Datasets:

Anper3004

/

CLSumInstruct

like 0

2016 01 005 казык и мысл современных когнитивных лингвистика м языки славан културы 2015 848 с. Ключевые слова: познание; язык; когнитивная лингвистика. В сборнике представлены статьи, посвященные исследованию различных аспектов языка в связи с познавательными процессами человека. Во вступительной статье определяются особенности когнитивной парадигмы в лингвистике, к которым в первую очередь относится наличие тесных связей с другими дисциплинами, в том числе и естественно-научными. Составители сборника подчеркивают, что они исходили из максимально широкого понимания проблематики когнитивной лингвистики и включили в издание статьи, посвященные вопросам взаимодействия языка, ума1 и мозга человека. Одновременно с этим предпочтение отдавалось исследованиям, которые согласуются с эмпирическими знаниями о языке, уме и мозге, и составители сборника сознательно отказались от публикации материалов, «для которых характерен лишь самый общий ментализм» (с. 22). Авторы вступительной статьи предлагают компьютерную метафору для обозначения двух режимов функционирования языка: режим off-line, в рамках которого язык выступает как хранилище знаний, и режим on-line, который связан с коммуникацией и дискурсом и в рамках которого происходит обмен информацией в вербальной форме. Авторы особо подчеркивают, что эти режимы функционирования языка не являются независимыми друг от друга, поскольку «в языке употребление формирует структуру, а имеющаяся структура ограничивает употребление» (с. 22–23). Во вступительной статье определяется ряд сквозных тем сборника, к числу которых относятся: моделирование говорящим сознания адресата, способность к принятию иной перспективы, предотвращение неоднозначности языковых выражений, автомониторинг, а также эволюционный аспект языка и состояние когнитивных наук в целом. 1 Авторы вводят термин «ум» в экспериментальном порядке как перево дческий эквивалент английского термина «mind». – Прим. реф. Раздел I «Общее. Эволюция. Исторический контекст» содержит статьи, в которых рассматриваются наиболее общие вопросы когнитивной лингвистики. Раздел открывается статьей А.Е. Кибрика «Когнитивный подход к языку», в которой автор излагает свое понимание языка под когнитивным углом зрения. Автор отталкивается от концепции Э. Сепира, согласно которой «языковая и мыслительная деятельность разворачиваются согласованно и параллельно» (с. 30), в результате чего надъязыковая когнитивная структура и вербальная структура образуют неразрывное единство. Согласно этой точке зрения «структура языка в значительной степени предопределена когнитивной структурой, хотя и не идентична ей» (с. 30). По мнению автора, существует два способа исследования отношений между языковыми феноменами и мыслительными процессами: от мышления к языку и от языка к мышлению. Автор отмечает, что ввиду недостаточности наших знаний об организации мыслительных процессов наиболее востребованным и продуктивным на сегодняшний день является второй подход. Этот подход основывается на идее о том, что анализ языковых форм позволяет реконструировать лежащие за ними когнитивные структуры. Такая реконструкция «опирается на постулат об исходной когнитивной мотивированности языковой формы: в той мере, в какой языковая форма мотивирована, она “отражает” стоящую за ней когнитивную структуру» (с. 32). Автор подчеркивает, что мотивированность отнюдь не означает наличие прямой, непосредственной связи между языковыми и ментальными структурами. Он пишет лишь о «достаточно жесткой семиотической логике» (с. 33), которая накладывает ограничения на языковую форму, и описание этой логики признается целью лингвистической реконструкции. Автор выделяет два метода реконструкции: внутриязыковой, при котором в качестве исходного материала выступают отношения между формами одного языка, и межъязыковой, при котором сравниваются языковые формы многих языков. Автор приводит ряд примеров, иллюстрирующих технологию лингвистической реконструкции на базе лингвистического явления маркированности. Реконструкция производится на материале русского, цахурского, даргинского, багвалинского, бенгальского и других языков. 2016.01.005 Перечисляя основные подходы к определению маркированности, автор отмечает типологическую значимость данной теории, указывая на то обстоятельство, что степень относительной маркированности значений языковых параметров «следует некоторой универсальной логике, не зависящей от конкретного языка» (с. 35). Например, если в языке существуют грамматические средства различения единственного и множественного числа, значение множественного числа неизбежно является маркированным, а значение единственного – немаркированным. Если же в языке присутствует и двойственное число, образуется иерархия ед. <мн. <дв. Автор выводит импликативную универсалию: «Если в языке представлено более маркированное значение, то в нем имеются и все менее маркированные значения» (с. 35). Следовательно, возможны языки, в которых имеются единственное и множественное число или единственное, множественное и двойственное число, но невозможны языки, в которых представлены только единственное и двойственное или множественное и двойственное число. Аналогичным образом образует иерархию категория времени: настоящее < прошедшее < будущее. Согласно этой иерархии невозможно существование языков, в которых представлены только настоящее и будущее или только прошедшее и будущее времена. Автор ставит перед собой задачу определить природу этой логики на основе когнитивного подхода к языку. Языковая маркированность определяется им как производное от когнитивной маркированности и характеризуется двумя чертами: 1) немаркированное языковое значение соответствует когнитивно нормальному (естественному, ожидаемому) положению вещей; 2) маркированное языковое значение соответствует когнитивно отклоняющемуся от нормального (неестественному, неожидаемому) положению вещей (с. 36). «Нормальное» положение вещей входит в когнитивный гештальт человеческого опыта и концептуализируется с минимальной затратой ментальных усилий, в то время как отклонения от гештальта требуют дополнительных когнитивных ресурсов. Автор подчеркивает антропоцентрический характер когнитивной нормы, ее ориентированность на человека, чем и предопределяется ее универсальность: если норма присуща человеку как биологическому виду, она должна быть едина для всего человечества. Таким образом, существующие языковые универсалии «мотивированы единством человеческой когнитивной способности» (с. 37). Языковая маркированность же отображает когнитивный оператор нормы / отклонения от нормы. В заключении к статье автор еще раз подчеркивает, что языковая структура мотивирована устройством когнитивной структуры, которая репрезентируется в естественном языке. Автор указывает на с функциональной и, шире, с семантической лингвистической теорией. Ценность когнитивного подхода, по мнению автора, заключается в том, что он позволяет лингвистике подняться «с уровня регистрации фактов на уровень предсказания фактов» (с. 57). связь когнитивной лингвистики генетическую В статье Т. Гивона «Сложность и развитие» описываются и анализируются три вида развития, наблюдаемых в языке: диахрония, онтогенез и филогенез. Автор настаивает на том, что эти три процесса происходят параллельно и связаны между собой общими механизмами. Статья открывается рядом вступительных замечаний о феномене сложности. Автор полагает, что сложность – это общее свойство всех систем, обладающих внутренней организацией. Сложность является и базовой характеристикой человеческого сознания, в котором автор выделяет несколько «функциональных доменов» (с. 93), организованных как иерархические системы – зрение, слух, моторный контроль, внимание и эпизодическая память. В рамках этой концепции усвоение и совершенствование отдельных навыков (перцептивных, когнитивных, моторных и языковых) связано с увеличением автоматизированных процессов обработки. Важным принципом функционирования иерархических структур является функциональное взаимодействие между частями, составляющими единое целое. Такие структурно-функциональные взаимодействия могут быть обнаружены в синтаксических структурах любого уровня в любом естественном языке. Автор проводит параллель между биологическими и синтаксическими структурами, видя ее в том, что «как и в биологических структурах, синтаксические узлы низкого уровня не группируются в более высокоуровневые, абстрактные, если они функционально не связаны друг с другом» (с. 95). Автор обсуждает проблему развития с биологической точки зрения и обнаруживает параллели между биологическими, нейрокогнитивными и языковыми явлениями. Так, домен «адаптивное 2016.01.005 поведение» в биологии соответствует домену «научение» в познании и домену «диахрония» в языке. Аналогичным образом обнаруживаются параллели онтогенез – взросление – усвоение и филогенез – эволюция – эволюция. Автор подчеркивает, что речь идет не только об аналогии, но наличии единых механизмов, «общим знаменателем которых является адаптивное поведение индивида» (с. 97). В статье рассматривается феномен ментальных репрезентаций, в числе которых автор выделяет семантическую память (родовые понятия), эпизодическую память (конкретные состояния и события), а также рабочую память («кратковременный буфер для обработки информации, обладающий малой вместимостью и небольшим временем хранения информации» (с. 98)). Ссылаясь на ряд исследований в биологии, автор утверждает, что семантическая и эпизодическая память являются «эволюционно древними, дочеловеческими способностями» (с. 98). Важнейшую роль в развитии когнитивной организации семантической памяти человека автор отводит эволюции звукового кода, а в развитии эпизодической памяти – эволюции грамматических структур. Рассматривая вопросы языковой диахронии и эволюции, автор отмечает, что в отличие от филогенеза и онтогенеза, имеющих явные аналоги в биологии, языковая диахрония традиционно рассматривается как неотъемлемая часть культуры, т.е. «накопление ненаследуемых поведенческих черт» (с. 100). Он полагает, однако, что биологическая эволюция и диахронические изменения в языке подчиняются нескольким общим принципам. К их числу Гивон относит следующее: наблюдаемые в данный момент микровариации внутри языка предсказывают возможные макровариации между языками в будущем; макрообразие диалектов / языков / языковых семей может восходить к ранней микровариации; постепенная пошаговая микровариация может приводить к разрывам в макровариации; процесс изменения адаптивен; адаптивные изменения «могут привести к значительному переструктурированию и увеличению произвольности в соотношении структур и функций и, следовательно, к кажущимся неадаптивными реликтовым чертам» (с. 101). К контролирующим принципам развития, общим для языковой диахронии и биологической эволюции, автор относит следующие: постепенный характер изменений, мотивацию, связанную с адаптационным отбором, первичность функциональных изменений по отношению к структурным, добавление новых структур к старым в конечной точке их развития, возможность глобальных адаптивных последствий в результате локальной адаптивной обусловленности, однонаправленность изменений (с. 101). Автор рассматривает проблему языкового онтогенеза и эволюции и описывает процесс развития коммуникативных способностей у детей, проводя параллель с формированием пиджина в условиях освоения взрослыми второго языка естественным путем и обнаруживая множество сходных черт (обилие безглагольных предложений, преобладание конкретной лексики и др.). Обращаясь к грамматике, автор отмечает высокий уровень ее сложности и высказывает предположение, что ее функционирование обеспечивается сетью, которая «формирует отдельные системы из уже существующих модулей» (с. 111), причем эти модули могли изначально возникнуть для выполнения адаптивных функций, не имеющих отношения к грамматике и языку вообще, но «подходящих для того, чтобы стать частью системы, выполняющей эту новую, сложную мегафункцию» (с. 111). В заключение статьи автор отмечает, что человеческая система коммуникации строится на основе ранее сформировавшейся нейрокогнитивной системы приматов, и ее развитие, включая появление фонологического и грамматического компонентов, было заложено «в необходимости передачи неочевидной, неразделяемой коммуникантами адаптационно важной информации от одного человека к другому» (с. 114). Автор особо подчеркивает, что звуковая оболочка слова никогда не использовалась исключительно для кодирования понятий; слова становятся востребованы для коммуникации только в том случае, когда они обозначают целые пропозициональные сообщения. «Эволюция языка на каждой стадии включала в себя использование ранее существовавших доязыковых мозговых структур для выполнения новых функций – близких, но не идентичных. Сам же процесс в целом продвигался вперед благодаря постепенно нарастающему давлению адаптации, обеспечивающему необходимость в возникновении человеческой коммуникации» (с. 115–116). Возникновение сложных синтаксических структур автор рассматривает не как цель адаптивного процесса, а как эпифеномен, возникший 2016.01.005 под давлением адаптации и являющийся последствием локальных, рутинных и последовательно реализованных эволюционных шагов. Эволюция морфосинтаксической сложности – это результат перегруппировки ранее существовавших нейронных систем для включения в более сложные системы, возникающие для выполнения новых функций. А.Д. Кошелев в своей статье «На пороге эволюционносинтетической теории языка» характеризует состояние современной теоретической лингвистики как кризисное и предлагает проект единой эволюционно-синтетической теории языка, включающей в себя как собственно лингвистическую, так и когнитивную, мыслительную, социальную и другие составляющие. В статье рассматриваются два аспекта предлагаемой теории: назначение естественного языка (инструмент мышления, средство коммуникации и средство передачи слушающему референтных ситуаций) и эволюционная модель языка, которая дает объяснение эволюции языка и его становления у ребенка. Автор выделяет в языке сенсорное ядро – множество простых фраз, имеющих элементарную синтаксическую структуру, в которых используются сенсорные слова и которые описывают непосредственно воспринимаемые события реального мира. Язык в целом предстает в концепции автора как единство двух подъязыков, которое может быть представлено следующей формулой: «язык = сенсорное ядро + семантико-синтаксическое расширение» (с. 143). Сенсорное ядро представляет собой исходный, эволюционно более ранний язык, который является универсальным, в то время как семантико-синтаксическое расширение признается лингвоспецифичным языком, отражающим жизненный уклад, мировосприятие и культурные традиции конкретного этноса. Усвоение языка ребенком начинается именно с сенсорного ядра, представленного однословными сенсорными словами-фразами и двусловными сенсорными фразами, а затем происходит расширение в семантическом (появление переносных значений и слов с абстрактным значением) и синтаксическом (образование фраз со сложным синтаксисом) направлении. В статье А.В. Кравченко «О предметной области языкознания» описывается методологический кризис в современной науке о языке и предлагается выход из него посредством создания синтетической лингвистической теории, основанной на подходе к человеку и обществу как живым системам, «в основе организации которых лежат телесно воплощенные взаимодействия ориентирующего характера – естественный язык» (с. 155). Автор подчеркивает, что естественный язык не есть вербальные структуры, которые существуют независимо от человека и образуют систему. «Это акустические структуры, порождаемые, воспринимаемые и узнаваемые как таковые в динамически сложном контексте взаимодействий (включающем физический, биологический, эмоциональный, социокультурный, онтогенетический, исторический и многие другие аспекты)» (с. 165). Автор настаивает на том, что рассматривать их вне этого контекста нельзя. Методологической основой его подхода к языку является теория аутопоэза, один из постулатов которой гласит, что организм и его среда образуют единство и находятся в постоянном взаимодействии. «В случае человека как социального существа главной особенностью таких взаимодействий является язык – семиотическое явление, характеризующее когнитивную (=жизненную) деятельность человека как биологического вида» (с. 167). Именно это положение, по мнению автора, и следует положить в основание новой теории языка, в рамках которой лингвистика предстает как естественная наука. В статье У. Чейфа «На пути к лингвистике, основанной на мышлении» рассматривается ряд лингвистических и психологических исследований и демонстрируется роль разных подходов в понимании мышления и языка. В статье В.Б. Касевича «Заметки о “когниции”» содержится анализ таких базовых терминов когнитивной лингвистики, как «знания», «знак», «информация», «когниция» и др. Понятие «информация» признается примитивом, не поддающимся толкованию. В статье В.М. Алпатова «Предшественники когнитивной лингвистики» определяются истоки когнитивной парадигмы и анализируются те аспекты «классических» теорий языка, которые коррелируют с современными когнитивными концепциями. Автор анализирует работы В. фон Гумбольдта, К. Фосслера, А. Сеше, А. Гардинера и других лингвистов, вычленяя в общем корпусе их исследований те аспекты, которые оказываются релевантными для формирования современной когнитивной лингвистики. 2016.01.005 Раздел второй сборника озаглавлен «Язык как хранилище. Семантика Off-line». Он включает в себя статьи, описывающие статические аспекты функционирования языка. В статье Л. Бородицки «Как языки конструируют время» рассматривается проблема ментальной репрезентации времени и изучается то влияние, которое оказывают используемые нами метафоры на наше осмысление этой сущности. Автор исходит из представления об укорененности любых абстрактных идей в телесном опыте, в актах реального взаимодействия со средой. Важнейшим компонентом этого опыта является восприятие пространственных отношений, которые служат источником метафорической проекции и на область времени: «Думая о времени, люди по всему миру опираются на пространство» (с. 200). Несмотря на универсальность этой когнитивной стратегии, носители разных языков все же по-разному представляют время вследствие того влияния, которое оказывает на них родная культура. Автор выделяет четыре аспекта языкового, культурного и индивидуального опыта, которые оказывают влияние на наше осмысление времени: 1) особенности пространственных метафор, которыми пользуются люди, рассуждая о времени; 2) набор пространственных репрезентаций и систем отсчета, доступных в рассуждениях о времени; 3) структурные закономерности культурных артефактов (например, направление письма) и 4) компоненты культурных и индивидуальных предрасположенностей, возраст и опыт (с. 201). Автор приводит примеры из разных языков, демонстрирующие глубинные различия в осмыслении времени. Так, в китайском языке используются вертикальные метафоры времени, и проведенные автором эксперименты показывают, что носители китайского языка в большей степени склонны представлять себе время вертикально, чем носители английского языка, в котором преобладает горизонтальная метафора времени. Было выявлено также, что носители китайского языка в большей степени опираются на метафоры хода времени, а не метафоры движения самого субъекта. Иными словами, в китайском языке преобладают метафоры, «предполагающие неподвижного наблюдателя и движущуюся ось времени» (с. 204). Автор также приводит данные, касающиеся пространственных репрезентаций времени в некоторых культурах австралийских аборигенов, в которых отсутствуют относительные пространственные понятия типа «право – лево» и вместо них используются лишь указатели абсолютного направления (север – юг). Проведенные ею эксперименты показывают, что представители этих этносов используют те же принципы ориентирования и при осмыслении времени. Автор приходит к выводу, что «кросскультурные различия в мышлении – это не просто вопрос стиля и предпочтений» (с. 207) и что «носители разных языков могут в конечном итоге качественно по-разному выстраивать столь фундаментальные сферы своего субъективного опыта, как пространство и время» (с. 208). В статье Л.А. Янда «Аспектуальные типы русского глагола: пересматривая типологию Крофта» приводятся данные анализа аспектуальных типов глаголов, которые противоречат типологической модели, ранее предложенной У. Крофтом. Автор подробно анализирует классификацию Крофта и предлагает ряд дополнений к ней. Так, она вводит понятие «аннулированные деятельности» (annulled activities) (например, Мы ездили в Москву (и вернулись); Кто ложился в мою постель? (а сейчас исчез)) (с. 219). Кроме того, автор предлагает объединить циклические достижения и семельфактивы, которые в русском языке связаны друг с другом посредством видовых преобразований глаголов. Автор пишет также о смешанных аспектуальных типах – ингрессивах (заиграть) и терминативах (отсидеть) и выделяет точечный нетерминатив, или точечный перцепт, который «предполагает ограниченную начальную стадию, переход в тот момент, когда что-то становится доступно для зрения или слуха, и затем состояние» (увидеть, услышать) (с. 229). Классифицируя перфективы в русском языке, автор подчеркивает, что глаголы, выражающие анализируемые ей ситуации, часто характеризуются неоднозначностью, вследствие чего на практике система оказывается менее строгой, чем в теории. Статья А.Д. Кошелева озаглавлена «О референциальном подходе к лексической полисемии». В ней изложен референциальный подход к описанию системы значений так называемой сенсорной лексики – «существительных и глаголов, обозначающих “видимые” референты (предметы и физические действия)» (с. 287). Задачу референциального подхода автор видит в том, чтобы определить круг референтов слова в данном значении. Автор исходит из предположения, что основное значение конкретного слова 2016.01.005 (предметного существительного или глагола действия) представлено в памяти носителя языка в виде «дуальной системы» (с. 292): Основное значение = Визуальный прототип <= Семантическое ядро. В этой модели стрелка < = обозначает отношение интерпретации, которое связывает образы внешнего мира и их каузальные осмысления. Автор поясняет, что прототип задает типичную визуальную (или шире – перцептивную) характеристику референта, а ядро – каузальную (функциональную, интенциональную) характеристику, которая выражает полезность референта в широком смысле этого слова (возможность его использования, понимания его взаимодействия с окружением и пр.) (с. 292). Автор подчеркивает, что прототип и семантическое ядро – это когнитивные единицы различной природы: визуальный прототип описывает типичные референты, а ядро задает каузальный признак, присущий всем без исключения референтам слова. Исходя из предложенной схемы, автор предлагает трактовку полисемии. Он полагает, что основное значение слова задается невербально, посредством описанной выше дуальной системы когнитивных единиц. «Производные значения слова, причем все без исключения, суть метафоры, метонимии или синекдохи, порожденные из его основного значения» (с. 293). Возникающие переносные значения задают не четкие категории референтов, а подклассы категорий или отдельные референты. В статье В. Эванса «Концептуальная и межсловная полисемия: анализ в терминах теории лексических концептов и когнитивных моделей (ЛККМ)» рассматриваются два вида полисемии и обсуждаются различия между ними. Концептуальной полисемией автор называет разные толкования одной и той же лексической единицы в разных контекстах употребления. Концептуальная полисемия возникает вследствие того, что представление наших знаний об определенном предмете – это не монолитная структура, а сложная совокупность взаимозависимых компонентов. Под межсловной полисемией автор понимает наличие более или менее схожих толкований у отдельных лексических единиц (например, предлоги on «на» и in «в» могут использоваться в значении «состояние», которое отличается от исходного для них пространственного значения). Межсловная полисемия, по мнению автора, возникает в результате семантической преемственности слов, которые на протяжении длительной истории своего употребления обрастают типичными для них контекстами, под влиянием которых они модифицируются. Со временем этот процесс может привести к появлению новых лексических концептов, которые отклоняются от исходного лексического концепта. В статье М.Д. Воейковой, В.В. Казаковской и Д.Н. Сатюковой «Семантика прилагательных в речи взрослых и детей» анализируются особенности усвоения прилагательных детьми в возрасте от одного до трех лет, описывается состав адъективного словаря матери и ребенка, изучается влияние синтагматического окружения на процесс усвоения прилагательных. двуязычная интерпретирующая В разделе представлены также статьи Е.А. Гришиной «Круги и колебания: семантика сложных траекторий в русской жестикуляции», Т. Нессета и А.Б. Макаровой «Пространство во времени? Асимметрия предлога в в пространственных и временных конструкциях», Л.М. Лещёвой «Когнитивная лингвистика и терминологическая лексикография», Т.А. Строгановой, А.В. Буторина, А.Ю. Николаевой и Ю.Ю. Штырова «Процессы автоматической активации и торможения моторных областей коры головного мозга при восприятии речевой информации», Д. Дивьяк «Исследование грамматики восприятия (на материале русского языка)» и В.Д. Соловьева «Возможные механизмы изменения когнитивной структуры синонимических рядов». Раздел третий озаглавлен «Язык как процесс. Коммуникация. On-line» и включает в себя статьи, в которых рассматриваются особенности использования языка в режиме реального времени. В статье А. Мустайоки «Коммуникативные неудачи сквозь призму потребностей говорящего» предлагается новый взгляд на природу коммуникативных сбоев. Автор настаивает на необходимости многоаспектного подхода к проблеме, который учитывал бы не только лингвистические, но и психологические, а также социологические аспекты. Необходимость комплексного подхода обусловлена сложностью явления, который автор обозначает термином «ментальный мир» собеседников (с. 545), имея в виду «не только культурные элементы, но и языковую компетенцию говорящего, его отношение к собеседнику и его физиологическое и ментальное состояние в момент общения» (с. 545). Различия в ментальных мирах собеседников создают условия для коммуникатив 2016.01.005 ных неудач, поскольку говорящий часто ошибочно полагает, что он и его собеседник имеют единый ментальный мир. Автор вводит понятие реципиент-дизайна (с. 546), под которым понимается «приспособление отдельных речевых актов к ментальному миру того человека, с которым осуществляется коммуникация» (с. 546). Именно неадекватность реципиент-дизайна он признает основной причиной коммуникативных неудач. Неадекватный реципиент-дизайн может возникнуть в том случае, если человек стремится избежать когнитивных усилий и, например, прибегает к использованию однотипных речевых актов вместо того, чтобы адаптировать речь под потребности собеседника. Другой причиной является стремление к саморепрезентации, которое выражается в использовании заведомо сложных, непонятных собеседнику слов с целью эффектно представить себя ему. Наглядной иллюстрацией тому служит ситуация научного доклада на конференции, где «потребность доказать свою эрудированность побеждает в ущерб доступности и понятности речи» (с. 555). Негативное влияние на качество реципиент-дизайна может оказать и излишняя вежливость или осторожность: если говорящий выбирает слишком мягкий вариант высказывания, высока вероятность недопонимания со стороны собеседника. В статье А.А. Кибрика «Когнитивный анализ дискурса: локальная структура» излагается программа когнитивного анализа дискурса как научного направления. В качестве материала исследования используется корпус русских устных рассказов. Автор определяет три основных задачи лингвистического анализа дискурса: определение типов дискурса, выявление структуры дискурса, изучение того влияния, которое дискурс оказывает на более локальные языковые явления (грамматические, фонетические и т.п.). Обращаясь к вопросу о типах дискурса, автор выделяет несколько таксономических параметров: модус дискурса (устный – письменный), жанр, функциональный стиль, степень формальности и другие. Говоря о структуре дискурса, автор предлагает различать глобальную (параграфы в статье, группы последовательных и взаимосвязанных реплик в диалоге) и локальную (элементарные дискурсивные единицы) структуру. Влияние общего дискурса на более локальные составляющие проявляется в установлении определенного порядка слов, выборе форм глагола, использовании артиклей, коннекторов, расположении и длине пауз и др. Автор подчеркивает необходимость изучения естественного дискурса, который реализуется в устной форме и разворачивается в реальном времени. Он настаивает на том, что функционирование языка в режиме on-line – это не менее когнитивное явление, чем его использование в качестве хранилища информации. «Дискурс порождается когнитивной системой говорящего, и предпосылкой для возникновения любого дискурса является презумпция говорящего о том, что его сообщение будет более или менее адекватно проинтерпретировано когнитивной системой адресата» (с. 603). Когнитивный анализ дискурса не только создает новые междисциплинарные связи между лингвистикой и другими когнитивными дисциплинами, но и позволяет получить новые данные относительно таких когнитивных явлений, как память, представление знаний, планирование дискурса в реальном времени и т.д. В локальной структуре дискурса автор выделяет элементыкванты, которые терминологически обозначены в статье как элементарные дискурсивные единицы (ЭДЕ) (с. 605). Эти единицы выделяются на просодических основаниях и обладают рядом характерных признаков: единый контур частоты основного тона, наличие основного акцентного центра, характерный громкостный паттерн, характерный темповый паттерн, характерный паттерн паузации. Автор поясняет, что в ЭДЕ наблюдается координация различных аспектов порождения дискурса – физиологических (ЭДЕ произносится на одном выдохе), когнитивных (в одной ЭДЕ вербализуется один фокус сознания), семантических (семантический объем ЭДЕ – это описание одного события или состояния), грамматических и просодических. Взаимодействие между этими уровнями служит доказательством того, что ЭДЕ является фундаментальной единицей языка. Автор полагает, что такая «квантованная» (с. 607) структура дискурса имеет глубокие нейрокогнитивные, поведенческие и эволюционные корни. В прототипическом случае ЭДЕ совпадают с клаузами, вследствие чего дискурс можно представить как сеть клауз. «Семантический объем клауз адаптировался к типовому когнитивно и нейрофизиологически допустимому объему в ходе эволюционного 2016.01.006–007 формирования человеческого языка» (с. 607). Неканонические клаузы представляют собой разнородную группу, в составе которой выделяются малые ЭДЕ (меньше, чем клауза) и большие ЭДЕ (больше, чем клауза). Автор описывает одну из разновидностей малых ЭДЕ – ретроспективные субклаузальные ЭДЕ – и предлагает их когнитивно ориентированную классификацию. Автор приходит к общему выводу о том, что «когнитивный подход является необходимым условием для адекватного понимания устного дискурса, порождаемого говорящим в реальном времени» (с. 627). В разделе содержатся также статьи А. Ченки «Понятие динамического диапазона коммуникативных действий в теории когнитивной лингвистики», А.В. Кравченко «Грамматика в когнитивносемиотическом аспекте», О.В. Федоровой «Типология референциальных конфликтов (экспериментальные исследования)», В. Кемпе, М. Рукс, Л. Сварбригг «Эмоции говорящего могут влиять на порождение неоднозначности», О.В. Драгой, М.Б. Бергельсон, Е.В. Искра, А.К. Лауринавичюте, Е.М. Манновой, А.А. Скворцова и А.И. Статникова «Сенсомоторные стереотипы в языке: данные патологии речи», Ш.Т. Гриса «Структурный прайминг: корпусные исследования и узуальные / экземплярные подходы», М. Томаселло «Узуальная теория усвоения языка» и С. Голдин-Медоу «Расширяя взгляд: как мануальная модальность помогает понять язык, обучение и познание». А.В. Нагорная ПСИХОЛИНГВИСТИКА 2016.01.006–007. ЛИНГВИСТИКА ПЕРЕД ВЫЗОВАМИ XXI ВЕКА. (Сводный реферат). 2016.01.006. КРАСНЫХ В.В. Роль и функции языка как объекта современных интегративных исследований (Психолингвистический, лингвокультурологический, психолингвокультурологический и комплексный общегуманитарный подходы) // Вопр. психолингвистики. – М., 2015. – 2 (24). – С. 90–97. 2016.01.007. ШАХОВСКИЙ В.И. Когнитивная вооруженность при рационализации эмоций // Вопр. психолингвистики. – М., 2015. – 2 (24). – С. 132–144. 

Напиши аннотацию по статье

40 2016.01.005 2016.01.005. ЯЗЫК И МЫСЛЬ: Современная когнитивная лингвистика. – М.: Языки славян. культуры, 2015. – 848 с.

албанский говор или говоры гораны генезис и функционирование. Ключевые слова: Горана, албанский язык, сербохорватский язык, северо-западные гегские говоры, билингвизм, аккомодация, диалектное смешение, языковой контакт. 10.21638/11701/spbu09.2017.207 Morozova Maria S. Institute for Linguistic Studies of the Russian Academy of Sciences 9, Tuchkov per., Saint-Petersburg, 199004, Russian Federation Saint Petersburg State University, 7–9, Universitetskaya nab., St. Petersburg, 199034, Russian Federation morozovamaria86@gmail.com ALBANiAN DiALECT(S) OF GORANA: GENESiS AND FUNCTiONiNG The article discusses genesis and functioning of the Albanian idiom in the multilingual microregion of Gorana (Montenegrin Littoral), which is of great interest from the perspective of the study of SlavicAlbanian linguistic and cultural interaction in the Western Balkans. The introductory part contains anthropogeographic and sociolingistic information about the Serbo-Croatian-speaking community of Mrkovići and Gorana, and a brief description of the northwestern Gheg subdialect of the Albanian language. Further paragraphs investigate the case of the village Velja Gorana, concentrating on the Albanian speech of the local bilinguals and the speech of Albanian women who came to the Velja Gorana community from different border areas of Albania, Montenegrin Littoral and Krajina. In order to study the dialect differentiation and degree of accommodation between dialects (a) in the speech of Albanian women and (b) in the speech of the local bilinguals, as well as to find contact-induced features in phonetics and phonology, we analyse authentic dialect 1 Исследование выполнено за счет гранта Российского научного фонда (проект «От сепарации до симбиоза: языки и культуры Юго-Восточной Европы в контакте», № 14-18-01405). © Санкт-Петербургский государственный университет, 2017DOI: 10.21638/11701/spbu09.2017.207 ogy, and the Balkan studies. Based on the results of the analysis, the Albanian speech of Gorana is described as a heterogeneous idiom, where dialect differentiation remains intact without a degree of mixing or accommodation, and the intensity of contact-induced language change varies at the level of individual speakers. Refs 31. Tables 4. Keywords: Gorana, Albanian language, Serbo-Croatian language, northwestern Gheg dialects, bi lingualism, accommodation, dialect mixing, language contact. 1. Племенная область Мрковичи и феномен Гораны Изучение языковых ситуаций в регионах Балкан, где сегодня происходит интенсивное межэтническое и межъязыковое взаимодействие, является одной из актуальных задач балканского языкознания. Можно полагать, что современные полиэтничные, полилингвальные и  поликонфессиональные сообщества, которые формируются в  зонах языковых и  культурных контактов, «могут быть моделью как для научной реконструкции этноязыковых процессов в  Средние века, Новое и Новейшее время, так и для прогнозирования хода подобных процессов в будущем» [Соболев и др., с. 10]. Пристального внимания заслуживают минимальные антропогеографические территориальные единицы — малые компактные районы Балканского полуострова, представляющие единство в географическом, экономическом и этнографическом отношениях, но неоднородные по своему этническому и лингвистическому составу. В условиях отсутствия письменных и устных источников о языковых и культурных контактах прошлого такие полиэтничные краи`ны «как бы в миниатюре предъявляют наблюдателю ход и разнообразные результаты балканского языкового, культурного и  этнического взаимодействия» [Соболев, 2013, с. 98]. Для изучения славяно-албанских контактов большой интерес представляют современные пограничные районы Албании, Македонии и  Греции (Преспа), Албании и  Македонии (Дибра, Голоборда), Албании, Македонии и  Косова (Гора), Албании и Черногории. Весьма показателен регион Черногорского Приморья, где в 2012–2015 гг. коллективом ученых из ИЛИ РАН, МАЭ РАН2 и СПбГУ проводились полевые исследования. Задачей экспедиций был сбор материалов для комплексного лингвистического, этнолингвистического, антропологического и  этнографического изучения славяноязычных и  албаноязычных краин региона. В  статье представлены результаты анализа собранного автором полевого материала по фонетике и  фонологии албанского идиома, существующего в  полилингвальном микрорегионе Горана. 1.1. Антропогеографические сведения о регионе Микрорегион Горана является частью сербохорватскоязычной племенной области, или краи`ны, Мрко(е)вичи (срб.-хрв. Мрковићи / Mrkovići и Мркоjевићи / Mrkojevići, алб. Mërkot) в Черногорском Приморье, между городами Баром и Улцинем. Горана находится в юго-восточной части краины, близ горного хребта Можу 2 А. Н. Соболев (рук., ИЛИ РАН, СПбГУ), А. А. Новик (МАЭ РАН, СПбГУ), М. С. Морозова (ИЛИ РАН, СПбГУ), Д. С. Ермолин (МАЭ РАН), А. С. Дугушина (МАЭ РАН), А. Л. Макарова (ИЛИ РАН). Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 2 села мрковичей — Куне (помимо центрального поселения, включает широко разбросанные кварталы, или заселки, Комина, Душкичи, Петовичи и Карастановичи) и Пелинковичи (с Вукичами), а на северо-западе краины, на склонах и у подножия горы Лисинь, — села Добра-Вода, Веле-Село (с заселком Луне), Грдовичи, Печурице (с заселком Равань), Дабезичи (с заселками Дапчевичи, Мали-Калиман), Лесковац и  Меджюреч [Grgurević; Jovičević; Radojević]. По вероисповеданию большинство причисляющих себя к сообществу мрковичей — мусульмане (лишь несколько православных семей проживает в Добра-Воде).3 Краина Мрковичи располагается неподалеку от современной государственной границы с  Республикой Албанией, которая пролегает по течению реки Буна /  Бояна (алб. Buna, срб.-хрв. Боjана /  Bojana), вытекающей из  Скадарского озера (алб. Liqeni i Shkodrës) у албанского города Шкодра / Скадар (алб. Shkodra, срб.-хрв. Скадар / Skadar). На северо-востоке горы Лисинь и Румия отделяют краину Мрковичи от албаноязычного региона (Скадарска-) Крáина, где находятся краины Шестани (алб. Shestani) и Края (алб. Kraja). С востока примыкает албаноязычная краина Ана-э-Малит (алб. Ana e Malit); границей между Мрковичами и Ана-э-Малит считается небольшая река Меджюреч. На юго-востоке, за горным хребтом Можура, находится район со смешанным населением (численно преобладают албанцы), экономическим и  административным центром которого является город Улцинь. Бóльшая часть населения албаноязычных районов Ана-э-Малит и  Края, а  также Улциня и его окрестностей исповедует ислам. В краине Шестани преобладают католики; немногочисленное католическое население проживает в некоторых селах близ Улциня и в краине Ана-э-Малит. 1.2. Славяно-албанские контакты и языковая ситуация Лингвистические и  исторические свидетельства указывают на интенсивное славяно-албанское взаимодействие на юге Черногории и  двуязычие части населения, характерное для региона в прошлом. Развитию двуязычия способствовало близкое соседство албанцев и славян, торговля на рынках Шкодры, куда путь лежал через краину Ана-э-Малит, и  Бара, расположенного к  западу от Мрковичей, а также совместное использование высокогорных пастбищ на склонах Лисиня, Румии и Можуры для выпаса скота. Для мрковичей определяющим фактором стала традиция смешанных браков, которая наиболее стойко сохраняется в  селах, пограничных с албанскими краинами4. В 20-е годы ХХ в. А. Йовичевич в антропогеографическом описании Приморья и Краины сообщает, что «Пелинковичи, Вукичи и Клезна, а также в некоторой степени и Горана, приняли албанский язык, поскольку их жители ранее (но и в настоящее время) брали себе жен из Ана-э-Малит. Через брачные связи здесь вошел в  употребление албанский говор» [Јовићевић, c. 113]. 3 Своеобразный и архаичный говор мрковичей был подробно описан в диссертации Л. Вуйовича [Вуjовић]. Вопросы сохранения и диалектной специфики мрковичского говора в настоящей статье рассматриваться не будут. 4 Аналогичная традиция существовала также у некоторых черногорских племен региона Брда (к северу от Подгорицы), соблюдающих племенную экзогамию. Например, «кучи никогда не женились между собой, а брали себе жен из другого племени; поэтому они женились часто на албанках и своих девушек отдавали в Албанию» [Ровинский, с. 239].Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 2 ся билингвальным населением сел Меджюреч, Лесковац, Шкрета (Вукичи) и части Веля-Гораны [Вуjовић, с. 20]. По недавним наблюдениям А. А. Новика и А. Н. Соболева, албанскую речь сегодня можно услышать в селе Лесковац, где есть смешанные семьи. В ходе полевой работы М. С. Морозовой и А. С. Дугушиной выяснено, что в поселениях Мала-Горана, Луне и  Дапчевичи есть албанки и  двуязычные славянки из  смешанных сел (например, из  села Круте-Улциньскe в  окрестностях Улциня), но  в  повседневном общении албанский язык не используется и  остальные члены сообщества им не владеют. Села, поддерживающие брачные связи только с соседними славяноязычными регионами (например, Добра-Вода), монолингвальны, и их население, по словам местных жителей, никогда не говорило по-албански. С наблюдениями А. Йовичевича, сделанными в  начале прошлого века, полностью совпадает современная ситуация в  селе Веля-Горана. Дети обоего пола усваивают албанский язык от бабушек и матерей, албанок из Ана-э-Малит, окрестностей Улциня и пограничных регионов Албании. Впоследствии девушек чаще всего выдают замуж за пределы села (в том числе за албанцев), в то время как двуязычные мужчины-горанцы обычно остаются в селе. Примечательно, что постоянно воспроизводящееся на протяжении длительного времени состояние двуязычия в  Веля-Горане не приводит к  полной монолингвизации (славянизации или албанизации) ее населения. Учитывая этот факт, а также принимая во внимание взаимодополняющий характер отношений между этническими группами в селе, можно сказать, что наблюдаемый нами сегодня феномен Гораны представляет собой пример «редкого для современных Балкан симбиотического полилингвального сообщества» [Соболев, 2015, с. 543]. Представляется возможным, что внутри этого сообщества сегодня продолжают действовать закономерности, в прошлом сыгравшие большую роль в формировании специфического языкового и культурного ландшафта Балканского полуострова. 1.3. Албанские говоры Черногорского Приморья и Краины Албанское население Приморья и Краины говорит на гегских говорах албанского языка, относимых диалектологической традицией к северо-западной группе [Десницкая; Gjinari, Shkurtaj]. Северо-западный гегский диалектный ареал охватывает значительную часть территории Северной Албании и юга Черногории — от Плава и Гусинья на севере до реки Мати на юге, от Бара и Улциня на западе до краин Никай-Мертури и Пука на востоке [Beci, c. 9]. Говоры Краины и Плава в Черногории вместе с  Большой Мальсией на севере Албании составляют так называемую северную подгруппу северо-западных гегских говоров. Южную подгруппу образуют говоры Черногорского Приморья (Ана-э-Малит, Улцинь и его окрестности), албанского города Шкодра и районов Задрима, Брегу-и-Дринит, Брегу-и-Бунэс к югу от него [Ahmetaj, с. 10]. В целом говоры Приморья и  Краины разделяют большинство диалектных черт, характерных для всего гегского ареала, и  многие из  фонетико-грамматических инноваций, распространенных только в  его северной части, а  также имеют локальные северо-западные гегские особенности (преимущественно фонетического характера). При детальном рассмотрении обращают на себя внимание микро Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 2 населения горных краин или, напротив, интенсивные миграционные процессы, приводящие к смешению групп носителей разных локальных идиомов, и контакты с иноязычными соседями. Например, со славянским контактным влиянием, по-видимому, следует связывать полное отсутствие в говоре города Улциня серии носовых гласных5, наличие которой является одним из главных дифференциальных признаков гегского диалекта албанского языка (помимо Улциня, носовых нет только в некоторых среднегегских говорах Дибры [Gjinari et al., карта 18]). В речи пришлого населения окрестных сел6 носовые гласные полностью или частично сохраняются [Ulqinaku, c. 66]. Изолированное положение способствовало сохранению консервативных черт в говорах Краины (между Румией и Скадарским озером) и высокогорной Мальсии. Так, в Приморье, Шкодре и равнинных районах к югу от нее последовательно проведена монофтонгизация дифтонгов (u͡e > uː, y͡e > уː, i͡e > iː), которая представляет собой гегскую инновацию, распространившуюся прежде всего среди мусульманского населения северногегских районов. В  Мальсии и  Краине (особенно в  речи католиков) дифтонги сохраняются во всех позициях; наряду с вариантом u͡e встречается более архаичный вариант этого дифтонга u͡o, иногда с раскрытием в u͡a [Десницкая, c. 82; Dabaj, c. 407; Gjinari et al., 2007, карты 100–112]. Разного рода передвижения и смешение различных по происхождению групп населения в  приморском регионе, который включает Черногорское Приморье и Краину, расположенные к западу от Скадарского озера, и приграничные области северо-западной Албании (Шкодра, Брегу-и-Бунэс), обусловили распространение в  албанских говорах этого региона диалектных черт, отсутствующих в  Большой Мальсии и в говорах на восточном побережье Скадарского озера. К числу таких особенностей можно отнести, например, произношение краткого о [ʌ] в односложных словах (sot [sʌt]7 ‘сегодня’, jo [jʌ] ‘нет’) и нетипичную для албанского языка в целом нейтрализацию оппозиции о ~ a в предударном открытом слоге: oborr [abˈor] ‘двор’, gomar [gamˈar] ‘осел’ [Ahmetaj, c. 60–61, 80–81; Beci, c. 157; Gjinari, 1971, c. 338; Gjinari, 1989, с. 139–140; Shkurtaj, c. 192].8 5 Назализованные ударные гласные, возникшие перед носовыми согласными, сохраняются в северноалбанском (гегском) диалекте и довольно рано были утрачены в южноалбанском (тоскском). В большинстве современных гегских говоров носовые ã, ẽ, ĩ, ũ, ỹ (носовой õ отсутствует) произносятся в абсолютном конце слов, которые раньше оканчивались на носовой согласный (гегск. zãː ‘голос’, лит. алб. zë), и в середине слова перед носовыми согласными (гегск. hãna ‘луна’, лит. алб. hëna) [Demiraj, с. 73–74]. 6 Например села Амул (срб.-хрв. Амбула / Ambula, алб. Amull) в Ана-э-Малит и Штой (срб.хрв. Штоj /  Štoj, алб. Shtoj) рядом с  Улцинем, жители которых переселились из  Большой Мальсии [Ahmetaj, с. 84]; село Братица (срб.-хрв. Братица / Bratica, алб. Braticë), заселенное выходцами из Шестани [Ulqinaku, с. 66]. 7 Диалектные примеры в статье транскрибируются с использованием символов Международного фонетического алфавита (МФА). Соответствия в литературном языке даются в стандартной албанской графике. 8 Переход o > a в предударном слоге встречается также на западе среднегегского и южногегского ареалов, в связи с чем албанский диалектолог Й. Гьинари называет его «западногегской» чертой [Gjinari, 1989, c. 143].Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 2 Со времен Ф. Миклошича и Г. Мейера, которые первыми обратили внимание на славянские заимствования в албанском языке, к проблеме славяно-албанского языкового взаимодействия обращались ученые-балканисты Н. Йокль, М. Фасмер, Ст. Младенов, В. Цимоховски, Э. Чабей, И. Айети, И. Попович, П. Скок, А. М. Селищев, А. В. Десницкая и другие. В последние десятилетия научные достижения в этой области были обобщены и  получили новую интерпретацию в  работах В. Станишича, М. Кертиса, А. Омари, Дж. Юллы, А. Н. Соболева [Станишић; Curtis; Omari; Sobolev, с библиографией; Ylli]. Актуальным для изучения контактнообусловленных явлений в  балканских языках признан подход, подразумевающий использование материала живых территориальных диалектов, которые были и/или продолжают находиться в  непосредственном контакте друг с другом [Соболев, 2015, с. 533]. Этот подход применим, в  частности, к  ситуациям славяно-албанского языкового взаимодействия. Интерес представляют как черты, полученные диалектами в результате контакта, так и внутренняя неоднородность каждого из контактирующих идиомов, которая является следствием миграционных процессов в регионе. Целью данного исследования стала реконструкция генезиса албанского идиома полилингвального села Веля-Горана и его характеристика с точки зрения гомогенности или гетерогенности, т. е. как говора или говоров. Взаимодействие идиомов албанок Веля-Гораны, связанных происхождением с  разными микрорегионами черногорско-албанского пограничья, представлено как непосредственный контакт взаимопонимаемых территориальных говоров албанского языка. Контакты такого рода обычно сопровождаются конвергентными изменениями, затрагивающими разные уровни языковой системы взаимодействующих идиомов, и дифференциальные признаки территориально соприкасающихся говоров подвергаются «нивелирующему воздействию языкового смешения» [Жирмунский, с. 502]. Изменения возникают в речи отдельных носителей в результате аккомодации, обнаруживающей зависимость от ситуативных факторов. Так, говорящий может усваивать фонетические, морфологические и лексические варианты, не свойственные его родному говору, подстраиваясь под акцент или диалектные особенности собеседника, идиом которого оценивается им как более престижный или «правильный». Аккомодация возможна и при отсутствии явных социальных различий между идиомами, в ситуации длительного контакта, когда переселенческая группа постепенно усваивает особенности речи местных жителей, составляющих большинство населения в регионе [Trudgill, с. 2–3]. Учитывая, что албанский для жителей Веля-Гораны — язык бабушек и матерей, «можно предположить, что именно женщины передают это традиционное знание с его языковой формой последующим поколениям» [Соболев, 2015, с. 546]. В этом случае речь билингвов Гораны, вероятно, отражает особенности речи женщин старшего поколения, происходивших из разных албанских сел. При этом не исключены микроотличия, обусловленные контактным влиянием славянского идиома, которым они владеют, на албанский и/или несовершенством языковой компетенции, возникающей в результате недостаточного овладения албанским идиомом. Для выяснения вопроса о наличии диалектной микродифференциации и степени аккомодации (а) в речи албанок и (б) в албанской речи местных билингвов, Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 2 лиз аутентичного диалектного материала с применением сравнительного и описательного методов, традиционно используемых сопоставительным языкознанием, диалектологией и балканистикой. Материалом для исследования стали данные фонетической анкеты, которая была разработана на основе вопросника Албанского диалектологического атласа [Gjinari et al.] для интервьюирования носителей албанских говоров черногорскоалбанского пограничья [Морозова, Русаков]. В  качестве основных информантов были отобраны трое местных мужчин-билингвов в возрасте от 70 до 90 лет, ребенок-билингв (13 лет) из смешанной семьи и три албанки в возрасте от 30 до 65 лет, которые от 15 до 45 лет проживают в Горане и происходят из албанских сел ДоняКлезна (срб.-хрв. Доња Клезна / Donja Klezna, алб. K(ë)lleznë e Poshtme; краина Анаэ-Малит), Владимир (срб.-хрв. Владимир / Vladimir, алб. Vlladimir, Katërkoll; краина Ана-э-Малит) и Зогань (срб.-хрв. Зогањ / Zoganj, алб. Zoganj, Zogaj; окрестности Улциня). Также использованы записи спонтанной речи албанки из Улциня и уроженки села Велипоя (алб. Velipoja; краина Брегу-и-Бунэс, Албания). 2. Генезис и функционирование албанского идиома Гораны 2.1. Речь албанок Гораны: смешение или дифференциация? В речи албанок Веля-Гораны присутствуют основные общегегские черты, имеющие абсолютную дифференциальную значимость для противопоставления гегского и тоскского диалектов (отсутствие ротацизма, т. е. изменения общеалбанского -n- в тоскское -r- в интервокальной позиции; начальное корневое vo- в лексемах типа votër ‘очаг’, которому соответствует va- в тоскском; гегский «инфинитив» me shku(e) ‘идти’; возвратное местоимение i vet), и инновации, характерные для северной части гегского ареала: 1) (в фонетике) более открытое, чем в других говорах, произношение краткого е: vend [vɛn] ‘место’, peshk [pɛʃk] ‘рыба’; 2) (в фонологии) переход старых среднеязычных смычных /c/, /ɟ/ в среднеязычные аффрикаты /t͡ɕ/, /d͡ʑ/: [ket͡ɕ] ‘плохой’, [d͡ ʑak] ‘кровь’, ср. лит. алб. keq [kec], gjak [ɟak]; 3) (в морфологии) формы глаголов на согласный с окончанием -i в 1-м лице ед. ч. презенса индикатива и конъюнктива: hˈap-i ‘открываю’ (лит. алб. hap); kˈap-i ‘беру, хватаю’ (лит. алб. hap). Кроме того, общими для всех информанток являются черты, которые в албанской диалектологии считаются отличительными признаками северо-западных гегских говоров [Gjinari et al., карты 16–17, 39–41, 73, 79, 191–192; Beci, c. 54; Gjinari, Shkurtaj, c. 116–117, 149]: 1) долгие гласные фонемы /æː/, /øː/ (иногда реализуется как /oː/), образовавшиеся в результате стяжения сочетаний гласных *ae и *ое: *thae > [thæː] ‘ты сказал’ (аор.; лит. алб. the), *voe > [vøː] /  [voː] ‘яйцо’ (лит. алб. ve); 2)  переход ударного i > y в соседстве с губными: [t͡ɕˈyme] ‘волос’ (лит. алб. qime), [kɾyp] ‘соль’ (лит. алб. kripë); 3) переход безударного ə > i после палатальных: [ɲizˈet] ‘двадцать’ (лит. алб. njëzet); 4) упрощение группы согласных fsh > sh: [munˈaʃ] ‘шелк’ (лит. алб. mëndafsh), [u bəʃ] <refl делать:opt.prs.2sg> ‘чтобы ты сделался’ (лит. алб. u bëfsh); 5) определенная форма9 аблатива ед.ч. с окончанием -et у существительных женского 9 Албанским существительным присуща категория определенности, которая выражается при помощи постпозитивного артикля, присоединяемого к неопределенной, или общей, форме: dhi, -a ‘коза’ (dhi — неопределенная форма, dhia — определенная форма), gjuh|ë, -a ‘язык’ (gjuhë — неопр. форма, gjuha — опр. форма).Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 2 аблативных форм на -et (ж. р.) / -it (м. р.) в функции несогласованного определения в  конструкциях типа kmˈiʃa munˈaʃ-it <рубашка шелк-abl.sg.def> ‘шелковая рубашка’ (лит. алб. këmishё mëndafshi). Реализованы также специфические инновации северо-западных гегских говоров южной подгруппы (краткое ударное о [ʌ], нейтрализация о ~ а — см. 1.3). В отношении ряда диалектных черт речь албанок Веля-Гораны демонстрирует сильную вариативность. Ниже приведем некоторые примеры микродифференциации на фонетико-фонологическом уровне, полученные при анкетировании уроженок албанских сел Клезна, Владимир и Зогань, а также извлеченные из записей спонтанной речи албанских невесток из Велипои и Улциня. — неодинаковая реализация некоторых общегегских носовых гласных. Таблица 1. Реализация носовых гласных в речи албанок веля-Гораны лит. алб. zë, -ri ‘голос’ vë ‘кладу’ mi, -u ‘мышь’ hu, -ri ‘кол’ sy, -ri ‘глаз’ këmb|ë, -a ‘нога’ nën|ë, -a ‘мать’ гегск. zã, -ni vẽ mĩ, -ni hũ, -ni sỹ, -ni kãmb, -a nãn, -a с. клезна [zãː], [zˈãni] [vɛ] [mĩ] [hũ], [hˈũni] [sỹ], [sˈyni] [kˈɒ̃ma] [nˈana] с. владимир [zɒ̃ː] [vɛ] [mĩ] [hũ], [hˈũni] [sỹ], [sˈyni] [kˈɒ̃m], [kˈɒ̃ma] [nˈana] с. Зогань [zˈɒ̃ni] нет сведений [mˈĩni] [hũ], [hˈũni] [sy], [sˈyni] [kˈɒma] [nˈɒna] Примечания. 1. Ср. также (Улцинь) [nˈаna], [mɾˈaːmje] (лит. алб. mbrëmje) ‘вечер’; (Велипоя) [zˈɒ̃ni]; [nˈãna], [mɾˈãːme]. 2. В говоре Краи «носовое ã иногда переходит с утерей назальности в краткий гласный смешанного ряда, соответствующий тоскскому ë» [Десницкая, с. 86]. В исследуемых идиомах ср. реализацию ã в формах глагола bëj ‘делаю’: [bɒj] (Зогань) ‘делаю’, [ban] (Клезна, Владимир) ‘делает’, [bəjn] (Велипоя) ‘делают’, [bəː] (Клезна) / [baː] (Велипоя) прич. от bëj ‘делаю’; локальные варианты формы 3-го лица ед. ч. презенса глагола ‘быть’ (лит. алб. është): [iʃt], [əʃt] (Клезна, Владимир, Зогань, Улцинь) / [aʃt] (Велипоя) — ср. [ãʃt] в говоре Шкодры. 3. Лабиализация носового (или бывшего носовым) ã является распространенной инновацией гегских говоров [Gjinari, Shkurtaj, с. 115], в частности Большой Мальсии и Краи [Десницкая, с. 82–83, 86]. Во всех изучаемых идиомах последовательно реализована лабиализация перед губным — m. В позиции перед -n и в абсолютном конце слова лабиализация носового (или бывшего носовым) ã наиболее регулярна в говоре с. Зогань. 4. Максимальное количество носовых в  вокалической системе  — четыре: ɒ̃, ĩ, ũ, ỹ. Для всех исследуемых идиомов характерна частичная деназализация носовых гласных, коснувшаяся прежде всего гласного ẽ: [vɛ] ‘кладу’. Наиболее устойчив носовой ũ и носовые гласные после носовых согласных: [hũ] ‘кол’, [mĩ] ‘мышь’ в речи всех информанток. В срединном открытом слоге возможно полное исчезновение назальности гласного: [sỹ], [sˈyni] ‘глаз’ (ср. замечание Ш. Демирая о том, что назализация гласных в середине слова обычно слабее, чем в абсолютном конце слова [Demiraj, c. 73]). Процессы ослабления и утраты назализации наиболее интенсивны в говоре с. Зогань. — лабиалиазация ударного неносового а: 1)  после носовых согласных (согласно [Gjinari, Shkurtaj, c. 120], происходит в  большинстве гегских гово Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 2 [mˈɒɫe] (лит. алб. mal, -i ‘гора’; madhe ‘большая’); 2) лабиализация долгого а в конечном открытом слоге (лит. алб. ka ‘имеет’; гегск. paː, прич. от глагола shoh ‘вижу’) и в  закрытом слоге, образовавшемся в  результате выпадения конечного ë /ə/ (лит. алб. dhashë ‘я дал’, pashë ‘я видел’, rashë ‘я упал’ (аор.) ~ гегск. dhaːsh, paːsh, raːsh; гегск. pasë > paːs, прич. от kam ‘имею’): (Клезна) [pɒː]; [pɒːt͡ɕ], [paːs] /  (Владимир) [pɒː], [kɒː]; [pɒːʃ], [ɾɒːʃ], [pɒːs] /  (Зогань) [pɒː]; [ɫaːʃ], [ɾaːt͡ʃ], [pɒːs] / (Велипоя) [kɒː]; [ɫɒːʃ]; — ударное о [æ] в закрытом слоге: [ʎæt] — [ʎæt] (Клезна) / [ʎæt] — [ʎot] (Зогань) / [ʎоt] — [ʎot] (Владимир) ‘слеза — слезы’ (лит. алб. lot — lot); [næt] (Улцинь) ‘плавание’ (лит. алб. not); [zæt͡ɕt e mˈɒlit] (Клезна) ‘птицы’ (лит. алб. zogjtë); — продвижение вперед краткого неносового а [æ] в закрытом слоге (локальная фонетическая инновация северо-западных гегских говоров, согласно [Gjinari, Shkurtaj, c. 120]): [tæʃ] (во всех идиомах) ‘сейчас’ (лит. алб. tash); [præp] (Велипоя) ‘назад’ (лит. алб. prapë); [næʎt] (Зогань) ‘высоко’ (гегск. nalt); [ʎæɾk] (Клезна) / [ʎarg] (Владимир) / [ʎaːrk] (Зогань, Велипоя) ‘далеко’ (лит. алб. larg); — дифтонгизация ударных гласных после /t͡ɕ/  (согласно [Gjinari, Shkurtaj, c. 121], в  северо-западных гегских и  части среднегегских говоров дифтонгизируется только е после всех палатальных и l): [t͡ɕi̯ˈafa] (Зогань, Клезна) / [t͡ɕˈafa] (Владимир) ‘шея’ (лит. алб. qaf|ë, -a), [t͡ɕi̯es] (Зогань) ‘кладу, добавляю’ (лит. алб. qes), [t͡ɕi̯ˈeni] (Зогань, Клезна) /  [t͡ɕˈεni] (Владимир) ‘собака’ (лит. алб. qen, -i); — редукция безударного u при образовании опр. формы слов с  основой на плавные и  дрожащие (лит. алб. vetull, -a ‘бровь’, hekur, -i ‘железо’): [vˈetɫa] (Зогань, Клезна) / [vˈetuɫa] (Владимир), [hˈekɾi] (Зогань, Клезна) / [hˈekuɾi] (Владимир); — смешение интердентального /ð/  и  велярного латерального /ɫ/. Данное явление довольно типично для северо-западных гегских говоров. Чаще всего из-за веляризации интердентального /ð/  на его месте произносится звук, похожий на [ɫ] [Десницкая, c. 84]. Колебания в произношении могут наблюдаться даже в речи одного говорящего, например [ðãːmt] / [ɫaːmt] (Велипоя) ‘зубы’ (лит. алб. dhëmbët). Таблица 2. Согласный /ð/ в речи албанок веля-Гораны клезна [ɫˈija] [ɫˈanri] [mˈaɫe] [ˈeɫe] [verð] [aɾð] [maθ] владимир [ðˈija] нет сведений [mˈɒðe] [ˈeðe] / [ˈeɫe] [verð] [aɾð] [maθ] Зогань [ðˈija] / [ɫˈija] [ðˈanri] [mˈɒɫe] [ˈeɫe] [verð] нет сведений [maθ] Улцинь [ðˈija] нет сведений [mˈaðe] [ˈeðe] / [ˈeɫe] нет сведений [aɾð] [maθ] велипоя нет сведений [ðˈanri] [mˈaɫe] / [mˈɒðe] [ˈeðe] / [ˈeɫe] нет сведений [aɾð] [maθ] Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 2 ‘коза’ ‘жених’ ‘большая’ ‘и, также’ ‘желтый’ ‘приходить’ ‘большой’/ð/ и /ɫ/ в начале слова (dhi, -a [ɫˈija] ‘коза’, dhënd|ër, -ri [ɫˈanri] ‘жених’ — [ɫˈuk] ‘порт’, срб.-хрв. luka) и в  интервокальной позиции (madhe [mˈaɫe] ‘большая’, edhe [ˈeɫe] ‘и’ — molla [mˈoɫa] ‘яблоки’); — оглушение согласных в абсолютном конце слова, например оглушение звонкого интердентального /ð/ (см. madh ‘большой’ в Таблице 2). Это не касается случаев, когда /ð/ оказывается в абсолютном конце слова в результате отпадения ë /ə/  (verdhë > гегск. verdh ‘желтый’), и  кратких форм причастий (ardhur > гегск. ardh, прич. от vij ‘прихожу’); — рефлексы старых консонантных сочетаний *kl, *gl: [ki̯aj] (Велипоя) ‘плачу’ (лит. алб. qaj); [gi̯uha] (Улцинь) / [d͡ʑuha] (Клезна, Владимир, Зогань, Велипоя) ‘язык’ (лит. алб. gjuh|ë, -a), [gi̯at] (Улцинь) ‘длинный’ (лит. алб. gjatë). Сочетания ki̯, gi̯ на месте *kl, *gl соответствуют типичному для северо-западных гегских говоров консервативному состоянию, которое лучше всего сохраняется в Краине, Большой Мальсии и в говоре католического населения Шкодры, мигрировавшего из  мальсийских сел. Параллельно в  албанских идиомах Гораны реализуется инновация, характерная для большинства мусульманских районов гегского диалектного ареала: *kl и *gl совпали со старыми среднеязычными смычными и отражены как аффрикаты [Русаков, с. 142; Çabej, c. 31, 52]; — переход h > f (широко распространенная гегская инновация): [ftoft] ‘холодный’, [ftˈofi] ‘охлаждаю’ (в речи всех информантов; лит. алб. ftohtë, ftoh), но [ʃʌh] (Зогань) / [ʃʌh] (Клезна) / [ʃɔf] (Владимир, Велипоя) ‘вижу’ (лит. алб. shoh). 2.2. Особенности албанской речи билингвов Гораны О полноте компетенции мужчин-билингвов Гораны в албанском языке свидетельствуют данные, полученные нами от трех информантов: (1) 1925 г. р. (женщины в семье были албанками из краины Ана-э-Малит: бабка по отцу родом из села Миде, алб. Millë; мать — из Клезны), (2) 1940 г. р. (выучил албанский, когда ребенком пас скот вместе с детьми из албанских сел Ана-э-Малит) и (3) 1946 г. р. (мать из двуязычного семейства Вучичи в Горане; бабка по матери — албанка из Клезны). Некоторые примеры: — носовые гласные реализуются в речи всех информантов. Отмечена частичная деназализация (наиболее устойчивы гласные ã, ũ) и  ослабление назализации гласных в срединном открытом слоге; Таблица 3. Реализация носовых гласных в речи билингвов веля-Гораны лит. алб. zë, -ri ‘голос’ e hën|ë, -a ‘понедельник’ mi, -u ‘мышь’ hu, -ri ‘кол’ sy, -ri ‘глаз’ këmb|ë, -a ‘нога’ nën|ë, -a ‘мать’ гегск. zã, -ni e hãn, -a mĩ, -ni hũ, -ni sỹ, -ni kãmb, -a nãn, -a[zˈɒ̃ni] [e hˈãne] нет сведений нет сведений [sy], [sˈyni] [kɒ̃m], [kˈɒ̃ma] [nˈana]нет сведений [e hˈɒ̃ne] нет сведений [hũ] [sỹ] [kˈɒ̃m] [nˈɒ̃n][zã], [zˈãni] нет сведений [mi], [mˈini] [hũ], [hˈuni] [sy] [kˈãm] [nˈana] Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 2 -a ‘роса’): (1) [ɫɛ] ‘ты дал’ (аор.), [vøː] ‘яйцо’; (2) [pɛ] ‘ты видел’ (аор.), [vøː] ‘яйцо’, [vˈøːsa] ‘роса’ (опр. ф.); (3) [pæː] ‘ты видел’ (аор.), [voː] ‘яйцо’, [vøːs] ‘роса’ (неопр. ф.); — фонологическое противопоставление одноударного и  дрожащего альвеолярного /ɾ/ — /r/, не характерное для сербохорватского, реализовано в речи всех информантов в минимальных парах типа лит. алб. ruaj ‘храню, стерегу’ — rruaj ‘брею’: (1) [ɾuj dˈeʎet] ‘пасу (т. е. стерегу) овец’ — [rˈuxem] ‘бреюсь’; (2) [ɾuaj baktˈin] ‘пасу скот’ — [rˈuxem] ‘бреюсь’; (3) [ɾuj baktˈit] ‘пасу скот’ — [jam tuj ruː] ‘бреюсь’; — албанские интердентальные /θ/  и  /ð/  произносятся всеми говорящими. Отмечено смешение /ð/  и  /ɫ/  в  начале и  середине слова, которое в  разной степени проявляется в речи разных информантов: (3) [ðˈija] ‘коза’, [ðˈɒ̃nri] ‘жених’, [mˈaðja] ‘бабка по отцу’, [ˈeɫe] ‘и, также’, (2) [ðˈija], [ðˈɒnər], [mˈaɫja]; (1) [ðˈija] / [ɫˈija], [ðˈɒnri] / [ɫˈanri], [ˈeðe]. К числу явлений, которые обязаны своим появлением языковому контакту, повидимому, можно отнести инновации аналогического характера, отсутствующие у местных албанцев. Например, оглушение звонких согласных на конце слов с выпавшим конечным ë /ə/: (3) [veɾθ] ‘желтый’ (лит. алб. verdhë) — по аналогии с [maθ] ‘большой’ (лит. алб. madh); [ʎuk], опр. ф. [ʎˈuga] ‘ложка’ (лит. алб. lug|ë, -a) — по аналогии с [zok], опр. ф. [zˈogu] ‘птица’ (лит. алб. zog, -u). В албанской речи билингвальных горанцев сохраняются черты, свойственные говорам региона в их архаичном состоянии. Например, отсутствие гегского перехода среднеязычного смычного /ɟ/ в аффрикату /d͡ʑ/ (касается «старых» среднеязычных смычных и рефлексов *kl, *gl): (1) [ɟˈuhen] (акк.) ‘язык’ (лит. алб. gjuhën), [ɲiɟˈon] (гегск.) ‘слушает’ (лит. алб. dëgjon), (2) [ɟˈaku] ‘кровь’ (лит. алб. gjak, -u); сохранение дифтонгов u͡ a, i͡ e, характерное для консервативных мальсийских говоров на севере и нетипичное для Приморья [Gjinari et al., карта 100]: (2) [ɾu͡ aj] ‘стерегу’ (лит. алб. ruaj, гегск. ruːj), [dˈi͡ eɫi] ‘солнце’ (лит. алб. diell, -i; гегск. diːɫ, -i). Реализация локальных инноваций в  албанской речи билингвов Гораны отражает высокую степень диалектной вариативности, характерную для региона в целом. Ср., например, продвижение вперед краткого неносового а [æ] в закрытом слоге: (1) [nælt] ‘высоко’ (гегск. nalt), (2, 3) [ʎaɾk] ‘далеко’ (лит. алб. larg), (3) [tæʃ] ‘сейчас’ (лит. алб. tash). Вариативность может проявляться в речи билингвов разных поколений, даже если они являются членами одной семьи (см. примеры в Таблице 4). Некоторые особенности речи ребенка-билингва (Н. К.), отраженные в таблице, можно связать с несовершенством языковой компетенции. Сюда относятся, например, неразличение /ɾ/ — /r/ (ɾuː — ɾujt) и отсутствие интердентальных /θ/ и /ð/: [fˈave] ‘ты сказал’, [ɫˈija] ‘коза’ (при этом в речи младшего брата и сестры информантки интердентальные присутствуют). Подтверждением ранее высказанного предположения о  том, что албанский говор в  Горане передается именно от матерей-албанок к  детям, является, в  частности, наличие в речи Н. К. диалектных черт, которые характерны для речи матери (И. К.) и отсутствуют в речи деда, Р. К.: переход звонкого среднеязычного смычного Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 2 типа them ‘говорю’ по аналогии с глаголами, относящимися к типу punoj ‘работаю’ ([θˈæve] / [fˈave], ср. лит. алб. the ‘ты сказал’, puno-ve ‘ты работал’). Таблица 4. Некоторые особенности говора / говоров веля-Гораны (на примере семейства к.) Р. к. (1940 г. р., родился в Горане) ‘голос’ ‘понедельник’ ‘глаз’ ‘кол’ ‘бреюсь’ ‘стерегу’ ‘коза’ ‘ты сказал’ (аор.) ‘ты видел’ (аор.) ‘кровь’ нет сведений [e hˈɒ̃ne] [sỹ] [hũ] [rˈuxem] [ɾuaj] [ðˈija] нет сведений [pɛ] [ɟˈaku] И. к. (1981 г. р., албанка, с. Зогань) [zˈɒ̃ni] нет сведений [sy], [sˈyni] [hũ], [hˈũni] [rˈuhem] [ɾuj] [ðˈija] / [ɫˈija] [θˈæve] Н. к. (2002 г. р., родилась в Горане) [zɒː], [zˈɒni] [e xˈana] [sy], [sˈyni] [xu], [xˈuni] [jam tu ɾuː] [jam tu ɾujt] [ɫˈija] [fˈave] нет сведений [d͡ʑˈaku] нет сведений [d͡ʑˈaku] 3. Заключение По результатам анализа идиомов албанок Веля-Гораны установлено, что в их речи устойчиво сохраняются черты того локального говора, который бытует в их родном селе или в микрорегионе, где это село находится. Различий между идиомами в отношении статуса или «престижа» не выявлено. Можно предположить, что отсутствие аккомодации обусловлено специфическим характером этноязыковой ситуации в Горане, где все албанки являются пришлыми и сохраняют связи с родительским домом и родным селом. Таким образом, взаимодействие их идиомов не представляет собой «длительного контакта» малочисленной группы переселенцев и местного большинства, который мог бы привести к образованию единого смешанного говора. Говоры сел Приморья, с которыми албанки связаны своим происхождением, разделяют большую часть общегегских, северногегских и северо-западных гегских признаков, а также яркие инновации, свойственные в первую очередь южной подгруппе северо-западных гегских говоров. Микродифференциация заключается в  неодинаковом выражении региональных фонетических инноваций и  большей или меньшей степени сохранения консервативных гегских черт. Сильная вариативность албанских говоров Приморья обусловлена рядом антропогеографических и социально-политических факторов, действовавших в регионе на протяжении нескольких столетий. Албанская речь билингвов Гораны также отличается вариативностью на уровне фонетики и  фонологии. С  одной стороны, различия в  речи билингвов могут указывать на разные источники их знания албанского языка. С  другой стороны, Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 2 менений у  разных носителей. С  диалектологической точки зрения существенно, что речь билингвов Гораны сохраняет архаичные черты, которые исчезли у большинства местных албанцев под влиянием общегегских инновационных тенденций. Основываясь на результатах нашего анализа фонетико-фонологической системы, албанскую речь Гораны можно охарактеризовать как гетерогенный идиом, в  котором диалектные отличия в  речи индивидуальных носителей сохраняются, не подвергаясь воздействию диалектного смешения. На индивидуальном уровне может варьировать и  степень интенсивности языкового изменения в  результате контакта со славянским идиомом. Дальнейшие перспективы исследования включают комплексное изучение изменений контактного происхождения в морфологии, морфосинтаксисе и  лексике албанского идиома Веля-Гораны, с  преимущественным вниманием к контактным явлениям в речи билингвальных горанцев10. Список сокращений алб.  — албанский, акк.  — аккузатив, аор.  — аорист, гегск.  — гегский, ед. ч.  — единственное число, ж. р.  — женский род, лит.  — литературный, м. р.  — мужской род, неопр. ф.  — неопределенная форма, опр. ф.  — определенная форма, прич.  — причастие, срб.-хрв. — сербохорватский. литература Вуjовић 2012 — Вуjовић Л. Мрковићки диjалекат (с кратким освртом на сусjедне говоре). Докторска дисертациjа са додатком. Београдски универзитет, 1965. Репринт издање дjела. Подгорица: Савjет Муслимана Црне Горе, 2012. 384 с. (сербск.) Десницкая 1968 — Десницкая А. В. Албанский язык и его диалекты. Л.: Наука, 1968. 380 с. Жирмунский 1976  — Жирмунский В. М. «Проблемы переселенческой диалектологии.» Жирмунский В. М. Общее и германское языкознание: Избранные труды. Л.: Наука, 1976. С. 491–516. Јовићевић 1922 — Јовићевић А. «Црногорско Приморје и Крајина.» Српски етнографски зборник. Књ. 11. Цвијић Ј. (уред.). Београд, 1922. С. 1–171. (сербск.) Морозова, Русаков — Морозова М. С., Русаков А. Ю. Албанские гегские говоры черногорско-албан ского пограничья: фонетическая анкета. Рукопись. Ровинский 1897 — Ровинский П. А. Черногория в ее прошлом и настоящем: В 3 тт. Т. 2. Ч. 1. СПб.: Имп. Акад. наук, 1897. 808 с. Русаков 1987 — Русаков А. Ю. «К вопросу о фонетической адаптации латинской лексики в албанском языке.» RОMANO-BALCANICA: Вопросы адаптации  латинского языкового элемента в балканском ареале. Десницкая А. В. (ред.). Л.: Наука, 1987. С. 127–144. Соболев 2013  — Соболев А. Н. Основы лингвокультурной  антропогеографии Балканского полуострова. Т. I: Homo balcanicus и  его пространство. СПб.;  München: Наука;  Otto Sagner, 2013. 264 с. Соболев 2015 — Соболев А. Н. «Мрковичи (и Горана): языки и диалекты черногорского Приморья в контексте новейших балканистических исследований.» Sprache und Kultur der Albaner: Zeitliche und räumliche Dimensionen. Akten der 5.  Deutsch-albanischen kulturwissenschaftlichen Tagung». (Albanien, Buçimas bei Pogradec, 5.–8. Juni 2014). Demiraj В. (Hrsg.). Wiesbaden: Harrassowitz, 2015. S. 533–556. Соболев и  др. 2013  — Соболев А. Н., Новик А. А., Домосилецкая  М. В., Дугушина  А. С., Ермолин Д. С., Колосова В. Б., Морозова М. С., Русаков А. Ю. Голо Бордо (Gollobordë), Албания: Из ма 10 Грамматической интерференции в  албанской речи билингвов Гораны был посвящен доклад М. С. Морозовой и  А. Ю. Русакова на XI Конгрессе МАЮВЕ в  Софии в  2015  г. [Morozova, Rusakov].Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 2 СПб.; München: Наука; Otto Sagner, 2013. 272 с. Станишић 1995 — Станишић В. Српско-албански jезички односи. Београд: Српска академиja наука и уметности, 1995. 147 с. (сербск.) Ahmetaj 2006 — Ahmetaj M. E folmja e Anës së Malit. Prishtinë: IAP, 2006. 337 f. (албанск.) Beci 1995 — Beci B. Të folmet veriperëndimore të shqipes dhe sistemi fonetik i së folmes së Shkodrës. Tiranë: Instituti i Gjuhësisë dhe i Letërsisë, 1995. 605 f. (албанск.) Çabej 1958 — Çabej E. “Për historinë e konsonantizmit të gjuhës shqipe.” Buletin i Universitetit shtetëror të Tiranës. Ser. Shkencat Shoqërore. 1 (1), 1958: 31–80. (албанск.) Curtis 2012 — Curtis M. С. Slavic-Albanian language contact, convergence, and coexistence. PhD thesis. Jo seph В. (Advisor) Ohio State University. Ohio, 2012. 408 p. Dabaj 2004 — Dabaj Gj. Shestani: Studim filologjik gjithëpërfshirës: Në 2 vëll. Vëll. 1. Ulqin; Tiranë; Prishtinë: Ada, 2004. 706 f. (албанск.) Demiraj 1996 — Demiraj Sh. Fonologjia historike e gjuhës shqipe. Tiranë: TOENA, 1996. 332 f. (албанск.) Grgurević 2012 — Grgurević O. «Naselja Mrkojevića.» Nevladina organizacija Mrkojevići. 2012. URL: http:// mrkojevici.me/naselja.html (accessed: 02.02.2016). (сербск.) Gjinari 1971 — Gjinari J. «Vëzhgime mbi të folmen e Bregut të Bunës.» Dialektologjia shqiptare: Në 7 vëll. Vëll. 1. Tiranë: Universiteti i Tiranës, 1971. F. 331–368. (албанск.) Gjinari 1989 — Gjinari J. Dialektet e gjuhës shqipe. Tiranë: Akademia e shkencave e RPS të Shqipërisë, 1989. 329 f. (албанск.) Gjinari et al. 2007 — Gjinari J., Beci B., Shkurtaj Gj., Gosturani Xh. Atlasi dialektologjik i gjuhës shqipe: Në 2 vëll. Vëll. 1. Tiranë; Napoli: Akademia e Shkencave e Shqipërisë, Instituti i Gjuhësisë dhe i Letërsisë; Università degli Studi di Napoli L’Orientali, Dipartamento di Studi dell’Europa Orientale, 2007. 464 f. (албанск.) Gjinari, Shkurtaj 2000 — Gjinari J., Shkurtaj Gj. Dialektologjia. Tiranë: Shtëpia botuese e librit universitar, 2000. 462 f. (албанск.) Jozeph 2007 — Jozeph B. “Broad vs. localistic dialectology, standard vs. dialect: The case of the Balkans and the drawing of linguistic boundaries.” Language variation — European perspectives II: Selected papers from the 4th International conference on language variation in Europe (ICLaVE), Nicosia, June 2007. Tsiplakou S., Karyolemou M., Pavlou P. (eds.). Amsterdam; Philadelphia: Benjamins, 2009. P. 119–134. Morozova, Rusakov 2015 — Morozova M., Rusakov A. “Social roots and linguistic outcomes of contact-induced language change: the case of Slavic-Albanian contact in Mrko(je)vići and Gorana”. 11th Congress of South-East European Studies. Session “Theory of the Linguistic Union: Balkan Linguistics and Eurolinguistics”. (Sofia, 31 August — 4 September 2015). Summaries, 2015. URL: http://www.balkanstudies. bg/congress2015/bg/summaries.html (дата обращения: 11.10.2016). Omari 2012  — Omari A. Marrëdhëniet gjuhësore shqiptaro-serbe. Tiranë: Botimet Albanologjike, 2012. 420 f. (албанск.) Radojević 2011 — Radojević G. Popis stanovništva, domaćinstava i stanova u Crnoj Gori. 2011: Prvi rezultati. Podgorica: MONSTAT, 2011. 56 s. (сербск.) Shkurtaj 1982 — Shkurtaj Gj. “Disa veçori fonetike të të folmeve shqipe në Mal të Zi”. Studime Filologjike. 3, 1982: 179–195. (албанск.) Sobolev 2012 — Sobolev A. N. “Slavische Lehnwörter in albanischen Dialekten.” Aktuelle Fragestellungen und Zukunftsperspektiven der Albanologie. Akten der 4. Deutsch-Albanischen kulturwissenschaftlichen Tagung «50 Jahre Albanologie an der Ludwig-Maximilians-Universität München». (Gut Schönwag bei Wessobrunn, 23.  — 25. Juni 2011). Demiraj  B. (Hrsg.). Wiesbaden: Harrassowitz, 2012. S. 215–232. (немецк.) Trudgill 1986 — Trudgill P. Dialects in Contact. Oxford: Basil Blackwell, 1986. 182 p. Ulqinaku 1965 — Ulqinaku H. “Nji pamje e shkurtë e tё folunit t’Ulqinit.” Pёrparimi. 1–2, 1965: 64–72. (албанск.) Ylli 2012 — Ylli Xh. “Rreth përgatitjeve për një vlerësim objektiv të huazimeve leksikore sllave të gjuhës shqipe.” Shqipja dhe gjuhët e Ballkanit. Konferencë shkencore e mbajtur më 10–11 nëntor 2011 në Prishtinë. Ismajli R. (red.). Prishtinë: Akad. e Shkencave dhe e arteve e Kosovës, 2012. F. 533–564. (албанск.) Для цитирования: Морозова М. С. Албанский говор или говоры Гораны? Генезис и  функционирование // Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 2. С. 222–237. DOI: 10.21638/11701/ spbu09.2017.207. Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 2 Вуjовић 2012 — Vujović, L. Mrkovićki dijalekat (s kratkim osvrtom na susjedne govore) [Mrkovići dialect (with a short overview of the neighbouring speeches)]. A doctoral thesis with the addition. Beogradski univerzitet, 1965. Reprint edition. Podgorica, Savjet Muslimana Crne Gore, 2012. 384 p. (in Serbian) Десницкая 1968 — Desnitskaya, A. V. Albanskii iazyk i ego dialekty [Albanian and Albanian dialects]. Len ingrad, Nauka Publ., 1968. 380 p. (in Russian) Жирмунский 1976 — Zhirmunsky, V. M. Problemy pereselencheskoi dialektologii [Problems of migrant dialectology]. In: Zhirmunsky, V. M. Obshchee i germanskoe iazykoznanie: Izbrannye trudy [General and German linguistics: Selected works]. Leningrad, Nauka Publ., 1976, pp. 491–516. (in Russian) Јовићевић 1922  — Jovićević, A. Crnogorsko Primorje i Krajina [Montenegrin Littoral and Krajina]. In: Cvijić, J. (ed.). Srpski etnografski zbornik [Serbian ethnographic anthology]. Vol. 11. Beograd, 1922, pp. 1–171. (in Serbian) Морозова, Русаков — Morozova, M. S., Rusakov, A. Y. Albanskie gegskie govory chernogorsko-albanskogo pogranich’ia: foneticheskaia anketa [Gheg Albanian dialects of the Montenegrin-Albanian borderland: phonetic questionnaire]. Manuscript. (in Russian) Ровинский 1897 — Rovinsky, P. A. Chernogoriia v ee proshlom i nastoiashchem [Montenegro: past and pres ent]: In 3 vols. Vol. 2. P. 1. St. Petersburg, Imp. acad. nauk Publ., 1897. 808 p. (in Russian) Русаков 1987 — Rusakov, A. Y. K voprosu o foneticheskoi adaptatsii latinskoi leksiki v albanskom iazyke [On phonetic adaptation of Latin vocabulary in Albanian]. In: Desnitskaya, A. V. (ed.). RОMANOBALCANICA: Voprosy adaptatsii latinskogo iazykovogo elementa v balkanskom areale [RОMANOBALCANICA: Problems of adaptation of the Latin language element in the Balkan area]. Leningrad, Nauka Publ., 1987, pp. 127–144. (in Russian) Соболев 2013  — Sobolev, A. N. Osnovy lingvokul’turnoi antropogeografii Balkanskogo poluostrova [The foundations of linguocultural anthropogeography of the Balkan Peninsula]. Vol. I: Homo balcanicus i ego prostranstvo [Homo balcanicus and its area]. St. Petersburg; Munich, Nauka Publ.; Otto Sagner Publ., 2013. 264 p. (in Russian) Соболев 2015 — Sobolev, A. N. Mrkovichi (i Gorana): iazyki i dialekty chernogorskogo Primor’ia v kontekste noveishikh balkanisticheskikh issledovanii [Mrkovići (and Gorana): Languages and dialects of Montenegrin Littoral in the context of the recent balkanological studies]. In: Demiraj, V. (ed.) Sprache und Kultur der Albaner: Zeitliche und raumliche Dimensionen. Akten der 5. Deutsch-albanischen kulturwissen schaftlichen Tagung [Language and culture of the Albanians. Temporal and spatial dimensions. Proceedings of the 5th German-Albanian cultural studies conference] (Albania, Buçimas, Pogradec, 5–8 June 2014). Wiesbaden, Harrassowitz Publ., 2015, pp. 533–556. (in Russian) Соболев и др. 2013 — Sobolev, A. N., Novik, A. A., Domosiletskaia, M. V., Dugushina, A. S., Ermolin, D. S., et al. Golo Bordo (Gollobordë), Albaniia: Iz materialov balkanskoi ekspeditsii RAN i SPbGU 2008– 2010 gg. [Golo Bordo (Gollobordë), Albania. From the materials of the Balkan expedition of the Russian Academy of Sciences and the State University of St. Petersburg in 2008–2010]. St. Petersburg; Munich, Nauka Publ.; Otto Sagner Publ., 2013. 272 p. (in Russian) Станишић 1995 — Stanišić V. Srpsko-albanski jezički odnosi [Serbian-Albanian linguistic relations]. Beo grad: Srpska akademija nauka i umetnosti, 1995. 147 p. (in Serbian) Ahmetaj 2006 — Ahmetaj, M. E folmja e Anës së Malit [The dialect of Ana e Malit]. Prishtinë: IAP, 2006. 337 p. (in Albanian) Beci 1995 — Beci, B. Të folmet veriperëndimore të shqipes dhe sistemi fonetik i së folmes së Shkodrës [Northwestern dialects of Albanian and the phonetics of the dialect of Shkodra]. Tiranë: Instituti i Gjuhësisë dhe i Letërsisë, 1995. 605 p. (in Albanian) Çabej 1958 — Çabej, E. Për historinë e konsonantizmit të gjuhës shqipe [On the history of Albanian consonant system]. In: Buletin i Universitetit shtetëror të Tiranës. Ser. Shkencat Shoqërore — Bulletin of the State University of Tirana. Social Science Series. 1958, no. 1, p. 31–80. (in Albanian) Curtis 2012  — Curtis, M. С. Slavic-Albanian language  contact, convergence, and coexistence. PhD thesis. Joseph В. (Advisor). Ohio State University, Ohio, 2012, 408 p. (in English) Dabaj 2004 — Dabaj, Gj. Shestani: Studim filologjik gjithëpërfshirës [Shestani. A comprehensive philological study]: In 2 vols. Vol. 1. Ulqin; Tiranë; Prishtinë: Ada, 2004. 706 p. (in Albanian) Demiraj 1996  — Demiraj, Sh. Fonologjia historike e  gjuhës shqipe [Historical phonology of Albanian]. Tiranë: TOENA, 1996. 332 p. (in Albanian) Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 2 Bunës]. In: Dialektologjia shqiptare [Albanian dialectology]: In 7  vols. Vol. 1. Tiranë, Universiteti i Tiranës, 1971, pp. 331–368. (in Albanian) Gjinari 1989 — Gjinari, J. Dialektet e gjuhës shqipe [Dialects of Albanian]. Tiranë, Akademia e shkencave e RPS të Shqipërisë, 1989. 329 p. (in Albanian) Gjinari et al. 2007 — Gjinari, Gj., Beci, B., Shkurtaj, Gj., Gosturani, Xh. Atlasi dialektologjik i gjuhës shqipe [The dialectological atlas of the Albanian language]: In 2  vols. Vol. 1. Tiranë; Napoli: Akademia e Shkencave e Shqipërisë, Instituti i Gjuhësisë dhe i Letërsisë; Università degli Studi di Napoli L’Orientali, Dipartamento di Studi dell’Europa Orientale, 2007. 464 p. (in Albanian) Gjinari, Shkurtaj 2000 — Gjinari, J., Shkurtaj, Gj. Dialektologjia [Dialectology]. Tiranë, Shtëpia botuese e librit universitar, 2000. 462 p. (in Albanian) Grgurević 2012 — Grgurević, O. Naselja Mrkojevića [Settlements of the Mrkojevići]. In: Nevladina organizacija Mrkojevići [Non-state organization Mrkojevići]. 2012. URL: http://mrkojevici.me/naselja. html (accessed: 02.02.2016). (In Serbian) Jozeph 2007 — Jozeph, B. Broad vs. localistic dialectology, standard vs. dialect: The case of the Balkans and the drawing of linguistic boundaries. In: Tsiplakou, S., Karyolemou, M., Pavlou, P. (eds.). Language variation — European perspectives II: Selected papers from the 4th International conference on language variation in Europe (ICLaVE), Nicosia, June 2007. Amsterdam; Philadelphia, Benjamins Publ., 2009, pp. 119–134. (in English) Morozova, Rusakov 2015 — Morozova, M., Rusakov, A. Social roots and linguistic outcomes of contactinduced language change: the case of Slavic-Albanian contact in Mrko(je)vići and Gorana. In: 11th Congress of South-East European Studies. Session “Theory of the Linguistic Union: Balkan Linguistics and Eurolinguistics” (Sofia, 31 August — 4 September 2015). Summaries, 2015. Available at: http://www. balkanstudies.bg/congress2015/bg/summaries.html (accessed: 11.10.2016). (in English) Omari 2012 — Omari, A. Marrëdhëniet gjuhësore shqiptaro-serbe [Albanian-Serbian linguistic relations]. Tiranë, Botimet Albanologjike, 2012. 420 p. (in Albanian) Radojević 2011 — Radojević, G. Popis stanovništva, domaćinstava i stanova u Crnoj Gori. 2011: Prvi rezultati [Census of Population, Households and Dwellings in Montenegro. 2011. First results]. Podgorica, MONSTAT, 2011. 56 p. (in Serbian) Shkurtaj 1982  — Shkurtaj, Gj. Disa veçori  fonetike të të folmeve shqipe në Mal të Zi [Several phonetic features of the Albanian dialects in Montenegro]. In: Studime Filologjike, 1982, no. 3, pp. 179–195. (in Albanian) Sobolev 2011 — Sobolev, A. N. Slavische Lehnwörter in albanischen Dialekten [Slavic borrowings in Albanian dialects]. In: Demiraj,  B. (ed.). Aktuelle Fragestellungen und Zukunftsperspektiven der Albanologie: Akten der 4. Deutsch-Albanischen kulturwissenschaftlichen Tagung «50 Jahre Albanologie an der Ludwig-Maximilians-Universität München» [Current issues and future perspectives of Albanology. Proceedings of the 4th German-Albanian cultural studies conference “50 Years of Albanology at the Ludwig-Maximilians-University of Munich”] (Gut Schönwagbei Wessobrunn, 23–25 June 2011). Wiesbaden, Harrassowitz, 2012, pp. 215–232. (in German) Trudgill 1986 — Trudgill, P. Dialects in Contact. Oxford, Basil Blackwell Publ., 1986. 182 p. (in English) Ulqinaku 1965 — Ulqinaku, H. Nji pamje e shkurtë e tё folunit t’Ulqinit [A short overview of the dialect of Ulcinj]. In: Pёrparimi, 1965, no. 1–2, pp. 64–72. (in Albanian) Ylli 2012 — Ylli, Xh. Rreth përgatitjeve për një vlerësim objektiv të huazimeve leksikore sllave të gjuhës shqipe [On preparations for an objective assessment of Slavic lexical borrowings in Albanian]. In: Ismajli, R. (red.). Shqipja dhe gjuhët e Ballkanit. Konferencë shkencore e mbajtur më 10–11 nëntor 2011 në Prishtinë [Albanian and the Balkan languages. Scientific conference held on 10–11 November, 2011 in Prishtina]. Prishtinë, Akad. e Shkencave dhe e arteve e Kosovës, 2012, pp. 533–564. (in Albanian) for citation: Morozova M. S. Albanian Dialect(s) of Gorana: Genesis and Functioning. Vestnik SPbSU. Language and Literature, 2017, vol. 14, issue 2, pp. 222–237. DOI: 10.21638/11701/spbu09.2017.207. Статья поступила в редакцию 11 сентября 2015 г. Статья рекомендована в печать 8 июня 2016 г. Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 2 

Напиши аннотацию по статье

УДК 811.18 Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 2 Морозова Мария Сергеевна Институт лингвистических исследований Российской академии наук, 199004, Санкт-Петербург, Тучков пер., 9; Санкт-Петербургский государственный университет, Российская Федерация, 199034, Санкт-Петербург, Университетская наб., 7–9 morozovamaria86@gmail.com АЛБАНСКИЙ ГОВОР ИЛИ ГОВОРЫ ГОРАНЫ? ГЕНЕЗИС И ФУНКЦИОНИРОВАНИЕ1 В статье рассматриваются вопросы генезиса и  функционирования албанского идиома в  полилингвальном микрорегионе Горана (Черногорское Приморье), представляющем большой интерес с точки зрения изучения процессов славяно-албанского языкового и культурного взаимодействия на западе Балкан. Вводная часть содержит антропогеографические и социолингвистические сведения о сербохорватскоязычной краине Мрковичи, частью которой является Горана, и  краткую характеристику северо-западных гегских говоров албанского языка. Далее на примере сообщества села Веля-Горана исследована албанская речь местного билингвального населения и идиомы проживающих в селе албанок из приграничных районов Албании, Черногорского Приморья и Краины. Для выяснения вопроса о наличии диалектной микродифференциации и степени аккомодации (а) в речи албанок и (б) в албанской речи местных билингвов, а также для выявления контактных черт в фонетике и фонологии осуществлен анализ аутентичного диалектного материала с применением сравнительного и описательного методов, традиционно используемых сопоставительным языкознанием, диалектологией и балканистикой. На основании результатов анализа албанская речь Гораны охарактеризована как гетерогенный идиом, в котором на уровне отдельных носителей сохраняются, не подвергаясь смешению, диалектные микроотличия и варьирует степень интенсивности языкового изменения в результате контакта со славянским идиомом. Библиогр. 31 назв. Табл. 4.

актуальное конфессиональное писмо между историографией и биографией предварительные замечания к рукописи заповедных вера книга житиа и страдания сумских старообрядцев. Ключевые слова: Тува; старообрядчество; часовенное согласие; титовское согласие; Енисей; Сым; енисейский меридиан; рукопись; житие; заповедная вера Для цитирования: Пригарин А. А., Стороженко А. А., Татаринцева М. П. Актуальное конфессиональное письмо: меж ду историографией и биографией (предварительные замечания к рукописи «Заповедная вера. Книга жития и страданий сымских старообрядцев») // Новые исследования Тувы. 2020, № 4. С. 180-200. DOI: www.doi.org/10.25178/nit.2020.4.13 Пригарин Александр Анатольевич — доктор исторических наук, профессор кафедры археологии и этнологии Украины Одесского национального университета им. И.И. Мечникова. Адрес: 65020, Украина, г. Одесса, ул. Мечникова, 72 кв. 28. Тел.: +380505691067. Эл. адрес: prigarin.alexand@gmail.com Стороженко Алена Александровна — кандидат исторических наук, доцент кафедры отечественной истории Тувинского государственного университета. Адрес: 667000, Россия, г. Кызыл, ул. Ленина, д. 5. Тел.: +7 (394) 222-218-89. Эл. адрес: alstorozhenko@yandex.ru Татаринцева Маргарита Петровна — кандидат филологических наук, ведущий научный сотрудник сектора истории Тувинского института гуманитарных и прикладных социально-экономических исследований при Правительстве Республики Тыва. Адрес: 667000, Россия, г. Кызыл, ул. Кочетова, д. 4. Тел.: +7 (394-22) 2-39-36. Эл. адрес: margotatar@mail.ru НОВЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ТУВЫwww.nit.tuva.asiawww.nit.tuva.asiaTHE NEW RESEARCH OF TUVATHE NEW RESEARCH OF TUVANovye issledovaniia TuvyNovye issledovaniia Tuvy2020№4 biography (preliminary notes on the manuscript “Sacred faith. The book of life and sufferings of the Old Believers of Sym”) Article Alexander A. Prigarin Odesa I. I. Mechnikov National University, Ukraine Alena A. Storozhenko Tuvan State University, Russian Federation Margarita P. Tatarintseva Tuvan Institute of Humanities and Applied Social and Economic Research under the Government of the Republic of Tuva, Russian Federation The article examines the manuscript of the book “Sacred faith. The book of life and sufferings of the Old Believers of Sym” written by N. G. Sidorkina (Golovko). Although created at the very beginning of 21st century (2002), the text deals with the complex history of life and isolation Titovtsy (a group of Old Believers) experienced in the 20th century, especially along the Middle Yenisei. The authors examine the manuscript as an original work by a contemporary Old Believer. The article focuses on the Old Believers of the Titov accord living along the “Yenisei Meridian”, a unified confessional space of the Chasovennoye accord which includes the Krasnoyarsk territory and Tuva, and on these people’s authentic worldview. The authors study how the manuscript was created, as well as its content. Its uniqueness is due to the “internal dialogue” and autoethnographic reflection. The preliminary analysis of the text’s sources, and the use of expedition methods of textual study, helped both demonstrate the authenticity of the manuscript and describe its importance for the current historiography of the Old Belief. It is significant that the researcher herself, using her field experience, turned her life into a continuous study of a distinctive group of Old Believers. The article also examines the expressive genre of the manuscript, which contributes to the “Old Believer writing” as a cultural phenomenon and reveals its structural and semantic features. According to the Sidorkina’s concept, the manuscript is equally focused on both confessional and general literacy. This “double” erudition and active appeal to both worldviews have mutually determined further development of Old Believer thought. Keywords: Tuva; Old Belief; Chasovennoye accord; Titov accord; Yenisei; Sym; Yenisei Meridian; manuscript; hagiography; sacred faith For citation: Prigarin A. A., Storozhenko A. A. and Tatarintseva M. P. Aktual'noe konfessional'noe pis'mo: mezhdu istoriografiei i bio grafiei (predvaritel'nye zamechaniia k rukopisi «Zapovednaia vera.Kniga zhitiia i stradanii symskikh staroobriadtsev») [Contemporary confessional writing between historiography and biography (preliminary notes on the manuscript “Sacred faith. The book of life and sufferings of the Old Believers of Sym”)]. New Research of Tuva, 2020, no. 4, pp. 180-200. (In Russ.). DOI: www.doi.org/10.25178/nit.2020.4.13 PRIGARIN, Aleksandr Anatolyevich, Doctor of History, Professor, Department of Archaeology and Ethnology of Ukraine, Odesa I.I.  Mechnikov National University. Postal address: Apt. 28, 72 Mechnikov St., 65020 Odesa Ukraine. Tel.: +380505691067. Email: ORCID ID: 0000-0002-6684-309X prigarin.alexand@gmail.com STOROZHENKO, Alena Aleksandrovna, Candidate of History, Associate Professor, Department of the History of Russia, Tuvan State University. Postal address: 5 Lenin St., 667000 Kyzyl, Russian Federation. Tel.: +7 (394) 222-218-89. Email: alstorozhenko@yandex.ru ORCID ID: 0000-0001-9986-8966 TATARINTSEVA, Margarita Petrovna, Candidate of Philology, Leading Research Fellow, Sector of History, Tuvan Institute of Humanities and Applied Social and Economic Research under the Government of the Republic of Tuva. Postal address: 4 Kochetov St., 667000 Kyzyl, Russian Federation. Tel.: +7 (394-22) 2-39-36. Email: margotatar@mail.ru ORCID ID: 0000-0002-2118-1926THE NEW RESEARCH OF TUVATHE NEW RESEARCH OF TUVANovye issledovaniia TuvyNovye issledovaniia Tuvy2020НОВЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ТУВЫНОВЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ТУВЫwww.nit.tuva.asiawww.nit.tuva.asia№4 В 80-х годах XX века по инициативе д. ф. н. Л. Г. Самотик (Самотик, 2001: 209–229), профессора Крас ноярского государственного педагогического университета им. В.П. Астафьева (далее — КГПУ), в Крас ноярском крае проводились комплексные гуманитарные экспедиции. С 1989 г. по 2000 г. дружный коллектив единомышленников — преподавателей и студентов КГПУ, а также Красноярского госуниверситета (в настоящее время Сибирского федерального университета, СФУ), Института искусств (в настоящее время Сибирского государственного института искусств имени Дмитрия Хворостовского) и учащихся школы № 41 Красноярска собирал материалы по фольклору, народным говорам, приемам народной педагогики, этнографии, истории, ономастике, произведения самодеятельных писателей русского населения, преимущественно старообрядческого, долины Среднего Енисея (Самотик, Петроченко, 2001: 3–4). Для одной из студенток КГПУ — Натальи Григорьевны Лузько, эти поездки в отдаленные сибирские поселения стали судьбоносными. Она познакомилась с енисейскими староверами, их культурой и бытом и настолько Наталья, по ее словам, почувствовала себя в староверческой среде своей, что осталась в ней навсегда «словно домой вернулась» (Полевые материалы авторов — далее ПМА, 2019). Вышла замуж и стала Сидоркиной, началась повседневная жизнь в традиционной староверческой семье, но литературных занятий и исследовательского поиска не прекратила (фото 1). Фото 1. На заимке С-ой1, Красноярский край, август 2019 г. Фото А. А. Пригарина. Photo 1. At zaimka (hunter settlement) S., Krasnoyarsk krai, August 2019. Photo by A. A. Prigarin. В 2002 г. Н. Г. Сидоркина (Лузько) отправила в Литературный музей Красноярска свою рукопись «Заповедная вера. Книга жития и страданий сымских старообрядцев», напечатанную на печатной машинке с просьбой по возможности ее опубликовать, а если нет — то отправить ей обратно. При первом же знакомстве с рукописью научному сотруднику музея Галине Александровне Толстовой стала понятна ее источниковедческая значимость. Она начала вводить материалы рукописи одной из первых в научный оборот (Толстова, 2007; Электр. ресурс; 2012), но не успела завершить эту работу. Сейчас подготовка рукописи авторами настоящей статьи совместно с сотрудниками Литературного музея к изданию идет полным ходом и, надеемся, что в ближайшем будущем она увидит свет. Данная рукопись нами расценивается как оригинальное конфессиональное сочинение новейшего времени. Во-первых, это чуть ли не единственная известная науке версия последовательного изложения прошлого и мировоззрения «титовского согласия». Во-вторых, она примечательна не только содержанием, но и способом создания — несмотря на академическую структуру изложения, она представляет собой конфессиональный текст, написанный «изнутри». В-третьих, опыт ее написания путем 1 Этические принципы современной антропологии допускают, при необходимости, неразглашение топонимов.НОВЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ТУВЫwww.nit.tuva.asiawww.nit.tuva.asiaTHE NEW RESEARCH OF TUVATHE NEW RESEARCH OF TUVANovye issledovaniia TuvyNovye issledovaniia Tuvy2020№4 исследователя замкнутых традиционалистских сообществ. Рукопись написана, с одной стороны, человеком, включенным в конфессиональную среду, но с другой — выросшему и сформировавшемуся в других социальных условиях. Это, безусловно, наложило отпечаток на характер сочинения. Это тот случай, когда главной целью автора была фиксация важных для нее смыслов и установление идейной границы с иноверным миром, а далее с помощью этого текста и на его основе предпринимается попытка упорядочить собственную жизнь (Бахтина, 1999; Бахтина, Дутчак, 2008: 288). В контексте этого, мы обозначаем целью настоящей статьи предварительную публикацию обстоятельств создания (внешняя критика) и характеристики личности автора, его литературно-полемических и исследовательских приемов. Безусловно, что такое исследование будет эффективным лишь путем включения этой рукописи в смысловые векторы истории старообрядчества «енисейского меридиана», а также дискуссии о продуктивности полевого инструментария в современных условиях. Для достижения этой цели, видим следующие задачи: — реконструировать основные характеристики оригинальной рукописи и его автора, обстоятельств создания текста; — описать и раскрыть основное содержание текста в контексте актуальной истории староверов-ти товцев, раскрывая их мировоззренческие особенности; — охарактеризовать исследовательские приемы исследователя, реализованные в рамках метода включенного наблюдения (автоэтнографии), с позиций дискуссий о продуктивности полевых наблюдений для гуманитарного знания. Реализуя данные задачи, мы опирались на конкретный случай непосредственного создания знаний о вере (предмет нашего исследования) в специфических обстоятельствах индивидуального перехода от научных задач к «растворению» в собственном «поле», т. е. жизни исследователя в изучаемом объекте. Для нее, равно как и для нас, объектом выступили носители самобытного мировоззрения — староверы «енисейского меридиана» — единого конфессионального пространства современных часовенных и титовцев Красноярского края и Тувы (Стороженко, 2019: 6; Костров, Моррис, 2019: 97). Хронология работы определяется двумя стратами: созданием рукописи в начале ХХI века, событиями индивидуального жизненного пути автора; а также — процессами развития титовского согласия среди староверов на Енисее в ХХ — первых десятилетиях ХХI в. Для науки представляет интерес как факт создания такого «катехизиса», так и те эмпирические сведения, которые позволяют проводить реконструкции прошлого опыта и картины мира одного из направлений староверия. Основным источником выступила рукопись Н. Г. Сидоркиной «Заповедная вера. Книга жития и стра даний сымских старообрядцев». Ее эвристический потенциал проявляется, как минимум, в двух на правлениях: воссоздание самобытной версии мировоззрения и социальных практик в исторической динамике староверов-титовцев; исследование текста, основные идеи которого сформировались под влияние титовского вероучения. Для этих характеристик привлекались экспедиционные материалы, собранные в течение более чем полувекового «путешествия за редкими книгами» (Покровский, 1984) исследователями Новосибирска, Томска, Одессы, Иркутска, Кызыла, Кирова, Тарту, Красноярска в местах компактного проживания староверов Сибири: Туве, Красноярском крае, Хакасии, Иркутской и Томской области. Особое место среди этих исторических документов принадлежит коллекции новосибирских коллег во главе с Н. Н. Покровским (Журавель, 2001, 2014; Зольникова, 1996, 1999; Покровский, 1991, 1976, 1996, 1992; Покровский, Зольникова, 2002). На протяжении 2016–2019 гг. авторы данной статьи исследовали и ввели в научный оборот ряд письменных и визуальных источников, созданных в интервале 1960–2010-х гг. (Быкова, Стороженко, Пригарин, 2018; Стороженко, 2019; Татаринцева, 2019). Весь этот корпус был привлечен для реконструкции общего контекста (аналогий и обобщений, формирования общих контекстов) создания и бытования памятников этноконфессиональной книжности в регионе. В экспедиционной практике мы прибегали к хрестоматийному инструментарию (наблюдение, опрос, фиксация, эксперимент и сбор и выявление документального материала). Для характеристики рукописи Н. Г. Сидоркиной использовались методы компаративного, типологического и структурнофункционального анализов, а также специальные приемы источниковедческой и археографической критики источников (Дутчак, 2018). Для выявления места оригинальной рукописи в системе современных староверческих сочинений применялись принципы и подходы, присущие социальной археоTHE NEW RESEARCH OF TUVATHE NEW RESEARCH OF TUVANovye issledovaniia TuvyNovye issledovaniia Tuvy2020НОВЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ТУВЫНОВЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ТУВЫwww.nit.tuva.asiawww.nit.tuva.asia№4 тивности полевых стратегий в изучении старообрядцев (разработана одним из соавторов: Пригарин, 2008). Обзор научной литературы Начатое Н. Н. Покровским в 60-е годы XX века археографическое открытие Сибири (Покровский, 1984) состоялось именно в Туве. Однако приходится признать, что изучение исторического прошлого и современной конфессиональной ситуации старообрядчества «енисейского меридиана», несмотря на лестные отзывы о явном прорыве в тувинской историографии в этом отношении (Моллеров, 2019: 27), еще только начинается. В последние годы, на волне устойчивого интереса к сохранившемуся тувинскому заповеднику старой веры, резко выросло количество публикаций (Данилко, 2019; Дутчак, 2019а; Костров, 2018; Костров, Моррис, 2019; Быкова, Пригарин, 2019; Пригарин, 2018; Рыговский, 2019; Стороженко, 2015, 2019; Стороженко, Татаринцева, 2016; Татаринцева, Стороженко, 2015, 2019; Татаринцева, 2006, 2018, 2019). Большей частью это результаты многолетних полевых и камеральных исследований тувинского старообрядчества как органичной и важной части последователей старой веры «енисейского меридиана» международным коллективом историков, фольклористов, антропологов, этнографов, искусствоведов. В том числе работы вышли в 2019 г. в специальном выпуске журнала «Новые исследования Тувы» с темой «Русский мир и старообрядчество “енисейского меридиана”»1, обозначившего вектор современных исследований в этом отношении ученых Кызыла, Иркутска, Одессы, Тарту, Вудбурна, Томска, Москвы, Кирова и других городов. Памятники современной старообрядческой литературы в Сибири давно и фундаментально исследуются сотрудниками многих исследовательских центров Новосибирска, Екатеринбурга, Томска, Барнаула, Горно-Алтайска, Красноярска, Улан-Удэ, Иркутска, Омска и других. Однако, стоит отметить, что основной упор делался либо на реликтовой архаике, либо же на сочинениях старообрядцев как особой ветви русского литературного процесса (Журавель, 2014: 11). Стало уже общим местом утверждение, что «без книги нельзя сохранить веру, православные каноны» (Бойко, 2015: 4). Благодаря многолетним исследованиям и постоянной рефлексии томской археографической школы, удалось развернуть вектор исследований кириллической книжности к собственно социально-археографическому аспекту с дальнейшим переводом на уровень социально-антропологический. «Главным при изучении староверия становится определение места в его системе человека вообще и читающего в частности» (Бахтина, Дутчак, 2008: 287). Такой подход позволяет отойти от привычного пассивного восприятия книги и сместить акценты на роли самого процесса взаимодействия человека и книги/ кон фессионального текста. Выясняя побудительные причины создания и функционирования кириллической книги, постепенно переходим к ее социальным функциям. В такой ракурс попадает не только традиционная грамотность и чтение, но и актуальные практики создания/восприятия новейших текстов-книг (известно, с каким интересом староверы читают, процесс любознательности приводит их далеко за пределы собственно конфессиональных изданий). Обширная отечественная библиография посвящена преимущественно литературно-полемическому и книжному наследию старообрядцев часовенного согласия всей протяженности «енисейского меридиана» — от Тувы до Красноярского края. Произведения о. Симеона (в миру —Сафона Яковлевича Лаптева)2, Афанасия Герасимовича Мурачева3 (Мурачев, 1999), Исая Назаровича Жарикова (Журавель, 2001) и др. Вот далеко не полный список тех, чьи письменные мысли опубликованы, проанализированы и введены в научный оборот. Особо отметим многолетние эффективные усилия ученых новосибирской археографической школы академика Н. Н. Покровского. Именно ими были открыты и впервые исследованы сочинения писателей, созданные в рамках рукописной старообрядческой культуры XVIII — начала XXI в., в том числе оригинальные литературные сочинения народных писателей-старообрядцев новейшего времени (Урало-Сибирский патерик … , 2014). Творчество ученика о. Симеона Афанасия Герасимовича Мурачева подробно изучено Н. Д. Зольниковой (Зольникова, 1992аb, 2005, 2010), метко охарактеризовавшей последнего, и как писателя, и как 1 https://nit.tuva.asia/nit/issue/view/41 2 О. Симеон. Познание от твари Творца и Управителя вселенныя // Проза Сибири. 1996. № 1. С. 276–278. 3 Герасимов А. Повесть о Дубчесских скитах / публ., коммент. и вступ. ст. Н. Н. Покровского // Новый мир. 1991. № 9. С. 91–103.НОВЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ТУВЫwww.nit.tuva.asiawww.nit.tuva.asiaTHE NEW RESEARCH OF TUVATHE NEW RESEARCH OF TUVANovye issledovaniia TuvyNovye issledovaniia Tuvy2020№4 ряд с предшественниками по труду — толкованию и пророчествам — блаженным Иеронимом, Ан дреем Кесарийским, продолжая этот полемический ряд. В 2018 г. в полевых исследованиях верховьев Малого Енисея авторами данной статьи также найде ны сочинения лидера тувинских часовенных черноризца о. Палладия (в миру — Петра Карповича Чунарева). В настоящее время идет их обработка и подготовка к печати. Исследователями анализируются методы работы современных старообрядческих писателей, отмечается роль древнерусского и ранневизантийского агиографического канона, фольклора и реалистических тенденций в создании агиобиографий, включенных в Урало-Сибирский патерик. Как справедли во указывает О. Д. Журавель «появление сочинений, созданных писателями-старообрядцами, было вызвано разными причинами, лежащими вне сферы чистой эстетики: стремлением обосновать правоту вероучения, опровергнуть позицию идейных противников, запечатлеть историю согласия или зафиксировать проявления святости подвижников» (Журавель, 2014: 3). В позднем старообрядческом творчестве вновь становится актуальным воспроизведение традиционных жанровых образцов, авторская точка зрения зачастую выражается, как и в древнерусской литературе, через подборку цитат, сохраняет свое значение принцип компиляции. Писатели-старообрядцы новейшего времени активно включают в свои сочинения элементы разных жанров фольклора, от причети до быличек, литература становится более проницаемой для народных религиозно-мифологических представлений. Ярким тому свидетельством является трехтомный «Урало-Сибирский патерик» — историко-агиографическое сочинение второй половины XX в., или творчество Афанасия Мурачева (там же: 4–5). Отечественная историографическая традиция полна яркими, запоминающимися характеристиками сибирских наследников древнерусской традиции: о А. Г. Мурачеве — «оригинальный крестьянский религиозный мыслитель», «таежный писатель» (Зольникова, 1992b: 284); о И. Н. Жарикове— «таежный богослов» (Зольникова, 1998b: 77). Рукопись уймонского старца Т. Ф. Бочкарева, опубликовавшая ее Н. И. Шитова отнесла к жанру исторического предания старообрядцев, яркого проявления «локальной культуры межэтнических и межнациональных отношений» (Шитова, 2013: 246). Н. Д. Зольникова, анализируя в многочисленных работах литературное наследие о. Симеона, А. Г. Мурачева, И. Н. Жарикова (Зольникова, 1998ab, 2016) отмечала, что «яркая старообрядческая литературная традиция прошлых веков еще не угасла» (Зольникова, 1992b: 288). Характеристика современного литературного ландшафта старообрядцев была бы неполной без упоминания о книге Данилы Терентьевича Зайцева о жизни и непростой судьбе староверов-часовенных, живущих за границей (Зайцев, 2014). Имевшая большой резонанс эта современная старообрядческая документальная повесть была по достоинству оценена учеными как литературное явление и ценный диалектологический источник (Ровнова, 2015: 324). О печатной и рукописной старообрядческой книге в Туве написано немного (Татаринцева, 2006; Бойко, 2006, 2015; Бородихин, 2018; Бураева, 2018). В основном исследователи описывают найденные в экспедициях памятники и материалы. Отмечено, что изучение неканонической части книжной традиции Тувы только начинается (Бураева, 2018: 36). В литературном и историко-полемическом отношении «енисейский меридиан» на всем своем протяжении по-прежнему богат на находки. Единство конфессиональной истории «прошлого», напряженность социальной практики «настоящего» заставляет народных писателей-староверов браться за перо во имя благодатного «будущего» потомков. Стоит отметить, что не всегда сочинения современных сибирских таежных богословов, особенно эсхатологического и полемического характера, находили повсеместную поддержку и одобрение в среде одноверцев, скорее, наоборот. Рукопись «Заповедная вера» также была отдана автором на, так сказать, «внешнюю экспертизу» титовской матушке и была в целом одобрена. Иначе Н. Г. Сидоркина не решилась бы на ее публикацию. Исторический контекст Освоение и заселение Сибири русским населением происходило неравномерно. Средняя Сибирь (или Енисейская Сибирь), под которой в исторических исследованиях подразумевается территория современного Красноярского края, Тувы и Хакасии, в переселенческих процессах являлась своеобразным THE NEW RESEARCH OF TUVATHE NEW RESEARCH OF TUVANovye issledovaniia TuvyNovye issledovaniia Tuvy2020НОВЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ТУВЫНОВЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ТУВЫwww.nit.tuva.asiawww.nit.tuva.asia№4 старообрядцев всех согласий «енисейский меридиан» был подходящим регионом для вселения и формирования конфессиональной сети. «В XIX — начале ХХ в. перемещения мотивировались стремлением найти “чистые”, “неповрежденные никонианством” земли, на рубеже 1920–1930-х гг. — намерением присоединиться к единоверцам в более отдаленных и труднодоступных районах» (Дутчак, 2019a: 33). Русское крестьянское население появилось в Туве немногим более века. В основном это были выходцы из соседних с Урянхаем (старое название Тувы) сибирских губерний и Алтая, которые когда-то переселились в Сибирь из Европейской России. В Туве их привлекали природные богатства края и обилие пригодных для землепашества свободных земель. «Примерно третью часть переселенцев составляли старообрядцы, которых, кроме уже названных причин для переселения, привлекала возможность свободно исповедовать старую веру, за которую в России они подвергались гонениям со стороны государства и официальной церкви» (Татаринцева, 2019: 112). К началу XX столетия богатая пушниной и слабозаселенная коренным населением (остяками и эвенками) территория Среднего Енисея была освоена и прочно заселена выходцами с Русского Севера. В междуречье левых притоков Енисея — Сыма и Каса— сложилась компактная группа русского старожильческого населения (Литвиненко, 2001: 102). На рубеже 1930–1940-х годов в бассейне реки Дубчес (левого притока Енисея) на территории Красноярского края и соседней Томской области в результате многолетнего переселения уральских и западносибирских крестьян и скитников образовалась сеть мирских поселков и монастырей старообрядцев часовенного согласия (Стороженко, 2019: 7). В Сибирь титовцы переселились из Пермской губернии небольшими группами, скорее всего родственными кланами на рубеже XIX–XX вв. В настоящее время их немногочисленные общины разбросаны по притокам Енисея на р. Сым и р. Безымянка Енисейского района и р. Подкаменная Тунгуска Туруханского района Красноярского края, есть небольшая община в Енисейске. «Титовцы» или «титовские», как субконфессиональное направление старообрядчества, наименее изучено как с религиозной стороны, так и с исторической. Будучи локализованы в настоящее время в конфессиональном бассейне «енисейского меридиана», представители этого старообрядческого направления переселились сюда из Томской области, на территории которой они считаются «безвозвратно исчезнувшими», наряду с «рябиновцами», «дырниками» и «тюменскими» (Бахтина, Дутчак, 2008: 287). Наиболее интенсивный период конфессиональной жизни, судя по имеющимся глухим упоминаниям, пришелся на второе и третье десятилетие XX века, когда в 1912, 1923, 1924 и 1926 годах проходили соборы титовцев1. Следующее упоминание о таком важном факторе конфессиональной практики и, в то же время, показателя наличия «живой традиции» любого старообрядческого согласия как собор, относится только к 2005 г. (там же). Вопрос о том, какое событие или процесс, что наиболее вероятно, стало отправной точкой отделения титовцев от материнского ядра такого мощного конфессионального организма как часовенные, еще только предстоит понять и узнать. Думается, что одной из задач написания этой рукописи была попытка разобраться в деталях этого процесса, обосновать его результаты, как не напрасные. Общая конфессиональная история заставляет титовцев постоянно аппелировать к конфессиональным практикам, системе запретов и книжному наследию часовенных. Это проходит лейтмотивом через весь текст рукописи. Радикализация их конфессиональных установок, в смысле отношений к инославному миру, произошла под влиянием местных странников и часовенных, то есть уже в Сибири. Как отмечал А. И. Мальцев, «свое название титовцы получили от представителей других направлений старообрядчества — по имени своего наиболее авторитетного учителя начала XX века — Тита Тарасовича. Сами себя титовцы предпочитали называть православными христианами, “ревнителями древности”, или же просто староверами» (Мальцев, 1997: 92) . Собственно, конфессионально титовцы мало чем отличаются от часовенных. Но и от имеющихся отличий отступать не собираются. Обряд крещения и наличие/отсутствие изображения голубя на Распятии, разное восприятие антихриста — вот, пожалуй, и все отличия, сближающие в то же время их с поморцами. На территории Тувы титовских общин, насколько нам известно, не существовало. 1 Краткая история церкви [Электронный ресурс] // Иерархия литургических церквей. URL: http://www.hierarchy. religare.ru/h-orthod-staroob-titovci.html (дата обращения: 12.07.2020).НОВЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ТУВЫwww.nit.tuva.asiawww.nit.tuva.asiaTHE NEW RESEARCH OF TUVATHE NEW RESEARCH OF TUVANovye issledovaniia TuvyNovye issledovaniia Tuvy2020№4 Вопросами сохранения традиций древнерусской книжности в творчестве крестьянских писате лей нашего времени и проблемами диалектной лексикографии Н. Г. Сидоркина (Лузько) интересовалась еще в студенческие годы. «Простые русские люди, зачастую не имеющие образования, занятые тяжелым повседневным трудом, достаточно серьезно занимаются литературным творчеством. Что это? Если народные промыслы — это единение трудовой деятельности и души крестьянина, то деятельность народных писателей — это прямое свидетельство духовных исканий народа. Их произведения не должны бесследно исчезнуть, они достойны всяческого внимания и изучения» (Лузько, Само тик, 2001: 36) (фото 2). Собственно с этого интереса «к крес тьянским писателям, работающим над религиозными текстами» (там же: 35), первоначально исключительно учебно-научного, но быстро и устойчиво переросшего в твор чество и самостоятельный поиск и началась работа Н. Г. Сидоркиной над собственным сочинением. В нашем распоряжении есть два списка рукописи. Первый — это тот, что мы получили из рук автора в августе 2019 г. Машинописный текст напечатан на современной бумаге жел того цвета, имеет множество позд них вставок, как минимум, двумя почерками, нумерация сквозная, структурирован по главам. По словам автора, рукописные пометы на полях и даже на целых листах сделаны одной из титовских матушек. Второй список — это полученная в но ябре 2019 г. в Литературном музее Красноярска ксерокопия варианта ма шинописной рукописи 2002  г., предназначавшаяся для издания. Она также имеет небольшие исправления и рукописные вставки, сделанные, очевидно, самим автором. Замкнутость образа жизни, значительная удаленность старообрядческих поселений, стремление до ми нимума сократить контакты с внеш ним миром, в том числе ряд запретов и ограничений на использование технических устройств, включая мобильные телефоны, обусловленные особенностями религиозного образа жизни староверов, заставляют исследователей преодолевать сотни километров, чтобы добраться до их поселений. И не всегда ученым «улыбается удача» — информант может быть в отъезде, занят на сезонных работах, просто отказаться от общения. Нашему приезду в августе 2019 г. Наталья Григорьевна была удивлена, поскольку уже отчаялась, что ее рукопись когда-нибудь увидит свет, но с готовностью согласилась ее отдать и поработать над ее редактированием (фото 3). Правда, сделать это непросто, учитывая нерегулярность почтового сообщения, зависящее в том числе и от времени года. Не все удалось узнать при единственной короткой встрече, поэтому в настоящей статье есть ряд предположений, уместных на этапе предварительного разбора. Фото 2. Общинная библиотека, заимка С-ая, Красноярский край, август 2019 г. Фото А. А. Пригарина. Photo 2. A community library, zaimka S., Krasnoyarsk krai, August 2019. Photo by A.A. PrigarinTHE NEW RESEARCH OF TUVATHE NEW RESEARCH OF TUVANovye issledovaniia TuvyNovye issledovaniia Tuvy2020НОВЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ТУВЫНОВЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ТУВЫwww.nit.tuva.asiawww.nit.tuva.asia№4 наковы по объему и по состоянию на сегодняшний день насчитывают каждый 186 листов основного текста, в том числе 25  ли терных, с приложениями и многочисленными рукописными вставками, сделанных рукой титовской матушки (листы не переплетены). Текст ру кописи Наталья Григорьевна согласовывала с титовским нас тавником Ульяном Нестеро вичем Сидоркиным, своим свекром, в семье которого прожила несколько лет на глухой сибирской заимке. В основе 1 и 2 глав лежат вы писки Тита Тарасовича Выгвинцева — основателя титовского согласия. Остальные три главы содержательно являются результатом жизненного опыта автора в старообрядческой среде — личных наблюдений и переживаний. Текстуальное сопоставление списков показало, что большая часть рукописных дополнений титовской матушки были учтены и стилевым образом обработаны Н. Г. Сидоркиной при подготовке варианта 2002 г. Од нако, имеются расхождения и разночтения. В частности, наи большему редактированию подверглись первая и вторая главы рукописи. Фото 3. А. А. Стороженко и Н. Г. Сидоркина (справа) на заимке С-ая, Красноярский край, август 2019 г. Фото А. А. Пригарина. Photo 3. A.A. Storozhenko and N.G. Sidorkina (right) at zaimka S., Krasnoyarsk krai, August 2019. Photo by A.A. Prigarin Краткая характеристика содержания текста Трудно рассматривать эту рукопись в рамках одного какого-то жанра, поскольку в разных ее частях просматривается влияние самых разных произведений народных авторов-старообрядцев, — от изложения богословских основ старой веры и полемических сочинений до летописи, жизнеописаний в духе житийной литературы, а то и нарративов, излагающих повседневную жизнь обитателей таежных деревень, расположенных по Сыму— левому притоку Енисея. Наряду с описанием обрядов, характерных для титовского толка (отпочковавшегося от часовенного согласия), к которому принадлежит автор, на многих страницах рукописи с этнографической точностью излагаются отдельные стороны трудовой деятельности и быта единоверцев автора, например, промысловые занятия охотников и рыбаков, описываются способы добычи, орудия и приспособления, применяемые при этом, и т. д. Эту часть сочинения можно использовать как пособие по изготовлению этих самых орудий и приспособлений, благо, на страницах имеются даже простейшие чертежи и рисунки. В то же время автор наблюдает за особенностями речи местного населения, выделяет народные пословицы, поговорки, наряду с библейскоевангельскими афоризмами, которые широко используется в живой речи, в поучительных, воспитательных и оценочных суждениях этого сообщества, в котором Н. Г. Сидоркина, имеющая специальное филологическое образование, прожила на момент создания рукописи более десяти лет. Завершающая глава рукописи так и называется — «Лексикон», где отмечены малоизвестные слова местного говора. НОВЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ТУВЫwww.nit.tuva.asiawww.nit.tuva.asiaTHE NEW RESEARCH OF TUVATHE NEW RESEARCH OF TUVANovye issledovaniia TuvyNovye issledovaniia Tuvy2020№4 человека — о необходимости веры в Бога, зависимости человека от Бога, от Божьей воли, и это тоже воспринимается как одна из главных задач, которую ставит перед собой автор, постоянно и настойчиво повторяя и внушая это свое убеждение, обращаясь к будущему читателю. Филологическая подготовка, литературная грамотность сказывается на языке и стиле изложения и выборе тем для размышлений. В частности, на страницах рукописи автор пытается осмыслить многие противоречия и вызовы сегодняшнего дня, как-то: сочетание глубокой религиозности и современных технических достижений, христианские нравственные правила жизни в сегодняшней жизни, гендерные аспекты в новом времени и др. В целом, ориентируясь на уже имеющиеся и известные сочинения народных писателей-старообрядцев, иногда полемизируя с ними, но чаще подражая их стилю «наивного письма», используя популярные в подобных сочинениях приемы диалога, спора при обсуждении религиозных догм, отдельных обрядов, вставляя в текст самодельные стихи деревенских авторов, обычно на религиозные темы и т. д., автор рукописи все же идет своим путем. Помимо религиозных авторитетов, на чьи суждения и крылатые афористические выражения обычно опираются авторы по добных сочинений, чаще в полемике, Н. Сидоркина использует литературные примеры — из Теффи, Бальзака, проводит аналогии жизненных ситуаций, возникших на Сыму, с героями Л. Андреева, Л. Толстого, делает эпиграфом к своему сочинению цитату из В. Одоевского и т. д. Имеются ссылки на современных авторов, освещающих нынешние проблемы старообрядчества и будущего старой веры, например, на сочинения М. Перевозчикова, А. Мурачева, настоятеля и основателя толка «титовцев» Тита Выгвинцева, а также известных ученых, занимающихся изучением старообрядцев часовенного согласия — Н. Н. Покровского, Н. Д. Зольникову и др. В названии рукописи Н. Г. Сидоркина отдает дань сложившейся традиции, употребив слово «страдания», хотя в охватываемый ею временной период жизни староверов Сыма – последние десятилетия ХХ века — ни о каких гонениях и преследованиях, «страданиях» староверов речи уже не идет, все это ос талось в прошлом, хотя и памятном. Но и легкой жизнь жителей глухих таежных деревень по Сыму в суровом сибирском климате, довольно подробно описанной Н. Сидоркиной, тоже никак не назовешь — это каждодневный тяжелый труд человека и постоянная борьба за выживание. Хотя сама тема жизни на земле как цепь непрерывных страданий во многих старообрядческих сочинениях традиционно рассматривается именно в таком ключе, жизнь староверов по Сыму, крепко верующих и трудолюбивых, хотя и требует огромных усилий, не воспринимается как страдание, напротив, внушает некий оптимизм, веру в человеческие возможности. В целом рукопись Н. Г. Сидоркиной «Заповедная вера. Книга жития и страданий сымских старообрядцев» можно охарактеризовать как феноменальный для этого типа сочинений случай сочетания у автора хорошей светской образованности, современного кругозора, с глубоко религиозным сознанием, через призму которого пропущено все содержание рукописи. Содержание сочинения Н. Г. Сидоркиной изложено в 5 главах и приложении. Главы имеют названия: 1. Старая вера, 2. Мировоззрение старовера, 3. Сельскохозяйственные работы староверов, 4. Воспитание детей, 5. Лексикон. Завершает рукопись приложение, которое содержит рукописный архив настоятеля староверов титовского толка Тита Тарасовича Выгвинцева— это его выписки из сочинений авторитетных религиозных авторов, его собственные сочинения, рассуждения по поводу прочитанного и на богословские те мы в целом, отношение к другим толкам и др. В приложении также имеются два небольших нравственно-поучительных рассказа (по-видимому, самого автора) «Сенокос» и «Старые мысли», иллюстрирующие тесную связь в душе человека материального и духовного. Как видно из структуры рукописи, тематически и жанрово она очень неоднородна, при близком озна комлении с текстом обнаруживаются также стилистическая и языковая разнородность в изложении, что легко объясняется рассматриваемыми темами, разными в каждой главе. Прожив более 10 лет в сооб ществе старообрядцев-титовцев, автор досконально знает правила этой жизни — духовно-нравственные и хозяйственно-бытовые и полностью принимает их. Конечно, ближе всего к современному литературному изложению последние три главы, тогда как первые, посвященные вопросам старой THE NEW RESEARCH OF TUVATHE NEW RESEARCH OF TUVANovye issledovaniia TuvyNovye issledovaniia Tuvy2020НОВЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ТУВЫНОВЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ТУВЫwww.nit.tuva.asiawww.nit.tuva.asia№4 ловных собеседников, рассуждающих о праведной вере, цитатами на церковнославянском языке и т. д. Поэтому они требуют от современного читателя определенных усилий для полного понимания. Глава «Старая вера» Автор излагает свои представления о том, что такое старая вера и кто такие староверы. «Сила староверов в понимании божественной сути земного»1 — на протяжении трех десятков страниц автор утверждает эту мысль, поворачивая ее разными гранями. Разъясняя учение древлего православия2, автор обращается к истории раскола, образования толков и согласий, объясняет суть их отличий. Подробно изложены автором основные расхождения в вероучении часовенных и титовцев, они касаются обрядов, главным образом крещения, а также в толковании прихода Антихриста (чувственном или духовном). Излагаются также различия в христианской вере никониан (новообрядцев) и старообрядцев. Главное, по мнению автора, состоит в том, что для старовера его религия — это образ жизни, сама жизнь, все его существование на земле проходит под знаком спасения души для будущей жизни в раю. А для новообрядца религиозность есть только одно из его духовных проявлений, но не главное в жизни. Автор коротко излагает новшества, привнесенные в учение старой веры Титом Тарасовичем Выгвинцевым, основателем толка титовцев, и то общее, которое есть у титовцев с часовенными (общего намного больше). Н. Г. Сидоркина описывает повседневную религиозную жизнь старовера, круг чтения, обязательный в каждой семье, раннее приобщение детей в семье к религиозной литературе. Любой взрослый начитан, часто цитирует прочитанные книги, а примерами из жизни святых объясняют сегодняшнюю жизнь (ученые называют это явление актуализацией Священных текстов. — Авт.). Сохраняется традиция в семьях в свободное время чтения вслух религиозной литературы. Взгляд на идеальную семью старовера: «Семья как маленькая церковь, где богослужение — главное занятие»3. Во избежание монотонности, унылого однообразия, придания живости повествованию о древлепра вославии автор прибегает к определенным приемам, часто встречающимся, впрочем, и у других ав торов, рассуждающих на богословские темы: используется форма диалога между условными учителем и учеником, матерью и дочерью, отцом (тятей) и сыном. В текст вводятся духовные стихи и стихи на религиозные темы местных самодеятельных сочинителей, обильно цитируются Библия и Евангелие, апостолы, другие раннехристианские вероучители — Святой Ефрем, Андрей Кесарийский, Ки рилл Иерусалимский и др., а также библейские афоризмы, крылатые выражения, ставшие народными пословицами. Впрочем, цитаты и афоризмы, принадлежащие раннехристианским вероучителям, рассыпаны в рукописи по всем главам, зачастую они — не только меткое, образное выражение или философское осмысление ситуации, но для человека и руководство к правильному действию. Итак, важнейшее жизненное кредо старообрядца на Сыму: «На все воля Божья, все в руках Божьих». Если у старовера случается беда, то следует вывод: «Это Бог наказал»4. Однако, как показывает содержание других глав, такая вера в предопределенность судьбы человека не делает их фаталистами, пассивными по отношению к окружающему миру; человек с помощью Бога все равно ищет пути к преодолению всех жизненных невзгод и испытаний. Глава «Мировоззрение старовера» Следующая глава тематически близка к предыдущей, так как представляет собой изложение философских воззрений старообрядцев на тему жизни и смерти, болезнях, крепости духа и других важных для христианина представлений, о нравственных нормах человеческого общежития, без которых не 1 Сидоркина Н. Г. Заповедная вера. Книга жития и страданий сымских старообрядцев (рукопись 2019 года). Л. 3. 2 Древлеправославие (или древлее благочестие), старообрядчество (или староверие)  — это  общее название русского православного духовенства и мирян, стремящихся сохранить церковные установления и традиции древней Русской Православной Церкви и отказавшихся принять реформу, предпринятую в XVII веке патриархом Никоном и продолженную его последователями, вплоть до Петра I включительно. См.: Старообрядчество [Электронный ресурс] // Русская вера. Всемирный союз староверов. URL: https://ruvera-ru.turbopages.org/s/ ruvera.ru/staroobryadchestvo 3 Сидоркина Н. Г. Заповедная вера. ... Л. 25. 4 Там же. Л. 31.НОВЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ТУВЫwww.nit.tuva.asiawww.nit.tuva.asiaTHE NEW RESEARCH OF TUVATHE NEW RESEARCH OF TUVANovye issledovaniia TuvyNovye issledovaniia Tuvy2020№4 любую работу, молится, работая, молится, завершая, чтобы не всуе трудиться, а во славу Господа. Каждое дело — с молитвой»1. Автор рассматривает различные искушения и соблазны, которые подстерегают молодежь в современной жизни и которая не может устоять в вере среди мирских соблазнов. Один из соблазнов — новая техника, которая широко используется в хозяйстве старообрядцев, казалось бы, устроенному по совершенно патриархальному типу. Однако мобильные телефоны, электроприборы, мотоблоки, снегоходы, моторные лодки и прочая сельскохозяйственная и бытовая техника охотно используются в хозяйстве старовера. Но «радио и телевидению не давайте убивать свою душу»2! Автор рассматривает смысл многих запретов и ограничений, принятых в духовной и бытовой жизни старообрядцев. Например, особое отношение к плотской любви, запрет на аборты, даже омовение, которое «есть плотское угождение». Существуют и стойкие правила по отношению одежды — повседневной и праздничной, к внешнему виду человека в целом. Соблюдение этих правил имеет свое подтверждение на практике, например, как считают староверы, после смерти «напрасны будут молитвы за безбородого и неправокрещенного»3. Итак, 1 и 2 главы рукописи популярно излагают постулаты старой веры и ее отличия от официального синодального православия. Делаются экскурсы в историю раскола и рассматривается современное ее состояние, ее влияние на формирование мировоззрения старообрядца, которое коротко можно сформулировать так: «Кратковременная земная жизнь человека — лишь подготовка к жизни вечной»; «Все в воле Божьей». Для подкрепления своих мыслей автор использует цитаты из известнейших сочинений раннехристианских мыслителей и высказывания из Священного писания, а также Тита Тарасовича Выгвинцева — настоятеля титовского толка. Глава «Сельскохозяйственные работы староверов» Молитва перед всякой работой, без нее все дела — пустая суета. Это важнейшее правило в жизни старовера. Содержание главы отражает повседневные занятия таежного жителя для жизнеобеспечения. Старовер, живущий по Сыму, — и земледелец, и скотовод, и промысловик-охотник, и ремесленник, — мастер на все руки. Хотя ближе к концу ХХ века в хозяйстве староверов появилось много покупных изделий — от разнообразной техники хозяйственного назначения до домашней утвари и покупной одежды, все же сам тип хозяйствования оставался в основном патриархальным, то есть почти все необходимое для традиционной крестьянской семьи производилось собственными силами, своими руками (фото 4). Внимательно прочитывая текст, поражаешься, насколько хорошо знает автор-женщина не только все виды женских работ, необходимые в крестьянстве по дому, по хозяйству, но и чисто мужские дела и занятия. По ее тщательному описанию, имеющемуся в рукописи, даже не очень умелый человек может самостоятельно изготовить камусные лыжи, необходимые для таежной охоты, смастерить «комбайн» для сбора брусники или приспособление для очистки кедровых орехов от шелухи, освоить технологию подледного лова рыбы и многое другое, тем более что нередко описания самодельных приспособлений для охоты и сбора даров тайги снабжены простыми чертежами и рисунками. Другие страницы рукописи напоминают руководство по выживанию человека в экстремальных условиях. Например, простое дело — обогреть дом в лютый мороз. Однако надо знать, что в сильный мороз прогреть дом лучше лиственничными дровами, в обычные дни пойдет сухара (остатки горелого леса), а вот от березы тепла меньше. А чтобы печка не дымила, протопить ее надо осиновыми дровами, они прочистят от сажи и трубы, и печные колодцы. Автор хорошо разбирается в охотничьих делах: как и когда охотиться на лося, на медведя, соболей, белок и др. Подходы, приемы, оружие, капканы — все разное для каждого вида охоты. Капканы, па лашки, кулемки, помимо разных ружей — все в ходу во время охотничьей поры (еще студенткой Н. Г. Сидоркина на базе экспедиционных текстов опубликовала «Охотничьи рассказы» (Самотик, Лузько, 1992: 293–297)). Существуют различия между зимней и весенней охотой. В речи жителей таёжной деревни распространены местные специфические слова, отражающие охотничий род занятий и таёжные реалии, например: сухара, ондатрить (добывать ондатру), уткарить (охотиться на уток), грибничать и т. д. 1 Сидоркина Н. Г. Заповедная вера. Книга жития и страданий сымских старообрядцев (рукопись 2019 года). Л. 39. 2 Там же. Л. 47. 3 Там же. Л. 44.THE NEW RESEARCH OF TUVATHE NEW RESEARCH OF TUVANovye issledovaniia TuvyNovye issledovaniia Tuvy2020НОВЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ТУВЫНОВЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ТУВЫwww.nit.tuva.asiawww.nit.tuva.asia№4 Photo 4. Zaimka S., Krasnoyarsk krai, August 2019. Photo by A.A. Prigarin. Но, даже живя неделями в охотничьей избушке, старовер не расстается с иконой, лестовкой, божес твенной книгой. И, конечно, ко всякому делу приступает с молитвой. Во время любой работы соблюдаются обязательные правила: нельзя охотиться, проливать кровь во время великих праздников, вообще заниматься какой-либо серьезной, ответственной работой в такие праздники — грех, толку не будет, «праздничная работа погубляет будничную»1. Главу о трудовых занятиях старообрядцев-таежных жителей Н. Сидоркина заканчивает так: «Пусть труд не удаляет вас от Бога, но ведет к Нему»2. Современному читателю, ознакомившемуся со всем этим разнообразием занятий, умений, приспособлений, знаний и с трудовой этикой таёжных староверов в целом, невольно приходит на ум еще одна пословица, еще один жизненный принцип: «На Бога надейся, а сам не плошай». Глава «Воспитание детей» Духовное и житейское воспитание нового поколения в традициях старой веры — важнейшая жизненная цель старообрядца. Заметки о том, каким должен быть старовер и как воспитывать в нем нужные качества, встречаются во всех частях рукописи, а затем эта тема выделена в отдельную главу. На первом месте — духовное воспитание человека, приобщение к старой вере. Цель — привести человека к Богу и только как следствие — привитие нравственности. С 3-х лет малыш немного стоит на моленье, осваивает крестное знамение. С 5–7 лет дети поют псалмы и каноны. Главный метод воспитания в семье старовера — личный пример. Приобщают к труду мальчиков отцы, а девочек — матери. Постепенно девочки берут на себя всю домашнюю работу: уход за скотом, огородом, работу на кухне. Старшие сестры в семье обычно нянчат младших детей — поэтому в семьях говорят: «Надо сначала няньку, потом ляльку»3. 1 Сидоркина Н. Г. Заповедная вера. Книга жития и страданий сымских старообрядцев (рукопись 2019 года). Л. 63. 2 Там же. Л. 77. 3 Там же. Л. 78.НОВЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ТУВЫwww.nit.tuva.asiawww.nit.tuva.asiaTHE NEW RESEARCH OF TUVATHE NEW RESEARCH OF TUVANovye issledovaniia TuvyNovye issledovaniia Tuvy2020№4 ми: собирать кедровую шишку-падалку, ловить бурундуков (шкурки которых потом сдают в промхоз) и др. Известны, конечно, детям и традиционные игры крестьянских детей — прятки, салочки, «чижик», «бери да помни», словесные игры на сообразительность и смекалку и др. Дети, выросшие в лесной уединенности, быстро взрослеют. Если девушка на выданье, как правило, с 16 лет знает, как вести дом и все крестьянское хозяйство, то парень в 18 лет может построить дом, разобраться в любой технике и знает всю мужскую работу, которую делает отец. Молодежь уезжает в «мир»1 только тогда, когда приходит время жениться или замуж выходить. Выехав на первых порах с родителями, они стараются поменьше общаться с «неверными», не вникать в их дела и не забывать молиться. Увы, автор знает и такие случаи, когда «сына озер и лесов, хозяина тайги» прельщает соблазн городских удовольствий. Глава «Лексикон» Последняя глава была бы невозможна без профессиональной филологической подготовки автора. Проблемы диалектной лексикографии интересовали ее еще в студенческие времена, а став жительницей сымской старообрядческой деревни, Н. Г. Сидоркина продолжила наблюдения над местным говором и в последней главе рукописи привела около 200 слов, характерных для местного говора, составила свой словарь-лексикон, указав, что эти диалектизмы не попали ни в какие другие словари местных говоров и отмечаются впервые. Конкретно автор ссылается на «Словарь русских говоров южных районов Красноярского края» (Словарь русских … , 1988), куда собранные ею слова местного говора не попали. «Лексикон» составлен по обычным правилам толкового словаря. Н. Г. Сидоркина называет диалектное слово, раскрывает его семантику, затем приводит пример употребления этого слова в речи своих земляков – жителей деревень, расположенных по Сыму. Приведем лишь некоторые примеры: БАЛАБОЛИТЬ — болтать, пустословить. «Пока мы с гостями языками балаболили, мать ужин сгото вила и на стол собрала»2. ПОГОНЯХ — маменькин сынок. «Ну, погоняха, хватит за маминой юбкой хвостом виться»3. УЮЗГАТЬ — вытоптать, измять. «Ребятня залезли в огород, весь горох уюзгали»4. ШИШКОМЯЛКА — орудие для обмолота шишек. «Шишкомялку с собой увезу, чтобы сразу на месте шишку прокрутить, просеять»5. «Лексикон» Н. Сидоркиной заинтересует не только любителей родной словесности, собирателя редких выразительных и, увы, уже исчезающих из живой речи слов, обычно таковыми бывают писатели (вспомним А. Солженицына), но и ученых-языковедов, диалектологов. Заключение Подчеркнем, что рукопись «Заповедная вера. Книга жития и страданий сымских старообрядцев» мы рассматриваем в качестве прямого и уникального источника. Его эвристическая ценность заключается в описании и понимании титовского согласия методами сбора и характеристики «поля». Замкнутая традиционалистская группа не может быть изучена внешними «наскоками». Подобные зна ния грешат неточностями и ошибками. Лишь методом включенного наблюдения (автоэтнографии) можно продуктивно понять культурную специфику и попробовать их репрезентировать во внешний мир с помощью науки. Поразительно, как академический предмет стал романтическим поводом, чтобы быть вновь препарирован в жанре исследовательских наблюдений! Оказывается, аксиологические толкования, тесно вплетенную в мировоззрение и практику староверов, оказываются продуктивным кодом для окружающих. 1 Буквально: уезжает в другой населенный пункт. В конфессиональном значении — выходит из общины, из братии. 2 Сидоркина Н. Г. Заповедная вера. Книга жития и страданий сымских старообрядцев (рукопись 2019 года). Л. 82. 3 Там же. Л. 90. 4 Там же. Л. 65. 5 Там же. Л. 96.THE NEW RESEARCH OF TUVATHE NEW RESEARCH OF TUVANovye issledovaniia TuvyNovye issledovaniia Tuvy2020НОВЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ТУВЫНОВЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ТУВЫwww.nit.tuva.asiawww.nit.tuva.asia№4 гащена научным опытом изучения. А вот содержание наполнено мыслями «ревнителей древлего благочестия». Подобный синтез выразительно характеризует жанр современной староверческой мысли и соответствующих способов ее предоставлений. Только путем превращения собственной биографии в «поле» удалось стать факт(ор)ом историографии. Так, идеографический путь (от частного — к общему) хорошо известный с ранних этапов гуманитарной науки получает принципиально новое осмысление. Для нас это и была встреча с «человеком читающим» — хранящим, толкующим, переписывающим конфессиональный текст (Бахтина, Дутчак, 2008: 289). Не сомневаемся, что такие встречи надо организовать для более широкого круга думающих людей путем публикации ее рукописи. Благодарности Особую благодарность хочется выразить д-ру ист. н., профессору Николаю Ивановичу Дроздову, который познакомил одного из соавторов (А. А. Стороженко) с Л. Г. Самотик, за оказанную поддержку и внимание. Первая экспедиция соавторов к старообрядцам «енисейского меридиана» в 2018 г. стала возможна благодаря его личному участию в ее подготовке, его советам и наставлениям; д. филол. н., профессору Красноярского государственного педагогического университета им. В. П. Астафьева Людмиле Григорьевне Самотик; консультанту отдела по делам национальностей, религий и казачества Управления общественных связей губернатора Красноярского края Елене Владимировне Нельзиной; заведующей Литературным музеем им. В. П. Астафьева Красноярского краевого краеведческого музея Ольге Петровне Ермаковой; руководителю проекта РФФИ № 19–012–00238 «Локальные традиции и историческая память в искусстве старообрядцев ХХ – начала ХХI вв.» канд. иск., доценту Вятского государственного университета Екатерине Алексеевне Быковой.

Напиши аннотацию по статье

ТУВА ВЧЕРА, СЕГОДНЯ, ЗАВТРА/ TUVA YESTERDAY, TODAY, TOMORROW DOI: 10.25178/nit.2020.4.13 Статья Актуальное конфессиональное письмо: между историографией и биографией (предварительные замечания к рукописи «Заповедная вера. Книга жития и страданий сымских старообрядцев») Александр А. Пригарин Одесский национальный университет им. И. И. Мечникова, Украина, Алена А. Стороженко Тувинский государственный университет, Российская Федерация, Маргарита П. Татаринцева Тувинский институт гуманитарных и прикладных социально-экономических исследований при Правительстве Республики Тыва, Российская Федерация В статье рассматривается рукопись «Заповедная вера. Книга жития и страданий сымских старообрядцев» Н. Г. Сидоркиной. Данный текст был создан в самом начале ХХІ в. (2002 г.), однако отображает сложные исторические процессы обособления и жизнедеятельности староверов-титовцев на протяжении всего ХХ в., особенно — на Среднем Енисее. Данная рукопись расценивается авторами как оригинальное старообрядческое сочинение новейшего времени. В центре внимания рукописи — носители самобытного мировоззрения — староверы титовского согласия «енисейского меридиана», единого конфессионального пространства современных часовенных, включающего в себя Красноярский край и Туву. Проанализированы обстоятельства создания рукописи, а также ее содержание. Оригинальность текста порождена путем «внутреннего диалога», автоэтнографическими рефлексиями. Проведенный предварительный источниковедческий анализ, а также использование ряда экспедиционных методов позволили не только показать самобытность документа, но и охарактеризовать его значение для актуальной историографии старообрядчества. Показательно, что исследовательница, используя опыт полевых наук, превратила свою жизнь в перманентное исследование самобытной группы старообрядчества. Проведена характеристика выразительного жанра рукописи, которая позволяет ставить вопросы о современном «старообрядческом письме» как культурном феномене. Выявлена его структурно-семантическая специфика. Согласно авторской концепции, рукопись одинаково ориентируется как на конфессиональную, так и общую грамотность. Такая «двойная» эрудиция, активное использование мировоззренческих установок обеих социальных практик взаимно обуславливают дальнейшее развитие старообрядческой мысли.

анализ терминов родства с помолчу естественного семантического метаязыка подход анны вежбицкоы. Ключевые слова: Вежбицкая, термины родства, Естественный Семантический Метаязык Analysis of Kinship Terms Using Natural Semantic Metalanguage: Anna Wierzbicka’s Approach Elizaveta Kotorova University of Zielona Góra al. Wojska Polskiego 71A, 65-762, Zielona Góra, Poland National Research Tomsk Polytechnic University 30, Lenin avenue, Tomsk, 634050, Russia Abstract This paper provides a brief overview of some of the works by Anna Wierzbicka devoted to the study of kinship terms in different languages and cultures (Wierzbicka 2016a, 2016b, 2017). The paper considers the approach of the Natural Semantic Metalanguage (NSM), proposed by Wierzbicka for describing the semantics of kinship terms based on the use of lexical universals and shows the advantages of this approach in comparison with other methods of analysis. It demonstrates advantages of this method over other methods of semantic analysis, including overcoming eurocentrism tendencies in the analysis of kinship terms. Keywords: Wierzbicka, kinship terms, Natural Semantic Metalanguage ОБЗОРЫ И РЕЦЕНЗИИ Исследование систем родства как универсального социокультурного феномена и терминологии родства как средства экспликации и кодирования данного феномена в течение многих лет занимало центральную позицию в социо-антропологическом и этнолингвистическом дискурсе. К середине 20-го века был собран значительный объем данных о различных типах иерархии родственных систем, существенно отличающихся друг от друга, в связи с чем встал вопрос о едином способе их описания. Ведущим методом долгое время оставался метод компонентного анализа (ср. Goodenough 1956; Lounsbury 1969; Wallace & Atkins 1969; Bierwisch 1969 и др.), суть которого состоит в том, чтобы представить каждый термин в виде специфического сочетания признаков (дифференциальных переменных), построенных по принципу смыслоразличительных оппозиций. Совокупность выявленных таким образом признаков представляет собой структурную характеристику системы терминов родства в целом. Однако, уже в конце 20-го века универсальность и целесообразность компонентного анализа стали подвергаться сомнению, что послужило поводом для дискуссий (см., напр. Jones 2010). Анна Вежбицкая одной из первых заговорила о том, что такой подход не позволяет вскрыть психологическую, концептуальную сущность каждой из систем родства: «Осмысление культуры требует большего, чем перевод исконных категорий данной культуры в малопонятный, узкоспециализированный научный язык. Оно предполагает также перевод исконных категорий в такого рода язык, который позволил бы (1) осознать значение, вкладываемое в данную категорию носителями языка, и (2) сделать это значение доступным для носителей других культур» (здесь и далее перевод наш. — Е.К.). (Wierzbicka 1986: 35, см. также Wierzbicka 1987). В рецензируемых статьях, как и в ряде других своих работ (см. Wierzbicka 1986, 1987, 1992, 2010, 2013), Вежбицкая предлагает свое решение данной проблемы и подкрепляет свои утверждения наглядными примерами. Основная идея Вежбицкой состоит в том, что для описания семантики терминов родства следует применять Естественный семантический метаязык (ЕСМ). Такой подход, как полагает Вежбицкая, во-первых, способен преодолеть свойственный другим методикам анализа евроцентризм, когда в качестве точки отсчета принимаются системы родства, свойственные европейским культурам (и, в особенности, англосаксонской), а во-вторых, позволяет отказаться от использования методов естественных наук, то есть применения формул при обозначении терминов, которые, по ее мнению, затрудняют понимание семантики номенклатуры родства и свойства той или иной лингвокультуры (см. Wierzbicka 1986: 34—35; Wierzbicka 2016a: 63—64). Важнейшими компонентами ЕСМ являются концептуальные примитивы и канонические контексты. Вежбицкая постулирует существование около шестидесяти базовых понятий или концептов, которые должны встречаться в виде слов (или частей слов) во всех языках мира. С помощью этих «семантических примитивов» можно эксплицировать все остальные понятия. В дополнение к списку концептуальных примитивов были разработаны правила, согласно которым эти элементарные единицы могут быть объединены для того, чтобы выразить опреREVIEWS деленный смысл. Семантические примитивы (атомы) могут образовывать «семантические молекулы», реализующие более сложные концепты, важные для того или иного семантического поля (см. Goddard & Wierzbicka 2002, 2014). Подход к анализу терминов родства, основанный на использовании лексических универсалий и ЕСМ, изложен Вежбицкой в ряде статей, опубликованных в течение трех десятилетий (см. Wierzbicka 2017, 2016a, 2016b, 2013, 2010, 1992, 1987, 1986). В каждой из них она демонстрирует преимущества предлагаемого ей подхода, концентрируясь при этом на разных аспектах анализа. Для того, чтобы полнее раскрыть замысел автора данного подхода, были отобраны несколько статей, раскрывающих разные возможности применения авторской методики и представляющихся нам наиболее значимыми. Прежде всего следует остановиться на работе Вежбицкой «New perspectives on kinship: Overcoming the Eurocentrism and scientism of kinship studies through lexical universals [Новые перспективы в изучении терминов родства: преодоление евроцентризма и сциентизма в изучении номенклатуры родства с помощью лексических универсалий]» (2016а), являющейся частью общего руководства по лингвистической антропологии, поскольку в ней в сжатой форме изложены основные принципы нового подхода к анализу терминов родства, предлагаемого автором. В первой части главы говорится о том, что традиционный антропологический анализ с применением символов вида „F“, „M“, „S“, восходящих к английским словам «father», «mother», «sister» и подобным, страдает европейским (точнее, англосаксонским) этноцентризмом, поскольку во многих языках мира буквальных эквивалентов английским терминам не существует. С этой проблемой сталкиваются многие исследователи аборигенных языков, особенно остро отсутствие когнитивных корреляций ощущается при составлении переводных словарей (см., напр. Которова и Нефёдов 2016: 25—26). В целях преодоления евроцентризма Вежбицкая предлагает использовать дефиниции, сформулированные на основе ЕСМ, что позволяет, по ее мнению, «вдохнуть новую жизнь в изучение терминологии родства» (Wierzbicka 2016a: 63). ЕСМ может являться основанием для сравнения родственной терминологии в разных языках и культурах, он обеспечивает методологию исследования и выявления истинных значений терминов без обращения к европейской основе. Такой способ описания будет понятен не только специалистам, таким образом, он может успешно применяться как с целью универсального, так и с целью частного, автохтонного анализа. Далее Вежбицкая коротко останавливается на основных постулатах и принципах Естественного семантического языка (см. выше). В качестве примера, иллюстрирующего возможности применения ЕСМ для выявления и описания семантики терминов родства, Вежбицкая приводит дефиниции слов «чья-либо мать» (someone's mother) и «чей-либо отец» (someone's father): ÷üÿ-ëèáî ìàòü женщина; прежде чем кто-то родился его тело в течение некоторого времени находилось внутри тела этой женщины ОБЗОРЫ И РЕЦЕНЗИИ ÷åé-ëèáî îòåö мужчина; за некоторое время до того, как кто-то родился этот мужчина сделал что-то с помощью части своего тела с телом женщины что-то произошло внутри тела этой женщины из-за этого вследствие чего кто-то родился (ibid.: 66). При этом автор обращает внимание на то, что в состав дефиниции не входят семантические элементы, обязательные для компонентного анализа, например, компонент «пол» (sex). Во второй части главы Вежбицкая на нескольких примерах показывает отличия в концептуальной структуре поля родственной терминологии в европейских языках и языках аборигенов Австралии. Прежде всего, она обращается к анализу глаголов, относящихся к тематической группе терминов родства. Наличие такого рода глаголов в данном семантическом поле не характерно для индоевропейских языков, поэтому, например, носителю английского языка весьма трудно осознать концептуальное значение глагола — bornang австралийского аборигенного языка пининь кунвок (Bininj Gunwok). В некоторой степени его значение пересекается со значением архаичного английского глагола beget ‘порождать, быть отцом’, однако, оно значительно шире, поскольку охватывает родственные отношения не только между индивидуумом и его отцом, но и между ним и его старшими родственниками по отцовской линии, мужского и женского пола. Для правильного понимания такого рода глаголов, по мнению Вежбицкой, необходимо осознать, во-первых, важность концепта «отец отца» и «мать матери» в аборигенных языках, и во-вторых, возможность рассматривать некое лицо как кого-то, чей отец является отцом чьего-то отца (idid.: 70). Такой тип мышления непривычен для носителей европейских языков. Так, по мнению Вежбицкой, носитель английского языка никогда не будет осмыслять отношения между принцем Уильямом, герцогом Кембриджским, и принцессой Анной с точки зрения того, что отец принцессы Анны был отцом отца принца Уильяма. Однако именно этот факт был бы важным для носителей языка пининь кунвок; при этом то, что мать принцессы Анны является также матерью отца принца Уильяма, не представляет для них интерес, так как перекрестные отношения («мать отца» и «отец матери») в данном культурном сообществе не значимы. В заключение Вежбицкая еще раз подчеркивает, что, по ее мнению, непривычные, чуждые концепты, воплощенные в системе и структуре терминов родства той или иной культуры, могут быть истолкованы с помощью обычного языка. При этом речь идет не о стиле изложения, доступном читателю, а о необходимости ясного мышления и точного понимания. Во второй своей работе “Back to ‘Mother’ and ‘Father’: Overcoming the Eurocentrism of kinship studies through eight lexical universals [Назад к «матери» и «отцу»: преодоление евроцентризма в изучении терминов родства с помощью восьми лексических универсалий]” (2016b) Вежбицкая демонстрирует преимущества предлагаемого ей подхода при описании номенклатуры родства австралийских языков, обладающих принципиально иной структурой по сравнению с европейскими системами. Если при описании традиционными методами неизбежно REVIEWS употребление англоязычных терминов и их символов (таких как М — мать, F — отец, B — брат, D — дочь, и др.), что делает такой анализ непонятным носителям других языков и культур, то в случае применения ЕСМ можно ограничиться при составлении дефиниции термина лишь двумя универсальными терминами-концептами — «мать» и «отец». Так, термины kamuru и kuntili из австралийского аборигенного языка питьянтьянтьяра (Pitjantjatjara), описываемые с помощью традиционной методики как MB — ‚дядя со стороны матери’ и FZ — ‚тетя со стороны отца‘, Вежбицкая определяет следующим образом (Wierzbicka, 2016b: 415): kamuru (“MB”) кто-то может сказать о мужчине «это мой kamuru» если этот кто-то может думать об этом мужчине следующим образом: «его мать — мать моей матери, его отец — отец моей матери» kuntili (“FZ”) кто-то может сказать о женщине «это моя kuntili» если этот кто-то может думать об этой женщине следующим образом: «ее отец — отец моего отца, его мать — мать моего отца». Преимущества новой модели, называемой Вежбицкой «модель описания номенклатуры родства с помощью обыденного языка (the ordinary-language model of kinship terminologies)» могут быть суммированы следующим образом (ср. Wierzbicka, 2016b: 416): 1. Эта модель основана на лексических универсалиях ‘мать’ и ‘отец’. 2. Эта модель не использует никаких других терминов родства (как, например, ‘родители’, ‘сиблинг’) кроме этих двух лексически универсальных терминов. 3. Дефиниции, основанные на этой модели, могут быть переведены на опи сываемый язык (будь то питьянтьянтьяра или какой-либо другой). 4. Модель явно ориентирована на характеристику отношений, так как базовые конструкции, употребляемые в ней, сформулированы как «кто-то является тем-то и тем-то по отношению к тому-то» и «кто-то может сказать о ком-то: ‚это мой тот-то и тот-то‘». 5. Модель является эгоцентричной, поскольку то, что одно лицо говорит о другом, произносится от первого лица: «это мой...». 6. Модель основывается на правиле: «кто-то может сказать [что-то о ком-то]... если...» (но это правило не является категоричными, то есть не принимает форму «если и только если»). 7. Эти правила формулируются в словах, соответствующих словам и фразам исконных языков, и они согласуются с тем, что известно о том, как фактически передаются знания об использовании терминов родства. 8. Модель позволяет нам фиксировать различия в прототипической перспективе по отношению к возрасту, которые никогда не учитывались в традиционном подходе. 9. Модель освобождает аналитика от необходимости дополнять описание типов терминов родства излишними комментариями, такими как «для мужского эго» и «для женского эго», и позволяет сформулировать единое определение для каждого значения. ОБЗОРЫ И РЕЦЕНЗИИ В статье «The meaning of kinship terms: a developmental and cross-linguistic perspective [Значение терминов родства с точки зрения их развития и сравнения в разных языках]» (2017) автор ставит себе целью с помощью ЕСМ вскрыть специфику когнитивного наполнения внешне схожих терминов в разных лингвокультурах: «Лексическая семантика терминов родства важна для культурной антропологии, поскольку значения этих терминов наиболее достоверно показывают, как говорящие конкретного языка осмысливают свои социальные отношения. Родство действительно является одной из основ общественной жизни человека...» (Wierzbicka 2016b: 409). Для решения этой задачи привлекается материал английского, французского, немецкого, русского и польского языков. Другая важная задача, которую автор ставит в данной статье, — проследить изменение когнитивного наполнения терминов родства в процессе взросления и социального развития человека. Вежбицкая опирается в данном случае на наблюдения психологов и психолингвистов, полагающих, что ребенок обладает своим, логически последовательным, но своеобразным мышлением: «Разум ребенка демонстрирует признаки наличия собственной структуры, но его развитие зависит от обстоятельств» (Piaget 1928: 200). Результаты ее исследования подтверждают данный тезис. В первой части статьи Вежбицкая прослеживает развитие семантики английских терминов родства mother (от mummy до mother, включая диалектный вариант mama), father (от daddy до father, включая диалектный вариант papa и его сокращенную форму pa), а также терминов sister и brother. Термин mother, в зависимости от возраста употребляющего это термин индивида, может иметь следующие значения, каждое из которых раскрывается в терминах ЕСМ: 1. Период «Я и ты». а) Mummy (мать говорит своему ребенку, например, Mummy is here) б) Mummy (ребенок говорит своей матери, например, Mummy do it) 2. Период «Мама в качестве кого-либо» а) Mummy (какой-либо член семьи, например, отец говорит своему ребенку Where is Mummy?) б) Mummy (ребенок говорит какому-либо члену семьи, например, отцу Where is Mummy?) 3. Переход от Mummy к my mummy, your mummy, his mummy а) your mummy (взрослый человек, не являющийся членом семьи, говорит ребенку о его матери) б) my mummy (ребенок говорит о своей собственной матери) в) his mummy (ребенок говорит о матери другого ребенка) 4. Переход от my mummy к my mother а) your mother (взрослый человек говорит ребенку о его матери) б) my mother (ребенок говорит о своей собственной матери) в) his mother (ребенок говорит о матери другого ребенка) REVIEWS Таким образом, в развитии семантики термина mother Вежбицкая выделяет следующие стадии: 1) от ‘Mummy’ как сочетания звуков до ‘Mummy’ в качестве имени, 2) от ‘Mummy’ в качестве имени до ‘Mummy’ в качестве слова, 3) от слова ‘Mummy’ до словосочетания ‘my mummy’, 4) от словосочетания ‘my mummy’ до словосочетания ‘my mother’. При анализе терминов sister и brother Вежбицкая обращает внимание на то, что на ранних стадиях развития ребенок обозначает этим термином всех девочек и мальчиков соответственно. На следующей стадии приходит понимание того, что это только девочки (мальчики), чьи родители являются также его (ребенка) родителями. При этом сначала эти термины охватывают только младших сиблингов, и лишь на более поздней стадии — также и старших. При переходе в юношеский возраст данные термины применяются также для обозначения детей чужих родителей (это сестра Джона, сына соседки). Во второй части статьи Вежбицкая обращается к сопоставительному анализу семантики коррелирующих терминов родства в разных языках (mummy, mum, maman, Mutti; grandmother, grandfather, grandma, grandpa, granny, nana, бабушка, дедушка, дед; uncle, дядя, дядюшка, wuj, wujek; aunt, auntie, тетя, тетушка, ciocia, ciotka). Анализ также проводится на основе дефиниций терминов, сформулированных с применением ЕСМ. Для иллюстрации особенностей семантики разноязычных терминов привлекаются переводы классических произведений Марселя Пруста, Льва Толстого, Антона Чехова. В качестве примера приведем дефиниции слов grandmother и бабушка. Семантику английского слова grandmother автор определяет с помощью семантических примитивов следующим образом (Wierzbicka 2017: 45): someone’s grandmother женщина, кто-то может сказать об этой женщине ‘this is my grandmother’ кто-то может сказать это об этой женщине, если эта женщина является матерью его матери кто-то может сказать это об этой женщине, если эта женщина является матерью его отца. Определение русского слова бабушка более сложно семантически, оно содержит дополнительные компоненты (Wierzbicka 2017: 48): чья-либо бабушка женщина, кто-то может сказать об этой женщине ‘это моя áàáóøêà’ ребенок может сказать это об этой женщине, если эта женщина является матерью матери этого ребенка ребенок может сказать это об этой женщине, если эта женщина является матерью отца этого ребенка [...] когда ребенок говорит это об этой женщине, то он говорит в это же время: ‘я чувствую что-то хорошее по отношению к этому человеку, и я знаю, что этот человек чувствует что-то хорошее по отношению ко мне’. Таким образом, можно видеть, что русский термин наряду с совпадающей семантической содержит также и эмоциональную окраску, специфическую «детскую перспективу» по определению Вежбицкой. Интересно отметить, что наличие эмоциональной окраски у термина родства может способствовать тому, что данный термин чаще употребляется в функции обращения, так как таким образом ОБЗОРЫ И РЕЦЕНЗИИ может выражаться симпатия и уважение к собеседнику (ср. Khalil, Larina & Suryanarayan 2018, Larina & Khalil 2018, Larina & Suryanarayan 2013, Yuryeva, Rudakova & Larina 2018). В заключение анализа специфики терминов grandmother, grandfather, grandma, grandpa, granny, nana, бабушка, дедушка, дед предлагается такая сводная таблица: Английский язык grandmother, grandfather: нейтральная перспектива grandma, grandpa: детская перспектива granny: детская перспектива, плюс ожидание хороших чувств по отношению друг к другу nana: перспектива маленького ребенка, плюс ожидание хороших чувств по отношению друг к другу. Русский язык бабушка, дедушка: перспектива ребенка, распространяющаяся также и на взрос лых, в детстве ожидание хороших чувств по отношению друг к другу дед: только перспектива взрослого В последнем параграфе рассматривается семантика «противоположных» терминов, таких как son и daughter, grandson и granddaughter и т. п. в соотношении со словом child и выявляются симметричные и асимметричные черты в их значениях. Подводя итог своему исследованию, Вежбицкая выражает надежу, что предложенная ею методика анализа терминов родства будет способствовать постижению сложных механизмов концептуализации действительности, отраженной в языке, и, таким образом, позволит описать разные способы мышления, свойственные тем или иным культурам: «Бесчисленные языки мира вымирают, и способы мышления, воплощенные в них, становятся безвозвратно утерянными для иных культур» (Wierzbicka 2016a: 76). © Е.Г. Которова, 2018

Напиши аннотацию по статье

Russian Journal of Linguistics Вестник РУДН. Серия: ЛИНГВИСТИКА 2018 Vol. 22 No. 3 701—710 http://journals.rudn.ru/linguistics ОБЗОРЫ И РЕЦЕНЗИИ DOI: 10.22363/2312-9182-2018-22-3-701-710 Анализ терминов родства с помощью Естественного Семантического Метаязыка: подход Анны Вежбицкой Е.Г. Которова Зеленогурский университет al. Wojska Polskiego 71A, 65-762, Zielona Góra, Polska Национальный исследовательский Томский политехнический университет 634050, Томск, Россия, проспект Ленина, дом 30 Аннотация В данной статье дается краткий обзор некоторых из работ Анны Вежбицкой, посвященных рассмотрению терминов родства в разных лингвокультурах (Wierzbicka 2016a, 2016b, 2017). Анализируется предложенный А. Вежбицкой подход к описанию семантики терминов родства с помощью Естественного Семантического Метаязыка (ЕСМ), основанного на использовании лексических универсалий. Показаны преимущества данного подхода перед другими методами анализа, в частности то, как он позволяет преодолеть евроцентризм в рассмотрении систем родства в не европейских культурах.

англиыскаыа и русская отыменных конверсии сопоставителныы аспект. Ключевые слова: глагольная конверсия, конверсивные пары, отыменные глаголы, метафори ческая мотивация, словообразовательная метафора. ENGLISH AND RUSSIAN DENOMINATIVE CONVERSION: COMPARATIVE ASPECT D. V. Sokolenko St. Petersburg State electrotechnical University «LETI», 5, ul. Professora Popova, St. Petersburg, 197376, Russian Federation Within this research the relationship between Russian nouns and denominative verbs are considered in two aspects: as the analogues of English conversion pairs and as examples of Russian verbalization. Th e research shows that the Russian analogues of English conversion pairs are basically neutral in their semantic and stylistic meaning. Russian denominative verbs are also considered in their direct and metaphoric meanings without taking into account whether they have corresponding conversion pairs in the English language or not. Th is analysis results in hypothesis that Russian verbal conversion is used mainly for expressive purposes. Refs 13. Keywords: verbalization, conversion pairs, denominative verbs, metaphoric motivation, word formative metaphor. Вербализация, иначе образование глаголов от имен существительных, — процесс, происходящий в обоих рассматриваемых языках (английском и русском), однако протекают эти процессы по-разному. Если в английском широко распространена конверсия безаффиксальная, т. е. образование нового слова путем перевода данной основы в другую парадигму словоизменения, то для русского языка, в силу его флективного характера, образование новой лексемы всегда связано с деривационными операциями. Однако некоторыми авторами выдвигается более широкая трактовка конверсии: конверсией называют «случаи совпадения основ исходного и результативного слов (типа рус. «соль» — «сол-ить»)» [1, с. 235]. В своем исследовании мы также придерживаемся этой точки зрения, называя результативные лексемы данного типа словопроизводства «глаголами-конверсивами». Целью настоящей статьи является сопоставление отношений, складывающихся между русскими существительными и  отыменными глаголами как аналогами английских конверсивных пар, с одной стороны, и парами, представляющими собой примеры русской вербализации, с другой. Материалом для исследования послужили английские конверсивные пары в сравнении с их русскими переводными соответствиями (т. е. теми аналогами английских слов, которые указываются в двуязычных русских словарей: «Большой англо-русский словарь» (под общ. рук. И. Р. Гальперина) [2], «Новый большой англо-русский словарь» (под ред. Ю. Д. Апресяна и Э. М. Медниковой) [3] и “Th e Oxford Russian Dictionary” [4]. Русские конверсивные пары были также извлечены из “Th e Oxford Russian Dictionary”. Рассмотрению подвергались такие русские аналоги английских конверсивных пар, где в качестве перевода словари предлагают как глагол, так и глагольно-именное сочетание, например: лак → лакировать, наносить лак. Русские аналоги английских конверсивных пар подразделяются на две группы в зависимости от уровня соответствия отношениям в английской паре, а именно: 1) когда соответствующий глагол в русском переводном аналоге образован от того же корня, что и мотивирующее существительное; 2) когда соответствующий глагол в русском переводном аналоге образован не от того же корня, который присущ мотивирующему существительному. В статье иллюстрируются только пары первой группы. Исследуются те переводные аналоги английских конверсивных пар, отыменные глаголы которых могут быть признаны конверсивами. Такие отыменные глаголы русского языка, служащие переводными соответствиями английских глаголов-конверсивов, рассматриваются далее как в своем прямом, так и в переносном, метафорическом, значении. Анализируются также и русские конверсивные пары — в их прямом и переносном значении — вне зависимости от наличия в английском языке соответствующих парных образований. В своей статье «Об одном подходе к описанию словообразовательной системы», З. М. Волоцкая [5, с. 51–62] предлагает использовать метод подстановок для установления набора словообразовательных значений, свойственных данному языку (в нашем случае — русскому). При этом должна сохраняться грамматическая правильность и осмысленность контекста при подстановке подобранного словосочетания вместо производного слова и наоборот. К рассматриваемой группе как раз и относятся такие случаи, когда английские глаголы-конверсивы имеют в русском языке как однословное соответствие, так и глагольное сочетание. При этом производящая и производная основы связаны отношением непосредственной мотивации (т. е. глагол отличается от существительного только одним формантом) [6, с. 133]. Собранный материал оказался семантически разнородным, конверсивные пары относятся к совершенно разным семантическим сферам. Однако бÓльшая часть материала (около 66  %) группируется по тематическому признаку. Выяснилось, что глаголы, связанные со своей производящей основой непосредственной мотивацией, активно образуются в следующих случаях: 1) если существительное означает звучащее действие: bay (n) → bay (v) — лай → лаять (заливаться лаем); chap (n) → chap (v)  — трещина → трескаться (производить/  образовывать трещину); drum (n) → drum (v) — барабан → барабанить (бить в барабан); 2) если существительное имеет предикатное значение (существительное с эле ментами предикативности в своей семантике): bay (n) → bay (v) — запруда → запрудить (задержать воду плотиной); dream (n) → dream (v) — мечта, греза → мечтать, грезить (жить в мире грез); 3) если существительное обозначает человека, который является представителем некой группы людей, носителем профессии, и глагол при этом имеет значение «быть таким», «вести себя так»: carpenter (n) → carpenter (v) — плотник → плотничать (изготавливать из дерева); crowd (n) → crowd (v) — толпа → толпиться (собираться толпой). Можно сказать, что глагольные словосочетания в этих парах по сути являются толкованием значения соответствующего глагола. Ср.: «барабанить, бить в барабан». Семантическое тождество производного глагола и словосочетания подтверждается тем, что в любом контексте слова типа толпиться могут быть заменены на словосочетание: собираться толпой [5, с. 61]. Наряду с  русскими аналогами английских конверсивных пар, члены которых связаны непосредственной мотивацией, выделились такие пары, связь переводных соответствий которых мотивирована опосредованно [6, с. 133]. По форме образования это не примеры «чистой» русской конверсии в  нашем понимании, поскольку производную основу отличает не только глагольный формант, но также и словообразовательные аффиксы (-ова, -ева, -ыва, -ива, -ирова и др.). Тем не менее их основы однокоренные и имеют общую сему. В данную группу входят: 1) транскрибированные или транслитерированные слова: accent (n) → accent (v) — акцент → акцентировать (делать акцент); censor (n) → censor (v) — цензор → цензуровать (подвергать цензуре); clone (n) → clone (v) — клон → клонировать (размножать вегетативным путем); decree (n) → decree (v) — декрет → декретировать (издавать декрет); fi llet (n) → fi llet (v) — филе → филетировать (приготавливать филе); index (n) → index (v) — индекс → индексировать (приписывать индекс); interview (n) → interview (v) — интервью → интервьюировать (брать интервью); keel (n) → keel (v) — киль → килевать (переворачиваться килем кверху) и др.; 2) заимствования из разных иностранных языков, получившие русские флексии уже в мотивирующем существительном, тем самым проявляя большую «адаптированность» в русском языке: attack (n) → attack (v) — атака → атаковать (подвергать атаке, нападкам); bronze (n) → bronze (v) — бронза → бронзировать (покрывать загаром); catapult (n) → catapult (v) — катапульта → катапультировать (бросать катапультой); countermine (n) → countermine (v) — контрмина → контрминировать (ставить контрмины); dose (n) → dose (v) — доза → дозировать (давать дозами). Наличие суффикса -ирова(ть) у  глаголов можно объяснить тем, что эти иноязычные лексемы представляют собой структурные заимствования (или кальки) из  языка-оригинала, «в которых заимствованная структура облекается исконным материалом» [7, с. 159]. Как указывает В. В. Виноградов, «в XIX в. под влиянием немецких -ieren, -izieren явились два составных варианта этого суффикса -изирова(ть), -ирова(ть): бальзамировать, музицировать, дирижировать, провоцировать» и т. п. от бессуффиксных имен существительных: атаковать (← атака), цензуровать (← цензура), дебетовать (← дебет) и т. п. Суффикс -ова(ть), -ева(ть) расширил (в конце XVII — начале XVIII в.) свои функции под влиянием польского языка, где был широко распространен глагольный суффикс -owac. В результате этого толчка, произведенного воздействием польского языка, суффикс -ова(ть), -ева(ть) сделался активным средством приспособления к русской глагольной системе именных и глагольных основ, заимствованных из  других языков, например: рекомендовать, командовать, электризовать, атаковать, интриговать, цензуровать и т. п. [8, с. 335]. Следовательно, заимствованные существительные охотно порождают однокоренные глаголы, т. е. процесс конверсии от указанных существительных происходит в русском языке с такой же легкостью и частотой, как в английском. При этом отыменный глагол имеет нейтральное значение (отсутствует экспрессия). Однако в тех случаях, когда из значения производящего слова извлекается один компонент и посредством сравнения и уподобления образуется значение деривата, можно говорить о метафорических словообразовательных отношениях [9]: blot (n) → blot (v) — пятно → пятнать (репутацию); bristle (n) → bristle (v) — щетина → ощетини(ва)ться (от злости); coal (n) → coal (v) — уголь → обугли(ва)ться (на пляже); curb (n) → curb (v) — узда → обузд(ыв)ать (человека); fog (n) → fog (v) — туман → (за)туманить (взор, рассудок) и др. Приведенные примеры иллюстрируют случаи метафорической словообразовательной мотивации. Так, обуглиться на пляже — значит ‘загореть сильно, до черноты’, а не  ‘стать углем’; обуздать кого-л. образно связано с  набрасыванием узды  — ‘смирить, подчинить своей воле’; пятнать репутацию — ‘порочить, «пачкать» репутацию’, как нечаянно поставленная клякса, пятно пачкает, портит лист бумаги; затуманить чей-то рассудок — ‘сбить кого-то с толку, оказать действие, похожее по результату на влияние тумана’. В рассматриваемых примерах отношения внутри конверсивных пар заслуживают отдельного анализа. Все английские пары здесь характеризуются наличием нейтрального, буквального значения производного глагола по отношению к производящему существительному. БÓльшая часть именно этой группы английских примеров обладает, кроме того, и  метафорическим значением, за исключением слова coal. В русском языке все пары характеризуются наличием метафорического, переносного значения и отсутствием прямого, буквального соотношения значения глагола со значением существительного, за исключением пары уголь → обугливаться. Пара coal (n) → coal (v) и ее русский аналог выделяется из данной группы примеров тем, что у английского глагола coal нет метафорического значения, а у русского обугливаться есть помимо метафорического еще и нейтральное значение (‘превратиться в уголь по поверхности, с краев’ [11, c. 573]). Не вполне ясно, почему значение существительного уголь так по-разному используется в номинативной системе английского и русского языков. С другой стороны, обращает на себя внимание то обстоятельство, что имеющиеся метафорические значения остальных приведенных выше глаголов в русском и английском языках полностью совпадают, что указывает на возможную универсальность метафорического мышления, по крайней мере в данной семантической сфере. рактеризуются отсутствием нейтрального значения, выдвигается гипотеза о  том, что русский язык часто использует конверсию в экспрессивных целях. Мы предполагаем, что от русского существительного нередко не удается образовать нейтральный однокоренной глагол, а если таковой и существует, то он более экспрессивный, чем образующее его существительное. С целью проверки данной гипотезы обратимся к русской конверсии, без учета наличия/отсутствия соответствующих английских конверсивных пар. Рассмотрим сначала пары, связанные нейтральными семантическими отношениями. Сосредоточившись на тех конверсивных парах русского языка, члены которых связаны непосредственной мотивацией, мы смогли выявить основные семантические сферы «чистых» глаголов-конверсивов в русском языке. Картина оказывается во многом совпадающей с ситуацией в английском языке. a) Звукоизобразительная лексика: ау, аукание → аукать, бабах → бабахать, бряк → брякать; b) Абстрактные понятия или существительное с предикатным значением: безобразие → безобразить, блуд → блудить, брод → бродить, охота → охотиться; c) носитель профессии, представитель деятельности: атаман → атаманить, буффон → буффонить, буян → буянить. Вполне очевидно, что отношения внутри каждой пары нейтральные: отыменные глаголы передают действие, заложенное в значении существительного без сравнения или экспрессии. «Ау» или «бабах»  — это тот звук, который доносится при «одноименных» действиях (аукать и бабахать). Существительное и глагол связаны и по форме, и  по содержанию как имена одного и  того же процесса. Глаголы, образованные от абстрактных существительных, обозначают действия, результатом которых становится то, что заложено в семантике производящих существительных. Другими словами, вследствие действия, обозначенного глаголом безобразить, мы получим безобразие. В группе С картина иная. Тот, кто паясничает, кривляется, т. е. буффонит, является буффоном, а атаманить — значит поступать так, как это свойственно атаманам. Иначе говоря, глаголы этой группы передают значение ‘быть таким’ (быть буффоном = буффонить, быть атаманом = атаманить, быть буяном = буянить). Русских конверсивных пар, связанных прямым нейтральным значением, оказалось не так много, как английских, что заставляет выдвинуть гипотезу об использовании русской конверсии чаще в экспрессивных целях. Обратимся непосредственно к таким парам русского языка, члены которых объединяет переносное значение, используя материал «Словаря словообразовательных метафор русского языка» [12], который включает в себя 109 отыменных глаголов, 34 из которых являются примером «чистых» глаголов-конверсивов, а 75 связаны опосредованной мотивацией. чия или отсутствия словообразовательных аффиксов, поскольку последние влияют лишь на видовую характеристику (доказать (сов. в.) — доказывать (несов. в.)). Все эти производные глаголы связаны отношением метафорической мотивации с производящими их существительными, например: базарить (← базар) — ‘беспорядочно говорить, шуметь, как на базаре’ [6, с. 333]; связь с производящим существительным лишь образная, экспрессивно окрашенная (базарить ≠ быть на базаре); этот глагол означает действие, «типичное для какоголибо места, но совершающееся за его пределами» [6, с. 333]; футболить (← футбол) — действовать как футболист, но в переносном значе нии: «футболить» не означает играть в футбол; окрылять (← крыло) — не означает давать крылья; это связано лишь с образным «приобретение воодушевления», в результате которого можно стать окрыленным. Из имеющихся отыменных глаголов-конверсивов русского языка четко выделя ются следующие пары. 1. С семой «животное»: бычиться ← бык; ежиться ← еж; звереть ← зверь; ишачить ← ишак; лисить ← лиса; насобачиться ← собака; обезьянничать ← обезьяна; петушиться ← петух; попугайничать ← попугай; собачиться ← собака; хомячить ← хомяк. Все эти глаголы описывают поведение людей: бычиться — значит упрямиться, как бык; ежиться — сжиматься всем телом, словно ежик, сворачивающийся в клубок; хомячить — постоянно есть или грызть, как хомяк; лисить — хитро льстить, угодничать, как всем известная лиса-плутовка; ишачить — постоянно и много трудиться, выполняя тяжелую работу; звереть — сильно злиться, приходить в ярость; петушиться —вести себя задиристо, запальчиво; собачиться — браниться, ругаться. При этом глаголы собачиться и  насобачиться имеют разное значение, несмотря на единый источник словообразования (насобачиться — научиться ловко чтонибудь делать, приобрести навык исполнять что-нибудь). «Двуплановость, составляющая наиболее существенный признак “живой” метафоры» [13, с. 296], проявляется в том, что в значении слова присутствуют два компонента: объект и  свойство того предмета, с  которым производится ассоциация. «Например, в  основу значения производного змеиться «тянуться извилистой линией; виться, извиваться» (← змея «пресмыкающееся с длинным извивающимся телом без ног») положена сема «извиваться» (общий признак, указывающий на способ передвижения (аспект сравнения)). Все остальные семы нейтрализуются. Именно способ передвижения и является основой для сравнения движения змеи и любого другого предмета, который может быть сопоставлен по этому признаку: дорога змеится, косы змеятся, ручей змеится» [12, с. 4]. 2. С семой «совершать действия, свойственные тому, кто назван мотивирующим существительным» [6, с. 342]: бабничать ← бабник; гусарить, гусарствовать ← гусар; клоунничать ← клоун; сатанеть ← сатана; франтить ← франт; хороводить ← хоровод; цыганить ← цыгане. Глаголы этой группы также описывают действия, совершаемые людьми. Здесь метафора основана на образном сравнении поведения объекта с поведением, свойственным тем, чей образ заложен в производящем существительном. Любой из производных основ соответствует формула: «вести себя как». Другими словами, гусаудаль, безудержную смелость; сатанеть значит ‘приходить в  состояние крайней ярости, неистовствования’ (как сатана); франтить  — ‘нарядно щегольски одеваться’ (вести себя как франт). При этом «ряд глаголов означает действие, субъект которого не является лицом, названным существительным, но  действия субъекта сходны с действием этого лица» [6, с. 342]. У мотивирующих существительных отсутствует отрицательное значение, однако образованные от них глаголы означают отрицательно оцениваемые действия: акробатничать ← акробат; школьничать ← школьник [6, с. 342]. 3. С семой «состояние предметов или живых существ»: барахлить ← барахло, каменеть ← камень, корениться ← корень, маячить ← маяк, чуметь ← чума. 4. С семой «действия, совершаемые кем-либо при помощи чего-л.»: пригвоздить ← гвоздь, огорошить ←горох, гробить ← гроб, звездануть ← звезда, выкаблучиваться ← каблук, колесить ← колесо, околпачить ← колпак, костылять ← костыль, решетить ← решето, футболить ← футбол, штопорить ← штопор, юлить ← юла. Приведенные выше примеры показывают, что отыменные глаголы включают в себя семантический компонент «подобно тому, что обозначено глаголом в прямом значении», т. е. их связывают не нейтральные, а  переносные, экспрессивные отношения. Производный глагол можно назвать словообразовательной метафорой, под ним понимается производное слово, реализующее только переносное значение [12, с. 3]. Таким образом, в данной статье были представлены примеры английской и русской глагольной конверсии. Было продемонстрировано, что в русских конверсивных парах как переводных аналогах английских при очень широкой области семантики, в  которой складываются отношения между существительным и  глаголом, можно выделить некоторые семантические группы. Оказалось, что в русских конверсивных парах, образованных вне связи с английскими, также намечаются подобные тематические группы. Далее выяснилось, что есть такие английские пары, к которым в русском языке легко образуются аналоги (заимствованная лексика). С логической точки зрения английская вербализация может быть применима практически к любому английскому существительному, если этого требует контекст. При этом бóльшая часть этих пар характеризуется нейтральным значением производного глагола. Неудивительно поэтому, что и в русских парах, существующих как аналоги английских конверсивных пар, отмечается нейтральное значение глагола. Однако если у английских конверсивов помимо нейтрального есть и экспрессивное значение, то в их русских переводных аналогах отражается только экспрессивное значение. Проверка русских конверсивных пар на наличие/отсутствие экспрессивного значения показала, что бóльшая часть русских конверсивных пар содержит глаголы с экспрессивным (иногда — исключительно экспрессивным) значением.

Напиши аннотацию по статье

УДК 81-13 Д. В. Соколенко Вестник СПбГУ. Сер. 9. 2015. Вып. 1 АНГЛИЙСКАЯ И РУССКАЯ ОТЫМЕННАЯ КОНВЕРСИЯ: СОПОСТАВИТЕЛЬНЫЙ АСПЕКТ С.-Петербургский государственный электротехнический университет «ЛЭТИ» им. В. И. Ульянова (Ленина), Российская Федерация, 197376, Санкт-Петербург, ул. Профессора Попова, 5 В рамках данного исследования отношения между русскими существительными и отыменными глаголами рассматриваются с двух точек зрения: как аналогами английских конверсивных пар и как примерами русской вербализации. В работе показано, что русские соответствия английских конверсивных пар обычно нейтральны по семантической и стилистической окраске. Русские отыменные глаголы, без учета наличия/отсутствия соответствующих английских конверсивных пар, также рассматриваются в их прямом и метафорическом значении. Следствием данного анализа стала гипотеза о том, что русская глагольная конверсия используется главным образом в экспрессивных целях. Библиогр. 13 назв.

англиыскаыа лексема мире в публицистике художественной прозе и поезии к вопросу о жанровых особенностях словоупотребления. Ключевые слова: речевой жанр, полисемия, лексико-семантический вариант. Одной из базовых характеристик текста является его жанровая природа. Это означает, что каждый текст можно отнести к какому-либо речевому жанру, который определяет основные композиционно-стилистические особенности данного текста. Впервые термин «речевой жанр» был предложен М. М. Бахтиным в его работе «Эстетика словесного творчества» и с тех пор прочно вошел в лингвистическую терминологию как основа для выделения типологических характеристик единиц речевого общения [Бахтин, 1979]. Многие современные ученые занимаются исследованием речевых жанров [см. Дементьев, 2002; Красноперова, 2012; Bhatia, 1993; Swales, 1990]. И. В. Толочин, например, предлагает положить в основу классификации ре чевых актов результат, который достигается при произнесении того или иного высказывания. В этом отношении все высказывания можно разделить на две широкие сферы, каждая из которых связана с определенным типом потребности: речевые акты, направленные на преобразование окружающей действительности, результатом которых являются непосредственные изменения в окружающем мире, и речевые акты, связанные с областью самосознания, производство которых не влечет за собой изменений в окружающей среде [Толочин, 2002. С. 212–222]. Возможность удовлетворения обеих потребностей обеспечивается модельной структурой сознания, которое в процессе решения проблемы оперирует языковыми моделями опыта – фреймами, или сценариями. Кате Смирнова А. Ю. Английская лексема fire в публицистике, в художественной прозе и поэзии: к вопросу о жанровых особенностях словоупотребления // Вестн. Новосиб. гос. ун-та. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2016. Т. 14, № 3. С. 45–58. ISSN 1818-7935 Вестник НГУ. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2016. Том 14, № 3 © А. Ю. Смирнова, 2016 Семасиология и семантика горизация фреймов осуществляется за счет типологизации проблем человеческого опыта, что и приводит к возникновению речевых жанров. В связи с этим речевые жанры можно определить как типологизацию проблем человеческого опыта при помощи ситуативных моделей (фреймов). Если речевые жанры представляют собой типизацию проблем опыта, то можно предположить, что одна и та же лексическая единица по-разному употребляется в текстах различной жанровой принадлежности. Чтобы проверить данную гипотезу, мы решили провести компаративный анализ случаев употребления английской лексемы fire в публицистике, в художественной прозе и в поэзии с целью выявления статистических особенностей распределения лексико-семантических вариантов (ЛСВ). В предыдущих статьях, посвященных лексеме fire, мы подробно рассмотрели структуру значения данного полисеманта и предложили вариант альтернативной словарной статьи, основанной на принципах лингво-антропологического подхода в лингвистике [Смирнова, 2015; Смирнова, Толочин, 2016]. В результате подробного изучения конкретных речевых произведений, мы предложили выделить три основных ЛСВ, отличающихся друг от друга по типу эмоционально-оценочного отношения к проблеме. Дефиниции, определяющие данные ЛСВ, были сформулирваны следующим образом: SENSE 1 NOUN [U] Beneficial energy in the form of hot and bright flames produced by sth burning that provides physical warmth and comfortable clarity of the surroundings (to control fire; discovery of fire) – благотворное fire. SENSE 2 NOUN [U] Destructive energy in the form of blinding flames and roaring heat that has devastating power over everything it meets (fire kills, incapacitates; death by fire; a tornado/ wall/ cloud of fire) – разрушительное fire. SENSE 3 NOUN [U] A superior life-giving inspirational force associated with intense light and heat, often perceived as having the divine origin and being the source of sacred knowledge. If the Self is overpowered by it, an instance of transcendence happens, leading to a blissful dissolution of the boundaries of physical existence. An inconsiderate attitude to it may lead, however, to serious punishment (the Sacred Fire; to be consumed by God’s fire) – архетипическое fire. Существуют также различные метонимические расширения, которые обладают тем же типом эмоционально-оценочного отношения к проблеме, что и основной ЛСВ, от которого они образованы, но выполняют несколько иную функцию в структуре моделируемой ситуации. В связи с этим все случаи употребления лексемы fire можно разделить на три группы: благотворное fire (ЛСВ 1) и его производные, разрушительное fire (ЛСВ 2) и его производные, архетипическое fire (ЛСВ 3) и его производный исчисляемый вариант. Статистический анализ мы будем проводить с опорой на разработанную нами модель. К сожалению, мы не можем привести здесь словарную статью целиком. Чтобы было более понятно, о каком типе контекста идет речь, мы приводим в таблицах наиболее типичные коллокации. Это не значит, однако, что слово fire употреблялось в изученных нами текстах только в составе этих словесных последовательностей. Приведенные в таблицах словосочетания представляют собой способ «условного» обозначения определенного типа контекста, т. е. определенного ЛСВ. Чтобы выявить основные особенности функционирования слова fire в хронотопе публицистических текстов, мы проанализировали все случаи его появления в онлайн- версии газеты The Independent в период с 10 по 24 октября 2014 года (табл. 1). Первое, что бросается в глаза при взгляде на данную схему, – это неравномерность распределения случаев употребления между основными ЛСВ. В абсолютном большинстве контекстов fire реализует ЛСВ2 или один из производных от него ВЗ (fire 2 – 33, производные ВЗ – 246, в то время как fire 1 – 7, его производные – 7, fire 3 – 1). В публицистике, таким образом, доминируют ЛСВ с отрицательным типом оценки, что легко объясняется проблематикой газетных текстов: наибольший интерес вызывают события, Сводная схема употреблений существительного и глаголов fire в газете «The Independent» за период с 10 по 24 октября 2014 года Таблица 1 SENSE 1 (positive, controlled) № of occurrences in the text D. Fig. SENSE 2 (negative, uncontrolled) SENSE 3 (archetypal) № FIRE 3 [N, U]№ of occurrences in the text D. Fig.6277FIRE 2 [N, U] → 2.1 [N, С] to die in a fire → (3) [V, TR] to fire a village → 2.2 [N, U] to open / exchange/ cease fire38 → (4) [V, TR] to fire a gun=˃ (4.1) [V, TR] to fire a rocket3 ˃˃˃ (4.1.1) [V, TR] to fire a ball → 3.1 [N, С] an inner fire FIRE 1 [N, U] → 1.1 [N, С] to start a fire→ (1) [V, TR] to fire bricks, bread, pottery → 1.2 [N, С] to build / lay a fire (in the fireplace)1 =˃ (2.1) [V, TR] to fire the engine ˃˃˃ (2.1.1) [V, INTR] the engine fires → 1.3 [N, С] to install / fit an electric/ gas fire → 1.4 [N, U] (in jewelry) to exhibit / increase fire → (2) [V, TR] to fire a furnace, a boiler=˃ (4.2) (elliptical) to fire at / on (target)5=˃ (4.3) [V, INTR] a gun fires =˃ (4.4) [V, TR] to fire an employee TOTAL TOTAL9 TOTAL62 TOTAL294 представляющие собой угрозу социальному благополучию. ЛСВ 1 и его производные чаще всего употребляются иносказательно (10 случаев из 15), устанавливая аналогию между ситуацией контакта с благотворным источником света и тепла и ситуацией общественного воодушевления по поводу какого-либо об щественно значимого события или явления (более подробно см.: [Смирнова, 2015]). В буквальном смысле чаще всего используется производный исчисляемый ВЗ (нам не удалось найти примеры неисчисляемого fire в данном ВЗ, но это может объясняться узкими хронологическими рамками исследования), причем он появляется, как правило, Семасиология и семантика в текстах рекламного характера (два раза в рубрике life-style и один раз в рубрике travel) – например, в описании отеля для того, чтобы подчеркнуть его привлекательность для потенциальных клиентов: 1. It is with good reason that The Merrion (5) on Upper Merrion Street (00 353 1 603 0600; merrionhotel.com) is considered by many to be Dublin’s most luxurious hotel. It spans four landmark Georgian mansions and understated elegance is the byword here. There are gracious drawing rooms replete with crackling peat fires... (‘Dublin Travel Tips’). Остальные ВЗ существительного, относящиеся к положительной сфере опыта, в нашей подборке статей отсутствуют. Что касается глаголов, то они появляются всего три раза: один раз как иносказание и два раза в буквальном смысле в статье, описывающей процесс запуска фейерверка. Как мы видим, fire1 и его производные появляются в публицистике крайне редко. В отрицательной сфере опыта, напротив, лексическая единица fire представлена широким спектром ЛСВ. Существительное встречается чаще, чем глаголы (170 случаев употребления существительного против 109 глагольных словоупотреблений), причем наиболее распространенным является производный исчисляемый ВЗ 2.1 (исчисляемый ВЗ – 62 раза, основной неисчисляемый – 24). Это легко объясняется спецификой публицистического текста, который тяготеет к описанию конкретного события. Не случайно в абсолютном большинстве случаев fire появляется в коротких новостных сообщениях: из 187 статей 105 относятся к рубрике под названием news. Статьи, реализующие словесную модель ‘Uncontrolled Destructive Burning’ и посвященные описанию конкретного пожара, занимают достаточно важное место в данном разделе, что и приводит к частотности употребления ЛСВ 2.1 существительного fire. Вторым по частотности употребления является ЛСВ 2.2. Он реализуется, главным образом, в новостных сообщениях, где речь идет о конкретном вооруженном столкновении – тема, которая, как известно, является одной из наиболее актуальных для средств массовой информации. Интересно, однако, что данный ЛСВ чаще используется как ино сказание. Это связано с высокой частотностью в публицистическом дискурсе идиомы to come under fire, которая представляет собой заимствование из модели ‘Use of Firearms in a Military Conflict’ и в составе которой существительное fire реализует ЛСВ 2.2 [более подробно см. Смирнова, 2015b]. Эта идиома появляется в статьях различной тематики (в нашей подборке она зафиксирована во всех разделах за исключением travel) и систематически используется как выразительное средство оценки в ситуации, когда какое-либо событие или явление подвергается сокрушительной критике со стороны определенной группы членов данного сообщества. Безусловно, частотность реализации конкретных ЛСВ с отрицательным типом оценки в публицистике в определенный отрезок времени напрямую зависит от актуальности тех или иных событий. Так, в рассматриваемый нами период ЛСВ 4.4 глагола to fire встречается 29 раз, что представляет собой 26 % всех глагольных словоупотреблений. Тем не менее, это вряд ли можно считать свидетельством широкой употребимости данного ВЗ в газетных статьях. Дело в том, что на момент проведения исследования очень популярным было телевизионное шоу The Apprentice, участники которого должны были продемонстрировать навыки организации бизнеса. Участники, по каким-либо причинам оказавшиеся не на высоте, «подвергались увольнению», в связи с чем фраза «You are fired!» неоднократно появлялась на страницах газеты The Independent в рубрике arts – entertainment. Таким образом, в отличие от всех предыдущих расмотренных нами ВЗ, которые встречались в статьях, посвященных целому ряду конкретных событий, ЛСВ 4.4 использовался преимущественно в текстах, описывающих данную телепередачу. Этот факт позволяет предположить возможность значительного частотности сокращения его появления в публицистических статьях при снижении популярности телевизионного шоу The Apprentice. Что касается архетипического fire (ЛСВ 3), то, как и следовало ожидать, в публицистике оно практически не представлено. В статьях за исследованный нами период оно появляется всего один раз, причем присутствует лишь в интертекстуальной ссылке. Это вполне объяснимо природой публицистического текста. Газетная статья всегда стремится к однозначности оценки, в связи с чем полноценная реализация архетипа, который по определению всегда амбивалентен, в публицистике вряд ли возможна. Не случайно также и то, что единственная статья, в которой появляется ЛСВ 3, принадлежит к рубрике voices, где собраны небольшие аналитические статьи, посвященные различной проблематике. В аналитических статьях, в отличие от новостных сообщений, может проявляться определенная доля амбивалентности, в связи с чем появление здесь ЛСВ 3 представляется более вероятным. В художественной прозе ситуация несколько иная. В табл. 2 приводится сводная схема всех случаев употребления суще Сводная схема употреблений лексемы fire в романах нобелевских лауреатов Таблица 2 SENSE 1 (positive, controlled) № of occurrences in the text D. Fig. SENSE 2 (negative, uncontrolled) № of occurrences in the text D. Fig. FIRE 1 [N, U]FIRE 2 [N, U] → 1.1 [N, С] to start a fire4 → (1) [V, TR] to fire bricks, bread, pottery → 1.2 [N, С] to build / lay a fire (in the fireplace)→ 2.1 [N, С] to die in a fire → (3) [V, TR] to fire a village → 2.2 [N, U] to open/ exchange/ cease fire → (4) [V, TR] to fire a gun =˃ (4.1) [V, TR] to fire a rocket ˃˃˃ (4.1.1) [V, TR] to fire a ball → (2) [V, TR] to fire a furnace / a boiler =˃ (4.2) (elliptical) to fire at / on (target)43022SENSE 3 (archetypal) № FIRE 3 [N, U] 10 → 3.1 [N, С] an inner fire=˃ (2.1) [V, TR] to fire the engine ˃˃˃ (2.1.1) [V, INTR] the engine fires → 1.3 [N, С] to install / fit an electric / gas fire → 1.4 [N, U] (in jewelry) to exhibit / increase fire TOTAL TOTAL =˃ (4.3) [V, INTR] a gun fires =˃ (4.4) [V, TR] to fire an employee 15 TOTAL11 TOTAL298 Семасиология и семантика ствительного и глаголов fire в восьми романах англоязычных нобелевских лауреатов по литературе («Mr Sammler’s Planet» (S. Bellow), «The Good Earth» (P. Buck), «Waiting for the Barbarians» (J. M. Coetzee), «The Conservationist» (N. Gordimer), «Kim» (R. Kipling), «Work of Art» (S. Lewis), «East of Eden» (J. Steinbeck), «Grapes of Wrath» (J. Steinbeck)) с распределением по конкретным ВЗ. Для того чтобы было проще проводить компаративный анализ с публицистикой, мы попытались подобрать тексты так, чтобы количество словоупотреблений в текстах обоих жанров было примерно одинаковым: 294 – в газетных статьях (187 статей за 15 дней) и 298 – в восьми романах. Первое, что бросается в глаза при взгляде на приведенную схему, – это иное распределение ВЗ по типу оценки. Если в публицистике доминировали отрицательные ЛСВ, то в романах наблюдается более или менее равномерное распределение ВЗ между двумя противоположными полюсами оценочной шкалы (ЛСВ 1 и его производные – 172, ЛСВ 2 и его производные – 115). В нашей подборке перевес оказывается на стороне ЛСВ с положительным типом оценки, однако при иной проблематике текстов общий результат может смещаться в сторону отрицательного полюса. Важно то, что ЛСВ 1 и его производные представлены в жанре романа намного более широко, чем в публицистике. Чаще встречается и архетипическое fire (11 случаев употребления из 298), хотя и здесь этот ВЗ остается достаточно редким. Более или менее равномерное распределение ВЗ по типу оценки можно объяснить особенностями проблематики художественных текстов. Переживание положительных эмоций здесь так же важно, как и описание негативных аспектов опыта: любой отрицательной ситуации в романе противопоставляется некая положительная модель – хотя бы как нереализованный идеал, к которому стремится один из персонажей. Ценностный конфликт в художественной литературе всегда амбивалентен и не имеет однозначного решения, в связи с чем оба полюса оценочной шкалы оказываются важны с небольшим смещением в ту или иную сторону в зависимости от характера проблематики каждого конкретного текста. Рассмотрим отрывок из романа Сола Беллоу «Планета мистера Сэммлера»: 2. That is to say that horror, crime, murder, did vivify all the phenomena, the most ordinary details of experience. In evil as in art there was illumination. It was, of course, like the tale by Charles Lamb, burning down a house to roast a pig. Was a general conflagration necessary? All you needed was a controlled fire in the right place. Still to ask everyone to refrain from setting fires until the thing could be done in the right place, in a higher manner, was possibly too much. And while Sammler, getting off the bus, intended to phone the police, he nevertheless received from the crime the benefit of an enlarged vision. (Bellow, 2004. Р. 8) В данном отрывке представлены размышления мистера Сэммлера после того, как он стал свидетелем карманной кражи в автобусе. Действия вора-карманника произвели на него неизгладимое впечатление и, выходя из автобуса, он пытается разобраться в своих чувствах. Сразу же обращает на себя внимание неоднозначность оценки только что пережитого опыта. Зло сопоставляется здесь с искусством, поскольку приводит к переоценке ценностей, позволяя по-иному посмотреть на привычные обыденные вещи. Ощущая необходимость изменений и обновления общественных ценностей, герой, тем не менее, задается вопросом о правомерности озарения, полученного такой дорогой ценой. Интересующее нас слово fire появляется в данном отрывке два раза, причем в разных вариантах значения. В первом случае – a controlled fire in the right place – реализуется ЛСВ 1, на что указывает появление в ближайшем окружении слова таких ЛСМ, как controlled и right. Во втором случае – to refrain from setting fires – реализуется ЛСВ 2, что подтверждается типом вводящего контекста: глагол to refrain from предполагает нежелательность выраженного герундием действия, которое воспринимается как источник опасности. Оба ЛСВ употребляются здесь иносказательно, т. к. речь идет не об использовании fire-стихии как таковой, а о различных способах реформирования общественного устройства. ЛСВ 1 используется как средство иносказательного моделирования гипотетической ситуации, представляющей собой положительную модель развития общества, т. е. своего рода идеал, к которому стремится персонаж: контролируемое fire в нужном месте (без риска возникновения пожара) как источник света (illumination) и тепла уподобляется здесь толчку, приводящему к положительной динамике общественных изменений без риска быть поглощенным волной социального насилия. Ему противопоставляется ЛСВ 2, которое задает иную модель, реализуемую большинством современных герою революционеров: использование насильственных методов с целью уничтожения существующего порядка сопоставляется с деятельностью поджигателей и оценивается отрицательно как неоправданно ставящая под угрозу жизнь и благополучие многих членов общества. Столкновение этих двух моделей происходит и в цитате из рассказа Ч. Лэма: burning down a house to roast a pig – неконтролируемое, представляющее собой серьезную угрозу fire (burning down a house – ‘Situation of Uncontrolled Destructive Burning’), используемое в утилитарно-бытовых целях для приготовления пищи (to roast a pig – ‘Situation of Controlled Burning Used for Utilitarian Purposes’) становится метафорой цели, которая заведомо не оправдывает средства. Сознательная правомерность одной и подсознательная притягательность другой модели создают эмоциональное напряжение, которое иносказательно оценивается за счет противопоставления двух различных ЛСВ слова fire, каждый из которых вызывает ассоциации с определенной ситуативной моделью опыта. Таким образом, оба полюса оценки здесь одинаково важны и именно их противопоставление лежит в основе ценностного конфликта, что приводит к появлению в тексте как ЛСВ 1, так и ЛСВ 2 слова fire. В публицистике такое структурирование проблемной ситуации вряд ли будет возможно, так как газетные статьи более или менее четко распределяются по типу эмоционально-оценочного отношения к проблеме со значительным перевесом в сторону негативных аспектов опыта, в связи с чем ЛСВ 2 и его производные намного более частотны, чем ВЗ с положительным типом оценки. Еще одна особенность художественных прозаических текстов по сравнению с публицистикой заключается в более редком появлении иносказаний. Если в рассмотренных нами газетных статьях иносказания представляют собой 24 % от всех случаев употребления (71 из 294), то в романах их количество снижается до 5 % (15 из 298). Такая разница вновь объясняетя природой соответствующих речевых жанров. Иносказание всегда связано с заимствованием какой-либо словесной последовательности из одной ситуативной модели в другую с целью повышения художественной выразительности текста [Коновалова и др., 2014]. Встраиваясь в структуру целевого текста, иносказание сохраняет при этом связь с ситуацией-источником, благодаря чему возникает ощущение двойственности, придающее тексту особую эмоциональную окраску. В публицистике этот прием используется достаточно широко: газетные статьи всегда посвящены описанию конкретных событий, в связи с чем иносказание представляет собой наиболее эффективный способ придания тексту выразительности. Роман, в меньшей степени привязанный к конкретным событиям, происходящим во внешнем мире, представляет собой совокупность художественых образов, обладающих метафорической природой. Двойственность заложена в самой природе художественного образа, который представляет собой метафорическое переосмысление некоего психического состояния с целью систематизации различных аспектов опыта. В таких случаях слово fire хоть и полностью принадлежит ситуации и не является иносказанием, однако, способствует созданию большей выразительности текста за счет включенности в структуру определенного художественного образа. Рассмотрим, как это происходит, на примере романа американского писателя Джона Стейнбека «Гроздья гнева», в котором описывается вынужденный переезд семьи Джоудов с севера на юг страны, в Калифорнию, в поисках работы и связанные с этим трудности. В Калифорнии надежды на спокойную обеспеченную жизнь рушатся, так как вопреки ожиданиям членам семьи удается найти лишь временную, сезонную, причем очень Семасиология и семантика низкооплачиваемую работу. Гонка за выживание на чужой земле приводит к переоценке ценностей: происходит распад индивидуальной семьи и формирование нового человеческого братства угнетенных, основанного на принципах равенства и взаимопомощи. Миссис Джоуд как хранительница семейного очага очень тяжело переживает этот переход, пытаясь противостоять угрозе распада собственной семьи. В конце концов, к ней все же приходит настоящее понимание происходящих изменений, сопровождающееся формированием новой системы ценностей: 3. Ma walked to the door and stood looking out. The stars were paling in the east. The wind blew softly over the willow thickets, and from the little stream came the quiet talking of the water. Most of the camp was still asleep, but in front of one tent a little fire burned, and people were standing about it, warming themselves. Ma could see them in the light of the new dancing fire as they stood facing the flames... [Steinbeck, 2000. Р. 502]. Созерцание группы людей вокруг костра маркирует здесь момент зарождения у миссис Джоуд новой ценностной системы, которая еще окончательно не сформировалась и на данном этапе представляет собой скорее эмоциональное переживание, чем четко структурированную модель. Именно поэтому автор предпочитает передать его не эксплицитно – в монологе, а имплицитно – в описании впечатлений героини от созерцания утреннего пейзажа. Внимание героини привлекает группа людей, собравшихся вокруг костра. Это молчаливое единение греющихся у огня людей становится символом возникновения нового надличностного мировоззрения. Слово fire играет здесь очень важную роль, так как представляет собой как бы центр формирующегося братства. Благотворное fire как источник света и тепла превращается здесь в олицетворение надежд на лучшее и служит своеобразным средством оценки новой ценностной системы, которая преодолевает ограниченность традиционных индивидуально-семейных ценностей. Очевидно, что существительное fire в данном отрывке реализует ЛСВ 1, который используется здесь в буквальном смысле, т. к. относится к физической сфере опыта. Тем не менее, само описание утреннего пейзажа и людей, собравшихся вокруг костра, представляет собой художественный образ, являющийся результатом метафорического переосмысления определенного эмоционального переживания. Метафорическая природа художественного образа сама по себе придает тексту глубину и выразительность, в результате чего использование иносказания как стилистического приема в романе часто оказывается излишним. Что касается архетипа, то, как мы уже отмечали выше, этот ВЗ достаточно редко встречается в романах (в нашей подборке текстов он составляет всего 3,6 % от всех случаев употребления fire). В некоторых текстах он используется для создания иронического эффекта за счет столкновения обыденного и поэтически-возвышенного мироощущения. Интересный пример в этом отношении представлен в романе Синклера Льюиса «Произведение искусства»: 4. The booming glory exalted him, and he paraded again, tossing his arms and chanting... And the sun god showered him with rays which clothed him in double glory as they were reflected from the red tin roof. The whistle of the 6:07 train from the Berkshires reduced Ora from cloud treader, bright with morning fire, to kindling splitter for the American House. Though he still murmured “Potent and terrible,” he was drawn to look over the coping at the actualities of provincial life... Below Ora, abysmal depths below, his brother, Myron Weagle, was watering the sidewalk with a despicable battered green can. Ora watched this tedious daily comedy with amused eyes. His generosity toward Myron was as much a part of his poet’s sovereignty as fire and potency and terribleness [Lewis, 1962. Р. 6–7]. Приведенная здесь сцена открывает роман, сразу же задавая ценностный конфликт, лежащий в основе всего текста и основанный на противопоставлении мировоззренческих позиций двух братьев, Оры и Майрона Уигл. Амбициозный Ора Уигл считает себя гениальным поэтом и презирает мещанство своего брата, стремящегося сделать карьеру в гостиничном бизнесе. В приведенном отрывке описывается момент вдохновения, когда Ора, активно жестикулируя, декламирует стихи собственного сочинения на крыше отцовского дома. Существительное fire выполняет важную функцию в моделировании ценностного конфликта, обеспечивая противопоставление двух ситуативных моделей. С одной стороны, архетипическое fire маркирует момент трансцендентального контакта с божественной силой, являющейся источником поэтического вдохновения и вызывающей у персонажа ощущение выхода за пределы собственной ограниченности. С другой стороны, появляющееся тут же словосочетание kindling splitter вызывает ассоциации с ситуацией использования огня в утилитарно-бытовых целях, которая становится здесь символом обыденной, повседневной действительности. Казалось бы, проблема заключается в том, что гениальная личность вынуждена влачить жалкое существование простого обывателя. Однако чрезмерная патетика в описании поэтического вдохновения Оры (booming glory exalted him; paraded; tossing his arms) и его отрыв от реальности (cloud treader; abysmal depths below), напротив, говорит об инверсии данного ценностного стереотипа. Весь роман представляет собой, по сути, утверждение противоположной ценностной модели, связанной с образом Майрона Уигла. Именно ему удастся полностью реализовать себя в любимом деле и создать настоящее произведение искусства – гостиничный комплекс своей мечты. Архетипическое fire, таким образом, является здесь маркером поэтического стиля, который в совокупности с рядом других лексико-семантических компонентов сообщает тексту чрезмерную возвышенность. Эта преувеличенная патетика передает ироническое отношение автора к своему персонажу и является средством инверсии ассоциируемого с ним ценностного стереотипа. В целом, появление архетипического fire в романе так или иначе связано с реализацией возвышенно-поэтического стиля или с отсылкой к проблемам религиозного дискурса. Это не случайно, так как архетип как ВЗ наиболее распространен именно в поэтической речи (табл. 3) и в текстах религиозного характера, в связи с чем его использование в романе часто приводит к созданию особого стилистического эффекта. Для выявления особенностей функционирования слова fire в поэзии нами были проанализированы 70 поэтических текстов различных англо-американских писателей XX в. Тексты отбирались методом сплошной выборки: главные критерии, предъявлявшиеся при отборе, – наличие в тексте хотя бы одного случая употребления существительного или глагола fire и принадлежность текста тому же временному промежутку, что и проанализированные в предыдущем параграфе романы (табл. 3). Сразу бросается в глаза высокая частотность архетипического fire, которое появляется 61 раз из 113, т. е. представляет собой 54 % от всех случаев употребления данной лексической единицы в нашей подборке текстов. Это объясняется повышенной эмоциональностью поэтических произведений, в основе которых всегда лежит неразрешимый ценностный конфликт, характеризуемый стиранием четких границ между конкретными моделями опыта. Рассмотрим конкретный случай реализации архетипа в поэтическом тексте на примере стихотворения «Fire on the Hills» Робинсона Джефферса (Robinson Jeffers) 1. В соответствие с теорией трехуровневой организации поэтического текста [Толочин, 2014], в основе любого стихотворения лежит какое-либо ценностное суждение, представленное, как правило, в заголовке и являющееся семантической базой всего произведения. В данном случае семантическую базу стихотворения можно сформулировать следующим образом: a fire is a rapidly spreading natural disaster that destroys vegetation, kills wild animals and endagers human security. Само стихотворение представляет собой инверсию данной семантической базы за счет отказа от стереотипной оценочности чисто человеческого восприятия. Стихотворение открывается описанием трагической сцены пожара, отдаленным свидетелем которого оказывается лирический герой: The deer were bounding like blown leaves // under the smoke in front of the roaring wave of the brushfire; // I thought of the smaller lives that were caught. Здесь происходит полное раскры 1 Jeffers R. Fire on the Hills. Available at: http://www. english.illinois.edu/maps/poets/g_l/jeffers/onlinepoems. htm. Семасиология и семантика Сводная схема употреблений лексемы fire в стихотворениях англоязычных поэтов ХХ в. Таблица 3 SENSE 1 (positive, controlled) FIRE 1 [N, U] → 1.1 [N, С] to start a fire → (1) [V, TR] to fire bricks, bread, pottery → 1.2 [N, С] to build / lay a fire (in the fireplace) → (2) [V, TR] to fire a furnace / a boiler =˃ (2.1) [V, TR] to fire the engine ˃˃˃ (2.1.1) [V, INTR] the engine fires → 1.3 [N, С] to install / fit an electric / gas fire → 1.4 [N, U] (in jewelry) to exhibit / increase fire TOTAL TOTAL SENSE 3 (archetypal) № FIRE 3 [N, U] 46 № of occurrences in the text D. Fig.61 SENSE 2 (negative, uncontrolled) FIRE 2 [N, U] → 2.1 [N, С] to die in a fire → (3) [V, TR] to fire a village → 2.2 [N, U] to open / exchange / cease fire № of occurrences in the text D. Fig.34→ 3.1 [N, С] an inner fire→ (4) [V, TR] to fire a gun=˃ (4.1) [V, TR] to fire a rocket ˃˃˃ (4.1.1) [V, TR] to fire a ball =˃ (4.2) (elliptical) to fire at / on (target)=˃ (4.3) [V, INTR] a gun fires =˃ (4.4) [V, TR] to fire an employee 19 TOTAL9 TOTAL113 тие семантической базы. Выбор животного не случаен: олень традиционно представляет собой символ трогательной беззащитной красоты и грации. Казалось бы, описываемая сцена призвана пробудить у читателя сочувствие к страданиям беззащитных, обреченных на гибель животных. Следующая строка, однако, вступает в конфликт с данным оценочным стереотипом: Beauty is not always lovely; the fire was beautiful, the terror// of the deer was beautiful... Здесь происходит переоценка традиционных представлений о красоте как абсолютном благе. Противопоставляя классические синонимы beautiful ↔ lovely, автор создает иную, выходящую за пределы обыденного человеческого восприятия, оценочную модель, утверждая наличие особой завораживающей красоты у всепоглащающей разрушительной силы fire. Далее инверсия ценностного стереотипа происходит посредством включения в текст еще одного ключевого компонента с амбивалентным типом оценки – an eagle: and when I returned // down the back slopes after the fire had gone by, an eagle // was perched on the jag of a burnt pine, // insolent and gorged, cloaked in the folded storms of his shoulders // he had come from the far off for the good hunting // with fire for his beater to drive the game; the sky was merciless // blue, and the hills merciless black, // the sombre-feathered great bird sleepily merciless between them. Появление хищной птицы, привлеченной обилием легкой добычи на пожарище, представляет собой метафору божественного присутствия. Это становится очевидным, если проанализировать ряд интертекстуальных соответствий с псалмом Асафа. В псалме fire представляет собой мощную разрушительную силу, подготавливающую грешную землю к пришествию Господа, дабы он мог вершить свой праведный суд. У Джефферса fire выполняет аналогичную функцию, подготавливая появление орла (with fire for his beater to drive the game). В описании самого орла также присутствуют скрытые ссылки на библейский текст: cloaked in the folded storms of his shoulders → it shall be very tempestuous round about him; gorged → if I were hungry, the fullness (Psalms 50: 2–12) 2. Орел, таким образом, становится здесь символом присутствия Бога на земле. С точки зрения традиционной морали, орел – так, как он описан в стихотворении – представляет собой скорее отрицательный, чем положительный образ – перед нами безжалостная хищная пресыщенная птица. Не случайно три раза повторяется слово merciless, устанавливая контраст с христианскими представлениями о милосердии Божьем. Казалось бы, этот суровый малопривлекательный персонаж является средством инверсии библейского текста. Последняя строка, тем не менее, говорит об обратном: 2 The Holy Bible: King James Version. New York: American Bible Society, 1939. Available at: http://www. gasl.org/refbib/Bible_King_James_ Version.pdf (accessed on 21/11/2015). I thought, painfully, but the whole mind, // the destruction that brings an eagle from heaven is better than men. Этот суровый безжалостный орел оказывается выше обыденной буржуазной морали, основанной на ограниченном человеческом представлении о добре и зле. Библейский текст, таким образом, здесь не отрицается, а переосмысляется и утверждается с новых позиций: the severe beauty of the destruction by fire reveals the inconceivable power of God’s righteous presence. Как мы видим, в контексте всего стихотворения слово fire приобретает особую функцию, преодолевая ограниченность однозначно отрицательной оценки, заложенной в семантической базе. Это говорит о том, что перед нами архетип, т. е. ЛСВ 3. Противопоставление ЛСВ 2 как элемента семантической базы и ЛСВ 3 как одного из ключевых компонентов текста приводит к созданию эмоционального напряжения и участвует в формировании ценностного конфликта. В целом, можно говорить о том, что установление контраста между ЛСВ с однозначным типом оценки, с одной стороны, и амбивалентным архетипом, с другой, является одним из средств формирования ценностного конфликта в поэтических произведениях. Что касается иносказаний, то в поэтических текстах они представлены шире, чем в романах (18 случаев употребления из 113, т. е. примерно 16 %). Для сравнения: в романах иносказания представляют собой всего 5 % от всех случаев употребления, в то время как в публицистике – 24 %. Большая частотность их использования в поэзии по сравнению с художественной прозой объясняется, по-видимому, повышенной эмоциональностью поэтического текста. Совмещение иносказания и художественного образа в рамках небольшого по объему стихотворения выглядит совершенно естественно. Например, в стихотворении Джеймса Уэлдона Джонсона «Братья» (James Weldon Johnson «Brothers») 3 именно реализация метафоры придает особую остроту ценностному конфликту, подчеркивая его двойственность: человек, вынужденный всю жизнь гореть в пламени греховного огня, разоженного обществом 3 Johnson J. W. Brothers. Available at: http://www.eng lish.illinois.edu/ maps/poets/g_l/johnson/poems.htm. Семасиология и семантика (Consuming me the fearful fires of lust, // Lit long ago, by other hands than mine), сжигается на костре в качестве наказания за те преступления, на которые его толкнула общественная несправедливость (Enough, the brute must die! // Quick! Chain him to that oak! It will resist // The fire much longer than this slender pine). Для поэзии характерен также приоритет основных ВЗ над метонимически производными (основные ВЗ – 65,5 %; производные ВЗ – 34,5 %). Для сравнения напомним, что в публицистике соотношение прямо противоположное и перевес на стороне производных ВЗ (основные ВЗ – 14 %, производные ВЗ – 86 %). Это можно объяснить особенностью проблематики поэтических текстов: лежащий в основе поэтического произведения ценностный конфликт намного более глобален и абстрактен и не сводится к описанию конкретного события в материальном мире. Отметим также редкость глагольных словоупотреблений в поэтических текстах (всего 9 случаев употребления из 113, т. е. примерно 8 %). Это может быть связано как с производной природой глаголов to fire (как мы уже говорили, поэзия тяготеет к использованию основных ВЗ), так и с приоритетом словесных моделей ‘Controlled Burning Used for Utilitarian Purposes’ и ‘Uncontrolled Destructive Burning’ над сценарием ‘Use of Firearms in a Military Conflict’ (в нашей подборке текстов эта ситуативная модель реализуется всего 5 раз). Приведенный здесь анализ жанровых особенностей словоупотребления лишь намечает перспективу для дальнейших исследований. Созданные нами схемы наглядно демонстрируют существование значительной разницы в статистическом распределении ВЗ между текстами, принадлежащими к различным речевым жанрам. Особенности словоупотребления зависят, безусловно, от характера конкретной, решаемой в тексте проблемы. Речевые жанры, как мы уже говорили выше, представляют собой типизацию проблем опыта, в связи с чем каждый жанр тяготеет к использованию определенной группы ЛСВ. Архетип, например, характерен для поэзии, а глагол to fire (4.2.1) – для публицистических текстов спортивной тематики. Использование ЛСВ, который не является типичным для данного речевого жанра, часто приводит в созданию особого стилистического эффекта. Этот вывод представляется нам принципиальным и позволяет говорить о целесообразности более широкого использования стилистических помет в толковых словарях. Условные обозначения «→» – метонимические расширения пер вого порядка «=˃» – метонимические расширения вто рого порядка «˃˃˃» – метонимические расширения третьего порядка D. – direct Fig. – figurative

Напиши аннотацию по статье

УДК 811.111 – 26: 81’373 А. Ю. Смирнова Санкт-Петербургский государственный университет Университетская наб., 11, Санкт-Петербург, 199034, Россия sandy.86@inbox.ru АНГЛИЙСКАЯ ЛЕКСЕМА FIRE В ПУБЛИЦИСТИКЕ, ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ПРОЗЕ И ПОЭЗИИ: К ВОПРОСУ О ЖАНРОВЫХ ОСОБЕННОСТЯХ СЛОВОУПОТРЕБЛЕНИЯ Статья посвящена проблеме жанровой специфики словоупотребления. Выявляются особенности функционирования английской лексемы fire в трех речевых жанрах – публицистике, художественной прозе и поэзии. На основе данных статистического анализа делается вывод о том, что вероятность реализации в тексте того или иного лексико-семантического варианта исследуемой лексемы напрямую зависит от жанровой принадлежности соответствующего текста. Речевой жанр представляет собой типизацию проблем человеческого опыта, в связи с чем в рамках каждого речевого жанра существует тенденция к употреблению определенного набора лексико-семантических вариантов слова. Это говорит о целесообразности более широкого использования стилистических помет в толковых словарях английского языка.

английские неологизмы хх в некоторые тенденции словообразования и функционирования. Ключевые слова: словообразовательная модель, неологизм. NEW COINAGES IN ENGLISH OF THE 21st CENTURY: SOME TENDENCIES IN WORD-FORMATION AND FUNCTIONING V. V. Eliseeva St. Petersburg State University 7–9, Universitetskaya nab., St. Petersburg, 199034, Russian Federation Th e article deals with word-formation patterns, which have been most dynamic in recent years. It is stated that the rate of the development in certain fi elds of human society can trigger some word-formation processes in corresponding semantic groups. Th e analysis of the new coinages resulted in fi nding out some new tendencies beside the regularity of use among word-formation patterns. Th e semantic changes in new words can also be described as compressed, which points out their dependence on the general progress in life. Refs 3. Keywords: word-formation pattern, coinage. Словообразование — довольно консервативная часть языковой системы, обеспечивающая постоянный процесс ее функционирования, но  экстралингвистические факторы тем не менее играют важную роль в  распределении ведущих тенденций в этой области. Несомненное ускорение темпа жизни в конце XX — начале XXI в. дает возможность предположить переход словообразовательных приоритетов к  моделям, обеспечивающим экономию языковых средств. Явную тенденцию к сжатию языковых форм отмечает и ряд зарубежных исследователей [1]. Логично предположить, что максимум экономии должен обеспечиваться моделями сокращения, конверсии, словослияния. Для подтверждения этого предположения нами были English Dictionary) [2]. Словарь Макмиллан (компьютерная версия) выбран для нашего исследования в связи с тем, что именно это издание позволяет с большой степенью надежности исключить из анализа эфемеризмы, так как в данном словаре представлены неологизмы, использованные разными авторами и в разнообразных широких контекстах. Таким образом, выводы основаны на материале общеязыкового характера. В рамках исследования не учитывались неологизмы, образованные путем аббревиации, поскольку эта словообразовательная модель предполагает наличие исходного словосочетания, то есть ряда основ, изначально связанных общим смыслом и требующих поэтому особого подхода при анализе. Неологизмы начала XXI в. охватывают различные сферы человеческой деятельности. Среди них довольно четко выделяются пять тематических групп. Наибольшее число новых слов, созданных за этот период (около 38% от всего материала) принадлежит группе, в которую входит лексика, связанная с новыми (в основном компьютерными) технологиями, а  также небольшое количество товарных знаков, устойчиво закрепившихся на рынке, и названий новых направлений в моде и дизайне. Так, неологизмы textonym (one of two or more words supplied by pressing a particular combination of keys on a mobile phone that uses predictive text = a technology that guesses a word before the user has fi nished typing it ‘одно из двух или более слов, предлагаемых при нажатии определенной комбинации клавиш мобильного телефона с функцией предугадываемого текста = технология, угадывающая слово еще до того, как пользователь набрал его полностью’), to jailbreak (to unlock the operating system of a mobile phone or other device so that it can run soft ware which it is not normally authorized to use because of restrictions imposed by the device’s manufacturer ‘вскрыть операционную систему мобильного телефона или другого устройства с целью несанкционированного использования такими устройствами программы, изначально не предусмотренной изготовителем’), clicktivism (the use of the Internet as a tool for infl uencing public opinions or achieving political or social aims ‘использование Интернета в качестве инструмента влияния на общественное мнение или с целью достижения каких-либо политических или социальных целей’) — принадлежат к «компьютерной» лексике, а слова bitcoin (an electronic currency created for use in online transactions ‘электронные деньги, созданные для использования в качестве онлайн платежей’), skeuomorphic (a skeuomorphic design includes features which make a new thing look older or more familiar; based on Greek skeuos, meaning ‘container’ or ‘tool’, and morphe meaning ‘shape’ or ‘form’ ‘дизайн, использующий приемы, позволяющие новому изделию выглядеть более старым или более привычным; основано на греч. skeuos со значением «вместилище» или «инструмент» и morphe со значением «очертания» или «форма»’), coatigan (a long knitted jacket with long sleeves which is worn over other clothes and looks similar to a coat ‘длинный вязаный жакет с длинными рукавами, который носят поверх другой одежды; выглядит как пальто’), onesie (a one-piece item of clothing made of soft material and covering the arms, legs, feet and body, usually worn for sleeping or relaxing ‘предмет одежды, сшитый из мягкого материала, покрывающий руки, ноги и тело целиком; обычно надевается для сна или отдыха’) связаны с модой и дизайном.отношения». В нее входят такие слова, как solopreneur (a business owner who works and runs their business alone ‘предприниматель, в одиночку ведущий свое дело’), to frostjack (to steal a car which has been temporarily left with the engine running so that it warms up in very cold weather ‘украсть автомобиль, при очень холодной погоде оставленный на короткое время с работающим для прогрева двигателем’), to glitterbomb (to protest about something by throwing glitter (= very small shiny pieces of metal or plastic) over a person at a public event ‘протестовать против чего-либо, публично забрасывая коголибо очень мелкими блестящими кусочками металла или пластика’). На третьем месте по количеству слов (22%)  — лексика, связанная с  досугом, спортом, искусством и литературой. Среди этих неологизмов — micro-fi ction (a style of literature in which stories are extremely short and oft en consist of less than 300 words ‘литературный стиль, предусматривающий очень короткие рассказы, часто состоящие менее чем из 300 слов’), selfi e (a photograph of you taken by yourself, usually for use in social media ‘фотоснимок самого себя, обычно сделанный для выкладывания в социальных сетях’), lomography (a creative, experimental form of photography using fi lm and an analogue camera ‘творческая экспериментальная форма фотографии с использованием пленки и аналоговой камеры’), to medal (to win a medal by coming fi rst, second or third in a competition ‘завоевать медаль за первое, второе или третье место в соревновании’). Специальных терминов отраслей, не связанных с  компьютерными технологиями, довольно мало, около 11%. Среди них: biomimicry (the study of systems and substances used in nature in order to fi nd solutions to other human and technical problems ‘изучение систем и веществ, используемых в живой природе с целью решения проблем, связанных с человеком и техникой’), irisin (a hormone which can reproduce the health benefi ts of exercise and a good diet ‘гормон, способный поддерживать положительный эффект, производимый на здоровье физическими упражнениями и хорошим питанием’). Такое малое количество слов, по определению не содержащих коннотативного компонента, также может служить косвенным доказательством ведущей роли эмоциональной составляющей при образовании неологизмов последних лет. На последнем месте (около 6%)  — лексика из  области политики (Brexit  — the departure of the United Kingdom from the European Union ‘выход Соединенного Королевства Великобритании из Европейского союза’) и экологии (rewilding — a form of conservation which aims to return areas of land to their natural wild state, especially by reintroducing animal species previously found there ‘форма консервации с целью возвращения участков земли в их естественное состояние дикой природы, преимущественно путем реинтродукции видов животных, ранее обитавших на этой территории’). Как видим, тематика неологизмов подтверждает связь появления новых слов с  наиболее изменчивыми и  динамично развивающимися отраслями человеческой деятельности. Рассмотрим основные словообразовательные модели новой лексики начала XXI в. Количественные подсчеты показывают, что наиболее активными в  этот период были три словообразовательные модели: словосложение и аффиксация (по 25% слов) и словослияние (30%). Конверсия и сокращение составляют 8% и 4% соответсии в выборке не представлена совсем. Интересно, что, по данным В. И. Заботкиной [3], примерно такое же соотношение словообразовательных способов отмечалось и в 80-е годы XX в.: на долю аффиксации приходилось около 24%, словосложения — 29,5%, конверсия выявлялась в 3% случаев. На первый взгляд, широкое использование аффиксации и словосложения противоречит высказанному выше предположению о стремлении к сжатию формы при образовании неологизмов. Однако анализ материала выявляет существенное преобладание суффиксов -ing и  -ism при образовании новых слов, что может указывать на стремление к обобщению понятия. Последнее хорошо видно в неологизмах motherism (prejudice or lack of respect towards women who stay at home to look aft er their children and do not go out to work ‘предубеждение или недостаточное уважение по отношению к  не работающим женщинам, занятым только уходом за детьми‘), rewilding, skinvertising (a form of advertising in which someone is paid to have a tattoo which advertises a product or service ‘форма рекламной деятельности, при которой нанятый работник делает себе татуировку, рекламирующую данный товар’) и  т. д. Помимо этих аффиксов, в  материале встретился и  уменьшительный суффикс -ie (onesie). Немногочисленные префиксы, содержащиеся в новых словах (micro-, over-, omni-), можно объединить в  группу, содержащую сему «предельность размера»: micro-fi ction, to overclock (to make changes to a computer so that it operates faster than the manufacturer intended ‘вносить изменения в компьютер с тем, чтобы он работал быстрее, чем предусмотрено производителем’), omnishambles (something that is very badly organised and is ineff ective in every possible way ‘нечто, очень плохо организованное и  абсолютно неэффективное’). Таким образом, удлинение основы при аффиксации компенсируется усилением в семантическом плане за счет использования минимального средства введения новых сем. Среди неологизмов, созданных по модели словосложения, значительно преобладают те, в составе которых хотя бы одна из основ содержит эмоционально-оценочный компонент: hate-watching (the activity of watching a television programme that you think is bad because you get enjoyment from criticizing it ‘просмотр телепрограмм, которые вы считаете плохими, с целью извлечения удовольствия от их критики’), to glitter-bomb. Встреченные примеры на соположение основ со взаимоисключающими оценками подтверждают наличие экспрессивности в композите-неологизме: humblebrag (a statement in which you pretend to be modest but which you are really using as a way of telling people about your success or achievements ‘утверждение, скромное по форме, но в действительности направленное на то, чтобы сообщить людям о своем успехе или достижении’). Таким образом, можно сделать вывод, что в области формы принцип сжатия не является доминирующим, поскольку 50% неологизмов образованы путем развертывания исходной основы. Однако в области содержания нельзя не учитывать и явной тенденции к эмоциональному усилению новых слов. Среди другой половины новой лексики явно преобладает модель словослияния. Остановимся на ней подробнее. Основная особенность, выделяющая словослияние среди других словообразовательных моделей английского языка  — это нерегулярность составляющих элеизводящих основ, причем количественные характеристики таких фрагментов могут варьироваться от полной основы (в одном из элементов) до нескольких букв, например: coatigan < coat+cardigan; skinvertising < skin+ advertising; to frostjack < frost +hijack; ecocide < ecology+ suicide (damage to or destruction of the natural environment, especially as caused by human activity such as pollution, acts of war, etc ‘угроза окружающей среде или ее уничтожение, особенно вызванная такими видами человеческой деятельности, как загрязнение атмосферы, военные действия и т. д.’); sharent < share+parent (a parent who regularly uses social media to communicate a lot of detailed information about their child ‘родитель, регулярно размещающий в социальных сетях подробные рассказы о  своем ребенке’). Важным отличием слов-слитков является их способность к максимальной компрессии смысла, возникающей при соединении фрагментов производящих основ. В отличие от словосложения, смыслы исходных основ не просто дополняют друг друга, но  переплавляются в  новое значение, не сводимое к  сумме значений составляющих. Происходит процесс, близкий к  фразеологизации, когда в результате словообразования возникает новая единица с усложненным смыслом и повышенной экспрессивностью. Так, в неологизме sharent соединяются фрагменты двух основ — share ‘делиться’ и  parent ‘родитель’, не содержащих эмоционально-оценочных сем. Однако при слиянии смысл неологизма усложняется, получая дополнительные смыслы (общение в социальных сетях, похвальба и т. д.). В составе нового слова появляется эмоционально-оценочный компонент. Несколько сложнее процесс формирования нового смысла проходит в примере Titanorak (a person who has a keen interest in the history connected with the sinking of the passenger liner  RMS Titanic in 1912 ‘человек, активно интересующийся историей катастрофы пассажирского лайнера «Титаник» в 1912 г.’). Слово образовано из фрагмента имени собственного «Титаник», нередко употребляющегося в значении «нечто гигантское или сверхмощное», и  фрагмента слова anorak (‘теплая куртка’), также имеющего переносное значение в разговорном стиле — ‘someone who is very interested in something that most people think is boring or not fashionable’ ‘некто, активно интересующийся чем-то, что большинство считает скучным или немодным’. Это значение, существующее уже с 80-х годов XX в., связано с тем, что куртки такого фасона носили так называемые «trainspotters» — участники игры, воспринимаемой большинством людей как скучное занятие занудных и малоприятных мужчин. В неологизме Titanorak появляется, таким образом, эмоционально-оценочная коннотация, отражающая насмешливо-отрицательное отношение к представителям этой группы людей. В ряде случаев обнаруживается повторное использование одного и того же произвольного фрагмента производящей основы в  неологизмах одной тематической группы. Так, например, фрагмент -ceutical принимает участие в образовании словхарактеристик товаров для здоровья (cosmeceutical; nutraceutical). Данный фрагмент представляет собой произвольную часть слова pharmaceutical (relating to the production or sale of medicines and drugs used for treating medical conditions ‘относящийся к производству и продаже лекарств и лечебных препаратов’), но участвуя в образовании ряда слов со сходным значением, выполняет функцию, свойственную обычно суффиксам. Аналогичный процесс происходит в словах с элементом -rexia (drunkoreвстречались и ранее — наиболее известным примером служит ряд слов с элементом -holic (bookaholic ‘книгоголик’; workaholic ‘трудоголик’; computeroholic ’компьютероголик’), — но они носили единичный характер. В последнее десятилетие, однако, указанное явление приобретает характер словообразовательной тенденции. Это дает возможность предположить, что мы наблюдаем образование квазисуффиксов, которые, при условии их широкого употребления, могут перейти в разряд новых полноценных аффиксальных морфем. Тенденция к сжатию материальной формы при словослиянии прямо отвечает стремлению к  максимальной выразительности на минимальном языковом пространстве. Одновременно происходит усиление экспрессивности слова, в  значительной степени именно за счет использования нерегулярных словообразовательных элементов. Лексика, образованная по модели словослияния, в  приблизительно равных количествах встречается в следующих тематических группах: «Новые технологии» (clicktivism, twitchfork — an aggressive form of organized protest via the Twitter short messaging service, or via other kinds of social media ‘агрессивная форма организованного протеста через Твиттер или другие виды социальных сетей’); «Общественные отношения» (sharent; frostjack); «Досуг» (Titanorak; showmance — a romantic relationship between two members of the cast of a play, fi lm or television series, especially a relationship that ends when the play, series, etc fi nishes ‘романтическая связь между двумя членами труппы или съемочной группы, особенно та, которая заканчивается одновременно с завершением работы над пьесой, фильмом, сериалом и т. д.’). Единичные примеры слитков регистрируют группы «Термины» (caxirola — a percussion instrument used by football fans which makes a rattling sound when shaken ‘ударный инструмент, используемый футбольными болельщиками, издающий звуки, похожие на звук погремушки’) и «Политика и экология» (Brexit). Из приведенных примеров видно, что практически во всех случаях словослияния реализуется принцип языковой экономии и наблюдается повышенная экспрессивность новых лексических единиц. Количественное преобладание в выборке такого нерегулярного и традиционно периферийного способа, как словослияние (напомним, что по данной модели образовано 30% неологизмов), весьма красноречиво указывает на сжатие не столько в области формы, сколько в области содержания со значительным усилением роли эмотивного компонента. Как отмечалось выше, материалом исследования послужили неологизмы, в  большей или меньшей степени уже закрепившиеся в  языковом узусе. Дополнительным подтверждением тому служит и то, что более 50% новых слов выступают в качестве основ при дальнейшей словообразовательной деривации. Здесь картина использования словообразовательных моделей выглядит уже иначе. Около 60% дериватов образовано с помощью аффиксации, полностью отсутствуют словослияние и словосложение. Вместо этого существенную роль начинают играть конверсия (около 19%) и реверсия (20%). Аффиксация активно действует на всех ступенях деривации, вне зависимости от характера производящей основы. Это может быть сложная основа, как glitterили результат словослияния, как lomography, на дальнейших ступенях образующего производные lomographer и  lomographic. Распространена аффиксация и  на третьей ступени деривации, когда аффикс добавляется к основе, образованной на предыдущем этапе, как это происходит, например, с основой hatewatching, сначала подвергшейся реверсии. Затем основа-результат реверсии получает новый аффикс, вследствие чего образуется слово hatewatcher. Конверсии подвергаются главным образом сложные основы, например глагольная основа frostjack, переходящая в существительное той же формы. Параллельно эта глагольная основа подвергается аффиксации, образуя существительное frostjacker. При дальнейших деривационных шагах возможна конверсия новой основы, полученной на предыдущей ступени деривации. Примером может служить словообразовательное гнездо слова lifelogging (the activity of producing a continual record of your everyday life by carrying a portable camera and/or other digital device around with you ‘непрерывная запись своей повседневной деятельности с помощью портативной камеры и/или другого цифрового устройства’). Вначале основа-неологизм подвергается реверсии. Полученная таким образом глагольная основа to lifelog конвертируется в существительное. В то же время с помощью аффиксации этой глагольной основы образуется производное слово lifelogger. Реверсия, как и  следует из  ее определения, проходит в  словах, конечный элемент которых содержит суффикс. В таком случае происходит отсечение этого суффикса с предсказуемым образованием новой, как правило глагольной, основы. Например, основа phubbing (the activity of being impolite in a social situation by looking at your phone instead of paying attention to the person you are with ‘невежливое поведение в обществе, когда человек смотрит в свой телефон, не обращая внимания на спутника’), образованная словослиянием (phone+snub), в процессе реверсии дает глагол to phub, который на дальнейших ступенях деривации служит основой для аффиксального образования phubber. Подобным же образом сложная основа crowdfunding (the activity of getting a large group of people to fi nance a particular project, especially by using a website where people can make contributions ‘обращение к большим группам людей с призывом финансировать какой-либо проект, особенно посредством размещения призыва на вебсайтах, через которые можно делать взносы’) посредством реверсии образует глагол to crowdfund, а на следующей ступени и его производное crowdfunder. По-видимому, перегруппировка в иерархии при втором и последующих деривационных шагах и резком повышении роли конверсии и реверсии может указывать на сохранение тенденции как к сжатию формы, так и к изменению семантического объема производящей основы в сторону его углубления на всех этапах деривационного процесса. В целом наблюдение за новейшей лексикой английского языка дает возможность отметить достаточно устойчивую тенденцию к повышению роли эмоциональной составляющей при производстве новых слов и  к некоторой перегруппировке в иерархии словообразовательных способов.1. Kemmer S. Types of word formation process. 2010. URL: http://www.ruf.rice.edu/~kemmer/words/ wordtypes.html (дата обращения 05.01.2014) 2. Macmillan English Dictionary. URL: htpp://www.macmillandictionary.com/buzzword/recent.html 3. Заботкина В. И. Новая лексика современного английского языка. М.: Высшая школа, 1989. 125 с. Статья поступила в редакцию 16 июня 2014 г. К о н т а к т н а я и н ф о р м а ц и я Елисеева Варвара Владимировна — кандидат филологических наук, доцент; varyel@gmail.com Eliseeva Varvara V. — Candidate of Philology, Associate Рrofessor; varyel@gmail.com

Напиши аннотацию по статье

2015 ВЕСТНИК САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКОГО УНИВЕРСИТЕТА Сер. 9 Вып. 1 ЯЗЫКОЗНАНИЕ УДК 81-22  В. В. Елисеева АНГЛИЙСКИЕ НЕОЛОГИЗМЫ ХХI В. : НЕКОТОРЫЕ ТЕНДЕНЦИИ СЛОВООБРАЗОВАНИЯ И ФУНКЦИОНИРОВАНИЯ Санкт-Петербургский государственный университет, Российская Федерация, 199034, Санкт-Петербург, Университетская наб., 7–9 В статье рассматриваются словообразовательные способы, наиболее активно действующие в английском языке в последние годы. Отмечается связь между темпами развития той или иной сферы человеческой деятельности и активностью словообразовательного процесса внутри соответствующих тематических групп. Исследуемый материал показал, что в образовании неологизмов в начале XXI в. прослеживаются определенные тенденции не только в  области формы, но и в  области содержания,  — стремление к компрессии, по всей видимости связанное с общим ускорением темпа жизни. Библиогр. 3 назв.

антропологические корреляты межзрачкового расстоыаниыа медицинские физиогномические и психологические приложения. Ключевые слова: интеллектуальная культура коми, традиции просвещения, христианизация, перевод, двуязычный текст. А. Kotylev. Ethno-cultural identification of Komi intellectual XIX century. Life and Works of G.S. Lytkina George S. Lytkin was the first representatives of the Komi people that become scientists of Russian level. However, he remained faithfulness to his native culture. His main task was the return of the Komi culture of its primordial: Heritage Christian educator of XIV century of Stephen Perms. Lytkin created a unique bilingual work that is both monograph, textbook and a dictionary. Keywords: intellectual culture Komi, tradition of Enlightenment, Christianization, translation, bilingual text. © Котылев А. Ю., 2015 Во второй половине XIX столетия начинается «культурное пробуждение» коми народа, выразившееся в появлении ряда «выходцев» – творческих людей, сумевших получить высшее, столичное образование и войти в состав российской (а затем и международной) интеллектуальной элиты. Между этими людьми (Г.С. Лыткин, К.Ф. Жаков, В.П. Налимов, П.А. Сорокин) прослеживается некоторая преемственность, объясняющаяся не только связями внутри землячества, но и особым отношением к народу коми. Представляется, что осмысление судеб своего народа, попытки предвидеть его будущее и предсказать возможные пути его развития отчасти предопределили идейную близость этих мыслителей, в сущности, очень разных по своим взглядам и научным концепциям. В этой связи интересно рассмотреть творческий путь основоположника данной традиции, проторившего дорогу из коми провинции в столицу страны, поставившего вехи, по которым затем пошли другие. Георгий Степанович Лыткин (6 июня 1835 – 4 апреля 1907 гг.) – первый коми учёный, калмыковед, фольклорист, просветитель, поэт, один из создателей коми художественной литературы – родился в уездном городке Усть-Сысольске Вологодской губернии в купеческой семье. После смерти отца и раздела имущества семья была фактически разорена. Таким образом, своим успехам на поприщах образования и науки Лыткин был обязан не семейному состоянию, но исключительно собственным трудам и талантам. Уже это сближает его со следующими поколениями коми интеллектуалов. В XVIII–XIX веках Усть-Сысольск становится основным культурным центром народа коми-зырян, заменяя в этом качестве бывшую столицу Пермской епархии, владычный городок Усть-Вымь, превратившийся в обычное село. Уездную элиту составляли представители чиновничества и купечества, а также учителя и священнослужители. К новому этапу формирования самосознания коми народа имели отношение прежде всего представители двух последних категорий. В Усть-Сысольске того времени доминировали три языка: церковнославянский (для богослужений), русский (для общественных, присутственных мест) и коми-зырянский (сысольский диалект, надо полагать, преобладавший в повседневном и семейном общении). Г.С. Лыткин указывает, что в детстве он практически не владел ни русским языком, который ему тогда представлялся языком «учителей» – преподавателей училищ, ни церковным, который был непонятной основой звучания притягательных и таинственных для ребёнка богослужений [6, с. 1, 2]. Для юного зырянина получение образования в родном городе обернулось первым социокультурным кризисом (семиотическим, в первую очередь, но также мировоззренческим): пришлось пробиваться через непонятную ему систему смыслов, изложенных на малознакомых языках. Эти воспоминания показывают, что Лыткин первым из «выходцев» Коми края начал проходить характерную цепочку жизненных кризисов, в частности, языковой [9, c. 144–162]. Одним из основных стимулов своей жизнетворческой активности он называет как раз желание пробиться к ролям священника и учителя, для того чтобы овладеть обозначающими высший статус языками. Образовательная иерархия, через которую прошёл Г.С. Лыткин, включала в себя две низших (собственно усть-сысольских) ступени, которые и дались представителю коми народа тяжелее всего. В Вологодской гимназии он чувствовал себя уже увереннее, найдя общие интересы даже с отдельными её преподавателями. Некоторые из них тоже были озабочены проблемой несовпадения организации образования на коми окраине губернии с официальными представлениями на этот счёт. В том же направлении развивалась мысль других представителей российской элиты, причём как светской, так и церковной. Путешественники по северу называли коми «лесным народом», отмечая его приверженность архаическим обычаям [2, c. 106-107, 341-347]. Здесь, конечно, можно увидеть влияние романтического миропредставления с его установками на обнаружение диких, изначальных культур. Отдельные представители церкви прямо обвиняли коми-зырян в язычестве, видя противоречие между качеством их храмов и приверженностью древним обычаям. Следует отметить, что в отличие и от первых, и от вторых Георгий Степанович не считал своих соплеменников ни «дикими», ни «язычниками». Вероятно, взгляд изнутри всегда отличается от внешних, поверхностных мнений, продиктованных зачастую общекультурными стереотипами. Финансовое видение будущего играет свою роль при выборе образования во все времена. Г.С. Лыткин при поступлении в СанктПетербургский университет видит себя юристом. Однако юридический факультет тогда тоже был платным. Денежные затруднения стали значимым фактором, предопределившим возврат студента к мечтам юности [21, c. 296]. Именно с этим, а не с выражением «верноподданнических настроений» следует связать один из первых стихотворных опытов Лыткина [7]. Создание своего рода оды на восшествие на престол очередного императора со времён Ломоносова было способом привлечь к себе благожелательное внимание власти. В XIX веке этот приём уже не работал, если не удавалось придать ему очевидной оригинальности. В данном случае она достигалась за счёт создания восхваления на мало кому известном языке. Как и в случае с Михайлой Ломоносовым, этическим оправданием Георгию Лыткину служит то, что старался он не ради себя, но (в данном случае) ради родной культуры, обратить на которую внимание властей предержащих других способов почти не было. Наличие религиозных мотивов в этом стихотворении свидетельствует о направленности мышления автора (видимо, характерным для мифологии коми является взаимосвязь Солнце – Бог – Царь), а также о его неосведомленности о раннехристианской письменной традиции коми. Г.С. Лыткин стал одним из первых авторов, опубликовавшим стихотворение на коми языке (хотя большая часть написанных в студенческие годы стихотворений опубликована не была, а впоследствии забыта [19]), что делает его пионером, но некрупным поэтом. Поэтическое творчество никогда не стало для него главным делом жизни, скорее оставалось зоной опытов, в отличие от современника – выдающегося коми поэта И.А. Куратова, стихи которого были опубликованы, правда, только в ХХ веке. Впрочем, возможен спор о том, кто из них является «основоположником литературы» [21, c. 304], наследником советской культуры, только в рамках которой данный титул чётко встроен в официальную смысловую иерархию [10, c. 80–93]. Уже в начале обучения Г.С. Лыткина в университете обнаруживается противоречие между его жизненным устремлением и российской системой образования/науки того времени. Вероятно, именно с этим связан его перевод на новый, восточный, факультет после первого года обучения. Этот факультет был переведён в Санкт-Петербургский университет из Казани, и, по всей видимости, туда как раз набирали новых студентов (немаловажно, что им полагалась стипендия). К этому моменту Георгий Степанович должен был уже понять, что в российских вузах почти начисто отсутствует тот предмет, который его интересовал более всех других: финноугроведение. Фактически оно было отдано на откуп финским учёным в Гельсингфорсе. Через несколько десятилетий с этой же проблемой столкнётся другой выдающийся «выходец» из коми-зырян, Каллистрат Фалалеевич Жаков [11, c. 114]. В мировоззренческом плане между Лыткиным и Жаковым имеются существенные различия, но логика их утверждения в науке во многом схожа. Второй, в отличие от первого, оставил довольно подробные мемуары, по которым можно судить если не о деталях, то о принципах происходившего в подобной ситуации. «Проф. Житомирский умер, который хотел сделать меня словесником и поощрял мои опыты сравнения русских сказок с восточно-финскими … Тогда обратился я к старому лингвисту. Я ему говорил, что хочу посвятить жизнь изучению зырянского и других угро-финских языков. Он нашёл, что для этого необходимо изучить мне методы и держать экзамен по санскриту, по Ведам, по истории греческого языка» [4, c. 253]. Если Жаков столкнулся с такой ситуацией после окончания университета, то Лыткин намного раньше. Закончив первый курс, он переводится на восточный факультет, где начинает специализироваться по калмыковедению (монголистике, алтаистике). По окончании основного университетского курса, в рамках подготовки к занятию профессорской должности Г.С. Лыткин отправляется на «полевую практику» в калмыцкие степи. Ему почти сразу удаётся совершить серьёзные открытия. Под названием «Сказания о дербен-ойратах» он публикует в 1859–1860-х годах свой перевод рукописи летописи, принадлежащей перу калмыцкого вла детельного князя Батура-Урбаши-Тюменя [20]. Свою эрудицию и глубинное проникновение в историю степных народов Лыткин продемонстрировал в переводе анонимной летописи, названной им «Краткая история калмыцких ханов» [1]. Перевод был сопровождён подробным комментарием с использованием разнообразных источников. Своего рода итогом калмыковедческого периода деятельности Г.С. Лыткина стало исследование «Материалы для истории ойратов» [13], которое до сих пор считается основополагающим трудом данного научного направления. Этот период научной деятельности Г.С. Лыткина прерывается резко и радикально. Позднесоветские учёные связывали отказ Георгия Степановича от профессорской должности и прекращение им занятий калмыковедением с его увлечением Н.Г. Чернышевским, революционной деятельностью и вступлением в организацию «Земля и воля». Действительно, имеется одно свидетельство на этот счёт, оставленное земляком Г.С. Лыткина, также выпускником Вологодской гимназии Лонгином Пантелеевым, который в самом деле был активным участником народнического движения [16, c. 195]. Пантелеев вспоминает, что Лыткин по возвращению из приволжских степей примкнул к народникам и даже приютил на своей квартире подпольную типографию. Для позднесоветской науки данный факт был своего рода индульгенцией, позволявшей очистить имя учёного от обвинений в великодержавном национализме и близости к придворным кругам, возведённых на него раннесоветскими «учёными» [17, c. 72]. Связь с народниками давала возможность причислить Георгия Степановича к «либерально-демократическому» направлению [3, c. 210]. Сам Г.С. Лыткин не отрицает, что реформы начала 1860-х годов его воодушевили, но вкладывает в свой разрыв с монголистикой и стремлением изменить жизненный путь желание связать свою жизнь не с революционным движением, а с возвращением в УстьСысольск и началом служения делу образования коми народа [21, c. 297–298]. В этом намерении его какое-то время поддерживали либеральные чиновники-реформаторы, но попытки получить должность в Коми крае успехом не увенчались. Г.С. Лыткин был вынужден приспосабливаться к новым обстоятельствам своей жизни и в дальнейшем зарабатывал на пропитание семьи преподаванием ис тории и географии в гимназиях и училищах Санкт-Петербурга. На этом поприще он добился немалых успехов, но жизненное призвание по-прежнему влекло его к иным трудам. В студенческие годы Г.С. Лыткин продолжает свои гимназические занятия, связанные с увлечением культурой коми. Опыт калмыковедения подталкивает его заняться фольклором своего народа. В то время считалось, что коми не представляют особого интереса в этом отношении, что их творчество не оригинально, но лишь копирует на своём языке русский фольклор. Георгий Степанович довольно последовательно опровергает это мнение, в том числе посредством сбора и публикаций коми фольклорных произведений. Однако и эта деятельность становится лишь дополнением к его основному увлечению. Основные творческие труды Г.С. Лыткина были предопределены избранным личностным идеалом, следование которому привело не только к успехам и признанию, но и к непониманию и неприятию. Культурным образцом для него становится деятель XIV века, христианский просветитель коми народа и первый епископ Коми края Стефан Пермский. Именно основные виды деятельности крестителя Перми Вычегодской: языковедение, переводы и религиозное просвещение [12, 63–85] – становятся базовыми для Лыткина в зрелый период его жизни. Вероятно, именно религиозность помешала ему теснее сойтись с революционерами-народниками и, напротив, позволила наладить связи с некоторыми представителями российской власти. Последовательность увлечения Г.С. Лыткиным наследием Стефана Пермского подтверждается не только его воспоминаниями, но и некоторыми личными документами. Так, в 1879 году он присылает П. И. Савваитову письмо, содержащее тексты, написанные пермской (стефановской) азбукой на коми языке. «Не пугайтесь древнезырянского письма. Вещь невинная, единственная, которую удержала память, и то без конца. Она Вам давно известна, написана тогда, когда я, будучи студентом (1855), голодал, когда много раз Ваши вечерние чаи с закускою меня спасали … Написана она буквами зырян – надписи на образе св. Троицы; …» [19, л. 12]. Речь идёт о стихотворении, созданном Лыткиным в студенческие годы и восстановленном по памяти. Записав это произведение древней азбукой и сделав ею же приписку к письму, он хотел вызвать благожелательность компетентного учёного и показать свою компетентность при восстановлении прерванных на два десятилетия отношений. От Савваитова в этом случае требовалось разрешение на пользование его языковедческими трудами. Само желание овладеть древней письменностью показывает, что автор считает себя преемником Стефана (подобно писцам XV–XVI веков, которые нередко добавляли фразу пермскими буквами к основному тексту на русском) [15, c. 6–19]. Год написания письма (и вероятного возврата Г.С. Лыткина к изучению стефановского наследия) тоже не случаен. Он совпадает с 500-летним юбилеем начала миссии Стефана в Перми. Через несколько лет Г.С. Лыткин издаст статью с характерным названием «Пятисотлетие Зырянского края» [5], приуроченную к юбилею создания Пермской епархии и показывающую, что для него дата крещения коми народа и дата его возникновения совпадают. Главной формой деятельности Г. С. Лыткина в конце 1870-х – начале 1880-х годов становится работа переводчика. Следуя примеру своего личного идеала, он переводит (работая без оплаты по вечерам) на коми язык с церковнославянского и русского целый ряд библейских, богослужебных и агиографических текстов. Среди них четыре Евангелия, Послания апостолов, Литургия св. Иоанна Златоуста, Чин поминовения усопших, Акафист св. Стефану и др. Все эти произведения предназначались коми народу, но многие переводы до него так и не дошли. Их автор вновь столкнулся с недоверием и церковно-бюрократическим противодействием. С точки зрения обер-прокурора Синода, для коми больше подходили «Начатки православной веры» [6, c. 2]. Георгий Степанович «уступил» перевод этой книжки известной ему учительнице из села Выльгорт под Усть-Сысольском Ф.И. Забоевой (интересно, что именно у неё получил начальное образование К.Ф. Жаков), оставив за собой лишь общую редакцию текста. Поиск путей доведения до представителей коми народа плодов своего труда приводит Г.С. Лыткина к созда нию главного концептуального труда жизни, в значительной степени обобщающего основные направления творчества. Любимым детищем Г.С. Лыткин называет свою книгу «Зырянский край при епископах Пермских и зырянский язык» [6]. Уже сложносоставное название указывает на неоднородный характер текста. Действительно, это не научный труд, не церковный служебник, не сборник фольклора, не словарь, не учебник, но в то же время и первое, и второе, и третье, и четвёртое, и пятое. Характерно, что многие современники не поняли и не приняли лыткинский труд. Причём среди них мы видим не только «мракобесов», препятствующих созданию культуры коми народа, но и людей, вполне просвещённых, в том числе уважаемого П.И. Савваитова [21, c. 300–304], с которым Г.С. Лыткин состоял в переписке и труды которого использовал в своей книге [6, c. 7]. Для понимания причин неприятия «Зырянского края» представителями образованного слоя общества интересно рассмотреть мнение «дилетанта» – Василия Кандинского, впоследствии знаменитого художника. В 1889 году Кандинский, будучи студентом-юристом Московского университета, совершает поездку в Коми край на средства Московского общества естествознания, антропологии и этнографии [18]. В том же году он публикует рецензию на книгу Лыткина [8, c. 166–168]. Рецензия полна упрёков по поводу неоригинальности материалов, использования публикаций других авторов, неправильного использования и истолкования слов. Конечно, В. Кандинский сам не был специалистом в культуре коми, основы его замечаний почерпнуты из трудов других авторов, но самым интересным является принципиальное непонимание назначения и структуры книги. Представляется, что, укоряя Г.С. Лыткина с тех или иных позиций, его современники (а отчасти и потомки) не разглядели главных достоинств «Зырянского края» как системного построения. В отличие от большинства историков, лингвистов, фольклористов и религиоведов своего времени Георгий Степанович не отдавал предпочтения ни одному из этих направлений. Он не собирался совершать «прорыв» ни в одной из этих наук. Следуя примеру Стефана Пермского, он ставил цель формирования основ обновлённой культуры коми в процессе религиозно-культурного возрождения. Стремление вернуться к первоистоку подтверждается упрёками в «архаизации языка», которую современные учёные объясняют желанием Лыткина избавиться от руссицизмов [21, c. 302]. Конечно, Георгий Степанович не был последовательным «архаизатором», но также несомненно, что он стремился восстановить нарушенную связь коми культуры с её корнями, олицетворением которых и выступает Стефан. Структура «Зырянского края» полностью оправдана целью последовательного восстановления исторического развития культуры, плотью которой и становится вынесенный в название книги «зырянский язык». Книга открывается вполне корректным (даже с точки зрения современной науки) историческим очерком, посвящённым миссии Стефана Пермского и его преемников. Стремясь сблизить «апостола зырян» с народом, Г.С. Лыткин высказывает предположение о его наполовину коми происхождении. Эта легенда даёт возможность провести параллель между Стефаном и Константином Солунским (якобы наполовину славянином). В этом уподоблении Георгий Степанович следует Епифанию Премудрому, который неоднократно сравнивает двух просветителей [12, c. 46–57]. Нахождение в Стефане зырянской крови показывает, что Лыткин вовсе не был таким уж верноподданным Российской империи, подспудно в нём бурлило желание отстоять свою самобытность, противопоставить «мы» и «они». Однако, как и у большинства комиинтеллектуалов, это противопоставление постепенно сглаживалось осознанием культурной общности. Для образованного человека зов крови (рода) оказывался куда менее значим, чем осознание своего места в России, мире, космосе. Переход от первой части книги (меньшей, монографической) к последующим («диалогическим») построен в виде характеристики пермских («древнезырянских») письменности и текстов. Г.С. Лыткин предстаёт здесь перед читателем как компетентный и вдумчивый семиотик. Одним из главных принципов для него является сопоставление всех наличествующих вариантов письменности. Возникает вопрос: зачем «учебнику русского языка» подобный раздел? Сопоставляя его с индивидуальными экспериментами автора по овладению древней письменностью, следует предположить, что Г.С. Лыткин не исключал возможности её возрождения в культуре коми. Однако никто из интеллектуалов эту идею не поддержал: все они предпочитали свои модификации имеющихся систем письма. Представление стефановских переводов выявляет ещё один важный принцип «Зырянского края»: выстраивание в виде параллельных текстов. В этой части они представлены двумя-тремя рядами (как корректный исследователь, Г.С. Лыткин считает обязательным показывать разницу между древними переводами с русского и своими), а в последующих частях двумя устойчивыми рядами. Мало кто из рецензентов обращал внимание на эту особенность организации текста лыткинской книги. Параллельный текст на двух языках создаёт эффект диалога между народами и культурами. Устойчивость (начиная с XIV века) взаимодействия русской и коми культур представляет собой ещё один принцип лыткинской концепции. Первым шагом её осуществления становится представление культуры коми российской элите. Наличие двух вариантов текста делает это логичным и органичным. Выход «Зырянского края» совпадает с пиком увлечения российского образованного общества историей и наследием Стефана Пермского. Не случайно распространению лыткинских текстов способствовали религиозноромантически настроенные женщины из императорской фамилии. Георгий Степанович вполне вписывается в неоромантическую эпоху с её установками на межкультурное формирование социокультурной системы. Он вполне логично полагал, что новая коми культура возникнет в пространстве взаимодействия и взаимообогащения русской и коми культур. Вторая часть «Зырянского края» чётко разделяется на «историческую» и «филологическую», последнияя в свою очередь делится на «фольклорную» и «языковую» (грамматически-словарную). Историческая часть мифологически ограничивается религиозным «первоначалом», очерчивая период существования первой Пермской епархии. Во второй части особенно интересны попытки построения троичного русско-вотско-зырянского словаря. Включение в него слов вотяков (удмуртов) свидетельствует о стремлении автора ввести в орбиту своего влияния другие финно-угорские народы России. Жизнь и творчество Г.С. Лыткина могут быть рассмотрены в разных проекциях современной науки. Его называют «основоположником национальной научной школы» [21, c. 295] и «отцом коми языковедческой науки» [13, c. 293]. В то же время вряд ли стоит оценивать его деятельность исходя из требований позитивистской науки. По основному направлению своей деятельности Георгий Степанович был не «учёным», а «просветителем». Творческие озарения сделали его основателем коми интеллектуальной культуры, которая проявилась уже при его жизни. В отличие от своих ближайших последователей (К.Ф. Жаков, П.А. Сорокин, В.П. Налимов, А.С. Сидоров), он сумел построить органический исторический ряд, ведущий от начального момента истории до культурной актуальности сегодняшнего дня. Если деятели времён модерна и революционного авангарда пытались представить культуру коми полуязыческой или прогрессистской, то Георгий Степанович твёрдо отстаивал её христианскую основу. Религиозный контекст его творчества соответствует не только времени жизни Г.С. Лыткина, но и культурной сущности коми народа. В характерном парадоксальном (в свете сегодняшнего дня) плане Георгий Степанович становится до- постмодернистом коми культуры. Именно он обозначает её историко-мифологическое первоначало, к которому она будет возвращаться при любых раскладах. Именно он выявляет христианский характер этой культуры, при котором «народная религия» оказывается лишь нижним пластом. Непонимание, с которым сталкивается Г.С. Лыткин при жизни (и которое продолжает преследовать его на протяжении большей части ХХ века), связано с особым характером избранной им формы служения своему народу. Георгию Степановичу были чужды честолюбивые устремления учёных его времени, стремившихся непременно утвердить собственный взгляд, концепцию, разработку. Он охотно пользовался любыми разработками и находками, встраивая их в свою систему (но не пытаясь присвоить авторство себе). Он с удовольствием отмечает любых талантливых людей, чьё творчество идёт на пользу культуре коми. Характерно, например, упоминание им в предисловии к своей книге безвестного священнослужителя П.В. Роcпутина, который задолго до самого Лыткина удачно переводил с русского на коми стихи псалмов [6, c. VII]. Талантливо обобщая труды своих предшественников, Георгий Степанович не претендует на славу, обозначая даже готовность отказаться от авторства переводов, как только в них будут исправлены все ошибки [6, c. VIII]. Одной из основных заслуг основоположника «зырянской интеллектуальности» является то, что он, не пытаясь превозносить свои заслуги, приготовлял почву для последователей, становясь связующим звеном между прошлым и будущим коми культуры. *** 1. Астраханские губернские ведомости (неофициальная часть). 1860. № 19, 26, 33, 39, 44, 47, 49, 51–53. 2. В дебрях Севера. Сыктывкар: Коми кн. изд-во, 1999. 3. Ванеев А.Е. Коми-зырянское просветительство. Сыктывкар: Эскöм, 2001. 4. Жаков К.Ф. Сквозь строй жизни. Сыктывкар: Коми кн. изд-во, 1996. 5. Журнал Министерства народного просвещения. 1886, декабрь. 6. Зырянский край при епископах Пермских и зырянский язык / сост. Г.С. Лыткин. СПб.: Типография Императорской Академии наук, 1889. 7. Зырянское слово на восшествие на престол Александра Николаевича: Студент 1-го курса историко-филологического факультета, разряда восточной словесности Георгий Лыткин. СПб., 1855. 8. Кандинский В. Рецензия на книгу Г.С. Лыткина (преподаватель Санкт-Петербургской Шестой гимназии) «Зырянский край при епископах Пермских и зырянский язык, пособие по изучению зырянами русского языка. СПб., 1889 // Этнографическое обозрение. 1889. 9. Котылев А.Ю. Зырянский Фауст. Личностный аспект развития этнокультур в России к. XIX – нач. XX вв. // Семиозис и культура. Сыктывкар: КГПИ, 2005. 10. Котылев А.Ю. Основоположники коми литературы в советской культурной традиции (И.А. Куратов, К.Ф. Жаков, В.А. Савин) // Вестник Удмуртского университета. 2005. № 12. Искусство и дизайн. 11. Котылев А.Ю. Титаны переходной эпохи: сравнительнокультурологический анализ автобиографий К. Ф. Жакова и П. А. Соро кина // Историческое произведение как феномен культуры. Сыктывкар: Изд-во СыктГУ, 2005. 12. Котылев А.Ю. Учение и образ Стефана Пермского в культуре Руси / России XIV–XXI веков. Сыктывкар: Коми пединститут, 2012. 13. Лыткин В.И. Георгий Степанович Лыткин (1835–1907) // Совет ское финно-угроведение. 1975. № 4. 14. Лыткин Г.С. Материалы для истории ойратов. Астрахань, 1860. 15. Морозов Б.Н., Симонов Р.А. Об открытии цифровой системы Стефана Пермского // Вопросы истории естествознания и техники. 2008. № 1. 16. Пантелеев Л.Ф. Памяти Н.Г. Чернышевского // Голос минувше го. 1915. № 1. 17. Подоров В.М. Очерки по истории Коми края. Сыктывкар: Изд во и тип. Комигиза, 1933. Т. 2. 18. Путешествие В. Кандинского к зырянам в 1889 г. / авторсоставитель И.Н. Котылева. Сыктывкар: Коми республиканская типография, 2013. 19. РНБ. Ф. 664. Ед. хр. 336. Л. 12. 20. Сказание о дербен-ойратах, составленное нойоном Батур Убу ша-Тюменем / перевод и предисловие Ю. Лыткина. Астрахань 1860. 21. Терюков А.И. История этнографического изучения народов ко ми. СПб.: МАЭ РАН, 2011. Е. М. Кузюрина Польский плакат как выражение политической эстетики (на примере плакатов Народной Польши 1945–1954 гг.) УДК 008:7.01 В статье ставится задача проанализировать плакат Польской Народной Республики (1945–1954 гг.) как образец политической эстетики. Значительное внимание уделено детальному анализу плакатов. Представлена попытка определить время написания © Кузюрина Е. М., 2015 плакатов, выделен символический ряд и сделан вывод о том, что польский плакат вне зависимости от тематики всегда антропоцентричен. Выделены и последовательно проанализированы параметры политической эстетики плаката: символический, цветовой и вербальный элементы. В статье обосновывается мысль о том, что плакат был визуальной интерпретацией политической и социальной жизни страны. Ключевые слова: эстетика, политика, политическая эстетика, польская школа плаката, политический плакат, символика, лозунг. E.M. Kuzyurina. Polish poster as an expression of political aesthet ics (posters of People's Poland 1945−1954.) The main article’s task is to analyze the political aesthetics of Polish People's Republic’s posters (1945−1954). Considerable attention is devoted to a detailed analysis of the posters.There is an attempt to determine the years of posters’ creation and to distinguish symbols. The article pointed out that regardless of the topic, the Polish poster is always anthropocentric. The conclusion is that the parameters of political aesthetics are the emblematic, colors and verbal elements that are consistently reviewed in the article. This indicates that the poster was a visual interpretation of the country’s political and social life. Keywords: aesthetics, politics, political aesthetics, polish poster’s school, political poster, symbol, slogan. Политический плакат концентрирует в себе события своего времени и является средством визуализации истории. Государство стремилось с помощью политических плакатов утвердить свою власть, авторитет и влияние среди жителей, что было актуально и для Польской Народной Республики (ПНР). В нашем распоряжении находятся 34 польских плаката, из них датированы 24. В некоторых случаях дату написания плаката возможно определить, ссылаясь на конкретные исторические события: II съезд ПОРП 1954 г. (прил. 1), II съезд Союза польcкой молодежи 1955 г. (прил. 2) или государственные праздники (прил. 3). Соотношение степени важности темы и количества исследованных плакатов в данном случае не может быть критерием, поскольку собра ны не все плакаты. Недатированные плакаты с высокой степенью вероятности можно отнести к периоду актуальности конкретной проблематики. Представленные датированные плакаты о рабочем классе (их 5) написаны в 1950-х годах. Причиной их появления в этот период могло стать принятие 6-летнего плана развития Польши в 1950 г. на I съезде ПОРП. Часть собранных материалов при этом еще предстоит атрибутировать. Польская объединенная рабочая партия (ПОРП) с приходом к власти уделяла большое внимание плакату. В 1952 г. по указанию ЦК ПОРП было создано крупное в Польше издательство для выпуска политических плакатов. Они распространялись по всей стране через партийные органы, а их тиражи достигали от сорока до ста тысяч в два-три дня [10]. В документальном англоязычном фильме «Свобода на заборе» показано, что в условиях отсутствия музеев виртуальными галереями для польского плаката после Второй мировой войны стали строительные ограждения и стены домов [14]. основания Тенденции в польском искусстве плаката 1950–1980-х годов дали художниковплакатистов в школу польского плаката, наибольший пик популярности которой пришелся на 1950–1960-е годы. Развитие школы включает три этапа или три поколения художников. исследователям объединить Начало расцвета польского плаката соотносят с такими именами, как Т. Трепковский1, В. Закжевский2, Э. Липиньский3, Ю. Мрощак4. Основоположником школы польского плаката счита 1 Т. Трепковский (1914–1954) до 1934 учился в Полиграфической школе и Городской школе декоративного искусства в Варшаве. В области плаката работал с 1931 года. Обладатель премий и отличий на международных и отечественных выставках и конкурсах. После смерти Трепковского была учреждена ежегодная премия им. Т. Трепковского для награды художников в области графики и плаката [19]. 2 В. Закжевский (1916–1992 гг.), окончив Варшавскую городскую школу искусства и живописи, в 1940-1942 годах работал в Москве в «Окнах ТАСС». Был организатором «Мастерской пропагандистского плаката», созданной в 1944 году в Люблине при Главном политико-воспитательном управлении Войска Польского [1]. 3 Э. Липиньский учился в Варшавской академии изящных искусств. В области плаката работал с 1939 года [1]. 4 Ю. Мрощак (1910–1975). Получил диплом в Академии изящных искусств в Варшаве. В 1937 году он организовал бесплатную школу живописи и рисунка в Катовице. В 1956 году получил звание профессора. Инициатор и организатор первого в мире Музея плаката. Составитель и основатель Международного биеннале плаката в Варшаве [1]. ется Г. Томашевский1. В работе его плакаты использованы не были, Г. Томашевский иллюстрировал конкретные события, представляя литературные, театральные, кинематографические и музыкальные образы. После Второй мировой войны Г. Томашевский вместе с Э. Липиньским получил постоянный заказ на проекты киноплакатов для польских государственных киностудий. Очевидно, что школа польского плаката объединяет представителей, работавших одновременно в различной тематике: общественной, политической, культурной. Все художники-плакатисты получили соответствующее образование в Польше, а В. Закжевский, кроме того, работал в «Окнах ТАСС», где приобрел советский опыт создания плакатов. Его плакат 1964 г. «Партия» (рис. 4) наиболее выражен в духе соцреализма. Плакат демонстрирует надежного работника, в руках которого рулевое колесо. На плакате явно пропагандистского характера представлен типичный для соцреализма узнаваемый образ рабочего. Взгляд работника устремлен вверх, а значит, он выполняет указания руководства. Прослеживается и свойственная советским плакатам динамика: этот человек может изменить ход истории одним поворотом руля. На плакате присутствует надпись «IV zjazd Polskiej Zjednoczonej Partii Robotniczej» (IV съезд Польской объединенной рабочей партии). Очевидна апелляция к советскому лозунгу «Партия – наш рулевой»2, который также был представлен на советских плакатах. Призывая советские народы на подвиги, лозунг констатировал историческую миссию Коммунистической партии. При этом, по мнению П. Домбровского, владельца крупнейшей частной коллекции польского плаката, за исключением начала 50-х, несмотря на режим, плакатисты располагали полной свободой в вопросах профессионального ремесла и могли дать выход своему воображению, благодаря чему возникали плакаты с совершенно раз 1 Г. Томашевский (1914–2005). В 1934 г. окончил в Варшаве Школу графической промышленности и Академию изящных искусств. В 1966 г. Томашевский был назначен на пост профессора Академии изящных искусств в Варшаве. В 1959–1966 и 1972–1974 гг. был избран деканом графического факультета академии. А в 1976 году от Королевского общества искусств в Лондоне получил титул Почётного королевского дизайнера [9]. 2 «Партия – наш рулевой» – название и строка из песни (1952−1953), написанной советским композитором В. Мурадели на стихи С.В. Михалкова. ной стилистикой. Силой польского плаката, считает П. Домбровский, было то, что плакат был авторским видением и его создатели обычно не подстраивались под вкусы заказчика [4, с. 65]. Здесь может лежать причина небольшого углубления плакатного искусства ПНР в социалистический реализм. Художники-плакатисты свою работу начали до Второй мировой войны, писали одновременно и являлись представителями близкого по времени поколения. Плакатисты второго поколения (1950-е и 1960-е) продолжили работу первого, но в более сдержанном стиле [16]. В нашем распоряжении один плакат художника второго поколения В. Гурка1, который также получил образование в Польше, в Академии изящных искусств в Кракове. Отмеченные художники-плакатисты популяризировали искус ство польского плаката за пределами Польши. Третье поколение относится к 1960–1980-х гг. [16], связанным с ослаблением коммунистического режима в Польше. В связи с введением свободной рыночной экономики в 1989 г. главной целью польских плакатов стала реклама, что повлекло за собой снижение художественного уровня [16]. В целом, по словам П. Домбровского, польская школа плаката – это не что иное, как воздействие нескольких выдающихся индивидуальностей [4, с. 64]. Тематически польский плакат представлен несколькими группами: плакаты о рабочем классе и крестьянстве, о здоровом образе жизни, поздравительные, политические и антивоенные. На II съезде ПОРП было принято решение превратить отсталую аграрно-индустриальную страну в индустриально-аграрное государство путем планового развития производительных сил. Были приняты директивы по шестилетнему развитию 1950–1955 гг. [3], что было также запечатлено на плакатах (рис. 5). Автором четырех из восьми представленных плакатов о рабочем классе является В. Закжевский. 1 В. Гурка (1922–2004 гг.) – окончил Академию изящных искусств в Кракове в 1952 г. Работал в польских издательствах и кинокомпаниях. Призер международных конкурсов плакатов [15]. В этот период появляется на плакатах изображение мужчины, физически сильного представителя рабочего класса. Эталоном может быть признано изображение крупно выполненной мужской фигуры на плакате А. Новосельского 1953 г. (рис. 6). В данном случае, что редко для плакатов, речь идет о конкретном человеке – лидере среди «новых» людей. Об этом свидетельствует текст: «Каменщик Горецкий призывает: Строители! Создавайте и превышайте новые нормы!». Плакаты о рабочих пропагандировали движение за повышение производительности труда, напоминающее стахановское1, выражая свой призыв словесно с помощью коммунистических лозунгов или демонстрируя результаты (рис. 7). Знаком-символом новой Польши на подобных плакатах зачастую выступают строительные материалы – кирпичи. Люди изображены за символической работой – они закладывают основы новой страны. При этом функциями строителя нового будущего наделены не только представители сильного пола. Женщинаработница (рис. 3) также была изображена на стройке. О ее призвании участвовать в строительстве нового мира свидетельствуют традиционные атрибуты плаката подобного рода: мастерок и кирпичи. Белый голубь, которого женщина видит в небе, символизирует мирное будущее страны. Представители рабочего класса стали главными героями плакатов, приуроченных к государственным праздникам: Первое мая – День международной солидарности трудящихся, Международный женский день 8 Марта и 22 июля2 – Национальный фестиваль польского возрождения. Манипулирование временем посредством создания собственной шкалы времени стало одним из способов внедрения новых ценностных ориентиров. Иная организации привычного календаря 1Стахановское движение – массовое движение последователей шахтера А. Стаханова, новаторов социалистического производства в СССР – рабочих, колхозников, инженерно-технических работников – за повышение производительности труда на базе освоения новой техники. Возникло в 1935 г. Являлось одним из видов ударничества – первой и наиболее массовой формы социалистического соревнования. 2 Праздник был установлен в честь подписания Манифеста Польского комитета национального освобождения (ПКНО) в 1944 году, который содержал программу строительства народно-демократической Польши. Этот день считался символической датой восстановления польской государственности. привела к созданию собственного национального каталога праздников. Стремление постепенно вытеснить церковные праздники при этом не предполагало атеистической пропаганды. Рабочие на поздравительных плакатах или отвлечены от работы: принимают участие в праздничных мероприятиях, несут знамя (рис. 8), или, напротив, изображены непосредственно за трудовым процессом (рис. 7). Интегрированность Польши в международное движение трудящихся подчеркивает установление в 1950 г. в качестве государственного праздника Первое мая. Это был один из важных ритуалов коммунистической власти, хотя его традиция и не была связана с коммунизмом1. Долгое время Первомай был символом революции, непримиримой классовой борьбы и отмечался демонстрациями. День солидарности трудящихся иллюстрирует изображение трех мужчин разных национальностей, явно принадлежащих к рабочему классу, которые несут красное знамя (рис. 8). Лозунг плаката «Отстоим нерушимый мир» подчеркивает «политическую окраску» праздника. Параллельно чисто крестьянским и рабочим плакатам были совместные рабоче-крестьянские. Теория революции предполагает как непременное условие союз рабочего класса и крестьянства. Плакаты демонстрировали союз двух категорий населения, символом которого стало рукопожатие (рис. 10) и общее дело – развитие страны (рис. 9). Значение придавал и лозунг «Да здравствует рабочее-крестьянский союз!». В деревне после II пленума ЦК ПОРП 1954 г. стала проводиться новая политика, направленная на коллективизацию сельского хозяйства. При этом термины «колхоз» и «коллективизация» по советскому образцу заменялись терминами «кооперативное хозяйство» и «кооперирование деревни» [3]. Для пропаганды этой политики создавались плакаты с такими лозунгами, как «От совместной работы выше урожай» (рис. 11), «В честь второго конгресса Польской объединенной рабочей партии мы превратим весну конгрессов 1 Праздник был введен в 1889 году в ознаменование событий 1886 года в Чикаго во время забастовки в рамках общенациональной кампании протеста против внедрения 8-часового рабочего дня. В 1945–1989 годах празднование 1 Мая сопровождается богатым пропагандистским содержанием. в весну образцового сева» (рис. 1), «Богатство села – это богатство города» (рис 12). Образцовым с точки зрения трансляции идей может служить плакат с изображением крестьянки (рис. 13). Это собирательный образ, а потому ее лица практически не видно. Акцент делается на изображение пшеницы, что подчеркивает надпись «Несем урожай в наш общий дом». Результат труда для партии здесь значительно важнее самого человека. Присутствие на плакате Б. Берута и К.К. Рокоссовского1 отражает политическую значимость проводимой политики в деревне. Изображение советского ставленника, поляка по происхождению, К.К. Рокоссовского незримо вводит образ Советского Союза. Формулировка «общий дом», несомненно, предполагает единство государства и крестьян, тем не менее государственные лидеры на плакате изображены значительно выше крестьянки, которая подносит колосья практически к ногам. Такое их изображение становится символом разницы в их статусе. Люди всегда изображались на плакатах непосредственно за трудовым процессом, поэтому орудия труда были соответствующими: мастерок, лопата. Тем не менее об уровне технической оснащенности промышленности свидетельствует изображение на фоне, к примеру, строительных кранов (рис. 7). Плакаты свидетельствовали о развитии иной отрасли промышленности – электрификации (рис. 14). На плакате 1955 г. присутствует надпись: «Коммунизм – это советская власть плюс электрификация»2. Автор высказывания – В.И. Ленин, силуэт которого вырисован на красном флаге ПНР, сравнивал значение электрификации для развития про 1 К.К. Рокоссовский – советский и польский военачальник, Маршал Советского Союза (1944), маршал Польши (1949), также был членом Политбюро ЦК Польской объединённой рабочей партии. 2 Эта фраза была сказана в речи «Наше внешнее и внутреннее положение и задачи партии» на Московской губернской конференции РКП(б) 1920 г. В. И. Лениным, в которой он отметил, что «без электрификации поднять промышленность невозможно… Политическая сторона обеспечивается наличием советской власти, а экономическая может быть обеспечена только тогда, когда… будут сосредоточены все нити крупной промышленной машины, построенной на основах современной техники, а это значит – электрификация…» [5]. мышленности с тем, как политическая сторона обеспечивается наличием советской власти. При этом с 1949 г. форсированное развитие промышленности проводилось в ущерб сельскому хозяйству. Отсутствие средств у крестьян, недостаточные капиталовложения обусловливали отставание сельскохозяйственного производства. Это отразилось на плакатах, на которых практически отсутствует техника и преобладает ручной труд. Поля засевают и вспахивают плугом (рис 1), урожай везут на телегах, запряженных лошадьми (рис. 15). Единичны случаи изображения машин, тракторов на плакатах о сельском хозяйстве (рис. 1). Красота «нового» человека, помимо полной включенности в трудовой процесс, заключалась в физическом здоровье и силе. Потому имидж «нового» человека дополняют плакаты, призывающие к здоровому образу жизни, отказу от алкоголизма. Один из лозунгов требует: «Перестань пить! Пойдем с нами строить счастливое завтра» (рис. 16). Заказчиком этого плаката является «PCK» (Polski Czerwony Krzyż – Польский Красный Крест), о чем свидетельствует надпись. Плакат представляет старый и новый мир. Символично представлено нынешнее положение человека, который сидит в развалинах, и его шанс на новую жизнь. Он сквозь дыру в кирпичной стене видит процессию с красными флагами, людей нового мира, успешных и счастливых. Символом светлого будущего выступает безоблачное голубое небо. Дыра в стене указывает на шанс человека присоединиться к новому обществу, о чем и стремится напомнить гуманитарная организация. «Новый» человек должен быть полностью интегрирован в общество, он представляет ценность именно по этой причине. Плакаты, изображающие рабочих и крестьян, формируют имидж строителя будущего Народной Польши – сильного и здорового представителя рабоче-крестьянской страны. Темой изображения были также дети и молодежь, которым транслировались идеологические ценности. Детям прививалась любовь к Советскому Союзу, который позиционировался в качестве защитника мира (рис. 17). Плакаты1 пропагандировали деятельность Союза польской молодежи (рис. 2) – молодежной секции ПОРП (1948–1958 гг.). В качестве доказательства на фоне польского флага присутствует надпись: «Для тебя, Родина, бьются наши молодые сердца». Единственной категорией, которая не встретилась на плакатах, стали люди умственного труда. Исключение представляют студенты (рис. 9), к которым обращаются рабочие и крестьяне с надеждой на их присоединение к коммунистическим ценностям. Политический плакат представляет партийных лидеров, Коммунистическую партию и непременно демонстрирует дружбу с Советским Союзом. Целью плакатов была реклама политических идей. Главными действующими лицами таких плакатов стали И. Сталин и Б. Берут. С помощью плакатов с их совместным изображением укреплялся статус Б. Берута, которого, как отмечает Г. Врона, в Польше считали верным учеником и продолжателем дела социализма [21, s. 48]. И. Сталин позиционировался в качестве главного наставника, несмотря на их небольшую разницу в возрасте. При этом на плакатах И. Сталин выглядел значительно старше. Его волосы и усы имели благородную седину, что свидетельствовало о мудрости, уме и опыте. Отличен был и внешний вид двух лидеров. И. Сталин обыкновенно изображен в парадном белом кителе с погонами генералиссимуса и звездой Героя на груди. В отличие от И. Сталина, Б. Берут одет в гражданский костюм, без отличительных знаков. Фигура Сталина статная, он изображен спокойным, уверенным, в отличие от слегка сутулого Берута. Совместное изображение характерно для плакатов и после смерти советского лидера. К примеру, на плакате, очевидно 1950-х годов, со И. Сталиным и Б. Берутом (рис. 18) Дворец культуры и науки, строительство которого было завершено в 1955 г., через два года после смерти И. Сталина. Возможно, плакат был приурочен к открытию Дворца. Выступавший на торжественном открытии Б. Берут, первый секретарь ПОРП, подчеркивал, что Дворец куль 1Политическая молодёжная организация в Народной Польше, молодежная секция Польской коммунистической партии, 1948–1958 гг. туры – это в первую очередь «символ могучей силы пролетарского интернационализма». Кроме того, Б. Берут отмечал, что «весь польский народ обращается с самыми искренними чувствами дружбы и братства к советскому народу» [Цит. по: 13]. Особое значение Дворцу как атрибуту образцовой социалистической столицы придавал тот факт, что в 1955 году после заключения Варшавского договора столица Польши обрела номинальный статус столицы восточного блока. Позади развеваются два флага, польский и советский, как принято во время официальных встреч. Но польский флаг практически сливается с советским. Все это, безусловно, снижает значимость польского президента по сравнению с советским лидером, говорит о подчиненном положении не только Б. Берута, но и в целом Польши. Плакат дополняет лозунг: «Советско-польская дружба – это мир. Независимость. Счастливое завтра нашей Родины». Идею приверженности советским политическим идеалам транслирует и плакат В. Закжевского 1953 г., очевидно, тоже написанный после смерти И. Сталина. На плакате представлен портрет советского руководителя с надписью «Дело Сталина живет и побеждает» (рис. 19). Противоположным смыслом обладает уже упоминавшийся поздравительный плакат к 8 Марта 1953 г. (рис. 3). Взгляд женщины устремлен в небо на белого голубя, который символизирует мирное светлое будущее страны и связан с надеждами на изменения, что ассоциируется со смертью И. Сталина, который, как известно, умер 5 марта этого же года. Для польских плакатов исследуемого периода характерна устремленность взгляда вдаль. Политические лидеры, рабочие, крестьяне, молодежь всегда с надеждой смотрят в счастливое будущее Народной Польши. В военный и в послевоенный период в контексте борьбы за мир была популярна антивоенная тематика. Искусствовед Е. Бусыгина подробно анализирует тему войны (1939–1945 гг.) в польском плакате. Исследователь отмечает, что плакатов времен войны сохранилось мало, поскольку их было некому собирать, и большой художественной ценностью многие плакаты не обладали, так как были сделаны наспех. Плакаты отличало обязательное присутствие короткой надписи-призыва: «На Запад!» или «На Берлин!» [1]. Антивоенная тематика сохраняется и в течение 1950-х годов. Е. Бусыгина подчеркивает иносказательность польского плаката. По ее мнению, плакатисты редко изображают людей. Не человек становится героем антивоенного плаката, а предметы и окружающий человека мир [1]. Это объясняется универсальностью тематики, когда не требовалось изображение конкретного человека, чтобы передать масштаб проблемы. Э. Липиньский изобразил на плакате (рис. 20) немецкую каску, словно только что упавшую и еще чуть покачивающуюся. Кусок колючей проволоки говорит о том, что враг должен быть изгнан до границы Германии [1]. Т. Трепковский крупно выполнил цифру 1939 (прил. 21), год вторжения в Польшу. Своим наклоном и очертаниями она напоминает чуть наклонившиеся руины домов, через окна которых просвечивает огонь и дым [1]. Над цифрами несутся фашистские бомбардировщики, мирное голубое небо обволакивает дым от огня. Аналогичным смыслом наполнен и другой его плакат 1954 года (рис. 24). Оба плаката были написаны в год окончания войны. Искусствовед И.С. Величко воспринимает немецкую каску, колючую проволоку, бомбу, руины в качестве символов Второй мировой войны и фашистской оккупации [2]. Подобная символика была популярна и в 1950-е годы. В частности, известен плакат Т. Трепковского 1952 г. «Нет» (рис. 23). На нем изображен силуэт бомбы, в который вписан разрушенный догорающий дом, ставший таким после бомбардировки. Этот плакат стал образом всех войн. По мнению Е. Бусыгиной, этот плакат является ярким обобщенным образом войны и страданий, которые она несет[1]. В 1946 г. Т. Трепковский создает плакат в благодарность Советскому Союзу за освобождение страны «Слава освободителям» (рис. 22). Символом освобожденной Польши от фашистских захватчиков в изображении плакатиста становится тюремное окно с разломанной решеткой, за которой виднеются польский и советский флаги [21, с. 70]. Надпись на плакате подчеркивает значение Советского Союза в освобождении страны. Одним из полисемантичных символов стало изображение белого голубя мира1, который на плакатах играл как главную, так и второстепенную роль. В частности, на плакате Т. Трепковского «СССР» (рис. 25) 1954 года изображен голубь с оливковой ветвью – вестник мира – на фоне пятиконечной звезды, которая символизирует охрану и безопасность [7, c. 210]. Характерной чертой является поворот голубя не влево, а вправо, что свидетельствует о сильной христианской традиции. Само же выражение «голубь мира» восходит к библейскому повествованию о голубе, принёсшем Ною в ковчег ветвь маслины. Голубь мог быть изображен и чуть виднеющимся вдали, но от этого не терял своей значимости. Он символизирует мирное будущее Народной Польши (рис. 3, 26). Второй элемент плаката – символика цвета. Полисемантическим цветом на плакатах является красный. Это цвет, который с древних времен отождествляется с властью. В сфере идеологии этот цвет связан с левым движением, к примеру красный флаг – международный символ рабочего движения (рис. 8). Зачастую на плакатах элементы одежды были выполнены в красном цвете (рис. 2, 11, 17). Красный цвет мог служить символом единства и дружбы ПНР и Советского Союза. В частности, у Т. Трепковского на плакате «СССР. Защитник мира, приятель детей» (рис. 17) на синем фоне выделяется яркий красный бант девочки, который она придерживает одной рукой. Девочка складывает из кубиков слово «ZSSR» (СССР). На плакатах присутствовал красно-белый флаг Польши и красный Советского Союза (рис. 2, 16, 18). Красным мог быть как цвет фона (рис. 1, 3, 7, 8, 15, 19), так и текста плаката (рис. 5, 6, 10, 18). Искусствовед А.З. Сусан подчеркивает, что на контрасте белого, черного и красного цветов построены плакаты, посвященные ла 1 Голубь является одним из древнейших символов. Согласно христианской традиции он символизирует Святой дух. После Второй мировой войны голубь стал эмблемой всемирного конгресса мира. Художник-антифашист П. Пикассо изобразил белого махрового почтового голубя, который повернут в левую сторону. Поворот имеет определенное символическое значение. Во-первых, это подчеркивало принадлежность эмблемы левым силам, а во-вторых, отличало от символа Святого духа, который повернут вправо. [7, c. 127]. герям смерти: Освенциму, Треблинке [8]. В нашем распоряжении плакатов, которые были прокомментированы автором, не было. Примером использования черного цвета может служить композиция Т. Трепковского «Будь бдителен по отношению к врагу народа» (рис. 27). На плакате изображен темный силуэт человека в шляпе, который, несомненно, является шпионом. В данном случае черный цвет – символ тайны, поскольку враг народа всегда находится в тени [21, с. 94]. На плакатах были использованы также теплые и жизнерадостные цвета: оранжевый, желтый и зеленый, которые в основном по своей символике поощряют действие, символизируют теплоту, радость, энергию. Эти цвета преобладают в одежде героев плакатов, а сами плакаты были выполнены на антивоенную тематику и пропагандировали идеи партии (рис. 2, 26). Лозунги и надписи являются третьим символическим элементом плаката. По силе воздействия гораздо сильнее короткие и легко запоминающиеся лозунги. Примером может быть одно слово: «НЕТ!» (рис. 23), лозунги «Не повторится никогда 1939» (рис. 21), «Уничтожим фашизм до конца» (риис. 20). Именно лозунги антивоенных плакатов являются наиболее лаконичными. Надписи на плакатах о мирном времени могут быть длинными, например: «Перестань пить! Идем с нами строить счастливое завтра» (рис. 16); «Хлеб для Родины! Крестьяне, организовывайте коллективную поставку зерна в пункт сбора!» (прил. 15). Таким образом, специфика плаката позволяет ему встраиваться в пространство и по-новому конструировать его. В Польше после прихода к власти коммунистов плакат стал способом организации политических идей. Несмотря на господствовавший в этот период социалистический реализм, художники-плакатисты обладали некоторой свободой творчества. Политические плакаты ПНР исследуемого периода информируют о значимых событиях: партийных съездах, государственных коммунистических праздниках. Большое значение имело послевоенное восстановление страны при новых идеологических ориентирах. Этому сопутствовали движение за мир, антивоенная пропаганда и изображение политического врага. Параметрами политической эстетики в плакате выступают символический, цветовой и вербальный элементы. Наиболее информативные плакаты о мирном времени – вербальные, они апеллируют к человеку, на антивоенную тематику – символические, более абстрактные. Антивоенные польские плакаты просты и лаконичны, без лишних деталей. Изображение человека на них отсутствует. Но, несмотря на это, польский плакат, вне зависимости от проблематики, антропоцентричен. Для ПНР в исследуемый период представляли важность события международные и локальные. Тематически польские плакаты можно разделить на три группы: антивоенные, плакаты, конструирующие образ «нового» человека, и политические. Такая систематизация соответствует представленному материалу. Несмотря на разную тематику, функция плакатов всегда пропагандистская. Плакат рассчитан на конкретную целевую аудиторию, поэтому символы должны были быть понятными и простыми. Задача восстановления страны в послевоенный период стояла на первом месте. Необходимо было отстроить заново все разрушенное и при этом в соответствии с новыми политическими идеями. Плакаты демонстрировали новых политических лидеров и ценности коммунистической власти и конструировали эстетический идеал «нового» человека – строителя Народной Польши, сильного и здорового представителя рабочее-крестьянской страны, занятого делом восстановления Польши после войны в промышленности или сельском хозяйстве. На плакатах нашла свое отражение эстетика женственности. Хотя образ польской женщины на плакатах получил новую роль в деле восстановления страны (как идеологическая поддержка, так и физический труд), не произошло отказа от первоначального женского предназначения. Плакаты должны были не только формировать положительное отношение к коммунистической власти, но и освещать развитие промышленности и сельского хозяйства в стране в этот период, а также бороться с личными и общественными пороками. Именно поэтому плакат не только передавал текстовую информацию, но и стал визуальной интерпретацией политической и социальной жизни страны. *** 1. Бусыгина Е. «Польский плакат II Мировой войны», 2004. [Электронный ресурс]. URL: [http://graphic.org.ru/selezneva.html] (дата обращения: 30.04.2014). века. 2. Величко И. С. Визуальный язык польского плаката 50–70-х годов URL: [Электронный XX [http://www.dissercat.com/content/vizualnyi-yazyk-polskogo-plakata-50-70kh-godov-xx-veka?_openstat=cmVmZXJ1bi5jb207bm9kZTthZDE7] обращения: 30.04.2014). ресурс]. 2010. (дата 3. Дьяков В.А. Краткая история Польши. С древнейших времен до наших дней / РАН институт славяноведения и балканистики. М.: Наука, URL: 1993. [http://www.inslav.ru/images/stories/pdf/1993_Kratkaja_istorija_Polshi.pdf] (дата обращения: 09.03.2015). [Электронный ресурс]. PDF 4. Кшемяновская C. Скромное обаяние плаката. Беседа с П. Дом бровским // Новая Польша. 2012. № 3. С.64–70. 5. Ленин В.И. Полное собрание сочинений. Т. 42. Московская губернская конференция РКП (б) 20–22 ноября 1920 г. [Электронный ресурс]. [http://leninism.su/works/81-tom-42/1145-moskovskayagubernskaya-konferencziya-rkpb.html] (дата обращения: 09.03.2015). URL: 6. Образы URL: [http://imagesofthepast.blogspot.ru/2013/06/blog-post_14.html] (дата обращения: 16.02.2014). [Электронный прошлого ресурс]. 7. Похлебкин В.В. Словарь международной символики и эмблема тики. 3-е изд. М.: Международные отношения, 2001. 8. Сусан А.З. Художественно-выразительные средства польского плаката (период 60-х – начало 80-х годов), 1990 [Электронный ресурс]. [http://cheloveknauka.com/hudozhestvenno-vyrazitelnye-sredstvaURL: обращения: polskogo-plakata-period-60-h-nachalo-80-h-godov-1] 15.03.2013). (дата 9. Терина В. Генрих Томашевский: мастер польского плаката // POресурс]. URL: LOMEDIA. [http://polomedia.ru/news/lichnost/genrih-tomashevskiy-master-polskogoplakata] (дата обращения: 08.03.2015). [Электронный марта 28 10. Уразова Л., Швидковский О., Хан-Магомедов С. Искусство ХХ века. Искусство Польши // Всеобщая история искусств. Том 6. Книга 2. М.: URL: [http://artyx.ru/books/item/f00/s00/z0000029/st013.shtml] (дата обращения: 15.03.2013). [Электронный Искусство, ресурс]. 34 11. Аrt and [Электронный ресурс] URL:[https://www.contemporaryposters.com/story/story-psp.php] (дата обращения: 25.11.2014). Ideology: Polish Posters. 12. Kultowe plakaty z czasów PRL. [Электронный ресурс] URL: [http://staredobreczasy.pl/inne/kultowe-plakaty-z-czasow-prlu/] (дата обращения: 16.02.2015). 13. Lempp Е. Kontrowersyjny podarunek Stalina, 2012. [Электронный [http://www.rp.pl/artykul/55362,869047-Budowa-Palacuобращения: ресурс] URL: Kultury-i-Nauki-ruszyla-60-lat-temu.html?p=1] 6.01.2014). (дата 14. Palombo J. Аrt and Ideology: Polish Posters. Электронный ресурс [Электронный ресурс]. URL: [http://ragazine.cc/page/19/?s] (дата обращения: 26.10.2014). 15. Polish posters gallery. Wiktor Górka. [Электронный ресурс]. URL:[http://www.poster.com.pl/gorka.htm] (дата обращения: 01.03.2015). 16. Polish School of Posters Story. [Электронный ресурс]. URL:[https://www.contemporaryposters.com/story/story-psp.php] (дата обращения: 25.11.2014). 17. Polish communist propaganda posters. [Электронный ресурс]. URL: [http://mythousandtrinkets.weebly.com/polish-communist-propagandaposters.html] (дата обращения: 03.12.2014). 18. Polski plakat socjalistyczny. Ze zbiorów Muzeum Plakatu w WilaURL: nowie. [http://www.djvu.com.pl/galeria_pps.php] (дата обращения: 09.03.2015). [Электронный ресурс]. 19. Tadeush Trepkowski. Plakacista, urodzony w 1914 roku w Warszawie, zmarł w 1954. Culture.PL, 29.01.2015 [Электронный ресурс]. обращения: URL:[http://culture.pl/pl/tworca/tadeusz-trepkowski] 08.03.2015). (дата 20. The Art of [http://www.theartofposter.com/poster.asp?id=6625] 03.12.2014). Poster [Электронный ресурс]. URL: обращения: (дата 21. Wrona G. Język plakatu politycznego jako język władzy. Główne motywy na polskim plakacie propagandowym w latach 1945-1956. Kraków: Uniwersytet pedagogyczny, 2010. О. Е. Левченко Экологическая проблематика в проекте Пинар Йолдас «Экосистема эксцессов» УДК 008:7.01 Статья посвящена проекту «An Ecosystem of Excess» («Экосистема эксцессов») Пинар Йолдас. В своём проекте турецкая художница рефлексирует над проблемами экологии, уделяя основное внимание тем формам жизни, которые могут зародиться в наши дни в океанских водах, полных пластика и других продуктов человеческой культуры потребления, а также над тем, какой трансформации могут подвергнуться ныне существующие формы жизни. Автор данной статьи описывает и анализирует некоторые составляющие арт-проекта, ссылаясь прежде всего на позицию, обозначенную самой художницей. Ключевые слова: экология, экосистема, пластик, окружающая среда, сайнс-арт. O. E. Levchenko. Ecological problematics at the Pinar Yoldas’ project “An Ecosystem of Excess” The article is dedicated to the project “An Ecosystem of Excess” by Pinar Yoldas. In her project artist is reflecting on ecological problems. She pays her main attention for those life forms which could possibly appear nowadays in the oceans full of plastics and other products of consumerism culture, and how existing life forms could transform. The author of the article describes and analyzes some components of the artproject referring mostly to the position of the artist herself. Keywords: ecology, ecosystem, plastics, environment, science-art. Идея создания «Экосистемы эксцессов» пришла к Пинар Йолдас ещё в 2007 году, когда она жила в Лос-Анджелесе. То есть около семи лет Йолдас вынашивала идею, «точно не зная, что с ней де © Левченко О. Е., 2015 лать, кроме как держать её в своей голове» [3], и лишь в январе 2014 г. в выставочном пространстве Shering Stiftung (г. Берлин) совместно с фестивалем современного искусства и цифровой культуры Transmediale открылась персональная выставка Пинар Йолдас, полностью посвящённая проекту «Экосистема эксцессов». Столь продолжительный срок от первоначального замысла до реализации – одна из причин такой высокой степени проработанности проекта. В течение этих семи лет Пинар Йолдас проводила соответствующие исследования, которые были также необходимы для её обучения в Калифорнийском университете Лос-Анджелеса по программе медиаискусств. Проект «Экосистема эксцессов» представляет собой ряд работ, демонстрирующих новую воображаемую экосистему, возникшую в рамках постбиологической парадигмы. Пинар Йолдас создаёт объекты, получившие своё развитие в среде, где господствует пластик: 1) это внутренние органы животных, приспособленные к чувствованию и переработке пластика; 2) это океанические насекомые, зародившиеся и эволюционирующие в пластисфере; 3) это видоизменённые животные и птицы, буквально впитавшие в себя пластиковую среду. Наряду с этими тремя группами объектов отдельной категорией стоит экспонат с символическим названием «Пластиковый суп» и рамки с набросками органов и микроорганизмов и газетными постерами, отсылающими нас ко времени появления пластика. Первым шагом в создании проекта как раз было исследование. Автор читала статьи о морских экосистемах и полимерной науке. Основным источником для Пинар Йолдас стала книга капитана Чарльза Мура «Пластиковый океан», читанная художницей неоднократно, с изучением всех отсылок, которые давал автор. После проведённого исследования Йолдас определила для себя, какие организмы ей следует создавать, а затем сфокусировалась на энергии, необходимой для экосистемы. Как признаётся сама Пинар Йолдас, триггером к созданию экологического проекта послужило чувство безотлагательности и крайней необходимости. «Я верю, что большинство из нас живёт в состоянии постоянного когнитивного диссонанса. С одной стороны, мы хотим сохранить наш “современный” образ жизни, основанный на чрезмерном потреблении, с другой стороны, мы хотим “защитить” окружающую среду. Или, с одной стороны, мы знаем, что конец близок и смерть уже стоит за углом, с другой стороны, мы ведём себя так, будто конца не предвидится. По крайней мере так это ощущаю я. Пришло время говорить об этом громко и ещё громче. Основной триггер также и этический, такой, какой был у Спартака» [3]. Сравнение себя со Спартаком, конечно, весьма самонадеянное, однако если убрать эту утрированность, то частично согласиться с художницей можно: подобный проект – действительно небольшое восстание. «Восстание» как против того насущного, о чём повествует проект, так и против системы субъект-объектных отношений внутри сайнс-арт, где об экологии, скорее, молчат, чем кричат. И Пинар Йолдас говорит о том, что нужно говорить. «Сейчас очень интересное время для того, чтобы быть художником или деятелем культуры. Я думаю, что мы добрались до самых глубин тёмной стороны планеты. Лично я уже устала от всех этих причитаний на тему окружающей среды и дискурса под лозунгом “Давайте спасём нашу планету”, но в то же время я чувствую, что думать обо всём этом – наша ответственность и что мы должны прилагать определённые усилия, которые, хочется верить, улучшат состояние жизни» [1]. Пинар Йолдас населяет свою экосистему организмами, которым даёт название «пластивор» (plastivore). Пластивор – это организм, анатомически и физиологически приспособленный к потреблению пластикового материала. Это может быть микропластик или крышки от пластиковых бутылок. В результате пластиковой диеты пластиворные организмы обычно имеют чувствительные и/или пищеварительные части организма. Так, например, Stomaximus – это пищеварительный орган пластивора, он приспособлен чувствовать и переваривать пластиковые материалы, E-Plastoceptor и P-Plastoceptor – пластикосенсорные органы, Petronephros – орган наподобие почек, выполняющий роль фильтра и не допускающий попадание порождаемых пластиком вредных веществ. Эти четыре органа Пинар Йолдас представила визуально, поместив в лабораторные ёмкости. Они выглядят крайне причудливо, но совсем не отталкивающе. Однако если погрузиться в то, почему появление подобных органов могло бы быть возможно, становится жутко. Создавая органы «Экосистемы эксцессов», она будто препарирует процесс мутации видов под воздействием пластика. Однако Пинар Йолдас создаёт не только отдельные органы, но и, например, Chelonia Globus Aerostaticus, или океаническую черепаху-баллон. На эту работу Пинар вдохновили знаменитые фотографии черепах, панцирь которых принял форму, продиктованную искусственным: в первом случае, ещё будучи маленькой, черепаха попала в кольцо от крышки пластиковой бутылки, во втором случае панцирь окольцевала прозрачная упаковочная плёнка для бутылок. В обоих случаях мы видим чудеса адаптации, и странные черепахи, похожие по форме не на овалы, а на знаки бесконечности, продолжают своё черепашье существование. И в этой форме есть своя непредумышленная символика, говорящая нам, людям, о бесконечном существовании пластика и ещё более – о бесконечном существовании живого. На примере этих черепах Пинар фантазирует: а как бы искусственный материал мог сослужить черепахе добрую службу? Художница предлагает следующий вариант: благодаря шарикам на панцире черепаха может просто плыть по течению, не прилагая никаких усилий, когда она устала. (биаксиально О данном «подопечном» выдуманной экосистемы Пинар пишет следующее: «Синтетическая резина и воздушные шарики из БОПЭТ полиэтилентерефталаториентированные ные/полиэфирные пленки) представляют собой важную категорию мусора в морской окружающей среде. Воздушные шарики, однажды поднявшись в небо как воплощение надежд, мечтаний и устремлений, опускаются вниз, в океан и в пищеварительный тракт голодных морских черепах, лишённых еды натурального происхождения. Исследования показывают предпочтение цветного латекса перед простым пластиком морскими черепахами, что делает этот вид, живущий вот уже 250 миллионов лет, высоко восприимчивым к приёму внутрь большого количества баллонов. Завёрнутый в духе Жана-Батиста Ламарка, панцирь океанической черепахи-баллона демонстрирует пневматические качества. Находящийся на поверхности эластомер даёт этому подвижному животному своего рода бортик, позволяя тем самым плыть по течению, когда оно истоще но. Размер и форма воздушных ячеек являются пригодным показателем для половой селекции» [8]. Также эти черепахи могут наполнять воздухом свой панцирь и выпускать из него воздух, поскольку благодаря искусственному рациону черепахи панцирь приобрёл эластичность. Даже по этому тексту художницы видно, что она очень хочет верить в свой мир. Ведь недаром Пинар Йолдас даёт нам отсылки к тому, что, казалось бы, не имеет прямого отношения к экологической проблематике (как здесь − ремарка про половую селекцию). То есть для художницы существование «Экосистемы эксцессов» не только интересно, но и как будто бы необходимо, поскольку так могли быть решены поднимаемые Пинар проблемы. О том, как искусственное проникает в живое, начиная диктовать свои условия, повествуют инсталляции, рассказывающие об изменении цвета с натурального на приобретённый в результате взаимодействия с продуктами человеческой культуры: «Пигментация в пластисфере» – это перья птиц, окрашенные согласно палитре цветов «Pantone», а «Трансхроматические яйца» – это «яйца, откладываемые этой изысканной пластиворной рептилией, имеют весьма любопытные свойства по смене цвета. Пластиворные яйца являются деликатесом в связи с их насыщенным пластиковым содержимым. Бентическая рептилия откладывает яйца в глубине океана, где почти нет солнца, зато есть много тяжёлого пластика. На глубине яйца ярко-красного цвета. Когда эмбрион развивается, яйца светлеют и начинают своё подводное путешествие к финальной точке, Пластмассовому пляжу. Яйца, проделывающие этот путь, маскируясь, становятся белыми» [8]. Преобразование цвета под воздействием искусственных материалов, кажется, шаг в самую глубину живого организма, цвет, будто отрава, попадает в каждую клеточку, устанавливая новую, одухотворённую пластиком модель пигментации. Среди прочего на Пластиковом песке зритель видит некий странный объект, похожий на два гнезда белого цвета, сплетённых между собой. Это – Annelida Incertae Sedis, или пластиворный симбиоз морского червя и морской змеи: «То, что выглядит как изысканное гнездо из поливинил хлорида, на самом деле является оставленной семейством морских червей скорлупой. Слизень нахо дится в отличных взаимоотношениях с яйцеживородящей морской змеёй…». Будет справедливо отметить, что данный экспонат – самый слабый из всех представленных на суд зрителя. Чувствуя это, Пинар Йолдас делает приписку: «…Это очень редкое зрелище на Пластмассовом пляже, детали взаимообмена между этими двумя экзотическими таксонами на данный момент остаются загадкой» [8]. «Экосистема эксцессов» повествует не только о животных, но и об окружающей их среде: описанные выше части экосистемы располагаются на пластмассовых гранулах, которые Пинар Йолдас тоже символически обозначает частью экспозиции, подарив название «Пляж из пластмассовых гранул: пластиковый песок» и следующее пояснение: «Пластмассовые гранулы (предпроизводственные пластиковые гранулы) – валюта пластиковой индустрии. В 2013 году было установлено, что ежегодно во всём мире производится и отгружается около 113 миллиардов килограммов пластмассовых гранул. Пока что пластмассовые гранулы легко ускользают от корпоративных границ пластиковой империи: они выступают в роли основного вкладчика к морскому мусору и являются самым распространённым загрязняющим веществом на пляжах. Пластмассовые гранулы также называют «Слёзы русалки» в связи с их прозрачностью и формой, вот только они не мимолётны, а вечны. На громадных пляжах «Экосистемы эксцессов», пластмассовые гранулы – это песчинки пост-исторического мира, где ползают крабы из полиэтилена высокой плотности и черепаха-утилизатор откладывает свои яйца. Что же в конечном итоге: являются ли «Слёзы русалки» слезами горечи или слезами радости?» [8]. Пляжи, припорошённые пластиком, как снегом, выглядят, пожалуй, даже более внушающе, чем видоизменённые живые существа. Это пейзаж, где человек полностью отсутствует, но в то же время незримо присутствует. Эхо человека будто слышится из каждой пластиковой песчинки, но самого человека здесь уже никогда не найти. Пинар Йолдас пытается продемонстрировать нам постапокалипсис, пришедший не мгновенно, не по причине минутной ядерной катастрофы/вторжения инопланетян/всемирного Потопа, а постепенно, по причине недостаточной осознанности каждого человека и всего человечества на этапах, когда спасение ещё было воз можно. То есть сейчас. Автор смотрит из будущего в настоящее. Она смотрит в настоящее как в прошлое, обращаясь к нам не как к своим современникам, а как к своим предкам, ещё способным всё изменить – прямо сейчас, не откладывая ни минуты – и не оказаться в том мире, который «нарисовала» художница. Самыми, казалось бы, незначительными составляющими проекта являются эскизы частей выдуманной экосистемы. Но они – будто свидетельство движения мысли автора, они будто ещё один поклон в сторону науки и при этом – художественны. Пинар Йолдас делает с частью эскизов коллажи, прикрепляя к рисункам кусочки пластика: каждому нарисованному органу она добавляет пластиковый элемент, соответствующий возможности переработки именно этого вида пластика именно этим органом или определённой его частью. На выходе получается некое наглядное пособие. Также среди эскизов Йолдас размещает статьи из газет на экологическую тематику, напечатанные на пластике. В этом жесте есть, определённо, нечто экзистенциальное: текст о вечной разрушительности пластика, отголоски которого сохранятся на столетия, потому что он напечатан на пластике. Для понимания проблем, связанных с пластиком, Йолдас очень помогла книга Сьюзан Франкель «Пластик: токсичная история любви» [10]. Франкель подробно анализирует влияние пластика на дизайн, бизнес, здоровье человека, окружающую среду, политику и культуру в целом. Франкель даёт отсылку на заявление журнала «House Beautiful» от 1953: «You will have a greater chance to be yourself than any people in the history of civilization» [10], и Йолдас помещает это заявление из журнала в рамочку и вывешивает на стену, позволяя зрителю в очередной раз «причаститься» к провозглашённому более полувека назад принципу, посмотреть на позицию тех дней из дня сегодняшнего, поразмыслить над произошедшими (или не произошедшими) изменениями. Следующая рамка в «иконостасе» Йолдас – принт знаковой статьи от 1 августа 1955 г. из журнала «Life» «Throwaway living: Disposable items cut down household chores». Статья сопровождалась картинкой троих детей, беззаботно подбрасывающих в воздух множество различных предметов одноразового потребления. Статья да ёт пояснение: «Предметы, взмывающие вверх на этой картинке, отняли бы [у домохозяйки] 40 часов на то, чтобы их помыть» [12]. Печально известная статья из журнала «Life» очень точно продемонстрировала настроения того времени. Разумеется, сейчас появление подобной статьи не представляется возможным, но так ли многое изменилось за прошедшие 60 лет? Йолдас помещает в рамку статью о принципе одноразового потребления товаров как установочную. Этим жестом она не только хочет напомнить, когда всё началось, но и подчеркнуть, что статья не потеряла своей актуальности. Да, многие крупные компании всё больше говорят о принципе устойчивого развития, большинство производителей старается подчеркнуть сопричастность к экологическим идеям, но конечный результат пока что оставляет желать лучшего. Как отмечает «The Conversation», «есть и хорошие новости: тренд к потреблению пошёл по нисходящей, в то время как тренд к переработке по восходящей, но оба тренда растут слишком медленно» [11]. И последняя из представленных «газетных вырезок» – фотография рекламы капроновых чулок в Лос-Анджелесе в виде 10-метровой ноги. «Nylons» рекламируется актрисой Мэри Уилсон, подвешенной рядом на кране [5]. Женщине сложно представить свою жизнь без капроновых чулок, и Пинар Йолдас, включая в проект эту рамку, «давит» на то повседневное, от чего, кажется, совершенно невозможно отказаться, и напоминает о том, в какое вечное небытие уходят единожды использованные колготки. В проекте Пинар Йолдас мы отчётливо ощущаем принцип ответственности художника – за созданные им произведения – и человека – за осуществляемую им деятельность. Складывается впечатление, что Йолдас с очень большой аккуратностью, с предельной внимательностью подходит к созданию своей «Экосистемы эксцессов», поскольку проблематика, с которой она вызвалась работать, предполагает высокую степень ответственности со стороны автора – художника, мыслителя и человека. В данном случае перед автором стоит непростая задача: не просто вызывать у зрителя эмоции, но и побудить его к длительному, возможно даже мучительному размышлению, а лучше – к действию. Проще говоря, задачей автора является пробуждение у зри теля экологического сознания, осознанности поведения, осмысленности повседневной жизни. Именно поэтому у Пинар Йолдас такой фундаментальный подход к проекту, она сама делает его очень продуманно и научно обоснованно, отдавая себе отчёт в том, что её проект задевает не только человеческое в человеке, но и общечеловеческое в мире. *** 1. Пинар Йолдас. Лекция от 27 июля 2013 г./ Metabody conference, Мадрид. URL: https://www.youtube.com/watch?v=1wSZ1s9f_YA (дата обращения: 10.04.2014). 2. Онлайн-галерея Криса Джордана, проект Midway: Message from the Gyre. URL: http://www.chrisjordan.com/gallery/midway/#CF000313%2018x24 (дата обращения: 12.01.2014). 3. Пинар Йолдас. Письмо к Левченко О.Е. от 20.03.2014. 4. Arlind Maurer. White trash, The Tenley Times, 14.04.2013. URL: http://tenleytimes.wordpress.com/2013/04/14/white-trash/ (дата обращения: 20.08.2014). 5. Audra J. Wolfe. Nylon: A revolution in textiles, Chemical Heritage Magazine, 2008. URL: http://www.chemheritage.org/discover/media/magazine/articles/26-3-nylon-arevolution-in-textiles.aspx. (дата обращения: 15.11.2013). 6. David Zax. ‘Plastic: A toxic love story’, by Susan Freinkel, SFGate, 30.04.2011. URL: http://www.sfgate.com/books/article/Plastic-A-ToxicLove-Story-by-Susan-Freinkel-2373588.php. (дата обращения: 18.07.2014). 7. Here we are again, Just ask Christopher, 29.08.2009. URL: (дата http://justaskchristopher.blogspot.ru/2009/08/here-we-are-again.html обращения: 31.05.2014). 8. Pinar Yoldas. An Ecosystem of Excess. Exhibits. Shering Stiftung, 24.01-4.05.2014. 9. Susan Freinkel. A Brief History of Plastic's Conquest of the World, Scientific American, 29.05.2011. URL: http://www.scientificamerican.com/article/a-brief-history-of-plastic-worldconquest/ (дата обращения: 7.02.2014). 10. Susan Freinkel. Plastic: A toxic love story. Houghton: Mifflin Har court Publishing Company, 2011. 11. Take a stand on Oceans Day and de-plastify your life, The Conversation. 8.06.2013. URL: http://theconversation.com/columns/carlos-duarte4497?page=2. (дата обращения: 9.06.2014). 12. Throwaway Living: Disposable items cut down household chores, file:///C:/Users/user/Desktop/LIFE%20 Life, URL: %20Google%20Books.htm (дата обращения: 23.04.2014). 1.08.1955/ П. Ф. Лимеров Поиски литературной идентичности: языческий миф в творчестве К.Ф. Жакова УДК 008+82 В статье рассмотрена реконструкция мифологической системы коми-зырян, предпринятая в К. Ф. Жаковым в начале 1900-х гг., рассматриваются версии её репрезентации в литературном творчестве писателя. По мысли Жакова, ядром коми национальной культуры является «языческое миросозерцание», в котором с древнейших времен содержатся смыслы и ценности духовного бытия коми народа. Соответственно, языческий миф является индикатором идентичности зарождающейся литературной традиции коми-зырян. Ключевые слова: мифологическая система, коми-зыряне, на ционаьная культура, языческое мировоззрение. P. F. Limerov. Finding a literary identity: the pagan myth in the work of K.F. Zhakova The reconstruction of the mythological system of komi-zyriane undertaken by K. F. Zhakov at the beginning of 1900-th is considered in the article, the versions of her репрезентации are examined in literary work of writer. On the idea of Жакова, the kernel of komi of national culture is a “heathen worldview” in that from the most ancient times there are senses and values of spiritual life of komi of people. Accordingly, a heathen myth is the indicator of identity of being conceived literary tradition of komi. © Лимеров П.Ф., 2015 Keywords: mythological system, komi, national culture, spiritual life. Свою научную деятельность Жаков начинает как этнограф. В 1899 году он получает перевод из Киевского университета на историко-филологический факультет Санкт-Петербургского университета, но летние месяцы посвящает полевым фольклористическим исследованиям на родине, в Коми крае. Результатом этих исследований стала статья «Языческое миросозерцание зырян», опубликованная в 1901 г. в журнале «Научное обозрение» [1, с. 63–84] а также книга «На Север, в поисках за Памом Бур-Мортом», вышедшая четырьмя годами позже [2, с. 165]. Надо отметить, что К. Жаков высоко оценивал свою первую научную публикацию. В автобиографическом романе «Сквозь строй жизни» он пишет: «Тут я впервые за 35 лет увидел себя в печати и не думаю, что это поздно. Если бы люди серьезнее относились к печатному слову и не спешили наводнять книжный рынок малообдуманными произведениями, лжи было бы меньше в жизни и прогресс продвигался бы скорее» [8, с. 191]. Обращает на себя внимание словосочетание «языческое миросозерцание», говорящее о том, что предметом исследования является язычество не только как религия, но и как «созерцание мира», или картина мира, как сказали бы сегодня. В этом смысле язычество является синонимом аутентичности, т.е. Жаков предполагает рассмотреть национальную (= дохристианскую) религиозную картину мира зырян. Языческие верования зырян становились предметом исследований местных корреспондентов и профессиональных этнографов и раньше [9, с. 30−41], но в отличие от них Жаков описывал язычество не как некоторое количество народных заблуждений, а как особую систему мировидения, и это было на то время принципиально иным, новым подходом к проблеме. Жаков всецело опирается на материалы современной ему фольклорной традиции, считая их, с точки зрения антропологической школы, «пережитками», из которых можно восстановить основные параметры языческой религии коми: «Сказки, отрывки из старых поэм, уже забытых в целом, суеверия, гадания, приметы, взгляды на колдунов, на порчу людей, отношения человека к явлениям природы и к животному миру – все вводит вас в мировоззрение, которое не что иное, как язычество, несколько измененное, смягченное христианством, но не уничтоженное им. Каждый, вникающий в это, невольно увлечется мыслью, надеждой, что можно воспроизвести язычество на основании многочисленных пережитков его» [1, с. 64]. Уже в начале своей статьи Жаков отмечает, что сущность языческих верований зырян заключается в «политеизме», который он понимает как веру в «олицетворение великих явлений природы» [1, с. 63]. Языческая религия возникает и развивается спонтанно, от первоначального одухотворения явлений природы до последующей их персонификации. К примеру, по свойству первобытного человека все уподоблять себе, он считает лес живым существом – «могучим, таинственным, грозным», но по прошествии столетий оно разделяется на два существа: «на лес, полный чудес и тайн, и на сурового хозяина в нем» [1, с. 64]. Жаков последовательно рассматривает устные рассказы о хозяине леса, располагая их так, что каждый текст эксплицирует определенное качество лешего (лесного бога): леший подменяет детей (верхняя Вычегда), леший пугает людей, построивших дом на месте его тропы (Вымь), леший соревнуется в силе с охотником (Вымь, Пожег), леший предлагает человеку клад и т.п. Разобрав «составные элементы суеверий», Жаков дает «характеристику» образа «языческого лесного бога»: «Гигант ростом, он был хозяином всех лесных богатств, дичи и кладов. Он бродил по дремучему лесу, взметая вихрем снег зимой и хвою и листья летом. Любя почет и уважение, с удовольствием смотрел на деревянные кумиры, его изображавшие, украшенные мехами. В сердцах требовал человеческие жертвы. Волхвам сообщал будущее и тайны леса. От него зависело пригнать или угнать с того или иного места зверей и птиц, которых ловили зыряне» [1, с. 64]. Аналогичным образом Жаков рассматривает обычаи, связанные с почитанием воды, и рассказы о водяном хозяине и на основе этого выводит портрет бога воды: «Хотя водяной принимает разные образы, все же чаще он представлялся в виде человека. Поэтому народ его рисует как величественного человека с большой головой. Он иногда выходит на берег и чешет свои темно-зеленые волосы. На нем одет зеленый кафтан. Зубы у него, говорят, железные. Когда он бросается в воду, поднимается буря и валы высоко скачут в бешеной пляске. Очевидно, это был бог величавый, сильный, быстрый, страшный. Он обладал большими богатствами в реках и морях. За жертвоприношения и за льстивые мольбы он давал зырянам рыбу и позволял им ездить по рекам» [1, с. 65]. Охота и рыбная ловля являются главными хозяйственными занятиями зырян, поэтому Жаков рассматривает лешего и водяного как богов-покровителей этих занятий. Третьим занятием зырян Жаков называет земледелие, однако он не находит ему соответствующего бога. Жаков заключает, что земледелие зависело от других богов – «солнца, бога грома и молнии, ветров», о которых, так же, как и о высшем боге Ене, сведений не осталось или их заслонили христианские представления: «главный бог Ен совпал с христианским богом … св. угодникам приписаны свойства языческих богов» [1, с. 68]. Источником сведений о богах Войпеле и Йомале Жаков называет «Житие св. Стефана Пермского» Епифания Премудрого, где будто бы говорится о том, что в селе Гам стояла кумирница с идолами этих божеств. Далее он ссылается на народную легенду, подтверждающую эти сведения: «Возле кумирницы в Гаме был золотой кумир, внутри кумирницы серебряный и золотая старуха с ребенком на коленях» [1, с. 69]. Очевидно, что Жаков почерпнул эти данные в одной из множества книжек о св. Стефане Пермском, выходивших к 500-летию крещения зырян, во всяком случае «Житие» этих сведений не содержит. «Народная легенда» напоминает один из рассказов о Золотой бабе, но в современной устной прозе аналогов этому рассказу не обнаружено. Что касается Войпеля, то имя этого божества упоминается в Послании митрополита Симона вятчанам, а образованной публике оно стало известно после публикации статьи Н.И. Надеждина «Войпель» в «Энциклопедическом лексиконе» А.А. Плюшара. [9, с. 32]. Жаков переводит слово Войпель как «ночь-ухо, ночное ухо, сторож ночи», второе значение слова вой – «север», отсюда вывод, что Войпель – «сторож севера и ветров и также ночной сторож – мог быть богом ветров и домашнего скота» [1, с. 70). Йома (Йомала) – злая волшебница в сказках, до принятия христианства могла быть богиней «тех или иных сторон хозяйства» [1, с. 69). По поводу бога грома и молнии Жаков пишет о том, что им мог быть сам Ен, но в настоящее время народ считает, что причина грома – Илья пророк или же Са ваоф, преследующий демонов огненными стрелами. Им приносятся жертвы возле церквей в Ильин день. Но самому Ену зыряне не приносили жертв, «не решались, – как пишет Жаков, – даже молиться, они себя не считали достойными этого» [1, с. 71). Почитание бога солнца обнаруживается, по мнению Жакова, в обрядности, приуроченной к праздникам Ивана Купалы и Петрова дня. Для уточнения деталей реконструкции пантеона и расширения его состава Жаков обращается к материалу сказки, содержание которой он считает аутентичным. Это кумулятивная песня-сказка «Чокыр и лиса» («Мерин и лиса»), сюжет которой разворачивается по ходу странствий лисы от одного персонажа к другому: лиса идет к Чадо за ножом, чтобы зарезать Чокыра, от Чокыра – к Ену за брусом, от Ена – к луне за быком, от луны к солнцу – за его сыном, чтобы выгнать быка луны, далее – к зайцу за его молоком для сына солнца, от зайца – к осине, от осины – к бобру, от бобра – к кузнецу, который и убивает лису. Чокыр остается жив. Жаков рассматривает действия персонажей в связи с мифологическим смыслом, который оказался разрушен. Логика его анализа такова: если лису посылают к Ену за брусом, то он владетель брусяной горы недалеко от Уральских гор. Отсюда вывод: «Ен, далекий от людей, жил на горах, на небе, около брусяных гор. Нуждающиеся в брусе брали его у бога» [1, с. 74). Брусяную гору может вытащить только бык луны, а быка луны может выгнать с поля только сын солнца. Жаков отождествляет «быка луны» (коми: öш – «бык») с радугой (коми: öшка-мöшка – «радуга» – в народной этимологии «бык-корова»), пьющей воду из реки, и делает вывод, что выгнать быка-радугу с небесных полей может только свет солнца – сын солнца. Луна – по коми тöлысь – мужской образ, по связи с быком принимается отношение этого образа к скотоводству и связывается с серебряным кумиром в кумирнице Гама и Войпелем – «ночным ухом». Нельзя не отметить, что К. Жаков в своем построении языческой картины мира руководствуется современными ему положениями науки о мифологии; как и другим исследователям мифологии, ему не чуждо желание видеть в фольклорных персонажах богов язычества, а в них – «воплощение природных явлений» [см. об этом: 18, с. 257]. Сам Жаков достаточно серьезно относился к своей расшифровке сказки, вот что он пишет по этому поводу: «Если правда, что суеверия народа имеют свои корни в прошедшем миросозерцании, если правда, что народные словесные произведения – отражение минувших воззрений, то нужно дать этой сказке значение, счесть ее за отрывок старой теологии и мифологии, если не видим противоречий между названиями предметов и явлениями природы с одной стороны и смыслом сказки с другой. Я думаю, что эта сказка – зеркало, хотя и потускневшее от времени, отражающее образы старых верований, простую жизнь старых богов» [1, с. 80]. В результате анализа сказки Жаков выявляет доминантную мифологему, позволяющую ему выстроить вертикаль языческой модели мира. Этой мифологемой является образ «брусяной горы», на вершине которой сидит Ен, высший бог мифологического пантеона – «спокойный, как лик неба» [1, с. 82]. Результатом анализа сказки является и астрономический миф, утверждающий ход и функции небесных объектов: «Луна ходит по ночам по небу, как бы дозором, может быть, пасет скот свой. Сын солнца иногда выгоняет с облачных полей быка луны на водопой, к прозрачным струям северных рек. Сын солнца ходит по земле, питаясь молоком зайца и, быть может, прочих зверей, он всем им равно дает и свет, и жизнь» [1, с. 84]. К астрономическому сюжету примыкает миф о золотом веке, когда «боги ходили по земле, были доступны, близки людям, и небо было близко, и низки облака, урожаи были прекрасны. Вместо теперешней длинной соломы в злаке был длинный колос, стебель же был короток, как теперешний колос. Хлеба было так много, что крестьянки употребляли блины вместо детских пелен (что, впрочем, было нехорошо, и этим они прогневали доброго бога Ена)» [1, с. 85]. Соседство этих двух сюжетов не случайно, миф об утрате золотого века эксплицирует начало собственно человеческой истории и одновременно полагает разделение земной и небесной сфер вследствие «гнева Ена». Отныне небо отделено от земли, небесные боги отделены от людей, но в сказках остается смутное знание «небесной» мифологии как воспоминание о золотом веке. Далее Жаков описывает человеческую концептосферу. Он упоминает о боге огня, богине-пряхе, в настоящее время отождествленной с Владычицей Богородицей, но главными мифологическими символами мира людей он называет медведя и ящерицу, определяя отношение к этим животным как «культ». При этом ящерица (по-зырянски пежгаг — поганое насекомое, поганая гадина, дзöдзув — злое, всеведущее, коварное существо), по Жакову, относится к «темной» стороне мифологического мира и соотносится с образом злой богини. Тогда как к медведю зыряне питают большую любовь, его считают близким к человеку. Точно так же, как к «братьям и сестрам», относятся зыряне и к другим диким животным и птицам. Что касается человека, то Жаков описывает характерные черты зырян, выделяя хитрость, себялюбие, неуважение к другим, воспитанные отсутствием общественной жизни, а также мистицизм и уважение к учености. При реконструкции подземного (загробного) мира Жаков снова обращается к сказке, на этот раз – волшебной. В подземный мир можно попасть, найдя в дремучем лесу отверстие в земле, и, бросив в нее веревку, спуститься по ней. В ином мире светит «не наше солнце и блещет другая луна, текут иные реки, волнуются нездешние моря». В иной мир спускались герои сказок, отождествляемые Жаковым с героями языческой мифологии. Жаков подчеркивает, что герои всегда возвращались из загробного мира другой дорогой, не той, по которой входили в него. Как правило, обратно их переносит на своих крыльях птица. В современном христианском сознании подземный мир населен демонами, Жаков заключает, что прежде демоны были языческими богами и героями зырян. Для К. Жакова языческое миросозерцание зырян ассоциируется с образом дохристианского прошлого − временем, когда это миросозерцание находилось в наиболее сильной позиции. Это золотой век зырянского народа, гармоническая эпоха, в которой бытие природы и людей находилось в изначальном естественном равновесии, обусловленном божественным присутствием, а связь человека с природой была исполнена религиозного смысла. По мнению К. Жакова, христианство внесло только поверхностные коррективы в это древнее мировоззрение, оно уничтожило «кумиры», но вера в «старых» богов – хозяев природы – осталась. Таким образом, язычество не исчезло, оно импликативно скрыто тонким покровом христианства, и, соответственно, зыряне до сих пор живут под знаком изначальной гармонии золотого века, нужно лишь увидеть это и понять, чтобы получить возможность приобщиться к изначальным языческим знаниям. Итак, в основе реконструкции языческого миросозерцания зырян лежит универсальная трехчастная схема мифологической модели мира с центральной осью в виде мировой («брусяной») горы, на которой находится резиденция небесного бога Ена. Объективно этот поэтический по мироощущению космос полностью составлен Жаковым из разрозненных фольклорных фактов. Но в этом и заключается точка зрения Жакова на фольклор как на источник ныне забытых сакральных знаний. С этой точки зрения сам исследователь фольклора невольно становится и знатоком древних учений – сродни тем языческим волхвам, сведения о которых он ищет. И в этом смысле он мифотворец, в своей реконструкции создающий новый миф на темы, заданные фольклорными сюжетами [см. об этом: 12, с. 26]. Надо подчеркнуть, что реконструкция была осуществлена Жаковым при минимуме фактических фольклорных материалов, сам он называл ее «бледной схемой», описывающей только «силуэты богов», полагая, что при наличии достаточного количества фольклорных текстов и сравнительных материалов можно было бы нарисовать и более «четкую схему» мифологии. В дальнейшем он приложил немало усилий, чтобы превратить «бледную схему» в полноцветную картину языческого мира, но сделал это уже средствами художественной литературы. Конечно, с точки зрения современной науки, такие элементы его реконструкции, как сюжет выгона быка луны на небесные поля сыном солнца или выведение образа богини-пряхи на основе сюжета былички, кажутся наивными, но вот чего действительно не отнять у жаковской модели, так это её системности. Все элементы космоса взаимосвязаны и сфокусированы в одну точку – этой точкой является человек и его мир, вернее было бы сказать – мировоззрение коми-зырян. Еще одно наблюдение касается самого текста статьи. Как правило, научное исследование предполагает отстраненность автора от описываемых и анализируемых им фактов, стремление его к максимальной объективированности. Как правило, это выражается в том, что автор статьи или вовсе выводит свое авторское «я» за пределы текста, или же включает его в текст на уровне безличного по52 то коми, эмоционален, публицистичен, которые В.А. Лимерова вествователя, выраженного местоимением «мы». Текст статьи Жакова строится на различении личного и безличного типов повествования: личный повествователь (я-повествователь) − это образ «я» самого автора, включенный в текст статьи, безличный повествователь (мы-повествователь) берет на себя функции обобщения и осмысления фактического материала. На уровне «я-повествователя» автор рассказывает о своей этнографической поездке по Зырянскому краю, делится впечатлениями и личными наблюдениями, сделанными в ходе путешествия, пересказывает и комментирует записанные им фольклорные тексты, дает характеристики фольклорным персонажам, в то время как «мы-повествователь» объективирует эту информацию, включает ее в поток научного дискурса. Если «яповествователь» «мыповествователь» стилистически нейтрален, их имплицитный диалог определяет структуру текста, динамику его сюжета и позволяет включить статью в разряд синтетических произведений ранней про«научнозы художественными» − сохраняющими при научном подходе особенности художественного текста [10, с. 3]. Надо заметить, что к началу ХХ века стилистические критерии научной статьи этнографического характера уже сформировались в достаточной мере, однако Жаков как бы возвращается к стилистике беллетристической этнографии XIX века, причем элементы художественности обнаруживаются не только в его этнографических статьях, но и в философских работах, снабженных довольно серьезными математическими выкладками. Подобную синтетичность научных текстов можно объяснить универсализмом личности самого Жакова, сочетавшего в себе ипостаси ученого и писателя. Однако универсализм Жакова проявляется и в том, что он, как отмечает Е.К. Созина, «апробирует» результаты своих научных открытий в литературном творчестве [13, с. 199]. Это касается всех видов его научных изысканий, но в данном случае мы имеем в виду его фольклорно-этнографическую деятельность. Результатом исследования в рассматриваемой статье Жакова стала реконструкция мифологической модели мира комизырян, апробирует же Жаков это открытие в ряде своих художественных произведений. Кроме того, на протяжении ряда лет Жаков называет участвует в экспедиционных поездках в Коми край и в другие финно-угорские регионы. Надо полагать, им были собраны дополнительные материалы, в том числе и сравнительного плана, позволяющие дополнить разработанную им схему мировоззрения, однако он больше уже не возвращается к этой теме. Точнее, не возвращается в жанре научной этнографической статьи, но в своем литературном творчестве он с постоянством воспроизводит разработанную им модель мира, с каждым разом уточняя детали и расширяя ее за счет включения новых мифологем. Впервые Жаков обращается к теме дохристианской истории коми народа в книге «На север, в поисках за Памом Бурмортом» [2], написанной по впечатлениям той же этнографической поездки, материалы которой и рассматривались в статье. По сюжету книги главный герой, этнолог, в образе которого угадывается сам Жаков, путешествуя по Коми краю, собирает фольклорные сведения. Однако от обычного описания поездки собирателя фольклора сюжет отличается сверхзадачей, которую ставит перед рассказчикомсобирателем автор: отыскать сказания о Паме Бурморте, сыне Пама Сотника, легендарного противника Стефана Пермского. Собиратель должен проникнуть в область языческой тайны, тщательно скрываемой народом от посторонних. Поэтому его научная экспедиция превращается в сакральное странствие на Север, на «землю предков», а сам он, этнограф-чужак, становится неофитом, проходящим испытание. Только пройдя весь путь и приобщившись к отеческим святыням, неофит становится «посвященным», которому открываются последние тайны зырянского язычества. От старцаязычника, живущего в отрогах приполярного Урала, он узнаёт историю Пама Бурморта, сына легендарного противника Стефана Пермского Пама Сотника, и становится преемником его учения. Поскольку герой книги автобиографичен, то отныне сам Жаков репрезентирует себя как знатока языческих знаний коми-зырян, поэтому значительная часть произведений, написанных им до 1916 года, посвящена раскрытию языческой темы. Сюжет получения героем сакральных сведений от посредника-сказителя Жаков использует в книге «В хвойных лесах: Рассказы Коми Морта», где в предисловии он пишет: «Теперь… когда близок конец патриархально му укладу жизни северян, − решился я познакомить людей с душою севера и издать наивные рассказы Коми Морта, старика певца и сказочника, которого встретил на берегах маленькой речки Кельтмы, впадающей в Вычегду, изобильную водою. <…> Раны, нанесенные мне культурой в мозг и сердце, он исцелил своими мирно льющимися рассказами о делах героев, живших по берегам Печоры и Вычегды и в лесных пармах “Каменного пояса”» [3, с. 2]. Сказитель Коми Морт рассказывает герою-повествователю и историю, описанную в поэме «Биармия». Имя собственное сказителя – Коми Морт в переводе «коми человек» – в коми языке составляет пару с выражением коми войтыр – «коми народ» – как единица и множество, т.е. любой представитель коми войтыр называет себя коми морт. Называя сказителя таким именем, Жаков претендует на эпическую обобщённость образа: это и определённый персонаж, но также и любой человек из коми народа. Соответственно, отсылка к Коми Морту как к рассказчику в мифопоэтике Жакова означает «народность», «фольклорность», т.е. рассказанное кем-то из народа. Для Жакова традиционное мировоззрение зырян представляет собой синкретизм христианства и язычества, хотя языческого в нем все-таки больше, нежели христианского. Но, несмотря на это, зыряне остаются православным народом, соблюдают православные обряды, строят церкви, и при этом, по мнению Жакова, на зырянской земле есть отдаленные места, где язычество будто бы сохранилось в первозданном виде. В художественном мире Жакова язычники и христиане живут где-то рядом, в каких-то параллельных пространствах, имеющих свои особенности, но соприкасающихся и взаимопроникаемых. Герои-язычники имеют свои имена, отличные от христианских, имена значимые, переводимые с коми языка: Зарниныл (Золотая дочь); Мичаморт (Красивый человек); Вöрморт (Лесной человек), Майбыр (Счастливый) и Ёльныл (Дочь лесной речки) и др. и обитают не в селах, а в глубине леса. Языческое сообщество более органично, чем христианское, оно не противостоит Природе, а включено в нее, живет по ее ритмам. Соответственно, язычники, «лесные люди», видят в Природе больше, чем дано видеть христианам. Они свободно общаются с растениями, животными, природными стихиями, объектами природы и, наконец, с богами – персо нификациями космических и природных сил, они способны проникать на все уровни мироздания. К примеру, герой рассказа «Джак и Качаморт» охотник Бурмат доходит до края земли и спит 100 дней в объятиях девы-солнца [6, с. 404–409]; Гулень свободно поднимается на небо, чтобы посмотреть, чем занимаются небесные жители и верховный бог Ен [6, с. 383–385]; Майбыр, герой одноименного рассказа, игрой на дудке и бандуре-кантеле завораживает лесных богов, белых медведей, облака, понимает речь животных и растений [6, с. 393–404]. В ряде произведений Жаков рассказывает о взаимоотношениях коми христиан и язычников: в рассказе «Парма Степан» герой-христианин Степан женится на девушке-язычнице Зарниныл (Золотая дочь) «по староверскому обряду» [6, с. 80–87], в рассказе «Дарук Паш» геройхристианин Паш (Павел) находится под опекой языческого бога Войпеля [6, С. 169–174], на свадьбу героев-язычников Майбыра (Счастливый) и Ёльныл (Дочь лесной речки) собираются «знаменитые люди» из разных зырянских поселений – Пильвань (Иван Филиппович) из Ипатьдора, Фалалей из Усть-Сысольска, Панюков из Ыджыдвизда, мифологические персонажи: великан Ягморт с Ижмы, колдун-разбойник Тунныръяк из Деревянска, Тювэ с Вишеры, король тундры Тури (цапля), король белых медведей, а также с берегов Оби приходят и ученики Пама Бурморта [6, с. 393–404]. Жаков будто бы намеренно создает впечатление о том, что и язычники, и христиане коми по-прежнему составляют единый народ, но при известной автономии первых. Языческое пространство словно бы сохраняет древние архетипы, связанные с высшими целями человеческого существования, основательно забытые христианством. Не случайно на периферии некоторых произведений Жакова («Мили-Кили», «Майбыр») появляются ученики Пама Бурморта – хранители учения, в котором скрыто будущее спасение всего человечества. Это и символическая отсылка к первой книге Жакова, которая дает ключ к пониманию специфики его художественного мира. В этой книге впервые эксплицирована идея двух пространств – путешествие автора-героя совершается по христианскому пространству, но своей цели он достигает, только перейдя в пространство языческое, где получает сведе ния о Паме Бурморте, а также знакомится с его учением. В плане формально-жанровых особенностей такой тип повествования можно было бы отнести к области фантастики или фэнтези, если бы не сугубая установка Жакова на достоверность описываемых событий. Более того, в рамках сюжета книги происходит отождествление автора-героя с самим Жаковым − автором книги, и это отождествление выходит далеко за пределы сюжета. Не просто персонаж из книги, но сам Жаков в лице автора-героя совершает путешествие, описанное в книге, и получает доступ в область сакральных языческих знаний. В этом смысле книга «На север, в поисках за Памом Бурмортом» − это повесть о поисках и обретении язычества самим Жаковым. Иными словами, Жаков в поисках новых смысловых моментов прибегает к литературной мистификации и отныне репрезентирует себя как человека, допущенного в сакральное языческое пространство и имеющего санкцию на обладание древней мудростью. Это становится творческим и жизненным кредо Жакова, отсюда и его творческий псевдоним Гараморт, где гара – производное от глагола гаравны – «вспоминать, помнить» и морт – «человек»; Гараморт буквально переводится как «помнящий человек», или, лучше, «человек, наделенный памятью прошлого». В этом смысле Гараморт близок по значению образу мифологического поэта, как его описывает В.Н. Топоров: «Другая важнейшая фигура космологического периода – поэт с его даром проникновения с помощью воображения в прошлое, во время творения, что позволяет установить еще один канал коммуникации между сегодняшним днем и днем творения. С поэтом связана функция памяти, видения невидимого – того, что недоступно другим членам коллектива, - и в прошлом, и в настоящем, и в будущем. Поэт как носитель обожествленной памяти выступает хранителем традиций всего коллектива» [15, с. 34–35]. Гараморт – это даже не псевдоним, а языческое имя Жакова, тождественное значащим именам его героев-язычников. Этим именем в романе «Сквозь строй жизни» Жаков обозначает автора-повествователя, сюжетная линия которого образует в романе метатекст, дополняющий основную сюжетную линию автобиографии «я-героя» авторской рефлексией, главным содержанием которой является «установление автором своей идентичности в мире и с миром» [13, с. 201–204]. Идентичность выражается прежде всего в установлении границы между «я» и «другим», и это было актуально для Жакова, позиционировавшего себя «лесным человеком», язычником в мире городской культуры: «Гараморт оставался Гарамортом, а культурные люди – культурными» [8, с. 264]. В контексте авторской сотериологии Жакова имя Гараморт созвучно именам таких учителей человечества, как Иисус, Будда, Зороастр, учения которых неоднократно упоминаются и обсуждаются в книге Жакова «Лимитизм. Единство наук, философий, религий» [5]. Эта книга Жакова также имеет значение «учительной», она рассчитана на пропаганду и распространение идей лимитизма среди масс и составлена учениками Жакова не только как изложение основ философии и мировоззрения лимитизма, но и как излагаемое от имени Гараморта новое религиозно-этическое учение, призванное спасти человечество. В индивидуальной мифопоэтике Жакова основы этого учения позиционированы им как наследие языческого прошлого. Имидж посредника между современностью и язычеством – это не что иное, как культурологическая игра, позволяющая Жакову репрезентировать некоторые свои произведения как мифологические тексты, извлеченные из глубин языческой памяти народа. Эти тексты могут быть параллельными аутентичным фольклорным произведениям, как, к примеру, новеллы «Ен и Омöль», «Шыпича», «Тунныръяк» и др., но Жаков не ставит своей целью воспроизведение фольклорного сюжета, он претендует на то, что его текстреконструкция «древнее», он и есть – настоящий языческий миф. Жаков и не стремится воспроизводить известные ему фольклорные сюжеты, он создает другую мифологию – со своей космогонией («Ен и Омöль») и эсхатологией («Бегство северных богов», «Неве Хеге»), с мифологическими героями (Пам Бурморт, Шыпича, Джак и Качаморт, Бурмат, Мили-Кили, Дарук Паш, Майбыр и др.), а также воссоздает этногенетический миф, раскрывающий тайну происхождения народа коми-зырян («Царь Кор. Чердынское предание»), а впоследствии – героический эпос «Биармия». Особенно тщательно Жаков разрабатывает образ языческого космоса и соответствующего ему пантеона языческих богов. За основу берётся всё та же мифологическая схема из его первой статьи, но в его литературных произведениях она наполняется живым, ярким содержанием. Мироздание приобретает вид дома, крышей которого является небо. Образ «крыши неба» в мифопоэтике Жакова, в свою очередь, связывается с такими мифологемами, как книга судеб мира, место которой на крыше неба, а также с образом свинцового шара, который катает Ен по крыше неба, производя гром. Гора Тэлпозиз («гнездо ветра») вытесняет образ «брусяной» горы и в новелле-сказании «Бегство северных богов», опубликованной в «Архангельских губернских ведомостях» в 1911 году, Ен занимает место уже на этой горе [6, с. 385–393.]. В основе сюжета этой новеллы лежит тема собрания богов, позволяющая Жакову показать весь языческий пантеон в рамках одного художественного произведения. Сама тема собрания богов достаточно актуальна в гомеровском эпосе [11, с. 164], и, по всей видимости, Жаков заимствует ее туда. Собрание имеет характер официальной церемонии – Ен должен известить богов о грядущих изменениях миропорядка, поэтому боги занимают место возле горы Тэлпозиз в соответствии со своим ритуальным иерархическим положением: на вершине Тэлпозиз воссел сам Ен, возле его головы вращаются дети – Солнце и Луна, на соседнюю скалу, чуть поодаль, сел Войпель, у подошвы этой же скалы садится Йома, а все прочие лесные боги и богини располагаются «вокруг Войпеля и Йомы у подножия окрестных скал»: водяной бог и его дети – по отрогам Уральских гор, бог подземного мира Куль – за две скалы от Ена, Мать земли – на берегу реки Обь, а Мать солнца – на берегу Ледовитого моря [6, с. 386–387.]. Иерархия строится на основе родоначалия: небесный бог Ен – отец, его жена – Мать земли, все остальные боги являются их детьми. Родоначалие является и основным космологическим принципом, поскольку все божества персонифицируют космические и природные объекты, стихии, этот же принцип лежит в основе устройства иерархии патриархальной семьи и сельской общины, которые оказываются своего рода моделями космоса. Сюжет сказания (жанровое определение Жакова) интересен и заявленной в нем эсхатологической темой, показывающей в мифоисторической перспективе историю мира от некоей исходной точки времени к эсхатологическому завершению. Исходная вре менная точка не обозначена, она появится в поэме «Биармия» в качестве начального космогонического сюжета о Енмаре и Оксоле. Здесь же мифологическая история показана в сюжетах: 1) об окончании золотого века, когда из-за нерадивой хозяйки небо отделилось от земли, т.е. небесный бог Ен покинул Мать земли и она лишила людей своей благосклонности – «иссякла щедрость самой древней богини» [6, с. 387]; 2) последовательной гибели коми героев-богатырей: Идана, Перы, Яг-морта, Йиркапа. Собственно история начинается с прихода на Север Стефана Пермского и перемены веры – «вас, прежних богов, забудут люди» [6, с. 389]. Начало исторической эпохи неизбежно, это «закон, который записан в золотой книге неба», но начало истории – это и начало движения к концу мира. Ен показывает богам, как в деревнях и селах появляются церкви, и люди приходят молиться в них новому Богу, приходит череда войн, и северяне, т.е. зыряне, погибают от рук южных народов и вогул. Ен показывает, как заселяются северные реки Печора и Ижма, а затем вырубаются дремучие леса, люди строят большие дома с красными трубами и в селах иссякает жизнь. В последние времена «заползали между оставшимися лесами железные драконы с огненной ненасытной пастью, а потом залетали в воздухе неизвестные птицы с железными крыльями», на север приходят новые народы и разрушают последнее, что осталось в природе: «Великие синие льды на море взрывались, и пламя взрыва летело навстречу Каленик-птице – северному сиянию» [6, с. 391]. Как этнолог, Жаков всецело придерживался положений антропологической школы, полагая фольклорные материалы «пережитками», на основе которых можно восстановить «общую картину культуры древнего Севера», эксплицированную в северном эпосе, отголоски которого слышны в северорусских былинах, скандинавских сагах, в финской «Калевале» и других произведениях народного творчества [4, с. 1226]. Однако анализу «пережитков» он предпочитает их синтез в определённых литературных формах, совокупность которых и составила бы новый северный эпос. Его содержание определялось Жаковым выявленным в коми-зырянской духовной культуре (в основном на материале фольклора) значением «языческого миросозерцания» как определяющей духовно культурной доминанты. Эта доминанта является, по мысли Жакова, ядром коми национальной культуры, в котором с древнейших времен содержатся смыслы и ценности духовного бытия коми народа. Очевидно, что Жаков осознавал себя первым коми писателем, вместе с тем отсутствие комиязычной резонансной среды вынуждало его ориентироваться на русского читателя, и в этом смысле реконструкция языческого зырянского мира в его произведениях была, с одной стороны, показателем их национальной специфики, а с другой – индикатором идентичности зарождающейся литературной традиции. *** 1. Жаков К.Ф. Языческое миросозерцание зырян // Научное обозре ние. 1901. № 3. С. 63–84. 2. Жаков К.Ф. На север, в поисках за Памом Бурмортом. СПб.: Изд во Осипова, 1905. 3. Жаков К. Ф. В хвойных лесах: Рассказы Коми Морта. СПб.: Изд во Сахарова, 1908. 4. Жаков К.Ф. О методах изучения северного народного эпоса // Научное обозрение. 09.11. 1911. № 41. С. 1226. 5. Жаков К.Ф. Лимитизм. Рига: Limitiskas filosofijas biednbas Latvija izd., 1929. 6. Жаков К.Ф. Под шум северного ветра. Сыктывкар: Коми кн. изд во, 1990. 7. Жаков К.Ф. Биармия. Сыктывкар: Коми кн. изд-во, 1993. 8. Жаков К.Ф. Сквозь строй жизни. Сыктывкар: Коми кн. изд-во, 1996. 9. Конаков Н.Д.

