Datasets:

Georgii

/

russianPoetry

like 3

Михаил Лермонтов

Забывши волнения жизни мятежной, Один жил в пустыне рыбак молодой. Однажды на скале прибрежной, Над тихой прозрачной рекой Он с удой беспечно Сидел И думой сердечной К прошедшему счастью летел.

Забывши волнения жизни мятежной...

Сергей Есенин

Нивы сжаты, рощи голы, От воды туман и сырость. Колесом за сини горы Солнце тихое скатилось. Дремлет взрытая дорога. Ей сегодня примечталось, Что совсем-совсем немного Ждать зимы седой осталось. Ах, и сам я в чаще звонкой Увидал вчера в тумане: Рыжий месяц жеребенком Запрягался в наши сани.

Нивы сжаты, рощи голы...

Игорь Северянин

Лючинь печальная читала вечером ручьисто-вкрадчиво, Так чутко чувствуя журчащий вычурно чужой ей плач, И, в человечестве чтя нечто вечное, чем чушь Бокаччио, От чар отчаянья кручинно-скучная, чла час удач. Чернела, чавкая, чумазой нечистью, ночь бесконечная, И челны чистые, как пчелы - птенчики безречных встреч, Чудили всячески, от качки с течами полуувечные, Чьи очи мрачные из чисел чудную чеканят речь. Чьи очи мрачные из чисел чудную чеканят речь пречистую. Отлично честная Лючинь сердечная лечила чад Порочных выскочек? Коричне-глетчерно кричит лучистое В качалке алчущей Молчанье чахлое, влача волчат...

ЧАРЫ ЛЮЧИНЬ

Анатолий Жигулин

Глыбу кварца разбили молотом, И, веселым огнем горя, Заблестели крупинки золота В свете тусклого фонаря. И вокруг собрались откатчики: Редкий случай, чтоб так, в руде! И от ламп заплясали зайчики, Отражаясь в черной воде... Мы стояли вокруг. Курили, Прислонившись к мокрой стене, И мечтательно говорили Не о золоте — о весне. И о том, что скоро, наверно, На заливе вспотеет лед И, снега огласив сиреной, Наконец придет пароход... Покурили еще немного, Золотинки в кисет смели И опять — по своим дорогам, К вагонеткам своим пошли. Что нам золото? В дни тяжелые Я от жадности злой не слеп. Самородки большие, желтые Отдавал за табак и хлеб. Не о золоте были мысли... В ночь таежную у костра Есть над чем поразмыслить в жизни, Кроме Золота-серебра.

Золото

Николай Тихонов

Хлынул дождь, когда девушки, встав в хоровод, В старом Сульдуси, в Сульдуси пели, И казалось, что дождь все их ленты зальет, Пояса из цветной канители. Пели девушки те на вечерней заре, Под грозой, хоровод не сужая, Но мне слышалось в том дождевом серебре Твое имя — не песня чужая. Пели девушки, ленты качая свои, Дождь ходил полосами косыми, Мне ж звучало над песней неслышное им Твое имя — далекое имя. Люди слушали — песни струилось зерно, Я стоял между ними, чужими,— И над песней, как радуга, жило оно — Твое имя, веселое имя.

Хоровод в Сульдуси

Александр Межиров

Как я молод - и страх мне неведом, Как я зол - и сам черт мне не брат, Пораженьям своим и победам В одинаковой степени рад. В драке бью без промашки под ребра, Хохочу окровавленным ртом, Все недобро во мне, все недобро. ...Я опомнюсь, опомнюсь потом.

Как я молод - и страх мне неведом...

Алексей Толстой

В стране лучей, незримой нашим взорам, Вокруг миров вращаются миры; Там сонмы душ возносят стройным хором Своих молитв немолчные дары; Блаженством там сияющие лики Отвращены от мира суеты, Не слышны им земной печали клики, Не видны им земные нищеты; Все, что они желали и любили, Все, что к земле привязывало их, Все на земле осталось горстью пыли, А в небе нет ни близких, ни родных. Но ты, о друг, лишь только звуки рая Как дальний зов, в твою проникнут грудь, Ты обо мне подумай, умирая, И хоть на миг блаженство позабудь! Прощальный взор бросая нашей жизни, Душою, друг, вглядись в мои черты, Чтобы узнать в заоблачной отчизне Кого звала, кого любила ты, Чтобы не мог моей молящей речи Небесный хор навеки заглушить, Чтобы тебе, до нашей новой встречи, В стране лучей и помнить и грустить!

В стране лучей, незримой нашим взорам...

Сергей Городецкий

Жутко мне от вешней радости, От воздушной этой сладости, И от звона, и от грома Ледолома На реке Сердце бьется налегке. Солнце вешнее улыбчиво, Сердце девичье узывчиво. Эта сладкая истома Незнакома И страшна,- Пала на сердце весна! Верба, ягода пушистая, Верба, ласковая, чистая! Я бы милого вспугнула, Хлестанула, Обожгла, В лес кружиться увела! Я бы, встретивши кудрявого, Из-за облака дырявого Вихрем волосы раздула И шепнула: "Милый, на! Чем тебе я не весна?"

Веснянка

Александр Сумароков

В роще девки гуляли Калина ли моя, малина ли моя! И весну прославляли. Калина и пр. Девку горесть морила, Калина и пр. Девка тут говорила: Калина и пр. "Я лишилася друга. Калина и пр. Вянь, трава чиста луга, Калина и пр. Не всходи, месяц ясный, Калина и пр. Не свети ты, день красный, Калина и пр. Не плещите вы, воды! Калина и пр. Не пойду в короводы, Калина и пр. Не нарву я цветочков, Калина и пр. Не сплету я веночков. Калина и пр. Я веселья не знаю, Калина и пр. Друг, тебя вспоминаю Калина и пр. Я и денно и ночно. Калина и пр. В день и в ночь сердцу тошно. Калина и пр. Я любила сердечно Калина и пр. И любить буду вечно. Калина и пр. Сыщешь ты дорогую, Калина и пр. Отлучився - другую Калина и пр. Сыщешь милу, прекрасну Калина и пр. И забудешь несчастну. Калина и пр. Та прекраснее будет, Калина я пр. Да тебя позабудет. Калина я пр. Ах, а я не забуду, Калина и пр. Сколько жить я ни буду. Калина и пр. Не пойдут быстры реки Калина и пр. Ко источнику ввеки. Калина и пр. Так и мне неудобно Калина и пр. Быть неверной подобно". Калина и пр.

В роще девки гуляли...

Давид Самойлов

Круглый двор с кринолинами клумб. Неожиданный клуб страстей и гостей, приезжающих цугом. И откуда-то с полуиспугом - Наташа, она, каблучками стуча, выбегает, выпархивает - к Анатолю, к Андрею - бог знает к кому!- на асфальт, на проезд, под фасетные буркалы автомобилей, вылетает, выпархивает без усилий всеми крыльями девятнадцати лет - как цветок на паркет, как букет на подмостки,- в лоск асфальта из барского особняка, чуть испуганная, словно птица на волю - не к Андрею, бог знает к кому - к Анатолю?.. Дождь стучит в целлофан пистолетным свинцом... А она, не предвидя всего, что ей выпадет вскоре на долю, выбегает с уже обреченным лицом.

Наташа

Рюрик Ивнев

Казалось мне, что все слова истерты, Что свежих слов мне не найти родник, Но взгляд один — и воскресает мертвый, И оживает скованный язык. Но взгляд не тот, что в тишине укромной Ласкал меня, как трепетный ночник, А тот палящий, из пространств огромных, Что вместе с бурей предо мной возник. Как звезды те, которых нет на свете, Неотличимые от звезд других, Спустя столетья так же ярко светят, Как будто жизнь не покидала их.

Животворящий взгляд

Федор Тютчев

Ночное небо так угрюмо, Заволокло со всех сторон. То не угроза и не дума, То вялый, безотрадный сон. Одни зарницы огневые, Воспламеняясь чередой, Как демоны глухонемые, Ведут беседу меж собой. Как по условленному знаку, Вдруг неба вспыхнет полоса, И быстро выступят из мраку Поля и дальние леса. И вот опять все потемнело, Все стихло в чуткой темноте - Как бы таинственное дело Решалось там - на высоте.

Ночное небо так угрюмо...

Лев Мей

Итак, вы ждете от меня Письма по-русски для науки? . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . С юных лет Слова: письмо, печать, пакет Во мне вселяли отвращенье. Я думал: «Господи! писать И слать по почте уверенье В любви, и в дружбе, и в почтеньи, Ведь это значит просто лгать: Лгать перед сердцем, перед духом. Коль человек полюбит раз, Духовным оком, вещим слухом Он видит нас, он слышит нас. К чему ж писать? Я слышу, вижу». Так думал я, и потому, Совсем не веруя письму, Я переписки ненавижу. Но если отдан уж приказ, Непослушанье безрассудно... С чего начать? Давно уж в моде Беседу с дамой заводить Намеком тонким о погоде, А уж потом и говорить... И говорить о всем об этом, Что говорится целым светом, На что с самих пеленок мать Учила дочку отвечать, Или сама, а были средства — Через мадам, мамзель иль мисс... (Здорова ли madame F[ern]iss?) Простите: дней счастливых детства, Дней первых слез, дней первых грез Коснулся я... Бог с ними! Были Да и прошли. Господь унес... Мы о погоде говорили... У нас плоха. Панелей плиты Так и сочатся под ногой, А крыши с самых труб облиты Какой-то мыльною водой, Как будто — вид довольно жалкой!— Природа лапотки сняла, Кругом подол подобрала И моет грязною мочалкой Всю землю к празднику весны... Еще простите... Право, сны О вечном солнце, вечном мае, О том далеком, чудном крае, Где дышишь вольно, где тепло, Волнуют желчь мне тяжело... Но станет и у нас погодка. Весна идет: ее походка, Ее приемы и слова — Без льдинок катится Нева, Мосты полиция наводит, По мокрым улицам давно Ночь белая дозором бродит, Глядит порой ко мне в окно, Особенно когда разгрязнет И ехать некуда,— глядит, Да так упорно, словно дразнит: «Ну, что не спишь-то? — говорит.— Ведь люди спят, ведь сон-то нужен; Диви бы бал, диви бы ужин: Нет, так вот, даром баловать! Гаси свечу, ложися спать!» И верить я готов беличке И изменить готов привычке Не спать ночей... А есть в ночи, Вы сами знаете, такое, Что и светлей и жгучей втрое, Чем солнца вешние лучи. Дни длинны, ровны, монотонны, Как ржавых рельсов полоса, А ночи, ночи... небеса Бывают звездны и бездонны, Как чьи-то глазки... Я не лгу И доказать всегда могу Сродство ночных небес с глазами. Теперь, конечно, между нами, Теперь я сплетничать начну. Я видел некую жену И видел девочку: глазенки По сердцу гладят... Отчего Намек на женщину в ребенке Не занимает никого? Как будто бог зерно положит, И уж зерну не возрасти, Как будто девочка не может Девицей красной расцвести! Нет! Я красавиц угадаю И в зрелых женщинах узнаю, Всегда узнаю, и впопад, Какими в отрочестве были... И вот одна вам наугад: Соболья бровь, лукавый взгляд, Лицо как кипень, плечи всплыли Как две кувшинки — или две, С ночи заснувшие в траве, Две белотрепетные пташки Всплывают рано на заре Из моря донника и кашки В росном, зернистом серебре... Да, на цветы, на перья птицы, На росы майского утра Идет не столько серебра, Как на плечо отроковицы, Когда создатель сам на ней Печать любви своей положит — А всё, что создано, очей Свести с красавицы не может. Но переход-то мой к мечте От сплетен слишком уж поспешен. Что делать, аз есмь многогрешен И поклоняюсь красоте. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Недавно ночью проезжал Я мимо графского аббатства... Остановился... Старый дом Темнел завешанным окном Угольной комнаты угрюмо, Смотрел с такою тайной думой На водополую Неву, Что бог весть как, но предо мною Восстали тени чередою... И вот вам греза наяву. Не бойтесь, нет во мне привычки Пугать могилами: сову На перышко последней птички Вовеки не сменяю я; Мне дроги, гроб и панихида, И лития, и кутия, Поверьте, смертная обида... Так вот-с... почудился мне бал. Сверкали люстры и уборы, Цветился зал, звучали хоры, Весь дом гудел, благоухал И трепетал под стройным звуком. На диво всем, в науку внукам В нем дед вельможный пировал Затем, что — было это время — Он взял на плечи, и не зря, Тяжелое, честное бремя С рамен великого царя. И вот он сам. Густые кудри Белеют в благовонной пудре; Лилейно-нежная рука, Как мрамор дышащий мягка, Красуется под кружевами. Полусклоненный мощный стан Затянут в бархатный кафтан, Горит алмазными звездами Грудь вдоль широкого рубца Лазурной ленты, а с лица Не сходит тонкая улыбка — Почет приветливый гостям... Но мчатся тени, мчатся шибко — И улетели... Вновь темно Угольной комнаты окно... Постойте! Снова озарилось: Тихонько в комнату вошла Она... задумчиво-светла, Как ранний месяц... Мне приснилось, Почудилось, быть может, но... Портрет я изучил давно... Кругом сиянье разливая, Из рамы вышла как живая И села, голову склоня... Вы можете дразнить меня, Осмеивать все эти грезы, Не верить даже — я не прочь... Но платье красное и розы Такие, как у ней точь-в-точь, Но белокурый пышный локон Я видел явственно в ту ночь В угольной комнате у окон... Опять темно... и свет опять... По тем же залам и гостиным, Дивясь статуям и картинам, Толпится не былая знать, А новое, иное племя, Грядущей «жатвы мысли семя»: При блеске люстр, и ламп, и свеч, Под звуки музыки стостройной, Гуляют гордо и спокойно, Ведя насмешливую речь. Гостей встречает внук-вельможа, Но не по платью одному: Дорога знанью и уму!.. Теперь, покойных не тревожа И отрекаяся от грез, Я предложу живой вопрос: У вас весна и незабудки? И соловьи? и ночь тепла? И вся природа ожила, Не отрекаясь от побудки Жить долго-долго?.. Сами вы Спокойны, веселы, здоровы? Или с чугунки и с Москвы Все ваши нервные основы, Как нить натянутой струны, Тревожливо потрясены? Еще вопрос. Решите сами, Зачем пишу я к вам стихами? Без шуток следует решить... Быть может, потому, что с вами Неловко прозой говорить? Иль, выражаясь безыскусно, Не потому ли, может быть, Что вместе тошно, порознь грустно?..

