлено им самим и  свидетельствовать о  работе с  другими французскими грамматиками. Однако это дополнение в  основном повторяет Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 1 главе «Новой францусской грамматики»: Когда употребляется член неопределенный? Сей член […] употребляется […] когда какая вещь или лице неточно определяется [Теплов, с. 188]. Здесь достаточно точно передан немецкий текст «Neue und vollständige Französische Grammatic»: Wenn braucht man den Articulum Indefinitum? […] dieser Articul […] wird […] gebraucht, wenn […] indefinite, oder unbestimt, von einer Sache geredet wird [с. 126]. С другой стороны, формулировка Теплова близка к  определению неопределенного артикля в третьем издании «Немецкой грамматики» М. Шванвица (1746), под редакцией В. Е. Адодурова, которое неоднократно привлекалось для уточнения дефиниций в «Новой францусской грамматике». В особенности примечательна интерпретация Тепловым Sache как «вещь или лице»  — ср.: Der Articulus indefinitus wird gebrauchet, wenn man keine gewisse Sache und Person anzeiget […] Член неопределенный употребляется тогда, когда некая вещь и лице несовершенно объявляется… [Шванвиц, с. 96–97]. То, что дефиниция «единственного» артикля un, une почти дословно повторяет дефиницию неопределенного артикля, — во-первых, отражает языковой узус эпохи (во французском XVIII в. артикль un, une был de facto неопределенным [Власов, 1998]). Во-вторых, это можно объяснить тем, что автор «Neue und vollständige Französische Grammatic» отождествлял французские un, une с немецкими ein, eine, которые в «Немецкой грамматике» М. Шванвица названы по-русски «неопределенным» артиклем. Рассмотренный случай представляет скорее исключение для переводческой манеры Теплова. Чаще он предпочитал упростить или вовсе снять текст, описывающий французскую грамматику в категориях немецкого языка или латыни как универсального языка грамматики (следует иметь в виду, что почти вся лингвистическая терминология в учебнике И. Г. Шпека дается на латыни, а не в немецких эквивалентах). Сохраняя описания формальных характеристик, Теплов предпочитал жертвовать грамматическими и семантическими пояснениями. Например, в разделе об особенностях употребления местоимения en в «Neue und vollständige Französische Grammatic» отмечено, что при переводе на немецкий оно часто пропускается, однако отсутствующее местоимение можно восполнить в немецкой фразе, так как на месте французского en в немецком подразумеваются dessen, desselben, deren, von ihnen и т. д. (в переводах примеров «пропущенные» местоимения восполнены в круглых скобках): Was ist bei dem Pronomen en noch zu merken ? […] 1) daß es oft im französischen gesetzt wird, ob es gleich im deutschen nicht stehet, doch aber eines von obgedachten Wörtern darunter verstanden wird, als Avés vous des livres françois? habt ihr französische Bücher? Je n’en ai qu’un, que deux, ich habe nur (deren) eins, zwei […] Vous me faites plus d’honneur; que je ne vous en fais, ihr thut mir mehr Ehre an, als ich euch (dessen) anthue [Neue und vollständige Französische Grammatic, с. 165]. В «Новой францусской грамматике» пояснение, следующее за отсылкой к немецкому языку (im deutschen nicht stehet…), снято; соответствующим образом отредактированы переводы французских фраз, данных для примера:Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 1 часто во Французском языке ставится, хотя в Российском и не стоит, напр. Avés vous des livres françois? есть ли у вас Французския книги? Je n’en ai qu’un, que deux, у меня токмо одна, две […] Vous me faites plus d’honneur; que je ne vous en fais, вы мне более чести показываете, нежели как я вам [Теплов, с. 244–245]. Пояснение в «Neue und vollständige Französische Grammatic» соотносит структуру французской и немецкой фразы: в немецкой конструкции тоже присутствует референция, соответствующая французскому en, но она не всегда выражена лексически. Теплов мог бы предпослать аналогичное пояснение русскому переводу, подобрав в  примерах подходящие по смыслу местоимения (например, «из них», «ее» и т. п.), однако не сделал этого. Такое решение было связано, по всей видимости, с тем, что основной параграф о местоимении en, предваряющий примеры употребления, подвергся в его грамматике еще большему сокращению по сравнению с оригинальным немецким текстом (табл. 4). «Neue und vollständige Französische Grammatic» (1749) «Новая францусская грамматика» В. Е. Теплова (1752) Таблица 4 Что о частице en примечать должно? Она ссылается на Родительный и Творительный падеж лица и вещи, также, и на целую речь, а значит движение с места, число, меру, и проч. Das Pronomen en bezieht sich auf Personen und Sachen, und auf eine ganze Rede; es bedeutet den Genitivum oder Ablativum einer vorhergenanten Person oder Sache, ingleichem alle Praepositiones, die eine Bewegung von einem Ort anzeigen; im deutschen kan es also gegeben werden: dessen, desselben, (seiner) deren, ihrer, derselben, von ihm, von ihr, von ihnen, aus ihm etc. über ihn etc. dessenthalben, damit, dadurch, darum, davon, dafür, daran. Avés vous correspondance avec ce marchand? ihr Briefe mit diesem Kaufmann? wechselt Oui, j’en ai reçu des lettres, ja, ich habe Briefe von ihm bekommen. Il fait de beaux vers, quand il a envie d’en faire, er macht schöne Verse, wenn et Lust hat, welche (deren) zu machen. J’en prends, ich nehme davon. Nous en sommes contens, wir sind damit zufrieden. Nous en sommes contens, мы тем довольны. N’en doutés pas, zweifelt nicht daran. Mettés y en, thut dessen (davon) hinein [с. 164–165]. Avés vous correspondance avec ce marchand? сим купцом? переписываетеся ли Oui, j’en ai reçu des lettres, да я и письма от него получил. Il fait de beaux vers, quand il a envie d’en faire, он сочиняет изрядные стихи, ежели токмо захочет. N’en doutés pas, не сомневайтеся. вы с  J’en ai paїé quatre roubles, я за то дал четыре рубли. Nous en parlerons demain d’avantage, мы завтра более о том поговорим [с. 244]. Смысл процитированного теоретического пассажа из  «Neue und vollständige Französische Grammatic», вероятно, был не вполне понятен Теплову. Вводную фразу «Das Pronomen en bezieht sich auf Personen und Sachen, und auf eine ganze Rede; es bedeutet den Genitivum oder Ablativum einer vorhergenanten Person oder Sache» Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 1 чает генитив или аблатив вышеназванного лица или вещи») он передал по-русски сокращенно: «Она ссылается3 на Родительный и Творительный падеж лица и вещи, также, и на целую речь». Даже если допустить, что глагол «ссылаться» в  переводе замещает не только «beziehen», но и “bedeuten”, упоминание (вслед за немецким текстом) лишь родительного и  творительного падежей не вполне соответствует приведенным в таблице образцам переводов: в них мы находим не только формы с ним, от него и тем, но и за то (Вин. пад.), о том (Предл. пад.), также передающие французское en. Предложение, в  котором перечисляются немецкие эквиваленты французского местоимения и поясняется, что имеется в виду под «генитивным», «аблативным» и «предложными» значениями en, Теплов пропускает в переводе, ничем не заменяя. В результате сведения о семантике местоимения en, представленные в  «Neue und vollständige Französische Grammatic» через немецкие эквиваленты, почти не отражены в «Новой францусской грамматике» и сведены к вопросу об особенностях перевода местоимения на русский язык; при этом в примерах en зачастую оставлено без перевода. Добавление «а значит движение с места, число, меру, и проч.», видимо, было составлено Тепловым ad hoc на основе примеров, два из которых были придуманы им самим, о чем свидетельствует упоминание русской денежной единицы. Высказанная нами критическая оценка перевода В. Е. Теплова в части передачи теоретических положений «Neue und vollständige Französische Grammatic» совершенно не ставит под сомнение его практические познания во французском языке; следует иметь в виду, что после 1752 г. его переводческая деятельность была связана с художественными текстами и деловой перепиской [Кулябко]. В переводе лексических и грамматических примеров он был в значительной степени независим от немецких эквивалентов грамматики И. Г. Шпека. Вопрос этот требует отдельного исследования; здесь же в качестве примера мы приведем несколько достаточно показательных случаев, дающих основание для такого утверждения. Так, вместо целого ряда значений французского существительного tour, предложенных в  «Neue und vollständige Französische Grammatic» (Drechselbanck, Rad, Reihe, Streich [с. 29] «токарный станок, колесо, очередь, удар»), Теплов дает только одно  — «окружение» [с.  45], отсутствующее в  немецком переводе4. Французское geolier — пример в фонетической главе немецкого учебника [с. 8] — он правильно переводит словосочетанием «тюремный надзиратель» [с.  12], не обращая внимание на немецкий эквивалент Schüler (ученик), появившийся, по всей видимости, в результате того, что автор «Neue und vollständige Französische Grammatic» перепутал слова geolier и écolier. Французское façon в «Neue und vollständige Französische Grammatic» переведено как die Art [с. 30] (способ, манера), в грамматике В. Е. Теплова — «работа» [с. 46]. Оба значения известны во французском языке XVIII в., хотя второе кажется устаревающим. Так, «Dictionnaire de Trévoux» (1740) дает существи 3 В «Вейсманновом лексиконе» (1731) статья s. v. beziehen sich отсылает к beruffen sich, которое переводится в двух конструкциях с помощью рус. ссылаться (ссылатися на кого, на то люди ссылаются) [Teutsch-Lateinisch- und Russisches Lexicon, с. 82]. 4 Следует иметь в виду, что tour в значении ‘токарный станок’ в современном французском «Тезаурусе» рассматривается как омоним tour ‘окружность’, ‘движение по кругу’ (откуда производные значения ‘ход’, ‘очередь’), имеющий отличную этимологию [Trésor de la Langue Française informatisé].Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 1 словарной статьи упоминается, что façon может значить le travail de l’artisan qui a fait l’ouvrage [Dictionnaire universel françois et latin, т. III, с. 627–628]. Та же последовательность имелась уже в  первом издании «Dictionnaire de l’Académie françoise» (1694), где первое значение этого слова  — maniere, figure, forme dont une chose est faite [Le dictionnaire de l’Académie françoise, т. I, с. 429]. Напротив, в начале XVII в., в «Thrésor de la langue françoyse tant ancienne que moderne» (1606) Ж. Нико, слово façon истолковывалось (по-французски и на латыни) как manufacture de l’ouvrier, opera artificis [Nicot, с. 273]. При переводе сборника французских пословиц, помещенного в  приложении к его грамматике («Первое прибавление содержащее разныя французския пословицы» [с. 331–380]), Теплов то следует за подсказками И. Шпека, то опирается на собственное знание французской и русской фразеологии. Так, например, переводит французскую фразу Quand la cage est faite l’oiseau s’envole как Хлев заперт, когда корова уже пропала [с.  341], несомненно ориентируясь на немецкую интерпретацию этой пословицы: Wenn die Kuhe aus dem Stall ist, so macht man die Thür zu [Neue und vollständige Französische Grammatic, с. 275]. Выражение C’est un saint qu’on ne fête point переводится как Он в худом кредите [с. 353], отталкиваясь от немецкого Er hat schlechte Ehre, keinen Credit [Neue und vollständige Französische Grammatic, с. 283]. Пословица à bon vin il ne faut pas de bouchon5 передается в  «Новой францусской грамматике» как хорошей товар сам себя хвалит [с.  339]  — очевидно, с  опорой на немецкий перевод gute Waare lobt sich selbst [Neue und vollständige Französische Grammatic, с. 274] и т. п. В других случаях, напротив, Теплов не следовал буквально за немецким автором, а предлагал собственные оригинальные решения (ср. примеры в таблице 5). Таблица 5 «Neue und vollständige Französische Grammatic» (1749) «Новая францусская грамматика» В. Е. Теплова (1752) Jetter un petit poisson pour en avoir un gros, eine Bratwurst nach einer Speckseite werfen [с. 293]. Le vin lui barbouille souvent l’armet, er trinkt sich oft einen Rausch im Wein [с. 273]. Jetter un petit poisson pour en avoir un gros, дать лычко, чтоб достать ремешок6 [с. 371]. Le vin lui barbouille souvent l’armet, у  него часто булавочка в голове7 [с. 337].5 В середине XVIII  в. bouchon, кроме «пробки» (как в  современном языке), обозначало еще связку веток с листьями, вывешивавшуюся для обозначения питейного заведения (в «Dictionnaire de Trévoux» (1740): Boûchon de taverne, est aussi un signe qu’on met à une Maison pour montrer qu’on y vend du vin à pot. Il est fait de lièrre, de houx, de cyprés, et quelquefois d’un chou [Dictionnaire universel françois et latin, т. I, ст. 1142]; ср. определения в [Trésor de la Langue Française informatisé s.v. bouchon]). 6 Фразеологизм «дать лычко, чтоб достать ремешок» зафиксирован в словарях и сборниках пословиц XVIII  в. [Российской Целлариус, с. 282; Полной французской и  российской лексикон, т.  2, с. 291; Пословицы, поговорки, загадки в рукописных сборниках XVIII–XX вв., с. 48]. 7 Фразеологизм «булавка (булавочка) в голове», имеющий значение ‘быть пьяным’ и, возможно, восходящий к английскому to be on а merry pin, to be in the pin [Словарь русского языка XVIII века, т. 2, с. 162–163], зафиксирован во многих словарях XVIII в. [Польский общий словарь и библейный, с. 123; Словарь Академии Российской, т. 1, с. 379]. Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 1 точником «Neue und vollständige Französische Grammatic» (путем как пословного сопоставления отдельных разделов, так и  выборочного  — по композиционным элементам) показывает, что Теплов, вероятно, хорошо владел французским языком практически: при переводе лексики и фразеологии он не следовал за «подсказками» немецкого текста и даже в отдельных случаях исправлял его неточности. В то же время его познания в  грамматической теории были весьма ограниченны  — едва ли ему была знакома специальная литература за пределами круга гимназических учебников и  конспектов лекций. В  результате, когда немецкий текст не соответствовал потребностям русскоязычного читателя, ему лишь изредка удавалось удачно его исправить; основным мотивом таких исправлений были отсылки к фактам немецкого языка в  «Neue und vollständige Französische Grammatic». Часто Теплов сокращал немецкий текст, устраняя из него трудные для перевода или адаптации к русскому материалу теоретические пассажи, при этом некоторые разделы книги лишались первоначально заложенного в них лингвистического смысла.

Напиши аннотацию по статье

УДК 8(091) Н. В. Карева1, М. Л. Сергеев2 Вестник СПбГУ. Сер. 9. 2016. Вып. 1 ПЕРВАЯ ПЕЧАТНАЯ РУССКАЯ ГРАММАТИКА ФРАНЦУЗСКОГО ЯЗЫКА (1752): К ВОПРОСУ О ПЕРЕВОДЧЕСКИХ ПРИНЦИПАХ В. Е. ТЕПЛОВА* 1 Институт лингвистических исследований РАН, Российская Федерация, 199053, Санкт-Петербург, Тучков пер., 9 2 Санкт-Петербургский государственный университет, Российская Федерация, 199034, Санкт-Петербург, Университетская наб., 7/9 В статье рассматривается соотношение «Новой францусской грамматики» (1752) В. Е. Теплова и ее немецкого источника — «Neue und vollständige Französische Grammatik» (1749). Делается вывод о том, что адаптация текста для русского читателя не была существенной и последовательной; наибольшую самостоятельность В. Е. Теплов проявлял при переводе образцов лексики и предложений, а также фразеологии. Библиогр. 27 назв. Табл. 5.

поиски новых ритмико звуковых форм русского стихосложение в епоху модернизма от предсимволизма к конструктивизму. Введение Актуальность темы исследования обусловлена значимостью всестороннего рассмотрения закономерностей версификационных процессов и специфики модернистской поэзии, оказавшей огромное влияние на развитие русского стихотворного искусства XX – начала XXI в. Потому выявление предмета теоретического противоборства, исторических предпосылок, эстетических векторов и художественного диапазона ритмико-звуковых экспериментов поэтов-модернистов, определение их роли в отечественной словесности и мировой культуре представляются главными задачами исследования, синтезирующего статистический, структурный, сравнительноисторический, а также теоретико-литературные и междисциплинарные методы. Научная статья (original research article) | https://doi.org/10.30853/phil20230438 © 2023 Авторы. © 2023 ООО Издательство «Грамота» (© 2023 The Authors. © 2023 Gramota Publishing, LLC). Открытый доступ предоставляется на условиях лицензии CC BY 4.0 (open access article under the CC BY 4.0 license): https://creativecommons.org/licenses/by/4.0/ Материал исследования охватывает как теоретические декларации модернистов (От символизма до «Октября». Сборник. Литературные манифесты / сост. Н. Л. Бродский, Н. П. Сидоров. М.: Новая Москва, 1924; Поэтические течения в русской литературе конца XIX – начала XX века: литературные манифесты и художественная практика / сост. А. Г. Соколов. М.: Высшая школа, 1988), так и стихотворные сочинения поэтов самых разных художественных течений (Апухтин А. Н. Стихотворения. М.: Советская Россия, 1991; Ахматова А. А. Я – голос ваш… М.: Книжная палата, 1989; Бальмонт К. Д. Солнечная пряжа. Стихи. Очерки. М.: Детская литература, 1989; Блок А. А. Собрание сочинений: в 6-ти т. М.: Правда, 1971. Т. 1; Брюсов В. Я. Избранное. М.: Правда, 1982; Белый А. Сочинения: в 2-х т. М.: Художественная литература, 1990. Т. 1; Есенин С. А. Собрание сочинений: в 3-х т. М.: Правда, 1977. Т. 1; Каменский В. В. Сочинения. М.: Книга, 1990; К. Р. Стихотворения. М.: Литературный фонд РСФСР, 1991; Маяковский В. В. Собрание сочинений: в 12-ти т. М.: Правда, 1978. Т. 1; Сельвинский И. Л. Избранные стихотворения. М.: Советский писатель, 1972; Хлебников В. Творения. М.: Советский писатель, 1986). Теоретической базой исследования являются труды отечественных ученых в области стиховедения (Гаспаров, 1974), исторической поэтики (Корниенко, 2017), эстетики (Конанчук, 2021a; 2021b; 2023), а практическая значимость работы заключается в возможном использовании полученных результатов в лекционных курсах по истории русской литературы рубежа XIX-XX вв., теории литературы и на спецкурсах по стиховедению, синтезу искусств. Обсуждение и результаты Исторические предпосылки модернистских инноваций На рубеже XIX-XX вв. русское стихосложение переживало небывалый расцвет, связанный с возникновением модернистских течений и обновлением поэтического языка. Версификационные эксперименты модернистов, направленные на создание новых ритмико-звуковых форм, были обусловлены не только историколитературными, но и социокультурными, общественно-политическими обстоятельствами. Обострившиеся конфликты между жизненными реалиями и духовным бытием, индивидуальным и коллективным сознанием, рациональным и иррациональным мировосприятием, элитарным и массовым искусством, традицией и новаторством, содержанием и формой привели к сосуществованию самых разных стихотворных тенденций. Достаточно сравнить структуру двух сонетов, написанных в начале XX в., чтобы осознать масштаб художественных поисков, охвативших поэтов Серебряного века. Так, для предсимволиста К. Р. (великого князя Константина Константиновича Романова), сохранившего приверженность классическим традициям напевного стиха, в сонете «Времена года» 1910 г. представляются оригинальными исключительно комбинации рифмовки (abba abba cdc dcd): «О, радость утра ясного весной! / Ты ласточек навеяна крылами. / Вы, незабудки, споря с небесами, / Так празднично убрались бирюзой. // О, летний день! Сияя над землей, / Ты теплыми даришь ее лучами / И мака знойными во ржи цветами / И жаворонка песней заливной. // О, золотистость осени печальной! / Скорбь увяданья, грусти красота / И журавлей отлет зарей прощальной. // О, зимней ночи жуть и нагота! / Зловещий ворон в белизне хрустальной / И лунный свет, и глушь, и немота…» (1991, с. 201). Для конструктивиста И. Л. Сельвинского, сторонника авангардной поэзии, твердая форма предстает своеобразной в результате радикального видоизменения – несмотря на то что «Сонет» 1927 г. имеет жанровое название, его стихометрические элементы преображаются до неузнаваемости: «Дол / Сед. / Шел / Дед. // След / Вел – / Брел / Вслед. // Вдруг / Лук / Ввысь: // Трах! / Рысь / В прах» (1972, с. 75). В данной связи возникают закономерные вопросы: каковы исторические предпосылки и версификационные основы модернистских инноваций? Ответы на поставленные вопросы приводят к стиховедческому обзору важнейших ритмико-звуковых процессов, поскольку эволюция русского стихосложения была связана с несколькими переломными периодами в истории отечественной словесности, которые повлияли как на характер бытования, так и на структурные особенности поэтического языка. Как известно, фольклорный стих, не знавший письменной фиксации, развивался в звучащей форме, предполагая либо сугубо речевое, говорное исполнение, либо синкретичное, музыкальноречевое воплощение. Звуковая природа отличала также молитвословие, неотделимое от религиозных канонов и церковных обрядов. С XVII в. началась литературная эпоха русской версификации, обусловленная усилением роли светской культуры, профессионализацией художественного творчества, обретением родо-видовой самостоятельности искусств, распространением книжного дела и – как следствие – письменного бытования стихотворных сочинений. При этом до середины XVIII в. в отечественной словесности не сформировалась та система стихосложения, в которой наиболее органично выражался бы ритм национальной речи: первые попытки приспособления устных традиций к литературной поэзии и опыты версификационного заимствования иноязычных систем не увенчались успехом. Накануне эпохально значимой реформы, осуществленной В. К. Тредиаковским, М. В. Ломоносовым и А. П. Сумароковым, русская версификация представляла собой вид творчества, весьма разнообразный по организации вербальной ритмики: в художественном репертуаре сосуществовали фольклорный стих, молитвословие, неравносложные вирши и силлабическая система. Благодаря неустанным поискам, которые отразились в теоретических трактатах поэтов-практиков 1730-1770-х гг., написанных в рамках утверждения культуры Нового времени, просветительской эстетики и поэтики классицизма – «Новом и кратком способе к сложению российских стихов» (1735) В. К. Тредиаковского, «Письме о правилах российского стихотворства» (1739) М. В. Ломоносова, «Способе к сложению стихов, против выданного в 1735 годе исправленном и дополненном» (1752) В. К. Тредиаковского, «О древнем, среднем Теория литературы и новом стихотворении российском» (1755) В. К. Тредиаковского, «О стопосложении» (1771-1773) А. П. Сумарокова, – отечественная словесность обрела национальную систему стихосложения, позднее названную силлабо-тонической. Но русские поэты XVIII в. были далеки от единодушного признания новых двусложных и трехсложных метров: хорея, ямба, дактиля, амфибрахия и анапеста. Одним из первых против метро-ритмических ограничений выступил А. Д. Кантемир, предложив в «Письме Харитона Макентина к приятелю о сложении стихов русских» (1743) свою систему создания поэтических произведений. Теоретическая дискуссия носила столь яркий характер, что транспонировалась даже в художественные сочинения: в стихотворении «К своей лире» (1762) М. М. Хераскова, древней повести «Душенька» (1783, 1799) И. Ф. Богдановича, богатырской песне «Добрыня» (1794) Н. А. Львова, богатырской повести «Бова» (1799-1802) А. Н. Радищева и т. д. высказывались явные возражения и по поводу метро-ритмической регламентированности стопного стихосложения, и в отношении скованности поэтической рифмы. Действительно, несмотря на монопольное господство силлабо-тонической системы в русской поэзии второй половины XVIII – XIX в., историческое утверждение «правильных» (классических) метров оказалось достаточно сложным. Вплоть до конца XIX в. в русской поэзии лидирующие позиции занимали неполноударные формы ямба, меньшей популярностью пользовались хореи, а трехсложные размеры были полноценно освоены только во второй половине XIX в. (Гаспаров, 1974, с. 51). Между тем в теоретических трактатах В. К. Тредиаковского и М. В. Ломоносова, помимо «правильных» метров, вводились в оборот дактило-хореи и ямбо-анапесты, названные «смешанными» (неклассическими) размерами, так как они отличались вариативностью междуударных интервалов в 1-2 слога. Но до начала XX в. эти стихометрические формы использовались в поэтической практике исключительно редко, воспринимаемые как «неправильные». Казалось бы, поэты-реформаторы XVIII в. открыли широкие возможности для метро-ритмических инноваций – не только с «правильными» и «смешанными» размерами. Вспомним также острую полемику Тредиаковского, Ломоносова и Сумарокова по поводу семантического ореола двусложных метров и их поэтическое состязание в переложении 143-го псалма: ни компромиссное решение, ни окончательный ответ на вопрос об устойчивых эмоциональных значениях силлабо-тонических размеров так и не были найдены (Макарова, 2020а, с. 75-76). Но версификационные эксперименты поэтов-новаторов второй половины XVIII – XIX в. имели нерешительный характер и не смогли создать альтернативу доминирующей тенденции. В результате даже в эпоху предсимволизма, когда в литературный процесс влилось новое поколение поэтов – К. Р., С. Я. Надсон, К. М. Фофанов, М. А. Лохвицкая, В. С. Соловьев, К. К. Случевский, А. А. Голенищев-Кутузов, А. Н. Апухтин и др., позиции классической силлаботоники представлялись непоколебимыми. Конечно, метрическое соотношение в стихосложении 1880-х гг. явно изменилось: количество неклассических разновидностей составляло самый низкий процент (1%), а роль трехсложных размеров заметно увеличилась (31%), что сигнализировало о накоплении тонической энергии и возможных трансформациях в системе версификации (Гаспаров, 1974, с. 51). Но поэтыпредсимволисты продолжали оставаться под воздействием художественных традиций, утвердившихся законов силлаботоники – и вопреки усилению общественно-социальной нестабильности, декадентских настроений, и наперекор появлению новых стихометрических приоритетов. Что касается звукового строя национальной системы стихосложения, то Тредиаковский, Ломоносов и Сумароков были удивительно солидарны, когда выступали с декларациями о «поющемся», «напевном» стихе и «музыке стоп», которые противостояли бы интонационному голосоведению прозаической речи. При этом Ломоносов, опираясь на популярную теорию аффектов, в знаменитой «Риторике» (1748) вновь указывал на наличие эмоционально-экспрессивной семантики – на этот раз у отдельных звуков. В дальнейшем поэты разных эстетических направлений будут очень чутко прислушиваться к поэтической фонике, увлекаясь звукописью, звукоподражаниями. Но внимание романтиков, поэтов «чистого искусства», плодотворно теоретизировавших на тему музыкальности слова, будет обращено не на форсирование или семантизацию фонем, а на поиски кантиленных интонаций, которые приблизили бы стихосложение к раскрепощенной мелодичности. Несмотря на изобилие многозначительных метафор в русской словесности XVIII-XIX вв. – «стихотворение-песня», «поэзия-пение», «поэт-певец» и др. – напевный стиль формируется только в начале XIX в. в лирических произведениях В. А. Жуковского и достигает серьезных высот в позднем творчестве А. А. Фета, системно обосновавшего особенности напевной поэзии. Художественные достижения напевной лирики, полноправно дистанцировавшейся от говорного стиха, который активно развивался еще со второй половины XVIII в., стали очевидными именно в эпоху предсимволизма. Не случайно в 1880-е гг. оказались востребованы трехсложные размеры, отличающиеся интонационной монотонией и особой кантиленностью, которые возникают в результате метрической инерции. Обратимся к стихотворению А. Н. Апухтина «День ли царит…» (1880), хорошо известному благодаря романсу П. И. Чайковского: «День ли царит, тишина ли ночная, / В снах ли тревожных, в житейской борьбе, / Всюду со мной, мою жизнь наполняя, / Дума все та же, одна, роковая, – / Все о тебе! // С нею не страшен мне призрак былого, / Сердце воспрянуло, снова любя… / Вера, мечта, вдохновенное слово, / Все, что в душе дорогого, святого, – / Все от тебя! // Будут ли дни мои ясны, унылы, / Скоро ли сгину я, жизнь загубя, – / Знаю одно: что до самой могилы / Помыслы, чувства, и песни, и силы, – / Все для тебя!» (1991, с. 130). Напевность дактилей, гармоничность фоники, интонационносинтаксическая пластичность, композиционная согласованность – как видим, все структурные элементы стихотворной фактуры находятся в единстве с напряженной эмоциональностью, возвышенной тональностью, смысловой динамикой, идейными доминантами лирического сочинения Апухтина. Другие примеры еще основательнее убеждают в том, что на исходе XIX в. будущим модернистам доставались в почтенное «наследство» не только органичность формы и содержания художественных произведений, вершинные завоевания силлабо-тонической метро-ритмики при минимальной освоенности неклассических размеров, расцвет напевного стиха в его оппозиционности авторитетному говорному стилю. Объемный «багаж» русской словесности содержал также конфронтацию эстетической независимости «чистого искусства» и социальной направленности гражданской поэзии, угасание былого величия прозы на фоне возрождающегося интереса к искусству версификации, которое вырывалось из вербальной власти в музыкально-звуковую стихию, но продолжало сохранять письменный статус. Обширное «наследство», бесспорно, – могущественное, но разнородный «багаж» – нелегкий. Русский символизм: в поисках музыки стиха В 1890-е гг. российское общество оказалось охвачено тревожными переживаниями конца столетия, апокалиптическими настроениями, иррациональными идеями. Обострение общественно-социальных проблем привносило в жизнь человека неуверенность в завтрашнем дне, сопровождавшуюся душевными волнениями, рефлективными состояниями. При этом вечный конфликт частного и общего, личного и общественного достиг той степени противоречий, когда возобладавший индивидуализм потребовал решительных мер нравственного преображения. Неудивительно, что первые теоретико-философские манифесты русского модернизма – «При свете совести» (1890) Н. М. Минского, «О причинах упадка и о новых течениях современной русской литературы» (1893) Д. С. Мережковского – отражали главные тенденции духовной и культурной жизни эпохи. Но в работах Минского и Мережковского рассматривались не только причины судьбоносного «конца», жизнетворческой «исчерпанности» классической литературы, но и возможные пути выхода из исторического кризиса – наиболее «действенными» средствами словесности признавались мистическое содержание, поэтика символов, расширение художественной впечатлительности. Когда в 1894-1895 гг. вышли в свет три сборника под названием «Русские символисты», а в 1900-е гг. с теоретическими декларациями выступили «младосимволисты», совокупная масса жизнестроительных концепций, которые заставили бы отказаться от декадентских настроений и отвлеченного эстетизма, стала увеличиваться, достигнув грандиозных масштабов. Учитывая невероятную объемность символистского наследия, сосредоточимся на концептуально значимых аспектах. Начнем с того, что первые русские модернисты декларируют создание новой поэзии – за стихотворным искусством они признают «действенную» силу слова, которое привело бы к спасению личности и общества. Обосновывая художественные и сверхэстетические задачи новой поэзии, символисты обращаются к синтезу самых разных сфер человеческого сознания – философии, богословия, морали, эстетики, а также к взаимодействию видов искусства. В этом фронтальном синтезировании роль музыки становится всеохватной. Воспринимаемая в качестве первоосновы бытия, емкого символа, самого совершенного единства формы и содержания, музыка ассоциируется у модернистов со смысловой многозначностью, звуковым богатством и ритмическим разнообразием. Ориентация поэтической речи на музыкальные средства выразительности представляется символистам исключительно важной, поскольку стихосложение вновь обретает акустический характер и, подобно первобытному фольклору, церковным обрядам, наделяется свойствами магии, колдовства, заговора, религии. Но стихом можно выражать и ритмы эпохи, звучание революционных потрясений, «мирового оркестра», которые озаряются мистическими откровениями, подчиняясь тайнам мироздания и музыке космоса. «Поэты-символисты… всегда овеяны дуновениями, идущими из области запредельного, и потому, как бы против их воли, за словами, которые они произносят, чудится гул еще других, не их голосов, ощущается говор стихий, отрывки из хоров, звучащих в святая святых мыслимой нами Вселенной», – утверждает К. Д. Бальмонт (Поэтические течения…, 1988, с. 60). Размышляя о лексической полисемии, «текучести» смыслов, образной отвлеченности, символисты не только выявляют имманентные возможности вербального искусства, но и сополагают поэтическую содержательность с особенностями музыкального языка, обладающего универсальностью и обобщенностью. Ничуть не меньше символистов волнует теоретическая разработка музыкальности стиховой формы. Мифологизируя творчество А. А. Фета, модернисты настаивают на версификационной напевности, которая создавалась бы звукописными приемами. Пристальное внимание к аллитерациям и ассонансам на новом этапе приводит к проблеме семантического ореола звуков стиха, но, в отличие от поэтов-классицистов, модернистов увлекает не столько теория аффектов, сколько идея фонетической семантизации и символизации. Наряду с поэтической фоникой символисты погружаются в стиховедческие штудии, посвященные метро-ритмике. Освобождение поэтической ритмики от метрической скованности расценивается как проявление «духа» музыки, не знающей ограничений в ритмических сочетаниях. Сопоставление классической силлаботоники с новыми ритмикозвуковыми формами заставляет признать, что не все неклассические разновидности стиха, апробированные в художественной практике, оказались акустически удачными. Но новаторские декларации символистов не ослабевают, постепенно транспонируясь в мифотворческую тональность. В теоретическом осмыслении музыкальности поэзии символисты наиболее методично развивают традиции русских романтиков и поэтов «чистого искусства». Но если «старшие» символисты – Н. М. Минский, Д. С. Мережковский, З. Н. Гиппиус, В. Я. Брюсов, К. Д. Бальмонт, Ф. Сологуб, А. М. Добролюбов, И. И. Коневской – причастны прежде всего к обоснованию поэтики музыкального стихосложения, то у «младосимволистов» – А. Белого, В. И. Иванова, А. А. Блока, Эллиса – поэтика перерастает в эстетику стиха. Абсолютизация роли звукового искусства достигает у «младосимволистов» таких масштабов, что приводит к созданию панмузыкального мифа, взаимосвязанного с утопическим проектом преодоления индивидуализма и возрождения духовного Теория литературы единства, соборного множества. На поэзию-теургию, которая отражает музыкальные отзвуки мироздания, воссозданные в ритмико-звуковом строе новой поэзии, возлагается миссия нравственно-эстетического усовершенствования современного общества, всего человечества. При этом поэт, наделенный особыми способностями – утонченным мировидением, творческой индивидуальностью, свободой самовыражения, возводится в ранг теурга. Отстаивая принципы «действенной» поэзии, символисты как никогда ранее поднимают проблемы психологизма творческого процесса, но гораздо больше – эмоционального воздействия и субъективного восприятия (Макарова, 2020а, с. 255-293). Привлекая к созданию новой поэзии музыку, способную «творящей формой» овладевать временем и преображать бытие, первые русские модернисты безошибочно отреагировали на изменения внутренней жизни современников, которым были хорошо знакомы и гипнотические эффекты, оккультные практики, и магия сверхъестественного, мистический опыт. Стихотворная речь должна была соответствовать подвижной чувствительности, напряженной эмоциональности рубежной эпохи. Именно поэтому символисты с таким поэтическим самоотречением убеждали в необходимости конечной цели музыкального слова – в индивидуальном душевном отклике: «…если, поэт, я умею петь… и согласным биением сердца ответствует слушатель всем содроганиям музыкальной волны, несущей певучую поэму… но если… я, поэт, не умею… заставить самую душу слушателя петь со мной другим, нежели я, голосом… контрапунктом ее сокровенной глубины… тогда я не символический поэт», – признавался В. И. Иванов (Поэтические течения…, 1988, с. 67-68). Жизнестроительное содержание символистского творчества должно было обрести такие ритмико-звуковые формы, которые способствовали бы максимальному усилению чувственной реакции и духовного воскресения: «Умеющий услышать и, услыхав, погибающий, – он с нами. И вот ему – вся нежность нашей проклятой лирической души. <…> Не умеющий слушать… вот ему мещанский обед и мещанская постель», – категорично заявлял А. А. Блок (Поэтические течения…, 1988, с. 77). Не удовлетворенные формальной ограниченностью французских верлибристов, русские символисты создали не только стиховедческую концепцию, но и жизнестроительный миф о музыкальной лирике, оставшийся в истории мировой культуры непревзойденным. Грандиозные теоретические посылы первых русских модернистов сопровождались смелыми художественными инновациями, которые привели к серьезным версификационным трансформациям (Макарова, 2020а, с. 312-378). Усилия символистов в возвращении поэтическому искусству акустического значения обусловили чуткое прислушивание к фонетической организации. Чаще всего аллитерации и ассонансы или их сочетания не обособлялись от метро-ритмической, интонационно-синтаксической, композиционной структуры – как повторы ударных гласных «е», «о» и согласных звуков «л», «з», «с» в стихотворении В. Я. Брюсова 1905 г.: «Желтым шелком, желтым шелком / По атласу голубому / Шьют невидимые руки. / К горизонту золотому / Ярко-пламенным осколком / Сходит солнце в час разлуки…» (1982, с. 155-156). Но нередко звукописные эффекты становились самоценными, искусственными. Так, стихотворение А. Белого 1917 г. имеет, на первый взгляд, весьма странный звуковой подзаголовок – «Утро (и-е-а-о-у)». Благодаря стиховедческому анализу и голосовому прочтению указанный фонетический ряд предстает последовательным ассонансом, объединяющим четверостишия, а вслушивание в ритмико-звуковую динамику выявляет рационалистичную заданность, художественную независимость повторяющихся ударных гласных: «Над долиной мглистой в выси синей / Чистый-чистый серебристый иней. / Над долиной, – как извивы лилий, / Как изливы лебединых крылий. // Зеленеют земли перелеском, / Снежный месяц бледным, летним блеском, – / В снежном небе нехотя юнеет, / Хрусталея, небо зеленеет…» (Белый, 1990, с. 211). Поэтическое сочинение А. Белого позволяет понять, что в единстве со звукописными приемами, усиливающими эмоционально-содержательную экспрессию, выступали лексические новообразования. На самом деле, символисты были первыми, кто так неуклонно апробировал приемы поэтического словотворчества. Символистские окказионализмы создавались на основе существующих грамматических законов и не отличались особой частотностью. Но прецедент состоялся, и в дальнейшем окказиональная речь будет вовлечена в более разрушительные стихотворные эксперименты. Символисты публично показали, что поэтическим словом можно распоряжаться индивидуально, не учитывая лингвистические и литературные нормы. Словотворчество – не единственный художественный прием, который подчеркивал звуковую оригинальность символистской поэзии. Сочетание яркой звукописи с ритмическими инновациями придавало стихотворной ткани еще большее своеобразие. Обильные звуковые повторы провоцировали эмансипацию и даже вульгаризацию фоники, а непривычные ритмические перебои диссонировали напевные интонации. В экспериментальном стихотворении «Болото. Прерывистые строки» (1903) К. Д. Бальмонт отказывается от «правильной» силлабо-тонической метричности, свободно варьируя междуударные интервалы. Поэт всеми возможными средствами пытается передать болотную акустику – помимо шаткой ритмики он настойчиво повторяет шипящий звук «ш», который, обособляясь, начинает семантизироваться, символизируя затягивающую силу гиблого места: «…На версты и версты шелестящая осока, / Незабудки, кувшинки, кувшинки, камыши. / Болото раскинулось властно и широко, / Шепчутся стебли в изумрудной тиши…» (Бальмонт, 1989, с. 92). Стихотворение Бальмонта, конечно, было не единственным в символистских экспериментах с метроритмикой. В поисках музыкальной выразительности «действенной» поэзии символисты прибегают к масштабному расшатыванию метрических основ силлаботоники, в результате которого ритмика обрела бы естественное развитие и интонационную свободу. Символисты используют цезурные усечения и наращения, чередуют разные размеры, длинные и короткие слова, строки, увеличивая тоничность стиха и значимость лексем. Новаторские приемы выражаются в графическом оформлении, которое становится индивидуальным и разнообразным. К версификационным поискам добавляются эксперименты с синтезированием стиха и прозы. Но системные метро-ритмические трансформации происходят тогда, когда символисты покушаются на главный структурный элемент силлаботоники – стопу. Композиционно не урегулированное варьирование безударных слогов между ударными слогами приводит к нарушению метрической инерции, свидетельствуя об отступлении классической версификации. Собственно, символисты реализуют те принципы неклассического стихосложения, которые были обнаружены Тредиаковским и Ломоносовым в «смешанных» дактило-хореях и ямбо-анапестах. Но последовательное воплощение переменной метро-ритмики перерастает в новую реформу отечественной версификации, которую начинают символисты и которая завершится только на исходе модернизма. В результате этой реформы монополия силлаботоники навсегда останется в прошлом. Метро-ритмические эксперименты со свободным варьированием междуударных интервалов символисты осуществляют преимущественно на основе силлабо-тонических трехсложников, которые наиболее властно утвердились в эпоху предсимволизма. Междуударный диапазон в новых ритмико-звуковых формах различен. Но самым распространенным остается вариативный интервал в 1-2 слога, то есть в пределах силлаботонической версификации. Позднее эта стихометрическая разновидность получит название «дольник» и станет популярной в русской поэзии. Дольниковой ритмике присущи тревожные интонации, прерывистое голосоведение, напряженная паузировка, как в известном стихотворении А. А. Блока 1902 г.: «Вхожу я в темные храмы, / Совершаю бедный обряд. / Там жду я Прекрасной Дамы / В мерцаньи красных лампад…» (1971, с. 168). Нередко ритмический строй в новаторских сочинениях, подобно фонике, начинает эмансипироваться, семантизироваться, усиливая общую дисгармоничность стихотворной фактуры и углубляя конфликт содержания и формы. Следует особо отметить, что общее количество инновационных разновидностей в символистском творчестве составляло 10,5%, остальные формы были классическими, силлабо-тоническими (Макарова, 2020а, с. 353). Подчиняя метро-ритмические эксперименты идеям музыкальной экспрессии, эмоционального воздействия, создания новой поэзии, жизнестроительных перспектив вербального искусства, символистам удалось обнаружить все те неклассические формы стихосложения, которые будут усвоены в творческом опыте других модернистских течений. Дальнейшее развитие отечественной поэзии докажет теоретическую обоснованность и практическую целесообразность ритмико-звуковых инноваций с поэтическим словом. Акмеизм и футуризм: борьба за поэтическое слово Синтезируя обретения мировой культуры, развивая традиции отечественной словесности, «старшие» символисты и «младосимволисты», обеспечившие ритмико-звуковым инновациям как теоретико-литературную убедительность, так и жизнестроительную направленность, вывели поэзию на путь смелых творческих поисков, усиленного акустического воздействия, глубинного взаимодействия вербальных и музыкальных приемов, дисгармоничного соотношения содержания и формы. Художественные завоевания поэтов-символистов были столь весомыми и противоречивыми, что не могли не вызвать реакции. В 1910-е гг., на фоне личных тревог, общественно-социальных волнений и революционных ожиданий, за поэтическое слово началась ожесточенная борьба, в которую одновременно, но с разных эстетических позиций вступили акмеисты и футуристы: мистические прозрения, иррациональные смыслы, теургические настроения, стихотворная музыка первых русских модернистов все очевиднее переставали соответствовать жизненным реалиям и исторической ситуации. Обрушиваясь на символистов с критикой «текучей» поэтики и напоминая о самоценности вербального искусства, акмеисты настаивают на возвращении поэтическому слову семантической ясности и образной конкретности, а искусству версификации – устойчивости и спокойствия: «Искусство есть состояние равновесия прежде всего. Искусство есть прочность. Символизм принципиально пренебрег этими законами искусства. Символизм старался использовать текучесть слова… <…> Новый век влил новую кровь в поэзию русскую. Начало второго десятилетия – как раз та фаза века, когда впервые намечаются черты этого будущего лика. <…> Борьба между акмеизмом и символизмом, если это борьба, а не занятие покинутой крепости, есть, прежде всего, борьба за ЭТОТ мир, звучащий, красочный, имеющий формы, вес и время, за нашу планету Землю», – убеждает С. М. Городецкий (Поэтические течения…, 1988, с. 91-93). Между тем, противопоставляя себя символистам и пытаясь отстоять «прекрасную ясность» розы, звезды Маир, тройки с бубенцами и др., пробуя сохранить «состояние равновесия» в искусстве, акмеисты вступают в явное противоречие с историческим характером эпохи, далеким как от духовного спокойствия, так и от прочности бытия. Возможно, по этой причине оппоненты русских символистов, не замечая их версификационных достижений, не могут отказаться от художественных поисков новых ритмов и созвучий: «Подобно тому, как французы искали новый, более свободный стих, акмеисты стремятся разбивать оковы метра пропуском слогов, более, чем когда-либо, свободной перестановкой ударений, и уже есть стихотворения, написанные по вновь продуманной силлабической системе стихосложения», – заявляет Н. С. Гумилев (Поэтические течения…, 1988, с. 84). Поэтическая практика чаще всего богаче теоретических манифестов. Не обостряя относительную согласованность поэтического содержания и фонетической организации, акмеисты идут вслед за русскими символистами в области метро-ритмических инноваций, когда используют переходные формы, дольники. Неклассические сочетания ударных и безударных слогов привносят в звучание поэтических произведений просодическую нерегулярность, интонационную диссонансность. А. А. Ахматова не случайно назвала свое стихотворение 1913 г. «Смятение» – ритмические перебои, которые возникают в междуударных интервалах дольника, разрушая напевную мелодичность, чрезвычайно экспрессивно передают эмоциональное волнение, душевную растерянность, внутреннюю озабоченность лирической героини: «Было душно от жгучего света, / А взгляды его – как лучи. / Я только взглянула: этот / Может меня приручить. / Наклонился – он что-то скажет… / От лица Теория литературы отхлынула кровь. / Пусть камнем надгробным ляжет / На жизни моей любовь…» (1989, с. 41). Какими бы демонстративными ни были декларации, акмеисты не смогли избежать музыкальности стихотворной речи, которая в разных жанрах обрела бо́льшую художественную естественность и смысловую определенность. За подвижными ритмическими оборотами, неброскими ассонансами и аллитерациями можно расслышать конфликтные отголоски эпохи перемен – акмеисты заметно гармонизировали их, «переплавляя» структурной соразмерностью поэтического стиля. В отличие от акмеистов, осторожно балансировавших между литературными традициями прошлых столетий и новаторскими начинаниями рубежа XIX-XX вв., футуристы были созвучны революционному пафосу текущего десятилетия: к классическому наследию и символистским инновациям представители нового модернистского течения 1910-х гг. относились весьма радикально. Эпатируя аудиторию, авангардисты дают «пощечину общественному вкусу», намереваясь «бросить» с «Парохода современности» Пушкина, Достоевского, Толстого и проч. «Парфюмерный блуд», «зори неведомых красот» символистов тоже кажутся несвоевременными, подобно музыкальности слова, – дабы избежать «ничтожности», поэты должны стать «живописцами», «зодчими» (Поэтические течения…, 1988, с. 102-108). Осознавая динамичность современной жизни, футуристы мысленно устремляются в будущее, которое безудержными скоростями, нарастающей индустриализацией, техническим прогрессом способно разрушить искусство прошлого, «тесное» уже в начале XX столетия. В этом конфликте эпох может пострадать и поэзия. Потому, опережая время, необходимо создать новый стихотворный язык, который системно сокрушил бы существующие лингвистические законы: морфологические, грамматические, пунктуационные, стилистические и др. Своим эстетическим декларациям авангардисты придают ярко выраженную жизнестроительную направленность, когда заявляют о том, что новая поэзия будет предназначена для «новых людей», «новой жизни», а «голос футуризма» непременно «выльется в медь проповеди» (Поэтические течения…, 1988, с. 106, 108). Захваченные пафосом разрушения, футуристы не менее вдохновенно идут по пути созидания, детально разрабатывая структурные особенности нового поэтического языка. Осознавая себя «речетворцами», авангардисты больше всего ценят художественную индивидуальность, творческую свободу, лингвистическую естественность. Острая полемика, возникавшая время от времени между футуристскими объединениями и отдельными поэтами – И. Северяниным, В. Хлебниковым, А. Е. Крученых, В. В. Маяковским, Д. Д. Бурлюком, В. В. Каменским и др., не могла опровергнуть общий теоретический размах, присущий поэтам будущего. Футуристы онтологически осмысливают возможности словотворчества. При этом В. Хлебников отмечает ограниченность письменного бытования слова: «Словотворчество – враг книжного окаменения языка и, опираясь на то, что в деревне около рек и лесов до сих пор язык творится, каждое мгновение создавая слова, которые то умирают, то получают право бессмертия, переносит это право в жизнь писем» (1986, с. 624, 627). Футуристов волнуют психологические аспекты творческого процесса и художественного новаторства. Заумный язык, который подчас не имеет определенного значения, воспринимается как оригинальный способ самовыражения, имеющий звуковой характер. «Заумь – первоначальная (исторически и индивидуально) форма поэзии. Сперва – ритмико-музыкальное волнение, пра-звук…», – считает А. Е. Крученых (От символизма до «Октября», 1924, с. 153). Как видим, конфронтация с теорией и практикой символизма не мешает разработке акустического облика футуристской поэзии – как это ни парадоксально, символистов и футуристов действительно объединяют не только музыкальные, но и жизнестроительные интенции, хотя их эстетический фундамент и реализация, конечно, были совершенно разными. В общей системе нового стихотворного языка авангардисты продумывают особенности фонетического и метро-ритмического строя. Аналогично символистам, в поисках новаторских ритмико-звуковых форм футуристов привлекают идеи семантизации фоники, ритмической раскрепощенности поэтического высказывания: «2. Мы стали придавать содержание словам по их начертательной и фонической характеристике. <…> 7. Гласные мы понимаем как время и пространство… согласные – краска, звук, запах. 8. Нами сокрушены ритмы. Хлебников выдвинул поэтический размер живого разговорного слова. Мы перестали искать размеры в учебниках; всякое движение рождает новый свободный ритм поэту», – декларируют футуристы (Поэтические течения…, 1988, с. 106). Обращая особое внимание на ритмико-звуковую организацию стиха, футуристы признают возможности не только синтеза искусств – в его акустической и графической выразительности, но также синестетического воздействия – в его широкой ассоциативности. Так, Хлебников, размышляя о судьбе человечества, поднимает проблему единого мирового языка: «Думая о соединении человеческого рода, но столкнувшись с горами языков, бурный огонь наших умов… вместе идет к признанию на всей земле единого заумного языка. <…> …и здесь предстоит работа, но общий образ мирового грядущего языка дан» (1986, с. 622-623). «Председатель земного шара» убежден, что, вставая на тернистый путь словотворчества, «полноту языка» необходимо разложить «на основные единицы “азбучных истин”, и тогда для звуко-веществ может быть построено что-то вроде закона Менделеева или закона Мозелея – последней вершины химической мысли». Языковым «звуковеществам» у Хлебникова находятся параллели с цветовой семантикой и начертательными, пространственными знаками: «Вэ» – «в виде круга и точки в нем», «Ха» – «в виде сочетания двух черт и точки», «Зэ» – «вроде упавшего К, зеркало и луч», «Л» – «круговая площадь и черта оси», «можно было бы прибегнуть к способу красок и обозначить м темно-синим, в – зеленым, б – красным, с – серым, л – белым и т. д.» (1986, с. 623-624). В бурной теоретической полемике о новой поэзии эгофутуристы обрушиваются с критикой фонетических экспериментов и заумного языка кубофутуристов, настаивая на обонятельных характеристиках слова: «…каждое слово имеет свой особый запах. Поэтическое произведение есть сочетание не столько слов-звуков, сколько словзапахов. <…> Кубофутуристов, сочиняющих “стихотворения” на “собственном языке, слова которого не имеют определенного значения”… можно уподобить тому музыканту, который… стал бы играть на немой клавиатуре. Кубофутуристы творят не сочетания слов, но сочетания звуков, потому что их неологизмы не слова, а только один элемент слова. Кубофутуристы, выступающие в защиту “слова как такового”, в действительности прогоняют его из поэзии, превращая тем самым поэзию в ничто» (От символизма до «Октября», 1924, с. 137). В борьбе за скрытые ресурсы поэтической выразительности и новое эстетическое мышление современников, в единстве с преимуществами синтеза искусств и усилением эмоционального воздействия стихотворной речи проблема синестезии возникла совершенно не случайно – финал стихотворения Н. С. Гумилева «Шестое чувство» (1920) об ограниченности человеческого постижения мира, которая наконец-то побеждается «рождением» «органа для шестого чувства», можно расценивать как своеобразное поэтическое резюме. С. В. Конанчук справедливо отмечала, что художники Серебряного века «предвидели будущие изменения в области чувственности». Модернистские инновации были направлены на преодоление «узости сенсорных способностей человека» и появление «мультисенсорного восприятия»: «По сути, здесь присутствует авангардная идея становления и развития нового типа человека, обладающего… новыми качествами эстетического сознания» (Конанчук, 2021а, с. 72-73). Внимание к психологии восприятия в теоретическом наследии модернистов свидетельствовало о возрастании коммуникативной роли искусства. В отличие от обычного общения, эстетическая коммуникация предполагает комплексные «средства передачи информации»: вербальные, интонационные, жестово-телесные (Конанчук, 2023, с. 148). Синестезия как раз и представляет собой тот уникальный феномен, благодаря которому осуществляется «связь ощущений, чувств и представлений о каких-либо художественных образах», выражаясь в «особых синестетических кодах, формируемых на основе метафорического или ассоциативного мышления» (Конанчук, 2021b, с. 97). Об особенностях синестетизма русские модернисты стали серьезно задумываться еще в самом начале XX в. В статье 1904 г. «Пусть на могильной плите прочтут…» В. Хлебников писал: «Есть некоторое много, неопределенно протяженное многообразие, непрерывно изменяющееся, которое по отношению к нашим пяти чувствам находится в том же положении, в каком двупротяженное непрерывное пространство находится по отношению к треугольнику, кругу, разрезу яйца, прямоугольнику. То есть, как треугольник, круг, восьмиугольник суть части плоскости, так и наши слуховые, зрительные, вкусовые, обонятельные ощущения суть части, случайные обмолвки этого одного великого, протяженного многообразия. <…> Так, есть величины, с изменением которых синий цвет василька… проходя через неведомые нам, людям, области разрыва, превратится в звук кукования кукушки или в плач ребенка <…> …непрерывно изменяясь, он образует некоторое одно протяженное многообразие, все точки которого, кроме близких к первой и последней, будут относиться к области неведомых ощущений, они будут как бы из другого мира» (1986, с. 578). В 1910-е гг. синестетическое мышление стало раскрываться все глубже и значительнее. Достаточно вспомнить грандиозный модернистский проект «Мистерии» А. Н. Скрябина – выдающегося русского музыканта, философа, поэта. В своем сочинении композитор задумал воссоздать историю Вселенной, человеческих рас и индивидуального сознания, запечатлевая при этом процесс овеществления духовной сущности и гибели материального мира. Скрябин мечтал исполнить «Мистерию» в Индии, в специально обустроенном храме, где артисты и оркестранты смогли бы принять участие в общем костюмированном представлении, которое основано на синтезе музыки, поэзии, танца с привлечением света, цвета, жестикуляции, мимики, прикосновений – они должны были воздействовать на слуховые, зрительные, осязательные и даже вкусовые, обонятельные способности человека. Замысел Скрябина, обладавшего, как известно, цветным слухом, так и остался неосуществленным, но в последние годы жизни композитор работал над стихотворным прологом к «Мистерии», получившим название «Предварительное действо» («Предварительное действие», 1914-1915). Текст пролога, как и другие поэтические произведения композитора, сохранились: их анализ доказывает синтетичный характер творческого процесса. Захваченный символистскими и футуристскими экспериментами, Скрябин приобщается к версификационным инновациям со словесной музыкой, фоникой и метро-ритмикой. «Предварительное действо» – итог стихотворных опытов композитора, позволяющий обнаружить не только элементы словотворчества, семантизацию звукописи, сочетание классической и новаторской метро-ритмики, но также их ассоциативную связь с музыкальными приемами и танцевальными движениями (Макарова, 2021). Поэтический текст пролога отражает синестетическую направленность мистериальных дерзаний. Актуализация синестетической проблематики во многом была обусловлена новыми акустическими формами бытования версификационного искусства, активно утверждавшимися в 1910-е гг. Стихотворные сочинения, подобно фольклорному творчеству, вновь зазвучали в устном варианте и в индивидуальной исполнительской манере. В эпоху «живого» слова стали популярны поэтические состязания и олимпиады, авторские вечера и диспуты, творческие собрания, концерты и даже турне. Стихотворную речь можно было услышать в камерных залах и на больших сценических площадках. Эффектные выступления А. Н. Вертинского, который объединил в одном лице автора стихотворно-музыкальных текстов и исполнителя, покорявшего необычным певучим речитативом; экстравагантные поэзоконцерты И. Северянина, увлекавшегося пением стихов, – пожалуй, наиболее яркие свидетельства нарастающего интереса к звучащему слову и синтетичным формам его воплощения. Социокультурный, эстетический контекст, в котором к тому же увеличивалась роль массового искусства, гарантировал востребованность поэтической практики футуристов. Нацеленные на звуковую экспрессию, новаторские сочинения содержали элементы игровой поэтики, активизирующейся в рубежные эпохи, когда становятся необходимы «самообновление» искусства и «корректировка» общественного сознания (Корниенко, 2017). Футуристское словотворчество, определяемое В. Хлебниковым как «взрыв языкового молчания, Теория литературы глухонемых пластов языка» (1986, с. 624), воздействовало не логическими, а акустическими средствами, обостряя чувствительность восприятия и ассоциативность мышления. Вряд ли можно говорить о явных идейных смыслах в стихотворении Хлебникова «Перевертень» (1912), но оно завораживает звуковым своеобразием, дисгармоничными ритмами, ведь названием автор подсказывает, что каждая поэтическая строка одинаково прочитывается слева направо и справа налево: «…Иди, иди! / Мороз в узел, лезу взором. / Солов зов, воз волос. / Колесо. Жалко поклаж. Оселок. / Сани, плот и воз, зов и толп и нас. / Горд дох, ход дрог. / И лежу. Ужели? / Зол, гол лог лоз. / И к вам и трем с смерти мавки» (1986, с. 79). Окказионализмы, образующиеся в результате ничем не ограниченного словотворчества, разрушают автоматизм восприятия, побуждая к сотворчеству. Поэт-футурист «играет» с аудиторией, пробуждая индивидуальные эмоции и образы. Нигилистическое отношение к языковым и литературным нормам позволяет футуристам заниматься словосложением, рассечением и усечением лексем, использовать каламбуры и парономазию, обыгрывать звуки и буквы, префиксы и суффиксы, то есть обращаться к самым разным типам игровой поэтики: лексикосемантическому, словообразовательному, грамматическому, фоно-графическому (Корниенко, 2017). Более точному звуковому воплощению футуристы помогают стихотворной графикой произведений: «Один + ночую = Одино́чую. / Клубочком – клу-бочком. / На поветях / Серых ниток / Запыленных ленных виток / Времечком / Ночин…» или «Горастояль / наберегонебе – / наберегонебе / горастояль. / РыбаКИдали / сетИЗлодок / сетИЗлодок / рыбаКИдали…» (Каменский, 1990, с. 6, 7). В стихотворениях В. В. Каменского 1918 г. фоностилистические эффекты настолько сильны, что говорить о каких-то сложившихся разновидностях метро-ритмики невозможно. Ритмика футуристского словотворчества импровизационна: сопряженная с интонационным строем, она подчиняется общей эмоциональной тональности. Не заметить дисгармоничность экспериментальных ритмико-звуковых форм невозможно. Но это не означает, что они немузыкальны. Футуристскому стиху присуща музыкальность, хотя ее характер кардинально изменился и стал родствен неблагозвучным ритмам эпохи и диссонансной музыке композиторов-модернистов рубежа XIX-XX вв. В художественной практике поэты-футуристы продолжают развивать синестетические стратегии. Стихотворение «Камень» (1918), в котором агрессивно утрируется звук «к», Каменский начинает с эпиграфа, разъясняющего ассоциативное поле восприятия: «(Происхождение слова Камень: / +К – остро – холодно – твердое. / +А – сцепление – жидкость – начало. / +М – миросознание. / +Ень – звук падения) // <…> На скате скал / Скаканье диких коз / Склонение корень / По Каме колких кос / Кистень / Кустарник / Клич кукушки / Кора на елке / К – в корне кирки / Каменного века / Бук и / Куб» (1990, с. 9). В стихотворении «Слово о Эль» (1920) Хлебников показывает семантическую многомерность звука «эль»: «…Эль – это легкие Лели, / Точек возвышенный ливень, / Эль – это луч весовой, / Воткнутый в площадь ладьи. / Нить ливня и лужа. / Эль – путь точки с высоты, / Остановленный широкой / Плоскостью. <…> / Сила движения, уменьшенная / Площадью приложения, – это Эль. / Таков силовой прибор, / Скрытый за Эль» (1986, с. 121-122). Содержание поэтического опуса перекликается с теоретическими размышлениями Хлебникова: «…Л можно определить как уменьшение силы в каждой данной точке, вызванное ростом поля ее приложения» (1986, с. 629). В данном случае небезынтересно сопоставить синестетические представления Хлебникова с теоретическими рефлексиями Бальмонта – они позволяют понять, насколько различны философско-эстетические основы символистских и футуристских поисков: «…больше всего я люблю слово – Воля. <…> Уже один его внешний лик пленителен. Веющее В, долгое, как зов далекого хора, О, ласкающее Л, в мягкости твердое, утверждающее Я. А смысл этого слова – двойной, как сокровище в старинном ларце, в котором два дна. Воля есть воля-хотение, и воля есть воля-свобода. В таком ларце легко устраняется разделяющая преграда двойного дна, и сокровища соединяются, взаимно обогащаясь переливами светов. Один смысл слова “воля”, в самом простом изначальном словоупотреблении, светит другому смыслу, в меру отягощает содержательностью его живую существенность» (1989, с. 224-225). Пробуждая творческую ассоциативность, символисты идут вглубь лексической семантики, в то время как футуристы стремятся освободиться от нее, расширяя диапазон невербальных значений. Конечно, футуристы не ограничивались словотворчеством, заумным языком, откровенно экспериментальными опытами и не смогли, как писал М. Россиянский от лица эгофутуристов, «превратить поэзию в “ничто”» (От символизма до «Октября», 1924, с. 137). В ритмико-звуковом репертуаре авангардистов было много и классических, переходных версификационных форм. Бесспорной заслугой футуристов стало утверждение декламационно-тонической системы стихосложения, основанной на новом соотношении метро-ритмических элементов. Расширение междуударных интервалов от 0 до 4 и более слогов приводило к нивелированию принципов силлабизма и усилению тоничности поэтической речи. Акцентность освобождала отдельные лексемы от стопного подчинения; слово в стихе обретало самостоятельность и значительность. Акцентный стих мог тяготеть к точной или относительной равноударности поэтических строк, как в стихотворении «Нате!» (1914) В. В. Маяковского: «Через час отсюда в чистый переулок / вытечет по человеку ваш обрюзгший жир, / а я вам открыл столько стихов шкатулок, / я – бесценных слов мот и транжир…» (1978, с. 86). В других случаях поэты обращались к неравноударным стихам: «…Подымите глаза от недопитых стаканов. / От косм освободите уши вы. / Вас, / прилипших / к стене, / к обоям, / милые, / что вас со словом свело?» (Маяковский, 1978, с. 154). «Братья-писатели» (1917) Маяковского доказывают, что в акцентном стихе увеличивается не только образная выразительность отдельных лексем, но и декламационный характер звучания. Интонационный строй декламационно-тонической системы принципиально отличается от напевного стиха, открывая новые возможности для ритмико-звуковых экспериментов. Итак, в 1910-е гг. русские поэты-модернисты, открывая новые возможности версификационного искусства, отстаивали право на индивидуальность, когда вступали в теоретическую и художественную схватку ЗА СЛОВО и, напротив, СО СЛОВОМ. Кто-то стремился к вербальной независимости, другие, осознав лексикосемантические узы, старались преодолеть лингвистические границы в пользу синтеза искусств и синестетической образности. Становится очевидным, что, выявляя многомерность поэтического слова, авторы стихов не только ратовали за отражение новых жизненных реалий, духа эпохи, но прежде всего радели за эмоциональное воздействие на современников. Пытаясь расширить ассоциативное, чувственное и даже сверхчувственное восприятие слова, модернисты продолжали продвигаться по пути ритмико-звуковых инноваций. Разнообразие стихотворных экспериментов засвидетельствовало тот художественный максимум, который сообщил авангардным опытам итоговый характер: начиная с 1910-х гг. с поэтическим словом можно было делать все, что подлежало эстетическому декларированию и практической необходимости. Стихотворные баталии 1920-х годов: между классикой и авангардом В послереволюционную эпоху модернизм достигает наивысшего развития, вовлекая искусство стихосложения в еще более сложный историко-литературный контекст. И. Л. Сельвинский, приехав в Москву, был поражен тем, что в начале 1920-х гг. город продолжал оставаться «взбудораженным» «новаторской стихией революции», активностью поэтов-модернистов: «…дикое количество кишащих групп и группочек ежеминутно выбрасывало в воздух манифесты, платформы и декларации», поскольку «классические формы русского стиха звучали для них (“истов”) как нечто неприличное» (1959, с. 334). Расцвет модернистских течений совпал не только с неослабевающим интересом к звучащему, «живому» слову, но также с амбициозными планами строительства социалистического государства и подъема советской культуры. За жизнестроительные перспективы поэтического искусства, которое должно было отразить и лингвистические изменения, и актуальные проблемы, конкретно-исторические явления, а также создать нового героя, созвучного переживаниям и умонастроениям современных читателей, разразились очередные, невиданные ранее версификационные баталии. Безусловно, поэты-модернисты 1920-х гг. не могли не отреагировать на теоретическую полемику и стихотворные эксперименты символистов, акмеистов, футуристов, продолжив дискуссию вокруг имманентного потенциала и эстетических границ вербального искусства. Наиболее категорично в защиту художественной состоятельности и независимости поэтического слова, наделенного богатством образного воздействия, выступили имажинисты: «Мы… утверждаем, что единственным законом искусства… является выявление жизни через образ и ритмику образов. О, вы слышите в наших произведениях верлибр образов. <…> Поэт работает словом, беромым только в образном значении» (От символизма до «Октября», 1924, с. 172-173). В свободной композиции и ритмичности образов имажинисты обнаруживали возможность разрушения существующих «канонов динамизма» и усиления семантической емкости поэзии, направленной на фантазию человека: «Ныне встает из гроба слово трех измерений… <…> Глубина, длина и ширина слова измеряется образом, смыслом и звуком слова. Но в то время как одна из этих величин – смысл – есть логически постоянное, два других переходные, причем звук – внешне переходное, а образ – органически переходное. Звук меняется в зависимости от грамматической формы, образ же меняется об аграмматическую форму», – отмечает В. Г. Шершеневич (От символизма до «Октября», 1924, с. 188). Поскольку формирование особого образного строя становится для имажинистов главным художественным приемом, апологеты вербальной самостоятельности поэзии отказываются признать продуктивность синтеза звуковых искусств и версификационной музыкальности: «Свободный стих составляет неотъемлемую сущность имажинистской поэзии, отличающейся чрезвычайной резкостью образных переходов. Насколько незначителен в языке процент рождаемости слова от звукоподражания в сравнении с вылуплением из образа, настолько меньшую роль играет в стихе звучание или, если хотите, то, что мы называем музыкальностью. Музыкальность одно из роковых заблуждений символизма и отчасти нашего российского футуризма (Хлебников, Каменский)», – заявляет А. Б. Мариенгоф (От символизма до «Октября», 1924, с. 178). Отвергая музыкальную природу стихотворной речи, имажинисты вместе с тем пытаются убедить в незначительности поэтической фоники и метро-ритмики: «Основное в поэзии – композиция образов. Весь прочий материал – евфонию, ритм – мы считаем второстепенными… …мы отвергаем существующий метр и ритм. Ритм должен выявлять соответствие и взаимоотношение образов. <…> В имажинизме природа лирики совершенно изменилась. Лирика утратила старую форму: песенный лад и музыкальность. <…> Появился новый вид поэзии – некий синтез лирического и эпического», – декларирует И. В. Грузинов (От символизма до «Октября», 1924, с. 204-205). В поэтической практике имажинисты не смогли освободиться ни от музыкальности стиха, ни от фонетических и ритмических инноваций. Достаточно обратиться к лирике С. А. Есенина 1920-х гг., в частности к «Исповеди хулигана» (1920), чтобы понять, насколько значимы для поэта и своеобразная экспрессия верлибра, сохраняющего лишь первичный ритм – деление на строки, и полифоничное сочетание глухих и звонких согласных «ш», «с», «м», «н», «ж»: «Не каждый умеет петь, / Не каждому дано яблоком / Падать к чужим ногам. / Сие самая великая исповедь, / Которой исповедуется хулиган. / Я нарочно иду нечесаным, / С головой, как керосиновая лампа на плечах. / Ваших душ безлиственную осень / Мне нравится в потемках освещать…» (1977, с. 336). Тем не менее пренебрегать теоретическими декларациями имажинистов об особом значении верлибра и лироэпическом взаимодействии нет никаких оснований. Действительно, в начале XX в. свободный стих все серьезнее обосновывался в художественном репертуаре модернистов, свидетельствуя о ритмико-интонационной прозаизации поэтической фактуры, возникновению которой способствовал отказ от обязательной рифмовки, Теория литературы изотонизма и изосиллабизма. Если к этому добавить тот факт, что на рубеже XIX-XX вв. в поэзию стали активно проникать эпические элементы, а эпос оказывался во власти лиризма, то можно со всей ответственностью утверждать, что в имажинистском творчестве зафиксировался важный художественный процесс родо-видового синтеза, который доказывал перспективность внутрилитературного новаторства. Между тем в 1920-е гг. противоположная тенденция, связанная с поисками новых ритмико-звуковых форм и музыкальной перестройкой русской версификации, не просто не ослабевала – она набирала такой размах, который нередко граничил с экзотикой, эквилибристикой, ставящими под сомнение имманентную самостоятельность поэтического языка. Так, например, в теоретических посылах экспрессионистов, суммировавших нигилистический опыт футуристов, звучали утопические идеи создания новой музыкально-хроматической системы стихосложения. При этом в эпатирующих декларациях авангардистов абсолютно не учитывался тот факт, что русская версификация никогда не имела звуковысотных характеристик: «Мы хотим: а) в себе вытравить все те принципы старого стихосложения, которые считались незыблемыми от Гомера до Маяковского, и прийти к новому хроматическому стихосложению. Все старые стихосложения были построены на экспираторной (выдыхательной) основе звука, а не на его музыкальной высоте. Новое хроматическое стихосложение будет построено по строго математическим схемам 40-нотного ультрахроматического звукоряда – и-е-а-о-у не только с диезами и бемолями, но с quartièse’ами и quartmoll’ями (введены четвертные тона)», – заявляет И. В. Соколов (От символизма до «Октября», 1924, с. 213). В новаторских намерениях малоизвестных поэтов-формлибристов тоже распознаются отзвуки различных концепций синтеза искусств. Смысловой акцент на доминирующей роли ритма, звука, метра в теории формлибристов взаимосвязан с проблемами восприятия и психологией творчества. Но попытки получения математических формул эмоций и проектирования синестетических обобщений завершаются абсурдным умозаключением о невозможности выявления закономерностей творческого процесса: «Прежде, нежели явлен ритмом образ содержательного материала (звук, слово, краска, линия), создается схема эмоций, вызывающих его комплекс. Так: импульс А требует звучность а, импульс В требует звучность b… Созданные звучности подчинены ритмическим вытеканиям, концепсия коих – метр – создает всегда форму примитивную. Только соответствие элементарных материалов творчества ритм / звук / метр… есть достижение художника. Принимая эту формулу за аксиому – мы неминуемо подходим к геометрии. Всякий творческий материал воплощается в геометрическом представлении. Так, слово железо, гармонии кварт-секст-аккорда в нашем локализованном сознании неизбежно представимы точкой / линией / плоскостью / кубом / временным измерением и антагонизм их… создает форму воплотимую. К формуле “импульс А – звучность а” прибавим F = A (звучн. а) + В (звучн. b) и т. д. <…> И, так как творчество появляется взрывами, то все закономерности к нему неприменимы, разве только уравнение со многими неизвестными», – утверждает Орест Тизенгаузен (От символизма до «Октября», 1924, с. 236-237). Среди модернистских течений 1920-х гг., развивавших идеи музыкальности стиха и синтеза искусств, несомненно, самым значительным следует признать конструктивизм – последнее творческое объединение с завершенной эстетической программой, в котором сосредоточились авангардные интенции всей рубежной эпохи. Конструктивисты чутко отреагировали на стремительные общественно-политические изменения, далекоидущие возможности научных открытий и технического прогресса, выдвинув жизнестроительную концепцию русского стихосложения. За сопряжением конструэм и конструкций, художественных деталей и единого целого авангардисты увидели непрерывную «перестройку динамичности», «организацию жизни», «коммунистичность», вместе с которыми состоялось бы «воспитание нового конструктивного человека». «Конструктивизм, как абсолютно творческая (мастерская) школа, утверждает универсальность поэтической техники; если современные школы, порознь, вопят: – звук, ритм, образ, заумь и т. д., мы, акцентируя И, говорим: И звук, И ритм, И образ, И заумь, И всякий новый возможный прием, в котором встретится действительная необходимость при установке конструкции», – декларируют И. Л. Сельвинский и А. Н. Чичерин (От символизма до «Октября», 1924, с. 260). Подчеркнутое внимание конструктивистов к поэтической фонике и метро-ритмике, «высшему мастерству» в области художественной формы, приводит к теоретической разработке и практическому утверждению новой системы версификации – тактовому стиху, нередко называемому тактовиком. В яростной полемике с футуристами обосновываются тактометрические принципы стихосложения – музыкальные в своей основе. Опираясь не на текст, а на декламацию и, соответственно, музыкально-тактовую изохронность поэтических строк, конструктивисты уверяют в том, что тактовик обладает особой напевностью, – именно эта кантиленная «ворожба» отсутствует в новаторских формах футуристов (Сельвинский, 1973, с. 393). В 1920-е гг. тактовый стих становится реальной альтернативой декламационно-тонической системе – метро-ритмика двух неклассических разновидностей версификации оказывается близка не только лингвистической ситуации послереволюционной эпохи, но и художественной практике последующих десятилетий, не утратив своего значения до настоящего времени. В поэтическом творчестве конструктивисты отказываются от искусственной эмансипации и семантизации фоники, но, усугубляя дисгармоничность стиха, проявляют большой интерес к инновациям со звукописью и рифмовкой, обыгрыванию современных аббревиатур и неологизмов, трансформациям лексем и словосочетаний. Авангардисты переконструируют привычные созвучия, слоги, ударения, стараясь не разрушать лексические значения. Так, в экспериментальном стихотворении «Рапорт» (1923), имеющем саркастическую тональность, И. Л. Сельвинский имитирует официально-деловой стиль. Форсированная акцентуация отдельных слогов, не всегда совпадающая с литературной нормой, интонационно передает жестокость военной эпохи, абсурдность происходящего и механистичность отдаваемых распоряжений: «…За командованье мной при интервенции Карелии / Белым бронепоездом “Ревун” – / В но́чь на́ тре́тье – я бы́л ра́сстре́лян / И похоронен во́ рву́. / Бдя́ честь российского знамени, / Прошу с плохих стрелков взыскать. / Меня ж на том же месте, у камня, / До́-стре́-ля́ть // Подпись: Бравин. / Деревня Лю́церн. / Марта 3-го дня…» (Сельвинский, 1972, с. 116). В стихотворных сочинениях конструктивистов появляются новые герои-современники, казалось бы, далекие от поэтического изображения. Авангардисты воссоздают их речевые особенности, используя при этом самые разные группы слов: диалектизмы, жаргонизмы, профессионализмы и др. Тактовый стих действительно открывал широкие возможности в обновлении поэтической стилистики и ритмического строя, ведь междуударные интервалы, в зависимости от длины слов, могли свободно варьироваться от 0 до 3 слогов. Несмотря на то что теоретическое положение о стиховой изохронности было сформулировано при отсутствии необходимой нотации, а значит, субъективно, поэты пытаются графически зафиксировать в экспериментальных произведениях особенности паузировки, артикуляции. Сельвинский в «Цыганской рапсодии» (1922), например, указывает на интонационные вдохи и ударения, выражающие эмоциональную стихию цыганских импровизаций: «…Гейта гоп (вдох) таа́ла? / Задымил (вдох) таа́ла? / Прэнды-андэ дэнти-воля / Тнды-рунд? (вдох) таа́ла…» (1972, с. 64). Можно смело утверждать, что к концу 1920-х гг. вместе с новой поэзией сформировался также современный читатель, восприимчивый слушатель, ради которого, собственно, и создавались жизнестроительные проекты и стихотворные опусы, впечатляющие своим разнообразием. «Очень хорошо помню вечер поэтов в Политехническом музее в конце 1929 года, – вспоминает М. А. Бендерский. – На сцену вышли два крупных человека. Сели к столику, сняли пиджаки и начали читать стихи. В тот вечер Сельвинский читал, конечно, “Ехали казаки”, читал пролог из “Пушторга”, свои цыганские, совершенно изумительные стихи. Маяковский читал про Ленина. Не буду говорить, как читали эти два поэта. Это общеизвестно. Но интересно было находиться в зале: пришла группа Маяковского и группа Сельвинского. Зал бушевал. После чтения Маяковского бурно реагировала его группа, а затем, после чтения Сельвинского, так же бурно реагировали и его поклонники. Но чтения поэтам группы не срывали, а драка началась по окончании вечера» (Цит. по: Воскресенская, 2006, с. 34). Никто не станет отрицать, что с начала 1890-х гг., когда в отечественной словесности выступили символисты, и до конца 1920-х гг., когда в поэзии сосуществовали десятки самых разных художественных течений и объединений, русский модернизм погрузил стихотворное искусство в такие беспрецедентные инновации, которые не могли не обернуться общестилистическим «переворотом» и реформой версификации. Реагируя на меняющиеся общественные настроения и личные переживания, возникновение революционных ситуаций и жизнестроительных теорий будущего, необходимость создания новой культуры и перестройки эстетического сознания читателей, русские поэты-модернисты обратились к масштабным поискам новых средств выразительности, выявлению скрытого потенциала стихотворной речи, которая, помимо содержательной, художественной, обладала бы сверхэстетической, духовно-нравственной, консолидирующей силой. Возрождение акустической, публичной формы бытования стихотворных произведений, благодаря которой были актуализированы звуковые и метро-ритмические приемы – наиболее «действенные» во временны́х искусствах, прежде всего в музыке, постепенно достигало поставленной цели, формируя эмоционально прогрессивного, поэтически неравнодушного человека. Потому реакция слушателей на творческом вечере Маяковского и Сельвинского, описанная выше, не кажется случайной или неестественной – поклонники известных мастеров версификации активно реагировали не только на поэтические идеи, волнующие сознание, но и на ритмикозвуковые импульсы, попадающие прямо в душу и будирующие чувства людей. Модернисты настолько усилили акустическую роль стихотворного искусства, что этот феномен, помимо слушательского восприятия, спровоцировал исключительную актуальность научных исследований – 1910-1920-е гг. не случайно называют эпохой «живого» слова. В этот период открываются Государственный институт декламации В. К. Сережникова в Москве (позднее – Государственный институт слова), Институт живого слова в Петрограде. В эти годы с редкой неуклонностью издаются работы, посвященные вопросам взаимодействия стиха и музыки: «Теория и практика поэтического творчества. Технические начала стихосложения» (1914) Н. Н. Шульговского, «О русском стихосложении: опыт исследования ритмического строя стихотворений Лермонтова» (1915) Д. Г. Гинцбурга, «Распевочное единство» (1916) Божидара (Б. П. Гордеева), «Мелодика русского лирического стиха» (1922) Б. М. Эйхенбаума, «Музыка речи. Эстетическое исследование» (1923) Л. Л. Сабанеева, «Метротоника. Краткое изложение основ метротонической междуязыкой стихологии» (1925) М. П. Малишевского и др. Филологи и музыковеды, основываясь на разных методологических принципах, используют нотацию ритмико-интонационного строя стихотворной речи, сравнивают поэтическую и музыкальную композицию, проводят структурные аналогии между звуковой организацией двух искусств, пытаются обнаружить в стихосложении единое размерное первоначало и те музыкальные законы, которые не зависят от языковых границ. Такой всесторонний научный интерес к звучащему слову, его музыкальным компонентам со всей убедительностью свидетельствовал о значимости модернистских инноваций. В данном контексте нельзя пренебрегать позицией, которую в теоретических декларациях формулировали пролетарские поэты, ведь в 1920-е гг., в эпоху строительства социалистического государства и борьбы за советского читателя, им предстояло выработать собственную эстетическую платформу. Вполне ожидаемо, что пролетарские писатели, в частности группа «Кузница», категорично дистанцируются от модернистских течений, не отвергая при этом музыкальность стиха, которая была бы подчинена образности произведения и содержанию эпохи: «1) картина произведения, 2) его пафос, напряженность процесса, 3) его музыка, словесный звукозвон – должны составлять единый органический образ и его атмосферу… <…> “Кузница” будет искать Теория литературы художественные формы, соответственные объему нашей эпохи, работать над ними, но не подражать и копировать упадочников» (От символизма до «Октября», 1924, с. 282-283). В своем стремлении к художественной целостности и «общественному смыслу» писатели группы «Октябрь» не менее бескомпромиссны по отношению к ритмико-звуковым экспериментам модернистов: «Группа “Октябрь” в принципе отвергает… выделение слова-ритма… в результате чего художник часто уходит в область чисто словесных, не имеющих общественного смысла упражнений… и стоит за цельный ритм… в зависимости от развития содержания художественного произведения… отвергает фетиширование звука… выросшее на почве нездоровой мистики… и стоит за органическое слияние звуковой стороны художественного произведения с творческим образом и ритмом» (От символизма до «Октября», 1924, с. 289-290). Как бы ни противопоставлялись версификационные инновации нескольких поколений «упадочников» и манифесты молодых советских писателей, нет сомнений в том, что в художественном творчестве пролетарским поэтам было очень непросто проигнорировать ритмико-звуковые достижения модернистов, которые постепенно становились сложившейся практикой. Это касалось не только стихотворных произведений, но даже прозаических жанров. Вспомним творчество М. Горького, эстетическое самоопределение которого происходило в 1880-1890-е гг. В статье «Поль Верлен и декаденты» (1896) молодой писатель, подвергая критике модернистов, высказывает свои представления о поэзии. Признавая в символистском искусстве большую эмоциональную нагрузку – например, в «цветном сонете» А. Рембо, нацеленном на работу воображения и «всех пяти чувств» человека, – М. Горький отмечает недостаточность интеллектуального воздействия новаторских произведений и выступает за естественный, содержательный поэтический язык, который бы отличался ритмичностью рифмовки и звучностью стиха. Между тем теоретические идеи не всегда совпадают с художественной практикой М. Горького: в ранний период творчества будущий великий прозаик увлекался стихотворными опытами, в которых обращался и к звукописи, и к неклассической метро-ритмике переходных форм, верлибров, дольников, народно-песенной тоники. Более того, М. Горький создавал оригинальные образцы метрической и ритмической прозы: хорошо известны его «Песня о Соколе» (1895), «Песня о Буревестнике» (1901), поэма «Человек» (1903). В творческом наследии писателя – многочисленные произведения, в которых чередовались прозаические и стихотворные фрагменты, пронизанные художественными экспериментами. Вплоть до 1930-х гг. писателя будет волновать искусство поэзии – свои стихи он станет активно использовать в прозаических произведениях, доверяя их вымышленным героям для более глубокого раскрытия характеров. Взаимодействие стиха и прозы, обретенное М. Горьким в эпоху модернизма, навсегда останется отличительной чертой индивидуального стиля советского писателя (Макарова, 2020b). Неудивительно, что в 1920-е гг., параллельно утверждению пролетарской поэзии и двум противоборствующим тенденциям в модернизме, направленным, с одной стороны, на самостоятельность стихосложения, с другой – на синтез искусств, начинает формироваться эстетическое движение, декларирующее возвращение к классическим традициям. В послереволюционную эпоху модернизм достигает своего исторического апогея, и неоклассицисты напоминают о богатстве и гармоничности отечественной словесности прошлых столетий, на новом этапе видя в ней источник дальнейших творческих поисков. Что примечательно, они не забывают о плодотворности синтеза искусств, уверяя в том, что «неоклассицизм ставит главным внутренним моментом художественного творчества содержание, а главным внешним – мелодийность. <…> Считая музыку и театр ближайшими из искусств к искусству слова, неоклассицизм считает неизбежным и безусловно желательным укрепление многовековой связи между ними» (От символизма до «Октября», 1924, с. 246). Неоклассицисты признают: литературное прошлое достойно нового будущего, но с течением времени и модернистские открытия становятся традицией. «Впереди должен возникнуть новый космос быта. Вместе соединяются новое и старое. Из старого входит то, что не дало себя разрушить, что выдержало давление войны и революции, не погнувшись и не треснувши; из нового входит то, что не поистерлось и не развалилось… Революция входит в линию традиции, но уже традиция обновлена революцией. <…> Вот почему так влечет нас классика, строгость ее форм, равновесие ее частей, точность ее просодии. <…> В русле классической традиции бережно вводятся и тревога футуристических ритмов, и тяжесть кубистических массивов, и огненность экспрессионистических бессмыслиц. Ими молодеет традиция», – так очень точно писал о современном литературном процессе А. М. Эфрос (От символизма до «Октября», 1924, с. 243-244). Следует особо подчеркнуть, что сохранение версификационных традиций стало бесспорной заслугой русского модернизма: при всей грандиозности жизнестроительных и художественных задач, амбициозности и дерзости творческих экспериментов, количество инновационных форм в стихосложении 1890-1920-х гг. составляло 16,5%, все остальные поэтические разновидности оставались классическими (Гаспаров, 1974, с. 51). Вместе с тем инновационные формы, утвердившиеся в модернистском творчестве, не только вернули поэзии интонационную пластичность национального языка и ритмическое многообразие дореформенного стихосложения, но также сообщили импульс для дальнейших художественных поисков, оказавшись продуктивными, – вплоть до настоящего времени поэты продолжают располагать как классическими, так и неклассическими разновидностями версификации. Стихотворные завоевания Серебряного века не смогли уничтожить ни Постановлением Политбюро ЦК ВКП(б) 1932 г. «О перестройке литературно-художественных организаций», ни идеологическими разгромами творческих объединений и поэтов-модернистов в 1930-е гг., ни дальнейшей унификацией литературного процесса в пользу социалистического реализма: поэзия способна уступать содержательному давлению, но, максимально зависимая от лингвистических законов, она не подвержена краткосрочным трансформациям стиховой системы. Как можно было заметить, две реформы отечественного стихосложения – середины XVIII в. и рубежа XIX-XX вв. – растянулись ни много ни мало на несколько десятилетий. Прочно усвоенные в модернистской практике, неклассические разновидности русской версификации стали чрезвычайно востребованы в последующие эпохи, будь то военная поэзия, «эстрадная» или «тихая» лирика, авторская песня или рок-поэзия, неотрадиционализм или авангардизм во всем многообразии московских концептуалистов, куртуазных маньеристов, поэтов необарокко или лианозовской группы, других школ и индивидуальностей. На основе модернистских открытий поэты второй половины XX – начала XXI в. обогатили русскую версификацию новыми ритмико-звуковыми формами. Во многом благодаря поэтам-модернистам искусство стихосложения продолжило свою яркую акустическую жизнь, воздействуя на души людей в годы Великой Отечественной войны, «оттепели», «перестройки», на творческих вечерах и поэтических концертах, в мелодекламационном и музыкально-драматическом воплощении, со сценических площадок музеев и стадионов, в радиопередачах и телетрансляциях. Звучащее поэтическое слово актуально и в наши дни: вовлеченное в современные социокультурные, мультимедийные процессы, оно неизбывно напоминает о модернистских поисках, синтезе искусств, появлении нового мирочувствования и утверждении нового эстетического сознания, столь характерных для динамичных эпох рубежа столетий, – на временны́х границах «концов» и «начал» как никогда обостряется проблема традиций и новаторства, от решения которой зависит будущее искусства, общества, человечества. Заключение Итак, исследование теоретических деклараций и новых ритмико-звуковых форм стихосложения эпохи мо дернизма приводит к следующим выводам. Русский модернизм эволюционировал в течение четырех десятилетий: 1890-1920-е гг. отличались беспрецедентными историческими потрясениями, которые перевернули жизнь не только российского государства, но и мирового сообщества. Русско-японская война 1904-1905 гг., Первая русская революция 1905-1907 гг., Первая мировая война 1914-1918 гг., Февральская, Октябрьская революции 1917 г. и Гражданская война 1918-1923 гг. в России – эти и многие другие события определили историко-политический контекст модернистских исканий, находившихся под воздействием острого переживания конца и начала столетий, утраченного чувства общественного, культурного, духовного единства. Десятки творческих объединений, сотни авторов обратились к созданию новой поэзии, которая не смогла бы уступить былому авторитету русского стихотворного искусства, ведь поэзия не однажды оказывалась на вершинах социальной значимости, в авангарде литературного процесса: и во второй половине XVIII в., когда необходимо было формировать жанрово-стилевую организацию, версификационную систему, и в начале XIX столетия, справедливо названном «Золотым веком», – в этот период состоялось утверждение литературного языка и национального своеобразия отечественной словесности. Создатели новой русской поэзии стремились к сопричастности историческим коллизиям рубежа XIX-XX вв., отражая динамичные изменения в общественных настроениях, эстетических интересах, стихотворных и лингвистических приоритетах. Аналогично социально-политической дезинтеграции, модернистские представления о современной поэзии были самыми разными. Но в борьбе за художественное своеобразие поэты-модернисты не намеревались утрачивать сверхэстетические идеи, пытаясь в сложных условиях сохранить за поэзией «действенную» силу, консолидирующие позиции и жизнестроительные перспективы. Какими бы свойствами ни наделялось версификационное искусство рубежной эпохи – религии, теургии, музыки, зодчества или «коммунистичности», поэты Серебряного века осознавали конечную цель своего творчества – создание нового читателя, а значит, нового мирочувствования, мышления, сознания, восприятия современников, выражающихся в сочувствии, сомыслии, сотворчестве, содействии, – только общими усилиями можно было вернуть мирное сосуществование, социальную стабильность и духовно-нравственное единство. Главным «средством производства» нового человека для модернистов вполне естественно оказалось поэтическое слово. Именно слово – материал вербального искусства, его семантическая природа и формальные свойства, версификационное бытие и художественные возможности, приемы воздействия и особенности восприятия, поэтическая будущность и жизнестроительные задачи – стало предметом теоретического и практического противоборства модернистов. Векторы их эстетических поисков чрезвычайно широки и разнополюсны. Но исследование творческого наследия символистов, акмеистов, футуристов, имажинистов, экспрессионистов, формлибристов, неоклассицистов и конструктивистов позволяет определить главные тенденции, которые способствовали возникновению литературных объединений, художественных течений и обозначили диапазон модернистских интенций. Поэты находили огромный потенциал, с одной стороны, в развитии сложившихся лингвистических принципов и литературных традиций, с другой – в их радикальном обновлении или полном разрушении. При этом одни традиционалисты и авангардисты отстаивали имманентную независимость, художественную состоятельность поэзии, другие – настаивали на преодолении вербальных границ и синтезе искусств. Крупномасштабная борьба, возникшая на рубеже XIX-XX вв. вокруг поэтического слова и версификационного искусства, имела исторические предпосылки. Многие перспективные идеи, высказанные реформаторами стиха еще в середине XVIII в., так и остались нереализованными до конца XIX в. Письменный характер бытования и монополия силлабо-тонической системы обеспечили появление не только беспримерных достижений и беспрекословной авторитетности отечественной поэзии, но также властных ограничений звуковой и метро-ритмической выразительности русского стихосложения. Неудивительно, что переосмысление Теория литературы исторической роли, актуальных целей и задач поэтического искусства, его возвращение к естественной акустической жизни и коммуникативной значимости, произошедшие в эпоху модернизма, привели к активным поискам новых экспрессивных возможностей стиховой формы. В единстве с выявлением смысловых глубин и образного богатства поэтического слова модернисты подключились к раскрытию ритмико-звуковых, музыкальных резервов русской версификации. В ритмической раскованности, возникавшей вследствие освобождения от силлабо-тонической метричности, поэты увидели проявление и «духа» музыки, и своеобразия национальной речи, но ничуть не меньше – поэтической индивидуальности, творческой свободы. Со звуками стиха модернисты пытались сополагать невероятно широкий спектр явлений – мистические отголоски и семантический ореол, время и пространство, цвета и запахи, химические вещества и начертательные знаки, а с поэтическим словом – глубину, длину и ширину. Поэты-модернисты предлагали не только учитывать времяизмерительные и звуковысотные характеристики стихотворной речи, но также применять к ней математические расчеты и музыкально-хроматическую систему исполнения. Ритмико-звуковые элементы стиха погружались в такие синестетические, философские, мифотворческие, жизнестроительные контексты – вплоть до создания единого мирового языка, возникновения соборного множества, духовного спасения человечества, которые не могли не спровоцировать очевидные противоречия теории и практики. При всей утопичности некоторых художественных и сверхэстетических идей, творческие достижения русского модернизма огромны. На рубеже XIX-XX вв. поэты осуществили общестилистическую «революцию» национальной словесности, реформу отечественного стихосложения. Обостряя конфликт содержания и формы, модернисты синтезировали художественный потенциал стихотворной и прозаической речи, напевного и говорного стиля, утвердили неклассические разновидности версификации – дольники, тактовики, верлибры, декламационнотоническая система, многочисленные переходные формы способствовали ослаблению идейной оппозиционности «чистой» и гражданской поэзии. Используя фонетические инновации, модернисты выявили в поэтическом языке дисгармоничную музыкальность – фоностилистические модификации были направлены как на звуковую семантизацию, символизацию, так и на разрушение лексической содержательности, появление синестетической ассоциативности. Обновляя стихотворную графику, поэты зафиксировали ту степень лингвистической пластичности, которая допускала возможность безграничных трансформаций ритмико-звукового строя – даже индивидуального словотворчества, создания заумного языка. Путь русской поэзии от предсимволизма 1880-х гг. к конструктивизму 1920-х гг. предстает как движение от преобладающей эвфоничности к усиливающейся звуковой диссонансности, от силлабо-тонической монополии к метро-ритмической полифоничности. Развивая и преодолевая классические традиции, поэты Серебряного века приумножили приемы эмоционального воздействия вербального искусства, сообщив мощный импульс для дальнейших версификационных экспериментов. В необъятном достоянии мировой культуры русский модернизм навсегда сохранит статус национальной модели авангардного художественного направления, в рамках которого состоялось утверждение множественных течений, отразивших противоречивый характер революционно-исторической эпохи. Воссоздавая трагические и вместе с тем жизнеутверждающие отзвуки российской жизни рубежа XIX-XX вв., модернисты передали душевные волнения современников. Воздействуя не только содержательными, но и акустическими средствами версификационного искусства, поэты устремились к обновлению внутреннего мира соотечественников, нацеленных на созидание будущего. Хотя жизнестроительный пафос русского модернизма не ограничивался национальными границами и простирался до духовно-нравственного усовершенствования всего человечества. Музыка «мирового оркестра» представлялась русским модернистам всеединой, а «образ мира», явленный в поэтическом слове, исключал неискренность «изреченной мысли». Редкая самоотверженность русских модернистов в поисках выразительной многомерности версификационной фактуры, захватывающая романтика в решении культурно-эстетического переустройства общества продолжают удивлять до настоящего времени, как не теряет своей актуальности проблема развития музыкально-поэтических традиций, которое привело бы человечество к искомому духовному согласию. Раскрыв колоссальное богатство национального языка и ритмико-звуковых форм отечественного стихосложения, модернисты вновь на величественных высотах вписали русскую словесность во всеобщую историю культуры, предопределив многие общечеловеческие запросы и художественные тенденции мирового искусства. Перспективы дальнейшего исследования теоретического и поэтического наследия русского модернизма видятся в выявлении его влияния на версификационные процессы XX – начала XXI в. Источники | References 1. Воскресенская Ц. А. Мои воспоминания. М.: Время, 2006. 2. Гаспаров М. Л. Современный русский стих. Метрика и ритмика. М.: Наука, 1974. 3. Конанчук С. В. Проблемы современного эстетического образования: становление новой чувственности // Человек и образование. 2021a. № 1 (66). 4. Конанчук С. В. Синестезия как общеэстетическая категория и художественная универсалия // Вестник му зыкальной науки. 2021b. Т. 9. № 3. 5. Конанчук С. В. Синестезия как эстетическая категория и ее связь с другими универсалиями эстетики // Вестник музыкальной науки. 2023. Т. 11. № 1. 6. Корниенко О. А. Игровая поэтика в литературе. К.: НПУ, 2017. 7. Макарова С. А. Музыкальность лирики и вербализация музыки в русском искусстве. М.: Азбуковник, 2020а. 8. Макарова С. А. «Предварительное действо» А. Н. Скрябина: идейно-содержательное и художественное своеобразие стихотворного пролога «Мистерии» // Ученые записки. М.: Мемориальный музей А. Н. Скрябина, 2021. Вып. 10. 9. Макарова С. А. Творческие поиски и художественные стратегии М. Горького: между стихом и прозой // Верхневолжский филологический вестник. 2020b. № 2 (21). 10. Сельвинский И. Л. Черты моей жизни // Советские писатели. Автобиографии: в 2-х т. / сост. Б. Я. Брайнина и Е. Ф. Никитина. М.: Государственное издательство художественной литературы, 1959. Т. 2. 11. Сельвинский И. Л. Я буду говорить о стихах. М.: Советский писатель, 1973. Информация об авторах | Author information RU EN Макарова Светлана Анатольевна1, д. филол. н. 1 Издательство «ЛЕКСРУС», г. Москва Makarova Svetlana Anatol’evna1, Dr 1 “LEKSRUS” Publishing House, Moscow 1 svetlanamakarova658@gmail.com Информация о статье | About this article Дата поступления рукописи (received): 14.07.2023; опубликовано online (published online): 31.08.2023. Ключевые слова (keywords): русский модернизм; поэтические течения; реформа стихосложения; фоника и метро-ритмика; синтез искусств; Russian modernism; poetic schools; versification reform; phonics and metrics-rhythmics; synthesis of arts. 