Напиши аннотацию по статье

Культурология Минобрнауки России Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего образования «Сыктывкарский государственный университет имени Питирима Сорокина» (ФГБОУ ВО «СГУ им. Питирима Сорокина») ЧЕЛОВЕК КУЛЬТУРА ОБРАЗОВАНИЕ Научно-образовательный и методический журнал № 4 (18) / 2015 Сыктывкар Издательство СГУ им. Питирима Сорокина 1 Научно-образовательный и методический рецензируемый журнал Издатель и учредитель − ФГБОУ ВО «Сыктывкарский государственный университет имени Питирима Сорокина» Свидетельство о регистрации СМИ ПИ № ТУ11-0174 от 30.10.2012 г. Журнал зарегистрирован в РИНЦ (регистрационный номер 261-06 от 02.07.2012 г.). Выходит с 2011 г. Редакционный совет журнала: Балсевичуте-Шлякене Виргиния, доктор гуманитарных наук, профессор, профессор Вильнюсского государственного педагогического университета (Литва, Вильнюс); Бразговская Елена Евгеньевна, доктор филологических наук, профессор, профессор кафедры общего языкознания Пермского государственного гуманитарно-педагогического университета (Россия, Пермь); Васильев Павел Владимирович, кандидат педагогических наук, доцент, проректор по экономическим и социальным вопросам Сыктывкарского государственного университета имени Питирима Сорокина (Россия, Сыктывкар); Гончаров Сергей Александрович, доктор филологических наук, профессор, первый проректор Российского государственного педагогического университета имени А.И. Герцена (Россия, Санкт-Петербург); Гурленова Людмила Викторовна, доктор филологических наук, профессор, директор Института культуры и искусства Сыктывкарского государственного университета имени Питирима Сорокина (Россия, Сыктывкар); Жеребцов Игорь Любомирович, доктор исторических наук, старший научный сотрудник, директор Института языка, литературы и истории Коми научного центра Уральского отделения РАН (Россия, Сыктывкар); Зюзев Николай Федосеевич, доктор философских наук, доцент, сотрудник Масси Колледж, Торонто, председатель комитета по образованию общества "LIttle Russia" (Канада, Торонто); Истиховская Марина Дмитриевна, кандидат юридических наук, доцент, ректор Сыктывкарского государственного университета имени Питирима Сорокина (Россия, Сыктывкар); Люсый Александр Павлович, кандидат культурологии, доцент, старший научный сотрудник Института природного и культурного наследия имени Д.С. Лихачева (Россия, Москва); Мосолова Любовь Михайловна, доктор искусствоведения, профессор, заведующий кафедрой теории и истории культуры Российского государственного педагогического университета имени А.И. Герцена (Россия, Санкт-Петербург); Муравьев Виктор Викторович, доктор философских наук, доцент, профессор кафедры культурологии и педагогической антропологии Сыктывкарского государственного университета имени Питирима Сорокина (Россия, Сыктывкар); Сулимов Владимир Александрович, доктор культурологии, доцент, профессор кафедры культурологии и педагогической антропологии Сыктывкарского государственного университета имени Питирима Сорокина (Россия, Сыктывкар); Сурво Арно, доктор философии, профессор, научный сотрудник кафедры фольклористики гуманитарного факультета университета Хельсинки (Финляндия, Хельсинки); Сурво Вера Викторовна, доктор философии, профессор, исследователь кафедры этнографии гуманитарного факультета университета Хельсинки (Финляндия, Хельсинки); Тульчинский Григорий Львович, доктор философских наук, профессор, заслуженный деятель науки РФ, профессор департамента прикладной политологии Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики» − Санкт-Петербург (Россия, Санкт-Петербург); Фадеева Ирина Евгеньевна, доктор культурологии, профессор, заведующий кафедрой культурологии и педагогической антропологии Сыктывкарского государственного университета имени Питирима Сорокина (Россия, Сыктывкар); Шабаев Юрий Петрович, доктор исторических наук, профессор, заведующий отделом этнографии Института языка, литературы и истории Коми научного центра Уральского отделения РАН (Россия, Сыктывкар) Редакция журнала: О. В. Золотарев, М. В. Мелихов, В. В. Муравьев, В. А. Сулимов, И. Е. Фадеева Ответственный редактор − И. Е. Фадеева Подписной индекс журнала Е34110, каталог «Почта России» 78782. Подписка через сайт «Пресса по подписке» www.akc.ru . Стоимость подписки 618 руб. на полгода. © ФГБОУ ВО «Сыктывкарский государственный университет имени Питирима Сорокина», 2015 СОДЕРЖАНИЕ КУЛЬТУРОЛОГИЯ CULTUROLOGY Котылев А. Ю. Этнокультурная идентификация коми интеллектуала XIX века. Жизнь и творчество Г.С. Лыткина Kotylev А. Ethno-cultural identification of Komi intellectual XIX century. Life and Works of G.S. Lytkina Кузюрина Е. М. Польский плакат как выражение политической эстетики (на примере плакатов Народной Польши 1945–1954 гг.) Kuzyurina E.M. Polish poster as an expression of political aesthetics (posters of People's Poland 1945–1954) Левченко О. Е. Экологическая проблематика в проекте Пинар Йолдас «Экосистема эксцессов» Levchenko O.E. Ecological problematics at the Pinar Yoldas’ project “An Ecosystem of Excess” Лимеров П. Ф. Поиски литературной идентичности: языческий миф в творчестве К. Ф. Жакова Limerov P. F. Finding a literary identity: the pagan myth in the work of K. F. Zhakova Меньшиков Л. А. Прагматика понимания текстов постмодернистской культуры Menshikov L. A The pragmatics of the textual understanding in the postmodern situation Макарова Л. М. Мариан Колодзей: особенности интерпретации пережитого Makarova L. M. Marian Kolodziej: particularities of past interpretation Нефедова Д. Н. Образ Другого в искусстве: к вопросу о формировании национально-культурной идентичности Nefedova D. N. The image of the other in art: to the question about the formation of national and cultural identity Макарова И. В. Средства художественной выразительности произведений декоративно-прикладного искусства народа коми (текстильные изделия) Makarova I. V. Means of artistic expression of works of arts and crafts of the Komi (textiles) 6 36 62 85 Пушкарева Т. В. Мир кукол в мире людей: историко-культурный анализ Pushkareva T. V. World of dolls in the world of men: the historical and cultural analysis Иванько А. А. Двойное кодирование как антропологический принцип семиосферы Ivanko A. A. Double coding as anthropological principle of semiosphere Арзямова О. В. Национальный семиозис сквозь призму мультикультурного художественного пространства (на материале прозы Каринэ Арутюновой) Arzyamova O. V. National semiosis through the prism of multicultural art space (based on the prose of the Karine Arutyunova) Сарычев Ю. А. «Новый человек» как социокультурный феномен ХХ века Yuri Sarychev. “New man” as a socio-cultural phenomenon of the twentieth century Некрасов Р. В. Древние культовые объекты северо-востока Европы как художественно-пластические и сакральные составляющие культуры этноса Nekrasov R. V. Ancient cult objects of the northeast of Europe as art and plastic and sacral components of culture of ethnos ФИЛОЛОГИЯ PHILOLOGY Берневега С. И. Путевой очерк: художественно-публицистические особенности жанра (на материале очерков Виктории Ивлевой) Bernevega S. I. Travel essays: artistic and journalistic peculiarities of the genre (based on essays of Victoria Ivleva) Бразговская Е. Е. Вербализация музыки (автоэкфрасис) в современной композиторской практике: когнитивно-семиотический аспект Brazgovskaya Е. Е. Verbal ecphrasis in the modern practice of music composing: cognitive and semiotic dimensions Вахотин А. А. Особенности восприятия слов русского языка различной длины в условиях шума Vakhotin A. A. Perceptive Peculiarities of the Russian Word in the Conditions of Noise 116 143 163 Гурленова Л. В., Старцева В. А. Любовь в системе ценностей А. Вампилова (на материале его писем) Gurlenova L. V., Startseva V. A. Love in the values of A. Vampilov (on the material of his letters) МЕТОДИКА METHODS Гурленов В. М., Чупрова Н. В. Реализация принципов обучения иностранным языкам Gurlenov V. M., Chuprov N. V. Implementation of the principles of training in the teaching of foreign languages Кажигалиева Г. А. О лингвокультурологическом подходе к созданию школьной и вузовской учебной литературы по дисциплине «Русский язык» Kazhigaliyeva G. A. About linguokultural approach to the creation in school and high school educational literature for academic subject “Russian language” 213 Килюшева О. И. Сохранение смыслового единства при написании письменного высказывания с элементами рассуждения в формате ЕГЭ Kilyusheva O. I. Maintaining semantic unity within the Russian National Exam essay АНТРОПОЛОГИЯ ANTHROPOLOGY Иванов С.В., Гоппе Д.В., Керимова С.Н.К., Жорняк К.В. Антропологические корреляты межзрачкового расстояния: медицинские, физиогномические и психологические приложения Ivanov S.V., Goppe D.V., Kerimova S.N.K., Zhornyak K.V. Anthropological correlates of pupillary distance: medical, physiognomic and psychological applications Авторы выпуска ………………………………………… Сведения для авторов …………………………………… 264 5 КУЛЬТУРОЛОГИЯ А. Ю. Котылев Этнокультурная идентификация коми интеллектуала XIX века. Жизнь и творчество Г.С. Лыткина УДК 008:94(470) Георгий Степанович Лыткин первым из представителей коми народа стал учёным общероссийского уровня. При этом он сохранил верность родной культуре. Главной его задачей стало возвращение коми культуре её первоосновы: наследия христианского просветителя XIV в. Стефана Пермского. Г.С. Лыткин создал уникальный двуязычный труд, который являлся одновременно монографией, учебником и словарём.

артиклеваыа система болгарского языка в работах ыу с маслова и в современных концепциях. Ключевые слова: болгарский язык, типологическая характеристика болгарского языка, ар тиклевая система, референция, Ю. С. Маслов. ThE ARTICLE SYSTEM IN BULGARIAN IN ThE WORkS OF YURI MASLOV AND CONTEMPORARY ThEORIES Elena Yu. Ivanova St. Petersburg State University, 7/9, Universitetskaya nab., St. Petersburg, 199034, Russian Federation The paper sums up Yuri Maslov’s contribution into the studies of the Bulgarian article system. Yu. Maslov was the first researcher of Bulgarian to provide a comprehensive typological description of the Bulgarian definite article proceeding from the typological specificity of Bulgarian. Yu. Maslov’s observations on the functions of the Bulgarian articles are relevant up to date. The paper discloses the principles of the use of the article in noun phrases in terms of the referential theory (within the conceptual framework of Elena Paducheva). A number of earlier ideas of Yu. Maslov, if put into the current terms, are clearly related to the conceptual insights of contemporary referential theories. Refs 33. Keywords: Bulgarian, typological description of Bulgarian, article system, reference, Yuri Maslov. Вопросы, связанные с системой артиклей болгарского языка, не входили в круг наиболее значимых для Ю. С. Маслова лингвистических интересов. Тем не менее его сжатые обзоры болгарской артиклевой системы [1], соответствующие разделы в грамматиках болгарского языка [2; 3] и краткие типологические очерки, например [4], содержат важные выводы о характере грамматических оппозиций в рамках категории определенности/неопределенности, о морфологическом статусе болгарского определенного артикля, а  также проницательные наблюдения над реализацией артиклевых показателей в тексте. Далее будут представлены теоретические взгляды Ю. С. Маслова на систему артиклей болгарского языка и сопоставление их с концепциями современных болгаристов. В рамках последней задачи будет предложено наше вдение закономерностей артиклевой маркированности именных групп в болгарском языке в терминах референциальной концепции Е. В. Падучевой. 1 Работа выполнена при финансовой поддержке РГНФ, проект 14-04-00580а «Взаимодей ствие механизмов грамматики в языках мира».и болгарского определенного артикля Ю. С. Маслов первым в  болгаристике дал комплексную типологическую характеристику болгарского определенного артикля [1; 5]. Особенности болгарской артиклевой системы предстают в работах Ю. С. Маслова как иллюстрация разнонаправленной типологической специфики болгарского языка: «В типологическом отношении современный болгарский язык представляет картину своеобразного соединения черт нескольких разных и даже противоположных структурных типов. Последовательный аналитизм в  сфере выражения синтаксических связей имени существительного сочетается с  широким использованием чисто синтетических форм в  системе глагола; обильные черты классического флективно-фузионного типа совмещаются с более или менее явными агглютинативными тенденциями; во многих частных подсистемах грамматического строя и даже в отдельных конструкциях и в отдельных морфемах разнородные типологические характеристики переплетаются тем или иным образом, создавая порой неожиданные комбинации» [1, с. 181–182]. Для прояснения грамматической специфики болгарского языка Ю. С. Маслов считал крайне важным [1, с. 182] определение типологиче ских индексов, подобных тем, которые были вычислены Дж. Гринбергом [6]. Заметим, что такие типологические индексы для болгарского языка позже были подсчитаны, однако именно ввиду разнонаправленности явлений, отраженных в  болгарских морфологии и морфосинтаксисе, они продемонстрировали, как выразился Й. Линдстедт, «несколько гибридный характер болгарского языка» и  «относительный характер результатов при типологических исследованиях» [7, с. 17]. Так, индекс синтетизма современного болгарского языка, полученный Й. Линдстедтом, оказался даже выше, чем для староболгарского языка2. Ср. некоторые его индексы для новоболгарского языка в  сравнении со староболгарским (по данным, полученным ранее В. Коугиллом) и русским языками: индекс синтетизма (M/W): новоболг. 2,50 / ст.-б. 2,29; или, по обратной формуле, индекс аналитизма (W/M): новоболг. 0,40  /  ст.-б. 0,44; индекс морфосинтаксического аналитизма («индекс изоляции», по Дж. Грин бергу) (O/N): новоболг. 0,63 / ст.-б. 0,41 / рус. 0,51; индекс чистого словоизменения (Pi/N): новоболг. 0,04–0,073/  ст.-б. 0,33  /  рус. 0,32; индекс согласования (Co/ N): новоболг. 0,29–0,34 / ст.-б. 0,26 / рус. 0,17. 2 Эти статистические данные были подвергнуты критике и пересчитаны известным болгарским лингвистом-типологом Г. Герджиковым, который получил для болгарского языка индекс синтетизма 1,9 (число, которое, возможно, более соответствует общему представлению о степени болгарского аналитизма), но прямое сопоставление его результатов с приводимыми здесь индексами было бы неправомерно, поскольку Г. Герджиков использовал для расчета индекса синтетизма не привычную формулу M/W — количество морфов/морфем на количество слов (Г. Герджиков считал, что она показывает лишь степень полиморфемности слова), а количество граммем на количество слов (см. обоснование такого подсчета и другие показатели в [8]). 3 Разброс связан с тем, что Й. Линдстедт приводит данные по четырем разным текстовым пробам [7, с. 13–16].гарского языка на уровне морфологии сыграл ряд факторов, на которых мы сейчас останавливаться не будем (см. о них в [5, с. 166, 193; 9, с. 50–52; 10] и др.). Из них отметим морфологизацию новых грамматических значений в тех условиях, когда возможность переноса грамматической информации на служебные слова ограничена, поэтому новые показатели присоединяются синтетическим путем — как, например, при образовании форм пересказа с помощью грамматического маркера -л. Ср. соответственно непересказывательные и пересказывательные формы 3 л. ед. ч.: пишеше → пишел, ще пише → щял да пише, в том числе прибавление показателя пересказа -л к служебным элементам аналитических форм, уже содержащих морфему -л в иных ее категориальных значениях: щеше да е писал — щял да е писал, щял е да е писал → щял бил да е писал [9, с. 307]. Поэтому в значительной части глагольных форм грамматические значения выражаются синтетически или смешанным синтетически-аналитическим способом [11, с. 298–299]. Синтетическим способом присоединяется и  п о с т п о з и т и в н ы й о п р е д е л е н н ы й а р т и к л ь  — морфема, которая значительно повышает показатель синтетически образуемых форм и при этом неоднозначным образом взаимодействует с формой слова. Не случайно Ю. С. Маслов уделял этому артиклю особое внимание во всех работах, посвященных проблемам общего языкознания, прежде всего вопросам структуры слова и сущности морфемы. «Для типологической оценки члена, — отмечал Ю. С. Маслов, — важно выяснить ряд вопросов, связанных (I) с отношением члена не только к обслуживаемому им знаменательному слову, но и к соответствующему словосочетанию и (II) с характером семантической нагруженности члена и  его морфемным строением» [1, с.183]. Решая первый вопрос и исходя из того, что артикль при развертывании сочетания всегда присоединяется к концу первого слова именной группы, ученый определяет его как «подвижную флексию» [5], как «типичный гру ппов ой о ф ормитель, единый и недублируемый грамматический элемент, обслуживающий все это [атрибутивное] сочетание» [1, с. 183]: гората — зелената гора — хубавата зелена гора (’красивый зеленый лес’). Второй вопрос связан с  понятиями синтетосемии и  гаплосемии. Болгарский определенный артикль представлен у Ю. С. Маслова как элемент синтетосемичного типа, т. е. одновременно содержащий показатели нескольких грамматических значений: гори → горите, ум → умът, ваш → вашият, ваша → вашата, ваше → вашето, ваши → вашите. Так, в артикле те (горите) выражаются значения определенности и мн. ч., в артикле ъ / ът (ума, умът) — м. р. и ед. ч., и происходит это дублирующим образом, так как артиклевые составляющие повторяют часть информации, содержащейся в окончании, причем ряд артиклей несет информацию и о частеречной принадлежности слова. Гаплосемичным, выражающим только значение определенности, Ю. С. Маслов считает лишь вариант -та (безударный), который присоединяется к окончанию -а независимо от рода, числа и части речи. См. его же примеры: «…сущ. в ед. ч. гората (ж. р.), слугата (м. р.), пияницата (общ. р.), во мн. ч. рогата (м. р.), селата (ср. р.); прилагат. новата (ед. ч. ж. р.), късметлията (безродов.); числит. двата (м. р.), тристата (безродов.)» [1, с. 187].с точки зрения синтеза, по Ю. С. Маслову: • принцип соединения напоминает классическую агглютинацию; • однако другие особенности указывают скорее на фузионный характер синтезирования: преимущественная синтетосемия, «асемантический» тип присоединения (синът (‘сын’) — бащата (‘отец’) — дядото (‘дед’))4, лишь в отдельных случаях артикль выбирается в зависимости от числа и рода существительного) [1, с. 188]. Как видим, выводы ученого о специфике болгарского определенного артикля убедительно иллюстрируют его тезис о том, что в болгарском языке имеет место наслоение разнородных типологических характеристик. 2. о морфеме — инварианте разнообразных формальных показателей определенности В статье [1, с. 186–187] Ю. С. Маслов описывает 13 вариантов болгарского опре деленного артикля: -та (гора — гората, поля — полята), -то (поле — полето), -те (гори — горите), -тá (радост — радосттá), -тé (пет — петтé); [ът], [ ъ]: под — подът, пода; [jът], [jъ]: бой — боят, боя; [ijът], [ijъ]: нов — новият, новия; български — българският, българския; [ij], [j] (устар. и поэт.): белий, българский. Такое количество вариантов связано, во-первых, с  выделением супрасегментных средств выражения грамматических значений — например, безударного та и  ударного тá (гората и  радосттá), безударного те и  ударного тé (горите и петтé), во-вторых, с включением устаревших форм и, в-третьих, с вычленением особого расширенного варианта артикля для частей речи, выступающих в роли согласованных определений, ср. нов — новият, новия выше в отличие от български — българският, българския. В последующих работах Ю. С. Маслов отказывается от учета морфем-операций, а  также нелитературных и  архаических форм, поэтому список вариантов грамматических показателей определенности значительно уменьшается и в целом приближается к тем основным пяти5, что выделяют и болгарские лингвисты — ср., по И. Куцарову [9, с. 452], носители значения «определенность» [ът], [ъ], та, то, те, а именно: м. р. — [ът], [ъ] (орфографически ът, а, ят, я), та, то; ж. р. — та; ср. р. — то; мн. ч. — те, та. 4 Для имен на гласный при выборе артикля действует принцип фонетической аналогии («вокальной гармонии»  — см., например, [12]). Этот выбор, однако, осуществляется всего лишь из двух возможных вариантов для каждого числа: имена в ед. ч., заканчивающиеся на -о, -е, получают артикль то, на -а, -я — артикль та; имена во мн. ч., заканчивающиеся на -и, -е, получают артикль те, на -а, -я — артикль та. Заметим, что далеко не все болгарские лингвисты согласны отдавать (теоретическое) предпочтение в правилах выбора артикля фонетическому принципу перед морфологическим. 5 На диалектном уровне вариантов больше, см., например, последнее исследование [13, с. 148–159]. феме, так и в элементе, допускающем дальнейшее морфемное членение, т. е. в сложном не только по значению, но  и  по морфемной структуре. Болгарский артикль он относит ко второму случаю, хотя признает, что линейная морфемная структура артикля представляется очень нечеткой, расплывчатой. В большинстве его вариантов можно выделить гаплосемичный элемент [t], носитель значения определенности, но в некоторых вариантах он отсутствует. Поэтому Ю. С. Маслов приходит к выводу, что «инвариантом является не тот или иной отрезок звучания, а только самый факт постпозиции члена» [1, с. 187]. Эту мысль ученый проводит в нескольких своих работах по общему языкознанию, приводя пример болгарского артикля как выражающего определенность именно своей постпозицией. Таково же его мнение и об артиклях румынского, албанского и скандинавских языков, не имеющих общего звукового отрезка. И, наоборот, этим болгарский язык отличается от македонского, где всегда возможно выделить сегментную морфему [t] наряду с сериями на [n], [v]: морето (морево, морено), синот, новиот. Современные болгарские лингвисты не разделяют мнения Ю. С. Маслова о  постпозиции артикля как инвариантном показателе, считая морфему [t], входившую в  состав бывшего указательного местоимения, историческим маркером определенности, инвариантом, частично утраченным в  истории языка и  потому не во всех случаях эксплицированным. См. подробный обзор концепций болгарских и зарубежных болгаристов о статусе и функциях определенного артикля в [9, с. 407–451]. 3. о статусе неопределенного артикля един Основным носителем значения неопределенности в болгарском языке является нулевой артикль в составе немаркированной формы. Поэтому статус лексемы един как артикля долгое время в болгарском языкознании вообще отрицался. Для признания его места в артиклевой системе болгарского языка6 многое сделали зарубежные болгаристы, в частности С. Б. Бернштейн и Ю. С. Маслов, а также те болгарские лингвисты, которые в сопоставительных работах показали, что функции болгарского един близки функциям неопределенных артиклей других языков (например, М. Грозева [14], Х. Стаменов [15], Т. Райчева [16] и др.). Лингвистическая эрудиция Ю. С. Маслова, прекрасное знание им артиклевых западных языков позволили отметить и истолковать основные особенности болгарского неопределенного артикля, хотя эти наблюдения не всегда облечены у автора в теоретические формулировки. В грамматике болгарского языка 1981 г. Ю. С. Маслов характеризует следующие основные функции един как неопределенного артикля [3, с. 161–163, перевод его же]: 6 Артиклевый статус един до сих пор не является однозначно принятым — см., например, позицию виднейшего болгарского морфолога И. Куцарова, который склонен считать, что категория определенности/неопределенности в болгарском языке строится на формально-семантической привативной оппозиции: формы для выражения неопределенности не маркированы, а выражающие определенность — маркированы [9, с. 452], но при этом И. Куцаров допускает и структурирование данной категории как трехчленной [9, с. 453].ято не обичаш! (Елин Пелин) ‘Чего ты хочешь от женщины, которую не любишь!’; • указание на среднего представителя класса: Вълчицата мишкуваше — найнедостойния лов на един вълк (Й. Йовков) ‘Волчица ловила мышей  — вид охоты, самый недостойный для волка’; • значение исключительности, «эминентности»: Една чистота, един ред — да се замаеш! ‘Ну и чистота, ну и порядок — просто диву даешься!’; • при переходе имен собственных в нарицательные: Той беше надарен и с гласа на един Стентор. ‘Он был одарен и голосом Стентора’; …Както пишеше дори един Пенчо Славейков ‘…Как писал даже такой человек, как Пенчо Славейков’7. Идея Ю. С. Маслова о факультативности основной функции неопределенного артикля на фоне нулевого («подчеркив ание значения неопределенности») и их частой заменимости оказалась в ряду тех крайне немногочисленных теоретических положений ученого, которые не имеют отклика у современных болгарских исследователей. Использование референциального подхода к объяснению артиклевой маркированности позволило уточнить правила постановки болгарских артиклей и сопоставить их с данными других артиклевых языков [15; 18; 19; 29; 21 и др.]; см. и обзор других работ этого плана в [19; 9]. В настоящее время, начиная с исследований В. Станкова [18] и Х. Стаменова [15], доказано, что по крайней мере в одном типе референциальных употреблений  — при специфически неопределенных именных группах (далее ИГ)  — един выступает как регулярный морфологический показатель. Так, при разборе знаменитых в теории референции примеров с английским неопределенным артиклем (таких, как пример из  [22] ниже) было показано [15; 18; 19], что при переводе их на болгарский язык употребляется неопределенный артикль един в случае трактовки ИГ как специфически неопределенной (вариант а) и нулевой артикль — в случае ее трактовки как неспецифически неопределенной8 (вариант б): John wants to marry a girl with green eyes (а) Джон иска да се ожени за едно момиче със зелени очи ‘Джон хочет жениться на одной девушке с зелеными глазами’; (б) Джон иска да се ожени за момиче със зелени очи ‘Джон хочет жениться на девушке с зелеными глазами’. 7 Специфические и разнообразные функции един при именах собственных — область, до недавнего времени не разработанная в болгаристике; см., однако, диссертацию, защищенную в  СПбГУ в  2013  г. [17], где, в  частности, функции един в  примерах, подобных приведенным выше, получили иную теоретическую трактовку. 8 Референциальная терминология в  современной болгарской лингвистике соотносится прежде всего с концепцией Дж. Лайонза [22] или близка ей (см., например, упомянутые работы В. Станкова). Поскольку далее будет использована референциальная сетка Е. В. Падучевой, уточним здесь некоторые терминологические параллели. Специфически неопределенные ИГ соответствуют слабоопределенным ИГ в терминах Е. В. Падучевой [23], а область неспецифической неопределенности охватывает те употребления, которые в концепции Е. В. Падучевой распределяются в  разные группы: неопределенно-референтные и  нереферентные. Нереферентные же ИГ Дж. Лайонза, лишь приписывающие признак объекту, — это, по сути, предикатные употребления. не исключает в принципе возможной трактовки ИГ как относящейся к конкретному объекту (см., например, [15, с. 36; 24, с. 6]). И в других референциальных типах, как мы увидим далее, неопределенный и  нулевой артикли не являются свободно заменимыми: на фоне нормативного использования нулевого артикля в нереферентных и предикатных употреблениях един становится тонким инструментом для создания особых прагматически, семантически и коммуникативно маркированных значений. Описание болгарского языкового материала недостаточно эффективно при использовании только указанных выше референциальных групп. Удачным оказалось совмещение референциальных характеристик ИГ с иными признаками, как это сделано, например, в работах [18; 25]. Не останавливаясь более на значительных достижениях болгарской лингвистики в этой области, покажем преимущества референциальной системы Е. В. Падучевой для описания основных правил постановки артиклей. 4. артиклевая маркированность Иг разных денотативных статусов в болгарском языке Далее покажем закономерности артиклевой маркированности болгарских ИГ, представленные в  уже доказавшей свою эффективность классификации денотативных статусов ИГ Е. В. Падучевой [23, с. 86–102] (ограниченность объема статьи заставляет опустить основные положения данной теории). 1. Субстантивные Иг 1.1. Референтные Иг различаются прагматическим компонентом: индивидуализируют объект с разной степенью осведомленности говорящего и слушающего. 1.1.1. Для определенных Иг (предмет определен и для говорящего, и для слушающего — дейктически, ситуационно или составляет фонд общих знаний) основным артиклевым показателем является определенный артикль: Момичето си седеше кротко на столчето. ‘Девочка смирно сидела на табуретке’; Момичетата си тръгнаха вече. ‘Девочки уже ушли’; Извикай децата да вечеряме. ‘Позови детей ужинать’. Данное правило работает в  любой синтаксической позиции. Заметим, что Ю. С. Маслов был, по-видимому, одним из первых, кто обратил внимание на то, что даже именная часть сказуемого оформляется артиклем в тех случаях, когда она является, в современной терминологии, определенно-референтной — ср. пример, где он сравнивает употребление определенного артикля при существительном сокол и нулевого при существительном момче (что маркирует соответственно определенно-референтное и предикатное употребления): Аз съм соколът, що ме ти хвана, но се превръщам; аз съм наистина момче. ‘Я — [тот самый] сокол, которого ты поймала, но я превращаюсь; на самом деле я — мальчик’ (перевод его же) [3, с. 157]. К определенно-референтным употреблениям относятся и  ИГ при так называемой количественной определенности, соответствующей, по выражению Ю. С. Маслова, «полному охвату некоторого множества, обозначенного формой множественного числа имени существительного» [3, с. 156]. В иных терминах это указании множества признак «идентифицированность» недостаточен, должен наличествовать и признак «тотальность» [26]. Так, в примере От 5 до 25 юли ученици от Гимназията по електроника в Кърджали ще бъдат на стаж по програма «Еразъм» существительное ученици, употребленное без определенного артикля, указывает на неполный охват множества (‘часть учеников гимназии’ /  ‘ученики из  гимназии’), в  то время как использование артиклевой формы учениците подчеркнуло бы целостность множества (‘все ученики гимназии’) или, возможно, замкнутость предупомянутого множества (‘все те ученики гимназии, о  которых шла речь’), что в  контексте данного предложения является менее вероятной трактовкой. Наличие определенного артикля при вещественных именах указывает на полный охват вещества — ср. Той сложи захарта в кафето си ‘Он положил весь сахар в кофе’. — Той сложи захар в кафето си ‘Он положил сахар в кофе’. 1.1.2. Для слабоопределенных Иг (предмет определен только для говорящего) артикль един является системным морфологическим маркером [20, с. 26]: Кой се обади? — Една колежка. Ти не я познаваш ‘Кто звонил? — Одна коллега. Ты ее не знаешь’; Получих едни пари, които отдавна чаках ‘Я получил деньги, которые давно ждал’; Тогава работехме у едни хора в съседното село… ‘Тогда мы работали у одних людей в соседней деревне…’ 1.1.3. В неопределенно-референтных Иг (предмет не определен ни для говорящего, ни для слушающего) возможны оба показателя неопределенности. В типичном случае используется нулевой артикль. Это такие тривиальные рематические позиции, как финальное рематическое подлежащее либо прямое дополнение, вводящие новый объект, а  также комплексная рема  — ср. соответственно: От къщата излезе жена ‘Из дома вышла женщина’; Някъде откъм гората той чу писъци ‘Откуда-то со стороны леса он услышал крики’; Детето чете книга ‘Ребенок читает книгу’. Акцентное выделение неопределенных ИГ в норме тоже оформляется нулевым артиклем, потому что обращено к  сигнификату слова, активизируя признаковые беше се изпречила на пътя им, хубава жена, а всичко това компоненты смысла: Жена встала на их пути, красивая не предвещаваше нищо добро (Й. Йовков); ‘Женщина ↘ женщина, и все это не предвещало ничего хорошего’. Неопределенно-референтный статус имеют и  рематические ИГ в  художественной коммуникативной стратегии «суперпозиция ремы» [27], выводящей на сцену новый объект. Они тоже обычно оформлены нулевым артиклем, ведь они  — и  рематические, и  акцентированные: пополз по ее коже’; Отворих Лек хладец кухненския шкаф и в  същия миг петнайсет тенджери се изсипаха с  трясък върху цимента (В. Цонев) ‘Я открыл кухонный шкаф, и в тот же миг пятнадцать кастрюль ↘ с грохотом вывалились на цемент’. попъпли по кожата ù ‘Легкий холодок ↘ ↘ ↘ Неопределенный артикль един используется при неопределенно-референт ном употреблении в двух основных случаях. ↘ 1) Для понижения коммуникативной или информативной значимости именного выражения: Той влезе в  един двор малко да си почине. ‘Он зашел в  какойто двор, чтобы немного передохнуть’; В стаята влезе едно дете, което постоя малко и си отиде. ‘В комнату вошел [какой-то] ребенок, постоял немного и ушел’. на отстраненность восприятия эмпатического персонажа, его неготовность к  появлению нового объекта: Една жена стоеше на пътя им, хубава жена. ‘Какая-то женщина стояла на дороге, красивая женщина’. ↘ 2)  Как «рефлексирующее» един  — лексема, которая отражает некатегоричность, условность предлагаемой номинации. Это употребление характерно для предикатных ИГ (см. ниже), но  появляется и  при «суперпозиции ремы»: Едно личеше във всяко негово движение (Елин надмощие ощущалось Пелин) ‘[Какое-то / некое] Превосходство в каждом его движении’. , едно мъжко надмощие , мужское превосходство ↘ ↘ ↘ ↘ 1.2. Нереферентные Иг не соотносятся с конкретными объектами, т. е. объ ↘ екты мыслятся как существующие, но не индивидуализированные. 1.2.1. В экзистенциальных Иг (объект не выбран из представленного или абстрактного множества — экстенсионала общего имени) употребляются не столько артикли, сколько лексические показатели (неопределенности, всеобщности, дистрибутивности). Но если говорить только о  случаях артиклевой маркированности, то, несомненно, практически вся область экзистенциальной нереферентности находится в  ведении нулевого артикля: Тя иска да се омъжи за швед ‘Она хочет выйти замуж за шведа’; Искам да послушам хубава музика ‘Я  хочу послушать хорошую музыку’; Той се нуждаеше от учител и  не можеше да го намери (З. Златанов) ‘Он нуждался в учителе и не мог его себе найти’. Употребление един связано в следующем примере с подчеркиванием значения «один из многих возможных» [28]: Измислете за утре вечер едно хубаво заведение с  музика. ‘Подберите на завтрашний вечер какой-нибудь приличный ресторан с музыкой’. Далеко не каждый контекст позволяет очертить такую ситуацию выбора. Если именное выражение обращено ко всему экстенсионалу понятия без суживающих его значение характеристик, то ИГ с  един либо получает экземплифицирующее значение (Ако поканиш един чужденец на вечеря и  трябва да му сервираш нещо типично българско, какво би избрал? ‘Если пригласишь, например, иностранца на ужин и хочешь угостить его чем-то типично болгарским, чтó бы ты выбрал?’), либо прибавление един поменяет статус ИГ на референтный: Предприятието търси една чистачка. Последнее предложение может быть истолковано только как со слабоопределенной или неопределенно-референтной ИГ: ‘Предприятие разыскивает одну /  какую-то уборщицу’, либо как с  числительным един: ‘Предприятию требуется одна уборщица’. 1.2.2. В универсальных Иг, поскольку предполагается отсылка ко всему множеству денотатов, используется (если отсутствуют другие кванторы всеобщности) определенный артикль «полного охвата»: Конете ядат сено ‘Лошади едят сено’. 1.2.3. Родовые Иг подразумевают эталонного представителя класса. При родо вых употреблениях используется несколько артиклей: а) определенный артикль ед. ч. в генерическом значении в классифицирующих высказываниях: Заекът е животно ‘Заяц — животное’; Млякото е полезно ‘Молоко полезно’; б) неопределенный артикль един для указания на эталонного представителя класса: Един ръководител е длъжен да уважава подчинените си ‘Руководитель започне всичко отначало и  на четиридесет години, но  една жена  — не може (С. Стратиев) ‘Мужчина может начать все заново и в  40  лет, но  женщина  — не может’; в) нулевой артикль; в родовых ИГ он имеет периферийный статус, так как его употребление связано с некоторым ограничением класса, неполным его охватом [29; 30], что выражается в ограничивающих род признаках (далее подчеркнуты): Превозвачът има правото да откаже превоз на [пътник, който не е изпълнил тези изисквания]. ‘Перевозчик имеет право отказать [пассажиру, который не выполнил эти требования]’; [Нередовен пътник] заплаща, освен цената на билета, и глоба ‘[Безбилетный пассажир] платит, кроме стоимости билета, и штраф’. Нулевой артикль используется и при ИГ в функции несогласованного определения характеризующего типа: За какво ти е тяло на атлет, в  което дреме душа на кретен? (В. Даверов) ‘Зачем тебе тело атлета, в котором душа кретина?’. Поскольку такие употребления представляют собой скрытое сравнение, приписывающее признак объекту, их можно трактовать и как имеющие сдвоенный — родовой и предикатный — денотативный статус. 1.2.4. В атрибутивных Иг объект хотя и не является индивидуализированной сущностью, но уже введен в рассмотрение (известен из общего фонда знаний, текстовой предупомянутости) и обладает презумпцией единственности. Это оказывается достаточным условием для употребления определенного артикля в болгарском языке, ср. престъпника (с кратким артиклем м. р. а): Никой от жителите на блока не е видял престъпника ‘Никто из жителей дома не видел преступника’. 2. В предикатных Иг, приписывающих признак, нормой является употребление нулевого артикля: Тя е счетоводителка ‘Она бухгалтер’; Той се оказа лъжец ‘Он оказался лжецом’; Вечеринката беше направила от селското момиче фея (В. Колев) ‘Вечеринка сделала из  деревенской девушки фею’. См. и  обзор предикатных позиций у Ю. С. Маслова [3, с. 156–157]. Некатегоричность, субъективность осуществляемой автором таксономии отражается в  постановке «рефлексирующего» един, с  помощью которого обыгрываются различные нюансы в самом акте выделения в класс, подчеркивается индивидуально-авторская интерпретация класса. Един обретает сравнительноуподобительное значение: Казват, че всяко заминаване е едно умиране (Б. Райнов). ‘Гово рят, что каждый отъезд — это своего рода смерть’. Присоединение един здесь маркирует нетривиальность таксономии, отсутствие автоматизма при подведении под понятийный класс. В  русском языке на месте такого един используются соответствующие эквиваленты, которые служат оговоркой о  необычности номинации или указывают на последующее уподобление (так сказать, своеобразный, своего рода, что-то вроде, этакий и под.). Ср. и другие возможные варианты перевода: Бракът ни се оказа едно малко корабокрушение (Б. Райнов) ‘Наш брак чем-то напоминает маленькое кораблекрушение’ (пер. А. Собковича). См. подробнее об этой функции един в [31, с. 38–40]. Другие значения един в предикатных ИГ — менее грамматические, менее «артиклевые», приближающие един к интенсифицирующей частице, они были в свое время описаны Ю. С. Масловым (см. выше).В основном это «специфицирующие» контексты, когда предполагается вычленение единичного или особенного в рамках общего [32, с. 41]. Определенный артикль сопровождает суперлативы и лексемы единичности и исключительности (главният, първият, последният): Тангото е единственият танц, при който си позволявам да разговарям (М. Радев) ‘Танго — единственный танец, при котором я позволяю себе разговаривать’. Это создает грамматическую омонимию с определенно-референтными группами — см. подробнее в [33]. Таким образом, Ю. С. Маслов первым в болгаристике дал комплексную типологическую характеристику болгарского определенного артикля, раскрыв ее на фоне типологической специфики болгарского языка. Ю. С. Масловым предложена развернутая система артиклевых показателей определенности и произведен их анализ с  точки зрения как морфемной структуры и  семантической нагруженности, так и линейно-синтагматических характеристик. Работы Ю. С. Маслова, описывающие функции болгарских артиклей, содержат новаторские для своего времени идеи и наблюдения. Многие из них получили отклик и развитие в современных исследованиях и актуальны до сих пор. Сформулированные Ю. С. Масловым закономерности артиклевой маркированности, пусть и в  других терминах, с  очевидностью соотносимы с рядом концептуальных положений современных референциальных теорий. литература 1. Маслов Ю. С. Членные формы болгарского литературного языка с точки зрения лингвистической типологии // Исследования по славянскому языкознанию. Сборник в честь шестидесятилетия профессора С. Б. Бернштейна. М., 1971. С. 181–188. 2. Маслов Ю. С. Очерк болгарской грамматики. М., 1956. 292 с. 3. Маслов Ю. С. Грамматика болгарского языка. М., 1981. 408 с. 4. Маслов Ю. С. Към типологическата характеристика на българския език // Език и литература. 1981. № 5. С. 6–9. 5. Маслов Ю. С. О морфологических средствах современного болгарского языка // Учен. зап. ЛГУ. № 156. Сер. филол. наук. Вып. 15: Вопросы грамматического строя и словарного состава языка. Л.: ЛГУ, 1952. С. 155–193. 6. Гринберг Дж. Квантитативный подход к морфологической типологии языков // Новое в линг вистике. М., 1963. Вып. III. С. 60–94. 7. Линдстедт Й. Един цялостен подход към аналитизма на българския език // Българистични изследвания: Първи българо-скандинавски симпозиум (24–30 септември 1979 г.). София, 1981. С. 12–18. 8. Герджиков Г. Тенденция към аналитизъм — определение, метод за измерване, причини, след ствия // Съпоставително езикознание. 1983. № 5. С. 46–55. 9. Куцаров И. Теоретична граматика. Пловдив, 2007. 638 с. 10. Буров С. По въпроса за славянската специфика на съвременната българска граматика // Вре ме и история в славянските езици, литератури и култури. Т. 1: Езикознание. София, 2012. С. 13–20. 11. Гешев В. Аналитизъм, безпадежност, изолация, деграматикализация // Български език. 1990. Кн. 4. С. 293–306. 12. Александров А. Вокална хармония при членуването на съществителните имена в българския език // Помагало по българска морфология. Имена. Шумен, 1998. С. 215–219. 13. Гаравалова И. Членуването на съществителните имена в българските говори. София, 2014. URL: http://www.abcdar.com/magazine/IV/Garavalova_1314-9067_IV. pdf. (дата обращения: 12.07.2015). 14. Грозева М. Употребата на словоформата «един» за изразяване на неопределеност в българския език, съпоставена с употребата на неопределителния член в немския език // Съпоставително езикознание. 1979. Кн. 5. С. 13–21.(в сравнение с английски) // Език и литература. 1985. № 3. С. 33–38. 16. Рачева Т. За употребата на «един» в  българския език и  неопределителния член в  немския език при генеричен подлог в начална позиция // Съпоставително езикознание. 1989. Кн. 2. С. 17–20. 17. Лазарева В. А. Референциальный аспект функционирования имени собственного (на мате риале болгарского, русского и итальянского языков): автореф. канд. дис. СПб.: СПбГУ, 2013. 24 с. 18. Станков В. За категорията неопределеност на имената в българския език // Български език. 1984. Кн. 3. С. 195–205. 19. Станков В. Семантични особености на категорията неопределеност на имената в  българ ския език // Проблеми на граматичната система на българския език. София, 1995. С. 87–150. 20. Станков В., Иванова М. За неопределените именни синтагми, изразяващи специфичност / неспецифичност // Български език. 1989. Кн. 1. С. 14–28. 21. Лакова М., Гаргов Г. За категорията «определеност /  неопределеност» като семантико прагматична категория // Език и литература. 1985. № 2. С. 32–40. 22. Lyons J. Semantics. Vol. 1. Cambridge, 1977. 371 р. 23. Падучева Е. В. Высказывание и его соотнесенность с действительностью: Референциальные аспекты семантики местоимений. М., 1985. 288 с. 24. Ухлиржова  Л. Българското «един» като експонент на неопределена референтност (в  съпо ставка с руския и чешкия език) // Съпоставително езикознание. 1992. № 6. С. 5–15. 25. Ницолова Р. Българска граматика: Морфология. София, 2008. 524 с. 26. Станков В. За семантичния инвариант на определителния член в българския език // Българ ски език. 1987. Кн. 1–2. С. 70–76. 27. Янко Т. Е. Коммуникативные стратегии русской речи. М., 2001. 384 с. 28. Зидарова В. Неопределителното местоимение «един» — семантика и контекст // Юбилейна научна сесия: Сборник доклади. 8–10 ноември 1996. Пловдив, 1996. С. 154–159. 29. Хауге Х. Опит за тълкуване на генеричната употреба на «един» в българския език // Между народен конгрес по българистика. II: Доклади. София, 1986. С. 442–446. 30. Станков В. Особености на генеричната употреба на детерминаторите за определеност/не определност в българския език // Български език. 1988. Кн. 2. С. 99–106. 31. Иванова Е. Ю. Сопоставительная болгарско-русская грамматика. Т. 2: Синтаксис / под науч. ред. проф. Стефаны Димитровой. София, 2009. 336 с. 32. Илиева К. Биноминативни изречения и прагматика. Пловдив, 1996. 127 с. 33. Иванова Е. Ю. Артиклевая маркированность предикативной именной группы в болгарском предложении: грамматика и семантика // Славяноведение. 2006. № 1. С. 86–91. References 1. Maslov Yu. S. Chlennye formy bolgarskogo literaturnogo iazyka s tochki zreniia lingvisticheskoĭ tipologii [Articled forms of the Bulgarian literary language from the point of view of linguistic typology]. Issledovaniia po slavianskomu iazykoznaniiu. Sbornik v chest’ shestidesiatiletiia professora S. B. Bernshteĭna [Studies in Slavic linguistics. The Festschrift on the 60th anniversary of Prof. S. B. Bernshtein]. Moscow, 1971, pp. 181–188. (In Russian) 2. Maslov Yu. S. Ocherk bolgarskoĭ grammatiki [A sketch of the Bulgarian grammar]. Moscow, 1956. 292 p. (In Russian) 3. Maslov Yu. S. Grammatika bolgarskogo iazyka [Grammar of the Bulgarian language]. Moscow, 1981. 408 p. (In Russian) 4. Maslov Yu. S. Kŭm tipologicheskata kharakteristika na bŭlgarskiia ezik [Towards the typological characteristics of the Bulgarian language] Ezik i literatura [Language and literature]. 1981, no. 5, pp. 6–9. (In Bulgarian) 5. Maslov Yu. S. O morfologicheskikh sredstvakh sovremennogo bolgarskogo iazyka [On the morphological means of modern Bulgarian]. Uchen. zap. LGU, no. 156. Ser. filol. nauk. Vyp. 15. Voprosy grammaticheskogo stroia i slovarnogo sostava iazyka [Proceedings of LSU, no.  156. Series in philology, issue 15. Issues in the grammatical system and vocabulary structure of language]. Leningrad, LGU, 1952, pp. 155–193. (In Russian) 6. Grinberg Dzh. Kvantitativnyĭ podkhod k morfologicheskoĭ tipologii iazykov [A quantitative approach to the morphological typology of language]. Novoe v lingvistike. Vyp. III [New in linguistics. Issue III]. Moscow, 1963, pp. 60–94. (In Russian)analyticity of Bulgarian]. Bŭlgaristichni izsledvaniia: Pŭrvi bŭlgaro-skandinavski simpozium (24–30 septemvri 1979 g.) [Bulgarian studies: The first Bulgarian-Scandinavian symposium (24–30 September 1979)]. Sofia, 1981, pp. 12–18. (In Bulgarian) 8. Gerdzhikov G. Tendentsiia kŭm analitizŭm — opredelenie, metod za izmervane, prichini, sledstviia [Tendency to analyticity — definition, method of measurement, causes, consequences]. Sŭpostavitelno ezikoznanie [Contrastive linguistics], 1983, no. 5, pp. 46–55. (In Bulgarian) 9. Kutsarov I. Teoretichna gramatika [Theoretical grammar]. Plovdiv, 2007. 638 p. (In Bulgarian) 10. Burov S. Po vŭprosa za slavianskata spetsifika na sŭvremennata bŭlgarska gramatika [Regarding the issue of the Slavic specificity in the modern Bulgarian grammar]. Vreme i istoriia v slavianskite ezitsi, literaturi i kulturi. T.1: Ezikoznanie [Time and history in the Slavic languages, literatures and cultures. Vol. 1: Linguistics]. Sofia, 2012. (In Bulgarian) 11. Geshev V. Analitizŭm, bezpadezhnost, izolatsiia, degramatikalizatsiia [Analyticity, caselessness, isolation, degrammaticalisation]. Bŭlgarski ezik [The Bulgarian language], 1990, book 4, pp. 293–306. (In Bulgarian) 12. Aleksandrov A. Vokalna kharmoniia pri chlenuvaneto na sŭshtestvitelnite imena v bŭlgarskiia ezik [Vowel harmony in the articled forms of nouns in Bulgarian]. Pomagalo po bŭlgarska morfologiia. Imena [Study guide in the Bulgarian morphology. Nominals]. Shumen, 1998. (In Bulgarian) 13. Garavalova I. Chlenuvaneto na sŭshtestvitelnite imena v bŭlgarskite govori [The use of articles with nouns in Bulgarian dialects]. Sofia, 2014. Available at: http://www.abcdar.com/magazine/IV/Garavalova_1314-9067_IV.pdf (accessed: 12.07.2015) (In Bulgarian) 14. Grozeva M. Upotrebata na slovoformata «edin» za izraziavane na neopredelenost v bŭlgarskiia ezik, sŭpostavena s upotrebata na neopredelitelniia chlen v nemskiia ezik [The use of the word form edin to express indefiniteness in Bulgarian, in contrast with the use of the indefinite article in German]. Sŭpostavitelno ezikoznanie [Contrastive linguistics], 1979, book 5, pp. 13–21. (In Bulgarian) 15. Stamenov Kh. Za upotrebata na «edin» kato pokazatel za neopredelenost v bŭlgarskiia ezik (v sravnenie s angliĭski) [On the use of edin as the indefiniteness marker in Bulgarian]. Ezik i literatura [Language and literature], 1985, no. 3, pp. 33–38. (In Bulgarian) 16. Racheva T. Za upotrebata na «edin» v bŭlgarskiia ezik i neopredelitelniia chlen v nemskiia ezik pri generichen podlog v nachalna pozitsiia [On the use of edin in Bulgarian and the indefinite article in German with the generic subject at the initial position]. Sŭpostavitelno ezikoznanie [Contrastive linguistics], 1989, book 2, pp.17–20. (In Bulgarian) 17. Lazareva V. A. Referentsial’nyĭ aspekt funktsionirovaniia imeni sobstvennogo (na materiale bolgarskogo, russkogo i ital’ianskogo iazykov). Avtoref. kand. diss. [The referential aspect of functioning of the proper noun (based on the data from Bulgarian, Russian and Italian). Thesis of PhD diss.]. St. Petersburg, 2013. 24 p. (In Russian) 18. Stankov V. Za kategoriiata neopredelenost na imenata v bŭlgarskiia ezik [On the category of the indefiniteness of nominals in Bulgarian]. Bŭlgarski ezik [The Bulgarian language], 1984, book 3, pp. 195–205. (In Bulgarian) 19. Stankov V. Semantichni osobenosti na kategoriiata neopredelenost na imenata v bŭlgarskiia ezik [Semantic peculiarities of the category of the indefiniteness of nominals in Bulgarian]. Problemi na gramatichnata sistema na bŭlgarskiia ezik [Issues in the grammatical system of Bulgarian]. Sofia, 1995, pp. 87–150. (In Bulgarian) 20. Stankov V., Ivanova M. Za neopredelenite imenni sintagmi, izraziavashti spetsifichnost / nespetsifichnost [On indefinite nominal syntagms expressing specificity/non-specificity]. Bŭlgarski ezik [The Bulgarian language], 1989, book 1, pp. 14–28. (In Bulgarian) 21. Lakova M., Gargov G. Za kategoriiata «opredelenost / neopredelenost» kato semantikopragmatichna kategoriia [On the category of definiteness/indefiniteness as a semantic-pragmatic category]. Ezik i literatura [Language and literature], 1985, no. 2, pp. 32–40. (In Bulgarian) 22. Lyons J. Semantics. Vol. 1. Cambridge, 1977. 371 p. 23. Paducheva E. V. Vyskazyvanie i ego sootnesennost’ s deĭstvitel’nost’iu: Referentsial’nye aspekty semantiki mestoimeniĭ [Utterance and its correspondence with reality. The referential aspects of the semantics of pronouns]. Moscow, 1985. 288 p. (In Russian) 24. Ukhlirzhova L. Bŭlgarskoto «edin» kato eksponent na neopredelena referentnost (v sŭpostavka s ruskiia i cheshkiia ezik) [Bulgarian edin as an exponent of the indefinite reference (in contrast with Russian and Czech)]. Sŭpostavitelno ezikoznanie [Contrastive linguistics], 1992, no. 6, pp. 5–15. (In Bulgarian) 25. Nitsolova R. Bŭlgarska gramatika: Morfologiia [Bulgarian grammar: Morphology]. Sofia, 2008. (In Bulgarian)invariant of the indefinite article in Bulgarian]. Bŭlgarski ezik [The Bulgarian language], 1987, book 1–2. (In Bulgarian) 27. Ianko T. E. Kommunikativnye strategii russkoĭ rechi [Communicative strategies in the Russian speech]. Moscow, 2001. 382 p. (In Russian) 28. Zidarova V. Neopredelitelnoto mestoimenie «edin» — semantika i kontekst [Indefinite pronoun edin — semantics and context]. Iubileĭna nauchna sesiia: Sbornik dokladi. 8–10 noemvri 1996 [Commemorative academic meeting: Proceedings. 8–10 November 1996]. Plovdiv, 1996. (In Bulgarian) 29. Khauge Kh. Opit za tŭlkuvane na generichnata upotreba na «edin» v bŭlgarskiia ezik [An essay on interpretation of the generic use of edin in Bulgarian]. Mezhdunaroden kongres po bŭlgaristika. II. Dokladi [International congress of Bulgarian studies. II. Proceedings]. Sofia, 1986, pp. 442–446. (In Bulgarian) 30. Stankov V. Osobenosti na generichnata upotreba na determinatorite za opredelenost/neopredelnost v bŭlgarskiia ezik [Peculiarities of the generic use of determiners to express definiteness/indefiniteness in Bulgarian]. Bŭlgarski ezik [The Bulgarian language], 1988, 2. (In Bulgarian) 31. Ivanova E. Yu. Sopostavitel’naia bolgarsko-russkaia grammatika. T. 2: Sintaksis [Contrastive Bulgari an-Russian grammar. Vol. 2: Syntax]. Ed. by Stefana Dimitrova. Sofia, 2009. 336 p. (In Russian) 32. Ilieva K. Binominativni izrecheniia i pragmatika [Binominative sentences and pragmatics]. Plovdiv, 1996. 127 p. (In Bulgarian) 33. Ivanova E. Iu. Artiklevaia markirovannost’ predikativnoĭ imennoĭ gruppy v bolgarskom predlozhenii: grammatika i semantika [Article marking of the predicative noun phrase in the Bulgarian sentence: grammar and semantics]. Slavianovedenie [Slavic studies], 2006, no. 1, pp. 86–91. (In Russian) Статья поступила в редакцию 22 июня 2015 г. К о н т а к т н а я и н ф о р м а ц и я Иванова Елена Юрьевна — доктор филологических наук, профессор; eli2403@yandex.ru Ivanova Elena Yu. — Doctor of Philology, Professor; eli2403@yandex.ru

Напиши аннотацию по статье

УДК 811.163.2 Е. Ю. Иванова Вестник СПбГУ. Сер. 9. 2015. Вып. 3 аРтИклеваЯ СИСтеМа БолгаРСкого ЯЗыка в РаБотах ю. С. МаСлова И в СовРеМеННых коНцеПцИЯх 1 Санкт-Петербургский государственный университет, Российская Федерация, 199034, Санкт-Петербург, Университетская наб., 7/9 В статье показан вклад Ю. С. Маслова в  исследование артиклевой системы болгарского языка. Ю. С. Маслов первым в болгаристике дал комплексную типологическую характеристику болгарского определенного артикля, раскрыв ее на фоне типологической специфики болгарского языка. До сих пор актуальными являются и наблюдения Ю. С. Маслова над функциями болгарских артиклей. В статье показаны закономерности артиклевой маркированности именных групп через призму референциального подхода (прежде всего в концепции Е. В. Падучевой). Многие ранние формулировки Ю. С. Маслова, пусть и в  других терминах, с  очевидностью соотносимы с концептуальными положениями современных референциальных теорий. Библиогр. 33 назв.

аспектуалност как категория высказывания. Ключевые слова: высказывание, частновидовое значение, аспектуальность. ASPECTUALITY AS AN UTTERANCE CATEGORY Mikhail Dymarsky Herzen State Pedagogical University of Russia, 48, River Moyka emb., Saint Petersburg, 191186, Russian Federation Institute for Linguistic Studies, Russian Academy of Sciences, 9, Tuchkov per., Saint Petersburg, 199053, Russian Federation The paper discusses the notions of utterance, particular aspect meaning, and aspectual situation. The author argues that in the general theory of utterance the category of aspectuality should be put among the basic and inalienable features of the utterance pattern. It introduces a system of evidence including an analysis of the particular aspect meanings and their representations in the works on aspectology. Also, it provides a case study to show that the particular aspect meaning, rather than verbal aspect form, determines the type of particular aspect meaning of an utterance, i.e. the aspectual meaning of the utterance in whole, together with other factors (such as type of communicative intention, type of speech genre, temporal characteristics, type of subject etc.), predicts the use of one or another verbal aspect form. Refs 20. Keywords: utterance, particular aspect meaning, aspectuality. Татьяна в лес, медведь за нею; Снег рыхлый по колено ей… А. С. Пушкин. «Евгений Онегин» Обычно частные значения совершенного и  несовершенного видов (далее  — СВ и  НСВ) трактуются как «результат взаимодействия категориальных (общих) значений видовых форм глагола и  элементов среды (как парадигматической, так и синтагматической)» [1, с. 114]. При этом подчеркивается, что «видовая форма — лишь один из участников выражения изучаемых значений», что «отличия одного значения… от другого определяются именно элементами среды» и  что «поэтому рассматриваемые семантические комплексы лишь условно могут быть названы значениями форм СВ и НСВ» [Там же]. За этой трактовкой стоит целая традиция, причем в  работах А. В. Бондарко (и его учеников), М. Я. Гловинской, Е. В. Падучевой, М. А. Шелякина и др. она существенно развита и детализирована. Тем не менее поле для дискуссий сохраняется. Ключевым представляется вопрос: что является источником и средством выражечениями? В аспектологической литературе наиболее распространен «формоцентрический» подход к решению этого вопроса: источником является видовая форма, поскольку без этой формы невозможно выражение названных семантических комплексов. Признается возможность и  другого подхода  — не «от формы», а  от семантики, и в этом случае на первый план выводится предложенное А. В. Бондарко понятие аспектуальной ситуации [Там же]. Однако и в таком варианте глагольная форма признается главным средством выражения частных видовых значений. Согласно А. В. Бондарко, роль среды по отношению к категории вида, т. е. роль факторов, которые в совокупности с видовыми формами выражают «частновидовые значения», играют а) лексические значения глаголов; б) способы действия и лексикограмматические разряды предельных/непредельных глаголов; в) глагольные категории времени, наклонения, лица, залога; г) «элементы окружения данной формы, образующие аспектуально значимый контекст; это понятие охватывает, в частности, другие глагольные формы (любые формы сказуемого), выступающие в данном предложении или соседних предложениях, обстоятельственные показатели типа постепенно, вдруг, часто, подлежащее и дополнение со значениями конкретности/ неконкретности субъекта и объекта» [Там же, с. 111–112]. Тот факт, что элементы синтаксической организации высказывания (пункт (г)) оказываются в этой интерпретации в числе элементов среды, выразительно подчеркивает мысль о первичности глагольной формы для реализации того или иного частного видового значения. Между тем представляется возможным иное осмысление проблемы. Частное видовое значение  — это существенная характеристика языковой интерпретации не действия/состояния, а ситуации, отображаемой высказыванием в целом. Естественно предположить, что частное видовое значение — это, соответственно, значение, принадлежащее не видовой форме, а  целому высказыванию. Сходные соображения в разное время и в различных вариантах уже высказывались в работах [2–5] (перечень, разумеется, неполный). В частности, Х. Р. Мелиг, рассматривая семантические классы русских глаголов (с  опорой на классификацию З. Вендлера), вводит в указанной работе подпараграфы, озаглавленные по модели «[Семантика глагольного класса] как семантический признак предложения» [4, с. 235, 241, 246]; каждому такому подпараграфу соответствует подпараграф с заголовком вида «[Семантика глагольного класса] как семантический признак глагольной лексемы» [Там же, с. 233, 239, 244]. В  работе [6] Х. Р. Мелиг подчеркивает, что понимание и  употребление глагольного предиката, и в  частности интерпретация предикации как «гибридной», «не является вопросом только семантики глагола» [6, с. 222]. Еще в одной работе исследователь развивает мысль, что «строгое разграничение семантики описания ситуаций, с одной стороны, и семантики категории вида, с другой стороны, имеет огромное значение» [7, с. 603]. Вместе с тем в работах названных ученых близкая нам мысль формулировалась без обращения к понятию высказывания в оппозиции «предложение как языковая синтаксическая модель — высказывание как реальная коммуникативная единица речи». Целостная теория высказывания в русистике пока отсутствует. Высказывание как факт речи изучено недостаточно, и вопрос о его моделируемости, в отличие от лагать, что это вопрос времени, так как имеющиеся исследования — от известных трудов И. И. Ковтуновой до монографии Т. Е. Янко [8], от опередивших свое время работ Е. Н. Ширяева [9] и Ю. В. Ванникова [10] до книг В. Ю. Меликяна [11]1 — позволяют обосновать положение о существовании синтаксической модели высказывания (подробнее см. [13]). Под высказыванием будем понимать, вслед за Н. Ю. Шведовой, «любой линейный отрезок речи, в данной речевой обстановке выполняющий коммуникативную функцию и в этой обстановке достаточный для сообщения о чем-либо»; при этом «признаками, общими для всех высказываний, являются: 1) организация формами слов — одной или несколькими, грамматически между собою связанными; 2) функция сообщения (коммуникативная); 3) интонация сообщения: повествование, побуждение, вопрос и т. д.; 4) способность соединяться с другими высказываниями в составе текста» [14, с. 83–84]. Под синтаксической моделью высказывания будем (упрощенно) понимать комплекс, формируемый а)  структурной схемой предложения (высказывания, не обеспеченные структурной схемой, здесь по очевидным причинам не рассматриваем), б) типовой функцией в контексте и обусловленным ею распространением схемы, в) актуальным членением, г) интонационными характеристиками, д) коммуникативными осложнителями (вводно-модальными компонентами, обращениями). Ниже мы намерены показать, что именно модель высказывания в ряде случаев (говоря осторожно) играет ведущую роль в  выражении семантических комплексов, называемых частными видовыми значениями, поэтому аспектуальное значение, наряду с перечисленными, также составляет ее обязательный признак. Следует прежде всего подчеркнуть, что от понимаемой указанным образом модели высказывания может зависеть не только «частновидовое значение», но и выбор вида. Простейший случай такой зависимости можно продемонстрировать следующим примером. Пусть имеется высказывание: В коридоре кто-то негромко кашлял (1). Заменим в нем форму НСВ на форму СВ: В коридоре кто-то негромко кашлянул (2). Что такое (2)  — трансформ (1), его разновидность, модификация2 или другое высказывание? Так называемой конкуренции видов здесь быть не может: (1) и (2) ни в каких контекстах не могут заменять друг друга. Сферы функционирования (1) и (2) явно различны: (1) может появиться при описании длящейся конкретной или узуальной ситуации (и потому оно легко распространяется соответствующими обстоятельствами: весь этот час, все утро; обычно, по утрам), в то время как (2) может появиться только в динамическом контексте (и потому легко распространяется обстоятельствами типа вдруг, тут, в этот момент). Невзаимозаменяемость, разные типовые функции в контексте и различное потенциальное распространение — все это говорит о том, что перед нами два разных высказыва 1 Перечень, безусловно, неполон. Если бы ставилась задача обзора работ по теории высказывания, следовало бы назвать также работы Н. Д. Арутюновой, В. Г. Гака, С. А. Крылова, Е. В. Падучевой, Л. А. Пиотровской, И. А. Шаронова и ряд других, но это не изменило бы высказанной общей оценки. Сравнительно развернутый обзор литературы по этой теме см. в нашей работе [12]. 2 Под трансформом некоторого высказывания подразумевается такая его модификация, которая не затрагивает базовых параметров модели (а–д), перечисленных выше.ния, а не о структурных схемах простого предложения). Кстати, введение любого из названных обстоятельств демонстрирует этот факт с полной очевидностью. И не вид определяет модель высказывания, а  наоборот: достаточно сказать «Обычно в коридоре кто-то негромко…», чтобы модель высказывания была определена — и однозначно предопределено использование НСВ. Размышляя о «частновидовых значениях», стоит обратить внимание на примеры, которыми оперируют аспектологи. А. В. Бондарко различает у  СВ четыре частных значения: конкретно-фактическое (основное значение СВ), наглядно-примерное, потенциальное и  суммарное [1, с. 114–115]. Потенциальное значение иллюстрируется примером Он и не такое напишет (3), т. е. ‘он и не такое способен написать’. Попытаемся отвлечься от конкретной глагольной формы и представить себе другие возможные продолжения для начала Он и не такое… (3.0): (3.1) …может/мог написать; (3.2) …видел/слыхал/пробовал//испытывал/проходил; (3.3) …еще сделает/напишет/построит; (3.4) …будет еще делать/писать/затевать. Ясно, что значение потенциальности обнаруживается не только в (3.1), где оно выражено лексически, но и в (3.2) (в котором имплицируется смысл ‘сможет не удивиться/выдержать испытание’), и в (3.3) и (3.4), где подчеркивается, помимо прочего, способность субъекта к свершениям еще более ярким, нежели то, к которому отсылает местоимение такое. А  коль скоро это так, то из  чего исходит значение потенциальности: из видовой формы или из модели высказывания? Первый ответ следует отклонить уже потому, что, как видно из (3.1–3.4), здесь возможна замена СВ на НСВ, или «конкуренция видов», при сохранении значения потенциальности. Второй же ответ не только несравненно предпочтительнее, но дополнительно поддерживается тем, что начало (3.0) не допускает продолжения с введением другого модального квалификатора: *Он и не такое должен написать. Между тем в примере (3) присутствует только один из «элементов окружения» глагольной формы, названных у  А. В. Бондарко «образующими аспектуально значимый контекст»,  — подлежащее с  конкретным денотатом (следует заметить, что конкретная референция имени в позиции подлежащего для реализации потенциального значения необязательна — ср.: Человек еще и не такое может сделать со своим ближним). В реальности же потенциальное значение возникает благодаря в высшей степени характерному экспрессивному переносу рематического элемента и не такое с объектным значением (с акцентирующей частицей и) из нормативной постглагольной в  предглагольную позицию, причем отрицание не такое четко определяет место высказывания этого типа в контексте и его назначение: оно может только следовать за высказыванием, сообщающим о чьем-либо неожиданном для говорящего (адресанта этого предшествующего высказывания) поступке, и предназначено для заверения собеседника в том, что мера неожиданности в обсуждаемом случае отнюдь не столь велика, так как способности обсуждаемого лица значительно больше. Именно модель высказывания, а не видовая форма является источником значения потенциальности.«Система частных значений СВ имеет компактную моноцентрическую структуру» [1, с. 117], и если эта система на поверку оказывается системой частных значений высказываний, то можно ожидать, что в  сфере НСВ мы столкнемся с  еще более очевидным проявлением того же, поскольку «система частных значений НСВ отличается структурой диффузной, слабо центрированной» [Там же]. В самом деле, непредвзятый взгляд на примеры, иллюстрирующие четыре из семи «частных значений НСВ», показывает, что значение исходит не из глагольной формы, которая в этих примерах одна и та же, а из модели высказывания: (4) Я писал письмо, когда он вошел (конкретно-процессное); (5) Я часто ему писал (неограниченно-кратное); (6) Кто это писал? (обобщенно-фактическое); (7) Я писал ему дважды (ограниченно-кратное) [1, с. 116]. Убедительность рассуждений о  «частновидовых значениях» не в  последнюю очередь связана с  эффектностью подобных серий примеров, когда одна и  та же глагольная форма последовательно помещается в разные «контексты», в которых с очевидностью «выражает» разные значения. Логика, однако, подсказывает: если «средство выражения» наполняется различными значениями в  зависимости от того, какие факторы ему сопутствуют, то это означает амбивалентность данного средства по отношению к данному значению, т. е. попросту отсутствие связи между данным средством и данным значением. Авторы аспектологических работ имеют сильный аргумент против применения этого рассуждения к учению о «частновидовых значениях»: они доказывают, и убедительно, что «частновидовые значения» внутри каждого из  видов имеют общее ядро и  производны от основного или от других частных значений [1, с. 114–115, 117–120; 13, с. 24–31  и  др.], поэтому речь идет вовсе не о таких различиях, которые давали бы основание ставить вопрос об амбивалентности. Спорить с этим не приходится, так как ядро — общее видовое значение глагольной формы — имеется в любом глагольном высказывании. И все же для того, чтобы утверждение о ведущей роли видовой формы в выражении обсуждаемых значений не выглядело натянутым, требуется доказать, что сам «контекст», т. е. высказывание, не способен выразить данное значение без данной формы. Рассмотрим с этих позиций высказывания (4–7). Придаточное времени введено в (4) не случайно: в отличие от менее выразительных темпоральных детерминантов, оно однозначно отменяет трактовку высказывания как сообщения о факте — в пользу его прочтения как описания конкретной ситуации. Уже одним этим исключается возможность в данном высказывании всех остальных «частных значений» НСВ (*Я часто писал жене, когда он вошел, *Я писал ей дважды, когда он вошел и т. п.), не говоря уже о реляционном (Преобладают явления иного рода), потенциально-качественном (Он прекрасно пишет) и нейтральном (Я хочу спать) значениях (в скобках приведены примеры А. В. Бондарко [1, с. 116]). Можно, впрочем, представить себе фразу (8) Я хотел спать, когда он вошел3 3 Подразумевается значение состояния, а не намерения (не ‘собирался лечь спать’, а ‘ис пытывал сонливость’).значение), однако эта возможность нисколько не влияет на нашу интерпретацию. Нейтральное значение не случайно дополнительно характеризуется как «неквалифицированное» [Там же]. От реляционного значения его, судя по примерам, отличает только характер субъектов и объектов, отношения между которыми описывает глагольная форма: если в качестве субъектов выступают отвлеченные понятия, то констатируется реляционное значение, если же субъект  — лицо, то констатируется нейтральное значение, хотя в  обоих случаях речь идет об отношениях (ср. еще примеры нейтрального значения у А. В. Бондарко: Я вам верю; Он не может ждать [Там же]). Грамматический смысл двух последних высказываний, как и Я хочу спать, заключается в сообщении об отношении субъекта-лица к некоторому состоянию либо к другому лицу. Лексические значения глаголов отношения, по-видимому, плохо сочетаются с семантикой временной локализованности, как и с семантикой предела, и можно полагать, что именно в этом источник характеристики «частновидового значения» в подобных высказываниях как «нейтрального» и «неквалифицированного». Вот почему, даже согласившись с допустимостью (8), невозможно принять высказывания *Я вам верил, когда он вошел, *Я не мог ждать, когда он вошел. Они могут стать осмысленными только в  том случае, если в  них ввести обстоятельственные показатели, вносящие значение предела и тем самым имплицирующие информацию о  предшествующем или последующем изменении обозначаемого отношения (не об исчерпанности его, а именно изменении под влиянием некоторых внешних, не входящих в собственную структуру отношения факторов): (9) Я уже не мог ждать, когда он вошел; (10) Я еще вам верил, когда он вошел. Заметим, что введение подобных обстоятельств  — отнюдь не «мелочь», оно явно изменяет модель высказывания и  его функцию в  контексте: статально-релятивное значение модели меняется на релятивно-динамическое (обстоятельства указывают на продвижение по временной оси)4, добавляется значение противопоставления, которое может быть эксплицировано в сочетании с последующим высказыванием (…А теперь больше не верю), но имплицитно присутствует и без него. И, что наиболее важно, столь существенное изменение высказывания не влечет изменения «частновидового значения»: хотя обстоятельства еще и  уже типичны для высказываний именно с  конкретно-процессным значением (ср.: Я еще писал письмо, когда он вошел), в (9)–(10) это значение констатировать невозможно, этому препятствуют лексические значения глаголов, сохраняющие релятивный характер. Попытка насильственного сочетания таких глаголов с  фазовыми глаголами с  це 4 При этом в семантических структурах глагола и высказывания происходит важное изменение. Релятивные глаголы в принципе двухактантны (Х относится к Y), и сирконстантная валентность для них факультативна (Я вас люблю — Я давно вас люблю). Но как только такой глагол оказывается в высказывании релятивно-динамической семантики, сирконстантная валентность становится обязательной (придаточное в примерах (9)–(10)). В результате происходит перераспределение смысловых акцентов в высказывании: наряду с акцентом на релятивном глаголе появляются еще два — на обстоятельственном компоненте и на подразумеваемом или выраженном противопоставлении. Семантическая структура высказывания заметно осложняется, и при этом роль глагола в ее реализации становится меньшей.ния, которое воспринимается либо как нонсенс, либо как шутка, языковая игра: Я заканчиваю глубоко уважать вас — при вполне естественном Я заканчиваю писать письмо5. Таким образом, некоторые «частновидовые значения», по сути дела, сводятся к семантическому инварианту глаголов определенной лексико-семантической группы — именно таковы «реляционное» и «нейтральное» («неквалифицированное») значения НСВ. Этим фактом объясняется то, что глаголы отношения, в отличие, скажем, от глагола писать, неспособны выражать другие «частновидовые значения» даже в составе высказываний, специально предназначенных для выражения этих других значений (9–10), или вообще не могут входить в высказывания определенных моделей (*В течение матча армейцы дважды преобладали на поле; *Студенты часто уважали любимого профессора). Думается, что представлять в таких случаях лексическое значение глагола в качестве «среды», интерпретирующей категориальное значение видовой формы [Там же], попросту излишне. Вернемся к примерам (4)–(7). Если вывести из рассмотрения глаголы отношения и так называемые стативные глаголы, а вместе с ними и глаголы обобщенного состояния (generic states), занятия (править, царствовать, помыкать, странствовать и др.), которые, вслед за З. Вендлером, перечисляет Е. В. Падучева [15, с. 28– 29], — вывести потому, что для глаголов этих групп «актуальное значение исключено в силу их лексического значения» [Там же: 28], — то станет ясно, что как в (4), так и в остальных случаях «частновидовые значения» задаются моделью высказывания и  беспрепятственно выражаются при условии использования глагола, допускающего «актуальное значение». (Именно поэтому возможно иллюстрировать список этих значений примерами с одним и тем же глаголом, а для иллюстрации «реляционного» и «нейтрального» значений приходится подбирать примеры с другими глаголами.) Для доказательства нашего утверждения превратим каждое из рассматриваемых высказываний в неполное (без глагольной формы) и поместим его в контекст, проясняющий лексическое значение опущенного глагола, но не указывающий явным образом на «частновидовое значение»: (5) Я часто ему писал (неограниченно-кратное); (5.1) Да ты за все это время хотя бы раз написал жене? — Что ты, конечно, я ей часто… Независимо от наличия конкретной глагольной формы, высказывание выражает неограниченно-кратное значение, причем лексическое значение легко восстанавливаемого глагола определяется контекстом, а вид и «частновидовое значение» (подчеркнем, отсутствующей формы)  — исключительно моделью высказывания. Последняя в данном случае обязательно включает либо обычное обстоятельство, либо еще более сильный детерминант, лексически выражающие значение неквантифицированной итеративности — ср. еще примеры А. В. Бондарко: Каждый день 5 Возможны фразы Я начинаю/продолжаю глубоко уважать вас, но в них конкретно-процессного значения, тем не менее, нет; фазовые глаголы здесь играют ту же роль, что и наречия по-прежнему, еще, уже, т. е. указывают не на фазу отношения, а на его изменение или отсутствие такового.ли все задачи [1, с. 119]. (7) Я писал ему дважды (ограниченно-кратное). Аналогичное использование выбранного нами приема при сохранении дан ного глагола приводит к конкуренции видов: (7.1) — Ты за это время хотя бы раз написал жене? — Что ты, конечно, я ей дважды… При восстановлении опущенного глагола здесь равновероятны формы СВ и НСВ. Однако замена глагола дает удовлетворительный результат: (7.2) — Ты за эту ночь хотя бы раз встал к ребенку? — Я зато вчера пять раз!..; (7.3) — Почему же вы мне не позвонили, не предупредили? — Что вы, я вам три раза… Как видим, и  здесь модель высказывания задает и  вид, и  «частновидовое значение». Что же касается возможности конкуренции видов (НСВ писал и СВ написал в «суммарном» значении в примере (7.1)), то она, полагаем, объясняется особенностями лексического значения конкретного глагольного корня. (6) Кто это писал? (обобщенно-фактическое). Как известно, обобщенно-фактическое значение НСВ особенно часто конкурирует с конкретно-фактическим значением СВ. Из эксперимента с примером (7) видно, что глагол писать легко провоцирует конкуренцию видов. Однако и здесь замена глагола (и ситуации) дает удовлетворяющий нас результат: (6.1) — Был звонок? Один? А кто — не спросила? Голос не узнала? Жаль… Кто бы это мог позвонить так поздно? Сергей — нет… Игорь… вряд ли. Кто же это..? Очевидно, что восстановление формы СВ позвонил в данном случае почти не вероятно, в отличие от НСВ звонил. Ср. еще: (6.2) — Вас разве не нашли? Я сказала, что вы в  19-й…  — А что, меня кто-то… а впрочем, не нашли — и хорошо… Ясно, что обобщенно-фактическое значение в  этих примерах задается не столько моделью высказывания, сколько типом ситуации, которую высказывание отображает, тем не менее оно в выделенных высказываниях прочитывается однозначно — при опущенном глаголе. Сам же факт связи «частновидового значения» с  типом ситуации лишь подтверждает нашу мысль о  том, что это значение принадлежит в первую очередь не глагольной форме, а высказыванию, ибо ситуация отображается в речи именно высказыванием — и, как видно из примеров, не обязательно содержащим глагольную форму. Ср. еще один пример и его трансформацию: (6.3) Где мои ключи? Они лежали на столе (пример из [15]); (6.4) — Где мои ключи? Они же с утра вот здесь, на столе… а теперь их нет… Куда вы их подевали? Наконец, потенциально-качественное значение: (11) Он прекрасно пишет (пример из [1]).повую модель высказывания именно в предглагольной позиции (при нейтральном порядке слов), — ср. хрестоматийный пример: Жаль, очень жаль! Он малый с головой, И славно пишет, переводит… (А. С. Грибоедов). С одной стороны, прибегать в  данном случае к  приему трансформации представляется излишним, поскольку очевидно, что ситуация характеризации лица и модель высказывания однозначно предопределяют только данную глагольную форму и только данное «частновидовое» значение. В трансформах этой модели, вызванных экспрессивизацией и/или контрастом, происходит частичное перераспределение коммуникативных ролей, но  функция характеризации лица в  варианте потенциально-качественного значения сохраняется. Ср. трансформы с глаголом в роли второй контрастной темы (12) и со вторым рематическим акцентом на наречии (13): (12) Пишет он прекрасно [а вот переводит — плохо]; (13) Он пишет просто замечательно! Однако, с другой стороны, начала типа Он прекрасно… легко допускают продолжения типа …написал (сыграл, пробежал и т. п.) с глаголами СВ. Значение качественной характеристики (уже не лица, а его действия) в этом случае сохраняется, но компонент потенциальности исчезает, сменяясь конкретно-фактическим значением. Как следует интерпретировать этот факт? Одно из возможных решений: в высказываниях рассматриваемого типа качественно-характеризующее значение вносится наречием, и  связывать это значение с  глагольной формой не следует. При использовании формы НСВ общее значение высказывания приобретает потенциальный оттенок, при использовании СВ такого оттенка, естественно, нет. Однако такому решению препятствует тот факт, что наречия в  качественнохарактеризующих высказываниях на самом деле необязательны. Ср. типичные высказывания в той же функции и с тем же значением: (14) — И шьёт. — Да. — И готовит. — Да. — И печатает. — Да. — И стирает. — Да. — И спасает. — Да. — И мучает. — И лю-юбит! Где ты ещё себе такую найдёшь? (А. Володин. «Осенний марафон»). Пример (14) может подвести к предположению, что отсутствие наречий компенсируется сериальностью характеристики, выраженной формами НСВ. Но и сериальность отнюдь не обязательна: (15) Как вы можете бить эту лошадь, она же разговаривает! (Из анекдота; в момент произнесения реплики лошадь молчит.) См. также следующий пример, в котором сочетаются глаголы в сопровожде нии наречий и без них: (16) Что же это был за человек — лейтенант Шмидт Петр Петрович? Русский интеллигент, умница, храбрый офицер, профессиональный моряк, артистическая натура… Он пел, превосходно играл на виолончели, рисовал, а как он говорил! (Г. Полонский. «Доживем до понедельника»).но-характеризующее значение в отсутствие наречий, если они используются в контексте, в целом направленном на качественную характеристику лица: (17) Ура, наш царь! так! выпьем за царя. Он человек! им властвует мгновенье. Он раб молвы, сомнений и страстей; Простим ему неправое гоненье: Он взял Париж, он основал Лицей. (А. С. Пушкин. «19 октября 1825 г.») Получается, что элементы среды, во взаимодействии с  которыми, по мысли А. В. Бондарко, видовые формы выражают «частновидовые» значения, в случае потенциально-качественного значения сводятся к  лексическому значению глагола и типовому значению высказывания. Иначе говоря, целесообразность выделения потенциально-качественного значения как одного из частных значений НСВ может быть поставлена под вопрос: ведь речь идет прежде всего о взаимодействии лексического значения глагола (а не видовой формы) с типовым коммуникативным заданием высказывания. Последнее диктует выбор глагольных лексем, обозначающих такие действия, способность к осуществлению которых, по мнению говорящего, характеризует человека (или предмет). Выбор же вида определяется в конечном счете темпоральной перспективой высказывания, точнее — отношением характеризуемого лица к приписываемому ему действию. Если последнее мыслится как некоторое свершение, достижение, избирается СВ; при желании в этом случае можно говорить о качественно-характеризующей разновидности конкретно-фактического значения СВ6. Если же действие мыслится как узуальное (мера обобщенности может колебаться), то избирается форма НСВ — и тогда целесообразно говорить о  качественно-характеризующей разновидности обобщенно-фактического значения НСВ. При этом из общей задачи характеристики лица вытекает и особенность временнóго плана рассматриваемых высказываний: как в случае настоящего, так и в  случае прошедшего времени НСВ это расширенный план, исключающий референцию глагольной словоформы к конкретному действию. Ср. тонкий контраст двух ситуаций: со значениями «типичного действия» (с признаком временнóй нелокализованности) и  «конкретного единичного действия/состояния» (локализованного в плане расширенного настоящего), по И. Н. Смирнову [16, с. 9]: (18) Кокетка судит хладнокровно, /  Татьяна любит не шутя (А. С. Пушкин, «Евгений Онегин», гл. 3, XXV). Очевидно, что «повторяемость и  обычность, типичность обозначаемых действий» являются «основой качественной характеристики субъекта» [16, с. 16], т. е. основой потенциально-качественного значения, только в  первом случае; применительно же к  Татьяне речь идет о  конкретном состоянии, рассуждения о  повторяемости которого были бы неуместны. Но парадокс в том, что качественная характеристика — возможно, благодаря контрасту — прочитывается и во втором 6 Возможна и  форма будущего времени: А впрочем, он дойдет до степеней известных, / Ведь нынче любят бессловесных (А. С. Грибоедов. «Горе от ума»). В этом высказывании контаминированы значения предсказания и качественной характеристики. у формы НСВ благодаря временнóй нелокализованности, типичности обозначаемого действия, а эти признаки не получают в (18) никакого выражения. Они «прочитываются» из контекста или, наоборот, из отсутствия такового. Форма НСВ, таким образом, 1) не является главным условием для возникновения качественного компонента рассматриваемого значения (этот компонент может возникать и в высказываниях с формами СВ, 2) не является главным источником семантического компонента потенциальности. Таким образом, мы выяснили, что модель высказывания или способна выразить любое из «частновидовых значений» НСВ без участия глагольной формы, или играет решающую роль в формировании такого значения. Следовательно, считать глагольную форму обязательным и центральным средством выражения этих значений вряд ли обоснованно, тем более что и выбор вида в ряде случаев однозначно предопределяется моделью высказывания. Собственно видовое значение выражается глагольной формой, но требование определенного видового значения и «частного видового значения» исходит из модели высказывания. Приведенные рассуждения не следует воспринимать как попытку «напасть» на учение о глагольном виде. Тезис о том, что категориальные значения видов принадлежат глагольным формам, оспаривать бессмысленно. Но вот термин «частное видовое значение» требует, на наш взгляд, коррекции. Ее возможность предусматривает и сам А. В. Бондарко, когда пишет о двух подходах к этой проблеме: формоцентрическом и «исходно-семантическом», при котором «может быть использован термин “аспектуальная ситуация” (ср. процессные ситуации, ситуации обобщенного факта и т. п.)» [1, с. 114]7. Однако глубина коррекции должна быть иной: понятие аспектуальной ситуации, в его оригинальной трактовке, лишь опосредованно связано с синтаксической моделью высказывания, между тем именно эта синтаксическая модель, как мы пытались показать, может играть определяющую роль в возникновении того семантического комплекса, который называют «частновидовым значением», тем самым прикрепляя этот семантический комплекс прежде всего к видовой форме. Более того, аспектуальная характеристика свойственна и так называемым «безглагольным» высказываниям (этот термин приемлем, если не считать формальную связку глаголом). А. В. Бондарко в свое время предложил понятия темпорального, персонального, модального и др. ключей текста [18, с. 41–42]. Вероятно, в сходном смысле можно говорить и об аспектуальном ключе текста, так как аспектуальная категориальная ситуация, как правило, не замыкается рамками одного предложения, а формирует более широкий контекст: (19) …Свобода — это когда забываешь отчество у тирана, а слюна во рту слаще халвы Шираза, и хотя твой мозг перекручен, как рог барана, ничего не каплет из голубого глаза. (И. Бродский) 7 Интересный опыт реализации второго подхода см. в [17]. вы Шираза представляет собой «безглагольное» предложение, однако оно отнюдь не лишено аспектуальной характеристики, которая, как очевидно, тождественна аспектуальной характеристике всего сложного высказывания. Нет необходимости пояснять, что пример (19) не представляет никакой аномалии; ср. также эпиграф. «Форма глагольного вида — лишь одно из средств выражения изучаемых значений, — указывает А. В. Бондарко. — Важную роль в их выражении играют элементы контекста и  речевой ситуации. Поэтому рассматриваемые семантические комплексы лишь условно могут быть названы значениями форм СВ и НСВ. Вместе с тем сочетания “частные значения СВ”, “частные значения НСВ” закономерны, поскольку с формой СВ связаны одни значения, а с формой НСВ — другие» [19, с. 23]. С  наших позиций, последнее положение может быть переформулировано: одни аспектуальные значения высказывания требуют формы НСВ, а другие — формы СВ. Например, в (19) генеритивный регистр текстового фрагмента (Г. А. Золотова) в  соединении с  обобщенно-личным замыслом высказывания однозначно задают план настоящего гномического, аспектуальное значение приобретает нейтрально-реляционный характер (промежуточный между нейтральным и реляционным в  силу того, что субъект мыслится обобщенно, но  не представляет собой отвлеченного понятия), — и все эти факторы вместе предопределяют форму НСВ (в том случае, если в высказывании присутствует финитный глагол). Стоит внимательнее приглядеться к различным спискам обсуждаемых значений (в работах А. В. Бондарко, М. Я. Гловинской, Е. В. Падучевой, О. П. Рассудовой, М. А. Шелякина и многих др.), чтобы увидеть, что это не столько перечни частных видовых значений глагольных форм, сколько семантическая типология высказываний или, во всяком случае, детально разработанная основа для такой типологии. Конкретная процессность, ограниченная или неограниченная кратность, общефактичность, реляционность, потенциальная качественность, конкретная фактичность, потенциальность  — все это значения, свойственные типу ситуации в  его языковой интерпретации и  характеризующие не действие, или состояние, или процесс вообще, а высказывание, ибо, повторим, ситуация отображается и интерпретируется в речи не глаголом, а высказыванием, и роль глагольной формы при этом может быть, как мы стремились показать, далеко не ведущей. Безусловно, семантика высказывания не сводится к аспектуальному значению, она несравненно сложнее и богаче, но это значение составляет существеннейший ее компонент и, как мы видели, привлекает для своего выражения самые разные элементы структуры высказывания. Исследования в области синтаксиса речи — области со своей, особой системностью [20], со своей единицей (высказыванием)  — все еще находятся в  начальной стадии. Целостная теория высказывания как особого явления, несводимого ни к одному из своих частных аспектов (структурная схема предложения, актуальное членение и др.) и возникающего в качестве результирующей сложнейшего взаимодействия этих аспектов, — такая теория еще не создана. Однако можно думать, что аспектуальность — это одна из специфических комплексных грамматико-семантических категорий, присущих именно высказыванию (не предложению как модели). Если это так, то будущие исследователи синтаксиса речи еще не раз скажут глагола, заложили один из опорных камней в фундамент теории высказывания. литература 1. Бондарко А. В. Проблемы грамматической семантики и  русской аспектологии. СПб., 1996. 219 c. 2. Булыгина Т. В. К построению типологии предикатов в русском языке // Семантические типы высказываний. М., 1982. С. 7–85. 3. Всеволодова М. В. Аспектуально значимые лексические и грамматические семы русского глагольного слова (Закон семантического согласования, валентность, глагольный вид) // Труды аспектологического семинара филол. ф-та МГУ им. М. В. Ломоносова. М., 1997. Т. 1. С. 19–36. 4. Мелиг Х. Семантика предложения и семантика вида в русском языке (к классификации глаголов З. Вендлера) // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. XV. Современная зарубежная русистика. М., 1985. С. 227–249. 5. Смит К. Двухкомпонентная теория вида // Типология вида: проблемы, поиски, решения. М., 1998. С. 404–422. 6. Mehlig H. R. Hybrid Predicates in Russian // Journal of the Slavic Linguistic Society. Slavica Publish ers Indiana University, 2012. Vol. 20, N 2. P. 171–227. 7. Mehlig H. R. Гомогенность и гетерогенность в пространстве и времени: о категории глаголь ного вида в русском языке // Revue des Études slaves. Paris, 1994. LXVI / 3. P. 585–606. 8. Янко Т. Е. Коммуникативные стратегии русской речи. М., 2001. 384 с. 9. Ширяев Е. Н. Об основной синтаксической единице разговорного языка //  Теоретические проблемы синтаксиса современных индоевропейских языков. Л., 1975. С. 130–132. 10. Ванников Ю. В. Синтаксис речи и синтаксические особенности русской речи. М., 1979. 294 с. 11. Меликян В. Ю. 1) Проблема статуса и функционирования коммуникем: язык и речь. Ростов н/Д, 1999. 200 с.; 2) Актуальные вопросы синтаксиса русского языка: теория нечленимого предложения. Ростов н/Д, 2002. 243 с. 12. Дымарский М. Я. Высказывание и коммуникативность // Проблемы функциональной грам матики. Полевые структуры: коллект. моногр. / отв. ред. А. В. Бондарко. СПб., 2005. С. 292–332. 13. Дымарский М. Я. От моделей предложения — к моделированию высказывания // Славянское языкознание. XV Международный съезд славистов (Минск, 2013): Доклады российской делегации. М.: Индрик, 2013. С. 308–330. 14. Шведова Н. Ю. (ред.) Русская грамматика. Т. II: Синтаксис. М., 1980. 709 с. 15. Падучева Е. В. Семантические исследования (Семантика времени и  вида в  русском языке; Семантика нарратива). М., 1996. 464 с. 16. Смирнов И. Н. Конкретность/обобщенность ситуации в семантике аспектуально-темпораль ных категорий (на материале русского языка): автореф. дис. … д-ра филол. наук. СПб., 2011. 42 с. 17. Матханова И. П. Высказывания с семантикой состояния в современном русском языке. Но восибирск, 2001. 138 с. 18. Бондарко А. В. Функциональная грамматика. Л.: Наука, 1984. 133 с. 19. Бондарко А. В. Аспекты анализа глагольных категорий в системе функциональной грамматики //  Глагольные и  именные категории в  системе функциональной грамматики: сб. материалов конференции, 9–12 апреля 2013 г. СПб.: Нестор-История, 2013. С. 22–26. 20. Ильенко С. Г. Синтаксические единицы в тексте. Л.: ЛГПИ им. А. И. Герцена, 1989. 82 с. References 1. Bondarko A. V. Problemy grammaticheskoi semantiki i russkoi aspektologii [Problems of grammatical semantics and Russian aspectology]. St. Petersburg, 1996. 219 p. (In Russian) 2. Bulygina T. V. [Towards the typology of the predicates in the Russian language]. Semanticheskie tipy vyskazyvanii [Semantic types of the utterances]. Moscow, 1982, pp. 7–85. (In Russian) 3. Vsevolodova M. V. [Aspectually important lexical and grammatical semes of the Russian verbal words (The law of collocation, valency, verbal aspect)]. Trudy aspektologicheskogo seminara filol. f-ta MGU im. M. V. Lomonosova [Proceedings of the seminar on aspect in the Philological Faculty, MSU named after M. V. Lomonosov]. Moscow, 1997, Vol. 1. (In Russian)the classification of the verbs by Z. Vendler)]. Novoe v zarubezhnoi lingvistike. Vyp. XV. Sovremennaia zarubezhnaia rusistika [New in the foreign linguistics. Issue XV. Modern foreign Russian studies]. Moscow, 1985, pp. 227–249.] (In Russian) 5. Smit K. [Two-component theory of the aspect]. Tipologiia vida: problemy, poiski, resheniia [Typology of the aspect: Problems, search, solutions]. Moscow, 1998, pp. 404–422.] (In Russian) 6. Mehlig H. R. Hybrid Predicates in Russian. Journal of the Slavic Linguistic Society. Slavica Publishers Indiana University, 2012, vol. 20, no. 2, pp. 171–227. 7. Mehlig H. R. [Homogeneity and heterogeneity in space and time: On the category of verbal aspect in the Russian language]. Revue des Études slaves. Paris, 1994, LXVI / 3, pp. 585–606. (In Russian) 8. Yanko T. E. Kommunikativnye strategii russkoi rechi [Communicative strategies in the Russian speech]. Moscow, 2001. 384 p. (In Russian) 9. Shiryaev E. N. [On the main syntax unit in colloquial speech]. Teoreticheskie problemy sintaksisa sovremennykh indoevropeiskikh iazykov [Theoretical problems of the syntax of the modern Indo-European languages]. Leningrad, 1975, pp. 130–132. (In Russian) 10. Vannikov Yu. V. Sintaksis rechi i sintaksicheskie osobennosti russkoi rechi [Syntax of the speech and syntactical peculiarities of the Russian speech]. Moscow, 1979. 294 p. (In Russian) 11. Melikyan V. Yu. 1) Problema statusa i funktsionirovaniia kommunikem: iazyk i rech’ [Problem of the status and functioning of communiseme: Language and speech]. Rostov on Don, 1999. 200 p.; 2) Aktual’nye voprosy sintaksisa russkogo iazyka: teoriia nechlenimogo predlozheniia [Current issues of the syntax if the Russian language: Theory of the undivided sentence]. Rostov on Don, 2002. 243 p. (In Russian) 12. Dymarskiy M. Ya. [Utterance and communicativeness]. Problemy funktsional’noi grammatiki. Polevye struktury: kollekt. monogr. [Issues of the functional grammar. Field structures]. St. Petersburg, 2005, pp. 292–332. (In Russian) 13. Dymarskiy M. Ya. [From the sentence models to the modelling of the utterances]. Slavianskoe iazykoznanie. XV Mezhdunarodnyi s“ezd slavistov. Minsk, 2013. Doklady rossiiskoi delegatsii [Slavonic linguistics. XV International conference of the Slavonic researchers. Minsk, 2013. Proceedings of the Russian delegation]. Moscow, Indrik, 2013, pp. 308–330. (In Russian) 14. Shvedova N. Yu. Russkaia grammatika. T. II. Sintaksis [Russian grammar. Vol. II. Syntax]. Moscow, 1980. 709 p. (In Russian) 15. Paducheva E. V. Semanticheskie issledovaniia (Semantika vremeni i vida v russkom iazyke; Semantika narrativa) [Semantic research (Semantics of tense and aspect in the Russian language; Semantics of the narrative]. Moscow, 1996. 464 p. (In Russian) 16. Smirnov I. N. Konkretnost’/obobshchennost’ situatsii v semantike aspektual’no-temporal’nykh kategorii (na materiale russkogo iazyka). Avtoref. dokt. diss. [Concreteness/generalisation of a situation in the semantics of the aspect-tense categories (on the base of the Russian language). Thesis of Doct. Diss.]. St. Petersburg, 2011. 42 p. (In Russian) 17. Matkhanova I. P. Vyskazyvaniia s semantikoi sostoianiia v sovremennom russkom iazyke [Utterances with the semantics of the state in the modern Russian language]. Novosibirsk, 2001. 138 p. (In Russian) 18. Bondarko A. V. Funktsional’naia grammatika [Functional grammar]. Leningrad, 1984. 133  p. (In Russian) 19. Bondarko A. V. [Aspects in the analysis of the verbal categories in functional grammer]. Glagol’nye i imennye kategorii v sisteme funktsional’noi grammatiki: sb. materialov konferentsii 9–12  aprelia 2013  g. [Verbal and noun categories in functional grammar: Proceedings of the conference, April 9–12, 2013]. St. Petersburg, Nestor-Istoria Publ., 2013, pp. 22–26. (In Russian) 20. Ilyenko S. G. Sintaksicheskie edinitsy v tekste [Syntactical units in the text]. Leningrad, 1989. 82 p. (In Russian) Статья поступила в редакцию 22 июня 2015 г. К о н т а к т н а я и н ф о р м а ц и я Дымарский Михаил Яковлевич — доктор филологических наук, профессор; dym2005@list.ru Dymarsky Mikhail Ya. — Doctor of Philology, Professor; dym2005@list.ru

Напиши аннотацию по статье

УДК 81’367.7: 811.161.1’36 М. Я. Дымарский Вестник СПбГУ. Сер. 9. 2015. Вып. 3 аСПектуальНоСть как категоРИЯ выСкаЗываНИЯ Российский государственный педагогический университет им. А. И. Герцена, Российская Федерация, 191186, Санкт-Петербург, наб. реки Мойки, 48 Институт лингвистических исследований РАН, Российская Федерация, 199053, Санкт-Петербург, Тучков пер., 9 Рассматриваются понятия высказывания, частновидового значения, аспектуальной ситуации. Утверждается, что в общей теории высказывания аспектуальность должна занять место среди основных неотъемлемых признаков модели высказывания. Предлагается система доказательств, включающая анализ частновидовых значений и их представления в аспектологических работах, а  также анализ примеров, показывающий, что не форма вида предопределяет частновидовое значение высказывания, а, наоборот, аспектуальное значение высказывания, вместе с другими факторами, предопределяет использование той или иной видовой формы. Библиогр. 20 назв.

ассоциативных репрезентации психических состоыаниы експериментально исследование речевых реакции. Ключевые слова: ассоциативная репрезентация, психическое состояние, ассоциативный эксперимент, речевая реакция. введение Ассоциативные исследования имеют давнюю традицию в целом ряде наук. В психологии, социологии, лингвистике, психолингвистике проведено и проводится достаточно много исследований с применением метода ассоциативного эксперимента, как направленного, так и свободного [Абрамов 2001, Городецкая 2002, Горошко 2001, Мартинович 1990, Морозова 2001, Паутова 2007]. Традиционным является ассоциативный эксперимент, когда участникам необходимо в письменной форме дать свои ассоциации к тем или иным понятиям. Значительно меньше проводится исследований, в которых изучаются устные ассоциации, а также устные ассоциации, полученные в ходе психолингвистического эксперимента, проводимого в условиях дефицита времени. 10 вопросы психолингвистики интерес научный является большой Представляющим изучение ассоциативной репрезентации психических явлений (и, прежде всего, эмоций и психических состояний). В психологии имеются исследования, в которых ставился вопрос о структуре организации знаний об эмоциях, развитии этих знаний в ходе онтогенеза [Прусакова, Сергиенко 2002], представленности эмоций на различных уровнях сознания [Дорфман 1997], уровневой организации ментальных репрезентаций психических состояний, их языковых особенностях [Алексеева 2016, Алексеева 2015, Алексеева 2015] и др. Однако очевидна необходимость исследования проблемы соотношения универсальности и специфичности в ассоциативных представлениях о психических состояниях. Ведь состояния являются наиболее индивидуальным и субъективным феноменом психики, и выявление универсальных и специфических компонентов в представлениях о них может продемонстрировать важные закономерности в формировании структуры ассоциативных представлений о мире в целом и о себе. В изучении ассоциативной речевой репрезентации психических состояний заключалась цель настоящего исследования. Задачами ставились, во-первых, реконструкция ассоциативных полей психических состояний и, во-вторых, определение времени ассоциативной речевой реакции на визуально предъявляемые слова-стимулы, в качестве которых выступали названия психических состояний. заключалась в использовании экспериментальной Новизна исследования процедуры, позволяющей с достаточно большой точностью замерять время речевой реакции на предъявляемые стимулы. процедура и методы исследования В исследовании принял участие 31 студент Казанского (Приволжского) федерального университета (27 человек женского пола и 4 мужского) в возрасте от 18 до 22 лет. Проводился ассоциативный эксперимент, разработанный на основе программы DMDX, позволяющей замерять время речевой реакции с точностью до миллисекунды [forster & forster 2003]. Инструкция для испытуемых предъявлялась в распечатанном виде на листе бумаги и была следующей: «Добрый день, дорогой участник исследования! Наше исследование носит ассоциативный характер. Мы занимаемся ассоциациями, которые вызывают психические состояния. На экране монитора Вам будут предъявлены названия психических состояний. Ваша задача состоит в том, чтобы как можно быстрее назвать первую пришедшую в голову ассоциацию к данному понятию. Перед предъявлением названия того или иного психического состояния на экране появляется крестик для фиксации Вашего внимания. Для Вас это знак, что необходимо сосредоточиться. Отвечайте как можно быстрее, долго не задумывайтесь. В своих ответах ни на кого не ориентируйтесь. Нет ни хороших, ни плохих ответов. Большое спасибо за содействие!» Таким образом, испытуемым в ходе эксперимента предлагалось назвать ассоциации, вызываемые предъявляемыми на мониторе компьютера стимулами. вопросы психолингвистики 11 Стимулами послужили названия психических состояний раздумья, усталости, восторга, спокойствия, тоски, радости, неуверенности, жалости, удовольствия, ревности, симпатии, ожидания, любви, утомления, угрызения совести, влюбленности, одиночества, заинтересованности, веселости, нерешительности, счастья, сострадания, волнения, бодрости, вдохновения. Данные состояния были отобраны не случайно, они оказались среди наиболее типичных для жизнедеятельности студентов [Алексеева 2016]. Ответы респондентов были проанализированы относительно времени реак ции при помощи программы checkVocal [Protopapas 2007]. результаты и их обсуждение Среднее время реакции на стимулы (названия психических состояний), предъявляемые на мониторе компьютера, составило 2114,68 миллисекунды. Время реакции на каждый отдельный стимул (понятие психического состояния) представлено на рисунке 1. Рисунок 1. Среднее время реакции на стимулы – названия психических состояний (в секундах) Как следует из рисунка 1, наиболее быстрой оказалась ассоциативная речевая реакция на стимулы «восторг» (1452,54 мсек.), «раздумье» (1569,26 мсек.), «спокойствие» (1685,21 мсек.), «усталость» (1732,55 мсек.), «радость» (1912,95 мсек.), «сострадание» (1954,03 мсек.). Скорость речевой реакции на остальные стимулы составила более 2 сек. Самой медленной оказалась речевая реакция на стимулы «заинтересованность» (2517,5 мсек.), «нерешительность» (2454,63 мсек.), «угрызение совести» (2448,55 мсек.). Затем речевые реакции были подвергнуты качественному анализу. Задачей заключалась в реконструкции ассоциативных полей. Сначала было проанализировано, сколько речевых реакций на названия психических состояний образовали ядро, околоядерные слои и периферию ассоциативных полей. Ядро 12 вопросы психолингвистики ассоциативных полей психических состояний составили наиболее типичные ассоциации, присущие не менее 30% респондентов. Околоядерные слои – реакции, представляющие собой ответы, которые встречались более одного раза. В периферию вошли единичные ответы. Таблица № 1 Количество ассоциативных реакций на стимулы – названия психических Периферия ассоциативного поля ИТОГО состояний Психическое состояние Ядро ассоциативного поля11раздумье усталость восторг спокойствие тоска радость неуверенность жалость удовольствие ревность симпатия ожидание любовь утомление угрызение совести влюбленность одиночество заинтересованность веселость нерешительность счастье сострадание волнение бодрость вдохновение ИТОГО Околоядерные слои ассоциативного поля 957773224336 448 ассоциаций111111813181419713121012111323191824161821232016 Как показывают данные, приведенные в таблице 1, всего к понятиям 25 психических состояний испытуемыми было дано 448 ассоциаций – речевых реакций, т.е. в среднем по 17,9 ассоциаций на каждое из 25 понятий психических состояний. Наибольшее количество речевых ассоциаций было дано к понятиям таких психических состояний, как любовь (24 различные ассоциации), влюбленность (23 ассоциации), счастье (23 ассоциации), неуверенность (23 ассоциации). Наименьшее количество ассоциаций было дано на понятия таких психических состояний, как восторг (11 ассоциаций), раздумье (12 ассоциаций), тоска, заинтересованность (по 13 ассоциаций), жалость, утомление (по 15 ассоциаций). вопросы психолингвистики 13 Наиболее ярко выраженным ядром обладают ассоциативные поля таких психических состояний, как раздумье, восторг, тоска, утомление, одиночество (по одной речевой ассоциации, которая характеризует ядро ассоциативного поля). Остальные (а именно большинство) изучаемые психические состояния не имеют четкого ядра ассоциативного поля. Наиболее заполненными околоядерными слоями ассоциативного поля отличаются такие психические состояния, как усталость (9 ассоциаций), радость, жалость, ревность, симпатия (по 7 ассоциаций). Наименее заполненные околоядерные слои ассоциативного поля имеют такие психические состояния, как угрызение совести, одиночество (по 2 ассоциации), восторг, тоска, неуверенность, ожидание, нерешительность, счастье, волнение (по 3 ассоциации). Состояние утомления характеризуется отсутствием околоядерного слоя ассоциативного поля. В целом, для ассоциативных полей психических состояний характерна достаточно плотно заполненная периферия. Наиболее богатую периферию имеют ассоциативные поля состояний неуверенности и счастья (по 20 ассоциаций), любви и влюбленности (по 19 ассоциаций), ожидания (по 18 ассоциаций), веселости и волнения (по 17 ассоциаций). Скудно представленной периферией отличаются состояния восторга, раздумья и заинтересованности (по 7 ассоциаций), жалости (8 ассоциаций) и тоски (9 ассоциаций). Полученные данные позволяют реконструировать ассоциативные поля изу чаемых психических состояний. Рассмотрим наиболее значимые из них. Так, ассоциативное поле когнитивного психического состояния «раздумье» состоит из ядра мысль/мысли (48% респондентов), околоядерный слой заполняют ассоциации мозг/мозги (6%), учеба (6%), экзамен (6%), задумчивость (6%). Периферия представлена такими ассоциациями, как книги, размышления, задача, пара, ветер, обдумывание. Речевые реакции на понятие состояния заинтересованности, характеризующегося когнитивной и мотивационной составляющей, обнаружили следующие особенности: в околоядерный слой вошли интерес (19%), обострение внимания/ внимание (15%), любопытство (11%), интересная работа/работа/научная работа (11%), новый фильм/фильм (11%), новый предмет/предмет (7%). Периферию ассоциативного поля наполнили сомнение, изучение, увлеченность, возбуждение, учеба. При анализе речевых реакций на понятия психических состояний с доминантным физиологическим компонентом было обнаружено, что в околоядерный слой (ядро отсутствует) ассоциативного поля состояния «усталость» вошли сон/ спать/сонливость (22% респондентов), работа (19%), вялость (6%), лень (6%), постель/кровать (6%), тяжесть (6%). Само слово «усталость» как речевая реакция вошло в ядро ассоциативного поля «утомление» (36%). В ядро ассоциативного поля данного понятия также вошли экзамены (10%) и сон (6%). Ассоциативное поле состояния «бодрость» имеет околоядерный слой, куда вошли ассоциации с утра/утро (25% респондентов), веселость (14%), энергия/заряд энергии (10%), вставать рано утром (7%), выспавшийся (7%). Периферию наполнили активизация, силы, счастье, здоровье, здоровый сон, занятие спортом, энергетик, хорошо, неутомленность. 14 вопросы психолингвистики Большой интерес представляют ассоциативные поля эмоциональных психических состояний. Так, ассоциативное поле психического состояния «восторг» состоит из достаточно выраженного ядра, заполненного ассоциацией радость (40% испытуемых). Околоядерный слой ассоциативного поля заполняют ассоциации счастье (23% респондентов), праздник/ счастливый праздник (6%), событие/событие радостное (6%), Периферия представлена такими ассоциациями, как жизнь, эмоции, любовь, друзья, новые планы, фейерверк. Ассоциативные поля состояний «радость», «счастье» и «веселость» обнаруживают схожие характеристики с ассоциативным полем состояния «восторг». Однозначно выраженного ядра ассоциативные поля данных психических состояний не имеют. В околоядерный слой состояния «радость» входит счастье (20%), солнце (10%), смех (6%), восторг (6%), подарок (6%), встреча с друзьями (6%), праздник (6%), околоядерный слой состояния «веселость» заполняют радость (23%), смех (13%), встреча с друзьями (10%), праздник (6%), а околоядерный слой состояния «счастье» характеризуется радостью (20%), семьей (10%) и восторгом (6%). Своими особенностями отличаются отрицательные состояния низкого уровня психической активности. Так, ассоциативное поле состояния «тоска» имеет следующие характеристики: ядро образует грусть (30%), в околоядерные слои входят печаль (23%), слезы (10%), скука (6%). Периферию образуют ассоциации разочарование, дорога, одиночество, влюбленность, дождь. Состояние неуверенности характеризуется наличием околоядерного слоя ассоциативного поля, в которое вошли ассоциации скованность (10%), страх (10%), стеснение (7%), экзамен (7%), работа (7%). Периферию заполнили сомнение, раздражение, расстройство, беспокойство, непонятность, застенчивость, обида, робость, боязнь, неравновесие, смущение, растерянность, отчаяние, слабость. Состояние одиночества характеризуется четко выраженным ядром ассоциативного поля, куда вошла тоска (30% респондентов). Спокойствие (11%) и грусть (7%) образовали околоядерный слой. На периферии печаль, волк, один, дождь, общежитие, чтение книг, вечер, нет друзей, желание побыть одному, старость, плохо, пустая комната, тишина, беда. выводы Результаты, полученные в ходе эксперимента, позволяют сформулировать следующие выводы: 1. Среднее время речевой ассоциативной реакции на названия психических состояний, составившее 2114,68 миллисекунды, существенно больше, чем время реакции, обнаруженное в различных психолингвистических исследованиях, задачей в которых ставилось называние предъявляемых на мониторе компьютера стимулов в виде отдельных слов, связных словосочетаний иди целых предложений [Mädebach, alekseeva, Jescheniak 2011]. 2. Речевые реакции на названия психических состояний могут входить в ядро (наиболее типичные ассоциации), околоядерные слои и периферию ассоциативных полей. Ядро и околоядерные слои имеют не все ассоциативные поля понятий психических состояний, в то время как достаточно плотно заполненная периферия характерна для большинства ассоциативных полей психических состояний. 3. На основании полученных данных стало возможным реконструировать вопросы психолингвистики 15 ассоциативные поля изучаемых психических состояний, описать их качественные характеристики и особенности. Перспективы настоящего исследования заключаются в проведении аналогичного ассоциативного эксперимента среди представителей другой культуры. Кроме того, не менее интересными были бы исследования оценочной и ситуационной ассоциативной репрезентации психических состояний. литература Абрамов В.П. Теория ассоциативного поля // Лексикология, фразеология и лексикография русского языка. М.: МГУ, 2001. С.124-125. Алексеева Е.М. Репрезентация психического состояния: феноменологический аспект // Вестник Псковского государственного университета. Серия: Психологопедагогические науки. 2016. № 4. С. 82-88. Алексеева Е.М. Ментальная репрезентация психических состояний: эксплицитный и имплицитный ассоциативные компоненты // Учен. зап. Казан. унта. Сер. Гуманит. Науки, 2015. Том 157. Кн. 4. С. 147-156. Алексеева Е.М. Возможности изучения имплицитных ассоциативных связей в контексте взаимоотношений «ситуация – психическое состояние» // Психология психических состояний. Казань, Изд-во Казанского университета, 2015. С. 19-23. Городецкая Л.А. Ассоциативный эксперимент в коммуникативных исследованиях // Теория коммуникации и прикладная коммуникация / под общ. ред. И.Н. Розиной. Ростов н/Д: ИУБиП, 2002. С. 28-37. Горошко Е.И. Интегративная модель ассоциативного свободного эксперимента. М.-Харьков: Ра-Каравелла, 2001. 320 с. Дорфман Л.Я. Эмоции в искусстве: теоретические подходы и эмпирические исследования. М.: Смысл, 1997. Мартинович Г.А. Типы вербальных связей и отношений в ассоциативном поле // Вопросы психологии, 1990. №. 2. С. 143-146. Морозова И.А. Ассоциативный эксперимент как метод когнитивного исследования // Методологические проблемы когнитивной лингвистики. Воронеж: Изд-во ВГУ, 2001. С.126-129. Паутова Л.А. Ассоциативный эксперимент: опыт социологического применения // Социология: методология, методы, математические модели. 2007. № 24. С.149-168. Прусакова О. А., Сергиенко Е. А. Репрезентации эмоций детьми от трех до шести лет // Научный поиск / под ред. А. В. Карпова. Вып. 3. Ярославль: Яросл. гос. ун-т, 2002. c. 51-64. Forster, K. I., & Forster, J. C. (2003) DMDX: a windows display program with millisecond accuracy // Behavior Research Methods, Instruments, and computers. 35 (1). pp. 116-124. Mädebach, A., Alekseeva E., Jescheniak J.D. (2011). word order does not constrain phonological activation in single word production // Journal of cognitive Psychology. 23 (7). pp. 837-842. Protopapas, A. (2007). checkVocal: a program to facilitate checking the accuracy and response time of vocal responses from DMDX // Behaviour Research Methods. 39. pp. 859-862. 16 вопросы психолингвистики associatiVe rePresentation of Mental states: eXPeriMental study of sPeech reactions ekaterina M. alekseeva associate professor of Department for translation theory and practice Kazan (Volga region) federal university Kremlevskaya St., 18, 420008 Kazan ealekseeva@list.ru the article is devoted to an actual problem of the associative speech representation of mental states. 31 students of the Kazan (Volga region) federal university (27 female and 4 male) aged from 18 up to 22 years participated in the research. the experimental procedure developed on the basis of the DMDX program allowed to measure the time of speech response to the shown stimuli – concepts of 25 mental states. the second task included reconstruction of their associative fields. the average time of response to the concepts of mental states shown on the computer monitor made 2114,68 milliseconds. the fastest time of the associative speech response was to the stimuli “delight” (1452,54 ms.), “thought” (1569,26 ms.), “calmness” (1685,21 ms.), the slowest – on the stimuli “interest” (2517,5 ms.) and “indecision” (2454,63 ms.). In total 448 associations – speech responses – on concepts of 25 mental states were given, i.e. on average 17,9 associations on each mental states. the greatest number of speech associations was given to the concept “love” (24 different associations). the smallest number of associations characterizes the concept “delight” (11 associations). the associative fields of mental states “thought”, “delight”, “melancholy”, “exhaustion”, “loneliness” have the most pronounced centre. Perspectives of the research consist in carrying out a similar associative experiment among representatives of other culture, and also in studying evaluation and situationdependent associative representation of mental states. Keywords: associative representation, mental state, associative experiment, speech reaction. References Аbramov V.P. Тeoriya associativnogo polya [theory of the association field]. lexikologiya, frazeologiya i lexikografiya russkogo yasyka [lexicology, phraseology and lexicography of the Russian]. Moscow: Moscow state university, 2001. Pp. 124-125. Alekseeva Е.М. Reprezentacija psikhicheskogo sostoyaniya: phenomenologicheskij aspect [Mental state representation: phenomenological aspect]. Vestnik Pskovskogo gosudarstvennogo universiteta. Seriya: Psikhologo-pedagogicheskie nauki [Bulletin of the Pskov state university. Series: Psychology and pedagogical sciences]. no 4. Pp. 82-88. Alekseeva Е.М. Mental’naja reprezentacija psihicheskih sostojanij: jeksplicitnyj i implicitnyj associativnye komponenty [Mental state representation: explicit and implicit associative components] // uchen. zap. Kazan. un-ta. Ser. gumanit. Nauki [Scientific notes of the Kazan university. Series Humanities], 2015. Vol 157. no.4. Pp. 147-156. вопросы психолингвистики 17 Alekseeva E.M. Vozmozhnosti izuchenija implicitnyh associativnyh svjazej v kontekste vzaimootnoshenij «situacija – psihicheskoe sostojanie» [Possibilities of studying of implicit associations in the context of relationship «a situation – a mental state»] // Psihologija psihicheskih sostojanij [Psychology of mental states]. Kazan: Kazan federal university, 2015. Pp. 19-23. Gorodetskaya L.A. associativnyj jeksperiment v kommunikativnyh issledovanijah [the associative experiment in communicative researches] // teorija kommunikacii i prikladnaja kommunikacija [theory of communication and application-oriented communication]. Rostov on Don, 2002. Pp. 28-37. Goroshko E.I. Integrativnaja model’ svobodnogo associativnogo jeksperimenta [Integrative model of a free associative experiment]. Moscow - Kharkiv: Ra-Karavella, 2001. 320 p. Dorfman L.Ya. Jemocii v iskusstve: teoreticheskie podhody i jempiricheskie issledovanija [emotions in art: theoretical approaches and empirical researches] Moscow: Smysl, 1997. Martinovich G.A. tipy verbal’nyh svjazej i otnoshenij v associativnom pole [types of verbal communications and the relations in the associative field] // Voprosy psihologii [Questions of psychology], 1990. no. 2. Pp. 143-146. Morozova I.A. associativnyj jeksperiment kak metod kognitivnogo issledovanija [associative experiment as method of a cognitive research] // Metodologicheskie problemy kognitivnoj lingvistiki [Methodological problems of cognitive linguistics]. Voronezh: Voronezh state university, 2001. Pp.126-129. Pautova L.A. associativnyj jeksperiment: opyt sociologicheskogo primenenija [associative experiment: experience of sociological application] // Sociologija: metodologija, metody, matematicheskie modeli [Sociology: methodology, methods, mathematical models], 2007. no 24. Pp.149-168. Prusakova O.A., Sergienko E.A. Reprezentacii jemocij det’mi ot treh do shesti let [Representations of emotions by children from three to six years] // Nauchnyj poisk [Scientific search]. Jaroslavl’: Jaroslavl’ state university, 2002. Pp. 51-64. Forster, K. I., & Forster, J. C. (2003) DMDX: a windows display program with millisecond accuracy // Behavior Research Methods, Instruments, and computers. 35 (1). Pp. 116-124. Mädebach, A., Alekseeva E., Jescheniak J.D. (2011). word order does not constrain phonological activation in single word production // Journal of cognitive Psychology. 23 (7). pp. 837-842. Protopapas, A. (2007). checkVocal: a program to facilitate checking the accuracy and response time of vocal responses from DMDX // Behaviour Research Methods. 39. Pp. 859-862. Ψλ 18 вопросы психолингвистики 

Напиши аннотацию по статье

тЕорЕтиЧЕскиЕ и ЭкспЕриМЕнтАлЬныЕ исслЕДовАниЯ УДк 81’23 АссоЦиАтивнАЯ рЕпрЕЗЕнтАЦиЯ психиЧЕских состоЯниЙ: ЭкспЕриМЕнтАлЬноЕ исслЕДовАниЕ рЕЧЕвых рЕАкЦиЙ Алексеева Екатерина Михайловна доцент кафедры теории и практики перевода Казанского (Приволжского) федерального университета 420008 г. Казань, ул. Кремлевская, д. 18 ealekseeva@list.ru Статья посвящена актуальной тематике ассоциативной речевой репрезентации психических состояний. В исследовании принял участие 31 студент Казанского (Приволжского) федерального университета (27 человек женского пола и 4 мужского) в возрасте от 18 до 22 лет. Экспериментальная процедура, разработанная на основе программы DMDX, позволяла замерять время речевой реакции на предъявляемые стимулы – понятия 25 психических состояний. Второй задачей ставилась реконструкция их ассоциативных полей. Среднее время реакции на понятия психических состояний, предъявляемые на мониторе компьютера, составило 2114,68 миллисекунды. Наиболее быстрой оказалась ассоциативная речевая реакция на стимулы «восторг» (1452,54 мсек.), «раздумье» (1569,26 мсек.), «спокойствие» (1685,21 мсек.), самой медленной – на стимулы «заинтересованность» (2517,5 мсек.) и «нерешительность» (2454,63 мсек.). Всего к понятиям 25 психических состояний испытуемыми было дано 448 ассоциаций – речевых реакций, т.е. в среднем по 17,9 ассоциаций на каждое психическое состояние. Наибольшее количество речевых ассоциаций было дано к понятию любовь (24 различные ассоциации). Наименьшим количеством ассоциаций характеризуется понятие восторг (11 ассоциаций). Наиболее ярко выраженным ядром обладают ассоциативные поля психических состояний раздумье, восторг, тоска, утомление, одиночество. Перспективы исследования заключаются в проведении аналогичного ассоциативного эксперимента среди представителей другой культуры, а также изучении оценочной и ситуационной ассоциативной репрезентации психических состояний.

ассоциативно вербалнаыа модел профессионалов идентификации российского военного к постановке проблемы. Ключевые слова: ассоциативно-вербальная модель, ассоциативный эксперимент, ассоциативные словари и ба зы данных, профессиональная идентификация военного. Подготовка военных специалистов со знанием иностранного языка – процесс, жестко ограниченный временными рамками. Задача преподавателя состоит в том, чтобы за довольно короткий срок подготовить специалиста, способного вести общую беседу на профессиональные темы с применением иностранного языка (в особенности русского). В процессе обучения необходимо экономить не только время, но и ресурсы памяти обучаемого. Отсюда следует, что языковой материал должен содержать активную лексику (и грамматику), наиболее употребительную именно в рассматриваемой профессиональной сфере. Конечно, сюда должны быть отнесены узкопрофессиональные термины. Однако, вне зависимости от профессии, в речи специалиста преобладает лексика, присутствующая в лексиконе обычных, не связанных с данной профессией, носителей языка, но очень характерная для изучаемой сферы. Например, если мы захотим составить пособие для иностранных курсантов, обучающихся в российских во енных вузах, то, кроме специальной лексики (прицельная планка, ствольная коробка, кумулятивный эффект и т. п.), туда должны войти и общеупотребительные слова и словосочетания (враг, стрелять, командир, поиск), причем логичнее начинать изучение языка именно с такого общеупотребительного языкового материала, приближенного к профессиональному. На отбор и способ подачи этого материала влияет частотность, словоупотребление и смысловое содержание, вкладываемое массовым сознанием носителей языка в то или иное слово. Сознание человека может быть выведено вовне с помощью языка. При этом о смысловой структуре сознания можно судить, опираясь на ассоциативно-вербальную сеть, полученную с помощью ассоциативного эксперимента и зафиксированную в виде ассоциативного словаря. Каждую статью такого словаря можно охарактеризовать как языковую модель ассоциативного (смыслового) поля для определенного слова, предъявлявшегося носите Кафтанов Р. А. Ассоциативно-вербальная модель профессиональной идентификации российского военного (к постановке проблемы) // Вестн. Новосиб. гос. ун-та. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2015. Т. 13, вып. 1. С. 73–79. ISSN 1818-7935 ¬ÂÒÚÌËÍ Õ√”. –Âрˡ: ÀËÌ„‚ËÒÚË͇ Ë ÏÂÊÍÛθÚÛр̇ˇ ÍÓÏÏÛÌË͇ˆËˇ. 2015. “ÓÏ 13, ‚˚ÔÛÒÍ 1 © —. ¿.  ‡ÙÚ‡ÌÓ‚, 2015 œÒËıÓÎËÌ„‚ËÒÚË͇ лям языка в эксперименте в качестве стимула. Ассоциативное поле очерчивает знания и смыслы, которые общество в конкретное время связывает с этим словом. «Ассоциативный словарь – это еще не речь, но он являет язык в его предречевой готовности, обнажая сокровенный, скрытый от прямого наблюдения способ “держания” языка в памяти его носителя, приоткрывая таинственную завесу над святая святых, над тем, как устроена языковая способность человека, человека говорящего и понимающего» [Караулов, 1994. С. 191]. В конце прошлого века был реализован один из крупнейших для изучения русского языкового сознания и языка проектов – Русский ассоциативный словарь (РАС), составленный Ю. Н. Карауловым, Ю. А. Сорокиным, Е. Ф. Тарасовым, Н. В. Уфимцевой, Г. А. Черкасовой. Составление ассоциативного словаря требует огромных совместных усилий группы ученых (о чем свидетельствуют перечни авторов подобных словарей) и значительных временных затрат. Однако мало составить такой словарь. Нужно еще воспользоваться этим огромным количеством стимулов и реакций, чтобы заставить их служить прикладным задачам. И это тоже трудоемкая работа, алгоритм которой зависит от поставленных целей. Возникает вопрос: как эффективно использовать данные ассоциативного словаря для отбора языкового материала в целях подготовки специалиста (не лингвиста) со знанием иностранного (в том числе и русского как иностранного) языка? В данной работе сделана попытка наметить пути решения этой задачи на примере военно-профессиональной сферы. В настоящее время наблюдается повышенный интерес к российским военным, как со стороны потенциальных союзников России, так и ее противников. В военных учебных заведениях нашей страны обучаются не только россияне, но и граждане иностранных государств (как из ближнего, так и дальнего зарубежья). В связи с этим возникает необходимость обучить уже взрослых людей иностранному для них русскому языку в кратчайшие сроки. С другой стороны, в связи с непростой политической обстановкой вокруг России, ростом угрозы конфликтов с привлечением наемников, языковая подготовка российских военных иностранных становится все более насущной проблемой. В обоих случаях среди прочего приходится решать вопрос, во-первых, о количестве и содержании языкового материала для преподавания иностранного (в том числе и русского) языка, во-вторых, о правильном употреблении этого материала в составе предложения или фразы. Ассоциативный словарь может оказать существенную помощь в решении этих вопросов. В Русском ассоциативном словаре встречается довольно много слов-стимулов, которые могут использоваться как военными, так и в отношении военных, т. е. для вербального способа профессиональной идентификации военных. Высокочастотные слова-реакции вместе со словами-стимулами и образуют наиболее употребительные в массовом сознании вербальные ассоциации (соотносимые с психологически актуальными смыслами). Их выявление в эксперименте – одна из основных задач ассоциативного словаря по замыслу Ю. Н. Караулова, поскольку «речь устроена так, что говорит человек не отдельными словами, а фразами, любое слово требует “продолжения”, ищет свою пару, хочет превратиться в “модель двух слов”. И такие возможные “продолжения”, такие модели двух слов – типичные, легко воспроизводимые, правдоподобные и понятные носителю языка – как раз и фиксируются в ассоциативном словаре» [Караулов, 1994. С. 191]. Перечень реакций на определенный стимул отражает многозначность этого стимула. «Семантическое варьирование стимула легче всего определимо, поскольку все множество реакций вокруг него довольно последовательно и однозначно распределяется по группам, которые соответствуют характеристикам разных его значений» [Караулов, 2010. С 179–180]. Например, если мы возьмем слово автомат, то в Русском ассоциативном словаре увидим следующий перечень реакций на него: Калашникова 29; пулемет 5; пистолет 4; война, газ. вода 3; зарядить, игральный, игровой, игрушка, оружие, сломался 2; АК-74, АКМ, АКСУ-74, аппарат, баба, бесперебойный, в руках, включать, власть, военный, газировальный, газировка, деньги (медные), держать, долой, дуло, зажим для волос, заколка, заряженный, зачет, комфорт, ломать, на ремень, не работает, нести, пиво-воды, по литведению, по литературе, по продаже спичек, пушка, равнодушие, регуляции, робот, ружье, ручной, сапоги, слить, смерть, стреляет, стрелять, телефон, телефонный, холод, цветок, чистка 1 (105, 57, 45, 4) [РАС, 1998]. Испытуемые предлагали свои реакции в зависимости от того, какой автомат они имели в виду: оружие, игровой автомат, автомат как торговое оборудование, телефонавтомат, производственное оборудование, слово из студенческого жаргона. Поскольку нас интересует военно-профессиональная сфера, выберем из этого списка только те реакции, которые даны испытуемыми на образ автомата в значении «оружие». В результате статья сокращается и приобретает следующий вид: Калашникова 29; пулемет 5; пистолет 4; война 3; зарядить, оружие 2; АК-74, АКМ, АКСУ-74, в руках, власть, военный, держать, долой, дуло, заряженный, на ремень, пушка, ружье, ручной, сапоги, смерть, стреляет, стрелять, чистка 1. Если с тем же запросом мы обратимся к Русской региональной ассоциативной базе данных по Сибири и Дальнему Востоку (СИБАС) 1, то увидим там похожий список реакций: Калашникова 124; оружие 54; Калашников 40; АК-47 23; война 16; армия; машина 11; зачет; пистолет 10; экзамен 9; стрелять 6; АК; выстрел; игровой; Калаш; коробка; кофе; пуля; убийство 5; АКМ; ружье; стрельба; телефон 4; деньги; игра; кофейный; машинка; очередь; пулемет; черный 3; автомат; АК-74; заряжен; по предмету; пушка; робот; сдачи не выдает 2; 44 секунды; arm; protect; автоматический; автомобиль; бабах; банкомат; бежать; безотказный; бензин; большой; быстрый; ваниль; винчестер; военный; война, военкомат; в руки; газировка; где; горе; граната; джекпот; друг; дуло; духи; железо; жетон; затвор; зачем; защита; зло; игральный; играть; Калашникова-47; Калашникова АК-47; Калашников, пули; кнопки; кока-кола; конечный; конфеты; лентяй; Максим; Маркс; масло; машины; мой; муж; мультикасса; на экзамене; не заряжен; не оружие; неучастие; образец; огонь; опасно; опасное оружие; осторож 1 СИБАС – Русская региональная ассоциативная база данных (2008–2015) / Авт.-сост. И. В. Шапошникова, А. А. Романенко. URL:http://adictru.nsu.ru ность; отлично; патроны; платежка; повезло; порошок; по термеху; по экзамену; проиграть все деньги; Рeд Булл; разбирать; с водой; сессия; ситро; с колой; скорость; с кофе; сломан; смерть; современный; стиральная машина; стирать; страх; стрелковый; стреляет; стрелять!; счастье для студента; террориста; тир; Томсона; трагедия; убивать; угроза; удача; удобный; уничтожать; халява; холод; хороший; цевьё; человек 1 (504, 134, 2, 97). [СИБАС, 2015]. Все эти реакции можно разбить на три группы: 1) реакции, в которых явно прослеживается предметный образ автомата-оружия (Калашникова, оружие, Калашников, АК-47, война и др.); 2) реакции, которые могли бы быть отнесены к автомату-оружию, хотя точный смысл, вкладываемый в них испытуемыми, ситуативно зависим (где, горе, зло, современный, удача, удобный и др.); 3) реакции, в которых явно имеются в виду другие виды автоматов, не подпадающие под категорию «оружие» (зачет, кофе, джекпот и др.). После изъятия всех реакций третьей группы список приобретет следующий вид: Калашникова 124; оружие 54; Калашников 40; АК-47 23; война 16; армия 11; пистолет 10; стрелять 6; АК; выстрел; Калаш; пуля; убийство 5; АКМ; ружье; стрельба 4; очередь; пулемет; черный 3; автомат; АК74; заряжен; пушка 2; arm; protect; автоматический; бабах; бежать; безотказный; быстрый; винчестер; военный; война, военкомат; в руки; где; горе; граната; друг; дуло; железо; затвор; зачем; защита; зло; Калашникова-47; Калашникова АК-47; Калашников, пули; мой; не заряжен; не оружие; огонь; опасно; опасное оружие; осторожность; патроны; разбирать; скорость; сломан; смерть; современный; страх; стрелковый; стреляет; стрелять!; террориста; тир; Томсона; трагедия; убивать; угроза; удача; удобный; уничтожать; хороший; цевьё 1. Все «военные» стимулы, обнаруженные в Русском ассоциативном словаре и СИБАС, вместе с их реакциями (тоже, прежде всего, «военными») образуют единую ассоциативно-вербальную сеть, которую можно рассматривать как базовую составляющую модели языкового сознания военных (своего рода сеть внутри гиперсети). Конечно, в ассоциативном эксперименте участвовали лю                                                              œÒËıÓÎËÌ„‚ËÒÚË͇ ди разных профессий. Авторы ассоциативного словаря ставили своей целью зафиксировать усредненное языковое сознание русских вне зависимости от профессиональной принадлежности (специфика которой тоже, впрочем, представлена в некоторой степени в ассоциативных базах данных). Можем ли мы в таком случае заявлять о полученной сети как о модели языкового сознания именно военных? Если мы внимательно посмотрим на приведенный выше список «военных» реакций к слову автомат, то увидим, что они либо свойственны усредненному сознанию (а значит, и военным тоже), либо явно указывают на причастность (актуальную или бывшую) испытуемого к военной деятельности. В самом деле, реакции АК-74, АКМ, АКСУ-74, на ремень, чистка, цевьё вряд ли могут возникнуть у людей, никогда не имевших отношение к воинской службе. Таким образом, опираясь на данные РАС и других ассоциативных баз данных, можно построить вполне адекватную ассоциативно-вербальную модель языкового сознания военных, хотя в отдельных случаях, возможно, придется прибегнуть к дополнительным экспериментам исключительно с военнослужащими. Поскольку понятие «языковое сознание», как часть сознания индивида, которая может быть выведена вовне с помощью языковых знаков, довольно широко и расплывчато, как признают и сами психолингвисты, для практических целей лингводидактического характера целесообразно говорить не о языковом сознании военного, а об ассоциативно-вербальной модели профессиональной идентификации военного. Под идентификацией здесь следует понимать один из механизмов, с помощью которого личность усваивает определенные ценности той группы, к которой она себя причисляет. Идентификация – это процесс определения себя через членство в социальной группе. В данном случае человек идентифицирует себя с военной профессиональной сферой, и этот процесс может объективироваться и исследоваться с помощью ассоциативно-вербальной модели. Мы исходим из предположения о том, что, опираясь на модели такого рода, можно решать задачи не только лингводидактического характера. Она может оказаться полезной военным психологам и всем, кто по роду своей деятельности интересуется мен талитетом военных, их моральным состоянием. Дело в том, что идентификация – это процесс, результатом которого должна стать идентичность. Следовательно, идентификация может стать ключом к пониманию идентичности. «Идентичность включает в себя различные аспекты, а идентификация – описание таких аспектов. Идентичность – результат, ставшее, отстаивание и защита себя, идентификация – приспособление, процесс постоянного выбора, принятие норм, традиций, установок. Потому на каждом уровне описания процесс идентификации предшествует осмыслению идентичности» [Заковоротная, 1999. С. 111]. Идентичность характеризует человека с точки зрения его принадлежности к той или иной группе, с точки зрения того, как сам человек себя категоризирует. По мнению Э. Эриксона, «понятие идентичности обозначает твердо усвоенный и личностно принимаемый образ себя во всем богатстве отношений личности к окружающему миру, чувство адекватности и стабильного владения личностью собственным “я” независимо от изменений “я” и ситуации; способность личности к полноценному решению задач, возникающих перед ней на каждом этапе ее развития» [1996. С. 12]. «Идентификация, как правило, предполагает именно сознательное отождествление индивидом себя с той или иной группой, в то время как идентичность включает всю совокупность факторов (в том числе и подсознательных), опосредствующих активность личности, направленную на вхождение в ту или иную группу и поддержание своего членства в ней» [Кондратьев, Ильин, 2007. С. 153]. Мы также исходим из предположения о том, что полученную ассоциативно-вер- бальную модель можно будет сравнить с подобными моделями для других профессиональных групп и языков, чтобы, при надлежащей интерпретации, увидеть проблемные поля в коммуникации между группами, этносами, а также между различными представителями одной группы (см. рисунок). С определенной долей допущений ассоциативно-вербальную модель можно представить в качестве проекции сознания, которое, в свою очередь состоит из трех слоев: бытийного, рефлексивного и духовного (по й ы н в и т а и ц о с с А т н е м и р е п с к э й ы н в и т а и ц о с с А ь р а в о л с Ассоциативно‐ вербальная модель  профессиональной  идентификации  ПРАКТИЧЕСКИЕ  ЗАДАЧИ  В. П. Зинченко). Выявленные психолингвистами слои сознания «выражают отношения, диалогически складывающиеся в пространстве Между. Между Я – Ты (или Я – Другой), между Я – Мир и между значениями и смыслами… Бытийный (экзистенциальный) слой сознания образуют биодинамическая ткань живого движения и действия и чувственная ткань образа. Рефлексивный слой образуют значения и смыслы. Наконец, духовный слой образуется в совокупной жизнедеятельности и в совокупном протообщении Я – Ты (другой)» [Зинченко, 2010. С. 111]. Соответственно, ассоциативно-вербаль- ная модель профессиональной идентификации тоже может быть представлена в виде многослойной структуры. Конечно, четко разбить слова по слоям сознания не получится и вряд ли целесообразно, потому что, во-первых, границы между слоями не всегда четко прослеживаются, во-вторых, одно и то же слово можно отнести к разным слоям, в зависимости от вкладываемого в него смысла. Тем не менее какая-то приблизительная разбивка с учетом особенностей категоризации профессиональной сферы нашим сознанием необходима. С одной стороны, иерархическое распределение материала облегчает работу с ним, с другой стороны, структурированная определенным образом ассоциативно-вербальная модель позволит лучше понять образы и смыслы, которые стоят за искомыми лексическими единицами в сознании носителя языка. Мы исходим из гипотезы о том, что структура ассоциативно-вербальной модели профессиональной идентификации военного может включать следующие слои, отражающие деятельность военного специалиста. В первый слой помещаются слова, обозначающие конкретные физические объек ты, с которыми связана деятельность военного: вооружение (автомат, танк, атомная бомба, бомба, вертолет, орудие, патрон, пистолет), оснащение и обмундирование (берет, бинокль, парашют, пулемет, пуля, пушка, танк), атрибуты (знамя, пароль, погоны), объекты и структуры, связанные с деятельностью военного (полк, штаб, военный институт, взвод, войска, вышка, десант, казарма, отделение, пост, тыл, фланг), субъекты военной деятельности (капитан, командир, курсант, лейтенант, майор, разведчик, солдат, танкист). Эти слова в большей степени соответствуют бытийному слою сознания. Бытийный слой – это уровень «фактического, практического применения» [Попова, Стернин, 2001. С. 100]. Это мир производственной и предметно-практической деятельности (биодинамическая ткань движений) и мир представлений, воображений, культурных символов и знаков (чувственная ткань). К бытийному слою относятся: сенсорные образы, биодинамические характеристики движений, опыт действий и навыков. Бытийный слой сознания служит для решения комплексных задач поведения и деятельности человека, когда для максимальной эффективности поведенческой реакции необходимо актуализировать нужный именно в данный момент сенсорный образ и нужную двигательную программу. Если с бытийным сознанием соотносятся и мир предметной и производственной деятельности, и мир представлений, воображений, и культурных символов и знаков, то мир абстрактных образов, идей, понятий, житейских и научных знаний (значение), а также мир переживаний и эмоций (смысл) относится к рефлексивному слою сознания. «Рефлексивный уровень – это уровень теоретического знания» [Там же. С. 100]. Значение – это подключенность сознания инди         œÒËıÓÎËÌ„‚ËÒÚË͇ вида к общественному сознанию и культуре, т. е. объективное содержание обществен- ного сознания, усваиваемое индивидом. Смысл – это субъективная интерпретация человеком объективных значений, это укорененность индивидуального сознания в бытии человека. Смыслы связаны с процессом понимания людьми друг друга и процессом усвоения новой информации. Различие в интерпретации значений (извлечение разных смыслов) приводит к взаимному непониманию между людьми. Во второй слой ассоциативно-вербаль- ной модели следует включить слова, передающие рефлексивное ощущение того, какими являются и должны быть субъекты и объекты военной деятельности. Качества субъекта деятельности – это среди прочего качества, которые описывают личность военного, его нравственные идеалы и идеалы, которым он призван соответствовать согласно требованиям системы: бодрый, боевой, боец, вооружен, героический, защитник, ответственный, патриот, патриотизм, преданность, смелость, храбрый. Качества объекта деятельности – это качества, характеризующие образы из первого слоя: боевой, кирзовый, огнестрельное, орудийный, полевой, смертельный, ударный. В третий слой включаются лексические единицы, описывающие действия и состояния, наиболее типичные для военных (стрелять, копать, паника, в мишень, взорваться, вольно, выбить, выгнать, вызвать, выстрелить, нанести, напали, наступать, строиться). В четвертый слой ассоциативно-вер- бальной модели входят лексические единицы, описывающие события, в которые обычно включены военные (война, конфликт, вражда, защита, марш, наблюдение, оборона, победа, подвиг, подготовка, поражение, потеря, разведка, смерть, стрельба, уборка, увольнение, угроза, Ура!, ЧП). К пятому слою, вероятно, следует отнести лексические единицы, описывающие стереотипы поведения между сослуживцами, установки по отношению к врагу, гражданскому населению, начальству, подчиненным, государству (государство, держава, за родину, завоевание, отечество, отчизна, предатель, предательство, противник). Эти единицы можно соотнести с духовным слоем сознания. «Духовный слой сознания об разуют взаимодействующие: Я – Другой» [Зинченко, 2010. С. 111]. Построенная на этом категориальном каркасе ассоциативно-вербальная модель позволит исследователю увидеть и связать образы, которые вызывает каждое слово и вся группа слов в сознании носителя языка. В ассоциативно-вербальной модели можно выделить наиболее частотный костяк лексических и лексико-грамматических единиц, на основе которого отбирать языковой материал для обучения иностранцев русскому профессиональному языку. Например, иностранных курсантов, обучающихся в российских военных учебных заведениях. Этот эксперимент можно развить дальше, а именно получить подобную модель для иностранного языка и сравнить ее с русской. Такое сравнение позволит выявить смысловые доминанты в исследуемых профессиональных сферах, характерные для обоих языков, и определить проблемные поля для межкультурной коммуникации в профессиональной сфере. Предложенный в статье алгоритм получения ассоциативно-вербальной модели профессиональной идентификации российского военного предстоит апробировать на имеющихся и создаваемых русских ассоциативных базах данных, таких как Русский ассоциативный словарь, Русская региональная ассоциативная база данных (Сибирь и Дальний Восток). В дальнейшем его можно будет применить для получения ассоциативно-вербальных моделей профессиональной (и не только профессиональной) идентификации других социальных групп носителей языка, а также для разработки приемов разметки ассоциативных баз данных. Подробнее о разметке ассоциативных баз данных в прикладных целях см. [Шапошникова, 2014].

Напиши аннотацию по статье

УДК 81 ‘23 Р. А. Кафтанов Институт филологии СО РАН ул. Николаева, 8, Новосибирск, 630090, Россия rk76@ngs.ru АССОЦИАТИВНО-ВЕРБАЛЬНАЯ МОДЕЛЬ ПРОФЕССИОНАЛЬНОЙ ИДЕНТИФИКАЦИИ РОССИЙСКОГО ВОЕННОГО (К ПОСТАНОВКЕ ПРОБЛЕМЫ) Рассматривается проблема практического применения данных психолингвистического ассоциативного эксперимента. Предлагается механизм построения ассоциативно-вербальной модели профессиональной идентификации на примере российских военных. Обсуждается возможность использования ассоциативно-вербальной модели в качестве лингвистического и лингводидактического материала.

атрибутивные компоненты сочетании типа бизнес план аналитические прилагательные. Ключевые слова: русский язык, аналитические прилагательные, аналитизм. Attributive premodifiers in BIZNES-PLAN type combinAtions: AnAlytic Adjectives? Andrei A. Gorbov National Research University Higher School of Economics, 16, Ulitsa Soyuza Pechatnikov, St. Petersburg, 190008, Russian Federation The article focuses on grammatical description of indeclinable attributive premodifiers in the nominal expressions such as бизнес-план, шоу-бизнес, фитнес-зал, where attributive elements formally coincide with nouns borrowed from English. The paper challenges the viewpoint according to which all such elements have identical properties and form a separate word class of “analytical adjectives”. The analysis shows that these premodifiers form two groups, one of which contains parts of compound words and the other consists of autonomous nouns used appositively to head nouns. It is thus proved that the linguistic units under survey are not adjectives; besides, as the productive pattern is compounding, which only leads to an increase in the number of morphs per word, there is hardly any connection with the analytic trends in the Russian morphosyntax. Refs 25. Keywords: Russian language, analytic adjectives, analytic features, word-composition. Сочетания типа бизнес-план, дизайн-бюро, интернет-коммуникация, фитнесзал и т. п. получают в современном русском языке все более широкое распространение. Они представляют собой двухкомпонентные именные комплексы, последний компонент которых является самостоятельным существительным, а первый компонент  — единицей, уровневый статус которой подлежит уточнению. Неясность статуса первого элемента делает неясным и статус всего комплекса. Наибольшее влияние на изучение неизменяемых единиц, выступающих в роли определения к  именам существительным, оказала опубликованная в  1971  г. статья М. В. Панова (см. [1]), согласно мнению которого все (как препозитивные, так и постпозитивные) несклоняемые атрибутивные элементы образуют особую часть речи — «аналитические прилагательные»1. 1 Отдельный разряд «несклоняемых прилагательных» впервые был выделен А. А. Шахматовым [2, с. 491]. Однако в первые десятилетия XX в. неизменяемые атрибутивные элементы не привлекали пристального внимания исследователей: работы, специально посвященные ных с препозитивными несогласуемыми атрибутами иноязычного (в основном английского) происхождения на рубеже XX–XXI вв. появилось много работ по данной тематике, однако концепция «аналитических прилагательных» остается наиболее авторитетной. Для авторов большинства исследований «острым вопросом является не столько существование аналитических прилагательных, сколько то, какие именно единицы к этому классу принадлежат» [8, с. 6] (ср. также [9; 10; 11]). Кроме того, повышение численности и частотности употребления неизменяемых атрибутивных элементов обычно рассматривается как свидетельство развития грамматики русского языка в направлении роста аналитизма. Между тем трактовка неизменяемых атрибутивных единиц как особого класса слов, наличие которого подтверждает гипотезу о росте аналитизма, вызывает сомнения. Ниже будут приведены некоторые аргументы против этой точки зрения. В классической статье М. В. Панова [1] определения «аналитических прилагательных» не дается, однако из изложения материала следует, что автор объединяет в этот класс слов любые единицы, обладающие двумя дифференциальными признаками  — неизменяемостью и  атрибутивной функцией, в  том числе элементы, традиционно считающиеся префиксами, — например со- в словах соисследователь, сопроектировщик и  т. п., причем настаивает на том, что эти единицы являются именно словами (см. [1, с. 250–251]). Внутри названного грамматического класса выделяется 19 групп-подклассов, принципы разграничения которых не всегда ясны: по-видимому, при группировке автор руководствовался не грамматическими свойствами классифицируемых единиц, а их происхождением и/или, возможно, иными критериями, которые в статье четко не сформулированы. В результате в одну и ту же группу зачастую объединяются элементы с различными свойствами, а единицы с одинаковыми или очень близкими свойствами оказываются в разных группах. В частности, неясны причины, по которым в  группу 1  объединяются единицы хаки, беж, хинди, коми, люкс, макси и мини: некоторые из них употребляются только в  постпозиции к  определяемому существительному (ср. цвет беж, но  не *беж цвет), некоторые — только в препозиции (ср. пример М. В. Панова макси-долг вопросу о  «неизменяемых прилагательных», появились лишь во второй половине столетия (см., например, [3; 4; 5]). Особого внимания заслуживает работа А. И. Молоткова [5], в которой автор, детально проанализировав свойства постпозитивных неизменяемых атрибутивных элементов (типа барокко, индиго, нетто), пришел к выводу об отсутствии оснований для их включения в класс прилагательных и выделения в особую категорию внутри этой части речи. В дальнейшем проблемы неизменяемых атрибутивных элементов в русском языке анализировались в работах специалистов по орфографии. В частности, Н. А. Еськова [6], основываясь на критерии цельнооформленности, делает вывод о том, что большинство препозитивных атрибутивных элементов представляют собой части сложных слов; к  тому же заключению, хотя и основываясь на других доводах, приходят Е. В. Бешенкова и О. Е. Иванова [7]. Тем не менее точка зрения, высказанная М. В. Пановым в  1971  г. (см. [1]), остается популярной и  поддерживается авторами многих исследований [8; 9; 10; 11; 12], специально посвященных неизменяемым атрибутивным элементам. Исследования по аналогичной проблематике на материале других славянских языков также демонстрируют значительное различие точек зрения (см. [13; 14]). Впрочем, в разных языках могут иметь место разные явления, объективно способствующие или препятствующие признанию неизменяемых атрибутов отдельной группой прилагательных, — например, возможность образования от них форм суперлатива, как в сербском языке (см. [15]).позиции, и в постпозиции (коми литература и литература коми); все включенные в группу единицы являются заимствованиями, однако заимствования представлены и в других группах (например, в группах 2 и 3). В то же время непонятны основания разграничения группы 4 (горе-изобретатель) и группы 5 (царь-взятка): в  обеих представлены препозитивные атрибутивные элементы, по форме совпадающие с формой именительного падежа единственного числа существительных, но обнаруживающие относительно их лексического значения серьезный семантический сдвиг. Из комментированного обзора классификации М. В. Панова, приведенного в диссертационном исследовании Б. Х. Эдберг [8, с. 9–10], следует аналогичный вывод: в отношении практически каждой выделяемой М. В. Пановым группы «аналитических прилагательных» возникают вопросы об основаниях ее выделения. К «аналитическим прилагательным» М. В. Панов относит единицы и  сочетания единиц, зачисление которых в  разряд самостоятельных слов представляется контринтуитивным (в следующих примерах «аналитические прилагательные» выделены курсивом): лжеучение (группа 10), белоказаки (группа 11), театр для себя (группа 15), так себе писатель (группа 16), сопроектировщик (группа 18). Обычно такие элементы считаются либо частями слов (лже-, бело-, со-), либо сочетаниями (для себя, так себе), однако М. В. Панов объединяет их с другими группами неизменяемых атрибутов, полагая, что «все они… образуют единый, целостный класс слов» [1, с. 250–251]. Основанием для такого объединения служит следующее понимание отличия слова от части слова: «Морфемы (приставки, части сложных слов) ведут себя как части фразеологизма: значение их варьируется в разных словах так, что предсказать тот семантический кунштюк, который выкинет слово (здесь, повидимому, опечатка: имеется в виду не слово, а морфема или часть слова. — А. Г.) в данном контексте — в данном слове, в сочетании с такими-то морфемными соседями, — как правило, невозможно. Лишь только часть слова становится семантически стабильна в сочетании с любой единицей данного типа, она перестает быть частью слова. Она дорастает до отдельного слова. Так и появляются многие аналитприлагательные» [1, с. 251]. Таким образом, по мнению М. В. Панова, главным (и единственным упоминаемым в тексте статьи) признаком словесного статуса единицы является отсутствие идиоматизации в сочетании с другими значащими единицами, т. е. полная семантическая композициональность (аддитивность) сочетаний рассматриваемого языкового знака с другими языковыми знаками. С такой трактовкой, однако, нельзя согласиться: приняв ее, пришлось бы признать самостоятельными словами все словообразовательные и  словоизменительные формативы со стабильной и  предсказуемой семантикой, присоединяемые 2 Единица мини возможна в  постпозиции к  определяемому существительному, только если она обозначает название фасона юбки или марку автомобиля, т. е. употребляется в  аппозитивной функции; при этом, если из контекста ясно, что речь идет о юбке или автомобиле соответственно, само определяемое существительное может быть опущено, ср.: Она носит (юбки) мини (мини-юбки) / Она ездит на красном (автомобиле) «Мини». В отношении автомобилей имеется различие в значении между препозитивным классифицирующим атрибутом (мини-автомобиль = автомобиль особо малого класса) и постпозитивным приложением, обозначающим конкретную марку (автомобиль «Мини»).тых списков. В частности, словами нужно было бы считать диминутивные суффиксы, например -чик в словах диванчик, портфельчик, шкафчик, трамвайчик и т. п., а также показатели граммем словоизменительных грамматических категорий3, например падежно-числовые показатели существительных и лично-числовые показатели глаголов (-а в словоформе стена, -у в словоформе иду и т. п.). Следует отметить, что сам М. В. Панов считал фразеологизмы типа собаку съесть словами, а не сочетаниями слов4, в  падежно-числовых показателях находил фразеологичность, а те случаи, где никакой идиоматичности найти не удавалось, считал исключениями, лишь подтверждающими сформулированное им правило (подробнее см. [16]). Однако несмотря на бесспорность выдвигаемого М. В. Пановым положения о  количественном преобладании идиоматических сочетаний морфем в  составе производных основ, в целом его аргументация в пользу применения признака наличия/отсутствия идиоматичности в качестве главного (и единственного) критерия разграничения словоформ и  их сочетаний не представляется убедительной. Как отмечалось выше, серьезные сомнения вызывают прежде всего результаты использования предлагаемого критерия в случаях сочетаний основ со словоизменительными показателями (бел|ыми) и полной композициональности производных основ (букет|ик). В отношении «аналитических прилагательных», в частности, возникает вопрос, почему сопроектировщик следует считать сочетанием существительного проектировщик с «аналитическим прилагательным» со-, а не производным словом, в основе которого отсутствует фразеологизация сочетания морфем, коль скоро наличие таких основ в  предлагаемой М. В. Пановым концепции признается: в  качестве примеров отсутствия идиоматизации в сочетании морфем приводятся слова безвредный, глупость, смелость, причем «однословность» каждого из  них сомнению не подвергается [16, с. 151]. В связи с этим неслучайным кажется тот факт, что современные исследователи «аналитических прилагательных», в целом принимая как сам термин, так и трактовку неизменяемых атрибутивных элементов как отдельных слов, исключают из  рассмотрения случаи типа соисследователь или белоказаки на том основании, что содержащиеся в них атрибутивные элементы не являются словами. При этом каждый из авторов применяет свои критерии «словности» — от наличия собственного ударения и отсутствия «аканья» и «иканья» [12, с. 339] до дефисного или раздельного написания [9, с. 21]. Причина отказа современных исследователей принять критерий наличия идио матизации в качестве единственного признака, отличающего слово от сочетания слов, заключается отнюдь не в низком качестве этого критерия. Предложенный 3 При выборе критерия наличия / отсутствия идиоматичности в качестве признака слова как будто бы по умолчанию принимаются во внимание только семантические эффекты сочетания морфем внутри основ: тот факт, что сочетания основ с грамматическими показателями обычно включаются в границы слова при полном отсутствии идиоматичности объединения их планов содержания, никак не оговаривается. 4 Ср.: «Сочетания спустя рукава, во весь дух фразеологичны, и потому — слова. Этому противоречит (но тщетно) второстепенный признак слова: единство грамматического оформления (которого в данных примерах нет)… Было бы совершенно непоследовательно утверждать, что слово есть нечто осмысленное, а потом настаивать, что в сочетании съесть собаку (в чем-либо) — 2 слова» [16, с. 163].разграничения инвентарных (задаваемых списком) и  конструктивных (описываемых в  грамматике) единиц5. Действительно, если понимать «слово» как «неэлементарный инвентарный языковой знак, который должен описываться в словаре», придется согласиться с тем, что единицы типа собаку съесть и железная дорога — это слова, а соисследователь и портфельчик — сочетания слов, так как первые две единицы являются единицами лексикона и  должны быть включены в  словарь, а  вторые являются конструктивными, описываются в  грамматике и в  словарь не включаются. Однако при выделении частей речи как классов слов в понятие слова обычно вкладывается иной смысл, поскольку в  этом случае соисследователь и портфельчик однозначно квалифицируются как существительные (т. е. как слова), а приведенные выше фразеологизмы — как сочетания соответственно существительного с глаголом и прилагательного с существительным. В лингвистической литературе обращалось внимание на то, что «слово как единица словаря и как единица морфологии не всегда совпадают» [17, с. 161–162]. Части речи представляют собой грамматическую группировку слов, и  «слово» здесь следует понимать не в  лексикографическом, а в  морфологическом смысле. При этом использование в качестве оснований для признания какой-либо единицы словом критериев типа отсутствия редукции, «аканья» и  т. п. представляется по меньшей мере ненадежным и антитипологичным, а критериев раздельного или дефисного написания  — вообще противоречащим принципам лингвистического анализа. Основанием для отнесения единицы к  уровню самостоятельных словоформ должны служить прежде всего ее свойства, связанные с  пониманием слова как сегментного языкового знака, обладающего, в  отличие от морфем, позиционной самостоятельностью [19, с. 87]. Подход к словоформе с этой точки зрения описывается в авторитетных современных научных работах и учебных изданиях по общей лингвистике и морфологии (см., например, [17, с. 161–171; 20; 21, с. 18–35; 22]). При общности подхода предлагаемые разными авторами критерии определения словесного статуса языковых единиц несколько различаются, однако различия не носят принципиального характера: по существу, проверяется, с одной стороны, позиционная самостоятельность сегмента в целом, с другой — отсутствие такой самостоятельности у его частей. Не подлежит сомнению тот факт, что позиционная самостоятельность (или, в  терминологии В. А. Плунгяна, линейно-синтагматическая свобода) может проявляться в  большей или меньшей степени. Прототипические словоформы обладают наибольшей степенью самостоятельности  — способностью образовывать (неметаязыковые) высказывания, т. е. автономностью [20, с. 157–161; 21, с. 18–20]. Другими свойствами (необязательно прототипических) словоформ являются отделимость (возможность вставки сегмента, содержащего хотя бы одну позиционно самостоятельную единицу, между тестируемой единицей и остальной частью высказывания) и переместимость тестируемой единицы в составе высказывания [20, с. 161–171; 21, с. 21–26] (ср. также [22, с. 18–22; 17, с. 163–164]). Словами в широком 5 На совпадение критериев выделения слова по М. В. Панову с критериями выделения инвентарных единиц языка (по В. Б. Касевичу, см. [17, с. 161–171]) указал С. А. Крылов в  своей статье [18].ных образовывать высказывания (в частности, употребляться как ответ на вопрос, не имеющий метаязыкового характера), до клитик (отделимых, но акцентно не самостоятельных) и полуклитик, обладающих лишь слабой отделимостью (возможна вставка лишь ограниченного числа неавтономных единиц) или переместимостью [22, с. 33]. Чтобы ответить на вопрос о том, образуют ли все единицы, называемые «аналитическими прилагательными», единый грамматический класс слов, необходимо прежде всего выяснить, являются ли они словами в грамматическом смысле. Для этого следует применить к этим единицам указанные выше критерии и определить, являются ли эти единицы автономными, отделимыми и переместимыми. Проверка автономности языкового знака предполагает определение его способности или неспособности образовывать в речи минимальное полное высказывание. Полным в данном случае называется такое высказывание, которое «может содержаться между двумя главными или абсолютными паузами, т. е. между двумя отрезками молчания говорящего» [20, с. 85]. Как было отмечено выше, таким высказыванием может быть признан ответ на вопрос, не носящий металингвистического характера. При этом, поскольку проверяется автономность единиц, которые предположительно являются прилагательными и, таким образом, обозначают «непроцессуальный признак предмета» [23, с. 540], это значение должно подразумеваться вопросом и выражаться в ответе. При наличии свойства автономности элемент признается самостоятельным словом, и в этом случае проверка на отделимость (вставимость) и переместимость не является обязательной, однако для наглядности она проводится. Отделимой атрибутивная единица считается в  тех случаях, когда между ней и определяемым существительным возможна вставка по крайней мере одной заведомо автономной или отделимой единицы без нарушения синтаксической зависимости между тестируемой единицей и ее вершиной при сохранении грамматической приемлемости высказывания. Переместимой (переставимой) атрибутивная единица считается в тех случаях, когда возможно изменение порядка ее расположения относительно вершины без нарушения синтаксической зависимости и при сохранении грамматической приемлемости высказывания. В центре внимания в  настоящей работе находятся неизменяемые препозитивные атрибуты  — компоненты именных комплексов наиболее продуктивной и актуальной для русского языка рубежа XX–XXI вв. группы, куда входят элементы, в плане выражения совпадающие со словарной формой существительного — новейшего заимствования из  английского языка (например, бизнес-, интернет-, фитнес-, шоу-)6. Концентрация внимания именно на этом типе неизменяемых 6 О продуктивности этой группы см. [24, с. 29, 35; 8, с. 38–56]. По соображениям объема в настоящей работе не рассматриваются атрибутивные элементы менее продуктивных (в соответствии с классификацией, данной в статье [24]) групп препозитивных атрибутов — в частности, элементы с адвербиальным значением (онлайн-, оффлайн-), буквенные аббревиатуры и обозначения (VIP-, HR-), а также все единицы, не являющиеся англицизмами (штрих-, эконом-, Горбачев-). Однако применив к  ним предлагаемые ниже тестовые процедуры, можно убедиться в том, что результаты анализа этих групп не повлияют на теоретические выводы, сформулированные в данной работе.ца XX — начала XXI в. (вероятно, под влиянием английского языка) грамматической модели выражения определительных отношений при помощи неизменяемых атрибутивных элементов в препозиции к существительному. В составе анализируемой группы единиц выделяются две подгруппы: — подгруппа 1 — атрибутивные элементы, по значению близкие к относитель ным прилагательным (фитнес-зал, шоу-бизнес); — подгруппа 2 — аппозитивные элементы, представляющие собой названия технологий и  стилей (блютус-гарнитура, техно-стиль); об особенностях аппозитивных элементов см. [24, с. 31]. Ниже приведены примеры тестов на автономность, отделимость и переместимость атрибутивных элементов. Представленные тестовые высказывания принадлежат автору настоящей работы; оценка приемлемости высказываний основывается на интуиции автора как носителя русского языка. Приведенные результаты не могут претендовать на полную объективность, однако, как кажется, наглядно демонстрируют различие в свойствах обсуждаемых единиц и подводят к некоторым обоснованным заключениям об их статусе в грамматической системе русского языка. Применяемые обозначения: ОК  — грамматически приемлемое высказывание; *  — высказывание, которое представляется грамматически неприемлемым; ? — сомнительное с точки зрения приемлемости высказывание7. Подгруппа 1. Шоу-(бизнес), фитнес-(зал), интернет-(конференция). 1.1. Тест на автономность. (Какой бизнес вам кажется наиболее привлекательным?) — *Шоу. (Ср.: ОК Шоу-бизнес.) (Какой зал находится на втором этаже?) — *Фитнес. (Ср.: ОК Фитнес-зал./ ОКТренажерный.) (Какая конференция состоялась вчера?) — *Интернет. (Ср.: ОК Интернет-конференция./ ОК Сетевая.) 1.2. Тест на отделимость (вставимость). (Меня привлекает шоу-бизнес.) → *Меня привлекает шоу- и музыкальный бизнес. (Ср. : ОК Меня привлекает шоу- и фэшн-бизнес). (Там находятся фитнес-залы.) → *Там находятся фитнес- и  тренажерные залы. (Ср.: ОК Там находятся тренажерные и фитнес-залы.) (Проводились интернет-конференции.) → *Проводились интернет- и очные конференции. (ср.: ОК Проводились очные и интернет-конференции.) 1.3. Тест на переместимость (переставимость). (Вас привлекает шоу-бизнес.) →*Меня привлекает бизнес-шоу. (Там находится фитнес-зал.) →*Там находится зал-фитнес. (Теперь часто проводятся интернет-конференции.) → *Теперь часто проводятся не традиционные очные конференции, а конференции-интернет. 7 Тот факт, что высказывание признается автором неприемлемым с точки зрения грамматических норм, не обязательно означает, что данное высказывание не будет сочтено приемлемым другим носителем языка. Целью работы, однако, является не получение репрезентативных сведений об узусе, а применение критериев определения слова к исследуемому материалу и формулировка теоретических выводов, вытекающих из полученных данных.интернет-, близкие по значению к относительным прилагательным, не являются автономными словоформами, не отделяются от определяемого слова сегментами, содержащими автономные словоформы и не обладают свойством переставимости (в том числе и в контекстах выделения ремы — ср.: *Там находятся не просто спортивные залы, а залы-фитнес). При этом в отношении отделимости подобных единиц нельзя не отметить тот факт, что атрибуты этого типа могут отделяться от вершины, если они употребляются в составе союзных сочинительных конструкций, причем такое отделение становится приемлемым только при непосредственном контакте с существительным — вершиной другого неизменяемого препозитивного атрибута — ср.: ОК Меня привлекает шоу- и фэшн-бизнес, но *Меня привлекает шоу- и музыкальный бизнес (при большей приемлемости Меня привлекает музыкальный и шоу-бизнес). Случаи типа шоу- и фэшн-бизнес или фитнес- и спа-салоны представляют собой так называемое «вынесение за скобки» [17, с. 166–167] — прием опущения повторяющегося элемента (шоу-бизнес и фэшн-бизнес → шоу- и фэшн-бизнес), ср. трудо- и ресурсосбережение, право- и  левобережный (примеры В. Б. Касевича), психо- и  социолингвистика и т. п. Заметим, что такая возможность не приводит обычно к отнесению компонентов трудо- или право- к отдельным классам самостоятельных слов. Проведя аналогичные тесты в отношении других единиц данной подгруппы — например, дизайн-(бюро), лизинг-(схема), маркетинг-(план), стриптиз-(клуб), тест-(группа) и т. п., нетрудно убедиться в том, что они также не способны функционировать в качестве автономных единиц, сохраняя при этом значение непроцессуального признака. Подгруппа 2. Техно-(стиль), кантри-(музыка), блютус-(гарнитура). 2.1. Тест на автономность. (Какой стиль вам нравится?) — ОК Техно. (Какую музыку вы слушаете?) — ОК Кантри. (Какая гарнитура входит в комплект поставки этого телефона?) — ОК Блютус. 2.2. Тест на отделимость (вставимость). (Маше нравится техно-стиль.) → ОК Маше нравится не техно, а классический стиль. (Маша слушает кантри-музыку.) → ОК Маша слушает не кантри, а  классическую музыку. (В комплект поставки входит блютус-гарнитура.) → ОК В комплект поставки входит не блютус, а проводная гарнитура. 2.3. Тест на переместимость (переставимость). (Маше нравится техно-стиль.) → ОК Маше нравится стиль техно. (Маша слушает кантри-музыку.) → ОК Маша слушает музыку кантри. (В комплект поставки входит блютус-гарнитура.) → ОК В комплект поставки входит гарнитура блютус. Тест на автономность показывает, что аппозитивные элементы блютус-, техно-, кантри- — названия стилей и технологий — способны к автономному употреблению и тем самым могут быть признаны самостоятельными словоформами. Можно также утверждать, что единицы данной подгруппы являются отделимыми: вставка компонента сочинительной конструкции, содержащего бесспорно сический стиль и т. п.), является абсолютно приемлемой. Характерно, что аналогичные свойства с точки зрения вставимости обнаруживают сочетания нарицательных существительных с  препозитивным приложением  — именем собственным (Москва-река, Ильмень-озеро и т. п.), например: ОК Там в Оку впадает Москва или какая-то другая река. Аппозитивные элементы блютус-, техно-, кантри и т. п. в принципе переставимы: они могут употребляться как в  препозиции, так и в  постпозиции к  определяемому слову. При этом, однако, отдельные единицы этой подгруппы могут обнаруживать либо отсутствие переставимости, либо тенденцию к  закреплению постпозиции или препозиции в сочетаниях с теми или иными существительнымивершинами. Так, например, рок, по-видимому, употребляется только в препозиции к слову музыка (ОК рок-музыка, но не ?музыка рок: поиск в Национальном корпусе русского языка и сети Интернет употреблений сочетания музыка рок в связных высказываниях не дает результатов), притом что со словом стиль возможна как препозиция, так и постпозиция. Таким образом, анализ свойств атрибутивных единиц выявляет серьезные различия между единицами подгрупп 1 (атрибутивные элементы, близкие по значению к относительным прилагательным) и 2 (аппозитивные элементы — наименования стилей и  технологий). Согласно результатам тестов, самостоятельными словами могут считаться лишь аппозитивные единицы, причем они обнаруживают свойства, характерные для имен существительных, обозначающих наименования (в том числе собственные — например, Москва-река) и употребляющихся в качестве приложения к определяемому нарицательному существительному. Единицы подгруппы 1 по своим грамматическим свойствам аналогичны первым частям сложных слов  — композитов типа ресурсосбережение, левобережный, семидесятилетие и т. п., не являющихся инвентарными единицами словаря, а создаваемых «по мере необходимости». Следует, однако, отметить, что между подгруппами 1  и  2  отсутствует резкая граница: некоторые единицы — кантри, техно, рок, и т. п. — могут употребляться как в  значении наименования (аппозитивном), так и в  значении относительного прилагательного и в соответствии с этим менять грамматические свойства, ср. кантри-музыка (подруппа 2, см. тесты выше) и кантри-бар «бар, который оформлен в  стиле кантри и/или в  котором исполняется музыка в  стиле кантри», где атрибутивный компонент кантри- не проявляет свойств автономности, отделимости и переместимости и, таким образом, принадлежит к подгруппе 1. Ср.: — автономность: (Какой бар там находится?) — *Кантри. (Приемлемо, только если «Кантри» является именем собственным — названием бара.); — отделимость: (Они нашли кантри-бар) → *Они нашли не кантри, а обычный бар; — переставимость: (Мы были в кантри-баре) → *Мы были в баре кантри. Таким образом, проведенный анализ выделенных групп препозитивных атри бутивных единиц позволяет сделать следующие выводы. 1. Проанализированные атрибутивные элементы не образуют единого класса единиц: среди них есть как самостоятельные слова, так и части сложных слов.меняемых атрибутивных единиц следует считать только элементы, обладающие в исследуемых сочетаниях свойствами автономности, отделимости и переставимости или любым из этих свойств, а именно аппозитивные элементы, обозначающие наименования стилей и  технологий, например кантри-(стиль), лаунж-(музыка), блютус-(интерфейс) и т. п. Как было показано, такие атрибутивные компоненты по своим грамматическим свойствам идентичны аппозитивным существительным, и, следовательно, их следует считать именами существительными в функции приложения. 3.  Атрибутивные элементы, не проявляющие свойств самостоятельных словоформ, следует считать частями слов, являющихся, однако, не инвентарными (словарными), а  конструктивными единицами. В  частности, в  случаях типа интернет-конференция, фитнес-зал, дизайн-бюро, лизинг-схема, маркетинг-план, стриптиз-клуб имеет место явление, которое Ю. С. Маслов называл «синтаксическим основосложением» [19, с. 176–178]. В результате такого сложения получаются не сочетания слов, а  именно сложные слова (аналогичные словам типа правосторонний или семидесятилетие), даже при том, что они не являются словарными единицами, и их части — препозитивные зависимые элементы — могут образовывать сочинительные конструкции с  такими же препозитивными элементами (ср. шоу- или фэшн-бизнес и другие примеры выше — аналогично семидесяти- или восьмидесятилетие). Наличие в русском языке единиц, способных выступать в атрибутивной функции при отсутствии морфемного выражения синтаксической зависимости, приводит авторов некоторых работ [11; 12; 14] к выводу о росте аналитизма в современном русском языке. Основным (и единственным) аргументом в пользу такого заключения является отсутствие у «аналитических прилагательных» форм словоизменения. Однако отождествление неизменяемости и  аналитизма вызывает серьезные возражения. Согласно определению, данному в  соответствующей статье Лингвистического энциклопедического словаря, аналитизмом называется «типологич. свойство, проявляющееся в раздельном выражении основного (лексич.) и дополнительного (грамматич., словообразоват.) значений слова» [25, c. 31]. Аналитические образования «представляют собой сочетания знаменательного и  служебного слов (иногда знаменательного и  нескольких служебных)» [19, с. 154]. Таким образом, с качественной стороны аналитизм — это тенденция к выражению грамматических значений при помощи служебных слов. При этом представляется совершенно очевидным, что выражение синтаксических (в том числе атрибутивных) отношений без помощи словоизменительных показателей совсем не обязательно приводит к росту количества служебных слов. Например, выражение синтаксической зависимости посредством словосложения не предполагает словоизменения, но повышает морфологическую сложность слова и не только никогда не вызывает появления новых служебных слов, но иногда приводит к их сокращению, как, например, это происходит в немецком языке при употреблении сложного существительного die Harzreise ‘поездка в Гарц’ вместо сочетания die Reise nach Harz с тем же значением (пример Ю. С. Маслова, см. [19, c. 177]).фитнес-клуб, бизнес-план и т. п., которые представляют собой сложные слова, никоим образом не может быть проявлением аналитизма. Подводя итог, можно сказать, что термин «аналитические прилагательные», которым обозначают любые атрибутивные элементы, не являющиеся грамматически оформленными прилагательными, следует признать неудачным, поскольку в реальности он никак не связан с аналитизмом как типологической характеристикой. Кроме того, необходимо принимать во внимание тот факт, что обозначаемая этим термином группа единиц включает как самостоятельные слова, так и  части сложных слов, и, следовательно, не образует единого грамматического класса. Термин «аналитические прилагательные», предложенный М. В. Пановым, сегодня стал привычным и  прочно вошел в  лингвистический обиход, однако, как показывает проведенный анализ, употреблять этот термин в  отношении всех неизменяемых атрибутивных элементов в  русском языке можно, лишь осознавая условность и идиоматичность такого наименования, сравнимую с идиоматичностью термина «части речи».

Напиши аннотацию по статье

УДК 811.161.1’366.53 А. А. Горбов Вестник СПбГУ. Сер. 9. 2015. Вып. 3 атРИБутИвНые коМПоНеНты СоЧетаНИЙ тИПа БИЗНЕС-ПЛАН: аНалИтИЧеСкИе ПРИлагательНые? НИИ «Высшая школа экономики», Российская Федерация, 190008, Санкт-Петербург, ул. Союза Печатников, 16 Статья посвящена определению уровневого статуса неизменяемых атрибутивных компонентов сочетаний типа бизнес-план, шоу-бизнес, фитнес-зал, совпадающих в  плане выражения с существительными — новыми заимствованиями из английского языка. Критическому рассмотрению подвергается концепция, согласно которой все такие атрибутивные единицы входят в  единый класс «аналитических прилагательных». В  работе показано, что одна часть неизменяемых препозитивных элементов проявляет свойства компонентов неинвентарных сложных слов, другая же часть обладает признаками аппозитивных существительных. Таким образом, исследуемые единицы не являются прилагательными. Кроме того, рассмотрение свойств таких атрибутивных элементов приводит к выводу о том, что увеличение количества и частотности их употребления не может служить подтверждением роста аналитизма в грамматике русского языка. Библиогр. 25 назв.

автоматизированная классификации русских поэтических текстов по жанрам и стилем. Ключевые слова: автоматический анализ поэтических текстов, определение жанров и стилей, алгоритмы клас сификации. В задачах автоматизированного анализа текстов на естественном языке возникает проблема определения их жанрового типа и стилистических характеристик. С этой проблемой исследователь может столкнуться в широком спектре ситуаций: от задач автоматизации комплексного анализа поэтических текстов, для которых жанровый тип и стилистические характеристики являются важными атрибутами, используемыми при определении влияния низших уровней стиха на высшие (см., например, [Барахнин, Кожемякина, 2012]), до отслеживания сообщений в социальных сетях с целью выявления террористических угроз, определения маркетинговых предпочтений покупателей и т. п. * Работа выполнена при частичной поддержке Президиума РАН (проект 2016-PRAS-0015) и Президентской программы «Ведущие научные школы РФ» (грант 7214.2016.9). Барахнин В. Б., Кожемякина О. Ю., Пастушков И. С., Рычкова Е. В. Автоматизированная классификация русских поэтических текстов по жанрам и стилям // Вестн. Новосиб. гос. ун-та. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2017. Т. 15, № 3. С. 13–23. ISSN 1818-7935 ¬ÂÒÚÌËÍ Õ√”. –Âрˡ: ÀËÌ„‚ËÒÚË͇ Ë ÏÂÊÍÛθÚÛр̇ˇ ÍÓÏÏÛÌË͇ˆËˇ. 2017. “ÓÏ 15, № 3 © ¬. ¡. ¡‡р‡ıÌËÌ, Œ. fi.  ÓÊÂÏˇÍË̇, ». –. œ‡ÒÚÛ¯ÍÓ‚, ≈. ¬. —˚˜ÍÓ‚‡, 2017  ÓÏÔ¸˛ÚÂр̇ˇ ÎËÌ„‚ËÒÚË͇ Исследования в области автоматизированного определения жанрового типа текстов начаты недавно – в начале 2010-х гг. Так, в работе [Лесцова, 2014] предложены алгоритмы определения жанров оды, песни, послания, элегии и эпитафии на материале английских поэтовсентименталистов XVIII в. Временной период в этом исследовании был выбран не случайно: в поэзии XVIII в. господствовал классицизм с его жесткими жанровыми канонами, что существенно облегчило разработку алгоритмов. В статье [Орлов, Осминин, 2010] изложен метод классификации текстов (по определенным жанрам и по авторам) на основе анализа статистических закономерностей буквенных распределений, т. е. вероятностей встречаемости букв и буквосочетаний, при этом подчеркнуто, что решение найдено без «вторжения в область литературы, т. е. без анализа синтаксиса, литературных приемов и схем взаимодействий персонажей». Однако в работе [Орлов, Осминин, 2012] сами авторы строят оригинальный контрпример к статистическому методу идентификации, что, в свою очередь, показывает необходимость использования хотя бы методов морфологического анализа. Что же касается автоматизации определения стилистических характеристик текстов, то нам неизвестны исследования в этой области по крайней мере для текстов на русском языке. В работе [Barakhnin et al., 2017] показано, что метод опорных векторов (support vector machine, SVM) [Vapnik, 1995] позволил получить хорошие результаты при определении стилей поэтических текстов и удовлетворительные – при определении жанров. В настоящей работе мы расширили используемые подходы, в частности, учитывая при построении характеристического вектора используемых в стихотворении лексем количество их вхождений, а также проводя эксперименты с характеристическими векторами биграмм и триграмм. Кроме того, нами был проведен сравнительный анализ целого ряда алгоритмов классификации поэтических текстов, в том числе с использованием наиболее известных приемов ансамблирования, т. е. построения композиций алгоритмов, в которых ошибки отдельных алгоритмов взаимно компенсируются. При ансамблировании рассматриваются алгоритмы, в которых функция, называемая алгоритмическим оператором, устанавливает соответствие между множеством объектов и пространством оценок, а функция, называемая решающим правилом, устанавливает соответствие между пространством оценок и множеством значений целевой функции. Таким образом, рассматриваемые алгоритмы имеют вид суперпозиции алгоритмического оператора и решающего правила. Многие алгоритмы классификации имеют именно такую структуру: сначала вычисляются оценки принадлежности объекта классам, затем решающее правило переводит эти оценки в номер класса. Значением оценки может быть вероятность принадлежности объекта классу, расстояние от объекта до разделяющей поверхности, степень уверенности классификации и т. п. Таким образом, в представленной статье проведен сравнительный анализ целого ряда методов автоматизированной классификации поэтических текстов, включая наиболее известные приемы ансамблирования базовых алгоритмов в композиции: взвешенное голосование, бустинг и стекинг. 1. Построение совместного классификатора жанровых типов и стилей поэтических текстов. При построении совместного («двумерного») классификатора жанровых типов и стилей текстов мы учитывали, что классификатор как таковой представляет собой многомерную структуру, основанную на совокупности определяющих объект исследования параметров. Многомерность структуры уже сама по себе предполагает определенную погрешность в конечном результате анализа, поскольку чем больше мы вводим в систему данных, тем больше потенциальная вероятность появления многовариативности на каждом из этапов анализа. Поэтому при построении многомерных классификаторов, связанных с такими сложными для однозначного определения категориями, как жанр и стиль, необходима поэтапная разработка каждого параметра анализа с целью исключения возможных погрешностей и вариативности результата, что в случае анализа неструктурированных текстов приобретает решающее значение. Нами разрабатывается совместный («двумерный») классификатор жанровых типов и стилей текстов. Такой классификатор создается впервые (по крайней мере для текстов на русском языке). Создание «универсального» классификатора художественных текстов по их жанровостилистическим характеристикам требует обобщения огромного эмпирического материала, поэтому мы решили остановиться на классификации лицейской лирики А. С. Пушкина, поскольку в классической теории жанр произведения строго диктует выбор того или иного стиля (применительно к стихотворным текстам эта зависимость подробно рассмотрена в монографии Д. М. Магомедовой [2004]). Обоснования такого выбора приведены ниже. Наиболее эффективным подходом к автоматизации определения жанровых типов является использование алгоритмов с обучением. Однако формирование обучающей выборки – задача отнюдь не банальная. Наша попытка использовать в качестве обучающей выборки пушкинскую лирику зрелого периода (1828–1831 гг.) потерпела неудачу уже на раннем этапе работы, поскольку жанровое разнообразие пушкинского творчества этого периода в соотношении со стилевыми особенностями произведений в особой пушкинской манере не подчиняется общепринятым законам. На данную черту указывал ранее В. А. Грехнев: «Жанры и стиль не противостоят друг другу как враждебные, взаимоотрицающие начала, но между ними всегда существует внутреннее напряжение. Напряжение это возрастает там, где возрастают мощь и размах писательской индивидуальности» [1985. C. 234]. Отсюда возникают жанрово-стилистические разновидности и варианты, во «внутреннем напряжении» между стилем и жанром берут начало неканонические жанры [Магомедова, 2004], и именно для обучающей выборки это становится критичным, поскольку возникают особенности, не попадающие в систему и, следовательно, противоречащие по своей сути материалу для построения жанрово-стилевой системы. Вследствие этого мы решили остановиться на лицейской лирике, поскольку в ней наблюдается использование наиболее строгих жанровых форм, стилистическое единство, а также следование правилам грамматики своего времени: «Почти вся лицейская лирика относится к возвышенному стилю, исключение – всего несколько стихотворений. Даже многие сатирические стихи написаны вполне в возвышенном стиле. Можно утверждать, что в ранних стихах Пушкина чувствуется влияние жестких правил “Грамматики” его лицейского учителя Н. Ф. Кошанского» [Барахнин, Кожемякина, 2016. C. 24]. В свою очередь, использование именно лицейской лирики как материала для создания обучающей выборки оправдано и стилевым аспектом, поскольку стилевая дифференциация лексем – этап разработки классификатора. Для текстов на русском языке принято восходящее к трудам М. В. Ломоносова [1952] деление текстов (прежде всего, художественных) на относящиеся к высокому, среднему и низкому стилям. Исторически каждый из них характеризуется специфическим соотношением использования старославянских (церковнославянских) и собственно русских слов (при этом отдельно рассматривается группа слов, общих для старославянского и русского языков), долей архаизмов, а также употреблением определенных синтаксических конструкций. Для реализации поставленной задачи мы идем от практики, делая выборку произведений Пушкина лицейского периода как материала, на котором вероятно построение наиболее точной теоретической модели жанрово-стилистических зависимостей, что делает конечный результат анализа наиболее точным и позволяет разработать наиболее адекватный классификатор, относящийся к стилевому аспекту. Поскольку мы решили ограничиться анализом жанров только малых стихотворных форм, то из анализа исключены поэмы, сказки, переводы, Dubia. Далее делаем список, включающий в себя стихотворения, как соответствующие системе жанров, приведенной в работе [Там же], так и не входящие в эту систему. В итоге рассмотрения списка произведений, взятого нами для анализа, мы выделяем сле дующие группы жанров. Канонические: ода – 4 произведения; элегия – 27 произведений (в том числе одна историческая элегия – «Наполеон на Эльбе»); идиллия – 2; послание – 55; баллада – 3; неканонических произведений, выделенных Д. М. Магомедовой (фрагмент, рассказ в стихах), нет. Также мы добавляем жанры, которых нет в разработанной Д. М. Магомедовой системе канонических – неканонических: эпиграмма – 18 произведений; мадригал – 4; сонет – 1; романс – 1; анекдот – 1; притча – 2. Кроме этого, стихотворение «Безверие» (1817) определяется как элегия и философская ода [Свободина, 2014], но для анализа мы определяем его как философскую оду.  ÓÏÔ¸˛ÚÂр̇ˇ ÎËÌ„‚ËÒÚË͇ Статистика по жанрово-стилевому соответствию Таблица 1 Жанр Ода Притча Мадригал Послание Идиллия Элегия Романс Баллада Эпиграмма Анекдот высокий 1 – – – – – – – Стиль средний – – 2 1 – – низкий – – – – – – – 1 Жанровые типы этих произведений легли в основу классификатора (табл. 1): по одной оси мы разместили жанровые типы в порядке возрастания «возвышенности»: ода, элегия, идиллия, послание и т. д., а по другой оси – традиционные стили. На данном эмпирическом материале просматривается очевидная корреляция между жанровыми и стилистическими характеристиками текстов: ода, элегия и идиллия обычно написаны высоким стилем, в них не используется лексика, соответствующая низкому стилю, а для эпиграмм, напротив, характерно использование элементов лексики низкого стиля. Вообще говоря, стиль текста определяется по наиболее «низким» его лексемам, что особенно характерно для эпиграмм: наличие высокой лексики, употребляемой нередко в ироническом ключе, не должно вводить в заблуждение, ибо употребление одного-двух слов разговорной или откровенно обсценной лексики сразу характеризует авторский замысел. Тем не менее для жанров, традиционно предполагающих возвышенную форму, прежде всего мадригала, мы не считаем целесообразным относить принадлежащие к ним стихотворения, в которых с ироническими целями употреблено несколько «сниженных» (но не обсценных!) слов, к сниженному стилю. Следует отметить, что специфика стиля проявляется на лексическом уровне в гораздо большей степени, чем жанр. В нашей выборке в силу ее специфических задач произведения, написанные в жанре притчи, отнесены: одно («Наездники») к высокому стилю, второе («Истина») к среднему, хотя, как известно, притча, будучи жанром наиболее близким к басне, предполагает возможность написания ее в разных стилях, о чем свидетельствует, в частности, притча Пушкина «Сапожник», которую можно отнести, скорее, к низкому («разговорному») стилю. 2. О возможности создания словаря стилистически дифференцированных лексем. Прежде чем приступить к выбору алгоритмов определения стилистических и жанровых характеристик поэтических текстов, необходимо решить вопрос: возможно ли использовать для решения этой задачи априори составленные словари лексем, имеющих ту или иную стилистическую или жанровую окраску? Большое внимание вопросам стилистической дифференциации слов уделено в монографии О. С. Ахмановой «Очерки по общей и русской лексикологии» [1957]. Приведены списки слов «разговорных», со «сниженной» стилевой характеристикой и с «повышенной» стилевой характеристикой. Однако эти списки далеко не полны и носят, скорее, иллюстративный характер, более того, автор признает, что «далеко не все из включенных в них слов будут одинаково убедительными (многие, несомненно, покажутся спорными)», и, наконец, стилистическая окраска некоторых лексем менялась со временем, т. е. эта характеристика, взятая из монографии [Там же], могла быть иной как для языка XIX в., так и для современного. Поэтому для соотнесения слова с тем или иным стилем в той же монографии предлагается ис пользовать анализ их структурно-семантической формы. Так, существительные с суффиксом -к- в разнообразных структурно-семантических вариантах, а также с различными суффиксами со значением «лица» относятся к «разговорной» или «сниженной» лексике; для «разговорной», в отличие от «сниженной», лексики характерно большое число наречий; для «книжной» лексики характерны заимствованные слова, а для «возвышенной» – славянские со сложной структурой, а также архаизмы и т. п. Однако все эти наблюдения носят весьма частный характер. Так, слова с суффиксом -к- пытка, речка, шутка и др. встречаются в стихах Пушкина, относящихся отнюдь не к «низкому» или «разговорному» стилю, то же самое относится к словам бочка, кружка, пушка и др., в которых -к- является частью корня, но установление этого факта требует нетривиального этимологического анализа, плохо поддающегося автоматизации. Заимствованные слова с течением времени становятся достоянием всех стилей, и это касается не только «древних» заимствований вроде лошадь или собака, но и новых: велосипед, танк и т. п. Славянизмы, в том числе со сложной структурой, могли использоваться, в том числе, для придания стихотворению иронического оттенка (например, «Ода его сиятельству графу Д. И. Хвостову» Пушкина и многочисленные сатирические стихи А. К. Толстого). Ситуация осложняется еще и тем, что нередко «разговорным» или «сниженным» является не все слово, а лишь один из его лексико-семантических вариантов, а также обретением словом той или иной окраски лишь при вхождении в состав фразеологизма. Таким образом, вхождение в текст отдельных лексем не может служить достаточно надежным критерием отнесения текста к определенному стилистическому типу. Тем более, четкое выделение жанровой принадлежности отдельных слов представляется совершенно бесперспективной задачей, и нам неизвестны сколько-нибудь удовлетворительные попытки ее разрешения хотя бы на теоретическом уровне. Именно поэтому нам представляется наиболее целесообразным определять стилистические и жанровые характеристики поэтических текстов на основании вхождения в них совокупности лексем, определяемой на базе обучающей выборки. 3. Описание численного эксперимента. Для эксперимента использовался описанный выше корпус текстов лицейской лирики Пушкина, состоящий из 121 стихотворения, размеченных экспертом по жанрам и стилям. При обучении была проведена лемматизация всех уникальных слов, встречающихся в текстах, и создан словарь их исходных форм. Отдельно был составлен словарь имен собственных, которые удалялись из словаря всех слов, поскольку гипотезы, подобные той, что имена из древнегреческого пантеона присущи только высокому стилю, были опровергнуты, в частности, при подготовке данных для экспериментов. Каждый текст кодировался последовательностью цифр, соответствующей количеству вхождений в него слов из словаря: 0 ставился, если слова нет в тексте; 1 – если слово встречается 1 раз; 2 – если 2 раза и т. д. Помимо лексических признаков, первоначально предполагалось использовать стихотворные характеристики (рифма, размер, стопность и т. п.), но это привело к серьезному ухудшению качества классификации, поэтому было решено от них отказаться. Также были собраны словари n-грамм (n = 2, 3), которые не содержали имен собственных, причем n-граммы были не упорядоченными внутри себя, поскольку в поэзии очень часто встречается обратный порядок слов. Далее опишем применявшиеся нами приемы ансамблирования, т. е. комбинирования ал горитмов, взаимно улучшающего их свойства. Во-первых, это два варианта взвешенного голосования с использованием нескольких классификаторов: в случае hard-голосования решение о классификации того или иного объекта принимается на основании заключения большинства используемых классификаторов; в случае soft-голосования результат определяется исходя из аргумента максимизации вероятности отнесения классифицируемого объекта к некоторому классу. Во-вторых, это бустинг, идея которого состоит в применении принципа «жадного» выбора очередного алгоритма для добавления в композицию так, чтобы он лучшим образом компенсировал имеющиеся на этом шаге ошибки. Нами были применены наиболее известные примеры бустинга – AdaBoost [Freund, Schapire, 1999] и градиентный бустинг (Gradient  ÓÏÔ¸˛ÚÂр̇ˇ ÎËÌ„‚ËÒÚË͇ boosting) [Friedman, 2002]. Среди прочих, нами был применен метод опорных векторов (SVM) [Vapnik, 1995], усиленный AdaBoost. Наконец, в-третьих, стекинг [Wolpert, 1992], который основан на применении базовых классификаторов для получения предсказаний (метапризнаков) и использовании их как признаков низшего ранга для некоторого «обобщающего» алгоритма (метаалгоритма). Иными словами, основной идеей стекинга является преобразование исходного пространства признаков задачи в новое пространство, точками которого являются предсказания базовых алгоритмов. В данном исследовании в качестве метаалгоритма была взята логистическая регрессия над SVM, градиентным бустингом, многослойным персептроном и голосованиями. Отметим, что в процессе решения рассматриваемой задачи нам пришлось столкнуться с проблемой миноритарных классов, которые ясно обозначены в табл. 1. Для решения этой проблемы были применены случайное дублирование элементов миноритарных классов, а также стратегия SMOTE [Chawla, 2010], которая основана на идее генерации некоторого количества искусственных примеров, которые были бы «похожи» на имеющиеся в миноритарном классе, но при этом не дублировали их. Для создания новой записи вычисляют разbX – векторы признаков «соседних» примеров a и b из минориность тарного класса, которые находят, используя алгоритм ближайшего соседа [Cover, Hart, 1967]. Далее из u путем умножения каждого его элемента на случайное число в интервале (0, 1) aX и ˆ.u Алгополучают ˆ.u Вектор признаков нового примера вычисляется путем сложения ритм SMOTE позволяет задавать количество записей, которое необходимо искусственно сгенерировать. Степень сходства примеров a и b можно регулировать путем изменения значения k (числа ближайших соседей). u X  ,aX где X  , a b Программное приложение для классификации поэтических текстов реализовано на языке Python с использованием библиотек sklearn (реализация алгоритмов, их композиций и кроссвалидации), imblearn (реализация SMOTE), xgboost (наиболее эффективная реализация градиентного бустинга) и pymorphy2 [Korobov, 2015] для приведения слов к нормализованному виду, а также для отсечения имен собственных. Численный эксперимент осуществляется с помощью интерфейса, в окно которого вносится исследуемый текст. Затем, после нажатия на кнопки «Анализ стиля» и «Анализ жанра», в правой части отображается результат классификации по стилю и жанру: В табл. 2–7 приведены результаты работы классификаторов и их композиций, полученные при трехэтапной кроссвалидации (трехкратное разбиение корпуса на обучающее и тестовое множество, каждый раз классификатор обучался на обучаемом и оценивался на тестовом множестве). Из таблицы результатов был исключен рекомендуемый при работе со SMOTE метод ближайших соседей, так как он показывал очень низкую точность. Лексические признаки + SMOTE для определения стиля Классификатор Среднее SVM AdaBoost XGBoost Многослойный персептрон Голосование, hard Голосование, soft Стекинг 0,88 0,83 0,85 0,94 0,94 0,94 Max 0,91 0,9 0,95 0,95 0,95 0,97 Таблица 2 Min 0,84 0,81 0,67 0,92 0,92 0,92 Таблица 3 Лексические признаки + случайное дублирование миноритарных классов для определения жанра Классификатор Среднее SVM AdaBoost XGBoost Многослойный персептрон Голосование, hard Голосование, soft Стекинг 0,88 0,90 0,93 0,92 0,92 0,90 Max 0,89 0,92 0,95 0,95 0,96 0,93 Min 0,86 0,89 0,91 0,88 0,88 0,87 Биграммы + SMOTE для определения стиля Таблица 4 Классификатор Среднее SVM AdaBoost XGBoost Многослойный персептрон Голосование, hard Голосование, soft Стекинг 0,98 0,92 0,98 0,98 0,97 0,98 Max 1,00 0,94 1,00 1,00 0,98 0,99 Min 0,96 0,90 0,95 0,96 0,95 0,95 Таблица 5 Биграммы + случайное дублирование миноритарных классов для определения жанра Классификатор Среднее SVM AdaBoost XGBoost Многослойный персептрон Голосование, hard Голосование, soft Стекинг 0,94 0,97 0,97 0,94 0,93 0,96 Max 0,96 1,00 0,99 1,00 1,00 1,00 Min 0,90 0,93 0,94 0,88 0,88 0,89  ÓÏÔ¸˛ÚÂр̇ˇ ÎËÌ„‚ËÒÚË͇ Триграммы + SMOTE для определения стиля Таблица 6 Классификатор Среднее SVM AdaBoost XGBoost Многослойный персептрон Голосование, hard Голосование, soft Стекинг 0,98 0,93 0,99 0,98 0,98 0,98 Max 0,99 0,94 0,99 0,99 0,99 0,99 Min 0,98 0,92 0,99 0,98 0,98 0,99 Таблица 7 Триграммы + случайное дублирование миноритарных классов для определения жанра Классификатор Среднее SVM AdaBoost XGBoost Многослойный персептрон Голосование, hard Голосование, soft Стекинг 0,95 0,94 0,97 0,96 0,96 0,96 Max 1,00 1,00 0,99 1,00 1,00 1,00 Min 0,86 0,84 0,95 0,91 0,91 0,88 Из полученных данных можно сделать следующие выводы:  стекинг не всегда дает наилучшее (т. е. наиболее соответствующее экспертной оценке) решение (см. табл. 3);  при увеличении контекста признаков (от одного слова к би- и триграммам) XGBoost становится более точным, чем многослойный персептрон;  увеличение ширины контекста приводит к улучшению качества, но только до определенного момента (использование тетраграмм дало заметное ухудшение результатов, соответствующие таблицы из соображений экономии не приводятся). Отметим, что применение популярной концепции word2vec [Mikolov et al., 2013] дало очень слабый результат (0,83–0,85), и при этом время подсчета увеличилось в несколько раз;  на основе лексических признаков или n-грамм можно получить хороший результат да же с помощью простых классификаторов;  исходя из критерия максимизации минимальной точности следует использовать многослойный персептрон, а в качестве лексических характеристик стихотворений – триграммы. Заключение. В работе проанализированы принципы формирования обучающих выборок для алгоритмов определения стилей и жанровых типов. Проведены вычислительные эксперименты с использованием корпуса текстов лицейской лирики А. С. Пушкина по выбору наиболее точного алгоритма классификации поэтических текстов, в том числе с использованием наиболее известных приемов ансамблирования базовых алгоритмов в композиции, таких как взвешенное голосование, бустинг и стекинг, причем в качестве характеристических признаков стихотворений использовались одиночные слова, биграммы и триграммы. Рассмотренные алгоритмы показали свою работоспособность и могут быть использованы для автоматизации комплексного анализа русских поэтических текстов.

Напиши аннотацию по статье

УДК 82-1 + 81'322 DOI 10.25205/1818-7935-2017-15-3-13-23 В. Б. Барахнин 1, 2, О. Ю. Кожемякина 1 И. С. Пастушков 1, Е. В. Рычкова 1, 2 1 Институт вычислительных технологий СО РАН пр. Академика Лаврентьева, 6, Новосибирск, 630090, Россия 2 Новосибирский государственный университет ул. Пирогова, 1, Новосибирск, 630090, Россия bar@ict.nsc.ru, olgakozhemyakina@mail.ru pas2shkov.ilya@gmail.com, helen@ict.nsc.ru АВТОМАТИЗИРОВАННАЯ КЛАССИФИКАЦИЯ РУССКИХ ПОЭТИЧЕСКИХ ТЕКСТОВ ПО ЖАНРАМ И СТИЛЯМ * Проанализированы принципы формирования обучающих выборок для алгоритмов автоматизированного определения жанров и стилей русских поэтических текстов. Проведены вычислительные эксперименты с использованием корпуса текстов лицейской лирики А. С. Пушкина по выбору наиболее точного алгоритма классификации, в том числе с использованием наиболее известных приемов ансамблирования базовых алгоритмов в композиции, таких как взвешенное голосование, бустинг и стекинг, причем в качестве характеристических признаков стихотворений использовались одиночные слова, биграммы и триграммы. Рассмотренные алгоритмы показали свою работоспособность и могут быть использованы для автоматизации комплексного анализа русских поэтических текстов, при этом было установлено, что даже с помощью простых классификаторов на основе лексических признаков или n-грамм можно получить хороший результат; исходя из критерия максимизации минимальной точности, следует использовать многослойный персептрон, а в качестве лексических характеристик стихотворений – триграммы. Разработанные алгоритмы способны существенно облегчить работу эксперта при определении стилей и жанров поэтических текстов путем предоставления соответствующих рекомендаций.

базовые коды културы во фразеологической картине мира. Ключевые слова: фразеологизм, базовый код культуры, лингвокуль турология, носитель русского языка, устойчивое словосочетание Если проанализировать развитие фразеологии с начала ее возникновения в середине XX в. и до се годняшнего времени, то можно выделить несколько основных сфер исследовательских интересов: 1.классификация фразеологических единиц; 2.варьирование фразеологических единиц; 3.описание семантики фразеологизмов; 4.структурно-синтаксические особенности фразеологизмов; 5.происхождение фразеологизмов; 6.психолингвистические аспекты функционирования идиом; 7.словарное описание фразеологии; 8.сопоставительная фразеология; 9.фразеология как феномен культуры [1, с.8] В данной статье мы рассматриваем устойчивые словосочетания в рамках науки лингвокультурологии, иными словами, наше исследование входит в последнюю в этом списке сферу исследовательских интересов. Так как последователи данной научной дисциплины изучают проявления культуры русского народа, отражённые и закреплённые в языке, то фразеологизмы, являющиеся душой всякого национального языка, в которой выражается дух и своеобразие нации, фиксирующие и передающие от поколения к поколению особые установки, стереотипы, эталоны и архетипы [2, с.82], представляют для них важный предмет исследования. Лингвокультурологами была создана теория так называемых кодов культуры. Согласно В.В. Красных, код культуры – «сетка, которую культура набрасывает на окружающий мир, членит, категоризует, структурирует и оценивает его»[3, с. 297], по мнению В.Н.Телия, код культуры – это «таксономический субстрат ее текстов». Этот субстрат представляет собой «совокупность окультуренных представлений о картине мира того или иного социума – о входящих в нее природных объектах, артефактах, явлениях, ментофактах и присущих этим сущностям их пространственновременных или качественно-количественных измерениях» [4, с. 20]. Учёными были выделены базовые коды культуры, которые соотносятся с древнейшими архетипи ческими представлениями человека: 1.соматический; 2.пространственный; 3.временной; 4.предметный; 5.биоморфный; 6.духовный [3, с.297]. Соматический код во многом определяется символьными функциями частей тела, но также связан со словами, служащими для номинаций частей тела. [3, с. 299] Перечислим несколько фразеологизмов с данным кодом культуры: давать волю кулакам, давать волю рукам, давать волю сердцу, давать волю языку, обводить вокруг пальца, до корней волос, из рук вон, воротить нос, вострить (точить) зубы, впиваться (впиться) глазами, вправлять (вправить) мозги, держать ухо востро, смотреть во все глаза, во всё горло, слушать во все уши, мастер на все руки, от всего сердца, со всего плеча. Как видно из этих примеров важную роль для носителя русского языка играют такие соматизмы, как рука (действие, труд), уши (слух), глаза (зрение), язык (вербальная деятельность), сердце (чувства), голова (ум, разум, мышление, память). © Кондратьева Н.С., 2016. __________________________________________________________________________________ Пространственный код связан с членением пространства. В.В. Красных приводит общую структу рализацию русского мира: 1.Внутренний мир человека, то, что ограничивается телесными границами, универсальными еди ницами измерения пространства с древнейших времен были параметры тела человека; 2.Фрагмент внешнего мира по отношению к телу человека мира, который образует его личную зо ну; 3.Фрагмент внешнего мира, выходящий за пределы личной зоны, но являющийся близким, своим, родным; 4.Фрагмент внешнего мира, который воспринимается и осознаётся как чужой, чуждый, враждеб ный [3, с. 300]. Пространственный код культуры можно обнаружить в следующих устойчивых словосочетаниях: конца-краю (конца и краю, ни конца ни краю) не видно (не видать), висеть на хвосте, на свежий воздух, на свежем воздухе, как у себя дома, сверху донизу, рукой не достанешь (не достать), держать на (в) почтительном (на известном) расстоянии, держать на привязи, в глубине души, в глубине сердца, с глаз (долой), с глаз долой, куда глаза глядят. По этим примерам видно, что границы между соматическим и пространственным кодами культуры весьма условны. В качестве доказательства приведём в глубине сердца и с глаз долой, которые содержат в своём составе соматизмы, но первое выражение явно соотносится с внутренним миром человека, второе же носитель русского языка непременно свяжет с личной зоной. Фразеологизмы перевёртывать вверх дном, перевёртывать вверх ногами также относятся к этой группе, так как в них реализована оппозиция вверх-низ, играющая заметную роль в предсталении русских о пространстве. В.В. Красных выделяет и временной код культуры, который фиксирует членение временной оси, отражает движение человека по временной оси, кодирует бытие человека в материальном и нематериальном мире, проявляется в отношении человека ко времени [3, с.303]. Временной код культуры проявлен во фразеологизмах: впадать (впасть) в детство, впадать (впасть) в ребячество, забегать вперёд, со временем, до поры до времени, во время оно, во время оны, время не ждёт, детское время, тянуть время, не успел глазом моргнуть, глазом не моргнул, без году неделя, в годах, не по годам, не за горами, времена царя Гороха, при царе Горохе, молоко на губах не обсохло, на дворе, денно и нощно, в кои-то веки, во веки веков, на веки веков, на веки вечные, кануть в вечность, заснуть вечным сном, почить вечным сном, спит вечным сном, висеть над головой, висеть на носу, вступать в возраст, входить (войти) в возраст, выходить из возраста, до седых волос. Множество фразеологизмов этой группы описывают фазы жизни человека: молоко на губах не обсохло, в годах, до седых волос. Указывают на длительность-краткость какого-то действия: глазом не успел моргнуть, в кои-то веки. Соотносят события с прошлым (при царе Горохе), настоящим (на дворе), будущим (висеть на носу, не за горами) и непреходящим (на веки веков, кануть в вечность, заснуть вечным сном). Предметный код культуры относится к миру «Действительное» и связан с предметами, заполняющими пространство и принадлежащими окружающему миру. Он также обслуживает метрическиэталонную сферу окультуренного человеком мира [3, с. 303]. В качестве примеров фразеологизмов с этим кодом культуры можно назвать: завивать горе верёвочкой, верёвка плачет, вить верёвки, на вес золота, владеть пером, влететь (вскочить, обойтись, стать, влезть) в копеечку (копейку), нажимать на все педали, сапоги всмятку, вставлять (ставить) палки в колёса, втереть (втирать) очки, играть вторую скрипку, выйти из-под резца, дело в шляпе, сидеть между двух стульев, вылетать в трубу, выйти из-под кисти, закладывать за галстук, в ложке воды утопить, два сапога пара, камни возопили, как по мановению волшебного жезла (палочки), иголку негде воткнуть, с иголочки. При этом следует сказать, что данный код культуры немыслим без символьных функций предметов. Так например перо – предмет, вызывающий ассоциацию с деятельностью писателя, кисть – художника, иголка – портного, резец – скульптура. Номинации копейка, монета, золото, серебро и их синонимы неразрывно связаны с оппозицией богатство-бедность. Биоморфный код культуры связан с живыми существами, которые населяют окружающий мир. Данный код культуры отражает представления человека о мире животных, растительном мире и мире бестиариев [3, с. 307]. Примерами устойчивых словосочетаний с биоморфным кодом культуры могут послужить: вилять, завилять хвостом, вкушать (пожинать) плоды, как с гуся вода, как рыба в воде, хоть волком вой, волк в овечьей шкуре, травленый (старый) волк, гладить (погладить) против шерсти (шёрстке), выжатый лимон, ворона в павлиньих перьях, стреляный (старый) воробей, гнаться за двумя зайцами, желторотый птенец, как (что) слону дробина, драная кошка, мухи дохнут, дойная корова, отогревать змею на груди, глухая тетеря. Слова, которые используются для номинации растений и животных, вызывают у носителя русского языка ассоциации с определёнными качествами. Например, заяц воспринимается трусливым, бы __________________________________________________________________________________ стрым и робким, лиса – хитрой, змея – коварной, рыба – максимально свободной в своей стихии, поэтому есть несколько фразеологизмов таких, как заячья душа, ой лиса, отогревать змею на груди, как рыба в воде, основанных на них. Духовный код культуры обуславливает поведение, предопределяет оценки, пронизывает всё бы тие, связан с оппозициями добро-зло, хорошо-плохо, плюс-минус, вверх-низ [3, с. 308]. Духовный код культуры можно обнаружить в русских пословицах, поговорках и прецедентных высказываниях, среди которых: не мечите бисер перед свиньями, ума палата дороже злата, не имей сто рублей, а имей сто друзей, старый друг дороже новых двух, любишь кататься – люби и саночки возить, лучше синица в руках, чем журавль в небе, на воре шапка горит, яблоко от яблони недалеко падает, тише едешь – дальше будешь, хорошо там, где нас нет, седина в бороду – бес в ребро, у страха глаза велики. Его также можно обнаружить и в некоторых устойчивых словосочетаниях, получающих свойственный паремиям поучительный смысл в контексте. К примеру, фразеологизмы локти кусать и собака на сене: «лучше заранее подстраховаться, чем потом локти кусать», «он как собака на сене, своими вещами не пользуется, но стережёт их зорко». Они также употребляются с тем же значением и без поясняющего контекста: «в Праге будешь локти кусать», «а он как собака на сене». Стоит отметить, что все вышеперечисленные коды культуры, по мнению В.В. Красных, «работают» на духовный код культуры и это является основанием для того, чтобы назвать его самым главным и важным среди базовых.

Напиши аннотацию по статье

ISSN 2223-4047 Вестник магистратуры. 2016. № 4(55). Т.III. __________________________________________________________________________________ УДК 82 Н.С. Кондратьева БАЗОВЫЕ КОДЫ КУЛЬТУРЫ ВО ФРАЗЕОЛОГИЧЕСКОЙ КАРТИНЕ МИРА В статье предпринята попытка раскрыть фразеологизмы как феномен русской культуры, рассмотреть их сквозь призму базовых кодов культуры. Даются примеры фразеологизмов с соматическим, пространственным, временным, предметным, биоморфным и духовным кодами культуры, описываются некоторые их особенности.

безличное употребление сказочных глаголов историка и современность. Ключевые слова: безличное предложение; связочный глагол; семантика; сочетаемость. Th e paper deals with the use of copular verbs in diff erent types of impersonal sentences, and explores the reasons infl uencing the ability of copular verb for participating in impersonal structures; the historical overview of various copular verbs’ impersonal usage is also presented. Keywords: impersonal sentence; copular verb; semantics; distribution. Проблема безличного употребления связочных глаголов специально не ставилась в научной литературе и предполагает решение ряда частных вопросов, связанных с определением функций связочного глагола в безличном предложении, определением набора связок, способных к безличному функционированию, их синтагматических свойств, описанием моделей безличного предложения, в  которых способны употребляться связочные глаголы, и других вопросов. Функции связочного глагола в односоставном предложении претерпевают ряд изменений по  сравнению с  двусоставным предложением: связка «в большей степени становится грамматическим „аффиксом“, создавая, прежде всего, грамматическую форму предложения» [4: 85]. В односоставном предложении связка продолжает выполнять квалифицирующую функцию, оценивая независимый предикативный признак, однако логико-семантические типы отношений (тождества, подобия, номинации, идентификации, классификации, характеризации и  пр.) представлены в  односоставных предложениях значительно скромнее, так как некоторые виды отношений возможны лишь при расчлененном обозначении предмета и его предикативного признака [Там же: 85–86]. Это обстоятельство объясняет, почему далеко не  все связочные глаголы способны употребляться в безличном предложении. Безличное употребление ограничивается двумя группами связок — фазисными и модальными; логические связки (являться, служить, называться и  др.), а  также все неспециализированные связки не  способны к  безличному употреблению. Безличные предложения со связочными глаголами представлены разнообразными типами. В  самостоятельном безличном предложении связочные глаголы встречаются: а)  в  сочетании со  словами категории [мир русского слова № 2 / 2016]Дмитрий Владимирович Руднев Кандидат филологических наук, кандидат исторических наук, доцент кафедры русского языка Санкт-Петербургский государственный университет Университетская наб. 7/9, Санкт-Петербург, 199034, Россия ▶ rudnevd@mail.ru Dmitry V. Rudnev Saint Petersburg State University 7/9 Universitetskaya nab., St. Petersburg, 199034, Russia состояния или их эквивалентами (Мне сделалось грустно), в том числе в предложениях, включающих в  свой состав инфинитив (Мне показалось стыдно об  этом просить); б)  в  безлично-отрицательных предложениях (У  меня не  оказалось денег); в)  в  безлично-инфинитивных предложениях (Мне стало не о чем говорить); г) в предложениях количественной характеризации (Работы оказалось много). Безличное предложение со связочным глаголом может быть частью сложноподчиненного предложения, при этом связочный глагол выполняет две функции: а) выступает в сочетании со  словами категории состояния, служащими опорными словами для придаточного изъяснительного (Мне осталось непонятно, что я должен был делать); б) самостоятельно употребляется в  качестве опорных слов для этого типа придаточного (Мне показалось, что кто-то пришел). Не  все указанные типы предложений представляют однозначно безличное употребление связочных глаголов. Некоторые конструкции могут быть охарактеризованы как двусоставные с  пропозициональным (ситуативно-предметным) подлежащим, выраженным инфинитивом или придаточным предложением [2: 142–149; 8: 148–152]. Фазисные и  модальные связочные глаголы обладают неодинаковой способностью к употреблению в различных типах безличного предложения. Ниже мы попытаемся разобраться в причинах этого, описав и  сопоставив дистрибутивные возможности разных связочных глаголов. 1. Модальные связочные глаголы Эта группа связок представлена двумя основными подгруппами: связками со  значением кажимости, мнимости (казаться, показаться, представляться, представиться, мниться, видеться и  др.) и  эмергенциальными связками, или, иначе, связками со  значением обнаружения (оказаться, оказываться, обнаруживаться, получаться; вышедшие из употребления связки обрестись, явиться, найтись). Наибольшими возможностями обладают модальные эмергенциальные связки, особенно связка оказаться, способная употребляться во всех типах безличных конструкций. Например: ...когда стали поверять бутылки в погребе, так четырех бутылок виноградного вина и двух бутылок наливки нигде не оказалось (М. Н. Загоскин); И оказалось ясно, какого рода созданье человек... (Н. В. Гоголь); Оказалось, что это сам хозяин загоняет свою девчонку-негритянку домой, как отставшую овцу (И.  А.  Гончаров); Здравый смысл отказывался верить, а  не  верить оказалось невозможно (В.  В.  Крестовский); К  сожалению, обдумывать оказалось некогда (А.  И.  Эртель); В  минуту он  успел поздороваться и с  председателем суда, и с прокурором, и  с  головой  — со  всеми, с  кем считал нужным поздороваться первый; таковых, впрочем, оказалось немного (М. Горький). Другие эмергенциальные связки, отличаясь широкой сочетаемостью, все же не способны употребляться во  всех типах безличных конструкций. Например: (явиться) ...королевских же  устроенных кадетских и гардемаринских училищ для онаго францускаго шляхетства весьма недостаточно явилось... (В.  Н.  Татищев); ...но по  искуству явилось, что сие токмо немосчным и  безгласным разорением, а  ябедником и  сильным ничего не приносит (В. Н. Татищев); (найтись) Псалма, преложеннаго Феофаном, архиепископом, при письме вашего превосходительства не  нашлось, и  думаю, что он  ошибкою остался (М.  В.  Ломоносов); Вскоре потом нашлось, что и  лорд Нигисдал должен подвергнуться тому же  жребию... (Н. Г. Курганов). По-видимому, способность эмергенциальных связок употребляться в безличных конструкциях обусловлена их  семантической близостью к глаголу быть, под влиянием которого происходит существенное расширение их сочетаемостных свойств, в  частности развитие безличного употребления. Связка оказаться подобно глагольной связке быть утверждает истинный характер предикативного признака, одновременно указывая, что ранее истинная связь между предметом и его признаком была неизвестна; ср. словарную дефиницию связочного глагола оказаться ‘обнаруживаться, являться в  своем действительном виде, как на  самом деле’ [10: 767–768]. Семантически близкими оказываются отрицательно-безличные предложения с  глаголом быть и  эмергенциальными связками (Его не было дома — Его не оказалось дома). Как отмечает Е.  В.  Падучева, в  отрицательно-безличных предложениях с глаголом быть генитив маркирует присутствие фигуры наблюдателя [3: 465]; это является дополнительной [мир русского слова № 2 / 2016]циальных связок, в частности связки оказаться, в семантике которых содержится указание на фигуру наблюдателя. В отличие от  эмергенциальных связок модальные связки со  значением кажимости имеют очень ограниченное употребление в  безличных конструкциях. К  числу конструкций, где они встречаются более или менее регулярно, относятся, во-первых, простые предложения со словами категории состояния и инфинитивом; например: Стыдно мне казалось явиться с  бритвой и  гребенкой в  том городе, где некогда все знали меня как достаточного молодого человека и  где несчастное безрассудство отца моего было еще у  всех в  свежей памяти (О. М. Сомов); И ей в этот вечер казалось горько жить на свете (И. А. Гончаров). Во-вторых, сферой употребления модальных связок со  значением кажимости являются сложноподчиненные предложения, где эти связки выступают в качестве предиката пропозиционального отношения (кажется, что...) либо в сочетании со  словами категории состояния, которые выполняют функцию опорных слов для придаточных изъяснительных (показалось странно, что...). Например: По сему видится, что рабство и  неволя противо закона христианского (В.  Н.  Татищев); Мне кажется, что торг твой тебе был не в убыток (А. Н. Радищев) — Шиллеру показалось очень досадно, что вдруг незнакомое, непрошеное лицо так некстати ему помешало (Н. В. Гоголь). Хронологически более ранним является употребление связочных глаголов со  значением кажимости в  качестве предикатов пропозиционального отношения: такое употребление развивается у  этих глаголов на  основе модального значения, которое они приобретают в  двусоставном предложении в  позиции связки. Позже у  них развивается способность к  употреблению со  словами категории состояния в  составе главной части сложноподчиненного предложения и  в  составе простого предложения в  сочетании с инфинитивом. Три безличных конструкции, в  которых встречаются модальные связки со  значением кажимости, объединяет то, что они находятся [Д. В. Руднев] на  грани двусоставных и  односоставных структур: инфинитив в  простом предложении и  придаточное изъяснительное в  сложноподчиненном предложении могут быть осмыслены как пропозициональное подлежащее, относительно которого связочный глагол (в  сочетании со  словами на  –o или самостоятельно) выполняет роль сказуемого [2: 130–134]. В  связи с  этим очень примечательной выглядит тенденция к  замене слов на  –о полными прилагательными в  форме Тв.  п. в этих конструкциях, которая начала действовать в последней трети XVIII века. Ср.: Ему также казалось странным, что он  в  сем постоянном стане воинском не  видел ни  одного коня (Ф.  В.  Булгарин); Мне показалось удобным воспользоваться этой минутой... (И. И. Панаев); Трудиться казалось ему тоже странным (И. А. Гончаров). Безличное употребление модальных глаголов со значением кажимости в иных конструкциях либо не наблюдается вообще (например, в безлично-отрицательных, безлично-инфинитивных конструкциях), либо отмечается крайне редко; например: Она съездила в отечество свое, занялась было делом в  Париже; но  там показалось ей  тесно после раздолья русского, жизнь слишком разменяна на  дрянную мелкую монету (А. Ф. Вельтман); ...но времени впереди казалось еще много, ребенку ведь все равно, куда он приписан и где числится, а вырастет — успеем отпустить (В. И. Даль). В целом можно сделать вывод о  том, что связочные глаголы со  значением кажимости обычно не  употребляются в  безличных предложениях, которые максимально противопоставлены двусоставным предложениям. Это обусловлено, по-видимому, когнитивной структурой этих глаголов, содержащих указание на  объект чувственного восприятия, а также на его оценку и  интерпретацию наблюдателем: для выражения этого значения абсолютно безличные структуры оказываются неподходящими. 2. Фазовые связочные глаголы Для фазовых глагольных связок, в  силу отсутствия ярко выраженного модального значения, исключена позиция предиката пропозиционального отношения. Остальные безличные структуры возможны, однако есть ряд специфических черт по сравнению с модальными связка [мир русского слова № 2 / 2016]ми. Прежде всего, можно отметить, что фазовые связочные глаголы со  значением возникновения признака (стать–становиться, делаться–сделаться) употребляются в  безличных конструкциях несравненно чаще, чем фазовые связочные глаголы со  значением продолжения обладания признаком (остаться–оставаться). Другой чертой безличного употребления фазовых связочных глаголов является то, что даже в пределах одной семантической группы разные фазовые связки обнаруживают неодинаковую способность к употреблению в безличных конструкциях. Фазовые связки со  значением возникновения признака встречаются хотя и не во всех безличных конструкциях, однако имеют самую высокую долю безличного употребления среди всех связок (см. приводимую ниже таблицу на основе данных Национального корпуса русского языка). Таблица. Безличное употребление фазовых связок в русском языке XVIII–XIX вв. XVIII в. стать становиться сделаться делаться 8% 2% 2% нет 1800– 1850 гг. 33% 16% 7,5% 6,5% 1890-е гг. 25% 17,5% 12,5% 20% Приведенные в  таблице данные показывают, что связочный глагол стать–становиться развил способность к безличному употреблению раньше, чем глагол делаться–сделаться, и  обладает этой способностью в  большей мере. Кроме того, можно сделать однозначный вывод о  том, что разные видовые формы фазовых связок с разной частотностью представлены в  безличных конструкциях. Среди фазовых связок в  отношении своей способности употребляться в  безличных конструкциях особое место принадлежит связке стать. Первые случаи безличного употребления связки стать относятся к XVII веку, ср.: Эту связку характеризует не  только очень высокая доля безличного употребления, но и то, что она встречается в  максимальном числе типов безличных конструкций. В  отличие от  других фазовых связок со значением возникновения признака она, например, употребляется в  отрицательно-безличных и  безлично-инфинитивных конструкциях: Он увидел, что ему в коллегии делать стало нечего, и для того повез меня мучить в деревню (Д. И. Фонвизин). ...ах! она помнила, что у нее был отец и что его не стало, но для успокоения матери старалась таить печаль сердца своего и казаться покойною и веселою (Н. М. Карамзин). Наиболее частотным безличным употреблением связки стать является употребление в простом предложении в сочетании со словами категории состояния: В сердце у  меня стало тепло от  удовольствия, как у  ребенка, которому подарили любимую игрушку... (О.  М.  Сомов); Наконец ему стало стыдно самого себя (В. А. Соллогуб). Значительно реже отмечается безличное употребление связки стать в предложениях, где помимо слов категории состояния присутствует инфинитив: Мне страшно стало оставаться одному, и  целых три дня я бродил по городу в глубокой тоске, решительно не понимая, что со мной делается (Ф. М. Достоевский); Разговор понемногу перешел на  то, как теперь стало трудно жить, как все дорого и как редко выслуживаются и попадают в люди мелкие чиновники (А. И. Куприн). количественной Наконец, связка стать представлена в конструкциях характеризации, а также в сочетании со словами категории состояния, выступающими в  качестве опорного слова для придаточного изъяснительного; например: Кажется, против прежнего и  гусей стало меньше (А. П. Чехов); Теперь, конечно, уж не та категория людей, и не секут, и живут чище, и наук стало больше, но, знаете ли, душа все та же, никакой перемены (А. П. Чехов); Дяде уж  самому стало досадно, что он  пустился в  такие объяснения о  том, что считал общеизвестной истиной (И. А. Гончаров); Приятельскому кружку, однако, скоро стало известно, что между ними установилась любовь (Н. С. Лесков). ...а в кѣлейце моей стало свѣтло в полунощи (Житие Епифания); Помышляю лежа: «Христе, свете истинный, аще не ты меня от безгоднаго сего и нечаемого времени избавишь, нечева мне стало делать: яко червь исчезаю» (Житие протопопа Аввакума). Для безличного употребления связки стать, а также других фазовых связок — в отличие от модальных связок — не является характерной замена слов на –о полными прилагательными [мир русского слова № 2 / 2016]требления связки стать свидетельствует о  том, что она способна вводиться в  самые разнообразные структуры, сближаясь в этом отношении с эмергенциальными связками. Синтагматическая близость к  эмергенциальным связкам обусловлена генезисом связки стать. Вероятнее всего, возникновение связочного употребления глагола стать произошло на основе значения ‘явиться, предстать’ [9: 23]. Это значение, развившееся из  значения ‘расположиться, остановиться где-л.’, содержит указание на фигуру наблюдателя, то  есть содержит в  своей семантике эмергенциальный смысловой компонент, который сближает связку стать со  связочными глаголами типа оказаться*. Длительное время фазовое значение связки стать было осложнено модальным оттенком обнаружения, который был утрачен ею лишь к XIX веку. Особенность семантики находила отражение в сочетаемости этой связки, нетипичной для других фазисных связок [6]. Эмергенциально-результативный оттенок до сих пор ощущается в семантике этой связки при ее употреблении в безлично-отрицательных и безлично-инфинитивных предложениях. В современном русском языке для связки стать невозможно лишь безличное употребление в  качестве предиката пропозиционального отношения (*стало/ станет, что...), однако не  исключено, что такое употребление было возможно в  русском языке XVI–XVII вв.: такое предположение позволяет сделать существование в современном русском языке вводных единиц стало быть (разг.), стало (прост.). Образование вводных единиц, генетически связанных со связочными глаголами, регулярно происходит на основе их употребления в качестве предикатов пропозиционального отношения [7]. Связка становиться не  имела и  не  имеет таких широких возможностей для безличного употребления, как связка стать, так как никогда не  содержала эмергенциального оттенка в  своей семантике. Для нее возможно безличное употребление в  простом предложении в  сочетании со словами категории состояния (в том числе изредка при наличии инфинитива), в предложениях количественной характеризации, а также в соста [Д. В. Руднев] ве главной части сложноподчиненного предложения в сочетании со словами категории состояния, выступающими в качестве опорных слов для придаточного изъяснительного. Например: Час от  часу становилось ему [Андрею Ивановичу] страшнее (Н. Ф. Павлов); Становилось темно. Наконец наступила ночь, покрыв всю окрестность мрачною завесой (В. А. Соллогуб); Оставаться долее за портьерой становилось неудобно, и  Сергей Григорьевич предпочел войти в залу (А. И. Куприн); Дождь только что перестал, облака быстро бежали, голубых просветов становилось все больше и больше на небе (А. П. Чехов). глагол Связочный делаться–сделаться развил способность к безличному употреблению по аналогии со связочным глаголом стать–становиться в  течение XIX  века, однако число безличных конструкций, где он встречается, ограниченно. Главным образом их  безличное употребление отмечается в  простом предложении, где безличные формы связок делаться и  сделаться сочетаются со словами категории состояния (особенно часто со  словами грустно, дурно, лучше, скучно, совестно, страшно, тошно и  нек. др.). Например: Когда Матвей Егорыч переехал с казенной квартиры на наемную, ему сделалось очень грустно (И. И. Панаев); ...в продолжение бала ей [барышне] уже делалось три раза дурно (И. И. Панаев); И всем делалось в одно и то же время и жалко и жутко (М. Е. Салтыков-Щедрин). Связки делаться и сделаться употребляются в основном для описания состояния субъекта; употребление связочного глагола делаться–сделаться в семантической модели «природа / окружающая среда и  ее  состояние» является редким, а во второй половине XIX века еще больше сокращается, например: Наконец, когда на  дворе сделалось сыровато, дамы пошли в  комнаты переодеваться и  приготовляться к  танцам (Ф.  В.  Булгарин); Отчего так темно сделалось? (Н. Г. Гарин-Михайловский); В павильоне сделалось вдруг страшно тихо... (А. И. Куприн). Остальные безличные модели редко включают в себя связки делаться и сделаться, однако их употребление возможно и в них. Например: ...тогда мне делается несносно и  тяжело жить, и  невольно приходят в  голову самые черные мысли (М.  Е.  Салтыков-Щедрин); А  между тем теперь отыскать и  поймать потрясователя сделалось уже со [мир русского слова № 2 / 2016]вершенно необходимо... (Н.  С.  Лесков); И  Афанасию Ивановичу сделалось жалко, что он  так пошутил над Пульхерией Ивановной, и  он  смотрел на  нее, и  слеза повисла на его реснице (Н. В. Гоголь); ...и мне делалось даже совестно, что я  из  богемы делаю скачок прямо в  заколдованный круг Ротшильдов (Д.  Н.  Мамин-Сибиряк); Мне сделалось ясно, что уезжает последний знакомый человек и что теперь я остаюсь уже окончательно один (Д. Н. Мамин-Сибиряк). В последних двух типах безличных конструкций слова на –о изредка заменяются полными прилагательными в Тв. п.: Из слов их делалось ясным, что они крепко обдумали предложение барина и рады отправиться хоть сию минуту (Д. В. Григорович). возможность Ограниченная безличного употребления связочного глагола делаться–сделаться напрямую обусловлена ее  происхождением от  глагола со  значением созидания. Исследователи отмечают, что глагольная связка сделаться частично сохраняет значение активного действия в современном русском языке, что может привносить в  конструкции с  ней оттенок динамики возникновения признака [5: 88], она более конкретно и  наглядно, чем стать, выражает фазисное значение изменения и  поэтому практически не  используется в  плане будущего отдаленного, будущего неопределенного, заменяясь в  этих случаях связкой стать [11: 74]. В  современном русском языке связка сделаться содержит в своей семантике сему личности и потому тяготеет к сочетанию с именем лица в позиции подлежащего [1: 13]. Оттенок динамичности возникновения признака оказывается уместным в  безличных конструкциях, которые описывают состояние человека, подчеркивая психическую активность субъекта состояния, однако в других случаях этот оттенок плохо коррелирует с общей семантикой конструкции. Например, в  семантической модели «природа / окружающая среда и  ее  состояние» содержится указание на  фигуру наблюдателя, степень психической активности которого значительно ниже, чем в  предыдущей модели. Еще в большей мере это относится к предложениям количественной характеризации. Итак, фазовые связочные глаголы со  значением возникновения признака регулярно упо требляются в безличных конструкциях; в отличие от  них фазовый связочный глагол со  значением продолжения обладания признаком остаться– оставаться имеет очень ограниченную способность к безличному употреблению. В наших материалах почти нет примеров безличного употребления связочного глагола остаться–оставаться в  простом предложении в  сочетании со  словами категории состояния: ...где было темно, там и  остается темно... (Вестник Европы, 1868). Зато частотны примеры, которые могут быть отнесены с  оговорками к  безличному употреблению: речь идет об употреблении связок остаться и оставаться в сочетании с опорными словами, присоединяющими придаточное изъяснительное. В таких предложениях связочный глагол остаться–оставаться регулярно сочетается с  опорными словами, указывающими на  неизвестность информации, заключенной в придаточной части. Например: Каким же  образом происходит зачатие и  питание или приращение, остается еще вопросом, которой в одних токмо догадках доселе имел решение (А. Н. Радищев); Влюбилась ли также Авдотья Петровна — неизвестно и, вероятно, останется вечной тайной (В.  А.  Соллогуб); И непонятным остается, как это Васька идет с ними, живет с ними, ест с ними (А. М. Ремизов). Эти примеры характеризуются тем, что в  качестве опорного слова употребляются главным образом полное прилагательное и существительное в Тв. п. Слова на –о встречаются редко и, по-видимому, относятся уже к прошлому: Что в  оном находится, по  невозможности взглянуть и  по  незнанию языка, осталось нам неизвестно (Ф. Ф. Беллинсгаузен). Такие предложения близко стоят к  двусоставным предложениям с  подлежащим, выраженным фразовым подлежащим. На  это указывает возможность введения слов типа это, все. Например: Я вам говорю, что я  в  вас не  сомневаюсь... притом это все останется тайной между нами (И. С. Тургенев); Когда он ушел и как ушел — все осталось неизвестным (Д. Н. Мамин-Сибиряк). Встает вопрос, почему связочный глагол остаться–оставаться имеет столь ограниченные способности к  безличному употреблению. [мир русского слова № 2 / 2016]мантикой безличных конструкций со  словами категории состояния: значение состояния уже содержит указание на длительность (дуративность) признака, что делает лишним употребление связок остаться и оставаться. При необходимости подчеркнуть неизменность состояния употребляется наречие по-прежнему; сочетание всё так же и т. п.; например: Если будет всё так же  холодно, Ваши уедут дня через два куда-то станции за  две отсюда, на  какую-то речку, где потише, потеплее и  подешевле, и  там дождутся срока ехать в Дрезден, то есть недели полторы (И.  А.  Гончаров); В  горнице было по-прежнему темно, и на крыльце никто не показывался (Н. С. Лесков). Приведенные выше безличные конструкции не являются единственными для связочного глагола остаться–оставаться: он  может вводиться также в безлично-отрицательные предложения и  предложения количественной характеризации. Возможность этих двух типов безличных конструкций для связочного глагола остаться–оставаться обусловлена, как представляется, его семантической близостью к  глаголу быть. (Ср. словарную дефиницию связочного глагола остаться–оставаться: ‘сохраняться, не переставать существовать’ [10: 1161].) Например: В полгода от  двухсот пятидесяти тысяч не  осталось и  половины (А.  Ф.  Вельтман); А  для серьезного разговора на эту тему теперь уже не оставалось времени... (В. Г. Короленко). Выводы. Сопоставительный анализ связочных глаголов показывает их  неоднородность как в отношении способности вводиться в разные типы безличных конструкций, так и в отношении частотности безличного употребления. Наиболее частотным связочным глаголом в безличных конструкциях является глагол стать–становиться; это обусловлено тем, что этот глагол является практически единственным способом выражения начала наступления состояния в безличных предложениях с  предикатом, выраженным словами категории состояния. Глагол делаться–сделаться относится к  уходящим явлениям русского языка и  уступает глаголу стать–становиться как по общей частотности употребления в двусоставных и односоставных именных предложениях, так [Д. В. Руднев] и по способности употребления в разных структурно-семантических типах безличного предложения в силу особенностей своей семантики. Наиболее широкими возможностями употребляться в разных типах безличного предложения обладают эмергенциальные связки, особенно связка оказаться. Основной причиной этого является то, что эмергенциальное значение, то есть значение обнаружения, сближается с  бытийным значением; в силу этой близости глагол быть, обладающий максимальными синтагматическими возможности среди предикатов, оказывает влияние на  эмергенциальные глаголы, способствуя расширению их  сочетаемости. Однако общая частотность безличного употребления связки оказаться значительно ниже, чем связок стать и  становиться, так как у  говорящего гораздо реже возникает потребность в выражении значения обнаружения, чем значения возникновения. Связки со  значением мнимости тяготеют к употреблению в тех безличных структурах, которые имеют спорный статус и могут быть квалифицированы как двусоставные. Это обусловлено когнитивной структурой этих связок, которые содержат указание на  объект восприятия, субъект восприятия, его перцептивно-оценивающую деятельность и результат этой деятельности: реализация когнитивной структуры этих связок в  тех безличных предложениях, в которых максимально редуцирован субъект, становится практически невозможной. Одним из наиболее редких связочных глаголов, употребляющихся в  безличных предложениях, является глагол остаться–оставаться. Семантическая близость к  глаголу быть делает для него возможным употребление в  разных типах безличных структур, однако такое употребление в  некоторых безличных структурах  — скорее потенциальная возможность. Это особенно относится к  наиболее частотной безличной структуре, предикат которой включает слова категории состояния: состояние предполагает имплицитное указание на  длительность и  неизменность, поэтому употребление глагола остаться–оставаться оказывается семантически избыточным. [мир русского слова № 2 / 2016]ПРИМЕЧАНИЕ * Аналогичным образом развил связочное употребление глагол выйти. Фазисное значение этого связочного глагола, осложненное, как и у связки стать в древности, эмергенциальным смысловым оттенком, развилось на основе исходного значения движения. ЛИТЕРАТУРА 1. Коротаева М. В.  Полузнаменательные связочные гла 10. Словарь современного русского литературного язы ка: В 17 т. Т. 8 (О). М.; Л., 1959. 11. Чернов В. И. Полузнаменательные связочные глаголы в современном русском языке // Вопросы русского языкознания. Вып. 1. Куйбышев, 1976. С. 71–88. REFERENCES 1. Korotaeva  M.  V. (1996) Poluznamenatel’nye svyazochnye glagoly v sovremennom russkom yazyke. Kirov. (in Russian) 2. Lomov A. M. (1994) Tipologiya russkogo predlozheniya. Voronezh. (in Russian) голы в современном русском языке. Киров, 1996. 3. Paducheva E. M. (2004) Dinamicheskie modeli v semantike leksiki. 2. Ломов  А.  М.  Типология русского предложения. Moscow. (in Russian) Воронеж, 1994. 3. Падучева Е. В. Динамические модели в семантике лек сики. М., 2004. 4. Попова Л. В. Связка в односоставных личных предло жениях // Русский язык в школе. 2009. № 4. С. 84–89. 5. Попова Л. В. Система связок именного сказуемого в со временном русском языке. Архангельск, 2005. 6. Руднев  Д.  В. О  происхождении связочного глагола стать // Русский язык в  научном освещении. 2014. №  2. С. 82–103. 7. Руднев  Д.  В.  Модальные глаголы-связки и  их  роль в  формировании семантики опорных слов сложноподчиненного предложения // Вестн. СПбГУ. Сер. 9. 2011. Вып. 1. С. 128–133. 8. Скобликова  Е.  С.  Современный русский язык. Синтаксис простого предложения (теоретический курс): учеб. пособие. 3-е изд., испр. и доп. М., 2006. 9. Словарь русского языка XI–XVII  вв. Вып.  28 (Старичекъ — Сулебный). М., 2008. 4. Popova L. V. (2009) Svyazka v odnosostavnykh lichnykh predlozheni yakh. Russkii yazyk v shkole, no 4, p. 84–89. (in Russian) 5. Popova L. V. (2005) Sistema svyazok imennogo skazuemogo v sovre mennom russkom yazyke. Arkhangel’sk. (in Russian) 6. Rudnev D. V. (2014) O proiskhozhdenii svyazochnogo glagola stat’. Russkii yazyk v nauchnom osveshchenii, no 2, p. 82–103. (in Russian) 7. Rudnev D. V. (2011) Modal’nye glagoly-svyazki i ikh rol’ v formirovanii semantiki opornykh slov slozhnopodchinennogo predlozheniya. Vestnik Sankt-Peterburgskogo universiteta, ser. 9 Filologiya, vostokovedenie, zhurnalistika, p. 128–133. (in Russian) 8. Skoblikova E. S. (2006) Sovremennyi russkii yazyk. Sintaksis prostogo predlozheniya (teoreticheskii kurs). 3rd edition. Moscow. (in Russian) 9. Slovar’ russkogo yazyka XI–XVII  vv., vol.  28 (2008). Moscow. (in Russian) 10. Slovar’ sovremennogo russkogo literaturnogo yazyka: in 17 vols, vol. 8 (1959). Moscow; Leningrad. (in Russian) 11. Chernov  V.  I. (1976) Poluznamenatel’nye svyazochnye glagoly v  sovremennom russkom yazyke. In: Voprosy russkogo yazykoznaniya, issue 1. Kuibyshev, p. 71–88. (in Russian) [хроника] XXXVII АПРЕЛЬСКИЕ ЧТЕНИЯ КАФЕДРЫ ИСТОРИИ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ СПбГУ (Начало на с. 10, продолжение на с. 25, 36, 79) ниями предшественников. Намеченная П. Е. Бухаркиным и  Ф.  Н.  Двинятиным проблема изучения литературной топики была подхвачена М. Н. Виролайнен (ИРЛИ). В докладе «Поэтическая география как интертекст» она рассмотрела топонимы, которые в русской поэзии Золотого века функционируют как поэтические топосы, т.  е. берутся из  текстов поэтов-предшественников и  наравне с  другими реминисценциями подключают произведение к  той или иной поэтической традиции. В  сообщении Е.  А.  Филонова (РНБ, СПбГУ) была прослежена судьба романтического топоса-формулы «морщины на челе», появляющегося в составе портретной характеристики героя в русской поэзии и прозе первой трети XIX века и сохраняющегося (с  некоторыми семантическими модификациями) в литературе постромантической эпохи. И.  Н.  Сухих (СПбГУ) в  докладе «О границах интертекста (Чеховский текст и  „интертекст“)» отметил, что интертекстуальность может стать аналитической категорией только в том случае, если она будет пониматься как особенность лишь некоторых авторов и  произведений, а не сущностное свойство литературы; важнейшим кри терием интертекста при таком подходе становится значимость того или иного текстуального совпадения в  художественном произведении. А.  Д.  Степанов (СПбГУ) выдвинул ряд историко-литературных и структурных критериев, позволяющих исследователю установить не  эксплицированную автором связь двух текстов; в  качестве примера такого «верифицируемого анализа» докладчик предложил сопоставление рассказов Чехова «Супруга» (1895) и  К.  С.  Баранцевича «Котел» (1888). Р.  Ходель (Университет Гамбурга) в докладе «„Опосредованная интертекстуальность“? (А.  Платонов и  упрек в  „каратаевщине“)» также обратился к вопросу о способах установления объективности неявных межтекстовых перекличек. По мнению исследователя, важным подтверждением аллюзии или реминисценции могут стать случаи, когда читательская аудитория и  критики «вчитывают» одно произведение в  другое. В.  М.  Паперный (Университет Хайфы) предложил различать «адресованную» (то  есть рассчитанную на  осознание читателем) и  «неадресованную» интертекстуальность, представленную такими явлениями, как нерефлексивное подражание, эпигон [мир русского слова № 2 / 2016]

Напиши аннотацию по статье

Д. В. Руднев [Д. В. Руднев] БЕЗЛИЧНОЕ УПОТРЕБЛЕНИЕ СВЯЗОЧНЫХ ГЛАГОЛОВ: ИСТОРИЯ И СОВРЕМЕННОСТЬ DMITRY V. RUDNEV IMPERSONAL USE OF COPULAR VERBS: PAST AND PRESENT В статье описывается употребление связочных глаголов в различных типах безличного предложения. Исследуются причины, обусловливающие способность связочного глагола к безличному употреблению, дается исторический экскурс безличного употребления различных связочных глаголов.