Забытые ямбы

Михаил Лермонтов

Середниково. Ночью; у окна. Есть место: близ тропы глухой, В лесу пустынном, средь поляны, Где вьются вечером туманы, Осеребренные луной... Мой друг! ты знаешь ту поляну; Там труп мой хладный ты зарой, Когда дышать я перестану! Могиле той не откажи Ни в чем, последуя закону; Поставь над нею крест из клену И дикий камень положи; Когда гроза тот лес встревожит, Мой крест пришельца привлечет; И добрый человек, быть может, На диком камне отдохнет.

Завещание

Леонид Мартынов

Я о тебе Гораздо больше знаю, Чем о себе ты ведаешь сама, О милая обыденность земная, Стучащаяся пальчиком в дома. И о земле не меньше мне известно, Чем знает о себе сама земля - Не я ли сам, пришлец из звездной бездны, На ней возделал хлебные поля. Да и о небе знаю я побольше, Чем это небо знает о себе, И потому-то не могу я дольше Ждать и гадать о собственной судьбе. О ты судьба моя, ничья иная, Я о тебе гораздо больше знаю, Чем о себе ты ведаешь сама!

Судьба

Владимир Высоцкий

Жил я славно в первой трети Двадцать лет на белом свете - по учению, Жил бездумно, но при деле, Плыл, куда глаза глядели,- по течению. Думал - вот она, награда,- Ведь ни веслами не надо, ни ладонями. Комары, слепни да осы Донимали, кровососы, да не доняли. Слышал с берега в начале - Мне о помощи кричали, о спасении. Не дождались, бедолаги,- Я лежал, чумной от браги, в отключении. Тряханет ли в повороте, Завернет в водовороте - все исправится. То разуюсь, то обуюсь, На себя в воде любуюсь - очень нравится. Берега текут за лодку, Ну а я ласкаю глотку медовухою. После лишнего глоточку Глядь - плыву не в одиночку,- со старухою. И пока я удивлялся, Пал туман и оказался в гиблом месте я,- И огромная старуха Хохотнула прямо в ухо, злая бестия. Я кричу,- не слышу крика, Не вяжу от страха лыка, вижу плохо я, На ветру меня качает... - Кто здесь?- Слышу - отвечает: - Я, Нелегкая! Брось креститься, причитая,- Не спасет тебя святая богородица: Тот, кто руль и весла бросит, Тех Нелегкая заносит - так уж водится!- Я в потьмах ищу дорогу, Медовухи понемногу - только по сту пью,- А она не засыпает, Впереди меня ступает тяжкой поступью. Вон, споткнулась о коренья, От такого ожиренья тяжко охая. И у нее одышка даже, А заносит ведь - туда же, тварь нелегкая. Вдруг навстречу нам - живая, Хромоногая, кривая, морда хитрая. И кричит:- Стоишь над бездной, Но спасу тебя, болезный, слезы вытру я!- Я спросил:- Ты кто такая?- А она мне:- Я Кривая,- воз, мол, вывезу,- - И хотя я кривобока, Криворука, кривоока,- я мол вывезу! Я воскликнул, наливая: - Вывози меня, Кривая! я на привязи! Я тебе и шбан поставлю, Кривизну твою исправлю - только вывези! И ты, маманя, сучья дочка, На-ка выпей полглоточка - больно нервная. Ты забудь меня на время, Ты же толстая - в гареме будешь первая.- и упали две старухи У бутыли медовухи в пьянь, истерику. Я пока за кочки прячусь, Я тихонько задом пячусь прямо к берегу. Лихо выгреб на стремнину В два гребка на середину - ох, пройдоха я! Чтоб вы сдохли, выпивая, Две судьбы мои - Кривая да Нелегкая! Знать, по злобному расчету Да по тайному чьему-то попечению Не везло мне, обормоту, И тащило, баламута, по течению. Мне казалось, жизнь - отрада, Мол, ни веслами не надо, ох, не надо - ох, пройдоха я! ...Удалились, подвывая, Две судьбы мои - Кривая да Нелегкая! , -

Две судьбы

Иосиф Уткин

Что любится, чем дышится, Душа чем ваша полнится, То в голосе услышится, То в песенке припомнится. А мы споем о родине, С которой столько связано, С которой столько пройдено Хорошего и разного! Тяжелое - забудется. Хорошее - останется. Что с родиною сбудется, То и с народом станется. С ее лугами, нивами, С ее лесами-чащами; Была б она счастливою, А мы-то будем счастливы. И сколько с ней ни пройдено,- Усталыми не скажемся И песню спеть о родине С друзьями не откажемся!

Заздравная песня

Кондратий Рылеев

Князю E. П. Оболенскому Прими, прими, святый Евгений, Дань благодарную певца, И слово пламенных хвалений, И слезы, катящи с лица. Отныне день твой до могилы Пребудет свят душе моей: В сей день твой соимянник милый Освобожден был от цепей.

Прими, прими, святый Евгений...

Ярослав Смеляков

Шумел снежок над позднею Москвой, гудел народ, прощаясь на вокзале, в тот час, когда в одежде боевой мои друзья на север уезжали. И было видно всем издалека, как непривычно на плечах сидели тулупчики, примятые слегка, и длинные армейские шинели. Но было видно каждому из нас по сдержанным попыткам веселиться, по лицам их,— запомним эти лица!— по глубине глядящих прямо глаз, да, было ясно всем стоящим тут, что эти люди, выйдя из вагона, неотвратимо, прямо, непреклонно походкою истории пойдут. Как хочется, как долго можно жить, как ветер жизни тянет и тревожит! Как снег валится! Но никто не сможет, ничто не сможет их остановить. Ни тонкий свист смертельного снаряда, ни злобный гул далеких батарей, ни самая тяжелая преграда — молчанье жен и слезы матерей. Что ж делать, мать? У нас давно ведется, что вдаль глядят любимые сыны, когда сердец невидимо коснется рука патриотической войны. В расстегнутом тулупчике примятом твой младший сын, упрямо стиснув рот, с путевкой своего военкомата, как с пропуском, в бессмертие идет.

На вокзале

К. Р.

Повеяло черемухой, Проснулся соловей, Уж песнью заливается Он в зелени ветвей. Учи меня, соловушко, Искусству твоему! Пусть песнь твою волшебную Прочувствую, пойму. Пусть раздается песнь моя Могуча и сильна, Пусть людям в душу просится, Пусть их живит она; И пусть все им становится Дороже и милей, Как первая черемуха, Как первый соловей!

Повеяло черемухой, проснулся соловей...

Лев Ошанин

Назыму Хикмету У лиловой картины, которую ты мне принес, Где ухабы, дома или море с соляркой и дымом, Старый критик стоял, глядя в заводи зыбких полос, И спросил наконец: — Почему вы дружили с Назымом? Ты, пройдя сквозь страданье, которого хватит троим, Ты, придя как легенда и вдруг обернувшись живым,— Рыжий турок с короткой и вечной судьбой, В самом деле, Назым, почему мы дружили с тобой? Я любил в тебе ярость и то, как ты жил без отказа. То, что не был ты старым, что не был ты старым ни разу. Звонкий труженик, землю упрямо лечил ты больную, В шестьдесят пил вино и девчонку любил озорную. Даже умер — живя, улыбнувшись июньскому свету Утром. Руку подняв, чтобы вынуть газету. Я с тобой подружился той давней турецкою ночью, В час, когда тебя бросили в одиночку. И в тот полдень берлинский, в те две раскаленных недели, Когда вместе с тобой мы дрались, и писали, и пели. В драке ты веселел, забывал и болезнь и усталость. И за друга был рад, если песня его получалась. Ты, как я, москвичом был. Москву ты любил. Но я знаю, Как во сне тебя Турция не оставляла родная. Минаретами сердце колола, синела Босфором, Молодыми друзьями стояла всегда перед взором. Пусть писал ты, могучий, иным, удивительным словом. Пусть привык ты вдали к диковатым картинам лиловым. Пусть не сверстники мы, пусть мы кровью совсем неродные. Пусть хотели поссорить нас люди иные,— Жажда жизни, Назым, нас навеки сдружила с тобою. Чувство локтя, Назым, нас нигде не бросало с тобою. Мы с тобой оптимисты, Назым,— так нам сердце велело. Мы с тобой коммунисты, Назым. Может, в этом все дело.

У лиловой картины

Аполлон Григорьев

Когда, как женщина, тиха И величава, как царица, Ты предстоишь рабам греха, Искусства девственного жрица, Как изваянье холодна, Как изваянье, ты прекрасна, Твое чело - спокойно-ясно; Богов служенью ты верна. Тогда тебе ненужны дани Вперед заказанных цветов, И выше ты рукоплесканий Толпы упившихся рабов. Когда ж и их восторг казенный Расшевелит на грубый взрыв Твой шепот, страстью вдохновленный, Твой лихорадочный порыв, Мне тяжело, мне слишком гадко, Что эта страсти простота, Что эта сердца лихорадка И псами храма понята.

Артистке

Георгий Иванов

Я не любим никем! Пустая осень! Нагие ветки средь лимонной мглы; А за киотом дряхлые колосья Висят, пропылены и тяжелы. Я ненавижу полумглу сырую Осенних чувств и бред гоню, как сон. Я щеточкою ногти полирую И слушаю старинный полифон. Фальшивит нежно музыка глухая О счастии несбыточных людей У озера, где, вод не колыхая, Скользят стада бездушных лебедей.

Я не любим никем! Пустая осень!..