Напиши аннотацию по статье

Филологические науки. Вопросы теории и практики Philology. Theory & Practice ISSN 2782-4543 (online) ISSN 1997-2911 (print) 2023. Том 16. Выпуск 9 | 2023. Volume 16. Issue 9 Материалы журнала доступны на сайте (articles and issues available at): philology-journal.ru RU Поиски новых ритмико-звуковых форм русского стихосложения в эпоху модернизма: от предсимволизма к конструктивизму Макарова С. А. Аннотация. В статье анализируются теоретические декларации и художественные инновации русских поэтов-модернистов, осуществивших на рубеже XIX-XX вв. реформу стихосложения. Метроритмические и фонетические эксперименты оказались для поэтов приоритетными – осмысление их версификационного многообразия и художественной направленности является целью исследования. Творческие поиски новых стиховых форм носили острополемичный характер – в комплексном рассмотрении эстетических интенций предсимволистов, символистов, акмеистов, футуристов, имажинистов, экспрессионистов, формлибристов, неоклассицистов, конструктивистов заключается научная новизна исследования. В результате становится очевидным, что распространение новаторских фоностилистических модификаций и утверждение неклассических метро-ритмических разновидностей в поэзии Серебряного века были нацелены не только на создание нового искусства, но также на становление нового мирочувствования и нового эстетического сознания современников. Актуализация проблемы выразительных возможностей словесности в 1880-1920-е гг. привела к возрождению акустического бытования стихотворных произведений – в борьбе за жизнестроительную будущность поэтического слова как никогда ранее обострилась необходимость в синтезе искусств, соотносящемся с глубинными процессами синестетического восприятия и творческого мышления человека. EN The search for new rhythmic and sound forms of Russian versification in the modernist era: From pre-symbolism to constructivism Makarova S. A. Abstract. The paper analyses the theoretical declarations and artistic innovations made by Russian modernist poets who carried out the versification reform at the turn of the XIX-XX centuries. Metric-rhythmic and phonetic experiments turned out to be a priority for poets, thus, the aim of the study is to comprehend their versification diversity and artistic orientation. The creative search for new verse forms was of an acutely polemic nature, therefore, the scientific novelty of the study lies in a comprehensive consideration of the aesthetic intentions of pre-symbolists, symbolists, acmeists, futurists, imaginists, expressionists, formlibrists, neoclassicists, constructivists. As a result, it becomes obvious that the spread of innovative phonostylistic modifications and the establishment of non-classical metric-rhythmic varieties in the poetry of the Silver Age were aimed not only at creating a new art, but also at forming a new worldview and a new aesthetic consciousness of contemporaries. Actualising the problem of expressive possibilities of literature in the 1880s-1920s led to the revival of the acoustic existence of poetic works – in the struggle for the life-building future of the poetic word, the need for a synthesis of arts that would correlate with the deep processes of synaesthetic perception and creative thinking became more pronounced than ever before.

показатели перфекта в современном китайском языке. Введение В настоящей статье рассматривается вопрос о наличии показателя перфекта в современном литературном китайском языке (или, как его принято называть в англоязычной литературе, мандаринском диалекте). Известно, что китайский язык даже в своем современном состоянии тяготеет к изолирующему строю, и грамматических глагольных категорий в нем немного. Тем не менее, ряд исследователей полагает, что категория перфекта в нем выражена, хотя относительно того, какой именно показатель является маркером перфектности, существуют разные мнения. Одна из гипотез состоит в том, что таковым является суффикс guo (过), традиционно определяемый как показатель экспериенциалиса (ср. [Smith 1997]); другая представленная в литературе точка зрения — что это сентенциальная частица le (了), определяемая в первую очередь как показатель «изменения положения дел» (ср. [Li, Thompson 1981]). Ниже мы рассмотрим значения и употребление обоих показателей. Поскольку перфектное значение связано с перфективной семантической зоной, то прежде чем перейти к разговору собственно о «перфектных» показателях, мы приводим обзор перфективных маркеров в китайском. Статья имеет следующую структуру: во втором разделе описываются перфективный показатель le (了) и результативная конструкция. В третьем разделе обсуждаются значения первого кандидата на перфектность — экспериенциального показателя guo (过). Особое внимание уделено проблеме наличия у этого показателя эвиденциального значения. В пятом разделе описаны свойства и значения сентенциальной частицы le (了)1. Наконец, в заключении суммируются свойства двух показателей и анализируется их соотнесенность с категорией перфекта. В качестве корпуса примеров использовался Корпус Пекинского Университета; некоторые примеры цитируются по предыдущим исследованиям. Кроме того, мы опирались на переводы примеров из анкеты по перфекту, опубликованной в [Dahl (ed.) 2000]. 2. Обзор перфективных показателей В современном китайском языке аспект — пожалуй, одна из наиболее сильно грамматикализованных глагольных категорий. Временные и таксисные значения грамматически, как правило, не выражаются: существуют только два показателя, находящихся в процессе грамматикализации из модальных глаголов в показатели будущего времени: yao 要(долженствование; происходит из глагола ‘нужно’) и hui 会 (эпистемическая вероятность; происходит из глагола ‘уметь, мочь’). Ср. примеры их употребления: (1) mı́ngtia̅ n завтра ‘Он завтра женится (= собирается жениться).’ yào jie̅ hunle DEB жениться CRS ta̅ он (2) yı̅ nián год xià следующий один hǎo хороший ATTR ‘В следующем году он (вероятно) покажет себя еще лучше.’ ta̅ huì он PROB иметь biǎoxiàn представление gèn еще yǒu de В описаниях китайской грамматики традиционно выделяют два перфективных показателя: суффиксы le 了 (перфектив) и guo 过 (экспериенциалис); оба суффикса имеют глагольное происхождение, однако в современном языке сильно грамматикализованы. В этой же категории иногда рассматривают так наз. резуль 1 Сентенциальную частицу не следует путать с перфективным показателем: они омонимичны в современном языке, но имеют разное происхождение и разные функции, см. разделы 2.1 и 4.1. тативную конструкцию (комплетив или результатив)2. Кроме того, сюда можно отнести и конструкцию с редупликацией глагольного корня, имеющую функцию лимитатива. Рассмотрим последовательно основные показатели перфектива. 2.1. Суффикс le (了) Суффикс le следует отличать от омонимичной ему частицы, употребляющейся в абсолютном конце предложения. Суффиксом мы будем называть его потому, что, в отличие от сентенциальной частицы, он не отделяется от глагола (даже прямое дополнение следует за ним, а не предшествует ему, как в случае частицы). Исторически данный суффикс восходит к полнозначному глаголу liǎo со значением ‘завершать’ (подробнее об истории возникновения этого суффикса будет сказано в пятом разделе). А. А. Драгунов [1952: 129] отмечает, что значение завершенности особенно четко проявляется в контекстах, где «одно действие должно завершиться до наступления другого»: (3) wǒmen lái, lái, Приходить приходить мы zài еще ‘Идем-идем, поедим, потом еще поговорим!’ tán болтать ba! HORT chı̅ -le fàn есть-PFV рис [Драгунов 1952: 129] Важно отметить, что, вопреки традиционным китайским описаниям, глагол с данным суффиксом не обязательно имеет референцию к прошедшему, ср. совместимость перфективного показателя с описанием ситуации в будущем: (4) wǒ xià я ‘Я вернусь в следующем году.’ следующий один nián jiù год уже yı̅ huíqù-le. возвращаться-PFV В отрицательном контексте вместо сочетания суффикса le с показателем отрицания употребляется специальный показатель méi(yǒu) 没(有). 2 Выделяется также классическая глагольная форма результатив (статив), образуемая с помощью суффикса zhe (着), см. об этом [Яхонтов 1983]. (5) Wú “wǒ méi Lìhóng Лихун shı̅ -she̅ ng терять-голос zuìfàn преступник У jiào-dào: воскликнуть-закончить я xiǎng-dào думать-закончить иметься столько много zhèngrén!” свидетель ‘Преступник У Лихун не смог сдержать возгласа: «Мне не пришло в голову что [здесь] так много свидетелей!»’ NEG.PFV nàme duo̅ yǒu Суффикс le сочетается с предикатами разных акциональных типов, выражая, соответственно, различные варианты перфективного значения. Так, при присоединении к глаголу состояния или прилагательному он выражает инцептив (вступление в состояние): (6) hóng-le красный-PFV ta̅ он ‘Он покраснел.’ liǎn лицо При сочетании с событиями суффикс le приобретает значе ние пунктива (обозначает мгновенное событие): (7) (8) qù прошлый ta̅ он ‘Он умер в прошлом году.’3 nián год sǐ-le умереть-PFV wǒ я juédìng-le, решить-PFV děng ждать to̅ ngzhı̅ сообщить ‘Подождите, я решу и тогда обязательно всем сообщу.’4 yídìng обязательно мочь dà jia̅ все huì 3 В китайском языке глагол si ‘умереть’ описывает именно событие; так, невозможно сочетание si с показателями прогрессива zhe и дуратива zai: ср. *ta si zhe в отличие от русского «он умирает»). 4 Глагол jueding ‘решить’ также не имеет длительности; он обозначает мгновенное событие принятия решения, ср. невозможность редупликации со значением лимитатива ‘делать некоторое время’ *jueding le jueding, *jueding yi jueding). В сочетании с процессами возможны разные интерпрета ции суффикса le. Он может служить показателем пунктива: (9) jīnglì xùshù-le zìji сам xiángxì обстоятельно рассказывать-PFV xı̅ xı́ng-de поход.на.запад-ATTR переживание gè zho̅ ngyà Средняя.Азия каждый qíngkuàng обстановка ‘[Он] обстоятельно рассказал о своем опыте поездки на запад и о ситуации с буддизмом в Индии и Средней Азии’ yú и fójiào буддийский yìndù, Индия, dì земля или лимитатива, что особенно ярко проявляется при сочетании с обстоятельством длительности: (10) qí-le yı̅ -ge xiǎoshí-de один-CL час-ATTR Lı̀fa̅ ng-de ехать-PFV zhǎo-dào-le искать-закончить-PFV Лифан-ATTR ‘Час проездил на автобусе и нашел дом Лифана.’ che̅ , машина jia̅ . дом Кроме обстоятельства длительности, глагол может модифицироваться сочетанием числительного с так называемым глагольным счетным словом (то есть классификатором для «квантов» действия). В случае, если используется числительное ‘один’, глагол приобретает значение, близкое к семельфактивному; соответственно, если числительное больше ‘одного’, то к мультипликативному. В обоих случаях возможно употребление le. (11) Lǔxùn yǎng-zhe tóu, cho̅ u-le курить-PFV один-CL yı̅ -kǒu Лу Синь поднять-CVB голова, xiǎng-le-xiǎng, yán, табак, думать-PFV-думать, xiào-zhe улыбаться-CVB ‘Лу Синь, подняв голову, затянулся (букв. втянул один рот табака), подумал, слегка улыбнувшись, сказал.’ we̅ iwei немножко shuo̅ . сказать Такое сочетание значений (инцептив, пунктив, лимитатив, семельфактив) в [Плунгян 2011] связывается именно с перфективом, что не противоречит общепринятой терминологии для суффикса le, хотя в китаеведческой традиции под этим термином обычно понимается более узкое значение (только пунктив). 2.2. Результативная конструкция В современном китайском языке существует конструкция, которую целесообразно рассматривать вместе с другими аспектными показателями — так называемая результативная конструкция, или результативный «сложный глагол» (resultative verb compound). Она образуется путем присоединения к глаголу второго компонента — предикатива (глагола или прилагательного) или специального суффикса, грамматикализованного из глагола со значением завершенности. Например: (12) (13) kàn-wán-le читать-закончить-PFV книга ta̅ он ‘Он дочитал книгу.’ shu̅ ku̅ -hóng-le плакать-красный-PFV ta̅ она ‘Она так плакала, что покраснела (букв. доплакалась до того...).’ liǎn лицо В примере (12) глагол wan ‘закончить’ сильно грамматикализован и может считаться глагольным аффиксом: он не тонируется и имеет широкую сочетаемость. Пример (13) отличается тем, что оба предикатива являются полнозначными. Значение результативной конструкции (V1-V2) можно описать следующим образом: ‘имела место ситуация V1, в результате которой наступила ситуация V2’. Например, «V1=она (по)плакала, в результате чего V2=у нее красное лицо». (Аналогией в европейских языках могут служить примеры из германских языков типа I hit him dead, Ich schlug ihn tot ‘Я убил его до смерти’, букв. «ударил–мертвый»). В некоторых случаях конструкция имеет оттенок сильной степени (‘до такой степени V1, что V2’), ср.: (14) wǒ lèi-sǐ-le устать-умереть-PFV я ‘Я устал до смерти (букв. устал так, что умер).’ Сяо и МакЭнери [Xiao, McEnery 2004] предлагают выделять два типа результативных конструкций — комплетивные и собственно результативные, в зависимости от того, находится ли в фокусе значения завершенность или результирующее состояние. Нам представляется, что это различие непосредственно связано с тем, насколько сильно грамматикализован второй компонент конструкции. Для грамматикализованных компонентов характерно комплетивное значение: (15) xiě-hǎo-le писать-хороший-PFV ta̅ он ‘Он дописал статью.’ wé nzha̅ ng статья тогда как полнозначные предикативы чаще имеют в такой конструкции результативное значение: (16) bǎ yı̅ fu ta̅ она DO одежда мыть-чистый-PFV ‘Она выстирала одежду дочиста.’ xǐ-ga̅ njı̀ng-le 3. Суффикс guo (过) Согласно некоторым работам, перфектным показателем в мандаринском диалекте следует считать суффикс guo. Такой точки зрения придерживаются, например, К. Смит [Smith 1997] и Х. Чэпел [Chappell 2004]. Эта гипотеза продиктована в первую очередь наличием у guo экспериенциального значения, которое в языках мира довольно часто выражается перфектным показателем. Суффикс guo, как и все остальные суффиксы в современном языке, имеет глагольное происхождение. Происходит он от глагола со значением ‘пересекать, проходить’, прошедшего через стадию результативного аффикса результативной конструкции. Отрицательный вариант формы с суффиксом guo, также как и с показателем le, использует специальную частицу mei, хотя в данном случае суффикс guo сохраняется: (17) wǒ méi qù-guo NEG.PFV уходить-EXP я shuo̅ -cuò-le yě даже сказать-ошибиться-PFV ‘Я не бывал в Америке, поэтому не смейтесь, если я ошибусь.’ xiào. смеяться Měiguó, америка bié PROH suǒyi поэтому Рассмотрим значения этого суффикса. 3.1. Экспериенциалис Основное значение суффикса, которое описывается во всех работах, посвященных аспектуальной системе китайского языка, — экспериенциальное. Присоединение к глаголу V суффикса guo в этом значении описывается как «хотя бы однажды V»: (18) wǒ bù NEG shuo̅ сказать néng мочь cúnzài, fe̅ idié летающая.тарелка wǒ я я yídìng непременно существовать, quèshí kàn-jiàn-guo действительно видеть-увидеть-EXP НЛО ‘Я не могу сказать, что летающие тарелки непременно существуют, но я в самом деле видел НЛО.’ wúmíng fe̅ ixı́ng-wù dànshi но Употребление guo как экспериенциального суффикса не ограничивается контекстами с одушевленными субъектами: значение guo можно определить как ‘ситуация хотя бы раз имела место на протяжении определенного промежутка времени’, при этом субъект действия — не обязательно одушевленное лицо, претерпевающее некоторый опыт. Ср., например, пример из [Tantucci 2013]: (19) shìjiè-shàng cúnzài-guo существовать-EXP динозавры kǒnglóng мир-LOC ‘На земле (когда-то) водились динозавры.’ Как видно из примера, guo может употребляться не только в том случае, когда некто имел определенный опыт в прошлом, но и в том случае, когда некоторая ситуация вообще имела место, неважно при этом, был ли у ситуации одушевленный субъект. Такое «расширение» экспериенциального значения (то есть экзи стенциалис, см. [Вострикова 2010]) не противоречит определениям экспериенциального значения, приведенным в [Comrie 1976]5 и [Dahl 1985]6. 3.2. Отмененный результат Суффикс guo имеет еще одно важное значение: guo обозначает ситуацию с неналичествующим, т.е. отмененным результатом (выражая discontinuity, если использовать распространенный в англоязычной литературе термин). То есть некоторая ситуация, обозначенная основным глаголом, завершилась, но ее результат больше не имеет места или не наблюдается. В этом значении суффикс guo противопоставлен перфективному суффиксу le, ср. пример из [Chao 1968] (цитируется по [Smith 1997: 267]): (20) wǒ shua̅ iduà n-le сломать-PFV tuǐ нога я ‘Я сломал ногу (=не уточняется: возможно, она все еще в гипсе).’ (21) wo shua̅ iduà n-guo сломать-EXP tuǐ нога я ‘Я сломал ногу (=она с тех пор зажила).’ Третьим участником этого противопоставления (инклюзивным маркером, указывающим на сохранение результата) является сентенциальная частица le; см. об этом ниже. 4. Эвиденциальность Некоторые недавние исследования (ср. [Chappell 2004] и [Tantucci 2013]) посвящены вопросу о наличии категории эвиденциальности в мандаринском диалекте. В этих работах утверждается, что суффикс guo является показателем эвиденциальности 5 “A given situation has held at least once during some time in the past leading up to the present” [Comrie 1976: 58]. 6 ”The basic use of the experiential is in sentences in which it is asserted (questioned, denied) that an event of a certain type took place at least once during a certain period up to a certain point in time” [Dahl 1985: 141]. («иммедиатива», т.е. прямой засвидетельствованности, или инферентива, т.е. вывода на основании умозаключения). Чэпел проводит в своей статье сравнение нескольких китайских диалектов и приходит к выводу, что guo в большинстве из них (в том числе, в мандаринском) имеет инферентивное значение. По ее мнению, экспериенциальность неверно было бы считать базовой семантикой этого показателя, поскольку экспериенциальное значение релевантно только для одушевленных субъектов в первом лице (что, впрочем, не согласуется с определениями Даля и Комри, процитированными выше). Ссылаясь на исследования в области эвиденциальности, она говорит, что одним из источников для развития показателей эвиденциальности являются перфектные показатели, и guo и его аналоги в других китайских диалектах не являются исключением из этого правила. Таким образом, по мнению Чэпел, guo является перфектным показателем, на пути дальнейшей грамматикализации развившем инферентивное значение. Однако предложения с guo с субъектом в первом лице не имеют инферентивного прочтения в китайском. Чэпел объясняет это тем, что субъект первого лица участвует в ситуации лично, и, следовательно, оценивает ее не на основании логического вывода, а наблюдает непосредственно. Тем не менее, инферентивность с первым лицом встречается в языках мира: эта проблема обсуждается, в частности, в [Майсак, Татевосов 2000], где приведены примеры инферентива с первым лицом в багвалинском языке и мишарском диалекте татарского. Говорящий, пусть даже он был инициатором описываемого действия, мог по каким-либо причинам не знать или забыть, что он это действие произвел, и впоследствии воспроизвести его в сознании на основании логического вывода. Примеры, которые приводились в [Chappell 2004] и впоследствии в [Tantucci 2013], действительно, можно трактовать как эвиденциальные, ср. (19) выше. Тот факт, что на земле водились динозавры, доступен говорящему исходя из некоторого общего знания, пишет Тантуччи, это общее знание есть тот источник информации, на который указывает эвиденциальный показатель. Однако, как нам представляется, «носителем» эвиденциального значения нельзя считать в данном предложении суффикс guo, потому что если заменить его на показатель дуратива zai, то источником информации по-прежнему останется некоторое общее знание. Кроме того, существуют контексты, где грамматическая эвиденциальность была бы обязательно выражена, но которые не допускают употребления guo (пример из опросника Э. Даля [Dahl 2000]): sha̅ n этот CL to̅ ngguo zhè через (22) xiǎ oto̅ u вор fángzi. дом [Следователь расследует ограбление и, увидев следы под окном, говорит:] ‘Вор, похоже, проник в дом через это окно.’ chua̅ nghu jìn окно войти PFV le Так как guo, как было сказано выше, может указывать только на отмененный результат, то в этом предложении этот показатель был бы неграмматичен. Guo возможно употребить только в примерах типа нижеследующего: ka̅ i-guo открыть-EXP chua̅ nghu (23) nǐ ты окно ‘[Говорящий входит в комнату и чувствует,что в ней холодно, окно при этом закрыто:] Ты открывал окно?’ (le) (CRS) ma? Q На основании того, что в комнате холодно, говорящий делает некоторое логическое умозаключение. Поскольку при этом выполнено условие, что результат действия отменен, то возможно употребление guo. Если же говорящий предполагает, что окно все еще открыто (например, он не видит его с того места, где стоит, а только чувствует холод), то guo употребить нельзя. Таким образом, на основании всего вышесказанного, нельзя утверждать, что guo является в мандаринском диалекте грамматикализованным показателем инферентива. Употребление guo возможно только в некоторых инферентивных контекстах и с определенными ограничениями. 5. Сентенциальная частица le (了) Другим «претендентом» на показатель перфекта в современном китайском языке является частица le (了). Обосно ванию такой трактовки, в частности, посвящена известная работа [Li, Thompson, Thompson 1982]. Следом за этими авторами о перфектной природе le писали и другие исследователи. Такой трактовки, следом за Ли и Томпсон, придерживаются также Дж. Байби [Bybee et al. 1994: 70] и Э. Даль [Dahl 1985: 180]. Большую трудность в изучении поведения этой частицы составляет тот факт, что в современном языке она омонимична перфективному глагольному аффиксу le (см. раздел 2.1). Хотя аффикс следует за глаголом, а частица оформляет всю клаузу, в случае, если глагол занимает финальную позицию, отличить один показатель от другого бывает проблематично. В данной работе мы постарались приводить только такие примеры, где порядок слов однозначно указывает на употребление того или другого показателя, чтобы избежать неоднозначности, ср.: (24) (25) chı̅ -le fàn. есть-PFV рис ta̅ он ‘Он поел’. ta̅ chı̅ -fàn он есть-рис CRS ‘Он поел / он ест (=новая ситуация)’7 le. Слово fan ‘рис‘ является (хотя и формальным, но) дополнением, и при прямом порядке слов следует за глаголом. Если употреблен аффикс le, то он находится в позиции непосредственно после глагола, перед дополнением; если же употреблена частица, то она ставится после прямого дополнения, в конце предложения. Два показателя не исключают друг друга и могут оба при сутствовать в клаузе: (26) chı̅ -le fàn ta̅ он есть-PFV рис ‘Он поел’ (=новая ситуация). le. CRS 7 Частица le глоссируется как CRS (от Currently Relevant State – «состояние, имеющее текущую релевантность»), как это предложено в [Li, Thompson 1981]. 5.1. История происхождения двух показателей le Перфективный аффикс le (了), по версии большинства исследователей (см., например, [Shi 1989]), произошел из полнозначного глагола liǎo (了) со значением ‘закончить, завершить’. В раннем среднекитайском языке (в западной хронологии — Early Mandarin, X—XV вв.) он начал вытеснять другие глаголы сходного значения в конструкции типа V O 了 [Зограф 2005]. Потом постепенно конструкция V O 了 заменилась на V 了 O, т. е. глагол 了стал непосредственно следовать за основным глаголом. В это же время произошла фонетическая редукция из liǎo в le. К XV в. процесс превращения 了 в аффикс, по-видимому, завершился. История возникновения клитики le (了) не совсем прозрачна. Сяо и МакЭнери предполагают, опираясь, в том числе, на работы других исследователей, что сначала из глагола liǎo развилась финальная частица le, а потом из нее возник глагольный показатель le [Xiao, McEnery 2004]. Эта гипотеза не объясняет, почему финальная частица встречается именно в такой позиции и сочетается с самим перфективным аффиксом. Более вероятным представляется объяснение [Sun 1996], согласно которому клитика le произошла от глагола lái (来) ‘приходить, приближаться’, который в среднекитайском языке стал употребляться как перфектный показатель, окончательно утвердившись в этой роли примерно к XV в. Впоследствии, вероятно, произошла фонетическая редукция lái в le, в результате чего перфективный аффикс и перфектная клитика оказались омонимичны и стали обозначаться одним иероглифом. 5.2. Некоторые свойства частицы le 1) Оформление клаузы В статье [Shi 1990] содержится меткое наблюдение о том, что частица le, в отличие от прочих сентенциальных частиц современного китайского языка, имеет сферой действия клаузу, а не всё предложение. Действительно, при построении сложного предложения (например, темпорального или относительного) частица le может оформлять только зависимую клаузу, ср. примеры из [Shi 1990]: (27) Chı̅ -fàn le есть-рис CRS ATTR ‘Люди, которые поели...’ de rén... люди … (28) Chı̅ -fàn le есть-рис CRS ‘После того, как поели...’ yǐhòu… после… В этом состоит отличие данного показателя, например, от вопросительной частицы ma, которая также является сентенциальной, однако способна оформлять только главную предикацию, ср.: (29) *Chı̅ -fàn есть-рис (30) *Chı̅ -fàn есть-рис ma Q ma Q de ATTR rén… люди yǐhòu... после 2) Отрицание В отличие от аффиксального le, сентенциальная частица может сочетаться как с отрицанием mei, так и с отрицанием bu (в зависимости от того, к какому временному плану относится отрицание): (31) kuài chı̅ diǎn ba, быстро есть немного HORT chı̅ -fàn hěn очень есть-рис CRS ‘Скорее поешь, ты очень давно ничего не ел!’ jiǔ долго NEG méi le! nǐ ты yǒu иметь (32) Wǒ bù NEG fàn рис chı̅ -fàn есть-рис CRS le, qǐng ta̅ просить он я bǎ DO ‘Я не буду есть, попроси его унести еду.’ ná-zǒu. взять-уходить 5.3. Значения частицы le Общим компонентом разных значений частицы le можно считать релевантность некоторого события по отношению к положению дел в момент речи. На этом основании многие исследователи называют эту частицу показателем перфекта. Первым автором, который употребил термин «перфект» в отношении частицы le, был А. А. Драгунов, ср.: «Модальная частица ла употребляется, как известно, в тех случаях, когда говорящий желает подчеркнуть, что то или иное действие или состояние (рассматриваемое как новое потому, что оно раньше не имело места или на него до этого не обращалось внимания, или же наступление его не предвиделось) либо уже налицо в момент речи, либо же будет налицо в ближайшем, достоверном будущем и поэтому может рассматриваться как уже реализованное. В модально-временном плане эта частица подчеркивает достижение известной точки на линии времени и имеет, следовательно, перфектное значение: «к данному моменту уже произошло или непременно произойдет то-то и то-то», и поэтому эту частицу можно было бы назвать модальным показателем настояще-прошедшего времени» [Драгунов 1952: 136]. К сожалению, эта работа не была известна западным исследователям, поэтому право открытия этой категории приписывается гораздо более поздней работе Ли, Томпсон и Томпсон [Li, Thompson, Thompson 1982]. Несмотря на то, что у всех употреблений перфекта есть общий компонент релевантности по отношению к моменту речи, конкретные значения перфектных показателей в разных языках сильно различаются. Рассмотрим те значения, которые выражает в современном китайском языке сентенциальная частица le. 5.3.1 Изменение положения дел. Значение сентенциального le, которое, вслед за [Li, Thompson, Thompson 1982] выделяет большинство исследователей — это так называемое «изменение положения дел» (change of state). Некоторая ситуация в прошлом релевантна для момента речи, если релевантны те изменения, которые она за собой повлекла. Ср. примеры: (33) yı̌ jı̅ ng уже shì ta̅ он дело ‘Он уже об этом знает (= раньше не знал).’ zhı̅ dà o nèi знать jiàn этот CL le CRS Аналогичное предложение, употребленное без частицы le, было бы просто констатацией того факта, что он нечто знает; частица le подчеркивает, что раньше положение дел было другим, то есть ситуация является новой по отношению к предыдущей: раньше он этого не знал. (34) wǒ jı̅ ntia̅ n lǐng-le go̅ ngzı̅ , kěyǐ gěi mǎi купить сегодня получить-PFV зарплата, можно DAT я nǐ ты ‘Я получил сегодня зарплату, поэтому могу купить тебе пиво (= раньше не мог).’ píjiǔ пиво CRS. le. Ситуация ‘я могу купить тебе пиво’ является новой по отношению к предыдущему положению дел: получение говорящим зарплаты привело к изменению, в результате которого он может купить пиво; поэтому закономерно употребление le. Изменение положения дел может быть не только объективным, но и субъективным; иначе говоря, le может также обозначать, что ситуация является новой с точки зрения говорящего, даже если на самом деле она уже имела место раньше. В предложении ниже, цитировавшемся во многих работах, le может быть употреблено не только в случае, если дождь только что начался, но также и в случае, когда он начался давно, но говорящий только что это заметил: (35) Xià yǔ le. CRS cпускаться дождь ‘Идет дождь (= он только что начался; или: я только что это заметил)’ Фунции сентенциального le хорошо описывает недавно разработанное в аспектологических исследованиях понятие ямитива (iamitive, см., например, работу Б. Оллсона [Ollson 2013]) . Под ямитивом понимается показатель, обладающий двумя главными свойствами: он маркирует наступление некой «новой ситуации» после изменения положения дел и одновременно указывает на последствия, которые ситуация имела для ее участников [Ollson 2013: 41]. Первое свойство, как отмечает Оллсон, характерно также для наречий типа «уже», а второе — для показателей перфекта. Сентенциальное le обладает этими свойствами, и разделяет некоторые другие отмеченные в этой работе свойства ямитивов, как то: при присоединении к стативному предикату означает начало состояния (zhè duo hua̅ hó ng le — этот цветок стал красным); не сочетается с наречиями типа «только» (downwardentailing quantifiers), находится в сфере действия присоединяемого отрицания и др.; в то же время, часть характерных для ямитивов свойств, таких как описание «ожидаемой» ситуации, ему не присущи. Такие примеры, как (35), можно было бы трактовать и как инферентивные: le в этом предложении возможно употребить в случае, если говорящий не наблюдает непосредственно идущий дождь, но, например, слышит стук капель по крыше или видит мокрую мостовую. Однако, по-видимому, нельзя сказать, что le является грамматикализованным показателем инферентива: как было сказано выше, существуют контексты, в которых инферентивное прочтение напрашивается, но грамматически никак не выражено (см. раздел 4 об эвиденциальном значении guo). 5.3.2. «Вопреки ожидаемому». Другое значение le, отмечаемое в некоторых исследованиях, — значение нереализованного ожидания. В работе [Li, Thompson 1981] оно обозначается как “correcting a wrong assumption”, в работе [Soh 2009] — “contrary to expectation”. Речь идет о случаях, когда ситуация, описываемая говорящим, не совпадает с представлениями, которые раньше имел о ней слушающий. Можно сказать, что в этом случае подчеркивается релевантность для момента речи именно описываемого положения дел. wàng в.направлении gua̅ gua̅ ! nǐ кря-кря! ты le! CRS (36) ha̅ i, эй, qù уходить [Из сказки: собака кричит своей подруге-утке, которая пролетает над ней, считая, что улетает на юг:] Эй, кря-кря! Ты летишь на север! (= а не на юг, как ты считала). běifang север [Li, Thompson 1981] В высказывании собаки употреблено le, чтобы подчеркнуть, что предположение утки, что она летит на юг, неверно. Без частицы le это высказывание имело бы значение простой констатации: ты летишь на север. (37) Zhè bì tián hěn очень сладкий xı̅ gua̅ арбуз jia̅ добавить piàn этот CL Bú NEG нужно ‘Этот арбуз очень сладкий, сахар добавлять необязательно (= слушающий считал, что нужно добавить сахар).’ le. CRS. táng сахар le. CRS [Soh 2009] Частица le, употребленная в данном предложении, указывает на то, что слушающий ожидал другого положения дел, а именно, он считал, что требуется посахарить арбуз. Говорящий указывает на то, что это предположение неверно. Другое толкование этого предложения (изменение положения дел: раньше арбуз был несладкий, но теперь стал сладким) невозможно потому, что наречие hěn ‘очень’ употребляется исключительно при свойствах и не допускает инхоативного толкования; в противном случае оно было бы опущено (ср. zhè piàn xı̅ gua̅ tiá n le ‘этот арбуз стал сладким’). В некотором отношении это значение le обратно адмиративному значению: их не следует смешивать, так как значение адмиратива — несоответствие положения дел тому, чего ожидает говорящий, тогда как в данном значении несоответствие ожиданий и текущего положения дел обнаруживается у слушающего, и говорящий его корректирует. В этом значении (ситуация не совпадает с ожидаемой) частица le сближается с употреблением в русском языке контрастивных частиц типа же, все-таки, таки, а также немецкого doch, французского si и других: «Я же уже пил кофе!» означает, что слушающий забыл или выпустил из вида тот факт, что говорящий пил кофе, и говорящий ему об этом напоминает. Ср. словарную статью ЖЕ из словаря [Ожегов, Шведова 1999]: «Частица. Подчеркивает сказанное с нек-рым оттенком раздражения, недовольства по поводу того, что приходится говорить об известном, очевидном, повторять сказанное, напоминать или требовать снова. Ты же знаешь, что этого нельзя делать. Я же не спорю, не нужно сердиться. Дождь же, надень плащ». Нам кажется, что «оттенок раздражения или недовольства» необязательно входит в значение же; этот компонент может быть, скорее, прагматическим следствием, а основным значением является именно несоответствие положения дел, сообщаемого говорящим, тому, о котором предполагает слушающий. Именно в этом значении она сближается с китайской частицей. 5.3.3 Инклюзивность. Можно выделить еще одно «перфектное» значение частицы le, которое не очень часто встречается в языках мира (среди европейских языков оно представлено, например, в английском и испанском языках), и которое обычно не выделяется авторами-китаеведами. Это «инклюзивное» значение: в данном случае обозначается не столько результат ситуации, сколько тот факт, что сама ситуация еще не завершилась в момент речи. (38) yı̌ jı̅ ng уже sa̅ n-ge kàn-le смотреть-PFV три-CL ta̅ она diànshì] [de [ATTR телевизор] CRS. ‘Она уже три часа смотрит телевизор.’ le. xiǎoshí часа Употребление le в этом предложении определяет его инклюзивное прочтение: «она уже три часа смотрела телевизор и до сих пор его смотрит». Без частицы le то же самое предложение позволяло бы обе интерпретации: ‘смотрела и закончила смотреть’, или ‘смотрела и до сих пор смотрит’. Два предложения ниже иллюстрируют противопоставление с точки зрения инклюзивности при употреблении частицы le vs. суффиксов le и guo: предложение с частицей le переводится как инклюзивное: «до сих пор здесь живу», тогда как guo, как было сказано выше, имеет значение отмененного результата и, следовательно, допускает только перевод «больше не живу»; суффикс le, нейтральный с точки зрения инклюзивности, допустим в обоих контекстах. le (39) wǒ zài я CRS ‘Я прожил здесь 7 лет (и до сих пор здесь живу)’ qı̅ zhù-le zhèli здесь жить-PFV 7 nián год в (40) wǒ ze̅ ng zài уже в zhèli qı̅ zhù-guo(/-le) здесь жить-EXP(/-PFV) 7 bèipò ba̅ n-zǒu-le. должен переехать-уйти-PFV я dàn но ‘Я прожил здесь 7 лет, но потом мне пришлось переехать.’ hòulái wǒ потом nián, лет, я 5.3.4. Модальное значение: смягчение категоричности. У частицы le есть еще одно значение, не связанное прямым образом с перфектной областью, то есть с релевантностью результата относительно момента речи: это значение смягчения категоричности. Так, одно и то же высказывание «Не опаздывай!» может быть оформлено по-разному в зависимости от категоричности тона говорящего, ср.: (41) bié chídào! опаздывать PROH ‘Не опаздывать!’ (говорит учительница детям в школе) (42) bié chídào опаздывать CRS le! PROH ‘Не опаздывай!’ (говорит мама ребенку, опасаясь, что он задерживается) Несмотря на некоторую удаленность модального значения от перфектной семантической зоны, смягчение категоричности тоже можно объяснить через понятие «текущей релевантности»: говорящий, употребляя le, показывает свою заинтересованность в слушающем, свою причастность к ситуации и, тем самым, ее значимость. Недаром это употребление очень характерно для императивов: le в императиве подчеркивает личную заинтересованность говорящего в том, чтобы повеление было выполнено. Ли и Томпсон относят эту группу примеров к значению «завершенности высказывания» (closing a statement). Они усматривают связь завершенности высказывания и его релевантности по отношению к моменту речи, объясняя это тем, что завершенное высказывание имеет важность само по себе, как некоторая новость, не требующая ответа на вопрос «и что с того?». И действительно, примеры, которые они приводят, довольно хорошо вписываются в значение смягчения категоричности: в основном, контексты различаются тем, говорят ли друг с другом малознакомые или хорошо знакомые люди. Два близких приятеля, прощаясь друг с другом, скажут (пример из [Li, Thompson 1981]): (43) hǎo, jiàn mı́ngtia̅ n хорошо увидеть завтра ‘Хорошо, встретимся завтра!’ le! CRS тогда как партнеры по бизнесу, скорее всего, частицу le не употребят. Итак, выделяется несколько значений частицы le, все из них так или иначе можно обобщить как обозначающие релевантность события по отношению к моменту речи; это обобщение позволяет считать le показателем, близким к зоне перфектных значений, так как общим значением этой категории как раз и является наличие такой релевантности. 6. Заключение Мы рассмотрели свойства и значения двух показателей в мандаринском диалекте китайского языка, которые претендуют на звание показателей перфекта. Оба они имеют глагольное происхождение и развились из компонентов результативной конструкции. Суффикс guo имеет в качестве основного значения экспериенциальность, дополнительным значением является значение отмененного результата. Грамматическим показателем эвиденциальности, как было показано выше, этот суффикс, по-видимому, все-таки не является. Частица le выражает значения изменения положения дел, инклюзивности и значения «вопреки ожиданиям», а также модальное значение смягчения категоричности. Эвиденциальная семантика этого показателя также является вторичной. Таким образом, два показателя разделяют между собой характерные для перфекта функции, так что разнобой мнений относительно того, который из них все-таки считать перфектным, вполне правомерен. Нам представляется, однако, что значение «отмененного результата», которое имеет суффикс guo, несколько противоречит общей семантике перфектной категории как обозначающей релевантность результата ситуации относительно момента речи. Можно, впрочем, возразить на это, что отмененный результат также является результатом и его отсутствие может быть релевантным. (В таком случае нам придется усматривать значение, близкое к перфектному, для случаев типа русского несовершенного вида в предложениях вроде «ты открывал окно?»). Значения частицы le лучше вписываются в перфектную семантику, поэтому неудивительно, что сторонников идеи, что именно она является перфектным показателем, больше. Некоторую сложность привносит тот факт, что она не является, строго говоря, частью глагольной парадигмы, так как оформляет всю клаузу. Список условных сокращений ATTR — определение; CL — классификатор; CRS — сентенциальная частица le; CVB — одновременное действие; DAT — дативный объект; DEB — дебитатив / будущее время; DO — показатель инверсированного прямого объекта; EXP — экспериенциалис; HORT — гортатив; LOC — локативный объект; NEG — отрицание; NEG.PFV — отрицание при перфективе; PFV — перфектив; PROB — пробабилитив / будущее время; PROH — прохибитив; Q — вопросительная частица. Источники: Электронный корпус Пекинского Университета (Center for Chinese Lin guistics PKU) http://ccl.pku.edu.cn:8080/ccl_corpus/index.jsp

Напиши аннотацию по статье

А. С. Шварц (Хорошкина) Институт Мировой Культуры МГУ, Москва ПОКАЗАТЕЛИ ПЕРФЕКТА В СОВРЕМЕННОМ КИТАЙСКОМ ЯЗЫКЕ 1.

понятие государственного языка. Ключевые слова: государственный язык, официальный язык, национальный язык, литературный язык, нормы языка. Введение Термин «государственный язык» в  настоящее время широко используется в  законах [Закон 1991; Закон 2005] и  других нормативных правовых актах [Приказ Минобрнауки 2007], методических документах, связанных с обучением языку и проверкой знания языка, а также в научных и учебных публикациях по социолингвистике [Holmes 2013: 102 ff.; Вахтин, Головко 2004: 42; Словарь социолингвистических терминов 2006: 47]. Этот термин зачастую можно встретить в  разных значениях; такое использование порождает путаницу в  отношении содержания самого понятия, о котором идет речь. Споры, которые ведутся вокруг характеристики языка как государственного, порой демонстрируют серьезные расхождения в его восприятии. Государственный — это функция языка, предопределяющая его лингвистическую характеристику как функционального стиля (официально-делового)? Это формальный статус, который предоставляется языку, или фактическое положение языка как наиболее значимого в том или ином государстве? Можно ли считать, что язык, выполняя роль государственного, получает какие-то особенные характеристики с точки зрения лексического состава или других свойств? Те строки, которые вы сейчас читаете, написаны на русском языке как государственном языке Российской Федерации или просто на русском языке? Есть ли особые правила государственного языка, и можно ли изложить эти правила в отдельном справочнике, грамматике или словаре? Что именно выступает предметом изучения в школе и в вузе, предметом оценки при сдаче экзаменов на владение языком — просто язык или язык государственный? В ресторане, в магазине или в аптеке — это общение на государственном языке? Где границы пространства, защищаемого правом на использование любого языка, а значит и сферы языкового творчества, самовыражения в языковой игре? И что в этом случае выступает предметом правового регулирования использования государственного языка? Ответы на эти вопросы требуют сформулировать понятие государственного языка, отграничить его от сходных и смежных понятий, что и стало основным предметом настоящей статьи. Государственный язык = язык государства? При ответе на приведенные выше и многие другие вопросы, не имея ни четко разработанного в науке, ни сформулированного в официальных документах определения понятия «государственный язык», многие ищут опору в  самом термине. Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2020. Т. 17. Вып. 1 Садова 2017], которые исследуют проблематику государственного языка. «Государственный» по понятным причинам ассоциируется с  государством. Легко представить себе, что речь идет о  языке государственных органов, языке издаваемых ими нормативных и  иных актов, языке судопроизводства и  т. д. При таком восприятии «государственный»  — это язык государства, его аппарата, его органов, его служащих, словом — язык официальных взаимоотношений с государством. Другие сферы общения  — СМИ, образование, реклама, разнообразные публичные мероприятия — на первый взгляд выглядят как не имеющие никакого отношения к сферам, связанным с государственным языком, и попытки правового вмешательства государства с  целью регулирования использования языка в  этих сферах вызывает естественное недоумение и даже враждебность: если речь не идет о взаимодействии с государством, то и нет никаких оснований для правового вмешательства, нет оснований вменять в юридическую обязанность использование за пределами взаимоотношений с  государством того или иного языка [Кронгауз 2003]. Включение законодателем всех этих сфер в закон вместе с требованием обязательного использования в них государственного языка воспринимается как нелепость и несуразица: зачем в рекламе (в СМИ, при публичном показе художественных произведений, в информации для потребителей) государственный язык, если это не официальная сфера, т. е. не сфера деятельности государственных органов [Шмелев 2006]? В общем виде проблему можно сформулировать так: должны ли сферы общения, лежащие за пределами ситуаций официального взаимодействия с  государством, быть свободны от правового вмешательства в  отношении требований использовать в  них какой-то определенный язык? Или законодательное вмешательство неслучайно, и под обязательностью использования языка есть принципиальные основания — основания, которые не являются прихотью законодателя или его стремлением использовать язык как политический символ, а предопределены социальными и правовыми ценностями и принципами? Такие ценности и  принципы, общие цели установления обязательного государственного языка были описаны нами в предшествующих публикациях (напр.: [Белов, Кропачев 2016]). Резюмируя изложенные в этих публикациях идеи, можно утверждать, что основная цель установления государственного языка — это обеспечение общественного единства в  пределах конкретного государства, единства страны, единства политической нации. Такое культурное и национальное единство страны опирается на общий язык. Единство народа любой страны опирается на общность культуры, ценностей, нарративов, а все эти явления тесно связаны с языком, с  тем, что язык выражает и  отражает. «Идеал нации: внутренняя сплоченность…»; поскольку последняя «непременно связан[а] со свободной и достаточно интенсивной коммуникацией внутри нации, национальный идеал требует, чтобы существовал единый языковой код, посредством которого может осуществляться подобная коммуникация» [Хауген 2012: 105]. Интеграция в  любую национальную культуру, в  любое общество требует не только знакомства с  обычаями и  социальными практиками, но  и  освоения языка, иначе в  этом обществе человек неизбежно будет чувствовать себя чужим. Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2020. Т. 17. Вып. 1 вовлечения его в единое пространство той общественной коммуникации, той информационной среды, которая затрагивает любого члена общества, его интересы, его права, обязанности и ответственность. Публичная сфера общения не ограничивается лишь официальным взаимодействием с государственным аппаратом, она гораздо шире и охватывает широкое общественное пространство взаимодействия. В то же время эта публичная сфера не безгранична — она не захватывает все сферы речевого общения, любую коммуникацию. Общение в семье, в кругу друзей, в профессиональном сообществе, творчество, связанное с языком, — все это лежит за пределами того, что обеспечивает единство общества. Вмешательство правовых предписаний в эти сферы не может быть юридически оправданным, поскольку социально значимая «легитимная» цель такого вмешательства отсутствует, тогда как права граждан защищены конституционным правом на свободный выбор языка общения, обучения и творчества (в российской Конституции это ч. 2 ст. 26). Данное право защищает национальные культуры и  языки, которые не выполняют функции обеспечения общественного единства, но  представляют собой важную часть культуры. Провозглашение языка государственным языком многие десятилетия рассматривалось сквозь призму ограничений, навязывания, даже насилия. В отечественной науке начало такой традиции положили труды В. И. Ленина, критиковавшего саму идею признания какого-то языка обязательным для использования [Ленин 1914; 1973: 293–295]). Провозглашение языка государственным в трудах порожденной этим традиции рассматривалось прежде всего как насилие одного этноса над другими. В империи  — государстве, где какая-то этническая группа доминирует над другими национальностями,  — государство демонстрирует политическое господство, заставляя общаться с  собой на языке «титульной» национальности. Объявив язык «государственным», доминирующая национальная культура декларирует его высочайший статус, использование языка в политической официальной сфере делает этот язык престижным: владение таким языком становится обязательным условием для карьеры, прежде всего политической, для высокого социального статуса. Создание централизованных государств Европы неизбежно сопровождалось утверждением «общенациональных» языков, которые должны были олицетворять единство новой нации (больше в политическом, чем этническом смысле). Кастильский стал общенациональным языком объединенной Испании, низведя на уровень «региональных» языков (языков национальных меньшинств) каталонский, галисийский, аранский и  баскский; французский поступил аналогичным путем с бретонским, окситанским, франкопровансальским, эльзасским (что официально во Франции было признано лишь в последние годы); немецкий — с нижнесаксонским, фризским и лужицким; итальянский — с ладинским, тем же франкопровансальским и многими другими. Именно в этот период для выделения общенационального языка из разных диалектов и появилось понятие некоего «стандартного» языка, чаще всего зафиксированного в словарях академий как общий язык — наддиалектная кодифицированная форма конкретного языка. Когда империи стали уходить в прошлое, «государственный» язык стал означать доминирование определенных групп внутри одного социума. Отдельные тер Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2020. Т. 17. Вып. 1 сфер, напр. из СМИ, хотя за пределами этих сфер любой язык сохранял и неизбежно сохраняет значительную вариативность. Определенная социальная группа, становясь общественной элитой, навязывает «свой» язык всему обществу. Правовое регулирование статуса государственного языка — это создание гарантий того, что язык в этой своей функции не выйдет за пределы строго необходимого, а потому вполне понятно стремление сторонников свободы языка ограничить государственный язык только одним функциональным стилем и исключительно официальным взаимодействием с государством. Сегодня этот подход должен быть пересмотрен. Вряд ли кто-то сегодня рассматривает государство как инструмент классового или иного социального господства. В современном мире это политическая форма объединения граждан для совместного решения общих вопросов. Соответствующим образом должно меняться и отношение к общему, государственному языку. С введением всеобщего школьного образования у каждого гражданина появилась возможность знать стандартный (литературный) язык, понимать его и пользоваться им. Общество становится более гомогенным в  языковом отношении применительно к  обсуждению общественно значимых вопросов политики, права, экономики, культуры. В  демократическом государстве иная ситуация была бы недопустима, поскольку каждый гражданин имеет право на получение доступной ему информации, которая так или иначе затрагивает его права и законные интересы, позволяет ему участвовать в общественной жизни, исполнять свои юридические обязанности. Эти принципы сужают пространство гетерогенных различий разных социальных вариантов языка, и основные общественно значимые домены (выходящие далеко за пределы только официального взаимодействия с  государством) попадают в  пространство правового регулирования языка — «государственного» языка. Получается, что сферы общественной коммуникации, единство языка которой критически важно для обеспечения единства страны, должны включаться в предмет правового регулирования, но эти сферы, с одной стороны, не бесконечны и не охватывают все речевое поведение человека, а с другой — оказываются явно шире, чем официальное взаимодействие с органами государства. Эти различия неизбежно должны отражаться в терминологии, поскольку для обозначения разных пределов обязательности языка, очевидно, должны существовать разные обозначающие эти пределы категории. Однако в отношении терминологии существует очевидная неопределенность, по крайней мере в русском языке. Трудности терминологии Русский термин «государственный язык» может вводить в заблуждение прежде всего потому, что понятие «государство» в русском языке многозначно и может обозначать и  государственный аппарат (систему государственных органов), и  страну [Большой юридический словарь 2009; Ожегов, Шведова 1996: 137–138]. Причем в  России именно слово государство [Новая философская энциклопедия 2010: 546] используется для обозначения той политической общности, которая во многих других языках обозначается как «нация» (германская нация, французская нация). В русском языке «нация» и «национальный» отсылают скорее к этнической, Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2020. Т. 17. Вып. 1 стике термин «национальный язык» используется [Словарь социолингвистических терминов 2006: 148–149], но  имеет несколько иное значение и  широкого распространения, в том числе в нормативных правовых актах, не получил, хотя это могло бы снять значительную часть неопределенности с понятиями «государственный», «национальный» и «официальный» язык. В европейских языках термин «государственный язык» обычно не используется. В  английском языке употребляются термины «national language» и  «official language» (понятие «state language» встречается очень редко, в основном при переводах с других языков, напр. с русского; в формальном контексте может употребляться «language of state» [Minority-Language Related Broadcasting 2003: 9, 10, 186], но это происходит редко), во французском — «langue officielle» и «langue nationale», в немецком — «Amtssprache» и «Nationalsprache», в испанском — «idioma oficial». Известное и часто упоминаемое и в научных публикациях, и в официальных документах предложение различать «официальный» и  «государственный» язык было сформулировано в  докладе экспертов ЮНЕСКО в  1953  г. В  оригинальном тексте на английском языке оно выглядит как предложение различать «official language» и «national language», признавая, что • государственный (national) язык — это язык, выполняющий интеграционную функцию в  рамках данного государства в  политической, социальной и  культурной сферах, выступающий в  качестве символа данного государства; • официальный (official) язык — язык государственного управления, законо дательства, судопроизводства [The use of vernacular languages 1953: 46]. В тексте самого доклада, правда, для целей образования эти языки не слишком четко разграничиваются. Несмотря на основное стремление авторов доклада к защите прав на пользование родным языком, они признают очевидную необходимость изучения «национального» языка. Эта необходимость связана с возможностью доступа не только к материалам государственной политики (законам, политике государственных органов, экономическим процедурам), но и к материалам истории, новостям, искусству, науке, технологиям [Ibid.: 55]. Именно это различие между «национальным» и «официальным» языком в отечественной терминологии сильно нивелируется в  результате описанных выше нюансов восприятия термина «государственный» [Подмаско 2010]. В результате многие игнорируют или даже оспаривают ту самую интеграционную функцию, которую должен играть государственный язык, настаивая на ограничении его применения только официальными сферами1. 1 Помимо указанной выше работы М. А. Кронгауза [Кронгауз 2003], характерно, например, определение государственного языка, которое давал в своих работах известный юрист А. С. Пиголкин: государственный язык — «это язык, на котором государственная власть общается с населением, разговаривает с гражданином». Правда, дальнейшие объяснения дают основания считать, что речь идет о государстве, тотально контролирующем не только экономику, но и все остальные общественные сферы: «Это язык официальных вывесок и объявлений, печатей и штампов, маркировки отечественных товаров, дорожных знаков и наименований улиц и площадей. Это язык, на котором осуществляется обучение в школах и других учебных заведениях, который должны изучать и активно использовать граждане соответствующего государства. Преимущественное использование на телевидении и радио, при издании газет и журналов — также одна из функций государственного Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2020. Т. 17. Вып. 1 либо посчитал, что в русском языке термин «государственный язык» сам по себе соответствует термину «national language», а не «official language», и начиная с первого закона, признавшего в нашей стране русский язык государственным языком, — Закона РФ «О языках народов РФ» 1991 г. [Закон 1991] — стал использовать термин «государственный язык» как для языка официального взаимодействия с государством, так и для языка политического, социального и культурного единства государства, отчасти, видимо, предполагая, что использование для обозначения более широкой области поглощает обязательность использования в сферах официального общения с государством. «Официальный» язык предполагается «внутри» «государственного» языка: как формулируют это лингвисты, понятие «государственный язык» гораздо шире понятия «официальный язык»: госязык — язык культуры, политики, науки, функционирующий во всех сферах коммуникации социума, а официальный язык — язык госучреждений, делопроизводства, суда [Михальченко 2016: 16]. Закон «О языках народов РФ» 1991 г. допускал (п. 4 ст. 3) использование в дополнение к государственному языку в официальных сферах общения языков компактно проживающих национальностей в  качестве «официальных языков» [Закон 1991], тем самым подчеркивая, что использование государственного языка не ограничивается только официальным общением с  государственными органами [Доровских 2007]. И закон 1991 г., и позднее Закон «О государственном языке РФ» 2005 г. [Закон 2005] использовали термин «государственный» вместо «национальный» язык, вводя многих в заблуждение относительно того, о каком понятии идет речь. В российском законодательстве, как очевидно следует из перечисленных в законе сфер обязательного использования, под государственным языком понимается язык национальный, т. е. язык, выполняющий интеграционную функцию. Есть, однако, и одно существенное различие между «государственным» и «национальным» языком — это юридический статус. «Национальный» язык может выполнять свою интеграционную функцию де-факто, не будучи прямо провозглашенным главным языком страны (как это, напр., происходило с русским языком в СССР). Выявление реального выполнения языком такой функции оценивается социолингвистическими исследованиями [Вахтин, Головко 2004: 42]. Понятие «государственного» языка включает в  себя особый юридический статус  — нормативное закрепление положения языка, обязательности его использования в определенных сферах и правил такого использования. Нельзя не отметить и различие между значениями «национального» языка как государственного языка и «национального» языка в лингвистике. Как лингвистическая категория «национальный язык» охватывает все формы и виды языка [ЛЭС 1990: 325], тогда как интегрирующую функцию язык не может выполнять во всем разнообразии своих вариантов. Интегрирующая функция (и  функция «государ языка» [Пиголкин 1992]. Также см. статью Л. И. Скворцова — автор, доктор филологических наук, анализируя сферы обязательного использования государственного языка, приходит к выводу, что речь идет об официально-деловом стиле литературного языка [Скворцов 2005], тем самым косвенно отрицая возможность использования языка как государственного как минимум в СМИ и рекламе.Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2020. Т. 17. Вып. 1 «стандартным» или «литературным» языком. Государственный язык в языкознании Отчасти указанные выше сложности становятся причиной того, что термин «государственный язык» не слишком дружелюбно воспринимается специалистами по языкознанию, поскольку обозначаемому им понятию сложно найти место в системе лингвистических категорий [Рябова 2016]. Лингвистика оперирует понятием функции языка и соответствующим ему понятием функционального стиля, а  также понятиями речевых жанров, регистров языка и социолектов. Для государственного языка его правовое положение (статус) как языка, обязательного для использования в  определенных сферах, имеет слабое отношение к перечисленным категориям и даже к лингвистическим особенностям его функционирования. Наиболее распространена лингвистическая характеристика государственного языка как функционального стиля. Некоторые авторы пишут об употреблении языка в функции государственного [Нерознак и др. 2001]. Например, Л. И. Скворцов, перечислив предусмотренные законом сферы обязательного использования государственного языка, утверждает: Любому мало-мальски грамотному лингвисту из сказанного понятно, что речь идет не обо всем современном русском литературном языке, а лишь об одном из его функциональных стилей, а именно — официально-деловом, обслуживающем сферу государственной деятельности в различных ее проявлениях [Скворцов 2005]. При таком подходе речевые ситуации, которые возникают в сферах обязательного использования государственного языка, предопределяют тот набор языковых средств, который характеризует язык как государственный. Само понятие «функциональный стиль», впервые сформулированное в сочинениях членов Пражского лингвистического кружка [ЛЭС 1990: 390], характерно именно для отечественной лингвистики, представляя собой до некоторой степени спорную категорию в языкознании [Долинин 2004], поскольку характеристика стиля языка отсылает не столько к конкретным правилам отбора языковых средств, свойственных этому стилю, сколько к индуктивно выявляемым особенностям лексики и синтаксиса, употребляемым в конкретных ситуациях. Лингвистам оказывается проще воспринимать государственный язык как язык официальный, поскольку в этом случае возникает четкая отсылка к одному из функциональных стилей языка — официально-деловому стилю, тогда как восприятие государственного языка как языка общественного единства размывает его границы, лишает его четкого лингвистического референта. Напротив, в работах по социолингвистике подчеркивается, что роль государственного языка может выполнять лишь язык, развитый функционально, т. е. приспособленный к выполнению разных функций [Язык и  общество 2016: 6; Словарь социолингвистических терминов 2006: 48]. Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2020. Т. 17. Вып. 1 стиль, но и как жанр либо как регистр языка. В социолингвистике предпринимались попытки определения государственного языка как социолекта [Жирмунский 1936: 42] — языка социальной элиты, который приобретает социальный престиж вследствие высокого статуса носителей этого языка и/или навязывается как «правильный» язык (при его соперничестве с  языками национальных меньшинств) или «правильный» вариант языка (при его соперничестве с другими социолектами и диалектами) [Бурдьё 2005]. Это, однако, не исключает необходимости описания, в чем именно состоит этот «правильный вариант» с точки зрения подбора используемых языковых средств  — только в  вариантах произносительной нормы либо нормы правописания или также и в  отборе языковых средств, соответствующих определенным ситуациям (поскольку социальная элита может для разных ситуаций использовать разные варианты языка). В связи с этим позиция законодателя о включении в сферы обязательного использования языка сфер, которые требуют использования разных функциональных стилей (помимо официально-делового, также публицистического или научного), вызывает критику со стороны лингвистов, поскольку категория «государственного языка» оказывается не соответствующей ни функциональной, ни иной дифференциации языка, «накладываясь» на разные лингвистические характеристики, но не совпадая ни с каким из них полностью. В результате неудачных попыток приложить к языку лингвистические характеристики следует прийти к выводу, что характеристика языка как государственного лежит в иной плоскости. Государственный язык характеризуется его организационно-правовым статусом, положением, которое он занимает вследствие соответствующих правовых предписаний, и  теми условиями его употребления, которые содержатся в этих правовых предписаниях. Обращение к лингвистическим категориям в некоторых случаях используется как инструментарий правового регулирования, которое, как было указано выше, преследует социальную и правовую цель создания общего коммуникативного пространства в обществе. Объединение общества в конкретном государстве предполагается не только на политической, но и на культурной основе, требующей общего языкового пространства, которое обеспечит эффективное функционирование политической и экономической систем. Результат правового регулирования в сфере языка будет в равной степени неэффективным, его цель не будет достигнута, если законодатель вообще не будет употреблять лингвистических категорий. Именно поэтому для целей обозначения общенационального языка за рубежом возникло понятие «стандартного» языка [Гамперц 1975: 190; Gumperz 1968: 466], претендующего на нейтральность в отношении разных вариантов языка и в то же время выступающего в роли определенного общего языка, объединяющего разные языковые группы. «Стандартный» язык устанавливается через отсылки к определенному источнику, фиксирующему правила языка, который в силу своего и общественного авторитета, и  правового положения становится нормативным, т. е. прескриптивным источником «правильного» и  лексически, и  синтаксически варианта языка. В  качестве такого источника могут быть использованы разного рода словари и грамматики, либо предъявляющие нормативный вариант языка как единственно возможный, либо выделяющие из  всего языкового многообразия «правильный» Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2020. Т. 17. Вып. 1 требует определенности в отношении того, какие правила обязательны для соблюдения исходя из  предписаний об использовании языка в  качестве государственного (напр., какие слова или словосочетания допустимы в  рекламе или в  СМИ), знание каких правил необходимо продемонстрировать при сдаче экзамена на владение государственным языком, наличие подобного «стандартного» языка не просто оправданно, но и необходимо, когда речь идет о государственном языке. «Стандартный» язык в российской лингвистике в силу традиции, восходящей к Пражскому лингвистическому кружку [Чемоданов 1975: 7–8], обозначается как «литературный» язык [ЛЭС 1990: 270–271], что может ввести в  заблуждение тех, кто незнаком с традиционным словоупотреблением в отечественном языкознании. Речь не идет о языке литературы с присущим такому языку жанровым, стилистическим и прочим многообразием, а именно о кодифицированной, наддиалектной норме языка. Именно литературному языку как лингвистической категории в наибольшей степени соответствует понятие государственного языка, хотя эти понятия имеют разное происхождение. Государственный язык соответствует литературному языку с  соблюдением, как совершенно справедливо отмечают О. В. Мякшева и О. Б. Сиротинина, стилистической нормативной дифференциации в разных сферах использования государственного языка [Мякшева, Сиротинина 2017: 86]. Однако гораздо важнее другое. При обсуждении понятия государственного языка этот предмет естественным образом воспринимается как предмет изучения и  экспертизы языкознания (лингвистики), хотя на самом деле его характеристики лежат больше в области социологии и права. Как было изложено и аргументировано выше, понятие государственного языка — это категория не языкознания, а  права, поскольку государственный язык  — это не разновидность языка, а  его официальный статус [Мякшева, Сиротинина 2019]. «Государственный язык» — это термин политического и юридического ряда [Усачева 2013: 127], это правовой статус и правила использования языка в тех сферах, где — для обеспечения единого общественного коммуникативного и  культурного пространства в  государстве  — установлены правила, основная цель которых — обеспечить большинству граждан государства понятность значимой для них информации. Государственный язык в педагогике и образовании Анализ лингвистических характеристик языка как государственного с  точки зрения прикладных задач необходим для того, чтобы обеспечить изучение государственного языка в школе. В настоящее время во многих документах, регламентирующих в нашей стране сферу основного образования, используется термин «государственный язык», хотя во многих случаях трудно понять, что именно под ним подразумевается. Самым простым и очевидным основанием для использования этого термина выступает противопоставление изучения общегосударственного языка изучению «родных» языков. Очевидные затруднения возникают в  ситуации, когда русский язык — это родной язык для большинства школьников. В этом случае предполагается его изучение в качестве родного или в качестве государственного? Ответ будет Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2020. Т. 17. Вып. 1 ской или организационной. С точки зрения методической отечественная традиция обучения языку различает подход к родному и к неродному языкам — и по методам обучения им, и по методам проверки владения ими. В случае изучения родного языка основная цель обучения — научить анализировать язык, говорить на котором и понимать который ученики уже умеют, а также расширить языковые компетенции за счет увеличения словарного запаса, умения точнее и разнообразнее выражать свои мысли, составить представление об уместности или неуместности использования конкретных слов и выражений в определенных ситуациях — так представлены задачи изучения родного языка в Федеральном государственном образовательном стандарте основного общего образования (5–9-й классы, раздел 11.1) [Приказ Минобрнауки 2010]. Обучение неродному языку преследует цель прежде всего научить использовать язык как средство коммуникации, научить понимать устную и  письменную речь и выражать собственные мысли на этом языке. При наличии таких базовых языковых компетенций может идти речь об их развитии — в тех же направлениях, как и при изучении родного языка, но с условием необходимости смотреть на язык «со стороны», а  не «изнутри», предполагая, что использование неродного языка требует большей осознанности и рационального выбора языковых средств, нежели интуитивная речевая деятельность на родном языке [Рыжова 2005]. Разумеется, в  этой системе координат характеристика изучаемого языка как «государственного» выглядела бы странно, явно не соответствуя ни целям, ни содержанию различий в методиках изучения языка. С точки зрения организационной противопоставление «родного» и «государственного» языка предполагает изучение родного языка в  качестве реализации права на сохранение культуры и национальной идентичности, а государственного — скорее как реализации гражданских прав и обязанностей, связанных с причастностью к государству (к нации в политическом смысле): прав, связанных с необходимостью понимать значимую для человека информацию, и  обязанностей, связанных с коммуникацией в официальных сферах (в первую очередь при взаимодействии с государством). Как эти цели могут и должны отражаться в преподавании? Учитывая, что в качестве государственного языка должен использоваться современный литературный язык, обучение «государственному» языку должно предполагать изучение самого понятия нормы языка, средств и способов нормирования и стандартизации литературного языка, социолингвистических представлений о приемлемости и уместности использования тех или иных языковых средств, чтобы четко очертить границы использования литературного языка. Изучение языка как государственного предполагает знакомство с  юридическими нормами и правилами его употребления, в частности знание сфер обязательного использования государственного языка, официальных источников закрепления норм, соблюдение которых необходимо при использовании языка как государственного, и т. п. Знакомство с  нормативными документами, регламентирующими изучение языка в российских школах (федеральными государственными образовательными стандартами, примерными рабочими программами [Баранов и др. 2016; ПримерВестник СПбГУ. Язык и литература. 2020. Т. 17. Вып. 1 дарственный язык» в подобных документах как раз не отражается, а предмет изучения ограничивается общим упоминанием о статусе русского языка как государственного [Буланов и др. 2013: 25]. Таким образом, в педагогике и в нормативных документах, регламентирующих вопросы образования, государственный язык также следует рассматривать в плоскости правовых требований и условий его использования. В противном случае понятие «государственный язык» оказывается лишенным какого-либо содержания, учитывая те выводы, которые были сделаны выше относительно невозможности отнести государственный язык к категориям языкознания. Государственный язык как предмет правового регулирования Учитывая, что понятие государственного языка не относится к понятиям ни языкознания, ни педагогики, оно должно характеризоваться исключительно как правовое. Что именно право регулирует в вопросах использования языка как государственного? Из сказанного выше должно быть очевидно, что прежде всего правовыми нормами определяется, в каких сферах должен использоваться государственный язык. Перечисление в законодательных нормах сфер обязательного использования языка выделяет язык, который провозглашается государственным, среди прочих языков: последние могут использоваться в этих сферах только наряду с государственным, а свободно (т. е. без правовых ограничений) — только в других сферах. Однако если бы дело ограничивалось такими требованиями, эти нормы были бы юридически очень неопределенными, учитывая, напр., что между разными языками и разными диалектами одного языка разницу провести очень сложно. Кроме того, само по себе только лишь обозначение языка, который провозглашается государственным и обязателен к употреблению в обозначенных сферах, не всегда решает главную задачу правового регулирования — обеспечение понятности и доступности излагаемой на нем информации для всех граждан. Недостаточно назвать язык. Нужно определить, какие именно правила и нормы (лексические, синтаксические, орфоэпические, пунктуационные и орфографические) составляют основной, общепонятный для всех, кто владеет этим языком, вариант такого языка, т. е. какие нормы могут быть описаны как «стандартный» или «литературный» его вариант. Кроме того, для любого языка характерны определенные стилистические нормы употребления тех или иных языковых средств в определенных речевых ситуациях (иногда связанных с различным сферами использования языка, иногда отличающихся по иным основаниям — напр., устное или письменное общение с должностными лицами органов государственной власти). Такие стилистические нормы для государственного языка также должны быть определены, причем применительно к конкретным сферам или ситуациям использования языка как государственного. Однако речь не идет о создании каких-то специальных, особых норм государственного языка — в роли таких норм выступают нормы современного литературного языка, формализованные юридическими средствами. Формулировка, которая содержится в нормативных правовых актах [Постановление 2006] и которая вызывает активные возражения лингвистов [Усачева 2013: 129; Мякшева, Сиротинина Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2020. Т. 17. Вып. 1 зовании как государственного языка Российской Федерации» — представляет в качестве норм государственного языка не что иное, как нормы литературного языка, юридически зафиксированные и формализованные в целях обеспечения использования современного литературного языка как языка государственного. Правовое регулирование условий использования языка как государственного справедливо относят к формам государственной языковой политики. Очевидна ориентированность правового регулирования на пурификацию языка, которую можно рассматривать как одну из  задач языкового планирования [Хауген 1975: 445], однако в целом правовое регулирование, в отличие от других видов языкового планирования, не должно рассматриваться как направленное на какой-либо сдвиг языка. Фиксация языковых норм для целей правовой стандартизации языка стремится к  гибким инструментам (в  частности, постоянным переизданиям нормативных словарей), иначе основная цель как правового регулирования, так и языкового планирования вообще [Хауген 1975: 449] — обеспечение эффективной общественной коммуникации  — не будет достигнута. В  то же время в  каждый отдельный момент времени правовые нормы должны давать ответ на вопрос, соблюдение каких языковых норм обязательно в сферах, обеспечивающих общее публичное пространство в стране. Заключение Изложенное выше позволяет сформулировать в качестве общего вывода, что государственный язык — это правовой статус, придаваемый определенному языку в целях обеспечения единства государства (как политической нации), создания единого общественного коммуникативного и  культурного пространства вместе с  установлением формализованных правил, соблюдение которых обязательно в сферах, нормативно определенных и в совокупности формирующих публичное пространство общественной коммуникации. Это пространство не ограничивается только взаимодействием с  государством, а  охватывает гораздо больший круг языковых доменов. Сферы общественной коммуникации, единство языка которой критически важно для обеспечения единства страны, должны включаться в предмет правового регулирования, но эти сферы, с одной стороны, не бесконечны и не охватывают все речевое поведение человека, а с другой — оказываются явно шире, чем официальное взаимодействие с органами государства. Само понятие государственного языка относится к  числу правовых, а  не лингвистических категорий. Функции обеспечения общего коммуникативного пространства государственный язык выполняет, обращаясь к  лингвистической категории «стандартного» (литературного) языка, исходя из  того, что именно эта часть национального (в  лингвистическом значении) языка может обеспечить эффективную коммуникацию между представителями разных языковых сообществ. Указанные характеристики государственного языка должны учитываться при его изучении в школах; образовательные стандарты, программы и другие нормативно-методические документы должны учитывать необходимость освоения правил функционирования государственного языка.Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2020. Т. 17. Вып. 1 Закон 1991  — Закон РФ от 25  октября 1991  г. №  1807-1  «О языках народов Российской Федерации». Ведомости Съезда народных депутатов РСФСР и Верховного совета РСФСР. 1991. № 50. Ст. 1740 (с последними изменениями). Закон 2005 — Федеральный закон от 1 июня 2005 г. № 53-ФЗ «О государственном языке Российской Федерации». Собрание законодательства Российской Федерации. 2005. № 23. Ст. 2199 (с последними изменениями). Постановление 2006 — Постановление Правительства РФ от 23 ноября 2006 г. № 714 «О порядке утверждения норм современного русского литературного языка при его использовании в качестве государственного языка Российской Федерации, правил русской орфографии и пунктуации. Собрание законодательства Российской Федерации. 2006. № 48. Ст. 5042. Приказ Минобрнауки 2007 — Приказ Министерства образования и науки Российской Федерации от 29 мая 2007 г. № 152 «О порядке проведения экспертизы грамматик, словарей и справочников, содержащих нормы современного русского литературного языка при его использовании в качестве государственного языка Российской Федерации». (Регистрационный № 9747 от 2 июля 2007 г.). Бюллетень нормативных актов федеральных органов исполнительной власти. 2007. №. 28. С. 190–191. Приказ Минобрнауки 2010 — Приказ Министерства образования и науки Российской Федерации от 17 декабря 2010 г. № 1897 «Об утверждении федерального государственного образовательного стандарта основного общего образования». (Регистрационный №  19644  от 1  февраля 2011 г.). Бюллетень нормативных актов федеральных органов исполнительной власти. 2011. № 9. С. 67–100. Примерная программа 2018 — Примерная программа по учебному предмету «Русский родной язык» для образовательных организаций, реализующих программы основного общего образования. Одобрена решением федерального учебно-методического объединения по общему образованию. Протокол от 31 января 2018 г. № 2/18. https://fgosreestr.ru/wp-content/uploads/2018/02/ Primernaya_programma_Russkii_rodnoi__yazyk.pdf (дата обращения: 10.10.2019). Словари и справочники Большой юридический словарь 2009  — Большой юридический словарь. Сухарев  А. Я. (ред.). М.: Инфра-М, 2009. 858 с. ЛЭС 1990 — Лингвистический энциклопедический словарь. Ярцева В. Н. (гл. ред.). М.: Советская эн циклопедия, 1990. 685 с. Новая философская энциклопедия 2010  — Новая философская энциклопедия: в  4  т. Т. 1: А–Д. М.: Мысль, 2010. 744 с. Ожегов, Шведова 1996 — Ожегов С. И., Шведова Н. Ю. Толковый словарь русского языка. 3-е изд. М.: Азъ, 1996. 928 с. Словарь социолингвистических терминов 2006  — Словарь социолингвистических терминов. Ми хальченко В. Ю. (отв. ред.). М.: Институт языкознания РАН, 2006. 312 с. Язык и общество 2016 — Язык и общество: Энциклопедия. Михальченко В. Ю. (ред.). М.: Азбуков ник, 2016. 872 c. Minority-Language Related Broadcasting 2003 — Minority-Language Related Broadcasting and Legislation in the OSCE. McGonagle T., Noll B. D., Price M. (eds.). S. l: University of Oxford; Ivir, 2003. https:// www.osce.org/hcnm/78058?download=true (дата публикации: 10.10.2019). The use of vernacular languages 1953 — The use of vernacular languages in education. Ser.: Monographs on fundamental education. Vol. 8. Paris: UNESCO, 1953. 156 p. Учебники Баранов и  др. 2016  — Баранов  М. Т., Дейкина  А. Д., Ладыженская  Т. А., Тростенцова  Л. А., Шанский Н. М. Русский язык: Рабочие программы: Предметная линия учебников Т. А. Ладыженской, Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2020. Т. 17. Вып. 1 ных учреждений. 13-е изд. М.: Просвещение, 2016. Буланов и др. 2013 — Буланов С. В., Серова А. В., Матюшкин А. В. Русский язык как государственный язык Российской Федерации: учебно-методический комплекс модульной программы повышения квалификации преподавателей учреждений начального и среднего профессионального образования: в 2 ч. Ч. 1. М.: Центр совр. образоват. технологий, 2013. 247 с. Вахтин, Головко 2004 — Вахтин Н. Б., Головко Е. В. Социолингвистика и социология языка: учебное пособие. СПб.: Гуманит. академия; Европейский ун-т в С.-Петербурге, 2004. 388 с.

Напиши аннотацию по статье

ЯЗЫКОЗНАНИЕ УДК 342.725:811.161.1’244’26  Белов Сергей Александрович Санкт-Петербургский государственный университет, Россия, 199034, Санкт-Петербург, Университетская наб., 7–9 s.a.belov@spbu.ru Кропачев Николай Михайлович Санкт-Петербургский государственный университет, Россия, 199034, Санкт-Петербург, Университетская наб., 7–9 n.kropachev@spbu.ru Понятие государственного языка Для цитирования: Белов  С. А., Кропачев  Н. М. Понятие государственного языка. Вестник Санкт-Петербургского университета. Язык и литература. 2020, 17 (1): 4–21. https://doi.org/10.21638/spbu09.2020.101 В статье предпринята попытка определить место понятия «государственный язык» в системе смежных категорий как лингвистического, так и правового характера. Употребление этого термина часто соотносится с  разными понятиями, порождая путаницу и неопределенность относительно его содержания. Анализируя причины и цели установления государственного языка, соотнося этот термин с  терминами, которые используются в других языках и которые зафиксированы в рекомендациях экспертов ЮНЕСКО 1953  г., сопоставляя государственный язык с  категориями лингвистики, обобщая высказанные в научной литературе мнения, авторы приходят к выводу, что государственный язык  — это правовая, а  не лингвистическая и  не лингвометодическая категория. Государственный — это правовой статус, придаваемый определенному языку в целях обеспечения единства государства (как политической нации), создания единого общественного коммуникативного и культурного пространства вместе с установлением формализованных правил, соблюдение которых обязательно в  сферах, нормативно определенных и в совокупности формирующих публичное пространство общественной коммуникации. Это пространство не ограничивается только взаимодействием с государством, а охватывает гораздо бóльший круг языковых доменов. Подобные задачи не позволяют ограничить содержание государственного языка одним из функциональных стилей языка, признать его социальным диалектом или жанром языка. Функции обеспечения общего коммуникативного пространства государственhttps://doi.org/10.21638/spbu09.2020.101 © Санкт-Петербургский государственный университет, 20202020 ВЕСТНИК САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКОГО УНИВЕРСИТЕТА Т. 17. Вып. 1ЯЗЫК И ЛИТЕРАТУРА ратурного) языка, исходя из того, что именно эта часть национального (в лингвистическом значении) языка может обеспечить эффективную коммуникацию между представителями разных языковых сообществ. Указанные характеристики государственного языка должны учитываться при его изучении в школах; образовательные стандарты, программы и другие нормативно-методические документы должны учитывать необходимость освоения правил функционирования государственного языка, что в настоящее время не обеспечивается.