британский ресторанный интернет дискурс как институционалныы феномен. Ключевые слова: текст, дискурс, британский ресторанный интернет-дискурс, институциональный дискурс, ти пология. Великобритания, несмотря на известный стереотип о простоте национальной кухни, уже несколько десятилетий является центром притяжения рестораторов всего мира, а Лондон считается признанной столицей гастрономических инноваций, о чем свидетельствует основанная в 2002 году и ежегодно присуждаемая журналом «The Restaurant Magazine» независимая премия World’s 50 Best Restaurants Awards. Премия имеет статус гастрономического Оскара и поддерживает не столько известные высокобюджетные ресторанные бренды, сколько креативные кон цепции, реализуемые шеф-поварами ресторанов различной ценовой категории. Как отмечают специалисты в области ресторанной индустрии, современные технологии массовых коммуникаций оказывают на развитие этого вида бизнеса такое же мощное воздействие, как кулинарное мастерство выдающихся шеф-поваров Огюста Эскофье, Поля Бокюза, Феррана Адрия, Хестона Блюменталя, Джейми Оливера, Гордона Рамзи, последние из которых являются также известными медийными фигурами и популяризаторами здоровой пищи. Терентьева Е. Б. Британский ресторанный интернет-дискурс как институциональный феномен // Вестн. Новосиб. гос. ун-та. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2016. Т. 14, № 3. С. 85–94. ISSN 1818-7935 Вестник НГУ. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2016. Том 14, № 3 © Е. Б. Терентьева, 2016 Текст и дискурс Статус Великобритании, и прежде всего Лондона как места, где модные ресторанные тенденции получают международное признание, объясняет устойчивый интерес исследователей к британскому ресторанному дискурсу [Кацунова, Егорова, 2012; Козько, Пожидаева, 2012; Rossato, 2009]. Соединение творческого начала, культивируемого британским ресторанным бизнесом, с курсом на демократичность, о котором говорят многие известные критики, создает широкие возможности для использования интернет-коммуникации, обеспечивает появление трендов, определяющих основные векторы развития глобального ресторанного интернет-дискурса. Сфера современной британской ресторанной индустрии включает в себя коммуникативно-информационное пространство, реализуемое средствами электронного текстового континуума, отражающего активные процессы виртуальной коммуникации. При этом речевое взаимодействие участников интернет-общения осуществляется в прогнозируемых институциональных ситуациях, что позволяет рассматривать британский ресторанный интернет-дискурс в рамках институционального подхода. В качестве объекта исследования в настоящей статье рассматривается британский ресторанный интернет-дискурс, предметом исследования являются его институциональные признаки. Материалом для исследования послужили оригинальные интернет-сайты лондонских ресторанов различной ценовой категории, маркетинговое позиционирование которых связывается преимущественно с национальной британской кухней, поскольку приверженность традициям национальных гастрономических культур является одним из ведущих трендов в глобальном ресторанном бизнесе (Angler, At Launceston Place, Chenestons, Corriganʼs Mayfair, Craft London, Dinner by Heston, Fera, At Claridgeʼs, Jamie Oliver’s Fifteen, Launceston Place, OXBO Bankside, Picture Restaurants, Restaurant Gordon Ramsay, Roux At Parliament Square, Rules Restaurant, St. John, Terryʼs Cafe, The Andover Arms, The Five Fields Restaurant, The Gilbert Scott, The Green Pea Restaurant, The Ledbury, The Mayfair Chippy, Fish and Chips, The Peasant, The Queens Head, The Wolseley, Wetherspoon). Оставляя в стороне полемику о необходимости разграничения понятий, описывающих разнообразные дискурсивные практики, связанные с приготовлением и употреблением пищи и напитков, мы присоединяемся к тем исследователям, которые отграничивают ресторанный дискурс от других видов так называемых пищевых дискурсов, поскольку он представляет собой наиболее институализированную форму кулинарно-гастрономической коммуникации [Козько, Пожидаева, 2012]. Под ресторанным интернет-дискурсом мы понимаем реализуемый посредством современных технологий сегмент коммуникации между адресантом/агентом и адресатом/ клиентом в рамках социального института ресторанного бизнеса. Иными словами, ресторанный интернет-дискурс представляет собой совокупность особых коммуникативных инструментов, предоставляемых интернет-технологиями и используемых для удовлетворения языковых и неязыковых потребностей как сотрудников предприятий ресторанного бизнеса, так и его клиентов [Терентьева, 2015]. Кроме того, специального обсуждения, на наш взгляд, заслуживает вопрос о правомерности рассмотрения ресторанного интернет-дискурса как дискурса институционального. В некоторых исследованиях отмечается, что для многих разновидностей интернет-коммуникации является нерелевантным применение универсальных критериев, характерных для институциональных типов дискурсов [Ryzhkov, 2009]. Действительно, определенные виды и жанры интернет-коммуникации демонстрируют «разрушение универсальных критериев институциональности» [Рогачева, 2009. С. 98–99]. Однако, как показывает анализ различных видов дискурсов в пространстве электронного текстового континуума, институциональный подход позволяет успешно решить целый комплекс исследовательских задач [Лиховидова, 2011; Темботова, 2012; Шамне, 2014; Шамне, Лиховидова, 2012; Шилина, 2012; Ширяева, 2007]. Принимая во внимание специфику электронных коммуникаций, изучение рестоподхода ранного интернет-дискурса с позиции институционального необходимо осуществлять с учетом того обстоятельства, что «развертывание дискурсивной практики в ином дискурствном измерении существенно видоизменяет ее базовые параметры» [Кацунова, 2012]. Так, например, ресторанный дискурс, перенесенный в сферу виртуальной коммуникации, существенно меняет свой хронотоп. Опираясь на предложенную В. И. Карасиком модель описания институционального дискурса [Карасик, 2000. С. 12], постараемся охарактеризовать институциональные признаки британского ресторанного интернет-дискурса, ограниченного преимущественно форматом веб-сайта. 1. Участниками ресторанного интернет-дискурса являются адресанты (агенты): рестораторы, управляющие, шеф-повара, сомелье, кондитеры, от лица которых презентуется концепция заведения, его преимущества и т. д. Кроме того, к адресантам ресторанного интернет-дискурса мы относим журналистов, обозревателей, писателей, представителей блогосферы, а также ресторанных критиков, чьи авторитетные отзывы могут быть размещены на сайте ресторанов в разделах Reviews, Latest News & Reviews. Адресаты (клиенты) дискурса представлены широкой аудиторией посетителей сайтов (потенциальных гостей), в том числе и ресторанными критиками, изучающими контент сайта ресторана. Таким образом, классическая диада «агент – клиент», называющая участников институционального общения, применительно к ресторанному интернет-дискурсу нуждается в уточнении. Агенты ресторанного интернет-дискурса в лице рестораторов, менеджеров, ресторанных критиков, работников ресторана (управляющий, шеф-повар, сомелье, шеф-кондитер) могут выступать как эксперты и как популяризаторы британских ресторанов. Клиенты ресторанного интернет-дискурса – это не только широкая публика в лице потенциальных посетителей ресторанов, но и представители экспертного ресторанного сообщества. 2. Хронотоп ресторанного интернет-дискурса отличается от хронотопа реального ресторанного дискурса (заведение, предна значенное для публичного принятия пищи, и часы работы этого заведения). Так, ресторанный дискурс, перенесенный в сеть Интернет, существенно меняет параметр «место-время». Хронотоп сегмента ресторанного дискурса, ограниченный форматом сайта, характеризуется тем, что технические возможности позволяют при помощи гипертекстовой организации совмещать временные режимы online и offline, что особенно важно при бронировании столиков online. Гипертекстовый формат дает возможность выбрать желаемую локацию ресторана, локацию столика и время посещения. Кроме того, формат сайта позволяет потенциальному посетителю в деталях рассмотреть элементы хронотопа: интерьер, особенности декора, оформление блюд, внешний вид персонала, фото шеф-повара, сомелье, шеф-кондитера и т. д. 3. Цель ресторанного интернет-дискурса отвечает основной цели ресторанного бизнеса – «создать себе постоянного гостя» через предоставление полной информации о концепции заведения, его философии, типе кухни, интерьере, атмосфере, качестве, цене, рейтинге, признании, отзывах, специальных предложениях, событиях, способах бронирования столика, возможностях обратной связи с потенциальным клиентом и т. д. Данная информация представлена прежде всего в информационно-презентационной части сайта ресторана, а также может быть отражена на сайте ресторанов в разделах Reviews, Latest News & Reviews в интернет-отзывах и рецензиях представителей экспертного ресторанного сообщества, в социальных сетях Twitter, Facebook, Instagram, на видеохостинге YouTube. 4. Ценности британского ресторанного интернет-дискурса в целом соответствуют базовым ценностям британской культуры, отражающим обобщенные представления британцев о нормах поведения и заключающим в себе культурные знаки данного этноса в отдельности и всего человечества в целом. Базовыми ценностями британцев являются верность традициям своих предков, чувство справедливости, стремление к успеху и самореализации, независимость, толерантность, польза, удовольствие. Важно отметить, что среди базовых ценностей культуры Текст и дискурс британцы отмечают феномены, имеющие отношение к приготовлению и потреблению пищи. Как значимые культурные этнические символы, относящиеся к британской кухне, англичане называют сыр чеддер, ростбиф и йоркширский пудинг [Тен, 2014. С. 191]. Уместно отметить, что, по данным социологической службы YouCov, среди фундаментальных ценностей и символов британской национальной идентичности сами британцы называют качество британских ресторанов и теплое британское пиво [YouCov, http:// global.yougov.com]. Разумеется, что в эпоху информационных технологий основным инструментом формирования национальных ценностей и символов становятся масс-медиа. Данное обстоятельство позволяет зафиксировать актуальные лингвокультурные ценности и символы того или иного социума. Не случайно среди медийных фигур, активно поддерживающих ценности британской лингвокультуры и оказывающих на них влияние, исследователи называют шеф-повара и ресторатора Джейми Оливера, который, имея статус национального героя, популяризирует кулинарное искусство, выступает как сторонник здорового питания и выращивания собственных продуктов [Таскаева, 2013]. Очевидно, что деятельность таких авторитетных рестораторов, активно включенных в медийную коммуникацию, оказывает влияние на ценности британской лингвокультуры. В качестве ключевых концептов британского ресторанного интернет-дискурса можно выделить TASTE, PLEASURE, BENEFIT, NATURAL, SEASONAL. 5. Среди стратегий британского ресторанного интернет-дискурса на основе анализа контента сайтов ресторанов мы отмечаем стратегии создания положительного эмоционального настроя, создания привлекательного имиджа заведения, повышения активности клиента. В рамках гипертекстового пространства сайтов эти стратегии репрезентируются тактиками, получающими вербальную и невербальную объективации. В качестве примера приведем реализацию тактики побуждения вербальным средствами The Five Fields on Twitter; The Five Fields on Facebook (The Five Fields) и средствами креолизованного текста, в котором иконические средства интегрированы в вербальное сооб (Rules щение: Join our community Restaurant). Изучение стратагемно-тактической организации гипертекстового пространства сайтов британских ресторанов показало, что тактики ожидания наслаждения, визуализации, презентации концепции заведения, акцентирования приоритета сезонных местных продуктов, акцентирования достижений актуализируются преимущественно с помощью изображений, иллюстраций, галереи профессионально выполненных фотографий. Тактики акцентирования приоритета традиций, приглашения, побуждения находят отражение в графическом, шрифтовом выделении, анимации [Терентьева, 2015]. Таким образом, формат сайта позволяет создавать разнообразные тексты различной степени креолизации [см.: Бернацкая, 2000]. 6. Материал (тематика) британского ресторанного интернет-дискурса включает такие прогнозируемые предметные области, как продукты, их обработка, способы приготовления, происхождение продуктов, блюда, напитки, атмосфера, удовольствие, обслуживание, традиции, новаторство, ощущения, а также характерные для интернет-дискурса темы: Menu, Food, Wine, Drink, Book a table, Reservations, Dress Code. 7. Разновидности и жанры британского ресторанного интернет-дискурса представ интерлены веб-сайтами, фуд-блогами, нет-колумнистикой, отзывами, комментариями, рецензиями, интервью, ресторанными интернет-путеводителями. При этом важно отметить, что сайт, являясь одним из жанров, может выступать в качестве особого гипертекстового пространства, объединяющего все названные жанры. В настоящей статье мы допускаем употребление таких терминов, как жанр веб-сайта и формат веб-сайта с учетом их сходств и различий, выделенных О. Ю. Усачевой [Усачева, 2010]. 8. Британский ресторанный интернетдискурс демонстрирует определенную степень интертекстуальности, которая проявляется в опоре на прецедентные имена и тексты при описании концепции заведения, интерьера, особенности кухни. В качестве примера приведем текст главной страницы сайта ресторана Dinner Хестона Блюменталя: «Dinner began in the late 90’s with Heston Blumenthal’s fascination with historic gastronomy. The savoury ice creams of the late 1800’s, the theatre of the Tudor dining experiences and the dishes of Alice’s adventures in Wonderland all resonated with his unique approach to cooking. Dedicated to the modern day discovery and evolution of dining he realised that the excitement and obsession with food is no new modern day phenomena. Together with Ashley Palmer-Watts the two chefs created a menu that takes those discoveries and fascinations of history into a new and evolving modern dining experience. Researching 14th century cookbooks such as those by the royal chefs of King Richard II to Lewis Carroll’s flights of fancy. Working with food historians, tapping into the world of the British library and the team at King Henry VIIIth Hampton Court Palace the very modern dining experience of Dinner by Heston Blumenthal was born» (Dinner by Heston). Как видно, в данном тексте упоминаются прецедентные исторические имена, известная средневековая кулинарная книга, литературное произведение и его автор, важные для британской культуры. 9. Особый интерес представляет анализ типичных для британского ресторанного интернет-дискурса высказываний, которые представляют собой устойчивые формулы. В связи с этим представляется целесообразным обсудить некоторые проблемы дискуссионного характера. Во-первых, не до конца проясненным остается вопрос о разной степени клишированности словосочетаний. Мы разделяем точку зрения большинства ученых о существовании градации идиоматичности применительно к структурному моделированию языка. Однако при реализации институционального подхода к анализу дискурсивных формул проблема идиоматичности получает новое освещение в связи с «особым вниманием к создаваемому ими коммуникативному эффекту» [Бейлинсон, 2008]. При рассмотрении дискурсивных формул мы опираемся также на социолингвистическую интерпретацию связности словосочетаний В. И. Карасика, в соответствии с которой фразеологические единицы делятся на декоративные (экспрессивные) и институциональные (стандартизированные для однотипных ситуаций общения) [Карасик, 2007]. Оставляя в стороне декоративные фразеологические единицы, рассмотрим институциональные дискурсивные формулы, которые характерны для агентов ресторанного интернет-дискурса и предназначены для стандартизации общения и акцентирования внимания на содержании сообщения, а не его форме. Во-вторых, признавая оправданность выделения дискурсивных формул, мы отмечаем их неоднородность и отсутствие единой типологии. В основу классификации институциональных устойчивых сочетаний можно положить следующие критерии: степень семантической открытости выражения для посторонних и специфика социального института [Бейлинсон, 2008]. Опираясь на данные критерии, в практических целях мы рассматриваем так называемые семантически открытые дискурсивные формулы, которые характерны для жанра интернет-сайта. Полагаем, что данные формулы могут представлять собой как слова/сочетания слов, так и довольно развернутые высказывания. Названные дискурсивные формулы мы условно разделяем на информативные (содержащие фактуальную информацию), информативно-превентивные (содержащие фактуальную и предупреждающую информацию) и информативно-презентационные (содержащие фактуальную и оценочную информацию). Обратимся к языковому материалу. В качестве регулярных информативных дискурсивных формул, реализующих стратегию создания привлекательного имиджа заведения, выделяются, например, устойчивые сочетания, описывающие особенности меню и винной карты ресторана: A la carte Menu; Seasonal Inspiration Menu; Tasting menu; Vegetarian tasting menu; Set menu; A sample menu; Dishes change with the seasons; Wine list; Wine Selection; Drink list; Drinks. К этому же виду дискурсивных формул мы относим клишированные сочетания, содержащие информацию о среднем чеке: (1) £85.00 for four courses (The Ledbury); (2) £105.00 per person; £185.00 per person with wines (The Ledbury); (3) £80 per person for the table to enjoy together £140 with wine pairings (The Five Fields Restaurant), а также о специальных условиях Текст и дискурс для клиентов с детьми, пищевой аллергией и т. д.: requirements prior to ordering (Restaurant Gordon Ramsay); to (4) Regrettably we are unable accommodate children under 5 years old (The Five Fields Restaurant); (5) We will do all we can to accommodate guests with food allergies and intolerances (The Gilbert Scott). Среди информативных дискурсивных формул мы рассматриваем наиболее институализированные для ресторанного интернет-дискурса варианты устойчивых сочетаний, повышающих активность клиента: (6) Book a table; Reserve a table; (7) Make A Booking; (8) Make A Reservation; (9) Book early to avoid disappointment; (10) Book your table now! (11) For reservations, please book online or call; (12) Please email or call to make a booking; (13) Reservations; Reserve your table or Use the link below to book through OpenTable. Для реализации стратегии повышения активности клиента используются такие формулы, как Explore the menu; View all menus; Find a table (Dinner by Heston). Your feedback is important to us. Tell us what you think at feedback@fifteen.net.; Find a table; Jamie Oliver’s Fifteen has partnered with OpenTable to provide free, secure and instantly confirmed online bookings (Jamie Oliver’s Fifteen). Британский ресторанный интернет-дискурс, ограниченный в том числе жанром веб-сайта, демонстрирует разнообразие информативно-превентивных формул, содержащих: предупреждения, связанные с пищевой аллергией и непереносимостью продуктов: (14) We will do all we can to accommodate guests with food allergies and intolerances, if you could kindly let us know in advance if possible (Roux At Parliament Square); (15) Please advise us of any allergies or dietary requirements prior to ordering (OXBO Bankside); (16) Food allergies and intolerances: before ordering, please speak to a member of staff about your requirements (The Ledbury); (17) If you have a food allergy, intolerance or sensitivity, please speak you server about ingredients in our dishes before your meal. Please advise us of any allergies or dietary (18) Please notify us of your specific dietary requirements to ensure we are able to provide accurate the ingredients and allergens in our dishes (Fera, At Claridgeʼs); information and advice on (19) Please speak to a member of staff before ordering if you have any allergies or intolerances (At Launceston Place); предупреждения об изменениях в меню: (20) This is a sample menu. Dishes may change daily and with the season (The Five Fields Restaurant); (21) Please note that all menus are subject to change (Piquet); (22) Because Fera at Claridge’s only uses ingredients in their prime, the menu can change as often as the weather they’re grown in (Fera, At Claridgeʼs); предупреждения о дресс-коде: (23) We do not have a dress code, but do recommend smart casual (The Five Fields Restaurant); (24) Dress code: Jacket or tie not required, but we prefer smart casual. No shorts (Rules Restaurant); (25) Dress Code: Elegant smart casual; no shorts, vests, sportswear, flip flops, ripped jeans or baseball caps (Restaurant Gordon Ramsay); предупреждения о дополнительном сер висном сборе: (26) A discretionary service charge of 12.5 % will be added to your bill (Restaurant Gordon Ramsay); (27) A discretionary 12.5 % service charge will be added to your total bill (Angler); (28) Discretionary gratuity of 12.5 % will be added to your bill; An optional 12.5 % gratuity will be added to your bill (Dinner by Heston); (29) An optional 12.5 % service charge will be added to your bill (The Ledbury); предупреждения иного характера: (30) All dishes may contain traces of nuts & peanuts and our fish may contain small bones (The Queen’s Head); (31) Game birds may contain lead shot (Rules Restaurant). Информационно-презентационные дискурсивные формулы отражают тренды ресторанного бизнеса, реализуют стратегии создания привлекательного имиджа заведения; повышения активности клиента. В данных формулах, как правило, акцентируются те модные тенденции, которые являются определяющими для данного типа ресторана, например, приоритет национальной специфики, современных технологий, сезонности и натуральности: (32) Traditional cooking & modern techniques; Seasonal ingredient; The best from the Great British Larder (Piquet); (33) The best from the land and sea; Reflec tive of the seasons (Corriganʼs Mayfair). Кроме того, можно выделить ряд дискурсивных формул, характерных не только для ресторанного, но и для туристического, научного и других видов интернет-дискурса: (34) How to find us; (35) Where to find us; (36) Getting here; (37) Find us and get directions. Подводя итоги, можно отметить следую щее: • объединяя национальную, европейские и мировые кулинарные традиции, британский ресторанный бизнес создает модные тренды, влияющие на национальную ресторанную индустрию и ресторанный интернет-дискурс, а также на глобальный ресторанный бизнес и глобальное интернет-пространство; • британский ресторанный интернет-дискурс представляет собой институциональный феномен, отличающийся специфическим соотношением классической диады «агент – клиент», особым масс-медийным хронотопом, гипертекстового пространства, креолизованностью текстов, специальным набором дискурсивных формул, релевантных для институциональных ситуаций интернет-общения. наличием • британский ресторанный интернет-дискурс в перспективе представляет большой исследовательский интерес в плане сопоставительного изучения ресторанного интернет-дискурса с позиций межкультурной коммуникации, а также в связи с изучением других типов интернет-дискурса.

Напиши аннотацию по статье

УДК 811.111-26 Е. Б. Терентьева Волгоградский государственный университет пр. Университетский, 100, Волгоград, 400062, Россия helenterenyeva@gmail.com БРИТАНСКИЙ РЕСТОРАННЫЙ ИНТЕРНЕТ-ДИСКУРС КАК ИНСТИТУЦИОНАЛЬНЫЙ ФЕНОМЕН В статье на материале сайтов лондонских ресторанов различной ценовой категории подробно рассматриваются такие институциональные признаки британского ресторанного интернет-дискурса, как участники, хронотоп, цель, ценности, стратегии и тактики, материал (предметные области); кратко характеризуются разновидности ресторанного интернет-дискурса, приводятся примеры использования интертекстуальности при описании концепции заведения, интерьера, особенности кухни. Отмечается, что британский ресторанный интернет-дискурс открывает широкие возможности для использования интернет-коммуникации, обеспечивает появление трендов, определяющих основные векторы развития глобального ресторанного интернет-дискурса. Особое внимание уделяется описанию типичных дискурсивных формул, используемых в стандартных ситуациях общения. В статье предлагается классификация институциональных дискурсивных формул, которая включает информативные (содержащие фактуальную информацию), информативно-превентивные (содержащие фактуальную и предупреждающую информацию) и информативно-презентационные (содержащие фактуальную и оценочную информацию) клишированные высказывания. Автор делает вывод о том, что британский ресторанный интернет-дискурс представляет собой институциональный феномен, отличается особым масс-медийным хронотопом, наличием гипертекстового пространства, креолизованностью текстов, устойчивым набором дискурсивных формул, соответствующих стандартным институциональным ситуациям общения.

будем ест или сушат. Ключевые слова: русский язык, культура речи, синонимия, повседневное общение. Th e article describes “the competition” of two close synonyms jest’ (‘to eat’) and kushat’ against their functioning in modern daily communication, in relation to concept of the standard modern literary language. Keywords: Russian language, speech culture, synonymy, daily communication. Наличие в языке двух слов с очень близким значением всегда ставит говорящих перед выбором, поскольку совершенно тождественными такие слова быть не могут, требуя мотивации предпочтения в том или другом контексте. Преодоление сложностей употребления порождает изменения в  значениях слов, сдвиги в  их  семантике. Слова есть и  кушать в значении «принимать пищу» представляют одну из таких пар. Согласно Малому академическому словарю (МАС) глагол кушать имеет следующие ограничения в  употреблении: «обычно употребляется при вежливом приглашении к  еде, в  литературной речи в  1 лице не употребляется» [13: 157]. Авторы большинства других авторитетных словарей также единодушно отмечают, что глагол «кушать» в значении «есть, принимать пищу» в  настоящее время используется только при вежливом приглашении к еде («кушайте на здоровье») и по отношению к детям [6: 762; 9: 406; 11: 308; 12: 346; 14: 1914–1915; 16; 17]. В сознании многих носителей русского языка это слово сразу вызывает ассоциации со знаменитым театральным «кушать подано». Однако всё чаще и чаще в речи образованных людей этот глагол не просто проскальзывает, а начинает вытеснять глагол есть, что порождает вопросы исследователей языка: ограничен ли сегодня этот глагол в своём употреблении ситуациями проявления вежливости, избегает ли сам говорящий употребления этого слова, сообщая о своих действиях, о себе, вызывает ли это слово само по себе какую-то оценку со стороны участников коммуникации. В поисках ответов на эти вопросы обратимся к Интернету как области представления повседневной речи. На одном из сайтов русскоязыч Татьяна Борисовна Авлова Кандидат педагогических наук, ст. преподаватель кафедры русского языка как иностранного и методики его преподавания Санкт-Петербургского государственного университета ▶ avlovatb@yandex.ru Наталия Михайловна Марусенко Кандидат филологических наук, доцент кафедры русского языка как иностранного и методики его преподавания Санкт-Петербургского государственного университета ▶ nmm.spb@gmail.com[(cid:29)(cid:21)(cid:31) (cid:31)"&&!(cid:19)$(cid:19) &(cid:24)(cid:19)%(cid:23) 1 4 / 2012] ной прозы опубликован рассказ Анны Лукашёнок «Кушайте, сударь!» Приведём фрагмент: «Зашла к матери: — Извини, ты  кушаешь... Но  я  на  секунду: ты не знаешь, где у нас антимоль?.. С антимолью разобрались, а мать усмехается: — Я всегда считала, что это только про детей говорят „кушаешь“. Или лакеи: „Кушать подано“. — А  кто говорит? С  чего это ты вдруг? — удивляюсь. — Да ты сказала. Вот сейчас. — Я? А, да... наверное, сказала... Ушла в задумчивости. Неужто дети едят както особенно, жуют-глотают не  как взрослые  — настолько, что особое слово, для них только, „кушают“? А  взрослые так уж  непременно только „едят“? Ну, уж  не  будем брать в  расчёт грубости „жрать“, „лопать“, „хавать“, „трескать“... Что-то я не вижу существенной разницы между „кушать“ и „есть“». Словари, как правило, не  только повторяют приведённое выше толкование значения слова кушать, но  и  вносят некоторые уточнения. Так, Большой академический словарь (БАС) [14], во многом ориентирующийся на русскую классическую литературу, сообщает о  том, что данный глагол используется с  оттенком «подобострастной вежливости» (употреблялся до  революции в  просторечии по  отношению к  господам, высоким особам и т. п.). Есть указания на его употребление только в разговорной речи, причём с иронией [4: 197] или шутливо [1: 118; 4: 197], слово оценивается как разговорно-сниженное [3: 179]. Отметим, что В. И. Даль считал его словом более вежливым, чем «есть» и «пить» [15: 229]. При отмеченном разнообразии словарного представления слова везде указывается на  нормативное запрещение его использования в 1-м л. ед. числа [9: 406; 13; 14; 16]. Что, как показывает современная языковая практика, в  действительности не  соблюдается. Приведём ещё один пример: «Где прояснить вопрос? Конечно, в  Сети. Батюшки! Некоторые аж  слюной брызгают: „кушать“  — мещанское слово, лакейское, неприличное, манерное, напыщенное, униженное, жеманное, слащавое, сюсюканье... „Ложно понимаемая форма вежливости“. Про себя („я кушаю“)  — нельзя ни  в  коем случае!!! Недопустимо! — слишком „пышно“ о себе-то, нескромно. Выходит, под  страхом причисления к  лакеям не  смей произнести „кушать“? Из  всего „великогомогучего“ для пристойного обихода допущен только бедненький короткий писк „есть“? А ежели припутается другое значение, то крутись, как знаешь... Ну как я скажу: „Вы едите творог?“ Даже чтото матерное проглядывает  — „етит-твою...“ Поспешу заменить на „употребляете“. Или „ешь яичницу“  — какое-то шипение змеиное: „ешшш! ешшш!“ Разве так угощают? Не буду я  так угощать! Пусть упёртые долдоны сочтут меня „мещанкой“, а  вот скажу „скушай котлетку...“ Мужу даже скажу, а не только ребёнку. Здесь другое „ш“, мягонькое, ласковое...» Действительно, многие пользователи интернет-форумов весьма эмоционально принимают участие в дискуссиях по поводу возможностей употребления кушать. Большинство ссылается на  информацию, предоставленную популярным сайтом www.gramota.ru. Специалисты раздела «Справка» этого сайта объясняют, что данные синонимы различаются стилистически; «есть», являясь общеупотребительным, нейтральным в экспрессивном отношении словом, используется в  литературной речи несравненно шире «кушать», которое стилистически ограничено и  используется прежде всего как слово, относящееся к  речевому этикету (вежливое приглашение гостя, гостей к столу) и употребляемое по отношению к  детям. Употребление кушать в  1-м лице ед. ч. настоящего времени или в прошедшем времени допустимо только в  речи детей и  женщин. Использование глагола кушать в  речи мужчин о  себе, а  также когда мужчина или женщина говорит от  имени четы или семьи противоречит стилистической норме современного литературного языка, придаёт речи манерность, некоторую слащавость, квалифицируется как проявление мещанства в речи. Как отмечает В. В. Колесов, «скрытый в слове словесный образ — отталкивающий или приятный — руководит и нашим выбором в речи» [7: 7]. И, видимо, этот образ у  каждого говорящего носит сугубо индивидуальный оттенок. Многие [(cid:29)(cid:21)(cid:31) (cid:31)"&&!(cid:19)$(cid:19) &(cid:24)(cid:19)%(cid:23) 1 4 / 2012]пользователи Интернета1, упрекая авторов вышеуказанного текста за  «гендерный шовинизм», отмечают, что глагол кушать «отдает местечковостью», употребление же его в 1-м л. «слишком жеманно и смешно», воспринимается «как сюсюканье». Другие же, наоборот, ощущают в данном слове нечто «гурманское», считая, что применяется оно в контексте более «душевном, оно ласковое, его употребляют как бы  с  улыбкой». Говоря о  личном восприятии кушать, многие отмечают, что есть кажется им грубым, отдаленно связанным со «жрать», кушать — самый «мягкий», «благочестивый» глагол среди тех, что обозначают приём пищи. Посетители форумов не только выступают «за» или «против», но и пытаются найти причины столь широкого использования в речи современных людей слова кушать, объясняя это полисемичностью глагола есть («являться», «питаться», «наличествовать», «так точно»), затрудняющей его восприятие, поэтому некоторые носители языка неосознанно пытаются снять эту многозначность употреблением синонимов2. Наличие столь полярных точек зрения ставит вопрос о том, в какой степени использование в речи глагола «кушать» служит показателем изменений в  социальной идентификации и  уровне общей культуры современного носителя языка. И здесь уместно обратить внимание на довольно резкое высказывание одного из посетителей форума: «...слов — красных тряпок — в нашей речи довольно много. Об их истории и судьбе уже никто не задумывается, они работают как сигнализация: произнесли  — запищало, пошла реакция под  названием „не наш человек“ или, в  крайнем случае, „что это с ним?“. И венчает это собрание слов-индикаторов глагол „кушать“. Он меня тоже пугает, и  лишний раз я  его не  произнесу даже там, где точно можно. „Страшусь, не  звезданули бы  по  морде“, как сказал бы  поэт Вишневский. В своем окружении я почти не знаю людей, которые бы хоть раз не признались мне в том, как ненавидят всех, кто „кушает“»3. Присутствие в  сознании носителей языка оппозиции «наш человек/не наш человек» можно объяснить тем, что до  недавнего времени взаимоотношения разговорной литературной речи и просторечия в русском сознании рассматривались как отношения «антагонистические» [2: 605]. Однако в  настоящее время разговорная речь как устная форма литературного языка значительно расширила свои границы, контактируя с  существующими устными подразделениями языка национального (просторечия, диалекты, жаргоны). В ряде случаев между ними стираются четкие границы [5]. В литературной норме, с одной стороны, заключены объективные свойства эволюционирующего языка, с другой стороны — социальные, общественные и  вкусовые оценки. Сочетание всех этих объективных и  субъективных составляющих в  норме создаёт в  некоторой степени противоречивый характер нормы. Именно поэтому сегодня особенно активно ведётся изучение функционирующих норм литературного языка с опорой на семантику и с учётом языкового состояния современного общества, что фиксируется лингвистическими словарями, представляющими и  утверждающими современную языковую норму, признанную образцовой. Эта норма складывается в повседневной речевой практике, верифицируется и закрепляется в различных коммуникативных ситуациях. В Комментарии к  Федеральному закону «О  государственном языке Российской Федерации» говорится, что «настоящая объективная норма создается на базе конкуренции вариантов языковых знаков, так как наличие вариативности предполагается самой эволюцией языка» [8: 4]. Норма и  реальная речевая практика находятся в  состоянии противоречия, которое проявляется в нарушении запретов и рекомендаций, предписанных кодифицированными источниками. Анализируя современную языковую ситуацию, Л. П. Крысин отмечает, что в «современной литературной речи получают распространение факты, идущие из  некодифицированных языковых подсистем,  — главным образом, из  просторечия и жаргонов, и традиционно-нормативные единицы постепенно вытесняются новыми: мелькают в речи тех, кого общество привыкло считать несомненными носителями литературной нормы, и т. п. В подобных случаях узус пренебрегает нор[(cid:29)(cid:21)(cid:31) (cid:31)"&&!(cid:19)$(cid:19) &(cid:24)(cid:19)%(cid:23) 1 4 / 2012] мативными рекомендациями и  запретами, и  речевая практика берет верх над языковой традицией и над предписаниями кодификаторов» [10: 15]. Таким образом, просторечие и разговорная литературная речь сближаются и  по  своим языковым параметрам, и  по  характеру носителей. Не только в обиходно-бытовой речи, но и в речи официальной, в  средствах массовой информации, в  публицистике, в  авторской речи художественных произведений значительно активизировались элементы городского просторечия, что по-разному воспринимается обществом и оценивается лингвистами. Резко меняются коммуникативные установки устно-разговорной речи: оптимальным и целесообразным становится экспрессивное общение и использование разнообразных языковых единиц. «Нет, что-то тут не так... Сплошное это всё недоразумение. Слово это  — народное, исконное, древнее: Хлеб-соль кушай, а правду слушай. Семеро стоят, да  слушают, семеро едят, да  кушают. Чьё кушаю, того и  слушаю. Марфуша, покушай, Макавей, поговей. Есть что слушать, да  нечего кушать. И целая вереница следом: вкушать, искУшать, кушанье, кушатель (едок) и  даже кушальная (столовая), прикушивать (слегка заКУСить), обкушаться... Только копни, сразу „русским духом“ пахнет. Почему „закускам“, к  примеру, повезло, даже „кушанье“ не позорное слово, а „кушать“ вызывает такую ярость? А потому что вестернизация русской культуры со времён Петра Первого круто отделила привилегированные дворянские слои от  собственного народа, в  том числе и  по  языку. Слуги, дворня, лакеи — из народа, со своим языком, который стал нелюбезен „верхам“. По-иноземному лакей говорить не  должен, дабы не  понимать речей господ, а обращаться к ним, тем не менее, надо вежливо, почтительно, уважительно, учтиво... „Образованные люди“ России народный язык презрели, усердно нашпиговали галлицизмами, и вежливая народная лексика стала в  их  глазах „лакейской“. А уж двадцатый век, от Чехова и дальше в советские времена, вел непримиримое сражение против лакейства-мещанства, „родимых пятен“ сословной России... Соотечественики, можно я  буду пользоваться устаревшим, СКАЗОЧНЫМ словом „кушать“? Оно не слышится мне лакейским, всё лучше, чем лопать и  трескать. Более того, признаюсь  — оно мне кажется недостаточно ласковым с детьми, и когда я хочу поворковать и посюсюкать со своим ребёнком, я говорю „давай покушанькаем“... Думаю, борцы с лакейством уже свалились в обморок». В книге «Гордый наш язык» В.  В.  Колесов, рассуждая о  том, какое же  из  этих слов более «культурное», отмечает, что «неприемлемость того или иного слова возникает в  отношениях между словами, например „кушать  — есть  — жрать... вопить — кричать — орать...“ Те, что слева, открывают ряды: высокие, торжественные, словно даже чуть-чуть нерусские. Кушать как будто вкушать, вопить роднится с возопить... Те же, что справа, — разговорные и даже грубые их варианты... Средние — всегда норма» [7: 7]. И, как будто отвечая языковым пуристам, выступающим против «грубости» некоторых слов, В. В. Колесов пишет, что при таком подходе к языку «мы ограничиваем себя узким кругом отстоявшихся слов-понятий, без красок словесных, без движения смыслов в тех самых словах, которые предпочли мы  из  многих как слова литературные» [Там же: 13]. Помимо анализа материалов Интернета, мы  провели социолингвистический опрос, в  котором участвовало 143 человека: 60 студентов филологического факультета, получающих второе высшее образование (в  возрасте от  24 до  53 лет, среди них 24 мужчины и 36 женщин), и 83 студента факультета искусств (в возрасте от 18 до 25 лет: 26 мужчин и  57 женщин). В  анкету были включены вопросы, позволяющие уточнить, как воспринимается глагол кушать с  точки зрения его сферы употребления и возможности использования лицом говорящим. Полученные результаты позволяют сделать вывод о том, что 43% респондентов считают, что глагол кушать утратил ограничение на сферу употребления и невозможность быть использованным в  первом лице. При этом 57%, если и не видят принципиального различия в  этих двух глаголах, все-таки воздерживаются от использования глагола кушать в первом лице. Приведём несколько примеров из материа лов опроса: Кушать. Приятное слово, не  правда ли? Сразу возникают приятные ассоциации: как на  теплой кухне мама готовит вкусный обед, а потом зовет [(cid:29)(cid:21)(cid:31) (cid:31)"&&!(cid:19)$(cid:19) &(cid:24)(cid:19)%(cid:23) 1 4 / 2012]меня с сестрой: «Девчонки, идите кушать». И так ласково оно звучало, и так тепло и мягко становилось на душе; Не вдаваясь в  историческое происхождение этого слова, не думая о том, что оно «мещанское» и  воспитанный человек должен пользоваться альтернативным словом «есть», я, все-таки, приберегу его для своих близких и любимых. Чтобы утром, приготовив завтрак, назвать всех к столу: «Идите кушать»; Люди кушают, дети кушают конфеты, мы кушаем. Выше перечисленные словосочетания кажутся добрее и менее агрессивными, чем такие словосочетания, как они едят, он ест, мы едим; Думаю, что слово кушать можно использовать в речи. Ведь оно от слова вкус, вкушать. А значит узнавать что-то новое; Глагол «кушать» звучит более мягко и  ласково по сравнению с «есть». В своей речи я употребляю эти 2 глагола, по отношению к себе я употребляю глагол «кушать», но в 3 л.ед.ч и в 1 л. мн.ч. я скорее употребляю глагол «есть». Проведённые наблюдения и  социолингвистический опрос убеждают нас в том, что жёсткие границы употребления слов есть и кушать размыты, хотя говорить о кушать как о победителе ещё рано. Данные опроса продемонстрировали высокую заинтересованность носителей языка в  выборе собственной позиции к  употреблению слов. Определяя свое отношение, респонденты мотивируют свой выбор не только семантическими или стилистическими оттенками значений. Здесь проявляется чисто эстетическое отношение к слову, которое оценивается как мягкое, доброе, ласковое. И  в  этом проявляется одно из  национальных качеств носителей русского языка: при выборе слова важнейшей оказывается эстетическая оценка. Большинство единиц национального языка так или иначе отображает мировосприятие его носителей, национальные и  культурные особенности, имеет культурную значимость, которая проявляется по-разному: в  коннотациях, оценках, существующих ассоциациях и стереотипных представлениях носителей языка. Эта культурная значимость и  представляет собой абсолютный потенциал языковой единицы. ПРИМЕЧАНИЯ 1 См., напр.: http://otvet.mail.ru/question/11331642/, http:// lingvoforum.net/index.php?topic=7501.0, http://www. licey. net/russian/culture/6_3, http://www.mn.ru/columns/20120627/ 321550877.html, http://www.ivanar.ru/page003.php 2 См.: http://www.diary.ru/~kruzhok/p147661511.htm 3 Там же. ЛИТЕРАТУРА 1. Александрова З. Е. Словарь синонимов русского языка: Практический справочник: Ок. 11  000 синоним. рядов. М., 2003. 2. Бицилли П. М. Вопросы русской языковой культуры // Избр. тр. по филологии. М., 1996. 3. Большой толковый словарь синонимов русской речи. Идеографическое описание. 2000 синонимических рядов. 10 500 синонимов / Под ред. Л. Г. Бабенко. М., 2008. 4. Елистратов В. С. Толковый словарь русского сленга. М.: 2005. 5. Ермакова О. П., Земская Е. А., Розина Р. И. Слова, с которыми мы встречались. Толковый словарь русского общего жаргона. М., 1999. 6. Ефремова Т.  Ф. Новый словарь русского языка. Толково-словообразовательный. М., 2001. Т. 1. 7. Колесов В. В. Гордый наш язык. СПб., 2006. 8. Комментарий к  Федеральному закону «О государственном языке Российской Федерации». Ч. 1: Нормы современного русского литературного языка как государственного (Комплексный нормативный словарь современного русского языка) / Под  ред. Г.  Н.  Скляревской, Е.  Ю.  Ваулиной. СПб., 2007. 9. Комплексный словарь русского языка / А. Н. Тихонов и др.; под ред. А. Н. Тихонова. М., 2011. 10. Крысин Л.  П. Литературный язык: регулируемые и  «стихийные» сферы функционирования // Мир русского слова. 2008. № 3. С. 13–17. 11. Ожегов С. И. Словарь русского языка: Ок. 53 000 слов / Под общ. ред. проф. Л. И. Скворцова. М., 2003. 12. Рогожникова Р. П. Словарь устаревших слов русского языка. По произведениям русских писателей XVIII–XX вв. / Р. П. Рогожникова, Т. С. Карская. М., 2005. 13. Словарь русского языка: В  4 т. Т.  2 / Под  ред. А. П. Евгеньевой. М., 1999. 14. Словарь современного русского литературного язы ка: В 17 т. Т. 5 / Под ред. В. И. Чернышёва. М.; Л., 1956. 15. Толковый словарь живого великорусского языка. В 4 т. Т. 2 / В. И. Даль. М., 2005. 16. Черных П. Я. Историко-этимологический словарь со временного русского языка: В 2 т. Т. 1. М., 2004. 17. Ширшов И. А. Толковый словообразовательный словарь русского языка: Ок. 37 000 слов русского яз., объединенных в 2000 словообразовательных гнезд: Комплексное описание русской лексики и словообразования. М., 2004.[(cid:29)(cid:21)(cid:31) (cid:31)"&&!(cid:19)$(cid:19) &(cid:24)(cid:19)%(cid:23) 1 4 / 2012] 

Напиши аннотацию по статье

[!"(cid:24)(cid:25)(cid:30)"(cid:31)(cid:23) (cid:31)(cid:28)#(cid:21)] (cid:9). 3. (cid:3)%(cid:24)(cid:19)%(cid:23), (cid:12). (cid:13). (cid:13)(cid:23)(cid:31)"&(cid:28)(cid:26)!(cid:19) «БУДЕМ ЕСТЬ ИЛИ КУШАТЬ»? TATYANA B. AVLOVA, NATALIA M. MARUSENKO “SHALL WE “EST” OR “KUSHAT””? В статье рассматривается конкуренция двух близких синонимов есть и кушать на фоне их функционирования в современном повседневном общении, применительно к понятию нормативного современного литературного языка.

челябинские диалектизмы в словаре русских народных говоров выпуски 1 41 проблемы лексикографической достоверности. Ключевые слова: диалектизм, критика словарей, мнимое слово, визуальная нейтрализа ция графем. Описания диалектных слов русских говоров Челябинской области широко использованы в сводном академическом «Словаре русских народных говоров». Вышедшие в свет выпуски (1–41) данного словаря, по нашим подсчетам, содержат не менее 1490 отсылок к челябинским диалектным материалам разного времени. Почти все эти диалектизмы известны по целому ряду фиксаций и представлены нередко и в других регионах Российской федерации, что является пусть дополнительным и косвенным, но вполне убедительным свидетельством корректности и достоверности их описаний. Таким образом, представленные в интересующем нас словаре лексикографические описания челябинских диалектизмов в подавляющем большинстве случаев не вызывают дополнительных вопросов. Однако в отдельных словарных статьях подача материала, как кажется, не может оцениваться как вполне однозначная, что может быть вызвано как трудностями интерпретации однократно зафиксированного слова, изолированного с точки зрения словообразования, или бедного иллюстративного материала, так и, порой, накоплением неточностей при копировании рабочих записей даже ординарных слов, в процессе лексикографической обработки или же по мере аккумулирования материала разных регионов в рукописи сводного словаря. Ниже рассмотрены только некоторые примеры, призванные иллюстрировать разнообразие выявляемых неточностей в диалектных словарях. Источником ошибок нередко является и визуальное смешение букв или их элементов при копировании записи диалектного слова. (Соответствующие буквы в цитатах из словарей выделены нами, знаки ударений сняты.) В качестве довольно простого примера рас смотрим случай вероятного смешения букв к – н: «Нашнепатъ, аю, аешь, сов., перех. Нащепать (лучины). Лучинки нашнепаю, сера горючая,.. к угольку ткнешь. Тоже без угля не горит. Златоуст. Челяб., 1913–1923»1. Здесь весьма надежно восстанавливается исходное чтение *нашкепать, ср., например, параллель: «Наскепа́ть, а́ю, а́ешь, сов., перех. Нащепать, наколоть. ... Лучины наскепаешь, ими светили в избе. Новосиб.»2. Однако СРНГ не дошел еще до буквы ш-, поэтому мы не можем сравнить с толкованием глагола *шкепать, что делает наше предположение чуть более шатким. Весьма непросто ограничить пределы произошедшей ошибки, если речь идет о многозначном слове. Так, вероятное смешение м – ш в следующем примере касается не всех значений слова няша: «2. Няма, ы, ж. 1. Яма; глубокое место в реке. Челяб. Оренб., 1852. Оренб., Вят., Перм. 2. Топкое место. Челяб. Оренб., 1848. 3. Голландская печь. Голландские печки назывались нямой. Смол., Алт., 1970»3. Ср. для первых двух значений более широко известное диалектное слово: «Няша, и, ж.» «10. Яма, глубокое место в реке. Оренб. Челяб., Слов. карт. ИРЯЗ»; «2. Топкое, заболоченное место. Арх., 1885. Беломор. Перм.» и мн. др., 1848»4. Слово няша является довольно прозрачным с точки этимологии заимствованием5. Предлагаемое здесь нами в качестве уточнения критическое прочтение слова няма как *няша косвенно подтверждается также дополнительным примером неверного прочтения нята, за которым составители СРНГ видят ошибочную трансформацию все того же исходного диалектизма няша: «Нята, ы, ж. [няша?] Топкое место. Ишим. Тобол., Слов. карт. ИРЯЗ»6. Кроме того, слово няша является достаточно активным с точки зрения словообразования (няшевато, няшеватый, няшенный, няшистый, няш, няшь), в то время как деривативные возможности слов няма и нята оказываются абсолютно никак не реализованными7. Последний довод является лишь косвенным, но довольно важным, поскольку доказывает активное функционирование в народной речи именно слова няша. Нередко неточная расшифровка рабочей записи влечет за собой и неверную грамматическую трактовку слова, например: «Стригуной, ая, ое. Подвижный, шустрый (о человеке). Ух, какой стригуной ты у нас! (говорит дедушка внучонку) Р. Урал., 1976»8. В этом случае нам на помощь приходит, в частности, челябинский материал. Заметим, что стригуной фиксируется однократно и здесь иллюстрируется одним единственным иллюстративным примером. В СРНГ нет также и примеров употребления этого «прилагательного» в форме женского рода. И это, думается, не случайно. Ср. довольно широко известный ряд имен существительных: «Стригун, а, ж. <…> 7. О бойком, шаловливом человеке. Пск., Осташ. Твер., 1855»; а также в первичном значении: «Стригунка, и, ж. Молодая лошадь по второму году. Судж. Курск., 1915», а также «Стриган и стриганок – одинаково, жеребенок по второму году. Челяб.» и др. названия жеребенка после того, как ему пошел второй год, то есть когда ему впервые подстригли гриву и хвост, чтоб лучше росли, например: стрига, стригунец и т. п.9 Таким образом, почти не остается сомнений в том, что якобы прилагательное стригуной – это не уникальный диалектизм, а неверно расслышанное слово стригунок, и перед нами всего лишь переносное употребление наименования молодого жеребенка. Особенно часто ошибки прочтения (копирования) обнаруживаются в тех случаях, когда слово документировано однократно. Не следует недооценивать, что в 1976 году молодые филологи, собиравшие диалектный материал, в массе уже довольно слабо представляли себе специфику терминов коневодства, что и могло способствовать возникновению в записи *стригунок ошибочного смешения букв й – к, поддержанного и внутренней рифмой какой стригуной. Нельзя не заметить, что гораздо труднее принять взвешенное решение при уточнении сомнительной записи, зафиксированной не один раз, а дважды и в двух местах: «Новешной, ая, ое. Слепой. Ишим. Тобол., Челяб., 1930»10. Ср. другие чтения, более распространенные, представленные в нескольких регионах и отмечаемые в течение долгого периода времени: «Невешной. См. невишной»; «Невишной, ая, ое и невишный, ая, ое; невишон, шна, шно. 1. Слепой. Тобол., 1896» и мн. др. Невишной Семен. Нижегор., 1852. Вост., Даль, Цивил. Казан. Он ведь невишной, работать не может. Лунин. Пенз. Ставроп. Самар., Алт. Вост.-Казах., Гапонова [с примеч. «у казаков»], 1961. Нерч. Забайкал., Сиб., Хабар. Невешной. Том., 1863. Челяб. Невишный. Том., 1930», а также с близким значением ‘близорукий, подслеповатый’ (Не езжу уж другой год на охоту: глазами невишной стал. И сила есть, да вот беда: невишной глазами уж больно сделался. Урал.) и двумя достаточно предсказуемыми производными значениями: ‘невзрачный, неказистый’, ‘неграмотный, темный; непросвещенный’11. Ясно, что запись новешной (хотя и зафиксированная в двух областях) вызывает некоторые сомнения на фоне всех многочисленных вариантов с, очевидно, отрицательной приставкой не-, ни-: невешной и др. Вряд ли это южновеликорусский (с переходом *чьн > шн) рефлекс древнерусского *не-вид-ьчьн(ый). Скорее это параллель к у-веч-н(ый), но не с приставкой у-, а с другой отрицательной приставкой – не-12. Прилагательное невешной, несмотря на некоторое созвучие, не имеет, по всей вероятности, отношения и к прилагательному нівечити ‘портить, уродовать’ в украинском языке, производному от полонизма нiвеч ‘ничто’13. Иногда неточности визуальной идентификации букв имеет довольно неожиданные последствия. В частности, результаты графических переразложений, приводящих при копировании рабочей записи диалектного слова к новому и часто вполне фантомному чтению, как отмечает А. Ф. Журавлев, все еще нуждаются в полномасштабном рассмотрении14. Рассмотрим пример возникновения более необычного чтения на месте ординарного: «Жглот, а, м. Нелюдимый, жадный человек. Миасс. Челяб., 1930»15, – которое, вероятно, было прочитано на месте *жмот: «Жмот, а, м. Богатый крестьянин-собственник, кулак. Забайк., 1960»16. Ср. переразложение м в лг в фантомном колгуха, возникшем на месте комуха ‘лихорадка’17. В общем можно заключить, что заподозрить по целому комплексу признаков (неясность морфемного членения, отсутствие производных слов, наличие синонима с немотивированным отличием в записи и т. п.) сомнительную запись диалектного слова довольно просто. Однако процедура проверки и особенно исправления такой словарной записи представляется весьма непростой. При этом статус «ошибки» в каждом отдельном случае нуждается в тщательном уточнении: это может быть и реальное диалектное слово, не фиксировавшееся ранее по причине его малоупотребительности, это может быть и результат ослышки при фиксации или описки при копировании рабочей записи, иногда это оказывается неверной трансформацией общеизвестного слова, впервые встреченного неопытным собирателем диалектного материала именно в местной речи. В любом случае представляется важным следующий принцип: исправлять, то есть менять, полевой диалектный материал, представленный в словаре, можно только на основе другого материала. При этом приходится признать, что абсолютно объективных критериев для сравнения доказательной силы различных иллюстративных примеров до сих пор не выработано. Таким образом, сомнительную запись в словаре можно по результатам критического анализа счесть с большей или меньшей степенью вероятности ошибочной, но удалять ее из словаря нельзя, гораздо разумнее только снабдить ее соответствующим предостерегающим примечанием. Примечания 1 Словарь русских народных говоров. Вып. 20. Л., 1985. С. 301. 2 Там же. С. 163–164. Ср. также: скепать ‘щепать, колоть лучину’ (Вып. 37. СПб., 2003. С. 408). В. В. Шаповал 3 Словарь русских народных говоров. Вып. 21. Л., 1986. С. 332. 4 Там же. С. 336. 5 Фасмер, М. Этимологический словарь. Т. III. М., 1987. С. 195. 6 Словарь русских народных говоров. Вып. 21. Л., 1986. С. 335. 7 Там же. С. 335–336. 8 Словарь русских народных говоров. Вып. 41. СПб., 2007. С. 341. 9 Там же. С. 340–341. 10 Там же. С. 253. 11 Словарь русских народных говоров. Вып. 20. Л., 1985. С. 336, 345. 12 Фасмер, М. Этимологический словарь. Т. I. М., 1986. С. 285; Т. IV. М., 1987. С. 144. 13 Рудницький, Ярослав. Етимологічний словник української мови. Т. II. Оттава, 1982. С. 859; Етимологічний словник української мови. Т. IV. Київ, 2003. С. 95. О глаголе нiвечити см. также: Шаповал, В. В. О некоторых проблемах источниковедения и текстологии современных художественных текстов : анализ экзотизмов и окказионализмов // Наследие Д. С. Лихачева в культуре и образовании России. Т. 2. М., 2007. С. 70. URL : http://www.philolo�y.ru/lin�ui�tic�2/�hapoval07a.htm. 14 Журавлев, А. Ф. Лексикографические фантомы. 1: СРНГ, А-З // Dialectolo�ia �lavica : сб. к 85-летию Самуила Борисовича Бернштейна : Исследования по славянской диалектологии. 4. М., 1995. С. 183–184. Здесь же представлены и примеры выявления и анализа подобных ошибок. 15 Словарь русских народных говоров. Вып. 9. Л., 1972. С. 96. 16 Там же. С. 206. 17 Журавлев, А. Ф. Лексикографические фантомы. 2: СРНГ, И-К // Слово и культура : Памяти Никиты Ильича Толстого. Т. 1. М., 1998. С. 98. 

Напиши аннотацию по статье

Вестник Челябинского государственного университета. 2009. № 35 (173). Филология. Искусствоведение. Вып. 37. С. 152–154. В. В. Шаповал ЧЕЛЯБИНСКИЕ ДИАЛЕКТИЗМЫ В «СЛОВАРЕ РУССКИХ НАРОДНЫХ ГОВОРОВ» (ВЫПУСКИ 1–41): ПРОБЛЕМЫ ЛЕКСИКОГРАФИЧЕСКОЙ ДОСТОВЕРНОСТИ В статье представлены образцы критического разбора лексикографических описаний некоторых челябинских диалектизмов. Компиляция лексических данных разных регионов в СРНГ иногда небезупречна. Однако описания редких диалектизмов могут эффективно уточняться в процессе их критического анализа.

число предиката в конструкциях типа те все кто пришел пришли и падеж вершины корпусное исследование. Ключевые слова: русский язык, синтаксис, грамматика, корпусная лингвистика, местоименно-соотносительное придаточное, относительное придаточное, согласование по числу, сказуемое, языковая норма.

Напиши аннотацию по статье

Вестник ПСТГУ. Серия III: Филология. 2019. Вып. 59. С. 22–35 DOI: 10.15382/sturIII201959.22-35 Добрушина Екатерина Роландовна, канд. филол. н., ПСТГУ Российская Федерация, 109651, г. Москва, ул. Иловайская, д. 9 edobrush@gmail.com ORCID: 0000-0001-5630-9291 Сидорова Мария Ивановна, аспирант ПСТГУ Российская Федерация, 109651, г. Москва, ул. Иловайская, д. 9. mariya.sid@gmail.com ORCID: 0000-0001-6092-5097 ЧИСЛО ПРЕДИКАТА В КОНСТРУКЦИЯХ ТИПА «ТЕ/ВСЕ, КТО ПРИШЕЛ/ПРИШЛИ» И ПАДЕЖ ВЕРШИНЫ — КОРПУСНОЕ ИССЛЕДОВАНИЕ * Е. Р. ДОБРУШИНА, М. И. СИДОРОВА Аннотация: Статья посвящена изучению закономерностей в выборе числа предиката в синонимичных конструкциях типа «те, кто пришел», «те, кто пришли», «все, кто пришел», «все, кто пришли». Исследование содержит статистический, грамматический и семантический анализ предложений с изучаемыми конструкциями на базе примеров из Основного корпуса Национального корпуса русского языка (НКРЯ). В рамках данной работы изучаются как конструкции с предикатами, выраженными глаголами, так и конструкции со сказуемыми, выраженными прилагательными, причастиями, предикативами, а также местоимениями-прилагательными. В статье отражены результаты проведенного анализа стратегий использования исследуемых конструкций различными авторами в текстах XIX–XXI вв. и выявлена ранее не описанная закономерность — зависимость числа предиката от падежа местоимения-вершины. Также проверены гипотезы о зависимости числа предиката от его семантики, времени и частеречной принадлежности, ни одна из которых не нашла подтверждения. Авторам важен вопрос о нормативности предложений со сказуемым во множественном числе, так как такие предложения в литературе, диктующей норму типа школьной, нередко предлагается трактовать как неправильные, и происходит это вопреки мнению, отраженному в серьезной лингвистической справочной литературе. Приходится встречаться с расхождением указаний школьной и научной кодификаций, поэтому исследование узуса в этом вопросе особенно интересно. Корпусный анализ показывает, что и система, и узус соотносятся с менее жестким вариантом нормативных ограничений, поэтому в редакторской практике можно проследить своеобразную гиперкорректность — термин, вводимый авторами для обозначения исправления правильного варианта на другой, также правильный, предпочтительный из двух допустимых с субъективной точки зрения правящего, но не соответствующий авторскому замыслу. * Исследование выполнено при финансовой поддержке РФФИ в рамках проекта 9-01200200 «Корпусное исследование соотношения литературной нормы современного русского языка в области морфологии и синтаксиса с реальным узусом».В русском языке существуют синонимичные придаточные конструкции, использующиеся для распространения находящегося в главной части местоимения, являющегося подлежащим или дополнением. Этот ряд представлен нормативными конструкциями «те/все, кто [предикат в форме единственного числа]», «те/все, кто [предикат в форме множественного числа]», «те/все, что [предикат во мн. ч.]», а также разговорной «те, которые [предикат во мн. ч.]». В данном исследовании рассматривается вопрос выбора числа глагола в конструкциях с местоимением «кто». (1) Вместо того, чтобы те, на кого работают, были благодарны тем, кто работают, ― благодарны те, кто работает, тем, кто их заставляет на себя работать [Л. Н. Толстой. Записные книжки (1900–1910)]1. (2) После солнечного затмения жители Ахуан-Скапа были, среди общего благополучия наблюдений, несколько скандализованы заявлением двух астрономов, передававших по секрету всем, кто мог или хотел им верить, что луна окривела на правый глаз, почему, сочтя неудобным из деликатности лорнировать ее посредством телескопических стекол, ученые мужи поспешили вознаградить себя обильным возлиянием на веранде «Тропического кафе» под мелодию «Марша идиотов» (бывшего о ту пору в большой моде) [А. С. Грин. Ива (1923)]. (3) Тень ее неустроенности ложилась на меня, и я пыталась относиться к ней снисходительно-отстраненно, так, чтобы все, кто видели нас вместе, прощали мне эту дружбу, как небольшую старинную причуду [Ирина Полянская. Сон (1992)]. 1. Место данных предложений в классификации придаточных С точки зрения традиционной структурно-семантической классификации изучаемые конструкции являются придаточными нерасчлененной структуры местоименно-соотносительного типа субстантивного вида2. Согласно другой классификации, в большей степени опирающейся на типологический взгляд на русский язык, представленной, в частности, в проекте «Русграм» (http://rusgram. ru/), обсуждаемые здесь предложения характеризуются как относительные. В данном исследовании используются классификация и терминология, разработанные М. А. Холодиловой для проекта «Русграм». Согласно определению М. А. Холодиловой, относительным считается такое предложение, придаточное которого, во-первых, модифицирует некоторое имя в главном предложении (это имя называют вершиной), а во-вторых, вступает с главным в такие отношения, при которых «участник, соответствующий вершине, задействован в ситуации, описываемой придаточным»3. 1 Здесь и далее примеры взяты из НКРЯ, если не указано иное. Орфография и пунктуа ция в примерах исходные. 2 См., например: Бабайцева В. В., Максимов Л. Ю. Современный русский язык: В 3 ч. Ч. 3: Синтаксис. Пунктуация. М., 1987. С. 197; а также: Алехина М. И. Синтаксис сложного предложения современного русского литературного языка. М., 1989. С. 60–61. 3 Холодилова М. А. Относительные предложения // Материалы к корпусной грамматике русского языка. Вып. 2: Синтаксические конструкции и грамматические категории. М., 2017. С. 205.2. Статистический анализ 2.1. Общее соотношение конструкций В результате изучения конструкции в Основном корпусе НКРЯ были получены следующие данные о частотности единственного/множественного числа предиката4: • • • • конструкция типа «те, кто + предикат в ед. ч.» — 19 908 вхождений; конструкция типа «те, кто + предикат во мн. ч.» — 1383 вхождения; конструкция типа «все, кто + предикат в ед. ч.» — 3719 вхождений; конструкция типа «все, кто + предикат во мн. ч.» — 121 вхождение. Таким образом, количество употреблений конструкции с предикатом в форме единственного числа составляет 94% от общего числа конструкций. Конструкция типа «те, кто пришел» составляет 79,2%, «те, кто пришли» — 5,5%, «все, кто пришел» — 14,8%, а «все, кто пришли» — 0,5% от общего числа конструкций. На первый взгляд кажется, что результат в 6% для конструкций со множественным числом предиката непоказателен, однако, во-первых, следует учесть, что большая часть текстов Основного корпуса подвергалась корректуре и редактуре (см. замечания об их специфике в разделе 5); а во-вторых, если при запросе в корпусе количество вхождений изучаемого компонента — более тысячи (в нашем случае — 1504), то такой результат можно считать достаточно показательным для того, чтобы считать рассматриваемое явление реально представленным в узусе. Все конструкции используются как минимум с XIX в. и, согласно данным корпуса, со временем встречаются чаще, ни одна из них не выходит из употребления. 2.2. Закономерности использования конструкций разными авторами Для того чтобы выявить закономерности в выборе числа глагола, были проанализированы стратегии конкретных писателей. Большинство авторов чаще всего употребляют конструкцию типа «те, кто [предикат в ед. ч.]». Многие (среди них М. М. Пришвин (1873–1954), М. А. Шолохов (1905–1984), М. А. Булгаков (1891–1940), В. О. Пелевин [р. 1962]) фактически не используют конструкции с предикатом во множественном числе. Некоторые применяют и те и другие конструкции — это В. П. Аксенов (1932–2009), В. С. Гроссман (1905–1964), митр. Антоний Сурожский (Блум) (1914–2003), А. И. Солженицын (1918–2008), Л. Н. Толстой (1828–1910): (4) Все, кто мог ехать, ехали сами собой; те, кто оставались, решали сами с собой, что им надо было делать [Л. Н. Толстой. Война и мир. Том третий (1867– 1869)]. Только у одного автора — А. Седых (1902–1994) — конструкции с предикатом в форме множественного числа встречаются чаще, чем с предикатом в единственном числе, возможно потому, что ему принадлежат тексты мемуарного 4 В запросах учитывались предикаты, выраженные глаголами, причастиями, прилагательными, предикативами, а также местоимениями-прилагательными и местоимениямипредикативами.характера, каковые традиционно в меньшей степени подвергаются редактуре и корректуре: (5) Павел Николаевич вел громадную переписку с друзьями и со всеми сотрудниками, оказавшимися в Монпелье, в Ницце, и с теми, кто вернулся в Париж. Переписывался с Е. Д. Кусковой, которая настойчиво приглашала его переехать в Женеву, и с теми, кто звали в С. Штаты [Андрей Седых. Далекие, близкие. Воспоминания (1979)]. Данные об употреблении конструкций разными авторами представлены в таблице. В первой колонке указано общее количество употреблений конструкций с предикатом в единственном числе у данного автора, в скобках отдельно данные для конструкций с «те» и «все», также указан процент от общего количества вхождений изучаемых конструкций с предикатом и во множественном, и в единственном числе в подкорпусе каждого автора. Те же данные для конструкций с предикатом во множественном числе указаны во второй колонке. Авторы1 Достоевский Ф. М. Толстой Л. Н. Степняк-Кравчинский С. М. Горький М. Бунин И. А. Пришвин М. М. Чарская Л. А. Булгаков М. А. Седых А. Кнорре Ф. Ф. Гроссман В. С. Шолохов М. А. Шаламов В. Т. Антоний Сурожский (Блум), митр. Солженицын А. И. Искандер Ф. А. Аксенов В. П. Пелевин В. О.Предикат в ед. ч. (с «те»/ с «все»); % 10 (7/3); 77% 99 (85/14); 79% 21 (14/7); 58% 50 (29/21); 94% 5 (2/3); 71% 76 (50/26); 95% 19 (15/4); 86% 17 (12/5); 94% 3 (2/1); 38% 14 (11/3); 74% 44 (44/0); 81% 34 (22/12); 100% 13 (9/4); 93% 110 (95/15); 92% 65 (60/5); 80% 50 (33/17); 100% 33 (29/4); 85% 62 (56/6); 100% Табли ца Предикат во мн. ч. (с «те»/с «все»); % 3 (1/2); 23% 26 (24/2); 21% 15 (14/1); 42% 3 (3/0); 6% 2 (0/2); 29% 4 (3/1); 5% 3 (2/1); 14% 1 (1/0); 6% 5 (5/0); 63% 5 (2/3); 26% 10 (10/0); 19% 0; 0% 1 (0/1); 7% 9 (9/0); 8% 16 (16/0); 20% 0; 0% 6 (6/0); 15% 0; 0% В результате исследования в текстах некоторых авторов, использующих оба числа предиката, была выявлена частичная зависимость формы предиката придаточной конструкции от падежа вершины в главном предложении. Например, это наблюдается у С. М. Степняка-Кравчинского (1851–1895), В. С. Гроссмана и А. И. Солженицына. Закономерность состоит в следующем: местоимению 5 Авторы перечислены в соответствии с датами рождения от более ранних к более поздним; ранее Достоевского не найдено писателей, использовавших искомые конструкции несколько раз.вершине в именительном падеже, как правило, соответствует предикат во множественном числе, а вершине в косвенном падеже — предикат в единственном числе6. (6) Мать, сестра, жена или невеста, а также друзья ― все включаются в эту борьбу за спасение близкого человека и просят, умоляют, изводят по очереди прокурора, чиновников, полицейских, жандармов и всех, кто облечен властью и к кому удается проникнуть [С. М. Степняк-Кравчинский. Россия под властью царей (1886)]. (7) Те, кто принадлежат к непривилегированным сословиям, получают ровно половину [С. М. Степняк-Кравчинский. Россия под властью царей (1886)]. 3. Зависимость числа глагола от формы местоимения-вершины Для подтверждения или опровержения существования этой корреляции в Основном подкорпусе были подсчитаны употребления конструкций следующих типов: • «те/все (в именительном падеже), кто [предикат в ед. ч.]» — 7330 вхождений (5895 с вершиной «те» и 1435 с вершиной «все»): (8) Кончились уроки. Те, кто получил лапти, уходили гулять. Только в четвер том отделении скучали бунтовщики [Г. Г. Белых. Лапти (1929)]; • «те/все (в и. п.), кто [предикат во мн. ч.]» — 951 вхождение (838 с «те» и 112 с «все»): (9) Все, кто судят Дмитрия, лишены подлинного диалогического подхода к нему, диалогического проникновения в незавершенное ядро его личности [М. М. Бахтин. Проблемы поэтики Достоевского (1963)]; • 7), кто [предикат в ед. ч.]» — 15 338 вхождений «те/все (в косвенном падеже (13 001 с «те» и 2337 с «все»): (10) Во многих случаях здесь сказывается старая барская психология: человек, который привык говорить «печёт» и привык фикать на тех, кто говорит «пекет», этот человек и посейчас фикает и фикает не только на тех, кто говорит «пекет», но и на те причины, которые этих людей выдвинули на командные политические 6 См. также: Сидорова М. И. Закономерности выбора единственного или множественного числа глагола в конструкциях типа «те, кто пришел»/«те, кто пришли» // Русский язык: исторические судьбы и современность: V Международный конгресс исследователей русского языка (Москва, МГУ им. М. В. Ломоносова, филологический факультет, 18–21 марта 2014 г.): Труды и материалы / Сост. М. Л. Ремнёва, А. А. Поликарпов, О. В. Кукушкина. М., 2014. С. 313–314, а также в: Сидорова М. И. Особенности выбора конструкций типа «все/те, кто пришел/пришли» в текстах разных авторов на базе НКРЯ // XXVII Ежегодная богословская конференция ПСТГУ: Материалы. М., 2017. С. 275–276. 7 В исследовании использовался корпус с неснятой омонимией, где формы «те» и «все» определялись и как формы именительного падежа, и как формы винительного падежа. Но для изучаемых конструкций омонимия в этих формах невозможна, так как местоимения в них всегда ведут себя по модели одушевленных, и поэтому форма винительного падежа омонимична форме родительного. В связи с этим для чистоты результатов во всех запросах о косвенных падежах форма винительного снималась. Параметр одушевленности не использовался из-за нерегулярности разметки. позиции [Л. П. Якубинский, А. М. Иванов. О теоретической учебе писателя (1932)]; • «те/все (в косв. падеже), кто [предикат во мн. ч.]» — 181 вхождение (170 — с «те» и 11 с «все»): (11) Всем, кто «гниют на каторгах», не поможешь, главное ― как бы там не сгнить самому, как случилось с Щелкунчиком-Мандельштамом [Евгений Евтушенко. «Волчий паспорт» (1999)]. Естественно, в абсолютных числах закономерность смотрится не убедительно, так как конструкция с единственным числом предиката более чем в 20 раз частотнее конструкции с предикатом во множественном числе. Однако в процентах соотношение конструкций, отвечающих заявленной закономерности, со всеми конструкциями данного типа как минимум в два раза выше, чем соотношение конструкций с предполагаемыми нетипичным согласованием. Так, предложения с конструкцией типа «те (и. п.), кто [предикат во мн. ч.]» (падеж и число глагола согласуются соответственно выявленной закономерности) составляют 83,2% от всех предложений с конструкцией «те (в любом падеже), кто [предикат во мн. ч.]»; с конструкцией «все (и. п.), кто [предикат во мн. ч.]» — 91,1%; «те (в косв. падежах), кто [гл. в ед. ч.]» — 68,8%; «все (в косв. падежах), кто [гл. в ед. ч.]» — 62%. Аналогичное исследование было проведено для корпусной базы примеров с неглагольным предикатом — в роли сказуемого выступают причастия, прилагательные, местоимения-прилагательные и предикативы: (12) Об этом следует задуматься многим людям, особенно тем, кто склонен поучать, как следовало бороться в условиях, о которых, по счастливому случаю, этот пустой учитель не имеет представления [Василий Гроссман. Жизнь и судьба, ч. 1 (1960)]. (13) А те, кто влюблены в воспитанниц школы, ждут их у артистического подъезда [К. С. Станиславский. Моя жизнь в искусстве (1925–1928)]. (14) Не все, кто назван в честь мучеников ― мучения при жизни испытывают [Борис Евсеев. Евстигней // «Октябрь», 2010]. (15) Все, кто одарены мудростью, говорят, что наше время есть время по преимуществу дипломатическое, время решения всех мировых судеб одной лишь дипломатией [Ф. М. Достоевский. Дневник писателя. 1877. Год 2-й (1877)]. Конструкция типа «те, кто [предикат в ед. ч.]» также является наиболее частотной — 84,7% от общего числа конструкций с предикатом, не выраженным глаголом, а конструкции со множественным числом предиката составляют всего 3,9%. Конструкции с вершиной «те» более чем в 20 раз частотнее конструкций с вершиной «все». Тенденция к соблюдению описанной выше закономерности, согласно которой вершине в именительном падеже соответствует предикат в единственном числе, а вершине в косвенных падежах — во множественном, также прослеживается. Среди конструкций типа «те, кто [неглагольный предикат в ед. ч.]» и «все, кто [неглагольный предикат в ед. ч.]» примеры, отвечающие указанным условиям, составляют 73,2 и 74% соответственно. Среди конструкций с неглагольным предикатом во множественном числе 73,3% предположительно типичных примеров с вершиной «те» и 100% (всего два вхождения) — с вершиной «все».Таким образом, можно утверждать, что хотя отмеченную зависимость формы предиката от падежа вершины нельзя назвать регулярной, но тенденция к ее соблюдению подтверждается статистически. Интересно, что, как отмечает М. А. Холодилова, аналогичную закономерность можно наблюдать в украинском и белорусском языках8. 4. Гипотеза о зависимости формы глагола от его семантики и другие гипотезы Для проверки гипотезы о зависимости числа глагола от его семантики был проведен корпусный анализ. Для этого к каждому поисковому запросу в корпусе последовательно были добавлены семантические классы предиката. Для каждой конструкции были проведены расчеты соотношения конструкции с указанным семантическим классом глагола с общим числом таких конструкций. Была использована семантическая классификация предикатов, заданная в Национальном корпусе. Для данного исследования актуальными (то есть с результатом более одного процента от общего числа конструкций хотя бы одного из исследуемых типов) оказались следующие семантические классы глагола: движение (бежать), помещение объекта (положить), физическое воздействие (колотить), создание объекта (сшить), изменение состояния или признака (богатеть), существование (жить), начало существования (родиться), конец существования (погибнуть), положение тела в пространстве (сидеть), посессивная сфера (иметь), ментальная сфера (знать), восприятие (смотреть), психическая сфера (радоваться), речевая сфера (говорить), физиологическая сфера (пить), звуковая сфера (гудеть), фазовые глаголы (начать), служебные каузативные глаголы (вызвать). Однако анализ показал, что фактически употребление конструкций не зависит от семантики предиката. Впрочем, для конструкции «все, кто [предикат во мн. ч.]» некоторые интересные данные получены: заметно более частотно ее употребление с глаголами семантических классов существования, а также ментальной сферы: (16) Проникаясь высшим доверием к рассказчику (здесь это Андреев-второй, ипостась центрального персонажа КР), он делится с ним заветной мечтой: «Самое главное ― пережить Сталина. Все, кто переживут Сталина, ― будут жить. Вы поняли? [Игорь Сухих. Жить после Колымы // «Звезда», 2001] — существование. (17) Сквозь огромное, во всю стену, окно было отлично видно всех, кто намеревались войти в кафе с улицы [Вадим Громов. Компромат для олигарха (2000)] — ментальная сфера глагола. Так, среди всех употреблений конструкции типа «все, кто [предикат во мн. ч.]» 21,5% составляют конструкции с предикатом семантического класса существования и 18,2% — семантического класса ментальной сферы. При этом, например, среди конструкций типа «все, кто [предикат в ед. ч.]» предложе 8 Холодилова М. А. Согласование с вершиной относительных конструкций и обособленных именных оборотов в русском языке // Русский язык в научном освещении. 2015. № 30 (2). С. 74–97.ния с таким типом предикатов составляют 14,3 и 9,4% соответственно. Однако подобная картина, возможно, вызвана тем, что группа конструкций, для которых найдена закономерность, малочисленна (всего 121 вхождение), соответственно, делать однозначные выводы нельзя, тем более что других корреляций, связанных с семантикой предиката, не выявлено. Для изучения влияния грамматического показателя времени глагола также была проанализирована соответствующая корпусная база, однако выявить какие-либо статистические закономерности не удалось. 5. Нормативность Часто конструкции с глаголом во множественном числе в учебной, коррек торской и редакторской практике трактуются как неправильные. В школьных учебниках эта позиция не обсуждается вовсе, но и старшеклассники, и их учителя сталкиваются с необходимостью принимать решение о том, какое число предиката правильно, начиная подготовку к Единому государственному экзамену (ЕГЭ) по русскому языку, так как в тестовом задании на синтаксическую норму (в 2019 г. оно имеет номер 8) предложения с Те, кто… и Все, кто… включаются регулярно. При этом позиция экзаменаторов нигде не описана эксплицитно; выводы можно делать только на основе рекомендаций пособий по подготовке к ЕГЭ и ответов к сборникам заданий. Оказывается, что ЕГЭ придерживается строгой нормы, запрещая согласование во множественном числе. Так, в сборнике типовых заданий ЕГЭ 2017 г., рекомендованном ФИПИ, предложение, в котором при местоимении «кто» находится глагол во множественном числе, рассматривается как предложение с ошибкой — нарушением связи между подлежащим и сказуемым: (18) Те, кто не раз помогали писателю в трудные годы, навсегда останутся в его памяти как самые светлые и добрые люди9. В пособии под редакцией Сениной 2019 г. находим описание одного из видов нарушения связи между подлежащим и сказуемым в виде примера, в котором позиционируемое как неправильное выделено жирным шрифтом: Все, кто совершают подвиги, следуют зову сердца; пример снабжен комментарием в скобках: «(правильно: Все, кто совершает…)»10. В пособии С. В. Драбкина, Д. И. Субботина сформулировано: «В сложноподчиненных предложениях, построенных по модели “ТЕ, КТО…”, “ВСЕ, КТО… ”, при подлежащем КТО глагол-сказуемое ставится в единственном числе, а при подлежащем ТЕ (ВСЕ) глаголы-сказуемые употребляются во множественном числе», и приведен нижеследующий «пример предложения с грамматической ошибкой, связанной с нарушением синтаксической нормы» с комментарием: «подлежащее “кто” должно употребляться с глаголом-сказуемым в форме единственного числа “бывал”»: 9 Васильевых И. П., Дощинский Р. А., Цыбулько И. П. ЕГЭ. Русский язык. Типовые эк заменационные варианты. 36 вариантов. М., 2017. С. 195, 351. 10 Сенина Н. А., Гармаш С. В., Гурдаева Н. А., Нарушевич А. Г. Русский язык. Подготовка к ЕГЭ 2019. Ростов-на-Дону, 2019. С. 49.(19) Все, кто бывали на Белом море, на севере, знают, что в феврале там на чинается зверобойный промысел11. Наконец, в пособии Н. М. Девятовой и Е. Ю. Геймбух предложено упражнение с заданием: «Найдите номера предложений, в которых не соблюдаются современные грамматические нормы. Исправьте их». В качестве неверного, что следует из номера предложения в ответах, приведен пример из стихотворения Зинаиды Гиппиус: (20) Ведь те, кто были для меня желанны, мне были неравны (Зин. Гип.)12. Пример этот, как кажется, невозможно «исправить», так как вариант кто был для меня желанен воспринимается здесь как неудачный даже безотносительно к стихотворному ритму — видимо, здесь очень важна «множественность производителя действия» (формулировка из справочника Д. Э. Розенталя13), и поэтому для сохранения смысла местоимение просто обязано пропустить сквозь себя множественное число вершины. Приведем пример из практики корректорской работы с материалами новостного интернет-медиахолдинга. Следующее предложение до корректуры имело множественное число сказуемого рассчитывали, которое выбрал автор и которое представляется более удачным: (21) Те же латышские националисты, кто всерьез рассчитывали, что немцы за красивые глаза сделают им новое государство, довольно скоро оказались либо мертвы, либо в концлагерях, как это, например, случилось с бывшим руководителем националистической организации «Перконкруст» Густавсом Целминьшом, патентованным нацистом, получившим от немцев звание зондерфюрера [Из СМИ. В. Тихомиров. Разгром лесных братьев (2017)]. Корректор, зная о рекомендациях Д. Э. Розенталя (см. ниже), оставил множественное число; редактором это место было поправлено и было сделано замечание, что хотя Розенталь и разрешает здесь выбор, но лучше править на единственное число. В результате сейчас мы находим в интернете несколько перепостов этой статьи и на восемь вариантов с единственным числом есть лишь четыре первоначально выбранных автором варианта с множественным. Итак, в учебной и редакторской практике предпочитают заменять множественное число единственным. Однако представляется, что для признания указанных конструкций ненормативными нет оснований, напротив, мы видим три основания утверждать, что верно обратное. Во-первых, множественное число предиката считают нормативным те лингвисты, которые эксплицитно говорят о своих рекомендациях на этот счет. Так, в справочнике Д. Э. Розенталя, традиционно уважаемом источнике, мы находим следующее: «…при подлежащем — относительном местоимении кто (в функции союзного слова в придаточном предложении) сказуемое может стоять 11 Драбкина С. В., Субботин Д. И. Единый государственный экзамен. Русский язык. Комплекс материалов для подготовки учащихся: Учебное пособие. М.: Интеллект-Центр, 2017. С. 95–96. 12 Девятова Н. М., Геймбух Е. Ю. ЕГЭ. Русский язык. Типичные ошибки. М., 2013. С. 16. 13 Розенталь Д. Э. Справочник по правописанию и литературной правке / Под ред. И. Б. Голуб. 20-е изд. М., 2016. С. 268.как в форме единственного, так и в форме множественного числа»14. (Эта формулировка и приведенный при ней пример без изменений переходили из первого издания справочника 1967 г. в следующие 20 переизданий на протяжении полувека.) (22) В полку служат теперь те, кто десять лет назад были пионерами, бегали в школу, играли в снежки [Б. Полевой]15. В справочнике Д. Э. Розенталя не только признается нормативность множественного числа, но даже есть слова о семантических причинах его предпочтения: «Форма множественного числа, возможная при условии, что в главном предложении соотносительное слово и сказуемое тоже стоят во множественном числе, подчеркивает множественность производителей действия»16. Авторы-составители частотно-стилистического словаря вариантов, впервые изданного в 1976 г., в свою очередь оценивают множественное число как нормативное17: «При множественном числе соотносительного местоимения главного предложения (те, все и под.) сказуемое в придаточном предложении при подлежащем кто и сложениях с кто может иметь форму как единственного, так и множественного числа…». Исследователи добавляют: «В современном языке в таких конструкциях обычно единственное число сказуемого», — однако слово «обычно» не означает нормативного запрета. В Русской грамматике 1980 г. также речь идет о нормативной вариативности: приводится четыре примера из поэзии и художественной прозы, из них один с единственным числом, остальные с множественным, а далее говорится «нормально также» и все четыре примера перефразируются с другим числом18. Во-вторых, как показано выше, такие конструкции регулярно встречаются в литературных произведениях Л. Н. Толстого, В. С. Гроссмана, А. И. Солженицына и других авторов наряду с конструкциями с предикатом в единственном числе. И, наконец, в-третьих, была выявлена зависимость числа глагола от падежа вершины, что подчеркивает системность употребления конструкций обоих типов. Несмотря на все эти доводы, при редактировании и корректорской проверке в настоящее время широко распространена практика замены в указанных конструкциях множественного числа предиката единственным. Корпусный анализ позволил показать, что реальная, а не иллюзорная норма соответствует более свободным рекомендациям солидных справочников, а не жестким рекомендациям, почти неосознанно, имплицитно вводимым сейчас в «школьную» культуру речи. Подобные противоречия нередки в современных представлениях о норме и, хотя сама проблема была обозначена более полувека назад М. В. Па 14 Розенталь. Указ. соч. С. 267. 15 Пример из: Там же. С. 268. 16 Там же. 17 Граудина Л. К., Ицкович В. А., Катлинская Л. П. Грамматическая правильность рус ской речи. Стилистический словарь вариантов. 3-е изд. М., 2004. С. 40. 18 Русская грамматика / Под ред. Н. Ю. Шведовой. М., 1980. Т. 2. С. 244–245.новым19, в настоящее время дискуссия об этом только начинается: в частности, соотношению русской «субъективной» и «объективной» нормы в свете корпусного анализа посвящена работа С. К. Пожарицкой и Е. Р. Добрушиной20. * * * Итак, все четыре конструкции, проанализированные в данном исследовании, отвечают литературной норме и используются как минимум с XIX в. Наиболее частотной (более 79% от общего числа конструкций) является конструкция «те, кто [предикат в единственном числе]». Однако есть и писатели, употребляющие конструкции в обоих числах. У многих авторов не удается установить грамматические, стилистические, семантические или прагматические причины выбора единственного или множественного числа предиката, однако в текстах нескольких конкретных писателей — С. М. Степняка-Кравчинского, В. С. Гроссмана, А. И. Солженицына — обнаруживается достаточно регулярное соответствие: вершина в именительном падеже часто сочетается с предикатом во множественном числе, а вершина в косвенных падежах — с предикатом в единственном. Эта же закономерность статистически подтверждается при анализе данных общего корпуса и при исследовании примеров с неглагольным предикатом. При помощи корпусного метода не удалось выявить зависимость числа предиката от части речи, которой он выражен, и от времени, в котором он употреблен; гипотеза о зависимости числа глагола от типа семантики предиката также не работает: подтвердить ее статистически не удалось. Хотелось бы найти подтверждение семантической гипотезе из справочника Д. Э. Розенталя о том, что множественное число предиката при местоимении «подчеркивает множественность производителей действия», но пока не ясно, как это можно было бы показать иначе, чем в опоре на интуицию пишущего и воспринимающего. Продемонстрированные в данном исследовании системность выбора множественного числа и частотность его у ряда авторов оказываются дополнительным доводом к тому, что решение Д. Э. Розенталя, Н. Ю. Шведовой, Л. К. Граудиной и их соавторов о нормативности множественного числа при местоимении кто в этих конструкциях является точным и соответствует и языковой системе, и узусу, и интуиции культурных носителей языка. Поэтому, описывая стремление корректоров, редакторов и авторов вариантов ЕГЭ и школьных пособий быть в этом отношении чрезмерно строгими и допускать в печатные тексты и школьные работы только единственное число, можно ввести термин «гиперкорректность». Если гиперкоррекцией называют предпочтение правильному варианту неправильного ради соответствия норме при неверном ее понимании, то гиперкорректностью можно было бы называть исправление правильного варианта на другой правильный, предпочтительный с субъективной точки зрения правящего 19 Фонетика современного русского литературного языка. Народные говоры / Под ред. М. В. Панова. М., 1968. 20 Пожарицкая С. К., Добрушина Е. Р. Орфоэпический взгляд на некоторые вариантные явления русского литературного языка в эпоху корпусной лингвистики // Компьютерная лингвистика и интеллектуальные технологии: По материалам Ежегодной международной конференции «Диалог» (Москва, 31 мая — 3 июня 2017 г.). М., 2017. Т. 2. С. 372–384.и, скорее всего, более частотный, — правильный, но, быть может, не соответствующий авторскому замыслу и тонкостям языковой системы. Гиперкорректность довольно распространена из-за сложного, нередко отрицательного отношения «школьной» нормы к языковой вариативности. Когда-то существовал полузабытый ныне термин «лингвистическая акрибия», обозначавший стремление к безупречности оформления текста, к строжайшему соблюдению всех норм, требований и традиций. Это, безусловно, очень привлекательное явление, и авторы, редакторы и учителя, стремящиеся к лингвистической акрибии, вызывают искреннее уважение. Но языковая вариативность вовсе не противоречит строгому соблюдению языковой нормы, а в нормативной вариативности есть свое очарование и свое системное назначение, ведь во многом за счет нее язык развивается. Сохраняя оба варианта, но с разошедшимися смыслами — пусть даже эта разность интуитивна и едва различима, как подчеркнутая «множественность производителей действия» в описываемой здесь конструкции, — язык формирует новые тонкости значений и выстраивает для них собственные регулярные средства выражения. Поэтому хотелось бы, чтобы обучающая и редакторская лингвистические школы более благосклонно принимали факты языковой вариативности там, где они поддержаны системой и не противоречат интуиции носителей языка и кодификации.

деиконизации звукоизобразительного слова особенности протекания процесса в английском языке. Ключевые слова: звукоизобразительность, звукоподражания, ономатопея, звуковой символизм, регулярные фонетические изменения, фоносемантика, диахрония, этимология, денатурализация языкового знака, иконичность, классификация знаков Ч. Пирса, знак-икон. ICONIC WORD’S DE-ICONIZATION: THE NATURE OF THE PROCESS IN THE ENGLISH LANGUAGE M. А. Flaksman St. Petersburg State electrotechnical University “LETI”, 5, ul. Professora Popova, St. Petersburg, 197376, Russian Federation Th e article is devoted to the diachronic study of iconic vocabulary of the English language. Language iconicity manifests itself either in acoustic copying of natural sounds (onomatopoeia) or in articulatory, mimetic copying of various objects (sound symbolism). Any iconic word gradually loses its iconicity in order to fi t into a language, a sophisticated system of arbitrary signs. On its way to unavoidable arbitrariness, it goes through 4 stages of de-iconization. Two factors are in operation in this process: regular sound changes and the development of polysemy. Having analyzed the eff ect of regular sound changes on iconic vocabulary we conclude that deiconization tempo depends not only on the number of sound changes the word undergoes, but also on whether or not this particular change destroys the word’s meaning-bearing elements. Th ese elements are the onomatopoeic word’s phonemes whose acoustic characteristics mirror the prominent acoustic characteristics of denoted sounds (e. g. /r/  is a core element of words denoting harsh, rumbling, discordant sounds). Taking into account various patterns of iconic word’s form evolution combined with the general semantic development tendencies we create a classifi cation of iconic words according to the stages of their de-iconization. Refs 19. Table 1. Keywords: sound iconicity, onomatopoeia, sound symbolism, regular sound changes, phonosemantics, diachrony, Ch. Peirce’s classifi cation of signs, icon. Звукоизобразительные слова являются (по терминологии Ч. С. Пирса [1]) знаками-иконами в  языке  — высокоорганизованной системе, состоящей по преимуществу из знаков-символов, то есть слов с конвенциональной связью между фонетическим обликом и  денотатом. Как отмечалось рядом исследователей [2; 3; 4; 5], звукоизобразительные слова встречаются во всех языках мира и могут быть либо акустическими копиями естественных звучаний (звукоподражания или ономатопеи), либо артикуляторными жестами, имитирующими форму или размер предметов (звукосимволические слова). Однако звукоизображения со временем утрачивамежду их планом выражения и планом содержания, постепенно ослабевает, и изобразительные по происхождению слова в результате становятся неотличимыми от подавляющего большинства слов языка (т. е. от знаков-символов). Рассмотрению процесса утраты иконичности в английском языке и посвящена настоящая статья. Постепенное затемнение примарной (фонетической) мотивированности в ходе языковой эволюции называется денатурализацией языкового знака [5, c. 122]. Утрату иконичности отдельно взятого слова мы называем деиконизацией. К  деиконизации приводит, с  одной стороны, развитие полисемии, с  другой  — действие регулярных фонетических изменений языка. Оба эти фактора приводят к искажению исходной, иконической, формы слова и нарушению изначальной смысло-звуковой корреляции. История развития любого современного звукоизображения, таким образом, представляет собой историю его деиконизации, которая обусловлена параллельным развитием как плана выражения, так и плана содержания слова. В данной работе мы анализируем влияние фонетических изменений английского языка на звукоизобразительную лексику, а также предлагаем ее классификацию по стадиям утраты иконичности, проводимую с учетом особенностей воздействия этих изменений на иконический лексикон. Исследуемый корпус составлен на основе сплошной выборки из  третьего издания Большого Оксфордского словаря [6] слов с  пометами echoic, imitative и  т. п., дополненной данными электронного ресурса Written Sound [7], а также из слов — доказанных звукоизображений из «Сводного списка звукоизобразительной лексики» И. В. Кузьмич [8], созданного автором на основе исследовательских работ российских и зарубежных лингвистов. Всего к рассмотрению привлечено 1495 звукоизобразительных основ английского языка (3072 слова, считая производные от этих основ). Рассмотрим обе стороны изучаемого процесса  — деиконизацию звукоизобразительного слова как со стороны плана выражения, так и со стороны плана содержания. Со стороны плана выражения деиконизация протекает неравномерно для слов, принадлежащих к различным типологическим классам звукоизображений. Проанализируем эти классы с учетом того, какие элементы (фонемы) являются смыслонесущими для слов, принадлежащих к ним. Принято выделять пять гиперклассов звукоподражаний с разными смыслонесущими фонемами: 1) инстанты (обозначения ударов, где звук удара передается смычными, — например, англ. tap «стучать, мягко постукивать»); 2) континуанты (обозначения природных тонов, длительных звучаний, которые передаются (исторически) долгими гласными, — например, англ. peep «пищать», а также шумов, которые передаются щелевыми, — например, англ. sizzle «шипеть, шкварчать»); 3) фреквентативы (обозначения резких, диссонансных звучаний, передаваемых /r/ — например, англ. purr «мурлыкать»); 4)  инстанты-континуанты (передающие смешанные звучания, сочетающие шум и удар, в их составе обязательными элементами являются и смычные и щелевые — например, англ. fl ump «плюхнуться»); 5) фреквентативыквазиинстанты-континуанты (которые передают акустически сложные звучания, сочетающие в себе и тон, и резкий диссонансный звук, и удар — например, thrum «бренчать, звучать») [5; 9]. нерелевантно для данной статьи. Звукосимволизмы, в свою очередь, делят на интракинесемизмы (акустико-арти куляторные копии) и экстракинесемизмы (артикуляторные копии) [9, c. 17]. Интракинесемизмами являются различные обозначения физиологических движений, сопровождаемых звуком, таких как кашель, чихание и  т. п. При произнесении, например, англ. gulp «глотать», человек повторяет называемое действие. Заднеязычный /g/, таким образом, передает движение гортани при глотании, латеральный /l/ — движение языка, лабиальный /p/ — смыкание губ. Интракинесемизмы также подразделяются на ряд более дробных категорий (обозначения лизания, кашля, дуновения и т. п.). Для слов, включенных в эти подгруппы, смыслонесущими будут различные фонемы (/l/ для обозначений лизания, велярные для обозначений кашля, лабиальные для обозначений дуновения и т. д.). Экстракинесемизмы передают качества незвуковых объектов, таких как размер, округлость, скорость движения и  т. п. Существует статистически установленная корреляция между наличием в соcтаве слов лабиальных кластеров (т. е. сочетаний лабиальных согласных и лабиализованных гласных) и округлостью называемых предметов (например, в слове pumpkin «тыква» с историческим // в основе), а также между наличием гласных переднего ряда и  малым размером предмета (например, в слове teeny «крохотный») [10, 11]. Также ряд исследователей отдельно выделяет слова фонестемных групп [12; 13; 14]. Фонестемный звуковой символизм — это еще один вид звукоизобразительности, принципиально отличающийся от двух представленных выше. Его суть заключается в следующем: две (реже три) фонемы, имеющиеся в фонетическом облике у группы слов, приобретают устойчивую ассоциативную связь с рядом значений. Такие сочетания фонем называют фонестемами (термин был впервые введен Дж. Фёрсом [15]). Примером фонестемного звукового символизма в английском языке является группа слов на gl- (gleam, glare, glisten, glimmer и т. п.), которые не только не являются родственными между собой, но и могут исторически быть заимствованными из разных языков и при этом иметь общий набор сем «гладкое, блестящее, что-то связанное со зрением». Смыслонесущей для слов фонестемных групп является сама фонестема. Если регулярные фонетические изменения языка затрагивают смыслонесущие фонемы звукоизобразительных слов, то иконическая корреляция слова с называемым звучанием ослабевает. Так, начавшаяся в XVI в. вокализация /r/ привела к сильному ослаблению иконичности звукоподражания-фреквентатива purr «мурлыкать». В литературной норме британского варианта английского языка слово имеет произношение /pɜ :/, т. е. в его составе на настоящий момент отсутствует /r/ — основообразующий элемент фреквентативов. Отсутствие /r/ негативно сказывается на передаче номинируемого урчащего звучания. Тем не менее, поскольку разные фонемы являются смыслонесущими для разных типов звукоизображений, не все регулярные фонетические изменения языка оказываются способными кардинальным образом нарушить исходную смысло-звуковую корреляцию звукоизобразительных слов. Даже одно и то же регулярное фонетическое изменение по-разному отражается на смысло-звуковой корреляции слов разных типологических классов. Например, переход  >  в XVII в. по-разному повлиял на слова scrub /skrb/ «тереть, скрести» и bubble континуантов, где главным смыслоопределяющим элементом является консонантный кластер /skr-/. Именно он передает характерный скрипучий звук, сопровождающий называемое действие, а фонема // в его составе не имеет никакого преимущества по сравнению с развившейся из нее фонемой // — ни та, ни другая не передает номинируемый резкий диссонансный звук. Во втором слове исчезновение лабиализованного // привело к ослаблению исходной связи с округлостью называемого предмета (пузыря), так как делабиализация // «разбила» лабиальный кластер /bb-/, являвшийся основой звукосимволизма-экстракинесемизма слова bubble. Следует учитывать также, что регулярные фонетические изменения даже если и  затрагивают смыслонесущие фонемы звукоизобразительных слов, могут не выводить эти фонемы за рамки фонотипов. Фонотип  — это, согласно определению С. В. Воронина [5, c. 9], тип звука речи, содержащий фонетический признакотип, гомоморфный с  номинируемым значением (звуковым либо жестовым). Так, звуки /p/ и /b/ принадлежат к одному фонотипу, который в звукоподражательных словах передает звучание удара (например, в таких словах, как bang, blast, boom, plap, plop, plump, pob, pound). Различие по звонкости/глухости между смычными /p/  и  /b/  не является в данном случае релевантным, так как эти звуки выполняют одну и ту же звукоизобразительную функцию — передачу отрывистого звучания, обозначающего удар. В английском языке примером фонетического изменения, не выводящего фонему звукоизобразительного слова за рамки фонотипа, является признаваемый большинством лингвистов переход a>æ в XVII в. [16, c. 232]. Гласные в составе звукоподражаний выполняют функции показателя высоты, громкости, длительности или высоты звучания денотата. Звуки /a/ и /æ/ обладают сходными акустическими характеристиками, и поэтому постепенная замена одного на другой не ведет к «отрыву» от исходного звучания всех звукоизобразительных слов, попавших под это фонетическое изменение (ср., произношение слова brattle «грохот» в XVI в. /bratl/ и современное /brætl/). Необходимо также принимать во внимание, что регулярные фонетические изменения могут совершенно не оказывать влияния на смысло-звуковую корреляцию звукоизобразительного слова. Это происходит в том случае, если на момент протекания фонетического изменения у слова уже не сохраняется «первичного» значения, т. е. значения, непосредственно связанного со звуком или формой предмета. При его потере  — деиконизации со стороны значения  — слово становится полноправным знаком-символом, утратившим иконические черты, поэтому дальнейшее искажение его формы на смысло-звуковую корреляцию повлиять не может. Один из примеров данного явления  — заимствованное в  XIII  в. в  английский язык из  французского существительное gargoyle «горгулья», где последующая вокализация /r/ никоим образом не исказила его восприятия. Значение этого слова на момент фонетического изменения («фигура архитектурного убранства») уже не ассоциировалось с гортанным звуком, легшим в основу номинации старофранцузского звукосимволизма-интракинесемизма gargole «горло» [6]. Для различения регулярных фонетических изменений с точки зрения их влияния на форму иконического слова мы предлагаем понятие фоносемантической значимости. Фоносемантически значимое регулярное фонетическое изменение (далее ты звукоизобразительного слова и  тем самым разрушающее его исходную смыслозвуковую корреляцию. Чтобы считаться фоносемантически значимым, регулярное фонетическое изменение, таким образом, должно: 1) затрагивать смыслонесущие фонемы звукоизобразительных слов, 2) выводить смыслонесущие фонемы за рамки фонотипа и 3) происходить до утраты словом значения, ассоциируемого со звуком или артикуляционным жестом. Следует подчеркнуть, что скорость деиконизации звукоизобразительного слова по линии плана выражения зависит не только от простого наличия фонетических изменений, затрагивающих те или иные фонемы слова, но также во многом от характера этих изменений и от принадлежности слова к определенному типологическому классу звукоизображений. Рассмотрим теперь, каким образом происходит деиконизация слова со стороны плана содержания. Как уже отмечалось выше, главным фактором, ведущим к деиконизации слова по линии плана содержания, является развитие полисемии. В результате метафорических и метонимических переносов звукоизобразительное слово начинает использоваться в более широком контексте, а потом и совсем выходит из сферы наименования звучаний. Так, слово cliché «клише», изначально обозначало шипящий звук раскаленного металла, разливаемого по печатным формам, потом сами печатные формы для воспроизведения иллюстраций, а впоследствии и речевой штамп, избитое выражение. Если звукоизобразительное слово утрачивает исходное значение, то и при относительной сохранности формы иконическим оно уже не является — смысло-звуковая корреляция утрачивается со стороны плана содержания. Даже при наличии двух-трёх значений, связанных со звуком не напрямую, иконическая связь ослабевает. Например, слово bang, изначально «громкий звук удара», в современном английском языке также имеет значения «ударять», «бить», «колотить», «сбивать цену», «натыкаться», «путешествовать» и др., где связь со звуком является менее явной или не ощущается вовсе. Учитывая приведенные выше особенности диахронического развития звукоизобразительных слов, мы предлагаем их классификацию по стадиям деиконизации. Целью создания классификации является стремление разграничить явные звукоизображения (т. е. слова с легко ощущаемой иконической связью между фонетическим обликом и денотатом) и звукоизображения, иконическая природа которых может быть установлена только в ходе этимологического анализа. Любое звукоизобразительное слово, возникнув как максимально приближенная копия номинируемого объекта, во-первых, вынуждено подстраиваться под существующие фонетические нормы конкретного языка уже на стадии своего создания, во-вторых — соответствовать фонотактическим нормам этого языка. То есть уже на этапе создания звукоизображения во многом следуют конвенциональным правилам того языка, на почве которого они создаются. Однако во многих случаях иконические слова способны как нарушать фонотактические нормы языка (например, слово bzz «звук жужжания», состоящее из одних согласных), так и — гораздо реже — содержать фонемы, не входящие в основной фонемный инвентарь языка. Например, междометие ugh, ough — естественное восклицание, выражающее отвращение (ср. рус. фу!), содержит фонему /x/, отсутствующую в  литературном варианте британс неконвенциональной фонетической структурой являются более экспрессивными, т. е. более приближенными к номинируемому звучанию, и, как следствие, более иконичными, чем слова с конвенциональной структурой. Этот факт мы учитываем при составлении классификации. Итак, мы предлагаем классификацию звукоизобразительной лексики, основан ную на следующих параметрах: • конвенциональность — неконвенциональность структуры; • относительная сохранность фонетического облика слова; • относительная сохранность семантики слова. Первый параметр, конвенциональность  — неконвенциональность структуры, позволяет выделить в отдельную группу практически «чистые» иконические слова, т. е. слова, наиболее приближенные по форме к номинируемому звучанию или артикуляторному жесту. Такие слова еще не являются полноправными элементами конкретной языковой системы, носят междометный характер, нарушают законы фонотактики языка, часто редуплицируются, отделяются в речи интонационной паузой. Например, Th e engine started revving up and down: vooRRRR, vooRRR, vooRRR (Мотор начал натужно реветь: дрр! дрр! дрр!). Именно эти структурные или фонетические аномалии делают иконическую связь между словом и его денотатом ощутимой для носителей языка. Как отмечает Э. Андерсон [17, c. 109], «воспринимаемая носителями языка степень иконичности — это не что иное, как степень маргинальности, или периферийности слова». Примечательно, что изучение всего взятого к  рассмотрению материала показывает, что среди полнозначных звукоизображений практически нет слов с неконвенциональной структурой (исключениями являются vrum «звук ревущего мотора», mrow «мурлыкать» и thwack «ударять» с фонотактически недопустимыми в английском языке сочетаниями /vr-/, /mr-/, /θw-/), тогда как каждое второе звукоизобразительное междометие так или иначе нарушает фонотактические нормы. Второй и третий параметры классификации (относительная сохранность фонетического облика и семантики) позволяют разграничить по стадиям деиконизации слова, являющиеся знаменательными частями речи, построенными в соответствии с произносительными нормами языка, являющимися в хронологическом плане более «старыми» и, естественно, менее иконичными, чем слова первой категории. Итак, на основании приведенных выше параметров мы выделяем четыре ста дии деиконизации звукоизобразительного слова (далее — СД): • СД-1 — практически «чистый» знак-икон, слово с явственной корреляцией звук:смысл, с экспрессивной неконвенциональной структурой; • СД-2 — частично разрушенный знак-икон, корреляция звук:смысл очевидна, слово соответствуют инвентарным и фонотактическим нормам языка; • СД-3 — сильно разрушенный знак-икон, корреляция звук:смысл едва ощути ма или совсем неощутима; • СД-4  — это знак-символ иконического происхождения, корреляция звук:смысл восстанавливается только путем этимологического анализа. Рассмотрим эти четыре категории подробно и приведем примеры (таблица). Слова СД-1 — это новые звукоизобразительные (далее — ЗИ) слова, не полностью интегрированные в систему языка, которые носят междометный характер, не СД Параметры классификации Наличие параметра Краткая характеристика Пример24 а б неконвенциональность структуры относительная сохранность фонетич. облика относительная сохранность семантики неконвенциональность структуры относительная сохранность фонетич. облика относительная сохранность семантики неконвенциональность структуры относительная сохранность фонетич. облика относительная сохранность семантики неконвенциональность структуры относительная сохранность фонетич. облика относительная сохранность семантики н е кон в е н ц и он а л ь н о с т ь структуры относительная сохранность фонетич. облика относительная сохранность семантики + + + – + + – – + – + – – – – междометия, имеют ряд фонотактических девиаций bzz! vooRR не разрушены ФЗРФИ прямое наиме нование звука, артикуляторного жеста без структурных аномалий без ФЗРФИ хотя бы одно из значе ний «первично» без структурных аномалий одно или несколько ФЗРФИ хотя бы одно из значений «первично» brattle, bang, scrub, teeny, gulp, thrum, fl ump, tap, sizzle, peep bubble, pumpkin, purr без структурных аномалий cliché без ФЗРФИ не сохранилось «первичных» сем без структурных аномалий одно или несколько ФЗРФИ lunch, gargoyle не сохранилось «первичных» сем всегда фиксируются словарями, могут создаваться спонтанно в  речи. На раннем этапе своего существования ярко выраженная иконическая лексика является крайне экспрессивной, вследствие чего практически полностью отсутствует в  ранних письменных памятниках английского языка (исторических документах, поэтических текстах). Ее письменная фиксация — явление относительно позднее. «Примитивные» ЗИ слова с  неконвенциональной структурой, «полуслова-полузвуки», на письме массово стали появляться только в конце XX в. в рамках интернет-общения, наиболее приближенного к живой устной речи, а также в детской сказке и комиксах [18], рассчитанных на подростковую аудиторию, где контекст требует экспрессии. Специализированный интернет-ресурс по ономатопее Written Sound [7], составленный на основе произведений для детей, словаря лексики комиксов К. Тейлора [19], а также расширяемый за счет слов, присылаемых носителями языка, содержит, по нашим подсчетам, не менее 300  звукоизобразительных единиц с  неконвенциоFnarr! Fnarr! «неприличный смешок», zchunk «звук дефибриллятора», krrrrrrrr «скрипучий звук от скейтборда» и т. п.). Именно из подобных «полуслов» далее, в процессе деиконизации, образуются полноправные единицы языка. Так, при использовании поисковой системы Google мы уже находим (на момент 02.02.2014) несколько единичных случаев использования слова fnarring, образованного от междометия Fnarr! в обсуждениях в твиттере (We’re still fnarring at this «Мы все еще ржем над этим»), где слово хоть и сохраняет еще фонотактически недопустимое сочетание fn-, однако уже используется в качестве глагола-сказуемого. Следует отметить, что слова СД-1, вследствие своей приближенности к звучанию денотата, носят универсальный характер. Это, вероятно, является причиной того, что случаев заимствования ЗИ лексики на данной стадии деиконизации нами практически не отмечается. Слова СД-2  — это ЗИ слова (как исконные, так и  заимствованные), интегрированные в систему языка, сохранившие свое исходное значение и кардинальным образом не изменившие свою форму. Это слова, по крайней мере одно из значений которых «первично», т. е. связано (для звукоподражаний) со звуком или (для звукосимволизмов) с  номинируемой формой либо с  артикуляторным жестом. За время своего существования в языке слово СД-2 еще не подвергалось фоносемантически значимым регулярным фонетическим изменениям. К  данной группе принадлежат обсуждавшиеся ранее brattle «грохот», scrub «скрести» и bang «звук удара, ударять». Внутри группы СД-2 одни слова будут более иконичными за счет отсутствия или меньшего числа незвуковых значений — например, brattle, у  которого все значения — «грохот», «шум», «топот» — звуковые, другие — менее, за счет наличия ряда значений, со звуком уже не связанных, — например, bang (разбор примера см. выше). Но все эти слова будут находиться на второй стадии деиконизации до тех пор, пока хотя бы одно их значение связано со звуком. Слова СД-3 мы делим на два подтипа (а и б) в зависимости от основной линии деиконизации (а — со стороны формы, б — со стороны значения). Подтип а — это слова (как исконные, так и заимствованные), сохраняющие хотя бы одно «первичное» значение, но подвергшиеся в процессе фонетической эволюции одному или нескольким ФЗРФИ. Примерами таких слов являются обсуждавшиеся ранее bubble «пузырь», где ФЗРФИ является переход  > , и purr, где ФЗРФИ является вокализация /r/. Подтип б — слова (как исконные, так и заимствованные), сохраняющие форму, близкую к исходной (т. е. не подвергшиеся ФЗРФИ), но теряющие в ходе семантической эволюции (или — для заимствованных — при переходе из одного языка в другой) свое исходное значение. К  данной категории мы причисляем обсуждавшееся ранее cliché, полностью утратившее семы, связанные со звуком. Слова СД-4 — это слова (как исконные, так и заимствованные), утратившие и исходную форму, и  исходное значение. Иконическая природа данной подгруппы слов восстанавливается исключительно путем этимологического анализа. Слова СД-4, попавшие в  поле нашего зрения,  — это слова, иконическое происхождение которых было отмечено в анализируемых лексикографических источниках. Так, английское слово lunch «ланч, обед» изначально (в XVI в.) означало «ломоть, кусок». Основой его номинации послужило кусательное движение, сопровождаемое харакОднако в результате семантического развития («кусать со звуком» — «кусок» — «перекуска» — «прием пищи» — «время приема пищи»), с одной стороны, и изменения формы в результате фоносемантически значимого перехода  >  в XVII в. — с другой, изначальная иконическая смысло-звуковая корреляция слова оказалась разрушенной. Заимствованные звукоизобразительные слова этого подтипа могут терять свою иконичность со стороны формы еще до момента заимствования или заимствоваться только в одном значении, уже не связанном со звуком (см. пример с gargoyle «горгулья», где слово не только утратило связь с мотивом номинации, но и впоследствии сильно трансформировалось). Следует отметить, что слова СД-4 представляют наибольшую сложность для исследования, поскольку являются самыми деиконизированными из всех рассмотренных категорий. Для установления их утраченного звукоизобразительного статуса требуется не только поиск или реконструкция их исходной формы (как для подтипа слов СД-3а), что само по себе не всегда оказывается возможным по объективным причинам, но одновременно и поиск их исходного значения, для чего необходимы или массив текстов, или данные сравнительно-исторической реконструкции. При относительной сохранности формы слова (СД-3б) исследователю-фоносеманту, знакомому со структурно-типологической классификацией звукоподражаний и с  основными, статистически доказанными тенденциями создания звукосимволических слов (обозначение округлых предметов [10] лабиальными кластерами, передача малого размера предмета узким гласным [11], обозначение горловых звуков (кашель, глотание) при помощи велярных и т. д.), проще «заподозрить» у него иконическое происхождение, чем у  слова, искаженного многочисленными регулярными фонетическими изменениями. Исследователь оказывается ограниченным временнми рамками сравнительно-исторической реконструкции. Среди звукоизображений (за исключением слов фонестемных групп) общее количественное соотношение слов разных стадий деиконизации на современном синхронном срезе следующее: словами СД-1 являются 23% (347 слов), словами СД-2 — 27% (401 слово); на СД-3 находятся 28% (427 слов), из них на стадии деиконизации 3а — 8% (126 слов), на стадии деиконизации 3б — 20% (301 слово); СД-4 достигли 6% (91 слово). Таким образом, половина слов изученного корпуса является сильно деиконизированной (т. е. принадлежащей к категориям СД-3 и СД-4). Слова фонестемных групп (229 слов) мы признаем словами, формально находящимися на СД-2 до тех пор, пока цела фонестема. Деиконизации указанных слов со стороны значения не происходит, поскольку значение каждого отдельно взятого слова определяется через его принадлежность к группе. В английском языке не было ФЗРФИ, затрагивающих фонестемы. Таким образом, можно сделать вывод о том, что звукоизобразительная лексика, постоянно появляясь в  языке, постепенно и  неизбежно утрачивает свою иконичность, притом утрата иконичности звукоизображений происходит крайне неравномерно. Темпы деиконизации звукоизобразительного слова со стороны формы зависят, во-первых, от количества фонетических изменений, прошедших с  момента появления слова, во-вторых, от характера этих изменений, в-третьих, от принадлежности слова к определенному классу звукоизображений. Параллельный учет индисо стороны значения) с точки зрения сохранности/несохранности исходных сем позволяет построить шкалу деиконизации звукоизобразительной лексики, где на одном полюсе будут ярко выраженные иконические слова, еще не полностью интегрированные в систему языка, а на другом — «мертвые» звукоизображения, утратившие исходную смысло-звуковую корреляцию в процессе языковой эволюции и ставшие, таким образом, полноправными конвенциональными знаками-символами. Тот факт, что около половины рассмотренных звукоизобразительных слов являются словами с утраченной на настоящий момент иконической связью между фонетическим обликом и  денотатом, позволяет надеяться, что дальнейшее исследование процесса деиконизации сможет пролить свет на более ранние этапы существования языка.

Напиши аннотацию по статье

81’342.6 М. А. Флаксман Вестник СПбГУ. Сер. 9. 2015. Вып. 1 ДЕИКОНИЗАЦИЯ ЗВУКОИЗОБРАЗИТЕЛЬНОГО СЛОВА: ОСОБЕННОСТИ ПРОТЕКАНИЯ ПРОЦЕССА В АНГЛИЙСКОМ ЯЗЫКЕ С.-Петербургский государственный электротехнический университет «ЛЭТИ» им. В. И. Ульянова (Ленина), Российская Федерация, 197376, Санкт-Петербург, ул. Профессора Попова, 5 В статье рассматривается процесс утраты иконичности звукоизобразительным словом. На деиконизацию звукоизображения влияют два фактора: регулярные фонетические изменения и  развитие полисемии. Цель данной работы  — проанализировать влияние регулярных фонетических изменений английского языка на лексику с иконической связью между фонетическим обликом и денотатом. Предлагается универсальная классификация звукоизобразительной лексики по стадиям деиконизации, позволяющая разграничить явные звукоизображения и те, иконическая природа которых определяется только в  ходе этимологического анализа. Библиогр. 19 назв. Табл. 1.

деконденсации преамбулы в спонтанно русское речи. Ключевые слова: деконденсация, преамбула, связка, модус, тематическая рамка, рема, актуальное членение, дис курс Введение Вопросам  актуального  членения  (далее  –  АЧ)  предложения  в  русском  языке  посвящены  многие  отечественные  и  зарубежные  работы  [Матезиус,  1967;  Распопов,  1970;  Ковтунова,  1980; Николаева, 1982; Сиротинина, 1983; Fougeron, 1989; Крылова, 1992; Bonnot, 2004; Янко,  2008]. Несмотря на высокий интерес к данной тематике, проблема АЧ спонтанного дискурса  остается недостаточно освещенной в лингвистике [Гусева и др., 2009; Баринова, 2013], в основе же выводов исследований предшественников лежат данные письменных текстов или начитанных устных примеров. Отметим также, что подход к анализу АЧ устной речи остается  традиционным.  Лингвисты  исходят  из  принципа  бинарности  коммуникативной  структуры,  выделяя в предложении тему («топик», «опору», «преамбулу», «данное», «известное») и рему  («пропозицию», «комментарий», «фокус», «новое»). Таким образом, вне рассмотрения остается вопрос о функциональной нагрузке других компонентов спонтанного дискурса, членение  которого выходят за рамки дихотомии «тема / рема».  * Работа выполнена в рамках проекта «DECORAL: La décondensation à travers les langues de typologie différente»,  посвященного исследованию тематизации в разных языках. Автор выражает признательность фонду la Fondation  de la Maison des Sciences de l’Homme (Париж, Франция) за финансовую поддержку проекта «La décondensation du  préambule à l’oral russe» в университете Новая Сорбонна. Халдояниди А. К. Деконденсация преамбулы в спонтанной русской речи // Вестн. Новосиб. гос. ун-та. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2017. Т. 15, № 2. С. 61–69. ISSN 1818-7935 Вестник НГУ. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2017. Том 15, № 2 © А. К. Халдояниди, 2017 Корпусные исследования В данной работе под АЧ спонтанной речи понимается деление высказывания на преамбулу,  рему и пострему. Преамбула является дискретной единицей, которая может включать в свой  состав несколько дискурсных сегментов, каждый из которых выполняет определенную коммуникативную функцию в дискурсе. На основе лексико-синтаксических, интонационных и коммуникативных маркеров в структуре преамбулы возможно выделить связующий сегмент (Lig),  диссоциированный модус (Mod), точку зрения (PDV), тематическую рамку (Cad) и ударную  лексическую опору (SLD). Определение понятий и описание функций диксурсных сегментов  в русском и французском языках дано ранее в работе автора [Халдояниди, 2009]. Деконденсация означает разложение и расширение структуры преамбулы за счет соположения синтаксически независимых сегментов [Morel, Danon-Boileau, 1998]. По мнению авторов  термина «деконденсация», сегментация преамбулы упрощает процесс восприятия содержания  сообщения слушателем [Morel, 2010]. Как известно, подобное мнение высказывал еще Ш. Балли, который утверждал, что модус готовит слушателя к тому, чтобы понять значение последующего диктума. Кроме того, при описании различных типов расчлененного высказывания  Ш. Балли указывал на то, что дислоцированные конструкции стимулируют внимание собеседника  и  являются  средством  выражения  ожидания  пропозиции.  Известно  его  высказывание:  «Il est facile de voir combien la syntaxe segmentée fleure la langue parlée <...> les nécessités de la  commmunication rapide exigent que les éléments de l’énonciation soient présentés pour ainsi dire par  morceaux, de manière à être plus facilement digérés» 1 [Bally, 1944. Р. 69]. Цель  данной  работы  –  изучение  особенностей  коммуникативной  структуры  преамбулы  в русском языке и проведение количественных измерений степени частотности тематических  компонентов в отдельном отрывке. Конечная цель измерений состоит в обобщении полученных количественных результатов и выявлении наиболее типичных конфигураций преамбулы  в русском языке. Корпус и методология исследования Материал исследования представляет собой два примера спонтанной русской речи длительностью 7–8 минут каждый. Запись экспериментального материала была проведена в условиях,  приближенных к ситуациям реальной жизни. В ходе записи были использованы высокочастотный магнитофон Marantz и разнонаправленные галстучные микрофоны.  В первом корпусе (К1) собеседники обсуждают вопросы социального развития общества.  Запись представляет собой дружеское интервью, в котором преобладает речь одного информанта (Инф 1), в то время как реплики второго информанта (Инф 2) направляют беседу в нужное  русло  в  форме  вопросительных  конструкций.  Основной  информант  (Инф  1)  москвич,  представитель  мужского  пола  в  возрасте  25  лет.  Его  произношение  характеризуется  легким  аканьем, т. е. произнесением открытого долгого аллофона [a:] фонемы /А/ в безударных слогах  вместо редуцированных вариантов [ə, ʌ]. Информант – лицо с высшим образованием по философии, обучается в аспирантуре во Франции.  Вторая запись (К2) представляет собой монолог повествовательного типа, в котором рассказчик  делится впечатлениями о своем первом путешествии  во Францию. Информант (Инф 3),  мужчина 28 лет, дипломированный врач родом из Новосибирска. Его произношение соответствует орфоэпической норме современного русского языка и не содержит регионального акцента.  После  проведения  орфографической  транскрипции  отрывков  устные  тексты  были  поделены  на  высказывания,  а  затем  на  компоненты  ‘преамбула’,  ‘рема’  и  ‘пострема’.  Преамбула  в свою очередь была разделена на связующие компоненты Lig, сегменты, выражающие точку  зрения  PDV,  модус  Mod,  тематическую  рамку  Cad  и  дислоцированную  лексическую  опору  SLD. Далее был проведен частотно-дистрибутивный анализ компонентов преамбулы. 1 «Нетрудно заметить, насколько разговорная речь изобилует расчлененными конструкциями... Необходимость  быстрого общения требует того, чтобы элементы высказывания подавались, так сказать, в виде фрагментов, так,  чтобы их легче было переваривать» (пер. мой. – А. Х.).Цель количественного анализа заключалась в том, чтобы установить общее число преамбул  в каждом отрывке, дистрибуцию различных конфигураций преамбул, длину и внутренний состав преамбул, а также частотность различных компонентов преамбулы. Анализ количественных данных Результаты количественного анализа показали, что диалогическая речь содержит меньше  преамбул, чем монологическая (84 и 114 преамбул соответственно). Данное соотношение отражает различия в коммуникативной организации двух видов дискурса: в диалоге компоненты  преамбулы даны в пресуппозиции и легко выводимы из контекста, тогда как в монологе тематические сегменты необходимы для обеспечения связности речи и понимания содержания  речи слушателем.  Несмотря  на  частотное  использование  многокомпонентных  преамбул  в  обоих  примерах  (табл. 1), в речи информантов преобладают однокомпонентные структуры (31 % в К1 и 43 %  в К2). Двухкомпонентные единства также характеризуются высокой степенью употребительности (27,3 и 30 %). Преобладание в речи кратких преамбул связано с тем, что для говорящих  важна не столько исходная точка в сообщении, сколько сообщение фактической информации  о предмете речи, при этом тематический ориентир остается необходимым и достаточным компонентом для передачи смысла сообщения и достижения консенсуса. Длина преамбулы Количество компонентов Информант2> 4 Таблица 1 Σ ед. % ед. % ед. % ед. % ед. % Инф 1 Инф 2 Σ–31 –1 31% 23 Инф 143Первая запись (К1)26,11,227,3 14,3 1,2 15,5 Вторая запись (К2)1621221,2 26,2396,4 3,615114Из числа компонентов преамбулы связующая часть является наиболее частотной: 135 примеров зафиксировано в первом корпусе и 96 примеров – во втором, что составляет соответственно 63,6 и 41,1 % от общего числа компонентов преамбулы. Преобладание связок в речи  объясняется функциональной нагрузкой данного компонента в дискурсе. Связующие компоненты  играют  важную  роль  в  создании  текстуальной  когезии,  необходимой  для  правильной  интерпретации содержания высказывания. Коннективы также участвуют в установлении интерактивной связи с собеседником. Примерами связующих сегментов являются союзы и союзные слова (но, а, потому что, то есть, значит, таким образом), а также глагольные формы  (послушай,  видишь,  знаешь,  понимаешь).  Связующие  компоненты  типа  и тогда,  ну и,  и потом, ну вот рассматривались нами как один связующий сегмент, поскольку первый компонент  не является интонационно автономным.  1. понимаешь потому что вообще-то каждый прогресс он является в чем-то и регрессом  Lig <понимаешь> Lig <потому что>  Корпусные исследования Lig <вообще-то> SLD <каждый прогресс> Rhm <он является в чем-то и регрессом> Коэффициент частотности компонентов преамбулы  Таблица 2 о в т с е ч и л о К в о т н е н о п м о к24Σ 21224Σ 234 Lig PDV Mod Cad SLD ед. % ед. % ед. % ед. % ед. %3430135251396 9,8 16,0 10,8 14,1 12,8 63,6 10,3 10,75 9,35 5,6 5,1 41,11294518 Первая запись (К1) 0,50,5 2,30,5 0,91,4 1,90,9 1,90,9 4,2 7,5Вторая запись (К2) 1,70,4 6,41,7 2,12,1 2,12,1 1,71,3 14,17,7310266739 0,9 1,4 2,8 4,7 2,4 12,3 3,8 2,6 2,2 3,0 5,1 16,6562618648 1,4 2,4 1,9 2,8 3,8 12,3 4,7 7,5 4,7 2,6 0,9 20,5 Частотность других компонентов преамбулы представлена в табл. 2. Как видно из таблицы,  дислоцированная  лексическая  опора  является  вторым  компонентом  по  степени  частотности  в речи информантов (12,3 и 20,5 %). Функцией данного дискурсного сегмента является введение референта, к которому относится предикация ремы. Дислоцированная лексическая опора  обычно  выражена  именной  синтагмой  или  местоимением,  выделенным  интонационно  в  отдельный сегмент.  2. а статья это непосредственная газе/газета это нечто непосредственное  Lig  <а>  SLD  <статья>  Rhm  <это  непосредственная>  SLD  <газе/газета>  Rhm  <это  нечто  непосредственное> Следующий компонент по степени частотности представляет собой тематическую рамку.  Данная часть высказывания определяет область, к которой относится рема. Рамка бывает разных видов: выраженная детерминантом  2 временная рамка (в прошлом году, в тот момент, в сорок пятом),  пространственная  рамка  (в книге,  а оттуда,  из Москвы),  а  также  понятийная рамка (пример 3), представленная именной конструкцией, и рамка как подчиненная часть  сложного предложения (пример 4).  2 Определение детерминанта см.: [Шведова, 1980].  3.  и  чувство  свободы  чувство  э:  раскованности  которое  навевает  окружающая  обстановка  {0.9321 s} заставляет тебя э: {1.0579 s} хочется сделать тоже какое-то безрассудство  Lig <и> Cad <<чувство свободы> <чувство э: раскованности которое навевает окружающая  обстановка>> {0.9321 s} Rhm<заставляет тебя э: {1.0579 s} хочется сделать тоже какое-то безрассудство> 4. и когда у нее были проблемы с мужем °муж по славной российской традиции все славно  пропивал° {0.7917 s} °даже очень свою хорошую шахтерскую пенсию° {0.3603 s} когда она  пошла к своему  сыну {0.3851 s} которому дала образование успехи детей °так сказать° это э: /  успехи родителей это успехи детей {0.6647 s} 3 Lig+Cad <и когда у нее были проблемы с мужем> Inc <муж по славной российской традиции  все славно пропивал> {0.7917 s} Inc <даже очень свою хорошую шахтерскую пенсию> {0.3603  s} Cad <когда она пошла к своему  сыну {0.3851 s} которому дала образование> SLD <успехи  детей> Inc <так сказать> Rhm < это э: /> SLD <успехи родителей> Rhm <это успехи детей {0.6647  s}> При рассмотрении модальных компонентов видно, что частотность диссоциированного модуса выше, чем частотность точки зрения (7,5 % против 4,2 % в К1 и 14,1 % против 7,7 % в К2).  Данное соотношение отражает дистрибуцию в речи модальных сегментов, которые выражают  степень уверенности сообщаемой информации (пример 5) или идентифицируют говорящего  (пример 6). 5. поэтому трудно сказать какая статья хорошая какая плохая  Lig <поэтому> Mod <трудно сказать> Rhm <<какая статья хорошая> <какая плохая>> 6. я уже не говорю о том что там занято много места какой-то дрянью  PDV <я уже не говорю о том что> Rhm <там занято много места какой-то дрянью> Что  касается  употребления  многокомпонентных  преамбул,  в  изученном  материале  не  отмечено  какой-либо  четкой  закономерности:  четырехкомпонентные  тематические  структуры  встречаются чаще в диалоге (26,2 %), чем в монологе (13 %), тогда как трехкомпонентные преамбулы находятся практически в равном соотношении в обоих отрывках (15,5 и 14 %). Высокая  степень  расчлененности  преамбулы  (более  4  компонентов)  характеризует  сложные предложения и сверхфразовые единства, при этом парцелляция в преремной части может  наблюдаться и при различных речевых сбоях, свойственных спонтанной речи. Подобная деконденсация отмечена в тех случаях, когда в ходе формулирования мысли говорящий изменяет  синтаксическую структуру предложения, пытается подобрать подходящее слово, точнее сформулировать или охарактеризовать предмет речи.  Так, в примере 7 рассказчик строит целую последовательность бессоюзно-сочиненных конструкций,  прежде  чем  сформулировать  рему.  Высказывание  начинается  с  выражения  точки  зрения  и  тематической  рамки:  Я встречал массу иммигрантов, эмигрантов, детей второго поколения, поколение второй волны эмигрантов. Рамка разделена на несколько именных подсегментов,  относящихся  к  понятию  ‘эмигранты’,  на  которое  должна  поступить  пропозиция.  Формулируя понятийную сферу, говорящий обрывает высказывание, так как сказанное оказывается недостаточным для определения референтной области и связанного с ней предикативного поля. Он формулирует новую точку зрения, определяющую третье лицо, на которое будет  3 Условные обозначения в примерах: ° ° – дискурсивная вставка, : – удлинение звука, с мужем – повышение тона  на ударном слоге, / – корректировка лексико-синтаксической структуры предложения. Корпусные исследования ссылаться в дальнейшем суждении: Одна из них мне сказала. Далее следует анафорический  повтор она, вводящий в дискурс именно тот предмет речи, о котором пойдет речь в следующей  части. 7. я встречал массу иммигрантов {0.8545 s} э: эмигрантов э::: детей второго поколения / поколение второй волны эмигрантов одна из них мне сказала / она э: немножко о ней расскажу {0.5862 s}  Cad <<я встречал массу иммигрантов> <э: эмигрантов> <э::: детей второго поколения> <поколение второй волны эмигрантов>> PDV <одна из них мне сказала> SLD <онаэ:> R <немножко о ней  расскажу> В примере 8 деконденсация появляется в результате синтаксического перестроения предложения: информант выстраивает преамбулу в два этапа, используя способ примыкания синтаксически независимых сегментов. Высказывание начинается с дискурсной связки Lig <и>,  за которой следуют модус, относящийся к консенсуальной истинности высказывания Mod <конечно же>, и рамка Cad <люди которые в разли/>, содержащая часть относительной конструкции с именным антецедентом. В этом месте говорящий прерывает построение референтной  области, к которой будет относиться рема, и возобновляет свое высказывание с другой синтаксической и коммуникативной структурой. В дальнейшем информант подает информацию  вне всякой модальности: связка Lig <ну вот> вносит поправку в созданное ранее референтное  поле,  а  экзистенциальный  оборот  с  синтаксической  инверсией  N1 + есть вводит  в  контекст  дислоцированную лексическую опору SLD <многие ученые есть>, на которую поступит рема.  8. и конечно же люди которые в разли / ну вот многие ученые есть кот / которые {0.3720 s} про явили себя в нескольких отраслях  Lig <и> Mod <конечно же> SLD <люди которые в разли/> Lig <ну вот > SLD <многие ученые  есть> R <кот / которые {0.3720 s} проявили себя в нескольких отраслях> В примере 9 деконденсация преамбулы связана с процессом поиска предмета речи: собеседники пытаются определить то, о чем они говорят. Говорящий начинает свою мысль с дискурсивной связки Lig <вот ну>, за которой следует тематическая рамка, разделенная на подсегменты Cad <если: если брать общество в целом, мир в целом, человечество>. Вставка с низкой  ровной интонацией Lig <там я не знаю> эксплицирует переход от одного рамочного компонента  к  другому  <общество,  мир,  человечество>,  тогда  как  вставка  Inc  <скажем  так  и  все>  указывает  на  конец  перечисления.  Достигнув  консенсус  и  установив  референтную  область,  говорящий вводит в речь точку зрения PDV <вот мне кажется> и формулирует рему Rhm <да  безусловно>. 9. L1: вот ну если: если брать общество в целом °там я не знаю° L2: мге {0.74 s} L1: мир  {0.1654 s} L2: в целом L1: а да ну ну мир в целом человечество °скажем так и все° {0.414 s} вот  мне кажется что да безусловно  Lig <вот ну> Cad <если : если брать общество в целом> Inc <там я не знаю> Cad <<мир><в  целом>> Lig <а да ну ну> Cad <мир в целом человечество> Inc <°скажем так и все°> PDV <вот  мне кажется что> R <да безусловно> Разложение преамбулы на отдельные элементы в примере 10 происходит в результате поиска корректной синтаксической структуры фразы, что, вероятно, связано с затруднением, которое  испытывает  говорящий  в  мыслительном  процессе.  Так,  он  предпринимает  несколько  попыток структурировать синтаксис рамки и всякий раз повторяет сегмент с новой морфосинтаксической структурой:10. потому что {0.9448 s} э: в книгах пишут {0.0536 s} люди э::/ когда они пишут во-первых э  в книгах {0.481 s} / книги пишут люди как правило более умные  Lig <потому что> Cad <э: в  книгах пишут {0.0536 s} люди э::/> Cad <когда они  пишут> Lig  <во-первых э> Cad <в книгах> {0.481 s} Cad <книги пишут люди> Mod <как правило> R <более  умные> Эффект парцелляции преамбулы наблюдается также в тех случаях, когда говорящий пытается подобрать подходящее слово для лексического заполнения ремы, но не находит его. Так,  в примере 11, в ходе рассуждения о диалектике прогрессивного развития общества, рассказчик  строит преамбулу при помощи ряда компонентов: связки Lig <поэтому> и рамки Cad <те пути  которые отбрасываются>, за которой следует анафорический повтор в форме ударного местоимения  SLD  <они>.  В  этом  месте  происходит  разрыв  в  структуре  предложения:  говорящий  не  может  закончить  фразу  с  подходящей  лексико-синтаксической  структурой  и  продолжает  формулировать тематическую часть, опираясь на точку зрения, референтно связанную с предшествующим контекстом PDV <вот с точки зрения этого>. Ремный предикат – относительно  краткий сегмент, который не содержит важной или новой информации и представляет собой  лексический повтор предыдущего содержания.  11. поэтому те пути которые отбрасываются они {0.3511 s} вот с точки зрения этого как бы про исходит и:: регресс {0.4855 s}  Lig <поэтому> Cad <те пути которые отбрасываются> SLD <они> PDV <с точки зрения этого>  Rhm <как бы происходит и:: регресс> В  ряде  примеров  преамбула  образуется  в  результате  повышения  мелодики  в  конце  предложения. Восходящая интонация связана с общим значением незаконченности мысли. Рема,  оформленная с восходящей интонацией, трансформируется в тематический ориентир, на который говорящий будет опираться в дальнейшем повествовании. Так, в обоих изученных корпусах собеседники неоднократно прибегают к данному интонационному средству. В примере 12  восходящий тон на ударном слоге ремного сегмента <это безусловно и есть прогресс> трансформирует весь сегмент в преамбулу следующей части.  12. потому что {0.3507 s} тот же самый °вот мы говорили° наука тамтехника это безусловно  и есть прогресс потому что возникает нечто новое чего не было раньше это новое оно в общем совершеннее и так далее и так далее  Lig <потому что> Cad <тот же самый °вот мы говорили° наука там техника> Rhmt <это безусловно и есть прогресс> Lig <потому что> Rhmt <<возникает нечто новое> <чего не было раньше>>  SLD <это новое> Rhm <оно °в общем° совершеннее и так далее и так далее> Выводы Проведенный  частотно-дистрибутивный  анализ  компонентов  преамбулы  показал,  что  однокомпонентные преамбулы являются наиболее часто используемыми тематическими структурами в изученном материале спонтанной речи. Компактные тематические конструкции отражают процесс передачи фактической информации и выражение одностороннего суждения.  Иными словами, говорящий не стремится установить консенсус со своим собеседником: с точки зрения говорящего, между участниками общения уже достигнуто согласие о предмете речи.  Из  всех  компонентов  преамбулы  связующий  сегмент  является  наиболее  употребительным, что объясняется важной функциональной нагрузкой данного компонента в связной речи.  При деконденсации преамбулы опорные сегменты образуют паратаксис синтаксически неза Корпусные исследования висимых  компонентов  тематического  и  модального  содержания.  Компоненты  в  препозиции  к реме передают определенные значения в высказывании (связность, модальность, референтная область и др.) и, как правило, следуют в определенном порядке. Перестановки дискурсных  сегментов (например, постпозиция связок) приводят к перераспределению их функциональной нагрузки в дискурсе.  Многочленная  структура  преамбулы  отражает  когнитивные  стратегии  в  речи:  говорящий  ищет точки соприкосновения со своим собеседником в процессе определения предмета речи.  Дискурсные сегменты последовательно сменяют друг друга, при этом происходят тематическая прогрессия и поиск консенсуса. Следует заметить, что парцеллированная подача информации не всегда упрощает процесс восприятия содержания, что подтверждается анализом некоторых примеров, содержащих лексико-синтаксические сбои в ходе формулирования мысли.  Деконденсация преамбулы в речи может также характеризовать тип дискурса (монолог / диалог) и индивидуальную манеру излагать мысль. Отмечено также, чем больше компонентов  входит в состав преамбулы, тем короче формулируется рема. 

Напиши аннотацию по статье

УДК 811.161.1 А. К. Халдояниди Новосибирский государственный университет ул. Пирогова, 1, Новосибирск, 630090, Россия anna-chaldoiani@mail.ru ДЕКОНДЕНСАЦИЯ ПРЕАМБУЛЫ В СПОНТАННОЙ РУССКОЙ РЕЧИ * Цель статьи – изучение коммуникативной структуры преамбулы в спонтанной русской речи на основе данных  частотно-дистрибутивного анализа компонентов, входящих в ее состав. Согласно полученным данным, в устной  речи информантов преобладают однокомпонентные преамбулы. Высокая частотность односложных тем отражает  тенденцию к использованию в речи компактных тематических конструкций, достаточных для понимания содержания высказывания слушателем. Из числа компонентов, входящих в состав преамбулы, наибольшей частотностью  характеризуются связующие сегменты, выполняющие важную функцию создания текстуальной когезии в дискурсе. В многокомпонентных преамбулах наблюдается процесс деконденсации, или разложения на отдельные части,  как результат соположения синтаксически независимых дискурсных сегментов тематического и модального содержания. Степень деконденсации преамбулы обратно пропорциональна степени деконденсации ремы: чем длиннее  преамбула, тем компактнее рема.

дейктические локативные наречие в русском языке лингводидактические аспект статы и здес и тут. Ключевые слова: русский язык как иностранный, дейктические локативные наречия, функционально-коммуникативный анализ, лингво- дидактика. DEICTIC LOCATIVE ADVERBS IN THE RUSSIAN LANGUAGE: LINGUODIDACTIC ASPECT. ARTICLE I: ЗДЕСЬ AND ТУТN.S. Markova Abstract. This article is devoted to the functional-communicative analysis of deictic locative adverbs здесь and тут in the Russian language. The study of these units is done in the linguodidactic aspect, namely, the lexicosemantic variants of all adverbs are distinguished and then analyzed from the point of view of frequency, verbal collocations, linguistic mechanisms of entering the sentence structure, communicative roles. The description of these units is made in the linguodidactic aspect. The conclusions given in the article make it possible to differentiate the semantics and functioning of deictic local adverbs здесь and тут and use the data obtained in the practice of teaching Russian as a foreign language. Keywords: Russian as a foreign language, deictic local adverbs, functionalcommunicative analysis, linguodidactic. 3 / 2019Преподаватель XXВЕКЯзыкознание ляют особый интерес для лингвистов. С одной стороны, они тесно связаны с наивной моделью мира, а с другой — ярко отражают его восприятие носителями разных языков. Под «дейксисом» (в переводе с греческого — «указание») в лингвистике понимается «указание как значение или функция языковой единицы, выражаемое лексическими и грамматическими средствами» [1, с. 128–129]. Как писал Ю.Д. Апресян, «дейктическая лексика эгоцентрична», т.е. фигура говорящего становится ориентиром для отсчета времени и пространства [2, с. 274–275]. В связи с этим локативный дейксис делится на ближний и дальний. Дейксис бывает также первичным (дейксис диалога) и вторичным (нарративным). Дейктические единицы зачастую вызывают трудности при освоении иностранного языка. Поэтому их изучение в лингводидактическом аспекте играет важную роль, в том числе и в практике преподавания русского языка как иностранного (РКИ). Русские дейктические пространственные наречия представлены следующими единицами1: наречиями, выражающими статические отношения (здесь, тут, там), и наречиями, выражающими динамические отношения (со значением директива-старта — отсюда, оттуда; со значением директива-финиша — сюда, досюда, туда, дотуда). Анализ данных единиц проводили в своих работах В.Ю. Апресян, Ю.Д. Апресян, М.Г. Безяева, Е.А. Гри- шина, М.С. Зарифян, Е.О. Косарева, Е.В. Падучева, Ф.И. Панков и многие другие. В целях лингводидактического описания русского языка наиболее эффективным является, по нашему мнению, функциональный подход. Его основное отличие от традиционного описательного подхода заключается в отказе от строго уровневого анализа, то есть в синтезе синтаксических и коммуникативных факторов при описании морфологических категорий [3, с. 10]. Синонимичные единицы здесь и тут вызывают большие трудности в практике преподавания РКИ. Зачастую различие между ними трактуют так: здесь более характерно для письменной речи, тут – для разговорной. Но обратившись к данным Частотного словаря современного русского языка [4], можно получить следующие показатели (см. табл.): Как видно из таблицы, наречие тут действительно чаще, чем здесь, встречается в устной речи, однако практически с тем же коэффициентом оно преобладает и в художе Таблица Частотность употребления наречий здесь и тут в разных стилях2 Жанр Художественная литература Публицистика Другая нехудо­ жественная литература Устная речь 951,0 1409,2 746,2 648,7 594,4 314,5 1311,6 1853,3 Наречие Здесь Тут 1 В данной статье рассматриваются только единицы кодифицированного литературного языка. 2 Единица измерения частотности ipm представляет собой количество употреблений на миллион слов корпуса.3 / 2019Преподаватель XXВЕКФУНДАМЕНТАЛЬНАЯ НАУКА ВУЗАМ что различие между наречиями здесь и тут лежит не в стилистической плоскости, а в семантической3. Оба наречия являются полифункциональными, в связи с чем для их сравнения необходимо выделить все лексико-семантические варианты (ЛСВ). Вслед за работой Ф.И. Панкова [8, с. 383] мы выделяем три ЛСВ: 1) ЛСВ здесь1/тут1 — ’в данном месте’ (локативное/пространственное значение): (1) Поставь чемоданы здесь/тут. 2) ЛСВ здесь2/тут2 — ’в данной ситуации’ (ситуативное значение): (2) При чем здесь/тут деньги? 3) ЛСВ здесь3/тут3 — ’в данный момент’ (темпоральное/временное зна- чение): (3) Я услышал колыбельную, и здесь/тут мне вспомнилась моя мать. Эти же значения были выделены позже в трудах В.Ю. Апресян [9; 10]. В них автор, анализируя 20 наиболее устойчивых приглагольных коллокаций с исследуемыми единицами, приходит к статистическим выводам, которые можно представить в виде схемы (см. схему 1): У здесь1 пространственное значение представлено в 88% употреблений, но у тут1 — лишь в 28%. Вслед за трудами Ф.И. Панкова мы рассмотрели языковые механизмы вхождения наречий здесь1 и тут1 в структуру предложения [8; 11] и пришли к выводу, что они представляют собой свободную синтаксему, выступают в идентичных ком муникативных ролях, используются в привербальной позиции. При этом для здесь1 характерны предикаты местонахождения (находиться), экзистенци(существовать), альные предикаты предикаты деятельности и занятия (работать). Для тут1 «ядро пространственных контекстов составляют сочетания с предикатами действий и деятельностей жить (Я тут живу), делать (Что вы тут делаете?), написать (Из того, что тут написано, ничего не понятно), а также с предикатом временного местонахождения сидеть (Чего вы тут сидите?)» [10, с. 15]. Это позволяет сделать следующий важный вывод: здесь1 имеет недейктические употребления и может ориентировать объект не только относительно говорящего, но и относительно других упоминаемых объектов, причем статичных, т.е. выполнять функцию вторичного, нарративного дейксиса4. Ситуативное значение5 является наиболее частотным для наречия тут — 40 % употреблений, у здесь оно встречается лишь в 12% случаев [10, с. 12]. Почти все примеры у здесь2 представлены контекстами с модальными словами важно, нужно, возможно, уместно, следует, стоит и подобными (4). (4) Это другая ситуация. Здесь нужно брать хитростью. Это объясняется тем, что модальные контексты не дают возможности интерпретации пространственной для здесь, локативный компонент семантики которого очень силен. ЛСВ у тут2 также представлен модальны 3 О многозначности и полифункциональности исследуемых единиц писали также [5–7]. 4 О наличии/отсутствии дистанции между говорящим и локализуемом объектом также пишет [7]. 5 Как отмечает В.Ю. Апресян, ситуативное значение необходимо отличать от чисто временного, поскольку «оно не имеет обязательной временной «привязки» и одинаково свободно реализуется в контекстах настоящего и прошедшего (но не будущего) времени» [10, с. 17].3 / 2019Преподаватель XXВЕКЯзыкознание Р К Н m p i00а н й и н е л б е р т о п у %806040200 Пространственное Ситуативное Временное ЗДЕСЬ12ТУТ40Схема 1. Частотность употребления здесь и тут в различных ЛСВми контекстами. Важно отметить то, что ЛСВ здесь2 и тут2 реализуется словоформами с ограниченным коммуникативным статусом (5а). Они способны занимать в высказывании лишь слабые коммуникативные роли темы и тяготеют к позиции начала высказывания. В иных позициях данные наречия обычно реализуют пространственное значение (5b). (5) a. Если противник подойдет ближе, то здесь/тут нужно действовать иначе. b. Если противник подойдет ближе, то нужно действовать иначе здесь/тут. ЛСВ у тут2 представлен также рядом устойчивых сочетаний с разными типами предикатов6: скорее, поделать, сказать, говорить, какой и другими. В данных контекстах тут2 обычно встречается с вопросительными местоимениями, при этом оно всегда стоит после них (связанная позиция) и выполняет роль темы (6a) или парентезы (6b). (6) a. Что тут можно поде лать, не знаю. b. Это твоя вина! — При чем тут я?! В примерах, подобных (6b), выраржается также значение экспрессивного отрицания [8, с. 383–384], и отсутствие фразового ударения и ваккернагелевская позиция дают основание относить тут2 к разряду частиц [10, с. 27; 6, с. 266; 8, с. 384; 5, с. 526–527; 13, с. 73–82]. Временное значение у наречия тут представлено в 32% употреблений, в то время как у здесь оно не входит в первую двадцатку коллокаций [10, с. 12]. Поэтому говорить о самостоятельно сформировавшемся темпоральном значении у здесь не представляется целесообразным. Наречие тут3 может отсылать к моменту, близкому к моменту речи (первичный дейксис диалога), а также к моменту, близкому к другому моменту в прошлом (вторичный дейксис пересказа). В дейксисе диалога тут3, вопервых, способно выступать только в парентической роли и никогда не употребляется в абсолютном начале 6 По статистике, представленной в корпусе RuTenTen, сочетание что тут скажешь встреча ется 21000 раз на почти 15 млрд случаев, что здесь скажешь − лишь 124 раза [12]. 3 / 2019Преподаватель XXВЕКФУНДАМЕНТАЛЬНАЯ НАУКА ВУЗАМ от наречия сейчас, способного выступать в любой роли и занимать любую позицию) [8, с. 384]. В этой функции тут3 переходит в разряд частиц, как тут2. (7) a. Я не могу говорить. *Тут я занят. b. Я не могу говорить. Я тут занят. Во-вторых, тут3 способно ориентировать действие и относительно момента в прошлом или будущем, близкого к моменту речи, выражая значение ’на днях, недавно’ (8а) или ’скоро’ (8b). (8) a. Я тут узнал, что раньше этом доме жил известный в писатель. b. Ты посиди пока, а я тут сбегаю в одно место и быстро вернусь. В дейксисе пересказа тут3 обычно используется в сочетании с союзами и частицами (и тут, тут и, но тут, вот тут и другими). Как пишет В.Ю. Апресян, и тут3 обычно вводит неожиданное для субъекта действие, нарушившее естественный ход событий, в то время как тут3 и часто отсылает к уже известному действию, контрастивно указывая на время его совершения [10, с. 19]. (9) a. Часы пробили полдень, и тут в дверь позвонили. b. Подошла, наконец, моя очередь на кассе, тут я и вспомнил, что забыл деньги дома. В дейксисе пересказа тут3 выполняет в предложении роль темы [8, с. 384]. Важно отметить, что в отли чие от синонимичных темпоральных наречий вскоре, сейчас, тогда и других, а также союзов после того как, вслед за тем как и подобных, тут3 в некоторой степени сохраняет свое локативное значение, а именно: описываемые события «помещаются в один «мысленный кадр», в один раунд наблюдения, синкретично выражая единство времени и места» [10, с. 21–22]. Итак, в русском языке дейктические локативные наречия здесь и тут представляют собой полифункциональные единицы, имеющие три лексико-семантических варианта. Первый ЛСВ реализует локативное значение, в котором наречие здесь употребляется чаще, чем тут, и может использоваться в анафорической функции. Второй ЛСВ реализует ситуативное значение, где чаще используется наречие тут, образуя устойчивые сочетания типа что тут поделаешь, при чем тут я и функционируя в них в качестве частицы. Третий ЛСВ представлен темпоральным значением, в котором наречие здесь практически не используется, а тут обычно встречается в сочетаниях и тут (вводит некое неожиданное действие, нарушившее естественный ход событий), тут и (вводит уже известное событие, контрастивно подчеркивая время его наступления). Детальный анализ наречий здесь и тут в лингводидактическом аспекте играет важную роль в практике преподавания РКИ, поскольку полученные выводы позволяют дифференцировать семантику и функционирование данных единиц. СПИСОК ИСТОЧНИКОВ И ЛИТЕРАТУРЫ 1. Лингвистический энциклопедический словарь / гл. ред. В.Н. Ярцева. 2-е изд., доп. М.: Боль шая рос. энцикл., 2002. 709 с.3 / 2019Преподаватель XXВЕКЯзыкознание и информатика. М.: Русские словари, 1997. С. 272–298. 3. Книга о грамматике. Русский язык как иностранный / под ред. А.В. Величко. М.: Москов ский Университет, 2009. 648 с. 4. Ляшевская, О.Н., Шаров, С.А., Частотный словарь современного русского языка (на материалах Национального корпуса русского языка). М., 2009. URL: http://dict.ruslang.ru/freq.php (дата обращения 09.08.2018). 5. Рубинштейн, М.Л. Пути грамматикализации пространственных местоименных наречий: начало исследования (на материале русских тут/там в сравнении с английскими here/there) // Компьютерная лингвистика и интеллектуальные технологии: Труды международной конференции. Вып. 3 (10). М., 2004, С. 526‒529. URL: http://www.dialog-21.ru/media/2561/ rubinshtein.pdf (дата обращения 05.07.2018). 6. Безяева, М.Г. О номинативном и коммуникативном в значении слова. На примере русского тут // Язык. Культура. Человек. М.: МАКС Пресс, 2008. С. 265–266. 7. Гришина, Е.А. Здесь и тут: Корпусной и жестикуляционный анализ полных синонимов // Русский язык в научном освещении. М.: Языки славянской культуры, 2012. С. 39–71. 8. Панков, Ф.И. Функционально-коммуникативная грамматика русского наречия: дис. ... д-ра филол. наук. М.: Московский государственный университет им. М.В. Ломоносова, 2009. 845 с. 9. Апресян, В.Ю. «Тут» как показатель темпоральной близости // Компьютерная лингвистика и интеллектуальные технологии: по материалам ежегодной Международной конференции «Диалог 2012» (Бекасово, 30 мая – 3 июня 2012 г.). В 2-х томах / отв. ред. А.Е. Кибрик. Т. 1: Основная программа конференции. Вып. 11. М.: Российский государственный гуманитарный университет, 2012. C. 1–17. 10. Апресян, В.Ю. Тут, здесь и сейчас. О временных значениях пространственных дейктических слов // Русский язык в научном освещении (№ 1). М.: Языки славянских культур, 2014. С. 9–41. 11. Панков, Ф.И. Опыт функционально-коммуникативного анализа русского наречия (на мате риале категории адвербиальной темпоральности). М.: МАКС Пресс, 2008. 448 с. 12. RuTenTen Corpus of the Russian Web. URL: https://www.sketchengine.eu/rutenten-russian corpus/#toggle-id-1-closed (дата обращения 28.07.2018). 13. Янко, Т.Е. Коммуникативные стратегии русской речи. М,: Языки славянской культуры, 2001. 384 с. 14. Зарифян, М.С. Семантическая симметрия и асимметрия русских дейктических наречий «тут» и «там» (корпусное исследование) // Компьютерная лингвистика и интеллектуальные технологии: по материалам международной конференции «Диалог 2016» (Москва, 1–4 июня 2016). URL: http://www.dialog-21.ru/media/3459/zarifyanms.pdf (дата обращения 19.05.2018). 15. Падучева, Е.В. Семантические исследования (Семантика времени и вида в русском языке; Семантика нарратива). М.: Языки славянской культуры, 1996. Изд. 2-е, 2010. 480 с. 16. НКРЯ — Национальный корпус русского языка. URL: http://www.ruscorpora.ru (дата обраще ния 28.07.2018). REFERENCES 1. Apresyan V.Ju. “’Tut’ kak pokazatel temporalnoj blizosti”, in: Proceeding of the International Conference “Dialog 2012”. Kompyuternaya lingvistika i intellektualnye tekhnologii, Bekasovo, May 30 ‒ June 3, Moscow, Rossijskij gosudarstvennyj gumanitarnyj universitet, 2012, pp. 1–17. (in Russian)3 / 2019Преподаватель XXВЕКФУНДАМЕНТАЛЬНАЯ НАУКА ВУЗАМ slov”, in: Russkij jazyk v nauchnom osveshhenii, No. 1, Moscow: Jazyki slavjanskih kultur, 2014, pp. 9–41. (in Russian) 3. Аpresyan Ju.D. “Dejksis v leksike i grammatike i naivnaja model mira (1986)”, in: Semiotika i informatika, Moscow, Russkije slovari, 1997, pp. 272–298. (in Russian) 4. Bezjaeva M.G. “O nominativnom i kommunikativnom v znachenii slova. Na primere russkogo tut”, in: Jazyk. Kultura. Chelovek, Moscow, MAKS Press, 2008, pp. 265–266. (in Russian) 5. Grishina E.A. “Zdes i tut: Korpusnoj i zhestikuljacionnyj analiz polnyh sinonimov”, in: Russkij jazyk v nauchnom osveshhenii, Moscow, Jazyki slavjanskoj kultury, 2012, pp. 39–71. (in Russian) 6. Zarifjan M.S. “Semanticheskaja simmetrija i asimmetrija russkih dejkticheskih narechij «tut» i «tam» (korpusnoe issledovanie)”, in: Proceeding of the International Conference «Dialog 2016»: Kompyuternaya lingvistika i intellektualnye tekhnologii, June 1‒4, Moscow, available at: http:// www.dialog-21.ru/media/3459/zarifyanms.pdf (accessed: 19.05.2018). (in Russian) 7. Kniga o grammatike. Russkij jazyk kak inostrannyj, edited by A.V. Velichko, Moscow, Moskovskij Universitet, 2009, 648 p. (in Russian) 8. Lingvisticheskij enciklopedicheskij slovar, edited by V.N. Jartseva. Moscow, Bolshaja rossijskaja enciklopedija, 2002, 709 p. (in Russian) 9. Ljashevskaja O.N., Sharov S.A., Chastotnyj slovar sovremennogo russkogo jazyka (na materialah Nacionalnogo korpusa russkogo jazyka), Moscow, 2009, available at: http://dict.ruslang.ru/freq. php (accessed: 09.08.2018). (in Russian) 10. Nacionalnyj korpus russkogo jazyka, available at: http://www.ruscorpora.ru (accessed 28.07.2018). (in Russian) 11. Paducheva E.V. Semanticheskie issledovanija (Semantika vremeni i vida v russkom jazyke; Semantika narrativa), Moscow: Jazyki slavjanskoj kultury, 1996. Edition 2, 2010, 480 p. (in Russian) 12. Pankov F.I Opyt funkcionalno-kommunikativnogo analiza russkogo narechija (na materiale kate gorii adverbialnoj temporalnosti), Moscow, MAKS Press, 2008, 448 p. (in Russian) 13. Pankov F.I. Funkcionalno-kommunikativnaja grammatika russkogo narechija. Ph.D. dissertation (Philology), Moscow, Moscow State University, 2009, 845 p. (in Russian) 14. Rubinshtejn M.L. “Puti grammatikalizacii prostranstvennyh mestoimennyh narechij: nachalo issledovanija (na materiale russkih tut/tam v sravnenii s anglijskimi here/there)”, in: Proceeding of the International Conference “Dialog 2004”, Komp’juternaja lingvistika i intellektual’nye tehnologii”, Moscow, 2004, p. 526‒529, available at: http://www.dialog-21.ru/media/2561/rubinshtein.pdf (accessed: 05.07.2018). (in Russian) 15. RuTenTen Corpus of the Russian Web, available at: https://www.sketchengine.eu/rutenten-russiancorpus/#toggle-id-1-closed (accessed: 28.07.2018). 16. Janko T.E. Kommunikativnye strategii russkoj rechi, Moscow, Jazyki slavjanskoj kultury, 2001, 384 p. (in Russian) Маркова Наталья Сергеевна,  соискатель, кафедра дидактической лингвистики и теории преподавания русского языка как иностранного, филологический факультет, Московский государственный университет имени М.В. Ломоносова, a_natalia@mail.ru Markova N.S.,  Resercher,  Department  of  Didactic  Linguistics  and  Theory  of  Teaching  Russian  as  a  Foreign Language, Faculty of Philology, Lomonosov Moscow State University, a_natalia@mail.ru 3 / 2019Преподаватель XXВЕКЯзыкознание 

Напиши аннотацию по статье

УДК 372.881.161.1 ББК 74.40 ДЕЙКТИЧЕСКИЕ ЛОКАТИВНЫЕ НАРЕЧИЯ В  РУССКОМ ЯЗЫКЕ: ЛИНГВОДИДАКТИЧЕСКИЙ АСПЕКТ. СТАТЬЯ I: ЗДЕСЬ И ТУТ Н.С. Маркова Аннотация. Статья посвящена функционально-коммуникативному анализу дейктических локативных наречий «здесь» и «тут» в русском языке, а именно: у наречий выделяются их лексико-семантические варианты, которые анализируются с точки зрения частотности, употребления в составе глагольных коллокаций, языковых механизмов вхождения в структуру предложения и коммуникативных ролей. Описание данных единиц производится в лингводидактическом аспекте. Приведенные в статье выводы позволяют дифференцировать семантику и функционирование дейктических локативных наречий здесь, тут и использовать полученные данные в практике преподавания русского языка как иностранного.

диахронии русского языка лексико семантическая и грамматическая вариативность обзор. Ключевые слова: семантическое варьирование; древнерусский период; нормализация; богослужебные книги; старославянский язык; полисемия лексемы; церковнославянизмы. Автор (001) рассматривает семантическое варьирование лексем добро и зло в древнерусском языке, в котором, с одной стороны, обнаруживается этнокультурная специфика осознания добра и зла, а с другой – отражается общий путь познания человечеством различных видов ценностей. Первые свидетельства функционирования абстрактного имени добро исследователи находят уже в Х в. В это время оно обозначает гедонистическое добро в христианском понимании. Примеры автором даются по источнику: Словарь русского языка XI– XVII вв.1 В XI в. также уже фиксируется значение «противозаконный поступок, грех, вина», репрезентирующее этическую когнитивную модель зла. В текстах с XII в. у существительного добро появляется новое значение «имущество». У существительного зло значение «несчастье, беда, напасть, пагуба» по данным Словаря появляется только лишь в XIII в. Следовательно, автор полагает, что уже в начале древнерусского периода значение исследуемых корней было синкретичным, вследствие чего не всегда можно точно определить, в каком смысле они употребляются в том или ином контексте. С другой стороны, именно синкретичностью значений данных корней объясняется тот факт, что их адъективные производные получили способность выражать абстрактную оценку «хороший» / «плохой», и эту способность они сохраняют во многих славянских языках вплоть до настоящего времени. В статье (002) обосновывается мнение, что замена аористной формы2 на перфектную во 2-м лице ед. числа стала нормативной гораздо раньше, в конце XIV в., и эта нормализация была связана со справой богослужебных книг на Афоне в XIV в., а также с деятельностью митрополита Киприана, осуществившего литургическую реформу в Московской Руси. Становление описываемой нормы имело долгую историю, потому что в древнейший период славянской письменности аорист и перфект были функционально и формально разграничены. В старославянском языке перфект преимущественно употреблялся в прямой речи, хотя выбор между аористом и перфектом и здесь нередко бывал факультативным, поскольку одно и то же действие могло пониматься как соотнесенное и с прошлым, и с настоящим. Это правило более или менее справедливо для текстов Евангелия. 1 Словарь русского языка XI–XVII вв. / Отв. ред. Бархударов С.Г. – М.: Наука, 1977. – Вып. 4: Г – Д. / Сост. Бахилина Н.Б. и др. – 403 с. 2 Аорист (греч., от a – отриц. част., и oristos – определенный) – лингв. видовременная форма глагола в индоевропейских языках (греческом, старославянском, древнерусском, современных южнославянских), обозначавшая недлительное действие, полностью отнесенное к прошлому, без указания на его развитие (в противоположность имперфекту) или полноту совершения, предел (в противоположность перфекту). – Прим. реф. 2018.02.001–004 В Ассеманиевом евангелии, например, перфекты 2-го лица имеются в прямой речи, а также в некоторых условных конструкциях. В других старославянских памятниках употребление перфекта вместо аориста было часто связано с тем, что в аористе формы 2-го и 3-го лица были омонимичны, а у глаголов на -ити была омонимия и с формами повелительного наклонения. Смешение аориста и перфекта во 2-м лице ед. числа во всех старославянских рукописях отмечается как наиболее частотное. В древнейших гимнографических памятниках XI в., таких как служебные минеи, перфектные формы во 2-м лице ед. числа заметно преобладают над аористными. Это связано с тем, что канон святому в Минее включает его восхваление и обращение к нему во 2-м лице ед. числа. Перечисление действий, относящихся к прошлому, которые воспеваются в настоящем (актуализируются в момент богослужения), задает перфектную семантику глагола в прошедшем времени, что и выражается перфектными формами: побѣдилъ ѥси, спаслъ ѥси, изобразилъ ѥси. Авторы приводят следующие данные: в ноябрьской минее РГАДА.Ф. 381. Собрание Московской Синодальной типографии. № 91 1097 г. на 174 листах рукописи встретилась 81 перфектная форма вместо аористной. В апрельской минее РГАДА.Ф. 381. Собрание Московской Синодальной типографии. № 110 рубежа XI–XII в. употребление перфектной формы во 2-м лице еще более частотно – 161 форма на 110 листах рукописи. При этом многие перфектные формы имели аористное значение, а в некоторых случаях аористные и перфектные формы выступают как однородные сказуемые, например, Син. тип. 110, 5.2: съгноениѧ бл҃жне грѣховьнаѧ всѧ отърѧслъ еси и стрѣлою постьничьства бѣсовъ оуѧзви оплъчениѧ. В перфектных формах 3-го лица ед. числа такой частотности не наблюдается, здесь имеется лишь 14 перфектных форм и преобладает аорист. Таким образом, по мнению авторов исследования, в этой гимнографической рукописи прослеживается утрата перфектом своего древнего значения результата действия в прошлом и смешение его по значению с аористом. Эта яркая форма, не допускающая омонимии с другими глагольными формами, употребляется весьма регулярно. Анализ употребления форм перфекта и аориста во 2-м и 3-м лице ед. числа в старославянской Синайской псалтыри и в Норовской псалтыри начала XIV в. показал, что уже в раннем старославянском памятнике во 2-м лице ед. числа преобладали перфектные формы, а в 3-м – аористные. Соотношение аористных и перфектных форм в Норовской псалтыри отличается от Синайской незначительно. Это может свидетельствовать о том, что последовательная правка глагольных форм во 2-м лице ед. числа в Норовской псалтыри не производилась. Сокращение аористов во 2-м лице, которое наблюдается в данной псалтыри, может указывать на постепенный процесс замен аориста на перфект, который происходил в книжном языке. В древнерусских памятниках домонгольского времени также широко представлены смешение аориста и перфекта и преобладание перфектной формы над аористной во 2-м лице ед. числа. В других же формах превалирует аорист, и перфект (со связкой и без) значительно ему уступает. По данным древнерусского подкорпуса Национального корпуса русского языка устанавливаются следующие статистические соотношения. Все памятники, внесенные в подкорпус, чаще употребляют форму перфекта, чем аориста, во 2-м лице ед. числа. Так, в Галицкой летописи имеем на 16 перфектных форм лишь 2 аористных, в Волынской соотношение 15 : 2, в Киевской 14 : 5, в Суздальской 16 : 9. Среди произведений Кирилла Туровского аористные формы 2-го лица встречаются только в «Сказании о черноризском чине», а в остальных они не употребляются. «Вопрошание Кириково» вообще не содержит форм аориста 2-го лица. Во многих памятниках формы перфекта и аориста выступают как однородные сказуемые, что доказывает их синонимичное употребление. Пожалуй, единственное переводное произведение, имеющее равное распределение по числу аористов и перфектов во 2-м лице ед. числа, – это «История Иудейской войны» Иосифа Флавия (соотношение 11 : 10). «Александрия» и Житие Андрея Юродивого имеют соотношение 24 : 4 и 36 : 9 соответственно. Приведенные данные показывают, что первоначальное семантическое различие между перфектом и аористом, представленное в переводе Евангелия, в последующей переводной и оригинальной письменности стирается и памятники XI–XII в. уже демонстрируют их смешение и постепенное преобладание формы перфекта над аористом во 2-м лице. 2018.02.001–004 В русских переводах XIV в., предпринятых при митрополите Киприане, так же как и в южнославянских, формы аориста во 2-м лице заменяются перфектными. С именем митрополита связывается исправление Служебника, Требника и Следованной псалтыри, а также переводы канонов патриарха Филофея. В заключение авторы приходят к выводу, что введение перфектной формы вместо аористной во 2-м лице ед. числа как литературной нормы на Руси следует отнести к более раннему времени, чем считалось ранее, – к концу XIV в. Эта замена последовательно применяется как южнославянскими справщиками, так и русскими, работавшими при митрополите Киприане. Псалтырь из всех богослужебных книг осталась наименее исправленной лингвистически, как свидетельствует Псалтырь Киприана. Этот список содержит, прежде всего, литургическую редакцию, лингвистическая правка здесь проведена непоследовательно, и набор грамматических инноваций, свойственных киприановским переводам, здесь неполон. При исправлении текста многие инновации XIV в. сохраняются, в том числе замена аористной формы на перфектную во 2-м лице ед. числа, она лишь меняется в количестве: Максим Грек проводит эту правку в достаточно большем объеме. Авторы статьи (003) рассматривают полисемию лексемы последний. Лексема последний восходит к индоевропейскому корню *(s)lei-, имевшему значения «движение по гладкой поверхности» и «отпечатки, оставленные позади на поверхности во время движения». В общеславянский период он дает корень *slědъ в значении «след от скольжения, колея», ср. словенск. sled, чешск. и словацк. sled «бег», укр. слiд, болгарск. следa в значении «след». Уже в это время у чешского и словацкого слов отмечаются и такие значения, как: «течение (времени и т.п.)», «последовательность», «вереница (событий)». В древнерусском языке от данной основы с помощью префикса по- (па-) вначале образуются наречия послѣдъ, послѣди, послѣдь со значением «после, потом, впоследствии». Лексема послѣ (после, посль, посля) употреблялась также в качестве предлога с сущ. в род. п. для указания на следование во времени в значении «после, позже кого-‚ чего-л.‚ по прошествии чего-л.». Лексема послѣдний образовалась от основы послѣдъ (послѣди, послѣдь) с помощью постфикса -ьн-. Она имела 11 значений, которые содержали: 1) указание на следование событий во времени: «следующий после, позже всего, последний»; «прощальный» (последнее целование); «запоздалый, поздний»; только что упомянутый, этот»; «последующий, позднейший, будущий»; «последний, окончательный, конечный» (о решении, слове, цене и т.п.) и др.; 2) указание на следование предметов в пространстве: «крайний, находящийся на окраине»; «задний» и др.; 3) оценку значимости, достоинств чего-либо: «незначительный, последний по значению, ничтожный»; «худший»; «доведенный до высшей степени отрицательный признак». В заключение авторами делается основной вывод о том, что в семантической структуре лексемы послѣднии наблюдается тесная взаимосвязь пространственных и временных значений, в которых отражаются архаичные представления наших предков о хронотопе. Развитие оценочных значений связано с формированием идеи ряда подобных предметов и возможности их сравнения в этом ряду. В статье (004) рассмотрен ряд церковнославянизмов, относящихся к лексико-семантическому полю «безумие», проанализированы этимологические гнезда, в которые входят старославянские лексемы. Выделены способы перевода греческих лексем на старославянский язык. Указаны мотивационные модели, которые в древнерусскую эпоху появляются вместе с церковнославянской лексикой в семантическом поле «безумие». Автором исследуются отношения между церковнославянизмами, которые входят в лексико-семантическое поле «безумие», исходными греческими лексемами, исконной древнерусской лексикой, семантикой праславянских гнезд. Проанализированные старославянские слова входят в этимологические гнезда *bujъ (jь), *běsъ, *jьstъ (jь), *lьstь, *mьrk- / *mork-, *rodъ, *sluti, *stǫpiti, *umъ, *vьlati. Выделены несколько типов отношений между церковнославянизмами, греческими лексемами и исконной лексикой гнезд. По мнению автора данного исследования, греческие и старославянские лексемы, церковнославянизмы и исконная лексика гнезд могут находиться в следующих отношениях. 1. Старославянская лексема является точным соответствием греческой лексемы, ее семантика является этимологически исконной, старославянизм имеет соответствия с тем же значением в славянских языках. 2018.02.005 2. Старославянизмы реализуют семантическую потенцию праславянского этимологического гнезда. Семантика безумия другими лексемами гнезда не представлена, мотивационная модель соответствует славянской картине мира. 3. Старославянизмы являются кальками греческих лексем и привносят новые мотивационные модели. Выбор этимологического гнезда для калькирования обусловлен существованием в нем лексики с близкой семантикой, которая развивается по другим (исконным) моделям. В некоторых случаях можно говорить о частичном калькировании. 4. Появление новых мотивационных моделей может быть связано с расширением семантики праславянского гнезда. 5. В старославянском языке есть прямые заимствования из греческого. Вместе с церковнославянской лексикой в древнерусскую эпоху в семантическом поле «безумие» появляются новые мотивационные модели: «ярость, бешенство» → «безумие, помешательство», «сделать темным» → «лишить ясности рассудка», «выйти наружу» → «лишиться рассудка», «подвергаться ударам волн, ветра, шторма» → «бесноваться», «бессловесный» → «неразумный, глупый, безумный», «без Бога» → «неразумный, глупый, безрассудный». 2018.02.005. АММОН У. НЕМЕЦКИЙ ЯЗЫК: Стадии и формы развития национального языка. AMMON U. Deutsche Sprache: Stadien und Formen der Entwicklung zur Nationalsprache // Sociolinguistica. – B.; Boston, 2016. – Bd 30: Standardisierung von Sprachen: Theorie und Praxis = Language standardisation: Theory and praxis = La standardisation des langues: Theorie et practique. – S. 1–23. Ключевые слова: немецкий национальный язык; диалектный вариант немецкого языка; межрегиональный вариант немецкого языка; стандартизация языка; национальные центры немецкого языка; языковой кодекс. Ульрих Аммон – д-р филол. наук, проф. ин-та германистики объединенного ун-та Дуйсбурга-Эссена, спец. в обл. германистики и социолингвистики1. 1 Автор работ: Dialekt, soziale Ungleichheit und Schule. – Weinheim; Basel, 1972. – 193 S.; Die internationale Stellung der deutschen Sprache. – B.; N.Y., 1991. – 

Напиши аннотацию по статье

6 2018.02.001–004 ИСТОРИЯ ЯЗЫКА 2018.02.001–004. В.В. ПОТАПОВ. ДИАХРОНИЯ РУССКОГО ЯЗЫКА: ЛЕКСИКО-СЕМАНТИЧЕСКАЯ И ГРАММАТИЧЕСКАЯ ВАРИАТИВНОСТЬ. (Обзор). 2018.02.001. ДОЛГОПОЛОВА М.В. Абстрактные имена «добро» и «зло» в древнерусском языке // Лингвистика: Язык, история и культура. – Уфа, 2017. – С. 71–72. 2018.02.002. АФАНАСЬЕВА Т.И., ШАРИХИНА М.Г. Употребление перфекта 2-го лица ед. числа вместо аориста: к вопросу о времени становления грамматической нормы // Язык и литература. – М., 2017. – С. 102–109. 2018.02.003. НИГМАТОВА Т.П., СЕРГЕЕВА Л.А. Полисемия лексемы послҍднии в древнерусском языке // Лингвистика: Язык, история и культура. – Уфа, 2017. – С. 97–98. 2018.02.004. ТУРИЛОВА М.В. Церковнославянизмы в лексикосемантическом поле «безумие» // Русская речь. – М., 2017. – № 2. – С. 78–86.

диалектната фонетика русского языка особенности вокализма южнорусских говоров (1). Ключевые слова: диалектная фонетика; южнорусские говоры; система вокализма; предударный вокализм; аканье; яканье. Диалектология – это лингвистическая дисциплина, непосредственно связанная с народной материальной и духовной культурой. Диалекты отличаются друг от друга и от литературного языка не только словарным составом и грамматикой, но в первую очередь фонетическими системами. Особенностям вокалической системы южнорусских диалектов посвящено немного исследований. Однако те, которые освещают данную тему, не совсем полно представляют динамику южнорусского вокализма. Так, вопрос об эволюции южнорусских систем предударного вокализма неоднократно затрагивался в ис 1 Яковлева Э.Б., Институт научной информации по общественным наукам (ИНИОН) РАН, 2022. следованиях диалектологов и историков языка, однако, по мнению специалистов, и сегодня его нельзя считать в достаточной степени изученным. Описанию и интерпретации архаических типов предударного вокализма посвящены исследования, где внимание лингвистов было приковано исключительно к произношению гласных в первом предударном слоге конкретной разновидности аканья или яканья. Под архаическими типами предударного вокализма понимаются такие модели аканья и яканья, которые по-разному реагируют на гласные верхнего и верхне-среднего подъемов, с одной стороны, и на гласные среднего и нижнего подъемов – с другой. Как известно, архаическое яканье было обнаружено и описано в начале XX в. [Савинов, 2010, c. 103–104]. В работе Д.М. Савинова [Савинов, 2010] исследуются пути развития архаических типов предударного вокализма в южнорусских говорах. Как отмечает автор, архаическое диссимилятивное яканье существует в двух разновидностях: задонской и обоянской. При задонском диссимилятивном яканье гласный [а] в первом предударном слоге чередуется с [е], а при обоянском – с [и], т.е. эти модели имеют различные системы корреляций предударных гласных: более древнее [а] – не-[а] – при задонском яканье и возникшее позднее [и] – не-[и] – при обоянском. Данные исторической диалектологии свидетельствуют о том, что гласный [и], наиболее частотный сегодня вариант противопоставления [а], появился в южнорусских говорах относительно недавно. В памятниках, созданных на территории распространения диссимилятивного вокализма, в качестве унифицированных вариантов гласных первого предударного слога после мягких согласных на месте гласных неверхнего подъема используются только буквы я и e [Савинов, 2010, c. 105]. Появление в первом предударном слоге звука [и] как реализации гласных неверхнего подъема – это не механическое заимствование, это факт развития системы предударного вокализма. В результате этого процесса, по мнению исследователя, меняется не только нагруженность звукотипов, кардинальным образом изменяется система противопоставлений, получают актуальность новые факторы, обусловливающие изменение и развитие моделей яканья. южнорусских говоров Для говоров с архаическими типами вокализма характерно функционирование под ударением семи гласных фонем. Однако, как отмечается, вопрос о реальной фонетической зависимости гласных первого предударного слога от ударных гласных /ω/, /о/, /ѣ/, /е/ остается открытым. Как известно, сохранение или трансформация архаических типов предударного вокализма напрямую связаны с наличием/отсутствием в говоре под ударением противопоставлений /ω/ и /о/, /ѣ/ и /е/: любые изменения, происходящие в системе семифонемного вокализма, провоцируют соответствующие изменения в архаических системах аканья и яканья. При этом остается неопределенность в понимании того, какие конкретно особенности системы ударных фонем в наибольшей мере влияют на изменения подобных архаических моделей вокализма [Савинов, 2010, c. 105]. Указывается, что система противопоставлений гласных фонем /ω/ и /о/, /ѣ/ и /е/ может существовать в нескольких вариантах. В наиболее архаическом виде она реализуется как система восходящих и нисходящих дифтонгов: [уо] – [оу] – и [ие] – [еи], т.е. эта система может быть признана прототипичной для всех остальных разновидностей семифонемного вокализма, представленных в русских диалектах. Однако для большинства говоров характерна тенденция к монофтонгизации, к произношению дифтонгов только в определенных фразовых условиях, даже к смешению артикуляций, когда нисходящий дифтонг (или дифтонгоид) становится возможным не только на месте /ω/ и /ѣ/, но и также на месте /о/ и /е/. Данные южнорусских говоров с архаическими типами аканья свидетельствуют о том, что в момент формирования архаических систем предударного вокализма звукотипы [оу] и [ɔ] были реализациями одной фонемы и, возможно, по мнению исследователя, уже тогда находились в отношении дополнительного распределения в зависимости от фразовой позиции. Впоследствии в результате развития процесса монофтонгизации звук [ɔ] из аллофона, характерного для слабой фразовой позиции, становится основной реализацией фонемы /о/; при этом на месте дифтонга [уо], реализующего фонему /ω/, постепенно распространяются гласные [o̝ ] и [о], т.е. функциональное противопоставление фонем /ω/ и /о/ сохраняется. Однако в ряде южнорусских говоров процесс монофтонгизации дифтонгов сопровождается тенденцией к симметричности изменений системы ударного вокализма. В результате ее действия на месте фонемы /е/ появляется гласный средне-нижнего подъема [ɛ], т.е. звукотип, соответствующий по степени подъема основной реализации фонемы /о/. Таким образом, с одной стороны, сохраняется параллелизм системы гласных фонем, с другой – этот параллелизм способствует консервации самой системы семифонемного вокализма. В большинстве южнорусских говоров распространение звука [ɛ] на месте /е/ – длительный процесс, который постепенно захватывает отдельные слова и формы. Фонема /е/ в этот период, как указывает автор, может реализоваться целой гаммой звуков: [и˕], [е˔], [е], [еи], [ее˔], [ɛ], [ɛe̝ ], [ɛе], а также дифтогоидами со значительно более длинными [е]-образной или [ɛ]-образной частями. В заключение отмечается, что архаические типы вокализма проходят сложный путь эволюции, в результате которой качественно меняется система зависимости гласных первого предударного слога от ударных гласных: изначальная зависимость от конкретных квантитативных характеристик ударного гласного сменяется зависимостью от качества конкретной реализации фонемы. На следующем этапе употребление предударного гласного связано с положением перед определенной фонемой, а затем – с положением в определенном слове или грамматической категорией. То есть развитие системы предударного вокализма проходит три этапа: от регулярного варьирования аллофонов, обусловленного фонетическим законом позиционного чередования, через фонологизацию к морфонологизации, к усилению влияния слов и форм на функционирование этих систем [Савинов, 2010, c. 116]. В следующем инструментально-фонетическом исследовании Д.М. Савинова [Савинов, 2013], посвященном функционированию фонем /ъ/ и /ω/ в южнорусских говорах, показано, что конститутивным признаком фонем /ъ/ и /ω/ должно быть признано скольжение тембра от верхнего к среднему подъему (с постепенным нарастанием интенсивности). Семифонемная система вокализма может последовательно функционировать только при стабильном сохранении подобных дифтонгических образований. Фонетическая структура основных дифтонгов в соответствии с /ъ/ и /ω/ обнаруживает полный параллелизм, что, во-первых, свидетельствует южнорусских говоров о дифтонгической природе гласного /ъ/ в древнерусском языке; вовторых, подтверждает мнение о том, что фонема /ω/ появилась как задний коррелят фонемы /ъ/ в результате развития тенденции к симметризации структуры древнерусской фонологической системы. Экспериментально-фонетическое диссертационное исследование С.В. Дьяченко [Дьяченко, 2021] посвящено фонетическому изучению гласных говора села Роговатое Старооскольского района Белгородской области и выяснению вопроса о том, какое место – как в системном, так и в географическом планах – занимает вокализм этого говора среди подобных систем, распространенных в обширном ареале русских говоров на юго-востоке европейской части России. Село Роговатое находится в 40 км к востоку от районного центра – г. Старый Оскол, в 145 км к северо-востоку от Белгорода и в 75 км к юго-западу от Воронежа. Отмечается, что говор Роговатого относится к оскольским межзональным говорам типа Б южнорусского наречия по диалектному членению К.Ф. Захаровой и В.Г. Орловой и в диалектном отношении ближе к западным воронежским говорам, чем к белгородским [Дьяченко, 2021, с. 3]. Межзональные говоры представляют особый интерес для изучения, поскольку наличие в них черт разных диалектных зон позволяет строить предположения о направлении миграционных потоков населения в прошлом и, соответственно, об истории заселения тех территорий, на которых эти говоры распространены. Автор указывает, что данные о говорах, подобных говору села Роговатое, чрезвычайно важны не только в синхронном и типологическом планах, но и имеют большое значение для истории русского языка и в целом для славистики. В первую очередь их данные важны для истории аканья и яканья, развития категории твердости/мягкости согласных в русском и других славянских языках, для славянской исторической акцентологии. Актуальность своего исследования С.В. Дьяченко связывает с необходимостью подробного исследования вокализма (акустических и квантитативных характеристик гласных) одного говора с помощью современных инструментальных и статистических методов. Автор указывает, что инструментально-фонетические исследования отдельных говоров немногочисленны и не покрывают всей территории распространения русского языка и даже отдель ных групп его говоров. Кроме того, по ее мнению, определенного уточнения и дополнения требуют имеющиеся в науке сведения о распространении говоров с архаическим диссимилятивным типом вокализма, к числу которых относится говор Роговатого. Целью исследования является детальная фонетическая и фонологическая характеристика вокализма ударного и первого предударного слогов в говоре с. Роговатое, интерпретация полученных данных в типологическом и географическом планах. Фонетической целью исследования является характеристика варьирования репрезентантов гласных фонем, выступающих в названных позициях, и определение условий этого варьирования. интерпретация количественных На основе изучения количественных и качественных характеристик гласных первого предударного и ударного слогов методами инструментальной фонетики и аудитивным методом предлагается фонологическая и качественных отношений между гласными в указанных позициях. Под количественными отношениями понимается фонологическая зависимость длительности гласных первого предударного слога от собственной длительности гласных ударного слога. Под качественными – фонологическая зависимость акустических характеристик гласных (значений первых двух формант) первого предударного от акустических параметров гласных ударного слога. Качественные отношения между гласными первого предударного и ударного слогов являются проекцией количественных [Дьяченко, 2021, c. 3–4]. Первая глава исследования С.В. Дьяченко состоит из трех разделов. В первом разделе освещается история изучения архаического южнорусского вокализма и взгляды разных исследователей на эволюцию диссимилятивных типов предударного вокализма. Во втором разделе проводится сопоставительный анализ различных систем диссимилятивного предударного вокализма архаического типа, уточняется территория их распространения в отдельных говорах. Здесь представлен анализ данных по вокализму говоров, типологически близких говору села Роговатое, в котором устойчивый характер имеет система архаического аканья и «умеренного задонского» яканья: рукописных материалов из архива ДАРЯ и новых материалов по говорам Воронежской и Липецкой областей. южнорусских говоров Данные по говорам с указанным типом предударного вокализма, занимающим центральную часть ареала распространения систем с архаическим предударным аканьем и яканьем, сопоставлены с данными по говорам с другими разновидностями задонского и с обоянским типом яканья. Приводится и анализируется материал говоров, в которых архаический задонский тип яканья представлен в более или менее разрушенном виде (липецкие говоры). Высказывается предположение о принципиально разной структуре и развитии вокалической системы говоров с обоянским и говоров с задонским типом яканья. Отмечается, что говоры с семью гласными фонемами под ударением и архаическим типом аканья/яканья, расположенные на юге и в центральной части территории распространения архаического вокализма, хорошо сохраняют архаические системы вокализма до сих пор. При этом в тех из них, где зафиксировано обоянское яканье, в первом предударном слоге очень последовательно противопоставляются звуки [а] и [и] как аллофоны фонем неверхнего подъема после мягких согласных. В тех же, где зафиксировано задонское яканье, «краткий» звукотип в значительной степени подвержен влиянию твердости/мягкости последующего согласного. Так, перед мягкими согласными гласный [е] сдвигается вперед, повышается его подъем, он сближается с гласным [и]; перед твердыми согласными предударный [е], напротив, может сдвигаться назад, его подъем понижается, он может сближаться с гласным [а]. Таким образом, некоторые из говоров с задонским яканьем (в числе которых и говор с. Роговатое) имеют тенденцию к преобразованию задонского в «умеренное» задонское яканье, другие же (например, говоры Липецкой области) развиваются в направлении ассимилятивно-диссимилятивных типов. Однако во всех говорах с архаическим аканьем и яканьем хорошо сохраняется количественная диссимиляция предударных гласных по отношению к ударным как фонологический принцип зависимости качества и количества предударных гласных от качества и количества (собственной длительности) ударных как после мягких, так и после твердых согласных. Далее автор указывает, что говоры северной части территории распространения архаического вокализма характеризуются устойчивым архаическим аканьем, однако яканье здесь претерпело существенные метаморфозы. После мягких согласных перед ударными гласными верхнего и верхне-среднего подъема наряду с [а] наблюдается звук [е] как при мягком последующем согласном, так и при твердом. В позиции перед ударными гласными среднего и нижнего подъемов при твердом последующем согласном реализуется [е], а при мягком – [и]. Таким образом, система яканья, которая, по мнению исследователя, вероятно, имеет в основе задонский тип, в настоящее время демонстрирует тенденцию к «екающему» произношению перед ударными гласными верхнего и верхнесреднего подъема и к конкуренции звуков [е] и [и], частично связанной с твердостью/мягкостью последующего согласного, перед ударными гласными среднего и нижнего подъемов. Если бы эта тенденция реализовалась полностью, то получившийся тип вокализма можно было бы назвать диссимилятивно-умеренным еканьем [Дьяченко, 2021, с. 10]. Третий раздел главы представляет собой обзор основных теорий о количественных характеристиках гласных и ритмической структуре слова в русских говорах вообще и в южнорусских говорах с диссимилятивным вокализмом в частности. Во второй главе исследования содержится три раздела. Раздел 2.1 посвящен общей исторической характеристике села Роговатое, раздел 2.2 – истории изучения говора, раздел 2.3 – общей характеристике фонетической системы говора. Третья глава посвящена характеристике ударного вокализма роговатовского говора. Глава состоит из трех частей. В первой части рассматривается качество монофтонгов и [ы]. Приводятся их частотные характеристики – средние значения первой и второй формант, полученные на основе измерений в середине звучания гласного, и несколько графиков, изображающих локализацию монофтонгов в пространстве F1 и F2. Во второй части главы приводятся динамические спектрограммы монофтонгов и [ы] и обсуждаются особенности коартикуляции гласных и предшествующих им согласных. В третьей части главы проанализированы дифтонги – реализации фонем /ѣ/ и /ω/, а также фонем /у/, /о/, /а/ после мягких согласных. Представлены динамические спектрограммы словоформ, иллюстрирующие специфику коартикуляции на стыке согласных и южнорусских говоров дифтонгов. Приводятся данные об абсолютной и относительной длительности фаз дифтонгов. В четвертой главе диссертации рассматривается вокализм первого предударного слога в говоре с. Роговатое. Глава состоит из двух частей: первая знакомит с аканьем, вторая – с яканьем. Пятая глава знакомит с количественным отношением между гласными первого предударного и ударного слогов говора Роговатого. Даются описание и анализ результатов двух экспериментов по определению длительности гласных просодического ядра, зависимости длительности гласных от фразовых условий, а также соотношению длительностей гласных верхнего и неверхнего подъемов первого предударного слога и гласных разных ступеней подъема ударного слога. Диссертационное исследование Е.В. Николаевой [Николаева, 2003] посвящено фонетическим особенностям южнорусских говоров Тверской области. Автор ставит цель – показать сложный процесс развития диалектных фонетических систем в связи с общими закономерностями развития звукового строя русского языка, выявить специфику тех изменений, которые осуществляются в говорах как в результате спонтанного развития самой диалектной системы, так и под влиянием возросших междиалектных контактов и взаимодействия говоров и литературного языка. В ходе исследования автор попыталась доказать выдвинутые теоретические положения. Южнорусские говоры Тверской области в результате взаимодействия внутрилингвистических (спонтанных) и внешнелингвистических (междиалектных и литературно-диалектных) контактов активно развиваются в сторону сближения со среднерусскими говорами, в которых наиболее полно отражаются общерусские процессы развития русского национального языка. Динамика и развивающаяся вариативность звуковых единиц в исследуемых говорах проявляется в виде разнообразных переходных систем от диссимилятивного вокализма к недиссимилятивному в позиции как после твердых, так и после мягких согласных. В системе согласных звуков, с одной стороны, устойчиво сохраняются черты исходной системы. С другой стороны, в консонантизме исследуемых говоров развиваются новые, часто гиб ридные или вариативные диалектные особенности, отражающие влияние соседних говоров и литературного языка. Cписок литературы Дьяченко С.В. Инструментально-фонетическое исследование вокализма южнорусского говора в ареальном контексте : автореф. дисс. на соиск. уч. степени канд. филол. наук. – Москва, 2021. – 38 с. Николаева Е.В. Фонетические особенности южнорусских говоров Тверской области (К проблеме динамики диалекта) : дисс. на соиск. уч. степени канд. филол. наук. – Тверь, 2003. – 158 c. Савинов Д.М. Пути развития архаических типов вокализма в южнорусских говорах // Русский язык в научном освещении. – 2010. – № 2(20). – С. 103−119. Савинов Д.М. Фонемы /ъ/ и /ω/ в южнорусских говорах (инструментальнофонетическое исследование) // Вестник ПСТГУ III: Филология. – 2013. – Вып. 4(34). – С. 93–109. 

Напиши аннотацию по статье

Диалектная фонетика русского языка: особенности вокализма южнорусских говоров ДИАЛЕКТОЛОГИЯ УДК: 81`282 DOI: 10.31249/ling/2022.03.019 Яковлева Э.Б.1 ДИАЛЕКТНАЯ ФОНЕТИКА РУССКОГО ЯЗЫКА: ОСОБЕННОСТИ ВОКАЛИЗМА ЮЖНОРУССКИХ ГОВОРОВ (Обзор) Аннотация. Обозреваемые работы посвящены исследованию особенностей вокалической системы южнорусских диалектов. Исследуется эволюция южнорусских систем предударного вокализма. Особое внимание уделяется архаическим типам предударного вокализма − моделям аканья и яканья.

диалектната фонетика русского языка особенности вокализма южнорусских говоров. Ключевые слова: диалектная фонетика; южнорусские говоры; система вокализма; предударный вокализм; аканье; яканье. Диалектология – это лингвистическая дисциплина, непосредственно связанная с народной материальной и духовной культурой. Диалекты отличаются друг от друга и от литературного языка не только словарным составом и грамматикой, но в первую очередь фонетическими системами. Особенностям вокалической системы южнорусских диалектов посвящено немного исследований. Однако те, которые освещают данную тему, не совсем полно представляют динамику южнорусского вокализма. Так, вопрос об эволюции южнорусских систем предударного вокализма неоднократно затрагивался в ис 1 Яковлева Э.Б., Институт научной информации по общественным наукам (ИНИОН) РАН, 2022. следованиях диалектологов и историков языка, однако, по мнению специалистов, и сегодня его нельзя считать в достаточной степени изученным. Описанию и интерпретации архаических типов предударного вокализма посвящены исследования, где внимание лингвистов было приковано исключительно к произношению гласных в первом предударном слоге конкретной разновидности аканья или яканья. Под архаическими типами предударного вокализма понимаются такие модели аканья и яканья, которые по-разному реагируют на гласные верхнего и верхне-среднего подъемов, с одной стороны, и на гласные среднего и нижнего подъемов – с другой. Как известно, архаическое яканье было обнаружено и описано в начале XX в. [Савинов, 2010, c. 103–104]. В работе Д.М. Савинова [Савинов, 2010] исследуются пути развития архаических типов предударного вокализма в южнорусских говорах. Как отмечает автор, архаическое диссимилятивное яканье существует в двух разновидностях: задонской и обоянской. При задонском диссимилятивном яканье гласный [а] в первом предударном слоге чередуется с [е], а при обоянском – с [и], т.е. эти модели имеют различные системы корреляций предударных гласных: более древнее [а] – не-[а] – при задонском яканье и возникшее позднее [и] – не-[и] – при обоянском. Данные исторической диалектологии свидетельствуют о том, что гласный [и], наиболее частотный сегодня вариант противопоставления [а], появился в южнорусских говорах относительно недавно. В памятниках, созданных на территории распространения диссимилятивного вокализма, в качестве унифицированных вариантов гласных первого предударного слога после мягких согласных на месте гласных неверхнего подъема используются только буквы я и e [Савинов, 2010, c. 105]. Появление в первом предударном слоге звука [и] как реализации гласных неверхнего подъема – это не механическое заимствование, это факт развития системы предударного вокализма. В результате этого процесса, по мнению исследователя, меняется не только нагруженность звукотипов, кардинальным образом изменяется система противопоставлений, получают актуальность новые факторы, обусловливающие изменение и развитие моделей яканья. южнорусских говоров Для говоров с архаическими типами вокализма характерно функционирование под ударением семи гласных фонем. Однако, как отмечается, вопрос о реальной фонетической зависимости гласных первого предударного слога от ударных гласных /ω/, /о/, /ѣ/, /е/ остается открытым. Как известно, сохранение или трансформация архаических типов предударного вокализма напрямую связаны с наличием/отсутствием в говоре под ударением противопоставлений /ω/ и /о/, /ѣ/ и /е/: любые изменения, происходящие в системе семифонемного вокализма, провоцируют соответствующие изменения в архаических системах аканья и яканья. При этом остается неопределенность в понимании того, какие конкретно особенности системы ударных фонем в наибольшей мере влияют на изменения подобных архаических моделей вокализма [Савинов, 2010, c. 105]. Указывается, что система противопоставлений гласных фонем /ω/ и /о/, /ѣ/ и /е/ может существовать в нескольких вариантах. В наиболее архаическом виде она реализуется как система восходящих и нисходящих дифтонгов: [уо] – [оу] – и [ие] – [еи], т.е. эта система может быть признана прототипичной для всех остальных разновидностей семифонемного вокализма, представленных в русских диалектах. Однако для большинства говоров характерна тенденция к монофтонгизации, к произношению дифтонгов только в определенных фразовых условиях, даже к смешению артикуляций, когда нисходящий дифтонг (или дифтонгоид) становится возможным не только на месте /ω/ и /ѣ/, но и также на месте /о/ и /е/. Данные южнорусских говоров с архаическими типами аканья свидетельствуют о том, что в момент формирования архаических систем предударного вокализма звукотипы [оу] и [ɔ] были реализациями одной фонемы и, возможно, по мнению исследователя, уже тогда находились в отношении дополнительного распределения в зависимости от фразовой позиции. Впоследствии в результате развития процесса монофтонгизации звук [ɔ] из аллофона, характерного для слабой фразовой позиции, становится основной реализацией фонемы /о/; при этом на месте дифтонга [уо], реализующего фонему /ω/, постепенно распространяются гласные [o̝ ] и [о], т.е. функциональное противопоставление фонем /ω/ и /о/ сохраняется. Однако в ряде южнорусских говоров процесс монофтонгизации дифтонгов сопровождается тенденцией к симметричности изменений системы ударного вокализма. В результате ее действия на месте фонемы /е/ появляется гласный средне-нижнего подъема [ɛ], т.е. звукотип, соответствующий по степени подъема основной реализации фонемы /о/. Таким образом, с одной стороны, сохраняется параллелизм системы гласных фонем, с другой – этот параллелизм способствует консервации самой системы семифонемного вокализма. В большинстве южнорусских говоров распространение звука [ɛ] на месте /е/ – длительный процесс, который постепенно захватывает отдельные слова и формы. Фонема /е/ в этот период, как указывает автор, может реализоваться целой гаммой звуков: [и˕], [е˔], [е], [еи], [ее˔], [ɛ], [ɛe̝ ], [ɛе], а также дифтогоидами со значительно более длинными [е]-образной или [ɛ]-образной частями. В заключение отмечается, что архаические типы вокализма проходят сложный путь эволюции, в результате которой качественно меняется система зависимости гласных первого предударного слога от ударных гласных: изначальная зависимость от конкретных квантитативных характеристик ударного гласного сменяется зависимостью от качества конкретной реализации фонемы. На следующем этапе употребление предударного гласного связано с положением перед определенной фонемой, а затем – с положением в определенном слове или грамматической категорией. То есть развитие системы предударного вокализма проходит три этапа: от регулярного варьирования аллофонов, обусловленного фонетическим законом позиционного чередования, через фонологизацию к морфонологизации, к усилению влияния слов и форм на функционирование этих систем [Савинов, 2010, c. 116]. В следующем инструментально-фонетическом исследовании Д.М. Савинова [Савинов, 2013], посвященном функционированию фонем /ъ/ и /ω/ в южнорусских говорах, показано, что конститутивным признаком фонем /ъ/ и /ω/ должно быть признано скольжение тембра от верхнего к среднему подъему (с постепенным нарастанием интенсивности). Семифонемная система вокализма может последовательно функционировать только при стабильном сохранении подобных дифтонгических образований. Фонетическая структура основных дифтонгов в соответствии с /ъ/ и /ω/ обнаруживает полный параллелизм, что, во-первых, свидетельствует южнорусских говоров о дифтонгической природе гласного /ъ/ в древнерусском языке; вовторых, подтверждает мнение о том, что фонема /ω/ появилась как задний коррелят фонемы /ъ/ в результате развития тенденции к симметризации структуры древнерусской фонологической системы. Экспериментально-фонетическое диссертационное исследование С.В. Дьяченко [Дьяченко, 2021] посвящено фонетическому изучению гласных говора села Роговатое Старооскольского района Белгородской области и выяснению вопроса о том, какое место – как в системном, так и в географическом планах – занимает вокализм этого говора среди подобных систем, распространенных в обширном ареале русских говоров на юго-востоке европейской части России. Село Роговатое находится в 40 км к востоку от районного центра – г. Старый Оскол, в 145 км к северо-востоку от Белгорода и в 75 км к юго-западу от Воронежа. Отмечается, что говор Роговатого относится к оскольским межзональным говорам типа Б южнорусского наречия по диалектному членению К.Ф. Захаровой и В.Г. Орловой и в диалектном отношении ближе к западным воронежским говорам, чем к белгородским [Дьяченко, 2021, с. 3]. Межзональные говоры представляют особый интерес для изучения, поскольку наличие в них черт разных диалектных зон позволяет строить предположения о направлении миграционных потоков населения в прошлом и, соответственно, об истории заселения тех территорий, на которых эти говоры распространены. Автор указывает, что данные о говорах, подобных говору села Роговатое, чрезвычайно важны не только в синхронном и типологическом планах, но и имеют большое значение для истории русского языка и в целом для славистики. В первую очередь их данные важны для истории аканья и яканья, развития категории твердости/мягкости согласных в русском и других славянских языках, для славянской исторической акцентологии. Актуальность своего исследования С.В. Дьяченко связывает с необходимостью подробного исследования вокализма (акустических и квантитативных характеристик гласных) одного говора с помощью современных инструментальных и статистических методов. Автор указывает, что инструментально-фонетические исследования отдельных говоров немногочисленны и не покрывают всей территории распространения русского языка и даже отдель ных групп его говоров. Кроме того, по ее мнению, определенного уточнения и дополнения требуют имеющиеся в науке сведения о распространении говоров с архаическим диссимилятивным типом вокализма, к числу которых относится говор Роговатого. Целью исследования является детальная фонетическая и фонологическая характеристика вокализма ударного и первого предударного слогов в говоре с. Роговатое, интерпретация полученных данных в типологическом и географическом планах. Фонетической целью исследования является характеристика варьирования репрезентантов гласных фонем, выступающих в названных позициях, и определение условий этого варьирования. интерпретация количественных На основе изучения количественных и качественных характеристик гласных первого предударного и ударного слогов методами инструментальной фонетики и аудитивным методом предлагается фонологическая и качественных отношений между гласными в указанных позициях. Под количественными отношениями понимается фонологическая зависимость длительности гласных первого предударного слога от собственной длительности гласных ударного слога. Под качественными – фонологическая зависимость акустических характеристик гласных (значений первых двух формант) первого предударного от акустических параметров гласных ударного слога. Качественные отношения между гласными первого предударного и ударного слогов являются проекцией количественных [Дьяченко, 2021, c. 3–4]. Первая глава исследования С.В. Дьяченко состоит из трех разделов. В первом разделе освещается история изучения архаического южнорусского вокализма и взгляды разных исследователей на эволюцию диссимилятивных типов предударного вокализма. Во втором разделе проводится сопоставительный анализ различных систем диссимилятивного предударного вокализма архаического типа, уточняется территория их распространения в отдельных говорах. Здесь представлен анализ данных по вокализму говоров, типологически близких говору села Роговатое, в котором устойчивый характер имеет система архаического аканья и «умеренного задонского» яканья: рукописных материалов из архива ДАРЯ и новых материалов по говорам Воронежской и Липецкой областей. южнорусских говоров Данные по говорам с указанным типом предударного вокализма, занимающим центральную часть ареала распространения систем с архаическим предударным аканьем и яканьем, сопоставлены с данными по говорам с другими разновидностями задонского и с обоянским типом яканья. Приводится и анализируется материал говоров, в которых архаический задонский тип яканья представлен в более или менее разрушенном виде (липецкие говоры). Высказывается предположение о принципиально разной структуре и развитии вокалической системы говоров с обоянским и говоров с задонским типом яканья. Отмечается, что говоры с семью гласными фонемами под ударением и архаическим типом аканья/яканья, расположенные на юге и в центральной части территории распространения архаического вокализма, хорошо сохраняют архаические системы вокализма до сих пор. При этом в тех из них, где зафиксировано обоянское яканье, в первом предударном слоге очень последовательно противопоставляются звуки [а] и [и] как аллофоны фонем неверхнего подъема после мягких согласных. В тех же, где зафиксировано задонское яканье, «краткий» звукотип в значительной степени подвержен влиянию твердости/мягкости последующего согласного. Так, перед мягкими согласными гласный [е] сдвигается вперед, повышается его подъем, он сближается с гласным [и]; перед твердыми согласными предударный [е], напротив, может сдвигаться назад, его подъем понижается, он может сближаться с гласным [а]. Таким образом, некоторые из говоров с задонским яканьем (в числе которых и говор с. Роговатое) имеют тенденцию к преобразованию задонского в «умеренное» задонское яканье, другие же (например, говоры Липецкой области) развиваются в направлении ассимилятивно-диссимилятивных типов. Однако во всех говорах с архаическим аканьем и яканьем хорошо сохраняется количественная диссимиляция предударных гласных по отношению к ударным как фонологический принцип зависимости качества и количества предударных гласных от качества и количества (собственной длительности) ударных как после мягких, так и после твердых согласных. Далее автор указывает, что говоры северной части территории распространения архаического вокализма характеризуются устойчивым архаическим аканьем, однако яканье здесь претерпело существенные метаморфозы. После мягких согласных перед ударными гласными верхнего и верхне-среднего подъема наряду с [а] наблюдается звук [е] как при мягком последующем согласном, так и при твердом. В позиции перед ударными гласными среднего и нижнего подъемов при твердом последующем согласном реализуется [е], а при мягком – [и]. Таким образом, система яканья, которая, по мнению исследователя, вероятно, имеет в основе задонский тип, в настоящее время демонстрирует тенденцию к «екающему» произношению перед ударными гласными верхнего и верхнесреднего подъема и к конкуренции звуков [е] и [и], частично связанной с твердостью/мягкостью последующего согласного, перед ударными гласными среднего и нижнего подъемов. Если бы эта тенденция реализовалась полностью, то получившийся тип вокализма можно было бы назвать диссимилятивно-умеренным еканьем [Дьяченко, 2021, с. 10]. Третий раздел главы представляет собой обзор основных теорий о количественных характеристиках гласных и ритмической структуре слова в русских говорах вообще и в южнорусских говорах с диссимилятивным вокализмом в частности. Во второй главе исследования содержится три раздела. Раздел 2.1 посвящен общей исторической характеристике села Роговатое, раздел 2.2 – истории изучения говора, раздел 2.3 – общей характеристике фонетической системы говора. Третья глава посвящена характеристике ударного вокализма роговатовского говора. Глава состоит из трех частей. В первой части рассматривается качество монофтонгов и [ы]. Приводятся их частотные характеристики – средние значения первой и второй формант, полученные на основе измерений в середине звучания гласного, и несколько графиков, изображающих локализацию монофтонгов в пространстве F1 и F2. Во второй части главы приводятся динамические спектрограммы монофтонгов и [ы] и обсуждаются особенности коартикуляции гласных и предшествующих им согласных. В третьей части главы проанализированы дифтонги – реализации фонем /ѣ/ и /ω/, а также фонем /у/, /о/, /а/ после мягких согласных. Представлены динамические спектрограммы словоформ, иллюстрирующие специфику коартикуляции на стыке согласных и южнорусских говоров дифтонгов. Приводятся данные об абсолютной и относительной длительности фаз дифтонгов. В четвертой главе диссертации рассматривается вокализм первого предударного слога в говоре с. Роговатое. Глава состоит из двух частей: первая знакомит с аканьем, вторая – с яканьем. Пятая глава знакомит с количественным отношением между гласными первого предударного и ударного слогов говора Роговатого. Даются описание и анализ результатов двух экспериментов по определению длительности гласных просодического ядра, зависимости длительности гласных от фразовых условий, а также соотношению длительностей гласных верхнего и неверхнего подъемов первого предударного слога и гласных разных ступеней подъема ударного слога. Диссертационное исследование Е.В. Николаевой [Николаева, 2003] посвящено фонетическим особенностям южнорусских говоров Тверской области. Автор ставит цель – показать сложный процесс развития диалектных фонетических систем в связи с общими закономерностями развития звукового строя русского языка, выявить специфику тех изменений, которые осуществляются в говорах как в результате спонтанного развития самой диалектной системы, так и под влиянием возросших междиалектных контактов и взаимодействия говоров и литературного языка. В ходе исследования автор попыталась доказать выдвинутые теоретические положения. Южнорусские говоры Тверской области в результате взаимодействия внутрилингвистических (спонтанных) и внешнелингвистических (междиалектных и литературно-диалектных) контактов активно развиваются в сторону сближения со среднерусскими говорами, в которых наиболее полно отражаются общерусские процессы развития русского национального языка. Динамика и развивающаяся вариативность звуковых единиц в исследуемых говорах проявляется в виде разнообразных переходных систем от диссимилятивного вокализма к недиссимилятивному в позиции как после твердых, так и после мягких согласных. В системе согласных звуков, с одной стороны, устойчиво сохраняются черты исходной системы. С другой стороны, в консонантизме исследуемых говоров развиваются новые, часто гиб ридные или вариативные диалектные особенности, отражающие влияние соседних говоров и литературного языка. Cписок литературы Дьяченко С.В. Инструментально-фонетическое исследование вокализма южнорусского говора в ареальном контексте : автореф. дисс. на соиск. уч. степени канд. филол. наук. – Москва, 2021. – 38 с. Николаева Е.В. Фонетические особенности южнорусских говоров Тверской области (К проблеме динамики диалекта) : дисс. на соиск. уч. степени канд. филол. наук. – Тверь, 2003. – 158 c. Савинов Д.М. Пути развития архаических типов вокализма в южнорусских говорах // Русский язык в научном освещении. – 2010. – № 2(20). – С. 103−119. Савинов Д.М. Фонемы /ъ/ и /ω/ в южнорусских говорах (инструментальнофонетическое исследование) // Вестник ПСТГУ III: Филология. – 2013. – Вып. 4(34). – С. 93–109. 

Напиши аннотацию по статье

Диалектная фонетика русского языка: особенности вокализма южнорусских говоров ДИАЛЕКТОЛОГИЯ УДК: 81`282 DOI: 10.31249/ling/2022.03.019 Яковлева Э.Б.1 ДИАЛЕКТНАЯ ФОНЕТИКА РУССКОГО ЯЗЫКА: ОСОБЕННОСТИ ВОКАЛИЗМА ЮЖНОРУССКИХ ГОВОРОВ (Обзор) Аннотация. Обозреваемые работы посвящены исследованию особенностей вокалической системы южнорусских диалектов. Исследуется эволюция южнорусских систем предударного вокализма. Особое внимание уделяется архаическим типам предударного вокализма − моделям аканья и яканья.

дифференцированное маркирование обекта в рижском диалекте удинского языка. Введение Во множестве языков с внешним кодированием прямого объекта наблюдается феномен, названный в [Bossong 1985, 1991] дифференцированным маркированием объекта (Differentielle Objektmarkierung, Differential Object Marking). Он заключается в различном кодировании пациенса переходных глаголов в зависимости от его семантических свойств (исконных и приобретенных в контексте конкретного употребления), а также характеристик клаузы и ее вершины. Значительное число типологических работ, посвященных проблематике варьирования в сфере морфосинтаксического оформления аргументов глагола, и исследований конкретных языков выявило целый набор факторов, определяющих кодирование пациентивной именной группы. Среди этих факторов обычно называют одушевленность, референциальный статус именной группы (ИГ), информационную структуру предложения, видовременные характеристики предиката и полярность клаузы [Dalrymple, Nikolaeva 2001; de Swart 2007; Malchukov 2008; Лютикова и др. 2016]. В классической работе [Hopper, Thompson 1980] ненулевое падежное оформление объекта рассматривается как внешнее выражение повышенной переходности клаузы. В зависимости от значений десяти описанных в статье параметров, в том числе степени индивидуализации пациенса и силы воздействия на него, клауза оценивается как более или менее переходная. Располо 1 Работа выполнена при финансовой поддержке РНФ, проект № 14-18-02429 «Корпусные исследования предикатно-аргументной структуры предложения в нахско-дагестанских языках». Автор благодарит Г. А. Мороза и Е. И. Мещерякову за помощь в статистической обработке данных, а также Т. А. Майсака, Д. С. Ганенкова и Ю. А. Ландера за ценные замечания и комментарии к первоначальному варианту статьи. жение на континууме переходности соотносится с дискурсивной значимостью клаузы. Более переходная и маркированная клауза является и более значимой (ср. также обсуждение прототипической переходности в монографии [Næss 2007]). Попытка формализации функциональных понятий маркированности, иконичности и экономии была предпринята в исследовании [Aissen 2003], выполненном в рамках теории оптимальности. Дж. Айссен постулирует ряд иерархически организованных ограничений на маркированность, основанных на шкалах определенности и одушевленности. Важным результатом исследования является создание комплексного подхода к маркированности, который может быть применен и для объяснения дифференцированного маркирования субъекта (ср. также работы [Kittilä 2005; Fauconnier 2011], посвященные особенностям падежного оформления субъектов). Недавние исследования показали, что объяснение вариативности маркирования аргументов редко сводится к одному или двум факторам. В типологических исследованиях [Bickel, WitzlackMakarevich 2008] и [Bickel et al. 2015], проведенных на основе выборок в 352 и 462 языка соответственно, авторы ставят под сомнение универсальность принципов организации шкал и их влияния на маркирование аргументов и приходят к выводу, что исследование дифференцированного маркирования должно включать в рассмотрение фактор языковых контактов, который, по их мнению, и определяет тип «расщепления» падежного кодирования в конкретных языках. Удинский относится к лезгинской группе нахско-дагестанской семьи и является единственным из нахско-дагестанских языков, в котором есть дифференцированное маркирование объекта. Он также представляет интерес в связи с влиянием языковых контактов на различные аспекты его грамматики. Среди языков, оказывающих или оказывавших в прошлом влияние на удинский, обычно называют армянский, азербайджанский и иранские языки, в которых тоже наблюдается дифференцированное объектное маркирование [Schulze-Fürhoff 1994: 450–452; Schulze 2001; Harris 2002; Майсак, настоящий сборник]. Возможно, именно обширные языковые контакты способны объяснить наличие и структуру «расщепления» падежного маркирования в удинском.В различных работах не раз высказывалась гипотеза о влиянии категории определенности на падежное маркирование объекта [Schulze-Fürhoff 1994: 493–494; Harris 2002: 244–251; Ганенков 2008: 24–29; Authier 2015], однако вклад одушевленности и информационной структуры высказывания не исключался. Настоящее исследование посвящено выявлению факторов, влияющих на оформление пациенса переходного глагола в ниджском диалекте удинского языка. В работе проанализированы 555 вхождений прямого объекта в переходных конструкциях, взятые из корпуса письменных и устных удинских текстов. По результатам исследования был сделан вывод о том, что основным фактором, определяющим падежное маркирование именной группы в позиции объекта, действительно является ее референциальный статус, в то время как другие рассмотренные факторы, в том числе и одушевленность, существенного влияния не оказывают. Во втором разделе статьи описывается состав выборки, методы и результаты исследования. В третьем разделе приводятся дополнительные примеры, иллюстрирующие влияние референциального статуса на падежное оформление объекта. В четвертом разделе выдвигается гипотеза о контактной природе развития дифференцированного маркирования объекта в удинском языке, а в пятом суммируются выявленные в ходе исследования закономерности. 2. Состав выборки и анализ данных 2.1. Кодирование объекта в удинском языке Падежная система удинского языка существенно отличается от системы, характерной для большинства языков нахскодагестанской семьи, например, в удинском нет четкого противопоставления «грамматических» и «локативных» падежей, как нет и богатой парадигмы локативных форм, состоящих из показателей локализации и ориентации. Кроме того, в удинском заметна тенденция к мене строя с эргативного на номинативный, что проявляется в расщепленном кодировании актантов глагола. В целом, падежная парадигма оказывается ближе к тюркской, чем нахскодагестанской [Ганенков 2008]. В ниджском диалекте выделяется десять падежей, причем вид показателя зависит от словоизменительного типа основы. Агенс переходного глагола оформляется эргативом, а пациенс может маркироваться дательным падежом (1)или оставаться неоформленным, в другой терминологии — маркироваться нулевым показателем абсолютива/номинатива (2). (1) á…ñ ajiz-e село-LOC 60-ǯi usen-χo-stːa 60-ORD год-PL-AD modaχ=e=j в.моде=3SG=PST bašqː-esun üše ночью красть-MSD ‘В селе в 60-е годы было принято воровать фундук по ночам’. [ПК] ereqː-a фундук-DAT (2) hälä ereqː toj-stːa пока фундук продавать-LV+INF+DAT bar=te=tːun=ne=j позволять=NEG=3PL=LV+PRS=PST ‘Продавать фундук еще не разрешали’. [ПК] Нерелевантными для настоящей работы являются имена, не различающие абсолютив и датив (оба падежа выражаются нулевым показателем). В этот класс входят неодносложные одушевленные существительные с исходом основы на гласный (bava ‘отец’), а также существительные во множественном числе с показателем -χo (amdar-χo ‘люди’), которые, впрочем, в единственном числе абсолютивный и дательный падежи различают (amdar ~ amdar-a ‘человек’). Существительные, не различающие абсолютив и датив, не были включены в выборку в связи с невозможностью снятия омонимии словоформы. Кроме кодирования прямого объекта, датив используется для оформления участников с семантической ролью реципиента и адресата, а также часто встречается в пространственных контекстах, где кодирует направление внутрь (3) или локализацию внутри объекта (4). Именно локативное значение датива считается диахронически исходным [Harris 2002: 248–251]. ta=z=c-i медленно javaš~javaš čːer-i выходить-AOC kːoj-a дом-DAT ‘Я вышел и медленно пошел домой’. уходить=1SG=ST-AOR [Ганенков 2008: 34] (3) (4) ar=tːun=c-on сидеть=3PL=ST-POT дом-DAT ‘Сидят (у него) дома’. kːoj-a [Ганенков 2008: 34] 2.2. Рассматриваемые факторы Для выявления факторов, определяющих появление маркера датива, использовался метод логистической регрессии. В выборку попали 555 именных групп в позиции объекта, 197 из них были взяты из письменного корпуса неопубликованных рассказов жителя селения Нидж Майиса Аветисовича Кечаари (1939–2011), остальные 358 вхождений взяты из устного корпуса удинских текстов, собранных в ходе экспедиций Д. С. Ганенкова, Ю. А. Ландера и Т. А. Майсака в селение Нидж Габалинского района Азербайджана в 2002–2006 гг. В дальнейшем из выборки были исключены 70 вхождений местоимений (5) и имен собственных (6), которые ведут себя единообразно в отношении падежного маркирования и всегда получают дативное оформление, если выступают в роли прямого объекта. [УК] lenin-ä? šähär-e za я:DAT город-LOC уносить-IMP ‘Вези меня в город!’ taš-a (5) (6) qːurumsaʁ, hor=un=b-ijo ä, VOC негодяй ‘Ах ты, мерзавец, куда дел Ленина?’ куда.девать=2SG=LV-PERF2 Ленин-DAT [ПК] Каждая именная группа была размечена по десяти пара метрам: 1. Наличие/отсутствие дательного падежа (предсказываемая переменная) 2. Одушевленность референта (animacy) 3. Референциальный статус (ref) 4. Исчисляемость (count) 5. Число (num) 6. Наличие зависимых у вершины именной группы (mod) 7. Позиция лично-числовой клитики в соответствующей клаузе (clitic) 8. Линейная позиция именной группы по отношению к предикату (obj_pos) 9. Полярность соответствующей клаузы (polarity) 10. Видовременная характеристика предиката (tam) 11. Источник языкового материала (source) Влияние категории одушевленности на падежное маркирование объекта переходного глагола исследовалось на базе иерархии одушевленности, представленной в (7) [Silverstein 1976; Dixon 1994: 85; Aissen 2003]. Итоговый вариант шкалы, использовавшейся для разметки, после исключения местоимений и имен собственных отображен в (8). Пять вхождений именной группы qːurban ‘жертва’ получили тэг [na]2, так как одушевленность референта однозначно определить не удалось. (7) Личные местоимения 1 л. > Личные местоимения 2 л. > Указательные местоимения, личные местоимения 3 л. > Имена собственные > Имена, обозначающие людей > Одушевленные имена > Неодушевленные имена (8) [hum] > [anim] > [inanim] Аналогичная процедура была проведена в отношении иерархии определенности [Comrie 1989: 134–136], ср. (9) и (10). Из множества нереферентных именных групп было выделено подмножество ИГ с родовым денотативным статусом [Падучева 1985: 97–98]. Такие именные группы получили метку [gen]. Спорные случаи размечались как [na]. (9) Личные местоимения > Имена собственные > Определенные ИГ > Неопределенные референтные ИГ > Нереферентные ИГ (10) [def] > [spec] > [non-spec] Категория числа в удинском языке представлена двумя значениями: единственное число [sg] и множественное число [pl]. Исчисляемость референта именной группы размечалась тэгами [count] и [mass] для исчисляемых и неисчисляемых существительных соответственно, и [na] для спорных случаев. Еще одним фактором, потенциально влияющим на референциальный статус и индивидуализацию референта, а значит и на маркирование, является наличие модификатора, что отражено в значениях [mod] 2 Не применимо (not applicable).и [nomod] параметра mod. Метка [na] присваивалась именным группам в количественных конструкциях, (11) и (12)3 или в случаях, когда сферу действия модификатора однозначно определить невозможно. Например, в (13) gele ‘много’ может модифицировать как существительное körüʁ ‘трудность’, так и глагольный предикат с основой akː-‘видеть’. (11) (12) (13) ajaqː čäj=tːun uIʁ-i sa один стакан чай=3PL пить-AOR ‘Выпили по стакану чая.’ á…ñ 50 kːilo tːul=tːun 50 килограмм виноград=3PL собирать-AOR haIvqː-i ‘Собрали 50 килограммов винограда.’ iz häjät-e kalna-n бабушка-ERG сам:GEN жизнь-LOC трудность gele=ne много=3SG ‘Бабушка много трудностей в своей жизни видела.’ akː-e á…ñ видеть-PERF körüʁ [ПК] [ПК] [УК] Согласно [Harris 2002], позиция лично-числовой клитики в удинском языке тесно связана с информационной структурой предложения. В немаркированной структуре клитика присоединяется к предикату и служит маркером согласования предиката с субъектом (об особенностях согласования по числу см. [Майсак, настоящий сборник]), как в предложении (14). Присоединяясь к другим составляющим финитной клаузы, например, к группе послелога (15) или объекту (16), клитика маркирует фокус выска 3 Числительное sa ‘один’ в ряде контекстов может функционировать как неопределенный артикль. Поскольку показатель слабо грамматикализован, четко различить функции не всегда возможно и наличие артикля не было включено в набор предикторов. Кажется, что в большинстве случаев, когда sa выступает в роли артикля, именная группа не оформляется дательным падежом, однако это правило выполняется не всегда (аналогичная ситуация совмещения неопределенного артикля bir и маркера аккузатива в рамках одной группы детерминатора в позиции объекта хорошо описано для турецкого языка [Юхансон 1978: 401–403; Lambrecht 1994: 85; Enç 1991; von Heusinger, Kornfilt 2005], ср. также обсуждение удинского примера в [Harris 2002: 247]). зывания. Как отмечено в [Lambrecht 1994: 74–116], связь между информационной структурой, идентификацией, определенностью и актуализацией в дискурсе является опосредованной, однако можно предположить, что именная группа с клитикой будет несколько реже оформляться показателем дательного падежа, поскольку будет выражать рему, а ИГ без клитики, являясь кандидатом на вхождение в тематическую часть высказывания, наоборот, чуть чаще маркироваться дательным падежом. (14) gir-ec-I čoval-a šäpː=tːun=c-i собираться-LV-AOC воробей-DAT выгонять=3PL=LV-AOR ‘Собравшись, они прогнали воробья.’ [УК] (15) birinʒ-ä χe-n-e boš, očːIi-n boš=e рис-DAT вода-O-GEN внутри грязь-GEN внутри=3SG ʁIačI-pː-ijo связывать-LV-PERF2 ‘Рис сажали в воду, в грязь.’ [УК] (16) iz e=ne=štːa bava-jna, приносить=3SG=ST+PRS сам:GEN отец-BEN šIam-e резать-LV:PRS ‘Она приводит и режет барана для отца.’ eʁel=e баран=3SG [УК] Расположение клитики отражается тремя значениями соответствующего параметра: [obj] — клитика присоединяется к ИГобъекту, [v] — клитика располагается на глаголе, [o] — клитика присоединяется к другой составляющей. Поскольку структура с фокусом на глаголе является стандартной, а с фокусом вне комплекса «объект + глагол», наоборот, чрезвычайно маркированной, было принято решение разделить вхождения с клитикой не на объекте и сформировать две отдельные группы [v] и [o]. Э. Харрис отмечает, что лично-числовой показатель автоматически присоединяется к маркерам отрицания и вопросительным словам, поскольку они всегда находятся в фокусе, а также к глаголу в будущем времени, дебитиве, конъюнктиве, кондиционале, контрфактиве и императиве с субъектом 2-го лица множественного числа (в императивах с субъектом в единственном числе клитика не появляется). Кроме того, клитика не встреча ется в нефинитных предикациях, частотность которых в корпусе чрезвычайно высока. Таким образом, если клитика в клаузе отсутствует или присоединяется к составляющей в силу необходимости, вхождению приписывается метка [na]. Стандартной позицией объекта в удинском языке является предглагольная позиция, причем именная группа, как правило, примыкает к глаголу. ИГ-объект непосредственно предшествует глаголу в 357 случаях из 485, [nv]. Если объект был отделен от глагола, как, например, в (15) выше, параметр принимал значение [nwv]. Показатели отрицания, которые обычно следуют за объектом и предшествуют глаголу, во внимание не принимались, поэтому вхождениям вида (17) присваивалась метка [nv]. С целью увеличения числа наблюдений с конкретным значением параметра все случаи линейного следования были объединены в одну группу [vn] вне зависимости от количества составляющих, разделяющих глагол и ИГ-объект. Если дательный падеж присваивается элидированным глаголом (18), параметр получает значение [na]. Аналогичное решение было принято в отношении всех конъюнктов, кроме последнего, при сочинении объектных именных групп (19), а также в ситуациях, когда глагольную вершину однозначно определить не удается (20). (17) zu=al tːe vädä pːapːrucː я=ADD DIST пора сигарета zapː-e=j тянуть-LV:PRS=PST ‘А я тогда не курил.’ te=z NEG=1SG (18) amdar-χo jaqːa=ne=b-sa, iz сам:GEN человек-PL посылать=3SG=LV-PRS сам:GEN väzir-ä визирь-DAT ‘Он посылает своих людей, своего визиря.’4 iz [УК] [УК]. 4 Именная группа iz amdar-χo ‘своих людей’ в выборку не включается, поскольку существительное amdar-χo ‘люди’ входит в пятый словоизменительный тип (см. раздел 2.1). (19) á…ñ beli-n burmuχur-a tapan-a=l голова.и.ноги-DAT живот-DAT=ADD скот-GEN gär=tːun=b-esa перемешивать=3PL=LV-PRS ‘Смешивают голову, ноги и желудок.’ (20) bava-n iz eχI-tː-i сам:GEN отец-ERG брать-LV-AOC мешок-DAT ta=ne=stːa á…ñ давать=3SG=ST+PRS ‘Отец берет и отдает мешок.’ müšükː-ä [ПК] [УК] Фактор полярности клаузы отражен в параметре neg, принимающем значения [neg] и [pos] в зависимости от наличия показателя отрицания в клаузе, которой принадлежит ИГ-объект. Видовременная и модальная характеристика предиката отражена в предикторе tam, который обладает двумя значениями [pst] для предикатов, реферирующих к зоне прошлого (перфект, имперфект и аорист), и [nonpst] для предикатов, реферирующих к зоне настоящего и будущего (презенс, будущее основное и будущее потенциальное), а также неидикативных форм (конъюнктив, императив, кондиционал и др.). Нефинитные формы (масдар, инфинитив, причастия и др.) получили тэг [na]. Если вершиной клаузы, в которой находится рассматриваемый объект, являлось деепричастие совершенного вида с показателем -i, значение параметра устанавливалось в соответствии с видовременной характеристикой вершинного предиката. Так, в примере (21) для объекта ičoʁoj paja ‘своя часть’ переменная tam принимает значение [pst], потому что к вершинному предикату присоединен показатель аориста. Подробное описание семантики и происхождения форм глагола можно найти в работах [Ландер 2008; Майсак 2008а; Майсак 2008б]. paj-a ič-oʁ-oj eIχ-tː-i сам-PL-GEN часть-DAT брать-LV-AOC выходить-AOC ta=tːun=c-i уходить=3PL=ST-AOR ‘(Каждый) взял свою долю и ушел.’ čːer-i [УК] (21) Наконец, учитывался источник примера. В то время как устный корпус состоит из текстов, собранных от разных носителей удинского языка, в письменный корпус вошли только рассказы М. А. Кечаари. Чтобы учесть индивидуальные особенности рассказчика и модус повествования, был добавлен параметр source, принимающий значения [written] или [oral] в зависимости от того, взят ли пример из письменного корпуса текстов одного носителя или из устного корпуса, соответственно. На рис. 1 отображен итоговый состав выборки с учетом распределения вхождений по параметрам (485 употреблений). Общее количество наблюдений для разных факторов различается, так как ситуации, когда параметр получает значение [na], не рассматриваются. 2.3. Значимость факторов Для выяснения значимости каждого из факторов был использован критерий χ2 с применением поправки на множественное сравнение Бонферрони. На падежное маркирование объектной именной группы оказывают влияние референциальный статус (χ2 ≈ 343.124, df = 3, adj. p < .001), одушевленность (χ2 ≈ 29.290, df = 2, adj. p <.001), исчисляемость (χ2 ≈ 31.398, df = 1, adj. p < .001), наличие зависимых (χ2 ≈ 52.914, df = 1, adj. p < .001), расположение лично-числовой клитики (χ2 ≈ 54.068, df = 2, adj. p < .001), позиция объекта по отношению к предикату (χ2 ≈ 53.583, df = 2, p < .001), а также в меньшей степени число (χ2 ≈ 14.370, df = 1, adj. p < .01) и тип источника (χ2 ≈ 9.209, df = 1, adj. p < .05). Влияния полярности клаузы (χ2≈ 0.149, df = 1, adj. p > .05) и видовременной характеристики предиката (χ2 ≈ 00.000, df = 1, adj. p > .05) обнаружено не было. 2.4. Результаты логистической регрессии Для выявления вклада каждого из факторов, воздействующих на падежное маркирование, была построена логистическая регрессия (ср. обсуждение этого метода для схожих целей в [Bresnan et al. 2007; Donohue 2010]). В качестве предикторов рассматривались только те факторы, которые показали себя значимыми в тесте χ2. Результаты исследования демонстрируют, что единственным значимым предиктором в модели является референциальный статус именной группы, в то время как другие факторы существенной роли не играют (см. Таблицу 1).Рисунок 1. Состав выборкиТаблица 1. Результаты логистической регрессии Коэфф. z p Станд. погр. оценки 1809.586 ** *** *** 0.121 0.012 0.1178 0.9725 0.99061 0.90360 21.2976 -3.209 -4.497 -4.015 1.036 1.3858 1.3265 1.2774 1.9710 -4.4470 -5.9650 -5.1289 2.0425 0.00133 0.000007 0.000059 0.30008 (Свободный член) ref [gen] ref [non-spec] ref [spec] animacy [hum] animacy [inanim] count [mass] num [sg] mod [nomod] clitic [obj] clitic [v] obj_pos [nwv] obj_pos [vn] source [written] Значимость: 0 ‘***’ 0.001 ‘**’ 0.01 ‘*’ 0.05 ‘.’ 0.1 ‘ ’ 1 Отклонение для нулевой модели: 226.156 при 163 степенях свободы Остаточное отклонение: 69.301 при 150 степенях свободы Число итераций Фишера: 17 0.8289 1809.586 0.7497 2.1441 1.7831 1.7187 1.5138 0.8420 -0.7779 -19.5074 -0.7842 1.9729 0.6782 2.7807 2.1606 1.0148 0.34801 0.99140 0.29554 0.35748 0.70370 0.10567 0.15350 0.22811 -0.938 -0.011 -1.046 0.920 0.380 1.618 1.427 1.205 На Рисунке 2 отображена вероятность появления дательного падежа при комбинации значений всех восьми предикторов. В нижней половине графика находятся последовательности, в которых параметр, отвечающий за референциальный статус именной группы, принял значение [def], при этом вероятность появления датива близка к единице. В верхней половине графика обнаруживается большее разнообразие значений предиктора ref, но можно заметить плавный переход от комбинаций с тэгами [spec] и [gen] по центру к комбинациям со значением [non-spec]. Итак, основным параметром, определяющим маркирование, действительно является референциальный статус. Определенные именные группы с высокой вероятностью оформляются дательным падежом, в то время как неопределенные, наоборот, с низкой.Интересно, что неопределенные референтные, нереферентные, а также генерические употребления именных групп в позиции объекта можно объединить в один класс, противопоставленный классу определенных именных групп. В нижней части графика обнаруживается точка, репрезентирующая единственное вхождение оформленной дательным падежом именной группы, которая была размечена как одушевленная и нереферентная. Этот случай, однако, можно классифицировать и как референтное употребление, несмотря на то что референт именной группы не был введен в предшествующем дискурсе. Весь текст рассказа приведен в (22)–(25), а отображенное на графике вхождение объекта — tːe soʁo bačIajnoʁo ‘других ласточек’ — в предложении (24). (22) bačIajna-n ič-ejnakː ласточка-ERG сам-BEN ‘Ласточка свила себе гнездо.’ mes=e гнездо=3SG biqː-e=j строить-PERF=PST [УК] (23) har-i, čoval=e sa один воробей=3SG приходить-AOR DIST-NO-DAT šäpː=e=c-i выгонять=3SG=LV-AOR ‘Прилетел воробей и прогнал ее.’ šo-tː-o (24) bačIajn-in-en tːe soʁ-o ласточка-O-ERG DIST один-NA kːal=e=p-i звать=3SG=LV-AOR ‘Ласточка собрала других ласточек.’ bačIajn-oʁ-o ласточка-PL-DAT [УК] [УК] (25) gir-ec-i čoval-a šäpː=tːun=c-i собираться-LV-AOC воробей-DAT выгонять=3PL=LV-AOR ‘Собравшись, они прогнали воробья.’ [УК] Рисунок 2. Вероятность появления датива при комбинации значений предикторов По всей видимости, рассказчик мог рассматривать именную группу в (24) как референтную или даже определенную в рамках конкретной ситуации. Если это действительно так, классы, сформированные на базе категории определенности, выделяются без видимых исключений. Таким образом, результаты исследования подтверждает гипотезу о влиянии категории определенности на падежное маркирование объекта.2.5. Референциальный статус и дискурс В предыдущем разделе был сделан вывод о том, что падежное маркирование объекта в удинском языке определяется референциальным статусом соответствующей именной группы. Влияние категории определенности на появление дательного падежа проиллюстрировано примером (26), в котором именная группа jeqː ‘мясо’ оформляется дативом, выступая в роли объекта глагольного предиката со значением ‘резать’ (мясо конкретного быка, которого зарезал Дааш), и абсолютивом при номинализованном предикате со значением ‘брать’, где ИГ явно получает нереферентное или генерическое прочтение. (26) daaš-en jeqː-a kːacː-p-i čarkː-amun jeqː haqː-al-χo-n Дааш-ERG мясо-DAT резать-LV-AOC заканчивать-TERM mälä квартал мясо брать-AG-PL-ERG полный=3SG быть-AOR {Дааш вскоре зарезал и разделал бычка...} ‘Не успел Дааш разрезать мясо, как квартал наполнился покупающими мясо’. [ПК] buj=e bak-i Понятие денотативного статуса тесно связано с активированностью референта в дискурсе. В (27)–(28) приведен отрывок из текста о краже сена, в котором отражено влияние этого фактора на падежное оформление ИГ объекта. В предложении (27) именная группа o ‘сено’ употреблена нереферентно. Она не получает маркера дательного падежа и выступает в форме абсолютива. В следующем предложении ИГ принимает показатель датива, поскольку отсылка к референту уже была сделана в предшествующем дискурсе. Именную группу в (28) следует признать определенной в рамках заданной контекстом ситуации. (27) mo-tː-in kːa-v-a=z har-i PROX-NO-ERG что:NA-делать-SBJ=1SG приходить-AOC bur=e=q-sa kːotːman-i колхоз стог-GEN начинать=3SG=ST-PRS стог-GEN kːotːman-i, kalχoz o baš-s-a o-j-aχun сено-O-ABL ‘А он — «что мне делать?» — приходит и начинает из стога, колхозного стога, из сена, сено воровать’. [УК]5 сено воровать-INF-DAT (28) ʁi qo ʁi, pːaI ʁi, sa один день два день пять день воровать=3SG=ST-PRS o-j-a сено-O-DAT Один день, два дня, пять дней ворует сено. [УК] baš=e=qː-sa 3. Дифференцированное маркирование объекта как контактно обусловленное явление Дифференцированное маркирование объекта в удинском языке представляет собой уникальный для нахско-дагестанских языков феномен. Стоит, однако, упомянуть, что в большинстве даргинских идиомов в конструкции с партитивной семантикой пациенс оформляется не абсолютивом (как обычно), а генитивом. Для этого случая в [Сумбатова 2013: 170–173] предложено постулировать эллипсис имени в абсолютиве, которое подчиняет оформленную генитивом именную группу. Следуя такому описанию, разницу в оформлении пациенса нельзя признать дифференцированным объектным маркированием, а саму конструкцию следует в зависимости от ситуации рассматривать как эргативную, аффективную или непереходную. Хотя дифференцированное маркирование объекта в нахскодагестанских языках не встречается, оно присутствует в ряде ареально близких удинскому языков: армянском, азербайджан 5 Хотя рассмотрение особенностей модели управления различных глаголов выходит за рамки настоящей работы, интересно отметить появление датива в ряде контекстов с сентенциальными актантами. Так, сентенциальный актант при глаголе burqsun ‘начинать’ всегда оформляется дательным падежом, который появляется на предикате зависимой клаузы в форме инфинитива. Впрочем, это не единственный вариант оформления сентенциальных актантов, например, глагол čuresun ‘хотеть’ обычно требует, чтобы предикат зависимой клаузы выступал в форме масдара, и датив при этом не появляется.ском и других тюркских языках, а также в иранских языках, в том числе в персидском. Согласно [Scala 2011; Кагирова 2013], дифференцированное объектное маркирование в современном восточнормянском языке связывается как с одушевленностью ее референта, так и с референциальным статусом соответствующей именной группы (аналогичные предположения сделаны и в отношении западноармянского языка). Именные группы с неодушевленным референтом всегда выступают в немаркированной форме номинатива (29), в то время как личные ИГ, как правило, оформляются дательным падежом (30), что, впрочем, происходит не всегда (31). Осложняет ситуацию наличие артиклевой системы, представленной слабо грамматикализованным неопределенным артиклем mi и сильно грамматикализованным определенным артиклем -ə/-n, который присоединяется к актантным именным группам вне зависимости от их падежного маркирования (номинатив/датив) и в ряде случаев интерпретируется как показатель принадлежности третьему лицу. Авторы также отмечают, что в отличие от современного восточноармянского языка в древнеармянском дифференцированное маркирование объекта было обусловлено выбором в сфере категории детерминации, а одушевленность роли не играла. (29) korc’r-ac терять-RES начинать:AOR:3SG голова-PL-DEF glux-ner-ə sksec’in ВОСТОЧНОАРМЯНСКИЙ ЯЗЫК č’ap’-ə мера-DEF govel хвалить ‘Потеряв меру, начали хвастаться.’ [Кагирова 2013: 74] (30) mi handipec’ mi хан-DEF встречать:AOR:3SG INDEF angam xan-ə раз INDEF tɣayi мальчик:DAT ‘Однажды хан встретил одного парня…’ (31) paterazm-um č’ors tari kin война-LOC четыре год женщина [Кагирова 2013: 84] č-tesa NEG-видеть:AOR:1SG ‘На войне я четыре года женщины не видел.’ [Кагирова 2013: 70] В персидском языке разница в падежном оформлении объекта прежде всего связывается со значением категории определенности, хотя слабый эффект противопоставления по личности также прослеживается [Lazard 1982; Aissen 2003; Clair 2016]. Как и в удинском, все местоимения, имена собственные и определенные именные группы в персидском языке маркируются, присоединяя показатель аккузатива -râ (32)6, неопределенные ИГ маркера не получают (33). Личные имена, несмотря на неопределенность, иногда маркируются аккузативом (34). (32) (33) ПЕРСИДСКИЙ ЯЗЫК ketâb-râ книга-ACC читать:PST-1SG ‘Я прочел эту книгу.’ xând-am xând-am ketâb книга читать:PST-1SG ‘Я прочел книгу.’ [Lazard 1982] [Lazard 1982] ye (34) Miriam Мириам ‘Мириам хочет замуж.’ INDEF муж-ACC shohar-râ mi-xâd PROG-хотеть:3SG [Clair 2016: 7] В турецком и ряде других тюркских языков выбор падежного оформления объекта обусловлен исключительно референциальным статусом соответствующей именной группы [Юхансон 1978; Муравьева 2008; Enç 1991; von Heusinger, Kornfilt 2005; Böhm 2015]. Личные местоимения и имена собственные всегда выступают с показателем аккузатива (35), а остальные именные группы марки 6 Трактовка показателя -râ как маркера аккузатива не является общепринятой, поскольку предполагает наличие в персидском двухпадежной системы, где вторым членом оппозиции является немаркированный падеж (условно «номинатив»), обладающий чрезвычайно широкой дистрибуцией [Аркадьев 2006]. Ср. также трактовку персидской системы как однопадежной в [Аркадьев 2017]. руются падежом, если являются определенными и/или референтными (36). При нереферентном употреблении ИГ-объект выступает в немаркированной форме номинатива (37). ТУРЕЦКИЙ ЯЗЫК (35) Ayşe Hasan-ı gör-dü Айше Хасан-ACC видеть-PST:3SG ‘Айше увидела Хасана.’ [Муравьева 2008: 341] (36) (37) çocuk ребенок ‘Ребенок продает цветы (= занимается продажей цветов).’ çiçeğ цветок продавать-PROG:3SG sat-ıyor çocuk ребенок ‘Ребенок продает цветок.’ çiçeğ-i цветок-ACC [Юхансон 1978: 404] sat-ıyor продавать-PROG:3SG [Юхансон 1978: 404] Таким образом, во всех трех рассмотренных системах референциальный статус воздействует на падежное маркирование объекта. В современном восточноармянском языке важную роль играет также значение категории одушевленности (в разных работах рассматривается противопоставление по личности или по одушевленности). В персидском языке влияние одушевленности едва заметно, а в тюркских языках не прослеживается совсем. В статье [Key 2012] сходство между турецкой и персидской системой дифференцированного маркирования объекта связывается с контактным влиянием тюркских языков на персидский, прежде всего посредством азербайджанского языка и его иранской разновидности. В зону распространения изоглоссы также входит восточноармянский язык, татский и некоторые другие иранские и тюркские языки (ср. обсуждение контактной природы дифференцированного маркирования объекта в азербайджанском и татском языках в [Suleymanov 2015]). Особенности дифференцированного маркирования объекта в удинском языке, представленные в настоящей статье, в частности, ключевая роль категории определенности при оформлении ИГ-объекта, создают основание для включения удинского языка в зону этой изоглоссы. По всей видимости, описанная в статье система установилась в силу активных языковых контактов с азербайджанским и армянским, а также татским и, возможно, некоторыми другими языками иранской группы. Хотя установить единственный источник наблюдаемой системы невозможно, позволительно сделать предположение о наличии существенного тюркоязычного влияния, которое Г. Кей постулирует в связи с утратой противопоставления по одушевленности в персидском и его заменой на противопоставление по определенности. Тем не менее, данные древнеармянских текстов свидетельствуют о вторичности противопоставления по одушевленности и исконности влияния референциального статуса на маркирование именных групп объектов (подробное описание структуры дифференцированного маркирования объекта в древнеармянском см. в [Семёнова 2016]), в связи с чем исключать возможность армянского влияния неправомерно. 4. Заключение Удинский язык обладает необычной для нахско-дагестанских языков падежной системой, и с точки зрения кодирования также ведет себя нетипичным для языков данной семьи образом — в нем наблюдается феномен дифференцированного маркирования объекта. На материале корпуса письменных и устных удинских текстов в статье было показано, что ключевым фактором, оказывающим влияние на падежное оформление именной группы в роли объекта, является ее референциальный статус. Определенные именные группы присоединяют маркер дательного падежа, а неопределенные выступают в форме абсолютива, который в удинском языке внешнего выражения не получает. Существенного влияния других факторов (одушевленности, полярности клаузы и т. д.) установлено не было. Важность противопоставления по определенности вписывает удинский язык в контекст неродственных, но территориально близких языков, в которых наблюдается дифференцированное маркирование объекта (армянский, азербайджанский, персидский и др.). Таким образом, особенности падежного оформления объектов в удинском языке следует связывать с влиянием языковых контактов, которое также прослеживается и в других аспектах удинской грамматики.Список условных сокращений ИГ — именная группа; ПК — письменный корпус; УК — устный корпус. 1SG, 1PL, 2SG, 2PL, 3SG, 3PL — лично-числовые показатели; ABL — аблатив; ACC — аккузатив; AD — адэссив; ADD — аддитивная клитика; AG — имя деятеля; AOC — аористное деепричастие; AOR — аорист; BEN — бенефактив; DAT — датив; DEF — показатель определенности, DIST — дальний демонстратив; ERG — эргатив; GEN — генитив; IMP — императив; INDEF — неопределенный артикль; LOC — локатив; LV — служебный («легкий») глагол; MSD — масдар (имя действия); NA — показатель номинализации (абсолютив); NEG — отрицание; NO — показатель номинализации (косвенная основа); O — косвенная основа; ORD — показатель порядкового числительного; PERF — перфект; PERF2 — второй перфект; PL — множественное число; PROG — прогрессив; PROX — ближний демонстратив; PRS — презенс; PST — клитика прошедшего времени; RES — результатив; ST — отделяемая часть глагольной основы; TERM — деепричастие предшествования; VOC — вокативная частица. Знак «:» обозначает кумулятивное выражение, знак «+» — фузию, знак «=» — клитизацию.

Напиши аннотацию по статье

П. А. Касьянова НИУ ВШЭ — ИЯз РАН, Москва ДИФФЕРЕНЦИРОВАННОЕ МАРКИРОВАНИЕ ОБЪЕКТА В НИДЖСКОМ ДИАЛЕКТЕ УДИНСКОГО ЯЗЫКА1 1.

динамика социолингвистических процессов в нужно сибири в зеркале билингвизма русско шорское и русско татарское языковое взаимодействие. Ключевые слова: языковая ситуация; билингвизм; русско-шорский билингвизм; русско-татарский билингвизм; социолингвистическое анкетирование; психолингвистическое анкетирование. Статья представляет один из аспектов большого исследовательского проекта, направленного на выявление закономерностей исторического развития и современного состояния языков и культур Южной Сибири в аспекте их взаимодействия на основании современных языковых, антропологических и психолингвистических данных с применением корпусных и психолингвистических методов исследования1. Конечным результатом проекта станет построение модели языковых отношений анализируемых идиом региона в динамике. В сферу исследовательского внимания участников проекта включаются чулымский, телеутский, шорский, хакасский, селькупский, хантыйский, мансийский и иных тюркские и уральские языки региона. Собираются лингвистические данные, релевантные для лингвогеографической, этнокультурной и социолингвистической классификации языков и диалектов [1–5]. Одна из особенностей проекта – анализ языкового взаимодействия малых языков региона через обращение к русскому языку, языку-макропосреднику в основном составе сфер коммуникации. При этом исследуется не только влияние доминирующего языка на современное существование малых языков, но и процессы обратного воздействия малых языков коренного населения Сибири на коммуникацию на русском языке, а также влияние свойств этнического (одного из тюркских) языка на когнитивную обработку единиц русского языка в процессах коммуникации при решении разного рода лингвистических и нелингвистических когнитивных задач. Выявляются корреляции между различными исследуемыми классификационными языковыми и психолингвистическими признаками в этногенетических процессах в регионе. Отметим, что влияние русского языка на местные языки Сибири фиксировалось и ранее в полевых записях, так как практически все информанты, носители языков Юга Сибири, являются билингвами. В настоящее время имеются исследования русско-тюркской интерференции в языковых практиках [6–9]. Последовательного специально ориентированного систематического сбора эмпирического материала, свидетельствующего о влиянии малых языков, являющихся материнскими, на когнитивные процессы русскоязычных билингвов, носителей малых языков региона, никогда не проводилось. Вследствие этого в проекте наряду с формированием корпусов текстов и аудиословарей тюркских и уральских языков региона создаются корпуса текстов, отражающих речь русско-тюркских билингвов [10–12]. Формирование репрезентативного корпуса текстов русскоязычных билингвов необходимо для того, чтобы сделать достоверные выводы о речевых манифестациях языковых взаимодействий. Языковые взаимодействия исследуются на основе формирования объемных текстовых баз данных, обеспечивающих возможность многомерной параметризации материала, социолингвистического и психолингвистического анкетирования респондентов, что в совокупности обеспечивает возможность выявить корреляции социолингвистических и собственно лингвистических параметров языковой ситуации в регионе. Принципиальной установкой авторов проекта является методологическая интеграция: используются собственно лингвистические методы, основывающиеся на полевых исследованиях, результатом которых являются введение и анализ нового языкового материала, методы социолингвистический интерпретации, основывающиеся на анализе официальных данных о социолингвистической ситуации в разных административных образованиях в регионе, и данных, полученных в полевых исследованиях с привлечением лингвистических и социолингвистических анкет, когнитивные и психолингвистические методы (психолингвистическое анкетирование, поведенческие и другие эксперименты) изучения социолингвистических и психолингвистических аспектов языковой динамики региона. В результате такой методологической интеграции становится возможным понимание тенденций динамики языкового взаимодействия, влияние социальных факторов на специфику языковой интерференции и процессов когнитивной обработки разных типов языковых единиц. В данной статье представлены результаты социолингвистического анализа динамики билингваль единениях: в Томске и прилежащих деревнях – языковая ситуация русско-татарского билингвизма; в поселке Шерегеш и городе Таштогол Кемеровской области и прилежащих к ним деревнях, для которых характерна языковая ситуация русско-шорского билингвизма. Цель статьи – выявление личностных проекций современной динамики языковых ситуаций в регионе, соотнесение объективных параметров двух языковых субъективных ее преломления в ситуаций и самооценках функционального распределения языков билингвами. При анализе динамических процессов языковой ситуации мы интерпретируем билингвизм как вариант мультилингвизма (многоязычия), определяемого как «употребление индивидуумом (группой людей) нескольких языков, каждый из которых выбирается в соответствии с конкретной коммуникативной ситуацией» [13]. В такой интерпретации билингвизм / полилингвизм является отражением в личном плане двуязычных / многоязычных языковых ситуаций. При этом спектр вариантов использования языков в коммуникативных практиках может быть весьма широким: от сбалансированного до пассивного, неполного («понимаю, но не говорю») двуязычия1. Языковая ситуация интерпретируется в соответствии со сложившейся традицией как функциональное распределение языков и подъязыков, обслуживающих всю совокупность коммуникативных потребностей жителей какого-либо территориального распределения. Источником материала послужили официальные данные (результаты переписи населения) [17] данные официальных сайтов администраций исследуемых административных образований [18, 19], общественных организаций [20, 21], а также данные анкетирования, проведенного в экспедициях участниками проекта с использованием двух соотнесенных анкет. анкета, Социолингвистическая разработанная О.А. Казакевич, в настоящее время является общепринятой при получении основной информации для изучения влияния социальных факторов на характер владения языками представителей различных этносов на территории РФ [22]. Анкета включает вопросы относительно социальных аспектов личности билингва: времени и месте его рождения, проживания, уровне и направленности образования, характера профессиональной деятельности, особенностей приобретения и использования языков. Анкета включает также вопросы, направленные на формирование социального и языкового портрета родственников информанта на трех уровнях родства. Языковая анкета билингва, разработанная на основе опросника Language Experienceand Proficiency Questionnaire (LEAP-Q) [23], направлена на получение информации о характере и типе владения языками билингвом / полилингвом. При проведении анкетирования на основе данного опросника используется прием фиксации субъективной самооценки билингвом / полилингвом активности использования, порядка усвоения языков, соотношения времени использования языков в тот период жизни билингва, когда происходит интервьюирование, предпочтения выбора языков в разных видах коммуникации; определяется история пользования языками – время вхождения в каждый из языков или их изучения, время пребывания в среде языков, оценка информантом уровня владения языками и факторов, стимулирующих изучение каждого из языков и т.д. В статье представлены результаты анализа прове денного анкетирования2. Границы языковых ситуаций определяются типами речевого взаимодействия, вследствие этого они могут совпадать или не совпадать с границами административных образований. К важнейшим характеристикам языковых ситуаций относятся количество идиомов, обслуживающих все сферы коммуникации, степень их функциональной сбалансированности, т.е. равноправие / неравноправие идиомов в обслуживании всего набора коммуникативных позиций. В классических социолингвистических работах противопоставляется официальная и фактическая сбалансированность / несбалансированность идиомов в административном (территориальном) образовании3. Исследуемые билингвальные языковые ситуации в двух территориальных образованиях характеризуются в настоящее время как двуязычные несбалансированные. Татарский (в Томске и прилегающих селах функционирует сибирский диалект татарского языка) и шорский (в двух основных диалектных формах) в настоящее время являются по преимуществу языками семейного, бытового и эстетически направленного общения. При анализе языковых ситуаций, определения роли и характера использования этнического языка в разных сферах коммуникации мы опираемся на теоретические положения, представленные в работе Е.А. Кибрика, проинтерпретировавшего влияние разнонаправленных социокультурных факторов на степень жизнеспособности малых языков бывшего СССР [25]. Одним из важнейших факторов, определяющих жизнеспособность языка, является численность этнической группы и говорящих на языке данной группы в соотнесении с возрастными группами говорящих на данном языке. По данным Всероссийской переписи населения 2010 г., численность татар в составе жителей Томской области, указавших сведения о национальной принадлежности (95,7% опрошенных), составляет 17 029 человек (1,7% всего населения Томской области), что на 0,2% меньше по сравнению с данными предыдущей переписи 2002 г., по данным которой к татарам себя причислили 20 145 человек. Тем не менее татарам принадлежит второе место по численности населения Томской области. В качестве родного языка татарский был указан 6 948 опрошенными, что составляет 40,8%. Так, практически все татары, по данным Переписи населения 2010 г. (16 901 человек, что составляет 99,2% от числа опрошенных), указали, что владеют русским языком, что же касается татарского, только 6 088 человек (35,7%) отметили, что владеют татарзали владение только одним (татарским) языком [17]. Численность шорцев, по данным Переписи населения 2010 г., составила 12 888 человек (0,4% всего населения Кемеровской области), что на 0,1% больше по сравнению с предыдущей переписями (2002 г.) [17]. При этом этническая группа шорцев занимает четвертое (после русских, татар, немцев и украинцев) по численности место среди народов Кемеровской области. Согласно официальным данным, только 64% (6 860) шорцев в 2010 г. указали, что владеют русским языком помимо родного. Компактность и исконность мест проживания этноса является сильным фактором, содействующим сохранению этнического языка. Обследуемые территориальные объединения являются местами компактного проживания шорцев4 (поселок Шерегеш, город Таштогол и прилегающие деревни Кемеровской области) и татар5 (деревни Томского района Черная речка, Тахтамышево, Эушта, Барабинка, а также некоторые районы г. Томска (Татарская слобода, или Заисток); центром поддержания жизнеспособности татарского языка можно назвать деревню Эушта, большинство жителей которой общаются между собой преимущественно на татарском языке – на улице, в магазине можно услышать в основном татарскую речь. А.Е. Кибрик отмечает значительное влияние фактора возраста говорящих на нем на жизнеспособность языка. Анализ отражения языковой ситуации в языковых практиках обследуемых районов дал основание для выделения трех возрастных групп (ВГ) билингвов. Первую группу составили респонденты в возрасте до 35 лет (в выборке русско-татарских билингвов численность этой группы составляет 7 человек, в выборке русско-шорских билингвов – 3 человека), вто рую – от 35 до 65 лет (12 и 8 человек соответственно), третью – старше 65 (6 и 11 человек соответственно). Анализ анкет, непосредственные беседы с информантами свидетельствуют о различном уровне и характере владения языком в трех возрастных группах, о его резком убывании от старшего поколения к среднему возрасту и молодежи. Рассмотрим динамику использования русского языка изучаемыми группами русско-тюркских билингвов. Средний возраст респондентов выборки русскотатарских билингвов составил 52,56 (SD = 16,9), диапазон варьирования возраста – от 21 года до 77 лет. На вопрос «На каком языке Вы говорили в детстве до школы?» только татарский указали 4 респондента 1-й ВГ (57,1%), 9 респондентов 2-й ВГ (75%), 1 респондент 3-й ВГ (16,6%); только русский – 1-й (14,3%), 2 (16,6%) и 0, соответственно, 3-й ВГ; остальные указали оба языка. Таким образом, русский язык в качестве основного (единственного) средства общения появляется в семейном обиходе только у представителей 1-й и 2-й ВГ. В начальной школе русский язык становится основным языком общения во всех возрастных группах – в 1-й ВГ его указали 5 респондентов (71,4%), во 2-й ВГ – 7 респондентов (58,3%), в 3-й ВГ – 5 респондентов (83,3%). В различных ситуациях общения на момент анкетирования (на работе, в магазине, администрации, с соседями) в качестве единственного средства общения русский язык указали 4 респондента 1-й ВГ, (57,1%), 8 респондентов 2-й ВГ (66,6%), и 3 респондента 3-й ВГ (50%). В диаграмме на рис. 1 отражены тенденции в использовании русского языка представителями трех возрастных групп русско-татарских респондентов. Рис. 1. Динамика использования русского языка русско-татарскими билингвами Средний возраст респондентов русско-шорских билингвов составил 54 года (SD = 14,6). Самому молодому из опрошенных респондентов на момент анкетирования было 27 лет, самому пожилому – 77 лет. На вопрос «На каком языке Вы говорили в детстве до школы?» только шорский указали 1 респондент 1-й ВГ (33,3%), 5 респондентов 2-й ВГ (62,5%), 5 респондентов 3-й ВГ (45,5%); только русский – 1 (33,3%), 1 (12,5%) и 2 (18%) соответственно, остальные указали оба языка. Таким образом, русский язык в качестве основного (единственного) средства общения в большей степени проявляется в семейном обиходе у представителей 3-й ВГ. В начальной школе русский язык занимает основное место как язык социальной коммуникации (обучения) во всех возрастных группах – в 1-й ВГ русский 2 респондента (66,7%), во 2-й ВГ – 2 (25%), в 3-й ВГ – 4 респондента (36%). При этом 100% опрошенных респондентов отмечают, что совмещали использование двух языков: русский как язык обучения и коммуникации с людьми других национальностей, шорский язык – язык бытового и семейного общения. В различных ситуациях общения на момент анкетирования (на работе, в магазине, администрации, с соседями) в качестве единственного средства общения русский язык указали 3 респондента 1-й ВГ (100%), 4 респондента 2-й ВГ (50%) и 7 респондентов 3-й ВГ (63%). Остальные респонденты отмечают, что по-прежнему используют два языка, дифференцируя их по функциональной сфере использования (в школе – на шорском, в остальных местах – на русском) и национальной принадлежности собеседника (с шорцами – на шорском, с остальными национальностями – на русском). Различия в использовании русского языка русскошорскими билингвами отражены в диаграмме на рис. 2. Рис. 2. Динамика использоваться русского языка русско-шорскими билингвами Таким образом, можно видеть различия в динамике использования русского языка в исследуемых выборках русско-татарских и русско-шорских билингвов: если у русско-шорских билингвов во всех трех возрастных группах наблюдается устойчивый рост использования русского языка как единственного средства общения в самых разных ситуациях, то у русско-татарских билингвов такая тенденция наблюдается только во 2-й ВГ, у представителей 1-й и 3-й ВГ, напротив, наблюдается сокращение сферы использования русского языка в качестве единственного средства общения в настоящее время. В качестве единственного средства общения татарский или шорский языки используются только на начальном этапе жизни респондентов (как язык семейного общения), в дальнейшем оставаясь языком общения с людьми, относящимися к данному этносу. Интересно отметить, что представители 1-й и 2-й ВГ русско-татарских респондентов в основном указывают в качестве средства общения в период «до школы» либо татарский, либо русский язык, в то время как представители 3-й ВГ чаще всего указывают оба языка (66,6% из числа опрошенных). Схожую динамику использования родных языков демонстрируют обе группы русско-тюрских билингвов. Как можно видеть на графиках (рис. 3 и 4), процент респондентов, использующих только родной язык во всех сферах функционирования языка, падает при их институционализации: после поступления в начальную школу дети почти утрачивают возможность общаться только на шорском языке. Среди русско-татарских билингвов резко сокращается процент использования только татарского языка во всех сферах общения в начальной школе (и сокращается до нуля в современной коммуникативной ситуации). Охарактеризуем динамику совместного использования родного и русского языков в повседневной коммуникации рускотюркских билингвов. изучаемыми группами На графиках (рис. 5 и 6) отражено различие в динамике совмещения родного и русского языка в повседневной коммуникации рассматриваемых групп билингвов. Отметим, что динамика совместного использования родного и русского языков в разных возрастных группах русско-татарских билингвов имеет заметные отличия. Несмотря на то что до поступления в школу представители 3-й ВГ успешно совмещали в повседневной коммуникативной практике оба языка (а возможно, именно поэтому) в период институционализации они с большей легкостью переходят на русский язык, который становится основным языком в дальнейшем. У представителей 1-й и 2-й ВГ такого резкого перехода с татарского на русский язык в начале периода институционализации не наблюдается, возможно потому, что большая часть представителей групп до школы говорили преимущественно на татарском языке. русско-татарскими билингвами Рис. 4. Динамика использования шорского языка русско-шорскими билингвами Рис. 5. Динамика использования татарского и русского языков русско-татарскими билингвами Рис. 6. Динамика использования шорского и русского языков русско-шорскими билингвами Как показывают данные анкет, до и после поступления в школу представители русско-шорских билингвов в разном процентном отношении предпочитают общаться только на шорском, только на русском либо совмещать (в очень низком процентном соотношении – ниже 30% для всех возрастных групп) оба языка. респондентов отмечают, что начинают совмещать два языка в общении. Чаще всего на уроках дети общаются на русском языке, а вне классных стен – на шорском. Наиболее наглядно конкуренция языков у русско шорских билингвов видна на рис. 7. Из диаграммы (рис. 7) динамики использования русского и шорского языков русско-шорскими билингвами хорошо видна закономерность: 1. До школы у всех трех возрастных групп билингвов преобладает использование шорского языка во всех коммуникативных сферах (кроме молодежи, которая в равной степени использует русский, шорский языки или комбинирует их). 2. С момента поступления в школу использование только шорского языка снижается до 0%. Билингвы начинают комбинировать оба языка, разделяя их по функциональной сфере использования. В школе на уроках говорят на русском, на переменах в школе, дома – на шорском и русском. 3. После школы, с одной стороны, происходит расширение сфер функционирования русского языка, возрастает количество билингвов, предпочитающих и в повседневной жизни использовать только русский язык, с другой – в ряде случаев редуцируется жесткая необходимость использовать русский язык в институциональной коммуникации (школа), поэтому несколько возрастает число билингвов, использующих только шорский язык. Рис. 7. Динамика использования анализируемых языков русско-шорскими билингвами Рис. 8. Динамика использования анализируемых языков русско-татарских билингвами Из диаграммы динамики использования русского и татарского языков русско-татарскими билингвами хорошо видна закономерность: 1. До школы у первой и второй возрастных групп билингвов преобладает использование татарского языка во всех коммуникативных сферах. В третьей возрастной группе отмечается меньший процент использования родного языка в сравнении с совмещением двух языков. 2. С момента поступления в школу использование только татарского языка снижается до 10–20%, рус функционирования. 3. После школы происходит снижение использования только татарского языка до 0%. Наравне с использованием русского языка возрастает ситуация комбинирования обоих языков в повседневном общении во всех трех возрастных группах. При проведении анкетирования подтвердилась тенденция, выявленная в Переписи населения 2010 г. – определенная степень свободы этнического самоопределения от степени и характера владения этническим языком. При анкетировании в группе русско-шорских билингвов выделились две подгруппы респондентов: большинство отметили в качестве родного языка шорский язык (91% опрошенных), однако часть респондентов в качестве родного языка называет русский язык (2 человека), тем не менее, респонденты обеих групп определяют этническую принадлежность как шорскую. Кратко охарактеризуем вторую группу респондентов. Один человек отмечает, что начал изучение шорского языка в школе, второй – самостоятельно после окончания университета. При этом оба респондента отмечают шорский язык как «родной» (например, «нужно учить шорский, потому что это родной язык»). В настоящее время один из указанных респондентов работает методистом, второй – учителем русского языка и литературы. Похожую картину можно наблюдать и в группе русско-татарских билингвов: 2 человека (8% от общего числа опрошенных) указывают в качестве родного языка русский, подчеркивая, однако, заинтересованность в углублении своих знаний татарского языка; несмотря на невысокий уровень владения татарским языком один из респондентов, входящих в данную группу, оценивает степень своей идентичности с татарской культурой на 8 баллов из 10 возможных. Продолжим анализ факторов, влияющих на характер динамики взаимодействия русского и анализируемых тюркских языков. При анализе динамики малых языков бывшего СССР в работе А.Е. Кибрика была выявлена значимость факторов этнического характера браков и типа семейного воспитания. Анализ анкет позволил выявить следующие тенденции. Во всех возрастных группах преобладают моноэтнические браки, среди опрошенных шорских респондентов только в третьей возрастной группе респонденты вступают в этнически смешанные браки. Среди татарских респондентов, имеющих супруга / супругу, количество моноэтнических браков незначительно превышает количество смешанных (36% и 24% соответственно). Русский как язык семейного общения вытесняет этнический не только в этнически смешанных, но и в этнически однородных браках, определяющую роль играет социальная позиция русского языка как доминирующего, что, однако, не сказывается на характере этнического самоопределения: национальность детей определяется как шорская и татарская соответственно. Отметим различие в позициях шорцев и татар при выборе имен для детей. У шорцев существует традиция именования детей именами, характерными для русской культурной традиции (Ирина, Наталья, Вера, Зинаида, Екатерина, Сергей, Евгений, Игорь и т.п.). Представители первой возрастной категории (до 35 лет), активно стремящиеся к возрождению шорской культуры и шорского языка, – не исключение. Респонденты объясняют выбор имен принятой практикой (например, «Все так называют»). При наличии русских имен у респондентов и их детей (Борис, Денис, Света) в группе русско-татарских билингвов преобладает традиция именования личными именами тюркского происхождения (Наиль, Залида, Амир, Фаниль). Абсолютное большинство респондентов в качестве основного фактора, влияющего на усвоение родного языка, указали общение в семье, вследствие этого представим данный параметр подробнее. В качестве основного фактора влияния на усвоение татарского языка почти все носители татарского указывают общение в семье, вторым по значимости фактором является общение с друзьями. Общение с представителями старшего поколения (родители, бабушки, дедушки) происходит в основном на татарском или татарском и русском языках, только 2 респондента указали русский язык в качестве единственного языка общения. Что же касается общения с детьми, только 3 респондента из числа имеющих детей используют в качестве средства общения исключительно татарский язык, 9 респондентов – только русский язык, 6 респондентов используют и русский, и татарский. При общении с другими людьми многие респонденты отдают предпочтение тому языку, который является родным для их собеседников (русский или татарский, в единичных случаях английский, узбекский, казахский, немецкий), 8 респондентов выбирают русский в ситуациях общения с людьми разных национальностей. В рамках нашей выборки прослеживаются две разнонаправленные тенденции, которые в равной мере характерны для всех трех выделенных возрастных групп: в ситуациях общения с представителями старшего поколения (родители, бабушки, дедушки) большая часть использует татарский или татарский и русский, только русский выбирают единицы (5 респондентов, или 20% от общего числа опрошенных); что касается общения с представителями младшего поколения (дети), ситуация меняется кардинально: только татарский указали лишь 3 респондента (2-я и 3-я ВГ), татарский и русский – 6, большинство в качестве единственного средства общения с детьми выбирает русский язык (9 человек). Таким образом, складывается ситуация, не благоприятствующая поддержанию жизнеспособности татарского языка. Соотношение использования языков в семейном общении русско-татарских билингвов представлено в табл. 1. Действию факторов, оказывающих позитивное влияние на сохранение и подержание языка, противодействуют следующие факторы: 1) преподавание языка в школе; 2) социально-общественная форма существования этноса: активная динамика от традиционной к современной, интегрированной в общие социальные процессы; тивные контакты носителей языка с русскоязычным окружением, абсолютное доминирование русского язы ка во всех сферах институциональной коммуникации, законодательно закрепленное и фактически реализуемое (образование и все социальные сферы коммуникации). Языки общения между представителями разных поколений русско-татарских билингвов Т а б л и ц а 1 С бабушкой, дедом* С родителями С детьми* ВГ 1-я 2-я 3-я татарский русский 3 (43%) 10 (83%) 4 (66%) – 1 (8%) 1 (16%) татарский, русский 4 (57%) – – татарский русский – 9 (75%) 3 (50%) 2 (28%) 1 (8%) – татарский, русский 5 (72%) 2 (12%) 3 (50%) татарский русский – 2 (12%) 1 (16%) 1 (14%) 5 (41%) 3 (50%) татарский, русский 2 (28%) 4 (33%) – Аналогичным образом проследим ситуацию общения с семьей в среде русско-шорских билингвов. Важным фактором усвоения шорского языка, по субъективной оценке респондентов, является (в порядке убывания влияния): общение с семьей, общение с друзьями, самообразование. При этом мы наблюдаем падение роли этнических языков в семейной коммуникации, как следствие – функционирование их как первых, материнских, родных. Из табл. 2 видно, что респонденты второй и третьей возрастных групп предпочитают общаться со старшими родственниками на шорском языке, и только в первой возрастной группе две трети респондентов общаются со старшими родственниками либо на русском, либо чередуя русский и шорский. Первая возрастная группа при общении с детьми делает выбор в пользу русского языка, либо чередует русский и шорский язык. Несмотря на то, что подавляющее большинство респондентов второй и третьей возрастных групп предпочитают общаться на русском языке со своими детьми, сохраняются традиции общения на шорском языке. Соотношение использования языков в семейном общении русско-шорских билингвов представлено в табл. 2. Языки общения между представителями разных поколений русско-шорских билингвов Т а б л и ц а 2 ВГ 1-я 2-я 3-я С бабушкой, дедом русский шорский 1 (33,3%) 7 (87%)6* 6 (54%)* 1 (33,3%) – – шорский, русский 1 (33,3%) – – шорский С родителями русский – 5 (62%) 6 (54%) 1 (33,3%) – 2 (18%) шорский, русский 1 (33,3%) 2 (18%) 2 (18%) шорский – 2 (25%) 1 (9%) С детьми русский 2 (66,6%) 3 (37,5%) 8 (72,7%) шорский, русский 1 (33,3%) 2 (25%) 1 (9%) Действию факторов, оказывающих позитивное влияние на сохранение и подержание языка противодействуют следующие факторы: 1) преподавание языка в школе; 2) социально-общественная форма существования этноса: активная динамика от традиционной к современной, интегрированной в общие социальные процессы; 3) языковое окружение этноса – русскоязычное, активные контакты носителей языка с русскоязычным окружением, абсолютное доминирование русского языка во всех сферах институциональной коммуникации, законодательно закрепленное и фактически реализуемое (образование и все социальные сферы коммуникации). Все это способствует вытеснению исконных языков в сферы бытового общения, семейного, дружеского, сужение социальных сфер коммуникации, что проявляется и в исследуемых языковых ситуациях. Все поколения опрошенных респондентов, и шорцев и татар, получали образование на русском языке. Именно необходимость получения образования, стремление к успешности в обучении, в жизни многих представителей старшего поколения явилась причиной отказа от использования родного языка даже в семейном общении. И хотя только 30% опрошенных респондентов отмечают, что во время обучения в школе им запрещали использовать на уроках шорский язык, некоторые респонденты отмечали, что в семье также запрещали говорить на родном языке, так как слабое владение русским виделось препятствием к успехам в школе. При этом во всех случаях классы представляли собой национально смешанные коллективы. В анкетах 12 человек русско-шорских билингвов отметили, что до школы говорили только на шорском языке, 7 – на шорском и русском (при этом только 1 человек из этого числа отмечает в качестве родного языка русский). После начала обучения в школе для указанных респондентов активными языками становятся и шорский, и русский. Таким образом, именно обучение на русском языке как основа всех сфер социализации является основой сначала функционального выравнивания родного и русского языков, а затем – выдвижения русского языка в функционально более сильные позиции (см. табл. 2). На позиции русского языка оказывают влияние распад традиционной формы существования этносов, практически полная интегрированность в общие социальные процессы современного российского общества. Данные анкет, материалы бесед с респондентами показали значительную социальную (территориальную) мобильность представителей исследованной группы носителей русско-татарского билингвизма: более половины респондентов, русско-татарских билингвов, указали местом своего рождения Кемеровскую, Омскую области, Красноярский край, Казахстан, Узбекистан, Башкортостан. При том что большинство из респондентовшорцев родились и проживают в Кемеровской обла этнического распространения, более половины из них выезжали на продолжительное время (более полугода) из места рождения, из которых 34% – за пределы района этнического расселения шорского этноса (в том числе в Казахстан, Киргизию, Алтайский край, Тюменскую, Свердловскую, Магаданскую области). Чаще всего причины отъезда связаны с получением образования (2–4 года) или поиском «лучшей жизни». Основой социальной, и в ряде случаев – локальной мобильности в современном обществе является образование. Так, из опрошенных респондентов русскошорских билингвов 43% имеют высшее образование и только 13% – начальное или незаконченное среднее образование, из 25 опрошенных русско-татарских билингвов 84% имеют высшее или неоконченное высшее образование, 8% – среднее специальное образование, 8% не предоставили сведения об образовании. При этом уже для получения среднего образования около 30% респондентов-шорцев вынуждены были переезжать более крупные поселки, и лишь один респондент русско-татарский билингв был вынужден ходить в среднюю школу в соседний населенный пункт в связи с тем, что в ее деревне была только начальная школа. Высшее и средне-специальное образование получали обычно в крупных городах или областных центрах в России (Новокузнецк, Красноярск, Междуреченск, Барнаул, Кемерово, Свердловск) и ближнем зарубежье (например, Туркистан (Казахстан)). Подавляющее большинство респондентов указало местом получения высшего и среднего специального образования Томск, кроме этого, были указаны Ташкент, Казань, Уфа, Екатеринбург, Кемерово. Из всего числа опрошенных респондентов образование у 34% связано со специализацией в языках (учитель русского языка и литературы, учитель шорского языка, специалист по английскому и китайскому языку) или филологии. В настоящий момент 3 человека из опрошенных работают педагогами в школе или на базе дополнительного образования. Таким образом, при том что в проекте исследовались языковые практики билингвов в местах исконного компактного проживания, русский язык является доминирующим и в ситуациях семейного, бытового общения, роль его является универсальной в ситуациях социально обусловленных миграций. Все это определяет характер использования языков, определение используемых языков билингвами в качестве активных и доминирующих в настоящее время. Так, все респонденты-шорцы без исключения отмечают, что на момент анкетирования в качестве активных языков для них выступают и русский, и шорский. Степень актуализации языка может варьироваться в зависимости от различных социальных факторов (окружение, занимаемая должность, место проживания). Мы наблюдаем типичное соотношение сфер использования языков в билингвальных языковых ситуациях: практически все респонденты-шорцы отмечают, что предпочитают использовать шорский язык при общении с другими шорцами и русский – при общении с русскими людьми и людьми других национальностей, владеющих русским языком. Сферы использования родного языка (шорского) определяют и уровень владения им: по самооценке, отраженной в анкетах, почти все респонденты не испытывают никакого дискомфорта в устной коммуникации (говорю и слушаю), неплохо читают тексты на шорском языке и испытывают сильные затруднения при необходимости писать на шорском языке (за исключением учителей шорского языка). Отметим, что некоторые респонденты связывают сложность чтения на шорском языке с отдаленностью литературной нормы от их диалекта. Естественно, что респонденты отмечают отсутствие сложностей с коммуникацией, чтением или письмом на русском языке. При этом 20 человек из 21 опрошенного отмечают, что доминирующим языком для них в настоящее время является русский (пункт анкеты «Укажите, пожалуйста, какой язык в настоящее время Вы используете чаще всего»), сфера влияния русского и шорского языков различна (пункт анкеты «Пожалуйста, укажите в процентах количество времени, в течение которого Вы в настоящее время находитесь в среднем под влиянием (говорите, слушаете, и т.д.) каждого языка (общее количество должно составлять 100%»). 12 человек из числа опрошенных отмечают, что наибольшее влияние на них оказывает русский язык, 5 респондентов испытывают в равной (или почти равной) степени влияние обоих языков, 3 человека почти не испытывают влияния русского языка. Вторая группа в большей степени представлена респондентами, занимающими в настоящее время или в прошлом должности в общественных организациях, направленных на популяризацию шорской культуры. В последней группе представлены респонденты, проживающие в небольших деревнях, или люди пенсионного возраста, окружение которых составляют в основном носители шорского языка. Несмотря на схожие параметры оценки владения русским и шорским языками респондентами всех трех возрастных групп, необходимо сделать некоторые замечания относительно субъективности вводимой оценки. Представители первой возрастной группы склонны оценивать свое владение шорским языком как «свободное», хотя такое владение свободным не может быть названо, поскольку не используется для коммуникативных целей – непосредственно в среде бытового общения. Все без исключения респонденты-шорцы отмечают, что считают необходимым получить возможность изучать шорский язык в школе, и для исправления ситуации предлагают ввести следующие мероприятия: уроки / факультативы в общеобразовательной школе или создание шорской воскресной школы, формирование шорского разговорного клуба, проявление активности молодежью, помощь от администрации области. Анализ ответов респондентов русско-татарских билингвов выявляет аналогичные тенденции в самооценках уровней владения родным и русским языками. 21 человек из 25 опрошенных русско-татарских билингвов указывают русский язык в качестве доминирующего, при этом только 4 респондента заявляют приоритет русского языка в процессе усвоения языков. Кроме татарского и русского респонденты таджикский, немецкий, английский, французский, башкирский, турецкий, молдавский, казахский, арабский (только 6 человек владеют 2 языками, 11 человек указали 3 языка, 4 респондента отметили владение 4 языками, 5 человек – 5 языками). Степень влияния русского языка в настоящее время респонденты оценивают как достаточно высокую – 22 человека оценили количество времени, в течение которого они находятся под влиянием русского языка, выше 50%; в целом цифры варьируются от 24 до 99, средний процент 67,3. Оценка количества времени, в течение которого респонденты находятся под влиянием татарского языка, варьируется от 1 до 99%, средний процент – 30,2. Только 7 человек оценили количество времени, в течение которого они находятся под влиянием татарского языка, 50% и выше. 5 человек из последней группы проживают в Томске, 4 из них относятся к старшей возрастной группе. 2 человека проживают в д. Черная речка, относятся к разным возрастным группам (до 30 и старше 50 лет). 15 человек из числа опрошенных указали, что находятся под влиянием других языков, число которых может доходить до 3, количество времени в большинстве случаев незначительно, достаточно большие цифры (25%, 30%) связаны с родом деятельности респондентов (студент факультета иностранных языков, помощник руководителя). Таким образом, образование, социальная и территориальная мобильность, интегрированность представителей рассматриваемых этносов во все сферы социальной жизни, языком общения в которых выступает русский язык, определяют его доминирующие позиции в коммуникации подавляющего числа представителей всех возрастных групп. Рассмотренным факторам, обусловливающим сокращение сфер функционирования этнического языка, противостоят в настоящее время в позитивном плане фактор роста национального самосознания, поддерживаемый современной государственной языковой политикой. Образование, которое в настоящее время ведется на русском языке, с одной стороны, выступает как фактор, определяющий доминирование русского языка, как фактор разрушения традиционных установок этноса, с другой стороны, в условиях изменения активизации процессов национально-языковой политики в регионе, выступает как фактор, способствующий возрождению национального самосознания. Данные бесед с информантами, анкетирования свидетельствуют об активном интересе к традиционным этническим ценностям и языку, с одной стороны, с другой – об отставании принимаемых государственных мер от потребностей. Так, например, в Томске активно действует Центр татарской культуры, на базе которого проводятся различные мероприятия по продвижению татарской культуры и татарского языка, в частности, национальные праздники (Сабантуй), вечера татарской поэзии с привлечением татарских писателей и поэтов Томска, спектакли на татарском языке, фестивали татарской культуры, творческие конкурсы («Татарская хозяюшка»), встречи краеведов, и т.д. В центре на постоянной основе работают детские музыкальный и хореографический кружки, кружок татарского языка для детей и взрослых, создан постоянный ансамбль татарского танца «Айнур». В деревне Эушта существует музей татарской культуры, который находится на территории школы № 66. Музей создан совместными усилиями жителей деревни, его директором и инициатором создания является Фариза Курбанбаева, учитель начальных классов. В нем собраны предметы быта, одежда, обувь, исторические документы, позволяющие проследить историю деревни Эушта. В школе работает факультатив татарского языка для детей начальных классов. Однако преподавание татарского языка в Томской области спорадично; кроме кружка татарского языка в ОГАУК «Центр татарской культуры» и факультатива в школе № 66 д. Эушта татарский язык преподается также факультативно в начальных классах школы, расположенной в д. Черная речка, а также с 2018 г. организуются летние смены в детских лагерях отдыха с изучением татарского. Для улучшения языковой ситуации респондентытатары предлагают ввести преподавание татарского языка в школах, организовать центры по изучению татарского языка, говорить в семье на родном языке, отмечать национальные праздники. городское общественное Что касается поддержания шорского языка, существует 9 общественных организаций поддержания шорского языка и культуры, включая такие как «Совет старейшин шорского народа», Общественная организация шорского народа Таштагольского района «Таглыг Шор» (Горная Шория), Общественное движение «Междуреченское общество коренного населения “Алтын Шор” (Золотая Шория) (г. Междуреченск), Мысковское движение «Шория» (г. Мыски) и др. [18] и др., 17 коллективов пессенного и хореографического творчества [Там же]. В городе Новокузнецке располагается Центр шорской культуры «Аба-Тура». Существует 4 музея шорской культуры: Мысковский историко-этнографический музей (г. Мыски), Музей этнографии и природы Горной Шории (г. Таштагол), Шорский этнографический музей «Тазыхан» (г. Новокузнецк), Этнографический музей под открытым небом «Тазгол» (г. Таштагол, пос. Усть-Анзас). В г. Кемерово на кафедре русского языка, литературы и методики обучения НФИ КемГУ существует Центр языков и культур народов Сибири, на базе которого проходит обучение шорскому языку. Инициативные группы в населенных пунктах проводят обучение детей шорскому языку на базе общественных организаций, домов культур. Для улучшения языковой ситуации респондентышорцы предлагают ввести преподавание шорского языка в школах, организовать центры по изучению шорского языка, говорить в семье на родном языке, отмечать национальные праздники. Данные факторы обусловливают расширение функциональной палитры использования этнических языков – их использованию в институциональных практиках (общение в центрах культуры, обучение родному языку), актуализацию его эстетической и этнической функций. Данные тенденции отражены в системе личтатарского языков, в дифференциации характера ответов представителей разных возрастных групп. Так, респонденты второй и третьей возрастной групп русско-шорских билингвов могут воспроизвести отдельные фольклорные жанры: песни, частушки, представители первой возрастной группы отмечают, что знакомы с шорским фольклором с раннего детства: почти все респонденты отмечают, что слышали национальные сказки, однако не могут их воспроизвести. 15 человек из числа русско-татарских респондентов демонстрируют не просто знакомство с татарским фольклором, в основном это национальные сказки (Шурале), но и готовность их воспроизвести. Песни на татарском языке могут исполнить 17 респондентов, в анкетах приводятся названия песен. Погружению в мир национального фольклора, проводниками которого ранее были в контекстах семейного общения представители старшего поколения, в настоящее время содействуют преподаватели воскресных школ и лидеры центров культуры. На территории компактного проживания шорцев в настоящее время сохраняется совмещение в личных практиках элементов языческой и христианской культур, проявляемых в том числе сохранении традиционных религиозных обрядов. Одним из своеобразных инструментов сохранения поддержки национального языка выступают речевые практики проводимых обрядов. Так, из опрошенных респондентов-шорцев 9 человек отмечают, что проводят обряды на шорском языке, 2 – на шорском и русском языках (среди людей, использующих шорский язык для проведения обрядов, представлены и те 2 респондента, для которых в качестве родного выступает русский язык): 8 респондентов-татар отмечают, что проводят обряды на татарском языке, 4 – на арабском, 2 – на русском и татарском, 1 – только на русском. Таким образом, проведение анкетирования носителей русско-шорского и русско-татарского билингвизма в местах компактного исконного проживания представителей двух тюркских языков позволило выявить отражение на личном уровне билингвальных несбалансированных ситуаций. Анализ анкет, непосредственные беседы с информантами свидетельствуют о различном уровне и характере владения языком в трех возрастных группах, о его резком убывании от старшего поколения к среднему возрасту и молодежи, о различии конкретных сфер общения, обслуживаемыми соотнесенными языками в коммуникативных практиках билингвов. Факторами, способствующими усилению влияния русского языка, вытеснению исконных языков в сферу бытового общения и эстетически обусловленной коммуникации, влияние которых усиливается при переходе от третьей группы к первой, являются обусловленная объективными мировыми тенденциями глобализации языковая политика РФ, законодательно определяющая роль русского языка в качестве государственного, используемого во всех сферах институциональной коммуникации, являющегося языком образования на всех его этапах, социальная и локальная мобильность жителей региона. Молодежь (первая возрастная группа), в отличие от представителей второй и третьей возрастных групп, в которых по-прежнему наблюдается ситуация коммуникативного сосуществования русского и родного языков, демонстрирует меньшую свободу владения родным языком в связи с повышением уровня образованности и отсутствием возможности постоянной бытовой коммуникации на родном языке (из-за проживания в русскоязычных поселениях). Наиболее сильными факторами, способствующими поддержанию активности в настоящее время шорского и татарского языков, в том числе и в 1-й ВГ билингвов, являются компактность проживания в местах исконного населения, возрождение национального самосознания, поддерживаемое институционально в исследуемых районах, менее сильными являются семейное воспитание, еще сохраняющее черты традиционного, тенденция к моноэтничности браков. Обучение родному языку, необходимость общаться со старшими родственниками на национальном языке, моноэтнический характер браков, повышенный интерес с родной культуре – все это создает почву для дополнительного всплеска национального самосознания именно в первой возрастной группе, которого часто не наблюдается в средней и старшей возрастной группах. Выявленные тенденции являются общими и в то же время вариативно проявляющимися в языковых ситуациях русско-шорского и русско-татарского билингвизма. ПРИМЕЧАНИЯ 1Мы разделяем позиции исследователей, обозначающих данным термином разные уровни владения языком, см.: [14. C. 15–16; 53] и др. 2Зафиксировано 1 532 реакции на 71 вопрос социолингвистической анкеты и 548 реакций на 21 вопрос анкеты билингва 25 русскотатарских билингвов, а также 1 633 реакции на вопросы социолингвистической анкеты и 483 ответа на вопросы анкеты билингва от 23 респондентов, представителей русско-шорского билингвизма. 3Несбалансированность взаимодействия языковых образований в регионах Российской Федерации определяется современным языковым законодательством (ст. 68 Конституции РФ определяет в качестве государственного языка на всей территории РФ русский язык, регламентирует право республикам устанавливать свои государственные языки и гарантирует всем ее народам право на сохранение родного языка, создание условий для его изучения и развития [24]). В Конституции и важнейших законодательных актах формулируется направленность языковой политики РФ не только на всемерное развитие русского государственного языка, но и на поддержание языков, не являющихся языками официального общения в РФ или каком-либо территориальном образовании. Однако отсутствие государственного статуса таких языков и ряд других факторов приводят к существенному ограничению их социально-коммуникативных функций. 4Местами компактного проживания шорцев является юго-восточный угол Западной Сибири, главным образом – юг Кемеровской области (Таштагольский, Новокузнецкий, Междуреченский, Мысковский, Осинниковский и другие районы), а также некоторые смежные районы Хакасии и Республики Алтай, Красноярский и Алтайский края. В проекте анкетирование русско-шорских билингвов в местах компактного проживания – в г. Таштогол и пос. Шерегеш и прилегающей деревне Суета. 5Сибирские татары – коренное население современных Красноярского края, Новосибирской, Омской, Свердловской, Томской и Тюменской областей РФ. Они в свою очередь делятся на 3 этнографические группы – барабинскую (барабинско-туражские, любейско-тунусские и теренинско- чойские татары), тоболо-иртышскую (включает курдакско-саргатских, тарских, тобольских, тюменских и ясколбинских татар) 1970 г. – 15 286, в 1979 г. – 17 629, в 1989 г. – 20 812, в 2002 г. – 20 145). Они компактно проживают в Томске и его пригородных селениях (Барабинка, Воронино, Казанка, Калтай, Кафтанчиково, Курлек, Ново-Исламбуль, Тахтамышево, Чёрная Речка, Эушта), в г. Стрежевой; в Бакчарском, Верхнекетском, Зырянском, Кожевниковском, Колпашевском и Кривошеинском районах [26. С. 5, 230]. 6Не все респонденты дали ответ на данный вопрос. Наличие такой ситуации помечается знаком *. ЛИТЕРАТУРА 1. Дыбо А.В. Лингвистические контакты ранних тюрков: лексический фонд: пратюркский период. М. : Вост. лит, 2007. 223 с. 2. Лемская В.М. Выражение категории посессивности через отношения предикации в чулымско-тюркском языке // Томский журнал линг вистических и антропологических исследований. 2016. Вып. 4 (14). С. 37–42. 3. Токмашев Д.М., Лемская В.М. Категория принадлежности в телеутском и чулымско-тюркском языках: именные конструкции // Томский журнал лингвистических и антропологических исследований. 2015. № 4 (10). С. 24–35. 4. Федотова Н.Л. К вопросу о порядке следования суффиксов лично-притяжательного склонения в селькупском языке // Урало-алтайские исследования. 2017. № 2 (25). С. 67–79. 5. Vorobeva V., Novitskaya I., Girfanova K., Vesnin V. Adnominal possessive cinstructions in Narym, Vasjugan and middle-Ob dialects of selcup // Linguistica Uralica. 2017. Т. 53, № 1. P. 54–64. 6. Вафина А.Д., Юмагулова Ю.М. Типология словотворческих инноваций в условиях русско-тюркского двуязычия. // Педагогический жур нал Башкортостана. 2017. 2 (69). С. 130–134. 7. Боронникова Н.В. Об интерференции в падежной системе (на материале русских спонтанных текстов татар и коми-пермяков) // Социо- и психолингвистические исследования. 2014. Вып. 2. С. 115–120. 8. Саитбатталов И.Р., Саяхова Д.К. Языковая и культурная интерференция в русском языке Башкортостана // Филологические науки. Во просы теории и практики. 2016. № 12 (66), ч. 2. С. 163–165. 9. Гордеева О.И. Некоторые закономерности влияния родного языка на усваиваемый язык в процессе становления двуязычия (на материале русского и татарского сибирских говоров) : дис. … канд. филол. наук.  Томск, 1965. 10. Веснина Г.Ю., Кустова Г.И. Лингвистический корпус «Томский региональный текст»: явления языковой интерференции в русской речи билингвов Томска и Томской области // Международный журнал прикладных и фундаментальных исследований. 2015. № 5 (часть 4). С. 697–701. URL: http://www.applied-research.ru/ru/article/view?id=7201 (дата обращения: 07.09.2018). 11. Резанова З.И., Веснина Г.Ю. Подкорпус русской речи билингвов лингвистического корпуса «Томский региональный текст»: принципы разметки и метаразметки корпуса // Вопросы лексикографии. 2016. № 1 (9). С. 29–39. URL: http://vital.lib.tsu.ru/vital/access /manager/Repository/vtls:000539357 (дата обращения: 07.09.2018). 12. Резанова З.И. Подкорпус устной речи русско-тюркских билингвов Южной Сибири: типологически релевантные признаки // Вопросы лексикографии. 2017. № 11. DOI: 10.17223/22274200/11/7 13 Зограф Г.А. Многоязычие // Лингвистический энциклопедический словарь. URL: http://lingvisticheskiy-slovar.ru/ descrip tion/mnogoiazychie/366 (дата обращения: 07.09.2018). 14. Аврорин В.А. Двуязычие и школа // Проблемы двуязычия и многоязычия. М. : Наука, 1972. 15. Имедадзе Н.В. Экспериментально-психологические исследования овладения и владения вторым языком. Тбилиси, 1979. 16 Mackey W.F. A Typology of bilingual situation // Foreign language Annals. 1970. Vol. 3, Is. 4. P. 596–606. 17. ВПН-2010. Федеральная статистики. URL: государственной служба http://www.gks.ru/free_doc/new_site/perepis2010 /croc/perepis_itogi1612.htm (дата обращения: 07.09.2018). 18. Томская область. Официальный портал Администрации Томской области. URL: https://tomsk.gov.ru (дата обращения: 07.09.2018). 19. Администрация Кемеровской области. URL: https://ako.ru/ (дата обращения: 07.09.2018). 20. Областное государственное автономное учреждение культуры «Центр татарской культуры». URL: http://tatar-tomsk.ru/ (дата обращения: 07.09.2018). 21. Тадарлар.ру – информационный проект о шорском народе. URL: http://tadarlar.ru/ (дата обращения: 07.09.2018). 22. Социолингвистическая анкета. URL: http://ilingran.ru/main/departments/ural-altaic (дата обращения: 07.09.2018). 23. Marian V., Blumenfeld H.K., Kaushanskaya M. Language Experience and Proficiency Questionnaire (LEAP-Q) // Speech Language and Hearing Research, 50 (4). Р. 940–967. URL: http://www.bilingualism.northwestern.edu/leapq/ (дата обращения: 07.09.2018). 24. Конституция Российской Федерации URL: http://www.constitution.ru/ (дата обращения: 07.09.2018). 25. Кибрик А.Е. Проблема исчезающих языков в бывшем СССР // Очерки по общим и прикладным вопросам языкознания. М., 1992. С. 67–79. 26. Регионы компактного проживания татар в Российской федерации. Казань, 2016. 336 с. URL: http://www.antat.ru/ru/ite/publishing/novye izdaniya/files/РЕГИОНЫ КОМПАКТНОГО ПРОЖИВАНИЯ ТАТАР.pdf (дата обращения: 07.09.2018). Статья представлена научной редакцией «Филология» 12 сентября 2018 г. DYNAMICS OF SOCIOLINGUISTIC PROCESSES IN SOUTHERN SIBERIA MIRRORED IN BILINGUALISM (RUSSIAN-SHOR AND RUSSIAN-TATAR LANGUAGE INTERACTION) Vestnik Tomskogo gosudarstvennogo universiteta – Tomsk State University Journal, 2018, 436, 56–68. DOI: 10.17223/15617793/436/7 Zoya I. Rezanova, Tomsk State University (Tomsk, Russian Federation). E-mail: rezanovazi@mail.ru / resso@rambler.ru Irina G. Temnikova, Tomsk State University (Tomsk, Russian Federation). E-mail: irtem@sibmail.com Elena D. Nekrasova, Tomsk State University (Tomsk, Russian Federation). E-mail: nekrasovaed@yandex.ru Keywords: linguistic situation; bilingualism; Russian-Shor bilingualism; Russian-Tatar bilingualism; sociolinguistic survey; psycholinguistic survey. The paper represents one of the aspects of a large research project aimed at revealing the regularities of historical development and the current state of languages and cultures of South Siberia in the aspect of their interaction. The paper presents the results of a sociolinguistic investigation of the dynamics of bilingual linguistic situations existing in two regions: Russian-Tatar bilingualism in Tomsk and neighbouring villages, and Russian-Shor bilingualism in the towns of Sheregesh and Tashtagol (Kemerovo region) and neighbouring villages. The paper is aimed at the disclosing of personal projections of modern dynamics of linguistic situations in the region, correlation of objective parameters of two linguistic situations and its refraction in subjective self-assessments of the functional distribution of languages by bilinguals. The data were taken from the population census report, the official websites of the administrative entities under study, public organisations, the questionnaire survey conducted by project participants using two related questionnaires, the sociolinguistic questionnaire developed by O. Kazakevich, and the linguistic questionnaire by V. Marian, K. Blumenfeld and М. Kaushanskaya. The paper presents the analysis of the results of Russian-Tatar bilinguals’ questionnaires (1532 responses to 71 questions of the sociolinguistic questionnaire and 548 responses to 21 questions of the linguistic questionnaire); Rus tions of the linguistic questionnaire). The analysis of the linguistic situation makes it possible to distinguish between 3 age groups of bilinguals: the first group comprises the bilinguals at the age of 20–35, the second from 35 to 65, the third older than 65. The paper presents the data of descriptional statistics characterising the level of mastering a language (Russian and Tatar, Russian and Shor in the two groups under study correspondingly), distribution of languages in different spheres of communication, the degree and way of their dominance and functioning in various periods of the respondents’ lives and at the present moment. The analysis of questionnaires and communication with the respondents indicate a different level and character of language proficiency in the three age groups, its abrupt decrease from the older generation to the middle age and youth, the difference in specific areas of communication served by correlated languages in communicative bilingual practices. The factors that enhance the impact of the Russian language and extrusion of ancestral languages into the sphere of everyday communication and aesthetic communication, the influence of which increases in the third group compared to the first one, are the language policy of the Russian Federation, which legislatively determines the role of the Russian language as a state language used in all areas of institutional communication, which is the language of education at all stages, social and local mobility of the inhabitants of the region. The most important factors to support the current activity of the Shor and Tatar languages in all the bilingual age groups including the first one are the residence density in native places of the original population, the revival of national identity, supported institutionally in the areas under study; the less important factors are traditional family upbringing and the trend towards mono-ethnic marriages. The revealed tendencies are common and at the same time variably manifested in the language situations of Russian-Shor and Russian-Tatar bilingualism. REFERENCES 1. Dybo, A.V. (2007) Lingvisticheskie kontakty rannikh tyurkov: leksicheskiy fond: pratyurkskiy period [Linguistic contacts of the early Turks: lexical fund: the pre-Turkic period]. Moscow: Vost. lit. 2. Lemskaya, V.M. (2016) Expressing possession through predicative constructions in Chulym-Turkic. Tomskiy zhurnal lingvisticheskikh i antropo logicheskikh issledovaniy – Tomsk Journal of Linguistics and Anthropology. 4 (14). pp. 37–42. (In Russian). 3. Tokmashev, D.M. & Lemskaya, V.M. (2015) Possessive noun constructions in Teleut and Chulym-Turkic. Tomskiy zhurnal lingvisticheskikh i antropologicheskikh issledovaniy – Tomsk Journal of Linguistics and Anthropology. 4 (10). pp. 24–35. (In Russian). 4. Fedotova, N.L. (2017) On the order of the personal-possessive declension suffixes in the Selkup language. Uralo-altayskie issledovaniya – Ural Altaic Studies. 2 (25). pp. 67–79. (In Russian). 5. Vorobeva, V., Novitskaya, I., Girfanova, K. & Vesnin, V. (2017) Adnominal possessive constructions in Narym, Vasjugan and middle-Ob dialects of Selcup. Linguistica Uralica. 53(1). pp. 54–64. 6. Vafina, A.D. & Yumagulova, Yu.M. (2017) Tipologiya slovotvorcheskikh innovatsiy v usloviyakh russko-tyurkskogo dvuyazychiya. [Typology of word creation innovations in the conditions of Russian-Turkic bilingualism]. Pedagogicheskiy zhurnal Bashkortostana. 2 (69). pp. 130–134. 7. Boronnikova, N.V. (2014) About interference in case system (In Russian spontaneous texts of the Tatars and the Komi-Permyaks). Sotsio- i psikholingvisticheskie issledovaniya – Socio Psycho Linguistic Research. 2. pp. 115–120. (In Russian). 8. Saitbattalov, I.R. & Sayakhova, D.K. (2016) Linguistic and cultural interference in the Russian language in the Republic of Bashkortostan. Filolog icheskie nauki. Voprosy teorii i praktiki – Philological Sciences. Issues of Theory and Practice. 12 (66):2. pp. 163–165. (In Russian). 9. Gordeeva, O.I. (1965) Nekotorye zakonomernosti vliyaniya rodnogo yazyka na usvaivaemyy yazyk v protsesse stanovleniya dvuyazychiya (na materiale russkogo i tatarskogo sibirskikh govorov) [Some laws of the influence of the native language on the learned language in the formation of bilingualism (on the material of Russian and Tatar Siberian dialects)]. Philology Cand. Dis.  Tomsk. 10. Vesnina, G.Yu. & Kustova, G.I. (2015) Lingvisticheskiy korpus “Tomskiy regional’nyy tekst”: yavleniya yazykovoy interferentsii v russkoy rechi bilingvov Tomska i Tomskoy oblasti [The linguistic corpus “Tomsk Regional Text”: phenomena of language interference in the Russian language of the bilinguals of Tomsk and Tomsk Oblast]. Mezhdunarodnyy zhurnal prikladnykh i fundamental’nykh issledovaniy. 5(4). pp. 697–701. [Online] Available from: http://www.applied-research.ru/ru/article/view?id=7201. (Accessed: 07.09.2018). 11. Rezanova, Z.I. & Vesnina, G.Yu. (2016) Meta-data and annotation design of the Russian-speaking bilinguals speech subcorpus in the structure of the Tomsk Regional Corpus. Voprosy leksikografii – Russian Journal of Lexicography. 1 (9). pp. 29–39. (In Russian). [Online] Available from: http://vital.lib.tsu.ru/vital/access/manager/Repository/vtls:000539357. (Accessed: 07.09.2018). DOI: 10.17223/22274200/9/3 12. Rezanova, Z.I. (2017) Subcorpus of oral speech of Russian-Turkic bilinguals of Southern Siberia: typologically relevant signs. Voprosy leksiko grafii – Russian Journal of Lexicography. 11. pp. 105–118. (In Russian). DOI: 10.17223/22274200/11/7 13 Zograf, G.A. (n.d.) Mnogoyazychie [Multilingualism]. [Online] Available from: http://lingvisticheskiy-slovar.ru/description/mnogoiazychie/366. (Accessed: 07.09.2018). 14. Avrorin, V.A. (1972) Dvuyazychie i shkola [Bilingualism and school]. In: Azimov, P.A., Desheriev, Yu.D. & Filin, F.P. (eds) Problemy dvuyazychiya i mnogoyazychiya [Problems of bilingualism and multilingualism]. Moscow: Nauka. 15. Imedadze, N.V. (1979) Eksperimental’no-psikhologicheskie issledovaniya ovladeniya i vladeniya vtorym yazykom [Experimental psychological studies of mastering of and proficiency in a second language]. Tbilisi: Metsniereba. 16 Mackey, W.F. (1970) A Typology of bilingual situation. Foreign Language Annals. 3(4). pp. 596–606. 17. VPN-2010. (2010) Federal’naya sluzhba gosudarstvennoy statistiki [Federal State Statistics Service]. [Online] Available from: http://www.gks.ru/free_doc/new_site/perepis2010/croc/perepis_itogi1612.htm. (Accessed: 07.09.2018). 18. Tomsk Oblast. (n.d.) Ofitsial’nyy portal Administratsii Tomskoy oblasti [The official portal of the Administration of Tomsk Oblast]. [Online] Available from: https://tomsk.gov.ru. (Accessed: 07.09.2018). 19. Kemerovo Oblast. (n.d.) Administratsiya Kemerovskoy oblasti [Administration of Kemerovo Oblast]. [Online] Available from: https://ako.ru/. (Accessed: 07.09.2018). 20. Oblastnoe gosudarstvennoe avtonomnoe uchrezhdenie kul’tury “Tsentr tatarskoy kul’tury”. [Online] Available from: http://tatar-tomsk.ru/. (Ac cessed: 07.09.2018). 21. Tadarlar.ru. (n.d.) Tadarlar.ru – informatsionnyy proekt o shorskom narode [Tadarlar.ru – an information project about the Shor people]. [Online] Available from: http://tadarlar.ru/. (Accessed: 07.09.2018). 22. Sotsiolingvisticheskaya anketa. [Online] Available from: http://ilingran.ru/main/departments/ural-altaic. (Accessed: 07.09.2018). 23. Marian, V., Blumenfeld, H.K. & Kaushanskaya, M. (2007) Language Experience and Proficiency Questionnaire (LEAP-Q). Speech Language and Hearing Research. 50(4). pp. 940–967. [Online] Available from: http://www.bilingualism.northwestern.edu/leapq/. (Accessed: 07.09.2018). 24. Russian Federation. (2001) Konstitutsiya Rossiyskoy Federatsii [Constitution of the Russian Federation]. [Online] Available from: http://www.constitution.ru/. (Accessed: 07.09.2018). 25. Kibrik, A.E. (1992) Ocherki po obshchim i prikladnym voprosam yazykoznaniya [Essays on general and applied issues of linguistics]. Moscow: Moscow State University. pp. 67–79. 26. Aynutdinova, L.M. (ed.) (2016) Regiony kompaktnogo prozhivaniya tatar v Rossiyskoy federatsii [Regions of compact residence of Tatars in the Russian Federation]. Kazan: Institute of Tatar Encyclopedia and Regional Studies, Academy of Sciences of the Republic of Tatarstan. [Online] Available from: http://antat.ru/ru/ite/publishing/novye-izdaniya/files. (Accessed: 07.09.2018). Received: 12 September 2018 

Напиши аннотацию по статье

Вестник Томского государственного университета. 2018. № 436. С. 56–68. DOI: 10.17223/15617793/436/7 УДК 81'27 З.И. Резанова, И.Г. Темникова, Е.Д. Некрасова ДИНАМИКА СОЦИОЛИНГВИСТИЧЕСКИХ ПРОЦЕССОВ В ЮЖНОЙ СИБИРИ В ЗЕРКАЛЕ БИЛИНГВИЗМА (РУССКО-ШОРСКОЕ И РУССКО-ТАТАРСКОЕ ЯЗЫКОВОЕ ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ) Исследование выполнено при финансовой поддержке Министерства образования и науки Российской Федерации (грант № 14.Y26.31.0014). Представлены результаты анализа проекции билингвальных несбалансированных языковых ситуаций в языковом сознании билингва. Анализируются русско-татарский и русско-шорский билингвизм в местах исконного компактного проживания билингвов с использованием данных социолингвистического и психолингвистического анкетирования. Выделены три возрастные группы билингвов, различающиеся уровнем и характером владения двумя языками (русским и шорским, русским и татарским), а также система субъективного отношения к двум языкам. Охарактеризовано влияние разнонаправленно действующих социокультурных факторов на процессы языковой динамики в исследуемых территориях.