Денис Давыдов

В дымном поле, на биваке У пылающих огней, В благодетельном араке Зрю спасителя людей. Собирайся вкруговую, Православный весь причет! Подавай лохань златую, Где веселие живет! Наливай обширны чаши В шуме радостных речей, Как пивали предки наши Среди копий и мечей. Бурцов, ты - гусар гусаров! Ты на ухарском коне Жесточайший из угаров И наездник на войне! Стукнем чашу с чашей дружно! Нынче пить еще досужно; Завтра трубы затрубят, Завтра громы загремят. Выпьем же и поклянемся, Что проклятью предаемся, Если мы когда-нибудь Шаг уступим, побледнеем, Пожалеем нашу грудь И в несчастьи оробеем; Если мы когда дадим Левый бок на фланкировке, Или лошадь осадим, Или миленькой плутовке Даром сердце подарим! Пусть не сабельным ударом Пресечется жизнь моя! Пусть я буду генералом, Каких много видел я! Пусть среди кровавых боев Буду бледен, боязлив, А в собрании героев Остр, отважен, говорлив! Пусть мой ус, краса природы, Черно-бурый, в завитках, Иссечется в юны годы И исчезнет, яко прах! Пусть фортуна для досады, К умножению всех бед, Даст мне чин за вахтпарады И георгья за совет ! Пусть... Но чу! гулять не время! К коням, брат, и ногу в стремя, Саблю вон - и в сечу! Вот Пир иной нам бог дает, Пир задорней, удалее, И шумней, и веселее... Ну-тка, кивер набекрень, И - ура! Счастливый день!

Бурцову (В дымном поле, на биваке...)

Кондратий Рылеев

К А. Бестужеву Не сбылись, мой друг, пророчества Пылкой юности моей: Горький жребий одиночества Мне сужден в кругу людей. Слишком рано мрак таинственный Опыт грозный разогнал, Слишком рано, друг единственный, Я сердца людей узнал. Страшно дней не ведать радостных, Быть чужим среди своих, Но ужасней истин тягостных Быть сосудом с дней младых. С тяжкой грустью, с черной думою Я с тех пор один брожу И могилою угрюмою Мир печальный нахожу. Всюду встречи безотрадные! Ищешь, суетный, людей, А встречаешь трупы хладные Иль бессмысленных детей...

Стансы

Михаил Светлов

Пусть погиб мой герой. Только песня доныне жива. Пусть напев в ней другой И другие, конечно, слова. Но в бессонное сердце Стучатся все так же упрямо И надежда Анголы, И черная боль Алабамы. Не нарушила юность Своих благородных традиций, И за песнею песня В стране моей снова родится. В песнях молодость наша! Над нею не властвуют годы. И мечтают мальчишки О счастье далеких народов. Пусть же крепнет содружество Смелых. И в песне доносится пусть И кубинское мужество, И испанская грусть. * См. Гренада

Пусть погиб мой герой...

Андрей Вознесенский

Я сплавлю скважины замочные. Клевещущему - исполать. Все репутации подмочены. Трещи, трехспальная кровать! У, сплетники! У, их рассказы! Люблю их царственные рты, их уши, точно унитазы, непогрешимы и чисты. И версии урчат отчаянно в лабораториях ушей, что кот на даче у Ошанина сожрал соседских голубей, что гражданина А. в редиске накрыли с балериной Б... Я жил тогда в Новосибирске в блистанье сплетен о тебе. как пулеметы, телефоны меня косили наповал. И точно тенор - анемоны, я анонимки получал. Междугородные звонили. Их голос, пахнущий ванилью, шептал, что ты опять дуришь, что твой поклонник толст и рыж. Что таешь, таешь льдышкой тонкой в пожатье пышущих ручищ... Я возвращался. На Волхонке лежали черные ручьи. И все оказывалось шуткой, насквозь придуманной виной, и ты запахивала шубку и пахла снегом и весной. Так ложь становится гарантией твоей любви, твоей тоски... Орите, милые, горланьте!.. Да здравствуют клеветники! Смакуйте! Дергайтесь от тика! Но почему так страшно тихо? Тебя не судят, не винят, и телефоны не звонят...

Ода сплетникам

Самуил Маршак

Т.Г. Люди пишут, а время стирает, Все стирает, что может стереть. Но скажи,- если слух умирает, Разве должен и звук умереть? Он становится глуше и тише, Он смешаться готов с тишиной. И не слухом, а сердцем я слышу Этот смех, этот голос грудной.

Люди пишут, а время стирает...

Анна Ахматова

Приходи на меня посмотреть. Приходи. Я живая. Мне больно. Этих рук никому не согреть, Эти губы сказали: "Довольно!" Каждый вечер подносят к окну Мое кресло. Я вижу дороги. О, тебя ли, тебя ль упрекну За последнюю горечь тревоги! Не боюсь на земле ничего, В задыханьях тяжелых бледнея. Только ночи страшны оттого, Что глаза твои вижу во сне я.

Приходи на меня посмотреть...

Игорь Северянин

Она вошла в моторный лимузин, Эскизя страсть в корректном кавалере, И в хрупоте танцующих резин Восстановила голос Кавальери. Кто звал ее на лестнице: "Manon?" И ножки ей в прохладном вестибюле,- Хотя она и бросила: "Mais non!"* - Чьи руки властно мехово обули? Да все же он, пустой, как шантеклер, Проборчатый, офраченный картавец, Желательный для многих кавалер, Использованный многими красавец. О, женщина! Зови его в турне, Бери его, пожалуй, в будуары... Но не води с собою на Массне: "Письмо" Массне... Оно не для гитары!.. * Но нет (франц.).- Ред.

В лимузине

Андрей Дементьев

Непишущий поэт — осенний соловей... Как отыскать тебя среди густых ветвей? И как истолковать твое молчанье? От радости оно или с отчаянья? Я помню, как ты плакал над строкой, Не над своей, а над чужой посмертною. Я в нашу юность за тобой последую. Ты душу мне тревогой успокой. Для нас иное время настает. Я знал тебя веселым и задиристым. Ты говорил: «Вот погоди, мы вырастем, Дотянемся до самых высших нот». А ноту, что назначена тебе, Другим не взять — ни журавлям, ни соколам, Не покоряйся лени и судьбе, А покори-ка ноту ту высокую. Мне твой успех дороже всех похвал. Лишь только бы звучал твой голос снова. Тебя твой дар в такую высь призвал, Где нету ничего превыше слова.

Другу юности

Николай Заболоцкий

Когда вдали угаснет свет дневной И в черной мгле, склоняющейся к хатам, Все небо заиграет надо мной, Как колоссальный движущийся атом,- В который раз томит меня мечта, Что где-то там, в другом углу вселенной, Такой же сад, и та же темнота, И те же звезды в красоте нетленной. И может быть, какой-нибудь поэт Стоит в саду и думает с тоскою, Зачем его я на исходе лет Своей мечтой туманной беспокою.

Когда вдали угаснет свет дневной...

Федор Глинка

Когда б я солнцем покатился, И в чудных заблистал лучах, И в ста морях изобразился, И оперся на ста горах; Когда б луну — мою рабыню — Посеребрял мой длинный луч,— Цветя воздушную пустыню, Пестря хребты бегущих туч; Когда б послушные планеты, Храня подобострастный ход, Ожизненные мной, нагреты, Текли за мной, как мой народ; Когда б мятежная комета, В своих курящихся огнях, Безумно пробежав полсвета, Угасла на моих лучах: — Ах, стал ли б я тогда счастливым, Среди небес, среди планет, Плывя светилом горделивым?.. Нет — счастлив не был бы я... нет! Но если б в рубище, без пищи, Главой припав к чужой стене, Хоть раз, хоть раз, счастливец нищий, Увидел Бога я во сне! Я б отдал все земные славы И пышный весь небес наряд, Всю прелесть власти, все забавы За тот один на Бога взгляд!!!

Когда б

Самуил Маршак

Из Роберта Бернса Пробираясь до калитки Полем вдоль межи, Дженни вымокла до нитки Вечером во ржи. Очень холодно девчонке, Бьет девчонку дрожь: Замочила все юбчонки, Идя через рожь. Если кто-то звал кого-то Сквозь густую рожь И кого-то обнял кто-то, Что с него возьмешь! И какая вам забота, Если у межи Целовался с кем-то кто-то Вечером во ржи!..

Пробираясь до калитки...

Валерий Брюсов

Вся дрожа, я стою на подъезде Перед дверью, куда я вошла накануне, И в печальные строфы слагаются буквы созвездий. О, туманные ночи в палящем июне! Там, вот там, на закрытой террасе Надо мной склонялись зажженные очи, Дорогие черты, искаженные в страстной гримасе. О, туманные ночи! туманные ночи! Вот и тайна земных наслаждений... Но такой ли ее я ждала накануне! Я дрожу от стыда - я смеюсь! Вы солгали мне, тени! Вы солгали, туманные ночи в июне!

Туманные ночи

Николай Некрасов

Не предавайтесь особой унылости: Случай предвиденный, чуть не желательный. Так погибает по божией милости Русской земли человек замечательный С давнего времени: молодость трудная, Полная страсти, надежд, увлечения, Смелые речи, борьба безрассудная, Вслед за тем долгие дни заточения. Всё он изведал: тюрьму петербургскую, Справки, допросы, жандармов любезности, Всё - и раздольную степь Оренбургскую, И ее крепость. В нужде, в неизвестности Там, оскорбляемый каждым невеждою, Жил он солдатом с солдатами жалкими, Мог умереть он, конечно, под палками, Может, и жил-то он этой надеждою. Но, сократить не желая страдания, Поберегло его в годы изгнания Русских людей провиденье игривое. Кончилось время его несчастливое, Всё, чего с юности ранней не видывал, Милое сердцу, ему улыбалося. Тут ему бог позавидовал: Жизнь оборвалася.

На смерть Шевченко

Иоганн Гете

Покидаю домик скромный, Где моей любимой кров. Тихим шагом в лес огромный Я вхожу под сень дубов. Прорвалась луна сквозь чащи: Прошумел зефир ночной, И, склоняясь, льют все слаще Ей березы ладан свой. Я блаженно пью прохладу Летней сумрачной ночи! Что душе дает отраду, Тихо чувствуй и молчи. Страсть сама почти невнятна. Но и тысячу ночей Дам таких я безвозвратно За одну с красой моей. Перевод. А.Кочеткова

Прекрасная ночь

Алексей Апухтин

Во тьме исчезнувших веков, В борьбе с безжалостной природой Ты родилась под звук оков И в мир повеяла свободой. Ты людям счастье в дар несла, Забвенье рабства и печали,— Богини светлого чела В тебе безумцы не признали. Ты им внушала только страх, Твои советы их томили; Тебя сжигали на кострах, Тебя на плаху волочили,— Но голос твой звучал, как медь, Из мрака тюрьм, из груды пепла... Ты не хотела умереть, Ты в истязаниях окрепла! Прошли века; устав в борьбе, Тебя кляня и ненавидя, Враги воздвигли храм тебе, Твое могущество увидя! Страдал ли человек с тех пор, Иль кровь лилася по-пустому, Тебе всё ставили в укор, Хоть ты учила их другому! Ты дожила до наших дней... Но так ли надо жить богине? В когтях невежд и палачей Ты изнываешь и доныне. Твои неверные жрецы Тебя бесчестят всенародно, Со злом бессильные бойцы Друг с другом борются бесплодно. Останови же их! Пора Им протянуть друг другу руки Во имя чести и добра, Во имя света и науки... Но всё напрасно! Голос твой Уже не слышен в общем гаме, И гул от брани площадной Один звучит в пустынном храме, И так же тупо, как и встарь, Отжившим вторя поколеньям, На твой поруганный алтарь Глядит толпа с недоуменьем.

К человеческой мысли

Михаил Лермонтов

Благодарю!.. Вчера мое признанье И стих мой ты без смеха приняла; Хоть ты страстей моих не поняла, Но за твое притворное вниманье Благодарю! В другом краю ты некогда пленяла, Твой чудный взор и острота речей Останутся навек в душе моей, Но не хочу, чтобы ты мне сказала: Благодарю! Я б не желал умножить в цвете жизни Печальную толпу твоих рабов И от тебя услышать, вместо слов Язвительной, жестокой укоризны: Благодарю! О, пусть холодность мне твой взор покажет, Пусть он убьет надежды и мечты И все, что в сердце возродила ты; Душа моя тебе тогда лишь скажет: Благодарю!

Благодарю!

Михаил Ломоносов

Я долго размышлял и долго был в сомненье, Что есть ли на землю от высоты смотренье; Или по слепоте без ряду всё течет, И промыслу с небес во всей вселенной нет. Однако, посмотрев светил небесных стройность, Земли, морей и рек доброту и пристойность, Премену дней, ночей, явления луны, Признал, что божеской мы силой созданы.