порядок слов глагол и прамов обект в устных рассказах на евенкиыском языке. Ключевые слова: порядок слов, устная речь, нарратив, фокусирование, коммуникатив ное выделение, коммуникативная структура, эвенкийский язык. Введение Языков с варьирующимся порядком слов в предложении достаточно много (см. [Testelec, 1998; Vilkuna, 1998; Holmberg, 2000; Göksel, 2013; Zimmerling, Lyutikova, 2015; Kiss, Asztalos, 2016] и др.). Такое варьирование порядка основных членов предложения – подлежащего, сказуемого, дополнения – затрудняет описание синтаксической системы языка и его структурно-типологическую характеристику. Мы рассмотрим эту проблему на материале полевых записей современного эвенкийского языка1. 1 Мы будем использовать корпус устных рассказов (Малые языки Сибири, http:// siberian-lang.srcc.msu.ru/), эвенкийская часть которого создана Е. Л. Клячко на основе экспедиционных материалов группы О. А. Казакевич 2005–2011 гг. Рудницкая Елена Леонидовна – доктор филологических наук, старший научный сотрудник отдела языков народов Азии и Африки Института востоковедения РАН (ул. Рождественка, 12, Москва, 107031, Россия; erudnitskaya@gmail.com) ISSN 1813-7083. Сибирский филологический журнал. 2018. № 1 © Е. Л. Рудницкая, 2018                                                              1990, с. 28]), считается языком типа SOV. Это отмечают как исследователи тунгусо-маньчжурских языков вообще [Суник, 1947, с. 48–49], так и исследова- тели эвенкийского языка, в частности [Колесникова, 1966, с. 177; Nedjalkov 1997, р. 126]. Однако реальные отклонения от порядка OV были зафиксированы уже в устных рассказах начала и середины XX в. Так, Г. М. Василевич [Василевич, 1940, с. 142–143; 1948, с. 79, 101] отмечает, что в литературном эвенкийском языке, который был создан в 1920-х – 1930-х гг. на основе непского, а затем полигусовского говора, глагол обычно следует после дополнения и обстоятельства (как это зафиксировано в языках с жестким порядком SOV, таких как японский и корейский). В устных же текстах почти всех говоров (илимпийский, сымский, подкаменно-тунгусский и др.2) жесткий порядок не соблюдается: дополнение или обстоятельство могут занимать позицию после глагола. Это же подтверждают неопубликованные тексты, записанные Е. П. Лебедевой в 1952 г., в которых прямой объект в большинстве случаев (но не всегда) стоит перед глаголом, а косвенный объект и обстоятельство, при наличии в предложении прямого объекта, часто стоят после глагола (Лебедева, 1952)3. Л. Гренобль, основываясь на полевых данных, испытывала затруднения при определении базового порядка слов и выборе между SOV и SVO [Grenoble, 2000, p. 107–108]. Некоторые исследователи эвенкийского языка [Колесникова, 1966, с. 180–186; Константинова, 1968, с. 84; Nedjalkov, 1997, p. 126 et sqq.] объясняют отклонения от базового порядка слов влиянием фразового ударения или коммуникативной структуры предложения. И. В. Недялков предлагает использовать трансформации, изменяющие базовый порядок слов [Nedjalkov, 1997, p. 126–138], например, топикализацию (перемещение или постановка слова или составляющей в начало предложения или их перенос в конец предложения). Он также рассматривает фокусирование (или эмфазу4) без изменения порядка слов, например, посредством 2 Эвенкийский язык – это множество говоров (см. [Василевич, 1948; 1958; Мыреева, 2004]). С литературным эвенкийским языком эти говоры отождествлять нельзя. В эвенкийско-русских словарях Г. М. Василевич и А. Н. Мыреевой есть пометы относительно употребления заглавного слова в том или ином говоре. Современные говоры делятся на северное и южное наречие (СН и ЮН). Первое примерно соответствует илимпийским говорам Г. М. Василевич, а второе – непскому, подкаменно-тунгусскому, сымскому говорам. В примерах мы для точности также фиксируем говоры, принятые в отдельных селах, см. примеч. 6. В настоящий момент подавляющее число носителей говорят на СН; чисто синтаксические различия между СН и ЮН практически отсутствуют. 3 Тексты Е. П. Лебедевой относятся к ЮН или к СН в зависимости от происхождения рассказчикав; полевые материалы О. А. Константиновой, В. Д. Колесниковой, И. В. Недялкова относятся к ЮН. 4 Согласно [Розенталь, Теленкова, 1976], эмфаза – это эмоциональное или коммуникативное выделение или усиление какого-то фрагмента речи через интонацию, повтор, инверсию или другие средства языка. И. В. Недялков использует термин «эмфаза» (emphasis) в основном в применении к категориям коммуникативной структуры: маркировка топика (темы) предложения, особенно контрастной темы, фокуса (ремы), в том числе контрастного, и вообще для коммуникативного выделения слова или составляющей. Следующий пример иллюстрирует эмфазу на объекте (O) с помощью повтора. (i) baka-Ø –m найти-NFUT-1SG hokto-wə дорога-ACC (Надежда, потерявшись, долго блуждала по лесу и вышла на дорогу) ‘Дорогу нашла, дорогу.’ (2007, Полигус, ЮН, Хадончина Надежда, LR1, 00:04:09.411). hokto-wə дорога-ACC 220                                                               ставлен в [Nedjalkov, 1997, p. 126–138]) или частицы ələ ‘FOC/только’ [Ibid., p. 128]. Материал устных рассказов предоставляет исследователю возможность проследить в связном тексте зависимость порядка слов именно от факторов коммуникативной структуры (топик/тема, фокус/рема, контрастный топик или фокус, фоновая информация и т. п.), поскольку пред- и постконтекст ясно видны в этих рассказах5. Ограничивая наше исследование анализом синтаксической группы «глагол + (прямое) дополнение», постараемся выявить контексты (зависящие не только от факторов актуального членения), в которых предпочтительно наблюдается порядок OV, и контексты, в которых наблюдается порядок VO. Во втором случае мы не претендуем на исчерпывающее описание контекстов в связи с пилотным характером исследования. Предварительный обзор материала, позволил нам предположить, что, по крайней мере, в устном дискурсе в определенных жанрах (прежде всего рассказ) мы имеем дело с порядком SVO, где все предложение – нерасчлененная рема или VO – фокус/рема. Эти случаи не укладываются в систему, предложенную И. В. Недялковым и другими ранее упомянутыми авторами, в которой постглагольная позиция предназначена только для фоновой информации при фокусировании глагола, или – в более поздних текстах – для фокусирования O. Анализируя материал устных рассказов, можно отметить, что есть такие конструкции, в которых порядок OV нейтрален. Они будут рассмотрены в § 1. В § 2 мы рассматриваем нейтральный порядок O и V в рассказе (нарративном тексте). Здесь порядок VO встречается в трех случаях: (1) при фокусировании глагола, тогда V – фокус, а O – известная из предкон текста (фоновая) информация (что отмечалось исследователями); (2) VO контрастивно выделяется, (S)VO – фокус/рема – тут порядок VO нельзя считать производным от OV, поскольку он наблюдается в тех контекстах, где вся группа (S)VO подвергается воздействию факторов дискурса (как правило, это ответ на вопрос, начало повествования или не относящаяся к основной линии повествования информация); (3) О контрастивно выделяется – это заимствование из русского, см. при меч. 11 и § 2. В § 3 будут рассмотрены случаи VO, связанные с меньшей степенью сохранности разных говоров6 и языковой компетенции у менее пожилых носителей: В примерах шифры типа LR, LR1, FM2 и т. п. указывают на рабочие названия рассказов в корпусе (в случае, если у одного рассказчика два или более рассказа). Цифры типа 00:04:87.115 – являются временными точками, соответствующими началу приводимых предложений в акустической записи. Кроме того, мы выделяем полужирным те слова или морфемы, о которых говорится в пояснениях к примеру и на которые следует обратить особое внимание. 5 В устных рассказах мы имеем дело не с порядком слов в предложении как единице языка, а с порядком слов в высказывании как единице речи. Логично было бы согласиться с мнением, что порядок слов в высказывании, будучи обусловлен коммуникативными факторами, может существенно отличаться от порядка слов в предложении как единице языка. Однако мы придерживаемся иной точки зрения: мы считаем, что коммуникативная структура – это один из модулей языка, ее нельзя рассматривать как просто какие-то правила, влияющие на порядок слов в речи, – тем более что коммуникативная структура характерна как для устной, так и для письменной речи. До конца мы не можем прояснить этот вопрос, однако считаем, что коммуникативная структура характеризует предложение как единицу языка, а не только как единицу устной речи. 6 Согласно [Рудницкая, 2016а; 2016б], по материалам рассказов корпуса «Малые языки Сибири» лучше всего сохранились говоры сел Полигус (ЮН), Ванавара (ЮН), Эконда (СН), Чиринда (СН). Неплохо сохранился эвенкийский язык в Хантайском Озере (СН), 221                                                                                                                                                     p. 106–108], встречаются кодовые переключения и целые фрагменты русской речи. В этих рассказах «непроизводный» порядок VO встречается чаще, чем в рассказах на более «чистом» эвенкийском языке. Так, в текстах, записанных в селах Эконда и Чиринда (СН) или Полигус и Стрелка (ЮН) от пожилых носителей, эвенкийский язык сохранился лучше; в Туре (СН) или Белом Яре (ЮН) более заметно «обеднение» (употребление ограниченного числа морфологических показателей и морфосинтаксических конструкций) эвенкийского языка, соответственно в этих рассказах чаще встречается порядок VO. 1. Конструкции с нейтральным порядком OV Согласно [Ibid., р. 107], нейтральным является порядок VO в императивной конструкции, вопросе и в придаточном предложении. Мы рассмотрим только главные предложения. На материале нашего корпуса в императивной конструкции (наш материал противоречит выводу В. Д. Колесниковой [1966, с. 181]) и в отрицательной конструкции с неопределенным местоимением [Константинова, 1964, с. 138–139], где O – такое местоимение, часто маркируемое частицей =dV̅ , предпочтителен порядок OV. В императивной конструкции влияние дискурсивных факторов на глагол или на прямое дополнение проявляется относительно редко и сохраняется базовый порядок OV: (1) а. oro-r-wo олень-PL-ACC haŋī-s-kāt следовать-INCEP-IMP.1PL(IN) [OV] ‘Давайте следом за оленями пойдем!’ [императив] (2005, Полигус, ЮН, Хадончина Надежда, LR1, 00:02:45.342) б. amu-r-wa-n навоз-PL-ACC-PS.3SG ičə-nō-kəl видеть-PRGRN-IMP.2SG [OV] ‘На навоз иди посмотри.’ [императив] (2007, Стрелка, ЮН, Андреева Светлана, LR8, 00:01:44.050) В следующем примере императив употребляется два раза подряд: в нейтральном контексте (2, а) и повторно в (2, б), поскольку автор высказывания (Любовь Еремина, Хантайское Озеро, СН) забыла, что нужно сделать. В (2, б) она вспоминает, что нужно сделать: глагол gir-kal=kə ‘вырезать-IMP.2SG=FOC’ маркируется фокусной частицей =kə (см. [Рудницкая, 2016б]) и предшествует объекту an-jə ‘это-PART’, а не следует за ним: в этом контексте представлен инвертированный порядок слов, допустимый при фокусировании V или O или при эмфазе вообще, что отмечается в литературе: [Колесникова, 1966, с. 185; Константинова, 1968, с. 84; Nedjalkov, 1994, p. 8]. Затем Любовь вспоминает, что именно нужно вырезать; соответствующие имена (‘бумага’, ‘брезент’) – это уточнения к an-jə ‘этоPART’. Эти уточняющие имена в устной речи встречаются часто. Они образуют обособленную уточняющую группу (в наших примерах она отделяется знаком ||) Стрелке (ЮН). Кроме cымского говора (ЮН, Сым и Белый Яр), обеднение грамматических средств и кодовые переключения встречаются рассказах из поселков Тура (СН), Кислокан (СН), Тутончаны (СН). Рассказы, записанные в селах Совречка (СН), Большое Советское озеро (СН), Муторай (ЮН), Суринда (ЮН), очень короткие (или их мало), так что трудно сделать определенные выводы относительно говоров этих поселков. 222                                                                                                                                                     примеры (3, в) и (4, б). (2) а. ‘aŋ-ja o-kəl’ сделать-IMP.2SG gun-ə-n сказать-NFUT8-3SG [OV] это-PART ‘Это самое сделай! – она сказала.’ (2011, Хантайское Озеро, СН, Еремина Любовь, 00:09:28.145) б. ‘gir-kal=kə aŋ-jə || это-PART вырезать-IMP.2SG =FOC [bumagə-ja бумага-PART ‘Вырежи-ка этого самого, бумаги, брезента!’ (Там же, 00:09:30.503) birezəntə-jə]’9 брезент-PART [VO] Рассмотрим отрицательные предложения. В (3, а) ə-wa=da ‘что-ACC=FOC’ является прямым дополнением (О) и маркируется винительным падежом (который может опускаться у слов отрицательной полярности), а также частицей =dV̅ . Заметим, что неопределенное местоимение в отрицательной конструкции занимает предглагольную позицию, не являясь прямым дополнением, как в (3, б). Если сравнить (3, а) и (3, в), видно, что позиция именной группы – прямого объекта – достаточно свободная: имя может находиться как в начале предложения, будучи темой, так и после глагола, являясь фоновой информацией или образуя уточняющую группу, а неопределенное местоимение стоит перед отрицательным глаголом ə- или перед отрицательным причастием (3, г), т. е. неопределенное местоимение занимает предглагольную позицию. (3) а. …ə-wa=da ə-ŋnə-Ø-m NEG-HAB-NFUT-1SG собираться-PTCP.NEG ńəkə-rə что-ACC=FOC (Потом на пенсию пошел и стал сидящим,) ‘…ничего не делаю.’ (2007, Эконда, СН, Удыгир Виктор, 00:03:57.360) (OV) б. …əkun-d’i=da что-INST-FOC bi-s'ō-n быть-PST-3SG (Тогда дети мои маленькие,) ‘не было возможности их хоть чем-нибудь накормить’ (букв.: им чем-нибудь накормиться). (2007, Эконда, СН, Панкагир Алексей, 00:08:41.965) ə-d’əŋō NEG-PTCP.POST ulī-w-rə кормить-PASS-PNEG 7 Конечные уточняющие группы частотны в устной речи вообще, в том числе в эвенкийских рассказах, ср. термин «анти-топик» (anti-topic) [Lambrecht, 1994, p. 202 et sqq.; Féry, 2007, p. 169–170] или «уточняющие определения» / «эхо-ЭДЕ» [Кибрик, Подлесская, 2006, с. 152–153]. 8 Глосса NFUT обозначает небудущее время. Эта и некоторые другие глоссы типа DATLOC (дативно-локативный падеж) появились в результате разработки системы глоссирования (включая словообразовательные показатели) для корпуса устных рассказов на кетском, селькупском и эвенкийском языках (см.: Малые языки Сибири). Система разработана О. А. Казакевич, Ю. Е. Галяминой, Е. Л. Клячко, Н. К. Митрофановой и автором статьи. Она частично базируется на Лейпцигской системе глоссирования (https:// www.eva.mpg.de/lingua/pdf/Glossing-Rules.pdf) и приспособлена для того, чтобы ее можно было использовать для всех трех языков. 9 В квадратные скобки заключен топик/тема, а знаком || отделен уточняющий оборот, образующий отдельную интонационную составляющую (см. примеч. 7). 223                                                               dundə-lī =də̄ земля-PROL=FOC bulta-l-wa] добыча-PL-ACC hula-rə|| ə-fkī NEG-PTCP.HAB оставить.за.собой-PTCP.NEG птица-PL-ACC=FOC girku-ďa-rī-l-wa ходить-IPFV-PTCP.SIM-PL- ACC ə-wa=dā что-ACC=FOC [bəjŋō-wə =də̄ дикий.олень ACC =FOC ‘Ни птиц [летучих], ни по земле ходящих зверей – ничего не оставляет: ни диких оленей, ни лосей.’ (2007, Чиринда, СН, Елдогир Валентина, Сказка про волка, FM2, предложение 5) mōtī-wə=dā] лось-ACC=FOC г. ə-pki ə̄ -wa=da что-ACC=FOC залаять-PTCP.NEG gogo-ro NEG-PTCP.HABIT (Собаку-медвежатницу отправили выслеживать медведя. Собака не может найти медведя и спокойно стоит рядом.) ‘Ни на кого не лает.’ (Учами, ЮН, М. Бухарев, Медведь, предложение 36 (Лебедева, 1952))10 Приведем еще один пример синтаксического контекста, в котором коммуникативные факторы могут быть релевантны в меньшей степени, чем в главном, – это придаточное предложение, ср.: [Grenoble, 2000, р. 107]. Л. Гренобль говорит только о придаточных предложениях с причастными сказуемыми. В материалах нашего корпуса контексты с причастным сказуемым немногочисленны в связи с более частым употреблением финитного глагола в придаточном предложении в бо- лее поздних текстах [Колесникова, 1966, с. 171–172; Nedjalkov, 1997, p. 56–57; Grenoble, 2012, с. 103–104]. Финитные придаточные предложения вместо причастных стали употребляться сравнительно недавно, очевидно, под влиянием русского языка. Что касается вопросительных конструкций, упоминаемых Л. Гренобль, в нашем корпусе рассказов вопросы немногочисленны, так что мы не располагаем достаточным материалом для каких-либо выводов. Кроме того, еще Г. М. Василевич отмечал, что даже в литературном языке в вопросительном предложении (частном вопросе) дополнение или обстоятельство, а также подлежащее могут стоять после фокусируемого глагола [Василевич, 1940, с. 143–144]. 2. Порядок OV и VO в рассказе Согласно работе [Кибрик, 2008, с. 135], в рассказе имеется два главных типа клауз (простых предложений): «собственно нарративные клаузы, передающие цепь упорядоченных во времени событий» и клаузы, обозначающие общие 10 Ср. пример, в котором неопределенное местоимение следует после отрицательного причастия (ii) – здесь фокусируется причастие is-ta ‘достичь-PTCP.NEG’ и неопределенное местоимение стоит после глагола (в соответствии с правилом инверсии, упоминаемом многими авторами, см. выше, и в том числе анонимным рецензентом, – это случай (1) во «Введении»): (ii) is-ta dəg-rə ə-ďiŋə̄ NEG-PTCP.POST лететь-PTCP.NEG достичь-PTCP..NEG tar тот ə-wa=dā что-ACC=FOC (О глухаре) ‘Не может улететь, долететь куда-нибудь.’ (2007, Чиринда, СН, Елдогир Валентина, Сказка про росомаху, FM10, предложе- ние 101) 224                                                               то, что не относится к основной линии рассказа. В нашем корпусе в собственно нарративных клаузах преобладает порядок OV, хотя в каждом новом предложении вся группа сказуемого является фокусом, или ремой. Во втором типе клауз этот порядок нарушается, так что прямое дополнение часто стоит в постпозиции к глаголу. Эта закономерность наблюдается не только в уже рассмотренных случаях фокусирования глагола (примеры (2, б) и (ii), случай (1) во «Введении»). Рассмотрим примеры на случай (2) из «Введения». В рассказе Надежды Хадончиной (2005, Полигус, ЮН, LR1) говорится о том, как она с младшими братьями и сестрами потерялась, когда они одни отправились гулять в лес. Приведем часть повествования о том, как они бродили по лесу. Примеры (4, а, б) (до этого говорится о том, как дети, потерявшись в лесу, долго шли за собакой своих родителей) образуют смену темы. В (4, б) рему образуют и глагол, и прямое дополнение («нашли олененка») – о поиске оленей речи в рассказе не было, дети надеялись, что собака приведет их домой, – однако наблюдается порядок VO11. «Несколько оленей» – уточнение, которое является отдельной уточняющей синтаксической группой: такие группы часто стоят не только после глагольной группы, но могут помещаться и в конец предложения, см. примеры (2, б) и (3, в). (4) а. dolboltono ō-da-n [начало нового отрывка повествования] стать-NFUT-3SG вечером ‘Завечерело.’ (Ср. долбонтоно ‘вечер’, т. е. букв.: ‘вечер настал’ [Болдырев, 2000, с. 167, 443].) (2005, Полигус, ЮН, Хадончина Надежда, LR1, 00:02:34.558) б. baka-ra-w oro-kōn-mə олень-ATTEN-ACC || [VO] найти-NFUT-1PL(EX) oro-r-wo] [adī=wal сколько=INDEF олень-PL-ACC ‘Мы нашли олененка, сколько-то оленей.’ (ср. ады ‘сколько’, ады-вал ‘несколько, сколько-нибудь’ [Болдырев, 2000, с. 20]) (Там же, 00:02:38.751) Далее идет повествование о том, как дети ходили в лесу и что они там делали. В (5, а–г) (где речь идет о Надежде) – предложениях с прямым дополнением – дополнение стоит перед глаголом (OV). При этом ни в одном из этих предложений нет специального фокусирования O или V; о том, что делала Надежда, сообщается в хронологической последовательности. Таким образом, в (5, а–г), как и в (4, б), ремой является сказуемое (OV), что особенно хорошо видно в (5, в–г). В этих контекстах наблюдается порядок слов OV, а не VO. 11 Согласно характеристике порядка слов И. В. Недялковым [Nedjalkov, 1997, p. 129– 131], в нейтральном случае ремы-сказуемого (в предложении типа (4, б)) правила предсказывают порядок OV. При фокусировании прямого дополнения O, O должно ставиться в начальную позицию в предложении, а не в пред- или постглагольную позицию. Если же фокусируется отдельно глагол, И. В. Недялков, как и Г. М. Василевич и другие исследователи, считает, что объект и другие члены предложения стоят после глагола. Согласно И. В. Недялкову, О не встречается в позиции после V ни в случае нейтрального порядка слов, ни в случае особого фокусирования O. Так что даже если предположить, что в этом примере О oro-kōn-mə «олененок» в (4, б) фокусируется, О все равно не должно стоять после V. С точки же зрения В. Д. Колесниковой (ср. пример (8)), при фокусировании O постглагольная (конечная) позиция O возможна [Колесникова, 1966, с. 185]. 225                                                               верховой.олень-ACC.RFL ‘Я нашла своего учака [верхового оленя].’ (Там же, 00:02:42.022) baka-Ø-m найти-NFUT-1SG [OV] б. op'at' опять ‘Мы опять пошли, за оленями.’ (Младшие захотели спать.) (Там же, 00:02:48.541) oro-r-wo олень-PL-ACC следовать-INCEP-NFUT-1PL(EX) haŋī-sin-ə-w [OV] [OV] baka-Ø-m || найти-NFUT-1SG mō-kākūn-mə дерево-INTS-ACC в. asīkta-wa ель-ACC [as= SLIP ‘Я нашла елку, огромное дерево, большое.’ (Младшие заснули под елкой, куда их усадила Надежда.) (2005, Полигус, ЮН, Хадончина Надежда, Рассказ, LR1, 00:03:03.887) həgdi-wə] большой-ACC г. hokto-jə gələ̄ ktə-nō-sinə-Ø-m искать-PRGRN-INCEP-NFUT-1SG дорога-PART ‘Я пошла дорогу искать.’ (Далее рассказывается о том, как нашли младших детей и как после этого нашли Надежду.) (Там же, 00:03:17.245) [OV] В следующем отрывке Елдогир Валентина (2007, Чиринда, СН, LR1) рассказывает о своем отце, его родителях, о том, как он рос. В текст вставлены отрывки о его старшей сестре Ирине Васильевне. При характеристике Ирины Васильевны (6, а, б) рассказчица отклоняется от основной линии рассказа; (6, б) служит аргументом, подкрепляющим (6, а) (о том, что Ирина Васильевна была сильной женщиной). Оба предложения коммуникативно выделяются в дискурсе: после (6, б) в рассказе идет еще одно почти идентичное (6, б) предложение с тем же порядком слов (OV). В (6, б) дополнение стоит после глагола (VO), и в этом предложе- нии рема – сказуемое, как в (4, б) (случай (2)), – результат эмфатической инверсии при эмфатическом выделении всей группы сказуемого. Далее говорится о том, как отец Валентины и его брат выросли и научились охотиться (в режиме нарратива), а потом опять говорится про его старшую сестру Ирину Васильевну, ср. (6, в, г). Клаузы (6, в, г) вписываются в нарративный тип текста, поскольку, хотя только эти два предложения касаются сестры, они представляют перечисление последовательных событий. В (6, г) мы видим порядок OV. Это частичный повтор уже известной из (6, б) информации. Ремой в (6, г) является все сказуемое, как и в (6, б), хотя сказуемое OV коммуникативно не так сильно выделено, как в (6, б). Данный отрывок показывает, что порядок VO используется при эмфатическом выделении всего сказуемого и/или в предложении, выпадающем из последовательности нарративных клауз. (6) а. hō atirkān сильный (высокая степень признака) старуха ‘Сильная старуха была.’ (2007, Чиринда, СН, Елдогир Валентина, LR1, 00:01:17.370) bi-sō-n быть-PST-3SG б. tar irgi-so nəkni-l-bi [VO] тот воспитать-PTCP.ANT младший.сиблинг-PL-ACC.RFL ‘Она воспитала своих младший братьев.’ (Предложение, почти иден- тичное (6, б), повторяется еще раз.) (Там же, 00:01:19.430) 226  əkīn-tin старшая.сестра-PS.3PL старшая.сестра-PS.3PL=FOC mirə̄ n-ə-n выйти.замуж-NFUT-3SG ‘Их старшая сестра [Ирина Васильевна] вышла замуж.’ (2007, Чиринда, СН, Елдогир Валентина, LR1, 00:02:21.810) г. fs'o rawno mirə-kōnəm=da [OV] все равно выйти.замуж-CVB.ANT=FOC nəkni-l-bi младший.сиблинг-PL-ACC.RFL воспитать-DUR-IPFV-PTCP.HABIT ‘Все равно, выйдя замуж, младших братьев воспитывает.’ (Там же, 00:02:27.200) irgī-t-ča-wkī В рассказе Василия Андреева (2007, Стрелка, ЮН, Рассказ о лисице) в клаузах, повествующих о последовательных событиях, представлен преимущественно порядок OV. Порядок VO встречается только в нескольких предложениях. Например, когда отец Василия на несколько дней ушел в поселок за едой и оставил свою семью ждать его в заснеженном чуме, Василий стал постоянно слышать звон колокольчика снаружи чума. Он и его мама долго прислушивались, наконец, мама выглянула из чума и увидела лисицу, которая от голода стала, бегая, грызть веревку от колокольчика, а колокольчик волочился сзади. В (7, а), где в первый раз рассказывается о том, что лисица волочит колокольчик, представлен порядок VO, а в следующем предложении (7, б) – порядок OV. Соответственно в (7, а) можно говорить о большем коммуникативном выделении сказуемого-ремы, чем в (7, б)12. В последних предложениях рассказа Василий делает вывод о свойстве человеческого ума – эти предложения не укладываются в нарратив, и тут (7, в) наблюдается порядок VO, а не OV, хотя ремой является все сказуемое (VO). (7) а. nuŋan irū-ktə-d'ə-rə-n волочить-DSPRS-IPFV-NFUT-3SG колокольчик-ACC 3SG (Мама видит: лисица из-за нашего чума выскочила.) ‘Она волочит за собой колокольчик.’ (2007, Стрелка, ЮН, Андреев Василий, Рассказ о лисице, 00:06:28.219) kəŋgilōn-mə б. kəŋgilōn irū-ktə-d'ə-rə-n волочить-DSPRS-IPFV-NFUT-3SG колокольчик tik-ča-dū упасть-PTCP.ANT-DATLOC место.снаружи-DATLOC-PS.1PL(EX) ‘Колокольчик волочит снаружи по нападавшему’ (снегу). (Там же, 00:06:31.462) tuliγida-dū-wun ətə это в. hujukūn-duk-pī маленький-ABL-RFL mə̄ n-ŋī-wī RFL-PROPR-ACC.RFL (Человеческий ум такой,) ‘с детства помнит свою жизнь.’ (Там же, 00:07:23.215) d'on-ča-d'ə-rə-n запомнить-STAT-IPFV-NFUT-3SG bodo-wī жизнь-ACC.RFL [VO] 12 В (7, б) у О kəŋgilōn ‘колокольчик’ опущен показатель винительного ACC. Согласно [Василевич, 1948, с. 129], в устной речи во многих говорах в начале XX в. было возмож- но неоформленное падежным показателем прямое дополнение (О). В текстах нашего корпуса подобные примеры единичны. 227                                                               ется в коммуникативно выделенных или выпадающих из общего повествования предложениях. Однако в этих случаях отсутствует фокусирование O или V по отдельности. Это мы называем случаем (2). Предложение, не вписанное в повествование или в текущий дискурс, считается коммуникативно выделенным, что вызывает инверсию OV → VO. Этим может объясняться полевой материал Л. Гренобль, о котором говорилось выше: на вопрос «Что случилось?» носители дают ответ с порядком SVO, а не SOV. Теперь рассмотрим пример на случай (3) – фокусирование О (см. примеч. 11). При рассказе очень пожилой (1917 г. р.) рассказчицы Комбагир Анны (2007, Эконда, СН) о раскулачивании и о том, как отбирали оленей, Анна сказала, что сначала «у кулаков оленей взяли тысячи», а затем на вопрос молодой переводчицы, что было потом, ответила предложением (8) с порядком VO. Здесь есть противопоставление «тысячи оленей» и usta-wa-n «всех» (оленей), так что O контрастивно выделено. Однако usta-wa-n стоит в постглагольной, а не начальной позиции – это отклонение от правила вынесения фокусируемого слова в начало предложения, предлагаемого И. В. Недялковым (см. примеч. 11)13 и указывает на возможность постановки фокусируемого O после V [Колесникова, 1966, с. 185]. И. В. Недялков утверждает, что аргумент в постглагольной позиции может только входить в фоновую информацию, а не фокусироваться. Мы тут видим влияние порядка слов в русском языке (с постглагольным фокусом) на эвенкийский порядок слов. (8) ga-wkī-l taduk потом взять-PTCP.HABIT-PL весь-ACC-PS.3SG ‘Потом взяли всех’ (оленей). (2007, Эконда, СН, Комбагир Анна, 00:01:49.306) usta-wa-n Мы не рассматриваем отдельно материал диалогов: в нашем корпусе диалог представлен очень ограниченно. 3. Порядок VO в рассказе в нарративных (обозначающих последовательные или перечисляемые события) клаузах Рассмотрим несколько контекстов из рассказов жителей сел, в которых по результатам исследования [Рудницкая, 2016а; 2016б] отдельные грамматические категории редуцировались или испытали влияние русского языка: например, Тура, Сым, Белый Яр (см. примеч. 6). Рассказчики из села Сым частично утратили компетенцию построения отрицательных конструкций. В селах Сым (ЮН), Белый Яр (ЮН), Тура (СН), Кислокан (СН) и других эвенки употребляют ограниченный набор финитных форм глагола. Использование имеющихся в языке нефинитных форм глагола, аспектуальных аффиксов и частиц в рассказах ограничено наиболее частотными. Тем не менее закономерности порядка слов OV vs VO, перечисленные выше (см. § 2), соблюдаются почти во всех рассказах14. Например, их соблюдает Удыгир Валентина (2008, Кислокан, СН) или Турская Минна (2011, Хантайское Озеро, СН) и другие рассказчики: порядок VO встречается в их речи при отклонениях 13 Примеры с начальной позицией O при его фокусировании приводятся в работе [Nedjalkov, 1997, p. 129–130], а в нашем корпусе, если они и есть, их немного; В. Д. Колесникова приводит пример начальной позиции при фокусировании не для прямого, а для дативного дополнения со значением направления – «на оленя» [Колесникова, 1966, с. 185]. 14 Случаи императивной конструкции в рассказах, в частности, из Туры, Сыма и Белого Яра не были найдены. 228                                                               делении ситуации, обозначаемой VO, или автономном фокусировании O/V. В речи отдельных рассказчиков отмечены случаи порядка VO, которые трудно объяснить коммуникативным выделением или выпадением предложения из «нарратива по А. А. Кибрику». Приведем несколько примеров из рассказа Увачан Инны, самой молодой из рассказчиц 2005–2011 гг., 1969 г. р., из Тутончан (СН). Инна выросла в тайге. В (9, а, б) нам не удалось, исходя из контекста, обнаружить особое фокусное выделение O или V или специальное коммуникативное выделение VO. (9, а) – фрагмент рассказа о том, как проходит жизнь семьи Инны в течение года в настоящее время; (9, б) – фрагмент рассказа о том, как проходило детство Инны. (9) а. …gəŋa-pkī-l d’aptyli-l-wər продукт-PL-ACC.RFL.PL [VO] сходить.за-PTCP.HABIT-PL (Муж Инны почти весь год охотится, а она живет в селе. Ее отец хочет на время съездить в тайгу. Охотники – друзья из тайги собираются за- брать отца в сентябре. А потом они приезжают сюда в сентябре, на оленях приезжают,) ‘забирают продукты.’ (2008, Тутончаны, СН, Увачан Инна, 00:06:10.140) б. tap-d’ə-rə-w [VO] diktə-jə ягода-PART siksiŋa-l-wə… [VO] брусника-PL-ACC собрать-IPFV-NFUT-1PL(EX) əmə-wu-ŋnə-rə-w прийти-TR-HAB-NFUT-1PL(EX) (Когда осень наступала, мы – детей было много – ягоду ходили собирать далеко.) ‘Мы собирали ягоду, приносили, бруснику’ (это брусника). (Там же, 00:11:29.700) В случае нескольких сочиненных прямых объектов (в рассказах обычно используется бессоюзное сочинение: OO…V/VOO…) можно заметить, что у тех рассказчиков, речь которых в большей степени подвержена влиянию русского языка [Grenoble, 2000, p. 107 et sqq.; 2012, с. 201–205] и меньше сохраняет морфосинтаксические характеристики эвенкийского языка, сочиненные прямые объекты ставятся после глагола (10, а), а у более пожилых рассказчиков, лучше сохранивших языковую компетенцию, сочиненные члены остаются перед глаголом (10, б). (10) а. ďəb-dō-wi olro-l-wo ūrə-wə [VOO] есть-CVB.PURP-RFL рыба-PL-ACC мясо-ACC. (Боярин Гергий и его друзья вскормили орленка, который плохо летал и упал в воду, и отпустили его, но он их не забыл… Утром прилетает,) ‘чтобы поесть рыбу, мясо.’ (2009, Сым, ЮН, Боярин Георгий, L_R3, 00:01:38.410) б. [[bəjə ďəfsamda-l-o-n] [OOV] объедок-PL-PART-PS.3SG ďəwu-wkī съесть-PTCP.HABIT человек.мужчина o-ďaŋā-s giramda-mī-l-a] стать-FUT-2PL кость-PEJOR-PL-PART (Бог рассказывает собаке, что ее ждет за рассказ Сатане о том, что Бог делает людей.) ‘Будешь есть объедки человека, кости.’15 (2007, Чиринда, СН, Елдогир Валентина, Сказка о собаке, FM1, предложение 67) 15 Конструкция с o-ďaŋā- ‘стать-FUT-’, которая тут переводится как «Будешь…», упот ребляется несколько раз, и в остальных предложениях V также стоит в конце. 229                                                               у Лапуко Геннадия (2008, Тура, СН), Ивигина Владимира (2009, Сым, ЮН), Богданавой Тамары (2011, Потапово, СН). Выводы В настоящей статье рассмотрена проблема порядка слов (S)OV/(S)VO в эвенкийском языке. Были подобраны синтаксические контексты (императив, отрицательный глагол с неопределенным местоимением), в которых преобладает порядок OV. Рассмотрены жанры рассказа и диалога, и показано, что порядок VO появляется не только в случае фокусирования глагола или прямого дополнения, но и при коммуникативном выделении всего сказуемого (V + O), а также если предложение входит в рассказ, но не является собственно нарративным. Некоторые рассказчики используют порядок VO и в нарративных клаузах, особенно при наличии нескольких сочиненных дополнений. Такие факты свидетельствуют о маркированности порядка VO, но также и о достаточно широкой сфере употребления этого порядка, по крайней мере в устной речи. Кроме того, выбор порядка OV или VO зависит от дискурсивных факторов и, в частности, от дискурсивного статуса клаузы в рассказе (§ 2), что затрудняет выделение базового порядка слов OV, из которого альтернативный порядок VO выводится с помощью каких-то формальных преобразований или только под влиянием факторов актуального членения. На наш взгляд, можно говорить о том, что в устном эвенкийском языке, в частности под влиянием русского языка, есть тенденция к замене одного базового порядка (OV) двумя альтернативными порядками (OV и VO). Благодарим Е. Л. Клячко за предоставление текстов, информации о рассказ- чиках и за помощь по разбору отдельных предложений, а также анонимных рецензентов и редколлегию «Сибирского филологического журнала» за ценные замечания и редакторскую правку.

Напиши аннотацию по статье

УДК 81’367.52 + 81’42 + 811.512.212 DOI 10.17223/18137083/62/15 Е. Л. Рудницкая Институт востоковедения РАН, Москва Порядок слов (глагол и прямой объект) в устных рассказах на эвенкийском языке Современный эвенкийский относится к языкам с нежестким порядком слов, в которых глагол может как следовать за прямым дополнением (OV), так и предшествовать ему (VO). Проанализированные нами контексты позволяют выявить характерные для каждого из порядков (OV и VO) факторы, которые делают предпочтительным или обязательным тот или иной вариант. Данные анализа свидетельствуют о том, что порядок (S)OV не следует считать для современного эвенкийского языка (по крайней мере, в устном варианте) однозначно исходным: мы приводим контексты, в которых выбор порядка OV или VO определяется дискурсивными характеристиками в широком смысле, а не только факторами актуального членения. Порядок VO следует трактовать как маркированный, альтернативный порядку OV.

правописание прописных букв в башкирском языке. Ключевые слова и фразы: башкирское языкознание; орфография; сложные слова; имена существительные; прописное написание; строчное написание. Хусаинова Ляйля Мидхатовна, к. филол. н., доцент Башкирский государственный университет (филиал) в г. Стерлитамаке Lejla-kh@yandex.ru ПРАВОПИСАНИЕ ПРОПИСНЫХ БУКВ В БАШКИРСКОМ ЯЗЫКЕ Орфографически правильно оформленная запись имеет больше шансов на полноценное понимание, восприятие содержания текста читателем. Кодифицирование правил оформления слов на письме предполагают все языки, имеющие письменность. Как правило, практически каждый свод законов правописания включает пункт о передаче заглавных букв на письме. В данной статье нами проведен анализ существующих орфографических правил современного башкирского языка с целью выявления спорных вопросов в оформлении прописных букв и упорядочения некоторых из них. Современная башкирская орфография начала разрабатываться после принятия башкирским языком письма на базе кириллицы в 1940-х гг. Окончательный вариант орфографии башкирского литературного языка тех лет был утвержден указом Президиума Верховного Совета БАССР 23 ноября 1939 г. [5]. На основе этой орфографии был подготовлен орфографический словарь под редакцией башкирского языковеда, автора первой книги об истории башкирского письма К. З. Ахмерова. Однако работа по совершенствованию орфографии продолжалась, и в 1950 г. была утверждена новая редакция орфографии башкирского литературного языка. В 1952 г. увидело свет второе издание словаря К. З. Ахмерова с дополнениями для начальной и средней школ в Москве, где в виде приложения размещена статья «Основные правила правописания», в том числе правила правописания прописных букв [11, б. 26]. Практика использования этих орфографических правил показала некоторые недостатки, вследствие чего постановлением Президиума Верховного Совета Башкирской АССР от 22.10.1981 № 6-3/92 «Об изменениях и дополнениях, внесенных в орфографию башкирского литературного языка» появились новые дополнения, уточнения, и на современном этапе своего развития башкирский язык пользуется именно этой обновленной орфографией 1981 г. Орфографические словари профессора Р. Г. Азнагулова составлены на основе этих правил. Второе издание словаря дополнено приложением, в котором дан полный свод законов орфографии башкирского языка [1, б. 347-363]. Правописанию прописных букв посвящены параграфы 32, 33, 35 IV раздела и полностью V раздел. Согласно заявленной теме статьи далее рассмотрим те правила, которые на практике оставляют двоякое оформление слов и словоформ. Прежде всего, необходимо выяснить функции употребления прописных букв на письме, которые основываются на двух принципах: 1) синтаксический принцип, определяющий членение текста; 2) семантический (дифференцирующий) принцип, связанный с разграничением собственных и нарицательных имен [3, с. 202]. В башкирском языке первый из них – синтаксический принцип – осуществляется последовательно и, как правило, не вызывает затруднений: это первое слово предложения, стихотворной строки, цитаты, включаемой в предложение, первое слово прямой речи после двоеточия, а в диалогах – после тире, которое пишется с прописной буквы. Семантический (дифференцирующий) принцип определяет выделение отдельных слов в тексте как собственных имен, обозначение которых с большой буквы имеет целью их индивидуализацию. Этот принцип Л. В. Щерба называл иероглифическим [10, с. 147], А. А. Реформатский – символическим, что связано «с проявлением своеобразной идеографии» [6, с. 207]. В целом условия оформления заглавных букв включены в действующую орфографию башкирского языка. Тем не менее, на практике наблюдается разнобой при написании некоторых словоформ, что связано с неразработанностью специальных правил орфографии, конкретизирующих то или иное их использование. В частности, трудности возникают: 1) при написании названий организаций; 2) при написании названий статусов мероприятий; 3) при написании названий диалектов и говоров башкирского языка. Вопросу правописания названий организаций, учреждений, предприятий и фирм в башкирском языке посвящена статья Г. Н. Ягафаровой. Как справедливо отмечает автор, для упорядочения башкирского написания названий организаций необходимо учитывать отличительные от русского правописания моменты, обусловленные особенностями порядка слов в предложении и наличием изафетных конструкций в словообразовании башкирского языка. Проанализировав некоторые документы и периодику, Г. Н. Ягафарова указывает на двоякое оформление таких названий, как Рәсәй Фәндәр академияһы и Рәсәй фәндәр академияһы (Российская академия наук), Башҡортостан Республикаһының мәғариф министрлығы и Башҡортостан Республикаһының Мәғариф министрлығы (Министерство образования Республики Башкортостан) [12]. ISSN 1997-2911. № 12 (78) 2017. Ч. 2 Ею предложены следующие дополнения и уточнения к данному вопросу: «В правописании названий организаций, учреждений, предприятий, фирм с прописной буквы пишутся первое слово официального названия и входящие в его состав собственные имена: Рәсәй прокуратураһы (Прокуратура России), Башҡортостан Республикаһы Арбитраж суды (Арбитражный суд Республики Башкортостан), Рәсәй фәндәр академияһы (Российская академия наук). В данном случае следует подчеркнуть, что, в отличие от русского языка, в башкирском языке в названиях учреждений, обычно представленных в виде изафетной конструкции, имя собственное оказывается первым словом названия, вследствие чего нет необходимости выделять прописной буквой другие какие бы то ни было слова. Так, неправильным будет перевод названия Администрация муниципального района Белокатайский район Республики Башкортостан в виде Башҡортостан Республикаһы Балаҡатай районы муниципаль район Хакимиәте, правильно – Башҡортостан Республикаһы Балаҡатай районы муниципаль район хакимиәте» [Там же, с. 147]. Добавим, что в настоящее время справочником по данному вопросу может послужить «Академический словарь башкирского языка» [2], подготовленный под редакцией Ф. Г. Хисамитдиновой, в приложениях к которому представлен перечень наиболее распространенных названий организаций, учреждений на территории Республики Башкортостан. В башкирском языке не регламентирован вопрос, связанный с правописанием слов, обозначающих статус мероприятий, который определяет уровень их проведения. Как правило, мероприятия международного, всемирного, всероссийского уровня не вызывают проблем, а вот региональные, межрегиональные, республиканские мероприятия (слова, обозначающие статус мероприятий) пишутся по-разному: төбәк-ара ғилми-ғәмәли конференция и Төбәк-ара ғилми-ғәмәли конференция (Межрегиональная научно-практическая конференция), республика ғилми-ғәмәли конференцияһы и Республика ғилми-ғәмәли конференцияһы (Республиканская научно-практическая конференция), вуз-ара ғилми-ғәмәли конференция и Вуз-ара ғилми-ғәмәли конференция (Межвузовская научно-практическая конференция). Орфография русского языка этот вопрос определяет так: «В названиях конгрессов, съездов, конференций с прописной буквы пишется первое слово и все собственные имена, например, Лозаннский конгресс I Интернационала, Всемирный конгресс профсоюзов, Всероссийский съезд Советов, Пражская конференция, Апрельская конференция» [7, с. 29]. В башкирском языке, в связи с изменением порядка слов в сложной конструкции, следует писать прописной буквой первое слово и слово, обозначающее статус мероприятия. В современном башкирском языке наблюдается разнобой при написании некоторых названий говоров башкирского языка, как правило, образованных от гидронимов (Дим, Эйек, Һаҡмар, Ҡыҙыл, Әй, Танып, Өршәк, Миәс, Ағиҙел, Ыҡ йылғалары – названия рек), оронимов (Урал тауы – название горы). Об этом свидетельствуют учебники и монографии по диалектологии. Так, профессор Н. Х. Ишбулатов с большой буквы пишет названия не только говоров (Эйек-Һаҡмар, Урта, Әй-Мейәс), но и диалектов: Көньяҡ һәм Көнсығыш диалекттар (Южный и Восточный диалекты), хотя во всех остальных пособиях названия диалектов пишутся строчной буквой [4]. В первых изданиях программ [8] и учебных пособий профессор Р. З. Шакуров придерживался прописных букв в названиях говоров, хотя в последнем издании они даны со строчной буквы [9]. Со строчной буквы оформлены названия диалектов и говоров в работах профессоров Н. Х. Максютовой, С. Ф. Миржановой, Р. Г. Азнагулова. Этого же принципа придерживаются авторы при составлении словарей башкирских диалектов. Двоякое оформление названий говоров и диалектов связано с тем, что о таких лексемах нет информации в правилах орфографии, что, возможно, связано с отсутствием их и в русской орфографии. В русском языке такие наименования не вызывают трудностей вследствие того, что они выступают в роли прилагательного: Дим һөйләше – демский говор. В башкирском языке названия диалектов и говоров не выступают в роли собственных имен, следовательно, их нужно писать co строчной буквы, даже если они образованы от гидронимов и оронимов. Таким образом, исходя из вышеизложенного, на наш взгляд, в современном башкирском языке орфогра фически правильно следующее употребление прописных и заглавных букв: – при написании названий организаций с прописной буквы пишутся первое слово официального назва ния и входящие в его состав собственные имена; – при написании названий статусов мероприятий с прописной буквы пишутся слово, обозначающее статус мероприятия, и название мероприятия; – названия диалектов и говоров башкирского языка пишутся со строчной буквы, так как в данном слу чае гидронимы и оронимы выступают в роли прилагательного. Список источников 1. Аҙнағолов Р. Ғ. Башҡорт теленең орфография һүҙлеге. Өфө, 1998. 368 б. 2. Академический словарь башкирского языка: в 10-ти т. / под ред. Ф. Г. Хисамитдиновой. Уфа: Китап, 2011-2016. Т. I-VIII. 3. Иванова В. Ф. Принципы русской орфографии. Л.: Изд-во ЛГУ, 1977. 228 с. 4. Ишбулатов Н. Х. Башҡорт теле һәм уның диалекттары. Өфө: Китап, 2000. 210 б. 5. Отдел языкознания с лабораторией лингвистики информационных технологий. История отдела [Электронный ресурс] // Институт истории, языка и литературы Уфимского научного центра РАН. URL: http://rihll.ru/linguistics/ (дата обращения: 17.09.2017). 6. Реформатский А. А. Введение в языковедение. М.: Аспект Пресс, 2010. 536 с. 7. Розенталь Д. Э., Голуб И. Б. Русская орфография и пунктуация. М.: Русский язык, 1990. 186 с. 8. Шәкүров Р. З. Башҡорт диалектологияһы курсының программаһы. Өфө: БДПИ, 1999. 40 б. 9. Шәкүров Р. З. Башҡорт диалектологияһы. Уҡыу әсбабы. Өфө: Китап, 2012. 250 б. 10. Щерба Л. В. Языковая система и речевая деятельность. Л.: Наука, 1974. 428 с. 11. Әхмәр Ҡ. Башҡорт әҙәби теленең орфорграфия һүҙлеге. М., 1952. 235 б. 12. Ягафарова Г. Н. О правописании названий организаций, учреждений, предприятий, фирм в башкирском языке // Городские башкиры: традиции и современное общество: материалы VII межрегиональной научно-практической конференции. Уфа: ИИЯЛ УНЦ РАН, 2012. С. 145-148. ORTHOGRAPHY OF UPPERCASE LETTERS IN THE BASHKIR LANGUAGE Khusainova Lyailya Midkhatovna, Ph. D. in Philology, Associate Professor Bashkir State University (Branch) in Sterlitamak Lejla-kh@yandex.ru The article is devoted to the codification of lowercase and uppercase noun forms in the Bashkir language. The names of organizations, events statuses, dialects and accents of the Bashkir language, having double writing of letters, are analyzed. The conclusions are drawn that uppercase letters are used, firstly, when writing the first word in the names of organizations and secondly when writing words denoting the status of an event, but in the names of dialects and accents of the Bashkir language lowercase letters are used. Key words and phrases: Bashkir linguistics; orthography; difficult words; nouns; uppercase writing; lowercase writing. _____________________________________________________________________________________________ УДК 81=111 Данная статья посвящена анализу репрезентации концепта «техническая поддержка» в прецедентных текстах юмористических жанров сетевой культуры. Цель статьи – выявление признаков вышеупомянутого концепта. Исследование доказывает, что основной темой произведений является взаимодействие специалистов из службы технической поддержки и пользователей. Авторы приходят к выводу, что в связи с обширной репрезентацией в сетевых прецедентных текстах данный концепт следует считать одной из констант сетевой культуры. Ключевые слова и фразы: языкознание; когниция; прецедентный текст; концепт; сетевая культура; анекдот. Шиповская Анна Анатольевна, к. филол. н. Тамбовский государственный технический университет shelska@narod.ru Тишкина Ирина Александровна, к. пед. н. Болтнева Наталия Алексеевна, к. филол. н. Российская академия народного хозяйства и государственной службы при Президенте Российской Федерации (филиал) в г. Тамбове tishkinyii@mail.ru; tmbranhgs_end@mail.ru РЕПРЕЗЕНТАЦИЯ КОНЦЕПТА «ТЕХНИЧЕСКАЯ ПОДДЕРЖКА» В ПРЕЦЕДЕНТНЫХ ТЕКСТАХ ЮМОРИСТИЧЕСКИХ ЖАНРОВ РУССКОЯЗЫЧНОЙ СЕТЕВОЙ КУЛЬТУРЫ Бурное развитие информационных технологий за последние десятилетия привело к изменению уклада жизни простых обывателей. Новая более совершенная техника вошла в каждый дом и офис. В своей работе люди постоянно сталкиваются с новыми программными продуктами и регулярным совершенствованием уже имеющихся. Быть в курсе последних изменений на рынке программного и аппаратного обеспечения не представляется возможным для тех, кто не связан с этой областью, и в этой ситуации существенную помощь оказывают службы технической поддержки, призванные решать возникающие конкретные проблемы с продуктом и его использованием. Специалистов данных служб в просторечии принято называть технической поддержкой. Об отражении восприятия их работы в прецедентных текстах юмористических жанров и пойдет речь далее. В настоящий момент одним из наиболее популярных направлений исследований в области когнитивной лингвистики является изучение репрезентации концептов на уровне социальных картин мира. Важно отметить, что, несмотря на многочисленность работ по проблеме вербализации концептов сетевой картины мира как на системном, так и на функциональном уровнях, существует ряд аспектов, нуждающихся в более глубоком изучении. Одним из таких аспектов является репрезентация концепта «техническая поддержка» в сетевых прецедент ных текстах юмористических жанров, на котором мы предлагаем сфокусироваться в рамках данной статьи. Концепт, как единица картины мира, является «мыслительным образом достаточно широкого структурного диапазона: а) по горизонтальной оси – от обобщенных наглядных образов до логических понятий; б) по оси вертикальной – от поверхностных до глубинных слоев кодирования смысла (с разной степенью его эксплицирования). В таком его употреблении концепт (как элемент языкового сознания) является первичной 

Напиши аннотацию по статье

Хусаинова Ляйля Мидхатовна ПРАВОПИСАНИЕ ПРОПИСНЫХ БУКВ В БАШКИРСКОМ ЯЗЫКЕ Статья посвящена кодификации строчных и прописных форм имен существительных в башкирском языке. Анализу подвергнуты названия организаций, названия статусов мероприятий, названия диалектов и говоров башкирского языка, имеющие двоякое оформление на письме. Получены выводы о том, что прописные буквы употребляются, во-первых, при написании первого слова в названиях организаций и, во-вторых, при написании слов, обозначающих статус мероприятия, а в названиях диалектов и говоров башкирского языка употребляются строчные буквы. Адрес статьи: www.gramota.net/materials/2/2017/12-2/48.html Источник Филологические науки. Вопросы теории и практики Тамбов: Грамота, 2017. № 12(78): в 4-х ч. Ч. 2. C. 169-171. ISSN 1997-2911. Адрес журнала: www.gramota.net/editions/2.html Содержание данного номера журнала: www.gramota.net/materials/2/2017/12-2/ © Издательство "Грамота" Информация о возможности публикации статей в журнале размещена на Интернет сайте издательства: www.gramota.net Вопросы, связанные с публикациями научных материалов, редакция просит направлять на адрес: phil@gramota.net УДК 378(072) Статья посвящена кодификации строчных и прописных форм имен существительных в башкирском языке. Анализу подвергнуты названия организаций, названия статусов мероприятий, названия диалектов и говоров башкирского языка, имеющие двоякое оформление на письме. Получены выводы о том, что прописные буквы употребляются, во-первых, при написании первого слова в названиях организаций и, во-вторых, при написании слов, обозначающих статус мероприятия, а в названиях диалектов и говоров башкирского языка употребляются строчные буквы.

предбудущее в деловом языке великого княжества литовского. Ключевые слова предбудущее (второе будущее), западнорусский язык, темпоральность / аспект / модальность, дубитатив, снятая утвердительность, экспериенциальное значение Abstract The paper deals with the semantics and the distribution of the future anterior in the 14th‒16th century official writing of the Grand Duchy of Lithuania. The paper focuses on the construction which comprises a perfective present form of the auxiliary be (bud-) and an l-participle. The paper takes into consideration data from more than 900 charters as well as from the Lithuanian Statute of 1588. The author claims that the future anterior in official Ruthenian is licensed by contexts with suspended assertion (conditional, disjunction, indirect question, propositional predicate, etc.). In most other cases, it is powered by iterative, habitual, or experiencer meanings, or by the multiplicity of the objects involved in the situation. In some contexts, the use of the future anterior is defined exclusively by syntactic rules, i. e., the use in the dependent clause. In this respect, the future anterior is similar to the French subjunctive and the Latin conjunctive at their later stages of grammaticalization. The future anterior in official Ruthenian may also acquire a particular discourse function, i. e., undergo pragmaticalization, which results in the ability of the future anterior to mark an indirect speech act of disproof or cancellation of what was evidenced by the opponent. Ruthenian turns out to be a unique language across Slavic and SAE to feature a widely used dubitative future anterior. Keywords future anterior, Ruthenian language, tense-aspect-modality, dubitative, suspended assertion, experiencer meaning 1. Предварительные замечания Настоящая работа посвящена особенностям употребления форм т. н. предбудущего времени (второго будущего, сложного будущего II) в деловой письменности Великого княжества Литовского XIV‒XVI вв. Фор 2020 №2 SlověneYana A. Penkova мы предбудущего, о которых пойдет речь, представляют собой аналитическую конструкцию, возникшую еще в праславянском языке. Она образовывалась с помощью вспомогательного глагола от основы буд- (*bǫd-) в форме презенса и л-причастия (ниже ‒ буду + л-причастие), ср.: (1) Аще по моємь ѿшествии свѣта сего аще буду Бу҃ ѹгодилъ и приꙗлъ мѧ будеть Бъ҃, то по моємь ѿшествии манастырь сѧ начнеть строити и прибывати в немь1 (Повесть временных лет [Ипат. лет., ок. 1425 г.: 69]). Интерес к предбудущему в деловой письменности Великого княжества Литовского (далее — ВКЛ) вызван несколькими соображениями. Первой причиной является малоисследованность этой конструкции в западнорусском языке. В то время как предбудущее в древнерусской и старовеликорусской письменности изучено подробно2, эта же конструкция, не менее широко представленная в деловых памятниках ВКЛ, до сих пор отдельно не рассматривалась. Х. Станг вовсе не упоминает предбудущее в описаниях делового языка ВКЛ [1935; 1939]. Некоторые сведения о функционировании конструкции буду + л-причастие в Литовском Статуте 1588 г. содержатся в монографии В. Мякишева, посвященной языку этого памятника [2008]. Однако семантика перифразы в названном исследовании описана предельно лаконично: «выражает значение преждебудущего» [Ibid.: 305]. Тот же тезис воспроизводится и Е. А. Смирновой в диссертации, посвященной глагольной системе простой мовы [2011: 145‒146]. При этом, как показывает материал западнорусской письменности, мы едва ли сможем встретить в письменности ВКЛ конструкцию буду + л-причастие в значении «преждебудущего», т. е. в таксисном значении предшествования одной ситуации другой в будущем, не осложненной какими-либо модальными наращениями (см. ниже). Известны и другие исследования, в которых упоминается предбудущее в западнорусском деловом языке. Авторы исторических грамматик, как правило, ограничиваются лишь несколькими примерами из текстов XIV‒XVI вв. [Жовтобрюх et al. 1980: 215‒216]. В [Янкоўскi 1983: 201‒202] указано, что предбудущее в старобелорусском языке с XVI в. начинает выходить из употребления, что, как будет показано ниже, также не подтверждается данными источников. В статье М. Юрковского, посвященной аналитическому будущему в староукраинском 1 Древнерусские примеры приводятся в соответствии с орфографией, принятой в соответствующем издании. 2 На материале деловой и бытовой письменности предбудущее в древнерусских памятниках описано в [Пенькова 2012], на материале переводных памятников — в [Eadem 2014; Eadem 2018], в среднерусском языке XV‒XVI вв. — в [Andersen 2006], [Пенькова 2010; Eadem 2019c]. Slověne 2020 №2Future Anterior in the Document Language of the Grand Duchy of Lithuania языке [1991], рассматривается частотность различных перифрастических конструкций с референцией к будущему. Однако их семантика и характер употребления не описаны вовсе; кроме того, в указанной работе отсутствуют и точные ссылки на источники. Более подробное описание того, как употребляются формы предбудущего в старобелорусских памятниках, представлено в [Бевзенко 1960: 327‒329] и, в особенности, в [Булыка et al. 1988]. В последней работе показано, что в западнорусской письменности в рассматриваемый период мы имеем дело фактически с двумя разными конструкциями, структурно чрезвычайно близкими. С одной стороны, в деловых памятниках ВКЛ продолжает употребляться конструкция буду + л-причастие, восходящая к праславянскому предбудущему и образующая формы от глаголов обоих видов (СВ и НСВ). Эта конструкция, как и предбудущее в древнерусском языке, фиксируется в основном в зависимых типах клауз (условном протасисе, соотносительных придаточных, косвенном вопросе), ср: (2) Такимъ же обычаемъ и жоны, естли будуть не ведали таковое здрады мужов своих, таковые в томъ будуть заховани, яко в третемъ арътыкуле сего розделу о такихъ естъ написано3. [Литовский Статут 1588]; (3) А если бы дети, будучы волни, а хотели прочъ пойти, тогды… маютъ пойти прочъ, толко землю пану своему подати з жытомъ засеянымъ, и съ хоромами, и с тымъ зо всим, с чымъ хто будетъ тую землю пана своего на службе взялъ. [Литовский Статут 1588]. С другой стороны, в переводах на просту мову в рассматриваемый период встречается также новая конструкция, структурно аналогичная старой, однако ограниченная исключительно формами от имперфективных основ. Эта конструкция представляет собой или заимствование из польского языка, или же «бывшее» предбудущее, переориентированное на польскую модель: (4) Кто пакь з ва(с), маючи слоугоу, а онь ореть або волы пасеть, а коли бы с поля пришоль, и не рече(т) ему: борзо сѣдь за сто(л), але речеть ему: зготовай ми што буду вечеряль [ср. польск. będę wieczerzał] ‘кто же из вас, имея слугу, который пашет или пасет волов, и когда [тот] пришел с поля, не говорит ему: скорее сядь за стол, но говорит ему: приготовь мне, что я буду ужинать4’. [Пересоп. ев. 1556‒1561 гг., 295‒295 об.]; 3 Здесь и далее примеры из западнорусских памятников цитируются в упрощенной орфографии. 4 Цитаты снабжаются переводами выборочно только в случае возможных затруднений в понимании текста читателем. В квадратных скобках дается комментарий к тексту, который может содержать уточнения, облегчающие понимание цитаты, а также библейские параллели к тексту. В данных примерах в 2020 №2 SlověneYana A. Penkova (5) Шалѣйте як хочете, однак не будете могли [ср. польск. nie będziecie mogli] завстегнути духа [ср. Экл. VIII, 8] (Креховский Апостол 1560 г. [Огиєнко 1930: 387]); (6) Буду тут ажъ до вечера лежал [ср. польск. będę leżał] (Сборник № 82 XVII в., 333б [Булыка et al. 1988: 188]). В деловую письменность такая полонизированная конструкция (буду + л-причастие НСВ), очевидно, проникала существенно позднее, нежели в переводы (о постепенной полонизации простой мовы на протяжении XVI‒XVII вв. см.: [Мозер 2002]). Поскольку в перечисленных выше работах не ставилась задача подробно описать употребление конструкции буду + л-причастие, выводы, полученные авторами, нуждаются в существенной корректировке и дополнении. Второй причиной, вызвавшей интерес к материалу западнорусской письменности XIV‒XVI вв., послужило то, что деловые тексты ВКЛ фактически являются уникальным источником, отражающим дальнейшую эволюцию восточнославянского предбудущего. В московской (и в целом старовеликорусской) письменности в XVI в. конструкция буду + л-причастие уже практически выходит из употребления5, а вспомогательный глагол превращается в условный союз будет (первые примеры рассогласования между вспомогательным глаголом и л-формой встречаются уже в первой половине XV в., наибольшее распространение условный союз получает в XVII в. ([Пенькова 2019c]), о союзе будет см. также: [Шевелева 2008]). Напротив, в деловой письменности ВКЛ предбудущее продолжает употребляться на протяжении всего XVI в., не обнаруживая признаков синтаксического реанализа, ср. «верное» употребление в (7) и нарушение согласования в (8): (7) И то все, што будуть у пана того своего запоможенье взяли, запълатити. [Литовский Статут 1588 ]; (8) А у кого будет [вм.: будем] мы тое землю заложили в деньгах или Прокофей заложил, — и нам та земля очищати, а Давыда ни довести убытка никоторого. (1550‒1551 гг. Купчая Давыда Иванова с. Бартенева на купленные у игумена Филарета и старцев Сторожевского монастыря дер. Гужево и Два Луковникова… [НКРЯ]). комментариях также приводятся аналогичные конструкции в польском языке, не являющиеся параллелями из польских оригиналов. 5 В северо-западных великорусских говорах, имеющих т. н. новый перфект, обнаруживается и новое предбудущее, использующее действительное причастие прошедшего времени на -вши. Однако такие конструкции более позднего происхождения и в памятниках письменности не зафиксированы, да и в современных говорах чрезвычайно редки, ср.: грибы не будут прошотци [Кузьмина, Немченко 1971: 181]. Slověne 2020 №2Future Anterior in the Document Language of the Grand Duchy of Lithuania Однако дальнейшая судьба предбудущего в диалектах староукраинского и старобелорусского языков действительно была связана с переориентацией на польские образцы, благодаря которой конструкция буду + л-причастие стала употребляться исключительно с формами л-причастий от глаголов НСВ [Булыка et al. 1988: 187‒188]. Такие конструкции до сих пор употребительны в юго-западных и западнополесских говорах украинского языка [Бандрiвський 1960: 72‒73; Жилко 1966: 100‒101] и в западной разновидности украинского литературного языка [Русанiвський 1971: 250]. 2. Материал исследования В настоящем исследовании мы сознательно ограничили себя только материалами деловой письменности, поскольку переводные и в целом более книжные западнорусские тексты свидетельствуют об ином характере употребления буду + л-причастие, нежели тексты деловые (см. об этом выше). Материалом настоящего исследования послужили староукраинские грамоты XIV‒XV вв. (по изданиям [Пещак 1974; Русанівський 1965]), Полоцкие грамоты XIV‒XVI вв. (по изданию [Хорошкевич et al. 2015], Первая книга судных дел 1510‒1517 гг. в составе Литовской метрики (по изданию [РИБ]), Литовский статут 1588 г. (по электронному изданию). Деловая письменность ВКЛ представляет собой огромный массив текстов, поэтому было принято решение ограничиться лишь несколькими срезами эпохи: XIV‒XV вв. (издания староукраинских и полоцких грамот), первая четверть XVI в. (Полоцкие грамоты и Первая книга судных дел Литовской метрики) и последняя четверть XVI в. [Литовский Статут 1588]. Общий объем обработанного материала составил более 900 грамот, в которых было обнаружено 212 примеров употребления форм предбудущего — количество, весьма показательное для конструкции, в целом довольно редкой в письменности. Таблица 1 Количество употреблений предбудущего в деловых текстах ВКЛ XIV–XVI вв. Количество примеров в текстах XIV‒XV вв. Количество примеров в текстах XVI в. Всего186Количество примеров, в которых встречается конструкция буду + л-причастие, распределяется по текстам неравномерно. В целом можно отметить маргинальность предбудущего в ранних памятниках XIV‒XV вв. 2020 №2 SlověneYana A. Penkova и существенный рост частотности в текстах XVI в., заметный даже на ограниченном числе источников. Такой рост может свидетельствовать, с одной стороны, о большей грамматикализации конструкции, с другой стороны — о ее закреплении в деловом формуляре этого периода. 3. Семантика и дистрибуция Конструкции, аналогичные славянскому предбудущему, широко известны в других европейских языках (ср. future perfect в английском, futur antérieur во французском языке). В базовом употреблении они симметричны перфекту и называют результат в будущем или предшествование в будущем, ср. предбудущее в английском языке: (9) By the time you read this I will have left you. Восточнославянское предбудущее, в отличие от своих структурно-функцио нальных соответствий в других европейских языках, почти не знало таких — чисто таксисных — употреблений (см. об этом подробнее в [Пенькова 2014; Eadem 2018; Eadem 2019a]). Напротив, важную роль в употреблении этой конструкции играли условные контексты: условный протасис (10) и семантически близкие к условным соотносительные придаточные (11), реже — аподосис условного предложения (12). Кроме того, в независимой клаузе предбудущее могло выражать предположение о событии в прошлом (13): (10) да аще будет един кралъ, то гривну и 30 рѣзанъ платити ему, или ихъ будет 18, то по 3 гривънѣ и по 30 рѣзанъ платитѣ — ‘и если окажется, что один крал, то гривну и 30 резан платить ему, если же их окажется 18, то по 3 гривны и по 30 резан платить’ (Русская Правда [НПЛК XV в.: 81 об.]); (11) Аще кто челядинъ поняти хощеть познавъ свои, то ко оному вести и, у кого то будет купилъ — ‘если кто-нибудь, узнав своего слугу, захочет забрать его, то вести его к тому, у которого купил’ (Русская Правда [НПЛК XV в.: 80 об.]); (12) аще ли того не сътвориши. то пакы бꙋдеши въспѧть шьлъ въ самарѹ — ‘если ты этого не сделаешь, то обратно пойдешь в Самарру’ (Чудеса Николы XII в. [НКРЯ]); (13) Сн҃ꙋ, аще члв҃кꙋ въ ѹбожεствѣ ѹкрадεть, то прочεε помилꙋи єго, занє нє ꙩнъ то створилъ: ѹбожεство принꙋдило и бꙋдεть — ‘сын, если человек украдет, будучи беден, то помилуй его, так как не он сделал это: должно быть, бедность вынудила его’ (Повесть об Акире Премудром XV в. [НКРЯ]). Slověne 2020 №2Future Anterior in the Document Language of the Grand Duchy of Lithuania В славистике известно два основных подхода к интерпретации славянского предбудущего: темпорально-таксисный, рассматривающий эту форму, прежде всего, как средство выражения таксисного значения предшествования в будущем, и модальный, рассматривающий ее как конструкцию с эпистемическим значением или даже как «предположительное наклонение» (см. обзор библиографии в [Пенькова 2014]; о свидетельствах в пользу второго подхода см.: [Eadem 2018], отдельно о проблеме «время или наклонение» см.: [Eadem 2019а]). В настоящей работе будут рассмотрены некоторые новые свидетельства, которые содержат деловые тексты ВКЛ, в пользу того, что славянское предбудущее обладало рядом свойств, сближающих его с предположительным наклонением. Начиная с влиятельных работ Г. Рейхенбаха, семантика аспектуально-таксисных показателей описывается при помощи таких понятий, как время речи, время события и время отсчета [Reichenbach 1947]. Впоследствии Клейн скорректировал схему Рейхенбаха и вместо времени отсчета ввел другое понятие — время ассерции (topic time), т. е. временной промежуток, относительно которого делается утверждение [Klein 1994]. Апеллируя к времени ассерции, можно предложить простое объяснение различным типам употребления форм предбудущего времени. В том случае, когда предбудущее обозначает событие, расположенное в будущем относительно момента речи и предшествующее другому событию в будущем (т. е. употребляется в своей базовой функции), — как время события (С), так и время ассерции (А) располагаются после момента речи (Р), непосредственно следуя друг за другом, ср. рис. 1: Р С А Рис. 1. Предбудущее в базовой функции Однако в западнорусской деловой письменности конструкция буду + л-причастие употребляется преимущественно для обозначения событий, целиком отнесенных в прошлое, т. е. предшествующих моменту речи. При этом время события (С) расположено до момента речи (Р), а время ассерции (А) все так же отнесено будущему, ср. рис. 2: С Р А Рис. 2. Предбудущее с референцией к прошлому 2020 №2 SlověneYana A. Penkova Последняя схема (рис. 2) показывает разрыв между временем события (С) и временем ассерции (А). Такая ситуация как раз и рождает особый эффект отложенной реализации и эпистемической дистанции: говорящий по каким-то причинам не может или не хочет утверждать, но лишь предполагает вероятность события С, поскольку не обладает о нем полной информацией и относит момент получения полной информации или ее верную интерпретацию к будущему (см. также: [Пенькова 2019b]), ср.: (14) Отрѣшимо замокъ да увидимъ тать ли будет влѣзлъ или инъ хто вшол будет  — ‘откроем замок и посмотрим, вор ли залез или кто-нибудь другой вошел’ (Чэцця 93b 1489 г. [Булыка et al. 1988: 187]); (15) А повѣдаетьс(ѧ), и вам, ратманом, жаловалсѧ. И вы ему и бирича дали. И тот Пашко и с вашим биричом своег(о) виноватца инѧл. Ино тог(о) ви новатца пришод Гарман да силою отнѧл. С вашим ли вѣдомомъ будет(ь) тое оучинил? — ‘он и вам, ратманам, жаловался, и вы дали ему бирича, и тот Пашко с вашим биричем своего ответчика поймал, но Гарман, придя, того ответчика отнял силой. C вашего ли ведома он это сделал?’ (1451—1459 гг. Послание наместника пол. воеводы Андрея Саковича Верькстня (?), пол. бояр, местичей и «всего поспольства» г. Полоцка совету г. Риги с требованием выдать ответчика по делу смольнянина Пашка [Хорошкевич et al. 2015: 134]). В (14) форма предбудущего называет событие, которое произошло до момента речи, однако говорящему неизвестно, какой из альтернативных вариантов соответствует действительности (вошел ли вор или кто-то другой), полная информация будет получена только в будущем. Схожая ситуация представлена и в (15): говорящему неизвестен один из ее аспектов (‘с вашего ведома или без вашего ведома’). 3.1. Предбудущее и снятая утвердительность На основе данных деловых памятников ВКЛ XIV‒XVI вв. можно выделить несколько контекстуальных маркеров снятой утвердительности, сопровождающих такое эпистемическое употребление предбудущего с референцией к событиям в прошлом, до момента речи (о маркерах снятой утвердительности см.: [Падучева 2018]): общий или частный вопрос (пример 15 выше), клауза, зависящая от предиката пропозициональной установки (16), условный союз (17), контекст дизъюнкции (например, разделительный союз) (18), ср: (16) И Олешко Мотовичь а Окула Мишковичь перед нами мовили: мы того не вѣдаемъ, какъ они будуть за отцомъ вашимъ Семѣномъ Вколовымъ а зъ Ивашкомъ Матовымъ въ праве стояли — ‘Олешко Мотович и Окула Slověne 2020 №2Future Anterior in the Document Language of the Grand Duchy of Lithuania Мишкович при нас сказали: мы того не знаем, как они судились с вашим отцом Семеном Вколовым и с Ивашком Матовым’ (1514 г. № 69 Решение по жалобе Святоши и дворян Вколовичей на людей своих Негневитских за отказ их от службы [РИБ 20: 91]); (17) И мы ему велели имъ служити добровольне, а какъ усхочеть пойти прочь, мають его отпустити. А што ся дотычеть шатра, естли будеть его Юхно не сказилъ чимъ, маеть его Миколай взяти; а естли будеть згноилъ або содралъ, маеть ему такъ добрый шатеръ дати, какий пограбилъ въ него — ‘и мы ему велели служить добровольно, а когда пожелает уходить, обязаны его отпустить. А что касается шатра, если Юхно его ничем не испортил, может его Миколай взять, а если [Юхно его] испортил или порвал, должен ему такой же неиспорченный шатер дать, какой у него украл’ (1515 г. № 171 Присуждение с боярина Юхна Станковича денежного вознаграждения в пользу тяглого человека Петреля за нанесение ему побоев, ран и присвоение вещей [РИБ 20: 230]); (18) А естли бы который прирожоный братъ албо дядко, або который ли будь з роду утеклъ до земли неприятеля нашого и земль поганьскихъ не приятелскихъ, тогды делница, то естъ част[ь] его, будеть ли выделена была, альбо и не выделена, спадываеть на Реч Посполитую — ‘а если чей-нибудь родной брат или дядя, или кто-нибудь другой из родственников убежит в землю неприятеля нашего или в землю нехристианскую, тогда надел его, то есть участок его, освобождена ли земля была или не освобождена, переходит во владение Речи Посполитой’ [Литовский Статут 1588]. Однако этим характер употребления предбудущего в деловых памятниках ВКЛ отнюдь не ограничивается. Часть употреблений обнаруживается в контекстах, которые не содержат показателей снятой утвердительности. При этом в них речь также идет о событиях из плана прошлого. На первый взгляд появление конструкции буду + л-причастие, имеющей формальный показатель референции к будущему, в такого рода контекстах выглядит совершенно необъяснимым, ср.: (19) Мещаном на будован(ь)е домов их и на кухню дерево великое и малое в селех и в борех брати около места за три мили… где здавна бирали будуть — ‘Мещанам на строительство домов их и для кухонных нужд дерево большое и малое брать в селах и в лесах около города за три мили… где издавна брали’ (1511 г. Уставной подтвердительный привилей кор. польск. и вел. кн. лит. Сигизмунда Старого мещанам г. Полоцка на пожалование вел. кн. лит. Александра магдебургского права и другие свободы [Хорошкевич et al. 2015: 649]). В (19) речь идет о реальном, а не о потенциально возможном или предполагаемом событии в прошлом. Нельзя утверждать и того, что 2020 №2 SlověneYana A. Penkova один из аспектов ситуации говорящему неизвестен. Такая же ситуация и в примере (20), в которой идет речь о вполне реальном, а не гипотетическом или предполагаемом событии или же событии, один из аспектов которого неизвестен говорящему: (20) Сказали есмо Рачку ему коня отдати… который въ него и теперь лицомъ… а за другого коня, который будеть въ него вмеръ, заплатити чотыри копы грошей — ‘велели мы Рачку отдать ему коня который у него и теперь имеется… а за другого коня, который у него издох, заплатить четыре копейки денег’ (1514 г. № 117 Решение по жалобе Степана Гродского на Бельского судью Юрия Рачка о самоуправстве [РИБ 20: 153]). 3.2. Предбудущее и нелокализованность во времени Попытаемся все же предложить объяснение и для таких употреблений, как в 19 и 20. Как кажется, у подобных контекстов есть некоторые общие особенности, которые их объединяют и тем самым «оправдывают» появление в них форм предбудущего. И в (19), и в (20) конструкция буду + л-причастие называет события, не имеющие конкретной временной локализации (ср. обсуждение этой особенности для перфекта в старославянском в [Плунгян, Урманчиева 2017]). В (19) нелокализованность является следствием узуальной семантики л-формы (бирали)6, в (20) — характеризационной семантики (который будеть вмеръ ≈ умерший, мертвый): для говорящего не имеет принципиального значения, когда именно имела место ситуация, важно только то, что она имела место. Можно выделить несколько типовых ситуаций, в которых предбу дущее называет такое нелокализованное событие в прошлом: ‒ множественность ситуаций (итеративность или хабитуальность), ‒ экспериенциальное значение (сообщение о некотором опыте, по лученном субъектом), ‒ ситуация-обобщение (контекст, подразумевающий множественность некоторых однородных объектов, удовлетворяющих некоторому условию). Итеративность и хабитуальность, впрочем, также можно рассматривать среди маркеров снятой утвердительности (см. об этом: [Падучева 2015] — по отношению к неопределенным местоимениям на -нибудь). Приведем примеры для каждого из типов. Множественность ситуаций (итеративность): (21) Ино мы его жаловали: тые вси вышеи писаные села, отчизну отца его, и выслугу, и куплю, и теж его куплю зъ землями пашными и бортными… и з 6 Ср. употребление конъюнктива вместо индикатива в итеративных контекстах в постклассической латыни [Ernout, Thomas 1964: 400]. Slověne 2020 №2Future Anterior in the Document Language of the Grand Duchy of Lithuania бобровыми гоны, где будет отецъ его на себе бобры бивалъ, потвержаемъ симъ нашымъ листомъ ему вечъно, и его жоне, и их детемъ — ‘Мы его пожа ловали теми всеми вышеуказанными селами, отчиной отца его, и тем, что он выслужил и купил, и купленное с угодьями пашенными и бортными… и бобровыми угодьями, где его отец бивал бобров, подтверждаем этим нашим листом навечно, и его жене и детям’ (1498 г. Подтвердительный лист вел. кн. лит. Александра боярину Полоцкого пов. Олферу Кортеневу на пожалование [вел. кн. лит. Казимира] отцу Олфера сельца Антоникова «вечно» [Хорошкевич 2015: 350]). Экспериенциальное значение: (22) Которыи пѣрвое украдѣт, а дотоуль будеть не крадывал, ино за пѣрвоую татбу виною его казнити — ‘который [человек] первый раз украдет, а до этого никогда не крал, то за первую кражу наказать его штрафом’ (1468 г. Судебник Казимира, 203b‒204. [Булыка et al. 1988: 188]); (23) Тежъ, што бояре полоцкии держат(ь) волостку Дрисецкую по годом, судѧт(ь) и радѧт(ь), ино которыи путники в тои волости живут(ь), а будут(ь) их бояре суживали… ино и ныне бояре, которыи будут(ь) тую волостку держати, их судили по давно, але не мают(ь) их драпежити по давному — ‘Также, что касается волости Дрисецкой, которую держат бояре полоцкие, судят и управляют, то которые лица, получающие доход, живут в той волости, и если их бояре ранее судили… то и теперь бояре, которые будут держать эту волость, их судят по-старому, а не должны их по-старому грабить’ (1499 г. Приговор суда вел. кн. лит. Александра и панов рады по делу между пол. боярами и мещанами о компетенции местных властей [Хорошкевич 2015: 354]). Ситуация-обобщение: (24) А тыи, хто будеть земли покупилъ або позакупалъ, они мають на истцахъ пѣнязей своихъ смотрѣти, кому будуть пѣнязи давали — ‘А те, кто земли купил или взял в залог, они должны получать свои деньги [с тех], кому эти деньги давали’ (1514 г. № 69 Решение по жалобе Святоши и дворян Вколовичей на людей своих Негневитских за отказ их от службы [РИБ 20: 93]); (25) А што будут(ь) мещане… в бояр покупили земли и дворы, то маемъ на обе стороне держати, не рухаючи — ‘А что касается земель и дворов, которые мещане… у бояр купили, то мы должны это со блю дать неизменно’ (1499 г. Приговор суда вел. кн. лит. Александра и панов рады по делу между пол. боярами и мещанами о компетенции местных властей [Хорошкевич 2015: 354]). Таким образом, все эти ситуации объединены некоторым общим свойством: в них идет речь о множественности ситуаций, или различия по 2020 №2 SlověneYana A. Penkova единичности / повторяемости действия нейтрализованы. Так, экспериенциальное значение (ср. будут(ь) их бояре суживали) подразумевает, что ситуация имела место по крайней мере один раз, но могла и повторяться, ситуация-обобщение (ср. будут(ь) мещане… в бояр покупили) означает, что ситуация также могла быть как единичной, однако относиться к множеству неоднородных объектов, так и повторяемой (акт купли-продажи мог иметь место более чем один раз). 3.3. Роль синтаксических правил в употреблении предбудущего Почти все употребления предбудущего в собранном нами корпусе примеров укладываются в предложенную выше классификацию (контексты со снятой утвердительностью и нелокализованные во времени контексты). Однако есть и небольшое количество исключений, в которых нет ни маркеров снятой утвердительности, ни нелокализованных ситуаций. В этих примерах предбудущее обозначает конкретную локализованную ситуацию в прошлом, ср.: (26) И мы… велели есмо имъ тую землю очистити, выехавши на граници тое земли; а естли бы они очистити тое земли не хотели, и они мають паней Войтеховой пенязи отдати, што будуть за тую землю взяли на рокъ передъ Великимъ днемъ — ‘И мы… велели им ту землю очистить [от претензий], выехав за пределы той земли, а если они не захотят очистить эту землю, то они должны отдать пани Войтеховой деньги, которые взяли за ту землю на год перед Пасхой’ (1515 г. № 159 Решение по жалобе жены Войтеха Нарбутовича на королевских бояр братьев Андреевичей, которые не хотят очищать проданного ей имения от предъявляемых претензий [РИБ 20: 212]); (27) А которыи рѣчи ее въ тотъ часъ будѣть въ дому побралъ, на томъ она маеть право поднести от сихъ часовъ въ чотырехъ недѣляхъ — ‘И которые вещи ее [он] в то время в доме поотбирал, о том она имеет право заявить начиная с этих часов в течение четырех недель’ (1515 г. № 166 Дело Людмилы Сузиной с деверем своим Федором Сузиным о разных насилиях [РИБ 20: 223]). По-видимому, в процитированных и подобных примерах действуют преимущественно синтаксические правила употребления предбудущего (контекст соотносительного придаточного оказывается достаточен для возможности употребить конструкцию буду + л-причастие), хотя и здесь, в особенности в (27), можно усматривать ситуацию-обобщение (ср. форму побралъ, подразумевающую дистрибутивность, т. е. множество неоднородных объектов, насильственно отобранных деверем). Весьма показательно, однако, что абсолютное большинство контек Slověne 2020 №2Future Anterior in the Document Language of the Grand Duchy of Lithuania именно зависимые клаузы (прежде всего, соотносительные придаточные, как в примерах 26 и 27). Ниже в таблице 2 приведено количество примеров употребления предбудущего в различных типах клауз: Таблица 2 | 183 Распределение форм предбудущего в различных типах клауз Типы клауз Количество Соотносительные придаточные Общий вопрос Косвенный вопрос Условные придаточные Уступительные придаточные Главная клауза, контекст дизъюнкции7 Всего3532 Абсолютное преобладание зависимых клауз, с одной стороны, и отсутствие специальных маркеров снятой утвердительности в ряде контекстов, с другой, свидетельствуют о том, что семантические основания употребления предбудущего уже начинают стираться, а основным мотивирующим фактором становится в первую очередь зависимый тип клаузы. Нечто подобное можно, к примеру, наблюдать в особенностях использования subjonctif (сослагательного наклонения) в современном французском языке, в котором формы этого наклонения зачастую выступают исключительно как показатели синтаксической подчиненности определенного набора предикатов или союзов [Touratier 2000: 167]. Другая аналогия — латинский конъюнктив, многие употребления которого также могли быть обусловлены исключительно зависимым характером клаузы [Ernout, Thomas 1964: 402‒406]. Действие маркеров снятой утвердительности, с одной стороны, и «синтаксических» правил, с другой, служит еще одним подтверждением в пользу того, что восточнославянское предбудущее — по крайней мере в письменный период — не представляло собой форму относительного времени (другие аргументы в пользу такой трактовки см.: [Пенькова 2018; Eadem 2019а]). В противном случае такая эволюция была бы труднообъяснима. 7 Контекст дизъюнкции учитывался только в главной клаузе, хотя он также зачастую сопровождает контексты условного протасиса. 2020 №2 SlověneYana A. Penkova 3.4. Предбудущее и дискурсивные функции В судных делах Литовской метрики встречается особый тип употребления конструкции буду + л-причастие, который не был рассмотрен выше и который совсем не похож ни на то, как предбудущее употребляется в древнерусских памятниках, ни на приводимые выше примеры из деловых текстов ВКЛ. В этих контекстах предбудущее не называет ни потенциальное событие, ни реальное нелокализованное действие в прошлом, ни реальное локализованное событие в прошлом в составе зависимой клаузы, а используется для пересказа чужих слов и выражения сомнения, несогласия с утверждением о том, что некоторое событие действительно имело место, т. е. фактически — для передачи ирреальной модальности, ср.: (28) И [мы] спытали кончавых людей: што къ таму за отпоръ маетѣ? И яни [так!] рекли: мы, пановѣ, жадного есмо ему кгвалту не чинили, кгвалтомъ есмо на дворець его не находили, а ни замковъ у свирновъ есмо не отрубавали… И Скромовский рекъ: естъли будетѣ вы моцью кгвалтомъ на мой дворець не находили, и челеди моее не перебили, и замковъ у свирновъ не поотрубали, — тотъ мой дворець стаить при вяликой дарозѣ, а въ тотъ часъ тою дорогою ехали три члвки королевскии, люди добрыи, тыи лю[ди] тотъ кгвалъ видели, шлюся тѣперь на тыи люди добрыи. И Кончисъ самъ рекъ тымъ обычаемъ: милый пане Скрамовский! Верю твоему сумненью: естьли будуть тые люди мои тотъ кгвалъ учинили, и я тобѣ тыи люди шиеми выдаю, а платити тобѣ за нихъ кгвалту не буду — ‘и мы допросили людей Кончиса: какое возражение на это имеете? И они сказали: мы, господа, никакого разбоя не чинили, разбойного нападения на дворец его не совершали, замков у житниц не сбивали… И Скромовский сказал: если вы [говорите, что] на мой дворец разбойного нападения якобы не совершали и слуг моих якобы не перебили, и замков у житниц якобы не сбивали, то [я возражу так:] мой дворец стоит у большой дороги, а в то время той дорогой ехали три королевских слуги, знатные люди, те люди тот разбой видели, ссылаюсь теперь на свидетельство тех людей. И Кончис сам сказал таким образом: дорогой пан Скромовский! Верю твоему сомнению: если [окажется верным], что те люди мои учинили тот разбой, то я тебе выдам их головами, а платить тебе за их разбой не буду’. (1510 г. № 52 Решение по жалобе боярина Скромовского на людей боярина Степана Кончиса, которые разграбили дом Скромовского под предлогом розыска данника [РИБ 20: 57]). Судные дела — уникальный источник, передающий речь участников судебных разбирательств. Можно полагать, что эти тексты приближены к особенностям живого языка изучаемого периода, что позволяет говорить об особой дискурсивной функции, которую может развивать предбудущее. Slověne 2020 №2Future Anterior in the Document Language of the Grand Duchy of Lithuania В приведенном примере рассматривается дело об ограблении. При передаче речи стороны, обвиняемой в грабеже, но не признающей своей вины, используются формы перфекта (есмо не чинили, есмо не находили…). Потерпевший же, напротив, подвергает сомнению сказанное обвиняемыми и для того, чтобы подчеркнуть свое сомнение, использует формы предбудущего (будете не находили, не перебили), фактически добавляя к л-формам показатель референции к будущему (буду, будешь и под.), что и переводит называемую ситуацию в ирреальную. Такие употребления, в которых предбудущее выражает дубитативную семантику, не являются исключительной чертой западнорусской деловой письменности. Они спорадически представлены уже в древнейших церковнославянских памятниках [Пенькова 2018]. Однако наиболее близким к рассматриваемым примерам из судных дел является уникальный пример из берестяной грамоты № 531, в котором так же, как и в (28), идет речь о судебном разбирательстве и столкновении точек зрения обвиняемой и обвиняющей сторон. И здесь говорящий также «цитирует» своего оппонента, при помощи форм предбудущего маркируя несогласие с цитируемым, ср.: (29) ѿ анє покло ко климѧтє братє господинє попєцалѹи о моємо орѹдьє коснѧтин⁞ѹ… ажє ти возомолови коснѧтино дала рѹкѹ за зѧтє ты жє брацє господинє молови ємо тако ожє бѹдѹ люди на мою сьтрѹ ожє бѹдѹ люди при комо бѹдѹ дала рѹкѹ за зѧтє то тє ѧ во винє — ‘От Анны поклон Климяте. Господин брат, вступись за меня перед Константином в моем деле… Если же скажет Константин: она поручилась за зятя, — то ты, господин братец, скажи ему так: если будут свидетели против моей сестры, если будут свидетели, при ком я [якобы] поручилась за зятя, то вина на мне’ (Берестяная грамота № 531 (1200-1220) [НКРЯ]). Подробно этот пример рассмотрен в [Пенькова 2019а]. Показательно, что одна и та же ситуация названа в грамоте дважды: один раз с использованием перфекта (дала роукоу за зѧте), второй — с использованием предбудущего (буду дала роукоу за зѧте). Перфект передает точку зрения Константина, утверждающего, что Анна поручилась за зятя. Автор грамоты (Анна), напротив, дистанцируется от этой точки зрения с помощью перифразы буду + л-причастие (‘якобы поручилась’). Ровно такое же столкновение точек зрения и противопоставление форм перфекта и предбудущего имеет место в рассмотренном выше контексте (28) из Литовской метрики. В ранних древнерусских памятниках такие дубитативные употребления предбудущего встречаются в количестве, сопоставимом со статистической погрешностью (фактически в оригинальных текстах зафиксирован только один такой пример), а в старовеликорусской 2020 №2 SlověneYana A. Penkova деловой письменности, в том числе при передаче свидетельских показаний в записи судных дел, не встречаются вовсе. Напротив, в западнорусских судных делах они приобретают характер довольно устойчивых дискурсивных формул: только в исследованных нами 385 документах (Первая книга судных дел ) обнаружено более таких 20 примеров (механизм развития таких дискурсивных формул описан в [Пенькова 2020b]). Приведем еще один подобный пример: (30) И я ихъ нашолъ въ томъ правыхъ, и въ книги земски[и] то записано. И тотъ Михалъ мовилъ передъ нами: тому права не вчинилъ еси мнѣ съ тыми людьми, перевелъ ми тое право. И панъ Рачко мовилъ передъ нами: естли дей буду тебѣ съ тыми людьми не судилъ и ихъ въ томъ правыхъ не нашолъ, шлюся до книгъ — ‘И я их признал в том правыми, и в книги зем ские это записано. И тот Михаил сказал в нашем присутствии: «Ты меня с теми людьми не судил, передал мне то право». И пан Рачко сказал в нашем присутствии: если [ты утверждаешь, что] я тебя с теми людьми не судил и не признал их правыми, то я [возражу тебе тем, что] сошлюсь на записи в книгах’ (1510‒1517 гг. № 142 Две жалобы Михаила Галшовского земскому маршалку на неправильные действия Бельского судьи Юрия Рачка [РИБ 20:185]). Предбудущее с такой дубитативной стратегией встречается в других языках Европы, однако представляет в них довольно редкое явление [Пенькова 2019b], ср. приводимый в работе [Шендельс 1970] пример из немецкого языка с таким же соответствием перфект (курсив) — предбудущее (полужирный) при «цитировании»: (31) — Wo bist du gestern hingegangen — Wo werde ich hingegangen sein? Nach Hause gegangen bin ich. ‘— Куда ты вчера пошел? — Куда я мог пойти? Домой я пошел’. Показательно, что все дубитативные формулы в грамотах ВКЛ встречаются исключительно в контексте с условным союзом, хотя при этом связь между клаузами, соединенными условным союзом, не является условно-следственной. Такие употребления условных предложений представляют собой своего рода косвенные речевые акты на определенном этапе конвенционализации и прагматикализации — закрепления их в функции косвенного речевого акта, опровергающего высказываемое оппонентом или приписываемое ему, «отменяющего» утверждаемое оппонентом (о понятии прагматикализации как превращении в маркер речевого акта см.: [Diewald 2011]). В чем-то такое развитие близко описанному в [Петрухин 2013] перформативному употреблению сверхсложного прошедшего в западнорусских грамотах, которое тоже «отменяет», аннулирует, однако не свидетельство оппонента, а нечто, установленное более ранним актом. Slověne 2020 №2Future Anterior in the Document Language of the Grand Duchy of Lithuania 4. Выводы и перспективы Материал деловых документов ВКЛ дает возможность сделать сразу несколько важных обобщений, касающихся истории форм предбудущего времени в восточнославянских языках и письменности. Во-первых, предбудущее в западнорусском деловом языке XIV‒XVI вв. представляло собой конструкцию, употребление которой определялось совокупностью нескольких факторов: эпистемической модальностью, требующей маркеров снятой утвердительности; нелокализованностью события (итеративным, экспериенциальным значением, ситуациейобоб щением), а также синтаксическими правилами (зависимым характером клаузы). Эти факторы могли действовать как одновременно, так и по отдельности. Признать конструкцию, употребление которой определяется перечисленными факторами, предположительным наклонением мешает только то, что она не обладала свойствами грамматической обязательности. Во-вторых, западнорусский язык является единственным среди славянских языков, а возможно, и единственным среди языков Европы (о предбудущем вне европейского континента, к сожалению, пока известно чрезвычайно мало), в котором предбудущее широко встречается в дубитативных контекстах. В других славянских и в целом европейских языках подобные употребления маргинальны.

Напиши аннотацию по статье

Предбудущее в деловом языке Великого княжества Литовского* Future Anterior in the Document Language of the Grand Duchy of Lithuania Яна Андреевна Пенькова Институт русского языка им. В. В. Виноградова Российской академии наук Yana A. Penkova Vinogradov Russian Language Institute of the Russian Academy of Sciences Москва, Россия Moscow, Russia Резюме1 Настоящая работа посвящена семантике и дистрибуции форм предбудущего времени в деловом языке Великого княжества Литовского XIV‒XVI вв. В центре внимания — конструкция, состоящая из презенса вспомогательного глагола от основы буд- и л-причастия (буду + л-причастие). Работа выполнена на материале Литовского Статута 1588 г. и более чем 900 грамот и судных дел Великого княжества Литовского. Автор показывает, что в деловом западнорусском языке предбудущее лицензируется контекстами со снятой утвердительностью (условный протасис, дизъюнкция, косвенный вопрос, предикат пропозициональной установки и др.). Во многих случаях возможность употребления предбудущего определяется также итеративным, * Автор выражает глубокую признательность Сергею Владимировичу Полехову (ИРИ РАН) за предоставление изданий западнорусских текстов и сердечную благодарность анонимному рецензенту журнала «Словѣне» за ценные замечания. Работа выполнена при поддержке гранта РФФИ: проект № 17‒34‒01061‒ОГН «Славянское второе будущее в типологической перспективе». Ци тирова н ие: Пенькова Я. А. Предбудущее в деловом языке Великого княжества Литовского // Slověne. 2020. Vol. 9, № 2. C. 170–191. Cit a t ion : Penkova Y. A. (2020) Future Anterior in the Document Language of the Grand Duchy of Lithuania. Slověne, Vol. 9, № 2, p. 170–191. DOI: 10.31168/2305-6754.2020.9.2.8 Slověne 2020 №2 This is an open access article distributed under the Creative Commons Attribution-NoDerivatives 4.0 International хабитуальным, экспериенциальным значениями или множественностью объектов-участников ситуации. В некоторых контекстах предбудущее может быть объяснено исключительно синтаксическими правилами, а именно, его употребление вызвано не чем иным, как зависимым характером клаузы. Такая особенность сближает предбудущее с французским или латинским конъюнктивом на поздних стадиях грамматикализации этих наклонений. Предбудущее в деловом языке Великого княжества Литовского также может иметь дискурсивные употребления, т. е. подвергаться прагматикализации. В этом случае эта конструкция превращается в показатель косвенного речевого акта, используемого говорящим для опровержения свидетельства его оппонента. Западнорусский оказывается языком с широким употреблением такого дубитативного предбудущего, что делает его уникальным на славянском и общеевропейском фоне.