динамика языкового развития и социальны статус языка на материале чукоцко корякских мазыков. Ключевые слова: развитие языка, языковые контакты, социолингвистика, аналитический, синтетиче ский, локализация, целевые конструкции. В статье рассматривается изменение систем средств выражения топологических пространственных отношений и целевых полипредикативных конструкций в трех чукотско-корякских языках (чукотском, корякском и алюторском) от начала фиксации (к. XIX в.) до настоящего времени. Чукотский язык не имеет выраженного деления на диалекты и сохраняет письменную традицию. По данным Переписи 2002 г., 49 % из 15 767 чукчей владели чукотским языком. Коряки (8 743) делятся на две группы: чавчувены (кочевые коряки) – ок. 5,7 тыс. и нымыланы ((полу)оседлые коряки) – ок. 3 тыс. На корякском языке, имеющем 3 диалекта, говорят ок. 2 тыс. (ок. 30–35 % этнической группы чавчувенов), письменная традиция прервана. На бесписьменном алюторском языке, имеющем 4 диа лекта, говорят от 300 до 500 нымыланов (ок. 10 % этнической группы). Целью исследования является выявление различий в динамике изменения указанных систем в языках одной семьи, но с разным социолингвистическим статусом. Исследование имеет комплексную функциональную направленность и относится к нескольким направлениям лингвистики, а именно: дес криптивная лингвистика, поскольку в научный оборот вводится новый материал по исчезающим языкам; историческая лингвистика, так как описываются результаты языковых изменений в неглубокой диахронии; функциональная социолингвистика [1], поскольку важным фактором, влияющим на направление изменений, является социолингвистический статус языка; контактная лингвистика [2], так как все процессы изменений в чукотско-корякских языках в XX в. происходят в условиях контактов с русским языком. Основными гипотезами исследования были идеи С. Г. Томасон о том, что результат языковых контактов в большей степени определяется социаль ными (экзогенными), а не внутриязыковыми (эндогенными) факторами [3], и М. Эхала о том, что результат языковых контактов не всегда очевиден и предсказуем [4]. На материале сибирских языков исследования языковых изменений в условиях языковых контактов и в ареальной перспективе наиболее активно проводятся для уральских языков [5–10]. Основным методом исследования является выявление частотности употребления разных типов форм и конструкций по релевантным в социолингвистическом отношении временным срезам: довоенный период (к. XIX в. – 1940-е гг.); послевоенный период (1950–60-е гг.); современный период (с 1970-х гг. по настоящее время). Материал был собран методом сплошной выборки из корпуса оригинальных текстов на трех языках (табл. 1). Средства выражения отношений локали зации Топологические пространственные значения, или отношения локализации, в чукотско-корякских языках могут выражаться синтетически и аналитически. Синтетические средства: аффиксы с семан тикой локализации Синтетическим средством маркировки топологических пространственных отношений являются деривационные пространственные аффиксы, которые присоединяются к именной основе перед падежными показателями, замыкая цепочку деривационных показателей (пример (1)). Чукотско-корякские языки обнаруживают значительное сходство по составу пространственных аффиксов (табл. 2). Сочетание двух таких показателей в одной словоформе возможно в редких случаях (пример (2)). (1) чук. Нымтэгнык ынкы нывилгъэт [11, с. 10]. 1 Исследование выполнено в рамках проекта РГНФ №11-04-00348а «Динамика соотношения частотности функционально сходных мор фологических показателей и синтаксических конструкций в чукотско-корякских языках». — 64 — nəm-teɣn-ək поселок-APUD-LOC он-LOC остановить nəvil-ɣʔet ən-kə ся-3plS+PFV «Возле поселка, там, остановились». (2) кор. Таньӈо ӄойалв’əнчəко накуг’аг’айпəӈнав’ уйэтикив’ [12, текст 4, предл. 35]. qoja-lwən-čəko олень-INTER-IN taņŋ-o чукча-ABS.pl na-ku-hahajpə-ŋ-na-w LowA-PRES-тащить-PFV-3nsgP-PL нарта-ABS.pl «Чукчи между оленями (прячась) тащат нар ujetiki-w ты». Оригинальные тексты на чукотско-корякских языках по периодам (объем в количестве словоупотреблений) Период чукотский Довоенный ок. 30 000 Язык корякский Оригинальные произведения К. Кеккетына алюторский ок. 21 000 Фольклор (архив С. Н. Стебницкого) ок. 10 000 Таблица 1 Послевоенный ок. 43 000 – – Опубликованные фольклорные тексты Современный ок. 33 000 Опубликованные фольклорные тексты ок. 11 000 Экспедиционные материалы автора ок. 5 000 Газетные публикации ок. 23 000 Общий объем современных текстов ок. 39 000 Фольклор (архив И. С. Вдовина) Опубликованные фольклорные тексты Экспедиционные материалы автора Оригинальное произведение К. Килпалина Общий объем современных текстов ок. 55 000 ок. 16 000 ок. 130 000 ок. 5 000 ок. 151 000 Таблица 2 Аффиксы с семантикой локализации в чукотско-корякских языках Локализация Аффиксы корякский Язык алюторский чукотский SUPER «на» SUB «под» APUD «около» -lq/-sq (ал., чук.) / -ļq/-şq (ал.) / -tq (кор.) (для локумов с обширной горизонтальной или вертикальной поверхностью) -tkən (для локумов с узкой горизонтальной или вертикальной поверхностью) -ɣiŋ/-ɣeŋ -tajn (кор.) / -ten (ал.) / -taɣn/-teɣn (чук.) (контактно) -ŋqal(a) (кор., ал.) / -ŋqač(a) (чук.) (дистантно) IN «внутри» -čəku/-čəko/-ləku/-ləko + INTER «между» -lvən/-lwən (для локумов, состоящих из множества плотно расположенных однородных объектов) -vətɣər (ал., чук.) / -vətɣəj (кор.) (для локумов, состоящих из двух или нескольких раздельных объектов) AD «сбоку» -čurm/-čorm (чук.) / -čujm/-čojm (кор.) / -surm (ал.) (для локумов, не имеющих замкнутых границ) -nolŋ (кор.) / -nolɣ (чук.) / -nuļŋ/-ņuņŋ (ал.) (о горе или дороге) -lɣ/-lŋ (для локумов, имеющих замкнутые границы) + + + + + – + + + + – + – + — 65 — Русский язык оказал влияние на частотность пространственных суффиксов чукотско-корякских языков в зависимости от их семантики. В течение XX в. наиболее частотными во всех языках становятся показатели, семантически сходные с наиболее частотными русскими предлогами в, на, под. В связи с этим меняется «ландшафт» языковой картины мира носителей чукотско-корякских языков: природные локумы сменяются артефактами, типичная локализация переносится внутрь жилища. Аналитические средства: послелоги и адпози тивные наречия Аналитические средства выражения топологических пространственных отношений представлены адпозитивными наречиями и послелогами. Категория послелогов в чукотско-корякских языках не развита. Обнаружено по одному пространственному послелогу в чукотском и алюторском языках. (3) чук. Ынпыначгын… ченэтрак тытлык к’ача нывакотвак’эн [13, с. 5]. čenet-ra-k ənpənačɣ-ən старик-ABS.sg сам-дом-LOC дверь-LOC tətl-ək qača около nə-vakʔо-tva-qen IPF-сесть-RES-3sgS «Старик Гэмалкот сидит у дверей своего дома». (4) ал. Нəмалӄин в’иннə итəткəн мурəкки гат кура тəнупəк ӈанинувикӄал. nə-mal-qin QUAL-хороший-3sg дорога.ABS.sg winnə murə-kki мы-LOC itə-tkən быть-IPFV ŋanin-uvik-qal тот-тело-APUD ɣatkurа от tənup-ək сопка-LOC «Хорошая дорога есть по ту сторону сопки от нас». Более востребованы для выражения топологических пространственных отношений адпозитив ные наречия, которые чаще всего используются в качестве самостоятельного сирконстанта, но могут употребляться также в постпозиции или препозиции к имени, контактно или дистантно. Их насчитывается по несколько десятков в каждом языке: чук. – 33, кор. – 39, ал. – 46. (5) ал. Игыӊнинав’ уттув’в’и алла мурыкв’айамык utt-uwwi гыргусаӈ итка иллаткыт [14, тетр. 30, с. 4]. allə iɣəņŋ-ina такой-REL.nsg дерево-ABS.pl NEG mur-ək-wajam-ək ɣərɣusa-ŋ мы-OBL-река-LOC верх-DAT il-la-tkə-t быть-PL–IPFV-3duS it-ka быть-CVNEG1 «Таких деревьев вверх по нашей реке нет». (6) кор. Emeŋqal mujьk gatvalen jamkьn… [15, с. 72]. eme-ŋqal перевал-APUD мы-LOC PP-находиться-3sgS muj-ək ɣa-tva-len jamk-ən стойбище-ABS.sg «По ту сторону перевала от нас находилось стойбище…» Употребление адпозитивных наречий в функции послелогов в довоенных текстах было гораздо более характерно для чукотского и алюторского языков, чем для корякского (табл. 3). Это связано с тем, что наиболее ранние тексты на корякском языке являются художественными произведениями, в которых влияние русского языка проявляется сильнее, чем в фольклорных текстах. Чукотский и корякский языки стабильно сохраняют исходное соотношение послеложного и предложного употребления адпозитивных наречий, а в алюторском языке полное отсутствие нормализации и массированное влияние русского языка привели к усилению их предложного функционирования. Таблица 3 Приименное употребление адпозитивных наречий в оригинальных текстах (количество и доля постпозитивных употреблений) Довоенные тексты Послевоенные тексты Современные тексты Постпоз. 4 (80,0 %) 41 (44,6 %) 76 (81,7 %) Препоз.51Постпоз. 42 (65,6 %) Препоз.– 76 (77,5 %)Постпоз. 15 (41,7 %) 45 (46,8 %) 54 (81,8 %) Препоз.51Язык Алюторский Корякский Чукотский Динамика соотношения синтетических и аналитических средств выражения отношений локализации Язык Алюторский Корякский Чукотский Довоенные тексты Послевоенные тексты Современные тексты Синтет. 41 (89,1 %) 190 (67,4 %) 412 (81,1 %) Аналит. 5 (10,9 %) 92 (32,6 %) 96 (8,9 %) Синтет. 187 (74,5 %) Аналит. 64 (25,5 %) – 554 (79,8 %) 140 (20,2 %) Синтет. 603 (94,4 %) 425 (82,0 %) 230 (71,9 %) Аналит. 36 (5,6 %) 96 (18,0 %) 90 (28,1 %) Таблица 4 — 66 — В языке с сильной письменной традицией (чук.) частотность употребления синтетических средств выражения отношений локализации убывает. В языке с прерванной письменной традицией (кор.) и бесписьменном (ал.) – возрастает. Целевые полипредикативные конструкции Интересным примером влияния социолингвистических факторов на развитие грамматики чукотско-корякских языков является динамика соотношения бессоюзных и союзных целевых полипредикативных конструкций (ППК). Целевые ППК в чукотско-корякских языках по морфологической характеристике предиката зависимой предикативной единицы (ЗПЕ) делятся на монофинитные (с предикатом ЗПЕ в инфинитной форме, пример (7)) и бифинитные (с предикатом ЗПЕ в финитной форме, пример (8)). (7) чук. [Итык-ым Нотармэна нэнн’ивмык] {Ты it-ək-əm быть-CVLOC-ptlc нотгыргына пэчгырэрынвы} [11, с. 218]. notarme-na pers-LOC.sg tənotɣərɣən-na pers-LOC.sg ne-nŋuv-mək LowA-послать-1plP pečɣə-(ɣə)rerə-nv-ə еда-искать-NMLZ.loc-DAT «Действительно, нас послал Нотарме, чтобы поискать пищу у Тнотгыргынов». (8) ал. [Гəмнан уӊуӊув’в’и тəллана əллаʔəтəк], {əтту ӈанəк нʔəткивəна}. ɣəm-nan я-ERG uņuņu-wwi ребенок-ABS.pl tə-l-la-na 1sgA-CAUS-перемещать(ся)-3nsgP мать-DAT.nsg ətt-u они-ABS.pl nʔə-tkivə-na CON-ночевать-3nsgS «Я отвела детей к родителям, чтобы они там ŋan-ək тот-LOC əllaʔə-tək переночевали». В составе ЗПЕ как монофинитных, так и бифинитных целевых ППК могут содержаться целевые союзы (см. примеры (9) и (10) с монофинитной и бифинитной союзными ППК), материально различные во всех трех языках (ал. ӄина (ӄ) «чтобы», кор. тит «чтобы», чук. иӈӄун «чтобы, что»). Это свидетельствует об инновационном характере союзной связи в системе целевых конструкций и о ее появлении уже в период самостоятельного развития каждого из языков. (9) кор. [Мэки ячикъян, ан, к, ачыкойтын,], {тит етык н, анк, о нучельк, ыпиль}? [16]. meki кто aŋqa-čəko-jtəŋ ja-čikja-ŋ POT-нырнуть-PFV море-IN-LAT jet-ək ŋa(n)-nqo nuče-ļqə-piļ принести-CVLOC там-ABL т у н д р а tit чтобы ON-DIM «Кто нырнет в море, чтобы принести оттуда землю?» (10) ал. {То мурув’и ӄэтумгыйырʔу мəнынʔалла}… таӊӈыситык] [14, тетр. 9, с. 16]. ӄинаӄ оптылʔо [иӊас мəнэлла mur-uwwi мы-ABS.pl to и qe-tumɣə-jərʔ-u DIM-друг-наполнение-EQU 1nsgS.OPT-стать-PL mən-el-le taņŋə-sit-ək iņas 1nsgS.OPT-стать-PL хватит qinaq чтобы mənə-nʔal-la ʕoptəlʔ-o весь-ABS.pl «И чтобы мы все стали родственниками… хва тит нам воевать». Данные диаграммы показывают, что динамика соотношения бессоюзных и союзных целевых ППК в корякском языке существенно отличается от алюторского и чукотского языков, которые демонстрируют сходную картину развития этого типа конструкций. Союзные целевые конструкции в алюторском языке в фольклорных текстах начала века не встречались, а в чукотском были единичны. В текстах 1950-х гг. в обоих языках прослеживается бурное развитие союзной связи в целевых ППК, а к концу века употребление союзов становится более редким, как и частотность любых типов ППК, что происходит на фоне снижения степени владения языком у носителей чукотского и особенно алюторского языка. Основу корпуса наиболее ранних текстов на корякском языке составляют художественные произведения корякского писателя К. Кеккетына, в которых отражена уже видоизмененная нормированием система со значительным количеством союзных бифинитных целевых ППК. К сожалению, в середине века оригинальные тексты на корякском языке не записывались и не печатались, поэтому данный этап развития корякского языка нам неизвестен, но современные фольклорные тексты показывают, что результаты нормирования 1930-х гг. сохранились в корякском языке в течение всего XX в. Доказательством влияния русского языка на увеличение частотности союзов в целевых ППК является то, что в современной корякской публицистике союзных целевых конструкций встречается значительно больше, чем в фольклоре, так как журналисты чаще используют конструкции, являющиеся функциональными аналогами русских инфинитивных целевых оборотов вроде пришел, чтобы работать. Важным фактором, оказавшим влияние на речевые привычки говорящих, оказались обстоятельства, сопровождавшие процесс нормирования, проведенный для корякского и чукотского языков в 1930-е гг. Для обоих языков были созданы алфавиты, буквари и книги для чтения, но нормы корякского литературного языка, в частности употребление целе — 67 — вых ППК, были также закреплены в литературных произведениях, созданных корякским писателем К. Кеккетыном, который прошел языковую подготовку в Институте народов Севера в г. Ленинграде под непосредственным руководством С. Н. Стебницкого, возглавлявшего работу по нормированию корякского языка и выступившего в качестве редактора всех произведений К. Кеккетына. Соотношение частотности союзных и бессоюзных целевых ППК в чукотско-корякских языках Нормирование чукотского языка в 1930-е гг. не прошло апробацию в художественной литературе, так как произведения чукотских писателей появились уже после Великой Отечественной войны, поэтому развитие целевых конструкций в чукотском языке проходило более спонтанно, сходно с развитием ненормированного алюторского языка. Заключение Развитие языковой системы определяется прежде всего социолингвистическими условиями ее функционирования: степенью сохранности языка, наличием письменной формы, сферами его употребления. В каждом из чукотско-корякских языков эти факторы индивидуальны, но они действуют на общем фоне массового русско-национального двуязычия и связанного с ним влияния русского языка, которое в области грамматики носит системный характер, скрыто от непосредственного наблюдения, выражается в развитии единиц, имеющих формальное и/или функциональное соответствие в языке-доноре, и в устранении неконгруэнтных форм и конструкций, что ведет к перестройке целых подсистем языка-реципиента и изменяет их структурные, семантические и функциональные свойства. Список сокращений Языки: ал. – алюторский; кор. – корякский; чук. – чукотский. Грамматические значения в глоссах: 1, 2, 3 – лицо; ABL – аблатив; ABS – абсолютив; APUD – локализация «около»; CAUS – каузатив; CON – конъюнктив; CVLOC – конверб на базе локатива (инфинитив); CVNEG – отрицательный конверб; DAT – датив; DIM – диминутив; DU, du – двойственное число; EQU – экватив, назначительный падеж; ERG – эргатив; IN – локализация «внутри»; INTER – локализация «между»; IPF – имперфект; IPFV – имперфектив; LAT – латив; LOC – локатив; LowA – агенс, находящийся на нижней ступени иерархии активности; NEG – отрицание; NMLZ.loc – номинализатор с семантикой «место действия»; nsg – неединственное число; OBL – косвенная основа; ON – локализация «на»; OPT – оптатив; P – пациенс; PFV – перфектив; PL, pl – множественное число; POT – потенциалис; РР – причастие прошедшего времени; PRES – настоящее время; ptcl – частица; QUAL – качественное прилагательное; REL – относительное прилагательное; RES – результатив; S – субъект; sg – единственное число.

Напиши аннотацию по статье

Вестник ТГПУ (TSPU Bulletin). 2012. 1 (116) УДК:811.551+81’27+81’362 А. А. Мальцева ДИНАМИКА ЯЗЫКОВОГО РАЗВИТИЯ И СОЦИАЛЬНЫЙ СТАТУС ЯЗЫКА (НА МАТЕРИАЛЕ ЧУКОТСКО-КОРЯКСКИХ ЯЗЫКОВ)1 На материале трех языков одной семьи, но с разным социолингвистическим статусом показано, что развитие языковой системы определяется прежде всего социолингвистическими факторами ее функционирования. В каждом из чукотско-корякских языков эти факторы индивидуальны, но они действуют на общем фоне массового двуязычия и связанного с ним влияния русского языка, которое в области грамматики носит системный характер, скрыто от непосредственного наблюдения, выражается в развитии единиц, имеющих формальное или функциональное соответствие в языке-доноре, и в устранении неконгруэнтных форм и конструкций.

дискурсивно семантическое варьирование относительных прилагательных на материале английского языка. Ключевые слова: относительные прилагательные, семантика, дискурсивный вариант, приращение значения, аргументно-признаковые прилагательные, субстантно-признаковые прилагательные. Относительные прилагательные, являясь признаковыми словами, выполняют признаковую функцию, их задача – извлечь признаки из семантики исходного слова для использования их в приложении к иному объекту, обозначаемому описываемым существительным. Спектр этих признаков достаточно широк и потенциально содержится в семантике прилагательного. Однако регистрация словарями всех возможных отношений между двумя объектами нерациональна: чрезмерное Виноградова Светлана Аюповна – кандидат филологических наук, заведующая кафедрой иностранных языков Мурманского арктического государственного университета (ул. Капитана Егорова, 15, Мурманск, 183038, Россия; svetvin@mail.ru) ISSN 1813-7083. Сибирский филологический журнал. 2018. № 2 © С. А. Виноградова, 2018 большого числа лексико-семантических вариантов и тем самым к излишней дискретизации действительности и дробности понятия [Деева, 1988, с. 13]. Язык абстрагируется от излишних деталей и отражает лишь самое главное, основные характеристики предметов и явлений, в дискурсе могут возникать варианты значения, которые подвергаются уточнению и конкретизации, нет необходимости вносить в словарные статьи контекстуально обусловленные варианты, избыточно детализируя семантику слова, поскольку «значений в некотором континууме выделяется столько, сколько подразделений в нем существенно для человеческой практики» [Никитин, 1997, с. 207]. С такой точкой зрения соотносится подход к лексикографическому описанию в компьютерной лексикографии, где в некоторых случаях считается оправданным использование родового недифференци- рованного типа отношений PERTAIN-TO (‘относящийся к…’) при описании относительных прилагательных вместо выделения более специализированных [Rakin, Nierenburg, 1995, p. 43]. Как видим, распространенная лексикографическая практика подачи относительных прилагательных с помощью отсылки к производящему имени или указания самой общей с ним связи типа совершенно пра- вомерна и достаточна. С другой стороны, анализ семантики относительных прилагательных был бы недостаточным без рассмотрения его функционирования в дискурсе и выявления и типизации всех возможных вариантов отношений. Разными авторами и ранее предпринимались попытки выявления типов связей прилагательных и описываемых существительных. Дж. Аартс и Дж. П. Калберт [Aarts, Calbert, 1979], изучая регулярные (неметафорические) значения предикатных прилагательных, не претендовали на выявление конечного числа отношений (реляторов) и ограничили их число тринадцатью типами: HAVE (иметь): clever man ‘умный человек’; EXPERIENCE (испытывать): weary reader ‘уставший читатель’; MANIFEST (проявлять): kind look ‘добрый взгляд’ и т. д. Дж. Леви [Levi, 1978], изучая семантику атрибутивных существительных и отсубстантивных прилагательных, вывела предикаты пропозиции атрибутивных конструкций с описываемым существительным: CAUSE (вызывать): tear gas ‘слезный/слезоточивый газ’, malarial mos quitoes ‘малярийный комар’; HAVE (иметь): government law ‘правительственный закон’; MAKE (делать): honey bee ‘медовая пчела’, stellar configuration ‘звезд ная конфигурация)’; USE (использовать): steam iron ‘паровой утюг’, manual labour ‘ручной труд’; IN (в): field mouse ‘полевая мышь’, marine life ‘морская жизнь’ и т. д. Аналогично Б. Уоррен [Warren, 1984], изучая непредикатные отсубстантивные прилагательные, выявляет наличие различных ролевых комбинаций, например: SOURCE – RESULT (источник – результат), COMPARANT – COMPARED (сравниваемый – сравнивающий), PART – WHOLE (часть – целое) и т. д. Называя типы отношений реляторами – ‘relators’ (Дж. Аартс и Дж. П. Калберт), стертыми предикатами – ‘recoverable deleting predicates’ (Дж. Леви) или связующими звенья- ми – ‘connecting links’ (Б. Уоррен), все перечисленные авторы признают наличие пропозиционального отношения, которое интерпретатор обычно должен расшифровать, чтобы понять конструкцию, и отмечают, что их число не бесконечно, а представляет собой набор регулярно задействованных отношений. в случае так называемых предикатных прилагательных (качественных в традиционной отечественной классификации) в сочетаниях с существительным возникают не дополнительные приращения значения, а просто происходит варьирование содержания признака в разных классах вещей [Никитин, 1997, с. 638]. Так, при анализе семантики прилагательного fresh ‘свежий’ обнаруживается, что в одном из наиболее частотных значений (OALD): ‘(usually of food) in a natural condition rather than artificially preserved’ (о пище: в естественном состоянии, не подвергалась обработке) в отношении продуктов питания свежесть воспринимается сознанием как натуральность, необработанность: fresh meat/fish ‘свежее мясо/рыба’ – not salted, pickled or smoked (не со леная, маринованная или копченая); fresh vegetables ‘свежие овощи’ – not artificially preserved (не подверга лись обработке). В других случаях употребления признак ‘свежий’ воспринимается как факт сохранности, то есть продукт является неиспорченным: fresh meat ‘свежее мясо’ – not tainted (не тухлое); fresh milk ‘свежее молоко’ – not sour (не прокисшее); fresh bread ‘свежий хлеб’ – not stale (не черствый); fresh eggs ‘свежие яйца’ – not bad, rotten (не пропавшие, не тухлые); fresh butter ‘свежее масло’ – not rancid, rank (не прогорклое). Свежесть может являться следствием того факта, что продуктом манипулировали только недавно: fresh flowers ‘свежие цветы’ – recently picked (только сорванные), fresh milk ‘свежее молоко’ – recently taken (только надоенное) и т. д. Сам признак свежести остается неизменным, но в каждом случае приобретает различные ассоциации, создавая «онтологию свежести»: свежий хлеб – недавно испеченный, душистый, мягкий, не черствый; свежее молоко – недавно надоенное, не кислое; свежее масло – не прогорклое; свежая рыба – не тухлая, не подвергшаяся обработке и т. д. [Никитин, 1997, с. 638–639]. Сдвига в значении не происходит, значение ‘свежий’ лишь уточняется, благодаря энциклопедическим знаниям о мире, знаниям о возможной совместимости признаков. Все эти протозначения также можно назвать дискурсивными вариантами значения ‘свежий’, но нельзя говорить о наличии дискурсивных приращений значения. Совсем другие механизмы задействованы в семантике относительного прилагательного. Дискурсивное варьирование относительных прилагательных является системным, в дискурсе возникают имплицитные приращения значения, которые разрешаются за счет представления о конкретном отношении предметов или явлений. Происходит не изменение содержания признака, а конкретизация признака-отношения, никак не представленного эксплицитно. У аргументно-признаковых относительных прилагательных, которые так называются, поскольку образуют с описываемым существительным сочетание двух аргументов: constitutional right ‘constitution + right’ (конституционное право = конституция + право), дискурсивное варьирование значения является основой их функционирования. Это связано с возможностями данной группы прилагательных выявлять различные вариации сочетаемости аргументов. Скажем, прилагательное shady ‘тенистый/теневой’ в свое прямом первичном значении ‘related to shade’ (относящийся к тени) имеет два дискурсивных варианта, являющихся конверсивными: ‘affording shade’ (обеспечивающий тень): shady trees (деревья), shady leaves (листья); side of the road (теневая сторона дороги). Выявление конкретного варианта употребления происходит в дискурсе. Среди значений прилагательного flowery ‘цветистый/цветочный’ в современных одноязычных словарях часто регистрируется одно-два, к примеру, наиболее частотное: ‘decorated with pictures of flowers’ (украшенный изображениями цветов) (OALD, CDO). Однако в процессе изучения примеров сочетаемости данного прилагательного с существительным в корпусах английского языка (предлагается более 400 контекстов) представляется возможным выделить следующие дискурсивные значения обобщенного реляционного значения ‘related to flower(s)’ (относящийся к цветку/цветам): 1) ‘covered with flowers’ (покрытый цветами): flowery banks (берега), meadows (луга), fields (поля); ‘abounding in flowers’ (изобилующий цветами): flowery garden (сад); 2) ‘made of flowers’ (сделанный из цветов): flowery garlands (гирлянды), wreaths (венки); ‘designed with flowers’ (украшенный цветами): flowery hats (шляпы); flowery dress (платья); (украшенный изображениями цветов) wallpaper (обои); ‘like that of a flower’ (как у цветов): flowery odour (благоухание), scent (запах), fragrance (аромат), perfume (духи) (COHA, BNC). Очевидно, что приведенные значения декодируются в дискурсе благодаря энциклопедическим знаниям говорящих с помощью операции импликации и нет существенной необходимости уточнения дискурсивных вариантов в словаре. Варьирования по модели метафоры в данном случае не происходит, как и перехода в разряд качественных, в отличие от примеров flowery language ‘цветистый язык’, flowery speaker ‘оратор, использующий цветистые обороты’. Прилагательное starry ‘звездный/звездчатый’ также имеет свое поле функцио нальной вариативности в рамках прямого значения: ‘full of stars’ (полный звезд): starry night (ночь), sky (небо), darkness (темнота), firmament (небесный свод) и др.; ‘of or relating to the stars’ (относящийся к звездам): starry light (свет); ‘consisting of stars’ (состоящий из звезд): starry system (система); ‘shaped like a star’ (в форме звезды): starry form of an asteroid (форма ас тероида), gem (драгоценный камень), starry flowers (цветы); ‘sprinkled or studded with star-like forms’ (усыпанный звездообразными формами): starry primroses (примулы), starry coral (коралл) (COHA, BNC). Вместе с тем современные словари английского языка отражают лишь два реляционных значения: ‘lit by star’ (освещенный звездой) и ‘shining like a star’ (светящий, как звезда) (OALD, COD, MMD) и ряд метафорических и метонимических. Даже такие прилагательные, как bilious ‘желчный’, не имеющие большого количества значений, обладают определенной вариативностью в дискурсе. Прямым значением прилагательного bilious является ‘of or pertaining to the bile’ (относящийся к желчи). Не принимая во внимание метафорические значения прилагательного ill-tempered ‘раздражительный’, рассмотрим возможное дискурсивное варьирование прямого значения: ‘secreting bile’ (выделяющий желчь): bilious secretion (секреция), system (система), duct (проток); attacks (приступ), disorders (расстройство); ‘curing illnesses caused by the excessive bile secretion’ (излечивающий болезни, вызванные избытком желчи): bilious pills (таблетки), surge (хирургия) (COHA, BNC). Если обобщенным значением всех отсубстантивных относительных прилагательных, включая аргументно-признаковые, можно считать ‘related to’ (‘относящийся к…’), то значение прилагательных, обозначающих субстанцию, материал (субстантно-признаковых), из которого состоит или изготовлен предмет, обозначаемый описываемым существительным, могут быть уточнены до более конкретного: ‘made of, consisting of’ (сделанный/состоящий из…). Но даже в этом случае возможно выявить дискурсивные варианты. Так, stony ‘каменный’ может иметь значения: ‘full of stone’ (наполненный камнями) или ‘made of stone’ (сделанный из камня); reedy ‘тростниковый’: ‘full of or characterized by the presence of reed’ (наполненный или характеризующийся наличием тростника) или ‘made of, consisting of reed or reeds’ (сделанный из, состоящий из тростника); flinty ‘кремневый/кремнистый’: ‘of flint’ (относящийся к кремню), ‘consisting of flint’ (состоящий из кремня) или ‘containing flint stones’ (содержащий кремень). Кроме того, относительные прилагательные в некоторых сочетаниях могут развивать семы, позволяющие отнести их к аргументно-признаковым прилагательным, а в других – могут реализовывать значение субстанции, характерное для субстантно-при- знаковых. В этом случае также требуется дополнить и уточнить смысл за счет операции импликации. Прилагательное icy ‘ледяной’ может реализовывать относительные значения в целом ряде дискурсивных вариантов как аргументнопризнаковых: ice seas (ледяные моря): ‘abounding in ice’ (изобилующие льдом); icy steps (ледяные ступени): ‘covered with ice’ (покрытые льдом); так и субстантнопризнаковых: icy crust (ледяная корка): ‘consisting of ice’ (состоящая изо льда); icy mountain (ледяная гора): ‘made of ice’ (сделанная изо льда). Анализ дискурсивного варьирования значения относительных прилагательных позволяет построить типологию семантических приращений на основе анализа возникающих в различных контекстах отношений аргументов относительного прилагательного и описываемого существительного. Полученные данные позволяют обобщить различные типы имплицитных приращений значений и уточнить созданную ранее типологию [Никитин, Виноградова, 2000, с. 71]. В первую очередь, между аргументами может иметь место импликационные отношения (причинно-следственные, временные, пространственные, отношения части и целого и т. д.) [Никитин, 1997, с. 225]. Для относительных прилагательных это наиболее частый тип отношений, поддающийся дальнейшей детальной типизации. На первом уровне можно выделить следующие подтипы: субстантноаргументный и аргументный. В случае субстантно-аргументного типа словосочетаний, строго говоря, нельзя выделить отношения двух аргументов: определение обозначает не аргумент, а некую бесформенную субстанцию, из которой формируется некая вещь, обозначаемая определяемым существительным. Самый характерный вариант такого типа присутствует в тех сочетаниях, где относительное прилагательное образовано от вещественного существительного и является, таким образом, субстантно-при- знаковым словом: wooden table ‘деревянный стол’. Возможны различные варианты домысливаемых дискурсивных значений: ‘made or produced of’ (сделанный/произведенный из…): oaken cross (ду бовый крест), woolen sock (шерстяной носок); ‘consisting of’ (состоящий из…): sandy ballast (песочный балласт), stony powder (каменная крошка); жина); ‘covered with’ (покрытый): brassy plate (латунная табличка). Аргументные отношения связывают два аргумента, связь между которыми и становится признаком прилагательного. В случае таких отношений возможны две группы дискурсивных приращений смыслов: партитивные и собственно аргументные. Партитивное отношение – это переходный случай между субстантно-аргу- ментными и аргументными отношениями, оно имеет место, когда относительное прилагательное обозначает в словосочетании целое, а существительное – некую часть этого целого. Разновидности партитивного отношения: ‘being a part of’ (являющийся частью): industrial plant (промышленное предприятие/завод), acoustic effect (акустический эффект); ‘being a component of’ (являющийся составной частью): filmy growth (пленочный нарост); ‘belonging to’(принадлежащий): vocal tone (голосовой тон), cerebral can cer (церебральный рак, рак мозга). Наконец, собственно аргументный тип отношений: два аргумента представляют определенно разные вещи, не связанные отношениями часть – целое. Этот тип отличается наибольшим разнообразием подтипов, конкретизирующих общее импликационное отношение: ‘according to’ (в соответствии с…): constitutional right (конституционное право), conventional method (конвенциональный метод); ‘appearing or taking place in’ (возникающий или имеющий место в…): insular pride (островная гордость), continental climate (континентальный климат); ‘containing’ (содержащий): ferrous ore (железная руда); ‘abounding in’ (изобилующий): stony fruit (косточковый фрукт, фрукт с косточками), spicy food (пряная еда, еда с пряностями); ‘generating, delivering’(порождающий, откуда возникает): spicy shore (берег пряностей); ‘locative’ (место): colonial produce (колониальное производство); ‘temporal’ (время): Victorian England (викторианская Англия); ‘prevailing in a certain place’ (преобладающий в определенном месте): rainy region (дождливый регион); ‘prevailing at a certain time’ (преобладающий в определенное время): nu clear age (ядерный век); ‘operating, working in’ (работающий, функционирующий в…): scientific worker (научный работник), military exercise (военные учения); ‘causing’ (вызывающий): electric shock (электрический шок); ‘providing’ (обеспечивающий): atomic power plant (атомная электростан ция); ‘serving for’ (служащий): athletic equipment (гимнастическое оборудова ние), merchant fleet (торговый флот). Помимо импликационных отношений, обусловливающих уточнение в дискурсе обобщенного реляционного значения ‘related to’, нужно отметить и существование приращений смыслов на основе отношений подобия (симилятивное отношение) в различных его вариантах: ‘resembling… in taste’ (похожий по вкусу): watery vegetable (водянистый овощ); сы); ‘resembling… in behaviour’ (похожий по поведению: servile manner (хо лопское поведение); ‘resembling… in sound’ (похожий по звуку): wooden sound (деревянный звук); ‘resembling… in form’ (похожий по форме): starry (stellar) configuration (звездная форма); ‘resembling… in consistence’ (похожий по консистенции): stony hail (град, твердый как камень); ‘making a similar impression’(производящий сходное впечатление) icy manner (ледяная манера). В случае симилятивных отношений речь идет не об уточнении прямого обобщенного реляционного значения, а об индикации переносного значения за счет средств дискурса. Данная попытка классификации дискурсивных вариантов значений не может дать исчерпывающий набор возникающих имплицитных приращений, так как такие значения являются контекстно-обусловленными, в каждом конкретном случае домысливаются в соответствии с опытом и условными образами нашего сознания. На рассмотрение представляется опыт определенной типизации дискурсивно-семантических процессов. Проанализированные примеры иллюстрируют дискурсивное варьирование относительных прилагательных, чаще всего не регистрируемое словарем. Таким образом, очевидно, что в разных по своей референциональной отнесенности значениях детализируется общее относительное значение прилагательных за счет актуализации семантических компонентов единого лексического значения исходной единицы. Смысловые приращения, осложняющие обобщенные словарные значения от- носительных прилагательных в дискурсе, обусловлены логикой возможных пред- метных отношений и типизируются соответственно наиболее характерным обобщенным моделям отношения сочетающихся объектов или явлений. Отно- шения между аргументами в элизионных атрибутивных словосочетаниях можно свести к следующей схеме: импликационные, включающие аргументные и суб- стантно-аргументные, и симилятивные. Кроме прочего, такая классификация им- плицитных дискурсивных приращений вносит свой вклад в различение аргу- ментно- и субстантно-признаковых относительных прилагательных, подтверждая разницу в их семантических характеристиках.

Напиши аннотацию по статье

УДК 811.111’367.623 DOI 10.17223/18137083/63/19 С. А. Виноградова Мурманский арктический государственный университет Дискурсивно-семантическое варьирование относительных прилагательных (на материале английского языка) Рассматривается такая черта относительных прилагательных английского языка, как дискурсивное варьирование. Имеется в виду, что значением отсубстантивных относительных прилагательных является отношение между двумя аргументами, выражаемыми исходным и описываемым существительными. Само это отношение никак не названо, не представлено эксплицитно, поэтому следует говорить о возникновении в дискурсе приращений общего относительного значения, обычно выражаемого в словарях как ‘относящийся к…’. На основе исследования контекстов употребления относительных прилагательных в корпусах и словарях-тезаурусах английского языка были выявлены их дискурсивные варианты, что позволило обобщить различные типы имплицитных приращений значений. Эти приращения обусловлены логикой возможных предметных отношений, они типизируются соответственно наиболее характерным обобщенным моделям отношения сочетающих- ся объектов или явлений. Отношения между аргументами в элизионных атрибутивных словосочетаниях можно свести к следующей схеме: импликационные, включающие аргументные и субстантно-аргументные, и симилятивные. Такая классификация дискурсивных приращений вносит свой вклад в различение аргументно- и субстантно-признаковых относительных прилагательных, подтверждая разницу в их семантических характеристиках.

дискуссии о русском виде как грамматической категории словоизменительного вс классифицируыусчего вс смешанного типа и имперфективациыа проективных способов деыствиыа. Ключевые слова: русский глагол, русский вид, грамматическая категория, типология грамматических категорий, дискуссия, перфективные способы действия, пердуратив, делимитатив, семельфактив, имперфективация. Russian verb aspect as infl ectional vs. classifying vs. mixed type grammatical category and the imperfectivation of perfective Aktionsarten E. V. Gorbova Herzen State Pedagogical University of Russia, St. Petersburg elena-gorbova@yandex.ru; egorbova@herzen.spb.ru Abstract. The article discusses possibilities for perfective Aktionsarten (modes of action) imperfectivation against a background of numerous approaches to Russian aspect description proposed by grammatical category typologies that diff er in viewing aspect as a classifying vs. infl ectional vs. mixed type category, and aspectual counterparts with the same lexical meaning as separate lexemes vs. infl ectional forms of the same lexeme. A list of morphemically characterized perfective Aktionsarten gleaned from the literature is discussed with respect to the possibility of their imperfectivation, and a list of imperfective Aktionsarten, with respect to their correlation with perfective Aktionsarten marked with the same prefi xes. Several hypotheses are tested, including: on the aspectual correlation of sameroot delimitatives and intermittent-attenuatives with the prefi x po- (posidet PFV — posizhivat IPFV); on the aspectual correlation of attenuatives and intermittent-attenuatives with the prefi xes pod- and pri- (podzabyt PFV — podzabyvat IPFV, prizadumatsya PFV — prizadumyvatsya IPFV); on a broader, than previously thought, imperfectivability of perduratives with the prefi x pro- (which is not only restricted to the three position verbs — prosidet, prolezhat, prostoyat); and on the exceptional position of semelfactives in relation to imperfectivation among other perfectives as the only Aktionsart that has a suffi x marker (-nu-, -anu-) and is therefore incapable of suffi xal imperfectivation. My analysis of the material obtained from the Russian National Corpus and Runet makes it possible to specify the criteria a perfective verb that belongs to morpheme-characterized Aktionsart must meet to make imperfectivation possible. The paper thus provides additional arguments for the infl ectional interpretation of the verbal aspect in Russian, as well as against a need for a “mixed” interpretation of the Russian aspect as an inconsistently correlative category. Keywords: Russian verb, Russian verb aspect, grammatical category, typology of grammatical categories, discussion, perfective Aktionsarten, perdurative, delimitative, semelfactive, imperfectivation. 1. Введение. Постановка задачи исследования В [Бондарко, Буланин 1967] — книге, 50-летний юбилей которой был отмечен международной научной конференцией (ИЛИ РАН, 15–17.11.2017), при обсуждении места категории русского вида в типологии ГК приводятся две точки зрения: авторская, в соответствии с которой «вид… следует признать ГК смешанного типа — отчасти словоизменительного, отчасти классификационного» [Бондарко, Буланин 1967: 48]1, и точка зрения Ю. С. Маслова, считавшего 1 Авторство цитируемого раздела принадлежит А. В. Бондарко. В более поздней публикации этого автора, монографии [Бондарко 1976], терминология (и трактовка) несколько меняется: русский вид характеризуется как «непоследовательно коррелятивная морфологическая категория», близость этих двух характеристик фиксируется [Там же: 90]. Коррелятивность при этом понимается как «соотносительность форм одного и того же слова» [Там же: 84]. Вывод А. В. Бондарко: при предложенной трактовке вида как непоследовательно коррелятивной морфологической категории «[г]лагольный вид  получает самостоятельное место в классификации морфологических категорий, приобретая специфическую качественную характеристику, не сводимую к простой сумме свойств категорий, представленных формами одного слова, с одной стороны, и формами разных слов — с другой, не сводимую к чему-то среднему между теми и другими категориями» [Там же: 99]. Имея в виду эти разъяснения, а также критику автором монографии 1976 года подхода к русскому виду как к словоклассифицирующей категории П. С. Кузнецова и авторов [Грамматика-70], см. [Там же: 89–93], для нас очевидно, что модель русского вида А. В. Бондарко вряд ли может быть однозначно и последовательно охарактеризована как «морфологическая деривационная категория», что следует из [Петрухина 2014: 254], где монография [Бондарко 1976] упоминается русский вид категорией словоизменительной, характеризуемой дефектностью парадигмы на отдельных участках системы [Там же]. Несмотря на то, что с момента выхода в свет упомянутой монографии прошло полвека, дискуссия так и не была закрыта, тем более, что РГ-80 [Шведова (гл. ред.) 2005] однозначно охарактеризовала русский вид как категорию несловоизменительную, то есть (слово)классифицирующую [Там же: 584] (в рамках бинарного противопоставления: словоизменительная vs. словоклассифицирующая ГК). Таким образом, налицо три различных трактовки категории вида русского глагола в рамках классификации ГК: две полярные (словоизменительная vs. словоклассифицирующая) и промежуточная, стремящаяся примирить эти два полюса и трактующая русский вид как ГК смешанного типа. Немаловажно, что в недавнем перечне «болевых точек» русской аспектологии, сформулированных в [Храковский 2015], характеристика вида как (слово)классифицирующей vs. словоизменительной ГК имеет подчеркнутый статус. Обсуждению этого вопроса, а также регулярности механизма суффиксальной имперфективации, посвящена статья [Горбова 2017], ответом на которую, с приведением контраргументов в пользу словоклассифицирующей трактовки русского вида, явилась публикация [Храковский 2018]. Возвращаясь к дискуссии о статусе русского вида, отметим, впрочем, что не так давно был предложен еще один теоретический подход к указанному противопоставлению ГК. Он сформулирован британским лингвистом Эндрю Спенсером [Spencer 2013] в рамках модели морфологии, основанной на понятии парадигмы (Paradigm-based Model). В рамках предлагаемого Э. Спенсером решения словоизменение и словообразование2 представлены как два полюса в рамках единого континуума «лексического родства» (lexical relatedness) между двумя однокоренными словоформами: «infl ection and derivation are just end points on a single scale of lexical relatedness» [Ibid: 173]. как первоисточник и обоснование трактовки русского вида как (морфологической) деривационной категории. Близкая к последней модель русского вида Ф. Лемана (наиболее полно изложенная в созданном на ее основе словаре [ВАРГОС 2011]) в силу ограничений объема публикации здесь не рассматривается, см. ее анализ в [Горбова (в печати)]. 2 Т. е. деривация; последняя, как известно, служит базой словоклассифицирую щей ГК при единстве корня у ряда словоформ. Однако если мы обратимся к четырем параметрам, введенным Э. Спенсером и служащим для анализа «типологического пространства лексического родства», то увидим, что один из них, а именно «лексемный индекс» (LI), у всех классов словоизменительной зоны данного пространства неизменно имеет показатель «–» (признак без изменения), а у всех деривационных классов — столь же неизменно — «+» (признак изменен). Другими словами, можно констатировать, что по крайней мере по этому параметру (принадлежность однокоренных словоформ к одной и той же лексеме vs. к двум различным лексемам) четкость деления на два различных типа сохраняется. Если же обратиться к оставшимся трем параметрам (FORM, SYN, SEM — формы, синтактика / категориальность, семантика соответственно), то легко увидеть, что при варьировании параметра «форма» два последних в совокупности так же, как и параметр лексемного индекса, дают одинаковые комбинации в обеих (словоизменительной и деривационной) зонах «типологического пространства» [Ibid: 7]. При этом упомянутое пространство разделено на две части: верхнюю, которая обозначена как «та же лексема» (начинается от полюса «словоизменение», характеризуется одинаковым набором значений по избранным параметрам), и нижнюю, обозначенную как «новая лексема» (занимает пространство от полюса «деривация» и до границы подзоны «та же лексема»; характеризуется собственным набором значений, одинаковым в рамках подзоны, но специфичным по отношению к подзоне «та же лексема»). Таким образом, можно сделать вывод, что даже при градуальном рассмотрении отношений между двумя однокоренными словоформами в рамках единого пространства с полюсами словоизменения и словообразования необходимость в определении и дифференциации обоих экстремальных феноменов и соответствующих понятий остается. Следовательно, не теряет своей актуальности ни квалификация грамматических категорий в рамках классификации словоизменительная vs. словоклассифицирующая (при условии наличия единого корня у словоформ — результата словообразования), ни желательность охарактеризовать в рамках данной классификации вид русского глагола. В дальнейшем в рамках данной работы понятия словоизменения и словообразования (как основ для словоизменительной и словоклассифицирующей ГК соответственно) будут рассматриваться как четко противопоставленные. Разграничительной линией между ними, вслед за, в частности, [Плунгян 2011б: 8–17], будет служить обязательность (облигаторность) употребления данной словоформы (с ее специфическим значением) при построении высказывания носителем соответствующего языка. При этом понятие ГК смешанного типа (в [Бондарко 1976] — непоследовательно коррелятивной морфологической категории; о близости этих двух характеристик см. в [Там же: 90]) мы считаем избыточным, далее оно не используется. При подведении итогов мы вернемся к этой трактовке ГК вида в русском языке и покажем, как можно описать имеющийся эмпирический материал, не прибегая к понятию смешанной (непоследовательно коррелятивной) ГК, созданного, как будто бы, специально для характеризации русского глагольного вида3. Обратимся к дискуссии о характеристике русского вида в терминах словоизменительная vs словоклассифицирующая ГК. Напомним, что в [Храковский 2015] было сформулировано пожелание, адресованное сторонникам словоизменительной трактовки русского вида: предложить правило (не)образования вторичного имперфектива от префигированного перфектива. Это правило призвано описать «мотивацию существующих запретов» [Там же: 328] для глаголов СВ, не принимающих суффиксальную имперфективацию. Поскольку автор этих строк имеет все основания принять это пожелание на свой счет, основной целью данной статьи и будет решение (приближение к решению) поставленной В. С. Храковским задачи. Для этого мы обсудим десять обозначенных как перфективные СД русского глагола в трактовке А. А. Зализняк и А. Д. Шмелева [Зализняк и др. 2015: 110–135] с точки зрения применимости к ним суффиксальной имперфективации, верифицируемой с помощью НКРЯ и/или поисковых систем Яндекс и Google, позволяющих осуществлять поиск в русскоязычном интернете. Особое внимание при этом будет уделено имперфективации пердуративного 3 В [Бондарко 1976: 84–99] в качестве примера категории описываемого типа приводится еще и категория залога русского глагола, а также упоминаются субстантивное число и компаратив прилагательных и наречий, однако подробно вводимый тип морфологической категории разбирается и обосновывается именно на примере вида. СД (пердуративов типа проработать, просидеть <все утро>) и чрезмерно-интенсивного СД4 (с циркумфиксом у-…-ся типа убегаться, уработаться), поскольку для иллюстрации положения дел в этой области мы можем воспользоваться результатами проведенного в [Горбова 2019] исследования про- и у-глаголов, начало которому (на материале про-глаголов) было положено в [Храковский 2018]. Наконец, прежде чем непосредственно приступить к последовательному обсуждению возможностей имперфективации перфективных СД русского глагола, сделаем еще одну важную оговорку. Предлагаемый анализ проводится с учетом теории множественной префиксации и запрета на третичную имперфективацию, сформулированных С. Г. Татевосовым [Татевосов 2013а]. В частности, именно последним объясняется (не)возможность имперфективации обладающих одинаковым инхоативным префиксом за- глаголов типа запеть (→ запевать) и запереживать (→*запереживывать). Во втором (но не в первом) случае селективно-ограниченный инхоативный префикс за- входит в имперфективную глагольную основу уже после введенного в нее на предшествующем этапе деривации имперфективирующего суффикса -ва-([за[пере[жи]IPFV]PFVва]IPFV] PFV]PFV-ть), вследствие чего еще одна имперфективация становится невозможной, поскольку возникают именно те условия, в которых реализуется запрет на третичную имперфективацию. Далее изложение будет построено следующим образом. Раздел 2 формулирует исходные позиции для анализа имперфективируемости различных СД. В подразделах 2.1 и 2.2 приводятся перечни перфективных и имперфективных СД русского глагола по [Зализняк, Шмелев 2000: 104–127; Зализняк и др. 2015: 112–135], затем в 2.3 обобщаются наблюдения над представленными перечнями в виде ряда вопросов и ставятся задачи исследования; наконец, в 2.4 формулируется гипотеза. Последующие разделы (с 3 по 8) будут посвящены анализу способности к имперфективации отдельных перфективных СД. В заключительном разделе 9 подводятся итоги проведенного исследования. 4 По номенклатуре М. А. Шелякина, см. [Шелякин 2006]; в Бондарко, Буланин 1967: 18–19] эти глаголы являются «оттенком» интенсивного СД, в [Зализняк, Шмелев 2000; Зализняк и др. 2015] они входят в группу эволютивных СД, являющихся, в свою очередь, подтипом интенсивно-результативных. 2. СД русского глагола в их отношении к (им)перфективности 2.1. Перфективные СД Перечень перфективных СД, а также комментарии относительно их имперфективируемости, даются в соответствии с [Зализняк, Шмелев 2000: 104–127; Зализняк и др. 2015: 112–135]. 1. Начинательные СД: инхоативный (за-: засвистеть, зазвонить); несобственно-инхоативные глаголы (за-: закипеть, запеть; 5); ингрессивный в отличие от первой подгруппы образуют НСВ2 (по-: побежать, почувствовать, а также: о-/об-: опечалиться, образоваться; вз-/вс-: взвыть, вскричать; вз-/ вс-…-ся: взмолиться, всполошиться). То есть (собственно) инхоативные глаголы с префиксом за- не имперфективируются, но таким же (по форме) показателем обладают и несобственно-инхоативные глаголы, которые имперфективацию допускают. Комментарии по поводу (не)имперфективируемости подгруппы ингрессивных глаголов в [Зализняк и др. 2015: 112–117] отсутствуют. 2. Делимитативный (по [Бондарко, Буланин 1967: 16] — ограничительный) СД (по-: погулять) — «[д]елимитативные глаголы никогда не подвергаются вторичной имперфективации» [Там же: 118]. 3. Пердуративный (по [Бондарко, Буланин 1967: 16] — длительно-ограничительный) СД (про-: проговорить <два часа по телефону>) — «глаголы пердуративного способа действия просидеть, пролежать, простоять подвергаются вторичной имперфективации […] От прочих глаголов пердуративного способа действия образование вторичного имперфектива затруднено» [Там же: 119]. 4. Финитивный СД (от-: отцвести) — «в принципе допускают имперфективацию, ср. отрабатывать, отсиживать, отдежуривать и др. Наиболее свободно подвергаются имперфективации те глаголы, которые уже прочно вошли в языковой узус» [Зализняк и др. 2015: 120]. 5. Кумулятивный СД (накопительный; на-: накупить) — «глаголы данного класса поддаются имперфективации, ср. накупать, 5 Используемые здесь и далее обозначения НСВ2 для вторичного имперфектива (и НСВ1 — для первичного), а также понятие биимперфективной тройки, были введены в работе [Зализняк, Микаэлян 2010]. напиливать, натаскивать, наваривать, наезжать <по тысяче километров в год> и т. д. В ряде случаев именно вторичная имперфективация выявляет значение кумулятивности у глагола с приставкой на-» [Там же: 122]. 6. Сатуративный СД (на-…-ся: наесться) — «глаголы сатуративного способа действия могут подвергаться имперфективации, ср. наедаться, напиваться, напасаться, нахватываться <разных сведений> и т. д.» [Там же: 123]. 7. Интенсивно-результативные СД: достигательный (до-…-ся: догуляться <до>), чрезмерно-длительный (за-…-ся: зачитаться), группа глаголов эволютивного СД: с показателями раз-…-ся (разговориться), из-…-ся (изголодаться, измучиться), у-…-ся (умаяться, убегаться), вы-…-ся (выспаться, вылежаться) — «[г]лаголы интенсивно-результативных способов действия, как правило, допускают вторичную имперфективацию, ср. дозваниваться, дожидаться, докуриваться; заговариваться, засиживаться; расхварываться; упрыгиваться и т. п.» [Там же: 125]. 8. Семельфактивный СД (однократный, одноактный) (-ну-, -ану-: крикнуть, мазануть); а также «примыкающие» [Там же: 127] к ним глаголы с показателями: с- (сглупить), у- (ужалить), а также комбинации -ну- и с-, при-, вз- (соснуть, сболтнуть, припугнуть, встрепенуться); комментарии по поводу (не)возможности имперфективации отсутствуют. 9. Аттенуативный СД ( =смягчительный) (по-: поразмышлять; под-: подзабыть; при-: прилечь; при этом по- и под- обязательно являются второй приставкой в словоформе) — о (не)возможности имперфективации не говорится, однако простой интроспективный эксперимент с данными образцами глаголов показывает, что вторичная имперфективация возможна: ОК подзабывать, ОК призадумываться, ОК приостанавливать, ОК приспускать <флаги>, ОК приоткрывать <двери>. 10. Дистрибутивный СД (распределительный) (пере-, по-: перебить, повыбрасывать) — о (не)возможности имперфективации в [Зализняк и др. 2015] не говорится, однако этот вопрос обсуждается в [Татевосов 2013б]: дистрибутивный пере- трактуется как внешний селективно-ограниченный префикс (СО-префикс), соответственно, он присоединяется исключительно к имперфективной основе: бить <посуду> → пере-бить <всю посуду>. В том случае, если это была первичная имперфективная основа-симплекс, возможен следующий шаг деривации — вторичная имперфективация: → пере-би-ва-ть <всю посуду>. Итак, обобщая сведения по десяти перфективным СД из [Зализняк, Шмелев 2000: 104–127; Зализняк и др. 2015: 112–135], можно отметить, что: — относительно пяти из них имеются указания на вторичную имперфективируемость (для пердуративного СД — только для трех глаголов), — в трех случаях (аттенуативный, дистрибутивный и семельфактивный СД) отсутствует информация о (не)возможности имперфективации, — в одном случае (начинательные СД) — проводится различие между (собственно) инхоативными и несобственно-инхоативными глаголами с за- именно по признаку (не)возможности имперфективации, — еще в одном случае (делимитативный СД) — имеется специ альное указание о неимперфективируемости. 2.2. Имперфективные СД В общем перечне СД имеется четыре имперфективных (их список также составлен по общему перечню способов действия, представленному в [Зализняк, Шмелев 2000: 104–127; Зализняк и др. 2015: 112–135]). Для нас они представляют интерес исключительно как возможные пары для перфективов с теми же префиксами (при наличии). 1. Многократный СД (итеративный, фреквентативный; -ыва-/ива-, -ва-, -á-: сиживать, знавать, едать); суффиксы, являющиеся показателями имперфективации, присоединяются к имперфективной же основе-симплексу, или НСВ1. 2. Прерывисто-смягчительный СД (по-…-ыва- / -ива-: покашливать; под-…-ыва- / -ива-: подворовывать; при-…-ыва- / -ива-: прихрамывать) — «являются одновидовыми, т. е. не образуют видовых пар с глаголами делимитативного СД с приставкой по-» [Зализняк и др. 2015: 130]. 3. Взаимно-многократный СД (пере-…-ыва- / -ива-…ся: переговариваться); относительно него дан комментарий: «[с]ледует отличать глаголы этого способа действия от вторичных имперфективов, образованных от глаголов сов. вида с формантом пере-…-ся, обозначающих однократное взаимное действие; ср. переглянуться — переглядываться, перекинуться — перекидываться <мячом, парой слов, в картишки>, переброситься — перебрасываться <несколькими словами>, перенюхаться — перенюхиваться (о собаках)» [Там же: 132]; приведенная рекомендация естественным образом побуждает самым внимательным образом проанализировать аргументы за и против парности двух указанных форм. 4. Комитативный СД ( =сопроводительный; при-…-ыва- / -ива- / -ва-: приплясывать, припевать, под-…-ыва- / -ива- / -ва-: подпевать); по поводу данного СД приводится аналогичный комментарий, который порождает аналогичную же реакцию: «[с]ледует отличать глаголы этого СД от вторичных имперфективов, образованных от глаголов сов. вида с приставками при- и под- в соответствующих значениях, ср. причмокнуть — причмокивать» [Там же: 134]. Отметим, что в обоих случаях (по поводу взаимно-многократного и комитативного СД) инструментов (или рекомендаций), позволяющих последовать призыву «отличать» два формально сходных (если не идентичных) явления, не предлагается. 2.3 Вытекающие из перечней СД вопросы и частные задачи исследования Обращение к перечню СД (с особым вниманием к отношению каждого из перфективных СД к суффиксальной имперфективации и к каждому из имперфективных СД как к потенциальной паре для перфектива с тем же префиксом или набором префиксов) позволяет сформулировать следующие вопросы. i. Верно ли, что инхоативные глаголы с за- делятся на «собственно-инхоативные» и «несобственно-инхоативные» по признаку +/– имперфективация и что первые не могут имперфективироваться? ii. Верно ли, что однокоренные глаголы делимитативного и прерывисто-смягчительного СД, префигированные по- (посидеть — посиживать), не являются видовой парой, то есть что вторая форма не будет закономерным результатом вторичной имперфективации, и/или что делимитатив не имперфективируется? iii. То же — относительно аттенуативного и прерывисто-смягчительного СД с под- и при- (подзабыть — подзабывать, призадуматься — призадумываться, прилечь — прилегать).iv. Верно ли, что пердуративный СД с префиксом про- имперфективируется только на узком участке из трех глаголов ‘положения в пространстве’ (просидеть, пролежать, простоять)? v. Верно ли, что семельфактивы с -ну- / -ану- не допускают суффиксальной имперфективации «поверх» семельфактивного суффикса? 2.4. Гипотеза Понятно, что чем больше отрицательных ответов мы получим на поставленные в предыдущем разделе вопросы, тем более регулярной в смысле «имеющей меньшие ограничения на входе» окажется имперфективация как механизм видообразования. Гипотеза сводится к следующему: из пяти поставленных выше вопросов положительный ответ следует ожидать только в последнем случае, то есть: (1) Имперфективироваться путем введения в основу суффикса -(ы/и)ва- не могут исключительно семельфактивы, имеющие собственные суффиксальные показатели -ну-/-ану-. Верификация данной гипотезы будет осуществляться через обращение к НКРЯ. При анализе пердуративов и глаголов с формантом у-…-ся использовались также поисковые системы Яндекс и Google. 3. (Не)собственно-инхоативные глаголы и имперфективация Напомним, что по [Зализняк, Шмелев 2000; Анна Зализняк и др. 2015] инхоативы с префиксом за- делятся на (собственно) инхоативы и несобственно инхоативы. Первые не имперфективируются, для вторых же имперфективация доступна6. Под данное различие 6 В связи с поставленными в этом исследовании задачами и заданными рамками объема публикации вводится следующее ограничение: здесь обсуждается исключительно трактовка русских начинательных глаголов, предложенная в двух указанных монографиях, вместе с введенным там разделением на (не)собственно инхоативы. Обзор других наличествующих в литературе трактовок и классификаций русских префигированных глаголов, включающих в свою семантику идею начала, а также анализ их способности к имперфективации оставлены за пределами данной работы в качестве задачи для будущих исследований. подводится семантическое обоснование: «все соответствующе [несобственно-инхоативные. — Е.Г.] глаголы несов. вида имеют нетривиальное значение — преимущественно значение процесса прохождения начальной фазы (отличной от срединной). Так, закуривать значит зажигать сигарету и делать первую затяжку, словом зацветать обозначают период, когда на дереве начинают распускаться цветы; заболевать обозначает состояние, непосредственно предшествующее состоянию ‘быть больным’ и т. д. Именно существование начальной (подготовительной) фазы и отличает эти глаголы от собственно-инхоативных» [Там же: 114–115]. По-видимому, логика, лежащая в основе указанного разбиения инхоативов7, такова: если есть возможность реализации актуально-длительного значения НСВ, то образуется и НСВ2. Однако, как известно, вторичные имперфективы, кроме актуально-длительного, способны также выражать тривиальное для НСВ итеративное значение, причем делают это значительно более регулярно. Именно по этой причине можно предположить, что инхоативы, в случае применения к ним вторичной имперфективации, могли бы выражать итеративность. Выдачи НКРЯ дают нам примеры такой реализации, см. ниже примеры (2)–(4) с имперфективными формами заванивать, захаживать8, которые иллюстрируют возможность имперфективации собственно-инхоативных по [Зализняк и др. 2015] глаголов. (2) На местах же никакого леченья не было, лекарств не было — больные или выживали, или заванивали трупом. [Олег Павлов. Казенная сказка (1993)] (3) Хотя с ведома моего на горизонте графа Льва Николаевича Толстого уже захаживали матримониальные облачка, тем не менее я был обрадован и поражен письмом от 9 октября… [А. А. Фет. Мои воспоминания. Часть I (1862–1889)] 7 Отметим, что подобное семантическое обоснование, как и само разделение начинательного способа действия на ингрессивы (с по-) и инхоативы (с за-), а последних — на (собственно) инхоативы и несобственно инхоативы, отсутствует, например, в [Бондарко, Буланин 1967: 14–15; Шелякин 2008: 151–152]. 8 При работе с НКРЯ проводилось различение имперфективированных инхоативов и омонимичных им НСВ2 от комплетивных глаголов: заигрывать от заиграть и заигрывать <до одури, до смерти>, заплясывать от заплясать и заплясывать <кого-то до одури>. (4) Как-то пригнал Алешка лошадей в степь. Долго бочился, захаживал вокруг норовистой и брыкучей кобыленки, хотел репьи выбрать из гривы и счистить с кожи присохшую коросту. [М. А. Шолохов. Алешкино сердце (1925)] Сравним с несобственно-инхоативным глаголом запеть, у которого имеется конвенциональная форма НСВ запевать9. Форма НСВ2 для запеть в НКРЯ обнаруживается, в том числе и при обозначении единичной ситуации, как в (5) и (6) (в (5) — в актуально-длительном значении), и в итеративном значении, как в (7). (5) Кудряш (свищет и громко запевает). Всё домой, всё домой… [А. Н. Островский. Гроза (1860)] (6) — Песню запевай! Я всегда ненавидел петь хором, но в этот раз все было совсем иначе, песня просто сама рвалась из груди… [Алексей Моторов. Преступление доктора Паровозова (2013)] (7) А одноглазый Илико, ехидный старикашка, без долгих предисловий запевает, чуть пропустит стаканчик. [Вероника Хлебникова. Смотреть! // «Однако», 2009] С другой стороны, следует признать, что при попытке обнаружить в НКРЯ НСВ2 от целого ряда инхоативов был получен ответ «по этому запросу ничего не найдено» (поиск производился последовательно по всем подкорпусам НКРЯ). Отрицательные результаты в НКРЯ были получены на запросы: загрущивать (гипотетический имперфектив от загрустить), запестревать, загарживаться (от загордиться), заташнивать, заволновываться, засверкивать, забегивать. В то же время для глаголов с другими префиксами, также включенными в «начинательный СД» (см. выше), в НКРЯ были найдены следующие формы НСВ2: 9 Кстати, памятуя о том, что было предложено семантическое обоснование разделению на собственно- и несобственно-инхоативные глаголы по признаку + / — «нетривиальное значение» в прохождении начальной фазы, вполне разумным видится вопрос: имеется ли этот семантический компонент у глагола запеть, охарактеризованного как несобственно-инхоативный? По меньшей мере, он далеко не так очевиден, как в случае с заболеть — заболевать. ✓ форма опечаливаться: (8) Сергей улыбнулся, добро и согласливо, и как бы шагнул с помощью этой улыбки из зоны серьезного в зону улыбчивую, где не спорят, не присматриваются, не опечаливаются. [Лазарь Карелин. Подснежник (1976)]; ✓ форма вздумывать: (9) Бабы если вздумывали что заметить друг другу, то делали это шепотом. [С. Т. Семенов. Сюрприз (1903)] (10) Если вы еще не нашли то что искали, желаю, чтобы это свалилось вам на голову, и не вздумывайте откидывать это в сторону, ведь если это упало именно вам на голову значит, так должно было случиться — судьба:) [Женщина + мужчина: Секс (форум) (2004)] Возвращаясь к начинательным за-глаголам, можно сформулировать промежуточный вывод: необходимость делить инхоативные глаголы с за- на (не)собственно-инхоативные видится спорной, особенно базируясь на предложенном в [Зализняк, Шмелев 2000; Зализняк и др. 2015] семантическом обосновании данного деления. Однако вопрос о том, существует ли некое абсолютно действующее ограничение на имперфективацию инхоативов, несомненно, имеет смысл. И ответ на него, по-видимому, положительный. Ограничение есть, однако оно не семантическое (и поэтому выходит за пределы глаголов с семантикой начинательности), а морфосинтаксическое. По [Татевосов 2013а] начинательный за- является одним из селективно-ограниченных префиксов (СО-префиксов), следовательно, доступность имперфективации ставится в зависимость от наличия или отсутствия суффикса имперфективации, вошедшего в основу на предшествующем этапе деривации. Имперфективация исключена в том случае, если в основе уже имеется суффикс имперфективации, то есть невозможна, например, от за-пере-жи-ва-ть → *запере-жи-вы-ва-ть ([за[пере[жи]IPFV]PFVива]IPFV]PFV]PFV-ть), однако вполне доступна в случаях типа запеть (→ запевать). При этом при условии отсутствия в основе суффикса имперфективации, введенного на предыдущем этапе деривации, представляется верной следующая тенденция: «Наиболее свободно подвергаются имперфективации те глаголы, которые уже прочно вошли в языковой узус» [Зализняк и др. 2015: 120]. Наблюдение это сделано авторами цитируемой работы по поводу финитивных глаголов, однако, по всей видимости, оно носит гораздо более общий характер. 4. Делимитатив и имперфективация Напомним, что делимитативу обычно отказывают в имперфективации, ср.: «[в]се делимитативные глаголы являются одновидовыми» [Шелякин 2008: 154]; [д]елимитативные глаголы никогда не подвергаются вторичной имперфективации; глаголы типа покашливать, покуривать, погуливать, которые можно принять за вторичные имперфективы к покашлять, покурить, погулять, таковыми не являются: они представляют собой другой способ действия, а именно — прерывисто-смягчительный, формальным показателем которого является комбинация приставки по- с суффиксом -ыва- [Зализняк и др. 2015: 118–119]. Проанализируем взаимоотношение форм типа покашлять и покашливать, поставленных в соответствие друг другу в приведенном утверждении. Понятно, что со стороны формы, плана выражения, пары типа переписать — переписывать (бесспорная видовая пара) и покашлять — покашливать не различаются. Таким образом, вполне очевидно, что утверждение о видовой несоотносительности форм типа покашлять и покашливать базируется на учете плана содержания. Следовательно, требуется обращение к семантике упомянутых СД — делимитативного и прерывисто-смягчительного. Семантика делимитативов эксплицируется авторами анализируемого утверждения следующим образом: «[г]лаголы этого класса описывают некоторую «порцию» действия, оцениваемую как небольшую и ограниченную временем, в течение которого оно производилось»; «делимитативный способ действия свободно образуется от любых глаголов со значением непредельного процесса […], ср. побегать, повеселиться, повоевать, побеседовать, погрустить, подвигаться […] и мн. др.»; «может быть образован также и от предельных глаголов, но значение предельности при этом утрачивается, ср. полчаса почитать <газету>»; «относясь к сов. виду, глаголы делимитативного способа действия сохраняют некоторые свойства производящего глагола несов. вида, обозначающего процесс» [Зализняк и др. 2015: 118]. Таким образом, семантика делимитатива разлагается на компоненты: ‘лимитатив’ (ограниченность «порцией») и ‘аттенуатив’ («оцениваемой как небольшая»). Также следует учесть важную в семантическом и сочетаемостном планах деривационную историю делимитатива: происхождение от глаголов, обозначающих непредельный (реже — предельный) процесс. Прерывисто-смягчительный СД охарактеризован следующим образом: [г]лаголы этого класса образуются от глаголов, обозначающих непредельные процессы и (реже) состояния, и значат ‘делать что-то время от времени и понемногу’: покуривать, попивать, погуливать, покашливать, побаливать, похварывать, постукивать, покалывать <в боку>, похаживать, пощипывать <травку>, пописывать <стишки>… и т. п. [Там же: 130]. То есть семантика глаголов прерывисто-смягчительного СД может быть представлена как сумма компонентов: ‘аттенуатив’ («понемногу») и ‘итератив’ («время от времени»). Здесь так же отмечено происхождение от непредельных процессов и (реже) состояний. Сравнение представленной покомпонентно семантики обоих СД показывает, что и у того и у другого СД имеется общая часть — ‘аттенуатив’, но есть и различие: у делимитатива это значение ‘лимитатив’, а у прерывисто-смягчительного СД — ‘итератив’. С учетом сведений о диахронии и семантике суффикса -(ы/и)ва-10 можно утверждать, что значение итеративности — это не что иное, как семантический вклад данного суффикса (то есть именно то, что тривиально отличает НСВ2, образуемого от префигированного СВ). В этом месте нашего обсуждения возникает закономерный вопрос: можно ли считать, что (при гипотетической имперфективации делимитатива) значение ‘лимитатива’ исчезает, коль скоро оно не обнаруживается в семантике прерывисто-смягчительного СД? Думается, что нет, поскольку, во-первых, именно лимитативное значение благоприятствует реализации в форме НСВ2 итеративности, а во-вторых, оно вообще близко аттенуативности («делать чтото понемногу»). Ср. с анализом семантики делимитатива в [Федотов, Чуйкова 2013], где в качестве (непостоянных) компонентов (де) 10 См. подробное освещение данного вопроса в [Maslov 1959; Маслов 2004: 131–140], а также в более свежих публикациях [Шевелева 2010; 2013]. лимитативного значения выделяются такие оценочные компоненты, как бревиативность (краткость), аттенуативность и пейоративность (‘длительность ситуации / интенсивность ситуации / «добросовестность» участников ситуации меньше обычной’) [Там же: 182–183]. Примечательны также следующие наблюдения тех же авторов над семантикой делимитатива и его деривационными связями: «[т]ак […], оттенок аттенуативности в некоторых случаях проявляется достаточно отчетливо и не обязательно сопровождается явным оттенком бревиативности (см. пример… кой-чего поделать — тихо, исподтишка, ненавязчиво). Отметим также, что именно через компонент аттенуативности можно связать делимитативную деривацию со «смягчительным» (поостыть, попривыкнуть) и «прерывисто-смягчительным» (покашливать, позвякивать) способами глагольного действия […]» [Там же: 183 (сноска 56)]. Обратимся к языковому материалу и сравним три контекста с формой покашливать: (11) Во дворе дедушка потюкивал топором да покашливал. [Вик тор Астафьев. Последний поклон (1968–1991)] (12) Филатов вдруг стеснительно покашливает и обрывает поток информации, может быть вспомнив, что ему, физику и поэту, вроде бы не по чину знать так много подробностей о харьковском подпольном мире жуликов и фарцовщиков. [Эдуард Лимонов. Молодой негодяй (1985)] (13)  говорит он, вертит шеей, покашливает и предупрежда ет шепотом [Юрий Казаков. Трали-вали (1959)] В (11) — типичная реализация «прерывисто-смягчительного» значения, в (12) — явно (а в (13) — скорей всего) единичная ситуация, то есть реализация даже не итеративного, а нарративного (равного здесь настоящему историческому и близкого актуально-длительному) значения НСВ2 от покашлять. При таком положении дел в качестве возможных видятся сле дующие решения: i. считать, что в (11) и (12) представлены омонимы: покашливать прерывисто-смягчительного СД и покашливать как НСВ2 от покашлять; тогда оказывается, что запрета на имперфективацию (этого конкретного) делимитатива (по семантическим причинам) нет;ii. считать, что в (11) и (12) реализуется имперфективная форма от делимитатива покашлять, но в различных значениях — итеративном и значении единичной ситуации (в том числе и актуально-длительном); тем самым постулируется полисемия НСВ2 (обычная для него) и устанавливается видовая парность между делимитативами и представителями «прерывисто-смягчительного» СД. При любом из этих решений, принимаемых по отношению к паре покашлять и покашливать, формулируемый в литературе принципиальный запрет на имперфективацию делимитатива снимается. Предположительно этот вывод применим к аналогичным парам, конституируемым однокоренным делимитативом и глаголом прерывисто-смягчительного СД с префиксом по- (вопрос нуждается в дополнительном изучении11). Из принципиальной имперфективируемости делимитатива не следует, однако, что любой русский делимитатив свободно подвергается суффиксальной имперфективации. 5. Аттенуатив и имперфективация Похожим образом обстоит дело и с парами аттенуатив — прерывисто-смягчительный СД: подвыпить — подвыпивать, призадуматься — призадумываться, поразмыслить — поразмысливать. Для глаголов с по-, под- и при- (по- и под-, как уже отмечалось в [Зализняк и др. 2015], всегда вторые приставки в словоформе) образуются пары из перфективного аттенуатива (смягчительного СД) и имперфективного прерывисто-смягчительного СД. Ср. (14) и (15), (16) и (17), (18) и (19): (14) Но все подвыпили, болтали друг с другом, молодежи хотелось танцевать, и вообще у нас не привыкли к застольным 11 Показателен, однако, практически аналогичный вывод, к которому приходит автор недавнего исследования [Славкова 2017]: «Что касается русского языка, мы считаем, что нельзя исключить … развития прагматических (оценочных) значений префикса по- … у русских глаголов НСВ, образованных от делимитативов. Можно допустить, что в глаголах типа полеживать значение ограниченности во времени (полежать) сохраняется и итеративизируется (’лежать недолго неопределенное количество раз’)» [Там же: 214] (автор приведенной цитаты ссылается также на работу [Пазельская, Татевосов 2008], в которой также предлагается анализ форм типа покуривать как имперфективации делимитатива, «результатом которой является итерация делимитативной ситуации» [Там же: 364]). речам, и я шепнул Ефиму… [Анатолий Рыбаков. Тяжелый песок (1975–1977)] (15) В Елабуге много народа провожает друзей, родных, получивших повестки и отправляющихся на фронт. Многие подвыпивают по сему случаю. [Г. С. Эфрон. Дневники. (1941)] (16) — Нам и самим стоит еще немного поразмыслить. [Ольга Онойко. Некромантисса (2014)] (17) «Черт их знает, может быть, еще их дела и к лучшему как-нибудь обернутся: может, сын на шиншеевских деньгах женится, — поразмысливал всесторонний Полиевкт, — все может быть — чем черт не шутит! [В. В. Крестовский. Петербургские трущобы. (1867)] (18) Гостья уже подзабыла колхозные председательские обычаи, но даже вспомнив, всё равно удивилась [Борис Екимов. Пиночет (1999)] (19) И всякий раз не мог не восхититься всей мерзостностью водочного вкуса, каждый раз подзабывал, думал, что, может, только в прошлые разы ему так казалось… [Павел Мейлахс. Избранник (1996)] Как можно видеть, и здесь прерывисто-смягчительный СД отличается от аттенуатива только наличием суффикса имперфективации и обычными для НСВ2 значениями итеративности — в (15) и (19), либо, при единичности ситуации, актуальной длительности — в (17). Аттенуативам приписывается значение ‘делать нечто слегка, не прилагая усилий, недолго’ [Зализняк и др. 2015: 127], а прерывисто-смягчительному СД — ‘делать что-то время от времени и понемногу’ [Там же: 130]. Явное различие этих значений сводится к итеративности, компоненты же ‘слегка, недолго’ и ‘понемногу’ — близки, если не идентичны. 6. Семельфактивы с -ну- и -ану- и имперфективация Обращение к НКРЯ при попытке найти имперфективированный семельфактив, в котором суффикс -(ы/и)ва- входил бы в основу «поверх» суффикса -ну- и -ану-, неизменно дает один результат: «по этому запросу ничего не найдено». В качестве гипотетических форм вводились следующие запросы: дернывать (от дернуть), клюнывать (от клюнуть), двинывать (от двинуть), грянывать (от грянуть), психанывать (от психануть), кашленывать (от кашлянуть). Единственное обнаруженное в НКРЯ исключение — форма встрепенываться (2 вхождения из 1 документа), см. (20). (20) — С разновысокими колесами? — встрепенывался Антон. — Нет, к этому времени, — уточнял дед, — колеса были уже одинакие. [Александр Чудаков. Ложится мгла на старые ступени (1987–2000)] Однако поскольку имеется также вхождение с формой встрепетываться (см. (21)), то можно считать, что в имперфективной форме -н-, в отличие от «восстанавливаемого» -т-, незакономерен, ср. взгляд → взгля(д)нуть → взглядывать12 и трепет → трепетать → встрепе(т)нуться → встрепенываться или встрепетываться. Согласный перед -ыва- необходим по фонотактическим причинам, чтобы избежать зияния, и появление здесь не исходного -т-, а сохранение -н- из производящей (на последнем шаге деривации) перфективной основы является техническим и не изменяет общей картины. (21) Ну, вы знаете: стоит этим закукленным тварям оказаться в подходящей среде, как они встрепетываются и начинают жить полнокровной и радостной жизнью. [Андрей Волос. Недвижимость (2000)] Таким образом, общее правило может быть сформулировано следующим образом. (22) Семельфактивы с носовыми суффиксами -ну- и -ану- не способны к имперфективации при помощи суффиксального показателя -(ы/и)ва- и, тем самым, вообще не имперфективируются13. 12 Благодарю редактора за подсказанную аналогию. 13 Ср. с утверждением: «в русском языке именно семельфактивный суффикс -ну- оказывается наиболее тесно связан с видовой характеристикой лексемы: семельфактивные глаголы всегда совершенного вида, и никакие другие морфемы не способны «зачеркнуть» этот семантический эффект» [Плунгян 2011а: 302]. Соответственно, единственным доступным для семельфактивов имперфективом оказывается равный им по морфемной сложности (по одному суффиксу в обоих случаях) мультипликатив: мах-а-ть — мах-ну-ть, рух-а-ть — рух-ну-ть, зырк-а-ть — зырк-ну-ть. 7. Пердуративы (про-глаголы) и имперфективация14 Составленная по [МАС] выборка пердуративов насчитывает 333 (моносемичные) лексемы (23,77 % максимальной выборки от всех лексем про-глаголов), из которых 2 являются лексемами глаголов на -и(зи)ровать. Подчеркнем, что обращение к понятию моносемичной лексемы важно, поскольку весьма типична ситуация, когда пердуративное значение — лишь одна из лексем (полисемичной) вокабулы. Приведем данные об имперфективируемости пердуративных лексем: доля НСВ2 от про-перфективов в рамках [МАС] — 3,30 % (11 из 333); то же в [МАС] + [НКРЯ] — 23,72 % (79 из 333); то же в [МАС] + Яндекс и Google — 54,35 % (181 из 333). Мы видим, что обращение к НКРЯ и поисковым системам выявляет следующее: способность к образованию конвенционального, то есть зафиксированного в словаре (в нашем случае — в [МАС]), НСВ2 присуща вовсе не трем глагольным лексемам, как указано в [Зализняк и др. 2015: 119], а одиннадцати. Это: провести, прогулять, прожить (2 лексемы), пролежать (2 лексемы), проморозить, просидеть (2 лексемы), просудить, профильтровать. Кроме того, обнаруживается, что за пределами [МАС] уровень имперфективируемости пердуративов существенно выше, чем в нем, см. (23) и (24). (23) Целые ночи он продумывал о жене Анне и своих ребятишках: что-то они там, как живут, как перебиваются?.. [Д. Н. Мамин-Сибиряк. Золото (1892)] (24) Тогда только и разговоров у нас было о том мире — могли проговаривать часами… (https://www.litmir.me/br/?b=38419) 14 Этот (и следующий) раздел представляет результаты исследования имперфективируемости пердуративов, явившегося частью более широкого исследования — имперфективируемости про- и у-глаголов [Горбова 2019]. Методика исследования предполагала составление сплошной выборки глаголов с данным префиксом по словарю [МАС] с последующим выяснением их имперфективируемости в три этапа. Первый — по тому же словарю, второй — по НКРЯ, третий — в русскоязычном интернете путем обращения к поисковым системам Яндекс и/или Google. Вместе с тем, становится очевидным факт затрудненности имперфективации пердуративов. Нельзя не признать, что в целом они имперфективируются значительно хуже, чем все про-глаголы. Результаты по максимальной выборке последних таковы: доля НСВ2 от про-перфективов в [МАС] — 52,61 % (737 из 1401); то же в [МАС] + [НКРЯ] — 63,52 % (890 из 1401); то же в [МАС] + Яндекс и Google — 81,37 % (1140 из 1401) (по [Горбова 2019]). Объяснение причин отмеченной для пердуративов затрудненности имперфективации должно, по-видимому, явиться целью отдельного исследования. До реализации этой работы с уверенностью можно утверждать только то, что эти трудности связаны отнюдь не с формой: типична ситуация, когда в рамках полисемичной вокабулы, включающей пердуратив, другие лексемы этой вокабулы имперфективируются без каких бы то ни было затруднений, ср. проварить — проваривать <мясо> и пердуратив проварить <нечто все утро>, НСВ2 для которого в [МАС] отсутствует. На данный момент ограничимся предположением, что сопротивление имперфективации связано с актантной структурой пердуратива, причем особые трудности возникают у перфективных пердуративов с обязательной валентностью на прямое дополнение с семантической ролью Пациенса. Проиллюстрируем это предположение текстовым фрагментом (25) с формой НСВ2 проваривать. (25) Вкусное живое варенье готовится без сахара. Вместо него используется мед. Он сохраняет и увеличивает действие других компонентов. Проваривать часами и использовать технику — не нужно. Так сохраняется максимальная польза. (https://rodovid.me/zelenaya_aptechka/kak-sdelat-vkusnoe-varenei-naturalnye-lekarstva-bez-sahara.html) В (25) из левого контекста у глагола проваривать восстанавливается Пациенс (варенье), что немедленно делает этот фрагмент далеко не идеальным для иллюстрации имперфективируемости про-перфектива проварить, поскольку становится возможной реализация другого значения префикса ‘распространенность действия во всей полноте на весь предмет’ [МАС]: «провари(ва)ть нечто до определенного состояния, до готовности» И это происходит несмотря на присутствие адвербиала часами, который в силу присущей ему итеративности и семантической производности от типичного для пердуратива обстоятельственного выражения ‘Х часов’ должен обеспечивать реализацию семантики итеративизированной пердуративности: проварила час → проваривала часами. Показательно, что при анализе (23) и (24), где Пациенс при глагольных предикатах отсутствует (в том числе, в исходной перфективной форме: продумать целый час о жене, проговорить Х часов о чем-либо), легче согласиться с тем, что перед нами не что иное, как пердуративы, подвергшиеся стандартной в случае имперфективации семантической операции итеративизации. 8. Чрезмерно-интенсивный СД и имперфективация В [МАС] было обнаружено 18 лексем с циркумфиксом у-…-ся, реализующих семантику чрезмерно-интенсивного СД (из 976 лексем максимальной выборки у-глаголов, то есть доля СД — 1,84 %): убегаться, убродиться, уваляться, увозиться, угоняться, уездиться, укачаться, умазаться, умориться, умотаться, умучиться, умыкаться, упиться, упрыгаться, упыхаться, уработаться, утрудиться, уходиться. Глаголы этого СД обнаруживают следующий уровень имперфективируемости: доля НСВ2 в рамках [МАС] — 38,88 % (7 из 18); то же в [МАС] + [НКРЯ] — 38,88 % (7 из 18); то же в [МАС] + Яндекс и Google — 77,78 % (14 из 18). Приведем несколько иллюстраций, см. (26)–(28). (26) Может быть, когда станет теплее и ребенок будет убегиваться на улице, он еще пару месяцев днем поспит. Но сейчас, похоже, просто потребности нет. (http://www.ljpoisk.ru/ archive/6548399.html) (27) Завтра — день неспешный. Салатиков настрогать, горячее в духовку сунуть, в ванне с пеной полежать до сморщенной кожи на пальцах… Но, для того, чтобы завтра не упрыгиваться у плиты до состояния "мордой в салат", сегодня нужно авралить. То есть крутиться, как белочке. (mavka1961. livejournal.com/47361.html) (28) Дима, ну нельзя-же так уработываться! Лето ведь! (https:// politikus.ru/v-rossii/55137-grem-filips-i-mariya-katasonovazaderzhany-po-donosu-liberala-ukrainca.html) Таким образом, можно констатировать, что если чрезмерно-интенсивный СД и показывает невысокую способность ко вторичной имперфективации в словаре, то речевая практика успешно компенсирует эту картину, практически в два раза повышая имперфективируемость данной подгруппы перфективов и доводя ее до уровня, превышающего две трети. Тем самым подтверждается мнение авторов [Зализняк и др. 2015] о том, что «[г]лаголы интенсивно-результативных способов действия (к которым относится СД с формантом у-…-ся. — Е. Г.), как правило, допускают вторичную имперфективацию» [Там же: 125]. 9. Итоги Итак, на поставленные в разделе 2.3 вопросы мы получили че тыре отрицательных и один положительный ответ. i. Неверно, что инхоативные глаголы с за- делятся на «собственно-инхоативные» и «несобственно-инхоативные» по признаку +/– имперфективация и что первые не могут имперфективироваться. ii. Неверно, что делимитативы (в принципе) не имперфекти вируются. iii. Неверно, что аттенуативы (в принципе) не имперфективи руются. iv. Неверно, что пердуративный СД с префиксом про- имперфективируется только на узком участке из трех глаголов ‘положения в пространстве’ (просидеть, пролежать, простоять). v. Верно, что семельфактивы с носовыми суффиксами -ну-/ану- не допускают суффиксальной имперфективации «поверх» семельфактивного суффикса. Таким образом, можно надеяться, что нам удалось добавить определенности в вопрос об экспликации ограничений по отношению к единицам, поступающим на вход механизма имперфективации, сократив количество групп префигированных (или имеющих циркумфиксальный формант) глаголов СВ, которым не доступна стандартная в формальном и семантическом отношении имперфективация. Обсуждение перфективных СД с точки зрения их отношения ко вторичной имперфективации (и с учетом установленного в [Татевосов 2013а] запрета на третичную) показало, что участвовать в единственном регулярном процессе видообразования в русском языке — суффиксальной имперфективации — не могут исключительно суффиксальные же семельфактивы. Тем самым было продемонстрировано, что уровень регулярности суффиксальной имперфективации как формообразовательного видового механизма несколько более высок, чем принято об этом думать, и это еще один аргумент в пользу словоизменительной трактовки русского вида. Возвращаясь к вопросу о характеризации ГК вида русского глагола в терминах словоизменения vs. словоклассификации (включая также промежуточную характеристику вида как смешанной, или непоследовательно коррелятивной, ГК), выскажем следующие соображения. Во-первых, словоизменительная трактовка, имеющая в виду морфологический механизм суффиксальной имперфективации перфективов, вполне удовлетворительно работает на всем пространстве русских (единожды) префигированных глаголов15. Во-вторых, при условии выведения глаголов-симплексов (НСВ1 и СВ1 типа читать и дать) за пределы регулярного морфологического вида — в область вида лексического (см. аргументацию в [Горбова 2017: 27–30, 40–41]), и словоклассифицирующая, и смешанная трактовки в существенной степени оказываются лишенными эмпирических оснований. Таким образом наиболее адекватной моделью описания для русского вида следует признать словоизменение. При этом умножения сущностей не происходит, поскольку понятие лексического вида (акциональности) грамматике уже известно, кроме того, отпадает необходимость во введении дополнительного понятия смешанной ГК. Условные обозначения ГК — грамматическая категория, (Н)СВ — (не)совершенный вид, СД — способ действия, PFV — перфектив (СВ), IPFV — имперфектив (НСВ)

Напиши аннотацию по статье

DOI 10.30842/alp2306573715302 ДИСКУССИЯ О РУССКОМ ВИДЕ КАК ГРАММАТИЧЕСКОЙ КАТЕГОРИИ СЛОВОИЗМЕНИТЕЛЬНОГО VS КЛАССИФИЦИРУЮЩЕГО VS СМЕШАННОГО ТИПА И ИМПЕРФЕКТИВАЦИЯ ПЕРФЕКТИВНЫХ СПОСОБОВ ДЕЙСТВИЯ Е. В. Горбова Российский государственный педагогический университет им. А. И. Герцена, Санкт-Петербург elena-gorbova@yandex.ru, egorbova@herzen.spb.ru Аннотация. В статье обсуждаются возможности имперфективации перфективных способов действия (СД) русского глагола на фоне множественности трактовок вида в рамках типологии грамматических категорий, учитывающей статус (лексема или словоформа) противопоставленных носителей грамматических значений. Взятый из литературы перечень морфемно характеризованных перфективных СД обсуждается со стороны возможности их имперфективации, а имперфективных — со стороны их соотносительности с перфективными при условии наличия того же префикса. Тестируется несколько гипотез: о видовой соотносительности однокоренных глаголов делимитативного и прерывисто-смягчительного СД, префигированных по- (посидеть — посиживать); о видовой соотносительности аттенуативного и прерывисто-смягчительного СД с под- и при- (подзабыть — подзабывать, призадуматься — призадумываться); о более широкой, чем принято считать, имперфективируемости пердуративного СД с префиксом про- (не только трех глаголов ‘положения в пространстве’ — просидеть, пролежать, простоять); об исключительном по отношению к имперфективации положении семельфактивов среди прочих перфективов как единственного способа действия, имеющего суффиксальный показатель (-ну-, -ану-) и не способного к суффиксальной имперфективации. Анализ языкового материала, полученного из НКРЯ и русскоязычного интернета, позволяет уточнить требования к перфективам, членам Acta Linguistica Petropolitana. 2019. Vol. 15.3. P. 27–58 морфемно характеризованных способов действия, поступающим на вход имперфективации и тем самым как дополнительно аргументировать словоизменительную трактовку вида, так и поставить под сомнение необходимость «смешанной» трактовки русского вида как непоследовательно коррелятивной категории.

древнеармыанскаыа резултативна конструкции с узел имет. Введение Одной из ареальных черт языков Европы является аналитический перфект, образованный с помощью личных форм глагола ‘иметь’ и причастия смыслового глагола [Haspelmath 2001: 1495]. Данные романских и германских языков позволяют проследить этапы грамматикализации от сочетания переходного глагола ‘иметь’, прямого дополнения и зависимого атрибутивного причастия к монопредикативной аналитической конструкции, в которой глагол ‘иметь’ полностью утрачивает свое лексическое значение. Семантика состояния обладания, возникшего после завершения события, выраженного причастием, мотивирует появление у исходной посессивной конструкции результативного значения с возможностью дальнейшего перехода в аналитический результативный перфект, допускающий непереходные употребления, и далее в показатель претерита. В исходной посессивной конструкции глагол и причастие могут иметь разные логические субъекты. Однако для возникновения аналитического перфекта, по-видимому, необходимыми являются употребления, в которых логический субъект глагола ‘иметь’ и причастия совпадают, в результате чего смысловой глагол и причастие оказываются в большей степени грамматически связанными. Переходу посессивной конструкции в аналитический перфект часто сопутствует утрата причастием согласовательных свойств [Hopper, Traugott 2003: 62–65]. При том, что аналитический перфект с ‘иметь’ широко распространен в современных языках индоевропейской семьи, он плохо засвидетельствован для древних индоевропейских языков. 1 Исследование проведено при поддержке гранта РГНФ № 14–04–00394. Ав тор выражает благодарность анонимному рецензенту за ценные замечания. Вопрос об источнике этой ареальной изоглоссы остается предметом дискуссии. Основное внимание сосредоточено на данных древнегреческого и латинского языков: у классических древнегреческих авторов хорошо засвидетельствован аналитический перфект ἔχειν + активное аористное причастие; в новозаветном койне представлена менее грамматикализованная результативная конструкция ἔχειν + прямое дополнение + медиопассивное перфектное причастие [Aerts 1965; Moser 1988]2, в классическом латинском — habere + прямое дополнение + пассивное перфектное причастие (уже у Плавта) [Pinkster 1987]. Согласно одной из точек зрения, именно греческий язык послужил источником для распространения причастных оборотов с ‘иметь’ главным образом за счет переводов Библии. Так, например, результативная конструкция ἔχειν + прямое дополнение + медиопассивное перфектное причастие буквально калькируется в латинском, готском и старославянском переводах Нового Завета [Drinka 2011]. Дальнейшая грамматикализация результативной конструкции в аналитический перфект в поздней латыни и ее распространение в разговорной латыни, по-видимому, является источником аналитического перфекта с ‘иметь’ в романских и германских языках и опосредовано в других языках Европы [Drinka 2003; 2007; Ramat 2008]. Традиционно появление древнегреческих причастных конструкций с ἔχειν считается инновацией, связанной с угасанием в этом языке унаследованной из праиндоевропейского категории синтетического перфекта, противопоставленного презенсу и аористу. Однако тот факт, что конструкции с ‘иметь’ обнаруживаются в хеттском языке [Hoffner, Melchert 2008: 310; Shatskov 2012], может служить основанием для гипотезы о более древней ареальной изоглоссе, объединяющей Грецию и Западную Анатолию I тыс. до н. э. Для обсуждения вопроса об ареале распространения результативной конструкции и аналитического перфекта с ‘иметь’, а также об источнике и хронологии их возникновения важно отметить, что в древнеармянском языке засвидетельствована конструкция unel ‘иметь’ + прямое дополнение + причастие прошедшего времени [Абраамян 1953: 349; Абраамян 1976: 223; Weitenberg 1986: 24]. 2 О конструкции с ἔχειν в позднем койне см. [Кисилиер 2016].Эта конструкция формально очень похожа на конструкцию, состоящую из того же причастия прошедшего времени и бытийного глагола (об аналитическом перфекте см. [Kölligan 2013] с литературой), ср. (1) и (2): (1) (2) Ew и za˙raˇȷinn прежде or-k\ который-PL.NOM ¯ein быть.IPF.3PL b˙rnac\-eal захватывать-PST.PTC.SG.NOM canrac\uc\-i отягощать-AOR.1SG noc\a . . . он.PL.GEN / DAT ‘А те, которые были областеначальниками прежде, тех я отя(Неем 5:15) готил. . . ’ ср. καὶ τὰς βίας τὰς πρώτας ἃς πρὸ ἐμοῦ ἐβάρυναν ἐπ> αὐτοὺς. . . ‘А прежние областеначальники, которые были до меня, отягощали народ’3 z=erkir=n OBJ=страна.SG.ACC=DEF b˙rnac\-eal захватывать-PST.PTC.SG.NOM ‘. . . заняв страну, [Мушег] удерживал ее.’ y=iwr к=сам.SG.ACC un-¯er иметь-IPF.3SG vtar-eal, отделять-PST.PTC.SG.NOM (Фавстос Бузанд, [Yegavian 2003: 377]) В аналитических конструкциях с бытийным глаголом и причастием переходного глагола логический субъект обычно маркируется генитивом, ср. (3). Таким образом, бытийный глагол может быть употреблен как при переходном, так и при непереходном смысловом глаголе. Тем самым выражение переходности, являющееся, например, характерной особенностью аналитического перфекта со вспомогательным глаголом ‘иметь’ в языках европейского ареала, едва ли определяет выбор вспомогательного глагола причастной конструкции в древнеармянском. 3 Армянские контексты цитируются по следующим изданиям: Ветхий Завет — [Zohrapean (ed.) 1805], Новый Завет — [Künzle 1984], остальные тексты — [Yegavian 2003]. Греческий текст Ветхого Завета цитируются по www.academicbible.com, Нового Завета — по www.nestle-aland.com. Автор статьи приводит свой подстрочный перевод древнеармянских контекстов на русский язык. Для греческих контекстов приводится синодальный перевод.(3) tes-eal видеть-PST.PTC.SG.NOM or-oc\ который-PL.GEN z=tačar=n. . . OBJ=храм.SG.NOM=DEF ‘. . . которые [священники] увидели храм. . . ’ ¯er быть.IPF.3SG (2Ездр 5:63) М. Минассян [Minassian 1980: 90–91] предложил выделять наряду с unel целый ряд «полу-вспомогательных» глаголов, способных выступать в роли контекстной замены бытийного глагола в составе аналитического перфекта (goy ‘существовать’, gtanel ‘находиться’, dnel ‘быть расположеным’, erewel ‘казаться’ и др.). Сюда же можно отнести причастный оборот с kal ‘стоять; находиться; иметься’, представленный единичными примерами в Библии и у армянских авторов [Meillet 1910: 112], ср.: (4) z=k\ez OBJ=ты.SG.ACC ałač\-em молить-PRS.1SG hražar-eal прощать-PST.PTC.SG.NOM ‘Молю тебя простить меня.’ ka-l находиться-INF z=is OBJ=я.SG.ACC (Лк 14:18) Вопрос о грамматическом статусе таких сочетаний заслуживает отдельного рассмотрения. На наш взгляд, оборот с unel представляет особый интерес в свете теории происхождения перфекта с ‘иметь’ в языках европейского ареала. Появление оборота с unel могло быть вызвано как внутриязыковыми процессами, так и влиянием греческой литературной традиции через перевод Библии. Наконец, в свете хеттских данных следует иметь в виду возможность локальных малоазийских ареальных влияний на армянский язык. Несмотря на актуальность древнеармянских данных для изучения перфекта с ‘иметь’, они не были, насколько нам известно, предметом специального исследования. Целью данного исследования является описание конструкции с unel в следующих древнеармянских текстах (далее — корпус исследования): Библия, «Житие Маштоца» Корюна, «История Армении» Агафангела, «Опровержение лжеучений» Езника Кохбацы, «Истории Армении» Фавстоса Бузанда, «История Армении» Лазара Парпеци, «Слово о войне армянской» Егише, «История Армении» Мовсеса Хоренаци. Сразу следует отметить, что в корпусе исследования нами были обнаружены только переходные употребления причастногооборота с unel. Это не позволяет говорить о существовании в древнеармянском продуктивного аналитического перфекта с ‘иметь’. Определение степени грамматикализации конструкции с unel предполагает учет формальных и семантических критериев. Формальные критерии — порядок слов и согласование причастия с субъектом или прямым дополнением — ненадежны. Как показывает пример аналитического перфекта с бытийным глаголом, статус которого как грамматической формы глагола не вызывает сомнений, наряду с базовым порядком [причастие + связка] встречаются многочисленные отклонения, при которых два компонента конструкции могут употребляться в обратном порядке следования и / или располагаться в предложении дистантно [Lyonnet 1933]. Таким образом, и в случае с конструкцией с unel едва ли следует искать в наличии или отсутствии жесткого порядка слов признаки грамматикализации. Выступая в роли определения к прямому дополнению (безотносительно к конструкции с unel), причастие может согласовываться (5), а может и не согласовываться с ним в числе (6) и выступать в форме номинатива-аккузатива с нулевым окончанием [Minassian 1980: 72–74], ср.: (5) (6) tes-eal видеть-PST.PTC.SG.NOM neł-eal-s i в страдать-PST.PTC.PL.ACC ‘. . . увидев души мучеников, страдающих в аду. . . ’ z=ogi-s OBJ=душа-PL.ACC džox-s ад-PL.LOC tanˇȷanawor-ac\=n мученик-PL.GEN=DEF (Езник, [Yegavian 2003: 505]) erku-s два-PL.ACC ar-s мужчина-PL.ACC tesan-emk\ видеть-PRS.1PL @nd mimean-s с вместе-PL.ACC ‘Мы видим двух похожих людей, возмущенных друг другом.’ (Езник, [Yegavian 2003: 436]) grg˙r-eal возмущенный-PST.PTC.SG.ACC miazgi-s, подобный-PL.ACC Таким образом, наличие / отсутствие согласования причастия и прямого дополнения, по-видимому, также не может считаться надежным критерием для оценки степени грамматикализации посессивной конструкции в результативную конструкцию либо аналитический перфект.Наряду с упомянутыми формальными критериями и с учетом их ограничений при оценке степени грамматикализации причастного оборота с unel кажется важным учитывать, ограничено ли употребление этой конструкции каким-либо лексическим классом предикатов или оно характеризуется относительно свободной сочетаемостью с предикатами разных классов. Так, например, если выяснится, что большинство предикатов, выраженных этим оборотом, характеризуются семантикой обладания, степень граматикализации следует признать низкой. При этом следует отметить сложность объективной оценки выраженности компонента, связывающего то или иное сочетание с unel в монопредикативную единицу. Ниже описаны особенности употребления оборота с unel в тексте Библии с учетом возможного влияния греческого оригинала (Раздел 2)4 и в ряде оригинальных древнеармянских текстов (Раздел 3). результативного 2. Конструкция с unel в переводе Библии 2.1. Причастие + unel при общем логическом субъекте Данный оборот передает греческое презентное причастие (Нав 3:3, 4:10, 4:18; 1Ездр 4:20; 2Ездр 4:14), активное перфектное причастие (Быт 40:10), аорист индикатива (Нав 4:16), презенс индикатива (1Мак 14:17), презенс императива (1Мак 15:28), презентное причастие ἔχειν (1Кор 11:4), сочетание личной формы ἔχειν с медиопассивным перфектным причастием (Лк 19:20). В ряде контекстов (Откр 17:7; 2Мак 15:13) греческое соответствие отсутствует. См. Таблицу 15. Как видно из представленных контекстов, в большинстве случаев употребление причастного оборота с unel не является калькой с греческого. Его использование для передачи причастий и личных форм индикатива презенса и аориста указывает на его автономный статус в древнеармянском языке и наличие у него самостоятельных грамматических значений. 4 В настоящей работе не учтены данные сирийской версии Библии, с которой был выполнен первый перевод части Библии на армянский язык; при анализе мы опираемся на армянскую редакцию и перевод ранее не переведенных фрагментов, которые были выполнены с греческого образца в первой половине V века [Cox 2015]. 5 В таблицах 1–3 приводится синодальный перевод библейских контекстов, которые в ряде случаев сильно расходятся с древнеармянским текстом.Таблица 1. Причастие + unel при общем логическом субъекте Быт 40:10 . . . ew un¯er eris ołkoyzs haseal. . . . . . καὶ αὐτὴ θάλλουσα ἀνενηνοχυῖα βλαστούς. . . ‘. . . выросли и созрели на ней ягоды.’ Нав 3:3 (ср. 4:10, 4:16, 4:18; Откр 17:7) 1Ездр 4:20 . . . tesanic\¯ek\ ⟨. . .⟩ zŁewtac\isn or barjeal unic\in zna. . . . . . ἴδητε ⟨. . .⟩ τοὺς Λευίτας αἴροντας αὐτήν ‘когда увидите ⟨. . .⟩ левитов, несущих его. . . ’ . . . b˙rnac\eal kaleal zayn kołmn arewmtic\ yayn kołmn Ep\rat getoy. . . . . . ἐπικρατοῦντες ὅλης τῆς ἑσπέρας τοῦ ποταμοῦ. . . ‘. . . владевшие всем заречьем. . . ’ 2Мак 15:13 . . . zcerut\iwn p\a˙raworut\ean sk\anč\eli ew kari vayeluč\ imn, or šurˇȷ znovaw bak a˙real un¯er. . . . ἄνδρα πολιᾷ καὶ δόξῃ διαφέροντα, θαυμαστὴν δέ τινα καὶ μεγαλοπρεπεστάτην εἶναι τὴν περὶ αὐτὸν ὑπεροχήν. ‘. . . муж, украшенный сединами и славою, окруженный дивным и необычайным величием.’ 1Мак 14:17 (ср. 1Мак 15:28) . . . ew tireal hastateal uni zgawa˙rs ew zk\ałak\s. . . . . . καὶ αὐτὸς ἐπικρατεῖ τῆς χώρας καὶ τῶν πόλεων. . . ‘. . . и господствует над страною и находящимися в ней городами. . . ’ 2Ездр 4:14 . . . o ¯e or yałt\eal uni ew tir¯e i veray amenec\un? . . . τίς οὖν ὁ δεσπόζων αὐτῶν ἢ τίς ὁ κυριεύων αὐτῶν. . . ‘Но кто господствует над ними и владеет ими?’ 1Кор 11:4 Amenayn ayr ⟨. . .⟩ zgluxn cackeal unic\i yamawt\ a˙rn¯e zgluxn iwr. πᾶς ἀνὴρ ⟨. . .⟩ κατὰ κεφαλῆς ἔχων καταισχύνει τὴν κεφαλὴν αὐτοῦ. ‘Всякий муж ⟨. . .⟩ с покрытою головою, постыжает свою голову.’ Лк 19:20 . . . aha mnasn k\o zor un¯ei crareal i varšamaki. . . . ἰδοὺ ἡ μνᾶ σου ἣν εἶχον ἀποκειμένην ἐν σουδαρίῳ. ‘. . . вот твоя мина, которую я хранил, завернув в платок.’Так, например, на наш взгляд, возможность передачи с помощью данного оборота греческой формы аориста индикатива в: Нав 4:16 Hraman tur k\ahanayic\d or barjeal unin ztapanak uxtin vkayut\ean elanel i Yordanan¯e. ἔντειλαι τοῖς ἱερεῦσιν τοῖς αἴρουσιν τὴν κιβωτὸν τῆς διαθήκης τοῦ μαρτυρίου κυρίου ἐκβῆναι ἐκ τοῦ Ιορδάνου. ‘прикажи священникам, несущим ковчег откровения, выйти из Иордана.’ можно расценивать как свидетельство в пользу результативного употребления конструкции, предполагающего завершение действия, выраженного смысловым глаголом. Влияние оригинала на употребление unel можно постулировать только для 1Кор 11:4 и Лк 19:20; только в Лк 19:20 оборот с unel передает аналогичную греческую конструкцию с ἔχειν и медиопассивным перфектным причастием. Согласование причастия с прямым дополнением во множественном числе отсутствует (Быт 40:10, Нав 3:3, 4:10, 4:16, 4:18; 1Ездр 4:20). За исключением Быт 40:10 во всех случаях причастие и unel расположены контактно. В Быт 40:10 и Лк 19:20 порядок следования элементов конструкции обратный (в Лк 19:20 он калькирует порядок следования элементов причастной конструкции греческого оригинала). В составе оборотов данной группы засвидетельствованы при частия от 9 переходных глаголов, см. (7). (7) a˙rnul ba˙rnal ‘брать’ ‘поднимать’ (о нимбе) (о ковчеге) 1 2Мак 15:136 5 Нав 3:3, 4:10, 4:16, 4:18; (о человеке) Откр 17:7 1 1Ездр 4:20 (о земле) ‘захватывать’ 1 1Кор 11:4 (о голове) ‘покрывать’ 1 Лк 19:20 (о деньгах) ‘заворчивать’ 1 Быт 40:10 ‘достигать’ (о плодах) 1 1Мак 14:17 ‘устанавливать’ (о власти) (о власти) 1 1Мак 15:28 (об успехах) 1 2Ездр 4:14 b˙rnanal cackel crarel hasanel hastatel zawranal ‘укреплять’ yałt\el ‘добиваться’ 6 В данном контексте (or šurˇȷ znovaw bak a˙real un¯er / καὶ μεγαλοπρεπεστάτην εἶναι τὴν περὶ αὐτὸν ὑπεροχήν) особенно отчетливо проявляется результативное2.2. Причастие + unel при разных логических субъектах В отличие от Лк 19:20, другие употребления ἔχειν с медиопассивным перфектным причастием в Новом Завете характеризуются несовпадением логических субъектов глагола ‘иметь’ и перфектного причастия. Если в латинском, готском и старославянском переводах эта конструкция последовательно калькируется (и даже рассматривается как источник результативных конструкций с ‘иметь’ в соответствующих языках, см. [Drinka 2011]), древнеармянский демонстрирует разнообразие переводческих стратегий: А. Глагол ἔχειν переведен с помощью unel, перфектное причастие передается с помощью существительного или прилагательного: Мк 8:17 . . . πεπωρωμένην ἔχετε τὴν καρδίαν ὑμῶν; . . . apšut\iwn uni zsirts jer? и . . . ἵνα ἔχωσιν τὴν χαρὰν τὴν ἐμὴν πεπληρωμένην ἐν ἑαυτοῖς. . . . zi unic\in zuraxut\iwnn im liov yanjins iwreanc\. Ин 17:13 Б. Глагол ἔχειν с прямым дополнением передается с помощью определительного придаточного, в котором прямому дополнению оригинала соответствует субъект придаточного; перфектное причастие выражено аналитическим перфектом при субъекте придаточного: Мк 3:1 . . . καὶ ἦν ἐκεῖ ἄνθρωπος ἐξηραμμένην ἔχων τὴν χεῖρα. . . . ew ¯er and ayr mi oroy je˙rn zawsac\eal ¯er., . . . συκῆν εἶχέν τις πεφυτευμένην ἐν τῷ ἀμπελῶνι αὐτοῦ. . . t\zeni mi ¯er urumn tnkeal yaygwoˇȷ iwrum. . . , . . . ὅπου ἔχει ἐκεῖ τόπον ἡτοιμασμένον ἀπὸ τοῦ θεοῦ. . . . . . ur ¯er tełi nma patrasteal yAstucoy. . . ; Откр 21:12 ἔχουσα τεῖχος. . . καὶ ὀνόματα ἐπιγεγραμμένα. . . Откр 12:6 Лк 13:6 Ew ¯ein parispk\. . . ew anuank\. . . greal ¯ein. . . По мнению У. Артса [Aerts 1965: 161–167], в Мк 8:17, Лк 14:18, Ин 17:13, Откр 12:6, 14:1, 19:12, 19:16, 21:12 причастие не образует с ἔχειν аналитической глагольной формы. Большую степень грамматикализации он усматривает в Лк 13:6 и Лк 19:20, хотя и эти контексты допускают понимание ἔχειν как полнозначного глагола обладания. На субъективность такой интерпретации указывает значение конструкции причастие + unel. Параллель в переводе Иез 1:27 (καὶ τὸ φέγγος αὐτοῦ κύκλῳ / ew loysn or šurˇȷ znovaw bak un¯er), где причастие смыслового глагола отсутствует, по мнению автора, позволяет предположить, что переводчик с помощью a˙real стремился выразить в 2Мак 15:13 семантику достигнутого состояния, в отличие от перевода Иез 1:27, где описывается состояние субъекта безотносительно к какому-либо предшествующему событию.то, что в древнеармянском переводе аналитический перфект употреблен не только в Лк 13:6, но и в Мк 3:1, Откр 12:6 и 21:12; повидимому, переводчик воспринимал здесь ἔχειν + причастие как связную грамматическую форму, и, что существенно для настоящего исследования, не находил уместным использовать для ее перевода древнеармянский оборот с unel. В. Глагол unel + прямое дополнение + причастие прошедшего времени: 2Пет 2:14 Откр 14:1 Евр 12:1 καρδίαν γεγυμνασμένην πλεονεξίας ἔχοντες . . . or unin sirt hareal zagahut\ean. . . , . . . τέσσαρες χιλιάδες ἔχουσαι τὸ ὄνομα αὐτοῦ. . . γεγραμμένον ἐπὶ τῶν μετώπων αὐτῶν. . . . or un¯ein zanun nora. . . greal i veray čakatuc\ noc\a.; ср. также Откр 19:12 и 19:16, Τοιγαροῦν καὶ ἡμεῖς τοσοῦτον ἔχοντες περικείμενον ἡμῖν νέφος μαρτύρων Aysuhetew ew mek\ or aysč\ap\ šurˇȷ zmewk\ maceal unimk\ zbazmut\iwn vkayic\. Ввиду того, что в непереводных текстах, вошедших в корпус исследования, оборот с unel не встречается при несовпадении логического субъекта unel и причастия, примеры группы В можно считать случаями калькирования. Кроме этого конструкция unel с причастием при разных логических субъектах встречается в Библии и вне перевода конструкции с медиопассивным перфектным причастием, см. Таблицу 2. В 1Ин 3:13 этот оборот используется для перевода ἔχειν с презентным причастием, в Суд 18:10 для перевода активного перфектного причастия. При прямом дополнении во множественном числе (1Ин 3:15) отсутствует согласование причастия с прямым дополнением. Во всех случаях причастие отделено от unel прямым дополнением и следует за ним. Учитывая данные, приведенные в п. 2.1, можно высказать предположение, что порядок слов зависит от согласованности unel и причастия с общим логическим субъектом. В составе оборотов данной группы употреблены при(8): частия от 3 переходных и 1 непереходного глаголов, см. grel перех. harkanel перех. hastatel перех. yulanal неперех. ‘быть беспечным’ ‘писать’ ‘поражать’ ‘устанавливать’ (об имени) 1 Откр 14:1 (о сердце) 1 2Пет 2:14 1 1Ин 3:15 (о жизни) 1 Суд 18:10 (8)Таблица 2. Причастие + unel при разных логических субъектах Суд 18:10 2Пет 2:14 1Ин 3:15 Ew ełic\i yoržam ert\ayk\, unik\ zazgn yulac\eal. . . ἡνίκα ἂν εἰσέλθητε, ἥξετε πρὸς λαὸν πεποιθότα. . . ‘когда пойдете вы, придете к народу беспечному. . . ’ . . . or unin sirt hareal zagahut\ean. . . καρδίαν γεγυμνασμένην πλεονεξίας ἔχοντες ‘. . . сердце их приучено к любостяжанию. . . ’ . . . oč\ uni zkeans yawitenakans yanjin hastateal. . . . οὐκ ἔχει ζωὴν αἰώνιον ἐν αὐτῷ μένουσαν. ‘. . . не имеет жизни вечной, в нем пребывающей.’ Откр 14:1 (ср. Откр 19:12 и 19:16) . . . or un¯ein zanun nora. . . greal i veray čakatuc\ noc\a. . . . τέσσαρες χιλιάδες ἔχουσαι τὸ ὄνομα αὐτοῦ. . . γεγραμμένον ἐπὶ τῶν μετώπων αὐτῶν. ‘. . . у которых имя Отца Его написано на челах.’ 2.3. Причастие + unel с неопределенным статусом логического субъекта причастия Промежуточное положение занимают случаи, когда оборот употреблен в контексте, допускающем интерпретацию причастия а) как относящегося к тому же логическому субъекту, что и unel, б) как относящегося к неназванному субъекту, либо в) как адъективизированного причастия, лишенного связи с субъектом (см. примеры в Таблице 3). Выбор той или иной интерпретации зависит от понимания контекста. Так, в Откр 10:8 речь идет о видении ангела с раскрытой книгой в руках. В Откр 2:12 речь идет о заостренном / наточенном мече. В этих случаях оборот с unel передает греческое медиопассивное перфектное причастие (Откр 10:8), ἔχειν с прилагательным (Иак 1:4; Откр 2:12, 14:14, 14:17, 14:18). К этой группе относятся обороты с причастиями от 3 переход ных глаголов. (9) ‘открывать’ banal перех. katarel перех. ‘выполнять’ (о работе) 1 Иак 1:4 srel перех. ‘точить’ 1 Откр 10:8 4 Откр 2:12, 14:17, 14:18 14:14, 2.4. Выводы к Разделу 2 Как видно из рассмотренного материала, влияние греческих причастных конструкций с ἔχειν следует признать миниТаблица 3. Причастие + unel с неопределенным статусом логического субъекта причастия Иак 1:4 Isk hamberut\iwnn gorc katareal unic\i. . . ἡ δὲ ὑπομονὴ ἔργον τέλειον ἐχέτω. . . ‘терпение же должно иметь совершенное действие. . . ’ Откр 2:12 (ср. 14:14, 14:17, 14:18) . . . or uni zsurn erksayri sreal. . . . ὁ ἔχων τὴν <ρομφαίαν τὴν δίστομον τὴν ὀξεῖαν. ‘. . . имеющий острый с обеих сторон меч.’ Откр 10:8 . . . a˙r zgrkoysn zor uni hreštakn bac\eal i je˙rin iwrum. . . . . . τὸ βιβλίον τὸ ἠνεῳγμένον ἐν τῇ χειρὶ τοῦ ἀγγέλου. . . ‘. . . возьми раскрытую книжку из руки Ангела. . . ’ мальным. Корреляция между употреблением этой конструкции и древнеармянского оборота с unel фактически ограничивается одним примером при совпадении логического субъекта причастия и unel (Лк 19:20) и пятью примерами при несовпадении логического субъекта причастия и unel (2Пет 2:14; Евр 12:1; Откр 14:1 и аналогичные контексты Откр 19:12, 19:16). На наш взгляд, учитывая гораздо более многочисленные отклонения от буквального перевода причастных конструкций с ἔχειν, а также многочисленные случаи употребления конструкции с unel вне перевода причастных конструкций с ἔχειν, следует отказаться от гипотезы о формировании оборота с unel на базе перевода Библии. Это положение не отрицает возможного ареального влияния греческого на армянский в эпоху активных языковых контактов, предшествовавших и сопутствовавших христианизации Армении. 3. Конструкции с unel в оригинальных текстах В оригинальных текстах корпуса исследования были обнаружены случаи употребления только конструкции unel + прямое дополнение + причастие, в которых логический субъект unel и причастия совпадают. В них участвуют причастия 12 переходных глаголов; см. Таблицу 4. Следует отметить ограниченную сочетаемость данной конструкции с глаголами в форме причастия. При общем малом количестве контекстов причастия от трех глаголов встречаются у разных авторов и в Библии.Таблица 4. Сочетаемость глаголов с конструкцией с unel b˙rnanal ba˙rnal bu˙rn harkanel berel grawel hanel hasanel kutel nkarel nšanel stanal zardarel ‘захватывать’ ‘поднимать’ ‘крепко держать’ ‘приносить’ ‘содержать’ ‘отбирать’ ‘достигать’ ‘сохранять’ ‘изображать’ ‘обозначать’ ‘получать’ ‘украшать’ K Ez A2 P21 L E M Всего1111521111K — Корюн, Ez — Езник Кохбацы, A — Агафангел, P — Фавстос Бузанд, L — Лазар Парпеци, M — Мовсес Хоренаци Забегая вперед, следует отметить, что во всех случаях отсутствует согласование причастия с субъектом или прямым дополнением по числу. Во всех примерах причастие непосредственно предшествует unel. Эти особенности согласуются с употреблением соответствующего типа в Библии. Наиболее частотным и представленным в разных текстах является ряд сочетаний, описывающих ситуацию временного обладания. Сюда относятся: barjeal unel ‘удерживать в поднятом состоянии’, bu˙rn hareal unel ‘крепко держать’, b˙rnac\eal unel, tireal / išxeal hastateal unel ‘удерживать во власти’. Не вполне понятно, акцентирует ли причастный оборот прогрессивное (приток энергии со стороны субъекта для поддержания состояния) или результативное (факт достижения состояния) значения. А. Barjeal unel встречается в Библии, у Агафангела и Фавстоса Бузанда. В Библии оно служит для передачи греческих презентных причастий αἴροντος (Нав 3:3, 4:10, 4:16, 4:18) и βαστάζοντος (Откр 17:7); ср.: (10) or который.SG.NOM z=tapanak OBJ=ковчег.SG.ACC ‘. . . которые [священники] несли ковчег Завета’ ср. οἱ αἴροντες τὴν κιβωτὸν τῆς διαθήκης barj-eal поднимать-PST.PTC.SG.NOM uxt-i=n Завет-SG.GEN=DEF un-¯ein иметь-IPF.3PL (Нав 4:10)(11) barj-eal поднимать-PST.PTC.SG.NOM or который.SG.NOM z=na OBJ=она.SG.ACC ‘. . . который [зверь], несет ее [жену]. . . ’ ср. τοῦ βαστάζοντος αὐτὴν un-i иметь-PRS.3SG (Откр 17:7) В «Истории Армении» Агафангела данный оборот встречается два раза, ср.: (12) (13) teł-i=n, место-SG.GEN=DEF ic\-¯e быть.SUBJ.PRS-3SG z=na OBJ=он.SG.ACC or который.SG.NOM or который.SG.NOM un-ic\-i. . . иметь-SUBJ.PRS-3SG ‘Что это было бы за место, которое удерживало бы поднятым того, [по слову кого все творения пребывают в висячем (Агафангел, [Yegavian 2003: 1430]) положении?]’ barj-eal поднимать-PST.PTC.SG.NOM t\zeni=n смоковница.SG.NOM=DEF z-awrinak ACC-пример.SG.NOM Isk а un-¯er иметь-IPF.3SG ‘Смоковница же являет пример бесплодности людей. . . ’ barj-eal поднимать-PST.PTC.SG.NOM anptuł бесплодный mardk-an человек-SG.GEN (Агафангел, [Yegavian 2003: 1615]) У Фавстоса Бузанда оборот встречается в двух соседних кон текстах с совпадающим субъектом и объектом, ср.: ⟨. . .⟩, t\agawor-i=n царь-SG.GEN=DEF spas-u стража-SG.LOC i на suser=n⟨. . .⟩ меч.SG.ACC=DEF kayr стоять.IPF.3SG z-ark\unakan ACC-царский un-¯er иметь-IPF.3SG ‘. . . [Нерсес] стоял на страже царя ⟨. . .⟩, держал царский меч. . . ’ (Фавстос Бузанд, [Yegavian 2003: 312]) barj-eal поднимать-PST.PTC.SG.NOM ср. также [Yegavian 2003: 312f.] с модификацией данного контекста (14)Во всех перечисленных контекстах значение barjeal unel можно интерпретировать как ‘удерживать’. При этом, по-видимому, описывается не цепочка событий, а монопредикативная ситуация с более или менее выраженной результативной коннотацией. Б. Близкое значение имеет оборот bu˙rn hareal unel ‘крепко держать’, который встречается в двух контекстах у Агафангела7: (15) (16) šarž-eac\ шевелить-AOR.3SG z-paran=n ACC-веревка.SG.ACC=DEF vałvałaki неожиданно bu˙rn сила.SG.ACC ‘[И тут же встал на ноги,] неожиданно пошевелил веревку и (Агафангел, [Yegavian 2003: 1407]) крепко cхватил’ har-eal бросать-PST.PTC.SG.NOM un-¯er [v. l. harkan¯er] иметь-IPF.3SG ew и har-eal бросать-PST.PTC.SG.NOM srb-oy=n святой-SG.GEN=DEF bu˙rn сила.SG.ACC z=ot-ic\ OBJ=нога-PL.ABL as-¯ein. . . говорить-IPF.3PL ‘[Царь и нахарары, подойдя,] обняли святого Григора за ноги (Агафангел, [Yegavian 2003: 1407]) и говорили. . . ’ un-¯ein иметь-IPF.3SG ew и Grigor-i Григор-SG.GEN В. Удержание власти выражается оборотом b˙rnac\eal unel, который находит семантическую параллель в hastateal unel в тексте Библии (1Мак 14:17, 1Мак 15:28). Этот оборот представлен в Библии, у Фавстоса Бузанда (см. (2) и (17)), Егише (два контекста [Yegavian 2003: 634, 672]) и Мовсеса Хоренаци (один контекст [Yegavian 2003: 1791]). (17) cack-eal охватывать-PST.PTC.SG.NOM na он.SG.NOM Ew и b˙rnac\-eal захватывать-PST.PTC.SG.NOM a˙r до ‘А он [Санесан], заняв, удерживал страну почти год.’ un-¯er иметь-IPF.3SG tari год.SG.NOM hasarak всего ibrew как mi один z=erkir=n OBJ=земля.SG.ACC=DEF (Фавстос Бузанд, [Yegavian 2003: 284]) 7 В Библии встречаются близкие аналоги этого словосочетания без прича стия — bu˙rn unel (1Мак 15:30) и b˙rnut\iwn unel ‘держать’ (2Мак 10:30).Примечательно, что при смещении фокуса высказывания с факта удержания власти над определенной территорией на факт нахождения субъекта у власти оборот заменяется на аналитическую конструкцию с бытийным глаголом, ср. (1). В ряде случаев причастный оборот с unel используется для выражения графической или мысленной фиксации объекта. Сюда относятся nkarel ‘изображать’, nšanakel ‘обозначать’, kutel ‘сохранять’ (начертание), grawel ‘содержать’ (законы), ср. (18): (18) girk\ писание-PL.NOM amenayn всякий nšanak-eal обозначать-PST.PTC.SG.NOM amenayn весь zawr-ac\. воин-PL.GEN hogepatum-k\ духовдохновенный-PL.NOM z=k\aˇȷut\iwn-s OBJ=мужество-PL.ACC un-in иметь-PRS.3PL ‘. . . все духовдохновенные писания изображают храбрость (Корюн, [Yegavian 2003: 230]) всех воинов.’ В этом примере, который является единственным употреблением исследуемой конструкции у Корюна (встречается во всех четырех рецензиях «Жития Маштоца», учтенных в [Yegavian 2003]), сочетание nšanakeal unin (букв. ‘имеют обозначенной (храбрость)’) почти полностью лишено посессивного значения. Аналогичная ситуация обнаруживается в единственном употреблении конструкции в тексте «De Deo» Езника Кохбацы, ср. (19): (19) mišt i в mt-i ум-SG.LOC всегда z=or-s OBJ=который-PL.ACC nkar-eal рисовать-PST.PTC.SG.NOM a˙rnel-oc\=n создавать-GRDV=DEF ¯er быть-IPF.3SG un-¯er иметь-IPF.3SG ‘Он [Бог] всегда держал в уме тех, кто должен был быть создан.’ (Езник, [Yegavian 2003: 496]) Как показал Луи Мариэ [Mariès 1924], Езник опирался на греческие источники. Данный контекст, по-видимому, является перифразом следующего фрагмента из «О самовластии» Мефодия Олимпийского: οὐδὲ γὰρ ἤργει, οὐδε ποτε, τῷ λογισμῷ ἀνατυπούμενος ἐν ἑαυτῷ τὸ κάλλος αὐτοῦ τῆς τεχνης ‘Denn niemals war ermüssig, im Denken bildend in sich die Schönheit seiner Kunst.’ (издание и перевод [Bonwetsch 1891: 61]). Таким образом, есть основания полагать, что древнеармянский оборот служит средством передачи ἀνατυπούμενος, медиального презентного причастия от ἀνατυπόω ‘представлять себе; воображать’. Эта интерпретация ставит контекст Езника в один ряд с употреблением исследуемой конструкции для передачи греческого презентного причастия в переводе Библии (см. Нав 3:3, 4:10, 4:18; 1Ездр 4:20; 2Ездр 4:14). Приведенный в (20) контекст из Егише, содержит расхождение в рукописях. Однако вариант greal, причастие от grel ‘писать’, не меняет ситуации, которая укладывается в предложенную лексическую группировку контекстов, ср.: (20) or который un-in [l. v. un-i] иметь-AOR.3PL[l. v.3SG] graw-eal [l. v. gr-eal] сохранять[l. v. писать]-PST.PTC.SG.NOM z=amenayn OBJ=весь awr¯en закон mogut\ean=n могство.SG.GEN=DEF ‘. . . [пять кэштов] содержат все законы могства. . . ’ (Егише, [Yegavian 2003: 688]8) Наконец, свойство материала сохранять написанное выраже но с помощью оборота с unel у Мовсеса Хоренаци: (21) i на jean снег.SG.GEN orp¯es как kut-eal сохранять-PST.PTC.SG.NOM verˇȷ-k\ черта-PL.NOM un-¯er иметь-IPF.3SG gc-i=n начертание-SG.GEN=DEF k\ar=n камень.SG.NOM=DEF ‘. . . как следы начертания на снегу, сохранял [письмена] ка(Мовсес Хоренаци, [Yegavian 2003: 2081]) мень.’ К описанным выше случаям примыкают обороты, выражающие значение вхождения в состояние обладания. Они содержат причастия от глаголов hanel ‘отбирать’ (22), hasanel ‘достичь’ (23)–(24) и stanal ‘получать’ (25). 8 Помимо указанных в цитируемом издании разночтений по рукописям нужно учесть принятое в предшествующем издании Егише чтение zraweal unin от zrawel ‘подводить итог’ [Ter-Minasean 1957: 144].(22) (23) (24) z=ayn OBJ=этот.SG.NOM han-eal отбирать-PST.PTC.SG.NOM ‘эту власть Манвел вернул себе.’ Manu¯el Манвел un-¯er иметь-IPF.3SG y=ink\-n к=сам.SG.ACC-DEF z=išxanut\iwn-n OBJ=власть-DEF (Фавстос Бузанд, [Yegavian 2003: 406]) eritasard-k\ юноша-PL.NOM ert\ay-in отправляться-AOR.3PL un-¯ein has-eal достичь-PST.PTC.SG.NOM иметь-IPF.3PL ‘. . . уходили юноши и девушки ⟨. . .⟩ добирались до крепо(Егише, [Yegavian 2003: 672]) стей. . . ’ ew и z=amur-s OBJ=крепость-PL.ACC kusan-k\ ⟨. . .⟩ девушка-PL.NOM erek\ три y=ort\=n на=лоза.SG.LOC=DEF un-¯er иметь-IPF.3SG Ew И yoyž, очень has-eal достичь-PST.PTC.SG.NOM ‘А на лозе три цветущие ветви; выросло три грозди. . . ’ u˙r-k\ побег-PL.NOM eris три.PL.ACC kanač\-k\ зеленый-PL.NOM ołkoyz-s ягода-pl.acc ew и (Быт 40:10) ср. ἐν δὲ τῇ ἀμπέλῳ τρεῖς πυθμένες, καὶ αὐτὴ θάλλουσα ἀνενηνοχυῖα βλαστούς· πέπειροι οἱ βότρυες σταφυλῆς. (25) Orp¯es zi krkin дважды ač\-s глаз-PL.ACC stac\-eal получать-PST.PTC.SG.NOM Как бы un-ic\-in иметь-SUBJ.PRS-3PL ‘Они как бы получили вторые глаза’ (Егише, [Yegavian 2003: 651]) К этой же лексической группе можно отнести библейский оборот с a˙rnul ‘получать; брать’ (2Мак 15:13) и yałt\el ‘добиваться’ (об успехах) (2Ездр 4:14). сочетания такие Можно предположить, что именно причастия и полнозначного глагола unel ‘иметь’ при общем субъекте, в которых полипредикативная последовательность логических фаз вхождения в состояние обладания типа ‘получать’ — ‘иметь’ начинает переосмысливаться какмонопредикативное выражение процесса вхождения в состояние обладания, являются промежуточным звеном на пути к более грамматикализованным результативным сочетаниям. Из всего проанализированного материала оригинальных текстов наиболее грамматикализованными, по-видимому, следует признать контексты, содержащие причастия от berel ‘приносить’ (26) и zardarel ‘украшать’ (27), поскольку в них логический субъект при предикате, выраженном результативной конструкцией, как кажется, в наименьшей степени характеризуется признаками Посессора; в этих случаях результативное значение полностью замещает посессивное значение unel. (26) (27) ber-eal нести-PST.PTC.SG.NOM yałags относительно hraman приказ.SG.ACC ‘привезли Сурену приказ, касающийся тебя’ Sur¯en=n Сурен.SG.ACC=DEF k\o ты.SG.GEN a˙r к un-in иметь-PRS.3PL (Фавстос Бузанд, [Yegavian 2003: 410]) omn некто.SG.ACC homane-ac\ любовник-PL.GEN z=mi OBJ=один zardar-eal наряжать-PST.PTC.SG.NOM ‘. . . тайно вырядив одного из своих любовников, [распускает о нем такую молву. . . ]’ i из un-el-ov иметь-GER-SG.INSTR iwr-oc\ свой-PL.GEN i cacuk тайно (Мовсес Хоренаци, [Yegavian 2003: 1795]) От собственно посессивной семантики достаточно сильно отходят употребленные в Библии обороты с причастиями от cackel ‘покрывать’ (о голове) (1Кор 11:4) и crarel ‘заворачивать’ (о деньгах) (Лк 19:20). Хотя в обоих случаях греческий оригинал и содержит основание для калькирования — причастный оборот с ἔχειν (Лк 19:20) и презентное причастие от ἔχειν (1Кор 11:4), тот факт, что переводчик нашел возможным использовать здесь армянский оборот, а не какойто другой способ перевода, как во многих других случаях (например, форму перфекта с бытийным глаголом в результативном значении или оборот с причастием прошедшего времени без вспомогательного глагола в результативном значении), указывает на то, что результативное значение причастной конструкции с unel на момент перевода Библии в первой половине V века было достаточно устоявшимся.4. Заключение Наряду с контекстами, в которых unel в полной мере сохраняет посессивную семантику в составе оборотов, выражающих значение ‘держать, удерживать, содержать’, представлены случаи, когда акцент смещается на результат вхождения в состояние (например, ‘получить’ = (cid:72)‘иметь полученным’) и далее на результирующее состояние вне посессивной ситуации (например, ‘украсить’ = (cid:72)‘иметь украшенным’). Таким образом, рассмотренный материал позволяет говорить о существовании в древнеармянском слабо грамматикализованной результативной конструкции — unel + прямое дополнение + причастие прошедшего времени, развившейся на базе собственно посессивной конструкции с unel ‘иметь’ и сосуществующей с ней. Влияние греческих причастных оборотов с ἔχειν, содержащихся в тексте Библии, на формирование результативной конструкции с unel следует признать минимальным. На это указывает крайне слабая корреляция между употреблением греческой и армянской конструкций в тексте Библии, а также данные непереводных древнеармянских текстов. Калькой с греческого можно с известной осторожностью признать случаи, когда логический субъект посессивного глагола и причастия не совпадают, поскольку такие употребления не находят свидетельств в непереводной литературе. Вместе с тем, ареальное влияние греческого на армянский в период, предшествующий появлению литературного языка, исключать нельзя. По-видимому, древнеармянскую результативную конструкцию с ‘иметь’ следует признать частью ареала ее распространения в 1 пол. I тыс. н. э., который, таким образом, выходит за рамки Европы9. 9 Остается открытым вопрос о возможном локальном источнике причастной конструкции с ‘иметь’. Так, например, обращает на себя внимание точная параллель между хеттскими оборотами karpan hark- ‘удерживать’ и hazzi¯an hark- ‘записывать’ [Shatskov 2012: 872] и рассмотренными древнеармянскими данными. Хотя прямое контактное влияние между хеттским и армянским во II тыс. до н. э. маловероятно, пример диффузии аналогичной конструкции в европейском ареале, охватывающей много столетий, заставляет проявлять в этом вопросе большую осторожность.Список условных сокращений 1 — первое лицо; 3 — третье лицо; ACC — аккузатив; ABL — аб латив; AOR — аорист; GEN — генитив; GER — герундий; GRDV — герун див; DEF — показатель определенности; INF — инфинитив; INSTR — ин струменталис; IPF — имперфект; NOM — номинатив; OBJ — объект; PL — множественное число; PRS — настоящее время; PST — прошедшее вре мя; PTC — причастие; SG — единственное число; SUBJ — конъюнктив.

Напиши аннотацию по статье

П. А. Кочаров ИЛИ РАН, Санкт-Петербург ДРЕВНЕАРМЯНСКАЯ РЕЗУЛЬТАТИВНАЯ КОНСТРУКЦИЯ С UNEL ‘ИМЕТЬ’1 1.

единицы специально номинации французском экономически корректном дискурсе. Ключевые слова: экономически корректный дискурс, экономическая информация, терминологическая единица, экономический термин, нетерминологическая лексика, метафора, метонимия, фразеологическая единица, интегративный концепт. 10.21638/11701/spbu09.2017.409 Nechaeva Natalia Alekseevna Diplomatic Academy of the Russian Foreign Ministry ul. Ostozhenka, 53/2, str. 1, 119021, Moscow, Russia dip-inyaz@yandex.ru UNITS OF THE SPECIAL CATEGORY IN FRENCH CORRECT ECONOMIC DISCOURSE The article focuses on the units of correct economic discourse which is a type of unique and standardized discourse, the distinctive feature of which is a special discourse technique used in scientific and © Санкт-Петербургский государственный университет, 2017 https://doi.org/10.21638/11701/spbu09.2017.409 Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 4 popular science text allows us to characterize it as a special type of text information verbalized undergoing cognitive processing. Therefore, special attention is paid to the study of informational content of lexical units, among which the main place belongs to the terms of the economy. Selection of specific items made according to three criteria: thematic, formal and pragmatic. Among the category of units presented in this article, are opposed to the two classes of units: terminological unit having denotative meaning and objectifying scientific concepts at different levels of categorization and general units with connotative meaning. Terminological unit is regarded as a special cognitive-information structure, which accumulates expressed in a particular linguistic form of professional scientific knowledge. The article explores the use of metaphors, metonymy and phraseological units. If we deal with metaphors, there is a creation of the metaphor integrative concept, which is the result of a combination of primary entities in one denotative whole and has its own special denotation that is not identical to the referent combined components. Metonymy objectifies the result of rigorous multistage logical procedures. Phraseological units are the product of associative thinking, the ability to relate mono-categorical and different-сategorical essences. The interaction of two types of language units makes scientific knowledge more accessible and easily digestible, complements the overall picture of knowledge, and creates an integral picture of the world economy. The use of various linguistic mechanisms allows us to present the implicit meaning of the economic concept and promotes the popularization of economic information. Refs 23. Keywords: correct economic discourse, economic information, terminological unit, economic term, general vocabulary, metaphor, metonymy, phraseological unit, integrative concept. Экономическая информация интегрирует в  себе знания не только экономики как науки, но и знания многих гуманитарных и социальных наук. Она активно влияет на повседневную жизнь, помогает дать ответ на многие мировоззренческие и философские проблемы. Наиболее доступную форму экономического научного знания, способного заинтересовать адресата современным состоянием экономики и перспективами ее развития, представляют собой научно-популярные тексты экономического содержания, значение которых особенно возросло в последнее время. Когнитивно-дискурсивный подход к  научно-популярному тексту позволяет охарактеризовать его как особый тип текста, вербализующий информацию, подвергшуюся специальной когнитивной обработке (то есть представляющую концептуализированные и категоризованные результаты человеческого опыта), и рассматривает его как языковое явление, связанное с  определенным фрагментом картины мира его автора и отражающее этот фрагмент. Научно-популярный текст транслирует в  доступной форме научное знание, выражающее современное состояние науки, и, интегрируя научное и  обыденное знание, имеет двойную цель: с одной стороны — донести экономическое научное знание до аудитории, различающейся по возрасту, образованию и  способностям воспринимать научную информацию, с другой — вызвать определенное отношение к описываемым экономическим событиям. Для адресата, не знакомого с данной областью науки и, соответственно, не владеющего ее языком, важно не только корректно изложить содержание научного знания, но и сделать это доступным языком, то есть «информировать и интерпретировать». Подобной популяризированной формой трансляции научных знаний в современной и доступной форме обладает французская пресса, которая распространяет определенный тип уникального и стандартизированного дискурса, представляющего собой особую модель распределения экономической информации, определяемую запросами крупных капиталистических групп. Экономическая картина мира, сформированная трансляцией этой экономической информации, трансформируВестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 4 ранее были известны только специалистам, и  которые благодаря средствам массовой информации прочно входят в обыденную жизнь: défaut ‘дефолт’, bons ‘ваучер’, hedging ‘хеджирование’ и  т. д. Подобную терминологическую экспансию ряд лингвистов определяет как тенденцию к  «интеллектуализации лексики», связанную с возрастанием коммуникативной роли терминологии [Володина 1998, с. 90– 94]. Кроме того, трансляция информации характеризуется наличием «эффектных» слов и выражений, игрой обозначениями, появлением неологизмов — все это для того, чтобы попытаться продать свой продукт или распространить свою идеологию. Ставится сложная задача — учитывать особенности аудитории и корректно интерпретировать транслируемую информацию. Данный тип дискурса по аналогии с  политической корректностью французский лингвист Лоредана Руссела характеризует как экономически корректный [Ruccella 2014, p. 55]. По словам автора, экономически корректный дискурс “se présente… comme une tendance de la presse à soutenir, volontairement ou involontairement, le modèle économique néolibéral, et à le présenter comme seul modèle possible, comme un modèle unique et ‘intouchable’ ” [Ibid.] «Экономически корректный дискурс представляет собой… тенденцию прессы поддерживать вольно или невольно неолиберальную экономическую модель и представлять ее в качестве единственно возможного, уникального и  “неприкасаемого” стандарта». Экономически корректный дискурс представлен в  разнообразных влиятельных изданиях в  рубрике Economie, среди которых мы выбрали самые популярные ежедневные издания, доступные, в  том числе и на интернет-сайтах: Le Monde, Le Figaro. Эти газеты были выбраны, потому что они пользуются заслуженной репутацией и большим авторитетом у читательской аудитории. Цель данной статьи — провести анализ единиц экономически корректного дискурса. Особое внимание уделяется информативности лексических единиц, среди которых основное место принадлежит терминам экономики. Терминологическая информация рассматривается как «специальное знание, зафиксированное в  концептуальном представлении человека и введенное в его языковое сознание» [Володина 1998, с. 13]. Для декодирования информации адресату необходимо знать не только обозначения основных понятий экономики, то есть ключевые термины, но и осознавать, на основании каких параметров эти понятия характеризуются, и, возможно, предвидеть, какие единицы общеупотребительной лексики могут участвовать в описании экономической сферы. Анализ лексики экономически корректного дискурса позволяет продемонстрировать, какими важными и интересными свойствами обладают разноструктурные единицы номинации в специальном языке экономики и какой реальный диапазон возможностей связан с  каждой из  таких единиц. При исследовании единиц экономически корректного дискурса мы придерживались следующих критериев: они должны относиться к домену экономики (тематический критерий) и должны быть выражены словом или синтагмой (формальный критерий). Среди единиц номинации, представленных в данной статье, противопоставляются единицы двух классов: терминологические единицы, обладающие денотативным значением, то есть значением, характеризующим соотнесенность слова с обозначаемым предметом или ситуацией, лишенные экспрессивности и оценочности, Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 4 значением, выражающим эмоциональные или оценочные оттенки высказывания, отображающие культурные традиции общества, передающие прагматическую информацию, называющие не только сами предметы и явления, но и определенное отношение к ним. По мнению Р. Барта, коннотация функционирует в индивидуальном сознании и одновременно в общественном сознании участников коммуникации, является неотъемлемой характеристикой текста (дискурса) и представляет собой «связь, соотнесенность, анафору, метку, способность отсылать к иным — предшествующим, последующим или вовсе ей внеположным — контекстам, к другим местам того же самого (или другого) текста» [Барт 1994, с. 17–18]. Принимая концепцию Р. Барта о текстовой коннотации, мы также разделяем мнение французского ученого Ж. Женетта, утверждающего, что нет чисто денотативного функционирования дискурса [Женетт 1998], то есть дискурс всегда коннотативен. Терминологические единицы Семантическим ядром лексикона экономически корректного дискурса являются экономические научные термины. Под термином экономики нами понимается слово, обозначающее специальное понятие из области экономики или экономической деятельности, характеризующееся системностью, наличием дефиниции, стилистической нейтральностью. По мнению Е. С. Кубряковой, «основополагающие признаки термина, позволяющие показать его сущность как с когнитивной, так и с  коммуникативной точек зрения, выделены в  рамках когнитивно-дискурсивной парадигмы» [Кубрякова 2004, с. 17]. Выражая специальное понятие, термин становится носителем и хранителем фрагмента информации, которая имеет свою ценность в особой понятийной системе, и в этом смысле термин являет собой элемент особой когнитивно-информационной структуры, в  которой аккумулируется выраженное в конкретной языковой форме профессионально-научное знание, накопленное человечеством за весь период его существования [там же]. Когнитивная сущность термина, употребляемого в экономически корректном дискурсе, связана с особенностями структуры представляемого им знания, которое, являясь результатом когнитивной деятельности специалиста и  неспециалиста, интегрирует нескольких видов знания, объективирующего широкий спектр информации о мире, который согласуется с фоновыми знаниями коммуникантов. Осмысление и  классификация информации, составляющей их социокультурный и  индивидуальный опыт, приводит к  образованию концептов, категорий, а  также концептуальных структур, то есть является многоуровневой операцией формирования знаний, создающих экономическую картину мира, в которой термины экономики являются «наиболее информативными единицами языка, имеющими специальную коммуникативную значимость и способствующими обогащению информационной картины мира, которая через язык получает возможность социального репродуцирования» [Мубориева 2009, с. 150]. Анализ фактического материала показывает, что для передачи экономических знаний в  экономически корректном дискурсе используются терминологические единицы, представляющие научные понятия разных уровней категоризации, среди которых: простые, неразложимые слова (prix, taux, coûts), дериваты, или произвоВестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 4 ва и словосочетания нефразеологического характера (panier de la ménagère). Такое разнообразие структурных форм терминологических единиц номинации в экономически корректном дискурсе объясняется тем, что они употребляются для вербализации различной по объему и по содержанию информации об именуемом понятии, и уже нередко сама их внешняя форма сигнализирует об этом их свойстве. С  точки зрения Т. В. Дроздовой, простые единицы обычно обозначают экономические понятия более высокого уровня иерархии, при этом их план содержания менее информативен, чем, например, у производных или сложных слов, ср.: capital ‘стоимость, используемая для получения прибавочной стоимости’ и capitalisation = capital + суффикс действия -isation ‘преобразование средств в  добавочный капитал’. «Мир мысли» последних эксплицирует достаточно большой объем информации о вербализуемом объекте, нередко включая и сведения о его принадлежности к тому или иному уровню субкатегоризации, а также указание на его дифференциальные и / или интегральные признаки, на его связи с другими понятиями в рамках стоящего за таким термином формата знаний [Дроздова 2003, с. 23]. Для экономически корректного дискурса, интегрирующего в себе понятия не только экономики, но  многих других наук, свойственно включать семантически и тематически мотивированные термины данных наук. Это обусловлено тем, что экономика сама по себе гетерогенна и  объединяет не одну отрасль [Риггс 1979; Hundt 1995; Зяблова 2005]. В результате подобной интеграции «происходит своеобразное наложение языковой и информационной картин мира, что естественно проявляется в наборе постоянных тематических составляющих» [Добросклонская, Чжан 2015, с. 9–19]. Параллельное употребление специальных терминов фиксируется на стыке интересов экономики и политики (globalisation ‘глобализация’; sécurité ‘безопасность’), географии (gestion tous azimouts ‘многовекторное управление’; affluent de capitaux ‘приток капитала’), истории (révolution ‘революция’; facteur ‘фактор’), социологии (embauche ‘наем на работу’; assurance ‘страхование’), математики (tarif binôme ‘двухставочный тариф’; coefficient de capitalisation ‘коэффициент капитализации’), юриспруденции (droit de douane ‘таможенная пошлина’; loi ‘закон’; sanction ‘санкция’), информатики (Internet ‘Интернет’; interface ‘интерфейс’; logiciel ‘компьютерная программа’), логики (problème ‘задача’; méthode ‘метод’; théorie ‘теория’), лингвистики (marché atônе ‘вялый рынок’) и т. д. Нетерминологические единицы Нетерминологическая лексика наряду с терминологической участвует в передаче научного экономического знания, описывает определенные качества и параметры научных концептов, а также связанные с последними действия, процессы, состояния. Кроме того, нетерминологические единицы используются и для маркирования структурации информации, и для создания метатекстовых связей, и для введения графических и других иллюстративных примеров и пояснений, а также для аргументированного изложения своего мнения, выражения рациональной и эмоциональной оценки и т. д. Нетерминологическая лексика помогает связать научные знания с обыденными знаниями и представлениями, участвует в толковании научных понятий через Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 4 зование разнообразных лингвистических механизмов вызвано желанием, с одной стороны, популяризировать экономическую информацию, а с  другой стороны, сделать эту информацию более интересной, живой, разнообразной. Наибольший интерес представляют метафорические, метонимические и фразеологические единицы, в  которых интегрировано научное и  обыденное знание. Поэтому считаем целесообразным проанализировать данные лингвистические знаки. Метафорические единицы Как верно замечает М. Н. Володина, «ассоциативная метафорика всегда служила продуктивным средством создания терминологической лексики. Аналогия, лежащая в основе метафоры, составляет суть всякого объяснения, в чем, собственно, и состоит дефинитивная функция термина. Ведь суметь сопоставить значит наполовину понять, а двуединая сущность термина заключается именно в том, чтобы выражать общеязыковое и профессионально-научное знание» [цит. по: Голованова 2011, с. 99]. По мнению В. Н. Телия, метафора может рассматриваться в качестве модели формирования новых значений, выполняющей в языке ту же лингвокреативную функцию, что и словообразовательная модель [Телия 1996, с. 135]. При метафоре происходит объединение первичных сущностей в одно денотативное целое на равных основаниях. Полученный интегративный концепт имеет свой особый денотат, который не тождественен денотатам сочетающихся компонентов. Обычно метафорический перенос представляют как трехчленную структуру И — П — Р, где И — исходное слово, Р — результирующее слово, П — промежуточное понятие, общее для И и Р [Арутюнова 1997, с. 51–61]. Промежуточное понятие часто не выводится из общих компонентов лексических значений, обычно речь идет об общих ассоциациях, порой трудно определимых, так как метафора зарождается на базе расплывчатых понятий. По мнению В. Н. Телия, взаимодействие двух объектов в метафорическом процессе представляет собой интеракцию между старым и новым знанием, проходящую как когнитивная обработка этого знания, то есть «вычерпывание» из этих объектов признаков, релевантных для нового концепта, с последующим их синтезом [Телия 1988, с. 173–205]. В основе научной языковой метафоры лежат объективированные ассоциативные связи, отражаемые в  коннотативных признаках, несущих сведения либо об обиходно-практическом опыте данного языкового коллектива, либо о его культурно-историческом знании [там же]. Как одна из разновидностей концептуального взаимодействия, метафора «прилагает» образ одного фрагмента действительности к  образу другого ее фрагмента, обеспечивая его концептуализацию по аналогии с  уже сложившейся системой концептов. В  метафоре видят ключ к  пониманию основ мышления и процессов создания универсального образа действительности [Арутюнова 1990, c. 5–6]. Приведем словосочетание tarif plafond, которое создается интеграцией двух концептов: tarif и plafond. В результате нейтрализуются одни элементы исходных смыслов и выдвигаются на первый план другие. Из исходных смыслов наследуются: plafond, которое означает ‘потолок’ — нижняя поверхность перекрытия здания, ограничивающая помещение сверху, и  tarif ‘тариф, оплата’. Процесс объединения двух концептов, построенный на ассоциации, приводит к созданию интегративного концепта, означающего ‘потолок цен’. При формироВестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 4 формаций, происходит изменение оценки ситуации: в  созданном термине tarif plafond речь идет уже не о части здания, а об экономическом процессе, в котором данная единица связывается с механизмом регулирования ценообразования. Интерпретация и выявление имплицитных компонентов значения некоторых единиц, созданных на основе сложных ассоциаций, предполагает процесс раскодирования семантики с учетом наличия фоновых знаний у адресата или привлечения знаний специалиста. Метафорический перенос маркируется по внешнему и функциональному сходству; впоследствии происходит терминологизация этих единиц в условиях нового специального языка экономики. Проиллюстрируем данное положение следующими примерами. (1) Quand l’économie américaine souffre d’une gravissime pneumonie, celle du Mexique peut-elle s’en tirer avec un simple rhume ? [Le Monde 06.10.2008]. «Когда американская экономика страдает от сильнейшей пневмонии, справится ли мексиканская экономика с простой простудой?» Идентификация семантического поля позволяет нам отнести два знака, pneumonie ‘пневмония’ и rhume ‘простуда’, к одному семантическому полю — медицины и, противопоставив эти знаки, оценить серьезность проблемы. Мы можем интерпретировать имплицитный смысл знака pneumonie: лингвосемантический анализ позволяет обозначить первый знак как проблему более серьезную по сравнению с вторым знаком. Дискурсивная инференция семантического поля подразумевает в первом случае понятие crise ‘кризис’ как понятие переворота, критического перелома, переходного состояния, в результате чего возникают непредсказуемые ситуации; во втором случае — récession (от лат. recessus — ‘отступление’) — как ‘относительно умеренный, некритический спад производства или замедление темпов экономического роста’. Поэтому понятию pneumonie может соответствовать концепт crise, а понятию rhume — recession. Данные гипотезы мотивированы, с одной стороны, лингвистическим контекстом (то есть метафорическим использованием терминов медицины, с другой — контекстом высказывания, обусловленным употреблением словосочетания l’économie américaine, задающим общий смысл выражения, в пределах которого наиболее точно и конкретно выявляются смысл и значение входящих в него специальных терминов. (2) Quant aux perturbations sur le marché des changes, avec le plongeon du dollar face à l’euro, elles seraient, elles aussi, une conséquence en même temps qu’une illustration du caractère excessif des marchés [Le Monde 18.03.2004]. «Что касается волнений на валютном рынке, при резком падении доллара по отношению к евро они являются одновременно следствием и иллюстрацией избыточного характера рынка». В данном примере термин perturbations sur le marché соотносится с  семантическим полем метеорологии [Centre National]. Перенос представлений о явлениях природы на формирование сложного понятийного аппарата экономики как науки оказывается естественным, наглядным и  мотивированным. Внеязыковая реальность в  образе природных феноменов играет роль стимула в  трактовании зависимостей между экономическими субъектами: этот знак контекстуален, в  эконо Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 4 dollar, caractère excessif des marchés  — термин perturbations может рассматриваться как кореферент термина crise. Исследование нетерминологических единиц экономически корректного дискурса позволяет утверждать, что идентифицирующая метафоризация базируется на ассоциативных смыслах, связанных с семантическими полями медицины (grippe ‘грипп’; rhume ‘простуда’; pneumonie ‘пневмония’; essoufflement ‘спад’); метеорологии (perturbation ‘атмосферное возмущение, циклон’; tempête ‘гроза’; turbulence ‘турбулентное движение’); транспорта (train ‘поезд’; route ‘дорога’; bateau ‘лодка’; bicyclette ‘велосипед’; paquebot ‘теплоход’; locomotive ‘локомотив’); родственных отношений (fils aîné ‘дочернее предприятие’; société mère ‘предприятие-учредитель’); игры (carte gagnante ‘выигрышная карта’; jeu de billard ‘игра в  бильярд’; jouer solo ‘играть в  одиночку’; pari ‘пари’; jouer un rôle ‘играть роль’; acteur ‘актер’; scène de théâtre ‘театральная сцена’); войны (arme ‘оружие’; armement ‘вооружение’; bastion ‘бастион’; bataille ‘сражение’; champ de bataille ‘поле битвы’; coalition ‘коалиция’; guerre ‘война’); пространства (champs ‘поле’; corridor ‘коридор’; échiquier ‘шахматная доска’); религиозных и мифических символов (Chevаl de Troie ‘троянский конь’; paradis fiscal ‘налоговый рай’) и т. д. Метонимические единицы Другим важным способом номинации в  экономически корректном дискурсе является метонимия, позволяющая описать целое по характерной для него части. Метонимия «позволяет нам использовать возможность заменить одну сущность на другую. Метонимические концепты (типа часть вместо целого) являются частью обычного, повседневного способа, каким мы думаем и действуем так же, как и говорим» [Lakoff, Johnson 1980, с. 37]. Метонимия служит тем же целям, что и метафора, но она позволяет точнее сконцентрироваться на определенных сторонах того, что обозначается. Главным назначением данного механизма в  экономически корректном дискурсе является избегание повторов, разнообразия. Метонимия обычно содержит явные указания на физические или причинные ассоциации. Как когнитивный механизм терминообразования, метонимия базируется на результатах сдвига значения (мены сем) на основе пространственной, временнóй или причинной смежности понятий. Метонимическая репрезентация экономических понятий, как следует из  анализа исследуемого материала, часто является результатом категоризации явлений экономики в терминах, представляющих разнообразные сущности. Концептуальное взаимодействие (способность понимать сущности одного вида в терминах другого вида) значительно расширяет возможность языкового выражения и  играет ключевую роль. Для осмысления значения выражения недостаточно оказывается усилия памяти и  языковой компетенции. Оно приглашает к мобилизации знания, к игре ума и упорядоченному комбинированию смыслов [Мубориева 2009, с. 161]. В отличие от метафоры, которая рождается спонтанно, представляя собой продукт некоего озарения, метонимия объективирует результат строгих логических процедур и  операций, являющихся, как правило, многоступенчатыми. Механизмы логических процедур связаны с переосмыслением главных категорий. К числу продуктивных моделей, выраженных нетерминологическими единицами в эконоВестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 4 связанные с категорией объекта: объект объект объект объект объект объект оценочный признак объекта: marché atône; рrêt hypothécaire risqué; место действия объекта: Elysée; Maison Blanche; Bercy; функциональное назначение объекта: leviers financiers; форма объекта: pyramide; Нexagone; Pentagon; цветовая характеристика объекта: billet vert; or noir; carte orange; часть объекта: la tête de l’entreprise; les petites françaises. Рассмотрим пример: (3) Le prix Nobel d’économie Robert Shiller met en garde contre le risque d’une correction sur les actions américaines. Ce spécialiste des bulles financières estime que les marchés sont surévalués depuis des années [Le Figaro 14.09.2015]. «Лауреат Нобелевской премии экономист Роберт Шиллер предупреждает о риске коррекции по американским ценным бумагам. Этот специалист по финансовым пузырям считает, что рынки переоценены в течение многих лет». В примере (3) переосмысление имплицитного значения выражения correction sur les actions américaines осуществляется с  помощью метонимической единицы correction, семантика которой коррелируется с имплицитным знаком récession, обозначающим спад экономического роста. Согласно изданию Le guide boursier, “une correction en bourse est une chute brutale des marchés financiers après une période de forte hausse. Une correction est de moindre intensité qu’un krach et se produit régulièrement. Elle devient alors un euphémisme pour crash” [Le guide boursier] «коррекция на бирже — это резкое падение финансового рынка после периода большого подъема. Коррекция — изменение менее значительное, чем биржевой крах, и оно происходит регулярно. Таким образом, она становится эвфемизмом термина падение». Использование автором данного термина в  контексте, объективированном экономическими терминами des bulles financières, les marchés surévalués, позволяет смягчить негативное значение кризиса, обозначаемого этой единицей, представить единицу correction как метонимию и сделать вывод об одинаковом реферативном («сжатом») значении обоих знаков — correction и récession. Продуктивность метонимии определяется природой человеческого мышления — способностью обобщать в тех или иных языковых знаках явления окружающего мира, систематизировать в них объекты неязыковой деятельности. Значимость этого механизма обеспечивается стремлением языка к  экономности в  использовании лексических средств. Вместе с тем в языке экономически корректного дискурса на первый план выдвигается такая особенность метонимических обозначений, как их повышенная номинативность (в отличие от метафорических единиц, для которых первична функция характеризации). В силу этого им свойственна низкая экспрессивность и стилистическая нейтральность, в отличие от фразеологических единиц. Фразеологические единицы В противоположность метонимии фразеологические единицы более экспрессивны, потому что в основе фразеологической номинации лежит чувственно-наглядное видение мира. По мнению Е. И. Головановой, данный тип номинации опи Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 4 тегориальные, но и разнокатегориальные сущности [Голованова 2011, с. 152–178]. Под фразеологическими единицами, или идиомами мы будем понимать раздельно оформленные единицы языка с полностью или частично переосмысленными (переносными) значениями. В  процессе фразеологической концептуализации могут осмысливаться как отдельные предметы и явления, так и целые ситуации. При исследовании фразеологизмов с позиции отражаемых ими знаний о мире предметом анализа становятся отношения между компонентами фразеологического значения как обозначениями познаваемых объектов и их признаков. Сложность интерпретации фразеологизмов, возникших и функционирующих в экономически корректном дискурсе, объясняется их специфическими языковыми и когнитивными характеристиками. Сочетая в  себе свойства фразеологии (идиоматичность, непроницаемость структуры и постоянство состава) и специальной лексики, данные единицы выступают особым способом вербализации научно значимой информации  — на стыке научного и обыденного знания. Проведенный анализ экономически корректного дискурса показал, что в этом жанре фразеологизмы широко распространены и играют важную роль. Проницаемость границ между обыденным и специальным знанием, их сложное взаимодействие наглядно предстают при анализе когнитивных структур научно маркированных фразеологизмов. Когнитивная структура, стоящая за тем или иным фразеологизмом, объективируется как на уровне содержания (во фразеологическом значении), так и на уровне языкового выражения (в компонентной структуре). В связи с этим важно учитывать, из каких компонентов состоит фразеологизм (общеупотребительное слово  — специальный термин), как они между собой связаны (тип связи, степень слитности компонентов, соотношение специального / неспециального статуса компонента с его главной / зависимой ролью в составе фразеологизма). Исследование фактического материала показало, что структура фразеологических единиц, отражающих информацию в  экономически корректном дискурсе, может быть представлена следующими моделями (для обозначения компонентов фразеологической модели использованы следующие аббревиатуры: ОС  — общеупотребительное слово, СТ — узкоспециальный термин): 1) СТ + ОС: niche fiscale ‘налоговая ниша’; рouvoir d’achat ‘покупательная способность’; main de fer ‘железная рука (рынка)’; salaire gris ‘серая заплата’; marché noir ‘черный рынок’; flambée des prix ‘резкий подъем цен’; atterrissage en douceur ‘мягкая посадка (медленное снижение курса)’; assiette fiscale ‘налоговая база’; valeurs vedettes ‘ценные бумаги ведущих компаний’; créances douteuses ‘рискованные кредиты’; 2) СТ + СТ: vecteurs de turbulence ‘колебания рынка’; thérapie de choc ‘шоковая терапия’; actifs toxiques ‘токсичные активы’; vélocité de la monnaie ‘скорость обращения денег’; instruments financiers ‘финансовые инструменты’; аléa moral ‘моральный риск (риск недобросовестного поведения)’; masse monétaire ‘денежная масса’; bêta de l’actif économique ‘бета экономических активов’; taxe terrorisme ‘налог на терроризм’; 3) ОС + ОС: trou d’air ‘воздушная яма’, point mort ‘застой’, bulle de savon ‘мыль ный пузырь’, libre-échange ‘свободная торговля’; jeux d’écriture ‘счет’. Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 4 употребительное слово, является результатом концептуальной интеграции, объединения обыденного и научного знания. Например, во фразеологизме thérapie de choc опорный компонент thérapie является широко семантически разработанным в  медицинской терминологии: по данным словарей, он выражает не менее десяти специальных значений: hypnothérapie, kinésithérapie, lasérothérapie, massothérapie, phytothérapie и т. д. Как нам представляется, значимым для интерпретации когнитивной структуры фразеологизма оказывается знание о процессе лечения, целью которого является облегчение, снятие или устранение симптомов и  проявлений того или иного заболевания. Компонент thérapie, удерживая представление о возможных способах оздоровления, транслирует идею о мерах по выводу из кризисного состояния. Компонент choc (англ. ‘удар, потрясение’), принадлежащий и к сфере общего употребления, и к специальной сфере, обозначает процесс, развивающийся в ответ на воздействие чрезвычайных раздражителей. Этот компонент встречается и в других терминах: prix-chocs, des mesures chocs. В данном фразеологизме он придает образность сочетанию. При интеграции компонентов thérapie и choc создается новое значение ‘комплекс радикальных экономических реформ, направленных на оздоровление экономики государства и вывод ее из кризиса’ (экономическая теория Джеффри Сакса): (4) Une éventuelle sortie de la Grèce de la zone euro serait une sorte de thérapie de choc pour l’Union européenne», a avancé un vice-ministre russe de l’économie Alexeï Likhatchev, ajoutant s’attendre à ce que l’«euro chute en premier temps face au dollar, mais pas de manière catastrophique» [Le Monde 05.07.2015]. «“Возможный выход Греции из еврозоны станет своего рода шоковой терапией для Европейского Союза”, — заявил заместитель министра экономики России Алексей Лихачев, добавив, что следует ожидать на начальном этапе падения курса евро по отношению к доллару, но не столь катастрофического». Знание, закрепленное за фразеологизмом thérapie de choc, находится на пересечении обыденного и специального знания. Обыденное знание привносит оценочность в содержание данного фразеологизма, а специальное знание связано с характеристикой мер вывода экономики из кризиса. Актуализация обыденного знания и тип его соотношения со специальным знанием в когнитивной структуре научно маркированных фразеологизмов экономического дискурса, по нашему мнению, зависят от способа получения знаний об объектах экономической деятельности и специфики самой экономической деятельности. Таким образом, в  экономически корректном дискурсе при использовании терминологических и  нетерминологических единиц номинации оказываются сопряженными результаты абстрактно-логического и  наглядно-образного мышления. Терминологические единицы объективируют логически структурированное, ограниченное жесткими рамками экономическое знание, формируют понятийную область экономической картины мира. Нетерминологические единицы становятся переходной зоной, где осуществляется взаимодействие двух видов знания. При этом нетерминологическая номинация является в ряде случаев более действенной, эффективной по сравнению с узкоспециальной номинацией, поскольку, активизируя чувственный опыт неспециалистов, она способствует пониманию конкретной Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 4 образ углубляет знание о научной (экономической) области в целом, на его основе может моделироваться комплекс профессиональных обозначений. Благодаря интеграции двух видов знания не просто фиксируется объективная информация о профессионально значимых объектах, она подвергается особой обработке (индивидуализации), переработке и продуцированию. Взаимодействие двух типов языковых единиц в экономически корректном дискурсе делает научное знание более зримым, доступным, легко усвояемым, дополняя общую картину знаний. Подобное знание носит синкретический характер, поскольку сочетает в  себе результаты категориального, наглядно-образного и интуитивного мышления. Источники Le Monde. La croissance du Mexique pâtit du fort ralentissement americain [Электронный ресурс]. URL: http://www.lemonde.fr/la-crise-financiere/article/2008/10/06/la-croissance-du-mexique-patit-dufort-ralentissement-americain_1103489_1101386.html?xtmc=la_croissance_du_mexique_patit_du_ fort_ralentissement_americain&xtcr=3 (дата обращения: 06.10.2008). Le Monde. Folie des marchés ou politiques économiques folles? [Электронный ресурс]. URL: http:// www.lemonde.fr/archives/article/2004/03/18/folie-des-marches-ou-politiques-economiquesfolles_357216_1819218.html?xtmc=nouvelles_perturbations_monetaires&xtcr=3 (дата обращения: 18.03.2004). Le Figaro. La crainte d’une bulle sur les marchés américains gagne du terrain [Электронный ресурс]. URL: http://bourse.lefigaro.fr/indices-actions/actu-conseils/la-crainte-d-une-bulle-sur-les-marches-americains-gagne-du-terrain-4593650 (дата обращения: 14.09.2015). Le Monde. En Espagne, Podemos salue la victoire de la démocratie [Электронный ресурс]. URL: http:// www.lemonde.fr/europe/article/2015/07/05/pour-moscou-la-grece-a-fait-un-pas-vers-la-sortie-dela-zone-euro_4671587_3214.html?xtmc=une_eventuelle_sortie_de_la_grece_de_la_zone_euro_serait_une_sorte_de_therapie_de_choc_pour_l_union_europeenne_a_avance_un_vice_ministre_ russe_de_l_economie_alexei_likhatchev_ajoutant_s_attendre_a_ce_que_l_euro_chute_en_premier_ temps_face_au_&xtcr=1 (дата обращения: 05.07.2015).

Напиши аннотацию по статье

УДК 81-114/2 Нечаева Наталья Алексеевна Дипломатическая академия МИД Российской Федерации Россия, 119021, г. Москва, ул. Остоженка, д. 53/2, стр. 1 dip-inyaz@yandex.ru ЕДИНИЦЫ СПЕЦИАЛЬНОЙ НОМИНАЦИИ ВО ФРАНЦУЗСКОМ ЭКОНОМИЧЕСКИ КОРРЕКТНОМ ДИСКУРСЕ В статье рассматриваются единицы экономически корректного дискурса  — уникального и  стандартизированного дискурса, отличительной особенностью которого является особая дискурсивная техника, применяемая в  научно-популярных статьях французских периодических изданий на экономическую тематику, задача которых — учитывать особенности аудитории и корректно интерпретировать транслируемую информацию. Когнитивно-дискурсивный подход к научно-популярному тексту позволяет охарактеризовать его как особый тип текста, вербализующий информацию, подвергшуюся специальной когнитивной обработке. Поэтому особое внимание исследования уделяется информативности лексических единиц, среди которых основное место принадлежит терминам экономики. Отбор специальных единиц производится по двум критериям: тематическому и формальному. Среди единиц номинации, представленных в  данной статье, противопоставляются единицы двух классов: терминологические единицы, обладающие денотативным значением и объективирующие научные понятия разных уровней категоризации, и нетерминологические единицы, обладающие коннотативным значением. Терминологическая единица рассматривается как особая когнитивно-информационная структура, в которой аккумулируется выраженное в конкретной языковой форме профессионально-научное знание. Термины в экономически корректном дискурсе передают научные понятия разных уровней категоризации и  используются для вербализации различной по объему и  по содержанию информации об именуемом понятии. Нетерминологическая лексика используется для описания определенных качеств и параметров научных концептов, для маркирования структурации информации и для создания метатекстовых связей. В статье исследуется употребление метафорических, метонимических и фразеологических единиц. При метафоре происходит создание интегративного концепта, который является результатом объединения первичных сущностей в одно денотативное целое и имеет свой особый денотат, не тождественный денотатам сочетающихся компонентов. Метонимия объективирует результат строгих многоступенчатых логических процедур; продуктивны модели, связанные с категорией объекта. Фразеологические единицы являются продуктом ассоциативного мышления, способности соотносить однокатегориальные и разнокатегориальные сущности. Когнитивная структура фразеологизмов включает специальное и  общеупотребительное слово и  является результатом концептуальной интеграции, объединения обыденного и научного знания. Взаимодействие двух типов языковых единиц делает научное знание более доступным и легко усвояемым и, дополняя общую картину знаний, создает интегральную экономическую картину мира. Использование разнообразных лингвистических механизмов позволяет представить имплицитный смысл экономического концепта и способствует популяризации экономической информации. Библиогр. 23 назв.

екопереводоведение как модел переводческой деательности. Ключевые слова: экопереводоведение, переводчик, среда, выбор, адаптация, опосредован ный перевод, восточные заимствования, варианты английского языка, лингва франка. ECOTRANSLATOLOGY AS A MODEL OF TRANSLATION Z. G. Proshina Lomonosov Moscow State University, 1, Leninskiye Gory, Moscow, 119991, Russian Federation The article discusses the concept of ecotranslatology developed by Hu Gengshen, a Chinese researcher of Translation Studies (2003). The concept is based on the ancient principles of the Chinese philosophy claiming harmony in antinome. Many principles of modern translatology fit in well with the ecotranslatology system: translator’s selection and adaptation to the environment, relationship between the individual and the collective; creativity and usage; interdependence of the contextual factors, a client, and a translator. This concept is of great importance for intermediary (indirect) translation when a source language is a lingua franca rather than a native language of the author, with pluricentric English in its numerous varieties (Chinese, Japanese, Korean, a.o.) functioning as a lingua franca in the international setting. Adaptation of a translator, who received a traditional linguistic and translation training at a school of West European languages, to translating Asian culture-loaded words borrowed into English and to interpreting oral texts with traces of transfer from Asian languages, native to speakers — traces that are evident in local varieties of English — requires special skills and qualification. Harmony of ecotranslation environment components — text, languages, translation, author, receptor, and client  — can be achieved when observing the principle of translation convertibility (Kabakchi 1998; Proshina 2014) that regulates the relationship of a source and target texts based on the regularities of intermediary rather than direct translation. Studying these regularities should be included in the curricula of translation departments with schools of West European languages. Refs 21. Table 1. Keywords: ecotranslatology, translator, environment, selection, adaptation, intermediary translation, Asian loans, varieties of English, lingua franca. © Санкт-Петербургский государственный университет, 2016DOI: 10.21638/11701/spbu09.2016.408 В 2003  г. в  международном переводоведческом журнале «Perspectives: Studies in Translatology» была опубликована статья тогда мало кому известного китайского лингвиста и  переводчика Ху Гэншэня (Hu Gengshen), называвшаяся «Перевод как адаптация и выбор». По воспоминаниям Кэя Доллерупа, который в то время был главным редактором журнала, рецензенты сразу определили, что эта статья представляет новый взгляд на перевод [Dollerup]. Оригинальность работы, которую отметили рецензенты и главный редактор журнала, заключалась прежде всего в том, что концепция Ху Гэншэня была основана на древней китайской философии, утверждавшей гармонию между человеком и его средой. Основные положения экопереводоведения Под переводческой экосредой Ху Гэншэнь предлагает понимать мир исходного текста, исходного и переводного языков, подразумевая языковой, коммуникативный, культурный и социальный аспекты перевода, а также автора, заказчика и читателей (“A ‘translational eco-environment’ refers to the worlds of the source text and the source and target languages, comprising the linguistic, communicative, cultural, and social aspects of translating, as well as the author, client, and readers”) [Hu, 2003, р. 284]. Вопреки Дж. Хаус, объединяющей экосреду и  контекст, или контекст ситуации [House, p. 30], автор данной концепции различает понятия контекста и экосреды: контекст, считает он, относится только к языковому узусу и не включает языковую систему как таковую; в то время как компонентами переводческой экосреды являются системы и исходного, и переводного языков. Из этого толкования переводческой экосреды следует определение перевода как «выборочной деятельности адаптации переводчика для соответствия переводческой экосреде» (“a selection activity of the translator’s adaptation to fit the translational eco-environment”) [Hu, 2003, p. 284]. Ключевыми в данной концепции стали понятия «адаптация» и  «выбор», что видно уже из  названия статьи китайского переводоведа. «Адаптация (adaptation)» и «выбор (selection)» как компоненты перевода— взаимозависимые понятия: адаптация переводчика селективна, то есть предполагает выбор/отбор, и в то же время выбор адаптивен. Процесс перевода — это производство переводного текста посредством выбора, обусловленного адаптацией переводчика к специфике экосреды, выбор степени адаптации (селективная адаптация), а также принятие решения (адаптивный выбор) относительно формы финальной версии переводного текста. Автор данной концепции сопоставляет это все с  естественным отбором, сродни биологической концепции Чарлза Дарвина, что позволило Д. Робинсону назвать его теорию «текстуальным дарвинизмом» [Qin, p. 29]. Объясняя процесс перевода более детально, Ху Гэншэнь полагает, что процесс перевода включает две стадии: 1) переводческая экосреда «выбирает» переводчика, так чтобы он подходил для решения задачи по своим профессиональным качествам и заинтересованности в выполнении данного перевода; переводчик адаптируется к исходному тексту; 2) переводчик делает выбор переводческих стратегий и принимает решение о форме переводного текста, то есть является центральным звеном Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 4 ги и хозяина, в качестве реципиента и отправителя сообщения» [Hu, 2003, p. 285] (в  этой связи вспомним акцентирование Р. К. Миньяр-Белоручевым особенности коммуникативной модели перевода — удвоения компонентов коммуникации как основной отличительной черты перевода от других видов речевой деятельности [Миньяр-Белоручев, c. 29]). Дарвинистский принцип естественного отбора, считает Ху Гэншэнь, применим к процессу перевода на том основании, что человек — часть мира природы, впрочем часть с очень высокоразвитым разумом. Все организмы должны пассивно адаптироваться к природе, а человек активно преобразует природу. Объясняя экологическую взаимосвязь перевода с естественным миром, Ху Гэншэнь предлагает следующую цепочку: перевод является языковой деятельностью, язык — это часть культуры, культура есть часть деятельности человека, а деятельность человека — это часть мира природы: перевод ↔ язык ↔ культура ↔ деятельность человека ↔ мир природы По сути, экологическая перспектива дает возможность установить взаимосвязь всех элементов этой цепочки и всех элементов переводческой ситуации, или переводческой экосистемы [Hu, 2003, p. 289]. Переводчик, принимающий заказ на перевод, делает это прежде всего для того, чтобы удовлетворить свои естественные потребности выжить и свои «профессиональные инстинкты» [Hu, 2003, p. 290] — согласно дарвинистскому принципу о выживании сильнейшего, стремление к материальному выживанию и  развитию карьеры становится основным принципом отбора и адаптации переводчика. Соединение представлений об экологии и  переводе в  результате может дать несколько смыслов. Во-первых, об экологическом переводе говорят, имея в  виду перевод текстов на экологическую тематику, — представление, далекое от модели экопереводоведения Ху Гэншэня. Во-вторых, о  переводческой экологии говорят с  целью сохранения языков меньшинств или локальных языков под давлением глобальных языков [Cronin, p. 165], в первую очередь английского; в этом смысле, переводческая экология тесно смыкается с  пуристическими тенденциями в  лингвистике и с  эрратологией [Кушнина, Пылаева; Федюченко; Чистова; Шевнин]. В-третьих, экопереводоведение  — это комплекс всех факторов, сопутствующих переводу; именно в этом смысле данный термин получает все более широкое развитие как теоретическая модель перевода, учитывающая эволюционное развитие перевода как части естественного мира [Valdeon, p. 5]. Отличия от западных школ переводоведения Модель экопереводоведения отличается от других современных теорий переводоведения, принятых в европейской школе транслатологии, тем, что она ориентируется не на исходный текст и не на переводной (сравните теорию эквивалентности), а  фокусируется на центральной роли переводчика как объекта выбора и субъекта адаптации и выбора [Hu, 2003, p. 288; 2004]. Сопоставляя теорию экопереводоведения с теориями западных исследователей, К. Доллеруп отмечает, что теВестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 4 но также от теории Скопос, акцентирующей конечную цель перевода, и от дескриптивной теории Г. Тури, делающей фокус на описании конечного продукта перевода. Теория экопереводоведения, по сравнению с  европейскими моделями, более всеобъемлюща [Dollerup], поскольку учитывает множество факторов процесса перевода [Xu], то есть представляет собой «целостную экосистему» [Pym, p. 104]. Еще одно очень важное отличие данной теории обусловлено различиями культур Запада и Востока. Как отмечает К. Доллеруп, западные культуры сосредоточены на индивидуальных достижениях, в то время как китайская культура базируется на коллективистских ценностях, что предполагает опору переводчиков на опыт друг друга, учет каждым переводчиком коллективных достижений [Dollerup]. Это возможно только в тесном взаимодействии переводчика со средой, включающей исходный и переводной языки и культуры, исходный и переводной тексты, то есть лингвистическую, культурную, социальную составляющую мира. Именно такой баланс, по мнению К. Доллерупа, и обусловливает блестящее будущее экопереводоведения. В современных европейских теориях перевода, как и в лингвистических парадигмах, преобладает принцип антропоцентризма, который предполагает доминирование человека над средой, усиление интереса к  его ценностям и  средствам их выражения. В  экопереводоведении наиболее значимым является принцип центральной роли переводчика (translator-centeredness) [Hu, 2004], отличающийся от принципа антропоцентризма вниманием не просто к человеку, а к экосреде, к которой адаптируется переводчик и которая выбирает переводчика и обусловливает дальнейший отбор им переводческих стратегий и языковых средств. Центральная роль переводчика предопределяет его ответственность за весь переводческий процесс [Wang, p. 57]. Несмотря на то что Даглас Робинсон подверг теорию экопереводоведения критике за недостаточную приверженность китайской философии [Qin], он увидел в ней ценные принципы, обычно не обсуждаемые в западных школах переводоведения, а именно: принцип золотой середины, принцип целостности, принцип центричности, предполагающей неразрывную связь человека с  окружающей средой, принцип «трансчувствования», эмпатии и  сохранения лица [Robinson]. Все эти принципы имеют особую значимость при опосредованном переводе восточных слов (китайских, японских, корейских) с английского языка на русский и с русского на английский. Опосредованный перевод Необходимость рассуждений об опосредованном переводе возникла в  конце ХХ в., когда английский язык получил глобальное распространение и стал использоваться многими народами в  качестве языка-посредника, в  том числе для передачи информации об этнических культурах. Диверсификация английского языка, его распад на различные варианты порождает трудности в работе переводчиков, которые раньше были мало известны. 1 У Ху Гэншеня появилось очень много последователей в Китае и за его пределами; с 2010 г. проводятся ежегодные симпозиумы Международной ассоциации экопереводоведения. См.: URL: http://en.io.gov.mo/Priv/record/2625.aspx Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 4 скую подготовку на факультете западноевропейских языков, к переводу восточных вариантов английского языка, включая письменный перевод англоязычных реалий из восточных языков и перевод устных текстов со следами трансференции родного для говорящего языка, требует определенных навыков и условий. Письменный перевод восточных реалий сопряжен с необходимостью выбора вариантов перевода, закрепленных коллективным опытом переводчиков с китайского/японского/корейского языков, то есть адаптацией переводчика с  европейских языков к  лингвокультурной среде востоковедов. Это предполагает знание прямых соответствий латинизированного стандарта восточных языков и русской транслитерации, а также знание некоторых более старых систем латинизации восточных слов, которые могут встречаться в книгах и до сих пор. Примером трудностей корреляции латиницы и кириллицы при переводе на русский язык китайского стандарта пиньинь, используемого в английском и других индоевропейских языках, могут быть следующие соответствия: кит. X передается по-русски как палатализованная Сь (Xinhua — Синьхуа), Q — как Ць (Qingdao — Циндао), J — как ЦЗь (Xinjiang — Синьцзян), Z — как ЦЗ (Mao Zedong — Мао Цзэдун), R — как Ж (Renmin Ribao — Жэньминь Жибао); финальная в слоге -N — как -НЬ (Wenling — Вэньлин), -NG — как Н (Kunming — Куньмин) и др. Иногда в книгах, особенно изданных до 2000 г., встречается старая система латинизации китайских слов, например система Уэйда-Джайлса, более всего сохраняющаяся в личных именах (Hsu — Сюй, Mao Tse-tung — Мао Цзэдун, Tao — Дао). Принцип золотой середины, опора на коллективный (более традиционный) опыт работы переводчиков-синологов способствует сохранению лица переводчика, его репутации грамотного специалиста; помогает рецептору перевода узнать нужного человека по его фамилии и воссоздать эту фамилию при обратном переводе. Важность последней задачи можно продемонстрировать на примере перевода французского романа “Balzac et la petite tailleuse chinoise” китайского писателя, живущего во Франции, Dai Sijie — Дай Сыцзе, имя которого перевели на русский язык как Дэ Сижи, так что при обратном переводе получается De Xiri, что делает имя его автора неузнаваемым [Прошина, 2014]. Игнорирование законов опосредованного перевода восточных слов приводит, таким образом, к проблемам межкультурной коммуникации; со стороны рецептора и  заказчика перевода  — к  впечатлению безграмотности переводчика. Немало такого рода примеров можно найти в  материалах международных конференций, переводы которых обычно готовятся переводчиками с английского языка; на сайтах различных организаций, сотрудничающих с Китаем, и т. п. Например, на сайте Всероссийского научно-исследовательского института зернобобовых и крупяных культур находим информацию следующего содержания: В рамках Договора о  научно-техническом сотрудничестве с  Северо-Западным Аграрным Университетом Китая (г. Янглинь), который действует с 2008 г., делегация ФГБНУ ВНИИЗБК в составе: директора института Зотикова В. И., руководителя СЦ Сидоренко В. С., зав. лабораторией генетики и биотехнологии Суворовой Г. Н. в период с 21 по 30 сентября 2015 г. посетила НИУ КНР по сельскому хозяйству провинций Шаанкси и Ганзу. (26.10.2015 Рабочая поездка в Китайскую Народную Республику. URL: http://www.vniizbk.ru/developments/info.html (дата обращения: 03.01.2016).Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 4 (пиньинь) на русский Латинская буква или диграф Русская буква Пример С (C,S,Z+) I Ц Ы (согласная+) I (+A,E,O,U) немая, смягчает предыдущую согласную J ЦЗЬ -N (в конце слога) НЬ -NG Н O (+ NG) У(Н) Q R ЦЬ Ж U (+ O) немая (+ О) HUI хуэй / хой (J,L,N,Q,X,Y+) Ü (в открытом слоге) (ЦЗЬ, ЛЬ, НЬ, ЦЬ, СЬ, [Й]+) ЮЙ W В W (+U) немая (+У) X Y (+I) YOU Z ZH СЬ немая (+И) Ю ЦЗ ЧЖ Cao Cao — Цао Цао; Cangzhou — Цанчжоу; Taicang — Тайцан Cixi — Цыси; Sichuan — Сычуань; Zhuangzi — Чжуанцзы; Jiamusi — Цзямусы; Zibo — Цзыбо Tianjin — Тяньцзинь, Liu Shaoqi — Лю Шаоци; Wen Jiabao — Вэнь Цзябао; Jieshou — Цзешоу; Putian — Путянь; Pingliang — Пинлян; Qionghai — Цюнхай; Renqiu — Жэньцю; Jiujiang — Цзюцзян Jiang Zemin — Цзян Цзэминь; Hu Jintao — Ху Цзиньтао; Zheng Jie — Чжэн Цзе; Yongji — Юнцзи Taiwan — Тайвань; Ye Jianying — Е Цзяньин; An Wang — Ань Ван; Fan Bingbing — Фань Бинбин; Wenwen Han — Вэньвэнь Хань; Nanning — Наньнин, Kunming — Куньмин Shanghai — Шанхай; Yang Shangkun — Ян Шанкунь; Li Peng — Ли Пэн; Yao Ming — Яо Мин; Mingguang — Мингуан; Changle — Чанлэ; Xingning — Синнин Chongqing — Чунцин; Song — Сун; Longnan — Луннань; Guangdong — Гуандун; Nanxiong — Наньсюн; Dongning — Дуннин; Yongcheng — Юнчен Qin Shi Huang — Цинь Ши Хуан; Anqing — Аньцин; Li Keqiang — Ли Кэцян; Zhaoqing — Чжаоцин; Qinzhou — Циньчжоу Renmin Ribao — Жэньминь Жибао; Zhu Rongji — Чжу Жунцзи; Li Ruihuan — Ли Жуйхуань; Renhuai — Жэньхуай; Tongren — Тунжэнь Guomindang — Гоминьдан; Hua Guofeng — Хуа Гофэн; Ningguo — Нинго; Hezuo — Хэцзо; Luoding — Лодин; Zhuozhou — Чжочжоу; Huozhou — Хочжоу Anhui — Аньхой; Huizhou — Хойчжоу; Sihui — Сыхуэй; Huixian — Хойсянь Yu Zhengsheng — Юй Чжэншэн; Jiayuguan — Цзяюйгуань; Fuyu — Фуюй; Luzhou — Люйчжоу; Qujing — Цюйцзин; Yuyao — Юйяо Zhongwei — Чжунвэй; Weifang — Вэйфан wushu — ушу; Dong Biwu — Дун Биу; Wu Banguo — У Баньго; Wuhu — Уху; Shaowu — Шаоу; Laiwu — Лайу Xi Jinping — Си Цзиньпин; Li Xiannian — Ли Сяньнянь; Xuancheng — Сюаньчен; Dingxi — Динси Zhang Ziyi — Чжан Цзыи; Wuyishan — Уишань; Baiyin — Байинь; Xinyi — Синьи; Yiyang — Иян Yaoyou — Яою Mao Zedong — Мао Цзэдун, Zhao Ziyang — Чжао Цзыян; Huang Zitao — Хуан Цзытао; Zunhua — Цзуньхуа; Heze — Хэцзэ Zhou Enlai — Чжоу Эньлай; Zhu De — Чжу Дэ; Zhenwei Wang — Чжэньвэй Ван Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 4 графических наименований на английском языке: Yangling (Янлин), Shaanxi (Шэньси), Gansu (Ганьсу). Можно считать, что в этом случае переводчик пытался адаптироваться к  чужой для него среде, неизвестной ему, перенеся (причем непоследовательно) тактики англоязычного перевода на материал, связанный с китайскими реалиями, то есть другой экосистемы. Следует признать, что под воздействием мощного распространения английского языка его правила перевода иногда становятся доминирующими и принимаются рецепторами и заказчиками. Так произошло с некоторыми укрепившимися в русском языке заимствованиями из японского языка: суши (вместо суси), гейша (вместо гэйся), тамагочи (вместо тамаготи), что вызывает жесткое сопротивление востоковедов [Смоленский, 1998]. В этом случае, согласно принципу золотой середины, придется призвать востоковедов смириться с  «неправильными» с  их точки зрения формами и подчиниться узусу большинства. Выбор формы осуществляется в пользу адаптации к англоязычной экосистеме перевода. Попытка найти гармонию элементов экопереводческой среды — текста, языков, переводчика, автора, рецептора и заказчика — в отечественной науке сделана в теории ксенонимической, или переводной, обратимости [Кабакчи; Прошина, 2014], регулирующей соотношение исходного и переводного текста, в том числе в условиях опосредованного перевода. При уверенной переводной обратимости с  легкостью обеспечивается переход от переводного наименования к  исходному, при неуверенной обратимости перевод требует знаний контекста ситуации и  законов опосредованного перевода. Об уверенной обратимости можно говорить лишь в случае традиционных корреляций английских букв и их русских соответствий, например: Shishi — Шиши, Hechi — Хэчи, Kaili — Кайли. Большая же часть китайских наименований в англо-русском и русско-английском переводах находится в отношении неуверенной обратимости и требует специальных знаний опосредованного перевода китайских наименований с латиницы на кириллицу и наоборот. В таблице приведены случаи неуверенной переводной обратимости китайских наименований. Отличие прямого перевода от опосредованного заключается в том, что в их основе лежат разные формы речи. Если прямой перевод традиционно базируется на особенностях устной речи и соответствующего вида перевода (например, с китайского на русский язык) и имеет закрепившиеся через устное восприятие корреляции букв при транслитерации латиницы в кириллицу, то опосредованный перевод чаще всего происходит в письменной форме, из-за чего и возникают ошибочные отождествления исконной англоязычной формы с  заимствованной формой, например, из  китайского языка. Аналогичные проблемы возникают не только при переводе заимствований с китайского языка через посредство английского, но любых других экзотических языков, как восточных, так и арабских. В устном переводе с  восточноазиатских вариантов английского языка переводчика с  западноевропейских языков ждет не меньше трудностей. Во-первых, ему необходимо адаптироваться к слого-ритмическим особенностям речи на восточных вариантах английского языка. Исследование дальневосточными учеными произносительных особенностей англоязычной речи носителей восточных языков [Слог и ритм] выявило, что для англоговорящих китайцев, например, характерны следующие черты:Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 4 currentally (<currently), lives (2  слога), littal (<little); accenta (<accent); butter (<but); at(a) page; • минус-сегментация, то есть выпадение элементов: perfetaly (< perfectly); bes’ Chinese (<best Chinese), bigges’ differences (biggest differences); • перенос ударения: ‘mistakes, ‘varity (<variety); • ощущение равноударности слогов; • неразличение слогов по длительности. Во-вторых, проблему для восприятия речи китайцев представляет трансференция фонетической структуры их родного языка на английский и русский, в результате чего происходит смешение глухих и звонких согласных, замена сонантов (r > l), что приводит к проблемам узнавания формы слов. Например, трудно сразу идентифицировать в географическом наименовании Bogulaniqinei, где буква q произносится как звонкая или глухая аффриката /ch/, в китайском исполнении название русского поселка Пограничный. Заключение Экопереводоведение как модель переводческой деятельности, возникшая в Китае, предполагает, в отличие от известных западных транслатологических теорий, ориентацию не на доминирование эквивалентностного или функционального подходов, а на гармоническое соединение всех компонентов переводческой среды: исходный и переводной языки и тексты, переводчика, автора, реципиента и заказчика. При этом центральная роль отводится переводчику с сохранением баланса между коллективным и индивидуальным, с соблюдением правила золотой середины (гармония инь и ян) и с акцентированием внимания на принципах адаптации и селекции в течение всего процесса переводческой деятельности. Данная модель хорошо объясняет основы реализации такого вида перевода, как опосредованный перевод с языка-посредника, обслуживающего неродные для него культуры [Прошина, 2013]. Особенно остро проблемы опосредованного перевода обнаруживаются при переводе китайских, японских, корейских, арабских наименований (то есть с языков, не пользующихся латинской графикой) с западноевропейских языков, в  частности с  английского, на русский. Подготовка переводчиков, включающая их адаптирование к особенностям восточноазиатских вариантов английского языка, должна непременно входить в  программу обучения переводческих отделений на факультетах западноевропейских языков в  качестве курса опосредованного перевода. Теоретическое обоснование этой необходимости предлагают нам две парадигмы: 1) лингвистическая — изучение вариантов английского языка (world Englishes) и  2)  переводоведческая  — экопереводоведение — утверждающая необходимость гармонии переводчика и среды, в которой он функционирует, к которой адаптируется и которая обусловливает выбор его переводческих решений.

Напиши аннотацию по статье

УДК 81 З. Г. Прошина DOI: 10.21638/11701/spbu09.2016.408 Вестник СПбГУ. Сер. 9. 2016. Вып. 4 ЭКОПЕРЕВОДОВЕДЕНИЕ КАК МОДЕЛЬ ПЕРЕВОДЧЕСКОЙ ДЕяТЕЛЬНОСТИ Московский государственный университет имени М. В. Ломоносова, Российская Федерация, 119991, Москва, ул. Ленинские Горы, 1 В работе рассмотрена концепция экотранслатологии, разработанная китайским исследователем Ху Гэншэнем (2003). Эта концепция базируется на древних принципах китайской философии, утверждающей гармонию в противоречии. Многие принципы современного переводоведения хорошо укладываются в систему экотранслатологии: переводческий выбор и адаптация к среде, соотношение индивидуального и коллективного, творческого начала и узуальной нормы; взаимодействие между контекстуальными факторами, заказчиком и  переводчиком. Особенную значимость данная концепция имеет для реализации опосредованного перевода, в  котором языком-источником выступает не родной язык автора исходного текста, а  языкпосредник, в роли которого обычно функционирует полицентричный язык международного общения  — в  силу сложившихся условий глобализации чаще всего таким языком является английский во многих его вариантах, в том числе китайском, японском, корейском и других. Адаптация переводчика, получившего традиционную языковую и переводческую подготовку на факультете западноевропейских языков, к  переводу англоязычных реалий из  восточных языков и устных текстов со следами трансференции родного для говорящего языка, очевидно проявляющимися в  локальном варианте английского языка, требует определенных навыков и условий. Гармония элементов экопереводческой среды — текста, языков, переводчика, автора, рецептора и заказчика — достижима при соблюдении принципа переводной обратимости, регулирующего соотношение исходного и переводного текста на основе закономерностей не прямого, а опосредованного перевода, изучение которого должно быть включено в программы переводческих отделений на факультетах западноевропейских языков. Библиогр. 21 назв. Табл. 1.

нецкий перфект дискурсивные употребления у евиденциално адмиративного перфекта. Введение В настоящей работе на материале энецкого языка рассматривается функционирование «зрелой» граммемы перфекта, перфектные употребления которой сравнительно маргинальны, в то время как много более распространены развившиеся на их базе инференциальные и адмиративные употребления, а кроме того, широко представлены употребления, которые мы называем дискурсивными, — обусловленные функцией клаузы в структуре дискурса. Сосуществование дискурсивных употреблений с собственно перфектными приводит к тому, что рассматриваемая граммема имеет нетривиальную полисемию: в частности, может выражать как ситуацию, актуальную в точке отсчета, так и, в определенных условиях, ситуацию подчеркнуто неактуальную. В разделе 1 даны общие сведения об энецком языке, его видо-временной системе и обзор исходных сведений о Пер 1 Работа выполнена в рамках проекта РНФ № 16-18-02081. Материалом работы послужили данные, полученные в рамках проекта «Документация энецкого языка: оцифровка и анализ архивных материалов и полевая работа с последними носителями» при финансовой поддержке международного фонда «Программа документации языков, находящихся под угрозой исчезновения» (“Endangered Languages Documentation Programme”, ELDP), 2008–2011 гг. Благодарим за обсуждение наших двух докладов по теме статьи участников соответствующих мероприятий — рабочего совещания «Семантика перфекта в языках мира» (Санкт-Петербург, 2013 г.) и конференции Ассоциации лингвистической типологии (Лейпциг, 2013 г.), — в частности Б. Вельхли, Т. А. Майсака, Е. К. Скрибник, А. Ю. Урманчиеву. Т. А. Майсака и А. Ю. Урманчиеву благодарим также за комментарии к предварительному варианту статьи. фекте2 в энецком языке. В разделах 2–4 подробно описываются употребления Перфекта: собственно перфектные в разделе 2, адмиративные, инференциальные и цитативные в разделе 3, дискурсивные в разделе 4. Наконец, в разделе 5 предлагается обсуждение материала с попыткой объяснить нетривиальные аспекты наблюдаемого набора употреблений. 1.1. Энецкий язык и материал исследования Энецкий язык относится к северно-самодийской группе самодийской ветви уральской языковой семьи и представлен двумя диалектами — лесным (бай, далее Л) и тундровым (сомату, маду, далее Т). Носители обоих диалектов проживают на территории Таймырского муниципального района Красноярского края. Оба диалекта находятся в настоящее время под сильной угрозой исчезновения — всего мы насчитываем не более 50 носителей обоих диалектов с компетенцией разного уровня. Основным материалом исследования послужил корпус естественных энецких текстов, созданный авторами и включающий как современные тексты, записанные и транскрибированные в последнее десятилетие, так и тексты, которые были при участии современных носителей языка транскрибированы с архивных аудиозаписей 1960-1990-х гг.3 Суммарный объем использованных нами транскрибированных звучащих текстов составляет около 25 часов для лесного диалекта и около 7,2 часов для тундрового. 2 Следуя распространенной конвенции, предложенной в [Comrie 1976], для ярлыков, приписываемых конкретным граммемам энецкого языка, мы используем написание с прописной буквы, а для типологически релевантных категорий — со строчной. 3 Современные тексты были записаны и транскрибированы 20052010 гг. авторами, З. Н. Болиной, М. А. Овсянниковой, В. Н. Пальчиным, Н. М. Стойновой и С. А. Трубецким. Архивные тексты, транскрибированные тем же коллективом, были записаны в разные годы Д. С. Болиной, Н. Н. Болиной, О. Э. Добжанской, К. И. Лабанаускасом, И. П. Сорокиной, Е. А. Хелимским; их аудиозаписи были любезно предоставлены Дудинским отделением ГТРК «Норильск», Таймырским Домом народного творчества, Д. С. Болиной, О. Э. Добжанской, И. П. Сорокиной и А. Ю. Урманчиевой. Всем названным лицам и организациям, как и всем, кто делился с нами знанием энецкого языка, мы выражаем свою самую глубокую благодарность. 1.2. Видо-временная система энецкого языка В данном разделе представлена краткая справка о видовременной системе энецкого языка. Мы оставляем в стороне многочисленные энецкие модальные категории и рассматриваем здесь только средства для выражения значений времени и вида. Как кажется, этого достаточно для понимания общей системы, частью которой является энецкий Перфект, хотя сама эта категория, особенно в области своих инференциальных и адмиративных употреблений, выходит за рамки собственно видо-временной системы. Более подробная информация об энецкой глагольной системе содержится в [Урманчиева 2006, Сорокина 2010: 265–289, Siegl 2013: 247–324]. Категория вида в энецком языке, как и других самодийских (см. подробнее, в частности, [Кузнецова и др. 1980: 209–210, 217– 233, Иосад и др. 2005, Гусев 2012]), является словоклассифицирующей и имеет существенное сходство со славянской: представлены два класса глаголов — перфективные и имперфективные4 — и регулярные деривационные средства для образования имперфективных глаголов от перфективных и наоборот. Семантическое различие, состоящее в том, рассматривается ситуация как завершенная или как длящаяся, последовательно проводится во всех глагольных формах, но наиболее явно проявляется в форме так называемого Неопределенного времени, которая, согласно нашему анализу, имеет нулевое маркирование, но для большинства морфологических классов образуется от особой основы (от которой также образуется часть форм Императива)5. С перфективными глаголами эта форма имеет референцию к про 4 В поморфемном глоссировании мы тщательно отражаем видовое значение энецкого глагола видовым значением русского, переводя энецкие имперфективные глаголы русскими глаголами несовершенного вида, а перфективные — глаголами совершенного вида. Из этого, однако, не следует, что мы имеем в виду, что дистрибуция видовых граммем в энецком и русском языках идентична. 5 См., например, [Урманчиева 2006, 2013], где предлагается альтернативный анализ, при котором не постулируется отдельная основа Аориста-Императива, а имеются отдельные ненулевые показатели с непростой морфонологией для Неопределенного времени и соответствующих форм Императива. шлому, а с имперфективными — к настоящему. Для единичной длящейся ситуации это единственный способ выразить референцию к настоящему. Форма Будущего времени с показателем -da (-za, -ta) имеют временнýю референцию к будущему. Форма Хабитуалиса с показателем Л. -ubi / T. -obi выражает регулярно повторяющуюся ситуацию в настоящем или в прошлом6. Форма Перфекта с показателем -bi (-pi) будет основным предметом нашего рассмотрения. Кроме того, средством выражения временны́ х значений являются серии лично-числовых окончаний. Помимо базовой серии лично-числовых окончаний, которая используется во всех упомянутых видо-временных формах, представлена производная от нее претериальная серия7. Претериальная серия может быть использована со всеми вышеперечисленными формами, образуя соответственно формы Прошедшего времени, Будущего-в-прошедшем, Хабитуалиса-в-прошедшем и Перфекта-в-прошедшем. Форма Прошедшего времени имперфективных глаголов выражает ситуацию, длящуюся относительно точки отсчета в прошлом. Форма Будущего-в-прошедшем малоупотребительна, и на данный момент можно сказать лишь о том, что ее семантика относится к модальной сфере. Распределение прочих простых (Неопределенное время перфективных глаголов, Хабитуалис, Перфект) и соответствующих им претериальных форм (Прошедшее 6 С морфологической точки зрения, показатели Будущего времени и Хабитуалиса существенно отличаются от прочих глагольных показателей своим поведением в отрицательной конструкции. Отрицательная конструкция в энецком языке, как и в других уральских языках, состоит из отрицательного глагола, принимающего на себя словоизменение, и смыслового глагола, стоящего в специализированной нефинитной форме Коннегатива. Показатели Будущего времени (всегда) и Хабитуалиса (за редкими исключениями), тем не менее, присоединяются в отрицательной конструкции к смысловому глаголу перед показателем Коннегатива. 7 Мы предпочитаем, в качестве синхронного описательного решения, не членить лично-числовые показатели претериальной серии, но возможна и альтернативная трактовка — описывать их как комбинацию лично-числовых показателей с претериальным «постфиксом» -ʃ — как в [Урманчиева 2005; 2006], [Siegl 2013]. время перфективных глаголов, Хабитуалис-в-прошедшем, Перфект-в-прошедшем) оказывается далеко не очевидным и требует дальнейшего исследования: претериальные формы всегда имеют референцию к прошлому, но и соответствующие им простые также имеют или могут иметь референцию к прошлому. 1.3. Исходные сведения об энецком Перфекте Как было сказано, форма с показателем -bi, составляющая предмет нашего рассмотрения, представляет собой такую манифестацию типологически релевантной категории перфекта, у которой широко развиты эвиденциальные употребления. В то же время известно, что развитие инференциальных и, шире, вообще эвиденциальных употреблений является одним из типологически устойчивых путей семантической эволюции перфекта (см. обсуждение в разделе 5). Следовательно, можно по праву называть энецкую категорию «зрелым» перфектом. Добавим, что в связи с такой полисемией в литературе данная форма в энецком языке характеризуется и как перфект [Сорокина 1980, Лабанаускас 1982, Siegl 2013: 263–264], и как эвиденциальная форма [Künnap 2002], в частности — как «инференциалис» [Урманчиева 2006]. С точки зрения диахронических источников энецкий Перфект сходен с европейскими ‘быть’-перфектами и восходит к именному употреблению причастия предшествования8. Само причастие сохранилось в обоих энецких диалектах, но в синхронном состоянии крайне непродуктивно и употребляется с ограниченным набором производящих глагольных основ; примеры его употребления (1)–(2). 8 В уральских и алтайских языках широко представлены именные предикации без глагольной связки, в которых глагольные личночисловые окончания присоединяются непосредственно к именному предикату — существительному или, например, причастию. В силу этого энецкий Перфект нельзя назвать напрямую перфектом, возникшим из конструкции типа ‘быть’ / ‘иметь’, хотя грамматические контексты его использования действительно иллюстрируют тот же путь грамматикализации, что и европейские перфектные граммемы с глаголами ‘быть’ / ‘иметь’. (1) Л9 [[lata-xaz доска-ABL.SG lɔte-za ящик-NOM.SG.3SG иметься-CONN NEG-3SG.S.CONT10 ‘Из досок сделанный ящик, ящик есть’. lɔte-za], ящик-NOM.SG.3SG nʲi-uʔ mɛ-bi] сделать-PTCP.PRF tɔne-ʔ Т (2) udʲa ɔɔ-da, ulʲajgo-one есть-FUT.3SG.S маленький-PROL.SG мясо [[pire-bi] сварить-PTCP.PRF ‘Мясо будет есть и немного вареную рыбу будет есть’. ɔɔ-da есть-FUT.3SG.S kare] рыба Отправной точкой настоящего исследования является нетривиальная возможность употребления энецкого Перфекта в семантически противоположных друг другу контекстах. С одной стороны, данная форма имеет собственно перфектные употребления, будучи представленной в контекстах, где подчеркивается актуальность уже совершившейся ситуации и ее результата. Так, например, в (3) приводится прямая речь врача, который принимал роды у жены рассказчика и сообщает рассказчику о том, что у него только что родился сын. С другой стороны, та же форма употребляется в интродуктивных контекстах, вводящих нарратив, временнáя локализация которого относится к неактуальному прошлому, или вообще в известном смысле отсутствует. Так, в (4) приведена начальная клауза сказки о двух шаманах, повествующей о событиях, которые заведомо не могут иметь релевантных для говорящего и слушающего последствий. 9 Помета Л при примере соответствует лесному диалекту, помета Т — тундровому. 10 В (2), как и во многих других примерах, представлена своеобразная конструкция энецкого языка, в которой отрицательный глагол в сочетании с т. н. контрастивной серией лично-числовых окончаний, имеет аффирмативное употребление со значением заведомой истинности (ср. русские частицы же, ведь); подробнее см. [Шлуинский 2010]. С точки зрения семантики, к этой конструкции примыкают также аффирмативные употребления отрицания в тундровом диалекте, которые обсуждаются ниже. Л (3) vratʃ man-ʔ nʲi-uʔ, … сказать-CONN NEG-3SG.S.CONT nʲi-uʔ, man-ʔ врач mense-r, старуха-NOM.SG.2SG сказать-CONN NEG-3SG.S.CONT kasa мужчина ребенок ‘Врач сказал: «У твоей жены, — он сказал, — сын родился!»’ sɔja-bi родиться-PRF.3SG.S nʲe Л (4) ʃize entʃe-giʔ dʲiri-bi-xiʔ человек-DU жить-PRF-3DU.S два ‘Жили-были два человека’. [Два человека, один из них энец, а другой, говорят, эвенк. Оба шаманы. Оба шаманы. Они, конечно, все время хвастались друг перед другом. Один из них сказал: «Если я захочу, я тут же тебя съем». А другой тоже сказал: «Если я захочу, ты увидишь, что я тебя прикончу, тебя съем». …]11 Хотя материал включает примеры типа (3), которые, собственно, позволяют характеризовать энецкую форму с показателем -bi как относящуюся синхронно к перфектной семантической зоне, дистрибуция этой формы не соответствует «классической» дистрибуции перфекта (см., в частности, [Dahl 1985: 129–138]). Так, энецкий Перфект вовсе не занимает функциональную нишу контекстов актуального события или его результата полностью — например, в (5) употреблена форма Неопределенного времени перфективного глаго 11 Поскольку работа выполнена на материале естественных текстов, мы пользуемся возможностью в необходимых случаях привести широкий контекст употребления интересующей нас граммемы, включающий несколько предложений. Чтобы, однако, не перегружать текст, мы приводим этот контекст только в виде русского перевода, который берется в квадратные скобки. Расположение такого фрагмента до или после энецкого примера соответствует фактическому расположению в тексте. Современные энецкие тексты характеризуются сравнительно высокой частотностью переключения кодов — часть клауз, входящих в текст, бывают сказаны по-русски. Если такие клаузы входят в расширенный контекст примера, перед ними в круглых скобках стоит помета «(порусски)». ла. То же в еще большей степени относится к перфектному контексту актуальных новостей (hot news perfect), в котором форма Неопределенного времени перфективного глагола еще более обычна, как в (6). Наконец, энецкий Перфект, в отличие от «классических» европейских перфектов, никогда не употребляется в экспериенциальных контекстах, сообщающих об опыте участия индивида в определенной ситуации, — в этих контекстах представлена форма Прошедшего времени имперфективных глаголов, как в (7). Л (5) nʲe-jʔ anʲ aga entʃeʔ-iʃ большой человек-TRANSL ребенок-NOM.SG.1SG и kanʲe уйти.3SG.S ‘И сын у меня уже стал взрослым’. [Нужно искать ему человека (т.е. жену).] Л (6) tɔz так nʲe-zuʔ, NEG-1SG.S.CONT ‘Я кричу, говорю: «Медведь пришел!»’ lɛuka-zʔ вскрикивать-1SG.S и bɔgulʲa медведь anʲ, man-ʔ toɔ прийти.3SG.S сказать-CONN Л (7) modʲ-xoo kuna-xoo ooŋa-zutʃ tɔrse ɔsa я-TOP ‘Я-то когда-то ел такое мясо’. где/когда-TOP есть-1SG.S.PST такой мясо В тундровом диалекте энецкого языка представлены аффирмативные употребления отрицательной конструкции с разными видо-временными формами (8), в том числе с Перфектом (9). Как и простые отрицательные употребления Перфекта (10), мы рассматриваем в данной работе аффирмативные употребления отрицательной конструкции, так как контексты их использования очевидно такие же, как и контексты использования Перфекта без отрицания, но как и в случае простого отрицания, не обсуждаем подробно семантический вклад отрицательного компонента этих конструкций12. 12 Аффирмативные употребления отрицательной конструкции в случае Перфекта нередко имеют дополнительный модальный компо Т nʲe-biʔ lapka-do магазин-DAT.SG NEG-1DU.S/SOsg bese-ku-zi-nʲiʔ деньги-DIM-DEST.PL-PL.1DU (8) tʃi вот kane-doʔ, уйти-FUT.CONN pe-goa-jʔ попросить-MOD-1DU.S/SOsg ‘Мы же в магазин пойдем, денежки давай попросим.’ Т (9) balʲnʲis-xone i-bi-ʔ dʲigu-o-ʔ больница-LOC.SG NEG-PRF-3PL.S не_иметься-INC-CONN ‘Они в больнице умерли, наверное’. Т (10) naa-bi-ʔ, говорить-PRF-3PL.S nɔboza-ʔ впустить-CONN ‘Говорят, он их не впустил в дом.’ mezo-ʔ дом-OBL i-bi-za NEG-PRF-3SG.SOsg nɔɔʔ на Помимо собственно формы Перфекта на -bi в обоих диалектах представлена форма Перфекта-в-прошедшем, в которой используется претериальная серия лично-числовых кончаний, как в (11)–(12). Далее мы не рассматриваем эту форму, хотя в целом круг ее употреблений имеет сходство с употреблениями Перфекта. Л (11) teza tʃike-za dʲago-bi-ʃ сейчас этот-NOM.SG.3SG не_иметься.INC-PRF-3SG.S.PST ‘Сейчас она у него умерла’. Т (12) ee-nʲiʔ iri-xoa дедушка-TOP мать-OBL.SG.1SG dʲigu-bi-ʃi не_иметься.INC-PRF-3SG.S.PST ‘Мамин дед-то умер уже’. male уже нент сниженной достоверности, как в (9), однако это происходит не всегда, ср. примеры (42) и (47) ниже. В тундровом диалекте представлено также сочетание Перфекта с ассертивной частицей nʲiuʔ, как в (13), которое имеет некомпозициональное значение и которое мы поэтому далее исключаем из рассмотрения. Т (13) tɔdʲi ŋulʲi очень ты ‘Ты ведь хорошо умеешь (это делать)’. tenʲe-bi-do nʲiuʔ знать-PRF-2SG.S ведь В остальном функционирование Перфекта в обоих диалектах энецкого языка можно считать практически идентичным: и в лесном, и в тундровом диалекте засвидетельствованы как собственно перфектные (раздел 2) так и адмиративно-инференциальные (раздел 3), и дискурсивные употребления (раздел 4). 2. Перфектные употребления Перфектные употребления характеризуются тем, что ситуация в прошлом актуальна в настоящем. Актуальность в настоящем события в прошлом в нашем понимании соответствует распространенному англоязычному понятию “current relevance”, часто используемому как семантическая характеристика перфекта. Для перфектных употреблений не существен источник информации — как правило, говорящий знает о ситуации непосредственно или, по крайней мере, никак не подчеркивает, что его знание опосредованное. 2.1. Перфектные употребления с актуальным результатом В подавляющем большинстве случаев перфектные употребления энецкого Перфекта характеризуют актуальность результата ситуации, выражаемой глаголом, а не более общую актуальность всего события в целом (типологически характерную для перфектных граммем). Из контекста перфектных употреблений с актуальным результатом ясно, что непосредственная результирующая фаза ситуации, наступающая после ее завершения, сохраняется на момент речи. Так, в (14) дикие олени на момент речи продолжают находиться в окрестностях поселка Потапово, в (15) адресат речи продолжает вести образ жизни непьющего человека, а в (16) дети женщины, о которой идет речь, продолжают находиться в детском доме. Л (14) a teza-xoa сейчас-TOP ɛke pɔ-xan этот а oka-an kezer-ʔ дикий_олень-PL много-PROL.SG прийти-PRF-3PL.S ‘А сейчас-то в этом году вот много диких оленей пришло’. год-LOC.SG tʃi вот to-bi-ʔ Л (15) [Работаешь, это самое, ты же в больнице работаешь. Ага, сейчас водку ты не пьешь.] sɔjza хороший ‘Ты стала порядочным человеком’. entʃeʔ-iʃ человек-TRANSL уйти-PRF-2SG.S kanʲe-bi-d Т (16) [(по-русски) Ну вот, это, ее же лишили родительского пра ва.] nio-za ребенок-NOM.PL.3SG ‘Детей у нее отобрали’. kada-ra-bi-zoʔ взять-PASS-PRF-3PL.M Более того, чаще всего из контекста ясно, что говорящий апеллирует к засвидетельствованности именно результата ситуации, а не самой ситуации в целом. Если в (14)-(16) не до конца понятно, какие именно фазы ситуации могли составить зону наблюдения, то в (17)-(18) ясно, что говорящий ориентируется именно на наблюдаемую им результирующую фазу — ни процесс попадания окуней в сети, ни процесс засыхания чешуи не отслеживались. Л (17) mɔdi-tʃa-r tezaʔ, сейчас sɛuku сколько увидеть-Q-2SG.SOsg dʲexa-ʔ окунь-PL ‘Ты сейчас видел, сколько окуней попалось?’ poga-bi-zʔ попасться-PRF-3PL.M Л (18) ɛke-r sej-za чешуя-NOM.PL.3SG этот-NOM.SG.2SG tira-bi-ʔ высохнуть-PRF-3PL.S ‘Вот у этой (рыбы) чешуя, это самое, засохла’. [Сейчас мы ее чешую снимем.] mu, PLC Разновидностью перфектных употреблений с актуальным результатом нам представляются перфектные употребления, в которых результат актуален не относительно момента речи, как в (14)–(18), а относительно точки отсчета в нарративе13. Примеры (19)–(21) имеют следующую структуру: рассказчик повествует о некоторой последовательности событий, после одного из которых обнаруживается, что актуален результат уже совершившейся ранее ситуации. Л kɔdo-nʲʔ (19) [Я пошел вперед. Я вижу, ага, когда я подошел ближе к оленям, я вижу. Это, кажется, мои сани. Это, кажется, мои сани.] ezbine-jʔ вожжа-NOM.SG.1SG санки-OBL.SG.1SG полоз edo tadi-bi. вот наступить-PRF.3SG.S edo tanaxu-bi-za вот ‘Моя вожжа попала под полоз саней. Так ее придавило, так ее придавило’. tanaxu-bi-za, раздавить-PRF-3SG.SOsg ezuʔo iru под раздавить-PRF-3SG.SOsg Л (20) [Уже стемнело, и он вернулся домой.] ɛɛ, kasa-xuu-za да мужчина-DU-NOM.PL.3SG уже прийти-PRF-3DU.S ‘Да, его товарищи уже пришли’. uʒe to-bi-xiʔ 13 Здесь и ниже мы опираемся прежде всего на понятия речевого vs. нарративного режимов интерпретации в терминах работ Е. В. Падучевой — см. [Падучева 1986; 1993; 1996: 13–14, 271–284]. В частности, по сравнению с речевым режимом смещаются точка отсчета, не совпадающая в нарративном режиме с моментом речи, и наблюдатель, не совпадающий в нарративном режиме с говорящим. Т (21) [Поев, я вышел на улицу.] tee-nʲiʔ, … олень-PL.1SG tee-nʲiʔ … олень-PL.1SG ‘Моих оленей, которые были у меня запряжены, они отпустили’. pɔne-de-nʲiʔ делать-PTCP.SIM-PL.1SG aza-bi-zuʔ развязать-PRF-3PL.SOnsg Существенно отметить, однако, что, несмотря на то, что результат события актуален, с точки зрения собственно аспектуальной семантики энецкий Перфект является именно перфектной, а не результативной формой, так как описывает не длящееся результирующее состояние, а завершенную ситуацию в прошлом — именно так, в частности, определяется различие между результативом и перфектом в [Недялков, Яхонтов 1983: 12]. Можно показать, что обстоятельства длительности или срока в сочетании с Перфектом характеризуют само событие, а не результат — так, в (22) обстоятельство pi daxaʔ ‘за ночь’ выражает срок достижения точки кульминации, после которой процессная фаза замерзания сменяется стативной фазой нахождения в замерзшем состоянии, а не срок пребывания в этой стативной фазе. Таким образом, несмотря на то, что сохранность результирующей стативной фазы в точке отсчета ясна из контекста в (14)-(21), энецкий Перфект описывает наступление этой фазы, а не ее саму. Л (22) pi daxaʔ to-r kɔdi-bi ночь за ‘За ночь озеро замерзло’. озеро-NOM.SG.2SG замерзнуть-PRF.3SG.S 2.2. Перфектные употребления без актуального резуль тата Собственно перфектные употребления энецкого Перфекта без актуального результата также представлены в материале обоих диалектов, но редки. Речь идет об употреблениях, в которых из контекста очевидно, что непосредственная стативная результирующая фаза, наступающая после достижения естественного предела, в точке отсчета не актуальна, но в то же время сам факт осуществления ситуации в точке отсчета актуа лен с точки зрения своих более опосредованных последствий или импликаций. Так, в (23) говорящий рассказывает своему собеседнику о том, что в недавнем прошлом он и его напарник поймали много рыбы определенного сорта; из контекста ясно, что непосредственная результирующая фаза этой ситуации (‘рыба поймана и находится в наличии’) в момент речи не сохраняется, так как рыба уже была отдана собакам и ими съедена; в то же время сам факт того, что рыбу недавно удалось поймать, актуален, так как несет в себе информацию о том, что такой рыбы в данный момент в Енисее много. Аналогично, в (24) непосредственная результирующая фаза ситуации набивания табака в трубку в точке отсчета не актуальна, так как табак уже выкурен; в то же время сам факт, что табак был набит в трубку, причем в недостаточном количестве, в точке отсчета важен, так как имеет прямое отношение к обманутым ожиданиям говорящего насчет того, что камуса14 уже должны были высохнуть. Особенно показателен пример (25), где форма Перфекта образована от имперфективного глагола oor- ‘есть’, у которого, как и у других имперфективных глаголов, результирующая фаза в принципе не предусмотрена, что, однако, не мешает процессу поедания грибов иметь опосредованные последствия в виде желудочно-кишечного недомогания. Характерно, что примеры типа (25), в которых представлены перфектные употребления имперфективных глаголов, еще более редки, чем в целом собственно перфектные употребления на фоне перфектных употреблений с актуальным результатом. Л (23) [Позавчера ночью мы ходили.] kaza-bi-jʔ добыть-PRF-1DU.S/SOsg oka-an много-PROL.SG tɔrse kare-ʔ такой ‘Мы много поймали такой рыбы’. [Всё собакам отдали. Вон на берегу оставили.] рыба-PL 14 Камус — шкура с ног оленя, которую после выскабливания и вымачивания используют для пошива обуви. Т (24) [Он расстелил камуса, расстелил шкуру. Табак свой курит. Он взял свое это самое, взял свою табакерку. И прикурил, трубку прикурил, закурил. «Вот я сейчас докурю, а после этого я соберу эти свои, все свои шкуры». Он курит и курит. Его табак уже кончился, его табак. Он подумал: «Мои вещи уже высохли. Вот уже готово, вот сейчас соберу их и пойду домой». Посмотрел он на них — какие были мокрые, такие и остались. Ничего не высохло. «Дай-ка еще закурю».] navernoje ulʲajgo-one наверное ɔma-zo-jʔ табак-DEST.SG-NOM.SG.1SG ‘Я мало набил табаку в трубку, наверное’. [Поэтому они, наверное, и не высохли.] pu-bi-zoʔ … положить-PRF-1SG.S маленький-PROL.SG Л (25) [«Катенька, Катенька! У тебя живот сильно болит, у тебя ɔbu oo-bi-d ? что есть-PRF-2SG.S живот сильно болит, ой!] ɔbu oo-bi-d, что есть-PRF-2SG.S ‘Что ты ела, что ты ела?»’ modʲ man-ʔ я oo-bi-zʔ, есть-PRF-1SG.S ‘Я говорю: «Я грибы ела, грибы»’. gribi грибы nʲe-zuʔ, сказать-CONN NEG-1SG.S.CONT gribi грибы Итак, в обоих энецких диалектах форма Перфекта имеет собственно перфектные употребления, характеризующиеся следующим: эта форма выражает ситуацию, имевшую место ранее точки отсчета; факт совершения этой ситуации актуален в точке отсчета; контекст не подразумевает адмиративных или эвиденциальных семантических компонентов — ситуация не вызывает слишком сильного удивления у говорящего, а знает он о ней непосредственно (или, по крайней мере, никак не подчеркивает, что источник знания опосредованный). Точкой отсчета для перфектных употреблений может быть момент речи или, в нарративе, некоторая другая временнáя точка. Чаще всего актуальность ситуации, выражаемой энецким Перфектом, состоит в том, что в точке отсчета сохраняется результирующая фаза ситуации, наступающая после достижения ею естественного предела; в то же время представлены и маргинальные употребления, где результирующая фаза ситуации не сохраняется или не заложена в семантике глагола, а актуальность имеет более опосредованный, определяемый прагматикой, характер. 3. Адмиративные, инференциальные и цитативные употребления Вторую группу употреблений энецкого Перфекта составляют модально-эвиденциальные, которые, исходя из типологических ожиданий, диахронически производны от перфектных. Во-первых, это адмиративные употребления, в которых ситуация представлена как удивительная для говорящего. Во-вторых, это инференциальные употребления, в которых говорящий делает утверждение о ситуации не на основании непосредственного знания о ней, а на основании ее косвенных последствий. В-третьих, это цитативные употребления, в которых источник информации также косвенный, но говорящий знает ее с чужих слов. Поскольку связь адмиративного значения с эвиденциальным широко известна (см., в частности: [DeLancey 1997, 2001, Lazard 1999, Aikhenvald 2004: 195–215]), мы рассматриваем соответствующие употребления Перфекта как тесно связанные друг с другом. 3.1. Адмиративные употребления Адмиративное значение состоит в специфическом соотношении между ситуацией и ожиданиями говорящего — сам факт осуществления ситуации интерпретируется не как нейтральный, а как не согласующийся с изначальной системой знаний говорящего (и, предположительно, слушающего) о мире15. Так, пример (26) взят из предваряющего фрагмента тек 15 В [DeLancey 1997: 33] это лаконично сформулировано так: “This is the status of the proposition with respect to the speaker’s overall knowledge structure”. В [Плунгян 2011: 426] семантика адмиратива ха ста, в котором пожилая рассказчица далее рассказывает об участии энцев в принудительных тяжелых работах, о которых в современном мире никто не знает; она подчеркивает, что одна из целей ее рассказа — вызвать чувство удивления у кого-то из других людей после обнаружения фактов, о которых им ранее вообще ничего не было известно; это чувство удивления отражено в реплике, оформленной как прямая речь. В (27) (пример взят из диалога) и (28) (это прямая речь персонажа) говорящий внезапно обнаруживает, что слушающий повел себя не так, как от него ожидалось, и находился или находится не там, где его искали. Наконец, в (29), взятом из фрагмента сказки с описанием антропоморфной ведьмы, сообщается о не замеченной ранее неожиданной особенности ее внешнего облика. В (26)–(28) субъектом адмиративной оценки ситуации является говорящий (включая «говорящего», которому приписывается прямая речь), а в (29) — не совпадающий с рассказчиком наблюдатель в нарративе — персонаж, который по сюжету замечает факт, о котором идет речь. В (26)–(27) временнáя референция Перфекта стандартна и согласуется с прочими его употреблениями — ситуация имеет место до точки отсчета; примеры (28) и (29), однако, показывают, что адмиративные употребления с имперфективными глаголами допускают и синхронную временнýю референцию — с моментом речи (28) или с точкой отсчета в нарративе (29). Л (26) [Об этом надо говорить, об этом надо рассказывать! Там tɔr-xoa entʃeu-ʔ где-нибудь хоть люди бы сказали:] ɔu, EXC так-TOP человек-PL когда_то-OBL.SG.3PL mɔzara-bi-ʔ работать-PRF-3PL.S ‘О, тогда люди так работали, оказывается!’ tɔʔ сюда tɔnane-duʔ рактеризуется также через более общее понятие эпистемической оценки: если более обычная семантика эпистемической модальности характеризует ожидание осуществления гипотетической ситуации, то адмиратив также вводит такую характеристику, но для ситуации, которая уже имела место. Т (27) tɔdʲi peo-xozo улица-ABL.SG ты ‘Ты меня на улице ждала, оказывается’. ʃiiʔ ɔte-bi-do я.ACC ждать-PRF-2SG.S Л (28) xɔu, tʃikon этот.LOC.SG ого ‘О, ты, оказывается, здесь!’ ɛ-bi-d быть-PRF-2SG.S Л (29) [Глаза у нее есть, рот есть, руки есть.] anʲ dʲabu ɔu, kɔzi-za EXC ноготь-NOM.PL.3SG и длинный быть-PRF-3PL.S ‘Ой, а ногти-то у нее длинные, оказывается’. ɛ-bi-ʔ Перфектные и адмиративные употребления энецкого Перфекта не полностью противопоставлены друг другу: перфектный и адмиративный компонент могут сосуществовать в одном и том же контексте — за счет чего и возможна перфектно-адмиративная полисемия. Так, общий контекст произнесения (30) таков, что говорящий приходит в определенное место после перерыва и обнаруживает, что там произошли изменения; с одной стороны, существенно, что результат этих изменений актуален и сохраняется в момент речи; с другой стороны, общий смысл высказывания состоит в выражении удивления говорящего, который этих изменений не ожидал. Л (30) dʲa-za dʲɔgode-iʃ другой-TRANSL kanʲe-bi уйти-PRF.3SG.S земля-NOM.SG.3SG ‘Земля другой стала’. [Это самое, этой зелени, этих цветов здесь не было. Зелени не было, этих кустов тоже не было.] 3.2. Инференциальные употребления Инференциальное значение состоит в том, что говорящий знает о ситуации не благодаря собственному непосредственному восприятию (каким бы то ни было органом чувств), а опосредованно — благодаря тому, что может наблюдать какие-то ее последствия. Тривиальным последствием ситуации является для щаяся результирующая фаза — и когда говорящий своими глазами наблюдал результирующую фазу, об инференциальном значении мы не говорим; соответствующие контексты разбирались в ряду перфектных в разделе 2. Прочие последствия ситуации, которые могут обусловить ее актуальность, определяются прагматически; если делается указание на сам факт наличия таких последствий, то речь о собственно перфектном употреблении, а если эти последствия имеют значение как источник информации, то об инференциальном. Так, в (31) говорящий обнаруживает свою лодку не в том месте, где он ее оставлял накануне, и делает из этого вывод, что кто-то ею пользовался в его отсутствие. В (32) говорящий видит следы собаки и по ним устанавливает, куда она пошла. В (33) говорящий узнает из реплики собеседника, как другие люди прошли мимо, и, располагая какой-то дополнительной информацией, делает уверенное предположение о том, куда именно они шли. В нарративе субъектом инференции является не говорящий, а наблюдатель — основной персонаж рассказчика; в (34) наблюдатель в нарративе совпадает с рассказчиком (повествование ведется от первого лица), но в (35) в роли наблюдателя выступает сказочный персонаж. Л (31) [Принесем-ка сюда вон ту мою лодку.] ʃee-xoo pɔnʲi-bi-za кто-TOP делать-PRF-3SG.SOsg вчера-ADV-RESTR.ADJ ‘Кто-то брал ее вчера’. [Мы ее здесь оставляли.] tʃe-no-ju Л (32) [Собачий след, след.] bunik u-ta, собака след-NOM.SG.3SG baru-xon biz вода.OBL край-LOC.SG ‘Собачий след, она дальше по берегу ушла’. taxa-no-ju за-ADV-RESTR.ADJ kanʲe-bi уйти-PRF.3SG.S Т (33) [Они прошли здесь. — ] aaa, ʒenʲka-da ааа Женька-OBL.SG.3SG дом-DAT.SG уйти-PRF-3PL.S ‘Ага, они к Женьке на квартиру пошли’. kane-bi-ʔ me-to Т (34) sira-xane tea олень ɔze-zo след-NOM.PL.3PL снег-LOC.SG ɔzi-ʔ, быть_видимым-3PL.S уйти-PRF-3PL.S ‘На снегу видны оленьи следы, они ушли’. kanʲe-bi-ʔ Л (35) mɔdee, ʃee-xoo видеть.3SG.S кто-TOP mɛ-ta чум-OBL.SG.3SG ‘Она видит, кто-то ходил около её дома’. ke-xon сторона-LOC.SG dʲɔzu-bi идти.MULT-PRF.3SG.S Инференциальные употребления не полностью противопоставлены перфектным и адмиративным: представлены контексты, в которых сосуществуют и перфектный, и адмиративный, и инференциальный семантические компоненты. Так, в (36) описываются повадки мифологического персонажа Дёа, склонного к хитрости и обману, и в частности — ситуация, в которой может оказаться человек, вступивший с ним во взаимодействие и обнаруживший себя без денег: с одной стороны, ясно, что сохраняется актуальный результат того, что Дёа забрал деньги, что характерно для перфектных употреблений; с другой стороны, если человек сам не заметил, что отдал Дёа деньги, факт их исчезновения является неожиданным; с третьей стороны, тот факт, что деньги забрал Дёа, не был замечен и устанавливается по его последствиям — а именно, отсутствию денег. Л (36) [А этот хитрец так тебя обманет. Ты даже не знаешь, что деньги отдал. Ты сам их отдашь. А потом ты начнешь их искать (а оказывается:)] ɛkon ɛ-j этот.LOC.SG быть-PTCP.ANT и bɛʃi-nʲʔ железо-PL.1SG ‘Плут, который тут был, все мои деньги забрал!’ tʃuktʃi kada-bi-za весь унести-PRF-3SG.SOnsg Дёа-NOM.SG.2SG anʲi dʲɔa-r 3.3. Цитативные употребления Цитативное значение состоит в том, что говорящий знает о ситуации не благодаря каким-либо своим наблюдениям — прямым или косвенным, — а с чужих слов. Так, в (37) говорящий рассказывает о своем предке, о котором знает только со слов родственников, в (38) говорящий говорит о возрастной разнице между собой и покойном мужем, о которой в традиционной культуре можно знать только со слов людей, которые знали обоих сравниваемых младенцами. (39) представляет собой фрагмент бытовой истории, в которой часть событий происходили непосредственно при участии рассказчика (и соответствующие им клаузы не оформлены Перфектом), а часть событий — одновременно в другом месте и известны, как легко понять, только со слов их непосредственных участников (и в соответствующих им клаузах употреблен Перфект). В (37) и (38) цитативная семантика передается не только Перфектом, но и использованной в них вводной конструкцией с глаголом речи — и такое сочетание является весьма характерным; но в то же время, как видно из (39), дополнительное распределение формы Перфекта в цитативных контекстах с другими формами (Неопределенным или Прошедшим временем) в нецитативных возможно и без контекстной поддержки. Л (37) kupets ɛ-bi, купец ‘Он был купец, говорят’. быть-PRF.3SG.S Т mana-ʔ сказать-3PL.S и anʲi (38) nʲitoda, baxoʔo-jʔ, nezonʲiʔ ŋuʔ pɔa-xane старик-NOM.SG.1SG я.ABL один он(а) uze, младше младше ‘Говорят, он, муж мой, младше был меня на 1 год’. a-bi, быть-PRF.3SG.S mana-ʔ сказать-3PL.S uze год-LOC.SG Л (39) [Осенью, в августе месяце вертолет всегда бывает. Он нам продукты закидывает, чтобы до зимы, до того как снег упадет, хватило. Продукты нам привозят. Если у нас есть дети, школьники, наши дети уезжают этим вертолетом.] i-bi ko-ʔ tʃi-bi bɔlki-xi-naʔ modʲnaʔ мы dʲɔzu-ŋa-aʔ идти-MULT-1PL.S/SOsg tɔrse vertalʲɔt to-bi, такой вертолет прийти-PRF.3SG.S улететь-PRF.3SG.S ʃiznaʔ мы.ACC NEG-PRF.3SG.S найти-CONN ‘Такой вертолет пришел, улетел. Нас он не нашел’. te-saj олень-COM ‘Мы с оленями ходим’. … bɔlok mɔdi-tʃ, болок увидеть-CVB болок-DAT.PL-PL.1PL adu-bi-zʔ сесть-PRF-3SG.M ‘Увидев болки16, он сел к нашим болкам’. tɔz так man-ʔ сказать-CONN NEG-3PL.S.CONT ‘Так на другой день они сказали по рации:’ modʲinaʔ ʃizzaʔ nʲe-atʃ мы ‘Мы вас не нашли’. dʲeri-xon день-LOC.SG nʲi-mʔ ratsij-xon рация-LOC.SG вы.ACC NEG-1PL.S/SOsg.PST nɛku другой ko-ʔ найти-CONN Энецкий Перфект засвидетельствован только в цитативных контекстах с референцией к прошлому; в цитативных контекстах с референцией к настоящему, как в (40), представлена форма Неопределенного времени. Л (40) no, saame-ʔ волк-PL tɔne-ʔ, иметься-3PL.S man-ʔ сказать-CONN ну nʲi-mʔ NEG-3PL.S.CONT ‘Ну, говорят, волки есть’. Итак, в обоих энецких диалектах форма Перфекта имеет употребления адмиративно-эвиденциальной семантической зоны: 16 Болок — сарай на полозьях, используемый для поездок по тун дре или проживания в тундре. адмиративные, в которых дается оценка ситуации как неожиданной, инференциальные, в которых ситуация известна по ее косвенным последствиям, и цитативные, в которых ситуация известна с чужих слов. Адмиративные и инференциальные употребления могут быть ориентированы как непосредственно на говорящего, так и на наблюдателя в нарративе, тогда как цитативные употребления и в нарративе ориентированы только на рассказчика-говорящего, но не на наблюдателя. 4. Дискурсивные употребления Дискурсивные употребления отличаются от прочих тем, что присутствие определенной глагольной формы (в данном случае — Перфекта) обусловлено не семантикой клаузы, а ее функцией в структуре дискурса. Следует оговорить, что фактически под дискурсивными употреблениями мы понимаем употребления в нарративе, включая и вкрапления нарратива в тексты другого жанра. С одной стороны, это обусловлено тем, что именно нарратив имеет наиболее сложную структуру среди известных дискурсивных жанров, причем структуру в наименьшей степени привязанную к пространственно-временным координатам акта речи; с другой стороны, корпус наших данных, что вполне естественно, характеризуется известным «перекосом» в сторону преобладания текстов именно нарративного жанра. Так или иначе, все дискурсивные употребления, о которых мы говорим, обусловлены именно структурой нарратива, а не какого-либо еще типа дискурса17. Говоря о структуре нарратива, мы, имея в виду внушительный массив литературы по этой теме, опираемся прежде всего на известную работу [Labov 1972: 354–396] и на публикацию [Hooper 1998], в которой, в частности, обобщается система понятий, касающихся организации этого дискурсивного жанра. Нарративом называется дискурс, повествующий о последовательности завершенных событий. Клаузы, описывающие события, входящие в эту цепочку, являются собственно нарративными и образуют ос 17 В нашем корпусе данных тундрового диалекта довольно много диалогов, однако в них не наблюдается никаких особых, специфичных для этого жанра дискурса, употреблений собственно Перфекта. новную линию (foreground); клаузы, предваряющие собственно нарративные и сообщающие, о ком и чем пойдет речь, являются интродуктивными (setting, orientation); клаузы, прерывающие основную линию и дающие информацию о сопутствующих обстоятельствах, являются фоновыми (background)18. Дискурсивные употребления энецкого Перфекта являются самыми «молодыми», поскольку семантика глагольной формы в данном случае размывается в наибольшей степени. Можно говорить о следующих типах дискурсивных употреблений энецкого Перфекта. Во-первых, это ренарративные употребления — такая стратегия оформления нарратива, при которой большинство клауз оформляется оформляются при помощи Перфекта. Во-вторых, это интродуктивные употребления, состоящие в том, что Перфект используется в интродуктивных клаузах нарратива. В-третьих, это ключевые употребления, в которых Перфект используется для маркирования выделенных клауз в структуре нарратива. 4.1. Ренарративные употребления Под ренарративными19 употреблениями Перфекта в энецком языке мы понимаем такую стратегию построения нарратива, при которой Перфект используется для клауз основной линии в рамках всей нарративной цепочки. Такая стратегия нарратива может быть использована (но совсем не обязательно должна быть использована) только в том случае, когда вся описываемая последовательность событий известна говорящему с чужих слов, иными словами, он пересказывает сюжет, который был ему рассказан кем-то другим. Так, в (41) рассказчик излагает историю, которая произошла до его рождения (как он предварительно со 18 Мы опускаем прочие возможные элементы структуры нарратива, не существенные для обсуждения энецкого Перфекта: также говорят, в частности, о резюме (abstract), предваряющем нарратив, и о коде (coda), его закрывающей. 19 Термин «ренарратив» именно для таких употреблений энецкого Перфекта и когнатной ему ненецкой формы на -wi мы заимствуем из [Буркова 2004] и [Урманчиева 2006]. Сам термин имеет существенно бóльшее распространение (в частности, в балканистике), но в других случаях он, по-видимому, применяется к более широкому кругу контекстов, включая цитативные. общает по-русски, еще до революции) и которую он, таким образом, от кого-то слышал. Все клаузы в (41) оформлены показателем Перфекта20. Л один-RESTR dʲɔdazu aga pogu-dʲ ɔbu, ŋo-lʲu tʃuktʃi nizu-pi-za весь (41) [(по-русски) Это было еще до революции. <…>] man-ʔ nʲe-zuʔ, сказать-CONN NEG-1SG.S.CONT что buuse-je старик-PEJ сеть.MULT-CVB большой щука nɔʔo-bi схватить-PRF.3SG.S ‘Я говорю, один старик в сети большую щуку поймал’. … mu-za, PLC-NOM.SG.3SG poga-da сеть-OBL.SG.3SG ‘Это самое, она порвала всю его сеть’. bine-xon веревка-LOC.SG maxa-da спина-OBL.SG.3SG ‘Он обвязал веревкой ее спину через шею’. ɛɛ ɔzide-bi-za да ‘Да, он вытащил ее’. i mu, biʃeri-bi и ‘И это самое, с ума сошел’. <…> sɛru-bi-za подвязать-PRF-3SG.SOsg bɛko-da шея-OBL.SG.3SG по сойти_с_ума-PRF.3SG.S порвать-PRF-3SG.SOsg вынуть-PRF-3SG.SOsg mu, PLC PLC nʲeon В (42) говорящий рассказывает о хорошо знакомом ему человеке, Хамбе Силкине, не прибегая к использованию Перфекта. Однако внутри его повествования оказывается история, непосредственным свидетелем которой говорящий не был, и почти все предложения этой истории оформляются либо Пер 20 На месте фрагмента, обозначенного <…>, имелся фоновый комментарий на русском языке. фектом, либо аффирмативной отрицательной конструкцией с Перфектом, упоминавшейся в Разделе 1.3. После этой истории говорящий добавляет еще несколько предложений, которые передают такие факты, вытекающие из этой истории, которые уже он лично видел: в этих предложениях используется Неопределенное время. Т mu-ʔ, kasogu-ʔ шаманить-CONN (42) [(по-русски): Был один старичок... Хамба был, Хамба, Хамба Силкин. Летом, зимой были у него саночки, на санях спит зимой и летом. Торговать закончит и опять чай пить к нам домой приходит. Всегда потел. <…> У него была, жена у него была, вот, у старика. Старик Нэлки был его этим…] tʃike i-bi-za этот NEG-PRF-3SG.SOsg PLC-CONN i-bi-za NEG-PRF-3SG.SОsg ‘Вот этот [=Нэлки] это же делал, он же шаманил над ним [=над Силкиным]’. kasogu-ze-xe-da шаманить-PTCP.SIM-DAT.SG-OBL.SG.3SG PLC-LOC.SG i-bi-za NEG-PRF-3SG.SOsg ‘Пока он шаманил, тот [=Силкин] его этим порезал’. [После этого вот, не в то время, а поближе эта женщина после мужа (священный) шов оборвала. Так и она потерялась. Сколько-то осталось, несколько, может три километра осталось до Троицка, так говорят. Умерли. А муж-то ее в поселке (запил)... У этого Нэлки, говорят, были шайтаны. Она их сушила. После того как шайтаны замерзли, она сушила их, а вот…]21 ne kaa-da родственник-OBL.SG.3SG женщина прийти-PRF.3SG.S anʲeʔ и ‘Жена мужниного товарища пришла’. bɔreso-ʔ поранить-CONN mu-xone tɔ-bi 21 В целях экономии места мы приводим только начало и конец этой истории по-энецки, однако в середине также используется практически исключительно Перфект. tʃi nexuʔ-aj mu-xone tɔno-ku bero-bi-za PLC-LOC.SG тот-DIM бросить-PRF-3SG.SOsg ‘Тогда взяла и выкинула в сторону’. tɔzo tʃiko-xozo так этот-ABL.SG вот три-TRANSL не_иметься-3PL.S ‘После этого их нет троих’. [Его саночки, у этого старика сани оборвала, одни саночки все время (с собой), он таскал их. Русскую рубашку не носил, под малицей, только кожа была, которую мать сшила. Хватит, наверное.] dʲigua-ʔ Как можно видеть, ренарративные употребления по своей сути очень близки к цитативным и тем самым находятся на стыке дискурсивных и эвиденциальных: в обоих случаях функция Перфекта состоит в том, чтобы показать, что сообщаемая информация известна говорящему от другого человека. Тем не менее, есть и существенное различие: в случае цитативного употребления форма Перфекта «работает» на уровне клаузы, а в случае ренарративного — на уровне текста в целом; в первом случае с чужих слов известен один конкретный факт, а во втором — весь сюжет. Как и в случае цитатива, употребление Перфекта в ренарративном контексте не строго обязательно — так, нарратив, из которого взят приводимый ниже пример (53) (где единичное употребление Перфекта имеет другую функцию), описывает события, в которых не участвовал непосредственно рассказчик и которые он тем самым знает со слов непосредственного участника, и оформлен Неопределенным временем. Как и в случае цитатива, можно предположить, что здесь имеет место прагматическое различие по «степени доверия»: так, в (53) рассказчик знает о событиях непосредственно со слов их участника, а в (41)–(42) — со слов третьих лиц, которые, возможно, также не сами их наблюдали; но и в данном случае количество контрастирующих примеров не так велико, чтобы сделать уверенные выводы. 4.2. Интродуктивные употребления Интродуктивные употребления Перфекта в энецком языке устроены так, что Перфект употребляется только в клаузах нарративного дискурса, сообщающих изначальную информацию о составе участников событий и сопутствующих обстоятельствах. Такие употребления были проиллюстрированы приводившимся выше примером (4), в котором Перфект употреблен в единственной глагольной интродуктивной клаузе. Другим примером могут служить (43)–(44), где Перфект употреблен в целом ряде начальных клауз нарративного дискурса, все из которых, однако, относятся к интродуктивной зоне и сообщают своего рода «исходные данные», на фоне которых будет развертываться последовательность событий, описанных в собственно нарративных клаузах с помощью Неопределенного времени. Л (43) tɔnne-da ɛ-bi tɔnie-bi kadeŋa болеть.3SG.S kade-bi, болеть-PRF.3SG.S tʃike он(а) ребенок-NOM.SG.3SG этот ŋob nɛ когда_то-OBL.SG.3SG один женщина иметься-PRF.3SG.S ‘Когда-то жила-была одна женщина’. ʃize nʲe-za два ребенок-NOM.SG.3SG быть-PRF.3SG.S ‘У нее было два ребенка’. tʃike nɛ-r этот женщина-NOM.SG.2SG kadeŋa, болеть.3SG.S ‘Эта женщина болела, болеет, болеет’. ʃize bu nʲe-za два nʲe-kutʃa-xuu-za ребенок-DIM-DU-NOM.PL.3SG два-TRANSL женщина ɛdʲuku-xiʔ ребенок-DU быть-PRF-3DU.S ‘Два ее ребенка, эти ее детишки обе были девочки’. [Эти девочки на улице всегда играли, играли.] ɔbu dʲodʲi-gon что время-LOC.SG мать-NOM.SG.3DU mɛ-koz чум-ABL.SG кричать.3SG.S ‘Как-то их мать из чума кричит:’ [«Детки, принесите мне воды, у меня во рту пересохло!» Этих ее детей все нет. В какое-то время она, может быть, задремлет на своей постели, может быть, нет. Потом она опять кричит: «Деточки, куда вы ушли, принесите мне во ɛ-bi-xiʔ ʃize-iʃ lɛuŋa ɛɛ-ziʔ nɛ дички!» Всё их нет. Может, один день прошел, может, два дня прошло. Они на улице бегают или куда-то ушли. И вот эта женщина встала, как бы ни болела. Она встала со своей постели. Она стала рыться в своем углу. …] T (44) [Я сказку рассказываю. Она называется «Ёмпу».] ne-saj enetʃeʔ ire-bi, nio-za entʃe-ro ŋuʔ aga один большой человек жить-PRF.3SG.S женщина-COM ‘Жил один старый человек, с женой.’ [С ним жил Ёмпу. Так они живут, живут втроем.] mu-za tʃike aga этот большой человек-NOM.SG.2SG PLC-NOM.SG.3SG tɔnea-bi, иметься-PRF.3SG.S ребенок-NOM.SG.3SG ‘У старика был этот, ребенок’. nio-za ребенок-NOM.SG.3SG PLC быть-PRF.3SG.S sei-za ŋu-lʲeɔ глаз-NOM.SG.3SG один-RESTR ‘Ребенок был такой, одноглазый’. [Потом старик ушел, пошел на охоту. Он сказал этому, ребенку своему, Ёмпу: «Сваришь это. Когда приду, есть буду». (Старик) пошел <…>] mu a-bi, Существенно, что нарративы, в которых засвидетельствована стратегия оформления Перфектом интродуктивных клауз, принадлежат к той разновидности, которую можно назвать нарративами неактуальными, — это сказки или традиционные истории, временнáя локализация которых находится в далеком прошлом относительно рассказчика, и вообще не очевидно, что соответствующие события действительно когда-либо имели место в реальном мире, как в примере (43), представляющем собой начало известной самодийской сказки о кукушке, сюжет которой повествует о женщине, покинувшей своих непослушных детей, превратившись в птицу. Если сравнить нарративы в (43)–(44), где Перфект употреблен в интродуктивных клаузах, с нарративами в (41)–(42), где Перфект оформляет всю основную линию, то можно видеть, что в (41)–(42) отношение говорящего к достоверности повествуемых событий принципиально иное: хотя говорящему и важно отстраниться от нарратива и показать, что он знает рассказываемую историю с чужих слов, он предполагает, что рассказываемые им события имели место в действительности. И хотя в обоих случаях верно, что нарратив в целом лишь воспроизводится рассказчиком, который не был свидетелем описываемых событий, в (41)–(42) такими свидетелями были известные ему люди, а потому особо подчеркивается то обстоятельство, что он им не был, тогда как в (43)–(44) рассказчик в принципе не мог быть свидетелем этих событий, так что достаточно использования Перфекта в интродуктивных клаузах, семантика которых (как и, очевидно, общая прагматика коммуникативной ситуации) уже задает незасвидетельствованность. В тундровом диалекте, судя по всему, сфера употребления интродуктивного Перфекта несколько расширилась и стала включать в себя не только начало неактуальных нарративов, как в (44), но и прочие интродуктивные контексты, ср. (45). Т a-bi lʲilʲi mana-ʔ (45) <это часть интервью, до этого были реплики про настоящее, после которых интервьюер попросил говорящего рассказать о своей жизни ребенком, когда родители были живы> ese-jʔ отец-NOM.SG.1SG Лили сказать-3PL.S быть-PRF.3SG.S ‘Отец мой Лили был, говорят.’ [Пилько Лили, он энец, а мать моя Ашляпкина.] nʲitoda nʲi-da ulʲa, ulʲjana a-bi он(а) имя-NOM.SG.3SG Ульяна Ульяна быть-PRF.3SG.S ‘Ее звали Уля, Ульяна.’ [Ульяна Алексеевна. Всегда в тундре живут они, жили.] tee-naʔ олень-PL.1PL ‘Олени, говорят, были у нас’. mɔdʲinaʔ nio-ʔa мы.PL a-bi-aʔ быть-PRF-1PL.S/SOsg ‘Детей нас было четверо’. tɔnea-bi-ʔ иметься-PRF-3PL.S сказать-3PL.S ребенок-TRANSL четыре-1PL.S/SOsg teto-baʔ mana-ʔ [Один мальчик, три девочки. Хорошо жили, помню. Кушать было у нас, и олени всегда у нас были. Всегда в тундре жили. Мать моя вперед отца умерла. Когда мать умерла, я в шестом классе училась в Карауле. <…>] Стоит отметить, что в наших данных представлены и промежуточные случаи между ренарративными употреблениями Перфекта и интродуктивными. Так, в примере (46), представляющем собой, как и (43), начало сказки, Перфект сначала употреблен в интродуктивной клаузе (‘Два мужчины шли по лесу’), а потом и в некоторых других начальных клаузах, принадлежащих к основной линии, чередуясь с формой Неопределенного времени, далее уже полностью исчезая из стратегии оформления данного нарративного дискурса. Л (46) ʃize kasa, kasa entʃe-giʔ mu-xon, в по идти-PRF-3DU.S nin, nin mu bɔgulʲa PLC медведь в два мужчина мужчина человек-DU PLC-LOC.SG moga meon dʲazu-bi-xiʔ лес ‘Два мужчины это самое, по лесу шли’. [Куда они шли? То ли они шли проверять сети, то ли собирать ягоды. Вот пока они шли по лесу,] ɔru-dʲiʔ перед-OBL.SG.3DU ɔzi-bi быть_видимым.INC-PRF.3SG.S ‘Перед ними это самое, медведь появился’. nɛku-ju другой-RESTR.ADJ anʲi kanʲe уйти.3SG.S и ‘Один из них испугался.’ pɛ дерево на ‘Он на дерево залез, убежал’. pɛ, дерево дерево конец на tɛkru-bi-zʔ спрятаться-PRF-3SG.M ‘Он на макушку дерева залез и спрятался’. sɛju-za сердце-NOM.SG.3SG ʃimu-bi-zʔ убежать-PRF-3SG.M ubu nʲiʔ tɔda-bi-zʔ, залезть-PRF-3SG.M залезть-PRF-3SG.M nʲiʔ tɔda-bi-zʔ, tɛxɛ там pɛ anʲi kasa-za tɛxɛ nɛk tɔr kaja остаться.3SG.S znatʃit, mu, toɔ [А другой как стоял,] ne-ʃ стоять-CVB так ‘так и остался стоять’. bɔgulʲa-r, медведь-NOM.SG.2SG значит PLC прийти.3SG.S и ‘Медведь, значит, это самое, пришел’. tʃike-r этот-NOM.SG.2SG там другой мужчина-NOM.SG.3SG anʲi mu земля PLC и ‘А этот второй товарищ это самое, на землю упал’. [Не дышит, не шевелится.] bɔgulʲa ke-xo-da медведь сторона-DAT.SG-OBL.SG.3SG дойти-M-3SG.M ‘Медведь подошел к нему’. [Он понюхал его, стал его нюхать. Он понюхал его и, кажется, подумал: «Кажется, это мертвый человек. Он не шевелится, не дышит». Медведь понюхал его и вот ушел. Он не тронул его. <…>] nʲiʔ sumɔ-bi-zʔ на tɛxɛ, dʲa там упасть-PRF-3SG.M tɔɔ-j-zʔ В (47) Перфект также используется в начальных клаузах истории, хотя и не в самой первой. Употребление Перфекта знаменует собой переход к собственно истории, услышанной из чужих уст, в то время как самая первая клауза описывает, как рассказчик услышал эту историю. Далее используется Перфект (точнее, аффирмативная отрицательная конструкция с Перфектом, см. Раздел 1.3) для первого предложения истории, после чего идут предположения рассказчика о том, когда произошла эта история, и используются модальные глагольные формы. И наконец, в следующих нескольких предложениях, принадлежащих уже к основной сюжетной линии, наблюдается Перфект, а после них вся оставшаяся история рассказывается с помощью форм Неопределенного времени. Тем самым этот случай тоже представляет собой промежуточный между ренарративными и интродуктивными употреблениями Перфекта, хотя и несколько иного рода, чем (46). Т (47) kudaxaaʔ baxoʔo-jʔ baza-ʃi говорить-3SG.S.PST eoʔ i-bi tɔ-ʔ dʲere mii-goa что-TOP день a-to-ba, быть-PROB-Q.3SG.S старик-NOM.SG.1SG долго ‘Раньше муж мой рассказывал’. sɔpka-xazo Сопкарга-ABL.SG NEG-PRF.3SG.S прийти-CONN сюда mii-goa что-TOP ‘Из Сопкарги сюда пришел кто-то [= пришло что-то]’. aga большой a-bu-ta maj a-si май быть-PTCP.ANT быть-CVB.COND-OBL.SG.3SG ‘Какой-то праздник [= большой день] был, май, наверное, был’. kaza-da бабушка-OBL.SG.3SG ‘К бабушке домой пришел’. tɔzo tʃiko-xozo peɔ-do так этот-ABL.SG улица-DAT.SG встать-PRF-3SG.M nɔɔ-ku peɔ на-DIM улица ‘Потом он на улице встал’. nɔɔro-bi-ʔ, ixota, встать-PRF-3SG.M курить.3SG.S ну Шайтанка на sɔɔŋa смотреть.3SG.S ‘Встал, курит, на Шайтанку (гору) смотрит’. [Шайтанка здесь есть у нас. Потом говорит: «Бабушка, иди сюда, вон там, посмотри, что такое?». Что-то появилось. Ну, его бабушка на улицу вышла. «Где?» — говорит. «Вон, посмотри». «Ой, что это?» — говорит. Что-то… Человек появился, в сокуй22 одет. <…>] me-to дом-DAT.SG войти-PRF.3SG.S nɔɔro-bi-ʔ, nu ʃajtan tʃu-bi nɔɔʔ 22 Сокуй — мужская верхняя одежда из шкур мехом наружу, с ка пюшоном. 4.3. Ключевые употребления Ключевые употребления Перфекта в энецких нарративах состоят в том, что Перфект употребляется в выделенных клаузах, требующих особого внимания слушающего. Выделенные клаузы могут принадлежать как к основной линии нарратива, так и к фону. Так, в (48)–(50) Перфект употреблен в клаузах, описывающих одно из событий в последовательности, которая образует нарратив; эти события отличаются от прочих тем, что от них существенно зависит последующая линия, а потому следует усвоить их. Например, в (48) тот факт, что росомаха бросила рыбу, объясняет ее возможность залезть на дерево, а дальнейшее повествование как раз о том, как рассказчик пытается пристрелить росомаху, сидевшую на дереве. В (49) момент возгорания самокрутки с вялыми листьями, призванными заменить рассказчику табак, как бы отвечает на вопрос, что же вышло из попыток курить вместо табака то, что было под рукой. В (50) болезнь и смерть долганской шаманки в Казачке объясняет, почему именно в этом месте главной героине истории привиделись люди, которые что-то пили из кружек, а это видение и составляет центральное событие нарратива. Л (48) [Как-то раз я опять поехал рыбачить. На лед озера спустился. О, моя лунка там… Это самое, росомаха ушла. Росомаха ушла. От лунок она что-то тащит. Большая щука. Эту щучищу она тащит. Вроде она тащит. Про себя я так подумал. Я так подумал. Я тоже, я тоже по берегу, прямо по берегу я поехал, чтобы она меня не увидела. Все равно она меня увидела, а когда меня увидела, на этот же берег… На берегу, на берегу лиственница стоялa. Она на лиственницу залезла. Вот она какая быстрая!] kare-da рыба-OBL.SG.3SG ‘Она рыбу бросила, рыбу’. tɔd-e-zʔ nʲiʔ pɛ залезть-M-3SG.M на дерево ‘Она на дерево залезла’. [У меня ружье было. Это было малокалиберное ружье, моя малопулька. А это самое, а патроны у меня, патроны у меня плохие были. Я ближе к дереву подошел. … Ружьем щел bɛɛ-bi, бросить-PRF.3SG.S kare. рыба каю. Никак выстрелить не могу. Cколько-то пулек я выкинул. Я еще один патрон зарядил. Все равно так же щелкаю. Патроны-то у меня плохие, плохие были. Пока так было дело, пока я мучился, даже мой зверь на землю упал, спрыгнул. На землю как он спрыгнул, в сторону леса так бегом и убежал. …] Л (49) [Когда-то в тундре, когда мы были оленеводами, у нас кончились папиросы. Это в конце августа. Мы ждем вертолета. Его долго не было. Что будем делать? Курить, мы хотим курить. Один товарищ говорит: «Я-то чай, крошки чая сейчас курил. Хорошо, — он говорит. — Но, — говорит, — его дым плохо пахнет». А мы, мы, это, говорим: «Дай! Попробуем-ка и мы!» И вправду пахнет. Я говорю, вон, вялые листья тальника соберем-ка! Я собрал их. Ага, я их высушил возле печки. Я это в бумагу завернул. Вначале я их в ладошку завернул. Они крошками стали, ага, как настоящий табак. Так вот, так вот, я курю.] tʃike ʃardʲi-m этот папироса-NOM.SG.1SG lɔjru-bi-zʔ i-ʃ разгореться-PRF-3SG.M NEG-CVB встревожиться-CONN ‘Эта моя папироса вдруг загорелась неожиданно’. <…> lɔkuri вдруг tɔsa-ʔ Т kaadoro-bi-ʔ (50) [В Казачке раньше там долганская девушка жила. Шаманка. Нет, она не русская, настоящая долганская женщина, девушка.] tʃike-ro i этот-NOM.SG.2SG заболеть-PRF-3SG.M и kaa-bi умереть-PRF.3SG.S ‘Потом она заболела и умерла’. [Там когда-то была коряга, деревяшка, вот там. Сейчас нету. Ну, русские, наверное (убрали)… Ну, вот. Тулба старуха жила. Муж у ней был Кача, Кача-старик. Он в Воронцово ушел. Что-то, наверно, покупать пошел. Пешком пошел. Он еле ходил, старик. И вот, она мужа ждет, бабка Тулба мужа ждет. «О, когда он придет?» — старик ее. Как посмотрела на рыбраздел (там рыбраздел был, в Казачке, ну, рыбу когда ловят — люди рыбу ловили и туда клали): совсем много людей сидят там. Кружки так у них и показываются. «Ой! Почему муж не приходит домой? Домой не дошел, как так?» Бегом пошла, ага, бабка пошла бегом. «Голова, говорит, у меня замерзла. Эти люди тоже ушли куда-то. Догнать не могу, не могу догнать». Идет, идет туда, через некоторое время старуха сказала: «Ой, я, наверно, к шаманам попала». Так встала — и ничего нету там. Домой дошла, (некоторое время) прошло, муж ее появился.] В (51), (52) и (53), напротив, Перфект употреблен в клаузах, сообщающих сопустствующие последовательности событий обстоятельства, но эти обстоятельства оказываются решающими для всего сюжета. В (51) то, что у героя в нужный момент было заряжено ружье, объясняет его последующие действия — стрелять в медведя, о которых далее и идет речь. В (52) именно тот фоновый факт, что накомарник был дырявый, является ключевым в рассказе о том, как рассказчика покусали комары и мошка. В (53) фоновый факт, состоящий в том, что человек, о котором идет речь, ранее жил в Игарке, раскрывает всю коллизию рассказа и объясняет интригу неожиданного обнаружения семьи живущей в тундре. В (54) то обстоятельство, что когда-то на этой земле образовали совхоз Тухард, как раз объясняет нынешний повсеместный алкоголизм, о котором сокрушается говорящий: до образования совхоза купить водку в тех местах было затруднительно. Л (51) [Здесь был такой Николашка. Он и сейчас живой. В то время он не был слепой. Это самое, удить, на реку он ходил удить, на Сиговую речку. Пока он удил, медведь пришел сзади.] tunʲi-za, ружье-NOM.SG.3SG ружье-NOM.SG.3SG набить-PTCP.ANT ɛ-bi, быть-PRF.3SG.S сторона-LOC.SG-OBL.SG.3SG ɛ-bi быть-PRF.3SG.S ‘Ружье у него было заряжено и было возле него’. … ke-xon-da tunʲi-za sɔbu-j Л iblʲɛjgu-on (52) [Чуть нас мошка не съела. Мои товарищи хорошо вот это, накомарники надели, накомарники, да. Их-то мошка не покусала, а меня…] nenag poga-jʔ комар сеть-NOM.SG.1SG маленький-PROL.SG ɛ-bi ʃe-saj дыра-COM быть-PRF.3SG.S ‘А мой накомарник немного дырявый был’. ʃe-saj дыра-COM ‘Дырявый был, ага’. [Мошка через дырки вот пролазит. У меня это самое, горло, все мои глаза мошка поела. …] ɛ-bi, быть.PRF-3SG.S axa ага Л (53) [Там, когда я работал перед пенсией на берегу одного озера, я спустился на одно озеро там. На берегу, на той стороне озера, на краю леса дымок виден. Как я туда пошел, там рядом с домом, дом. Это не дом, а такой маленький домик. Там собаки привязаны, шесть собак, шесть больших собак. Мужчина вышел. «О, откуда ты пришел?» «Мы здесь пасем оленей. Мы недалеко от тебя. Случайно, я сказал, я тебя увидел. Дым, я ведь увидел дым огня. И сюда пришел». «О, давай зайдем в дом, мол, в доме поговорим. Чаю попьем». «Ну, чаю попьем». Ну, когда мы зашли в дом, его жена там, в доме, четверо детей у него. Рот у него ой какой, он вовсю разговаривает. Он ведь захотел разговаривать, этот человек, которого я случайно нашел.] tɔnane-da igarka-xan когда_то-OBL.SG.3SG Игарка-LOC.SG жить-PTCP.ANT ɛ-bi entʃeʔ быть-PRF.3SG.S человек ‘Раньше этот человек жил в Игарке’. [Он сказал: «Я долго там не могу, я не могу, он сказал, жить в городе. Водку, я начинаю пить водку». <…>] dʲiri-j Т (54) [<…> На всякой земле водку найдешь, Поэтому так, поэтому кругом пьяные люди, всегда пьяные. А вот это дело сперва надо закрыть — водку, пьют которую водку. Это ни за чем не нужно. Так-то всегда в магазине есть. Ну, раньше в магазине много было.] tuxard a-bi savxoz Тухард совхоз ‘Совхоз Тухард был’. [Вон в магазине много стоят, такие пьяные. Раньше таких пьяных не было, а сейчас — сейчас даже оленей продают (за водку). Люди такие стали, а кушать у них сейчас нету. …] быть-PRF.3SG.S Ключевые употребления Перфекта могут иметь больший или меньший адмиративный семантический компонент: в целом, если некоторая информация является ключевым местом в рассказе, можно ожидать, что она же является нетривиальной и вызывает удивление. Но степень противоречия ожиданиям может быть разной — так, в (48) тот факт, что росомаха, убегая от человека, могла бросить рыбу, не противоречит ожиданиям рассказчика или слушающего так уж сильно; в (49), напротив, именно неожиданность события и составляет основную интригу рассказа. Нет ничего особенно удивительного в том, что некий человек может заболеть и умереть, как в (50), или в том, что у охотника и рыбака при себе заряженное ружье, как в (51), и уж тем более в (52) нет ничего неожиданного для рассказчика в том, что накомарник у него был дырявый. В (53) то, что человек, ведущий отшельнический образ жизни в тундре, ранее был городским жителем в Игарке, напротив, является нетривиальным фактом, ради которого, во многом, и рассказывается история. В (54) слушающий, несомненно, прекрасно знает, что в этих местах был совхоз Тухард, т.е. адмиративный компонент отсутствует полностью, что не мешает этой клаузе быть ключевой в данной части нарратива. Итак, в энецком языке Перфект имеет три ясно выраженных типа дискурсивных употреблений в нарративе: ренарративные, маркирующие весь нарратив как известный с чужих слов, интродуктивные, в начальных клаузах маркирующие нарратив как неактуальный, и ключевые, отмечающие клаузы, в которых сообщается наиболее важная для содержания нарратива информация. Ренарративные и интродуктивные употребления тесно связаны между собой — и в том смысле, что имеются промежуточные между ними случаи, и в том смысле, что имеют общее семантическое основание: рассказчик не является очевидцем сообщаемых событий; кроме того, ренарративные употребления семантически крайне близки к цитативным. Ключевые употребления, напротив, не связаны с другими дискурсивными, но часто имеют адмиративный семантический компонент, связывающий их с адмиративными употреблениями как таковыми. 5. Интерпретация семантического развития энецкого Перфекта в типологической перспективе Описав употребления энецкого Перфекта, попробуем дать интерпретацию их семантическим связям, в том числе с диахронической точки зрения: как одни употребления могли развиться на базе других. При этом интересно также соотнести такие семантические связи с имеющимися типологическими ожиданиями, т. е. моделями развития грамматической семантики, известными по другим языкам мира. Мы рассмотрим три наиболее интересных особенности функционирования энецкого Перфекта: специфику его перфектно-инференциальной полисемии, интродуктивные употребления в нарративе и ключевые употребления в нарративе. 5.1. Перфектно-инференциальная полисемия Сам факт полисемии показателя, принадлежащего одновременно к перфектной и к эвиденциальной семантической зонам, не представляет собой ничего типологически неожиданного, однако представляют интерес семантические связи между частными значениями. Согласно семантической карте, предложенной в [Bybee et al. 1994: 105] (ее фрагмент представлен на Схеме 1), инференциальное значение (в терминологии Дж. Байби и ее соавторов, ‘inference from result’) развивается на базе результативного (то есть, описывающего длящееся результирующее состояние, синхронное точке отсчета), а перфект (то есть, описание завершенной ситуации, актуальной в точке отсчета) представляет собой альтернативный путь развития результатива. На базе инференциалиса раз вивается более общее значение косвенной засвидетельствованности, а на базе перфекта — чисто видо-временное значение перфективного прошедшего времени. Схема 1. Перфектно-эвиденциальные пути диахронического развития по [Bybee et al. 1994: 105]23 быть / иметь результатив инференциалис косвенная засвидетельствованность перфект претерит В [Tatevosov 2001], на материале нахско-дагестанских языков, были приведены убедительные свидетельства того, что инференциальное значение семантически и диахронически связано с перфектным, а не с результативным. Данные энецкого языка соотносятся с рассматриваемыми значениями довольно своеобразно. С одной стороны, они, наряду с материалами С. Г. Татевосова, показывают, что инференциальное значение синхронно сосуществует именно с перфектным: в современном состоянии энецкого языка мы наблюдаем сосуществование перфектных употреблений с инференциальными (а также адмиративными и цитативными), тогда как результативные употребления не засвидетельствованы и могут быть только реконструированы из морфологического источника рассматриваемой формы — причастия предшествования. С другой стороны, очевидно, не случайно, что представленные в наших данных перфектные употребления энецкого Перфекта имеют своего рода «ограниченный статус» по сравнению с диахроническими ожиданиями относительно дистрибуции категории перфекта. А именно, вопервых, энецкий Перфект не употребляется в контекстах актуальных новостей (hot news perfect) и в экспериенциальных контекстах, а во-вторых, и в зоне собственно перфектных употреблений, предполагающих актуальность завершенной ситуации для настоящего, в подавляющем большинстве случаев энецкий Перфект 23 В [Bybee et al. 1994: 105] и, в частности, в оригинале приводимой семантической карты, типологически релевантная категория перфекта именуется anterior. предполагает актуальную сохранность результирующего состояния в точке отсчета. Таким образом, несмотря на то, что энецкий Перфект в своих перфектных употреблениях является именно перфектом, а не результативом, так как выражает завершенную ситуацию, а не длящееся результирующее состояние, его семантическая связь с результативом существенно более тесная, чем у перфектов с более широкой дистрибуцией. Можно предположить, таким образом, что инференциальное значение прежде всего связано именно с разновидностью перфекта, представленной в энецком языке, — с перфектом с актуальным результирующим состоянием, и ровно данная интуиция и отражена в семантической карте Дж. Байби и ее соавторов (хотя их понимание результатива соответствует нашему и тем самым фактически эта семантическая карта неверна). Проверить справедливость данного предположения поможет дальнейшее изучение дистрибуции перфекта в других языках с перфектно-инференциальной полисемией. 5.2. Интродуктивные употребления неактуального нарра тива Анализ эвиденциальных употреблений энецкого Перфекта позволяет построить правдоподобное объяснение упоминавшемуся в разделе 1.3 (см. примеры (3)-(4)) сосуществованию у этой формы употреблений, казалось бы, противоположных по значению: перфектных, в которых Перфект используется для выражения актуальности ситуации в точке отсчета, и интродуктивных неактуальных, в которых Перфект маркирует отнесение ситуации к плану неактуального прошлого. Если восстановить всю цепочку употреблений, промежуточных между перфектом (как в примере (3)) и интродуктивом неактуального нарратива (как в (4)), то становится ясно, что связь между каждой парой конкретных звеньев в этой цепочке выглядит логично и предсказуемо. Сама цепочка отражена на Схеме 2. Схема 2. Предполагаемое развитие интродуктивных употреблений энецкого Перфекта ПЕРФЕКТ > ИНФЕРЕНЦИАЛИС > ЦИТАТИВ > РЕНАРРАТИВ > ИНТРОДУКТИВ НЕАКТУАЛЬНОГО НАРРАТИВА Развитие инференциальных употреблений энецкого Перфекта на базе перфектных употреблений с актуальным результирующим состоянием обсуждалось выше в 5.1. Расширение инференциальных употреблений до более широких употреблений в контекстах косвенной засвидетельствованности происходит за счет появления у перфектной формы цитативных употреблений; семантическая близость между инференциальными употреблениями и цитативными очевидна: в обоих случаях описывается ситуация, известная говорящему не по результатам собственного восприятия, а косвенно — по опосредованным последствиям или с чужих слов. Связь между цитативом и ренарративом обсуждалась выше: если цитативные употребления используются для того, чтобы показать, что говорящему с чужих слов известна конкретная ситуация, описываемая клаузой, то ренарративные — чтобы показать, что с чужих слов известен в целом весь рассказ, но «пересказательный» статус сообщаемой информации является общим признаком. Наконец, интродуктивные употребления вводят повествование, свидетелем которого говорящий не был и не мог быть, в силу чего достаточно указать на этот факт в интродуктивных клаузах. Таким образом, по своей сути интродуктивные употребления очень близки к ренарративным, так как в обоих случаях маркируется непрямая засвидетельствованность целой цепочки событий. Кроме того, есть промежуточные случаи между ренарративными употреблениями и интродуктивными, когда Перфект употребляется в интродуктивных клаузах и некоторых клаузах основной линии ближе к началу повествования. Таким образом, приведенная цепочка семантических связей объясняет внешне парадоксальную ситуацию, состоящую в том, что актуальное событие в (как правило, недавнем) прошлом, результирующее состояние которого сохраняется в точке отсчета, маркируется так же, как подчеркнуто неактуальное событие в (давнем и условном) прошлом. В [Урманчиева 2006] ренарративные и интродуктивные употребления энецкого Перфекта в лесном диалекте объясняются ненецким влиянием, так как в ненецком языке когнатная форма на -wi имеет очень близкий набор употреблений (см. [Буркова 2004]), а энецкий лесной диалект длительное время находился в тесном контакте с ненецким языком. Скорее всего, сходное раз витие Перфекта в ненецком языке и в лесном диалекте энецкого языка действительно связано с контактным взаимодействием близкородственных идиомов, причем основное направление влияния более естественно предполагать от распространенного на широкой территории ненецкого к территориально ограниченному лесному диалекту энецкого. В свою очередь ренарративные и интродуктивные употребления в тундровом диалекте, описанные в настоящей работе, могут объясняться в том числе и тем, что все носители тундрового диалекта, тексты от которых входят в наш корпус данных, свободно владеют ненецким языком, а потому их система также могла подвергнуться ненецкому влиянию. В то же время нам кажется необходимым объяснить саму возможность наблюдаемой полисемии вне зависимости от того, является ли она результатом самостоятельного развития глагольной системы энецкого языка или же результатом развития этой системы под влиянием другой системы, где изначально эта полисемия возникла. Ключевые употребления не рассматриваются в [Урманчиева 2006] ни для одного из энецких диалектов, а между тем также требуют объяснения. Интродуктивные употребления энецкого Перфекта имеют следующие типологические параллели, ни одна из которых притом не дает в точности аналогичной картины. Первые два случая разбираются в типологической перспективе в [Сичинава 2008: 266–267]. Во-первых, возможно использование перфектных форм в интродуктивных клаузах актуального, а не неактуального, нарратива, и функция перфекта в этом случае состоит в том, чтобы «придвинуть» последовательность событий к моменту речи. В качестве примера Д.В. Сичинава упоминает немецкий т. н. Überschriftsperfekt. Такое использование перфекта в интродуктивных клаузах, однако, прямо противоположно неактуальным интродуктивным употреблениям перфекта, которое мы наблюдаем в энецком языке. Во-вторых, нетривиальный пример использования именно формы перфекта в интродуктивных клаузах неактуального нарратива дает удинский язык, см. [Майсак, наст. сб.]. В определенном смысле удинская ситуация ставит под сомнение предлагаемые нами выводы: там перфект имеет некоторый круг употреблений в результативных и перфектных контекстах, но не имеет никаких эвиденциальных употреблений, а потому удинские интродуктивные употребления у перфекта не являются результатом семантического развития эвиденциальных. В [Сичинава 2008] удинские интродуктивные употребления объясняются как следующий шаг в развитии после интродуктивных употреблений в актуальном нарративе, повествующем о событиях в недавнем прошлом. Мы, однако, считаем, что энецкий случай естественно объяснить именно предложенным нами способом, потому что засвидетельствованы все промежуточные случаи между инференциальными употреблениями и интродуктивными. В-третьих, в [Wälchli 2000] описано употребление перфекта, имеющего также и эвиденциальные употребления, в начальных клаузах легенд о происхождении мира в языках балтийского ареала — эстонском, ливском, литовском (в диалектах) и латышском. Однако в отличие от энецкого речь идет, во-первых, о дискурсивных жанрах несколько иного типа (не о сказочных нарративах), а во-вторых, не о собственно интродуктивных клаузах, а о начальных клаузах типа резюме (abstract), где делается утверждение об основном событии, о котором пойдет речь в легенде. Наконец, наиболее близкую типологическую параллель к интродуктивным употреблениям энецкого Перфекта дает перфект в чукотско-камчастских языках, использование которого описано в [Волков, Пупынина, наст. сб.]. Хотя авторы данной работы не выстраивают диахроническую интерпретацию этих употреблений, аналогичную нашей, приводимые ими данные укладываются в нашу схему развития интродуктивных употрблений перфекта в неактуальном нарративе. 5.3. Ключевые употребления Внешне удивительная особенность ключевых употреблений энецкого Перфекта состоит в том, что он способен маркировать как клаузы, относящиеся к основной линии, так и клаузы, относящиеся к фону. В то же время в литературе, посвященной употреблению глагольных форм в нарративе, сформулировано типологическое ожидание о том, что одна из функций видо-временных противопоставлений — именно различение основной линии и фона нарративного дискурса, как было замечено, в частности, еще в [Hopper 1979]. Однако если внимательно посмотреть на энецкие данные, то очевидно, что основная линия и фон все же противопоставлены в ключевых употреблениях энецкого Перфекта тем же образом, что и за пределами этих употреблений: так же использованы именно перфективные глаголы в клаузах, принадлежащих к основной линии, и имперфективные в клаузах, принадлежащих к фону, т.е. морфологический показатель Перфекта присоединяется к глаголу, который всегда не нейтрален в видовом отношении. Иными словами, в энецком языке два основных типа клауз в нарративе всегда различаются с помощью глагольного вида, и примечательный факт состоит в том, что дискурсивная функция морфемы Перфекта, которая может накладываться на оба эти типа клауз, работает не на поддержание или усиление этого противопоставления, а действует в принципиально ином направлении. Как кажется, такое поведение Перфекта требует объяснения. Как и в случае интродуктива, убедительным объяснением нам кажется наличие цепочки употреблений, промежуточных между перфектом и ключевыми употреблениями в нарративе, см. Схему 3. Как и в случае Схемы 2, здесь также связь между каждой парой конкретных звеньев абсолютно естественна. Схема 3. Предполагаемое развитие ключевых употреблений энецкого Перфекта. ПЕРФЕКТ > АДМИРАТИВ > КЛЮЧЕВОЙ ФАКТ С АДМИРАТИВНЫМ КОМПОНЕНТОМ > КЛЮЧЕВОЙ ФАКТ Появление адмиративных употреблений у перфекта, имеющего также и инференциальные употребления, типологически устойчиво и ожидаемо24. Как было показано, среди ключевых 24 Следует, однако, оговорить, что в настоящей работе мы оставляем в стороне весьма нетривиальный вопрос о семантическом и диахроническом соотношении адмиративных употреблений и инференциальных. Здесь на данный момент сложилась парадоксальная ситуация: совмещение адмиратива и инференциалиса хорошо известно как типологически устойчивое, также хорошо известно развитие обоих употреблений на базе перфектных, но в то же время остается открытым вопрос о том, что первично — инференциальные употребления или адмиративные (хотя см. обсуждение в [DeLancey 2001]). Рассматрива употреблений есть существенная группа ключевых употреблений с адмиративным семантическим компонентом: с одной стороны, как и в случае собственно адмиратива, в соответствующих клаузах представлена информация, противоречащая ожиданиям, а с другой стороны, с точки зрения структуры нарратива, эти клаузы являются ключевыми фактами; при этом корреляция в структуре нарратива ключевых фактов с фактами, противоречащими ожиданиями говорящего, как уже было сказано, кажется более чем предсказуемой. Далее происходит конвенционализация ключевых употреблений с адмиративным компонентом до ключевых употреблений в целом. 6. Заключение В настоящей работе мы рассмотрели функционирование перфектного показателя в обоих диалектах энецкого языка — лесном и тундровом. Употребления этого показателя можно разделить на семантические, то есть обусловленные семантикой конкретной клаузы, в которой он употреблен, и дискурсивные, то есть обусловленные структурой дискурса. Примечательно, что и семантические, и дискурсивные употребления являются общими для двух диалектов энецкого языка. Все употребления энецкого Перфекта, включая дискурсивные, укладываются в два пути семантического развития. Исходной точкой для обоих являются перфектные употребления, круг которых в энецком языке существенно ýже, чем у «классических» перфектов: в подавляющем большинстве случаев описывается завершенная ситуация в прошлом, у которой актуально в точке отсчета результирующее состояние, а не какие-либо последствия более общего характера. Первый путь развития касается перфектно-инференциальной полисемии. На базе перфектных употреблений развиваются широко распространенные в энецком языке инференциальные, а далее, с обобщением значения до косвенной засвидетельствованости, — цитативные. С цитативными употреблениями связаны емый нами энецкий материал, в котором представлены оба типа употреблений, также не дает никаких оснований сделать определенные выводы на этот счет. два типа дискурсивных — ренарративные и, через них, интродуктивные в неактуальном нарративе. Второй путь развития опирается на адмиративные употребления перфекта (связанные с инференциальными). На базе адмиративных употреблений как таковых возникает использование данной формы для маркирования ключевых фактов с адмиративным семантическим компонентом, которое далее обобщается до ключевых употреблений в целом. Рассмотренный материал позволяет сделать некоторые уточнения к типологии инференциально-перфектной полисемии, объяснить использование перфекта в интродуктивных клаузах неактуального нарратива и ввести в научный оборот ключевые употребления как особый дискурсивный контекст, релевантный для употребления видо-временных форм. Список условных сокращений 1, 2, 3 — 1, 2, 3 лицо, ABL — аблатив, ACC — аккузатив, ADV — адвербиализатор, CAR — каритив, COM — комитатив, CONN — коннегатив, CONT — «контрастивная» видо-временная серия лично-числовых окончаний, CVB — деепричастие/инфинитив, CVB.COND — деепричастие условия, DAT — датив, DEST — дестинатив, DIM — диминутив, DU — дв. число, EXC — экскламативная частица, FUT — будущее время, INC — инцептив, LOC — локатив, M — медиальная серия лично-числовых окончаний, MOD — модальная категория с неясной семантикой, MULT — мультипликатив, NEG — отрицательный глагол, NOM — номинатив, OBL — косвенный падеж, PASS — пассив, PEJ — пейоратив, PL — мн. число, PLC — словозаместитель, PRF — перфект, PROB — пробабилитив, PROL — пролатив, PST — видо-временная серия лично-числовых окончаний прошедшего времени, PTCP.ANT — причастие предшествования, PTCP.PRF — перфектное причастие, PTCP.SIM — причастие одновременности, RESTR — рестриктивный показатель, RESTR.ADJ — рестриктивный показатель прилагательных и наречий, Q — интеррогатив, S — субъектная серия лично-числовых окончаний, SG — ед. число, SOnsg — субъектно-объектная серия лично-числовых окончаний для объекта дв. или мн. числа, SOsg — субъектно-объектная серия лично-числовых окончаний для объекта ед. числа, TOP — показатель топика (‘-то’), TRANSL — транслатив.

Напиши аннотацию по статье

О. В. Ханина, А. Б. Шлуинский ИЯз РАН — ИЯз РАН, МГУ имени М. В. Ломоносова, Москва ЭНЕЦКИЙ ПЕРФЕКТ: ДИСКУРСИВНЫЕ УПОТРЕБЛЕНИЯ У ЭВИДЕНЦИАЛЬНО-АДМИРАТИВНОГО ПЕРФЕКТА1 1.

энклитические частицы с д н в древнеармянском языке. Ключевые слова: артикль, древнеармянский, местоимение, определенность, посессивность, энклитика. Как в древнем, так и в современном армянском языке (в обоих его литературных вариантах) представлена трехчастная система указательных местоимений. Ее материальную основу составляют согласные элементы /s/, /d/, /n/, соответствующие 1, 2 и 3 лицам. Ср. sa ‘это’, аys ‘этот’, aysteγ ‘здесь’, ayspes ‘так’ (сфера 1 лица, es ‘я’); da ‘это/то’, аyd ‘этот/тот’, aydteγ ‘здесь/там’, aydpes ‘так’ (сфера 2 лица, du ‘ты’); аyn ‘тот’, aynteγ ‘там’, aynpes ‘так’ (сфера 3 лица, na ‘он’).1 Эти же элементы фигурируют и в качестве энклитических частиц -s, -d, -n. В армянской грамматической литературе их принято обозначать словом (Абраамян 1974: 106), которое по содержанию более или менее соответствует термину ‘артикль’. В немногочисленных русскоязычных работах элементы называются частицами и/или определительными/ определенными членами, иногда – артиклями (Марр 1903: 166–168; Туманян 1963: 32–68; Маркосян 2006: 191–198). Для древнеармянского языка отмечается «двоякое назначение» местоименных частиц: они выступают в роли указательных/ притяжательных/ личных местоимений и/ или «артиклей» (Марр 1903: 166–168; Туманян 1963: 32–68; Маркосян 2006: 191–198); напр. manuk ‘ребенок’ – manuk-d ‘твой ребенок’/ ‘этот ребенок (который находится у тебя)’/ ‘ты, ребенок’. В современном восточноармянском языке происходит разграничение функций местоименных частиц и выделение из них эти 1 Ср. ст.-сл. онъ, она, оно. Этимологич. соответсвия см.: (Ачарян 1977: 417; ЭССЯ: 90; Meillet 1898: 259). определенного артикля (восходящего к энклитической частице 3го лица -n ‘его’/ ‘тот’ (сфера 3го лица или ‘вообще далеко’). Представляется, что более подробное изучение этого процесса и некоторых особенностей функционирования «местоименных частиц» могло бы наметить путь к разрешению вопроса о том, что собой представляет определенный артикль в современном восточноармянском языке. Цель работы на настоящем этапе заключается в рассмотрении функций местоименных энклитических частиц в древнеармянском языке. В качестве материала используется текст Евангелия от Матфея по Константинопольскому изданию 1895 г. (КБ)2. При анализе примеров употребления местоименных частиц обращают на себя внимание следующие особенности: 1. Взаимодействие с притяжательными и указательными местоимениями Известно, что в древнеармянском языке местоименные частицы «могут выполнять» роль указательных, притяжательных и личных местоимений. Известно также, что наряду с частицами функционируют и полноценные личные, притяжательные и указательные местоимения. При этом взаимодействие между теми и другими не позволяет сформулировать каких бы то ни было четких правил. Так, употребление указательного или притяжательного местоимения не запрещает, но и не обуславливает появление местоименной частицы. Ср. следующие примеры: (1а) yovhannēs mkrtič’ y.awowrs-n y.aynosik gay в.дни-3PERS в.те ‘В те дни приходит Иоанн Креститель’ (Мт. 3: 1) приходить:PRS:3SG Иоанн Креститель hnar č’-ēr ибо NEG-COP:PAST3SG средство (1б) orpēs zi как anc’anel owmek’ əst ayn čanaparh пройти кто-то по тот дорога ‘так что никто не смел проходить тем путем’ (Мт. 8: 28) et’e akn k’o aŕat если глаз твой чистый COP:PRS:3SG ‘Если око твое будет чисто...’ (Мт. 6: 22) (2а) ē (2б) amenayn marmin-d lowsawor eγic’i весь ‘Все тело твое будет светло’ (Мт. 6: 22) тело-2PERS светлый становиться:FUT:3SG 2 Текст «Константинопольской Библии» следует изданию Зохраба (Венеция, 1805), которое считается эталоном и берется за основу при работе с древнеармянским текстом Нового Завета. (2в) amenayn marmin-d k’o ankanic’i i gehen весь ‘а не [чтобы] все тело твое было ввержено в геенну’ (Мт. 5: 29) тело-2PERS твой падать:FUT:3SG в геенна 2. Порядок слов и положение частицы Указательные и притяжательные местоимения в древнеармянском по отношению к существительному могут находиться как в препозиции, так и в постпозиции. В первом случае они, чаще всего, не согласуются с существительным, во втором – согласуются в числе и падеже. Однако на употребление местоименных частиц, повидимому, порядок слов не влияет: между положением притяжательного или указательного местоимения и наличием или отсутствием частицы не прослеживается связи. Ср. примеры (1б), (2в) и (3а). (3а) geran ka ev ahavasik i k’um akan-d и вот ‘а вот, в твоем глазу бревно’ (Мт. 7:4) в твоем глаз-2POSS бревно есть Известно, что местоименные частицы могут перемещаться внутри некой синтагмы. Напр., k’an z-iwr-n чем ACC.DEF-свой-3PERS спасение ‘...чем свое спасение’ (пример из Марр 1903: 103) p’rkowt’iwn Частица -n в этом примере относится к существительному, однако морфологически оказывается аффиксом в составе формы притяжательного местоимения. Такое свойство местоименных энклитических элементов в некоторых случаях дает возможность двойной интерпретации. Ср. (4) k’um akan z-geran-d oč’ nšmares в.твоем глазу ACC.DEF-бревно-2PERS не замечать:PRS:2SG ‘бревна в твоем глазе не чувствуешь’ (Мт. 7:3) Поскольку положение частицы не является строго фиксированным, в примере (4) она может относиться как к слову ‘глаз’ (‘твой глаз’), так и к слову ‘бревно’ (‘то бревно, которое у тебя, в твоем глазу’). Эта последняя интерпретация представляется, на первый взгляд, более вероятной, однако греческий текст3 свидетельствует в пользу обратного: τῷ σῷ ὀ(cid:6)(cid:7)αλμῷ δοκὸν οὐ κατανοεῖς. 3 Греческие цитаты приводятся в соответствии с глоcсированным текстом Scrivener’s Textus Receptus, 1894 (NT). 3. Трудности различения указательного и притяжательного значений частицы Действительно, зачастую одного непосредственного контекста недостаточно для выявления значения частицы: (5) Ari aŕ давай брать:IMP:2SG z-mayr ACC.DEF-мать его iwr... z-manuk-d ew ACC.DEF-ребенок-2PERS и ‘Встань, возьми Младенца и Матерь его’ (Мт. 2:13) Частица -d в примере (5) не может быть интерпретирована как притяжательная; здесь очевидно ее указательно-артиклевое значение. Ср. греч.: τὸ παιδίον καὶ τὴν μητέρα αὐτοῦ. Интересный пример приводит Э. Г. Туманян: aŕeal z-eγbayr-s k’o... ‘взяв брата твоего’, где при притяжательном местоимении 2го лица используется местоименная частица 1го лица. Предлагаемый перевод: ‘брата твоего здешнего’, т. е. ‘твоего брата, который сейчас находится у меня’ (Туманян 1963: 41). В некоторых случаях, напротив, контекст способствует интер претации: et’ē (6) loys-d or i k’ez ē если свет-2PERS который в тебе COP:PRS:3SG xawar ē, ews тьма COP:PRS:3SG тьма-3PERS сколько еще xawar-n orčap’ ‘Если свет, который в тебе, тьма, то какова же тьма?’ (Мт. 6: 23) В примере (6) форма loys-d может означать и ‘твой свет’, и ‘тот свет, который находится у тебя’. Наличие придаточного предложения определяет выбор перевода. Такую интерпретацию подтверждает и греческий текст: τὸ (cid:19)ῶς τὸ ἐν σοὶ. Исключительно притяжательная интерпретация частицы возможна в очень немногих случаях; как мы видели, частица не замещает собой, а (необязательно) дублирует притяжательное местоимение. Единственный из приведенных нами примеров, который позволяет говорить о том, что частица «выполняет функции притяжательного местоимения» – пример (2б): amenayn marmin-d ‘все тело твое’. Представляется, что здесь особую роль играет семантика слова marmin – ‘тело’: оно, по-видимому, должно относиться к разряду неотчуждаемой принадлежности. Взаимосвязь между функционированием местоименных частиц и неотчуждаемой принадлежностью находит выражение и современном восточноармянском языке: речь идет о выборе между употреблением притяжательной частицы или сочетания притяжательного местоимения и определенного артикля. Таким образом, местоименные частицы употребляются независимо от соответствующих им по значению притяжательных и указательных местоимений, причем указательное значение у них первично по отношению к собственно притяжательному (Туманян 1963: 43). 4. Местоименная частица 3го лица -n Отдельного рассмотрения требует местоименная частица 3го лица -n. Все, сказанное выше, относится и к ней, однако от других частиц ее отличает, во-первых, то, что помимо соотнесенности с 3 лицом она выражает «удаленность вообще», а во-вторых – несравнимо бóльшая частотность. Анализ материала позволяет вывести некоторые закономерности употребления частицы -n; в то же время для каждой из таких закономерностей обнаруживается контрпример: 1) частица -n употребляется в том случае, когда присутствует притяжательное местоимение 3 лица iwr ‘свой’ (3. л) / nora ‘его’ (то же: указательное) ew oč’ gitēr и не знать:IMPRF:3SG ACC.DEF-она пока cnaw z-ordi-n родить:AOR:3SG ACC.DEF-сын-3PERS ее ACC.DEF-первенец ‘И не знал ее, как наконец она родила сына своего первенца’ (Мт. 1: 25) iwr z-andranik minčew z-na (7) Но ср.: (8) ew na yaruc’eal aŕ и он встать:PRF.PART брать:AOR:3SG z-manuk-n ACC.DEF-ребенок-3PERS ew z-mayr и ACC.DEF-мать его ‘он встал, взял младенца и матерь его’ (Мт. 2: 21) iwr... 2) употребляется в том случае, когда есть определение в генитиве (8а) Yakovb cnaw z-yovsēp’ Иаков родить:AOR:3SG ACC.DEF-Иосиф z-ayr-n maremay ACC.DEF-муж Мариам:GEN ‘Иаков родил Иосифа, мужа Марии’ (Мт. 1:16) Но: (8б) ayl а всякий amenayn ban-iw elanē слово-INSTR который выходить:PRS:3SG or i beranoy Astowcoy Бог:GEN из уст ‘… но всяким словом, исходящим из уст Божиих’ (Мт. 4: 4) 3) в том случае, когда присутствует слово amenayn ‘весь’ (9а) ew žoγoveal z-amenayn k’ahanayapet-s-n и собрать:PRF.PART ACC.DEF-весь первосвященник-ACC.PL-3PERS ew z-dpir-s žoγovrdean-n и ACC.DEF-книжник-ACC.PL народ:GEN-3PERS ‘...собрав всех первосвященников и книжников народных’ (Мт. 2: 4) Но: (9б) ew aŕak’eac’ kotoreac’ и послать:AOR:3SG зарезать:AOR:3SG ACC.DEF-весь i bet’γahēm manuk-s который COP:PAST:3PL в Вифлеем ребенок-ACC.PL ‘И послал избить всех младенцев в Вифлееме’ (Мт. 2: 16) z-amenayn ēin or 4) В том случае, когда присутствует придаточное определи тельное, вводимое союзом or: (10) k’ani anjuk ē dowŕn-n ew neγ ибо узкий COP:PRS:3SG дверь-3PERS и or i keans который вести:PRS:3SG в жизнь tani čanaparh-n, узкий дорога-3PERS ‘потому что тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь’ (Мт. 7: 14) Но: ср. (9б) manuks, or ēin i bet’γahēm ‘детей, которые были в Вифлееме’ 5) Возможно, частица -n употребляется и для выражения общего значения удаленности: (10а) zi eγi(cid:2)ik’ ordi-k’ hor ибо быть:FUT:2PL сын-PL отец:GEN or который в.небесах-3PERS COP:PRS:3SG yerkins-n ē jeroy ваш:GEN ‘Да будете сынами Отца вашего Небесного’ (Мт. 5: 45) Но: (10б) guc’ē ew varj-s oč’ может и плата-ACC.PL не i hōrmē jermē or əndunec’ik’ получить:FUT:2PL ē yerkins от отца вашего который в.небесах COP:PRS:3SG ‘иначе не будет вам награды от Отца вашего Небесного’ (Мт. 6: 1) Приведенные примеры указывают на сходство в употреблении древнеармянской частицы -n и восходящего к ней определенного артикля современного восточноармянского языка. Кроме того, одна из закономерностей практически не находит опровержения: употребление местоименной частицы третьего лица при повторном упоминании, особенно в роли подлежащего. (11) ev mteal i kap’aŕnayowm и войти:PRF.PART в Капернаум aŕ na hariwrapet mateaw подойти:AOR:3SG к он сотник patasxani отвечать:PRS:3Sg назад сотник-3PERS и говорить:PRS:3Sg et hariwrapet-n mi … один ew asē ‘… когда же вошел Иисус в Капернаум, к Нему подошел сотник... Сотник же, отвечая, сказал...’ (Мт. 8: 5–8) Помимо перечисленных закономерностей, обращают на себя внимание некоторые другие особенности употребления местоименной частицы 3 лица: • Частица с притяжательными местоимениями 1 и 2 лица, хотя логично было бы предположить, что в таком случае должны появляться соответственно частицы -s и -d. употребляется одновременно -n (12) ew hayr-n k’o or и отец-3PERS твой что видеть:PRS:3SG tesanē i cacuk в тайне hatuc’ē k’ez отплатить:PRS:3SG ты:DAT явно ‘И отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно’ (Мт. 6: 4) yaytnapes (13) ew bžškesc’i manuk-n im и излечиться:FUT:3SG слуга-3PERS мой ‘И выздоровеет слуга мой’ (Мт. 8: 8) Причина такого сочетания, по-видимому, указательно-локативное значение частиц, которое, как уже было сказано, первично по отношению к притяжательному; если в момент речи предмет находится далеко от обоих собеседников, естественно, используется частица -n – независимо от употребленного притяжательного местоимения. Представляется, что и это явление в числе прочих – одна из предпосылок к формированию современного определенного артикля. В отличие от артикля современного восточноармянского языка, в древнеармянском местоименная частица -n в основном не употребляется с именами собственными. Тем не менее, встречается такой пример: harc’anēr спрашивать:IMPRF:3SG от них cnanic’i родиться:FUT:3SG Христос-3PERS ‘...спрашивал у них: где должно родиться Христу?’ (Мт. 2: 4) i noc’anē t’ē что owr где k’ristos-n jer ban, ayo-n а быть:FUT:3SG ваш слово да-3PERS да До сих пор рассматривались примеры употребления местоименных частиц с существительными. Однако они могут употребляться практически с любыми частями речи. Интересен, в частности, такой пример: (15) ayl eγic’i oč и нет-3PERS нет ‘[не клянитесь,] но да будет слово ваше: да, да; нет, нет.’ (Мт. 5: 37) В современном восточноармянском языке определенный артикль, восходящий к частице -n, способен субстантивировать любую часть речи. Пример (15) позволяет предположить, что этим свойством обладали и энклитические местоименные элементы в древнеармянском. ayo, ew oč-n Некоторые случаи употребления частицы -n, даже если учесть ее широкую семантику (так, как она описана: от притяжательного местоимения до определенного артикля), с трудом поддаются интерпретации. (16а) hayec’arowk’ i šušan-n vayreni orpēs ačē дикая как расти:PRS:3SG посмотрите на лилия-3PERS ‘посмотрите на полевые лилии: как они растут’ (Мт. 6: 28) Но: (16б) hayec’arowk’ i t’ŕčun-s erknic’.. посмотрите на птица-ACC.PL небесный ‘Взгляните на птиц небесных...’ (Мт. 6: 28) Наконец, все три частицы могут употребляться с личными формами глаголов: (17а) ert’ идти:IMP:2SG и как верить:AOR:2SG-2PERS ew orpes hawatac’er-d eγic’i k’ez быть:FUT:3SG ты:DAT ‘Иди, и как ты веровал, да будет тебе’ (Мт. 8: 13) (17б) bazowm margarē-k’ ew ardar-k’ c’ankac’an многий пророк-PL и праведный-PL желать:AOR:3PL tesanel z-or видеть ACC.DEF-который видеть:PRS:2PL-2PERS и не видеть:AOR:3PL lsēk’-d ew lsel tesanēk’-d ew oč’ tesin, z-or и слышать ACC.DEF-который слышать:PRS:2PL-2PERS ew oč’ lowan и не слышать:AOR:3PL ‘Многие пророки и праведники желали видеть, что вы видите, и не видели, и слышать, что вы слышите, и не слышали’ (Мт. 13: 17) Получается, что лицо при глагольной форме маркировано дважды – личным окончанием глагола и местоименной частицей. Примеры (17а) и (17б) соотносятся с примером (18), где местоименная частица, согласно Э. Г. Туманян, выступает «в значении личного местоимения» (Туманян 1963: 48): (18) dowk’ or вы č’ar-k’-d ēk’... который злой-PL-2PERS COP:PRS:2PL ‘Вы, будучи злы...’ (Мт. 7: 11) Однако примеры (17а) и (17б), кроме прочего, указывают на относительную автономность местоименной частицы: ее значение не сводится к категориям имени; это «универсальная» морфема, которая, несмотря на свой аффиксальный характер, занимает практически любое положение – по-видимому, в зависимости от целей автора высказывания. Представляется, что в примерах (17а,б) местоименная частица указывает на «фокус», то есть выделяет наиболее важную информацию – ‘то, что [именно] вы слышите...’. Кроме того, частица локализует событие во времени и пространстве: ‘То, что вы слышите здесь и сейчас, где вы и находитесь’. Подытоживая, можно утверждать, что семантика местоименных частиц шире, нежели предполагают существующие описания, и пример (16а), в частности, как раз попадает в этот широкий круг значений. Предварительно и приблизительно все три местоименные частицы можно охарактеризовать в целом как автономные дейктические элементы; они не только привязывают повествование к координатам «кто, где, когда», но и служат, по-видимому, одним из средств фокусировки. Под «автономностью» понимается независимость от указательных, притяжательных и личных местоимений и несводимость к одним только категориям имени. Одновременно, однако, некоторые случаи сочетания частиц с местоимениями намечают возможность рассматривать их как согласовательные элементы. В древнеармянский период все три частицы, несмотря на отдельные особенности употребления, представляют собой единое явление. Они, как справедливо указывают существующие описания, совмещают в себе семантику, свойственную притяжательным, указательным, личным местоимениям и артиклям – в силу, по-видимому, единого для них более широкого значения. При этом, в функционировании частицы -n намечаются предпосылки к превращению в определенный артикль (частотность, утрата значения 3го лица). Этот процесс размежевания и усвоения отдельных функций частицами -s и -d с одной стороны и частицей -n – с другой интересно было бы проследить в дальнейшем на материале современного восточноармянского языка. Источники NT – Greek Interlinear Bible (NT) http://www.scripture4all.org/ OnlineInterlinear/Greek_Index.htm КБ – Библия: Книга Нового и Ветхого Заветов по точному переводу наших предков в сравнении с еврейским и греческим подлинниками. Константинополь, 1895. [на древнеармянском языке]

Напиши аннотацию по статье

В. А. Крылова ЭНКЛИТИЧЕСКИЕ МЕСТОИМЕНИЯ -s, -d, -n В ДРЕВНЕАРМЯНСКОМ ЯЗЫКЕ Резюме. Принято считать, что древнеармянские энклитические местоименные частицы имеют «двоякое назначение»: используются вместо притяжательных/указательных/личных местоимений и артиклей. Анализ материала показывает, что, соглашаясь с принятыми описаниями, следует, однако, говорить о более широких семантике и функциях, свойственных всем трем частицам. Это «универсальные» дейктические элементы, значение которых не ограничивается категориями имени и которые, кроме того, способны маркировать фокус высказывания. Местоименная частица 3го лица в своем употреблении демонстрирует ряд сходств с восходящим к ней определенным артиклем в современном восточноармянском языке.