Я долго размышлял и долго был в сомненье...

Михаил Дудин

Стихи, стихи, бойцы моей души. Моя победа и моя отрава. Забвенья и сомненья камыши... И под обстрелом стонет переправа. Что ждет тебя на дальнем берегу?— Неведомо перегорелым нервам. Сквозь тину и болотную кугу Какое слово выберется первым? Но ты жива, поэзия, жива! Как тот приказ в фельдъегерском конверте, Всегда твои нуждаются слова Не в чем-нибудь, а в подтвержденье смертью. Ты весь огонь берешь себе на грудь, И, свет зари перемежая тенью, Твоей Свободы выстраданный путь Проходит через гибель к воскресенью.

Твоей свободы выстраданный путь

Илья Сельвинский

Черноглазая казачка Подковала мне коня, Серебро с меня спросила, Труд не дорого ценя. - Как зовут тебя, молодка? А молодка говорит: - Имя ты мое почуешь Из-под топота копыт. Я по улице поехал, По дороге поскакал, По тропинке между бурых, Между бурых между скал: Маша? Зина? Даша? Нина? Все как будто не она... "Ка-тя! Ка-тя!" - высекают Мне подковы скакуна. С той поры,- хоть шагом еду, Хоть галопом поскачу,- "Катя! Катя! Катерина!" - Неотвязно я шепчу. Что за бестолочь такая? У меня ж другая есть. Но уж Катю, будто песню, Из души, брат, не известь: Черноокая казачка Подковала мне коня, Заодно уж мимоходом Приковала и меня.

Казачья шуточная

Владимир Солоухин

После первых крещений в Тулоне Через реки, болота и рвы Их тянули поджарые кони По Европе до нашей Москвы. Их сорвали с лафетов в двенадцатом И в кремлевской святой тишине По калибрам, по странам и нациям К опаленной сложили стене. Знать, сюда непременно сводило Все начала и все концы. Сквозь дремоту холодные рыла Тупо смотрят на наши дворцы. Итальянские, польские, прусские И двунадесять прочих держав. Рядом с шведскими пушки французские Поравнялись судьбой и лежат. Сверху звезды на башнях старинных, Башням памятна славная быль. И лежит на тяжелых стволинах Безразличная русская пыль.

Наполеоновские пушки в Кремле

Юрий Левитанский

Это город. Еще рано. Полусумрак, полусвет. А потом на крышах солнце, а на стенах еще нет. А потом в стене внезапно загорается окно. Возникает звук рояля. Начинается кино. И очнулся, и качнулся, завертелся шар земной. Ах, механик, ради бога, что ты делаешь со мной! Этот луч, прямой и резкий, эта света полоса заставляет меня плакать и смеяться два часа, быть участником событий, пить, любить, идти на дно... Жизнь моя, кинематограф, черно-белое кино! Кем написан был сценарий? Что за странный фантазер этот равно гениальный и безумный режиссер? Как свободно он монтирует различные куски ликованья и отчаянья, веселья и тоски! Он актеру не прощает плохо сыгранную роль - будь то комик или трагик, будь то шут или король. О, как трудно, как прекрасно действующим быть лицом в этой драме, где всего-то меж началом и концом два часа, а то и меньше, лишь мгновение одно... Жизнь моя, кинематограф, черно-белое кино! Я не сразу замечаю, как проигрываешь ты от нехватки ярких красок, от невольной немоты. Ты кричишь еще беззвучно. Ты берешь меня сперва выразительностью жестов, заменяющих слова. И спешат твои актеры, все бегут они, бегут - по щекам их белым-белым слезы черные текут. Я слезам их черным верю, плачу с ними заодно... Жизнь моя, кинематограф, черно-белое кино! Ты накапливаешь опыт и в теченье этих лет, хоть и медленно, а все же обретаешь звук и цвет. Звук твой резок в эти годы, слишком грубы голоса. Слишком красные восходы. Слишком синие глаза. Слишком черное от крови на руке твоей пятно... Жизнь моя, начальный возраст, детство нашего кино! А потом придут оттенки, а потом полутона, то уменье, та свобода, что лишь зрелости дана. А потом и эта зрелость тоже станет в некий час детством, первыми шагами тех, что будут после нас жить, участвовать в событьях, пить, любить, идти на дно... Жизнь моя, мое цветное, панорамное кино! Я люблю твой свет и сумрак - старый зритель, я готов занимать любое место в тесноте твоих рядов. Но в великой этой драме я со всеми наравне тоже, в сущности, играю роль, доставшуюся мне. Даже если где-то с краю перед камерой стою, даже тем, что не играю, я играю роль свою. И, участвуя в сюжете, я смотрю со стороны, как текут мои мгновенья, мои годы, мои сны, как сплетается с другими эта тоненькая нить, где уже мне, к сожаленью, ничего не изменить, потому что в этой драме, будь ты шут или король, дважды роли не играют, только раз играют роль. И над собственною ролью плачу я и хохочу. То, что вижу, с тем, что видел, я в одно сложить хочу. То, что видел, с тем, что знаю, помоги связать в одно, жизнь моя, кинематограф, черно-белое кино!

Кинематограф

Давид Самойлов

Тот запах вымытых волос, Благоуханье свежей кожи! И поцелуй в глаза, от слез Соленые, и в губы тоже. И кучевые облака, Курчавящиеся над чащей. И спящая твоя рука, И спящий лоб, и локон спящий. Повремени, певец разлук! Мы скоро разойдемся сами. Не разнимай сплетенных рук. Не разлучай уста с устами.

За городом

Илья Сельвинский

Годами голодаю по тебе. С мольбой о недоступном засыпаю, Проснусь - и в затухающей мольбе Прислушиваюсь к петухам и к лаю. А в этих звуках столько безразличья, Такая трезвость мира за окном, Что кажется - немыслимо разлиться Моей тоске со всем ее огнем. А ты мелькаешь в этом трезвом мире, Ты счастлива среди простых забот, Встаешь к семи, обедаешь в четыре - Олений зов тебя не позовет. Но иногда, самой иконы строже, Ты взглянешь исподлобья в стороне - И на секунду жутко мне до дрожи: Не ты ль сама тоскуешь обо мне?

Годами голодаю по тебе...

Николай Огарев

Смеркаться начинает, Уж звезды надо мной,- И вот мы подъезжаем К заставе городской. Дома стоят рядами, Огонь мелькает в них,- И стук от экипажей Несется с мостовых. Вся скука городская Приходит мне на ум, И как гнетет здесь душу Забот вседневных шум. Скорей! насквозь чрез город, Ямщик, скачи же ты: Там - снова бесконечность И вольный мир мечты.

Город (Смеркаться начинает...)

Андрей Вознесенский

Ты молилась ли на ночь, береза? Вы молились ли на ночь, запрокинутые озера Сенеж, Свитязь и Нарочь? Вы молились ли на ночь, соборы Покрова и Успенья? Покурю у забора. Надо, чтобы успели. Ты молилась ли на ночь, осина? Труд твой будет обильный. Ты молилась, Россия? Как тебя мы любили!

Песня вечерняя

Денис Давыдов

Нет, кажется, тебе не суждено Сразить врага; твой враг — детина чудный; В нем совесть спит спокойно, непробудно. Заставить бестию стыдиться — мудрено; Заставить покраснеть — не трудно!

Нет, кажется, тебе не суждено...

София Парнок

Из последнего одиночества прощальной мольбой,- не пророчеством окликаю вас, отроки-други: одна лишь для поэта заповедь на востоке и на западе, на севере и на юге - не бить челом веку своему, Но быть челом века своего,- быть человеком.

Из последнего одиночества...

Илья Эренбург

Обрывки проводов. Не позвонит никто. Как человек, подмигивает мне пальто. Хозяева ушли. Еще стоит еда. Еще в саду раздавленная резеда. Мы едем час, другой. Ни жизни, ни жилья. Убитый будто спит. Смеется клок белья. Размолот камень, и расщеплен грустный бук. Леса без птиц, и нимфа дикая без рук. А в мастерской, средь красок, кружев и колец, Гранатой замахнулся на луну мертвец, И синевой припудрено его лицо. Как трудно вырастить простое деревцо! Опять развалины — до одури, до сна. Невыносимая чужая тишина. Скажи, неужто был обыкновенный день, Когда над детворой еще цвела сирень!

Возле Фонтенбло

Николай Рубцов

Мне лошадь встретилась в кустах. И вздрогнул я. А было поздно. В любой воде таился страх, В любом сарае сенокосном... Зачем она в такой глуши Явилась мне в такую пору? Мы были две живых души, Но неспособных к разговору. Мы были разных два лица, Хотя имели по два глаза. Мы жутко так, не до конца, Переглянулись по два раза. И я спешил — признаюсь вам — С одною мыслью к домочадцам: Что лучше разным существам В местах тревожных — не встречаться!

Вечернее происшествие

Семен Кирсанов

Теплотой меня пои, поле юга - родина. Губы нежные твои - красная смородина! Погляжу в твои глаза - голубой крыжовник! В них лазурь и бирюза, ясно, хорошо в них! Скоро, скоро, как ни жаль, летняя долина, вновь ударится в печаль дождик-мандолина. Листья леса сгложет медь, станут звезды тонкими, щеки станут розоветь - яблоки антоновки. А когда за синью утр лес качнется в золоте, дуб покажет веткой: тут клад рассыпан - желуди. Лягут белые поля снегом на все стороны, налетят на купола сарацины - вороны... Станешь, милая, седеть, цвет волос изменится. Затоскует по воде водяная мельница. И начнут метели выть снежные - повсюду! Только я тебя любить и седою буду!

Погудка о погодке

Иван Бунин

Вот этот дом, сто лет тому назад, Был полон предками моими, И было утро, солнце, зелень, сад, Роса, цветы, а он глядел живыми, Сплошь темными глазами в зеркала Богатой спальни деревенской На свой камзол, на красоту чела, Изысканно, с заботливостью женской Напудрен рисом, надушен, Меж тем как пахло жаркою крапивой Из-под окна открытого, и звон, Торжественный и празднично-счастливый, Напоминал, что в должный срок Пойдет он по аллеям, где струится С полей нагретый солнцем ветерок И золотистый свет дробится В тени раскидистых берез, Где на куртинах диких роз, В блаженстве ослепительного блеска, Впивают пчелы теплый мед, Где иволга то вскрикивает резко, То окариною поет, А вдалеке, за валом сада, Спешит народ, и краше всех — она, Стройна, нарядна и скромна, С огнем потупленного взгляда

Дедушка в молодости

Булат Окуджава

Пока Земля еще вертится, пока еще ярок свет, Господи, дай же ты каждому, чего у него нет: мудрому дай голову, трусливому дай коня, дай счастливому денег... И не забудь про меня. Пока Земля еще вертится — Господи, твоя власть!— дай рвущемуся к власти навластвоваться всласть, дай передышку щедрому, хоть до исхода дня. Каину дай раскаяние... И не забудь про меня. Я знаю: ты все умеешь, я верую в мудрость твою, как верит солдат убитый, что он проживает в раю, как верит каждое ухо тихим речам твоим, как веруем и мы сами, не ведая, что творим! Господи мой Боже, зеленоглазый мой! Пока Земля еще вертится, и это ей странно самой, пока ей еще хватает времени и огня, дай же ты всем понемногу... И не забудь про меня.

Молитва

Белла Ахмадулина

Однажды, покачнувшись на краю всего, что есть, я ощутила в теле присутствие непоправимой тени, куда-то прочь теснившей жизнь мою. Никто не знал, лишь белая тетрадь заметила, что я задула свечи, зажженные для сотворенья речи, - без них я не желала умирать. Так мучилась! Так близко подошла к скончанью мук! Не молвила ни слова. А это просто возраста иного искала неокрепшая душа. Я стала жить и долго проживу. Но с той поры я мукою земною зову лишь то, что не воспето мною, всё прочее - блаженством я зову.

Однажды, покачнувшись на краю...

Николай Гумилев

Дремала душа, как слепая, Так пыльные спят зеркала, Но солнечным облаком рая Ты в темное сердце вошла. Не знал я, что в сердце так много Созвездий слепящих таких, Чтоб вымолить счастье у бога Для глаз говорящих твоих. Не знал я, что в сердце так много Созвучий звенящих таких, Чтоб вымолить счастье у бога Для губ полудетских твоих. И рад я, что сердце богато, Ведь тело твое из огня, Душа твоя дивно крылата, Певучая ты для меня.