представление о речевой културе через призму молодежного сознания по данным регионального социолингвистического эксперимента. Ключевые слова: социолингвистический эксперимент, языковая норма, речевая культура, речевой идеал, ценности. Исследование выполнено при финансовой поддержке РФФИ и Правительства Омской области в рамках научного проекта № 18–412–550001. Научная специальность: 10.00.00 — филологические науки. Введение в проблему исследования (Introduction) Речевая культура является частью духовной культуры человека и характе­ ризует степень развития его личности. По отношению к использованию языка, его литературным нормам и коммуникативным возможностям можно рекон­ струировать систему ценностей носителя языка. Эти ценности значительно раз­ личаются у представителей социума в зависимости от социодемографических, – 1855 – Oxana S. Issers. Representations of Speech Culture Through the Prism of Youth Consciousness… культура — средство достижения эффективности социального взаимодействия (Corson, 1995; Davis, 2016; Garrett, 2001; Wilkins, 2008). Человек в своей деятельности исходит из определенных идеалов, целей, норм, которые осознает как нечто желательное и необходимое, т. е. как свои цен­ ности. В частности, объектами ценностного отношения традиционно являются язык и речь. При этом необходимо учитывать, что представления о ценностях языка исторически изменчивы и неразрывно связаны с социальной стратифика­ цией общества. В аспекте речевой деятельности ценность культуры речи трак­ туется как усвоенная норма (Челидзе, 2011). В социологических исследованиях речевая культура в основном рассматри­ вается как элемент социальных коммуникаций. Социокультурные ценности молодого поколения представляют особый интерес, поскольку они дают воз­ можность заглянуть в будущее, увидеть перспективы общественного развития (Гегель, 1999; Головчин, Леонидова, 2014; Карпухин, 1997). Это касается и пер­ спектив развития языка. Социодинамике речевой культуры студенческой молодежи посвящена дис­ сертация Е. В. Беловой, выполненная в рамках социологического подхода (Белова, 2007). Автор отмечает, что наряду с эталонными требованиями речевой культуры, адресованными всему социуму, допустимо говорить и о речевой культуре отдель­ ных профессиональных, возрастных групп, разных территориальных общностей. Имеет свою специфику и речевая культура студенчества, в которой, по мнению Е. В. Беловой, прослеживается ряд негативных тенденций. Анализируя письмен­ ные работы студентов, в качестве отрицательных характеристик речи студенче­ ской молодежи автор рассматривает значительное количество языковых ошибок, связанных с несоблюдением речевых норм. Опираясь на классификацию типов речевой культуры, предложенную О. Б. Сиротининой и В. Е. Гольдиным, исследо­ ватель изучает эволюцию речевой культуры студента в период обучения в вузе и констатирует: «По-видимому, в студенческой среде элитарная речевая культура не является ярко выраженной ценностью» (Белова, 2007: 3). В то же время рефлексия молодого поколения по поводу речевых идеалов и ценностей родного языка еще не была объектом социолингвистического из­ учения в отечественной социолингвистике. До настоящего времени мы не рас­ полагаем достоверными данными о том, как сами молодые носители языка оце­ нивают уровень речевой культуры — свой и сверстников; какие качества речи – 1856 – Oxana S. Issers. Representations of Speech Culture Through the Prism of Youth Consciousness… думают молодые люди о современных тенденциях развития языка и языковых новациях. Описание языковых норм может осуществляться в нескольких аспектах: с точки зрения реальных речевых практик, восприятия носителями языка, науч­ ной обоснованности нормативных рекомендаций и др. (Bartsch, 1987: 177–178). По мнению финского социолингвиста И. Кауханен, нормы могут быть изучены не только в актуальной практике, но и через оценки, касающиеся употребления языка (Kauhanen, 2006: 42–44). Оценка языковых фактов и дискурсивных практик может быть дана по са­ мым разным признакам (правильно/неправильно, эффективно/неэффективно, красиво/некрасиво, модно/немодно и т. д.), однако основная сфера значений, ко­ торые обычно относят к оценочным, располагается на шкале «хорошо/плохо» (Вольф, 2002: 8). Данная дихотомия в большинстве случаев имеет ярко выра­ женный субъективный характер и определяется ценностными установками но­ сителей языка. Изучение этих ценностных ориентиров конкретных социальных групп играет важную роль в выработке научно обоснованных нормативных ре­ комендаций и их кодификации. Как правило, факты языкового развития, связанные, например, с деактуали­ зацией лексических единиц, волнуют носителей языка гораздо в меньшей сте­ пени, чем новации в языке и речи, — в первую очередь на них сосредоточена метаязыковая рефлексия «наивных лингвистов». В узусе регулярно встречаются новые явления, которые воспринимаются языковым сообществом как отклоне­ ния от языкового стандарта, противоречащие сложившимся речевым привыч­ кам, именно они становятся объектом индивидуальной и социальной оценки, приятия или отторжения (Вепрева, 2006). Каким образом языковое сообщество оценивает языковые явления? Потребность в оценке современных дискурсивных практик испытывают как компетентные носители языка («эксперты»), которые «отвечают» за их про­ фессиональную характеристику в аспекте нормативности, так и рядовые но­ сители, которые путем своего личного выбора способов языкового выражения формируют узус. По поводу экспертов, или «компетентных носителей языка», А. Д. Шмелев заметил, что границы этого множества являются нечеткими: к нему принадлежат те, кого готово признать компетентными языковое сообще­ ство в целом (Шмелев, 2017: 186). Он же определил практику экспертной оценки – 1857 – Oxana S. Issers. Representations of Speech Culture Through the Prism of Youth Consciousness… отнести, в первую очередь, авторов словарей, пособий и справочников, в ко­ торых зафиксированы нормы КЛЯ. Именно поэтому эксперт, для того чтобы высказать собственное суждение по поводу конкретной языковой нормы, об­ ращается к имеющимся источникам. Следствием оказывается консервативность языковой нормы, неоднократно отмечавшаяся лингвистами. Из этой ситуации есть два выхода. Во-первых, для разных случаев оценки нормативности того или иного явления релевантными могут оказаться разные множества экспертов. Степень их «компетентности» и категоричности тоже мо­ жет быть различной. Во-вторых, для выработки представлений о динамике норм и их кодифи­ кации, особенно при разбросе мнений экспертов, может быть полезным знание ценностных ориентиров конкретных социальных групп. А это требует при­ менения соответствующих социолингвистических методов, в первую очередь опросов и анкетирования. Сформулированные выше подходы определили по­ становку задач пилотного социолингвистического эксперимента, проведенного в 2018–2019 гг. в г. Омске. Метод и материал исследования (Methodology and Study Material) Для изучения представлений различных социальных групп носителей язы­ ка о том, «что такое хорошо и что такое плохо» применительно к практикам употребления языка сегодня, было проведено анкетирование учителей и стар­ шеклассников. В задачи эксперимента входило определение современных речевых идеа­ лов носителей языка; выяснение оценок собственной речевой культуры и речи сверстников по четырехбалльной шкале («отлично/хорошо/удовлетворительно/ неудовлетворительно»); выявление конкретных языковых фактов и процессов современной речи, которые негативно оцениваются информантами. Эксперимент проходил в два этапа: на первом этапе были опрошены высо­ коквалифицированные учителя- филологи, подготовившие школьников для уча­ стия в олимпиадах по русскому языку и литературе (Омск, 2018). Выбор инфор­ мантов определялся их профессиональной подготовкой и лингводидактической практикой, требующей компетенции в сфере нормативной оценки языковых фактов. Количество опрошенных составило 54 чел., большая часть информан­ – 1858 – Oxana S. Issers. Representations of Speech Culture Through the Prism of Youth Consciousness… эксперимента представлены в статье (Иссерс, 2018). Получено 92 ответа от 45 информантов (допускалось более одного ответа; 9 человек не дали ответа или ответили «не знаю»). Упомянуто более 30 персон, среди них названы многие медийные лица, находящиеся в фокусе внимания оте чественных телезрителей: телеведущие, спортивные комментаторы, дикторы — 25 (В. Познер, Ф. Тол­ стая, Ю. Вяземский, В. Губерниев и др.); писатели — 19 (Дм. Быков, Л. Улицкая, Т. Толстая, З. Прилепин и др.); актеры, режиссеры, деятели культуры — 13 (Н. Михалков, В. Смехов, М. Пиотровский, С. Безруков); преподаватели вузов и ученые- лингвисты — 10 (М. Кронгауз, А. Зализняк); политики — 6 (В. Путин, С. Лавров, В. Жириновский). Как показал опрос, в ядре представлений о носителях образцовой русской речи опрошенной группы учителей- русистов находятся медийные персоны, сре­ ди которых телеведущие занимают лидирующее положение. Профессиональная деятельность и культурный уровень информантов повлияли на представлен­ ность в ответах имен писателей и других деятелей культуры — в основном это лица телеканала «Культура». Неожиданным было нежелание каждого пятого участника опроса опреде­ литься с собственными предпочтениями (на вопрос о носителях образцовой ре­ чевой культуры они ответили «не знаю»). Это может быть показателем негатив­ ной установки по отношению к речевой культуре современников, в принципе не отвечающей языковому вкусу учителя- филолога. В свою очередь, это также является и косвенным свидетельством ориентации на традиционные речевые нормы и коммуникативные ценности, которые не находят отражения в сегод­ няшней речевой практике (там же: 99). На втором этапе было проведено анкетирование старшеклассников 9–11-х классов. Все они были участниками Всероссийских олимпиад по русскому язы­ ку и литературе (Омск, 2018–2019 гг.). Выбор данной социальной группы был обусловлен, с одной стороны, формированием у учащихся в старшем школьном возрасте ценностных ориентиров по отношению к языку, а с другой — их отно­ сительной неустойчивостью, связанной с конкурирующим влиянием образцов речевого поведения в семье и школе, а также публичных персон российских медиа и блогосферы. – 1859 – Oxana S. Issers. Representations of Speech Culture Through the Prism of Youth Consciousness… жители представлены примерно поровну (54 % проживают в районах Омской области, 46 % — в г. Омске). Среди информантов ¾ участников олимпиад были девушки. Обсуждение и результаты исследования (Discussion and Results) Первый вопрос касался речевых идеалов, поскольку субъективная оценка современной речи опирается на ценностные ориентиры. Он был сформулиро­ ван так: Вопрос 1. Назовите несколько фамилий известных людей — наших совре­ менников, которых вы считаете образцом грамотной, выразительной речи. По ответам составлен следующий список персон и частотность их упоми­ нания (допускалось более одного ответа; цифра показывает количество анкет, в которых встретился тот или иной представитель данной группы): • телеведущие — 51 (В. Познер, А. Невзоров, Я. Чурикова, К. Собчак, Ю. Меньшова, Т. Канделаки, Л. Парфенов и др.); • представители сферы культуры — 32 (К. Хабенский, Д. Поперечный, рэ­ пер Хаски, А. Вассерман, Н. Михалков и др.); • писатели и поэты — 26 (Дм. Быков, В. Пелевин, Е. Гришковец, В. Полозко­ ва и др.); • политики — 12 (В. Путин, С. Лавров, А. Навальный); • преподаватели школы — 6; • другие — 8; • не знаю — 34. (Омск, март 2019, всего 169 ответов. Упомянуто более 60 персон.) Ответы показали, что современный речевой идеал у привлеченных к экспе­ рименту социальных групп совпадает лишь частично. Несмотря на одинаково лидирующее положение в обеих группах информантов телеведущих, на основа­ нии анкетирования установлено, что молодежь ориентируется на иные медий­ ные имена. Различия проявились и на второй позиции рейтинга, где молодые люди отдали предпочтение известным актерам, режиссерам, блогерам. Заметно отличие и по количеству полученных ответов: в молодежной среде списки ока­ зались значительно разнообразнее учительских. – 1860 – Oxana S. Issers. Representations of Speech Culture Through the Prism of Youth Consciousness… касались оценки речевой культуры (своей и сверстников), а также субъективно­ го восприятия современной речи: Вопрос 2. Оцените собственную речевую культуру (подчеркните оценку): неудовлетворительно, удовлетворительно, хорошо, отлично. Вопрос 3. Оцените речь сверстников, с которыми вы общаетесь (подчеркни­ те оценку): неудовлетворительно, удовлетворительно, хорошо, отлично. Вопрос 4. Что Вам не нравится в речи сверстников? Вопрос 5. Что Вам не нравится (раздражает) в современной русской речи? Можете указать общие тенденции, отдельные слова и выражения. Результаты анкетирования показали, что оценка собственной речевой культу­ ры у многих старшеклассников выше, чем оценка речи сверстников: соотношение «хорошо/удовлетворительно» зафиксировано у трети информантов; соотношение «удовлетворительно/неудовлетворительно» присутствует в трех анкетах, «отлично/ хорошо» — в двух. В то же время критическое отношение к собственному уровню владения речью по сравнению со сверстниками отмечено лишь у двух опрошен­ ных. Несколько информантов затруднились в ответах на вопросы 1 и 2 (табл. 1). Таблица 1. Оценка речевой культуры старшеклассников, % Оцените свою речевую культуру Оцените речевую культуру сверстников Отлично — 5 Хорошо — 57 Удовлетворительно — 28 Неудовлетворительно — 2 Нет ответа — 8 Отлично — 1 Хорошо — 37 Удовлетворительно — 54,5 Неудовлетворительно — 7 Нет ответа — 0,5 Развернутые ответы на вопросы 3 и 4 позволяют выявить основания для указанных оценок. В качестве недостатков речи сверстников информанты отме­ тили следующие характеристики (они перечислены по количеству упоминаний в порядке убывания). В «лидеры» общественного осуждения попали нецензурная речь (1/3) и слова- паразиты — их отметило равное количество информантов (1/3). – 1861 – Oxana S. Issers. Representations of Speech Culture Through the Prism of Youth Consciousness… низмы и сленг (отмечено в 20 % анкет). На третьем месте по степени негативной оценки речи сверстников оказалось незнание норм литературного языка (произносительных, лексических и др.): неправильные ударения, употребление слов без учета их значения, неверная форма употребления слов1 и др. Во многих анкетах информанты отмечают неэффективность и невырази­ тельность речи, которая обнаруживается в ее бедности, несвязности, неумении грамотно изъяснять свои мысли/грамотно сформировать свои мысли, скромном словарном запасе, однотипных фразах, примитивности выражения, низкой вы­ разительности. Для лингводидактических целей стоит обратить внимание, что старшеклассники верно понимают связь между мыслью и словом (использова ние некультурных слов, которые плохо выражают мысли). Отдельным объектом негативной оценки являются заимствования и «сокра­ щения» (под последними информанты обычно подразумевают сленговые аббре­ виатуры сетевого общения типа лол), однако эти недостатки находятся на пери­ ферии негативных оценок речи сверстников. Вопрос 4 — о негативных тенденциях в современной речи — демонстрирует несколько иное распределение оценочных суждений. На фоне некритичного от­ ношения 12 % информантов, которые либо не дали ответа на вопрос, либо отве­ тили «все нравится», остальные старшеклассники представили широкий спектр негативных оценок современных дискурсивных практик. Наиболее «раздража­ ющей» характеристикой современной речи явилось активное использование заимствований, которые не единожды обозначаются как «новомодные» (более 30 % информантов высказались критично по отношению к «иностранным сло­ вам», которые «звучат некорректно и глупо», а люди «употребляют эти слова, не до конца понимая их значение»). Следующим основанием для негативной оценки оказалось использование «сокращенных слов» (как правило, из сферы интернет- коммуникации — типа лол, кек, пжл, пста — сокращенное ‘пожалуйста’). Один из информантов указал на тенденцию, которую не отрицают и в научном осмыслении: идет упрощение языка за счет Интернета, другой выразил опасение, что русский язык теряет свою уникальность.Здесь и далее курсивом приводятся высказывания из анкет. – 1862 – Oxana S. Issers. Representations of Speech Culture Through the Prism of Youth Consciousness… тов, хотя отвечающие, как правило, не указывают, о каких нормах — лекси­ ческих, грамматических, орфографических, пунктуационных — идет речь. 10 % опрошенных отметили наличие слов-паразитов как негативную тенден­ цию современной речи. По сравнению с ответами на вопрос 3, где наличие слов-паразитов заняло лидирующее положение на шкале отрицательных оце­ нок речи сверстников, можно сделать вывод, что «засорение» речи словами- паразитами является специфической чертой дискурсивных практик молодого поколения. Жаргон и сленг воспринимают как отрицательные характеристики совре­ менных дискурсивных практик примерно 10 % информантов. Приблизительно такой же процент отрицательных оценок получила и нецензурная речь; как мож­ но судить по результатам анкетирования, эта характеристика не основной «раз­ дражитель» для молодого поколения. Следующим этапом стала проверка декларируемых позиций на представ­ ленном лингвистическом материале. Были даны конкретные примеры новаций в современной русской речи (жаргонизмы, сленг, разговорная лексика, псевдо­ эвфемизмы и др.). Для исключения фактора социальной желательности вопрос был поставлен таким образом, чтобы оценить возможность употребления дан­ ных единиц не самими информантами, а авторитетными публичными персона­ ми, названными в вопросе 1 носителями образцовой речи. Вопрос 6. Могут ли названные Вами в п. 1 персоны употребить в публичной речи (например, в интервью) следующие слова, выражения, фразы? Обратите внимание: здесь и далее мы спрашиваем о том, считаете ли Вы возможным ус­ лышать в их публичной речи данные выражения, а не проверяем знание речевых норм. Поставьте «+», если Ваш ответ «да», «–», если ответ «нет». Обнаружилось, что информанты относятся к речевой практике тех, кого они считают «речевыми идеалами», гораздо терпимее, чем это декларируется в пре­ дыдущих ответах. В частности, были отмечены как приемлемые следующие слова и выражения (в скобках указан процент ответивших «да»): псевдоэвфемизмы — ёжкин (ёшкин) кот 29 %, охренеть 20 %, грёбаный 18 %, зашибись 13 %; жаргонизмы — зашквар 13 %, погоняло 5 %; нарушение норм литературного языка — крайний (в своем крайнем интер вью) 43 %, скуЧНо 38 %, конеЧНо 12 %, ихний 3 %; – 1863 – Oxana S. Issers. Representations of Speech Culture Through the Prism of Youth Consciousness… тая квартира 51 %, закупаться 45 %, отксерить 40 %, выбесить 27 %, видосик 21 %, шампусик 18 %, надрать задницу 13 %, говённый 6 %. Заключение (Conclusion) Результаты пилотного эксперимента по выявлению ценностных ориентиров старшеклассников относительно современных дискурсивных практик позволя­ ют сделать ряд выводов, актуальных для дальнейшего исследования метаязы­ кового сознания молодежи. У подростков сформировано ценностное отношение к речи, которое проявляется в оценке ими языковых новаций, фактов наруше­ ния норм литературного языка, допустимости ненормативных выражений и др. Однако наблюдается «разрыв шаблона» между речевыми идеалами и реальной речевой практикой. С одной стороны, старшеклассники демонстрируют понимание таких ха­ рактеристик культурно- речевых практик, как нормативность, эффективность и этическая составляющая речи. С другой стороны, эксперимент выявил влия­ ние стереотипов, сформированных «наивными лингвистами» и активно транс­ лируемых в российских медиа, в частности о «засорении языка иностранными словами», о «незыблемости языковых норм», о «порче языка» неведомыми си­ лами и т. п. Причинами подобных заблуждений нам представляется отсутствие в школьном преподавании методологической установки и лингводидактической практики, формирующих знания о принципах языкового развития, а также на­ выки научного осмысления современной речи, в т. ч. и языковых новаций. Это ставит лингводидактические задачи формирования у школьников на­ учного подхода к осмыслению языкового развития, а перед научным лингвисти­ ческим сообществом — задачи дальнейшего изучения метаязыковой рефлексии носителей языка.

Напиши аннотацию по статье

Journal of Siberian Federal University. Humanities & Social Sciences 10 (2019 12) 1854–1867 ~ ~ ~ УДК 81’23 Representations of Speech Culture Through the Prism of Youth Consciousness (According to a Regional Sociolinguistic Experiment) Oxana S. Issers* Dostoevsky Omsk State University 55a Mira, Omsk, 644077, Russia Received 28.09.2019, received in revised form 02.10.2019, accepted 09.10.2019 The article discusses the results of a pilot sociolinguistic experiment. Its purpose was to study the ideas of speech culture among high school students using questionnaires. The objectives of the study included the identification of the value- based attitude of informants towards the speech ideal and the carriers of “exemplary speech”, opinions of the level of contemporary youth speech culture, as well as shortcomings and values of modern Russian speech. The questionnaire included high school students’ assessment of language innovations and specific facts of word use, including the norms of the literary language that went beyond the norm boundaries. The survey was conducted among high school students of Omsk and the Omsk region. It was found that, for informants, public media people most often act as carriers of exemplary speech, among which TV presenters, writers, and cultural professionals have a priority. At the same time, 14 % of respondents found it difficult to “personify” their speech ideal in relation to modern speech. Moreover, the results of the experiment showed young people prioritize such characteristics of speech culture as compliance with the norms of the literary language, effectiveness and ethics of speech. At the same time, the experiment revealed the influence of stereotypes about “language clogging with foreign words” perpetuated by Russian media. The author considers the relevance of a scientific approach to understanding language development for high school linguo- didactic practice. Keywords: sociolinguistic experiment, language norm, speech culture, speech ideal, values. The study was carried out with the financial support of the Russian Foundation for Basic Research, and the Government of the Omsk Region as part of a scientific project No. 18–412–550001. Research area: philology. Citation: Issers, O.S. (2019). Representations of speech culture through the prism of youth consciousness (according to a regional sociolinguistic experiment). J. Sib. Fed. Univ. Humanit. Soc. Sci., 12(10), 1854–1867. DOI: 10.17516/1997–1370–0493. © Siberian Federal University. All rights reserved * Corresponding author E-mail address: Isserso@mail.ru ORCID: 0000–0003–4027–6346 This work is licensed under a Creative Commons Attribution-NonCommercial 4.0 International License (CC BY-NC 4.0). – 1854 – сознания (по данным регионального социолингвистического эксперимента) О. С. Иссерс Омский государственный университет им. Ф. М. Достоевского Россия, 644077, Омск, пр. Мира, 55а В статье обсуждаются результаты пилотного социолингвистического эксперимента, целью которого стало изучение представлений о речевой культуре учащихся старших классов. Задачи исследования — выявить методом анкетирования представления информантов о речевом идеале и носителях «образцовой речи», мнения об уровне речевой культуры современной молодежи, а также о достоинствах и недостатках современной русской речи. Вопросы анкеты включали оценку старшеклассниками языковых новаций, в том числе выходящих за границы норм литературного языка. В целях изучения указанных аспектов было проведено анкетирование старшеклассников Омска и Омской области. Установлено, что для информантов в качестве носителей образцовой речи выступают медийные персоны, среди которых приоритетное положение занимают телеведущие, писатели, деятели культуры. 14 % анкетируемых затруднились в «персонификации» своего речевого идеала применительно к современной речи. Результаты эксперимента показали значимость для молодежи таких характеристик речевой культуры, как соблюдение норм литературного языка, эффективность и этическая составляющая речи. В то же время эксперимент выявил стереотипы о «засорении языка иностранными словами», активно транслируемые в российских медиа. Автор считает значимой для лингводидактической практики задачу формирования у старшеклассников научного подхода к осмыслению языкового развития.

причастие в нижнеколымском говоре венского языка. Ключевые слова: эвенский язык, нижнеколымский говор, причастные формы, причастия настоящего, прошедшего, будущего времени, перфектное причастие, причастие возможного действия с оттенком долженствования. Статус причастных форм эвенского языка пока специально не освещен в научной литературе, вопрос об употребительности определенных причастий в диалектах и говорах эвенского языка не вполне ясен. В данной связи представляется актуальным рассмотрение их функционирования в существующих диалектах и говорах. Нижнеколымский говор относится к говорам, не имеющим системного описания, в существующих классификациях говоров и диалектов эвенского языка как отдельная единица был выделен сравнительно недавно [Бурыкин, 2004, с. 79]. Для большинства эвенов Якутии исторически характерно эвенско-якутское двуязычие, а с ХХ в. – эвенско-якутско-русское трехъязычие. Среди представителей же нижнеколымской группы эвенов характерно многоязычие, выраженное в распространении эвенского, юкагирского, чукотского, якутского языков и диалекта Шарина Сардана Ивановна – кандидат филологических наук, заведующая сектором эвенской филологии Института гуманитарных исследований и проблем малочисленных народов Севера СО РАН (ул. Петровского, 1, Якутск, 677007, Россия; sarshar@mail.ru) ISSN 1813-7083. Сибирский филологический журнал. 2017. № 4 © С. И. Шарина, 2017 говора, но и на фонетический и морфологический строй. Состав причастных форм эвенского языка по имеющимся описаниям следующий: причастие настоящего времени с суффиксом -ри / -ди / -ды / -ти / -ты / -си / -ни; причастие прошедшего совершенного времени, или перфектное причастие, с суффиксом -ча / -чэ; причастие будущего времени с суффиксом -дӈа- / -дӈэ- // -диӈа- / -диӈэ-; причастие прошедшего времени с суффиксом -даӈ / -дэӈ (не имеющее атрибутивного употребления); причастие недавнопрошедшего времени с суффиксом -мат / -мэт; причастие давнопрошедшего времени с суффиксом -тла / -тлэ; долженствовательное причастие с суффиксом -нна / -ннэ [Цинциус, 1947; Новикова, 1980; Роббек, 2007]. Из приведенного состава причастных форм в нижнеколымском говоре встречаются не все формы, употребление некоторых причастий в описываемом говоре имеет свои особенности; обнаруживается форма, не отмеченная в существующих описаниях. Причастие настоящего времени в предикативном употреблении – в тех случаях, когда оно употребляется в функции сказуемого и имеет самостоятельное временное значение, – обозначает действие, происходящее в момент речи; при употреблении в функции вторичного предиката оно выражает действие, одновременное с действием, выраженным глагольным сказуемым (финитной формой глагола). Причастие настоящего времени образуется посредством суффикса -ри / -ди / -ды / -ти / -ты / -си / -ни: хуклэри ‘спящий’, дукадды ‘пишущий’, гөни ‘говорящий’. Примеры употребления форм причастия настоящего времени в функции определения и в функции сказуемого в нижнеколымском говоре: (1) Орал дэссидэӈнэтэн тэгэттэвур гуми, бөдэлэлбур тала н`амулакаӈнарап ‘Олени где лежали, садились и грели там свои ноги’; (2) Д`э анан н`улгэвэттит тундарала, эрэйу-дэ иккэрэнни, ибгов-да иккэрэнни, он иһи морали н`улгэвэтти бэй ‘Кочевали по тундре, и с трудностями сталкивались, и хорошее было, конечно, у кочующего по морю человека’; (3) Тадук көйэттэм Андрюшкадук турэрил куӈал көтлэрэптукун` турэрил эгд`эһукэн орид`ур эстэн турэлгэрэл ‘Потом смотрю, из Андрюшкино говорящие сызмальства дети, когда взрослеют, перестают говорить’; (4) Муту ин`ичэдди урэчин биврэр ‘Над нами как будто смеются, бывает’; (5) Поварат ирид`и һовнаддиву, тадук н`и, дяпканмяр д`өр анӈанила гунэ: «Ат дипломна бэйил этэл һовнар» ‘Поваром поступив, когда работала, в 1982 году говорят: «Без диплома людям работать не положено»’; (6) Көтлэм-да яв-да эhэп нодаврар, тачин өтэрэп таткатти ‘Ничего, даже маленькое не выбрасываем, таково старинное учение’; (7) Оран йэсчимэчэклэн бивэттий айы, нар местэлбу гаврарив элэ ‘Бывая на соревнованиях по оленьим гонкам, всегда занимала места’; (8) «Эмэдди ирили аич албудавур, оралбут, д`албут төрутли, окат – упэ», – гуникэн н`өдаврарам ‘«Наступающее лето пусть хорошим будет, оленей, родню нашу оберегай, река – бабушка», – говоря, бросаю’; (9) Тар аканти икэн окат hөрэддивэн элэкэh бөhкэ туhунан ‘То старшего брата песня про то, как ледоход идет на реке’; (10) Тик гунэм д`алнуми-да укчэнми муттут ибго, чаhки укчэндил, hарил hурэлтит ачча ‘Сейчас, с родней разговаривая, говорю, у нас детей хорошо разговаривающих, знающих нет’. Как видно из примеров, в нижнеколымском говоре в атрибутивном употреблении причастие настоящего времени обнаруживает грамматические категории числа, падежа и принадлежности (1), (6), (8). При предикативном употреблении это причастие имеет только формы числа (2), (7), (9), (10). При употреблении в функции вторичного предиката это причастие имеет только две именные грамматические категории – падежа и принадлежности (4), (5). Причастие настоящего времени в говоре может принимать формы залога и вида. 265  вершенное действие и образуется при помощи суффикса -ча / -чэ: ичэ ‘вошедший’, эмчэ ‘пришедший’, елтэнчэ ‘миновавший’. Примеры употребления форм перфектного причастия: Д`э анан һунӈи инэӈиду балдача биһэм, долбу букатын. Һунӊи инэӈи бичэ, мут боллар ярангала биһэп, илкэн унэндулэн. Тала тэгэчэдникэн тар эн`му балдуканча. Туллэ як-та эһни ичучэ биһэ ‘Родилась глубокой ночью, когда мела метель. Был вьюжный день, а мы живем в яранге, в жилище илкэн. Там меня и родила мать. На улице ничего не было видно’; Тарак мину инэӈив ичэлэв мину көлэкэву чикича ‘Когда я появилась на свет, она отрезала мне пуповину’; Тадук ялдивун ярангадук ялдивун унӈэн һавоһонча, һанин унӈэн һавоһонча. Эчин гиркачалан гору-гору гиркачалан. Дьэ һанин унӈиткин ӈэнчэ. Дьэ тарит эчин һэпкуникэн д`э унэндулэи ичэ-ичэ. Тала би бичэ биһэм укал ‘Затем он почувствовал запах дыма, который шел от яранги. Так долго-долго шел. Пошел в сторону дыма. Вот так, принюхиваясь, и дошел до дома. В это время я уже появилась’; Анан яврача һавдиткарача эн`э. Һавди биникэн һутэлкэн одни гунд`ир гуми. Амарла мину гундэн: «Адит-та һину балдуканча биһэм гиркэгэйи» ‘Мама стеснялась того, что родила меня на старости лет. Позже мне сказала: «Правильно сделала, что тебя родила, себе подружку»’; Эчин һунӈэ долан эчин имандав эчин чоӈкоһгарача, эчин көйэткэрэчэ, тарак турлэ бичэ биһэп гуӈнэчэ ‘В пургу выгребал снег, всматривался и сразу говорил, в каком месте находимся’; Таргидатки һойа овкандаттан мэн оролбур эдукур чаһки илбэчэл ‘Чтобы приумножить численность оленей, отсюда своих оленей туда погнали’; Осколала һургэрэрит, тар городла самолет дэвэчэллин ‘Ходили в школу, тогда в город самолеты летали’; Эгд`эн чакунак очалан гөн: «Совкоһу эчин овканд`идда общиналдула уӈдэвур гөми, коӈдолдовур гөми» ‘Когда состоялось большое собрание, сказали: «Совхоза не будет, будут организовывать общины»’; Ӈи-дэ эһни таткатта, эр минн`ун укчэнчэл бэйэл ӈи-дэ ачча, эр элэкэһэл ӈатта, элэкэһэл укчэндэ ‘Никто не исследовал, людей, разговаривающих со мной, уже нет, вот впервые пригласили, впервые заинтересовались’; Д`ɵр биникэhэл балдачал биhит. Тар таррочин иӈэн`hи ялдундула н`улгэд`энчэл д`албу ‘Вдвоем появились на свет. Во время таких холодов родители кочевали’. В нижнеколымском говоре перфектное причастие на -ча / -чэ обнаруживает грамматические категории числа, падежа и принадлежности. В речи информантов весьма активно используются перфектные причастия, оформленные различными показателями залога: средневозвратного (хаӈанапча ‘сшитый’, бэрипчэ ‘потерянный’), побудительного (эрэлукэнчэ ‘огибал’, куняhамканча ‘поймала’), реципрока (дилмаччал ‘боролись’); вида (бивэткэрэчэл ‘бывали’) [Шарина, 2016]. Причастие будущего времени, обозначающее действие, которое произойдет или может произойти после момента речи, в эвенском языке образуется посредством суффикса -дӈа- / -дӈэ / -диӈа / -диӈэ, например: явчидӈа ‘тот, кто будет пасти ночью’, эмдиӈэ ‘тот, кто придет’, гөндиӈэ ‘тот, кто скажет’. В нижнеколымском говоре употребление причастия будущего времени имеет определенные особенности. Набор грамматических категорий у причастия будущего времени в говоре исчерпывается только притяжательными формами, формы множественного числа и формы косвенных падежей данного причастия практически не употребляются. Особенностью причастия будущего времени в говоре является и то, что оно употребляется и в значении долженствовательного наклонения, выражающего обязательное осуществление действия в будущем [Шарина, 2015, с. 212]. Примеры употребления причастия будущего времени: Эчин эр эрэгэл эчин укчэнникэн таткачад` овми багар як-то овомча, д`улэһки яккул-ла бөhкэ һовноһнан, бэй гөнд`иӊэн-дэ гөмчэ ‘Если сейчас начнется исследование языка, может, что-то получилось бы, в будущем, как будто лед трогается, человек будет говорить, заговорил бы’; Эн`э боллар гуӈдэрин: «Э, эрэ дали одни эдэрд`иӈэву, 266  своего найду», – говорила’; Фольклорные песни конкурс од`иӈаву, «Мастерицы Севера» оврарам ‘Конкурс фольклорных песен должна организовать, «Мастерицы Севера» провожу постоянно’; Нандалбу эчин нодарид`ур эчин муӈӈавгарар куӈал. Ӈи нандав буд`ин, тарак һурд`иӈэн ‘Дети вот так держат шкуры и подбрасывают. Кто шкуру упустит, тот должен уйти’; Мут болла тачин нэкрид`ур булкуллаһын орин, hэйэктики икэд`иӈэт биһин, тарав болла һэд`элэгэлдэ гөнит ‘А мы, совершая такой (обряд), запутались, должны были чукотскую песню спеть, но решили станцевать хэде’; Һурд`иҥэт дали одни ‘Скоро мы должны поехать’; Тала тар «Хозяйка чума» од`иӈаву ‘Там «Хозяйку чума» проведу’; Куӈал умэтэлд`ин командалдук таӈд`иӈаттан тадук тулматчиӈаттан ‘Дети по одному от команды должны прочитать и перевести’; Би ӈэнукэрбу гун`д`им, hу hинмач илкэдич гунд`иӈэhнэн, hари команда ӈали ул`диӈан, тадук гунд`иӈэн илкадич ‘Я буду говорить загадки, вы быстро должны сказать по-эвенски, знающая команда должна подать знак рукой, потом должна сказать по-эвенски’. В нижнеколымском говоре обязательное осуществление действия в будущем выражают и конструкции с причастием будущего времени типа: һурд`иӈэ тустак в значении ‘обязан пойти’, hад`иӈалкан биhэм в значении ‘я должен знать’, итчиӈэh кэhни в значении ‘ты должен увидеть’. Данные конструкции или подобные им сочетания ранее в грамматических описаниях говоров и диалектов эвенского языка не отмечались, хотя известно их функционирование в некоторых западных говорах. Рассмотрим их подробнее. В первом случае при образовании конструкции һурд`иӈэ тустак в значении ‘обязан пойти’ используется якутское заимствование. В якутском языке формообразующая частица тустаах образует долженствовательное наклонение от причастия на -ыах: барыах тустаах ‘должен уехать, уйти (он)’, этиэх тустаахпын ‘должен сказать (я)’, сайыннарыах тустааххын ‘должен развивать (ты)’. В приводимых ниже примерах якутизм тустак используется для передачи значения обязательного осуществления действия, однако, в отличие от якутского языка, в эвенском языке данная частица не принимает притяжательного оформления: Миан д`ɵр час одакан бэкэчэн hагара гуӈнэр, букатын умэн-дэ умэн турэм эд`иӈэ тустак турэр намдула ‘Как наступает двенадцать часов, всем нельзя шуметь, даже ни одного слова не должны говорить у моря’; Если даже эчин букатын туконикан турэд`ин, биhэд`ин эчин, потому что аканти, эмд`э биhэд`иӈэ тустак ‘Если даже возмущается, будет молча сидеть, потому что это наш старший брат, младший не должен пререкаться’; Тадук стадакки һурд`иӈэ тустак ‘Оттуда я обязана поехать в стадо’. Вторая конструкция характеризуется тем, что включает в себя причастие будущего времени на -д`иӈа, оформленное суффиксом принадлежности -лкан, которое обозначает обязательное выполнение действия в будущем. Здесь явно усматривается схема формирования якутского причастия, имеющего значение долженствования, который образуется посредством аффикса обладания на -лаах: этиэх + тээх ‘должен сказать (он, она)’, биэриэх + тээх ‘должен отдать (он, она)’ (ср.: аттаах ‘имеющий коня (он, она)’, сонноох ‘имеющий пальто (он, она)’). В нижнеколымском говоре допустимо употребление такой формы и в единичном виде, и в составе конструкции. Например: Ноӈан эрэв иниӈив д`эбиддиӈэлкэн ‘Он сегодня должен поесть’; Тимина эньму ями-да унтав hаӈанд`иӈалкан ‘Завтра мать обязательно должна сшить унты’. Конструкция же типа hад`иӈалкан биhэм в значении ‘я должен знать’ образована по следующей формуле: причастие будущего времени на -диӈа + суффикс принадлежности -лкан, образующий прилагательные со значением обладания, + вспомогательный глагол бидэй ‘быть’, оформленный показателями лица и числа. Мы склонны полагать, что данная конструкция является калькой из якутского 267  струкции билиэхтээх буоллаҕым ‘должен знать (я)’, барыахтаах буоллаҕа ‘должен уйти, уехать (он, она)’, ааҕыахтаах буоллаҕыҥ ‘должен читать (ты)’: причастие на -ыах + аффикс обладания -лаах + модальное слово буоллаҕа, образованное от глагола буол ‘быть, стать’, + аффиксы сказуемости [Филиппов, 2014]. По нашим данным, конструкция такого типа в других западных говорах и диалектах, подверженных влиянию якутского языка, не употребляется. Третья конструкция, обозначающая обязательное осуществление действия в будущем, образуется в говоре посредством причастия на -диӈа и вспомогательного глагольного слова кэ-: Ноӈан этчиӈэ кэhни ‘Он же должен победить’; Итчиӈэh кэhни тарак кинэв ‘Ты должен посмотреть то кино’. Допустимо также использование обоих вспомогательных глаголов: Би куӈав итчиӈэлкэн биhэм кэhни ‘Я должна увидеть ребенка’. Причастия прошедшего времени с суффиксом -даӈ / -дэӈ в эвенском языке были выявлены довольно поздно, при описании ольского говора восточного наречия их присутствие в данном говоре было отмечено К. А. Новиковой [Новикова, 1980, с. 108]. Специфическое отличие причастных форм на -даӈ / -дэӈ от других в том, что они не употребляются без лично-притяжательных суффиксов и не имеют форм числа, например: гадаӈу ‘то, что я (недавно) взял’, бактаӈас ‘то, что ты (недавно) нашел’, нимкандаӈан ‘та сказка, которую он (недавно) рассказал’. Примеры употребления форм причастия на -даӈ / -дэӈ в нижнеколымском говоре: Тадук гуӈдэн: «Адукун-да дэӈӈэ һиролми өтэрэп һину гаддиӈи д`оӈдарам куӈа биддуӈуһ, тарич эһэм һиролгарар» ‘Потом он говорил: «Когда хотел рассердиться на тебя, то сразу вспоминал, как тебя брал в жены, совсем еще ребенка, и тут же злость моя проходила»’; Тик һуту болла гуӈнэн тавор городла татаддан, һовнаддан гунд`иддэн: «Эн`э, һи мину таткачаддаӈас ибго бичэ» ‘Сейчас мой ребенок говорит, который в городе учится, работает: «Мама, хорошо, что ты меня научила»’; Эрэк тикэрэп куҥал мэн д`албур он тэгэттэӈэтэн, яв турэривуттэн эрэк, яча тэгэттэӈэтэн, яв н`экэккэрэн тэгэттэн эһтэн һар ‘Вот нынешние дети не знают, как жили их предки, что говорили, чем занимались, как жили’; Аманти боллар, би амму тар иргэттэӈэн ноӈан нɵhтэ биникэн эрэсчин, эмискэ эдэррин ‘Отец наш, мой папа, который воспитал, он в молодом возрасте ушел из жизни, внезапно умер’; Ок-та эhэп-тэ hэрэвгэрэр укчэндэӈитэн ‘Никогда не записывали то, что рассказывали’. Как показывают примеры, синтаксические функции причастия на -даӈ / -дэӈ в нижнеколымском говоре, как и в восточных говорах, могут быть определены как функции вторичного предиката (аналог придаточных определительных конструкций). В атрибутивной и предикативной функциях данные формы, по нашим наблюдениям, не употребляются. В нижнеколымском говоре отмечается функционирование причастной формы, которая отсутствует в существующих описаниях эвенского языка, хотя в эвенских текстах ее можно встретить. Это причастие с суффиксом на -ӈка / -ӈкэ, которое предварительно по значению глагольных форм может быть охарактеризовано как причастие возможного действия со значением долженствования. Примеры употребления причастия возможного действия с модальным оттенком долженствования в нижнеколымском говоре: Н`учидич эрэгэр турэӈкэ биhэп ‘По-русски всегда должны были говорить’; Н`уӈэн часла hурэӈкэ биhэм. Унтав hаӈаниди, мултуӈкэ биhэ. ‘В шесть часов должна была пойти. Унты сшила, отправить должна была’; Тимина акму стадала hурэӈкэ биhин ‘Завтра брат должен был поехать в стадо’; Эрэв иниӈив д`өр часла самолет эмэӈкэ ‘Сегодня в два часа должен был прилететь самолет’; Асаткан анӈамта куратлии ичукэӈкэ биhин ‘Девушка должна была показать свою новую шапку’; Дюв оӈка биhив ‘Должен был построить дом (я)’. 268  воре показывают, что данная форма не изменяется по числу, падежам и формам принадлежности. Почти во всех случаях данное причастие употребляется в сочетании со вспомогательным глаголом бидэй ‘быть’. В описываемом говоре не употребляются причастия недавнопрошедшего времени с суффиксом -мат / -мэт, причастия давнопрошедшего времени с суффиксом -тла / -тлэ, долженствовательные причастия с суффиксом -нна / -ннэ. Итак, приведенное дает основание выявить следующие особенности в образо вании и употреблении причастий в нижнеколымском говоре: 1. На основании морфологических критериев в нижнеколымском говоре выделяются следующие причастные формы: причастие настоящего времени с суффиксом -ри / -ди / -ды / -ти / -ты / -си / -ни, перфектное причастие на -ча / -чэ, причастие прошедшего времени на -даӈ / -дэӈ, причастие будущего времени на -диӈа / -диӈэ и ранее не отмеченное в грамматических описаниях причастие возможного действия со значением долженствования с суффиксом -ӈка / -ӈкэ. 2. Отмечается отсутствие причастия недавнопрошедшего времени с суффиксом -мат / -мэт, причастия давнопрошедшего времени с суффиксом -тла / -тлэ, долженствовательного причастия с суффиксом -нна / -ннэ. 3. В нижнеколымском говоре причастие будущего времени на -диӈа / -диӈэ трансформировано на долженствовательное причастие со значением обязательного осуществления действия в будущем. 4. В говоре употребительны не отмеченные ранее в грамматических описаниях три конструкции с причастием на -диӈа / -диӈэ. 5. В разговорной речи нижнеколымских эвенов отмечается наибольшая частотность употребления перфектного причастия на -ча / -чэ и наименьшая – форм на -ӈка / -ӈкэ.

Напиши аннотацию по статье

УДК 811.512.211 DOI 10.17223/18137083/61/24 С. И. Шарина Институт гуманитарных исследований и проблем малочисленных народов Севера СО РАН, Якутск Причастие в нижнеколымском говоре эвенского языка Рассматривается состав причастных форм в не имеющем системного описания нижнеколымском говоре эвенского языка. Выясняется, что состав причастных форм в нижнеколымском говоре имеет весьма отчетливые отличия от ольского говора и других говоров восточного наречия эвенского языка, обладает схожими чертами с западными диалектами эвенского языка, однако причастия в говоре обнаруживают определенные особенности употребления. При анализе функционирования причастных форм в нижнеколымском говоре выявляется смещение семантики причастия будущего времени и отсутствие трех причастных форм. Фиксируется употребление ранее не отмеченных в грамматических описаниях формы причастия возможного действия с оттенком долженствования и трех конструкций с причастием будущего времени. Материалом для написания данной статьи послужили материалы автора, собранные во время полевых экспедиций в Нижнеколымском районе Республики Саха (Якутия) в 2013–2015 гг.

причастные и финитные перфектные формы в языках мыса. Введение В лингвистическую семью майя входит 30 языков, на которых говорят около 6,5 миллионов человек в Мексике, Гватемале и Белизе [Lewis et al. 2013]. Центральным звеном глагольной грамматики всех языков майя является единая категория аспектамодальности-времени (ТАМ-категория), объединяющая в себе значения из указанных семантических областей (Tense-AspectMood). Перфект, как аспектуальная грам-мема, в некоторых языках семьи входит в состав ТАМ-категории и в рамках парадигмы её показателей противопоставляется другим граммемам2. Показатель ТАМ-категории с синтаксической точки зрения является показателем финитности, и мы будем говорить, что в этом случае перфект выражается финитным способом. Вне зависимости от того, входит ли перфект в число ТАМ-граммем или нет, во всех языках майя перфектное значение может также выражаться причастными формами. Такие формы образуются с помощью специальных суффиксов, обычно различающихся в зависимости от переходности глагола, а иногда и от залога (активного или пассивного). Данная статья посвящена проблеме соотношения финитного и причастного перфекта в языках майя. Семантические особенности майянского перфекта рассматриваются через призму сопоставительного анализа различных языков семьи. 1 Исследование выполнено в рамках проекта РНФ «Диахронически нестабильные аспектуальные категории» № 14-18-02624 (рук. — В. А. Плунгян). 2 В ТАМ-категорию в языках майя обязательно входят граммемы перфектива и имперфектива (в майянистике они обычно называются комплетивом и инкомплетивом, соответственно). Кроме них в конкретных языках могут также присутствовать граммемы дуратива, потенциалиса, оптатива и некоторые другие. Языковая семья майя генетически делится на шесть подгрупп: уастеканскую, юкатеканскую, чоланско-цельталанскую, чухско-канхобаланскую, кичеанскую и мамеанскую3. Материалом для анализа в рамках данной статьи послужили оригинальные тексты на языках из всех шести подгрупп: на уастекском (единственном живом языке уастеканской подгруппы), юкатекском (наиболее распространённом языке юкатеканской подгруппы), на цельтале, цоциле, чоле и чорти (все четыре языка принадлежат к чоланскоцельталанской подгруппе), на акатекском, канхобале и чухе (все три языка принадлежат к чухско-канхо-баланской подгруппе), а также на киче и маме (основных языках кичеанской и мамеанской подгрупп, соответственно). Тексты, в основном, взяты из сборников майянских легенд и сказок, опубликованных в Мексике и Гватемале и снабжённых переводом на испанский язык. Некоторые тексты также взяты из приложений к грамматическим описаниям или из научно-популярных журналов, издаваемых на майянских языках и находящихся в свободном доступе в сети Интернет. В ходе исследования также привлекались данные грамматик и некоторых теоретических работ. Материал по языку цоциль, который приводится в данной работе, частично был получен нами в ходе работе с носителями синакантанского диалекта этого языка в штате Чиапас в Мексике в октябре — ноябре 2011 года4. Данная статья устроена следующим образом. Первый раздел посвящён морфологическим особенностям перфектных форм в языках майя. Отдельное внимание уделяется этимологии финитных показателей перфекта, которая достаточно разнообразна и варьирует по языкам. Во втором разделе рассматриваются дополнительные способы выражения перфекта, которые в отдель 3 В русской лингвистической традиции нет общепринятых названий для генетических подгрупп семьи майя. Чоланско-цельталанская и чухско-канхобаланская подгруппы могут более кратко называться цельталанской (или цельтальской) и канхобаланской (или канхобальской), соответственно. Кичеанская подгруппа иногда называется кичейской, а мамеанская – мамейской или мамийской. 4 Экспедиция по сбору цоцильского материала была осуществлена при поддержке Программы Президиума РАН «Корпусная лингвистика». Мы выражаем благодарность Учебно-научному центру по социальной антропологии в городе Сан-Кристобаль-де-лас-Касас (Мексика), а также Роберто Савале, Эладио Матео Толедо и Телме Кан Пишабах. ных языках сосуществуют с причастными и финитными формами. Так, перфектное значение иногда может быть передано с помощью показателя ирреалиса, показателя перфектива или посредством присоединения специальной энклитики к предикативному элементу или к показателю ТАМ-категории. В третьем разделе исследуется семантика майянского перфекта и выявляются семантические различия между причастными и финитными формами. Проводится параллель между перфектом и проспективом — двумя аспектуальными значениями, выражающими состояния субъекта, — которые, в отличие от других аспектуальных значений в языках майя, имеют тенденцию выражаться причастными формами. В последнем подразделе исследуется использование перфектных форм в нарративном режиме. 2. Морфология и этимология перфектных форм Прототипическое перфектное значение5 в языках майя может быть выражено с помощью причастий. Перфектные причастия есть, по-видимому, во всех языках семьи, однако частота их использования по конкретным языкам может значительно варьировать. В языках с финитным перфектом причастный перфект обычно используется значительно реже, чем в языках без финитного перфекта. Финитные формы перфекта, в отличие от причастных, надёжно фиксируются только в шести языках семьи. Причём языки с финитным перфектом принадлежат к четырём разным генетическим подгруппам. Финитный перфект есть в юкатекском и лакандоне (это языки юкатеканской подгруппы), в уастекском, в кекчи (этот язык принадлежит к кичеанской подгруппе), а также в двух мамеанских языках: маме и теко. Есть некоторые свидетельства в пользу того, что финитный перфект также может быть выделен в кекчи (этот язык принадлежит к кичеанской подгруппе) и некоторых чухско-канхобаланских языках. 5 Под прототипическим значением перфекта мы понимаем его «результативное» значение [Comrie 1976: 56]: описание события в прошлом, результат которого релевантен в данный момент. Нередко семантика перфектных форм распространяется и на состояние, которое имеет место в данный момент и является результатом прошлого события. Более подробно семантика майянского перфекта рассматривается в разделе 3. 2.1. Морфология перфектных причастий Причастия образуются с помощью специальных суффиксов, которые различаются в зависимости от переходности глагола. В большинстве современных языков майя суффиксы перфектных причастий восходят к протосуффиксам *-V:m и *-inaq, которые восстанавливаются в [Robertson 1992: 52] для переходных и непереходных глаголов, соответственно. Именно в таком виде эти суффиксы сохранились, например, в языке киче: (1). КИЧЕ (1а) u-k’aq-om jun один 3SG.POSS-набрасывать-PRF u-teleb chuwi PREP 3SG.POSS-плечо ‘Одежда была наброшена ей на плечо’ u-su’t 3SG.POSS-одежда [Petrich 1998б: 63] (1б) kam-inaq chi PART ri DEF умирать-PRF joron ri река DEF ‘Говорят, его друг умер в реке’ cha’ QUOT r-amigo 3SG.POSS-друг pa LOC [Petrich 1998а: 86] В отличие от киче, в большинстве современных языков суффиксы перфектных причастий претерпели существенные изменения; так, в примерах (2) представлены перфектные причастия в языке цоциль. ЦОЦИЛЬ (2а) k’al yul x-ch’ulel=e когда приходить.PFV 3.POSS-душа=ENCL 3.POSS-только xa уже ‘Когда он проснулся (букв. “пришла его душа”), на нём была надета только юбка’ s-lap-oj 3.POSS-надевать-PRF i DEF юбка=ENCL [Laughlin 1977: 49] tsekil=e s-tuk (2б) komo lub-em un=e, тогда=ENCL так.как уставать-PRF x-ch’ulel 3.POSS-душа ‘Так как он сильно устал, он уснул’ i-bat PFV-уходить [Laughlin 1977: 63] От переходных глаголов в некоторых языках могут быть образованы два типа перфектных причастий: активное и пассивное: ср. (2а) и (3), соответственно. (3) ti mol дон Antun Антонио SUB ЦОЦИЛЬ ch-al IPFV-говорить al-bil говорить-PRF.PASS y-u’un 3.POSS-RN(причина) ‘Дон Антонио рассказывает то, что рассказали ему отец и [ESRAZ: 26] мать’ komel DIR(оставаться) s-tot 3.POSS-отец s-me’=e 3.POSS-мать=ENCL k’us-tik что-PL.EXT Необходимо также сделать небольшое оступление, посвящённое синтаксической особенности майянских причастий. Они крайне редко употребляются в атрибутивной функции6 (4); синтаксически причастия обычно являются вершинами предикации, как в предложениях (1)–(3) выше. (4) junta встреча ЦЕЛЬТАЛЬ ay=la EXIST=QUOT s-man-bil 3.POSS-покупать-PRF.PASS ‘Говорят, у него встреча на купленном участке’ k’inal участок ta PREP Достаточно распространённым явлением является, однако, субстантивация некоторых перфектных причастий: (5). [Polian 2013: 585] ti PREP ЧОЛЬ (5) mach NEG chäm-eñ-o’=bä умирать-PRF-PL=ENCL ‘Они едят не всех мёртвых’ [Whittaker, Warkentin 1965: 95] pejtel-ob-ik mi’ IPFV все-PL-IRR k’ux-ob есть.IPFV-PL DEF jini 6 В цельтале, например, активные причастия от переходных глаголов вообще не могут употребляться в атрибутивной роли [Polian 2013: 169]. Редкое употребление причастий в атрибутивной функции, по-видимому, характерно для подавляющего большинства языков семьи. Тем не менее, даже употребляясь в функции предиката, они сохраняют черты прилагательных: например, в канхобаланских и цельталанских языках при отрицании причастия могут оформляться суффиксом ирреалиса, точно так же, как это делают имена (существительные, прилагательные, числительные, местоимения), но не финитные глагольные формы: ср. примеры (6). ЦОЦИЛЬ (6а) mu na’-bil-uk NEG знать-PRF.PASS-IRR что ‘Неизвестно, как они ходили’ k’uxi s-elan 3.POSS-вид ta IPFV ходить-PL [Mondragón et al. 2002: 18] xanav-ik (6б) kavron, mi Q mu NEG vinik-ik-ot мужчина-IRR-2SG.ABS козёл ‘Козёл, разве ты не мужчина?’ [Laughlin 1977: 68] x-ak’ IPFV-давать (6в) mu NEG li be=e дорога=ENCL DEF ‘[Змея] не давала семье пройти по дороге’ x-jelav IPFV-проходить jnaklom=e семья=ENCL ta PREP [ESRAZ: 22] 2.2. Финитные показатели перфекта С точки зрения этимологии, финитные показатели перфекта в языках майя отличаются большим разнообразием. Можно выделить три различных источника показателей перфекта, которые дополнительно распределены в соответствии с генетической характеристикой конкретного языка: финитные показатели перфекта в юкатеканских языках произошли от глагола со значением ‘заканчивать’, в уастекском — от общемайянских суффиксов перфектных причастий, а в мамеанских и кичеанских языках — от показателя недавно прошедшего времени. 2.2.1. Финитный перфект в языках юкатеканской подгруппы. В юкатекском языке грамматический показатель финитного перфекта развился из глагола ts’o’ok ‘заканчивать’7. Этот глагол утратил своё лексическое значение и стал употребляться как 7 Подобное происхождение перфектных форм засвидетельствовано и в других языках мира: см. [Bybee, Dahl 1989: 68; Bybee et al. 1994: 56]. вспомогательный препозитивный элемент. В юкатекской грамматической традиции этот показатель обычно называется терминативом, но его семантика, как показали результаты нашего исследования и как свидетельствует, например, работа [Bohnemeyer 1998: 352], тождественна семантике результативного перфекта: (7). (7а) ЮКАТЕКСКИЙ ts’o’ok PRF ‘Я нашёл полреала’ kaxt-ik in 1SG.A находить-IPFV reaal=i’ táankuch половина реал=ENCL [Andrade, Máas Collí 1999: 327] (7б) ay ts’o’ok PRF papasito, INTERJ папочка inw-íicham 1SG.POSS-муж ‘Ай, папочка, мой муж умер’ [Andrade, Máas Collí 1999: 58] u kíim-il 3.A умирать-IPFV Фразу из примера (7а) произносит обезьяна, когда собирает деньги на оплату услуг парикмахера. Это не просто перфективная «констатация» события в прошлом, поскольку результат этого события релевантен в момент речи: далее обезьяна говорит, что теперь ей не хватает других полреала. То же касается и примера (7б). Жена убила своего мужа, воткнув ему в голову шип дикобраза, и теперь хочет сделать вид, что он умер сам. Произнося фразу (7б), она зовёт своего отца, чтобы тот пришёл и убедился в этом. В некоторых диалектах юкатекского, согласно (Lehmann 1993), процесс грамматикализации пошёл ещё дальше, и данный глагол сократился до ts’-, превратившись в префикс, оформляющий лично-числовой показатель: (8) (8) ЮКАТЕКСКИЙ ts’-a PRF-2.A ‘Ты поработал’ meyaj работать.IPFV [Lehmann 1993: 315] По-видимому, аналогичный процесс наблюдается и в языке лакандон, также относящемся к юкатеканской подгруппе. По этому языку доступно гораздо меньше сведений, чем по юкатекскому, но, судя по грамматическому описанию [Bruce 1968: 81, 93], в лакандоне есть такой же грамматический показатель, вероятно, с чрезвычайно похожей семантикой (в цитируемой грамматике он назван «иммедиатным прошедшим временем»). В двух других языках юкатеканской подгруппы — ица и мопане — глагол ‘заканчивать’ выступает как полноценный лексический глагол, обязательно оформляясь лично-числовыми показателями и «статусными» суффиксами8. Этот глагол не становится вспомогательным и не может рассматриваться как грамматический показатель. Интересно отметить, что глагол со значением ‘заканчивать’ в языках семьи майя может быть диахроническим источником не только перфекта, но и другого аспектуального показателя — перфектива9. Такова этимология перфектива, например, в цоциле и цельтале [Robertson 1987: 432]. 2.2.2. Финитный перфект в уастекском. Уастекский язык долгое время развивается в изоляции от других языков семьи майя и отличается инновативной суффиксальной аспектуальной морфологией. Все три уастекских ТАМ-показателя (перфектив, имперфектив и перфект) являются суффиксальными, что нехарактерно для остальных языков семьи майя (за исключением языка чонталь). Перфектные показатели в нём, по свидетельству [Watatani 1995: 175], произошли от общемайянских причастных показателей: (9). УАСТЕКСКИЙ jawa’ DEM yaan <…> много (9а) wa’ats EXIST an DEF ‘Есть много [сказок] о том, что сделал человек [по имени] [Edmonson 2001: 25] Тепа’ in-t’aj-aamal 3SG.ERG-делать-PRF inik человек teepa’ Тепа 8 Под «статусными» суффиксами в юкатеканских языках (а также в чолано-цельталанском языке чоль) понимается особая парадигма суффиксов, обязательно сопровождающих финитные ТАМ-показатели. Эти суффиксы могут рассматриваться как особая ТАМ-категория, тесно взаимодействующая с другой ТАМ-категорией: см. теоретический анализ проблемы двух семантически и морфосинтаксически взаимосвязанных грамматических категорий в [Виноградов 2013]. 9 Диахроническое развитие перфекта в перфектив достаточно рас пространено в языках мира: см. [Bybee, Dahl 1989]. (9б) thayk’an-eenek tam когда подниматься-PRF ‘Когда поднялась луна…’ a DEF iits’ луна [Edmonson 2001: 46] По всей видимости, под влиянием финитных суффиксальных показателей перфектива и имперфектива показатель перфекта, изначально причастный, переинтерпретировался в уастекском в финитный. Для причастий в уастекском предусмотрены другие показатели: например, в юго-восточном диалекте этого языка [Kondić 2012а: 101–102] причастия образуются при помощи суффиксов -Vth, -Vtx и -at: (10). (10а) ani УАСТЕКСКИЙ taam когда k’waj-at EXIST-IPFV ich уже ejtal весь an DEF и juj-uth покрывать.соломой-PTCP ‘И когда весь дом уже покрыт соломой…’ [Kondić 2012б: 70] ataaj дом (10б) axee’ DEM ‘Этот дом построен при помощи столбов’ i ataaj t’aj-atx INDEF дом делать-PTCP с k’aal akamlaap i INDEF столб [Kondić 2012б: 65] Как видно из примеров (10), уастекские причастия тоже употребляются в качестве предикативных вершин. Контраст между финитным и причастным перфектом в уастекском с синтаксической точки зрения оказывается несколько размытым. Более того, суффикс непереходного перфекта -(V)nek в некоторых работах рассматривается как причастный [Edmonson 1988: 183], и, повидимому, формы с этим суффиксом действительно могут употребляться как атрибутивные модификаторы, см. (11): (11) t-in tsu’-u видеть-PFV УАСТЕКСКИЙ tam когда SUB-3PL wil-enek быть.пьяным-PRF ‘Когда они увидели, [что] он совершенно пьяный и сонный…’10 [Edmonson 1988: 608] alwa’ полностью way-aamath спать-PRF 10 Английский перевод этой фразы в источнике выглядит следую щим образом: “When they saw him thoroughly drunk, sleepy...”. Вполне вероятно, что в (11) мы имеем дело с «застывшими» старыми причастными формами, а не с использованием финитной формы в атрибутивной функции; см. разбор этого примера в [Watatani 1995: 170–171]. Тем не менее, вопрос о том, почему уастекские формы на -(V)nek и -(V)mal/-(V)math должны считаться именно финитными, а не причастными, в некоторой степени остаётся открытым. По-видимому, в случае с переходными глаголами финитность перфекта выражается в необходимости согласования перфектных форм с обоими актантами глагола, точно так же, как это происходит с формами в перфективе или имперфективе: ср. (12). УАСТЕКСКИЙ (12а) tin kaniy-al звать-IPFV 2SG>1SG11 ‘Ты зовёшь меня’ (12б) tin kaniy-aamal звать-PRF 2SG>1SG ‘Ты позвал меня’ [Watatani 1995: 84] [Watatani 1995: 85] Причастия от переходных глаголов обязательно согласуются только с одним актантом путём прибавления лично-числовых посессивных префиксов (они в языках майя совпадают с эргативными показателями). Второй же актант, если это необходимо, выражается точно так же, как единственный актант при неглагольных предикатах: ср. (13а) и (13б). При этом финитные формы (например, в перфективе) устроены по-другому: (13в). ЦУТУХИЛЬ (13а) at qa-ch’ey-oon 1PL.POSS-бить-PRF 2SG ‘Ты побит нами’ (13б) at winaq человек 2SG ‘Ты человек’ [Dayley 1985: 88] [Dayley 1985: 62] 11 В уастекском сложилась так называемая «инверсивная» морфологическая система лично-числовых клитик; см. её подробное описание в [Zavala 1994] или [Watatani 1995]. (13в) x-at-qaa-ch’ey PFV-2SG.ABS-1PL.ERG-бить ‘Мы побили тебя’ [Dayley 1985: 89] С формами непереходных глаголов провести такое различие не получается, поскольку финитные и нефинитные предикаты в уастекском обычно сопровождаются одними и теми же формами местоимений: ср. (14). (14а) in УАСТЕКСКИЙ t’ojn-al работать-IPFV 1SG ‘Я работаю’ (14б) in ul-nek приходить-PRF 1SG ‘Я пришёл’ (14в) in teenek 1SG уастек ‘Я уастек’ [Watatani 1995: 80] [Kondić 2012а: 284] [Kondić 2012б: 59] 2.2.3. Финитный перфект в мамеанских языках и в кекчи. В кекчи и некоторых мамеанских языках (речь пойдёт о языке мам, но, судя по данным [Pérez Vail 2006: 158–169], аналогично устроена ТАМ-система в языке теко) перфект произошёл от показателя «недавнопрошедшего времени». Согласно диахроническому исследованию [Robertson 1992: 66], для протомайянского языка реконструируется появление противопоставления двух граммем перфектива по признаку удалённости во времени, которое засвидетельствовано в мамеанских и кичеанских языках колониального периода. В рамках данного исследования колониальные источники не анализируются, и семантические особенности показателей недавно прошедшего времени на данный момент остаются практически не изученными. В современном же языке мам показатель ma, произошедший от наречия времени *miy/may ‘ранее, но сегодня’ [Robertson 1992: 99], передаёт не значение временной дистанции, а значение результативного перфекта: (15). МАМ (15а) li ma=a’ ch=e’x 3PL.B=DIR INTERJ PRF=EMPH t-uj kuch свинья 3SG.POSS-RN жидкий ‘Ох, свиньи попали в грязь’ t’al b’aj=kya заканчивать=3PL.EMPH xooq’l грязь [England collection, текст 1: 8] (15б) ma chin=kya PRF 1SG.B=DIR ‘Ты оставил меня связанным’ [England collection, текст 8: 13] t-k’alo-‘n=a 2SG.A-связывать-TR=2SG/1SG То, что в предложениях (15) с помощью ТАМ-показателя ma выражается именно перфектная семантика, становится ясно из контекста. Фраза (15а) употреблена свинопасом в разговоре с хозяином свиней, когда он объясняет ему причину пропажи. Свинопас врёт, потому что он продал свиней, и положил в грязь только их хвосты, которые заранее отрезал, чтобы обмануть хозяина. Фразу (15б) произносит койот, когда встречается с кроликом во второй раз и пытается узнать причину, по которой в первую их встречу кролик так недружелюбно с ним обошёлся. Хотя результат действия в момент речи уже аннулирован, оно до сих пор является актуальным, поскольку койот хочет понять, можно ли доверять кролику. Характерным признаком именно перфектных употреблений является также их активная сочетаемость с наречиями времени типа ‘теперь, сейчас’, выражающими релевантность прошедшего действия в момент речи: (16). МАМ (16а) aa’ny ma=a’=x tzan тогда txi-qa идти-PL INTERJ PRF=EMPH=всегда t-b’aq’ 3SG.POSS-зрачок 1PL.POSS-глаз ‘Ай, теперь мы ослепли (букв. “ушли зрачки наших глаз”)’ [England collection, текст 2: 9] ja’la теперь q-witz (16б) baay tiiya maa дядя хорошо kan-eet=a находить-PASS=2SG ‘Хорошо, дядя, теперь я тебя нашёл’ tzan ma сейчас тогда PRF w-u’n=a 1SG.POSS-RN(причина)=1SG [England collection, текст 6: 17] Значение близкой временной дистанции в маме действительно может выражаться перфектом, но это является проявлением перфектной семантики: очевидно, что чем меньше временная дистанция от события до момента речи, тем скорее оно окажется релевантным в момент речи. Ещё одним весомым аргументом в пользу именно перфектной трактовки рассматриваемого показателя ma является тот факт, что он способен употребляться в составе временных придаточных предложений, относящихся к будущему времени: (17). МАМ (17а) qa t-u’n 3SG.POSS-RN(причина) ma ja’la сегодня chiin-x=wa если PRF 1SG.B-идти=1SG.EMPH b’i’x t’iiw kb’-eel орёл сразу убивать-POT w-u’n=a 1SG.POSS-RN(причина)=1SG ‘Если орёл меня унесёт сегодня, я сразу его убью’ [England collection, текст 7: 4] (17б) nlaay b’ix nlaay невозможно qo-kan-eet невозможно 1PL.B-находить-PASS и qo-kub’ porke 1PL.B-убивать потому.что PRF=EMPH q-eew-a 1PL.B-прятаться-1PL.EXCL ‘Нас не смогут ни найти, ни убить, потому что мы уже [England collection, текст 8: 21] спрячемся’ q-iib’ 1PL.POSS-RN(REFL) ma=a’ В рамках данного исследования в связи с нехваткой оригинальных текстов не удалось провести анализ семантики соответствующей граммемы в языке теко. Поскольку он является ближайшим родственником языка мам, нет особых оснований полагать, что его ТАМ-система семантически сильно отличается от системы мама. Ситуация, во многом аналогичная мамейской, наблюдается также и в некоторых языках канхобаланской подгруппы. Так, в канхобале есть три показателя перфектива: x-, max- (они выделяются во всех грамматических описаниях), а также нулевой маркер, который описан, например, в [Mateo Toledo 2003: 6]. Первые два показателя синонимичны [ALMG 2005: 79; Robertson 1992: 154] и, по-видимому, являются взаимозаменимыми (во всяком случае, правила их дистрибуции нигде не описаны). Нулевой же перфективный показатель отличается от них тем, что может употребляться по отношению к действиям в далёком прошлом (например, сопровождаться наречием ‘в прошлом году’); x- и max- в таких контекстах, как утверждается в грамматиках, употребляться не могут. В языке попти (другое название — хакальтекский) распределение показателей перфектива другое. Согласно [Delgado Rojas et al. 2007: 111–112], дистрибуция алломорфов в попти определяется лицом абсолютивного показателя, который следует за ТАМпрефиксом. Кроме того, в той же грамматике говорится о выражении значений временной дистанции совместно с ТАМ-значением перфектива: в первом и втором лице для маркирования близкой временной дистанции используются префиксы mak- и xk-, а в третьем лице — ma- и x-. Для маркирования далёкой временной дистанции используются префиксы k- и x-, соответственно. Таким образом, с третьим лицом абсолютива перфектив всегда маркирован префиксом x- и не различает дополнительного значения временной дистанции. В других грамматиках попти [Craig 1977; ALMG 2001], однако, про выражение временной дистанции кумулятивно с ТАМ-значениями ничего не говорится. В любом случае, полного сходства ТАМ-систем мама и некоторых канхобаланских языков не наблюдается. В канхобаланских перфектив «распадается» на две граммемы, которые можно было бы назвать «близким перфективом» и «удалённым перфективом», либо только для отдельных лиц (как в попти), либо только в особых синтаксических конструкциях (как в канхобале). Поэтому на данном этапе выделять среди канхобаланских показателей перфектива «потенциальный» показатель перфекта, который может развиться из перфектива под влиянием семантического признака близкой временной дистанции, кажется нецелесообразным. Язык кекчи, согласно некоторым трактовкам, может являться единственным языком кичеанской подгруппы, в котором есть ТАМ-граммема перфекта. Это один из самых крупных майянских языков по количеству носителей — на нём в общей сложности говорят более 800 тысяч человек [Lewis et al. 2013], — однако доступных оригинальных текстов на кекчи немного. Приводимый здесь анализ базируется на теоретических описаниях этого языка. В [Stewart 1980: 58–59] сказано, что префикс x- выражает «недавно прошедшее»: законченное действие, произошедшее сегодня или вчера. По признаку временной дистанции он противопоставлен префиксу k-, обозначающему действие в более отдалённом прошлом. Примерно так же обычно трактуется семантика аналогичной пары граммем в языке мам, где, как сказано выше, за таким описанием кроется противопоставление перфекта и перфектива, а разница во временной дистанции является скорее следствием этой аспектуальной оппозиции. Возможно, аналогичным образом следует анализировать и систему кекчи. В пользу описания префикса x- как показателя перфекта говорит и работа [DeChicchis 1996]. Префикс x- имплицирует релевантность прошедшего события для последующего за ним состояния, что, как справедливо отмечается в [DeChicchis 1996: 65], хорошо согласуется с описанием перфектной семантики, предложенным в [Comrie 1976]. В той же работе говорится и о том, что есть много примеров, где чередуются глагольные формы с префиксами k- и x-, и в таких случаях x- сигнализирует о «бэкграундной», или второстепенной информации. Этот факт также можно считать косвенным свидетельством того, что x- выражает именно перфектную семантику. 3. Дополнительные способы выражения перфекта В некоторых языках семьи майя помимо перфектных причастий и специальной граммемы ТАМ-категории иногда встречаются другие способы выражения перфектной семантики. В этом разделе рассматриваются три таких способа: выражение отрицательного перфекта с помощью ирреалиса (раздел 3.1), совмещённое выражение перфекта и перфектива (раздел 3.2) и выражение перфекта с помощью особой энклитики, присоединяющейся к показателю ТАМ-категории или нефинитному предикату (раздел 3.3). Все эти способы зафиксированы лишь в одном или нескольких языках семьи и требуют дополнительного изучения на более обширном языковом материале. В этом разделе только высказываются некоторые гипотезы и намечаются пути дальнейших исследований. Интересно отметить, что дополнительные средства выражения перфектного значения встречаются обычно в тех языках, где перфект и без того может выражаться как причастными, так и финитными формами. 3.1. Ирреалис как маркер перфекта при отрицании Перфектные формы в языках юкатеканской подгруппы не употребляются под отрицанием и заменяются на ирреалис12. Это касается как финитных, так и причастных форм. В этом случае глагольный комплекс теряет препозитивный ТАМ-показатель и оформляется суффиксом ирреального статуса (см. сноску 8), как в предложении (18). (18) ЮКАТЕКСКИЙ ten=e’, 1SG=ENCL NEG есть-IRR-1.B несколько ‘Я не ел несколько дней’ jan-ak-en buka’aj mix k’iin=i’ день=ENCL [Andrade, Máas Collí 1999: 319] Заметим, что использование ирреалиса для выражения отрицательного перфекта характерно не только для тех языков юкатеканской подгруппы, где есть финитный перфект (для юкатекского и лакандона), но и для тех языков, где глагол ‘заканчивать’ не грамматикализовался в препозитивный ТАМ-маркер (в ица и мопане)13. В последних двух языках перфект выражается с помощью причастий (которые часто выступают в предикативной функции). Но при отрицании перфектные причастия не используются; вместо них, как в юкатекском, употребляются ирреальные формы: (19). (19) ИЦА mix in-ten=ej EMPH-1SG=FOC NEG je’=lo in 1SG.A DEM=DIST ‘Что касается меня, я никогда не делал этой работы’ meyaj-t-ej делать-TR-IRR DEF=работа jum один a’=meyaj pak время [Hofling 1991: 85] 12 Редукция ТАМ-системы под отрицанием затрагивает не только перфект. Например, в юкатекском в отрицательных контекстах прогрессив совмещается с имперфективом, а некоторые модальные граммемы – с проспективом [Bohnemeyer 1998: 200–201]. 13 Взаимодействию перфекта и ирреалиса в ица посвящена статья [Hofling 1998]. 3.2. Перфективно-перфектная полисемия В юкатекском языке, согласно [Bohnemeyer 1998: 36], перфектив может выражать не только пунктивно-комплетивные аспектуальные значения, но и значение перфекта. Употребление перфектива в значении перфекта, по-видимому, носит маргинальный характер: оно свойственно немонологическому дискурсу (особенно при предикатах изменения состояния), и в проанализированных в ходе данного исследования текстах (ни один из них, правда, нельзя назвать немонологическим) таких употреблений не встретилось. Юкатекская частица ka служит для разрешения этой перфективно-перфектной полисемии: контексты, оформленные этой частицей, не могут быть прочитаны как перфектные [Bohnemeyer 1998: 36]. Эта частица часто встречается в юкатекских текстах, сопровождая перфективную форму глагола. Действительно, перфектив в этом случае не может передавать значение перфекта, впрочем, как и в большинстве случаев, когда частица ka отсутствует: ср. (20) и (21). jun-p’éel один-CLF seentaboj сентаво ЮКАТЕКСКИЙ t-u (20а) ka kaxt-aj PUNT PFV-3.A находить-PFV ‘Он нашёл один сентаво’ (20б) ka t-u pit-aj [Andrade, Máas Collí 1999: 327] u xan тоже 3.POSS nook’ одежда PUNT PFV-3.A снимать-PFV le ko’olel=o’ DEF женщина=ENCL ‘Женщина тоже сняла одежду’ [Andrade, Máas Collí 1999: 274] ЮКАТЕКСКИЙ (21а) le ko’olel=a’ t-u kiin-s-aj yíichan DEF женщина=ENCL PFV-3.A умирать-CAUS-PFV муж ‘Эта женщина убила своего мужа’ (21б) ka’alikil óotsil бедный тем.временем pul-aj бросать-PFV ‘Тем временем бедный Хуан бросился в воду’ baj RN(REFL) внутрь u 3.POSS Jwaan=e’ Хуан=ENCL ichil [Andrade, Máas Collí 1999: 64] t-u PFV-3.A ja’=e’ вода=ENCL [Andrade, Máas Collí 1999: 312] Насколько распространена полисемия перфектива и перфекта в языках семьи — остаётся не совсем понятным. С одной стороны, средств для её снятия, подобных юкатекской частице ka, насколько нам известно, в других языках не отмечалось. С другой стороны, исследование данного вопроса предполагает наличие большого количества текстов диалогического характера, которых на данный момент явно недостаточно. Тем не менее, сам факт, что, по крайней мере, в юкатекском языке перфектное значение может быть выражено не только ТАМ-граммемой перфекта, но и ТАМграммемой перфектива, безусловно, заслуживает внимания. 3.3. Перфектная транскатегориальная энклитика В языках мам и теко, принадлежащих к мамеанской подгруппе семьи майя, наряду с финитным и причастным перфектом есть специальная предикативная энклитика, которая также способна передавать значение перфекта. В маме она имеет вид =ta(q), а в теко — =tuq. Она может сочетаться с любыми аспектуальными показателями, неглагольными предикатами и с некоторыми наречиями. Она способна занимать позицию как перед глаголом, так и после него, или даже употребляться во фразе дважды [Pérez Vail 2006: 170]. В [England 2009: 214–215] семантика энклитики =taq в языке мам описывается примерно следующим образом. В зависимости от типа основы, с которой она употреблена, она может выражать как перфект, так и имперфект. В комбинации с показателем перфекта ma эта энклитика указывает на то, что действие началось, но неизвестно, закончилось ли. С показателем перфектива o она указывает, что действие является завершённым по отношению к какомулибо другому действию. С наречиями образа действия она выражает начавшееся действие, но с наречиями времени она указывает на то, что от момента совершения действия до момента речи прошёл определённый временной интервал. Наконец, с неглагольными предикатами эта энклитика может быть понята двумя способами: она выражает состояние, которое либо может продолжаться в момент речи, либо может быть уже прекращённым. Как можно заметить, сфера употребления этой энклитики весьма широка, а её значение чрезвычайно размыто и сильно зависит от контекста. В (22) проиллюстрирован наиболее частотный способ использования этой энклитики — с показателем перфектива. В этом случае, повидимому, её семантическая функция состоит в замене перфективного значения на перфектное. МАМ (22а) oo=taq b’aj PFV=ENCL DIR ‘Педро прорезал дырки [в сосудах из тыквы]’ t-qeeta-n Luuch 3SG.A-резать-TR Педро t-tzii’ 3SG.POSS-рот [England collection, текст 1: 11] (22б) oo=taq itz’j рождаться t-k’waa’l jun один 3SG.POSS-ребёнок PFV=ENCL xjaal человек ‘У человека родился ребёнок’ [England collection, текст 7: 17] (22в) aj oo=taq t’iiw DEM PFV=ENCL 3SG.B-использовать-AP 3PL.POSS-RN орёл ‘Тот [нож], который он использовал с орлами’ tz’-ajb’laana-n ky-i’j [England collection, текст 7: 20] Семантика энклитики =taq в сочетании с показателем перфектива действительно чрезвычайно напоминает перфект: она выражает событие, результат которого релевантен в настоящий момент. Так, например, фраза (22а) произносится в тот момент, когда рассказывается о том, как хозяин коров увидел на ветках дерева сосуды из тыквы и принял их за головы живых коров. Педро, которому было поручено пасти коров, заблаговременно прорезал в сосудах дырки, и ветер, проходя через них, издавал характерные звуки, похожие на мычание коров. Контекст, сопровождающий фразу (22б), предполагает понимание этой фразы как описание результирующего состояния. Жители некоторого поселения ждали, чтобы прибывший к ним чужестранец родил ребёнка, прежде чем убивать его. Когда ребёнок родился, этот человек стал им больше не нужен, и тогда они смогли спланировать его убийство. В (22в) речь идёт о ноже, который человек, проглоченный китом, собирался использовать, чтобы выбраться наружу. Ранее он одолел с его помощью орлов, которые хотели убить его, и теперь это является своеобразным «свойством» ножа. 4. Семантика перфекта В этом разделе будут рассмотрены семантические особенности причастных и финитных перфектных форм в современных языках семьи майя. Раздел 4.1 посвящён экспериенциальному значению, в разделах 4.2 и 4.3 рассматривается стативный оттенок перфектного значения, который обуславливает, во-первых, тенденцию к выражению перфекта с помощью причастий (в отличие от финитных форм), а во-вторых, широкое использование перфекта для выражения «плюсквамперфектного» значения: действий в прошлом, предшествующих другому действию в прошлом. В разделе 4.4 исследуется употребление перфекта в нарративном режиме. Важно отметить, что майянский перфект не имеет никаких лексических ограничений: как финитные, так и причастные формы могут быть образованы от глаголов любых акциональных классов. В этом смысле в языках майя мы имеем дело именно с перфектом, а не с результативом, поскольку под последним термином обычно понимается достижение финала только у акционального класса предельных процессов. 4.1. Экспериенциальное значение перфекта Помимо своего основного (результативного) значения, майянский перфект — как финитный, так и причастный — также в большинстве случаев способен выражать экспериенциальное значение, то есть наличие опыта совершения действия, (23): ЦЕЛЬТАЛЬ (23а) ay k’o-em-on=ix EXIST приходить-PRF-1SG.ABS=уже ‘Я уже приходила к тебе домой’ ta PREP a-na 2.POSS-дом [Alarcón Estrada et al. 1997: 262] ЦОЦИЛЬ14 a-tz’ot-oj (23б) mi oy Q EXIST 2.POSS-водить-PRF ‘Ты [когда-нибудь] водил машину?’ karo автомобиль 14 Здесь и далее, если не указан источник примера, он получен в ходе полевой работы с носителем языка. В значении, близком к экспериенциальному, часто употребляются перфектные формы от глаголов ‘делать’, ‘видеть’, ‘переживать’ и т.п. Эти формы широко используются в нарративах в качестве обобщающих или завершающих клише, как бы подтверждающих право рассказчика рассказывать то, о чём он рассказывает. Такие употребления особенно характерны для языков кичеанской ветви: (24). КИЧЕ (24а) are’ wa’ ri nu-b’an-om are’ wa’ 3SG DEM DEF 1SG.POSS-делать-PRF 3SG DEM pa w-il-om 1SG.POSS-видеть-PRF LOC DEF 1SG.POSS-жизнь ‘Это то, что я делал, то, что я видел в своей жизни’ nu-k’aslemal ri ri DEF [Petrich 1998а: 78] КАКЧИКЕЛЬ (24б) ya ri’ qa-b’an-on 1PL.POSS-делать-PRF EMPH DEM ‘Этим мы занимались [в нашей жизни]’ pe DIR [García Matzar, Rodríguez Guaján 1997: 479] В тех языках майя, где сосуществуют финитные и причастные перфектные формы, семантическая разница между ними практически не прослеживается. По-видимому, отличие может заключаться в способности выражать экспериенциальное значение. Так, в [Bohnemeyer 1998: 352] применительно к юкатекскому языку отмечается, что оно может выражаться только финитными формами. 4.2. Причастный перфект как маркер состояния Майянский перфект, как это было видно на примерах в предыдущих разделах, активно используется в значении результатива: он выражает не только прошедшее событие, релевантное в настоящий момент, но и то состояние, которое наступило в результате этого события. Таким образом перфект, в отличие, например, от перфектива или имперфектива, часто характеризует именно состояние, а не действие, что семантически сближает перфектные формы с прилагательными. Именно этим может объясняться тенденция языков майя к выражению перфектного значения с помощью причастных форм. Не случайно проспектив — состояние, непосредственно предшествующее действию [Comrie 1976: 64–65], — в некоторых языках майя также выражается причастиями, а не финитными формами. Проспектив — гораздо более редкое аспектуальное значение, чем перфект; тем не менее, проспективные причастия надёжно фиксируются в языках ишиль и цоциль: (25). ЦОЦИЛЬ (25а) ch’ay-ebal av-u’un 2.POSS-RN(причина) теряться-PROSP s-jam-ovil 3.POSS-открывать-INSTR 2.POSS-дом=ENCL ‘Ты вот-вот потеряешь ключ’ a-na=e li DEF (25б) po’ot почти ‘Меня вот-вот укусят’ ti’-ebal-on кусать-PROSP-1SG.ABS ИШИЛЬ (25в) i-kam-e’t kuxh 3.POSS-умирать-PROSP только ta’n PREP ‘Франциско вот-вот умрёт из-за болезни’ [Ayres 1991: 110] ch’o’m болезнь naj La’s MASC Франциско Эта параллель между проспективом и перфектом, как и наличие у перфекта экспериенциального значения, доказывает безусловное наличие «стативной» составляющей в семантике майянского перфекта. В [Dahl 1985: 135] отмечается существование категорий подобного рода в некоторых языках мира (применительно к ним предлагается использовать обозначение STAT/PFCT). Их семантика предполагает омонимию статива, результатива и экспериенциалиса. Конечно, майянский перфект не должен рассматриваться как такая стативно-перфектная граммема, поскольку в майя отнюдь не любое стативное значение может быть передано с помощью перфекта. На синхронном этапе мы лишь наблюдаем тенденцию перфекта к стативизации. 4.3. Причастный перфект как маркер предшествования в прошлом В некоторых языках майя важной сферой употребления перфекта являются контексты «предпрошедшего времени», когда с помощью перфекта задаётся относительная последовательность событий в прошлом. Перфектом маркируется действие, совершенное в более отдалённом времени, а второе, более близкое действие, обычно выражается перфективом. Оно происходит как бы на фоне состояния, возникшего в результате предыдущего действия и выраженного перфектной формой: (26). ЦОЦИЛЬ (26а) ti vinik=e i-s-k’el la ti DEF мужчина=ENCL PFV-3.ERG-смотреть QUOT DEF s-nichim=e, 3.POSS-цветок=ENCL ‘Мужчина увидел, что цветок уже засох’ takij-em засыхать-PRF la QUOT xa уже ЮКАТЕКСКИЙ [Pérez López et al. 1994: 98] (26б) le baj ti’ PREP íicham-tsiil=o’ муж-INDPOS=ENCL ichil DEF u 3.POSS RN(REFL) внутри шкаф le ma’ NEG ‘Муж спрятался в шкафу, поэтому старик его не увидел’ u 3.POSS le beet-ik DEF делать-IPFV nuxiib=o’ старик=ENCL il-a’ab видеть-PFV.PASS ta’ak-maj прятать-PRF tumen PREP DEF estaantée, [Andrade, Máas Collí 1999: 274] (26в) ka t-u yil-aj yuum_k’iin=e’ PUNT PFV-3.A видеть-PFV священник=ENCL u láaj 3.A весь ‘Священник увидел, что его пенис совсем исчез (букв. [Andrade, Máas Collí 1999: 297] «весь потерялся»)’ sa’at-al теряться-IPFV 3.POSS keep пенис u ts’o’ok PRF КИЧЕ (26г) k’ate x-r-il-o noj-inaq заполняться-PRF PREP che sub’ тамаль15 тогда PFV-3SG.ERG-видеть-SS taq PL ‘Тогда она увидела, что [кастрюля] была наполнена тама[Florezcan las palabras: 22] лями’ 15 Традиционное блюдо коренных народов Мезоамерики. Языки семьи майя не имеют грамматической категории времени, и перфект оказывается удобным способом для выражения предшествования в прошлом. Предложения (26б) и (26в) показывают на примере юкатекского, что в языках с финитным перфектом в «плюсквамперфектной» функции могут использоваться как причастные, так и финитные формы. Отметим, однако, что такие употребления перфекта, которые показаны в (26), встречаются не во всех языках семьи (или, по крайней мере, в некоторых языках они очень редки). Так, во всех проанализированных текстах на чорти был найден только один пример на употребление перфектного причастия для выражения прошедшего действия, предшествующего другому прошедшему действию: (27). ЧОРТИ (27) konda когда e DEF ‘Когда рассвело, дом был уже построен’ sakojpa рассветать.PFV otot дом usta-b’ir=ix строить-PRF=уже [Pérez Martínez 1996: 15] В текстах на чоле подобных примеров вообще не встретилось. Когда в этом языке необходимо выразить два действия в прошлом, одно из которых предшествует другому, ожидаемо используются финитные перфективные формы: (28). (28) majlel i-päy-ä ЧОЛЬ tyi k’äläl ya’ PFV 3.A-звать-PFV DIR до tyi tyälel=i DIR=ENCL PFV ‘Её отвели туда, где она спустилась’ jub-i спускаться-PFV DEM baki где [Relatos choles 2002: 30] По всей видимости, предложения, подобные (28), неоднозначны: относительная хронология указанных в них двух событий средствами аспектуально-временного маркирования никак не выражена. 4.4. Перфект как маркер комментария в нарративном режиме Нарратив, как определяется в классической работе [Labov, Waletzky 1967], — это описание прошедших событий с помощью последовательности клауз, порядок которых соответствует реальному порядку событий. Судя по этому определению, перфект вообще не должен употребляться в нарративном режиме, поскольку события, описываемые в рамках нарратива, обычно не являются актуальными в момент речи. Действительно, многочисленные теоретические работы, посвящённые нарративным особенностям аспектуально-временного маркирования, свидетельствуют о специфическом использовании настоящего и прошедшего времени или перфективного и имперфективного аспекта [Schiffrin 1981; Fleischman 1991], но не перфекта. На этом факте основаны и некоторые операциональные определения перфекта: см., например, [Lindstedt 2000: 366]; неупотребление в нарративах может служить отрицательным критерием для отличия перфекта от перфектива или прошедшего времени. Та же закономерность подтверждается и материалом языков майя: см. исследование нарративных употреблений аспектуально-временных форм в языке мам [England 2009]. Однако нарратив по своей структуре может быть не совсем однородным. Нарративы содержат как хронологически упорядоченные события, так и не вписывающуюся в эту последовательность сопутствующую информацию: описания, комментарии рассказчика [Fleischman 1991: 79]. По всей видимости, чем более спонтанен нарратив, тем скорее рассказчик склонен нарушать реальную хронологию событий. Помимо описаний и комментариев, рассказчик также может вставлять в изложение события из более отдалённого прошлого, о которых не было сказано ранее или которые по тем или иным причинам необходимо повторить, в неподходящее им по хронологии место. Например, в (29) нарративный фрагмент на языке цоциль разрывается предложением ‘Под окном к их дому была привязана корова’, содержащим перфектное маркирование и описывающим событие, случившееся до основных событий сюжета. ЦОЦИЛЬ (29) xchi’uk y-ajnil la ta IPFV QUOT x-vay-ik IPFV-спать-PL la s-kob ak’ubal-tik 3.POSS-жена s-vay-eb-ik 3.POSS-спать-LOC-PL с ta PREP ‘Говорят, он спал в кровати со своей женой’ s-ba-ik ta IPFV QUOT 3.ERG-совокуплять 3.POSS-RN(REFL)-PL ta PREP ночь-PL.EXT ‘Говорят, ночью они занимались любовью’ s-timan-oj ora, 3.POSS-привязывать-PRF теперь ta s-baka, PREP 3.POSS-корова y-elav ta PREP 3.POSS-RN(рядом) ‘Под окном к их дому была привязана корова’ ora, теперь когда IPFV-заканчивать 3.ERG-давать-APPL-PL=ENCL ‘Когда они закончили заниматься любовью…’ x-xokon 3.POSS-RN(бок) 3.POSS-дом j-kot один-CLF ventana окно y-ak’-be-ik=e… k’alal ch-laj te там s-na, [Laughlin 1977: 59] Событие, выраженное в третьем предложении фрагмента (29), является релевантным не по отношению к моменту речи, но по отношению к «нарративной точке отсчёта» — к тому моменту, когда происходят основные сюжетные действия. То же явление иллюстрирует и пример (30): рассказчик разрывает хронологическую последовательность событий и маркирует с помощью перфекта тот факт, что событие не входит в нарративную линию. Sipakna=e s-nop-oj Сипакна=ENCL 3.POSS-думать-PRF уже ta IPFV ЦОЦИЛЬ ti DEF k’uxi что ‘Говорят, Сипакна уже подумал, как он будет защищаться’ [Mondragón et al. 2002: 22] ts-poj 3.ERG.IPFV-защищать s-ba 3.POSS-RN(REFL) la QUOT xa (30) Фраза (30) взята из рассказа о том, как четыреста мужчин хотели убить гиганта по имени Сипакна. Они попросили его выкопать глубокую яму и затем хотели завалить его камнями, пока он находится внутри. Непосредственно перед предложением (30) сказано, что Сипакна стал копать яму, а четыреста мужчин были довольны, что работа продвигается быстро. Сипакна догадался об их намерениях заранее, и это «выпадение» из хронологии маркировано перфектом, которому в испанском переводе соответствует плюсквамперфект: “ya había pensado” [Mondragón et al. 2002: 23]. Данное употребление перфекта в некотором смысле похоже на то, которое было рассмотрено в предыдущем разделе. Но, если там речь шла о выражении «предпрошедшего времени» в рамках одного предложения, когда перфект служит для определения относительной последовательности двух действий, выраженных в главном и придаточном предложениях, то в этом разделе рассмотрено аналогичное явление в рамках более обширного дискурсивного отрезка. 5. Заключение Языки майя демонстрируют примечательное разнообразие в средствах грамматического выражения перфекта, но при этом семантика перфекта варьирует достаточно слабо. Причастия — основной способ передачи перфектного значения в языках майя; он используется во всех современных языках и надёжно восстанавливается в праязыке. Финитный способ выражения перфекта развивается «на фоне» причастного лишь в очень небольшом числе языков (в шести из тридцати). О позднем появлении финитного перфекта свидетельствует и различная этимология этих показателей: в маме, теко и кекчи в показатель перфекта преобразовался показатель недавнопрошедшего времени, в юкатекском и лакандоне — глагол ‘заканчивать’, в уастекском — суффиксы перфектных причастий (сами причастия при этом получили новые суффиксы). В тех же языках, где финитные перфектные формы сосуществуют с причастными, развились и другие средства грамматического выражения перфекта: с помощью ТАМграммемы перфектива, категории ирреалиса или специальной энклитики, оформляющей предикат. По-видимому, эта закономерность не случайна и отражает тенденцию этих языков «встроить» перфект в общую ТАМ-систему, присоединив его к остальным аспектуальным граммемам. Главная семантическая особенность майянского перфекта, которая характерна для всех языков семьи, в той или иной степени рассмотренных в данной статье, — превалирование стативного компонента среди всего спектра его значений. Это подтверждается тем, что перфект в большинстве языков семьи выражается только причастными формами, а также параллелью с проспективом — аспектуальным значением, обозначающим предшествующее действию состояние, — который тоже выражается причастиями (хотя присутствует далеко не во всех языках семьи). Помимо этого, майянский перфект способен выражать экспериенциальное значение, то есть состояние, заключающееся в наличии опыта, полученного в результате (однократного или многократного) совершения действия в прошлом. За счёт своих семантических особенностей и причастной формы выражения, отличающей перфект от других аспектуальных граммем, он оказывается удобным средством для передачи предшествования в прошедшем времени (то есть, «плюсквамперфектного» значения, для которого нет специализированных показателей). Семантика перфекта при этом несколько преобразуется, поскольку выражаемое состояние оказывается релевантным по отношению не к моменту речи, а к моменту совершения другого действия в прошлом. Причастная форма позволяет избежать сложных синтаксических конструкций с придаточными предложениями. Особую роль перфект играет и в нарративном режиме, маркируя отступления от сюжетной линии (те ситуации, которые не входят в нарративную последовательность). Список условных сокращений A — серия лично-числовых показателей А; ABS — абсолютив; AP — антипассив; APPL — аппликатив; B — серия лично-числовых показателей B; CAUS — каузатив; CLF — классификатор; DEF — определённый артикль; DEM — демонстратив; DIR — директив; DIST — дейктический маркер удалённости; EMPH — эмфаза; ENCL — энклитика; ERG — эргатив; EXCL — эксклюзив; EXIST — экзистенциальный предикат; EXT — экстенсив; FOC — фокус; INDPOS — неопределённый посессор; INSTR — инструменталис; INTERJ — междометие; IPFV — имперфектив; IRR — ирреалис; LOC — локатив; MASC — мужской класс; INDEF — неопределённый артикль; NEG — отрицание; PART — частица; PASS — пассив; PFV — перфектив; PL — множественное число; POSS — посессив; POT — потенциалис; PTCP — причастие; PREP — предлог; PRF — перфект; PROSP — проспектив; PUNT — пунктив; Q — вопросительная частица; QUOT — цитатив; REFL — рефлексив; RN — относительное существительное; SG — единственное число; SS — суффикс категории статуса; SUB — субординатор; TR — транзитивизатор.

Напиши аннотацию по статье

И. А. Виноградов ИЯз РАН, Москва ПРИЧАСТНЫЕ И ФИНИТНЫЕ ПЕРФЕКТНЫЕ ФОРМЫ В ЯЗЫКАХ МАЙЯ1 1.