етносемантические свойства културно среды рефракции и адаптации. Ключевые слова: этнолингвокультурная среда, этносемантика, конфликтогенность, культуральный перевод, рефракция, преломление, адаптация, метафорическая аналогия, культуремы, макрознаки, акциональные знаки. Цель данной статьи состоит в том, чтобы обобщить практику использования в переводе и переводоведении термина рефракция. Главная задача состоит в том, чтобы отделить ее предметно-сущностные черты от метафорических переформулировок, которые, придавая переводу и переводоведению псевдоновую терминологическую тональность, пытаются лишь несколько освежить их образ, переводя вопрос из первичной реальности в плоскость семиотической символики. Задача заключается в том, чтобы предложить и аргументировать этносемантическую концепцию рефракции информации, неизбежно возникающую при массовой рецепции отдельных культурем или инокультурного текста. В сочетании с адаптацией и другими приемами переводческой доместикации или форенизации, принятыми в Стандартной теории перевода, этносемантическая концепция позволяет глубже понять причины, механизмы и сущность асимметричных процессов, возникающих при обмене культур знаниями (равно как и переводческой передаче культуральной информации). Параллельно мы обсудим степень методологической обоснованности метафорических аналогий А. Лефевра и Н. В. Шутёмовой, связанных с явлением и сущностью рефракции (преломления). Функционирование понятия рефракция в переводе и межкультурной коммуникации будет подробно проиллюстрировано во второй статье на примере расхождений между вербализацией британской и китайской версий документального сериала о Китае, Фефелов А. Ф. Этносемантические свойства культурной среды: рефракция и адаптация // Вестн. Новосиб. гос. ун-та. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2016. Т. 14, № 3. С. 15–33. ISSN 1818-7935 Вестник НГУ. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2016. Том 14, № 3 © А. Ф. Фефелов, 2016 Перевод и переводоведение вышедшего накануне Олимпиады 2008 года в Пекине. 1. Интродукция термина Андре Лефевр был, вероятно, первым в переводоведении, кто рискнул применить физический термин refraction (далее рефракция) в статье от 1982 г. «Mother Courage’s cucumbers. Text, system and refraction in a theory of literature» 1, относимой, однако, Лоуренсом Венути, включившим ее в свою хрестоматию (см.: [Lefevere, 2004]), к жанру эссе 2. Важно также отметить, что вокруг основного термина (refraction), задаваемого им поначалу как абстрактное понятие, спонтанно возникает несколько производных терминов-понятий, суть которых, однако, не разъясняется, что не может не вызывать законной теоретической настороженности на российской стороне западно-восточного переводоведческого Дивана 3. В тексте Лефевра появляются, например, несколько конкретизаций с единичным процессуальным значением, передаваемых формой мн. ч. refractions, употребляется глагольная форма refracted (о текстах), создается семантическое новообразование refractor с категориальным значением деятеля. Кроме того, ключевое исходное понятие неразрывно связано в статье c понятием spectrum (ср. например, «…the spectrum through which refractions are made…»), тогда как ожидается явно другое – medium или его синоним, spectrum среди которых не фигурирует. Прямое определение понятия refraction в статье А. Лефевра не дается. Его комментатор Л. Венути связывает это понятие в большей степени с переводом, а не сравнительным литературоведением, как Лефевр, и трактует рефракцию («refraction») как си 1 Речь идет о главном персонаже из пьесы Бертольда Брехта, и потому моя переводческая и сугубо риторическая «рефракция» здесь такова: «Огурчики (от) мамаши Кураж. Текст, система и рефракция в теории литературы». 2 Предметной областью в названии статьи обозначена теория литературы, но ее нужно сразу сузить по фактическому содержанию текста, где она раскрывается как теория рецепции переводной литературы и сравнительного литературоведения. 3 Актуализированного в турецком, а не персидском значении этого высокочтимого восточного концепта в [Фефелов, 2015/3]. ноним переписывания («rewriting»), что легко выводится из следующей цитаты: «Lefevere, – пишет Венути, – treats translation, criticism, editing, and historiography as forms of “refraction” or “rewriting”». Этот наш вывод не случаен, он поддерживается еще одной текстовой интерпретацией термина Лоуренсом Венути: «Refractions, ...“carry a work of literature over from one system into another,” and they are determined by such factors as “patronage,” “poetics,” and “ideology”» [Lefevere, 2004. P. 217]. «Перенос» литературного произведения из одной системы в другую, осуществляемый с помощью рефракций, это, конечно же, перевод. Такая редукция, на наш взгляд, ошибочна, но повод такой интерпретации текста дает сам Лефевр. Понять, какое содержание он вкладывает в понятие рефракция и какими признаками оно наделено в его статье, можно только с помощью реконструкции, базирующейся на анализе контекстов употребления термина refraction. Именно этим мы и займемся в следующей части статьи. 2. Реконструкция понятийного содержания термина refraction Вместо формальной дефиниции понятия А. Лефевр использует скорее псевдоопределения рефракции, ограничиваясь указанием на аналогии или синонимы, возникающие по ходу объяснения контекстов с этим новым термином. Этот индексальный метод постулирования понятия иногда подкрепляется также разъяснением по его предназначению. 2.1. Рефракция ≈ адаптация Если верить самому развернутому «определению» методом индексального уподобления, то рефракция это то же, что адаптация: «...refractions – the adaptation of a work of literature to a different audience, ...» [Lefevere, 2004. P. 233]. Доверять полностью ему, однако, нельзя, потому что дается оно мимоходом, в предложении, где главная мысль совсем другая, а именно: рефракции (обратите внимание на мн. ч.!), уподобляемые адаптации, во все времена были неотъемлемой частью литературы [Там же]. Еще большее сожаление вызывает то, что такая синонимическая пара уподоблений не единственна, их много, а значения, возникающие в аналогиях, отличаются сильными смысловыми сдвигами. 2.2. Рефракция ≈ перевод Второе отождествление «по аналогии» легко реконструируется на основе утверждения «to show ... how translations or, to use a more general term, refractions, play a very important part in the evolution of literatures» [Lefevere, 2004. C. 233]. В выделенных мной курсивом словах понятие рефракция теряет абстрактную семантику, оно синонимизируется с понятием translations и, следовательно, может быть раскрыто и как version(s). В этой связи нужно заметить, что, в отличие от русскоязычного соответствия версия(и), в английском и во французском переводческое понятие version не выдвигает на первый план субъективность переводческого продукта, как это часто происходит теперь в неаккуратном русскоязычном переводческом дискурсе. Но, как будет видно дальше, именно это «неаккуратное» значение актуализировано А. Лефевром в термине refractions в цитированном контексте. Вместе с тем, в паре переводы / рефракции второй элемент рассматривается Лефевром как родовой (= более общий). Это связано с тем, что к рефракции (и рефракциям) он относит не только переводческую рецепцию иноязычного текста, но и, например, критическую, литературоведческую, культурологическую и культурно-идеологическую. Все эти инстанции составляют, хотя он и не говорит об этом прямо, тот самый spectrum, который пропускает через себя иноязычное художественное произведение. Альтернативное обозначение у понятия спектр тоже есть, для Лефевра это примерно то же, что и background [Там же. С. 234], т. е. [культурный] фон, фоновый опыт, но в данной статье мы будем пользоваться тем терминологическим соответствием, которое является гораздо более адекватным предметному контексту, а именно: среда. Существенным для концепции рецепции Лефевра оказывается то, что, во-первых, эта среда, говоря на нашем варварском жаргоне, институализирована, т. е. сформирована некоторыми институтами, которые обязательны для развитых обществ с их культурой и которые образуют систему со специфической для каждого из них структурой, причем, добавим от себя, структурой иерархического типа. Во-вторых, по указанной выше причине, эта среда никогда не является инертной, нейтральной по отношению к иноязычному автору и его произведениям. Она обязательно активна, она движима у А. Лефевра интенцией повлиять на читательскую аудиторию с тем, чтобы сформировать ее отношение к новому тексту (= «...with the intention of influencing the way in which that audience reads the work»). Нужно также отметить, что он, судя по всему, не допускает градуальности в трактовке иноязычного культурного феномена, существования большей или меньшей степени ее объективности, которая в иных странах подразумевается, например, различиями в подходах между университетским литературоведением, литературной публицистикой и газетной художественной критикой с коммерческим уклоном. На этом представлении об инфраструктуре рецепции иноязычного автора и его произведений возникает новая понятийная вариация рефракции, анализируемая далее. 2.3. Рефракция ≈ манипулирование Действительно, рефракции этой среды, которые мы бы назвали ради контекстуальной точности реакциями, неизменно ассоциируются у Лефевра с манипулированием. Оно также проявляется двояко, как преднамеренное и «непреднамеренное». Во-первых, это навязывание читательской аудитории тех мнений, которые формирует внутри себя посредническое звено критиков, литературоведов, редакторов, издателей, преподавателей и, конечно же, переводчиков. Все эти реакции и мнения есть не что иное как оценочные суждения, по выражению Лефевра, беззастенчиво подгоняющиеся («unabashedly based», с. 234), как и всякая оценка, под современные «рефракторам» представления о том, что нужно и что не нужно включать в понятие «хорошая» литература (ка Перевод и переводоведение вычки от Лефевра) 4 [Там же. С. 235]. В этом ракурсе рефракция предстает по преимуществу как оценка, здесь фактически оторванная от перевода, но, в принципе, имеющая чрезвычайно важное значение для формирования заграничной репутации писателя и его / ее произведения. В характере такой связи между рефракцией и манипулированием отчетливо проявляется специфика личной литературоведческой парадигмы А. Лефевра, для которого вопрос о заслуженности писателем литературной славы был приоритетной теоретической проблемой. Он считал, что литературная слава (literary fame) часто есть продукт деятельности «рефракторов», что-то вроде навязанного «решения жюри», а не свободное волеизъявление читательских масс, каким якобы должно было бы быть. Анализ этой позиции выходит за рамки проблематики нашей статьи, но ее изложение позволяет точнее понять, кто такие «рефракторы» у А. Лефевра: они, несомненно, представляют собой регуляторов культурного (точнее, культурно-понятийного) пространства, определяющих его иерархию, его топологию и занимающихся сопоставительным ранжированием писателей и прочих деятелей искусства в каждый данный период времени. Конечно же, они часто не признают себя регуляторами, оставляя этот ярлык министерству и отделам по культуре бывшего Советского Союза и озвучивая публично тезис о том, что литературный процесс и в этом «премиальном» аспекте носит случайный характер. Однако, как показывает русский язык, эта случайность фиктивна, их французский hasard вполне закономерно доводит участников этих социально-литературных игр до нашего азарта 5, и часто то, что подается в социальной действительности как случайное и отвлеченное, является результатом ангажированной азартной вовлеченности в выстраивание писательской (или авторской) иерархии, руководствующейся принципом «в этом калашном ряду вам не место». Во-вторых, у рефракции-манипулирования Лефевром подмечается также и собствен 4 «... in which the evaluation is unabashedly based on the current concept of what “good” literature should be...». 5 В английской ментальности этот фр. случай, случайность понятийно преломился, прежде всего, в сторону риска, опасности. но переводческая вариация, строго индивидуальная и субъективная по своей сущности, на что указывает сближение этого понятия с другим рядом: ошибочным пониманием, субъективным раскрытием, неверными концепциями творчества (ср. «misunderstandings and misconceptions, or, to use a more neutral term, refractions...») [Там же. С. 234]. Анализ содержания понятия рефракция у А. Лефевра на этом можно завершить, поскольку новых его сугубо контекстуальных интерпретаций в статье больше нет, а есть лишь отдельные случайные употребления термина, окончательно размывающие содержание данного понятия. К таковым нужно отнести упоминание об экономических аспектах рефракции [Там же. С. 245], о рефракциях Брехта, доступных английскому читателю [Там же. С. 238], о рефракции как компромиссе между двумя системами ценностных императивов [Там же. С. 237]. Особенно ярко такое фантазийное конструирование новых смыслов видно в двух примерах [Там же. С. 239], заслуживающих двойного перевода, семантического и смыслового. Первый пример: предложение ИТ «Brecht “did not make refraction any easier,” by insisting on his own poetics, which challenged traditional assumptions about drama» и его буквальный перевод: «Брехт не стал облегчать рефракцию, отстаивая принципы своей поэтики, которые шли вразрез с традиционными представлениями о драме». В смысловом переводе (тоже мой. – А. Ф.) говорится всего лишь о том, что «Отстаивая принципы своей поэтики, Брехт не пошел на компромисс с защитниками традиционных представлений о театральном искусстве, ради того, чтобы быстрее попасть на сцену театра». Второй пример раскрывает, тоже в двух версиях, утверждение Лефевра о том, что «refractors who do have a receptive attitude towards Brecht find themselves in the unenviable position of dealing with a poetics alien to the system they are operating in». Буквальный перевод (во имя «сокрытия» смысла, но ради оправдания Л. Венути) показывает следующее: «Рефракторы, которые были настроены принять Брехта, нашли себя в незавидной позиции обращения с поэтикой, чужой той системе, в которой они оперировали». Тогда как его смысловое раскрытие на основе Стандартной теории перевода позволяет прояснить гораздо четче мысль в букве высказывания: «Рефракторы, которые благожелательно относились к театру Брехта, оказались, однако, в незавидном положении, поскольку им пришлось иметь дело с поэтической системой, чуждой той, в которой они работали». Однако обе эти версии убедительно показывают, что ключевой термин рефракторы в них только мешает понять, о чем идет речь, и поэтому для большей ясности его нужно раскрывать как театральные деятели или театральная среда. Проведенная реконструкция семантики термина refraction показала, что она отличается у А. Лефевра множественностью интерпретаций, и по этой причине можно утверждать, что он не дефинирует какое-то бы ни было новое понятие, существенное для перевода или теории литературы. Эта последняя к тому же принимает у него очень упрощенное, бытовое и идеологическое оформление. Ее главной задачей выступает выполнение функций какого-нибудь отдела по культуре с его стремлением к пропаганде национального искусства, ранжированию авторов, оценке их репутации, степени влияния на общество (т. е. «величия»). Итак, в аспекте межкультурной коммуникации, в том числе переводческой, изучать рефракции по Лефевру значит исследовать функции и полномочия институтов, образующих иноязычный «спектр», через который проходит текст, т. е. многоуровневую общественную среду. Это, однако, совсем не одно и то же, что исследовать исторически сложившиеся этносемантические свойства данной среды на предмет ее культурной и интеллектуальной проницаемости, поскольку эти свойства иногда уже не зависят ни от каких институтов или же их зависимость от институтов, абстрактно-теоретически вероятная, определению уже не поддается. При этом этносемантические (≈ социокультурные) свойства среды сильно влияют на декодирование и восприятие культуральной информации. Такой анализ по Лефевру не затрагивает также взаимоотношения между системами культурем, которые включены в текстовое сообщение на ИЯ и требуют адекватной ре локации или локализации на ПЯ. С самим процессом перевода художественных произведений понятие рефракции практически никак не соприкасается, поскольку оно располагается им не внутри системы переводчик – текст, а в переводческой деятельности, в культурном контексте переведенного произведения, где неразрывно связано с автором, успех которого сначала производен от популярности произведения, а затем уже его популярность (понятие, конечно, крайне многогранное и зыбкое) содействует успеху его новых текстов. Объектом исследования в таком подходе является всегда «рефракция» самого текста целиком как коммуникативной единицы и как культурного знака, и никогда – те ассоциативные сдвиги, коннотативные приращения, семантические и смысловые трансформации, искажения и «искажения», которые сопровождают передачу различных типов и видов информации, включенной в текст, причины и факторы появления которых нужно, однако, обязательно понимать и выявлять. Культурная среда имеет, конечно, важное значение для рецепции произведения в целом или отдельных идей и эстетических форм, свойственных произведению, однако ее реальная топология и стратиграфия гораздо дифференцированнее той, которая была нарисована А. Лефевром. Она по-разному преломляет тексты как в зависимости от дифференциации своей «потребительской» структуры, своих рецептивных свойств и кодифицированных в ней приоритетов, так и в зависимости от целевой установки, концепции, качества, наконец, конкретного перевода. Давно было сказано В. Брюсовым и М. Л. Гаспаровым: «Читатель неоднороден; “что трудно для понимания и зву чит странно для одного круга читателей, то может казаться простым и привычным для другого”; … Разным читателям нужны разные типы переводов. … Минский переводил для неискушенного читателя надсоновской эпохи, Вересаев – для неискушенного читателя современной эпохи, а Гнедич – для искушенного читате ля пушкинской эпохи», но их всех читают и сейчас [Гаспаров, 1971. С. 111–112]. Перевод и переводоведение 3. Идея преломления в концепции переводческого отражения и репрезентации поэтического произведения Н. В. Шутёмовой К этой неявной, опосредованной временем и пространством дискуссии с А. Лефевром и, следовательно, англо-саксонским переводоведением примкнула Н. В. Шутёмова. Ее концепция отражения и репрезентации поэтического произведения базируется также на понятии и термине преломление, что через перевод неизбежно выводит нас на рефракцию (= refraction). Говоря об отражении и репрезентации поэтичности оригинала в принимающей культуре, она эксплицитно подчеркивает сложность этого процесса и его прямую связь, в первую очередь, с переводческим преломлением текста. «Поэтичность оригинала, – говорит она, – может получить разное преломление в сознании разных переводчиков, вследствие чего (курсив мой. – А. Ф.) она может быть по-разному воспринята новой культурой» [Шутёмова, 2012. С. 65]. Сложность же такой релокации в чужое непривычное культурно-литературное пространство состоит в том, что она (поэтичность) требует тройного преломления: 1) в сознании переводчика при освоении типологической доминанты ИТ, выражающемся в формировании переводческой модели объекта, 2) при реализации данной модели в акте и тексте перевода, 3) при восприятии ПТ реципиентами [Шутёмова, там же]. Вместе с тем, использование ею того же термина, что и ранее у Лефевра, является, вероятнее всего, случайным совпадением: диалог действительно носит неявный и опосредованный характер, поскольку в ее концепции нет не только ссылок на Лефевра, но и принципиальных совпадений с ним в постулировании и дефинировании данного понятия, равно как и в определении сферы его применения. Эти трактовки объединяет только то, что в обоих случаях феномен преломления / рефракции раскрывается на материале художественной литературы. Н. В. Шутёмова не пренебрегает, однако, правилами научного изложения и дает вполне четкое формальное определение явлению преломления, заимствуя его в физике. Со знание переводчика и самого переводчика правомерно рассматривать медиумом (≈ medium, среда и посредник), оно отлично от авторского, и потому при освоении и трансляции переводчиком поэтичности оригинала в этой среде происходит изменение информации, извлеченной переводчиком на когнитивном этапе перевода. На этом основании она считает, что «термин “преломление”, заимствованный […] из физики и обозначающий изменение направления распространения волны, обусловленное ее переходом из одной среды в другую (курсив мой. – А. Ф.), наиболее полно обозначает закономерности освоения поэтичности оригинала переводчиком и ее передачи в тексте перевода» [Шутёмова, 2012. С. 62]. Далее она придает этому еще метафорическому понятию некоторую долю переводоведческой инструментальности, предполагая, что когнитивно-трансляционная среда дает повод концептуализировать степени преломления понимания и трансляции. Ею сначала обозначаются минимальная, средняя, максимальная и нулевая степени преломления так называемой типологической доминанты текста (ТД) с разграничением когнитивного и трансляционного этапов поэтического перевода, выделяются три типа преломления ТД (консонансный, диссонансный и консонансно-диссонансный) и затем конструируется матрица комбинаций освоенности и транслированности типологической доминанты оригинала [Там же. С. 62–64]. Консонансность диагностируется по соответствию двум связанным показателям, один из которых характеризует деятельность переводчика на этапе освоения ТД оригинала (когнитивный), а второй – на этапе преломления при передаче в тексте перевода (трансляционный). Диссонансность возникает тогда, когда на обоих этапах критерии консонансности оказываются недостигнутыми или когда наблюдается консонансно-диссонансный тип преломления ТД оригинала на этапе декодирования и диссонансный тип преломления ТД в ходе акта перевода. Комбинация этих двух характеристик в процессе работы с оригиналом также возможна и приводит к появлению смешанного типа поэтического перевода, консонансно-диссонансного, детали которого здесь опускаются. Автор справедливо замечает, что граница между степенями преломления ТД оригинала на когнитивном и трансляционном этапах и между типами поэтического перевода все равно остается нечеткой [Там же. С. 65]. Минимальное, среднее, максимальное преломление и его отсутствие (т. е. полное внутреннее отражение поэтичности в сознании переводчика) остаются оценочной условностью, результатом интуитивного экспертного вывода, и не являются объективно подтверждаемыми степенями преломления. Для их дифференциации требуются не только дополнительные качественные критерии, но и внятный набор количественных. Без таковых понятие преломление остается всего лишь метафорой. При этом изложенная имплементация принципа преломления не выводит нас еще за пределы своей культурной среды. Н. В. Шутёмова, в принципе, признает это, и потому не ставит знак равенства между описанным преломлением и тем, которое свойственно рецепции переводного текста в принимающей культуре, т. е. чужой или другой культурно-языковой средой. Точки соприкосновения понятия преломления у Н. В. Шутёмовой с тематикой и проблематикой А. Лефевра, с его псевдоконцептуальными вариациями рефракции обнаруживаются только в этом пункте, и становится ясно, насколько сильно эти два автора расходятся в объяснении сути рецепции переводного текста (далее ПТ) реальной социокультурной средой, по отношению к которой перцепционная среда переводчика оказывается лишь небольшим «кирпичиком». Последовательно проводя свою теоретическую линию, Н. В. Шутёмова рассматривает модели рецепции через призму выведенных ею типов преломления типологической доминанты оригинала, экстраполируя то, что характерно для индивидуального переводческого преломления на собственно среду (т. е. социальную реальность!) со сложившейся системой ценностей, норм, канонов, критериев, императивов, интересов и т. д., иными словами, со своей культуральной топологией и стратиграфией. Результат такой экстраполяции оказывается очень скромным. В отличие от А. Лефевра, пытающегося описать принимающую среду как систему и как со вокупность «рефракторов», Н. В. Шутёмова ограничивается, разумеется, бесспорным, но абсолютно ожидаемым выводом о том, что «[к]аждый тип может быть полностью или частично освоен принимающей культурой или отторгнут ею» [Шутёмова, 2012. С. 65]. Логическая детализация этого вывода такова: «Если консонансный перевод полностью осваивается иностранной культурой, то поэтичность оригинала оказывается максимально репрезентированной не только в тексте перевода, но и в иностранной культуре. Вместе с тем в ней признается и статус переведенного произведения как художественной ценности, что способствует диалогу культур и их взаимному обогащению [с. 65]. Более сложную для анализа ситуацию создает рецепция диссонансного перевода. «При любой степени освоенности диссонансного перевода принимающей культурой он, – как верно замечено автором, – не репрезентирует поэтичности оригинала, создавая о ней ложное представление, и в этом смысле препятствует познанию ценностей исходной культуры и обогащению принимающей культуры [Шутёмова, 2012. С. 65]. Сложность состоит, однако, в том, что, не репрезентируя оригинал и создавая ложное представление о нем, перевод может все-таки получить высокий статус в принимающей культуре и узурпировать на какое-то время функции «полномочного посла» оригинала и культуры в целом. Структура принимающей среды часто этому способствует, и требуются усилия литературоведов, лингвистов, переводчиков, культурологов и издателей, чтобы скорректировать или отменить результаты первичного преломления / рефракции оригинала. Модели преломления ТД оригинала Н. В. Шутёмовой не дают теоретического ответа на такие вопросы, как нет их собственно и у Андре Лефевра. Фактически, предложенная Н. В. Шутёмовой концептуализация переводческого «преломления» выступает синонимом первичного декодирования исходного текста (далее ИТ), с прагматической семантикой прочтения, интерпретации, освоения и т. д., и его вторичного выражения (перевыражения, трансляции, переписывания, релокации и т. д.) в форме ПТ, тогда как сам термин выполняет не концептуальную, а преимуще Перевод и переводоведение ственно риторическую функцию. В русском языке это существительное давно уже используется примерно в таком же переносном («физическом») значении. Так, в толковых словарях Д. Н. Ушакова и Т. Ф. Ефремовой оно получает абсолютно одинаковое определение своего переносного значения: «Субъективное осмысление какого-л. события, факта, меняющее его смысл, содержание» (Ефремова) и «Субъективное осмысление какого-н. события, факта, меняющее его смысл, содержание. В детском преломлении новые слова могут получать совершенно неожиданный смысл» (Ушаков). Новое, привнесенное в концепции В. Н. Шутёмовой, состоит лишь в том, что с помощью физической аналогии она объективирует (правда, несколько искусственно) субъективность осмысления (то самое, которое выступает главным признаком словарных определений процесса), выделяя в нем три упомянутых выше типа. Слабооформленная концепция А. Лефевра и цельнооформленная концепция Н. В. Шутёмовой вместе показывают, что рефракция в переводческом процессе и переводческой деятельности сопровождает любое действие переводчика и любое действие адресатов в ходе восприятия переводческого продукта. Во всякой трансформации, действительно, есть что-то от рефракции и всякую трансформацию можно назвать рефракцией в каком-то условном или безусловном смысле, и подобный казус встречается в теории перевода не в первый раз. То же самое можно сказать и о приеме компенсации, например. Если компенсацию определять широко, включая в нее выполняемую переводчиком элиминацию лексико-грамматической и синтаксической асимметрии (что равно компенсации потерь, связанных со сменой языкового кода), а также собственно компенсацию утрачиваемой жанрово-стилистической и лингвокультурной информации текста, то всякое переводческое действие можно будет считать компенсацией. Такие теоретические парадоксы, конечно же, крайне опасны для переводоведения, они свидетельствуют скорее о поверхностном определении понятий и их использовании в какой-нибудь вторичной функции. 4. Требования к метафорическому моделированию: пример Е. Зисельман Подход А. Лефевра и Н. В. Шутёмовой требует высказать несколько соображений по поводу самого принципа метафорического моделирования процессов в межкультурной коммуникации и переводе как одной из ее главных реализаций. У Лефевра никакого моделирования рецепции нет – его термин рефракция (и рефракции) выполняет свою функцию на сугубо семиотических (и вместе с тем риторических) основаниях, он всего лишь акцентирует в сознании идею всевозможных влияний и воздействий, которым подвергается инокультурный оригинал при прохождении через нечто, обозначенное термином спектр. Оба термина, в принципе, физические, но используются фантазийно, характера процесса не описывают и не добавляют в содержательном плане ничего нового к тому, что об этом процессе вхождения в чужую культуру говорилось ранее. В англоязычной межкультурной среде с ее – согласно Венути – имперским характером эта идея звучит, однако, крайне разоблачительно, и уже потому достигает своей цели, хотя бы частично. Н. В. Шутёмова, со своей стороны, предпринимает серьезную попытку придать истинную концептуальность своим параллелям между распространением информации в культурно-языковой (т. е. света художественной мысли) и природной средах (т. е. физического света, световых волн и лучей), но и в этом случае главным средством аргументации становится, в конечном счете, риторика, а не описание новых типов и видов преломления культурального знания и информации на базе новой концептуальной метафоры. Между тем, в истории отечественной переводческой мысли у Н. В. Шутёмовой, в отличие от А. Лефевра, пребывавшего в ином геокультурном пространстве, имеются впечатляющие примеры в высокой степени научного мышления при конструировании взаимоотношений между исходным текстом (ИТ), с одной стороны, и переводными текстами (ПТ), с другой, на базе метафорических аналогий. Один из них продемонстрирован в работе Е. Зисельман в статье «Теория перевода и теория подобия» (1981). Остановимся подробнее на особенностях ее адаптации теории математического подобия, приспособленной для решения задачи установления авторства перевода недоступного ей поэтического оригинала с французского языка на русский в историко-культурном контексте XIX века 6. В распоряжении литературоведа было стихотворение на французском языке, не имевшее названия. Именно его и предстояло установить достоверно. Сопоставив текст, предположительно принадлежавший О. Барбье, с тремя русскими переводами «IX ямба», Е. Зисельман пришла к выводу, что анонимное французское стихотворение и было искомым «IX ямбом» О. Барбье. Это аналитическое экспертное заключение полностью подтвердилось позднее, когда этот же текст был все-таки найден под названием «IX ямб» в одном из первых прижизненных изданий «Ям бов» О. Барбье 1832 года. Метод литературоведческого, разумеется, сопоставительного исследования был «прост и прям», поскольку он был концептуализирован в терминах и логике математической теории подобия, но реализован на литературно-языковом объекте. Доказательство подобия оригинала и трех его переводных версий строилось по «ньютоновской» теории подобия. Поскольку, согласно Ньютону, «[п]одобные между собой явления имеют одинако вые критерии подобия» [Зисельман, 1981. С. 62], то именно выявление адекватных для данной поэтической выборки критериев и стало первым практическим этапом исследования. В математических и вероятностно-статистических подходах к установлению подобия или его отсутствия теория требует количественного описания объектов исследова ния, а сами критерии подобия в точных науках 6 Речь идет о переводе «IX ямба» Огюста Барбье (Анри-Огюст Барбье, фр. Henri-Auguste Barbier), входившего в его первый сборник «Ямбы» («Jambes», 1831), отразившем настроения французской революции 1830 года. Пользовался успехом в России, был запрещен цензурой и потому переводился иногда анонимно, либо же выдавался за оригинальное произведение, созданное на русском языке, что и создало позднее ситуацию неопределенности с авторством переводов и их числом. выражаются в математической форме. Искусство же оперирует эстетическими категориями, а его аналитики – качест венными (ср., например, все типы преломления оригинала у Н. В. Шутёмовой). Е. Зисельман исходит из того, что на семантическом, просоди ческом, ритмико-интонационном и стилистическом уровнях сопоставительного анализа для определения степени подобия версий применение количественных критериев возможно. Она продемонстрировала эффективность некоторых из них в своем исследовании, но здесь требуются дальнейшие коллективные усилия. При этом сначала нужно ввести качественное определение критериев или коэффициентов подобия каждой пары языков (что так и не сделано) с тем, чтобы затем квантифицировать их по обозначенным уровням [Там же. С. 74], что тоже еще не произведено. Она признавала, что аппарату теории подобия в теории перевода не хватает строгости, и потому надеялась на достижения в области структуральной поэтики, в частности, на идеи Ю. М. Лотмана, А. Н. Колмогорова, В. В. Иванова и В. Н. Топорова [Зисельман, 1981. С. 76], которые, по ее мысли, должны были способствовать оформлению идеи комплекс ной сопоставительной стилистики, предложенной А. В. Федоровым, в полноценную науку. Этого, как мы сейчас видим, тоже не произошло. Напротив, степень доказательности в российском переводоведении падает 7. В результате, она также была вынуждена перейти на качественные критерии, и это решение показывает, что ее методологическая аналогия тоже представляет собой, в конечном счете, некоторую условность, что она метафорична. Превращение абстрактных рассуждений о художествен ном переводе в доказательную науку произошло в ее теории функционального подобия лишь частично. 7 К сожалению, в современных лингволитературных науках возобладал принцип «мышления» в каком-то смысле культуро-ориентированный. Его суть лучше всего передают слова бельгийского лингвиста Андре Госса (André Goosse): «dire n‘importe quoi [но] d’un ton passionné» [1991. Р. 6]. Или: «Не важно, чтоv вы говорите о [родном] языке, важно, чтобы со страстью в голосе». О языке стало пристойно рассуждать только, как о Родине, как о маме, которая плохого не посоветует, т. е. с пристрастностью, но при непременном отрицании этой самой пристрастности. Перевод и переводоведение Исследователь, как было замечено выше, не отказывается полностью от количественной стороны процесса. Во-первых, используя понятия «полное подобие», «не полное подобие», исследователь проводит несложные, но информативные статистические сопоставления [Зисельман, 1981. С. 62], чтобы проиллюстрировать их в материале. Во-вторых, ее теоретическая установка на функциональное подобие как наиболее близкое сути художественного перевода и теории подобия вообще наделяет предлагаемый метод очень высокой степенью инструментальности, показывая, что мы имеем дело не с метафорической, а реальной новизной в описании взаимоотношений между исходным текстом и его переводами или между переводами 8. Два ее главных теоретических тезиса со храняют полную актуальность и поныне. Первый тезис утверждает, что функциональное подобие является основным законом художест венного перевода и потому должно быть признано исходной точкой всех возможных в этой предметно-объектной области определений подобия [Там же. С. 62]. Вместе с тем, с точки зре ния теории подобия художественный перевод должен быть отнесен к одному из видов функционального моделирования [Там же. С.75]. Второй тезис говорит о том, что в теории подобия и моделирования функциональное подобие может быть ограничено только наличием в двух яв лениях качественно одинаковых функций и одинакового взаимодействия с окружающей средой (жирный шрифт мой. – А. Ф.), не требуя обязательной соотношений фиксации количест венных 8 Разумеется, и этот метод подобия может столкнуться с «подводными камнями». Так, если его применить к сопоставлению конфессиональных христианских переводов Библии (особенно протестантских и католических) для показа их специфичности или «оппозиционности» друг другу, то, без сомнения, выяснится, что в языковом смысле их версии представляют собой результат синонимического варьирования (переформулировки), а не уникальные, независимые друг от друга переводческие «проекты». Но их семантическая близость не означает, однако, содержательной близости или, тем более, единства конфессионального толкования библейского текста. Различия в религиозном содержании появляются чаще в результате преломления «буквы текста» в соответствующей интерпретативной среде, а не в голове переводчика. между всеми сторонами рассматривае мых явлений [Там же. С. 62]. Еще один очень важный для нынешней проблематики переводоведческих исследований момент состоит в том, что Е. Зисельман еще до появления культуро-ориентированного перевода (т. е. до провозглашения Cultural Turn) ставила задачу идентификации на уровнях сопоставления «всеобщи[х] необхо димы[х] услови[й] подобия в художественном переводе», которые помогли бы описать категорию национально-исторического подобия в лингвокультурах мира [Там же. С. 74] в условиях, когда пресуппозицией переводоведения было требование рассматривать перевод как средство взаимного общения и обогащения народов. Эта идея адекватного описания универсального содержания культур мира (которая как раз и подразумевается ею в данном случае, на наш взгляд) была уже почти требованием дня, но актуализировалась в культуральном и культуро-ориентированном переводах (Cultural Translation и Cultural Turn, соответственно), с совсем иной, диаметрально противоположной стороны: с акцентом на том, что различает и разъединяет культуры, с идентификации Другого (the Other), специфичного в них, а не общего. В европоцентричном (фактически, англоцентричном) постколониальном мире такой вектор взаимодействия вполне «разумен», если судить в парадигме эмоционального интеллекта, конечно. Им «логичнее» признать неустранимое, неизбежное и объективное, существование другой – специфичной – культуры (ранее для них чужой или просто туземной) и на этом принципе выстраивать новые power relationships, возникшие после распада колониальных империй. В межкультурном дискурсе он приводит к возникновению вербальных деконструкций и выражается в требовании культивировать в себе мульткультурализм с его непременной толерантностью и пропагандой сопротивления (англ. resistance) своей многовековой внутренней установке на доминирование. Такая стратегия взаимоотношений для цивилизованного мира (совпадающего в рассуждениях многих с европоцентричным) проще, чем согласиться с положением об изначальном равенстве культур мира и их базовом подобии. Европоцентричный мир, например, не очень-то желает признавать свою культурно-историческую общность, и, тем более, свою близость с евразийской Россией в условиях, когда геополитические соображения требуют приписать ей все признаки отрицательного члена этой самой геополитической оппозиции. Подобие культур, его степень и даже их родственность, приоритетные для Е. Зисельман, стремящейся, очевидно, в соответствии с недавними лозунгами, к приснопамятной дружбе и взаимопониманию между народами, включая соседние, оказываются часто на периферии европоцентричного сознания, поскольку в его ядре доминируют по-прежнему идеи power relationships, бинаризма типа мы / они и мира как вербальной конструкции. Эти установки особенно явственно выражены в культуральном переводе (который, напомним, переводом не является), заметны в новом культуро-ориентированном переводе и даже оказываются причудливым образом связанными с понятием рефракции. Не случайно А. Лефевр в одном из своих контекстуальных толкований рефракции синонимизировал ее с компромиссом между двумя системами ценностных императивов [Lefevere, 2004. P. 237]. В итоге выясняется, что перенос теории подобия на область переводческих сопоставлений, выполненный Е. Зисельман, несмотря на свою методологическую и предметно-сущностную корректность, оказался по странному стечению обстоятельств на периферии интересов современных переводоведов, которых, как, например, Р. К. Миньяр-Белоручева или В. А. Татаринова, больше привлекает метод, ставящий во главу угла теорию несоответствий [Миньяр-Белоручев, 1980; Татаринов, 2007. С. 182–185]. Методологический крен в сторону несоответствий проявляется особенно сильно в теории лакунарности, предназначенной для описания этносемантической асимметрии [Марковина, Сорокин. 2008], создаваемой культуремами любого типа. Причина тому предельно проста, и она кроется в рецептивной прагматике межкультурного взаимопонимания и взаимодействия. Всякие отличия, расхождения и особенности как вербальных, так и акциональных знаков 9 в практической плоскости воспринимаются как барьер в процессе общения, они очень легко стереотипизируются, превращаются в негативные семиотические «метки», деформируя отношение к чужой культуре в целом или к отдельным ее представителям, усиливают естественное инстинктивное недоверие к ней и провоцируют негативное отношение [ср. Яшина, 2009б. С. 59]. 5. Рефракция и адаптация: причина и следствие На наш взгляд, этносемантическая рефракция локализуется в принимающей среде и сначала проявляется обязательно в области культурального перевода в виде оценки значимости и приемлемости получаемой информации для различных субкультурных категорий адресатов. Речь идет фактически о совместимости ценностных установок и систем, выяснение которой беспрерывно сопровождается своеобразным – заочным – спором о «значениях», т. е. negotiating of meanings (если передавать в переводе одно из основных требований к взаимоотношениям между доминантной и доминируемой культурами именно так). Рефракция культурем и социальных «истин» закономерна, поскольку этносемантические в широком смысле характеристики интерпретанты в каждой принимающей культуре специфичны, но константы. Ее характер поэтому предсказуем и должен приниматься во внимание начальным (первичным) отправителем сообщения, т. е. автором, и промежуточным отправителем-интерпретатором, т. е. переводчиком. Процесс вхождения инокультурных и иноязыковых понятий в культуру адресата никогда не является единичным однотактным актом, он многоступенчатый. Переводчик, принадлежа «по жизни и pays d’origine 10» одной лингвокультуре, но представляя по характеру своей деятельности две или больше, должен вербализовать конкретный текстовой материал, в нашем случае полимодальный документальный текст, и может сделать это только с учетом 9 К акциональным культурным знакам мы относим любое действие, включая бытовое ритуального и обрядового характера, которое в социуме уже получило или должно получить по воле его создателя однозначно определенную смысловую интерпретацию. 10 Страна происхождения. Перевод и переводоведение особенностей уже сформировавшихся этносемантических условий стандартного декодирования его концептуальной программы и фоновых культурных индикаторов в двух средах. То согласование позиций, которое имеет место в акте перевода, не сводится, однако, как это принято думать, только лишь к адаптации текста (как правило, для облегчения его понимания) в интересах получателя. В этом процессе между адаптацией и рефракцией возникают гораздо более сложные отношения. Адаптация – это переводческая реакция на рефракционные свойства принимающей этнолингвокультурной среды. Переводчик пытается тем самым прогнозировать, как отзовется его слово, репрезентирующее слово автора, в иной среде. Он выстраивает при этом стратегию подбора конкретных формальных или функциональных эквивалентов, равную negotiating of meanings, меняющую метаязык восприятия (описания) двух систем и приводящую к их гибридизации. В его голове должна сложиться концепция передачи ключевых культурем исходной (своей) этносемантической среды представителям иной (чужой), но тоже изученной им. Однако definitive decision принадлежит все-таки принимающей стороне, которая лучше исходной понимает последствия внедрения чужеродных культурем в тело своей культуры 11. Различие между рефракцией и адаптацией замечательно видны на материале межкультурных переходов имен собственных, единиц, не имеющих понятийного значения и потому не могущих претерпевать какие бы то ни было формально-логические понятийные трансформации, но легко поддающиеся семиотическому «переосмыслению». Так, утверждение одной детской русскоязычной писательницы «Миша, как вы понимаете, мальчик», прозвучавшее в одной передаче на российском радио, оказывается истинным только для русскоязычной среды, и аргумент «как вы понимаете» за пределами этой среды может легко потерять свою 11 Все дело в их объеме – правильная дозировка создает превосходные сплавы, излишняя, продемонстрированная в начале XXI века в нескольких странах арабского юга американскими и западноевропейскими культуральными «переводчиками», приводит к разрушению даже булатной стали. доказательность и убедительность. В англоязычной среде такое же по звучанию имя существует (Measha), хотя и характеризуется не очень высокой популярностью 12. Рефракция русского имени Миша возникает по двум причинам: 1) Measha имя женское (никак, заметим, не связанное с именем Michelle), и потому заимствованная или импортированная форма Миша также будет иметь тенденцию трактоваться как женское; 2) суффикс -ша в заимствованных из русского языка имена вроде Паша, Саша и др. также воспринимается в США как показатель женского пола его носителя, а имя Pasha, прямо связанное с Паша, является уже женским. Поэтому и Миша, заимствованное ее представителями как раз в такой форме, легко может быть как женским (причем чаще), так и мужским. обесцениваются Это и есть пример рефракции данного ономастического знака в новой этнолингвокультурной среде, но не адаптации. Адаптироваться в имени собственном нечему, у него нет объективного значения, а все другие, сраастрологические, зу при пересечении геокультурных границ и проникновении в иное этнолингвокультурное пространство. Возникая непредвиденно в ходе межкультурной коммуникации, она скорее отдаляет культуры, чем сближает их. Действительно, русскоязычному Мише трудно представить, что оказавшись в США, он попадет в категорию девочек, а нам будет невозможно предвидеть, как он отреагирует на различные ситуации, связанные с его этносемантической перекатегоризацией. Такая рефракция, затрагивающая также некоторые другие имена с внутренними показателями половой принадлежности (или гендерной идентификации), заимствованные у нас или в других славянских странах, стала неожиданно создавать теперь при переводе с английского на русский разные мелкие проблемы. Они как раз и связаны иногда с приемами адаптации текста различного рода, поскольку у нас есть согласование по роду. Имена собственные Миша Брюггергосман (англ. Measha Brueggergosman) и Миша 12 MEASHA is the most popular 20410.th name in USA ... One in every 351,102 Americans is named MEASHA and popularity of name MEASHA is 2.85 people per million.Дамев, например, должны по-разному раскрываться в переводном тексте. Первое имя Миша указывает на оперную и концертную певицу, а не певца, и она выступает в одном концерте с Мишей Дамевым (а не Дамевой), швейцарским дирижером, происхождение которого понятно по его фамилии – она болгарская. При этом Мишель (как в Michel Stern, например, в отличие от Michelle Obama) не будет в англоязычной среде тезкой Миши, потому что эта форма отделена там от Миши, даже когда она заимствована, и функционирует как самостоятельное имя. Примерно то же самое происходит на прагматическом уровне реализации стратегии адаптации при поиске конкретных эквивалентов геокультурным понятиям. Переводчику чрезвычайно трудно решить, какое соответствие в русском языке лучше передает, например, североамериканское геокультурное понятие Deep South: Дальний Юг, Крайний Юг или буквальная калька Глубокий Юг, которой обычно утешается газетный буквалист, исповедующий принцип экономии усилий. Еще сложнее интерпретировать такие окказиональные понятия «с третьей стороны»: английское in the far south в описании географии Китая было переведено выше «у жителей Крайнего Юга» лишь потому, что формально-логическая семантика слов дальний или далекий еще сильнее дезориентируют получателя информации. 6. Рефракция в системе межкультурных трансформаций текста В силу того, что рефракция рассматривается нами в качестве естественного этносемантического свойства культурной среды, к ней можно относить далеко не всякую межкультурную семантическую асимметрию, возникающую как рецептивная реакция на нее у коллективного адресата сообщения в условиях внутри- и межкультурных контактов. Область ее проявления, критически значимого для межкультурного взаимопонимания и взаимодействия, распространяется на системы ключевых ценностных концептов (ключевых слов культуры), формирующие региональный или глобальный метаязык и метадискурс, соотносимый с моно- или многополярностью мира. Что касается индивидуальной рецепции инокультурной информации или инокультурного макрознака, то она крайне вариативна, поскольку зависит от массы факторов, среди которых более всего на результате интерпретативной работы сказывается интеллект и образованность индивидуального адресата, не существенные в случае коллективной рецепции, где ведущая роль принадлежит здравому смыслу (традиции) в его этнонациональных и социокультурных манифестациях. В Стандартной теории перевода, которая имеет дело со специфической переводческой рецепцией культуры через язык и тексты самого разного типа, рефракция должна быть обязательно соотнесена со стандартным категориальным рядом таких понятий, как сдвиг (shift) 13, трансформация, замена (фр. indirecte), несоответствие, мутация с дальнейшим определением ее прикладной специфики. Далее будут сформулированы несколько кратких замечаний по этому вопросу. traduction 1. С точки зрения текстоцентрического подхода, к рефракции в принципе нельзя относить те смысловые сдвиги, которые неизбежно возникают при буквальном и подстрочном методах перевода. Явление рефракции начинается там, где по шкале де Ваарда – Найды начинается область ближайшего естественного перевода, поскольку только с этого момента предполагается в качестве объекта перевода работа не только с семантикой слов, но и со всей социокультурной средой текста и только отсюда от переводчика требуется стратегия «двойной лояльности», которую можно обозначить также как двувекторную. В буквальном же (пословном) и подстрочном переводах приоритетным объектом перевода выступает всего лишь семантика исходного слова (т. е. лингвистический код), избавляющая переводчика от обязанности заботиться о смысловой проницаемости для массового адресата своей версии текста 14. 13 Трактовки этого понятия в западноевропейской переводческой лингвистической теории, начиная с Дж. Кэтфорда, см. в Munday, J., 1998. 14 Осмысленное культивирование буквалистских, по выражению М. Л. Гаспарова, методов перевода можно проследить, пройдя по цепочке Вяземский – Брюсов/Гаспаров – Ланн – Бибихин и встретившись Перевод и переводоведение 2. В отсутствие возмущающего фактора культурной среды с ее рефракционными свойствами, область семантических сдвигов в интерпретации значений слов сильно сужается и редко приобретает характер этносемантической рефракции, оставаясь очень часто лишь понятийной, очень близкой по механизму к конкретизации в таких ее разновидностях, например, как специализация или идеографическая дифференциация. Так, англ. student в русских словарных соответствиях и текстовых эквивалентах предсказуемо специализируется, «расщепляясь» на 1) студент; 2) ученик, учащийся; 3) курсант. Последняя специализация реализована, например, в переводе словосочетания flight student = курсант летной школы. То же происходит со словом hospital, актуализируемым в контексте чаще всего как больница или как госпиталь по признаку специализации, тогда как вполне возможные контекстуальные эквиваленты больничка или лазарет диктуются или возникают факультативно на совсем других текстовых (семантических и стилистических) основаниях. Еще один характерный пример. Очень частое ныне в языке прессы слово attack требует в силу особенностей ситуации в мире соответствия теракт, а не некого абстрактного нападения и тем более атака. Важно отметить, что в этих случаях никакого собственно этносемантического преломления, этнокультурной рецептивной мутации, не происходит, и термин рефракция для их описания будет неадекватен. Семантические сдвиги такого рода гораздо адекватнее описываются понятием межъязыковой интерференции (как правило, лексической) и ее механизмами, а сама интерференция очень сильно зависит от индивидуальных языковых и когнитивных способностей индивида 15 и особенно от способности к быстрому переключению языковых кодов. В этом случае при релокации значений единиц наблюдаются сдвиги, трансформации (конкретизация, дифференциация), расще пление значений т. д., причем семантические отношения между исходным словом и его соответствиями в ИЯ и ИТ абсолютно доступны наблюдению и не выходят за рамки их стандартных формально-логических типов, хорошо известных по Я. И. Рецкеру: тождество, подчинение, контрарность (это точнее, чем контрадикторность), перекрещивание, внеположенность 16. 3. В общественных и гуманитарных науках в силу того, что они описывают социальную действительность, существуют также категории слов, которые регулярно (и потому, в этносемантическом смысле, закономерно) подвергаются очень сильной смысловой и концептуальной мутации при пересечении этнокультурных границ. Это позволяет квалифицировать ее как рефракцию понятий смешанного типа, этнокультурного и предметного. Этот факт общеизвестен, о чем свидетельствует, например, появление «Рекомендаций по переводу текстов социальных наук», разработанных международным коллективом переводчиков 17. Привычные, казалось бы, слова-термины вроде government, state, nation, nationalism, chauvinism, officer и т. д. как правило переосмысливаются, и этот факт часто не осознается теми, кто перелагает их значение в тексте на русском языке. Более того, само осознание рефракции этих понятий в русскоязычной среде специалистами еще не всегда гарантирует адекватной передачи их терминологического значения. Так, выражение электронное правительство, вошедшее в русский административно-деловой абсурдно по своему семантическому составу именно потому, что является семантической и синтаксической калькой с ам. electronic government. А различение на иностранных языках русскоязычных моновокабульных терминов понятие и концепт, уже достаточно четко дифференцированных в российской когнитивистике, представляет собой громадную проблему в зарубежной, потому что оба язык, нежданно-негаданно в конце пути с принципом форенизации Л. Венути. 15 См. в качестве иллюстрации расхождений между индивидуальными (авторскими) и этносемантическими (традиционными, коллективными) трактовками статью: Фефелов А. Ф., Фёдорова Я. Я., 2014. 16 Заметим, однако, что последние два типа часто встречаются и в этносемантической рефракции. 17 Guidelines for the translation of social science texts. Social Science Translation Project, American Council of Learned Societies. URL: http://www.acls.org/sstp.htm и http://www.russian-translators.ru/.они восходят к одному и тому же латинскому этимону и далее западноевропейскому слову concept. 4. «Ложные друзья переводчика» возникают иногда как результат последовательности семантических сдвигов лексической единицы в ходе множественных нерегулируемых коммуникативных актов, вызывающих устойчивое переосмысление ее первоначального значения, и этот механизм достаточно близок к предлагаемому в статье толкованию рефракции, потому что в нем учитывается роль естественной анонимной интерпретативной среды. «Ложные друзья переводчика» могут также преднамеренно конструироваться, как это произошло в русской среде с французским музыкальным термином chanson. Калька шансон никогда и не использовалась в качестве синонима русского слова песня или русского музыкального термина итальянского происхождения канцона. Слово шансон предназначено для выделения в песенном творчестве масс особого жанра русской блатной сентиментальной авторской песни, не имеющей ничего общего с французской музыкальной традицией. При этом появляющееся иногда на радио выражение французский шансон есть не более, чем недомыслие и дань моде. Ясно ведь, что словесное сближение классической французской песни и русского шансона унизительно для первой в силу обозначенных выше особенностей второго. Не имея никаких понятийных связей с французским словом chanson, русское слово шансон опирается все-таки на трудноуловимые ассоциативные переклички с ним, носящие то ли «народно-этимологический», то ли фоносемантический характер. Эта разновидность понятийной рефракции может быть связана с геокультурными факторами. Так, английское слово Indian (и франц. indien, ne) в различных коллокациях при перемещении в русскоязычную среду неизбежно расщепляется для достаточно образованного человека на два понятия: индийский и индейский. В самом исходном слове индикаторов такой рефракции нет, они присутствуют лишь в контексте его употребления в востокоцентричных и западноцентричных языках. Употребление слова применительно к так называемому Новому свету указывает на индейцев, а по отношению к Индийско му субконтиненту – на индийцев. Данная рефракция подталкивает переводчика к применению в ходе акта перевода принципа адаптации, которая выразится в выборе конкретного переводческого соответствия в словаре или переводческого эквивалента в тексте. Сама задача адаптации имеет в переводе, как правило, множество решений, обоснованность которых является исключительной ответственностью переводчика. Так, открытие европейцами Америки породило название East India (ср. франц. Indes Orientales) лишь потому, что Америку, особенно ту, которая называется у нас Центральной, европейцы стали называть West India (Вест-Индия). Производное название уже не существующей торговой организации English East India Company, поставившей некогда на поток незаконный ввоз опиума в Китай, по-русски передается как Британская Ост-Индская компания. Если же топонимы East India (East-Indian) и West India разместить на территории настоящей современной Индии, то в русском языке потребуются соответствия Восточная и Западная Индия, или Восток и Запад Индии, или восточные и западные области (территории, штаты) Индии. Обоснован и более широкий вывод – оценочная этнокультурная лексика раскрывается во всей полноте своего истинного коммуникативного эффекта, во всех своих истинных прагматических смыслах только в своем культурно-историческом контексте. Их восприятие из других точек мирового культурно-исторического пространства обязательно подвергнется эффекту рефракции (преломления) по принципу «то же, да не то же» (или «хорошо-то, хорошо, да ничего хорошего») 18, где первый элемент формулы указывает на формальную симметрию (изоморфизм) речевых средств, а второй – на этнокультур 18 На формально-логическом уровне обе формулы замечательно иллюстрируются семантико-регистровой рефракцией выражения «Просят вас Козлов...», которое может быть прочитано и как «просят вас козлов», т. е. как вежливое (дружественное) и как грубое (агрессивное): Недавно в ДТП попал. Мужик ко мне вежливо так обращается: «Просят же вас козлов переходить по улицу по подземному переходу, так вы все норовите под колеса залезть». Форма «козлов» идентифицируется либо с категориальным российским этнокультурным референтом (козлы), либо индивидуальным (Козлов). Перевод и переводоведение ную содержательную асимметрию. Упрощенный аналог таких интерпретационных ошибок, являющихся прямым следствием перемещения в иную пресуппозиционную базу (интерпретанту), хорошо известен по понятию «ложный друг переводчика». В этом разряде слов в ходе межкультурного общения, культурального «перевода» и перевода текстов социальных и гуманитарных наук также регулярно возникает этнокультурная рефракция, которая особенно опасна своей способностью вводить получателя сообщения в заблуждение, случайно или преднамеренно дезинформируя его. 5. В «переводе» грамматики рефракция также может иметь место, выступая как разновидность грамматической транспозиции, вполне четко разграничиваясь при этом с грамматической эквиваленцией. Принцип идентификации остается тем же: высокая вероятность асимметричной связи между грамматической формой в одном языке и неграмматическими средствами ее выражения в другом. Так В. Г. Калинин статистически доказал, что прием семантико-грамматической рефракции китайского дополнения направления доминирует в глаголах совершенного вида. Семантическое соответствие этих двух форм особенно высоко в русско-китайском переводе при передаче дополнения направления, употребленного в прямом значении (79,8 % транспозиций). В остальных случаях это соотношение тоже довольно стабильно и составляет не менее 50,5 % при переводе с китайского на русский и 44,6 % в обратном направлении [Калинин, 2016. С. 28]. 6. Фоносемантические сдвиги, сопровождающие переход слова из одной лингвокультурной или этносемантической среды в другую, есть результат рефракции, признаками которой выступает неизбежная, устойчивая и массовая смена лексико-фонетических ассоциативных связей исходной культуремы, оказавшейся в чужой культуре с ее собственной ценностно-оценочной сеткой. Под фоносемантикой мы подразумеваем в данном случае всего лишь благозвучие, эвфонию (эуфонию) слова, его звуковой образ, а не некую семантику, приписываемую мифопоэтическим языкознанием фонемам язы ков различной типологии 19. Примеров фоносемантической рефракции, вызывающей «автоматически» либо облагораживание, либо уничижение перемещенного объекта, много. Разбойник Robin Hood становится в наших переводах всегда Гудом, а никак не Худом, что, казалось бы, точнее передает аутентичность формы. А лежащая на поверхности находка Заходера назвать известного всем русскоязычным медвежонка Винни-Пухом является результатом фоносемантического облагораживания, сопровождающего звуко-графическую кальку с оригинального английского «рвотного» (Winnie-the-) Pooh. И даже реальные американские медийные персонажи вроде Jennifer Psaki, не имеющие высокой профессиональной репутации в своей собственной среде, могут осознанно облагораживаться в передаче на русский: Псаки вместо аутентичного произношения Саки. Итак, суммируем некоторые выводы. Этносемантическая рефракция обретает свой полный смысл тогда, когда она постулируется как массовый предсказуемый сдвиг в интерпретации и рецепции значений, культурно детерминированных понятий (культурем, культуронимов), возникающий при переводческой (перемеще любого дискурса или макрознака нии) в новую культурную среду со своей иерархией этических, идеологических, общественных, религиозных ценностей. Она является естественным свойством культурно-языковой среды, сформировавшимся в ходе культурно-религиозного развития различных сообществ мира. релокации Рефракция проявляется в форме альтернативного видения содержания, функций и ценностного статуса однотипных объектов, понятий и сущностей мира; она ценна своей способностью обнаруживать в ходе межкультурных контактов конфликтогенные зоны, точки культуральной несовместимости. Их выявление как в культуральном, так и стандартном текстоцентрическом переводах дает четкие ориентиры для последующего согласования метаязыка и метатекста общения (т. е. для negotiating of meanings). 19 Отметим сразу избирательность такой семантизации фонем: значение мерещится регулярно только в гласных звуках, тогда как согласные остаются без оного.Этносемантическая рефракция отдельной ключевой культуремы или макрознака, т. е. ценностная, связанная с ядром языкового сознания, существенно отличается от индивидуальной интерпретации текста, его «рефракции» в авторском или переводческом сознании. Вторая связана с переработкой формы и содержания отдельного текста с целью выявления их информативности или трактовкой отдельной культуремы, идеи с целью выявления ее новизны и оригинальности. Понятие семантической рефракции, непосредственно определяя переводческую программу адаптации, соотношение доместикации и форенизации в тексте перевода, заметно модифицирует традиционные переводческие представления о верности автору и тексту, о цензуре и переводческой субъективности. Более того, некоторые отступления абсолютно закономерны и неизбежны, и потому их уместнее обозначить современным термином рефракция, но в его этносемантической интерпретации. Нужно отказаться от признания справедливым расхожего положения, согласно которому ассоциации и коннотации автоматически искажают адекватную передачу информации при рецепции переводного текста и всегда воспроизводят эффект «кривого зеркала». Понятие этносемантической рефракции, подкрепленное ассоциативным экспериментом, позоляет точно определять закономерности сдвигов, траектории культурно-языковой рефракции культурем, возникающей при переводческой или иной релокации текстов. семантических Этносемантическая рефракция предполагает существование геокультурных координат общения и его векторный характер. Чтобы понять тип социокультурной рефракции, которую претерпевает текст при проникновении в иную культурную среду со свойственной ему культурной стратификацией, переводчику и автору нужно обязательно знать точку отсчета и иметь возможность определить пространственно-временные и иерархические векторы межкультурного общения. Так, анализ фильма Wild China, совместного британско-китайского производства, показывает, что различные структуры китайского и британского общества предпола гают различные ценностные системы, асимметричные оценки одних и тех же явлений. В связи с этим при релокации кинодискурса из китайской культуры в британскую возникает рефракция многих культурно-значимых понятий, которая затем ведет к переводческой адаптации содержания вербального комментария, модификации связи между видеорядом и словом или к купюрам.

Напиши аннотацию по статье

ПЕРЕВОД И ПЕРЕВОДОВЕДЕНИЕУДК 81’25 + 81’23 А. Ф. Фефелов Новосибирский государственный университет, ул. Пирогова, 1, Новосибирск, 630090, Россия bobyrgan@mail.ru ЭТНОСЕМАНТИЧЕСКИЕ СВОЙСТВА КУЛЬТУРНОЙ СРЕДЫ: РЕФРАКЦИЯ И АДАПТАЦИЯ Обобщается теория и практика использования в культуральном и стандартном переводе несколько непривычного для них термина рефракция. В термине выделяются те его понятийные толкования, которые связаны с первичной реальностью и помогают понять действительные причины, механизмы и сущность асимметричных процессов, возникающих при передаче культуральной информации (культурем, макрознаков). Пример Е. Зисельман, обсуждаемый в статье, показывает, как в переводоведении следует проводить метафорические аналогии, соблюдая методологические принципы науки. Понятие этносемантической рефракции, свойственное культурной среде в целом, встраивается также в систему понятий, используемых в стандартной теории перевода для описания трансформаций исходного текста различной природы, а само оно разграничивается с индивидуальными и авторскими «преломлениями».

етноыазыковаыа принадлежност геонима забаыкалскиы хамниган. Ключевые слова: происхождение генонима хамниган; tem of genonymum origin place-names, toponyms, Tungus региональная система географических названий геноof Transbaikalia,anthroponyms, repository data, ethnogeneнимного происхождения; топонимы; тунгусы Забайкаsis of Aginsk Buryat лья; антропонимы; архивные данные; этногенез агинских бурят ____________________________________________________________________________________________________________________________ Р одоплеменные названия по своему языковому происхождению, этимологии, нормам функционирования, степени лингвистической «адаптации» представляют собой достаточно сложный языковой материал в ономастике. По-своему уникальна способность этнонима (генонима) сохранять и передавать информацию о далеком этническом прошлом отдельной национальности, народа и даже этноса. Определенный научный интерес представляют этнонимные и генонимные названия забайкальских тунгусов и инородцев, в число которых входили и хамниганы. В статье предпринята попытка определения этнической и языковой принадлежности хамниган. В научной литературе существуют два варианта написания этого генонима – одной их групп агинских бурят, а именно хамнеган и хамниган. Также встречается уточнение, свидетельствующее о локальности обитания та кой этнической группы, как ононские хамниганы. Полагая, что этногенез любого народа, в том числе и бурят, сложен и неоднозначен, не говоря уже об отдельной территориальной группе, считаем уместным привести существующие мнения о генониме «хамнеган». Так, например, Ю.Д. Талько-Грынцевич писал, что хамнеганами буряты и монголы называют тунгусов на реках Иро и Армак. В.А. Туголуков, ссылаясь на сообщение Палласа о происхождении названия «хамнеган», считает их обуряченными потомками солонов (хинганских тунгусов), состоявших на службе по охране северных границ Китая по р. Аргунь. Заслуживает упоминания замечание Х. Цыренжапова о том, что слово «хамнеганы» – есть производное от топонима, а именно, от названия притока р. Джида – Хамней, где до революции были земли Армакской инородческой управы тунгусов-хамнеган [1; С. 214]. Действительно, в документах Государственного архива Читинской области (ГАЧО) в составе Арматской волости крещеных инородцев на 1897 г. упоминается селение Хамнейский с 18 дворами, где проживало 83 души тунгусов-хамнеган [2; Л. 84]. В Кударинском инородческом ведомстве были два селения с названием Хамнаевское. В первом селении царскими переписчиками было переписано 43 души в 13 дворах, во втором – 19 дворов с 44 душами. Эти архивные свидетельства позволяют усомниться в современной трактовке обитания хамнеган и вводить в научный оборот генонимное название отдельной группы как ононские хамниганы. По-видимому, только в этнической среде агинских бурят сохранилась память об иноплеменном происхождении отдельной группы. Д.Г. Дамдинов, автор-составитель книги «Улигеры ононских хамниган», созданной в 1911 г. на основе полевых записей фольклора хамниган известного исследователя Ц.Ж. Жамцарано и записанной им в академической русской транскрипции, вероятно, и ввел в оборот это название. Однако, как он сам пишет, хамниганы проживают сейчас (в XXI в.) по правой стороне р. Онон в Кыринском, Акшинском, Агинском, Дульдургинском, Могойтуйском районах Забайкальского края, а также в Карымском, Шилкинском и Ононском районах, Кэнтэйском и Восточном аймаках Республики Монголия [3; С. 44-45]. О территориях, локально занимаемых в свое время хамниганами, можно судить по генотопонимам. Так, например, в составе Урлукской волости (ныне Красночикойский район) было селение Хамнегадайское, в 25 верстах от Читы [4; С. 39-40]. Микротопонимические названия, зафиксированные в современных полевых экспедициях по Забайкальскому краю, также локально отражают места обитания хамниган. Один из левых притоков р. ХойтоАга носит название Хамгалей, есть также реки Камчалей и Малый Камгалей, падь Камчалей у с. Хойто-Ага, падь Малый Камчалей в Агинском районе [5]. В Ононском районе одно из местечек носит название Остров Хаминган. Гора Хаминган находится в окрестностях села Мангут Кыринского района, падь Камеганай в Шилкинском районе. Ареальность распространения генонима хамниган в микротопонимии региона позволяет исключить из научного оборота геноним «ононские хамниганы» и вести речь о забайкальских хамниганах. Полагаем, что данный геноним мог быть известен и далеко за пределами территории Забайкалья в историческом прошлом. Однако предварительно попробуем осветить вопрос о забайкальских хамниганах как отдельной современной этнической группе. Селения Узон, Токчин, Гунэй Агинского и Дульдургинского районов Забайкальского края считаются основанными тунгусами-хамниганами, которые позже вошли в этнический состав агинских бурят. В настоящее время были предприняты попытки возрождения материальной и духовной культур хамниган. Организована фольклорная экспедиция в Кыринский и Акшинский районы Читинской области ОЦНТД по изучению состояния бытовой, языковой культур, фольклора хамниган; состоялся областной фестиваль бурятских фольклорных коллективов, одной из задач которого было выявление носителей традиционной культуры хамниган в 1996 г. силами Комитета Культуры Читинской области, Ассоциации бурят, проживающих вне автономии, областного центра народного творчества и досуга (ОЦНТД). В июне 1996 г. проведена 1- я межрегиональная научно-практическая конференция по проблемам культуры, языка, обычаев и традиций ононских хамниган. В 1998 г. состоялся фольклорный праздник ононских хамниган в с. Токчин Дульдургинского района. Однако итоги мероприятий свелись к объективной констатации факта культурной, языковой ассимиляции хамниган в этнической среде агинских бурят. собственно Обращаясь к лексикосемантическому анализу генонима хамниган, следует отметить, что в некоторых источниках употребляют оним «хамнеган» ([6], Ю.Д. Талько-Грынцевич, В.А. Туголуков, Х. Цыренжапов), в то время как в других встречаем геноним «хамниган». В китайских сочинениях «Дациньтунчжи» (« Общее описание империи Дацин»), изданном в 1744 г., упоминается название племени ка-му-ни-хань. Составитель описания относил племя ка-му-ни-хань к тунгусам [7; С. 214]. Полагаем, что оним «хамниган» мог появиться от китайского написания ка-му-ни-хань [8; С. 46]. Х. Цыренжапов в реферате «Сведения о забайкальских хамнеганах в анонимной рукописи конца XVIII в.» сделал попытку этимологизировать оним «хамнеган» из тюркских языков как «тесносплоченные», ссылаясь на записанную Талько-Грынцевичем хамнеганскую легенду о переселении хамнеганов с Алтая около 3000 лет тому назад [1; С. 214]. В.А. Туголуков, в свою очередь, подвергает сомнению версию Цыренжапова об этнических связях конных тунгусов Забайкалья с Западным Алтаем, «…когда ни о каких тунгусах не было известно» [там же]. Мнение же Д.Г. Дамдинова о монгольском, а не о тунгусском происхождении хамнеган, к сожалению, не подкреплено. И, как замечает В.А. Туголуков, «… бурятские предания называют древними обитателями забайкальских степей именно хамнеганов-тунгусов, а не монголов», ссылаясь на работу Д.А. Клеменца [1; С. 215]. В связи с этим, полагаем, что этноним «тунгус(ы)» – это оним собирательный (впрочем, как и многие названия забайкальских родоплеменных групп и сообществ в период с XIII по XVIII вв.), т.е. состоящий из разных этно-языковых групп. Потому корректно обратиться к поиску языкового происхождения генонима хамниган к языкам народов тюркского, самодийского или же палеоазиатского происхождения. В этом плане возможно сопоставление онимов экзонимного происхождения, т.е. так, как называли друг друга племена и группы. Например, в кетском языке этноним «тунгус» обозначен онимом хъмга (мн. ч. хъмган) [9]. В другом кетско-русском словаре этноним «эвенк (эвенки)» обозначают также хъмга (хъмган) [10]. К народам палеоазиатского языкового происхождения причисляют и кетов, как одних из древних насельников огромных североазиатских просторов и связанных и генетически, и по языку с индейцами Северной Америки. Эвенки, являясь одним из народов тунгусоманьчжурской группы алтайской языковой семьи, представляют собой наиболее древний этнический слой среди многочисленных народностей и национальностей Сибири. Понятно, что при контактах чужие друг другу племена пользовались экзонимными названиями. Давние связи палеоазиатов и эвенков, как первопроходцев Сибири от Урала до берегов Охотского моря, случались, по-видимому, давно, в историческом прошлом, обусловив этим фактом функционирование экзонимов в своих языках. Экзоним, как «прозвание другого народа», фиксирует не самоназвание этнической группы, а некую признаковость, выражающую и отражающую внешние этнические отношения (ср. экзоним «немец», т.е. «немой», не говорящий по-русски). Кетоязычные палеоазиаты, точнее, одно из племен, потомки которого разговаривают сегодня на среднекетском диалекте, называют эвенков «хъмга (хъмган)». Это экзонимное название соседних племен с кетами было в свое время в китайских источниках передано на письме как ка-му-ни-хань. Полагаем, что множественность (pluralia tantum) кетского хъмган могла быть передана в китайской транслитерации как ка-му-ни-хань: кет. хъм < кит. ка-м (у); кет. ган < кит. –хань. «Появление» в китайском ка-му-ни-хань назального –н (и)-, по-видимому, объяснимо комбинаторными изменениями звуков, которые могли возникнуть в результате влияния звуков друг на друга в потоке устной речи. Итак, этническая и языковая принадлежность тунгусов-хамниган может быть установлена путем изучения лексики соседствующих когда-то с эвенками и эвенами народов, в частности, кетов. Однако следует учесть тот не преложный факт, что этноним «тунгус(ы)» – это название народа собирательного значения, т.е. тунгусами (забайкальскими, в частности) назывались в недалеком прошлом все этнические группы исторической Даурии. На этот факт указывают ономастические данные, в частности, детальное исследование микротопонимии Забайкалья. Оказалось очевидным наличие по всей территории региона собственно эвенских топонимов, а не эвенкийских. Обнаружившийся пласт топонимов эвенского языкового происхождения распространен по всей территории Восточного Забайкалья, тогда как эвенкийские названия встречаются на северных территориях региона. Заметим, что до сих пор в научной литературе не существует ни одного адекватного и объективного определения этнонима ни «тунгус(ы)», ни «бурят(ы)». То же можно сказать и о других этнонимах и генонимах Сибири, особенно Восточной. В.А. Туголуков считает вопрос различения эвенов и эвенков не принципиально важным: «Эвены – это вариант названия эвенки…» [1; С. 210]. Действительно, особого разделения между эвенами и эвенками не наблюдается, может быть только в лексике и в некоторых моментах грамматического строя. До революции эвены были известны под названием ламутов. В начале XVIII в. в документах упоминаются уже два разных народа – тунгусы и ламуты. Этноним ламуты обозначал те группы тунгусо-маньчжурских народов, тип хозяйствования которых предполагал иной образ жизни, чем разведение оленей у орочонов. Орочонами назывались группы тунгусоманьчжурских народностей, которые разводили оленей (эвенк. орон “домашний олень”). В ревизских описях ГАЧО упоминаются только около тридцати душ «бродячих орочонов», кочевавших по северной окраине Урульгинской Степной Думы [11]. По данным полевых материалов видно, что и современное население Забайкалья различает орочонов и хамниган, считая их разными народностями. По-видимому, хамниганы, или эвеныламутки обитали в центральных, юго-западных и юго-восточных районах Восточного Забайкалья. На это указывают микротопонимические данные, которые ареально очерчивают миграционные пути хамниган. Соответственно, вероятно предположить, что это были так называемые конные тунгусы или пешие тунгусы. Хамниганы-эвены занимались разведением скота и коневодством, отличаясь этим от оленных тунгусов. Разведение лошадей, которыми они славились, требовало наличия степного пространства, а как охотники они осваивали леса и лесостепь. Видимо, этот факт может пролить свет на их этническое происхождение. Среди тунгусов XIX в., согласно ревизским описям 1816-1858 гг., имелся Узоновский / Одженовский / Узонский род инородцев. Кочевал этот род по рекам и урочищам Приононья, по р. Онон. Топонимы – с. Узон, р. Ожургурей (пр.пр.р. Никсанда, стекает с Даурского хребта) – это, видимо, места обитания тунгусов Одженовского / Узонского рода. Ойконим Гунэй назван по имени Гуновского рода хамниган. Геноним «хамниган» вышел из употребления в начале XX в. Установленный нами язык-источник палеоазиатского происхождения при этимологизации онима «хамниган» позволяет проследить вероятность его использования на других территориях Сибири. В связи с этим обратимся к данным, устанавливающим племенной и родовой состав коренного населения Сибири, изложенным и собранным в известном фундаментальном труде Б.О. Долгих «Родовой и племенной состав народов Сибири в XVII в.». Б.О. Долгих отмечает, что «только с 1675 г. в сметных книгах Иркутского острога начинают упоминаться тунгусы, а с 1679 г. и буряты. В переписной книге Иркутского острога о бурятах и тунгусах говорится уже в 1669 г.» [12; С. 299]. Тунгусы, – как пишет Б.О. Долгих, – составляли вторую по численности после бурят этническую группу. «Общим названием тунгусов Иркутского острога, обитавших вокруг югозападной оконечности оз. Байкал, было название “кумкагиры”» [там же]. Полагаем, что гено хамниганы, забайкальские хъмга(н), т.е. эвен(ы). а именно – В первых списках ясачных кумкагиров от 1698 г. приведены имена собственные «низовых и подгородных тунгусов, Заектаева рода и мунгальских выходцев» [12; С. 302]. Приводятся тексты жалоб селенгинских ясачных тунгусов Кумкагирского роду на иркутских тунгусов, которые «хотят их побить». Обнаружилось, что одним из двух главарей этих кумкагиров оказался тунгус, бывший до этого в списках Заектаева рода. Тунгусы Заектаева рода, наряду с «низовыми и подгородными кумкагирами», представляли собой многочисленную группу тунгусов-кумкагиров. Обращает на себя внимание факт номинации рода, а именно, по имени собственному главы рода, «лутчего человека» – Заектая, умершего, согласно ревизии около 1685 г. на кочевых территории Тунгусы Заектаева рода считались коневодами. Этот этнографический факт и объясняет, видимо, то обстоятельство, что тунгусыкумкагиры были своего рода «пограничной группой, часто сталкивавшейся с монголами и сойотами». Как пишет Долгих, порой они заходили бурятмонгольских родов: Тунку, реки Темник, Кабанск и Селенгинск [12; С. 303]. По архивным данным, по ревизским сказкам 1851 г., Арматской инородной управы в Заектаевом роду лиц мужского пола насчитывалось 153 души, женского пола – 155 душ «крещеных тунгусов и тонгусок». Имена и фамилии крещеных тунгусов имеют двух- и трехкомпонентную структуры: Михайло Названов, Осипъ Егоров, Кочетов, Трофим Никифоров, Малафей Никифоров Дунаевъ, Дмитрий Федоров Татаринов, Иван Васильев Дунаевъ и т.д. Женские имена только двухкомпонентны: Пелагея Денисова, Авдотья Федорова, Ненила Григорьева, Улита Яковлева и проч. У некоторых крещеных тунгусов записаны их исконные языческие имена: Цыбыкъ Буртиланов, а по крещению Никонъ Моисеев Тютринъ; брат Цыбыка Бадма, а по крещению Григорий Алексеев Татаринов [13; Вестник ЧитГУ № 2 (53) С. 16]. Другая часть этого рода в количестве 37 семей на тот момент оказались не подвергшимися христианизации. Видимо, факты соседства с монгольским миром, отразившегося и в хозяйственно-бытовом сходстве (традиционном коневодстве), и в антропонимиконе кумкагиров и бурят, обусловили со временем их этническую неразличимость. Соседство тунгусов и бурят общеизвестно, что, естественно, добавило путаницы в этнонимные и экзонимные названия родовых групп и сообществ. Имена личные Цыбык, Бадма – это исконно монгольские и бурятские имена тибетского происхождения. Добавим, что историко-политическая действительность XVII-XVIII вв. также предполагала естественное возникновение родственных и иных взаимоотношений между родами, способствовавшее глубоким ассимиляционным процессам, затронувшим все народности Сибири. Сравнительно-сопоставительный анализ документов ГАЧО – данных о количестве плательщиков ясака – проясняет изменение численности ясачных инородцев. Процесс колонизации Восточной Сибири, способствовавший русификации аборигенного населения посредством крещения, повлекшее за собой изменение антропонимикона коренного населения, ориентация, порой насильственная, на русский образ жизни, волнения и восстания инородцев вследствие этого и опосредовали нестабильную обстановку в целом. Стало возможным, зачастую поощряемым со стороны губернских и волостных властей, переходить из одного рода в другой, иногда меняя при этом и язык, и этническую принадлежность. Следует учитывать и роль экономического порядка: при крещении тунгус, бурят или другой инородец освобождался от бремени ясака. Возвращаясь к вопросу об этимологии генонима хамниган, следует описать следующие факты лингвистического порядка. Если в генониме кумкагир явно угадывается кетское хъмг+суффиксальное –гир, то возникают вопросы в отношении забайкальского хамниган/хамнеган. В связи с этим попробуем про анализировать генотопонимы Хаминган (остров и гора), Камеганай, Хамгалей, Камчалей, Малый Камгалей с топоосновой хъмга(н). Очевидно, что гидроним Хамгалей, как и Камчалей, Малый Камгалей, Малый Камчалей произошли от кетского хъмга. «Превращение» топонима Хамгалей в названиях Камчалей, Малый Камчалей могло произойти случайно, в виде опечатки при переносе на карту (-г- < -ч- ). В топонимах Хаминган «угадывается» генонимное “хамниган”. Явление фонологической инверсии, по-видимому, и стало именно тем фактором, благодаря которому и «появился» топоним Хаминган. Полагаем, что инверсия коснулась китайского ка-му-ни-хань, точнее, составных – ни-хань < - га-н (ай). Случилась фонологическая инверсия в названии рода как явление интерференции в результате взаимодействия языковых систем в условиях двуязычия. Исходя из тезиса о том, что кетское хъмга(н) может функционировать в виде генонима кумкогир, полагаем вполне вероятным отнести следующие топонимы к генотопонимам с топоосновой хъмга(н): р. Кумоча, урочище Хумэши (Дульдургинский район), поля Большая Кума, Средняя Кума, Малая Кума, деревня Кумаки (Шилкинский район), оз. Гумба-Нор, деревня Камкай, падь Камкайчик, деревня Камкая (Оловяннинский район), гора Кумыльский Голец, урочище Кумыль, р. Кумыльская Агуца – левый приток р. Агуца, р. Кумыл, руч. Хамара, падь Хурна-Хамар, падь ХуркаХамар (Кыринский район), падь Кумаковская (Нерчинский район), падь Хомутай, участок Кумен (Сретенский район), р. Комочи – левый приток р. Кучегер, р. Хамор – левый приток р. Южная Хаверга (Акшинский район). Приведенные данные полевых исследований, точнее, территориальность их распространения, убеждает в отношении факта этнического соседства разных групп тунгусов исторической Даурии. Соседствующие с хамниганами племена самодийцев, иных тунгусо-маньчжурских народностей, палеоазиатских, монгольских при разделении земель и угодий, мест кочевок вынужде ны были их номинировать. Урочищам давали имена и «прозвания родов инородцев», чтобы избежать всякого рода недоразумений и стычек. Переданное генонимное название посредством русского языка «превратилось» в топонимах в основы типа Кум-/Ком-/ Хум--/Хам- , что представляет собой моменты их языкового освоения в русском и бурятском языках. Для освоенных топонимов посредством бурятского языка типично употребление начального х-, а для русского – к-. Данные наблюдения на широком полевом и архивном материалах по тунгусамхамниганам позволили представить в данной статье версию о происхождении генонима хъмга(н). Б.О. Долгих указывает, что «…старое название Енисея выше устья Ангары было Кема, или Кима», ссылаясь, в свою очередь, на Клапрота [С. 185]. Потому мы считаем, что в основу экзонима хъмга(н) могло быть положено название реки, т.е. Енисея. Видимо, какаято родовая группа кетоязычных остяков могла так называть себя (что маловероятно) или соседнее племя. В историческом прошлом считалось обычным явлением называть соседние народности или племена по месту обитания. Чаще всего это были названия рек, т.к. бассейн крупных рек заселялся племенами и надолго обживался. Эта этническая группа могла быть близка к эвенкам или эвенам, жившим чересполосно с остяками не только в прошлом в Енисейском уезде, но и по всей Сибири. Во всяком случае, бесспорно, что это название хамниган «пришло» в Забайкалье и было перенесено кетоязычными племенами, а потому является одним из самых древних генонимов на территории исторической Даурии. Таким образом, ономастические данные предоставляют исследователю уникальную возможность «заглянуть» в далекое прошлое, воссоздать не только этноязыковые, этнокультурные связи народов и народностей, племен и родовых сообществ, но и моменты лингвистической «ассимиляции» ономастических феноменов, таких как геноним «хамниган». Ком плексное изучение всех вопросов, касающихся истории региона, языка, культуры одного из малочисленных народов, как, например, хоринские (агинские) буряты, их фольклора, архивных документов и составляют весь научный инструментарий исследователя, занимающегося одним из наиболее сложных, а потому не до конца изученных областей языкознания, как топонимика, антропонимика, этнонимика. ______________________________________________________________________

Напиши аннотацию по статье

Вестник ЧитГУ № 2 (53) УДК 81’373. 234 Жамсаранова Раиса Гандыбаловна Zhamsaranova Raisa ЭТНОЯЗЫКОВАЯ ПРИНАДЛЕЖНОСТЬ ГЕНОНИМА «ЗАБАЙКАЛЬСКИЙ ХАМНИГАН» ETHNOLINGUISTIC ATTRIBUTE OF GENONYMUM “TRANS-BAIKAL KHAMNIGAN” ____________________________________________________________________________________________________________________________ The article studies one of the most difficult and still unsifted issues of onomastics – ethnolinguistic origin of genonymum khamnigan. Trans-baikal khamnigans are ethnic substarstum of Tungus origin in Aginsk Buryat environment В статье разрешается один из самых сложных и до сих пор неизученных вопросов ономастики – этноязыковое происхождение генонима хамниган. Забайкальские хамниганы представляют собой этнический субстрат тунгусского происхождения в среде агинских бурят ____________________________________________________________________________________________________________________________ Key words: origin of genonymum khamnigam, regional sys

эвфемизмы и дисфемизм как способы преодоления табу на материале художественных и мемуарных текстов о великой отечественной войне 1941 1945 гг. Ключевые слова: табу, эвфемизмы, дисфемизмы, повседневное речевое общение Как человека можно распознавать по обществу, в котором он вращается, так о нём можно судить и по языку, которым он выражается. В. Гумбольдт. Табу и эвфемизмы в повседневном речевом общении Заимствованное в русский язык из полинезийского tapu ‘священный, тайный’ через посредство французского tabou и английского taboo языков слово табу уходит корнями в систему верований первобытного общества, где означает запрет, налагаемый жрецами на какое-либо действие, слово или предмет, в современном значении используется обобщенно как запрет, запрещение [Леонтьев А.А., 1990: 501]. В этносоциальном пространстве русского языка табу связано с магической функцией языка, с неназыванием того, что может изменить ход событий, несет Вопросы психолингвистики 2 (36) 2018 19 Фамилия автора и название статьи тихо», где Лихо согласно мифологии славян – дух зла, одноглазая женщина-нежить, угрожающая жизни человека. В том же ряду табуированных объектов располагается то, что нельзя призывать упоминанием, чему можно напомнить о себе ненужными звуками, выдающими присутствие и что выражено в глаголе накаркать – навлечь, напророчить беду, несчастье беду себе или кому-л. [БТС 1998]: Сам Финифатьев, намылившись, стоял в воде выше коленок и горсточками хватал воду, повторяя: «О-о-о, мамочка моя! Хоть вымыться перед смертьюто!..» – «Каркай больше!» – орали на него. (В. Астафьев. Прокляты и убиты). Табу распространяется на темы смерти, угасания человека в ходе тяжелой болезни, проявляется в тенденции прибегать к эвфемизмам – словам и выражениям, замещающим понятия, на которые наложено табу: ср. умирает – угасает, отходит, кончается, умер – опочил, уснул навеки, отошел в мир иной, приказал долго жить и т.п. Табу затрагивает и тему похорон, где даже нейтральное литературное хоронить в исконно русском просторечии заменяется эвфемизмом. В 1970-е гг. мы нечаянно подслушали фрагмент диалога жителей Волочаевской улицы в Москве (Лефортово). Пожилая женщина обратилась к встретившимся ей знакомым с участливой фразой: «Слышала, что старичка-то своего вы спрятали». На свой вопрос женщина, видимо, ожидала подтверждение факта смерти, подробностей последних недель тяжелой болезни и похорон умершего. В ответе могло прозвучать схоронили – неловко было остановиться и дослушать ответ. Ср. у Лермонтова – «Схоронили его за Москвой-рекой, на чистом поле промеж трех дорог». Большой толковый словарь русского языка сопровождает слово схоронить пометой разг. (разговорное). К табуируемым темам и средствам их выражения, по А.А. Реформатскому, относятся, наряду с упомянутой темой смерти, названия болезней, имена богов и духов, добываемых на охоте животных и того, что несет угрозу жизни человека, ср. герм. ber совр. нем. Bär (der Braune ‘бурый’), рус. медведь ‘тот, кто ест (ср. отведать) мед’, боязнь грубых или неприличных выражений. Для нашей темы имеет особое значение цензурный запрет, касающийся упоминания наименований, составляющих предмет военной или дипломатической тайны, ср. наименования воинских частей, образованных от аббревиатуры N – энская воинская часть [Реформатский 1996: 56-57]. Добавим в этот ряд эвфемизмов применявшееся в годы Великой Отечественной войны слово хозяйство в сочетании с фамилией соответствующего командира («Хозяйство Иванова», «Хозяйство Петрова», «Хозяйство Сидорова», т.е. расположение личного состава, боевой техники и тыловых служб воинской части, находящиеся под командованием названного офицера или генерала). В целом, табу – социальный запрет на употребление в речи человека слов, выражений и собственных имен, заменяемых в речи описательными выражениями [Леонтьев А.А. 1990: 501]. В роли таких описательных выражений выступают эвфемизмы – эмоционально нейтральные слова или выражения, употребляемые вместо синонимичных им слов или выражений, представляющихся говорящему неприличными, грубыми или нетактичными, ср. уклониться от истины ‘соврать’. Эвфемизмам противопоставлены дисфемизмы, средства замены эмоционально и стилистически нейтрального слова более грубым, пренебрежительным, даже вульгарным [Арапова 1990: 590]. 20 Вопросы психолингвистики 2 (36) 2018 Теоретические и экспериментальные исследования Натурализм эпизодов войны. Эвфемизмы и дисфемизмы Центральное место в картине войны отведено человеку, сценам его поведения в бою, стремлению выжить, противостоять смерти. В языковой картине мира участника Великой Отечественной войны превалирует чувственно-пространственная составляющая. Большая часть эпизодов (фрагментов картины мира) начального периода войны связана с описанием боевых действий в поле, в лесу, на обширном пространстве, на котором островками разбросаны деревеньки и села. Натурализм войны передан в описаниях убитых и раненых: Чувствую под коленом какую-то упругость, ковырнул сапогом, оказалось, что подо мной тонким слоем земли присыпан убитый. Комбат сказал, что здесь вся местность усеяна трупами – и нашими, и немецкими. Хоронить некогда, да и негде, кругом болота (Новохацкий. Воспоминания командира батареи). Между жизнью и смертью, между живыми и мертвыми (ср. наименование романа К. Симонова «Живые и мертвые») располагаются раненые – те, кто имеет шанс выжить, и те, у которых такого шанса явно нет: Кто-то отстреливался, кто-то полз, волоча за собой кишки, кто-то кричал: «Не бросайте, братцы!» – и хватался за ноги… (Астафьев. Награда и муки. Как тот заречный огонек). Предельно откровенны в своей натуралистичности эпизоды расстрелов военнослужащих на фронте, описание скорого суда и скорого же исполнения приговора: Вытаскивает он из-за ремня свой наган, приставил к затылку лейтенанту, или кто там был. Выстрелил. Тот упал. Когда стреляют в затылок, тело падает не вперед и не назад, а вниз мешком. (Михеенков. В донесениях не сообщалось…). Натуралистические описания эпизодов войны очевидцами, в которых находят применение средства с конкретной семантикой, ср. трупы, убитые, погибшие, на языке официальных документов и информационных сообщений замещаются эвфемизмами: убитые – ‘невозвратные потери’, раненые – в зависимости от степени ранения – ‘возвратные потери’. Стрельба из ручного огнестрельного оружия, из винтовки, например, по движущимся предметам – в контексте одного из описываемых фронтовиком эпизодов войны ни что иное, как эвфемизм: Стрелял я еще, как говорят, «по движущимся предметам». Попадал или нет, кто знает. Дело прошлое, да простит мне Господь, что я стрелял в людей. А стрелял я хорошо. Видимо, попадал… (Михенков. В донесениях не сообщалось…). Прибегая к эвфемии в ситуациях неофициального общения, человек ищет формы нетравмирующего описания жестокостей войны. Распространенное устойчивое словосочетание не вернулся с войны не раскрывает перед собеседником или читателем истинного положения вещей. Не вернулся с войны – это и погиб в бою, и пропал без вести. Эвфемия официальных текстов ограничена в выборе языковых средств. В ряду вариантов официальных извещений, которые комиссариаты или командиры воинских частей направляли по домашним адресам солдат и офицеров, не вернувшихся из боя, находим три основных – убит, погиб, пропал без вести. Дальнейшая детализация могла содержать информацию о том, когда и при каких обстоятельствах: убит в воздушном бою, убит в боях с белофиннами, погиб при выполнении боевого задания, пропал без вести, был ранен и умер, пал смертью храбрых. Извещения о смерти военнослужащего направляли также военно-меди Вопросы психолингвистики 2 (36) 2018 21 штампом 438-го Отдельного медицинского батальона) [Похоронки Великой Отечественной войны]. Строка о месте захоронения была заполнена не во всех случаях. Типология извещений обнаруживает вариативность. Часть их представлена типографскими бланками, предназначенными для заполнения рукой или на пишущей машинке. Например, извещение, отпечатанное на бланке в соответствии с формой 4, имело следующий текст: ИЗВЕЩЕНИЕ Форма № 4 Место для штампа Ваш ________________________________ (муж, сын, брат, военное звание) _____________________________________ (фамилия, имя и отчество) уроженец ______________________________ (область, район, село или деревня) В бою за Социалистическую Родину, верный военной присяге, проявив геройство и мужество, был ________________ (убит, ранен и умер от ран) похоронен _____________________________________________________ Настоящее извещение является документом для возбуждения ходатайства о пенсии (Приказ НКО СССР № 220) Командир части ______________ Военный комиссар _____________ 22 Вопросы психолингвистики 2 (36) 2018 Теоретические и экспериментальные исследования В тех случаях, когда типографские бланки в штабе воинской части или в военном комиссариате отсутствовали, их текст воспроизводился разборчивым почерком от руки, подписывался и скреплялся гербовой печатью воинской части или военного комиссариата. Дисфемизмы По определению О.С. Ахмановой, дисфемизм – это «троп, состоящий в замене естественного в данной ситуации обозначения какого-либо предмета вульгарным, фамильным или грубым» [Ахманова 2004: 137]. Отходя от разрабатываемой нами военной темы, обратимся к материалам «Краткого тематического словаря современных эвфемизмов» М.Л. Ковшовой, где в качестве примеров дисфемии описываются полудисфемизмы, в частности, –усечение грубого выражения [Ковшова 2007]. Пример полудисфемии находим в отрывке из воспоминаний солдата фронтовика: Я был против того, чтобы мстить им тем же, что они у нас натворили. Помню, было… Заскочат наши в дом и из автоматов – по зеркалам! На столах, прости ты … нагадят. (Михеенков. В донесениях не сообщалось…). Примером полудисфемии может служить русский вариант французской песенки «Мальбрук в поход собрался», которую охотно распевали русские солдаты времен Отечественной войны 1812 года. Приведем первую строфу этой незамысловатой песенки, прибегая к синкопе – частичному искажению графического облика слова, относящегося к пласту просторечной и грубой лексики, за счет пропуска в данном случае одной буквы внутри слова: Мальбрук в поход собрался, / Наелся кислый щей, / В походе о… / И умер в тот же день. В предвоенные годы, в годы Великой Отечественной войны и какое-то время после войны песенка о Мальбруке, по крайней мере ее первый куплет, существовала в отечественном речевом обиходе. Возможно, она сохранилась в русском языковом сознании благодаря тексту «Мертвых душ», в частности сцене, где Ноздрев, развлекает своих гостей шарманкой, «не без приятностей играющей «Мальбрук в поход поехал». Табу и эвфемизмы в художественных текстах о Великой Отечественной войне Табуирование смерти и ее источников – врага, пуль и осколков снарядов, бомб и мин – находит выражение в речи участников боев и в превращенном виде или в форме вкраплений единиц просторечия используются в художественных или публицистических текстах (в последнем случае мы имеем в виду жанр репортажа военного корреспондента с места события). К единицам просторечия, которые заинтересованный читатель встречал или встретит в названных типах текстов, относятся лексические и грамматические средства, извлеченные из речи участников боевых действий и адаптированные к стилистике художественной и публицистической речи. Табуирование в просторечии фронтовиков реализуется в неназывании врага с помощью этнонимов немец и немцы, подмене этих этнонимов обобщенными просторечными наименованиями в форме ед.ч. немец или местоимениями он и они. Наряду с просторечным этнонимом немец, не имеющим того же обобщенного зна Вопросы психолингвистики 2 (36) 2018 23 щая своего просторечного значения и в форме мн.ч. фрицы. Приведем фрагменты художественных текстов, в которых используются названные средства в функции синекдохи: 1) немец и фриц вместо форм мн. ч. немцы, фрицы, обобщенных, в свою оче редь, в лексемах враг, враги: – Всё, пока фриц не очухался, действуйте. На берегу не застревать, в бой не ввязываться, у нас другая задача! (В. Астафьев. Прокляты и убиты). 2) личные местоимения он и они – вместо враг, немцы, фрицы: – Он тебя согреет! – хохотнул в темноте прокуренный махорочный басок. – У него враз просохнешь. (Г. Бакланов. Мертвые сраму не имут). 3) местоименные указательные наречия там и оттуда, замещающие наименования места наивысшей опасности для жизни человека на войне – передний край, в просторечии – передок. В этом случае автор повествования прибегает к одному из средств выделения единиц текста – разрядке: – Ну, как т а м? – спросил один, раненый в ногу. – Наступать фриц не дума ет? (В. Кондратьев. Сашка). Надо бы порадоваться, что стоит он живой на этом берегу, что достался ему обратный билет о т т у д а, с той, почти необратной дороги на передовую… (В. Кондратьев. Сашка). 4) односоставные предложения, в которых сказуемое выражено формами безличного страдательного залога и носитель действия предельно табуирован – не назван ни немцем, ни фрицем, ни опосредован местоимением он: В таких случаях используются односоставные неопределенно-личные предложения. – Товарищ капитан! Баранова вроде окружают! – доносится сзади голос Во лоди. – Видите?.. Слева заходят (Ю. Бондарев. Незабываемое). Заключение Неупоминание в обыденной речи возможной гибели солдата или офицера в результате тяжелого ранения, ведущего к смерти, уходит корнями в мифологические верования русского, шире – индоевропейского этноса. Дисфемизмы свидетельствуют об иных ситуациях общения, в которых называние неназываемого определяется намерением отправителя речи и даже поощряется ожиданиями участников общения. В ситуациях официального общения, в частности, в текстах официальных извещений о смерти военнослужащего, в просторечии именовавшихся похоронками, используются социально одобренные лексические единицы нейтральной речи с семантикой законченности – погиб, умер от ран, пропал без вести. Эвфемизмы военных лет включают лексические, в меньшей степени грамматические средства, они предназначены для означивания табуированных понятий, в форме, одобренной социальным контролем. Наиболее распространены лексические эвфемизмы, означающие противника: немец, фриц, местоимения он, они. 24 Вопросы психолингвистики 2 (36) 2018 Теоретические и экспериментальные исследования

Напиши аннотацию по статье

ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ И ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ УДК 81`27 DOI: 10.30982/2077-5911-2-19-27 ЭВФЕМИЗМЫ И ДИСФЕМИЗМЫ КАК СПОСОБЫ ПРЕОДОЛЕНИЯ ТАБУ (НА МАТЕРИАЛЕ ХУДОЖЕСТВЕННЫХ И МЕМУАРНЫХ ТЕКСТОВ О ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЕ 1941-1945 гг.) Бойко Борис Леонидович доктор филологических наук, профессор, Военный университет МО РФ 123001, г. Москва, Большая Садовая, 14 borisboiko@gmail.com Функционирование эвфемизмов в речи солдат и офицеров, принимающих непосредственное участив в боевых действиях, опирается на этнически укорененное в языке стремление не упоминать о реальной опасности и о ее крайнем проявлении – смерти человека на войне. Неназывание участниками боевых действий возможности трагического для себя исхода боя – смерти или тяжелого ранения, ведущего к смерти, основано на мифологических представлениях о мире духов зла, которым не следует напоминать о своем существовании. Бытованию эвфемизмов в речи противостоит тенденция натуралистического описания сцен смерти, использования дисфемизмов – откровенного называния того, что табуируется в ситуациях официального общения. В отличие от повседневного просторечия в языке официальных документов – извещений, используются нейтральные лексические единицы с семантикой законченности – погиб, умер от ран, пропал без вести. Художественные и мемуарные тексты о войне свидетельствуют о том, что во фронтовом просторечии для именования врага служат эвфемизмы с семантикой обобщенности – немец, фриц, он, они, местоименные наречия там и оттуда, той же цели служат односоставные безличные предложения.

еволыуциыа функции знака каморы в богослужебных изданиях кон xви перв пол xвии в. Введение В истории церковнославянского языка великорусского извода важное место занимают книжные справы. Особенно активно этот процесс шел в XVII в. При этом до недавнего времени основное внимание исследователей привлекала так называемая никоновская и послениконовская справы (втор. пол. XVII в.)1. Интерес к этому периоду понятен. Ведь именно тогда произошли наиболее значительные изменения церковнославянского языка. При этом книжная справа перв. пол. XVII в. почти не исследовалась. Считалось, что изменения в церковнославянском языке связаны с деятельностью справщиков патриарха Никона, однако на самом деле многие орфографические и морфологические нововведения появляются раньше, во время его предшественника патриарха Иосифа. Кроме того, традиционно считалось, что грамматика Мелетия Смотрицкого оказала влияние на реформу церковнославянского языка во втор. пол. XVII в. Осуществленное нами исследование изданий 1640-х гг., предшествующих переизданию этой грамматики в Москве в 1648 г., показывает, что орфографические * Исследование выполнено при финансовой поддержке РГНФ, грант № 15-34-01256. 1 См., например, работы: Успенский Б. А. История русского литературного языка (XI– XVII вв.). М., 2002. С. 437–467; Дмитриевский А. А. Исправление книг при патриархе Никоне и последующих патриархах. М., 2004; Мансветов И. Д. Как правились Типик и Минеи: очерк из истории книжной справы в XVII столетии. М., 1884; Запольская Н. Н. Книжная справа XVII века: проблема культурно-языкового реплицирования // Сборник докладов международной конференции «Языки в Великом княжестве Литовском и странах современной Центральной и Восточной Европы: миграция слов, выражений, идей». Будапешт, 2000. С. 305– 314; Она же. Книжная справа в культурно-языковых пространствах Slavia Orthodoxa и Slavia Latina // Славянское языкознание. XIII Международный съезд славистов. Доклады российской делегации. М., 2003.нормы, зафиксированные в грамматике 1648 г., во-первых, в некоторых случаях отличаются от норм грамматики Смотрицкого 1619 г., а во-вторых, являются кодификацией тех норм, которые были разработаны в изданиях сер. 1640-х гг.2 Периоду справы 1640-х гг. предшествовал период справы 1620-х гг., связанный с именами Арсения Глухого, Антония Крылова и с недавно найденной анонимной рукописной грамматикой3 кон. 1620-х — нач. 1630-х гг.4 Справщики 1640-х гг. отталкивались от орфографических норм, выработанных в 1620-х гг., а справщики 1620-х гг. отталкивались от норм предшествующего периода. История употребления акцентных знаков в богослужебных изданиях является частным случаем в истории книжной справы. Показательными являются изменения в употреблении знака облеченного ударения, который в грамматиках XVII в. называется периспоменой, облеченной или каморой. Изменения принципов постановки каморы отражают процесс осмысления справщиками ее места в системе акцентных знаков. Если оксия и вария уже к сер. XV в. получают определенное место в слове (оксия в начале и в середине слова, вария над конечной ударной гласной)5, то для каморы такого однозначного места не находится, поэтому она конкурирует то с варией, то с оксией. В результате разных изменений к сер. XVII в. впервые намечается употребление каморы для противопоставления омонимичных грамматических форм, что становится единственно возможным для этого знака в церковнославянских изданиях XVIII–XXI в. Переход от одних принципов употребления каморы к другим связан с историей книжной справы: каждая группа справщиков, сменявших друг друга на Московском Печатном дворе, решает вопрос о каморе по-своему. При этом появление новых принципов употребления каморы не является обособленным процессом, а связано с другими орфографическими изменениями. Целью нашей статьи является исследование эволюции принципов постановки знака каморы в богослужебных изданиях Московского Печатного двора кон. XVI в. — перв. пол. XVII в., а также исследование конкуренции каморы с другими акцентными знаками, варией и оксией, на разных этапах книжной справы. Начальной точкой рассмотрения является первое датированное издание — Апостол 1564 г. Ивана Федорова, далее Ап1564. Одинаковые с Ап1564 принципы употребления каморы прослеживаются в изданиях Андроника Невежи6 рубежа 2 См.: Кусмауль С. М. Книжная справа 40-х годов XVII века // Slově ne=Словѣне. Interne tional Jornal of Slavic Stadies. Vol. 3. № 1. М., 2014. 3 Эта грамматика хранится в Государственном Историческом музее, Синодальное собрание № 734 (далее грамматика Син734). Об этой грамматике см.: Запольская Н. Н. Неизвестная грамматика церковнославянского языка XVII в. // Forma formans. Studi in onore di Boris Uspenskij . Napoli, 2010. С. 267–282. 4 Об этой справе см.: Кусмауль С. М. Анонимная грамматика XVII в. и книжная справа 1620-х гг. // Русский язык в научном освещении. 2016. № 1 (31). 5 См.: Гальченко М. Г. Второе южно-славянское влияние в древнерусской книжности (Графико-орфографические признаки второго южно-славянского влияния и хронология их появления в древнерусских рукописях конца XIV — первой половины XV в.) // Книжная культура. Книгописание. Надписи на иконах Древней Руси. (Труды Центрального музея древнерусской культуры и искусства имени Андрея Рублева. Т. I). М., 2001. 6 Работал в качестве печатника в 1587–1602 гг., см. о нем: Словарь книжников и книжно сти Древней Руси. Вып. 2 (вторая половина XIV — XVI в.) Ч. 1. А–К. Л., 1988. С. 40–42.веков (мы рассмотрим Апостол 1597 г., далее Ап1597, и Минею общую 1600 г., далее Мобщ1600). В начале 1620-х гг. на Московском Печатном дворе (далее МПД) вводится отдельная должность справщика, и роли издателя и редактора уже разграничиваются. В ведении печатников остается только подготовка тиража издания, а справщики занимаются редактированием и исправлением книг. С деятельностью ведущих справщиков 1620–1630-х гг. — Арсения Глухого7 и Антония Крылова8 — связано упорядочивание употребления каморы. На рубеже 1630–1640-х гг. на МПД меняется состав справщиков: вместо умерших Арсения Глухого и Антония Крылова работают Иван Наседка9, Шестак Мартемьянов10, Михаил Рогов11, старец Савватий12, Захар Афанасьев13. В 1642 г. на патриарший престол восходит новый патриарх — Иосиф, ориентированный на расширение контактов с ЮгоЗападной Русью и греками14. С этого момента начинается новый этап в орфографической справе: нововведения 1620-х гг. устраняются, возникают новые принципы употребления знака каморы, обусловленные грекофильской ориентацией справщиков. Ориентация на греческий язык обусловила и другие орфографические изменения, например, в употреблении букв w омега и є есть широкое в Р. п. мн. ч. существительных. В частности, над буквой w в основе существительных в этой форме часто ставится знак каморы. Переломные моменты отразились в следующих выявленных нами изданиях: – для начала 1620-х гг. Минея на декабрь месяц 1620 г., далее МслД1620 (отражает переходный этап), Минея на январь 1622 г. и Минея на февраль 1622 г., далее МслФ1622 (первые издания, над которыми работал Арсений Глухой); – для начала 1640-х гг. Псалтирь 1642 г., далее Пс1642, сравнение с вышедшим на год ранее изданием Псалтири 1641 г., далее Пс1641, показывает процесс введения новых орфографических принципов (не только в употреблении каморы, но и в употреблении дублетных букв о/w, е/є, а/z после шипящих, ь/ъ и некоторые др.); важным является также корректурное издание Октоиха 1638 г., исправлявшееся для издания 1649 г., далее Окт1638к1649, которое вышло после грамматики 1648 г. 7 Справщик с 18 октября 1621 г. по 1635–1636 гг., см. о нем: Словарь книжников и книж ности Древней Руси. Вып. 3 (XVII в.). Ч. 1. А–З. СПб., 1992. С. 103–105. 8 Справщик с сентября 1623 г. по 1631 г., см. о нем: Там же. С. 87–89. 9 Справщик с 1637 г. по первую половину 1651 г., см. о нем: Там же. Ч. 2. И–О. СПб., 1993. С. 63–65. 10 Справщик с 1640 г. по первую половину 1651 г., см. о нем: Там же. Ч. 4. Т–Я. Дополне ния. СПб., 2004. С. 288–290. 11 Справщик с 1640 г. по ноябрь 1649 г., см. о нем: Там же. Ч. 3. П–С. СПб., 1998. С. 309– 312. 601. 12 Справщик с 4 сентября 1634 г. по первую половину 1651 г., см. о нем: С. 324–327. 13 Справщик с 29 декабря 1641 г. по первую половину 1651 г., см. о нем: С. 249–250. 14 См.: Православная энциклопедия. Т. 25: Иоанна Деяния — Иосиф. М., 2010. С. 594–Конкуренция кендемы, каморы и варии в рукописной традиции XVI в. Прежде чем рассматривать эволюцию функций знака каморы в печатных богослужебных текстах, скажем несколько слов о предшествующей рукописной традиции. В научной литературе отмечаются различные функции каморы в рукописях XI–XVI вв.15 В первопечатных богослужебных книгах эти функции не находят отражения. В первопечатных изданиях кон. XVI — нач. XVII вв. знак каморы ставится над односложными словами, над которыми в рукописных церковнославянских текстах XV в. ставился знак кендемы. В рукописях XV в. кендема ставилась над односложными словами гд̏э, зд̏э, мн̏э, кт̏о, что̏, зло̏, но̏, та̏, те̏, тъ̏, то̏, се̏, б̏э, бо̏, мы̏, вы̏, ты̏, мz̏, тz̏ и др.16 В рукописях XVI в. над такими односложными словами, заканчивающимися на гласный, начинают конкурировать знаки кендемы, каморы и варии. В разных группах слов это происходит по-разному: • • • над односложными словами с утраченным редуцированным ( гдэ, здэ, мнэ, кто, что, зло, сто и т. д.) в первой трети XVI в. пишутся три знака, в середине XVI в. камора вытесняет кендему, и над указанными словоформами употребляются камора и вария; то, та, те, тъ, се и союзом но в первой трети XVI в. пинад словоформами шутся кендема и камора, в середине XVI в. камора вытесняет кендему, и та, те, тъ, то, се, но пишутся только с каморой; над личными местоимениями мы, вы, ты, мz, тz и т. д. на протяжении XVI в. употребляется кендема, на рубеже XVI–XVII вв., когда кендема исчезает из рукописей, становится возможным написание личных местоимений с каморой, варией или без акцентного знака17. Эта неупорядоченность отражается и в первопечатных текстах. Апостол 1564 г. Ивана Федорова и издания Андроника Невежи зл6о, зл6а Односложные слова с утраченным редуцированным типа гд6э, зд6э вн6э 18 (кроме вси, всz, всю, все, мнэ), а также словоформы б6э, т6у печатаются 15 Различные функции каморы в рукописях XI–XVI вв. описываются в работе: Колесов В. В. Надстрочные знаки «силы» в русской орфографической традиции. «Времена» и «духи» // Восточнославянские языки: Источники для их изучения. М., 1973. С. 241–246. Наиболее исследованным является употребление каморы для обозначения фонемы /ô/. Этому вопросу посвящены работы: Васильев Л. Л. О значении каморы в некоторых древнерусских памятниках XVI–XVII вв. К вопросу о произношении звука о в великорусском наречии. Л., 1929; Колесов В. В. [ô] (о закрытое) в древненовгородском говоре // Исследования по грамматике русского языка. Л., 1962. Т. 3; Он же. Эволюция фонемы [ô] в русских северо-западных говорах // Научные доклады высшей школы. Филологические науки. 1962. № 3. С. 94–104, и др. работы. Каморно-узколитерную систему в обозначении /ô/ обнаружила Е. В. Тугай (Стадникова), см. об этом: Зализняк А. А. Древнерусское ударение: Общие сведения и словарь. М., 2014. С. 40. 16 См.: Колесов. Надстрочные знаки «силы» в русской орфографической традиции. С. 251. 17 См.: Колесов. Указ. соч. С. 251–253. 18 Над односложными словами знак каморы ставился посередине слова: если слово состояло из трех букв, то над второй буквой (согласной), если слово состояло из двух букв, то с каморой начиная с Апостола Ивана Федорова до начала 1640-х гг. без изменений. Над словоформами т6о, т6а, союзом н6о, отрицанием н6и в Ап1564 и в изданиях Андроника Невежи, как и в рукописях, употребляется только камора. Над словоформами се, вси, всz, всю, все, мнэ, мы, ты, вы (И. п.), вы (В. п.) в Ап1564 употребляется и камора, и вария. Конкретные статистические данные по этому и следующим изданиям помещены в таблице 1. Выборка листов для каждого издания указана в списке источников. В изданиях Андроника Невежи над односложными словами вария практически перестает использоваться. Иногда встречаются примеры местоимений без акцентного знака, но это связано с общей особенностью акцентуации изданий Андроника Невежи19. Энклитические20 местоимения в Ап1564 печатаются слитно с предшествующей словоформой. Местоимения ми, ти, мz, тz употребляются всегда без акцентного знака. Словоформа си может употребляться без акцентного знака или с каморой, словоформа ны — без акцентного знака или с варией. В изданиях Андроника Невежи энклитические местоимения начинают приобретать статус самостоятельных языковых единиц: в некоторых случаях они отделяются от предшествующей словоформы и оформляются с помощью знака каморы. Однако таких примеров значительно меньше, чем примеров без акцентного знака: в Мобщ1600 в пределах нашей выборки (30 листов) 53 примера (38,7 %) с каморой против 84 примеров (61,3 %) без акцентного знака. Наблюдается взаимообусловленность слитного/раздельного написания энклитических местоимений и постановки каморы над ними: слитно — без каморы, раздельно — с каморой (отступления редки). В Мобщ1600 при слитном написании без акцентного знака употребляются 82 формы (90 %), с каморой — 9 форм (10 %). При раздельном написании с каморой употребляются 44 формы (95,8 %), без каморы — 2 формы (4,2 %). Иначе говоря, пробел и постановка каморы одновременно являются сигналами словесной границы. Особый случай представляет соединение односложных слов с клитиками. В изданиях конца XVI — начала XVII вв. клитики печатались слитно с полноударными словами. При соединении односложных слов с клитиками образуется фонетическое слово, состоящее из двух слогов. Над таким фонетическим словом по общим правилам ставится оксия (если присоединяется энклитика) или вария (если присоединяется проклитика). между согласной и гласной. По техническим причинам мы печатаем камору в словах из двух букв над первой буквой. 19 В изданиях Андроника Невежи знаки ударения ставятся не над всеми словами во фразе. Без акцентного знака могут печататься не только односложные слова, но и двусложные, трехсложные полноударные слова. По этой причине примеры неакцентуированных местоимений не являются показательными. 20 Название «энклитические» для местоименных словоформ ми, ти, си, мz, тz, ны, вы (В. п.) является условным для церковнославянского языка, так как эти местоимения не всегда располагались по закону Вакернагеля, как в древнерусском языке. Это название связано с историей этих форм и используется нами как обобщенное наименование для указанных местоименных форм.а ц и л б а Т и м я и н е м и о т с е м и м ы н ж о л с о н д о д а н в о к а н з х ы н т н е ц к а я и н е л б е р т о п у я и ц ю л о в Э Исследования * * * *00 * *3 * *3 * *1* * * *00 * * . л в а р п с и т е н * * * * * *1 * * * * * * * ** *4 * * * * * *3 * *402* *46* *3 * *4 * *402* ** *6* *65 * *2* *13** *3 * *2227* ** *1181632121136с П31 т к О41 к41 с П41 с П41 с П * *3 Ф л с М21 * *Д л с М21 * *1 щ б о М01 * *75п А61 п А18*4*1 *7561879**4**1146126 и с ви с в и с вz с вz с вю с вю с в ю с в и с в я с в ю с в о г е с в о г е с ве с ве с в е с в6 э н м Ё н м э н м е н м о г е с вы мы м ы м ы т2 ы т ы т ы м ы т ы ц и л б а т е и н е ж л о д о р П91 с П31 т к О41 к41 с П41 с П41 с П Д л с М21 щ б о М0191 п А61 п А С. М. Кусмауль. Эволюция функций знака каморы в богослужебных изданиях... * *111045930* *438087522167449* *16262953151322316425464* *3 Ф л с М21 *2* *2871 * ** *4 * *3* *1 * *1 * *4* *5 * *2 * *9356511 и ма . . и та . .7783 z ма . . z та . .3224161681411122 ы в2 ы ви м и ми ми т и ти т и си си сz м z мz мz т z тz т о г е с в ы в ) . п . И ( и м и т и с я м я т 6с П31 т к О41 кы ц и л б а т е и н а ч н о к О41 с П41 с П41 с П7521332574* *22Ф л с М21 * *Д л с М21 * *5щ б о М012 ы на . . * ** *02191 п А61 п А714 ы ны ны н ы вы вы в ы н ы в ) . п . В (25203166 о г е с в Исследования т о е ы н н а с и п о д , ы м р о ф о в о л с ( х а т с и л я с х и ш в и н а р х о с а н х и щ ю а д а п в о с , м р о ф о в о л с о в т с е ч и л о к ь с о л а в ы т и ч с д о п у м о т э о п , ы н е д ж е р в х у в д т о я с т е а ч и л т о41 с П в м р о ф о в о л с о в т с е ч и л о К . т е а д а п в о с41 с П и41 с П в м р о ф о в о л с о в т с е ч и л о К . ) ь с и л а в ы т и ч у е н , и к у р е о н и о к ь л о к с е н91 с П В . ы м р о ф о в о л с е с в ь с и л а в ы т и ч у у м о т э о п и , н е д ж е р в о п л ы б е н я и н а д з и р я л п м е з к э . к . т , й и н а д з и х и щ у д ы д е р п . м р о ф о в о л с х ы р о т о к е н ы н е м а з и , . в I I V X е н и в о л о п й о р о т в о в я с й е ш в я л в т с е щ у с о , и к в а р п е н и ч и р п о п м р о ф о в т с е ч и л о к а д з и в %0т е я л в а т с о с м о к а н з м ы н т н е ц к а о б и л м и к а к м и н д о с х ы р о т о к е и н е л б е р т о п у , м р о ф о в о л с о в т с е ч и л о к о н е ч е м о п * * м о к а н З . ) в о т с и л1о г е с в ( я и н а д з и о г о н ч ы в а к е т с к е т м о н л о п в й и н е л в а р п с и о в т с е ч и л о к о н а т и ч с о п41 к31 т к О В . я и н а д з и е т с к е т м о н л о п в я с т и ж р е д о с е о р о т о к , м р о ф о в о л с о в т с е ч и л о к о н е ч е м о п * м о к а н З ...к а т , ь с о л а в ы т и ч с д о п е н м р о ф о в о л с о в т с е ч и л о к , о н ь л е т а ч н о к о ь с а л и в о н а т с у и и р а в и л и ы р о м а к я и н е л б е р т о п у а м р о н к а к о г о т е л с о П . и и н . к а н з й ы н т н е ц к а н и д о о к ь л о т я с л и в а т с ы м р о ф о в о л с х я и н е д ж о х в х е с в о в к а к о п41 с П и41 с П й и н а д з и х ы м е а в и н в а р с ы р я л п м е з к Э . т с к е т е ж т о т и н и д о я с л а в и н в а р с и р и т л а с П х я и н а д з и х ы н н е м е р в о н з а р В . т с к е т е ж т о т и н и д о я с л а в и н в а р с а л о т с о п А х я и н а д з и х ы н н е м е р в о н з а р В ..28 : я и н а ч е м и р П а т е а ч а н з о б о о н в о л с у я а н с а л г , а в о л с о г е щ у д ы д е р п й о н с а л г й о н р а д у й о н ч е н о к е л с о п ю и ц и з о п т е а ч а н з о . д . т и » и т , и м а1 « . . а п и т ь с и п а З .д а н ы р о м а к к а н з а д г о к , . г г х41 е н и д е р е с в о к ь л о т й и н е м и о т с е м х и к с е ч и т и л к н э я л д а н ь л а у т к а а л а т с я и ц и з о п а т Э . у в к у б ю у н с а л г ю у б ю л о г о б ю л е л с о п й и н е м и о т с е м ю и ц и з о п т ю а ч а н з о б о z т , z м , и т , и м и к о р т с41 с П с я а н и ч а Н . й о н с а л г й о н р а д у й е н д е л с о п е м о р к , а г о л с о г о г у р д . и и р а в м о к а н з я с ь т я н е м а з о н н е п е т с о п л а т с и м и н , ) и и ц а н и г а п й о н ь л е д т о в о т с и л1 а к в а т с в1и1. л л у д ж е м (3–. л л а н о н а т и ч с о п21 Ф л с М в е с в и ю с в м р о ф о в о л с о в т с е ч и л о К. в о т с и л7о г е с в , . б о0–9: ы р у т а р е т и л е к с и п с в ы н а з а к у е ы р о т о к , х е т о м и м о п , ы т с и л е ы н н а в о д е л с с и о н ь л е т и н л о п о д а н т ю а в ы з а к у р ф и ц о л о к о и к с о н С .. т с и л0о г е с в , . б о9–6, . б о7 –6 I I , . б о7–5, . б о8 –7 , . б о2 –. л л а н о н а т и ч с о п21 Д л с М в ы н м р о ф о в о л с о в т с е ч и л о К . в о т с и л4о г е с в , . б о0–7, . б о1–. л л а н о н а т и ч с о п21 Ф л с М в э н м м р о ф о в о л с о в т с е ч и л о К3 Приведем примеры: 1) соединение с энклитиками: Ап1564 бёбо 8, всz1же 215 и др.; Мобщ1600 та1бо 137б, ты1мz 312, 326 и др. 2) соединение с проклитиками: Ап1564 дамы2 138б, и3вси2 10б (возможны примеры с каморой: а3вс6z 139, и3вс6и 11б); Мобщ1600 и3ты2 299, 305 об., и3всю2 2, намнЁ 301 и др. Если энклитическое местоимение соединяется с ударным предлогом, то над местоимением ударение не ставится. Например: на1тz, на1мz и др. подобные. Такое написание сохраняется до середины 1640-х гг., когда происходит перенос ударения с предлога на знаменательную словоформу. Энклитические местоимения, стоящие после ударных предлогов, в статистических подсчетах видов акцентных знаков над ними мы в исследованных изданиях не учитывали. Издания 1620-х гг. 21 и н6о Над словоформами се, то, та, все, союзом но и отрицанием ни в начале 1620-х гг. камора уступает место варии. Изменения наблюдаются в границах МслД1620: с6е 22 с каморой, употреблявшиеся в начале издания, постепенно перемежаются с се и но без акцентного знака, а затем заменяются на се2 (впервые на л. 180) и но2 (впервые на л. 185 об.) с варией. Примечательно, что изменение акцентного знака происходит почти на соседних листах, что свидетельствует о смене редакторских установок. Отрицание ни2 в МслД1620 печатается с варией (л. 81 об.); словоформы то, та еще печатаются с каморой: т6о 150 об., т6а 115, II 74 об. (но уже появляются первые примеры с варией: та2 II 90). В следующих изданиях, январской Минее 1622 г. и МслФ1622, словоформы се2, то2, та2, союз но2 и отрицание ни2 всегда печатаются с варией. Нововведение но2 с варией появляется в других изданиях начала 1620-х гг. не сразу. Например, в Апостоле 1623 г. и Служебнике 1623 г., изданных после МслФ1622, н6о печатается еще с каморой. Союз но2 последовательно печатается примерно с 1624 г. Над словоформой все2 вария ставится в МслД1620 с самого начала издания. Остальные формы определительного местоимения вс6и, вс6z, вс6ю, формы личных местоимений мн6э, м6ы, т6ы, в6ы, а также энклитические местоимения м6и, т6и, с6и, м6z, т6z, н6ы, в6ы в изданиях 1620-х гг. печатаются с каморой в 100 % случаев. Энклитические местоимения при этом окончательно отделяются от предшествующей словоформы. Впервые изменения отмечаются в МслД1620, хотя и с некоторыми отступле ниями. В МслФ1622 отступлений уже не наблюдается. В случаях, когда формы ми или ти присоединяются к глаголу одновременно с сz, они печатаются слитно с глагольной словоформой, и над ними акцентный 21 Применительно к акцентным знакам над словоформой се мы рассмотрели полный текст МслД1620. 22 Акцентные знаки над союзом но в тексте МслД1620 исследовались на материале лл. 1–284 об., II 164 об.–178 об.знак не ставится: покло1ньшумисz, моли1тимисz. Такие формы местоимений в статистических подсчетах мы не учитывали. Односложные слова с каморой в начале 1620-х гг. начинают восприниматься как самостоятельные единицы текста независимо от клитик. При соединении с проклитиками и энклитиками над ними ставится камора, как и в свободном употреблении. В МслД1620 наблюдается колебание в оформлении таких фонетических слов, возможно написание с каморой и с оксией. В МслФ1622 уже преобладают написания с каморой (примеров с оксией незначительное количество). Приведем примеры из МслФ1622: 1) соединение с энклитиками: мы6же 22 об., 82 (но мы1же 51, 201), т6ыже 36, 86, II 1 об. (но ты1же 54 об., 97 об.), т6zбо 24 (однако тz1бо 101 об.) и др. Когда после односложных слов с каморой оказываются энклитические местоимения, камора ставится над двумя словоформами: т6ы м6и 69 об., 86 3х и др., вс6и т6z 93; 2) соединение с проклитиками: и3т6ы 10 об., 16, 22 и др. (всего 10х), и3т6z 93, и3вс6ю 220, давс6z 29 об., 58, 58 об. и др.; возможно написание и с варией: и3мы2 11, и3всю2 29 об., повсz2 73 об. Если энклитики стоят после односложных словоформ, над которыми в 1620-х гг. уже употреблялась вария, то знак варии над такими формами сохраняется (правда, не всегда). Например, в МслФ1622: се2бо 57 об. (однако се1бо 78 об., та1бо 15); в Минее общей 1625 г.: та2 бо 138 об., все2же 359, 242 об., се2 т6z 5 об. и др. Итак, в изданиях начала 1620-х гг. возникает норма постановки каморы над формами местоимений вс6и, вс6z, вс6ю, мн6э, м6ы, т6ы, в6ы (И. п.), в6ы (В. п.), м6и, т6и, с6и, м6z, т6z, н6ы. При этом камора часто сохраняется и при соединении этих форм с клитиками. Такая норма действует примерно до 1642 г. Эти словоформы противопоставляются подобным односложным словам с варией: все2, се2, то2, та2, но2, ни2, то есть мы можем говорить о закреплении определенного графического вида за определенной словоформой. Употребление варии над все2, се2, то2, та2 и ни2 в значении ‘нет’ в церковнославянских текстах сохраняется до настоящего времени. Вария над союзом но2 ставится до изданий 1642 г., в 1640–1650-х гг. союз но употребляется без акцентного знака23. Правила постановки акцентных знаков в грамматических сочинениях конца XVI — первой половины XVII вв. Среди грамматик и орфографических руководств XVI–XVII вв. (печатных и рукописных) выделяются два типа сочинений. В одних из них дается список слов и словоформ с оксией, варией и каморой, в других употребление трех акцентных знаков связывается с «долготой» и «краткостью» гласных (по аналогии с греческим языком). Списки различных слов и словоформ с оксией, варией и каморой даются в рукописных орфографических сочинениях XVI в.24, а также в рукописных ре 23 Начиная с 1660-х гг. до кон. XVII в. над но2 ставится вария, с нач. XVIII в. по настоящее 24 Опубликованы в: Ягич И. В. Рассуждения южнославянской и русской старины о цер время но печатается без акцентного знака. ковнославянском языке. СПб., 1885–1895. Т. 1.дакциях грамматики Зизания 1596 г. (далее ГЗ), созданных в Московской Руси в начале XVII в.25 В каждом сочинении эти списки разные, иногда некоторые словоформы совпадают. Употребление оксии и варии эксплицитно не прописывается, делается только замечание о том, что оба знака могут стоять в формах ед. и мн. ч. Из приведенных примеров видно, что варии отводится место над конечной ударной гласной, а оксии в остальных случаях26, поэтому вария характеризуется как признак женского рода (свэтла2 жена2, черна2 и т. д.), а оксия — как признак мужского рода (свётла чл7ка)27. Особое внимание уделяется каморе. Например, в рукописном трактате «Сила существу книжного писания» дается такой список: но6, бо6, то6, все6, си6, сz6, всю6, ти6, ми6, мнB, чтw6, всz6 28. В статье «О тонкогласных и дебелогласных» — в6ы, мн6э, с6е, вс6z, н6о, гд6э, т6о, т6у, т6ы 29; в руководстве «О еже како просодия достоит писати и глаголати» — вс6z, в6ы, мн6э, с6е, н6о, вс6е, т6о, гд6э, зд6э, чт6о 30. В одной из рукописных редакций ГЗ, «Книге, глаголемой грамматика…», сообщается, что камора ставится над «долгим» слогом, если в слове только один слог: т6z, м6z, т6а, т6у, вс6ю 31. В другой редакции ГЗ, «Начало книзе, глаголемой грамматика», приводится такой список: вс6z, м6z, т6z, т6и, м6ы, т6у, т6а Как видно, перечисленные в рукописных грамматических трактатах словоформы употреблялись с каморой и в богослужебных изданиях конца XVI — начала XVII вв., хотя и не всегда последовательно. В 1620-х гг. почти все эти словоформы употребляются с каморой. Возможно, справщики были знакомы с этими рукописными трактатами и ориентировались на них. 32. Другой тип грамматических сочинений — это различные грамматики. В грамматиках Лаврентия Зизания, Мелетия Смотрицкого 1619 г. (далее ГС) и ее московском переиздании в 1648 г. (далее Г1648), в анонимной великорусской грамматике Син734, частично в рукописных московских редакциях ГЗ, входящих в грамматический сборник Тихонр336, в статье «Сила существу книжного писания» употребление каморы связывается с «долготой» и «краткостью» гласных. В грамматиках XVI–XVII вв. церковнославянский язык описывается по образцу греческого и латинского языков. Это связано, с одной стороны, с убеждением в тождественности грамматического устройства разных языков33, с другой стороны, с вопросом о достоинстве славянского языка. Стремление придать славянскому языку равное с классическими языками достоинство тре 25 Входят в грамматический сборник Тихонр336, датированный 1622 г., опубликован в: Грамматический сборник 1620-х гг. / Издание и исследование Е. А. Кузьминовой. AIONSLAVISTICA. Annali dell’Instituto Univesitario Orientale di Napoli. Dipartimento di studi dell’Europa orientale. Sezione SLAVISTICA. Quaderno № 1, 2002. 26 Например, в статье «Сила существу книжнаго писания». Ягич. Указ. соч. С. 725; в статье «О еже како просодия достоит писати и глаголати». Ягич. Указ. соч. С. 744. 27 «Анфима, архимандрита святыя Голгофы о силе книжней над коеюже речию пишется, от просодия». Ягич. Указ. соч. С. 785–786. 28 Ягич. Указ. соч. С. 726. 29 Ягич. Указ. соч. С. 742. 30 Ягич. Указ. соч. С. 744; Грамматический сборник 1620-х гг. С. 200. 31 См.: Грамматический сборник 1620-х гг. С. 35. 32 См.: Там же. С. 168. 33 См.: Мечковская Н. Б. Ранние восточнославянские грамматики / Под. ред. А. Е. Супру на. Минск, 1984. С. 25.бует от него той же грамматической организованности, которая свойственна греческому или латинскому языку, а соответственно, и описания по моделям этих языков34. Признак количества (долготы/краткости) при классификации гласных попадает в славянские грамматики из греческих грамматик. Для славянского языка этот признак не имеет реального фонетического смысла, его использование является подражательным35. В разделении гласных на «долгие» и «краткие» отражается назначение грамматик: служить пособием для создания поэтических текстов, где для размера стиха важен признак количества слога36. Мы будем использовать условные термины «долгие» и «краткие» гласные и слоги при описании правил употребления акцентных знаков по образцу славянских грамматик XVI–XVII вв., не придавая им фонетического смысла. Правила употребления трех акцентных знаков подробнее рассмотрим по грамматике Син734 (л. 20–22), составленной в Москве в кон. 1620-х — нач. 1630-х гг. и зафиксировавшей орфографические особенности изданий 1620-х гг.37 Эти правила являются компиляцией соответствующих правил ГЗ и ГС. По правилам грамматики Син734 камора ставится над последним или предпоследним ударным слогом, если они являются «долгими» (с гласными и, ы, э, w, я, z, у), если соблюдается ряд условий: соседние с ними слоги являются «краткими» (с гласными е, о), после ударной гласной стоит одна согласная, односложное слово оканчивается на букву ь, а не на букву ъ 38. Оксия ставится над ударными 34 См.: Живов В. М. Славянские грамматические сочинения как лингвистический источник: О книге: D. S. Worth. The origins of Russian Grammar. Otes on the Russian Philology befor the Advent of Printed Grammars (=ULCA Slavic Studies.Vol. 5). Columbus, 1983 // Russian Linguistics. 1986. № 10. С. 92–93. 35 В каждой грамматике распределение гласных на «долгие» или «краткие» происходит по-разному. В ГЗ (л. 3) «долгие» гласные и, э, w, z, «краткие» є, о, μ. В ГС (л. 6 об., 8) и Г1648 (л. 47, 49) классификация совпадает: «долгие» гласные и, э, w, «краткие» е, о; «долгие» «двогласные» я, z, ы, u/у; о букве є широкое делается замечание, что она «долгая» в формах мн. ч. типа о3тє1цъ, о3тцє1мъ (ГС л. 245; Г1648 л. 339). В грамматике Син734 (л. 14) «долгие» гласные и, ы, э, w, z, у, «краткие» е, о. 36 В печатных грамматиках XVI–XVII вв. сообщается, что классификация гласных по количеству не свойственна славянам, а дается в подражание греческому языку. Называются гласные «долгими» или «краткими» потому, что они имеют количество в слогах стихотворного метра (ГЗ л. 3–3 об.; ГС л. 6 об. – 7; Г1648 л. 47–47 об.). Кроме того, в грамматики включались разделы «О метре» (ГЗ л. 89–90), «О просодии стихотворной» (ГС л. 238 об. – 251 об.; Г1648 л. 331–346 об.), в которых стихотворные размеры представлялись как определенная последовательность «долгих» и «кратких» слогов вне связи с их ударностью/безударностью. Например, ямб (первый слог «краткий», второй «долгий») представлен примером вре1мz; анапест (первые два слога «краткие», третий «долгий») представлен примером непло1ды; вакхий (первый слог «краткий», второй и третий «долгие») представлен примером рукоz1ть и др. (ГС л. 246; Г1648 л. 340). 37 О связи этой грамматики с орфографической практикой МПД 1620-х гг., а также об Антоние Крылове, справщике МПД 1620-х гг., как ее предполагаемом авторе, см: Кусмауль С. М. Анонимная грамматика XVII в. и книжная справа 1620-х гг. 38 Буквы ъ и ь в грамматике Син734, в ГС и Г1648 называются «припряжногласными», так как «гласа издати не могут, в слогах же согласным припряжена» (ГС л. 6 об.; Г1648 л. 46 об.), то есть в конце слова они не составляют отдельного слога. В ГЗ, правда, делается оговорка, что буква ъ является гласной в предлогах/приставках (съ члове1ки), но на конце слова это согласный «краткими» слогами независимо от того, «долгий» или «краткий» слог стоит рядом, а также над «долгими» слогами, если не соблюдаются условия для постановки каморы (например, «долгие» слоги в соседних безударных слогах). Такое распределение применимо только к последнему или предпоследнему ударным слогам слова. Над третьим — шестым с конца слогами независимо от «долготы» или «краткости» ударных слогов всегда ставится оксия. Кроме того, оксия не ставится над конечным ударным открытым слогом (когда последней буквой в слове была гласная). Это место отводится, в основном, варии, которая ставится над «краткими» слогами39 независимо от «долготы/краткости» предыдущего слога, а над «долгими» слогами, только если предыдущий слог тоже «долгий». Если предыдущий слог является «кратким», то над конечным «долгим» ставится камора. Эти правила употребления оксии, варии и каморы в славянских грамматиках практически полностью совпадают с правилами постановки акцентных знаков в греческом языке40. Разница заключается только в том, что в греческом языке тупое ударение ставилось на последнем слоге, который оканчивался на согласную, а в церковнославянском языке вария ставилась, только если последний слог оканчивался на гласную. Итак, в позиции середины слова могли стоять оксия и камора, а в позиции «конечная ударная гласная» — вария и камора. При выборе оксии или варии учитывалось положение слога в слове. Между ними возникает такое распределение: оксия — в начале и в середине слова, вария — над конечной ударной гласной. Параметром, различающим употребление каморы и оксии/варии, оказывается «долгота/краткость» ударных и предударных/заударных гласных: для выбора каморы необходимо чередование «долгого» ударного и «кратких» безударных гласных. В разных условиях над «долгими» гласными могли оказаться все три акцентных знака, это говорит о том, что ни один из видов ударения не является знаком долготы гласных. Таким образом, в распределении трех акцентных знаков участвовали три фактора: «долгота/краткость» ударного слога, количество предшествовавшего и/или последующего слогов, позиции ударного слога. В своей языковой практике древнерусский книжник мог ориентироваться толь (гла1съ) (ГЗ л. 3 об.). Во всех грамматиках в правилах об акцентных знаках последним называется слог, после которого идет одна или несколько согласных и буквы ъ или ь. Например: «Егда же будет кончаемый краткий емуже последуют согласная писмена со припряжногласными писмены тогда обостряется» (примеры ко1нь, осе1лъ, во1скъ) (грамматика Син734 л. 20). 39 В ГС сказано, что над конечной ударной «краткой» гласной должна стоять оксия (лице1, мое1, бо1, се1 л. 14 об.). В Г1648 перепечатывается правило в таком же виде, однако добавляется, что эта особенность греческого языка не ставить над «краткими» гласными тяжкой противоречит славянской традиции, где в таких случаях всегда стояла вария. Эта московская традиция отражается и в грамматике Син734, куда это правило ГС не попадает. 40 См., например, правила постановки знаков ударения в греческих грамматиках: Lascaris K. ГРАММАТIKH THΣ EΛΛHNIKHΣ ГΛΩΣΣΕΣ. Милан, 1476. С. 103–106; Martin Cruisii Grammaticae Gracae, cum Latina congruentis. Pars altera. Basel, 1585. С. 13–14; AΔEΛФОТHΣ. Грамматика доброглаголиваго еллино-славенского языка. Львов, 1591. Раздел «О просодии». О том, что этими грамматиками пользовались Лаврентий Зизаний и Мелетий Смотрицкий при подготовке своих грамматик, см.: Булич С. К. Очерк истории языкознания в России. Т. 1. XIII — 1825 г. СПб., 1904. С. 176. Возняк М. Граматика Лаврентiя Зазанiя з 1596 р. // Записки наукового товариства iм. Т. Г. Шевченко. 1911. Т. 101–102. ко на признаки ударности и положения в слове, поэтому для каждого знака ударения в славянских грамматиках составляются сложные правила с множеством пунктов. Схематично правила употребления акцентных знаков в грамматике Син734 представим в таблице 2. 4-й — 6-й слоги с конца 3-й слог с конца Предпоследний слог Последний слог Табли ца 2 открытый или закрытый слог закрытый слог открытый слог последний слог открытый или закрытый последний слог открытый41 последний слог закрытый последний слог открытый открытый или закрытый слог Слово из одного слога Слово из двух слогов Слово из двух и более слогов Слово из трех и более слогови6, ы6, B, w6, z6, { е1, о1 е2, о2 е, о и6, ы6, B, w6, z6, { и6, ы6, B, w6, z6, { и1, ы1, ё, w1, z1, y е1, о1 любая гласная любая гласная е, о (иногда а) и, ы, э, w, z, у любая гласная е1, о1 е2, о2 и, ы, э, w, z, у и2, ы2, Ё, w2, z2, Y е, о и6, ы6, B, w6, z6, { е, о (иногда а) и1, ы1, э1, w1, z1, y, е1, о1 любая гласная любая гласная В грамматике Син734 даются такие примеры употребления каморы: камора над предпоследним «долгим» слогом, если конечный и третий с конца «краткие» слоги: о3бострz6етъ, вели6ко, толи6ко; если слово состоит только из двух слогов: сы6не, дBло, свz6те 43, п6уть, с6энь, я36дь, рукоz6ть 42; камора над последним «долгим» слогом: держи6тъ, теб6э 44. 41 В принципе, последний слог мог быть и закрытым, но в грамматике даются примеры только с открытым последним слогом. 42 Если эти условия удовлетворяются, но последний слог состоит из двух или трех соглас ных, то тогда ставится оксия: чи1сте, и4мже, и4хже. 43 Над двусложными и трехсложными словами знак каморы мог стоять как над ударной гласной, так и над предыдущей согласной. 44 Если слово оканчивается на букву ъ, то ставится оксия: я4тъ, я4дъ. В этих примерах из грамматики стоит надстрочный знак исо (соединение придыхания и оксии), но в тексте правила упоминается оксия, так как важно подчеркнуть противопоставление знаков ударения: камора — оксия.Особо оговаривается постановка каморы над слогом, содержащим «двовременные» гласные (а, i, v). Если «двовременный» стоит в конце слова, то это «краткий» слог (и тогда камора над ним не ставится). Если «двовременный» — предпоследний слог и стоит перед таким же «двовременным», то он «долгий» (и тогда камора ставится): на6ша 45. Если такой слог стоит перед «кратким» слогом, то он является «двовременным», и над ним ставится оксия: на1ше. Над словом, состоящим из одного «двовременного» слога, может ставиться как камора (д6а), так и вария (на2). В богослужебных текстах 1620-х гг. заметна некая ориентация на «долготу/ краткость» гласных при постановке каморы/варии в односложных словах. Над словоформами вс6и, м6и, т6и, си6, м6ы, т6ы, в6ы, н6ы, мн6э, гд6э, зд6э, вс6z, м6z, т6z, вс6ю, имеющими «долгий» слог, ставится камора, а над словоформами все2, се2, но2, то2, что2, кто2, та2 46, имеющими «краткий» слог, ставится вария. В 1620-х гг. над неодносложными словами камора не употребляется. Рекомендации грамматик ставить камору над «долгими» слогами в неодносложных словах реализуются только во второй половине 1630-х гг. Издания второй половины 1630-х гг. В текстах второй половины 1630-х гг. возникает тенденция постановки каморы над двусложными и трехсложными словами, при этом заметна ориентация на грамматику Син734. Богатый материал в отношении каморы над неодносложными словами пре доставляет нам Октоих 1638 г. Приведем примеры (по кавычному экземпляру). Камора ставится над предпоследним «долгим» слогом в двусложных словах, если последний слог является «кратким»: сн6иде 330 об., свы6ше 102, 313 об., зрz6ще 312 об., 350, кр6эпость 129 об., сu6ще 291, 296 об.; также в трехсложных словах, если последний и третий с конца слоги являются «краткими»: є3ди6не 319, 324 об. и др. лл., всеси6ленъ 126, 128, зовz6ше 293. В нарушение правила грамматики Син734 (л. 21) и ГС (л. 15 об.) камора также ставится над предпоследним слогом, после которого идет несколько согласных: в6эрно 108, 109 об., препл6ывше 108 об., нев6эсто 337 об., безu6мно 330. Камора ставится над предпоследним «долгим» слогом, если последний слог является «двовременным» (содержит гласную а): держи6ма 125, властели6на 99 об., пи6ща 294 об., св6эта 108 об. bis, сu6ща 313 об. Об этом случае говорится только в ГЗ: «двовременный» слог становится «кратким», когда стоит после «долгого» (л. 11 об.), поэтому камора здесь ставится по общему правилу над «долгим» слогом между двумя «краткими». Камора ставится над последним «долгим» слогом, если предпоследний слог является «кратким»: е3ди6нъ 7, 106 об. и др. лл., земн6ыхъ 107, вогроб6эхъ 292, недu6гъ 321. 45 Если «двовременная» гласная находится в предпоследнем слоге после «двовременной», а конечный слог «двовременный» или «краткий», то ставится оксия: вза3лка1ша. 46 В грамматике Син734 указано, что над «двовременной» гласной а может стоять как ка мора, так и вария.Камора ставится над словом, состоящим из одного «долгого» слога, оканчивающегося на букву ь: ни6щь 100 об., въсн6эдь 297 об. Если после «долгого» гласного идут несколько согласных, то, по правилу ГС, над таким «долгим» слогом вместо каморы ставится оксия (л. 16). В грамматике Син734 такого указания нет, поэтому в принципе постановка каморы над односложными словами, оканчивающимися на стечение согласных, не противоречит общему правилу этой грамматики. В Октоихе 1638 г. много таких примеров: жи6знь 106 об., 314 и др. лл. (6 раз), бы6сть 296 об., 297 об., 316 об., пBснь 291, вн6утрь 30, 109, 292 об. и др. По правилу грамматики Син734 камора не должна ставиться над односложными словами с «долгим» слогом, если они оканчиваются на ъ (л. 21 об.). Однако в Октоихе 1638 г. много слов с каморой, оканчивающихся на ъ: ли6къ 108, бы6въ 330 об., св6этъ 117 об., 130 и др. лл., вс6эмъ 112, 123 об. и др. лл., всz6къ 6, 129 об., 330 об., вкu6съ 117 об., дрu6гъ 297, и др. Камора в Октоихе 1638 г. также ставится в нарушение правил грамматик над последним или предпоследним «долгим» слогом, рядом с которым тоже «долгий» слог: и3л6и 311 об., и3м6э 103, си6ми 344, вн6эдрэхъ 292 об. Итак, принципы употребления каморы в Октоихе 1638 г. в целом совпадают с правилами грамматики Син734, однако реальная орфографическая практика немного расширяется и в некоторых случаях отступает от правил грамматик. Издания 1640-х гг. В 1640-х гг. происходят два изменения в употреблении знака каморы. Вопервых, камора заменяется оксией или варией над теми словами, где она ставилась в 1620–1630-х гг., а во-вторых, иногда камора употребляется в формах существительных Р. п. мн. ч. Рассмотрим эти два процесса. • Замена каморы оксией или варией Замена каморы в 1640-х гг. происходит над всеми группами слов, над кото рыми она ставилась в 1620–1630-х гг. Во-первых, камора заменяется оксией в неодносложных словах, над которыми она ставилась во второй половине 1630-х гг. Камора исправляется на оксию во всех примерах из кавычного Окт1638к1649, приведенных выше. Например: сн6иде — сни1де 330 об., нев6эсто — невёсто 337 об., кр6инъ — кри1нъ 329, и3л6и — и3ли2 311 об., вн6утрь — внYтрь 30, 292 об. и др. Тем самым снимается конкуренция оксии и каморы в определенных положениях в слове. Оксия становится основным знаком ударения для начала и середины слова (за исключением форм Р. п. мн. ч. в основе существительных, см. ниже). Интересно отметить, что в московском издании грамматики Смотрицкого 1648 г. (далее Г1648) ее издатели, Михаил Рогов и Иван Наседка, перепечатывают правило о каморе из ГС, лишь немного изменяя текст и добавляя некоторые примеры. Зависимость употребления каморы от «долготы» гласных остается. Но в изданиях МПД эти правила уже не применяются, о чем свидетельствуют и исправления в Октоихе 1638 г., корректурном для издания 1649 г. Даты изданий Г1648 и Октоиха 1649 г. подсказывают, что работа над ними проводилась практически одновременно.Во-вторых, камора заменяется варией над односложными словами, оканчивающимися на гласную: гдЁ, здЁ, ѕла2, мглu2, бЁ, тu2 и др. подобные; над местоименными словоформами вси2, всz2, всю2, мнЁ, мы2, ты2, вы2. Благодаря этому вырабатывается однозначность в постановке акцентного знака над конечной ударной гласной слова (кроме кратких форм местоимений): всегда вария. Впервые указанные словоформы печатаются с варией в Пс1642. В предыдущем издании, в Пс1641, эти словоформы еще даются с каморой. В таблице 1 указано количество местоименных словоформ в Пс1641 с каморой и в Пс1642 с варией в пределах нашей выборки листов47. В Пс1645 и Пс1693 количество этих словоформ с варией не подсчитывалось, так как норма уже установилась и эти словоформы всегда употреблялись с варией. В Окт1638к1649 было подсчитано количество исправленных словоформ. В кавычном экземпляре правка производилась не на каждом листе и даже в пределах листа, где было много корректуры, исправлялись не все одинаковые словоформы. Для нас важно отметить, что исправления однотипны и нет вариантов написания. В результате смены редакторских установок словоформы вси2, всz2, всю2, мнЁ, мы2, ты2, вы2 в 100 % случаев употребляются с варией. Особый случай представляют энклитические местоимения. В 1640-х гг. камора перестает ставиться над энклитическими местоимениями: они печатаются или без акцентного знака, или со знаком варии. Первые изменения возникают в Пс1642, однако там еще сохраняются формы с каморой. Количество всех форм энклитических местоимений в пределах нашей выборки (103 листа) составляет 222 словоформы, из них с каморой 107 форм (48,2 %), без акцентного знака — 92 формы (41,4 %), с варией — 23 формы (10,4 %); формы без акцентного знака и с варией в сумме превышают формы с каморой. Конкретное распределение по каждой местоименной форме см. в таблице 1. В Пс1645 камора уже не употребляется. В пределах нашей выборки (103 листа) встретилось 270 48 форм энклитических местоимений, из них без акцентного знака 195 форм (72,2 %), с варией 75 форм (27,8 %). В кавычном Окт1638к1649 было исправлено всего 562 формы энклитических местоимений49, из них без акцентного знака оказалось 404 формы (71,9 %), с варией 158 форм (28,1 %). Как видно, в 1640-х гг. преобладают формы без акцентного знака, при этом заметно колебание в выборе написания без акцентного знака или с варией. В Окт1638к1649 в одинаковых или похожих контекстах одни и те же формы местоимений исправляются по-разному. Например: поми1луй мz бж7е 143 об. и поми1луй мz2 бж7е 123 об., 291 об., тёмъ тz превозно1симъ 129 об. и тёмже тz2 бл7гослови1мъ 130 и др. примеры50. 47 По словоформам гдЁ, здЁ, ѕла2, мглu2, бЁ, тu2 и др. подсчеты не проводились, так как эти слова встречаются в текстах редко. 48 Количество словоформ в Пс1645 отличается от количества словоформ в Пс1642, так как некоторые листы в экземпляре Пс1642 повреждены. В Пс1642 учитывались словоформы только на сохранившихся листах (словоформы, дописанные от руки, не учитывались). Листы в экземпляре издания Пс1645 не повреждены, поэтому количество сохранившихся словоформ там больше. 49 Это самый многочисленный тип исправлений в кавычном Октоихе. 50 Во второй половине XVII в. от издания к изданию увеличивается количество форм с варией. В результате, к концу XVII в. формы с варией преобладают, однако их количество не В 1640-х гг. возникает особая позиция для энклитических местоимений: после слова с конечной ударной гласной. Над ударной гласной предшествующего слова ставится оксия, а не вария, а энклитические местоимения печатаются без ударения. Например, в Окт1638к1649: nдожди1 ми 29 об., 103, ржcтва1 ти чcтаz 125, и3спаси1 мz 38, 38 об., 115 (всего 22 раза), дапою1 тz 143, u3тверди1 ны 105 об. и др.; всего ударение в таких сочетаниях исправлено 138 раз. Употребление оксии над конечной гласной перед любой энклитикой кодифицируется в Г1648 (л. 62 об.) вслед за ГС (л. 16). В грамматиках даются такие примеры: что1 се, что1 є3сть, мы1 бо, спаси1 мz, даде1 ми, тебё бо 51. • Постановка каморы над существительными в форме Р. п. мн. ч. В Пс1645 в качестве предисловия помещено грамматическое сочинение «Наказание ко учителем, како им учити детей грамоте, и како детем учитися божественному писанию и разумению» (9 листов отдельной пагинации), в котором даются правила постановки диакритических знаков, а также некоторые грамматические сведения. Про камору сказано, что она ставится над ударными «долгими» гласными, в том числе если «долгие» гласные оказываются над существительными (м. р. и ж. р.) в форме Р. п. мн. ч. с флексией -ъ: тBхъ дBвъ, тBхъ 52 (л. 2 об.–3). Это правило начало вводиться в тексты еще до издания человBкъ Г1648. В орфографическом правиле Г1648 о каморе, помимо описания ее употребления над «долгими» слогами (подобно правилам в грамматике Син734, изложенным выше), даются примеры ее использования в формах существительных Р. п. мн. ч., омонимичных формам ед. ч.: человBкъ, u3чени6къ, любодBй (л. 62), такое же правило и в ГС (л. 16). При этом грамматики в этом указании морфологического характера не освобождаются от связи каморы с «долгими» слогами, стоящими до/после «кратких» слогов. В морфологическом разделе Г1648 употребление каморы над существительными немного расходится с ГС: московские справщики вносят исправления в парадигмы склонения существительных ж. р. согласно своей орфографической практике. В ГС камора ставится только над существительными м. р. (тBхъ др{гъ л. 46 об.; тёхъ Прорw6къ л. 47 и др.), над существительными ж. р. ставится оксия (тэх8 Дёвъ л. 33), а в Г1648 камора ставится над существительными и м. р. (л. 109 об.; л. 110 и др.), и ж. р. (тBхъ дBвъ л. 94 об.). достигает 100 %. Например, в Пс1693 в пределах выборки (77,5 листов; тот же текст, что и в Пс1645) количество всех энклитических местоимений с варией составляет 142 формы (74,7 %), без акцентного знака — 48 форм (25,3 %). Местоимения, находящиеся в позиции после словоформы с конечной ударной гласной, в данном случае мы не учитывали (в Пс1693 всего 75 таких форм). Процесс окончательного закрепления варии над этими местоименными формами происходил уже в XVIII в. В современных церковнославянских текстах над энклитическими местоимениями (кроме позиции после конечной ударной гласной) всегда ставится вария. 51 В современных руководствах по церковнославянскому языку также оговаривается постановка оксии над конечной гласной перед энклитикой: Соколов. Д. Д. Справочная книжка по церковно-славянскому правописанию. СПб, 1907. С. 19; Алипий (Гаманович), иеромонах. Грамматика церковно-славянского языка. М., 1991. С. 20; Плетнева А. А., Кравецкий А. Г. Церковнославянский язык: Учеб. изд. М., 2012. С. 28. 52 Когда камора начинает ставиться только в формах мн. ч., она последовательно ставится над гласной буквой.Итак, камора, согласно «Наказанию ко учителем» и Г1648, должна ставиться над формами Р. п. мн. ч., при этом существительных не только м. р., омонимичных формам И. п. ед. ч., но и ж. р., где такой омонимии не возникает. Это связано с ориентацией на греческую грамматику. В греческом языке во флексии форм Р. п. мн. ч. существительных м. р. и ж. р. употребляется буква ω. Если флексия ударная, то над ней ставится облеченное ударение (“). В церковнославянских изданиях 1640-х гг. камора также могла ставиться над буквой w, хотя это происходило не всегда. В орфографическом правиле Г1648 при указании на употребление буквы w в форме Р. п. мн. ч. даются примеры с каморой над w: тBхъ ѕw6лъ, си6хъ бw6гъ, си6хъ рw6дъ (л. 53). Примеры постановки каморы над существительными м. р. и ж. р. в форме Р. п. мн. ч. из Пс1645 в сравнении с примерами из Пс164253 приведены в таблице 3. Употребление каморы в формах Р. п. мн. ч. Табли ца 3 № п/п № псалма и стиха Пс1642 Пс1645 Пс1693 сущ. м. р.246810 32:10 122:2 106:3 117:27 94:4 101:26 113:12 124:3 134:15 и3 tмета1етъ сwвёты кнz1зь 44 текст утрачен собра2 и4хъ, t восто1къ и3 за1падъ 159 соста1вите пра1здникъ во u3кра1шенныхъ до рw1гъ о3лтаре1вы< 173 совёты кнz6зь 44 совёты кнzзє1й 51 об. џчи ра6бъ 187 об. собра2 и4хъ, t восто1къ и3 за6падъ 159 до рw6гъ о3лтаре1вы< 173 џчи ра6бъ 143 об. собра2 и5хъ, t восто1къ и3 за6падъ 124 об. до рw1гъ nлтаре1выхъ сущ. ж. р. и3 высwты2 гw1ръ тогw2 сu6ть 140 дёла рu1къ твои1хъ сyть небеса2 147 об. дёла рu6къ человёческъ я4кw да непро1струт пра1ведніи в8бе€зако1ніи рu1къ свои1хъ 189 дёла рu6къ человёческъ и3 высоты2 гw6ръ 140 и3 высоты2 го1ръ 112 дёла рu6къ твои1хъ 147 об. дёла рu6къ 169 и3 дэла2 рукY твое2ю 117 дэла2 рyкъ 131 рu6къ свои1хъ 189 рyкъ свои1хъ 144 об. дёла рu6къ 195 дэла2 рyкъ 148 об. 137:8 дёла рu1къ твои1хъ не пре1зри 198 об. дёлъ рукY твое1ю не пре1зри 151 Снятие омонимии существительных с кратким прилагательным дёла рu6къ 198 об.106:39 и3 w3ѕло1бишасz, tпеча1ли, ѕw1лъ и3болёзни 161 об. tпеча1ли, ѕw6лъ и3 болёзни 161 об. t ско1рби, ѕw1лъ и3 болёзни 126 53 В Пс1642 встретилась только одна форма существительного ж. р. Р. п. мн. ч. с каморой рu6къ (2 раза), примеры 7 и 9 в таблице 3.Всего в Пс1645 в пределах нашей выборки (103 листа) встретилось 11 форм Р. п. мн. ч. с каморой. Если посчитать и другие формы существительных м. р. и ж. р. Р. п. мн. ч., над которыми могла бы стоять камора (в том числе над буквой w) и в которых нельзя поставить букву є, то окажется 29 таких словоформ. При этом сохраняется зависимость каморы от «долготы» ударного слога и «краткости» соседних безударных слогов. Гласные w, u, z, по определению грамматик, являются «долгими», «двовременная» гласная а «долгая», если после нее идет тоже гласная а (за6падъ, пример 3). Гласная а, оказавшись рядом с «долгим» гласным и, не является «долгой», поэтому над ней камора не ставится: прича1стникъ, псалом 44:8. Отметим употребление каморы над буквой w в словоформах рw6гъ и ѕw6лъ (примеры 4 и 11). В текстах 1620–1642 гг. с помощью буквы w маркировались формы мн. ч. в любой части слова независимо от грамматической омонимии, при этом не только формы существительных, но и прилагательных, глаголов, причастий, иногда местоимений. Например, в МслФ1622: закw1нныхъ 31, вwпіе1мъ 18 об., пwю1щимъ 21, совокупи1хwмсz 61, твwи1хъ 49 и др. В 1640-х гг. буква w во всех частях слова перестает употребляться. Она используется в основе имен существительных м. р. и ж. р. в форме Р. п. мн. ч. (если это ударная гласная, то над ней может стоять или камора, или оксия), а также во флексии форм Р. п. мн. ч. -wвъ и Д. п. мн. ч. -wмъ. В этих же формах (и в некоторых других) начинает употребляться и буква є широкое, над которой камора никогда не ставилась. Словоформа ѕw6лъ (пример 11) омонимична не форме существительного И. п. ед. ч. (зло2), а форме краткого прилагательного. В кавычном Окт1638к1649 встречается много исправлений в этой словоформе. Например: зw1лъ/зо1лъ исправляется на ѕw6лъ/ зw6лъ: и3u4зы растерза1въ зw1лъ — ѕw6лъ мои1хъ 270, їизглубины2 зо1лъ — ѕw6лъ воз8веди2 м6z 314 об., 323; мнw1жество содёzнныхъ м6и зw1лъ — зw6лъ 331 об., и3спаси2 tо3держа1щихъ зw1лъ — зw6лъ 337 и др. В противоположность этому в краткой форме прилагательного в форме ед. ч. И. п. и В. п. в Окт1638к1649 буква о на w не исправляется: и3рек1утъ всz1къ зо1лъ — ѕо1лъ гл7ъ 319 об. Таким образом, в 1640-х гг. камора остается только над ударными гласными в формах существительных Р. п. мн. ч. При выборе каморы или оксии в этой форме сохраняется связь с «долготой» ударного гласного, как это указывается в грамматиках. Но одновременно камора перестает употребляться во всех остальных словах и словоформах. Это создает условия для приобретения этим акцентным знаком функции разграничения грамматической омонимии, что будет реализовываться во второй половине XVII в.54 54 Дальнейшее развитие принципов употребления каморы для снятия грамматической омонимии показано на примере Пс1693 в таблице 3. В конце XVII в. в формах существительных ж. р. (примеры 5–10) камора перестает употребляться (иногда форма мн. ч. заменяется на форму дв. ч. рукY, в которой отсутствует омонимия, пример 6), в формах типа рw6гъ, ѕw6лъ (примеры 4 и 11) выбирается одно графическое средство снятия омонимии — буква w, и камора заменяется на оксию. Для каморы остается позиция в формах м. р. Р. п. мн. ч., омонимичных формам И. п. ед. ч., в которых нельзя поставить букву w (примеры 2 и 3). Во второй половине XVII в. с помощью каморы начинают расподобляться и другие омонимичные формы имен существительных, а также формы имен прилагательных и причастий. Например, в «Технологии» Федора Поликарпова указывается, что знак каморы Выводы Итак, на временном промежутке с конца XVI в. до середины XVII в. функции знака каморы в печатных церковнославянских текстах изменяются кардинальным образом. В самых первых старопечатных книгах, например, Апостоле Ивана Федорова, распределение акцентных знаков было еще связано с рукописной традицией. Не было упорядоченности: в одной и той же позиции «конечная ударная гласная» над односложными словами стояли и камора, и вария (вси2 и вс6и). При этом камора ставилась над второй буквой слова (если слово состояло из трех букв) или между согласной и гласной (если слово состояло из двух букв — м6ы), что несколько отличало камору как акцентный знак от варии. В изданиях Андроника Невежи камора в односложных словах постепенно вытесняет варию, но еще возможны варианты. В 1620-х гг. эта двойственность устраняется: варии отводится место над конечной ударной гласной в неодносложных словах, каморе — в односложных словах, но не во всех. Словоформы вс6и, вс6z, вс6ю, мн6э, м6ы, т6ы, в6ы, м6и, т6и, с6и, м6z, т6z, н6ы печатаются с каморой, а словоформы все2, се2, то2, та2, союз но2 и отрицание ни2 печатаются с варией. Однозначного распределения акцентных знаков опять не происходит. Камора и вария находятся в отношении дополнительного распределения: камора появляется только над определенными словоформами, но не над гласной, а над согласной или между согласной и гласной, вария над неодносложными словами и над ударной гласной в односложных словах. В этом распределении сыграла роль установка славянских грамматик на то, что камора должна стоять только над «долгими» гласными, а е и о «краткие» гласные, поэтому над ними ставится вария. Эта установка в полной мере реализуется во второй половине 1630-х гг. Во второй половине 1630-х гг. камора появляется по аналогии с греческим языком над «долгими» ударными гласными (и, ы, э, z, u/у) в двусложных (тебB, держи6тъ) и трехсложных словах (завz6ше), если в предыдущем и/или последующем безударных слогах стоят «краткие» гласные (е, о). Если эти условия не выполняются, то над «долгими» гласными ставится оксия (дёвы) или вария (живи2). Кроме того, оксия и вария ставятся над ударными «краткими» гласными. Деление гласных и слогов на «долгие» и «краткие» не имеет реального фонетического смысла для славянского языка. Это деление обусловлено тем фактом, что грамматики были пособиями, помимо всего прочего, по составлению стихотворных виршей, для размера которых важным является признак количества слога. В результате этого нововведения, помимо дополнительного распределения с варией, установившегося в 1620-х гг., камора факультативно занимает то место, которое раньше занимала только оксия. Оксия и камора начинают конкурировать, тем более что (по его терминологии, «облеченная») употребляется в форме прилагательного мн. ч. блага6z для отличия от формы ед. ч. с оксией блага1z, см.: Поликарпов Федор. Технология. Искусство грамматики / Издание и исследование Е. Бабаевой. СПб., 2007. С. 328. Снятие омонимии с помощью каморы в формах местоимений (например, всz, твоz, моz) приходится на XVIII в. Дальнейший период выходит уже за рамки нашей статьи и является темой отдельного исследования.иногда камора ставится там, где по правилам грамматик должна стоять оксия. Возникает сложная система распределения акцентных знаков: вария/камора в позиции «конечная ударная гласная» и оксия/камора в позиции «середина слова». Основным критерием выбора каморы является искусственное распределение: «долгий» ударный гласный и предударный/заударный «краткий» гласный. В середине 1640-х гг. отказываются от употребления каморы над односложными словоформами местоимений и от следования греческой акцентной системе, так как она противоречит славянской фонетике. Камора приобретает грамматическое значение, выполняя роль указателя на формы существительных Р. п. мн. ч. с флексией -ъ. Стремление следовать греческой орфографии не уходит из сознания справщиков. Но теперь они ставят камору в форме Р. п. мн. ч. по аналогии с греческой грамматикой (иногда одновременно с буквой w: рw6гъ), где во флексии существительных м. р. и ж. р. в форме Р. п. мн. ч. над ω ставилось облеченное ударение ( ̃ ). Снятие омонимии происходит также и между формами разных частей речи: существительного и краткого прилагательного (ѕw6лъ). Эта тенденция возникает одновременно с развитием дифференцирующей функции у букв w и є, которые также в 1640-х гг. употребляются в корне существительных м. р. и ж. р. в форме Р. п. мн. ч. с флексией -ъ. Эти принципы кодифицируются в Г1648 после введения их в церковнославянские издания. Употребление каморы не только над существительными м. р., но и над существительными ж. р. не позволяет назвать это принципом антистиха, однако это первый и важный шаг в сторону использования акцентных знаков для расподобления омонимичных грамматических форм. Поскольку существительные м. р. в форме Р. п. мн. ч. являются омонимичными формам ед. ч., то устранение каморы над существительными ж. р. во второй половине XVII в. приводит к однозначному противопоставлению омонимичных грамматических форм по принципу антистиха. В это противопоставление вовлекаются и другие формы существительных и других частей речи. Благодаря этому функции основных акцентных знаков закрепляются за оксией и варией, а камора становится вспомогательным знаком, использующимся только над омонимичными формами мн. ч. и дв. ч., которые необходимо отличить от форм ед. ч. Период 1640-х гг. в истории становления акцентной системы современного церковнославянского языка является переходным этапом, когда отказываются от многоуровневого принципа постановки акцентных знаков и зарождается принцип противопоставления омонимичных форм с помощью акцентных знаков. Таким образом, на протяжении менее ста лет (1564 г. — 1650-е гг.) камора проходит путь от акцентуации односложных слов и слов с «долгими» гласными по аналогии с греческим языком до снятия грамматической омонимии. Ключевые слова: история церковнославянской орфографии, старопечатные издания, надстрочные знаки, камора.Список источников Ап1564 — Апостол, Москва, Иван Федоров, 1 марта 1564. РГБ НИОРК, 2°, 8-й экз., инв. № 6233 (1–20 об., 134–142, 212–220 об., всего 38 листов). Ап1597 — Апостол, Москва, Адроник Тимофеев Невежа, 1597. РГБ НИОРК, 2°, 3-й экз., инв. № 1362 (л. 1–21, 153–162 об., 241–250 об., всего 40,5 листов). Апостол, Москва, Печатный двор, 1623. РГБ НИОРК, 2°, 2-й экз., инв. № 4468. ГЗ — Лаврентий Зизаний. Грамматiка словенска Съвер8ше1н8наg и3скyства о3сми6 ча1стій сло1ва, и3 и4ны< нyждны<, Вильно, 1596. — Цит. по изданию: Грамматики Лаврентия Зизания и Мелетия Смотрицкого / Сост., подг. текста, научный комментарий и указатели Е. А. Кузьминовой; предисл. Е. А. Кузьминовой, М. Л. Ремневой. М., 2000. ГС — Мелетий Смотрицкий. Грамматiки Славе1нскиz пра1вилное Сv1нтагма, Евье, 1619. — Цит. по изданию: Грамматики Лаврентия Зизания и Мелетия Смотрицкого / Сост., подг. текста, научный комментарий и указатели Е. А. Кузьминовой; предисл. Е. А. Кузьминовой, М. Л. Ремневой. М., 2000. Г1648 — Грамматика, Москва, Печатный двор, 1648. — Цит. по изданию: Грамматика 1648 г. / Предисл., науч. коммент., подг. текста и сост. указателей Е. А. Кузьминовой. М., 2007. Мобщ1600 — Минея общая, Москва, Андроник Тимофеев Невежа, 19.VIII.1600. РГБ НИОРК, 2°, 4-й экз., инв. № 1906 (л. 1–10 об., 134–143 об., 323–332 об., всего 30 листов). МслД1620 — Минея служебная, декабрь, Москва, Печатный двор (печ. Иосиф Кириллов), 1620. РГБ НИОРК, 4°, 4-й экз., инв. № 2141 (л. 1–20 об., 251–275 об., II55 165– 190 об., всего 71 лист). Минея служебная, январь, Москва, Печатный двор, 1622. РГБ НИОРК, 2°, 8-й экз., инв. № 8777. МслФ1622 — Минея служебная, февраль, Москва, Печатный двор, 1622. ГИМ. Синодальное собр. печатное, № 50, 2° (л. 11–20, 28–46 об., 102–111 об., 191–209 об., всего 58 листов). Окт1638к1649 – Октоих, Ч. 2 (гласы 5–8), Москва, Печатный двор, 1638, кавычный эк земпляр для издания 1649 г. РГАДА, БМСТ/СПК, № 4604, 2°, 416 л. Пс1641 – Псалтирь, Москва, Печатный двор, 1641. РГБ НИОРК, 4°, 2-й экз., инв. № 8800 (л. 53 об. – 78 об., 136–213, всего 103 листа). Пс1642 – Псалтирь, Москва, Печатный двор, 1642. РГБ НИОРК, 4°, 2-й экз., инв. № 9824 (л. 53 об. – 78 об., 136–213, всего 103 листа). Пс1645 – Псалтирь, Москва, Печатный двор, 1645. РГБ НИОРК, 4°, 3-й экз., инв. № 7668 (л. 53 об. – 78 об., 136–213, всего 103 листа). Пс1693 – Псалтирь, Москва, Печатный двор, 1693. РГБ НИОРК, 4°, 1-й экз., инв. № 7950 (л. 57 об. – 73, 109 об. – 160 об., всего 77,5 листов). Син734 – Анонимная грамматика, примерно конец 1620 – начало 1630-х гг. ГИМ, Сино дальное собр., № 734, 4°, л. 1–102. Служебник, Москва, Печатный двор, 1623. РГБ НИОРК, 4°, 4-й экз., инв. № 5609. Тихонр336 – Грамматический сборник 1622 г. РГБ, НИОР, ф. 299 (собрание Н. С. Тихон равова), № 336, 4°. K. Lascaris. ГРАММАТIKH THΣ EΛΛHNIKHΣ ГΛΩΣΣΕΣ. Милан, 1476. Martin Cruisii Grammaticae Gracae, cum Latina congruentis. Pars altera. Basel, 1585. AΔEΛФОТHΣ. Грамматика доброглаголиваго еллино-славенского языка. Львов, 1591. 55 Римская цифра II означает нумерацию листов второго счета.

Напиши аннотацию по статье

Вестник ПСТГУ. Серия III: Филология. 2017. Вып. 51. С. 21–47 Кусмауль Светлана Михайловна, РГГУ 125993, Россия, Москва, Миусская пл., 6 kusmauls@yandex.ru ЭВОЛЮЦИЯ ФУНКЦИЙ ЗНАКА КАМОРЫ В БОГОСЛУЖЕБНЫХ ИЗДАНИЯХ КОН. XVI — ПЕРВ. ПОЛ. XVII В.* С. М. КУСМАУЛЬ В статье рассматривается эволюция функций такого акцентного знака как камора: от употребления над односложными словами, оканчивающимися на гласную, через попытку следования греческому языку в акцентуации «долгих» гласных к маркированию существительных в форме Р. п. мн. ч. по образцу греческой грамматики, что заложило основу для приобретения каморой функции снятия грамматической омонимии. Рассматривается также конкуренция каморы с другими акцентными знаками, оксией и варией, на разных этапах книжной справы в первой половине XVII в.

европейски перфект сквоз призму параллельного корпуса. Введение Исследование распределения граммем в параллельном многоязычном корпусе, с привлечением статистических механизмов для выделения типологически близких «пучков» грамматических показателей, — достаточно хорошо разработанная область исследований (ср. тематический номер журнала STUF, посвященный роли «массовых параллельных текстов» в типологии [Cysouw, Wälchli 2007]; см. также список основанных на параллельном корпусе работ Б. Вэльхли и других современных лингвистов в статье [Майсак 2013]). Собственно, уже типологическое выделение граммем как таковых в классической работе [Dahl 1985] опиралось, в частности, на статистический анализ распределения видо-временных граммем в выполненных информантами переводах анкет. Эти анкеты могут рассматриваться как своего рода искусственный многоязычный параллельный корпус, создаваемый специально для нужд исследования, которое объединяет, таким образом, как корпусные методы, так и элицитацию (ср. о методике типологического анкетирования также [Кашкин 1991: 20]). В последние годы популярным является анализ грамматики в параллельных корпусах классического типа (базирующихся на существующих переводах естественных текстов на множество языков) методом измерения расстояний между рядами данных — в частности, в программе NeighbourNet/SplitsTree, первоначально применявшейся в биологических исследованиях [Huson, Bryant 2006]. Например, в работе [von Waldenfels 2014] (и в предшествующем ей цикле докладов и публикаций) исследуется выбор 1 Статья написана при поддержке проекта РГНФ 15-04-12018 «Развитие специализированных модулей НКРЯ». Благодарим Т. А. Майсака, М. М. Макарцева, Н. В. Перкову и В. А. Плунгяна за ценные советы при написании этой статьи. вида формы императива в переводах романа «Мастер и Маргарита» на славянские языки, которые группируются в зависимости от схожего выбора вида в аналогичных контекстах; при помощи указанной программы построены графы, визуализирующие расстояние между различными языками. Важным для нашей работы прецедентом является нетипичная для своего времени работа недавно умершего воронежского лингвиста В. Б. Кашкина [1991], в которой активно используется методология параллельного корпуса (уже с использованием термина «корпус»): в ней на базе параллельных переводов русской классики на пять европейских языков (английский, немецкий, французский, испанский, итальянский), а также оригинальных текстов на этих же языках выделяются функциональные типы перфекта. По оценке автора, это «проспективное исследование» (pilot study). Программа, согласно которой выполнена работа Кашкнна, была намечена Ю. С. Масловым, одним из первых давшим типологическое определение перфекта [Маслов 1983]. Одновременно с написанием настоящей работы (первые результаты которой были доложены на Рабочем совещании по перфекту в апреле 2013 г.) исследования перфекта в многоязычном корпусе переводов Библии, на материале нескольких германских и романских языков, а также финского, были проведены Эстеном Далем [Dahl 2014], используется в его работе и методика NeighbourNet (статье предшествовал доклад Э. Даля и Б. Вэлхли на круглом столе в рамках конференции Ассоциации лингвистической типологии в Лейпциге в августе 2013 г., посвященный сравнению перфекта в нескольких сотнях языков мира; насколько нам известно, его материалы еще не опубликованы). В частности, используя корпус, Даль построил «индекс перфектности» или «совершенный индекс» (perfect index, намеренный каламбур) — показатель близости перфекта в том или ином языке к типологическому прототипу. Один из важных выводов, который делается в статье Даля (и который мы на нашем материале не могли проверить) — высокая степень вариативности распределения граммемы перфекта в разных переводах одного и того же текста на один и тот же язык [Dahl 2014: 288]. Например, между шестью версиями шведской Библии расхождения в выборе между перфектом и претеритом иногда сильнее, чем между переводами на разные языки. Не вполне ясно, в той же ли мере этот вывод верен и для других граммем; нам представляется, что с наблюдаемым явлением может быть связана типологическая (в том числе диахроническая) нестабильность перфекта и высокая степень синонимии этой граммемы с другими элементами видо-временной системы (ср. [Lindstedt 2000: 379]). Также на материале параллельных библейских текстов (а именно Евангелия от Луки, ветхозаветных книг Руфи и пророка Ионы) проведено корпусное исследование перфекта в ниджском диалекте удинского языка, сопоставляемого с английским перфектом [Майсак 2013, 2014]; привлечены все контексты, в которых перфект встречается хотя бы в одном языке. Упомянем также работы о родственной перфекту граммеме — плюсквамперфекте, выполненные на материале параллельных корпусов: [Santos 1999] (об английском и португальском), [Барентсен 2014] (о славянских языках, включенных в многоязычный корпус ASPAC; конкретные результаты ещё не опубликованы, хотя докладывались в ноябре 2014 г. в Петербурге на конференции памяти Ю. С. Маслова) и некоторые подразделы нашей монографии [Сичинава 2013] (о русском было в сопоставлении с английским и немецким языками — с. 268–271; о белорусском и украинском языках — с. 296–313; более развернутый текст о корпусном сопоставлении белорусской и русской конструкций со статистическими данными — особая публикация, не полностью вошедшая в книгу, [Сичинава 2012]). Исходный пункт настоящего исследования — английский перфект, выражающий значения определенного кластера значений, см. [McCawley 1981], и системно противопоставленный претериту). В первом разделе статьи рассмотрен перфект в двух многоязычных параллельных текстах Национального корпуса русского языка с английским оригиналом (а именно, «Алисе в стране чудес» Кэрролла [AW] и «Винни-Пухе» Милна [WP]; римская цифра указывает главу). В отличие от исследования Э. Даля, бралось только по одному переводу на каждый язык. Привлекаются также предложения, где перфект выбран в переводах, хотя в оригинале отсутствует. Таким образом, «точки перфектности» в тексте не определяются исключительно английской формой, которая не считается «идеальным / прототипическим перфектом», а может иметь, как и любая другая, некоторые лингвоспецифические свойства. Необходимо учитывать также, что при переводе с английского на другой язык с аналитическим перфектом переводчик может просто скалькировать грамма тическую форму, даже если её употребление в данном контексте не является особенно частотным или обычным в этом языке. Ср. предложение В. Б. Кашкина использовать при типологическом исследовании граммемы в качестве языка-источника «типологически несходный язык, чтобы рассматриваемые языковые явления не имели отражения в явной грамматике исходного языка. Такой прием исключает интерференцию или сводит ее к минимуму, т.е. повышает ‘чистоту эксперимента’» [Кашкин 1991: 21]. Поэтому расхождение между оригиналом и переводом (появление перфекта в переводе при отсутствии его в английском тексте или, наоборот, замена английского перфекта другим временем) более информативно, чем сохранение формы. Отметим также, что кашкинской методологии в нашем материале удовлетворяет литовский перевод «Винни-Пуха», в основе своей сделанный с промежуточного польского текста (см. подробнее 2.1.1). Второй раздел настоящей статьи посвящен сопоставлению перфекта в английских оригиналах (двуязычный англо-русский параллельный корпус) с переводами на русский язык, в котором перфекта нет, но другие грамматические значения (ср. [Федотов, Чуйкова (наст.сб.)] о русском делимитативе типа поспать), а также лексические средства («модели перевода») могут нести дополнительную информацию о семантике граммемы оригинала. Ср. аналогичный подход к семантике русского было в [Сичинава 2013: 268–271], где выявлены соответствующие ему лексические средства английского и немецкого языков (‘на мгновение’, ‘едва’ и т. д.). 2. Многоязычный корпус: языки разных групп с перфектом При анализе английских оригиналов в многоязычном корпусе учитывались вхождения перфекта настоящего времени (в том числе пассива и прогрессива); идиоматические глаголы на базе перфекта (I have got a fish = У меня есть рыба) не учитывались. Выбор временной формы в английском тексте сопоставлялся с выбором в переводных текстах на европейских языках разных групп, имеющих перфект, противопоставленный претериту, пусть даже это противопоставление и носит ослабевающий характер (как в немецком, итальянском или нидерландском; впрочем, в литературных переводах на немецкий утрата перфектом своей специфики не зашла еще далеко, ср. [Dahl 2014: 280]). В отличие от [Кашкин 1991] и [Dahl 2014], изначально не учитывается французский язык и форма passé composé, распределение которой с формой претерита (passé simple) в текстах, сохраняющих эту последнюю, уже носит иной характер, не столько семантический, сколько дискурсивный и регистровый. «Претеритальность» французского перфекта видна и из данных [Кашкин 1991: 29–30, 34], ср.: «семантика французской перфектной формы соответствует конечному этапу эволюции перфекта, распада категории перфектности как таковой в рамках грамматики данного языка» [там же: 71]. Практическое отсутствие простого прошедшего в прямой речи — характерная черта уже ранних французских переводов Библии [Dahl 2014: 279–280]. Затем, как уже было сказано, привлекались предложения, в которых английский перфект отсутствует, но появляется в переводах. Из текста «Алисы» всего учтено 68 предложений, из текста «Винни-Пуха» — 72, всего 140 контекстов. Количество таких точек текста, таким образом, сопоставимо с охваченным в работах [Dahl 2014], где, например, учтено 188 вхождений перфекта в одном из шведских переводов или от 142 до 173 вхождений в разных английских переводах, а также материалу одной из упомянутых работ Т. А. Майсака [2013], где представлены 145 английских и 126 удинских перфектных форм (всего 218 перфектных контекстов, где форма представлена хотя бы в одном языке). Однако оно существенно меньше корпуса В. Б. Кашкина (объём выборки которого — 1000 «перфектных ситуаций»). Для ряда контекстов, обсуждаемых в этой работе, в нашей выборке (и, вероятно, также в выборках Даля и Майсака) просто нет достаточного материала; прежде всего это касается конкретных лексических ограничений на перфект [Кашкин 1991: 72–76]. Для текста «Алисы в стране чудес», кроме английского (EN) оригинала, использовались переводы на следующие языки (тексты взяты из разработанного А. Барентсеном корпуса ASPAC и дополнительно точнее выровнены при включении в Национальный корпус русского языка): - германские: нидерландский (NL), немецкий (DE), шведский (SV) - романские: испанский (ES), португальский (PT), итальянский (IT) - славянские: болгарский (BG), македонский (MK), - греческий (GR). Для текста «Винни-Пуха» по сравнению с текстом «Алисы» не были доступны переводы на португальский и греческий, но зато использовались переводы на два балтийских языка (латышский, LV, и литовский, LT). Романские и балтийские переводы в корпусе А. Барентсена отсутствовали, внесены в корпус и выровнены нами самостоятельно. Каждый контекст был размечен с точки зрения семантики формы перфекта («текущая релевантность», «продолженное прошедшее», «экспериенциал», «результатив», «инферентив»), а также конструкции («перфект с прогрессивом», сочетания с наречиями ‘когда-либо’ или ‘еще’, вопросительной полярностью). Таким образом, всюду, где ниже идёт речь, например, об «экспериенциальных контекстах», имеются в виду не все вообще места в этих двух текстах, где можно усмотреть такую семантику независимо от средства выражения, но именно те места с такой семантикой, которые при этом еще и кодируются перфектом или в оригинале, или в переводах. Аналогичная методология выделения «перфектных ситуаций» использована и в [Кашкин 1991: 27]. 2.1. Семантические группы 2.1.1. Экспериенциальность. Экспериенциальные контексты способствуют появлению перфекта во включенных в выборку языках Европы наилучшим образом. Из всех показательных контекстов «Алисы в стране чудес» (в этом тексте достаточно часто обсуждается предыдущий опыт как Алисы, так и других персонажей) именно экспериенциальность в 76% всего фонда контекстов во всех рассматриваемых языках кодируется перфектом (в «Винни-Пухе» — в 71%). Заметно более низкий и очень близкий для обоих текстов показатель, 59% (соответственно 60%), дают английские оригиналы. Выбору экспериенциального перфекта в английском тексте благоприятствуют дополнительные условия, а именно адвербиалы often, many (times) и yet. В то же время после наречия ever ‘когда-либо’ употребляется только претерит (эта последняя особенность английского перфекта, отличающая его, например, от наиболее близкого к нему из обсуждаемых языков шведского, отмечена и в [Dahl 2014: 282–283]), а после never ‘никогда’ лишь в 40% случаев встречается отрицательный перфект. В текстах переводов «Алисы» процент перфекта в экспериенциальных контекстах не падает ниже 80%, кроме греческого (63%) и португальского, где перфект (конструкция с вспомогательным глаголом ter) вообще крайне редко используется переводчиком (для экспериенциальных контекстов это всего 19% случаев). Отметим, что те же адвербиальные элементы (‘много раз’, ‘часто’, ‘ещё’), которые дополнительно способствовали выбору английского перфекта, способствуют и появлению португальского: в сочетании с ними перфект появляется уже втрое чаще, чем в среднем в экспериенциальных контекстах, — в 60% случаев. Греческий перфект, как и английский, заметно реже (только в половине случаев) встречается с отрицанием. Известно, что португальская и греческая конструкции представляют собой ограниченный по распределению пограничный случай (borderline) перфектной граммемы [Dahl 1985, 2014]. В. А. Плунгян [наст. сб.] относит греческий перфект к «слабым перфектам», исчезающим без дальнейшей семантической эволюции, хотя, вероятно, можно рассматривать эту форму как «специализированную» (в его же терминологии), а именно на экспериенциальном значении. Португальская форма преимущественно означает именно «дуративность или итеративность, охватывающую неопределенное количество событий» [Dahl 2014: 283–284, ср. Squartini 1998], таким образом, наблюдаемые статистические показатели не случайны. В переводах «Пуха», где экспериенциальных контекстов не так много, картина в общем та же: формы перфекта в этих предикациях для романских, германских и славянских языков дают показатели выше 80%. Как уже отмечалось, греческий и португальский переводы данного текста нам остались недоступны, но их место относительно «слабого звена» в общей картине занимают дополнительно привлеченные балтийские языки: латышский (50%) и литовский (30%). При этом в других контекстах литовский перфект (включая сюда и форму перфекта конъюнктива типа būčiau gyvavęs, и перфекта в будущем типа būsi palikęs) переводчик Виргилюс Чепайтис употребляет даже еще реже. Отметим, что он, в отличие от остальных переводчиков, был лишён стимула просто механически копировать перфектную конструкцию при переводе: как известно, первая редакция перевода Чепайтиса делалась не с английского оригинала, а с польского текста Ирены Тувим, и едва ли даже последующая правка с учетом английского текста затрагивала выбор глагольных форм. Приведем иллюстрацию выбора перфекта во всех исследованных переводах «Алисы» (включая даже португальский). Подобные предложения в [Кашкин 1991: 27] отнесены к воплощающим «межъязыковой инвариант» перфекта2. (1) EN: «I've often seen a cat without a grin», thought Alice; «but a grin without a cat!» [AW: VI] NL: «Ik heb vaak een kat zonder grijns gezien», dacht Alice, «maar een grijns zonder kat!» DE: «Oho, ich habe oft eine Katze ohne Grinsen gesehen,» dachte Alice, «Aber ein Grinsen ohne Katze!» SV: Katter utan flin har jag sett ofta, tänkte Alice, men flin utan katter! IT: ho veduto spesso un gatto senza ghigno; — osservò Alice, — mai un ghigno senza Gatto. ES: He visto muchísimas veces un gato sin sonrisa, ¡pero una sonrisa sin gato! PT: «Eu tenho visto muitos gatos sem sorriso», pensou Alice, «Mas um sorriso sem um gato!» GR: Έχω δει πολλές φορές γάτες χωρίς χαμόγελο, σκέφτηκε η Αλίκη, αλλά χαμόγελο χωρίς γάτα! MK: «Често сум виѓавала мачка без исклештена уста», си мислеше Алиса; «но никогаш исклештена уста без мачка!» BG: «Наистина, често съм виждала котка без усмивка — помисли Алиса, — но сега видях усмивка, без котка!» ‘Видала я котов без улыбки, но улыбки без кота! Такого я в жизни еще не встречала’3 2 В материале Кашкина таких «инвариантных» предложений 10%. Поскольку мы используем, хотя и меньше контекстов, но вдвое больше языков, причем и таких (португальский, балканские, балтийские), в которых перфект употребителен существенно реже, чем в германских и романских (кроме португальского), в переводе «Алисы» таких предикаций только 6%, а в «Винни-Пухе», где экспериенциальных контекстов гораздо меньше и привлечен особенно бедный перфектами литовский перевод, их не встретилось вообще (и даже контекстов, где перфект выбирают все языки, кроме литовского, только 4%). 3 Здесь и далее для «Алисы» и «Пуха» используются, кроме оговорённых случаев, русские переводы соответственно Н. Демуровой и Б. Заходера (последний в «полной» редакции 1990 г., не включенной в корпус ASPAC А. Барентсена). Отклонения в экспериенциальных контекстах по сравнению с оригиналом нередко связаны с выбором переводчиком презенса (не простого прошедшего): (2) EN: «Well, perhaps you haven't found it so yet,» said Alice [AW: V] SV: — Du kanske inte tycker (PRAES) det än, sade Alice — букв. ‘еще так не считаешь’ ‘— Вы с этим, верно, еще не сталкивались, — пояснила Алиса.’ (3) EN: Why, I haven't had a wink of sleep these three weeks! [AW: V] IT: Sono tre settimane che non chiudo (PRAES) occhio! — букв. ‘не смыкаю глаз’ ‘Вот уже три недели, как я глаз не сомкнула ни на минутку!’ Приведем пример возникновения перфекта в большинстве переводов (кроме шведского и латышского, где перевод вольный, причем выбрана одна и та же парафраза ‘ты (не) можешь себе вообразить’) на месте конструкции «ever + претерит» оригинала. В итальянском языке используется диктуемый такой конструкцией перфект конъюнктива: (4) EN: It had the biggest head you ever saw, Christopher Robin. [WP: V] NL: De grootste kop die je ooit gezien hebt, Christoffer Robin. DE: Es hatte den größten Kopf, den du je gesehen hast, Christopher Robin. SV: Den hade det största huvud du kan tänka dig, Christoffer Robin IT: Aveva la testa più grossa che tu abbia mai visto, Christopher Robin. ES: Tiene la cabeza más grande que has visto en tu vida, Christopher Robin. LT: su didžiausia makaule, kokią esi gyvenime matęs, Jonuk. LV: Tu nevari iedomāties, kas viņam par galvu, Kristofer Robin! MK: Имаше најголема глава што досега сум видел. BG: Има най-голямата глава, която си виждал някога! ‘У него (букв.: была) самая большая голова (из всех), какие ты только видел, Кристофер Робин4’ 4 У Заходера вольный перевод: «С вот такой головищей!». 2.1.2. Физический результат. Значение достигнутого физического результата (50% контекстов в переводах, 75% в оригинале «Алисы»; для «Пуха» соответственно 58% и 68%) существенно менее характерно для трёх балканских языков (не выше 40% контекстов), чем для романских и германских (ср. [Lindstedt 2000: 371] о соответствующем свойстве болгарского). При переводе это значение активно заменяется выражающим результативное значение пассивом, стативным презенсом, акциональным претеритом. В примерах (5) и (6) ниже испанская конструкция (формально — перфект в будущем, фактически уже форма ирреального наклонения) обусловлена модальным контекстом (‘куда бы могли подеваться’); ср. аналогичные итальянскую и литовскую формы при переводе конструкции must have в примере (18). (5) EN: And where have my shoulders got to?5 [AW: V] ES: ¿Y dónde se habrán marchado mis hombros? GR: Και πού να πήγαν (AOR) οι ώμοι μου; MK: И каде ли ми останаа (AOR) рамениците? ‘И куда девались мои плечи?’ (6) EN: I wonder if I've changed in the night? [AW: II] ES: Me pregunto si habré cambiado durante la noche. GR: Αναρωτιέμαι μήπως εγώ άλλαξα (AOR) μέσα στη νύχτα. ‘Может, это я изменилась за ночь?’ (7) EN: The flood-level has reached an unprecedented height [WP: IX] DE: Der Pegelstand issst (PRAES) unverhältnisssmäßßßig hoch. ‘Уровень паводка достиг небывалой высоты’ 2.1.3. «Текущая релевантность», непосредственное предшествование. Контексты «текущей релевантности», нематериального прагматического «эхо-последствия» некоторого события (current relevance; см. об этом понятии, в частности, [Dahl, Hedin 2000]) и «непосредственного предшествования» кодируются перфектом в среднем примерно в половине случаев. Активно используемые в германских, итальянском и испанском (не 5 Здесь и далее в примерах курсив оригинала. случайно именно контексты типа «Вера твоя спасла тебя» на материале романских и германских языков отнесены в [Dahl 2014] к прототипическим), они нехарактерны для балканских языков (не более трети случаев, в греческом вообще 14%), где в таких случаях употреблен аорист либо имперфект. См. также ниже пример (24) на заменяющую перфект иммедиатную конструкцию acabar de в иберо-романских языках. Отметим, что в примере (10) в болгарском языке в одинаковых контекстах используется и перфект, и презенс (букв. ‘всякий побеждает’). (8) EN: I must go back and see after some executions I have or dered [AW: IX] MK: Јас морам да се вратам за да видам што станало со неколкуте смртни пресуди што ги изреков (AOR). BG: Аз трябва да се върна и да се погрижа за някои присъди, които произнесох (AOR) преди малко. ‘А мне надо возвращаться, я там приказала кое-кого казнить, надо присмотреть, чтобы все было как следует’ (9) EN: I'm afraid I've offended it again! [AW: II] GR: Πολύ φοβάμαι, πως πάλι το πρόσβαλα (AOR) MK: Се плашам дека пак те навредив (AOR)! BG: Пак я обидих (AOR)! ‘По-моему, я ее опять обидела!’ (10) EN: But who has won? <…> Everybody has won. [AW: III] GR: Μα ποιος νίκησε (AOR); <…> Νίκησαν (AOR) όλοι. MK: Кој, кој беше (IPF) прв? <…> Никој не беше (IPF) прв. BG: Кой е спечелил? <…> Всеки печели (PRAES). ‘А кто же победил? <…> Победители все!’ (11) EN: Oh, I've had such a curious dream! [AW: XII] NL: O, ik had (PRAET) zo'n eigenaardige droom GR: Αχ, είδα (AOR) ένα τόσο παράξενο όνειρο! BG: О, сънувах (AOR/IPF) такъв чуден сън! ‘Какой мне странный сон приснился!’ Особо следует рассмотреть контексты, где речь идёт о неудачной попытке (с глаголом try); в этих случаях релевантность ситуации для текущего момента стирается, и в большем количестве языков выбирается не перфект, а претерит: (12) EN: Well, I've tried to say How Doth The Little Busy Bee, but it all came different! [AW:V] SV: Jo, jag försökte (PRAET) läsa upp Bä bä vita lamm, men det blev inte alls som det skulle vara, svarade Alice sorgset ES: Bueno, intenté (AOR) recitar los versos de «Ved cómo la industriosa abeja...» pero todo me salió distinto GR: Να, προσπάθησα (AOR) να πω το «Κοίτα την προκομμένη μελισσούλα», αλλά μού βγήκε τελείως διαφορετικό! MK: Па, почнав (AOR) да ја кажувам Еве ја малата пчела, но на крајот излезе нешто сосема друго! BG: Опитах се (AOR) да кажа «Как е лъснал малкият ни лекокрил...» наизуст, а то излезе съвсем друго! ‘Я пробовала прочитать «Как дорожит любым деньком...», а получилось что-то совсем другое’ Ср. сочетание неудачного опыта с экспериенциальностью: (13) EN: I've tried every way, but nothing seems to suit them. [AW: V] GR: Δοκίμασα (AOR) τα πάντα, αλλά τίποτα δεν φαίνεται να τα ησυχάζει! MK: Се обидував (IPF) на секаков начин и никако не можам да им побегнам! BG: Опитах (AOR) всичко, но изглежда не може да им се угоди! ‘Я все испробовала — и все без толку.’ Отметим интересный контекст с глаголом ‘начать’ в зависимом предложении, в котором перфект пропадает не только в балканских, но и во всех включенных в корпус германских языках (причем в португальском, крайне редко использующем перфект, он как раз налицо): (14) EN: I'm glad they've begun asking riddles [AW: VII] PT: Fico feliz que ele tenha começado a propor charadas DE: Ich bin so froh, daß sie anfangen (PRAET) Räthsel aufzugeben NL: Ik ben blij dat ze begonnen (PRAET) zijn raadsels op te geven SV: Jag är glad att de börjar (PRAET) gissa gåtor GR: Χαίρομαι που άρχισαν (AOR) να λένε αινίγματα MK: Драго ми е што почнаа (AOR) да кажуваат гатанки BG: Радвам се, че почнаха (AOR) да задават гатанки ‘Я рада, что они начали загадывать загадки6’ Ещё один статистически значимый для некоторых языков параметр — вопросительность. Вопросительные предложения с семантикой текущей релевантности существенно реже кодируются перфектом, чем утвердительные, в английском языке (33% против 59% для «Алисы», 0% против 38% для «Пуха»), различие в ту же сторону (с такими же цифрами) есть и для наиболее близкого к английскому шведского перфекта, в то время как, например, в нидерландском, романских или балканских переводах никакой значимой корреляции перфекта с вопросительностью не усматривается. (extended present, см. 2.1.4. «Расширенное настоящее» (континуатив). Перфект [McCo«расширенного настоящего» ard 1978]), охватывающего точку отсчёта, характерен для английского языка, но даже в других германских языках сохраняется не всегда (в примере ниже играет роль и то, что для немецкого языка перфект от глагола ‘быть’ типа habe gewesen вообще не характерен; о лексическом характере этого ограничения см. [Кашкин 1991: 72]). Иначе он выражается также в македонском и болгарском языках: (15) EN: «The atmospheric conditions have been very unfavourable lately», said Owl. [WP: IX] DE: «Die atmosssphärischen Konditzzzionen waren (PRAET) in letzzzter Zzzeit sehr ungünssstig», sagte Eule. MK: «Атмосферските услови во последно време не се (PRAES) благопријатни», рече Утката. BG: — Атмосферните условия са (PRAES) много неблагоприятни напоследък — каза Бухала. ‘Атмосферные условия в последнее время были несколько неблагоприятными, — сказала Сова’ Наиболее ярко это выражено в примере, где говорящий противопоставляет настоящее и перфект «расширенного настоя 6 У Демуровой вольный перевод: «Загадки — это гораздо весе лее...». щего» при помощи наречия so far ‘до сих пор’ (перевод презенсом, таким образом, невозможен): (16) EN: «Friends», he said, «including oddments, it is a great pleasure, or perhaps I had better say it has been a pleasure so far, to see you at my party». [WP: X] NL: «Vrienden», zei hij, «vrienden en alles wat daarbij hoort, het is mij een groot genoegen, of misschien moet ik zeggen, tot nu toe was (PRAET) het een groot genoegen om jullie allen op mijn partijtje te zien». DE: «Freunde», sagt er, «und sonstiges herumwuselndes Kroppzeug eingeschlossen, es ist ein großes Vergnügen oder vielleicht sollte ich eher sagen, Es war (PRAET) bisher ein großes Vergnügen euch auf meiner Party zu sehen». BG: Приятели — каза той, — колкото и да ви е странно, аз изпитвам голямо удоволствие, или може би по-добре е да кажа, че изпитвах (IPF) голямо удоволствие досега, да ви видя на моя прием! ‘Друзья, — начал он, — друзья мои… включая прочих! Для меня большая радость — во всяком случае, до настоящей минуты было большой радостью — видеть вас на моём Пиргорое’. 2.1.5. Оценка ситуации / инферентив. В примере (17) перфект со значением оценки ситуации («оказался») или вывода из наличной информации (инферентив; ср. «перфект умозаключения» в [Кашкин 1991: 41]) переводится на немецкий простым претеритом, на нидерландский — конструкцией без глагола («так глупо меня (можно) ввести в заблуждение»). Из германских языков только шведский, где разграничение перфекта и претерита четче, сохраняет форму. Романские языки и македонский сохраняют перфект, но в балтийских и болгарском выступают другие времена: (17) EN: «I have been Foolish and Deluded,» said he [WP: III] DE: «Ich war (PRAET) ein verblendeter Narr», sagte er. NL: «Stommerd om me zo op een dwaalspoor te laten brengen,» zei hij. SV: — Jag har varit enfaldig och blivit lurad, sa han. ES: «He sido Crédulo y Estúpido», dijo. IT: «Sono stato Stupido e Ingenuo» disse. LT: — Buvau (PRAET) žioplas Apsigavėlis, — pridūrė jis. LV: — Es biju (PRAET) muļķis un piekrāpos, — viņš bēdājās. MK: «Колку сум бил глупав и забудален» рече. BG: — Аз съм (PRAES) Глупав и Измамен... ‘— Я был Глуп и Сбит с толку, — сказал он’7. Дважды встретившаяся в «Алисе» инферентивная конструкция must have done ‘должно быть, сделал’ (He must have imitated somebody else’s hand) в большинстве наличных в корпусе контекстов сохраняет форму перфекта (только два отклонения в романских языках). В тексте «Винни-Пуха» эта конструкция встретилась один раз, и во всех девяти переводах перфект (финитный или инфинитивный) так или иначе сохранён (в итальянском и литовском используется основанная на перфекте форма предбудущего с эвиденциальным значением, ср. аналогичную испанскую форму в (5) и (6)): (18) EN: «You must have left it somewhere,» said Winnie-the-Pooh. [WP: IV] NL: «Je hebt hem misschien ergens laten liggen,' zei Winniede-Poeh. DE: «Du musst ihn irgendwo gelassen haben», sagte Winnieder-Pu. SV: — Du måste ha glömt den nånstans, sa Nalle Puh. IT: «L’avrai dimenticata da qualche parte», suggerì Winnie Puh. ES: Debes haberlo dejado en alguna parte, dijo Winny de Puh. LT: Būsi ją kur nors palikęs, tarė Pūkuotukas. LV: Tu varbūt esi to kaut kur aizmirsis? — ieminējās Vinnijs Pūks. MK: «Мора да си ја оставил некаде», рече Вини Пу. BG: — Оставил си я някъде — каза Пух. ‘— Ты, наверно, его где-нибудь позабыл, — сказал ВинниПух.’ В балканских и балтийских языках выбор в этой точке перфекта поддерживается эвиденциальным, в том числе инферентивным значением, которое перфект там развивает. 7 У Заходера новизна информации подчеркнута: «Я даже не ду мал, что я такой глупый простофиля! – сказал Винни-Пух». 2.1.6. Перфект в плюсквамперфектном значении. Особое типологическое значение перфекта, известное в целом ряде языков — предшествование точке отсчёта в прошлом (то есть семантика, обычная для формы плюсквамперфекта). Такое употребление отмечено не только в языках, где плюсквамперфекта нет, например, в чукотско-камчатских (здесь формы перфекта развивают также характерные для плюсквамперфекта вторичные значения, такие, как интродуктивность, отступление от линии повествования [Волков и др. 2012: 437, Волков, Пупынина (наст.сб.)]), но и в языках, где отдельная форма плюсквамперфекта есть, например, древнерусском, итальянском, немецком или пермских (см. подробнее [Сичинава 2013: 97–102], [Кашкин 1991: 63–64]). В. Б. Кашкин отметил даже пример [там же: 65], где такой «эгоцентрический» перфект (в прямой речи) появился в переводе одного и того же русского предложения: Я долго была больна; а когда выздоровела, Алексей Иванович… принудил отца Герасима выдать меня ему (Пушкин, «Капитанская дочка») на все (!) исследованные им пять европейских языков, включая французский, испанский и английский. К этому списку после исследования нашего корпуса добавляется и литовский язык, где В. Чепайтис использовал перфект в позиции плюсквамперфекта, стоящего в оригинале и большинстве переводов: (19) EN: Then suddenly he remembered a story which Christopher Robin had told (PPF) him about a man on a desert island who had written something in a bottle and thrown it in the sea [WP: IX] LT: Ir tada jis staiga atsiminė, kad Jonukas yra pasakojęs apie vieną žmogų negyvenamoje saloje; tas žmogus parašė laiškelį, įdėjo jį į butelį ir įmetė į jūrą ‘И вдруг он вспомнил историю, которую рассказывал ему Кристофер Робин, — историю про человека на необитаемом острове, который написал что-то на бумажке, положил ее в бутылку и бросил бутылку в море’. В этом предложении действия человека на необитаемом острове, также выраженные плюсквамперфектом в оригинале, переданы претеритом. Напомним, переводчик изначально имел перед глазами польский текст, где везде употребляются простые претериты (польский плюсквамперфект в XX в. редок и стилистически маркирован): Wtem przypomniał sobie, co Krzyś opowiadał mu o pewnym człowieku na bezludnej wyspie i jak ten człowiek napisał karteczkę, włożył ją do butelki i butelkę wrzucił do morza. (20) EN: And he began to wonder if all the other animals would know that it was a special Pooh Party, and if Christopher Robin had told them about The Floating Bear and the Brain of Pooh, and all the wonderful ships he had invented and sailed (PPF) on. [WP: X] LT: Ir ėmė spėlioti, ar kiti žvėreliai sužinos, kad pokylis surengtas jo garbei, ir ar Jonukas pasakojo jiems apie «Plaukiojantį Meškiuką» ir «Pūkuotuko Protą», ir apie visus stebuklingus laivus, kuriuos Pūkuotukas yra išradęs ir kuriais yra plaukiojęs. ‘И он стал раздумывать, будут ли Все-Все-Все знать, что это специальный торжественный Пиргорой в честь Пуха, и рассказал8 ли Кристофер Робин Всем-Всем-Всем про «Плавучего Медведя» и про «Мудрость Пуха», и про все9 те чудесные корабли, которые Пух придумал и спустил на воду’. И здесь один из плюсквамперфектов, had told, передан претеритом, а два выделенных — перфектом (польский текст даёт претериты: opowiedział, wynalazł, pływał). Не лишено вероятности, что в примерах (19) и (20) выбор перфекта определяется экспериенциальным характером ситуации; в языках «среднеевропейского стандарта» плюсквамперфект нередко снимает различие между «перфектом в прошедшем» и «прошедшим в прошедшем» (см. [Salkie 1989, Squartini 1999, Сичинава 2013]), в то время как литовский язык позволяет подчеркнуть перфектный оттенок си 8 У Заходера ошибочно: «расскажет». 9 У Заходера неточность: «— про те чудесные корабли…» (со знаком тире и без слова «все»), в то время как в оригинале, в литовском переводе и в польском тексте-посреднике речь идёт обо всех других кораблях, когда-либо снаряжавшихся Пухом в плавание, а не только об этих двух; для выбора перфекта это важно. туации в плане предпрошедшего, не подчиняясь требованиям «согласования времен». При этом плюсквамперфект (buvo pasakojęs) в переводе Чепайтиса тоже используется — но в основном не в таксисном значении, а в значении результата, достигнутого в плане прошлого (см. о литовском плюсквамперфекте [Вимер 2008: 169–170], [Сичинава 2013: 27–28]). 2.2. Перфект в составе отдельных конструкций 2.2.1. Прогрессив. Английская конструкция перфекта прогрессива имеет соответствие только в испанском (ср. [Кашкин 1991: 53]). В приводимом ниже предложении при переводе во всех языках утрачивается прогрессив, а в итальянском и на Балканах — также и перфект, заменяясь имперфектом: (21) EN: What have you been doing here? [AW: VIII] ES: ¡Qué diablos habéis estado haciendo aquí? IT: Che facevate (IPF) qui? GR: Τι πηγαίνατε (IPF) να κάνετε εδώ πέρα; MK: Што правевте (IPF) тука досега? BG: Какво правехте (IPF) тука? ‘А что это вы тут делали?’ Ср. пример с непосредственным предшествованием и его отражение в балканских языках, выбирающих в данном контексте аорист: (22) EN: And she told her sister, as well as she could remember them, all these strange Adventures of hers that you have just been reading about [AW: XII] ES: Y le contó a su hermana, tan bien como sus recuerdos lo permitían, todas las sorprendentes aventuras que hemos estado leyendo. MK: и раскажа на сестра си, колку што можеше да се сети, за сите чудни Авантури за ко тукушто прочитавте (AOR) и сами BG: И тя разправи на сестра си, доколкото си спомняше, всички тия чудни свои приключения, за които четохте (AOR) досега ‘и рассказала сестре все, что запомнила о своих удивительных приключениях, про которые ты только что читал’ 2.2.2. Пассив. В ряде случаев (с разной семантикой перфектной конструкции) отсутствие перфекта в переводе связано с затруднениями при образовании перфекта пассива (что потребовало бы двух вспомогательных глаголов); таким образом, эта конструкция также выступает как характерная черта английского языка, ср. (23). О лексическом ограничении на перфект от глагола ‘быть’ в немецком см. 2.1.4; по-видимому, налицо такое ограничение и в нидерландском. В примере (24) в иберо-романских языках для передачи иммедиатного значения характерно использование конструкции acabar de ‘только что’ (о ней в параллельном корпусе см., напр., [Кашкин 1991: 106–110]). (23) EN: but I haven't been invited yet [AW: VI] NL: Maar ik ben (PRAES) nog niet uitgenodigd. BG: но не съм (PRAES) поканена. ‘Но меня еще не пригласили’ (24) EN: this paper has just been picked up [AW: XII] DE: dieses Papier ist (PRAES) soeben gefunden worden. NL: Dit stuk is (PRAES) net gevonden. PT: Esse papel acabou de ser descoberto. ES: Acaba de encontrarse este papel. GR: αυτό το χαρτί έπεσε (AOR) τώρα μόλις στα χέρια μας. MK: токму што пристигна (AOR) овој лист хартија. ‘Только что был найден один документ’ 2.3. Группировка языков: NeighbourNet При работе с программой NeighbourNet строится матрица, строки которой соответствуют языкам, а столбцы — предикациям текста; единица означает, что в этой точке встретился перфект, ноль — что употреблено другое средство выражения (ср. [von Waldenfels 2014]). На базе этой матрицы программа порождает граф расстояний между рядами данных, которые могут быть представлены также в виде таблицы; ср. таблицу 1 и 2 ниже, а также соответствующие им графы 1 и 2. Сеть расстояний, которая отражает использование форм перфекта в переводах «Алисы в стране чудес», прежде всего «группирует» языки в объединения, примерно изоморфные гене тическим и ареальным (итальянский + испанский, английский + шведский, нидерландский + немецкий, македонский + болгарский). При этом перфект в шведском ближе к английскому, а в двух других германских языках — скорее к романским. Кроме того, рядом оказываются греческий и португальский языки, в которых перфект сохраняется прежде всего в контексте экспериенциального значения. Рис. 1. NeighbourNet для перфекта в «Алисе в стране чудес» Таблица 1. Расстояния между языками по выбору перфекта в переводе «Алисы в стране чудес» NL 0,38 DE 0,38 0,15 SV 0,31 0,25 0,22 IT 0,41 0,29 0,26 0,28 ES 0,41 0,26 0,21 0,25 0,26 PT 0,54 0,72 0,78 0,68 0,66 0,72 GR MK BG 0,54 0,49 0,37 0,49 0,40 0,54 0,38 0,44 0,46 0,51 0,43 0,43 0,50 0,38 0,35 0,53 0,29 0,38 0,37 0,41 0,47 0,49 0,43 0,25 EN NL DE SV IT ES PT GR MK Аналогичные данные по переводам «Винни-Пуха» (где, напомним, во включенном в корпус материале отсутствовали португальский и греческий, но присутствовали два балтийских) показывают явную типологическую близость малоупотребительного в этом переводе литовского перфекта не к германским языкам с активно употребляющимся перфектом, а к балканским (самый близкий к литовскому языку — македонский), в то время как латышский перфект занимает скорее промежуточную позицию между литовским и близкими друг к другу английским и шведским, см. рис. 2. на следующей странице. Таблица 2. Расстояния между языками по выбору перфекта в переводе «Винни-Пуха» NL 0,43 DE 0,51 0,28 SV 0,18 0,33 0,50 IT 0,39 0,35 0,24 0,40 EN NL DE SV IT ES LT LV MK ES 0,44 0,43 0,35 0,43 0,22 LT 0,57 0,58 0,75 0,53 0,79 0,82 LV MK BG 0,49 0,32 0,47 0,50 0,58 0,69 0,44 0,39 0,60 0,60 0,63 0,60 0,25 0,36 0,28 0,44 0,40 0,60 0,40 0,58 0,58 0,32 0,26 0,15 Рис. 2. NeighbourNet для перфекта в «Винни-Пухе» Таким образом, данная методика помогает выявить сходства и различия в распределении перфекта между ареально и генетически близкими языками, а также обратить внимание на некоторые типологические схождения (схоже ведущая себя группа «слабого» или «специализированного» перфекта, объединяющая балканские, португальский и балтийские языки). Представляют интерес также абсолютные значения расстояний: так, порту гальский и литовский на этой карте располагаются максимально изолированно ото всех остальных, в то время как балканские и некоторые пары германских языков демонстрируют сильную близость. Отметим также заметные различия показателей для разных текстов: в преимущественно «нарративном» «Пухе» и преимущественно «экспериенциальной» «Алисе» теснота связи между английским и шведским или нидерландским и немецким заметно разная. Очевидно, в дальнейшем подсчёты должны делаться на большом корпусе текстов разного типа. 3. Англо-русский параллельный корпус: русские модели перевода перфекта Во входящем в состав НКРЯ англо-русском параллельном корпусе (16 млн словоупотреблений, в основном переводы на русский язык английских художественных текстов) в большинстве случаев английский перфект передаётся русским прошедшим временем (обоих видов) без каких-либо дополнительных лексических средств. Перфекту с обстоятельством ограниченного периода времени в русском соответствует глагол СВ длительно-ограничительного способа действия (пердуратив) с приставкой про-10: (25) «Vicky», he said carefully. «I have driven fifteen hundred miles on turnpikes since we left Boston». [Stephen King. Children of the Corn (1977)] ‘— Вики, я проехал (//?ехал) по шоссе пятнадцать тысяч миль <…>’. [Стивен Кинг. Дети кукурузы / Пер. не указан]. Обращает на себя внимание использование несовершенного вида прошедшего времени (выражающего одновременность ситуации) для передачи значения «результатив-в-прошедшем» (в составе инфинитива); СВ осталось в этом контексте менее вероятен. При этом фраза перестроена: вместо ‘что я оставила’ — что у меня оставалось. Если бы агентивная конструкция оригинала 10 Ср. также статью [Федотов, Чуйкова (наст.сб.)] об использовании другого перфективного способа действия – делимитатива – как аналога перфекта. была сохранена (что я оставила достаточно времени), то здесь как раз невозможен был бы НСВ (*что я оставляла...). (26) I strolled for a bit, happy to have left enough time to get as lost as I was, and finally ducked into a deli for a cup of coffee. [Lauren Weisberger. The Devil Wears Prada (2003)] ‘Я немного поблуждала, радуясь, что у меня еще оставалось на это время, и наконец толкнулась в закусочную, чтобы выпить чашку кофе’. [Лорен Вайсбергер. Дьявол носит Прада / М. Маяков, Т. Шабаева]. Несовершенный вид выступает в случае, когда перфект сочетается с итеративным значением (фактически эта функция близка к таксисной): (27) Sometimes I try to call up old girl friends on the telephone late at night, after my wife has gone to bed. [Kurt Vonnegut. Slaughterhouse-Five Or The Children’s Crusade (1969)] ‘Иногда поздно ночью, когда жена уходит спать, я пытаюсь позвонить по телефону старым своим приятельницам’ [Курт Воннегут. Бойня номер пять, или Крестовый поход детей / Р. Райт-Ковалёва] Перфекту со значением «расширенного настоящего» (актуальной ситуации, охватывающей момент речи) в русском отвечает презенс: (28) And now for four or five lifetimes of men the Godkings have ruled all the four lands together, and made them an empire. [Ursula Le Guin. The Tombs of Atuan (1971)] ‘И вот уже четыре или пять поколений Божественный Король правит всеми Четырьмя Странами, объединенными в Империю’ [Урсула Ле Гуин. Гробницы Атуана / Пер. не указан] Перфект прогрессива передаётся несовершенным видом (настоящего либо прошедшего времени) в актуально-длительном значении. Отмечено такое лексическое средство для передачи охватывающего точку отсчёта перфекта прогрессива, как глаголы типа начать, решить, указывающие на актуальность для текущего момента начального предела ситуации: (29) Perhaps people have been celebrating Bonfire Night early ― it's not until next week, folks! [Joanne Kathleen Rowling. Harry Potter and the Sorcerer's Stone (1997)] ‘Кажется, народ уже начал праздновать день Порохового Заговора ― рановато, господа, он будет только на следующей неделе!’ [Дж. К. Роулинг. Гарри Поттер и Волшебный камень / М. Спивак]. (30) Well, it's a new thing the boss has been trying. [Stephen King. The Lawnmower Man (1975)] — Это новая методика, которую решил испробовать наш босс. [Стивен Кинг. Газонокосильщик / Пер. не указан] Перфект пассива в результативном значении передаётся стандартно выражающим «результатив-в-настоящем» русским презенсом пассива (ср. Князев 1983): (31) The golden rule of the crime scene, people, is don't touch any thing until it has been studied, photographed and charted. [Michael Connelly. City Of Bones (2002)] ‘Ребята, золотое правило осмотра места преступления заключается в том, что нельзя притрагиваться к находке, пока она не осмотрена, не сфотографирована и не отмечена на плане’ [Майкл Коннели. Город костей / Д. Вознякевич]. Ср. не вполне обычно звучащий перевод системного сообщения: Установка Windows была успешно завершена в соответствии с has been (*was) successfully completed. Действительно, порусски претерит пассива употребляется скорее в антирезультативных контекстах или по крайней мере в нарративе, чем в контексте «свежих новостей» (hot news) и достигнутого в настоящем результата (ср., впрочем, поэтическое: Москва, спалённая пожаром, французу отдана). Отметим употребление презенса для передачи перфекта при глаголе (пересказываемой) речи. Такая сочетаемость в кон текстах пересказа текста характерна для русского языка (говорят, что…, ты пишешь, что…, сюда же, вероятно, «вневременной презенс» типа Аристотель делит формы государства на правильные и неправильные). При этом перфект прогрессива (описывающий предшествующие моменту сообщения события) передан русским претеритом НСВ: (32) And finally, bird-watchers everywhere have reported that the nation's owls have been behaving very unusually today. [Joanne Kathleen Rowling. Harry Potter and the Sorcerer's Stone (1997)] ‘И в завершение нашего выпуска, орнитологи страны сообщают, что сегодня повсеместно наблюдалось крайне странное поведение сов’. [Дж. К. Роулинг. Гарри Поттер и Волшебный камень / М. Спивак] Ср. аналогичную корреляцию презенса и перфекта в пере воде с русского на английский: (33) Ведь целый ряд очень видных ученых полагает, что на ходки в зонах посещения способны изменить весь ход нашей истории. [А. Н. Стругацкий, Б. Н. Стругацкий. Пикник на обочине (1971)] ‘After all, many very important scientists have proposed that the discoveries made in the Visitation Zones are capable of changing the entire course of our history’ [Arkady Strugatsky, Boris Strugatsky. Roadside Picnic / Antonina W. Bouis] Перфекту в экспериенциальном значении соответствует не совершенный вид в общефактическом значении: (34) Until recently antimatter has been created only in very small amounts (a few atoms at a time). [Dan Brown. Angels and Demons (2000)] ‘До недавнего времени антивещество получали лишь в мизерных количествах (несколько атомов за один раз)’ [Дэн Браун. Ангелы и демоны / Г. Косов] (35) “God damn it; who the hell has been tampering with this?” ‘— Черт подери! Какой сукин сын трогал эту колбу?’ [Isaac Asimov. The Gods Themselves (1972)] [Айзек Азимов. Сами боги / Н. Рыбакова] 4. Некоторые выводы и перспективы Контекст, в котором большинство языков с перфектом выбирают эту форму — эксперенциальное значение, которое, таким образом, можно признать «ядром» европейского перфекта, или, вернее, зоной пересечения более активных и более «слабых» перфектных граммем, находящихся на разной стадии развития. Отметим, что «центральным и прототипическим значением перфекта» в типологии признаётся «текущая релевантность ситуации в прошлом» [Lindstedt 2000: 378]. При этом Линдстедт специально обсуждает случаи, когда семантика граммемы перфекта сдвинута в сторону «неопределенного прошедшего», то есть экспериенциальности (например, в американском английском или болгарском): «поскольку текущая релевантность и экспериенциальность логически не исключают друг друга, и часто в одном и том же высказывании содержатся элементы обоих значений, я склонен сохранить для таких случаев название перфекта» [ibid.: 378]. Отметим тот важный факт, что в нашем материале употребление перфекта для передачи экспериенциальности в оригиналах, написанных на британском английском, заметно ниже, чем в среднем в остальных языках; эта зона еще не стала не только доминирующей, но даже и просто диктующей выбор перфекта сама по себе. Значения, нередко утрачиваемые при переводе с английского, особенно в языках с маргинально употребительным перфектом (балканские, балтийские, португальский) — это «расширенное настоящее» (в значительной степени специфика английского), результативность (особенно в сочетании с пассивом), «текущая релевантность» и непосредственное предшествование. Корпусное сопоставление помогает выявить компоненты грамматического значения, важные при передаче смысла текста на другом языке и передаваемые лексически. Например, для «расширенного настоящего» при переводе на русский язык оказывается важной идея начальной точки отсчёта ситуации (среди моделей перевода появляются глаголы инициирования ситуации типа начать, решить). Изучение граммем на корпусном материале можно развивать в разных направлениях. Потребность в привлечении большего объёма параллельных текстов для повышения надёжности результатов и выявления редких контекстов не нуждается в специальном обосновании: например, В. Б. Кашкин в своем корпусе выделил целый ряд контекстов и соотношений, которые в нашем материале просто не встретились. Перспективно также исследование поливариантных параллельных корпусов, куда включено несколько переводов на один и тот же язык (ср. [Loiseau et al. 2013] и выстроенную на материале поливариантного параллельного русско-французского корпуса базу данных грамматических категорий: http://a179.ipi.ac.ru/corpora_dynasty/main.aspx). К сожалению, лишь для ограниченного круга текстов подобные корпуса в принципе можно построить — в этом смысле использованная Э. Далем Библия представляет собой идеальный пример культурно значимого текста, переводившегося на многие языки неоднократно. Ещё один способ учесть внутриязыковую вариативность при работе с параллельным корпусом — обращение к носителям языков с целью выяснить, могут ли в тех или иных контекстах употребляться наряду с исследуемой также и другие формы, и учёт таких «точек колебания» при статистическом исследовании. Таким образом объединилась бы методика многоязычных переводных анкет в духе работы [Dahl 1985] (ср. использование «перфектного вопросника» в [Dahl (ed.) 2000]) и «классический» метод работы с параллельными корпусами.

Напиши аннотацию по статье

Д. В. Сичинава ИРЯ РАН, НИУ ВШЭ, Москва ЕВРОПЕЙСКИЙ ПЕРФЕКТ СКВОЗЬ ПРИЗМУ ПАРАЛЛЕЛЬНОГО КОРПУСА1 1.

философские основания предыавлениыа новизны в поэтическом тексте. Ключевые слова: текст, философия текста, современная поэзия, новизна, креа тивность. В поэзии последних лет можно заметить явные изменения как в отношении к новаторству в языке, так и в установках поэтов на производство и демонстрацию языковой новизны в текстах. Новая ситуация должна быть осмыслена в теоретическом плане, но одновременно она демонстрирует необходимость переосмысления методов изучения языка поэзии. Вопрос новизны, предъявленной в тексте поэзии, всегда зависим от отношения к новому и производству нового в разные исторические эпохи; отношение к языковому новаторству в поэзии неразрывно связано с аксиологией новизны в конкретной культурной системе. Языковое новаторство поэтов, как правило, оценивалось полярно: либо со знаком «минус», как языковой развал и неоправданный произвол, либо со знаком «плюс», утверждая право поэта на формирование и изменение языковой нормы, а также на индивидуальное отступление от нее. Более того, поощрение или запрет на свободу обращения с языком и приемлемая или дозволенная степень этой свободы определяются более общим, системным, культурным и социальным поощрением или запретом на новое. В этом смысле последние годы демонстрируют принципиальные изменения в оценке любого типа новизны. Современную эпоху можно назвать эпохой безраздельной власти креативного. Новизна и креативность навязываются системой как абсо © Азарова Н. М., 2019 Слово.ру: балтийский акцент. 2019. Т. 10, № 4. С. 85—96. лютные ценности и становятся ежедневным условием существования любого индивида почти независимо от того вида деятельности, которым он занимается. Диктат креативности как характеристика последнего десятилетия не может не сказаться на позиционировании поэтов и поэтических текстов по отношению к новому вообще и языковым новациям в частности. Но с другой стороны, это не только предполагает ситуацию подчинения этому диктату, но и ставит вопрос о возможности противостояния ему. Активное производство новизны или псевдоновизны во всех видах современного дискурса поставило под вопрос и актуальность методов, с помощью которых исследователь традиционно анализирует новаторство поэтического языка и структуру поэтического текста. В поэзии конца XX — первого десятилетия XXI века алгоритм производства новизны часто был задан самим поэтом, и здесь можно говорить об общих тенденциях почти независимо от направлений — концептуализма, метареализма, постфутуризма, постконцептуализма и др. Поэт выделяет некоторый языковой прием, тем или иным способом обособляя, а затем повторяя его и превращая в опознаваемый (брендируемый) элемент. Исследователь, следуя за поэтом, опирался на теоретическую установку семантической мотивируемости каждого языкового знака и описывал языковое новаторство, проявляя в свою очередь креативность в систематизации и презентации алгоритмов приемов. Здесь мы опять же говорим об общей тенденции независимо от принятых методов описания — лингвопоэтики, когнитивистики и др. Что происходит сейчас? Сегодня можно говорить о некотором лингвистическом тупике в изучении языка поэзии. Лингвокреативность, нарушения, девиация перестают маркировать язык поэзии, поскольку превращаются в требование культурной нормы, выходящей за пределы поэтического языка, и в результате как их предъявление поэтами, так и их изучение лингвистами становятся неактуальными. Все дискурсы наперебой демонстрируют стремление к креативности в языке. И в этом смысле в поэзии нет ничего нового, чего нельзя было бы обнаружить в других видах дискурса. Ранее можно было говорить о проективных возможностях изучения поэтического языка, что можно было бы назвать ситуацией опережения. Какое-то явление возникает в поэзии, распространяется в поэтическом дискурсе, и лингвист может на основании этого предположить, что поэзия потенциирует общеупотребительный язык. Например, написание поэтических текстов без прописных букв и революция в знаках препинания предваряют аналогичный формат в современной сетевой коммуникации и не только в ней. Точно так же употребление непереходных глаголов как переходных еще в начале XX века можно было встретить преимущественно в поэтических, философских или теологических текстах, а в последние годы это широко используемый прием в самых разных видах дискурса. Или если в поэзии конца XX века авторское обращение с предлогами в поэтической речи, например их автономное употребление, воспринималось как революционный языковой и поэтический прием, то сейчас мы вряд ли смогли бы оценивать это подобным образом, и конструкции типа «я буду ждать тебя за» широко функционируют и не воспринимаются как девиация. Постепенно временной промежуток между появлением той или иной языковой тенденции в поэзии и других видах дискурса сокращался, и наконец в последние годы он сошел на нет. Эпоха опережения закончилась. Теперь становится трудно или почти невозможно исследовать язык современной поэзии с перспективной позиции. Аналогичная ситуация обнаруживается в поэзии как дискурсивной практике: приглашение того или иного непоэтического дискурса или его элементов в поэзию всегда рассматривалось как языковое или дискурсивное новаторство, а в конце XX — начале XXI века смешение дискурсов стало едва ли не основным поэтическим приемом как в мировой, так и в русской поэзии. Однако в последние годы дискурсивная комбинаторика перестала маркировать язык поэзии, опять же перекочевав в самые разнообразные области и превратившись в общеупотребительный прием коммуникации, отвечающей мандату креативности в целом и лингвокреативности в частности. В различных направлениях лингвистики и лингвопоэтики производство новизны в поэзии изучалось в традициях формальной школы более или менее изолированно, и исследование новаторства в языке поэзии так или иначе было замкнуто само на себя. Сегодня становится затруднительным оторвать проблему новизны в поэзии как от философии текста, так и от соотнесения ее с системными социокультурными изменениями. Идея времени изменилась. Произошло и происходит изменение отношения к новому вообще. Новое и креативное включилось в товарные отношения и стало основным требованием, предъявляемым к каждому члену общества и каждому говорящему. При этом речь идет не об эволюции отношений, поскольку эволюция предполагает известную поэтапность, а о системном изменении отношения к новому. «Капитализм заставляет всех нас быть гибкими, конкурентоспособными, индивидуальными, динамичными и в конечном счете креативными. В результате мир труда стал более прекарным, фрагментарным и нестабильным, но в то же время всепоглощающим. Установка на “творческую работу” вторгается в домашнее пространство, наш досуг и самые интимные сферы личной жизни» (Mould, 2018, р. 190). В рамках идеологического нарратива неолиберализма «креативность превратилась в смирительную рубашку, характерную особенность, которая подпитывает дальнейшее навязывание того же самого нарратива. Конечно, все творчески мыслят, но только те, у кого есть понимание, как это воплотить, способны извлечь из креативности выгоду» (Ibid, р. 194). Креативность и творчество перестают мыслиться как мечты о невозможном и превращаются в усилия, в том числе и языковые, направленные на презентацию, саморепрезентацию и немедленное воплощение. Капиталистическая риторика креативных технологий вбирает в себя и полностью поглощает любые типы дискурса, среди прочих затрагивая поэтический. Таким образом, традиционно понимаемая неология, или языковое новаторство, сегодня перестает ассоциироваться с поэзией и становится прерогативой как обыденной коммуникации, так и корпоративного и медийного пространства. Новая и неожиданная задача поэтического текста — противостоять диктату креативности. И она не замедляет осуществляться, пусть даже и не как осознанная стратегия. Подспудно изменяется отношение к новому, к демонстрации новизны, реализуя протест против требования креативности как основного капиталистического мандата нашего времени. Однако существует опасность того, что, если принять стратегию противостояния диктату новизны как максиму, это может спровоцировать обратную реакцию, то есть интерпретацию этого требования как косной традиционности, избегания любой новизны. Поэтому необходимо преодолеть простую и столь нами любимую тыняновскую бинарную оппозицию архаистов и новаторов. В основе, казалось бы, противоположных стратегий — сегодняшнего диктата креативности и вместе с тем утверждения воображаемой традиционности, невозможной при современном расшатывании понятия языковой нормы, — лежит апология инструментального отношения к языку. Еще одно неизбежное противоречие: с одной стороны, индивидуальное говорение поэта, заведомо индивидуальный характер поэтического текста, и с другой — культурная система капитализма, которая навязывает принцип индивидуального как обязательный, всеобщий с его элементами — креативностью, выбором и таргетированной аудиторией. Иными словами, индивидуальное креативное говорение приобретает сегодня всеобщий мандат. Эта противоречивая ситуация ведет к различным вариантам своего разрешения. Первый — это, как уже говорилось, подчеркнуто традиционная поэзия, отказ от новизны вообще. Второй — выработка некоего коллективного коммуникативного языка поэзии, когда тексты одного поэта стремятся быть похожими до неотличимости на тексты других поэтов его круга, благодаря чему избегается подчеркивание если не креативности как таковой, то хотя бы ее индивидуального и успешного характера. Подобную ситуацию мы видим во многом в поколении двадцатилетних поэтов. И наконец, это выработка нового отношения к новизне, которое можно назвать неявной новизной или, что будет точнее по отношению к языку, неявной неологией. Этот ракурс проблемы заставляет нас говорить о языковой новизне и неологии в широком смысле, не ограничивая ее только аспектом новых слов и грамматики, стилистики. Неявная неология предстает в виде идиоматической (неразложимой, или неаналитической) новизны, которая избегает собственной демонстрации, основанной на брендировании приемов, и вообще избегает фирменных языковых приемов. Неявная неология сегодня отражает те ростки противостояния, которые не укладываются в определенные модели и, не подчиняясь определенным алгоритмам, не отвечают задачам проективности. Формализовать неологию в тексте становится так же трудно, как формализовать текст, написанный верлибром, о котором мы знаем, что он все-таки ритмичен, и даже способны услышать этот ритм, но пока не обладаем техническими и теоретическими возможностям, чтобы его просчитать. Философия неявной новизны в тексте основана на видении нового как данного и открытии его. Неявная неология оперирует тем новым, которое не просто не заявляет себя как новое, но и действительно способно на первый взгляд не казаться новым. Возможно, релевантным термином для описания такого построения текста будет термин хеджирование, который в последнее время используется в различных лингвистических исследованиях, например билингвизма. Под хеджированием подразумевается «практика деинтенсификации табуированной информации или подачи ее в размытом, неопределенном виде, в виде “sort of” (“вроде”)»1. Стратегия хеджирования языковой новизны не бинарна по отношению к стратегии ее предъявления, а скорее позволяет избежать этого предъявления. В какой-то мере подобное сокрытие новизны отсылает к философии текста мистиков, например к хеджированию сакральных смыслов в текстах Хуана де ла Круса (см. подробнее: Азарова, 2019). Языковые новации не подчиняются никакому алгоритму появления в тексте, а присутствуют «как будто так и было». Читатель, возможно, замечает в тексте нечто странное и непривычное, но ощущает это не как странность отдельных элементов и языковых приемов, а как странность вообще, причем на этой странности не акцентирует внимание ни автор, ни читатель. Хеджирование — это осторожное обнаружение себя в той области, о которой хочется молчать, в данном случае в области языковой новизны. В поэтике футуризма, концептуализма, а также постфутуризма и постконцептуализма, оказавших наибольшее влияние на языковые механизмы лингвокреативности в других дискурсах, новое намеренно выступало как нечто чужое для адресата. Текстовый механизм преследовал цель вызвать первоначальное отторжение, неприятие с последующим подчинением и признанием нового как своего. Неявная неология преподносит новое как свое для адресата, как нечто, что было ему подспудно знакомо, но, возможно, ранее просто не замечалось. При этом само незамечание нового — тоже не абсолют, то есть возможны разные степени этого незамечания. Незамечание нового нельзя считать активной позицией адресата, скорее это естественная практика в условиях переизбытка информации, когда когнитивные возможности человека не позволяют ему успевать за тем новым, которое, с одной стороны, уже раскрывается в практике, а с другой — не акцентирует механизмы своего раскрытия. Сознание не успевает зафиксировать новое в том числе потому, что считает его своим, и неявная неология предстает как что-то видимое боковым зрением, а не как то, что стоит впереди как некий проект. Адресат, как и поэт, оказывается сразу посередине некоего нового пространства, и если XX век, по выражению А. Бадью, был веком инициации (Бадью, 2016), то во втором десятилетии XXI века мы вдруг обрели способность мыслить новое без инициации, без апологии инновации, за которой неизбежно следует триумф креативности. Перед нами текст современного поэта, и, скорее всего, мы замечаем его новизну, но 1 «LM/S serves an important function in hedging (e.g. taboo suppression, deintensification, or a vague “sort of” expression). Although the formal and functional range of hedging is quite wide and both languages of a bilingual can contribute, the language which is allocated as the “they” code is often used for this purpose, particularly when hedging performs the function of taboo suppression» (Ritchie, Bhatia, 2006, р. 346). О практике хеджирования в связи с поэтическим билингвизмом см.: (Азарова, 2015). сколько бы мы ни старались выделить конкретные языковые или текстовые механизмы производства новизны, у нас ничего не выходит и мы, даже будучи лингвистами, оказываемся в положении обычного читателя, который не может сказать, что же тут нового. Если буквально десять лет назад поэтический текст очевидно приглашал к лингвистическому анализу, то сейчас многие тексты как будто подспудно сопротивляются как лингвистическому исследованию, так и аналитике как таковой. Новое возникает как восприятие целостности, а не как результат анализа. Это не исключает того, что многие поэты продолжают производить тексты в старой парадигме. Понимаемое традиционно языковое новаторство в поэзии было основано на выделении противоречия, его подчеркивании и реализации. Невозможно вообразить хлебниковский неологизм, оторвав его от оппозиции норме и системе (Григорьев, 2006, с. 144—158) и без осознания того, на каком конкретно уровне языка происходит девиация или какую парадигму он дополняет или ломает. Далее в течение целого века в исследованиях поэтического языка вопрос ставился в основном о степени этой противоречивости (девиация, окказиональность, потенциальность и т. д.), ее месте по отношению к системе языка и языковой норме и о выразительности реализации этого противоречия (Зубова, 2000; Фатеева, 2013; Фатеева, 2016). Если мейнстрим требует успешности предъявления новизны, то сегодняшние поэты стремятся не акцентировать противоречие нового и старого. В отличие от креативности и проективного подхода, которым жизненно необходимо опираться на базовое противоречие «уже было / еще не было», неявная новизна и неявная неология существуют в условиях непротиворечивости. Неявная неология не направлена на снятие противоречий, а реализует принцип непротиворечивости как таковой2. Предполагается существование некой непротиворечивой системы (и есть вероятность, что обильность и разнонаправленность коммуникативного потока способствуют появлению хотя бы некоторой возможности этой системы), обеспечивающей невыявление оппозиций, системы, в которой мы смотрим на целое и заранее соглашаемся, что так и надо. В традиционной неологии противоречие снималось при помощи контекста, словесное и текстовое окружение либо помогало выстраивать парадигму, предваряя парадигму предъявления нового (Ревзина, 2002, с. 422; Ревзина, 2009), либо поддерживало языковую девиацию, легитимируя ее, но и ставило поэта в условия зависимости от контекста, необходимости оправдывать им свое языковое поведение и обеспечивать читателя возможностью «расшифровать» новацию и согласиться с ней. Контекст, таким образом, играл роль достаточного основания для снятия противоречий между языковым новаторством в поэтическом дискурсе и ригидностью нормы; контекст, оправдывая поэта, заявлял: «Он имеет право, потому что…» — и в конечном итоге заставлял чита 2 По утверждению К. Мейясу, он установил необходимость непротиворечия на основании того, что бытие-необходимым есть бытие-противоречивым: «взрастить логос контингентности, или, другими словами, обоснования, освобожденного от принципа достаточного основания, — такую спекулятивную рациональность, которая не будет метафизическим обоснованием» (Мейясу, 2015, с. 111). теля разрешить противоречие. Неявная неология, работая в условиях непротиворечивости, становится как будто независимой от контекста, точнее, текст не делится на отдельные элементы и поддерживающий его контекст. В то же время алгоритм предъявления более или менее шокирующего противоречия, за которым неизбежно следует снятие его для адресата при помощи манипуляции контекстом, перекочевал из языка поэзии, где он продолжал жить вплоть до настоящего времени, не только в сетевую коммуникацию, но и в огромное количество разнообразных дискурсивных практик. С освобождением от контекстов поэзия вырывается и из парадигмального заточения. С другой стороны, нельзя отменить повтор. Повтор как ведущее средство создания ритма в поэзии подобен закону в науке: поэзия устанавливает свои законы, основанные на познавательном потенциале ритма и повтора. Однако при парадигмальном выстраивании повторов алгоритм работает на создание ожидания появления некой новизны, некоторого нарушения ряда. В лингвистике с 1970-х годов для описания этого механизма использовался термин окказиональность, причем окказиональные явления изучались на всех языковых уровнях (Ханпира, 1972). Для характеристики окказиональности хорошо работал термин обманутое ожидание. Этот лингвистический термин представляется актуальным и при описании механизмов современного диктата креативности и маркетирования новизны. Новизна в целом и языковые новации в частности маркетируются при помощи обещания удовольствия от реализации обманутого ожидания; создается ряд повторов «вы были там-то» или «вы получали такие-то впечатления», а затем неожиданным предложением или неожиданной языковой формулой ряд повторов нарушается. Сам термин окказиональный переводится как случайный, и понятие случайности, таким образом, было неразрывно связано с языковым новаторством. Но саму случайность можно помыслить, только если мы верим, что закон (в случае языка — само наличие нормы и сравнительно жестких структур, правил и моделей) необходим или непоколебим. Эта вера поддерживается импликацией к частотности того или иного явления и статистическими подсчетами разного типа. Таким образом, презентация поэтической неологии как окказионального, случайного как случайного только укрепляет нашу веру в законы и правила, что легко транспонируется на любую креативность, не только языковую: хотя она может «привнести в наши модели потребления новые вещи (“послушай Х, ты слышал Y?”), такая креативность служит только для того, чтобы мы продолжали потреблять. Новизна заключается в воспроизводстве и поддержании того же самого, тех же самых отношений в обществе» (Mould, 2018, р. 198). Русский язык с его зачастую богатой полисемией дает неожиданные подсказки, как это и происходит с идеей окказиональности и случайности по отношению к языковому новаторству. Одна из наших задач — переосмыслить понятия случайный, случайность и случаться. То, что случается и что случается в языке, совсем не обязательно должно быть случайностью, окказиональностью. В той окказиональности, которая заведомо описывалась в терминах оппозиции, как незначительно отступающая от системы, дополняющая ее ряды или противоречащая ей и таким образом неизбежно легитимирующая систему, всегда существовал элемент игры. Может быть, поэтому ни рядовые носители языка, ни лингвисты при упоминании языкового новаторства разного типа и в разных типах дискурса часто не могут обойтись без фактически тупиковой формулы «игра слов». Неявная неология не соотносится с игрой, она случайна не в смысле случайности — но она способна случаться, и она случается. Она случается как нечто новое, не вписывающееся при этом в игру нового и старого. Неявная неология в современной поэзии существует в пространстве серьезности. В то же время игра слов в старом понимании не просто широко используется, а доминирует в подавляющем большинстве современных дискурсов. Современная поэзия имеет право отказаться от принципа достаточного основания в полагании своих языковых стратегий, и, не выстраивая моделей, «на неосновательность опереться» (П. Целан). Если задать воображаемый вопрос, зачем поэт использует тот или иной языковой прием (если мы вообще способны выделить этот прием в тексте), то поэт имеет право ответить «просто так», и такой ответ не будет ни игровым, ни уклонением от ответа. Но ученый при этом неизбежно оказывается перед неразрешимой проблемой несоответствия прежних методов описания, когда предполагалось наличие и возможность выявления семантической обусловленности каждого языкового знака и фрагмента текста или когнитивных механизмов их производства. В любой лингвистической статье, в том числе в статье по языку поэзии, желательно не ограничиваться чисто теоретическими рассуждениями и привести примеры, однако в нашем случае сам факт иллюстрации примерами будет в какой-то мере противоречить сказанному. Таким образом мы переводим ситуацию незамечания новизны в ситуацию ее обособления, боковое зрение — во фронтальное, целостность — в анализ, даже если он не претендует быть анализом. Более того, приводя примеры неявной аналогии, мы должны не выискивать наиболее яркие или характерные и систематизировать их, а, напротив, оставаться в поле неуверенности, поэтому приведем несколько рандомных примеров, полученных при пролистывании одного из последних номеров журнала «Воздух» (2019, № 38). Ты в подворотне будешь кидать шары, малиновый, как диван. А я — выходить и, разинув рты, тополиных девочек раздевать. Мы канем в зеркало у пруда Мы в лету тайком уйдем Как полицаи в красивом кино По трубочке с кремом, и с ветерком (Афонин, 2019, с. 44—45) Первое впечатление от стихотворения Алексея Афонина (род. 1990): синтаксис настолько усложнен, что проще не восстанавливать какие-либо конвенциональные связи, а согласиться с ним, прочесть и принять как данность. В результате возрастает не просто целостность, но и идиоматичность текста. Если искать нарушения по отношению к традиционной грамматике, то мы замечаем, что множественное число разинув рты, определенно не согласуется с я; затем мы находим ты в предыдущем тексте и отдаем себе отчет, что множественное число рты относится к я и ты вместе, но тогда разинув рты превращается в тот самый запрещенный абсолютный деепричастный оборот (иначе — оборот с собственным субъектом), с которого традиционно начинается изучение стилистики в школе (по модели Подъезжая к станции, у меня слетела шляпа). Мы возникает в следующей строфе, но, опять же, подобное построение, обычное для английской стилистики, совсем нехарактерно для русской. Все отмеченные сдвиги появляются в окружении инфинитивов и эллипсисов, и поэту удается добиться того, что мы воспринимаем текст как сверхсложный, но не как неправильный. Эти нарушения нельзя назвать очевидными, так как здесь непонятно, что, собственно, нарушает автор. Еще более неявный пример неявной новизны на уровне сочетаний слов демонстрирует стихотворение Максима Дремова (род. 1999): «этот запах — античный, о этот запах. черная желчь из протянутых сухих австрийских рук / здесь обитает. будучи пролитой, расфасованной / по бутылкам, превращается в знаменитое / фонарное вино на шесте» (Дремов, 2019, с. 102). Новизна, смещение, которое обнаруживается в сочетании слов знаменитое / фонарное вино на шесте, не представляется эпатажным; читатель может подозревать, что за этим стоит некая риторическая подоплека, но важно другое: даже если это смещение можно расшифровать, поэт, видимо, не считает эту расшифровку обязательной, иными словами, возможность расшифровки не заложена в тексте как его алгоритм. Поэт действует в пространстве нашей когнитивной установки на «непонимание» или «боковое», необязательное понимание вне моделирования. В неявной неологии не возникает вопроса «Так говорят или так не говорят?» — здесь новое проскальзывает поверх автоматизма бинарной очевидности производства нового. Вот еще один пример из стихотворения Кузьмы Коблова (род. 1995): я даже несколько раз забирался в чащу леса и смотрел наверх, как листья светятся ярко зеленым случайно отделилось от сообщения и я подумал — это тебе, все равно и еще несколько фотографий только для моих друзей (Коблов, 2019, с. 135) Этот текст как будто не вызывает вопросов, может читаться с позиции традиционного синтаксиса, но общее ощущение языковой странности все же возникает. Здесь много нюансов: даже стоит совсем не на привычном месте, не выполняя свою обычную связующую или усиливающую функцию, но задавая некоторую (лишь некоторую) произвольность дальнейшего прочтения; ярко / зеленым, которое привычно было бы писать через дефис, разнесено по двум строчкам и в результа те может читаться и как единство с пропущенным дефисом, имитируя запись в телефоне, и разорванно, как две самостоятельные единицы. Случайно, начинающее следующую строфу, скорее всего, относится к первой ее строке с пропущенным подлежащим, но может читаться как относящееся к предыдущей строфе и при желании даже интерпретироваться как самостоятельный субъект. Таким образом, валентности отдельных элементов текста возрастают, но нам трудно судить, входило ли это в намерения автора. Весь текст построен на тонких синтаксических смещениях, и новаторство никак не маркируется и не претендует на экспериментальность. В результате во всех приведенных примерах возрастает идиоматичность текста. Поэты поколения двадцатилетних меняют свою поэтику от текста к тексту, что можно было бы списать на извечный поиск молодой поэзии, если бы эта тенденция заметно не усиливалась в последние годы и не была непосредственно связана с зарождением неалгоритмического подхода к новизне в тексте. Повторим, что во втором десятилетии нашего века диктат креативности, охвативший все виды дискурса, заставляет выработать способность противостоять ему, что представляется чрезвычайно актуальной, но отнюдь не простой задачей, стоящей перед поэзией. Тексты, построенные на семантически обусловленных языковых девиациях, на возможных дешифровках, на сознательном нарушении языковой нормы, отходят в прошлое, лингвокреативность пора перестать считать атрибутом поэзии, она превратилась в прерогативу обыденной речи, коммуникации и медийного пространства. Современные поэтические тексты, возможно, способны существовать в нелегких условиях противостояния диктату креативности. Исследование выполнено при финансовой поддержке РНФ в рамках проекта № 19- 18-00429 в Институте языкознания РАН.

Напиши аннотацию по статье

îËÎÓÒÓÙÒÍË ÓÒÌÓ‚‡ÌËfl Ôð‰˙fl‚ÎÂÌËfl ÌÓ‚ËÁÌ˚ ‚ ÔÓ˝Ú˘ÂÒÍÓÏ ÚÂÍÒÚ УДК 80:81'42 îàãéëéîëäàÖ éëçéÇÄçàü èêÖÑöüÇãÖçàü çéÇàáçõ Ç èéùíàóÖëäéå íÖäëíÖ ç. å. ÄÁ‡ðÓ‚‡1 Институт языкознания РАН 125009, Россия, Москва, Большой Кисловский пер., 1, стр. 1 Поступила в редакцию 18.07.2019 г. doi: 10.5922/2225-5346-2019-4-7 Тексты разных эпох так или иначе связаны с вопросом о производстве новизны и ее предъявлении. В поэзии последних лет можно заметить явные изменения установок поэтов на демонстрацию языковой новизны в текстах. У молодых поэтов появляются тексты, не основанные на заданных алгоритмах возникновения нового и его прочтения, а, напротив, маскирующие или подспудно выявляющие присутствие явной новизны. Современная практика хеджирования нового должна быть осмыслена в свете философии текста и необходимости переосмыслить методы изучения языка поэзии. Возможность расшифровки поэтического текста больше не заложена в нем как алгоритм. Языковая стратегия сопротивления современному диктату креативности ведет к возрастанию идиоматичности как отдельных фрагментов поэтического текста, так и текста в целом.

фитонимы финно угорских мазыков мотивированные формы частей растений и их соотвецтвиыа в английском языке сравнителна анализ. Ключевые слова: фитонимия; народные названия растений; финно-угорские языки; английский язык; номинация; мотивация; ономастика; сравнительный анализ.[CC BY 4.0] [НАУЧНЫЙ ДИАЛОГ. 2018. № 5] В настоящей статье проводится сопоставление фитонимов финноугорских и английского языков, мотивационным признаком которых является форма какой-либо части растения. Обозначенные языки принадлежат к разным семьям (уральской и индоевропейской) и имеют множество различий на всех уровнях. Однако, сопоставив народные названия растений в данных языках, можно обнаружить значительное количество совпадений в принципах их номинации. Форма является одним из наиболее заметных признаков растений, который нередко формирует представление о них у народа-носителя языка. В основе мотивации фитонимов, как правило, находятся именно такие признаки; поэтому форма некоторой части растения довольно часто упоминается в фитонимах различных языков. 1. Вьюнок (Convolvulus L.), вьюнок полевой (Convolvulus arvensis L.) Некоторые растения имеют стебель, который привлекает внимание необычностью своей формы и становится признаком, определяющим народное представление о растении. В таком случае особенности стебля могут стать мотивационным признаком в фитониме. Таковы финские и английские названия, обозначающие вьюнок и его наиболее распространенный вид — вьюнок полевой. В финском языке, а также в одном из ингерманландских говоров вьюнок имеет название elämänlanka (букв. «нить жизни») [Бродский, 2006, с. 69; Коппалева, 2007, с. 60]. Данный фитоним имеет в своей основе метафору и, очевидно, описывает растение с вьющимся стеблем, который можно уподобить нити. Но, как отмечает И. В. Бродский, это название может быть связано не только с внешним видом растения, но и с каким-либо поверьем [Бродский, 2006, с. 69]. В ингерманландских говорах распространены еще два фитонима, обозначающие как вьюнок, так и другие растения с тянущимся по земле стеблем — viruvaheinä и virumaheinä. Первый компонент этих названий восходит к глаголу virruu «тянуться, стелиться», и буквально их можно перевести как «тянущаяся (стелющаяся) трава» [Коппалева, 2007, с. 61]. В древнеанглийском языке существовало два фитонима со значением «вьюнок полевой» — wiþo-winde и bere-winde. Их общая вторая часть происходит от глагола windan > to wind «извиваться, наматывать(ся), вертеть» и, очевидно, используется для обозначения вьющегося растения [Krischke, 2013, p. 415]. Первый компонент фитонима wiþo-winde имеет два значения: «лес» и «веревка»; поэтому буквальный перевод этого сложного слова может звучать как «лес-вьющееся растение» или «веревка-вьющееся рас[CC BY 4.0] [НАУЧНЫЙ ДИАЛОГ. 2018. № 5] ветви деревьев, или же то, что оно само будто состоит из извивающихся веревок (с которыми могли сравниваться стебли вьюнка) [Krischke, 2013, p. 408; 415]. Первый компонент слова bere-winde является названием ячменя — ценного злака, стебли которого вьюнок может связывать вместе. Буквально этот фитоним можно передать как «ячмень-вьющееся растение» [Krischke, 2013, p. 248—249]. Фитоним bere-winde перешел в среднеанглийский язык, преобразовавшись в слово bēre-bīnde (второй компонент, вероятно, образован от са. binden > совр. англ. to bind «связывать») [MED]. В современном английском языке вьюнок обозначается словом bindweed (букв. «связывающий сорняк»), внутренняя форма которого также указывает на свойства вьющегося растения. Для вьюнка полевого существуют отдельные названия, в том числе lesser bindweed, small bindweed (букв. «малый вьюнок») и field bindweed («полевой вьюнок»). 2. Рогоз (Typha L.) В ингерманландских говорах финского языка есть два названия рогоза, указывающих на форму частей этого растения. Первое из них — kurenmiekka (букв. «журавлиный меч») — мотивировано прямым длинным стеблем рогоза [Коппалева, 2007, с. 60]. Эта часть растения метафорически сравнивается с мечом, имеющим подобную форму. Ассоциация с журавлем же возникла, по-видимому, из-за общего места обитания растения и животного: журавли селятся на болотах, где можно увидеть и рогоз [БСЭ, 1972, с. 245]. Второй фитоним, обозначающий рогоз в ингерманландских говорах, — karvakeppi (букв. «лохматая палка»). Рогоз имеет соцветия-початки, которые состоят из отдельных волосков; вероятно, эта особенность и побудила носителя языка обратиться к соответствующему мотивационному признаку при создании номинации растения [Коппалева, 2007, с. 61]. Известны два древнеанглийских наименования рогоза: dy̅þ-hamor и hamor-secg. Компонент hamor (> совр. англ. hammer «молоток») в обоих этих фитонимах отражает форму массивных соцветий растения, которые действительно напоминают молоточки [Krischke, 2013, p. 321]. Слово dy̅þ имеет значение «сухое гнилое дерево, трут» (стебли рогоза использовались в качестве топлива); поэтому фитоним dy̅þ-hamor буквально можно перевести как «трут-молоток» [Krischke, 2013, p. 282]. Компонент secg, входящий во второе древнеанглийское название, также является фитонимом и обозначает осоку (> совр. англ. sedge). Таким образом, название hamorsecg буквально переводится как «молоток-осока» [Krischke, 2013, p. 321]. [CC BY 4.0] [НАУЧНЫЙ ДИАЛОГ. 2018. № 5] пичного растения, обитающего в болотистой местности), имеющий особую, отличительную форму соцветий. Наиболее распространенные современные названия рогоза в английском языке — reedmace и locks; в «Словаре английских названий растений» приводится также множество народных наименований рогоза широколистного (Typha latifolia L.). Некоторые из этих слов выражают описанные выше признаки и могут быть сопоставлены с рассмотренными фитонимами. Названия cat’s spear (букв. «кошачий меч») и water torch (букв. «водяной факел») указывают на прямой длинный стебель растения (ср. фин. ингерм. kurenmiekka). Фитонимы locks (букв. «локоны, волосы»), cat’s tail (букв. «кошачий хвост») и cat-o’-nine-tails (букв. «кошка с девятью хвостами»), вероятно, отражают форму соцветия (ср. фин. ингерм. karvakeppi). Фитонимы reedmace (букв. «тростник-булава») и club-rush (букв. «дубинка-тростник») также мотивированы формой соцветия, и их можно соотнести с древнеанглийскими названиями рогоза [DEPN, 1886, p. 615]. 3. Плаун булавовидный (Lycopodium clavatum L.) Форма соцветия легла в основу номинации плауна булавовидного. Данный признак выражен в трех ингерманландских названиях этого растения: harakanvarpaita (букв. «сорочьи когти»), variksenvarpaita (букв. «вороньи когти») и jäniksenvarpaita (букв. «заячьи когти»). Соцветия плауна — тонкие колоски, расположенные по 2—3 штуки на длинных ножках — действительно могут напоминать когти [Коппалева, 2007, с. 61]. Древнеанглийский фитоним, обозначающий плаун булавовидный, отличается от финских названий своей внутренней формой, но, вероятно, имеет такую же мотивацию. Название strǣl-wyrt (букв. «стрела-трава») также указывает на форму и расположение колосков посредством сравнения их с другим предметом [Krischke, 2013, p. 386]. Наиболее распространенные названия плауна булавовидного в современном английском языке — club-moss (букв. «дубинка-мох») и stag’s-thorn clubmoss (букв. «плаун-оленья колючка»). Первый из этих фитонимов можно сопоставить с названием рогоза club-rush, рассмотренным выше: соцветия обоих растений представляют собой удлиненные утолщения на стебле. Фитоним stag’s-thorn clubmoss, подобно финским и древнеанглийскому названиям, возможно, связан с наличием у растения колючих колосков. Существуют и менее употребительные английские фитонимы, обозначающие плаун, почти полностью соответствующие ингерманландским: wolf’s claws (букв. «волчьи когти») и fox’s claws (букв. «лисьи когти»). Еще в двух на[CC BY 4.0] [НАУЧНЫЙ ДИАЛОГ. 2018. № 5] хвост») и lamb’s-tails (букв. «хвосты ягненка») [DEPN, 1886, p. 591—592]. Любопытно, что во всех случаях, кроме последнего, в фитонимах, обозначающих плаун булавовидный, эксплуатируются образы диких животных. Это может быть связано с тем, что обитают плауны преимущественно в лесах [БСЭ, 1975, с. 17—18], поэтому и ассоциируются с лесными животными. 4. Календула (Calendula L.) В ингерманландских говорах финского языка присутствует два названия календулы, в которых указывается на форму частей растения. Фитонимы kissankynsii (букв. «кошачьи когти») и kiukerokukka (букв. «завиток-цветок»), которые можно сравнить и с русским названием ноготки, мотивированы формой плодов календулы [Коппалева, 2007, с. 61]. В английском языке подобные наименования никогда не использовались, в отличие, например, от немецкого: нем. Ringelblume (букв. «завиток-цветок») и Ringelrose (букв. «завиток-роза») по своей мотивации соответствуют вышеупомянутым фитонимам. Однако английские названия календулы также представляют интерес, в особенности в динамическом аспекте. В древнеанглийский период наиболее частотным обозначением этого растения был фитоним sigel-hweorfa (букв. «поворачивающееся к солнцу (растение)»). Действительно, календула предпочитает солнечные места и может поворачивать цветки к солнцу; кроме того, с солнцем можно сравнить сами желтые цветки растения [Krischke, 2013, p. 379]. Фитоним sun-folgend (букв. «следующее за солнцем (растение)»), вероятно, мотивирован тем же признаком: цветы «следуют за солнцем», поворачиваясь к нему [Krischke, 2013, p. 389]. Еще одно подобное название — sōl(o)-sēce (букв. «ищущее солнца (растение)»). Все эти три фитонима являются кальками латинского слова sōlseqium; третий, в отличие от предыдущих, был заимствован позднее и в ученой среде [Krischke, 2013, p. 383]. Еще два древнеанглийских фитонима, обозначающие календулу, мотивированы исключительно цветом: golde (букв. «золотой») и gold-wyrt (букв. «золотая трава»). Но каждый из них встречается в текстах лишь один раз [DOEPN]; на этом основании можно сделать вывод о большем распространении первой номинативной модели. Для среднеанглийского периода характерно большое количество названий календулы, имеющих различную этимологию. Три из них происходят от лат. sōlseqium, но проникли в язык различными путями. Название solosece восходит к да. sōl(o)-sēce; фитоним solsequium был заимствован напрямую из средневековой латыни, а слово solsecle — из старофранцуз[CC BY 4.0] [НАУЧНЫЙ ДИАЛОГ. 2018. № 5] ского языка в среднеанглийский перешли фитонимы gōlde и golden; на их основе возникло и новое название marī-gold(e), в котором упоминается, возможно, Дева Мария [Klein, 1971, p. 446]. Еще одно слово, обозначающее календулу, — rŏde. Его омоним имеет значение «краснота, румянец»; вероятно, данный фитоним мотивирован тем, что цветки календулы иногда имеют красноватый оттенок [MED]. Современное английское название календулы — marigold (< са. marīgold(e)). Ее наиболее известный вид, календула лекарственная (Calendula officinalis L.), — обозначается фитонимом pot marigold (букв. «горшок-календула»), что, вероятно, подчеркивает ее принадлежность к культурным, а не диким растениям. Таким образом, из множества наименований, использовавшихся на протяжении веков, в английском языке сохранилось и было развито лишь одно, относящееся к цвету растения. 5. Чеснок (Allium sativum L.) Финское название чеснока — kynsi||laukka — имеет буквальное значение «лук с когтями». Согласно И. В. Бродскому, подобная номинация объясняется формой долек чеснока, похожих на когти [Бродский, 2006, с. 69]. В древнеанглийском языке чеснок обозначался фитонимом gār-lēac (букв. «меч-лук»). Несомненно, первый элемент, как и в финском языке, описывал форму некоторой части растения; однако существует две точки зрения по данному вопросу. Как утверждает одна из них, с мечами в фитониме сравниваются листья чеснока [Krischke, 2013, p. 310—311], и такое сравнение действительно возможно. Но подобные листья имеют и другие виды лука; наличие же в фитониме второго компонента leac подразумевает, что обозначается разновидность лука, каким-то образом отличающаяся от прототипического представителя вида. Согласно второму мнению, сравнение с мечом относится к дольке чеснока [OED]. Второе объяснение представляется более вероятным: первый компонент фитонима gār-lēac называет особенность, выделяющую чеснок из ряда близких ему растений. Фитоним gār-lēac сохранился в английском языке в практически неизменном виде: в среднеанглийский период он приобрел форму gār-lēc, а в современном языке — garlic [MED]. Более того, между фитонимом со значением «чеснок» и самим растением наблюдается четкое соответствие: слово garlic (как и его исторические формы) обозначает только чеснок, и данному растению соответствует лишь одно название. Подобная ситуация нетипична для народной ботанической номенклатуры, которая характеризуется отсутствием однозначности: одним словом обычно называются разные растения [CC BY 4.0] [НАУЧНЫЙ ДИАЛОГ. 2018. № 5] ний. Однозначность в наименовании чеснока можно объяснить тем, что это не дикорастущее, а культурное растение, которому носители языка придают особое значение, часто его наблюдают и поэтому хорошо отличают его от других растений, даже схожих с ним внешне. 6. Пырей (Elytrigia Desv.), пырей ползучий (Elytrigia repens Desv.) Среди фитонимов, принадлежащих к карельским наречиям и обозначающих форму частей растений, также есть названия, которые имеют английские соответствия. Одно из них — название пырея — можно сравнить и с фитонимом из ингерманландских говоров финского языка, обозначающим один из видов растения, пырей ползучий. Карел. oraš||hein’ä (букв. «всход-трава») и ингерм. vehnäheinä (букв. «пшеничная трава») мотивированы одним и тем же признаком: всходы пырея напоминают всходы пшеницы [Бродский, 2006, с. 70; Коппалева, 2007, с. 65]. Существует множество английских названий пырея и особенно одного из его видов — пырея ползучего. Некоторые из них, как и финно-угорские фитонимы, содержат сравнение с пшеницей: creeping wheat (букв. «ползучая пшеница»), wheatgrass (букв. «пшеница-трава»), false wheat (букв. «ложная пшеница»), dog wheat (букв. «собачья пшеница») и т. п. Еще одна группа фитонимов — quick grass, quitch grass (также quitch) и couch grass — происходят от да. cwice (> совр. англ. quick) «живой». Таким образом, эти названия можно буквально перевести как «живучая трава»; мотивация в данном случае обусловлена именно этим свойством сорняка [Klein, 1971, p. 611]. 7. Папоротник (сем. Polypodiaceae) Интерес представляют два карельских фитонима, обозначающие папоротник: luz’ikka||heinä (букв. «ложка-трава») и čiganan||luz’ikka (букв. «ложка цыгана»). Эти названия мотивированы своеобразной формой молодых побегов папоротника, которая может напоминать ложку [Бродский, 2006, с. 69]. Слово čiganan||luz’ikka можно причислить к ксенонимам — языковым единицам, мотивированным обобщенным представлением о чужих народах и землях. Чужое в подобных словах и фразеологических сочетаниях связано с оценкой, чаще всего негативной: оно представляется как «неправильное», аномальное, дикое [Березович, 2006, с. 3—4]. Таким образом, данный фитоним не связан с реальными особенностями цыган и их образа жизни: «ложка цыгана» — «необычная, странная ложка». В английском языке папоротник обозначается словом fern (< да. fearn); однако с карельскими фитонимами можно сопоставить слово fiddlehead, [CC BY 4.0] [НАУЧНЫЙ ДИАЛОГ. 2018. № 5] нование fiddlehead fern: обычно оно также обозначает побеги, но иногда используется и при описании всего растения [Oxford Dictionaries]. Первоначальное значение слова fiddlehead (букв. «головка скрипки») — резное украшение на носу корабля, напоминающее завиток скрипки (зафиксировано с 1799 года). Затем, с 1877 года, появилось другое, фитонимическое, значение, которое в настоящее время является наиболее употребительным [OED]. Очевидно, что в данном слове выражен тот же признак, что и в карельских фитонимах — необычная форма молодых побегов папоротника. 8. Фуксия (Fuchsia L.) Еще один карельский фитоним, мотивированный формой части растения, — uz’niekka||kukka «фуксия». Буквальный перевод этого названия — «серьга-цветок»: свисающие и удлиненные цветы фуксии по форме напоминают серьги [Бродский, 2006, с. 70]. Данная мотивация отражена и в английских названиях этого растения: ear-drops (букв. «серьги»), lady’s eardrops (букв. «серьги дамы»), ear-ring flower (букв. «серьга-цветок») [DEPN, 1886, p. 582]. Последний фитоним по своей внутренней форме полностью совпадает с карельским названием. Фитонимы, обозначающие фуксию в финно-угорских и германских языках, возникли довольно поздно, так как она была привезена в Европу из Южной Америки. Это растение было открыто французским ботаником Шарлем Плюмье в 1703 году во время экспедиции по Чили; затем ученый привез семена фуксии в Великобританию, где она начала выращиваться в качестве декоративного растения [Birmingham Fuchsia and Geranium Society]. В северной Европе растение, вероятно, появилось в это же время или позднее. 2. Заключение Рассмотрев названия восьми растений в финском языке, карельских наречиях и английском языке с учетом трех периодов его развития, можно сделать некоторые выводы. Почти все названия (7 из 8) отражают сходные номинативные признаки: в финно-угорских и германских фитонимах обозначаются особенности строения одной и той же части растения. В некоторых случаях слова, содержащие данный признак, имеют разную внутреннюю форму, что может объясняться различной образностью, присущей языкам (ср.: чеснок — фин. ингерм. «лук с когтями», англ. «меч-лук»; папоротник — карел. «ложка», англ. «головка скрипки»). Среди фитонимов, обозначающих 3 растения (плаун булавовидный, пырей и фуксия), присутствуют названия, полностью или почти полностью [CC BY 4.0] [НАУЧНЫЙ ДИАЛОГ. 2018. № 5] фитонимы, обозначающие фуксию, в буквальном переводе звучат совершенно одинаково («серьга-цветок»). Наименования плауна булавовидного в рассмотренных языках также очень близки друг другу по внутренней форме (фин. ингерм. «заячьи когти» — англ. «волчьи когти», «лисьи когти»). Фитоним со значением «пырей» в ингерманландских говорах («пшеничная трава») можно соотнести с некоторыми английскими названиями этого растения, в частности, wheatgrass («пшеница-трава»). Названия лишь одного из рассмотренных растений (календула) в английском языке по своей мотивации не совпадают с финно-угорскими. Но и в этом случае присутствуют соответствия в немецком и, возможно, в других германских языках. Некоторые из сделанных наблюдений касаются и развития фитонимов в английском языке. Названия двух из восьми рассмотренных растений отсутствовали в древнеанглийский период; это может объясняться поздним появлением растения в ареале распространения языка или же несохранившимися данными об использовании фитонимов, именовавших растение. Три древних названия (для вьюнка, чеснока, папоротника) остались в языке, претерпев преобразования; еще для трех растений (рогоз, плаун булавовидный, календула) в средне- или в современный английский период появились новые названия. Также стоит отметить, что зачастую количество современных названий растения превосходит количество древнеанглийских фитонимов. Список сокращений англ. — английский букв. — буквально да. — древнеанглийский ингерм. — ингерманландские говоры карел. — карельские наречия са. — среднеанглийский совр. англ. — современный английский ср. — сравните фин. — финский Источники и принятые сокращения 1. DEPN — Dictionary of English Plant Names / ed. by J. Britten, R. Holland. — London : Trübner & Company, 1886. — 618 p. 2. DOEPN — The Dictionary of Old English Plant Names [Electronic resource]. — Access mode : http://oldenglish-plantnames.org.[CC BY 4.0] [НАУЧНЫЙ ДИАЛОГ. 2018. № 5] E. Klein. — London : Elsevier, 1971. — 844 p. 4. MED — Middle English Dictionary [Electronic resource]. — Access mode : https://quod.lib.umich.edu/m/med. 5. OED — Online Etymology Dictionary [Electronic resource]. — Access mode : https://www.etymonline.com/. 6. Oxford Dictionaries [Electronic resource]. — Access mode : https:// en.oxforddictionaries.com.

Напиши аннотацию по статье

Галицына Е. Г. Фитонимы финно-угорских языков, мотивированные формой частей растений, и их соответствия в английском языке : сравнительный анализ / Е. Г. Галицына // Научный диалог. — 2018. — № 5. — С. 49—59. — DOI: 10.24224/2227-1295-2018-5-49-59. Galitsyna, E. G. (2018). Plant names of Finno-Ugric Languages Motivated by Plant Parts Form and Their Equivalents in the English language: Comparative Analysis. Nauchnyy dialog, 5: 49-59. DOI: 10.24224/2227-1295-2018-5-49-59. (In Russ.). УДК 811.511.11’373.221+811.111’373.221 DOI: 10.24224/2227-1295-2018-5-49-59 Фитонимы финно-угорских языков, мотивированные формой частей растений, и их соответствия в английском языке: сравнительный анализ © Галицына Елена Георгиевна (2018), orcid.org/0000-0003-0812-123X, аспирант кафедры русского языка, общего языкознания и речевой коммуникации, Уральский федеральный университет им. первого Президента России Б. Н. Ельцина (Екатеринбург, Россия), helen25-00@mail.ru Статья посвящена сопоставлению фитонимов финно-угорских и английского языков. В качестве основания для анализа выступают фитонимы финского языка и карельских наречий, включающие признак формы какой-либо части растения. Проводится сравнение данных фитонимов с названиями аналогичных растений в английском языке. В статье проанализированы названия 8 растений, таких как вьюнок (Convolvulus L.), рогоз (Typha L.), плаун булавовидный (Lycopodium clavatum L.), календула (Calendula L.), чеснок (Allium sativum L.), пырей (Elytrigia Desv.), папоротник (сем. Polypodiaceae), фуксия (Fuchsia L.). В каждом случае приводятся сведения о мотивации фитонимов и выделяются номинативные признаки, положенные в основу названий. Согласно представленному материалу, финноугорские и английские фитонимы могут быть мотивированы формой стеблей, соцветий, плодов, побегов, листьев и цветов растений. Внимание уделяется также этимологии анализируемых лексических единиц. Автор рассматривает фитонимы английского языка в динамическом аспекте, указывая названия обозначенных растений в древне-, средне- и современном английском периодах. На основе представленного в работе материала сделаны выводы о сходстве и различии в номинации одних и тех же природных объектов в типологически различных языках.

фонемы и w в южнорусских говорах инструментально фонетическое исследование. Ключевые слова: русская фонетика, диалектология, южнорусские говоры, си стемы ударного вокализма, фонемы /Ъ/ и /ш/. PHONEMES / Ъ/ И / Ш/ IN SOUTH RUSSIAN DIALECTS (INSTRUMENTAL PHONETIC STUDY) D. M. SAVINOV The paper shows that a tone glide which begins with a high vowel and changes to a mid vowel (with a gradual increase in intensity) should be regarded as a characteristic feature of the phonemes /Ъ/ and /ш/. A vowel system which consists of seven phonemes can only function with diphthongs [ie] and [uo], which are realised as the phonemes /Ъ/ and / ш/ respectively. These diphthongs manifest a completely parallel structure. Firstly, it explains the nature of the diphthongal /Ъ/ in South Russian dialects; secondly, it supports the view that the phoneme / ш/ appears to be a correlate of the phoneme /Ъ/, which is a result of the trend towards the symmetrisation of the Old Russian language phonological system. This basic similarity between the allophones /Ъ/ and / ш/ is only found in dialect systems with a phoneme set containing seven vowel phonemes. The tendency for diphthongs to turn into simple vowels primarily affects the diphthong [ie] and only secondarily the diphthong [uo]. The process of monophthongisation leads to the development of asymmetrical vowel systems which are characterised by a statistically significant dominance of the diphthong [ie] over the diphthong [uo]. Keywords: Russian phonetics, dialectology, South Russian dialects, stressed vocal ism, phonemes /Ъ/ и /ш/.

Напиши аннотацию по статье

ПСТГУ Вестник III: Филология 2013. Вып. 4 (34). С. 93-109 ФОНЕМЫ / Ъ/ И / Ш/ В ЮЖНОРУССКИХ ГОВОРАХ (ИНСТРУМЕНТАЛЬНО-ФОНЕТИЧЕСКОЕ ИССЛЕДОВАНИЕ)1 Д. М. С А В И Н ОВ В статье показано, что конститутивным признаком фонем /Ъ/ и /ш/ должно быть признано скольжение тембра от верхнего к среднему подъему (с постепенным нарастанием интенсивности). Семифонемная система вокализма может последовательно функционировать только при стабильном сохранении подобных дифтонгических образований. Фонетическая структура основных дифтонгов в соответствии с /Ъ/ и /ш/ обнаруживает полный параллелизм, что, во-первых, свидетельствует о дифтонгической природе гласного /Ъ/ в древнерусском языке; во-вторых, подтверждает мнение о том, что фонема /ш/ появилась как задний коррелят фонемы /Ъ/ в результате развития тенденции к симметризации структуры древнерусской фонологической системы. О д н ой из н а и б о л ее я р к их о с о б е н н о с т е й, х а р а к т е р и з у ю щ ей ф о н е т и ч е с к ие с ис т е мы а р х а и ч е с к их р у с с к их г о в о р о в, я в л я е т ся о т л и ч н ый от л и т е р а т у р н о го я з ы ка н а б ор г л а с н ых ф о н е м: с о х р а н е н ие р а з л и ч е н ия / Ъ/ и / е /, / ш/ и / о /. С е г о д ня с ем и ф о н е м н ый в о к а л и зм — р е л и к т о в ая д и а л е к т н ая ч е р т а. У с и л и в а ю щ е е ся в л и ян ие л и т е р а т у р н ой н о р м ы, а т а к же п р о д у к т и в н ые т е н д е н ц ии я з ы к о в о го р а з в и т ия п р и в о д ят к у т в е р ж д е н ию во м н о г их л о к а л ь н ых с и с т е м ах п я т и ф о н е м н о го с о с т ава в о к а л и з м а. А р е ал г о в о р о в, с о х р а н я ю щ их н а с л е д ие д р е в н е р у с с к ой э п о хи — п р о т и в о п о с т а в л е н ие / ш/ и / о /, / Ъ/ и / е/ не и м е ет д о с т а т о ч но ч е т к их о ч е р т а н и й, а с а ми а р х а и ч е с к ие с и с т е мы у д а р н о го в о к а л и з ма о б ы ч но « в с т р е ч а ю т ся т о л ь ко на р а з н ых с т у п е н ях д е г р а д а ц и и, в с м е ш е н ии с т а к и ми с и с т е м а м и, где ш е с т ая и с е д ь м ая ф о н е мы отсутствуют»2. 1 Работа выполнена в рамках госконтракта Министерства образования и науки РФ «Региональные системы русского языка в диахронии и синхронии (по данным письменных памятников и современных русских говоров)». 2 Высотский С. С. Определение состава гласных фонем в связи с качеством звуков в севернорусских говорах // Очерки по фонетике севернорусских говоров. М., 1967. C. 14. Утрата /Ъ/ как особой фонологической единицы характерна для большинства славянских языков: «... фонема е /Ъ/, которая появилась в праславянский период в результате совпадения старого е (> е1) и дифтонга a°i (> е2), в разных праславянских диалектах отличалась исключительной фонетической нестойкостью и большим количеством артикуляционно-акустических особенностей, что стало причиной исчезновения этой фонемы в большинстве славянских языков и их говоров». Швторак Г. П. Формування i дiалектна диференщац1я давньорусько! мови. Кшв, 1988. С. 110. Однако памятники письменности свидетельствуют о том, что большинство южнорусских диалектных систем имели в прошлом семифонемную модель вокализма; она отмечена в некоторых рукописях XVII века, имеющих рязанское, тульское, калужское, воронежское, елецкое происхождение3. На это же указывают и материалы современных говоров: так, более чем в половине текстов, приведенных в южнорусской звучащей хрестоматии4, представлен семифонемный вокализм или следы его былого существования5. Широкое распространение в южнорусском наречии /Ъ/ и / е /, / ш/ и / о/ подтверждается также косвенными данными. Некоторые системы яканья, сочетающиеся с пятифонемным вокализмом, могут сохранять в 1-м предударном слоге противопоставление [и] ~ [а] перед ударными [о] и [е] в зависимости от их этимологии. И хотя появление в первом предударном слоге того или иного звукотипа уже не обусловлено качеством гласного под ударением, эта зависимость реализуется опосредованно, как модель произношения определенных слов или грамматических категорий, что характерно для некоторых типов диссимилятивного, умеренно-диссимилятивного, ассимилятивно-диссимилятивного и диссимилятивно-умеренного яканья. В современных русских диалектах, даже в наиболее архаичных, семифонемная система вокализма никогда не бывает представлена в «идеальном» виде, с последовательным распределением отличающихся друг от друга звукотипов в соответствии с фонемами /Ъ/ и / е /, / ш/ и / о /. «Характерной особенностью современного состояния говоров русского языка является почти полное отсутствие так называемых "чистых" систем, таких, в которых не проявлялись бы одновременно элементы какой-то другой системы .... Иными словами, на современном этапе развития говоров мы имеем дело с различными формами сосуществования двух или даже нескольких систем в пределах одного говора»6. Соотношение между частотностью и дистрибуцией подобных вариантов может быть различным, а их появление зависит как от экстралингвистических факторов, так и от факторов собственно языковых. Противопоставление /Ъ/ ~ / е /, / ш/ ~ / о /, будучи оппозицией фонологической, должно обязательно восприниматься и достаточно последовательно воспроизводиться. В реестр фонем может быть включен только стабильный элемент языковой системы, когда предполагаемая фонема, будучи в составе определенных словоформ, в своей сильной позиции представлена звуком особого тембрального качества, отличного от реализации всех остальных фонем в тождественных позиционных условиях. Антропофоническое проявление тенденции к максимальной дифференциации фонем «заключается в требовании более чет 3 Котков С. И. Южновеликорусское наречие в XVII столетии. М., 1963. С. 28-52; Сидоров В. Н. Из русской исторической фонетики. М., 1969. С. 24-32; Галинская Е. А. Историческая фонетика русских диалектов. М., 2002. С. 200-201. 4 Русские народные говоры. Звучащая хрестоматия. Южнорусское наречие / Под ред. Р. Ф. Касаткиной. М., 1999. 5 Касаткина Р. Ф. Южнорусское наречие. Новые данные // Вопросы языкознания. 2000. № 6. С. 98. 6 Русский язык и советское общество. Фонетика современного русского литературного языка. Народные говоры / Под ред. М. В. Панова. М., 1968. С. 189. кого произношения, воспроизведения именно тех физических характеристик, с помощью которых дифференцируются, различаются данные фонемы»7. На наличие в говоре особых функциональных единиц /Ъ/ и / ш/ может указывать доступность их восприятия не только для собирателей, но и для отдельных диалектоносителей, которые способны заметить особенности фонологической системы своего говора, а также говоров окрестных деревень и выявлять значимые структурные различия между ними. Например, один из наших информантов, родившийся в с. Крутое Старооскольского р-на Белгородской обл., но многие годы проживший в селе Солдатское, расположенном всего в нескольких километрах от Крутого, обратил наше внимание на основное отличие между этими диалектными системами. По его словам, «в Солдатском говорят "мягко": [к°уот], а в Крутом — "твёрдо": [кот]». Дифтонгичность реализаций фонемы / ш/ в сочетании со значительной лабиализацией согласных перед ними, замеченные информантом в говоре жителей с. Солдатского, прямо указывают на хорошо сохранившуюся архаическую систему ударного вокализма, которая отсутствует в говоре жителей с. Крутое. Подобные примеры «имеют прямое отношение к восприятию носителями говоров языковых фактов на фонологическом уровне», а слова, иллюстрирующие характерные черты «своего» и «чужого» говоров, «приобретают вид как бы фонологических формул»8. Специфика диалектных различий в структуре «трапецоидов» гласных при семифонемной системе вокализма выявлена в известной статье С. С. Высотского9. Разновидности состава гласных представлены в этой работе с некоторой степенью условности и не исчерпывают того многообразия, которое обнаруживается при дальнейшем изучении архаических говоров. Они дают лишь общее представление о структурной сложности семифонемной системы, отражают функциональные связи и возможные способы распределения ее значимых элементов на синхронном уровне. Для диахронической интерпретации изменений, которые происходят в различных русских вокалических системах, необходимо комплексное исследование основных звукотипов, характерных для русского диалектного языка в целом и для южнорусского наречия в частности. Анализ образцов диалектной речи свидетельствует о высокой вариативности характеристик гласных, реализующих /Ъ/ и /ш/, что может выражаться, вопервых, в изменении их формантных областей, во-вторых, в различных соотношениях между компонентами неоднородных вокальных образований — дифтонгов или дифтонгоидов. Появление этих вариантов может быть обусловлено комбинаторным воздействием фонетического контекста (место образования или мягкость / твердость соседнего согласного), фразовой позицией, особенностями артикуляционной базы говора, а также сосуществованием в пределах одного говора нескольких фонологических подсистем. 7 Журавлев В. К. Диахроническая фонология. М., 1986. С. 155-156. 8 Высотский С. С. Фонемный состав слова как основа для изучения звукового строя говора // Экспериментально-фонетические исследования в области русской диалектологии / Отв. ред. С. С. Высотский. М., 1977. С. 14. 9 Высотский С. С. Определение состава г л а с н ы х. C. 5-82. 1. Данные большинства архаических систем вокализма свидетельствуют о том, что основными реализациями фонем /Ъ/ и /Ш/ в южнорусских говорах должны быть признаны восходящие дифтонги [ие] и [уо]: б['ие]дно, д['ие]душка, д['ие]лали, у с['ие]нцах; об[уо]рки, зах[уо]дишь, за ст[уэ]л, скул[уо] ('часть печи') и др. Передний дифтонг обычно произносится после мягких и перед твердыми согласными, а также на конце слова. Среднее значение первой части дифтонгов типа [и?] составляет 390-470 Гц, второй части — 520-600 Гц; среднее значение F2 первой части — 2300-3000 Гц, второй части — 1900-2700 Гц; то есть второй компонент этого гласного образования всегда характеризуется сближением зон наибольшей концентрации энергии. Дифтонги типа [уо] с последовательным понижением подъема гласного образования и незначительным изменением по ряду обычно произносятся на месте фонемы /Ш/ после твердого и перед твердым согласными, а также на конце слова. Среднее значение первой части этих дифтонгов составляет 430-500 Гц, среднее значение F2 — 760-920 Гц. Зачастую формантная структура начального и F2 в у-образного элемента характеризуется «одновершинностью», слиянием области 470-650 Гц, что отражает сильную степень его лабиализации. Средние значения и F2 второй части дифтонга составляют 540-700 Гц и 1000-1400 Гц соответственно; этот элемент обычно локализуется в зоне среднего или средненижнего подъема и заднего или средне-заднего ряда (при наличии следующего твердого согласного), при этом степень упередненности последней фазы дифтонга прямо пропорциональна уровню понижения ее подъема. Дифтонг [уо] всегда характеризуется максимальной сближением зон наибольшей концентрации энергии в первой части и их значительной удаленностью во второй. Первые компоненты дифтонгов [ие] и [уо] обычно не отличаются ни по слуховому впечатлению, ни по формантным характеристикам от аллофонов фонем / и/ и /у/. При этом значения начальной фазы дифтонга [уо] несколько превышают аналогичные значения дифтонга [ие], что отражает соответствующие отношения между основными реализациями фонем / у/ и / и/ (эта особенность связана с известной ассиметричностью «трапецоида» гласных, обусловленной особенностями «строения ротовой полости и возможности движений языка»10). Последняя фаза дифтонгов на месте /Ъ/ и /Ш/ также не отличается от характерной части монофтонгов, реализующих фонемы / е/ и /о/. Данные говоров различной локализации свидетельствуют о том, что звукотип средне-нижнего подъема [э] на месте / о/ широко распространен во всех архаических диалектных системах, различающих под ударением семь гласных фонем, что, по всей видимости, обусловлено особенностями исторического развития11; однако гласный средне-нижнего подъема [£] в соответствии с фонемой / е/ — довольно редкая диалектная черта. Система с гласными 2-й ступени подъема, локализованными в средне-нижней зоне, встречается «как малоустойчивый тип вокализма ... обычно при наличии в других слоях говора еще иных, менее сложных типов вокализма»12. 10 Касаткин Л. Л. Современный русский язык. Фонетика. М., 2006. С. 33. 11 Пауфошима Р. Ф. Фонетика слова и фразы в севернорусских говорах. М., 1983. С. 35-36. 12 Высотский С. С. Определение состава гласных. С. 79. Данная особенность, по-видимому, также обусловлена спецификой артикуляционного пространства: при наличии «одинакового числа фонем в передней и задней сериях зоны безопасности оказываются уже в задней области, чем в передней, и этим частично объясняются различия в поведении этих двух серий»13. Несимметричность по уровню подъема, свойственная основным реализациям / е/ и / о /, характерна и для вторых компонентов соответствующих дифтонгов; приблизительно в половине случаев дифтонг на месте фонемы /Ш/ завершается гласным средне-нижнего подъема [э]. В том случае, если в говоре в соответствии с фонемой / е/ отмечено произношение звука [Е], последняя фаза дифтонга [ие] также может локализоваться в средне-нижней зоне, что зафиксировано, например, в селах Солдатское Старооскольского р-на Белгородской обл. и Кирейково Ульяновского р-на Калужской обл.: оболб['иЕ]ла (оболбеть 'остолбенеть'), д['иЕ]ти, из л['иЕ]са, гор['иЕ]ла. Скольжение тембра гласных образований [ие] и [уо] происходит за счет постепенного понижения подъема с плавным нарастанием интенсивности. Их начальные и-образный и у-образный участки, как правило, составляют не менее половины общей длительности дифтонга, подобное количественное соотношение между фазами дифтонгов на месте /Ъ/ и /Ш/ можно признать характерной чертой архаических южнорусских говоров14; при этом максимум интенсивности приходится на второй элемент звукового комплекса, что и создает его слоговость. Таким образом, в большинстве южнорусских диалектных систем неоднородный гласный, реализующий фонемы /Ъ/ и /Ш/, характеризуется восходящей силовой структурой, а также сильноконечным образованием. Отмеченная архаическая особенность отличается относительной неустойчивостью и принадлежит к быстро деградирующим чертам русских диалектов. Во-первых, гласные образования на месте /Ъ/ и /Ш/ могут иметь не один, а два пика концентрации силы, что характерно для истинных (или равновесных) дифтонгов. Во-вторых, они могут отличаться резким возрастанием интенсивности в начальных сегментах гласного и дальнейшим поддержанием высокого уровня на всем протяжении его звучания, что обычно свойственно аллофонам / е/ и / о /. Смена локализации силовой вершины дифтонга обусловливает значительное увеличение фонетической выраженности его первого компонента. Нарушение динамической структуры звукового комплекса нередко сочетается с изменением его тембральных свойств, а также модификацией слоговой структуры фонетического слова. Например, истинные дифтонги, репрезентующие фонему /Ш/, могут иметь в своем составе элементы, которые отличаются друг от друга не уровнем подъема, а степенью продвинутости: [эо], [эо]; эти сложные гласные, как правило, отмечаются в позиции после переднеязычных согласных (нар[эо]д, пот[эо]п, белгор[эо]дская). Кроме того, истинный дифтонг представляет собой ужб не целостный звуковой комплекс, составляющий один слог, а сочетание двух отдельных слоговых гласных. Хиатус, возникший внутри морфемы, в дальнейшем устраняется либо 13 Мартине А. Принцип экономии в фонетических изменениях. М., 1960. С. 132. 14 Касаткин Л. Л. Современная русская диалектная и литературная фонетика как источ ник для истории русского языка. М., 1999. С. 380. за счет консонантизации первой части дифтонга (о[хw6]mа, [кдао]нь)15, либо за счет появления между его частями эпентетического неслогового сегмента — краткого неопределенного по тембру глайда, что отражает тенденцию к закреплению в этой позиции слоговой границы. Все эти факты свидетельствуют об общей деградации старой системы дифтонгов. 2. Особенно часто звуковые комплексы, наиболее полно представляющие шкалу последовательной смены ступеней подъема, отмечаются в сильной фразовой позиции: при выделенности слова. Под влиянием ритмико-просодических условий неоднородные гласные на месте /Ъ/ и /Ш/ получают большее растяжение и становятся полифтонгами типа [иеЕ] или [уоэ] (л['иеЕ]су, карт[уоэ]шку), последний наиболее открытый участок которых обычно образуется в зоне средненижнего подъема. В некоторых южнорусских говорах происходят еще более значительные тембральные изменения ударных гласных, что также связано со значительным просодическим выделением слова и обычно фиксируется в конце речевого периода в позиции ауслаута. В этом случае звуковые комплексы, реализующие фонемы /Ш/ и /Ъ/, могут достигать в завершающей части а-образного тембра иногда с оттенком редукции в последних фазах гласного: ведр['иэа], молок[уоа]; при этом а-образная часть обычно произносится с более ослабленной артикуляцией, чем предыдущие э-образный и о-образный сегменты, на которые и приходится силовая вершина соответствующего полифтонга. Значительное изменение ряда у гласных образований, реализующих фонему /Ш/, отмечает в среднерусском окающем говоре с. Пустоша Шатурского р-на Московской обл. А. В. Тер-Аванесова. Она пишет: «Фонема /уо/ представлена восходящими дифтонгами типа [уо] с варьирующейся длительностью у-образного элемента, причем одновременно с понижением подъема к концу звучания происходит также продвижение гласного в средний ряд и даже утрата огубленности, так что "дифтонг" нередко оканчивается звуком типа "шва": [уоъ]»16. В южнорусских говорах заметное продвижение по ряду звуковых комплексов, реализующих фонему /Ш/, обычно возможно в двух случаях. Во-первых, как результат значительного растяжения гласного под влиянием фразового контекста, что было описано выше. Во-вторых, как комбинаторное изменение, способствующее приспособлению артикуляции конечного элемента гласного к артикуляции следующего за ним мягкого согласного или [и]. В этом слу 15 Аналогичная модель монофтонгизации представлена и в некоторых северных по происхождению украинских (речь идет об украинских говорах Воронежской области, которые являются северными по своему происхождению, так что запятые не нужны) говорах Воронежской обл., долгое время развивавшихся в отрыве от материнских диалектов. Формы Двен 'Дон', квень 'конь', свель, свыь и свиль 'соль', снвеп 'сноп', ствел 'стол' (см. Бескровный А. М. Из истории образования переходного украинско-русского диалекта в Воронежской области // Мат-лы и исслед. по русской диалектологии. Т. 2. М.; Л., 1949. С. 317; Авдеева М. Т. Словарь украинских говоров Воронежской области. Т. 2. Воронеж, 2012. С. 194, 195, 215) представляют рефлексы дифтонгов [уе], [уи], [у1], широко распространенных в полесских говорах на месте *о в новом закрытом слоге. Бевзенко С. П. Украшська д1алектолог1я. Кшв, 1980. С. 45. 16 Тер-Аванесова А. В. Материалы по акцентуации говора деревни Пустоша (существитель ные мужского рода) // Русский язык в научном освещении. 2001. № 1 (3). С. 151. чае последняя фаза полифтонга образуется в зоне среднего, передне-среднего или даже переднего ряда: значение F2 может достигать 1800-2100 Гц. В качестве примера можно привести следующие формы, записанные в различных архаических системах: засл[уоЕ]нь 'печная заслонка', нак[уоЕ]сють, к вор[уо&]нькиным (фамилия), кол[уоэ]тють, прих[уэЕ]дя, ув[уое]дють, на друг[уэж]й, сх[уэе]дють и др. Наиболее открытые передние гласные в рекурсии полифтонгов на месте /Ш/ отмечаются в тех южнорусских системах, где основной аллофон фонемы / о/ локализуется в зоне средне-заднего ряда средне-нижнего подъема и имеет слабую лабиализацию (значение F: может достигать 750 Гц, F2 — 1400 Гц), что характерно, например, для говоров Кирейкова Ульяновского р-на Калужской обл. и 0 тскочного Хлевенского р-на Липецкой обл. 3. Иногда фонемы /Ш/ и /Ъ/ реализуются дифтонгоидамиЦуо] и [И?] с незначительным изменением тембра: на бол[уо]те, б[уо]льше, наг[уо]ю, м[уо]й, 6['И?]лим, б['ие]гать и др.; их у-образная и и-образная части обычно не превышают 30% общей длительности звука, на слух эти гласные воспринимаются как монофтонги средне-верхнего подъема. Подобные дифтонгоиды с неконтрастным противопоставлением частей, одна из которых значительно преобладает над другой, представляют собой переходные звукотипы и появляются в результате постепенной монофтонгизации соответствующих дифтонгов. Этот процесс протекает с разной степенью интенсивности во многих архаических южнорусских говорах. Практически в любой вокалической системе фонемы /Ш/ и /Ъ/ могут реализоваться не только дифтонгами, но и различными монофтонгами, особенно часто однородные гласные фиксируются в безакцентных участках высказывания, при отсутствии выделенности слова. Кроме того, гласный, реализующий фонему /Ъ/ между мягкими согласными, имеет тенденцию к повышению уровня образования; не случайно в некоторых диалектных системах в указанном положении произносится исключительно звук верхне-среднего подъема [е], что может быть характерно как для сильной, так и для слабой фразовых позиций. Эта особенность особенно ярко проявляется при наличии в говоре упередненной артикуляционной базы. Последовательное развитие процесса монофтонгизация дифтонгов на месте /Ъ/ и /Ш/, как правило, приводит к деградации семифонемной системы вокализма. Поскольку фонемы как верхне-среднего, так и среднего подъемов воплощаются в монофтонгах, их зоны рассеивания значительно сокращаются. Это требует более сильного напряжения речевого аппарата при произнесении соответствующих аллофонов, что входит в противоречие с развивающейся в большинстве южнорусских говоров тенденции к уменьшению напряженности артикуляционной базы17. В результате происходит наложение зон рассеивания /Ъ/ и / е /, /Ш/ и / о /, то есть начинается постепенный переход к системе вокализма, различающей три степени подъема. Однако даже при наличии в диалектной системе всего пяти гласных фонем, в сильных (чаще — в «гиперсильных») фразовых позициях могут сохраняться следы прежнего распространения семифонемной системы вокализма: произно 17 Касаткин Л. Л. Современная русская диалектная и литературная ф о н е т и к а. С. 131-139. шение на месте этимологических фонем /Ъ/ и /Ш/ «полноценных» дифтонгов [ие] и [уо]. Подобная особенность характерна, например, для курских говоров: по материалам Н. А. Волковой, «дифтонгический след» этимологических фонем верхне-среднего подъема «встречается по всей Курской области довольно часто в широкоупотребительной бытовой лексике <...> преимущественно при эмфатическом произношении»: рабуотэл'и, хэрашуо, т'ижалуо, н'иету, л'иетэм, хл'иебд и др.18 В ряде диалектологических работ утверждается, что для некоторых архаических южнорусских систем в соответствии с фонемами /Ъ/ и /Ш/ характерно исключительное употребление монофтонгов верхне-среднего подъема [е] и [о]. Так, Е. С. Клейменова отмечает в говоре с. Кирейково на месте /Ъ/ и /Ш/ «особые закрытые напряженные звуки [е] и [о]», но одновременно пишет о полном отсутствии в этой позиции дифтонга [уо] при единичных случаях появления дифтонга [ие]19. По данным Ю. Т. Листровой, в говоре с. Отскочное «в единичных случаях отмечены пережитки о закрытого (под старым восходящим ударением) и е закрытого (на месте старого ятя): кот, пот, сарока, снёх, пёт' и т.д.», при этом в соседнем с. Воробьёвка «наряду с о и е закрытыми произносятся <...> дифтонги (пиели, сниех)»20. Однако магнитофонные записи диалектной речи, сделанные в этих населенных пунктах, свидетельствуют о том, что дифтонги и более сложные звуковые комплексы на месте /Ъ/ и /Ш/ характерны как для говора с. Кирейково, так и для говора с. Отскочное. Указание на бытование в диалектной системе с семью гласными фонемами (или со следами их былого различения) «пар дифтонгов уо, ие и пар монофтонгов о, е более соответствует реальному положению дел, чем категорическое утверждение, что говору свойственно употребление лишь какой-то ограниченной комбинации»21. 4. Противопоставление монофтонгов на месте фонем /Ъ/ и / е /, /Ш/ и / о/ может последовательно проводиться лишь в тех говорах, которые сохраняют напряженную артикуляционную базу. Ранее зависимость между высокой степенью напряженности артикуляции и стабильным сохранением семифонемного вокализма была описана для некоторых севернорусских говоров Вологодской и Кировской областей22; подобная особенность отмечена также в говоре Кирейкова Ульяновского р-на Калужской обл. 18 Волкова Н. А. Фонетика говоров Посемья. История и современное состояние. Черепо вец, 2003. С. 61-67. 19 Клейменова Е. С. Говоры южной части Калужской обл. Дис. ... канд. филол. наук. М., 1956. С. 62, 87. 20 Листрова Ю. Т. К изучению курско-орловского диалекта (говор с. Отскочного Дмитряшевского р-на Липецкой обл.) // Уч. зап. Кишиневского гос. пед. ин-та. Т. 4 (серия гуманит. наук). Кишинев, 1955. С. 200. 21 Высотский С. С. Определение состава гласных. С. 15. 22 Русские народные говоры. Звучащая хрестоматия. Ч. 1. Севернорусские говоры / Отв. ред. Р. Ф. Касаткина [Приложение №1 к Бюллетеню Фонетического Фонда русского языка]. Москва — Бохум, 1991. С. 210-215. В 1956 году Е. С. Клейменова отметила в местной диалектной системе «факты употребления особых закрытых напряженных звуков ё и о», она приводит следующие примеры: двор, кот, балота, салома, мноуа, прамалол, акно, уолай, у уарот (=в огород), сл'апой старух'и, с'им'аноу, п'аро; д'ёла, н'ив'ёста, ст'ёнка, ]ёхат', ч'илав'ёк, скв'ёрна, р'ётка, да св'ёту, на м'ит'ёл'и, м'ёд'и, м'ёс'ицау, св'ёш'ку, р'ёжы23. Материал, собранный в 2009 году, свидетельствует о том, что в говоре с. Кирейково и сегодня представлена достаточно последовательно выдержанная семифонемная система вокализма. Основными аллофонами фонем средне-верхнего подъема должны быть признаны монофтонги [е] для /Ъ/, [о] для /ш/, эти звуки, наряду с дифтонгами и дифтонгоидами, отмечаются как в сильной, так и слабой фразовых позициях: хл['6]ба, д['е]д, м['6]ста, сн['6]г-то, об в['6]тку, не пов['6]рите, д['6]лать, не зар['6]зали, б['6]женцы, с['6]яли, нас['6]яно, отд['6]льно, сос['6]дки; к[6]нчил, к[6]сишь, не п[6]мню, не х[6]четь, вор[6]чала, по в[6]семьдесят, н[6]виков, на лад[6]нь, раб[6]ты, за ст[6]л, на дв[6^, кор[6]вам, хор[6]шие, похор[6]нен, помол[6]же, под[6]ить, стан[6]вють, лут[6]шки ('куски липовой коры, лыка'), об[6]рками и многие др. По данным спектрального анализа, основные аллофоны соответствующей пары имеют симметричный уровень подъема: среднее значеу этих гласных составляет 450-560 Гц для [о], 430-540 Гц для [е]. ние загн['6]тка, жел['6]зной, понед['6]льник, Результаты сравнения данных 1956 и 2009 гг. указывают на то, что процесс монофтонгизации дифтонгов, реализующих /Ъ/ и /ш/, протекает в говоре жителей с. Кирейкова на протяжении длительного времени, однако он не привел к общей деградации семифонемной системы вокализма, что свойственно многим другим русским вокалическим системам. Этот факт обусловлен одной отличительной особенностью говора: наличию более напряженной артикуляционной базы, что проявляется в некоторых звеньях местной фонетической системы. Вопервых, здесь функционируют апикальные переднеязычные согласные т, д, н, l, которым свойственна б6льшая напряженность, чем дорсальным24. И хотя сегодня в речи жителей Кирейкова отмечаются лишь следы апикальной артикуляции переднеязычных (более последовательно — у представителей старшей возрастной группы), очевидно, что еще в недалеком прошлом апикальные согласные были широко распространены в местных говорах. Во-вторых, с высокой степенью напряженности произносятся глухие согласные: а) заднеязычный взрывной согласный к, что приводит к его спирантизации: кХос'им, пэлэтк'хи (=платки), з'а кээкхооо (=за какой), вАсток'х'ие& (=востоке) каез'еы'скх, пэталлуожх; б) некоторые другие взрывные согласные на конце слова (на это указывает появление гласного пазвука или придыхания): пот3 (под 'нижняя поверхность в печной топке'), малэкэзавот3, прэайдоут'3, н'и ч'ис'т'ит'£, нэкрэвайут'^, вотк; в) переднеязычный фрикативный с, что иногда 23 Клейменова Е. С. Указ. соч. С. 62, 86. 24 Кузнецова А. М. Некоторые вопросы фонетической характеристики явления твердостимягкости согласных в русских говорах // Экспериментально-фонетическое изучение русских говоров / Отв. ред. С. С. Высотский. М., 1969. С. 59-60. Касаткин Л. Л. Современная русская диалектная и литературная ф о н е т и к а. С. 136-137. приводит к его аффрикатизации: цаб'ие, ц вдраб']стк'и, цвад'ба25. Кроме того, повышение интенсивности и напряжения некоторых звонких согласных в анлауте приводит к их оглушению перед гласными или сонорными: с тл'инэм'и, снаиш, т'ен'ишк'и (=денежки), хорлушкэ. Наконец, при значительной степени напряжения произносятся и гласные, что отмечается не только в слоге под ударением, но также в 1-м предударном и в заударном конечном слогах. В частности, об этом свидетельствует появление в описанных позициях неоднородных звуков: долгих двуморных гласных, а также дифтонгов и полифтонгов, произношение которых требует более сложной работы артикулирующих органов, чем произношение монофтонгов за то же время. Как известно, расщепление «напряженных гласных на два компонента является типичным источником дифтонгов»26. Сохранению последовательного противопоставления фонем /Ъ/ ~ / е/ и /ш/ ~ / о/ в местном говоре также способствуют, во-первых, наличие звукотипов [E] и [э] на месте / е/ и / о /, что поддерживает значительный контраст между гласными 2-й и 3-й ступеней подъема, во-вторых, сочетаемость фонем /Ъ/ и / е/ с согласными различного фонологического качества: /С'Ъ/ и /Се/: б['6]женцы, об в['6]тку, понед['6]льник, за т['6]м, тар['6]лку-ту, загн['6]тка, но пЩчка, в[£]чером, д[£]ньги, ст[£]лешь, накрЩишь (=накроишь), жн[£]вка. 5. Фонема /ш/ может употребляться не только после твердых, но и после мягких согласных, а также после отвердевших шипящих. Эти случаи, как правило, отмечаются в суффиксах и флексиях и «могут быть объяснены как явившиеся по (как тепл/й/)27, аналогии»: плеч/'й/, бель/]й/ (как сел/й/), горяч/'й/, хорош/й/ селезн/'й/в, вороб/]й/в (как петр/й/в), семь/]й/й (как сестр/й/й), на ч/'й/м (как на т / й / м) и т.д.28. Эта особенность не ограничивается только суффиксами и окончаниями, а распространяется также и на некоторые корни: т / ' й / т к а2 9, т/'й/пло, б/'й/рдо. Первые две формы широко распространены не только в южнорусских (калужских, рязанских, липецких, воронежских, тамбовских), но и в севернорусских говорах. Форма б/'й/рдо (бёрдо) зафиксирована только в говоре жителей с. Кирейково и не подтверждается другими материалами. земл/'й/й, 25 Эти формы можно рассматривать и как гиперкорректные, появившиеся в результате отхода от соканья. 26 Кодзасов С. В., Кривнова О. Ф. Общая фонетика. М., 2001. С. 430. 27 Форма вс/'м/, возможно, также появилась под влиянием подобных примеров с / м/ в ауслауте. С. В. Бромлей считает, что источником аналогии в данном случае стало произношеНИ? т / м/ (Бромлей С. В. Наблюдения над ударяемыми гласными при собирании материалов по «Программе» // Бюллетень диалектологического сектора Ин-та русского языка. Вып. 5. М.-Л., 1949. С. 42). Однако наличие фонемы / м/ в местоимении то характерно далеко не для всех русских говоров. 28 Васильев Л. Л. О значении каморы в некоторых древнерусских памятниках XVI-XVII веков. К вопросу о происхождении звука о в великорусском наречии [Сб. по рус. языку и словесности. Т. 1. Вып. 2]. Л., 1929. С. 23. 29 По мнению А. В. Тер-Аванесовой, появление / м/ на месте *е в форме т/'й/тка объясняется «влиянием типа вадка». Тер-Аванесова А. В. Фрагмент системы именного словоизменения и акцентуации слободского говора // Мат-лы и исслед. по русской диалектологии. 3 (9) / Отв. ред. Л. Л. Касаткин. М., 2008. С. 84. Вопрос о вариациях дифтонга [уо], обусловленных мягкостью предшествующего согласного, по словам С. С. Высотского, остается одним из самых малоразработанных30. В южнорусских говорах /Ш/ после мягких согласных так же, как и после твердых, реализуется восходящим дифтонгом (или полифтонгом), но в отличие от «классического вида» имеет в экскурсии короткую переходную фазу с тембром переднего гласного, за которым сначала следует упередненная у-образная часть с низким уровнем лабиализации (F2 = 1200-1400 Гц), а затем о-образная часть, образующаяся в зоне среднего или средне-нижнего подъема (типа [иуо] или [иуэ]): т['иу№оэ]тк>", плеч['иуэ], моч['иуо]ю. Описанная особенность, то есть наличие после мягких согласных на месте /Ш/ гласных образований, адекватных по уровням подъема соответствующим звукотипам после парных твердых согласных, характерна далеко не для всех архаических южнорусских систем. Например, в говоре жителей с. Веретье Острогожского р-на Воронежской обл. после мягких согласных как в соответствии с /Ш/, так и в соответствии с / о/ фиксируется гласный среднего подъема ['о] с небольшим и-образным начальным элементом, что свойственно и литературному языку. Наличие этого единого звукотипа в позиции после мягких согласных указывает на общую низкую значимость в местной диалектной системе фонологической оппозиции /Ш/ ~ / о /. 6. Употребление особых реализаций /Ъ/ после твердых согласных обычно представлено либо во флексиях типа на конц/Ъ/, при отц/Ъ/, в шалаш/Ъ/, в душ/Ъ/31, либо в корнях: ц/Ъ/лый, ц/Ъ/вка, ц/Ъ/п, ц/Ъ/ны. В некоторых южнорусских говорах с симифонемной системой вокализма в этой позиции произносятся различные дифтонги (и более сложные гласные образования), а также монофтонги верхне-среднего подъема, несколько отодвинутые в сторону переднесреднего ряда: ц[ыэ]лый, ц[ыэ]п, ц[ь1£]вку, ц[иээ]вка, ц[э]лы и др. Наличие особых аллофонов фонемы /Ъ/ после отвердевших шипящих и [ц], отличающихся от аллофонов / е/ (ц[ыэ]вка, но ц[£]рква), можно признать архаической диалектной чертой, которая исключительно важна для фонологической интерпретации звукотипов на месте исконных *Ъ и *е. Различение этих гласных в положении после согласных, внепарных по твердости / мягкости, «позволяет говорить о противопоставлении в говорах <Ъ> и <е>»32. Однако во многих южнорусских говорах, сохраняющих особые реализации фонем верхне-среднего и среднего подъемов, в положении после отвердевших согласных происходит совпадение /Ъ/ и / е/ в монофтонге типа [э] или [Е]. Подобная особенность характерна для липецко-воронежского диалектного ареала. Например, в с. Стадница и с. Кондрашовка Семилукского р-на Воронежской обл. в этой позиции встречается однородный гласный «средненижнего подъе 30 Высотский С. С. Определение состава г л а с н ы х. С. 26. 31 Кроме тех говоров, в которых распространены формы типа на конц[и\, при отц[ы], в шалаш[ы], в душ|ы], на конц[у], при отц[у] и т. д. 32 Касаткин Л. Л. Современная русская диалектная и литературная ф о н е т и к а. С. 396. мечен и в с. Верхняя Колыбелка Хлевенского р-на Липецкой обл.: цЭ^ка. Исследования 7. В исследованиях некоторых диалектологов содержится указание на то, что фонема /Ш/ в ряде южнорусских систем может реализовываться не только восходящими дифтонгами типа [уо], но и нисходящими дифтонгами типа [оу]. Например, З. В. Жуковская приводит следующие примеры, записанные в нижнедевицких говорах: ноужык, коужын, скоул'нада, поут ('часть печи'), т'оутка34. Е. С. Клейменова зафиксировала в говорах жителей с. Кирейкова и с. Верхней Передели Ульяновского р-на Калужской обл. формы: удоубна, дароууа, хвоус35. Инструментальный анализ дифтонгов, реализующих /Ш/ в южнорусских говорах различной локализации, противоречит наблюдениям упомянутых выше авторов: эта фонема всегда представлена открывающимися звуковыми комплексами (дифтонгами и полифтонгами) с восходящей силой звука. Пик интенсивности этих дифтонгических образований никогда не соприкасается с их абсолютной границей, однако последняя фаза гласного произносится со значительно ослабленной артикуляцией и обычно образуется на том же или более низком уровне подъема, что и его слоговая часть. Изредка в позиции ауслаута возможно некоторое повышение подъема гласного в рекурсии, однако оно незначительно и практически не воспринимается на слух. Кроме того, перед аллофонами фонемы /Ш/ произносятся согласные со значительной степенью лабиализации, что особенно заметно у губных и заднеязычных согласных: к°уот, но козы, рабооты, но бох и т. д. Подобная сочетаемость, как правило, способствует восприятию гласного образования на месте /Ш/ как дифтонга [уо] при возможной незначительной у-образной фазе в его экскурсии. Описанная ситуация характерна, например, для говора жителей с. Солдатское, где перед гласным [о], реализующим в большинстве случаев фонему /Ш/, произносится сильно лабиализованный согласный, что создает на перцептивном уровне отсутствие контраста между этим монофтонгом и дифтонгическими образованиями типа [уо] на месте /Ш/, но противопоставляет эти гласные аллофонам фонемы /о/. Очевидно, что говоры, для которых характерен дифтонгический переход между гласным и согласным типа С°уо, представляют собой более архаичные системы по сравнению с теми, в которых дифтонгический переход выражен слабее, а тембровая окраска первых фаз гласного создается исключительно за счет сильной лабиализации предшествующего согласного: Со; это же верно и относительно пары С'ие и С'е. Изменение С0уо ^ С°о и С'ие ^ С'е демонстрирует переход от силлабем, то есть нерасчлененных сочетаний согласного с последующим гласным, к отдельным фонологическим единицам, составляющим слог, где определяющую роль играют консонантные элементы36. 33 Фомина Т. Г. К вопросу о качестве гласных фонем <е>, <о> в одном южнорусском говоре (на основе экспериментальных данных) // Материалы по русско-славянскому языкознанию / Науч. ред. В. И. Собинникова. Воронеж, 1982. С. 147. 34 Жуковская З. В. Говоры западной части Воронежской области. Дис. ... канд. филол. наук. М., 1954. С. 65. 35 Клейменова Е. С. Указ. соч. С. 63. 36 По мнению Р. И. Аванесова, эпоха силлабем была промежуточной, переходной от эпо8. Итак, фонетическая структура основных дифтонгических реализаций фонем /Ъ/ и / ш/ обнаруживает полный параллелизм как в тембральных характеристиках их частей (при возможной несимметричности последних фаз, что было описано выше), так и в структуре распределения силы звука; подобное соотношение основных аллофонов /Ъ/ и / ш/ характерно и для некоторых архаических севернорусских говоров37. Таким образом, скольжение тембра от верхнего к среднему подъему (с постепенным нарастанием интенсивности) может быть признано конститутивным признаком фонем /Ъ/ и /ш/. Фонемы /Ъ/ и / ш/ отличаются от соответствующей пары / е/ и / о/ не только дифтонгичностью или уровнем подъема своих основных аллофонов, но и качеством предшествующего согласного: перед различными реализациями фонемы /Ъ/ обычно произносятся мягкие согласные, перед реализациями / е/ — твердые согласные или согласные с более слабой степенью смягчения; перед реализациями / ш/ — сильно лабиализованные согласные, перед / о/ — согласные с низкой степенью лабиализации. Подобный параллелизм отношений между аллофонами /Ъ/ и / ш/ существует только в говорах с последовательно проведенным семифонемным вокализмом (при отсутствии тенденции к разрушению системы дифтонгов), о чем свидетельствует симметричное распределение их вариантов. Например, в говоре жителей с. Татарино Каменского р-на Воронежской обл. дифтонг [ие] в соответствии с /Ъ/ отмечается в 76% случаев, [уо] на месте / ш/ — в 72% случаев, такая же картина характерна и для говора жителей с. Истобного Репьёвского р-на Воронежской обл. (71% и 72% соответственно). Тенденция к монофтонгизации в первую очередь затрагивает дифтонгические образования на месте /ш/, и лишь во вторую — на месте /Ъ/. Постепенное развитие этого процесса приводит к появлению ассиметричных систем вокализма, которые характеризуются статистически значимым преобладанием дифтонгов типа [ие] над дифтонгами типа [уо]. Так, в с. Веретье Острогожского р-на Воронежской обл. звукотип [ие] фиксируется в 68% случаев, тогда как [уо] — только в 39%, то есть практически в два раза реже, что указывает на деградацию архаической системы вокализма38. 9. Проблема происхождения фонем / ш/ и /Ъ/, их артикуляционных особенностей и позднейших трансформаций в восточнославянских языковых ареалах рассматривалась во многих работах диалектологов и историков языка. В обобщенном виде многочисленные гипотезы, высказанные по этому вопросу, можно свести к двум основным реконструкциям. Первая реконструкция предполагает, что в древнерусском языке фонема /Ъ/, а также фонема /ш/, вошедшая в систему позднее, реализовались гласными неоднородного тембра. Эта теория была выдвинута хи, «когда в основном мягкость или твердость согласных зависела от гласных», к «эпохе, когда мягкость или твердость согласных стала независимой». Аванесов Р. И. Русская литературная и диалектная фонетика. М., 1974. С. 247. 37 Высотский С. С. Определение состава г л а с н ы х. С. 31. 38Дьяченко С. В. Наблюдения над ударным вокализмом трех архаических воронежских говоров // Актуальные проблемы русской диалектологии. Тезисы докладов Международной конференции 27-28 октября 2012 г. М., 2012. С. 37. А. А. Шахматовым39: «В весьма древнюю эпоху жизни русского языка имело место диалектологическое явление, по которому исконное о в положении под ударением за согласною переходило в дифтонг ив». В дальнейшем «утрата неслогового звука и вела к растяжению и сужению следующего о. Утверждает меня в таком предположении параллельное развитие ie — ё в тех говорах, где известны ив — о; едва ли подлежит сомнению, что ie (из древнего Ъ) древнее ё (на месте Ъ)»40. Теория А. А. Шахматова была развита в работах Н. Н. Дурново, который также считал, что «гласные Ъ и о старое (не из ъ) под восходящим ударением ... звучали как гласные смешанной артикуляции, начинавшейся с верхнего подъема, или как дифтонги с гласной верхнего подъема в первой части», что подтверждается данными «архаических северновеликорусских и северномалорусских говоров»; неоднородность тембра гласного /Ъ/ древнерусский язык унаследовал из праславянского41. Эту теорию разделяли также многие другие ученые, в частности С. М. Кульбакин, В. В. Виноградов, Л. П. Якубинский, Л. Л. Касаткин. Другая реконструкция связана с именем А. М. Селищева42. Полемизируя c Н. Н. Дурново, А. М. Селищев писал: «Прежде чем отодвигать вологодские или северноукраинские, словацкие, сербохорватские ie в эпоху праславянскую, требуется дать ответ на вопрос: не появились ли того или иного вида ie данных групп в их отдельной жизни? Ведь ie в этих говорах может быть и вместо *е, подвергшегося удлинению и вместе с тем сужению е .... Параллельно с этим происходила судьба о : о ио...»43; позднее эта гипотеза была поддержана К. В. Горшковой и Г. А. Хабургаевым. Материал архаических южнорусских говоров полностью подтверждает предположение А. А. Шахматова: фиксация в соответствии с /Ъ/ и / ю/ однотипных звуковых комплексов в говорах различной локализации, по всей видимости, свидетельствует о дифтонгической природе этих гласных в древнерусском языке. В пользу этой гипотезы говорит также характер субституций фонемы /Ъ/ в севернорусских, украинских и белорусских говорах: здесь отмечаются [i], [и], [е], [1е], [ie], [те], [Iе], j^e] и другие гласные образования, которые легко возводятся к дифтонгу *ie44. 39 Впрочем, еще Ф. Ф. Фортунатов в «Лекциях по фонетике старославянского (церковнославянского) языка» писал о дифтонгическом характере Ъ в общерусском языке. См.: Фортунатов Ф. Ф. Избранные труды. М., 1957. Т. 2. С. 13—14. 40 Шахматов А. А. Дифтонги уо и ie в великорусских говорах // Вопросы языкознания. 1964. № 5. С. 110—120 (работа А. А. Шахматова предназначалась к печатанию в кн. 4 «Известий ОРЯЗ» за 1912 г.). 41 Дурново Н. Н. Избранные работы по истории русского языка. М., 2000. С. 112, 179, 184— 185. 42 О. Брок, обнаруживший дифтонги на месте Ъ и ю в говоре с. Шуйского Тотемского уезда Вологодской губ., также считал, что сочетания [ие] и [уо] представляют собой дальнейшее развитие первоначальных однородных гласных [e] и [о], являются результатом «распадения» последних. Брок О. Описание одного говора из юго-западной части Тотемского уезда [Сб. ОРЯЗ. Т. 83. № 4]. СПб., 1907. С. 31-32, 50-51. 43 Селищев А. М. Избранные труды. М., 1968. С. 175-176. 44 Русская диалектология / Под ред. Л. Л. Касаткина. М., 2005. С. 32-33; Бевзенко С. П. Указ. соч. C. 41-42; Крывцк А. А. Дыялекталопя беларускай мовы. Мшск, 2003. С. 164-165, 184, 202-209, 212. Полный структурный параллелизм основных дифтонгических реализаций фонем /Ъ/ и /ш/, обнаруживающийся как в тембральных характеристиках их частей (при возможной несимметричности последних фаз), так и в структуре распределения силы звука, подтверждает мнение о том, что фонема / ш/ появилась именно как задний коррелят фонемы /Ъ/ в результате развития тенденции к симметризации структуры древнерусской фонологической системы45.