Дремала душа, как слепая...

Николай Гумилев

Та страна, что могла быть раем, Стала логовищем огня. Мы четвертый день наступаем, Мы не ели четыре дня. Но не надо яства земного В этот страшный и светлый час, Оттого, что Господне слово Лучше хлеба питает нас. И залитые кровью недели Ослепительны и легки. Надо мною рвутся шрапнели, Птиц быстрей взлетают клинки. Я кричу, и мой голос дикий. Это медь ударяет в медь. Я, носитель мысли великой, Не могу, не могу умереть. Словно молоты громовые Или волны гневных морей, Золотое сердце России Мерно бьется в груди моей. И так сладко рядить Победу, Словно девушку, в жемчуга, Проходя по дымному следу Отступающего врага.

Наступление

Анна Ахматова

Я говорю сейчас словами теми, Что только раз рождаются в душе. Жужжит пчела на белой хризантеме, Так душно пахнет старое саше. И комната, где окна слишком узки, Хранит любовь и помнит старину, А над кроватью надпись по-французски Гласит: "Seigneur, ayez pitie de nous»*. Ты сказки давней горестных заметок, Душа моя, не тронь и не ищи... Смотрю, блестящих севрских статуэток Померкли глянцевитые плащи. Последний луч, и желтый и тяжелый, Застыл в букете ярких георгин, И как во сне я слышу звук виолы И редкие аккорды клавесин. * Господи, смилуйся над нами (франц.).

Вечерняя комната

Вадим Шершеневич

Сердце вьется, как снежная птица, Над твоею ночной красотой, Заснежает метелью ресницы И покой ослепляет мечтой. И в твоем заблиставшем румянце, Золотая любовь, я открыл, Что ты хочешь в мучительном танце С моим сердцем плясать меж могил. И хоть знаю, что сердце заплачет В лютых чарах плывущей весны И мечтательно голову спрячет В голубые старинные сны,- Принимаю тебя, опьяненье! Закрутись, мое сердце, в снегу! Моя сказка, метели, томленье На рассветном льдяном берегу! В твоем взоре - два солнца, а груди - Две звезды, что слепят небосклон. Саломея! На снежном сосуде Я несу тебе душу и сон. Сердце вьется, как белая птица, Над твоей огневой красотой. Опрокинула в эти страницы Ты безумного кубок златой. Так восстань над моею метелью, Захлестни покрывалом цветным, Золотой путеводной свирелью Уведи меня к странам своим!

Пляска

Николай Некрасов

(Отрывок) Ночь. Успели мы всем насладиться. Что ж нам делать? Не хочется спать. Мы теперь бы готовы молиться, Но не знаем, чего пожелать. Пожелаем тому доброй ночи, Кто все терпит, во имя Христа, Чьи не плачут суровые очи, Чьи не ропщут немые уста, Чьи работают грубые руки, Предоставив почтительно нам Погружаться в искусства, в науки, Предаваться мечтам и страстям; Кто бредет по житейской дороге В безрассветной, глубокой ночи, Без понятья о праве, о боге, Как в подземной тюрьме без свечи...

Ночь. Успели мы всем насладиться.

Владимир Высоцкий

Солдат всегда здоров, Солдат на все готов,- И пыль, как из ковров, Мы выбиваем из дорог. И не остановиться, И не сменить ноги,- Сияют наши лица, Сверкают сапоги! По выжженной равнине - За метром метр - Идут по Украине Солдаты группы "Центр". На "первый-второй" рассчитайсь! Первый-второй... Первый, шаг вперед! - и в рай. Первый-второй... А каждый второй - тоже герой,- В рай попадет вслед за тобой. Первый-второй, Первый-второй, Первый-второй... А перед нами все цветет, За нами все горит. Не надо думать - с нами тот, Кто все за нас решит. Веселые - не хмурые - Вернемся по домам,- Невесты белокурые Наградой будут нам! Все впереди, а ныне - За метром метр - Идут по Украине Солдаты группы "Центр". На "первый-второй" рассчитайсь! Первый-второй... Первый, шаг вперед! - и в рай. Первый-второй... А каждый второй - тоже герой,- В рай попадет вслед за тобой. Первый-второй, Первый-второй, Первый-второй...

Солдаты группы "Центр"

Анна Ахматова

Качаясь на волнах эфира, Минуя горы и моря, Лети, лети голубкой мира, О песня звонкая моя! И расскажи тому, кто слышит, Как близок долгожданный век, Чем ныне и живет и дышит В твоей отчизне человек. Ты не одна — их будет много. С тобой летящих голубей,— Вас у далекого порога Ждет сердце ласковых друзей. Лети в закат багрово-алый, В удушливый фабричный дым, И в негритянские кварталы, И к водам Ганга голубым.

Песня мира

Илья Эренбург

(Писано в сентябре 1918 года) Брожу по площадям унылым, опустелым. Еще смуглеют купола и реет звон едва-едва, Еще теплеет бедное тело Твое, Москва. Вот уж всадники скачут лихо. Дети твои? или вороны? Близок час, ты в прах обратишься — Кто? душа моя? или бренный город? На север и на юг, на восток и на запад Длинные дороги, а вдоль них кресты. Крест один — на нем распята, Россия, ты! Гляжу один, и в сердце хилом Отшумели дни и закатились имена. Обо всем скажу я — это было, Только трудно вспоминать. Что же! Умирали царства и народы. В зыбкой синеве Рассыпались золотые звезды, Отгорал великий свет. Родина, не ты ли малая песчинка? О душа моя, летучая звезда, В этой вечной вьюге пролетаешь мимо, И не всё ль равно куда? Говорят — предел и революция. Слышать топот вечного Коня. И в смятеньи бьются Над последнею страницей Бытия. Вот и мой конец — я знаю. Но, дойдя до темной межи, Славлю я жизнь нескончаемую, Жизнь, и только жизнь! Вы сказали — смута, брань и войны, Вы убили, забыли, ушли. Но так же глубок и покоен Сон золотой земли. И что все волненья, весь ропот, Всё, что за день смущает вас, Если солнце ясное и далекое Замрет, уйдет в урочный час. Хороните нового Наполеона, Раздавите малого червя — Минет год, и травой зеленой Зазвенят весенние поля. Так же будут шумные ребята Играть и расти, расти, как трава, Так же будут девушки в часы заката Слушать голос ветра и любви слова. Сколько, сколько весен было прежде? И кресты какие позади? Но с такой же усмешкой нежной Мать поднесет младенца к груди. И когда земля навек остынет, Отцветут зеленые сады, И когда забудется даже грустное имя Мертвой звезды, — Будет жизнь цвести в небесном океане, Бить струей золотой без конца, Тихо теплеть в неустанном дыхании Творца. Ныне, на исходе рокового года, Досказав последние слова, Славлю жизни неизменный облик И ее высокие права. Был, отцвел — мгновенная былинка... Не скорби — кончая жить. Славлю я вовек непобедимую Жизнь.

Ода (Брожу по площадям...)

Валерий Брюсов

Ты должен быть гордым, как знамя; Ты должен быть острым, как меч; Как Данту, подземное пламя Должно тебе щеки обжечь. Всего будь холодный свидетель, На все устремляя свой взор. Да будет твоя добродетель - Готовность войти на костер. Быть может, всё в жизни лишь средство Для ярко-певучих стихов, И ты с беспечального детства Ищи сочетания слов. В минуты любовных объятий К бесстрастью себя приневоль, И в час беспощадных распятий Прославь исступленную боль. В снах утра и в бездне вечерней Лови, что шепнет тебе Рок, И помни: от века из терний Поэта заветный венок!

Поэту

Иосиф Бродский

М. Б. Ноябрьским днем, когда защищены от ветра только голые деревья, а все необнаженное дрожит, я медленно бреду вдоль колоннады дворца, чьи стекла чествуют закат и голубей, слетевшихся гурьбою к заполненным окурками весам слепой богини. Старые часы показывают правильное время. Вода бурлит, и облака над парком не знают толком что им предпринять, и пропускают по ошибке солнце.

Отрывок (Ноябрьским днем, когда защищены...)

Михаил Герасимов

Как хорошо в лесу дубовом Вдали от улиц и людей Кидать пригоршни желудей В платок тумана голубого. Они — как золотые пули, Что прожужжали и уснули. Какая тишь, какой покой, Какую вижу даль со взгорья! А лес — что огневое взморье — Чуть плещет пламенной листвой. Сочатся дубом и рябиной Опушек рыжие обрывы, Блестят под паутиной нивы. А в небе пояс журавлиный Протянут млечною струей Над присмиревшею землей.

Как хорошо в лесу дубовом...

Антон Дельвиг

«Дедушка!- девицы Раз мне говорили.- Нет ли небылицы Иль старинной были?» - «Как не быть!- уныло Красным отвечал я.- Сердце вас любило, Так чего не знал я! Было время! где вы, Годы золотые? Как пленяли девы В ваши дни былые! Уж они - старушки; Но от них, порою, Много на подушки Слез пролито мною. Душу волновали Их уста и очи, По огню бежали Дни мои и ночи». - «Дедушка,- толпою Девицы вскричали,- Жаль нам, а тобою Бабушки играли! Как не стыдно! злые Вот над кем шутили! Нет, мы не такие, Мы б тебя любили!» - «Вы б любили? Сказки! Веры мне неймется! И на наши ласки Дедушка смеется».

Песня (Дедушка!- девицы...)

Николай Некрасов

Поздняя осень. Грачи улетели, Лес обнажился, поля опустели, Только не сжата полоска одна... Грустную думу наводит она. Кажется, шепчут колосья друг другу: "Скучно нам слушать осенную вьюгу, Скучно склоняться до самой земли, Тучные зерна купая в пыли! Нас, что ни ночь, разоряют станицы Всякой пролетной прожорливой птицы, Заяц нас топчет, и буря нас бьет... Где же наш пахарь? чего еще ждет? Или мы хуже других уродились? Или недружно цвели-колосились? Нет! мы не хуже других - и давно В нас налилось и созрело зерно. Не для того же пахал он и сеял Чтобы нас ветер осенний развеял?.." Ветер несет им печальный ответ: - Вашему пахарю моченьки нет. Знал, для чего и пахал он и сеял, Да не по силам работу затеял. Плохо бедняге - не ест и не пьет, Червь ему сердце больное сосет, Руки, что вывели борозды эти, Высохли в щепку, повисли, как плети. Очи потускли, и голос пропал, Что заунывную песню певал, Как на соху, налегая рукою, Пахарь задумчиво шел полосою.

Несжатая полоса

Александр Блок

Сама судьба мне завещала С благоговением святым Светить в преддверьи Идеала Туманным факелом моим. И только вечер - до Благого Стремлюсь моим земным умом, И полный страха неземного Горю Поэзии огнем.

Сама судьба мне завещала...