принципы согласования с сочиненной именно группы и комитативный конструкцией в бежтинском языке. Введение В данной статье рассматриваются принципы согласования с сочиненной именной группой и комитативной конструкцией бежтинского языка. Бежтинский язык, известный также как капучинский, относится к цезской подгруппе аваро-андо-цезской группы нахско-дагестанской языковой семьи. Бежтинский язык, на котором говорят более 12 тысяч человек, имеет три диалекта: собственно бежтинский, хашархотинский и тлядальский. Данная статья описывает собственно бежтинский диалект. В данной статье бежтинские примеры взяты из корпуса текстов, а также получены путем элиситации. Бежтинский, как и все дагестанские языки, является языком эргативного строя, т. е. в переходных клаузах А-аргумент (агенс) выражен эргативным падежом, а P-аргумент (пациенс) — абсолютивным падежом, который также является падежом основного актанта непереходного глагола. Порядок слов свободный, с тенденцией к последовательности SOV (субъект — объект — глагол). В литературе о дагестанских языках согласованию с сочинительными и комитативными группами, как правило, не уделяется должного внимания. В грамматических очерках кратко описываются сочинительные конструкции, и практически не рассматриваются комитативные конструкции. Бежтинские сочинительные конструкции ранее упоминались в нескольких работах (см. [Бокарев 1959; Мадиева 1965; Халилов 1989]), однако синтаксис их согласования не был изучен. В данной статье впервые описаны принципы согласования с сочиненной именной группой и комитативной конструкцией и принципы разрешения согласовательных конфликтов. Статья устроена следующим образом: общая характеристика согласования в бежтинском языке (раздел 2), согласование в комитативной конструкции (раздел 3), согласование с сочиненной именной группой (раздел 4), согласование внутри именной группы (раздел 5), выводы (раздел 6). 2. Общая характеристика согласования в бежтинском языке В бежтинском языке согласование по классу и числу является одним из способов выражения морфосинтаксических отношений между членами предложения. Категория класса в бежтинском языке является скрытой категорией имени (‘covert category’, согласно [Corbett 2006]), т. е. не маркирована никаким образом в самом имени, а проявляется только в классно-числовом согласовании на мишени согласования. В бежтинском языке согласование выражается с помощью классно-числовых показателей, а именно с помощью префиксов. Также согласование выражается с помощью аблаута (корневое чередование гласных). Согласование демонстрируют почти все части речи: глаголы, прилагательные, местоимения, наречия и послелоги. Префиксальное согласование встречается в глаголах, прилагательных, некоторых наречиях, послелогах, которые имеют префиксальную классно-числовую позицию1. Согласование с помощью аблаута выражается в некоторых глаголах и демонстративных местоимениях. Выделяются четыре именных класса в единственном числе и два класса во множественном числе. В единственном числе к первому классу относятся имена лиц мужского пола (например, abo ‘отец, дедушка’, öžö ‘сын, мальчик’, is ‘брат, дядя’, dibiya ‘мулла’, xan ‘хан, король’, waccal ‘кузен’), ко второму классу относятся имена лиц женского пола (например, iyo ‘мать, бабушка’, kid ‘дочь, девочка’, isi ‘сестра, тетя’, yaccal ‘кузина’, hurulʔen ‘фея’)2, 1 Надо отметить, что в бежтинском языке отсутствует личное согласование, характерное для некоторых других языков нахско-дагестанской семьи, например, лакского [Казенин 2013], даргинского [Сумбатова, Ландер 2014], табасаранского [Магометов 1965]. 2 В бежтинском языке, как и других цезских языках, представлена небольшая группа существительных, которые заимствованы из аварского языка, с окаменелыми классными показателями, в которых начальныйк третьему классу относятся неличные одушевленные и неодушевленные имена (например, bac’o ‘волк’, can ‘коза’, beš ‘кожа’, bizo ‘гора’, inkar ‘отказ’), и к четвертому классу относятся только неличные неодушевленные имена (например, c’o ‘огонь’, häy ‘глаз’, k’iso ‘игра’, qun ‘хутор’). Распределение неличных имен по этим двум классам не может быть сформулировано в простых семантических правилах. Во множественном числе выделяются два класса: «разумное» множественное, которое объединяет личные имена первого и второго класса во множественном числе (‘human’ plural), и «неразумное» множественное, которое объединяет неличные имена третьего и четвертого классов во множественном лице (‘non-human’ plural). Таблица 1. Согласовательные префиксы бежтинского языка Singular Plural I класс Øb-/m II класс yb-/ m III класс b-/ m3y IV класс yy Главным правилом контроля классного согласования в бежтинском языке является согласование глагола с абсолютивной именной группой (субъект непереходного либо пациенс переходного глагола), как в примере (1) и (2). (1) komak=na wekaa-doy-s iλe-na beta потом помощь=AND звать-CVB пастух.PL-APUD-ABL žamala Джамал(I) ‘Потом позвали на помощь, и (они) от пастухов понесли Джамала.’ I-приносить-PRS Ø-aq’o-s (2) wahlaa так łana wodo три дня(IV) y-ẽλ’e-yo IV-ходить-PST согласный совпадает с согласовательным классно-числовым показателем; соответственно, существительные с начальным согласным w- относятся к первому, мужскому классу, а существительные с начальным y- ко второму, женскому классу. 3 Чередование b-/m- зависит от назализации: если в основе глагола есть назализованный гласный, используется показатель m-, если же назализации нет, используется показатель b-. hält’i-la-γoy работа-OBL-COMIT ‘Так прошло три дня за работой.’ Следует добавить, что в бежтинском языке помимо классночислового согласования именной группы с предикатом существует классно-числовое согласование в пределах самой именной группы, т. е. согласование зависимых с вершинным именем по классу, числу и падежу. Согласование по падежу заключается в выборе прямой либо косвенной основы зависимого. Только небольшая группа прилагательных демонстрирует согласование, которое выражается классно-числовыми префиксами. Прилагательное имеет две основы, прямую и косвенную, первая используется при модификации вершинного имени в абсолютиве, а вторая основа — при модификации имени в косвенном падеже. В примере (3) мишенью согласования является прилагательное yixalo с прямой основой, которое модифицирует абсолютивную вершину kid, согласуясь с вершиной по второму классу единственного числа. В примере (4) прилагательное yixala с косвенной основой модифицирует вершину в эргативе kibba, согласуясь с вершиной по второму классу единственного числа. (3) (4) kid y-ixalo II-высокий ‘Высокая девочка пришла.’ y-oq’o-na девочка(II) II-приходить-PST bäbä y-ixala kibba II-высокий.OBL девочка.ERG хлеб(III) m-üq-čä III-есть-PRS ‘Высокая девочка ест хлеб.’ В данной статье мы рассмотрим такие случаи согласования, когда контролерами согласования являются сочиненная именная группа либо комитативная конструкция. В таких конструкциях в состав именной группы могут входить существительные разной классной принадлежности, поэтому общий согласовательный показатель определяется по особым правилам, которые называются правилами разрешения (resolution rules) [Corbett 2006]. Далее перейдем к детальному рассмотрению сочиненных именных групп и комитативных конструкций и правил согласования с ними. 3. Согласование в комитативной конструкции Согласно Л. Стассену [Stassen 2000] при соединении именных групп используются сочинительная или комитативная стратегии. При сочинительной стратегии две именные группы выполняют одинаковую синтаксическую роль. При комитативной стратегии две именные группы имеют разные синтаксические функции. Стассен делит языки на два типа с точки зрения того, как соотносятся эти две стратегии: 1) морфологическое кодирование комитативных и сочинительных структур одинаково; 2) маркирование в комитативных и сочинительных структурах различно. Языки, в которых используются разные сочинительные и комитативные маркеры, называются языками типа and, а языки, которые не дифференцируют эти два маркера, относятся к языкам типа with. Согласно данной типологии, бежтинский язык относится к типу and: в качестве маркера сочинения выступает аддитивная клитика -na (пример 5), а в качестве комитативного маркера — падежный показатель -γoy (пример 6). (5) (6) y-uq’o abo-l=na iyo-l=na мать-LAT=AND отец-LAT=AND y-iλa y-ac-ca II-очень II-любить-PRS ‘Мать и отец очень любят старшую дочь.’ kid II-большой дочь(II) isi-γoy is-t’i брат-ERG сестра-COMIT дом(IV) ‘Брат с сестрой убирают дом.’ biλo y-acol-ca IV-чистить-PRS Таким образом, бежтинский язык, как и многие другие дагестанские языки, имеет две стратегии соединения двух и более именных групп: сочинительную и комитативную. Показатель комитатива маркирует второстепенного (периферийного) участника ситуации, совместно с которым главный (центральный) участник ситуации выполняет определенное действие. Как отмечает А. В. Архипов [2005], дагестанские языки используют морфологическое и сентенциальное маркирование пе риферийной именной группы комитативной конструкции. Морфологическое маркирование включает в себя морфологический показатель: 1) специальный комитативный падеж или же один из пространственных падежей (например, в цахурском языке есть отдельный комитативный падеж [Кибрик, Тестелец (ред.) 1999: 54]), в хваршинском языке значение комитатива передается пространственным падежом интерэссивом [Khalilova 2009: 80]); 2) послелог (ср. лезгинский язык [Haspelmath 1993: 225]). Сентенциальное маркирование — это особое морфосинтаксическое маркирование, при котором комитативные частицы могут сочетаться с уже оформленной по падежу формой имени, а также могут присоединяться к сентенциальным составляющим (ср., например, багвалинский язык [Кибрик и др. (ред.) 2001: 176]). Для выражения значения комитатива бежтинский язык использует один из пространственных падежей, а именно кумэссив -γoy [Комри и др. 2015: 266], который может не только передавать собственно локативное значение ‘нахождение объекта рядом с ориентиром’, но и обозначать второстепенного участника ситуации, ‘X с (вместе с) Y’. Именная группа, которая выражает главного участника, имеет ограничения и может выполнять только определенные синтаксические функции, такие как субъект переходного и непереходного глаголов и объект переходного глагола и экспериенциального глагола, но не другие функции, т. е. центральная именная группа в комитативной конструкции может быть маркирована только абсолютивом и эргативом (примеры (7)–(11)). (7) (8) wo-y-γoy kid девочка(II) собака-OBL-COMIT ‘Девочка с собакой пришла.’ y-oq’o-na II-приходить-PST kibba-γoy öždi мальчик.ERG девочка.OBL-COMIT сумка(III) b-eže-š III-нести-PRS ‘Мальчик с девочкой несут сумку.’ sumka (9) kibba девочка.ERG мать-COMIT iyo-γoy dars-ba урок(IV)-PL y-o<wa>h-iyo III/IV.PL-делать<PL>-PRS 'Девочка сделала уроки вместе с мамой.' (10) do čay xuλo-s čakar-ba-γoy я.ERG чай пить-PRS сахар-OBL-COMIT ‘Я пью чай с сахаром.’ (11) dil kid wo-y-γoy я.OBL-LAT девочка(II) собака-OBL-COMIT y-ega-s II-видеть-PRS ‘Я вижу девочку с собакой.’ Отметим, что периферийная именная группа не требует линейной смежности с центральной именной группой: главный и второстепенные члены в комитативной конструкции могут быть отделены друг от друга (пример 10). В других синтаксических позициях центральная именная группа может выступать только при релятивизации вершины с использованием причастия связки, например: (12) экспериенциальный субъект gähiya öždi-l kibba-γoy девочка.OBL-COMIT быть.PTCP.OBL мальчик.OBL-LAT gedo кошка(III) ‘Мальчик, который был с девочкой, видят кошку.’ III-видеть-PRS b-ega-s (13) реципиент дитранзитивного глагола gähiyä öždi-γoy мальчик.OBL-COMIT быть.PTCP.OBL do я.ERG kibba-l девочка.OBL-LAT ‘Я дал денег девочке, с которой был мальчик.’ деньги дать-PST niλ-iyo okko (14) косвенный объект непереходного глагола öžö мальчик woy-γoy gähiyä собака.OBL-COMIT быть.PTCP.OBL kibba-λ’a девочка.OBL-SUP смеяться-PST ‘Мальчик смеялся над девочкой, с которой была собака.’ łowa-yo В комитативной конструкции согласование идет по соответствующему именному классу и числу главной именной группы. Следующие примеры показывают, что мишень согласуется по именному классу и числу главного участника ситуации, независимо от класса и числа второстепенного участника ситуации. Например, предложение (15) демонстрирует согласование предиката по 1-му классу единственного числа главного участника комитативной конструкции abo ‘отец’, тогда как второстепенный участник комитативной ситуации не влияет на согласование; в предложении (16) контролером согласования является главный участник комитативной конструкции gedbo ‘кошки’, и предикат согласуется по множественному числу неличных имен 3-го класса; в предложении (17) согласование идет по классу и числу центральной именной группы в абсолютиве q’or ‘капкан’. (15) dil kibba-γoy abo отец(I) дочь(II).OBL-COMIT я.LAT ‘Я увидел отца с дочкой.’ Ø-ega-yo I-видеть-PST (16) dil ged-bo кошка(III).OBL-PL я.LAT y-ega-ba-yo III/IV.PL-видеть-PL-PST ‘Я увидел кошек с веревкой.’ sabali-γoy веревка(IV)-COMIT (17) dil q’or ged-γoy капкан(IV) кошка(III).OBL-COMIT я.LAT y-ega-yo IV-видеть-PST ‘Я увидел капкан с кошкой.’ Данные примеры подтверждают общее правило контроля классного согласования в бежтинском языке — это согласование по абсолютивной именной группе; это справедливо и в том случае, если зависимое имя в комитативной конструкции относится к другому классу. 4. Согласование с сочиненной именной группой В дагестанских языках сочинительные конструкции могут быть представлены парными клитиками (союзами) (‘бисиндетическое’ сочинение), одинарными клитиками (союзами) (‘моносиндетическое’ сочинение), либо комбинировать эти две стратегии [van den Berg 2004]. В бежтинском языке сочинительная конструкция представлена аддитивной клитикой -na ‘и’, которая используется при каждой из сочиненных составляющих: [A=na] [Б=na] ‘A и Б’, [A=na] [Б=na] [В=na] ‘A, Б, и В’. Использование клитики только на одном из конъюнктов недопустимо: (18) gedo=na wo=na / *wo кошка=AND собака=AND ‘кошка и собака’ собака При сочинительной стратегии две именные группы выполняют одинаковую синтаксическую роль, т. е. кодированы одинаковым падежом. (19) Murad-il=na Madinat-il=na is-t’i брат-ERG Мурад-LAT=AND Мадина-LAT=AND k’uco щенок(III) III-покупать-PRS ‘Брат купил Мураду и Мадине щенка.’ b-ox-ca (20) hogo wo-la-qa=na она собака-OBL.PL-CONT=AND ged-la-qa=na кошка.OBL-OBL.PL-CONT=AND ‘Она боится собак и кошек.’ hiče-š бояться-PRS Сочиненная именная группа неразрывна, ее компоненты не могут быть разделены другим материалом. Согласование мишени с сочиненной именной группой всегда идет по множественному числу ее составляющих: так, в примере (21), сочиненная именная группа ‘сестра и брат’ контролирует предикативное согласование по разумному множественному числу. (21) isi=na сестра(II)=AND брат(I)=AND is=na b-iq’la<ba>še-š I/II.PL-разговаривать< PL>-PRS ‘Сестра и брат разговаривают.’ (22) *isi=na b-iq’la<ba>še-š I/II.PL-разговаривать< PL>-PRS сестра(II)=AND is=na брат(I)=AND ‘Сестра и брат разговаривают.’ Согласование мишени с сочиненной именной группой по классу подчиняется следующим принципам. Если члены сочиненной именной группы принадлежат к первому и второму классу личных имен, то мишень согласования маркируется разумным множественным классом (с помощью показателя b-/m-). (23) beta m-o<wa>q’o-s iyo=na HPL-приходить<PL>-PRS мать(II)=AND потом abo=na отец(I)=AND ‘Потом пришли мать и отец.’ (24) is-na=na q’ona=na iyo=na мать(II)=AND два=AND брат(I)-PL=AND λõ-wa-λ’a=na4 доска-OBL-SUP=AND b-e<ya>že-š I/II.PL-приносить<PL>-PRS ‘Они положили мать и двух братьев на доску и понесли (их).’ gu<wa>l-na класть<PL>-CVB Если члены сочиненной группы принадлежат к третьему и четвертому классу неличных имен, то мишень согласования маркируется неразумным множественным классом (с помощью показателя y-). (25) dil я.LAT sĩ=na медведь(III) =AND nuc’o=na мед(IV)=AND 4 Клитика -na также может располагаться на одной из зависимых деепричастного оборота. y-ega-ba-yo III/IV.PL-видеть-PL-PST ‘Я увидел медведя и мед.’ Если один из членов сочиненной группы принадлежит к классу личных имен, а другой член сочиненной группы — к классу неличных имен, то мишень согласования маркируется разумным множественным классом (с помощью показателя b-/m-). Порядок конъюнктов на выбор показателя согласования не влияет: (26) dil iyo=na женщина(II) =AND корова(III) =AND waya=na я.LAT b-ega-ba-yo I/II.PL-видеть-PL-PST ‘Я увидел женщину и корову.’ (27) dil waya=na корова(III) =AND женщина(II) =AND iyo=na я.LAT b-ega-ba-yo I/II.PL-видеть-PL-PST ‘Я увидел корову и женщину.’ На основе данных примеров можно сформулировать следующие принципы разрешения конфликта согласования в сочинительной именной группе в бежтинском языке: 1) если все члены сочинительной группы являются личными именами, согласование идет по разумному множественному числу; 2) если все члены сочинительной группы являются неличными именами, согласование идет по неразумному множественному числу; 3) если хотя бы один из членов сочинительной группы является личным именем, то согласование идет по разумному множественному числу. Важно отметить, что вышеназванные принципы согласования в сочинительной именной группе также применимы для именной группы, которая включает в себя разделительные союзы yagi ‘или’ и ya ‘или’ (эти двойные союзы используется перед каждым из конъюнктов). ya iyo ya или мать(II) или отец(I) ‘Ни мама, ни папа не пришли.’ abo m-oq’-eʔeš I/II.PL-приходить-NEG.PST (28) (29) (30) ya ya bäbä kibba девочка.ERG или хлеб(III) или сыр(IV) y-üⁿq-eʔeš III/IV.PL-есть-NEG.PST ‘Девочка не поела ни хлеба, ни сыра.’ k’ima ya abo ya или отец(I) или лошадь(III) I/II.PL-приходить-NEG.PST ‘Ни отец, ни лошадь не вернулись.’ m-oq’-eʔeš soyya Заметим, что в других дагестанских языках, в отличие от бежтинского языка, правила разрешения конфликта согласования в сочиненной именной группе варьируются. Так, например, при возникновении согласовательного конфликта мишень может согласовываться с тем членом сочинительной группы, который наиболее близок к мишени согласования, а не по множественному числу его составляющих, как в бежтинском, т. е. важным является принцип линейности, как например, в гинухском (пример (31)) [Forker 2013:428] и ингушском [Nichols 2001:434] языках. (31) ked=no γwe=n собака(III)=AND девочка(II)=AND II-показать-IMP di-qo 1.OBL-AT ‘Покажи мне собаку и девочку!’ y-ker-o [Forker 2013: 430] В бежтинском, однако, принцип линейности при разрешении согласовательного конфликта не играет роли: так, выше в примерах (26) и (27) члены сочиненной именной группы имеют разный порядок и, тем не менее, согласование идет по разумному множественному числу. 5. Согласование внутри именной группы Согласование внутри комитативной конструкции и сочиненной именной группы имеет свои особенности. При согласовании внутри сочиненной именной группы с разумными одушевленными конъюнктами или с неодушевленными конъюнктами зависимое может модифицировать как один из двух конъюнктов, так и два конъюнкта одновременно. В примере (32) модификатор ‘большой’ в единственном числе определяет имя ‘девочка’, тогда как в примере (33) и (34) модификатор ‘большой’ с префиксальным согласовательным показателем во множественном числе может относиться к двум сочиненным группам независимо от числа самих конъюнктов (в этих случаях прилагательное принимает форму множественного числа, в данном случае выражаемого удлинением гласного). (32) девочка(II)=AND мальчик(I)=AND öžö=nä kid=na y-uq’o II-большой m-oq’o-yo I/II.PL-приходить-PST ‘Большая девочка и мальчик пришли.’ (33) b-uq’aa kid=na öžö=nä I/II.PL-большой.PL девочка(II) =AND мальчик(I) =AND m-o<wa>q’o-yo I/II.PL-приходить<PL>-PST ‘Большие девочка и мальчик пришли.’ (34) b-uq’aa kibba=na I/II.PL-большой.PL девочка(I).PL=AND öždä=nä мальчик(I).PL=AND I/II.PL-приходить<PL>-PST ‘Большие девочки и мальчики пришли.’ m-o<wa>q’o-yo Внутри сочиненной именной группы, в которой один из конъюнктов является разумным одушевленным существительным, а второй неодушевленным, зависимое модифицирует строго один из двух конъюнктов (примеры (35)–(36)). (35) dil Ø-uq’o öžö=nä wo-bo=na I-большой мальчик(I)=AND собака(III)-PL =AND я.LAT b-ega-ba-s I/II.PL-видеть-PL-PRS ‘Я вижу большого мальчика и собак.’ (36) dil у-uq’аа wo-bo=na III/IV.PL-большой.PL собака(III)-PL=AND я.LAT öžö=nä мальчик(I) =AND I/II.PL-видеть-PL-PRS ‘Я вижу больших собак и мальчика.’ b-ega-ba-s I/II.PL-большой.PL мальчик(I) =AND öžö=nä b-uq’аа (37) *dil я.LAT wo=na собака(III)-PL=AND I/II.PL-видеть-PL-PRS ‘Я вижу больших мальчика и собак.’ b-ega-ba-s I/II.PL-большой.PL собака(III)-PL=AND wo=na b-uq’аа (38) *dil я.LAT öžö=nä мальчик(I) =AND I/II.PL-видеть-PL-PRS ‘Я вижу больших собак и мальчика.’ b-ega-ba-s Внутри комитативной конструкции зависимое модифицирует либо главного, либо второстепенного участника ситуации, располагаясь непосредственно перед определяемым словом, которое и контролирует согласование. Одновременная модификация главного и второстепенного участника в комитативной конструкции невозможна (пример (41)). (39) Ø-uq’o is isi-γoy Ø-oq’o-yo I-старший брат(I) сестра-COMIT I-приходить-PST ‘Старший брат с сестрой пришли.’ (40) y-uq’a is брат(I) ‘Брат со старшей сестрой пришли.’ isi-γoy II-старший.OBL сестра-COMIT I-приходить-PST Ø-oq’o-yo (41) *b-uq’aa is isi-γoy Ø-oq’o-yo I/II-старший.PL брат(I) сестра-COMIT I-приходить-PST ‘Старшие брат с сестрой пришли.’ 6. Выводы Мы проанализировали ранее не исследованный аспект грамматики бежтинского языка, а именно особенности согласования предиката по классу и числу с сочиненной именной группой и комитативной конструкцией, а также согласование с модификаторами внутри таких конструкций. Сочиненные именные группы состоят из двух равноправных именных групп, тогда как комитативная конструкция состоит из периферийной именной группы и главной (центральной) именной группы. В комитативной конст рукции согласование с мишенью идет по именному классу и числу центральной именной группы. При контролере, выраженном сочинительной именной группой, может возникнуть конфликт согласования с мишенью. Такой согласовательный конфликт разрешается особыми правилами: 1) если все члены сочинительной группы являются личными именами, согласование идет по разумному множественному числу; 2) если все члены сочинительной группы являются неличными именами, согласование идет по неразумному множественному числу; 3) если хотя бы один из членов сочинительной группы является личным именем, то согласование идет по разумному множественному числу. Эти правила согласования можно обобщить следующим образом: если хотя бы один из членов сочинительной группы является личным именем, то согласование идет по разумному множественному числу; в противном случае — по неразумному множественному. То же правило действует и при согласовании модификаторов внутри сочиненной именной группы. Список условных сокращений I, II, III, IV — показатели именных классов; ABS — абсолютив; AT — эссив; COMIT — комитатив; CVB — конверб; LAT — латив; NEG — отрицательная форма; OBL — косвенная основа; ERG — эргатив; PL — множественное число; PRS — настоящее время; PST — прошедшее время; PTCP — причастие; SG — единственное число; SUP — суперэссив.

Напиши аннотацию по статье

З. М. Халилова Институт литературы и искусства им. Г. Цадасы ДНЦ РАН, Махачкала ПРИНЦИПЫ СОГЛАСОВАНИЯ С СОЧИНЕННОЙ ИМЕННОЙ ГРУППОЙ И КОМИТАТИВНОЙ КОНСТРУКЦИЕЙ В БЕЖТИНСКОМ ЯЗЫКЕ 1.

проект создания томского диалектного корпуса в свете тенденции развития корпусной лингвистики. Ключевые слова: корпусная лингвистика, Томский диалектный корпус, русские говоры Сибири. Корпусная лингвистика как за рубежом, так и в России относится к числу наиболее актуальных сфер научного поиска. Корпусные разработки, как и словари, становятся не только источником данных, но и одним из эффективных методов лингвистического исследования [Perkuhn, et al., 2012, p. 19]. В настоящее время мировой перечень лингвистических корпусов весьма обширен, они базируются на разном материале и предполагают решение разных задач. В то же время можно выявить некоторые закономерности и лакуны в рассматриваемой области науки. * Исследование выполнено при финансовой поддержке Российского научного фонда (проект № 16-18-02043). Земичева Светлана Сергеевна – кандидат филологических наук, научный сотрудник лаборатории общей и сибирской лексикографии Томского государственного университета (просп. Ленина, 36, Томск, 634050, Россия; optysmith@gmail.com) Иванцова Екатерина Вадимовна – доктор филологических наук, профессор кафедры русского языка Томского государственного университета (просп. Ленина, 36, Томск, 634050, Россия; ekivancova@yandex.ru) ISSN 1813-7083. Сибирский филологический журнал. 2018. № 3 © С. С. Земичева, Е. В. Иванцова, 2018 и их место среди других корпусных ресурсов В составе национальных корпусов преобладают письменные тексты: так, в Британском национальном корпусе (BNC) на долю устной речи приходится около 10 млн словоупотреблений, или 17,8 % от общего объема корпуса1. В Национальном корпусе русского языка (НКРЯ) объем устного корпуса также около 10 млн словоупотреблений, что составляет, однако, всего 2,8 % от его общего объема2. Из известных нам корпусов наиболее обширный материал устной речи включает корпус современного американского английского – 109 млн словоупотреблений, или 20 % всего корпуса3. Устная речь при этом понимается неоднозначно: для формирования и пополнения соответствующих подкорпусов используются прежде всего те тексты, которые уже представлены в расшифрованном и оцифрованном виде, в том числе записи теле- и радиопередач, стенограммы официальных мероприятий, переписка на интернет-форумах, фольклорные тексты, а также записи уроков, лекций, телефонных разговоров и т. п. Создаются также корпуса, представляющие региолекты отдельных территорий. В качестве примера можно назвать банк «Голоса Юга», являющийся составной частью Американского национального корпуса4, проект «Устная речь Финляндии: Разговорный язык в районе Хельсинки в 1972–1974 годах»5, корпус разговорной речи Парижа6 и др. В России на протяжении нескольких лет реализуется проект «Один речевой день», в рамках которого изучается речь жителей г. Санкт-Петербурга. По данным 2016 г. объем корпуса составлял более 1 200 часов звучания и около 1 млн словоупотреблений текстовых расшифровок [Русский язык повседневного общения, 2016, с. 14]. Создан также небольшой (около 40 минут звучания, 5 000 словоупотреблений) корпус «Рассказы сибиряков о жизни»7; существует проект Томского регионального корпуса [Резанова, 2015]; разрабатывается концепция звукового корпуса русской речи различных регионов России [Ерофеева и др., 2015]. Диалектные подкорпуса в большинстве известных европейских и американских корпусов отсутствуют. Лишь в некоторых из них, например в Чешском и Британском национальных корпусах, при репрезентации устной речи предусмотрена возможность поиска по территории, что позволяет изучать зональное варьирование языка. Создание диалектных корпусных ресурсов, таким образом, представляет со- бой актуальную задачу. Необходимость их разработки связана, думается, с поисками истоков национального самосознания, возрастающей потребностью современного человека в самоидентичности в условиях технизации, стандартизации, широкого распространения массовой культуры, приводящих к обезличиванию индивида. Корпусным исследованием диалектов занимаются лингвисты Германии, Испании, Португалии, Польши, Болгарии, Финляндии, Норвегии, Швеции, Грузии, Китая. Результатом их деятельности стало множество созданных баз данных и корпусов диалектной речи. Диалекты Британии были исследованы в этом аспекте одними из первых, работа велась параллельно в нескольких странах. Результаты реализации проекта британских ученых по исследованию английских диалек 1 http://www.natcorp.ox.ac.uk/corpus/index.xml?ID=numbers 2 http://www.ruscorpora.ru/corpora-stat.html 3 http://corpus.byu.edu/coca/help/texts.asp 4 http://newsouthvoices.uncc.edu/nsv 5 http://www.ling.helsinki.fi/uhlcs/readme-all/README-uralic-lgs.html#C34 6 http://cfpp2000.univ-paris3.fr/Corpus.html 7 http://www.spokencorpora.ru/showcorpus.py?dir=01life библиотеки Великобритании в виде собрания аудиофайлов, снабженных коротким описанием8. Бо́ льшая часть материала собрана по вопросникам в 50–60 гг. ХХ в. Всего представлено 287 интервью из разных регионов продолжительностью около пяти минут каждое. Есть возможность выбрать определенный регион или год записи. Достаточно репрезентативен Хельсинкский корпус британских диалектов, который строится на записях 70–80-х гг., сделанных учеными из Финляндии. Было обследовано 92 населенных пункта в шести районах страны, опрошено 237 информантов, зафиксировано 846 149 словоупотреблений9. В Германии создан Фрайбургский корпус английских диалектов. Работа над ним ведется с 2000 г., заявленный объем корпуса – 2,3 млн словоупотреблений, однако материалы не представлены в свободном доступе из-за ограничений авторского права10. Существует также корпус письменных и устных шотландских текстов11, где имеются возможности поиска по слову, доступа к полным текстам, прослушивания аудиозаписей. На материале немецкого языка созданы банк данных разговорного немецкого языка, включающий диалектный подкорпус12 и база данных баварских диалектов немецкого языка, объем которой оценивается создателями в диапазоне от 4 до 5 млн записей13. Проект «The Nordic Dialect Corpus»14 содержит материалы диалектов нескольких скандинавских языков – норвежского, шведского, датского, фарерского, исландского. Диалектные корпуса созданы также на материале других языков: испанского – «Corpus Oral y Sonoro del Español Rural»15, португальского – «The Syntax-oriented Corpus of Portuguese Dialects»16, болгарского – «Bulgarian Dialectology as Living Tradition»17, польского – «Dialekty i gwary polskie. Kompendium internetowe»18, грузинского19. В Китае, как указывают исследователи, наиболее активно изучается мандаринский диалект (Путунхуа), что связано с экстралингвистическими причинами, восприятием его как наиболее престижной разновидности китайского [Zu et al., 2002; Newman et al., 2008]. Современный мандаринский диалект китайского языка представлен в Ланкастерском корпусе, включающем письменные тексты20, и корпусах устной речи: «Chinese Annotated Spontaneous Speech Corpus» (CASS), «Lancaster Los Angeles Spoken Chinese Corpus» (LLSCC); существует также корпус диалекта Вэньчжоу – «Wenzhou Spoken Corpus» (WSC)21, разрабатывался проект мультидиалектного китайского корпуса [Zu et al., 2002]. Создано несколько диалектных корпусов русского языка. Лишь немногие из них включают материалы из разных регионов страны: диалектный подкорпус в составе НКРЯ22, электронная база данных по русским говорам23, акустическая 8 http://sounds.bl.uk/Accents-and-dialects/Survey-of-English-dialects 9 http://www.helsinki.fi/varieng/CoRD/corpora/Dialects/basic.html 10 http://www2.anglistik.uni-freiburg.de/institut/lskortmann/FRED/ 11 http://www.scottishcorpus.ac.uk/advanced-search/ 12 http://dgd.ids-mannheim.de/dgd/pragdb.dgd_extern.welcome 13 http://www.baydat.uni-wuerzburg.de:8080/cocoon/baydat/projektinfo_BayDat 14 http://www.tekstlab.uio.no/nota/scandiasyn/index.html 15 http://www.lllf.uam.es/coser/index.php 16 http://www.clul.ulisboa.pt/en/10-research/314-cordial-sin-corpus 17 http://bulgariandialectology.org/ 18 http://www.dialektologia.uw.edu.pl/ 19 http://www.corpora.co/#/ 20 http://www.lancaster.ac.uk/fass/projects/corpus/LCMC/ 21 http://ntuprojects.com/wenzhou/ 22 http://www.ruscorpora.ru/search-dialect.html 23 http://www.ruslang.ru/agens.php?id=krylov_dialect конкретных регионов: корпус говоров р. Устья Архангельской области25, Кубанский диалектный корпус [Трегубова, 2015], Саратовский диалектологический корпус [Крючкова, 2007], вологодский мультимедийный корпус «Жизненный круг» [Задумина, 2004], электронный текстовый корпус лингвокультуры Северного Приангарья26. Теоретические проблемы создания диалектных корпусов связаны в первую очередь со спецификой языковой системы местных говоров, имеющей значительные отличия от других форм национального языка. Создание диалектного электронного корпуса, как отмечает Т. Н. Москвина, сопряжено с целым рядом сложностей, среди которых «системные языковые отличия от литературного языка; исключительно устный характер диалектной коммуникации, как следствие – невозможность опереться на письменные источники; вариативность на всех уровнях, затрудняющая идентификацию единиц в корпусе», а также «собственно диалектная лексика, не поддающаяся простому переводу на литературный язык» [Москвина, 2014]. Затрудняет процессы формирования областных корпусов также собирание материалов для них в условиях языковой среды, к которой, как правило, не принадлежат диалектологи, трудоемкость экспедиционного сбора и обработки полученных данных, необходимость введения дополнительных параметров структуры и разметки корпуса, нерелевантных для кодифицированного языка, и мн. др. В связи с обозначенными сложностями опережающими темпами развивается корпусная лингвистика на материале литературной письменной речи; диалектных корпусов в большом семействе электронных баз данных значительно меньше, чем основанных на литературном материале; значительно меньше и их объем; ждут решения многие теоретические проблемы, возникающие в связи с их созданием. Специфика материалов, имеющихся в том или ином региональном центре, накладывает отпечаток на каждую базу данных, несмотря на стремление к унификации корпусной продукции. Научные интересы лингвистической школы, в рамках которой создается новый электронный ресурс, также требуют выработки собственного подхода для решения данной задачи. Разрабатываемая в Томском государственном университете концепция Томского диалектного корпуса (ТДК) вписывается в общий процесс развития корпусной лингвистики в целом и диалектных баз данных в частности, в то же время отличаясь от последних по ряду параметров. 2. Концепция Томского диалектного корпуса Новизна ТДК определяется несколькими обстоятельствами. 2.1. Регион. Развивающаяся корпусная лингвистика в России опирается в основном на диалектные материалы европейской части страны. Это касается и сводных корпусов (НКРЯ, «Русские регионы»), где говоры восточнее Урала представлены единичными текстами, и локально ограниченных (Саратовская обл., Псковская обл., Кубань, Удмуртия, Вологодская обл., Архангельская обл.). Существующие корпуса, созданные на материале сибирских говоров, пока весьма малы по объему. В частности, речь сибиряков отражена в уже упоминавшемся корпусе «Рассказы сибиряков о жизни»27. В 2017 г. создан электронный 24 http://rureg.hs-bochum.de 25 http://parasolcorpus.org/Pushkino/index.php 26 http://angara.sfu-kras.ru/?page=dialect# 27 http://www.spokencorpora.ru/showcorpus.py?dir=01life словоупотреблений)28. ТДК является, таким образом, одним из первых опытов создания диалектного корпуса, в котором репрезентированы данные сибирских говоров. Его разработка вписывается в мультидисциплинарный проект изучения уникального природного и социокультурного ареала Сибири в исследовательском центре «Транссибирский научный путь»29. В ТДК представлена речь русских старожилов на территории средней части среднеобского бассейна. Это обширный регион, охватывающий села по течению рек Томи, Оби и их притоков, в границах современного административного деления относящиеся к Томской и центральным районам Кемеровской обл. [Русские говоры..., 1984, с. 5]. Русское население закрепляется здесь с ХVII в., после присоединения Западной Сибири к России – первоначально в нескольких острогах с приписанными к ним населенными пунктами, позднее распространяясь на близлежащие земли. Традиционная культура русского старожильческого населения Приобья, в том числе языковая, «представляет собой своеобразный феномен, сформировавшийся в особых природных условиях на основе тесного взаимодействия с автохтонными народами и потому значительно отличающийся от этнокультурного облика центральных районов России»30. Русские говоры Сибири являются вторичными, сложившимися в результате взаимного влияния речи старожилов и более поздних переселенцев – носителей русско-европейских материнских говоров с языком аборигенов края [Русские говоры..., 1984, с. 15]. 2.2. Источники и репрезентативность корпуса. Одним из основополагающих принципов создания любого корпуса является его репрезентативность, которая «гарантирует типичность данных и обеспечивает полноту представления всего спектра языковых явлений» [Захаров, 2005, с. 3]. Сведения о репрезентативности диалектных корпусов, представленные в общедоступных источниках, не всегда дают возможность сопоставить материал по объему, так как в одних случаях указывается количество часов записи, в других – количество текстов, в третьих – количество словоупотреблений. Параметрами репрезентативности диалектного корпуса, кроме объема материала, являются также число информантов, количество обследованных населенных пунктов, продолжительность временно́ го периода осуществления записей. Объем диалектных корпусов варьируется весьма сильно. Так, корпус бесермянского диалекта удмуртского языка насчитывает около 60 тыс. словоупотреблений31. Наиболее обширные диалектные корпуса из известных нам32 – база данных баварских диалектов немецкого языка (обследовано в общей сложности 1 613 баварских деревень, получено около 4 млн ответов на вопросники)33, корпус шотландских текстов, насчитывающий более 4,5 млн словоупотреблений34, и диалектный корпус скандинавских языков, содержащий около 2,8 млн слов из разговоров и интервью35. Объем около миллиона словоупотреблений можно, по-види- мому, считать средним для диалектного корпуса. Так, Грузинский диалектный 28 http://angara.sfu-kras.ru/?page=dialect# 29 http://tssw.ru 30 Зенько А. П. Русские старожилы Среднего Приобья: на стыке культур // Культурное наследие Югры: Электронная антология. URL: http://hmao.kaisa.ru/ object/1808928043?lc=ru 31 http://beserman.ru/corpus/search/?interface_language=ru 32 Если не брать в расчет web-корпуса, созданные на материалах, размещенных в Ин тернете. 33 http://www.baydat.uni-wuerzburg.de:8080/cocoon/baydat/projektinfo_BayDat 34 http://www.scottishcorpus.ac.uk/advanced-search/ 35 http://www.tekstlab.uio.no/nota/scandiasyn/index.html; см. также [Johannessen et al., 2012]. слов36, в Ланкастерско-лос-анджелесский корпус разговорного китайского входит 1 002 151 слово37. Хельсинкский корпус британских диалектов включает 1 008 641 словоупотреблений38. Диалектный подкорпус НКРЯ, судя по статистике, пока не отличается ни достаточным объемом (197 текстов, или около 200 000 словоупотреблений)39, ни пропорциональностью представления говоров разных территорий и типов. Складывается парадоксальная ситуация, при которой созданные корпуса отдельных территорий близки по объему к диалектному подкорпусу русского языка, цель которого – охватить территорию страны в целом. Так, корпус говоров р. Устья насчитывает более 800 000 словоупотреблений40. В отношении ТДК можно сказать, что корпус базируется на экспедиционных материалах 70-летнего изучения среднеобских говоров41, обследовании около 400 сел региона, архивных записях (1 300 тетрадей, 200 часов звучания), что позволяет считать его достаточно репрезентативным в плане охвата материала. На данный момент в корпус входит более 600 текстов, около 700 тыс. словоупотреблений. Основная часть материалов находится в закрытом доступе, в свободное пользование предоставлена демонстрационная версия корпуса42. Вместе с тем в связи с экстралингвистическими причинами строгой сбалансированностью представления материалов различных временных срезов, групп говоров (нарымские, прикетские, приобские, притомские, причулымские) и говоров отдельных сел ТДК не отличается. Следует отметить также, что в течение многих лет основной целью диалектологов было полевое исследование только русских старожильческих говоров региона, носителями которых являются потомки первых поселенцев. Речь диалектоносителей более поздних волн переселения фиксировалась в меньшей степени. Записанные тексты в основном представляют собой «полуаутентичные», «провоцируемые» тексты с заданной собирателями те- мой коммуникации и вкраплениями спонтанной речи, типичные для условий полевого сбора материала. 2.3. Ориентация корпуса. Отражая этапы развития лингвистики в целом и диалектологии в частности, основная часть созданных диалектных корпусов ориентирована на представление системно-структурных особенностей местных говоров. Ряд диалектных корпусов (корпуса китайского языка, база данных баварских диалектов и др.) предназначен, прежде всего, для фонетических исследований. Основным видом разметки в большинстве случаев является морфологическая. Ярким примером такого подхода к репрезентации местных говоров является диалектный подкорпус НКРЯ. Его принципы базируются на последовательном сравнении русских диалектов с литературным языком – прежде всего в области морфологии и лексики; с этой целью разработана система маркеров, выделяющих грамматические и лексические территориальные отличия от кодифицированной языковой подсистемы [Летучий, 2005, с. 215]. После недавней частичной коррек 36 http://www.murre.ut.ee/estonian-dialect-corpus/ 37 http://www.lancaster.ac.uk/fass/projects/corpus/LLSCC/ 38 http://www.helsinki.fi/varieng/CoRD/corpora/Dialects/ 39 http://www.ruscorpora.ru/corpora-stat.html 40 http://parasolcorpus.org/Pushkino/stats.php 41 Систематические полевые выезды для собирания диалектного материала стали осуществляться в Томском университете с 1946 г. [Томская диалектологическая школа, 2006, с. 16–20] и продолжаются по сей день. Недавно в распоряжение томских диалектологов поступили копии рукописных материалов экспедиций проф. А. Д. Григорьева, впервые осуществившего лингвистическое обследование этого региона в 1917–1922 г. 42 http://losl.tsu.ru/?q=corpus/demo теля к полному тексту [Качинская, Сичинава, 2015]. Вместе с тем развитие науки о языке выдвигает перед областными корпусами новые задачи. Движение лингвистики в направлении от структурной к функциональной и когнитивной парадигмам вызывает необходимость изучения дискурсивных практик носителей языковой системы, исследования типов организации текста, отражения в них картины мира, мировосприятия и миропонимания homo loquens, выявления особенностей коммуникации в зависимости от социальной среды, условий общения и т. д. Активно анализируется метаязыковая рефлексия носителей языка, ставшая предметом перцептивной диалектологии [Anders еt al., 2010; Александров, 2013]. Усиливается внимание к проблеме языка и культуры, оформляются как самостоятельные области знания лингвокультурология и этнолингвистика. На рубеже ХХ–ХХI столетий формируется коммуникативная диалектология. В ней «вырабатывается новый подход к пониманию специфики диалекта, согласно которому своеобразие говора не сводится к его структурным особенностям в области фонетики, грамматики и лексики, а проявляется также в строении диалектных текстов, в соотношении различных жанров в составе диалектной коммуникации, в особых приемах раскрытия темы, в когнитивных особенностях диалектной речи, в особой картине мира, реализуемой в общении на диалекте» [Крючкова, 2007]. Все большее внимание (в том числе и в диалектной лексикографии) уделяется недифференциальному анализу местных говоров, общим принципом которого является изучение не только диалектных черт, но и общерусских элементов речи диалектоносителей, системных связей всех единиц лексикона. Эти новые веяния нашли отражение и в сфере создания новых электронных ресурсов. Диалектные корпуса, существующие как в России, так и за рубежом, имеют несколько иную ориентацию по сравнению с корпусами литературных текстов. В болгарском, эстонском, скандинавском, шотландском, португальском диалектных корпусах предусмотрены как поиск по слову, так и просмотр целостных текстов, а также прослушивание аудио. Диалектные корпуса испанского и польского языков представляют собой, по сути, библиотеки текстов: поиск по слову в них невозможен, но представлены целостные тексты и аудиофайлы. В других случаях (Грузинский диалектный корпус и др.) возможен только поиск по слову, не предусмотрено обращение к целостным текстам. В целом же текстоцентрическую направленность и мультимодальность (доступ к звуковым файлам, интерактивным картам, фотографиям) можно считать типичной для зарубежных диалектных корпусов. Создаваемый в России Саратовский диалектологический корпус ставит своей целью моделирование коммуникации в конкретных говорах, репрезентирующих специфику традиционной русской культуры сельского общения. Решение этой задачи осуществляется путем подачи текстов на широком культурном фоне, с привлечением исторических, географических, этнографических сведений, подробном комментировании упоминаемых в речи носителей говора событий, лиц, природных объектов, артефактов и т. п. [Крючкова, Гольдин, 2011]. Лингвокультурологическую направленность имеют также Электронный корпус диалектной культуры Кубани, отражающий тематически ориентированные фрагменты регионального дискурса («Обрядовая культура», «Традиционные верования», «Промысловая культура», «Бытовая культура» и др.) [Трегубова, 2015] и электронный текстовый корпус лингвокультуры Северного Приангарья43. Томский диалектный корпус также вписывается в новую лингвистическую проблематику. Он задуман с целью изучения своеобразия традиционной народно 43 http://angara.sfu-kras.ru/?page=dialect# бирских старожильских говоров Среднего Приобья. Эта направленность обусловлена как общими процессами развития науки о языке, в том числе корпусной лингвистики и диалектологии, так и сферой интересов исследователей томской диалектологической школы. Ориентация на текст как единицу представления диалектного дискурса дает возможность изучать тематику общения на диалекте, систему речевых жанров, метаязыкового сознания диалектоносителей, своеобразие проявлений речевой культуры, роли фольклора в повседневной речи сельчан, влияния интенционального дискурса на бытовую личностно-ориентированную сферу общения и др. Создаваемый текстоориентированный корпус одновременно можно охарактеризовать как лексикоориентированный. Несмотря на то, что в среднеобских говорах детально описаны все ярусы языковой системы, одним из центральных объектов анализа на протяжении всего периода их изучения является лексика. При этом от выявления собственно диалектных лексем и создания дифференциальных толковых словарей в 50–70-е гг. ХХ в. диалектологи перешли в 80–90-е гг. к описанию системных связей лексических единиц говора и составлению словарей полного типа, а в последние десятилетия – к лингвокультурологическому анализу диалектной концептосферы, реконструкции ментальных черт языковой личности диалектоносителя. Эти задачи также решаются с опорой прежде всего на лексические средства их выражения с учетом семантики, сочетаемости и контекста. 3. Представление материалов, структура ТДК и виды разметки Своеобразие имеющегося архива, формировавшегося диалектологами в течение многих десятилетий, связано с последовательным отражением на разных этапах экспедиционной работы различных форм сохранения устной речи в полевых условиях: от ручной блокнотной фиксации (в том числе в транскрибированном виде) до регистрирования связных текстов диалектоносителей на магнитной ленте и цифровых носителях. Сложная задача их унифицирования решается через оцифровку всех сохранившихся аудиоматериалов экспедиций прошлых лет и переведение в электронный набор всех видов экспедиционных записей. В целях единообразной подачи разнородных первичных данных в качестве базового способа представления звучащей речи принята орфографическая запись с передачей отдельных региональных особенностей. При этом предусмотрен доступ к первоисточникам: просмотр сканированных рукописных текстов (для ранних записей) или прослушивание имеющихся аудиофайлов (для поздних). В качестве базовой макроформы представления материала в корпусе избран текстовый файл, отражающий полный эпизод общения диалектоносителя с собирателем. Пользователям корпуса будут доступны как фрагменты текста, так и целостный файл. Текст представлен в традиционном для томской диалектологической школы орфографизированном виде, сохраняющем отличные от литературной нормы черты произношения и грамматики (долгие твердые шипящие, цоканье, стяженные формы глаголов и прилагательных и т. п.). Отсутствие транскрибированной расшифровки аудиозаписей компенсируется возможностью доступа к звуковым файлам. Отмечаются нераспознанные фрагменты звучащей речи, вопросы и реплики собирателей материала при диалогическом общении с информантами; даются комментарии диалектологов, способствующие пониманию ситуации и содержания текста. При наличии соответствующих материалов предполагается также дополнение текстовой части рисунками, фотографиями. Некоторые электронные базы данных (в частности, корпус грузинских диалектов) используют для расширения материала иллюстрации из опубликованных областных словарей [Беридзе, Надараиа, 2011]; вологодский корпус также вклю необский регион является одним из наиболее полно отраженных в диалектной лексикографии, такой способ пополнения ТДК не рассматривался: иллюстративные материалы словарей не отвечают принципу включения целостных, связных текстов. Вместе с тем идея связки корпус – словарь может быть реализована в другом виде. Планируется перевод опубликованных диалектных толковых словарей изучаемого региона в электронный формат, создание поисковой системы по этим словарям и ее привязка к текстовому корпусу. Это позволит в перспективе и решить задачу представления семантики областных слов в ТДК, и более эффективно использовать корпус для развития лексикографической базы (уточнение значения зафиксированных слов, пополнение иллюстративной части словарей, включение новых словарных статей). Таким образом, архитектоника корпуса, который на первом этапе разработки будет включать дешифрованные тексты, звуковые материалы и сканированные блокнотные записи, впоследствии дополнится лексикографическим разделом. Аналогичный подход представлен, например, в Болгарском диалектном корпусе, где имеется перевод на английский язык, и в диалектных корпусах, созданных на материале различных языков народов России, – например вепсского языка, где имеется перевод на русский. Принципы разметки в ТДК имеют как достаточно стандартные черты, так и нововведения. Каждый вводимый в корпус текст подвергается трем типам разметки: паспортной, тематической и разметке по типу текста. П а с п о р т н а я р а з м е т к а отражает экстралингвистические данные о времени, месте и характере записи, языковой личности информанта. Она включает дату сбора материала, населенный пункт, основные (ФИО, пол, год рождения) и дополнительные (образование, род занятий, места длительного проживания, информация о родителях и предках) сведения о диалектоносителе, архивный номер тетради. Т е м а т и ч е с к а я р а з м е т к а в ТДК менее традиционна. Ее осуществление тесно связано с разработкой принципов тематического членения устной речи вообще и диалектной в том числе, представляющей собой сложную теоретическую задачу. В рамках корпусной лингвистики она еще только начинает решаться. Существует точка зрения, что содержание включенных в корпус текстов не представляет интереса для лингвистов44. Однако представляется, что в свете новых задач коммуникативной диалектологии оно не менее важно, чем формальные параметры дискурса. Отмечается и значимость разнообразия тематики корпуса для семантических исследований [Москвина, 2014]. Наиболее простым способом представления отдельных тем диалектного дискурса является вычленение его фрагментов по принципу тематических блоков (как в лингвокультурологических кубанском и вологодском корпусах) или монотематического сборника (как, например, в электронной базе данных «Устные рассказы о Великой Отечественной войне»45); при этом отражение тем оказывается избирательным. Создатели НКРЯ опираются на общий для всех частей корпуса достаточно обобщенный список тем, исходя из тезиса о том, что в речи диалектоносителей «набор тем текстов мало отличается от литературного, но, естественно, гораздо более ограничен», а «диалектные тексты посвящены почти исключительно быту и обычаям» [Летучий, 2005, с. 230]. Это положение не может, на наш взгляд, рассматриваться как аксиома, а должно быть результатом анализа обширного материала народной речи. Кроме того, излишняя обобщенность выделения тем плохо соотносится с конкретностью мышления, характерной для диалектоносителей. Все включенные в национальный корпус диалектные тексты практически 44 http://www.ruscorpora.ru/corpora-intro.html 45 http://nocpskoviana.pskgu.ru/war.php товские исследователи в основном следуют перечню тем национального корпуса с целью унификации данных при последующем сопоставлении. Вместе с тем они делают большой шаг вперед, исходя из реальности политематичной коммуникации, и указывают при разметке весь перечень затронутых в тексте тем в виде списка [Гольдин, Крючкова, 2006]. Т е к с т о в а я р а з м е т к а ТДК отличается как методикой, так и выделенным в конечном итоге составом тем. В качестве общих принципов разметки среднеобского диалектного дискурса по составу тем можно назвать следующие: вычленение тематики текста осуществлялось в направлении от частного к общему; иерархическое структурирование тем не превышало трех уровней (макротема – частная тема – коммуникативно значимая подтема); номинации тем по возможности соотносились с лексиконом рядового говорящего; при разметке использовалось «мягкое» членение, допускающее частичное наложение границ вычленяемых текстов. Состав тем также оказался иным, чем в диалектном подкорпусе НКРЯ и Саратовском диалектном корпусе: выделено 16 макротем («Работа», «Быт», «Еда», «Природа», «Происшествия» и др.) и 64 темы более частного порядка; в состав макротемы «Работа», например, входят темы «Обработка почвы», «Выращивание растений», «Заготовка кормов», «Выращивание животных», «Лесозаготовка», «Охота», «Ловля рыбы», «Шишкобой», «Сбор дикоросов», «Обработка льна», «Женские работы по дому», «Мужские работы по дому», «Прочие работы»; как высокочастотная в теме «Женские работы по дому» вынесена подтема «Рукоделие»). Отдельно маркировались атематические фрагменты, не отвечающие признакам связного текста, а также ситуативные включения, отражающие специфику устной коммуникации. Кроме того, в ТДК введены виды разметки, которые пока не применяются в известных нам электронных базах данных. Получившая условное название «разметка по типам текста» отражает:  метатекстовые фрагменты – «вербализованные суждения о языке как результат осознания языковой действительности» [Ростова, 2000, с. 55]. Высказывания такого рода дают представление об отношении носителей говоров к своей речи, восприятии речи окружающих, значении диалектных слов, их системных связях и функциональных характеристиках (мотивированное/немо- тивированное, новое/устаревшее, узуальное/неузуальное для говора, нейтральное/сниженное и т. п.);  целенаправленную беседу с информантом по вопросникам. В данном случае маркируются фрагменты дискурса, наиболее далекие от естественной коммуникации диалектоносителей, но дающие лингвисту ценные сведения о семантике и употреблении лексических единиц, которые трудно выявить за короткие сроки в экспедиционных условиях. В комментарии отмечается характер вопросника: «Вопросник по теме “Растения”, “Обряды», “Рельеф”», «Вопросник для выявления мотивационных связей слов» и т. п.;  диалог или полилог диалектоносителей. Это фрагменты дискурса, наи более приближенные к естественной коммуникации жителей села;  наиболее частотные речевые жанры бытовой коммуникации: автобиографический рассказ, рассказы о других лицах, рассказ о случае, воспоминание;  встречающиеся в текстах разновидности фольклорных жанров: песни, частушки, пословицы и поговорки, приметы. В настоящее время разработана концепция Томского диалектного корпуса, техническая документация и программное обеспечение к нему; создан электронный архив диалектных текстов, включающий сканированные ручные записи экспедиций 40–80-х гг. (более 1 000 единиц хранения), аудиотеку и видеотеку; пере словоупотреблений; начат ввод текстов в корпус и их разметка. Новый ресурс может быть использован при изучении русских народных говоров Сибири, обеспечивая доступ научной общественности к разнообразным материалам диалектологических экспедиций в Среднем Приобье, облегчая для ис- следователя трудоемкие задачи выборки данных и их системного анализа. Результаты работы над проектом внедряются в учебный процесс (практика по коммуникативистике для студентов-филологов, научно-исследовательская деятельность при обучении бакалавров, магистров и аспирантов), будут способствовать совершенствованию существующих диалектных словарей и созданию новой лексикографической продукции. Думается также, что Томский диалектный корпус внесет свой посильный вклад в исследование феномена народной речи во всем многообразии ее свойств.

Напиши аннотацию по статье

УДК 811.161.1; 81-25; 81’322 DOI 10.17223/18137083/64/18 С. С. Земичева, Е. В. Иванцова Томский государственный университет Проект создания Томского диалектного корпуса в свете тенденций развития корпусной лингвистики * Представлена концепция диалектного корпуса, репрезентирующего речь русских диалектоносителей Сибири. Показано, что проект исследователей Томского государственного университета отражает общие тенденции развития мировой и российской корпусной лингвистики, в то же время отличаясь рядом параметров. Новизна разрабатываемого корпуса определяется объектом представления (говоры обширной территории Среднего Приобья), репрезентативностью (архив 70-летнего экспедиционного обследования около 400 сел региона), лексикоцентрической и текстоцентрической ориентацией, структурой ресурса, характером подачи и разметки материалов устной речи. Обосновываются принципы создания Томского диалектного корпуса и сферы его использования.

прописаны вс строчная в современном письме источники нестабильности написания. Ключевые слова: орфография, прописная графема, узус, орфографическая нестабильность, оним, апеллятив, неоднословное наименование, орфографически значимые факторы. I. V. Nechaeva Capital vs small letter in modern writing: sources of instability in writing Relying on the modern linguistic material, the paper discusses the usual variations in the use of capital graphemes from the standpoint of their two main functions: semantic and syntactical. The former implies highlighting proper names and apellations; the latter signifies syntactical division of speech into parts. The variations arise from desemantization of common names, an axiological approach to some nominations, the emergence of structurally new appellations, the influence of foreign languages, the automation of computerized text processing, and other factors. Keywords: orthography, capital grapheme, customary usage, orthographic instability, proper name, common name, non one-word name, orthographically significant factors. 1. Наблюдения за письменной практикой последних лет показывают, что тенденция к неустойчивости в орфографии затронула и тот сегмент письменного языка, который связан с изменением буквенного регистра. При этом в языке появились новые по семантике или структуре типы номинаций (в частности, неоднословные конструкции, не описанные в существующих кодифицирующих источниках). Последнее увеличивает узуальную нестабильность в употреблении прописной/строчной на письме и актуализирует проблему орфографического нормирования в данной области. Употребление прописной графемы – особая статья правописания. Основное внимание в русской орфографии уделяется написанию гласных и согласных букв в различных фонетических позициях (русское письмо – фонографическое), а также антиномии контакт – дефис – пробел для разных лексических категорий. Нормы, связанные с графическим выделением собственных имен и наименований, – как бы нормы «второго порядка», что отражается и в отношении к ним пишущих: многие не придают им особого значе ____________________________________________ © Нечаева И. В., 2015 ния и порой даже не замечают различные способы графического оформления одних и тех же номинаций. Насколько нормы употребления прописной графемы обоснованы лингвистически, какова в них доля условности и какова роль традиции? Для разрешения этого вопроса было бы полезно проанализировать встретившиеся колебания в написаниях с точки зрения основных функций прописной графемы. Известно, что прописная в русском письме осуществляет две основные функции: одна связана со строением речи – синтаксическая; другая относится к обозначению особого характера семантики слова независимо от строения текста – семантическая. Кроме них, прописная может также служить для стилистического выделения слова, для графического показа аббревиатурности и некоторых других целей. 2. Рассмотрим сначала случаи, относящиеся к действующей с е м а н т и ч е с к о й функции, при обозначении собственных имен. 2.1. В теории для онимов характерна непосредственная связь с денотатом, они называют индивидуальный объект или группу родствен И. В. Нечаева ных объектов и не отражают понятие, а являются лишь меткой для данного объекта [7, с. 56– 57]. Однако существуют пограничные случаи, когда разграничение онимов и апеллятивов представляет проблему. Обычно при этом говорят о «неполном переходе» собственных в нарицательные или нарицательных в собственные, «условном употреблении» тех или иных наименований, «неокончательной утрате» связи с носителем названия и т. п. [3, с. 100]. В подобных случаях важно определение собственно лингвистических оснований при осуществлении орфографического выбора. Возьмем несколько примеров из современной письменной практики. Слово перестройка как название определенного исторического периода в последнее время часто встречается написанным с прописной буквы: Перестройка (до сих пор в словарях оно фиксировалось как нарицательное). Источником колебаний написания здесь следует считать частичную (неполную) десемантизацию понятия при усилении номинативной функции. Слово еще сохраняет некоторую связь с семантикой соответствующего глагольного действия, но историко-политические ассоциации выходят на первый план. (Аналогом мог бы стать термин перезагрузка, но это слово с прописной пока не встречается: судя по всему, у него нет шансов стать названием исторического периода по экстралингвистическим причинам.) (см., х/Холодная Аналогичные колебания испытывает номинанапр., война ция а также написания http://www.coldwar.ru/), м/Мировая социализма и даже система ж/Железный занавес (два последних менее частотны). Перечисленные названия обозначают разные понятия, но их объединяет клишированность, воспроизведение без отсылки к их прямому значению, что характерно именно для собственных имен. термины б/Ближнее Очередную орфографическую новацию представляют зарубежье и д/Дальнее зарубежье, по норме являющиеся нарицательными (но которые часто воспринимаются почти как географические названия). В написании с прописной попадаются также восточное / западное / северное / южное побережье и восточный / западный и др. шельф. Вероятно, здесь срабатывает ассоциация с такими названиями, как Северное полушарие, Южный полюс, Северный тропик. Отличает их наличие присловной подчинительной связи у первых (восточное побережье Балтийского моря / Со Прописная vs строчная в современном письме: источники нестабильности написаний единенных штатов Америки / озера Байкал и др.) и информативная достаточность последних. Является ли данное различие орфографически существенным? Узус демонстрирует тенденцию к нивелированию этого различия. 2.2. «Основным и отличительным признаком имени собственного является то, что оно присваивается единичному предмету, обладающему, кроме того, названием, принадлежащим всей группе однородных с ним предметов» [9, с. 151]. Однако нельзя не признать, что критерий единичности (уникальности) для собственного имени в принципе относителен: есть нарицательные, обозначающие единичные понятия (солнце, луна, земля в неастрономических значениях) и есть собственные, относящиеся к целым категориям или множествам (по гороскопу он Козерог, Максим – популярное имя). В этом контексте существенной, на наш взгляд, ошибкой было принятое на основе данного критерия кодификаторское решение слова Интернет с прописной буквы: ср. такие средства связи, как радио, телеграф, телефон, обладающие не меньшей уникальностью в своем роде, но являющиеся нарицательными. Неудивительно, что по прошествии десятилетия словарная кодификация слова и/Интернет была смягчена – пока лишь в сторону допущения вариативных написаний. написании о Критерий единичности, однако, действует, когда собственное имя начинает употребляться во множественном числе. Так, в номинации Папа Римский Иоанн Павел Второй вряд ли будет употреблена строчная буква, а в контексте выборы римских пап подчиняются определенному регламенту это вполне возможно. То же относится к президенту и другим высшим государственным должностям. Князь Московский / Московский князь, князь Новгородский, Тверской и др. чаще пишут с прописной, но в контекстах типа тверские князья вели борьбу с московскими князьями вполне естественна строчная буква. Проблема возникает, когда единичное и неединичное употребления встречаются в одном контексте. Напр.: Тверские князья вели борьбу с московскими князьями, пока м/Московский князь Иван с помощью татар не победил соперника. Фактор унификации написания весьма активен в русской орфографии, и наблюдение показывает, что если такая унификация происходит, то чаще – в пользу прописной буквы. 2.3. Нельзя также не заметить, что колебания в написаниях провоцирует аксиологический (оценочный) критерий – лингвистически не признанный, но действующий: прописная буква соответствует высокому статусу обозначаемого объекта, строчная – низкому. См. об этом у Н. А. Еськовой: «Мы сталкиваемся здесь с отражением очень давнего наивного представления, что прописная буква помогает выразить уважение к тому или иному лицу или идее. Оно давно высмеяно, в числе других – Белинским и Добролюбовым» [2, с. 151]. Нормативный прецедент был создан в «Правилах..» 1956 года путем введения критерия об употреблении индивидуальных названий людей в презрительном смысле, что влечет за собой понижение буквенного регистра [5, с. 54]. Данный критерий поддержал, судя по всему, действующую социальную тенденцию. Естественным представляется и его обратное действие. Поэтому чаще с прописной буквы пишутся в узусе некоторые нарицательные наименования. Обычно это касается названий различных должностей и офисноучрежденческих подразделений: к/Кафедра английского языка, о/Отдел культуры речи, директор г/Генеральный фирмы и просто д/Директор, з/Зав. лабораторией, не говоря уж о п/Префекте или м/Мэре (о последнем см. примеры в [1]). Вопросы у пишущих вызывают и такие наименования, как, например, в/Врио (‘временно исполняющий обязанности’), причем не в контексте его аббревиатурности, а в связи с семантикой названия должности – по аналогии с другими подобными названиями. (к/Коммерческий) уважения» «из все 2.4. Одна из самых орфографически проблемных областей – область товарных наименований. Л. К. Чельцова пишет о промежуточном (между собственными и нарицательными) положении сортовых и фирменных названий» [8, с. 253]. Здесь на первый план выходит функция выделения поименованного предмета из ряда подобных, то есть функция идентифицирующая. Поскольку правило предписывает торговые названия товаров заключать в кавычки и писать с прописной, а те же названия в бытовом употреблении разрешает писать со строчной, но не объясняет, как отличить первое от второго [6, с. 165], орфографическое сомнение постоянно сопровождает данные словосоус употребления: б/Барбекю, колбаса б/Брауншвейгская, сыр р/Российский, яблоки а/Айдаред – существует масса подобных вариантов. соус м/Мексиканский, 2.5. Еще один возможный источник орфографических колебаний – иноязычное влияние, примером чего служит номинация Живой Журнал (Live Journal). В Википедии он толкуется как «блог-платформа для ведения онлайн-дневников (блогов), а также отдельный персональный блог, размещенный на этой платформе». Поскольку ЖЖ эквивалентен блогу – а последнее является безусловно нарицательным и обозначает определенное понятие (поддающееся определению), – оснований для употребления прописных мы здесь не усматриваем. Однако ЖЖ на данный момент частотно пишется с двумя прописными, хотя иногда встречается и обратное. 2.6. Переходные явления от индивидуальных названий людей к нарицательным понятиям также относятся к нестабильным участкам правописания. Но надо сказать, что обобщение значения, приобретение словом соответствующих коннотаций, апеллятивация не всегда ведут к понижению буквенного регистра. В группе собственных имен, относящихся к человеку, не играет решающей роли даже употребление плюральных форм, например: «новые Сноудены в США», «реальные Гарри Поттеры в борьбе со злом», «Жегловы и Шараповы нашего времени» (примеры из интернета) и т. п. Роль выделителя семантической переносности здесь берут на себя кавычки. Но 100%-го единства в написаниях не существует и здесь. Противоречие между обобщенным, нарицательным слова и формальным графическим совпадением с личным именем – источник колебаний в данном случае. значением Вообще онимы различных типов очевидно не равны между собой. Обычно при передаче личных имен и географических названий не понижается буквенный регистр, даже когда они утрачивают непосредственную связь с денотатом (если не вступает в действие критерий отрицательной оценки). Пример: Париж – туристическая Мекка. Название автомобиля «Волга» в написании со строчной никогда не встречается, притом что возможны написания «мерседес», «вольво», «тойота» и др. В целом нельзя не заметить, что во многих пограничных случаях прописная графема в современном русском письме вытесняет строчную. 3. Другая значительная проблемная область в рамках темы «прописная vs строчная» – это составные (неоднословные) наименования, используемые в различных областях. 3.1. По общему правилу в составных неоднословных наименованиях с прописной пишется первое слово и входящие в это наименование И. В. Нечаева собственные имена. Это касается большинства таких наименований, кроме географических названий, названий высших государственных и международных организаций и некоторых других. Казалось бы, какие здесь могут быть затруднения? Однако, несмотря на кажущуюся очевидность данного случая, определение границ такого названия затрудняют родовые понятия, которые могут как включаться в наименование, так и оставаться за его пределами. Сравним контексты: подписание Договора о запрещении испытаний ядерного оружия и подписание договора между СССР и США Об уничтожении ракет средней и меньшей дальности. В правилах такие случаи не оговорены. В итоге в одном и том же тексте границы составного наименования могут сдвигаться. (Речь не идет, разумеется, об официальном дискурсе, где употребление всех названий строго регламентировано; описываемая проблема касается публицистики, исторической, мемуарной, учебной литературы и т. п.) Как к этому относиться: может быть, расценивать как норму? Обычно, однако, наше стремление к унификации требует соблюдения единообразия. Другой советскогерманский д/Договор о ненападении – в этом контексте узуальное написание слова договор явно неустойчиво. пример: Есть попытки включать родовое обозначение в состав названий следующих типов: с/Страны БРИК, э/Эпоха просвещенного абсолютизма, б/Битва на Калке, г/Год ребенка, п/План Маршалла и др. 3.2. Новое явление, появившееся в области современной номинации, – двойные административные наименования, примета бюрократизма нашего времени, когда одно составное наименование включает в себя другое составное наименование, а иногда, кроме этого, еще и символическое название. Примеры: Государственное бюджетное образовательное учреждение с/Средняя общеобразовательная школа № ...; Муниципальное образовательное учреждение Заокская средняя общеобразовательная школа имени Героя России Сергея Бурнаева; Негосударственное образовательное учре ждение «Школа "Семейный лад"»; Частное общеобразовательное учреждение ш/Школа «Ступени»; Прописная vs строчная в современном письме: источники нестабильности написаний Федеральное государственное бюджетное учреждение науки Институт русского языка им. В. В. Виноградова РАН и т. п. Правил оформления таких названий на сегодняшний день не существует. В практике письма встречаются многочисленные варианты, вплоть до обозначения с помощью прописной каждого слова, входящего в номинацию. 3.3. Кроме административных наименований, подобные «нанизывания» структурных компонентов одного на другое вошли в язык и в отношении многих товарных номинаций. Еще окончательно не решен вопрос об орфографии общих автомобильных брендов типа мерседес, ауди, рено, пежо, хонда, мицубиси, шевроле, вольво, форд и др. (хотя и существует соответствующее правило, по которому названия технических изделий пишутся в кавычках и со строчной буквы, а названия марок – с прописной), как появились более сложные их разновидности: х/Хендай с/Соната, р/Рено м/Меган, к/Кашкай, т/Тойота к/Камри, ф/Форд ф/Фокус и др., в которых сочетаются наименования бренда и конкретной модели. Существуют и более многочастные конструкции, хотя они менее популярны. Равноправны ли части таких наименований – или, может быть, символический оним как бы отодвигает более общее, категориальное, брендовое наименование в сторону апеллятивации? От этого в конечном итоге зависит их орфография. н/Ниссан С учетом применения кавычек каждая из подобных номинаций дает двенадцать возможных вариантов написания (не считая дефисных): форд фокус, Форд фокус, форд Фокус, Форд Фокус, «форд фокус», «Форд фокус», «форд Фокус», «Форд Фокус», форд «фокус», Форд «фокус», форд «Фокус», Форд «Фокус». Необходимо специальное исследование способов графического оформления в сфере товарных номинаций. 4. В с и н т а к с и ч е с к о й функции прописная графема используется как показатель членения речи. По правилу она обозначает начало текста и начало нового самостоятельного предложения, не находящегося в синтаксической связи с предшествующим предложением. Это обязательное условие, по нашим наблюдениям за узусом, часто не соблюдается. Казалось бы, данный случай употребления прописной из разряда очевидных (поэтому он обычно и не рассматривается). Тем не менее в некоторых видах текстов орфографические колебания связаны именно с этой функцией. Вот примеры тестовых заданий для школьников по истории: «Какие из отмеченных ниже событий относятся к участию России в третьей антифранцузской коалиции? 1) Переход через Сен-Готард 2) Аустерлицкое сражение 3) Сражение под Кремсом 4) Фридландское сражение 5) Битва на р. Адда 6) Марш-маневр от Браунау к Оломоуцу 7) Сражение при Нови». Каждый вариант ответа (не являющийся самостоятельным предложением) в авторской версии начинается с прописной буквы – независимо от того, собственное это или нарицательное. Или: «Какие из представленных партий де-факто существовали до Первой русской революции 1905–1907 гг.? 1) Большевики 2) Меньшевики 3) Кадеты 4) Октябристы 5) Эсеры 6) Трудовики» – все с прописной. И даже после двоеточия: «Расположите в хронологической последовательности события, связанные с историей Первой мировой войны: А) Нарушение нейтралитета Бельгии Б) Начало «Верденской мясорубки» В) Вступление в войну США Г) Первое применение химического оружия на Западном фронте...» и т. д. У автора тестовых заданий отсутствует представление о том, в каких случаях слово (или словосочетание) должно писаться так, как в тексте, а в каких – так, как в словаре. Кроме того, здесь нарушены правила оформления перечней, см. [4, с. 38–39]. Подобные неоправданные употребления встречаются и в текстах иных жанров, когда выделенные скобками или кавычками вставные предложения и даже словосочетания оформляются как самостоятельные синтаксические единицы, например: «Глагол царапаться (Кошка царапается) нельзя считать соответствующим словосочетанию ‘царапать себя’»; «По телевизору идет сериал “Наша Раша” (Название говорит само за себя)» и т. д. В этих и подобных случаях с помощью прописной выделены фрагменты, синтаксически связанные с предшествующим и последующим контекстом, и это довольно распространенное явление. Появилась какая-то тенденция начинать с прописной любые маломальски самостоятельные отрезки текста. Возможно, иногда это связано с автоматическим компьютерным форматированием, которое ведет к неоправданному упрощению правописания – нивелированию существенных синтаксических различий. На наш взгляд, не следует рассматривать подобные случаи как незначительные, поскольку графическая запись любого названия визуально способствует запоминанию, что немаловажно, особенно в учебных текстах.

Напиши аннотацию по статье

Верхневолжский филологический вестник – 2015 – № 1 УДК 811.161.1 И. В. Нечаева Прописная vs строчная в современном письме: источники нестабильности написаний В статье на современном языковом материале рассматриваются узуальные колебания в употреблении прописной графемы с точки зрения ее двух основных функций – семантической и синтаксической. Первая предполагает выделение собственных имен и наименований, вторая обозначает синтаксическое членение речи. Колебания связаны с процессом десемантизации апеллятивов, аксиологическим подходом к некоторым номинациям, появлением новых по структуре наименований, иноязычным влиянием, автоматизацией компьютерной обработки текстов и другими факторами.

просодическая вариативность речи немецких футбольных комментаторов. Ключевые слова и фразы: электроакустический анализ; система просодических средств; частота основного тона; интенсивность; длительность; речь комментаторов. Лихачёв Эдуард Владимирович Крымский федеральный университет имени В. И. Вернадского eduard_evp@rambler.ru ПРОСОДИЧЕСКАЯ ВАРИАТИВНОСТЬ РЕЧИ НЕМЕЦКИХ ФУТБОЛЬНЫХ КОММЕНТАТОРОВ В последнее время интерес исследователей привлекают вопросы языковой вариативности, то есть процесса актуализации языковых единиц в зависимости от ситуативных и социальных факторов [1-4]. Многообразие ситуаций общения и социальных характеристик говорящего обуславливает различия в выборе языковых средств для оформления одинакового содержания. Такие различия присутствуют на всех уровнях языка, однако легче всего фиксируются адресатом сообщения на фонетическом и суперсегментном уровне. Интонационные особенности позволяют оценить эмоционально-прагматический потенциал, определить язык [6] и устный жанр высказывания даже при недоступности информации сегментного уровня (например, из-за акустических помех или языкового барьера). Вариативность просодии в силу многокомпонентности просодических характеристик остается недостаточно изученной, что обуславливает актуальность данной темы. Статья посвящена просодической вариативности устного жанра «спортивный комментарий», адресатом которого в период международных футбольных турниров становится многомиллионная аудитория [5]. Цель работы заключается в установлении зависимости между ситуацией общения и просодическим оформлением высказываний в устном жанре «спортивный комментарий» и достигается путем решения следующих задач: запись трансляций футбольных матчей; классификация и структуризация материала для анализа; электроакустический анализ просодии речи комментаторов и фиксация просодических характеристик; обобщение полученных данных в виде переменных правил просодической вариативности. Объектом исследования является просодия речи немецких футбольных комментаторов, предметом – ситуативно обусловленная вариативность суперсегментного уровня в их речи. Материалом исследования послужили записи матчей чемпионата Европы по футболу (2012) общей продолжительностью 2840 минут. Достоверность исследования звучащей речи достигается в ходе трехэтапного анализа – субъективного, объективного и программного. На этапе субъективного (аудитивного) анализа комментария футбольных матчей были зафиксированы отличия прослушанных звукозаписей от повседневной речи. Также была отмечена неоднородность комментария – в зависимости от ситуации в матче изменялась высота голоса комментатора, громкость и темп речи. Для проведения объективного (аудиторского) анализа привлекались информанты – носители языка и профессиональные фонетисты – преподаватели кафедры немецкой филологии Института иностранной филологии КФУ им. В. И. Вернадского, которые выделили фрагменты с голевыми и опасными атаками как наиболее отличающиеся по своим интонационным характеристикам и эмоциональнопрагматическому потенциалу. Фонетисты также сравнивали нейтральные фрагменты (в матчах с участием третьих команд) и маркированные (в матчах с участием сборной Германии) по таким перцептивным коррелятам, как темп речи и наличие пауз, высота и её изменения. Для оценивания использовалась семиуровневая шкала, на которой независимые корреляты (высота, громкость, темп) располагались от сверхнизкого до сверхвысокого, а производные (интервалы, диапазоны) – от сверхузкого до сверхширокого. Значению «средний» в такой градации соответствовал нейтральный уровень комментария футбольных матчей. Аудитивный анализ подтвердил наличие значительных перепадов в громкости, высоте и темпе речи, отличающих спортивный комментарий от бытового разговора и других устных жанров. В структуре комментария были выделены фрагменты с похожим интонационным оформлением, сопровождающие опасные и голевые атаки. В соответствии ISSN 1997-2911. № 10 (64) 2016. Ч. 1 с событиями на поле такие фрагменты можно разделить на три этапа – развитие, завершение и обсуждение атаки, каждому из которых присущи свои интонационные особенности: рост темпа речи, громкости и высоты голоса на первом этапе; максимальный уровень громкости на втором этапе и снижение высоты и темпа; постепенное снижение громкости на этапе обсуждения и приближение темпа речи и высоты к показателям обычной речи. В ходе аудитивного анализа были обнаружены реализации, отличающиеся от нейтрального варианта, соответствующие опасным и голевым атакам в матчах сборной Германии. Таким образом, для фрагментов в матчах третьих сборных характерна нейтральная реализация (см. Рис. 1), а матчам сборной Германии – маркированная (см. Рис. 2). Просодическая вариативность позволяет передать эмоции, переживаемые комментатором в зависимости от хода и участников игры, т.е. является средством создания «эмоционального канала», что обусловило необходимость определения частотности реализации просодических вариантов и их сопоставления с ситуацией в матче посредством электроакустического анализа. Рис. 1. Нейтральная реализация (завершение голевой атаки в матче Англия – Швеция; интенсивность – 68 дБ, ЧОТ – 112 Гц) Рис. 2. Маркированная реализация (завершение голевой атаки сборной Германии; интенсивность – 72 дБ, ЧОТ – 147 Гц) Предметом электроакустического анализа являются физические эквиваленты перцептивных характеристик речи – частота, длительность, интенсивность. В данной работе исследовались основные темпоральные (общая длительность фрагмента, среднезвуковая длительность, длительность межсинтагматических пауз и коэффициент паузации), тональные (средняя, минимальная и максимальная частота основного тона, частота начала и конца фрагмента, тональный диапазон и интервал) и динамические показатели (средняя и максимальная интенсивность, динамический диапазон). Изменения эмоционально-прагматического потенциала в нейтральной реализации спортивного коммен тария влияют на динамику просодических показателей следующим образом: - Темп речи выше, чем в повседневной речи; на первом и третьем этапе среднезвуковая длительность примерно одинаковая и составляет 84,95 мс и 80,86 мс, на втором она падает до 98,46 мс, таким образом, выделяя кульминационный момент всего эпизода. Длительность межсинтагматических пауз соответствует общему темпу речи и падает до минимума (1,36 с) на втором этапе. - Интенсивность увеличивается по мере приближения к кульминации (66,02 дБ), достигает максимума на втором этапе (69,68 дБ) и постепенно спадает на третьем (69,01 дБ). - Тональные изменения наименее выражены (от 128,53 Гц до 134,62 Гц), что придает комментарию бо лее взвешенный и сдержанный характер. Матчи сборной Германии сопровождаются более эмоциональным комментарием, направление атаки (на ворота соперников или сборной Германии) определяет позитивный или негативный характер эмоций, которые обуславливают следующий выбор просодических средств. 1. Средняя частота на первом этапе выше по сравнению с матчами третьих сборных (138,49 Гц), что вместе с более широким диапазоном (57,62 Гц) и повышенной интенсивностью (68,58 дБ) передает предубежденность комментатора. Длительность фрагмента несколько выше, чем при нейтральной реализации (среднезвуковая длительность 90 мс, длительность пауз – 1,48 с). 2. На втором этапе во время голов сборной Германии показатели средней частоты и интенсивности достигают своего максимума (141,7 Гц и 70,87 дБ), а темп речи является минимальным (96,22 мс). Комментарий во время голов соперников реализуется с более низкими просодическими показателями. 3. Третий этап отмечается переходом к более спокойной речи, в матчах сборной Германии этот процесс замедлен, поэтому интенсивность выше, чем на первом этапе (69,73 дБ). В то же время длительность среднезвуковой артикуляции и средняя частота ниже, чем на этапе развития атаки (81 мс и 128,68 Гц). Заключение. Выбор просодических средств объясняется характером ситуации общения. Просодические комплексы организуют сегментные единицы в высказывании и создают канал для передачи дополнительной информации, настроения и эмоциональных переживаний, сопровождающих просмотр матча. Постоянные просодические комплексы помогают адресату определить принадлежность высказываний к устному жанру. Внутри самого жанра «спортивный комментарий» наблюдается просодическая вариативность, т.е. наличие нейтральных реализаций и вариантов, зависимых от внеязыковых факторов. Структурная организация высказываний данного жанра происходит за счет вариативности просодических средств. Просодическая вариативность создает многообразие интонационных вариантов актуализации похожей или идентичной на сегментном уровне информации.

Напиши аннотацию по статье

Лихачѐв Эдуард Владимирович ПРОСОДИЧЕСКАЯ ВАРИАТИВНОСТЬ РЕЧИ НЕМЕЦКИХ ФУТБОЛЬНЫХ КОММЕНТАТОРОВ Статья посвящена комплексному исследованию просодической вариативности немецкого футбольного комментария. Основное внимание уделяется ситуативной вариативности и результатам электроакустического анализа. На основе трехэтапного анализа просодии речи комментаторов были выделены нейтральные и маркированные реализации, рассчитаны средние значения для основных просодических характеристик. Адрес статьи: www.gramota.net/materials/2/2016/10-1/31.html Источник Филологические науки. Вопросы теории и практики Тамбов: Грамота, 2016. № 10(64): в 3-х ч. Ч. 1. C. 109-111. ISSN 1997-2911. Адрес журнала: www.gramota.net/editions/2.html Содержание данного номера журнала: www.gramota.net/materials/2/2016/10-1/ © Издательство "Грамота" Информация о возможности публикации статей в журнале размещена на Интернет сайте издательства: www.gramota.net Вопросы, связанные с публикациями научных материалов, редакция просит направлять на адрес: phil@gramota.net ETHNOCULTURAL SYMBOLISM OF NUMBERS IN THE LANGUAGE OF BASHKIR FOLKLORE Kul'sarina Gul'nur Galinurovna, Ph. D. in Philology Bashkir State University kulsarina.g@mail.ru The article examines the sacral numbers of the Bashkir people, which function actively in the language of folklore. Special attention is paid to the analysis of the symbolic meanings of numbers bearing ethnocultural semantics. Numbers in folk art denote national peculiarities of world perception and worldview of the Bashkir. By the example of texts of folk art the classification of the most stable numeric attributes in the folklore language according to their functions in the text is given. Key words and phrases: ethnocultural symbolism of numbers; stable numeric attributes; sacral numbers; Bashkir folklore; linguistic picture of the world; worldview; world perception. _____________________________________________________________________________________________ УДК 81'342.9=112.2-070:796.332 Статья посвящена комплексному исследованию просодической вариативности немецкого футбольного комментария. Основное внимание уделяется ситуативной вариативности и результатам электроакустического анализа. На основе трехэтапного анализа просодии речи комментаторов были выделены нейтральные и маркированные реализации, рассчитаны средние значения для основных просодических характеристик.