фонетическая интерференции в тувинском языке. Ключевые слова и фразы: тувинский язык; фонетические особенности; тувинские диалекты; диалектные признаки; соответствия звуков; поток речи; выпадение звуков; палатализация; опереднение гласных; разогубление; метатеза. Саая Оюмаа Маадыр-ооловна, к. филол. н. Тувинский институт гуманитарных и прикладных социально-экономических исследований, г. Кызыл yu5bi@mail.ru ФОНЕТИЧЕСКАЯ ИНТЕРФЕРЕНЦИЯ В ТУВИНСКОМ ЯЗЫКЕ Объективные процессы, произошедшие со времени установления литературных норм тувинского языка, преподавание литературной формы тувинского языка в школах и учебных заведениях, социальные процессы, связанные с миграцией тувинцев внутри республики, высокая мобильность населения в настоящее время – все это способствовало и способствует исчезновению диалектных особенностей тувинского языка. В данной статье будут рассмотрены диалектные черты, зафиксированные в 50-90-х гг., в сравнении с диалектными материалами, собранными летом 2013 и 2014 гг. Основное внимание будет уделено фонетическим особенностям тувинских диалектов на основании слуховых наблюдений. Цель данной статьи – выявление исчезающих фонетических особенностей тувинских диалектов под воздействием литературного языка, фиксация интерферирующего влияния отдельных идиом на другие говоры и диалекты тувинского языка, а также определение фонетических особенностей, характерных для потока спонтанной тувинской речи. Актуальность работы определяется тем, что в настоящее время большинство диалектных особенностей тувинского языка постепенно утрачивается. В настоящее время в тувинском языкознании нет работ, определяющих современное состояние тувинских диалектов с учетом влияния литературного языка и взаимовлияний тувинских идиом друг на друга в диахроническом аспекте, что обусловливает научную новизну работы. Поэтому в настоящее время необходимо зафиксировать и изучить современные диалектные особенности для того, чтобы в дальнейшем исследовать проблему в динамике. Материал, собранный в 2013 и 2014 годах, – это образцы спонтанной речи тувинцев, проживающих в городе Кызыле, а также в различных районах Тувы. В анализ не включены материалы из Тоджинского и МонгунТайгинского кожуунов из-за отсутствия аудиозаписей спонтанной речи носителей диалектов указанных мест. В качестве информантов отбирались с каждого района (5 дикторов – минимум, 15 – максимум, исходя из количества населения) тувинцы от 18 до 65 лет, говорящие на тувинском языке. Общее количество информантов – 95 человек. Запись диалектного материала производилась три раза у каждого информанта с промежутком в одну неделю. Общий объем обработанного материала – 285 записей спонтанной речи. К настоящему времени по тувинской диалектологии опубликовано много работ. Диалектные черты западных говоров тувинского языка были отмечены еще во второй половине XIX века В. В. Радловым [19], в 1889 г. особенности центрального диалекта зафиксировал Н. Ф. Катанов [11]. С середины прошлого столетия тувиноведы интенсивно проводили полевые исследования по фиксации и изучению тувинских диалектов и говоров. Результаты этой работы отражены в многочисленных статьях [1; 2; 13; 17; 24; 28-30; 33], а также в отдельных монографиях [7; 8; 12; 14; 16; 23; 26; 32]. Кроме того, по звуковому строю тувинских диалектов опубликована монография обобщающего характера [4]. По зарубежным диалектам тувинского языка также завершены монографические исследования [6; 31; 34]. Таким образом, к этому времени удалось зафиксировать особенности почти всех диалектов и говоров тувинского языка. Язык, как социальное явление, подвержен постоянной трансформации. Он динамично меняется, утрачивая одно и приобретая другое. Подобным же образом изменяются тувинские диалекты и говоры. В настоящее время можно сказать, что большинство тувинских диалектов и говоров утратили некоторые диалектные особенности. В середине XX века во многих говорах, диалектах тувинского языка вместо литературных кратких гласных произносились долгие гласные, например: в улуг-х., овюр., бай-т., танд., пий-х., каа-х. гов., юго-вост., тодж. диал. кааң вм. каң ‘сталь’, ыйлааңгы вм. ыйлаңгы ‘волдырь’, хүрежиир вм. хүрежир ‘бороться’ и т.д. (здесь и далее перевод автора статьи. – О. С.) [23]. Данное соответствие фиксировалось во всех тувинских диалектах и говорах. Также эта фонетическая особенность спорадически фиксируется в спонтанной речи носителей разных диалектов: барун-х. бодум ынчаан өөренип [аа]п турар мен вм. бодум ынчаар өөренип ап тур мен ‘сам так изучаю’; л[аа]ңгыя огородка ынак мен вм. ылаңгыя огородка ынак мен ‘особенно люблю огород’; каа-х. эртип б[аа]р чыдар-дыр вм. эртип бар чыдар ‘проходит’; силер боттарың[аа]р вм. силер боттарыңар ‘вы сами’; тес-х. үргүлчү-ле хүнн[ээ]п тур вм. үргүлчү-ле хүннеп тур ‘постоянно ревнует’ [18]. Произнесение долгих гласных на месте кратких регулярно встречается в следующих словах: бистииң вм. бистиң ‘наш’, хенээртен вм. хенертен ‘вдруг’, сыгыраартыр вм. сыгырартыр ‘прищурившись’, улгаады берген вм. улгады берген ‘пожилой (о человеке)’, бөөлдээш вм. бөөлдеш ‘без пояса’, көрүшпээдивис вм. көрүшпедивис ‘не виделись’, көрбээдим вм. көрбедим ‘(я) не видел’, дээмги вм. демги ‘тот самый’, ыраак вм. ырак ‘далеко’, дээскинер вм. дескинер ‘кружиться’, үүр вм. үр ‘долго’, аптараа вм. аптара ‘сундук’ [Там же]. В большинстве из этих примеров долгота может быть позиционной или обусловленной темпом речи и ситуативными причинами. В речи большинства дикторов фиксируется долгота в слове ийээ вм. ийе ‘да’ [Там же], которое, очевид но, обусловлено экспрессивным характером слова. Здесь надо отметить, что во всех диалектных материалах отмечается удлинение узких гласных в глагольных формах на -р, которое было характерно в основном для сут-хольского, дзун-хемчиксого говоров [22, с. 76; 24, с. 152-153]: хүрежиир вм. хүрежир ‘бороться’, өөртүүр вм. өөртүр ‘радовать’. В настоящее время это явление наблюдается также в речи носителей других диалектов и становится общедиалектным: эрзин. өрениир вм. өөренир ‘учиться’, хүрежиир вм. хүрежир ‘бороться’, танд. боданыыр вм. боданыр ‘думать’, улуг-х. олуртуур вм. олуртур ‘сажать (об огороде)’, пий-х., бай-т. чогалажыыр ~ чолажыыр вм. чугаалажыр ‘разговаривать’ [18]. Таким образом, здесь очевидно интерферирующее влияние центрального диалекта. В диалектах и говорах тувинского языка наблюдается признак, обратный рассмотренному выше. Долгие гласные литературного языка часто произносятся как краткие гласные: хорай вм. хоорай ‘город’ (в данном слове краткий [о] поизносится с небольшой назализацией); бичи вместо бичии ‘маленький’, төгү вм. төөгү ‘история’, чокта чаа вм. чоокта чаа ‘недавно’, частица -да вм. -даа, сур вм. суур ‘село’, сонда вм. соонда ‘после’, өрениир вм. өөренир ‘учиться’, бар вм. баар ‘идти’, чогалажыр вм. чугаалажыр ‘разговаривать’, бирези вм. бирээзи ‘один из них’, бичи вм. бичии ‘маленький’ [Там же]. В настоящее время подобное явление обнаружено в речи тувинцев большинства кожуунов республики. Поэтому можно предположить, что это общедиалектный признак. Таким образом, соответствия долгий гласный // краткий гласный, краткий гласный // долгий гласный являются признаком спонтанной речи, обусловленной либо позицией гласных, либо темпом речи, либо же ситуативными причинами говорящего. Прежде диалектологи во многих говорах и диалектах отмечали соответствие [и] // [э] и наоборот: улуг-х., сут-х. бай-т., танд. каа-х. эдик вм. идик ‘обувь’, ижик вм. эжик ‘дверь’, ики вм. эки ‘хороший’, билзик вм. билзек ‘колечко’ [23]. Нами этот признак не был зафиксирован. Также не обнаружено соответствие э // ө в начальной позиции. Ранее диалектологи наблюдали его в примере: эдирек вм. өдүрек ‘утка’. В некоторых диалектах тувинского языка, в частности в бай-тайгинском говоре и тере-хольском диалекте, исследователи отмечали наличие нефарингализованных гласных на месте фарингализованных литературного языка [8, с. 30]. Так как у нас собран материал по бай-тайгинскому говору, здесь будут приведены данные по этому говору. Нами были отобраны 5 носителей бай-тайгинского говора и по каждому из них сделаны несколько записей спонтанной речи. Указанный диалектный признак нами не был обнаружен [18]. В настоящее время в тувинской разговорной речи с гортанным отступом произносятся гласные, которые не были фарингализованными, например: тес-х. биъс вм. бис ‘мы’, кыъдырааш вм. кыдырааш ‘тетрадь’, улуг-х. эъккээр вм. эккээр ‘принести’ и т.д., а также гласные в русизмах: дзун-х. шкоъла вм. школа, каърандаш вм. карандаш, столоъвая вм. столовая, эрзин. быз[ааъ]ңчы вм. бызаңчы ‘плотник’, [эъ]ртемим вм. эртемим ‘моя профессия’, [аъ]чамның вм. ачамның ‘моего папы’, [аъ]вамның вм. авамның ‘моей мамы’, ч[аъ]нында вм. чанында ‘поблизости’, улуг-х. с[и]лер вм. силер ‘вы’ [Там же]. Надо сказать, что этот процесс не ограничивается каким-то одним диалектом [7]. Поэтому при наличии подобной тенденции в тувинском языке, а также под интерферирующим влиянием литературного языка в бай-тайгинском говоре этот диалектный признак нивелировался. В центральном, западном и юго-восточном диалектах наблюдался признак делабиализации гласного [у] в словах: мырнаар вм. мурнаар ‘опередить’, дыңма вм. дуңма ‘младший брат или сестра’, кыспактаар вм. куспактаар ‘обнимать’ [21, с. 243; 23, с. 14]. В собранном нами материале в спонтанной речи подобное явление делабиализации [у] фиксируется в большом количестве и почти у всех дикторов. Например: барун-х. ооң м[ы]рн[ы]нда вм. ооң мурнунда ‘прежде’, каа-х. чугаалажып т[ы]рар вм. чугаалажып турар ‘разговаривают’, улуг-х. чурттап т[ы]рар мен вм. чурттап турар мен ‘живу’, бай-т. чугаалажыр т[ы]рган бис вм. чугаалажыр турган бис ‘разговаривали’, тейлеп т[ы]рар вм. тейлеп турар ‘молится’ [18]. Этот признак, на наш взгляд, не является диалектной особенностью. Он, скорее всего, является общедиалектным, и разогубление в этом случае обусловлено так называемой экономией энергии, поэтому в свободной спонтанной речи в некоторых словах проявляется у всех. Опереднение заднерядных гласных в тувинском языке – нераспространенное явление. В таежном говоре тоджинского диалекта [32, с. 21], юго-восточном диалекте [16, с. 46] и в речи сэлэнгинских тувинцев Монголии [20, с. 195] фиксировалось опереднение звука [а], которое реализуется как звук [æ] (средний между [а] и [э]). ISSN 1997-2911. № 12 (90) 2018. Ч. 2 В настоящее время подобное отмечается у многих дикторов из разных районов Тувы. Чаще это происходит рядом с согласным [й]: запад. оон ың[э]й вм. оон ыңай ‘далее’; центр., юго-вост., запад. хоор[э]йлар вм. хоорайлар ‘города’, шупту хоор[э]йл[а]р вм. шупту хоорайлар ‘все города’, Кызыл хоор[э]йд[а] вм. Кызыл хоорайда ‘в городе Кызыле’; юниорл[э]р вм. юниорлар ‘юниоры’; кад[э]й кижи вм. кадай кижи ‘женщина’, малгашка тайг[э]ш вм. малгашка тайгаш ‘поскользнувшись на грязи’, юго-вост. ар[э]й бүргег-дир вм. арай бүргег ‘немножко пасмурно’; башт[э]й вм. баштай ‘сперва, вначале’ [18]. Данный признак проявляется в основном у молодого поколения до 35 лет, хорошо владеющего русским языком. Вероятно, в данном случае проявляется влияние русской речи дикторов. По нашим материалам, в говорах и диалектах тувинского языка исчезает такой признак, как вставка согласных [п], [х], [р] в середине, иногда и в начале слова. Прежде в некоторых говорах тувинского языка, в числе которых улуг-х., пий-х., барун-х. и др., диалектологи фиксировали примеры: допчуула вм. дочуула ‘точило’, ыңхай вм. ыңай ‘туда’, картай вм. катай ‘вместе’, каржык вм. кажык ‘бабка (надкопытный сустав)’, бертинде вм. бетинде ‘на этой стороне’, хел вм. эл ‘обрыв’, херик вм. эрик ‘берег’ и др. [23]. В настоящее время эпентеза происходит в основном в следующих словах: картай вм. катай ‘вместе’, картап вм. катап ‘вновь, еще раз’, бертинде вм. бетинде ‘на этой стороне’ [18]. А в остальных вышеприведенных словах она отсутствует. Это явление также не ограничено одним диалектом или говором. В разговорной речи многих наших информантов вне зависимости от их диалектной принадлежности указанная эпентеза фиксировалась лишь в последних примерах. В тувинском языке согласный [ш] является сильно палатализованным согласным, согласный [ж] также произносится гораздо мягче, чем в русском языке [10, с. 60, 80]. По нашим данным в потоке речи у носителей многих диалектов тувинского языка (центр., запад., юго-вост., тере-х.) наблюдается чрезмерная палатализация согласных [ш], [ж], [ч]: мээң [ч']уртум ‘моя родина’, хоорайым [Ш']агаан-Арыг ‘мой город Шагаан-Арыг’, [ч']оруур бис ‘уезжаем’, а[ж']ылдавайн турар мен ‘не работаю’, а[ч']амның адын Павел дээр ‘моего папу зовут Павел’, ү[ш'] минута ‘три минуты’, он бир [ш']ак бе[ж']ен ‘11 часов 50 минут’, он сес [ш']ак ‘18 часов’, а[ж']ылын чогудуп алыр дээ[ш']тиң ‘для того, чтобы успешно завершить работу’, [ч']едип келген болга[ш'] ‘так как пришел’, английский ба[ш']кызы ‘учитель английского языка’, ма[ш']иналыг уруг ‘девушка на машине’ [18]. Чрезмерная палатализация согласных [ч], [ж], [ш] хотя и встречается у носителей разных диалектов, но не обрела массового характера. Чрезмерная палатализация указанных согласных приводит к тому, что многие дикторы вместо [ж], [ш] и [ч] произносят [й]: а[й]ырбас ‘ничего’, ба[й]ың ‘дом’, эр ки[й]и ‘мужчина’, а[й]ы-төлдүг мен ‘я имею детей’, [й]огум ‘именно’, эрттип бар [й]ыдар ‘проходит’, Ак-Туруг суурдан [й]едип келген ‘из села Ак-Туруг приехал’, пока ажыл [й]ок ‘пока работы нет’, олурар-ла [й]е-дир ‘сидит же’, Томскка [й]еткеш ‘доехав до Томска’, дап-дал ортузунда [й]ыдар ‘находится прямо посередине’, кургаг [й]ер ‘сухая земля’, хоорай онза [й]ерде турар ‘город находится в особенном месте’, он харга [й]едир ‘до десяти лет’, майна ‘машина’ [Там же]. Соответствие [ч], [ж], [ш] // [й] является массовым явлением в потоке речи. В спонтанной речи [ч], [ж], [ш] // [й] проявляется вариативно, такое произношение не замечается самими дикторами. Вероятно, данное соответствие обусловлено тем, что ч // й довольно распространено в тюркских языках [27, с. 274-279]. Данное явление весьма характерно для речи жителей Улуг-Хемского кожууна, который относится к зоне центрального диалекта. Однако оно проявляется также в речи дикторов, относящихся к носителям западного, юго-восточного диалектов и каа-хемского говора [18]. Сильная палатализация согласных [ч], [ж] и [ш] приводит к возникновению других фонетических явлений. В потоке речи указанные согласные переходят в [й], который, в свою очередь, влияет на переход сонорного [р] > [й]: ийи эр ки[ж']и ле бир кыс ки[ж']и бай йе-дир вм. ийи эр кижи-биле бир кыс кижи бар чүве-дир ‘здесь есть двое мужчин и одна женщина’; ба[й] [й]ыткаштың вм. бар чыткаштың ‘идя туда’, күзээ[й]-дир мен вм. күзээр кижи-дир мен ‘я желаю’ [Там же]. Это происходит с согласным [р], находящимся рядом с согласным [й] непосредственно или оказавшимся рядом, в результате выпадения слогов. Также отмечается другое фонетическое явление, обусловленное влиянием согласного [й], – палатализация согласного [н], находящегося рядом с [й] или в соседнем слоге от этого согласного: а[н']актар-биле вм. аныяктарбиле ‘вместе с молодежью’, даштыгаа үнүп ой[н']аар вм. даштыгаа үнүп ойнаар ‘играть на улице’, Кызыл хоорайдан кай[н']аар-даа чорбаан мен вм. Кызыл хоорайдан кайнаар-даа чорбаан мен ‘никуда из Кызыла не выезжала’, көөр ы[н']аан вм. көөр ыйнаан ‘посмотрим’, ындыг дии[н'] вм. ындыг-дыр ийин ‘так всегда’ [Там же]. Переход [р] > [й] и палатализация [н] под влиянием [й] свойственны для спонтанной речи носителей всех тувинских диалектов, что характеризует данное явление как наддиалектное. В западном, тоджинском, центральном диалектах отмечалось соответствие м // б и б, п // м в начале слова: модаган вм. бодаган ‘верблюжонок’, мерге вм. берге ‘трудный’, мөш вм. пөш ‘кедр’, балгаш вм. малгаш ‘грязь, слякоть’, баска вм. маска ‘молоток’ [1; 23; 24; 32]. В собранном нами материале не обнаружено ни одного подобного примера [18]. Соответствие в // м фиксируется лишь в одном примере в середине слова: даман вм. даван ‘конечность, нога’ у одного диктора из Бай-Хаака и у другого диктора из Ак-Довурака [Там же]. Таким образом, можно сказать, что данная диалектная черта постепенно утрачивается. В говорах западного диалекта диалектологи отмечали выпадение сонорных согласных [н], [л] в анлауте в заимствованиях: эгей вм. негей ‘овчинная шуба’, огаан вм. ногаан ‘зеленый’, огаа вм. ногаа ‘овощи’, ама вм. лама ‘лама’, ом вм. ном ‘книга’ [8, с. 37, 38; 23, с. 49]. В спонтанной речи наших 5 информантов из Бай-Тайгинского кожууна, которым было от 20 до 60 лет, данный признак не был обнаружен [18]. Возможно, он сохранился в речи старшего поколения. В этом случае можно сказать, что он нивелировался под влиянием литературного языка. В настоящее время выпадение согласных в тувинском языке в потоке речи, на наш взгляд, является наддиалектным явлением. Выпадение согласных [г], [б], [п] – довольно распространенное явление не только внутри слова, но также на стыке слов и в аналитических конструкциях в позиции внешней сандхи: кыз. хөй чылдар дур[_]узунда вм. хөй чылдар дургузунда ‘в течение многих лет’; сүрээдей [_]ээр вм. сүрээдей бээр ‘разволноваться’; азы [_]олза чаштынчып ойнаар вм. азы болза чаштынчып ойнаар ‘или играют в прятки’; каа-х. бо дур[_]аар вм. бо дургаар ‘здесь вдоль’; плащ кеди[_] алган вм. плащ кедип алган ‘одета в плащ’; тес-х. Сама[_]алтай вм. Самагалтай ‘название села Самагалтай’; хосту[_] үемде вм. хостуг үемде ‘в свое свободное время’; шөлээн, ынды[_] оюннар вм. шөлээн ындыг оюннар ‘спокойные такие игры’; улуг-х. чай чокталы [_]ерген вм. чай чокталы берген ‘некогда стало’; барун-х. чыглы[_] алгаш вм. чыглып алгаш ‘собравшись’; студенти чылдарымда [_]олза вм. студент чылдарымда [б]олза ‘в мои-то студенческие годы’; эрзин. кайга[_] эртип тур вм. кайгап эртип тур ‘проходят, удивляясь’; дзун-х. кээ[_] ушкан вм. кээп ушкан ‘упал’; бай-т. холунда сумка туду[_] алган вм. холунда сумка туду[п] алган ‘в руке держит сумку’ [Там же]. В потоке речи часто выпадает сонорный [л] в слове болза ‘если будет; если’. Внутри слова (обычно многосложных) также регулярно выпадает согласный [в]: ол теле[_]изор вм. ол телевизор ‘то телевизор’; сы[_]ыртажып турдувус вм. сывыртажып турдувус ‘мы гонялись друг за другом’, майгыннары[_]ыс вм. майгыннарывыс ‘наши палатки’, повары[_]ыс база вм. поварывыс база ‘наш повар тоже’ [Там же]. Данные явления происходят в речи носителей всех тувинских диалектов. Для потока речи тувинцев характерно выпадение первого слога послелога биле ‘c, посредством, при помощи’: кадайым, ажы-төлүм-ле ‘с женой и детьми’, өөм ишти-ле чурттавайн турар мен ‘с супругом не живу’, эштери-ле чоруур ‘идти с друзьями’, англи дыл-ле чугаалажыр ‘разговаривать по-английски’, солагай холу-ле ‘левой рукой’ [Там же]. Нужно отметить, что послелогу биле в некоторых тюркских языках соответствуют аффикс -ла творительно-инструментального или орудно-совместного падежа [9, с. 66; 25, с. 88]. Вероятно, по отношению к -ле < биле в тувинском языке можно сказать, что он в настоящее время находится в приграничной зоне между послелогом и аффиксом. Соответствия п // б, к // х (пий-х., улуг-х., овюр., тес-х., танд. говорах, центр., запад., тодж., тере-хол. диалектах) в начале слова: пс1ажың – бажың ‘дом’, тсуткууш – туткууш ‘ухват’, кадак – хадак ‘широкая шелковая лента, преподносимая в знак почтения’, кадаг – хадаг ‘гвоздь’; метатеза шк, ск в медиали (акша – ашка ‘деньги’, аксы – аскы ‘рот’), различные варианты слов ийи ‘два’ (иъньи~ ньъи [n'ъi] ~ иъйи), чүве ‘вещь, предмет, тело, существо’ (чиме ~ чүме ~ чиве ~ чиме) как диалектные особенности фиксировались почти во всех тувинских диалектах и говорах [23, с. 13]. Анализ собранных нами материалов показал, что эти черты также в настоящее время проявляются в спонтанной речи почти у всех дикторов [18]. Это позволяет говорить о том, что указанные признаки характерны для спонтанной неконтролируемой речи носителей всех тувинских диалектов и говоров как в прошлом, так и в настоящем. Поэтому данная особенность, на наш взгляд, является не диалектной особенностью, а признаком спонтанной речи. В этой связи нужно сказать, что слово чүве ‘вещь, предмет, тело, существо’ в настоящее время в спонтанной речи имеет фонетические варианты чө, чү, че. Из ранее отмеченных вариантов фиксируется лишь один – чиве. Также показатель первого лица мен имеет варианты бен, βен, вопросительная частица бе – варианты ба, ме, ма [Там же]. В потоке речи тувинцев нормой является оглушение согласных [с] рядом с сонорными и гласными звуками: Ленин[c]иг вм. Ленинзиг ‘похожий на Ленина’, сарыг[с]ымаар вм. сарыгсымаар ‘желтоватый’, сээдең[с]иг вм. сээдеңзиг ‘туповатый’, хирлиг[с]имээр вм. хирлигзимээр ‘грязноватый’. Регулярное оглушение [к] наблюдается лишь в слове шаанда[к]ы вм. шаандагы ‘древний, давнишний, прежний’ [Там же]. Таким образом, результат анализа показал, что под интерферирующим влиянием литературного тувинского языка постепенно исчезают следующие диалектные особенности: нефарингализованные гласные вместо фарингализованных, соответствия и // э, ө // э, м // б и б, п // м в начале слова, вставка согласных [п], [х], [р] в середине и в начале слова, выпадение [н], [л] в начальной позиции заимствований. В то же время в диалектах и говорах наблюдается интерферирующее влияние говоров центрального диалекта, выражающееся в удлинении узких гласных в глагольных формах на -р, а также фарингализация нефарингализованных гласных, отмеченная также в русизмах. Следующие особенности следует признать общедиалектными или признаками спонтанной речи: 1) спорадическое произношение долгих гласных вместо литературных кратких и наоборот; 2) разогубление гласного [у] в некоторых словах; 3) опереднение гласного [а] рядом с [й] в речи молодого поколения, хорошо владеющего русским языком; 4) соответствия п // б, к // х в начале слова; 5) соответствие [й] // [ш], [ж], [ч]; 6) соответствие [й] // [р] под влиянием [й] < [ж], [ч]; 7) палатализация согласного [н], находящегося рядом с [й] или в соседнем слоге от этого согласного; 8) оглушение согласных [с] рядом с сонорными и гласными звуками; 9) вставка р в медиали в некоторых словах; 10) метатеза шк, ск в медиали; 1 Cс – придыхательный сильный согласный. ISSN 1997-2911. № 12 (90) 2018. Ч. 2 11) выпадение согласных [г], [б], [п] внутри слова и на стыке слов и в аналитических конструкциях в позиции внешней сандхи; выпадение [л] в единичных словах и [в] внутри слова в некоторых многосложных словах; 12) выпадение первого слога послелога биле ‘c, посредством, при помощи’; 13) различные варианты слов ийи ‘два’, чүве ‘вещь, предмет, тело, существо’, показателя первого лица мен, вопросительной частицы бе. Указанные признаки свойственны для спонтанной неконтролируемой речи почти всех дикторов, что ха рактеризует их как наддиалектные. Чрезмерная палатализация [ш], [ж], [ч] отмечена у многих дикторов, но не носит массового характера. Нивелирование диалектных особенностей свидетельствует о неоспоримо прочном, доминирующем положении литературного языка. Однако, если придерживаться тезиса о том, что диалекты и говоры являются источниками обогащения литературного языка, такие процессы, постепенно усиливаясь, могут отрицательно повлиять на имеющийся для дальнейшего развития языка внутренний потенциал. Кроме того, анализ спонтанной речи носителей различных тувинских диалектов и говоров показывает, что при обработке диалектного материала важно различать диалектные особенности и явления, характерные для спонтанной речи дикторов. Список сокращений бай-т. – бай-тайгинский говор барун-х. – барун-хемчикский говор вм. – вместо диал. – диалект дзун-х. – речь жителей Дзун-Хемчикского района запад. – западный диалект каа-х. – каа-хемский говор овюр. – овюрский говор пий-х. – пий-хемский говор сут-х. – сут-хольский говор танд. – тандынский говор тере-хол. – тере-хольский диалект тес-х. – речь жителей Тес-Хемского района тодж. – тоджинский диалект улуг-х. – улуг-хемский говор центр. – центральный диалект юго-вост. – юго-восточный диалект эрзин. – речь жителей Эрзинского района Список источников 1. Бабушкин Г. Ф. Материалы по Монгун-Тайгинскому говору // Ученые записки Тувинского научно-исследовательского института языка, литературы и истории. Кызыл, 1961. Вып. 9. С. 249-252. 2. Бабушкин Г. Ф. Предварительные данные по западному диалекту тувинского языка // Ученые записки Тувинского научно-исследовательского института языка, литературы и истории. Кызыл, 1960. Вып. 8. С. 211-215. 3. Бичелдей К. А. Гласные тувинского языка в потоке речи: в 2-х ч. Кызыл: ЦОП «Тув. респ. упр. статистики», 1989. Ч. I. 91 с.; Ч. II. 94 с. 4. Бичелдей К. А. Звуковой строй диалектов тувинского языка. М.: РУДН, 2001. 156 с. 5. Бичелдей К. А. Фарингализация в тувинском языке. М.: РУДН, 2001. 289 с. 6. Гансух Х. Особенности тувинской речи жителей Цэнгэла: автореф. дисс. … к. филол. н. Новосибирск, 2009. 21 с. 7. Дамбыра И. Д. Вокализм каа-хемского говора в сопоставлении с другими говорами и диалектами тувинского языка. Новосибирск: Сова, 2005. 224 с. 8. Доржу М. Д. Бай-Тайгинский говор в системе диалектов тувинского языка. Кызыл: Тув. кн. изд-во, 2002. 112 с. 9. Дыренкова Н. П. Грамматика ойротского языка. М. – Л.: Издательство Академии наук СССР, 1940. 302 с. 10. Исхаков Ф. Г., Пальмбах А. А. Грамматика тувинского языка. М.: Издательство восточной литературы, 1961. 462 с. 11. Катанов Н. Ф. Опыт исследования урянхайского языка с указанием главнейших родственных отношений его к дру гим языкам тюркского корня. Казань: Типо-литография Императорского Университета, 1903. 487 с. 12. Кечил-оол С. В. Типологическая специфика консонантизма Сут-Хольского говора в системе говоров и диалектов тувинского языка: автореф. дисс. … к. филол. н. Новосибирск, 2004. 29 с. 13. Кунаа А. Ч. Звуковая система современного тувинского языка. Кызыл: Тув. кн. изд-во, 1957. 56 с. 14. Кунаa А. Ч. Звуковой состав тес-хемского говора тувинского языка: автореф. дисс. ... к. филол. н. Л., 1959. 14 с. 15. Кунаa А. Ч. О фонетических особенностях речи населения Эрзинского района // Ученые записки Тувинского научно исследовательского института языка, литературы и истории. Кызыл, 1973. Вып. 16. С. 151-153. 16. Куулар Е. М. Юго-восточный диалект тувинского языка. Кызыл: ТувГУ, 2012. 213 с. 17. Монгуш Д. А. О языке тувинцев Северо-Западной Монголии // Вопросы тувинской филологии: сб. статей / под ред. Д. А. Монгуш. Кызыл: Б. и., 1983. С. 127-145. 18. ПМА – Полевые материалы автора по тувинским диалектам, 2013-2014 гг. 19. Радлов В. В. Образцы народной литературы тюркских племен: в 4-х ч. СПб.: Типография Императорской академии наук, 1866. Ч. I. Образцы народной литературы тюркских племен: поднаречия Алтая: алтайцев, телеутов, черневых и лебединских татар, шорцев и саянцев. 20. Саая О. М. Фонетические особенности в речи сэлэнгинских тувинцев Монголии // Единая Тува в Единой России: история, современность, перспективы: материалы Международной конференции, посвященной 100-летию единения России и Тувы (г. Кызыл, 3-4 июля 2014 г.): в 2-х ч. Абакан: Хакасское книжное издательство, 2014. Ч. I. С. 194-199. 21. Сарыкай М. Х. О речи тандинских тувинцев // Ученые записки Тувинского научно-исследовательского института языка, литературы и истории. Кызыл, 1973. Вып. 20. С. 242-250. 22. Сат Ш. Ч. Материалы по тандинскому говору // Труды Кызылского педагогического института. Кызыл, 1963. Вып. 3. С. 56-77. 23. Сат Ш. Ч. Тыва диалектология. Кызыл: Тываның ном үндүрер чери, 1987. 104 с. 24. Сегленмей С. Ф. Особенности речи населения Дзун-Хемчикского района // Вопросы тувинской филологии: сб. ста тей / под ред. Д. А. Монгуш. Кызыл: Б. и., 1983. С. 146-158. 25. Серебренников Б. А., Гаджиева Н. З. Сравнительно-историческая грамматика тюркских языков. Баку: Маариф, 1979. 304 с. 26. Серен П. С. Тере-Хольский диалект тувинского языка. Абакан: Изд-во Хакасского гос. ун-та им. Н. Ф. Катанова, 2006. 116 с. 27. Сравнительно-историческая грамматика тюркских языков. Фонетика / отв. ред. Э. Р. Тенишев. М.: Наука, 1984. 476 с. 28. Хертек Я. Ш. Некоторые особенности речи населения Кара-Холя // Ученые записки Тувинского научно-исследова тельского института языка, литературы и истории. Кызыл, 1970. Вып. 14. С. 234-242. 29. Хертек Я. Ш. О говоре населения Овюрского района // Ученые записки Тувинского научно-исследовательского инсти тута языка, литературы и истории. Кызыл, 1964. Вып. 11. С. 332-340. 30. Хертек Я. Ш. Об улуг-хемском говоре тувинского языка // Ученые записки Тувинского научно-исследовательского института языка, литературы и истории. Кызыл, 1968. Вып. 13. С. 305-315. 31. Цэцэгдарь У. Особенности тувинской речи жителей Кобдо: автореф. дисс. … к. филол. н. М., 2013. 19 с. 32. Чадамба З. Б. Тоджинский диалект тувинского языка. Кызыл: Тув. кн. изд-во, 1974. 136 с. 33. Чадамба З. Б. Тувинские диалекты в их отношении к литературному языку // Лексика и морфология тюркских языков: сб. статей / под ред. Е. И. Убрятовой. Новосибирск: Б. и., 1982. С. 148-154. 34. Ragagnin E. Dukhan, a Turkic variety of northern Mongolia: description and analysis. Harrassowitz: Wiesbaden, 2011. 290 p. PHONETIC INTERFERENCE IN THE TUVAN LANGUAGE Saaya Oyumaa Maadyr-oolovna, Ph. D. in Philology Tuvan Institute for Applied Studies of Humanities and Socioeconomics, Kyzyl yu5bi@mail.ru The article deals with the phonetic peculiarities of the Tuvan dialects lost under the influence of the literary language and identified as a result of vast dialect material collecting and processing. Attention is also paid to such phenomena, which were previously considered as the peculiarities of a single dialect, but now have become typical of most Tuvans’ speech. In addition, the phonetic features characteristic of the Tuvans’ spontaneous speech are analyzed. Such features of spontaneous speech as correspondence ‘length // shortness of vowels’, loss of vowels, consonants, syllables, palatalization of hushing sounds are revealed. Key words and phrases: Tuvan language; phonetic peculiarities; Tuvan dialects; dialect signs; correspondences of sounds; speech flow; loss of sounds; palatalization; vowels fronting; delabialization; metathesis. _____________________________________________________________________________________________ УДК 81'33 https://doi.org/10.30853/filnauki.2018-12-2.39 Дата поступления рукописи: 07.10.2018 В статье рассматривается роль гуманитарной науки и гуманитарных технологий в создании условий реализации стратегических программ развития цифровой экономики Российской Федерации. Показана возможность использования цифровых лингвистических технологий для мониторинга общественного сознания и формирования новых стратегий в области неклассического маркетинга. В качестве примера автор проводит исследование общественного мнения по отношению к гуманитарному образованию с использованием открытых корпусов текстов, выявляет специфику отношения разных социальных групп к образованию в целом. Ключевые слова и фразы: цифровые гуманитарные технологии; цифровая экономика; Национальная технологическая инициатива (НТИ); общественное мнение; лингвистический мониторинг; гуманитарное образование; корпуса текстов. Северина Елена Михайловна, д. филос. н. Южный федеральный университет, г. Ростов-на-Дону emkovalenko@sfedu.ru ГУМАНИТАРНЫЕ ТЕХНОЛОГИИ В ЦИФРОВУЮ ЭПОХУ Уровень развития общества в складывающемся мироустройстве все больше определяют новые высокотехнологичные продукты и услуги. Лидерство российских наукоемких предприятий на новых мировых рынках призвана обеспечить долгосрочная комплексная программа «Национальная технологическая инициатива» (НТИ) [12, с. 34], в которой определены ключевые направления развития в сфере создания глобальных конкурентоспособных высокотехнологичных продуктов и сервисов [8], рассматриваемые, в первую очередь, 

Напиши аннотацию по статье

https://doi.org/10.30853/filnauki.2018-12-2.38 Саая Оюмаа Маадыр-ооловна ФОНЕТИЧЕСКАЯ ИНТЕРФЕРЕНЦИЯ В ТУВИНСКОМ ЯЗЫКЕ В статье рассматриваются фонетические особенности тувинских диалектов, утраченные под влиянием литературного языка и выявленные в результате сбора и обработки значительного диалектного материала. Также уделено внимание таким явлениям, которые раньше рассматривались как особенности какого-нибудь одного диалекта, но в настоящее время стали характерными для речи большинства тувинцев. Кроме того, анализируются фонетические признаки, характерные для спонтанной речи тувинцев. Выявлены такие особенности спонтанной речи, как соответствие долгота // краткость гласных, выпадение гласных, согласных, слогов, палатализация шипящих. Адрес статьи: www.gramota.net/materials/2/2018/12-2/38.html Источник Филологические науки. Вопросы теории и практики Тамбов: Грамота, 2018. № 12(90). Ч. 2. C. 376-381. ISSN 1997-2911. Адрес журнала: www.gramota.net/editions/2.html Содержание данного номера журнала: www.gramota.net/materials/2/2018/12-2/ © Издательство "Грамота" Информация о возможности публикации статей в журнале размещена на Интернет сайте издательства: www.gramota.net Вопросы, связанные с публикациями научных материалов, редакция просит направлять на адрес: phil@gramota.net УДК 81-25 https://doi.org/10.30853/filnauki.2018-12-2.38 ISSN 1997-2911. № 12 (90) 2018. Ч. 2 Дата поступления рукописи: 01.10.2018 В статье рассматриваются фонетические особенности тувинских диалектов, утраченные под влиянием литературного языка и выявленные в результате сбора и обработки значительного диалектного материала. Также уделено внимание таким явлениям, которые раньше рассматривались как особенности какогонибудь одного диалекта, но в настоящее время стали характерными для речи большинства тувинцев. Кроме того, анализируются фонетические признаки, характерные для спонтанной речи тувинцев. Выявлены такие особенности спонтанной речи, как соответствие долгота // краткость гласных, выпадение гласных, согласных, слогов, палатализация шипящих.

фонетика и орфоепиыа статус обект и задачи двух дисциплин. Ключевые слова: звучащая речь, фонетика, орфоэпия, нормы произношения. Поскольку звучащая речь изучается разными лингвистическими дисциплинами и  при этом каждая из  них выделяет в  едином объекте свои аспекты исследования, не всегда удается разграничить зоны действия фонетики и  орфоэпии без противоречий. Почему на звуковом ярусе языка (в отличие от других его уровней) действуют два разных типа закономерностей — фонетические и орфоэпические? Вопрос о  статусе фонетики и  орфоэпии как самостоятельных лингвистических дисциплин является дискуссионным. В чем различие между этими областями знаний и что у них общего? https://doi.org/10.21638/spbu09.2020.405 © Санкт-Петербургский государственный университет, 2020Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2020. Т. 17. Вып. 4 эпия понимается как совокупность норм литературного языка, связанных со звуковым оформлением значимых единиц языка [Вербицкая 1976]. Но как соотносятся статус, предмет и задачи этих дисциплин? В работах современных ученых можно обнаружить два основных подхода к определению фонетики и орфоэпии. Одни лингвисты традиционно считают, что оба раздела науки о звучащей речи изучают один и тот же языковой материал, но под разным углом зрения. Другими же предпринимаются попытки разграничить зоны ответственности фонетики и орфоэпии, показав, что они оперируют в принципе разными звуковыми фактами. Рассмотрим и сравним эти два подхода. По мнению одних лингвистов, орфоэпия включает произношение в самом широком смысле слова: Д. Н. Ушаков определял орфоэпию как «правильное произношение» [Ушаков 1995]; Р. И. Аванесов считал, что орфоэпия включает «фонетическую систему языка, т. е. состав фонем, их качество и реализацию в определенных условиях, а также звуковое оформление отдельных слов и грамматических форм» [Аванесов 1979: 185]. При такой трактовке оказывается, что предмет изучения фонетики и  орфоэпии в  сущности одинаков, орфоэпия выглядит «переиначенной» фонетикой, что объясняет параллелизм фонетического и орфоэпического описания, уже ставший привычным в лингвистической литературе. При этом в некоторых источниках выделяются аспекты, различающие фонетику и орфоэпию при едином объекте изучения. Сформулируем и проанализируем отдельные моменты. Фонетика выполняет описательную и истолковывающую функцию, орфо­ эпия — только фиксирующую? «Орфография может дать почти исчерпывающий список слов языка, указав их общепринятую в течение ряда лет форму; то же самое может быть сделано орфоэпией применительно к  произношению. Иных целей эти дисциплины не преследуют» [Скребнев 1961: 142]. Подобные определения подчеркивают, что орфоэпия занимается только констатацией status quo и  не должна иметь объяснительной функции. Сравним два описания, часто встречающихся в  учебниках по современному русского языку, одного из фрагментов системы безударного вокализма: 1) В первом предударном слоге после твердых согласных не различаются, нейтрализуются фонемы /а/ и /о/, совпадая в безударном [а] — тр[а́]вы — тр[а] ва́, в[о́]ды — в[а]да́. 2) В русском литературном языке господствует аканье — тр[а́]вы — тр[а]ва́, в[о́]ды — в[а]да́. Первое правило относится к фонетике, а второе к орфоэпии. В чем между ними различие? Фонетика не просто фиксирует факт, но и объясняет его, истолковывает. То есть не только отвечает на вопрос, что произносится в  том или ином случае, но и говорит, почему это происходит. Орфоэпия же при таком подходе отличается чисто дескриптивным взглядом на звуковые факты и не вдается в вопросы интерпретации. Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2020. Т. 17. Вып. 4 «Нормировкой практической стороны фонетики… должна заниматься орфоэпия» [Реформатский 1967: 224]. «Фонетика  — теоретическая, исследовательская наука, орфоэпия — прикладная дисциплина; фонетика исследует звуковую сторону языка (речи), орфоэпия на основе ее выводов дает практические рекомендации» [Моисеев 1970: 112]. «Есть фонетические законы и  есть орфоэпические правила. Орфоэпические правила обращены к массам, а не к одним только филологам. Поэтому эти правила избегают специальных терминов (фонема, позиция, нейтрализация…), они используют общепонятные слова: звуки, буквы» [Панов 1979: 196]. А в чем, по сути, разница между теоретической наукой и ее прикладным, практическим приложением, которым, по мнению многих авторов, и  является орфоэпия? Вопрос только в метаязыке описания? При таком подходе орфоэпия выглядит сводом правил устной речи, в  котором в  переиначенном для практического использования виде повторяются теоретические выкладки фонетики. Для таких наук, как математика, физика, химия и т. д., не создается практических приложений, так как они в  принципе не обращены к  массам, они  — удел специалистов. Нормы же орфоэпии обращены к социуму, ее выводы должны быть доступны и понятны всем. Но тогда встает вопрос: а почему для других ярусов языка не создано двух типов описания — теоретической морфологии и практической, теоретического синтаксиса и практического и т. д.? Многие ученые разводят понятия фонетики и  орфоэпии, при этом во главу угла в большинстве случаев ставится идея о нормативности орфоэпии при отсутствии критерия правильности/неправильности в фонетике. Так, например, А. А. Реформатский возражал против понимания под орфоэпией «вообще произношения литературного языка» и  выводил орфоэпию за пределы фонетики: «Орфоэпия обозначает раздел, посвященный произносительным нормам. <…> Опираясь на знание фонетики данного языка, т. е. на знание состава фонем и законов распределения их по позициям с получающимися в слабых позициях вариациями и вариантами, орфоэпия дает индивидуальные нормы для разных случаев и выбирает из существующих вариантов произношения то, что более соответствует принятым традициям, тенденциям развития языка и последовательности в системе» [Реформатский 1947: 81]. Л. А. Вербицкая связывала орфоэпию, в  отличие от фонетики, с  понятием нормы, включая в  орфоэпию «нормативную реализацию сегментных единиц (фонем) и  суперсегментных единиц (ударение, интонация)» и  определяя эту дисциплину как «совокупность произносительных норм национального языка, обеспечивающих сохранение единообразия его звукового оформления» [Вербицкая 1990]. С точки зрения М. В. Панова, к  орфоэпии относятся лишь такие произносительные явления, которые допускают вариантность в литературном языке: «орфоэпия — наука, которая изучает варьирование произносительных норм литературного языка и вырабатывает произносительные рекомендации» [Панов 1979: 307]. Этим орфоэпия противопоставляется фонетике, в которой объединяются произносительные закономерности, не знающие исключений. Несмотря на то что понятием произносительной вариантности широко пользуются в современной лингвистике, необходимо отметить, что эта категория весьма неоднородна и включает в себя различные явления. Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2020. Т. 17. Вып. 4 формы могут произноситься по-разному: бу́лочная  — бу́ло[ч’]ная и  бу́ло[ш]ная; дека́н — [д’ие]ка́н и [дыэ]ка́н; дро́жжи — дро́[ж’ж’]и и дро́[жж]и; жаке́т — ж[а]ке́т и ж[ыэ]ке́т; милиционе́р — милиц[ыа]не́р и милиц[а]не́р и т. д. К орфоэпической вариантности относят и те факты, когда в конкретных словах отсутствует возможность различного произношения, но имеются сочетания букв, которые могут произноситься по-разному в разных словах при одних и тех же фонетических условиях, например: не́что — не́[ч’т]о, ничто́ — ни[шт]о́; отли́чник — отли́[ч’н’]ик, дво́ечник  — дво́е[шн’]ик; отягча́ть  — отя[кч’]а́ть, умягча́ть  — умя[хч’]а́ть; рие́лтор — р[иэ́]лтор, клие́нт — кл[иjэ́]нт; кварте́т — квар[т’е́]т, корте́ж — кор[тэ́]ж. Относят к орфоэпической вариантности и случаи, когда в слове имеются буквы, обычное значение которых в данной позиции не соответствует произношению в слове, например: помо́щник — помо́[ш]ник; семьсо́т — се[м]со́т; близ — бли[з’] го́рода. Можно ли вообще говорить о вариантности по отношению ко второму и третьему случаю, когда вариантов произношения конкретных слов или морфем нет в  принципе? И что общего между тремя разными ситуациями, которые лингвисты традиционно, основываясь на своей интуиции, объединяют под одной орфоэпической «крышей»? Есть фактор, позволяющий связать все три вышеуказанных типа: все морфемы, которым приписывается орфоэпическая вариантность и которые в связи с этим нуждаются в орфоэпическом комментировании, передаются на письме одинаково, несмотря на то что допускают различия в фонемном и фонетическом составе. Одни исследователи принципиально отказываются видеть какую-либо связь между орфоэпией и письмом: «…орфоэпия существует в языке независимо от наличия или отсутствия письма, и правила орфоэпии можно формулировать безотносительно к написанию слов» [Моисеев 1980: 94]. Другие лингвисты, устанавливая связь между орфоэпией и написанием, обычно сводят орфоэпию или какуюто ее часть к правилам чтения: «Вспомогательным разделом орфоэпии служат так называемые правила чтения, т. е. произносительные указания к чтению букв и их сочетаний в тех случаях, когда письмо и язык не соответствую друг другу» [Реформатский 1967: 225]. «Строго понимая устную и письменную формы языка как два автономных языковых уровня, необходимо выделять два свода правил: правила о том, как передавать единицы устной речи единицами письменной речи (то, чем должна быть орфография), и правила о том, как передавать единицы письменной речи единицами устной речи (то, чем должна быть орфоэпия) [Николаева 1964: 89]. Итак, можно признать, что к орфоэпии относятся факты, когда одному и тому же написанию может соответствовать разное произношение при условии тождества фонетических условий. Фонетика формулирует строгие звуковые законы, орфоэпия — намного ме­ нее строгие орфоэпические правила? Фонетика описывает безвариантные реализации фонем, к орфоэпии относятся варианты реализации одних и тех же фонем и вариантность фонемного состава одних и тех же морфем при отсутствии фонетических позиционных различий. При Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2020. Т. 17. Вып. 4 ей только двух составляющих — заданной фонемы и фонетической позиции, в которой она находится. Так, например, если известно, что шумная звонкая фонема стоит в позиции конца слова перед паузой, этого достаточно для того, чтобы определить, что она реализуется глухим звуком (са[д]ы́ — са[т], ду[б]ы́ — ду[п] и т. д.). Эта закономерность действует в русском литературном языке безусловно, реализация фонемы предсказывается стопроцентно. При действии орфоэпического правила реализация фонемы задается вероятностно, во многих случаях используются слова чаще, реже, значительно чаще, намного реже и т. д. Например, описывая возможность реализации гласного в приставке качественно редуцированным или нередуцированным звуком, можно сформулировать, что разные приставки в разной степени способны произноситься с гласным, не подвергшимся редукции. Но если эта звуковая особенность заложена в  конкретной приставке, то нередуцированный гласный чаще произносится на значительном расстоянии от ударного слога, в лексически нечастотных и недостаточно освоенных словах, а также под просодическим выделением приставки. В  результате статистически представительных экспериментов можно вероятностно определить, как часто будет произноситься рассматриваемый вариант в конкретной приставке. Так, например, в слове доперестроечный произношение д[о]перестро́ечный зафиксировано в 68 % случаев (гласный в приставке находится в третьем предударном слоге, слово средней частотности), а в слове довое́нный произношение д[о]военный всего в 17% (гласный в приставке — во втором предударном в частотном освоенном слове). В обоих случаях анализируемый гласный находился в экспериментальных текстах в позиции отсутствия семантического выделения, т. е. в просодически нейтральном положении. Фонетика формулирует общие произносительные нормы, орфоэпия — ин­ дивидуальные частные случаи, не обусловленные фонетической системой? Принято считать, что фонетика изучает универсальные звуковые закономерности, не связанные с тем, в каких именно словах или морфемах находятся фонемы. Так, известно, что на конце слова перед паузой звонкие шумные согласные заменяются на глухие. Формулируя это позиционное чередование, необходимо определить, какой звук меняется на какой и в какой позиции. Этого достаточно, и не надо указывать конкретные слова или морфемы, в которых происходит указанная мена. В орфоэпии может быть иная картина. А. А. Реформатский называл орфоэпию «штучным товаром», так как относил к ней те случаи, когда произношение следует «закону форм» или «закону слов» [Реформатский 1987: 127]. Об этом же говорил и Р. И. Аванесов, относя к орфоэпии звуковое оформление отдельных слов и грамматических форм [Аванесов 1979: 185]. Примером лексикализованности произносительной нормы можно считать, например, обязательное произношение твердого согласного перед фонемой /э/ в слове купе, в то время как в слове купейный в том же самом корне допустимы и твердый, и мягкий звуки. Другим примером прикрепленности орфоэпического варианта к конкретному слову может служить произношение звуков на месте сочетаний букв ие́: в корнях одних слов перед вторым ударным гласным [j] произносится обязательно (гигие́на, клие́нт), в других не произносится никогда (пацие́нт, спание́ль), в третьих сосуществуют варианты с [j] или без него (аудие́нция, дие́та) Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2020. Т. 17. Вып. 4 определенными морфемами, обычно корневыми: в словах модель, модельный, моделировать, модельщик и т. д. в корне перед фонемой /э/ употребляется только твердый звук [д], а в словах демон, демонический, демонизация — мягкий [д’]. Почему особенности произношения отдельных слов действуют, по мнению многих авторов, «вопреки системе и норме» [Реформатский 1987: 127]? Дело в том, что распределение орфоэпических вариантов в подобных случаях не нарушает никаких произносительных закономерностей, с точки зрения системы перед фонемой /э/ может быть и твердая фонема, и мягкая, и т. д. Другой пример: на месте написания буквосочетания чн может произноситься и [ч’н] и [шн] (коне[ш]но, то[ч’]но). Но в литературном языке возможны оба эти сочетания, система не задает критериев, по которым в одних словах [ч’н], а в других [шн]. А что же следует понимать под «законами отдельных форм» в орфоэпии? Сюда обычно относят произношение звуков в прилагательных на -кий, -гий, -хий и глаголов на -кивать, -гивать, -хивать, в возвратном постфиксе и т. д. То, что орфоэпия занимается подобными фактами, следует считать скорее данью традиции лингвистического описания, чем сущностью этого раздела науки. С точки зрения фонетической системы на конце слова звук [с] может быть и твердым, и мягким, в связи с чем сосуществование в возвратном постфиксе вариантов произношения (бою[с] и бою[с’]) не определяется звуковой системой. Варианты произношения подобных аффиксов являются не следствием эволюции каких-либо фонетических закономерностей, а изменением чисто грамматическим, ведущим к замене одного словообразовательного или словоизменительного элемента другим. Фонетика изучает поведение звуков в  разных фонетических позициях, а орфоэпия — в одинаковых? На первый взгляд, это действительно так. Фонетическая закономерность  — в[о́]сны  — в[ие]сна́ (под ударением [о], в  первом предударном после мягкого согласного [ие]); [с]ходи́ть — [з]гоня́ть (в позиции перед глухим — звук [с], перед звонким — [з]). Сравниваются звуки в одной и той же морфеме в разных позициях. При действии орфоэпической закономерности складывается впечатление, что сопоставляются варианты в одной и той же фонетической позиции: п[о]э́т — п[аъ] э́т, е[с’]ли — е[с]ли. Но при ближайшем рассмотрении это впечатление оказывается обманчивым. Исследования последних лет показали, что орфоэпический материал, так же как и  фонетический, подчиняется позиционному описанию. В  чем же различие в позиционном устройстве фонетической и орфоэпической закономерности? Рассмотрим в качестве иллюстрации один из примеров действия орфоэпических закономерностей. Материал был получен в ходе серии экспериментов, во время которых дикторы — носители русского литературного произношения разного возраста и  пола начитывали тексты, включающие анализируемые слова. Тексты были взяты из Национального корпуса русского языка1 (www.ruscorpora.ru), они были достаточно большого объема (не менее 25 слов), что позволяло «замаскировать» рассматриваемые явления, не фокусируя на них внимания информантов. 1 Национальный корпус русского языка. http://www.ruscorpora.ru (14 марта 2008 г.).Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2020. Т. 17. Вып. 4 стояли в одинаковой слабой фразовой позиции. Был рассмотрен вопрос о  реализации фонемы /р/  твердым или мягким звуком в позиции перед [м’]. Авторы «Орфоэпического словаря русского языка» под редакцией Р. И. Аванесова указывают, что «по старым нормам русского литературного произношения согласный [р] перед мягкими зубными и губными смягчался. Такое произношение встречается и сейчас, но как устарелое в словаре не отмечается» [Аванесов 1989: 673]. Во всех случаях «Орфоэпический словарь» рекомендует твердое произношение звука [р] в позиции перед мягким [м’]. Но результаты эксперимента показали, что соотношение твердых и  мягких вариантов по отдельным словам весьма различно (в скобках указан процент мягких реализаций): арме́йский (28 %); а́рмия (14 %); вермише́ль (28 %); гермети́ческий (16 %); корми́лец (22 %); корми́ло (0 %); корми́ть (12 %); мармела́д (0 %); пермя́к (32 %); суперме́н (0 %); фо́рме (0 %). Чем обусловлен разброс результатов? Что это — случайное распределение звуков или за этими данными стоит определенная система? Тщательный анализ позволяет определить, что реализация первого звука в сочетании рм’ не случайна, а зависит от совокупности фонетических, морфологических и лексических факторов [Каленчук 2007; Касаткин 2012]: • от положения рассматриваемого сочетания по отношению к ударению: после ударного гласного/перед ударным гласным/между безударными звуками (а́рмия — арме́йский — вермише́ль); • от качества предшествующего гласного (после гласного непереднего ряда увеличивается процент произнесений с твердым звуком, после гласного переднего ряда — с мягким (ср. мармела́д — вермише́ль); • позиция перед мягким звуком во всех формах слова поддерживает произношение мягкого [р’], позиция перед мягким звуком в  отдельных формах слова — твердого [р] (ср. а́рмия — фо́рме); • в частотных словах вероятнее мягкий [р’], в более редких словах — твердый (ср. вермише́ль — гермети́ческий). Чем материал в  рассмотренном примере (твердость/мягкость первого звука в сочетании рм’) отличается от формулирования фонетической закономерности? Как представляется, различие в следующем: 1. Реализация фонемы при действии фонетического закона стопроцентно предсказывается только фонетической позицией (напр., фонема /н/ в позиции перед долгим мягким [ш:’] реализуется мягким звуком — же[н’]щина). 2. Все указанные факторы, влияющие на реализацию первой фонемы в сочетании рм’, действуют не изолированно, а одновременно. В одних случаях направление их влияния совпадает, что увеличивает процент одинаковых реализаций, в других оно разнонаправленно. При этом должна быть выявлена и описана иерархия факторов. Реализация фонемы при действии орфоэпической закономерности вероятностно предсказывается целым рядом факторов разного характера, которые ранее было предложено называть орфоэпическими позициями [Каленчук 1993]. «Если Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2020. Т. 17. Вып. 4 вание фонем, то в формулировку позиции надо включать любые языковые факторы, способные предопределять реализацию фонемы тем или иным звуком — фонетические, лексические, грамматические, словообразовательные, графические» [Каленчук, 2000: 31]. Под орфоэпической позицией при таком подходе следует понимать действие «любых факторов, которые могут влиять на реализацию одной и  той же фонемы разными звуками при условии тождества фонетических позиций» [Каленчук 1993]. Признание того факта, что орфоэпические закономерности устроены позиционно, заставляет вновь обратиться к вопросу о различии между фонетикой и орфоэпией. В рассмотренном выше примере фонетическая позиция сама по себе не определяет реализацию фонемы; она во всех случаях одинаковая — перед звуком [м’]. Орфоэпические позиции детализируют фонетическую позицию, «расщепляя» фонетическую закономерность. * * * Лингвисты обычно обсуждают различия между фонетическим и орфоэпическим материалом. А если поставить вопрос по-другому: что общего между фонетикой и орфоэпией? Общее то, что оба эти участка звуковой системы русского языка устроены позиционно [Каленчук 2015]. При этом они отличаются статистической вероятностью появления конкретного звука при реализации фонемы. Следует иметь в виду, что стопроцентный результат — это частный случай проявления произносительной закономерности, а  следовательно, фонетическая позиция  — частный случай орфоэпической позиции. Нельзя не думать о  том, что закономерность, которая сегодня представляется безысключительной, т. е. «фонетической», может оказаться «орфоэпической», дающей варианты произношения либо при развитии самого языка, либо при углублении наших знаний о  его устройстве. Например, одними из  самых устойчивых закономерностей русского произношения являются правила синтагматики глухих и  звонких согласных: перед шумным глухим звонкий заменяется глухим (ска[з]а́ть  — ска́[с]ка), перед шумным звонким глухой заменяется звонким ([с] тащи́ть — [з]гоня́ть). Говоря иначе, не могут стоять рядом два звука, различных по глухости-звонкости. Но Р. Ф. Касаткина показала, что на стыке слов или на стыке основ сложного слова возможно сочетание глухого шумного со звонким, если первый компонент просодически выделен сильнее, чем второй [Касаткина 2000; Скачедубова 2008]. И закономерность из абсолютно строгой, всегда описываемой как фонетический закон, превратилась в  вероятностную, регулируемую действием просодического фактора. И такого рода примеров можно привести достаточно много, что демонстрирует условность границы между фонетическими и орфоэпическими фактами. Все ли произносительные явления устроены позиционно? Нет, не все. Существуют некоторые факты, не поддающиеся позиционному анализу. Это случаи, когда тот или иной вариант произношения «привязан» к  определенному слову или, реже, к  морфеме и  найти позиционную логику распределения звуков не удается (напр., твердость-мягкость согласной фонемы перед /э/).Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2020. Т. 17. Вып. 4 вого строя русского языка, при котором произносительные закономерности делятся не на фонетические и орфоэпические, а на позиционные и непозиционные. Понятия фонетической и орфоэпической позиции можно либо объединить в единое понятие произносительной позиции, либо, сохранив понятия фонетической и орфоэпической позиции, считать первые частным проявлением вторых, что снимает вопрос о различиях между фонетикой и орфоэпией [Каленчук 2015]. Словари и энциклопедии Аванесов 1979 — Аванесов Р. И. Орфоэпия. Русский язык. Энциклопедия. М.: Советская энциклопе дия, 1979. 431 с. Аванесов 1989 — Орфоэпический словарь русского языка: произношение, ударение, грамматические формы. С. М. Борунова, В. Л. Воронцова, Н. А. Еськова (сост.). Р. И. Аванесов (ред.). 5-е изд., испр. и доп. М.: Русский язык, 1989. 703 с. Вербицкая 1990 — Вербицкая Л. А. Орфоэпия. Лингвистический энциклопедический словарь. М.: На ука, 1990. 685 c.

Напиши аннотацию по статье

УДК 811.161’355 Каленчук Мария Леонидовна Институт русского языка им. В. В. Виноградова РАН, Россия, 119019, Москва, ул. Волхонка, 18/2 ruslang@ruslang.ru Фонетика и орфоэпия: статус, объект и задачи двух дисциплин Для цитирования: Каленчук М. Л. Фонетика и орфоэпия: статус, объект и задачи двух дисциплин. Вестник Санкт-Петербургского университета. Язык и литература. 2020, 17 (4): 571– 581. https://doi.org/10.21638/spbu09.2020.405 Известно, что на звуковом ярусе русского языка сосуществуют две лингвистические дисциплины — фонетика и орфоэпия. Вопрос о соотношении статуса, объекта и задач этих разделов как самостоятельных лингвистических дисциплин является дискуссионным. В  работах современных ученых можно обнаружить два основных подхода к  определению фонетики и  орфоэпии. Одни лингвисты традиционно считают, что оба раздела науки о звучащей речи изучают один и тот же языковой материал, но под разным углом зрения. Другими же предпринимаются попытки разграничить зоны ответственности фонетики и орфоэпии, показав, что они оперируют в принципе разными звуковыми фактами. В статье формулируются и анализируются указанные точки зрения и предлагается новый подход, позволяющий не противопоставлять фонетику и орфоэпию, а объединить их на основе принципа позиционного устройства. Реализация фонемы при действии орфоэпической закономерности вероятностно предсказывается целым рядом факторов разного характера — фонетическими, лексическими, грамматическими, словообразовательными, графическими, социоязыковыми, которые ранее было предложено называть орфоэпическими позициями. Указанные факторы действуют не изолированно, между ними сложная иерархическая система взаимоотношений. Можно предложить такое описание звукового строя русского языка, при котором произносительные закономерности делятся не на фонетические и орфоэпические, а на позиционные и непозиционные. Понятия фонетической и орфоэпической позиции можно либо объединить в единое понятие произносительной позиции, либо, сохранив понятия фонетической и орфоэпической позиции, считать первые частным проявлением вторых, что снимает вопрос о различиях между фонетикой и орфоэпией.

фонологическая интерпретации согласных в русском языке в заимствованных словах на стыке приставки и корна. Ключевые слова: долгие согласные; краткие согласные; морфемная граница; фо нема; фонология. 1. Введение Задача настоящей статьи состоит в том, чтобы дать фонологическую интерпретацию противопоставления долгих и кратких согласных в русском языке в заимствованных словах с учетом фактора морфемной границы. Решение данной задачи сталкивается с целым рядом трудностей, связанных с тем, что долгие согласные выполняют в языке две основные функции: а) обозначение морфемной границы (сон-н-ый [со́ н̅ыи̯]) и б) мар[CC BY 4.0] [НАУЧНЫЙ ДИАЛОГ. 2020. № 8] ся в динамическом взаимодействии. Наиболее полное описание противопоставления долгих и кратких согласных было осуществлено Л. Л. Касаткиным [Касаткин и др., 2005; Большой орфоэпический словарь, 2012, 2017; Касаткин, 2017а, 2017б]. В статье отсылки к этим и некоторым другим работам Л. Л. Касаткина иногда специально не оговариваются, так как читатель имеет возможность найти эти данные в безупречно структурированных работах названных авторов. По мере необходимости даются отсылки к работам по орфоэпии других ученых, в первую очередь Р. И. Аванесова [Аванесов, 1984]. В итоге речь пойдет о немногочисленных и малочастотных словах с заимствованными приставками типа иррациональный, ирреальный, иррегулярный, инновация и др. Приставки в подобного рода словах выделены исследователями, но подробно не описаны ни со словообразовательной, ни с фонологической стороны. В статье также кратко освещается проблема функционирования долгих согласных в русском языке в целом. 2. Понятийный фонологический аппарат, используемый в статье Автор статьи является сторонником многоуровнего подхода к фонологии [Соколянский, 2010, 2017, 2018]. С течением времени концепция менялась (хочется надеяться, что к лучшему). В статье автор опирается на последний вариант многоуровневой фонологии, представленный в публикации «Фонема как восхождение: основные положения многоуровневой фонологии» [Соколянский, 2018]. На фонемном уровне предлагается различать парадигмо-фонемы, соотносимые с московскими фонемами (Московская фонологическая школа — МФШ), синтагмо-фонемы, соотносимые с пражскими фонемами (Пражская фонологическая школа — ПФШ), и первичные фонемы, соотносимые с санкт-петербургскими фонемами (Санкт-Петербургская фонологическая школа — СПбФШ). Парадигмо-фонема — ряд звуков, позиционно чередующихся в зависимости от фонетических условий в пределах морфемы. Парадигмо-фонему предлагается обозначать как <т>: <дуб>, <нога́>. Синтагмо-фонема — фонематическая единица, объединяющая в себе звуки, имеющие одинаковый набор дифференциальных признаков. Обозначается как /т/: /дуП/, /нАга́/. /П/ и /А/ — синтагмо-фонемы, реализующиеся как архифонемы. Первичная фонема — звук языка, наделенный различительной функцией и осознаваемый говорящими как единство: |дуп|, |нага́|. Для целей [CC BY 4.0] [НАУЧНЫЙ ДИАЛОГ. 2020. № 8] немами. Примечания: 1. В статье примеры фонетической транскрипции части слова даются в квадратных скобках ([н[а]га́ ]), а в случае транскрибирования слова целиком выделены курсивом (нага́ ). 2. Автором данной работы с помощью программы Praat (www.praat. org — доступ свободный и бесплатный) неоднократно проводились эксперименты с целью измерения длительности согласных, однако непосредственно в статье, имеющей уклон в фонологию, ссылки на эти измерения даются в форме итоговых оценок (часто, редко, обычно). 3. Термин бифонемный в целях удобства описания используется по отношению к двум одинаковым фонемам (|тт|, |зз| и др.), хотя, строго говоря, такие сочетания, как |ст|, |вм|, тоже являются бифонемными. 4. В работе использовались различные словари, однако прямые ссылки на них отсутствуют. Это связано с тем, что в процессе анализа нам приходилось иметь дело не со словарными значениями слов, а со словообразовательными. Словообразовательное значение — это смысловой контур слова, создаваемый значениями входящих в лексему морфем. 3. Долгие и краткие согласные в языках мира Во многих языках мира употребляются краткие и долгие согласные звуки, однако их фонемная природа может быть различной. Так, в английском языке долгие согласные встречаются только на стыке слов (white tie ‘белый галстук’), в итальянском языке долгие согласные употребляются внутри морфемы: nonno [‘nͻnno] ‘дедушка’ ~ versus nono [‘nͻno] ‘девять’, Papa [‘papa] ‘Папа’ ~ pappa [‘pappa] ‘детское питание’ [Ladefoged et al., 2011, p. 251]. В финском языке слова могут различаться только долгими и краткими согласными: «kato ‘неурожай, потеря’ — katto ‘крыша’, tuli ‘огонь’ — tulli ‘таможня’ <…> koko ‘целый’ — kokko ‘орел’» [Грамматика финского языка, 1958, с. 20—23]. Особенность финских долгих согласных состоит в том, что они функционируют внутри морфемы и для определения их фонемного статуса нет необходимости обращаться к морфемному критерию, так как различия между долгими и краткими согласными весьма значительны, сама длительность в этом случае отвечает за фонологическую интерпретацию. «Разница в длительности произнесения кратких и долгих согласных фонем выражается соотношением 1:2, а часто 1:2,5 и даже 1:3» [Елисеев, 1993, с. 92].[CC BY 4.0] [НАУЧНЫЙ ДИАЛОГ. 2020. № 8] согласных в русском языке Фонология любит орфоэпическое спокойствие. Вариативность произношения значительно затрудняет фонемное описание. На основе имеющегося материала можно прийти к выводу, что противопоставление согласных по признаку долготы / краткости в русском языке носит непоследовательный характер. Это выражается в двух параметрах: 1. Отсутствует фонетический порог между долгими и краткими согласными. Проведенные нами исследования показали, что соотношение долгих и кратких согласных в русском языке при изолированном произнесении лексем равно приблизительно 11:9. В живой речи это противопоставление становится еще меньше и стремится к нулю. Принимая во внимание то, что длительность кратких согласных в разных темпах речи колеблется от 120 до 200 мс, различия между ними с учетом соотношения 11:9 составляют от 20 до 40 мс. Известно, что человеческое ухо улавливает длительность в пределах 30—50 мс [Бондарко, 1977, с. 19]. Такое соотношение долгих и кратких согласных приводит к трудностям в разграничении монофонемных и бифонемных сочетаний. По сути, их противопоставление уже находится на грани возможностей человеческого восприятия, а в быстром темпе речи фактически сводится к нулю. 2. Фонетистами выявлена зависимость реализации долгих согласных не только от темпа речи, но и от характера самой лексемы. Наблюдается система градаций между словами, содержащими краткие и долгие согласные. Л. Л. Касаткин предлагает различать 8 типов реализации согласных на месте двойных написаний. Шкала долготы / краткости отражена в следующем обозначении примеров: «1 — только СС; 2 — СС, в беглой речи возможно С; 3 — СС и допустимо С; 4 — СС и С; 5 — С и допустимо СС; 6 — только С; 7 — С, в беглой речи возможен нуль звука; 8 — нуль звука и допустимо С» [Касаткин, 2017б, с. 424]. Уже один факт наличия столь дробной шкалы говорит о неустойчивости противопоставления долгих и кратких согласных на уровне отдельных лексем.[CC BY 4.0] [НАУЧНЫЙ ДИАЛОГ. 2020. № 8] В фундаментальной работе, посвященной противопоставлению долгих и кратких согласных в русском языке, Л. Л. Касаткин и М. Чой избегают писать о фонематическом статусе долгих согласных: «Фонематическая интерпретация долгих и кратких согласных, произносящихся на месте сочетаний двух согласных букв, в таких языках, как русский, где рассматриваемые сочетания согласных могут быть не только на стыке морфем, но и в пределах одной морфемы, представляет собой отдельный сложный вопрос, требующий особого изучения. Поэтому в работе он не затронут» [Касаткин и др., 2005, с. 23]. Долгие согласные в русском языке связаны с выполнением делимитативной функции, то есть с обозначением морфемной границы (подробно данная функция рассмотрена в статье М. Л. Каленчук [Каленчук, 2018]). Обычно фонологически они в русском языке интерпретируются как бифонемные сочетания. Такое понимание их фонемной природы восходит еще к Н. С. Трубецкому, утверждавшему: «Это очевидно без пространных объяснений в отношении тех языков, где геминированные согласные появляются только на стыке морфем, как, например, в русском или польском (за исключением заимствованных слов)» [Трубецкой, 2000, с. 185]. Функционирование долгих согласных в русском языке обеспечено наличием бифонемных сочетаний типа |tt|, через которые проходит морфемная граница. Поэтому произношение [t̄] при наличии морфемной границы должно трактоваться как фонемная последовательность |tt| и служить гарантией того, что в данном случае имеет место бифонемное сочетание. При наличии морфемной границы внутри согласного в соответствии с МФШ и ПФШ он интерпретируется как удвоенный независимо от того, произносится ли реально долгий (рассади́ ть — ра[сс]ади́ ть — ра<зс>ади́ ть — ра/Сс/ади́ ть — ра|сс|ади́ ть) или краткий согласный (расстро́ ить — ра[c]тро́ ить — ра<зс>тро́ ить — ра/Сс/тро́ ить. Несколько иной подход в отношении так называемых первичных фонем (соотносимых с фонемами СПбФШ). Согласно положениям СПбФШ в слове расстроить (ра[c]тро́ ить) представлена одна фонема (ра|с|тро́ ить), однако морфемная граница остается в наличии. Вопрос, где именно она проходит и каков ее характер, является спорным, см. [Касевич, 2006, с. 305—312]. По аналогии со словами типа со[н̄]ый (морфемная структура: сон-ный) в заимствованных словах типа ва[н̄]а (морфемная структура: ванн-а) также выделяется бифонемное сочетание |нн|. Не надо забывать, что во многих словах долгота реализуется непоследовательно. Например, слово дрянной чаще произносится с кратким со[CC BY 4.0] [НАУЧНЫЙ ДИАЛОГ. 2020. № 8] [Касаткин, 2017б, с. 442]. В слове со́ нный долгий [н̅] произносится чаще, чем в слове бессо́ нница, однако фонемная интерпретация этих слов остается неизменной: со́ /Нн/ый, бессо́ /Нн/ица. В таких случаях следует исходить из презумпции удвоенного согласного: /Нн/ → [н̄] (в обычной речи) и / Нн/ → [н] (в беглой речи). 6. Интерпретация приставок в заимствованных словах на основе словообразовательного и орфографического анализа 6.1. В позиции между двумя гласными на стыке «приставка + корень» удвоенные согласные реализуются как долгие: о[т̄]ащит, ра[с̄]ылка, ра[ш̅] ить. В данной статье нас интересуют определенные слова с заимствованными приставками. Речь идет о латинских по происхождению приставках ad- (варианты: ac-, af-, ag-, al-, an-, ap-, ar-, as-, at-), in- (варианты: il-, im-, ir-), ob- (варианты: oc-, op-), sub- (варианты: sue-, suf-, sug-, sum-, sup-, sur-, sus-). Фонетические модификации приставок в латинском языке — это отражение сложных процессов в области согласных в целом [Тронский, 2001, с. 122— 139]. Некоторые модификации приставок перешли и в русский язык. В наши задачи не входит анализ употребления данных приставок в латинском языке, так как проявление свойств латинского языка в русском в данном случае незначительно. Тем не менее функционирование этих приставок в русском языке нуждается если не в осмыслении, то в описании. На эти приставки не часто, но обращали внимание в исследованиях по словообразованию. Ограничимся некоторыми примерами. Информация о словах подобного рода содержится в монографии Е. А. Земской: «В научной терминологии употребительны также прилагательные с префиксами: ир- / им- / ин- /: рациональный — ир-рациональный, регулярный — иррегулярный, реальный — ир-реальный; моральный — им-моральный; вариантный — ин-вариантный…» [Земская, 1973, с. 285]. Е. А. Земская не говорит о смысловых отношениях между производным и производящим словом. Более подробная информация предложена в «Русской грамматике» (1980), которая пишет о словах, содержащих приставки им-, -ир: «Прилагательные с п р е ф . им- / ир- (фонемат. |им1| / |ир1|) обозначают отсутствие или противоположность признака, названного мотивирующим словом. Они принадлежат к сфере научной терминологии, причем морф им- выступает перед согласной |м|, а морф ир- — перед |р| или |р’|: имматериальный, имморальный, иррациональный, иррегулярный. Тип непродуктивен» [Русская грамматика, 1980, с. 304].[CC BY 4.0] [НАУЧНЫЙ ДИАЛОГ. 2020. № 8] дует сделать одно временное допущение, а именно: мы будем исходить из того, что написание слова с двумя одинаковыми согласными буквами предполагает, что перед нами бифонемное сочетание. В дальнейшем это допущение пройдет «фонетическую» проверку. В русском языке часто встречаются слова с приставкой ин- и ее фонетическими модификациями. Общее значение этих приставок — отрицание признака, названного производящим словом. В зависимости от начального согласного корня приставка ин-, приспосабливаясь к нему, может принимать вид ин-, ир-, им-, ил-: ин- ин-нервация ир-рациональный им-моральный ил-логичный Используя формулы чередований, предложенные В. К. Журавлевым [Журавлев, 1986], можем записать данные примеры как: ин перед н (+в, к, д) ÷ ир перед р ÷ им перед м ÷ ил перед л Представленное чередование морфем ин- // ир- // им- // ил- на морфонематическом уровне можно интерпретировать как морфонему {н} = н // р // м // л в определенных ранее позициях. Для аффиксальных элементов в русском языке характерна омонимия. Следует определить, в какой степени выделенные нами суффиксы представляют единство в плане содержания. Проанализируем слова с точки зрения их соответствия значению, сформулированному в «Русской грамматике», а именно: ‘отсутствие или противоположность признака, названного мотивирующим словом’ [Русская грамматика, 1980, с. 304]. Приставка ин- в русском языке употребляется в словах: инновация, иннервация, инвариант, индетерминизм, инвагинальный, инкапсуляция. Морфема — это единство плана выражения и содержания. С планом содержания в этих словах возникают проблемы. Только в лексемах инвариант и индетерминизм префиксу ин- можно приписать значение ‘противоположный признак, названный мотивирующим словом’:[CC BY 4.0] [НАУЧНЫЙ ДИАЛОГ. 2020. № 8] вий, не имеющий вариантов’; детерминизм → индетерминизм — ‘философское учение, противопо ложное детерминизму’. В других примерах значение приставок иное: вагинальный → инвагинальный (<вагина) — ‘помещаемый во влага лище’; капсуляция → инкапсуляция (ср. капсулировать) — ‘размещение в обо лочке, изоляция’. Что касается слов иннервация и инновация, то они также демонстрируют особые смысловые отношения между производящим и производным словом. Нерв → ин-нерв-ациj-а — ‘обеспечение органов и тканей нервными клетками = нервами’, латинская приставка in- ‘в’, ‘внутри’. Других слов с такими смысловыми отношениями русский язык не знает. Новация → инновация — в главном значении эти слова совпадают и обозначают ‘новое явление в разных сферах’. По сути, это отношения синонимии. Приставка добавляет в значение оттенок какой-то сверхновизны и книжности. Опять-таки смысловые отношения не повторяются ни в какой другой паре слов. Таким образом, о приставке ин- в современном русском языке можно говорить только в отношении плана выражения, тогда как план содержания у этой приставки в разных словах не совпадает. Всё это позволяет прийти к выводу, что в рассмотренных словах следует выделять серию омонимичных приставок, объединенных единством звучания. Только в словах инвариант и индетерминизм значение приставок является общим, однако значение этих терминов весьма неопределенно, поэтому и в этом случае о гармонии плана выражения и содержания надо говорить очень осторожно. Между тем данные примеры, интересные с точки зрения словообразования, не создают нам фонологических проблем, так как префикс ин- в рассматриваемом нами значении употребляется в словах, корень которых начинается не с н. Это позволяет определить фонемный состав этих слов однозначно как и|нв|ариант, и|нд|етерминизм. Вероятно, неслучайно, что префикс ин- отсутствует в «Русской грамматике»: его значение в каждом случае индивидуально. 6.2. Приставка им- встречается строго перед согласными м или м’: им материальный, имморальный, иммигрант, иммобильный: материальный → имматериальный — ‘не являющийся материаль ным, нематериальный’;[CC BY 4.0] [НАУЧНЫЙ ДИАЛОГ. 2020. № 8] ный, неморальный’; мобильный → иммобильный — ‘не являющийся мобильным, немо бильный’. Во всех словах точно реализуется сформулированное префиксальное значение. Имеется еще слово иммигрант ‘лицо, приехавшее из другой страны’, смысловая связь которого с лексемами мигрант и эмигрант не вызывает сомнений, но префикс здесь по значению иной, чем в ранее рассмотренных лексемах. 6.3. Слова с аффиксом ир- представлены в следующих словах: рациональный → иррациональный — ‘не являющийся рациональным, нерациональный’; реальный → ирреальный — ‘не являющийся реальным, нереальный’; регулярный → иррегулярный — ‘не являющийся регулярным, нерегу лярный’. Все они соответствуют базовому значению «Русской грамматики». Слова радиация → иррадиация — ‘распространение чего-то из какого-то источника’ — выпадают из этого ряда по семантическим основаниям. 6.4. Слова с префиксом ил-: логичный → иллогичный — ‘не являющийся логичным, нелогичный’; легальный → иллегальный — ‘не являющийся легальным, нелегаль ный’. Слова локуция и иллокуция составляют с лексемой перлокуция терминологическую микросистему, поэтому есть все основания выделять в них приставку ил- и пер-. Лексемы люстрация, перлюстрация и иллюстрация связаны только исторически (от лат. Illustration — ‘просветляю’) и, согласно «критерию Винокура» [Винокур, 1959], не имеют смысловой связи друг с другом. Следовательно, выделение приставки в этих словах крайне сомни- тельно. 6.5. Другие латинские по происхождению суффиксы такого рода полу чили в русском языке меньшее распространение: нуль → аннулировать — ‘признавать недействительным, сокращать до нуля’; климат → акклиматизация — ‘адаптация организма к новым клима тическим условиям’. Если исходить исключительно из орфографии, то можно представить такую картину употребления заимствованных приставок.[CC BY 4.0] [НАУЧНЫЙ ДИАЛОГ. 2020. № 8] нн мм рр лл Примеры употребления биконсонантных «орфографических» приставок ин-нервация, ин-новация, аннулировать им-материальный, имморальный, им-мобильный, им-мигрант ир-рациональный, ир-реальный, ир-регулярный, ир-радиация, ил-логичный, ил-легальный, иллокуция Примеры слов с той же приставкой, но в других позициях ин-вариант, ин-детерминизм, ин-капсуляция — — — 7. Фонематическая интерпретация приставок в заимствованных словах на основе фонетического анализа Все приведенные нами рассуждения имеют доказательную силу в отношении фонемного состава приставок только в том случае, если исходить из того, что любое удвоенное написание согласных букв предполагает произнесение долгого согласного, однако именно этого и не наблюдается в отношении рассмотренных слов. Все приведенные нами слова Л. Л. Касаткин рассматривает в группе 5 — «С и допустимо СС» или 6 — «только С» [Касаткин, 2017б, с. 424]. 7.1. Префикс ир-: иррациональный, ирреальный, иррегулярный, иррадиация. Л. Л. Касаткин относит данные слова к 6-й группе, то есть к числу произносимых с кратким согласным. Р. И. Аванесов полагает, что в русском литературном языке долгий р вообще не употребляется: «Как видно из примеров, на месте двойного написания рр всегда произносится согласный нормальной длительности — [р] или [р’]» [Аванесов, 1984, с. 172]. Нельзя при этом не заметить, что в посмертном издании орфоэпического словаря под его редакцией долгий р̄’ обозначен в словах ирреальный и иррегулярный. В словах иррадиация, иррационализм, иррациональный, ирригатор, ирригационный, ирригация предлагается произносить согласный обычной длительности [Орфоэпический словарь, 1988, с. 193]. 7.2. Префикс им-: имморальный, имматериальный, иммигрант, иммобильный. По Л. Л. Касаткину, в этих случаях произносят в основном краткий согласный, по его шкале 5 или 6. 7.3. Префикс ил-: иллогичный, иллиризм, иллегальный, иллюстрация, иллокутивный. В этих словах произносится краткий согласный (6) и в одном случае допустим долгий согласный: (5) — иллогичный.[CC BY 4.0] [НАУЧНЫЙ ДИАЛОГ. 2020. № 8] ет краткий согласный (5). Префикс ан-: аннулировать. В произношении только краткий (6). 7.5. Таким образом, у нас нет явных доказательств в пользу бифонемности орфографических сочетаний двух одинаковых согласных на стыках морфем в заимствованных приставках. Произношение не подтверждает их бифонемности. Тогда можно прийти к выводу, что удвоенному согласному на письме в произношении соответствует краткий согласный, а на фонемном уровне — одна фонема. В данном случае мы имеем дело с приставками, в которых консонантный элемент отсутствует, а приставка состоит из одного гласного. Тогда фонемный статус этих слов должен быть определен следующим образом: Фонемы Реализации Пример |р| |р’| |л| |л’| |м| [р] [р’] [л] [л’] [м] и-рациональный и-реальный и-логичный и-легальный и-материальный При таком решении упрощаются морфонологические отношения внутри этих приставок. Получается, что в русском языке имеется приставка и-, которая орфографически обозначается как ир- // ил- // им-. Употребление приставки ограничено положением перед определенными корневыми согласными. Несколько более сложная картина с употреблением префикса ин-: инновация, иннервация. В этих словах тоже предпочитают произносить краткий согласный. Тем не менее нельзя рассматривать приведенные примеры в одном ряду с ранее проанализированными. В отличие от слов типа иррациональный, имморальный, иллогичный, аннулировать приставка ин- часто употребляется в словах, корень которых начинается не со звука н, а с других звуков, вследствие чего его фонемный состав не вызывает сомнений: инвариантный < инвариант (< вариант), инвагинальный < вагинальный (< вагина), индетерминизм < детерминизм, инкапсуляция < капсуляция < капсулировать. Очевидно, что в словах инвариант, инвагинальный, индетерминизм, инкапсуляция приставка ин- имеет совсем иные значения, чем та же приставка в других лексемах. Таким образом, невозможно выявление фонем[CC BY 4.0] [НАУЧНЫЙ ДИАЛОГ. 2020. № 8] словами типа инвариант ввиду различия в морфемном составе, который обнаруживается на уровне семантики. 8. Заключение 8.1. В отношении фонологического статуса долгих согласных надо различать два основных типа языка: а) языки, в которых долгие согласные находятся внутри морфемы и составляют корреляцию по этому признаку: |t| × |t̄| → [t] × [t̄]; б) языки, в которых долгие согласные употребляются на месте бифонемных сочетаний, возникающих на стыках морфем, и представляют собой бифонемное сочетание: |t| × |tt| → [t] × [t̄]. 8.2. В русском языке долгие согласные обычно употребляются на стыке морфем (как в языках второго типа), но вследствие проникновения в русский язык заимствованных слов в нем сформировался значительный пласт слов с долгими согласными внутри морфемы. На фоне собственно русских слов с долгими согласными на стыке морфем долгие согласные внутри морфем в заимствованных словах также следует интерпретировать как бифонемные сочетания. Если со́ [н̄]ый = со́ |нн|ый, так как сон +н(ый), то ва́ [н̄]а = ва́ |нн|а. 8.3. При доказательстве бифонемной природы долгих согласных можно исходить из общих закономерностей их употребления. Тогда приведенная в предыдущем пункте формула достаточна для того, чтобы считать все употребляемые в русском языке долгие согласные в качестве бифонемных сочетаний. Иначе говоря: если со́ [н̄]ый = со́ |нн|ый, так как сон+н(ый), то любой [t̄] = |tt|. 8.4. Особый случай употребления представляют собой слова с заимствованными приставками, которые орфографически обозначаются как иррациональный, иллогичный, имморальный и др. Проблема состоит в том, что только в принятом графическом обозначении данные слова имеют приставки ир-, ил-, им-. В произношении долгий согласный в данных словах не обнаруживается, так как на месте написаний рр, лл, мм обычно произносят согласный обычной длительности. Следовательно, в данных словах на стыке приставки и корня нет бифонемного сочетания. Если исходить из написания, то эти приставки должны фонематически интерпретироваться как |ир|, |ил|, |им|. Если опираться на их фонетическую реализацию (а именно только это может признаваться собственно лингвистическим подходом), то следует вести речь только о приставке |и| со значением отрицания того, что обозначено производящей основой.[CC BY 4.0] [НАУЧНЫЙ ДИАЛОГ. 2020. № 8] 1. Аванесов Р. И. Русское литературное произношение / Р. Аванесов. — Москва : Просвещение, 1984. — 383 с. 2. Бондарко Л. В. Звуковой строй русского языка / Л. В. Бондарко. — Москва : Про свещение, 1977. — 175 с. 3. Винокур Г. О. Заметки по русскому словообразованию / Г. О. Винокур // Избран ные труды по русскому языку. — Москва : Учпедгиз, 1959. — С. 419—442. 4. Грамматика финского языка: фонетика и морфология. — Москва, Ленинград : АН СССР, 1958. — 274 с. 5. Елисеев Ю. С. Финский язык / Ю. С. Елисеев // Языки мира : уральские языки. — Москва : Наука, 1993. — С. 90—115. 6. Журавлев В. К. Диахроническая фонология / В. К. Журавлев. — Москва : Наука, 1986. — 232 с. 7. Земская Е. А. Современный русский язык: словообразование / Е. А. Земская. — Москва : Просвещение, 1973. — 304 с. 8. Каленчук М. Л. Большой орфоэпический словарь русского языка / М. Л. Кален чук, Л. Л. Касаткин, Р. Ф. Касаткина. — Москва : АСТ-Пресс, 2012. — 1000 с. 9. Каленчук М. Л. Большой орфоэпический словарь русского языка / М. Л. Кален чук, Л. Л. Касаткин, Р. Ф. Касаткина. — Москва : АСТ-Пресс, 2017. — 1020 с. 10. Каленчук М. Л. Делимитация значимых единиц русского языка с помощью фонетических средств: новые тенденции / М. Л. Каленчук // Вопросы языкознания. — 2018. — № 4. — С. 74—81. — DOI: 10.31857/S0373658X0000033-5. 11. Касаткин Л. Л. Долгота / краткость согласного на месте сочетаний двух согласных букв в современном русском литературном языке / Л. Л. Касаткин, М. Ч. Чой. — Москва : Языки славянской культуры, 2005. — 320 с. 12. Касаткин Л. Л. Орфоэпические позиции / Л. Л. Касаткин // Избранные труды : в 2 томах. — Москва : ЯСК, 2017а. — Том 1. — С. 175—190. 13. Касаткин Л. Л. Орфоэпические правила / Л. Л. Касаткин // Избранные труды : в 2 томах. — Москва : ЯСК, 2017б. — С. 276—501. 14. Касевич В. Б. Морфонология / В. Б. Касевич // Труды по языкознанию : в 2 томах. — Санкт-Петербург : Филологический факультет СПбГУ, 2006. — Том 1. — С. 240—370. 15. Орфоэпический словарь русского языка : произношение, ударение, грамматиче ские формы / под ред. Р. И. Аванесова. — Москва : Русский язык, 1988. — 704 с. 16. Русская грамматика : в 2 томах. — Москва : Наука, 1980. — Том 1. Фонетика. Фонология. Ударение. Интонация. Словообразование. Морфология. — 783 с. 17. Соколянский А. А. Модель многоуровневой фонологии русского языка / А. А. Со колянский. — Магадан : СВГУ, 2010. — 281 с. 18. Соколянский А. А. Русская фонология / А. А. Соколянский. — Магадан : МА ОБТИ, 2017. — 172 с. 19. Соколянский А. А. Фонема как восхождение: основные положения многоуровневой фонологии / А. А. Соколянский // Труды Института русского языка им. В. В. Виноградова. — Москва, 2018. — Том 17. Фонетика. — С. 194—216. 20. Тронский И. М. Историческая грамматика латинского языка. Общеиндоевропейское состояние (вопросы реконструкции) / И. М. Тронский. — Москва : Индрик, 2001. — 576 с.[CC BY 4.0] [НАУЧНЫЙ ДИАЛОГ. 2020. № 8] Пресс, 2000. — 351 с. 22. Ladefoged P. A course in phonetics / P. Ladefoged, K. Johnson. — Wadsworth, 2011. — 323 p. phonologiCal intErprEtation of ConSonantS in thE ruSSian languagE in borrowingS at thE JunCtion of prEfix and root © Aleksandr A. Sokolyanskiy (2020), orcid.org/0000-0003-3977-5674, Doctor of Philology, professor, North-Eastern State University (Magadan, Russia), sokol_2001@mail.ru. The article is devoted to the phonological interpretation of consonants at the junction of prefix and root in borrowings such as Russian ir-ratsionalnyy, ir-realnyy, in-novatsiya, im-moralnyy, etc. The work is performed taking into account the typology of long and short consonant opposition in different languages of the world. The broad phonological context of the use of long and short consonants in the Russian language is taken into account, but due to the limited volume of the article, illustrations and interpretations of a number of phenomena are given in a generalized form. The author proceeds from the concept of multilevel phonology, developed by him in a number of works. In general, the description is based on primary phonemes that correspond to the phonemes of the Saint Petersburg Phonological School. It is shown that when identifying the morphemic structure of words such as irratsionalnyy one should proceed not from the spelling appearance, but from the accepted pronunciation. With this approach, the morphemic division of the previously cited words takes the following form: i-rationalnyy, i-realnyy, i-novatsiya, i-moralnyy, etc. Thus, the article deals with the problem of creating a phonological description in the conditions of orthoepic uncertainty and variability using a specific example. Key words: long consonants; short consonants; morphemic border; phoneme; phonology. RefeRences Avanesov, R. I. (1984). Russkoye literaturnoye proiznosheniye. Moskva: Prosveshcheniye. (In Russ.). Avanesov, R. I. (ed.). (1988). Orfoepicheskiy slovar’ russkogo yazyka: proiznosheniye, udareniye, grammaticheskiye formy. Moskva: Russkiy yazyk. (In Russ.). Bondarko, L. V. (1977). Zvukovoy stroy russkogo yazyka. Moskva: Prosveshcheniye. (In Russ.). Eliseev, Yu. S. (1993). Finskiy yazyk. In: Yazyki mira: uralskiye yazyki. Moskva: Nauka. 90—115. (In Russ.). Grammatika finskogo yazyka: fonetika i morfologiya. (1958). Moskva, Leningrad: AN SSSR. (In Russ.). Kalenchuk, M. L. (2018). Delimitatsiya znachimykh edinits russkogo yazyka s pomoshchyu foneticheskikh sredstv: novyye tendentsii. Voprosy yazykoznaniya, 4: 74—81. DOI: 10.31857/S0373658X0000033-5. (In Russ.). Kalenchuk, M. L., Kasatkin, L. L., Kasatkina, R. F. (2012). Bolshoy orfoepicheskiy slovar’ russkogo yazyka. Moskva: AST-Press. (In Russ.). Kalenchuk, M. L., Kasatkin, L. L., Kasatkina, R. F. (2017). Bolshoy orfoepicheskiy slovar’ russkogo yazyka. Moskva: AST-Press. (In Russ.).[CC BY 4.0] [НАУЧНЫЙ ДИАЛОГ. 2020. № 8] 175—190. (In Russ.). Kasatkin, L. L. (2017b). Orfoepicheskiye pravila. In: Izbrannyye trudy, 2/2. Moskva: YaSK. 276—501. (In Russ.). Kasatkin, L. L., Choy, M. Ch. (2005). Dolgota / kratkost’ soglasnogo na meste sochetaniy dvukh soglasnykh bukv v sovremennom russkom literaturnom yazyke. Moskva: Yazyki slavyanskoy kultury. (In Russ.). Kasevich, V. B. (2006). Morfonologiya. In: Trudy po yazykoznaniyu, 2/1. Sankt-Peterburg: Filologicheskiy fakultet SPbGU. 1: 240—370. (In Russ.). Ladefoged, P., Johnson, K. (2011). A course in phonetics. Wadsworth. Russkaya grammatika, 2/1. Fonetika. Fonologiya. Udareniye. Intonatsiya. Slovoobrazovani ye. Morfologiy. (1980.). Moskva: Nauka. (In Russ.). Sokolyanskiy, A. A. (2010). Model mnogourovnevoy fonologii russkogo yazyka. Magadan: SVGU. (In Russ.). Sokolyanskiy, A. A. (2017). Russkaya fonologiya. Magadan: MAOBTI. (In Russ.). Sokolyanskiy, A. A. (2018). Fonema kak voskhozhdeniye: osnovnyye polozheniya mnogourovnevoy fonologii. In: Trudy Instituta russkogo yazyka im. V. V. Vinogradova, 17: 194—216. (In Russ.). Tronskiy, I. M. (2001). Istoricheskaya grammatika latinskogo yazyka. Obshcheindoevropeys koye sostoyaniye (voprosy rekonstruktsii). Moskva: Indrik. (In Russ.). Trubetskoy, N. S. (2000). Osnovy fonologii. Moskva: Aspekt Press. (In Russ.). Vinokur, G. O. (1959). Zametki po russkomu slovoobrazovaniyu. In: Izbrannyye trudy po russkomu yazyku. Moskva: Uchpedgiz. 419—442. (In Russ.). Zemskaya, E. A. (1973). Sovremennyy russkiy yazyk: slovoobrazovaniye. Moskva: Prosvesh cheniye. (In Russ.). Zhuravlev, V. K. (1986). Diakhronicheskaya fonologiya. Moskva: Nauka. (In Russ.).[CC BY 4.0] [НАУЧНЫЙ ДИАЛОГ. 2020. № 8]

Напиши аннотацию по статье

Соколянский А. А. Фонологическая интерпретация согласных в русском языке в заимствованных словах на стыке приставки и корня / А. А. Соколянский // Научный диалог. — 2020. — № 8. — С. 156—170. — DOI: 10.24224/2227-1295-2020-8-156-170. Sokolyanskiy, A. A. (2020). Phonological Interpretation of Consonants in the Russian Language in Borrowings at the Junction of Prefix and Root. Nauchnyi dialog, 8: 156-170. DOI: 10.24224/2227-1295-2020-8-156-170. (In Russ.). УДК 811.161.1’344.2:81’373.611 DOI: 10.24224/2227-1295-2020-8-156-170 ФоНологическая иНтерпретация согласНых в русском языке в заимствоваННых словах На стыке приставки и корНя © Соколянский Александр Анатольевич (2020), orcid.org/0000-0003-3977-5674, доктор филологических наук, профессор, федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего образования «Северо-Восточный государственный университет» (Магадан, Россия), sokol_2001@mail.ru. Статья посвящена фонологической интерпретации согласных на стыке приставки и корня в заимствованных словах типа ир-рациональный, ир-реальный, ин-новация, имморальный и др. Работа выполнена с учетом типологии оппозиции долгих и кратких согласных в разных языках мира. Учтен широкий фонологический контекст употребления долгих и кратких согласных в русском языке, но в силу ограниченного объема статьи иллюстрации и интерпретации ряда явлений даны в обобщенном виде. Автор исходит из концепции многоуровневой фонологии, разработанной им в ряде работ. В основном описание строится с опорой на первичные фонемы, соотносимые с фонемами Санкт-Петербургской фонологической школы. Показано, что при выявлении морфемной структуры слов типа иррациональный следует исходить не из орфографического облика, а из принятого произношения. При таком подходе морфемное членение ранее приведенных слов принимает такой вид: и-рациональный, и-реальный, и-новация, и-моральный и др. Таким образом, в статье на конкретном примере рассматривается проблема создания фонологического описания в условиях орфоэпической неопределенности и вариативности.

форест мире вс докинг мире применение достижения лингвоантропологического подхода к решение проблем лексикографического описание слова. Ключевые слова: полисемия, лексикография, лингвоантропологический подход, словесное значение, инте гральная категория, свойства опыта, метонимическое расширение. Словарь – один из важнейших источников знаний о языке и языковой картине мира. Помочь нам постичь внутриязыковые связи и прояснить для себя особенности их реализации в конкретных речевых произведениях – одна из благороднейших задач любого толкового словаря. Чтобы с достоинством выполнять такую ответственную функцию, словарь должен отвечать целому ряду требований, главное из которых – адекватная репрезентация структуры словесного значения, основанная на реальных случаях употребления словесного знака в тексте. Исследование показывает, однако, что структура словесного значения, представленная в большинстве толковых словарей английского языка, не совсем точно описывает языковую реальность конкретных речевых употреблений. Анализ четырнадцати словарных статей, посвященных слову Fire в различных толковых словарях английского языка, позволил нам выделить следующие проблемы в описании семантической структуры данного полисеманта: 1. внутриобъективистское «расщепление» основного номинативного варианта значения (НВЗ); 2. искусственный характер НВЗ; 3. отсутствие системности; * Выражаю признательность своему научному руководителю И. В. Толочину за помощь и поддержку в про цессе работы над статьей. Смирнова А. Ю. Forest Fire vs Cooking Fire: применение достижений лингвоантропологического подхода к решению проблем лексикографического описания слова // Вестн. Новосиб. гос. ун-та. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2015. Т. 13, вып. 2. С. 36–47. ISSN 1818-7935 ¬ÂÒÚÌËÍ Õ√”. –Âрˡ: ÀËÌ„‚ËÒÚË͇ Ë ÏÂÊÍÛθÚÛр̇ˇ ÍÓÏÏÛÌË͇ˆËˇ. 2015. “ÓÏ 13, ‚˚ÔÛÒÍ 2 © ¿. fi. –ÏËрÌÓ‚‡, 2015 4. отсутствие общей теоретической базы для выделения фразеологических словосочета ний. Рассмотрим более подробно каждую из выделенных нами проблем. Внутриобъективистское «расщепление» основного НВЗ Слово Fire представляет собой многозначную единицу, обладающую достаточно развитой структурой полисемии. Традиционно принято считать, что в структуре значения полисемантичных словесных знаков можно выделить базовый ЛСВ, от которого тем или иным способом образованы все остальные ВЗ. Базовый ЛСВ, как правило, называют номинативным, так как он представляет собой «наименование» определенного объекта или процесса действительности. В системе значений, выражаемой словарным составом языка, легче всего выделяются значения прямые, номинативные, как бы непосредственно направленные на «предметы», явления, действия и качества действительности (включая сюда и внутреннюю жизнь человека) и отражающие их общественное понимание. Номинативное значение слова – опора и общественно осознанный фундамент всех других его значений и применений... В основном, круг употребления номинативного значения слова, круг его связей соответствует связям и отношениям самих предметов, процессов и явлений действительного мира... [Виноградов, 1977]. Как мы видим, НВЗ определяется здесь как соответствие словесного знака объективному, т. е. независимому от человеческого сознания, положению дел во внешнем мире. Исходя из этого логично было бы предположить, что при описании НВЗ одного и того же слова различные словари должны одинаково определять онтологический статус того объекта или явления действительности, на которое указывает словесный знак. Тем не менее, в случае со словом Fire дело обстоит иначе: в одних словарях Fire определяется как процесс (A process in which substances combine chemically with oxygen from the air and typically give out bright light, heat, and smoke; combustion or burning [OLD]), в других – как результат этого процесса (the light and heat and especially the flame produced by burning [OMWD]), в третьих – как вещество, материя (а substance formerly reckoned to be one of the four principal elements out of which all living things were made [HChED]). Такое разногласие представляется не совсем понятным, ведь если словесный знак обозначает некое объективно существующее в природе явление, то статус этого явления должен быть безоговорочно задан самой окружающей действительностью. Искусственный характер НВЗ Будучи отражением онтологических взаимосвязей, НВЗ считается нейтральным по отношению к человеку; все же эмотивные компоненты, закрепленные за знаком, выносятся за скобки и рассматриваются как дополнение к предметно-понятийному и грамматическому содержанию слова. Интересно при этом, что любые попытки привести конкретный пример на якобы «нейтральный» НВЗ в словарях обречены на провал и лишь вносят путаницу в структуру словарной статьи. Если проанализировать все примеры, приведенные в словарях для иллюстрации базового нейтрального ЛСВ, то можно заметить их противоречие соответствующим дефинициям. В одном из словарей, например, в первом пункте (condition of burning) даются следующие примеры употребления Fire в данном значении: The house was on fire; He set the haystack on fire. Использованное в дефиниции слово condition предполагает, что дом и стог сена в приведенных примерах находятся в определенном состоянии – состоянии горения, которое является нейтральным по отношению к человеку. Совершенно очевидно, однако, что огонь проявляет здесь свои разрушительные, а следовательно, и враждебные по отношению к человеку свойства: сложно представить себе реальную жизненную ситуацию, в которой горение дома или стога сена будет рассматриваться как нейтральный по своему характеру физический процесс. В связи с этим было бы логичнее привести эти примеры в следующем пункте, определяющем слово Fire как destructive burning. ÀÂÍÒËÍÓ„р‡Ùˡ Здесь же авторы приводят еще один пример: strike fire from flint. В данном случае Fire явно меняет свой эмоциональный окрас, из отрицательного, разрушительного явления превращаясь в нечто положительное, желаемое, из чего можно сделать вывод о том, что реализуемый здесь ВЗ скорее всего является утилитарным [OALDCE]. В онлайн-версии Оксфордского словаря приводится следующий пример на НВЗ: Most animals are afraid of fire [OLD], где сразу же бросается в глаза маркер отрицательного контекста (be afraid of). Интересно, что в девяти из четырнадцати изученных нами словарей примеров, иллюстрирующих первый пункт дефиниции, определяющий Fire как чисто физическое явление, нет в принципе, что еще раз подтверждает нашу мысль о невозможности найти конкретный случай «нейтрального» употребления слова Fire в тексте. Этот факт, на наш взгляд, говорит о том, что отделение эмоциональной составляющей от понятийного ядра знака представляет собой искусственный конструкт, далекий от психолингвистической реальности. Отсутствие системности В абсолютном большинстве словарей связь между отдельными ЛСВ эксплицитно не выражена и поэтому прослеживается с трудом. Как связаны между собой следующие значения слова Fire: «a burning pile of wood or coal that you have set light to, often in order to keep yourself warm» и «shots fired from a gun or guns» [CELD]? На каком основании один и тот же словесный знак может выступать элементом таких, казалось бы, различных ситуативных моделей как «стрельба из огнестрельного оружия» и «использование огня для удовлетворения потребности в тепле»? Ни один из рассмотренных нами словарей ответ на эти вопросы не дает. Прямым следствием объективизма является тенденция описывать значение как перечень предметных свойств, раскрывающих природу элемента действительности вне обусловленности этих свойств особенностями человеческого опыта, что приводит к представлению существительных как наиболее стабильных эквивалентов отражаемых в сознании компонентов окружающего мира. В случае с Fire это проявляется в том, что во всех словарных статьях по умолчанию признается приоритет существительного Fire над глаголом Fire, причем связь между этими двумя словесными знаками не прослеживается. Тем не менее, как отмечают многие современные ученые, деление окружающей действительности на предметы, их свойства и действия с ними является продуктом человеческого разума, специфической особенностью человеческого мышления, категоризирующего окружающий мир наиболее удобным для человека способом [Damasio, 2010; Klinkenberg, 2006]. Сложно себе представить, чтобы Fireпредмет мог в окружающей действительности существовать отдельно от Fire-процесса или действия, вследствие чего логично было бы предположить наличие достаточно тесной связи между значениями Fire-существительного и Fire-глагола. Так, в предложениях: We were under fire1 / He fired2 a rifle – Fire1 и Fire2 явно относятся к одной и той же сфере опыта, что должно быть отражено в словарной статье. В большинстве словарей, однако, данная параллель не проводится в принципе 1. Отсутствие общей теоретической базы для выделения фразеологических словосочетаний Отсутствие системности наблюдается и в выделении фразеологических словосочетаний. В одних словарях, например, выражение on fire рассматривается как идиома, в то время как в других оно приводится в первом пункте как устойчивый контекст употребления слова Fire в основном ВЗ (The house was on fire). Кроме того, существуют многочисленные иносказательные употребления слова Fire, которые в принципе не зафиксированы в словарях: to fight fires, to stoke the fire, to put out a fire и т. д. 1 Единственным исключением, которое нам удалось найти, является словарь Cobuild English Learner’s Dictionary, где дается общая словарная статья для Fire-существительного и Fire-глагола, что, с нашей точки зрения, делает этот словарь одним из наиболее системных. Как мы видим, структура словесного знака не совсем адекватно описана в абсолютном большинстве современных толковых словарей английского языка, что проявляется главным образом в противоречиях между текстами дефиниций и иллюстративным материалом, демонстрирующим конкретные случаи употребления словесного знака (похожая критика современной лексикографии представлена в монографии французского лингвиста Эмили Поли [Pauly, 2014]). Альтернативная модель значения для английского слова FIRE (лингвоантропологический подход) В основе лингвоантропологического подхода лежит представление о знаковости как проекции свойств человеческого опыта на элементы окружающего материального мира [Лукьянова, 2004; Толочин, 1996, 2012; Коновалова, Лукьянова, Сорокина, Толочин, 2014; Dennett, 1991; Uexküll, 1986]. Словесное значение при этом рассматривается как зафиксированный в слове комплекс переживаний, полученных в результате контакта человека с окружающим материальным миром с целью удовлетворения своих потребностей. Как отмечает И. В. Толочин, значение слова – это «закрепление в знаковой системе значимых для человека аспектов опыта, обеспечивающих ему успешное взаимодействие с материальной средой» [Толочин, 2012. С. 136]. Комплекс переживаний, закрепленный за корневой морфемой, является интегральным в том смысле, что он лежит в основе всех ЛСВ однокоренных слов, позволяя этим словам выступать элементом определенных ситуативных моделей. Употребляя терминологию, предложенную Толочиным, мы в дальнейшем будем называть это функциональное ядро словесных знаков их интегральной категорией (ИК) [Коновалова, Лукьянова, Сорокина, Толочин, 2014]. Для выделения ИК нами было проанализировано 1793 случая употребления существительного и глагола Fire. Материалом для анализа послужили англоязычные газетные статьи из таких периодических изданий, как The Independent, The Economist, The Observer, The Daily Mail; тексты из различных интернет-порталов, форумов и блогов, англоязычные романы нобелевских лауреатов по литературе, а также материалы из Британского национального корпуса. На основе всех проанализированных данных нам представилось целесообразным предложить следующий вариант формулировки ИК, закрепленной за корневой морфемой /fire/: an ability to establish contact with a powerful source of energy providing comfortable warmth and clarity of surroundings if human control over it is maintained or being a highly dangerous scorching and blinding destructive force if the control is lost. ИК является амбивалентной и включает в себя два полюса оценки – положительный и отрицательный. Важно помнить при этом, что она представляет собой эмоциональное переживание, вызванное контактом человека с определенным элементом действительности, поэтому предложенная выше формулировка – это лишь приблизительное описание некоего эмоционального состояния, которая ни в коем случае не должна рассматриваться как фиксированная словарная дефиниция. Амбивалентность ИК, как правило, снимается в тексте за счет выборочной реализации либо положительного, либо отрицательного оценочного потенциала. Именно это функционально значимое распределение контекстов по типу эмоционально-оценочного отношения к проблемной ситуации мы и предлагаем положить в основу словарной статьи, посвященной слову Fire, в качестве базового принципа разграничения вариативности. В результате, мы получим два основных ЛСВ: positive controlled Fire (SENSE 1) ↔ negative uncontrolled Fire (SENSE 2) 2. SENSE 1: There is a primal link between man and fire. For ancient man, fire provided warmth, protection from wild animals, light in the dark wilderness, and a place to cook food. While fire is 2 Противопоставление controlled ↔ uncontrolled Fire положено в основу выделения двух первых ВЗ в словарях MacMillan Dictionary (онлайн версия) и Longman Dictionary of Contemporary English. Особенностью этих двух функционально-ориентированных словарей является отсутствие «нейтрального» НВЗ. Тем не менее, в отличие от предложенной нами модели, здесь нет четкого деления на положительную и отрицательную сферы опыта: остальные ВЗ («equipment for heating», «shooting with gun», «strong feeling») не соотнесены с соответствующим типом эмоционального переживания. ÀÂÍÒËÍÓ„р‡Ùˡ no longer vital to most men’s existence, it still has a magnetic power that attracts us. The flames of fire can inspire legendary stories, generate uplifting discussion, and build camaraderie among the men circled around them (How to Build a Roaring Campfire). SENSE 2: In addition to producing smoke, fire can incapacitate or kill by reducing oxygen levels, either by consuming the oxygen, or by displacing it with other gases. Heat is also a respiratory hazard, as superheated gases burn the respiratory tract. When the air is hot enough, one breath can kill... Although fire's toll has declined steadily over the past two decades, fire continues to cause major losses... When people fear death by fire, they typically imagine the cry of “fire!” in a place crowded with strangers... But of the 10 deadliest fires through 1999, only two were in such settings... (The Consequences of Fire) Как нетрудно заметить, Fire 1 и Fire 2 выполняют разную функцию в структуре хронотопа приведенных выше текстов, что подтверждает целесообразность разделения подобных случаев употребления на различные ВЗ. Fire 1 используется для моделирования желаемой ситуации контакта с источником света и тепла, о чем свидетельствует наличие в ближайшем окружении слова таких положительно заряженных элементов контекста, как warmth, light , protection, a magnetic power, inspire, uplifting discussion, build camaraderie. Fire 2, напротив, встраивается в парадигму слов, за которыми закреплены ярко-выраженные отрицательные свойства опыта: incapacitate, kill, hazard, fire's toll, major losses, fear, death, deadliest. Следует отметить, что выбор между тем или иным ЛСВ напрямую зависит от проблемы, решаемой в тексте: первый отрывок взят из статьи, в которой предлагаются различные способы разведения огня, т. е. Fire представляет собой желаемый элемент ситуации, на получение и поддержание которого направлены усилия автора; второй отрывок взят из правил по технике безопасности, где Fire превращается в угрозу, подлежащую устранению. Важной особенностью данной схемы является отсутствие базового номинативного ЛСВ, по отношению к которому определялись бы все остальные ВЗ. Оба предложенные здесь варианта являются равноправными случаями реализации ИК, которую в наиболее общем виде можно определить как возможность контакта с источником мощной энергии. Остальные контексты употребления слова Fire (например, стрельба из огнестрельного оружия или газовый/ электрический обогреватель), на наш взгляд, являются производными и образованы от основных ЛСВ при помощи метонимического сдвига. Как известно, существительное Fire может быть исчисляемым и неисчисляемым. Чтобы понять, существует ли функционально значимое различие между этими случаями употребления данного слова, рассмотрим следующие предложения. to producing smoke, ygen levels... (The Consequences of Fire) incapacitate or kill by reducing ox In addition fire can In March, a fire at a home in the southern Kentucky community of Gray killed a young couple and five children (Mother, 8 Children Killed In Greenville House Fire). Предложения специально подобраны так, чтобы оба ВЗ вводились одним и тем же типом контекста. Это формальное сходство наглядно демонстрирует разницу в особенностях структурирования ситуации при использовании исчисляемого и неисчисляемого ВЗ. В первом предложении, где используется неисчисляемое Fire, речь идет о Fire-стихии – веществе, потенциальный контакт с которым может привести к нежелательным для человека последствиям. Потенциальность контакта подчеркивается здесь за счет использования модального глагола can. Исчисляемое Fire, напротив, представляет собой некое событие, т.е. конкретный случай проявления данной стихии, которому приписывается осуществление вполне конкретного, точно локализованного – at a home in the southern Kentucky community of Gray, in March – действия. Показателен и источник этих двух предложений: в первом случае – это свод правил по технике безопасности, во втором случае – газетная статья, описывающая конкретное событие – пожар, в котором погибла молодая семейная пара с пятью детьми. Эта же закономерность характерна и для положительного Fire: неисчисляемый утилитарно-бытовой ВЗ употребляется в тех случаях, где речь идет о самой возможности применения Fire-стихии в утилитарно-бытовых целях: Locke presented to the gullible public... fantastic animals, such as two-legged beavers that used fire and lived in huts (BNC). Исчисляемый ВЗ же используется при описании конкретных случаев использования Fire для приготовления пищи, обогрева или просто для создания уюта: In the entrance hall at Egerton Grey Country House Hotel, a blazing fire hissed its welcome to Wales... (BNC). Таким образом, как в положительной, так и в отрицательной сфере опыта разделение неисчисляемого и исчисляемого Fire на разные ВЗ функционально обусловлено противопоставлением стихии конкретному событию, источником которого данная стихия является. Оба ВЗ объединены причинно-следственной связью, что позволяет нам сделать вывод о производном характере исчисляемого Fire, образованного от неисчисляемого ВЗ путем метонимического сдвига с причины на следствие. Еще один распространенный тип контекста, на котором мы хотели бы остановиться подробнее, представлен в ситуации стрельбы из огнестрельного оружия – artillery / machine gun fire. Во всех изученных нами словарях этот тип контекста выделяется в отдельный ЛСВ. Тем не менее, статус этого ЛСВ никак не определен по отношению к остальным ВЗ, входящим в состав словарной статьи, что может вызвать у читателя ложное представление о произвольном характере связи между различными структурными элементами словесного знака. На наш взгляд, контексты типа artillery / machine gun fire представляют собой еще один случай метонимического сдвига, произведенного от отрицательного ЛСВ по принципу причинно-следственной связи: приобретение снарядом разрушительной силы вследствие контакта с мощным источником энергии. Исторически мотивацией для возникновения данного метонимического расширения послужил факт использования огня при запуске артиллерийских снарядов. Наличие целого ряда общих функциональных характеристик, свойственных контекстам типа forest fire и machine gun / artillery fire, привело к закреплению в языке результатов данного метонимического сдвига. British second Lieutenant, Graham Greenwell, wrote a letter home describing the experience of being hit by artillery fire: “I saw a blinding flash in front of me and a great column of flame and earth roe in the sky: the concussion hurled me backwards into a deep German dug-out. I felt shaken to pieces: it was a most horrible feeling of being absolutely dazed and helpless just at the wrong moment” (Modern World History) Целый ряд эмоциональных переживаний, возникающих при артиллерийском обстреле, напоминает ощущения, вызываемые «разрушительным» Fire: контакт с ослепительным источником света и обжигающим пламенем, ощущение абсолютной беспомощности перед нависшей угрозой, полное отсутствие контроля над ситуацией. Такая функциональная близость привела к закреплению в языке результатов метонимического сдвига и их частому использованию в речи. Случаи иносказательного употребления В учебнике по лексикологии под редакцией Толочина фразеологические словосочетания определяются как способ иносказательного моделирования ситуации, основанного на заимствовании какого-либо отрезка текста из ситуации-источника в иную ситуативную модель, возможном благодаря существованию функциональной аналогии между исходной ситуацией и заимствующим текстом. При этом, все слова, входящие в состав словосочетания, сохраняют свою категориальную структуру и поэтому воспринимаются как инородный элемент в структуре новой ситуативной модели [Коновалова, Лукьянова, Сорокина, Толочин, 2014. С. 256–282]. Такая интерпретация кажется нам убедительной прежде всего потому, что фразеологизация рассматривается здесь как системное соотнесение ситуативных моделей, а не единичные случаи переосмысления конкретных словосочетаний, что лучше объясняет творческую природу этого процесса. Применение такой трактовки в лексикографии, на наш взгляд, поможет решить целый ряд проблем: вместо попыток составить полный список всех идиом, в состав которых входит то или иное слово, более целесообразно в словарной статье привести схему функционального соотнесения различных ситуативных моделей, в формировании которых участвует описываемая лексическая единица. Приведем конкретный пример из статьи, посвященной проблемам социального жилья: ÀÂÍÒËÍÓ„р‡Ùˡ “We lose twice with the Government scheme, we lose the property from our stock and then we pay to rent it back. It all adds up to our residents suffering. It feels like we are fighting the fires caused by an overheating housing market whilst the government is stood on our hose pipe.” (Social Housing in Crisis) В данном высказывании происходит заимствование целого ряда элементов из физической сферы опыта (сценарий тушения пожара) в социальную сферу для иносказательной оценки ситуации, сложившейся на жилищном рынке. Здесь проводится функциональная параллель между разрушительным Fire, представляющим угрозу для жизненного пространства человека, и острым кризисом жилья, который также воспринимается как серьезная угроза для общественного благополучия: устранение негативных последствий кризиса осмысляется в терминах физической борьбы с разрушительным Fire. Интересно отметить при этом, что препятствия, чинимые правительством на пути к успешному разрешению кризиса, тоже описываются в терминах исходной ситуативной модели как физическое препятствие для прохождения воды, необходимой для тушения пожара. Ни в одном из изученных нами словарей выражение to stand on somebody’s hose pipe как идиома не зафиксировано, что позволяет нам утверждать, что его появление в тексте обусловлено именно функциональной соотнесенностью двух словесных моделей опыта. В целом ряде газетных статей нам удалось обнаружить случаи уподобления острой кризисной ситуации в социальной сфере ситуации физического контакта с разрушительной силой Fire, что, на наш взгляд, говорит о системном характере такого типа иносказательного использования данного слова (полная схема соотнесения ситуативных моделей для слова Fire представлена в разработанной нами словарной статье, приведенной в конце данной работы). Основные и производные ВЗ Fire – глагола Для глагола, так же как и для существительного Fire, характерно наличие положительного и отрицательного полюсов оценки. Bricks are fired to make them hard (ThBID, 744). Gunpowder will readily fire with a spark (ThBID, 744). Как мы видим, в динамической сфере опыта противопоставляется целенаправленное утилитарно-бытовое использование огня (с полным сохранением контроля) использованию огня в разрушительных целях (с утратой контроля). Важным параметром разграничения вариативности для глагола является признак переходности / непереходности, который мы и предлагаем взять за основу для выделения различных ВЗ Fire-глагола. [INTR] Gunpowder will readily fire with a spark. [TR] The Scottish foe has fired his tent. (ThBID, 744) Так как оба контекста относятся к отрицательной сфере опыта, то логично предположить, что один из этих ВЗ является основным, а другой – метонимически производным. Чтобы выяснить, какой из двух ЛСВ является основным, а какой – производным, нужно обратить внимание на способ реализации ИК в том и в другом случае. В первом примере ИК представлена в чистом виде: возможность некоего элемента материального мира приобретать разрушительную силу Fire-стихии. Во втором предложении ситуация несколько иная, так как здесь возгорание является следствием интенционального акта, направленного на объект. Интенциональность, лежащая в основе данного ВЗ, указывает на его производный характер: следствием реализации интенционального акта является конкретное событие, организованное самим человеком и приводящее к вполне конкретным разрушительным последствиям. Вследствие этого, можно провести параллель между исчисляемым ВЗ для существительного и переходным ВЗ для глагола Fire: 1. Have you insured your house against fire (OALDCE, 321)? Gunpowder will readily fire with a spark. 2. A cigarette thrown into the woods in dry weather may start a fire (ThBID, 321). The Scottish foe has fired his tent. В первых двух предложениях ситуация более абстрактная: речь идет о потенциальных разрушительных свойствах Fire-стихии как таковой. Во второй группе предложений, напротив, описывается локальное событие, являющееся лишь одним из многочисленных случаев проявления стихии. В динамической сфере опыта, т. е. в случае с глаголом, происходит противопоставление общей способности некоего элемента материального мира (в нашем примере – gunpowder) приобретать разрушительные свойства Fire-стихии целенаправленному созданию конкретного события за счет применения Fire-материи для разрушения конкретного объекта внешней действительности (в нашем примере – a tent). Таким образом, как и исчисляемый ВЗ существительного, переходный глагол Fire является производным: он образован от непереходного путем метонимического сдвига на основе причинно-следственной связи (способность приобретать разрушительные свойства стихии → использование этих свойств для создания конкретного события). В заключение, приведем полный вариант составленной нами словарной статьи для Fireсуществительного и Fire-глагола. Чтобы избежать повторения, мы подкрепили примерами лишь те дефиниции, о которых не было речи в тексте 3. FIRE Integral Category – an ability to establish contact with a powerful source of energy providing comfortable warmth and clarity of surroundings if human control over it is maintained or being a highly dangerous scorching and blinding destructive force if the control is lost. SENSE 1 NOUN [U] Beneficial energy in the form of hot and bright flames produced by sth burning that provides physical warmth and comfortable clarity of the surroundings METONYMICAL EXTENSIONS 1.1 NOUN [C] elemental force → its specific instance: A specific source of energy produced by sth burning which is used for utilitarian purposes such as heating, lighting or cooking VERB [TR] To use intense heat for utilitarian purposes such as drying or baking sth EX: Bricks are fired to make them hard. 1.2 NOUN [C] effect → cause: Fuel arranged to be lit for utilitarian purposes EX: A fire was laid in the fireplace. VERB [TR] To supply with fuel in order to maintain a source of energy used for utilitarian purposes EX: to fire a furnace or a boiler 1.2.1 [TR] cause → effect: to activate something by communicating a powerful charge to it EX: He fired the engine and drove her back to the cottage. 1.2.1.1 [INTR] cause → effect: To acquire enough energy to be able to go off EX: With a man it’s like a rocket: it fires and goes into orbit or crashes. 1.3 NOUN [C] cause → effect: an apparatus used for heating a room EX: a gas fire/ an electric fire 3 Отметим желательность указания ссылок на источники примеров в тексте словарной статьи (особенно в онлайн версии, где нет строгих ограничений по объему). Это служило бы своеобразной стилистической пометой: как мы уже отмечали выше, использование того или иного ВЗ напрямую зависит от характера проблемной ситуации, моделируемой в тексте. ÀÂÍÒËÍÓ„р‡Ùˡ 1.4 NOUN [U]: function → form (in jewelry) the ability of a gem to disperse light producing flashes of rainbow colours that look like fire and inspire similar positive feelings EX: Darker gems tend to exhibit less fire than stones of a lighter colour. FIGURATIVE PHYSICAL SPACE (SD) Physical warmth and clarity (noun) Why when you light birch bark with a spark it flames but a cramp ball just glows? Wood shavings catch fire more easily than branches? (verb) Seems like a simple thing…just put some wood in the fire, light a match and there she goes—NOT ! Anyone who regularly fires up their stove or fireplace knows there is much more to it than meets the eye. MENTAL SPACE (TD) clarity of intentions, a strong motivation to achieve a particular goal (noun) I remember the moment of spark in my life. The conversations, times of reflection, insights that lit the fire within me. That fire spreads out into the world, sparking the fire in people around me. (verb) Canada's Olympic-winning curling team thanked British coach Soren Gran on Friday for firing them up with his criticism of their "aggressive style" ahead of the gold medal match... "That definitely lit a fire under us. That doesn't make us mad or anything, it actually makes us play better," he said. SOCIAL SPACE (TD) A high social activity inspired by strong positive attitude towards a situation or an event EX: (noun) That some engagements might catch fire and sell out a stadium the size of Wembley… is not evidence of a return to the mainstream but of the sport’s enduring appeal among its own kind. SENSE 2 NOUN [U] Destructive energy in the form of blinding flames and roaring heat that has devastat ing power over everything it meets VERB [INTR] To acquire powerful destructive energy by bursting into flames METONYMICAL EXTENSIONS 2.1 NOUN [C] elemental force → its specific instance: A specific source of powerful destruc tive energy produced by sth burning VERB [TR] To use the powerful energy of flames in order to destroy sth FIGURATIVE PHYSICAL SPACE (SD) Destructive heat and flames that are out of control (noun) Siblings... were caught in a fire caused by Jai’Launi playing MENTAL SPACE (TD) Overpowering potent passions and confusing excitement (noun) “Deep inside, I knew I was playing with fire. Now it has consumed me and my family,” he said. Mr Newmark admitted… that he “craved adrenaline and risk,” and that stress at work   with a lighter in a basement bedroom In Spain, the worst fires for a decade have been exacerbated by cuts to rural firefighting teams... and a decline in grazing animals. With fewer sheep and goats, the undergrowth has sprouted, providing plenty of fuel for the fires. drove him to “increasingly erratic behaviour,” (verb) I should have fired and fumed (Dickens). Auspicious adults are particularly fired up today after The Snappening... exposed the photos of its users – many of whom are teens. The leak… has been met with almost the same amount of outrage. SOCIAL SPACE (TD) A highly problematic situation presenting social danger (noun) St Louis area is bracing itself for further unrest over the killing of Mr. Brown, with Mr. Myers’ death expected to add fuel to the fire. 2.2 NOUN [U] cause → effect: deadly dangerous destructive force and roaring sound of pro jectiles launched by a weapon in order to damage sth or to kill sb VERB: [TR] To make a weapon release its destructive force by putting it in contact with a source of powerful energy EX: He took a pinch of snuff that would have fired a cannon. She shouted a warning to Defries and fired (elliptical). 2.2.1 [TR] cause → effect: To communicate an enormous destructive power to a missile by projecting it with the purpose of destroying sth or killing sb EX: This was an anti-tank and it fired a bomb. 2.2.1.1 [TR] whole process → its part: To communicate much energy to an object and therefore set it in motion with the purpose of attaining a specified goal EX: If you wish to see the professor, fire a pebble at his window. 2.2.2 [INTR] cause → effect: to acquire and release its powerful destructive energy (speaking of a weapon) EX: This gun won’t fire. 2.2.3 [TR] cause → effect: To force an employee quit his/ her job if he/ she no longer satisfies the requirements of the employer EX: Donald Nelson is out. Ostensibly he is on a special mission to China – but that is the usual Roosevelt technique for firing someone without firing him. FIGURATIVE PHYSICAL SPACE 1 (SD) Gunfire in a battle (noun) North and South Korea exchanged fire Friday after gunners in the North targeted balloons carrying leaflets critical of the country's reclusive regime (verb) ...he fired and missed... I judged he fired over them, being a novice at shooting in a fog, or what is equally bad, fired at them hastily and too near... The marines could see him PHYSICAL SPACE 2 (TD) (IN SPORT) a pass in a ball game involv ing a competition between two teams (noun) Rwanda, Uganda forces exchange fire in battle for regional control... So, we don’t have the dream final that the neutrals craved: Kenya taking on defending champions Uganda. It would, indeed, have been a mouth-watering clash. (verb) As it was, Gunter could only fire over… But by now Wales were firmly on the back foot and had to survive two scares late in the first half. First, James Chester robbed ÀÂÍÒËÍÓ„р‡Ùˡ clearly and fired back every time he raised up to shoot, but they never got him. Dzeko as he prepared to pull the trigger SOCIAL SPACE (TD) Critical remarks in an ideological conflict (noun) In the latest exchange of fire in an increasingly fierce war over voting rights in America... (verb) he waged war in online chatrooms... The billionaire's targets may now be huge companies such as Sotheby's, Apple and Yahoo... But this week Sotheby's, his latest target... fired back.

Напиши аннотацию по статье

УДК 811.111 – 26: 81’373 А. Ю. Смирнова Санкт-Петербургский государственный университет Университетская наб., 11, Санкт-Петербург, 199034, Россия sandy.86@inbox.ru FOREST FIRE VS COOKING FIRE: ПРИМЕНЕНИЕ ДОСТИЖЕНИЙ ЛИНГВОАНТРОПОЛОГИЧЕСКОГО ПОДХОДА К РЕШЕНИЮ ПРОБЛЕМ ЛЕКСИКОГРАФИЧЕСКОГО ОПИСАНИЯ СЛОВА * Представлена модель семантической структуры английского слова Fire, созданная с опорой на основные теоретические положения лингвоантропологического подхода, разрабатываемого петербургской лингвистической школой под руководством И. В. Толочина. Словесное значение определяется здесь как закрепленный за словом комплекс переживаний, полученных в ходе контакта человека с окружающим материальным миром по поводу удовлетворения потребностей разного рода. В работе делается попытка показать наличие ряда проблем при описании семантической структуры слова в современной лексикографии, а также предлагается альтернативная модель значения для выбранного нами полисеманта, являющаяся результатом анализа реальных случаев употребления этой лексической единицы в тексте.

формально грамматические индикаторы и семантические корреляты процесса аналитизации глаголов подсистемы современного немецкого языка. Ключевые слова: аналитические конструкции, глагольные носители эврисемии, немецкий язык. Явление аналитизма относят к числу языковых универсалий, а глагольно-имен- ные аналитические конструкции наиболее ярко представляют эту универсалию, поскольку отражают динамические процессы языкового развития. При этом значение глагольно-именной аналитической конструкции не является результатом механического соединения языковых значений ее именного и глагольного компонентов, а формируется в результате сложного взаимодействия соответствующих ментальных пространств, возникая на пересечении и представляя собой продукт концептуальной интеграции. Значение глагольно-именной аналитической конструкции фиксирует отдельные элементы интегрированного ментального пространства, которое, являясь новым образованием, несет в себе следы исходных ментальных пространств [Ушкова, 2005. С. 61]. Объектом рассмотрения в настоящей статье являются аналитические конструкции с глагольными компонентами – носителями эврисемии haben, geben, nehmen и halten. Исследование было проведено на материале Мангеймского корпуса немецкого языка (http://corpora.ids-mannheim.de/ccdb/). Как показал анализ, глагольно-именные аналитические конструкции с глаголом обладания haben составляют около 6,6 % из всех найденных примеров с искомым глаголом. В качестве именного компонента в конструкции с глаголом haben используются, в основном, существительные абстрактной семантики: Chance haben «иметь шанс», Angst haben «бояться», Glück haben «везти», Spaß haben «веселиться, быть в восторге», Folge haben «иметь результат», Ahnung haben «иметь представление», Lust haben «хотеть», Mühe haben «стараться», Ver- ständnis haben «понимать, иметь соглашение», Recht haben «иметь право», Gefühl haben «чувствовать», Eindruck haben «иметь впечатление», Bestand haben «быть постоянным», Erfolg haben «иметь успех» и др. Козлова Н. В. Формально-грамматические индикаторы и семантические корреляты процесса аналитизации глагольной подсистемы современного немецкого языка // Вестн. Новосиб. гос. ун-та. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2015. Т. 13, вып. 1. С. 42–47. ISSN 1818-7935 ¬ÂÒÚÌËÍ Õ√”. –Âрˡ: ÀËÌ„‚ËÒÚË͇ Ë ÏÂÊÍÛθÚÛр̇ˇ ÍÓÏÏÛÌË͇ˆËˇ. 2015. “ÓÏ 13, ‚˚ÔÛÒÍ 1 © Õ. ¬.  ÓÁÎÓ‚‡, 2015 При этом именной компонент глагольноименных аналитических конструкций употребляется: 1) без артикля, что составляет 71 % от числа глагольно-именных аналитических конструкций с глаголом обладания haben и примерно 4,7 % от всего количества данных в корпусе по запросу на этот глагол. Например: Alles was wir wollen, ist Spaß zu haben! «Все, что нам нужно, – это хорошо повеселиться»; Ich hatte Angst, arbeiten zu gehen «Я боялся пойти на работу»; ich habe Lust auf etwas Neues «я хочу попробовать что-то новое»; Gutes hat auch Bestand «Хорошему тоже есть место». Глагольно-именную конструкцию может «разрывать» прилагательное или наречие: Porsche Cars of North America hatten weniger Glück «Машине Порше из Северной Америки повезло немного меньше»; Nicht alle Betroffenen haben so viel Glück «Не всем обвиняемым так повезло»; Die Männer hatten großes Glück «Мужчинам несказанно повезло»; 2) в 29 % случаев (1,9 % от всех корпусных данных) именной компонент глагольноименных аналитических конструкций с глаголом haben употребляется c определенным либо неопределенным артиклем, в зависимости от контекста, свойств и значения именного компонента. Для конкретизации значения употребляется определенный артикль: Ein Teil der Bergleute hat nun die Chance auf einen Job «Часть горняков имеет шанс на работу»; Jeder Mensch hat das Recht auf Leben «Каждый человек имеет право на жизнь». В противном случае используется неопределенный артикль: Mit einer stabilen Abwehrleistung haben wir eine Chance «Со стабильной мощной защитой у нас есть шанс». Кроме того, примыкание именного компонента к глагольному может быть также ослаблено за счет прилагательного, наречия или местоимения: Ihre Konkurrenz hatte keine Chance «Их конкуренция не имела никаких шансов». При этом в сочетании с прилагательным используется неопределенный артикль (независимо от того, есть конкретизация или нет): Jeder Mensch hat ein gewisses Recht auf «Каждый человек имеет несомненное право на…»; Die meisten haben ein flaues Gefühl im Magen «Большинство все же ленится»; einen guten Eindruck hatte sie am Anfang «сначала у нее было хорошее впечатление». Далее мы рассмотрим глагольно-имен- ные аналитические конструкции, в основе которых лежит другой глагол обладания – geben. В целом, количество глагольно-имен- ных аналитических конструкций в Мангеймском корпусе немецкого языка составляет примерно 9 % из всех данных по запросу на глагол geben: 1) в 30 % случаев (2,7 % из всего перечня данных в корпусе) речь идет об устойчивых конструкциях – in Auftrag geben «заказать», den Vorzug geben «предпочитать», zum Besten geben «выступать, щеголять», den Ausschlag geben «иметь решающее значение», das Jawort geben «дать согласие (на брак)» и др. Например: Erlernen von Chinesisch den Vorzug geben «изучению китайского языка отдается предпочтение»; Und diese aufmerksame Beobachtung gab den Ausschlag «И это внимательное наблюдение имело решающее значение»; Das Paar gab einander das Jawort, küßte sich und… «Пара (молодожены) дала друг другу согласие, поцеловалась и…»; 2) 20 % (2 % из всех корпусных данных с глаголом geben) составляют конструкции, именной компонент которых употребляется c определенным или неопределенным артиклем – Chance geben «дать шанс», Antwort geben «ответить», Anlaß geben «давать повод», Schub geben «подтолкнуть», Lösung geben «решить» и т. п. Неопределенный артикль используется, прежде всего, в конструкции es gibt: Aber auf jede Frage gibt es eine Antwort «Но на каждый вопрос есть ответ»; ...dass es für jeden eine Lösung gibt «что для каждого есть свое решение». Кроме того, при отсутствии конкретизации: ...das hat noch einmal einen Schub gegeben «это еще раз подтолкнуло к действиям». При конкретизации действия используется определенный артикль: ...dem Markt den entscheidenden Schub gegeben «дало рынку решительный толчок»; Man rätselt darüber und gibt der Natur die Schuld «Рассказывают об этом сказки и винят во всем природу»; 3) в 30 % анализируемых примеров (2,7 % из общего количества данных) именной компонент конструкции используется без артикля – Mühe geben ‘стараться’, Auftrieb geben ‘давать стимул, стимулировать’, Unterschiede geben ‘отличать’, Tipps geben ‘давать советы, советовать’, Ratschläge geben ‘советовать’, Überraschung geben ‘уди √ÂрχÌÒÍË ˇÁ˚ÍË вить’, Auskunft geben ‘информировать’ и др. В частности: Fest kann Auftrieb geben für alle, die Musik machen ‘праздник может дать стимул всем, кто пишет музыку’; Hat sie Ihnen Tipps für Ihre Rolle gegeben? «Она дала Вам советы для Вашей роли?»; Regierungsrat Hanspeter Uster gab Auskunft über seine persönlichen Erfahrung «Правительственный советник Ханспетер Устер предоставил информацию о своем личном опыте»; 4) 16 % (1,6 % из всех корпусных данных) составляют конструкции, именной компонент которых может иметь при себе дополнение (при этом используется неопределенный артикль):  Einblick geben ‘познакомить, ввести в курс дела’: Christian Davis Film gibt Einblick in ihren Alltag «Фильм Христиана Дэвиса знакомит с обыденной жизнью» (нулевой артикль); So geben sie einen interessanten Einblick in… «Итак, они интересным образом вводят в курс дела / знакомят с…» (неопределенный артикль);  Gelegenheit geben ‘дать (предоставить) возможность’ : Er sollte Gelegenheit geben… «он должен был дать возможность…» (нулевой артикль), Sie gibt Major eine goldene Gelegenheit «Она дает майору уникальную возможность» (неопределенный артикль);  Zustimmung geben ‘согласиться, дать согласие’: Bei der Diskussion gab es nur Zustimmung «Во время дискуссии не было никаких возражений» (нулевой артикль), Eine mehrheitliche Zustimmung gab es schließlich für das größte Projekt «На создание крупного проекта согласилось, наконец, большин- ство». Все перечисленные глагольно-именные конструкции с глаголом geben употребляются с абстрактным именным компонентом. Исключение составляет лишь сочетание Hand geben ‘подать руку, поздороваться’, где используется существительное конкретной семантики, что составляет 4 % из найденных нами глагольно-именных аналитических конструкций с глаголом geben и 0,4 % из всех корпусных данных. Например: Er gibt uns freie Hand «Он протягивает нам свободную руку», Louis, gib dem Herrn Vetter eine Hand «Луис, поздоровайся с господином Феттером». Таким образом, артикль и в конструкциях с haben, и в конструкциях с geben присутствует примерно в пятой части случаев (23 и 20 % соответственно), а в остальных примерах наблюдается «безартиклевость» имени существительного, что является одной из тенденций аналитизма. Так, по мнению Н. С. Бабенко, аналитизм такого рода характеризуется тем, что для его проявления существуют благоприятные условия, связанные с повышением ранга таких контекстов, в которых факт устранения каких-либо показателей морфологических категорий существительного выступает признаком об- общенной информации, выражаемой в экономной языковой форме [Бабенко, 2006. С. 187]. Общей тенденцией для глаголов haben и geben выступает практически 100процентное использование имен существительных абстрактной семантики в глагольно-именных конструкциях, а также небольшой процент (12 и 16 соответственно) конструкций с дополнениями. Динамическим коррелятом глагола geben является глагол nehmen [Козлова, 2010; 2013]. Общее число глагольно-именных ана- литических конструкций c глаголом nehmen в корпусе составляет 12,2 % от общей встречаемости данного глагола: 1) в 38 % (4,7 % от всех корпусных данных по запросу на данный глагол) в качестве именного компонента используется абстрактное имя существительное. Модель in + существительное + nehmen: in Anspruch nehmen ‘использовать’, in Kauf nehmen ‘примириться’, in Angriff nehmen ‘приступить, взяться’, in Empfang nehmen ‘встречать’, in Haft nehmen ‘взять под стражу, арестовать’, in Schutz nehmen ‘заступиться, взять под защиту’. Например: …um eine Therapie in Anspruch nehmen zu können «Чтобы иметь возможность использовать терапию…», Wir müssen die Mehrkosten in Kauf nehmen, wenn es uns ernst ist «Мы должны примириться с дополнительными расходами, если для нас это важно», Auf dem Bahnhof nahmen uns die Eltern in Empfang «На вокзале нас встретили родители», Deshalb sei der Deutsche in Haft genommen worden «Поэтому немец был взят под стражу», Ich lasse mich gerne in Schutz nehmen «Я с удовольствием позволю за себя заступиться». В единичном примере используется определенный артикль: Blair nimmt Arbeitslose in die Pflicht «Блэр берет безработных под свою ответственность». Модель zu + существительное + nehmen: zur Kenntnis nehmen «принять к сведению», zu Herzen nehmen ‘принимать близко к сердцу’, zum Vorbild nehmen ‘брать за образец’. Например: sie haben das Gutachten zur Kenntnis genommen «они приняли заключение к сведению», Wir haben uns die Kritik zu Herzen genommen «Мы приняли критику близко к сердцу», Wer diesen Jesus zum Vorbild nimmt, wird ein neuer Mensch… «Тот, кто последует примеру Иисуса, станет новым человеком»; 2) в 42 % (5,5 % от всех корпусных данных) именной компонент представлен именем существительным конкретной семантики (Arm «рука», Schulter «плечо», Hand «кисть руки» и др.): Geiseln sollen nicht genommen worden sein «Нельзя брать заложников», Ich habe aber nie Drogen als Doping genommen «Я никогда не принимал наркотики в качестве допинга», Alles ist vor- bereitet. Man nimmt Platz und legt seine Noten bereit «Всё готово. Все садятся и кладут свои заметки…». Кроме того, к этой группе относятся конструкции с предлогами in, unter, auf, an, zu, mit. Например:  in den Mund nehmen ‘произносить’ – In den Mund nehmen sollte man's nicht «Не нужно озвучивать», in Betrieb nehmen ‘сдавать в эксплуатацию’ – …und Briefkasten wieder in Betrieb genommen worden «почтовые ящики вышли в производство»;  unter die Lupe nehmen ‘пристально рассматривать’ – Unter die wissenschaftliche Lupe genommen wurde auch der Schadstoff «Вредное вещество было пристально изучено с научной точки зрения»;  auf den Arm nehmen ‘брать на руки; разыгрывать, дурачить’ – Sie glauben, ich nehme Sie auf den Arm? «Вы считаете, я возьму Вас разыгрываю?», "Nur die Oma", sagt Fritz und nimmt die Enkeltochter auf den Arm «“Только бабушка”, – говорит Фритц и берет внучку на руки», auf die leichte Schulter nehmen ‘легко воспринимать, относиться легкомысленно’ – Auf die leichte Schulter nehmen darf man das Spiel aber nicht «Не следует легко относиться к игре»;  an die Kandare nehmen ‘пристру- нить, обуздать’ – Der US-Kongreß nimmt Washington an die Kandare «Конгресс США обуздал Вашингтон», an Hand nehmen ‘взять в руки’ – Die Reform der Volksrechte nimmt sie selber an die Hand «она сама взяла в свои руки реформу общенародного права»;  mit nach Hause nehmen ‘взять с собой домой’ – Und wer ihn fand, der nahm ihn mit nach Hause «И кто его находил, тот брал его с собой домой»; 3) 20 % (2 % из всех данных корпуса по запросу) глагольно-именных аналитических конструкций с глаголом nehmen являются предложными и могут иметь при себе дополнение. Например:  Bezug nehmen auf ‘ссылаться на’ – Der Kommissionsbeschluss nimmt Bezug auf die Stellungnahme «Постановление комиссии ссылается на замечания»;  Abstand nehmen von ‘отказаться, воздержаться’ – Ich rate, Abstand vom Problem zu nehmen «Я советую абстрагироваться от проблем»;  Stellung nehmen (zu) ‘дать заключе- ние’ – Der Referent wird Stellung nehmen zu den folgenden Fragen «Докладчик сделает выводы по следующим вопросам» и др. Следовательно, использование имен существительных конкретной и абстрактной семантики в глагольно-именных конструкциях с nehmen примерно одинаково (42 и 38 % соответственно). Количество глагольно-именных аналитических конструкций с глаголом обладания halten составляет примерно 10 % от общего числа его встречаемости в корпусе: 1) глагольно-именные аналитические конструкции с абстрактным именем существительным (40 %): Es ist nicht leicht, die Balance zu halten «Не так-то просто сохранить равновесие», Eine Möglichkeit, Ordnung zu halten, besteht im Kategorisieren «Возможность соблюдать порядок заключается в категоризации». В данных сочетаниях используются такие предлоги, как in, auf, unter, an, von и др. Например:  in Grenzen halten ‘соблюдать приличие, рамки’ – die Angst vor der Vogelgrippe hält sich immer noch in Grenzen «Боязнь птичьего гриппа держится в рамках допустимого»; in Atem halten ‘держать в напряжении, не давать передышки’ – ...sechs Jahren die Polizei in Atem hält «держит полицию 6 лет в напряжении»;  unter Verschluß halten ‘держать под замком, скрывать’ – Die Bundesregierung halte diese echten Daten unter Verschluß «Федеральное правительство скрывало эти настоящие данные»;  auf Distanz halten ‘сохранять дистанцию’ – meine Beziehungen zu ihr hielten im √ÂрχÌÒÍË ˇÁ˚ÍË mer auf Distanz «Мое отношение к тебе всегда соблюдалось дистанцией»;  am Leben halten ‘сохранить жизнь’ – Lee war klinisch tot, nur Maschinen hielten ihn noch am Leben «Лее находился в состоянии клинической смерти, только техника поддерживала его жизнь»; an die Gesetze halten ‘соблюдать закон’ – Diese Leute halten sich an die Gesetze «Эти люди соблюдают законы»;  vom Leib halten ‘не подпускать близко к себе’ – Das hält ihm andere Anfänger vom Leib «Это позволяет ему держаться подальше от других новичков»; 2) в 20 % случаев используются имена существительные конкретной семантики: Ein fester Dollar hält hingegen die Preise im Schach «Однако стабилизирование доллара держит цены в узде», Um das Leben in den Händen zu halten «Чтобы держать жизнь в руках…», seine Nerven im Zaum zu halten und sich nicht gehenzulassen «успокоить свои нервы и не дать себе потерять рассудок», Um sich über Wasser zu halten, nimmt sie einen Job «Чтобы оставаться на плаву, она устраивается на работу», um die Kunden bei der Stange zu halten «Чтобы поддерживать у клиентов интерес»; 3) 40 % из проанализированных нами примеров образованы по модели существительное (с / без артикля) + halten (с / без предлога): а) именной компонент с нулевым артиклем – Mit diesem rasanten Kurswechsel hält Berlin nicht Schritt «С такими бешеными скачками курса Берлин не справляется»; б) именной компонент с определенным артиклем – die dem Land seit 1992 die Treue halten und dabei Geld verdienen «которая хранит верность стране с 1992 года и при этом зарабатывает деньги», Und die meisten Boxfans halten ihm die Daumen für das Duell «И большинство фанатов бокса желали ему удачи на поединке»; в) именной компонент с неопределенным артиклем – die Direktorin des Zentrums hielt einen Vortrag über drei Forscher «Директор центра докладывает о трех исследователях»; г) именной компонент с местоимением – Und er hat sein Versprechen gehalten «И он сдержал свое обещание». Как видно из представленного материала, для глагольно-именных конструкций с halten в большей степени характерно наличие имен существительных абстрактной (40 %), чем конкретной (20 %), семантики. Использование дополнений не характерно, что говорит о довольно высокой степени аналитизации рассматриваемых конструкций. По мнению ряда исследователей (см., например: [Гак, 1965. C. 132–137; Гутарова, 2008]), в глагольно-именных аналитических конструкциях имя существительное играет решающую роль, служит ключевым словом, а глагол может использоваться как строевой компонент конструкции. Однако, с нашей точки зрения, в немецком языке именно глагол «держит» конструкцию, являясь стержневым, постоянным элементом, не теряя при этом своего лексического категориального значения (для глаголов haben, geben, nehmen и halten – это значение обладания). Таким образом, глагольно-именная аналитическая конструкция – это сочетание нескольких компонентов, совместно участвующих в выражении значения и образующих единую номинативную единицу. Глагол при этом формирует все сочетание и ограничивает круг именных компонентов, внося смысловые и стилистические оттенки в значение и определяя грамматические формы всей конструкции.

Напиши аннотацию по статье

УДК 81’37 + ’44 Н. В. Козлова Новосибирский государственный университет ул. Пирогова, 2, Новосибирск, 630090, Россия talja@ngs.ru ФОРМАЛЬНО-ГРАММАТИЧЕСКИЕ ИНДИКАТОРЫ И СЕМАНТИЧЕСКИЕ КОРРЕЛЯТЫ ПРОЦЕССА АНАЛИТИЗАЦИИ ГЛАГОЛЬНОЙ ПОДСИСТЕМЫ СОВРЕМЕННОГО НЕМЕЦКОГО ЯЗЫКА Анализируются глагольно-именные аналитические конструкции с глаголами haben, geben, nehmen и halten в современном немецком языке. Глагол при этом рассматривается как стержневой, постоянный элемент, не теряющий своего лексического категориального значения.

формирование языка у детей с нормы и оставание в развитии речи корпусное исследование спонтанных и вызванных текстов. Введение Изучению детской речи посвящено огромное число публикаций. Довольно подробно изучены качественные особенности некоторых языковых характеристик нормально развивающихся русскоговорящих детей первых 3-х лет жизни [Цейтлин (ред.) 2000; 2009; 2013; Доброва 2003; Воейкова 2004; 2011; Казаковская 2006; Гагарина 2008; Елисеева 2008 и др.]. Намного меньше известно об этапах формирования синтаксиса и морфологии в период от 4-х лет [Hazan 2014; Sidnell 2014]. 2. Уровень речевого развития ребенка: состояние разработки функциональных критериев анализа Данные исследований детской речи позволяют утверждать, что речь и язык в развитии представляют собой многомерное и многоуровневое явление [Брунер 1984; Залевская 1999; Корнев 2006; Saffran, Wilson 2003]. При изучении усвоения языковой системы исследователи обычно описывают избранные характеристики некоторых языковых единиц и анализируют изменения, которые они претерпевают на протяжении избранного возрастного периода. Такой подход условно можно назвать аналитическим. Существенно реже встречается интегральный подход, который в традициях российской 1 Исследование поддержано грантами ФФЛИ № С-25–2013/2014 и РГНФ № 14– 04–00509. науки принято называть системным. В данном случае термин «системный» используется в контексте теории функциональных систем [Анохин 1975; Залевская 1999]. Модель системного подхода к анализу языка и речи [Корнев 2006; 2011] предполагает выход за рамки чисто языковых явлений в более широкий контекст коммуникативноречевого поведения с его психологической составляющей. Согласно теории функциональных систем главным системообразующим фактором является цель действия. Цель речевого действия вместе с данными о наличных средствах ее достижения и контексте представлена уже на этапе афферентного синтеза и включена в акцептор действия в качестве ожидаемого результата речевого действия. При анализе речевой продукции как системном явлении приходится принимать в расчет эффекты взаимодействия подсистем языка и речи между собой, влияние коммуникативного контекста и коммуникативных задач, решаемых говорящим. Нам представляется перспективным именно интегральный подход, учет взаимодействия разных подсистем и разных задач при выборе способов построения текста. Достаточно давно ведутся дискуссии по поводу взаимозависимости / автономности развития разных языковых средств, разделившие сторонников нативистского [Pinker, Ullman 2002] и конструкционистского подхода [Bates, Goodman 1999]. Первые настаивали на автономности этих модулей, вторые — на их взаимозависимости. Идея модулярности в ее мягком варианте [Bates, Dale, Thal 1995] в известной степени согласуется с принципом гетерохронности психического развития. Давно замечено, что нередко интегральные показатели, относящиеся к разным уровням языка, у некоторых детей не согласуются друг с другом по степени функциональной зрелости [Там же]. Это и дало основание выделять в том, что называют языковой способностью, относительно автономные модули, механизмы, графики формирования которых не совпадают. Иногда это существенно затрудняет суммарную оценку языковой компетенции. Приходится учитывать не только так называемый «возраст развития» лексикона, морфологических средств грамматического оформления или фонологических средств, но и соотношение между ними, т. е. так называемый «лингвистический профиль». В литературе достаточно много свидетельств временной асинхронии в сформированности разных языковых средств у отдельных детей [Bates, Goodman 1999]. Применительно к детям раннего возраста описаны типологическиеварианты таких асинхроний (например, экспрессивный vs. референциальный типы), которые, тем не менее, не сохраняются после 3 лет [Nelson 1981]. Однако исследований, проясняющих этот вопрос, еще недостаточно. Весьма редко встречаются попытки соотнести показатели зрелости языка, относящиеся к разным его уровням: фонологии и морфологии, лексики и синтаксиса и т. п. Большинство работ такого типа выполнены на данных детей с отклонениями в речевом развитии [Moyle et al. 2007]. Например, в исследовании Moyle c соавторами показано, что у детей с задержкой речевого развития в 4 и 5 лет связь синтаксиса и лексики значительно слабее, чем у детей с нормой развития. Другим важным аспектом речевого развития является формирование связной повествовательной речи (narrative texts) [Brown, Yule 1983; Ягунова 2012]. Методология анализа текстовой продукции детей и нарративов основательно разработана в зарубежных публикациях [McCabe, Rollins 1996; Bliss, Mccabe, Miranda 1998; Hughes, McGillivray, Schmidek 1997; Schneider, Dubé, Hayward 2005; Schneider, Hayward, Dubé 2006 и др.], но практически не применялась на материале русского языка (исключение составляют исследования Н. В. Гагариной c соавторами [2012]). Преимущество текстов-нарративов заключается в их высокой экологической валидности и возможности производить анализ нескольких разных уровней языка (лексики, синтаксиса, морфологии, способности к планированию связного текста). Материал нарративов позволяет анализировать уровни как порождения, так и понимания текстов, использование нарратива позволяет варьировать сложность задач в широком диапазоне [Hayward, Schneider 2000; Peterson, McCabe 1991; Gagarina 2012]. Известно, что те или иные наблюдаемые в речевой продукции детей лингвистические маркеры существенно зависят не только от сформированности языковых подсистем, но и от формы речевой деятельности: диалог, монолог, нарратив и др. Например, по данным [Nippold et al. 2008; Balči ¯unien ˙e, Miklovyt ˙e 2011], в бытовых диалогах у детей средняя длина высказываний меньше, чем в монологических разъяснительных высказываниях. Следовательно, лингвистическое исследование, ограничивающееся анализом только какого-то одного вида речевой продукции, не позволяет в полной мере оценить языковую способность детей определенной выборки. При системнофункциональном подходе для получения полной картины развитияфункциональной системы языка и речи, например, у конкретного ребенка, необходим синтез данных, относящихся к разным видам речевой продукции (диалог, монолог, нарратив), полученных в разных коммуникативных ситуациях (бытовой спонтанный диалог со сверстником vs. взрослым, монолог-описание / повествование / разъяснение по инструкции и др.). Более того, анализ изменений языковых характеристик у одних и тех же детей в разных видах речевой продукции дает дополнительную возможность охарактеризовать функциональную гибкость речевого поведения и языкового программирования, учесть прагматические аспекты коммуникации, нацеленность на собеседника, учет его точки зрения. Такая постановка задачи изучения детской речи является новой, актуальной (реализующей интегральный подход) и представляется наиболее перспективной. Особенно важным это становится при изучении речи детей с отклонениями в развитии. Многолетние исследования индивидуальных различий в развитии детской речи подвели ученых к вопросу о границах т. н. «нормальной вариативности» и ее соотношении с патологическим развитием языка и речи [Leonard 2000]. Кроме того, известно, что само по себе правильное использование языковых форм не гарантирует успешной коммуникации: вне поля зрения остаются функциональные критерии — то, насколько быстро и уверенно ребенок идет к намеченной цели общения, умеет ли он встать на точку зрения собеседника, насколько логичным и связным оказывается порожденный им текст. Отклонения в речевом развитии давно стали предметом исследований логопедов [Гуровец 1975; Спирова 1980; Соботович 1981; Жукова 1994; Сизова 2009]. Известно, что изучение речевой патологии помогает раскрыть закономерности развития языка в норме. Однако в случае детской речи решение задачи осложняется необходимостью разграничения нормы и патологии. Оптимальным решением представляется проведение сопоставительных исследований детской речи у детей с верифицированным диагнозом «первичное недоразвитие речи» и у тех, кто относится к так называемой «статистической норме», т. е. случайно отобранных детей без явных признаков отклонения от языковой нормы своего возраста, составляющих репрезентативную выборку генеральной популяции. Такое исследование желательно проводить по единым принципам анализа,используя одинаковые виды текстов, полученных в одинаковых коммуникативных ситуациях. В качестве представителей отклоняющегося речевого развития уместно выбирать детей с т. н. «первичным недоразвитием речи» [Левина (ред.) 1968; Корнев 2006]. Это состояние сопоставимо с тем, что в англоязычной терминологии именуется specific language impairment (SLI). В последние годы появились корпусные исследования речи детей с нарушениями речевого развития [Aguilar-Mediavilla, Sanz-Torrent, Serra 2002; Aguilar-Mediavilla, SanzTorrent, Serra-Raventós 2007; Eisenbeiss, Bartke, Clahsen 2006; Evans, MacWhinney 1999; Hamann 2003; Paradis 2005; Wetherell, Botting, Conti-Ramsden 2007]. В России опыт таких исследований еще невелик. В корпусных и экспериментальных исследованиях получены данные, свидетельствующие о том, что отставание в развитии языка у детей нередко носит неравномерный характер [Корнев 2006; 2011; Bates 2003]. Основной проблемной сферой у детей со специфическим нарушением развития языка (SLI) является усвоение морфологии и формирование синтаксиса. В разных языках это проявляется поразному [Crespo-Eguílaz, Narbona 2006]. В русском языке у детей с первичным недоразвитием речи (ПНР) практически всегда с большим запаздыванием формируется система падежей и склонений, неполноценной является словообразовательная парадигма [Корнев 2006; Сизова 2009]. По многим другим показателям усвоения морфологии и синтаксического развития еще мало конкретных данных. Экспериментальных работ по изучению нарратива у русскоязычных детей с ПНР практически нет. Остается дискуссионным вопрос: является ли недоразвитие языка и речи временным отставанием, незрелостью или патологическим развитием языка [Leonard 2000]? Иными словами, следует ли языковое развитие детей с ПНР тем же закономерностям, что и у здоровых детей или идет каким-то особым путем? Нельзя не отметить, что многочисленные исследования состояний недоразвития речи редко выполняются на методологически высоком психолингвистическом уровне. Во многих публикациях нет информации об условиях получения изучаемых текстов. Серьезный статистический анализ полученных данных встречается редко. С другой стороны, существуют лингвистические исследования, в которых описаны речевые ошибки детей с т. н. «нормой» языкового развития[Цейтлин, Елисеева (ред.) 1998; 2000; Цейтлин (ред.) 2001; Юнтунен, Сизова (ред.) 2001]. Поскольку материалы этих двух вышеописанных групп исследований методологически получены по-разному, их трудно сопоставлять друг с другом. Существенные различия в методике получения речевого материала играют в этом не последнюю роль. Материалы исследований Гагариной [2008], Елисеевой [2008] показывают важность методического сопоставления данных, полученных из различных источников, свидетельствуя, что такому сопоставлению пока что уделялось недостаточно внимания. Методологически все исследования детской речи можно разделить на лонгитюдные, которые еще называют case-study, и срезовые (cross-sectional). В лонгитюдных исследованиях одна и та же группа детей наблюдается на протяжении длительного времени (2 и более лет). Во время периода наблюдений производятся определенные измерения, позволяющие проследить ход развития языковой системы ребенка на длительном временном отрезке. В срезовых исследованиях в группе детей однократно, одномоментно производятся различные измерения речевых характеристик [Ingram 1989]. Методы получения речевой продукции у детей можно условно разделить на 2 категории: а) получение вызванной речи (elicitation) в экспериментальных условиях и б) получение спонтанной речи в естественной коммуникации матери (или другого взрослого собеседника) с ребенком. В первом случае ребенка ставят в некую экспериментальную ситуацию (например, задаются вопросы, ставится задача сформулировать нечто в речевой форме и т. п.). Ожидается, что тем самым мы можем анализировать специфику детской речи на определенном этапе развития в контролируемых условиях. Недостатком метода вызванной речи является то, что экспериментальная ситуация является не вполне естественной, а иногда и коммуникативно дискомфортной для ребенка (общение по запросу, а не по желанию, оценочность), и это модифицирует стилевые и структурно-функциональные характеристики его речи. Это лишает исследователя возможности узнать, каково речевое поведение детей данного возраста (или данного уровня развития) в естественной для них коммуникативной ситуации. Эта аберрация особенно велика у детей, отстающих в речевом развитии. Исследователь иногда получает материал, лишенный тех ошибок, которые свойственны данному ребенку, но которых он при сознательном контроле избегает, упрощая речевые конструкции.В спонтанной речи такой сознательный контроль обычно отсутствует [Ingram 1989; Eisenbeiss 2010]. Однако получение спонтанных речевых текстов (т. н. «натуралистический метод» по [Eisenbeiss 2010]) методически и технически сопряжено с определенными трудностями. Например, для получения текстов с образцами употребления сложных в синтаксическом или морфологическом отношении оборотов иногда приходится собирать очень большие массивы данных, так как в разговорной речи дети нечасто используют сложные конструкции и редкие или сложные словоформы. Большое значение имеет коммуникативный контекст: общается ребенок со сверстником или со взрослым, происходит общение в контексте игрового поведения или делового разговора и т. п. [Sachs, Devin 1976]. Попыткой отчасти снять ограничения обоих методов является использование полуструктурированного (semi-structured) метода вызывания речи [Eisenbeiss 2010]. При этом коммуникативная задача в определенной степени моделируется, но экспериментатор старается сохранять естественность коммуникативной ситуации. Понятно, однако, что степень этой естественности всегда зависит от профессионализма и коммуникативного мастерства экспериментатора. Таким образом, данные литературы дают основание рассматривать в качестве значимых детерминант при анализе текстов по меньшей мере три ряда дополнительных характеристик: а) относящихся к коммуникативному событию, б) уточняющих структурнодинамический аспект речевой коммуникации [Арутюнова 1999; Борисова 2005], в) указывающих на форму речевой коммуникации и тип речевого текста. В данном проекте мы маркируем такие атрибуты коммуникативного события, как социально-возрастной статус коммуникантов (сверстник, взрослый, игровой персонаж, инсценированный взрослым). Структурно-динамический аспект представлен такими характеристиками, как спонтанность / вызванность (спонтанный бытовой диалог, вопросно-ответный диалог «взрослыйребенок»). Формы речевой коммуникации: диалог, полилог, диалогнарратив. Тип связного речевого текста: нарратив, рассуждение, описание. В связи с вышесказанным, разработка экологически валидных экспериментальных методов получения спонтанных речевых текстов представляет собой самостоятельную, актуальную научную задачу. Широкие возможности для этого представляет корпус детскойречи, полученной в ситуации бытового и делового общения со взрослым и со сверстником. На основе материала корпусных исследований учеными были получены данные о формировании морфологической системы у детей [Voeikova, Dressler (eds.) 2002; Stephany, Voeikova (eds.) 2009; Воейкова 2004; 2011; Гагарина 2008; Savickien ˙e, Dressler (eds.) 2007], об усвоении словаря и формировании словообразовательной парадигмы [Елисеева 2008; Цейтлин (ред.) 2000; 2009; 2013], развитии синтаксических способностей [Baauw, Roo, Avrutin 2002; Behrens, Gut 2005; Ihns, Leonard 1988], формировании нарратива [Berman, Slobin 1994], формировании дискурсивно-прагматических навыков [Казаковская 2006; Balči ¯unien ˙e 2009]. Однако весьма редко предпринимались попытки сопоставить показатели разных языковых характеристик друг с другом в системном аспекте [Pan 1994]. Выше было отмечено, что как экспериментальные методы, так и корпусные исследования имеют свои достоинства и недостатки [Ingram 1989; Eisenbeiss 2010]. Сочетание этих подходов в данном проекте позволило свести к минимуму недостатки, сделать исследование более экологически валидным, повысить его информативность. Комплексный анализ разговорной речи в корпусном материале, связных текстов и нарративов, полученных в экспериментальной ситуации, предоставляет широкие возможности для многомерного и многоуровневого анализа языкового и речевого развития в норме и при атипичном развитии. Такая исследовательская парадигма является новой и многообещающей, но ранее не апробированной. 3. Задачи, стоящие перед создателями корпуса 1. Разработка экологически валидных методов получения речевого материала у детей, отражающего как актуальный уровень их языковых возможностей (создание корпуса речи детей в разных естественных коммуникативных ситуациях), так и способность решать коммуникативно-речевые задачи в экспериментальной ситуации. 2. Расшифровка полученных аудиозаписей на основе форма та CHAT CHILDES. 3. Морфологическое аннотирование транскрипций записей. При морфологической разметке были использованы программы MORCOMM (ИЛИ РАН, Санкт-Петербург и ZAS, Berlin: [Gagarina, Voeikova, Gruzincev 2003]) и CHILDES CLAN [MacWhinney 2000].4. Испытуемые и процедура получения речевого материала Для решения поставленных задач был организован сбор речевого материала в 5 разных ситуациях, которые в данном тексте условно названы блоками. Речевой материал в блоке № I получен в ходе лонгитюдного исследования — запись спонтанной речи 3 детей в домашней обстановке. Материал в блоках № II–V получен в экспериментальных, срезовых исследованиях (табл. 1). Таблица 1. Характеристика испытуемых, участвовавших в исследовании, и объема речевого материала Блок Возраст, лет Кол-во детей Тип исследования Развитие речи I II III IV V 1–5 6–7 6–7 9–10 9–101212Лонгитюд Нормальное Срез Срез Срез Атипичное Нормальное Атипичное (дислексия) Срез Нормальное Объем записей, ч.52,5 2,5 Блок I. Дети 1–5 лет, не имеющие отклонений в речевом развитии, запись речи которых проводилась регулярно на протяжении нескольких лет. Материал для Корпуса представляет собой фонограммы спонтанной речи детей и взрослых, общающихся с ними на регулярной основе (родителей, бабушек и дедушек). Сбор данных происходил в естественной обстановке, дома у информантов с использованием аудио- и видеозаписывающей аппаратуры. Как правило, первичный сбор данных осуществлялся членом семьи ребенка-информанта. Запись речи ребенка и родителя производилась в процессе повседневной активности разных типов (игра, совместное рассматривание книги, прием пищи, приготовление ко сну). Этот вид речевой деятельности можно рассматривать как спонтанный бытовой диалог (Рис. 1, табл. 1). Продолжительность записи варьировала от 15 до 90 минут. Средняя продолжительность записи — 20 минут. Сессии записи проводились ежемесячно. Блок II. Дети 6 лет с первичным недоразвитием речи, посещающие специализированный детский сaд для детей с нарушениямиречевого развития (12 чел.). У всех детей было проведено исследование интеллекта по методике Равена. Дети со снижением интеллекта в группу не включались. Исследование речи включало 3 экспериментальные ситуации: Ситуация А. Диалог ребенок-ребенок-персонаж. Детям (двум одновременно) был предъявлен слайд-фильм, содержащий 3 истории с одинаковыми персонажами. Каждая из историй содержала проблемную ситуацию, в которой детям от лица нейтрального персонажамедиатора слайд-фильма (аудиотекст в записи) было предложено помочь и подсказать персонажам выход из сложной ситуации. Дополнительно короткая история с теми же персонажами была предъявлена индивидуально каждому с предложением пересказать ее игровому персонажу. Таким образом, полученный материал представляет 2 вида дискурса: 1) полилог со сверстником, игровым персонажем и взрослым и 2) инсценированный взрослым диалог-нарратив с персонажем-игрушкой. Ситуация Б. Составление нарратива. Каждому ребенку было предложено классическое задание — составление рассказа по серии 6 картинок. После этого ребенку была предложена серия вопросов для оценки понимания логики поведения персонажей и причинноследственных связей в сюжете. Вторая часть — пересказ нарратива, предъявленного устно, с опорой на серию 6 картинок. Затем — серия вопросов для оценки понимания логики поведения персонажей и причиннно-следственных связей в сюжете. Таким образом мы получили тексты в следующих видах дискурса: устный нарратив с опорой на серию картинок, нарратив-пересказ с опорой на серию картинок и вопросно-ответный диалог со взрослым. Ситуация В. Вопросно-ответный диалог-рассуждение ребеноквзрослый. Каждому ребенку были предъявлены 3 картинки «Нелепицы» и предложено указать на существующие логические несоответствия и обосновать, почему так быть не может. Перечень обсуждаемых вопросов был одинаковым для всех. Задание представляет собой усложненный вариант текстообразования в форме рассуждения в условиях логического обременения. Наш прошлый опыт использования этой методики показал, что это позволяет выявить функционально слабые подсистемы языка и речи. Блок III. Дети 6 лет, посещающие общеобразовательный детский сад, не имеющие отклонений в развитии (12 чел.). У всех детей былопроведено исследование интеллекта по методике Равена. Дети со снижением интеллекта исключались. Исследование речи проводилось по той же методике, что и в блоке II у детей с недоразвитием речи. Блок IV. Дети 10–11 лет, страдающие дислексией (12 чел.). У всех детей было проведено исследование интеллекта по культурно свободному тесту Кетелла. Дети со снижением интеллекта исключались. Каждому ребенку предлагалось задание — составление нарратива. Первая часть — составление рассказа по серии 6 картинок. После этого ребенку была предложена серия вопросов для оценки понимания логики поведения персонажей и причиннно-следственных связей в сюжете. Вторая часть — пересказ нарратива, предъявленного устно, с опорой на серию 6 картинок. Затем — серия вопросов для оценки понимания логики поведения персонажей и причиннно-следственных связей в сюжете. Блок V. Дети 10–11 лет, посещающие общеобразовательную школу, без трудностей в обучении (12 чел.). Исследование речи проводилось по той же схеме, что и у детей с дислексией в Блоке IV. Все тексты, полученные у детей, были транскрибированы, закодированы в формате CHAT и аннотированы с помощью программы MORCOMM. 5. Содержание и структура Корпуса устной речи детей с нормой и отставанием в развитии речи В созданном нами Корпусе каждая минимальная структурная единица (1 дискурс-текст) содержит следующие поля: 1) (видео-) звуковой файл, содержащий запись текста в формате .wav для возможности последующей работы в стандартных программах обработки звучащей речи (например, Praat); 2) орфографическую запись (расшифровку) текста с морфологической разметкой и некоторыми элементами дискурсивной разметки; 3) метатекстовую разметку каждого дискурс-текста (табл. 2). Данная структура (Рис. 1) предусматривает основные и допол нительные потенциально возможные направления исследования: 1. Сопоставительный анализ синтаксических показателей у детей 4, 5, 6 и 10–11 лет с нормой речевого развития, у детей 6 лет с отставанием в речевом развитии и у детей 10–11 лет с дислексиейРис. 1. Структурная организация Корпуса Дошкольный vs школьный Нормальное развитие речи Атипичное развитие речи Монолог Диалог Полилог Монолог Диалог Полилог Неструктурированный Нарратив Рассуждение Нарратив Рассуждение Структурированный Рассказ Неструктурированный Рассказ Неструктурированный Структурированный Пересказ Структурированный Пересказ Структурированный (средняя длина и cложность синтаксемы, распределение синтаксем по уровню сложности, индекс «возраст синтаксического развития»). 2. Сопоставительный анализ морфологических показателей у детей 4, 5, 6 и 10–11 лет с нормой речевого развития, у детей 6 лет с отставанием в речевом развитиии и у детей 10–11 лет с дислексией (сформированность парадигм падежа и склонения, сформированность парадигм спряжения, сформированность словообразовательной парадигмы, индекс «возраст морфологического развития»). 3. Cопоставительный анализ распределения морфологических ошибок у детей 4, 5 и 6 лет в норме и 6 лет с отставанием в речевом развитии. 4. Cопоставительный анализ макро- и микроструктурных показателей нарратива у детей 4, 5 и 6 лет в норме и 6 лет с отставанием в речевом развитии. 5. Качественно-количественный анализ индивидуального и группового языкового профиля: соотношения уровней сформированности вышеуказанных показателей у каждого из детей и в среднем по группе. Работы Пан [Pan 1994] и результаты исследования К. А. Ивановой [Иванова 2010; 2011], выполненного на материале лонгитюдных записей спонтанной речи девяти детей в возрасте от1 года 8 месяцев до 3 лет (4 девочек и 5 мальчиков), подтверждают продуктивность такого подхода. Так, сравнение возрастных срезов нескольких детей в возрасте 2 г. 10 мес. показало, что одна из девочек опережает других детей по уровням показателей лексического развития, в то время как ее параметры средней длины высказывания и участия в диалоге остаются на среднем уровне. У одного из мальчиков, напротив, можно наблюдать относительно большую среднюю длину высказываний при среднем уровне лексических показателей. 6. Качественно-количественный сравнительный анализ макро- и микроструктуры текстов-нарративов у детей 10–11 лет и у детей 10–11 лет, страдающих дислексией2. Выбранный нами корпусной метод предоставляет чрезвычайно широкие возможности для последующего лингвистического и даже когнитивного анализа полученного материала по единым критериям в широком возрастном диапазоне от 1 до 11 лет. Открытость корпуса и возможность его пополнения открывает широкие перспективы для будущих исследований. 6. Заключение Таким образом, можно заключить, что представленный корпус создает принципиально новые возможности для изучения детской речи в норме и при разных формах патологии. Его основные преимущества заключаются в множественности источников речевой продукции — в идеале — для каждого информанта. На сегодняшний день это условие реализовано не до конца, но запланированное пополнение корпуса должно привести к сбалансированной группе информантов, от каждого из которых будут получены языковые данные разного типа, которые будут сопоставлены с контрольными группами в каждом конкретном речевом жанре. Единая методология получения речевого материала позволяет провести сопоставление языкового материала нормы и патологии по критериям, когда остальные переменные (способ получения языкового материала, контекст, вид 2 Перечисленные выше направления исследования представлены в исследовательском проекте, реализуемом лабораторией нейрокогнитивных технологий СПбГПМУ в партнерстве с ИЛИ РАН и СПбГУ, поддержанном грантами ФФЛИ №С-25–2013/2014; РФФИ № 13–06–90901\13 и РГНФ № 14–04–00509 [Kornev, Balči ¯unien ˙e 2014a,b; Корнев, Балчюниене 2014].речевой продукции, возраст, пол) контролируются. Данный корпус создает возможность многоуровневого анализа языковой способности детей. Впервые появляется возможность сопоставить языковые характеристики речи детей с нормальным и атипичным развитием на репрезентативной выборке. Кодировка в формате CHAT дает возможность воспользоваться программами автоматической обработки CHILDES [MacWhinney 2000] для получения интегральных показателей языкового развития, используемых в международной практике, и применить современный статистический аппарат для качественноколичественного анализа.

Напиши аннотацию по статье

А. Н. Корнев, И. Балчюниене, М. Д. Воейкова, К. А. Иванова, Е. В. Ягунова СПбГПМУ, Санкт-Петербург, Vytautas Magnus University, Kaunas — СПбГПМУ, Санкт-Петербург, ИЛИ РАН — СПбГУ, Санкт-Петербург, ИЛИ РАН, Санкт-Петербург, СПбГУ, Санкт-Петербург ФОРМИРОВАНИЕ ЯЗЫКА У ДЕТЕЙ С НОРМОЙ И ОТСТАВАНИЕМ В РАЗВИТИИ РЕЧИ: КОРПУСНОЕ ИССЛЕДОВАНИЕ СПОНТАННЫХ И ВЫЗВАННЫХ ТЕКСТОВ1 1.

формулярные списки о службе чиновников башкирско месчерыакского войска за 1836 1842 годы как источник по исторической фонетике башкирского языка. Ключевые слова: формулярные списки, башкирский язык, фонетическое явление, анлаут, смычные согласные, антропоним. В последние годы в связи с разработкой коллективной монографии «История башкирского народа» в 7 томах с 8 книгами-приложениями, включающими в себя документы и материалы из разных архивов России и других стран, в научный оборот было введено множество новых письменных источников. Среди них для историков языка особую ценность представляют документы, содержащие све- дения о диалектных особенностях языка населения той или иной территории. Та- кие памятники письменности могут быть использованы для интерпретации ряда языковых явлений и уточнения их относительной хронологии. К числу таких памятников письменности можно отнести «Формулярные списки о службе чиновников Башкирско-мещерякского войска за 1836–1842 годы» [Формулярные списки…, 2012, т. 1; 2014, т. 2]. Хисамитдинова Фирдаус Гильмитдиновна – доктор филологических наук, профессор, член-корреспондент АН РБ, заведующая отделом языкознания Института истории, языка и литературы УФИЦ РАН, научный руководитель Института истории, языка и литературы УФИЦ РАН (просп. Октября, 71, Уфа, 450054, Россия; hisamitdinova@list.ru) ISSN 1813-7083. Сибирский филологический журнал. 2018. № 2 © Ф. Г. Хисамитдинова, 2018 и военных двенадцати башкирских и пяти мишарских кантонов на русском языке. Формулярные списки состоят из следующих граф: 1) чин, имя, отчество и прозвание, также какие имеет ордена и прочие знаки отличия; 2) сколько от роду лет; 3) из какого звания; 4) есть ли за ним, за родителями его или, когда женат, за женою не- движимое имение; 5) в службу вступил и во оной какими чинами происходил и когда; 6) в течении службы в которых именно полках и батальонах по перево дам и происхождениям находился; 7) во время службы своей в походах и в делах против неприятеля где и когда был, также какие награды за отличия в сражениях и по службе удостоился получить; 8) российской грамоте читать и писать, и другие какие науки знает ли; 9) в домовых отпусках был ли, когда, на какое время и являлся ли на срок; 10) в штрафах был ли по суду или без суда, за что именно и когда; 11) холост или женат и имеет ли детей; 12) в комплекте или сверх комплекта при полку или отлучке, где имен но, и по чьему повелению и какого времени; 13) к повышению достоин или за чем не аттестуется [Формулярные списки…, 2012, т. 1, с. 10]. Как показывает вопросник, формулярные списки являлись в то время основным документом, отражающим служебный статус каждого башкирского чи- новника, каждого офицера или лица, служившего по выбору. Изложенные факты позволяют говорить о том, что эти документы являются ценнейшим источником по истории башкир и башкирского края. В формулярных списках представлен огромный лингвистический материал. Это имена, фамилии, в отдельных случаях – отчества, прозвища башкир XVIII и начала XIX в. Если учесть, что фамилии, отчества многих чиновников и военных, судя по документам, восходят к личным именам башкир конца XVII и начала XVIII в., то можно уверенно говорить о том, что в формулярных списках нашли отражение отдельные языковые особенности башкир XVII–XIX вв. Именно поэтому они представляют особую ценность с точки зрения истории башкирского языка. Объектом исследования в настоящей статье является башкирская антропонимия, извлеченная из документа «Формулярные списки о службе чиновников Башкирско-мещерякского войска за 1836–1842 годы», с точки зрения отражения в нем диалектных фонетических особенностей башкирского языка и уточнения относительной хронологии некоторых фонетических явлений. Для исследования нами привлечены материалы только башкирских кантонов. В то время их было двенадцать. Анализ антропонимического материала с точки зрения присутствия в них диалектных фонетических явлений позволяет говорить о том, что в формулярных списках нашли отражение следующие явления:  употребление в анлауте заимствованных из арабского и персидского языков антропонимов глухих смычных К, Ҡ вместо современных Г, Ғ. Ср.: Кулба- дан (2, 83, 4) 1 – современное имя Гөлбəҙəн, Калимжан (1, 75, 7) – Ғəлимйəн, Куль- 1 В скобках указаны том, страница, строка (см. [Формулярные списки…, 2012, т. 1; 2014, т. 2]. Ғəрифə, Канбер (2, 23, 6) – Ғəмбəр и др.;  употребление в анлауте заимствованных антропонимов глухого смычного Ҡ вместо звука Х. Ср.: Канифа (1, 369, 5) – современное имя Хəнифə, в говорах – Һəнифə, Кадиса (1, 602, 4) – Хəҙисə/Хəдисə, в говорах – Һəҙисə, Казира (1, 72, 3) – Хəжирə, в говорах – Һəжирə, Куппыниса (2, 778, 3) – Хөппөниса, в говорах – Һөппөниса и др.;  выпадение в анлауте отдельных антропонимов смычного звука Ғ. Ср.: Айша (1, 474, 4) – современные Ғəйшə/Əйшə, Алимбика (1, 524, 5) – Ғəлəмбикə, Альмурзина (Альмурза) (1, 280, 4) – Ғəлимырҙа, Адельбану (2, 132, 2) – Ғəҙел- баныу, Алима (1, 335, 4) – Ғəлимə и др.;  широкое употребление в анлауте и инлауте анропонимов ряда кантонов звука Ж вместо распространенного современного Й. Ср. анлаут: Жумагулов (1, 331, 1) – современная фамилия Йомағолов от личного имени Йомағол; Жиганша (1, 291, 4) – Йыһанша, Жанбика (1, 294, 2) – Йəнбикə, Жамиля (1, 329, 3) – Йəмилə, Жаугара (1, 302, 2) – Йəүһəр; инлаут: Тимиржан (1, 311, 3) – Тимирйəн, Абдулжапар (1, 321, 1) – Əбделъяппар/Əбделйаппар, Кульжаугар (1, 323, 3) – Гөл- йəүһəр, Кульжамал (1, 32, 3) – Гөлъямал/Гөлйамал, Туряжан (1, 117, 1) – Түрйəн и др.;  параллельное употребление в некоторых антропонимах губных Б и М. Ср.: Манубика (2, 120, 1) – Баныубикə, Кулману (2, 144, 2) – Гөлбаныу, Кульбану (2, 30, 2) – Гөлбаныу, Гульминяс (2, 277, 4) – Гөлбиназ и др.;  употребление в аффиксах наличия отдельных анропонимов с вариантами на =Д, =Л, =Н. Ср.: Минлибика (1, 640, 3), Миндияр (1, 703, 3), Миннулла (1, 646, 3), Миннигул (1, 761, 1), Миндыбика (1, 303, 4), Миндигулов (1, 250, 1), Минлизиган (1, 621, 1) и др. [Формулярные списки…, 2012, т. 1; 2014, т. 2]. В настоящей статье мы остановимся только на одном явлении, а именно на употреблении в анлауте заимствованных антропонимов из арабского и пер- сидского языков глухих смычных К, Ҡ вместо современных звонких Г, Ғ. Сразу следует отметить, что в формулярных списках, в документе, составленном на русском языке, но со слов местного населения, глухие К, Ҡ передаются одной буквой К, а звонкие Г, Ғ – буквой Г. Следует также добавить, что глухие анлаутные К, Ҡ, судя по работам диалектологов, в отдельных башкирских говорах были зафиксированы еще в 60 х гг. прошлого столетия. Ср.: карабə (ик.-сакм.), кəрəбə (сред.) – гəрəбə (лит.), көлйемеш (сред., ай.) – гөлйемеш (лит.), көманлы (саҡм.) – ғоманлы (лит.), көнаҫ (киз.) – ғонаһ (лит.), көрөн (дем., киз., сред.) – гөрөн (сев.-зап.), өйəр (лит.) и др. [ДСБЯ, 2002, с. 432]. Однако, судя по исследованиям последних лет, данное явление практически исчезло из говоров и диалектов башкирского языка, т. е. произошло повсеместное озвончение анлаутных К и Ҡ. Лишь в речи старшего поколения заметны следы глухого анлаута в ряде лексем говоров и диалектов башкирского языка. В связи с изложенным будет интересно проследить, как и когда начался процесс озвончения смычных в говорах, какие промежуточные этапы развития смычных можно проследить по русским письменным источникам, так как они обычно записывались, как уже говорилось выше, из уст, т. е. из разговорного языка башкир той или иной территории, того или иного родо- племенного образования. Весь материал по употреблению глухих и звонких смычных в анлауте баш- кирских антропонимов арабского и персидского происхождения или включающих в свой состав иноязычные элементы представлен нами в таблице, которая на- глядно показывает функционирование анлаутных смычных в языке башкир того или иного кантона. The anlaut consonant stops in Arabic and Farsi loanwords Кантоны Употребление Г, Ғ Употребление К, Ҡ 2 4 Загорный 4 Западный 6 8 10 12 45 15 2 135 38 11 – 5 45 142 5 – – – Судя по таблице, в четырех кантонах, а именно в 1-м, 10-м, 11-м и 12-м зафиксированы в анлауте только звонкие смычные Г, Ғ. В остальных канто- нах зафиксировано анлаутное употребление как глухих К, Ҡ, так и звонких Г, Ғ. При этом в отдельных кантонах представлено больше глухих, в других – звонких смычных. В частности, наибольшее употребление глухих К, Ҡ в анлауте за- имствованных анропонимов зафиксировано в 5-м и 6-м кантонах, в которых отмечена почти стопроцентная представленность глухих смычных К, Ҡ. В 4-м Западном кантоне зафиксировано 80 % антропонимов с глухими анлаутными смычными К и Ҡ. Примерно половину составляют антропонимы с глухими смыч- ными анлаутами К, Ҡ в 4-м Загорном кантоне. Около половины глухой смычный анлаут с К и Ҡ зафиксирован в антропонимии башкир 9-го кантона. Во 2-м и 3-м кантонах зафиксировано примерно 10–11 % антропонимов с анлаутными глухими К, Ҡ. И как уже говорилось выше, глухие смычные К, Ҡ в анлауте антропонимов башкир 1-го, 10-го, 11-го и 12-го кантонов вообще не встречаются. Как известно, в пратюркском языке не было звонких смычных Г и Ғ [СИГТЯ, 2002, с. 171–172]. Их не было и в прабашкирском языке [Дмитриев, 2008, с. 35– 36]. Поэтому все ранние заимствования в тюркских языках, в том числе и башкир- ском, в анлауте оглушались, т. е. смычные Г и Ғ заимствованной лексики пере- ходили в К и Ҡ. Изложенная закономерность тюркской фонетики анлаута и обусловила употребление глухих К, Ҡ вместо Г и Ғ арабских и персидских за- имствований в антропонимии башкир XVII–XIX вв. Как показывает материал, оглушение анлаута заимствованной антропонимии было не везде одинаковым. По степени оглушения анлаута кантоны можно объ- единить в четыре зоны. Первая зона, включающая территории 5-го, 6-го, отчасти 4-го Западного кан- тонов, характеризуется максимальной адаптацией анлаутных смычных заимство- в документах по 5-му, 6-му, и 4-му Западному кантонам, заполненных со слов местного населения, нашли отражение в анлауте не звонкие Г и Ғ, а глухие К и Ҡ. К данной группе в определенной степени приближаются антропонимы 4-го За- горного кантона, в которых глухой анлаут, как уже говорилось выше, составляет более половины. С диалектной точки зрения первая зона охватывает основную часть восточного и средний говор южного диалекта башкирского языка, носите- лями которого являются башкиры табынского, катайского, тамьянского и айлин- ского объединений, а также горно-лесные кыпчаки и тангаурцы. Именно эти ро- доплеменные группы сохранили древний глухой смычный анлаут. В наших предыдущих работах подчеркивалась связь глухого смычного анлаута, реликто- вых консонантных сочетаний типа «сонант + глухой смычный» с языком башкир катайского и табынского объединений; язык катайских и табынских башкир, а также этнических групп, вошедших в эти объединения, обнаруживает в области консонантизма близкую связь с языком сибирских татар, желтых уйгуров и па- мятников древнетюркской письменности. По-видимому, эта особенность языка указанных групп башкир и нашла отражение в глухом анлауте заимствованных из арабского и персидского языков антропонимов или элементов отдельных имен. Вторую зону составляет 9-й башкирский кантон, в котором звонкие и глухие смычные в анлауте анропонимов составляют примерно одинаковое количество вариантов (38 и 28). С этнической точки зрения территория 9-го кантона в XIХ в. в основном была заселена башкирами – кыпчаками, бурзянами, усерганцами и степными тамьян- цами, носителями южного диалекта, а 4-го Загорного – восточными табынцами, носителями говоров восточного диалекта башкирского языка [Кузеев, 2016, с. 105, 107, 109, 112, 226–227; Хисамитдинова, 1989, с. 67–68]. Третья зона охватывает 2-й и 3-й кантоны, в которых глухой анлаут составляет 10–11 %. Остальные антропонимы представлены звонкими согласными Г и Ғ. Носителями языка башкир, относящихся к третьей зоне, являются башкиры – гайнинцы, сызгинцы, упейцы и терсяки [Кузеев, 2016, с. 202, 307, 312]. Их язык относится к гайнинскому и среднеуральскому говорам северо-западного диалекта башкирского языка [Хисамитдинова, 1989, с. 18, с. 44]. Четвертую зону составляют 7-й и 8-й кантоны, т. е. центральный Башкортостан, в котором в основном представлен, за редким исключением, звонкий смычный анлаут. С этнической точки зрения центральный Башкортостан представлен такими родоплеменными группами, как юрматынцы, западные табынцы, отдельные подразделения минцев [Кузеев, 2016, с. 105, 226, 307]. В языковом плане они все являются представителями южного диалекта башкирского языка [Хисамитдинова, 1989, с. 17]. В данную зону, по-видимому, относятся и кантоны 1, 10, 11, 12. С этнической точки зрения перечисленные кантоны представлены минцами, множеством северо-западных башкирских племен, имеющих отношение к булгарам, мадьярам и кыпчакам. Язык этих башкир относится к северо-западному и южному диалектам башкирского языка. В анлауте говоров как южного, так и северо-западного диалектов представлены как звонкие, так и глухие смычные. По-видимому, в этих диалектах с самого начала была система как звонких, так глухих смычных. Именно поэтому носители этих двух диалектов и говоров иноязычную антропонимию, судя по документам, заимствовали так, как она была представлена в языкахдонорах, т. е. арабском и персидском языках. Что же касается башкир катайского и табынского объединений, то они в связи с особенными смычными, характерными их языкам, были вынуждены адаптировать заимствования к фонетическим особенностям своего языка. ним из важных источников для изучения исторической фонетики башкирского языка, так как они содержат большой языковой материал, фиксируют этапные яв- ления, происходящие в том или ином языке.

Напиши аннотацию по статье

УДК 811.512.141’34 DOI 10.17223/18137083/63/21 Ф. Г. Хисамитдинова Институт истории, языка и литературы УФИЦ РАН, Уфа «Формулярные списки о службе чиновников Башкирско-мещерякского войска за 1836–1842 годы» как источник по исторической фонетике башкирского языка На материале «Формулярных списков о службе чиновников Башкирско-мещерякского войска за 1836–1842 годы» рассматривается одно из интересных исторических фонети- ческих явлений башкирского анлаута – употребление глухих смычных К, Ҡ вместо совре- менных Г и Ғ. Рассмотрев данное явление по территориальным и этническим группам башкир, делается вывод о том, что в языке башкир катайских и табынских объединений система смычных не различала звонкость и глухость. Именно поэтому заимствованные из арабского и персидского языков антропонимы с анлаутными звонкими смычными в языке башкир отдельных кантонов дали глухие, в других – звонкие варианты смычных. По материалам формулярных списков также удалось проследить этапы озвончения ан- лаутных К и Ҡ в диалектах башкирского языка.

формы императива в зависимых предикациыах в башкирском языке. Введение В башкирском языке формы, выражающие значения императивной зоны, могут употребляться в качестве вершины зависимой клаузы. В примере (1) форма юссива с суффиксом -hen является вершиной сентенциального актанта, который вводится с помощью комплементайзера (подчинительного союза) tip, при матричном предикате äjt- ‘говорить’: (1) Bolat min kitap kil-ter-hen книга приходить-CAUS-JUSS Булат я äjt-te. говорить-PST ‘Булат сказал, чтобы я принес книгу’. tip сказать.CV В языках мира императивные конструкции в качестве сказуемого зависимой клаузы встречаются в нескольких типах конструкций: 1) в протасисе условных и уступительных предложений [Dobrushina 2008], ср. употребление форм императива 2-го лица единственного числа в протасисе условных конструкций в русском языке: Приди он на 5 минут раньше, мы бы успели; 2) в конструкциях с сентенциальным актантом [Храковский 1992; Прохоров 2009]; 3) в целевых конструкциях [Aikhenvald 2010; Гусев 2013]. В башкирском языке было обнаружено два из трех перечисленных типов употреблений императивных форм в зависимых предикациях: в конструкциях с сентенциальным актантом при глаголах речи1, как в примере (1), и в целевых предложениях. 1 Императивных форм в функции сказуемого в конструкциях с сентенциальным актантом, матричным предикатом которых являются глаголы других семантических типов, в башкирском языке обнаружено не было. Основная цель исследования состояла в том, чтобы установить свойства, которые демонстрируют императивные формы при употреблении в зависимых клаузах. Для достижения этой цели необходимо проанализировать свойства императивных конструкций в независимой и зависимой предикации и установить, какие свойства этих конструкций претерпевают изменения при их употреблении в зависимой предикации. Материалы исследования были собраны в ходе экспедиций в с. Рахметово Абзелиловского района республики Башкортостан в 2013 и 2015 гг. В ходе исследования использовались данные, полученные следующими методами: 1) перевод специально сконструированного стимула с рус ского языка на башкирский; 2) оценка носителями предложений на башкирском языке, сконструированных на основе уже полученных данных, на грамматичность/неграмматичность; 3) предъявление информантам ситуации, в которой они должны породить предложение с опорой на контекст. Помимо примеров, полученных приведенными методами, в исследовании использовались отдельные примеры конструкций с императивными формами в зависимой клаузе из текстов, записанных и расшифрованных в ходе экспедиций. Такие примеры сопровождаются ссылкой на текст, из которого они взяты. Статья организована следующим образом: раздел 2 посвящен свойствам императива в независимом предложении; в разделе 2.1 описываются основные значения, составляющие семантическую зону императива, в разделе 2.2 — свойства императивных конструкций в башкирском языке в их базовом употреблении в независимых предложениях. В разделе 3 обсуждаются свойства императивных форм в зависимых клаузах и сравнивается поведение императивных форм в зависимых и независимых предикациях. В разделе 4 формулируются основные выводы. 2. Императив в независимом предложении 2.1. Семантическая зона императива Общее значение семантической зоны императива определяется следующим образом: «говорящий фактом самого высказывания каузирует совершение некоторого действия (эксплицитно указанного в этом высказывании)» [Гусев 2013: 21]. Императивной будет считаться такая конструкция, которая выражает приведенное значение, т. е. попытку каузировать некое действие, см. в русском Иди отсюда! Давайте-ка выпьем! В данном разделе я рассмотрю только те компоненты императивного значения, которые релевантны для объекта исследования — речь пойдет об участниках императивной ситуации и типах каузации. Основными участниками императивной ситуации являются каузатор, который желает, чтобы некоторое действие было совершено, и фактом высказывания каузирует его, и каузируемый — предполагаемый исполнитель действия — участник, который по замыслу говорящего должен осуществить заданное в императивном высказывании действие. В зависимости от того, как участники императивной ситуации соотносятся с участниками императивного речевого акта (говорящим и адресатом), можно выделить несколько подзон семантической зоны императива2. Прототипическая императивная ситуация содержит каузатораговорящего и каузируемого адресата или адресатов. Конструкция, которая кодирует такую ситуацию, я буду называть называется императивом 2-го лица: Иди! Идите! Более сложные случаи представляют собой ситуации, в которых множество исполнителей каузируемого действия не совпадает с множеством адресатов императивного высказывания. Рассмотрим два основных типа таких ситуаций. Первый тип состyавляют ситуации, в которых адресат императивного высказывания является всего лишь посредником при передаче каузации: говорящий пытается каузировать совершение некоторого действия не адресатом высказывания, а участником, находящимся за пределами императивного речевого акта, — нелокутором. Конструкции, которые кодируют подобные ситуации, называются юссивными, см. конструкции с частицей пусть в русском языке: Пусть Петя сходит в магазин! 2 Далее для каждой из подзон будет использоваться свой ярлык. Термином «императив» я буду называть любые конструкции, выражающие какие-либо значения императивной зоны.Ко второму типу относятся ситуации, в которых в число исполнителей действия включается и говорящий-каузатор. Например, произнося Давайте выпьем чаю!, говорящий обычно не просто побуждает адресатов высказывания к совершению желаемого для него действия, но и сам намеревается к ним присоединиться. Конструкции, в которых исполнителями действия являются говорящий и адресат(ы) императивного высказывания, называются гортативными. К императивным значениям также иногда относят случаи так называемой автокаузации [Недялков, Сильницкий 1969], т. е. ситуации, в которых говорящий каузирует самого себя совершить некоторое действие. В русском языке к конструкциям, способным выражать такое значение, причисляют, например, конструкции с частицей -ка и глаголом в форме 1-го лица единственного числа будущего времени: Напишу-ка я письмо! Такие конструкции иногда называются пропозитивными [Dobrushina, Goussev 2005]. С ролевой структурой императивной ситуации непосредственно связаны типы каузации: выбор типа каузации в той или иной ситуации зависит от того, как соотносятся участники речевого акта и участники императивной ситуации. Выделяется два типа каузации: прямая и опосредованная. В общем случае, прямая каузация связывается со следующей ситуацией: «одно событие (P1) служит непосредственной причиной второго (P2)» [Гусев 2013: 23]. В императивной ситуации в качестве события Р1 выступает само императивное высказывание, в качестве события Р2 — действие, которое должен совершить каузируемый. Например, когда говорящий произносит предложение Петя, помой посуду!, он воздействует непосредственно на исполнителя действия. Императив 2-го лица является прототипической ситуацией прямой каузации. Опосредованная каузация предполагает, что «событие P1 каузирует некоторое другое событие P3, которое в свою очередь каузирует P2» [Гусев 2013: 23]. В императивных ситуациях, в которых каузация является опосредованной, промежуточное событие P3 состоит в том, что адресат императивного высказывания воздействует на исполнителя действия, передавая ему требование каузатора. Высказывания типа Пусть Петя помоет посуду! передают именно опосредованную каузацию, т. к. приказ будет передан Пете адресатом и каузатор не воздействует на Петю прямым образом. Каузация почти всегда является опосредованной в ситуациях, которые кодируются юссивными конструкциями, см. [Гусев 2013: 47]. Что касается гортатива, то здесь тип каузации зависит от того, включаются ли в число исполнителей действия нелокуторы. Если выполнять заданное действие должны только адресат(ы) императивного высказывания и сам говорящий, то каузация будет прямой. Если же каузатор предполагает, что кто-то из нелокуторов также должен выполнять желаемое для него действие, то для них каузация будет опосредованной. То же справедливо и для императива 2-го лица множественного числа в том случае, когда среди каузируемых есть лица, не присутствующие при императивном высказывании. Итак, семантическая зона императива делится на три подзоны: собственно императивную, гортативную и юссивную. Каждой из подзон соответствует свой набор участников ситуации и типичный тип каузации: при императиве 2-го лица каузация обычно направлена на адресата(ов) императивного высказывания (или, в некоторых случаях 2-го лица множественного числа, на адресата(ов) и нелокутора(ов)); при юссиве каузация направлена на нелокуторов ситуации императивного высказывания; в гортативе в число исполнителей действия включается говорящий, а тип каузации зависит от того, включаются ли в число исполнителей действия только говорящий и слушающий/ие или также нелокуторы. 2.2. Императив в независимой предикации в башкирском языке В башкирском языке значения императивной зоны выражаются с помощью трех наклонений: императива 2-го лица, гортатива и юссива. Показатели трех наклонений и их морфонологические варианты представлены в Таблице 1. Таблица 1. Императив, гортатив, юссив в башкирском языке Наклонение гортатив императив 2-го лица юссив Показатель -aj- / -äj- / -j-Ø -hən / -hen / -hon / -hönСуффиксы императивных наклонений присоединяются к глагольной основе и не сочетаются с другими показателями категорий времени и наклонения. Императив 2-го лица («повелительное наклонение» в [Юлдашев 1981: 283]) в единственном числе представляет собой глагольную основу без эксплицитных показателей наклонения, лица и числа (2). Во множественном числе к основе прибавляется показатель 2-го лица множественного числа -(ə)ɣəð (3). (2) Kitap-tə al-Ø! книга-ACC брать-IMP ‘Возьми книгу!’ (3) Kitap-tə al-Ø-əɣəð! книга-ACC брать-IMP-2PL ‘Возьмите книгу!’ Показатели гортатива («желательного наклонения» в [Юлдашев 1981: 285–286]) сочетаются с показателями как 1-го лица множественного числа -(ə)q (4), так и 1-го лица единственного числа -(ə)m3 (5): (4) (5) munsa Irtä-gä утро-DAT баня ‘Давай(те) начнем завтра строить баню!’ töðö-p bašla-j-əq! строить-CV начинать-HORT-1PL es-ep al-aj-əm Säj чай пить-CV брать-HORT-1SG теперь ‘Выпью-ка я чаю!’ äle! Форма гортатива 1-лица единственного числа в башкирском языке употребляется в трех функциях: 1) выражение автокаузации (5); 2) выражение намерения говорящего (6)4; 3) выражение 3 С показателями других лиц и чисел маркер гортатива не соче тается. 4 Частица qana, присутствующая в примере (6), употребляется только с формами гортатива 1-го лица единственного числа для смягчения категоричности приказа. Она может использоваться как в случаях, когда конструкция гортатива 1-го лица единственного числа имеет значение намерения, так и тогда, когда она имеет значение автокаузации. запроса на разрешение совершения некоторого действия говорящим у адресата (7). Третья функция требует присоединения к форме гортатива вопросительного суффикса -mə. (6) Qana min kitap-tə al-əp kil-äj-em. ну.ка я ‘Ну-ка я принесу книгу’. книга-ACC брать-CV приходить-HORT-1SG (7) es-ep al-aj-əm-mə Säj чай пить-CV брать-HORT-1SG-Q ‘Можно мне выпить чаю?’ äle? теперь Юссив («повелительное наклонение 3-го лица» в [Юлдашев 1981: 283–285]), проиллюстрированный в примере (8), в единственном числе не имеет специального лично-числового показателя5. При каузации множественных референтов к суффиксу юссива может присоединяться показатель множественного числа -lar, однако, как показывает пример (9), выразить каузацию по отношению к более чем одному человеку можно и без показателя множественного числа. (8) Dinär jər-ə-n Динар песня-P.3-ACC ‘Пусть Динар споет песню!’ jərla-hən! петь-JUSS (9) Bala-lar jər-ə-n ребенок-PL песня-P.3-ACC ‘Пусть дети споют песню!’ jərla-hən(-dar)! петь-JUSS(-PL) Отрицательные формы императива 2-го лица, юссива и гортатива образуются с помощью показателя стандартного отрицания -ma: (10) Bäšmäk-tär-ðe aša-ma-Ø! гриб-PL-ACC ‘Не ешь грибы!’ есть-NEG-IMP 5 Отсутствие личных показателей у форм глагола 3-го лица не является специфическим для императива: 3-е лицо в башкирском языке не имеет собственных личных показателей; во множественном числе факультативно может присоединяться суффикс множественного числа -lar: al-də <брать-PST> ‘он взял’ — al-də-(lar) <брать-PST-(PL)> ‘они взяли’. (11) Ul taš-tar tašla-ma-hən. тот камень-PL бросать-NEG-JUSS ‘Пусть он не кидает камни!’ (12) Bögön min arə-nə-m, сегодня я bajram-ɣa праздник-DAT ‘Я сегодня устал. Давай не пойдем на праздник’. уставать-PST-1SG bar-ma-j-əq. идти-NEG-HORT-1PL 3. Императивные формы в зависимых клаузах Как было сказано во введении, императивные формы в башкирском языке могут служить сказуемым в двух типах зависимых предикаций: в конструкциях с сентенциальным актантом при глаголах речи и в целевых конструкциях. В качестве сказуемого в зависимых целевых клаузах могут использоваться формы юссива и гортатива. В конструкциях с сентенциальным актантом вершиной зависимого предложения может быть только форма юссива. Формы императива 2-го лица могут быть вершиной зависимой предикации только в особом типе конструкций с сентенциальным актантом — конструкциях прямой речи, о которых речь пойдет ниже. Пример (13) иллюстрирует конструкцию с сентенциальным актантом при глаголе речи äjt- ‘говорить’ с формой юссива; примеры (14)–(15) — предложения с целевыми придаточными, возглавляемыми формами гортатива (14) и юссива (15). Формы гортатива требуют субъекта только первого лица, тогда как формы юссива в зависимой клаузе могут сочетаться с подлежащим любого лица и числа, что будет обсуждаться ниже. (13) Azamat [hin posuda-nə jəw-hən tip] Азамат ты посуда-ACC мыть-JUSS сказать.CV äjt-te. говорить-PST ‘Азамат сказал, чтобы ты помыл посуду’. (14) Eš-kä huŋla-ma-j-əm tip работа-DAT опоздать-NEG-HORT-1SG сказать.CV həw kejem-där-em вода одежда-PL-P.1SG с šul тот ‘Чтобы не опоздать на работу, я пошла в мокрой одежде’. [140707_lba_Kolgotki] menän bar-ðə-m. идти-PST-1SG (15) Bassejn-də həw menän бассейн-ACC вода с qoj-on-hon bala-lar ребенок-PL лить-REFL-JUSS сказать.CV ‘Мы наполнили бассейн водой, чтобы дети купались’. tul-tər-ðə-q наполняться-CAUS-PST-1PL tip. В примерах (13)–(15) зависимая клауза, в которой сказуемым является императивная форма, оформляется с помощью комплементайзера tip. По своему происхождению tip восходит к деепричастию от глагола ti- ‘говорить’. Подобные комплементайзеры встречаются во многих тюркских языках как средство оформления придаточных предложений, главным образом сентенциальных актантов и целевых клауз, подробнее см. [Ханина 2004]. Сентенциальные актанты с формой юссива могут вводиться только с помощью комплементайзера tip. Целевые придаточные с юссивными и гортативными формами могут оформляться также послелогом ösön ‘для’, как в примере (16). Послелог ösön используется и в других типах целевых конструкций в башкирском языке, например, в конструкции с номинализацией на -w, как в (17). (16) Min Azamat-qa jaŋə bar-ðə-m mašina-hə-n qunaq-qa я Азамат-DAT гость-DAT идти-PST-1SG ul miŋä я.DAT тот kür-hät-hen видеть-CAUS-JUSS для ‘Я пришел в гости к Азамату, чтобы он показал мне свою новую машину’. новый машина-P.3-ACC ösön. (17) Hin qunaq-tar-ðə həjla-w ösön bäleš ты гость-PL-ACC угощать-NMLZ для пирог beš-er-ðe-ŋ. вариться-CAUS-PST-2SG ‘Ты приготовила пирог, чтобы угостить гостей’. Целевые клаузы с послелогом ösön в примерах (16) и (17) различаются по признаку кореферентности субъектов: в примере (16) субъект главной клаузы — это говорящий, тогда как субъектом зависимой клаузы является Азамат; в примере (17), где зависимую клаузу возглавляет номинализация, требующая кореферентости субъектов в башкирском языке, субъекты главной и зависимой клаузы совпадают. В башкирском языке целевые конструкции, в которых форма юссива выступает в качестве вершины зависимой клаузы, представляют собой единственный тип целевых конструкций, в которых субъекты главной и зависимой клаузы некореферентны6. Таким образом устроены и конструкции с ösön, как в примере (16), и конструкции с комплементайзером tip, ср. (18). Использование этих конструкций при кореферентности субъектов недопустимо, ср. (19). (18) Äsä-he tap-ma-hən bala-lar-ə ребенок-PL-P.3 найти-NEG-JUSS сказать.CV känfit-tär-ðe мать-P.3 bötön целый конфета-PL-ACC прятать-IPFV ‘Мать прячет все конфеты, чтобы дети их не нашли’. jäšer-ä. tip (19) *Bala-lar Kreml-də kür-hen ösön видеть-JUSS для Кремль-ACC bar-ðə. ребенок-PL Mäskäw-gä Москва-DAT идти-PST Ожид.: ‘Дети поехали в Москву, чтобы посмотреть Кремль’. Возможность оформления зависимой клаузы не только с помощью tip, но и с помощью послелога ösön является единственным структурным отличием целевых конструкций с императивными формами от конструкций с сентенциальным актантом с императивными формами в качестве сказуемого, поэтому в дальнейшем все свойства, которые будут рассматриваться в статье, будут относиться к обеим группам конструкций. Сам тот факт, что императивные формы встречаются в этих двух типах зависимых клауз, не является случайным. Для целевых конструкций основанием возможности использования императивной 6 Целевые конструкции с гортативными формами также требуют кореферентности субъектов главной и зависимой клаузы. формы в качестве сказуемого зависимой клаузы является семантическое сходство императива и целевых конструкций. Как и императив, целевые конструкции предполагают по крайней мере косвенное воздействие участников ситуации друг на друга, т. е. каузацию. Предложение Он открыл дверь, чтобы мы вошли передает, что субъект (он) с помощью своего действия (открыл дверь) попытался каузировать ситуацию, выраженную в целевой клаузе (мы вошли) [Гусев 2013: 270]. Таким образом, если субъект делает некоторое действие с какой-то целью, то это означает, что он своим действием каузирует другое действие [Там же: 270]. Что касается конструкций с сентенциальным актантом при глаголах речи, то такие конструкции часто используются для передачи каузации в непрямой речи в языках мира [Bybee et al. 1994: 220], ср. в русском Он сказал, чтобы ты открыл дверь. Различие между этими двумя типами придаточных предложений состоит в том, каким образом осуществляется каузация: Если это был повелительный речевой акт, причем исполнитель совпадает с субъектом придаточного предложения, то перед нами — непрямое повеление; если это было любое другое действие, то перед нами — целевая конструкция [Гусев 2013: 270]. В конструкциях, с помощью которых передается каузация в непрямой речи, и целевых конструкциях часто могут использоваться одни и те же языковые средства — например, формы юссива в зависимой клаузе, — что можно проиллюстрировать примерами из башкирского языка. Предложение (20), в котором форма юссива является сказуемым зависимой предикации, передает просьбу Рифата Ринату пойти к нему в гости, которая в прямой речи звучала как «Приходи ко мне в гости!»: (20) Rifat kil-hen Rinat-qa qunaq-qa Рифат Ринат-DAT гость-DAT приходить-JUSS tip сказать.CV предложение делать-PST ‘Рифат предложил Ринату прийти к нему в гости’. täqdim it-te. Другой тип целевых конструкций — целевые конструкции с формой на -r-ɣa (POT-DAT)7 — также могут передавать повеление. В примере (21) ситуация из предложения (20), в которой Рифат предлагает Ринату прийти в гости, выражается с помощью конструкции с формой на -r-ɣa (21). (21) Rifat Rinat-qa qunaq-qa kil-er-gä Рифат Ринат-DAT гость-DAT приходить-POT-DAT täqdim предложение делать-PST ‘Рифат предложил Ринату прийти к нему в гости’. it-te. Можно предположить, что источником грамматикализации для конструкций с сентенциальным актантом и целевых конструкций, в которых императивные формы выступают в качестве вершины клаузы, вводимой с помощью комплементайзера tip, послужили конструкции прямой речи. Конструкции прямой речи представляют собой такие конструкции с матричным глаголом речи и сентенциальным актантом8, в которых зависимая клауза не имеет никаких формальных отличий в структуре (за исключением наличия комплементайзера) от независимой клаузы, выражающей повеление. В башкирском языке в таких конструкциях клауза, содержащая прямую речь, вводится с помощью tip, ср. пары примеров (22)–(23), (24)–(25), (26)–(27). (22) Äsäj-em miŋä [həw kil-ter-Ø мать-P.1SG я.DAT вода приходить-CAUS-IMP tip] сказать.CV приказать-PST ‘Мать приказала мне: «Принеси воды!»’. bojor-ðo. 7 Показатель -r-ɣa восходит к показателям потенциалиса (-r) и дательного падежа (-ɣa); в современном языке функционирует в основном как целелевой инфинитив [Юлдашев 1981: 318]. 8 Несмотря на то, что и конструкции типа (13), и конструкции типа (22), (24), (26), которые были названы конструкциями прямой речи, являются конструкциями с сентенциальным актантом при глаголах речи, при дальнейшем обсуждении я буду называть конструкции типа (22), (24), (26) просто конструкциями прямой речи. (23) Həw kil-ter-Ø! вода приходить-CAUS-IMP ‘Принеси воды!’ (24) Rifat [äjðä kül-gä айда озеро-DAT идти-HORT-1PL сказать.CV bar-aj-əq tip] Рифат täqdim предложение давать-PST ‘Рифат предложил: «Давай пойдем на озеро!»’. bir-ðe. (25) Äjðä kül-gä bar-aj-əq! айда озеро-DAT идти-HORT-1PL ‘Давай пойдем на озеро!’ [Dinär beð-gä мы-DAT (26) Uqətəwsə учитель jərla-hən tip] петь-JUSS сказать.CV говорить-PST ‘Учитель сказал нам, чтобы Динар спел песню’. Динар песня-P.3-ACC jər-ə-n äjt-te. (27) Dinär jər-ə-n Динар песня-P.3-ACC ‘Пусть Динар споет песню!’ jərla-hən! петь-JUSS В конструкциях прямой речи во вложенных клаузах могут сохраняться даже те элементы императивной клаузы, которые не связаны непосредственно с синтаксической структурой предложения, например, междометия или обращения. Так, в примере (28) представлено предложение с обращением, выраженным собственным именем, и, как можно видеть по примеру (29), оно сохраняется в конструкции с прямой речью. (28) Bolat öj-gä in-Ø! Булат дом-DAT входить–IMP ‘Булат, иди домой!’ (29) Min [Bolat Булат öj-gä дом-DAT входить-IMP in-Ø я äjt-te-m. говорить-PST-1SG ‘Я сказал «Булат, иди домой!»’ tip] сказать.CV Одно из свойств прямой речи заключается в том, что такие конструкции содержат два разных дейктических центра: дейктические центры главной и вложенной клаузы не совпадают [Noonan 2007: 121]. Дейктический центр главной клаузы ориентирован на говорящего, в то время как дейктический центр вложенной императивной клаузы может не совпадать с дейктическим центром главной: его точкой отсчета является исходная ситуация, в которой было использовано императивное высказывание. В примере (30) местоимение mineŋ <я.GEN> относится не к произносящему предложение (30), а к произносящему императивную клаузу с просьбой принести книгу, то есть к Рифату. (30) Rifati Gölnaz-ɣa [mineŋi kitab-əm-də Рифат Гульназ-DAT я.GEN kil-ter-Ø приходить-CAUS-IMP ‘Рифат сказал Гульназ: «Принеси мне мою книгу»’. tip] сказать.CV говорить-PST книга-P.1SG-ACC äjt-te Образовавшиеся в результате грамматикализации конструкции c сентенциальным актантом с формой юссива в качестве вершины, который вводится комплементайзером tip, как в примере (13), и целевые конструкции типа (14)–(15) отличаются от конструкций прямой речи по двум параметрам: 1) поведение подлежащего; 2) структура каузации. В независимых юссивных клаузах, в отличие от клауз с формами гортатива и императива 2-го лица, в которых подлежащее факультативно, юссив требует синтаксически выраженного подлежащего 3-го лица, как в (27). При употреблении в зависимых предикациях обязательность подлежащего при форме юссива сохраняется. Изменяются при этом требования к лицу и числу подлежащего: как в сентенциальных актантах, ср. (31), (32), так и в целевых конструкциях, см. (35)–(36), формы юссива могут сочетаться с подлежащим любого числа и лица, что несвойственно независимым формам юссива, как показывается в (33), (34). (31) Bolat [min / kitap al-əp hin ты книга брать-CV приходить-JUSS kil-hen Булат я tip] сказать.CV говорить-PST ‘Булат сказал, чтобы я/ты принес книгу’. äjt-te. (32) Bolat [heð / beð kitap al-əp мы Булат вы kil-hen-(där) tip] приходить-JUSS-PL сказать.CV говорить-PST ‘Булат сказал, чтобы вы/мы принесли книгу’. книга брать-CV äjt-te. (33) *Min / я hin ты kitap книга al-əp брать-CV приходить-JUSS kil-hen! (34) *Heð / Beð kitap al-əp мы вы книга брать-CV приходить-JUSS-PL kil-hen-(där)! (35) Ɣaj-əm tup-tə мяч-ACC min я tot-hon держать-JUSS старший.брат-P.1SG ösön bär-ðe. для ударить-PST ‘Брат бросил мяч, чтобы я поймал’. (36) Bəl hin kartuf-tə ты этот картофель-ACC ösön qað-əp hat-hən продавать-JUSS для копать-CV брать-PST-1SG ‘Я выкопал картошку, чтобы ты продала ее на базаре’. baðar-ɣa рынок-DAT bar-əp идти-CV al-də-m. Что касается форм гортатива, употребляющихся в целевых придаточных, то они не могут иметь подлежащее не 1-го лица: если возникает ситуация, при которой синтактически выраженное подлежащее необходимо, то оно может быть только 1-го лица единственного или множественного числа. Например, в предложении (37) обсуждается поездка в Магнитогорск с целью продажи молока вместе со своей семьей. В придаточном предложении в качестве сказуемого выступает форма гортатива 1-го лица множественного числа с синтаксически выраженным подлежащим ‘мы’, букв. ‘Вчера я ездил в Магнитогорск, сказав «Продадим-ка мы молоко!»’. (37) Kisä-ge min Magnitogorsk Магнитогорск вчера-ADJ я höt молоко мы продавать-HORT-1PL beð hat-aj-əq qala-hə-na город-P.3-DAT tip сказать.CV bar-ðə-m. идти-PST-1SG ‘Вчера я ездил в Магнитогорск, чтобы мы продали молоко’. В примере же (38), в котором также описывается ситуация поездки в Магнитогорск, продажа молока осуществляется не 1-м лицом, а 2-м, которое выражается с помощью местоимения heð ‘вы’. Такое предложение оценивается носителями как грамматически неприемлемое, т. к., в отличие от юссива, гортативная форма содержит личный показатель 1-го лица. (38) *Kisä-ge Rifat Magnitogorsk вчера-ADJ Рифат Магнитогорск höt молоко вы продавать-HORT-1PL сказать.CV идти-PST ‘Вчера Рифат ездил в Магнитогорск, чтобы вы продали молоко’. qala-hə-na город-P.3-DAT heð hat-aj-əq bar-ðə. tip Итак, первое свойство конструкций с формами юссива в зависимой предикации заключается в том, что в них формы юссива могут сочетаться с подлежащим любого лица и числа — в противоположность тому, как подобные формы ведут себя в независимом употреблении, где форма юссива требует подлежащего третьего лица. Формы гортатива в целевых конструкциях не изменяют своих свойств в отношении лица и числа подлежащего, сочетаясь только с местоимениями 1-го лица. Второй параметр, которым характеризуются конструкции с императивными формами при употреблении в зависимых предикациях, — изменение структуры каузации. Как было показано в разделе 2, в независимых клаузах юссив предполагает опосредованную каузацию, то есть такую ситуацию, при которой каузатор и каузируемый не имеют непосредственного контакта. Однако в предложениях с юссивом в качестве сказуемого зависимой предикации формы юссива могут передавать и прямую каузацию. Так, предложение (39) передает прямую каузацию Булата говорящим: поскольку исходная императивная клауза, представленная в примере (40), обозначала именно прямую каузацию, преобразованное сложное предложение в (39) также описывает ситуацию прямой каузации. (39) Min Bolat-qa al-hən tip брать-JUSS сказать.CV ikmäk Булат-DAT хлеб я äjt-te-m. говорить-PST-1SG ‘Я сказал Булату купить хлеб’. (40) Bolat Булат ‘Булат, купи хлеб!’ ikmäk хлеб al-Ø! брать-IMP В целевых конструкциях значение речевой каузации в императивных формах, вероятно, исчезает: они передают каузацию некоторого действия, но в данной ситуации каузация не осуществляется посредством речевого высказывания, как в случаях с императивом. Например, предложение (41), в котором в зависимой клаузе сказуемым является форма юссива, никаким образом не предполагает речевого воздействия водителя на участников ситуации: (41) Bolat beð avtobus-tə Булат автобус-ACC мы tuqta-t-tə. остановиться-CAUS-PST ‘Булат остановил автобус, чтобы мы вышли’. səq-hən ösön выходить-JUSS для 4. Выводы В башкирском языке императивные формы могут использоваться в двух типах зависимых клауз: в конструкциях с сентенциальным актантом при матричном глаголе речи и в целевых придаточных. Конструкции с сентенциальным актантом, в которых зависимую клаузу возглавляет форма императива, в башкирском языке бывают двух типов: 1) конструкции прямой речи, в которых оформление зависимой клаузы никак не отличается от оформления независимых клауз со сказуемым в форме императива; в конструкциях прямой речи могут использоваться любые императивные формы; 2) конструкции с юссивом, в которых юссивные формы изменяют свои свойства. В целевых придаточных сказуемым могут быть формы юс сива и гортатива. Конструкции прямой речи являются источником грамматикализации для конструкций с сентенциальным актантом, в которых вершиной зависимой клаузы является форма юссива, и целевых конструкций. Конструкции прямой речи отличаются от других конструкций с сентенциальными актантами тем, что в них дейктические центры вложенной и матричной клаузы не совпадают: дейктический центр матричной клаузы ориентирован на говорящего, тогда как дейктический центр вложенной клаузы относится к ситуации каузации, т. е. к исходной императивной ситуации. В конструкциях с сентенциальным актантом и в целевых конструкциях с формой юссива в качестве сказуемого несовпадения дейктических центров главной и зависимой клаузы не наблюдается, однако оно возможно в других типах вложенных клауз в башкирском языке, см. [Князев, настоящий сборник]. При употреблении в зависимой клаузе формы юссива изме няют некоторые свойства. 1) Формы юссива, которые в независимых употреблениях могут относиться только к 3-му лицу, в зависимых клаузах могут сочетаться с подлежащим любого лица и числа. 2) Изменяется структура каузации: формы юссива могут выражать не только опосредованную каузацию, но и прямую, что несвойственно им в независимом употреблении.

Напиши аннотацию по статье

А. А. Горлова ИЛИ РАН, Санкт-Петербург ФОРМЫ ИМПЕРАТИВА В ЗАВИСИМЫХ ПРЕДИКАЦИЯХ В БАШКИРСКОМ ЯЗЫКЕ 1.

французская инвективных лексика и проблема ее классификации. Ключевые слова: инвективная лексика, неконвенциональная лексика, классификация, прагматический подход. Конфликтные аспекты речи и, в частности, инвективная лексика находятся в фокусе внимания специалистов по лингвистике и межличностной коммуникации на протяжении нескольких лет. Однако существующее многообразие подходов к определению инвективной лексики и научные дискуссии на тему ее классификации свидетельствуют об актуальности и данной темы и неразрешенности связанных с ней вопросов. Не останавливаясь подробно на различных аспектах лингвистических споров на тему определения инвективной лексики, отметим лишь, что мы понимаем инвективы как сниженные лексические единицы, нарушающие литературную норму и выражающие негативные эмоции говорящего, в первую очередь, в конфликтной коммуникации и структури рующих ее дискурсах. При этом адресант, как правило, имеет цель оскорбить, унизить, девалоризировать оппонента или продемонстрировать негативную оценку предмета речи. С другой стороны, инвектива может использоваться в катартических целях, когда говорящий, употребляя непристойную лексику, нарушает тем самым вербальное табу и получает через подобный выход негативного эмоционального заряда моральное удовлетворение [Носова, 2011. С. 167–168]. В данной статье рассматривается проблема классификации французской инвективной лексики. Представив краткий обзор имеющихся сегодня в лингвистической науке подходов к классификации инвективной лексики, мы предложим свой вариант систематизации инвективного словаря, проиллю Аристова В. Н. Французская инвективная лексика и проблема ее классификации // Вестн. Новосиб. гос. ун-та. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2016. Т. 14, № 1. С. 86–93. ISSN 1818-7935 Вестник НГУ. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2016. Том 14, № 1 © В. Н. Аристова, 2016стрировав его примерами из французской прессы и литературы XXI в. Классифицировать инвективную лексику можно различными способами. Среди отечественных исследователей следует упомянуть В. И. Жельвиса, предложившего тематическую классификацию инвектив. Ученый подверг тщательному анализу несколько инвективных групп, характерных для абсолютного большинства исследованных языков, и классифицировал их по нескольким темам: 1) богохульства; 2) ругательства, связанные с нечистотами; 3) сексуальные оскорбления, а также 4) оскорбления, связанные с темой крови [Жельвис, 2001. С. 219–314]. Безусловно, центральным моментом при составлении классификации является выбор критериев, положенных в ее основу. В связи с этим нельзя не упомянуть классификацию В. И. Карасика, в основу которой положены характеристики статуса личности, что позволяет изучать речевое инвективное поведение коммуникантов в зависимости от их социальной роли, а также понимать национально-специфичную инвективную стратегию и создавать типологию инвективного общения [Карасик, 2002. С. 93–94]. Среди французских ученых, занимающихся проблемой классификации инвективной лексики, необходимо упомянуть Д. Лагоржет. Исследовательница выделяет три основные категории инвективной лексики, оскорбляющей человека посредством: 1) сравнения с животными и субстанциями (poule mouillée, cochonne, vache, crème de bite, merdaille); 2) сравнения с людьми (по их профессии – pianiste, boucher, flic, croquemort, нравам – bougre, coquin, perfide, menteur, именам собственным – Lilith, B.H.L, Ducon); 3) уничижение неотъемлемых характеристик человека (расовые – païen, bougnoule, négro, онтотип – pétasse, poufiasse, connasse, сексуальные – nympho, frigide, родственные – fils d’imbécile, fils de chienne) [Lagorgette, 2008. Р. 7–30]. Классификация Ю. Матэу интересна для нас тем, что кроме тематических категорий исследовательница уделяет должное внимание так называемым словам-маркерам, которые подчеркивают оскорбительный характер инвектив. При этом срабатывает психологический эффект, подобный реакции на определенный вид раздражителя. Можно выделить несколько видов таких маркеров: 1) существительное + предлог de (espèce de, bougre de, bande de, tas de, fils de, graine de, face de, tête de, crème de, fleur de etc.); 2) прилагательные (foutu, grand, gros, maudit, pauvre, sacré, sale etcю); 3) инвектива выступает в роли прямого или косвенного дополнения или апострофа («Qu’est-ce qui m’a fichu (foutu) un pareil..»? «Non, mais qu’est-ce qui lui prend à cette espèce de..?» «Tu n’as pas bientôt fini de faire le...? Va donc, eh...!») [Mateiu, 2012]. Рассматривая проблему классификации, исследовательница выделяет пять категорий инвективной лексики: 1) оскорбления по принадлежности к роду, виду (espèce d’abruti, andouille, animal, bouseux, chameau, con, cornichon, race de brigands, curés, vipères); 2) «коллективные» оскорбления (bande de cons, couillons, fripouilles, merdeux, salauds etc, tas de cons, fumiers; feignants, ordures etc.); 3) оскорбления по родству (fils de chienne, prêtre, pute, enfant de salaud, graine de cocu, fripouille, putain, voyou etc.); 4) оскорбления по внешности (gueule d’étron, raie, langue de flic, empaffé, rat etc.); 5) «утонченные» оскорбления (crème d’andouille, fripouille etc, fleur de bidet, trottoir, nave etc.) [Ibid. 2012]. Французский исследователь Ив Боннардель акцентирует внимание на гендерном аспекте инвектив и выделяет четыре категории: «расистские, сексистские, гомофобные и шовинистские» («les insultes racistes, sexistes, homophobes et spécistes») [Bonnardel, 1995]. Х. Роусон выделяет богохульные инвективы, посягающие на священные понятия, непристойные, связанные с наименованиями «стыдных» частей тела, и оскорбления, поносящие людей в отношении их этнических различий, конфессий, политических взглядов, сексуальных, физических и умственных возможностей [Rawson, 1989]. Анализ предлагаемых зарубежными и отечественными учеными исследований инвективной лексики, а также анализ трех современных произведений французской художественной литературы (Benchetrit S. «Récit d’un branleur», 2004; Guène F. «Kiffe kiffe demain», 2004; Délancourt G. «La liste Лексическая семантика и прагматика de mes envies», 2012), разговорно-бытовых ситуаций и словарей методом сплошной выборки позволил выделить несколько прагмасемантических групп инвектив. Большая часть из них содержит в себе цель унизить, оскорбить, девалоризировать человека. Этот процесс обесценивания личности человека идет, прежде всего, по двум основным направлениям. Во-первых, уничижению подвергается сама сущность человека, его личность, моральные достоинства, под сомнение ставятся умственные способности, объектом оскорбления становятся и физические недостатки. К другой категории относятся инвективы, снижающие образ человека в социуме. Он подвергается обвинению в принадлежности к «плохой, недостойной группе» либо объявляется недостойным в своей группе. Третьим значимым моментом в этой связи является снижение образа мира материального, обесцениваются вещные предметы, неизменно принадлежащие человеку, что дополняет и усиливает идею снижения его образа. Безусловно, определенная часть инвектив не имеет целью оскорбить, но служит для выражения инвективных эмоций, так называемого катарсиса. Нельзя не обозначить и еще одну группу инвектив, употребляющихся в междометных целях. Исходя из вышесказанного, классификацию инвективной лексики можно представить следующим образом. I. Инвективы личностного порядка: 1) уничижение морального достоинства и качеств; 2) девалоризация характерологических черт; 3) негативная оценка умственных способностей; 4) физические характеристики, девалоризирующие коммуникантов. II. Инвективы социального характера: 1) дискриминация по расовому признаку; 2) сексуально-гендерные инвективы; 3) «профессиональные» инвективы; 4) инвективы, передающие агрессивный характер взаимоотношений коммуникантов; 5) инвективы, передающие безнравственность отношений: ложь, об ман, мошенничество. III. Богохульства. IV. Инвектива как средство номинации предметов и объектов обесцененного материального мира. Рассмотрим более подробно каждую категорию нашей классификации, проиллюстрировав ее примерами, взятыми методом сплошной выборки из современной французской прессы и литературы, а также словарей сниженной лексики. I. Инвективы «личностного» порядка. Онтологическая отрицательная характеристика коммуниканта выражается через уничижение личностных черт, присущих конкретному индивиду. 1. Уничижение морального достоинства и качеств. Снижение образа человека происходит путем приписывания ему действий и поступков некорректных, некрасивых с этической точки зрения, либо присущих не человеку, но, скорее, животнму. Так, употребляя глагол licher вместо нейтрального boire, коммуникант подчеркивает «животную» сущность оппонента, который не «пьет», но «лижется, нализывается», как собака или кошка. К этой же категории относятся и многочисленные слова и выражения с общим инвективным значением негодяй, мерзавец, подлец: gredin, vaurien, brigand, canaille, crapule, voyou. Отсутствие уважения передается такими инвективами, как грубость, бесцеремонность: mufle, goujat. С презрением относятся к таким качествам, как низкопоклонство, подхалимаж: adulateur, flagorneur, lécheur, lèche-bottes; lèche-cul. Резко осуждаются во французской культуре трусы и предатели: lâche, pusillanime, peureux, poltron. Доносчики обозначаются как délateur, dénonciateur, traître, félon, renégat. Инвективы выставляют в непристойном виде скандалистов: tapageur, querelleur, criard. Отрицательную характеристику получают неуклюжие, неухоженные люди: homme / femme malpropre, peu soigné, souillon (personne malpropre, malpeigné) [Cellard, 1991]. Зачастую инвективное значение выражается посредством номинации человека тем или иным животным. Так, мorue (треска) – употребляется в значении женщина непристойного поведения или просто как грубое обозначение женщины. Mule (мул) – ассоциируется с упрямством, но с сексуальным оттенком. Punaise (клоп) – может обозначать женщину непристойного поведения. Chameau (верблюд) – грязный и злобный человек. Грязной инвективой считается сochon (свинья) – грязнуля, похабник, а в женском варианте – сochonne – относится к крайне вульгарным ругательствам, обозначая аморальную женщину. В современной литературе неоднократно встречается сравнение женщины с черепахой – tortue: «Olga me présenta ses trois amies tortues qui en fait étaient des voisines» [Benchetrit, 2004. Р. 158]. Внешность мужчины метафорично описывается, например, через образ крысы: «On regrettera rien. Ni les horaires, ni le salaire ni cette tête de rat de M. Schihont qui lui servait de patron» [Guène, 2004. P. 79]. 2. Девалоризация характерологических черт. По внешнему проявлению характера во французской культуре осуждают болтунов, грубиянов, нахалов, подлиз, доносчиков, убийц, воров, пьяниц, наркоманов, развратных людей: «Je n’étais pas là et il n’avait rien dit. Le salaud» [Délancourt, 2012. P. 133]; «Il m’a abandonnée, ton père nous a abandonnés! Le salaud, quel salaud!» [Ibid. 2012. P. 162]. Подвергаются резкому осуждению болтуны: bavard, indiscret, babillard, moulin à paroles, prolixe, verbeux, volubile [Dictionnaire Le Petit Robert]. Презрение людей вызывают нахлебники, тунеядцы: parasite, fainéant [Enckell, 2004]. Ввиду практичности, присущей французам, осуждению подвергаются мечтатели: maladroit, emporté, gauche, idéaliste. Подобные чувства вызывают и рохли, неженки, плаксы, маменькины сынки: pleurard, pleurnicheur, poule mouillée, femellette, chiffe [Cellard, 1991]. 3. Негативная оценка умственных способностей: imbécile, abruti, arriéré, crétin, idiot, sot. Особую группу слов со значением дурак составляют инвективы, вменяющие в вину излишнюю доверчивость человека, которого легко обмануть: gaudiche, jocrisse, gobe-mouche. На русский язык все три выражения можно перевести как простофиля. Однако с помощью метода контент-анализа произведений французских авторов XXI в. (S. Benchetrit, F. Guène, G. Délancourt) было выявлено, что наиболее употребительными из данной группы являются con и abruti: «A chaque folie meurtrière recommencée dans le monde, l’homme est un peu plus con qu’hier» [Benchetrit, 2004. P. 56]; «Je la trouve conne et en plus, elle sourit tout le temps pour rien... Cette meuf, on dirait qu’elle a besoin d’être heureuse à la place des autres… Elle devait avoir peur que la mairie ne nous aide plus si je devenais pas copine avec leur conne d’assistante» [Guène, 2004. P. 17]. Встречаются в современной французской литературе случаи, когда негативная коннотация существительного con усиливается эпитетом p’tit: «Alors quand je vois les policiers qui fouillent Hamoudi près du hall, quand je les entends le traiter de “p’tit con”, de “déchet”, je me dis que ces types, ils connaissent rien à la poésie» [Guène, 2004. P. 28]. Среди прочих наиболее употребительных в современной французской литературе инвектив, уничижающих умственные способности адресатов, следует отметить bouffon, ne: personne sans intérêt, niaise, ridicule, débile mentale, pauvre idiote [Dictionnaire Le Petit Robert, 2013]: «Elle tombe amoureuse de ce mec qu’elle connait même pas, croisé entre deux dunes. C’est super con, pas crédible pour un centime, plein de clichés, mais bon, t’y crois à fond. Tu réussis même à t’identifier à cette espèce de débile mentale qui a des poussées de fièvre et des hallucinations parce qu’elle est tombée de son chameau» [Guène, 2004. P. 59]; «Elle a dit ça de sa voix aiguë, en séparant chaque syllabe de la phrase, ça faisait débile mentale» [Ibid. P. 68]; «Mais j’ai juste répondu comme une bouffone… Il doit être avec cette bouffonne de Karine en train de jouer au Cluedo dans son petit salon made in Ikea» [Ibid. P. 60–63]; «Les hommes savent les désastres que certains mots déclenchent dans le coeur des filles; et nous, pauvres idiotes, nous nous pâmons et tombons dans le piège, excitées qu’un homme nous en ait enfin tendu un» [Délancourt, 2012. P. 29]. Встречается в современной французской литературе и употребление инвективы (vieille) quiche, получившей в словаре дефиницию «personne sotte ou nulle»: «Vieille quiche. Je me disais que quand même, ça serait mortel que je puisse gagner un peu de sous» [Guène, 2004. P. 60]. Лексическая семантика и прагматика 4. Физические характеристики, девалоризирующие коммуникантов. Инвективные номинации даются по всем возможным физическим характеристикам, отличающимся от тех, что присущи среднестатистическому человеку – face de dos, rat. Осуждается полнота: grosse, grosse tête, gros cul; худоба – planche, planche à repasser, sac d’os; высокий рост – seringue: «Le proviseur, il s’appelle M. Loiseau. Il est gros, il est con, quand il ouvre la bouche, ça sent le vin de table Leader Price et en plus il fume la pipe» [Guène, 2004. P. 13]. Зрелый возраст также является объектом насмешек «Mme Burlaud, elle est vieille, elle est moche et elle sent le Parapoux» [Guène, 2004. P. 9]. При этом к описанию физических характеристик добавляется обоняние. В современной французской литературе инвективы, уничижающие внешность человека, зачастую передаются с помощью метафорического сравнения с животными: «Désormais elle appartenait à la famille des tortues, tant sa peau était ridée» [Benchetrit, 2004. P. 156]. Впрочем, инвектива может быть реализована за счет сравнения с неодушевленным предметом: «Pour le [Hamoudi] consoler, je lui ai dit que, de toute façon, elle avait une tête en forme de Frisbee. Ça l’a fait bien marrer» [Guène, 2004. P. 98]. II. Инвективы «социального» характера 1. Дискриминация по расовому признаку. Французские инвективы предлагают уничижительные номинации представителям всех национальностей. Наиболее широк синонимический ряд для арабов: rital, schleuh – таких номинаций в словаре насчитывается более 20, в то время как в языке и в устной речи это количество значительно больше, в том числе за счет окказиональных и авторских инвектив. Инвективные обозначения имеют немцы – boches, китайцы – chinetoque, итальянцы – spaghetti и др. Женщина подвергается расовой дискриминации: Fatma, moukère, mousmé. При подобном анализе очень четко прослеживаются сложившиеся национально-культурные стереотипы. В современном французском художественном тексте отмечены случаи, когда национально-культурная обусловленность не просто является объектом инвективы, но и имеет комический эффект, выражает иро нию рассказчика: «Ca doit bien le faire marrer, M. Schihont, d’appeler toutes les Arabes Fatma, tous les Noirs Mamadou et tous les Chinois Ping-Pong. Tous des cons, franchement...» [Guène, 2004. P. 14]; «Et puis, ils égorgeront un énorme mouton pour donner un prénom au bébé. Ce sera Mohamed. Dix contre un» [Ibid. P. 11]. 2. Сексуально-гендерные инвективы. В данную группу мы определим инвективы, так или иначе связанные с проблемами детородной функции человека либо животных или гендерными характеристиками. Вычленить такие инвективы из общего инвективного словаря сложно, поскольку во французском языке большинство инвектив имеет если не прямой сексуальный смысл, то скрытый подтекст. Из этого следует, что многие инвективные идиомы сексуального характера могут попасть сразу в несколько подгрупп при попытке их систематизации. Парадоксально, но в случаях, когда мужчину оскорбляют за его мужскую сущность, то его называют «женскими» инвективами: gonzesse, femelette, sans-couilles. Другой вариант «мужских оскорблений» – обвинение в «ненастоящности», пассивности, женоподобном виде, в противопоставление правильной маскулинности с традиционной сексуальной ориентацией: pédé, enculé, tapette, tante: «Une mère comme la sienne, ça peut faire qu’un fils pédé de toute façon, hein?» [Guène, 2004. P. 151]; «Comme réponse, j’ai cligné des yeux et serré fort les lèvres pour qu’il comprenne: “Je t’emmerde, Nabil gros nul, microbe boutonneux, homosexuel et confiant” J’espère qu’il a su traduire» [Ibid. P. 162]; «Et que si un jour les devenaient un peuple cultivé et capable de dépenser de l’argent, tous ces enculés de propriétaires n’auraient plus de problème pour louer leurs apparts minables» [Benchetrit, 2004. P. 18]. Оскорбления женщин носят иной характер. Если мужчину чаще всего обвиняют в отсутствии мужских черт и преобладании женских, то женщине не ставится в вину излишняя мужественность (что было бы логично). Напротив, подчеркивается их НЕмужественность, их аморальные женские характеристики: putain, salope, gouine, «connasse, pétasse, serpillière: «Le jour du drame elle était venue à l’ouverture... Elle voulait sûrement être tranquille la salope» [Benchetrit, 2004. P. 125]; «Bref, les deux pétasses qui ont dit ça derrière nous, je me suis même pas retournée pour les avaler toutes crues ou leur déchiqueter les narines» [Guène, 2004. P. 114]. Таким образом, женщину порицают за аморальное поведение – poupée, gonzesse, langue, volaille, вульгарность – grenouille, pétasse. Не красит женщину преклонный возраст – belle-doche, mémé, pantoufle, vieille peau. Беззаботная молодость тоже не рассматривается как достоинство – gerce, gisquette. Наиболее значимой группой в данной категории являются, безусловно, наименования «женщины легкого поведения». Анализ словарных статей позволил выявить 136 подобных апелляций, дифференцирующихся по самым разнообразным признакам, как то: место работы (bucolique – на пленэре, chandelle, coucheuse – в публичном доме, tricoteuse – выезжает на дом, wagonnière – обслуживает в поезде); квалификация (dossière, pierreuse); характер выполняемых обязанностей – (incendière, pipeuse, shampouineuse) [Enckell, 2004]. В анализируемых современных французских произведениях отмечено неоднократное употребление putain, pute: «Qui avait osé monter dans une chambre avec cette femme qu’il ne connaissait pas. Qui était ce salaud qui allait aux putes? Tous ces hommes donnaient l’impression d’en revenir. Tous semblaient dégoûtants» [Benchetrit, 2004. P. 79]; «Elle s’appelait Mme Boulin. Et comme disait Karim, c’était une sacrée putain de sa mère» [Ibid. P. 95]. 3. «Профессиональные» инвективы. Помимо осуждения лентяев, существуют и инвективы, характеризующие плохую работу, халтурщиков, дилетантов: barbouiller, écrivailleur, écrivasser, gratte-papier. 4. Инвективы, передающие агрессивный характер взаимоотношений коммуникантов. Это всевозможные глаголы: buter, braquer, buquer, canner, dégringoler, engueuler: «Parfois, je souhaite qu’il crève au fond d’une cave, bouffé par les rats. Quand je dis ça, Maman m’engueule… Et de me faire engueuler par mon responsable si je mets trop de frites à un client parce qu’il m’aurait souri» [Guène, 2004. P. 14]. К этой группе можно отнести и разнообразные «посылы»: «Car il faudrait pas qu’il la largue. Si jamais au bout d’un an d’union, il jette ses affaires sur le palier en lui criant: “Casse-toi de chez moi!”, elle aurait plus qu’à partir sans réagir, résignée, comme une bouffonne...» [Ibid. P. 136]. Презрительное отношение зачастую передается глаголами – производными от существительных merde: «Regarder la Terre et lui gueuler: Je t’emmerde» [Benchetrit, 2004. P. 47]; «Moi je ne leur parlais pas aux clients, c’était à eux de se démerder» [Ibid. P. 129]. 5. Инвективы, передающие безнравственность отношений – ложь, обман, мошенничество: entourloupe, frime, bourrer le crâne, couillonner, duper. «Et ce jour où mes copains avaient kidnappé le teckel de la mère Blancherd qui habitait au rez-de-chaussée» [Benchetrit, 2004. P. 35]. Глагол kidnapper – заимствование из английского языка, выражает требование заплатить выкуп за заложника, шантажировать. III. Богохульства: «Va au diable! Que Diable t’emporte!» Данная категория хоть и присутствует во французском языке, но не имеет такой значимости и употребительности, как в русском. Упрощенно это можно объяснить отличием в ментальных установках и в целом меньшей религиозностью французского общества. IV. Инвектива как средство номинации предметов и объектов обесцененного материального мира. Метод контент-анализа позволил выявить самое продуктивное и употребительное слово данной категории – merde. Употребляется оно в самых различных значениях, например, может выражать реакцию на разнообразные жизненные ситуации: «Durand, le patron vous augmente» – «Merde!», «Cheri, maman arive demain,» - «Ah merde!»; «Désolé mais votre assurance ne couvre pas ces petits dégâts» – «Merde, alors!»; «Voilà, voilà, on vient..» – «Vous ouvrez oui ou merde?» [Cellard, 1991]. Примеры иллюстрируют универсальность употребления междометия merde для выражения разнообразных эмоций от негативных до позитивных. При этом в современном французском языке оно утратило как свой табуированный характер, так Лексическая семантика и прагматика и скатологический характер и, скорее, соответствует русскому «Черт!». В современной французской литературе отмечается употребление конструкции «substantif + de + merde»: «Quel destin de merde. Le destin, c’est la misère parce que t’y peux rien. Ca veut dire que quoi que tu fasses, tu te feras toujours couiller» [Guène, 2004. P. 19]. Ряд идиом, включающих merde, исключительно велик: comme un merde; avoir de la merde dans les yeux; l’avoir à la merde; merderie, emmerdant; emmerdeur. Грубые тяжелые башмаки по-французски – les écrase-merde. Хам или прохвост – un petit merdeux. T’es dans un de ces merdiers в литературном русском языке соответствует ты попал в неприятную историю. Не менее популярны и другие инвективы, связанные с понятиями нечистоты, неопрятности, грязи: salaud, fumier, super fumier, petit fumier. Особо следует выделить список идиом, включающих слово сul: comme mon cul; lèche-cul; y a pas à tortiller du cul pour chier droit: «Et moi, avec mes deux oreilles géantes et ma lâcheté naturelle, j’était trop faux-cul pour lui dire que j’en avais rien à cirer de sa fin du monde» [Benchetrit, 2004. P. 14]. Разнообразие классификаций инвективной лексики свидетельствует об отсутствии единого подхода к данной проблеме, а также о сложности систематизации изучаемого нами лексического материала, что объясняется его многофункциональностью, большой подвижностью, зависимостью от ситуации, контекста, участников общения, а главное, от выбора критериев, положенных в основу. В этой связи предложенная в данном исследовании классификация позволяет систематизировать инвективную лексику в зависимости от ее прагматической направленности и тематики. Карасик В. И. Языковой круг: личность, концепты, дискурс. Волгоград: Гнозис, 2002. 333 с. Носова В. Н. Французская инвективная лексика в прагмалингвистическом и коммуникативно-дискурсивном аспектах: Дис. ... канд. филол. наук. Воронеж, 2011. 198 с. Bonnardel Y. Sale bête, sale nègre, sale gonzesse: Identités et dominations vues à partir d’une analyse du système des insultes // Les Cahiers antispécistes. Réflexion et action pour l’égalité animale. 1995. № 12. URL: http:// www.cahiers-antispecistes.org/spip.php?article92 (дата обращения 12.06.2015). Cellard J., Rey A. Dictionnaire du français non conventionnel. Paris: Hachette, 1991. 928 p. Dictionnaire Le Petit Robert de la langue française. Paris: le Robert, 2013. 2838 p.
 Enckell P. Dictionnaire des jurons. Paris: Presses Universitaires de France, 2004. 800 p.
 Lagorgette D. Les insultes par ricochet (fils de, cocu et consorts) : de quelques avanies du lexique insultant – quels critères pour l’outrage verbal? // Outrages, insultes, blasphèmes et injures: violences du langage et polices du discours. Paris: L’Harmattan, 2008. P. 7–30. Mateiu I., Florea M. Les insultes – forme de manifestation de l’agressivité verbale. Analyse comparative français vs. roumain. URL: http:// www.humanistica.ro/anuare/2012/Continut/10. Florea.pdf (дата обращения 12.06.2015). Rawson H. Wicked Words: A Treasury of Curses, Insults, Put-Downs, and Other Formerly Unprintable Terms from Anglo-Saxon Times to the Present. N. Y.: Crown Publishers. Inc., 1989. Список источников Benchetrit S. Récit d’un branleur. Paris: Pocket, 2004. 174 p.
 Céline L.-F. Voyage au bout de la nuit. Paris: Gallimard, 1972. 505 p.
 Délancourt G. La liste de mes envies. Paris: JCLattès, 2012. 187 p.


Напиши аннотацию по статье

86 ЛЕКСИЧЕСКАЯ СЕМАНТИКА И ПРАГМАТИКА УДК: 81-23 В. Н. Аристова Национальный исследовательский университет «Высшая школа экономики» ул. Мясницкая, 20, Москва, 101000, Россия avn2611@gmail.com ФРАНЦУЗСКАЯ ИНВЕКТИВНАЯ ЛЕКСИКА И ПРОБЛЕМА ЕЕ КЛАССИФИКАЦИИ Проблема классификации инвективной лексики остается открытой как в отечественной, так и в зарубежной лингвистике, несмотря на многочисленные попытки систематизировать конфликтогенный вокабуляр. В статье представлен краткий обзор имеющихся сегодня подходов к классификации инвективной лексики, а также предпринята попытка классифицировать французский инвективный вокабуляр с позиций прагматики и семантики. В исследовании задействованы методы сплошной выборки, лексического и стилистического анализа. Материалом исследования является инвективный вокабуляр словарей французской неконвенциональной лексики, а также инвективная лексика, употребленная в трех проанализированных в рамках исследования французских романах XXI в. При этом в современной литературе инвективная лексика выражает, прежде всего, идею девалоризации человеческой личности.

фразеологическое наследие ыу с маслова и развитие его идеи. Введение в  языкознание» ученый посвятил фразеологии немного места, но идеи, высказанные им, плодотворны и сейчас. При анализе русских фразеологизмов (например, во всю ивановскую и дело табак) Ю. С. Маслов высказывает сомнение в обоснованности их традиционной этимологии. Автор настоящей статьи, опираясь на методику структурносемантического моделирования, показывает, что сомнения Ю. С. Маслова были оправданны и предлагает свою расшифровку внутренней формы этих фразеологизмов. Библиогр. 33 назв. Ключевые слова: Ю. С. Маслов, фразеология, фразеологизм, историко-этимологический анализ фразеологии, структурно-семантическое моделирование фразеологизмов. pHrAseoloGicAl HeritAGe of ju. s. mAslov And development of His ideAs V. M. Mokienko St. Petersburg State University, 7/9, Universitetskaya nab., St. Petersburg, 199034, Russian Federation The article demonstrates the contribution of prof. Ju. S. Maslov into the Russian phraseology. Although in his Introduction to Linguistics the scholar provides just a brief overview of the phraseology, his ideas remain up-to-date. When analyzing the Russian phraseological units (e.g., во всю ивановскую and дело табак), Ju.S. Maslov expressed doubts about the validity of their traditional etymology. Based on the methodology of structural and semantic modelling, the article shows that the scepticism of Ju. S. Maslov was justified and offers objective analysis of the internal form of phraseologisms. Refs 33. Keywords: Ju. S. Maslov, phraseology, idiom, historical and etymological analysis of phraseology, structural and semantic modeling of phraseology. Доминанты научного наследия Ю. С. Маслова хорошо известны и обозначены в тематическом диапазоне конференции, посвященной его столетию. Тем не менее этот диапазон можно значительно расширить, ибо общеязыковедческие концепции ленинградского филолога оказали и  продолжают оказывать влияние и  на те аспекты лингвистики, которые не были предметом его специального исследования. К таким аспектам относится и фразеология. В главе III («Лексикология») его неоднократно переизданной известной книги «Введение в языкознание», по которой училось не одно поколение филологов [1; 2], есть небольшой специальный раздел «Фразеологизмы», где ясно и четко сформулированы и объяснены основные проблемы исследования фразеологии. Формулировки Ю. С. Маслова актуальны и сейчас. Так, им было, в сущности, предвосхищено и тонко подвергнуто сомнению одно из главных заблуждений современных фразеологов-русистов, уже более двадцати лет увлеченных реконструкцией так называемой «языковой картины мира» и переоценивающих национальную специфику фразеологии. Не отрицая наличия в каждом языке достаточно большого числа таких фразеологизмов, Ю. С. Маслов диалектично замечает: «Наряду с этим существует немало “межнациональных” фразеологизмов, вошедших во многие языки 1 Работа выполнена при финансовой поддержке РГНФ (проект № 14-04-00090/14).меры интернационализмов из Библии, мировой литературы и т. п. [1, с. 147]. Особое внимание в этом небольшом разделе Ю. С. Маслов уделяет историкоэтимологической интерпретации фразеологизмов, подчеркивая культурологическую значимость реконструкции внутренней формы тех из  них, где последняя утрачена. «Для восстановления утраченной мотивировки фразеологизмов нужен специальный этимологический анализ, разного рода исторические справки и  т. д.,  — подчеркивает Ю. С. Маслов.  — Так, очертя голову связано с  суеверным представлением, будто, “очертив” свою голову (т. е. обведя ее чертой), можно застраховать себя от враждебного воздействия “нечистой силы” и после этого, уже ничего не опасаясь, пускаться в любое рискованное дело; во всю ивановскую — первоначально имелась в виду площадь перед колокольней Ивана Великого в Московском Кремле, на которой громким голосом объявлялись во всеуслышанье царские указы; дело табак объясняют как выражение из речи волжских бурлаков, которые, двигаясь по берегу с бечевой, должны были переходить вброд мелкие речки, впадающие в Волгу, и при этом подвязывали кисет с табаком на шее, под бородой, чтобы он не промок; если речка оказывалась глубже, чем предполагали, уровень воды доходил “до табака”, т. е. до горла, значит, дело было плохо, дальше идти было нельзя» [1, с. 145]. Важно, что пластично и лапидарно излагая такие этимологии, Ю. С. Маслов скептически и проникновенно замечает: «Трудно с уверенностью утверждать, что это объяснение соответствует действительности. Вообще нужно сказать, что первоначальная мотивировка многих фразеологизмов (как и многих слов) остается невыясненной» [Там же]. Эта оговорка Ю. С. Маслова в отношении изложенных версий и до сих пор является актуальной. Более того — в какой-то мере этот скепсис, высказанный ученым по поводу расшифровки популярных русских идиом его предшественниками, до сих пор остается для фразеологов стимулом к их пересмотру и новым прочтениям. Эта работа ведется автором статьи уже почти полвека совместно с  участниками фразеологического семинара при Межкафедральном словарном кабинете им. проф. Б. А. Ларина (СПбГУ). Результаты таких современных историко-этимологических разысканий опубликованы в книгах и статьях (например, В. И. Коваля, А. К. Бириха, Л. И. Степановой, А. А. Ивченко, автора данной статьи и др.), а в концентрированном виде представлены в пятикратно переизданном «Историко-этимологическом словаре русской фразеологии» [3]. Не случайно именно те фразеологизмы, по поводу расшифровки которых высказал сомнение Ю. С. Маслов, были предметом особого интереса и  автора этих строк, и участников указанного семинара. Какова же современная историко-этимологическая интерпретация фразеологизмов дело табак и во всю ивановскую? Сразу замечу, что теоретической основой для выдвижения новых гипотез стала методика структурно-семантического моделирования [4; 5 и др.], опирающегося на принципы ареальной лингвистики, широкий межъязыковой сопоставительный материал и скрупулезный учет вариантности фразеологизмов. Суть этой методики — в реконструкции инвариантной модели исходного образа фразеологизма. Такая модель воссоздается с привлечением максимально полного ряда образующих ее диалектных фразеологизмов, генетических параллелей из родственных языков пульс к такому пересмотру был задан лингвистической интуицией Ю. С. Маслова. Традиционную «бурлацкую» версию вот уже более ста лет популяризируют многие лингвисты и лексикографы [6, II, с. 356; 7, с. 22; 8, с. 28 и др.]. Как будто бы в пользу этой версии говорит и приводимое В. И. Далем второе (волжск.) значение слова табак, табачок — «деревянный набалдашник на упорном шесте, которым упираются, идучи на шестах». Фраза под табак при такой расшифровке буквально значила «шест достал дно в меру» [9, с. 435; 10, с. 102–106]. Как и  Ю. С. Маслов, некоторые интерпретаторы сочли гипотезу о  бурлацком происхождении оборота несколько противоречивой. Во-первых, на Волге водомер кричит «Под табак!» не на глубоком, а, наоборот, на опасно мелком месте. Вовторых, на Волге есть и глагол табачить — «идти не на веслах, а упираться шестом в  дно» [11, с. 76]. Значит, дело не в  глубине. Отсюда  — и  некоторые объяснения, основанные на созвучии слова табак с видоизмененным вариантом персидского слова теббах ‘дрянь’ [11, с. 76; 12, с. 43; 13, с. 105, 153, 402]. Другие исследователи и  популяризаторы, разделяя сомнения Ю. С. Маслова, все-таки пытаются связать данный фразеологизм с разными значениями именно слова «табак». Так, белорусский славист В. И. Коваль обращается при этом к мифологическим ассоциациям, замечая, что в  восточнославянских народных легендах происхождение табака и его использование так или иначе связывается с деятельностью черта. Согласно одной из таких легенд, именно через приобщение людей к курению табака («бесовской травы») черти добились того, что люди, жившие ранее праведной, безгрешной жизнью, обратились в грешников, что и привело к негативной семантике фразеологизма [14, с. 163–166]. Авторы одного из популярных словарей по истории русской фразеологии объясняют оборот следующим образом: священники на Руси боролись с курящими табак, пугая тем, что в аду черти заставят их задыхаться в табачном дыму. С этим же, по их мнению, связано выражение дать прикурить [15, с. 116–117]. Одна из  расшифровок связывает русское выражение дело табак с  нем. anno Tobak ‘неправдоподобно давно’ и  его диалектными вариантами с  компонентами Schniefke ‘понюшка’, Priem ‘жвачка’, Pieftobak ‘трубочный табак’ и др., которые могли способствовать закреплению за оборотами с компонентом «табак» пейоративного значения. Такая тенденция проявляется и у  европейских фразеологизмов с  этим компонентом из других семантических полей — ср. рус. стереть в табак кого, фр. fourrer dans le tabac ‘поставить кого-л. в трудное положение’, нем. er ist keine Pfeife Tabak wert ‘он не стоит и трубки табаку’. Такие коннотации, обусловленные отношением к денотату, могли отразиться и на формировании русского оборота с интернациональным компонентом табак [16, с. 408–409]. Методика структурно-семантического моделирования, о  которой упоминалось выше, позволяет, как нам кажется, предложить относительно объективное истолкование внутренней формы выражения дело табак, учитывающее не только пейоративную окраску слова табак в его составе, но и синтаксическую модель, по которой образован ряд подобных выражений. Фразеологическая конструкция со словом дело сужает его семантику: оно практически превращается в лексический эквивалент аффикса. Второй компонент, независимо от его исходной семантики, имеет значение ‘плохо’. Оборот, по-видимому, образовался путем «наращения» дело — медный купорос. Все эти варианты имеют разную степень мотивированности, различную экспрессивность и стилистическую окраску [5, с. 112; 17, с. 142; 18, с. 77–78]. В пользу такого прочтения свидетельствуют и фразеологические параллели из других языков — например, бел. дзела табак (труба), дзела швах, укр. діло табак (тютюн), діла швах; болг. батак работа. Еще более интенсивным импульсом для пересмотра традиционной этимологии стало для фразеологов сомнение Ю. С. Маслова в лингвистической доказуемости расшифровки фразеологического единства во всю ивановскую. Это собственно русское выражение известно с XVII в. Сейчас оно употребляется в основном в двух значениях — ‘быстро, сильно (о скорости и интенсивности движения, перемещения)’, ‘громко, оглушительно (о крике, плаче, храпе)’, которые и дают повод для разночтений при расшифровке их внутренней формы. Первая из  них, которую привел и  Ю. С. Маслов, связывает прил. ивановская с названием площади в московском Кремле, на которой стоит колокольня Ивана Великого — самая большая в России. По ней и площадь получила свое название. Здесь были расположены различные учреждения — судейские и др., в которые со всех концов стекалось много народу со своими челобитными. Бояре, дьяки и чиновные люди приходили сюда также потолковать о своих делах, узнать последние новости или заключить какие-либо сделки. Здесь всегда было многолюдно. Поэтому на Ивановской, как и на Красной площади, иногда оглашали кличи, т. е. читали указы, распоряжения и  прочие документы, касавшиеся жителей Москвы и  всего народа Российского государства. Указы эти читались во всеуслышание, громким голосом, во всю Ивановскую площадь. Отсюда выводится переносный смысл выражения [19, с. 119–120; 20, с. 24–25; 6, I, с. 111; 11, с. 148; 21, с. 55; 12, с. 29; 13, с. 70, 325, 353; 8, с. 15 и др.]. Выражение затем якобы конкретизировалось по-разному. Разгуляться во всю ивановскую связывается с тем, что в праздничные дни (особенно тезоименитства царя или царицы) на площади проходили гулянья с водкой, пивом и т. п., в результате чего площадь представляла собой «большую шумную компанию». Храпеть во всю ивановскую объясняется тем, что, когда бражники напивались за счет казны, многие из них падали и засыпали тут же, при этом громко храпя [13, с. 174]. Вариантом традиционной версии является и  связь выражения с  тем, что на той же Ивановской площади иногда за взятки и лихоимство наказывались дьяки: их, обвешанных приобретенными лихоимством вещами — мехами, соленой рыбой и пр., выставляли на позор (т. е. к позорному столбу), а в иных случаях еще и били нещадно кнутами или батогами, отчего они якобы кричали «во всю» Ивановскую площадь [20, с. 24–25]. Противники этой расшифровки утверждают, что возникновение оборота не может быть связано с  Ивановской площадью или улицей. Кричать «во всю Ивановскую улицу», да хотя бы и «во всю площадь», что примыкает к московским соборам (как объясняет Г. Никольский), нельзя — это противоречит законам живого народного языка: «такой расстановки слов не допустит строгое и требовательное народное ухо» (ср. кричать на всю улицу, на всю площадь). Да и  не было нужды для объявления царских указов выбирать Ивановскую площадь. Для такой цели и по величине, и по удобству гораздо больше подходит Красная площадь. К тому новской, а издревле именовалась Кожевниками. Выражение поэтому связывается со звоном колокольни Ивана Великого — звоном «во всю колокольную фамилию», как выражались в старину, «во все кампаны»: во все тридцать колоколов. Издревле Иван Великий, звон которого отличался мощностью, был глашатаем не только церковной, но и государственной жизни. В живой речи оборот во всю ивановскую употребляется не обязательно со словом «кричать», и чаще всего он требует удалых и отчаянных выкриков, с призывом «во вся тяжкая». Это позволяет объяснить и такое распространенное выражение, как кутить во всю ивановскую. [22, II, с. 5; 23, с. 106–108; 24, с. 24, 177]. Различие значений у  фразеологизма связывают и с  его происхождением от двух разных сочетаний  — звонить во всю ивановскую и  кричать во всю ивановскую. Первое буквально значило «во все колокола колокольни Ивана Великого в Московском Кремле». У колокольных звонарей был старинный термин звонить во всю колокольную фамилию: «звонить во все колокола, имеющиеся на колокольне». Поскольку колокольни имели названия, то по ним именовалась и колокольная фамилия. «Фамилия» колокольни Ивана Великого в  Москве называлась именно Ивановской. Громкий гул, который стоял, когда звонили во всю Ивановскую колокольную «фамилию», якобы и стал основой образа оборота звонить во всю ивановскую. Выражение же кричать во всю ивановскую связано с оглашением в старину царских указов «на всю Ивановскую площадь». [7, с. 10–11; 25, с. 25–26; 24, с. 177; 26, с. 129; 27, с. 142–152]. Некоторые исследователи исходят из того, что первоначально выражение имело значение «очень громко (кричать)». С течением времени оно приобрело новые оттенки — ‘очень сильно (звучать)’, ‘очень быстро (двигаться)’, ‘интенсивно, со всей силой (делать что-л.)’. В русской литературе XIX в. эти значения отражены очень широко, хотя они могли появиться и раньше. Возможна замена предлога во предлогом на: на всю ивановскую. Причиной такой замены может быть синонимия предлогов в и на (ср. во весь голос; во все горло) или контаминация: во всю ивановскую + на всю железку (катушку). С точки зрения современного русского языка употребление предлога во не мотивировано. Для обозначения широкого распространения звука в современном языке употребляется синонимичный предлог на (ср. кричать на весь лес). Закреплению в речи выражения во всю ивановскую как фразеологизма якобы способствуют и синонимические конструкции типа во весь голос, во весь дух, во всю силу и т. д. [28, с. 89–93]. Для этимологии оборота, как кажется, важно его лексическое окружение, т. е. его сочетаемость с  другими словами. А. М. Эмирова, например, обратила внимание на то, что он употребляется прежде всего с глаголами звучания и речи, что, по ее мнению, предопределяется его исходной мотивировкой от кричать во всю ивановскую. При этом возможно и употребление с другими глаголами  — например, блестеть, бурлить: солнце блестело во всю ивановскую; молодость во мне бурлила во всю ивановскую, что приводит к нарушению обычной сочетаемости фразеологизма и способствует расширению значения, созданию необычного эмоционально-экспрессивного эффекта [29, с. 28–29]. Связывается выражение и с празднованием Иванова дня 24 июня, когда гуляли «во всю Ивановскую ночь» [30, с. 159].русского выражения? Как показывает специальный анализ, сомнения в  традиционной «классической» этимологии, высказанные Ю. С. Масловым, вполне оправданны. Ее нельзя связывать ни с конкретными эпизодами русской истории, ни с колокольным звоном Ивановской колокольни, ни тем более с гулянием «во всю Ивановскую ночь». Оборот, как показывает материал литературного языка XVIII–XIX вв., первоначально просто характеризовал интенсивность, высшую степень проявления какого-то действия. Даже в словаре В. И. Даля, который считал исходным «колокольное» сочетание, т. е. звонить во всю ивановскую, приводятся и такие его «окружения», как скакать (валять, кутить) во всю ивановскую [22, I, 503] и  катать во всю ивановскую  — «шибко гнать, едучи» [22, II, с. 96]. Контексты из  литературы XVIII  в. показывают, что оборот активнее употреблялся в значении ‘очень быстро’ и лишь затем — ‘очень громко’ (причем чаще связываясь не с криком, а с храпом): гонять во всю ивановскую, работать во всю ивановскую, храпеть во всю ивановскую. Внутренняя логика этих сочетаний противоречит «площадной» мотивировке, которая часто приписывается обороту. Следовательно, привязка оборота во всю ивановскую к  истории Кремля вто рична, она — плод народной этимологии, легенда, порожденная языком. Этимологический анализ, основанный на материале народной речи, показывает, что оборот во всю ивановскую образован по структурно-семантической модели с двумя основными мотивами: 1) перемещаться или кричать с очень большой силой, интенсивностью: во всю мочь, во всю мощь, во всю [полную] силу, во весь дух, во всю прыть, во весь опор; 2) перемещаться или кричать, используя для этого соответствующие органы тела: во все лопатки, во все корки (диал. «ноги»), во все ноги, во все горло, во всю глотку, во всю голову. Ивановская, следовательно,  — это определение не к  существительному площадь или колокольня, а к словам мочь, мощь, сила, силушка. Исходным был оборот во всю ивановскую мочь (силу), что объясняет значения ‘быстро’, ‘сильно’, ‘громко’ и  т. д.: с  самого начала интенсивность, сила действия были запрограммированы компонентным составом оборота. Он собственно русский, о чем свидетельствует его отсутствие в  других славянских языках: белорусское диалектное (мстисл.) на ўсю іванаўскую — исключение, по-видимому, заимствованное из русского языка. Соответствующие выражения могли распространяться уточняющими определениями: во всю коневью мочь (А. Н. Майков), во всю конскую прыть (А. Н. Попов), во всю конскую рысь (А. Н. Радищев), во всю девичью мочь, во всю мужичью мочь; (петь) изо всей дурацкой мочи (П. П. Ершов). Субстантивация прилагательного ивановский и усечение существительного мочь (сила) и привели к созданию оборота. Это прилагательное, следовательно, относилось первоначально не к площади или к колокольне Ивана Великого, а к герою русского фольклора — крестьянскому сыну Ивану, Иванушке-дурачку, в  конце сказки становящемуся Иваном-царевичем. В сказках Иван-царевич и скачет на коне, и молодецки кричит, и богатырски храпит — «во всю ивановскую мощь» [31, с. 43–53; 32, с. 125–132; 33, с. 68–72]. Как видим, лингвистическая интуиция Ю. С. Маслова оказалась провидческой даже в тех областях филологии, которые не были доминантой его научных интересов. Для нас, фразеологов, его провидение дает мощный импульс к новым и новым вящены давней фольклорной, этнографической и историко-этимологической традицией, сделавшей их популярными. литература 1. Маслов Ю. С. Введение в языкознание. М., 1975. 327 с. 2. Маслов Ю. С. Введение в языкознание: Учеб. для филол. спец. вузов. 2-е изд., перераб. и доп. М.: Высшая школа, 1987. 272 с. 3. Бирих А. К., Мокиенко В. М., Степанова Л. И. Словарь русской фразеологии. Историко-этимологический справочник /  под ред. проф. В. М. Мокиенко. СПб.: Изд-во СПбГУ: Фолио-Пресс, 1998. 704 с.; 3-е изд., испр. и доп. М.: Астрель: АСТ: Люкс, 2005. 926. [2] с. 4. Мокиенко В. М. Историческая фразеология: этнография или лингвистика? // Вопросы язы кознания. 1973. № 2. С. 21–34. 5. Мокиенко В. М. Славянская фразеология. М.: Высшая школа, 1980. 207 с. 6. Михельсон М. И. Русская мысль и речь. Свое и чужое. Опыт русской фразеологии. Сборник образных слов и иносказаний. Т. 1. СПб., 1903. 779 с.; Т. 2. СПб, 1905. 580+250 с. 7. Альперин А. И. Почему мы так говорим. Барнаул, 1956. 72 с. 8. Грабчикова Е. С. Фразеологический словарь-справочник русского языка. Ростов н/Д, 2001. 155 с. 9. Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка. М., 1990.Т. 4. 10. Богородский Б. Л., Гулякова И. С., Мокиенко В. М. Дело табак // Русская речь. 1995. № 4. С. 102– 106. 11. Вартаньян Э. Р. Из жизни слов. 2-е изд. М., 1973. 288 с. 12. Шанский Н. М., Зимин В. И., Филиппов А. В. Опыт этимологического анализа русских фразео логизмов. М., 1987. 240 с. 13. Зимин В. И., Спирин А. С. Пословицы и поговорки русского народа. М.: Сюита, 1996. 544 с. 14. Коваль В. И. Восточнославянская этнофразеология: деривация, семантика, происхождение. Гомель: Гомельск. ун-т им. Ф. Скорины, 1998. 213 с. 15. Грушко Е. А., Медведев Ю. М. Современные крылатые слова и выражения. М.: Рольф, 2000. 544 с. 16. Рязановский Л. М. Межъязыковая соотнесенность немецких и русских фразеологизмов и их этимологический анализ // Rossica Olomucensia XXXVIII (za rok 1999). 2 část. Olomouc, 2000. С. 407– 414. 17. Мокиенко В. М. Славянская фразеология. 2-е изд., испр. и доп. М., 1989. 287 с. 18. Мокиенко В. М. Загадки русской фразеологии. М.: Высшая школа, 1990. 160 с. 19. Снегирев И. М. Русские в своих пословицах. М., 1832. Т. 3. 280 с. 20. Ермаков Н. Я. Пословицы русского народа. СПб., 1894. 42 с. 21. Жуков В. П. Школьный фразеологический словарь русского языка: пособие для учащихся. М., 1980. 447 с. 22. Толковый словарь живого великорусского языка Владимира Даля. 2-е изд., испр. и доп. / Из дание книгопродавца-типографа М. О. Вольфа. СПб.; М., 1880–1882. Т. I–IV. 23. Максимов С. В. Крылатые слова. М.: ГИХЛ, 1955. 447 с. 24. Фразеологический словарь русского языка / под. ред. А. И. Молоткова. М., 1967. 543 с. 25. Булатов М. А. Крылатые слов. М., 1958. 192 с. 26. Палевская М. Ф. Материалы для фразеологического словаря русского языка ХVIII века. Ки шинев: Штиница, 1980. 367 с. 27. Муравьев В. Б. Московские слова и словечки. Происхождение московских пословиц, поговорок, речений, песен, топонимика московских улиц, площадей и переулков. М.: Изограф, 1999. 552 с. 28. Мизяева Л. А. Во всю Ивановскую // Русская речь. 1977. № 1. С. 89–93. 29. Эмирова А. М. Некоторые актуальные вопросы современной русской фразеологии (опыт семантического анализа фразеологических единиц): учеб. пособие по спецкурсу для филологов. Самарканд: Изд-во СамГУ, 1972. 97 с. 30. Татар Б. Тарасы на колесах или турусы на колесах? //  Слово во времени и  пространстве. К 60-летию профессора В. М. Мокиенко / под ред. Г. А. Лилич, А. К. Бириха, Е. К. Николаевой. СПб.: Фолио-Пресс, 2000. С. 156–166. 31. Мокиенко В. М. Образы русской речи. Л., 1986. 280 с.33. Mokienko Valerij. As imaxes da lingua rusa. Ensaios históricios, etymolóxicos e etnolingüisticos sobra fraseoloxía. Santiago de Compostela: Xunta de Galicia, 2000. 382 p. References 1. Maslov Yu. S. Vvedenie v iazykoznanie [Introduction into linguistics]. Moscow, 1975. 327 p. (In Rus sian) 2. Maslov Yu. S. Vvedenie v iazykoznanie: Ucheb. dlia filol. spets. vuzov. 2-e izd., pererab. i dop. [Intro duction into linguistics]. Moscow, Vysshaia shkola Publ., 1987. 272 p. (In Russian) 3. Birikh A. K., Mokienko V. M., Stepanova L. I. Slovar’ russkoi frazeologii. Istoriko-etimologicheskii spravochnik [Dictionary of the Russian phraseology. Historical and etymological guide]. Ed. by V. M. Mokienko. St. Petersburg, St.-Petersburg Univ. Press, Folio-Press, 1998. 704 p. (In Russian) 4. Mokienko V. M. Istoricheskaia frazeologiia: etnografiia ili lingvistika? [Historical phraseology: Eth nography or linguistics?]. Voprosy iazykoznaniia [Issues of linguistics], 1973, no. 2, pp. 21–34. (In Russian) 5. Mokienko V. M. Slavianskaia frazeologiia [Slavonic phraseology]. Moscow, Vysshaia shkola Publ., 1980. 207 p. (In Russian) 6. Mikhelson M. I. Russkaia mysl’ i rech’. Svoe i chuzhoe. Opyt russkoi frazeologii. Sbornik obraznykh slov i inoskazanii [Russian idea and speech. Ours and others’. Russian phraseology. Collection of image words and allegories]. St. Petersburg, vol. 1, 1903. 779 p.; vol. 2, 1905. 580+250 p. (In Russian) 7. Alperin A. I. Pochemu my tak govorim [Why we speak so]. Barnaul, 1956. 72 p. (In Russian) 8. Grabchikova E. S. Frazeologicheskii slovar’-spravochnik russkogo iazyka [Phraseological dictionary of the Russian language]. Rostov on Don, 2001. 155 p. (In Russian) 9. Dal V. I. Tolkovyi slovar’ zhivogo velikorusskogo iazyka. T. 4 [Explanatory Dictionary of the Living Great Russian Language. Vol. 4.]. Moscow, 1990. (In Russian) 10. Bogorodskiy B. L., Gulyakova I. S., Mokienko V. M. Delo tabak [Delo tabak]. Russkaia rech’ [Russian speech], 1995, no. 4, pp. 102–106. (In Russian) 11. Vartanyan E. R. Iz zhizni slov [From the life of the words]. Moscow, 1973. 288 p. (In Russian) 12. Shanskiy N. M., Zimin V. I., Filippov A. V. Opyt etimologicheskogo analiza russkikh frazeologizmov [Etymological analysis of the Russian phraseological units]. Moscow, 1987. 240 p. (In Russian) 13. Zimin V. I., Spirin A. S. Poslovitsy i pogovorki russkogo naroda [Proverbs of the Russian people]. Mos cow, Siuita, 1996. 544 p. (In Russian) 14. Koval V. I. Vostochnoslavianskaia etnofrazeologiia: derivatsiia, semantika, proiskhozhdenie [East-Slavonic ethno-phraseology: Derivation, semantics, origin]. Gomel, Gomel’sk. un-t im. F. Skoriny, 1998. 213 p. (In Russian) 15. Grushko E. A., Medvedev Yu. M. Sovremennye krylatye slova i vyrazheniia [Modern catch words and sayings]. Moscow, Rol’f, 2000. 544 p. (In Russian) 16. Ryazanovskiy L. M. Mezh’’iazykovaia sootnesennost’ nemetskikh i russkikh frazeologizmov i ikh etimologicheskii analiz [Inter-language correlation between German and Russian phraseological units and their etymological analysis]. Rossica Olomucensia XXXVIII (za rok 1999). 2 část. Olomouc, 2000, pp. 407– 414. (In Russian) 17. Mokienko V. M. Slavianskaia frazeologiia. 2-e izd., ispr. i dop. [Slavonic phraseology]. Moscow, 1989. 287 p. (In Russian) 18. Mokienko V. M. Zagadki russkoi frazeologii [Riddles of the Russian phraseology]. Moscow, Vysshaia shkola Publ., 1990. 160 p. (In Russian) 19. Snegirev I. M. Russkie v svoikh poslovitsakh. T. 3 [Russian people in their proverbs. Vol. 3]. Moscow, 1832. 280 p. (In Russian) 20. Ermakov N. Ya. Poslovitsy russkogo naroda [Proverbs of the Russian people]. St. Petersburg, 1894. 42 p. (In Russian) 21. Zhukov V. P. Shkol’nyi frazeologicheskii slovar’ russkogo iazyka: posobie dlia uchashchikhsia [School phraseological dictionary of the Russian language]. Moscow, 1980. 447 p. (In Russian) 22. Tolkovyi slovar’ zhivogo velikorusskogo iazyka Vladimira Dalia [Dictionary of the Great Russian lan guage by Vladimir Dal], vol. I–IV, St. Petersburg, Moscow, 1880–1882. (In Russian) 23. Maksimov S. B. Krylatye slova [Catch words]. Moscow, GIKhL Publ., 1955. 477 p. (In Russian) 24. Frazeologicheskii slovar’ russkogo iazyka [Phraseological dictionary of the Russian language]. Ed. by A. I. Molotkov. Moscow, 1967. 543 p. (In Russian) 25. Bulatov M. A. Krylatye slova [Catch words]. Moscow, 1958. 192 p. (In Russian)the phraseological dictionary of the Russian language]. Kishinev, Shtinitsa, 1980. 367 p. (In Russian) 27. Muravyev V. B. Moskovskie slova i slovechki. Proiskhozhdenie moskovskikh poslovits, pogovorok, rechenii, pesen, toponimika moskovskikh ulits, ploshchadei i pereulkov [Moscow words and pejorative words. The origin of the Moscow folk sayings, songs, toponimy of the Moscow streets, squares and lanes]. Moscow, Izograf Publ., 1999. 522 p. (In Russian) 28. Mizyaeva L. A. Vo vsiu Ivanovskuiu. Russkaia rech’ [Russian speech], 1977, no. 1, pp. 89–93. (In Rus sian) 29. Emirova A. M. Nekotorye aktual’nye voprosy sovremennoi russkoi frazeologii (opyt semanticheskogo analiza frazeologicheskikh edinits) [Some current issues of the modern Russian phraseology (Semantic analysis of the phraseological units)]. Samarkand, SamGU Publ., 1972. 97 p. (In Russian) 30. Tatar B. [Blathering on the wheels or blethering on the wheels?]. Slovo vo vremeni i prostranstve. K 60-letiiu professora V. M. Mokienko [Words in space and time. Om the 60th anniversary of the professor V. M. Mokienko]. Eds. G. A. Lilich, A. K. Birikh, E. K. Nikolaeva. St. Petersburg, Folio-Press, 2000, pp. 156– 166 p. (In Russian) 31. Mokienko V. M. Obrazy russkoi rechi [Images of the Russian speech]. Leningrad, 1986. 280  p. (In Russian) 32. Mokienko V. M. Vo vsiu ivanovskuiu: ploshchad’ ili moshch’? [Vo vsiu ivanovskuiu: Might or square?]. Russkaia rech’ [Russian speech], 1986, no. 1, pp. 125–132. (In Russian) 33. Mokienko Valerij. As imaxes da lingua rusa. Ensaios históricios, etymolóxicos e etnolingüisticos sobra fraseoloxía. Santiago de Compostela, Xunta de Galicia, 2000. 382 p. Статья поступила в редакцию 22 июня 2015 г. К о н т а к т н а я и н ф о р м а ц и я Мокиенко Валерий Михайлович — доктор филологических наук, профессор; mokienko40@mail.ru Mokienko Valerij M. — Doctor of Philology, Professor; mokienko40@mail.ru

Напиши аннотацию по статье

УДК 811.1/.2 + 81’373.7 В. М. Мокиенко Вестник СПбГУ. Сер. 9. 2015. Вып. 3 ФРаЗеологИЧеСкое НаСлеДИе ю. С. МаСлова И РаЗвИтИе его ИДеЙ1 Санкт-Петербургский государственный университет, Российская Федерация, 199034, Санкт-Петербург, Университетская наб., 7/9 В статье демонстрируется вклад проф. Ю. С. Маслова в  развитие русской фразеологии. В  своем учебнике «

фразеологизированные конструкции как средство выражение пространственных отношения. Ключевые слова: фразеологизированные конструкции, концепт «пространство», пространст венные отношения, вербализация, универсальный, этноспецифический. Категория пространства имеет «физический (онтологический), философский (гносеологический) и лингвистический аспекты» (М.В. Всеволодова). Лингвистический аспект, с точки зрения М.В. Всеволодовой, служит для репрезентации двух первых аспектов. Лингвистический аспект категории пространства неоднократно рассматривался исследователями с точки зрения особенностей вербализации концепта «пространство». Исследователи-когнитологи отмечают принадлежность концепта «пространство» в плане содержания к параметрическим, «...которые выступают в качестве классифицирующих категорий для сопоставления реальных характеристик объектов: пространство, время, количество, качество и др.» [10. С. 62]. Параметрические концепты, являясь универсальными, общечеловеческими, крайне неоднородны, включают в себя философские категории и универсальные ментальные образования. Пространство, как и некоторые глобальные, универсальные концепты, конечно же, отличается от элементарных, поэтому необходимо сделать несколько замечаний терминологического порядка. Такие глобальные концепты, как «пространство», «время», «человек», «жизнь», «движение», «развитие» и др., являются на самом деле своеобразной системой концептов. Поэтому возможно обозначение их как суперконцептов, макроконцептов, гиперконцептов по отношению к таким концептам, как «место», «направление», «лето», «утро», «внешность», «характер», «путь» и под. Между двумя типами этих концептов могут возникать определенные количественные или родо-видовые отношения. В связи с этим в каждом конкретном случае, на наш взгляд, следует говорить о бинарных оппозициях «суперконцепт — концепт», «макроконцепт — микроконцепт», «гиперконцепт — гипоконцепт», «концепт — субконцепт» и т.п. По отношению к категории пространства речь может идти прежде всего о суперконцепте, концептах и субконцептах. Суперконцепт «пространство» включает в себя множество концептов, наиболее значительными среди которых нам представляются «место» или «локум», «направление», во многом пересекающиеся с концептом «движение», «расстояние», «перемещение», «протяженность, размеры локума», которые, в свою очередь, определяются многими критериями, в том числе и субконцептами. В частности, концепт «перемещение» может быть представлен субконцептами «трасса движения», «пункты движения», «скорость передвижения», «удаление/приближение» и т.д. «Пространственные отношения в самом общем виде есть соположение в пространстве какого-либо предмета, действия (события), признака и некоторого пространственного ориентира (локума). Локум — это пространство или предмет, относительно которого определяется местонахождение предмета (действия, признака) и характер их взаимоотношения» [3. С. 6]. Один из авторов приведенной дефиниции М.В. Всеволодова рассматривает оппозиции именных групп («сопространственность/несопространственность», «заполненность/незаполненность пространства действием», в том числе и «степень заполненности»), каждый член которой «реализуется в четырех значениях: локатив (где?) — директив-финиш (куда?) — директив-старт (откуда?) — трасса (как? каким путем?)» [3. С. 14]. Автор анализирует основные оппозиции именных групп пространственности: «статика — динамика», «трасса движения — пункт движения», «директив-старт (исходный пункт движения) — директив-пункт (конечный пункт движения)». А.И. Смирницкий анализирует категорию пространства, но употребляет не термин «концепт» (книга издана в 1956 г.), а называет ее наряду со временем числом, величиной, движением и т.п., это в терминологии автора «известные, наиболее общие по своему характеру темы», «группы тематически общего характера» [12. С. 182]. Анализируя движение в известном направлении, А.И. Смирницкий выделяет следующие моменты «в составе всего данного обозначаемого явления: (1) сам движущийся предмет, то есть либо субъект движения, либо его объект ... возможно и одновременное выделение как субъекта, так и объекта движения; (2) движение определенного качества, характера (фразеологические вербализаторы — бежит (несется) как угорелый; что есть мочи, что есть сил; несется как с цепи сорвавшийся (сорвался) и под. с морфологическими трансформациями); (3) общая направленность движения (в основном — приближение или удаление); (4) предмет или место, по отношению к которому совершается и отмечается данное движение; (5) специфический характер пространственного отношения между движущимся предметом и тем предметом или местом, относительно которого совершается и отмечается данное движение» [12. С. 184]. Слова, входящие в четвертую группу, связаны с понятиями «директив-старт» и «директив-финиш». Фразеологическими репрезентантами директив-старта являются устойчивые фразы с семой ‘неожиданное, внезапное появление кого-л.’ (как с луны (неба) свалился (во 2 знач.), как снег на голову и под.), а директив-финиш нередко сопоставим с чужим пространством. И. Пете отмечает: «Характер проявления пространственных отношений может быть точечным, линейным или окружным» [11]. Точечные локальные отношения, по мнению ученого, представлены 12 типами: внутренние, внешние, поверхностные, верхние, нижние, передние, задние, околонаходящиеся, боковые, серединные, интерпозиционные, противоположные. Линейные локальные отношения переданы пятью типами: параллельные, перпендикулярные, диагональные, предельные, транспозиционные. «Окружные локальные отношения указывают на кругообразное место. Выделяются круговые и обходные типы» [11. C. 66]. Д.С. Ганенков [6] вслед за А.Е. Кибриком выделяет грамматические значения: 1) нахождение на вертикальной (боковой, наклонной) поверхности; 2) нахождение в (плотном) контакте с предметом. М.В. Всеволодова, Е.Ю. Владимирский при характеристике пространственной семантики противопоставляют семы статичности и динамичности [3]. Таким образом, категория пространственных отношений многоаспектна, хотя речь идет только о физическом пространстве, не затрагивается художественное и социальное пространство, макросистема, основанная на отношении «человек и пространство», репрезентирующая непредметную сферу, внутренний мир человека, его эмоции, интеллектуальную деятельность, абстрактные понятия и отношения через систему пространственных категорий (положение в пространстве, движение и покой) (Л.В. Балашова). В.М. Топорова предлагает объединить концепты пространственной формы в несколько типов (в частности по степени семантической самодостаточности формы; в соответствии с критериями определения понятия формы как «пространственно-геометрической конфигурации»). «По степени семантической самодостаточности формы можно выделить оппозицию „живой образ — схема“... Этому типу концепта формы соответствует обыденное определение формы — „внешний вид, облик предмета“» [13. С. 215]. Исследователем выделяются два вида схематической репрезентации: «на уровне восприятия видимой границы предмета (очертание, контур), в том числе на уровне контурного плоскостного восприятия (профиль, силуэт), и на уровне выделения структурной схемы» [13. С. 216]. Выделенные типы концептов обусловливают и «различные группы номинаций, входящих в лексико-семантическое поле „форма“: геометрические номинации и предметно маркированные названия форм или структур, уподобляемых геометрическому образу, и названия усложненных конфигураций», изобразительные, идеографические и обобщенные номинации различных видов контурной схематизации формы (силуэт, очертание, профиль, контур) [13. С. 216]. Нетрадиционно рассматриваются статистический и динамический аспекты концептов пространственной формы, определяются морфологические и собственно лексические типы вербализации нежестких концептов формы, отмечается иконический способ репрезентации идеи физического движения. Автором упоминаются символические и фразеологические концепты. Рассматривалось пространство и в плане диахронии (Л.А. Балашова). Несмотря на то, что многие исследователи среди наиболее частотных репрезентатов пространственных отношений называют синтаксемы (предложно-падежные формы) и существительные-локативы, наблюдения над детской речью и речью обучающихся неродному языку показывают, что в первую очередь среди вербализаторов концепта «пространство» усваиваются именно дейктические слова, а затем уже локативы и синтаксемы. М.В. Всеволодова в функционально-семантической категории локативности как одну из ведущих выделяет категорию наречной локативности, особо отмечая местоименные наречия «субъективной ориентации» (здесь, тут, там, сюда, оттуда, отсюда) и вопросительные (где, куда, откуда); наречия-деадъективы типа далеко, близко, прямо, косо, соотносимые с прилагательными (далекий, близкий, прямой, косой); амбивалентные, или бифункциональные единицы, представляемые в словарях как наречия и предлоги. Следует заметить, что при рассмотрении иерархии «суперконцепт — концепты — субконцепты» перечисленные лексические единицы входят в разные подгруппы, меняется и значимость каждой из этих семем в зависимости от того, какой субконцепт они вербализуют в том или ином контексте. Необходимо отметить и оппозиции, выражающие синонимические и антонимические отношения, на каждом языковом уровне репрезентации концептов. Нашей задачей не является полное представление суперконцепта «пространство» (практически такие универсальные концепты не могут быть описаны полностью ни в одном из существовавших когда-либо языков из-за своей глубины и многоэлементности), поэтому кратко остановимся на возможностях вербализации данного сегмента концептосферы на разных языковых уровнях. Представим лишь несколько антонимических пар, на лексическом уровне вербализующих данный суперконцепт. Так, концепт «место в пространстве» (или «локум») представлен лексемами: наречиями здесь (тут)-там, верх-низ, существительными город-село, центр-периферия (окраина), столица-провинция, горы-равнина, школа, магазин, столовая, парк и т.д., ассоциативно связанными с адъективами дальний-ближний, верхний-нижний, близлежащий-удаленный (отдаленный), приморский, пришкольный, деадъективными наречиями, глаголами располагаться, находиться, пребывать, сидеть, лежать, предлогами над-под, в-на, за-перед, в том числе и отадвербиального (около, рядом, возле, мимо, вдоль, вокруг) и отыменного происхождения, среди которых встречаются и фразеологизированные (в направлении, в сторону, со стороны), и двойные предлоги (по-над, по-за). Частотность и число двойных предлогов значительно выше в различных диалектах: по-под, по-перед, по-на, под-на, по-за, по-зли и т.д.: По-под горою тракторы пашут; По-над рекою песни раздаются [3. С. 107]. На морфологическом уровне эксплицитность репрезентации данного концепта была выше в древнерусском языке в период функционирования местного падежа. Впрочем, отсутствие его теперь компенсируется локативным значением родительного, винительного и предложного падежей: на мосту, у дома, в деревне. В тюркских языках, например в татарском, сохранились и частотны направительный, местный и исходный падежи, которые эксплицитно транслируют локативную семантику. В частности, в исходном падеже, послеложное слово астыннан указывает, что действие исходит из-под предмета или от его нижней части: Серлə хатын-кыз тавышы, идəн астыннан ишетелгəндəй, җавап бирə. — Ей отвечает таинственный женский голос, точно из-под земли (А. Чехов. Вишневый сад). Переводчик пьесы заменил предложно-падежную форму из-под земли словоформой идəн астыннан — из-под пола, но значение послеложного слова не изменилось. В местном падеже өстендə указывает на совершение действия на поверхности предмета: Яша поднос тоткан, аның өстендə кечкенэ генэ стаканнар, стаканнарда шампанский. — Яша держит поднос, на нем маленькие стаканчики, в стаканчиках шампанское (А. Чехов. Вишневый сад). В направительном падеже послеложное слово янына выражает направление действия к боковой части, в сторону чего- или кого-либо, например: Чебутыкин аның янына бара. — Чебутыкин идет к ней (Маше) (А. Чехов. Три сестры). Елена Андреевна ашыгып Войницкий янына килə. — Елена Андреевна быстро подходит к Войницкому (А. Чехов. Дядя Ваня). В агглютинативных языках, например в татарском, пространственные отношения эксплицитно представлены послелогами и послеложными словами вертикального плана («аст» и словоформы его в трех приведенных выше падежах — ‘низ’, ост ‘верх’), горизонтального плана (ал ‘перед’, арт ‘зад’, ян ‘бок’, ‘сторона’, эч ‘нутро’, буй ‘длина’, ‘протяжение’) и послелоги смешанного плана (ара ‘промежуток’, баш ‘конец’, ‘голова’, урта ‘середина’ и т.д.). Послелоги и послеложные слова пространственной ориентации алда, артта, астына, янында и под. Н.А. Баскаков называет изолированными формами существительных. Благодаря постфиксам и послелогам локативность в отдельных тюркских языках становится категорией морфологической. На синтаксическом уровне пространственные отношения передаются в русском языке конструкциями, построенными по схемам N1VfN4, N1VfN6, N1VfN2, предложениями, осложненными обособленными обстоятельствами места, уточняющими членами, сложноподчиненными предложениями с придаточными места и т.п. Подобного рода синтаксические конструкции имеются и в некоторых других языках (явление крайне интересное, но оно не рассматривается в рамках статьи). К средствам вторичной номинации, вербализующим данный концепт, относятся метафорические и метонимические наименования, среди которых и фольклорные элементы (в тридевятом царстве, за синими морями, за лесами, за долами, на травушке-муравушке и т.д.). Фраземы как единицы непрямой номинации представлены в качестве репрезентантов пространственных отношений достаточно широко и распределяются среди различных концептов и субконцептов: вдоль и поперек, взад-вперед, из конца в конец, от края и до края (с вариантом из края в край), из-под земли, со дна морского — концепт «перемещение»; рукой подать, под рукой (с вариантом под руками), под боком, под самым носом, в двух шагах, не за горами, на краю света, за семью холмами, за семью реками, медвежий угол, за тридевять земель, за семь верст киселя хлебать, у черта на куличках — концепт «расстояние (удаленность объекта)»; столбовая дорога, земля обетованная, в четырех стенах, под луной, под солнцем, под Богом, под небом — концепт «место» и т.п. Как отмечалось, в концептосфере наряду с процессами выделения и разграничения концептуальных пространств происходят процессы диффузии, проникновения одного в другое, образования диффузных зон. Так, периферию концепта «направление» вербализует фразеологизм на все четыре стороны, выражающий все возможные направления движения, ‘куда угодно, куда захочется’. Он располагается на стыке двух концептов: «направление» и «свобода», где на стадии сохранения денотативных признаков первоначально подразумевалось значение ‘свобода выбора направления движения’, а затем оно расширилось до значения ‘свобода выбора манеры поведения, жизненного пути в целом’ (Когда человеку объявляют, что он может идти на все четыре стороны, то это собственно говоря, значит, что, несмотря на обилие сторон, идти некуда... Ильф и Петров). Пересечение концептов «Место» и «Отсутствие общения» представляет фразеологическое сочетание в четырех стенах. Интенсификатором значения неизвестности служит введение в состав фра зем-мифологем черт знает куда, черт знает откуда, черт знает где: Это и была та самая фальшивая нота, которая ускользала от Попова при чтении протокола, но сейчас, в живой речи Горбикова, звучала довольно ясно... И неприятны были под крутым надбровьем мерцающие маленькие глазки Горбикова, которые порою совсем уходили черт знает куда. “Однако, брат, — одернул сам себя Попов, — ты увлекаешься: глазки ни причем — такова их анатомия... кивал головой Попов, с раздражением слушая фальшивую речь Горбикова”» (Б. Жилин. Черные флажки). На стыке концептов «направление» и «неизвестность» располагаются конструкции типа неизвестно (неведомо) откуда, куда угодно, неизвестно (неведомо) куда, неизвестно (неведомо) где, которые в последнее время стали крайне частотными в художественном дискурсе. В иронических произведениях, и в частности детективах, данная позиция может замещаться и лексическими вариантами эллиптических конструкций незнамо куда, незнамо откуда и под., ранее квалифицировавшимися как устаревшие или областные. Новый оттенок может привноситься просторечной единицей абы куда — ‘двигаться (перемещаться) лишь бы куда, только не оставаться здесь’. Подобного рода конструкции представляют собой максимально редуцированную придаточную часть сложноподчиненного предложения с локальными отношениями. Е.В. Гулыга отмечает: «Основным, но не единственным путем синтаксического упрощения является свертывание придаточного предложения путем замены членом предложения, выраженным словом, словосочетанием и оборотом [9. С. 20]. По терминологии В.В. Бабайцевой, это переходные конструкции в области простого и сложного предложения, В.Н. Мигирина считает, что эти конструкции представляют собой некоторое сближение бывшей предикативной единицы с членом простого предложения. А.Б. Шапиро характеризовал их как «предложения, в которых один из членов выражен косвенно-вопросительным местоименным словом, являющимся эквивалентом неразвернутого придаточного предложения, в данной контекстовой ситуации излишнего». В последнем определении данные конструкции сближаются с эллиптической разновидностью неполного предложения, поэтому выше мы и охарактеризовали их как эллиптические (эллиптированные) придаточные части СПП, которые можно сопоставить с гипотетической формой генетического прототипа неизвестно (неведомо) откуда появился, куда угодно мог исчезнуть, неизвестно (неведомо) куда девался, неизвестно (неведомо) где спрятался, незнамо куда отослали, незнамо откуда взялся и пр., которая в дальнейшем может быть еще более развернута. «Крайней степенью редукции фразеологических единиц следует признать свободное употребление одного из ее компонентов, семантически обогащенного за счет смыслового целого» [2. С. 105]. Действительно, местоименное наречие сконцентрировало в себе содержание целой придаточной части и занимает ту же синтаксическую позицию обстоятельства места, что и гипотетическая придаточная часть. Особенностью указанных конструкций является и наличие модального оттенка: говорящий не просто констатирует факт появления или исчезновения, но и проявляет отношение к происходящему. Рассматриваемые конструкции, как и фразеологизмы, отличаются воспроизводимостью, относительной устойчивостью, наличием константных компонентов, оценочным значением, смысловой неразложимостью. Их объединяет фразеосхема «наречие на -о + косвенно-вопросительное местоименное наречие». Общим для этих конструкций является и отнесенность глагола-сопроводителя к единой тематической группе, точнее к бинарной оппозиции «появление/исчезновение»: Снова непонятно откуда возник метрдотель и закрыл вид (Г. Куликова); Он и выскочил-то непонятно откуда! (Г. Куликова); Матвей уехал в командировку непонятно куда и непонятно на сколько, свидание с его мамой сорвалось... (Г. Куликова); Что касается Наба, то он готов был следовать за своим господином куда угодно (Ж. Верн. Таинственный остров). Как правило, глаголы-сопроводители, помимо основной семы, имеют и се мему ‘неожиданно’. Одним из наиболее частотных репрезентаторов концептов «место», «направление» и «неизвестность» является устойчивая фраза куда Макар телят не гонял. Интересно то, что разные фразеографические источники и тексты привносят в толкование этой широко употребляемой устойчивой фразы различные оттенки. Так, А.Н. Тихонов и Н.А. Ковалева определяют значение этой ФЕ как ‘очень далеко’, и это подтверждается многочисленными примерами из художественного и публицистического дискурса. Охотники, пожалуй, самые посвященные в таинства природы люди. Этот беспокойный народец издревле предпочитает сидению-лежанию дома шатание-лазанье в таких местах, куда Макар телят не гонял. А уж сколько они случаев знают!.. (В. Ярцев). Есть тенденция расширения фразеологического значения ‘очень далеко, куда ни за что не отправишься по своей воле’: Приехал становой узнавать, кто хотел землю столбить. Все сказали на Ивана. И увезли куда-то Ивана. — Куда увезли Ивана? — Куда Макар телят не гонял (Пришвин). Куда Макар телят не гонял — очень далеко. Имя Макар во многих пословицах ассоциируется с бедным, несчастным человеком Возможно, Макар — это нищий, безземельный крестьянин, вынужденный пасти чужих телят на самых заброшенных и запустелых выгонах. Место же, куда даже Макар телят не гонял, — еще дальше. Выражение до революции употреблялось шутливо о политической ссылке» (Интернет-справочник по фразеологии). У В.И. Даля представлен морфологический вариант куда Макар телят не гоняет. Своеобразным приемом описания далекого пространства, формирования отношения к описываемому может быть нанизывание фразеологических единиц с тождественной семантикой: Раки здесь, конечно, не живут. Но другие звери, обитающие в этих местах, равно как и люди, достойны самого глубокого уважения. Потому что определения “у черта на куличках”, “где раки зимуют” и «куда Макар телят не гонял» — это про них. Потому что зимой здесь царят 50-градусные морозы, а рекорд зафиксирован на отметке –71,2 °С. Потому что добраться сюда можно либо самолетом, либо по зимнику [14]. Синонимичные фразеосинтаксические идиомы куда Макар телят не гонял и куда ворон костей не заносил и свободная синтаксическая конструкция погонят тебя в такие края, куда ты вовсе не собирался используется Б. Ивановым. Благодаря употреблению в едином контексте и семантическому окружению, общим семам последняя синтаксическая конструкция, построенная по модели свободной придаточной части сложноподчиненного предложения, начинает восприниматься почти как фразеологизированная единица. Две фразеосинтаксические идиомы состоят в градуированных отношениях, обозначают разную степень интенсивности, что подмечено в приведенном ниже контексте. Возникает своеобразная цепочкаградация: края, куда ты вовсе не собирался → куда Макар телят не гонял → куда ворон костей не заносил: — Не знаю, не знаю, — сказал Тим. — Сам знаешь, я, в общем, не тупица, однако шалопай и бездельник, каких мало, и главная проблема заставить меня вкалывать. Так что хорошая плетка по заднице мне бы не помешала. — К дьяволу ее! Пряник — куда ни шло!.. Тем более, хорошая плеть редко сочетается со здравым умом, и погонят тебя в такие края, куда ты вовсе не собирался! — «Куда Макар телят не гонял», да? — Или «ворон костей не заносил», — еще сгустил краски Вадим. — И чего нас вечно тянет на неизведанные тропы? Так и норовим оказаться «впереди планеты всей» одним большим скачком, точно китайцы. — Скучный ты человек, Вадик, — не любишь (Иванов Б. Миротворцы). Частотность употребления идиомы куда Макар телят не гонял, в том числе и ее морфологических вариантов, в произведениях М.Е. Салтыкова-Щедрина отмечает К. Тюнькин («Салтыков-Щедрин»): «Для Салтыкова важен Ташкент как термин „отвлеченный“, обобщающий, то есть „страна, лежащая всюду, где бьют по зубам и где имеет право гражданственности предание о Макаре, телят не гоняющем“. (Иносказательный смысл этой поговорки — «куда Макар телят не гонял» — в частом употреблении Салтыкова означает высылку по политическим мотивам)». Выражение «куда Макар телят не гоняет», переиначенное Степаном Трофимовичем на французский лад («...dans le pays de Makar et de ses veaux...), здесь употреблено для обозначения административно-полицейских репрессий. Именно в таком смысле оно постоянно фигурирует в сатире M. E. СалтыковаЩедрина. Ср. в «Сатирах в прозе»: «Красноречие бюрократическое <...> я вас туда упеку, куда Макар телят не гонял»; в «Помпадурах и помпадуршах»: «Любимейшие его выражения были: „фюить!“ и „куда Макар телят не гонял!“» и в «Истории одного города»: «благополучно проследовал в тот край, куда Макар телят не гонял». Известен и морфологический вариант куда ворон костей не занесет (Загоню туда, куда ворон костей не занесет), и расширение компонентного состава за счет включения определения и темпорального обстоятельства (Вот и пошли: шли, шли и пришли в ту сторону, куда ворон человеческих костей еще не заносил (сказка «Фролка-сидень»)). Различные концепты суперконцепта «пространство» могут вербализоваться и другими синтаксическими идиомами, построенными по модели придаточной части сложноподчиненного предложения (где раки зимуют; куда кривая вывезет (с вариантами вынесет, выведет); куда кривая ни вынесет (ни вывезет); куда глаза глядят; куда ноги несут, куда ни глянь, насколько глаз хватает и т.д. Значение ‘далеко, в чужих краях’ присутствует и в устойчивых фразах куда не ступала нога (человека), где наши вороны не летают, куда леший сучки не залукнет. И справедливо мнение о «социальном освоении пространства», биноме освоенность/неосвоенность, «фундаментальной оппозиции свое/чужое». Обращение к разноструктурным языкам позволяет говорить о достаточно широкой представленности параметрического концепта «пространство» в различных языках. Остановимся лишь на нескольких примерах, прежде всего обратив внимание на вербализацию концепта указанными выше синтаксическими идиомами. Аналогом фразеологического значения ‘места не столь отдаленные’, ‘места ссылки’ является казахская ФЕ ит жеккен жер (букв. местность, где запрягают собак). Фразеологическое значение ‘очень далеко, неизвестно где’ представляет синтаксическая идиома ит өлген жер (букв. место, где умирают собаки). Чужое пространство в немецком языке связано с несколько иными фразеологическими образами. Близкая данной немецкая лингвокультурема эвфемистична, зооморфные образы, легшие в ее основу, «антонимичны», меняется и значение — ‘нигде’: Wo Hase und Fuchs einander gute Nacht wünschen (букв. где гусь и лиса желают друг другу спокойной ночи). Сема ‘неожиданное появление’, характерная для русской устойчивой фразы откуда ни возьмись, присуща татарской фраземе көтм г н ирд н, уйламаган ирд н (букв. из мест, откуда не ожидали; из мест, откуда и не думали). Можно привести достаточно большое количество фразем, анализ которых позволяет констатировать общность мыслительных и логико-психологических процессов, универсальность многих (особенно параметрических) концептов, близость фраземообразовательных моделей и этноспецифичность способов вербализации нередко за счет различия фразеологических образов. Так как ФЕ языка являются своеобразными и наиболее емкими трансляторами этнокультуры, их семантика — это «результат опосредованной когнитивной деятельности, продукт лингвокреативного мышления ассоциативно-образного типа» [1. С. 22]. ЛИТЕРАТУРА [1] Алефиренко Н.Ф. Язык, познание и культура: Когнитивно-семиологическая синерге тика слова: Монография. — Волгоград: Перемена, 2006. [2] Бабкин А.М. Русская фразеология, ее развитие и источники. — Л.: Наука, 1970. [3] Всеволодова М.В., Владимирский Е.Ю. Способы выражения пространственных отно шений в современном русском языке. — М., 1982 [5] Войтенко А.В., Войтенко А.Ф. Диалектологическая практика. — М.: Логос, 1998. [6] Ганенков Д.С. Контактные локализации в нахско-дагестанских языках // Вопросы язы кознания. — 2005. — № 5. — С. 100—104. [7] Гашева Л.П. Фразеологизмы-локативы — вербализаторы пространства в поэтическом дискурсе // Фразеология и когнитивистика: Материалы I Междунар. науч. конф. (Белгород, 4—6 мая 2008 года): В 2 т. — Т. 2: Идиоматика и когнитивная Лингвокультурология / Отв. ред. Н.Ф. Алефиренко. — Белгород: Изд-во БелГУ, 2008. — С. 19—23. [8] Гриднева Т.В. Когнитивная основа фразеологической семантики // Мир русского слова и русское слово в мире: Материалы XI Конгресса МАПРЯЛ. Варна, 17—23 сентября 2007 г. Т. 2. — София, 2007. — С. 99—103. [9] Гулыг Е.В. Место СПП в системе синтаксиса // Филологические науки. — 1961. — № 3. [10] Карасик В.И. Языковой круг: личность, концепты, дискурс. — М.: Гнозис, 2004. [11] Пете И. Пространственность, предлоги, локальные отношения, картины мира и явления асимметричности // Вестник Московского университета. Серия 9. Филология. — 2004. — № 9. — С. 61—74. [12] Смирницкий А.И. Лексикология английского языка. — М.: Высшая школа, 1956. [13] Топорова В.М. Типология языковых концептов пространственной формы. Т. 1: Семан тика языковых единиц. — М., 1998. — С. 215—218. [14] ФОБОС / Gismeteo.ru PHRASEOLOGICAL UNITS AS A MEANS OF EXPRESSING SPATIAL RELATIONS Z.R. Agleeva Chair of Modern Russian Language Astrakhan State University Tatishev str., 20a, Astrakhan, 414056 Different types of phraseological units formed of a subordinate clause of a complex sentence and expressing spatial relations are presented in the article. We mention that parametrical concept “space” is presented on phraseological level of languages with different structures. Key words: phraseological units, concept “Space”, spatial relations, verbalization, universal, eth nospecific. 