Андрей Вознесенский

(Поэма) Авиавступление Посвящается слушателям школы Ленина в Лонжюмо Вступаю в поэму, как в новую пору вступают. Работают поршни, соседи в ремнях засыпают. Ночной папироской летят телецентры за Муром. Есть много вопросов. Давай с тобой, Время, покурим. Прикинем итоги. Светло и прощально горящие годы, как крылья, летят за плечами. И мы понимаем, что канули наши кануны, что мы, да и спутницы наши,— не юны, что нас провожают и машут лукаво кто маминым шарфом, а кто — кулаками... Земля, ты нас взглядом апрельским проводишь, лежишь на спине, по-ночному безмолвная. По гаснущим рельсам бежит паровозик, как будто сдвигают застежку на «молнии». Россия любимая, с этим не шутят. Все боли твои — меня болью пронзили. Россия, я — твой капиллярный сосудик, мне больно когда — тебе больно, Россия. Как мелки отсюда успехи мои, неуспехи, друзей и врагов кулуарных ватаги. Прости меня, Время, что много сказать не успею. Ты, Время, не деньги, но тоже тебя не хватает. Но люди уходят, врезая в ночные отроги дорог своих огненные автографы! Векам остаются — кому как удастся — штаны — от одних, от других — государства. Его различаю. Пытаюсь постигнуть, чем был этот голос с картавой пластинки. Дай, Время, схватить этот профиль, паривший в записках о школе его под Парижем. Прости мне, Париж, невоспетых красавиц. Россия, прости незамятые тропки. Простите за дерзость, что я этой темы касаюсь, простите за трусость, что я ее раньше не трогал. Вступаю в поэму. А если сплошаю, прости меня, Время, как я тебя часто прощаю. Струится блокнот под карманным фонариком. Звенит самолет не крупнее комарика. А рядом лежит в облаках алебастровых планета — как Ленин, мудра и лобаста. В Лонжюмо сейчас лесопильня. В школе Ленина? В Лонжюмо? Нас распилами ослепили бревна, бурые как эскимо. Пилы кружатся. Пышут пильщики. Под береткой, как вспышки,— пыжики. Через джемперы, как смола, чуть просвечивают тела. Здравствуй, утро в морозных дозах! Словно соты, прозрачны доски. Может, солнце и сосны — тезки?! Пахнет музыкой. Пахнет тесом. А еще почему-то — верфью, а еще почему-то — ветром, а еще — почему не знаю — диалектикою познанья! Обнаруживайте древесину под покровом багровой мглы, Как лучи из-под тучи синей, бьют опилки из-под пилы! Добирайтесь в вещах до сути. Пусть ворочается сосна, словно глиняные сосуды, солнцем полные дополна. Пусть корою сосна дремуча, сердцевина ее светла — вы терзайте ее и мучайте, чтобы музыкою была! Чтобы стала поющей силищей корабельщиков, скрипачей... Ленин был из породы распиливающих, обнажающих суть вещей. Врут, что Ленин был в эмиграции (Кто вне родины — эмигрант.) Всю Россию, речную, горячую, он носил в себе, как талант! Настоящие эмигранты пили в Питере под охраной, воровали казну галантно, жрали устрицы и гранаты — эмигранты! Эмигрировали в клозеты с инкрустированными розетками, отгораживались газетами от осенней страны раздетой, в куртизанок с цветными гривами эмигрировали! В драндулете, как чертик в колбе, изолированный, недобрый, средь великодержавных харь, среди ряс и охотнорядцев, под разученные овации проезжал глава эмиграции — царь! Эмигранты селились в Зимнем. А России сердце само — билось в городе с дальним именем Лонжюмо. Этот — в гольф. Тот повержен бриджем. Царь просаживал в «дурачки»... ...Под распарившимся Парижем Ленин режется в городки! Раз!— распахнута рубашка, раз!— прищуривался глаз, раз!— и чурки вверх тормашками (жалко, что не видит Саша!) — рраз! Рас-печатывались «письма», раз-летясь до облаков,— только вздрагивали бисмарки от подобных городков! Раз!— по тюрьмам, по двуглавым — ого-го!— Революция играла озорно и широко! Раз!— врезалась бита белая, как авроровский фугас — так что вдребезги империи, церкви, будущие берии — раз! Ну играл! Таких оттягивал «паровозов!» Так играл, что шарахались рейхстаги в 45-м наповал! Раз!.. ...А где-то в начале века человек, сощуривши веки, «Не играл давно»,— говорит. И лицо у него горит. В этой кухоньке скромны тумбочки и, как крылышки у стрекоз, брезжит воздух над узкой улочкой Мари-Роз, было утро, теперь смеркается, и совсем из других миров слышен колокол доминиканский Мари-Роз, прислоняюсь к прохладной раме, будто голову мне нажгло, жизнь вечернюю озираю через ленинское стекло, и мне мнится — он где-то спереди, меж торговок, машин, корзин, на прозрачном велосипедике проскользил, или в том кабачке хохочет, аплодируя шансонье? или вспомнил в метро грохочущем ослепительный свист саней? или, может, жару и жаворонка? или в лифте сквозном парит, и под башней ажурно-ржавой запрокидывается Париж — крыши сизые галькой брезжат, точно в воду погружены, как у крабов на побережье, у соборов горят клешни, над серебряной панорамою он склонялся, как часовщик, над закатами, над рекламами, он читал превращенья их, он любил вас, фасады стылые, точно ракушки в грустном стиле, а еще он любил Бастилию — за то, что ее срыли! и сквозь биржи пожар валютный, баррикадами взвив кольцо, проступало ему Революции окровавленное лицо, и глаза почему-то режа, сквозь сиреневую майолику проступало Замоскворечье, все в скворечниках и маевках, а за ними — фронты, Юденичи, Русь ревет со звездой на лбу, и чиркнет фуражкой студенческой мой отец на кронштадтском льду, вот зачем, мой Париж прощальный, не пожар твоих маляров — славлю стартовую площадку узкой улочки Мари-Роз! Он отсюда мыслил ракетно. Мысль его, описав дугу, разворачивала парапеты возле Зимнего на снегу! (Но об этом шла речь в строках главки 3-й, о городках.) В доме позднего рококо спит, уткнувшись щекой в конспекты, спит, живой еще, невоспетый Серго, спи, Серго, еще раным-рано, зайчик солнечный через раму шевелится в усах легко, спи, Серго, спи, Серго в васильковой рубашечке, ты чему во сне улыбаешься? Где-то Куйбышев и Менжинский так же детски глаза смежили. Что вам снится? Плотины Чирчика? Первый трактор и кран с серьгой? Почему вы во сне кричите, Серго?! Жизнь хитра. Не учесть всего. Спит Серго, коммунист кремневый. Под широкой стеной кремлевской спит Серго. Ленин прост — как материя, как материя — сложен. Наш народ — не тетеря, чтоб кормить его с ложечки! Не какие-то «винтики», а мыслители, он любил ваши митинги, Глебы, Вани и Митьки. Заряжая ораторски философией вас, сам, как аккумулятор, заряжался от масс. Вызревавшие мысли превращались потом в «Философские письма», в 18-й том. Его скульптор лепил. Вернее, умолял попозировать он, перед этим, сваяв Верлена, их похожестью потрясен, бормотал он оцепенело: «Символическая черта! У поэтов и революционеров одинаковые черепа!» Поэтично кроить вселенную! И за то, что он был поэт, как когда-то в Пушкина — в Ленина бил отравленный пистолет! Однажды, став зрелей, из спешной повседневности мы входим в Мавзолей, как в кабинет рентгеновский, вне сплетен и легенд, без шапок, без прикрас, и Ленин, как рентген, просвечивает нас. Мы движемся из тьмы, как шорох кинолентин: «Скажите, Ленин, мы — каких Вы ждали, Ленин?! Скажите, Ленин, где победы и пробелы? Скажите — в суете мы суть не проглядели?..» Нам часто тяжело. Но солнечно и страстно прозрачное чело горит лампообразно. «Скажите, Ленин, в нас идея не ветшает?» И Ленин отвечает. На все вопросы отвечает Ленин.

Лонжюмо

Ярослав Смеляков

Вот опять ты мне вспомнилась, мама, и глаза твои, полные слез, и знакомая с детства панама на венке поредевших волос. Оттеняет терпенье и ласку потемневшая в битвах Москвы материнского воинства каска — украшенье седой головы. Все стволы, что по русским стреляли, все осколки чужих батарей неизменно в тебя попадали, застревали в одежде твоей. Ты заштопала их, моя мама, но они все равно мне видны, эти грубые длинные шрамы — беспощадные метки войны... Дай же, милая, я поцелую, от волненья дыша горячо, эту бедную прядку седую и задетое пулей плечо. В дни, когда из окошек вагонных мы глотали движения дым и считали свои перегоны по дорогам к окопам своим, как скульптуры из ветра и стали, на откосах железных путей днем и ночью бессменно стояли батальоны седых матерей. Я не знаю, отличья какие, не умею я вас разделять: ты одна у меня, как Россия, милосердная русская мать. Это слово протяжно и кратко произносят на весях родных и младенцы в некрепких кроватках и солдаты в могилах своих. Больше нет и не надо разлуки, и держу я в ладони своей эти милые трудные руки, словно руки России моей.

Вот опять ты мне вспомнилась, мама...

Иван Никитин

Тяжкий крест несем мы, братья, Мысль убита, рот зажат, В глубине души проклятья, Слезы на сердце кипят. Русь под гнетом, Русь болеет; Гражданин в тоске немой; Явно плакать он не смеет, Сын об матери больной! Нет в тебе добра и мира, Царство скорби и цепей, Царство взяток и мундира, Царство палок и плетей.

Тяжкий крест несем мы, братья...

Алексей Жемчужников

По-русски говорите, ради бога! Введите в моду эту новизну. И как бы вы ни говорили много, Всё мало будет мне... О, вас одну Хочу я слышать! С вами неразлучно, Не отходя от вас ни шагу прочь, Я слушал бы вас день, и слушал ночь, И не наслушался 6. Без вас мне скучно, И лишь тогда не так тоскливо мне, Когда могу в глубокой тишине, Мечтая, вспоминать о вашей речи звучной. Как русский ваш язык бывает смел! Как он порой своеобразен, гибок! И я его лишить бы не хотел Ни выражений странных, ни ошибок, Ни прелести туманной мысли... нет! Сердечному предавшися волненью, Внимаю вам, как вольной птички пенью. Звучит добрей по-русски ваш привет; И кажется, что голос ваш нежнее; Что умный взгляд еще тогда умнее, А голубых очей еще небесней цвет.

По-русски говорите, ради бога!..

Давид Самойлов

А слово — не орудье мести! Нет! И, может, даже не бальзам на раны. Оно подтачивает корень драмы, Разоблачает скрытый в ней сюжет. Сюжет не тот, чьи нити в монологе, Который знойно сотрясает зал. А слово то, которое в итоге Суфлер забыл и ты не подсказал.

А слово — не орудье мести! Нет!..

Владимир Маяковский

Нет. Это неправда. Нет! И ты? Любимая, за что, за что же?! Хорошо - я ходил, я дарил цветы, я ж из ящика не выкрал серебряных ложек! Белый, сшатался с пятого этажа. Ветер щеки ожег. Улица клубилась, визжа и ржа. Похотливо взлазил рожок на рожок. Вознес над суетой столичной одури строгое - древних икон - чело. На теле твоем - как на смертном одре - сердце дни кончило. В грубом убийстве не пачкала рук ты. Ты уронила только: "В мягкой постели он, фрукты, вино на ладони ночного столика". Любовь! Только в моем воспаленном мозгу была ты! Глупой комедии остановите ход! Смотрите - срываю игрушки-латы я, величайший Дон-Кихот! Помните: под ношей креста Христос секунду усталый стал. Толпа орала: "Марала! Мааарррааала!" Правильно! Каждого, кто об отдыхе взмолится, оплюй в его весеннем дне! Армии подвижников, обреченных добровольцам от человека пощады нет! Довольно! Теперь - клянусь моей языческой силою!- дайте любую красивую, юную,- души не растрачу, изнасилую и в сердце насмешку плюну ей! Око за око! Севы мести и в тысячу крат жни! В каждое ухо ввой: вся земля - каторжник с наполовину выбритой солнцем головой! Око за око! Убьете, похороните - выроюсь! Об камень обточатся зубов ножи еще! Собакой забьюсь под нары казарм! Буду, бешенный, вгрызаться в ножища, пахнущие потом и базаром. Ночью вскочите! Я звал! Белым быком возрос над землей: Муууу! В ярмо замучена шея-язва, над язвой смерчи мух. Лосем обернусь, в провода впутаю голову ветвистую с налитыми кровью глазами. Да! Затравленным зверем над миром выстою. Не уйти человеку! Молитва у рта,- лег на плиты просящ и грязен он. Я возьму намалюю на царские врата на божьем лике Разина. Солнце! Лучей не кинь! Сохните, реки, жажду утолить не дав ему,- чтоб тысячами рождались мои ученики трубить с площадей анафему! И когда, наконец, на веков верхи став, последний выйдет день им,- в черных душах убийц и анархистов зажгусь кровавым видением! Светает. Все шире разверзается неба рот. Ночь пьет за глотком глоток он. От окон зарево. От окон жар течет. От окон густое солнце льется на спящий город. Святая месть моя! Опять над уличной пылью ступенями строк ввысь поведи! До края полное сердце вылью в исповеди! Грядущие люди! Кто вы? Вот - я, весь боль и ушиб. Вам завещаю я сад фруктовый моей великой души.