просодика темы ремы и незавершенности текста. Введение Цель данной работы — анализ просодии категорий темы, ремы и дискурсивной незавершенности в их взаимодействии. Исходной точкой для анализа служит представление о том, что просодия — это средство выражения коммуникативных значений как минимум двух типов. Первый тип — это значения, которые формируют предложение как речевой акт с определенным коммуникативным заданием. Формирующим акт сообщения служит значение ремы. Кроме ремы, в сообщении есть тема, которая не конституирует речевой акт, а создает условия для его совершения. К значениям второго типа относится дискурсивная незавершенность, которая формирует связный текст. Материал для исследования взят из корпусов «Рассказы о сновидениях» [Кибрик, Подлесская (ред.) 2009], «Рассказы о подарках и катании на лыжах» (см. сайт spokencorpora.ru) и массива записей радио- и телеинтервью, рассказов с места событий, актерского исполнения художественных произведений и других текстов, которые собраны автором. В качестве средства для инструментального анализа образцов звучащей речи используется машинная система анализа устной речи Speech Analyzer. Основная проблема, встающая при анализе категорий, которые формируют речевой акт, с одной стороны, и связный текст — с другой, состоит в том, что показатели темы предложения и незавершенности текста не всегда различны. Они могут совпадать как 1 Данное иссследование получило финансовую поддержку РФФИ, грант 13– 06–00179, а также гранта ведущих научных школ НШ-2084.2014.6 «Образы языка и многоязычия в различных типах дискурсов». Рис. 1. Тонограмма примера (1) по частотным характеристикам, так и по способу выбора слова — носителя акцентного пика. Обратимся к примеру из «Рассказов о сновидениях». Слова — носители коммуникативно релевантных акцентов в примере (1) и ниже выделены прописными буквами. (1) А ЕЩЕ // у меня был ТАКОЙ сон // как я поссорился с ДРУЗЬЯМИ // с ПОДРУЖКОЙ // а с другом не ПОССОРИЛСЯ // ПОДРУЖКА // ее кто-то СТУКНУЛ // и она попала в БОЛЬНИЦУ. . . На рис. 1 представлена кривая изменения частоты основного тона в звучащем примере (1). График получен с помощью системы Speech Analyzer. Тонограмма примера (1) демонстрирует серию подъемов частоты основного тона на ударных слогах словоформ еще, такой, друзьями, подружкой, поссорился, подружка, стукнул и больницу. Подъемы частоты говорят о том, что повествование не закончено: говорящий дает понять слушающему, что продолжение рассказа следует. Между тем подъемы тона здесь можно интерпретировать не только как показатели незавершенного повествования, но и как маркеры тем, которые могут быть соотнесены с ремой, расположенной в последующем контексте. Так, словоформа еще легко интерпретируется как тема, словоформу подружка в фрагменте подружка, ее кто-то стукнул. . . естественно понимать как вынесенный топик, или вынеснную тему. Средством, которое позволяло бы отличить тему от дискурсивной незавершенности, здесь мог бы стать синтаксический фактор, потому что содержательно компоненты, представляющие собой предложение, скорее, должны пониматься как компоненты дискурса, а, например, именные группы — как темы. Так, компоненты я поссорился с друзьями и ее кто-то стукнул могут претендовать на роль компонентов текста. Однако нельзя не признать, что сентенциальная структура может представлять собой и тему. Так,в примере (2) компонент Вадик познакомился с Марусей имеет структуру законченного предложения, между тем он играет роль темы, которая соотносится с ремой в Киеве, например, при ответе на вопрос Где Вадик познакомился с Марусей? (2) Вадик познакомился с Марусей в Киеве. Таким образом, если мелодические контуры не позволяют отличить незавершенность предложения (при маркировании темы) от дискурсивной незавершенности, то выделение единиц дискурса на основе синтаксического фактора также оказывается не совсем надежным. Значит, все компоненты примера (1) могут пониматься и как темы, относящиеся к одной реме, которая расположена в последующем контексте или даже отсутствует. Некоторые из этих компонентов, которые имеют сентенциальную форму и «продвигают повествование вперед», могут рассматриваться и как компоненты незавершенного дискурса. Таким образом, в примере (1) с формальной точки зрения неясно, что перед нами — маркеры незавершенности или маркеры темы. Стратегию указания на незавершенность дискурса, которая представлена примером (1), мы предлагаем называть стратегией множественных тем. При данной стратегии незавершенность текста «маскируется» под незавершенность речевого акта. Множественные темы — это наиболее распространенное средство маркирования незавершенности дискурса во многих языках. Возникает вопрос, существуют ли маркеры незавершенности, отличные от показателей тем. Задача данного исследования — дать положительный ответ на этот вопрос путем демонстрации показателей дискурсивной незавершенности, которые не зависят от маркеров темы. 2. Маркирование дискурсивной незавершенности, отличное от маркирования темы Обратимся к примеру (3) из «Рассказов о сновидениях», демонстрирующему различие способов указания на незавершенность речевого акта и незавершенность дискурса, в который предложение (3) входит как неконечный компонент. Сюжет рассказа составляет описание конфликта между кошкой и собачкой, которые к моменту совершения речевого акта (3) уже введены рассказчицейРис. 2. Тонограмма примера (3) в рассмотрение: и кошка, и собачка — это известные герои повествования. (3) А КОШКА, она ОБИДЕЛАСЬ и СПРЯТАЛАСЬ от нашей СОБАЧКИ. . . Тонограмма примера (3) демонстрирует подъем на ударном слоге словоформы кошка, подъем на обиделась, падение на спряталась и новый подъем на словоформе собачки. Словоформу кошка мы интерпретируем как вынесенную тему, или вынесенный топик, а словоформу спряталась — как акцентоноситель ремы. Акцентоноситель ремы в примере (3) и в примерах ниже выделен полужирным шрифтом. С примером (3), реально прозвучавшим в рассказе ребенка о том, какой он видел сон, можно сравнить сконструированный пример (4), имеющий ту же лексико-синтаксическую и линейную структуру, что и пример (3), но в котором после акцентоносителя ремы словоформы спряталась релевантные акценты отсутствуют. (4) А КОШКА, она ОБИДЕЛАСЬ и СПРЯТАЛАСЬ от нашей собачки. В примере (4) кошка — это вынесенная тема, так же, как и в примере (3), а глагол спряталась — акцентоноситель ремы. Дополнение от нашей собачки, обозначающее уже известного персонажа, расположено после акцентоносителя ремы. Оно не несет коммуникативно релевантных акцентов, и его можно понимать как заударную тему. Заметим, что подъем частоты основного тона на обиделась в примерах (3) и (4) может интерпретироваться и как вторая тема при реме спряталась, и как показатель незавершенности в сочиненной конструкции обиделась и спряталась:формальных оснований предпочесть одну интерпретацию другой здесь нет. Значит, примеры (3) и (4) отличаются друг от друга тем, что в примере (3) есть указание на то, что продолжение повествования следует, а в примере (4) тот же сегментный материал подан как законченная мысль, не нуждающаяся в продолжении. Вслед за авторами [Vallduví, Engdahl 1996] мы предлагаем называть компонент сегментной структуры предложения, который расположен в линейной цепочке после акцентоносителя ремы, такой, как компонент от нашей собачки в примерах (3) и (4), «хвостом». Для иллюстрации понятия хвоста авторы [Там же] приводят пример, который в тексте данной статьи получает номер (5). (5) You shouldn’t have brought chocolates to the president. He HATES chocolates. ‘Тебе не следовало приносить шоколадные конфеты президенту. Он терпеть не может шоколадных конфет.’ В примере (5) второе употребление словоформы chocolates ‘шоколадные конфеты’ — это хвост. Если вернуться к примерам (3) и (4), то в примере (4) сегмент от нашей собачки — это атонический хвост, он несет ровный низкий тон и не имеет акцентных пиков, а в примере (3) хвост используется для указания на незавершенность текста. Словоформа собачки — она несет подъем тона в больших диапазонах частот — это автономный акцентоноситель незавершенности в примере (3): он не совпадает ни с акцентоносителем темы, ни с акцентоносителем ремы. Пример (6), сопровождаемый двумя тонограммами, которые представлены на рис. 3, иллюстрирует два способа интерпретации фрагмента из «Драмы на охоте» А. П. Чехова двумя чтецами. Хвост в примере (6) и в примерах ниже обозначен подчеркиванием. (6) МАЛО я смыслю в мужской красоте. Сравнение тонограмм чтения Чехова чтецами Александром Балакиревым (верхняя панель) и Петром Коршунковым (нижняя панель) показывает, что первый чтец оформляет данную дискурсивную единицу как завершенную, о чем говорит единственный «рематический» — нисходящий — акцент на начальном акцентоносителе ремы словоформе мало2. Весь последующий сегментный материал — это 2 О рематичности наречия мало см. [Булыгина, Шмелев 1997: 200].Рис. 3. Две тонограммы примера (6) хвост. Он несет ровный низкий тон, что свидетельствует о том, что все предложение — это единая рема с акцентоносителем в препозиции. В конце предложения А. Балакирев «ставит точку». П. Коршунков же дает этой дискурсивной единице иную интерпретацию. Кроме «рематического» акцента на мало, предложение содержит восходящий акцент незавершенности на конечной словоформе красоте. В исполнении П. Коршункова предложение (6) получает интонацию «запятой»: чтец указывает на то, что продолжение повествования следует. Возвращаясь к понятию хвоста, обратим внимание на то, что термин «хвост» («tail») не нов. Он традиционно используется при фонетическом анализе тональных групп (tone groups), где под хвостом понимаются заударные слоги тональной группы: «. . . any syllable or syllables following the nucleus in the same tone group» ‘любой слог или слоги, следующие за ядром, или ударным слогом, в пределах одной тональной группы’ [Palmer 1924: 10]. Различие между понятием хвоста при разных подходах к анализу звучащей речи мы видим в том, что фонетисты-интонологи традиционно использовали этот термин для описания просодии тональных групп, которые организованы вокруг ударного слога, или ядра (nucleus), в то время как авторы [Vallduví, Engdahl 1996] используют термин «tail» ‘хвост’ для анализа коммуникативной структуры предложения. В теорииРис. 4. Тонограмма примера (7) коммуникативных структур хвост может нерасчлененно называть и заударную — расположенную после ремы — тему, и компонент более чем однословной ремы за вычетом ее акцентоносителя. Так, в примере (5) в форме хвоста фигурирует заударная тема chocolates ‘шоколадные конфеты’, а в примере (6) хвост смыслю в мужской красоте — это компонент ремы. В нашей работе понятие хвоста используется с позиций анализа коммуникативной структуры предложения. Такой хвост может иметь разнообразную просодическую структуру, т. е. он может не нести релевантных акцентов, тяготея к ровным низким частотам, но он также может служить сегментным материалом для акцента, маркирующего дискурсивную незавершенность, что иллюстрируется минимальными парами, представленными примерами (3) и (4), а также двумя реализациями письменного текста (6). Таким образом, одно из отличий понятия хвоста в просодии от понятия хвоста в теории коммуникативных структур состоит в том, что в теории просодии хвост всегда атонический, а при анализе коммуникативных структур хвост может содержать акцентоситель дискурсивной связи. Вернемся к анализу примеров, иллюстрирующих разнообразие условий, необходимых для формирования хвостов, несущих акцент незавершенности. В простом предложении (7) из «Рассказов о катании на лыжах» выражено максимально возможное количество коммуникативных значений. (7) Покатался он не ОЧЕНЬ УДАЧНО. . . В (7) имеются две темы (покатался и он), они отмечены подъемами, эмфатическая рема очень и хвост удачно, который используется для маркирования незавершенности. Незавершенность обозначена здесь акцентом типа ИК-4, по Е. А. Брызгуновой [Брызгунова 1982: 115], с подъемом на заударном слоге. При стратегииРис. 5. Тонограмма примера (8) с использованием сегментного материала хвоста в предложении сохраняются тема или темы, если они есть, и рема, а хвост реализует дискурсивную связь. В примере (7) имеется еще и значение эмфазы; оно выражено совместно со значением ремы, т. к. эмфаза и контраст не реализуются отдельно, а компонуются с темой, ремой или другими компонентами речевых актов. Пример (8) демонстрирует рему в композиции с контрастом. (8) Он не привязан, а ПРИБИТ ГВОЗДЯМИ. . . В примере (8) ударный слог акцентоносителя контрастной ремы словоформы прибит несет рельефное падение тона. В данном примере содержится не только просодический, но и эксплицитный контраст, т. к. здесь прямо говорится: не привязан, а прибит. Подъем на ударном слоге дополнения гвоздями, которое играет роль хвоста, маркирует дискурсивную связь. Итак, независимое выражение дискурсивной связи становится возможным в условиях неконечного расположения акцентоносителя ремы, или присутствия хвоста. Между тем статистически часто акцентоноситель ремы располагается в абсолютном конце предложения, т. е. для формирования хвоста, когда акцентоноситель ремы «сдвинут влево», требуются специальные условия. Возникает вопрос, в чем они состоят.3. Условия для формирования хвоста Вернемся к примеру (3) А КОШКА, она ОБИДЕЛАСЬ и СПРЯТАЛАСЬ от нашей СОБАЧКИ, где хвост возникает за счет того, что от нашей собачки играет роль прямого дополнения, чье прототипическое место в линейном порядке находится «справа» от глагола. Кроме того, и это дополнение, и подлежащее здесь соотносятся с известной информацией. Соответственно, роль акцентоносителя ремы исполняет глагол спряталась, а сегментный материал дополнения выполняет функцию хвоста. В примере (6) МАЛО я смыслю в мужской красоте образование хвоста связано с инициальным расположением рематического слова мало. Соответственно, сегмент, расположенный правее мало, также представляет собой хвост. В примере (7) Покатался он не ОЧЕНЬ УДАЧНО. . . хвост образуется за счет эмфазы на словоформе очень, которая играет роль акцентоносителя эмфатической ремы. Соответственно, на словоформу удачно приходится роль хвоста. В примере (8) Не привязан, а ПРИБИТ ГВОЗДЯМИ. . . хвост возникает за счет контраста на словоформе прибит, которая играет роль акцентоносителя контрастной ремы. Соответственно, расположенное после акцентоносителя ремы дополнение гвоздями — это акцентоноситель дискурсивной связи. Заметим, что отдельной задачей, на решении которой мы сейчас не останавливаемся, является анализ способа выбора акцентоносителя незавершенности равно как и выбора акцентоносителей других коммуникативных значений. Этот выбор не случаен в том смысле, что в качестве акцентоносителя, скажем, незавершенности, выбирается не та словоформа, которая располагается в абсолютном конце предложения: выбор такой словоформы обусловлен не линейной позицией, а определенными принципами, прежде всего, синтаксическими. Задача выбора акцентоносителей с заданной лексико-синтаксической структурой и определенной коммуникативной функцией, например, функцией темы, ремы, дискурсивной незавершенности, решена в [Янко 2001: 68–84; 2012]. Пример (9) ниже иллюстрирует тот факт, что акцентоноситель незавершенности в предложении необязательно должен располагаться в абсолютном исходе предложения. В предложении (9) после акцента незавершенности, который фиксируется на хвосте после акцентоносителя ремы предложения, у этого с´aмого хвоста формируется свой собственный хвост, который расположен после акцентоносителя незавершенности:Рис. 6. Тонограмма примера (9) (9) Нас всех разогнали, сказали: НЕЛЬЗЯ ГРИБЫ рвать. . . В примере (9) нельзя — это акцентоноситель ремы, грибы рвать — хвост, который служит для выражения дискурсивной незавершенности, грибы — акцентоноситель незавершенности, а рвать — атонический хвост, потому что в соответствии с теми принципами выбора акцентоносителя, о которых говорилось выше, акцентоноситель в инфинитивной группе рвать грибы или грибы рвать — это словоформа грибы. Таким образом, словоформа рвать — это своего рода «хвост второго порядка». Итак, возвращаясь к факторам формирования хвостов, можно выделить 1) неконечное расположение акцентоносителя ремы при соотнесенности сегментов, чье место в линейном порядке — исход предложения, с «известной» информацией; 2) присутствие лексических «рематизаторов», таких как мало; 3) эмфаза и контраст, а также 4) фактор, ведущий к перестройке базового порядка слов в русском предложении, который основан на специальном линейноакцентном преобразовании. Этому преобразованию посвящен следующий раздел. 4. Конечное сказуемое как хвост. Русский и немецкий языки Одним из источников необходимого сегментного материала, несущего подъем дискурсивной незавершенности, служитРис. 7. Тонограмма примера (10) вынесение финитного глагола на конечное место в предложении. Обратимся к примеру (10). (10) Я из КОМНАТЫ ВЫХОЖУ, когда вхожу, она уже наполовину пу стая. В предложении (10) наблюдается рематическое падение на акцентоносителе ремы словоформе комнаты и подъем на акцентоносителе незавершенности конечном глаголе выхожу. Набор акцентов и акцентоносителей в примере (10) в целом такой же, как, например, в предложении (8): ср. падение на прибит плюс подъем на гвоздями в примере (8) и падение на из комнаты плюс подъем на выхожу в примере (10). Однако хвост в форме финитного глагола в примере (10) создается в результате того, что глагол выхожу и его актант комнаты «меняются местами». Базовый порядок слов в лексикосинтаксической структуре (10) представлен предложением (10а): (10а) Я выхожу из комнаты. . . Линейно-акцентную структуру с постпозитивным глаголом в примере (10), а также в аналогичных примерах (11)–(13) ниже, мы предлагаем считать результатом линейно-акцентного преобразования, т. к. даже в русском языке, известном свободой порядка слов, глагол, имеющий актанты, без специальных оснований не занимает конечной позиции в предложении. Вынесение финитной формы глагола в исход предложения — это весьма частотный прием, который специально применяется для выражения дискурсивной связности в русской разговорной речи. В примерах (11)–(13) из «Рассказов о сновидениях» представлено распределение акцентов иакцентоносителей с постпозитивным глаголом, аналогичное примеру (10). Тонограммы мы опускаем. (11) Она меня вот СЮДА вот УКУСИЛА, мне тетя че-то сказала. . . (12) И когда ОБРАТНО уже БЕЖАЛИ, ммм сейчас. . . (13) И вот во сне меня какое-то чувство СТРАХА ОХВАТИЛО. . . Ср. базовый порядок слов в предложениях (11а)–(13а), соот ветствующих реальным примерам (11)–(13): (11а) Она укусила меня меня вот сюда. (12а) И когда уже бежали обратно. . . (13а) И вот во сне меня охватило какое-то чувство страха. . . Примеры (10)–(13) говорят о том, что русским языком разработана специальная стратегия вынесения финитного глагола в конец предложения для использования глагола в качестве акцентоносителя незавершенности. То, что при такой стратегии в постпозицию выносится именно глагол, объясняется следующим образом. При глаголе, который имеет актанты, актанты, как правило, играют роль темы и ремы предложения: актант, имеющий референцию к известной (старой) информации, играет роль темы, а актанты, соответствующие новому, если таковые имеются, содержат в своей лексикосинтаксической структуре акцентоноситель ремы. В такой ситуации глагол не несет никаких релевантных акцентов, он служит переходом (transition, по Я. Фирбасу) между темой и ремой [Firbas 1965; 1974]. Таким образом, в статистически весомом количестве случаев финитный глагол оказывается «свободным» от исполнения функций акцентоносителя темы и ремы компонентом предложения. В итоге, в русской речи глагол широко используется в качестве «окна в текст»: он выносится в постпозицию, становится хвостом и принимает на себя акцент незавершенности. Очевидным образом, в языках с более жестким порядком слов, где тоже существуют сопоставимые стратегии незавершенности с аналогичным русскому распределением акцентов и акцентоносителей, вынесение глагола в постпозицию невозможно. Финальные глагольные формы в качестве акцентоносителей незавершенности регулярно использует немецкий язык, однако в немецком языке этоРис. 8. Тонограмма примера (14) связано не с изменением базового порядка слов, как в русском, а, наоборот, с фиксированной позицией финитного глагола в придаточном предложении (пример (14)) и с порядком слов V2 в матричном, где вторая позиция занята вспомогательным (финитным) глаголом, а лексическая нефинитная форма расположена в постпозиции (пример (15)). Этот вопрос исследован в работе [Палько 2010], откуда мы заимствуем примеры (14)–(15). В связи с примерами (14)–(15) поясним, что в немецком языке (а также в английском, которому посвящен следующий раздел) маркером ремы, как и в русском, служит падение тона, а разновидности подъемов частоты основного тона среди прочих значений, таких как значение темы, обозначают дискурсивную незавершенность. (14) Als der Kater vor den KÖNIG KAM. . . ‘Когда кот к королю пришел. . . ’ В примере (14) из актерского чтения сказки «Кот в сапогах» словоформа Kater ‘кот’ — акцентоноситель темы, ее ударный слог несет подъем тона. Словоформа K¨onig ‘король’ — акцентоноситель ремы, соответственно, на ударном слоге этой словоформы фиксируется падение. Глагол kam ‘пришел’ — независимый показатель дискурсивной незавершенности, которая выражена нисходяще-восходящим тоном на единственном слоге акцентоносителя. В примере (15) из информационной программы телеканала «Deutsche Welle» вспомогательный финитный глагол hab’ ‘имела’ в первом из двух сочиненных предложений расположен на втором месте в предложении, ударный слог акцентоносителя ремы словоформы Zeitung ‘газета’ несет падение тона, акцентоноситель незавершенности — постпозитивное причастие geblättert ‘просмотренный, пролистанный’ — располагается в постпозиции.Рис. 9. Тонограмма примера (15) Тонограмма демонстрирует падение на ударном слоге причастия geblättert и рельефный подъем на заударном слоге. (15) in в GEBL ¨ATTERT] просматривала einer артикль der артикль ZEITUNG газете ¨Uberwachungsanlage камеры видеонаблюдения hab’ [Ich вспом. глагол Я habe ich und и вспом. глагол я beobachtet. следила ‘Я просматривала газету и следила за камерами видеонаблюдения.’ Таким образом, при внешнем сходстве источник расположения глагольных форм в постпозиции и соответствующее формирование дискурсивной связи в немецком языке отличны от русских аналогов, т. к. глагольные формы как акцентоносители незавершенности в исходе немецкого предложения имеют не такое происхождение, как в русском, где постпозиция глагола может быть связана с преобразованиями базового порядка слов. 5. Хвост как сегментный материал для выражения дискурсивной незавершенности в английском языке В предыдущих разделах было показано, что в русском и в немецком языках представлены средства формирования связного нарратива, автономные от выражения темы. Покажем теперь, что сопоставимые стратегии имеются и в английском языке. Обратимся к примерам. В предложении (16) из актерского чтения «Алисы в стране чудес» Л. Кэрролла представлена тема to be sure ‘на самом деле’ с подъемом на акцентоносителе темы словоформе sure ‘уверен’; акцентоноситель ремы — словоформа generally ‘всегда,Рис. 10. Тонограмма примера (16) обычно’, на ударном слоге которой фиксируется рельефное падение. На конечной словоформе cake ‘пирог’ наблюдается подъем тона: эта словоформа служит акцентоносителем дискурсивной связи. (16) . . . to be SURE, ‘на самом деле eats CAKE пирожок’ ест this так GENERALLY всегда happens бывает when когда one кто-то Формирование хвоста happens when one eats cake ‘случается, когда кто-то ест пирог’ в примере (16) обусловлено начальной позицией кванторного слова generally ‘всегда, обычно’, которое имеет «рематическую полярность»3. Соответственно, словоформа generally — это акцентоноситель ремы, а постпозитивная словоформа cake ‘пирог’ — акцентоноситель дискурсивной связи. В примере (17) из «Николаса Никльби» Ч. Диккенса источником для формирования хвоста служит эмафаза, которая компонуется с ремой. (17) There там was был a GORGEOUS роскошный banquet банкет ready готов spread накрыт for для the ACT. . . акта third третьего ‘Все было уже приготовлено для роскошного банкета в третьем акте. . . ’ 3 О связи квантификации всеобщности с коммуникативной функцией ремы см. [Partee 1999].Рис. 11. Тонограмма примера (17) Рис. 12. Тонограмма примера (18) Тонограмма на рис. 11 демонстрирует эмфатическую рему словоформу gorgeous ‘роскошный’, лексическое значение которой согласуется с просодией эмфазы. Соответственно, остаток предложения служит хвостом, что дает возможность использовать конечную словоформу act ‘акт’ в качестве акцентоносителя незавершенности. В примере (18) из радиоинтервью представлена композиция ремы с контрастом: (18) When I came across Buddhism I looked through the book of Jack Kerouac, BOOKS of Jack KEROUAC. . . ‘Когда я познакомился с буддизмом, я просмотрел книгу Джека Керуака, книги Джека Керуака. . . ’ Контраст в примере (18) объясняется самоисправлением говорящего: он уточняет, что речь идет не об одной книге писателя Керуака, а о нескольких: словоформа books ‘книги’ во множественном числе — это контрастная рема. Соответственно, второе употребление постпозитивного определения of Jack KEROUAC ‘Джека Керуака’ играет роль хвоста, подъем на словоформе Kerouac выражает дискурсивную связь. 6. Заключение Основной способ маркирования дискурсивной незавершенности, т. е. указания на то, что текущее предложение не последнее и что продолжение повествования следует, в русском языке используетпросодические средства, которые формально не отличаются от показателей темы предложения. Таким образом, возникает вопрос, существуют ли стратегии маркирования незавершенности, которые отличны от средств выражения темы. На этот вопрос можно ответить положительно путем предъявления особых типов маркирования дискурсивной незавершенности, которые рассмотрены в данной работе на русском, а также на английском и немецком материале. Исследованы просодии дискурсивной незавершенности, при которых тема, рема и дискурсивная незавершенность имеют отдельные слова-акцентоносители и соответствующие частотно-темпоральные признаки. Показано, что автономное маркирование дискурсивной незавершенности основано на использовании сегмента, который расположен после акцентоносителя ремы и который предлагается называть хвостом. Сегментный материал хвоста дает возможность для отдельного выражения дискурсивной незавершенности. Выделены основные факторы, которые ведут к образованию хвостов, такие как контраст, эмфаза, преобразования порядка слов. Преобразование порядка слов, результатом которого служит вынесение финитной формы глагола в конечную позицию после его дополнений, было выявлено только на материале русского языка. В языках с более жестким порядком слов такие средства образования хвостов недоступны. Таким образом, несмотря на то что в русском, английском и немецком языках существуют сопоставимые средства выражения дискурсивной незавершенности, факторы формирования этих средств могут быть различны.

Напиши аннотацию по статье

Т. Е. Янко ИЯз РАН, Москва ПРОСОДИЯ ТЕМЫ, РЕМЫ И НЕЗАВЕРШЕННОСТИ ТЕКСТА1 1.

псевдозаимствованные онимы в немецком литературном языке словообразователныы аспект. Введение. Онимная лексика в разряде немецких псевдозаимствований представляется в настоящее время малоизученной. Если псевдозаимствования традиционно рассматриваются в этимологическом и словообразовательном аспекте, то в практике анализа онимного разряда и его этимологических сегментов большую роль играет выделение ономастических субклассов псевдозаимствованных онимов, констелляция которых определяется характером эмпирического материала. Обращение к способам и моделям словообразования обусловлено необходимостью выделения структурно-системных признаков исследуемых единиц и их роли в псевдоиноязычном имяречении средствами немецкого литературного языка. Цель – определить способы и модели образования онимов в классе немецких псевдозаимствований. Материал и методы. Эмпирической базой исследования являются 190 псевдозаимствованных онимов, отобранных с учетом критериев апостериорности, нарушенной обратимости и принадлежности к классу nomina propria из ряда немецкоязычных печатных и онлайн-изданий, среди которых переводные комиксы, ономастические регистры и регулярно обновляемые словарные издания Duden и DWDS. Словарный поиск велся преимущественно при использовании слов-маркеров, содержащих немецкий конфикс «pseudo-». В качестве эпистемологического фундамента анализа избран структурно-системный подход, целью имплементации которого выступает раскрытие структурных особенностей исследуемого словарного множества. Для анализа материала использован корпус обще- и частнонаучных методов. Общенаучными методами выступили приемы логики (анализ, синтез, сравнение, обобщение) и статистики (квантитативные методы, метод группировки), частнонаучными (лингвистическими) – методы структурной лингвистики (метод компонентного анализа и традиционно-комплексный метод). Результаты и обсуждение. Большую часть сегментов эмпирического корпуса данного исследования составляют псевдогаллицизмы первой и второй групп, а также псевдолатинизмы. Несмотря на то, что галлицизмы второй группы и псевдолатинизмы образованы от элементов, заимствованных из мертвых галльского и латинского языков, они продолжают использоваться в немецкой литературной речи. Большое разнообразие субклассов представляют псевдолатинизмы, среди которых встречаются антропонимы, большое количество эргонимов, прагматонимы, пейзонимы и разряд фикционимов в субклассе антропонимов. Имена героев комиксов в переводе на немецкий язык, представленные разрядом фикционимов и субклассом антропонимов, образованы с помощью разнообразных словообразовательных моделей. Кроме того, одно из рассматриваемых в данной работе вымышленных имен героев в сегменте псевдоиспанизмов, обладает наибольшей лексической длиной (11 элементов). Таким образом, можно сделать предположение о том, что благодаря такому разнообразию способов образования лексических единиц авторам и переводчикам комиксов удается передать экспрессию и в определенной степени отличительные черты некоторых героев. Словообразовательные возможности псевдозаимствованных онимов в немецком языке в значительной степени зависят от того, какие сегменты и субклассы образуют эмпирический корпус. Заключение. Предлагаемый материал призван расширить представления о природе псевдозаимствований в немецкой литературной речи и углубить дифференциацию онимного и апеллятивного разрядов данного класса лексики. Результаты могут быть использованы в лексикографических и учебных целях, в практике перевода и преподавания современного немецкого языка. — 7 — Вестник Томского государственного педагогического университета. 2022. Вып. 4 (222). С. 7–14.Tomsk State Pedagogical University Bulletin. 2022, vol. 4 (222), pp. 7–14.© А. Б. Волкова, Ю. В. Кобенко, 2022 сегменты, способы и модели словообразования Для цитирования: Волкова А. Б., Кобенко Ю. В. Псевдозаимствованные онимы в немецком литературном языке: словообразовательный аспект // Вестник Томского государственного педагогического университета. 2022. Вып. 4 (222). С. 7– 14. https://doi.org/10.23951/1609-624X-2022-4-7-14 GERMANIC LANGUAGES PSEUDO-BORROWED ONYMS IN THE GERMAN LITERARY LANGUAGE: ASPECT OF WORD FORMATION Alevtina B. Volkova1, Yuriy V. Kobenko2 1, 2 National Research Tomsk Polytechnic University, Tomsk, Russian Federation 1 volkova.translator@yandex.ru 2 serpentis@list.ru Abstract Introduction. The onymic vocabulary in the category of German pseudo-borrowings is currently understudied. While pseudo-borrowings are traditionally considered in the etymological and word-formation aspect, in the practice of analysis of the onymic category and its etymological segments a great role is played by the selection of onomastic subclasses of pseudo-borrowed onyms, the constellation of which is determined by the nature of the empirical material. The appeal to ways and models of word formation is conditioned by the necessity to highlight the structural and systemic features of the studied units and their role in the pseudo-foreign naming by means of the German literary language. The aim of the paper is to identify the ways and models of onym formation in the German pseudo-borrowings class. Material and research methods. The empirical basis for the study is 190 pseudo-borrowed onyms, selected according to the criteria of posteriority, impaired reversibility and belonging to the class nomina propria from a number of German-language print and online editions, including translated comics, onomastic registers and regularly updated dictionaries Duden and DWDS. The dictionary search was carried out mainly with the use of marker words containing the German confix “pseudo-”. The epistemological basis of the analysis is the structural-systems approach, the implementation of which is aimed at revealing the structural features of the studied vocabulary set. A corpus of general and special scientific methods was used to analyze the material. General scientific methods were the methods of logic (analysis, synthesis, comparison, generalization) and statistics (quantitative methods, the method of grouping), private scientific (linguistic) – methods of structural linguistics (method of component analysis and traditionalcomplex method). Results and discussion. Most of the empirical corpus segments of this study consist of pseudo-Gallicisms of the first and second groups as well as pseudo-Latinisms. Although the Gallicisms of the second group and PseudoLatinisms are derived from elements borrowed from dead Gallic and Latin, they continue to be used in German literary speech. A great variety of subclasses are represented by pseudo-Latinisms, among which there are anthroponyms, a large number of ergonyms, pragmatonyms, peisonyms and a class of fictionyms in the subclass of anthroponyms. The names of comic book characters translated into German, represented by the class of fictionyms and the subclass of anthroponyms, are formed using a variety of word-formation models. In addition, one of the fictional character names considered in this paper, in the segment of pseudo-Hispanisms, has the greatest lexical length (11 elements). Thus, it can be assumed that thanks to such a variety of ways to form lexical units the authors and translators of comics manage to convey the expression and, to a certain extent, the distinctive features of certain characters. The word-formation possibilities of pseudo-usage onyms in German depend on which segments and subclasses form the empirical corpus. Conclusion. The proposed material is intended to expand the understanding of the nature of pseudo-borrowings in German literary speech and to deepen the differentiation of onymic and appellative categories of this class of vocabulary. The results can be used for lexicographical and educational purposes, in translation practice and in the teaching of modern German. Key words: German literary language, pseudo-borrowings, pseudo-borrowed onyms, segments, ways and models of word formation — 8 — Волкова А. Б., Кобенко Ю. В. Псевдозаимствованные онимы в немецком литературном языке... slovoobrazovatel’nyy aspekt [Pseudo-Borrowed Onyms in the German Literary Language: Aspect of Word Formation]. Vestnik Tomskogo gosudarstvennogo pedagogicheskogo universiteta – Tomsk State Pedagogical University Bulletin, 2022, vol. 4 (222), pp. 7–14 (In Russ.). https://doi.org/10.23951/1609-624X-2022-4-7-14 Введение Феномен псевдозаимствования в немецком литературном языке уже несколько столетий является объектом пристального внимания языковедов, пуристов, кодификаторов и историков [1, с. 88]. Манипуляцию иноязычным материалом с целью подражания более престижному языку можно рассматривать двояко: с одной стороны, как некую эволюционную константу развития всех языков, ведь скопировать преимущества чужого всегда удобнее и быстрее, чем создавать собственные; а с другой стороны, как признание несостоятельности словообразовательных возможностей собственного языка, нуждающегося в ресурсах якобы более развитого, успешного и привлекательного идиома. В сущности, вся социология немецкого языка с XVII в. строилась, в отличие от английского, не на принципе собственного превосходства, а на идее паритетности, поэтому немцы экспортировали свой национальный язык всегда субтильно, доверительно и на равноправных началах. Манипуляция иноязычным материалом при таком подходе не только ожидаема, но и неизбежна, ведь немецкий язык добровольно устремлялся в иноязычные среды, желая скопировать их эволюционные преимущества, и «поглощал» их по завету И. В. фон Гёте [2, с. 132]. В результате такого отношения к чужому сегодня в составе немецкого языка содержатся лексические единицы, однозначно происходящие из материала престижных языков-доноров (латыни, английского, французского и др.), однако отсутствующие в них как таковые. Такие лексические единицы обозначаются псевдозаимствованиями, и данное название уже само по себе выдает их особенность: они лишь выглядят как слова других языков, однако при более детальном их изучении возникает понимание их «ложного» заимствования. Л. А. Нефёдова дает следующее определение псевдозаимствованиям в немецком языке: «Как правило, это слова, образованные от иноязычных элементов и являющиеся, таким образом, продуктами словообразования немецкого языка» [3, c. 121]. Немецкий язык обладает высокой лояльностью к иноязычной лексике и, следовательно, разнородностью ресурсов, в процессе своего исторического развития он всегда был открыт для заимствований из других языков. Так, в его составе существуют различные иноязычные адстраты, элементы которых были заимствованы в различные периоды истории. Наиболее продолжительным является влияние французского языка, на втором месте находится лексика англоязычного происхождения [4, c. 22]. Из ранее заимствованного материала носители немецкого языка комбинируют новые слова, отсутствующие в языках-донорах и неизвестные их носителям, ср. псевдоанглицизм Dressman (англо-нем. мужской манекен), образованный в немецком языке путем сложения английских основ dress (англ. платье) и man (англ. мужчина, человек). В самом же английском языке данное слово отсутствует, что, однако, никак не влияет на его англоязычный облик. Поэтому ведущими аспектами изучения псевдозаимствованной лексики немецкого литературного языка выступают словообразование и этимология. Несмотря на живой интерес к проблеме псевдозаимствований в составе немецкого языка в отечественном и, безусловно, зарубежном языкознании, наименее изученным остается разряд псевдозаимствованных онимов (ПЗО), под которыми понимаются «апостериорные единицы, образованные по принципу нарушенной обратимости и принадлежащие к классу nomina propria» [5, c. 93]. Апостериорность противопоставлена априорности, т. е. собственно заимствованию, и подразумевает манипуляцию уже заимствованным языковым материалом. Образование по принципу нарушенной обратимости означает, что прототипы таких единиц отсутствуют в языке-доноре [6, с. 57]. Принадлежность к классу nomina propria в немецком литературном языке графически не выделяется, как, к примеру, в русском или английском языках при помощи капитализации заглавных букв, и устанавливается имплицитно по наиболее общим признакам имен собственных: индивидуализации и отсутствию связи с понятием [7, с. 473]. Вместе с тем известны случаи конверсии ПЗО, значительно затрудняющие выработку критериев их идентификации, ср. обиходное междометие tschüssikowski (нем. *покавский). Необходимо также отметить, что четкое разграничение заимствований с различной степенью ассимиляции и псевдозаимствований само по себе не всегда возможно. Это обусловлено тем, что псевдозаимствование существует на стыке «собственно заимствования, ассимиляции (германизации), деэтимологизации и словообразования» [4, с. 30] как явление в большей мере функционального (не системного) характера [8, с. 39], т. е. как средство имитации иноязычного звучания, а в случае ПЗО – иноязычного имяречения. Сами ПЗО имеют контекстную (ситуативную) обусловленность, в значительной степени определяемую особенностями того или иного жанра [9, с. 102]. К тому же данные — 9 — Германские языки / Germanic Languages мов, что зримо затрудняет их обнаружение в ономастической полифонии современной Европы. Материал и методы Материалом данного исследования послужили 190 ПЗО, отобранных с учетом вышеизложенных критериев из ряда печатных и онлайн-изданий. К примеру, сегмент антропонимов отбирался из следующих интернет-ресурсов, посвященных этимологии немецких имен и фамилий: genwiki. genealogy.net, de.geneanet.org, www.namenforschung. net, www.onomastik.com. Основную базу для поиска фикционимов (имен вымышленных людей) в данном сегменте составляют переводные немецкоязычные комиксы «Asterix und Obelix» и «Mosaik». Вторичной базой послужили такие сайты, как www.asterix.com и www.mosapedia.de, на которых содержатся объяснения происхождения имен вымышленных героев, а также словники таких ведущих лексикографических справочников немецкого языка, как Duden (www.duden.de) и DWDS (www. dwds.de). Критериями поиска ПЗО выступили следующие слова и словосочетания: pseudospanisch (нем. (нем. псевдоиспанский), pseudolateinisch псевдолатинский), pseudofranzösisch (нем. псевдогалльский), italienisiert (нем. итальянизированный), latinisiert (нем. латинизированный), mit französierender Endung (нем. с галлизирующим окончанием), mit romanisierender Endung (нем. с романизирующей финалью) и т. п., например: ist der Franziskus latinisierte Vorname des italienischen Namens Francesco [10, с. 68] (нем. Францискус – это латинизированная немецкая версия итальянского имени Францеско). im Deutschen Основным подходом для исследования ПЗО в данной работе является структурно-системный, позволяющий изучать структуру и порядок организации данных лексических единиц в системе современного немецкого языка. Для анализа материала привлекался корпус обще- и частнонаучных методов. К общенаучным относятся методы логики (а) и статистики (б), к частнонаучным (лингвистическим) – методы структурной лингвистики (в): а) методы логики: анализ (выделение этимологического признака у исследуемых ПЗО в составе немецкого литературного языка); синтез (объединение указанных лексических единиц в этимологически родственные сегменты, разряды и субклассы); сравнение (установление сходства и различий способов словообразования ПЗО); обобщение (нахождение общих способов словообразования лексических единиц); б) методы статистики: квантитативные методы (использование числовых данных для обработки корпуса материала); метод группировки (си стемное разделение исследуемых ПЗО по этимологическим, субклассовым и словообразовательным признакам); в) методы структурной лингвистики: метод компонентного анализа (исследование системных свойств ПЗО); традиционно-комплексный метод (классификация и типология исследуемых лексических единиц). Все вышеперечисленные методы позволяют системно классифицировать исследуемые псевдозаимствованные онимы на этимологические сегменты, разряды и субклассы, выделить их словообразовательные признаки, а также наиболее частотные модели образования данных лексических единиц, что полностью оправдывает имплементацию системно-структурного подхода. Кроме того, приведенные методы позволяют отделить ПЗО от ассимилятов, которые могут быть ошибочно отнесены к псевдозаимствованиям. К примеру, некоторые немецкие фамилии образованы от славянских топонимов с присоединением таких суффиксов, как -in (Cammin), -itz (Dewitz, Nemitz), -ow (Flotow, Grabow, Vangerow) и др. К данной группе можно причислить и германизированные топонимы славянского происхождения, например, название австрийского города Pulkau, имеющего ранее славянское название Pъlkava, или крупнейшего города Саксонии Leipzig, ранее именовавшегося Lipъcъ. Результаты и обсуждение Структурный анализ апеллятивной и онимной лексики в классе немецких псевдозаимствований традиционно предваряет этимологическая сегментация отобранного материала, итогом которой стало выделение семи сегментов ПЗО, как показано в табл. 1. Таблица 1 №246Результаты этимологической сегментации % 24,73 22,11 19,47 15,78 8,42 7,89 0,52Сегмент Псевдогаллицизмы первой группы Псевдогаллицизмы второй группы Псевдолатинизмы Псевдоитальянизмы Псевдоиспанизмы Псевдославизмы Псевдогерманизмы Ед.423015190 Итого Наиболее крупными сегментами ПЗО выступают псевдогаллицизмы первой (24,73 %) и второй (22,11 %) групп. Преобладание псевдогаллицизмов первой группы, образованных из заимствованного языкового материала французского происхождения, обусловлено такими экстралингвистическими факторами, как географическая близость ареалов распространения немецкого и французского идиомов, продолжительность галльского влияния на не — 10 — Волкова А. Б., Кобенко Ю. В. Псевдозаимствованные онимы в немецком литературном языке... вателей современного немецкого литературного языка к ассимилированному галльскому пласту [11, с. 6–7]. Наибольшее число данных ПЗО составляют эргонимы (25 ед.), фикционимы, относящиеся к субклассу антропонимов (3 ед.), и один мифоним. Псевдогаллицизмы второй группы образованы от галльского языка, одного из мертвых языков кельтского ареала. Сегмент лексических единиц, относящийся к данному сегменту, представляют антропонимы (43 ед.), являющиеся именами героев в немецких переводах комиксов об Астериксе и Обеликсе. Таким образом, сегмент псевдогаллицизмов второй группы полностью представлен фикционимами. Псевдолатинизмы (19,47 %) составляют третий по величине сегмент, состоящий из различных субклассов: антропонимов (11 ед.), 5 из которых являются фикционимами; эргонимов (18 ед.); прагматонимов (9 ед.), ойкодонимов (2 ед.) и одного пейзонима. Латинский адстрат в немецком языке является наиболее старым и освоенным и функционирует как платформа для заимствований из других языков романской ветви, совокупно образующих маккаронский адстрат [4, с. 23]. Сегмент псевдоитальянизмов (15,78 %) представляет синтез двух субклассов – реалионимов и фикционимов. Реалионимы включают в себя значительное количество прагматонимов (14 ед.), которые являются в основном названиями различных торговых марок. В их числе одно название поваренной книги Aldidente и название робота-портретиста Legonardo [12, с. 957]. Помимо прагматонимов, к реалионимам также относятся антропонимы (2 ед.), топонимы (5 ед.) и один артионим. Субкласс антропонимов (8 ед.) содержит фикционимы, использующиеся в качестве имен героев серии комиксов «Mosaik». Сегмент псевдоиспанизмов (8,42 %) представлен фикционимами в субклассе антропонимов (16 ед.), также функционирующих в качестве имен героев серии комиксов «Mosaik». Сегмент псевдославизмов (7,89 %) составляет 15 лексических единиц, 13 из которых – антропонимы, 2 – топонимы. Фикционимы в данном сегменте представлены 8 антропонимами. Наименьший по количеству сегмент образуют псевдогерманизмы (3 ед.) в функции немецких фамилий (von Gostkowski, von Lisiecki, von Zelasinski). Таким образом, в полученных сегментах выявлено 55,78 % реалионимов (106 ед.) и 44,21 % фикционимов (84 ед.), составляющих два основных субкласса ПЗО. Фикционимы зафиксированы во всех выделенных сегментах кроме псевдогерманского. Сегменты псевдоиспанизмов и псевдогаллицизмов второй группы образованы исключительно фикционимами в субклассе антропонимов. Необходимо отметить, что, помимо одного мифонима Dragonne Paprés (галло-нем. вымышленное имя дракона в компьютерной игре «Elder Scrolls») в псевдогалльском сегменте первой группы, прочие фикционимы являются антропонимами. Как показано в табл. 2, наибольшим субклассом в разряде ПЗО являются антропонимы (51 %), содержащиеся во всех сегментах. В свою очередь, наиболее крупным их кластером выступают фикционимы (84 ед. из 97 ед.). Причина такого количественного различия между реалионимами (8 %) и фикционимами (92 %) в составе антропонимов заключается в том, что основной материальной базой настоящего исследования являются переводные тексты комиксов двух серий «Asterix und Obelix» и «Mosaik» с вымышленными именами героев, коррелирующих с реалиями фиктивных миров [13, с. 59]. Таблица 2 №246 Субклассы ПЗО Субкласс Антропонимы Эргонимы Прагматонимы Тиронимы Топонимы Остальные онимы Итого Ед.4199%21,575 3,68 4,73Второй по величине субкласс составляют эргонимы (21,57 %), наибольшее число которых относится к названиям профессий в сегменте псевдогаллицизмов первой группы, например: Balletteuse (нем. экспортер), (нем. балерина), Exporteur Konfektioneuse (нем. закройщица) и др. Наибольшую часть прагматонимов составляют названия торговых марок, относящиеся к сегментам преимущественно псевдоитальянизмов (Brölio, Senkomat, Triolade и др.) и псевдолатинизмов (Infineon Technologies, Cognis, Altana и др.). Субкласс тиронимов (5 %) содержит обозначения сортов сыра и относится к сегменту псевдогаллицизмов первой группы (St Môret, Saint Albray, Saint Agur, Lou Pérac, Le Cabrissac, Brebicet, Toastinette, Rondelé, Chèvretine). Субкласс топонимов (3,68 %), отобранных для данного исследования, распределен по сегментам псевдоитальянизмов (5 ед.) и псевдославизмов (2 ед.). К псевдоитальянизмам относятся топонимы Южного Тироля, а именно Valle Aurina, Campo Tures, Sarentino, San Candido и Corno del Renon; к псевдославизмам – прусские топонимы Gröbenzin и Massowitz, которые на сегодняшний день принадлежат топонимике Польши. К остальным ПЗО относятся один артионим Ansca vallo (название скульптуры, псевдоитальянизм), один уфасмоним Frottee, Marquisette и Welline — 11 — Германские языки / Germanic Languages пы), один мифоним Dragonne Paprés, один ороним Lambeau de Recouvrement (название рифовой зоны во Франции, псевдогаллицизм первой группы), один пейзоним Horribilicribrifax (название комедии, псевдолатинизм), два ойкодонима Universitas Saraviensis (название университета, псевдолатинизм) и Futurium (название музея, псевдолатинизм). Структурные особенности ПЗО образуют их словообразовательные признаки и лексическая длина. Как отражено в табл. 3, ведущими способами словообразования являются лексические (88,94 %), второе место занимают лексико-семантические (смешанные) способы (8,94 %) и наименее частотными способами выступают семантические способы (2,11 %). Лексическими способами являются любые структурные преобразования материальной стороны знака при словообразовании, семантическими – содержательной стороны. Смешанные способы предполагают преобразования обеих сторон знака. Таблица 3 Способы словообразования ПЗО Ед.Лексические способы % 88,94 Семантические способы2,11 Лексико-семантические способы 8,94Всего100 Наиболее разнообразные словообразовательные модели обнаружены в сегментах псевдоитальянизмов (7 моделей), псевдогаллицизмов первой (10 моделей) и второй (7 моделей) групп, а также псевдолатинизмов (7 моделей). В сегментах псевдогаллицизмов первой и второй групп встречаются все три вида способов словообразования. Псевдоиспанизмы, представленные в данной работе фикционимами, образованы лишь двумя моделями словообразования – суффиксацией и смешанно – суффиксацией + инфиксацией, в то время как псевдославизмы – исключительно суффиксацией. Основным лексическим способом словообразования выступает суффиксация (95 ед.) и ее сложные разновидности: суффиксация + инфиксация (Alonso Gomez y Saladas Mayonese, 12 ед.), суффиксация + словостяжение (Kokolorix, 12 ед.), суффиксация + приложение (Meister Panix, 4 ед.). У сегмента псевдолатинизмов можно встретить расширенные модели с суффиксацией: суффиксация + словосложение + апакопа (ArsKRIPPANA, 1 ед.), суффиксация + соположение + апокопа (pro aurum, 1 ед.). Модель суффиксации встречается во всех выделенных сегментах. Другими наиболее частотными лексическими моделями образования ПЗО являются: графон (Ottilia, 5 ед.), контаминация (Mochaccino, 10 ед.) и соположение (glasus vulgus, 6 ед.). Смешанными (лексико-семантическими) способами образованы 17 лексических единиц. Наиболее частотной моделью выступает пародия с суффиксацией (Brebicet, 11 ед.). Другими моделями данного способа словообразования псевдозаимствованных единиц в немецком языке являются: пародия + эпентеза (Legonardo, Aldidente, 2 ед.), пародия + параграмма (Lionardo da Vinci, 1 ед.), пародия + суффиксация (Vodafonis, 1 ед.), пародия + префиксация (AUBADE, 1 ед.), пародия + словостяжение (Jellosubmarine, 1 ед.). Данные лексико-семантические способы зафиксированы в сегментах псевдоитальянизмов и псевдогаллицизмов первой и второй групп. Семантические модели словообразования установлены всего у 4 псевдозаимствованных единиц, относящихся к сегменту псевдогаллицизмов первой и второй групп. Данными моделями выступают: переразложение (Du Merzac = dummer Sack, 1 ед.), пародия (Lambeau de Recouvrement, Nullnullsix, 2 ед.) и переразложение с элементами мондегрина (Zinédine Zidanis, 1 ед.). Наибольшей лексической длиной в рамках данного исследования обладает фикционим немецкого перевода комиксов «Mosaik», относящийся к сегменту псевдоиспанизмов и состоящий из 11 элементов – Marchese Ferrando Esteban Carotto Ruinez Totales en des Tillas Randales Festos. ПЗО с наибольшей лексической длиной зафиксированы в сегменте псевдоиспанизмов. Заключение Разряд ПЗО в классе немецких псевдозаимствований обнаруживает совершенно другие словообразовательные и этимологические закономерности, нежели разряд апеллятивов. Во-первых, лексическая длина ПЗО в среднем больше, так как они представляют собой чаще составные единицы. Вовторых, отсутствие псевдоанглийского сегмента ставит под вопрос правомерность отнесения онимов и апеллятивов к одному классу псевдозаимствований. Данная мысль уже высказывалась ранее (ср.: [5, с. 100]): очевидно, правильным можно считать не выделение общего родового термина «псевдозаимствование», а изначальное разделение лексики на онимы и апеллятивы для последующего оперирования внутренними разрядами и субклассами, которые, несмотря на аффинитет, типологически неоднородны, как это демонстрирует анализ. Косвенным доказательством здесь следует признать слабую лексикографическую освоенность ПЗО, которые пока не отделяются от апеллятивной — 12 — Волкова А. Б., Кобенко Ю. В. Псевдозаимствованные онимы в немецком литературном языке... риалом мертвых языков убеждает в правильности вывода, что такой феномен заимствования заслуживает особого типологического статуса и не может быть без остатка отнесен к явлениям, обусловленным престижностью языка-донора. На наш взгляд, и перевес тех или иных способов словообразования, и картина субклассов в значительной степени определяются характером отобранного материала и экспрессивными задачами коммуникации. В этом смысле ономастикон переводных комиксов категорически нельзя ставить в один ряд с псевдогерманской топонимикой, так как рассматриваемые субклассы обнаруживают различный генез. Превалирование фикционимов однозначно свидетельствует о необходимости решать задачи искусственной номинации или эвокации, заданных особенностями жанра [15, с. 142], в то время как псевдоитальянские онимы обнаруживают выраженный манипуляторный характер их образования [16, с. 33]. Тем не менее в природе ПЗО и псевдозаимствованных апеллятивов присутствует одна общность: они, как это следует из практики их лексикографической интерпретации, решают преимущественно функциональные задачи. Данное познание нельзя рассматривать как повод для отказа им в статусе полноценных словарных единиц, однако их выраженный функциональный детерминизм может быть симптомом бытия, так сказать, «комбинации в единице». Речевая комбинаторика, как известно, использует принцип дискретности через множественность, и псевдозаимствования реализуют ее, пусть и не всегда, в пределах дискретных единиц. Следовательно, их можно рассматривать как комбинации словарных элементов других языков-доноров с целью решения собственных (немецких) задач коммуникации. Таким образом, описание ПЗО в немецкой литературной речи представляется комплексной задачей германского языкознания, требующей повышенного внимания германистов различного профиля. Список источников 1. Schmidt W. Geschichte der deutschen Sprache. Ein Lehrbuch für das germanistische Studium. 11., verb. u. erw. Aufl. / E. Berner, N. R. Wolf (Hrsg.). Stuttgart: S. Hirzel Verlag, 2013. 514 S. 2. Götze L. Entwicklungstendenzen in der deutschen Gegenwartssprache – Normen – Deutsch als Fremdsprache // DaF. 2003. Nr. 3. S. 131–134. 3. Нефёдова Л. А. Иноязычная лексика современного немецкого языка (аспекты культурной интеграции). М.: Изд-во Мо сковского пед. гос. ун-та, 2018. 184 с. 4. Кобенко Ю. В., Карпова Н. А., Рябова Е. С. Сегменты псевдозаимствований в современном немецком литературном языке: историко-социолингвистический и системно-функциональный аспекты // Современные лингвистические и методикодидактические исследования. 2020. № 2 (46). С. 18–34. 5. Кобенко Ю. В., Солодовникова О. В., Рябова Е. С. Системно-структурные особенности онимов в классе немецких псевдозаимствований // Современные лингвистические и методико-дидактические исследования. 2022. Вып. 1 (53). С. 91–104. 6. Кабакчи В. В., Егорова К. А. Лексикография словаря ксенонимов // Язык и культура в эпоху глобализации: сб. науч. тр. по материалам второй междунар. науч. конф. (Санкт-Петербург, 26 марта 2015 г.): в 2 ч. СПб.: Изд-во СПб. гос. эконом. унта, 2015. Ч. 1. С. 56–63. 7. Подольская Н. В. Собственное имя // Лингвистический энциклопедический словарь / под ред. В. Н. Ярцевой. М.: Совет ская энциклопедия, 1990. С. 473–474. 8. Савицкий В. М., Доладова О. В. О противоречиях во взглядах на системность языка // Мир лингвистики и коммуникации: электронный научный журнал. 2017. № 1. С. 35–44. 9. Elsen H. Die sprachliche Gestaltung phantastischer Szenarien – die Rolle der Namen // Muttersprache. 2008. № 2. S. 97–107. 10. Gerr E. Das große Vornamenbuch. 12., aktual. Aufl. Humboldt. Hannover: Schlütersche, 2011. 344 S. 11. Кобенко Ю. В., Меремкулова Т. И. Галльские заимствования в современном немецком языке: структурно-системные и функционально-динамические особенности. Томск: Изд. Дом Том. гос. ун-та, 2018. 192 с. 12. Митрофанова Л. А. Итальянизмы и псевдоитальянизмы тематической группы «национальная кухня» в современном немецком литературном языке // Известия Самарского научного центра Российской академии наук. 2014. Т. 16, № 2 (4). С. 956–959. 13. Elsen H. Komplexe Komposita und Verwandtes // Germanistische Mitteilungen. 2009. Nr. 69. S. 57–71. 14. Нефёдова Л. А. Псевдозаимствования в современном немецком языке: проблема презентации в толковом словаре // Фило логические науки. Вопросы теории и практики. 2013. № 1 (19). C. 121–123. 15. Сапожникова Л. М. Типы первичной ономастической номинации при актуализации реалионимов и мифонимов // Вестник Тверского гос. ун-та. Серия: Филология. 2017. № 2. С. 139–145. 16. Кобенко Ю. В. Экстралингвистический детерминизм природы псевдозаимствования // Томский журнал лингвистических и антропологических исследований. 2016. № 1 (11). С. 29–35. — 13 — Германские языки / Germanic Languages 1. Schmidt W., Berner E., Wolf N. R. (Hrsg.). History of the German Language. A textbook for German studies. 11th ed. S. Hirzel Verlag: Stuttgart, 2013. 514 p. 2. Götze L. Development Trends in Contemporary German – Standards – German as a Foreign Language. DaF. 2003. Nr. 3. p. 131– 134. 3. Nefyodova L. A. Inoyazychnaya leksika sovremennogo nemetskogo yazyka (aspekty kul’turnoy integratsii) [Foreign language vocabulary of the modern German language (aspects of cultural integration)]. Мoscow, Moscow State Pedagogical University Publ., 2018. 184 p. (in Russian). 4. Kobenko Yu. V., Karpova N. A., Ryabova E. S. Segmenty psevdozaimstvovaniy v sovremennom nemetskom literaturnom yazyke: istoriko-sotsiolingvisticheskiy i sistemno-funktsional’nyy aspekty [Segments of pseudo-borrowings in modern German literary language: historical-sociolinguistic and system-functional aspects]. Sovremennye lingvisticheskiye i metodiko-didakticheskiye issledovaniya – Modern linguistic and methodical didactic research, 2020, no. 2(46), pp. 18–34 (in Russian). 5. Kobenko Yu. V., Solodovnikova O. V., Ryabova E. S. Sistemno-strukturnye osobennosti onimov v klasse nemetskikh psevdozaimstvovaniy [Systemic and structural peculiarities of onyms in the class of German pseudo-borrowings]. Sovremennye lingvisticheskiye i metodiko-didakticheskiye issledovaniya – Modern linguistic and methodical didactic research, 2022, no. 1 (53), pp. 91–104 (in Russian). 6. Kabakchi V. V., Egorova K. A. Leksikografiya slovarya ksenonimov [Lexicography of the xenonym dictionary]. Yazyk i kul’tura v epokhu globalizatsiyu: sbornik nauchnykh trudov po materialam vtoroy mezhdunarodnoy nauchnoy konferentsii (Sankt-Peterburg, 26 marta 2015 g.). V 2 chastiyakh [Language and Culture in the Age of Globalisation. Proceedings of the Second International Scientific Conference (St. Petersburg, 26 March 2015). In two volumes: V. 1]. Saint Petersburg, St. Petersburg State University of Economics Publ., 2015. Pp. 56–63 (in Russian). 7. Podolskaya N. V. Sobstvennoye imya [Proper name]. Lingvisticheskiy entsiklopedicheskiy slovar’ [Linguistic Encyclopaedic Dic tionary]. Edited by Yartseva V. N. Мoscow, Sovetskaya entsiklopediya Publ., 1990. p. 473–474 (in Russian). 8. Savitsky V. M., Doladova O. V. O protivorechiyakh vo vzglyadakh na sistemnost yazyka [On the contradictions in views on the systematic language]. Mir lingvistiki i kommunikatsii: elektronnyy nauchnyy zhurnal – The world of linguistics and communication: electronic scientific journal, 2017, vol. 35–44 (in Russian). 9. Elsen H. The linguistic design of fantastic scenarios – the role of names. Muttersprache, 2008, no. 2, pp. 97–107. 10. Gerr E. The big first name book. 12., upd. ed. Humboldt. Schlütersche: Hannover, 2011. 344 p.. 11. Kobenko Yu. V., Meremkulova T. I. Gall’skiye zaimstvovaniya v sovremennom nemetskom yazyke: strukturno-sistemnyye i funktsional’no-dinamicheskiye osobennosti [Gallic borrowings in the modern German language: structural-system and functionaldynamic features]. Tomsk, Tomsk State University Publ., 2018. 192 p. (in Russian). 12. Mitrofanova L. A. Italyanizmy i psevdoitalyanizmy tematicheskoy gruppy “natsional’naya kukhnya” v sovremennom nemetskom literaturnom yazyke [Italianisms and pseudo-Italianisms of the theme group “national cuisine” in modern German literary language]. Izvestia of the Samara Scientific Centre of the Russian Academy of Sciences – Izvestia RAS SamSC, 2014, no. 2 (4), vol. 16, p. 956–959 (in Russian). 13. Elsen H. Complex Composites and Related. Germanistische Mitteilungen, 2009. Nr. 69. p. 57–71. 14. Nefyodova L. A. Psevdozaimstvovaniya v sovremennom nemetskom yazyke: problema prezentatsii v tolkovom slovare [Pseudoborrowing in modern German: the problem of presentation in a dictionary]. Filologicheskiye nauki. Voprosy teorii i praktiki – Philological sciences. Questions of theory and practice, 2013, no. 1 (19), pp. 121–123 (in Russian). 15. Sapozhnikova L. M. Tipy pervichnoy onomasticheskoy nominatsii pri aktualizatsii realionimov i mifonimov [Types of primary onomastic nomination in the actualisation of realonyms and mythonyms]. Vestnik Tverskogo gosudarstvennogo universitetat. Seriya: Filologiya – Vestnik TvGU Series: Philology, 2017, no. 2, pp. 139–145 (in Russian). 16. Kobenko Yu. V. Ekstralingvisticheskiy determinizm prirody psevdozaimstvovaniya [The extralinguistic determinism of the nature of pseudoborrowing]. Tomskiy zhurnal ligvisticheskikh i antropologicheskikh issledovaniy – Tomsk Journal of Linguistic and Anthropological Research, 2016, no. 1(11), p. 29–35 (in Russian). Информация об авторах Волкова А. Б., аспирант, Национальный исследовательский Томский политехнический университет (пр. Ленина, 30, Томск, Россия, 634050). Кобенко Ю. В., доктор филологических наук, профессор, Национальный исследовательский Томский политехнический университет (пр. Ленина, 30, Томск, Россия, 634050). Information about the authors Volkova A. B., postgradiuate student, National Research Tomsk Polytechnic University (pr. Lenina, 30, Tomsk, Russian Federation, 634050). Kobenko Yu. V., Doctor of Philological Sciences, Professor, National Research Tomsk Polytechnic University (pr. Lenina, 30, Tomsk, Russian Federation, 634050). Статья поступила в редакцию 17.04.2022; принята к публикации 01.06.2022 The article was submitted 17.04.2022; accepted for publication 01.06.2022 — 14 — Волкова А. Б., Кобенко Ю. В. Псевдозаимствованные онимы в немецком литературном языке...

Напиши аннотацию по статье

ГЕРМАНСКИЕ ЯЗЫКИ УДК 811.112ʼ373.2ʼ373.613 https://doi.org/10.23951/1609-624X-2022-4-7-14 ПСЕВДОЗАИМСТВОВАННЫЕ ОНИМЫ В НЕМЕЦКОМ ЛИТЕРАТУРНОМ ЯЗЫКЕ: СЛОВООБРАЗОВАТЕЛЬНЫЙ АСПЕКТ Алевтина Борисовна Волкова1, Юрий Викторович Кобенко2 1, 2 Национальный исследовательский Томский политехнический университет, Томск, Россия 1 volkova.translator@yandex.ru 2 serpentis@list.ru Аннотация

психоглоссы маркируыусчие цивилизационных идентификации российских студентов по материалам массовых ассоциативных экспериментов. Ключевые слова: психоглоссы, ассоциативно-вербальная сеть, приемы и методы анализа экспериментальных данных, динамическая модель, синхронно-диахронный анализ, ак Шапошникова Ирина Владимировна – доктор филологических наук, главный научный сотрудник сектора русского языка в Сибири Института филологии СО РАН (ул. Николаева, 8, Новосибирск, 630090, Россия; i.shaposhnickowa@yandex.ru); профессор кафедры межкультурной коммуникации, профессор кафедры общего и русского языкознания Гуманитарного института Новосибирского государственного университета (ул. Пирогова, 2, Новосибирск, 630090, Россия) ISSN 1813-7083. Сибирский филологический журнал. 2018. № 3 © И. В. Шапошникова, 2018 ально-языковых процессов. В российской философской традиции осмысление сути прошедших в мире на рубеже веков глобальных трансформаций, которые затронули самые разные аспекты жизни человека в различных его цивилизационных воплощениях, выявило идентичность как особо чувствительную сферу концентрации базовых противоречий в жизни современного человека. Между тем «идентичность есть важнейший из механизмов обратной связи, благодаря которой инновационные группы возвращают свой приобретенный интеллектуальный капитал обществу и способствуют развитию той национальной среды, которая их изначально взрастила» [Панарин, 2014, с. 1100–1101]. Люди, вкладывающие свою идентичность в свою деятельность, становятся, таким образом, производительной силой вскормившего их общества. Осознание значимости этого фактора ставит гуманитариев перед необходимостью не только актуализации идентичности в качестве объекта исследования, но и выработки способов защиты социокультурной идентичности, гражданской сплоченности и этики коллективного служения. В масштабах страны-цивилизации, каковой является Россия, невозможно адекватно поставить задачи для науки и образования (а в гуманитарной сфере прежде всего), если нет общецивилизационных перспектив. Последние могут осознаваться или не осознаваться в той или иной степени в разные периоды жизни общества. Попавшая в фокус внимания носителей языка (а потому вербализованная) часть содержания процессов идентификации составляет предмет рассмотрения лингвистическими методами. Между тем лингвистику прошлого века, акцентировавшую внимание на семиотической природе языка, дуальности и произвольности языковых знаков, часто упрекают в деонтологизации, т. е. отрыве ее предмета от реальности, знака от референта, что, в частности, трактуется как упрощенный, неоправданно автономизирующий систему языка подход. Нам представляется, что эти упреки не могут быть справедливыми в отношении всех лингвистических направлений. Более того, в лингвистике прошлого века потенциал развития заложен в подходах, которые, прежде всего, дали о себе знать как междисциплинарные, с самого начала ставившие задачи исследования языковых процессов в их связи с различными факторами человекообразования. Психолингвистика стала одним из таких направлений в России, способным сместить акцент в сторону смысла в качестве междисциплинарного объекта. «Смысл, будучи явлением экстралингвистическим, может иметь различные способы выражения, в том числе и невербальные. В связи с этим можно считать, что область его существования значительно шире языка и потому смысл не равен ему, в то время как естественный язык равен смыслу в том отношении, что всякое выражение языка должно быть осмысленным. …Смысл, будучи внеязыковым явлением, тем не менее управляет отбором и распределением языковых средств при создании речевого произведения, он же является целью, средством и результатом его понимания» [Новиков, 2007, с. 34–35]. Поиск доступа к смысловой реальности осуществлялся разными психолингвистическими методами и приемами. В данной статье мы сконцентрируемся на инструментарии, которым, с нашей точки зрения, располагает современная экспериментальная психолингвистика для измерения и интерпретации смысловых акцентуаций русской языковой личности. В новаторских для своего времени исследованиях ассоциативно-вербальной сети, получивших новую эмпирику после создания русского ассоциативного словаря-тезауруса в годы перестройки, Ю. Н. Караулов развивает понятийно-катего- риальный аппарат, который лег в основу его теории языковой личности. Языковая с особенностями порождаемых им текстов [Караулов, 1989, с. 3]. Она проявляет себя в таких ипостасях, как вербально-семантическая (включая грамматико-па- радигматические и семантико-синтаксические отношения), представленная моделью ассоциативной (активной) грамматики русского языка [Караулов, 1999; 2010а], тесно связанные с ней когнитивная и мотивационно-прагматическая [Караулов, 2010б, с. 56]. В качестве обозначений для одной из возможных единиц анализа языковой личности Ю. Н. Караулов предлагает термин «психоглосса», который применим к разным уровням [Караулов, 2010б, с. 157–158]. Так в ходе анализа могут выявляться грамматические психоглоссы, связанные со знанием родного языка. В данной статье нас интересуют когнитивные и мотивационные психоглоссы, которые, как нам думается, отражают динамику смысловых акцентуаций русской языковой личности в идентификационном измерении. В наших работах термином «психоглосса» описываются смысловые образования, которые выявляются на основе частотных показателей сети ассоциативновербальных связей и могут соотноситься с соответствующими смысловыми доминантами (акцентуациями) языковой личности, позволяющими судить о целостности или противоречивости (чреватой смыслоутратностью) ее смысловой структуры [Шапошникова, 2017, с. 127]. Условием для выявления таких психо- глосс в пределах нескольких сменяющих друг друга поколений становится компьютерная обработка постоянно пополняемых в эксперименте ассоциативновербальных баз данных. К настоящему времени в распоряжении психолингвистов имеется несколько источников. В 70-е гг. прошлого века на ограниченном материале двухсот стимулов был получен словарь ассоциативных норм (САНРЯ). Уже упоминавшийся выше ассоциативный тезаурус1 (РАС) создан в период с 1988 по 1997 г. Новейшие данные были получены в параллельном для азиатской и европейской частях России эксперименте, они сгенерированы в ассоциативные словари CИБАС (2008–2013) и ЕВРАС (2008–2013), полностью сопоставимые по репрезентативности и составу единиц2. Поскольку эти три типа источников не только дают три разных временных среза, но и имеют свою специфику по репрезентативности и структуре данных (разное количество испытуемых и объем экспериментальной работы), при проведении сравнительного анализа мы применяли метод, позволяющий опереться на сопоставимые критерии, связанные с набором и удельным весом по отношению друг к другу сходных смысловых зон в структуре рассматриваемых полей. Выявившиеся при этом количественные данные не могут рассматриваться как имманентные свойства наличных смысловых сущностей (тем более «значений» объективирующих их слов). Они фиксируют относительную устойчивость актуализации тех или иных смысловых связей в сознании носителей языка (испытуемых). Предметом диахронного сопоставительного анализа в этом случае становится относительная динамика этих смысловых зон, а также, при необходимости, особенности их наполнения конкретными единицами, отражающими специфический коллективный опыт конкретных периодов в жизни народа. Рассмотрим процедуру выявления маркирующих цивилизационную иденти фикацию психоглосс поэтапно. Первым этапом анализа АП является общая оценка его наполнения и структуры (табл. 1). В таблице показано, что в абсолютном количественном выраже 1 Тезаурусный формат обеспечен трехэтапным массовым экспериментом с постепен ным наращиванием ассоциативно-вербальной сети. 2 В отличие от трехэтапного РАС, новейшие региональные базы СИБАС и ЕВРАС пока что одноэтапны (каждая из них содержит материалы, полученные на 1 000 стимулов от 500 условных испытуемых, что составляет не менее 5 000 анкет по 100 стимулов в каждой, предъявленных 5 000 студентов в каждом регионе).                                                              терпевала довольно заметные изменения с 1970-х гг. до настоящего времени (2008–2013). Так, в период перестройки (по данным трехэтапного тезауруса РАС) она уменьшилась более чем в два раза по отношению к САНРЯ, а в новейшее время, наоборот, возросла в 4–5 раз по сравнению с РАС. Можно предположить (даже с учетом погрешностей от условий эксперимента), что в новейших региональных словарях фиксируется резко возросшая на фоне перестроечных времен актуализация этнически окрашенных смыслов. Общая структура и наполнение ассоциативных полей (АП) «русский», «советский» и «российский» в САНРЯ (1970-е гг.), РАС (1988–1997), СИБАС (2008–2013) и ЕВРАС (2008–2013) General structure and content of the associative fields «русский», «советский» and «российский» in SANRYA (1970’s), RAS (1988–1997), SIBAS (2008–2013), EVRAS (2008–2013) Таблица 1 АП «русский» Наполнение АП САНРЯ ← РАС →3 СИБАС → ← ЕВРАС Общее количество реакций4 Разные Единичные Устойчивые Отказы 113 541 72 (31 %) 43 (18,5 %) 189 (81,46 %) 51 (45 %) 41 (36,3 %) 68 (60 %) 135 (27 %) 102 (20,4 %) 397 (79,5 %) 116 (21,4 %) 85 (15,7 %) 455 (84 %) АП «советский» Наполнение АП САНРЯ → РАС ← СИБАС → ЕВРАС Общее количество реакций Разные Единичные Устойчивые Отказы 652 541 73 (32,3 %) 48 (21,2 %) 178 (78,7 %) 164 (25 %) 166 (33 %) 123 (18,86 %) 121 (24,15 %) 527 (80,8 %) 376 (75 %) 149 (27,5 %) 104 (19,2 %) 429 (79,3 %) АП «российский» Наполнение АП САНРЯ РАС → СИБАС → ЕВРАС Общее количество реакций Разные Единичные Устойчивые Отказы Нет данных 501 41 (39,8 %) 29 (28,15 %) 71 (68,9 %) 142 (28,3 %) 101 (20,15 %) 393 (78,4 %) 132 (24,35 %) 80 (14,76 %) 456 (84 %) 3 Стрелки указывают на увеличение или снижение общей наполняемости АП в абсо лютном количественном выражении. 4 Общее количество устойчивых реакций подается в таблице за вычетом отказов.                                                              типа разработки смыслов в структуре АП: интенсивный и экстенсивный. Первый подразумевает актуализацию смысла за счет частоты возникновения в памяти испытуемых одних и тех же ассоциированных с ним вербальных еди- ниц, в то время как второй – за счет разнообразия вербальных единиц, соотносимых с одним и тем же смыслом. Во втором случае обычно разнообразие достигается преимущественно за счет единичных (в меньшей степени за счет разных устойчивых) реакций. Так, в структуре АП «русский» (см. табл. 1) в эпоху перестройки произошло существенное снижение по отношению к данным САНРЯ интенсивности разработки АП (более чем на 20 %), что сопровождалось увеличением показателей экстенсивности на 14 %, при этом в два раза увеличивается удельный вес единичных реакций. Это можно рассматривать как показатель расшатывания прежде более устойчивого образа (автостереотипа) «русский», его трансформацию (как минимум дестабилизацию) на исходе советского периода при переходе к новому формату цивилизационного воплощения. Вместе с тем в региональных словарях нового времени наблюдается обратная картина – интенсивность разработки АП «русский» возрастает на 20–24 %, что приближает его к эпохе САНРЯ, а экстенсивность разработки снижается с соответствующим снижением (практически в два раза) удельного веса единичных реакций. Нетрудно заметить, что в АП «советский» наблюдается иная ситуация. В нем, наоборот, происходит резкое увеличение общей наполняемости поля в перестроечном РАС по отношению к САНРЯ, в новейших словарях наполнение АП несколько сокращается, однако в его общей структуре наблюдаются незначительные флуктуации при переходе от одной эпохи к другой. При этом показатели ЕВРАС в большей мере приближены к РАС, а СИБАС – к САНРЯ. Мы не располагаем данными об АП «российский» в САНРЯ, что само по себе указывает на несопоставимо меньшую актуальность этого маркера в советское время, однако сравнение перестроечного РАС с материалами современных региональных словарей показывает повышение интенсивности разработки АП «российский» примерно на 10–15 % со снижением экстенсивности на 11–14 %. Можно с осторожностью предположить, что такие флуктуации связаны с некоторым укреплением и укоренением этого маркера. Для более детального анализа динамики смысловых акцентуаций необходимо приступить к следующему этапу, который заключается в выявлении смысловых зон внутри АП в соответствии с задачами исследования (направлением поиска, что именно интересует исследователя в наличном материале). Содержательный анализ рассматриваемых АП позволяет распределить входящие в них ассоциаты по сходным семантическим (смысловым) зонам и представить их состав и статистику (табл. 2, 3). Статистика повторяющихся реакций подается с подзаголовком «Ядро», при этом удельный вес каждой семантической зоны просчитывался в процентах от общего количества устойчивых реакций; статистика единичных реакций подается с подзаголовком «Периферия» (см. табл. 3). Удельный вес единичных реакций каждой зоны исчислялся в процентах от их общего количества в АП. Формализация содержательной структуры АП через измерение удельного веса каждой смысловой зоны, как показано в табл. 2, дает исходный фактический материал, подлежащий интерпретации. Количественные данные позволяют определить вектор смысловых акцентуаций внутри каждого АП, а также оценить соотношение интенсивных и экстенсивных параметров в разработке содержания исследуемых образов. Психоглоссы интенсивности создают модель содержательного каркаса каждого АП в отдельности (см. табл. 3), стрелки внутри данной модели представляют вектор смысловых акцентуаций, показывающий порядок АП «русский», «советский» и «российский» в САНРЯ, РАС, СИБАС и ЕВРАС (в процентах от общего количества реакций в устойчивой части и на периферии5) Statistics on the intensity of semantic zones of the associative fields «русский», «советский» and «российский» in SANRYA, RAS, SIBAS, EVRAS (as a percentage of the total number of reactions in the stable part and on the periphery) Таблица 2 Семантическая зона САНРЯ РАС СИБАС ЕВРАС Зона 1. Номина- ции – объекты материально-произ- водственной культуры, включая символику, внешние признаки и ритуалы (игры), а также природно-климатические явления и животных Зона 2. Нематериальные объекты и абстрактные понятия, социальные институты и ценности (идеологемы) 1,58 6,97 16,66 Нет данных Нет данных 27,51 2,32 5,61 16,66 АП «русский» Нет АП «советский» 2,51 21,56 46,62 26,82 12,76 31,4 АП «российский» 67,6 13,79 65,13 30,69 АП «русский» 48,52 21,95 66,49 19,6 АП «советский» 9,86 14,63 7,97 20,66 АП «российский» Нет данных Нет данных 21,12 27,58 12,21 30,69 30,68 23,25 49,43 14,58 Нет данных Нет данных 31,74 27,9 Зона 3. Одушевленные номинации (люди и их роли) Зона 4. Этнонимы и иные маркеры идентификационной матрицы АП «русский» 45,58 14,63 20,4 24,5 АП «советский» 46,11 21,13 20,74 15,7 АП «российский» 8,65 16,83 17,24 АП «русский» 5,88 АП «советский» 12,74 2,19 18,82 14,45 64,69 33,75 70,32 18,82 10,72 25,96 11,18 27,5 19,56 28,23 24,47 11,84 21,25 5,71 16,47 5 Данные по ядру каждой зоны показаны полужирным начертанием, периферии – кур сивом.                                                              САНРЯ РАС СИБАС ЕВРАС Окончание табл. 2 18,53 10,41 Нет данных Нет данных 3,7 6,97 12,35 4,16 Нет данных Нет данных 4,76 34,88 8,98 33,33 Нет данных Нет данных 8,34 10,56 5,31 4,95 АП «российский» 9,92 4,22 8,91 17,24 АП «русский» Нет 9,75 10,78 АП «советский» 45,74 14,99 5,69 АП «российский» 1,78 Нет 5,94 20,68 АП «русский» Нет АП «советский» 11,76 4,93 22,76 7,44 15,7 АП «российский» 1,78 Нет 9,9 1,4 3,84 8,55 7,5 1,53 5,88 42,89 12,5 2,41 0,65 12,94 4,42 10,57 1,31 7,5 Зона 5. Локации (в пространстве и во времени) Зона 6. Экспликация смысла «какой»: качества русскости (советскости, российскости), отношение к ним снижения интенсивности смысловых зон по отношению друг к другу. Так, например, психоглоссы интенсивности в устойчивой части АП (ядре) «русский» свидетельствуют о наибольшей интенсивности зон 4, 3 и 2 в САНРЯ (зона 4 → 3 → 2). Зона 4 составлена из ассоциатов, представляющих этнонимы и маркеры идентификационной матрицы (например: казах; немец; еврей; свой; родной и пр.)6. Зона 3 включает одушевленные номинации (люди и их роли) (например: человек; народ; Иван; солдат и пр.). Зона 2 – нематериальные сущности, абстрактные понятия, социальные институты, ценности, идеологемы (например: язык; национальность; характер; наука и пр.). Лидирующие по интенсивности четвертая и третья зоны получают дополнительное существенное подкрепление через периферию (еди 6 Здесь и далее примеры вербальных реакций подаются в тексте курсивом, при этом реакции отделяются друг от друга точкой с запятой (в соответствии с практикой, установленной нами в СИБАС). При наличии двусловной реакции оба слова отделяются запятой, а вся двусловная реакция отделяется от других точкой с запятой. Написание слова-стимула в данной статье приводится в кавычках (например: «русский», но: свой; свой, родной). В ряде случаев сохраняется аутентичный вариант реакции, который может отклоняться от нормативной леммы. Например: великоросский.                                                              автостереотип «русский» по данным САНРЯ производит впечатление устойчи- вого. Психоглоссы интенсивности в ядре и на периферии7 АП «русский», «советский» и «российский» в САНРЯ, РАС, СИБАС и ЕВРАС Intensity psychoglosses in the stable part and on the periphery of the associative fields «русский», «советский» and «российский» in SANRYA, RAS, SIBAS, and EVRAS Таблица 3 Ассоциативное поле САНРЯ «Русский» «Советский» Зона 4 → зона 3 → зона 2 → зона 6 → зона 5 → зона 1 Зона 3 → зона 4 → зона 5 → зона 6 → зона 2 → зона 1 «Российский» Нет данных «Русский» «Советский» Зона 6 → зона 4 → зона 3 → зона 1 = зона 5 → зона 2 Зона 6 → зона 1 = зона 2 → зона 3 → зона 4 → зона 5 «Российский» Нет данных РАС Ядро Зона 2 → зона 3 → зона 4 → зона 6 = зона 1 = зона 5 = 08 Зона 1 → зона 3 → зона 5 → зона 2 → зона 4 → зона 6 Зона 1 → зона 2 → зона 3 → зона 4 → зона 5 = зона 6 = 0 Периферия Зона 2 → зона 1 = зона 4 = зона 6 → зона 3 → зона 5 Зона 1 → зона 6 → зона 3 → зона 2 → зона 4 → зона 5 Зона 2 → зона 5 → зона 3 = зона 4 → зона 1 → зона 6 СИБАС ЕВРАС Зона 2 → зона 3 → зона 4 → зона 1 → зона 5 → зона 6 Зона 5 → зона 3 → зона 1 → зона 2 → зона 6 → зона 4 Зона 1 → зона 2 → зона 4 → зона 3 → зона 5 = зона 6 Зона 3 → зона 1 → зона 2 → зона 4 → зона 6 → зона 5 Зона 1 → зона 2 → зона 3 = зона 6 → зона 5 → зона 4 Зона 1 = зона 2 → зона 3 → зона 6 → зона 4 → зона 5 Зона 2 → зона 3 → зона 4 → зона 1 → зона 5 → зона 6 Зона 5 → зона 3 → зона 1 → зона 2 → зона 6 → зона 4 Зона 1 → зона 3 → зона 2 → зона 4 → зона 5 → зона 6 Зона 3 → зона 1 = зона 2 → зона 4 → зона 6 → зона 5 Зона 2 → зона 1 → зона 3 → зона 5 → зона 6 → зона 4 Зона 1 → зона 2 → зона 3 → зона 4 = зона 6 → зона 5 7 Полужирным шрифтом показаны зоны с интенсивностью свыше 30 %, полужирным курсивом – свыше 20 %, курсивом – свыше 10 %. 8 Знак равенства между зонами указывает на совпадение их количественных данных; «0» показывает нулевую интенсивность отмеченных зон, соответственно зоны 1, 5 и 6 в ядре АП «русский», по данным РАС, имеют нулевую интенсивность.                                                              водятся) актуализуются настолько слабо и в такой мягкой форме, что ими можно пренебречь. Например, даже в оценочной по сути периферийной зоне 6 всего один ассоциат неприятный на фоне абсолютного большинства позитивных: великий; любимый; хороший; великодушный; настоящий; светлый; открытый и др. Это также можно рассматривать как признак устойчивости позитивного автостереотипа «русский» в 70-е гг. прошлого века. Совсем иную картину находим в перестроечный период (РАС) и в наше время (СИБАС и ЕВРАС). Здесь основной каркас образа «русский» также опознается на основе зон 4, 3 и 2, только иерархия их актуализации строится в обратном порядке (зона 2 → 3 → 4). Такой порядок вряд ли можно назвать случайным, поскольку именно на смысловую структуру зоны 2 в этот период времени были направлены сознательные и неосознанные усилия по ее разрушению и обновлению. Неслучайно ее содержание сильно изменилось за несколько десятилетий. Так, в региональных базах XXI в. фиксируется многократное усиление устойчивости связи образа «русский» с образом «(родной) язык», фактически этнизация языка по отношению к более ранним данным эпохи перестройки и доперестроечного времени. Что же касается зон 3 и 4, в них произошла существенная содержательная трансформация, начиная с РАС. В РАС начинается заметная интенсификация негативной оценочности за счет ее внедрения в наиболее интенсивные зоны 3 и 4. Примечательно, что негативные смыслы в этот период имеют направленность преимущественно на себя, а не на другие этносы (дурак; мешочник; совок и пр.). В региональных новейших источниках негативные смыслы представлены более равномерно в разных смысловых зонах, но их общий удельный вес невысок, а направленность такого ассоциирования осуществляется как на образ себя (своего народа), так и на другие этносы (свинья; чурка и др.). Характерным признаком новейших баз является тенденция к разнорегистровой, преимущественно экстенсивной разработке негативно-оценочных единиц с уклоном в резкость, вульгарность и брутальность оценок. Вместе с тем общий смысловой анализ оценочных единиц АП «русский» не дает оснований для заключений о негативном автостереотипе «русских», по крайней мере в вербализованном каркасе структурирующих его смысловых узлов. Более того, несмотря на явную перестройку автостереотипа, образ «русский» сохраняет свою преимущественно (подавляюще) позитивную акцентуацию. Смысловая структура АП «советский», как видно из таблицы 2, отличается нестабильностью во времени, в большей мере отражающей противоречия идентификации на суперэтническом (цивилизационном) уровне. Вместе с тем в СИБАС и ЕВРАС наблюдается практически полное совпадение иерархии смысловых зон внутри этого АП с небольшим отличием по интенсивности в ядре зоны 2. Колебания в интенсивности, характерные для расшатанности автостереотипа, как результат непреодоленной со времен перестройки смыслоутратности, очевидны в психоглоссах на периферии АП «советский» в СИБАС и ЕВРАС. Психоглоссы САНРЯ свидетельствуют об относительной устойчивости автостереотипа, поскольку на первом месте в ядре АП «советский» оказываются зоны ролевой и идентификационной матрицы (зона 3, например: человек; народ; гражданин; патриот; ученый; инженер; интеллигент; коммунист; летчик и др.; зона 4: наш; антисоветский; иностранный; родной; отечественный; русский и др.); далее следуют «локации» и «качественно-оценочные смыслы» (позитивные в своей основе). Институционально-ценностные, идеологические и символьно-потре- бительские материальные смысловые акцентуации периферийны в САНРЯ (зоны 2 и 1), а составляющие их единицы преимущественно специфичны для того периода советской эпохи (паспорт; корабль; автобус; теплоход; лозунг; закон; патриотизм; власть; вуз; государство; отечество; революция; свобода и др.). АП «советский» в САНРЯ актуализирует целостный и непротиворечивый образ. это одна ассоциация – антисоветский. Ее смысловая направленность внеэтнического характера, фиксирующая оппозицию межцивилизационного формата и имплицирующая таким образом целостность советского мира. В РАС автостереотип «советский» со стороны смысловой структуры в целом выглядит совсем иным, чем в 70-е гг. Психоглоссы интенсивности смысловых зон отражают направление этих перемен. На первом месте оказывается материальнопотребительская и символьная часть (зона 1), далее идут маркеры социальных ролей (зона 3) со смысловыми сдвигами, характерными для перестройки (человек; гражданин; народ; писатель; воин; ученый; патриот; солдат; настоящий человек, но и: бюрократ; диссидент; дурак; идиот; неудачник). За третьей зоной следует зона локаций и только потом перестраивающаяся матрица идентификации с вкраплениями рефлексивно-отчужденной оценочности, особенно усилившейся в зоне 6. Последняя при этом актуализируется за счет периферии, что обычно характерно для еще не укоренившихся в массовом сознании, постепенно обновляющих АП или исчезающих из него смыслов (красный; социалистический; плохой; партийный; простой; бедный; бывший; ветреный; дурацкий; злой; значит отличный; импортный; исторический; недоделанный; некачественный; ограниченный; плохо; сталинский; старый; трудно; убогий и др.). Наибольшую устойчивость во времени показывает зона 3, которая может служить объединяющей разные поколения смысловой основой для укрепления цивилизационной идентичности в процессе социальной детерминации. Учитывая данный фактор, стоит остановиться подробнее на этой зоне и вывести внутри нее психоглоссы диахронного плана. Во все периоды наблюдается устойчивое ассоциирование в самой интенсивной части зоны 3 с человек; народ; гражданин; ученый. Иерархия интенсивности в этой части (в САНРЯ она перекрывает все ядро АП) имеет минимальные флуктуации. САНРЯ: человек → народ → гражданин → патриот → ученый. В РАС: человек → гражданин → народ → ученый → патриот. В СИБАС и ЕВРАС патриот уходит из АП. СИБАС: человек → народ → ученый → гражданин; ЕВРАС: человек → гражданин → ученый → народ. Эти психоглоссы внутри зоны 3 показывают просвещенческую ориентацию социокультурной и гражданской ролевой идентификации советского человека. Между тем если сопоставлять АП «советский» целиком, а не только зону 3, то первой ассоциацией в САНРЯ и РАС выступает человек, второй – с двух-трехкратным отставанием Союз; в то время как в СИБАС и ЕВРАС на первое место выходит Союз и только потом с многократным отставанием человек. Здесь мы имеем дело со снижением актуальности советского проекта человека по мере увеличения временной дистанции. В ядро зоны 3 в СИБАС и ЕВРАС проникают персоналии Ленин и Сталин, другие вербальные единицы в устойчивой части зоны 3 разнородны по своему составу в разные периоды времени. В САНРЯ зона 3 не содержит негатива. В зоне 3 АП РАС, как мы уже видели, находит отражение смыслоутратность эпохи, на периферию внедряются негативно-оценочные дурак; идиот; диссидент; неудачник и даже фашист. Последний, вероятно, мог в тот период получить двойную трактовку: как оппозит к советский и как навеянный антисоветской пропагандой в СМИ его «синоним». Общая интенсивность негатива в зоне 3 по отношению к общему количеству представляющих ее ассоциатов невелика (не добирает и до 3 %), однако ее экстенсивность (разнообразие выражения) приближается к 19 %, поскольку все негативные ассоциаты актуализируются только на периферии зоны 3. Кроме негативных ассоциаций среди единичных, в РАС встречаются и позитивно-оценочные единицы, они высвечивают акценты на советском человеке как простом и настоящем, что противостоит негативной оценочности; выявляются и иные оппозиты типа: шпион – разведчик. В РАС, СИБАС и ЕВРАС акцентируется писатель при сохранении на периферии поэт, вместе вые) роли вхожи в ядро: воин → солдат → милиционер. В СИБАС их интенсивность уменьшается, они практически ушли на периферию. В ЕВРАС же, сохраняя некоторую интенсивность в ядре (солдат → воин), они получают более внятную разработку на периферии: десантник; офицер; партизан; полковник. Ассоциаты старик и дед в региональных базах показывают активизацию временной удаленности от советского. Общий оценочный фон в СИБАС и ЕВРАС позитивен, негативно-оценочные ассоциаты только периферийны, их доля мизерна (от 2 % в СИБАС до величин, не дотягивающих до 1 %, в ЕВРАС). Таким образом, часть АП «советский», реализованная в зоне 3, показывает относительно устойчивую нейтрально-позитивную основу цивилизационной идентичности, которая может противостоять антисоветской (антирусской) истерии. Непреодоленные противоречия смыслоутратности показали свою устойчивость в части смысловых зон АП «советский» на фоне его структурно-содер- жательной перестройки в региональных базах СИБАС и ЕВРАС. По смысловой направленности негативно-оценочные акцентуации в СИБАС и ЕВРАС нанизываются на рефлексивно-отчужденный на основе удаленности во времени модус, появление которого неизбежно в связи с отсутствием у молодого поколения XXI в. опыта проживания в советской реальности (например: старый; древний; неразвитый; несовременный; устаревший; старый, глупый; период – отстой; старое; старье; прошлое; даль; было; доисторический; былое время; устарел). Отстраненность во времени в привязке к позитивной или негативной оценочности и без нее особенно ярко проявляется в зоне 5. Образ, представленный ею в СИБАС и ЕВРАС, показывает, что советская реальность прочно переместилась в прошлое и локализуется там; в ядре зоны находим ассоциацию период, фиксирующую советский на оси времени как конечную сущность. Ср. также: было; прошел; прошлое; прошлый; старый; старье и пр. (СИБАС). В ЕВРАС находим даже древний; доисторический и др. Показательна динамика смысловых акцентуаций в зоне 4, содержащей именно маркеры идентификационной матрицы и этнонимы. В САНРЯ в ней просматривается основная оппозиция цивилизационного плана: советский – антисоветский. Антисоветский – маркер цивилизационного противостояния, как внутренней оппозиции (свои антисоветчики), так и внешней, он не маркирован узкоэтнично, он наднационален. Есть и более узкая трактовка этой оппозиции: советский (отечественный; свой; родной) – зарубежный (иностранный; иностранец). Советский специфично противопоставляет себя на суперэтническом уровне американскому и французскому, советский иногда может сужаться до русский, но это не так актуально в САНРЯ. Первая по устойчивости ассоциация – наш. В РАС сильно меняется состав зоны 4, она ярко отражает смыслоутратность, в ней еще сохраняет свою интенсивность наш, и даже несколько усиливается, однако русский выходит по интенсивности в самые первые ряды в ядре, еще и подкрепляется за счет единичных реакций, причем в связке с наш. Родной сохраняет свои позиции в ядре, туда же проникает свой, а вот отечественный реализуется в единичном формате. Активизация матрицы свой-чужой, таким образом, проходит уже с модификацией суперэтнических акцентов и интенсификацией этничности русский (который, вероятно, может трактоваться и широко – как суперэтнический маркер). В ядерной части зоны можно выделить оппозицию советский (русский) – американский (иностранный); антисоветский как внеэтничный маркер с активизацией русскости уходит на периферию, где появляется новый единичный идентификатор российский. Обращает на себя внимание единичная реакция постсоветский, ее можно трактовать как актуализатор рефлексивноотчужденного модуса оценочности с включением оси времени (имплицирующей относительность ценностного фактора). Рефлексивно-отчужденный модус до ночного типа как в ядре, так и на периферии во все периоды, начиная с перестройки (РАС, СИБАС, ЕВРАС): совковый; чей; ничей; чужой; совок; савок. СИБАС и ЕВРАС наследуют часть смыслов из прежнего времени, при этом они меняют свою актуальность и иерархию внутренней организации в зоне 4. Так, на первое место выходит в обеих базах русский, т. е. имеет место замещение суперэтнического понимания советский этническим русский. Наш; отечественный; родной сохраняются в обеих базах, но тяготеют к периферии, ослабив свою интенсивность, правда еще сохранив экстенсивные параметры на периферии (как в СИБАС). В ядре появляется новый суперэтнический идентификатор – российский. При этом он показывает бóльшую актуальность в СИБАС, в ЕВРАС более актуален русский. Характерна единичная ассоциация в СИБАС: предроссийский, которая фиксирует с одной стороны отчуждение во времени, с другой – цивилизационную преемственность. Оппозиция советский – иностранный теряет свою актуальность, в СИБАС в зоне 4 она не возникает, в ЕВРАС единично актуализуется на периферии: советский – американский. Антисоветский не возникает совсем. В рамках данной статьи мы не имеем возможности подробно рассмотреть психоглоссы экстенсивности разработки смыслов в исследуемых АП, однако следует заметить применительно к АП «советский», что поскольку экстенсивность связана прежде всего с количеством разных реакций, которых обычно бывает больше на периферии, то в АП «советский» в связи с его серьезной структурносодержательной перестройкой во времени наблюдаются флуктуации экстенсивности как количественного, так и качественно-содержательного плана. В РАС, СИБАС и ЕВРАС со становлением общества потребления и повышением мобильности населения на первое место по разработанности (как в интенсивном, так и в экстенсивном плане) прочно выходит зона 1. В целом образ «советский» во всех рассмотренных здесь источниках нельзя отнести к негативному авто- стереотипу. Он имеет доминантную нейтрально-позитивно-оценочную акцен- туацию. Рассмотрим АП «российский». Обращает на себя внимание крайне неравномерная интенсивность смысловых зон в его ядре. Исключительные позиции (свыше 60 %) во все периоды времени занимает зона 1 с ее материально-про- изводственными, символическими и потребительскими ориентирами. В СИБАС и ЕВРАС АП «российский» наполнено в несколько раз большим количеством ассоциаций, чем в РАС. В новейших базах оно наполняется содержанием, которое отражает новый опыт молодого поколения, рожденного не в СССР. Зона 1 во всех источниках самая интенсивная, поскольку она содержит наиболее частотные ассоциации в АП «российский». Обращает на себя внимание тот факт, что АП «российский» акцентуировано в большей мере, чем «советский» и «русский», опытом, основанным на материально-производственной и потребительской сторонах жизни. Здесь сказывается «рыночный» формат новых организационных доминант, который был задан новорусской правящей элитой в перестройку. Все три источника содержат в качестве самых интенсивных (частотных) ассоциаты с государственной символикой – флагом, гимном и гербом России; в СИБАС и ЕВРАС эти смыслы усилены дополнительными акцентуациями за счет периферии: бело-сине-красный; язык, флаг; флаг, президент и др. В РАС, кроме ассо- циатов с государственной символикой, находим ассоциацию сыр с пищевым продуктом под маркой «Российский», которая оказалось очень устойчива; она многократно укрепила свои позиции в СИБАС и ЕВРАС, уступая только ассоциату паспорт, второй по частоте реакции в зоне 1 СИБАС и ЕВРАС в связи с мобильностью населения и сопряженной с ней сменой гражданства в перестроечное время. В отличие от РАС, где единичные реакции содержат акценты на средствах периферия очень хорошо разработана и наполнена разнообразными ассоциатаминоминациями товаров из разных сфер потребления, включая так называемую индустрию развлечений. В ядре зоны 1 в обеих региональных базах находим шоколад; рубль; автомобиль и др.; интенсивно заявившие о себе ассоциации с автомобилизацией усилены и за счет периферии. При столь существенном сходстве направленности общих акцентуаций зоны 1 в СИБАС и ЕВРАС, они существенно отличаются конкретикой единичных вербальных реакций в каждом из этих источников. В РАС зона 2 разработана слабо (всего 23 реакции), ее ядро наполнено единицами (парламент; банк; съезд; университет), характерными для эпохи перестройки с повышенным вниманием людей к могущим иметь далеко идущие последствия действиям народных депутатов, банков и бирж. Российский университет актуализируется под влиянием сферы деятельности испытуемых, а также в связи с возрастающей модой обучения детей за границами России, оппозиция российский – зарубежный университет прочно входит в сознание. В СИБАС и в ЕВРАС университет укрепляет свои позиции. В РАС появляется единичная реакция к «российский» – язык, что не характерно для советского времени, поскольку сам термин российский относится к суперэтническим идентификаторам, его ассоциирование с язык говорит о том, что начинает осознаваться языковое единство российскости. В СИБАС и в ЕВРАС язык уже прочно входит в ядро зоны 2, претендуя на первые позиции в ней. Вместе с расширением наполнения зоны 2 более чем в два раза в новых региональных источниках, в ядро входят такие устойчивые ассоциаты, которые маркируют новый опыт российской государственности и гражданства: менталитет; закон; рынок; кодекс и др. Экстенсивно разрабатывается периферия (и с заметной спецификой в каждом источнике – СИБАС и ЕВРАС). В обеих базах упоминаются некоторые особо популярные сферы культуры, государственной деятельности, социальные институты и отдельные виды социально значимых мероприятий: театр; спорт; фонд; комитет; чемпионат; орган; федерация и др. Фиксируются идеологемы и номинации чувств: гордость; уважение; патриотизм и др. Негатив на фоне общего количества реакций в зоне 2 выражен довольно слабо, в СИБАС ярче, чем в ЕВРАС. Негативные единицы в этих базах разные, что можно также рассматривать, наряду с другими показателями, как содержательную несформированность негативнооценочных акцентов, один из знаков неустойчивости автостереотипа «российский» в целом, а зоны 2 в особенности. В зоне 3 РАС актуализуется несколько ассоциатов, которые со временем сохраняют и (или) повышают свою актуальность в СИБАС и ЕВРАС. Это: президент (ядро РАС, с укреплением позиций в ядре региональных баз), народ (периферия в РАС, существенное усиление с перемещением в устойчивую часть ядра в региональных базах, что может свидетельствовать о тенденции к укреплению осознания коллективной солидарности), мужик и дипломат как единичные реакции во всех источниках. Специфичные только для РАС – пролетариат и дворянин не фиксируются в материалах XXI в. В них, кроме повышения устойчивости и проникновения в самые первые ряды ассоциатов президент; народ; человек, в качестве самой устойчивой реакции фиксируется гражданин. Само по себе наличие этих четырех ассоциатов в СИБАС и ЕВРАС в качестве наиболее интенсивной части ядра рассматриваемой зоны дает хоть и несколько шаткую (подвижную и рыхлую по частотным показателям при сравнении разных региональных вариантов), но все-таки уже актуализировавшуюся в зоне 3 акцентуацию гражданской и цивилизационной идентификации. Общее наполнение конкретными (разными) единицами зоны 3 в СИБАС и ЕВРАС во всех остальных аспектах существенно отличается. Акценты в разных регионах делаются на разных ролях, и им подобные, почти всегда совпадают; более специфичные, обычно профессиональные (юрист; знаменосец; корреспондент и т. п.), чаще различаются в этих базах; в каждом из регионов своя группа таких единиц. Негативно-оценочных реакций в зоне 3 РАС и СИБАС нет вообще, а в ЕВРАС есть всего одна единичная реакция – нищий. Таким образом, зона 3 создает позитивно и нейтрально оценочную акцентуацию социальных ролей, ассоциирующихся с российскостью. Специфически направленная на идентификационную матрицу образов зона 4 имеет слабое наполнение, особенно в РАС. В перестроечное время, по данным РАС, российский ассоциируется с русский в слабоинтенсивной зоне ядра АП, а также с великоросский, родное и отечественный на периферии. Эти ассоциаты с учетом их частотных показателей фиксируют промежуточную направленность, неустойчивость и содержательную слабость в разработке идентифицирующего понятия «российский». В СИБАС и ЕВРАС ядро зоны 4 заметно разрабатывается, что отражает идентификационную матрицу нового поколения русских. В ядре появляются и на периферии усиливаются маркеры оппозиции свой – чужой (наш; свой; мой). «Российский» устойчиво распознается как родной и отечественный, как русский и национальный. В обеих базах появляется ассоциат гражданство, в ЕВРАС он уже входит в ядро. Среди единичных реакций, а в ЕВРАС и в сла- боинтенсивной части ядра находим ассоциаты суперэтнического (цивилиза- ционного) порядка: советский; иностранный в СИБАС и зарубежный; межнациональный в ЕВРАС. Имеются и более специфичные единицы – номинанты иноэтничности – японский; английский; немецкий; казах. Последние могут быть связаны в обыденном языковом сознании как с широкой (при оппозиции российского расширенной трактовке английскости через общий для всех англоязычных мини-империй язык), так и с узкой трактовкой оппозита «российский» как этнический русский. Оценка удельного веса самой зоны 4 и отдельных ее компонентов в составе АП как целого свидетельствует о содержательно-смысловой незавершенности и недостаточной устойчивости процесса гражданской и цивилизационной идентификации в масштабах российского мира. Крайне слабо наполненная во все периоды времени зона 5 в РАС активизируется только через единичные реакции, в ней абсолютно доминирует довольно узкий локальный масштаб смыслов, среди ассоциатов со страной можно отметить родина, который актуализирует как узколокальный (место, где родился) так и широкий смысл (родная страна). Ассоциирование с родиной и страной – Россией выходит на первый план только в региональных базах XXI в., получая дополнительную интенсификацию на периферии. Идентификация российского в глобальном контексте не сформирована в зоне 5, только в ЕВРАС находим единичную реакцию мир. Самая смутная по проявленности смыслов зона 6. В РАС она практически отсутствует, так как здесь фиксируется всего одна, специфичная для РАС ассоциация гордый. В СИБАС и ЕВРАС зона получает разную разработку, что свидетельствует о ее неустойчивости и неоформленности в содержательном плане. Она включает в себя оппозиции, фиксирующие противоположные смыслы: великий – убогий; лучший – плохой и др. Зона 6 крайне слабо разработана во всех источни- ках по сравнению с другими зонами, но насыщена периферийным негативом в СИБАС и ЕВРАС, причем состав негативно-оценочных единиц в обеих региональных базах также разный. Совпадает только одна – некачественный. Встречаются негативные единицы разных (включая табу) регистров, фиксирующие как эмоциональную оценку (гавно), так и более внятную диагностическую (не имеющий определенных очертаний). Подводя итоги нашим наблюдениям, можно интерпретировать выявленные психоглоссы как маркеры несформированности содержательно-смысловых доми нирует формальная символика среди наиболее интенсивных смысловых акцентов). Особенно характерна такая содержательно-смысловая промежуточность и неоформленность для образа «российский» в РАС. В более поздних источниках некоторое относительное усиление интенсивности показывающих ролевую и этнокультурную идентификационную матрицу акцентуаций зон 3 и 4 свидетельствует о процессе укрепления (пока еще очень слабого) гражданской и социокультурной значимости идентификатора «российский», его экстенсивные показатели также свидетельствует о слабости идентифицирующих акцентуаций. Несформированность содержания идентификатора «российский» ярко проявляется в РАС в зонах 5 и 6 как в ядре, так и на периферии, СИБАС и ЕВРАС демонстрируют некую разнородную явленность смыслов в этих зонах при сохранении существенных различий как по регионам, так и по смысловым акцентам, унаследовавшим противоречия смыслоутратного состояния смутного времени. Во все периоды времени образ «российский» предстает как позитивно-нейтральный, в РАС негатива практически нет, поскольку еще нечего оценивать, недостаточен опыт автономной российской идентичности, не сформированы ее новые содержательносмысловые акценты, в это время идет активная переоценка советского опыта и соответствующая перестройка автостереотипа «русский». Очевидно, что гражданская и социокультурная (цивилизационная) идентификация в российском воплощении нуждаются в социальной детерминации. События российской жизни после 2014 г., несомненно, должны были наложить свой отпечаток на ассоциативно-вербальную сеть. Новые экспериментальные данные, которые мы надеемся представить в ближайшие годы9, очевидно (как показал анализ уже имеющих- ся материалов) дадут возможность оценить характер идущих изменений. Возвратимся к приведенному нами рабочему определению психоглоссы как обладающего признаками доминантности смыслового образования, которое поэтому имеет вектор направленности, он выявляется на основе частотных показателей сети ассоциативно-вербальных связей (на уровне АП это сопоставление частотных показателей ассоциатов). Исходя из данного определения и опыта применения его к конкретному материалу, при анализе отдельно взятого АП исследователь может вывести психоглоссы как внутри поля, так и внутри его отдельных семантических зон. Если же проводится сравнительный анализ АП в нескольких диахронически разнесенных во времени источниках, то выявляются психоглоссы, показывающие векторы смысловых акцентуаций между различными состояниями во времени одного и того же АП. Фактически это векторы смыслообразования, превращения содержания одного образа, вербализованного в теле языкового знака. Постепенно он может переродиться в трансформированный, но подобный себе или преобразиться до неузнаваемости; теоретически этому процессу может соответствовать частичное или полное изменение того, что в толковых словарях носит название лексического значения соответствующего слова. Так проявляет себя смысловая эмерджентность (подробнее о термине см. [Шапошникова, 2017, с. 138]) (появление, воплощение и перевоплощение смыслов через постепенную трансформацию) в пределах ассоциативно-вербальной сети. Если исследователь выводит вектор направленности внутри одной из зон АП, это будет психоглосса в рамках одной семантической зоны. Вектор смысловых акцентуаций между несколькими зонами внутри АП – это психоглосса более высокого порядка. Сравнение (с учетом интенсивности и экстенсивности) смысловых акцентуаций между разными во времени состояниями АП одного и того же слова (разны 9 Речь идет о втором этапе эксперимента по наращиванию ассоциативно-вербальных сетей СИБАС и ЕВРАС данными 2014–2018 гг. См. интерфейс «Эксперименты» на сайте СИБАС. URL: http://adictru.nsu.ru/experiment                                                              сы, которые позволяют наблюдать за смысловой акцентуацией образа у языковой личности при смене поколений, выявлять вектор трансформации этого «участ- ка, фрагмента» языковой (когнитивной) модели мира у коллектива носителей языка. Важно помнить, что вектороорганизатором смысловых акцентуаций является языковая личность с соответствующими смысловыми доминантами, где особенности психической организации человека (как вида) выступают в качестве системообразующего фактора. Таким образом, концепция языковой личности с одной стороны, поверяется новыми эмпирическими данными, с другой, будучи приложенной к ним, – дает основу для получения новых знаний не только о вербальнограмматическом ее профиле, но и об идентификационных процессах. Постоянное пополнение ассоциативно-вербальных данных из десятилетия в десятилетие открывает перспективу синхронно-диахронного выявления многоуровневых смысловых акцентуаций, в том числе на всем массиве ассоциатов (макроуровень анализа) с последующей фиксацией и интерпретацией превращения психоглосс в хроноглоссы разных видов, включая и вербально-грамматические. В последнем случае можно вести речь о единицах анализа в диахронической ассоциативной типологии языка, эмерджентности типов в языке. Применительно к содержательной стороне выявившихся в нашем исследовании психоглосс необходимо отметить, что наши данные сходятся по ряду позиций с заключениями этносоциологов, полученными в тот же период времени, но другими методами и на ином эмпирическом материале [Хопёрская, 2011; Шабаев, 2011; Этническая и этнополитическая карта Крыма, 2017]. Нам представляется, что общая обеспокоенность ученых различных направлений может быть описана как опасность цивилизационного развоплощения русских при отсутствии должной гражданской солидарности на фоне роста этнизации социальных практик в разных сферах жизнедеятельности. Этнизация как фактор риска проявляет себя в обратной зависимости ее актуализации (в нашем случае применительно к языку) по отношению к гражданской (цивилизационной) идентификации, особенно когда этничность принимает форму агрессивно-конфликтной. Это явление в ряде случаев трактуется как «политически мобилизованная этничность», когда этническая и конфессиональная идентичность выносится на первое место, превышая гражданскую и цивилизационную [Шабаев, 2011, с. 79]. Другие риски цивилизационного развоплощения русских, как показывает опыт 90-х гг., исходят от этнополитических концепций (о термине см. [Хопёрская, 2011, с. 49], применительно к языковой политике в нашем контексте [Шапошникова, 2018, с. 180]) геополитического конкурента при сужении сознания до якобы оправданного рыночными стихиями потребительски-гедонистического абсурда как полного пренебрежения высшими потребностями человека, приводящего к очень быстрой утрате цивилизационного духа в межпоколенном плане. Ассоциативно-вербальные маркеры идентификационной динамики смыслового поля русской языковой личности, как показали первые итоги обработки диахронного материала, отражают межпоколенные флуктуации, поэтому могут использоваться наряду с другими гуманитарными подходами для взаимной верификации данных. Смена языковой политики в Крыму после его воссоединения с Россией показала, что деструктивные по отношению к гражданской солидарности процессы, вызванные прежними установками на этнизацию (украинизацию), особенно ярко проявляются у более молодых поколений крымчан10, поэтому не следует ожидать, что они будут преодолены 10 В ходе недавно проведенного Р. А. Старченко и В. В. Степановым исследования языковой ситуации и межэтнических отношений в Крыму был организован опрос в Симферополе, который выявил последствия жесткой политики языковой украинизации по отноше                                                              Эти и другие данные показывают, что для прорыва в новое качество нужен гибкий ресурс мобилизации цивилизационного потенциала единения, нужна этнополитическая концепция российской цивилизации, основанная на этнокультурных доминантах российского мира в разных его воплощениях, на экономике нравственных решений, достижимых только при условии вложения россиянами своей идентичности в деятельность.