Напиши аннотацию по статье

ФРАЗЕОЛОГИЗИРОВАННЫЕ КОНСТРУКЦИИ КАК СРЕДСТВО ВЫРАЖЕНИЯ ПРОСТРАНСТВЕННЫХ ОТНОШЕНИЙ З.Р. Аглеева Кафедра современного русского языка Астраханский государственный университет ул. Татищева, 20А, Астрахань, Россия, 414056 В статье представлены различные типы фразеологизированных конструкций, восходящих к придаточной части сложноподчиненного предложения, выражающих пространственные отношения. Отмечается представленность параметрического концепта «пространство» на уровне фразеологизированных структур в разноструктурных языках.

фразеологизмы основанные на псевдоисчерпании в говорах низовой печора. Ключевые слова: говоры Низовой (Нижней) Печоры, печорская фразеология, сочи нительные конструкции с отрицанием, псевдоисчерпание Псевдоисчерпание – это частичное перечисление элементов множества, представляющих собой все множество (ни сват ни брат, ни кола ни двора) [1. С. 24]. Псевдоисчерпание относится к видам переинтерпретации, которая, наряду с непрозрачностью и усложнением способа указания на денотат, является составляющей категории идиоматичности [2. С. 30–50]. Природа идиоматичности заключается в том, что слова-компоненты исходного сочетания «отрываются» от своей области референции и переключаются на новую референтную отнесенность за счет включения в новый фрейм и утраты любых связей со своим источником, кроме мотивации [3. С. 142–143]. Как правило, фразеологизмы, основанные на псевдоисчерпании, представляют собой конструкции с сочинительными союзами и, да, ни…ни, то…то, а также союзами и…и, частицами не…не. В составе подобных фразеологизмов служебные компоненты образуют фразеологическую рамку, которая заполняется определенным лексическим материалом; при этом знаменательные компоненты семантически деактуализируются [4. С. 113– 114]. Среди особенностей оборотов, представляющих собой конструкции с сочинительными союзами, Н.М. Шанский называет грамматическую однородность компонентов таких выражений (это слова одной части речи, однородные члены предложения), сумма значений компонентов в конструкциях подобного типа определяет значение оборота в целом [5. С. 82]. Модели, основанные на псевдоисчерпании, по своей природе являются метонимическими, когда во внутренней форме идиомы фиксируется часть процедуры, действия, общей ситуации, хотя имеются в виду вся процедура, все действие, вся ситуация [1. С. 23]. Метонимическая природа подобных конструкций не исключает образности, символичности отдельных компонентов или скриптов. Статья посвящена сочинительным конструкциям с отрицанием, построенным с использованием союза ни… ни. Очевидно, процедура псевдоисчерпания распространяется и на конструкции типа шумливый да громливый; и косит и носит; не ткальня не пряльня; кто по дрова, кто по сено; не крестом, так пестом. Но подобные фразеологические единицы (ФЕ)1 объектом данной работы не являются. Фразеологические обороты, представляющие собой конструкции с сочинительными союзами, привлекают внимание и признанных ученых, специалистов-практиков, преподавателей (см., например: [5. С. 82–83; 6. С. 180–184; 7]), и молодых исследователей (например: [8, 9]). В работах, посвященных фразеологизмам с сочинительными союзами, затрагиваются такие аспекты, как семантико-грамматическая классификация подобных конструкций, роль сочинительного союза в структуре фразеологической единицы, компонентный состав оборотов, моделирование семантики и варианты фразеологизации. Помимо изучения общих семантико-грамматических вопросов, ученые рассматривают конкретные фразеологизмы под определенным ракурсом, например в лингвокультурологическом [10], коммуникативно-прагматическом [11] или в сопоставительном аспекте [12, 13]. Процедура псевдоисчерпания, характеризующая идиомы с союзами ни… ни, описана А.Н. Барановым и Д.О. Добровольским (см, например: [1, 2]), анализу в этих работах подвергаются идиомы литературного языка. В настоящем исследовании рассматриваются преимущественно фразеологические единицы говоров Низовой (Нижней) Печоры2, литературные фраземы привлекаются лишь в сопоставлении с печорскими оборотами. Сочинительные конструкции говоров Низовой Печоры, основанные на процедуре псевдоисчерпания, до сих пор комплексно не изучались, в этом заключается научная новизна и актуальность работы. Комплексное исследование преследует цель охарактеризовать конструкции с псевдоисчерпанием с разных точек зрения: структуры и семантики, компонентного состава, механизмов реализации процедуры псевдоисчерпания как вида переинтерпретации, художественных особенностей идиом. Немаловажной 1 Термины фразеологическая единица (ФЕ), фразеологизм, фразеологический оборот, фразема в настоящей работе употребляются как взаимозаменяемые, синонимичные. 2 Фразеология говоров Низовой Печоры не является замкнутой и уникальной системой. Многие фразеологические единицы широко распространены не только в печорских, но и в других севернорусских говорах и даже за их пределами, некоторые находятся на грани диалектного и общенародного употребления. Русские говоры Низовой Печоры – это речь коренных жителей Усть-Цилемского района Республики Коми Российской Федерации; все примеры употребления фразеологизмов зафиксированы в поселениях, расположенных по реке Печоре и ее притокам Пижме, Цильме и Нерице. В русских говорах Низовой (Нижней) Печоры (говорах территории позднего заселения, говорах вторичных), благодаря островному положению и соседству с иноэтничным – коми и ненецким – населением, сохранились архаичные явления и появились новообразования, а также заимствования из соседних языков и диалектов. По языковым особенностям это достаточно однородные говоры архангельского (поморского) типа [14. С. 21] (более подробное описание печорских говоров и библиографию см. в других работах автора). задачей является рассмотрение подобных оборотов на фоне общерусского фразеологического фонда, в отдельных случаях печорские фразеологизмы сравниваются с выражениями других говоров, в основном территориально близких. Все рассмотренные в статье печорские фразеологические единицы зафиксированы во «Фразеологическом словаре русских говоров Нижней Печоры» (составитель Н.А. Ставшина) [15]. Для облегчения восприятия материала ссылки на словарь в большинстве случаев не приводятся. Компонентный состав конструкций с псевдоисчерпанием Псевдоисчерпание как способ идиоматического кодирования смысла строится на компонентах, находящихся в разных парадигматических отношениях, – антонимических, синонимических, гиперо-гипонимических, гипонимических и др. Языковые антонимы лежат в основе таких печорских идиом, как ни дня ни ночи (не знать), ни сзади ни спереди, ни добром ни лихом1. Противопоставление в подобных фраземах является не конечной целью, а средством создания целостного представления об объекте номинации [6. С. 184]. Во фразеологизмах с компонентами-синонимами и семантически близкими словами псевдоисчерпание осложняется плеоназмом, например: ни дела ни работы, ни складу ни ладу, ни краю ни конца. Компонентысинонимы могут быть общенародными или диалектными: ни скота ни живота, где живот – устар. ‘домашний скот’ [16. С. 222], печор. ‘сельскохозяйственное животное’ [17. Т. 1. С. 207], ни в тешках ни в бажках, где тешка, бажка – ‘забота, уход, любовь’ [17. Т. 2. С. 348]. Компоненты, находящиеся в гипонимических (видовых) отношениях, образуют незамкнутое семантическое множество, все члены которого не могут быть перечислены в одной идиоме: ни за грош ни за копейку, ни мучицы ни крупицы. Между компонентами в конструкциях с псевдоисчерпанием возможны партитивные (ни гробу ни могилы ‘об умершем человеке, чье тело не захоронено’, ни куста ни листа (не знать) ‘совсем не знать данной местности’) и паронимические отношения (ни одеть ни надеть ‘нет никакой одежды’). Подобным оборотам присуща смысловая избыточность, плеонастичность. Парадигматика компонентов сочинительных структур с отрицанием требует более детального рассмотрения, ей будет посвящена отдельная работа. Конструкции с псевдоисчерпанием могут включать не только словакомпоненты, которые находятся в разнообразных парадигматических отношениях, но и целые сценарии (скрипты), описывающие «стереотипные эпизоды с признаком движения, развития» [18. С. 119]: ни печь затопить, ни в рот положить ‘ничего нет в доме, в хозяйстве’, ни в дороге товарищ, 1 Семантика оборотов более подробно будет рассмотрена далее. ни в деревне сосед. Составные элементы двучленных конструкций описывают события, ставшие частью жизненного опыта носителей диалекта. Механизм процедуры псевдоисчерпания предполагает перечисление взаимосвязанных, часто оппозитивных эпизодов, которые тем не менее не называют всего разнообразия бытовых ситуаций: ни с собой взять, ни дома не оставить ‘о больном или пьяном человеке’, ни пером писать, ни топором чесать ‘ничего не уметь’: перо и топор символизируют интеллектуальную и физическую работу соответственно, ни от дождя ухороны, ни от стужи обороны: дождь и стужа – наиболее частые проявления плохой погоды, свойственные разным временам года. Ср.: У их-то, алкашей, ни печь затопить, ни в рот положить (с. Усть-Цильма, Республика Коми); Непостоянный, ненадёжный, нельзя положиться на него, ни в дороге товарищ, ни в деревне сосед (д. Замежная Усть-Цилемского р-на); Ни с собой взять, ни дома не оставить, напьётся да не заспит, дак как из дому-то уйдёшь (д. Коровий Ручей); Ни с собой взять, ни дома не оставить, он ведь больной, дак как его одного оставить (с. Усть-Цильма); Этот уж ни пером писать, ни топором чесать, ни богу свечка, ни чёрту ожег (с. Усть-Цильма); Одежонка тогда плохая была, ветхая, в заплатах, дак ни от дождя ухороны, ни от стужи обороны (д. Замежная). Не последнюю роль в выборе компонентов при процедуре псевдоисчерпания играет эвфоническая организация идиомы – семантически немотивированный выбор компонентов, обнаруживающих звуковое сходство, рифмующихся: ни дому ни лому; ни дому ни кому; ни дому ни грому; ни кошки ни ложки; ни шалко ни валко; ни здрасти ни прости, ни править ни грести. В диалектной речи возникновению рифмованной формы способствуют диалектные фонетические явления, например, чоканье: Дак ведь он всю жизнь такой, ни туш, ни плеч, один горбеч [15. Т. 2. С. 118]. Осложнение формы возникает также в результате редупликации1: ни на ноги ногавки ни на руки рукавки; ни прясть, ни ткать, ни вязьё вязать. Печорские фразеологизмы, основанные на псевдоисчерпании, включают в свой состав диалектные лексемы: ни рубахи ни перемывахи ‘совсем ничего нет’, где рубаха – ‘женская длинная холщовая рубашка с рукавами, надеваемая под сарафан’, перемываха – ‘одна из рубашек, которые носят на смену’ [17. Т. 2. С. 233], ни туесу ни губ ‘нет самого необходимого’, ‘нет средств’, ‘нет толку, пользы’, где туес ‘берестяной сосуд цилиндрической формы с деревянным дном и крышкой’ [17. Т. 2. С. 362], губы ‘грибы’ [17. Т. 1. С. 161] и др. Конструкции с псевдоисчерпанием могут включать компоненты, употребляющиеся в разных значениях. В идиоме ни с горы ни с воды ‘ниоткуда (не приносить добычу для семьи и хозяйства); о неумелом, ленивом мужчине’ (ср.: «Ванька-то у нас хозяин – ни с горы ни с воды: ни грибов не 1 Усложнение дескрипции с помощью квазисинонимов и редупликаций А.Н. Бара нов и Д.О. Добровольский считают одним из факторов идиоматичности [2. С. 47–48]. наготовил, ни ягод, ни веников, ни дров на зиму, ни рыбы» (с. УстьЦильма)) слово гора, вероятно, употребляется в значении ‘лес’ [17. Т. 1. С. 146]. В целом во фразеологизме противопоставляются основные способы добычи питания несельскохозяйственным способом – охота, сбор дикоросов и рыбалка, – особенно актуальные для жителей северного лесного Печорского края. А в обороте ни горой ни водой ‘никакими средствами (не добраться куда-то)’ (ср.: Они продукты до распуты заготовляют; когда распута, дак к им ведь ни горой ни водой не добраться (д. Новый Бор)) компонент гора, по всей видимости, означает ‘высокий берег реки’ [17. Т. 1. С. 146], поскольку Нижняя Печора – край удаленный, труднодоступный, с плохо развитой транспортной инфраструктурой1. Корреляция диалектных и общерусских идиом В диалекте существуют разнообразные варианты общерусских фразеологизмов с конструкцией псевдоисчерпания. Например, печорские ФЕ ни глаз ни рожи, ни туши ни рожи, ни рожей ни кожей не выйти (ср.: Чёйно ты в ней нашёл-то, ни глаз ни рожи, небаска девка; Ни туши ни рожи, а какого парня отхватила2; Не вышел, бенный, ни рожей ни кожей – худой, и больной, и небаской) по значению полностью идентичны общерусскому выражению ни кожи ни рожи ‘кто-либо очень худ, некрасив’ [22. С. 301]. По форме их можно квалифицировать как лексический (ни глаз ни рожи, ни туши ни рожи) и квантитативно-морфологический (ни рожей ни кожей не выйти) варианты литературных идиом. Лексическая вариантность наблюдается между печорским выражением ни к селу ни к берегу ‘не к месту, некстати (сказать)’ [15. Т. 2. С. 112] и общерусским оборотом ни к селу ни к городу ‘совершенно не к месту, некстати’ [22. С. 608]. Нелогичный на первый взгляд выбор компонентов село – берег, в противовес антонимичным село – город, можно объяснить лишь особой значимостью для диалектоносителя – сельского жителя – пространственных маркеров, важных для его картины мира. Лексическая вариантность компонентов в ФЕ ни богу свечка ни чёрту кочерга (общерус.) и ни богу свечка ни чёрту ожег (печор.) объясняется историческими причинами. В.М. Мокиенко предполагает, что именно компонент ожег был во фразеологизме исходным, а впоследствии подвергся лексической замене на слово кочерга (более подробно см.: [23. 1 Всю ближнюю и дальнюю устьцилемскую округу вместе с рекой Печорой и ее притоками – Пижмой и Цильмой – называют устьцилемским краем. До эпохи самолетов и моторных лодок попасть сюда было непросто, реки текут в лесах и пожнях, через пороги, а в верховьях они сжимаются скалами. Пижма – река своенравная, прихотливая, каменистая. Цильма – спокойная, широкая [19. С. 81–110]. 2 Фразеологизм ни туши ни рожи употребляется также в Прилузском р-не Республики Коми [20. С. 266] (русские говоры Прилузья не относятся к говорам Низовой Печоры), а в варианте не из туши не из рожи ‘кто-либо не выделяется ни ростом, ни красотой’ – в пермских говорах [21. С. 384]. С. 13–17]). В говорах Низовой Печоры слово ожег означает ‘палка, которой мешают угли в печи; кочерга’ [17. Т. 1. С. 512]. Конструкция псевдоисчерпания предполагает отрицание сопоставимых понятий – «богова» (свеча) и «чертова» (ожег, кочерга – ‘головешка, огарыш, лучина, обгорелая деревяшка’) источников света [24. С. 58]. Идиома ни туда и ни сюда представляет собой семантический вариант (омоним) общерусского оборота, поскольку в говорах Низовой Печоры имеет значения, отсутствующие в литературном языке: ‘недалекий, ограниченный’, ‘неумелый’ (ср.: Она ницё не врандует, ницё ей не объяснить, ни туда и ни сюда (д. Загривочная); Да она ни туда и ни сюда, ничё не умет (д. Замежная)). В некоторых случаях имеет место не межсистемная вариантность фразеологизмов, а лишь частичное совпадение компонентного состава и образной основы. Например, исходной формой собственно русского оборота на кривой не объедешь было сочетание на кривой лошади не объедешь [24. С. 358]. Этому фразеологизму в говорах Низовой Печоры соответствует выражение ни на простом, ни на вороном коне не объедешь [15. Т. 2. С. 114], в котором процедура псевдоисчерпания, распространяющаяся только на адъективные компоненты, усиливает отрицательный эффект, преследует цели экспрессивной интенсификации. Интересно отметить существование в русских говорах отрицательных конструкций с псевдоисчерпанием, в которых угадываются общерусские идиомы иной структуры. И если в одних случаях подобной трансформации подвергаются сочинительные конструкции: печор. ни тяп ни ляп ‘кто-либо совсем не умеет делать никакую работу, необходимую в домашнем хозяйстве’ [15. Т. 2. С. 118] (ср. общерус. тяп-ляп, тяп да ляп, тяп и ляп [22. С. 695]), то в других преобразование носит более сложный, труднообъяснимый характер: печор. <бедному> ни пень ни колода1 ‘неумелый человек ни в чем удачи не знает’ [15. Т. 1. С. 30] (ср. общерус. через пень колоду). Структурное несоответствие диалектных и литературных идиом сопровождается семантическим диссонансом: печорский оборот ни тяп ни ляп характеризует человека2, в то время как общерусский фразеологизм тяпляп дает качественную оценку действию. Аналогичное значение наблюдается у ФЕ через пень колоду, что совсем не соответствует семантике печорского выражения <бедному> ни пень ни колода. Ср.: Сидор-то уж ни тяп ни ляп, никакого толку от него в хозяйстве нету – не мастеровой (д. Замежная) и Деревенский, видно, плотничек строил ложу – тяп да ляп (Некрасов. Коробейники) [22. С. 695]. Этот уж ни пень ни колода, ни на что не годный (д. Нонбург) и [Панин] оста 1 В псковских говорах есть фразеологизм ни в пень ни в колоду, который означает ‘не нравится, не подходит кому-либо что-либо’, ‘неумелый, нерасторопный’ [25. С. 60]. 2 В русских говорах Карелии ФЕ ни тяп ни ляп имеет сходное значение ‘о неумелом, нерасторопном человеке’ [26. Т. 3. С. 178], а в говорах Прикамья – ‘о незначительном, ничем не выделяющемся человеке’ [27. С. 103]. вался ко всему равнодушен, всё делал нехотя, через пень колоду (Вигдорова. Дорога в жизнь) [22. С. 458]. Любопытным представляется существование в печорских говорах фразеологизма ни мачинки ни росинки ‘нет никаких продуктов’ [15. Т. 2. С. 114], который явно соотносится с такими общерусскими и диалектными оборотами, как маковой росинки во рту не было, маковой росинки в рот не брать, ни маковой росинки ‘совсем ничего (не дать, не сделать и т.п.)’, ни на маковую росинку ‘ничуть, нисколько’ [28. С. 364], пск. хоть бы макова росинка [25. С. 65], ряз. в роте росинки не было ‘не ел, не пил ничего’, ни росинки ‘нисколько, совсем’ [29. С. 492]. Именно бинарная конструкция требует унификации компонентов, в результате чего адъективная лексема становится субстантивной, а атрибутивные отношения сменяются координативными1. В говорах Низовой Печоры широко употребляется фразеологизм ни тпру, ни ну, ни кукареку, не зафиксированный ни во «Фразеологическом словаре русского языка» под ред. А.И. Молоткова, ни во «Фразеологическом словаре русского литературного языка» А.И. Федорова. В «Словаретезаурусе современной русской идиоматики» под ред. А.Н. Баранова и Д.О. Добровольского фразеологизм ни тпру ни ну [ни кукареку] приводится с факультативным компонентом под таксоном ‘тщетные усилия, бесполезное упорство’ и подтверждается примером из разговорной речи: «– Как дела? Как идёт проект? – Пока на том же месте. Ни тпру ни ну ни кукареку» [31. С. 916, 920]. В говорах Низовой Печоры фразеологизм ни тпру, ни ну, ни кукареку имеет следующие значения: ‘кто-либо не обладает никакими познаниями’ (ср.: А чё ты знашь? Ни тпру, ни ну, ни кукареку – столь ты и знашь (д. Замежная)), ‘незначительный, незаметный человек’ (ср.: Он у ей пусто место, ни тпру, ни ну, ни кукареку (с. Усть-Цильма)) [15. Т. 2. С. 118]. Вероятно, фразеологизм и по форме, и по значению представляет собой результат контаминации двух общерусских выражений с псевдоисчерпанием: ни тпру ни ну ‘о ленивом, безынициативном человеке: никак не проявляет себя, ничего не предпринимает, не делает’, ‘о работе, деле: не дает никаких результатов’ [22. С. 688] и ни бе ни ме <ни кукареку> ‘совершенно ничего (не понимать, не знать)’ [22. С. 19]. Первая часть идиомы построена на антитезе, возгласами Тпру! и Ну! останавливают и понукают лошадь [24. С. 696]. Дополнительный конструктивный элемент ни кукареку преследует, вероятно, шутливо-акустические цели: вся фразема построена на комично звучащих междометиях, которые в сочетании с абсурдным по смыслу звукоподражанием звучат еще более комично. По мнению А.М. Бабкина, образование новой фразеологической единицы в результате контаминации двух семантически близких фразеологических единиц можно признать закономерным фактом языкового развития фразеологического состава [32. С. 29]. Наиболее распространенным типом контаминации фразеологизмов является соединение частей двух ФЕ, не совпадающих по лек 1 Синтагма координативная – то же, что сочинительное словосочетание [30. С. 408]. сическому составу, но сходных по синтаксической структуре или функции [32. С. 32–33]. В печорской идиоме ни тпру, ни ну, ни кукареку значения общерусских выражений-прототипов соединились, образовав фраземуполисемант1, которую можно квалифицировать как семантический вариант общерусского выражения. Нельзя исключать, что трансформация ФЕ ни мачинки ни росинки и ни тпру, ни ну, ни кукареку носит окказионально-речевой характер, хотя они зафиксированы в разных селах Усть-Цилемского района Республики Коми, поэтому вероятность окказионального образования этих оборотов невелика. Более того, по наблюдениям исследователей, «фразеологизмы, образованные на основе сочетания слов с сочинительной связью, крайне редко подвергаются трансформациям. Такая преобразовательная пассивность обусловлена строением фразеологизмов, в частности их двухкомпонентной моделью с ритмической маркированностью. В определённом ритме кроется особая выразительность этих ФЕ; нарушение ритма, к примеру, окказиональными распространителями снижает выразительную ценность фразеологизма» [11. С. 104]. Структурные и семантические особенности фразеологизмов Большинство конструкций с псевдоисчерпанием имеет двухчастную структуру (ни встретить ни проститься, ни выходу ни выезду, ни в сусеке ни в мешке). Трехчастная или четырехчастная организация свойственна небольшому числу устойчивых выражений, причем компоненты подобных конструкций могут находиться как в одинаковых парадигматических отношениях (примеры см. выше), так и в разных, несовпадающих (ни есть, ни пить, ни в клеть полезть; ни купить ни продать, ни налить ни подать). В этих случаях, как правило, идиома расширяется до размеров поговорки или пословицы. Конструкции с псевдоисчерпанием способны передавать ограниченное число семантических идей. Во-первых, это семантика отсутствия чего-либо (известий, причин, возможностей, отдыха, заботы, свободы, существования, пользы, границ и под.), например: ни письма ни грамотки ‘нет никаких известий от кого-либо’, ни горой ни водой ‘никакими средствами’, ни выходных ни проходных ‘нет никакого отдыха’, ни в тешках ни в бажках ‘не быть избалованным семьей или жизнью’, ни пены ни пузыря ‘нет никаких следов чьего-то присутствия’, ни в путь ни в толк ‘без пользы, без толку’. Особенно многочисленным в составе этой группы является семантическое объединение, которое указывает на отсутствие имущества, крайнюю бедность (ни коня ни двора, ни дому ни лому, ни двора ни ограды и др.) или, как вариант, отсутствие чего-то конкретного (ни кошки ни ложки, ни одеть ни надеть, ни мачинки ни росинки, ни гробу ни могилы). 1 Первое значение печорского оборота ни тпру, ни ну, ни кукареку ‘кто-либо не обладает никакими познаниями’ мотивировано значением общерусской ФЕ ни бе, ни ме, ни кукареку, второе значение ‘незначительный, незаметный человек’ – семантикой ФЕ ни тпру ни ну. Во-вторых, довольно часто конструкции с псевдоисчерпанием характеризуют человека по внешним признакам, душевным качествам, интеллектуальным и поведенческим свойствам. Как правило, это характеристика человека внешне непривлекательного (ни сзади ни спереди ‘о худой, плоскогрудой женщине’, ни глаз ни рожи), неумелого, недобросовестного, ленивого (ни течи ни речи, ни в сноп ни в горсть), невежливого, неприветливого (ни здрасти ни прости), хитрого, проницательного, упрямого (ни на простом, ни на вороном коне не объедешь; ни складу ни ладу), больного / пьяного (ни с собой взять, ни дома не оставить), не соблюдающего обычаи (ни богу ни поклону), недалекого, ограниченного (ни осю ни орю, ни аз ни баз (не знать)), в целом ничем не примечательного (ни виду ни шерсти). Большинство конструкций с псевдоисчерпанием обладают отрицательнооценочной семантикой: это либо констатация отсутствия чего-либо, крайне необходимого человеку (ситуации нищеты, голода, несвободы, тяжелого труда и под.), либо характеристика негативных качеств человека – непривлекательности, никчемности, посредственности, ограниченности и др., либо в целом отражение семантической идеи неопределенности, которая «априори рассматривается в обыденном сознании как что-то плохое» [33. С. 40]. Важной стилистической характеристикой диалекта является его склонность к грубоватому, фамильярному, а зачастую и вульгарному, с точки зрения стилиста – носителя литературного языка, способу выражения1 [34. С. 43]. Нейтральные, а тем более положительнооценочные выражения единичны: ни краю ни конца ‘не видно границ чего-либо’ (ср.: У их ведь пожни были – ни краю ни конца (д. Нонбург), Беда уж Косминското озеро како-ли большушшэ, ни краю ни конца не видать (д. Трусово)), ни шуму ни грому ‘кто-либо ведет себя тихо, спокойно, никого не беспокоит’ (ср.: Дак у вас соседи-то вон каки – ни шуму ни грому (д. Степановская)). По всей видимости, отрицательная структура сочинительных конструкций с союзом ни… ни, основанных на процедуре псевдоисчерпания, препятствует развитию положительной семантики. Далее более подробно остановимся на фразеологизмах, особенно значимых в историко-культурном плане, выражающих семантическую идею в концентрированном виде или обладающих широкой варьируемостью в диалекте и литературном языке. Семантическая идея отсутствия имущества выражается общерусской фразеологической единицей ни кола ни двора, которой в говорах Низовой Печоры соответствуют многочленные варианты и синонимы с постоянными и переменными компонентами2. Формула псевдоисчерпания стремится расшириться за счет включения неперечисленных компонентов множества, что, при невозможности включения всех вероятных членов в один оборот, 1 Ср. печорский презрительный оборот ни титок, ни холок, и ж*** как осколок ‘очень худая женщина’ [15. Т. 2. С. 117]. 2 Широкая варьируемость фразеологизма ни кола ни двора свойственна и фольклор ному дискурсу (см.: [10]). создает условия для возникновения вариантности: ни кола, ни двора, ни милого живота / ни кола, ни двора, ни перегородки / ни кола, ни двора, ни поддворная труба / ни кола, ни двора, ни поддворного места / ни кола ни задоринки (более подробно см.: [35. С. 129–130]). Н.М. Шанский предполагает эллипсизацию оборота ни кола, ни двора, ни милого живота до общеизвестного варианта [5. С. 114]. Существуют разнообразные этимологические версии объяснения исходной семантики фразеологизма. Основные споры ведутся по поводу истолкования значения слова кол, приводятся преимущественно следующие объяснения: 1) кол – ‘полоса пахотной земли шириной в две сажени’ (Борзенко); 2) кол – ‘небольшой участок земли’ (Шанский); 3) кол – ‘дым’ (Федорова); 4) кол – ‘дом, жилище’ (Тимошенко); 5) кол – ‘толстая палка с заостренным концом’ (Мокиенко) [24. С. 317–318]. Неоднородность семантики компонентов третьей части поговорки, а также ее широкая варьируемость ставят под сомнение утверждение об импликации какогото конкретного оборота до общеизвестной идиомы [23. С. 126–127]. Непрозрачность компонента кол в идиоме ни кола ни двора способствует народно-этимологической интерпретации с заменой этого компонента на более понятный и оправданный (ср. попытку объяснения внутренней формы идиомы диалектоносителем: У нас-то чаще говорили: ни кола ни двора. К колу ведь хоть лодку привяжешь или лошадь. А ещё говорили: ни коня ни двора. Но так редко говорили: не у всех ведь были кони [15. Т. 2. С. 113]). С синхронной точки зрения компонент кол понимается как ‘палка с заостренным концом, служащая для создания забора, ограды’, что находит отражение в диалектных вариантах оборота: Она ведь одна жила, мужика не было, дак чё, жила, бедна, ни двора ни ограды [15. Т. 2. С. 111]. Семантическая идея бедности, отсутствия имущества может быть выражена отрицанием элементов довольно большого лексического множества, включающего слова с самой разнообразной семантикой собственности, начиная с наименований личных вещей и заканчивая названиями движимого и недвижимого имущества. Идиома не предполагает перечисления всех элементов множества, вследствие чего подобные семантические идеи успешно реализуются посредством процедуры псевдоисчерпания. Это позволяет перечислить в идиоме взаимосвязанные компоненты, образующие единую семантическую область. В состав идиом, таким образом, включаются однородные компоненты со значением материального имущества (ни дому ни лому), живых существ (ни скота ни живота), а также неоднородные компоненты, объединяющие имущество живое и неживое (ни кошки ни ложки, ни рогатки ни лопатки) и даже материальное и нематериальное (ни дому ни грому ‘нет у кого-либо ни хорошего жилья, ни семьи, ни ссор, ни шума’). Конструкции с псевдоисчерпанием успешно характеризуют человека, не обладающего ярко выраженными личностными качествами: недалекого, неумелого, никчемного, посредственного. В упомянутой выше статье автора [35. С. 126] было охарактеризовано выражение ни рыба ни мясо, <ни кафтан ни ряса>, в котором посредственность, отсутствие индивидуаль ности выражается кулинарными и социальными образами: гастрономическая метафора продукта, «природу и качество которого невозможно определить» [36. С. 486], поддерживается образами традиционной одежды, метонимически указывающими на лиц определенного социального статуса – гражданских (кафтан) и духовных (ряса). По мнению некоторых этимологов, двучленный фразеологизм первичен, а эксплицитные, пословичные варианты являются лишь его вторичными локальными развертываниями [24. С. 616–617]. Сходным смыслом обладает ФЕ ни в сноп ни в горсть1 ‘о ком-либо невыразительном, безликом, не интересном ни в каком отношении’: Игнашка у их ни в сноп ни в горсть, никудышной [15. Т. 2. С. 109]. Вообще считается, что с концептами обыденности, ординарности граничит поле нормативности, т.е. рядовое, заурядное, посредственное – норма. Однако в области аксиологических понятий норма не лежит в середине шкалы, а совпадает с ее позитивной частью [37. С. 7, 12]. Следовательно, человек, не обладающий яркими, индивидуальными чертами, воспринимается не как соответствующий норме, а как отклоняющийся от нее в сторону негативного полюса. Семантика умственной ограниченности, неприспособленности к жизни и неспособности к каким-либо занятиям тоже успешно реализуется сочинительными конструкциями, которые не требуют отрицания всех элементов соответствующей семантической области: ни дома ни на поле ‘нигде (кто-либо не хочет работать)’, ни туда и ни сюда ‘недалекий, ограниченный’, ‘неумелый’, ни в работе ни в гульбе ‘кто-либо ни в чем не способен себя проявить’, ни аз ни баз (не знать) ‘непонятливый, бестолковый’, ни прясть, ни ткать, ни вязьё вязать ‘о девушке, не приученной ни к какой женской работе, любящей только развлекаться’, ни послать ни помогчи ‘о никчемном человеке, от которого нет никакой помощи’. Выводы Анализ диалектного материала позволил отметить более широкую представленность фразеологических единиц, основанных на псевдоисчерпании, в печорских говорах по сравнению с литературным языком (многие из проанализированных печорских оборотов употребляются и на других территориях). Количественное превалирование подобных конструкций может быть объяснено, в том числе и широкой варьируемостью фразеологических единиц в диалекте, где наряду с общерусскими выражениями употребляются их региональные варианты (ни туши ни рожи, ни рожей ни кожей не выйти, ни к селу ни к берегу, ни богу свечка, ни чёрту ожег). Числовой состав сочинительных конструкций с отрицанием увеличивается благодаря компонентам-локализмам, которые в литературном языке, как правило, не употребляются. 1 С пометой обл. оборот ни в горсть ни в сноп в значении ‘без видимых результатов’ зафиксирован во «Фразеологическом словаре русского литературного языка» А.И. Федорова [22. С. 153]. Процедура псевдоисчерпания предполагает перечисление неких элементов семантического множества, которые являются манифестаторами всего множества. При этом выбор компонентов-манифестаторов не всегда закономерен и логически оправдан, зависит от объема лексической группировки. Поэтому компоненты-оппозитивы, синонимы и квазисинонимы наиболее логично вписываются в сочинительную конструкцию с отрицанием и обладают высокой степенью прогнозируемости состава фразеологизма. Семантическая однородность компонентов создает смысловую избыточность, плеонастичность, а также способствует экспрессивной интенсификации оборотов. Спорадический выбор элементов присущ оборотам с тематически разнородными компонентами (ни присесть ни поесть, ни послать ни помогчи, ни с краю ни с берегу и др.). Компоненты конструкций с псевдоисчерпанием, как правило, находятся в разнообразных парадигматических отношениях – антонимических, синонимических, гипонимических, партитивных, ассоциативных и ситуативных. Но такой вид отношений в анализируемых конструкциях не единственный. Мнимое впечатление представленности всех элементов множества может передаваться когнитивными сценариями (ни печь затопить, ни в рот положить; ни пером писать, ни топором чесать; ни в дороге товарищ, ни в деревне сосед и др.). Некоторые компоненты идиом находятся в отношениях дизъюнкции. Эвфоническая организация идиомы играет не последнюю роль в выборе компонентов при процедуре псевдоисчерпания. Возможно, именно стремление подобных конструкций к эвфонической стройности, основанной на ритмико-рифмической организации, влечет использование семантически непрозрачных или окказиональных компонентов (ни корки ни макорки, ни сдоху ни отдоху, ни вести ни павести, ни аз ни баз). Семантика конструкций с псевдоисчерпанием, констатирующих отсутствие чего-либо (имущества, отдыха, свободы и под.) или негативно характеризующих человека, обусловливает оценочную ориентированность оборотов. Большая часть идиом в говорах Низовой Печоры обладает пейоративной семантикой, нейтральные и мелиоративные фраземы представлены единичными примерами. Диалект предлагает богатый материал для исследования механизмов переинтерпретации, и в частности такой ее разновидности, как псевдоисчерпание. Исследования подобного рода расширяют представления о категории идиоматичности.

Напиши аннотацию по статье

Вестник Томского государственного университета. Филология. 2021. № 73 УДК 811.161.1 + 81'282.2 DOI: 10.17223/19986645/73/8 И.С. Урманчеева ФРАЗЕОЛОГИЗМЫ, ОСНОВАННЫЕ НА ПСЕВДОИСЧЕРПАНИИ, В ГОВОРАХ НИЗОВОЙ ПЕЧОРЫ Рассматриваются печорские фразеологические единицы, в основе построения которых лежит процедура псевдоисчерпания, т.е. частичного перечисления элементов семантического множества. Компоненты подобных конструкций находятся в разнообразных парадигматических отношениях, а сами фраземы строятся по законам ритмико-рифмической гармонизации. Раскрывается семантический потенциал сочинительных конструкций с псевдоисчерпанием. Исследуется роль локальных компонентов в моделировании семантики идиом.

фразеологизмы в русском языке как хранители праславянского корнеслова на примере фразеологических единиц с лексическими архаизмами. Введение Актуальность темы исследования обусловлена сохранением исследовательского интереса к фразеологической системе русского языка, а также к вопросам сохранения праславянской лексики в разных славянских языках. Возникновение фразеологических единиц является частью процесса развития любого языка и способствует его обогащению, усложнению, а следовательно, и совершенствованию. Значительная часть фразеологизмов носит печать той эпохи, в которую они появились, в связи с чем со временем фразеологические единицы перестают пониматься носителями языка, что приводит к утрате их широкой применимости. Однако это делает фразеологизмы одним из важнейших источников информации об истории языка. В частности, это касается изучения проблем функционирования праславянской лексики в русском языке. Зачастую узнать о том, что когда-то такая лексема существовала в русском языке, можно лишь по тому или иному устойчивому сочетанию, в состав которого оно входит сейчас [2; 3]. Многие лингвисты указывали на то, что большая часть исконных устаревших в русском языке слов сохранилась лишь благодаря тому окружению, в котором они оказались, то есть благодаря тому, что они являются частью фразеологической единицы [2-4]. Научная статья (original research article) | https://doi.org/10.30853/phil210319 © 2021 Авторы. ООО Издательство «Грамота» (© 2021 The Authors. GRAMOTA Publishers). Открытый доступ предоставляется на условиях лицензии CC BY 4.0 (open access article under the CC BY 4.0 license): https://creativecommons.org/licenses/by/4.0/ Для достижения указанной цели исследования необходимо решить следующие задачи: во-первых, выявить дериваты и фразеологические обороты, в составе которых сохранились праславянские имена существительные; во-вторых, выделить тематические группы фразеологизмов на основании той праславянской лексики, которая входит в их состав; в-третьих, проанализировать значения фразеологических единиц и рассмотреть развитие значений исконных лексем – компонентов фразеологизмов, что даст возможность полнее оценить развитие лексико-фразеологической системы русского языка. Для проведения анализа лексических и фразеологических единиц в статье применяются следующие методы исследования: сравнительно-исторический метод, сопоставительный метод, метод этимологического анализа, метод морфемного и словообразовательного анализа, метод анализа внутренней формы слова, метод компонентного анализа, метод анализа семантико-стилистической структуры слова. Также при написании статьи использовались приёмы классификации и обобщения. Теоретической базой исследования послужили работы по фразеологии В. М. Мокиенко [5] и В. П. Жукова [1], а также труды О. Н. Трубачёва, в которых рассматриваются вопросы этимологии праславянской лексики [6]. Практическая значимость. Результаты нашего исследования имеют значение в аспекте расширения лингвистических знаний о вопросах сохранности праславянского лексикона в русском языке, а также в аспекте преподавания русского языка как иностранного, так как особое внимание обращается на культурноконнотативное содержание анализируемых лексем и фразем. Тематические группы дериватов и фразеологических оборотов, в составе которых сохранились праславянские имена существительные Фразеология представляет собой одну из самых консервативных языковых подсистем, так как именно в ней часто обнаруживаются лексемы, которые когда-то были утрачены русским литературным языком, или отдельные значения, свойственные этимону. Если сравнивать лексику и фразеологию, то становится очевидно, что фразеологическая система русского языка практически не меняется. Это во многом объясняется тем, что в составе фразеологизмов часто сохраняются как устаревшие слова, так и архаические формы и синтаксические конструкции. По словам В. М. Мокиенко, «устойчивость фразеологических сочетаний, “нежелание” слов, их составляющих, вступать в связи с другими словами – одно из основных свойств фразеологизма» [5, с. 15]. Именно эта особенность фразеологических единиц помогает им сохранять не только свою форму, но и семантику на протяжении долгого времени. При изучении фразеологии русского языка обнаруживаются тематические группы общеславянских слов, которые встречаются в составе фразеологических единиц наиболее часто. К таким группам можно отнести наименования частей тела человека, продуктов питания, терминов родства и времени, явлений природы, ландшафтную лексику, наименования профессиональной деятельности человека и названия животных. Лексемы этих групп частотны в составе фразеологизмов, поскольку, например, соматическая лексика, являясь древнейшим пластом праславянского лексикона, жизненно важна. Так, праславянская лексема чело для обозначения лба в современном русском языке уже не используется, однако она широко распространена в других славянских языках. Например, в чешском čelo – это «лоб», «перед, фасад». В русском языке данная лексема продолжает употребляться в составе фразеологизмов: бить челом («почтительно раскланиваться, приветствовать кого-либо; почтительно просить о чём-либо»), челом тебе «почтительное приветствие; выражение просьбы о чём-либо (с низким поклоном)» [7]. Лексемы, обозначающие пространство и время, также часто встречаются в составе фразеологизмов, так как особенно важны: человек не мыслит себя вне этих категорий. Они главнейшие составляющие древней картины мира, задающие его образ и определяющие основные элементы его структуры. Например, русская фразема на самом юру, имеющая значение «на открытом, возвышенном месте; на бойком, людном месте» [Там же], имеет в своём составе фразеологически связанное слово юр, восходящее к праславянскому глаголу *juriti (ср. рус. юркий, юркнуть), родственному *jariti (ср. рус. ярый, ярость), образованным от одной индоевропейской основы *ịeụ-/*ịour- «мешать, приводить в движение». Отсюда лексема юр развивает значение «бойкое, людное место, вследствие чего и подвижное». Значение же «на открытом, возвышенном месте» можно толковать как признак родства слова юр с лексемой яр, которое имеет в современном русском языке значение «крутой, обрывистый берег реки, озера, склон оврага», тоже открытое, возвышенное место. Время и пространство существуют для человека лишь в их взаимодействии. «Действие, движение, процесс соединяют время и пространство в единое целое, так как любая деятельность осуществляется в их координатах. Действие оставило в языке след ещё более глубокий, чем пространство и время» [5, с. 157]. Язык отражает простейшие действия, без которых не может обходиться человек. Само наименование того или иного действия нередко становится источником ассоциаций, объектом метафорического или метонимического переносов, так как действия, присущие человеку, прямо обозначающие то, что они именуют, постепенно приобретают вторичные, переносные значения. Такие фразеологические обороты, как не по летам «не в соответствии со своим возрастом; не пристало по возрасту», не под лета «из-за возраста, преклонных лет не пристало или не в состоянии (делать что-то)», сто лет «очень долго, очень давно» [7], в своём составе содержат лексему лета «года, возраст», которая в современном русском языке является устаревшей и активно Русский язык употребляется лишь в Р. п. мн. ч. Со временем древнее значение этой лексемы («большой промежуток года, связанный с потеплением») было перенесено на обозначение возраста человека. Слово лета восходит к праславянскому *lĕto и генетически тождественно времени года между весной и осенью – лету. Праславянское *lĕto является славянской инновацией в индоевропейской системе наименования времён года. Исходным для слова *lĕto можно считать индоевропейский корень *lē-, имеющий значение «ослабеть, дать поблажку». Отсюда праславянское *lĕto рассматривается как отглагольное существительное с первоначальным значением «мягкое время, период, когда холод спадает». Как видим, более древней оказывается семантика для слова *lĕto как определённого промежутка времени, связанного с потеплением и пробуждением природы, с последующим развитием значения «части календарного года между весной и осенью». Таким образом, русские фразеологизмы сохраняют семантику «определённого промежутка времени». Главным мерилом времени всегда оказывался труд. В древности человек не мог жить без труда. Поэтому многие фразеологизмы связаны с профессиональной деятельностью людей. Некоторых профессий уже нет, они перестали существовать, но их историю хранит язык. Здесь выделяются две группы фразеологизмов: с явным профессиональным содержанием одних выражений и оценкой той или иной профессии в других. «Первая группа выражений создаётся в гуще какой-либо профессиональной среды, отталкивается от специальной терминологии, отражает профессиональный язык этой среды, её “секреты производства”. Выражения второй группы лишь отражают отношение “непрофессионалов” к какой-либо профессии» [5, с. 38]. Анализ значений фразеологических единиц и развитие значений исконных лексем – компонентов фразеологизмов Многие фразеологизмы, рождённые благодаря какой-либо профессии, постепенно теряют связь с первичным наименованием того, что они обозначали прежде. В «профессиональной» фразеологии такое забвение – довольно частое явление. Это происходит потому, что характер производства постепенно меняется, появляется новая профессиональная терминология, старая становится ненужной, как и сама профессия, её породившая. Уходят в прошлое реалии и действия, связанные с ней. Но потеря первоначальной мотивировки образного выражения – это заключительный этап пути от профессиональной речи к общенародному языку. Этот путь начинается с переносного употребления безобразного, но привычного для той или иной профессиональной среды свободного сочетания. Переносное употребление придаёт этому сочетанию более житейское, оторванное от узкоспециального, значение. Само выражение становится образным и экспрессивным и этим обеспечивает себе существование на долгие века. Примером фразеологического оборота, содержащего в своем составе профессиональную лексику, является выражение ковы ковать, то есть «действовать коварно, злонамеренно по отношению к кому-либо» [7]. Данная фразеологическая единица имеет в своём составе лексему ковы, не употребляющуюся ныне самостоятельно. Устойчивое сочетание образовано путём грамматического повтора. Фразеологически связанное слово ковы известно древнерусскому языку в значении «тайные, коварные умыслы, козни» и восходит к праславянскому *kovъ, образованному от глагола *kovati «бить, ударять», которое, в свою очередь, восходит к индоевропейскому *kou-. По мнению О. Н. Трубачёва, принадлежность глагола «ковать» к кузнечной терминологии – особенность лишь славянских языков. В других индоевропейских языках исходный корень *kou- не получил такого развития значения. Лексема ковать представлена во всех славянских языках. Например, в чешском языке kouti – это «ковать; замышлять втайне». Совершенно очевидно, что слова ковы и ковать, помимо значения «бить, ударять по металлу», имели и значение «коварные умыслы», «замышлять втайне». Это значение появилось в результате семантического развития этого вторичного отвлечённого значения лексем ковы и ковать. Возможно, развитие этих значений было связано с деятельностью кузнеца, который в праславянском языке представлен лексемой *kovařь, сохранившейся в чешском языке с тем же значением – kovař. Кузнец, *kovařь, первоначально обозначал «кто куёт цепи». Следовательно, развитие семантики устойчивого сочетания ковы ковать «действовать коварно, злонамеренно по отношению к кому-либо» связано с образом кузнеца-хитреца в славянских языках [6, с. 335-336]. Русский фразеологизм ни копыла, ни дровины, имеющий значение «совсем ничего нет» [7], имеет в своём составе фразеологически связанное слово копыл, восходящее к праславянскому *kopylъ. Будучи производной от глагола *kopati, эта лексема сохранилась также в некоторых славянских языках: болг. копилъ «мальчик», «внебрачный ребёнок», болг. диал. копило «заострённая палочка для выкапывания цветов с короткими корневищами или с луковицами», копеле «побег, стебель», сербохорв. kőpil «внебрачный, незаконнорожденный сын», слвц. диал. kopyl’ «внебрачный ребёнок». Как видим, в славянских языках лексема *kopylъ имеет два основных значения: «стояк, палочка или дощечка для чего-л.» и «внебрачный ребёнок». По мнению О. Н. Трубачёва, это последнее значение является вторичным по отношению к первому. Оно возникло на основе метонимического переноса в земледельческой терминологии, где побочные побеги всегда отсекались как ненужные и вредные. Известно праславянское выражение *kopylъ kopati со значением «вырывать (лишний) отросток», которое и отражает этимологию слова *kopylъ. Следовательно, номинативная природа лексемы *kopylъ не брачно-родственные отношения, а земледельческая сфера и её лексика. Несомненна связь со словом *kopylъ, образованным от глагола *kopati, целого ряда значений «вид лопаты», «орудие для выдалбливания, вытёсывания, выкапывания», «то, что вкопано, вставлено, стояк, подпорка» [8, с. 30-33]. Отсюда семантика лексемы *kopylъ могла развиваться таким образом: «лишний отросток» → «то, чем выкапывают что-либо» → «то, что вставлено, вкопано, стояк» → «дощечка для скрепления». Фразеологизм ни копыла, ни дровины первоначально относился к земледельческой терминологии и обозначал, очевидно, отсутствие приспособления для крепления, поддержки чего-либо, откуда затем его семантика абстрагировалась и фразема приобрела значение «совсем ничего нет». Таким образом, тематическая классификация фразеологизмов даёт возможность понять источник возникновения устойчивого сочетания, оценить фразеологический образ человеком и узнать многое о происхождении отдельных компонентов, входящих в состав фразеологической единицы. Для исторической фразеологии представление о границах устойчивости и вариативности чрезвычайно важно уже потому, что этап «застывания» сочетания – это момент образования фразеологической единицы [5, с. 88]. Конкретность ярко проявляется при тематической классификации фразеологизмов, отражающей их мотивировку: выражения, связанные с различными сферами человеческой деятельности, с животным и растительным миром, явлениями природы и т.п. Она позволяет выявить тот комплекс конкретных представлений, которые породили фразеологические сочетания. Эти конкретные представления нередко уходят корнями в глубокое прошлое. Подавляющее большинство устойчивых оборотов образовано путём переосмысления свободных сочетаний слов. Многие фразеологизмы проходят сложный путь от свободного сочетания к устойчивому именно через образное переосмысление первого: «Фразеологическое значение может возникнуть в результате метафорического переосмысления словосочетания, образующего внутреннюю форму фразеологизма» [1, с. 110]. Заключение Таким образом, мы приходим к следующим выводам. Фразеология наряду с лексикой сохраняет праславянские наименования действительности, связанные с материальной и духовной культурой славянских народов. Хотя семантические изменения праславянской лексики носят регулярный характер и являются универсальными, пути семантического развития общеславянских лексем, их перемещение или утрата национально специфичны, что и ведёт к лексико-семантической асимметрии современных славянских языков в использовании праславянского лексического наследия. Что не фиксируется одним славянским языком, может быть засвидетельствовано другим. Факты «семантической консервации» [6, с. 201] представляют собой несомненный интерес и свидетельствуют в пользу былого единства славянских языков. Еще раз подчеркнём, что фразеология ещё более консервативна, чем лексика. Утраченные или архаичные лексемы нередко обнаруживаются во фразеологических оборотах. Так же, как и в лексике, во фразеологии выделяются тематические группы, связанные с древнейшими и необходимыми наименованиями действительности, без которых не может обойтись ни один язык. Полная их утрата невозможна, но вполне вероятно семантическое изменение их значений. Фразеология зачастую сохраняет и основу наименования, и образ, первоначально заложенный в устойчивых выражениях. Перспективы дальнейшего исследования проблемы мы видим в составлении максимально полного ряда примеров фразеологических единиц, содержащих в своём составе компоненты праславянского происхождения. Это даст возможность составить более широкое представление о лексических и фразеологических системах славянских языков, а также о праславянском языке и различных процессах, в нём происходящих. Более детальное исследование поможет доказать, что именно лексическая и фразеологическая системы современного русского языка являются надёжными хранителями праславянских лексем. Источники | References 1. Жуков В. П. Русская фразеология: учебное пособие. М.: Высш. шк., 1986. 310 с. 2. Зайцева И. А. Стилистические изменения праславянской лексики в русском языке (в сопоставлении с чешским языком): автореф. дисc. … к. филол. н. М., 2011. 19 с. 3. Зайцева И. А. Фразеологические единицы с праславянским компонентом в практике преподавания РКИ // Проблемы модернизации современного высшего образования: лингвистические аспекты: материалы III Международной научно-методической конференции: в 2-х т. Омск: Омский автобронетанковый инженерный институт, 2017. Т. 1. С. 234-237. 4. Лапшина С. С. Особенности словообразовательно-фразеологического комплекса с полисемантом НОГА в со временном русском языке: автореф. дисc. … к. филол. н. М., 2011. 22 с. 5. Мокиенко В. М. Славянская фразеология: учебное пособие для вузов. М.: Высш. шк., 1989. 286 с. 6. Трубачёв О. Н. Этногенез и культура древнейших славян: лингвистические исследования. М.: Наука, 2002. 488 с. 7. Фразеологический словарь Федорова [Электронный ресурс]. URL: https://gufo.me/dict/fedorov (дата обра щения: 15.05.2021). 8. Этимологический словарь славянских языков: праславянский лексический фонд / АН СССР, Ин-т рус. яз. М.: Наука, 1974. Русский язык Информация об авторах | Author information RU EN Зайцева Ирина Александровна1, к. филол. н. Сатина Татьяна Васильевна2, к. филол. н., доц. Торосян Анна Сергеевна3, к. филол. н. 1, 2, 3 Финансовый университет при Правительстве Российской Федерации, г. Москва Zaytseva Irina Alexandrovna1, PhD Satina Tatyana Vasilyevna2, PhD Torosyan Anna Sergeevna3, PhD 1, 2, 3 Financial University under the Government of the Russian Federation, Moscow 1 iazajtseva@fa.ru, 2 tvsatina@fa.ru, 3 astorosyan@fa.ru Информация о статье | About this article Дата поступления рукописи (received): 15.06.2021; опубликовано (published): 30.07.2021. Ключевые слова (keywords): фразеологические единицы; праславянская лексика; лексические архаизмы; тематические группы; phraseological units; Proto-Slavic vocabulary; lexical archaisms; thematic groups. 

Напиши аннотацию по статье

Филологические науки. Вопросы теории и практики Philology. Theory & Practice ISSN 1997-2911 (print) 2021. Том 14. Выпуск 7. С. 2084-2088 | 2021. Volume 14. Issue 7. P. 2084-2088 Материалы журнала доступны на сайте (articles and issues available at): philology-journal.ru RU Фразеологизмы в русском языке как «хранители» праславянского корнеслова (на примере фразеологических единиц с лексическими архаизмами) Зайцева И. А., Сатина Т. В., Торосян А. С. Аннотация. Цель исследования - определить роль фразеологических единиц в русском языке как консервантов праславянских лексем. В статье рассматриваются тематические группы фразеологизмов в соответствии со значением общеславянских слов в их составе; выявляются дериваты и фразеологические обороты, в составе которых сохранились праславянские имена существительные; анализируются значения фразеологических единиц и рассматривается развитие значений исконных лексем - компонентов фразеологизмов. Научная новизна исследования заключается в определении роли фразеологизмов в деле сохранности праславянской лексики в русском языке. В результате доказано, что фразеология сохраняет праславянские наименования объектов действительности, связанные с материальной и духовной культурой славянских народов, что делает фразеологическую систему русского языка особо значимой с точки зрения изучения праславянской лексики. EN The Russian Phraseological Units as “Bearers” of the Proto-Slavic Vocabulary (by the Example of Phraseological Units with Lexical Archaisms) Zaytseva I. A., Satina T. V., Torosyan A. S. Abstract. The paper aims to reveal the role of phraseological units in the Russian language as bearers of the Proto-Slavic vocabulary. The authors classify phraseological units into thematic groups according to the meaning of their Proto-Slavic component, identify derivatives and phraseological units containing the Proto-Slavic nouns, analyse the meaning of phraseological units and trace semantic evolution of primary lexemes in the structure of phraseological units. Scientific originality of the study involves identifying the role of phraseological units as bearers of the Proto-Slavic vocabulary. As a result, it is proved that phraseological units preserve the Proto-Slavic nominations of material culture objects and spiritual culture phenomena, which makes the Russian phraseology especially valuable in studying the Proto-Slavic vocabulary.

фразовое ударение и семантика именных и глагольных групп. Введение Распределение фразовых ударений в тексте, создающее его акцентную структуру, подчиняется сложным и еще не до конца описанным и разгаданным закономерностям. При этом, хотя фразовое ударение реализуется на слове, интонация «работает» фактически не с отдельными словами, а со словосочетаниями: она их объединяет, создавая широкий фокус, или разделяет, создавая узкий фокус, выхватывая при этом один из элементов словосочетания и ставя его в отношения с другими элементами той же фразы или целого текста. В каждом языке существуют базовые правила расстановки ударений в разных типах словосочетаний, в том числе — в именных и глагольных группах. Отклонения от этих правил имеют свои причины и ведут к серьезным последствиям для семантики отдельных слов и целых словосочетаний. Ниже мы рассмотрим некоторые типы именных и глагольных групп, в которых главное фразовое ударение (ФУ) оказывается на необычном месте (на глаголе при наличии при нем дополнения или обстоятельства, на прилагательном — при наличии определяемого им существительного) при отсутствии таких мощных и универсальных факторов, как контраст, частицы-рематизаторы, конечная позиция, а также данность (предупомянутость), обусловленная контекстом. С этим связаны некоторые ограничения: 1) мы исходим из ситуации чтения, т. е. озвучивания уже со зданного текста; 2) предлагаемые ниже примеры намеренно даются вне контекста (они могут быть осмыслены, например, как традиционные филологические примеры, как первые фразы текста или как заглавия); 3) интересующие нас слова занимают неконечную позицию, т. к., если слово с особой семантикой стоит в конце фразы, имеет место слияние семантического и позиционного факторов. Фразовая интонация хуже, чем другие аспекты языковой системы, поддается интроспекции: люди обычно реагируют на интонацию очень чутко, а объяснить, почему некоторая цепочка звуков была проинтонирована так-то и так-то, они нередко не могут. Это касается и места фразового ударения, для которого нет даже того графического минимума, каким для других проявлений интонации (членение и оформление) являются внутренние и краевые знаки препинания. Носитель языка часто затрудняется ответить на вопрос, почему он сделал сильное ударение на том или ином слове: он бывает не в состоянии даже вспомнить, на каком именно элементе предложения он только что сделал ударение, и нередко при ретроспективном анализе произнесенного высказывания указывает на другое слово как на акцентоноситель. При этом было бы неверно утверждать, что носители языка не замечают ошибок в акцентном контуре фразы и связанных с ними коммуникативных неудач при восприятии. Об этом говорят случаи хорошо воспринимаемого «ложного» (незапланированного) контраста (главноударное слово здесь и далее подчеркивается): (1) Он работает на кафедре общего языкознания? — Ну, конечно, какого же еще!, а также некоторые шутки и бытовые анекдоты: (2) (3) (4) — Почему Джон полетел в Нью-Йорк? — Потому что пешком — слишком долго. — Опять хочу в Париж! — О! Опять в Париж! — Нет, опять хочу. Человек читает газету: «В Нью-Йорке каждый час под машину попадает один человек». — Господи! — вздыхает он. — Вот не везет бедняге. Эти примеры иллюстрируют некоторые общие механизмы ФУ и одновременно различия в смыслах высказываний. В первом анекдоте (2) «нормальное» ФУ на обстоятельстве создает в вопросеширокий фокус, а ответ-объяснение дается на узкий, разновидность акцентного выделения (АВ), по Т. М. Николаевой (‘именно полетел’) [Николаева 1982]. Возникает акцент на выборе средства передвижения, включая абсурдное пешком (на поезде в ответе было бы не так смешно). Во втором анекдоте модальный глагол при его акцентном выделении, задуманном, но не реализованном первым говорящим, приобретает дополнительное значение нереализованного или даже нереализуемого желания (хочу в Париж, где уже бывал vs. хочу в Париж, где едва ли смогу побывать, только хочу). В третьем анекдоте обыгрывается возможность «знаменитого» слова один в зависимости от степени ударности получать либо числовое (1, а не 2 или 3), либо отождествляющее значение (‘один и тот же’), см.: [Николаева 1979]. Примечательно при этом, что ни в том, ни в другом значении это слово не несет на себе ФУ, которое падает на конечное слово (человек) в обоих случаях. Однако слово один в роли числительного получает ударение, в то время как в роли «отождествителя» оно безударно. Следовательно, для различения семантики бывает важен не только факт наличия или отсутствия ФУ на слове, но и мера ударности слова в интонационном контуре даже в условиях отсутствия на нем ФУ. Во всех трех шутках проявляется некий общий механизм интенсификации значения у слова под главным фразовым ударением, но в сочетании с разными частями речи и конкретными лексемами результат получается разный, доходящий нередко до принципиального изменения значения слова, релевантного не только для данного конкретного контекста, но и для языковой системы в целом. 2. Существительные Существительные в словосочетаниях нормально главноударны — в составе как глагольных (читать книгу), так и атрибутивных (отцовский дом) групп. Поэтому особенно интересны те ситуации, когда они «отдают» главное ударение глаголу или прилагательному. Это бывает, в частности, в следующих случаях. 1. В случае явной «данности» и / или явной «тематичности» существительного: Надо зайти к Славе: давно не видела ребенка (ребенок = Слава). При этом тематичность существительного может обеспечиваться не только данностью в контексте, но и пониманием того, что шагом ранее произошла оценочная (мысленная, не выраженнаяявно) предикация, а в данном предложении мы имеем дело с ее результатом: Сыщем пасквилянта, никуда не денется; Люблю оптимистов. Здесь существительные пасквилянт, оптимисты — плоды свернутой (уже имевшей место к моменту речи) оценочной предикации (он — пасквилянт, они — оптимисты), и только потому они тематичны; поэтому данная акцентная структура с высокой степенью вероятности реализуется и при внеконтекстном предъявлении подобных высказываний: «данность» конечного существительного очевидна благодаря семантике свернутого предиката (результата произведенной ранее оценки). 2. Главное ударение переходит с существительного и на явно оценочное прилагательное, что нередко сопровождается семантической опустошенностью самого существительного: Печальная картина; Патовая ситуация. Такие слова, как картина, ситуация, а также вид, человек, условия, вещь, обстоятельство, дела фактически входят почти в любую речевую ситуацию и уже поэтому семантически столь слабо нагружены, что фразовое ударение от них как будто «отскакивает»: они несут слишком мало информации, даже находясь в абсолютном конце предложения — месте, наиболее пригодном для акцентуации. 3. Сходная картина наблюдается в случае постпозиции прилагательного в роли предикатива: У нас секретность строжайшая! = У нас тут строго! Этой тенденции противостоят речевые акты пояснения каких-либо действий, поступков, мнений: Не стискивайте так, Зоенька, больно! У вас пальцы костлявые! (Б. Акунин). Здесь вторая фраза поясняет первую, и фразовое ударение приходится на существительное, так что в итоге возникает инверсия, ср.: У вас костлявые пальцы! Если в высказывании У нас секретность строжайшая! прилагательное выступает в роли сказуемого, то в случае У вас пальцы костлявые! прилагательное является определением в постпозиции. Как видим, расположение фразового ударения имеет непосредственную связь с ощущением инверсии или ее отсутствия (подробнее об этом см.: [Павлова 2007]). 4. То же происходит в случае, если предложение содержит квалифицирующий предикат (по типу X есть Y), где Y не является оценкой, а обозначает чисто денотативную отнесенность к множеству, и при этом в группу предиката входит определение: Дик — большой осел (X есть Y большого размера [включение во множество],где X — животное), ср.: Дик — большой осел (X есть Y [оценка], где X — человек). 5. Наконец, рассматриваемое явление наблюдается в ситуациях, когда существительное в роли подлежащего или прямого дополнения сочетается с существительным в роли обстоятельства: Снова субботник на стадионе. Объясняется это тем, что обстоятельства обычно менее важны для коммуникации и более предсказуемы: в данном случае сообщается о факте проведения субботника, а не о месте его проведения. Необходимо сделать важную оговорку. Предлагаемая нами акцентная структура (главноударное слово в примерах подчеркнуто) не всегда является единственно возможной. Во-первых, есть целый ряд факторов, которые способны переместить главное ударение или создать двухцентровый контур. Они достойны специального рассмотрения, однако здесь нет возможности останавливаться на них подробно (более детальное описание см.: [Павлова 2007]). Стоит упомянуть хотя бы ситуации продолжения и уточнения. В последнем примере обозначение места проведения мероприятия окажется важнее самого факта, если оно будет уточнено: Снова субботник на еще не достроенном стадионе! В такой конструкции высока вероятность и двухфокусного контура: Снова субботник на еще не достроенном стадионе! Фраза содержит две пропозиции: сообщается и о том, что (будет) субботник, и о том, что стадион не достроен. Примечательно, что в последнем случае семантика как будто расходится с акцентуацией: важно, в каком состоянии стадион (не достроенном), а ФУ при этом падает на существительное (стадионе). Здесь имеет место широкий фокус: словосочетание оформлено «по правилам», несмотря на то, что семантически причастие важнее существительного. К сожалению, в рамках настоящей статьи нет возможности рассмотреть этот интересный феномен: противоречие между коммуникативной нагруженностью и ударностью в некоторых случаях при отсутствии подобного противоречия в других. Ср. также: Марья Ивановна, Коля дерется на уроках! / Марья Ивановна, Коля дерется на уроке математики! Первая фраза сообщает о Колином поведении, вторая уточняет, где именно происходит нарушение правил поведения со стороны Коли.Во-вторых, нередко выявляемое значение легче или естественнее передать не при помощи фразового ударения, а иными языковыми средствами, например, изменением порядка слов: Патовая ситуация / Ситуация — (просто) патовая. Наконец, в-третьих, читающий может не почувствовать, не угадать выявляемое нами значение — например, свернутую оценочную предикацию — и сказать: (Я) люблю оптимистов. Сказанное нашло подтверждение в экспериментах (см. об этом ниже). 3. Глаголы В отличие от существительных, глаголы чаще не несут главного ударения при наличии дополнения или обстоятельства, особенно если зависимые слова стоят после глагола. Под ударением у глаголов часто проявляются интересные оттенки значения или даже особые значения. Как и прилагательное, глагол получает более сильное ударение при явной тематичности зависимого существительного. Этот случай был бы тривиален, если бы не существовала противоположная тенденция у глаголов проспективной семантики, передающих действие, как бы направленное вперед — во временн ´oм или локальном отношении. С такими глаголами даже существительные в роли явно «данного», названного в левом контексте, оказываются под ударением. Эта тенденция характерна для глаголов направленного движения (положить, поставить, войти, направиться), глаголов созидания (творить, делать, создавать), глаголов речемыслительной деятельности, если она направлена на будущее, а не на рефлексию (сказать, говорить, писать, планировать, собираться). Сильноударны обычно следующие типы глаголов: 1) глаголы в оценочном значении: Он сочиняет истории (‘говорит неправду’); Он поторопился назначить тебя начальником (‘зря назначил’). Эти семантические оттенки распознаются при восприятии звучащей речи и угадываются по контексту, когда требуется осмыслить (а значит, и проинтонировать) письменный текст. Примечательно, что в этих значениях глаголы могут оказаться в конце предложения без того, чтобы у нас возникло ощущение инверсии: Он сочиняет свои истории / Он свои истории сочиняет; а дляих безударных коррелятов в неоценочных значениях (сочиняет = пишет; поторопился = сделал что-л. быстро) конечная (безударная) позиция будет сопряжена с ощущением инверсии: Он свои истории сочиняет; 2) фактивные и ретроспективные глаголы, семантически обращенные назад — в пространственном или временном аспекте: Жестянщик, наверное, догадывался о нашей ненависти к нему (Б. Балтер) — здесь имеет место фактивность; Мы простили Сашке опоздание — тут присутствуют ретроспективность и фактивность; Ученые усложнили условия эксперимента — здесь содержится сема ретроспективности. В литературе по актуальному членению принято объяснять отсутствие ударения на дополнениях в таких случаях тем, что они «данное», но это не так: они как раз и расцениваются нами как данное благодаря семантике глагола; 3) глаголы, содержащие отрицание — независимо от того, грамматически или лексически оно выражено: Россия не приостанавливала поставки нефти на территорию Белоруссии (Grani.ru) — грамматическое отрицание; Сотрудники РОВД поленились везти задержанного в отделение (Новая газета) — лексическое отрицание; 4) глаголы с оценочными дополнениями, когда ясно, что оценочное предицирование произошло шагом раньше и мы имеем дело со «снятой» («свернутой») предикацией, то есть с ее результатом (об этом было сказано выше, в связи с существительными): Он проглотил пилюлю (‘то неприятное, что ему было незадолго до данного речевого акта сказано и что в прошлом мыслительном акте предикации было расценено автором как «пилюля», он «проглотил», то есть не стал на это реагировать’). Ср.: Он проглотил пуговицу. Часто результаты свернутой предикации выражены субстантивированными причастиями: Силы оставили умирающего; Я пришел домой и зарисовал увиденное; 5) глаголы в сочетании с семантически пустыми и предсказуемыми элементами (типа ситуация, случай, человек и др.; об этом также см. выше); 6) глаголы при сочетаниях с неточными (приблизительными) количественными показателями: Разбуди меня через полчасика (ср.: Разбуди меня через полтора часа); Я тут поиграю немного (ср.: Я тут поиграю до пяти вечера). Безударность является дополнительныммаркером приблизительности, а ФУ в подобных конструкциях — спутник точности; 7) глаголы в комбинации с предсказуемыми благодаря ситуации, фоновым знаниям и / или здравому смыслу обстоятельствами места или времени, ср.: Мальчик сидит на фотографии. — Мальчик сидит на фотографии. В первом случае важно сообщить, на чем именно сидит мальчик, во втором — какова его поза на фотографии (фотография дана в ситуации речи); Валентина Ивановна, Коля дерется на уроке. — Дворяне дрались на дуэлях. В первом примере на уроке — обстоятельство, настолько предсказуемое в ситуации школы, что его можно опустить без особого ущерба для смысла; во втором обстоятельство опустить нельзя, оно слито с глаголом в единую монолитную группу; при этом у глагола драться в первом и втором примерах разная семантика: ‘бить друг друга’ — ‘сражаться’, а фразы являются разными речевыми актами: первый — жалоба, второй — сообщение (наррация); 8) в рамках речевых актов, поясняющих причину чего-либо сказанного или совершенного: Он-то кормил, только я плохо ела. Нервничала сильно (А. Маринина); 9) в рамках речевых актов, имеющих значение уступительно сти: Хоть поем до отвала. 4. Прилагательные Прилагательные, хоть и являются именами, но по отношению к фразовому ударению ближе к глаголам, т. к. они обычно входят в словосочетание с ударным существительным (речь идет о полных прилагательных). Оценочное прилагательное в краткой форме в роли предиката, наоборот, «притягивает» ударение, даже несмотря на начальное положение во фразе: Горек чужой хлеб; Широк русский человек. Исключения составляют некоторые идиомы: Хороша соседка! (не идиома) — Хороша соседка! (синтаксическая идиома). Полному прилагательному в субстантивной группе, каким бы оценочным оно ни было, труднее «пробиться» на самостоятельные акцентные позиции. Значительно вероятнее встретить прилагательное под фразовым ударением после глаголов казаться, считать, посчитать, оценить как, расценить, назвать. Здесь оно является частью сказуемого, причем семантически наиболее нагруженной: Депутат Госдумы назвал лживыми обвинения гражданина Болгарии. Вероятность ударения на прилагательном тем выше, чем ярче оценка в семантике прилагательного и чем слабее оценочность существительного. Ср.: Он порядочный бюрократ (‘он бюрократ, но порядочный’) — Он порядочный бюрократ (‘он смахивает на настоящего бюрократа’). Яркость оценки тесно связана с отрицательной семантикой: обычно положительная оценка не столь заметна, поскольку психологически человек всегда настроен на положительный сценарий. Так, в паре Она превосходная кулинарка — Она посредственная кулинарка вероятность сильного ударения на посредственная выше, чем на превосходная. Ударение способно «высвечивать» в значении слова дополнительные семы. Так, у прилагательного порядочный в приведенном выше примере два различных значения — как и у существительного бюрократ. Ср. в глаголах: Мы пропустим девушку (‘дадим пройти первой’) — Мы пропустим девушку (‘не увидим нужного человека’). Различия могут доходить до степени омонимии: У них есть целые мешки яблок (‘много яблок’) — У них есть целые мешки яблок (‘неповрежденные’). Или: Редкая птица долетит до середины Днепра (‘вряд ли хоть одна долетит’) — Редкая птица долетела до середины Днепра (‘птица редкой породы’). Смена значения сопровождается в данном примере сменой референтности: в первом примере существительное птица употреблено нереферентно, во втором — референтно. Приведенные здесь примеры и их трактовки принадлежат авторам настоящей работы. Мы обращались и к языковому сознанию других носителей языка, как «наивных», так и обладающих некоторыми познаниями в лингвистике. Это делалось как в процессе наблюдения, так и в специально организованных экспериментах. Рассмотрим один из таких экспериментов. Группе экспертов (студенты — слушатели курса по интонации и преподаватели-фонетисты) были предложены изолированные фразы с заданием подчеркнуть слово, которое, по их мнению, может быть выделено главным фразовым ударением. Эксперимент состоял из трех частей. В первой интересующие нас фразы давались отдельно в случайном порядке. Во второй — парами с частичным различием в лексическом составе, например: Это яд для крыс. — Это яд для неискушённой души. После этого давались фразы с одинаковым лексическим составом (Дик — большой осёл), но с двумя вариантамифразового ударения (главноударное слово было подчеркнуто). Информантов просили описать своими словами разницу в значении фраз, если они ее находят. Разброс ответов в эксперименте был довольно большим, однако в большинстве случаев информанты реагировали на семантические подсказки и определяли место фразового ударения в изолированных фразах в соответствии с нашими ожиданиями. Наряду с условно правильными ответами, т. е. с решениями, совпадающими с мнением авторов, были и «ошибки», чаще все двух типов: а) смещенное с конца ударение уже в нейтральной, по нашему замыслу, фразе. Так, в паре Моя жена превосходная кулинарка / Моя жена посредственная кулинарка прилагательное превосходная оказалось слишком эмфатичным и примерно в половине ответов было выделено главным ударением. Слово мигом также «притягивало» ФУ независимо от структуры фразы: Она мигом успокоилась / Я тебя мигом успокою! б) конечное ударение, несмотря на семантические подсказки. Так, например, в паре Он проглотил пуговицу / Он проглотил пилюлю некоторые информанты не осуществили ту операцию восстановления предшествующей этой фразе предикации, которая была описана выше, или просто поняли слово пилюлю конкретно как таблетку. Не всегда информанты реагировали и на различия в виде глагола, как в паре: Его глаза привыкали к темноте / Его глаза привыкли к темноте. Как и ожидалось, при попарном предъявлении фраз с предположительно разным местом главного ударения, когда внимание информантов было сконцентрировано на различии, количество «правильных» (то есть ожидавшихся) ответов было больше. Интересны объяснения различий в парах с проставленными ФУ, с большинством из которых нельзя не согласиться. Некоторые из них весьма точны и остроумны: Информант 1 Дик — большой осел. (Дик очень глуп) Дик — большой осел. (Осел Дик большой, а не маленький) Он сочиняет истории. Он сочиняет истории.(Он писатель) (Он фантазер) Редкая птица долетит до середины Днепра. Редкая птица долетела до середины Днепра. Эта компания выросла из мелкого бизнеса. Эта компания выросла из мелкого бизнеса. (Редко птице удается долететь) (Птица из Красной Книги долетела) (Начинали с мелкого бизнеса) (Надо искать другие пути развития) Информант 2 Дик — большой осел. (Переносный смысл: Дик очень упрямый) Дик — большой осел. (Прямой смысл: Дик — крупное животное) Он поторопился назначить меня начальником. Он поторопился назначить меня начальником. (Я работал очень хорошо) (Я не справился с должностью) (Положительная оценка) Он порядочный бюрократ. Он порядочный бюрократ. (Отрицательная оценка) Информант 3 Хороша соседка! (Оценка. Всякая!) Хороша соседка! (Не соответствует стандарту правильной соседки) У них есть целые мешки яблок. У них есть целые мешки яблок. (Много яблок) (Не рваные) Нужно остановить кровопролитие. (Призыв к общественному акту) Нужно остановить кровь. (Указание к медицинскому действию) 5. Заключение Мы описали некоторые факторы, влияющие на выбор места ФУ при чтении коротких фраз в отсутствие воздействия непосредственного контекстного окружения. В такой ситуации контекст неизбежно домысливается читающим, так как в реальности предложений вне контекста не бывает: он существует хотя бы в форме наиболеевероятного, наиболее привычного мыслительного фона. Если бы читатель был лишен этой способности, он был бы не в состоянии понимать смысл заголовков, афоризмов, цитат, лишенных контекста, в котором они первоначально возникли. Именно в таких условиях интереснее всего проверять, как лексическая семантика соотносится с фразовым ударением: одни слова как будто его притягивают, другие словно отталкивают. Разумеется, важна при этом семантика слов внутри данной конкретной фразы: акцентное поведение того же слова может зависеть от контекста. Для определения взаимодействия между лексической семантикой и фразовым ударением интереснее всего работать с парами коротких предложений, расходящихся минимально, но демонстрирующих при этом расхождении различные акцентные модели. В этой работе мы намеренно употребляли термины «фраза», «высказывание» и «предложение» как синонимы. Различение высказываний и предложений, важное для синтаксической семантики, для нас в контексте настоящей работы нерелевантно. Мы также вполне умышленно не использовали терминов теории актуального членения, поскольку проблематика соотношения темы и ремы, непосредственно связанная с ФУ, усложнила бы текст и могла бы нежелательным образом отвлечь от его основной идеи, которая состоит в следующем. Семантика слова чутко реагирует на ударность и столь тесно с ней связана, что давно уже назрела необходимость включать в описания значений многозначных слов и омонимов потенциальные отношения их значений (лексико-семантических вариантов — ЛСВ) с акцентуацией. Разные ЛСВ по-разному взаимодействуют с фразовым ударением, и сейчас уже накоплено достаточно материала, чтобы закрепить этот опыт в лексикографии. По-видимому, практика употребления того или иного ЛСВ в конкретных текстах в ударной или безударной позиции привела к тому, что ударное или безударное произнесение слова постепенно стало ассоциироваться с различными ЛСВ. В итоге из узуса эта взаимозависимость постепенно переходит в языковую систему и закрепляется за тем или иным значением слова. Справедливости ради нужно уточнить, что далеко не все ЛСВ или омонимы сопровождаются различиями в потенциальной ударности или безударности в тексте. Однако этих связей достаточно много для того, чтобы учитывать их при семантических толкованиях множества лексем наязыковом уровне. Аналогичным образом развиваются и меняются со временем коннотации: ведущим в их развитии являются конкретные контексты и ситуации употребления, но постепенно коннотации начинают осознаваться всеми или большим числом носителей языка, и с этого момента можно говорить об их лексикализации. Еще один вывод состоит в необходимости учета места и типа фразового ударения в практике перевода: поскольку смысл непосредственно связан с ударностью / безударностью лексем, а перевод ориентируется на смысл, то стратегия переводчика должна быть теснейшим образом связана с фразовым ударением.

Напиши аннотацию по статье

А. В. Павлова, Н. Д. Светозарова Майнцский университет, Германия, СПбГУ, Санкт-Петербург ФРАЗОВОЕ УДАРЕНИЕ И СЕМАНТИКА ИМЕННЫХ И ГЛАГОЛЬНЫХ ГРУПП 1.

функции концепта в современном ессе. Ключевые слова: эссе, концепт, жанр. FUNCTIONS OF THE CONCEPT IN MODERN ESSAY E. V. Buzalskaya Saint Petersburg State University, 7–9, Universitetskaya nab., St. Petersburg, 199034, Russian Federation Th e article looks at the development of a linguistic analysis methodology of an essay in its journalistic, scientifi c, artistic and qualifi cation varieties. Th e author connects the identifi cation of determination of the essay structure’s linguistic basis with the concept type (Gestalt, frame or script), as well as with the four basic functions of these concepts in the formation of a speech genre: the two, which are common to all genres — naming of the genre and the indication of the problem raised in the essay; and two specifi c functions, i.e. construction of a general line of the author’s refl ection and fi nal component of the text structure. Refs 41. Table 1. Keywords: essays, concept, genre. В современном информационном обществе, в противовес безличной массовой информации, все большее значение приобретает авторский оригинальный взгляд на события и явления окружающего мира. Свидетельством тому является возрастающая роль эссеистики в современной публицистической, художественной и научной сферах общественной жизни, что вызвано совпадением социально-психологических детерминант восприятия информации читателем с базовыми характеристиками канона эссе — краткостью, сосредоточенностью на осмыслении важнейших концептов культуры, оригинальностью хода авторской рефлексии, в которой функция сюжетной (событийно-темпоральной) линии свернута до аргументирующей позицию автора иллюстрации, философским началом, экспериментальностью, медитативностью, доминированием образной перспективы над понятийной [1, с. 352; 2, с. 104; 3, с. 317; 4, с. 22; 5, с. 378; 6, с. 104 и др.], символизацией не только таких «высоких» понятий, как жизнь, честь, справедливость [7, с. 15], но  и, по замечанию О. И. Дуровой, самых обычных слов, которые «в эссеистическом тексте могут быть условно заключены в кавычки и обращены в символы и иные подобные ориентиры» [8, с. 14]. Указанные характеристики обеспечивают обращение читателей и авторов к философским рассуждениям в форме эссе как соответствующим основному психотипу современного человека с его установкой на фрагментарность мышления и молниеносность схватывания информации [9, с. 11]. сивно оцененного автором личностного опыта, который «является существенным моментом познания, позволяющим глубже проникнуть в  суть действительности, выявить субъективно важные связи явлений и предметов» [10, с. 237]. Момент познания, происходящий за счет осмысления или переосмысления фактов, объектов и явлений культуры и социума, фиксируется в концептуальной и языковой картинах мира народа и формирует его концептосферу — «область мыслительных образов, единиц универсального предметного кода, представляющих собой структурированное знание людей» [11, с. 63]. Единица этой области — концепт — представляет собой лингвокогнитивную структуру (ментальное образование), имеющую три базовых «измерения»: понятийное, образное и ценностное [12]); одновременно он является и лингвокультурным феноменом, поскольку в пространстве культуры получает помимо трех базовых измерений четвертое, символическое [13]. В связи с  этим представляется целесообразным рассматривать концепты как ментальные структуры сознания носителя языка [14; 15; 16; 17; 18; 19 и др.], формирующие пространство культуры. Речевой жанр (далее  — РЖ) также является лингвокогнитивной структурой, принятой геокультурным пространством в  качестве модели реализации соответствующей канону жанра речевой стратегии. Вследствие этого представляется возможным проследить связь двух данных конструктов сознания на примере жанра эссе. В отличие от РЖ, принадлежащих к  области официально-деловой документации, в  эссеистике концепт не только формирует информационное поле текста, но  и  выполняет жанромоделирующую функцию, поскольку модели основных вариантов реализации эссе (художественного, публицистического, научно-публицистического) зависят от типа центрального концепта, лежащего в  основании хода авторской рефлексии. Ограничения роли концепта связаны с тем, что не все варианты реализации можно признать принадлежащими к этому жанру безоговорочно. Так, существующее на периферии поля жанра официально-деловое эссе, функционирующее в странах Латинской Америки и США в качестве одного из вариантов представления сведений о соискателе, а также академическое эссе, представляющее собой письменную работу студента, призванную продемонстрировать наличие знаний в определенной области, не могут быть в полной мере признаны эссе, так как требования к их написанию противоречат исходным характеристикам канона этого жанра [20; 21, с. 53 и др.]. В связи с  этим функции концепта будут рассмотрены лишь относительно основных вариантов реализации эссе, как наиболее ярких представителей системы речевых жанров. Представляется возможным говорить о четырех функциях: 1) детерминации канона речевого жанра; 2)  формирования информационной плотности текста (конкретной реализации жанра); 3) компонента вертикальной структуры текста; 4) формирования моделей, входящих в поле вариативности речевого жанра. 1. Функция детерминации канона речевого жанра. Трактовка речевого жанра как когнитивной модели, паттерна, шаблона (см., например, определения [22, с. 146; 23, с. 13; 24, с. 53; 25] и др.), свидетельствует о наличии в сознании носителя языка некоего образа жанра — обобщенного редуцисферой деятельности и однозначно воспринимающегося всеми носителями данного языка. Такой собирательный образ имеют все жанры, однако не все наименования в системе жанров представлены именами концептов. Так, например, названия жанров официально-делового стиля (объявление, заявка, смета и пр.) хотя и имеют определенное образное и понятийное основание, не абстрагируются и не обретают символического значения в пространстве культуры, в отличие от названий художественных и  публицистических жанров (роман, поэма, пасквиль, повесть, анекдот, эссе, очерк и др.). В ряде случаев концептуализация имени жанра может иметь место в художественных произведениях как следствие приема стилизации (например, рассказ А. П. Чехова «Жалобная книга») или при включении одного жанра в другой, однако такая символизация остается детерминированной произведением и вне связи с контекстом в пространстве языка не используется. 2. Функция формирования информационной материи текста под действием включенных в нее имен концепта. Компонентом, расширяющим канон РЖ, является модус. Под модусом в структурной и  постструктурной парадигмах принято понимать «все многочисленные аспекты семантики  — эмотивность, модальность, референциальность и  т. п. высказывания, которые так или иначе связаны с  возможными формальными преобразованиями предложения и  способами его использования, не нарушающими его пропозициональное значение» [26, с. 91]. Применительно к  РЖ категория модуса может быть семантизирована как сумма аспектов семантики РЖ, связанных с  его стратегической вариативностью, не выходящей за пределы канона. В этом плане вариативность эссе ограничена тремя стратегиями  — убеждением, интерпретацией и трансляцией фрагмента картины мира автора, приводящей к выстраиванию в сознании адресата недостающего образа или факта. Для этих целей автор включает в информационное поле соответствующие его замыслу концепты. Связь смыслового наполнения текста с концептами была установлена исследователями в 2000-е годы на основании экспериментов по «свертыванию» смысла текста, которое происходит за счет содержащихся в нем концептов [27, с. 161]. Смыслообразующая функция концепта в тексте описана также в работах [28; 29; 30; 31; 32; 33] и др. Так, И. С. Черепова пишет о том, что «ключевым концептом может считаться концепт, если он входит в состав свертки смысла целого текста / фрагмента текста и  реализуется при формулировании этого смысла» [32, с. 160]. При таком анализе произведения исследователь опирается на имена концептов как на ключевые слова текста в их синтагматических и прадигматических связях, формирующих смысловые линии текста или его фрагмента. 3. Функция формирования компонента структуры. Для речевого жанра эссе такими структурным компонентами являются название эссе и концовка. Спецификой использования имени концепта в качестве названия эссе можно считать характер распределения типов концептов и частотность их функционирования в этой роли. В рамках лингвокогнитивной трактовки анализируемых объектов и явлений двумя наиболее авторитетными типологиями концептов являются работы А. П. Бамыслительные картинки, схемы, гиперонимы, фреймы, инсайты, сценарии, калейдоскопические концепты [34, с. 43–67], во второй — концепты-представления, схемы, понятия, фреймы, гештальты и сценарии [35, с. 117–119]. Обе типологии имеют много сходного как в основаниях выделения типов, так и в самом их перечне. Например, одна часть наименований типов концептов совпадает полностью (схема, фрейм, сценарий), другая часть сопоставима (мыслительная картинка — гештальт; калейдоскопический концепт — концепт-представление, гипероним — понятие). Исключением являются концепты-инсайты, которые А. П. Бабушкин характеризует как «упакованную в слове информацию о конструкции, внутреннем устройстве или функциональной предназначенности предмета» [36, с. 20]. В то же время определение концепта — мыслительной картинки (гештальта) представляется весьма сходным с определением инсайта, в связи с чем можно признать концепт-инсайт контекстуальным вариантом концепта-гештальта (мыслительной картинки). Так, приводимые в качестве примера концепты-инсайты «стол» и «зонтик» вне контекста, объясняющего их устройство, могут быть отнесены к гештальт-концептам. В отношении эссе можно говорить о том, что наиболее частотны следующие три варианта названий. 1. Названия, представленные именами гештальт-концептов, в которых главной опорой является образ объекта (например, «дом», «река», «город» и т. п.). Чаще всего они представлены переосмысленными, вторичными образами — метафорами, иносказаниями и пр., поскольку за ними открывается парадигма феноменов сознания автора, а не мир реальных объектов. Таково, например, эссе В. Аксенова «Крылатое вымирающее», посвященное проблеме творчества в мире массовой коммуникации и коммерциализации литературы. В процессе порождения текста гештальт-концепты выполняют роль актуализатора — ставят проблему или предлагают субъективноуникальный, иногда спорный взгляд на объекты рефлексии. 2. Названия, представленные именами гештальт-концептов, в которых образной составляющей является субъект культуры. Например, эссе Ф. Искандера «Сталин и Вучетич», О. Седаковой «О владыке Антонии Митрополите Сурожском» и др. Чаще всего «именные» концепты открывают биографические эссе, название которых формулируется автором как «N1» или «О+N6». При этом образ субъекта не остается просто образом конкретного лица: по канону эссеистики он трансформируется, поднимаясь до явления культуры. В процессе порождения текста такие концепты играют роль актуализатора и дифференциатора (рефлексия приводит автора к осознанному расслоению смыслов, точек зрения, разделению позиций, аспектов, характеристик объекта). 3. Названия, представленные именами концептов-фреймов (например, эссе Г. Гессе «Акварель», Т. Толстой «Чужие сны», и т. п.), такие как «детство», «культура», «независимость», «экология», «глобализация». В данном случае автор подвергает переосмыслению уже не единичный объект описания или рассуждения, но некую проблемную ситуацию. В процессе порождения текста эссе концепты-фреймы играют сложную роль актуализатора, дифференциатора и инициатора одновременно (концепты провоцируют читателя на внутренний диалог, на самостоятельное решение задачи, поставленной автором перед собой и вовлечённым в процесс соразмышления читателем). ализацию, как правило, составляют ядро проблематики эго-центрических (художественных, автобиографических) эссе; функционально более сложные названия характеризуют социоцентрические (публицистические, научно-публицистические) варианты эссе. В связи с этим процентное соотношение имен гештальт-концептов, которые выполняют функцию номинации темы в художественных эссе, намного выше, чем концептов-фреймов (по данным анализа 300 эссе около 70% названий представлены именами концептов-гештальтов и только 30% — концептов-фреймов). В публицистических же эссе, напротив, имена концептов-фреймов являются темами чаще, чем имена концептов-гештальтов (65% и 35%). В научно-популярных и официально-деловых эссе в качестве названия имена концептов не выступают, поскольку рефлексивная составляющая в них выражена слабо и они не поднимаются до уровня объектов культуры. Например, название эссе Г. Г. Гадамера «Язык и понимание» представляет собой указание на то, что целью эссе является исследование логической объективной связи между указанными феноменами, а не изложение рефлексивно осмысляемой позиции. Остальные типы концептов (сценарии, схемы, понятия, представления) в анализируемых эссе не встретились, в связи с чем представляется возможным говорить о жанровом ограничении использования имен концепта в функции названия произведений. Вторым важнейшим структурным элементом эссе, в котором концепт выступает в роли элемента информационного поля, усиливающего философский компонент содержания текста, является концовка. Наиболее частотными вариантами ее оформления можно считать три приема: 1) «рамка» — если автор возвращается в своем рассуждении к названию, представленному именем концепта; 2) «разгадка» — если автор только в конце называет тот концепт, который был базой для построения эссемы; 3) «выход за пределы текста» — если автору необходимо обеспечить переход между короткими эссе в составе цикла или сборника. Например, в эссе Чеслава Милоша «Ребячливость» автор размышляет о том, что поэт похож на дитя среди взрослых, и приходит к выводу, что ощущать в себе ребенка, опасающегося насмешек взрослых, это изъян. Название соседнего эссе — «Изъян», в нем развивается мысль о том, что по сути все искусство — это изъян, нездоровье [37, с. 54–55]. 4. Функция построения общей линии рефлексии автора. Четвертая функция концепта определяет организацию текстов со свободной структурой. В отличие от второй функции (формирование текстовой ткани), данная функция — не текстоформирующая, а жанромоделирующая: выбор типа концепта (фрейм, гештальт и т. п.) определяет и выбор модели реализации жанра. Автор априорно ориентируется на использование ядерных компонентов, формирующих поле концепта, как узловых для раскрытия темы, а периферийных — как потенциально возможных дополнительных аргументов своей позиции (или контраргументов, позволяющих опровергнуть чужую точку зрения). Таким образом, центральный концепт эссе, благодаря компонентам своего значения, содержит потенциально возможные варианты развития темы, поскольку «смысловая структура художественного целого сводится к концептуальной информации, семантически выводимой из всего текста» [38, с. 5]. Помимо того что данная функция относится не ко всем жанрам, она с возможностью канона речевого жанра подвергаться модификациям. В. И. Карасик пишет о семиотическом осмыслении концептов в контексте на основании доминирования образного, понятийного или ценностного «измерений»: усложнение понятийной линии происходит «от индексального знака (указание) к эпидигматическому (указание + алгоритм развертывания смысла) и далее — к формульному (указание + алгоритм развертывания смысла + переформулирование с уточнением существенных признаков)» [39, с. 100], образное усложнение — от имитационного к тропеическому и символическому; ценностное — от фонового к амбивалентному и эмфатическому. Наличие трех степеней изменения «кванта переживаемого знания», положенного в основание модели РЖ, можно проиллюстрировать на примере эссе. Анализируемые эссе разделим на три группы — в соответствии с тем, какой тип концепта (не сам конкретный концепт, как это было в описании функции 2) проходит семиотическое осмысление в произведении. В первой группе концепт, функционально выполняющий роль актуализатора, чаще всего с когнитивной точки зрения представляет собой гештальт — имплицитно «свернутую» ментальную карту расположения фигур-объектов на общем фоне. Интенцией данных эссе является, как правило, авторское самовыражение, самоопределение, самоанализ. Во второй группе концепт (актуализатор + дифференциатор, или, согласно терминологии В. М. Карасика, алгоритм развертывания смысла, переосмысления изображения, ситуативной фиксации оценки) преимущественно трактуется автором как фрейм — т. е. как система категорий, дифференцирующих конкретную текущую ситуацию реализации рефлексии. Целью автора становится доказательное транслирование своей точки зрения потенциальному собеседнику. В третьей группе в качестве организующей сюжет силы преобладает концептсценарий — т. е. фрейм, получающий вектор движения к поэтапной реализации стратегической цели автора, поскольку функционально он — актуализатор + дифференциатор + инициатор (то, что у В. И. Карасика имеет три разновидности: переформулирование с уточнением существенных признаков, появление ответных образов, доминирование оценки в содержании знака). В данной группе эссе целью автора является оказание воздействия, меняющего мировосприятие адресата. Поскольку суть эссеистической рефлексии заключается в субъективации смысла объекта рефлексии (в данном случае — концепта), общепризнанные компоненты концептуального поля автор-эссеист заменяет своими, субъективными. Представляется возможным предположить, что такой субъективированный концепт в эссеистике и является эссемой, которой до сих пор уделялось недостаточно внимания и которая, по мнению предложившего этот термин М. Эпштейна, и представляет собой открытый тип построения мыслеобраза [40]. Различие между концептом и эссемой в произведении возможно выявить только при сопоставлении «стандартного» набора компонентов концептуального поля с индивидуально-авторским — то есть при обращении к тем многочисленным исследованиям, которые были проведены при помощи метода построения концептуального поля. Нередко и сам автор акцентирует внимание читателя на неординарности своего восприятия центрального концепта. Так, например, эссе «Разговор о Данте» восприятием фигуры Данте. Фигура Данте-мыслителя противопоставлена Дантеалхимику, Данте — монохромного изображения с гравюр — Данте многоцветному, Данте-мистика — Данте писцу и школяру. Высмеивая образ Данте, утвердившийся в сознании массового читателя, О. Мандельштам замечает: «…Пышно развернулся невежественный культ дантовской мистики, лишенный, как и само понятие мистики, всякого конкретного содержания. Появился “таинственный” Дант с французских гравюр, состоящий из капюшона, орлиного носа и чем-то промышляющий на скалах» [41, с. 61]. Таким образом, в  теории речевых жанров концепт, выступающий как знак (в широком понимании), реализуется как: 1) лингвокогнитивный объект в качестве а) имени речевого жанра, б) когнитив ного основания, моделирующего жанр; 2) лингвокультурная единица а) при формировании информационной плотности текстовой ткани произведения, б) в роли организатора структурных компонентов текста — начала, конца, названия. Четыре указанные функции концепта (именования жанра, актуализации темы, построения эссемы и подведения итога) реализуются в различных типах эссе поразному (таблица). Таблица. Реализация функций концепта в различных типах эссе Тип эссе Функция актуализации темы Функция построения эссемы Функция формирования структурного компонента Функция именования жанра Художественное Публицистическое Научно-публицистическое Официально-деловое Академическое + + – – + + + + – – + + – – + + Таким образом, можно сказать, что в официально-деловом эссе (эссе при приеме на работу) концепт практически не используется; в научном эссе он функционирует только в качестве базы для построения эссемы; в академическом, напротив, может использоваться для номинации и формировать итоговый компонент текста; в художественном и публицистическом эссе концепт задействован во всех четырех функциях, что является показателем степени культурогенности произведения.

Напиши аннотацию по статье

УДК 1751-81-139 Е. В. Бузальская Вестник СПбГУ. Сер. 9. 2015. Вып. 2 ФУНКЦИИ КОНЦЕПТА В СОВРЕМЕННОМ ЭССЕ Санкт-Петербургский государственный университет, Российская Федерация, 199034, Санкт-Петербург, Университетская наб., 7–9 Статья посвящена разработке методологии лингвистического анализа современного эссе в его публицистическом, научно-популярном, художественном и академическом вариантах. Автор связывает выявление лингвистических оснований детерминации структуры эссе с определением типа концепта (гештальт, фрейм или сценарий), а также с четырьмя базовыми функциями концепта в формировании речевого жанра: двумя общими для всех жанров — именование самого жанра и постановка исходной проблемы эссе и двумя специфическими — построение общей линии рефлексии автора и формирование итогового компонента структуры. Библиогр. 41 назв. Табл. 1.

функционально стилистические особенности и перевод терминов в английских газетных старых. Ключевые слова: сдвиги, смещения, искажения, термины, оценка качества перевода. FUNCTIONAL AND STYLISTIC CHARACTERISTICS AND TRANSLATION OF TERMS IN ENGLISH NEWSPAPER ARTICLES O. V. Albukova Saint Petersburg State University, 7–9, Universitetskaya nab., St. Petersburg, 199034, Russian Federation Th is article explores shift s in meaning of terms, which take place in a translation process. Th e analysis of shift s was made on the basis of various newspaper texts (such as Th e Guardian, Th e Washington Post etc.) and their translations. In the fi rst part of the article we take a close look at some scientifi c conceptions and approaches to the problem of translation quality assessment of both Russian and foreign scientists. In the second part of the article we analyse terms and translations of these terms on the basis of the following classifi cation: minor errors, major errors and critical errors. As a result of this analysis we can state that shift s in meaning may signifi cantly infl uence the meaning of a text, bring false associations, provoke wrong attitude to the subject of a message or mislead a reader. Refs 16. Keywords: translation shift s, translation quality assessment, terms, minor errors, major errors, critical errors. © Санкт-Петербургский государственный университет, 2016 DOI: 10.21638/11701/spbu09.2016.208 Данная статья посвящена анализу текстов газетных статей, в которых встречаются термины, и их переводов на русский язык с целью выявления степени расхождений в значении слова при переводе. Анализ выполнен на основе газетных текстов различных британских и американских изданий (The Guardian, The Washington Post, Bloomberg и др.) и их переводов. С момента зарождения науки о переводе исследователей волновал вопрос оценки качества перевода, поскольку в процессе перевода неизбежно возникают потери в смысле или же появляются в результате применения переводческих трансформаций дополнительные смыслы, не присутствующие в тексте оригинала. Неправильно использовав в переводе то или иное слово или употребив не тот синоним, переводчик рискует изменить смысл текста и его воздействие на читателя. 1. Основные научные подходы к проблеме оценки качества перевода Среди исследователей, занимающихся проблемой оценки качества перевода за рубежом, можно назвать М. Уильямса, Дж. Хаус, С. Халверсон и др. Дж. Кэтфорд [Catford] ввел понятие переводческих сдвигов (shifts), неизбежно возникающих в переводе. Данной проблемой в связи с анализом редактирования переводов занимается Т. А. Казакова; в частности, она рассматривает вопрос о вынужденных и невынужденных отклонениях при переводе [Казакова]. В процессе обсуждения на лекциях и семинарах критериев оценки качества перевода Т. А. Казакова предложила следующую классификацию лексико-семантических расхождений с исходным текстом, возникающих на основе отклонений при переводе: сдвиги, смещения и искажения. К лексико-семантическим сдвигам относятся расхождения в значении слова (как правило, затрагивающие коннотативные компоненты значения), незначительно влияющие на смысл переводимого сообщения. Под лексико-семантическими смещениями, или расхождениями средней степени, подразумеваются такие сдвиги, при которых происходит заметная потеря или изменение информации, затрагивается несколько компонентов значения, в том числе и предметно-логические семы. Лексико-семантическими искажениями называются сдвиги в значении слова, которые существенно влияют на смысл сообщения, могут привести к нежелательной реакции на это сообщение и ввести в заблуждение читателя относительно сказанного в исходном тексте. Проблемой оценки качества перевода занимаются также Н. К. Гарбовский и  В. В. Сдобников. Н. К. Гарбовский говорит о  переводческих ошибках, которые «совершаются бессознательно», в связи с «недостаточной образованностью переводчика, недостаточным владением языком оригинала, недостаточным знанием предмета мысли автора» [Гарбовский, с. 514]. Типология переводческих ошибок, выстроенная данным исследователем, основана на ошибках в понимании смысла текста оригинала, которые в итоге приводят к искажениям при переводе. Рассмотренные автором ошибки происходят на уровне «знак — простое/сложное понятие», «знак — суждение», «понимания предметной ситуации» и т. д. Однако в данной работе не указано, по какой шкале следует оценивать подобные переводческие ошибки и каким образом можно применить эту классификацию на практике.Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 2 чества перевода, говоря о том, что перевод оценивается конечным пользователем, для которого и предназначался этот перевод. Исследователь утверждает, что понятие оценки качества перевода имеет значение лишь для «теоретического исследования учеными в области перевода и бесполезно при практической оценке качества перевода в реальной жизненной ситуации» [Сдобников, с. 306]. Дж. Хаус делает акцент на важности функциональной эквивалентности, которую считает «основополагающим критерием качества перевода». Идея эквивалентности заключается «в сохранении смысла в двух языках». В связи с этим она предлагает три наиболее важных для перевода аспекта значения: семантический, прагматический и текстуальный [House, c. 30–31]. Перевод понимается как «реконтекстуализации текста в одном языке посредством семантически и прагматически эквивалентного текста в переводящем языке» [House, c. 247]. Функциональная эквивалентность переведенного текста оригиналу определяется как использование текста в  особом ситуативном контексте, основными чертами которого являются область (field), метод (mode) и  направление (tenor). Понятие области относится к  социальной активности, предмету, теме обсуждения; метод касается устных и  письменных текстов и «возможности потенциального или реального участия между писателем и читателем»; направление относится к типу участников, «автора и адресата, в условиях их социального, эмоционального статуса, временных и географических факторов». В связи с таким понятием эквивалентности Дж. Хаус различает так называемые «открытые» (overt) и «скрытые» (covert) переводы. Открытый перевод «дает возможность читателям увидеть функции, которые содержатся в дискурсном мире оригинала», он рассматривается в рамках четырехкомпонентной аналитической модели функция-жанр-регистр-язык/текст. Эквивалентность в данном виде перевода должна осуществляться на уровне языка/текста, регистра и жанра. Скрытый перевод, напротив, призван «имитировать функции оригинала в  другом оформлении дискурса». Функцией «скрытого перевода» является «воспроизведение в целевом тексте функций, которые имеются в окружении и дискурсном мире оригинального текста» [House, c. 250]. Г. Тури предлагает другой подход к проблеме оценки перевода. Он утверждает, что перевод — это «определяемая нормами деятельность», которая затрагивает «два языка и две культурные традиции» [Toury, c. 56]. Таким образом, оба текста (оригинал и переводной текст) подчиняются нормам своего языка и определяются ими. В итоге переводчик может следовать либо нормам оригинального текста, либо нормам целевой культуры. Тури также предлагает концепцию норм перевода, упоминает о «социокультурной специфичности» норм и их нестабильности [Toury, c. 62]. Позже концепция Тури была подвергнута критике со стороны Дж. Хаус. Кристиана Норд, вслед за К. Райс и Г. Вермеером, придерживается концепции «скопоса» (цели) перевода. В рамках данной концепции наиболее важными оказываются понятия цели (aim, «конечного результата, который должен быть достигнут посредством действия»), задачи (purpose, «предварительной стадии в процессе достижения цели (aim)», функции (function) и намерения (intention) [Nord, c. 28]. Норд выделяет четыре функции текста: фатическую, референтную, экспрессивную и аппелятивную, которые могут по-разному выражаться в тексте и вызывать некоторые проблемы при переводе. Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 2 реводческих сдвигов. Под переводом она понимает процесс динамического конструирования значения. Наиболее важными областями в  данном процессе являются когниция (cognition), соглашение (convention) и контекст (context), где в итоге могут возникать переводческие сдвиги [Halverson]. М. Уильямс представляет определения, предложенные экспертами промышленного контроля качества (industrial quality control (ICQ)). Они квалифицируют различные дефекты следующим образом: критические ошибки (critical defects), значительные ошибки (major defects) и несущественные (minor defects). Критические и существенные дефекты имеют значительные неблагоприятные последствия для конечного пользователя. При этом «незначительные дефекты подобны нескольким царапинам на машине и не ухудшают ее работу, хотя будущий покупатель может это не одобрить» [Williams, c. 63]. М. Уильямс, основываясь на понятии аргументации, дает следующие определения различным типам ошибок: критические ошибки (critical errors) — ошибки, ухудшающие перевод аргументационной макроструктуры, например неверный перевод на уровне текста; существенные ошибки (major errors), вызывающие определенные трудности, но не искажающие смысла; другие виды сдвигов считаются незначительными. При этом незначительные ошибки (minor errors), как правило, затрагивают стилистический компонент значения слова [Williams, c. 113]. Все рассмотренные концепции можно применить к анализу оценки качества перевода газетных статей. В  данной работе мы будем использовать классификацию, предложенную Т. А. Казаковой, и трехкомпонентный анализ качества перевода М. Уильямса как наиболее полные и удобные для анализа, ориентируясь, согласно концепции В. В. Сдобникова, на конечного получателя информации, т. е. реципиента. 2. Проблемы, возникающие при переводе терминов в газетных статьях Рассмотрим проблемы, возникающие при переводе непосредственно медийных текстов. Согласно определению В. П. Даниленко, «термин  — это слово или словосочетание специальной сферы употребления, являющееся наименованием научного или производственно-технического понятия и  имеющее дефиницию» [Даниленко, с. 11]. Cледует добавить, что термин может относиться не только к области науки или техники, большое количество терминов существует в сфере экономики, политики и т. д. А. А. Реформатский также указывает, что термин парадигматичен, т. е. он «соотнесен с каким-либо понятием» [Реформатский]. Для газетного стиля характерно употребление различных клишированных фраз, фразеологизмов, неологизмов, эмоционально-оценочных и экспрессивных компонентов, аллюзий, перевод которых может вызвать определенные трудности. То же самое можно сказать и по поводу перевода различных терминов, которые, как известно, должны обладать определенным набором характеристик: термин «должен иметь строго определенное значение» [Комиссаров, c. 110] и быть «моносемичным» [Реформатский]. Термин «не должен содержать в себе эмоциональность, метафоричность, наличие каких-либо ассоциаций и т. п.» [Комиссаров, c. 118]. Таким образом, можно сказать, что термин  — это «слово или словосочетание специальной Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 2 значением, не имеющее синонимов в пределах данной терминологии, являющееся стилистически нейтральным. Однако в  газетно-информационном стиле обнаруживаются некоторые отличия в  употреблении терминов, «связанные с  меньшей строгостью и  упорядоченностью терминологических систем в  общественно-политической сфере, а  также с  зависимостью значений ряда терминов от соответствующих идеологических концепций» [Комиссаров, c. 118]. Нередко термин в газетном тексте может быть употреблен в переносном, метафорическом значении, что впоследствии может привести к его детерминологизации. Он может «потерять свою строгую концептуальность, системность, однозначность и приобрести прагматические свойства», т. е. может возникнуть «слово с новым терминологическим значением, требующее уже не дефиниции, а  толкования» [Суперанская, с. 133]. Помимо номинативной и  сигнификативной функций, термин в  тексте газеты также выполняет информативную, прагматическую и  экспрессивно-оценочную функции [Ванчжи]. В газетно-информационных материалах нередко встречаются многозначные термины, термины-синонимы, сокращенные термины и  названия (термин «state» в политической терминологии США может значить как «государство», так и «штат»)» [Комиссаров, c. 118]. Таким образом, при переводе следует употреблять термины, эквивалентные терминам в тексте оригинала. Однако в тексте газетной статьи могут появляться термины, которых нет в русском языке. Следовательно, переводчику требуется либо создать термин на русском языке, который содержал бы в себе ту же денотативную информацию, что и термин на языке оригинала, либо же прибегнуть к другим методам перевода, например, перевести термин описательным способом или воспользоваться переводческим приемом транслитерации. 3. Особенности перевода терминов в газетных статьях Помимо текстов научного и  официально-делового стилей, термины часто встречаются и в газетных текстах для наиболее полного, точного и адекватного освещения темы. В медийных текстах, посвященных той или иной тематике (политическим событиям, социальным проблемам, экономической ситуации и т. д.) будут преобладать термины, наиболее характерные для данной сферы деятельности. Разумеется, при переводе в этих условиях очень важно точно передать значение термина, выбрать эквивалентное значение, чтобы передать смысл сообщения и  отношение автора к  событию. Как правило, в  тексте оригинала термины употребляются в одном своем значении, исключая двоякое истолкование, что достигается контекстом и выбранной тематикой (в случае, если термин многозначен). Однако в переводе в силу неверного истолкования текста или неверной интерпретации контекста могут возникать расхождения в смысле или даже неверный перевод выбранного термина, что, в свою очередь, может сильно повлиять на смысл всего текста или отдельной его части. Придерживаясь указанной выше классификации, все переводческие сдвиги в  значении мы разделяем на сдвиги, смещения и искажения. В статье «Лидеры европейских стран больше не верят Кипру» ‘Europe’s leaders run out of credit in Cyprus‘ (The Financial Times, Великобритания) говорится о том, Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 2 отсутствия к ним доверия: Оригинал And yet it is a fact that tax-evasion is rife in countries such as Greece and Italy. Перевод «Тем не менее то, что в таких государствах, как Греция и Италия, процветает коррупция, остается фактом»1. Термин «tax-evasion» однозначен, а  значит, употреблен в  своем единственном значении: «уклонение от уплаты налогов» [ABBYY Lingvo  12], т. е. «нелегальный путь уменьшения налоговых обязательств, основанный на уголовно наказуемом сознательном использовании методов сокрытия учета доходов и имущества от налоговых органов, а также искажения бухгалтерской и налоговой отчетности» [Борисов] (the illegal non-payment or underpayment of tax [Oxford Dictionaries] «незаконная неуплата или неполная уплата налога»). Данный однозначный термин не имеет использованного в переводе значения «коррупция» — «сращивание государственных структур со структурами преступного мира в  сфере экономики, а  также продажность и подкуп политических и общественных деятелей, государственных чиновников» [Борисов]. В результате неверного перевода, искажающего смысл текста, читатель будет введен в заблуждение, поскольку в данном случае речь идет именно об уплате налогов, которые могли бы пойти на восстановление экономики таких стран, как Греция и Италия. Однако они (налоги) незаконным образом укрываются, в результате чего замедляется процесс выхода этих стран из экономического кризиса, и именно поэтому «жителей северной Европы всегда было сложно убедить в том, что необходимо оказывать финансовую помощь югу». В данном переводе термина значительно затронут предметно-логический компонент значения слова, что привело к искажению понимания части текста. В некоторых случаях при переводе терминов неоправданно используется генерализация, что может в  некоторой степени повлиять на смысл предложения и текста в целом, а также на восприятие текста реципиентом, что соответственно приводит к лексико-семантическим сдвигам и смещениям в значении слова. Например, в  статье «Лидеры европейских стран больше не верят Кипру» ‘Europe’s leaders run out of credit in Cyprus’ (The Financial Times, Великобритания) говорится о риске, связанном с кризисом на Кипре и отсутствием доверия к этой стране: Оригинал Rather than run even a small risk of an unwanted financial «haircut» in the future, the customers of Greek, Spanish, Portuguese or Italian banks might choose to get their money out now. Перевод «Вместо того чтобы подвергать себя пусть даже минимальному финансовому риску в будущем, клиенты греческих, испанских, португальских и итальянских банков, скорее всего, захотят забрать свои деньги из банков». 1 Источником всех использованных в статье переводов газетных текстов является сайт ИноСМИ.Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 2 торая является термином и в  данном случае, согласно описанию финансовой ситуации на Кипре в российских СМИ, обозначает единовременный антикризисный сбор с  банковских депозитов [ИТАР-ТАСС], т. е. «принудительное привлечение средств владельцев крупных депозитов свыше 100 тыс. евро». Таким образом, некоторая доля вкладов будет конвертирована в акции [ИТАР-ТАСС] (the percentage by which an asset’s market value is reduced for the purpose of calculating capital requirement, margin [Pallante, с.ххх]; informal a reduction in the stated value of an asset [Oxford Dictionaries] «процент, посредством которого сокращается рыночная стоимость актива с  целью определения потребности в  капитале, маржи; разг. сокращение установленной стоимости актива»). Как видно, термин является однозначным, однако при переводе использована переводческая трансформация генерализации, в результате чего общая информация, содержащаяся в тексте, сохранена, однако была опущена фраза «unwanted financial “haircut”». В связи с событиями на Кипре и предпринимаемыми мерами для восстановления экономики в  русском языке стал активно употребляться термин «стрижка», который является калькой с  английского термина «haircut». Данный термин несет в себе то же денотативное значение. Это можно подтвердить, приведя примеры из российских изданий и СМИ: «В то же время, сокрушался глава Центробанка Кипра Паникос Димитриадис, решение о “стрижке депозитов” может привести к оттоку из банков более 10 процентов клиентов буквально в течение нескольких дней» («Шунтирование евро» // Российская газета). В этой же газете данный термин употребляется и в заголовке: «В парламенте Кипра начали обсуждать “стрижку депозитов”», а также в заголовке статьи на сайте «Вести Россия» («Финансовая “стрижка” греческих кредиторов началась успешно») и  во многих других авторитетных изданиях. К тому же оба термина относятся к разговорному слою лексики и совпадают как по денотативному, так и по коннотативному значениям. Поэтому в данном случае не было необходимости использовать генерализацию. Вполне уместно было бы оставить в переводе этот термин — «нежелательная финансовая стрижка». В результате перевода общий смысл сообщения не изменился, однако читателю не в полной мере ясно, какому именно финансовому риску могут быть подвержены клиенты банков стран, находящихся на грани кризиса, тогда как в исходном тексте этот риск назван вполне определенно. В некоторых случаях для обозначения одного и того же явления в разных языках могут использоваться лексические единицы, которые совпадают по денотативному значению, при этом коннотативный компонент значения может не совпадать. Например, в  статье «Владимир Путин, по-видимому, снова станет президентом России» (The Washington Post) говорится о различных нарушениях во время проведения президентских выборов в России: Оригинал Well before the polls had closed, independent election monitors as well as the Communist Party reported numerous instances across the country of multiple voting, abuse of absentee ballots and obstruction of election observers. Перевод «Задолго до закрытия участков независимые наблюдатели и  представители Компартии докладывали в  многочисленные инстанции по стране о “каруселях”, Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 2 работе наблюдателей». Лексическая единица «multiple voting» означает «незаконный вброс бюллетеней в более чем одном избирательном пункте» [Multitran] (the practice of voting in more than one constituency in the same election [Collins English Dictionary] «голосование в более чем одном избирательном округе на одних и тех же выборах»). Слово «карусель» имеет то же денотативное значение, однако коннотативное значение обеих лексических единиц в двух языках не совпадает: «multiple voting» является стилистически неокрашенным термином, имеющим нейтральное предметно-логическое значение. Переносное значение слова «карусель», вошедшее в речевой обиход недавно и употребляемое в кавычках, вызывает у читателя негативные ассоциации в связи с незаконным вбросом бюллетеней. Таким образом, в  представленных выше примерах мы сталкиваемся с  лексико-семантическим сдвигами и смещениями значения слова, которые, не затрагивая предметно-логического компонента значения, могут в  той или иной мере влиять на оттенок значения слова, вызывая положительное или отрицательное отношение рецептора к представленной в переводе информации, которого не вызывает текст оригинала. 4. Проблема разграниченния термина и свободного словосочетания в английских газетных статьях в условиях перевода (на примерах «shady business» и «shadowy business») Среди лексических единиц, при переводе которых могут возникнуть сдвиги в значениях слов, имеет смысл рассмотреть пару слов «shady» и «shadowy», которые могут выступать в составе как свободных, так и терминологических словосочетаний (термин «shadowy business» ‘теневой бизнес’). Например, в статье «Запрет на усыновление не связан с правами детей» (Russia’s ban on US adoption isn’t about children’s rights) из газеты The Guardian анализируются причины, по которым Россия предприняла ответный шаг на подписание Акта Магницкого, а также рассматриваются ситуации в других странах. Усыновление детей характеризуется прежде всего как бизнес, приносящий огромную прибыль, но это и нечистый бизнес: Оригинал The international adoption trade is a shady business — the perfect micro-example of how America’s concept of itself as a benevolent superpower is so often at odds with reality. Перевод «Усыновление детей в международном масштабе — это сомнительный и нечистый бизнес, идеальный пример того, что представление Америки о себе самой как о  доброжелательной и  великодушной сверхдержаве очень часто не соответствует действительности». Этот перевод также можно сопоставить с неверным переводом из статьи «Спасение для Кипра  — геополитический провал для России» (A bailout for Cyprus, a geopolitical failure for Russia) (The Washington Post):Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 2 “Cyprus now has a binary choice: become a gimp state for Russian gangsta finance, or turn fully towards Europe, close down much of its shady banking sector and rebuild its economy on something more sustainable”, Murphy wrote. Перевод «“Кипру сейчас предстоит выбрать между двумя альтернативами: стать поручителем гангстерских российских финансов или полностью повернуться к Европе, закрыть большую часть своего теневого банковского сектора и перевести свою экономику к чему-нибудь более устойчивому”, — написал Мерфи». Данный перевод неверный, поскольку «shady» означает «ненадёжный, сомнительный, подозрительный, нечистый; пользующийся дурной славой» [ABBYY Lingvo  12] (secret and probably dishonest or illegal [Macmillan English Dictionary] «тайный и, возможно, нечестный или незаконный»). Само выражение «shady business» в различных словарях определяется как «dishonest practices [Oxford Dictionaries], business of dubious character or honesty [Collins English Dictionary] («жульничество, махинации; бизнес сомнительного характера»). При этом поясняется, что «you can describe activities as shady when you think that they might be dishonest or illegal. You can also use shady to describe people who are involved in such activities» [Collins English Dictionary] («деятельность можно назвать подозрительной, когда вы считаете, что она может быть нечестной или незаконной. Можно использовать и слово “подозрительный”, чтобы описать людей, которые вовлечены в такую деятельность»). Также в лексическую группу данного выражения входят следующие синонимичные понятия: «dirty pool, funny business, malicious tactics, monkey business, skullduggery, unethical behavior». В русском языке существует такое понятие, как «теневой бизнес», которое непосредственно относится к более общему понятию «теневая экономика» («экономические процессы, которые не афишируются, скрываются их участниками, не контролируются государством и  обществом, не фиксируются официальной государственной статистикой» [Борисов]; «большое влияние на рост теневого сектора экономики оказывают чрезмерно высокие налоги, вынуждающие предпринимателей уводить свои капиталы в тень» [Архипов], т. е. уклоняться от налогов). Однако слово shady не содержит такого значения, хотя в электронном словаре ABBYY Lingvo и в словаре Multitran для обозначения данного выражения дается значение «теневой бизнес», но первое значение в Multitran «сомнительное, темное дело». В  словаре Ю. Д. Апресяна для данного выражения дается эквивалент «темное, сомнительное дело» [Апресян]. Следовательно, вариант перевода первого примера можно считать правильным, в то время как вариант перевода второго примера неверный. Более близким по значению к понятию «теневой бизнес» является выражение «shadowy business». Так, в статье «Тайны оффшоров: теневая сторона процветающего бизнеса» рассказывается о том, как журналистам из газеты The Guardian удалось «разоблачить необычайно крупную глобальную сеть директоров фиктивных компаний» и «выявить целую процветающую оффшорную индустрию, позволяющую как уклоняться от налогов, так и скрывать активы»: Оригинал Offshore secrets revealed: the shadowy side of a booming industry. Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 2 Тайны оффшоров: теневая сторона процветающего бизнеса. Оригинал Ryle believes the ICIJ’s global project, when it is completed next year, will haul into the open a shadowy financial system estimated to conceal the movement around the world of trillions of dollars. Перевод «Райл считает, что глобальный проект ICIJ, когда он в следующем году будет завершен, выведет на свет теневую финансовую систему, предположительно, скрывающую передвижение по миру триллионов долларов». Само по себе слово «shadowy» означает «неотчётливый, туманный, неясный, смутный; призрачный» [ABBYY Lingvo 12] (mysterious and secret, or not understood «загадочный и тайный или непонятный») [Macmillan English Dictionary]. Однако, как видно из  контекста, в  данном случае оно имеет значение именно «теневой бизнес», т. е., как было сказано ранее, «уклонение предприятий бизнеса от уплаты налогов» (причем в оригинальном тексте для обозначения уклонения от уплаты налогов используется выражение tax avoidance — использование легальных способов уклонения от уплаты налогов [ABBYY Lingvo 12]). В других источниках это выражение также используется в  значении «теневой бизнес». Например, в  статье «The shadowy business of diversion» (размещена на сайте журнала «Fortune») дается определение данному явлению на примере перемещения товаров от производителя к потребителю, осуществляемого не вполне честными путями (перенаправление товара по неофициальным сбытовым каналам или продажа товара третьей стороне без ведома и  согласия производителя), и  установления разных цен для разных рынков сбыта ради получения выгоды (product diversion); данное явление тесно связано с понятием «серого рынка», являющегося частью теневой экономики: [product] diversion is a big business, with annual sales in the U. S. in the tens of billions of dollars. There is not necessarily anything illegal about diversion. The term simply refers to merchandise that has somehow shifted from the intended distribution channel. But diversion is illegal when it involves fraud [Bandler] («перемещение товаров по неофициальным сбытовым каналам — это большой бизнес с ежегодными продажами в США порядка десяти миллиардов долларов. Данное перемещение товаров необязательно считается незаконным. Термин относится к  товарам, которые некоторым образом отклонились от запланированного канала распределения. Но перемещение товаров по неофициальным сбытовым каналам считается незаконным в  случае, если включает в  себя мошенничество»). Таким образом, из контекста следует, что выражение «shadowy business» означает «теневой бизнес». Однако данное слово может иметь такое же значение, как и «shady», т. е. «нечистый, нелегальный». Так, в рецензии на американский мюзикл Ghost говорится, что главный герой мюзикла «Сэм обнаруживает, что в  компании, где он работает, ведутся махинации, и сообщает об этом директору, который сам оказывается коррумпированным»: Sam discovers that shadowy business is conducted within the company where he works, and he reports it to a manager who himself appears to be corrupt [NewYorkCity.ca].Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 2 ние  — «нечистый, сомнительный бизнес, дело». Выражение «shadowy business» в зависимости от контекста может обозначать как «теневой бизнес» (термин), так и «некие нечистые дела». Заключение Рассмотренные примеры показывают, что в процессе перевода в силу различных причин может быть затронут поверхностный (влияющий на коннотативное значение) либо глубинный (затрагивающий денотативный компонент значения) объем информации, что может привести к  частичному или полному изменению информации текста оригинала. Частичное изменение информации проявляется в эмфатизации или, наоборот, в нейтрализации значения слова при переводе. Изменение денотативного компонента значения слова вызывает искажение. В  случаях, когда происходит лексико-семантический сдвиг, т. е. затрагивается только коннотативное значение слова, изменяется поверхностный объем информации, не влияющий на денотативный компонент значения. Однако при изменении коннотации при переводе может меняться прагматическая функция, в  результате чего читатель может быть введен в заблуждение неверным оценочным суждением автора перевода, которое не присутствует в  тексте оригинала. Таким образом, при совпадении денотата описываемая ситуация может быть подана в неверном свете, в  результате чего реципиент может неверно воспринять и  истолковать позицию автора статьи. Использованная нами трехкомпонентная система анализа позволит при дальнейшей разработке ее основных критериев количественно измерить качество перевода газетного текста.

Напиши аннотацию по статье

2016 ВЕСТНИК САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКОГО УНИВЕРСИТЕТА Сер. 9 Вып. 2 ЯЗЫКОЗНАНИЕ УДК 81-2 О. В. Альбукова ФУНКЦИОНАЛЬНО-СТИЛИСТИЧЕСКИЕ ОСОБЕННОСТИ И ПЕРЕВОД ТЕРМИНОВ В АНГЛИЙСКИХ ГАЗЕТНЫХ СТАТЬЯХ Санкт-Петербургский государственный университет, Российская Федерация, 199034, Санкт-Петербург, Университетская наб., 7–9 Статья посвящена анализу текстов газетных статей, в которых встречаются термины, и их переводов на русский язык с целью выявления степени расхождений в значении слова при переводе. Данный анализ выполнен на основе газетных текстов различных британских и американских изданий (Th e Guardian, Th e Washington Post и др.) и их переводов. В первой части статьи рассматриваются различные научные подходы к проблеме оценки качества перевода. Во второй части статьи производится анализ терминов и их переводов в газетных статьях на основе следующей классификации: лексико-семантические сдвиги, смещения и искажения. Сдвиги, смещения и искажения в тексте могут повлиять на конечный перевод: вызвать неверные ассоциации, сформировать ложное отношение к теме сообщения или ввести в заблуждение читателя. Библиогр. 16 назв.

функционирование кратких деыствителных причастия в роли второстепенного сказуемого в переводном житийном тексте на материале русских списков житиа николай мирликийского. Ключевые слова: перевод, синтаксис, причастие, второе южнославянское влияние, средне вековая славянская письменность. 10.21638/11701/spbu09.2017.109 Miliausha G. Sharikhina Saint Petersburg State University, 7–9, Universitetskaya nab., St. Petersburg, 199034, Russian Federation; Institute for Linguistic Studies, Russian Academy of Sciences, 9, Tuchkov pereülok, St.Petersburg, 199053, Russian Federation justmilya@yandex.ru The ShorT-form acTiVe ParTiciPleS in The funcTion of Secondary PredicaTeS in The TranSlaTed haGioGraPhical TeXT (a caSe STudy of The ruSSian coPieS of “The life of ST. nicholaS of myra”) The paper studies the patterns of use of the participle in the function of the secondary predicate in the translated work from the era of the second South Slavic Influence. Comparison of these patterns with medieval East Slavic narrative genres allowed to reveal commonalities of their implementation. In addition, the analysis of the deviations of the Slavonic translation from the Greek original permitted to detect the sphere of Greek influence on Church Slavonic. In the narrative type of discourse the percentage of deviations is higher and the syntax of participles corresponds to the language of Old Church Slavonic and that of Old Russian literary monuments. In the non-narrative type of discourse the influence of Greek appears in a greater degree, which is proven by the use of the same verb forms. At the same time the participles in the original text and in translation may vary (in the original text and in the translation) in tense. That may be caused by the tendency to correlate the aspect and tense categories in the participles in Church Slavonic. Refs 10. Keywords: translation, syntax, participle, second South Slavic Influence, medieval Slavic literature. 1. «Житие Николая Мирликийского», составленное Симеоном Метафрастом в конце X в. (далее — «Метафрастово Житие»), было известно на Руси в нескольких переводах. Самый ранний, южнославянский, перевод был выполнен с греческого источника, вероятно, не позднее XIII в. [Иванова, с. 251]. Он получил широкое рас © Санкт-Петербургский государственный университет, 2017DOI: 10.21638/11701/spbu09.2017.109 самые ранние из  которых датируются XV  в.), появившись в  русской книжности в  эпоху так называемого второго южнославянского влияния [Сперанский, с. 101; Кенанов, с. 136]. Указанное обстоятельство позволяет рассматривать переводное «Житие Николая Мирликийского» (далее — «ЖНМ») с точки зрения проявления в нем языковых признаков, свойственных русскому литературному языку данной эпохи. Обращение к переводному памятнику дает возможность оценить границы влияния греческого языка на церковнославянский и  таким образом определить происхождение языковых явлений в славянском переводе. Актуальность подобного исследования связана с  проблемами, сформулированными Д. Вортом: выявлением круга собственно лингвистических компонентов, характерных для произведений, относящихся к  эпохе второго южнославянского влияния, и характеристикой их происхождения [Ворт, с. 288–289]. В связи с обозначенными проблемами исследователь предпринял попытку систематизировать лингвистические компоненты, получившие развитие в русском литературном языке рассматриваемой эпохи. В результате Д. Ворт выделил шесть категорий лингвистических признаков (всего 97) в соответствии с их происхождением [Ворт, с. 291– 315]: эллинизмы (например, графемы греческого алфавита), архаизмы (например, возвращение написаний кы, гы, хы вместо повсеместно сменивших их написаний ки, ги, хи), исторически южнославянские (но функционально восточнославянские) архаизмы (например, дрýво вместо древо), собственно южнославянские явления (например, употребление ь вместо ъ на конце слов), глаголические признаки (например, употребление «э оборотного», происходящего от глаголического написания буквы «естъ»), собственно русские инновации (например, «широкое распространение прилагательных на -тельн-, не связанных более с существительными на -тель» [Ворт, с. 312]), явления неустановленного происхождения (к ним относятся разного рода графические изменения). Согласно классификации, к собственно южнославянским явлениям было отнесено частотное «употребление причастных оборотов, которые с  этого времени становятся одним из двух наиболее распространенных способов образования конструкций со вставными предложениями»1 [Ворт, с. 305]. Между тем факт влияния собственно южнославянской письменности на распространение данного явления в  русском литературном языке был, как нам представляется, справедливо поставлен Д. Вортом под сомнение, так как употребление причастных конструкций «можно рассматривать как продолжение риторических традиций Киевской Руси» [Там же]. Изучению закономерностей употребления причастий в функции второстепенного сказуемого, а также интерпретации выявленных тенденций посвящена настоя щая статья. Славянский перевод Метафрастова Жития, по мнению некоторых ученых, буквально следует греческому оригиналу, что проявляется также в последовательной передаче при переводе синтаксических явлений греческого текста [Памятники, с. 192; Кенанов, с. 138]. Следовательно, функционирование причастных конструкций в исследуемом тексте может быть подчинено тенденциям, действующим в языке оригинала. В данной ситуации особого внимания заслуживают регулярные 1 Ко второму распространенному способу формирования вставных конструкций, по Д. Ворту, относится введение предикативных единиц с помощью союза иже [Ворт, с. 305]. Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 1 употребления кратких действительных причастий в функции второстепенного сказуемого в языке Метафрастова Жития проводился как на основе славянского перевода (исследование синтаксических единиц в славянском тексте и их соответствий в греческом оригинале), так и на основе греческого текста (исследование синтаксических единиц в греческом оригинале и их соответствий в славянском переводе). Изучение причастных конструкций в нашем исследовании основано на анализе 313 случаев их употребления в славянском переводе, а также ряда разночтений, обнаруженных в русских списках XV–XVI вв. 2. Наиболее распространенным положением причастия является его препозиция к финитной форме глагола (216 из 313 случаев — 69 %). При сравнении позиционной характеристики причастий в славянском переводе и в греческом оригинале обнаруживается тенденция к последовательной передаче конструкции «причастие + глагол» в  соответствии с  греческим оригиналом, при этом указанная модель в ряде случаев используется и для перевода греческих конструкций с однородными сказуемыми. В данном случае основным направлением замен является употребление в славянском переводе причастия на месте финитной формы — настоящего исторического (НИ) (19 замен) либо аориста (13 замен) — в греческом тексте. Представляется, что оба типа замен предикатов связаны с некоторыми стилистическими и грамматическими особенностями, поэтому рассмотрим их отдельно. Формы НИ в тексте ЖНМ употребляются редко: из 119 примеров НИ в греческом оригинале в славянском переводе отражено только 20 случаев (17%). Лишь в одном контексте НИ не подкреплено греческими формами. Отдельного внимания заслуживают примеры перевода однородных сказуемых, выраженных формами НИ, с помощью разных глагольных форм, среди которых есть и НИ. В таких случаях другой глагол обычно переводится посредством аориста или причастия, например: (1) Ту же абéе и игемонь еуста»éе обрýтеся. н© ˙вльшася сего велик¥и прýзрý. и приходяща къ нем¹, не прéемлеть. и къ ногама его припасти гряд©ща, §рýваеть (320 об.2) — Ἐνταῦθα ὁ ἡγεμὼν Εὐστάθιος ἐπιφαίνεται (НИ). ἀλλὰ καὶ φανέντα τοῦτον ὁ μέγας περιορᾷ (НИ), καὶ προσερχόμενον οὐ προσίεται (НИ), καὶ τοῖς ποσὶν αὐτοῦ προσπεσεῖν ἐπειγόμενον ἀπωθεῖται (НИ); (2)  въставивь его и  заклинанми том¹ въспрéемлеть дЃша (309) — διανίστησί (НИ) τε αὐτὸν καὶ ὅρκοις τὴν ἐκείνου καταλαμβάνει (НИ) ψυχήν. Передача греческого НИ с помощью аориста (краткого причастия прошедшего времени) и появление форм НИ и аориста / причастия в однородном ряду могут возникать под влиянием видовой характеристики НИ. Так, в большинстве случаев формы НИ в ЖНМ представлены глаголами несовершенного вида (НСВ), в то же время формы аориста (и краткие причастия прошедшего времени), которые появляются на месте НИ в греческом оригинале, образованы от глаголов совершенного вида (СВ). Выявленное соотношение вполне соответствует тенденции употребления НИ в старославянских и древнерусских памятниках, в которых НИ чаще образуется от глаголов НСВ [Бондарко, с. 459, 569]. Глагол СВ в данных памятниках чаще представлен в форме аориста или перфекта. Определенное влияние на употребление форм НИ в  исследуемом памятнике может оказывать и стилистический фактор. Так, указанный тип замен (формы 2 Здесь и далее нумерация страниц приводится по списку Тр749.Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 1 воде) чаще всего происходит при описании последовательности действий. В  метафорическом контексте либо при передаче одновременных действий НИ может в переводе сохраняться: (3) καὶ φιλάνθρωπον ὁ ἐμὸς Χριστὸς ἄνωθεν πρὸς τὴν αὐτοῦ κληρονομίαν ἰδών, καθαιρεῖ (НИ) μὲν ἀσεβείας ἅπαντα σκῆπτρα καὶ ἐκ τοῦ μέσου ποιεῖ (НИ) (249) — и чЃлколюбно мои хЃс, на свое доT¡анéе призрýвь. потрýблýеть убо злочьстив©я въсýa дръжав© и § срýд¥ измещеU (315 об.); (4) ὑπὲρ τούτων οὖν καὶ ἡ πόλις ἐλεεινῶς κόπτεται (НИ) καὶ πενθεῖ (НИ), καὶ τὴν σὴν ἐν πολλῇ τῇ λύπῃ παρουσίαν ἐπιβοᾶται (НИ) (253) — о семь убо граD вT¡е жалостнý сýт¹еть и плачется, въ мнwsý печали твоего пришествéа wжидаеть (319). Однако подобные случаи в тексте ЖНМ весьма редки. Первый тип замен — греческого НИ причастием — имеет общую особенность с  другим типом  — заменой греческого аориста причастием: изменения касаются только предшествующей формы в однородном ряду, предикаты которого передают последовательность действий. С  одной стороны, это может быть связано с  традицией употребления аориста и причастия как функционально-стилистически тождественных морфологических форм, что было характерно для агиографии более ранней эпохи. Данное явление было отмечено М. Л. Ремневой в языке «Жития Нифонта» («Выголексинский сборник» конца XII в.) [Ремнева, с. 118]. Замены причастий прошедшего времени в предикативной функции аористом и обратные замены наблюдаются в параллельных чтениях Лаврентьевской летописи и Московского летописного свода, например: СЃтополкъ посла Путяту воеводу своего. Путята же с  вои пришедъ к Лучьску (ЛЛ, л. 91 об.). — Св˙тополкъ же посла Пут˙ту, воpводу своего. Пут˙та же приде с вои к Лучьску (МЛС, л. 25) (цит. по: [Абдулхакова, с. 56]); поýхаша по дорозý. и срýтоша и паки. и сступишася с ними битъ (ЛЛ, л. 122 об.) — и поидоша по дорозý ихъ и стрýтшес˙ с ними начаша битис˙ (МЛС, л. 114 об.) (цит. по: [Там же, с. 58]). С другой стороны, здесь, вероятно, обнаруживаются и внутрисистемные син таксические факторы. 3. С позицией причастий тесно связана другая закономерность употребления причастий в  тексте ЖНМ: в  препозиции к  глаголу преобладают причастия прошедшего времени (164 из 216 — 76%), в то время как в постпозиции чаще употребляются причастия настоящего времени (70  из  97  — 72%). Данное соотношение наблюдается также в древнерусских и в среднерусских памятниках [Кунавин, с. 14– 15]. Исследование В. М. Живова показало, что подобное распределение причастий характерно для нарратива, при этом отличие функционирования причастий в ненарративных текстах затрагивает именно формы настоящего времени: их позиция оказывается менее закрепленной [Живов, с. 473]. Временная характеристика причастий, за исключением редких случаев, последовательно реализует определенные семантические связи между действиями, выраженными причастием и  глаголом. Рассмотрим функционирование причастий в нарративном и ненарративном типах дискурса. Так, в нарративных фрагментах текста препозитивное причастие прошедшего времени чаще всего обозначает действие, предшествующее основному действию; причастие настоящего времени обозначает действие, сопутствующее, происходящее одновременно с  основным действием, например: (5) великь в©зель злата въземь въ пол¹нощи въ доN м©жа того прéиде. и то нýк¥мь окънцемь вънятрь въвръгь. и  самь въскорý въсвоа възвратися (306  об.)  — ἀμέλει καὶ ἁδρὸν ἀπόδεσμον χρυσίου Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 1 τοῦτον διὰ θυρίδος ἔνδον ἀκοντίσας (аорист. прич.), αὐτὸς εὐθέως οἴκαδε ἐπανῄει (аорист) (240); (6) нýкто § корабльникь на връхь срDýня жегл¥ възлýзь, ˙ко се корабльн¥я потрýб¥ добрý управити. ˙ко §т©дý уже слýсти хотýше, поплъзн©вся съв¥ше паде посрDý кораблý (310 об.) — τις τῶν ναυτῶν ἐπὶ τὸ ἄκρον τῆς μέσης ἀνελθὼν κεραίας (аорист. прич.), ὥστέ τι τῶν τῆς νεὼς ὅπλων καλῶς διαθεῖναι, ὡς ἤδη ἐκεῖθεν καὶ κατελθεῖν ἔμελλεν, διολισθήσας (аорист. прич.) ἄνωθεν ἐπὶ μέσην τὴν ναῦν καταπίπτει (НИ) (244); (7) тýмже конц¥ пръсть прýвраща© злато, и  исп¥тно глядааше (307)  — ἄκροις ἐπιτρίβων (прич. наст. вр.) αὐτὸ δακτύλοις καὶ περιεργότερον ἐνορῶν (прич. наст. вр.) (240). За исключением единичных случаев, а также тех фактов, когда причастие в славянском переводе соответствует НИ в греческом тексте, временная характеристика препозитивных причастий отражает время предиката в  греческом оригинале. Причастия настоящего времени с семантикой предшествующего действия в греческом тексте не зафиксированы. Постпозитивное причастие в  нарративном дискурсе в  большинстве случаев стоит в  настоящего времени и  обозначает обстоятельство действия либо сопутствующее действие: (8) ти же плачь заб¥вше, и на блЃгодąшéе прýмýнишT¡я. бЃви же, и его ¹годник¹, блгDть исповýда©ще. и с¹г¹бо том¹ дивящеся о прорc¡енéи, и за раздрýшенéе сýтованéа (310–310  об.)  — καὶ αὐτοί, τῶν θρήνων ἐπιλαθόμενοι, πρὸς εὐθυμίαν ἐτράποντο (аорист), θεῷ τε καὶ τῷ αὐτοῦ θεράποντι τὴν χάριν ὁμολογοῦντες (прич. наст. вр.) καὶ τοῦτον θαυμάζοντες (прич. наст. вр.) τῷ τε προειπεῖν ἅμα καὶ τῷ λῦσαι τὰ σκυθρωπά (243–244); (9) въ неи же прýб¥T¡ врýмя немало, потрýб¥ блЃг¥ никакоже прéима©, с©щаа же въ темници злаа прýтръпýва©, тако доблестьвнý ˙коже кто сладк¥a и любим¥a прéемлеU (315) — ἐν ῇ καὶ διέμεινε (аорист) χρόνον οὔτι βραχύν, χρηστοῦ μὲν οὐδενὸς ἀπολαύων (прич. наст. вр.), τῶν ἐκ τῆς φυλακῆς δὲ κακῶν ἀνεχόμενος (прич. наст. вр.) οὕτω γενναίως, ὥσπερ ἄν τις ἡδέων καὶ προσφιλῶν ἀνάσχοιτο (248). Причастия прошедшего времени в данной позиции встречаются редко (всего 2 случая). Иная семантическая связь между второстепенным и  основным предикатами проявляется во фрагментах текста, не участвующих в  разворачивании сюжета. К ним относятся части жития, в которых реализуются топосы рождения, детства, рукоположения и смерти святого; вступительная и заключительная части, описания эмоционального состояния персонажей, а также элементы текста, в которых эксплицируются ключевые для произведения идеи и смысловые доминанты (чаще всего религиозного и нравственного характера). В препозиции формы прошедшего времени преобладают, но не столь значительно, как это имело место в повествовательных фрагментах. В  постпозиции формы настоящего и  прошедшего времени употребляются примерно одинаково. Вероятно, основной причиной такого распределения форм является то, что соответствие времени причастия и отношений между действиями, выраженными личной формой и причастием, оказывается нерелевантным в силу того, что отсутствует перечисление действий. Приведем примеры: (10) он же раз¹мень с¥и. и  кто еT¡ познав¥и его раз¹мýвь. на того надý©ся и  противн¥я въся низложь (низложи  — списки КБ1, У560, Пог). и  противно прýжDе црT¡твовавшимь повелýнéе сътвори, разарýти убо идольск¥я цЃркве повелýвь. §пущати же ис темниць заключенн¥я хT¡ва раD ¨ имене (315  об.)  — ὁ δέ, συνετὸς ὢν (прич. наст. вр.) καὶ τὸν καλέσαντα, ὅστις εἴη, μὴ ἀγνοήσας (аорист. прич.), αὐτῷ τε ἐθάρσησε (аорист) καὶ, τοὺς ἀνθισταμένους πάντας καταβαλών (аорист. прич.), καὶ παλινῳδίαν τοῖς πρὸ τοῦ Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 1 наст. вр.), ἀνίεσθαι δὲ τῶν φυλακῶν τοὺς ἀποκεκλεισμέους διὰ τὸ τοῦ Χριστοῦ ὄνομα (249); (11) и вънýшнем¹ житé¹ радоватися рекь ! §н©D къ бжT¡твн¥N црЃквамь упражнýашеся! домь доT¡инь влDцý самь себе устраа©! и примýтатися въ ниa по бжT¡твном¹ дЃду изволивь (303 об.) — καὶ ταῖς ἔξω διατριβαῖς χαίρειν εἰπών, τοῖς θείοις ὅλως ἦν (имперф.) οἴκοις σχολάζων, οἶκον αὐτὸς ἑαυτὸν ἄξιον τοῦ δεσπότου κατασκευάζων (прич. наст. вр.) καὶ παραρριπτεῖσθαι μᾶλλον ἐν αὐτοῖς κατὰ τὸν θεῖον Δαβὶδ αἱρούμενος (прич. наст. вр.) (237). В приведенных примерах обращают на себя внимание постпозитивные причастия повелýвь и изволивь, так как в греческом оригинале им соответствуют формы настоящего времени: κελεύων и αἱρούμενος. В указанных случаях проявляется зависимость времени причастия от видовой характеристики глагола, от которого оно образовано. 4. Основные различия во временной характеристике предикатов славянского и  греческого текстов связаны с  реализацией видо-временной соотнесенности причастных форм: причастия прошедшего времени образуются от основ глаголов совершенного вида, причастия настоящего времени — от основ глаголов несовершенного вида. Заслуживает внимания и тот факт, что разночтения, возникающие в  списках, не нарушают данной корреляции. Так, замена времени предиката сопровождается изменением его основы: (12) таже събравшемся въсýмь црЃковникwмь, съвýщавь (съвýщаваа — списки КБ1, У560, Пог) нýкто § нaи … млЃтв© о дýлý сътворити повелý (312 об.); и въ тъи чT¡а убо млT¡тивно възрýвь (зряще — списки КБ1, У560, Пог) на ня, кротко къ нимь вýщааше (326 об.). Тенденция к образованию форм прошедшего времени причастий от глаголов СВ, а форм настоящего времени от глаголов НСВ действует в тексте жития независимо от типа дискурса. При этом в нарративном дискурсе причастия прошедшего времени маркированы с точки зрения позиции на основании их специфической семантики (предшествование). К тому же причастие, являясь особым морфологическим средством выражения зависимой предикации, участвует в организации текста, обеспечивая его связность. Указанное обстоятельство позволяет разграничить переводческую стратегию в нарративном и ненарративном дискурсе. Для передачи событийного ряда, формирующего сюжет, оказывается релевантной система распределения временных форм причастий. Вероятно, при переводе влияние греческого текста осуществлялось только на лексическом уровне, выбор формы (финитной / нефинитной, настоящего / прошедшего времени) осуществлялся исходя из того, как переводчик выстраивал семантико-синтаксическую перспективу предложения. Рассмотрим данное положение на следующем примере: (13) нýкоем¹ же к¹пц¹ корабль жита наплънивш¹, ˙влься въ сънý велик¥и николае. и давь ем¹ три златник¥ въ залогь, въ мy¨рск¥и грDа пл¹ти повелý, и тамо с©щéимь жито §дати (317 об.) — ἐμπορίαν γοῦν τινι τῶν ναυτικῶν σίτου πεποιημένῳ ἐπιφαίνεται (НИ) νυκτὸς ὁ μέγας Νικόλαος, καὶ τρεῖς αὐτῷ χρυσοῦς εἰς ἀρραβῶνα δούς (аорист. прич.), ἐν τῇ Μυρέων κατᾶραι καὶ ἀποδόσθαι τὸν σῖτον τοῖς ἐκεῖ ἐπισκήπτει (НИ) (251). Причастие ˙влься использовано для передачи греческого НИ, в  результате чего предложение с  однородными сказуемыми переводится с помощью предложения с однородными второстепенными сказуемыми. Благодаря этому возникает упорядоченное распределение форм прошедшего времени причастий перед личной формой глагола, что является «элементом нарративной стратегии, общим для средневековых восточнославянских повествова Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 1 В. М. Живова, согласно которому «цель причастной трансформации обычно состоит в субординировании обозначенного причастием события»3 [Живов, с. 475], в отношении языка исследуемого памятника представляется спорным. В качестве основного довода укажем на то, что конструкции с препозитивными причастиями прошедшего времени являются в славянском переводе типичной синтаксической моделью, используемой для передачи последовательности событий, относящихся к одному субъекту. Это дает основание предполагать, что основная функция причастий в нарративном дискурсе — связующая. 5. Заслуживает внимания также следующее замечание В. М. Живова: «В порождаемых таким образом сложных структурах в  цепи развертывающихся событий один (или несколько) из элементов может передаваться причастным оборотом не в силу своего неполноценного статуса…, а для превращения этой цепи в относительное синтаксическое единство… В этих условиях легко могут иногда появляться причастные обороты с  амбивалентной (двусторонней) привязкой. В  рамках этой нарративной стратегии и  возникает потребность в  многочисленных причастных оборотах — с причастием настоящего времени преимущественно в постпозиции к  личному глаголу, с  причастием прошедшего времени преимущественно в  препозиции к  нему» [Живов, с. 485]. Приведенное соображение важно с  той точки зрения, что оно объясняет особенность распределения причастий в тексте ЖНМ, в  соответствии с  которой причастия прошедшего времени, описывающие последовательность событий, почти без исключений находятся в препозиции к личной форме глагола. В такой ситуации не возникает смысловой неясности или неопределенности, например: (14) Воевwд¥ же убо бжT¡твн¥a млЃтвь § него споDбльшеся. и си ˙ко добра съп©тника имяще, въ фрéгé© wтидош©. и съмиривше тамо въсaý с©щéихь. въсе поDбное и еликоже повелýно имь б¥T¡ § цЃрý кончавше, съ радостé© въ византé© възьвратишT¡я (321). Представляют интерес разночтения, возникающие в  разных списках. Так, в  примере (10) употребление формы аориста низложи вместо причастия создает разные типы синтаксической структуры предложения, что при этом не нарушает смысла высказывания. Подобные разночтения в употреблении причастий и личных форм в русских списках (см. также п. 2 настоящей статьи) могут свидетельствовать о высокой степени освоения причастных форм русским книжниками, а значит, и о независимом характере их использования. Рассматриваемое соотношение форм причастий и их позиций (преимущественно препозиция форм прошедшего времени) было характерно и  для языка старославянских памятников, где данный порядок соответствовал греческому тексту [Живов, с. 476]. Поэтому тот факт, что преобладание препозитивных причастий прошедшего времени в основном соответствует греческому тексту, отнюдь не является свидетельством калькирования греческой структуры. Вероятно, в данном случае возникает ситуация, при которой и в славянском переводе, и в греческом тексте используется конструкция, одинаково употребительная в обоих языках. При этом в тех случаях, когда причастие использовано в иных функциях и реализует иные семантические отношения, позиция причастия прошедшего времени 3 Ср. также: «несомненно, что в обычном случае личные формы обеспечивают фокусирование, а причастные обороты — субординирование, или, иными словами, одни события размещаются на авансцене, а другие в кулисах» [Живов, с. 475].Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 1 ность. Смысловая целостность в данной ситуации формируется на основе лексического наполнения компонентов структуры, например: (15) на чясти убо събwра и съ чюдн¥и николае бT¡¥. доблестьвнý же ставь на арéева блядословéа, и раздрýшивь въсý. исправленéе въсýмь прав¥© вýр¥ извýстно въсýмь прýдавь. и §т©д¹ възвратився, къ своем¹ стад¹ прéиде. повелýва© и  прDýводя на добродýтýль и  топлýе ученéа прикаса©ся (317  об.)  — μέρος οὖν καὶ ὁ θαυμαστὸς οὗτος Νικόλαος τῆς ἱερᾶς γίνεται (НИ) συνόδου,γενναίως τε κατὰ τῶν Ἀρείου φλυαριῶν ἵσταται (НИ). καὶ διαλύσας (аорист. прич.) πάντα καὶ κανόνα πᾶσι τῆς ὀρθῆς πίστεως ἀκριβῆ παραδούς (аорист. прич.), ἐκεῖθέν τε ἀναζεύγνυσι (НИ) καὶ πρὸς τὴν οἰκείαν ἐπανήκει (НИ) ποίμνην, προτρέπων (прич. наст. вр.) πάντας καὶ προάγων (прич. наст. вр.) ἐπ’ ἀρετὴν καὶ θερμότερον τῆς διδασκαλίας ἁπτόμενος (прич. наст. вр.) (251). Две смежные синтаксические единицы в греческом тексте передаются при переводе с помощью одной. Объединение происходит благодаря грамматической трансформации предикатов. В славянском переводе первое предложение формируется благодаря введению аориста бT¡¥. Причастия, следующие за данным глаголом, на смысловом уровне проясняют данное высказывание: Николай участвовал во Вселенском соборе, на котором мужественно оспаривал кощунственную ересь Ария и в  результате восстановил истинное учение. Следующее высказывание присоединяется посредством введения союза и и локального маркера §т©д¹. На смысловом уровне оно оформляет следующую мысль: Затем, вернувшись, пришел к  своим верующим, склоняя их к  добродетели и  направляя их веру. Между тем обращение к  греческому тексту требует иного синтаксического членения фрагмента: Николай участвует во Вселенском соборе и мужественно оспаривает кощунственную ересь Ария. И, решив все вопросы и восстановив истинное учение, вернувшись, пришел к своим верующим, склоняя их к добродетели и направляя их веру. Возможность двойной смысловой интерпретации приведенного фрагмента создает общую смысловую неопределенность. Как представляется, при передаче одновременных действий либо действий, находящихся в  определенной причинно-целевой либо другой логической связи, в  славянском тексте использовались иные средства организации высказывания (к примеру, лексические или семантические). 6. Таким образом, рассмотренные в настоящей статье факты позволяют предположить, что употребление причастий в роли второстепенного сказуемого в тексте Метафрастова Жития обусловлено различными факторами в зависимости от коммуникативной организации частей текста и  их смыслового содержания. Для нарративного дискурса можно говорить о самостоятельном характере употребления причастий, что подчеркивается наличием сходной специфики в  языке древнерусских и  старорусских памятников. Здесь краткое действительное причастие прошедшего времени выступает в  качестве основного таксисного средства организации динамики сюжета. Что касается ненарративного дискурса, то здесь возможностей для влияния греческого текста было больше. Это проявляется в  том, что и в  греческом и в  славянском тексте употребляются те же глагольные формы. При этом причастия могут различаться во временной характеристике. Данное обстоятельство, вероятно, обусловлено видовой характеристикой основы, от которой образовано причастие в  славянском переводе. Выявленные тенденции употребления причастий позволяют охарактеризовать переводческую стратегию, Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 1 Так, в контекстах, описывающих последовательность событий, влияние греческого текста, вероятно, осуществлялось только на лексическом уровне. Организация повествования осуществлялась по традиционной и знакомой для переводчика синтаксической модели. В тех же частях текста, где реализовывались иные смысловые отношения, греческая синтаксическая модель служила образцом для употребления соответствующей модели в славянском тексте. Соответствие выявленных в  настоящей статье закономерностей употребления причастных конструкций средневековым восточнославянским тенденциям их функционирования свидетельствует в  пользу того, что частотное использование данного синтаксического средства в древнерусских памятниках, относящихся к эпохе второго южнославянского влияния (как переводных, так и оригинальных), может быть охарактеризовано как собственно русское явление. Между тем в переводном тексте появление причастных конструкций может сопровождаться влиянием тенденций, действующих в языке-оригинале, а также в том языке, на который был переведен текст (в нашем случае южнославянском).

Напиши аннотацию по статье

УДК 811.163.1 Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 1 Миляуша Габдрауфовна Шарихина Санкт-Петербургский государственный университет, Российская Федерация, 199034, Санкт-Петербург, Университетская наб., 7–9; Институт филологических исследований РАН, Российская Федерация, 199053, Санкт-Петербург, Тучков пер., 9  justmilya@yandex.ru ФУНКЦИОНИРОВАНИЕ КРАТКИХ ДЕЙСТВИТЕЛЬНЫХ ПРИЧАСТИЙ В РОЛИ ВТОРОСТЕПЕННОГО СКАЗУЕМОГО В ПЕРЕВОДНОМ ЖИТИЙНОМ ТЕКСТЕ (НА МАТЕРИАЛЕ РУССКИХ СПИСКОВ «ЖИТИЯ НИКОЛАЯ МИРЛИКИЙСКОГО») Статья посвящена изучению закономерностей употребления причастий в  функции второстепенного сказуемого в  переводном памятнике, относящемся к  эпохе второго южнославянского влияния. Сравнение выявленных закономерностей с восточнославянскими средневековыми тенденциями, характерными для повествовательных жанров, позволило определить общие направления их реализации. Кроме того, при анализе отклонений славянского перевода от греческого оригинала удалось обнаружить сферы влияния греческого языка на церковнославянский. Библиогр. 10 назв.

геокультурные координаты российско переводческой интерпретанта западно восточных переводоведческий диван. Ключевые слова: топология культурного пространства, локация, релокация культуронима, интерпретационный вектор, геокультурные параметры интерпретанты, иерархическая структура культурного пространства, трансференция, рефракция, гибридизация, семантический человек, аффективная реальность, евразийская идея, евразийская гибридность, Достоевский, Блок, Киплинг, семиотика свободы перемещения, международный межеумок, индивидуалистские и коллективистские культуры, доминирующие и доминируемые культуры, культурная маркированность, «двоеверная» культурная ситуация, Manifest Destiny, сокровенное буквенное сказание, постмодернистская эхолалия.  Цель данной статьи, которая тесно связана с двумя предыдущими публикациями автора [2014б; 2015], состоит в том, чтобы найти точное место на условной карте мирового культурного пространства для двух конкурирующих западных направлений переводческой деятельности Cultural Turn и Cultural Translation, выдвинувших на первое место культурный фактор. Это предполагает раскрытие таких понятий, как топология культурного пространства, иерархическая структура культурного пространства, локация и релокация культуронима или текста, геокультурные параметры интерпретанты, интерпретационный вектор. Эта задача особенно важна (и трудна) с точки зрения Стандартной российской теории перевода в том ее виде, в каком она сложилась и функционирует в современном постсоветском ареале, как по причинам сугубо теоретическим, так и прагматическим. Если Cultural Turn и Cultural Translation исследовать в свете положений Стандартной теории перевода, то мы не обнаружим в них никаких принципиально новых моментов и проблем, в том числе культуральных, которые не были бы уже известны теоретикам и практикам перевода в Советском Союзе и в России. Фефелов А. Ф. Геокультурные координаты российской переводческой интерпретанты (Западно-Восточный переводоведческий диван) // Вестн. Новосиб. гос. ун-та. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2015. Т. 13, вып. 3. С. 55–78. ISSN 1818-7935 ¬ÂÒÚÌËÍ Õ√”. –Âрˡ: ÀËÌ„‚ËÒÚË͇ Ë ÏÂÊÍÛθÚÛр̇ˇ ÍÓÏÏÛÌË͇ˆËˇ. 2015. “ÓÏ 13, ‚˚ÔÛÒÍ 3 © ¿. ‘. ‘ÂÙÂÎÓ‚, 2015     œÂр‚Ӊ Ë ÔÂр‚Ӊӂ‰ÂÌË Единственное исключение касается, разумеется, места и роли переводчиков в мировой истории, да и то не всех, а только тех, которые имеют или имели дело с «высокими» и общественно значимыми видами перевода. Как выразился по этому поводу Э. Н. Мишкуров, намекая на реалии расстановки футбольных игроков на футбольном поле и проводя параллель с культурно-перевод- ческим процессом, автор оригинала и его читатель должны теперь рассматриваться как «фланговые игроки» на поле культурной жизни глобального мира, тогда как профессиональный переводчик, особенно тот, который относится к высшей категории, будучи представителем двух культуросфер, может «кратно превосходить» первых, монокультурных [2013. С. 38]. Подтекст подсказывает нам, что переводчик должен выступать на этой метафорической поляне в амплуа центрфорварда 1. Вместе с тем, говоря о современных культуро-ориентированных направлениях перевода западного корня, мы должны определиться, прежде всего, с культурной географией понятийного пространства (его культурно-понятийной топологией), в которое помещается наш аналитический обзор и со своим российским местом в нем. И в этой связи нам нужно будет обратиться к таким понятиям, как евразийская идея (введен- ная еще Ф. М. Достоевским и подхваченная позднее А. Блоком), евразийская гибридность (присутствующая уже в текстах Р. Киплинга), семиотика свободы перемещения, международный межеумок, индивидуалистские и коллективистские культуры, доминирующие и доминируемые культуры, культурная маркированность, «двоеверная» культур- ная ситуация. Рассматривая совокупность этих вопросов в их российско-европейской взаимосвязи и взаимодействии, мы и формируем новый Западно-Восточный переводоведческий диван. Современные западные теоретики культуры и перевода крайне чувствительны к геокультурным координатам авторов, указывая им, что их претензии на всемирность, универсализм, на выражение того общего, что существует в любой сфере, включая сферу культуры, не имеют под собой ника 1 Хотя, по сути, он претендует отныне на статус центрального нападающего, он не решается назвать себя таковым – ассоциативная герменевтика может обвинить в агрессивности. ких теоретических оснований. Культурных универсалий, якобы, нет, существуют только культурные частности, и потому любой автор, исследователь культуры и перевода, должен теперь, по словам Марии Тимочко, понимать, что он говорит, на самом деле, только о своем собственном мире («speak to their own condition»), привязанном к строго определенному историческому моменту времени со всеми его особенностями (out of their own time and their own historical circumstances). Иными словами, автор должен изначально признавать непреодолимую «местечковость» своего теоретизирования, не претендуя на его значимость для всех времен и народов [Tymoczko, 2003. P. 1] 2. В этом случае никакой объективной сравнительной культурологии или сопоставительного переводоведения быть не может, а обсуждение однотипных культурных ситуаций останется предметом советских анекдотов, начинающихся словами: «Собрались как-то немец, англичанин, француз и русский. Англичанин сказал и т. д.». Всякий теоретик или аналитик рискует быть обвиненным в том, что он, подобно паремийному кулику (не нужно искать в под- и затексте Олега Кулика. – А. Ф.), способен только хвалить и только свое болото. А если он, выйдя в процессе отражения культурной действительности за пределы предписанной ему методологической матрицы, примется хвалить культурное наполнение болота другого кулика, то тут же превратится в кукушку, которая хвалит петуха на условиях коррупционной взаимности. Единственное, что остается в таком случае национальному переводоведу, – это собирать мнения своих и других – инонациональных – переводоведов по каждой проблеме и хранить их в своем альбоме, не пытаясь обобщить или хоть както классифицировать. 2 «Such early writers speak to their own condition, out of their own time and their own historical circumstances, but there is rarely any self-reflexivity or acknowledgment about limitations of their own perspective. The result is declamation that is supposed to address translations of all times and everywhere, but that is sorely circumscribed by a cultural moment». Следует также заметить, что это требование, в общем-то, на деле невыполнимо, поскольку в конечном итоге, значимом для переводоведения, адресат автора и его место определяются вовсе не автором, а его читателями на протяжении многих и многих лет, и потому эксплицитные призывы к проявлению скромности или смелости излишни.                                                                                                                           Спасает нас в ситуации этого методологического затруднения только то, что все перечисленные птички не могут ни подтвердить, ни опровергнуть приписываемые им потенции и качества, поскольку их право на слово давно уже узурпировано человеком, использующим безгласных тварей сообразно своим целям (см. об этом подробнее [Фефелов, Фёдорова, 2014]). Этот принцип М. Тимочко, который мы обозначим термином представительское переводоведение, выглядит как вполне естественное решение, но только с точки зрения «демократической» философии межкультурного знания. Карл Поппер предлагал решать проблему концептуализации и категоризации знания, в том числе и «местного», идиоэтнического, несколько иначе. В его перспективе такой представительский принцип (собрание мнений) можно возвести к методу «мусорной корзины» («bucket approach»), пусть и межкультурной, в которую попадают национальные точки зрения. Но это всего лишь первый этап на дальнейшем пути систематизации и обобщения материала. Эффективным методом установления знания он, однако, считал другой – «searchlight approach» (метод теоретического ориентирования поиска знания), что выражается в предварительной формулировке научной гипотезы [Schmid, 2012. P. 10–11]. Нельзя сказать, что для российского перевода мысль Марии Тимочко абсолютно нова, ибо она встречается у известного поэта советского периода нашей литературной истории Леонида Мартынова, выразившего ее гораздо раньше и даже примерно в таких же словах: переводчик есть человек своего времени, который переводит от себя и для своих современников (цит. по: [Сахневич, 2015. С. 83]). Причем эти убеждения поэта были тогда же подвергнуты тщательному теоретическому анализу Е. Г. Эткиндом [1970], но этот тезис о радиусах действия переводчика и его переводов получил у М. Тимочко заметно отличающуюся интерпретацию из-за его привязки к западной мысли и европоцентризму теоретического переводоведения. Действительно, в современном контексте межкультурного общения через перевод некоторые концепции западных переводоведов носят векторный характер, оправдывая свое предназначение и приобретая смысл только как «односторонняя» проекция из одной точки культурного пространства в другую. Именно таков новый функционал призыва Л. Венути к активному внедрению методов буквального перевода, для реализации которого им была предложена не столько методическая концепция, сколько принцип форенизации (foreignizing). Он выступает у этого переводчика с итальянского на английский исключительно в качестве средства противодействия англо-британскоамериканской переводческой доместикации чужих лингвокультур, стирающей и скрывающей от читателя их характерные черты и тем самым, якобы, уменьшающей объем их культурного капитала, положенного на депозит в англоязычных странах. По его мнению, такая переводческая практика, приравниваемая им к переводческой политике, представляет собой форму британского культурного империализма, с которым переводчикам на английский язык теперь, в новых условиях межкультурного общения, нужно активно бороться изнутри (что обозначается английским глаголом to resist и является характернейшей чертой культурального перевода 3). Почти в любой обратной векторной проекции, этот призыв теряет в своей силе или становится просто карикатурным – культурный «империализм» англоязычной духовной индустрии в том и проявляется, что многие другие лингвокультуры давно уже форенизированы ею, причем некоторые с их же собственного согласия. Остальным остается только подчеркивать искусственно, т. е. с помощью ксенафор (см. [Фефелов, 2015. С. 52]), что читаемый текст представляет собой перевод, что он говорит о Другом, а не о нашем мире(как будто читатель – пусть даже американский – и сам этого не понимает). Однако необходимость для переводоведа и переводчиков понимать топологию воображаемого пространства перевода, в котором должны реализоваться конкретные теоретические позиции и практические действия переводчика, явственно следует и из ознакомления с некоторыми базовыми правилами, популярными и в российско 3 В статье, вслед за Ю. А. Сорокиным [2003], используется термин культуральный, а не культурный (перевод), который соотносится нами с англ. Cultural Translation, но не с Cultural Turn. Этому последнему в статье соответствует термин культуро-ориентиро- ванный перевод.                                                              œÂр‚Ӊ Ë ÔÂр‚Ӊӂ‰ÂÌË советской ветви мировой науки перевода. Вот одно, относящееся к категории расхожих (кстати, французское по своему генезису), цитируемое по работе Е. И. Беляковой 4: «Переводчик обязан сохранять чистоту и красоту русского языка. А для этого его творческой лабораторией должен стать не кабинет, а весь мир. Слово надо искать не в словарях, а в водовороте самой жизни, в гуще живого разговорного языка» [2003. C. 10]. В семантическом плане все положения этого высказывания чрезвычайно прозрачны и традиционно считаются бесспорными. Их содержание, однако, таково, что оно должно быть выражено метафорически, что закономерно лишает их всякого практического смысла, ярко высвечивая лишь символический, необходимый для формирования соответствующей языковой идеологии. Никто, однако, так до сих пор не сказал еще, куда переводчику или, упаси боже, переводчице нужно пойти, чтобы оказаться в «водовороте самой жизни», и где собственно находится та «гуща живого разговорного языка», которая, якобы, спасительна для чистоты и красоты русского языка, но бесспорно невыносима для разборчивых, политкорректных, феминистских, дамских, просто женских и деликатных мужских ушей. Неясно также, где (в каком культурно-языковом пространстве / реальности) находится «кабинет» переводчика – в данном случае явный аналог «западной» башни из слоновой кости – относительно упомянутых водоворота и гущи, и как его можно распространить на весь мир, кроме как силой слова и мощью воображения. В русских сказках, кстати, сходные по духу поисковые ситуации превосходно отрефлектированы и техническое задание подобного рода формулируется для исполнителя согласно давно известной модели: пойди туда, не знаю куда, но вынь да положь мне чистоту и красоту русского языка 5. Нашим сказочным дуракам, т. е. из сказки, а не из жизни, и потому наделенным высоким философским смыслом, как правило, удается исполнить 4 Имеется в виду учебник, который автор статьи охотно рекомендует преподавателям и студентам. 5 Есть и новая – постмодернистская, логоцентрическая и конкретно русская – модель, заимствованная из водоворота самой жизни слов: Послал сгоряча этого… на…, а теперь совесть мучает. Дошел? А вдруг не дошел? А вдруг заблудился? желание диктатора, хотя их положение проще, чем у теоретиков перевода, – русскоязычный тиран обычно удовлетворяется добычей другого объекта, а именно: красоты и чистоты девушки. Он выставляет только одно конгениальное «дурацкое» требование – эти качества должны быть обязательно овеществлены в конкретной девушке, а не поставляться в виде постмодернистского вербально-знакового конструкта или в виде ее изобразительного симувизуальной лякра, «грамотности» и такой же визуальной чувственности современного (про)западного семантического человека. апеллирующего к Как бы то ни было, в нынешнем социально-теоретическом контексте определение социолокальных и временных координат «нашего» переводоведения на оси Восток – Запад будет критичным, поскольку речь идет еще и об особенностях пресуппозиционной базы, определяющей интерпретацию лингво- и культурно-семиотических означающих в ходе межкультурных контактов через вербальный перевод или так называемый «культуральный перевод», который является таковым только в переносном, расширительном смысле. При передаче этого тезиса обычными словами, как правило, возникают ассоциации с предвзятостью, субъективностью, попытками манипулирования со стороны переводчика и их антонимами: объективностью, закономерностью, верностью. Для Гёте, когда он писал «Западно-вос- точный диван» (1819 г.), вопрос решался проще. Запад у него это Западная Европа, а Восток ограничивался не Персией даже, а персидской поэзией. Восток вообще был тогда сказочным литературно-поэтическим Orient, а не кишащей народами Азией, равно как и Китай был еще не столько China, сколько Cathay. Сейчас Запад, в культурологическом смысле и в аспекте культурального перевода, которые нас только и интересуют в данной статье, это не только Западная Европа, но и, mutatis mutandis, США, Канада, Австралия, Новая Зеландия, Латинская Америка. Зато Восток в культурологическом отношении теперь чрезвычайно диверсифицировался, в нем нет той близости культурных ценностей (иногда даже их единства) и образа жизни, которые характерны для западной цивилизации. Это и Иран, и Туран, и Индия, и Китай, и Япо                                                              ния, и арабский Восток, и некоторые другие регионы, все со своей, как правило, древней и специфической культурой [Cheung, 2005]. Они, конечно, все подверглись сильному унифицирующему влиянию продуктов западной технологической мысли, но этнокультурное разнообразие из-за этого никуда не исчезло, что и вызвало в переводоведении, прежде всего западном, такой интерес к теоретическим и практическим аспектам передачи культурной специфики стран мира (но только из числа тех, что поближе к калашному ряду). Есть еще и Россия с постсоветским «ближним зарубежьем», до сих пор вызывающая смешанные чувства у своих друзей и недругов, место которой на культурной оси Запад – Восток определить чрезвычайно трудно. Формы ее жизни, интеллектуальной прежде всего, по происхождению и по сути скорее западные, но это всего лишь внутренний взгляд или претензия, говоря словами Достоевского, «русских европейцев», «межеумков» [2010а. С. 404], тогда как внешний может быть совершенно иным. Реализация этих форм в обыденной российской жизни достаточно ясно, однако, указывает на массу всевозможных отступлений от западных канонов на всех уровнях социальной и культурной иерархии. Более того, эти отступления абсолютно закономерны и неизбежны, и потому их уместнее обозначить современным термином рефракция (возникшим в рамках английского культуроориентированного перевода), или преломление. Все крупные реформаторские идеи, воплощенные в жизнь российскими правителями, начиная с Петра и заканчивая московскими неолибералами 1990-х, были западноевропейскими по своему происхождению, все они заметно повлияли на общественную жизнь россиян и формы государственного строительства, но с Европой они нас не сблизили, и система power relationship неизменно оставалась оппозитивной. Европа же такой «перевод» своих идей и теорий организации публичной и част- ной жизни в русскоязычном культурноцивилизационном пространстве верным не считала и не считает. Мы никогда не соответствовали европейским и неоевропейским канонам в чтении и исполнении их знаковых клавиров, и потому наш с ними концерт наций не складывается, а если и складывается, то только на время какой-нибудь зару бежной военной гастроли в составе очередной task force. Практика межкультурного общения на разных его уровнях реализации неизменно доказывала, что наши расхождения в толковании значений ключевых слов культурной жизни как таковой непреодолимы, что некие базовые вещи прописаны в ней водяными знаками. Мы, как общество, до сих пор остаемся не просто другими, а чужими. Российские западники, как и во времена Ф. М. Достоевского, снова оказались малополезны для культурной гармонизации российской действительности на основе западноевропейских ценностей. Они пошли из Москвы в Европу по Нуворишскому и Объегорьевскому шоссе, чтобы найти, наконец, «утешение в общей обоюдности», но в очередной раз разминулись. Появились нежданно-негаданно какие-то олигархи, стали жить-поживать да добра наживать по не совсем прозрачным законам олигархической прогрессии. Российским западникам пришлось с этим смириться, хотя никакого торжества экономической демократии с олигархами не получилось. Они также бросились с пионерским задором доказывать, что в России тоже есть секс, что ничто человеческое нам тоже не чуждо, да и здесь вышел полный конфуз, потому что поезд полового прогресса стремительно умчался вперед 6 и тот, старорежимный, в зачет по курсу европейской цивилизации, общекультурного развития и, следовательно, культурального перевода уже не принимается. Биологического пола вообще как бы не стало (и это значит, что тела тоже нет как аутентичной данности), он сменился языковым гендером. А базовый текст европейской культуры по вопросам половой ориентации, Первое послание Павла «К Римлянам» (1 To Romans), был, без лишнего шума, выведен за пределы обязательной иудео-христиан- ской литературы и отдан иноверцам и прочим азиатам на хранение. Надежды русских европейцев были радужные, но получилось, говоря словами одного гоголевского персонажа, и потому несравненного мастера живого разговорного слова, «как всегда». Они 6 Можно сказать и «назад к истокам» западной цивилизации, и тоже ошибки не будет, семантическая антонимия этих наречий здесь полностью нейтрализуется смысловым (интерпретационным, прагматическим) контекстом.                                                              œÂр‚Ӊ Ë ÔÂр‚Ӊӂ‰ÂÌË вообще оказались поставлены в семантический тупик, им ничего не остается, как осенять себя семиотическим квадратом, потому что, выражая радужные надежды, они и оне дают как бы ясный знак западному реципиенту, но тот им отвечает, что никакой ясности с ними так и не образовалось, что во время акта культурального перевода произошла какая-то то ли рефракция, то ли нестыковка вышла, и что хоть их восточные надежды и радужные, но они радужные совсем другом смысле, не в таком, как западные. Похоже, что они «застряли» на Оруэлле с его технологическим антитоталитаризмом, надо до Одена (Wystan Hugh Auden) и до Джудит Батлер (Judith Butler) уже подрасти. Наши головные западники занимаются карикатурным, мимикрическим псевдоисправлением имен, отрывая семиозис от практики реальной жизни, заполняя свои «дождевые» тексты искусственными симулятивными кальками английских слов и изгоняя из них давно ассимилированные русским языком, привычные и дорогие ему французские, немецкие, польские и проч. Появляются всевозможные коллаборации, но пока еще без коллаборационистов; коворкинги с тверкингом и без; краутфандинги со следами регрессивной ассимиляции (т. е. с буквой т) и краудфандинги без оной, т. е. аутентичные; фудкорты и одерживающие над ними верх футкорты; гранты, регулярно смешиваемые в косвенных падежах с грандами, etc. Все восточные иностранные имена и названия, написанные буквами латинского алфавита, читаются как английские. Сам латинский алфавит в русскоязычной общекультурной сфере вышел из употребления и стихийно превратился в английский. Единственным оправданием такого симулятивного политико-идеологи- ческого конформизма в его сугубо языковой форме может служить только настойчивое до диктата требование прототипической маменьки, той самой, чья руководящая роль в русском обществе была обнаружена еще Ф. М. Достоевским 7. Она, испытавшая оче редное просветление, как раз и открыла своим креативным чадам новые вербальные пути к так называемой успешной жизни. Это, однако, не реформирование и не внутренняя культурная работа, а их изображение. Одной симуляции означающих, как выясняется, мало, и потому посылаемые российскими европейцами кодовые сигналы глубочайшего семиотического уважения и постмодернистского решпекта, столь привычные в их собственной практике межкультурного взаимодействия, к рассмотрению не принимаются. Реального исправления имен нет, означающие и означаемые понятий слабо друг с другом связаны или вообще никак не связаны, появилась какаято ювенальная юстиция, хотя она должна быть ювенильной и проч. Даже сказки еще не переписаны так, как того желает передовая феминистская и прочая политкорректная общественность Запада. От российских европейцев требуется натура, клятва на болотной крови и позитивизм, а не постмодернистское жонглирование означающими, эта ниша интеллектуальной жизни уже занята. Им предписывается энергичное покаяние, стремление к радикальному самоотречению от своей телесности, продемонстрированное с философской самоотверженностью Джудит Батлер. И в этом требовании снова видится некая дискриминация, потому что вся новизна нынешней радужной ситуации на Западе состоит всего лишь в семиотическом растабуировании и символической реабилитации наиболее безобидной части маргинальных половых «практик», давно известных и человечеству, и религиям, и медицине, и психиатрии (там, где она сформировалась на рациональных, а не аффективных основаниях). Этому явно периферийному явлению, наделенному в массовом общественном сознании всеми семиотическими признаками маргинальности (которая существует, несмотря на все попытки отменить ее), пытаются приписать чужие знаки – те, которые принадлежат ядру популяции и которые ис 7 См. его заметку «На каком языке говорить отцу Отечества?» [2010а. С. 399–405], где под Отечеством подразумевается Российская империя. Тогда маменька без запинки отвечала – «на французском». Теперь она с той же уверенностью отвечает – «на английском», но уже далеко не всегда связывает этот язык со служением российскому отечеству. Чаще тому, куда ее сына Мамона пошлет. А еще чаще считает его залогом простого человеческого счастья просвещенных дочерей России. Маменьку в России слушают, и сейчас больше, чем прежде, – она и есть воплощение российского матриархата, латентного, но эффективного. «Только через мой труп», – смело говорит маменька своему формальному угнетателю и... смелость города берет.                                                                                                                                                      ключительно на этом биосоциальном фундаменте, а не по прихоти хозяина российской тайги, освящаются как должные и культивируются публично. Таким образом, знание чужих языков и семиотических кодов, часто очень высокое, тоже нам не помогло, и потому впору включать безотчетную русскую тягу к иностранным языкам, особо усилившуюся в советское и постсоветское время, в Межкультурный перечень специфических женских болезней и писать пессимистичный римейк о героине нашего времени, соединив в нем гений Лермонтова с духом Флобера 8. Читавшая Достоевского современная маменька, – его и мой излюбленный адресат, – услышав о проекте такого инклюзивного перечня, конечно же, лишь по-прежнему усмехнется, но уже не надменно, а презрительно – надменность давно уже вышла из ее обихода и выглядит в ее исполнении театрально. Выясняется, кроме того, что размер тоже имеет существенное значение, но об этом скажем немного позднее, рассматривая вопрос о формально-логических, а не только культурно-аффективных параметрах и условиях интерпретационного контекста. Мы не начали бы обсуждение вопроса о социолокальных, геокультурных и временных координатах, условно говоря, «нашего»переводоведения, если бы внешние обстоятельства не выдвинули бы в западном переводоведении и практике перевода на одно из первых по значимости мест тему европоцентрического характера современного переводоведения и необходимость преодолевать свой европоцентризм или, по меньшей мере, сопротивляться ему. На деле, если переводоведение относится к наукам и если его теории адекватны существующим практическим задачам перево 8 Он тоже имеет существенное значение. Во французской социальной психологии существуют понятие и термин «боваризм» (от фр. bovarisme), сконструированное на основе скучнейшего романа этого не самого искрометного французского писателя [Le Larousse de la médecine. T. 1. Р. 219], породившего, тем не менее, массу культурных матриц, достойных Достоевского. Оно прямо перекликается с моделью межкультурного общения «на среднем уровне», характерной для российской и советской действительности. Там маменьки тоже (скажем дальше, немного перефразируя П. Даниноса, но кардинально изменяя смысл) «ferment les yeux et pensent à l’Angleterre» (закрывают глаза и думают об Англии). дческой деятельности, то оно должно быть наднациональным и надкультурным даже при трактовке специфических культуральных аспектов международного и межэтнического общения. Его предположительно европоцентрический характер должен в таком случае рассматриваться как черта второстепенная, пусть и дорогая некоторым «европейцам» (не в территориальном смысле, а по своему культурно-историческому и духовному генезису). Однако если вопрос стал там проблематизироваться сейчас, то и обсуждать его нужно сейчас, хотя он для нас и не нов. Наш ответ состоит в напоминании и развитии того, что уже было ясно и точно сформулировано в XIX в., но еще недостаточно громко озвучено: «…в грядущих судьбах наших, может быть, Азия-то и есть наш главный исход!» [Достоевский, 2010в. С. 798].Сейчас этот тезис, несомненно значимый для нашей темы, звучит с гораздо большей актуальностью и даже пугающей очевидностью, чем во время о́ но, особенно если отвлечься от эфемерных политических обстоятельств его появления на бумаге и истолковать слова «наши судьбы», «Азия» и «главный исход» в контексте всей российской истории, включая новейшую. Этот главный – евразийский – вывод подкрепляется у Достоевского другими, вспомогательными, тоже заслуживающими упоминания в качестве аргументов: «русски[е] не только европейц[ы], но и азиат[ы]… каковыми мы никогда не переставали пребывать…»; мы более азиаты, чем европейцы [Достоевский, 2010в. С. 798–799]. Остальные доводы Достоевского распределим по четырем тематическим группам, и это даст возможность раскрыть с различных сторон тему геокультурных координат России в топологии европейской и восточной культур, позволив нам более осмысленно расположиться на Западно-Восточном диване межкультурного общения. 1. Проявление комплекса этнокультурной и национальной неполноценности, вызванного желанием быть принятым в союз цивилизованных европейских народов, наследников Рима. «Надо прогнать лакейскую боязнь, что нас назовут в Европе азиатскими варварами…» «… стыд, что нас Европа сочтет азиатами, преследует нас уж чуть же два века… [он] дошел почти до                                                              œÂр‚Ӊ Ë ÔÂр‚Ӊӂ‰ÂÌË чего-то панического… до “металла и жупела” московских купчих…» [Достоевский, 2010в. С. 798–799]. Диагноз поставлен точно. Комплекс неполноценности связан с технологической отсталостью России от Запада, которую наша историография того времени возводила к фактору так называемого татаро-монголь- ского ига – эпохи военно-политической зависимости от Золотой Орды, входившей, в свою очередь, в состав улуса Джучи и являвшейся, вместе с древним Китаем, частью монгольской империи, образовавшейся после смерти Чингисхана. Факты переводческой истории показывают, однако, что во времена Достоевского, совпадающие с периодом перевода Библии на русский язык, этот культурный комплекс был вполне преодолим. Если посмотреть, как в ней передано, например, понятие, стандартно обозначаемое в западно-евро- пейских переводах Священного писания словами варвары, варвар, варварский и представляющих собой буквально-точное отражение новозаветных и ветхозаветных оригиналов, то можно увидеть, что в русском тексте они уже тогда заменялись на нейтральные ситуативные синонимы чужестранец, иноземец, чужестранцы и т. п. Мы имеем здесь дело не с произволом и не с отсебятиной переводчика (фактически же коллектива переводчиков), а с логикой культурального перевода, искавшего всегда компромисс между негативной коннотацией слова в оригинале и самооценкой или самоощущением потенциального адресата этой негативной оценки. Тем не менее, «в миру» эта «лакейская боязнь» продолжала существовать, и она радикально усилилась во время советской полуизоляции. На смену московским купчихам пришли легендарные «авдотьи» рабочекрестьянской закваски, породившие целую культурную мифологию, «эллочки и консуэллочки» интеллигентского замеса, которые стали воспринимать получение визы и физическое пересечение границы с «европейским миром» как временное перемещение одних в торговый рай, других в возвышенный мир поэзии и литературы, как путешествие по страницам своих любимых заграничных романов, а не только из сельпо в райпо и потом обратно в цум. Главная и, по сути, единственная семиотическая и социально-ролевая польза от такого перемеще ния состояла в узурпации права представлять западную культуру в своих родных пенатах перед невыездными (и потому несчастными) товарками и в получении псевдоформальной возможности интеллектуально возвыситься тем самым над ними. В этой связи чрезвычайно любопытную эволюцию претерпела сама значимость и смысл так называемой свободы перемещения граждан в пределах земного шара, часто ассоциируемая в западном мире с понятием демократии, прав человека и, как то ни странно звучит, с культуральным переводом (Cultural Translation). В отношениях между странами бывшего СССР с так называемыми «капстранами» они регулировались понятиями «разрешение / запрет на выезд» и «разрешение / запрет на въезд». Во времена Советского Союза семиотика соответствующей визовой политики была простой: советские власти запрещали под различными предлогами выезд или отъезд из страны некоторым категориям своих граждан (евреям и известным диссидентам), тогда как капстраны именно эти группы граждан охотно впускали в свои пределы и настойчиво добивались права беспрепятственного выезда (и, разумеется, возвращения) для них. Советская политика использовалась западной пропагандой для иллюстрации принципов взаимоотношений между гражданами и властью в тоталитарных государствах, а западная – в странах так называемого свободного мира. В постперестроечную эпоху течение этого семиотического, равно как и реального, процесса с его оппозитивными полюсами оказалось инвертированным: выезд из пост- тоталитарных государств в страны западной демократии (они же бывшие капстраны) стал практически беспрепятственным для всех мыслимых категорий российских граждан, но зато въезд в эти страны стал подвергаться все более жесткому контролю и обставляться всевозможными ограничениями технического, правового, имущественного и прочего характера. И, наконец, появилась группа российских граждан, въезд которым на территорию западных стран Европы и Северной Америки запрещен. При этом запрет на въезд не становится знаком тоталитаризма или, по крайней мере, не трактуется как его признак, а включается в систему демократических ценностей и прав граждан. Однако речь идет здесь уже о другой системе: не предоставления вожделенных прав всем жаждущим и страждущим попасть в прецедентный «трамвай желания», а защиты прав тех, кто уже находится в нем и направляется по месту его назначения. В качестве предлога выдвигаются, конечно же, соображения безопасности, экономические, политические и прочие причины, о которых можно сказать лишь то, что они не более и не менее обоснованны, чем аналогичные соображения, выдвигавшиеся в тоталитарных странах в поддержку своей политики мобильности. Претензия Запада на образ поборника (champion) свободы и демократии осталась неизменной. Более того, из сказанного следует парадоксальный вывод: быть демократической страной с учетом изложенных обстоятельств – значит иметь право не впускать на свою территорию «всех подряд», хотя бы для этого пришлось построить стену, а быть тоталитарной – значит претендовать на право не выпускать из своей страны «всех подряд». Фактически же оба типа режимов являются избирательными, только один действует рестриктивно в вопросе о въезде, а другой – столь же ограничительно в вопросе о выезде. Как видим, всякий разговор о межкультурном общении и взаимодействии граждан почти неизбежно пересекается с вопросом об их институциональном регулировании, подкрепленном определенной политикой. Именно оно и вызывает массу коллизий в культуральном переводе, а не полевые контакты между простыми гражданами. История взаимоотношений между Востоком и Западом, впрочем, подсказывает, что семиотика свободы проявляется крайне капризно. Когда-то Китай и Япония почти полностью закрыли свои страны для въезда иностранцев, не разрешали открывать у себя иностранные посольства и даже запрещали чужим изучать свой язык. Но они не связывали эти запреты на въезд с защитой демократических ценностей западного образца. Скорее имелась в виду защита традиционных национальных ценностей, которая неукоснительно продолжается и сейчас в эпоху формальной открытости. Хорошо известно ведь, что иностранцу несложно теперь приехать в Японию туристом, но проникнуть в японское общество, стать своим среди японцев крайне трудно, сколько лет он там бы не провел. Европейские страны, которые открыли их для себя силой оружия, апеллировали к идее свободы перемещения граждан и товаров. Эта идея, таким образом, далеко не всегда выступала и выступает в качестве универсального и безусловного межкультурного императива, каким она теперь обычно семиотизируется в культурологии и межкультурной коммуникации. В реальной государственной политике межкультурных связей (в отличие от вербальной, предназначенной для политтехнологических целей) она используется в зависимости от особенностей геополитической или экономической конъюнктуры. Она подчинена задачам, соответствующим достижению целей этой политики, эффективными агентами которой выступают к тому же не отдельные граждане или страны, а их союзы и блоки. Отсюда и следует бессмысленность боязни и стыда за свою «отсталость», с которых мы начали и от которых, согласно Достоевскому, следует избавляться. Эту культурную отсталость – понятие, заметим, чтобы не вызвать недоразумений, далеко не фиктивное, хотя и крайне неполиткорректное, – нужно, однако, уметь отличать от культурной инаковости (а межкультурную коммуникацию от культуртрегерства). Не спекулировать на нем к своей политической выгоде по обе стороны культурной границы, а учиться отличать культурную инаковость чужого или другого социума от задержки социума на тех стадиях социально-экономического развития, которую другие страны уже прошли. От инаковости избавляться не требуется, поскольку она составляет конститутивное содержание всего образа жизни данного социума, этноса или нации, формируя их идентичность, а отсталость и задержки в развитии можно и нужно преодолевать для своего же блага. Впрочем, и здесь не все так просто, как это представляется на словах. Далеко не всякую отсталость или инаковость можно преодолеть. Мы прекрасно знаем, что внутри каждого социума существуют резко выраженные, иногда антагонистические (в марксистском и немарксистском смыслах) культурные различия между его различными слоями (верхи, низы и т. п.), устранить которые еще никому не удавалось ни ценой революций, ни с помощью образования, ни посредством социальных программ. Их конфигурация вполне сопоставима с отста œÂр‚Ӊ Ë ÔÂр‚Ӊӂ‰ÂÌË лостью и инаковостью чужих стран и культур, и это значит, что внутрикультурная ситуация вполне может дать всем ее регуляторам, включая гражданские инициативы, представление о том, что достижимо или принципиально недостижимо и в межкультурном общении между людьми, организациями и странами. Разумеется, если таковое имеет реальное выражение в действиях, если «текст» межкультурных взаимоотношений действительно «пишется», а не существует в виде безответных посланий с рекомендациями, рассылаемых urbi et orbi ассоциациями озабоченных граждан из абстрактно-теоретических побуждений. Вышесказанное означает, что оппозиция «свой / чужой»внутри национального социума никогда не исчезает, она трансформируется в оппозиции типа «мы / они» или «такие же / другие» и т. п. Поэтому и в области межгосударственных отношений следует ожидать точно такого же конечного эффекта: от предъявления входящим «в рай» пожеланий и списка требований до их исполнения лежит дистанция огромного размера. И это значит, что в индивидуалистских и коллективистских культурах 9 стратегии решения этих вопросов заметно, если не принципиально, различаются и что аналогичные виды культурных ситуаций типологизируются по-разному как с точки зрения семиотики культуры, так и этносоциальной логики. На воды давно можно ездить кому угодно и куда угодно, они с благодарностью расступаются, принимая в свои объятия и азиатов, и азиаток, и «московских купчих», и прочих всего лишь потому, что те, превращаясь втайне от своего сознания в клиенток и потребителей услуг, везут с собой и оставляют на водах деньги, т. е. материальные ценности. Максимум что им теперь грозит – это презрительно-брезгливые культурно-эстетические филиппики некоего ис 9 Индивидуалистские – т. е. культуры западного толка, для которых понятие Universe аффективно стремится, разумеется вопреки научной этимологии, к выделению из себя ядерного личностного You и еще там чего-то вокруг, претендующего на ядерность. Коллективистские – культуры восточного толка, в которых, как показывает формально-семантическая структура русского эквивалентного понятия Вселенная, в ядро помещена семантика «все», а вокруг и внутри что-то там еще. Параллельно вновь набирает силу и «антропоцентрическая космология», с Землей как центром Вселенной. тинного европейца бл. Саши Сотника 10, бичующего с высоты своего праздного положения (или горних сфер) убогие поведенческие практики и привычки наших дикороссов и дикороссок, заполонивших тихие благоуханные сады европейской культуры и оглашающих эти райские уголки своим варварскими взвизгами, пьяными голосами, песнями со свистом. Они к тому же оскорбляют цивилизацию тенистых аллей Европы и своими носками с сандалиями (еще одно примечательное sine qua non в семиотическом меню знаковых культурных ценностей современного российского западника). Его завораживает Гайд-парк, верховая езда по Rotten Row, и ему еще не хочется думать, что эта аллея была в начале своего существования не нынешней общедоступной гнилой дорогой, августейшей route du roi. 2. Реакция европейцев на попытки России доказать свою конгениальность Европе. «И чего-чего мы не делали, чтоб Европа признала нас за своих, за европейцев, за одних только европейцев, а не за татар. … двинулись всей стеной осчастливить Европу, освободив ее от похитителя. … И что же: все эти освобожденные нами народы тотчас же, еще и не добив Наполеона, стали смотреть на нас с самым ярким недоброжелательством и с злейшими подозрениями» [Достоевский, 2010в. С. 799–800]. И в этом случае история тоже повторилась в еще более печальном виде в XX в., хотя и не тотчас же. «Мавру» все равно не место в приличном обществе, он должен рано или поздно ретироваться в свои пределы. Он вообще может, под предлогом обнаружения новых данных исторической политологией и вербальной казуистикой, 10 Конечно, не благоверный и даже не блаженный, хотя второе уже гораздо ближе по сути его публичноинформационной деятельности, заключающейся в неутомимом желании бложить в социальных сетях, используя для этого формат блога. «Бл.» при С. С., будучи одной из разновидностей светского постмодернистского «бл.», легко встраивается поэтому в один фиктивно-эволюционный ряд с предшествующими «бл.», имеющими религиозную семантику. Эти последние указывают, однако, на высокие смыслы. Тогда как светские «бл.», по крайне мере значительная их часть, семиотизирует, как следует из сказанного и анализа публичного социального дискурса новейшего времени, нечто противоположное, контрарное, а именно идеи и чаяния нижнего бюста, аффективную реальность бытия, неудержимой струей вырывающуюся из недр угнетенного культурными комплексами организма еще до ее настоящего осмысления.                                                                                                                           превратиться из освободителя в поработителя и организатора Холокоста. По его варварскому статусу ему не положено присваивать себе хвалебные культурные знаки цивилизованного мира, ибо такая символическая операция разрушит спасительную дихотомию свой / чужой и производную от нее ассоциацию добро / зло. Она и так уже оказалась сильно подорванной на уровне личных, бытовых, уличных и корпоративных межнациональных контактов, и потому древняя идеолого-политическая формула «Россия (СССР) – это империя зла», фокусирующая свой обличительный потенциал на отношениях высшего межгосударственного уровня, не имеет уже прежней силы воздействия. Некоторые, вроде небезызвестного в лингвистике Ноама Хомского, вообще добровольно взяли на себя роль «агентов Кремля и Запретного города» и принялись во всех подробностях разоблачать приемы работы информационной машины в империи победившего Добра, Свободы, Равенства и Справедливости. 3. Главная причина отторжения России Европой. «… почему эта ее ненависть к нам, почему они все не могут никак в нас увериться раз навсегда, поверить в безвредность нашу, поверить, что мы их друзья и слуги, добрые слуги, и что даже все европейское назначение наше – это служить Европе и ее благоденствию. … Главная причина именно в том состоит, что они не могут никак нас своими признать [Достоевский, 2010в. С. 799–800].Они признали нас чуждыми своей цивилизации, пришельцами, самозванцами. Они признают нас за воров, укравших у них их просвещение, в их платья перерядившихся» [Там же. С. 801]. Приведенные суждения Достоевского об отношении Европы к России не могут быть названы случайными, возникшими в поле некой аффективной реальности в результате подключения пресловутых гачевских «боковых ходов дедукции воображения» 11, очень модных ныне в некоторых гуманитарных науках. Напротив, они отрефлектированы на протяжении отрезка времени; в 1881 г. они были развернуты и систематизированы, но в сжатом виде появились еще до 1873 г. Именно тогда, рассказывая о посещении выставки русских художников в Вене, он упомянул мимохо значительного 11 Можно говорить, на наш взгляд, и о дедукции раздражения, смысл от этого не поменяется. дом о нашей долгой и печальной уединенности в европейской семье народов. Там же высказал мнение, что в суждениях о России европейцы, с их видимой наклонностью судить нас всегда (курсив мой. – А. Ф.) к худшему, совершают ошибку, и заметил, что это будет продолжаться еще долго (курсив мой. – А. Ф.), что мы и можем подтвердить как свидетели новейшей истории, хотя и не знаем, когда было хуже: тогда или сейчас. Там же он написал об ощущении враждебности к нам Европы и об отвращении ее от нас как от чего-то противного, а также о некотором суеверном страхе ее перед нами. Тогда же он сформулировал и вывод Европы о цивилизационном статусе России, о ее несоответствии европейским притязаниям, назвав его вечным, известным, давнишним приговором ее о нас. Одним словом, заключает писатель: «мы вовсе не европейцы» [Достоевский, 2010г. С. 128]. Часто повторяемое им местоимение мы не должно вводить в заблуждение – речь идет о России в целом, о ее государственных и общественных институтах, а не об отдельных представителях тогдашней России. И, следовательно, мы видим здесь не выражение личных обид еще не знаменитого на тот момент русского писателя, не сентиментальность русского человека, так часто вменяемую ему французами, и не его сословную неспособность совладать с чувствами, а констатацию, объективность и трезвость которой сейчас только и предстает как очевидная. Достоевский, можно сказать, указывает Европе на ее пристрастие к европоцентризму, на, казалось бы, уже вечную культурную исключительность. Действительно, ее исторический предел стал виден им самим только во второй половине XX в., откуда и возник призыв к сопротивлению этой приятной, но опасной иллюзии. 4. Цивилизационные программы России: европейский vs азиатский. «… наши “русские европейцы” изо всех сил уверяют Европу, что у нас нет никакой идеи, да и впредь быть не может, что Россия и не способна иметь идею, а способна лишь подражать… Но Европа нашим русским европейцам на этот раз, по крайней мере, не поверила. Напротив, в этом случае она, так сказать, совпала в заключениях своих со славянофилами нашими, хотя их не знает вовсе и только разве слышала о них кое-что. Совпадение же именно в том, что и Европа верит, как и славянофилы, что у нас есть                                                              œÂр‚Ӊ Ë ÔÂр‚Ӊӂ‰ÂÌË “идея”, своя, особенная и не европейская…» [Достоевский, 2010. С. 801]. Итак, допустим, что у России была и есть своя «идея», пусть и не изреченная, несовместимая с мировоззрением Запада и не согласующаяся с его системой культурных ценностей и потому препятствующая ее интеграции в Европу. Но формальный при- знак – размер страны – является, пожалуй, еще более важным. С точки зрения формальной и юридической логики легко представить себе, например, такую ситуацию, когда Россия обратится вдруг к Грузии или Украине с просьбой о добровольном вхождении в их состав. Такое право никто у нее не отбирал, следовательно, оно существует, и, в этом правовом смысле, она будет равной многим другим странам, которые добровольно входили в состав других стран и столь же добровольно, без гражданской войны, смогли выйти из союза. Но представить себе, что Грузия (пусть даже Георгия, или даже Джорджия) или Украина (пусть даже Украина-Русь) согласится на такое предложение, трудно даже в «аспекте и ракурсе» гачевских боковых ходов дедукции воображения. В противном случае им придется тотчас же отказаться от принципов и правил евро-американской выборной демократии и ввести прямое авторитарное управление, центр которого расположится к тому же гденибудь в Москве. На такой формальнологический эксперимент они явно не пойдут из-за особенностей верификации опытов такого рода. Знакомые им прецеденты, взять хотя бы североамериканские договоры с индейцами, тоже не в пользу такого решения. Так что размер тоже имеет не меньшее значение, чем идея. В чем же состоит идея славянофилов, о которой говорит Достоевский, почему-то не раскрывая ее в деталях? Вероятно потому, что в этом нет практической необходимости. Очевидно ведь, что уже в то время, в культурном и прочих отношениях, Россия, не достигая уровня развития Европы, была вполне самодостаточной страной, способной интеллектуально, морально, духовно и силой оружия защитить свой образ жизни и свои принципы взаимоотношений с окружающей культурной и природной средой. Ее правящий класс уже тогда понимал смысл обвинений в варварстве, знал им цену и не боялся их. Дело в том, что в России совершенно неожиданно для Европы начала формироваться, как он пишет в другом месте, «ясно сознаваемая обществом и народом, политическая мысль». Она почувствовала «нечто новое, с чем надо считаться; в ее уважении мы выросли» [Достоевский, 2010б. С. 408]. Эта перемена не привела, тем не менее, ни тогда, ни позднее к «межкультурному перемирию» или тем более проевропейской культурной трансформации России. На эту тему точно высказался чуть, по историческим меркам, позже другой известнейший «культуральный переводчик» – писатель Редьярд Киплинг. Возражая против распространенной культурно-географической локации России как самой восточной страны европейского континента, он заявлял, что, на самом деле, она является самой западной страной Азии. При этом нет подтверждений тому, что он таким оригинальным образом решил поддержать и развить цитированный тезис Ф. Достоевского, бывший, кстати, аксиомой для самого русского писателя [Достоевский, 2010в. С. 798]. Р. Киплинг основывается в этом своем убеждении на собственном опыте наблюдения над процессами и проблемами насильственного «межкультурного взаимодействия» в другом регионе, тоже подвергшемся влиянию европейской цивилизации – британских «Индиях». Этот опыт, в некоторой степени автобиографичный, описан в художественной форме в романе «Ким», повествующем о жизни-судьбе (если не воспевает ее 12) британского мальчика-шпиона, выросшего в Индии. В аспекте проблематики культурального перевода, о котором мы ведем речь, важно указать на то, что, ничего еще не зная о существовании такой разновидности перевода, 12 Эта коннотация подсказывается буквой жизни самого Киплинга (и ряда других английских межкультурных резидентов да путешественников того времени) и особенно пафосным духом его «Марша шпионов»: «Как должен работать шпион? ... Наш гордый флаг вознесен, / Каждый на пост свой встал, / И на месте своем шпион». Нобелевскую премию по литературе (1907 г.) он получил не за этот марш, но его тема гордого флага, вероятно, британского, присутствует во многих других произведениях Киплинга. Место его упокоения (Вестминстерское аббатство) говорит поэтому больше о смысле литературного творчества и повседневной деятельности Киплинга, чем Нобелевская премия по литературе. Хотя...                                                              Р. Киплинг безошибочно угадал, каким будет основная идея нынешнего культурального перевода – гибридизация, гибрид Востока и Запада. Ким у него это «the monstrous hybridism of East and West», т. е.«чудовищный гибрид Востока и Запада», в переводе КлягинойКондратьевой. Эпитет достаточно ясно указывает на отношение автора к этому продукту и самому процессу межкультурного и межнационального смешения, вольно или невольно выдавая тем самым идеологические установки того времени, формировавшиеся в пространстве распространения высокой британской культуры и не приветствовавшие смешение с туземными. Тогда многим в Европе хотелось чистоты, это было время европейского культурного пуризма во всех его проявлениях, сформированного на греко-римской античной основе. Это культурное взаимодействие редко происходило у британцев, в отличие от русских, как смешение двух этнонациональных и гетерорасовых генотипов в одном человеке или в одной семье. Киплинг говорит о человеке, как о стране, и потому «Ким» – это в некотором роде характеристика индийской общности, роман о восточной политике Европы (в лице Соединенного Королевства) и России, столкнувшихся в Средней (Внутренней) Азии в конце XIX в. Именно поэтому мы можем найти у Киплинга прямое сопоставление колониальных подходов двух стран на Востоке и их сравнительную оценку, озвученную английским писателем через русского персонажа. Согласно ей, с жителями Востока умеют обращаться только русские. В тексте романа она звучит так: «It is we who can deal with Orientals, … the Russian replied. (Kim)». Обсуждаемый нами пункт внутрироссийской дискуссии Достоевского с русскими «западниками» перекликается с нынешними течениями в российской общественнополитической жизни, альтернативными мейнстриму, но он вновь становится крайне актуальным еще и в силу уроков многовековой европейской истории взаимоотношений между доминирующими и доминируемыми культурами. Признание своей культуры в качестве доминируемой или менее развитой выражается в ее добровольной установке на подражание (фр. imitation). Как только культура начинает ощущать свою самодостаточность, она отказывается от подражания в пользу самостоятельного творчества, т. е. развития. В истории высокой европейской культуры идея подражания блестящим образцам древнегреческого и древнеримского искусства, освоения их философии, наук, принципов права и организации общественной жизни была до поры до времени бесспорной. Однако примерно к XVII в. развитие высокого искусства достигло в ведущих европейских странах такого уровня, что установка на подражание была вытеснена, по крайней мере во Франции, установкой на собственное творчество (фр. création). Этот процесс сопровождался чрезвычайно важной переменой в эволюции семиотики культуры. Классическая культура стала ассоциироваться с ретроградными тенденциями, а французские проповедники ее приоритетного статуса в Европе получили метку «Anciens», т. е. «древники» (или античники), тогда как новую национальную культурную и интеллектуальную элиту стали называть «Modernes», т. е. почти буквально модернистами, или, в «культуральном» переводе на русский, поборниками прогресса и сторонниками новофранцузской самобытности и самодостаточности. В писательской деятельности эта смена не только собственно культурных, но и интеллектуальных приоритетов проявилась особенно резко – знаковый престиж работы переводчика сильно упал, а собственного творчества писателя сильно возрос. Произошла смена маркированности этих двух видов писательского труда, положительный знак сменился на отрицательный. Авторский труд приобрел статус первичного творчества, а переводческий – вторичного. Нечто подобное возникло в виде дискуссии и в России в XIX в. Западники (русские европейцы) выражали готовность и дальше следовать в русле европейской теории и практики организации жизненного уклада России, беря там все нужное и не тратя времени на «изобретение [социального] велосипеда», т. е. поступая примерно так же, как и французские «древники». Славянофилы уповали на свои собственные силы, собственные мозги, и потому по сути своей мировоззренческой позиции они оказываются сродни французским модернистам. К тому же они оказались умнее «русских европейцев»в том, что ясно представляли невозможность механического переноса ев œÂр‚Ӊ Ë ÔÂр‚Ӊӂ‰ÂÌË ропейской культуры в тело российской жизни с целью ее европоцентричного перерождения. С помощью такой вербальной по преимуществу трансференции культурных ценностей можно лишь сформировать отдельные группы, касты и секты поклонников чисто европейского образа жизни. Но они неизбежно живут по своим внутренним «европейским» уставам и потому отрываются от российской масскультуры, что сразу становится очевидным в политико-электо- ральном поле своей страны, где они пользуются крайне ограниченной популярностью. Этот тип интеллигентного новорусского прозелита есть, как выразился в свое время Достоевский,«не что иное, как умственный пролетарий, нечто без земли под собою, без почвы и начала, международный межеумок, носимый всеми ветрами Европы» [Достоевский, 2010а. С. 405]. Действительно, новорусский европейский прозе- лит – это тот же умственный пролетарий и наднациональный «межеумок», только подпитываемый вербальной гидропоникой виртуальной интернет-среды, где он чувствует себя как рыба в воде и где может креативно создать для собственного утешения образ любой социальной реальности или скорректировать в свою пользу существующий. Но по этому Объегорьевскому шоссе далеко не уйдешь, такая креативность пуста и сугубо демонстративна (т. е. истерична), это не более чем креативность КВНов и новосибирских монстраций, глубинный эти- мологический смысл которых, кстати, смыкается с цитированным киплинговским monstrous. В них просматривается всего лишь классический общественный нонконформизм – неутолимое врожденное желание индивида выделиться на фоне серой культурной 13 массы, хотя бы раз в году выйти из тени и пройти по центральным и только центральным магистралям Власти и Добропорядочности, подняв вместо унизительного детского шарика советской эпохи или киплинговского штандарта эпохи насильственного викторианского окультуривания белый надутый презерватив западного производства с прикольной рожицей какого-нибудь ненавистного местного или поместного эдила. Это скорее протест против той самой маменьки и примкнувшей к ней во времена 13 Можно также сказать «серой бескультурной массы», но смысл останется прежним. советского тоталитаризма Марьи Ивановны, которые есть наше евразийское и воплощение, и инкарнация русскоязычного суперэго. Такие скоморошные позывы и рефлексы не есть двигатель социального прогресса по западному образцу, там наши КВН не понимают. Они не ведут к храму прав человека и свободы слова новейшего европейского устава. Это даже не межкультурные изобразительные акции журнала Charlie Hebdo, сколь преднамеренно, столь и подло провоцирующие ответное агрессивное действие во имя иллюстрации своего личного права, давно уже оторванного от ткани пристойного социального взаимодействия, делать в публичном поле все, что им вздумается 14. Эти права давно уже стали для них и многих других не более чем знаком, элементом виртуального семиотического пространства, радикально отделенного от реального действия. Такие позывы говорят всего лишь о потребности «выпустить пар» с помощью шествия карнавального типа, о мечте сплясать хоть раз в жизни на амвоне истинных храмов, бросая вызов и батюшкам, и ба́бушкам. Но этого западным европейцам мало, для того, чтобы они могли признать их своими (при том, что бабу́ шек они в нашем социуме уже видят, выделили их в отдельную матриархальную касту и даже побаиваются). От русскоязычных европейцев западно- язычным европейцам требуется больше майданутости – воля и умение реализовать на территории России проамериканскую Manifest Destiny, хотя бы в более мягком европейском варианте, обозначаемом гораздо точнее и скромнее французским словосочетанием gouvernance mondiale, но в его современном, а не историческом толковании. 14 Они тем самым отстаивают истинность семиотического квадрата, логически допускающего возможность отрицать любую этическую поведенческую норму, закрепленную на любом уровне отношений между людьми, странами и народами. Их излюбленный выбор в пользу отрицательного члена бинарной оппозиции (А / не-А) призван напоминать о и иллюстрировать через семиозис неизбежное присутствие в жизни национального общества или международного сообщества категории отрицателей всего и вся, прячась для этого за аффективно толкуемым принципом свободы слова. Эжен Ионеско поступал гораздо мудрее, говоря что-то вроде: «В общественных делах я всегда защищаю меньшинство, но ровно до тех пор, пока оно не станет большинством».                                                                                                                           The Manifest Destiny можно подавать и как предначертание судьбы, и как божий промысел, и как божественное предопределение. На самом деле это политическая доктрина абсолютно земного – кабинетно- го – происхождения, сформулированная ок. 1845 г., согласно которой североамериканцы являются избранным народом. Их избранность отличается от уже известной нам по текстам Ветхого завета и заключается в том, что судьба сама наделила страну божественным правом превратить Американский континент в «зону свободы». Согласно этой доктрине страна и поступала в XIX в. в войнах с Мексикой. Однако Сенату теперь уже очевидно, что ограничить сферу действия божественного предопределения одной лишь территорией Американского континента нельзя, это даже преступно по отношению к «хорошим парням» изо всех уголков мира, и потому она распространяется на другие. Именно это российские западники должны не только понять, но и принять как истину, реализуя ее во всех своих гражданских инициативах. Им нужно отодвинуть в сторону свои прежние славянофильские (соборные), собственно азиатские (на наш пристрастный взгляд, слишком стадные), (коллективистские) представления о свободе и воле масс. Они не должны испытывать сомнений в достоинствах западной трактовки свободы, индивидуалистской по своей вектору. И тогда культуральный перевод, а вслед за ним и межкультурное общение, приобретут прочную и монолитную идеологическую основу. Если термин «идеологическая основа» 15 вызывает неприятные ассоциации, то его содержание можно эквивалентно передать через другой, постмодернистский – интерпретанта. Суть от этого совершенно не изменится, иным может оказаться лишь эмоциональный отклик. советские Именно таков современный смысл размышлений Достоевского о месте России и русской культуры в пространстве мировой – результат того процесса, который мы упорно называем культуральным переводом, имея на то веские причины, на которых нет места останавливаться в данной статье. После Достоевского поиски геокультурных координат своей ментальности продол 15 Или термин «вашингтонский обком». жились в тех же противоположных направлениях: одни шли в западном направлении, другие в восточном – таков был приказ и объективный императив века. Но появились достаточно важные особенности, связанные как с развитием собственно русской идеи Азии, так и советской псевдоимперской Азии. Главная состоит в том, что ассоциация русско-азиатской идеи со славянофильской, развивавшаяся во времена Достоевского, практически сошла на нет. Зато заметно большее внимание стало уделяться собственно Востоку, и коммунистическому (Китай, Корея, Вьетнам), и национально-демократическому (Индия, Индонезия и др.). Это важнейшее отличие превосходно видно в программном произведении Александра Блока «Скифы», написанном в 1918 г., т. е. в самом начале советского периода в истории России. Оно по существу воспроизводит основные идеи Достоевского, но заметно утрирует их, что нужно понимать скорее как следствие выбора поэтиче- ской формы для выражения геополити- ческой мысли, а не как полный отказ от европейского вектора культурной жизни России. Напомним эти поэтические тезисы А. Блока, в которых прослеживается желание поговорить с Европой откровенно о судьбе наших с ней (не личных, которые в интеллектуальном плане были прекрасны!) дальнейших отношений. Посылка такова: «Вот – срок настал. Крылами бьет беда / И каждый день обиды множит...». Затем в них формулируется нечто вроде последнего предупреждения Бабушке-Европе, которое читается, однако, примерно так же, как современная российская доктрина о применении ядерного оружия: «О, старый мир! Пока ты не погиб / Пока томишься мукой сладкой, / Остановись... / А если нет – нам нечего терять, / И нам доступно вероломство! / Века, века вас будет проклинать / Больное позднее потомство!» Мы азиаты, говорит Блок вслед за Достоевским, но никакой аллюзии на славянофилов, Русь, Царьград, российскую колониальную политику в «Скифах» уже не видно. Азиатский образ рассматривается исключительно в культурном плане, он намеренно гипертрофирован через нашу идентификацию со скифами («Мы обернемся к вам / Своею азиатской рожей!»). Это делается                                                              œÂр‚Ӊ Ë ÔÂр‚Ӊӂ‰ÂÌË поэтом преднамеренно вопреки научной истории России, но зато в соответствии с концептуальным культурным предвидением ее будущего образа. Объявляя просвещенной Европе о потенциально возможной смене политической философии межкультурного и прочего взаимодействия России с нею с европейской на азиатскую, он снова на удивление точно попадает в начало XXI в. Его пафос обличителен, суждение трезво и свободно от иллюзий российских западников позапрошлого, прошлого и нынешнего веков: «Вы сотни лет глядели на Восток / Копя и плавя наши перлы, / И вы, глумясь, считали только срок, / Когда наставить пушек жерла!» У Блока есть также намек на ту обиду, которую испытывает Россия, встречая пренебрежительное отношение европейцев к себе, что вызывает у нее противоречивые чувства любви / ненависти одновременно, логика которых, заметим, не подвластна семиотическому квадрату: «Она глядит, глядит, глядит в тебя / И с ненавистью, и с любовью!...». Примерно то же самое было сказано и Достоевским, только в более народной манере: «Мы, разумеется, обижаемся и изо всех сил таращимся доказать, что мы европейцы…» [2010г. С. 128] 16. Россия остается у Блока, говоря современным геополитическим языком, буферной зоной между просвещенным,но скрывающимсвою агрессивность Западом 17, где 16 Не могу точно перевести эту игру смысла на современный украинский и в современный украинский культурный контекст, хотя процессы культурального перевода с русского на украинский там идут полным ходом. Их место на Западно-Восточном культурном диване, похоже, другое. Это следует хотя бы из того, что они тоже, как выразился Достоевский, «изо всех сил стремятся» доказать, что мы не европейцы. Это значит, что они дрейфуют, или хотели бы дрейфовать, в европейскую сторону дивана. Получится даже и в рай попасть (он же «пригожая Европа» у Блока), если грехи не помешают. Страна вошла в революционную проблематику флоберовского романа «Воспитание чувств» (Education sentimentale), без усвоения которого невозможно достичь компромисса между желаемым и действительно возможным как в своих домашних делах-разборках, так и в международных и межкультурных отношениях. 17 Таково непременное правило настоящего, а не переводческого, межкультурного и межнационального взаимодействия. Вербальная маскировка намерений – это древнейший прием, который стал эффективным только в современном информационнотехнологическом обществе. Люди стали крайне чувствительны к словам, они стали семантическими. Недаром Франция, которая когда-то в своих офици «дышит интеграл стальных машин», и «настоящим» нерусским Востоком, тем, который ассоциируется у него с двумя древними, а не современными угрозами Европе: гуннами (они же кочевые тибетцы-кяны, называемые еще хунну или сюнну) и «монгольской дикою ордою». Вместе с тем, когда он говорит «Нас – тьмы, и тьмы, и тьмы. / Попробуйте, сразитесь с нами!» он явно отступает от стандартной российской исторической идеологемы своего времени и имплицирует те народы, численность которых уже в то время можно было измерить заимствованной у монголов единицей счета: тьма. Век спустя мы уже гораздо четче представляем себе, кто является более серьезным, чем Россия, оппонентом Запада и кому мы можем «очистить место» для боя на восточных просторах нашей необъятной страны: «Идите все, идите на Урал! / Мы очищаем место бою / Стальных машин, где дышит интеграл, / С монгольской дикою ордою!» Так же преднамеренно удревлена у Блока и техническая отсталость России – сказываются время, обстоятельства написания «Скифов» и, еще более, суть его политикопоэтического послания. С интегралом боевых машин ситуация теперь вполне приемлемая (как говорится в низах, «таперича не то, что давеча»), и повода оплакивать судьбу своей культурной идентичности из-за этого давно уже нет. Таким образом, и у Достоевского, и у Блока в культурном плане мы, в конечном счете, азиаты, а de facto – евразийцы. Таковы были их визионерские прозрения. Однако после них у нас появилось и гораздо более продуманное, систематизированное и аргументированное философско-религиоз- но-теоретическое утешение в виде концепции евразийства. Ее истоки расположены в альных документах обозначала свою политику распространения французского языка в мире словом expansion, примерно с середины 1950-х гг. заменила его словом rayonnement. Первое – экспансия – приобрело к тому времени массу негативных коннотаций и ассоциировалось с колониальными завоеваниями. Второе – сияние, ореол – лишено невольных«грехов» межкультурной политики первого, а новых еще не приобрело. Лингвокультурных диверсий против него еще не было, хотя многозначность слова позволяет любому квадратурному «отрицателю» предпринять такую попытку. Ну, если Вы и вы говорите «да», то почему бы Мне не сказать «нет»? Я что, не имею на это права?                                                                                                                                                      России, но четкое оформление учение получило за ее пределами, в Европе, в первой волне русской послереволюционной эмиграции, при прямом столкновении западной и русской ментальности на поле обыденной жизни, когда сходства и различия выявились предельно четко. В результате, принадлежа исторически к западной культурно-переводческой парадигме, точнее и осмотрительнее в бытийном плане той же самой переводческой деятельности связывать себя с той условной евразийской ментальностью, учение о которой было предложено Н. С. Трубецким в книге «Европа и человечество» [1920]. Оно было сформулировано в 20–30 гг. прошлого века некоторыми представителями изгнанной из страны российской антибольшевистской интеллектуальной элиты 18 и тогда же получило развитие. Нам нет никакой необходимости входить сейчас в его детали. Мы можем принять сам факт его существования как закономерный результат той общественной дискуссии, некоторые черты которой были продемонстрированы выше на текстах Ф. М. Достоевского и А. Блока. Что же касается базовых особенностей культурального и даже культуро-ориентирован- ного перевода в евразийской среде, то они были, на наш взгляд, с достаточной полнотой и на адекватной понятийной основе обозначены в [Ниязова, 2008]. Мы и есть тот самый культурный гибрид, о котором говорят западные и индийские теоретики межкультурной коммуникации, раскрывая ее не совсем привычно, через понятие культурального «перевода», особенности которого будут все-таки продемонстрированы «на культурном материале» в следующей статье и соотнесены с Cultural Turn и Стандартной теорией перевода. Сначала, однако, напомним бегло хорошо знакомые нам «по жизни» черты нашей культурной евразийской гибридности. Наш современный европеизм концентрируется только в верхних слоях иерархической структуры русскоязычного (российского) культурного пространства, и он тесно связан с высокой культурой. Но наш общекультурный бытовой субстрат, на который опирается российский сколь здравый, столь 18 Их евразийство, пожалуй, сильно отличается от евразийской идеи Нурсултана Назарбаева, строго геополитической по своим устремлениям. и практический смысл, азийский. Эта конструкция культурной сферы, с ее раздвоенностью, отрывом верхов от низов (приводящая к двувекторным внешнекультурным устремлениям, прямому следствию «двоеверной» культурной ситуации), часто трактуется как трагический разрыв в культурном сознании российского общества, как неумение определиться с цивилизационным выбором, или же как стремление оккупировать все пространство Западно-Восточного культурного дивана. Между тем никакой особой трагедии в этом нет. У нас сформировалось много внутрикультурных матриц, которые, в подавляющем большинстве случаев, ничуть не мешают друг другу: европейских, американских, восточных, южных, северных. «Мы любим все... нам внятно всё», – сказал поэт с позиций просвещенных верхов еще в начале XX в., когда российские низы жили еще полностью вне европейского культурного поля: «...и жар холодных числ, / И дар божественных видений, / и острый галльский смысл, / И сумрачный германский гений» [Блок, 1918].Но теперь и они имеют некоторые практические потребительские представления о Европе, причем уже не только о ней, об азиатских странах и прочих континентах тоже. «Россия – Сфинкс», – говорит Блок, человек высокой скорее западной культуры, но при этом евразийской идеологии. Однако для более простого народного ума Россия – это матрешка. Россия давно научилась танцевать, но она еще умеет и плясать, когда не под чужую дудку. Она признает и купол, и шатер. Россия ценит и глубоко народный, и в высшей степени высокий мелос Г. В. Свиридова, советских авангардистов-западни- ков вроде Арво Пярта, и пассионы И. С. Баха, и горловое пение сибирских шаманов. У нас есть и самба (латиноамериканский культурный продукт бразильской приписки), и самбо (гибридное образование из приемов российских видов национальной борьбы и восточных единоборств). Нам действительно внятно все: высокородные «европоцентричные» коньяк, виски, арманьяк и более простые текила, чача, водка и даже горилка. Кофе объединяет наш средний и высокий класс с Западом, чай – все российские слои с Индией и Юго-Вос-                                                              œÂр‚Ӊ Ë ÔÂр‚Ӊӂ‰ÂÌË точной Азией, а кефир (уже абсолютно неотъемлемая часть русской жизни) и про- чие кисломолочные и молочнокислые продукты – с тюркскими и кочевыми народами Центральной Азии. У кока-колы в России тоже образовалась своя социальная семиотика: это, с одной стороны, вожделенная цель детей, думающих еще, что кроме этого американского химического конструкта в жизни ничего не нужно, и, с другой, это средство своеобразного духовного единения между молодежными тусовками мира. Еще не забыт и квас, вызывающий семиотические, а не органолептические, дискуссии между «западниками» и «патриотами» – для первых он символ российской убогости, для вторых – достойный русский вклад в этнокультурный репертуар мировой «лимонадной» продукции. Россия, наконец, сумела облагородить заграничныйcottage, превратив его из американской загородной халупы, нечто вроде хижины знаменитого дяди Тома, в элитный дом для состоятельных людей. У нас даже есть свой Париж, тоже гибридный – татарский по этносу, русский по административной территории и французский по своей исторической сути, хотя и с патафизическим оттенком (см. о патафизике [Фефелов, 2015. С. 57]). Нас уже не удивить и не испугать татарским или китайским 19 звучанием слов, и 19 Тут маменька, почувствовав подвох, конечно, вздрогнет и посмотрит гневно, поджав губы en cul de poule, строго по-французски. Она и так уже вся в смятении, наслышавшись о сокровенном буквенном семиотическом сказании англосаксонских феминисток касательно букв I да i. Слава богу, в русском таких нет, и потому нет необходимости ни зреть в корень, ни точки расставлять. Зато Марья Ивановна, глядя на нее, ничего не поймет, потому что еще ничего не слышала про специфику китайской благозвучности, ни про символику каких-то букв, буровящих подспудно чье-то сознание. Елбань же ей на слух приятна – она там живет, да и в баньку хаживает, если впадает в ностальгию. Зато папенька, наш формальный башкан, наконец-то, даст знать о себе в семейно-языковом пространстве и загадочно ухмыльнется. Он уже знает про реальность воображения, называемую французами фиктивной реальностью, и про реальность чувств, называемую ими же аффективной реальностью. И он понимает, почему и как фиктивная и аффективная сошлись клином на этих латинских I да i у западных феминисток – он знает, что в сфере их действия всегда происходит нейтрализация оппозиции. С китайским ему тоже все понятно. Не затем ли Ли Хуэй родом из провинции Аньхуэй, прибывающий у нас сейчас послом из КНР, обогатился в русском языке, вместе с провинцией, дополнительной буквой, чтобы свой потому мы можем смело сдвинуться к восточному краю Западно-Восточного культурального дивана, чтобы было проще возвестрого фоносемантический щать елбань, кирдык и сымацань западному переводоведческому сообществу. Это как раз поможет вывести его из той постмодернистской эхолалии (в которую оно закономерно впало, поспешив заключить бытие текста в кабинетные рамки семиотического квадрата) в водоворот жизни еще живых разговорных языков, не поддакивающих ему с готовностью тех самых российских западников, упомянутых не единожды выше, а оппонирующих ему. Это будет несомненно в духе главной тенденции культурального перевода в его аутентичной редакции, принадлежащей гению индийского культурального переводчика Хоми Баба (Homi Bhabha). Именно он предложил принцип межкультурного диалога и вместе с ним весь способ организации процесса постколониального межкультурного общения между Индией и Британией, который он обозначил термином negotiating of meanings (приблизительно «торг» о значениях). Этот «договорный процесс» о метаязыке межкультурного общения неизбежно подразумевает оппонирование, дискуссию, согласование точек зрения как минимум двух сторон относительно содержания всех культуро-маркированных понятий, представляющих для них интерес, что и требовалось доказать. Его культуральный «перевод» резко отличается по своей идеологии от киплинговского. Индийский мир никогда, пожалуй, не желал быть для европейцев экзотическим зоопарком с факирами и змеями, а их нынешняя навязчивая озабоченность проблемой выживания бенгальского тигра на фоне серьезнейших проблем межкультурных отношений в глобальном маменька имела grace period, привыкая к звучности китайского слога / слова, так радующей простого российского человека? А маменьке он как-нибудь поведает, избегая лишних подробностей, о рецепции упомянутого феминистского семиозиса I да i в китайском культурном женском сознании на примере обстоятельной статьи Ken-fang Lee [2004]. Как она потом будет комментировать его откровение? Мы полагаем с укоризною – междометием ай-ай! «Вот какой у вас семиозис на уме, голубушки, образовался!» – скажет она. «Вот какую вы багатель нагородили! Пора вам седьмую чакру править, или мозги чистить».                                                                                                                                                      мире раздражает индийца, пусть и другого 20 (см., например, [Trivedi, 2007]). Что же до русскоязычной восточности, то наше заднеязычное [ы] – это (наряду с кумысом, кефиром и конской колбасой) решающий фонетический аргумент в поддержку азийских устремлений русского народа, т. е. туда, где звук привычен и где люди не испытывают мук с его произношением. Московская фонологическая школа выступает даже за фонематичность [ы], тогда как ленинградская оппонирует ей, выступая против признания этого истинно русского звука фонемой. Но это значит лишь то, что она считает его чисто фонетическим явлением, вариантом [и] в определенных сочетаниях и позициях, а не отрицает существование такого звука. Их высоколобые лингвистические баталии все равно никому в мире не понятны, кроме отдельных фонологов; фактически для культурального перевода, как и для мира в целом, предпочитающих сферу аффективной реальности и потому живущих еще категориями звуков, [ы] самовитое по-прежнему выполняет функцию доверенного полномочного посла России во многих восточных странах. А вот фонема [щ] вкупе с буквами 20 Суть индийского упрека можно сформулировать в следующих словах. На спасение бенгальского королевского тигра деньги со всего богатого мира льются рекой, а на индийские языки, совсем не малые, тоже находящиеся под угрозой исчезновения из-за издательской политики, денег нет. Все отдается глобальному английскому, колониализм в культурной форме никуда не делся: «Funds from all over the world are being poured in to preserve and propagate the Royal Bengal Tiger, for example, which is declared to be an endangered species, but no such support is forthcoming for the Indian languages, which seem to be equally endangered by the increasing decimation of world languages by the one all-devouring, multinational, global language, English». И еще одно верное замечание Хариша Триведи по поводу западной практики мультикультурализма: в межкультурное общение вовлекаются вовсе не те многочисленные культуры, рассеянные по всему свету, а лишь те отдельные избранные их представители, которые давно уже утратили связь со своей родиной, самостоятельно перебрались в страны привилегированного Первого мира и пытаются устроить там свое житье-бытье в роли межкультурных посредников: «All the recent talk of multiculturalism relates… not to the many different cultures located all over the world, but merely to… a small sample of migrants from some of these cultures who have actually dislocated themselves and arrived in the First World, and who now must be melted down in that pot, or tossed in that salad, or fitted as an odd little piece into that mosaic» [Trivedi, 2007]. ё и й всегда будут стоять непреодолимым бастионом на пути разрушителей русской идиоэтничности. Покажем теперь на двух примерах, что и как меняет знание своих геокультурных координат и геополитических координат участников межкультурного общения, социолокальных и временных координат своей интерпретанты в понимании современных переводческих процессов и в реализации задач перевода на современном этапе его развития. Как, во-первых, российское переводоведение может отреагировать на призыв Марии Тимочко развивать и обогащать западную теорию перевода, интегрируя в нее достижения незападных школ и теоретиков перевода, обращенное, разумеется, к тем, кто воплощает переводоведческий европоцентризм? [Tymoczko, 2003]. Для этого нам нужно знать топологию мирового культурного пространства и более-менее точное местоположение в нем российского переводоведения, а именно: 1) в какой точке этого пространства относительно Western translation thеory мы располагаемся, являемся ли мы носителями европоцентризма в переводоведении или нет; 2) если вырабатывать в себе установку на внутреннее сопротивление имперским инстинктам своей культуры и перевода (на западном жаргоне resistance), как ее проводника, то кого считать ее жертвами с учетом хорошо известной нам политики перевода последнего века? Или же считать жертвами себя; 3) совпадают ли координаты нашей переводческой и переводоведческой локации, установленные нами самими с теми, которые подразумеваются отправителем сообщения. Иными словами, для инициатора потенциальной программы интеграции российское переводоведение – это часть западного или незападного? Если западного, то в какой мере, какова степень теоретической и практической близости в решении однотипных задач того же культурального перевода, культуро-ориентированного или стандартного текстоцентричного? Если незападного, то какого; 4) в какой форме, наконец, должна осуществиться интеграция, концептуальной                                                              œÂр‚Ӊ Ë ÔÂр‚Ӊӂ‰ÂÌË или «представительской»? Первая предполагает формирование общей системы понятий, служащих метаязыком для описания способов передачи культурного контекста при переводе устных и письменных текстов. Стандартная теория перевода как раз к этому и стремится. Вторая ограничивается созданием «ареопага» авторитетных переводоведов и переводчиков мира, представителей различных культур, стран и народов, которые будут символизировать единство мировых подходов к сохранению национальнокультурной специфики переводимых текстов. Советский вариант такого решения прекрасно демонстрируется составами редакции горьковского проекта «Мировая литература» и национальной культурной политикой в бывшем СССР. В большинстве же современных западных исследований восточный вектор переводческого интереса указывает на небольшой круг избранных восточных стран: Китай, Индию, иногда Японию. Итак, не зная точки отсчета, мы не имеем возможности определить ни пространственные векторы межкультурного общения, ни характер социокультурной рефракции, которую претерпевает текст при проникновении в иную культурную среду со свойственной ему культурной стратификацией. Второй пример касается вопросов толерантности и политкорректности в передаче расовой и расистской англоязычной лексики в США и связанных с ними проблем, возникающих не в американском культурном пространстве. Прямые буквальные кальки исходных вербальных знаков политкорректности и толерантности часто ошибочны либо невозможны или же контрпродуктивны. Спонтанные и благонамеренные переводческие решения могут в ходе этой межкультурной операции подпасть под пример шутливого экспериментального (кавээновского) переложения на политкорректный язык одной русской поговорки, косвенно затрагивающей честь и достоинство братского татарского народа: «Незваный гость хуже татарина». Буквально выполненная антонимическая трансформация предиката (есть) хуже, к тому же буквально понятой 21, дала очень интересный результат: «Незваный гость лучше татарина». 21 В центре суждения находится незваный гость, а не татарин. Поэтому социокультурный смысл пого Примерно такой же коммуникативный (и политический вместе с тем) эффект мы получим, если будем регулярно употреблять слово афроамериканцы не только и только применительно к неграм США, а распространим неосмотрительно это понятие, например, при переводе текста или в акте культурального перевода, на чернокожее население Африки или даже Южной Америки. Такое анекдотическое употребление слова уже встречается в русскоязычной речи, несмотря на всю абсурдность возникающих смыслов: зачислять с помощью такого «перевода» негров африканских стран (или даже Британии и других неафриканских стран) в состав американцев преждевременно. Подобная строго симметричная, но необдуманная релокация культуронима из одной, в данном случае, политикокультурной среды в другую, выработавшую свой локальный набор интерпретационных координат и шкал, будет контрпродуктивной в аспекте формирования межкультурного взаимодействия. Более того, в семантическом плане при восприятии этого слова жителем Африки, из другой точки геокультурного пространства с иной конфигурацией межкультурных отношений, под понятие афроамериканцы подпадают все расы этого континента, называемого иногда условно, т. е. метафорически, черным. В странах Южной Америки эта номинация также резко меняет свое прагматическое значение, поскольку тип отношений между колонизаторами (белыми, но не англосаксами) и «привозными» неграми был совсем другим, более толерантным. У них не сформировалось что-то вроде крайне оскорбительного nigger, которое в США и только там является символом социальной, расистской ненависти к неграм, поэтому и нет особой нужды в политкорректных эвфемизмах. В русском лингвокультурном поле все эквиваленты корректные переводческие ворки акцентирует крайне негативное отношение к незваным гостям из числа своих соотечественников, не соблюдающих нормы общения между хозяевами и гостями. Сравнение же с татарином указывает на культурно-исторический контекст, на то, что поговорка довольно старая, когда отношения с ними были еще враждебными и когда татарин мог явиться без приглашения в виде баскака, например, т. е. сборщика дани. Кстати, фамилия Баскаков давно уже обрусела. У тюркских народов, заметим, понятие званый / незваный гость (путник) тоже толкуется по-своему.                                                                                                                                                      и словарные соответствия единицам этой лексической группы тоже уже давно найдены [Фефелов, 2014б], и они ясно показывают, что у нас к неграм всегда относились с сочувствием, а само слово никогда не носило негативной (североамериканской) коннотации 22. Более того, в советское время расовая дискриминация негров в США стала использоваться партийной пропагандой как аргумент против американского образа жизни и американских идеалов. Поэтому переходить русскоязычному человеку на новую американскую политкорректную систему обозначений чернокожих граждан США нужно и можно только на территории самой страны. Сами чернокожие жители США могут называть себя niggers, не вкладывая в такую номинацию или обращение никакого расистского подтекста и не стремясь унизить адресата, т. е. абстрагируясь от межрасового компонента этого слова и употребляя его как слабый субкультурный знак, нечто вроде мертвой вакцины, нейтрализующей действие живой, расистской. В украинско-рос- сийском культурном поле есть замечательный пример подобного же перерождения негативной этнокультурной идентификационной лексической единицы и приобретения ею высокой знаковости. Это русское слово хлопец, хлопцы (укр. хлопець), пришедшее из польского, где его основным значением было «сельский работник, раб». Теперь же оно сближается по своей культурной семиотике с латиноамериканским словом мачо, столь любимым в гламурной российской среде. Но белокожий человек в США не может уже вводить слово nigger(s) в свой лексикон и, особенно, употреблять его в публичном дискурсе, потому что за его употреблением в устах белых закрепилась новая местная символика: исключение этого слова из словарного репертуара белого человека – это знак-призыв приверженности новой этике отношений, косвенное признание своей вины за нынешнее бедственное положение чернокожих жителей США, которое обычными социально-экономически- ми механизмами исправить не удается. В случае релокации в Индию, т. е. в иное культурное пространство со своими геокультурными координатами и автора текста 22 В отличие от резко негативного слова негри тос(ы) русского производства. и его получателя, слово nigger(s) в очередной раз претерпевает культурную реинтерпретацию. Данная единица обнаруживается в некоторых британских художественных текстах колониального периода, повествующих об Индии (см. подробности в [Абрамова, 2015]), но функционирует в речи английских персонажей вне расистского контекста, хотя и выражает, по механизму аналогии, неприкрытое и преднамеренное оскорбление индийцев. И здесь в этой своей функции оно уже не равно в прагматическом плане слову negro! В «индийском» романе Форстера в соответствии с антропологическими теориями того времени индийцы называются также, пусть иронично, «нашими арийскими братьями», и это значит, что совместное функционирование слов niggers и Aryan brother создают смыслы, не существующие в североамериканском культурноисторическом контексте. Еще одно след- ствие смены места действия таково: в современных политкорректных переизданиях романов М. Твена оскорбительные nigger или negro можно заменить на slave, что лишено всякого смысла в индийских романах Киплинга и Форстера, потому что сема раб в семантической структуре индийского nigger отсутствует. Русский язык, добавим также, четко различает этнокультурные понятия индийцы и индейцы, что позволяет избежать многих англоязычных номинативных затруднений, а коренными американцами мы называем без всякой вербальной дискриминации всех жителей американских штатов, родившихся там, в том числе и индейцев. Характерный и яркий пример ложного переноса индийского культуронима есть и в русскоязычной речевой практике; он связан со словом неприкасаемый, извлеченным из словосочетания каста неприкасаемых, некогда самая низшая и презренная социальная группа в старой индийской кастовой системе, прекратившей уже свое официальное существование. В русскоязычных речевых контекстах оно появляется в речи политиков в словосочетаниях-призывах типа «у нас неприкасаемых нет», «неприкасаемых не должно быть». Такое употребление ясно указывает на элементарное, в общем-то, смешение слов неприкасаемый и неприкосновенный. В Индии неприкасаемый был аналогом грязного вонючего «бомжа» (фр. клошар), к которому представители более                                                              œÂр‚Ӊ Ë ÔÂр‚Ӊӂ‰ÂÌË высоких каст брезговали прикоснуться в прямом смысле, они даже не подпускали их близко к себе. В российском политическом дискурсе в это слово вкладывается противоположный смысл: речь идет о неких «привилегированных» членах общества, претендующих на исключительность и стоящих надо всеми, в культуральном переводе в систему индийских понятий – принадлежащих к высшей касте брахманов (≈ чиновников, управленцев). На основе двух проблемных ситуаций мы можем сделать более широкий вывод: оценочная этнокультурная лексика раскрывается во всей полноте своего истинного коммуникативного эффекта, во всех своих истинных прагматических смыслах только в своем культурно-историческом контексте. Их восприятие из других точек мирового культурно-исторического пространства обязательно подвергнется эффекту рефракции (преломления) по принципу «то же, да не то же», где первый элемент формулы указывает на формальную симметрию (изоморфизм) речевых средств, а второй – на этнокультурную содержательную асимметрию. Упро- щенный аналог таких интерпретационных ошибок, являющихся прямым следствием перемещения в иную пресуппозиционную базу (интерпретанту), хорошо известен по понятию «ложный друг переводчика». В этом разряде слов в ходе межкультурного общения, культурального «перевода» и перевода текстов социальных и гуманитарных наук также регулярно возникает этнокультурная рефракция, которая особенно опасна своей способностью вводить получателя сообщения в заблуждение, случайно или преднамеренно дезинформируя его. Ведь если отследить сообщения и мате российской прессы последнего риалы периода, то окажется, что главными мировыми расистами являются российские граждане Дарья Жукова, Ирина Роднина, Шамиль Тарпищев, дистантно допустившие, или якобы допустившие, нетактичность в словах или в действиях по отношению к некоторым чернокожим гражданам США. Среди главных мы обнаружим также всех российских футбольных болельщиков (на баскетбольных, волейбольных и прочих эта зараза почему-то не распространяется) и, разумеется, Марка Твена. Все эти обвинения – это, в конечном счете, попытка «перевести стрелки» на тех, кто к практике и тео рии расизма никакого отношения не имеет, дублируемая к тому же подменой самого понятия «расизм», выражающаяся в выдвижении на первый план абсолютно вторичных характеристик и проявлений этого западного явления, которое, в первую очередь, носит глубокий системный социальноэкономический и общественно-историче- ский характер.

Напиши аннотацию по статье

УДК 81’25 + 81’23 Дискуссии и обсуждения А. Ф. Фефелов Новосибирский государственный университет ул. Пирогова, 2, Новосибирск, 630090, Россия bobyrgan@mail.ru  ГЕОКУЛЬТУРНЫЕ КООРДИНАТЫ РОССИЙСКОЙ ПЕРЕВОДЧЕСКОЙ ИНТЕРПРЕТАНТЫ (ЗАПАДНО-ВОСТОЧНЫЙ ПЕРЕВОДОВЕДЧЕСКИЙ ДИВАН) Анализируется популярный в современных культуро-ориентированных направлениях перевода западного корня тезис о когнитивной релятивности культурологического знания, выражающийся в его прикрепленности к месту и времени его порождения. Утверждается евразийская гибридность современной русскоязычной переводческой и культуральной пресуппозиционной базы (интерпретанты) в пространстве западных и восточных культур, обозначенная еще Ф. М. Достоевским и А. Блоком и затем концептуализированная Н. С. Трубецким. Отстаивается положение, согласно которому для определения характера рефракции, неизбежно возникающей при межкультурной релокации культуронимов, необходимо знание культурно-понятийной топологии, геокультурных параметров интерпретанты, иерархической структуры исходного и целевого культурного пространства. Показывается, что в индивидуалистских и коллективистских культурах аналогичные виды культурных ситуаций типологизируются по-разному как с точки зрения семиотики культуры, так и этносоциальной логики.

глаголнаыа антропоцентрическая лексика в зеркале национално картины мира на материале хакасского языка. Ключевые слова: картина мира, мировидение, хакасский язык, глагол, лексико семантическая группа. [2], М. Оразов Проблемы структурной организации глагольной лексики в тюркских языках впервые получили освещение в работе Н.К. Дмитриева, который выделил семантические группы глаголов речи, активного действия и движения [1]. Впоследствии проблемы отдельных глагольных лексикосемантических групп (далее – ЛСГ) изучались в трудах таких известных учёных, как А.А. Юлдашев [3], А.М. Сарыбаева [4], М.Г. Усманова [5] и др. На современном этапе наиболее активными и перспективными направлениями являются исследования в области лингвокультурологии, концептосферы и языковой картины мира, которые позволяют выявить различные аспекты, отражающие целостный, чувственный и рациональный образ национального менталитета. В тюркских языках, (в том числе и в хакасском) изучение данной тематики пока ещё находится на начальной стадии. Концепты, представляющие феномен культуры, ментальной и духовной жизни человека, обсуждаются линвгистами, в основном, на материале тюркских языков Приволжья [6; 7; 8; 9; 10; 11 и др.]. Таким образом, формируется особый подход рассмотрения закономерностей лексической системы, основанный на антропоцентрическом принципе. В основу такого подхода положены такие понятия, как человеческий фактор, субъективизм, языковая личность. Термин «картина мира» впервые был введен в научное обращение в конце ХIХ – начале ХХ в. физиком Г. Герцем. С тех пор это понятие, выражающее идею некоего целостного образа окружающей действительности, познаваемой через призму познания, прочно вошло в научный обиход. Наиболее активно картина мира изучается в лингвистике и культурологии, хотя описываются картины мира и в других областях: физике, химии, математике и др. Исследователи выделяют три основных типа картин мира, заключающих определенные системы представлений об окружающей действительности. Наиболее объективное представление об окружающей действительности даёт научная картина мира, которая опирается на научные результаты, тем самым упорядочивает и систематизирует знания о различных свойствах и закономерностях бытия, которая постоянно пополняется и обновляется. При этом общенаучная картина мира включает картины мира различных областей наук. Особенности наивной картины мира проявляются при обозначении реалий, занимающих особенно важное место в жизни того или иного этноса. Наивная картина International Journal of Humanities and Natural Sciences, vol. 8-2 (71), 2022 - Филологические науки - мира, в отличие от научной картины мира, не отображает действительность через призму научного видения, а является интерпретацией отдельного этноса фактов окружающего мира, зеркалом его миропонимания. В наивной картине мира могут быть обнаружены концепты, присущие не только определённому этносу, но и отдельному его представителю. Этническое сознание создаёт для себя образы фактов, которые являют собой определённую модель действительности. «Наивная картина мира – разновидность концептуальной картины мира в результате практического познания действительности, имеющая этническую (национальную) специфику и находящая выражение в лексическом составе языка» [12]. У каждого народа своё веками сложившееся представление об окружающем мире, и факты его познаний и менталитета находят отражение в его традициях, фольклоре, языке. В данной статье мы хотели бы обратить внимание на отражении – «зеркале» фактов и реалий на языке того или иного этноса. Носители разных языков по-разному членят окружающий мир на фрагменты, которые самостоятельные названия. Наименования некоторых предметов и явлений не всегда имеют точное соответствие в других языках. Различия в восприятии мира проявляются в языке не только на уровне лексики, но и грамматики (например, время глагола), словообразования (например, изобилие в русском языке уменьшительно-ласкательных суффиксов или личные окончания глаголов в тюркских языках, сохранившие свой конкретный смысл), фразеологическом фонде и т.д. Но именно лексика языка, семантика слов в их прямых и переносных значениях является вместилищем, где сосредоточен опыт народа по постижению мира. Подобная система отражения этнических познаний мира в языке получила название национальной картины мира. получают Языковая картина мира проявляется при обозначении реалий, занимающих особенно важное место в жизни того или иного этноса. Языковая картина мира – это совокупность зафиксированных в единицах языка представлений народа о дей ствительности на определённом этапе его развития. Она представляет собой комплекс языковых средств, в которых отражены особенности этнического восприятия мира. Язык в той мере, в какой он отражает традиционные знания (понятия, верования, стереотипы и т.п.), находится в центре «антропологической лингвистики» этносемантики). (этнолингвистики или «Картина мира содержит и этнический компонент, который представлен языковой картиной мира и совокупностью традиций, обычаев, верований, суеверий, т.е. тем, что предопределяет этнический стереотип поведения представителей того или иного этноса» [13, с. 3]. Из подобной трактовки взаимоотношений языка и человека естественным образом вытекает задача через исследование языка изучить культуру, ментальные структуры данного общества, то есть языковую картину мира. В работах Ю.Д. Апресяна основные положения понятия «языковая картина мира» были сформулированы следующим образом: «1) каждый естественный язык отражает определённый способ восприятия и организации (концептуализации) мира. Выражаемые в нём значения складываются в некую единую систему взглядов, своего рода коллективную философию, которая навязывается в качестве обязательной всем носителям языка; 2) свойственный языку способ концептуализации действительности (взгляд на мир) отчасти универсален, отчасти национально специфичен, так что носители разных языков могут по-разному видеть мир, через призму своих языков; 3) с другой стороны, он «наивен» в том смысле, что во многих существенных деталях отличается от научной картины мира. При этом наивные представления людей отнюдь не примитивны. Во многих случаях они не менее сложны и интересны, чем научные» [14, с. 299]. Отражая глубинный слой миропонимания людей, картина мира создается в результате двух процессов познания: во-первых, в результате опредмечивания, объективирования и осмысления образов мира, лежащих в основе жизнедеятельности человека, во International Journal of Humanities and Natural Sciences, vol. 8-2 (71), 2022 вторых, в результате создания, разработки новых образов мира в процессе рефлексии объективной действительности. Последнему утверждению не противоречит тот факт, что «интуитивные представления о вещах не всегда расходятся с научными» [14, с. 299]. Тем самым, картина мира не является хаотичной, а представляет собой иерархичную систему в сознании индивида и этноса, с которым «… связана национальная картина мира, которая, с одной стороны, является некоторой абстракцией, когнитивнопсихологической реальностью, обнаруживающейся в мыслительной и познавательной деятельности народа, в его поведении – физическом и вербальном» [15, с. 12]. другой, с а Лексико-семантическая группа (далее – ЛСГ) глагольной лексики любого языка являются идеальным фрагментом для исследования национальной картины мира в аспекте языкового отображения. Данная системная лексическая группировка языка базируется на представлении этноса о каком-либо понятии, выразителем которого является базовый глагол – идентификатор. Хотя ЛСГ глаголов в разных языках, в целом, имеют схожую иерархическую структуру, но ее содержательная и формальная сторона варьируются в зависимости от специфики конкретного языка. Как и в других языках, в хакасском языке ЛСГ глаголов со значением эмоции представлена наиболее многочисленными подгруппами глаголов с отрицательной эмотивной семантикой на фоне подгрупп глаголов со значениями нейтральной и положительной эмоций. А также основная часть глаголов со значением поведения имеет отрицательную оценку субъекта со стороны наблюдателя [более подробно: 16]. В ЛСГ глаголов со значением говорения подобная же картина, здесь подгруппу глаголов со значением положительного отношения образуют лишь три глагола: махта- «1) хвалить (за что-л.); 2) одобрять»; махтан- «хвалиться»; 3) чахсыла- «хорошо отзываться о ком-чем-л.» [более подробно: 17]. Таким образом, на уровне лексической системы определённых фрагментов хакасского языка, видим, что глагольная лексика с положительной семан тикой выглядит более-менее скромной, чем глаголы с отрицательной семантикой. На наш взгляд, такое своеобразие хакасского языка реконструируется на основании генетически сдержанного, скромного характера хакасского народа, который вместе с тем непримирим к каким-либо проявлениям отклонений от нравственных норм, отсюда и следуют изобилие и разнообразие глаголов с отрицательным оттенком. Это одна из причин, которыми мы объясняем преобладание лексики с отрицательной семантикой в хакасском языке. Объяснение такому положению лексики мы находим также в высказываниях известных учёных. Преобладание слов с отрицательным оценочным признаком имеет место и в других языках. «Психологическое объяснение причин подобной асимметрии может заключаться в том, что отрицательные стороны бытия воспринимаются человеком намного острее, чем положительные факторы, которые рассматриваются как естественные, нормальные, а потому менее эмоциональные [18, с. 38]. В.Н. Телия отмечает, что мораль человеческая склонна скорее клеймить позором, нежели «возносить на небеса». Не исключено, что такому положению вещей способствовала библейская культура, ибо сказано: «Не сотвори себе кумира» [19, с. 60]. Как известно, одной из важнейших базовых аспектов в духовно-психической деятельности человека является его ментальная функция, которая проявляется в особенностях его восприятия и познания мира, мышления, памяти и поведения. В языковом выражении ЛСГ ментальных глаголов занимает одно из центральных структур в глагольном пространстве духовно-психической деятельности человека. Под ментальными глаголами мы понимаем глаголы и глагольно-именные фразеологизмы, обозначающие мыслительные процессы, состояния, действия (например, сағын- «думать», пiл- «знать», сана- «считать» и др.), глаголы памяти (сағыста тут- «помнить», унду- «забыть») и глаголы социальной деятельности, осуществление которых происходит с применением мыслительных операций (ÿгрен- «учиться», хығыр- «читать») [более подробно: International Journal of Humanities and Natural Sciences, vol. 8-2 (71), 2022 - Филологические науки - несколько 20]. В тюркских языках ментальные глаголы представляют собой относительно замкнутую группу, где один глагол может номинировать ситуаций, например, в номинативный потенциал одного глагола могут включаться ситуации неконтролируемого ассоциативного мышления, сознательного процесса мышления по конкретному поводу, отдельные мыслительные операции – анализ, синтез, классификация, абстрагирование. В этом отношении хакасский язык не исключение. Здесь глаголы сағын- «думать» и пiл- «знать» достаточно частотны и многозначны и они покрывают многие аспекты ментальной деятельности: намерение, желание, память, понимание, внимание, беспокойство и т.д. Таким образом, в хакасском языке, как и в других тюркских языках, группа ментальных глаголов ограничена. уровень, Поведение человека обычно диктуется его мыслями, чувствами, реакцией на окружающую действительность. Следовательно, поведенческая деятельность человека находится в рамках его психической жизни, т.е. внутреннего мира. И, наоборот, состояние психики человека (эмоции, интеллектуальный восприятие окружающей среды) влияет на его поведенческую деятельность. Другой аспект семантики глаголов поведения заключается в том, что в них содержится психический компонент, в зависимости от его характера глаголы называют действия субъекта: а) с точки зрения их оценки наблюдателем (вести себя хорошо / плохо); б) с точки зрения его намерений (кокетничать, выпендриваться и т.д). В сфере хакасских глаголов поведения наиболее многочисленны подгруппы глаголов со значениями: а) «вести себя притворно, неестественно» (58 ед.), напр., чиитсірке- «молодиться, стремиться быть моложе», поғдарха- «важничать, кичиться, чваниться», кöзерке- «гордиться, зазнаваться, важничать, хвалиться, хвастаться, кичиться», пойдаңна- «разг. держаться надменно, высокомерно», кÿлÿксірке- «стремиться показать себя умным, работящим, хватким», сÿмелен- «хитрить, притворяться, симулировать», хочаңна- «рисоваться, кокетничать» и др.; б) «вести себя агрессивно по отношению к окружающим» (38 ед.), напр., тыраңна- «разг. задираться, приставать, лезть к кому-л., затевая ссору, драку», ордаңна- в в лексико-семантическом варианте (далее – ЛСВ) «скандалить, задираться», ирдеңне- «задираться, петушиться», хыпчахтан- «проявлять злобу, норов, раздражение; раздражаться, злобиться», айналан- в ЛСВ «бушевать, делать что-л. во вред кому-л.», хайна- в ЛСВ «перен. скандалить» и др. Внутри подгрупп глаголы по дифференциальным признакам подразделяются на определённые микрогруппы и синонимические ряды. Многочисленность глаголов с подобной семантикой говорит о повышенном внимании в языковом менталитете к проявлениям, не соответствующим добродетели. специфики Своеобразие хакасского языка особенно наглядно отражается в богатстве фразеологического фонда, например, «значение позора более ярко проявляется в синонимичных глагольно-именных фразеологических единицах: уйатха сух- «позорить; букв. засунуть в стыд» и уйатха кир- «позорить; букв. ввести в стыд». Значения глаголов сух- «засунуть» и кир- «вводить» имеют каузативный характер стыда, за который моральноэтическую ответственность несет другое лицо. Однако немаловажным фактом является и то, что в хакасском национальном сознании ситуация позора конкретного лица распространяется и на родственные связи. Харааң чоғыл синiң, тайдук. Ол прай пiстiң сöбiренi уйатха сухча. Чоохта, чахсы кiзi iди идер бе? (П, 148) – Ты ничего не видишь, бабушка. Он позорит всю нашу семью. Скажи, хороший человек будет делать так? Алығбын мин. Сiрернi прайзыңарны уйатха кирчем (П, 132) – Дурак я. Позорю всех вас. Названные фразеологические единицы выражают предосудительное действие некоего субъекта, подрывающее репутацию своих близких на глазах окружающих и за которое они должны испытывать стыд и позор» [21, с. 46]. В выражении эмоциональных переживаний участвуют в основном фразеологиз International Journal of Humanities and Natural Sciences, vol. 8-2 (71), 2022 мы с компонентом – соматизмом, обозначающим внутренние органы человека. Например, если для русского человека эмоциональная жизнь связана только с сердцем, то в сознании хакаса затрагиваются (охватывает) и лёгкие, и печень, и нутро. При этом семантика конкретных эмоций связаны с конкретными органами, например, лёгкие отвечают за злость, печень – тоска, страдание, нутро – зависть. Примеры: öкпе тур- «разозлиться; букв. лёгкие встали», öкпе чарыл- «быть в разгневанном состоянии, букв. лёгкие раскалываются», паар хуру- «сильно тосковать; букв. печень сохнет», паар хайыл- «страдать; букв. лёгкие тают», iстi кöй- «завидовать; букв. нутро горит», iстi чараба- «завидовать, букв. нутро не подходит» и т.д. Как выявило наше исследование, фразеологизмы с компонентами – соматизмами, представляющими внутренние органы: чÿрек «сердце», öкпе «лёгкие», паар «печень», iстi «нутро», а также понятия кöңнi «душа», хут «дух, душа», которые являются частотными в хакасском языке. Участвуя в описании различных сфер эмоциональной деятельности человека, они подтверждают универсальность, также национально-культурную специфику ха касского мировидения. Мы выявили, что каждый конкретный внутренний орган имеет специфику образной ассоциации, которая проявляется в лексических средствах, отражающих особенности общенациональной культуры. В хакасском миропонимании с эмоциями связаны лишь внутренние органы. С сердцем ассоциируются самые разные эмоции и переживания (страдание, любовь, тоска, радость и др.). Связь других внутренних органов и эмоций более избирательна: с лёгкими ассоциируются злость и раздражение, с нутром – злость и зависть, с печенью – страдание, тоска. Таким образом, исследование глагольной антропоцентрической лексики в хакасском языке позволяет выявить когнитивное содержание, которое репрезентирует фрагмент сложившейся в хакасском этносе языковой традиции мировидения. Глагольная лексика, как одна из аспектов проявления парадигмы антропоцентризма, в частности особенности и специфика её формальной и семантической структуры, характер их взаимоотношений внутри семантических группировок, в частности, глагольных ЛСГ, рассматриваются как фрагменты языковой картины мира хакасского народа.

Напиши аннотацию по статье

- Филологические науки - ГЛАГОЛЬНАЯ АНТРОПОЦЕНТРИЧЕСКАЯ ЛЕКСИКА В ЗЕРКАЛЕ НАЦИОНАЛЬНОЙ КАРТИНЫ МИРА (НА МАТЕРИАЛЕ ХАКАССКОГО ЯЗЫКА) М.Д. Чертыкова, д-р филол. наук, ведущий научный сотрудник Хакасский государственный университет им. Н.Ф. Катанова (Россия, г. Абакан) DOI:10.24412/2500-1000-2022-8-2-91-96 Аннотация. В статье представлены результаты исследования глагольной антропоцентрической лексики на материале хакасского языка, в частности лексикокогнитивному анализу подвергаются глаголы со значениями эмоциональной, поведенческой и мыслительной деятельности человека. Особенность исследования данного фрагмента лексики заключается в том, что они содержат человеческие знания об окружающем мире, т.к. язык отражает уровень представлений определённого этноса о тех или иных явлениях, социальном устройстве, их художественном мышлении, характерных для определённого периода времени.

глагольное согласование при числовых сочетаниях в старорусских летописных и деловых памятниках. Ключевые слова: глагольное согласование при числовых сочетаниях; синтаксис числовых сочетаний; старорусские летописи XV–XVII вв.; деловые памятники XVI–XVII вв. 1. Введение В современном русском языке при количественном сочетании наблюдается вариативность в употреблении формы сказуемого, см. напр.: [АГ, 1980: 242–243; Сичинава, 2012]. Возможна постановка сказуемого как в ед. ч. (в прошедшем времени — в ср. р.), так и во Антонова Александра Николаевна — аспирант кафедры русского языка филологического факультета МГУ имени М.В. Ломоносова (e-mail: alexa.antonova96@ yandex.ru).вместо двух. Б. На подносе стояли пять бумажных стаканов. Несмотря на кажущуюся свободную вариативность форм сказуемого при числовой группе, выявляются некоторые тенденции в распределении форм ед. / мн. ч. глагола. Например, И.А. Мельчук, отмечая множественность и сложность правил согласования, акцентирует внимание читателя на следующих двух параметрах [Мельчук, 1985: 373]. Во-первых, число глагола зависит от лексической природы самого глагола и существительного. Так, глагол приходиться (‘сколько приходится на сколько’) требует согласования в ед. ч. Во-вторых, число сказуемого зависит от целого ряда семантических причин. Например, если обозначаемые подлежащим объекты рассматриваются как одно целое, то сказуемое согласуется преимущественно в ед. ч.; при использовании подлежащего в распределительном значении (каждый объект активен отдельно) вероятнее употребление мн. ч. сказуемого [там же]. Е.С. Скобликова связывает выбор формы сказуемого при числовой группе с коммуникативной направленностью высказывания [Скобликова, 1959: 91]. Ед. ч. обычно присуще сообщениям статистического порядка, в которых акцентируется количество; мн. ч., наоборот, чаще всего «характеризует сообщения повествовательного или описательного порядка, которые имеют целью направить внимание на действия, осуществляемые субъектами» [Скобликова, 1959: 92]. Факторы, влияющие на выбор формы сказуемого, рассматриваются также в различных практических руководствах по стилистике. Так, в [Граудина и др., 1976: 28] указываются следующие особенности распределения форм ед. / мн. ч.: употребляя сказуемое в форме ед. ч., автор текста стремится обратить внимание читателей на пассивность действующих лиц, совместность действия, а также на количество, названное в подлежащем; употребление мн. ч., напротив, отражает стремление автора подчеркнуть активность лиц, названных в подлежащем. Согласно [Кувшинская, 2013], данные НКРЯ за 2000–2011 гг. отражают зависимость формы сказуемого в первую очередь от «значения определенности/неопределенности количества у подлежащего». По словам А.Е. Супруна, уже в XVIII в. многое в закономерностях согласования сказуемого с количественным подлежащим было близко к современному состоянию [Супрун, 1969: 187–188]. При этом в некоторых случаях изменения были направлены к большей стабилизации правил [там же]. Известно, что в старорусский период вследствие утраты категории двойственного числа наблюдается разрушение исконной системы древнерусских числительных1 и постепенно е формирование новой. В настоящей статье рассматриваются системы глагольного согласования с числовыми сочетаниями, представленные в старорусских памятниках XV– XVII вв. — различных по степени книжности и территориальной принадлежности2. 2. Глагольное согласование при числовых сочетаниях в летописях ХV–ХVII вв. 2.1 Для древнерусского синтаксиса возможны следующие типы глагольного согласования при числовом сочетании: сказуемое может согласовываться по ж. р. в соответствии с первоначальным грамматическим статусом числительных 5–9 в ед. ч. ж. р. и с распространением такого согласования на прочие числовые сочетания [Зализняк, 2004: 168]; согласование во мн. ч.; согласование в ед. ч. ср. р.3; с числовыми группами типа «2+сущ.» сказуемое может быть употреблено также в форме дв. ч. [Супрун, 1969: 171–174]. Какоголибо распределения форм ед. ч. ж. р. / ед. ч. ср. р. / мн. ч. обычно не наблюдается. В ТЛ и ПЛ представлено согласование во мн. ч. и ед. ч. ср. р.; архаич ного согласования по ж. р. не отмечено. Особенностью глагольного согласования при числовых сочетаниях в ТЛ и ПЛ является принцип семантической сочетаемости глагола: предикаты, описывающие контролируемые ситуации (иначе говоря, ситуации, характеризующиеся признаком активности, или агентивности субъекта предикации [Булыгина, Шмелёв, 1997: 97]), согласуются с числовым сочетанием во мн. ч., в предложениях с семантикой неконтролируемого действия сказуемое употребляется в форме ед. ч. ср. р. Ср.: Тип 1: оусрѣтоша икону вся 3 сбора (ПЛ л78об, 1440); приидоша пять сотъ Тотаръ (ПЛ л82об, 1446); поидоша воевать 50 моужь (ПЛ л21об, 1341); выехаша… три Немчина и хотѣша ехати… къ Юрьеву (ПЛ л106, 1463); два оубѣжаша (ПЛ, л106, 1463); а дѣлаша 80 моужъ наимитовъ по три лѣта, … и колокольницю… поставиша (ПЛ л113об, 1 В вопросе о частеречной принадлежности числительных мы придерживаемся концепции О.Ф. Жолобова, согласно которой древнерусские числительные являются самостоятельной частью речи [Жолобов, 2006: 12]. 2 Материалом для исследования послужили: Строевский список Псковской III летописи XVI в. (ПЛ), Типографская летопись к. XIV–XV вв. (ТЛ), Двинской летописец XVII — н. XVIII в. (ДЛ), Акты Русского государства XVI в. (АРг), Можайские акты XVII в. (МА). 3 По мнению А.Е. Супруна, согласование с числовым сочетанием по ср. р. ед. ч. возникает позже согласования по ж. р. ед. ч. и мн. ч.; изначально конструкции со ср. р. ед. ч., вероятно, имели безличный характер [Супрун, 1969: 173–174].полита (ТЛ л223, 1390). Тип 2: и церкви погорѣ 12 (ПЛ л118, 1466); а двенатцать церквеи згорело (ПЛ л208об, 1539); выгорѣ три конца (ПЛ л92об, 1459); загорѣся два костра (ПЛ л70, 1433); 2 церкви огорело (ПЛ л212, 1550); паде Нѣмец ратманов 500 (ПЛ л3об, 1242); а душь 4000 скончалося (ПЛ л202об, 1502); пять бо царей миноуло (ПЛ л211, 1547); два лѣта ему прошло (ПЛ л232, 1564); истопло 24 лодьи (ПЛ л39, 1380); а всѣхъ церквей во градѣ згорѣло девять (ТЛ л290, 1491). К типу 1 относятся примеры, включающие предикат, описывающий контролируемую ситуацию, + субъект, выраженный числовым сочетанием. Данный тип согласования можно назвать смысловым: мн. ч. глагола указывает на некоторое множество агенсов. Самыми частотными в данном типе согласования являются глаголы с семантикой движения: приидоша, поидоша, выехаша, явишася. К типу 2 относятся сочетания с глаголом, описывающим неконтролируемую ситуацию; субъект в таких сочетаниях не имеет значения агенса. Наиболее частотные глаголы, относящиеся ко второму типу согласования, формируют ситуацию «убытка»: погорѣ, згорело, выгорѣ, загорѣся, огорело, скончалося, заразило, истопло. С одной стороны, при описании различных катастроф, наводнений, пожаров, войн в фокусе оказывается именно количество (статистические данные, отражающие убыток, потери), а с другой — для таких предложений ожидаема неагентивная семантика. По типу 2 ведут себя и числовые сочетания с глаголом быть: а всех было людей с посадником Дорофеем 20 ускоцевь да 80 лодеи (ПЛ л107, 1463); а с маистром было боле десяти тысяч (ПЛ, л220об, 1559); всего тысячи з двѣ было (ПЛ л220об, 1559); а было Нѣмець 300 конных, а пѣших 4 00 (ПЛ л224об, 1560); бысть побоища 3 с Нѣмцы (ТЛ л245об, 1410); было 5 владыкъ (ТЛ л249об, 1416). Согласование сказуемого в ед. ч. характерно также для конструкций с числительными. Под числовыми конструкциями мы понимаем такие сочетания, значение которых не выводится из суммы значений его компонентов (в частности, конструкции приблизительного количества, половинный счет и др.). См. примеры: и горѣ до свѣта и сгорѣ с четыреста дворов (ПЛ л139, 1471); об нощ бо оумръших оутре обрѣтеся до 30 (ПЛ л32, 1352); а с маистром было боле десяти тысяч (ПЛ л220об, 1559); истопѣ на озерѣ болѣ тысячи душь (ТЛ л244, 1408); бысть ихъ числом яко до тысящи (ТЛ 1395, л226об). 2.2 В ДЛ ХVII — н. XVIII в. тоже обнаруживается тенденция (хоть и не такая определенная, как в ПЛ и ТЛ) к семантическому распределению глагольных форм в зависимости от признака акт. / неакт. субъекта предикации.Абсолютное большинство примеров со значением контролируемого действия характеризуются согласованием сказуемого во мн. ч., см. примеры: пришли… английские четыре корабля (ДЛ л7об, 1555); иноземцов 4-ре человека вышли креститься (ДЛ л33об, 1694); а два полка… возвратились к городу… и зимовали в Новодвинской крепости (ДЛ л39, 1702); вышли два человека полоненных (ДЛ л23об 1679). Сказуемое в ед. ч. А. Как и в ТЛ и ПЛ, в большей части примеров с семантикой «ситуации убытка» сказуемое согласуется с нумеральной группой в ед. ч.: а выгорело 30 дворов (ДЛ л41об, 1710); замерзло приходящих из-за моря разных земель 35 кораблей (ДЛ л34об, 1696); остася у него два сына (ДЛ л5, 1511). Б. Во всех примерах с глаголом быть (бѣ/бысть) сказуемое согласуется с числовой группой в ед. ч.: а у города было тогда два полка (ДЛ л39, 1702); а великого князя с воеводами было рати 4000 без 30 человек (ДЛ л4об, 1464); а пушек было на обрубе 13 (ДЛ л30, 1693); от рождения ему было 21 год (ДЛ л24об 1682). В. Сказуемое согласуется с числовой группой в ед. ч. во всех примерах с семантикой траты денежных и материальных ресурсов (записи расчетов). См.: дано 32061 рубль 22 алтына 3 деньги дано 10 руб лев (ДЛ л17, 1668); дано денег 118 рублев 11 алтын 4 деньги (ДЛ л28об, 1691); привезено 100 сажень дров (ДЛ л28об, 1691); вышло 5107 рублев 28 алтын 3 деньги (ДЛ л29, 1691); пошло 9371 камень (ДЛ л28об, 1691). Если подлежащее в предложении с неагентивной семантикой выражено одушевленным существительным, то сказуемое при числовой группе употребляется как в ед. ч., так и во мн. ч., ср.: Ед. ч.: прислано сумских и кемских сто человек стрельцов (ДЛ л162об, 1668); Мн. ч.: присланы… два человека огнестрельные мастеры (ДЛ л172об, 1675). 3. Глагольное согласование при числовых сочетаниях в деловых памятниках ХVI–ХVII вв. Ситуация в деловых памятниках несколько отличается от отмеченной в рассмотренных летописях. В АРг возможно согласование сказуемого с числовой группой в ед. и во мн. ч.; зафиксирован также один пример с согласованием сказуемого в ед. ч. ж. р. При этом в абсолютно идентичных контекстах употребляются все три возможные формы, ср.: 1) по сеи д(у)ховнои меня Игнат(ь)я игумена никол(ь)скаг(о) пят(ь) рублев денег дошло (АРг № 108, 1513); 2) по сеи д(у)ховнои игумен(ь)е вознесенские с сестрами дошли два рубля (АРг № 108, 1513);дватцат(ь) рублев денег дошла (АРг № 108, 1513). Таким образом, в АРг семантическое распределение по двум типам согласования (см. выше) отсутствует, наиболее частым является согласование в ед. ч. ср. р. со всей количественной группой: Сказуемое в ед. ч. ср. р.: а как три годы минет (АРг № 130, 1516); пят(ь) рублев денег дошло (АРг № 108, 1513); дано… дватцат(ь) алт(ы)нъ (АРг № 108, 1513); досталося… двѣ д(е)р(е)вни (АРг № 139, 1516/17); да нищим роздано два алт(ы)на (АРг № 108, 1513). Сказуемое во мн. ч.: а как минут… три годы (АРг № 120, 1515); дошли два рубля (АРг № 108, 1513); а [о]тоидут урочные пять лѣт (АРг № 118, 1515); по обе стороны тропины выкопаны две ямы (АРг № 279, 1526). Для МА также характерна вариативность форм ед. ч. / мн. ч. сказуемого при числовой группе. Однако можно отметить, что частое употребление некоторых устойчивых формул обусловливает закрепление глагольной формы в ед. ч. ср. р. / мн. ч. в соответствующем клише. Так, например, в контекстах, описывающих какие-либо «манипуляции» с землей (наиболее частотный контекст — «Х чети пашни поросло лесом»), глагольная форма употребляется в ср. р. ед. ч., ср.: пашни лѣсом поросло… пятнадцать чети въ полѣ (МА № 21, 1657); да в пашню припущено двѣ пустоши (МА № 47, 1689); по смѣтѣ той земли пахатные отгранено три десятины (МА № 22, 1668). Для контекстов типа «Х дворов оскудели», напротив, характерно употребление формы сказуемого во мн. ч.: четыре двора бобыльскихъ оскудали въ конецъ (МА № 36, 1679); из тѣхъ же деревень розбрелись врознь… двадцать три двора крестьянскихъ (МА № 36, 1679); оскудали… пятдесятъ шесть дворовъ крестьянскихъ (МА № 36, 1679). В одном примере зафиксировано согласование, которое можно рассматривать как архаичное по ж. р. ед. ч. (или как сохранение форм дв. ч. при числительном два): а на ней два столба колокольныхъ попорчена отъ церкви зельемъ (МА № 11, 1626). 4. Заключение Таким образом, данные исследованных старорусских памятников показывают, что некоторые летописи к. XV–XVII в. (Типографская летопись, Псковская III летопись и Двинской летописец) с утраченным архаичным согласованием числовых сочетаний по ж. роду отражают достаточно устойчивую систему согласования глагола в ед. ч. (ср. р.) или мн. ч., основанную на семантическом принципе. В рассмотренных деловых документах XVI–XVII вв. (Акты Русского Государства за XVI в. и Можайские акты за XVII в.) отмечается свободная вариативность форм ед. ч. / мн. ч. сказуемого при числовой гласования по ж. р. ед. ч. Источники 1. Акты Русского государства 1505–1526 гг. М., 1975. 2. Можайские акты: 1506–1775. М., 1892. 3. ПСРЛ, т. XXXIII. Двинской летописец. Л., 1977. 4. ПСРЛ, т. XXIV. Типографская летопись. СПб., 1921. 5. Псковские летописи. Вып. 2 / Под ред. А.Н. Насонова. М., 1955. 6. Национальный корпус русского языка. URL: http://www.ruscorpora.ru/ (дата обращения: 17.04.2021).

Напиши аннотацию по статье

Вестник Московского университета. Серия 9. Филология. 2022. № 1 А.Н. Антонова ГЛАГОЛЬНОЕ СОГЛАСОВАНИЕ ПРИ ЧИСЛОВЫХ СОЧЕТАНИЯХ В СТАРОРУССКИХ ЛЕТОПИСНЫХ И ДЕЛОВЫХ ПАМЯТНИКАХ Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего образования «Московский государственный университет имени М.В. Ломоносова» 119991, Москва, Ленинские горы, 1 В статье рассматриваются особенности глагольного согласования при числовых сочетаниях, представленные в старорусских летописных и деловых памятниках XV–XVII вв. В качестве материала для исследования были отобраны: Строевский список Псковской III летописи (XVI в.), Типографская летопись (к. XIV–XV в.), Двинской летописец (XVII — н. XVIII в.), Акты Русского государства (XVI в.), Можайские акты (XVII в.). В летописных памятниках обнаруживается устойчивая тенденция к семантическому распределению форм ед. ч. ср. р. / мн. ч. сказуемого при числовом сочетании: предикаты, описывающие контролируемые ситуации, согласуются с числовым сочетанием во мн. ч., в предикациях с семантикой неконтролируемого действия сказуемое употребляется в форме ед. ч. ср. р. Архаичное согласование сказуемого при числовых сочетаниях в ж. р. ед. ч. в летописных источниках не зафиксировано. В деловых памятниках также отмечается согласование сказуемого с количественной группой в ед. ч. ср. р. и во мн. ч. (в Актах Русского государства зафиксировано также согласование сказуемого в ед. ч. ж. р.), однако семантического распределения форм сказуемого при числовых сочетаниях в деловых источниках не обнаруживается.

глаголы с семантикой смеха по данным параллельного корпуса. Ключевые слова: параллельный корпус; перевод; эквивалентность; вариатив ность; глаголы с семантикой смеха. Смех является одним из важнейших действий в жизни человека: это своего рода социальный знак, который позволяет отделять «своих» от «чужих», демонстрировать расположение или неприязнь, выражать Шилихина Ксения Михайловна – доктор филологических наук, доцент, зав. кафедрой теоретической и прикладной лингвистики факультета романо-германской филологии Воронежского государственного университета (e-mail: shilikhina@ rgph.vsu.ru).Trouvain & Truong, 2017]. Социальной и психологической значимостью смеха можно объяснить существование в языках мира ЛСГ глаголов смеха, семантика которых отражает важные для носителей языка компоненты смеховой ситуации [Hempelman & Gironzetti, 2015; Hempelmann, 2017]. Анализ дефиниций глаголов смеха в англоязычных и русскоязычных толковых словарях позволяет выделить в значениях этих глаголов три основных семантических компонента: качество вокализации (интенсивность смеха, громкость, высоту голоса), эмоциональное состояние смеющегося (нервное возбуждение, радость и т.д.), его намерения (в частности, выражение одобрения или критики). Например, дефиниция глагола giggle включает следующий набор сем: “to laugh” + “in a nervous, excited or silly way” + “that is diffi cult to control”. Аналогичным образом может быть описана семантика любого глагола смеха, даже в том случае, если «смеховое» значение возникает в результате метафорического переноса (например, русский глагол ржать, употребляемый в переносном значении, может быть описан с помощью следующего набора смысловых компонентов: «смеяться» + «чрезмерно громко» + «несдержанно»). Существует проблема описания глаголов смеха в двуязычных словарях: зачастую в словарную статью включается один-два переводных эквивалента, которые не раскрывают полностью семантическую структуру глагола в исходном языке. Следовательно, используя предлагаемый словарем эквивалент, переводящий должен делать сознательный семантический выбор, однако при этом количество вариантов, «одобренных» двуязычным словарем, весьма ограничено. Например, для уже упомянутого английского глагола giggle традиционно переводным эквивалентом считается русский глагол хихикать, дефиниции которого в толковых словарях под ред. Д.Н. Ушакова, С.И. Ожегова и Н.Ю. Шведовой включают семы «смеяться тихо» + «со злорадством». В семантической структуре русского хихикать нет семы «неподконтрольности» смеха, вызванной нервным напряжением того, кто хихикает. Неполная семантическая эквивалентность двух глаголов в данном случае очевидна. Решением проблемы подбора переводного эквивалента в этом случае может стать обращение к параллельным корпусам: они дают возможность наблюдать вариативность в использовании языка и обнаруживать такие переводческие решения, которые не фиксируются словарями [Добровольский, 2009; Добровольский, Шмелев, 2018]. Параллельный корпус позволяет проверить интуицию переводчика или лексикографа и обнаружить полноту (точнее, принципиальную неполноту) словарного описания. В сравнении со словарем корпус позволяет оценивать уровень переводческого мастерства, творческую составляющую и качество перевода. Дальнейший анализ способов перевода глаголов смеха с английского языка на русский будет проведен на примере глаголов to laugh, to giggle, to chuckle и вариантов их перевода, содержащихся в параллельном подкорпусе Национального корпуса русского языка (далее – НКРЯ). Глагол laugh в словарях и переводах Глагол to laugh является доминантой синонимического ряда глаголов с семантикой смеха. Согласно словарю Macmillan English Dictionary, он имеет два значения: 1) make the noise with your voice that shows you think something is funny; 2) show that you think someone or something is stupid or deserves no respect [www.macmillandictionary.com]. Англо-русский словарь общей лексики ABBYY Lingvo предлагает для глагола laugh весьма компактную словарную статью: Laugh, гл. 1) смеяться; рассмеяться; 2) со смехом сказать, произнести [www.lingvolive.com]. Кроме того, в англо-русском словаре ABBYY Lingvo выделяется фразовый глагол to laugh at со значением «высмеивать кого-либо, смеяться над кем-либо». В параллельном подкорпусе НКРЯ содержится более пяти тысяч контекстов с лексемой laugh. Уже первая сотня примеров демонстрирует большую вариативность в переводе глагола laugh: [1] You know kids when they’re sore at you. They won’t laugh or anything. Знаете, как ребята обижаются. Они даже смеяться не станут, ни в какую. [2] He turned to the audience with an embarrassed sigh. “And if I fi nd which one of you provided that article, I’ll have the consulate deport you.” The crowd laughed. Он вздохнул и оглядел аудиторию. – И если я только узнаю, кто приволок сюда этот журнал, потребую вышвырнуть мерзавца вон. Все снова дружно расхохотались. [3] Stettner tried to redeem himself. “Because it’s so pretty?” Everyone laughed. оно такое красивое, да? Аудитория разражается смехом. [4] And often the ear of corn would simply slip out of their hands, and everyone would laugh yet again. А время от времени початок и вовсе выскальзывал у них из рук, и окружающие опять принимались хохотать. [5] When they reached the seventh fl oor, they heard two men laugh as somebody told a joke. Когда сироты добрались до седьмого этажа, они услыхали, как за дверью заливисто хохочут двое мужчин, будто их рассмешили какой-то удачной шуткой. Приведенные примеры позволяют увидеть, что выбор переводчиков не ограничивается вариантами, которые предлагают словари. Наряду с глаголом смеяться / засмеяться часто используются глаголы хохотать и расхохотаться, в семантике которых есть дополнительная сема качества вокализации – «громко». Помимо указания на громкость смеха, параллельные тексты позволяют оценить, где происходит потеря или приращение смысла в тексте перевода. Так, в примере [2] толпа не просто смеется, а дружно хохочет, в примере [5] двое мужчин заливисто хохочут, т.е. переводчик описывает интенсивность и громкость смеха, добавляя семантические компоненты, отсутствующие в тексте оригинала. Глагол giggle в словарях и переводах В английском языке глагол giggle – laugh in a nervous, excited or silly way that is diffi cult to control – обозначает трудно контролируемый смех, который может быть вызван нервным напряжением или возбуждением. Для глагола giggle словарь ABBYY Lingvo предлагает единственный эквивалент – хихикать, значение которой толковые словари русского языка описывают как «смеяться тихо или исподтишка, со злорадством». Возникает вопрос, в какой степени эти глаголы являются семантическими эквивалентами: с одной стороны, и giggle, и хихикать являются звукоподражательными глаголами, обозначающими один и тот же звук. С другой стороны, для носителей английского языка этот звук ассоциируется с нервным напряжением, а для говорящих на русском языке часто важен недобрый замысел смеющегося. Посмотрим, какими способами переводится английский глагол giggle на русский язык. Параллельный подкорпус НКРЯ фиксирует 202 вхождения этой лексемы. Действительно, наиболее частотным вариантом перевода глагола to giggle является русская лексема хихикать: [6] Old Tom would snigger, and Jane, Crutch-ley’s girl from Sanitation, she was always in our offi ce, would giggle. отдела канализации, но вечно торчит у нас, в налоговом) – хихикнет. Однако, помимо хихикать, параллельный корпус дает целый ряд примеров с другими вариантами перевода: [7] My sister appeared in the doorway, cradling the baby, who currently had drool halfway down his chubby chin but was now giggling contentedly. В дверном проеме показалась моя сестра с малышом на руках; Айзек пускал слюни и довольно гулил. В данном контексте важным оказывается именно звук, который издает младенец. Очевидно, что младенец не может смеяться с недобрыми намерениями, поэтому глагол хихикать в данном контексте не может служить переводным эквивалентом и заменяется на гулить. [8] “That’s true,” said the pimpled man, who seemed willing to giggle at one person or another. – Да, верно, – подтвердил прыщавый. Видно было, что ему все равно над кем – только бы посмеяться. Пример [8] иллюстрирует случай, когда важен не звук, а намерение, на которое указывает предлог at (ср. изменение значения у глагола laugh at, упомянутое выше). Поэтому в качестве переводного эквивалента используется глагол смеяться / посмеяться над кем-либо в значении «насмехаться, издеваться». В примере [9] появление глагола хмыкнуть в качестве переводного эквивалента можно объяснить желанием переводчиков сделать акцент на «звуковом» аспекте поведения персонажа, однако при этом в переводе оказался утрачен «смеховой» компонент. [9] Julia giggled, preparing for a delectable evening. Джулия хмыкнула, предвкушая восхитительный вечер. Отдельный интерес представляют случаи, когда «смеховой» компонент в речи персонажа остается непереведенным. В результате теряются важные для понимания текста смысловые компоненты: [10] The old man’s fi ngers were trembling most terribly as they fumbled with the wrapper. “We don’t have a hope, really,” he whispered, giggling a bit. “You do know we don’t have a hope, don’t you?” Когда дедушка взялся за шоколадку, руки у него задрожали. – Надеяться не на что, – прошептал дедушка. – Ты ведь понимаешь, что надеяться не на что? В тексте оригинала последовательно подчеркивается нервное возбуждение героя. Глагол giggle указывает на то, что эмоциональное напряжение проявляется не только в движениях, но и в голосе персонажа. Однако в русском переводе на возбуждение и волнение дедушки указывает только дрожание рук. Таким образом, данный контекст может служить примером переводческой потери, которая касается не столько информационного, сколько эмоционального аспекта восприятия текста.Глагол chuckle – laugh quietly, especially in a private or secret way – в своей семантике имеет «звуковой» компонент (тихий смех) и эмоционально-психологический компонент (это смех, который не предназначен для внешнего наблюдателя). Словарь ABBYY Lingvo предлагает только два переводных эквивалента: chuckle – тихо смеяться, посмеиваться, каждый из которых отражает один их компонентов значения английского chuckle: либо невысокую громкость, либо то, что смеющийся старается делать это скрытно, незаметно для окружающих. НКРЯ содержит 332 контекста с глаголом chuckle. В русских переводах для этого глагола используется большое разнообразие эквивалентов, причем ни один из переводов нельзя оценить как «неправильный»: [11] “It is, Mr. Langdon.” The pilot chuckled. – Так оно и есть, мистер Лэнгдон! – коротко хохотнул пилот. [12] “I suppose you college profs don’t know anything about industrial laundries?” Jackson chuckled. Я уверен, что ваши умники в колледже ничего не знают об авто матических прачечных. Джексон фыркнул. [13] The man chuckled slightly. “An automatic system,” he said and gave a small sigh. Он насмешливо хмыкнул. – Автоматика, – сказал он, и слегка вздохнул. [14] After all, and he chuckled here, in a way, I am a layman. Ведь в конце-то концов, – он добродушно засмеялся, – в известном смысле я и есть профан. Вариативность переводов для английского chuckle – от насмешливо хмыкнул до добродушно засмеялся – позволяет увидеть, что в русских текстах описываются разные способы звучания смеха и разные эмоциональные состояния смеющихся. За всеми вариантами перевода стоит желание переводчиков передать эмоциональное состояние персонажей, однако это состояние не соответствует значению английского глагола, описывающего тихий смех, не предназначенный для явной демонстрации окружающим. Обратим внимание и на то, что в большинстве контекстов в переводах появляются наречия, описывающие эмоциональное состояние персонажей. Такую детализацию можно объяснить стремлением к пояснению «скрытого смысла», который, по мнению переводчика, содержит текст оригинала (о тенденции переводных текстов к пояснению более подробно см. [Pym, 2010]). В ряде контекстов переводчики выбирают такие способы перевода, которые не только указывают на смеховую ситуацию, но и служат характеристикой смеющихся персонажей:powdered spine of lionfi sh, ignored them. Краббе и Гойл гаденько захихикали. Гарри, в тот момент отмерявший толченые позвонки рыбы-льва, предпочел не обращать на них внимания. В примере 15 (переводчик – М. Спивак) с помощью словосочетания гаденько захихикали переводчик вводит дополнительные смыслы, прямо не выраженные в тексте оригинала. Негативная коннотация в русском тексте дополняет общую отрицательную характеристику персонажей, однако вряд ли данный перевод можно считать эквивалентным. Еще один пример творческого подхода к выбору переводного эквивалента представлен в примере 16: [16] Up at the High Table, Dumbledore had swapped his pointed wizard’s hat for a fl owered bonnet, and was chuckling merrily at a joke Professor Flitwick had just read him. За Высоким Столом сидел Думбльдор, сменивший остроконечный колдовской головной убор на соломенную шляпку с цветами, он весело кудахтал над анекдотом, который ему только что рассказал профессор Флитвик. В тексте оригинала персонаж весело посмеивается, очевидно, не привлекая внимания окружающих к своему смеху. Однако в русском переводе М. Спивак использует словосочетание весело кудахтать. Можно ли считать такой вариант перевода эквивалентным? Отметим, что глагол кудахтать может употребляться в переносном значении для описания торопливой, суетливой женской речи, и такое значение фиксируется толковыми словарями. В переводе кудахтать акцентирует внимание на качестве вокализации, однако такой перевод может быть подвергнут критике, поскольку существующая в русском языке ассоциация кудахтанья с суетливой речью женщины противоречит создаваемому в книге Дж. Роулинг образу волшебника Дамблдора. Данные параллельного подкорпуса демонстрируют большое разнообразие способов перевода глагола chuckle, причем спектр эмоций, соответствующих английскому глаголу chuckle, оказывается практически безграничным: от гаденького хихиканья до добродушного смеха. Такое разнообразие переводов может служить сигналом того, что в случае с английским глаголом chuckle мы имеем дело с лексемой, которая в определенной степени может считаться лингвоспецифичной, ср. мнение А.Д. Шмелева: «… обилие “эквивалентов” (а вернее – неточных аналогов) является надежным свидетельством лингвоспецифичности» [Шмелев, 2015: 586]. Хотя chuckle и не является ядром синонимического ряда глаголов смеха, его перевод регулярного употребления поясняющих наречий при глаголах смеха. Данные параллельного корпуса позволяют увидеть, что семантические различия между русскими и английскими глаголами смеха касаются комбинаций семантических компонентов, необходимых для описания ситуации смеха: если компонент «качество издаваемого звука» может совпадать (как у глаголов giggle и хихикать), то эмоциональный компонент и компонент коммуникативного намерения могут различаться. Следовательно, при переводе необходимо либо делать выбор в пользу «звуковой» составляющей, либо акцентировать внимание на эмоционально-психологическом состоянии персонажа. Во втором случае вариативность в выборе переводного эквивалента увеличивается. Подведем некоторые итоги. Параллельный корпус – это источник, который позволяет отследить не только регулярные межъязыковые соответствия, но и уникальные, творческие переводческие решения. Анализ даже небольшой части ЛСГ глаголов с семантикой смеха показывает, что данные корпуса могут служить «лакмусовой бумагой» проверки интуиции переводчика и иллюстрировать языковую вариативность, которая далеко не всегда очевидна для тех, кто имеет дело с иностранным языком. Систематизация вариантов перевода вырабатывает критическое и одновременно творческое отношение к проблеме выбора переводного эквивалента: корпус помогает обнаружить случаи переводческих неудач, которые можно объяснить недостаточным вниманием переводчика к отдельным компонентам значений слов в тексте оригинала. Кроме того, поскольку корпуса позволяют наблюдать вариативность в использовании языка, еще одним важным следствием привлечения параллельных корпусов для анализа переводческих решений является тот факт, что утверждения о «правильности» и «неправильности» перевода теперь носят не абсолютный, а вероятностный характер.