Ко всему

Алексей Толстой

Горними тихо летела душа небесами, Грустные долу она опускала ресницы; Слезы, в пространстве от них упадая звездами, Светлой и длинной вилися за ней вереницей. Встречные тихо ее вопрошали светила: «Что так грустна? И о чем эти слезы во взоре?» Им отвечала она: «Я земли не забыла, Много оставила там я страданья и горя. Здесь я лишь ликам блаженства и радости внемлю, Праведных души не знают ни скорби, ни злобы — О, отпусти меня снова, создатель, на землю, Было б о ком пожалеть и утешить кого бы».

Горними тихо летела душа небесами...

Аполлон Майков

Дитя мое, уж нет благословенных дней, Поры душистых лип, сирени и лилей; Не свищут соловьи, и иволги не слышно... Уж полно! не плести тебе гирлянды пышной И незабудками головки не венчать; По утренней росе уж зорек не встречать, И поздно вечером уже не любоваться, Как легкие пары над озером клубятся И звезды смотрятся сквозь них в его стекле. Не вереск, не цветы пестреют по скале, А мох в расселинах пушится ранним снегом. А ты, мой друг, всё та ж: резва, мила... Люблю, Как, разгоревшися и утомившись бегом, Ты, вея холодом, врываешься в мою Глухую хижину, стряхаешь кудри снежны, Хохочешь и меня целуешь звонко, нежно!

Дитя мое, уж нет благословенных дней...

Сергей Орлов

Любимая, ко мне приходит снова Старинная изведанная грусть, И я ее сегодня за основу Беру и наговоров не боюсь. Я шел к тебе по опаленным верстам, Еще ты дальше от меня сейчас. Пусть стих мой на бессоннице заверстан, А ты спокойно дремлешь в этот час. Но я припомню старые рассветы И те полузабытые слова, Своей короткой юности приметы, За далью различимые едва. Что ж, в юности мы все клялись когда-то Любить до смерти, глядя на луну, Но смерть и жизнь познавшие солдаты, Над этим не смеялись и в войну. Мы пронесли воспоминанья эти В тяжелых танках, в дымной духоте, Сквозь грязь и кровь, по яростной планете В своей первоначальной чистоте. И я пришел, и я спросил в тот вечер, Ты усмехнулась, ведь любовь прошла, Но даже дерзко дрогнувшие плечи Сказали больше, чем ты мне могла. Серебряным кольцом пророкотала Над миром журавлиная труба. Да, злую шутку все-таки сыграла Над нами пресловутая судьба...

Любимая, ко мне приходит снова...

Аполлон Майков

Ночь на дворе и мороз. Месяц - два радужных светлых венца вкруг него... По небу словно идет торжество; В келье ж игуменской зрелище скорби и слез... Тихо лампада пред образом Спаса горит; Тихо игумен пред ним на молитве стоит; Тихо бояре стоят по углам; Тих и недвижим лежит, головой к образам, Князь Александр, черной схимой покрыт... Страшного часа все ждут: нет надежды, уж нет! Слышится в келье порой лишь болящего бред. Тихо лампада пред образом Спаса горит... Князь неподвижно во тьму, в беспредельность глядит... Сон ли проходит пред ним, иль видений таинственных цепь - Видит он: степь, беспредельная бурая степь... Войлок разостлан на выжженной солнцем земле. Видит: отец! смертный пот на челе, Весь изможден он, и бледен, и слаб... Шел из Орды он, как данник, как раб... В сердце, знать, сил не хватило обиду стерпеть... И простонал Александр: "Так и мне умереть..." Тихо лампада пред образом Спаса горит... Князь неподвижно во тьму, в беспредельность глядит... Видит: шатер, дорогой, златотканый шатер... Трон золотой на пурпурный поставлен ковер... Хан восседает средь тысячи мурз и князей... Князь Михаил** перед ставкой стоит у дверей... Подняты копья над княжеской светлой главой... Молят бояре горячей мольбой... "Не поклонюсь истуканам вовек",- он твердит... Миг - и повержен во прах он лежит... Топчут ногами и копьями колют его... Хан, изумленный, глядит из шатра своего... Князь отвернулся со стоном и, очи закрыв, "Я ж,- говорит,- поклонился болванам, чрез огнь я прошел, Жизнь я святому венцу предпочел... Но,- на Спасителя взор устремив,- Боже! ты знаешь - не ради себя - Многострадальный народ свой лишь паче души возлюбя!.." Слышат бояре и шепчут, крестясь: "Грех твой, кормилец, на нас!" Тихо лампада пред образом Спаса горит... Князь неподвижно во тьму, в беспредельность глядит... Снится ему Ярославов в Новгороде двор.. В шумной толпе и мятеж, и раздор... Все собралися концы и шумят... "Все постоим за святую Софию,- вопят,- Дань ей несут от Угорской земли до Ганзы... Немцам и шведам страшней нет грозы... Сам ты водил нас, и Биргер твое Помнит досель на лице, чай, копье!.. Рыцари,- памятен им пооттаявший лед!.. Конница словно как в море летит кровяном!.. Бейте, колите, берите живьем Лживый, коварный, пришельческий род!.. Нам ли баскаков пустить Грабить казну, на правеж нас водить? Злата и серебра горы у нас в погребах,- Нам ли валяться у хана в ногах! Бей их, руби их, баскаков поганых, татар!.." И разлилася река, взволновался пожар... Князь приподнялся на ложе своем; Очи сверкнули огнем, Грозно сверкнули всем гневом высокой души,- Крикнул: "Эй, вы, торгаши! Бог на всю землю послал злую мзду. Вы ли одни не хотите его покориться суду? Ломятся тьмами ордынцы на Русь - я себя не щажу, Я лишь один на плечах их держу!.. Бремя нести - так всем миром нести! Дружно, что бор вековой, подыматься, расти, Веруя в чаянье лучших времен,- Всё лишь в конец претерпевый - спасен!.." Тихо лампада пред образом Спаса горит... Князь неподвижно во тьму, в беспредельность глядит... Тьма, что завеса, раздвинулась вдруг перед ним... Видит он: облитый словно лучом золотым, Берег Невы, где разил он врага... Вдруг возникает там город... Народом кишат берега... Флагами веют цветными кругом корабли... Гром раздается; корабль показался вдали... Правит им кормчий с открытым высоким челом... Кормчего все называют царем... Гроб с корабля поднимают, ко храму несут, Звон раздается, священные гимны поют... Крышу открыли... Царь что-то толпе говорит... Вот - перед гробом земные поклоны творит... Следом - все люди идут приложиться к мощам... В гробе ж,- князь видит,- он сам... Тихо лампада пред образом Спаса горит... Князь неподвижен лежит... Словно как свет над его просиял головой - Чудной лицо озарилось красой, Тихо игумен к нему подошел и дрожащей рукой Сердце ощупал его и чело - И, зарыдав, возгласил: "Наше солнце зашло!" Примечания: * Городец на Волге; там умер на возвратном пути из Орды в.к. Александр Ярославич Невский в 1263 г. ** Кн. Михаил Черниговский.

В городце в 1263 г.

Владимир Высоцкий

Эй, народ честной, незадачливый! Ай, вы, купчики, да служивый люд! Живо к городу поворачивай - Там не зря в набат с колоколен бьют! Все ряды уже с утра Позахвачены - Уйма всякого добра, Всякой всячины: Там точильные круги Точат лясы, Там лихие сапоги- Самоплясы. Тагарга-матагарга, Во столице ярмарка - Сказочно-реальная, Цветомузыкальная! Богачи и голь перекатная,- Покупатели - все, однако, вы, И хоть ярмарка не бесплатная, Раз в году вы все одинаковы! За едою в закрома Спозараночка Скатерть бегает сама - Самобраночка,- Кто не хочет есть и пить, Тем - изнанка, Тех начнет сама бранить Самобранка. Тагарга-матагарга, Вот какая ярмарка! Праздничная, вольная, Белохлебосольная! Вона шапочки-невидимочки,- Кто наденет их - станет барином. Леденцы во рту - словно льдиночки, И Жар-птица есть в виде жареном! Прилетели год назад Гуси-Лебеди, А теперь они лежат На столе, гляди! Эй, слезайте с облучка Добры люди, Да из Белого Бычка Ешьте студень! Тагарга-матагарга, Всем богата ярмарка! Вон орехи рядышком - С изумрудным ядрышком! Скоморохи здесь - все хорошие, Скачут-прыгают через палочку. Прибауточки скоморошие,- Смех и грех от них - все вповалочку! По традиции, как встарь, Вплавь и волоком Привезли царь-самовар, Как царь-колокол,- Скороварный самовар - Он на торфе Вам на выбор сварит вар Или кофе. Тагарга-матагарга, Удалая ярмарка - С плясунами резвыми, Большей частью трезвыми! Вот Балда пришел, поработать чтоб: Без работы он киснет-квасится. Тут как тут и Поп - толоконный лоб, Но Балда ему - кукиш с маслицем! Разновесые весы - Проторгуешься! В скороходики-часы - Не обуешься! Скороходы-сапоги Не залапьте! А для стужи да пурги - Лучше лапти. Тагарга-матагарга, Что за чудо ярмарка - Звонкая, несонная, Нетрадиционная! Вон Емелюшка Щуку мнет в руке - Щуке быть ухой, вкусным варевом. Черномор Кота продает в мешке - Слишком много Кот разговаривал. Говорил он без тычка, Без задорины - Все мы сказками слегка Объегорены. Не скупись, не стой, народ За ценою: Продается с цепью Кот Золотою! Тагарга-матагарга, Упоенье - ярмарка,- Общее, повальное, Эмоциональное! Будет смехом-то рвать животики! Кто отважится, разохотится Да на коврике-самолетике Не откажется, а прокотится?! Разрешите сделать вам Примечание: Никаких воздушных ям И качания,- Ковролетчики вчера Ночь не спали - Пыль из этого ковра Выбивали. Тагарга-матагарга, Удалася ярмарка! Тагарга-матагарга, Хорошо бы - надолго! Здесь река течет - вся молочная, Берега над ней - сплошь кисельные,- Мы вобьем во дно сваи прочные, Запрудим ее - дело дельное! Запрудили мы реку - Это плохо ли?! - На кисельном берегу Пляж отгрохали. Но купаться нам пока Нету смысла, Потому - у нас река Вся прокисла! Тагарга-матагарга, Не в обиде ярмарка - Хоть залейся нашею Кислой простоквашею! Мы беду-напасть подожжем огнем, Распрямим хребты втрое сложенным, Меду хмельного до краев нальем Всем скучающим и скукоженным! Много тыщ имеет кто - Тратьте тыщи те! Даже то - не знаю что - Здесь отыщете! Коль на ярмарку пришли - Так гуляйте,- Неразменные рубли Разменяйте! Тагарга-матагарга, Для веселых ярмарка! Подходи, подваливай, Сахари, присаливай!

Ярмарка

Корней Чуковский

Как задумал Медведь На луну Полететь: "Словно птица, туда я вспорхну!" Медвежата за ним: "Полетим! Улетим! На луну, на луну, на луну!" Два крыла, два крыла Им ворона Дала,- Два крыла От большого орла. А четыре крыла Им сова Принесла - Воробьиных четыре крыла. Но не может Взлететь Косолапый Медведь, Он не может, Не может взлететь. Он стоит Под луной На поляне Лесной,- Косолапый И глупый Медведь. И взбирается он На большую сосну И глядит в вышину На луну. А с луны словно мёд На поляну течёт, Золотой Разливается Мёд. "Ах, на милой луне Будет весело мне И порхать, и резвиться, и петь! О, когда бы скорей До луны до моей, До медовой луны Долететь!" То одной, то другою он лапой махнёт - И вот-вот улетит в вышину. То одним, то другим он крылом шевельнёт И глядит, и глядит на луну. А внизу Под сосной, На поляне Лесной, Ощетинившись, Волки сидят: "Эх ты, Мишка шальной, Не гонись За луной, Воротись, косолапый, назад!"

Топтыгин и луна

Гаврила Державин

Коль я добрая девица, Любит маменька меня; Если прясть я мастерица, Я любезна для нея. Шью когда, вяжу, читаю, Это нравится всё ей; Что прикажет, исполняю Волею всегда своей. И она мне позволяет Дни в весельи проводить, Петь, играть не запрещает, Резвою и милой быть.