Напиши аннотацию по статье

УДК 81’23 DOI 10.17223/18137083/64/23 И. В. Шапошникова Институт филологии СО РАН, Новосибирск Новосибирский государственный университет Психоглоссы, маркирующие цивилизационную идентификацию российских студентов (по материалам массовых ассоциативных экспериментов) На основе синхронно-диахронного подхода предлагаются и обосновываются конкрет ные приемы анализа экспериментально полученных ассоциативно-вербальных данных в рамках комплексной задачи построения динамической ассоциативно-вербальной модели акцентуаций русской языковой личности. Такая постановка задачи стала возможной в результате накопления достаточно большого и репрезентативного ассоциативно-вербального материала в течение нескольких десятилетий прошлого и начала нового века. Автор оперирует приемами анализа на уровне ассоциативных полей отдельных вербальных единиц, то есть на микроуровне структурной организации ассоциативно-вербальной сети; формирует понятийно-категориальный аппарат, необходимый для реализации этих приемов в целях выявления закономерных смысловых акцентуаций. Последние могут интерпретироваться как векторы мотивационно-прагматических доминант на фоне статистической компьютерной обработки больших массивов ассоциативно-вербальных данных (макроуровень). Научно-методические вопросы рассматриваются на материале актуальной для российского общества гуманитарной проблемы динамических процессов идентификации молодых россиян в пределах трех поколений. В частности, выявляются психоглоссы, маркирующие цивилизационную идентичность при сравнении ассоциативных полей «советский», «русский», «российский». Исследуются смысловые акцентуации, свидетельствующие о направленности связанных с этими вербальными единицами смысловых доминант русской языковой личности в хронологически сменяющие друг друга периоды. Полученные данные поддаются интерпретации в аспекте взаимодействия факторов этнизации социально-языковых процессов с особенностями формирования гражданской и цивилизационной идентичности россиян. Результаты авторских наблюдений сходятся с данными, полученными другими междисциплинарными (этносоциологическими, этнополитическими и пр.) исследованиями на другом эмпирическом материале.

психолингвистические анализ медиаконтента в мултимодалном аспекте протестные коммуникации болшие данные. Ключевые слова: медиаконтент, психолингвистический анализ, мультимо дальность, протестные движения Введение Психолингвистический анализ протестного медиаконтента в мультимодальном аспекте позволяет открыть новые ресурсы для уточнения особенностей речевого поведения современных пользователей, их языкового сознания и картины мира, а также специфики коммуникации в социальных сетях. Одна из важных тенденций развития научной парадигмы – распространение Больших данных. За последние десятилетия человечество генерировало данных 1 Публикация подготовлена при финансовой поддержке Российского фонда фундаментальных исследований по проекту № 17-26-01007 Вопросы психолингвистики 2 (36) 2018 99 человека в одну секунду будет генерироваться 1,7 гигабайта, а цифровая вселенная достигнет 44 зеттабайт (44 триллиона гигабайт). Распространение больших данных определяет развитие не только технологической и научной, но также культурной, социальной, политической сфер. Существующие технологии и алгоритмы анализа Больших данных позволяют обрабатывать структурированные, неструктурированные, потоковые данные, выявлять имплицитные закономерности и пр. (см., например, Data Science Central, 2018). Появление и публикация больших объемов данных привела к росту научных исследований на их основе, однако очевиден дефицит исследований с исчерпывающей и корректной интерпретацией данных. Подобная ситуация связана со сложностью подбора адекватной методологической базы, позволяющей объединять результаты количественных и качественных методов, анализ структурированных, неструктурированных, полуструктуированных, а также метаданных и др. данных. Адекватная интерпретация Больших данных может быть выполнена с привлечением гуманитарных методов, которые имеют длительную традицию и успешно адаптированы к новой эмпирической базе. В частности, синергия больших данных и традиций московской психолингвистической школы может принести интересные результаты и представляется перспективным направлением анализа медиаконтента, а также языкового сознания и языковой картины мира. Очевидно, что для междисциплинарных исследований наиболее значимыми источниками являются текстовые корпусы, которые можно рассматривать как часть открытой науки, открытые данные и сетевой медиаконтент. Корпусная лингвистика, позволившая применить IT-технологии для работы с большими массивами языковых данных, привела с появлению новых методов лингвистического анализа, значительно расширила рамки лингвистической научной парадигмы. В современном медиапространстве уже представлено огромное количество открытых данных, основными принципами которых являются полнота представления, первичность, своевременность, доступность, пригодность к машинной обработке, отсутствие дискриминации к доступу, отсутствие проприетарных форматов и лицензионная чистота. 7 июня 2013 года в России был принят закон об открытых данных, который обязал органы государственной власти публиковать открытые данные (в машиночитаемых форматах) наряду с публикацией информации в немашиночитаемом виде. Публикации в открытом доступе материалов различных научных, государственных, негосударственных, коммерческих структур сформировали обширный массив данных для исследований, несмотря на неоднозначность реализации закона и качество публикуемых материалов. Данные социальные сетей, блогов, форумов и пр. также предоставляют огромные возможности для анализа, в частности, особенностей развития современного русского языка, речевого поведения, специфики языкового сознания и языковой картины мира. Веб-контент стремительно увеличивается, например, пользователи Facebook отправляют 30 миллионов сообщений и просматривают 3 миллиона видеозаписей (в среднем, за одну минуту). Google ежесекундно генерируется 40,000 поисковых запросов, в год – 1.2 триллиона запросов. На YouTube загружаются более 300 часов видео-файлов (в среднем, за одну минуту). 100 Вопросы психолингвистики 2 (36) 2018 Теоретические и экспериментальные исследования Особая проблема при анализе сетевого контента связаны с использованием персональных данных. Скандал, вызванный деятельностью Cambridge Analytica на выборах в Америке 2017 года, привлек пристальное внимание общественных и государственных структур к алгоритмам Facebook и открыл новый этап в исследовании сетевого контента, связанный с этическими и правовыми аспектами. В данном исследовании контент используется на основании правил ВКонтакте2 n 7.1.3., а также ст. 1274 ГК. Исследования взаимовлияния онлайн и офлайн – общения, воздействия вебкоммуникаций на реальные события сформировали две противопоставленные теории об использовании социальных сетей в политической сфере: 1) веб-технологии трансформируют все коммуникативные процессы, открывают широкие возможности для вовлечения граждан в политические процессы, приводят к активизации участия граждан в политической жизни общества [Vaccari 2008a, 2008b, 2008c; Pepe & Gennaro 2009 и др.]. 2) cетевые коммуникации не оказывают существенного влияния на политиче скую реальность [Druckman 2007; Kalnes 2009; Zittel 2009; Larsson 2011 и др.]. В данном исследовании базовой посылкой служит тезис: социальные сети – это инструмент, который позволяет влиять на коммуникативную природу взаимодействия между людьми, воздействовать на акторов и реализовывать манипуляционные технологии на принципиально новом уровне. Конвергентность и многоаспектность онлайн-коммуникаций требуют кроссдисциплинарного подхода, который и применяется во многих исследованиях, представляющих различные аспекты взаимодействия в веб-среде [Sauter 2014; Lipschultz 2014; Fuchs 2014; Verboord 2014 и др.]. Широкое распространение в последние десятилетия приобретают исследования в мультимодальной перспективе [Kress 2002, 2003, 2010; Gibbon et al. 2000; Granström et al. 2002; Scollon 2006; Muller et al. 2013; Murray 2013; Lutkewitte 2013; Литвиненко, Николаева, Кибрик 2017; Кибрик 2018]. Мультимодальный аспект отражает социальный семиотический подход к современной коммуникации, поскольку в медиапространстве преобладают смешанные и ремиксные изображения, вербальные, невербальные формы взаимодействуют с 3D-объектами и др. Мультимодальность позволяет выйти за пределы анализа языковых структур и рассмотреть новые разнообразные способы коммуникации и создания смыслов. [Kress 2010]. Именно мультимодальный подход представляется наиболее адекватным при анализе сетевого контента, поскольку позволяет конвертировать данные, информацию, поступающие по различным каналам. Анализ медиапространства как мультимодальной сферы получает все большее распространения в различных исследованиях [см., например, Velkova 2018]. 2 П. 7.1.3. Пользователь, размещая на Сайте принадлежащий ему на законных основаниях Контент, предоставляет другим пользователям неисключительное право на его использование исключительно в рамках предоставляемого Сайтом функционала, путем просмотра, воспроизведения (в том числе копирования) и иные права исключительно с целью личного некоммерческого использования, кроме случаев, когда такое использование причиняет или может причинить вред охраняемым законом интересам правообладателя. Вопросы психолингвистики 2 (36) 2018 101 та в мультимодальном аспекте. Психолингвистический анализ используется в рамках московской психолингвистической школы [Леонтьев 1965, 1975, 1997; Тарасов, 1996, 1998, 2004; Уфимцева 2000, 2009; 2011, 2017 и др.]; Исследовательские вопросы: 1. Каковы особенности лингвистического модуса протестного медиаконтента? 2. Какие специфические особенности языковой картины мира позволяет выявить психолингвистический анализ протестного медиаконтента в мультимодальном аспекте? 3. Какие основные характеристики акторов протестного медиаконтента по зволяет выявить данный тип анализа? 4. Какова мотивация акторов протестного медиаконтента? Метод Материал исследования Материалом для исследования послужила база данных социальной сети ВКонтакте (март 2017 года), семантическое поле – кейс «Он вам не Димон» (#ДимонОтветит). Релевантные данные после очистки: - контент активных акторов (n 15 021), - релевантные посты (n 23 602); Процедуры: Сбор данных осуществлялся по трем направлениям: I. Лингвистический модус анализировался по вербальному контенту, собранному по хештегам #димонответит, содержащему оригинальный авторский контент и контент пользователей об активных акторах в рамках указанного семантического поля. Алгоритм анализа вербального контента, который был использован в исследовании, а также метод зерновой кластеризации описаны в [Pilgun, Gradoselskaya 2016], [Pilgun 2018]. II. Визуальный модус исследовался по данным статичных визуальных материалов с помощью алгоритма SocialDataHub, который позволяет достигать точности до 85 %. С помощью анализа визуального контента были идентифицированы реальные участники протестного митинга. III. Сетевой модус анализировался с помощью коммуникативных сетевых действий, алгоритм анализа которого описан в [Pilgun, Gradoselskaya 2016], [Pilgun 2018]. Собранные и очищенные данные были проанализированы с использованием контент-анализа в интерпретации [White, Marsh 2006; Krippendorff 2012]. Полученные данные обрабатывались с применением программного обеспече ния Automap и Tableau. В частности, AutoMap как инструмент для интеллектуального анализа текста позволяет извлекать информацию с использованием методов сетевого анализа, поддерживает извлечение нескольких типов данных из неструктурированных до 102 Вопросы психолингвистики 2 (36) 2018 Теоретические и экспериментальные исследования кументов. Типы информации, которые может быть извлечены, включают в себя: аналитические данные контента (слова и частоты), семантические сетевые данные (сеть понятий), данные о мета-сети (перекрестная классификация понятий с онтологией), а также эксплицитные данные (отношения, убеждения). Tableau – многофункциональный ресурс, размещенный в облаке, который позволяет, в частности, делать визуальную аналитику, интерактивную визуализацию данных. Визуализация сетевых структур проводилась с помощью программного обеспечения Gephi (алгоритм Force Atlas 2) [Bastian, Heymann, Jacomy 2009; Jacomy, Venturini, Heymann, Bastian 2014]. Анализ социальных сетей – сложный и разноплановый процесс. В современной научной парадигме существует несколько подходов к анализу социальных сетей, существует большое количество специальной литературы. Количество этапов в данной комплексной задаче зависит от многих факторов, в частности, от количественных характеристик сети. Как правило, выделяют три уровня социальных сетей: - микроуровень, характеризующий взаимодействие акторов, а также микрогрупп; - мезоуровень, определяется коммуникацией групп, формированием сообществ. - макроуровень, представляет собой конгломерат крупных сообществ. Выявление искусственных сущностей в рамках данного исследования проводилось по технологии SocialDataHub, которая позволяет автоматически анализировать профиль в социальной сети. Наиболее яркими маркерами являются следующие характеристики профиля: отсутствие друзей, отсутствие или незначительное количество визуальных данных (фото без лица конкретного пользователя), отсутствие постов других пользователей со ссылками на актора, активность только в определенные периоды, соответствующие знаковым временным периодам, связанными с политическими событиями, а также вхождение в уже известные бот-сети. Результаты Анализ данных позволил выявить особенности акторов протестный коммуникаций, создаваемого ими контента, языковой картины мира и коммуникативного поведения (Приложение 1; Рис.1, 2, 3, 4, 5, 6). Можно выделить три кластера участников в соответствии с их целевыми уста новками: (в примерах сохраняются авторская орфография и пунктуация): 1) «Неофиты» – новички, молодые люди, которые впервые вышли с протестами на улицу: Например: Сегодня в первый раз я была на митинге. Я не могла точно сказать что там может быть, когда шла туда. Я предполагала, что наши доблестные полицаи могут задерживать людей, но это абсурд- задерживать без оснований! Было неприятно, но люди не расходились, а приходило все больше народу и это хорошо. Я рада, что людям не все равно. Да, мы не сможем свергнуть всю гнусную систему властей, но пусть они видят, что мы не согласны с тем, что можно забивать огромный болт на простых людей. Люди, выходите на улицы так, как это было сегодня, не оставайтесь равнодушными! Пусть все было не так идеально как хотелось бы в организационном плане, но дальше, я надеюсь, будет лучше. Огромное спасибо организаторам! (ВКонтакте). Вопросы психолингвистики 2 (36) 2018 103 знательно выходят на митинги, чтобы выразить свою гражданскую позицию: Например: Для любителей теорий заговора, дворцовых переворотов и прочих: в нашей стране достаточно рычагов, для выжигания коррупции, как таковой. Никто не требовал жечь покрышки! Мы за запуск машины правосудия, а не сжигание резины (ВКонтакте). 3) «Гедонисты» – люди, для которых митинг – тип тусовки, светского мероприятия. Например: Я посетил мероприятие в СПб, относясь к этому исключительно как к массовому гулянию. Как и планировал, я не скандировал лозунги и не торчал в толпе… (ВКонтакте). Информационные каналы: Распространение информации происходило Вконтакте и в мессенджерах (Telegram, WhatsApp ). Лингвистический модус протестного сетевого медиаконтента. Протестный контент отличается повышенным эмоциональным фоном, агре сивность, конфликтогенностью, саркастической тональностью: Лингвистические особенности протестного медиаконтента формируются речевыми средствами разных языковых уровней (лексического деривационного, синтаксического), а также стилистическими, риторическими, коммуникативными, графическими средствами и эффектами интегрированного медиатекста: Лексические средства: 1. Почему школьники, вместо того, чтобы готовиться к ЕГЭ, за обычную ПРОГУЛКУ с УТКАМИ и КРОССОВКАМИ должны сидеть в кутузке, а их родители должны трястись в страхе за их судьбу? Ведь я знаю, что будет дальше! Дальше их великолепные учителя в школе начнут их гнобить и создавать им проблемы, а потом они с некой вероятностью не смогут никуда поступить, из-за грёбаной бумажки о том, что они были частью НЕСАНКЦИОНИРОВАННОГО МИТИНГА (ВКонтакте). 2. Пока Мистеръ-Твиттеръ сажаетъ мимозы и Обустраиваетъ домикъ для уточки. Вы скажете, молъ: «пренебречь, вальсируемъ! Экая невидаль – казнокрадъ-вельможа!» Мы его вовсе не димонизируемъ, Но нѣчто димоническое есть въ немъ всё же: Всегда элегантенъ, подтянутъ, скроменъ: Этакій Мефистовель у главнаго бѣса. Днемъ онъ трудяга въ Бѣломъ Домѣ, Ночью онъ – куртуазный повѣса (ВКонтакте). 3. …Ну дебилы бл... Вещие слова товарища Лаврова…(ВКонтакте). Деривационные средства: 1. Не верьте кремлеботам, которые утверждают, что оппозиционерам зав тра в школу. Это наглая ложь, с 25 марта начались каникулы (ВКонтакте). 2. Даже самые ярые кремлевские защитники должны признать, что вся блистательность Путина заканчивается, когда начинается разговор про внутреннюю политику, а она действительно никакая, даже наверно никакущая… (ВКонтакте). 3. В Питере с Марсова поля несколько тысяч пошли на Дворцовую. Стоявшую на площади полицию пришедшие забросали дымовухами… (ВКонтакте). Cинтаксические средства (средства экспрессивного синтаксиса). 104 Вопросы психолингвистики 2 (36) 2018 Теоретические и экспериментальные исследования Парцеллированные конструкции: ‘Открытая Россия’ сообщает о 150 (!!) задержанных в Махачкале. То есть почти все. Задержан организатор и девушка с плакатом: «На воре кроссовки горят». А вот это реально круто – в Махачкале выйти. За митинг в Дагестане можно быть убитым или без вести пропасть. Это вам не Москва. (ВКонтакте). Сегментированные конструкции: Екатеринбург, народу очень много, полная площадь, растянулись по всей на бережной (ВКонтакте). Экспрессивные конструкции с лексическим повтором: Народ жестко выдавливают с Пушкинской площади. Людей валят на землю и бьют. Народ скандирует ‘позор’ (ВКонтакте). Конструкции с инверсией: В Питере закидывают полицию шашками дымовыми на дворцовой. (ВКонтакте). Параллелизм: Народ жив! Народ победит! (ВКонтакте). Цепочка номинативных предложений: Позор! Позор! Позор! (ВКонтакте). Вопросно-ответные конструкции в монологической речи: Мы сторонники конституции; противники коррупции; приветствуем честные и открытые действия власти. Просто мы не терпим, когда корги (собачки Шувалова) – получают финансовые вливания более районной больницы (а то и городской); мы не понимаем, как погут посадить за ‘лайк’, но вернуть миллионы Васильевой (дело по оборонке). Вы против нас? Мы пятая колонна? Мы все проплачены? Ответьте на один вопрос: ВЫ ПОДДЕРЖИВАЕТЕ КОРРУПЦИЮ? Нас – не слышат! Мы хотим ответа и проверок! Но по ТВ, вновь Украина. В России все хорошо, ничего не происходило, в более, чем 100 городах! (ВКонтакте). Стилистические и риторические средства. Сарказм: В Москве на митинге начались задержания. Взяли опасного элемента – известен как ‘Пенсионер’, который умудряется прожить на пенсию. Отчаянный (ВКонтакте). Метафора: СПАСИБО ВСЕМ БОЛЬШОЕ ЗА УЧАСТИЕ В СЕГОДНЯШНЕМ МИТИНГЕ! Бронепоезд нашего с вами народного движения остановить будет невозможно. Своей численностью сегодня мы сокрушили всех провокаторов, которых, как мы сегодня выяснили, намного, в разы меньше нас с вами. Поэтому они даже не отсвечивали. Можете сами посмотреть, как они жалобно поскуливают сегодня, стыдливо пряча фотографии, на которых было бы видно, как нас было много сегодня (ВКонтакте). Аллюзия: В Петербурге сегодня опять штурмовали Зимний. Музей отбил атаку, сказав, что Романовы теперь не управляют страной, а картины ни в чем не виноваты (ВКонтакте). Вопросы психолингвистики 2 (36) 2018 105 1. Есть такая профессия – коррупцию охранять. (ВКонтакте). 2. Навальный и Медведев: две кроссовки пара Сегодня в нескольких городах России прошли митинги организованные сторонниками Алексея Навального. При этом в нескольких городах мероприятия не были согласованы, но так называемые «борцы с коррупцией» всё равно вышли на улицы) (ВКонтакте). Травестирование: … Крамолой речь моя пѣнится, Но переименуйте коррупцію въ опціонъ, А суть ея не измѣнится. И вотъ мистеръ-твиттеръ, Сэръ «новый смартфонъ», Середь бассейновъ и сѣрныхъ ваннъ, Шепчетъ сердито: «Я вамъ не Димонъ!» Мечтая шептать: «Я вамъ не Вованъ!» (ВКонтакте). Контаминация: …Мы его вовсе не димонизируемъ, Но нѣчто димоническое есть въ немъ всё же… 0 (ВКонтакте). Графические средства: Вязаный Твитер Я вышел один. Вышел в регионе, где всё беспросветно и на выборах единороссам рисуют под 100%. ВЫ ВСЁ ЕЩЁ БОИТЕСЬ ИДТИ НА МИТИНГ? Стою. (ВКонтакте). …Днемъ онъ на раутахъ дремлетъ покорно Подъ патріотическія духоподъемныя пѣсни, А ночью, поди, въ резиденціяхъ горныхъ, Лобзаетъ мироточащіе бюсты прелестницъ. Скажутъ, де аглицкой я шпіонъ, Крамолой речь моя пѣнится, Но переименуйте коррупцію въ опціонъ, А суть ея не измѣнится. (ВКонтакте). Ассоциативные поля: ...Не знаю даже почему, но бродя туда-сюда по скверу в голове играли строчки из песни Oxxximirona. Вот они: Еще дальше, еще дольше. Все не так, как раньше. И лед все тоньше. И хоть это тяжко. Выживает сильнейший, но побеждает неваляшка. (ВКонтакте). Эффекты интегрированного контента (совмещение противопоставленных кон трастных визуального и вербального ряда): Мотивацию участников митинга характеризуют следующе контексты: 1. …В Россию вернулась большая политика. Откровенное воровство высших чиновников настолько достало народ, что люди в знак протеста тысячами вышли сегодня на улицу. Даже, несмотря на то, что во многих городах акции протеста 106 Вопросы психолингвистики 2 (36) 2018 Теоретические и экспериментальные исследования и не были согласованы. В Москве по оценкам очевидцев в оппозиционных гуляниях участвовало около пятидесяти тысяч человек. На это у власти есть только один ответ – репрессии… (ВКонтакте). 2. …Да забирали людей и сажали в автозаки, но только тех кто несли плакаты. Я то вообще в первый раз, даже на выборы не ходил,а тут ‘ ну, достало’!... (ВКонтакте). 3. …ссылка для тех, кого достали ложь и воровство… (ВКонтакте). Участники протестного митинга придерживались различные политических установок (Ср: …Сегодня в Москвы всё же был момент способный стать ключевым. Когда задержали Навального люди вокруг кинулись его выручать и стали блокировать дорогу автозаку автомобилем. Окружили автозак и начали его качать. После чего Навальный попросил не освобождать его и продолжить гуляния. (ВКонтакте), а также: …Теперь о грустном. Протестом, как мы уже писали, руководят либералы. Люди, которые хронически сливают протест. То ли потому что слишком хорошо живут для атаки ва-банк. То ли потому что в принципе не ставят себе целью сменить власть, а просто красуются перед камерами. То ли потому что госдеповские методички рекомендуют исключительно пассивный ‘цветной’ протест а-ля Махатма Ганди.К чему это привело, хорошо было видно в регионах. (ВКонтакте). Этическая интерпретация коррупции: Для тех кто не в теме: Фонд по борьбе с коррупцией провел расследование по деятельности Д.А. Медведева, видео которого набрало 12.000.000 просмотров. Да, это наш Премьер министр, который говорил ‘Денег нет но вы держитесь’, ‘Коррупция должна быть не просто незаконна, она должна быть не прилична’ (ВКонтакте). Оппозиция «молодежь – власть»: Власть проспала молодежь. Это то, что приходит в голову после вчерашних массовых митингов-протестов во многих городах России, где в основной своей массе была молодежь до 35 лет. Эти люди не смотрят практически телевизора, они получают информацию из тех источников в Интернете, которые им интересны …(ВКонтакте). Кроме антикоррупционного пафоса, участников митинга объединяло отрица тельное отношение к федеральным СМИ: Сегодня федеральные каналы (Россия и Первый канал) умолчали о многотысячных митингах против коррупции по всей России! Эти каналы финансируются из наших налогов! Будем это терпеть? Имеют ли право федеральные каналы умалчивать о таких событиях? опрос в сообществе (ВКонтакте). Анализ цифровых следов Исследование коммуникативных средств сетевого поведения акторов позволяет значительно расширить лингвистические и психолингвистические исследования в мультимодальном аспекте, сделать выводы о особенностях языкового сознания и картины мира пользователей, уточнить сведения об их речевом и коммуникативном поведения, мотивации, ценностях и пр. Основными маркерами сетевого контента являются цифровые следы. Универсальным компонентом исследователи считают «лайк», как основной выра Вопросы психолингвистики 2 (36) 2018 107 and all. 2013; Youyou and all. 2015]. Компьютерной модели требуется всего 100 лайков, чтобы быть более точной, чем человеку, в прогнозировании характеристик личности. Достаточно 10, 70, 150 и 300 лайков соответственно, чтобы превзойти среднего коллегу по работе, совместно проживающего или друга, члена семьи и супруга. Максимальная точность компьютерного алгоритма достигается при анализе пользователей с более, чем 500 лайков, причем, среднее количество лайков на одного физического актора составляет 227 [Youyou, Kosinski, Stillwell 2015]. После многочисленных обращений пользователей, которые говорили, что символ «Мне нравится» не позволяет выразить разнообразие эмоциональной палитры, Facebook ввел пять новых видов эмодзи: сердце, смех, удивление, слезы и возмущение. В русской версии Фейсбука их перевели как: Супер! Ха-ха! Ух ты! Сочувствую. Возмутительно. Значительную информацию для анализа речевого и коммуникативного поведения акторов несут также показатели количества репостов и комментариев. Таким образом, чем разнообразнее и обширнее спектр цифровых следов акторов, который собран исследователем, тем точнее и корректнее можно провести интерпретацию данных. Рис.1. Соотношение цифровых следов (лайки, репосты, комментарии) Рис.2. Распределение цифровых следов (лайки, репосты) 108 Вопросы психолингвистики 2 (36) 2018 Теоретические и экспериментальные исследования Топ постов с максимальным количеством лайков и репостов: 1. Привет. Как говорит в таких случаях Первый канал: опять никто не пришёл. Посмотрите фото/видео из Владивостока и Хабаровска.В Хабаровске и шествие, и митинг, если судить по трансляциям. Сильно больше тысячи человек.Во Владивостоке митинг был на основании решения КС, то есть то, что власти называют… (6762 лайков, 674 репостов). 2. Сегодня вечером на «Первом канале» речь зашла про Навального, его расследования и вчерашние антикоррупционные митинги. ВНИМАНИЕ: Перед просмотром убедитесь, что где-то рядом есть огнетушитель (4699 лайков 445 репостов). 3. Прямой эфир ФБК с трансляциями из митигующих городов России (4625 лайков, 468 репостов). Рис.3. Распределение цифровых следов (лайки) Топ постов с максимальным количеством комментариев: 1. Сегодня вечером на «Первом канале» речь зашла про Навального, его расследования и вчерашние антикоррупционные митинги.ВНИМАНИЕ: Перед просмотром убедитесь, что где-то рядом есть огнетушитель (1106). 2. «Люди, которые пробуют свободу на вкус» – Леонид Волков в прямом эфире с митингов #ДимонОтветит. Смотрите трансляцию. Ведем LIVE из Москвы и Питера: https://www.youtube.com/watch?v=I2FhmpoHMiQ (697). 3. #mrzlkПрямая трансляция митингов по городам. Если повезёт, то можно будет увидеть, как ОМОН п(…)дит людей дубинками (599). Закономерно, что наиболее востребованный контент бал связан с аккаунтами: Алексей Навальный, Команда Навального, Лентач. Выводы Психолингвистический анализ протестного медиаконтента в мультимодальном аспекте позволил, в частности, выявить специфику вербального модуса контента, языковой картины мира активных акторов, их основные характеристики и мотивацию. Вопросы психолингвистики 2 (36) 2018 109 повышенным эмоциональным фоном, экспрессивности, агрессивность, конфликтогенностью, саркастической тональностью. Лингвистические особенности протестного медиаконтента формируются речевыми средствами разных языковых уровней. Следует выделить лексические, словообразовательные средства, а также элементы экспрессивного синтаксиса: парцеллизованные и сегментированные структуры, экспрессивные конструкции с лексическим повтором, инверсию, параллелизм, использование цепочки номинативных предложений. Кроме того, применяются стилистические и риторические ресурсы (сарказм, метафора, аллюзия, прецедентные тексты, травестирование, контаминация), а также коммуникативные, графические средства, ассоциативные поля и эффекты интегрированного медиатекста. Анализ особенностей языковой картины мира активных акторов позволил выявить большой протестный потенциал акторов деструктивного типа поскольку несмотря на четкую адресацию акции (#ДимонОтветит), протест носил по большей части недифференцированный характер («Достало!»). Социальная пассивность акторов сочетается с прагматизмом, стремлением к комфорту и устойчивому благополучию, которые должны быть обеспечены внешними силами, а не самими участниками. Кроме того, следует выделить стремление к самореализации, гипертрофированное чувство самоуважения, эгоцентризм на фоне общей неудовлетворенности. Приоритеты участников данной протестной акции находятся в сфере хобби (музыка, кино, технические инновации и пр.) и спорта (киберспорта). Еще одна важная характерная черта – стремление к геймификации, которая становится ведущим коммуникативным трендом. Можно говорить о геймификации как типе языкового сознания (кеды на провода – символ, замствованный Алексеем Навальнымт в фильме «Хвост виляет собакой»), игрушечные уточки, поведение с ОМОНом. В медиатексте это выражается саркастической тональностью, постмодернистским дискурсом. Можно предположить, что рост протестного потенциала в данной ситуации связан скорее с эффективной работой команды Навального с определённой группой акторов, а не с устойчивой политической активностью. Данные медиаконтента позволяют охарактеризовать акторов как жителей крупных и средний городов, представителей среднего класса. Политические предпочтения определить сложно, поскольку только 14 % акторов проявляют устойчивый интерес к общественно-политическим пабликам. Топ пабликов, интересующий акторов: «Команда Навального», «Алексей Навальный», «Лентач», «Новости с овощебазы», «MDK». Анализ основных характеристик акторов протестного медиаконтента, позволил выделить три кластера участников по целевым установкам: «неофиты», «идейные борцы», «гедонисты». Информационными каналами для распространения информации служиди Вконтакте и мессенджеры (Telegram, WhatsApp ). В отношении мотивации акторов протестного медиаконтента можно заключить следующее: анализ данных позволяет свидетельствовать об отсутствии устой 110 Вопросы психолингвистики 2 (36) 2018 Теоретические и экспериментальные исследования чивых политических предпочтениях, о широком спектре политических взглядов акторов. Причем эксплицитную поддержку позиций Навального выражали только самые юные акторы, составляющие кластер «неофиты». «Идейные борцы» и «гедонисты» выражали широкий спектр оценок от безразличия до неодобрения, разочарования и сарказма в отношение оппозиционного лидера. Отчасти подобное положение можно объяснить отсутствием общей повестки. Следует отметить, что кроме антикоррупционного пафоса, участников митинга объединяло негативное отношение к федеральным СМИ, этическая интерпретация коррупции и рефлексия по поводу сформировавшейся оппозиция «молодежь – власть» .

Напиши аннотацию по статье

Пильгун М.А. Психолингвистический анализ медиаконтента... УДК 81’22 DOI: 10.30982/2077-5911-2-99-117 ПСИХОЛИНГВИСТИЧЕСКИЙ АНАЛИЗ МЕДИАКОНТЕНТА В МУЛЬТИМОДАЛЬНОМ АСПЕКТЕ: ПРОТЕСТНЫЕ КОММУНИКАЦИИ & БОЛЬШИЕ ДАННЫЕ1 Пильгун Мария Александровна профессор, Институт языкознания РАН, 125009 Москва, Б. Кисловский пер., д.1. стр.1, pilgunm@yandex.ru Статья посвящена исследованию медиаконтента протестных коммуникаций в мультимодальном аспекте с применением психолингвистического анализа. Материалом для исследования послужила база данных социальной сети ВКонтакте (март 2017 года). Сбор данных осуществлялся по трем направлениям: лингвистический модус анализировался по вербальному контенту, визуальный модус – по статичным визуальным материалам, сетевой модус – по коммуникативным сетевым действиям. Полученные данные были обработаны с помощью программного обеспечения Automap и Tableau. Для визуализации сетевых структур использовалось программное обеспечение Gephi, алгоритм Force Atlas 2. В ходе исследования было выявлено, что лингвистический модус протестного сетевого медиаконтента характеризуется повышенным эмоциональным фоном, экспрессивностью, агрессивностью, конфликтогенностью, саркастической тональностью. Лингвистические особенности формируются речевыми средствами разных языковых уровней. Анализ основных характеристик акторов позволил выделить три кластера участников по целевым установкам: «неофиты», «идейные борцы», «гедонисты». Результаты данного исследования подтвердили, что социальные сети – это инструмент, который позволяет влиять на коммуникативную природу взаимодействия между людьми, воздействовать на акторов и реализовывать манипуляционные технологии на принципиально новом уровне.

ранние этапы исследований семантической афазии в работах а р курии. Введение различного объема помощи и анализ воздействия, какое она оказывает на продуктивность выполнения задания, соответствует методу формирующего эксперимента, ставшему «визитной карточкой» советской психологии 1930-1950-х гг. Наконец, в резюме (со с. 193) Лурия подводит итог всему обсуждаемому ранее и составляет план описания картины семантической афазии для следующей ненаписанной части работы. Он отмечает, что синдром семантической афазии возникает при поражении зоны ТРО, относящейся к третичным отделам мозга. Первичные перцептивные процессы здесь не нарушены, но страдает «схематизация опыта», «интеграция перцепторных и интеллектуальных процессов». По его мнению, язык позволяет уложить наглядный опыт в сложную систему смысловых координат - «в языке откладываются все те сложные смысловые связи и отношения, которые завоеваны человеческим обществом в процессе труда и закреплены общественной историей» [Лурия 1940б: 195]. В развитом языке слово есть сложная система обобщений. Нарушение «схематизирующей работы» ТРО оставляет сохранным ближайшее значение слова, но слово выводится из сложной смысловой системы языка и теряет способность синсемантического движения. Перечисляя основные проявления семантической афазии, Лурия выделяет: 1) нарушения понимания речи: понимания ЛГК и схватывания смысла текста; 2) нарушения категориального мышления (страдает «внутреннее поле дискурсивного мышления») и 3) распад структуры знаний из-за распада соответствующих систем научных понятий. Поскольку семантическая афазия «своими корнями уходит в сложнейшие формы организации пространственного опыта» [Лурия 1940б: 197], все это происходит на фоне 4) признаков распада симультанного оперирования пространственным гнозисом. Описание семантической афазии в книге 1943 г. «Очерки по теории травматических афазий» [Лурия 1943] близко к ее описанию в «Травматической афазии» [Лурия 1947], приводимые примеры больных совпадают с примерами книги 1947 года, и среди них нет в отличие от книги 1940 г. [Лурия 1940б] больного Авт. Что отличает описание синдрома семантической афазии в книге 1940 г. от последующих? Это, во-первых, более подробное обоснование выделения синдрома с подчеркиванием «схематизирующей» роли ТРО. Понимание «схемы» как активного процесса было введено Г. Хэдом, позднее вслед за Ф. Бартлеттом оно стало популярным в когнитивной психологии. Из терминологических различий можно еще отметить широкое употребление термина «поле», характерное для поздних работ Л.С. Выготского. Во-вторых, это более подробное описание нарушений вербального мышления и распада прежней системы знаний по сравнению с книгами 1943, 1947, 1969 годов [Лурия 1943, 1947, 1969]. В-третьих, в более поздних книгах «синтагма» уже не выдвигается в качестве единицы смыслового строя речи по аналогии с фонемой, единицей восприятия речи. Лурия отказался от этой идеи, потому что многие синтагмы (напр., «кусок хлеба» или «мальчик идет») не требуют «синсемантического» понимания. Вслед за Д. Слобиным [Slobin 1966] он вводит понятие «обратимости», всем обратимым конструкциям («брат отца», вопросы психолингвистики 1 (35) 2018 23 «Петю ударил Ваня») необходим «синсемантический» анализ [Лурия 1975: 166– 170]. И наконец, в-четвертых, нарушения предметного гнозиса, даже в их стертых формах, не включаются в типичный синдром семантической афазии в отличие от ее описания в «Основных проблемах нейролингвистики» [Лурия 1975]. Точка зрения 1940-1947 гг. была позднее подтверждена в экспериментальном исследовании, проведенном Т.В. Ахутиной совместно с Е.В. Малаховской и Н.В. Комоловой (Ахутина, 2014, главы 12 и 13). Заключение Знакомство с ранними работами А.Р. Лурия о семантической афазии и протоколами его обследований больных позволяет лучше понять фундамент и историю формирования его взглядов на эту форму афазии. Упрощенный взгляд на вербальное мышление и его роль в организации поведения человека, на роль знака был характерен для начала изучения семантической афазии. Это отчетливо отразилось в интерпретации нарушений у больного Авт., где недостаточно различались локальные и общемозговые симптомы. Противопоставление номинативной функции слова («предметной отнесенности») и его категориального значения, инициированное Л.С. Выготским, а также выводы из изучения истории развития грамматических конструкций в языках, развития логико-грамматического строя языка стали фундаментом интерпретации семантической афазии. Уход от синпрактической организации высказывания к возможности чисто вербального выражения и «коммуникации событий» и «коммуникации отношений», в частности с помощью синтагмы, является итогом коэволюции языка и мышления в развитии современных языков. Полученная возможность «синсемантического движения» в вербальном мышлении опирается на вновь формируемые функции третичной задней ассоциативной зоны - функции целостного зрительного восприятия, симультанного пространственного синтеза и «схематизации» опыта (от «схемы тела» до амодальных, в том числе логических, категорий и схем). Три представленных в книге 1940 года содержательных обзора литературы – от неврологии до лингвистики – позволяют А.Р. Лурии обосновать свой взгляд на коэволюцию мозга, языка и мышления и на суть нарушений психических функция при поражении зоны ТРО и синдроме семантической афазии. Разработанные на этой основе диагностические методики, обоснование и апробация которых также происходит на ранних этапах изучения семантической афазии, вошли в золотой фонд нейропсихологии. литература Ахутина Т.В. Комментарии к двум документам из архива А.Р. Лурии // Вопросы психологии. 2012. № 4. С. 71–85. Ахутина Т.В. Нейролингвистический анализ лексики, семантики и прагматики. М.: Языки славянской культуры. 2014. 422 с. Божович Л.И. Речь и практическая интеллектуальная деятельность ребенка (экспериментально-теоретическое исследование). В 3-х ч. Ч. 1 // Культурноисторическая психология. 2006. № 1. С. 65–76. Ч. 2–3 // Там же. 2006. № 2. С. 121– 135. Выготский Л.С. Мышление и речь // Выготский Л.С. Собр. соч.: В 6 т. М.: Педагогика, 1982 а. Т. 2. С. 5–361. 24 вопросы психолингвистики 1 (35) 2018 Выготский Л.С. Проблема сознания // Выготский Л.С. Собр. соч.: В 6 т. М.: Педагогика, 1982 б. Т. 1. С. 156–167. Гиляровский В.А. Психиатрия: Руководство для врачей и студентов. 4-е изд., испр. и доп. М.: Медгиз, 1954. 520 с. Драгой О.В., Бергельсон М.Б., Искра Е.В., Лауринавичюте А.К., Маннова Е.М., Скворцов А.И, Статников А.И. Сенсомоторные стереотипы в языке: данные патологии речи // Язык и мысль: Современная когнитивная лингвистика. М.: Языки славянской культуры, 2015. С. 697–720. Захарченко М.А. Курс нервных болезней. М.–Л.: ГИЗ РСФСР, 1930. 932 с. Лурия А.Р. Высшие корковые функции человека и их нарушения при локальных поражениях мозга. 2-е изд., доп. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1969. 504 с. Лурия А.Р. Основные проблемы нейролингвистики. М.: Издательство Московского университета, 1975. 253 с. Лурия А.Р. Очерки по теории травматических афазий. Кисегач, 1943. 138 c. [Документ из архива Е.Г. Радковской, не издавался.] Лурия А.Р. Потерянный и возвращенный мир: история одного ранения. М.: Издательство Московского университета, 1971. 123 с. Лурия А.Р. Травматическая афазия. Клиника, семиотика и восстановительная терапия. М.: Изд-во АМН РСФСР, 1947. 368 с. Лурия А.Р. Учение об афазии в свете мозговой патологии. Часть I. Височная (акустическая) афазия (а). Часть II. Теменная (семантическая) афазия (б). М., 1940. Ч. I – 396 с.; Ч. II – 219 c. [Документ из архива Е.Г. Радковской, не издавался.] Лурия А.Р. Этапы пройденного пути: научная автобиография. М.: Издательство Московского университета, 1982. 181 с. Лурия Е.А. Мой отец Александр Лурия. М.: Гнозис, 1994. 219 с. Научные психоневрологии Всеукраинской психоневрологической академии // Советская психоневрология. 1933. № 6. С. 158–166. конференции Института клинической goldstein, K., gelb, a. (1924). Über farbennahmenamnesie. Psychologische forschung, 1924, No. 6. Head, H. (1926). aphasia and Kindred Disorders of Speech. cambridge: cambridge university Press. Vol. I – 566 p.; Vol. 2 – 466 p. Slobin, D. (1966). grammatical transformations and Sentence comprehension. Journal of Verbal learning and Verbal Behavior, Vol. 5, No. 3, 219–222. early studies of seMantic aPhasia in the WorK of a. r. luria tatiana V. akhutina Doctor of psychology, Professor, chief researcher laboratory of Neuropsychology, faculty of Psychology lomonosov Moscow State university 11/9 Mokhovaya Str., Moscow, 125009, Russia akhutina@mail.ru вопросы психолингвистики 1 (35) 2018 25 anastasia r. agris Ph.D., School neuropsychologist (pedagogue-psychologist) Noncommercial Organization general education Organization «ScHOOl «PReSIDeNt» 2/1, Il’jinsky podjezd Str., Zhukovka village, Odintsovo district, Moscow region, 143082, Russia agris.anastasia@gmail.com the article describes the history of the study of semantic aphasia by the world-famous neuropsychologist a.R. luria. It uses rare materials from the archive of the scientist, stored at the faculty of Psychology of lomonosov Moscow State university. Mechanisms of semantic aphasia have been debated for a century. a.R. luria made a significant contribution to their study, so the development of his point of view on this issue is of natural interest. In the early period of the study of aphasia a.R. luria worked closely with l. S. Vygotsky, the founder of cultural-historical psychology. the pre-Kharkov and Kharkov periods of luria’s work are presented in the archive by protocols of the patients’ examination from 1929 to 1933. their analysis allows us to trace the development of diagnostic methods to investigate the understanding of logical-grammatical constructions, which later become classical neuropsychological tests. the next period of studying aphasia, when luria worked at the Institute of Neurosurgery (1937-1939), is reflected in the archive by the unfinished and unpublished monograph «the Parietal (Semantic) aphasia» (Moscow, 1940, 219 pages). the book contains three different reviews of literature, from neurology to linguistics, which allow us to trace, under the influence of what scientists formed the views of a.R. luria on semantic aphasia. It reveals luria’s opinion about the role of simultaneous spatial synthesis in understanding complex logical-grammatical constructions. the article discusses the similarity and differences in views of the scientist on the structure of the syndrome of semantic aphasia in his early and later works. Keywords: semantic aphasia, temporal-parietal-occipital association area, a.R. luria, neuropsychology, neurolinguistics, history of psychology references ahutina, t.V. (2012) Kommentarii k dvum dokumentam iz arhiva a.R. lurii [comments to two documents from a.R. luria’s archive]. Voprosy psihologii [Problems of Psychology] 4: 71–85. Print. (In Russian). ahutina, t. V. (2014) Neyrolingvisticheskiy analiz leksiki, semantiki i pragmatiki [Neurolinguistic analysis of Vocabulary, Semantics, and Pragmatics]. Moscow: languages of Slavic culture. 422 P. Print. (In Russian). Bozhovich, l.I. (2006) Rech’ i prakticheskaja intellektual’naja dejatel’nost’ rebenka (jeksperimental’no-teoreticheskoe issledovanie). V 3-h ch. [Speech and Practical Mental activity of child (experimental psychological study). In 3 parts]. Kul’turno-istoricheskaja psihologija [cultural-Historical Psychology]. Part 1, 1: 65–76. Parts 2-3, 2: 121–135. Print. (In Russian). Vygotskij, l.S. (1982a) Myshlenie i rech’ [thinking and Speech]. Vygotskij L.S. Sobr. soch.: V 6 t. [Vygotsky l.S. the collected works: In 6 vol.], Vol. 2: 5–361. Moscow: Pedagogika. Print. (In Russian). Vygotskij, l.S. (1982b) Problema soznanija [Problem of consciousness]. Vygotskij L.S. Sobr. soch.: V 6 t. [Vygotsky l.S. the collected works: In 6 vol.], Vol.1: 156–167. Print. (In Russian). 26 вопросы психолингвистики 1 (35) 2018 giljarovskij, V.a. (1954) Psihiatrija: Rukovodstvo dlja vrachej i studentov. 4-e izd., ispr. i dop. [Psychiatry: guide for Doctors and Students. 4th ed., amended and supplemented]. Moscow: Medgiz. 520 P. Print. (In Russian). Dragoj, O.V., Bergel’son, M.B., Iskra, e.V., laurinavichjute, a.K., Mannova, e.M., Skvorcov, a.I, Statnikov, a.I. (2015) Sensomotornye stereotipy v jazyke: dannye patologii rechi [Sensorimotor Stereotypes in languages; Data from Speech Pathology]. Jazyk i mysl’: Sovremennaja kognitivnaja lingvistika [language and Mind: contemporary cognitive linguistics]: 697–720. Moscow^ Jazyki slavjanskoj kul’tury. Print. (In Russian). Zaharchenko, M.a. (1930) Kurs nervnyh boleznej [course of Neurological Diseases]. Moscow, leningrad: gIZ RSfSR. 932 P. Print. (In Russian). lurija, a.R. (1969) Vysshie korkovye funkcii cheloveka i ih narushenija pri lokal’nyh porazhenijah mozga. 2-e izd., dop. [Higher cortical functions in Man and their Disturbances in local Brain Damages. 2nd ed., supplemented]. Moscow: Izd-vo Mosk. un-ta. 504 P. lurija, a.R. (1975) Osnovnye problemy nejrolingvistiki [Basic Problems of Neurolinguistics]. Moscow: Izdatel’stvo Moskovskogo universiteta. 253 P. Print. (In Russian). lurija, a.R. (1943) Ocherki po teorii travmaticheskih afazij [essays on the theory of traumatic aphasia]. Kisegach. 138 P. [Dokument iz arhiva e.g. Radkovskoj, ne izdavalsja.] [Document from the e.g. Radkovskaya archive, was not published.] (In Russian). lurija, a.R. (1971) Poterjannyj i vozvrashhennyj mir: istorija odnogo ranenija [lost and Returned world: the Story of One wound]. Moscow: Izdatel’stvo Moskovskogo universiteta. 123 P. Print. (In Russian). lurija, a.R. (1947) travmaticheskaja afazija. Klinika, semiotika i vosstanovitel’naja terapija [traumatic aphasia. clinic, Semiotics and Rehabilitation therapy]. Moscow: Izd-vo aMN RSfSR. 368 P. Print. (In Russian). lurija, a.R. (1940) uchenie ob afazii v svete mozgovoj patologii. chast’ I. Visochnaja (akusticheskaja) afazija (a). chast’ II. temennaja (semanticheskaja) afazija (b) [the Doctrine of aphasia in the light of cerebral Pathology. Part I. temporal (acoustic) aphasia (a). Part II. Parietal (Semantic) aphasia (b)]. Moscow: P. I – 396 P.; P. II – 219 P [Dokument iz arhiva e.g. Radkovskoj, ne izdavalsja.] [Document from the e.g. Radkovskaya archive, was not published.] (In Russian). lurija, a.R. (1982) Jetapy projdennogo puti: nauchnaja avtobiografija [Stages of the Passed way: Scientific autobiography]. Moscow: Izdatel’stvo Moskovskogo universiteta. 181 P. Print. (In Russian). lurija, e.a. (1994) Moj otec aleksandr lurija [a.R. luria is My father]. Moscow: gnozis. 219 P. Print. (In Russian). Nauchnye konferencii Instituta klinicheskoj psihonevrologii Vseukrainskoj psihonevrologicheskoj akademii (1933) [Scientific conferences of the Institute of clinical Psychoneurology of the all-ukrainian Psychoneurological academy]. Sovetskaja psihonevrologija [Soviet Psychoneurology] 6: 158–166. Print. goldstein, K., gelb, a. (1924). Über farbennahmenamnesie. Psychologische forschung 6. Print. Head, H. (1926). aphasia and Kindred Disorders of Speech. cambridge: cambridge university Press. Vol. I, 566 P. Vol. 2, 466 P. Print. Slobin, D. (1966). grammatical transformations and Sentence comprehension. Journal of Verbal learning and Verbal Behavior 5 (3): 219–222. Print. вопросы психолингвистики 1 (35) 2018 27 

Напиши аннотацию по статье

тЕорЕтиЧЕскиЕ теоретические и экспериментальные исследования и экспЕриМЕнтАльныЕ исслЕДовАниЯ УДк 81’23 doi: 10.30982/2077-5911-2018-35-1-14-27 рАнниЕ этАпы исслЕДовАниЯ сЕМАнтиЧЕскоЙ АФАЗии в рАБотАх А.р. лУрии1 Ахутина татьяна васильевна доктор психологических наук, профессор, главный научный сотрудник лаборатории нейропсихологии факультета психологии МГУ имени М.В. Ломоносова 125009, Москва, ул. Моховая, д. 11, стр. 9 akhutina@mail.ru Агрис Анастасия романовна кандидат психологических наук, педагог-психолог высшей квалификационной категории, школьный нейропсихолог, АНО «ШКОЛА «ПРЕЗИДЕНТ» 143082, Московская обл., Одинцовский район, д. Жуковка, Ильинский подъезд, д. 2, стр. 1 agris.anastasia@gmail.com Статья описывает историю изучения семантической афазии всемирно известным нейропсихологом А.Р. Лурией. В ней используются редкие материалы из архива ученого, хранящиеся на факультете психологии МГУ имени М.В. Ломоносова. Механизмы семантической афазии дискутируются уже столетие. А.Р. Лурия внес существенный вклад в их изучение, поэтому становление его точки зрения на этот вопрос вызывает закономерный интерес. В ранний период изучения афазий А.Р. Лурия тесно сотрудничал с Л.С. Выготским, создателем культурноисторической психологии. До-харьковский и харьковский периоды работы Лурия представлены в архиве протоколами обследования больных с 1929 по 1933 годы. Их анализ позволяет проследить разработку диагностических методов исследования понимания ЛГК, которые позже станут классическими нейропсихологическими пробами. Следующий период творчества ученого, связанный с работой в Институте нейрохирургии (1937-1939 гг.), отражен в архиве незаконченной и неизданной монографией «Теменная (семантическая) афазия» (Москва, 1940. 219 стр.). Книга содержит три разных обзора литературы – от неврологии до лингвистики, которые позволяют проследить, под влиянием каких точек зрения формировались взгляды А.Р. Лурии на семантическую афазию. Она раскрывает мнение Лурии о роли симультанного пространственного синтеза в обеспечении понимания сложных ЛГК. В статье обсуждаются сходство и различия взглядов ученого на структуру синдрома семантической афазии в его ранних и более поздних работах. ключевые слова: семантическая афазия, теменно-височно-затылочные отделы, А.Р. Лурия, нейропсихология, нейролингвистика, история психологии 1 Исследование выполнено при поддержке гранта РГНФ №16-06-12016 в «Информационная система “Электронный архив А.Р. Лурия”». 14 вопросы психолингвистики 1 (35) 2018 Научное наследие Александра Романовича Лурии (1902-1977), основателя отечественной нейропсихологии, до сих пор далеко не полностью известно научному сообществу и нуждается в изучении. Огромную ценность в этой связи представляют материалы научного архива ученого. В настоящее время бόльшая часть архивных материалов хранится в семье А.Р. Лурии (хранитель Е.Г. Радковская). Другую часть архива сохраняла Е.Д. Хомская, известная ученица А.Р. Лурии. После ее смерти архив был передан в лабораторию нейропсихологии МГУ имени М.В. Ломоносова (рук. Т.В. Ахутина). С 2015 года сотрудники факультета психологии МГУ и лаборатории нейролингвистики НИУ ВШЭ (рук. О.В. Драгой) переводят эту часть архива в электронную форму. Среди документов архива имеются материалы, позволяющие проследить историю изучения А.Р. Лурией синдрома семантической афазии. Эта форма афазии привлекла внимание Лурии еще в конце 20-х годов. К этому моменту неврологами выделялись 3 основные формы афазии – моторная (афазия Брока), сенсорная (афазия Вернике) и семантическая (или амнестическая), о природе которой уже не одно десятилетие велись споры. История изучения семантической афазии представлена в архиве протоколами обследования больных с 1929 по 1933 годы и неизданными монографиями «Теменная (семантическая) афазия» (Москва, 1940) [Лурия 1940] и «Очерки по теории травматических афазий» (Кисегач, 1943) [Лурия 1943], электронные копии которых с любезного согласия Е.Г. Радковской были присоединены к факультетскому архиву. Комментируя начало занятий афазией, А.Р. Лурия в своей научной автобиографии писал, что его и Выготского первоначальные представления о работе мозга находились под сильным влиянием английского невролога Генри Хэда [Head 1926: 117–118]. Хэд считал, что афазия вызывает снижение интеллекта, потому что мышление вместо речевого опосредования должно опираться на примитивные, непосредственные связи между предметами и действиями. Это мнение настолько совпадало с разграничением опосредованных и естественных процессов, принятым в подходе Выготского, что вначале Выготский и Лурия вслед за Хэдом думали, что из-за нарушения речи человек вынужден действовать в ответ на стимулы непосредственным, крайне упрощенным образом. Эти гипотезы Лурия потом назовет «наивными» [Лурия 1982: 43] и напишет: «мы очень сильно упрощали как сущность афазии, так и интеллектуальные процессы у больных с поражением мозга… Эти ранние экспериментальные исследования вселяли оптимизм, но одновременно они показывали, как много нам надо учиться, если мы хотим взяться за изучение распада высших психических функций. Мы решили взяться за изучение мозга и его функциональной организации и проводить главным образом клинические исследования вместо экспериментальных» [Лурия 1982: 118, 121]. Этот ранний период изучения семантической афазии представлен протоколами исследования больного Авт. в Клинике нервных болезней 1-го МГУ. В архиве хранится отдельная папка на несколько сотен страниц с медицинской картой пациента, подробными описаниями результатов его диагностики и наблюдениями за разные годы. Больной Авт., мужчина 44 лет, имевший высшее экономическое образование и владевший несколькими иностранными языками, в 1929 году, когда его впервые вопросы психолингвистики 1 (35) 2018 15 обследует А.Р. Лурия, болен уже 4 года и страдает мозговым поражением инфекционного (сифилитического) генеза. У больного наблюдалась разнообразная симптоматика, что согласуется с представлением о том, что последствия сифилиса проявляются чаще не в варианте локальных поражений, а в виде множественных многоочаговых нарушений, в том числе мозговых кровоизлияний, часто давая диффузную, мозаичную симптоматику [Гиляровский 1954; Захарченко 1930 и др.]. Полигенность симптоматики подтверждается детальным знакомством с подробными протоколами наблюдения за ним и его диагностики. Обратимся сначала к экспериментальным методам. (заучивание 10 слов, предложений; Спектр методов исследования очень широк: больному предъявляются пробы на восприятие (узнавание и сортировка цветов, узнавание предметных изображений), память запоминание изображений – фигур, предметов, картин; проба на опосредованное запоминание с опорой на геометрические фигуры и предметные изображения). Для исследования речи используется повторение слогов, слов, фраз; называние предметов и действий; понимание слов и фраз; ответы на простые вопросы; воспроизведение автоматизированных рядов; подбор слов с определенным звуком, подбор рифм, произнесение слов задом наперед; спонтанная речь больного в бытовой беседе и при обсуждении заданной темы; чтение, в том числе – перевернутых слов и слов с ошибками. Мышление анализируется с помощью проб на понимание и изложение смысла прочитанного текста, поиск логической ошибки во фразе, понимание силлогизмов, пословиц, сравнение двух понятий, а также теста Эббингауза, где в текст с пропусками надо вставить подходящие по смыслу слова. Исследуется сохранность счета и математических представлений (прямой и обратный счет, серийный счет, решение примеров, решение математических задач). А.Р. Лурия предъявляет больному даже тест чернильных пятен Роршаха. Огромное внимание уделяется анализу понимания ЛГК – при их предъявлении отдельно, в рамках задач на мышление (силлогизмов), при предъявлении конструкций с ошибками, которые надо исправить, при заданиях на составление предложения из заданных слов. Для оценки сохранности научных понятий используются задания, близкие к школьным заданиям по русскому языку (определить начальную форму слова, грамматические признаки – род, число, падеж, склонение слова, выделить основу предложения). Многие из этих заданий предъявляются многократно, с подробным разбором и введением помощи, то есть в обучающем эксперименте. А.Р. Лурия проверяет сохранность знаний иностранных языков, давая больному слова, предложения и тексты на них. Если первые протоколы содержат пробы на все высшие психические функции, то позднее исследуется в основном речь (в первую очередь понимание ЛГК) и мышление. Наблюдения за больным позволяют выявить другие симптомы. Так, в карте многократно отмечается общая пассивность пациента («Не принимает участие в общих разговорах больных на общественно-политические темы, о литературе. В свободное от занятий с врачами время большей частью лежит»). Описываются нарушения критичности («Сознание своего болезненного состояния недостаточно. Жалуется на потерю памяти, гемианопсию, недостатки речи. Но в то же время уверяет, что все будет хорошо, если бы только “не мешало зрение” или “не болела 16 вопросы психолингвистики 1 (35) 2018 …голова иногда”»), а также эмоциональные изменения пациента («Настроение лабильное: быстро начинает волноваться, часто по пустякам. Но легко поддается уговорам. Крайне услужлив до угодливости. Легко теряется»). На эти симптомы указывает и жена пациента: «02.06. После болезни муж изменился в смысле характера. Он стал внушаем, поддается часто уговорам разных лиц, которые его знают по прежней работе, проектирует, «строит с ними какое-нибудь дело». Собираются ехать с этой целью в Персию, в Ленинград. Жене часто приходилось выступать против его замыслов, указывая на его болезненное состояние. Он не бывал особенно настойчив, сдавался на уговоры жены, соглашался с нею. Но через некоторое время возникал новый план, на который наталкивали его знакомые. После заболевания стал очень расчетлив, даже скуповат». Описывается также ухудшение ориентировки («04.05. Ходил 23.04 на исследование в клинику глазных болезней… При сдаче пальто в гардеробе получил номерок, который куда-то засунул в карман. Пальто было выдано без предъявления номерка. Но этот факт крайне волновал больного. Вскоре этот номерок нашел и при переходе в другое отделение клиники, где снова снял пальто, заявил: “Мне номер не надо, у меня уже есть один”»). Наблюдения подтверждаются объективным исследованием: «21.04. Получено исследование психологического профиля по методике проф. Россолимо. Закл.: Профиль с западениями, указывающими на начинающуюся дементность больного». Такой набор симптомов, включая ухудшение ориентировки в простой бытовой ситуации, устойчивые эмоционально-личностные изменения, характерен скорее для передних и/или подкорковых поражений (возможно – в рамках общемозговой симптоматики), чем для локальных поражений теменно-затылочных отделов (зоны ТРО). Для сравнения вспомним описание знаменитого пациента А.Р. Лурии больного Засецкого [Лурия 1971]: А.Р. многократно подчеркивает критичность пациента, его острое переживание своих нарушений, полную сохранность личности, активность и инициативность больного, вплоть до невероятного упорства в деле преодоления своих нарушений. Видно, как сильно отличается клиническая картина в этих двух случаях, что наталкивает на мысль о том, что больной Авт. не в полной мере является типичным примером для анализа именно локальных поражений ТРО. Выявляемые у больного нарушения поведения и мышления могут быть следствием не только локального поражения зоны ТРО с синдромом семантической афазии, но и других очагов и диффузных изменений в работе мозга. Сказанное полностью относится и к результатам эксперимента Л.И. Божович по изучению роли речи в практической интеллектуальной деятельности [Божович 2006]. В 1929 г. больной Авт., как и трое других пациентов Клиники нервных болезней 1-го МГУ с амнестической (семантической) афазией, участвовали в ее экспериментах по типу опытов Келера. В это время Л.И. Божович была сотрудником психологической лаборатории Академии коммунистического воспитания, руководителем которой был А.Р. Лурия, а идейным лидером – Л.С. Выготский. Больной Авт. в опыте с доставанием папирос с помощью книги демонстрировал все признаки «полевого» поведения: связанность оптическим полем, слитность сенсомоторного акта (он решил задачу только тогда, когда книга была положена рядом с папиросами). Очень интересен вывод Л.И. Божович: вопросы психолингвистики 1 (35) 2018 17 «Нарушение центральной функции речи, выпадение речевого плана приводят, как нам казалось, больного к первоначальным формам поведения, характеризующимся слитностью восприятия и действия. К этому положению мы еще вернемся в главе, специально посвященной этому вопросу» [Божович 2006: 74; курсив наш. – Т.А., А.А.]. Выделенная курсивом оговорка, сделанная во время написания статьи (1935 г.), кажется нам очень важной. В следующих главах Божович говорит о недостатке принятых ею методик, который заключается в том, что они «скорее констатируют, нежели анализируют речевой процесс», и приходит к выводу о необходимости анализа не только наличия знака, но и развития его значения [Божович 2006б: 133]. Эта задача, как известно, была поставлена Выготским в докладе 5 декабря 1932 года, на котором были и А.Р. Лурия, и Л.И. Божович: «В старых работах мы игнорировали то, что знаку присуще значение. Мы исходили из принципа константности значения, выносили значение за скобки… Если прежде нашей задачей было показать общее между «узелком» и логической памятью, теперь наша задача заключается в том, чтобы показать существующее между ними различие» [Выготский 1982б: 158]. Далее в докладе Выготский прямо соотносит эту задачу с изучением семантической афазии, которую он называет «семической»: «Для нас (теперь) основное – движение смыслов. Например, сходство внешней структуры знаковых операций у афазиков, шизофреников, дебилов, примитивов. Но семический анализ вскрывает, что внутренняя их структура – значения иные (проблема семической афазии)» [Там же: 161]. В конце 1931 года Лурия переезжает в Харьков. В этом же году Выготский и Лурия поступают учиться на медицинский факультет Всеукраинской психоневрологической академии (ВУПНА). В Харькове Лурия начал создавать новые методы психологического исследования симптомов локальных поражений мозга [Лурия 1982: 121]. Вот как он описывает будни в Харькове в письмах своей будущей жене Л.П. Липчиной: 26 июня: “Я кончаю расправляться с моими афазиками, стараюсь убедить почтенных старичков, что брат отца – совсем другое, чем отец брата, что черный – это вовсе не менее темный… и т.д. Сейчас наплыв дико интересного материала: агнозии и аграфии, послеродовые психозы с афазиями... - мы захлебываемся в редчайшем материале. Я весь увяз в медицине: сижу с Выготским над патофизиологией, - и конечно, вспоминаю Вас” [Лурия 1994: 80–81]. В Харькове в 1932 г. Выготский выступил с докладом: «О плане работ по генетической и клинической психологии». Его конспект, сделанный А.Р., сохранился в семейном архиве ученого. Выготский ставит задачу «изучения высших психических функций с системной точки зрения». Говоря о путях психологического исследования в клинике, он выделяет: «1) психологическая квалификация симптомов. Отсюда: пересмотр обычных диагностических групп, 2) анализ связи отдельных симптомов (психологический анализ речи, что является первичным и вторичным в симптомах = структура синдрома), 3) анализ механизмов симптомообразования (отсюда: пути психо- ортопедии)». 18 вопросы психолингвистики 1 (35) 2018 Выготский говорит и о методах исследования. Под номером 1 стоит: «Образование понятий (проблема изменения значения слова при афазии: Значение оставшихся слов. Употребление их (Семические расстройства)» (текст конспекта и комментарии см. [Ахутина 2012]). Как мы видим, это уже не только план работы отдела, а план-максимум, план построения нейропсихологии, позднее блестяще реализованный А.Р. Лурией. В соответствии с планом А.Р. Лурия делает в Харькове доклады, посвященные нарушению как фазической (звучащей внешней) стороны речи, так ее семической (значащей) стороны. Об их различии Выготский говорил в докладе «Проблема сознания» [Выготский 1982б: 160–161]. За неделю до доклада Выготского 27.11.32 Лурия делает в ВУПНА доклад «К вопросу о психологическом исследовании распада речевых функций». В его опубликованном резюме отмечается: «Докладчик останавливается на двух основных путях исследования семических речевых нарушений, связанных с анализом значения слова (анализ определения слов, обобщение слов, переносное значение и проч., анализ соотношения, анализ понимания, семический асинтаксизм) и приводит экспериментальное исследование одного факта случайной (семической? – Т.А., А.А.) афазии, как иллюстрацию значения семического распада при довольно полном сохранении фазической речи» [Научные конференции… 1933: 161]. В семейном архиве А.Р. Лурия есть документ, что 25.03.33 он делал доклад «К проблеме семического аграмматизма» на заседании Отделения Клинической Психологии Психологического сектора ВУПНА (папка 12, коробка 4). Эти факты говорят об активном изучении семантической афазии в 19321933 годах. Харьковский период исследования афазии представлен в университетском архиве папкой «Элементарные семические операции (Харьков, 1933)». Папка состоит из 106 страниц протоколов обследований 14 пациентов. Это мало обработанные первичные записи, часто неразборчивые, иногда с утерянными первыми страницами. В них почти нет сведений о диагнозе или локализации поражений. Возможно, что некоторые из этих пациентов не страдали семантической афазией, а входили в контрольную группу. Однако во многих протоколах есть указания на выраженные трудности больных в сфере пространственного и квазипространственного анализа и синтеза. Больным предъявляются различные пробы, в первую очередь – на исследование понимания речи с грамматическими конструкциями различной степени сложности: от вписывающихся в предметно-практический контекст бытовых вопросов («Сегодня холодно?») и до сравнительных конструкций («Сегодня более холодно/тепло, чем вчера?», «Который из квадратов более светлый/темный?»). Используются конструкции с родительным падежом («хозяин собаки», «мама дочки»), творительным падежом («Покажите карандашом ключ»), предлогами (над/под), наречиями («Положите карандаш слева от книги»), союзными словами («который»). Большинство конструкций дается неоднократно, с элементами обучающего эксперимента. Исследуется и экспрессивная речь – повторение слогов и слов, называние предметов, воспроизведение автоматизированных рядов (в прямом и обратном порядке), самостоятельное построение фраз и написание коротких текстов. Предлагаются задания на категоризацию (сортировка цветов по группам). вопросы психолингвистики 1 (35) 2018 19 Проводится исследование и пространственных представлений – в части протоколов есть проба Хэда или проба на конструирование из кубиков Кооса. Отдельным пациентам дают задачи на мышление – фразы, в которых необходимо найти ошибку в суждении, силлогизмы, тест Эббингауза. Исследуются также чтение и счет. Все эти пробы описываются позднее в книгах 1940 и 1947 года [Лурия 1940б; Лурия 1947]. Следующий важный этап изучения афазий наступает после завершения А.Р. Лурией медицинского образования в Москве и поступления в Институт нейрохирургии в качестве ординатора в 1937 году. Два года, проведенные в Институт нейрохирургии, Лурия считал «наиболее плодотворными» в его жизни [Лурия 1982: 122]. К 1940 году Александр Романович оформит первые большие работы по афазии – это законченный текст о сенсорной афазии и незавершенная работа по семантической афазии (частично была написана и работа по моторным формам афазии) [Лурия 1940а, б]. В них А.Р. разделит нарушения при сенсорной афазии на собственно сенсорные и акустико-мнестические, выделит афферентную и эфферентную формы моторных афазий, отдельно опишет динамическую афазию в рамках «лобного синдрома». Книга о сенсорной афазии легла в основу второй докторской диссертации, книга же о семантической афазии [Лурия 1940б] осталась неопубликованной. Сейчас с любезного разрешения Е.Г. Радковской текст книги оцифрован для университетского архива. В нем 219 страниц машинописи. Рассмотрим содержание книги. Их механистические В первой части работы (с. 3–77) А.Р. подробно разбирает взгляды классиков неврологии на нарушения смысловой стороны речи. Он критикует подход ассоцианистов, объяснявших патологию смысловой стороны речи разрывом связи слова и представления, ведущим к «вербальной амнезии», т.е. «утрате образов памяти, стоящих за словом» (Брока, Бродбент). Классики игнорировали целостность речевого мышления и считали, что выпадение образов-представлений ведет к нарушению мышления при сохранности речи. Они постулировали наличие центра представлений или понятий (он же центр интеллектуальных операций), который локализовали в зоне ТРО (Бродбент, Лихтгейм и др.). справедливо критиковались взгляды антилокализационистами, которые значительно обогатили описание симптоматики нарушений связи речи и мышления при поражениях задних отделов мозга. Показательна в этом отношении работа К. Гольдштейна и А. Гельба [golgstein, gelb 1924], в которой они описывают больного с амнестической афазией на названия цветов. Авторы утверждают, что больной забывал названия цветов не потому, что те или иные обозначения не удерживались с нужной стойкостью в памяти больного, а потому что изменилась его «категориальная установка» по отношению к действительности: вместо свойственного человеку категориального поведения «у больного обнаруживались более примитивные, непосредственные формы отношения к действительности; его глаз схватывал различия цветов, но каждый цвет переставал рисоваться ему как представитель определенной категории, способность классифицировать цвета терялась и заменялась конкретным выравниванием цветов по оттенкам, - а вместе с этим становились бессмысленными и терялись названия 20 вопросы психолингвистики 1 (35) 2018 цветов» [Лурия 1940б: 24–25]. Как пишет Лурия, мысль о том, что категориальное поведение является историческим образованием, невозможным без труда и языка, глубоко чужда Гольдштейну, «как раз наоборот его основное устремление заключается в том, чтобы объяснить связь мозга и мысли без посредствующего звена общественной истории, вывести категориальную установку прямо из работы мозговой коры» [Лурия 1940б: 29]. По мнению Лурии, хотя в отличие от классиков Гольдштейн объясняет патологию не выпадением отдельных статических образов, а нарушением нейродинамики смены «фигуры» и «фона» возбуждений, тем не менее, в своих попытках непосредственно вывести «категориальное поведение» из работы мозга он твердо стоит на той же почве параллелизма, на какой стояли классики неврологии [Лурия 1940б: 30]. От нарушений смысловой стороны речи и изменения значения слова при афазии Лурия переходит к рассмотрению истории изучения экспрессивного (при построении речи) и импрессивного (при понимании речи) аграмматизма и далее собственно к семантической афазии. А.Р. подчеркивает большой вклад Г. Хэда в описание данного нарушения. Именно Хэд, давший семантической афазии такое название, показал, что центральным симптомом при этой форме афазии является «невозможность понимать смысл речи там, где он выходил за пределы непосредственного значения слов» – хорошо понимая отдельные слова и простые фразы, больные не могли понять общий смысл отрывка или значение грамматически сложно построенного предложения [Лурия 1940б: 63]. Цитируя Хэда, Лурия продолжает: «везде, где “детали должны были быть синтезированы в одно осмысленное целое” их возможности оказывались недостаточными» [Лурия 1940б: 64, ссылка на работу [Head 1926: 311]. В синдром с нарушением возможности «внутренне соотнести детали в одно целое» кроме речевых трудностей входят апракто-гностические расстройства, выявляемые пробами Хэда, пространственные трудности в рисунке и конструировании, нарушения счета. Аналогичную точку зрения Лурия находит и у других авторов (Poetzl, conrad, Zucker). Он считает, что выявление нарушения механизмов сложной интеграции пространственного опыта и его связи со смысловыми нарушениями речи и «распадом сложных категориально организованных систем» окончательно определило механизм семантической афазии и не позволило и дальше описывать ее как ослабленную форму сенсорных или акустико-мнестических нарушений. Обзор литературы во второй части работы (с. 78–124) подытоживает работы по уровневой мозговой организации зрительного гнозиса: если первичная зрительная кора позволяет получить первичный зрительный материал, то вторичные оптические поля, убирая из него лишнее, структурируя его, обеспечивают предметный гнозис. Третичные теменно-височно-затылочные области (ТРО) позволяют через «схематизацию» и вербализацию перцептивного опыта поднять предметное восприятие на уровень отражения категориальных связей. При взаимодействии разных модальностей делается возможным симультанный охват видимых, представляемых и мысленных структур, пространственная ориентация и организация опыта и смысловая категоризация функциональных значений, выработанных в социальной практике человека. В третьей части работы (с. 125–182) А.Р. переходит от неврологии и вопросы психолингвистики 1 (35) 2018 21 нейрофизиологии к лингвистике. Он подробно анализирует коэволюцию языка и мышления в ходе трудовой деятельности людей. На ранней стадии указательный жест (и позже диффузные звуковые комплексы) был средством «организации наглядного поля, выделения из него существенного признака; он был первым путем к социальной организации наглядного восприятия» [Лурия 1940б: 132]. Далее «из индикативной стадии развития язык перешел на стадию “номинативную”, отдельные слова стали называть те или иные вещи и действия, - но смысловой строй языка еще не выходил за пределы вещественных и указательных значений слов; язык мог… только обозначить известные события, но еще не мог своими средствами выразить сложную мысль» [Лурия 1940б: 175]. Для понимания отдельных упоминаний предметов и действий был необходим «симпрактический контекст». На третьей логико-грамматической стадии, когда возникли такие средства как фиксированный порядок слов, частицы, флексии, «язык получил способность не только обозначать отдельные факты и действия, но своими собственными средствами устанавливать между ними известную связь, передавать связные отношения» [Лурия 1940б: 176]. Грамматическая эволюция языка, развитие языковых категорий меняли семантический строй языка. За словом теперь стоит «сложная система отвлеченных связей и отношений». Вслед за Выготским [Выготский 1982а] Лурия отмечает, что изменения значения слова превращают его в понятие, средство вербальнологического мышления. Тем самым слово получает свободу от ситуации, от наглядного поля и получает возможность «синсемантического» движения. В конце раздела делается вывод, что для работы с системой значений как нельзя лучше подходит теменно-височная область с ее возможностью схематизации наглядного опыта (см. предыдущий раздел). Здесь же выбирается единица анализа распада смысловой стороны речи – синтагма (по аналогии с нарушением фонематического анализа при акустико-гностических нарушениях). специфических для Следующая часть работы (с. 182–193) называется «Метод исследования сохранности смысловой стороны речи». В нем А.Р. формулирует требования к конкретным методикам оценки семантической афазии нарушений понимания речи. А.Р. критикует традиционные пробы с использованием команд, понимание которых возможно из контекста или требует сохранности только понимания отдельных слов. По мнению А.Р., для диагностики семантической афазии в предлагаемых больному фразах должен содержаться конфликт между непосредственной предметной отнесенностью слов и подлинным значением логико-грамматической конструкции (ЛГК). Так, в конструкции «брат отца» имеется в виду не брат и не отец, одно из имен должно потерять свой вещественный предметно отнесенный характер и стать обозначением признака другого предмета или лица. Соотнесение имен необходимо и в предложных конструкциях (особенно если их понимание не вытекает из практического опыта – «круг под квадратом»), и в инструментальных конструкциях типа «покажите карандаш гребешком» (их анализ, повторяющий выводы Лурии, см. в работе [Драгой и др. 2015]). Далее обсуждается возможность выявлять степень нарушения понимания ЛГК. Так, А.Р. предлагает взять конструкцию и постепенно упрощать ее исходя из истории ее появления в языке (брат отца – «этого отца брат», «отцовский брат»). 22 вопросы психолингвистики 1 (35) 2018 Можно также оценивать способ выполнения – от самостоятельного выполнения «с ходу» к устному рассуждению, работе с помощью, возможности повторить задание или невозможности сделать даже это.