Детская песня

Дмитрий Веневитинов

Спокойно дни мои цвели в долине жизни; Меня лелеяли веселие с мечтой. Мне мир фантазии был ясный край отчизны, Он привлекал меня знакомой красотой. Но рано пламень чувств, душевные порывы Волшебной силою разрушили меня: Я жизни сладостной теряю луч счастливый, Лишь вспоминание от прежнего храня. О муза! я познал твоё очарованье! Я видел молний блеск, свирепость ярых волн; Я слышал треск громов и бурей завыванье: Но что сравнить с певцом, когда он страсти полн? Прости! питомец твой тобою погибает И, погибающий, тебя благословляет.

Сонет (Спокойно дни мои...)

Илья Сельвинский

Молодость проходит, говорят. Нет, неправда — красота проходит: Вянут веки, губы не горят, Поясницу ломит к непогоде, Но душа... Душа всегда юна, Духом вечно человек у старта. Поглядите на любого старца: Ноздри жадны, как у бегуна. Прочитайте ну хотя бы письма, Если он, ракалия, влюблен: Это литургия, это песня, Это Аполлон! Он пленит любую недотрогу, Но не выйдет на свиданье к ней: Может, старичишка тянет ногу, Хоть, бывало, объезжал коней? Может, в битве захмелев как брага, Выходил с бутылкою на танк, А теперь, страдая от люмбаго, Ковыляет как орангутанг? Но душа прекрасна по природе, Даже пред годами не склонясь... Молодость, к несчастью, не проходит: В том-то и трагедия для нас.

Люди всегда молоды

Всеволод Рождественский

Неудержимо и неумолимо Они текут — часы ночей и дней — И, как река, всегда проходят мимо Тех берегов, что сердцу всех родней. «Река времен»... О ней еще Державин Писал строфу на грифельной доске, Когда был спор со смертью уж неравен И лира слишком тяжела руке. Но времени жестокую поэму Возможно ли с надменностью тупой Вместить в колес зубчатую систему, Замкнуть в футляр и завести «на бой»? Как будто измеряется часами И вложено в повторный мерный круг Живых страстей, живого чувства пламя, Высоких дум спасительный недуг! В моей стране часы иначе бьются, Идут, не ошибаясь никогда, Предвидя час, когда они сольются На всей земле для мирного труда. Неугасимой верой в человека, В его свершенья этот мерный звон Звучит на величайшей башне века Для всех народов и для всех времен!

Часы

Владимир Высоцкий

У профессиональных игроков Любая масть ложится перед червой,- Так век двадцатый - лучший из веков - Как шлюха упадет под двадцать первый. Я думаю, ученые наврали, Прокол у них в теории, порез: Развитие идет не по спирали, А вкривь и вкось, вразнос, наперерез. До

У профессиональных игроков...

Алексей Апухтин

Мне было весело вчера на сцене шумной, Я так же, как и все, комедию играл; И радовался я, и плакал я безумно, И мне театр рукоплескал. Мне было весело за ужином веселым, Заздравный свой стакан я также поднимал, Хоть ныла грудь моя в смущении тяжелом И голос в шутке замирал. Мне было весело... Над выходкой забавной Смеясь, ушла толпа, веселый говор стих,- И я пошел взглянуть на залу, где недавно Так много, много было их! Огонь давно потух. На сцене опустелой Валялися очки с афишею цветной, Из окон лунный свет бродил по ней несмело, Да мышь скреблася за стеной. И с камнем на сердце оттуда убежал я, Бессонный и немой сидел я до утра; И плакал, плакал я, и слез уж не считал я... Мне было весело вчера.

Мне было весело вчера на сцене шумной...

Василий Лебедев-Кумач

В ритме вальса все плывет, Весь огромный небосвод. Вместе с солнцем и луной Закружился шар земной,- Все танцует в этой музыке ночной. В ритме вальса все плывет, Весь огромный небосвод, Все танцует, скользя, Удержаться нельзя - В ритме вальса все плывет!.. Светят звезды далеко, Все и просто и легко... Этой пляской голубой Заражается любой,- В ритме вальса мы закружимся с тобой! В ритме вальса все плывет, Весь огромный небосвод, Все танцует, скользя, Удержаться нельзя - В ритме вальса все плывет!..

Лунный вальс

Афанасий Фет

Пусть мчитесь вы, как я покорны мигу, Рабы, как я, мне прирожденных числ, Но лишь взгляну на огненную книгу, Не численный я в ней читаю смысл, В венцах, лучах, алмазах, как калифы, Излишние средь жалких нужд земных, Незыблемой мечты иероглифы, Вы говорите: "Вечность - мы, ты - миг. Нам нет числа. Напрасно мыслью жадной Ты думы вечной догоняешь тень; Мы здесь горим, чтоб в сумрак непроглядный К тебе просился беззакатный день. Вот почему, когда дышать так трудно, Тебе отрадно так поднять чело С лица земли, где всё темно и скудно, К нам, в нашу глубь, где пышно и светло".

Среди звезд

Саша Черный

Если летом по бору кружить, Слушать свист неведомых птиц, Наклоняться к зеленой стоячей воде, Вдыхать остро-свежую сырость и терпкие смолы И бездумно смотреть на вершины, Где ветер дремотно шумит,— Так всё ясно и просто... Если наглухо шторы спустить И сидеть у стола, освещенного мирною лампой, Отдаваясь глубоким страницам любимых поэтов, И потом, оторвавшись от букв, Удивленному сердцу дать полную волю,— Так всё ясно и близко... Если слушать, закрывши глаза, Как в притихшем наполненном зале Томительно-сдержанно скрипки вздыхают, И расплавить, далекому зову вверяясь, Железную горечь в туманную боль,— Так всё ясно и свято...

Если летом по бору кружить...

Владимир Набоков

Всплывает берег на заре, летает ветер благовонный. Как бы стоит корабль наш сонный в огромном, круглом янтаре. Кругами влагу бороздя, плеснется стая рыб дремотно, и этот трепет мимолетный, как рябь от легкого дождя. Стамбул из сумрака встает: два резко-черных минарета на смуглом золоте рассвета, над озаренным шелком вод.

Стамбул

Афанасий Фет

Перекресток, где ракитка И стоит и спит... Тихо ветхая калитка За плетнем скрыпит. Кто-то крадется сторонкой, Санки пробегут - И вопрос раздастся звонкой: "Как тебя зовут?"

Перекресток, где ракитка...

Феликс Кривин

Извозчики города Глазго съезжались на свой очередной сбор, официально называемый слетом работников транспорта. Стояла зябкая, слякотная погода. В такую погоду хорошо иметь за спиной веселого седока, потому что ничто так не согревает, как разговор,- это отлично знают извозчики. Но веселые седоки брели в этот день пешком, возложив на транспорт только свои надежды. На городской транспорт возлагались сегодня очень большие надежды, и, возможно, поэтому он подвигался так тяжело. Слет проходил на центральной торговой площади. Первые ряды занимали многоконные дилижансы, за ними шли двуконные кареты, одноконные пролетки, а в самом конце толпилась безлошадная публика. Среди этой публики находился и Джемс Уатт. Разговор шел на уровне дилижансов. Там, наверху, говорилось о том, что лошади - наше будущее, что если мы хотим быстрее прийти к нашему будущему, то, конечно, лучше к нему приехать на лошадях. Одноконные пролетки подавали унылые реплики. Дескать, не в коня корм. Дескать, конь о четырех ногах - и то спотыкается. Но эти реплики не достигали высокого уровня дилижансов. - Дайте мне сказать! - крикнул безлошадный Уатт.- У меня есть идея! - Где ваша лошадь, сэр?- спросили с передних козел. - У меня нет лошади... У меня идея... На него прищурились десятки насмешливых глаз. Десятки ртов скривились в брезгливой гримасе: - Нам не нужны идеи, сэр. Нам нужны лошади. Потому что, продолжали они, лошади - наше будущее, и если мы хотим быстрее прийти к нашему будущему, то, конечно, лучше к нему приехать на лошадях. Собрание проходило успешно. Отмечалось, что за истекший год городской транспорт увеличился на несколько лошадиных сил, а за текущий год он увеличится еще на несколько лошадиных сил, а за будущий год - еще на несколько. Потому что лошади - наше будущее, и если мы хотим быстрее прийти к нашему будущему, то, конечно, лучше к нему приехать на лошадях. - Дайте мне сказать! Стояла зябкая, слякотная погода. Моросил дождь, и Уатт прятал под плащом модель своего паровоза. Он прятал ее не от дождя, а от этих десятков глаз, которым ни к чему паровоз, когда идет такой серьезный разговор о транспорте. Настоящий, большой разговор о транспорте. О будущем нашего транспорта. Об огромных его перспективах. ...Разъезжались на лошадях.

1-11. Извозчики города Глазго

Вячеслав Иванов

Братья, недолго Светлую Мать Темному пологу У нас отымать! Братья, не вечно Дева Кольца Будет, невстречена, Стоять у дворца. Всё, что предельно,— Сердцу тюрьма,— Лето ли зелено, Бела ли зима. Мните ль, что камни Возопиют? Ищете ль знамений? Они не придут. В сумраке тайный Папортник есть: Вестью нечаянной В нас должен расцвесть. Знаю поляну: Там, над плитой, В полночь Иванову Огнь золотой. Светоч победный Свод озарит: Путь заповеданный Открыт и горит. День в подземелье, Свадебный пир: Другу веселие И встречи и мир. Древнее солнце Стынет вверху: Время исполнится — Восстать Жениху. Братья! Не вечно Дева Кольца Будет, невстречена, Стучаться в сердца.

При дверях

Борис Смоленский

А одиночество бывает сразу — С последними прощальными гудками. Рассунуты скорей рукопожатья, Один толчок, назад поплыл перрон, Друзья бегут, заглядывают в окна, Но круто обрывается платформа... И ты один — в дороге. Семафоры Поднимут руки вверх, страшась разгона. Мелькнут пакгаузы — и город кончен. Пошли писать поляны и поля. Вечерний лес дорогу распахнет У дымного открытого окна, Закурит не спеша, и будет молча Глядеть тебе в глаза, припоминая, Что будто где-то видел он тебя...

А одиночество бывает сразу...

Арсений Тарковский

Снова я на чужом языке Пересуды какие-то слышу,- То ли это плоты на реке, То ли падают листья на крышу. Осень, видно, и впрямь хороша. То ли это она колобродит, То ли злая живая душа Разговоры с собою заводит, То ли сам я к себе не првык... Плыть бы мне до чужих понизовий, Петь бы мне, как поет плотовщик,- Побольней, потемней, победовей, На плоту натянуть дождевик, Петь бы, шапку надвинув на брови, Как поет на реке плотовщик О своей невозвратной любови.

Снова я на чужом языке...

Булат Окуджава

Е.Рейну Из окон корочкой несет поджаристой. За занавесками — мельканье рук. Здесь остановки нет, а мне — пожалуйста: шофер в автобусе — мой лучший друг. А кони в сумерках колышут гривами. Автобус новенький, спеши, спеши! Ах, Надя, Наденька, мне б за двугривенный в любую сторону твоей души. Я знаю, вечером ты в платье шелковом пойдешь по улице гулять с другим... Ах, Надя, брось коней кнутом нащелкивать, попридержи-ка их, поговорим! Она в спецовочке, в такой промасленной, берет немыслимый такой на ней... Ах Надя, Наденька, мы были б счастливы... Куда же гонишь ты своих коней! Но кони в сумерках колышут гривами. Автобус новенький спешит-спешит. Ах, Надя, Наденька, мне б за двугривенный в любую сторону твоей души!

Из окон корочкой несет поджаристой...

Марина Цветаева

Наконец-то встретила Надобного - мне: У кого-то смертная Надоба - во мне. Что для ока - радуга, Злаку - чернозем - Человеку - надоба Человека - в нем. Мне дождя, и радуги, И руки - нужней Человека надоба Рук - в руке моей. И за то, что с язвою Мне принес ладонь - Эту руку - сразу бы За тебя в огонь!

Самуил Маршак

Старик Шекспир не сразу стал Шекспиром. Не сразу он из ряда вышел вон. Века прошли, пока он целым миром Был в звание Шекспира возведен.

Старик Шекспир не сразу стал Шекспиром...