различные трактовки поныатиыа доминанта от лингвистики текста к переводоведения. Ключевые слова: доминанта, переводоведение, поэтический перевод. 10.21638/11701/spbu09.2017.110 Natalia V. Shutemova Perm State National Research University, 15, Bukirev str., Perm, 614990, Russian Federation lingconf14@mail.ru inTerPreTaTion of The noTion of dominanT in TeXT linGuiSTicS and TranSlaTion STudieS The author analyses how the notion of dominant, efficiently used in science to investigate the main properties of an object, is regarded in text linguistics and translation studies. The article covers the approaches to this notion and its interpretation in Russian formalism, functional linguistics, psycholinguistics in connection with such phenomena as text functions, structure, properties, sense. The author shows the development of this interpretation in general and special theories of translation. Refs 21. Keywords: dominant, translation studies, poetic translation. Понятие «доминанта» плодотворно используется в разных сферах науки и искусства: нейрофизиологии, биологии, генетике, музыке, архитектуре. К  нему обращаются при рассмотрении ключевого свойства анализируемого объекта, что обусловлено его определением как «главенствующей идеи, основного признака или части чего-нибудь» [Большой академический словарь, c. 253–254]. Данным понятием активно оперируют и в  филологии при изучении широкого круга явлений, охватывающего фонетический уровень языка, лексическую систему, грамматический строй. На его базе образованы такие термины, как «доминантная фонема», «доминанта синонимического ряда», «фразеологическая доминанта», «доминантная идиома», «доминационная грамматика». Кроме того, понятие применяется при анализе текста в функциональной лингвистике, значимость которой подчеркивал Ю. С. Маслов в  работе «Основные направления структурализма» [Маслов, 2004], в психолингвистике, переводоведении. В нашем исследовании данное понятие связано с  решением проблем художественного, в  частности поэтического, перевода, обусловленных спецификой типа текста, а также с изучением сущностного свойства поэтического оригинала. Актуальность выявления этого свойства объясняется, с одной стороны, необходимостью передачи целостности оригинала при пере © Санкт-Петербургский государственный университет, 2017DOI: 10.21638/11701/spbu09.2017.110 репрезентации всех его характеристик в принимающей культуре. Поскольку понятие доминанты в переводоведении получило развитие на основе лингвистики текста, в данной статье мы рассмотрим, каким образом оно интерпретируется в этих областях знания. Прежде всего необходимо отметить, что доминанта стала «одним из  наиболее… продуктивных» понятий в концепции русского формализма [Якобсон, 1976, с. 56], в которой она трактуется через понятие функции, являющееся базовым для определения специфики типа текста, и наиболее глубоко анализируется в отношении художественного произведения. По мнению Р. О. Якобсона, доминанту можно определить как его «фокусирующий компонент», который мотивирует остальные его элементы и  «обеспечивает интегрированность структуры» [Якобсон, 1976, с. 56]. Она присутствует в произведении любого вида искусства, обусловливая его индивидуальность. Также исследователем высказывается мысль о влиянии доминанты того вида искусства, который главенствует в  какую-либо эпоху, на другие виды художественной деятельности человека (например, подчеркивается значимость визуальных искусств в эпоху Возрождения или воздействие музыки на метрику и строфику поэзии в эпоху романтизма). При этом в основу представления о литературной эволюции положен принцип сдвига доминанты, означающий изменение взаимоотношения между компонентами системы. Подобных взглядов придерживается и Я. Славиньский, отмечающий вслед за Р. О. Якобсоном, что доминирующая функция определяет характер высказывания, «подчиняет себе остальные функции и задает их положение в иерархии» [Славиньский, с. 259]. Кроме того, она присутствует и в иных видах текстов, утрачивая, однако, свой статус. Отметим, что мнения о многофункциональности высказывания придерживался и Ю. С. Маслов, с точки зрения которого конкретные высказывания характеризуются различными сочетаниями частных функций языка, при этом эстетическая функция является одной из сторон коммуникативной функции [Маслов, 1987]. Доминантной в поэтическом произведении является, по мнению Я. Славиньского, поэтическая функция, или поэтичность. Ее главное качество исследователь видит в направленности «на само словесное сообщение» [Славиньский, с. 261], и в этом смысле в «эгоизме», что обусловливает высокий уровень организованности и выразительности поэтического текста, построенного по принципу параллелизма его элементов, который имеет следствием многозначность художественного слова, образность и особую целостность произведения. Поскольку в поэтической речи непрерывно происходит переосмысление свойств языковых знаков, в  качестве ее формулы Я. Славиньский называет метафору [Славиньский, с. 271]. В целом «эгоизм» поэтической функции приводит, по мнению ученого, с  одной стороны, к информационному обогащению сообщения, с другой — к «онтологическому парадоксу “поэтичности”». Сущность последнего заключается в  противоречии поэтической функции самому понятию функциональности, что объясняет и характерное для произведений словесного искусства «состояние напряжения: между поэ тичностью и непоэтичностью» [Славиньский, с. 265]. Понятие доминанты используется также при исследовании грамматики текста в  отношении функционирующих в  нем грамматических единиц и  категорий. «Те из них, которые преобладают в тексте, занимают в нем сильные позиции и участву Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 1 ются грамматическими доминантами» [Бабенко, с. 328]. Ю. С. Маслов обращается к понятию доминанты при рассмотрении спорного вопроса о характере предикативной связи [Маслов, 1987]. Анализируя в связи с проблемами лингвистики текста аспекты функциональной грамматики, в частности функции на уровне словоформ, высказывания и целостного текста, А. В. Бондарко вводит понятие «категориальные доминанты текста». Они формируются в  результате функциональной направленности целостного текста (например, повествования, инструкции, приказа), которая и «определяет вероятностные закономерности выбора категориальных характеристик отдельных высказываний, в конечном счете — выбора тех или иных форм наклонения, времени, лица и т. п.» [Бондарко, с. 7]. В качестве примеров «категориальных доминант текста» исследователь называет доминанты реальности, императива, абстрактного настоящего, 1-го или 3-го лица. Рассматривая коммуникативные аспекты русского синтаксиса, Г. А. Золотова вводит понятие рематической доминанты текстового фрагмента [Золотова, с. 306–315] и  разрабатывает её типологию в  соотношении с  семантикой текстовых фрагментов. При этом различаются предметная, качественная, акциональная, статальная, статально-динамическая и  импрессивная рематическая доминанта. Предметная рематическая доминанта выявляется в текстовых фрагментах семантического типа «описание места», где в  позиции ремы находятся изображающие картину названия предметов. Качественная рематическая доминанта присутствует в текстовых фрагментах, характеризующих персонаж или предмет. Логическое ударение в данном случае получают «прилагательные, деадъективы или существительные признакового значения, именные сочетания, качественные наречия». Глаголы в текстовых фрагментах с предметной или качественной рематической доминантой неакциональны, в то время как текстовые фрагменты, передающие динамику действия, обладают акциональной рематической доминантой, выражающейся глаголами со значением действия. Статальная рематическая доминанта имеет место в текстах, раскрывающих состояние, и объективируется с помощью слов соответствующей семантики, при этом употребляемые глаголы обозначают прекращение или отсутствие действия. Статально-динамической доминантой обладают текстовые фрагменты, описывающие постепенное изменение состояния, что преимущественно воплощается посредством «фазисно-динамических глаголов». В текстовых фрагментах семантического типа «субъективно-оценочное восприятие действительности» рематическая доминанта относится к импрессивному типу. В данном случае логическое ударение падает на качественно-оценочные существительные и прилагательные, а также на слова, обозначающие состояние. Необходимо отметить, что в  лингвистике текста вводится и  понятие «стилевая текстовая доминанта» [Чернявская, с. 142], в качестве которой В. Е. Чернявская рассматривает нарушение канона, обладающее выразительностью и в  силу этого обретающее статус главной стилевой черты. Понятием доминанты оперирует и Ю. В. Казарин, рассматривая поэтический текст как систему и выделяя в нем единицы, выполняющие доминирующие и побочные функции. Единицы-доминанты, являющиеся в определенном поэтическом тексте константными, называются константами и делятся на лингвистические, культурные, эстетические, духовные, психологические, социологические, эмотиологические и комплексные [Казарин, с. 70]. Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 1 Л. Г. Бабенко в методике комплексного лингвистического анализа художественного произведения и вводится на заключительном этапе его исследования, следующем за изучением структурно-семантических и коммуникативных свойств текста, а также преобладающих в нем языковых единиц. В данной концепции доминанта отождествляется с приемами актуализации текстового смысла и оценивается как «эффективный инструмент анализа прежде всего формальных средств выражения содержания» [Бабенко, с. 327]. К  способам реализации доминанты отнесены выдвижение смысла текста в сильной позиции заглавия или эпиграфа, повторяемость элемента, нарушение стандарта при употреблении языковых единиц, при этом учитывается, что доминанты текста могут образовываться его фонетическими, морфологическими, синтаксическими, лексическими единицами. Соответственно признается, что каждый художественный текст обладает своей системой доминант, выявление которой составляет главную цель его лингвистического анализа. С позиций психолингвистики понятие доминанты получило детальную разработку в соотношении с понятиями смысла, «смысловых вех» и содержания текста в концепции А. И. Новикова, изучавшего закономерности восприятия текста и выделявшего в этом процессе два этапа: 1) «узнавание» знака, происходящее при непосредственном воздействии материальной формы текста на сенсорный аппарат реципиента и включающее трансформацию нервных импульсов в образ воспринимаемого символа; 2) «распознавание» информации, при котором осуществляется переход от образа формы знака к образу его содержания [Новиков, с. 35]. Основным механизмом понимания текста является внутренняя речь, характеризую щаяся предикативностью и свернутостью, что обусловливает такую закономерность понимания, как свертывание информации. Результатом понимания текста является формирование его содержания и смысла. При этом если содержание рассматривается в  данной концепции как ментальное образование, моделирующее фрагмент действительности, то смысл — как ментальное образование, моделирующее отношение к ней. На основе психолингвистических экспериментов А. И. Новиков считает доминантность одним из основных принципов формирования смысла в процессе транспозиции при восприятии текста. Сформировавшиеся в  лингвистических исследованиях текста трактовки понятия «доминанта» получают свое развитие в  переводоведении. Так, с  понятием функции оно соотносится в  общей теории перевода, разработанной на основе идей Р. О. Якобсона А. Д. Швейцером, использующим понятия функциональной доминанты текста и  функциональной эквивалентности. Учитывая зависимость перевода от языковых и внеязыковых факторов, А. Д. Швейцер считает его «однонаправленным и двухфазным процессом межъязыковой и межкультурной коммуникации, при котором на основе подвергнутого целенаправленному (“переводческому”) анализу первичного текста создается вторичный текст (метатекст), заменяющий первичный в  другой языковой и  культурной среде; процессом, характеризуемым установкой на передачу коммуникативного эффекта первичного текста, частично модифицируемой различиями между двумя языками, двумя культурами и двумя коммуникантами» [Швейцер, с. 75]. К языковым факторам отнесены отличительные особенности систем и норм языков, а также функциональные доминанты текста, представление о которых базируется на идее его полифункционально Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 1 основных функциональных характеристик текста, «отвечающих коммуникативной установке отправителя и определяющих закономерности анализа и синтеза текстов в процессе перевода» [Швейцер, с. 35]. Конфигурация функциональных характеристик каждого текста индивидуальна. В  единстве с  коммуникативной установкой и социокультурными нормами они, по мнению исследователя, определяют тот инвариант, который необходимо воссоздать при переводе. Полагая, что функциональные доминанты оригинала в  значительной мере влия ют на установление эквивалентных отношений с текстом перевода, А. Д. Швейцер дополняет иерархическую семиотическую типологию уровней эквивалентности ее одномерной функциональной типологией. В  соответствии с  выделенными Р. О. Якобсоном функциями текста, различающимися установкой на разные компоненты коммуникативного акта, А. Д. Швейцер выделяет следующие виды эквивалентности: референтную, экспрессивную, конативную, фатическую, металингвистическую и поэтическую. Функциональная эквивалентность — это инвариантность функциональных доминант текста в переводе. Поскольку функциональные доминанты текста обусловлены такими прагматическими факторами, как коммуникативная интенция адресанта и коммуникативный эффект текста, установление отношения функциональной эквивалентности между первичным и  вторичным текстами предполагает, с точки зрения А. Д. Швейцера, формирование между ними отношения прагматической эквивалентности. В текстах, доминантной функцией которых вследствие коммуникативной установки адресанта является металингвистическая или поэтическая функция, действует, по мнению А. Д. Швейцера, закономерность примата эквивалентности текста над эквивалентностью его сегментов. При этом выделяются отношения полной и частичной эквивалентности. Первый тип, возникающий в случае полной передачи коммуникативно-функционального инварианта оригинала при переводе, означает полную равноценность исходного текста (ИТ) и текста перевода (ПТ), второй — их частичную равнозначность. Полная эквивалентность является «идеализированным конструктом» [Швейцер, с. 95] и  достигается в  относительно несложных коммуникативных условиях при переводе текста, функциональная доминанта которого формируется узким диапазоном характеристик. Чем сложнее коммуникативные условия и функциональные параметры текста, тем меньше вероятность зеркального перевода и установления отношения полной эквивалентности между первичным и вторичным текстами. Так, отношения между оригиналом и текстом перевода, возникающие при прозаическом переводе поэзии, рассматриваются исследователем как частичная эквивалентность, поскольку предполагают передачу референтной, а не поэтической функции исходного текста. С результатом передачи функциональной доминанты текста в данной теории связано и понятие адекватности, означающее оптимальное, достигаемое компромиссным путем соответствие коммуникативным условиям, что имеет следствием отсутствие прямой зависимости между требованиями эквивалентности и  адекватности: «…  перевод, полностью эквивалентный оригиналу, не всегда отвечает требованиям адекватности. И наоборот, выполненный адекватно перевод не всегда строится на отношении полной эквивалентности между исходным и конечным Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 1 ватным, но эквивалентным лишь частично. В общей теории перевода понятие доминанты продолжает развиваться также в соотношении с понятиями содержания и смысла текста, в частности в концепции Н. М. Нестеровой, рассматривающей вторичность как онтологическое свойство переводческой деятельности и переводного текста, зависящее от типа текста, метода перевода и  личности переводчика [Нестерова, с. 3]. Межъязыковой перевод считается исследователем одним из  видов перевода как «универсального семиотического процесса, составляющего суть речемыслительной деятельности», а вторичность трактуется в контексте философии постмодернизма как проявление интертекстуальности. Интертекстуальности приписывается статус абсолютной характеристики процесса текстопорождения, рассматриваемого на основе концепции доминанты, разработанной А. И. Новиковым, как последовательность операций, для выполнения которых необходим «пусковой механизм». С  точки зрения Н. М. Нестеровой, степень близости первичного и вторичного текстов зависит от формируемого в интеллекте реципиента ментального образования, которое является результатом понимания оригинала, выступает в качестве аналога авторского замысла в переводе и обладает следующими онтологическими характеристиками: вариативность, неоднородность, зависимость от первичного текста и от соотношения в нем внутренней и внешней форм. Согласно данной концепции, аналог авторского замысла формируется по принципу доминантности на первом этапе перевода, являющемся переходным от ИТ к ПТ и представляющем собой многократное, взаимонаправленное, имеющее «челночный» характер проецирование первичного текста на сознание переводчика и наоборот. Так, при восприятии ИТ его содержание, понимаемое как модель предметной ситуации, проецируется на сознание переводчика, которое «реагирует» на эту проекцию, «включая» имеющуюся в нем информацию, относящуюся к спроецированной ситуации, и  обеспечивая ее рациональную и  эмоциональную оценку. Этот процесс называется «приданием» смысла первичному тексту в  процессе его восприятия. Образуемый по принципу доминантности «смысловой комплекс» служит основой для возникновения замысла текста перевода [Нестерова, c. 16–17]. При этом к факторам, определяющим вариативность переводных текстов, отнесены «жесткость» — «мягкость» языка и текста, тип переводимого текста, личность переводчика. Рассматривая отношения между ИТ и  ПТ, Н. М. Нестерова придерживается мнения о «несоответствии “словарных соответствий”» при переводе, описывая соотношение семантики слов оригинала и перевода с помощью терминологии тео рии множеств и  полагая, что в  зону пересечения множеств значений слов оригинала и перевода попадает преимущественно денотативное значение, в то время как коннотативные значения не пересекаются [Нестерова, c. 20]. Это приводит к  утрате «многосмысленности» ИТ в ПТ и определяет двойственность позиции переводчика (необходимость быть верным оригиналу и языку перевода одновременно), что обусловило формирование со времен античности двух противоположных методов перевода как различных стратегий интерпретации исходного текста: вольного и буквального перевода. С точки зрения Н. М. Нестеровой, вторичность порождаемых таким образом ПТ онтологически различна. Если текст, созданный в процессе Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 1 сового читателя, то текст, созданный в процессе буквального перевода, ориентирован на «дискурсивно зрелого читателя» [Нестерова, с. 29] и вовлекает его в межъязыковую игру. На основе представления о мире как совокупности разноязычных и разнокультурных интертекстуальных пространств Н. М. Нестерова предлагает интертекстуальную модель перевода, описывая его в терминах функциональной зависимости. Вторичность ПТ предстает, с одной стороны, как абсолютная в силу его производности от ИТ, с другой — как относительная в силу зависимости оригинала от того интертекста, в котором он порождается автором. Соответственно перевод в целом трактуется как «семиотический мост» между интертекстуальными пространствами. Понятие доминанты используется и в типологии перевода при изучении типа текста как одного из основных факторов, обусловливающих специфику и проблемы научного, художественного, делового, публицистического перевода. В этом случае рассматриваются типологические свойства текста, подлежащие репрезентации в процессе переводческой деятельности [Алексеева, Шутёмова]. Так, в концепции научного перевода, разрабатываемой Л. М. Алексеевой, исходным положением является тезис о соотнесенности научного перевода «с научным типом текста и типом коммуникации» [Алексеева, Шутёмова, с. 25]. Научность определяется как доминантный признак научного текста, включающий такие его свойства, как теоретичность, интеллектуальность, концептуальность, метафоричность, конфликтность, гипотетичность. Суть данного типа перевода  — в  трансляции продуктов научной деятельности, а к  его важнейшим механизмам относится рефлексия. На первом этапе процесса, по мнению Л. М. Алексеевой, происходит переводческая интерпретация оригинала, означающая перевод «исходного концептуального содержания текста на свой собственный язык внутреннего пространства» [Алексеева, Шутёмова, с. 59], требующая моделирования и приводящая к формированию мыслительного конструкта, на втором  — объективация понятого специального смысла посредством языка перевода. В силу этого при рассмотрении методики обучения научному переводу в данной концепции используется понятие переводческой доминанты, в качестве которой выдвигается понятие «Interpret», заменяющее понятие «Traduce» [Алексеева, Шутёмова, с. 102], что в определенной мере объясняется развитием лингвистики текста. Исследуя специфику и  проблемы поэтического перевода, мы оперируем понятием типологической доминанты текста при рассмотрении сущностного свойства поэтического текста, составляющего его отличие от других типов текста [Шутёмова]. В  такой трактовке понятие типологической доминанты соотносимо с  философской категорией качества, охватывающей «устойчивое взаимоотношение составных элементов объекта, определяющее его сущность и отличие от других объектов» [Философский энциклопедический словарь, c. 252]. Иными словами, типологическая доминанта поэтического текста есть его качество, то есть устойчивое взаимоотношение свойств, составляющее его сущность и специфику. В продолжение традиции, заложенной в теоретической поэтике и переводоведении, данное качество, по нашему мнению, может быть обозначено термином «поэтичность» [Якобсон, 1975; Якобсон, 1983; Якобсон, 1987; Морозов; Чуковский]. Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 1 специфики того вида деятельности, в процессе которого поэтический текст порождается, во-вторых, на основе принципа целостности поэтического текста как единства его формы и содержания. Поскольку в процессе художественной деятельности происходит познание ценностного аспекта отношения «человек — мир», в результате которого вырабатывается интеллектуально-эмоциональное целое, реализуемое в образах и характеризующееся эстетической объективацией, можно выделить систему таких типологических свойств поэтического текста, как идейность, эмотивность, образность и эстетическая языковая (в узком смысле стиховая) форма. В единстве, как мы полагаем, они образуют типологическую доминанту поэтического текста, которая, таким образом, имеет комплексный характер и  включает свойства его глубинного и поверхностного уровней [Шутёмова, с. 17–22]. Исследование поэтического перевода в соотношении с понятием типологической доминанты текста позволило нам охарактеризовать степени транслированности сущности ИТ в ПТ и типы поэтического перевода. Для изучения репрезентации поэтичности оригинала в принимающей культуре был предпринят сопоставительный анализ 457 ИТ и ПТ, включающий рассмотрение произведений русской и английской лирики (А. С. Пушкин, М. Ю. Лермонтов, А. Фет, Ф. Тютчев, А. Ахматова, О. Мандельштам, М. Цветаева, И. Бродский, английские и  шотландские народные баллады, Т. Уайет, Г. Серрей, Э. Спенсер, У. Рэли, Ф. Сидни, К. Марло, У. Шекспир, Т. Кэмпион, Б. Джонсон и др.) в английских и русских переводах соответственно. При сопоставлении ИТ и  ПТ использовался комплекс методов, разработанных лингвистикой и теоретической поэтикой, основными из которых стали следующие виды анализа: культурологический, стиховедческий, стилистический, семантический и  контекстуальный. На этой основе, с  нашей точки зрения, можно условно выделить высокую, среднюю и низкую степени репрезентированности сущности ИТ в ПТ, а также консонансный, консонансно-диссонансный и диссонансный типы поэтического перевода. Высокая степень означает, что в  ПТ переданы все типологические свойства оригинала, образующие его поэтичность, поэтому такой тип перевода можно рассматривать как консонансный относительно ИТ. Средняя степень репрезентированности типологической доминанты ИТ в ПТ характеризуется редукцией одного из свойств, что обусловливается его непониманием на этапе предпереводческого анализа текста или трудностью его передачи, поэтому данный тип перевода может быть назван консонансно-диссонансным. При низкой степени ПТ репрезентирует сущность ИТ минимально вследствие редукции двух его типологических свойств, что позволяет считать этот тип перевода диссонансным. Утрата при переводе всех типологических свойств ИТ приводит, на наш взгляд, к отсутствию (или «нулевой» степени) репрезентированности поэтичности оригинала в ПТ, а сам перевод в данном случае можно считать несостоявшимся. В целом если консонансный перевод позволяет максимально передать в  принимающую культуру идейность, эмотивность, образность и  эстетическую форму оригинала, то диссонансный перевод лишь в  минимальной степени знакомит иностранного читателя с сущностью подлинника. При этом важно отметить, что разделение данных типов перевода носит условный характер и жесткой границы между ними, как показывает сопоставительный анализ, не существует. Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 1 его функций, грамматики, стилистики, коммуникативной организации, свойств, смысла и содержания формируется широкий диапазон трактовок понятия «доминанта», что послужило основой для его развития в переводоведении, где оно используется в общих и в специальных теориях и осмысляется в контексте понятий эквивалентности, адекватности, вторичности ПТ, сущности ИТ, способствуя изучению процесса перевода и его результатов. Возможная перспектива разработки рассмотренного понятия связана, на наш взгляд, с решением актуальных проблем философии и типологии перевода, а также методики обучения этому виду творческой деятельности человека.

Напиши аннотацию по статье

УДК 81’25 Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 1 Наталья Валерьевна Шутёмова Пермский государственный национальный исследовательский университет, Российская Федерация, 614990, г. Пермь, ул. Букирева, 15 lingconf14@mail.ru РАЗЛИЧНЫЕ ТРАКТОВКИ ПОНЯТИЯ «ДОМИНАНТА»: ОТ ЛИНГВИСТИКИ ТЕКСТА К ПЕРЕВОДОВЕДЕНИЮ В статье рассматривается, каким образом понятие доминанты, используемое в науке при исследовании основного свойства изучаемого объекта, трактуется в лингвистике текста и переводоведении. Анализируется интерпретация данного понятия в концепциях русского формализма, функциональной лингвистики, психолингвистики, сформировавшаяся при осмыслении функций, организации, свойств, содержания и смысла текста. Прослеживается развитие этих идей в общих и специальных теориях перевода. Библиогр. 21 назв.

разноыазычныы словар обыденной семантики биоников как источник сопоставительных исследований наивно картины мира носителей различных мазыков. Ключевые слова: наивная лингвистика, обыденная лексикография, бионимы, ассоциативный словарь, языковая картина мира, мышление и язык, лингвокультурология, сопоставительные исследования. А. А. Леонтьев в статье, предваряющей первый «Словарь ассоциативных норм русского языка», отмечал: «Если нам нужно найти метод, с наибольшей объективностью позволяющий вскрыть “культурную” специфику словарных единиц, вскрыть те побочные, непосредственно не релевантные для обобщения семантические связи, которые имеет данное слово, его ‘семантические обертоны’, – без сомнения, таким методом является ассоциативный эксперимент, а ближайшим источником данных на этот счет – словарь ассоциативных норм» [Леонтьев, 1977. С. 14]. К настоящему времени опубликованы одноязычные словари ассоциативных норм белорусского, болгарского, польского, русского, украинского, французского, якутского и других языков. Вышел в свет «Словарь слов» обыденных [2011] – уникальное по структуре и качественному наполнению издание, в котором описаны результаты различных семантических экспериментов, направленных на вы толкований русских явление спонтанных определений, лексических ассоциаций, фраз, содержащих лексему-стимул. Возрастающий интерес к изучению языкового сознания, а также необходимость изучения национально-языкового своеобразия, особенностей восприятия языковой и внеязыковой действительности представителями различных лингвокультурных сообществ поставили ученых перед необходимостью обратиться к межъязыковым сопо- [Голикова, 2004; Дмитрюк, ставлениям 1998; Жаналина, 2014; Славянский ассоциативный словарь, 2004; Титова, 1975; Ульянова, 1988]. Таким образом, динамично развивающаяся многоязычная (сопоставительная) лексикография открывает широкие возможности для выявления универсальных и идиоэтнических закономерностей, присущих лексическому ассоциированию носителей различных языков. Разрабатываемый международным научным коллективом проект «Разноязычный Голев Н. Д., Ким Л. Г., Стеванович С. В. «Разноязычный словарь обыденной семантики бионимов» как источник сопоставительных исследований наивной картины мира носителей различных языков // Вестн. Новосиб. гос. ун-та. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2015. Т. 13, вып. 2. С. 29–35. ISSN 1818-7935 ¬ÂÒÚÌËÍ Õ√”. –Âрˡ: ÀËÌ„‚ËÒÚË͇ Ë ÏÂÊÍÛθÚÛр̇ˇ ÍÓÏÏÛÌË͇ˆËˇ. 2015. “ÓÏ 13, ‚˚ÔÛÒÍ 2 © Õ. ƒ. √Ó΂, À. √.  ËÏ, –. ¬. –Ú‚‡Ìӂ˘, 2015 ÀÂÍÒËÍÓ„р‡Ùˡ словарь обыденной семантики бионимов» призван отразить результаты рефлексивной деятельности носителей различных языков, которая связана с репрезентацией обыденной семантики наименований видов флоры и фауны. Такой вид языковой рефлексии в современных научных разработках определяется как наивная лингвистика, или обыденная лингвистика. В настоящей статье подобная языковая деятельность рядовых носителей различных языков рассматривается в ее частном варианте – обыденной лексикографии. Данный проект представляет собой продолжение и развитие выполненных научным коллективом кафедры русского языка Кемеровского университета исследований, направленных на теоретическое изучение и лексикографическое описание обыденной семантики [Голев, Дебренн, 2013; Обыденное метаязыковое сознание, 2008; 2009; 2010; 2011]. Для реализации идеи «Разноязычного словаря обыденной семантики бионимов» (далее РСОСБ) под руководством Н. Д. Голева был сформирован международный научный коллектив составителей, которые собрали и обработали материалы из казахского, китайского, русского, сербского и французского языков. Собранные материалы получили лексикографическую обработку в пробном варианте разноязычного слосемантики бионимов, варя обыденной который представляется нами в настоящей статье. На начальном этапе работы над словарем был сформирован словник из 50 лексем, составленный из бионимов, соотносимых с «сильным» для данного языка концептным содержанием 1. На этапе создания «Опыта разноязычного словаря» лексикографической обработке подверглись 10 бионимов, представленных в разных языках: волк, ворона, заяц, муха, мышь, осел, петух, роза, теленок, яблоко. Информантам предлагалось четыре зада ния. 1) Назовите первое пришедшее Вам на ум слово, после того как Вы услышали или прочитали данное слово; 1 Подробнее о принципах формирования словника и критериях отбора слов изложено в статье [Голев, Дебренн, 2013]. 2) Что обозначает данное слово (задание представлялось в форме типа волк – это…); 3) Заполните пропуск в предложениях типа Они …, как волки; 4) Напишите фразу с данным словом, которая сразу приходит Вам на ум. Выбор заданий обусловлен намерением составителей охватить различные способы отображения обыденной семантики: чувственно-ассоциативной, понятийной, концептной. Было опрошено по 150 информантов казахского, китайского, русского, сербского и французского языков, что позволило репрезентативно представить материал. Задания предъявлялись информантам на их родном языке. Метаязыком РСОСБ стал русский язык, на который переводились все полученные результаты опроса. На этапе обработки собранного материала и оформления его в виде 10 словарных статей на языкеисточнике и их перевода на лексикографический метаязык была предложена следующая структура словарной статьи: РЕАЛИЯ 1. Классификационные признаки: 1.1. Таксономические (родовые призна ки) 1.2. Параметрические (видовые призна ки) 2. Внешние и физические характеристи ки 3. Внутренние качества, черты характера и поведения 4. Образ жизни 5. Отношение человека СПОСОБ ОТОБРАЖЕНИЯ 6. Прецедентные феномены 6.1. Мифологические и библейские пред ставления и верования 6.2. Литературные образы и персонажи 6.2.1. Сказки 6.2.2. Басни 6.2.3.Детские песни 6.2.4. Фильмы 6.2.5. Реклама 6.2.6. Неопознанные цитаты 7. Другие значения 8. Не бионимы Такая структура словарной статьи предполагает глубокую обработку полученных ответов информантов, их содержательную                                                              интерпретацию, отражающую аспектное представление информантами предметов флоры и фауны в их языковом сознании. В качестве иллюстрации далее предлагается фрагмент словарной статьи бионима волк на маобработки лексикографической териале реакций, полученных от носителей русского и сербского языков. В словарной статье ответы информантов расположены в соответствии с задаваемыми вопросами: определение, ассоциации, сравнения, фразы. рус. ВОЛК РЕАЛИЯ 1. Классификационные признаки 1.1. Таксономические (родовые признаки) Определения 25 (62) При подсчёте реакций первая цифра указывает на неповторяющиеся реакции, вторая – на общее количество реакций. Ответы на вопрос: Волк – это … хищное животное 21 животное 12 хищник 5 Ассоциации 3 (21) Ответы на вопрос: Назовите первое пришедшее Вам на ум слово, после того как Вы про читали слово волк животное 13 зверь 7 Сравнения (0) Ответы на вопрос: Они ______ как волки. Фразы (0) Ответы на вопрос: Напишите фразу со словом волк, которая сразу приходит Вам на ум. 1.2. Параметрические (видовые признаки) Определения 62 (85) дикое животное 5 хищник 5 хищное животное, обитающее (живущее) в лесу (в лесах) 5 Ассоциации 5 (21) хищник 11 собака 7 Сравнения 1 (6) дикие 6 Фразы (0) СПОСОБ ОТОБРАЖЕНИЯ 6. Прецедентные феномены 6.1. Мифологические и библейские представления и верования Определения 1 (1) волк оборотень Ассоциации 2 (4) оборотень 3 Сравнения 0 Фразы 23 (115) работа не волк – в лес не убежит 28 сколько волка ни корми – все в лес смотрит 23 волков бояться – в лес не ходить 15 серб. ВУК «волк» РЕАЛИЯ 1. Классификационные признаки 1.1. Таксономические ÀÂÍÒËÍÓ„р‡Ùˡ Определения 1. Животиња 2 2. Животиња из породице паса коjа живи у шуми 3. Звер Ассоциации Звер 2 Сравнения (0) Фразы (0) 1.2. Параметрические Определения 1. Дивља животиња 16 2. Дивља, крволочна животиња тамне Животное Животное из рода собак, которое живет в лесу Зверь Зверь Дикое животное Дикое, кровожадное животное с темной длаке шерстью 3. Дивља животиња коjа живи у шуми и Дикое животное, которое живет в лесу крволочна и кровожадно Сравнения (0) Фразы (0) СПОСОБ ОТОБРАЖЕНИЯ 6. Прецедентные феномены 6.1. Мифологические представления и верования ВОЛК – ТОТЕМНОЕ ЖИВОТНОЕ СЕРБОВ Определения 1. Дивља животиња, звер са често ми Дикое животное, зверь, часто с мифоло толошким значењем 2 Ассоциации (0) Сравнения (0) Фразы (0) Частотность мотива 1 (2) ВОЛК – ОБОРОТЕНЬ Определения Животиња коjа живи у шуми и jавља се у гическим значением Животное, которое живет в лесу и появля периоду пуног месец ется во время полной луны Ассоциации Месец Сравнения Фразы Вук јауче на месечини Количество реакций 3 (3) Месяц Волк воет на луну Данные словаря позволяют выявить как универсальные, представленные в языковом сознании носителей различных языков ассоциативные, понятийные и концептные характеристики бионима, так и идиоэтнические, обусловленные национальной картиной мира носителей сопоставляемых языков. Так, для носителей русского и сербского языков волк – это животное, зверь. Характеризуя волка, носители обоих языков отмечают, что это дикое животное. Определяя значение лексемы волк, и русские, и серб ские информанты отмечают, что это животное, похожее на большую собаку (рус. животное, дикое, внешне похоже на собаку; серб. опасна дивља животиња налик псу). В определениях волка типовыми реакциями являются его характеристики по внутренним качествам, особенностям характера и поведения (рус. хищное животное; серб. животиња месоjед коjа живи у шуми), ассоциативный ряд включает такие лексемы, как злой, злость, кровожадный (рус.) и крволочан, зао (серб.). Носители как русского, так и сербского языков, характеризуя волка, указывают на место его обитания (рус. живет в лесу; животное, обитающее в смешанных лесах; серб. животиња коjа живи у шуми; шумска звер), особенности питания (рус. питается мясом; плотоядное животное; животное, которое питается другими животными; серб. дивља живо- тиња коjа храни се другим животињама; дивља животиња, коjа има мериц зубе и лови домаћи животиње). И русский, и сербский ассоциативные ряды включают лексему овца, указывающую на общность языковой картины мира носителей этих языков. Определяя волка, русские и сербские информанты отмечают, что это животное обычно обитает стаями, но встречаются и волки-одиночки (рус. хищное животное, которое живет в стае; живут обычно стаями, но встречаются и волки одиночки; серб. крволочна животиња коjи живи у чопору; дивља животиња, крволочна, живи сама или у чопору). Обнаруживаются существенные совпадения сравнительных конструкций в русском и сербском языках (они одинокие, как волки и они самотњаци као вуки), в составах ассоциативных рядов (стая, одиночка, одиночество и чопор, усамљен), а также в прецедентных фразах (волчья стая и чопор вукова). И русские, и сербы отмечают, что волк является санитаром леса (рус. санитар леса; чистильщик леса; серб. кољач немоћних; чистач у природи), но при этом представляет опасность для человека (рус. животное, которое живет в лесу и представляет опасность; серб. животиња коjа jе веома опасна; животиња коjа често зна да нанесе штету). Анализ прецедентных фраз с лексемой волк также позволил выявить общие закономерности употребления этого слова носителями сопоставляемых языков: в мифологических и библейских представлениях волк является оборотнем, персонажем многих народных сказок (рус. Красная Шапочка, серб. Црвенкапа; рус. Семеро козлят; серб. Вук и седам hарија), героем басен (рус. Волк и ягненок; серб. Вук и jагне). Все эти сведения, собранные в одной словарной статье, систематизированные и лексикографически обработанные, позволяют наглядно показать, что в обыденном сознании носителей русского и сербского языков имеется много общих представлений о значении и употреблении лексических единиц – наименований флоры и фауны. Этот общий фонд знаний обусловлен, с одной стороны, объективными свойствами реалии, а с другой – универсальными когнитивными механизмами, регулирующими процессы восприятия и мышления. Анализ данных опроса носителей обоих языков позволил выявить национально-спе- цифические признаки, приписываемые волку носителями русского и сербского языков. Так, например, в 108 ответах сербских информантов 55 раз встретилось определение дикое животное / дикий (дивља животиња, дивљи), 24 – кровожадное (крволочна), 20 раз – опасное (опасна); уточнили место обитания в лесу, лесное (у шуми, шумско) 21 человек, однако, кроме леса, сербы еще называли горы (планине), а русские – тайгу и лесостепь, что связано с природными особенностями стран, в которых проживают информанты, и знаниями носителей языка о местах обитания волков. Несмотря на повторяющиеся ассоциации (носителей русского и сербского языков), связанные с прецедентными текстами («Красная шапочка», «Волк и семеро козлят» и др.), для сербских информантов лексема волк ассоциируется с популярным произведением Ивы Андрича «Аска и волк». Ассоциация магарац «осел», отсутствующая в ответах русских информантов, в сербском языке связана с устойчивым выражением поjео (уjео) вук магаре (магарца), что буквально переводится как «съел волк осла» со значением «отсутствие наказания за проступок» [Трофимкина, 2005. С. 39]. Фраза ну, погоди в ответах русских информантов является достаточно частотной и связана с одним из самых любимых мультипликационных сериалов режиссера В. Котеночкина «Ну, погоди!» У сербских информантов трижды встретились ответы, указывающие на то, что вук – это мужское имя. «Каждый народ мифологически связан с каким-либо животным. Для сербов таким животным является волк, так как волк согласно преданиям – прародитель сербского народа» [Чајкано- вић, 1994. С.122]. Корень вук в сербском языке стал основой для образования огромного количества имен собственных: Вук, Вучко, Вујкан, Вујица, Вукашин, Вукан, и др. Анализ устойчивых выражений, связанных с лексемой волк, показал, что наиболее частотными реакциями являются следующие: ÀÂÍÒËÍÓ„р‡Ùˡ у русских: они злые как волки (54), они голодные как волки (32) и др.; у сербов: они су гладни као вукови (79) «голодный», они су опасни као вукови (28) и др. Ответы информантов в целом подтверждают стереотипное восприятие и оценку волка в славянской культуре. Большая часть ответов сербских информантов связана с устойчивым выражением: вук длаку мења, али ћуд никада «волк меняет шерсть, а характер никогда» (33) – так говорят о человеке, который демонстрирует свои настоящие привязанности, несмотря на чье-то желание изменить их (русский аналог данного фразеологизма – сколько волка ни корми, он все в лес смотрит). Выражение ми о вуку, а вук на врата «мы о волке, и волк в дверях» (со значением «легок на помине») вспомнили 25 человек. В ответах сербских информантов встречаются фразы из прецедентных сербских детских песен, считалочек, пословиц (вучу, вуче, бубо лења, шта ће рећи поколења… вуци вију, а вевери грде), неизвестные русским, в то время как у русских информантов с лексемой волк связаны следующие устойчивые выражения: работа не волк – в лес не убежит (28), сколько волка ни корми – все в лес смотрит (23), волков бояться – в лес не ходить (15), серый волк зубами щелк (10), с волками жить – по-волчьи выть (9), волка ноги кормят (8), голодный как волк (6), человек человеку волк (5) и др. Таким образом, данные РСОСБ позволяют обнаружить релевантные признаки, которыми наделяется волк в разных культурах, и содержательно представить концепт, с учетом коннотативных связей. Представленный разноязычный словарь концептного типа демонстрирует новую антропоцентрическую версию лексикографической интерпретации языковой реальности, расширяет лексикографическую теорию и практику, дает материал для акцентированных сопоставлений лингвокультур и национальных вариантов языкового сознания.

Напиши аннотацию по статье

À≈ –» Œ√—¿‘»fl  УДК 81̓23; 811.133.1 Н. Д. Голев, Л. Г. Ким, С. В. Стеванович Кемеровский государственный университет ул. Красная, 6, Кемерово, 650043, Россия ngolevd@mail.ru, kimli09@mail.ru, stevan2000@rambler.ru «РАЗНОЯЗЫЧНЫЙ СЛОВАРЬ ОБЫДЕННОЙ СЕМАНТИКИ БИОНИМОВ» КАК ИСТОЧНИК СОПОСТАВИТЕЛЬНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ НАИВНОЙ КАРТИНЫ МИРА НОСИТЕЛЕЙ РАЗЛИЧНЫХ ЯЗЫКОВ Обосновываются общие принципы создания словаря нового типа, в котором лексикографом выступает рядовой пользователь языка. Показывается структура словарной статьи, а также на материале русского и сербского языков раскрываются исследовательские возможности разноязычного словаря, позволяющего осуществлять сопоставление наивной картины мира носителей различных языков.

разработка и тестирование алгоритма семантического анализа речи текста дла перевода на русский жестовый казык. Ключевые слова: русский жестовый язык, компьютерный сурдоперевод, семантический анализ, морфологиче ский анализ, синтаксический анализ, омонимы, синтаксические конструкции, альтернативы. Введение По  данным  Всероссийской  переписи  населения,  прошедшей  в  2010  г.,  владение  русским  жестовым языком (далее – РЖЯ) отметили 120 528 чел. Из приведенной статистики следует,  что разработка систем перевода со звучащего языка на язык жестов и наоборот имеет особую  социальную значимость. Компьютерный перевод на данный момент представляет одно из доминирующих направлений в области прикладной лингвистики.  Язык  жестов  –  это  способ  коммуникации  слабослышащих  людей,  в  котором  информация передается за счет движения рук, тела, мимики [Прозорова, 2007. С. 44]. Жестовый язык  представляет  собой  естественный  человеческий  язык,  и  для  его  анализа  используются  методы,  основанные  на  исследованиях  звучащих  языков  [Гриф  и  др.,  2014.  С.  170].  Несмотря  на  то,  что  жестовые  языки  задействуют  не  звуковой,  а  визуально-кинетический  канал  передачи информации, по своим фундаментальным свойствам они схожи со звучащими языками,  что позволяет причислять их к естественным человеческим языкам и анализировать, исполь Гриф М. Г., Мануева Ю. С. Разработка и тестирование алгоритма семантического анализа речи (текста) для перевода  на русский жестовый язык // Вестн. Новосиб. гос. ун-та. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2017.  Т. 15, № 2. С. 70–80. ISSN 1818-7935 Вестник НГУ. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2017. Том 15, № 2 © М. Г. Гриф, Ю. С. Мануева, 2017зуя методы и понятия, разработанные на материале звучащих языков [Гриф, Тимофеева, 2012.  С. 211]. В повседневной жизни жесты применяются каждым, но особое значение они имеют  для слабослышащих людей. Несмотря на все сложности взаимодействия с обществом, среди  слабослышащих  есть  много  талантливых  людей.  В  качестве  примера  можно  привести  Виктора  Гюго,  Бетховена,  Жан-Жака  Руссо.  Этим  людям  ничто  не  помешало  реализовать  себя.  В настоящий момент существуют язык жестов, специальные школы, различные объединения  для реабилитации слабослышащих людей. Но данные программы не решают в полной мере  проблему коммуникации людей с дефектами слуха с обществом и государственной властью.  В  связи  с  этим  возникает  необходимость  в  использовании  мультимедийных  компьютерных  систем, которые будут переводить речь на язык жестов и наоборот. Постановка задачи Основная сложность при реализации системы компьютерного сурдоперевода заключается  в качестве перевода на РЖЯ. Под качеством перевода будем понимать правильность передачи  смыслового  значения  предложения  (его  семантику).  На  первый  взгляд  можно  ограничиться  использованием субтитров, но при более подробном изучении можно сделать вывод, что использование субтитров не решает данную проблему. Во-первых, субтитры представляют собой  калькирующую речь, т. е. происходит отображение на экране текста на русском языке, который  не  учитывает  особенности  жестового  языка:  грамматику,  синтаксис,  семантику.  Вследствие  этих особенностей у слабослышащих возникают сложности в понимании субтитров. Во-вторых, на основе поправки к закону «О соцзащите инвалидов в Российской Федерации» от 26  декабря 2012 г., русский жестовый язык получил статус «языка общения при наличии нарушений слуха и (или) речи, в том числе в сферах устного использования государственного языка»,  т. е. РЖЯ представляет собой самостоятельную языковую систему. Поэтому возникает необходимость в разработке системы компьютерного сурдоперевода, которая обеспечит достойную  замену человеку-сурдопереводчику [Гриф, 2012. С. 4].  В качестве исходных данных используется текстовая строка, полученная в результате распознавания  речи.  Для  повышения  точности  перевода  разработаны  программный  модуль  семантического анализа и модуль анализа на основе синтаксических конструкций. Суть данного  подхода заключается в том, что впервые был применен словарь В. А. Тузова в алгоритме отбора многозначных слов, имеющих соответствующие жесты, и выделены основные конструкции  жестового  языка,  на  основе  которых  происходит  перевод  предложения.  Таким  образом,  решается проблема перевода русской речи на РЖЯ. Целью данной статьи является описание  способа построения модуля семантического анализа системы компьютерного сурдоперевода  русского  языка  на  основе  словаря  семантических  отношений  В. А.  Тузова  и  представление  результатов тестирования работоспособности модуля. Обзор существующих систем компьютерного сурдоперевода Последние 10 лет было замечено увеличение количества разработок систем машинного перевода со звучащего языка на язык жестов. Перевод на язык жестов фактически игнорировался  сообществом разработчиков машинных переводов, хотя системы перевода на язык жестов имеют большое значение для людей с ограниченными возможностями по слуху [Гриф и др., 2014].  Рассмотрим системы перевода с английского языка на американский язык жестов.  Система Zardoz является системой перевода с английского языка на язык жестов с использованием языка-посредника (интерлингвы). Из-за большой трудоемкости применение системы  возможно только для ограниченного количества предметных областей. Текущие исследования  сосредоточены на разработке всеобъемлющей грамматики, морфологии и лексики для ирландского  языка  жестов  [Veale,  Conway,  1994].  Архитектура  системы  Zardoz  представляет  собой  модульную  систему,  работающую  в  определенной  структуре,  которая  представляет  собой  фреймовую структуру (рис. 1).  Компьютерные средства коммуникации Рис. 1. Архитектура системы Zardoz Процессно-ориентированный  взгляд  на  систему  отражает  структуру  системы  в  виде  различных списков. Для решения конкретных задач и получения необходимых знаний происходит  обращение к этим спискам с помощью операций чтения и записи. К входному документу, представляющему собой текст, применяются морфологические правила и эвристики для определения конструкции составного слова. Обработанный текст затем подвергается проверке на идиоматические выражения. Из этой унифицированной структуры можно выявить метафорические  и  метонимические  структуры,  как  независимые  от  языка,  так  и  характерные  для  исходного  языка  [Andre,  2000].  Далее  проводится  преобразование  структуры  текста  языка-посредника  в конструкции, которые отображаются на язык жестов с помощью аватара. Вместо попытки  построить универсальную грамматику, обобщающую все синтаксические формы многих языков,  используются  данные,  полученные  путем  моделирования  смысла  предложения  посредством интерлингвы [Foster et al., 2005]. В этом отражается уникальность данной системы. Система TEAM – это система машинного перевода с английского языка на американский  жестовый язык. Перевод в системе TEAM состоит из двух этапов: первый – перевод введенного  предложения с английского языка на промежуточное представление с учетом синтаксической,  грамматической  и  морфологической  информации,  второй  –  отображение  промежуточного  представления  в  виде  движения  с  небольшим  набором  параметров,  которые  в  дальнейшем  преобразуются  для  управления  моделью  человека,  воспроизводящей  жесты.  Гибкость  системы позволяет адаптировать ее к другим жестовым языкам [Zhao et al., 2000]. Для вывода  предложения на американском жестовом языке  необходима детально проработанная 3D модель  человека.  Модель  должна  иметь  кисть  с  шарнирными пальцами, высокоточные руки и тело,  а также лицо с управляемым выражением лица.  Кроме  того,  нужны  быстрые  вычислительные  модели  для  процедурной  генерации  широкого  спектра естественно выглядящих жестов [Kopp  et al., 2004]. В общей сложности модель человека имеет 80 суставов со 135 степенями свободы  (рис. 2).  Рис. 2. Модель человека системы TEAMТуловище состоит из 17 суставов в позвоночнике между талией и шеей [Cassell et al., 2000].  Обрабатывающий  алгоритм  движения  используется  для  определения  положения  туловища  по комплексу углов стыковки. Движения руки определяются через параметр времени и векторов  конечных  позиций  (ключевых  точек).  Аналитический  алгоритм  обратного  движения  вычисляет  вращение  плеча  и  локтя  вокруг  ключевой  точки.  В  итоге  формируется  движение  руки.  Проект ViSiCAST является  упрощенной системой, которая фиксирует  движения  и жесты  человека сурдопереводчика, а затем эти координаты рук переводчика передаются для последующего анализа с целью получения реалистичного аватара [Wakefield, 2002]. Рассмотрим более  подробно  процесс  обработки  жестов.  Сурдопереводчик  показывает  жесты,  сопровождая  телевизионную программу. В этот момент для получения данных, необходимых для анимации,  записываются жесты сурдопереводчика с помощью технологии захвата движений. Для достижения данной цели используются отдельные датчики для рук, лица и тела. Для записи позиции  рук используются специальные перчатки. Также используются магнитные датчики для записи  координат запястья, плеча, головы и верхней части туловища в трехмерном пространстве. Видеодатчик лица, состоящий из нашлемной камеры с инфракрасными фильтрами, записывает  выражение лица. Отражатели располагаются в областях лица, представляющих интерес, таких  как рот и брови.  Далее  последовательность  жестов  интерпретируется  программным  модулем,  который  управляет анимацией аватара. На этом этапе происходит перевод жеста на XML-язык с помощью промежуточного языка [Speers, 2001]. Затем модуль совмещает описание жеста с описанием геометрических свойств для управления аватаром. Главный модуль программы представлен на рис. 3. Рис. 3. Главный модуль программы ViSiCAST ICommunicator представляет собой систему, предназначенную для перевода с английского  языка на американский язык жестов (рис. 4). Перевод осуществляется в режиме реального времени. Технология перевода состоит из следующих этапов: применяя современные технологии  Компьютерные средства коммуникации распознавания речи, iCommunicator  преобразует  произнесенное  слово  в текст и переводит его на жестовый  язык. Жестовый язык отображается  с  помощью  набора  видеофайлов,  смонтированных  в  один  видеоролик. После того как система закончила  перевод,  пользователь  имеет  возможность  использовать  встроенный словарь для получения определений,  синонимов  и  антонимов,  а  также  возможность  поиска  в  Интернете  дополнительной  информации.  ICommunicator  представляет  собой  качественный  инструмент  для  обучения  и  реабилитации  лиц  с  ограниченными  возможностями  по слуху. Кроме того, iCommunicator помогает лицам с нарушениями речи улучшить разговорные навыки, узнав правильное произношение слов, с помощью голосового выхода системы. Рис. 4. Главный модуль программы ICommunicator Рассмотрим  проект  DePaul  ASL  Synthesizer,  направленный  на  автоматический  перевод  на американский язык жестов, для обеспечения доступа слабослышащих к миру звуков. Основные отличия данной разработки заключаются в использовании высококачественного аватара  для отображения жестовой речи. Разработанный аватар Paula может изобразить все языковые  параметры жестового языка (рис. 5). Paula получила высокие оценки за четкость и естественность показанных жестов от пользователей, свободно владеющих языком жестов. Ни  одна  из  зарубежных  систем  за  исключением  разработки  ICommunicator  не  может  обрабатывать  входную  информацию,  в  форме  звучащей  речи.  Для  систем  перевода,  которые  направлены  именно  на  устный  перевод,  этот  недостаток  является  существенным.  Жестовые  языки от звучащих отличаются тем, что используют пространственную информацию вокруг  говорящего [Huenerfauth, 2009]. Следовательно, в данных системах необходим учет специфики  жестового языка. Специфика воспроизведения жестов учитывается только в системе TEAM.  Для  более  качественного  перевода  недостаточно  только  морфологической  и  синтаксической  информации. В системе Zardoz делаются попытки учета семантической составляющей жестового языка. Технология перевода в системе ViSiCAST включает привлечение человека в процесс  перевода, что является основным недостатком данной системы. Почти все системы отображают  жесты  с  использованием  аватара, но только в системах ViSiCAST  и DePaul ASL Synthesizer достигнута  максимальная  реалистичность.  В  рассмотренных  системах  семантический анализ используется лишь  в ограниченной степени. Более того,  в этих системах использованы средства представления семантики, ориентированные  на  английский  язык  и не применимые для русского языка. На данный момент не разработаны качественные системы перевода  с  русского  языка  (как  жестового,  так и звучащего), основывающиеся  на семантическом анализе. Учет се Рис. 5. Аватар Paula проекта DePaul ASL Synthesizer мантической составляющей в процессе перевода является большим преимуществом системы,  обладающей таким свойством [Huenerfauth, 2008. Р. 21]. Качество перевода заметно повышается за счет этого улучшения. Для достижения наилучшего результата необходимо учитывать  особенности семантики исходного языка и языка перевода. Общая схема компьютерного перевода русской речи (текста) на русский жестовый язык Современные системы компьютерного перевода часто основываются на трехчленных моделях, одним из примеров которых может служить модель, предложенная З. М. Шаляпиной.  Данная  модель  состоит  из  трех  подсистем:  анализ  исходного  текста,  анализ  межъязыковых  преобразований и синтез жестовой речи. Компьютерный переводчик также должен обеспечивать: загрузку текста, визуализацию результатов перевода, возможность изменения структуры системы (расширение, изменение словарей). Анализ русского текста состоит из следующих этапов.  1. Морфологического анализа слов в предложении. 2. Синтаксического анализа структуры предложения и первичного семантического анализа. 3. Семантического анализа слов в предложении [Гриф и др., 2014. С. 173]. Морфологический,  синтаксический,  а  также  первичный  семантический  анализ  выполняются на основе системы Диалинг [Сокирко, 2000]. В системе Диалинг морфологический анализ состоит из морфоанализа и лемматизации словоформ. Под лемматизацией будем понимать  приведение различных форм слова к словарным, а под морфоанализом – определение морфологических характеристик слова. Работа морфологического модуля основана на использовании  трех  морфологических  словарей:  большой  словарь,  который  базируется  на  грамматическом словаре А. А. Зализняка, словарь имен собственных (например: Петр, Иванович, Иванов),  словарь  географических  слов  (например:  Москва,  Россия).  На  этапе  лемматизации  происходит определение начальной формы слова, необходимой для дальнейшей работы со словарями.  Морфологическая часть речи определяется традиционным образом. Граммема – это единица  морфологического описания. Например, у слова «кошка» будет следующий список граммем:  жр, ед, им, од. При анализе реальных текстов необходимо учитывать соседние слова, потому  что от выбора конкретной интерпретации зависит выбор интерпретации другого слова. Объем  морфологического  словаря  составляет  более  130  тыс.  лексем,  но  и  этого  оказывается  недостаточно. Если в словаре отсутствует данная словоформа, то применяется алгоритм, который  ищет в словаре словоформу, максимально совпадающую с конца со входной словоформой. В качестве входной информации модуля синтаксического и первичного семантического анализа системы Диалинг  поступают результаты морфологического анализа. На выходе получаем  набор  семантических  отношений.  Определим  семантическое  отношение  как  универсальную  связь, которая усматривается носителем языка в конкретном контексте. Любой текст представляет собой набор различных отношений. Основная идея авторов списка отношений заключается в том, что связи в тексте можно определить через предложенные отношения или через их  композицию. Большинство существующих семантических отношений считаются универсальными. Главный недостаток отношений заключается в том, что одни отношения похожи на другие, но определить общие черты отношений и их различия непросто. Так как в существующих системах перевода отсутствует модуль, выполняющий семанти ческий анализ, то ниже будет более подробно рассмотрена система семантического анализа. Система семантического анализа русского текста Значение слова в предложении определяется его соотношением с другими словами. Смысл  предложения целиком зависит от смысла входящих в него единиц. Качество перевода с одного  языка на другой в большей степени определяется корректностью работы семантического моду Компьютерные средства коммуникации ля. Для разрешения проблемы лексической многозначности необходимо обработать омонимы  и фразеологизмы в предложении. Омонимия – это совпадение по звучанию и написанию различных слов: ласка – животное и ласка – проявление нежности, такса – собака и такса – тариф.  Словарь омонимов русского языка О. С. Ахмановой включает более 2 000 словарных статей,  содержащих группы или пары омонимов. Фразеологизмы отличаются от обычных сочетаний  слов тем, что общее значение фразеологического оборота не равно сумме отдельных значений  слов. Например, фразеологизм «авгиевы конюшни» имеет значение очень грязное место. Информация, полученная на этапах морфологического, синтаксического и первичного семантического  анализа,  является  входной  информацией  для  модуля  семантического  анализа:  набор морфологических характеристик и набор семантических отношений. В некоторых случаях  задача  разрешения  омонимии  решается  на  основе  данных  морфологического  анализа.  В случае с примером «древние стены города» слово «древние» имеет 2 различных морфологических описания (прилагательное и существительное), как и слово «стен» (существительное  женского рода и существительное мужского рода). При построении группы «прил-сущ» были  отвергнуты вторые варианты слов, и это упрощает последующий семантический анализ. Разработанный  модуль  семантического  анализа  основывается  на  словаре  В.  А.  Тузова  [2003]. В. А. Тузов каждое слово определил, как валентную структуру, состоящую из набора  актантов. Каждый актант определяется набором характеристик, описанных в формуле 1:  Ai = {CNi, BLj, SDk, MDl, Cm, SPp}, (1) CNi – номер класса, i = 1 ... N, BLj – базисная лексема, j = 1 ... M, SDk – семантическое опигде  сание, k = 1 ... P, MDl – морфологическое описание, l = 1 ... S, Cm – комментарий, m = 1 ... L,   SPp – часть речи, p = 1 ... W. Словарная  статья  компьютерного  семантического  словаря  содержит  заголовочное  слово  и  его  толкование  на  семантическом  языке.  Большинство  слов  словаря  имеют  несколько  семантических описаний. В данном словаре предлоги являются частью речи, значение единиц  которой может содержать более двухсот значений. В отдельные значения вынесены фразеологические обороты. Например, глагол «идти» имеет 25 словарных статей. Из них 12 значений  относятся  к  фразеологическим  оборотам:  идти  вразрез,  впрок,  на  поправку,  ва-банк,  замуж  и др. Основная семантическая информация содержится в номере класса, но, кроме этого, может содержаться и дополнительная информация.  На  основе  семантического  словаря  была  разработана  база  данных.  Логическая  структура  базы данных состоит из тринадцати взаимосвязанных таблиц. К основным таблицам отнесем:   «Словарные статьи», «Семантические описания», «Слова», «Фразеологизмы». Таблица «Словарные статьи» насчитывает 163 903 записи. Кроме того, были разработаны таблица «Жесты»  и таблица-связка «Жест – слово». На основе данных этих двух таблиц определяется соответствие «слово – жест». Алгоритм семантического анализа состоит из следующих этапов.  1. Выделение списка альтернативных лексических значений. 2. Обработка фразеологизмов. 3. Обработка предлогов. 4. Закрепление лексических значений. 5. Поиск соответствующих жестов. Основная  задача  семантического  анализа  –  построение  списка  независимых  альтернатив  и вычисление семантико-грамматического типа каждой альтернативы, входящей в описание.  Эти преобразования выполняются в несколько этапов. На первом этапе происходит поиск всех  альтернативных значений для каждого слова в предложении. На втором этапе выполняется следующая вспомогательная работа: нумеруются и идентифицируются все альтернативы каждого  слова, выносится номер семантического класса слова, из семантического описания выносятся все аргументы. Построенное описание состоит из набора альтернатив, каждая из которых  содержит  две  основные  части:  морфологическую  с  указанием  семантического  класса  слова  и семантическую. Первая часть альтернативы содержит информацию о том, к каким словам  может  присоединиться  данное  слово,  вторая  часть  –  какие  слова  оно  может  присоединить.  При сборке во взаимодействие вступают две рядом стоящие конструкции.  Следующий этап работы семантического модуля заключается в обработке фразеологизмов.  В семантическом словаре фразеологизмы определены в отдельные альтернативы. Для уменьшения количества альтернатив необходимо сначала обработать фразеологизмы. Для этого необходимо проверить все найденные альтернативы на вероятность вхождения во фразеологический оборот. Если альтернатива может входить во фразеологический оборот, то происходит  сравнение связанных с ней слов с фразеологизмом. При нахождении в предложении фразеологизмов удаляются все остальные альтернативы, и остается только одна, представляющая собой  фразеологический оборот. Иначе удаляются альтернативы, содержащие фразеологизмы. Таким  образом, уже на первом этапе количество альтернатив уменьшается. Процесс  обработки  предлогов  начинается  с  определения  списка  предлогов  предложения.  На следующем шаге осуществляется поиск предложно-падежных сочетаний. Правильный выбор семантического описания предлога зависит от класса связанного с ним существительного.  После определения подходящего значения предлога удаляются остальные альтернативы предлога.  В  итоге  получаем,  что  каждому  предлогу  соответствует  единственное  семантическое  описание.  Дальнейшие действия анализатора зависят от вида предложения. Выделим два вида предложений: первый – предложения, в составе которых только одно слово имеет несколько альтернатив,  второй  случай  –  в  предложении  несколько  слов-омонимов.  В  первом  случае  цикл  отсутствует, и анализируется только одно слово. Анализ зависит от части речи многозначного  слова. На текущий момент проводится анализ глаголов, имен существительных, имен прилагательных, инфинитивов, причастий, деепричастий, наречий, вводных конструкций. Алгоритмы  в каждом случае различны.  Рассмотрим алгоритм анализа имени существительного. Проводится анализ каждой альтернативы существительного. Делается заключение, является ли данное слово главным или зависимым в словосочетании. На основе семантических отношений, построенных на предыдущих  этапах, определяется часть речи второго слова. Далее выполняется обработка словосочетания  в зависимости от части речи второго слова. Значение существительного может зависеть от прилагательного, глагола, причастия или от другого существительного. Далее происходит поиск  соответствующей альтернативы на основе соответствия семантического класса и падежа. Если  для одного словосочетания подходящих альтернатив нет, то алгоритм продолжает свою работу  с оставшимися, и так до тех пор, пока не остается одно значение имени существительного. Для корректной обработки глагола необходимо учесть словосочетание, где глагол выступает в роли главного и зависимого слова. Гипотеза запоминается и подтверждается в случае, если  второе словосочетание удовлетворяет исследуемой альтернативе.  Во  втором  случае  анализ  происходит  в  цикле.  Каждая  итерация  начинается  с  проверки  количества слов с множеством альтернатив. Предложение просматривается до тех пор, пока  у каждого слова не останется только одно семантическое описание. Когда каждому слову соответствует только одна семантическая характеристика, то происходит поиск соответствующего  жеста. Результатом работы системы является список соответствий «слово–жест».  Разработан программный комплекс, позволяющий выполнять семантический анализ предложений. В качестве примера работы семантического анализатора рассмотрим два предложения:  «Никита  купил  у  Андрея  книгу»  и  «Никита  купил  Андрея».  Сначала  проведем  анализ  первого предложения. После этапа поиска списка альтернатив количество различных семантических значений равно 17: существительное «Никита» – 1 значение, глагол «купить» – 2 альтернативы,  предлог  «у»  –  10  семантических  значений,  «Андрей»  –  1,  «книга»  –  3  альтернативы.  На  этапе  обработки  фразеологизмов  число  альтернатив  сократилось  до  8.  Несколько  семантических описаний осталось у глагола и предлога. На этапе обработки предлогов определяем единственное значение предлога «у» со значением ‘у живого’, так как предложно-падежное сочетание образуется с существительным «Андрей». Далее происходит обработка гла Компьютерные средства коммуникации гола «купить». Для определения значения анализируются слова, которые образуют с глаголом  словосочетания. К таким словам относятся существительные «Никита», «книга», «Андрей».  После анализа полученных словосочетаний у глагола остается его основное значение ‘купить’,  а значение ‘обмануть’ удаляется. В результате получаем соответствие «слово–жест». Во втором предложении глагол «купить» будет иметь значение ‘обмануть’, так как оно соответствует  требованиям этого семантического описания. Зависимое слово представляет собой существительное, относящееся к классу «человек» и находящееся в винительном падеже. Тестирование модуля семантического анализа проводилось в 2 этапа. 1. Внедрение семантического модуля в систему перевода с русского язяка на русский язык  жестов Сурдофон (подготовительный этап). 2. Проверка модуля слабослышащими студентами и сурдопереводчиками. На основе проведенной работы получен следующий результат. Предложения, переведенные  с помощью семантического модуля, определены слабослышащими студентами и сурдопереводчками как корректно переведенные. Последние разработки в данном направлении направлены на увеличение количества жестов  и улучшение процесса обработки предложений. Для достижения первой цели были использованы три способа. В первом случае для увеличения количества жестов был использован словарь синонимов. Это позволило переводить большее количество слов звучащего языка на язык  жестов.  Другой  метод  заключается  в  использовании  антонимов  с  отрицательной  частицей  не. Толкование значения слова является третьим способом увеличения количества жестов. Заключение В данной работе рассмотрена система компьютерного перевода с русского языка на русский  жестовый язык. Проведен анализ существующих систем компьютерного сурдоперевода. Описана технология компьютерного перевода русской речи на русский жестовый язык. Впервые  разработан  блок  анализа  исходного  текста  с  учетом  семантической  составляющей  русского  языка на основе словаря В. А. Тузова. Разработаны и реализованы алгоритмы семантического  анализа для многозначных слов. Приведена схема семантического анализа имени существительного.  Анализ  текста  завершается  в  случае,  когда  у  каждого  слова  остается  только  одно  семантическое описание; таким образом, решается проблема многозначности. К наиболее приоритетным направлениям модификации модуля семантического анализа можно отнести следующие: расширение базы жестов, осуществление разбора сложных предложений, добавление  учета в алгоритме анализа классификаторных предикатов жестового языка. 

Напиши аннотацию по статье

70 КОМПЬЮТЕРНЫЕ СРЕДСТВА КОММУНИКАЦИИ УДК 004.82  М. Г. Гриф, Ю. С. Мануева Новосибирский государственный технический университет пр. К. Маркса, 20, Новосибирск, 630073, Россия grifmg@mail.ru; juleno4eknot1@rambler.ru РАЗРАБОТКА И ТЕСТИРОВАНИЕ АЛГОРИТМА СЕМАНТИЧЕСКОГО АНАЛИЗА РЕЧИ (ТЕКСТА) ДЛЯ ПЕРЕВОДА НА РУССКИЙ ЖЕСТОВЫЙ ЯЗЫК Рассмотрены  существующие  системы  сурдоперевода,  выявлены  их  преимущества  и  недостатки.  Основным  недостатком данных систем является отсутствие блока семантического анализа исходного текста, направленного  на решение проблемы многозначности слов в языке. Приведена общая схема перевода с русского языка на русский  жестовый язык, которая состоит из анализа исходного текста, перевода на жестовую речь и визуализации жестовой  речи.  Разработан  блок  анализа  исходного  текста  с  учетом  семантической  составляющей  русского  языка,  работа  которого основана на словаре В. А. Тузова. Описан алгоритм семантического анализа. Приведена схема семантического анализа имени существительного. Анализ текста завершается в случае, когда у каждого слова остается только  одно семантическое описание, таким образом решается проблема многозначности. К наиболее приоритетным направлениям модификации модуля семантического анализа можно отнести следующие: расширение базы жестов,  осуществление разбора сложных предложений, добавление учета в алгоритме анализа классификаторных предикатов жестового языка. Далее проводится перевод текста на жестовую речь, который осуществляется с помощью  анализа синтаксических конструкций русского языка и русского жестового языка. Проведено тестирование работы  алгоритма.

развитие лексических и грамматических значения латышского глагола такт. Ключевые слова: глагол, инхоативные связки, грамматикализация. ThE DEVELOPMENT OF LExICAL AND GRAMMATICAL MEANINGS OF ThE LATVIAN VERB TIKT Anna D. Daugavet St. Petersburg State University, 7/9, Universitetskaya nab., St. Petersburg, 199034, Russian Federation The Latvian verb tikt has diverse meanings and appears in many different contexts. For instance, tikt may express replacement and change of state and also may be used as an inchoative copula and an auxiliary. The current paper investigates the usage of tikt in the balanced corpus of the modern Latvian standard language. The work aims at establishing the main types of the meanings and contexts which are typical to tikt, as well as revealing historical connections between them. It starts with a survey on the usage of tikt, found in the corpus, and then analyses each of them in detail. In addition, it compares the results from the modern corpus with the data from a pilot investigation of a text from the beginning of the 20th century. Refs 11. Tables 3. Keywords: verb, inchoative copulas, grammaticalization. 1. Введение Глагол tikt в латышском языке отличается многообразием значений и выступает в самых разных контекстах. В частности, tikt может иметь значения перемещения в пространстве, изменения состояния, а также использоваться как инхоативная связка и как вспомогательный глагол. В настоящей статье употребление tikt исследуется на материале сбалансированного корпуса современного латышского литературного языка1. Целью работы является установление основных типов значений и контекстов, характерных для tikt, а также обнаружение исторических связей между ними. В начале статьи содержится обзор обнаруженных на материале корпуса значений tikt, затем подробно рассматривается каждое из них. После этого дополнительно проводится сопоставление результатов, полученных на материале корпуса современного языка, с  данными предварительного исследования текстов начала 1 Līdzsvarots mūsdienu latviešu valodas tekstu korpuss (http://www.korpuss.lv/), объемом около 4,5 млн словоупотреблений. Из-за несовершенства системы поиска в аннотированном варианте использовался неаннотированный вариант корпуса. Поиск производился по каждой из форм глагола tikt в отдельности, включая причастия; всего было обнаружено 14 292 словоупотребления.следования. 2. обзор значений глагола tikt В максимально обобщенном виде лексическое значение глагола tikt можно описать как ‘перемещение в пространстве’ и ‘изменение состояния’. В значении ‘перемещение в пространстве’ он прежде всего употребляется в сочетании с формами локатива имен, предложными группами (за исключением предлога par ‘за, в качестве’) и наречиями. Ниже приведен пример (1) с локативом. (1) Duš-ā toreiz то.время tik-ām tikt.pst-1pl reiz-i раз-acc.sg nedēļ-ā неделя-loc.sg душ-loc.sg ‘В душ мы в то время попадали раз в неделю’. На основе данных употреблений развиваются разнообразные переносные зна чения, которые в целом можно охарактеризовать как ‘изменение состояния’: (2) Svarīgi важно ‘Важно понять, кому деньги нужны.’ tik-t tikt-inf ясность-loc.sg rel.dat деньги-nom.sg нужен-nom.sg.f skaidrīb-ā, vajadzīg-a naud-a kam В сочетании с дативом одушевленных имен tikt имеет значение ‘начать принад лежать’: (3) Dāvan-as подарок-nom.pl ‘Подарки достались и музыкантам.’ tik-a tikt.pst-3 arī также mūziķ-iem музыкант-dat.pl Наконец, tikt получает значение ‘становиться’ с существительными и прилагательными, причем существительные присоединяются к tikt посредством предлога par ‘за, в качестве’: (4) Viņ-š bū-tu быть-sbj tikt-act.ptcp.pst.nom.sg.m за tic-is par direktor-u директор-acc.sg 3-nom.sg.m ‘Он стал бы директором’; (5) Kā lai es чтобы tiek-u 1sg.nom lab-a? tikt.prs-1sg хороший-nom.sg.f как ‘Как мне стать хорошей?’ Однако более 90 % употреблений tikt приходится на аналитические формы акционального пассива — см. (6). Именно за счет этих форм tikt оказывается третьим по частотности глаголом в латышском языке (после būt ‘быть’ и varēt ‘мочь’). (6) Krīt-u, taču падать.prs-1sg однако ‘Падаю, однако меня подхватывают’. tiek-u tikt.prs-1sg uzķer-t-s поймать-pass.ptcp.pst-nom.sg.m К грамматическим функциям tikt относится также его употребление в составе низкочастотной разновидности перфекта — см. (7). С некоторой долей условности сюда можно отнести и периферийное употребление tikt в сочетании с инфинитивом в значении ‘получить возможность’ — см. (8). daudz ēd-is есть-act.ptcp.pst.nom.sg.m много vitamīn-u витамин-gen.pl tikt.pst-1sg ‘Я ел много витаминов’. (8) ne-tik-s-i neg-tikt-fut-2sg Ja если aizvedīšu tevi uz vokālo ansambli ‘Если у тебя не получится сняться в кино, отведу тебя в вокальный ансамбль’. filmē-tie-s, сниматься.в.кино-inf-refl Количественное распределение перечисленных случаев употребления tikt в корпусе латышского языка приводится в табл. 1. Ниже каждый из них рассматривается более подробно2. Таблица 1. типы контекстов с tikt в корпусе латышского языка Всего Pass (tikt PassPtcpPst) tikt Loc/Adv/Prep tikt Dat ‘доставаться’ Prf (tikt ActPtcpPst) tikt AdjNom tikt Inf tikt par Acc taisīties kā tikt tikt SubNom 14 292 13 036841241 100,00 % 91,21 % 7,70 % 0,59 % 0,31 % 0,08 % 0,05 % 0,03 % 0,01 % 0,01 % 3. Значения ‘перемещение в пространстве’ и ‘изменение состояния’ Значение ‘перемещение в пространстве’ для tikt является исконным [1, с. 1037]. Как уже говорилось, оно реализуется в сочетаниях tikt с локативом имен, предложными группами и наречиями, которые выражают цель перемещения (см. примеры (1), а также (9a) и (10a)). В тех же самых сочетаниях перемещение в пространстве метафорически переосмысляется как изменение состояния, причем полноценный анализ всех случаев мог бы послужить темой отдельной работы (см. (9b) и (10b)). (9) a. Gaism-a tik-a viņ-ai klāt свет-nom.sg tikt.pst-3 3-dat.sg.f рядом и ‘Свет достигал ее и даже проникал насквозь’. b. Tik-u cauri tikt.pst-1sg через ‘Я отделался штрафом’. ar с sodanaud-u штраф-acc.sg un tik-a cauri pat tikt.pst-3 даже через (10) a. Tic-is pie jūr-as, viņ-š apsēd-ā-s tikt-act.ptcp.pst.nom.sg.m к море-gen.sg 3-sg.nom.m сесть. pst-3-refl ‘Добравшись до моря, он уселся’. 2 В таблицу отдельной строкой включены два примера, в которых используется фразеоло гизм taisīties kā tikt ‘убираться, проваливать’. так ‘Так я заполучил небольшой капитал’. tik-u tikt.pst-1sg pie к neliel-a небольшой-gen.sg.m kapitāl-a капитал-gen.sg Я помещаю в  один класс примеры с  локативом, наречиями и  предложными группами исходя не только из  общности значения, но  также из  того обстоятельства, что наречия не всегда легко отличить от локативов имен, с одной стороны, и предлогов — с другой. Также я отношу к этому классу случаи, когда цель перемещения в пространстве подразумевается, но не выражается ни одним из перечисленных выше средств: (11) Vakar paziņoja eksāmenu rezultātus. ir Katrīn-a быть.prs.3 Катрина-nom.sg ‘Вчера объявили результаты экзаменов. Катрина прошла’. tik-us-i tikt-act.ptcp.pst-nom.sg.f Данная группа охватывает более 90 % случаев употребления tikt в качестве (относительно) полнозначной лексемы, т. е. за вычетом форм пассива, перфекта и тех примеров, в которых у tikt в сочетании с инфинитивом можно усмотреть модальное значение. С учетом грамматических функций tikt доля примеров, где tikt имеет значение ‘перемещение в пространстве’ или ‘изменение состояния’ в сочетании с  локативом имен, предложными группами и  наречиями, составляет несколько меньше 8 %. Большая доля примеров в  обсуждаемой группе приходится на устойчивые сочетания tikt galā ‘справиться’ (пример (12)) и  tikt pie gen ‘заполучить’ (пример (10b)) — 25 и 18 % соответственно (табл. 2). Фактически эти случаи занимают второе и третье места по частотности среди всех случаев употребления tikt, сразу после форм пассива. (12) Viņ-š labi хорошо tik-a tikt.pst-3 gal-ā конец-loc.sg ar с uzdevum-u задание-acc.sg 3-nom.sg.m ‘Он хорошо справился с заданием’. Таблица 2. Доля конструкций tikt galā и tikt pie gen tikt Loc/Adv/Prep (всего)100,00 % tikt galā ‘справиться’ tikt pie Gen ‘заполучить’197 25,34 % 17,89 % 4. Модальное значение К рассмотренным выше конструкциям со значением перемещения восходят (и не вполне от них отделились) крайне немногочисленные примеры (всего 7), в которых tikt присоединяет глагол в инфинитиве, выступая при этом в значении ‘получить возможность’ — см. (8), а также (13). (13) Par о Dziesm-u to, dem.acc.sg svētk-os kolektīv-s kur-š rel-nom.sg.m коллектив-nom.sg Rīg-u pieskand-ēt, tik-s tikt-fut3 песня-gen.pl tiks lemts vēl pēc Aknīstē dzirdētā ‘О том, какому коллективу выпадет наполнять звучанием Ригу на Празднике песни, будет решено уже после услышанного в Алуксне’. заставлять.звучать-inf Рига-acc.sg Развитие модального значения у  глаголов со значением перемещения имеет параллели в языках мира. В работе Т. А. Майсака разнообразные модальные значеные отмечаются у глаголов со значением ‘идти/уходить’, ‘приходить’, ‘выходить’ [2, с. 181–184, 209–212, 233–234]. Правда, следует отметить, что, в отличие от рассматриваемых Т. А. Майсаком глаголов движения, семантика tikt не содержит указаний на направление и способ движения. 5. Значение ‘начать принадлежать’ На основе значения перемещения и изменения состояния также развивается значение ‘начать принадлежать’ [1, с. 1037], которое проявляется в сочетании tikt с дативом одушевленных имен (3), а также существительных, означающих организации (14). (14) Gribē-to-s, tik-tu хотеть-sbj-refl чтобы школа-dat.sg tikt-sbj ‘Хотелось бы, чтобы школе досталось больше денег’. skol-ai lai vairāk больше деньги-gen.sg naud-as. Любопытно, что в значении ‘начать принадлежать / вступить во владение’ tikt dat используется намного реже, чем tikt pie gen (84 и 197 примеров соответственно). 6. Инхоативная связка (существительные) Конструкция tikt par acc занимает особое место среди сочетаний tikt с предлогами, так как не может выражать перемещение в пространстве и значение ‘становиться’, по-видимому, является для нее исконным. Пример (4) демонстрирует ее употребление с  одушевленным актантом, однако, как видно из  примера (15), неодушевленный актант также возможен. Правда, в Корпусе конструкция tikt par acc представлена всего четырьмя примерами. (15) Tas viņ-am tik-a par nesavtīg-u ieguldījum-u dem.nom.sg.m 3-dat.sg.m tikt.pst-3 за бескорыстный-acc.sg вклад-acc.sg jaunatn-es молодежь-gen.sg просвещение-loc.sg ‘Это стало для него бескорыстным вкладом в просвещение молодежи’. izglītošan-ā В одном-единственном примере из корпуса tikt напрямую присоединяет суще ствительное в номинативе: (16) Ja arī vis-as, aktris-es <…> kas gribēj-a, ne-tik-a neg-tikt.pst-3 актриса-nom.pl ‘Даже если не все, кто хотел, становились актрисами <…>’ В аналогичной роли инхоативной связки (без предлога par) tikt также выступа ет в сочетании с прилагательными — см. (5) и (17). (17) Te mēs sevi pazīstam kā taut-u, vēl еще lai чтобы ‘Здесь мы узнаем себя как народ, чтобы стать еще совершеннее’. pilnīg-āk-i совершенный-comp-nom.pl.m tik-tu tikt-sbj Сочетания с прилагательными, в количестве 12 примеров, в Корпусе представлены лишь немногим чаще сочетаний tikt par acc, причем в семи случаях фигурирует прилагательное gudrs ‘умный’. Речь идет об устойчивом сочетании со значением ‘не понимать’, которое сопровождается отрицанием либо на самом tikt, либо на другом глаголе, являющемся вершиной, — см. (18)–(19). (18) Un tu ne-tiec 2sg.nom neg-tikt.prs.2sg и ‘И ты не понимаешь — почему’. gudr-s — умный-nom.sg почему kāpēc (19) Un vairs больше tu и 2sg.nom no kā tev bail vairāk ‘И ты больше не мог понять, чего ты боишься больше’. ne-spēj-i neg-мочь-3sg.pst tik-t tikt-inf умный-nom.sg.m gudr-s — Во всех случаях (за исключением двух примеров) прилагательное выражает характеристику одушевленного субъекта. В одном из них (пример (20)) в качестве субъекта выступает отглагольное существительное со значением процесса, в другом (пример (21)) — tikt употребляется с пропозициональным аргументом. (20) Nekad tā man-a 1-poss-nom.sg.f снег-gen.sg бытие-nom.sg būšan-a snieg-a gatav-a никогда dem.nom.sg.f ne-tik-s neg-tikt-fut.3 готовый-nom.sg.f un nekad arīdzan nebeigs sākties ‘Никогда мое увлечение снегом не примет законченный вид и никогда не перестанет начинаться заново’. (21) Pamazām Iev-ai Иева-dat.sg tik-a tikt.pst-3 skaidr-s, ясно-nom.sg понемногу ka tas ir Miervalža bērns ‘Постепенно Еве стало ясно, что это ребенок Мервалдиса’. 8. акциональный пассив Глагол tikt в качестве вспомогательного используется в формах акционального пассива (см. пример (6)). В латышском языке имеется также статальный пассив (результатив), представляющий собой то же самое страдательное причастие прошедшего времени в сочетании со связкой būt ‘быть’ — ср. примеры (22) и (23). Подробнее о дифференциации форм акционального и статального пассива в латышском и статусе глаголов tikt и būt в соответствующих формах см. работу А. Хольфута [3, с. 163–166]. там ar с ‘Там машины продаются с прибылью за 600 латов’. mašīn-as машина-nom.pl uzvij-u прибыль-acc.sg tik-a tikt.pst-3 par за pārdo-t-as продать-pass.ptcp.pst-nom.pl.f600 latiem лат-dat.pl (23) Ja ir pārdo-t-i vilt-us jautājum-i, если būt.prs3 продать-pass.ptcp.pst-nom.pl.m обман-gen.sg вопрос- nom.pl tā uzreiz ir krāpšana ‘Если проданы ненастоящие вопросы, это уже мошенничество’. Интересно, что использование tikt в  составе форм акционального пассива устоялось только в  ХХ  в., а в  XIV–XIX  вв. чаще всего вместо него употреблялся глагол tapt ‘становиться’ [4, с. 419–422]. Изредка в формах акционального пассива также могут появляться глаголы kļūt ‘становиться’ и (в диалектах) nākt ‘приходить’ [5, с. 133] (см. также статью [6, с. 304]). В  этой связи надо отметить, что ни один из конкурирующих (или конкурировавших) с tikt глаголов не обладает широкой сочетаемостью последнего. С некоторой осторожностью можно утверждать, что tikt способен выступать в контекстах, характерных для всех трех других глаголов, хотя точный ответ на этот вопрос потребует специального исследования3. 9. «акциональный» перфект В сочетании с  действительным причастием прошедшего времени глагол tikt выступает как вспомогательный в  низкочастотной разновидности перфекта (см. (7), а также (24)). Обычный перфект образуется при помощи глагола būt ‘быть’ (см. (26), а также (11)). Кроме того, перфект с tikt встречается исключительно в форме прошедшего времени, тогда как обычный перфект с būt возможен во всех временах — ср. (24) и (25). (24) Es viņ-us 3-acc.pl visus все-acc.pl tik-u tikt.pst-1sg 1nom.sg satic-is встретить-act.ptcp.pst.nom.sg.m ‘Я их всех встречал случайно’. nejauši случайно esm-u būt.prs-1sg (25) Šad tad иногда domubiedr-us единомышленник-acc.pl ‘Иногда я встречал единомышленников’. satic-is встретить-act.ptcp.pst.nom.sg.m (26) Ar laik-u viņ-a bij-a satik-us-i время-acc.sg 3-nom.sg.f būt.pst-3 встретить-act.ptcp.pst-nom.sg.f с daž-us некоторый-acc.pl такой-acc.pl ‘Со временем она встретила нескольких таких <…>’. tād-us <…> 3 Об использовании глаголов движения в пассивной конструкции см. работу Т. А. Майсака [2, с. 179–181, 215–216]. тика латышского языка [7, с. 480] называет формы с būt «статальным перфектом», а формы с tikt — «акциональным перфектом». Но хотя обычный перфект с būt действительно зачастую имеет значение результатива, оно не является единственным, т. е. перфект с būt также бывает акциональным. Перфект с tikt в латышском языке малоисследован и упоминается лишь мимоходом. По мнению авторов прежней академической грамматики, «по сравнению с  простым прошедшим, эти формы несут характер случайности, возможности, однократности, неотделимой от длительного действия» [8, с. 595]. Классик латышского языкознания Я. Эндзелин и  вовсе объявляет формы с  tikt синонимичными простому прошедшему времени [9, с. 969–970]. О развитии показателей перфекта из глаголов движения в других языках см. книгу Т. А. Майсака [2; c. 170, 203, 232, 238, 244]. 10. Историческая перспектива Сочетания tikt с прилагательными и действительными и страдательными причастиями (в составе форм перфекта и пассива) могут быть объединены в одну группу на том основании, что во всех трех случаях речь идет об адъективных словах, которые согласуются с подлежащим по роду, числу и падежу. Можно также предположить, что употребление tikt с причастиями в составе форм перфекта и пассива сложилось на основе его употребления в качестве инхоативной связки, как это имеет место в истории других языков (см. работы Б. Вимера [6; 10]). На первый взгляд этому противоречит то, что, судя по данным Корпуса, в современном литературном языке примеры с  tikt с  действительными причастиями в составе перфекта, а также в сочетании с прилагательными крайне немногочисленны, причем максимально периферийны именно сочетания tikt с  прилагательными (всего 12 примеров против 45 примеров с перфектом) — см. табл. 1. Однако предварительное исследование более ранних текстов показывает, что в начале ХХ  в. глагол tikt в  качестве инхоативной связки, т. е. в  сочетании с  прилагательными, а  также в  сочетании с  предлогом par, присоединяющим существительное, употреблялся чаще. Так, в одном только тексте Т. Зейферта [11], посвященном истории латышской литературы, абсолютное число примеров с tikt в сочетании как с прилагательными, так и с par превышает их абсолютное число в современном корпусе — 37 и 50 против 12 и 44. (Характерно, что в тексте Т. Зейферта значительно реже используется глагол kļūt ‘становиться’, берущий на себя соответствующие функции в современном языке.) При этом доля примеров с  инхоативной связкой все равно меньше доли примеров с акциональным пассивом, хотя последние составляют значительно меньший процент от всех примеров, чем в современном корпусе, — ср. табл. 3. Кроме того, отдельные сочетания tikt со страдательными причастиями прошедшего времени в тексте Т. Зейферта, возможно, не являются формами пассива (см. ниже). Таким образом, уже в начале ХХ в. формы акционального пассива были достаточно грамматикализованы и дифференцированы от сочетаний tikt с прилагательными. 4 Учитываются только формы tikt 3 лица настоящего и прошедшего времени.Всего tikt PtcpPass tikt par Acc tikt AdjNom tikt Loc/Prep/Adv tikt SubNom100,00 %503739,90 % 24,04 % 17,79 % 17,79 % 0,48 % Следует заметить, что в тексте Т. Зейферта почти половина (17 из 37) примеров с прилагательными на самом деле содержит страдательные причастия настоящего времени pazīstams ‘известный’, redzams ‘видимый’, manāms ‘заметный’. В современном литературном языке такие причастия также употребляются с kļūt ‘становиться’. С одной стороны, данные причастия можно считать перешедшими в разряд прилагательных, тем более что при tikt также часто встречаются отчасти синонимичные им прилагательные slavens ‘известный’, populārs ‘популярный’ — см. (27). (27) Šai laikā viņš laida Baltijas Vēstnesī klajā dažus dzejoļus, vispār вообще tik-a tikt.pst-3 kur-iem rel-dat.pl slaven-s известный-nom.sg.m ar с un и ‘В это время он издал в «Балтияс Вестнесис» несколько стихотворений, благодаря которым стал повсеместно узнаваем и известен’. pazīst-am-s узнавать-pass.ptcp.prs-nom.sg.m С другой стороны, можно также предположить, что страдательные причастия настоящего времени отражают нереализованную альтернативную возможность образования форм акционального пассива. Ср. пример (28), где используются оба причастия, настоящего и прошедшего времени, причем страдательное причастие прошедшего времени в данном примере совершенно очевидно не является частью формы акционального пассива. В современном литературном языке в таких случаях причастие прошедшего времени опять-таки употребляется с kļūt. (28) Ar to dem.acc.sg 3-nom.sg.m viņ-š tiek tikt.prs.3 с pazīst-am-s un узнавать-pass.ptcp.prs-nom.sg.m и ‘Благодаря этому он становится в деревне известным и заметным’. ievēro-t-s ciem-ā деревня-loc.sg замечать-pass.ptcp.pst-nom.sg.m В тексте Т. Зейферта tikt в роли инхоативной связки употребляется как с одушевленным, так и с неодушевленным субъектом. Как и в современном корпусе, при нем также возможен пропозициональный актант — см. (29)–(30). (29) Tad tik-a tikt.pst-3 redz-am-s, видеть-pass.ptcp.prs-nom.sg.m тогда kāda nozīme ir tai rakstniecības daļai, ko latvieši bija saņēmuši no citas tautas ‘Тогда стало видно, какое значение имеет та часть латышской литературы, которую латыши получили от другого народа’. Кронвалдс-dat.sg turpinā-t продолжать-inf ‘Для Кронвалдса теперь стало возможным продолжать учебу в школе’. nu теперь skol-as школа-gen.sg учеба-nom.pl tik-a tikt.pst-3 mācīb-as5 iespējam-s возможный-nom.sg.m 11. Заключение Можно сделать вывод, что формы акционального пассива и перфекта с tikt сложились на базе сочетаний tikt с прилагательными, которые к началу XXI в. оказались почти полностью вытесненными из языка, как и другой случай употребления tikt в качестве инхоативной связки, а именно сочетание tikt с именами посредством предлога par. Функции инхоативной связки у  tikt предположительно развились из значений перемещения в пространстве и изменения состояния, которыми tikt обладает в сочетании с локативом имен, наречиями и предлогами. Последние два значения хорошо сохраняются в литературном языке. Кроме того, к ним также восходят значение ‘начать принадлежать’ в сочетании с дативом одушевленных имен и слабо дифференцированное модальное значение, которое обнаруживается у tikt в сочетании с инфинитивом. Чтобы получить более точное представление о  функциях tikt и  их развитии, следует обратиться к  текстам более раннего периода, не вошедшим в  корпус латышского языка. Также следует сравнить в синхронии и диахронии употребление tikt и других глаголов, используемых в качестве инхоативной связки, в первую очередь глаголов kļūt и tapt. Список сокращений 1 — 1 лицо, 2 — 2 лицо, 3 — 3 лицо, acc — аккузатив, act — действительный залог, adj — прилагательное, adv — наречие, comp — сравнительная степень, dat — датив, def — определительное прилагательное, dem — указательное местоимение, f — женский род, fut — будущее время, gen — генитив, inf — инфинитив, loc — локатив, m — мужской род, neg — отрицание, nom — номинатив, pass — страдательный залог, pl — множественное число, prep — предлог, prs — настоящее время, pst — прошедшее время, ptcp — причастие, rel — относительное местоимение, refl — возвратность, sbj — сослагательное наклонение, sg — единственное число, sub — существительное. литература 1. Karulis K. Latviešu etimoloģijas vārdnīca. Rīga: Avots, 2001. 2. Майсак Т. А. Типология грамматикализации конструкций с глаголами движения и глаголами позиции. М.: Языки славянских культур, 2005. 480 с. 3. Holvoet A. Studies in the Latvian Verb. Kraków: Wydawnictwo universitetu Jagiellońskiego, 2001. 4. Veidemane R. Darbības vārds // Latviešu literārās valodas morfoloģiskās sistēmas attīstība: Lokāmās vārdšķiras / Atb. red. K. Pokrotniece. Rīga: LU Latviešu valodas institūts, 2002. 409.–509. lpp. 5. Gāters A. Die lettische Sprache und ihre Dialekte. The Hague; Paris; New York: Mouton, 1977. 6. Wiemer B. The evolution of passives as grammatical constructions in Northern Slavic and Baltic languages // What Makes Grammaticalization? A Look from Its Fringes and Its Components / Bisang, Walter and Hikolaus P. Himmelman, Björn Wiemer (eds.). Berlin; New York: Mouton de Gryuter, 2004. Р. 271–331. 5 Прилагательное iespējams ‘возможный’ исторически также представляет собой страда тельное причастие настоящего времени. 8. Sokols E. (red.) Mūsdienu latviešu literārās valodas gramatika. Rīgā: LPSR ZA izdevniecība, 1959. 9. Endzelīns J. Latviešu valodas gramatika. Rīga: Latvijas Valsts izdevniecība, 1951. 10. Вимер Б. Пути грамматикализации инхоативных связок (на примере русского, польского и литовского языков // Lexikologie und Sprachveränderung in der Slavia / Giger M., Menzel T., Wiemer B. (Hgg.). Oldenburg: BIS, 1998. S. 165–212. 11. Zeiferts T. Latviešu rakstniecības vēsture. A. Gulbis, Rīga, 1. daļa 1922, 2.daļa 1930. References 1. Karulis K. Latviešu etimoloģijas vārdnīca. Rīga, Avots, 2001. 2. Maysak T. A. Tipologiia grammatikalizatsii konstruktsii s glagolami dvizheniia i glagolami pozitsii [Typology of the grammaticalisation of the construction with the verbs of motion and verbs of position]. Moscow, Iazyki slavianskikh kul’tur Publ., 2005. 480 p. (In Russian) 3. Holvoet A. Studies in the Latvian Verb. Kraków, Wydawnictwo universitetu Jagiellońskiego, 2001. 4. Veidemane R. Darbības vārds. Latviešu literārās valodas morfoloģiskās sistēmas attīstība. Blinkena, Aina un Kornēlija Pokrotniece (red.). LU Latviešu valodas institūts, 2002, pp. 409–509. 5. Gāters A. Die lettische Sprache und ihre Dialekte. The Hague, Paris, New York, Mouton, 1977. 6. Wiemer B. The evolution of passives as grammatical constructions in Northern Slavic and Baltic languages. What Makes Grammaticalization? A Look from Its Fringes and Its Components. Bisang, Walter and Hikolaus P. Himmelman, Björn Wiemer (eds.). Berlin, New York, Mouton de Gryuter, 2004, pp. 271–331. 7. Grigorjevs J. Latviešu valodas gramatika. Rīga, LU Latviešu valodas institūts, 2013. 8. Sokols E. Mūsdienu latviešu literārās valodas gramatika. Rīgā: LPSR ZA izdevniecība, 1959. 9. Endzelīns J. Latviešu valodas gramatika. Rīga, Latvijas Valsts izdevniecība, 1951. 10. Wiemer B. Puti grammatikalizatsii inkhoativnykh sviazok (na primere russkogo, pol’skogo i litovskogo iazykov) [Ways of grammaticalisation of inchoate links (on the base of the Russian, Polish and Lithuanian languages)]. Lexikologie und Sprachveränderung in der Slavia. Hgg. Giger M., Menzel T., Wiemer B. Oldenburg, BIS, 1998, pp. 165–212. (In Russian) 11. Zeiferts T. Latviešu rakstniecības vēsture. A. Gulbis, Rīga, 1. daļa 1922, 2.daļa 1930. Статья поступила в редакцию 22 июня 2015 г. К о н т а к т н а я и н ф о р м а ц и я Даугавет Анна Дмитриевна — кандидат филологических наук; anna.daugavet@gmail.com Daugavet Anna D. — PhD; anna.daugavet@gmail.com

Напиши аннотацию по статье

УДК 81. А. Д. Даугавет Вестник СПбГУ. Сер. 9. 2015. Вып. 3 РаЗвИтИе лекСИЧеСкИх И гРаММатИЧеСкИх ЗНаЧеНИЙ латышСкого глагола tikt Санкт-Петербургский государственный университет, Российская Федерация, 199034, Санкт-Петербург, Университетская наб., 7/9 Глагол tikt в латышском языке может иметь значения перемещения в пространстве, изменения состояния, а также используется как инхоативная связка и как вспомогательный глагол. Употребление tikt исследуется на материале сбалансированного корпуса современного латышского литературного языка. Устанавливаются основные типы значений и контекстов, характерных для tikt, а  также выявляются исторические связи между ними. Дополнительно проводится сопоставление результатов, полученных на корпусе современного языка, с данными предварительного исследования текстов начала ХХ в. Библиогр. 11 назв. Табл. 3.