Напиши аннотацию по статье

Вестник Московского университета. Серия 9. Филология. 2020. № 2 К.М. Шилихина ГЛАГОЛЫ С СЕМАНТИКОЙ СМЕХА ПО ДАННЫМ ПАРАЛЛЕЛЬНОГО КОРПУСА Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего образования «Воронежский государственный университет» 394018, Россия, г. Воронеж, Университетская площадь, 1 В статье на материале параллельного подкорпуса Национального корпуса русского языка проводится анализ употребления английских глаголов смеха laugh, giggle и chuckle и их переводов на русский язык в художественных текстах. Анализ словарных дефиниций показывает, что для описания значения глагола смеха могут быть важны три основные семы: «качество вокализации», «эмоциональное состояние смеющегося» и «намерение смеющегося». Поскольку данные компоненты могут образовывать различные комбинации, семантическая структура английских и русских глаголов смеха, которые считаются переводными эквивалентами, совпадает далеко не всегда. Например, при сходном качестве вокализации смех может быть вызван нервным напряжением (англ. giggle) либо отражать желание смеющегося выразить насмешку (рус. хихикать). Следствием такого несовпадения является многообразие способов перевода этих глаголов с английского на русский язык, не фиксируемое двуязычными словарями. Выбор переводного эквивалента может зависеть от того, какой из смысловых компонентов в значении глагола окажется для переводчика наиболее важным: «звуковой», «эмоциональный» или «интенциональный». Анализ разнообразных переводческих решений позволяет также говорить о творческом подходе к выбору переводного эквивалента: в тексте перевода описание смеха персонажа может быть более детальным либо содержать коннотации, которых нет в тексте оригинала. Такое переводческое решение можно считать оправданным, если описание смеховой ситуации дополняет общий образ персонажа. Однако в ряде случаев такие добавления искажают смысл текста оригинала, а описание смеховой ситуации противоречит образу персонажа, нарушая его целостность. Таким образом, анализ данных параллельного корпуса позволяет оценить переводческие решения с точки зрения их эквивалентности.

глобализации и ыазыковаыа картина мира. Ключевые слова: глобализация; мышление; речь; язык; сознание; лингвистические барьеры. barriers. Глобализация характеризует собой всеохватывающий и всеобъемлющий процесс интеграции мирового сообщества, взаимопроникновения мировых цивилизаций в условиях общих экономических, экологических, политических, социальных, духовно-нравственных процессов, определяющих современный исторический этап развития общественного сознания. По мнению К. Эндре, «глобализация — это наука о масштабных проблемах, каждая из которых качественно, по-новому и все более ощутимо затрагивает и отдельного человека, и человечество в целом. В этом смысле закономерно, что к сфере глобализации относятся, например, проблемы экологии, полезных ископаемых, миграции, глобальные проблемы охраны здоровья (поскольку их более невозможно ограничивать рамками государства), глобальные позитивные и негативные тенденции изменения численности населения, энергопотребление, торговля оружием, кризис в области борьбы с наркотиками или дилеммы интеграции и мировой экономики» [1, c. 49—70]. Согласно Н.М. Мамедову глобализация настолько существенно меняет коммуникативные, культурные и иные связи и отношения в обществе, социальную действительность, что ее по праву можно считать предвестником качественно новой эры. Происходит постепенный переход от дезинтегрированного мира к глобальному: «Трансформации в обществе при этом настолько значительны, что дают основания считать данный переход становлением мегаобщества, движением от предыстории к истинной истории человечества» [2, c. 16]. Появление термина «глобализация» связывают с именем американского социолога Р. Робертсона, который под глобализацией понимал возрастающее воздействие международных факторов на социальную жизни отдельно взятой страны. В современной научной литературе существует множество определений термина «глобализация». Проведем сравнительно языках с целью выявления основного содержания термина. Globalization (or Globalisation) is the process of international integration arising from the interchange of world views, products, ideas, and other aspects of culture. Globalization describes the interplay across cultures of macro-social forces. These forces include religion, politics, and economics. Globalization can erode and universalize the characteristics of a local group. Advances in transportation and telecommunications infrastructure, including the rise of the Internet, are major factors in globalization, generating further interdependence of economic and cultural activities. The term globalization has been in increasing use since the mid 1980 s and especially since the mid 1990 s. In 2000, the International Monetary Fund (IMF) identified four basic aspects of globalization: trade and transactions, capital and investment movements, migration and movement of people and the dissemination of knowledge. Further, environmental challenges such as climate change, cross-boundary water and air pollution, and over-fishing of the ocean are linked with globalization. Globalizing processes affect and are affected by business and work organization, economics, socio-cultural resources, and the natural environment [6]. Англоязычные источники дают нам следующую интерпретацию глобализации: глобализация — процесс международной интеграции, возникающий вследствие взаимообмена всемирными взглядами, продукцией, идеями и другими культурными аспектами. Глобализация отражает встречную игру макросоциальных структур на территории различных культур. Макросоциальные структуры включают в себя религию, политику и экономику. Глобализация может как разрушить, так и универсализировать характеристики локального сообщества. Основными факторами глобализации считаются развитие транспортной и телекоммуникационной инфраструктур, включая появление Интернета, провоцируя последующую со-зависимость явлений экономической и культурной жизней. Термин «глобализация» получает свое распространение в середине 1980-х годов, особенно с середины 90-х. В 2000 г. глобализации: торговля и сделки, капитал и инвестиции, миграция и передвижение людей и распространение знания. В дальнейшем экологические проблемы, такие как изменение климата, всеобщее загрязнение воды и воздуха, повышенный вылов океанической рыбы также связаны с процессом глобализации. Глобализационные процессы оказывают и, одновременно, претерпевают влияние бизнеса и организации работы, экономик, социо культурных ресурсов, а также окружающей среды. Обратимся за толкованием термина к аутентичным немецкоязычным источникам. Die Globalisierung ist der Vorgang der zunehmenden weltweiten Verflechtung in allen Bereichen (Wirtschaft, Politik, Kultur, Umwelt, Kommunikation etc.). Diese Verdichtung der globalen Beziehungen geschieht auf der Ebene von Individuen, Gesellschaften, Institutionen und Staaten. Als wesentliche Ursachen der Globalisierung gelten der technische Fortschritt, insbesondere in den Kommunikations — und Transporttechnologien, sowie die politischen Entscheidungen zur Liberalisierung des Welthandels [7]. Глобализация является процессом общего, всемирного переплетения во всех областях (экономика, политика, культура, окружающая среда, коммуникация и т. д.). Такое глобальное воздействие распространяется на сферы: индивид, общество, институты, государства. На Западе принято считать, что причиной глобализации является технический прогресс, особенно в сфере коммуникаций и транспорта, а также политическое решение о либерализации мировой торговли. Наконец, рассмотрим определение глобализации, предлагаемое испанским языком. La globalización es un proceso económico, tecnológico, social y cultural a gran escala, que consiste en la creciente comunicación e interdependencia entre los distintos países del mundo unificando sus mercados, sociedades y culturas, a través de una serie de transformaciones sociales, económicas y políticas que les dan un producido principalmente por las sociedades que viven bajo el capitalismo democrático o la democracia liberal y que han abierto sus puertas a la revolución informática, plegando a un nivel considerable de liberalización y democratización en su cultura política, en su ordenamiento jurídico y económico nacional, y en sus relaciones internacionales [8]. Глобализация является широкомасштабным процессом экономическим, технологическим, социальным и культурным, который выражается в развитии коммуникации и взаимозависимости ряда стран мира, с последующей унификацией рынков, обществ и культур через серию социальных, экономических и политических трансформаций, которые придают им глобальный характер. Глобализация часто определяется как динамический процесс производства, прежде всего, для нужд обществ, которые живут в условиях демократического капиталистического или демократического либерального режимов, и которые открыли двери для информационной революции, достигли значительного уровня либерализации и демократизации своей политической культуры, законодательных инициатив и национальной экономики, а также международных отношений. Таким образом, все интерпретации выделяют основные сферы человеческой деятельности, подверженные влиянию глобализации. Такими общепризнанными сферами являются: индивид, социум, политическая система, экономика и культура, выделяя три основных фактора, обусловивших глобализацию — развитие информационно-коммуникативных технологий, свободной торговли (экономической деятельности) и транспортной инфраструктуры. Особенно интересно проанализировать различия в дефинициях. Так, к примеру, англоязычный источник в качестве ведущей глобализационной силы среди прочих выделяет религию, немецкоязычный и испаноязычные источники считают одной из серьезных предпосылок глобализации либерализационные реформы в области политики и экономики. глобализации: 1. Развитие информационных технологий; 2. Унификация характера человеческих потребностей, образа жизни людей, ценностей, которые навязываются западной цивилизацией. Процесс глобализации идет рука об руку с процессом вестернизации национальных культур; 3. Формирование устойчивых инвариантных властных структур (правовых и экономических), определяющих нормы международного права и функционирования экономических систем; 4. Стремительный рост народонаселения и миграционных пертурбаций в мире; 5. Осознание геофизического и биотического единства нашей планеты и рост озабоченности в связи с ухудшающимися условиями внешней среды («глобальное экологическое сознание»); 6. Реализация ведущими странами Запада монопольных геополитических доктрин. На наш взгляд, одним из ведущих факторов глобализации является лингвистическая глобализация, выражаемая в значительном приросте людей, свободно владеющих одним или несколькими иностранными языками, что стало возможным в связи с развитием мобильности населения, реализацией глобальных международных образовательных программ и проектов, усовершенствованием научно-методических подходов по обучению иностранным языкам и, не в последнюю очередь, увеличением количества межнациональных браков. 7. Лингвистическая глобализация. Глобализация не носит линейный характер, напротив ее развитие сопровождается скачкообразными и волнообразными движениями. Так, первый глобальный интеграционный цикл был отмечен с середины XIX в. вплоть до капитализма. После Первой Мировой войны (1914—1918 гг.) вплоть до конца Второй Мировой войны наступила эпоха глобальной дезинтеграции, которая характеризовалась мощным индустриальным всплеском развития одних государств (Германия, Япония) параллельно со сменой духовно-нравственных ориентиров общества. С 1946 г. начинается второй глобальный интеграционный процесс, который затронул в основном страны Европейского Союза. Глобализация в данном случае была продиктована очередным витком промышленной революции, к которой привели такие отрасли как нефтедобыча, машиностроение, стремительное развитие телекоммуникационных технологий (особенно начиная с 90-х г.). Как мы упоминали выше, серьезной предпосылкой и сопутствующим фактором глобализационных процессов является язык, а в более широком контексте, глобальное сознание: «Овладение процессами глобализации предполагает наличие мирового порядка, основанного на глобальном сознании,…диалоге культур» [3, c. 16]. Без такого объединяющего фактора, как язык, являющегося инструментом мыслительных процессов и индикатором мировосприятия, немыслим диалог и единение сознаний коммуникантов. В Советском Союзе известное распространение получила фраза И.В. Сталина, который, описывая экспансию социализма, произнес: «В период победы социализма в мировом масштабе, когда социализм окрепнет и войдет в быт, национальные языки неминуемо должны слиться в один общий язык, который, конечно, не будет ни великорусским, ни немецким, а чем-то новым». Слова Сталина во многом оказались пророческими для развития языков на фоне глобализации. Безусловно, мы не можем говорить о скором исчезновении из языковой карты мира языков романо-германской или славянской группы, но глобализация с ее нивелирующей национальные особенности интенцией, безусловно, способствует вытеснению языков малых народов. реализации эффективной межкультурной коммуникации и глобализационных процессов в целом. Выделим основные лингвистические барьеры глобализации, определив породившие их причины: • Национальная когнитивная картина мира. Язык наделяет носителя специфической национальной картиной мира, которая ярче всего воплощена в концептах. Согласно З.Д. Поповой и И.А. Стернину, под когнитивной картиной мира имеется в виду ментальный образ окружающего мира, который формируется когнитивным сознанием этноса в процессе мыслительной деятельности. Иными словами, когнитивной картиной мира можно считать совокупность концептосфер и заданных стереотипов сознания, формируемых культурой [4, c. 54]. Национальная когнитивная картина мира влияет на восприятие представителем этноса окружающей действительности. Как известно, концепты являются оперативной единицей сознания. Следовательно, глобализация обостряет необходимость коммуницирования непохожих сознаний, различающихся картин мира; • Языковой барьер, выражающийся в недостаточном знании иностранного языка для передачи смысла и содержания высказывания. Лингвисты в этой связи выделяют стилистические, фонетические, семантические барьеры. Фонетические барьеры коммуникации выражаются в деформации звуков иностранного языка (для целей данной работы мы рассматриваем феномен иноязычного общения), их неправильной артикуляции, а также искажении принятых интонационных норм. Семантические барьеры определяются, в первую очередь, полисемантичной природой слов. В этой связи для не носителя языка возникает сложность в правильном подборе общепринятого значения слова, которое будет соответствовать внутреннему смысловому содержанию высказывания. Перевод слова из смысла в значение и наоборот является первостепенной сложностью коммуникации между носителями одного языка, иностранный язык, таким образом, обостряет данную проблему. Стилистические барьеры характеризуются необоснованными для профессиональным тезаурусом. Перечисленные причины, порождающие языковые барьеры глобальной межкультурной коммуникации могут считаться таковыми в том случае, если они являются результатом искажения смысла речевого высказывания, препятствуют пониманию коммуникантов. • Речевой барьер. В процессе речевой коммуникации на иностранном языке возникает необходимость подбора эквивалентных языковых и внеязыковых явлений на иностранном языке для адекватной интерпретации и передачи мысли от одного носителя языка носителю другого языка. Как следует из работ отечественных психологов и психолингвистов, мысль совершается в слове. На пути вербализации мысль претерпевает девять этапов материализации идеальной субстанции смысла в материальном звуке. В случае вербализации мысли на иностранном языке классическая схема речепорождения дополняется, как минимум, двумя этапами — переводом лексических единиц с родного языка на иностранный, функцией отслеживания ошибок. Ясное и четкое выражение мысли — сложная задача даже для родного языка. Можно только представить, насколько точность выражения мысли на иностранном языке, является трудновыполнимой задачей. Адекватная передача смысла с использованием релевантных лексических, стилистических, грамматических и фонетических приемов на иностранном языке, — является еще одной причиной появления лингвистических барьеров межкультурной коммуникации. • Невербальная коммуникация, мимика, жесты. Невербальная коммуникация выполняет важную функцию в общении. Средства невербальной коммуникации могут ошибочно переноситься на другие культуры или неверно интерпретироваться, нарушая ход и смысл коммуникации. В условиях глобализирующегося мира, все более тесного сотрудничества восточной и западной цивилизаций, паралингвистические аспекты межкультурной коммуникации, такие как жестовая речь, мимика, положение тела в большее значение. • Языковая доминанта. Доминирование одного языка, одной культуры вместо равноценного отношения ко всему многообразию языков и культур приводит, с одной стороны, к искусственному возвышению этносов, владеющих основными восемью языками, и дискриминации всех остальных народов. • Понимание — ключевая проблема коммуникации. Как было уже упомянуто в третьем параграфе первой главы, понимание — процесс разворачивания общепринятого значения в личностный смысл. Коммуниканты в процессе общения обмениваются значениями, которые переводятся в личностные смыслы. С этой точки зрения, полноценное понимание коммуникантами — недостижимая цель по этой и ряду других причин. В случае межкультурной коммуникации понимание отягощается различными национальными языковыми картинами мира. • Нарушение антиципации. Антиципация является естественным когнитивным механизмом коммуникации, которая выстраивает прогноз смысла высказывания партнера по коммуникации. В условиях межкультурного общения и когнитивного напряжения, связанного с переводом мысли с одного языка на другой, процесс прогнозирования смыслов замедляется или отсутствует вовсе. Таким образом, замедляется восприятие иноязычного смысла. • Технологизированность коммуникации. В силу усложнённости иноязычной коммуникации, общение на иностранном языке зачастую сводится к техническому обмену информацией вместо обмена смыслами. Таким образом, происходит замена истинной коммуникации механическим процессом обмена информацией. • Психологические барьеры, вызванные стрессом межкультурного общения, приводят к появлению лингвистических барьеров коммуникации. коммуникантов, конфессиональных, социальных, политических, культурных различиях партнеров коммуникации, также являются основанием появления лингвистических барьеров межкультурной коммуникации. Если некоторые из вышеупомянутых барьеров в силу врожденной природы являются непреодолимыми (имеется в виду, прежде всего, национальная картина мира, понимание и выражение смыслов), то остальные при условии изменения общественно-мировоззренческих установок, совершенствовании системы преподавания иностранных языков, разработки приемов снятия психологического напряжения при межкультурной коммуникации, ликвидации стереотипов и предрассудков, являются преодолимыми. Глобализация, как любое другое явление, имеет свои положительные и отрицательные стороны. Большинство ученых, как в России, так и за рубежом склонны характеризовать глобализацию, как крайне противоречивое явление, которое несет наравне с открытыми лозунгами единства народов и культур, глубокий социальный раскол. Один из ведущих ученых-глобалистов А.Н. Чумаков пишет: «Глобальные изменения и обусловленные ими мировые проблемы слишком очевидны, и реально затрагивают интересы абсолютного большинства жителей планеты, чтобы не обращать на них внимание. Это, прежде всего, все увеличивающееся население планеты и усиливающаяся борьба за ресурсы и мировые рынки сбыта, нарастание антропогенной нагрузки на природу и изменение климата, а также перманентные волны «цветных» революций, различные формы международной преступности и т. п.» [5, c. 430]. К положительным последствиям глобализации можно отнести стремительное развитие информационно-коммуникационных технологий, что продиктовано, прежде всего, потребностью вступать в коммуникацию с представителями других странах не только с целью ведения переговоров, но и поддержания межличностных отношений. Признание английского языка в качестве второго языка после родного привело к большим положительным Необходимо сказать, что создание общего европейского образовательного пространства стало также возможным благодаря консолидирующей роли английского языка в научно-образовательном мировом сообществе. Как результат, студенты практически всех стран мира могут свободно участвовать в программах мобильности с целью получения дополнительного или основного образования за рубежом. Помимо образовательной мобильности, глобализация сделала возможной профессиональную мобильность. Еще одним неоспоримым преимуществом глобализации является доступ к изучению иностранных языков. Как известно, совершенное овладение иностранным языком крайне затруднительно и, скорее, невозможно без речевой практики с носителями языка (в идеале, речевой практике в стране изучаемого языка). Туристическая и образовательная мобильность вкупе с развитыми информационно-коммуникативными технологиями, делает эти процессы доступными практически каждому изучающему иностранный язык.

Напиши аннотацию по статье

ГЛОБАЛИЗАЦИЯ И ЯЗЫКОВАЯ КАРТИНА МИРА Кабахидзе Екатерина Львовна канд. филос. наук, зав. кафедрой иностранных языков и межкультурной коммуникации, доцент Института делового администрирования ГБОУ ВПО Московского государственного педагогического университета, г. Зеленоград, РФ, г. Москва E-mail: kabakhidze@gmail.com GLOBALIZATION AND LANGUAGE WORLD MAP Ekaterina Kabakhidze, candidate of Philosophy, Head of Foreign Languages and Intercultural Communication Department, Associate Professor, Institute of Business Administration, Moscow State Pedagogical University, Zelenograd, Russia Moscow АННОТАЦИЯ В статье анализируются основные предпосылки глобализации, проводится сравнительно-сопоставительный анализ дефиниции «глобализация» в английской, немецкой и испанской лингвокультурах. Среди традиционно выделяемых первопричин глобализации — прежде всего, социально экономической интеграции современного общества, — автор называет лингвистическую глобализацию в качестве ведущего вектора глобальных интеграционных процессов в мире, рассматривая лингвистические барьеры глобализации, препятствующие формированию транснационального сознания. ABSTRACT The article provides in-depth analysis of the origins of globalization accompanied with a contrastive-comparative analysis of the definition of globalization in English, German and Spanish linguistic cultures. Along with traditional origins of globalization such as socio-cultural integration of the contemporary society, the author outlines linguistic globalization as a leading vector of the world global process defining linguistic barriers of globalization impeding the formation of global consciousness.

горизонты искусства перевода в литературной коммуникации. Ключевые слова: авторская литература, историко-литературный горизонт, лингвистический горизонт, литературная коммуникация, непереводимость, переводная литература, поэтика перевода, психологический горизонт, социологический горизонт, формация. HORIZONS OF THE ART OF TRANSLATION IN LITERARY COMMUNICATION Edward Balcerzan Adam Mickiewicz University, Poznań, 1, Wieniawskiego 61-712 Poznań, Poland As from the art of translation, national literature is divided into author’s (original) and translated parts, as interrelated as recognisably different in four communicative horizons. (1) On the historio-literary horizon, when it comes to translation works and their readers, separatism rivals confrontation, with both resistant to elimination. In the history of Polish literature there are three literary canons: clas 1 Пер. с польск. А. Бабанова. © Санкт-Петербургский государственный университет, 2016DOI: 10.21638/11701/spbu09.2016.402 translation focuses, primarily, on texts, their models and paradigms, as well as on stereotypes, hierarchy of values, cultural memory and linguistic picture of the world, initially belonging to another country but, later, firmly grounded in a new linguistic environment. The source language text is seen as a constellation of the translatable and untranslatable, while the target language text is, similarly, regarded as translated vs ‘non-translated’. In translation, the dilemma arising from lack of equivalence between languages, that is when the linguistic elements which play a role in organising messages at text level simply do not have their countreparts in the target language, can be resolved by translation by substitution, omission, or translocation. (3) On the sociological horizon, translation is greatly influenced by both pillars of and stochastic processes in society, and vise versa; culturally, for the most part, as a ‘response’ to the mere fact of existance of translation. Changes in structures and paradigms imply manipulation of values, seemingly rather controvesial at the beginning: discreditaion of the art of translation vs affirmation of translations. (4)  On the psychological horizon, decision making in creating both an original work and translation may seem as essentially similar in nature. The impulse to write is particularly personal — it derives from personal experience: factual, imagery, perceived, heard, dreamed, literary, para-literary, non-literary, and textual, both someone else and one’s own texts in either known or, to a less degree, unknown languages, may serve as an impulse. In theory, there are no definite thematic and information structures at the textual level as a precondition which necessarily implies influence over creation process. The impulse to translate is, essentially, a definite literary work written by someone else in the language a translator works with. Pseudo- and false translations make an exception, which only proves the rule. Ergo: an author is a creator (a co-creator) who brings a literary work into existence, while a translator is someone who performs it, along with its readers, authors of screen or theatre versions, illustrators, literary critics, thus enabling us to treat the art of translation as a secondary communication. Refs 12. Keywords: author’s (original) literature, historio-literary horizon, linguistic horizon, literary communication, untranslatability, translated literature, poetics of translation, psychologiucal horizon, sociological horizon, canons. Литературная коммуникация является источником и целью художественного перевода. Используя в  качестве образца понятие «вторичных моделирующих систем» [Лотман, с. 520], перевод можно отнести ко вторичным системам коммуникации. Функционирующие в теории коммуникации категории адресанта, адресата, знака, кода, текста, парадигмы, структуры, поэтики и т. д. вводятся в размышления о феномене перевода, причём наряду с научными представлениями не последнюю роль в переводоведческих размышлениях играет повседневное — коммуникационное — воображение, интуиция, не исключая стереотипов и предрассудков. Коммуникативистский «космос» покинуть не удастся хотя бы потому, что всякая критика коммуникативизма, в том числе и наиболее радикальная, с которой выступили деконструкционисты, автоматически становится одной из форм коммуникации. Нечто похожее имеет место в исследованиях искусства перевода: суждения, ставящие под сомнение его смысл и значимость, подчёркивающие непереводимость, неподлинность или полную избыточность работы переводчиков, не парализуют переводоведение, а регулируют его познавательные механизмы. Сложность коммуникации с участием перевода вытекает из разделения национальных литератур на две линии, различающиеся происхождением: авторскую2 и  переводную. Идентичное или только родственное, равно как и  специфичное, проявляется в них в неодинаковой степени — на разных уровнях и в разных, хотя и взаимопроникающих, плоскостях. Я их называю горизонтами, каковыми являют 2 Традиционно говорят об «оригинальной литературе», но это определение имеет оценочный характер, сама же оригинальность относится к явлениям, имеющим градацию; таких сомнений не должен вызывать термин «авторская литература». Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 4 логический (автокоммуникационный). 1. Историко-литературный горизонт Когда в 1998 г. Святослав Свяцкий опубликовал перевод с польского языка на русский «Пана Тадеуша» Адама Мицкевича, эта публикация стала движущей силой для одновременных изменений в двух различных рядах. Произошло изменение в  родной литературе поэта, модифицировавшей собственное представительство вне пределов польского языка. Произошло пополнение текстовых ресурсов русскоязычной литературы. Заметим, что транслируемой структурой здесь, правда, остаётся один и тот же текст (перевод Свяцкого), но его историко-литературный статус в читательском восприятии не одинаков. Литературная общественность может выбрать один из двух способов прочтения переведённого произведения. Это может быть либо конфронтативное прочтение, признающее чтение перевода как текста вторичного по отношению к оригиналу, либо сепаративное, при котором перевод рассматривается наравне с оригинальными произведениями (как если бы «Пан Тадеуш» был написан сразу на русском языке)3. Конфронтативное прочтение sensu stricto, состоящее в многократном сравнении произведения-источника и перевода, требует компетенции профессионалов. Однако при нынешних коммуникативных нравах этот тип контакта с переводами выходит за круг знатоков. Об этом свидетельствуют издания двуязычных книг. Следом такой практики, а  может быть, ее истоком, бывает чтение «недоверчивое», когда мы не знаем оригинала, но, осознавая переводной генезис произведения, можем предполагать, что в исходном тексте «могло быть иначе». Также и в работе переводчика активны прочтения конфронтативные и сепаративные. Конфронтативное прочтение иноязычного труда является абсолютно необходимым для создания перевода, которое, как правило, требует многократной верификации переводческих решений путём их сопоставления с иноязычным прообразом. Установка на сопоставление требует оптимального сходства перевода с оригиналом, что должно привести к результату, для обозначения которого в различные периоды и разные школы использовали понятия «верности», «адекватности», «достоверности», «эквивалентности» и т. д. Также и сепаративное прочтение в работе над переводом оказывается неизбежным: переводя, мы не можем абстрагироваться ни от парадигм родной литературы, ни от актуальных норм (культуры, этики, идеологии и т. д.), если хотим, чтобы перевод был понятен для новой читательской среды. Напряжение между сопоставительностью и сепаративностью в такой же степени характеризуют индивидуальные поэтики перевода, как и стимулируют историко-литературный ритм коммуникации через перевод. В  каждую эпоху действуют обе энергии, но в каждую — не с одинаковой мощностью. Вариативность напряжений определяет доминирующая в  данном историко-литературном пространстве и времени концепция литературы и литературности. Если в литератур 3 Станислав Бараньчак писал о переводах «самодостаточных» и «связанных» [Barańczak], я здесь развиваю его концепцию.Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 4 ления эпохи, примат коллективных поэтик, а как следствие — многосубъектность инстанции автора, то автор трактуется как создатель первоначального проекта, а переводчик — как очередной участник формирования данного произведения, которое надо не столько верно воспроизвести, сколько — переводя — согласовать с новой аксиологией. Значение такого подчинения можно наиболее точно оценить в границах воспринимающей литературы. Условием осуществления этой идеи является максимальная свобода переводчика, которую оправдывает сепаративная установка многочисленных читателей. Когда же, в  свою очередь, литературное произведение трактуется как выражение неповторимой индивидуальности автора, от переводчика требуется (переводчик требует от себя) уважения к своеобразным и неповторимым чертам переводимого произведения. Здесь доминирует конфронтативная установка — как тест не только на профессиональную компетентность переводчика, но и на его профессиональную этику. Обе ориентации искусства перевода находятся в  явном противоречии, обе пытаются друг друга исключить, ни одной это не удаётся на 100%. Когда одна достигает превосходства, другая остаётся для неё — хотя бы потенциальным — противовесом, необходимым для историко-литературной динамики. По этой причине, характеризуя какой-либо фрагмент диахронии переводной литературы, следует искать в  нём как доминанту, так и  механизмы, сдерживающие её экспансию; без таких механизмов искусство перевода — практикуемое в отрыве от иноязычных ли источников, от отечественных ли рецепционных нравов — перестало бы функционировать. Польская история переводной литературы, идентифицируясь с  историей авторской литературы или дистанцируясь от неё, хорошо иллюстрирует сформулированный выше тезис. Каждая из трёх основных формаций4, которые я выделяю на основании изменений в  искусстве перевода: (а)  классицистическая (от Ренессанса через Барокко до Просвещения), (б)  модернистская (от романтизма через реализм до авангардизма), (в)  постмодернистская (Новейшего времени), следует какой-то из вышеописанных доминант, но ни в одной из формаций доминирующим в ней нормам не удаётся исключить конкурирующие нормы. В метаморфозах перевод ной литературы, как и в других сферах культуры, коммуникативную динамику определяют механизмы дуальности [Лотман, с. 575]. Польской классицистической формацией управляет сепаративная установка. В частности потому, что ни авторский ряд, ни переводной — оба пребывающие ещё в  зачаточном состоянии  — не разграничиваются достаточно отчётливо. Оригинальное отечественное творчество, располагающее образцами фольклора, моделями и примерами структур и парадигм, заимствуемыми из иностранных литератур, плюс всё ещё скудной базой собственного опыта, поглощает многочисленные переводные элементы; напротив, переводная письменность не сторонится от авторских 4 В концепции Ежи Зёмека, выстраиваемой на основании изменений в польской авторской литературе, формациями оказались классицизм, романтизм и авангардизм [Ziomek, s. 38–54]; Зёмек не принимал во внимания постмодернизм, который в Польше с середины 80-х годов прошлого века обрёл особенную выразительность в изменившемся взаимодействии между авторской и переводной литературой. Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 4 честв зыбка — на протяжении трёх столетий. Понимание авторства — проблематично. Действует — с одной стороны — правило аннексии. Чужое слово подаётся читателям как своё. Трактат Бальдассаре Кастильоне «Il cortegiano», чрезвычайно вольно полонизированный Лукашем Гурницким,  переводчик издал в  1566  г. под своим собственным именем, дав произведению название «Польский придворный» («Dworzanin polski»). В  такой ситуации не удивляет поэтический манифест Яна Кохановского, для которого «следом польской стопы» в высокогорном краю муз, т. е. моментом рождения родной литературы, вносящей в круг мировых литератур «свои рифмы», «новые польские песни», становится не авторский труд, но  осуществлённый поэтом перевод псалмов Давида («Psałterz Dawidów», 1579). В то же время на равных правах действует и  правило апокрифа: собственное авторское слово представляется как слово чужое, причём речь идёт не только о выражении воззрений, но о любых компонентах произведения, включая сюжет, галереи персонажей или образ рассказчика. Перевод призван быть улучшением оригинала, продолжением творчества, рассматриваемого как дело в известной мере коллективное. «Где мне надо, там расширю, а где вижу, что автор без надобности распространяется, там короче ту же самую вещь представлю, чтобы не только сравняться, но и превзойти живостью моего выражения выражение того автора, которого перевожу», — писал Францишек Богомолец в 1758 г. [Balcerzan, Rajewska, s. 53]. В той же формации конфронтативные перспективы защищали переводчики Библии, рассматривая эту книгу — согласно признанию Шимона Будного — как «самого Бога слово» [Balcerzan, Rajewska, s. 39], которое должно быть представлено по-польски истинно, с полным уважением к авторским (божьим) намерениям, называемым «духом» оригинала. Религиозные споры — реформации с контрреформацией — становились часто спорами о  верности/неверности перевода, причём чужая неверность трактовалась как предумышленная попытка мировоззренческой диверсии. В истории польского искусства перевода модернистскую формацию открывает романтизм. Новизна романтизма и последующих направлений, включая авангард и его послевоенные ответвления, несмотря на разнообразные фазы и внутренние напряжения, неизменно подчёркивает значимость непредсказуемых, оригинальных, непокорных изношенным условностям прошлого авторских художественных инициатив. Уважение к  неповторимой индивидуальности автора требует от переводчика смирения перед переводимым произведением и  управляющей этим произведением поэтикой. По мере развития школ современности вызревает идея дисциплины, которая тем отличается от канонов классичности, что становится либо проектом элитарной писательской группы, либо индивидуальным авторским изобретением. На этом фоне деятельность переводчика тоже подчиняется дисциплине — направленной на оптимальную реконструкцию особых черт иноязычного произведения. Дело, однако, в  том, что и в  этой формации доминирующим нормам противостоят конкурирующие нормы. Наряду с  переводами sensu strticto развиваются формы переводоподобные, одной из них является шуточный псевдоперевод (несуществующего оригинала), другой — скрытый перевод, состоящий в  возрождении классицистического правила аннексии. Футуристическая «Песнь о голоде» Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 4 в штанах» Владимира Маяковского. Отклонением от добросовестной переводной реконструкции бывает также — граничащий с пародией — полемический перевод, в  котором переводчик, как бы подражая, гиперболизирует стилистические особенности оригинала (таким полемическим образом стихи Маяковского переводил Юлиан Пшибось). Постмодернистская формация иногда трактуется как «остановка» истории, а  тем самым «аннулирование» истории литературы. Действительно, эта формация имеет регрессивный характер, но  регресс является одной из  возможностей истории, так же как и прогресс. Движение в обратную сторону не перестаёт быть движением. В польской литературе, как и во многих других литературах конца XX и  начала XXI  в., происходит частичное возрождение классицистического опыта. Авторы произведений, по замыслу — оригинальных, монтируют в них собственные или чужие переводы фрагментов иноязычных произведений, не всегда с указанием их происхождения. Эти практики сопровождаются риторически вычурными философиями интертекстуальности или супплементации, которые скрывают свой далёкий источник, находящийся в «детских» фазах развития национальных литератур. Сходства между давней неустоявшейся литературой и современной литературой исчерпанности, как сам себя определяет постмодернизм, очевидны. И здесь и там искусство слова противостоит собственной слабости, и здесь и там авторскому статусу произведений угрожает многосубъектное авторство (вплоть до «смерти автора» включительно). Но, подобно предшествовавшим формациям, формация Новейшего времени не в  состоянии овладеть всей совокупностью ни авторской литературы, ни переводной. Продолжают появляться многочисленные переводы, оформленные согласно правилам нового времени. В отличие от авторского произведения, которое, как правило, в читательском обороте обретает каноническую форму, одноразовую и однократную, переводное произведение проецирует (потенциальную или фактическую) серию, включающую новые переводческие версии. Это могут быть версии, исправленные переводчиком, однако чаще всего её заполняют работы других переводчиков, полемичные в отношении прежних решений, ориентированные на актуальные вкусы и поэтики. Это свидетельствует об особой историко-литературной чувствительности искусства перевода, что дополнительно обосновывает предлагаемое выделение историко-литературного горизонта. Перевод, первый или очередной в серии, может — независимо от формации — занять одно из четырёх мест в воспринимающей культуре. (1) Произведение, переведённое с  иностранного языка, может быть поглощено текстовыми потоками литературной коммуникации, не вызывая в них заметных системных изменений. Принятие такой возможности склоняет к  согласию с  мнением, что системность и асистемность литературной коммуникации являются в равной степени фактом (подобно langue и  langage в  теории Фердинанда де Соссюра). В  каждый момент истории литературы отнюдь не все произведения конституируют систему, вписываясь в её требования или преобразуя их в новые. Многие из них только создают хаос или в хаосе тонут. Это относится и к переводам. (2) Бывает, что перевод оказывается поддержкой для формирующихся системных тенденций. Польские романтики переводят романтиков английских, немецких и русских; реалисты — реали Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 4 ющие системное усиление традиции воспринимающей литературы, — например, переводы Станислава Бараньчака из  английских поэтов-метафизиков стали как бы ex post обогащением польского поэтического барокко. (3) Адекватный перевод может привести в воспринимающей литературе к возникновению новых поэтик, сформировавшихся в  исходной литературе (переводы латиноамериканских произведений положили начало течению магического реализма в польской авторской литературе). (4) Следует также принимать во внимание ситуацию, когда перевод, «неверный» в отношении к оригиналу, приносит настолько новаторские решения, что они становятся в воспринимающей литературе «открытием стиля» [Эткинд]. 2. Лингвистический горизонт Границы национальных литератур и национальных языков не всегда совпадают. Это обстоятельство склоняет к тому, чтобы выделить в коммуникации посредством перевода лингвистический горизонт. Объектами лингвистической коммуникации при переводе выступают не только конкретные тексты, но  также передаваемые с  их помощью модели языкового выражения и парадигмы — конституирующие их значения, а сверх того ещё и закреплённые в иноязычной речи стереотипы, иерархии ценностей, знаки культурной памяти, языковые картины мира (являющиеся на сегодня фундаментальной темой переводоведения, вдохновляемого идеями когнитивной лингвистики) [Tokarz; Tabakowska]. Вышеперечисленные объекты мы можем отнести к  общей теории перевода, занимающейся вопросами, общими для любых языковых композиций. Можно также анализировать их активность в литературных произведениях, ставших объектом перевода. Возникает вопрос: каким переводчик видит иноязычное произведение, выбранное для перевода? Что он выделяет в таким образом увиденном произведении? Для переводчика исходное произведение представляет собой нечто большее, чем для любого другого реципиента, а именно — оно предстаёт как констелляция переводимых и  непереводимых компонентов. Предлагая слово «констелляция», я хочу обратить внимание на то, что эта конфигурация подвижна, она изменяется в конкретных произведениях как по количеству и качеству компонентов, так и по характеру соединяющей их связи. Эти компоненты в каждом конкретном произведении имеют различную — градуированную — степень влияния на смысл и композицию. Характер констелляций переводимых и непереводимых элементов определяют как системные различия языков, неодинаково наделённых средствами, используемыми в литературе, так и изменчивые состояния речи, характерные для разных моментов в речевой деятельности членов языкового социума. Этот факт порождает различные виды и уровни непереводимости. Среди наиболее труднопреодолимых препятствий в  межъязыковой коммуникации укажем на: (а)  непереводимость конструкций отдельных синтаксических цепочек и/или более крупных комплексов произведения (иногда также произведения как целого), (б)  непереводимость языкового приёма, в том числе (в) графического приёма, особенно если оригинал сочетает элементы графического и поэтического искусства (в визуальной поэзии или в экспериментах, осуществляемых в наши дни под маркой либературы). ОтВестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 4 да отсылка к какому-то тексту культуры источника не прочитывается в культуре переводчика. Далее: (д) непереводимость денотации, когда исходный текст опирается на закрытые знания об особенностях культуры и цивилизации собственного этноса. И наконец, случаи (е)  непереводимости коннотации, когда оригинал обращается к смыслам имплицитным, отсутствующим в воспринимающей культуре и понятным только тем, кто ориентируется в культуре источника. Решение дилемм непереводимости сводится к  субституции, опущению или транслокации компонентов, которые в текстах источника играют конструктивную роль, но которые отсутствуют среди ресурсов воспроизводящего языка. Путём субституции переводчик преодолевает барьер непереводимости, используя элементы с подобной, но не идентичной значимостью (например, упорядоченную схему долгих и кратких гласных в античном стихе заменяют в переводах на русский или польский язык комбинациями ударных и  безударных слогов). Опущение, в  свою очередь, означает лишение перевода элементов, активных в поэтике исходного текста (перевод античного стиха неритмизованной прозой). И наконец, транслокация представляет собой повторение соответствующего языкового компонента исходного произведения в структуре перевода. Вопреки ожиданиям, такая практика широко распространена. Как факты собственно языковые, так и структуры, вносимые в произведение с помощью языка, т. е. тематические поля, просодические характеристики, графические черты, а также жанровые признаки, эстетические категории, идеологические смыслы, в  переводах не только перерабатываются, но  зачастую и  — воспроизводятся. А  следовательно, в  любом тексте, переведённом с  другого языка, перевод сосуществует с не-переводом. 3. Социологический горизонт Институты и стихийные процессы жизни общества влияют на переводную ли тературу. Переводная литература влияет на институты и  стихийные процессы жизни общества. Между этими двумя сферами влияния простирается социологический горизонт литературной коммуникации посредством перевода. Аналогичное пространство можно обозначить для авторской литературы. Тем ценнее для переводоведения различия между социальным бытованием отечественных авторских произведений и  положением переводов, а  также понимание ролей, институтов, жанров, возникающих как социальный ответ на существование переводческих явлений. На социологическом горизонте мы наблюдаем межъязыковой обмен структурами и  парадигмами как оборот ценностей, который пребывает в  состоянии перманентного спора. Акты дискредитации здесь противопоставляются актам аффирмации. В частности, отмечаются: (а) дискредитации бытийные, ставящие под сомнение смысл существования искусства перевода как феномена писательской культуры. Они имеют прежде всего стихийный, неинституциональный характер, поскольку удерживаются в сознании суждениями о ненужности или неполноценности переводов, их роли эрзацев, т. е. Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 4 изучать иностранные языки и культуры, а также к подмене истинного творчества копированием, которое никогда не даст результатов, равных результатам авторских художественных поисков; (б) одним из институциональных проявлений пренебрежительного отношения к искусству перевода являются дискредитации редакторские, состоящие в стирании следов работы переводчика путём неупоминания его имени в рецензиях или иного рода отсылках к текстам, кем-то уже переведённым [Jarniewicz]; (в) дискредитации доктринальные, имеющие административный или стихийный характер, запрещающие перевод (чтение) литературы, вредной с точки зрения данной идеологии (в том числе и художественной), в силу требований господствующей морали, религиозной веры или неверия, политической тактики и всяческих иных социальных систем ценностей. В этой группе стоит ради исследовательских целей выделить в качестве особо активных: (г) дискредитации национальные, стремящиеся изолировать отечественную культуру от опасных чужих влияний. Защищаясь от «разлива иностранщины», иногда переводчикам отводят миссию популяризации отечественной литературы вовне — в иноязычных культурах. «Не лучше ли было бы, если бы мы этой жалкой лёгкости в иностранных языках, коею гордимся, иное придали направление, переводя наши собственные сочинения на французский, немецкий или английский язык?» — риторически вопрошал в 1825 г. Мауриций Мохнацкий [Balcerzan, Rajewska, s. 93]; (д) коммерческие дискредитации, исключающие переводы произведений, не приносящих рыночного успеха. Заметим, что эти и  другие акты дискредитации направлены против присутствия в литературной коммуникации переводов как целостных текстов и в очень небольшой степени проявляются как вмешательство в  материю текста. Встречаются, правда, переводы, явно искажающие смысл или содержание исходного произведения, и это преимущественно удаления нежелательных фрагментов (реже — расширение желательным содержанием), но  объём таких фальсификаций ограничен — даже при сепаративных стратегиях. Это свидетельствует об устойчивой нормативной роли оригинала как собрания директив, обязательных для переводчика. А коль скоро так, то не удастся отстоять идею изучения перевода в культурологической, антропологической или какой бы то ни было ещё перспективе без учёта его соотнесённости с иноязычным источником. Одновременно теряет смысл идея деконструкционистов, согласно которой сущность перевода определяет его высвобождение из-под давления оригинала [Bukowski, Heydel, s. 397–398]. (Принимая этот тезис, следовало бы прийти к курьёзному выводу, что чем меньше данный перевод напоминает оригинал, тем больше он заслуживает названия перевода.) На социологическом горизонте для переводоведения одинаково важны как дискредитации искусства перевода, так и  методы противодействия их последствиям в системах подавления. С одной стороны, переводы зарубежных авторов, идейно близких господствующей системе, содержащие сюжеты или черты, осуждаемые в отечественном творчестве, используются для демонстрации их присутствия. В Польше в 1949–1955 гг. авангардные, экспериментаторские поэтики могли доходить до читателей главным образом благодаря переводам произведений автоВестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 4 Поль Элюар, Назым Хикмет, Пабло Неруда). С другой стороны, переводы наравне с оригинальными произведениями могут искать спасения в нелегальном обороте. В Польше до 1989 г. мы читали самиздатовские переводы произведений Джорджа Оруэлла, Вацлава Гавела, Милана Кундеры; значительной популярностью пользовались произведения, приходившие из советского самиздата: Бориса Пастернака, Надежды Мандельштам, Александра Солженицына, Варлама Шаламова, Василя Стуса. Аффирмация искусства перевода реализуется в деятельности созданных ради него структур, продвигающих его групп и личностей. Независимо от внутренних напряжений их общей целью является изобилие и разнообразие свидетельств присутствия перевода в культуре [Kultura w stanie przekładu, 2012]. Такого рода свидетельства оставляют издательства, специализирующиеся на публикации переводов из зарубежных литератур, периодические издания, представляющие переводы («Literatura na Świecie»), отдельные «зарубежные» номера литературных журналов, конкурсы и премии для переводчиков, организации переводчиков, их манифесты, теории, размышления, заметки, воспоминания, автобиографии, биографии, легенды, анекдоты, издательские серии, представляющие творчество одного переводчика («Biblioteka Boya», 1915–1935), «мастерские» для начинающих переводчиков, переводоведческие научные учреждения, съезды, конференции, выступления новых критических и исследовательских школ, декларации о переломах и методологических переворотах в переводоведении, специализированная периодика, серии, монографии, учебники, антологии, пособия, программы переводоведческого образования для студентов и аспирантов. К этому следует добавить правовые акты, дающие возможность осуществлять перевод произведений данного автора — с его согласия или с согласия его наследников, а стало быть, также и судебные процессы, запрещающие публикацию переводов неавторизованных (одному шведскому издателю сборника переводов стихов Збигнева Херберта, на который он не получил согласия от поэта, пришлось уничтожить весь тираж). Сопротивление актам дискредитации искусства перевода оказывают как переводчики, критики, публицисты, так и  люди науки. Научное переводоведение, защищая значимость собственного предмета исследований, идёт в этом отношении иногда слишком далеко, когда требует признать перевод не только достойной уважения, но даже основной моделью коммуникации между людьми вообще и литературной коммуникации в  частности. Реализация этой модели усматривается во всяческих формах текстов, вторичных по отношению к другим текстам. В первую очередь это подражания, парафразы, пародии, травестации, интерпретации, дополнения, произведения, насыщенные аллюзиями и цитатами, эффекты игры «чужим словом»  — в  той же мере похожие на перевод, в  какой и  отличающиеся от него [Тороп]. Ради защиты престижа перевода мы не должны упускать из виду это различие. 4. Психологический (автокоммуникационный) горизонт Импульсом к написанию оригинального произведения для его автора является личный опыт: фактический и/или воображаемый, пережитой и/или услышанный, Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 4 нелитературный, тексты чужие и собственные, написанные на знакомом или (спорадически) незнакомом языке. Теоретическая модель творческого процесса писателя не предполагает в этом репертуаре побуждений какой бы то ни было заранее заданной необходимости, каких бы то ни было императивных приоритетов. Аналогичный личный опыт может влиять и на выбор конкретного текста в случае переводчика. Этот опыт всегда участвует в работе над переводом. Но главным импульсом для создания перевода может быть только один опыт: чтение готового чужого литературного произведения, написанного на одном из языков, которыми владеет переводчик. Отступлениями от этого правила являются: (а) авторский перевод, когда сам автор переводит собственный текст на другой язык, (б)  перевод с  художественного перевода, когда переводчик опирается не на чужой оригинал иноязычного произведения, а на чужой перевод, осуществлённый на иной язык, нежели язык, на который он переводит, (в) перевод с филологического перевода (рабочего, вспомогательного, подстрочного перевода), т. е. перевод внутриязыковой (интралингвальный) [Jakobson], когда переводчик остаётся в пределах одного языка — языка перевода, (г) фиктивный перевод (псевдоперевод, лжеперевод), возникающий как иноязычное подражание фактическому или гипотетическому стилю чужой литературной традиции, (д) ментальный перевод, осуществляемый создателем авторского произведения в интертекстуальной поэтике, отсылающей к чужим непереведённым иноязычным произведениям. Как оригинальный, так и переводной текст могут возникать по чужому заказу. Однако если заказ на авторское произведение может содержать только описательные указания, относящиеся к теме, жанру, стилю, идейному содержанию и т. п., то заказ на перевод состоит в указании конкретного исходного текста. Регулятором последовательных авторских решений становится проект — или только предчувствие — создаваемого текста, проект более или менее подробный и  обязывающий, отчётливый или хаотичный, модифицируемый в  процессе реализации. Модификации проекта могут быть принципиальные или маргинальные, но так или иначе они неизбежны — в том смысле, что любая текстовая реализация не может не отличаться от собственного проекта как степенью и  характером детальности, так и способом существования. Регулятором переводческих решений остается исходное произведение, существующее (воспринимаемое) одновременно как проект и  как его текстовая реализация. Это произведение при многократных прочтениях может проявлять, подправлять, даже изменять собственные смыслы или приёмы, но, несмотря на это, его текстовая идентичность стабильна — она не только в бóльшей степени, но и принципиально иначе детерминирует поведение переводчика, нежели вписанный в авторское произведение безграничный мир его создателя. Среди авторских свобод важнейшей «технической» свободой остаётся последовательность слов, фраз, строк, абзацев и более крупных конструктивных целостностей. Как правило, эти структуры не контролируются внешними инстанциями, а если даже и пробуждают чью-то бдительность, то в исключительных ситуациях, когда последовательность конструктивных элементов выдаёт идейный замысел. Свобода переводчика как раз в этой сфере ограниченна. Чем бóльшие конструкВестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 4 ции остаются в его распоряжении. Приведённое выше наблюдение касается и более сложных вербальных конфигураций, определяемых в произведении как герой, событие, описание, повествование. Фундаментальное различие между процессом принятия решения автором и переводчиком сводится к тому, что автор является создателем (иногда со-создателем), переводчик же остаётся исполнителем литературного произведения — в одном ряду с такими, как чтец, инсценизатор, автор адаптации для сцены или экрана, иллюстратор, критик-интерпретатор.

Напиши аннотацию по статье

DOI: 10.21638/11701/spbu09.2016.402 УДК 81ʹ25 Эдвард Бальцежан ГОРИЗОНТЫ ИСКУССТВА ПЕРЕВОДА В ЛИТЕРАТУРНОЙ КОММУНИКАЦИИ1 Вестник СПбГУ. Сер. 9. 2016. Вып. 4 Университет имени Адама Мицкевича в Познани, Польша, 61-712, Познань, Венявского 1  Искусство перевода приводит к раздвоению национальных литератур на авторские и переводные ряды, взаимопроникающие и различающиеся на четырёх коммуникативных горизонтах. (1) На историко-литературном горизонте сепаративная установка читателей переводных произведений конкурирует с конфронтативными установками, ни одна из них не поддаётся полной ликвидации. В истории польской словесности выделяются три основные формации: классицистическая, модернистская и  постмодернистская. (2)  Объектами коммуникации посредством перевода на лингвистическом горизонте являются тексты, их модели, парадигмы, а также закрепившиеся в иноязычной речи стереотипы, иерархии ценностей, знаки культурной памяти, языковые картины мира. Исходное произведение проявляется как констелляция переводимых и  непереводимых компонентов, аналогичным образом переводное произведение становится формой сосуществования перевода с «не-переводом». Решение дилемм непереводимости сводится к тому, что компоненты, играющие в исходных текстах конструктивную роль, но отсутствующие среди ресурсов языка перевода, подвергаются субституции, опущению или транслокации. (3) На социологическом горизонте мы наблюдаем влияние институтов и  стихийных процессов общественной жизни на переводную литературу (и  наоборот); бóльшая часть этих ролей и институтов представляет собой «ответ» культуры на факт существования переводов. Смена структур и парадигм означает управление ценностями, вызывающими споры: акты дискредитации искусства перевода противопоставляются актам аффирмации труда переводчика. (4) На психологическом горизонте проявляются черты, присущие процессам принятия решений авторами оригинальных произведений и переводчиками. Импульсом к написанию оригинального произведения является личный опыт автора: фактический, воображаемый, пережитый, услышанный, приснившийся, литературный, паралитературный, нелитературный, тексты чужие и собственные, записанные на знакомом или (спорадически) незнакомом языке. Теоретическая модель творческого процесса у  писателя не предполагает давления готовых текстовых конструкций в  качестве заранее определённой необходимости. У  переводчика же главным и  обязательным импульсом к  работе над переводом является чтение готового чужого литературного произведения, написанного на одном из  языков, которыми владеет переводчик. Псевдопереводы или лжепереводы являются исключением, подтверждающим правило. Ergo: автор является создателем (иногда со-создателем), переводчик же остаётся исполнителем литературного произведения — в одном ряду с такими, как чтец, инсценизатор, автор адаптации для сцены или экрана, иллюстратор, критик-интерпретатор, что даёт основание причислить искусство перевода ко вторичным системам коммуникации. Библиогр. 12 назв.

говоры русского севера на обсчеславыанском фоне. Ключевые слова: севернорусские говоры, славянские языки, лингвогеография, этногенез, субстрат, лексика, топонимия, культурные ареалы Говоры Русского Севера – крайняя периферия славянского мира, и их изучение с самого начала понималось как задача не только русистики, но и славистики в целом. Одним из главных постулатов лингвистической географии (или ареалогии), восходящих еще к теории волн Иоганна Шмидта, является положение о центре ареала как зоне инноваций и его периферии (или зоне экспансии) как области архаизмов [24]. По словам О. Н. Трубачева, «восточнославянский ареал в большей своей части – типичная зона экспансии; следовательно, априори здесь надо предполагать в первую очередь сохранение архаизмов» [29: 21]. С этой точки зрения территория Русского Севера, будучи периферией периферии, имеет исключительное значение для истории всего славянского мира и истории праславянского языка. Общеславянское значение севернорусских говоров следует уже из того, что основные признаки, по которым эти говоры противопоставляются другим диалектным группам русского языка, одновременно являются показателями, объединяющими их с другими языками славянского мира, иначе говоря, это признаки, типологически релевантные для классификации славянских языков. К ним относятся такие признаки, как севернорусское оканье, отличающее говоры Русского Севера от других говоров русского языка © Толстая С. М., 2018 и объединяющее их со всеми другими языками славянского мира (за исключением белорусского языка и некоторых словенских акающих говоров, о которых писал еще Шахматов); как рефлекс праславянского ять в виде i (особенно последовательно характеризующий ладого-тихвинскую группу говоров как продолжение новгородских), объединяющий Русский Север с украинским языком и с некоторыми диалектными зонами сербскохорватского диалектного массива (икавские и иекавские говоры) и некоторыми диалектами польского языка; как сохранение взрывного г, противопоставляющее Русский Север южнорусским, украинским, белорусским, чешским, словацким, верхнелужицким диалектам и объеди няющее его с остальными славянскими языками; как особое закрытое о, сопоставляемое со словенским; как севернорусское цоканье – чоканье, которое находит типологическую параллель в польском мазурении, и нек. др. К подобным типологически значимым чертам можно отнести и наличие постпозитивного согласуемого члена в части севернорусских говоров, находящее параллель в болгарском постпозитивном артикле, на что обращали внимание С. В. Бромлей, инициатор создания единого диалектного атласа восточнославянских языков [1: 173]1, и ряд других исследователей. УЧЕНЫЕ ЗАПИСКИ ПЕТРОЗАВОДСКОГО ГОСУДАРСТВЕННОГО УНИВЕРСИТЕТА С. М. Толстая Эти типологические характеристики севернорусской диалектной зоны давали многим ученым основание рассматривать ее как отдельный восточнославянский языковой идиом, наравне с южнорусским, белорусским и украинским. Вот как понимал это академик Шахматов: Было время, и притом достаточно продолжительное, когда предки всех русских, т. е. великорусов, малорусов и белорусов, составляли один язык. Конечно, как всякий язык, и в особенности язык, занявший более или менее обширную площадь, он представлял внутри себя диалектные разновидности, но эти разновидности только позже прикрепились к тем племенным делениям, которые легли в основание позднейшего распадения единого русского племени на четыре племенные группы – малорусскую, белорусскую, южновеликорусскую и северновеликорусскую [33: 48]2. Ученик Шахматова Д. К. Зеленин также считал, что восточнославянские языки делились не на три, а на четыре крупных языковых идиома – северновеликорусский, южновеликорусский, украинский и белорусский [27]. Известный польский славист Т. Лер-Сплавиньский посвятил вопросу восточнославянского глоттогенеза специальную работу, в которой утверждалось, что в древнерусском в период до начала письменности существовали два диалекта: северный, охватывающий в основном область новгородского культурного влияния, и южный, включающий в себя все остальные части восточнославянской языковой области, и что отличия северновеликорусского наречия от южновеликорусского древнее, чем различия между великорусским и украинским [37; цит. по 30: 146]. С этой точкой зрения солидаризировался Н. С. Трубецкой [30]3. Аналогичную мысль высказывал Н. Н. Дурново: Рассматривая особенности в.-р. языка и его наречий, мы можем заметить, что общие черты в.-р. наречий, объединяющие их в один в.-р. язык и отличающие в.-р. язык от других русских языков, новее, чем черты, характеризующие каждое из этих наречий (с.-в.-р. и ю.-в.-р.) в отдельности, и что процесс слияния их в один язык продолжается до сих пор. Наоборот, индивидуальные особенности с.-в.-р. и ю.-в.-р. наречий, как, например, цоканье в с.-в.-р., аканье и фрикативное г в ю.-в.-р., старше эпохи образования в.-р. яз. и указывают на то, что раньше отношение между этими наречиями было другое; так, можно думать, что то др.-р. наречие, из которого потом получилось ю.-в.-р. наречие, еще до образования в.-р. языка одно время было тесно связано с наречием, позднее образовавшим б.-р. язык или вошедшим в состав б.-р. языка, что еще раньше это наречие могло жить общей жизнью с предками и б.-р. и м.-р. языков (г фрикативное!), отделившись от севернорусского наречия [7: 97]. Важность всех этих работ именно в общеславянском взгляде на развитие русского и других славянских языков как на единый процесс, подчиненный общей логике и общим моделям развития праславянского языка, но не прямолинейный в духе родословного древа, а сложный, предпола гающий разновременные сепаратные отношения между разными праславянскими диалектами. Обращаясь к этим взглядам классиков русистов и славистов, мы должны считаться с тем, что базой для их концепций могли быть в начале и первой половине XX века прежде всего данные письменных памятников и во вторую очередь разрозненные и неполные данные современных славянских диалектов (причем в основном касающиеся звуковой стороны). В настоящее время наука располагает несравненно более богатыми и полными данными – существуют национальные и региональные атласы разных типов, Общеславянский лингвистический атлас, диалектные, исторические, этимологические словари, картотеки диалектных материалов, исследования отдельных диалектов и частных вопросов диалектных систем. Это в полной мере относится и к севернорусским говорам. Исследователи говоров Русского Севера в наши дни имеют в своем распоряжении богатейшие источники – фундаментальные областные словари, существенно дополняющие сводный Словарь русских народных говоров, – словарь русских говоров Карелии, архангельский, вологодский, печорский, вятский, новгородский диалектные словари, екатеринбургский словарь говоров Русского Севера и др. Особо следует отметить первый опыт картографирования в севернорусской диалектологии – замечательный лексический атлас Архангельской области Лидии Павловны Комягиной [12], тем более важный, что значительная часть этой области не вошла в границы ДАРЯ [6], а также топонимические карты А. К. Матвеева [15] и атлас С. А. Мызникова, показывающий распространение финно-угорских элементов на территории русского Северо-Запада [17]. Севернорусские говоры, как известно, удостоились даже собственного этимологического словаря [4]. Для общерусского, восточнославянского и общеславянского фона можно воспользоваться материалами ДАРЯ [6], серии «Восточнославянские изоглоссы» [3], диалектных атласов украинского [34] и белорусского языков [35], [36] и др., вышедших томов «Общеславянского лингвистического атласа [18] и др. Н а п р о т я жен и и м ног и х ле т (нач и на я с 1969 года) исследования по севернорусским говорам публиковались в специальном издании «Севернорусские говоры» под ред. А. С. Герда [20]; большое место говорам Русского Севера уделяется и в выпусках серии «Лексический атлас русских народных говоров» [14], в некоторых выпусках «Вопросов русского языкознания» (МГУ), в серии «Этимологические исследования» (Свердловск – Екатеринбург) и «Ономастика и диалектная лексика» (Екатеринбург) и других изданиях по русской диалектологии. Существует, помимо этого, целая библиотека специальных лексикологических исследований – книг или серий статей, выполненных представителями разных научных центров, занимающихся Русским Севером (Москвы, Петербурга, Екатеринбурга, Архангельска, Вологды, Петрозаводска и др.) и посвященных отдельным тематическим группам лексики: географической терминологии и топонимии, мифологической, метеорологической, календарной лексике, лексике пищи и одежды, абстрактной лексике и лексике многих других тематических групп. Продолжаются многолетние полевые исследования в разных районах Русского Севера – диалектологические экспедиции, собирающие материал по фонетике, грамматике, лексике, ономастике, а также по народной культуре и фольклору (например, экспедиции Московского, Петербургского университетов, Уральского университета, экспедиции РГГУ в Каргополье и др.). Наиболее продвинутой областью в изучении Русского Севера оказалась топонимия (не только субстратная), на протяжении десятилетий собиравшаяся на всей территории и в отдельных зонах силами екатеринбургских, петербургских, петрозаводских, вологодских, новгородских топонимистов, получившая систематическую интерпретацию со стороны структурной, исторической, этимологической, ареалогической. Накопленный в этих источниках материал поистине необозрим, и он широко используется в самых разных исследованиях по истории русского языка, исторической диалектологии, этимологии, сравнительной лексикологии и семасиологии. Проблематика севернорусских диалектов столь значима для истории русского и восточнославянских языков, а также для общеславянских этноязыковых реконструкций, что эта область исследований фактически составляет особую славистическую дисциплину, которой, однако, в настоящее время не хватает осознания своих задач и возможностей. Эти особые задачи связаны прежде всего с анализом и интерпретацией накопленных данных. Русский Север как диалектная область, границы которой до сих пор понимаются поразному, как известно, неоднороден, он сформировался на основе трех главных источников: 1) новгородской колонизации, 2) «низовского» заселения (ростово-суздальского) и 3) субстратного финно-угорского элемента; все эти составляющие до сих пор в той или иной степени определяют его ареальную картину. В последние десятилетия большое внимание уделялось изучению субстрата и особенно субстратной топонимии (работы А. К. Матвеева и его топонимической школы, С. А. Мызникова, петрозаводских диалектологов и др.), и в этом отношении достигнуто значительное продвижение (см. обзор Н. В. Кабининой [11]). Вопрос же о внутреннем членении севернорусских говоров и соотношении их западных и восточных (или юго-восточных) черт и их связей с другими русскими и инославянскими диалектами пока еще не поставлен в лингвогеографическом плане, хотя для истории русского языка и типологии диалектных ареалов Славии он имеет первостепенное значение. Если посмотреть на карты ОЛА [18] или ДАРЯ [6], то Русский Север очень редко выделяется на общерусском фоне как некий особый ареал. Чаще всего он входит в более обширный великорусский ареал или членится условно на западную (меньшую) и восточную (большую) части, первая из которых имеет продолжение на территории новгородских (иногда и далее – псковских, северно-белорусских) диалектов, а вторая нередко продолжается далеко на юго-восток4. Границы между разными частями севернорусских говоров очень нечетки и постоянно изменяются. Влияние южнорусского типа на севернорусский (в соответствии с направлением экспансии) имеет постоянный характер5. Особенно непростым оказывается вопрос о западном (новгородском) элементе русских говоров Севера. Он вновь стал актуальным в связи с изучением новгородских берестяных грамот и реконструкцией А. А. Зализняком древненовгородского диалекта [9], [10]. По мнению А. А. Зализняка, анализ берестяных грамот и ряда других памятников (пергаменных грамот, летописей) и современных диалектологических данных позволяет заключить, что в древней Новгородской земле отчетливо различались западные говоры (соотносимые с псковскими кривичами) и восточные (соотносимые с ильменскими словенами). Сам Новгород и прилегающие к нему районы находился в зоне контакта этих двух групп говоров. Этот контакт начался не позднее IX в. и был весьма интенсивен; соответственно, на протяжении нескольких веков здесь складывался особый смешанный тип говоров, в котором соединился ряд важнейших западных черт с некоторыми восточными. Именно он отражен в подавляющем большинстве берестяных грамот и может быть обозначен как древненовгородский диалект в узком смысле слова. В период независимости древненовгородского государства этот диалект, по-видимому, приобрел также функции общеновгородского койне, т. е. мог в той или иной мере использоваться во всех областях государства (в особенности в городах) [9: 165]. Можно думать, что как раз этот «смешанный диалект» лег в основу западной части говоров Русского Севера, сформировавшихся в результате новгородской колонизации. Вопрос о том, как соотносились и соотносятся западно- и восточноновгородские черты в севернорусских говорах, требует более подробного изучения, как, впрочем, и вопрос о более четкой лингвогеографической картине Русского Севера в целом6. Русский Север часто и с полным основанием рассматривается как заповедник общеславянской и восточнославянской архаики. Это касается не только фонетических и грамматических черт, которые более или менее изучены, но и лексических особенностей севернорусских говоров, которые изучены гораздо хуже. К такого рода С. М. Толстая лексическим и семантическим архаизмам относятся, например, такие лексемы, как жира ‘жизнь’, орать ‘пахать’, мова ‘язык, речь’ и мовить ‘говорить’ (с укр.-бел. и з.-слав. соответствиями), ратиться ‘биться, сражаться’ (ср. с.-х. рат ‘война’), плести ‘вязать’ (с ю.-слав. соответствиями), жито ‘ячмень’, гроб ‘могила’ (имеющее соответствие в з.-слав. и ю.-слав. ареалах), губа ‘гриб’ (с чешско-словацкими, сло венскими и болгарскими параллелями), смола ‘молозиво’, сера ‘молозиво’ (с польскими и ю.слав. соответствиями), кора ‘кожура картошки’ (с соответствиями в ю.-слав. языках), тина ‘ботва картофеля’, кожа ‘пенка на молоке’ (cо словацкими и редкими ю.-слав. соответствиями), паужина ‘полдник’, простой ‘пустой’, гугало ‘качели’, ималки ‘жмурки’, пушить ‘курить’ (с ю.-слав. соответствиями), чистить ‘корчевать лес’ (с единичными словенскими соответствиями), броснуть ‘обрывать листья, очищать лен и т. п.’, пчельник ‘пасека’ (с соответствиями в Закарпатье и некоторых других украинских говорах) и многие другие. Явления такого рода могут в той или иной мере выходить за границы с.-рус. ареала (в южном или юго-вост. направлении), как, например, погост ‘кладбище’, суягная [овца] (противопоставленное ю.-рус. котная), [собака] лает, творить ‘замешивать тесто’ и др., но исконно, по-видимому, принадлежат именно ему. Каталогизация и интерпретация (историческая, типологическая и ареальная) подобных архаизмов и архаических зон Русского Севера остается насущной задачей для отечественных диалектологов и славистов. Можно надеяться, что создаваемый сейчас «Лексический атлас русских народных говоров» даст новый материал и послужит стимулом для исследований севернорусской лексики в общерусском и общеславянском плане7. До сих пор лексика совершенно недостаточно использовалась в изучении вопросов этногенетической направленности. О значении лексики для исследований в области происхождения праславянского языка и его реконструкции писал В. Н. Топоров: …наибольший прогресс в лингвистическом аспекте этих исследований (реконструкции праславянского языка. – С. Т.) связан с изучением тех языковых элементов, которые с преимущественной непосредственностью отсылают (и потому могут рассматриваться как своего рода индексы или – при другом подходе – как тексты) к особенностям структуры пространства, времени, типа культуры, – словарь, особенно топономастические элементы, «культурные» слова, заимствования и т. п. Именно в этой перспективе находит объяснение то особое значение, которое придается теперь составлению словарей (этимологических, исторических, диалектных) и собиранию топономастического материала, решительно потеснившим «грамматические» исследования (включая, разумеется, и фонетические), преобладавшие в течение длительного предыдущего периода [28: 265]. Речь должна идти, таким образом, не просто о повороте к «содержательным» и культурно релевантным элементам языка (лексике, топономастике, фразеологии), но и к тем пластам культуры, которые стоят за ними, то есть к формам, видам и жанрам традиционной духовной и материальной культуры, которые столь же «диалектны», по выражению Н. И. Толстого [25: 21], как и язык, и потому столь же нуждаются в географическом изучении и сопоставлении. Элементы традиционной культуры (обрядовые формы, верования, мифологические образы, стереотипы поведения, фольклорные тексты) так же, как и элементы языка, могут свидетельствовать о глубинных этногенетических процессах, приведших к известным нам состояниям языка и культурной традиции. В этнолингвистическом словаре «Славянские древности» [21], созданном по замыслу Н. И. Толстого и обобщившем материал всех славянских языков и культурных традиций, севернорусские факты занимают очень значительное место и так же, как и факты языка, демонстрируют связи, иногда сепаратные, между Русским Севером и другими регионами Славии. В фундаментальном этнолингвистическом исследовании славянского свадебного обряда А. В. Гуры [5] убедительно показано, что целый ряд признаков (обряд типа свадьба-похороны, отсутствие коровая, свадебного деревца в западной части с.-в.-р. ареала и др.) выделяет севернорусский свадебный обряд не только на восточнославянском, но и на общеславянском фоне. Н. И. Толстой, изучавший деревянные антропоморфные надгробия у славян, обнаружил «изопрагму», идущую от юго-вост. Болгарии через с.-зап. Болгарию, запад Сербии, украинские Карпаты, Полесье и далее на крайний Русский Север (Мезень), где сходные с надгробиями формы имели прялки [25: 211–212]. Существование этого (часто прерывистого) пояса, связывающего «псковско-новгородский узел (а иногда и русский Север) с Полесьем, Карпатами и славянским Югом, а иногда и со славянским Западом (чаще всего с кашубами и лужицкими сербами)» [26: 262], подтверждается целым рядом лексических изоглосс, в частности, географией праславянского слова *dęga, *dęgati, известного в архангельских, новгородских и псковских говорах в виде глагола дягнуть ‘крепнуть, набирать силу, расти’, далее на Могилевщине, в Полесье, а также у кашубов, у южных славян в разных значениях, производных от исходного значения ‘сила’ или ‘пояс (как символ физической мощи)’ [26: 263–265]. Подобные культурные схождения, поддержанные языковыми параллелями, обнаруживаются во многих сферах традиционной культуры. Богатое фольклорное наследие Русского Севера, начиная от былин, причитаний (свадебных и похоронных), заговоров и кончая поверьями, запретами, предписаниями, загадками, все еще ожидает своего изучения в общерусском и общеславянском контексте.В солидном этнографическом труде «Русский Север», подготовленном коллективом Института этнологии и антропологии РАН под редакцией И. В. Власовой [19], сделана попытка выделить локальные варианты отдельных форм материальной и духовной культуры на основании большого числа культурно значимых признаков. Для многих явлений удалось определить ареалы и границы в пределах огромной территории Русского Севера (исследование охватывало бывшую Вологодскую губернию). Признавая важность установления ареальных противопоставлений и связей, главную задачу авторы все же видели в подтверждении общности культурной традиции Русского Севера. Эту общность невозможно отрицать, однако сегодняшняя оснащенность севернорусских исследований богатыми материа лами – этнографическими, фольклорными, лингвистическими, а также историческими трудами и антропологическими наблюдениями – ставит перед исследователями дальнейшие задачи более дифференцированного и более подробного, в том числе ареалогического (картографического), изучения культуры Русского Севера во всех ее формах и аспектах. Нужны новые словари, общие и частные, идеографические и специальные – диалектные, ономастические, фразеологические, этимологические, терминологические, этнографические, обрядовые, мифологические, фольклорные и новые атласы – региональные8, локальные, всякие. Только на их основании наука о Русском Севере обретет свой прочный фундамент как ветвь общеславянского гуманитарного знания. * Статья написана в рамках работы над проектом «Славянские архаические зоны в пространстве Европы: этнолингвисти ческие исследования», поддержанным грантом РНФ (№ 17-18-01373). 1 Этому вопросу посвящена большая литература, его типологический аспект специально рассматривался в двух докладах ПРИМЕЧАНИЯ Н. И. Толстого [22], [23]. 2 В кратком изложении Н. С. Трубецкого концепция А. А. Шахматова имеет следующий вид: «Для древнейшего времени (до начала письменной традиции) А. А. Шахматов принимает существование трех восточнославянских наречий: северно-, южно- и восточнорусского. Часть “восточнорусского” населения смешалась с частью “южных русских”, другая часть “восточных русских” объединилась позже с “северными русскими”. Из смешения восточных и южных русских возникла белорусская народность. Объединение другой части восточных русских с северными русскими привело к образованию великорусской народности. Часть южных русских, оставшаяся после образования белорусской народности, сформировалась в украинскую народность. Следовательно, современное трехчастное деление (великорусы, белорусы украинцы) не продолжает непосредственно “древнего деления” (северные, восточные и южные русские): оно возникло из этого древнего трехчастного деления путем частичных смешений» [30: 144]. См. также изложение и анализ концепции Шахматова в книгах Ф. П. Филина [31: 33–43] и Г. А. Хабургаева [32]. 3 См. также [31: 43–56]. 4 Это можно видеть также на картах-схемах в книге Т. И. Вендиной [2]. 5 Как отмечал уже Дурново, «усвоение аканья с.-в.-р. говорами началось с самого начала в.-р. (великорусской) эпохи: уже от XIV в. дошли памятники, писанные в Москве и в других местах, со следами аканья, которые другими особенностями своего правописания указывают на с.-р. говор писцов. С того времени распространение аканья среди с.-в.-р. говоров продолжается непрерывно до настоящего времени, благодаря чему между ю.-в.-р. и чистыми, неакающими с.-в.-р. говорами образовалась широкая полоса переходных акающих говоров с с.-в.-р. основой» [7: 201]. Это относится и к другим признакам. 6 См. также [8], [13]. 7 Первый опыт лингвогеографического исследования русской лексики в масштабе всей Славии предпринят в работе Т. И. Вендиной [2] по материалам одного тома ОЛА [18]. 8 О значении региональных и микрорегиональных исследований на Русском Севере см. [16].

Напиши аннотацию по статье

№ 6 (175). С. 53–59 УДК 811.161.1’28 DOI: 10.15393/uchz.art.2018.210 Языкознание СВЕТЛАНА МИХАЙЛОВНА ТОЛСТАЯ доктор филологических наук, профессор, академик РАН, заведующий отделом этнолингвистики и фольклора, Институт славяноведения РАН (Москва, Российская Федерация) smtolstaya@yandex.ru ГОВОРЫ РУССКОГО СЕВЕРА НА ОБЩЕСЛАВЯНСКОМ ФОНЕ* Общеславянское значение севернорусских говоров следует уже из того, что основные признаки, по которым эти говоры противопоставляются другим диалектным группам русского языка (оканье, рефлекс ять, закрытое о, взрывное г, цоканье, постпозитивное местоимение-член и др.), одновременно являются показателями, объединяющими их с другими языками славянского мира. Это давало многим ученым основание рассматривать их как отдельный восточнославянский языковой идиом, наравне с южнорусским, белорусским и украинским. В наше время вопрос о внутреннем членении севернорусских говоров, о соотношении их западных и восточных (или юго-восточных) черт и их связей с другими русскими и инославянскими диалектами пока еще не поставлен в лингвогеографическом плане, хотя для истории русского языка и типологии диалектных ареалов Славии он имеет первостепенное значение. Особую важность представляет изучение лексики. Речь должна идти не просто о повороте к «содержательным» и культурно релевантным элементам языка (лексике, топономастике, фразеологии), но и к тем пластам культуры, которые стоят за ними, то есть к формам, видам и жанрам традиционной духовной и материальной культуры, которые столь же «диалектны», по выражению Н. И. Толстого, как и язык, и потому столь же нуждаются в географическом изучении и сопоставлении. Элементы традиционной культуры (обрядовые формы, верования, мифологические образы, стереотипы поведения, фольклорные тексты) так же, как и элементы языка, могут свидетельствовать о глубинных этногенетических процессах, приведших к известным нам состояниям языка и культурной традиции.

граффити xв в в новгородской церкви успении на волохове материалы к каталогу. Ключевые слова: средневековый Новгород, граффити XV в., церковь Успения на Волотове, личные имена. Новгородская церковь Успения пресвятой Богородицы на Волотове, построенная, по летописным данным, в начале 50-х гг. XIV в. (1352–1353 гг.)1 и расписанная первоначально в  1363  г., была разрушена во время войны 1941–1945  гг. почти до основания [Вздорнов 1989: 13]. В результате архитектурно-реставрационных работ 1990–2000 гг. по восстановлению памятника и его фресковой живописи на сохранившихся участках древней штукатурки как внутри храма, так и  на ее фрагментах, найденных во время этих работ, обнаружены многочисленные граффити. Эти * Исследование выполнено за счет гранта Российского научного фонда (проект №  19-1800352)  «Некнижная письменность Древней Руси XI–XV  вв. (берестяные грамоты и  эпиграфика): новые источники и методы исследования», предоставленного Институту славяноведения Российской академии наук. 1 «В лѣто 6860… Того же лѣта постави владыка Моиси церковь камену въ имя святыя Богородица Успение на Волотовѣ» [НПЛ: 362]. https://doi.org/10.21638/spbu09.2022.210 © Санкт-Петербургский государственный университет, 2022Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2022. Т. 19. Вып. 2 живописи (ЦРМЖ) Новгородского государственного историко-художественного музея-заповедника (рук. Т. И. Анисимова), где ведется работа по восстановлению уникальной росписи волотовской церкви2. Цель статьи — представить репертуар сохранившихся надписей-граффити на остатках фрескового слоя стен и столбов церкви, как уже опубликованных [Рождественская 2006: 46–55; 2016: 193–205], так и публикуемых впервые. Граффити различной сохранности, от нескольких строк до отдельных букв, в том числе рисунки-граффити, сохранились на участках фрескового слоя юго-восточного, юго-западного, северо-восточного столбов, южной и северной стен, а также в дьяконнике и на южной стене жертвенника. В настоящее время поверхности стен испещрены многочисленными насечками, косыми и вертикальными линиями, испорчены значительными трещинами, вследствие чего большинство надписей в  храме сохранилось во фрагментированном виде. По палеографическим и  графико-орфографическим показаниям выявленные к настоящему времени граффити датируются в пределах хронологического диапазона конца XIV — первой половины XV в.3 Помимо нескольких стандартных граффити с формулой «Господи, помози рабу своему имярек» и  их фрагментов можно выделить две значительных группы текстов. Во-первых, это тексты и инципиты песнопений и молитвенных возгласов, вовторых, многочисленные личные имена. Об имеющихся в  церкви граффити было известно уже в  начале прошлого века, когда в  1909–1910  гг. экспедицией, организованной Императорской Археологической комиссией, велась работа по изучению и  сохранению волотовской живописи [Вздорнов 1989: 25]. Одна из  надписей, от которой в  настоящее время сохранился лишь небольшой фрагмент, хранящийся в  коллекции ЦРМЖ фресковых фрагментов церкви Успения, хорошо читается на фотографии Л. А. Мацулевича 1909 г., опубликованной в монографии Г. И. Вздорнова, посвященной фрескам Волотова [Вздорнов 1989: 25–32 (раздел «Документация», 163.17, 163.18); Рождественская 2006: 46–49]. Граффито располагалось на южной и западной стенах в юго-западном углу церкви, в нижней части развернутой композиции «Слово о некоем игумене, его же искуси Христос во образе нищего» (чтение Пролога на 18 октября) и воспроизводила в семи строках текст тропаря 2-го гласа Службы на Усекновение главы Иоанна Предтечи. К  числу богослужебных надписей относится текст первой половины XV  в. на восточной грани юго-восточного столба, на расстоянии 150  см от уровня пола  — это стихира самогласная первого часа, глас 8-й утрени Великого Пятка, а также 12-й антифон, глас 8-й той же службы в Великую Пятницу. На южной грани северо-восточного столба на уровне 150 см от пола цитируется тропарь утрени Великого Пятка [Рождественская 2006: 50–51; 2016: 195]. На южной стене слева от дверного проема расположена в  сильно поврежденном виде пятистрочная надпись  — песнопение Литургии на причащение мирян [Рождественская 2016: 196–197]. Полный текст этого песнопения не встречается в ранних богослужебных сборниках и появляется, начиная с XV в., в сбор 2 Выражаю сердечную благодарность Тамаре Ивановне Анисимовой, руководителю Центра реставрации монументальной живописи (ЦРМЖ), за возможность познакомиться с  материалом, а также Марии Михайловне Дробышевой за помощь в фотофиксации и прочтении ряда надписей. 3 Палеографическая датировка опирается на методику внестратиграфического датирования берестяных грамот, разработанную А. А. Зализняком [Зализняк 2000: 134–429].Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2022. Т. 19. Вып. 2 например: сщ҃ннкь прїемь своима роукама ст҃ыи потирь и гл҃ть тихомь гласѡм к собѣ… Да исполнѧтсѧ оуста наша [Афанасьева 2015: 429]. Это граффито может быть свидетельством того, что служители волотовского монастырского храма пользовались распространившимся в Новгороде Иерусалимским уставом, и фиксирует одну из ранних стадий бытования данного текста в богослужении. На северной грани юго-восточного столба на высоте 135 см от уровня пола воспроизведены инципиты священнических возгласов службы Всенощного бдения на Шестопсалмие и на утрени Великого Пятка [Рождественская 2006: 49]. Еще одно граффито с инципитами песнопений на разные дни недели находится на северной стене слева от двери в притвор церкви, на фресковом красном фоне под изображением мученика Сергия. Ниже и левее этой надписи расположена другая надпись конца XIV — начала XV  в.  — начало прокимна 4-го гласа, поющегося на литургии. Практика записывать для памяти инципиты песнопений в определенные дни недели восходит к древнейшему периоду славянской письменности и литургической практики. Так, в болгарском Преславе на одной из керамических табличек, датирующейся по палеографическим показаниям первой половиной X в., процарапана острым предметом двуязычная славяно-греческая надпись, в которой по-славянски записаны дни недели, а по-гречески инципиты утренних и вечерних прокимнов, поющихся в определенный день [Медынцева, Попконстантинов 1985: 71–74]. Кроме того, на столбах волотовской церкви неоднократно встречаются формы глагола пѣти, воспѣти, восклицати: поемъ, воспоемъ, воскли(цаемъ), употребляются певческие надстрочные знаки, в том числе фитные начертания, что предполагает участие певчих в записях для памяти как полных текстов, так и их инципитов. Из числа богослужебных граффити на фрагментах фресковой штукатурки, хранящихся в  ЦРМЖ, помимо фрагментов граффито, опубликованного Г. И. Вздорновым, обнаружен фрагмент с началом Херувимской песни, поющейся на Литургии Иоанна Златоуста и Василия Великого во время совершения Великого входа, палеографически датирующийся в пределах 1420–1450 гг. [Зализняк 2000: 272–274]. Еще одну значительную группу граффити составляют однословные надписи — личные имена, компактно расположенные по фресковому слою на южной грани северо-восточного столба, а также справа от входа в жертвенник4 (см. рис. 1). Граффити жертвенника прочерчены по слою красного и частично по слою зеленого цвета, на высоте от 110  см до 150  см от уровня пола. Поверхность фрескового слоя имеет многочисленные трещины и буквально испещрена надписями, в ряде случаев заходящими одна на другую, расстояния между которыми по вертикали от 0,5 до 2,5 см. Рассмотрим компактную группу надписей на красном и зеленоватом фресковом слое справа от входа в жертвенник (см. рис. 2). Палеографическая датировка всех граффити, сделанных разными, но сходными почерками, устанавливается в соответствии с методикой А. А. Зализняка в пределах 1400–1450 гг. Для датировки XV в. показательны формы ꙗ и ю с перемычкой поверху [Зализняк 2000: 213, 215]. На красном фоне слева и сверху вниз читаются следующие имена5: 1. (у)стѣньꙗ; 4 Несколько имен приведены в работе [Рождественская 2016: 198–199]. 5 В круглых скобках восстанавливаются частично сохранившиеся буквы, в квадратных скобках — чистые конъектуры, предположительно восстанавливаемые по смыслу, < > — нормализованная запись (в комментарии). Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2022. Т. 19. Вып. 2 не справа от входа в жертвенник. Фото М. М. Дробышевой Рис. 2. Церковь Успения на Волотове. Фрагмент стены справа от входа в жертвенник. Фото М. М. Дробышевой 2. панъкра(т)[а]; 3. (ѡ)га(ф)[ью]; 4. ареста; 5. зѣнови(ꙗ); 6. дарꙗ; 7. микифо(р) [а]; 8.  [с](т)епанида; 9.  лари[ѡна]; 10.  (т)имофѣꙗ; 11.  [ник](а)ндра; 12.  степан; 13. овсѣꙗ; 14. трофим(а); 15. дарьꙗ; 16. офимьꙗ; 17. ириньꙗ; 18. михаила. Часть имени Михаил -хаила заходит на зеленый фон. Имена Панъкра<тиꙗ>, Ѡгаф<ью>, Зѣнови<ꙗ>, Микифор<а>, Степанид<у>, Лари<она>, <Ник>андра6 восстанавливаем в винительном падеже в соответствии с большинством именных граффити. На этом же фоне справа от группы имен Тимофѣꙗ, <Ник>андра, Степана читаются еще два имени, сделанные с сильным наклоном вправо, почерками, отличающимися от предыдущих (см. рис. 3): 19. огрофен[у] — Огрофен(у) — надпись не была окончена, поскольку справа от нее на стене какие-либо повреждения отсутствуют. Ниже нее на 2  см: 20. ондрѣꙗ с  о  широким, петля ѣ соприкасается с коромыслом, диапазон обеих надписей на зеленом фоне — 1420–1450 гг. 6 Вариант Александра сомнителен, т. к. перед сохранившемся фрагментом этого имени могли поместиться только три буквы, учитывая расстояние между буквами в этом граффито.Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2022. Т. 19. Вып. 2 ны справа от входа в жертвенник с именами Огрофен<а>, Ондрѣи, Михаилъ. Фото М. М. Дробышевой Еще один комплекс имен находится на южной грани северо-восточного столба на уровне 150 см от пола, справа от граффито, цитирующего тропарь утрени Великого Пятка (см. рис. 4): 21. арипа 22. ѥпифаньꙗ 23. евупла 24. филимона марко(у); более мелким почерком: 25. василика 26. оульѧна 27. гордиѧ 28. агафоника. Рис. 4. Церковь Успения на Волотове. Общий вид граффити на южной грани северо-восточного столба. Фото М. М. Дробышевой В имени Арипа над буквой и еле заметны концы хвостов пропущенной и вставленной над строкой буквы х; ниже этого комплекса имен более мелким почерком на красном фоне: 29. агафью. Справа от имени оульѧна и ниже на 2 см — 30. агапиа 31. прокопьꙗ 32. и(р)(и)ньꙗ 33. ѧкима, ниже: 34. ѥме ль[ꙗна] 35. ꙗкова. Ниже на красном фоне два женских имени: 36. агафью и более крупным почерком 37. (ма) ланью, ниже под именем (ꙗ)кова: 38. гена(д)ьꙗ. На зеленом фоне справа от края одежды фигуры святого также расположена группа граффити, в которой надписи размещены одна под другой, с утратами отдельных букв: 39. ѥ(роф)ѣꙗ 40. гр(и)г(о) рьꙗ 41. тимоф(Ѣ)ꙗ 42. (т)рофима, ниже надпись: 43. възвесесѧ, над буквами се надписан слог лю, т. е.: възвесе(лю)сѧ — по-видимому, начало псалма «Возвеселю Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2022. Т. 19. Вып. 2 45. п(р)ова 46. иринии 47. ѧкима 48. а(р)хипа 49. ꙗкова, правее более мелким почерком через 1 см: 50. зѣновьꙗ, ниже на 0,5 см — 50. устѣньꙗ, выше на 1,5 см от надписи зѣновьꙗ: 51. ерм[….], по-видимому, начало имени Ерм<олаꙗ>. На красном фресковом фоне в 6 см от правого края столба расположена выполненная одним почерком группа граффити, включающая шесть имен, одно под другим, расстояние между которыми от 0,2 до 0,5 см: 52. аге(ꙗ) семеѡна ирин(еꙗ) доми[ни]ка. Под горизонтальной чертой: ко(н)[с]т(ѧ)[тина] пон[и]нар[ь]ꙗ. Этот список имен выполнен одной рукой, писавший старался уместить надписи, не заходя на соседнюю грань столба, однако часть имени Кон<с>т<ѧтина> все же пришлось на нее перенести. Слева от этой группы имен на красном фоне читаются еще три женских имени в одну строку: 53. агафиринифеѡни, т. е. агафи ирини феѡни без стандартного окончания винительного или датального падежей. Примечательно, что в случае дательного падежа окончание первого имени -и явилось началом второго имени, третье имя также без окончания. В списках имен требуют комментария два: Понинарья и Арест. Понинарья — винительный падеж от реконструируемой формы именительного падежа Понинарий. Такая же форма встречается в граффито второй половины — конца XIV в. в новгородской церкви Феодора Стратилата на Ручью: престависѧ понинарьѧ мѣ(сѧ)ца ѳ на памѧт(ь) с(вѧто)го м(у)ч(ени)ка И(ако)ва А(л)ф(ева), в которой при публикации слово понинарья было интерпретировано нами как возможная форма от пономарья, т. е. жена пономаря [Рождественская 2007: 341]. А. А. Гиппиус высказал предположение, что в  действительности понинарья в этой надписи следует считать народной формой имени Аполинарий7, с характерной утратой начального гласного (ср., например, Ларион (Иларион). Память св. Аполинария отмечена в Остромировом Евангелии под 23 июля на л. 283: «м(еся)ца то(го) ж(е) страс(ть) с(вя)тааго Аполинария архиеп(иско)па Равьньскааго», в более поздних месяцесловах XII–XIV вв., по данным О. В. Лосевой, эта память отсутствует [Лосева 2001: 390]. В таком случае в надписи из церкви Феодора Стратилата на Ручью речь идет о смерти некоего Аполинария, стандартное имя которого на -ии в данном случае имело окончание -ья по женскому типу, что характерно и для берестяных грамот [Зализняк 2004: 206]. Что же касается формы понинарья на столбе волотовской церкви, то сам факт наличия ее в составе списка других личных имен не вызывает сомнений в  том, что перед нами антропоним в  народной огласовке. Это подтверждает предположение А. А. Гиппиуса, что и на стене в ц. Феодора Стратилата на Ручью понинарья следует считать антропонимом. Еще одно примечательное имя — Арест, не зафиксированное до сих пор как личное имя ни берестяными грамотами, ни иными новгородскими письменными источниками (см. рис.  5). Тем не менее служба св. Оресту в  тот же день, что и служба св. Мине и «иже с ним», 10 (23) декабря, имеется в месяцесловах XI — начала XV в., начиная с Мстиславова Евангелия [Лосева 2001: 198], а также в одной из  ранних Миней XII  в. новгородского происхождения из  собрании РГАДА (Тип. 92, л. 60 об.). В макарьевских Великих Минеях Четиих имя святого мученика передано в нескольких разновременных вариантах: Арест, Арист, Орест, Ераст (греч. Ἔραστος ) [ВМЧ: 341, 344, 349]. 7 Устное сообщение.Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2022. Т. 19. Вып. 2 Фрагмент стены с именами Панкратии (Панъкрат(ия)), Арест (Ареста). Фото М. М. Дробышевой Итак, однословные граффити на стене жертвенника и северо-восточном столбе волотовской церкви представлены следующими личными именами, которые перечислим в алфавитном порядке в именительном падеже: Агапии; Агафоникъ, м.; Агафья, ж. (Агафья и Огафья); Аггеи, м.; Аграфена, ж. (Огрофена); Андрѣй, м. (Ондрѣи); Аполинарий, м. (Понинарии); Архипъ, м. (дважды); Василикъ, м.; Генадий, м.; Гордий, м.; Григорий, м.; Дарья, ж.; Доминикъ, м.; Евплъ, м. (Евуплъ); Евсей, м. (Овсѣи); Евфимий, м. (Офимии); Емельянъ, м.; Епифаний, м.; Ермолай, м.; Ерофѣй, м.; Зѣновий, м. (дважды); Иакимъ, м.; Иаковъ, м.; Иларионъ, м. (Ларионъ); Ириней, м. (дважды); Ириния, ж.; Константинъ, м.; Маланья, ж.; Маркъ, м.; Михаилъ, м.; (Ник?)андръ, м.; Никифоръ, м. (Микифоръ); Орестъ м. (Арестъ); Панъкратий, м.; Провъ, м.; Прокопий, м.; Симеонъ, м. (Семеѡнъ); Степанида (?), ж.; Степанъ, м.; Тимофѣй, м. (дважды); Трофимъ, м.; Ульѧна, ж.; Устѣний, м. (трижды); Филимонъ, м. Из  49  личных имен этого списка 6  — женские: Агафья, Аграфена, Дарья, Ириния, Степанида(?), Ульѧна. Все публикуемые личные имена исключительно христианские, преобладают мужские, большинство которых представлены в  русицифированных вариантах заимствованных имен, среди которых отмечаются: 1)  вставка ь, ъ между согласными (Панкъратии), у в  имени Евуплъ (Εύπλοσ); 2)  мена начального а/о  — Огафья, Огрофена, Ондрѣи, Овсѣи, Офимии и о/а в имени Арестъ; 3) мена начального е/о — Овсѣи, Офимии (ев/о); 4) мена внутри слога и/е — Семеѡнъ; 5) мена и/ѣ — Устѣнии; 6) мена начального н/м — Микифоръ; 7) усечение начального гласного — Ларионъ, Понинарии (Аполинарии); 8) передача начальных Иа как ꙗ, ѧ) — Яковъ. Подобная адаптация христианских имен, в том числе духовных лиц, характерна и для берестяных грамот XII — второй половины XIV — начала XV вв., например: Оврамъ (Аврамъ), Ондрѣи (Андрѣи), Онфимъ (Анфимъ), Офросѣньꙗ (Евфросиния), Ѥванъ (Иванъ), Микифоръ (Никифоръ), Исухия и  т. п. [Зализняк 2004: 205–206, 769, 771, 775, 737, 759, 745], и для записей и приписок писцов рукописей, например: Пуминъ (Пименъ) — писец, монах, Ларионъ (Иларионъ) игумен новгородского Лисицкого монастыря Рождества пресвятой Богородицы в выходной записи 1397 г. Тактикона Никона Черногорца; Офремъ — писец Ефремовской Коричей и др. [Столярова 2000: 383–384, 95–97]. Известны также в Новгороде Онисим, игумен Кирилловского монастыря, владыка Мартурий (6704 (1196) г.) [НПЛ: 42], Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2022. Т. 19. Вып. 2 граф — в Мартирьевской паперти новгородского Софийского собора [Рождественская 2004: 537–538]8. Приведем также имена двух клириков Остафеи, Олуфѣрѣи в граффити начала XV в. в церкви Феодора Стратилата на Ручью [Рождественская 2007: 342, 345]. Публикуемыми личными именами далеко не исчерпывается список сохранившихся именных граффити в  монастырской церкви Успения на Волотове. Но уже этот материал показывает, что граффити как на этом участке столба, так и в жертвеннике представляют собой помянник, имена персонажей — календарные, преимущественно мужские, многие из  которых сохранились фрагментарно. По всей вероятности, большинство имен, судя по репертуару, принадлежали насельникам монастыря, однако это не исключает присутствие среди них имен прихожан. Значительно преобладают формы винительного падежа, свидетельствующие о  том, что грани северо-восточного столба церкви и жертвенник служили местами «записок» во здравие или за упокой, каковые, как показала М. А. Бобрик, имеются и среди берестяных грамот, где также наблюдается чередование падежных форм, в зависимости от контекста поминальной формулы типа «Спаси, помяни + вин. п., либо «Господи, помози + дат. п.» [Бобрик 2014: 192–193], хотя в граффити встречаются также и имена в именительном падеже. Помимо богослужебных граффити и личных имен среди обнаруженных к настоящему времени граффити в ц. Успения — фрагменты азбук, граффито бытового характера, мастерски выполненные на южной грани юго-восточного столба рисунки всадников, павлинов, элементов плетеночного орнамента, человеческих фигур, которые в  комплексе с  богослужебными цитатами и  поминальными «записями» характеризуют письменную культуру средневекового Новгорода. Источники ВМЧ  — Великие Минеи Четии, собранные всероссийским митрополитом Макарием. Ноябрь, дни 1–12. СПб.: Имп.Археогр. комис., 1868–1917. НПЛ  — Новгородская первая летопись старшего и  младшего изводов. М.; Л.: Изд-во Акад. наук СССР, 1950.

Напиши аннотацию по статье

УДК 811-163.1 Рождественская Татьяна Всеволодовна Санкт-Петербургский государственный университет, Россия, 199034, Санкт-Петербург, Университетская наб., 7–9 t.rozhdestvenskaya@spbu.ru Граффити XV в. в новгородской церкви Успения на Волотове (материалы к каталогу)* Для цитирования: Рождественская Т. В. Граффити XV  в. в новгородской церкви Успения на Волотове (материалы к каталогу). Вестник Санкт-Петербургского университета. Язык и литература. 2022, 19 (2): 363–372. https://doi.org/10.21638/spbu09.2022.210 В статье характеризуется комплекс сохранившихся надписей-граффити XIV в. в церкви Успения пресв. Богородицы на Волотове в Новгороде, как уже введенных в научный оборот, так и описываемых впервые. В отличие от граффити XII–XV вв. из других храмов средневекового Новгорода, в церкви Успения, помимо стандартных молитвенных формул «Господи, помози (спаси, прости)» и автографов «имярек писал», значительную часть составляют две группы надписей — богослужебные цитаты и личные имена. Основное внимание в  статье уделено вводимым в  научный оборот личным именам, списки которых сплошь покрывают часть стены справа от входа в жертвенник и северо-восточную грань северо-восточного столба. Граффити сделаны разными почерками, но  все они палеографически датируются началом  — первой половиной XV  в. В статье представлены христианские имена, из которых только шесть женских. Личные имена представлены в форме винительного падежа, что предполагает их употребление в составе молитвенной формулы за здравие или за упокой «господи, спаси, помилуй + вин. п.». Многие христианские имена представлены в народной огласовке, что характерно и для берестяных грамот. Материал, представленный и анализируемый в статье, является частью подготавливаемого автором корпуса граффити из новгородской церкви Успения пресвятой Богородицы на Волотове.

грамматические диалектные черты заонежского диалекта. Ключевые слова: русские народные говоры, лингвогеография, заонежский диалект, морфологические и синтаксические диалектные различия, северо-западный перфект, объектный номинатив, субъектный генитив Д л я ц и т и р о в а н и я : Маркова Н. В. Грамматические диалектные черты заонежского диалекта // Ученые записки Петрозаводского государственного университета. 2020. Т. 42. № 1. С. 63–71. DOI: 10.15393/uchz.art.2020.434 ВВЕДЕНИЕ Заповедное Заонежье, сохранившее для потомков русский былинный эпос и причитания, сопровождавшие крестьянина от свадьбы до погребения, удивительные деревянные церкви, часовни, продуманные до мелочей добротные избы, осталось за границей диалектного членения 1964 года. Несмотря на то что говоры Заонежья неизменно вызывают научный интерес, изначально связанный с изучением фольклора – П. Н. Рыбников записанную им и в Олонецкой губернии богатейшую коллекцию былин сопроводил серьезным лингвистическим комментарием [17]; несмотря на труды А. А. Шахматова [21], Ф. П. Филина [20], И. Б. Кузьминой и Е. В. Немченко [8], В. И. Трубинского [19], содержащие наблюдения над говорами этого края; несмотря на многочисленные диалектологические экспедиции под руководством преподавателей петрозаводских вузов, до сих пор нет монографического описания грамматической системы заонежского диалекта. Фундаментальные лингвогеографические исследования русских народных говоров позволяют выявить особенности в реализации морфологических и синтаксических различий на территории, оказавшейся вне зоны целенаправленного системного многолетнего изучения. Заонежский диалект начала XXI века1, объединяющий говоры Толвуи, Кузаранды, Великой Губы, Великой Нивы и др., сохраняет грамматические черты, отмеченные исследователями © Маркова Н. В., 2020 еще в XIX и XX веках. В своем обзоре мы придерживаемся дифференциального принципа, отмечая лишь собственно диалектные различия уровня морфологии и синтаксиса, теснейшим образом взаимосвязанных. В настоящей работе предлагается список выявленных в диалекте грамматических различий (см. табл. 1 «Морфолог и че ск ие о с о б ен но с т и з а оне жског о диалекта» и табл. 2 «Синтаксические особенности заонежского диалекта») с комментарием некоторых из них. МОРФОЛОГИЧЕСКИЕ ДИАЛЕКТНЫЕ РАЗЛИЧИЯ Синкретизм падежных форм существительных В говорах Заонежья собственно диалектным оказывается синтаксис форм им. падежа существительных разных типов склонения. Так, формы на -а в функции вин. падежа предлагается рассматривать как особый, объектный, падеж [1: 35], пусть и небезразличный к форме глагольного компонента. О постепенном исчезновении так называемого объектного падежа в говорах свидетельствует использование форм на -а в соответствии практически с любым косвенным падежом: родительным определения (колбаса палка ‘палка колбасы’; было все время черника варенье Кузаранда), составляющим грамматическую особенность русской разговорной речи [6: 255]; дательным адресата: мама помогать, другими косвенными объектами: у Тамара спрашивала; посмотри на нога, а также Н. В. Маркова в роли обстоятельства: живу в Великая Губа. Объектный номинатив одушевленных существительных мужского рода (поймали лисенок), отражающий этапы становление категории одушевленности, в Заонежье встречается крайне редко. Т а б л и ц а 1 . М о р ф о л о г и ч е с к и е о с о б е н н о с т и з а о н е ж с к о г о д и а л е к т а T a b l e 1 . M o r p h o l o g i c a l f e a t u r e s o f t h e Z a o n e z h y e d i a l e c t Морфологические диалектные различия Территория фиксации по данным лингвогеографии Источники Имя существительное Синкретизм падежных форм существительных 1-го склонения в ед. числе: Р. п. = Д. п. = П. п.: от сестры – к сестры – о сестры Флексия -у в пр. падеже существительных 2-го склонения: на каблуку, на столику Предлог с в соответствии с предлогом из с род. падежом существительных: с ямы, с Москвы Западная зона; поморские Северо-западная зона, архангельские говоры [16: 39] Юго-западная зона: брянские, курские; поморские, заонежские [3: 75, 31] № 1.1 1.2 1.3 1.4 Предлоги мимо, подле, около с вин. падежом: мимо дом Северная зона; поморские 1.5 Пропуск предлога в с пр. падежом: <в> Медгоре живут Севернорусские: Прионежье, Приладожье, подпорожские, лодейнопольские; кандалакшские, беломорские, белозерские 1.6 Формы им. падежа мн. числа существительных ж. рода с суф. j и окончанием -а: березья, жердья Северное наречие; западные среднерусские окающие – гдовские Онежская подгруппа 1.7 Омонимия форм мн. числа в дат. и тв. падежах: двум старухам Cеверное наречие; вологодские 1.8 1.9 Флексии тв. падежа существительных во мн. числе -амы сущ.: с худыма рукамы; с худымы рукамы Флексия -ама тв. падежа существительных во мн. числе: своима рукама Онежские говоры Онежские говоры2.1 Формы род. падежа муж. рода: нового – новоγо 2.2 Стяженные окончания ср. и ж. рода в им. и вин. падежах: стары люди; замне время; така жизнь 2.3 Метоименное прилагательное тая Имя прилагательное Онежские говоры; заонежские Заонежские Северное наречие Западная зонаМестоимение-существительное 3.1 Местоимения йон, йона, йоно, йоны 3.2 Форма вин. п. 3 л. ж. рода йу4.1 Формы есте, йе ‘есть’ 4.2 3 л. ед. и мн. число без -т: он делае, они сидя 4.3 Стяженные окончания 3 лица ед. числа: знат, делат 4.4 3 л. ед. и мн. число -т’: несёть, несуть 4.5 Формы нсв. в. видывал, хаживал, бывал 4.6 Ударение у глаголов пр. вр. ж. р.: ткала, брала, звала, взяла, дала и др. Западная зона; Онежские говоры Онежские Глагол Северная зона Западные среднерусские окающие говоры; северо-западная диалектная зона; онежские Владимиро-поволжские говоры Южное наречие; Заонежье Поморские Онежские; cеверо-западные говоры 4.7 Давнопрошедшее время: был ушел Поморские 4.8 Причастные перфектные формы от непереходных глаголов: уйдено; в т. ч. возвратных: жененось Западные средне- и севернорусские говоры; западная часть севернорусских говоров [5: 244]; [16: 50] [16: 39] [15: 87] [5: 270] [16: 50] [16: 46] [16: 50]; [5: 270] [5: 270] [16: 95]; [4: 385–387] [18: 19]; [16: 87, 89] [5: 270] [5: 270] [5: 270] [16: 39] [16: 39, 51] [16: 71] [4: 377] [16: 49] [5: 270] [16: 39] [16: 49] [7: 140]В заонежском диалекте общерусские формы род. падежа на -ы (нет воды) и диалектные формы на -ы дат. (Нины некогда было ехать Великая Губа; стала помогать мамы Кузаранда) и пр. падежей (в кузницы, в Москвы, на войны, на Украины; в будки, в Америки) существительных 1-го склонения различаются лишь на функциональном уровне, что объединяет его с другими говорами северо-западной диалектной зоны [16: 39]. По-видимому, шире, чем в других говорах, здесь наряду с безусловно преобладающим окончанием -а род. падежа существительных 2-го склонения употребляется флексия -у (с предлогами и без предлогов): голосу нету; дому почти не было: ни крыши, ничё не было; купить хлебу Фоймогуба; ото льду очищали; тоже ремонту порядочно надо Кузаранда. Отмечается изредка эта флексия и в формах вин. падежа: суду смотрю; делали сватовству Великая Губа; дак этова гулянью такое празднують Кузаранда. Таким образом, омонимичными оказываются формы род., вин. и пр. (в ящику где-то есть) падежей существительных 2-го склонения. Диалектные предложно-падежные формы связаны с заменой одного предлога на другой (в//на) или их пропуском (вот <в> воскресенье пекла Великая Губа; папа <в> школу не сунут был Фоймагуба). Так, при явном преобладании вин. падежа с предлогом на регулярно встречаются диалектные формы вин. падежа с предлогом в: ходили в маслозавод Кузаранда; ездила в остров Великая Губа. Здесь же фиксируются характерные для северного наречия [16: 39] формы вин. падежа с предлогами о, около: о берег проходит (дорога) ‘по берегу проходит’ Кузаранда; около прилавок Великая Губа. В пр. падеже отмечается замена одного предлога на другой: на хлеву жили; люди работают тут на разном, не только на совхозе Фоймогуба; на сенях Великая Губа. В современном заонежском диалекте достаточно заметны аналитические тенденции, проявляющиеся в омонимии падежных форм род., дат., пр. падежей существительных 1-го и 2-го склонений в ед. числе: без воды, к воды, на воды; из земли, к земли, на земли; из городу, к городу, в городу. В русле этой тенденции, по-видимому, оказывается некоторая свобода замены одного предлога на другой (на хлеву, в остров) и, конечно, их пропуск (у нас <в> комнаты жарища Великая Губа). Диалектные окончания прилагательных Наиболее броские диалектные формы прилагательных – стяженные окончания, характерные в целом для севернорусского наречия [16: 87, 89]. На эту морфологическую особенность говоров Заонежья впервые в середине прошлого столетия обратила внимание Н. И. Скуратова, отметив их широкое (наряду с полными фор мами) употребление [18: 19]. Стяженные окончания женского рода и мн. числа используются как в предикативной функции, так и в роли определения: мы больши да велики; а пензию совсем маленьку получила Кузаранда; он давал розову таблетку; лето цело нету отдыху Фоймогуба. Как и в середине прошлого века, в настоящее время в Заонежье стяженные окончания в им., вин. падежах могут иметь прилагательные всех лексико-грамматических разрядов: карельска деревня Великая Губа; медны ямы были Толвуя; осталась стара бабушка Великая Губа; я и сёстра сама меньша; в перву очередь Фоймогуба; погода сигодня никака Толвуя. Субстантиваты сохраняют диалектные окончания: в столову ходила на работу; возили в Песчано Кузаранда; его забрали и расстреляли, русьски Великая Нива. Крайне редко стяженное окончание встречается у прилагательных в род. падеже: ну дошкольна возраста [о мальчике] Кузаранда. Им противостоят диалектные архаические окончания род. падежа прилагательных в ед. числе, произносимые как [-ого] ([-оγо]), известные всем современным онежским говорам [16: 95], которые нередко можно услышать у старшего поколения заонежан: дорос до солидного возраста; до определённого места Кузаранда; высказывались всё у клуба этого, этой церкви Фоймогуба. Противостоит тенденции на стяжение и членное местоименное прилагательное тая (реже тое): вот тая порода приезжала к нашим Великая Губа, также употребляемое во всех говорах онежской группы [5: 270]. Регулярность стяженных окончаний прилагательных в диалекте находит поддержку, на наш взгляд, со стороны активно используемых кратких страдательных причастий (молоды все уеханы). Временные глагольные формы Особое развитие в заонежском диалекте получила система времен глагола. Здесь сохраняется давнопрошедшее время, глубокая старина проявляется в формах настоящего времени. При этом Заонежье стало, если можно так сказать, лабораторией по выработке причастного и деепричастного перфекта. К одним из древнейших относятся формы 3-го лица без т. В заонежском диалекте, принадлежащем онежской группе, где отмечаются формы 3-го лица ед. числа без т [16: 51], еще можно услышать: ну, спрашивайте, бабка ведь так не зна Великая Губа; ему сорок девятый иде Великая Нива; сирень-то цветя Кузаранда. При безусловном преобладании общерусских форм настоящего времени в заонежском диалекте фиксируются стяженные окончания 2-го и 3-го лица ед. числа и спорадически 1-го лица мн. числа: таскам Великая Губа; думашь, знашь Фоймогуба; помогат маленько, работат Кузаранда. Н. В. Маркова В заонежском диалекте фиксируются формы давнопрошедшего времени, известные севернорусским, в частности поморским, говорам [16: 49]: я была с лагеря приехала туда в Ламба; то были еще между собой-то скандалили, что мало достается травы-то косить было; в колхозе-то дак были следили как-то больше всё получше было; на похороны-то она была приходила Фоймогуба. По-видимому, следы давнопрошедшего времени можно отметить в тех случаях, когда бытийный глагол используется в застывшей форме среднего рода: я сразу работала было бригадиром Толвуя; тут еще дом сгорел было; ферму было раскурочили Кузаранда; а раньше бывало тут праздновали Фоймогуба. Отсутствие координации подлежащего со сказуемым на -ло, отмеченное Ф. П. Филиным [20: 460], до сих пор фиксируется в заонежских говорах: лось бывало; чашка и сахар стояло Кузаранда. Однако наиболее выразительными в Заонежье стали причастные и деепричастные формы глагола, которые формируют северо-западный перфект. Экзотическими являются краткие квазистрадательные причастия прошедшего времени, образованные от непереходных, в том числе и возвратных, глаголов: уйдено, придено, жененось и др. Деепричастные формы с суффиксами -вши, -ши в заонежских говорах сохраняют возвратность: больница уж открывшись тут была; одни женщины оставшись были Великая Губа. Предикативные причастные и деепричастные формы создают ряд синтаксических диалектных различий. Как видим, в говорах Заонежья в основном представлены черты севернорусского наречия, в своих морфологических особенностях диалект близок другим русским говорам северозападной зоны, при этом здесь причудливо сошлись особенности разных русских говоров, что обусловлено историей образования самого заонежского диалекта [2]. В говорах действуют общие для национального языка законы, которые приводят порой к эффектным результатам. Сильными оказываются здесь аналитические тенденции, которые приводят к многофункциональности номинатива, синкретизму косвенных падежей, утрате предлогов. Особой сложностью отличается система времен глагола: на смену затухающим архаическим формам давнопрошедшего времени (была работала) приходят перфектные, результативные (у него уйдено). Нельзя не заметить специфическую заонежскую особенность – редукцию флексий. Возможно, ярчайшая фонетическая особенность этого диалекта – фиксированное на первом слоге ударение – способствует сохранению древних глагольных форм (иде), стяжению окончаний имен (кажну вёсну) и глаголов (знат). СИНТАКСИЧЕСКИЕ ДИАЛЕКТНЫЕ РАЗЛИЧИЯ Изучение синтаксиса заонежского диалекта связано с именами А. А. Шахматова, Ф. П. Филина, И. Б. Кузьминой и Е. В. Немченко, В. И. Трубинского. Синтаксическим особенностям диалекта посвящена диссертация Т. Г. Доля2, много лет руководившей диалектологической практикой студентов ПетрГУ. В настоящее время севернорусские синтаксические явления, с особой выразительностью преломленные в Заонежье, получают освещение в работах сравнительноисторического [7], [8], [10] и структурно-типологического [9], [13], [22], [23] направления. К наиболее ярким особенностям функционирования синтаксических различий в заонежском диалекте относятся вариативные формы выражения субъекта и объекта действия, а также синонимия перфектных причастных и деепричастных конструкций. Диалектные способы выражения прямого объекта В говорах Заонежья зафиксированы собственно диалектные формы прямого объекта при переходном глаголе – объектный (им.) и род. падежи, употребление которых в какой-то степени связано с формой глагольного компонента, семантикой глагола и имени, хотя, при доминировании в говорах общерусского вин. падежа, все три объектные формы находятся в отношениях варьирования и синонимии. Конструкции типа косить / кошу трава Глубоко архаические глагольные конструкции с формами на -а прямого дополнения здесь получают своеобразное развитие. При сохранении изначально инфинитивных единиц (тут дорога перейти и всё Толвуя), которые количественно уступают безличным предложениям с инфинитивом, зависящим от предикатива (надо баня топить; неможно справка дать), широко употребительным в севернорусских говорах XIX века, и, видимо, ранее, в Заонежье объектный номинатив, как будто избегая двойного номинатива, вовлекается практически во все типы односоставных глагольных предложений: определенно-личные лей вода побольше Шуньга; неопределенно-личные курица держат Великая Нива; вон музыка включат Кузаранда; обобщенно-личные прялка такая деревянная так вот кладешь Кузаранда. Лишь изредка форма на -а фиксируется в двусоставных предложениях: я нога поморозила; а рыба они выловят Кузаранда. При этом упомянутое ранее использование формы на -а в позиции любого косвенного падежа свидетельствует о постепенном ее нивелировании. Объектный номинатив одушевленных существительных других типов склонения в ед. и мн. числе (я лисенок поймал; никто не пускал жители Кузаранда) не получил большой поддержки Т а б л и ц а 2 . С и н т а к с и ч е с к и е о с о б е н н о с т и з а о н е ж с к о г о д и а л е к т а T a b l e 2 . S y n t a c t i c a l f e a t u r e s o f t h e Z a o n e z h y e d i a l e c t № Диалектные различия 1 Формы существительных на -а в функции прямого объекта: косить / кошу трава Территория фиксации по данным лингвогеографии Севернорусские говоры за исключением костромских, южной части белозерских, юго-западной части вологодских; поморские; онежские 2 Объектный номинатив одушевленных существительных: поймал лисенок; нанимали музыканты Западная часть псковских и западная группа южнорусского наречия Род. падеж прямого объекта: косить травы; здымать самовара Севернорусские и часть среднерусских (новгородские и владимиро-поволжские)468Им. падеж числительного + им. падеж существительного в ед. числе: двенадцать год Отсутствие координации подлежащего и сказуемого на -ло: школа было Форма им. падежа существительных на -а при предикативе: надо вода Субъектный генитив в глагольном предложении: медведей есть Предложения с прич. на -ши: я была выучившись; лес зазеленевши Полные формы страдательных причастий прошедшего времени в предикативной функции: дом был купленныйСтрадательно-безличный оборот с причастиями на -но, -то от переходных глаголов с им./вин. и род. падежом: У меня вода / воду принесено; принесено воды 11 Двусоставное предложение с предикативным причастием на -но, -то: шофёр был выпито Заонежье Предложения с предикативными причастиями, образованными от непереходных глаголов, и разными способами выражения субъекта действия: уйдено; жененось; у него уйдено; нам привкнуто; всех уехано Двусоставные предложения с предикативным причастием с суффиксами -н-, -т- от непереходных глаголов: она выученось Предложения с грамматической основой – образованиями на -ность от возвратных глаголов: у нее в Толвуе устроеность 13Источник [7: 7–8] [16: 49, 95] [7: 25] [7: 29] [16: 53] [7: 109, 126] [7: 109, 114–115]; [16: 39, 95] [7: 135, 115, 172]; [16: 91, 104] [10: 92–93]; [8: 284–294] [7: 135, 136]; [16: 40, 49, 66] [12: 141] [8: 83] [12: 140–141] [7: 122] Заонежские Ср.: западные южные говоры: им. падеж числительного + им. падеж существительного во мн. числе: Два мужики Cевернорусские: ярославские, ладого-тихвинские, новгородские, псковские [20: 460] Севернорусские, за исключением костромских; среднерусские и южнорусские на западе Западная часть северного наречия, особенно онежские, ладого-тихвинские, белозерско-бежецкие; северная диалектная зона; онежский диалектный тип Севернорусские и западные среднерусские говоры, от восточного побережья Онежского озера до Белгорода; западная диалектная зона; новгородский, ярославский диалектный тип Южнорусские, северо-западные, особенно гдовские и к западу от Онежского озера Cевернорусские, кроме костромских и южной части вологодских; западные среднерусские: псковские, новгородские, западная часть селигеро-торжковских, поморские Западные среднерусские и севернорусские говоры, за исключением костромских и южных вологодских говоров [7: 139–140]; [12] Заонежье, псковские, новгородские, вологодские говоры Заонежье 15 Двусоставные отрицательные предложения: работа нет; химикаты не были Верховье Камы, северо-восток Сибири, некоторые местности Карелии и отмечается в диалекте крайне редко, что противоречит утверждениям о прибалтийско-финском влиянии – субстратном и даже заимствованном происхождении конструкций типа косить трава [24: 220]. Конструкции типа косить травы, петь песен Если объектный номинатив теряет свои позиции под влиянием нормативной грамматики и аналитической стихии, то генитив успешно конкурирует с вин. падежом объекта. В диалекте глаголы несовершенного вида свободно управляют род. падежом: кошу травы, собирали ягод, бережет живота. Таким образом, непол нота охвата объекта и незавершенность действия оказываются взаимосвязанными. Дело в том, что в заонежском диалекте, как и в других севернорусских говорах, управление род. падежом прямого объекта (наряду с вин.) сохраняют глаголы конкретного физического действия, восприятия, мысли, речи и др. (рубить дров, здымать самовара, говорить пустяков, петь песен), которые в современном литературном языке такую вариативность утратили [10: 120]. Интересно, что заимствованные из карельских говоров глаголы, с одной стороны, калькируют управление партитивом – род. падежом неполного объективирования, с другой стороны, оказываются Н. В. Маркова под влиянием русских глаголов близкой семантики: вярандали пустого – говорили пустяков. Глагольные конструкции с субъектным генитивом Некоторое своеобразие присуще предложениям с субъектным генитивом. В Заонежье, как и в других севернорусских говорах, широко представлены глагольные конструкции, утверждающие существование, наличие чего-то в большом количестве: А таких было сказителей, бывало дак сплошь и рядом Кузаранда. При этом генитив в заонежских говорах может указывать на неопределенное количество чеголибо: туда не стало людей ходить Кузаранда. Более того, в заонежском диалекте спорадически встречаются предложения с род. падежом конкретного существительного, лишенного идеи количества: самовара есть; пустыря как будто будет; есть у ей гостя такого? Кузаранда. В данных случаях в предложениях с вопросительной и ирреальной модальностью род. падеж выражает неопределенность субъекта. Двусоставные отрицательные конструкции Интересно, что в кузарандском говоре сосуществуют диалектные односоставные утвердительные бытийные и двусоставные отрицательные предложения: есть подружек – все подружки нету. Грамматическим вариантом общерусского односоставного отрицательного предложения (нет работы) в заонежском диалекте (в одном из говоров) еще встречаются, хоть и крайне редко, архаические двусоставные отрицательные конструкции: невеста еще, верно, нету, где невеста?; сказали, что нет работа; все подружки в живых нету Кузаранда. Если не тождественность, то семантическая близость общерусских и диалектных предложений (работы нет ≈ работа нет) способствует вытеснению последних из речи жителей деревни, о чем свидетельствует нерегулярность диалектных отрицательных предложений [11]. СЕВЕРО-ЗАПАДНЫЕ ПЕРФЕКТНЫЕ КОНСТРУКЦИИ Внимание на сосуществование в заонежском диалекте двух перфектных конструкций – деепричастных и причастных – обратили Т. Г. Доля3 и И. Б. Кузьмина [8: 146], «зоной столкновения двух перфектов» назвал Заонежье В. И. Трубинский [19: 182]: я была этого выйдевши замуж; они как-то из дома уехавши были; дак сын уехачи и один живет Великая Губа – вот там было жененось у него; вылезла замуж, но рановато у ней выйдено; у него утром приехано Кузаранда. На протяжении XX века исследователи отмечают, что, несмотря на более широкие возможности деепричастного перфекта, субъект которого может быть и неодушевленным существительным (выцветши коричнева така фуфайка Великая Губа), заонежане предпочтение отдают причастному перфекту. Субъектный детерминант у + род. падеж является главным распространителем причастных диалектных конструкций, как безобъектных, так и с разными формами объекта. Предложно-падежная форма не всегда сохраняет посессивность, ср.: но заявление подано у населения этому, в церкви-то самый главный Толвуя; это у дочки было подарено мне Сенная Губа; а эти прялицы у меня в музей сданы; морда вся съедена у комаров Кузаранда. В собственно диалектных предложениях с объектом в вин. падеже залоговое значение страдательных причастий приглушается: у него дорогу перейдено Вороний Остров; а вот картошку у Тани посажено Кузаранда. Квазипассивными назвал такого типа конструкции В. И. Трубинский [19: 111]. Преодоление страдательности ярко проявляется и в двусоставных предложениях с предикативными причастиями переходных глаголов в абсолютном значении: а шофер был выпито Кажма; я была окончено 6 месяцев курсы на медсестру; я куплено одеколон, купила Кузаранда. Наибольший интерес представляют частотные в Заонежье предложения с причастиями от непереходных глаголов. Образованные преимущественно от глаголов движения, псевдострадательные причастия выражают результат действия субъекта, который может быть обозначен разными падежными формами существительного. Самым распространенным способом является детерминант у + род. падеж. Посессивное для общерусского языка, в говорах сочетание лишено идеи обладания чем-либо, а называет чистого агенса. В. И. Трубинский на этом основании отмечает особую, равную подлежащему, значимость его в конструкциях типа у него жененось [19: 149]. Как факт «расширения сферы употребления сочетания у + род. падеж от выражения значения лица, являющегося реальным производителем действия, агенсом, до выражения значения предмета» расценивает пример у дожжа быто В. А. Матвеенко [14: 125]. И в Заонежье зафиксирован за полвека еще один пример с неодушевленным существительным у цветов совсем засохнуто Кузаранда. На рубеже веков в Заонежье используются разные способы выражения субъекта действия в причастных оборотах при сохранении наиболее употребительного у + род. падеж: у девок иных не выйдено замуж Сенная Губа; в 21 году у него к финнам было перейдено от русских; у всех уйдено, думаю Толвуя. Изредка встречается, не без влияния широко употребляемого в глагольных предложениях типа медведей есть, субъектный генитив: милиции было наехано за порядком следить Великая Губа. Немногочисленны примеры с дат. падежом субъекта: привыкнуто мне работать тяжело Сенная Губа. Крайне редко фиксируется форма тв. падежа: мной туды перейдено Кузаранда. Синтаксической особенностью рассматриваемого диалекта являются регулярно употребляемые в говорах двусоставные предложения с номинативным подлежащим и причастиями на -н-, -т- без координации и с координацией главных членов: они-то этого уехано; Сережка тоже было падено с этого причала; ну я сама не записанась была Толвуя; мы были перееханы в 39 году; два сына уехано в Питер Шуньга; внуки выйдены замуж; невеста-то не очень, не привыкнута; эта Катя с города приехана; да в город потом я была съехана; я была привыкнута; ну я сама не записанась была. Кузаранда. При этом надо признать, что не все носители диалекта используют двусоставные перфектные конструкции. Интересно, что в материалах Т. Г. Доля середины ХХ века предложения такого типа в Заонежье не зафиксированы. А уже в восьмидесятые годы в Кузаранде отмечены двусоставные предложения без координации и с координацией главных членов: внук уехано в Петрозаводск; он спотета; гостья придено; я была выйдена замуж на 19 году [12]. Субъектный номинатив становится все более употребительным в перфектных конструкциях с причастиями на -н-, -т, образованных от непереходных глаголов и не предполагающих страдательного элемента значения (мы перееханы, он жененось). Безусловно, его утверждение происходит как под влиянием двусоставных общерусских предложений с финитным глаголом (мы переехали), так и деепричастных (мы переехавши, он женившись). С таким богатым выбором форм субъекта действия – род. – дат. – тв. – им. падежи – причастные конструкции не зафиксированы в других онежских говорах. Это отражает, если можно так сказать, поиск грамматической системой на ограниченной территории наиболее адекватного выражения агенса в перфектном обороте. Особого внимания заслуживает фиксируемая исключительно в Заонежье группа предложений, грамматическую основу которых составляют образования на -ность, -тость, мотивированные возвратными глаголами: у ней выученость на бугалтера; а тут выходит, что у них разойденость Кузаранда. Здесь отчетливо проявляется посессивное значение сочетания у + род. падеж (ср.: у нас договоренность). Как видим, образования на -ость двойственной природы. В предложении с образованием на -ность нами зафиксирован детерминант в дат. падеже: мне прописаность у детей, а на лето приезжаю [≈ * у меня прописаность у детей – речь идет о том, что мать прописалась / прописана у детей] Кузаранда. Напомним, что в диалекте эти детерминанты близки к взаимозамене. В целом синтаксическая система заонежского диалекта отличается, с одной стороны, сохранением ряда морфологических и синтаксических диалектных явлений, уходящих в глубокую историю языка (сказать сказка; петь песен; жители не были), а с другой стороны, смелыми новациями (мы перееханы). Экзотичность оборотов типа у них уехано, у него жененось, их бытование в пограничной с говорами прибалтийско-финских языков территории, в двуязычной семье подводят к идее влияния со стороны финского перфекта [15: 98], [25: 137–139]. Однако предположение о полигенезисе перфекта, самостоятельном возникновении и развитии его в разных типологических системах, высказанное Ю. С. Масловым на основе известных грамматических параллелей индоевропейских языков, представляется более убедительным [13: 95]. Не противоречит высказанной гипотезе заявленный потенциал русской грамматической системы – наличие в литературных форм говорено, думано, хожено. ЗАКЛЮЧЕНИЕ Заонежский диалект представляет собой уникальную языковую подсистему, характеризующуюся устойчивой совокупностью тесно взаимосвязанных единиц разного уровня, в которой отмечаются черты, выделяющие его на общесевернорусском фоне. Самобытность говоров обусловлена некоторой территориальной изолированностью полуострова, что выделяет его диалект даже на фоне межзональной онежской группы. Известная обособленность заповедного края способствовала сохранению глубокой старины не только в архитектуре, фольклоре, но и в речи заонежан. Однако уникальность говоров, на наш взгляд, складывается за счет не только поддержания старого, традиционного, но и переосмысления архаических явлений, наполнения новым содержанием, а также создания новых диалектных различий. Таким образом, диалектная грамматическая система отличается развитием форм, выражающих категорию времени, вариативностью морфологических форм и синтаксической синонимией. 1 В настоящей работе использованы материалы диалектологических экспедиций в Заонежье 2007–2017 годов. 2 Доля Т. Г. Синтаксис простого предложения в говорах Заонежья Карельской АССР: Дис. …канд. филол. наук. Петроза ПРИМЕЧАНИЯ водск, 1967. 359 с. 3 Там же. С. 77. Н. В. Маркова

Напиши аннотацию по статье

УЧЕНЫЕ ЗАПИСКИ ПЕТРОЗАВОДСКОГО ГОСУДАРСТВЕННОГО УНИВЕРСИТЕТА Т. 42. № 1. С. 63–71 DOI: 10.15393/uchz.art.2020.434 УДК 811.161.1’282(470.22) Языкознание НИНА ВЛАДИМИРОВНА МАРКОВА кандидат филологических наук, доцент кафедры русского языка Института филологии Петрозаводский государственный университет (Петрозаводск, Российская Федерация) markova_nina@mail.ru ГРАММАТИЧЕСКИЕ ДИАЛЕКТНЫЕ ЧЕРТЫ ЗАОНЕЖСКОГО ДИАЛЕКТА Впервые представлена морфосинтаксическая система заонежского диалекта, оказавшегося вне зоны централизованного изучения русских народных говоров; предложен список выявленных морфологических и синтаксических различий; в сопоставлении с данными современной лингвогеографии отмечены специфические структурные и функциональные черты заонежских диалектных словоформ и конструкций. Актуальным представляется анализ еще не публиковавшегося материала XXI века, позволяющий определить некоторые тенденции в развитии грамматической системы на рубеже веков. На морфологическом уровне отмечается ослабление роли флексий: синкретизм падежных форм у существительных, популярность стяженных окончаний прилагательных и глаголов. Активно используемый северо-западный перфект представлен в диалекте двумя типами синонимичных конструкций – причастных и деепричастных. На уровне простого предложения сохраняется конкуренция именительного и родительного падежей в роли объекта и субъекта.

грамматикализации моделей предикативных конструкции тувинского языка подлежасчные конструкции. Ключевые слова: бипредикативная конструкция, грамматикализация, модель, подле жащная конструкция, сказуемое, аналитическая конструкция, тувинский язык. В рамках общей задачи исследования полифункциональных и функциональных форм глагола как основы типологии тюркского синтаксиса мы рассматриваем вопросы грамматикализации глагольных конструкций тувинского языка. В центре нашего внимания будут модели, которые возникли на базе бипредикативных конструкций (БПК). Модель БПК представляет собою модель объединения двух предикативных единиц. Это отдельная языковая единица, планом содержания которой является некоторое смысловое отношение между событиями действительности; планом выражения – определенная схема соединения предикативных единиц [Структурные типы…, 1986, с. 23]. Показатель связи, являясь конструктивным центром модели, выражает ее синтаксическую семантику [Черемисина, 1979, с. 13–20]. Цель данной статьи – описание специфического лексического наполнения моделей, ведущего к формированию новой (монопредикативной) модели на материале конструкций с именными предикатами. Как известно, существуют такие предложения, «в структуре которых позицию, отвечающую одной из валентностей сказуемого, занимает не словоформа, а предикативная единица, т. е. предикативный актант. Эту же позицию может занимать и обычное дополнение и подлежащее» [Черемисина, 1982, с. 3]. Мы рассматрива Шамина Людмила Алексеевна – доктор филологических наук, главный научный сотрудник Сектора языков народов Сибири Института филологии СО РАН (ул. Николаева, 8, Новосибирск, 630090, Россия; shamina_la@mail.ru) ISSN 1813-7083. Сибирский филологический журнал. 2018. № 3 © Л. А. Шамина, 2018 позицию подлежащего (отсюда второе название – подлежащные конструкции). Конструкции, в которых сказуемое ЗПЕ, выраженное причастием, имеет нулевую падежную форму (неопределенный падеж / номинатив) и обязательное личнопритяжательное оформление, соответствующее субъекту исполняемого действия, рассматривались в работе [Предикативное склонение…, 1984, с. 107–134]. Сказуемым главной предикативной единицы (ГПЕ) в них выступают лексемы, позволяющие оценивать диктумные пропозиции, выражаемые предикативными подлежащими. Конструкции с ЗПЕ в неопределенном падеже, входя в главный предикативный узел как его компонент, в целом не удовлетворяют пониманию «сложности» предложения. Но мы считаем такие подлежащные конструкции «зависимой предикативной единицей» [Там же, с. 107]. Во-первых, потому, что притяжательное личное оформление сказуемого, характерное для системы зависимой предикации, здесь обязательно. Во-вторых, здесь также возможно оформление субъекта ЗПЕ аффиксами, как номинатива, так и генитива, что характеризует эту систему. Важным для данного типа конструкций, как мы уже сказали, является лексическое наполнение ГПЕ. Мы выявили три типа предикатов, которые находятся в грамматикализованной ГПЕ со значением факта: эпистемические, оценочные и эмоциональные. В статье рассматриваются только предикаты оценочной семантики. Анализируемый тип конструкций, подтверждающих существование или несуществование того или иного факта, его достоверность или недостоверность, соответствие или несоответствие некоторому положению дел за счет его оценки, является грамматикализацией синтаксической (аналитической) конструкции сказуемого с семантикой оценки в широком смысле. В БПК со значением факта ГПЕ включает слово из того семантического разряда, который обладает свойством присоединять изъяснительные ЗПЕ, но синтаксическое место его распространителя здесь занимают указательные местоимения, оценочные предикаты и др., к которым непосредственно и относится ЗПЕ, оформленная точно так же, как в изъяснительных предложениях [Шамина, 1999, с. 70–84]. Грамматикализованные предикативные единицы в сочетании со вспомогательными глаголами в форме причастия настояще-будущего времени на =ар и прошедшего времени на =ган с обязательным лично-притяжательным оформлением, передающим лицо исполнителя действия, предназначены в первую очередь для фиксации результатов мыслительных операций над событиями действительности (оценка их, классификация, идентификация и др.), несут коммуникативную нагрузку, выделяя некоторые характеристики.  Посессивные аффиксы (словоформа зависимого сказуемого заканчивается аффиксами: =ым – 1-е лицо, =ың – 2-е лицо, =ы – 3-е лицо) как бы компенсируют собой отсутствие маркера неопределенного падежа. В лингвистической литературе ЗПЕ в функции подлежащего относят к неполной номинализации [Арутюнова, 1976] – преобразованию предложений в именные и результату этого преобразования. Это особый способ свертывания про- позиций, свободный и от ограничений в образовании, и от позиционных ограничений. При свертывании пропозиции используются такие языковые формы, при которых полностью сохраняется объективное содержание пропозиции, но оно оказывается не актуализованным по отношению к категориям времени и наклонений. При неполной номинализации со значением факта в ГПЕ содержится слово из того семантического разряда, который обладает свойством присоединять ЗПЕ изъяснительного типа, но синтаксическое место его распространителя здесь занимает указательное местоимение (либо другая лексема), к которому непосредственно и относится ЗПЕ, оформленная так же, как в изъяснительных БПК. Не ция может быть свернута по формуле «тот факт (то), что» или «то обстоятельство, что». Известно, что в значение многих лексем входит оценочный прагматический компонент. Этот компонент информирует «об отношении человека, использующего данное слово, к обозначаемому словом объекту или к адресату сообщения, а также специфическую для данной лексемы информацию о тех речевых действиях, которые можно осуществлять с ее помощью (о ее прагматических функциях)» [Кобозева, 2000, с. 78]. Качественные и оценочные имена лица выполняют преимущественно предикатную функцию, «поскольку основная часть их семантического содержания указывает не на объективные признаки лица (референта имени), а на отношение к нему говорящего» [Арутюнова, 1999, с. 62], осознающего тот факт, что произносимое им зависит от его взгляда на вещи. Исходя из положения о том, что одним из элементов оценочной структуры, определяющим ее субъективный характер, является состав аксиологических предикатов, мы провели анализ имеющегося материала в соответствии с выявленными оценочными элементами. Структурная схема рассматриваемых в статье грамматикализованных конструкций имеет вид [Tv=PART=POSS]ЗПЕ (Li)ГПЕ, где Li –лексемы оценочной семантики. 1. Указательные местоимения в грамматикализованных конструкциях с семантикой факта ‘то’, ‘тот факт’. Эту функцию выполняют указательные местоимения ол ‘тот’ (1), (2), бо ‘этот’ (3). Структурная схема имеет вид [Tv=PART=POSS]ЗПЕ (PRON)ГПЕ. (1) Орук ара оозун кылыпканы ол ыйнаан, чагза-ла, хар-чамы катай-хаара ийи хонук хөлдээн (МЛПТ, с. 80). ара расстояние чагза.ла дождь.PRTCL орук дорога ыйнаан PRTCL хөлдэ=эн заполняться.водой=PP ‘Конечно, на полпути что-то сделал – (факт): как начал лить дождь со снегом – оозу=н он.POSS3=ACC делать=PFV=PP=POSS3 хар.чам=ы снег=POSS3 ол PRON хонук сутки катай.хаара вместе кыл=ып=кан=ы ийи два все затопило на два дня.’ (2) Чайын чайым чок турганы ол ыйнаан (ДМ, с. 151). чайын летом ‘Летом у меня времени не было – (факт), возможно.’ чай=ым чок время=POSS1Sg нет тур=ган=ы AUX=PP=POSS3 ол ыйнаан PRON PRTCL Частица ыйнаан ‘конечно, возможно’ в составе аналитического сказуемого служит для усиления семантики и экспрессии предложения. (3) Бо платьени сеңээ сатканым бо-дур (ОСО, с. 201). бо платье=ни платье=ACC это ‘Это платье тебе купил я – (факт) ведь.’ сеңээ ты.DAT сат=кан=ым продавать=PP=POSS1Sg бо.дур вот.ведь 2. Грамматикализованные конструкции с лексемами, выражающими оценку сообщений с точки зрения истинности, достоверности. Очень часто пропозиции выражаются в свернутом виде при модусных предикатах, что выдвигает на первый план семантику интеллектуальной обработки информации [Кошкарева, 2010, с. 370]. отношение – оценку. «Оценочность – такая категория, граммемы которой указывают, хорошо или плохо относится говорящий к факту или его участникам» [Мельчук, 1998, с. 196]. Предикаты этой группы – шын ‘правда, правильно’, чoп ‘правильно’, ылап ‘верно’, чигзиниг чок, чугаажок ‘несомненно’, чигзиниглиг ‘cомнительно’, шын, чoп, шынчы ‘верно, честно’, шын эвес, меге ‘неправда, неправильно’, нүгүл ‘ложь’ и др. обычно подтверждают или опровергают какое-то утверждение, мнение о событии (4), (5). Структурная схема имеет вид [Tv=PART=POSS]ЗПЕ (Li=правда)ГПЕ. (4) Ынчан моол чоннуң ортузунга ындыг чигзиниишкиннер турганы шын (КК. Тк., с. 362). ынчан тогда чигзиниишкин=нер сомнение=Pl ‘Тогда среди монгольского народа подобные сомнения были, (то) – правда.’ чон=нуң народ=GEN тур=ган=ы AUX.стоять=PP=POSS3 ындыг такой шын правда ортузунга среди моол монгол (5) Олчамның дүүн ыжыктап турганы шын-дыр (Там же, с. 143). дүүн олча=м=ның добыча=POSS1Sg=GEN вчера шын.дыр правда.PRTCL ‘Он вчера загораживал свою добычу, (то) – правда.’ ыжыкта=п загораживать=CV тур=ган=ы AUX=PP=POSS3 3. Грамматикализованные конструкции с лексемами, выражающими оценку наблюдаемых ситуаций с точки зрения ясности, понятности происшедшего и выводов, которые из этого следуют: тодаргай ‘ясно’, билдингир ‘ясно’, илдең ‘ясно’, тодаргай эвес ‘неясно’, дyрyм ‘закон’ (6), (7). Структурная схема имеет вид [Tv=PART=POSS]ЗПЕ (Li=ясно)ГПЕ. (6) Дыка үр чайганып келгениниң соонда черге сирт кылдыр дүшкени илдең (МЛПТ, с. 106). дыка очень чер=ге край=DAT ‘Долго болталась [в небе, потом] (то) – ясно, [что птица] на гребень [горы] кел=ген=и=ниң AUX=PP=POSS3=GEN дүш=кен=и спускаться=PP=POSS3 чайга=н=ып качать=RFL=CV кылдыр так үр долго сирт гребень.горы соонда POSTP илдең ясно приземлилась.’ (7) Чугула херек болганы тодаргай (КК. Тк., с. 233). чугула важный ‘Случай был важным (то) – ясно.’ бол=ган=ы быть=PP=POSS3 херек случай тодаргай ясно 4. Грамматикализованные конструкции с лексемами, выражающими оценку наблюдаемых ситуаций с точки зрения пользы: эки ‘хорошо’, дуза ‘польза’ (в значении ‘хорошо’), багай, аргажок ‘плохо’, хирелиг ‘посредственный’ и др., заполняющими разные подсистемы шкалы оценки (8), (9). Структурная схема имеет вид [Tv=PART=POSS]ЗПЕ (Li=хорошо)ГПЕ. (8) Бодунуң төрүттүнген черинден кандыг-кандыг алдарлыг кижилер үнгенин билип алыры – эки чаңга чаңчыгарының эге базымы болур (М.К-Л., с. 77). боду=нуң твой=GEN төрү=ттүн=ген родиться=CAUS=PP чер=ин=ден земля=POSS3=ABL кандыг.кандыг какой всходить=PP=ACC алдарлыг кижи=лер знаменитый человек=Pl ал=ыр=ы AUX=PrP=POSS3 эге чаңчыг=ар=ы=ның прививать=PrP=POSS3=GEN начало шаг=POSS3 ‘Узнать какие известные люди родились на твоей земле, (то) – первый шаг чаң=га привычка=DAT базым=ы бил=ип знать=CV эки хороший бол=ур быть=PrP к нравственному воспитанию.’ (9) Чаяан хамның ады чаагай боордан, алганыры хирелиг амытан болгай (КК. Тк., с. 100). ад=ы Чаяан имя=POSS3 Чаян болгай хирелиг алган=ыр=ы камлать=PrP=POSS3 ведь посредственный ‘Хотя имя шамана известное: Чаяан, камлает он (то) – посредственно ведь.’ хам=ның шаман=GEN чаагай хороший боордан PRTCL амытан все 5. Грамматикализованные конструкции с лексемами, выражающими оценку диктумных пропозиций с прагматической точки зрения. Здесь встречаются предикаты өртектиг ‘ценно’, ажыктыг, дузалыг ‘полезно’, херек ‘нyжно’, чугула ‘важно’, чаңчыл ‘привычка, традиция’, таварылга эвес ‘неслучайно’, хамаан ‘отношение’, эпчок ‘неудобно’, элек ‘рано’, солун ‘интересно’, дээре ‘лучше’ и др., характеризующие целесообразность, нужность, полезность диктумных событий. Эти предикаты в качестве объектов оценки предполагают, прежде всего, действия, поступки людей (10), (11). Структурная схема имеет вид [Tv=PART=POSS]ЗПЕ (Li=полезно)ГПЕ. (10) Шуут-ла күдээлеп туруп алганы дээре оол-дур ийин (Там же, с. 249). шуут.ла прямо.PRTCL ал=ган=ы AUX=PP=POSS3 ‘В положении будущего зятя быть (то) – ему лучше.’ күдээле=п быть.на.положении.будущего.зятя=CV дээре лучше оол.дур парень.PRTCL тур=уп AUX=CV ийин PRTCL (11) Чүгле Улуг-Хем кожууну дээри чугула (КК, с. 204). дэ=эр=и чүгле только говорить=PrP=POSS3 ‘Назвать только Улуг-Хемский кожуун – (то) важно.’ кожуун=ну кожуун=ACC Улуг-Хем Улуг.Хем чугула важно 6. Грамматикализованные конструкции с лексемами, выражающими оценку достаточности или недостаточности наблюдаемого или предполагаемого действия с точки зрения результативности: хөй ‘много’, эвээш, шоолуг эвес ‘мало’, ховар, хаая ‘редко’, хаая эвес ‘нередко’, узун ‘долго, шаг, үр ‘долго’, чаа ‘недавно’. В границах этого конструктивного типа в позиции главного сказуемого могут быть также имена наличия бар ‘есть’ и отсутствия чок ‘нет’ (12), (13). Структурная схема имеет вид [Tv=PART=POSS]ЗПЕ (Li=много)ГПЕ. (12) Силерни мынча ботка чаңгыс хомудатканым чок (Анк.). cилер=ни вы=ACC ‘Вас только хоть раз обидел я (то) – отсутствует.’ (13) Чаңгыс-даа анаа турары чок, хензиг сайларны, күзүрүмнерни ызырып чаңгыс хомуда=т=кан=ым один обижать=CAUS=PP=POSS1Sg мынча.ботка до.сих.пор чок нет алгаш халчып үнүп-ле турлар (КК. Тк., с. 75). чаңгыс.даа один.ни сайла=р=ны лущить=PrP=ACC анаа тур=ар=ы просто стоять=PrP=POSS3 күзүрүм=нер=ни хвоя=Pl=ACC хензиг маленький чок нет ызыр=ып кусать=CV ал=гаш AUX=CV бежать=CV ‘(Того, что) хоть один стоит без дела – нет, схватив маленькие ядра и хвои, на үнүп.ле INH.PRTCL тур=лар AUX=Pl чали выбегать.’ 7. Грамматикализованные конструкции с лексемами, выражающими оценку трудовых действий: физических и интеллектуальных. Выражается такая оцен- ка предикатами белен, чиик, амыр ‘легко’, бөдүүн ‘просто’, берге ‘трудно’, амыр эвес ‘нелегкий’ и некоторыми другими (14). Структурная схема имеет вид [Tv=PART=POSS]ЗПЕ (Li=трудно)ГПЕ. (14) Баштайгы онагны ажып алыры берге (Там же, с. 301). баштайгы первый ал=ыр=ы AUX=PrP=POSS3 ‘Преодолеть первого противника в национальной борьбе – (то) трудно.’ онаг=ны противник=ACC берге трудно аж=ып преодолевать=CV 8. Грамматикализованные конструкции с лексемами, выражающими экспрессивные оценки событий. Сила испытанной эмоции выражается лексемами: аажок ‘очень’, хөлчок ‘весьма’ халап чоор, аттыг чоор ‘ужасно’ (15), (16). Структурная схема имеет вид [Tv=PART=POSS]ЗПЕ (Li=очень)ГПЕ. (15) Ындазында, Саванды биле Дарган-Хааның аразында тааржыры хөлчок (Там же, с. 252). ындазында Саванды вообще Саванды таарж=ыр=ы уживаться.RECIP=PrP=POSS3 ‘Вообще, Саванды и Дарган-Хаа уживаются друг с другом (то) – хорошо.’ Дарган.Хаа=ның Дарган.Хаа=GEN хөлчок весьма аразында между биле и (16) Ам-даа аныяк хирезинде сирбей кара салдыг, улугзуг шырайлыг, хөйнү көрген ирейлерзиг аажылыг ол өске кижиниң Буянның сеткилинге тааржыры аажок болган (Там же, с. 383). сирбей топорщиться салдыг кара черный усатый аныяк ам.даа молодой еще шырайлыг улугзуг симпатичный взрослый өске аажылыг ол кроме c.характером он сеткилинге.таарж=ыр=ы нравиться.=PrP=POSS3 ‘Несмотря на свой молодой возраст, этот посторонний человек с черными усами, со взрослым взглядом, испытавший очень многое в жизни, Буяну очень понравился.’ хирезинде хотя хөйнү много кижи=ниң человек=GEN аажок очень ирей=лер=зиг старик=Pl=POSSV Буян=ның Буян=GEN көр=ген видеть=PP бол=ган быть=PP В рамках рассматриваемого конструктивного типа в позиции сказуемого ГПЕ встретились фазовые (аспектные) глаголы, выражающие то, как действие со- вершается во времени (начало, конец, продолжительность) и бытийные (глаголы, которые обозначают наличие, существование чего/кого-либо) глаголы. 9. Грамматикализованные конструкции с глаголами, выражающими идею ста- новления или прекращения факта. В этой функции отмечен фазовый глагол чидер= ‘исчезать’ (17) и бытийный глагол болур ‘становиться’ (18). Указанные глаголы передают различные оттенки достоверности факта. Структурная схема имеет вид [Tv=PART=POSS]ЗПЕ (V)ГПЕ. Седикпей=ниң Седикпей=GEN ‘То, что Седикпей боится медведя, исчезло.’ = ‘Седикпей перестал бояться корг=ар=ы бояться=PrP=POSS3 адыг=дан медведь =ABL чит=кен исчезать=PP медведя’ Ср.: аарыыры читкен ‘болеть перестало’. (18) Эвээш санга Чудурукпай амырап, ооң менээргенип турганы илдең болган (КК.1, с. 17). эвээш мало менээрген=ип зазнаваться=CV ‘Чудурукпай, радовался малому количеству (очков друга), зазнался, (то) видно амыра=п радоваться=CV он.GEN бол=ган илдең быть=PP ясно тур=ган=ы AUX=PP=POSS3 Чудурукпай Чудурукпай сан=га число=DAT ооң стало.’ Таким образом, между синтаксисом простого и сложного предложения наблюдаются разнообразные пересечения. Границы размываются, и идет процесс грамматикализации смыслов, которые сворачиваются в рамки простого предложения. Это бипредикативные, но не собственно сложные предложения, имеющие структуру неполной номинализации со значением факта. Рассмотренные схемы построения БПК могут использоваться для расширения набора выражаемых в языке характеристик финитного сказуемого. Проанализированные здесь грамматикализованные ЗПЕ формально соответствуют выполняемой ими функции – функции подлежащего. От БПК изъяснительного типа их отличает то, что в сферу модусных предикатов в рассматриваемых грамматикализованных структурах вовлечены лексические формы, которые не имеют падежных валентностей, как в изъяснительных конструкциях. На базе конструкций оценочной семантики происходит замещение формально главной предикативной единицы как местоимениями, глаголами, так и, по большей части, оценочными предикатами; и формируются регулярно воспроизводимые устойчивые грамматикализованные конструкции. Наблюдается определенная связь между структурой зависимой предикативной единицей (ЗПЕ) и семантикой выражаемых ею отношений. Такие конструкции предполагают обязательное наличие предикатов оценочной семантики и притяжательного личного оформления для выражения того или иного оттенка смысла. Коммуникативная направленность конструкций состоит в выражении отношения субъекта к предмету оценки. Предметом оценки выступает событие или лицо, предмет. Показатель оценки – главное сказуемое, выраженное предикатом с оценочной семантикой.

Напиши аннотацию по статье

УДК 81’366; 81’367 DOI 10.17223/18137083/64/22 Л. А. Шамина Институт филологии СО РАН, Новосибирск Грамматикализация моделей бипредикативных конструкций тувинского языка: подлежащные конструкции Рассматриваются вопросы грамматикализации глагольных конструкций тувинского языка. Исследуется специфическое лексическое наполнение бипредикативных моделей, ведущее к формированию новой (монопредикативной) модели на материале конструкций с именными предикатами. В таких конструкциях происходит замещение формально главной предикативной единицы как местоимениями и глаголами, так и, по большей части, оценочными лексемами, и формируются регулярно воспроизводимые устойчивые грамматикализованные структуры. 

грамматикализации русских модальных глаголов. Введение В настоящей работе рассматривается грамматикализация глаголов мочь и хотеть, т. е. появление у них свойств, характерных для вспомогательных глаголов. Распространена точка зрения, согласно которой в русском языке модальных вспомогательных глаголов не существует [Issatchenko 1940: 197; Chvany 1996b]. Встречается и другой подход, представленный, прежде всего, в работах Б. Ханзена, при котором некоторые свойства вспомогательного глагола усматриваются у глагола мочь, но не у глагола хотеть. К числу таких свойств относятся следующие. 1) Отсутствие немодальных значений [Ханзен 2006: 75]. 2) Совмещение нескольких модальных значений из сферы динамической (алетической) (1), деонтической (2) и эпистемической (3) модальности [Там же: 73]. (1) (2) (3) Он мог войти: дверь была открыта. [Петрова 2007: 89] Так и быть, вечером можешь пойти в кино. [Там же] Вечером может пойти дождь. [Там же] 1 Данная работа выполнена в рамках проекта корпусного описания грамматики современного русского языка Русграм (rusgram.ru), поддержанного РГНФ (14–04–00264, «Семантико-синтаксический компонент интегрированного корпусного описания русской грамматики») и Программой фундаментальных исследований Президиума РАН «Корпусная лингвистика», 2012–2014. Настоящее исследование поддержано также грантом «Школа общего языкознания Ю. С. Маслова» НШ-575.2012.6. Я благодарна О. Е. Пекелис за ценные комментарии. 3) Единственность синтаксической валентности [Хан зен 2006: 77]. 4) Неспособность образовать словосочетание с наречием неза висимо от основного глагола [Там же: 80]. 5) Отсутствие ограничений на тип глаголов и подлежащих, в частности, допустимость в предложениях без подлежащего [Hansen 2004: 249]: (4) Может похолодать. 6) Редкость и необычность примеров, подобных (5), в которых совмещены два модальных вспомогательных слова, при полной допустимости соответствующих примеров в немецком (6): (5) ?Каждый студент должен мочь перевести газетную статью. [Там же: 263] (6) Jeder Student muss einen Zeitungsartikel übersetzen können. [Там же: 263] 7) Наличие дефектных клеток в парадигме: отсутствие форм императива и деепричастия [Hansen 2001: 173, 175]. Из приведенных признаков не все представляются в равной мере убедительными и независимыми. Так, например, отсутствие ограничений на тип подлежащего кажется достаточно естественным следствием того, что одно из значений глагола мочь лежит в области эпистемической модальности. Можно заметить также, что приведенный выше перечень основан преимущественно на данных о грамматической допустимости или недопустимости тех или иных грамматических конструкций. Представляется, однако, что более точное представление о грамматических свойствах русских модальных предикатов могут дать количественные данные. Соответственно, описание в настоящей статье ориентировано на количественные характеристики модальных глаголов, хотя и не полностью ограничивается ими. Ниже рассматриваются фонологические (раздел 2), морфологические (раздел 3) и синтаксические (раздел 4) свойства глаголов мочь и хотеть, которые, предположительно, связаны с грамматикализацией. Далее в разделе 5 обсуждаются различия между грамматическими свойствами глагола мочь в алетическом, деонтическоми эпистемическом значениях. В разделе 6 кратко рассматриваются признаки грамматикализации слова должен. 2. Фонологические свойства глаголов мочь и хотеть 2.1. Редукция Один из часто указываемых признаков грамматикализации (см., например, [Heine 1993: 56]) — фонологическая редукция. Согласно данным устного подкорпуса НКРЯ2, сравнительно часто она наблюдается для форм второго лица единственного числа индикатива глаголов хотеть и мочь3: (7) Хоч послушать? [Сергей Соловьев. Спасатель, к/ф (1980)] (НКРЯ) (8) Ты ща мож поговорить со мной? [Телефонный разговор (2006)] (НКРЯ) Запись редуцированных форм в НКРЯ непоследовательна, поэтому определить частотность редукции затруднительно, однако существенно, что такие редуцированные формы вообще существуют. При этом для близких фонетически форм других глаголов редукция менее допустима или, по крайней мере, сложнее воспринимается вне контекста. Так, например, точ или тошь в значении точишь или друж в значении дружишь не представляются в той же мере допустимыми. Впрочем, наличие таких редуцированных форм у глаголов мочь и хотеть может объясняться их высокой частотностью: как известно, редукции подвергаются многие частотные слова, которые сложно отнести к числу сильно грамматикализованных, такие как, например, иногда, смотрю, Ивановна [Земская 1987: 206–207]. По данным [Ляшевская, Шаров 2009], мочь является вторым по частотности глаголом в русском языке, хотеть — седьмым. Близкая ситуация 2 Национальный корпус русского языка, http://ruscorpora.ru. Большинство примеров и количественных данных, приводимых в работе, получены с помощью НКРЯ или поисковой системы Яндекс. Ниже источник помечается в каждом случае как «НКРЯ» и «Яндекс» соответственно. 3 В устном подкорпусе НКРЯ фиксируются следующие написания редуциро ванных форм: хошь, хочшь, хочш, хош, хоч; мошь, мож.наблюдается и в случае с более общепризнанными вспомогательными глаголами: согласно [Heine 1993: 111], можно предположить, что связь между грамматикализацией и редукцией в общем случае опосредована частотностью. 2.2. Неполноударность4 Вспомогательные глаголы часто не несут ударения или не мо гут принимать контрастивное ударение [Там же: 23]. Абсолютных ограничений, связанных с ударением, у русских модальных глаголов, по всей видимости, нет, однако соответствующая тенденция достаточно сильна по крайней мере у глагола мочь. В некоторых контекстах глаголы мочь и уметь близки по смыслу, например, выражения могу летать и умею летать чаще всего имеют близкое значение. При этом в утверждениях (А я могу / умею летать) естественно считать, что основное ударение во фразе, как правило, находится на зависимом глаголе, в вопросах (А ты можешь / умеешь летать?) — на матричном глаголе. Как видно из данных в Таблице 1, в случае если матричный глагол находится в фокусе вопроса, глагол мочь используется особенно редко (χ2, P < 0, 01). Таблица 1. Частотность глаголов мочь и уметь в вопросах и утверждениях с зависимым глаголом летать (Яндекс) А я могу / умею летать. А мы можем / умеем летать. А ты можешь / умеешь летать? А вы можете / умеете летать? мочь уметь доля мочь24203 0,3 0,1 3. Морфологические свойства глаголов мочь и хотеть 3.1. Дефектность парадигмы 3.1.1. Общее распределение. Вспомогательные глаголы часто характеризуются дефектностью парадигмы [Там же: 23, 55], особенно часто отсутствуют императив и нефинитные формы. У русских глаголов мочь и хотеть абсолютных ограничений на образование этих 4 Данное свойство находится на грани между фонологией и синтаксисом и отнесено к фонологическому разделу лишь условно.форм сравнительно мало (см. о них ниже), однако общая тенденция прослеживается во всей парадигме. Так, как видно из Таблицы 2, у глаголов мочь, хотеть с одной стороны и уметь, желать с другой стороны при общем сходстве значения существенно различается состав форм. Глаголы мочь и хотеть значительно более частотны в индикативе и очевидно уступают по частотности глаголам уметь и желать в остальных формах. В Таблице 2 различия между индикативом и каждой из остальных форм статистически значимы в обеих парах глаголов (χ2 и двусторонний вариант точного критерия Фишера, P < 0, 01), кроме строки «императив» в паре хотеть — желать. Таблица 2. Частотность различных форм глаголов хотеть, желать, мочь и уметь (НКРЯ, снятая омонимия) деепричастие причастие инфинитив императив индикатив / сослагательное наклонение хотеть желать мочь уметь1201954352339220821022 Как упоминалось выше, наличие дефектных клеток (императив и деепричастие) в парадигме глагола мочь отмечалось в связи с грамматикализацией в [Hansen 2001: 173, 175], см. также [Choi 1994]. Различие в распределении форм у глаголов хотеть и желать также отмечено в литературе, однако предлагавшиеся объяснения едва ли могут быть распространены на все данные. Так, в [Сухотин 1990: 62] редкость деепричастия хотя и частотность деепричастия желая объясняется как частная особенность этой формы, связанная с существованием союза хотя. Как видно из таблицы, редкими являются и другие нефинитные формы этого глагола, не совпадающие ни с какими другими словами. В [Апресян 2002: 18–19] наблюдаемое распределение объясняется тем, что глаголы хотеть и желать близки к тому, чтобы образовать супплетивную парадигму. В то же время, это объяснение едва ли применимо к паре мочь — уметь, поскольку различия в их значении сравнительно велики и едва ли позволяют говорить о супплетивном отношении. При этом, как будет видно из дальнейшегообсуждения (см. раздел 5), в значениях, не относящихся к «зоне пересечения» глаголов мочь и уметь, избегание нефинитных форм у глагола мочь проявляется в не меньшей — и даже большей — степени. Стоит, впрочем, отметить, что в нефинитных формах набор значений глагола уметь несколько смещается, так что он оказывается чуть ближе к глаголу мочь. В обычном случае глагол уметь используется для обозначения узуальной внутренней алетической модальности [Петрова 2007: 89]. Значение актуальной внутренней алетической модальности встречается, однако является архаичным: . . . прибавить ничего не умею (Крамск.) [БАС: 596]. По всей видимости, в нефинитных формах глагол уметь используется в этом значении несколько свободнее. Так, предложения (9а)–(10а) представляются, хотя и стилистически ненейтральными, однако более естественными, чем близкие к ним по значению (9б)–(10б), в которых использованы финитные формы. (9а) К мыслям таким толкал и Дмитревский, все не умевший дове сти до ума собственную «Историю русского театра». [Борис Евсеев. Евстигней // «Октябрь», 2010] (НКРЯ) (9б) . . . Дмитревский, который все не мог / ?не умел довести до ума собственную «Историю русского театра». (10а) Король, не умея скрыть муки совести, выдает себя, но Гамлет [Т. Тархов. Меж двух времен. Хроники (НКРЯ) по-прежнему медлит. Уильяма Шекспира // «Наука и жизнь», 2006] (10б) Король не может / ?не умеет скрыть муки совести и выдает себя. . . Количественные данные также косвенно подтверждают предположение об особой склонности нефинитных форм глагола уметь к актуальному модальному значению. При актуальном значении глаголов мочь и уметь в зависимой клаузе обычно выступает глагол совершенного вида5, при этом у глагола уметь доля зависимых инфинитивов совершенного вида особенно велика в нефинитных 5 Обратное неверно: совершенный вид зависимого инфинитива возможен и при других значениях глагола уметь [Fielder 1983: 161–175].формах. При сравнении индикатива с каждой из нефинитных форм различие статистически значимо (χ2, P < 0, 01). Таблица 3. Частотность совершенного вида зависимого инфинитива (НКРЯ, 1901–2012) уметь + инфинитив совершенного вида32219уметь + инфинитив % совершенного вида1335112572318 деепричастие причастие инфинитив императив индикатив / сослагательное наклонение В то же время, даже в нефинитных формах набор значений глаголов мочь и уметь существенно различается, так, и в этих формах для глагола уметь невозможны следующие типы модальности: — эпистемическая: ???случай, не умевший произойти; — деонтическая: {заходить нельзя} ???не умевший зайти; — внешняя алетическая: {дверь закрыта} ??не умевший зайти. Таким образом, можно допустить, что некоторое влияние на распределение форм оказывает отношение глаголов в (квази)синонимических парах, близких к супплетивизму, однако этим отношением вряд ли могут объясняться все наблюдаемые закономерности, поскольку глаголы мочь и уметь достаточно сильно различаются по значению. Естественно предположить, что наблюдаемые данные объясняются грамматикализацией — не только глагола мочь, но и глагола хотеть. Можно, однако, возразить, что, коль скоро глаголы в рассматриваемых парах не полностью совпадают по значению, наблюдаемое различие может объясняться тем, что эти формы от глаголов мочь и хотеть редко оказываются нужны. Например, крайне мало контекстов, в которых могло бы понадобиться деепричастие от глагола мочь в эпистемическом значении. Как кажется, это предположение может быть опровергнуто по крайней мере следующими типами данных:1) Данные по (микро)диахронии. Если частотность некоторой формы глагола сильно падает на промежутке времени, для которого не зафиксировано столь же существенных изменений в семантике этого глагола, такое падение сложно объяснить исключительно семантическими причинами. 2) Данные синонимических конструкций. В случае если существует две синонимических конструкции, одна из которых требует использования некоторой формы, избегание этой конструкции не может объясняться семантическими причинами. 3) Данные об абсолютных (неколичественных) ограничениях, не связанных с определенными контекстами или значениями. Хотя бы в некоторых случаях значения глаголов в парах мочь — уметь и хотеть — желать очень близки, поэтому запрет на использование некоторой формы глаголов мочь и хотеть в любом контексте едва ли может быть объяснен семантическими причинами. Данные этих трех типов рассматриваются в разделах 3.1.2– 3.1.5 для деепричастий, причастий, инфинитивов и императивов. 3.1.2. Деепричастие. Данные по частотности форм деепричастий от глаголов мочь и хотеть за последние три века представлены в Таблице 4. Как видно из таблицы, с XVIII века частотность этих форм значительно уменьшилась. Таблица 4. Изменение частотности деепричастий от глаголов хотеть и мочь (НКРЯ)6 не хотя / хотев7 могши (+ могучи, могя) шт. ipm шт. ipm 1700–58 16,211,5 1801–1851–1901–51 4,94,60,90,80,10,1 1951–5 0,040,04 Согласно [Ваулина 1988: 73, 122, 124], форма хотя была сравнительно частотна также в языке XI–XVII вв., а формы глагола желать использовались в этой функции редко. 6 Я благодарю В. В. Казаковскую за указание на необходимость проверить формы могучи и хотевши. 7 Отрицательный контекст был выбран, чтобы исключить вхождения союза хотя.Для глагола мочь редкость закономерной формы деепричастия могя в современном языке является, вопреки [Hansen 2001: 175], недостаточно показательной, так как существует более общее ограничение на образование деепричастий на -а от глаголов на -чь, вне зависимости от их значения: печь — ???пекя, ср. [Chvany 1996b: 149]. В НКРЯ фиксируется почти исключительно деепричастие могши8. Это деепричастие не вполне стандартно по своей морфологической характеристике, что может оказывать влияние на его употребительность. Впрочем, как видно из Таблицы 4, для этих форм наблюдается та же диахроническая тенденция: на протяжении последних трех веков их частотность существенно упала. 3.1.3. Причастие. Как видно из Таблицы 5, частотность причастий от глаголов мочь и хотеть также значительно, хотя и не вполне последовательно9, падала на протяжении последних трех веков. Таблица 5. Изменение частотности причастий глаголов хотеть и мочь (НКРЯ) 1700–1801–1851–1901–1951–хотеть мочь хотящий хотевший могущий могший шт. ipm шт. ipm шт. ipm шт. ipm17,42,873,10,31,48,920,12,11,44,819,32,60,81,718,60,70,30,64,40,1 При рассмотрении синхронного среза об избегании причастных форм от глаголов хотеть и мочь говорят данные 8 По одному примеру находится также для форм могя и могучи. 9 Увеличение частотности причастий хотевший и могший в выборке по первой половине XIX века, по всей видимости, частично объясняется общим резким увеличением частотности действительных активных причастий прошедшего времени, особенно несовершенного вида: более чем в 2 раза в основном подкорпусе НКРЯ. Не вполне ясно, отражает ли такое различие некоторый реальный исторический процесс или различие в составе текстов.(квази)синонимических относительных конструкций. Так, близкое значение имеют причастный оборот (11а) и финитное относительное предложение с местоимением который (11б). (11а) Он задерживал девушку, хотевшую купить Горького. [Ю. К. Олеша. Книга прощания (1930–1959)] (НКРЯ) (11б) Он задержал девушку, которая хотела купить Горького. При этом, как видно из Таблицы 6, глаголы мочь и хотеть особенно часто используются в финитных относительных клаузах, глаголы уметь и желать — в нефинитных. Различие между каждым из рассматриваемых глаголов (желать, уметь, мочь и хотеть) и другими матричными глаголами несовершенного вида в среднем статистически значимо (χ2, P < 0, 01). Таблица 6. Сравнительная частотность стратегий образования относительных клауз у различных предикатов с зависящим от них инфинитивом (НКРЯ, 1951–2011)10 который причастие % причастий желать уметь другие матричные глаголы несовершенного вида (снятая омонимия) мочь хотеть18437482311331488310Из этого различия можно заключить, что редкость причастных форм от глаголов мочь и хотеть не может объясняться только тем, что соответствующее значение редко необходимо выразить. Редкость значения может значительно влиять на суммарное количество причастных оборотов и финитных относительных предложений для данного глагола, но не на соотношение этих типов относительных клауз. 10 В Таблицах 6 и 19 частично дублируются данные, представленные в [Холо дилова 2014: 494].3.1.4. Инфинитив. В [Chvany 1996b: 148] подробно обсуждается недопустимость инфинитива от глагола мочь во многих конструкциях: (12) Он хочет *мочь / быть в состоянии прыгнуть с парашютом. [Там же: 148] В то же время, К. Чвани предполагает, что ограничения на использование инфинитива мочь не являются признаком грамматикализации. Основными ее аргументами являются следующие два положения: 1. Глагол мочь не проявляет других признаков грамматикализации, в частности, не имеет других дефектных клеток в парадигме, кроме ожидаемых по независимым причинам [Там же: 149]. 2. В некоторых контекстах использование формы мочь в полной мере допустимо [Там же: 150–154]. Кроме метатекстовых употреблений (слово «мочь»), К. Чвани выделяет следующие: мочь как топик в таких конструкциях как (13)–(15) и мочь как подлежащее (16). (13) Мочь-то она может, а хотеть-то никак не хочет. [Там же: 150] (14) Хотеть-то, конечно, хочет, а насчет мочь. . . [Там же: 150] (15) Хотеть-то, конечно, хочет, а что касается мочь. . . (16) Самое ужасное — хотеть и не мочь. [Там же: 150] [Там же: 153] Как видно даже из рассмотренных выше данных, первое положение неверно: инфинитив не является единственной избегаемой формой глагола мочь. По всей видимости, не полностью верно и второе положение: даже в контекстах вида (13)–(16), использование инфинитива мочь в целом избегается. Наиболее наглядно это можно показать на контекстах, подобных (13) и (16). Наравне с конструкцией, представленной в (13), в русском языке иногда используется близкая ей по значению и структуре конструкция, в которой на первом месте стоит не инфинитив, а финитная форма: (17) Мог-то мог, а вот убил или нет, не знаю. (Яндекс)В целом частотность этой конструкции невелика, однако, как видно из данных в Таблице 7, в случае с глаголом мочь она является преобладающей. Этим глагол мочь отличается, в частности, от глагола уметь, различие статистически значимо (χ2, P < 0, 01). Как видно из таблицы, у других глаголов на -чь частотность конструкции с личной формой также высока, однако мочь статистически значимо отличается и от этой группы (χ2, P < 0, 01). Таблица 7. Частотность инфинитива и личной формы в первой части конструкции V-то V (Яндекс)11 инфинитив личная форма доля инфинитива мочь печь, стричь, течь уметь делать21891911 0,2 0,5 0,9 0,9 Таким образом, и в этой конструкции инфинитив от глагола мочь в целом избегается. Сходная ситуация наблюдается в том случае, когда клауза, вводимая инфинитивом, занимает позицию подлежащего, как в (16) и (18)12. В некоторых случаях такая инфинитивная клауза может быть заменена без существенного изменения значения на финитную клаузу с союзом когда (19). 11 В большинстве таблиц, основанных на поиске в Яндексе, приведены данные по нескольким независимым выборкам, которые соответствуют строкам этих таблиц, см. подробнее [Холодилова 2013: 18–25]. Важным следствием этого подхода является несоблюдение пропорционального соотношения для абсолютных чисел, приводимых в таблицах. Например, данные в Таблице 7 не отражают соотношения между такими словосочетаниями, как мочь-то может и уметь-то умеет: из этих данных можно заключить, что такое сочетание более характерно для глагола уметь, но невозможно определить, какое из этих сочетаний встречается чаще. 12 Пример (16) представляется в целом более допустимым, чем модификация примера (19): ??Это самое трудное — не мочь найти решение. По всей видимости, одна из причин такого различия — отсутствие выраженного инфинитивного зависимого при глаголе мочь в примере (16). В других случаях, таких как (12), примеры без выраженных инфинитивных зависимых представляются также более приемлемыми: Он хочет мочь ??(прыгнуть с парашютом). Предположительно, это различие также указывает на связь наблюдаемых запретов с грамматикализацией глагола мочь: если мочь выступает не как матричный глагол, т. е. вне грамматикализующейся конструкции, ограничения на образование форм оказываются менее строгими.(18) Но самое трудное — не знать, какое решение принять. (Яндекс) (19) Это самое трудное, когда не можешь найти решение. (Яндекс) У глагола уметь конструкция с союзом когда почти не встречается, что, по всей видимости, объясняется независимыми причинами: как отмечалось выше, уметь обычно обозначает узуальную возможность, что плохо совместимо с темпоральным значением. В связи с этим в Таблице 8 глагол мочь сравнивается с более далеким по значению глаголом знать. Как видно из таблицы, в этом случае инфинитив от глагола мочь почти не используется. Различие между глаголами статистически значимо (χ2, P < 0, 01). Таблица 8. Частотность инфинитива и личной формы в предложениях вида . . . самое трудное / тяжелое / сложное + не V / когда не V . . . не мочь / знать мочь знать20 . . . когда не можешь / знаешь14 доля инфинитива 0,0 0,6 Еще один близкий случай составляют целевые придаточные с союзом чтобы и некоторые типы сентенциальных актантов. Как отмечает С. С. Сай (л. с.), ограничение на использование целевых инфинитивных оборотов со словом мочь (20а) во многом компенсируется частотностью при этом глаголе финитных придаточных с союзом чтобы (20б), при этом глагол мочь оказывается, по всей видимости, единственным глаголом, для которого эта стратегия часто используется при кореферентности подлежащих. (20а) . . . оцениваю я квартиры так, чтобы я могла быстро их про(Яндекс) дать. (20б) . . . оцениваю я квартиры так, чтобы мочь быстро их продать. Это замечание можно отнести также к некоторым типам сентенциальных актантов (Я хочу мочь / Я хочу, чтобы я мог). Отмеченное различие подтверждается данными, приведенными в Таблице 9. В таблице отражены две корреляции. Во-первых, значимое различие существует между стратегиями образования сентенциальных актантов: при инфинитивной стратегии значительно чаще встречается глагол уметь, при финитной — глагол мочь (χ2, P < 0, 01). Во-вторых,значимо различается процент глагола мочь в финитных сентенциальных актантах с союзом чтобы при кореферентности подлежащих и в обычном ирреальном контексте (двусторонний вариант точного критерия Фишера, P ≈ 0, 02). Второе различие показывает, что сравнительная частотность конструкции вида Я хочу, чтобы я мог. . . не сводима к общей частотности глагола мочь и редкости его инфинитива. Таблица 9. Частотность финитной клаузы с союзом чтобы у глаголов мочь и уметь по сравнению с инфинитивной клаузой и общим распределением в ирреальном контексте (Яндекс)13 Я хочу, чтобы я мог(ла) / умел(а). Я не могу / умею. Я хочу мочь / уметь. мочь289уметь % мочь11991 В то же время, нельзя сказать, что стратегия образования сентенциальных актантов при кореферентности, которую использует слово мочь, полностью отсутствует в остальной языковой системе. Такие примеры возможны, хотя сравнительно редки, и в других случаях, когда реализация ситуации, выраженной в зависимой клаузе, предполагает слабый контроль со стороны субъекта (21)–(22)14. Таким образом, это различие, как и рассмотренные выше, является скорее количественным, чем качественным. (21) Я делаю так чтобы я им нравился. (22) Я хочу, чтобы я не нуждалась в нем. (Яндекс)15 (Яндекс) 3.1.5. Императив. Ограничение на образование форм императива от глаголов мочь и хотеть близко к абсолютному: такие формы 13 При рассмотрении Таблицы 9 особенно важно учитывать, что в приведенных данных возможно сравнение между строками по процентам в последнем столбце, но не по абсолютным числам (см. примечание к Таблице 7). Так, для глагола мочь конструкция с союзом чтобы является преобладающей, однако сравнительно частотна и конструкция с инфинитивом. Из выборки в 100 примеров вида Я хочу мочь / чтобы я мог / могла конструкция с инфинитивом представлена в 16 случаях (Яндекс). 14 Ср. [Пекелис 2014]. 15 В примере сохранена пунктуация источника.почти невозможны даже в квазиимперативных контекстах (23б), при том что аналогичные примеры с глаголами желать и уметь представляются допустимыми (23а). (23а) Однако сколько этого ни желай, победа всегда достается кому то одному. [«Формула» (2001)] (НКРЯ) (23б) ???Как этого ни хоти, победа всегда достается кому-то одному. У глагола мочь форма императива фиксируется почти исключительно в устаревшем выражении не моги(те) ‘не смей, не вздумай’ (24). Согласно [Hansen 2001: 173], мочь в этом выражении не относит ся к той же лексической единице, что и рассматриваемый модальный глагол. (24) Не моги жениться без приданого. [А. П. Чехов. Руководство для желающих жениться (1885)] (НКРЯ) 3.2. Ограничения при словообразовании: номинализация Как известно, для вспомогательных глаголов характерны так же ограничения при словообразовании, в частности, может быть невозможно образование номинализаций [Heine 1993: 23, 55]. По всей видимости, это верно и для русского языка. Отсутствие слова можение отмечается в [Chvany 1996b: 149]. В НКРЯ такое существительное также не фиксируется. Слово хотение существует, однако является сравнительно ред ким, при этом на протяжении последних трех веков произошло силь ное, хотя и не вполне последовательное, падение его частотности. Таблица 10. Изменение частотности слова хотение (НКРЯ) 1700–84 23,5 шт. ipm 1801–16 1,5 1851–199 6,3 1901–270 5,1 1951–97 1,4 2001–54 1,14. Синтаксические свойства глаголов мочь и хотеть 4.1. Избегание именных аргументов Некоторые данные указывают на нежелательность именных аргументов при матричных глаголах мочь и хотеть. Во-первых, при глаголе хотеть с именным прямым дополнением ограниченно возможен также участник, выраженный дативной именной группой, как в (25), тогда как при глаголе хотеть с сентенциальным зависимым такой участник невозможен (26б). У глагола желать такого ограничения не существует (26а). (25) Конечно же, я не хочу никому смерти. (Яндекс) (26а) Я не желаю никому умереть в одиночестве. . . (Яндекс) (26б) ??Я не хочу никому умереть в одиночестве. . . Во-вторых, из способов прономинализации сентенциального актанта (см. о них [Летучий 2011]) при глаголах мочь и хотеть значительно чаще, чем при глаголах уметь и желать, используется наречное так, а не именное это. Данные приведены в Таблице 11, в обеих парах (мочь vs. уметь, хотеть vs. желать) различие статистически значимо (χ2, P < 0, 01). Таблица 11. Частотность местоимений так и это в качестве актантов глаголов с модальным значением (НКРЯ, 1901–2012) так. . . это / этого. . . доля так мочь хотеть уметь желать143434536 0,5 0,3 0,1 0,1 4.2. Признаки моноклаузальности Естественно ожидать, что вспомогательный и зависимый глагол будут проявлять признаки моноклаузальности. В отношении русских модальных глаголов это ожидание в какой-то мере оправдывается. 4.2.1. В обычном случае в пределах клаузы осуществляется «отрицательное согласование» (negative concord) с отрицательнойчастицей, в результате которого при сентенциальном отрицании используются отрицательные, а не неопределенные, местоимения: (27) Он не видел никого / ??кого-либо / ??кого бы то ни было. При отрицании в главной клаузе «отрицательное согласование» часто распространяется на зависимую клаузу (28а), см., в частности, [Abels 2005; Волк 2007]. В то же время, в этом случае возможны и неопределенные местоимения (28б), см. [Былинина 2003; Падучева 2011]. (28а) Сейчас он не хотел видеть никого. [Василь Быков. Бедные люди (1998)] (НКРЯ) (28б) Он не хотел видеть кого бы то ни было. Как видно из Таблицы 12, при глаголе желать доля неопределенных местоимений в зависимой клаузе выше, что указывает на большую независимость клауз. Различие статистически значимо (χ2, P < 0, 01). Таблица 12. Частотность неопределенных и отрицательных местоимений при инфинитивных зависимых глаголов хотеть и желать (НКРЯ) неопределенные местоимения отрицательные местоимения % неопределенных местоимений хотеть желать265844 4.2.2. То же верно для прямых дополнений при инфинитиве. Как известно, отрицание может способствовать генитивному оформлению дополнения, что возможно и «через границу» клаузы, см. [Abels 2005]. При этом в паре хотеть — желать при глаголе желать отрицание в главной клаузе реже оказывает влияние на маркирование прямого дополнения в зависимой клаузе. Различие статистически значимо, χ2, P < 0, 01. 4.2.3. При глаголе мочь явления, аналогичные рассматриваемым, могут действовать и в обратном направлении — из зависимой клаузы в главную. Так, при отрицании в зависимой клаузе возможно какТаблица 13. Падеж дополнения в зависимой клаузе при отрицании в главной (НКРЯ) генитив аккузатив % генитива хотеть желать18269421 использование отрицательных местоимений в главной клаузе16 (29), так и маркирование подлежащего главной клаузы генитивом (30). Более подробное обсуждение этого явления см. в разделе 5 ниже. (29) Этого 1 % никто может не заметить. (Яндекс) (30) Пояснил, что меня может не быть в эти дни в Москве. (Яндекс) 4.2.4. Еще одним признаком, указывающим на объединение клауз, является использование в зависимой клаузе именных предикатов, выраженных краткими формами. Как известно [Nichols 1981: 300; Timberlake 2004: 293], в нефинитных предикациях краткие формы прилагательных и причастий в русском языке избегаются (?будучи болен, ?бывший болен), в частности, в большинстве случаев избегаются такие конструкции с инфинитивом в вершине (??быть болен). Можно ожидать, что, в случае если главная и зависимая клауза проявляют некоторые признаки единства, а форма глагола в главной клаузе финитна, это ограничение будет действовать в меньшей степени, поскольку структура в целом оказывается при этом финитной. С этим согласуется также наблюдение Дж. Николс, согласно которому инфинитивы допускают использование кратких форм только при матричных глаголах с субъектным контролем [Nichols 1981: 300]. Были рассмотрены две случайных выборки примеров с различными матричными глаголами, предполагающими субъектный контроль, — с краткими прилагательными (31) и с полными прилагательными в творительном падеже (32). (31) Ведь ваша подруга называет вас мастером, ведь вы мыслите, как же вы можете быть мертвы? [М. А. Булгаков. Мастер и Маргарита, часть 2 (1929–1940)] (НКРЯ) 16 Данное явление упоминается в [Рожнова 2009: 36]. О близких случаях использования отрицательных местоимений в предложениях с объектным контролем см. [Минор 2007; Minor 2013].(32) Словно он за ночь отдохнул немного от мучений и попривык быть мертвым. [Л. К. Чуковская. Борис Пастернак. Первая встреча (1962)] (НКРЯ) В Таблице 14 приведены данные по тем глаголам из выборок, которые встретились суммарно не менее 10 раз. Как видно из таблицы, рассматриваемые в данной статье глаголы мочь и хотеть особенно явно преобладают в выборке с краткими прилагательными. При сравнении каждого из этих глаголов с суммой по остальным различие статистически значимо (в обоих случаях χ2, P < 0, 01)17. Таблица 14. Частотность краткой и полной формы именных предикатов, выраженных прилагательными, в сентенциальных актантах при различных матричных глаголах (НКРЯ) выборка 1: краткая форма выборка 2: полная форма мочь хотеть уметь перестать обещать бояться стараться переставать24600961151137 Таким образом, по этому признаку глаголы мочь и хотеть также проявляют склонность к моноклаузальности в большей степени, чем многие другие матричные глаголы18. Различие прослеживается и в парах хотеть — желать, мочь — уметь. Так, в предложениях, подобных (33)–(34), с именным предикатом, выраженным прилагательным готовый, доля кратких форм 17 В Таблицах 14 и 15 приведены данные только для финитных форм матрич ных глаголов. 18 Cр. контраст, отмеченный в [Timberlake 2004: 294]: (i) (ii) Он может быть оскорблен / оскорбленным. Человек любит быть оскорбленным / *оскорблен. В [Nichols 1981: 146, 212–215] также отмечается большая допустимость крат ких форм при модальных предикатах.особенно высока для матричных глаголов мочь и хотеть. Данные приведены в Таблице 15, в обеих парах различие статистически значимо (χ2, P < 0, 01)19. (33) Для тех, кто хочет быть готов ко всему. (Яндекс) (34) Потому мы уже заранее желаем быть готовыми ко всему. (Яндекс) Таблица 15. Частотность краткой и полной формы прилагательного готовый в сентенциальных актантах при различных матричных предикатах (Яндекс) хотеть желать мочь уметь готов(о,а,ы)75 готовым(ой,ыми)9324 доля краткой формы 0,3 0,1 0,9 0,2 5. Мочь: связь свойств грамматикализации и значения Известно, что в некоторых языках модальные глаголы могут проявлять различные грамматические свойства в зависимости от того, какой тип модальности они выражают. При этом с наибольшей степенью грамматикализации обычно связан эпистемический тип, с наименьшей — алетический, см., например, [van der Auwera, Plungian 1998: 114–115]. По всей видимости, это различие прослеживается и в русском языке. Один признак грамматикализации мочь в эпистемическом значении упоминался во введении: в этом значении отсутствуют ограничения на тип подлежащего, в частности, возможны безличные предложения, т. е. эпистемическое мочь более десемантизовано в терминах [Heine 1993: 54]. Кроме того, можно отметить следующие грамматические особенности, различающие мочь в алетическом, деонтическом и эпистемическом значении. 19 Для глагола желать учитывались только те примеры, в которых он синони мичен глаголу хотеть.1) В той мере, в какой можно говорить об отношении видовой пары между глаголами мочь и смочь, это относится только или преимущественно к алетической модальности: в эпистемическом значении слово смочь не используется, в деонтическом значении его использование сильно ограничено, см. [Choi 1994; 1999; Петрова 2007: 92]. 2) По всей видимости, в эпистемическом значении у глагола мочь ниже частотность причастий. Непосредственно проверить это утверждение сравнительно сложно, однако косвенно на это указывают две наблюдаемые корреляции. Во-первых, существует отрицательная корреляция между использованием причастий и неодушевленностью вершины. Данные приведены в Таблице 16, различие статистически значимо (χ2, P < 0, 01). При этом существует сильнейшая корреляция между неодушевленностью и эпистемической модальностью: в большинстве случаев в относительных конструкциях с неодушевленной вершиной (35) представлена эпистемическая модальность, тогда как конструкции с одушевленной вершиной (36), могут относиться к любому типу модальности — в приведенном примере, вероятно, представлена алетическая. (35) — Ты произнес роковые слова, которые могут иметь фаталь ные последствия. [Борис Заходер. Сказки для людей (1960–1980)] (НКРЯ) (36) Она почувствовала себя женщиной, хозяйкой, могущей забо титься, вести хозяйство, даже повелевать. [Анатолий Приставкин. Вагончик мой дальний (2005)] (НКРЯ) Во-вторых, существует отрицательная корреляция между использованием причастий и инфинитивов от глаголов из бытийной сферы (?могущий быть / возникнуть / умереть. . . ). Данные представлены в Таблице 17, различие статистически значимо (χ2, P < 0, 01). 20 В Таблице 16 отражены данные по первым 200 примерам в обеих рассматриваемых группах при случайной сортировке и рассмотрении только первого релевантного примера от каждого текста.Таблица 16. Частотность неодушевленных вершин в зависимости от стратегии образования относительных клауз с глаголом мочь (могший + INF) / который мог + INF) (НКРЯ, 1950–2012)20 неодушевленная вершина одушевленная вершина % неодушевленных вершин причастие который1544677 Глаголы из бытийной сферы встречаются почти исключительно в конструкциях с эпистемическим модальным значением. Соответственно, эта корреляция также указывает на особую редкость причастий от глагола мочь в эпистемическом значении. Таблица 17. Частотность глаголов из бытийной сферы в зависимости от стратегии образования относительных клауз с глаголом мочь (могший + INF / который мог + INF) (НКРЯ) глаголы из бытийной сферы остальные глаголы % глаголов из бытийной сферы причастие который1154212035 3) Глагол мочь может присоединять в качестве прямого дополнения некоторые местоименные группы (это, что, все) [Chvany 1996a], однако в эпистемическом значении эта способность у него, по всей видимости, отсутствует. Так, пример (37), в котором от глагола мочь зависит инфинитивная клауза, может, по всей видимости, иметь значение, относящееся к любому из трех типов модальности. Пример (38) иллюстрирует наименее естественное эпистемическое значение. (37) Что я могу сделать? a. O Kалетическая (≈ ‘Что я в состоянии сделать?’) b. O Kдеонтическая (≈ ‘Что я имею право сделать?’) c. O Kэпистемическая (напр., ≈ ‘Что может случиться в результате моих действий?’, ср. также (38)) (38) {Что я делаю не так? Никакие настройки не трогал! ⟨. . .⟩ } Вспомни, что ты мог сделать. (Яндекс)Пример же (39), в котором от глагола мочь зависит именная группа, представляется недопустимым в эпистемическом значении, ср. (38′). (39) Что я могу? a. O Kалетическая b. ?деонтическая (40) c. ???эпистемическая (38′) (40) {Сегодня позвонила в прокуратуру дознавателю, чтобы узнать как и что. . . Ничего не говорят. ⟨. . .⟩ } Я не знаю, что я могу и (Яндекс) на что имею право. (38′) { Что я делаю не так? Никакие настройки не трогал! ⟨. . .⟩ } ???Вспомни, что ты мог. 4) Как отмечалось в разделе 3, отрицание в зависимой клаузе при глаголе мочь может влиять на оформление актантов в главной клаузе, как, например, в предложении Ничего могло не быть. Представляется, что эта синтаксическая особенность возможна только при эпистемическом (29) (никто может не заметить) и деонтическом (41) значении, но не при алетическом значении, ср. (42а–42б). (41) Я уже сказал, что никто может не приходить на уроки, но спра(Яндекс) шивать буду всех. (42а) ВСЕ могут не дышать. (Яндекс) a. O Kдеонтическая (≈ ‘Все имеют право не дышать’.) b. O Kалетическая (≈ ‘Все обладают способностью не дышать’.) (42б) Никто может не дышать. a. ?деонтическая (≈ ‘Все имеют право не дышать’.) b. ???алетическая (≈ ‘Все обладают способностью не дышать’.) Таким образом, мочь в алетическом значении не обладает этим признаком слитности главной и зависимой клауз. Стоит, впрочем, отметить, что это свойство бывает и у глаголов, далеких от высокой степени грамматикализации: Никто старался не вмешиваться. Маркирование подлежащего главной клаузы генитивом при отрицании в зависимой (Никого может не быть), по всей видимости, совместимо только с эпистемической модальностью.5) Только или преимущественно в эпистемическом значении глагол мочь совместим с необычным для русского языка порядком слов, при котором подлежащее главной клаузы занимает линейную позицию между матричным и зависимым глаголом, как в (43). (43) Однако сколько времени уйдёт на это, и каких усилий может это стоить ИТ-отделу, не имеющему реального опыта подобных проектов? [Наталья Дубова. Вокруг ITSM // «Computerworld», 2004] (НКРЯ) Данная конструкция встречается, как правило, с «легкими» подлежащими, состоящими из одиночных местоимений: это, такое, никто, — и невозможна при большинстве матричных глаголов. Например, как отмечалось выше, для глагола стараться, так же как для глагола мочь, возможно «отрицательное согласование» подлежащего при отрицании в зависимой клаузе (Никто старался не. . . ), однако, как видно из Таблицы 18, глаголы стараться и мочь различаются по тому, какую позицию по отношению к такому подлежащему занимает матричный глагол. При наличии препозитивного зависимого для глагола мочь предпочитается препозиция (44), ср. (29), для глагола стараться — постпозиция. (44) Если ошибка будет одна (например, вся работа отвратительна), (Яндекс) то этого может никто не заметить ⟨. . .⟩ Таблица 18. Частотность препозиции матричного глагола по отношению к подлежащему при глаголах мочь и стараться (Яндекс) Этого . . . никто не Этого никто . . . не мочь стараться012 доля препозиции глагола 0,9 0,0 Таким образом, в некоторых условиях у глагола мочь в эпистемическом значении, но не в других значениях, возможна инверсия матричного глагола и подлежащего, что напрямую соответствует более широкой сфере действия эпистемического мочь, включающей всю пропозицию. Близкое явление наблюдается при препозицииглагола стоить по отношению к дативному субъекту в таких выражениях, как Стоит погоде испортиться. . . , см. [Выдрина 2011]. 6) Только или преимущественно при эпистемическом значении глагола мочь возможно использование в зависимой клаузе именного предиката, выраженного существительным в именительном падеже. По всей видимости, данный признак является еще более явным указанием на «слитность» клауз, чем использование кратких форм прилагательных в сентенциальном актанте (см. раздел 4), поскольку этот признак связан с еще более строгим ограничением в прочих контекстах21. — эпистемическая модальность: (45а) {И тут яркий сноп выхватил из ночи тело парня — это был, конечно, не Ленечка. ⟨. . .⟩} Он мог быть солдат, отпускник или даже («совсем обидно», — сказал бы кто-нибудь) демобилизованный: гимнастерка на нем была без погон. [Андрей Битов. Лес (1960–1980)] (НКРЯ) — деонтическая модальность: (45б) Он мог быть солдатом / ??солдат. {У него было на это разре шение. } — алетическая модальность: (45в) Он мог быть солдатом / ??солдат. { Он умел стрелять. } 6. Должен Слово должен частично примыкает по свойствам к глаголам мочь и хотеть. Во-первых, как и глагол хотеть (см. раздел 4.1), при присоединении инфинитива должен теряет валентность на аргумент в дативе, ср. (46)–(47). (46) Он должен мне пять рублей. (47) Он должен (??мне) сходить в магазин. 21 В [Nichols 1981: 146, 213] указано, что примеры с именем в номинативе были найдены только для матричного предиката должен.Во-вторых, некоторую параллель можно провести между дефектностью форм у модальных глаголов и у прилагательного должен: ближайшим аналогом причастий для слова должен можно считать полную форму (должный), которая почти не используется. Как и в случае с глаголами, из стратегий образования обособленных определений при слове должен предпочитается финитная, при этом, как и в случае с глаголами мочь и хотеть, в языке существует синонимичное слово, которое особенно часто используется в нефинитных (особенно причастных) формах — долженствовать. В Таблице 19 данные по словам долженствовать и должен значимо отличаются от среднего уровня (в обоих случаях χ2, P ≪ 0, 01). Таблица 19. Продолжение Таблицы 6. Сравнительная частотность стратегий образования относительных клауз у различных предикатов с зависящим от них инфинитивом (НКРЯ, 1951–2011) который причастие / полная форма % причастий / полных форм долженствовать другие глаголы несовершенного вида, причастия, прилагательные + INF (снятая омонимия) должен323732259В-третьих, как и глаголы мочь и хотеть (см. раздел 4), слово должен склонно к присоединению в качестве сентенциальных актантов именных предикаций с краткими прилагательными, см. в Таблице 20 сравнение по этому признаку матричных предикатов должен и обязан. Различие статистически значимо (χ2, P ≪ 0, 01). Таблица 20. Продолжение Таблицы 15. Частотность краткой и полной формы прилагательного готовый в сентенциальных актантах при различных матричных предикатах (Яндекс) готов(о/а/ы) готовым(/ой/ыми) доля краткой формы должен обязан5248 0,97 0,52С существительным в именительном падеже в предикативной позиции (см. раздел 5) матричный предикат должен также сочетается: (48) Но хоть арфистка должна быть женщина? [Муслим Магомаев. Любовь моя — мелодия (1999)] (НКРЯ) По всей видимости, еще одним признаком, указывающим на грамматикализацию слова должен, является положение связки. Согласно [Исаченко 1965: 284–285; Сиротинина 2003: 120–121], при слове должен, как и при других неглагольных модальных словах (надо, нужно и др.), связка выступает, как правило, в качестве постпозитивной энклитики (должен был, нужно было). По этому признаку матричный предикат должен отличается не только от других прилагательных и предикативов, способных вводить инфинитивные обороты (готов, жалко), но и от слова должен с именными актантами. Как видно из Таблицы 21, тенденция к размещению связки в постпозиции на нематричное должен не распространяется. Различие статистически значимо (двусторонний вариант точного критерия Фишера, P ≪ 0, 01). Таблица 21. Связь позиции связки и значения предиката должен (НКРЯ) должен был был должен доля постпозиции связки . . . + рубль . . . + INF3064337 0,2 0,999 7. Выводы 1. Слова мочь и хотеть проявляют ряд свойств, характерных для вспомогательных глаголов: дефектность парадигмы, ограничения на образование номинализаций, высокую «слитность» главной и матричной клаузы при использовании этих глаголов. Для глагола 22 Этот порядок слов сравнительно архаичен, (iii) — самый поздний из приме ров, фиксируемых в НКРЯ. (iii) И привели ему должника такого, что должен был тысячи рублей. [Л. Н. Толстой. Учение Христа, изложенное для детей (1908)] (НКРЯ)мочь характерно также избегание позиции в фокусе вопроса. Многие из этих свойств являются статистическими, а не абсолютными. В частности, статистическими являются почти все признаки, указывающие на вспомогательный характер глагола хотеть. Существенно, что некоторые свойства, которые проявляются у рассматриваемых глаголов только в качестве количественной тенденции, является абсолютными у более грамматикализованных глаголов, в том числе у русского глагола быть. Два примера таких соответствий приведены в Таблице 22. Таблица 22. Два примера на связь статистических свойств одних глаголов, близких к вспомогательным, и абсолютных свойств других инфинитив (раздел 3.1) отсутствует редкий быть (буду делать) хотеть (хочу делать) неопределенное (а не отрицательное) местоимение в зависимой клаузе при отрицании в главной (раздел 4.2) невозможно редко 2. Степень грамматикализации глагола мочь зависит от того, в каком значении он использован. По ряду критериев наиболее грамматикализованным является эпистемическое мочь, наименее грамматикализованным — алетическое мочь. Такое различие соответствует типологическим ожиданиям, о которых см. [van der Auwera, Plungian 1998: 114–115]. 3. Некоторые признаки указывают на грамматикализацию слова должен в модальной функции: несочетаемость с именными зависимыми, редкость полной формы, допустимость кратких прилагательных и существительного в форме именительного падежа в качестве предиката в зависимой клаузе и клитизация связки.Таблица 23. Различия между использованиями глагола мочь в зависимости от выражаемого им типа модальности алетическая деонтическая эпистемическая ограничения на тип подлежащего способность присоединять (местоименные) ИГ причастные формы порядок слов с инверсией подлежащего и матричного глагола влияние отрицания в зависимой клаузе на падежное оформление подлежащего допустимость в зависимой клаузе предиката — существительного в именительном падеже видовая пара «отрицательное согласование» из зависимой клаузы на главную + + − − − ? − мало + + − − − ?/− + − − еще меньше + + + − +

Напиши аннотацию по статье

М. А. Холодилова ИЛИ РАН, Санкт-Петербург ГРАММАТИКАЛИЗАЦИЯ РУССКИХ МОДАЛЬНЫХ ГЛАГОЛОВ1 1.

художественный текст как палимпсест трудности перевода на примере перевода повести н с ласкова полуночники на английски и французский языки. Ключевые слова: русская литература XIX века, теория перевода, идиолект, Н. С. Лес ков. Перевод художественного текста, отличающегося ярко выраженной лингвокультурной спецификой, ставит перед переводчиком особые задачи. В особенности это касается текстов, не просто содержащих безэквивалентную лексику, отражающую реалии соответствующей этнической общности, но и сочетающих в себе различные стилистические регистры, где архаизмы соседствуют с просторечиями, а речь персонажей насыщена неологизмами и диалектизмами. Именно таковы произведения Н. С. Лескова, являющегося, по словам М. Горького, «самобытнейшим писателем русским» [Горький, 1923]. Ответ на вопрос о степени Найденова Наталья Сергеевна – доктор филологических наук, доцент кафедры иностранных языков филологического факультета Российского университета дружбы народов (ул. Миклухо-Маклая, 10/2, Москва, 117198, Россия; nns1306@mail.ru) Лабко Валерия Александровна – аспирант филологического факультета Российского университета дружбы народов (ул. Миклухо-Маклая, 10/2, Москва, 117198, Россия; kafedra_fl_rudn@mail.ru) ISSN 1813-7083. Сибирский филологический журнал. 2018. № 2 © Н. С. Найденова, В. А. Лабко, 2018 лолога У. Эджертона «Почти неразрешимая проблема – перевод прозы Лескова» [Edgerton, 1982]. Как отмечает литературовед А. Новикова-Строганова, «в этом заглавии – смиренное признание иностранных переводчиков в их бессилии адекватно передать многокрасочное русское лесковское слово на чужом языке и, с другой стороны, восторженное удивление перед непостижимым чудом дивного художественного мира, созданного гением Лескова» [Новикова-Строганова, 2011]. Дж. Мэтлок, исследователь переводов произведений Н. С. Лескова на английский язык, подчеркивает, что переводчику в данном случае необходимо создать у читателя представление о языковом гении русского писателя, что возможно, только если переводчик подойдет к своему родному языку с той же разумной игривостью (controlled playfulness), с желанием искажать слова, неправильно употреблять их и даже изобретать при необходимости [Matlock, 2013, p. 35]. Рассуждая о переводе произведений Лескова на французский язык, Е. Эткинд определяет постановку проблемы следующим образом: «Лесков по-французски… оказывается литературно-нормализованным» [Эткинд, 1986, c. 414]. В этом исследователь видит особую опасность: «…“потеря смеха” – что может быть хуже при переводе такого автора, как Лесков?» [Там же, с. 415] Эти замечания заставляют нас вспомнить строки Р. Якобсона о творческой транспозиции, к которой вынужден прибегать переводчик при решении «вербальных уравнений», когда «синтаксические и морфологические категории, корни, аффиксы, фонемы и их компоненты… противопоставляются, сопоставляются, помещаются рядом по принципу сходства или контраста и имеют свое собственное автономное значение» [Якобсон, 1978]. Материалом для анализа в данной статье послужил перевод повести «Полунощники» на английский и французский языки. Именно в этом произведении в концентрированном виде представлена языковая игра, с помощью которой реализуется идейно-эстетический замысел автора. Повесть «Полунощники» представляет собой пересказ подслушанного разговора между богатой купчихой Аичкой и ее оборотистой компаньонкой Марьей Мартыновной. Диалог происходит в так называемой «Ажидации» – петербургской гостинице, в которой останавливаются постояльцы, ищущие встречи с неким «духовным лицом», прототипом которого выступает о. Иоанн Кронштадтский. Марья Мартыновна, ранее бывшая приживалкой в купеческом доме, рассказывает историю о том, как ей удалось привезти туда кронштадтского пастыря для вразумления юной Клавдии, не желающей жить подобно своему окружению, полностью отрицающей обрядовую сторону церковной жизни и руководствующуюся исключительно Евангелием. Профессор Калифорнийского университета Хью МакЛин, переведший повесть на английский язык, называет нарратив «Полунощников» «одним из наиболее ослепительных образцов лесковского сказа, непревзойденным по своей словесной акробатике» [McLean, 1977, p. 606] (здесь и далее перевод иноязычных источников наш. – Н. Н., В. Л.). По его мнению, своеобразие стиля писателя «может довести до отчаяния любого переводчика» [Ibid., p. 607]. Признавая невозможность поиска готовых эквивалентов авторских неологизмов, Х. МакЛин создает при переводе собственные, призванные прежде всего воссоздать дух повествования [Ibid., p. 608]. Перевод повести на французский язык выполнен Катрин Жери. Как и Х. МакЛин, она является исследовательницей творчества писателя. В одном из интервью К. Жери отмечает, что при переводе нельзя сосредоточиваться исключительно на архаических элементах лесковской прозы, но необходимо постараться передать особенность присущего ей смешения стилистических регистров. По ее мнению, и жаргонизмов 1. Несмотря на то, что оба переводчика отмечают важность передачи особенностей сказовой манеры, некоторые из них, такие как использование повторов и сложных слов, образованных путем удвоения основ, не всегда находят отражение в переводе. В английском тексте они, как правило, передаются посредством перифразы, а во французском используется более широкий спектр приемов. Так, злой-презлой переводится на английский язык как nasty mood [Leskov, 1969, p. 290] ‘отвратительное настроение’, а на французский – с помощью фразеологизма être à prendre avec des pincettes [Leskov, 1986, p. 195] ‘подходить с осторожностью’. Эпитет простой-препростой превращается в английском переводе в simple and direct [Leskov, 1969, p. 296] (дословно ‘простой и прямой’), в то время как во французском используется повтор (simple, très simple) [Leskov, 1986, p. 203]. В ряде случаев переводчикам удалось сохранить стилистику оригинала, на пример: ползла, ползла, весь пол выползла [Лесков, 1958, с. 173] 2 I crawled and crawled; I covered the whole floor [Leskov, 1969, p. 312] 3 Je me traîne, je me traîne, je fais tout le plancher [Leskov, 1986, p. 222] 4 Писатель часто вкладывает в уста рассказчицы рифмованные высказывания, придавая тем самым ее речи аутентичность. Интересно отметить, что сохранить рифму Х. МакЛину и К. Жери удалось в одних и тех же случаях, а именно: золото красиво – с ним нам милой быть не диво (с. 135) gold is the price; with that even you can look nice (p. 257) avec l’or qui nous plaît, aucun visage n’est laid (p. 152) на столе лежит рыбафиш, – и изволь бери за нее шиш (с. 164) I see a fish, and you can do with it whatever you wish... (p. 280) je vois sur la table un poisson-fisch, pour çа je ne serai pas chiche (p. 183) ни певцу, ни севцу (с. 172) to the singer or the wringer (p. 286) ni au chanteur ni au menteur (p. 191) В остальных случаях используются фразеологизмы или описательный пе- ревод: попал ему такой номер, что он помер (с. 135) He had such luck that he kicked the bucket (p. 256) il a tiré le bon numéro, il est mort (p. 151) Гуэно-Бусто или будь оно пусто (с. 164) Gueno Busto or something even worse (p. 280) «Gueno Busto» comme qui dirait du guano (p. 182) 1 Géry С. Nicolas Leskov. Entre tradition et modernité. URL: http://www.vox-poetica.org/ entretiens/intGery.html (дата обращения 08.05.2016). 2 Далее при сравнении оригинал повести Н. С. Лескова «Полунощники» дается по это му изданию с указанием страниц в круглых скобках. 3 Далее при сравнении английский перевод повести Н. С. Лескова «Полунощники» да ется по этому изданию с указанием страниц в круглых скобках. 4 Далее при сравнении французский перевод повести Н. С. Лескова «Полунощники» дается по этому изданию с указанием страниц в круглых скобках. ражения в переводах: Думали: кончен наш Николай Иванович «выпевающий», но он опять выплыл (с. 137) We thought it was all over with our Nikolai Ivanovich the «broozer». But he came out of it again (p. 258) Nous pensions: il est fini, notre Nicolas Ivanovitch, à vivre comme çа à gogo, mais il a refait surface (p. 154) При этом лексические параллелизмы были сохранены: А выручит деньги – и неизвестно куда их отнесет и неизвестным людям отдаст (с. 148) But if she was given money, she would take it off heaven knows where and give it to heaven knows who (p. 267) Et si elle en retire de 1’argent, on ne sait ni ce qu’elle en fait ni à quels le donne inconnus elle (p. 165) Ощущение спонтанности речи, повышенной интенсивности действий достигается в тексте оригинала благодаря многосоюзию. Наиболее часто используемой писателем стилистической фигурой выступает полисиндетон с повтором союзов и, а и да. В отличие от английского, во французском тексте данная стилистическая особенность не нашла отражения. Ср.: …и съезжу, и приглашу, и в карете навстречу ему выеду (с. 153) I’ll go there and invite him, and then go meet him in a carriage (p. 271) là-bas et J’irai je j’irai l’inviterai. le chercher avec une voiture (p. 171) Мнет, да приставляет, да черт знает что вылепливает (с. 199) She was kneading and adding clay and modeling the devil knows what (p. 308) Elle pétrit, puis elle ajoute de la glaise, le diable sait ce qu’elle veut représenter (p. 218) Ощущение живого разговора создается писателем за счет использования эпи форы, что с точностью передается в английском и французском текстах: «Вот и вы, – говорит, – здесь?» «Как же, – отвечаю я, – здесь...» «Вы ведь от Степеневых, кажется?» «Да, – отвечаю, – я от Степеневых, – в их карете, – Мирон-кучер». «Ах! – говорит, – Миронкучер...» (с. 177) the I’m from «So you're here,» she said. «Naturally here,» I replied. «We were promised the first audience.» «You’re Stepenevs, is that right?» «Yes,» I replied. «I’m from the Stepenevs, in their carriage. This is Miron, our coachman.» «Oh,» she said. «Miron the coachman…» (p. 290–291) – Vous aussi, vous êtes ici? – Bien sûr, je réponds, on nous a promis de nous faire passer les premiers. – Vous venez de la part des Stépéniev, je crois? – Oui, je réponds, des Stépéniev, je suis dans leur voiture avec Miron, leur cocher. – Ah! elle dit, Miron, le cocher... (p. 196) Динамичность повествования достигается за счет многократных повторов с использованием синонимичных глаголов. Х. МакЛин и К. Жери применяют совершенно разные подходы к отражению данной особенности идиолекта писателя. При переводе на английский используется прием, обратный авторскому, – повто made a face, signaled). Напротив, во французском переводе максимально сохранена стилистика оригинала: И во второй раз Ефросинья Михайловна пошла, а мать опять все за ней на дверь смотрит. И во второй раз дверь отворяется, и опять Ефросинья Михайловна входит одна и опять подает мину, что «не идет». А мать мину делает: отчего? Маргарита Михайловна мне мину дает: иди, дескать, ты уговори. Я – мину, что это немыслимо (с. 188) Efrosinya went up for the second time, and the mother again kept watching the door after her. Again Efrosinya Mikhailovna came in alone and again that she made a sign wouldn't come. Her mother made a face, «Why not?» Margarita Mikhailovna signaled to me, «Go and persuade come.» I indicated that it was unthinkable (p. 300) her to Euphrosine Mikhaïlovna у est allée une seconde fois et la mère n’a fait que regarder la porte après sa sortie. Pour la seconde fois, la porte s’ouvre, pour la seconde fois, Euphrosine Mikhaïlovna rentre seule et fait comprendre par sa figure qu’elle «ne veut pas venir». La mère fait une mine: pourquoi? Puis elle m’en fait une autre: vas-y et persuade-la. A mon tour, je fais une mine: c’est impensable! (p. 207) Н. С. Лесков считал индивидуализацию языка действующих лиц обязательным условием художественного творчества, основываясь на том, что речь человека – один из существенных признаков его положения и степени развития ума, а также выражение особенностей характера. Речи персонажей повести присущи определенные лексические доминанты. Так, любимым эпитетом Марьи Мартыновны является имя прилагательное выдающийся. Оно используется ею применительно к целому ряду конкретных и абстрактных имен существительных. «Выдающимися», по мнению рассказчицы, могут являться: комнатка, капитал, красота, заслуги, живот, язвитель, дом, случай, дамы, сужекты, приятность, лицо, девка, успех, член (фамилии), благочестие, нос, праздник, цель, благословение, купцы, фамилия, фруктовщики, потроха, приключения, подлость, люди, сын, стенание, градус, затея, прислуга, дурак. В английском переводе во всех указанных случаях используется лексема outstanding, а во французском – имя прилагательное unique, а также широкий спектр его синонимов (conséquent, grand, remarquable, insigne, de première qualité, énorme, important, connu, incroyable, intéressant, tout ce qu’il y a de bien, à dormir debout, extraordinaire, fameux). Среди имен существительных доминирует слово типун в значении ‘хранение молчания’ и ‘выходка’. Ни в английском, ни во французском переводе данная лексическая доминанта отражения не нашла: Х. МакЛин прибегает к использованию фразеологизмов и фразовых глаголов – keep mum, hush up, get into a mess, а К. Жери также задействует жаргонизмы (tu la fermes, tintin). Сатира, направленная в адрес малообразованных людей, стремящихся изъясняться «ученым» языком, реализуется в повести за счет использования внелитературных лексем. На фонетическом уровне широко представлено чередование согласных и гласных. Этот же прием в основном используется и во французском переводе: куфарка – la «cuifinière» [Leskov, 1986, p. 136], милиатюрный – «miliature» [Ibid., p. 150], стричь пупоны – «poupons» à découper [Ibid., p. 155], инпузории – «impusoires» [Ibid., p. 157], при этом переведенные неологизмы, в отличие от русского текста, приводятся в кавычках. В английском переводе также p. 299], трилюзии – dilutions [Ibid., p. 315]), но привлекаются и другие, например суффиксация (куфарка – chefess [Ibid., p. 243]) и словосложение (милиатюрный – miniacute [Ibid., p. 255]). Многочисленные случаи добавления (кучма народу, докончательный скандал, надсмешки, аргент, трилюзии/трелюзии/прелюзии, рубкопашная, обдуматься, впоперек) и выпадения звуков (архирей, давленным голосом, полтемно, неужли), отмеченные в оригинале, практически не нашли отражения в переводах. И в английском, и во французском текстах выдержан нейтральный стилистический регистр и задействуется прием перифразы. Например: кучма народу – a fearful crowd of people [Leskov, 1969, p. 259], une énorme foule de gens [Leskov, 1986, p. 155]; рубкопашная – hand-to-hand grabble [Leskov, 1969, p. 280], la bagarre [Leskov, 1986, p. 182]. Другой частотный авторский прием – усечение, когда выпадению подлежат начальные фонемы, нашел различное отражение в переводах. Так, лексема ниверситет переведена на английский язык как uniworsety [Leskov, 1969, p. 262] за счет игры слов и замены корневой морфемы на worse – сравнительную степень от имени прилагательного bad ‘плохой’. Во французском тексте переводчица следовала тому же приему, что и автор: «niversité» [Leskov, 1986, p. 161], фициан- ты – les «arçons» [Ibid., p. 159]. Переводчики творчески подходят к передаче лексем, образованных за счет усечения аффиксов в различных позициях. Например, делать постанов вопросу – одно из частотных выражений, используемых рассказчицей, переведено на английский язык как to put items on the gender, где игра слов построена на фонетическом сходстве лексем agenda ‘повестка дня’ и gender ‘род’. Особого интереса заслуживает следующая яркая фраза: Вот это сын мой – европей, а это мой внук подъевропник [Лесков, 1958, с. 209]. На английском языке она звучит следующим образом: This is my son, Mr. Europe, and this is my grandson, Master Asia Minor [Leskov, 1969, p. 317]. Переводчик использовал принцип противопоставления Европы и Малой Азии. Для того чтобы еще более рельефно выразить идею старшинства, для характеристики внука используется апеллятив Master, представляющий собой историческую форму вежливого обращения к мальчикам и юношам. Что касается французского языка, предлагаемый перевод оказывается практически дословным: Voici mon fils, L’Européen, et çа c’est mоn petit-fils... subeuropéen [Leskov, 1986, p. 228]. Чтобы подчеркнуть услужливый тон, с которым Марья Мартыновна обращается к своей покровительнице, автор насыщает ее речь диминутивами. Подобные преобразования помогают писателю создать «выпуклый образ» рассказчицы, малограмотной женщины, стремящейся заслужить расположение ее новой состоятельной покровительницы. Эту особенность удалось сохранить только в английском переводе, например: постелька мякенькая – beddie-bye is nice and soft [Leskov, 1969, p. 251], лампадочка – nice icon lamp [Ibid., p. 251], приятненькая – cute little thing [Ibid., p. 252]. Во французском тексте она практически полностью утрачена, за исключением немногочисленных случаев использования имени прилагательного petit ‘маленький’: комнатка – petite chambre [Leskov, 1986, p. 145], собачоночка – petit chien [Ibid., p. 192]. В речи рассказчицы просторечия (жох, шебаршить, на фортепианах, вскорях, ихний, ужасти, к завтрему, откудова, нутреной карман, головою замахает, запрег, снилося) сочетаются с книжной лексикой (вещие зеницы, плечом воздвигнул, все трое ниспроверглись, пещись о благе). Как отмечает В. В. Леденева, в творчестве Лескова коннотации вступают в противоречие со стилистическим статусом слова, сложившимся в узусе, – пейоративные у единиц книжной лексики и мелиоративные у разговорных. В этом противоречии раскрывается одна из черт лично идиолекта писателя практически не нашла отражения в обоих переводах, где во всех подобных случаях используются лексемы, свойственные нейтральному стилистическому регистру. Исключение составляет словосочетание вещие зеницы, переведенное на английский язык как prophetic eyes [Leskov, 1969, p. 266] и сопровождаемое примечанием об интертекстуальной связи данного выражения со стихотворением А. С. Пушкина «Пророк». На морфологическом уровне наиболее ярко представлены случаи контаминации. Образованные таким образом авторские неологизмы используются в повести для создания речевых особенностей персонажей. Эта авторская стратегия нашла отражение и в переводах, при этом в английском неологизмы образованы в основном по принципу телескопии, а во французском представляют собой транслитерацию, например: ажидация (от ожидать и ажитация) – «Expectension» [Ibid., p. 242], l’Attente [Leskov, 1986, p. 135], фимиазмы (от фимиам и миазмы) – hicscents [Leskov, 1969, p. 277, 281], «fimiasmes» [Leskov, 1986, p. 184]. Объясняется данный факт тем, что в основе большинства авторских неологизмов лежат именно французские лексемы, что облегчило задачу переводчика, прибегнувшего к их «обратной транслитерации», вернув их тем самым в искаженном виде в лексический фонд, к которому они исходно принадлежали. В отдельную группу выделяются случаи контаминации с использованием имен собственных. Так, название ресторана «Паганистан» сочетает в себе лексемы поганый и Афганистан, а оборотистая дама по имени Клотильда превращается в Крутильду. В первом случае Х. МакЛин и К. Жери прибегли к транслитерации, сопроводив перевод примечанием. Этот же прием использован и во втором случае при переводе на английский язык. На французский язык оним Крутильда переведен как Tortilde, где корнем служит лексема tort ‘вред, неправота, ущерб’. В остальных случаях имена собственные переданы посредством транслитерации в английском тексте (Klavdia, Nikolai Ivanovich), а во французском используются их эквиваленты (Claudine, Nicolas Ivanovitch). Множество лексем образовано по принципу народной этимологии. В большинстве случаев переводчикам удалось образовать соответствующие неологизмы на английском и французском соответственно. Для перевода авторских неологизмов используются следующие способы:  дословный перевод: популярный советник – Popular Councilor [Leskov, 1969, p. 278], conseiller populaire [Leskov, 1986, p. 180] (данная лексема снабжается сноской в обоих переводах); неисправимое заведение – incorrigible institution [Leskov, 1969, p. 300], un établissement d’«incorrection» [Leskov, 1986, p. 207]; искусственные классы – artificial classes [Leskov, 1969, p. 266];  создание неологизмов с помощью телескопии: монументальная фотография – monumantary picture [Ibid., p. 277], photographie «monumentanée» [Leskov, 1986, p. 179];  создание неологизмов с помощью аффиксального словообразования: дол бица умножения – tablette de multiplication [Ibid., p. 150];  языковая игра с использованием существующих лексем: долбица умноже ния – stultification table [Leskov, 1969, p. 255]. В переводах находят естественное отражение и структурные особенности языков. Так, в английских неологизмах предпочтение отдается суффиксации, а во французском – конструкциям с предлогом de: глазурные очи – azurey eyes [Ibid., p. 251], les yeux de «glazur» [Leskov, 1986, p. 146]; заковычный друг – bosomy friend [Leskov, 1969, p. 261]; искусственные классы – cours d’«artifice» [Leskov, 1986, p. 165]. Авторские неологизмы, образованные в русском за счет корневой замены, переведены методом подбора частичных или полных эквивалентов, уже имеющихся гинала утрачена. Так, лексема набрюшник (исх. набедренник) переведена как belly-bands [Leskov, 1969, p. 274] ‘подбрюшник’, ‘подпруга’ и plastron [Leskov, 1986, p. 174] ‘нагрудник’, напосудился (исх. напился) – get drunk [Leskov, 1969, p. 259] и biberonner [Leskov, 1986, p. 155]. Интересен перевод неологизма подземельный банк (исх. подпольный банк и поземельный банк). Х. МакЛин создает неологизм deal-estate bank [Leskov, 1969, p. 276] по аналогии с real estate ‘недвижимость’, а К. Жери – banque «foncée» [Leskov, 1986, p. 178] на основе игры слов между foncier ‘земельный’ и foncer ‘углублять’, ‘рыть’. В тексте оригинала отмечены случаи просторечного образования множественного числа (лекаря вместо лекари), а также использования абстрактных имен существительных во множественном числе (разности, тайности) и изменения родовой принадлежности (пиявок вместо пиявка, статуй вместо статуя, стуло вместо стул). Цветистость слога рассказчицы достигается и за счет добавления аффиксов: в распараде, навкруг света, оригиналец, англичанский фасон, загордячиться, содерживать. Неоднократно используются префикс без-/бес- (в безбраке, в безрассудке, в безбилье, беспонятный), суффиксы -ша (шалуша, милуша) и -еж (портеж, падеж). Основные приемы, к которым прибегают переводчики для создания соответствующих неологизмов в данном случае, – корневая замена (принадлежности – appurtenance [Leskov, 1969, p. 266], ingridients [Ibid., p. 275]; стуло – toubouret [Ibid., p. 222]) и аффиксация (залишний ожидатель – extry expectant [Ibid., p. 247]; англичанский фасон – genre angliche [Leskov, 1986, p. 158]). Во французском тексте отмечено использование омонимов, например: приятности – plaisanterie [Ibid., p. 165], исходно ‘шутка’, но созвучно plaisir ‘удовольствие’. Значительное число просторечий не нашло отражения в переводе. Многочисленные случаи словообразования по ненормативным моделям, присущие тексту оригинала, например: предприятельный вместо предприимчивый, для отлички вместо для отличия, высесть вместо выйти, отдумать вместо раздумать, в переводных текстах переданы нормативными лексемами. Значительное количество авторских неологизмов, создаваемых Н. С. Лесковым с помощью аффиксов, свойственных научному стилю речи, передано лишь в тексте на английском языке, например: назидация – edifyance [Leskov, 1969, p. 300], катастрофия – calamitry [Ibid., p. 315], интригантус – machinator [Ibid., p. 278]. Во французском языке используются эквиваленты, соответствующие языковой норме (sermon [Leskov, 1986, p. 208], catastrophe [Ibid., p. 226]) или кальки (intrigantus [Ibid., p. 180]). Особого внимания заслуживает перевод заимствований в искаженной форме, в основном из французского языка. Чаще всего они передаются с помощью фонетико-графических средств, например: мете ву пляс (от фр. mettez-vous à vos places ‘рассаживайтесь по местам’) – met tay voo plass [Leskov, 1969, p. 278], Mettez-vous pliace [Leskov, 1986, p. 180], у е ля хам (от фр. où est la femme ‘где женщина’) – Oo ay la damn? [Leskov, 1969, p. 313], Où est la kham? [Leskov, 1986, p. 223]. Наибольшую сложность у переводчиков вызвали авторские неологизмы, состоящие из русских лексем, объединенных с помощью французского а-ля или немецкого фон-: живот «а-ля-пузé», одет а-ля-морда, фон-горская коза. Первые два опущены в английском тексте. Во французском варианте присутствует лишь второй (à-la-morde [Leskov, 1986, p. 155]), который сопровождается примечанием переводчика. Неологизм фон-горская коза передается с помощью транскрибирования и транслитерации: Von Gora goat [Leskov, 1969, p. 263], chèvre «fongora» [Leskov, 1986, p. 160]. Сатирический эффект в тексте оригинала достигается за счет использования неологизмов, основывающихся на фонетической аналогии. Так, например, в речи француженок на танцевальном вечере рассказчице слышатся такие новообразова предпочел набор собственно английских лексем, подвергнутых некоторому искажению: tray share tea, tray John tea, passay and passay back [Leskov, 1969, p. 279]. К. Жери использует псевдофранцузский неологизм très charamé, très chouravi [Leskov, 1986, p. 181], сопровождая перевод примечанием, и прибегает к методу транскрибирования (passez, pérépassez [Ibid., p. 181]). Н. С. Лесков допускает намеренное смешение языковых кодов в рамках фразового единства. Такова, например, фраза Это хабензи гевидел? [Лесков, 1958, с. 164] от немецкого Haben Sie gesehen? ‘Вы видели это?’, где лексема гевидел образована за счет присоединения немецкого префикса ge- к русскому глаголу видел. Как в английском, так и во французском переводах сохраняется синтаксическая структура оригинала с различной орфографией немецкой заимствованной лексемы: Habensi gelooked at that? [Leskov, 1969, p. 280], Et ça, haben Sie guevu? [Leskov, 1986, p. 183]. В дальнейшем этот неологизм не раз используется в различных видовременных формах, и перевод на оба языка оказывается максимально приближенным к морфемной структуре оригинала. Например, гевидишь переводится как gelooked [Leskov, 1969, p. 283] и gueverras [Leskov, 1986, p. 186], что соответствует используемой автором схеме «нем. ge + глагол», а хабензи увидишь – «Habezi» you’ll see [Leskov, 1969, p. 283] и Tu verras haben Sie [Leskov, 1986, p. 186], где сочетается глагол видеть в соответствующем лице и времени и немецкое заимствование. Среди речевых особенностей рассказчицы – подмена одушевленных существительных (и соответствующих местоимений) неодушевленными, абстрактных – конкретными: на каком она иждивении вместо на чьем, много знакомства есть вместо много знакомых, в безрассудке вместо в безрассудстве. И в английском, и во французском переводах данная особенность нашла отражение лишь в одном случае: заразность в горле вместо зараза в горле – such an onfection in its throat [Leskov, 1969, p. 317], un mal de gorge si cantagieux [Leskov, 1986, p. 229], причем оба перевода построены по принципу замены гласной. В одной и той же фразе используется глагольная форма обращения на ты и местоимение вы: …возвращайся в «Лангетер», я на все ваши виды согласна [Лесков, 1958, с. 161]; а вам, пожелав всего хорошего, отходи, пока не выколочена [Там же, с. 170]. В силу языковых особенностей (совпадение в английском языке глагольных форм второго лица единственного и множественного числа) это явление нашло частичное отражение лишь во французском тексте. Речь рассказчицы насыщена плеоназмами самого разного характера: точно я будто французинка [Лесков, 1958, с. 133]; у той был двоюродный ее брат, доктор Ферштет [Там же, с. 141]; слишком больше, чем надобно [Там же, с. 156]; дом был самый очень выдающийся [Там же, с. 136]; это тоже необходимо надобно [Там же, с. 156]. Велико число морфемных повторов: крыши крыть [Там же, с. 166]; с ней разводов разводить нечего [Там же, с. 175]; я бы ухватила… у меня выхватили [Там же, с. 178]; шибче сшибли [Там же, с. 182]; горда, как самый горделивый зверь [Там же, с. 203]; заказы заказывают [Там же, с. 207]; забыл, про что он позабыл [Там же]; да как же вы не верите, когда я вас уверяю [Там же, с. 213]. Перевод перечисленных примеров как на английский, так и на французский языки не содержит каких-либо девиаций, в отличие от оригинального текста, и выполнен с использованием нормативных лексем и синтаксических конструкций, за исключением, пожалуй, единственного случая: Вот, где мы с вами теперь находимся в нашей сегодняшней «ажидации» (с. 147) Right here, where we are staying in our present state of «expectension» (p. 258) Celui où nous sommes en ce moment vous et moi, dans I’«attente» (p. 153) грамматических средств (сочетания настоящего продолженного времени и лексемы present ‘настоящий’), а во французском – за счет местоименного повтора (nous = vous et moi). Языковая игра, основанная на лексико-семантической несочетаемости, лежит в основе создания авторских неологизмов в виде семантических дивергентов. Так, досмотреть используется в значении следить (прокатись с ним за город, досмотри его [Лесков, 1958, с. 139]), а разрешить – принять решение (вы сейчас разрешите, кто поедет его встречать [Там же, с. 173]). Оба перевода выполнены в нейтральном стилистическом регистре без каких-либо отклонений от языковой нормы. В ряде случаев писатель не соблюдает правила коллокации. Ср.: …Николай Иванович взял все цыгары разломал и расшвырял, и ногами притопал [Там же, с. 164] вместо растоптал; весь дом намусорила [Там же, с. 147] вместо замусорила; …пускай за меня лавочник подпишет: они это действуют [Там же, с. 165] вместо он это делает. В переводе авторский прием прослеживается лишь в последнем из приведенных примеров, в котором языковая игра построена также и на несоблюдении категории числа у глагольной формы, что возможно было воспроизвести в переводе: пускай за меня лавочник подпишет: они это действуют (с. 185) have the clerk sign for me. They do things like that (p. 281) va dans une boutique, que le boutiquier signe pour moi; il font çа (p. 184) Невозможность перевода других примеров объясняется различиями в аффик сальном словопроизводстве в языках синтетического и аналитического типа. Ряд глаголов используется в оригинальном тексте в возвратной форме в нарушение языковой нормы: под суд попался [Лесков, 1958, с. 138], спятиться [Там же], полицейский в дверь звонится [Там же, с. 168], с тобою в глаза спорится [Там же, с. 202], посмотрись на себя [Там же, с. 205]. Отмечены случаи нарушения реализации глагольных валентностей (<рабочих> на штрафах замаривал [Там же, с. 137]; заболела в черной оспе [Там же, с. 280]; дело до… рубкопашного боя угрожается [Там же, с. 164]; она умом всюду вертится [Там же, с. 153]; вслед за нею достигнуть [Там же, с. 138]; где кто достиг по диванам, так там и уснули [Там же, с. 198]) и использования непродуктивных типов многозначности глагола (ты его бунтуешь [Там же, с. 208]). Ни один из приведенных случаев не нашел отражения ни в английском, ни во французском переводе. Двуличность рассказчицы выявляется с помощью языковых средств за счет использования в одной фразе двух противоположных по значению лексем: Да, если только в этом, то это, конечно, благословенный закон супружества, и в таком случае Бог тебе наверно поможет! [Там же, с. 217] В обоих переводах сохранена лишь лексема конечно, что несколько искажает авторский замысел: Yes, if that is all, then of course that is the blessed law of matrimony, and in that case God will certainly aid you (p. 323) С’est la loi bénie du mariage et, dans ce cas, Dieu t’aidera sûrement! (p. 236) С особой виртуозностью Н. С. Лесков вводит в текст повествования лингвистические термины, где они обретают новое, совершенно иное для них значение и служат для создания комического эффекта. Еще в самом начале рассказчица Марья Мартыновна с гордостью заявляет, что она говорит грамматически [Лесков, 1958, с. 132] (has a grammatic way of speaking [Leskov, 1969, p. 254], parle grammaticalement [Leskov, 1986, p. 149]). Этот факт находит подтверждение таких понятий, как ударение, наклонение, междометие, падеж. Эта виртуозная языковая игра оказалась доступной хотя бы в части случаев только англоязычному читателю благодаря усилиям Х. МакЛина. Например, термин наклонение служит для описания неясности, нерешительности (замялась в неопределенном наклонении [Лесков, 1958, с. 140] – couldn’t get herself out of her indefinitive mood [Leskov, 1969, p. 261]; множественный разговор в неопределенном наклонении [Лесков, 1958, с. 159] – a case of this singular aspect would lead to an infinitive discussion [Leskov, 1969, p. 275]. Междометие используется в значении ‘вопрос, дело’: и так и пошло с ней с этих пор во всех междометиях [Лесков, 1958, с. 144] – From then on there was no end to her interjections [Leskov, 1969, p. 264]. В переводе на французский язык используются искусно подобранные фразеологические обороты, изменяющие, однако, первоначальную идею автора, например: Ах, это про родительный в неопределенном наклонении? [Лесков, 1958, с. 210] – Ah ! Tu veux dire savoir s’il sont restés entre la chèvre et le chou? [Leskov, 1986, p. 229] Речь Марьи Мартыновны насыщена цитатами из литургических текстов и Священного Писания. При переводе ряда цитат Х. МакЛин и К. Жери использовали соответствующие библейские тексты, например: я отправилась творить волю пославшего (с. 167) (ср.: «Моя пища есть творить волю Пославшего Меня» [Ин. 4: 34]) Мир всем (с. 186) (благословение священника на литургии) по вере вашей и будет вам (с. 189) (ср.: «по вере вашей да будет вам» [Мф. 9: 29]) I went off to do the will of him who sent me (p. 282) je suis allée Moi, accomplir la volonté de celui qui m’avait envoyée (p. 186) Peace be with you all (p. 298) Paix à tous (p. 205) It shall be unto you according to your faith (p. 301) Vous recevrez dans la mesure de votre foi (p. 209) Тем не менее некоторые интертекстуальные элементы библейского происхождения переводчиками были утрачены. Например, при переводе на французский язык аллюзии суетная и ложная [Лесков, 1958, с. 150], отсылающей русскоязычного читателя к Книге пророка Ионы (cр.: «Чтущие суетных и ложных богов оставили Милосердаго своего» [Ион. 2: 9]), используется контаминированная лексема futifilité [Leskov, 1986, p. 168] (от futilité ‘пустота’, ‘тщетность’). Фраза, содержащая аллюзию, вкладывается в уста священника, и подобный выбор лексемы способствует созданию образа персонажа, отличного от задуманного автором. Кроме того, библеизмы служат основой для образования контаминированных лексем и каламбуров. Переводчики также прибегают к контаминации: вифлиемция [Лесков, 1958, с. 151] от Вифлием и инфлюэнца – Bethluenza [Leskov, 1969, p. 270], l’«affluenza» [Leskov, 1986, p. 168]; к Корифеям послание [Лесков, 1958, с. 159] – epistle to the Corindians [Leskov, 1969, p. 276], l’épître aux «Corithiens» [Leskov, 1986, p. 177]. Традиционное напутствие с Богом [Лесков, 1958, с. 183] в переводе сохранено не было. В английском варианте оно превратилось в пожелание удачи (Good luck! [Leskov, 1969, p. 296]), а во французском – в призыв В путь! (En route! [Leskov, 1986, p. 202]). ком профессиональном уровне. Во многих случаях переводчикам удалось передать особенности самобытного языка писателя. Исключение составляют диалектизмы и просторечия, а также лексемы, образование которых в аналитических языках невозможно. Тем не менее перевод на английский язык отличает большее разнообразие используемых трансформаций, помогающих сохранить обилие ярких неологизмов, присущих речи героев повести. Необходимо отметить, что перевод на французский язык в целом ряде случаев облегчал тот факт, что языковая игра автора была построена на основании искаженных французских заимствований. Лесковская проза, представляющая собой самобытный палимпсест, в котором профанное скрывается под слоем сакрального, а «ученые» слова наслаиваются на просторечия, образуя комичные контаминанты, предлагает широкое поле деятельности для переводчика и неистощимый источник вдохновения для выработки новых подходов к ее переводу.

Напиши аннотацию по статье

УДК 821.161.1 DOI 10.17223/18137083/63/23 Н. С. Найденова, В. А. Лабко Российский университет дружбы народов, Москва Художественный текст как палимпсест: трудности перевода (на примере перевода повести Н. С. Лескова «Полунощники» на английский и французский языки) Предпринят сравнительный анализ переводов повести Н. С. Лескова «Полунощники» на английский и французский языки. Выявлены основные способы перевода авторских неологизмов, стилистически окрашенных лексем и диалектизмов, присущих сказовой манере письма. Рассматривается степень передачи основных особенностей идиолекта Н. С. Лескова в текстах переводов повести на английский и французский языки. Проводится сопоставительное исследование достижения эквивалентности при передаче идейноэстетического замысла автора и используемых для этой цели переводческих трансформаций. Особое внимание уделяется передаче в текстах переводов языковой игры писателя, находящей отражение на различных уровнях (фонетическом, морфологическом, лексикосемантическом, синтаксическом). Отдельно рассматривается перевод фразовых единств, содержащих смешение языковых кодов и псевдозаимствования. Затрагивается и вопрос передачи в языках перевода интертекстуальных элементов библейского характера.

идиолекты носителей готического таыноречиыа. Ключевые слова: cоциальные диалекты, арго, идиолект, диглоссия, многоаспектность исследования. Начнем с краткой характеристики носи телей арготического тайноречия, с самых типичных его представителей – торговцев-офеней. Слово о легендарно-загадочных и опоэтизированных Н.А. Некрасовым «коробейниках» предоставим трём лицам, одинаково глубоко, но с разных сторон знавших персонажей нашего исследования. «Офени! Кто на Руси от Тобольска до Вислы, от Лены до Дона не знает этих вечных странников, продающих крючки и булавки, покупающих лошадей по комиссии, говорящих своим языком, неустрашимых и хитрых, смелых и смиренных, обманывающих везде, где обман возможен, но в то же время как часто поплачивающихся дорого за свое вечное бродяжничество», – эта социально-психологическая характеристика принадлежит писателю-беллетристу князю К.В. Мещерскому (1867) [10, с. 220–222]. Известный бытописатель П.И. Мельников относительно их языка и их торговли писал: «Офенский – это язык ходебщиков, тряпичников, вязниковцев, которые с тесемочками, пуговками и всяким другим мелочным товаром кустарной промышленности ходят по России от Кяхты до Варшавы» (1898): [10. с. 221–222]. Как отмечал крупнейший писатель-этнограф С.В. Максимов в очерке «В дороге», «в большей части случаев они известны под общим прозванием офеней, ходебщиков, коробейников, разносчиков; в Малороссии называют их варягами, в Белоруссии – маяками, на Севере Великой России – торгованными, в Сибири – суздалами, на Кавказе – вязниковцами, сами себя зовут они масыгами» [10, с. 221–222]. Трудно сказать об общем числе офеней и их социальном статусе (некоторые из них стали промышленниками), в частности, применительно ко второй половине XIX века. Воспользу © Бондалетов В.Д., 2017 Специальный выпуск, 2017 Вестник КГУи местным уроженцем, специально занимавшимся их «географией», Я.П. Горелиным. «Селениями своими они группируются преимущественно в Вязниковском и Ковровском уездах», – указывал С.В. Максимов; Я.П. Горелин перечислил все сёла и деревни (40 сёл и 99 деревень) этих уездов [цит. по: 10, с. 220–222]. Опорным источником нашего исследования избран труд почётного гражданина, члена многих научных обществ, мстерского учёного-краеведа Ивана Александровича Голышева (1838–1896) «Проводы офеней в дорогу из дому для торговли и разговор их на своем искусственном языке» Вот как начинается его повествование об офенском форуме: «Офени перед отправкой в путь-дорогу угощаются три дня и приглашают на проводы гостей: духовенство, сельское или деревенское начальство, родственников и семейства приказчиков, конечно, это делается только у зажиточных офеней»; «хозяин помещается впереди, распоряжается угощением и под хмельком, отдавая приказания, распоряжается уже на искусственном офенском языке». Изучив источник, мы провели персонификацию речевого материала, рассмотрев пять выступлений хозяина (Хоз1 – Хоз5 и т. д.), а затем тексты выступлений приказчиков (Прк1 – Прк3) как наиболее информативных. Материал «Проводов…» мы имели возможность сравнить с материалом нашей экспедиции в слободу Мстера и ближайшие к ней селения 1961 г., то есть 140 лет спустя после И.А. Голышева [3, с. 1–110]. Высказывания хозяина дома на «Проводах офеней…» приведены полностью с пометами – Хоз1, Хоз2 и т. д. ИДИОЛЕКТ ХОЗЯИНА 1. Высказывание хозяина первое (ХзВ1) Поханка, привандай масыгам гомыры похлябе, да и клыги привандайте, повачь масам да почунайся. Перевод: Хозяйка,  подай  нам  водки,  да  браги  принесите (так! – В. Б.), принеси нам да покланяйся.  (Мы сохраняем перевод И.А. Голышева, но, как это принято, используем нормы современной орфографии. Другие исправления минимальны – В. Д.) Лексико-грамматический глоссарий ХзВ1: 1. поханка – хозяйка, повандай – подай, масыгам – нам (хозяину дома и гостям), гомыры – водки, похлябе – побольше, клыги – браги, привандайте – принесите, повачь – принеси, масам – нам, почунайся (да) – покланяйся (да). (Офенские слова приводятся нами в том (текстовом!) значении и в той форме, которую они имеют в оригинале; незнаменательные слова – союзы, предлоги, частицы (в устной речи проклитики – примыкающие к опорным словам спереди и энклитики – примыкающие к опорным словам сзади), помещаем в скобки. – В. Б.) Водка и брага подаются снова, и хозяин продол жает:Вестник КГУ Специальный выпуск, 2017 2. Высказывание хозяина второе (ХзВ2). Елтуженка, повандай и побряеть; кресца, вислячков, сумачка, спидончика поклюжи на стропень, подъюхчалки, да жулик не загорби, а самодул снозна постычте, счабану набусаемся поскеннее – клёвее мияшит. Дрябану в выксе скенно, не жалкомни, а счабану да сластиму из устрека привандырим. Перевод: Жёнушка, подай и поесть; мясца, огурчиков, хлебца, пирожка положи на стол, вилки да ножик не забудь, а самовар снова поставьте, чаю напьёмся побольше – лучше будет. Воды в реке много, не жалей, а чаю да сахару из дороги привезём. Лексико-грамматический глоссарий ХзВ2: елтуженка – жёнушка, повандай (и) – подай и, побряеть – поесть, кресца – мясца, вислячков – огурчиков, сумачка – хлебца, спидончика – пирожка, поклюжи – положи, стропень (на) – стол (на), подъюхчалки – вилки, жулик – ножик, загорби (не) – забудь (не забудь), самодул – самовар, снозна – снова, постычьте – поставьте, счабану – чаю, набусаемся – напьёмся, поскенне – побольше, клеве – лучше, мияшит – будет, дрябану – воды, выксе (в) – река (в реке), скенна – много, жалкомни (не) – не жалей, счабану – чаю, сластиму – сахару, устрека (род. п. слова устрёк) – дорога, привандырим – привезём. 3. Высказывание хозяина третье (ХзВ3). Хозяин-офеня замечает молодому работнику: Не сколдно мастырить ботве, а наскребе ухлится диршаго прилешника, чон клёвый ширговый, а колда стыхляешь на карьянов завершиваться, клеве объелтонишься, схандыришь в устрек да клёво мияшишь ширговать, – ботву объелтоним и прилешником смастырю. Перевод: Не годно делать тебе, а надобно слушаться старшего приказчика, он хороший торговый, а когда стал на девок заглядываться, лучше  жениться,  сходишь  в  дорогу  да  хорошо  будешь  торговать, – тебя женим и приказчиком сделаю. Лексико-грамматический глоссарий ХзВ3: Сколдно (не) – негодно (не), мастырить – делать, ботве – тебе, наскребе (а) – надобно (а), ухлится – слушаться, диршаго – старшего, прилешника – приказчика, чон – он, клёвый – хороший, ширговый – торговый, колда (а) – когда (а), стыхляешь – стал, карьянов (на) – девок (на), завершиваться – заглядываться, клеве – лучше, объелтонишься – женишься, схандыришь – сходишь, устрек (в) – дорогу (в), клёво (да) – хорошо (да), мияшишь – будешь, ширговать – торговать, ботву – тебя, объелтоним – женим, прилешником (и) – приказчиком (и), смастырю – сделаю. 4. Высказывание хозяина четвертое (ХзВ4). Хозяин не перестаёт потчевать своих приказчиков: Выбусайте, лащатушки, по аршинчику гомзеца и бухарнику клыжечки, здебесь в рыму и ма ЯЗЫКОЗНАНИЕ сыга с босвами выбусает, а в устреке верхайте, поласе в канфилю хандырьте. Перевод: Выпейте, ребятушки, по рюмочке винца и стаканчику бражечки, здесь дома и я с  вами  выпью, а в дороге глядите поменьше в кабак ходите. Лексико-грамматический глоссарий ХзВ4: выбусайте – выпейте, лащатушки – ребятушки, аршинчику (по) – рюмочке (по), гомзеца (и) – винца (и), бухарнику – стаканчику, клыжечки – бражечки, здебесь – здесь, рыму (в) – дома (в), масыга (и) – я (и), босвами (с) – Вами (с), выбусает – выпьет (3 л. вместо формы 1 л.), устреке (а, в) – дороге (а, в), верхайте – глядите, поласе – поменьше, канфилю (в) – кабак (в), хандырьте – ходите. 5. Высказывание хозяина пятое (ХзВ5). Хозяин просит выпить и свою жену и потчевать жен приказчиков: Поханушка, шибренькая, выбусай с масыга ми, и елтухам прилешников подвачь. Перевод: Хозяюшка, добренькая, выпей с нами  и женам приказчиковым поднеси. Лексико-грамматический глоссарий ХзВ5: поханушка – хозяюшка, шибренькая – добренькая, выбусай – выпей, масыгами (с) – нами (с), елтухам (и) – жёнам (и), прилешников – приказчиковым, подвачь – поднеси. знаю (и), чними (с) – ними (с), ширговаться – торговаться, сар – денег, скенна – много, ефесь – есть, имеется, ховрейских (в) – барских (в), рымах (в) – домах (в), насркебе (но) – надобно (но), мастырить – делать, поклеве (и) – получше (и), калмыжно – барышно, пропулишь – продашь (и). 3. Высказывание третьего приказчика (Прк3). А  мас поердает по турлам по ошарам пропуливать касам, косихам, и с лохами брысти ширговлю, шуртинок ласиньким лащатишкам, витеришниц склешевеньких, диростам оклюжным темляку и стоды по турлам хлят, вершаешь (и) скенно пропулишь (на) еном ошаре, (и по) рымам шиваришка побиривут. Перевод: А я поеду по селам, по базарам продавать попам, попадьям, и с мужиками вести торговлю, картинок маленьким ребятишкам, книжек  дешевеньких, старостам церковным ладану, и образа по селам идут. Глядишь и много продашь на  одном базаре и по домам товаришка набирают. Лексико-грамматический глоссарий Прк3: мас (а) – я (а) (сам, говорящий. – В.Б.), поердает – поедет, турлам (по) – сёлам (по), по ошарам – базарам (по), пропуливать – продавать, касам – попам, косихам – попадьям, лохами (и, с) – мужиками (и, c), брысти – вести. ИДИОЛЕКТЫ ПРИКАЗЧИКОВ, присут Наблюдения и некоторые выводы ствовавших на проводах 1. Высказывание первого приказчика (Прк1) Один из приказчиков (без обозначения социального статуса и возраста, но, судя по праву задавать вопросы и по их содержанию, – авторитетный и опытный. – В. Б.), обращаясь к другому, спрашивает: Ботва, кулды поердаешь ширговать? Перевод: Ты куда поедешь торговать? Лексико-грамматический глоссарий Прк1: ботва – ты, кулды – куда, поердаешь – поедешь, ширговать(?) – торговать(?). 2. Высказывание второго приказчика (Прк2). Масыга поердаю по костерам, ховрякам, ховрейкам, ховрейским лащатам пропуливать, масыгино мастыро клевое и севру с чними ширговаться, сар скенна ефесь в ховрейских рымах, но насркебе мастырить поклевее и калмыжно пропулишь. Перевод: Я  поеду  по  городам,  господам,  барыням, барским детям продавать, мое дело хорошее и знаю с ними торговаться, денег много есть  в барских домах. Но надобно делать получше и барышно продать. Лексико-грамматический глоссарий Прк2: масыга – я, поердаю – поеду, костерам (по) – городам (по), ховрякам – господам, ховрейкам – барыням, ховрейским – барским, лащатам – детям, пропуливать – продавать, масыгино – моё, мастыро – дело, клеевое – хорошее, севру (и) – 1. Хозяин дома – опытный торговец, отлично владеющий как территориально-владимирским диалектом и просторечием, так и офенским арго, в данной ситуации – их устно-разговорным стилем. Приказчики не скрывают своих негативных поступков, совершаемых ими в «дороге». Правда, ни один из выступивших не сказал о маршруте своих хождений. Причина? Боязнь конкуренции. 2. Приказчики объективно описывают свою клиентуру, общение со взрослыми и детьми, а также свои дела, свободно владея сюжетно-тематической лексикой офенского словаря. 3. В речи офени-хозяина и приказчиков немало слов уменьшительно-ласкательной окраски, знакомых им по общему языку. Используются, в частности, словообразовательные морфемы (приставки, суффиксы), флексии склоняемых и спрягаемых частей речи, а также другие морфологические единицы: Елтуженка,  повандай  и  побряеть;  кресца,  вислячков, сумачка, спидончика поклюжи на стропень, подъюхчалки, да жулик не загорби. Употребительны в тайноречии и общенародные (свойственные всем формам существования русского языка) союзы да, и: Например: Да и клыги привандайте, повачь масам да почунайся (Да и бражки принесите, подайте да и покланяйся). 4. Чем объяснить довольно частое использование в русских, белорусских и других славянских тайных арго существительных типа аршинчик  – рюмочка, гомцецо – винцо, сумачок – хлебушек, Специальный выпуск, 2017 Вестник КГУвроде набусаться  (напиться), побряеть  (поесть), повандать  (подать), повачить (принести), почануться (попасться), почунаться  (помолиться, покланяться), поширговать (поторговать); подвачить (поднести); привандай,  -те (принеси, -те)? Конечно, тем, что в этих и подобных арготизмах используются общенародные суффиксы уменьшительно-ласкательной окраски и приставка по-. Арго как член диглоссии использует то, что апробировано в языке-доноре. Особенно продуктивна приставка по-, обладающая оттенком деликатного указания-совета в адрес жены, а также в наставлении молодому приказчику. Показательна градация форм обращения хозяина к своей жене: поханка (хозяйка), елтуженка (жёнушка), поханушка (хозяюшка), а также подбор слов и форм прилательных: шибренькая, добренькая, выбусай («Выпей… с женами приказчиков» – ХзВ4). Рассмотренные выше и многие другие арготические категории (структурные, функционально-категориальные, стилистические и т. п.), встречающиеся в народном тайноречии, остаются «нетронутой целиной». Надо спасать этот материал, записать, и лучше – аудио-визуальными средствами. А дошедшие до нас тексты от конца XIX столетия собрать в хрестоматию. Обращаясь к молодым диалектологам, этнологам и экологам, хочу напомнить: старшее поколение лингвистов и студенчество послевоенных лет обследовало несколько тысяч территориальных диалектов и оставило после себя величественный трехтомный «Диалектологический атлас русского языка» и академический «Словарь русских народных говоров». Коллективы университетов и педагогических вузов СССР и современной России подготовили и издали десятки региональных словарей диалектной лексики. Аналогичные подвиги совершили и наши соседи – белорусские и украинские учёные. К сожалению, по ряду причин внимание к соцолингвистическим исследованиям в прошлом было ослаблено. Пришло время навёрстывать упущенное. На территории восточнославянских народов зафиксировано более сотни вариантов «бесконтрольного тайноречия» (арго) офенского (многофункционального) типа. Молодые учёные, у вас есть возможность послужить родной науке. Делайте как мы (с блокнотом и карандашом), делайте лучше нас (используя самые современные технические средства)! Идиолекты разных форм существования национальных языков и диглоссии в самых разно образных комбинациях, в том числе и в составе «народный язык – арготическое тайноречие» заслуживают изучения во всех направления современного языкознания. В числе первоочередных задач выделяем следующие: 1) арго и его структурно-системная организация; 2) многофункциональность арго и обусловленное этим тематическое разнообразие их лексики (картотека словаря русских арго содержит более 30 тысяч слов); 3) диахрония русских арго и их контакты с индоевропейскими, тюркскими, финно-угорскими языками; 4) пространственно-ареальный фактор и вари антность арго.

Напиши аннотацию по статье

Идиолекты носителей арготического тайноречия 12.  Скляревская  Г.  Н. Словарь православной церковной культуры. – СПб.: Наука, 2000. – 278 с. 13. Славянские древности: этнолингвистический словарь: в 5 т. / под ред. Н.И. Толстого. – М.: Международные отношения, 1995–2012. 14. Словарь вологодских говоров: в 12 т. / под ред. Т.Г. Паникаровской. – Вологда: Изд-во ВГПИ/ ВГПУ, 1983–2007. 15. Словарь русских говоров Среднего Урала: в 7 т. / под ред. А.К. Матвеева. – Свердловск: Среднеуральское книжное изд-во; Изд-во Урал. ун-та, 1964–1987. 16. Словарь русских народных говоров. – Вып. 1– / гл. ред. Ф.П. Филин, Ф.П. Сороколетов, С.А. Мызников. – М.; Л.; СПб.: Наука, 1965– . 17. Словарь русских старожильческих говоров Среднего Прииртышья: в 3 ч. / под ред. Г. А. Садретдиновой. – Томск: Изд-во Том. ун-та, 1992–1993. 18.  Сурикова  О.Д. О нетривиальной семантике русских слов с приставкой без- // Русский язык в научном освещении. – 2016. – № 1 (31). – С. 132–159. 19.  Толстой  Н.И. Не – не ‘не’ // Он  же. Язык и народная культура. Очерки по славянской мифологии и этнолингвистике. – М.: Индрик, 1995. – С. 341–346. 20.  Фасмер  М.  Этимологический словарь русского языка: в 4 т. / пер. с нем. и доп. О.Н. Трубачева. – М.: Прогресс, 1964–1973. 21.  Черепанова  О.А. Мифологическая лексика Русского Севера. – Л.: Изд-во Ленингр. ун-та, 1983. – 169 с. 22. Этимологический словарь славянских языков: праславянский лексический фонд. – Вып. 1– / под ред. О. Н. Трубачева, А. Ф. Журавлева. – М.: Наука, 1974– . 23. Ярославский областной словарь: в 10 вып. / науч. ред. Г.Г. Мельниченко. – Ярославль: ЯГПИ им. К. Д. Ушинского, 1981–1991. УДК 81’282 Бондалетов Василий Данилович доктор филологических наук, профессор Пензенский государственный университет vasdanbon@mail.ru ИДИОЛЕКТЫ НОСИТЕЛЕЙ АРГОТИЧЕСКОГО ТАЙНОРЕЧИЯ В  названии  статьи  три  слова-термина  нуждаются  в  пояснении:  идиолект  (англ.  idiolect)  –  индивидуальный  говор, индивидуальный язык; совокупность особенностей, характеризующих речь данного индивида, индивидуальная разновидность языка; арго, арготический (фр. argot) – лексические особенности речи профессиональных групп  (торговцев, ремесленников, военных, артистов); тайноречие – арго профессиональных групп, имеющих склонность  к использованию вместо общебытовой и профессиональной лексики непонятные, «секретные» слова: рым – дом,  хлить – идти, клёво – хорошо [1, c. 53, 165]. В каждой форме языка (литературном языке, территориальном диалекте, социальном диалекте) имеются свои  функционально-структурные разновидности [2, с. 1–28]. Например, в социальных диалектах выделяются: профессиональные говоры, молодёжные жаргоны (сленг), тайные арго (повершаем да пулим шивару – посмотрим да купим товару). Идиоалекты разных лиц (носителей) торгового арго (слободы Мстера Владимирской губ.) в записях (1880 г.) лучшего знатока офенского языка коробейников  XIX в. Голышева И.А. – предмет нашего исследования [8, с. 227–232].

именные посессивные конструкции с местоименным посессором в васыуганском среднеобском и нарымском диалектах селькупского языка (1). Ключевые слова: посессивность; именные посессивные конструкции; центральные и южные диалекты селькупского языка. Введение Селькупы – один из миноритарных народов Сибири, который проживал на данной территории еще задолго до завоевания Сибири русскими в 1598 г. [3, 4]. Селькупский язык – единственный «живой» представитель южносамодийской группы уральской языковой семьи. Он распространен в изолированных ареалах Ямало-Ненецкого автономного округа Тюменской области в Красноселькупском (села Красноселькуп, Часелька, Сидоровск, Толька (Красноселькупская), Ратта) и Пуровском районах (села Киккиакки, Тарко-Сале, Толька (Пуровская), Быстринка); в Туруханском районе (села Фарково, Туруханск, Совречка) Красноярского края. На территории Томской области селькупы расселены в Каргасокском (села Усть-Чижапка, Неготка и др.), Парабельском (Тюхтерево, Нарым, Пудино, Старица, Нельмач, Усть-Чузик и др.), Колпашевском (села Иванкино, Усть-Чая, Новоселово, Старокороткино и др.), Верхнекетском (села Степановка, Белый Яр, Усть-Озерное и др.), Бакчарском, Чаинском, Молчановском районах (рис. 1, 2). В основе дифференциации селькупского языка на вариативные членения лежит лингвогеографический принцип, согласно которому выделяют два диалектных массива: северный и южный (южноцентральный). Северный диалектный массив включает среднетазовский, верхнетазовский, ларьякский и баишенский диалекты. Южный диалектный массив распадается на южную группу (среднеобской, чаинский, кетский, чулымский) и центральную (тымский, васюганский, нарымский) [5–7]. В нашей работе описываются именные посессивные конструкции с местоименным посессором в южных (васюганском, нарымском) и центральном (среднеобском) диалектах, которые находятся на грани полного исчезновения (менее пяти носителей) [2]. Распространение васюганского диалекта селькупского языка определялось на территории вдоль течения реки Васюган (поселки Каргасок, Новоюгино, Староюгино, Наунак), реки Чижапка (поселки Невалькынак, Вольджа). Нарымский диалект распространялся вдоль течения реки Обь (поселки Пыжино, Нарым, Тюхтерево, Ласкино, Сагандуково и др.), реки Чузик (по селки Горелый Яр, Пудино), реки Кенга (поселок Кенга), реки Парабель (поселки Нельмач, Саиспаево). Среднеобской диалект – по среднему течению Оби на территории Томской области (поселки Инкино, Киярово, Иготкино, Тогур, Испаево, Новосондрово и др.). Авторы диалектологического атласа уральских языков, распространенных на территории Ямало-Ненецкого автономного округа, отмечают, что «у северных селькупов ситуация в целом существенно лучше, <…> по сравнению с селькупами Томской области, где сегодня от всего прошлого многообразия селькупских диалектов осталось лишь три, у которых имеются хотя бы пассивные носители» [1. C. 17–18]. Несмотря на то что сферы функционирования селькупского языка увеличиваются, включая, например, образование, законодательство, в семейно-бытовой сфере язык сдает свои позиции: естественная передача языка прекращается, дети не усваивают селькупский от своих родителей, большинство молодежи переходит на русский язык, который сегодня доминирует повсеместно, включая большинство селькупских стойбищ, и во всех коммуникативных сферах [1. C. 19]. Рис. 1. Расселение селькупов в Тюменской области и в Красноярском крае Рис. 2. Расселение селькупов в Томской области Посессивность – одна из универсальных пoнятийныx категорий языка, в основе которой лежат отношениями обладания между двумя различными сущностями, посессором и объектом посессивности. Институт собственности имеет длительную историю. Человек на протяжении всей своей жизни всегда чем-то или кем-то владеет, и, естественно, это находит отражение в языке. Отношения обладания между посессором и обладаемом в лингвистической литературе рассматриваются как «узкое» понимание посессивности. В «широком» понимании посессивность образует, соответственно, более широкий спектр отношений между объектами, в частности отношения между предметом и характеризующим его признаком [8. С. 25]. Это могут быть партитивные отношения, отношения родства, ассоциативные, актантные отношения, социальные отношения, отчуждаемая / неотчуждаемая принадлежность, физическая, авторская, временная, постоянная (перманентная), абстрактная и т.д. [9, 10]. Неотчуждаемая принадлежность относится к ядерному значению посессивности и обладания – это отношения часть–целое, термины родства, части тела. Остальные значения посессивности относятся к периферийным, равно как и альтернативные способы кодирования принадлежности (например, аблативное, дативное и другие типы маркирования) [8]. Изучению этого вопроса в современной научной лингвистической среде уделяется достаточно внимания. Существуют как фундаментальные труды, теоретические положе ния которых позволяют систематизировать инвентарь языковых средств выражения данной категории в конкретном языке [9–14], так и работы, описывающие посессивность отдельно взятого языка, в том числе затрагиваются языки и обско-енисейского ареала, исследованию посессивности в которых посвящено два выпуска «Томского журнала лингвистических и антропологический исследований» [15, 16]. Существуют отдельные работы, посвященные категории посессивности на материале селькупского языка, среди которых в первую очередь необходимо упомянуть кандидатскую диссертацию А.А. Ким [17] и другие работы [18–21]. В ключевых грамматиках селькупского языка есть разделы, описывающие притяжательное склонение имен существительных [22, 23]. Методология и материалы В задачу авторов входят описание и сопоставление морфосинтаксических средств кодирования посессивных отношений в именных посессивных конструкциях с местоименным посессором в трех селькупских диалектах: васюганском, среднеобском и нарымском. Теоретико-методологической основой исследования служат труды по типологии адноминальной посессивности М. Копчевской-Тамм [10, 13, 14]. Синтаксически посессивные конструкции могут быть разделены на именные и предикативные. Именная посессивная конструкция представляет собой конструкцию, в которой посессор (обладатель) и обладаемое связаны синтаксической связью и входят в состав одной именной группы [10]. Именные посессивные конструкции могут быть представлены как с местоименным, так и с именным посессором. Традиционными средствами кодирования посессивных отношений в номинативных фразах могут служить: 1) эксплицитно выраженные показатели, т.е. аффиксальное маркирование (посессивные суффиксы, падежными суффиксы), 2) синтаксическое кодирование, т.е. фиксированный порядок слов или простое соположение членов группы, 3) предложные конструкции, представляющие номинативные сочетания неравноправных существительных, связанных предлогом, 4) связующие местоимения (притяжательные, возвратные), «вовлекающие» предмет в отношение принадлежности какому-либо лицу. Согласно типовой классификации, эксплицитно выраженное морфологическое маркирование именных посессивных групп может быть локализовано на вершине (вершинное маркирование), на зависимом (зависимостное маркирование) или на обоих членах именной группы (двойное маркирование) [7, 23]. При синтаксическом кодировании эксплицитные маркеры посессивности отсутствуют (нулевое маркирование). Методы исследования, которые использовались нами в качестве основных, – корпусный анализ, наблюдение, описание, обобщение. Применение данных методов способствовало достижению поставленной цели. Описание посессивных конструкций с именным посессором, предикативных посессивных конструкции, конструкций с внешнем посессором в диалектах селькупского языка в сопоставительном аспекте представляется перспективой дальнейшего исследования. Материалом для анализа именных посессивных конструкций в представленных диалектах служат опубликованные материалы по селькупскому языку в томах сборника «Аннотированные фольклорные тексты обско-енисейского языкового ареала» (2010, 2012, 2013, 2015). Всего было проанализировано 8 текстов общим объемом 580 предложений на васюганском, среднеобском и нарымском диалектах селькупского языка. Сказки на среднеобском диалекте «Рябчик человеком стал», «Идя-4», «Брат и сестра» записаны А.А. Ким, Н.П. Максимовой, В.В. Быконя в д. Иванкино в 1980–1981 гг., информант Е.В. Сычина (1923 г. р., род. д. Киярово). Сказки и рассказы на васюганском диалекте «Хозяйка огня», «Девушка и лед», «Сказка про домовых», «Мы со свекровью в тайгу пошли» записаны Н.П. Максимовой, И.А. Ильяшенко в 1983 г. в п. Каргасок, информант Д.Н. Чинина (род. д. Вольджа по реке Чижапка). Прозаические рассказы на нарымском диалекте «2-Рассказ о жизни», «Рассказ о жизни» записаны Н.П. Максимовой, И.А. Ильяшенко в 1984–1985 гг. в д. Нельмач, информанты А.И. Саиспаева (1890 г. р., род. д. Кенги) и А.Г. Саиспаева (1928 г. р., род. д. Саиспаево). Анализируемый материал составляет часть коллекции архива кафедры ЯНС имени И.П. Дульзона ТГПУ, который был глоссирован и представлен к печати учеными лаборатории (А.В. Байдак, Н.П. Максимовой, И.А. Ильяшенко, С.В. Ковылиным, Н.Л. Федотовой). Результаты исследования Авторами ключевых грамматик селькупского языка в системе склонения личных местоимений выделяются маркеры генитива, служащие для выражения отношений обладания в именных посессивных конструкциях [22, 23]. Однако следует уточнить, что маркером генитива посессор оформляется только в третьем лице. Посессор в именной посессивной конструкции, выраженный личным местоимением 1-го или 2-го лица морфологически не маркируется, т.е. совпадает по форме с основным падежом. Обладаемое в рассматриваемых диалектах оформляется посессивным суффиксом, кодирующим лицо и число посессора. Порядок следования членов именной группы в селькупских диалектах строго определенный: посессор всегда предшествует марки рованному корреляту посессивных отношений, как продемонстрировано в примерах (1–8): (1) Вас. tat (2SG) man (1SG) al'man-my (ребенок-POSS.1SG) čadal – ‘Ты моего ребенка обжег’ [1. C. 81]. (2) Вас. m'i (1PL) tedo-my-p (вещь-POSS.1PL-ACC) abylde – ‘Наши вещи съест (сожжет)’ [Там же. C. 78]. (3) Вас. mat (1SG) elma-ni-m (ребенок-PL-POSS.1SG-) uγuldʐeRɨn eγak ruʐel naldynan – ‘Мои дети были дома с русской женщиной’ [2. C. 113]. (4) Ср.-об. mat (1SG) ambu-m (мать-POSS.1SG) elǯa tom nom. – ‘Моя мама жила 100 лет’ [3]. (5) Нар. mat (1SG) ӓra-m (муж-POSS.1SG) kumba… ‘Мой муж умер…’ [4. C. 128]. (6) Вас. tab man (1SG) hajo-m (глаз-POSS.1SG) üsse qamǯeγyt. ‘Она мои глаза водой залила’ [1. C. 92]. (7) Вас. tat mat (1SG) tar-m (шерсть-POSS.1SG) taq püǯed. ‘Ты мою шерсть состриги’ [5. C. 166]. (8) Вас. mat (1SG) mydo-m (печень-POSS.1SG) tüt to blekand onenǯ pireγend pende. ‘Мою печень на ту сторону костра положи’ [Там же. C. 167]. Расширенная парадигма склонения личных местоимений диалектов селькупского языка включает суффиксы генитива -t, -n только для 3-го лица, которые заимствованы из системы склонения существительных. Во всех приведенных выше примерах, обладаемый объект эксплицитно маркировался лично-числовым кодированием посессора. В конструкциях с посессором, выраженным личным местоимением 3-го лица, обладаемое, как правило, морфологически лично-числовым (посессивным) показателем не маркируется, а маркер отношений обладания локализован на поссессоре, как представлено в примерах (9–13): (9) Вас. tabydy-t (3PL-GEN) el (душа) mad'et kutko. ‘Их души лесными (лешими) становятся’ [6. C. 188]. (10) Вас. tab uʐ na nelqut tjanep tjanut taby-n (3SG-GEN) moγo-ut (спина-PROL) koja. ‘Он уж этой женщины мысли знает (знает, что она думает) за ее спиной идет’ [Там же. C. 194]. (11) Ср.-об. nat'an warka taby-n (3SG-GEN) n'en'n'a (сестра). ‘Его сестра живет здесь’ [7. C. 156]. (12) Ср.-об. tabla-n (3PL-GEN) n'en'n'a (сестра) t'aŋgus mātqut. ‘Их сестры не было дома’ [Там же. C. 153]. (13) Ср.-об. taby-n (3SG-GEN) mūno-p (палец-ACC) kessek orassyt. ‘Она крепко схватила его палец’ [Там же. C. 161]. В исследуемых диалектах маркирование посессивности в именных конструкциях с местоименным посессором 1-го и 2-го лица, отражающее морфосинтаксическую связь, локализовано на вершине именной группы, т.е. на обладаемом. В то время как эксплицитно выраженное морфосинтаксическое маркирование именной конструкции с ме стоименным посессором 3-го лица локализовано на зависимом, т.е. на посессоре. Коррелят посессивности в группе с местоименным посессором 3-го лица, как правило, освобожден от посессивного маркирования, кодирующего лично-числовую информацию обладателя. Таким образом, в рамках одной системы выявляется два вида локализации морфосинтаксического маркирования для выражения отношений обладания – на вершине посессивной именной группы и на зависимом ее члене. Анализируя прозаические тексты васюганского, среднеобского и нарымского диалектов селькупского языка, были отмечены примеры с эксплицитно выраженным морфологическим маркированием одновременно двух членов посессивной конструкции с местоименным посессором третьего лица, например (14, 15): taby-t 3SG-GEN ‘его мама’ (3SG-GEN) šid'e-un-de amba-d мать-POSS.3SG (15) Вас. mat (сердце-PROL (14) Вас. taby-t POSS.3SG) tǖm m'elag'e. ‘Я дам огонь из его сердца’ [1. C. 93]. Примеры (14, 15) иллюстрируют двойное маркирование. Однако одновременная локализация маркеров посессивности на посессоре и обладаемом не является частотным случаем употребления для исследуемых диалектов селькупского языка. Личные местоимения в роли субъекта действия в селькупском языке могут быть выражены имплицитно. Благодаря развитой парадигме лично-числовой именной и глагольной аффиксации, в селькупском языке допускается опущение немаркированного личного местоимения не только в функции подлежащего, но и эллипсис немаркированного личного местоимения, кодирующего посессора в атрибутивной посессивной конструкции при облигаторном вершинном маркировании (16–25): (16) Ср.-об. n'en'n'a-la-t (сестра-PL-POSS.3SG) šerbat māt. ‘Ее сестры вошли в дом’ [7. C. 153]. (17) Ср.-об. qonǯyrnyt: ara-t (муж-POSS.3SG) pad'albl'e eppa. ‘Увидела – ее муж изрубленный лежит’ [Там же. C. 146]. (18) Ср.-об. tabla swāŋ warkyzat, tab paja-m-d (жена-ACC-POSS.3SG) nādyrs. ‘Они хорошо жили, он свою жену любил’ [Там же. C. 150]. (19) Ср.-об. kužat qödymba tab ne-gy-n-t (дочь-LAT-GEN-POSS.3GS) ēǯalgumba. ‘Когда болел, он своей дочери говорил’ [8. C. 167]. (20) Вас. i-l'ika-dy (DIM-POSS.3SG) ukuk čura. ‘Ее маленький сын громко кричал’ [1. C. 84]. (21) Вас. amba-dy (мать-POSS.3SG) tanetymba. ‘Ее мать приду мала’ [Там же. C. 84]. (22) Вас. amba-ut (мать-POSS.1PL) m'iγenyt čenča. ‘Наша мама говорит нам’ [Там же. C. 77]. (23) Вас. ī-l'ika-m-dy (сын-DIM-ACC-POSS.3SG) n'ewrešpat. ‘(Она) кормила грудью своего маленького сына’ [Там же. C. 80]. (24) Вас. undo-d (борода-POSS.3SG) qanded'imba ulγond. ‘Его бо рода примерзла ко льду’ [5. C. 156]. (25) Нар. ….ko-m (N-POSS.3SG) önda hajo-m (POSS.1SG) keŋ ā konǯɨrnɨt. ‘Мои уши слышат, глаз плохо видит’ [4. C. 130]. Примеры (16–25) подтверждают, что имплицитно выраженный местоименный посессор обычно встречается в посессивной конструкции, в которой отношения передают неотчуждаемую (‘моя голова’) или родственную принадлежность (‘моя мать’). В примере (26) выявляются две именные посессивные конструкции: с местоименным посессором (ti ī'-lika-n-dyt ‘твой сынoчек’) и именным (ī'-lika-n-dyt šid'e-un-de ‘сыночка сердце’), где обладаемое первой группы выступает одновременно посессором второй группы. Слово ‘сыночек’, выступая вершиной первой местоименной посессивной конструкции, маркировано показателем со значением лица и числа обладателя, а являясь зависимым второй посессивной конструкции, оформляется еще и суффиксом генетива -n. Коррелят посессивных отношений второй номинативной группы также сохраняет на себе личночисловое маркирование посессора. (26) Вас. mat ti (2PL) ī'-lika-n-dyt (сын-DIM-GEN-POSS.2PL/SG) šid'e-un-de (сердце-PROL-POSS.3SG) tǖm m'el'ange ‘Я из сердца вашего сыночка огонь дам’ [1. C. 93]. Пример (27) также демонстрирует две посессивные конструкции: taby-t ӓra-n-dy ‘ее муж’ и ӓra-n-dy amba-d ‘мать мужа’ в одном предложении. Каждый член первой именной посессивной конструкции с местоименным посессором taby-t ӓra-n-dy ‘ее муж’ маркирован показателем генитива на том основании, что посессор выражен местоимением 3-го лица, а коррелят посессивных отношений одновременно является посессором второй именной посессивной группы. Оба обладаемых кодированы посессивными суффиксами лица и числа посессора. (27) Вас. na koreγyt warga taby-t (3SG-GEN) ӓra-n-dy (муж-GENPOSS.3SG) amba-d (мать-POSS.3SG). ‘В этом балагане живет мать ее мужа’ [1. C. 87]. В среднеобском диалекте употребляется нетипичная для селькупского языка конструкция, кодирующая посессивные отношения, в которых посессор кодируется местоимениями, функционально схожими с притяжательными местоимениями. Выявляется парадигма местоимений 1-го и 2-го лица: mannāni ‘мой’, minnāni ‘наш’, tannāni ‘твой’, tinnāni ‘ваше’ [22], которые по своим функциональным свойствам близки к притяжательным местоимениям. Эксплицитно выраженное маркирование посессивных отношений на вершине сохраняется, а кодирование посессора местоимениями, функционально близкими при тяжательным, с легко вычленяемым суффиксом -nāni, позволяет говорить о двойном кодировании посессивности в подобного рода конструкциях в среднеобском диалекте селькупского языка. Кодирование посессора немаркированными личными местоимениями 1-го и 2-го лица в среднеобском диалекте селькупского языка сохраняется, но случаи употребления именных посессивных конструкций, кодированных личными местоимениями, функционально близким притяжательным, наиболее частотны. Ср. примеры (28, 29): (28) Ср.-об. (29) Ср.-об. mannāni 1SG-POSS ‘мой сын’ mat 1SG ‘мой сын’ ī-m сын-POSS.1SG ī-m N-POSS.1SG В подтверждение вышеизложенному представлены примеры из языкового материала среднеобского диалекта селькупского языка (30–37). (30) Ср.-об. mannāni (1SG/POSS) ī-m (сын-POSS.1SG) nadygu kyga. ‘Мой сын хочет жениться’ [7. C. 141]. (31) Ср.-об. tinnāni (2PL/POSS) nē-m-d (дочь-ACC-POSS.2SG) kyga igy. ‘(Он) хочет взять Вашу дочь’ [Там же. C. 142]. (32) Ср.-об. mannāni (1SG/POSS) ī-m (сын-POSS-1SG) pēga ‘Мой сын рябчик’ [Там же. C. 145]. (33) Ср.-об. na naγyp ēǯalgwa: “na mannāni (1SG) t'emn'a-m (брат POSS.1SG) «Женщина говорит: “Это мой брат”» [Там же. C. 157]. (34) Ср.-об. mināni (1PL/POSS) n'en'n'a-m (сестра-POSS.3PL) swāk warka. ‘Наша сестра живет хорошо’ [Там же. C. 152]. (35) Ср.-об. ēǯalgwa tannāni (2SG/POSS) t'emn'a-l (брат-POSS.2SG) ol (голова). «Он говорит: ‘Твоего брата голова?”» [8. C. 182]. (36) Ср.-об. mannāni (1SG/POSS) ara-m (муж-POSS.1SG) kudy qadymba. ‘Мой муж куда-то делся’ [7. C. 155]. Местоимения с суффиксом -nāni, близкие по своей функции к притяжательным, могут кодировать не только посессора в составе именной посессивной конструкции, но и употребляться независимо, не вступая в отношения обладания с другими членами предложения, – в функции подлежащего, именной части сказуемого или дополнения (37). (37) Ср.-об. aza ǖdenǯal, tannāni (2SG/POSS) enǯa ‘Не отпу стишь – твой будет’ [Там же. C. 158]. Заключение Наиболее распространенными именными посессивными конструкциями для васюганского, нарымского и среднеобского диалектов селькупского языка являются конструкции с вершинным маркированием отноше ний посессивности при местоименном посессоре 1-го и 2-го лица. Обладатель, выраженный местоимением 3-го лица, кодируется маркером генитива, а обладаемое, как правило, остается не маркированным. В среднеобском диалекте селькупского языка конструкции с местоименным посессором 1-го и 2-го лица, кодированные личными местоимениями, функционально близкими к притяжательным, наиболее частотны в употреблении. Языковыми средствами для кодирования отношений обладания в описываемых диалектах селькупского языка могут служить: посессивные суффиксы, кодирующие лицо и число посессора, маркеры генитива -t, -n, личные местоимения 1-го и 2-го лица с суффиксом -nāni, близкие по своим функциональным особенностям к притяжательным. Типичными для исследуемых диалектов селькупского языка являются именные посессивные конструкции с имплицитно выраженным посессором при облигаторном маркировании обладаемого аффиксами посессивности. Сокращения 1 – первое лицо, 2 – второе лицо, 3 – третье лицо, Вас. – васюганский диалект селькупского языка, нар. – нарымский диалект селькупского языка, ср.-об. – среднеобской диалект селькупского языка, ACC – аккузатив, DIM – диминутивный суффикс, DU – двойственное число, GEN – генитив, LAT – латив, PL – plural, POSS – посессивный суффикс, PROL – пролатив, SG – единственное число. Источники языкового материала 1. Записали здесь и далее: Байдак А.В., Максимова Н.П. Хозяйка огня. Селькупские тексты // Аннотированные фольклорные тексты обско-енисейского языкового ареала / отв. ред. А.Ю. Фильченко. Томск : Вайар, 2012. Т. 2. С. 72–100. 2. Байдак А.В., Максимова Н.П., Ковылин С.В., Ильяшенко И.А. История о жизни. Селькупские тексты // Аннотированные фольклорные тексты обско-енисейского языкового ареала / отв. ред. А.Ю. Фильченко. Томск : Вайар, 2015. Т. 4. С. 133–149. 3. Ким А.А., Максимова Н.П., Быконя В.В. Материал по селькупскому языку. Полевые записи // Архив кафедры языков народов Сибири Томского государственного университета. Томск, 1980. Т. 55. 4. Байдак А.В., Максимова Н.П., Ковылин С.В., Ильяшенко И.А. Рассказ о жизни-2. Селькупские тексты // Аннотированные фольклорные тексты обско-енисейского языкового ареала / отв. ред. А.Ю. Фильченко. Томск : Вайар, 2015. Т. 4. С. 133–132. 5. Байдак А.В., Максимова Н.П., Федотова Н.Л., Ковылин С.В. Девушка и лед. Селькупские тексты // Аннотированные фольклорные тексты обско-енисейского языкового ареала / отв. ред. А.Ю. Фильченко. Томск : Вайар, 2013. Т. 3. С. 153–201. 6. Байдак А.В., Максимова Н.П., Федотова Н.Л., Ковылин С.В. Сказка про домовых. Селькупские тексты // Аннотированные фольклорные тексты обско-енисейского языкового ареала / отв. ред. А.Ю. Фильченко. Томск : Вайар, 2013. Т. 3. С. 185-200. 7. Ким А.А., Байдак А.В., Максимова Н.П., Федотова Н.Л. Рябчик человеком стал. Селькупские тексты // Аннотированные фольклорные тексты обско-енисейского языкового ареала / отв. ред. А.Ю. Фильченко. Томск : Ветер, 2010. Т. 1. С. 133–162. 8. Ким А.А., Байдак А.В., Максимова Н.П., Федотова Н.Л. Брат и сестра. Селькупские тексты // Аннотированные фольклорные тексты обско-енисейского языкового ареала / отв. ред. А.Ю. Фильченко. Томск : Ветер, 2010. Т. 1. С. 163–183.

Напиши аннотацию по статье

40 В.В. Воробьева, Н.В. Полякова УДК 81.511.2 DOI: 10.17223/19996195/41/3 ИМЕННЫЕ ПОСЕССИВНЫЕ КОНСТРУКЦИИ С МЕСТОИМЕННЫМ ПОСЕССОРОМ В ВАСЮГАНСКОМ, СРЕДНЕОБСКОМ И НАРЫМСКОМ ДИАЛЕКТАХ СЕЛЬКУПСКОГО ЯЗЫКА В.В. Воробьева, Н.В. Полякова Исследование выполнено при финансовой поддержке Министерства образования и науки Российской Федерации (грант № 14.Y26.31.0014) в рамках реализации научно-исследовательского проекта «Языковое и этнокультурное разнообразие Южной Сибири в синхронии и диахронии: взаимодействие языков и культур». Аннотация. Исследуются именные посессивные конструкции и морфосинтаксические средства маркирования посессивности в трех диалектах селькупского языка, находящихся под угрозой исчезновения: васюганском, нарымском и среднеобском. Селькупский язык распространен на территории Ямало-Ненецкого автономного округа и территории Томской области. На сегодняшний день коммуникативная значимость селькупского языка резко снижается из-за того, что межпоколенная передача этнического языка прекращается, более престижный язык, имеющий статус государственного, проникает во все коммуникативные сферы, включая семейно-бытовую и религиозную. Северные диалекты селькупского языка, по оценкам авторов «Диалектологического атласа уральских языков, распространенных на территории Ямало-Ненецкого автономного округа», имеют 600 носителей [1], а южные диалекты – менее пяти [2]. Целью исследования является описание и сопоставление морфосинтаксических средств кодирования посессивных отношений в именных посессивных конструкциях с местоименным посессором в трех селькупских диалектах: васюганском, среднеобском и нарымском. Именные посессивные конструкции составляют одну именную группу, в рамках которой при помощи морфосинтаксических средств выражаются отношения принадлежности между посессором и обладаемым. Языковыми средствами передачи отношений посессивности в именной группе с местоименным посессором в исследуемых диалектах могут служить: аффиксация (лично-притяжательные или посессивные суффиксы, маркеры генитива), разряды местоимений (личные местоимения с ярко выраженными функциями притяжательных местоимений). Что касается локализации эксплицитно выраженных маркеров посессивности, то в васюганском, среднеобском и нарымском диалектах селькупского языка представлены вершинное маркирование, зависимостное маркирование и двойное маркирование. Типичным случаем для васюганского, среднеобского и нарымского диалектов селькупского языка является имплицитное выражение посессора при облигаторном вершинном маркировании обладаемого в случае выражения неотчуждаемой принадлежности. В среднеобском диалекте употребляется нетипичная для селькупского языка конструкция, кодирующая посессивные отношения, в которых посессор кодируется местоимениями функционально схожими с притяжательными местоимениями c суффиксом -nāni. Именные посессивные конструкции с обладателем, выраженным именем, и предикативные посессивные конструкции в настоящей статье не рассматриваются. Исследование выполнено на базе корпуса текстов васюганского, среднеобского и нарымского диалектов селькупского языка из архива кафедры ЯНС ТГПУ, которые опубликованы в сборниках «Аннотированные фольклорные тексты обско-енисейского языкового ареала» (2010, 2012, 2013, 2015).

именные посессивные конструкции с местоименным посессором в васыуганском среднеобском и нарымском диалектах селькупского языка. Ключевые слова: посессивность; именные посессивные конструкции; центральные и южные диалекты селькупского языка. Введение Селькупы – один из миноритарных народов Сибири, который проживал на данной территории еще задолго до завоевания Сибири русскими в 1598 г. [3, 4]. Селькупский язык – единственный «живой» представитель южносамодийской группы уральской языковой семьи. Он распространен в изолированных ареалах Ямало-Ненецкого автономного округа Тюменской области в Красноселькупском (села Красноселькуп, Часелька, Сидоровск, Толька (Красноселькупская), Ратта) и Пуровском районах (села Киккиакки, Тарко-Сале, Толька (Пуровская), Быстринка); в Туруханском районе (села Фарково, Туруханск, Совречка) Красноярского края. На территории Томской области селькупы расселены в Каргасокском (села Усть-Чижапка, Неготка и др.), Парабельском (Тюхтерево, Нарым, Пудино, Старица, Нельмач, Усть-Чузик и др.), Колпашевском (села Иванкино, Усть-Чая, Новоселово, Старокороткино и др.), Верхнекетском (села Степановка, Белый Яр, Усть-Озерное и др.), Бакчарском, Чаинском, Молчановском районах (рис. 1, 2). В основе дифференциации селькупского языка на вариативные членения лежит лингвогеографический принцип, согласно которому выделяют два диалектных массива: северный и южный (южноцентральный). Северный диалектный массив включает среднетазовский, верхнетазовский, ларьякский и баишенский диалекты. Южный диалектный массив распадается на южную группу (среднеобской, чаинский, кетский, чулымский) и центральную (тымский, васюганский, нарымский) [5–7]. В нашей работе описываются именные посессивные конструкции с местоименным посессором в южных (васюганском, нарымском) и центральном (среднеобском) диалектах, которые находятся на грани полного исчезновения (менее пяти носителей) [2]. Распространение васюганского диалекта селькупского языка определялось на территории вдоль течения реки Васюган (поселки Каргасок, Новоюгино, Староюгино, Наунак), реки Чижапка (поселки Невалькынак, Вольджа). Нарымский диалект распространялся вдоль течения реки Обь (поселки Пыжино, Нарым, Тюхтерево, Ласкино, Сагандуково и др.), реки Чузик (по селки Горелый Яр, Пудино), реки Кенга (поселок Кенга), реки Парабель (поселки Нельмач, Саиспаево). Среднеобской диалект – по среднему течению Оби на территории Томской области (поселки Инкино, Киярово, Иготкино, Тогур, Испаево, Новосондрово и др.). Авторы диалектологического атласа уральских языков, распространенных на территории Ямало-Ненецкого автономного округа, отмечают, что «у северных селькупов ситуация в целом существенно лучше, <…> по сравнению с селькупами Томской области, где сегодня от всего прошлого многообразия селькупских диалектов осталось лишь три, у которых имеются хотя бы пассивные носители» [1. C. 17–18]. Несмотря на то что сферы функционирования селькупского языка увеличиваются, включая, например, образование, законодательство, в семейно-бытовой сфере язык сдает свои позиции: естественная передача языка прекращается, дети не усваивают селькупский от своих родителей, большинство молодежи переходит на русский язык, который сегодня доминирует повсеместно, включая большинство селькупских стойбищ, и во всех коммуникативных сферах [1. C. 19]. Рис. 1. Расселение селькупов в Тюменской области и в Красноярском крае Рис. 2. Расселение селькупов в Томской области Посессивность – одна из универсальных пoнятийныx категорий языка, в основе которой лежат отношениями обладания между двумя различными сущностями, посессором и объектом посессивности. Институт собственности имеет длительную историю. Человек на протяжении всей своей жизни всегда чем-то или кем-то владеет, и, естественно, это находит отражение в языке. Отношения обладания между посессором и обладаемом в лингвистической литературе рассматриваются как «узкое» понимание посессивности. В «широком» понимании посессивность образует, соответственно, более широкий спектр отношений между объектами, в частности отношения между предметом и характеризующим его признаком [8. С. 25]. Это могут быть партитивные отношения, отношения родства, ассоциативные, актантные отношения, социальные отношения, отчуждаемая / неотчуждаемая принадлежность, физическая, авторская, временная, постоянная (перманентная), абстрактная и т.д. [9, 10]. Неотчуждаемая принадлежность относится к ядерному значению посессивности и обладания – это отношения часть–целое, термины родства, части тела. Остальные значения посессивности относятся к периферийным, равно как и альтернативные способы кодирования принадлежности (например, аблативное, дативное и другие типы маркирования) [8]. Изучению этого вопроса в современной научной лингвистической среде уделяется достаточно внимания. Существуют как фундаментальные труды, теоретические положе ния которых позволяют систематизировать инвентарь языковых средств выражения данной категории в конкретном языке [9–14], так и работы, описывающие посессивность отдельно взятого языка, в том числе затрагиваются языки и обско-енисейского ареала, исследованию посессивности в которых посвящено два выпуска «Томского журнала лингвистических и антропологический исследований» [15, 16]. Существуют отдельные работы, посвященные категории посессивности на материале селькупского языка, среди которых в первую очередь необходимо упомянуть кандидатскую диссертацию А.А. Ким [17] и другие работы [18–21]. В ключевых грамматиках селькупского языка есть разделы, описывающие притяжательное склонение имен существительных [22, 23]. Методология и материалы В задачу авторов входят описание и сопоставление морфосинтаксических средств кодирования посессивных отношений в именных посессивных конструкциях с местоименным посессором в трех селькупских диалектах: васюганском, среднеобском и нарымском. Теоретико-методологической основой исследования служат труды по типологии адноминальной посессивности М. Копчевской-Тамм [10, 13, 14]. Синтаксически посессивные конструкции могут быть разделены на именные и предикативные. Именная посессивная конструкция представляет собой конструкцию, в которой посессор (обладатель) и обладаемое связаны синтаксической связью и входят в состав одной именной группы [10]. Именные посессивные конструкции могут быть представлены как с местоименным, так и с именным посессором. Традиционными средствами кодирования посессивных отношений в номинативных фразах могут служить: 1) эксплицитно выраженные показатели, т.е. аффиксальное маркирование (посессивные суффиксы, падежными суффиксы), 2) синтаксическое кодирование, т.е. фиксированный порядок слов или простое соположение членов группы, 3) предложные конструкции, представляющие номинативные сочетания неравноправных существительных, связанных предлогом, 4) связующие местоимения (притяжательные, возвратные), «вовлекающие» предмет в отношение принадлежности какому-либо лицу. Согласно типовой классификации, эксплицитно выраженное морфологическое маркирование именных посессивных групп может быть локализовано на вершине (вершинное маркирование), на зависимом (зависимостное маркирование) или на обоих членах именной группы (двойное маркирование) [7, 23]. При синтаксическом кодировании эксплицитные маркеры посессивности отсутствуют (нулевое маркирование). Методы исследования, которые использовались нами в качестве основных, – корпусный анализ, наблюдение, описание, обобщение. Применение данных методов способствовало достижению поставленной цели. Описание посессивных конструкций с именным посессором, предикативных посессивных конструкции, конструкций с внешнем посессором в диалектах селькупского языка в сопоставительном аспекте представляется перспективой дальнейшего исследования. Материалом для анализа именных посессивных конструкций в представленных диалектах служат опубликованные материалы по селькупскому языку в томах сборника «Аннотированные фольклорные тексты обско-енисейского языкового ареала» (2010, 2012, 2013, 2015). Всего было проанализировано 8 текстов общим объемом 580 предложений на васюганском, среднеобском и нарымском диалектах селькупского языка. Сказки на среднеобском диалекте «Рябчик человеком стал», «Идя-4», «Брат и сестра» записаны А.А. Ким, Н.П. Максимовой, В.В. Быконя в д. Иванкино в 1980–1981 гг., информант Е.В. Сычина (1923 г. р., род. д. Киярово). Сказки и рассказы на васюганском диалекте «Хозяйка огня», «Девушка и лед», «Сказка про домовых», «Мы со свекровью в тайгу пошли» записаны Н.П. Максимовой, И.А. Ильяшенко в 1983 г. в п. Каргасок, информант Д.Н. Чинина (род. д. Вольджа по реке Чижапка). Прозаические рассказы на нарымском диалекте «2-Рассказ о жизни», «Рассказ о жизни» записаны Н.П. Максимовой, И.А. Ильяшенко в 1984–1985 гг. в д. Нельмач, информанты А.И. Саиспаева (1890 г. р., род. д. Кенги) и А.Г. Саиспаева (1928 г. р., род. д. Саиспаево). Анализируемый материал составляет часть коллекции архива кафедры ЯНС имени И.П. Дульзона ТГПУ, который был глоссирован и представлен к печати учеными лаборатории (А.В. Байдак, Н.П. Максимовой, И.А. Ильяшенко, С.В. Ковылиным, Н.Л. Федотовой). Результаты исследования Авторами ключевых грамматик селькупского языка в системе склонения личных местоимений выделяются маркеры генитива, служащие для выражения отношений обладания в именных посессивных конструкциях [22, 23]. Однако следует уточнить, что маркером генитива посессор оформляется только в третьем лице. Посессор в именной посессивной конструкции, выраженный личным местоимением 1-го или 2-го лица морфологически не маркируется, т.е. совпадает по форме с основным падежом. Обладаемое в рассматриваемых диалектах оформляется посессивным суффиксом, кодирующим лицо и число посессора. Порядок следования членов именной группы в селькупских диалектах строго определенный: посессор всегда предшествует марки рованному корреляту посессивных отношений, как продемонстрировано в примерах (1–8): (1) Вас. tat (2SG) man (1SG) al'man-my (ребенок-POSS.1SG) čadal – ‘Ты моего ребенка обжег’ [1. C. 81]. (2) Вас. m'i (1PL) tedo-my-p (вещь-POSS.1PL-ACC) abylde – ‘Наши вещи съест (сожжет)’ [Там же. C. 78]. (3) Вас. mat (1SG) elma-ni-m (ребенок-PL-POSS.1SG-) uγuldʐeRɨn eγak ruʐel naldynan – ‘Мои дети были дома с русской женщиной’ [2. C. 113]. (4) Ср.-об. mat (1SG) ambu-m (мать-POSS.1SG) elǯa tom nom. – ‘Моя мама жила 100 лет’ [3]. (5) Нар. mat (1SG) ӓra-m (муж-POSS.1SG) kumba… ‘Мой муж умер…’ [4. C. 128]. (6) Вас. tab man (1SG) hajo-m (глаз-POSS.1SG) üsse qamǯeγyt. ‘Она мои глаза водой залила’ [1. C. 92]. (7) Вас. tat mat (1SG) tar-m (шерсть-POSS.1SG) taq püǯed. ‘Ты мою шерсть состриги’ [5. C. 166]. (8) Вас. mat (1SG) mydo-m (печень-POSS.1SG) tüt to blekand onenǯ pireγend pende. ‘Мою печень на ту сторону костра положи’ [Там же. C. 167]. Расширенная парадигма склонения личных местоимений диалектов селькупского языка включает суффиксы генитива -t, -n только для 3-го лица, которые заимствованы из системы склонения существительных. Во всех приведенных выше примерах, обладаемый объект эксплицитно маркировался лично-числовым кодированием посессора. В конструкциях с посессором, выраженным личным местоимением 3-го лица, обладаемое, как правило, морфологически лично-числовым (посессивным) показателем не маркируется, а маркер отношений обладания локализован на поссессоре, как представлено в примерах (9–13): (9) Вас. tabydy-t (3PL-GEN) el (душа) mad'et kutko. ‘Их души лесными (лешими) становятся’ [6. C. 188]. (10) Вас. tab uʐ na nelqut tjanep tjanut taby-n (3SG-GEN) moγo-ut (спина-PROL) koja. ‘Он уж этой женщины мысли знает (знает, что она думает) за ее спиной идет’ [Там же. C. 194]. (11) Ср.-об. nat'an warka taby-n (3SG-GEN) n'en'n'a (сестра). ‘Его сестра живет здесь’ [7. C. 156]. (12) Ср.-об. tabla-n (3PL-GEN) n'en'n'a (сестра) t'aŋgus mātqut. ‘Их сестры не было дома’ [Там же. C. 153]. (13) Ср.-об. taby-n (3SG-GEN) mūno-p (палец-ACC) kessek orassyt. ‘Она крепко схватила его палец’ [Там же. C. 161]. В исследуемых диалектах маркирование посессивности в именных конструкциях с местоименным посессором 1-го и 2-го лица, отражающее морфосинтаксическую связь, локализовано на вершине именной группы, т.е. на обладаемом. В то время как эксплицитно выраженное морфосинтаксическое маркирование именной конструкции с ме стоименным посессором 3-го лица локализовано на зависимом, т.е. на посессоре. Коррелят посессивности в группе с местоименным посессором 3-го лица, как правило, освобожден от посессивного маркирования, кодирующего лично-числовую информацию обладателя. Таким образом, в рамках одной системы выявляется два вида локализации морфосинтаксического маркирования для выражения отношений обладания – на вершине посессивной именной группы и на зависимом ее члене. Анализируя прозаические тексты васюганского, среднеобского и нарымского диалектов селькупского языка, были отмечены примеры с эксплицитно выраженным морфологическим маркированием одновременно двух членов посессивной конструкции с местоименным посессором третьего лица, например (14, 15): taby-t 3SG-GEN ‘его мама’ (3SG-GEN) šid'e-un-de amba-d мать-POSS.3SG (15) Вас. mat (сердце-PROL (14) Вас. taby-t POSS.3SG) tǖm m'elag'e. ‘Я дам огонь из его сердца’ [1. C. 93]. Примеры (14, 15) иллюстрируют двойное маркирование. Однако одновременная локализация маркеров посессивности на посессоре и обладаемом не является частотным случаем употребления для исследуемых диалектов селькупского языка. Личные местоимения в роли субъекта действия в селькупском языке могут быть выражены имплицитно. Благодаря развитой парадигме лично-числовой именной и глагольной аффиксации, в селькупском языке допускается опущение немаркированного личного местоимения не только в функции подлежащего, но и эллипсис немаркированного личного местоимения, кодирующего посессора в атрибутивной посессивной конструкции при облигаторном вершинном маркировании (16–25): (16) Ср.-об. n'en'n'a-la-t (сестра-PL-POSS.3SG) šerbat māt. ‘Ее сестры вошли в дом’ [7. C. 153]. (17) Ср.-об. qonǯyrnyt: ara-t (муж-POSS.3SG) pad'albl'e eppa. ‘Увидела – ее муж изрубленный лежит’ [Там же. C. 146]. (18) Ср.-об. tabla swāŋ warkyzat, tab paja-m-d (жена-ACC-POSS.3SG) nādyrs. ‘Они хорошо жили, он свою жену любил’ [Там же. C. 150]. (19) Ср.-об. kužat qödymba tab ne-gy-n-t (дочь-LAT-GEN-POSS.3GS) ēǯalgumba. ‘Когда болел, он своей дочери говорил’ [8. C. 167]. (20) Вас. i-l'ika-dy (DIM-POSS.3SG) ukuk čura. ‘Ее маленький сын громко кричал’ [1. C. 84]. (21) Вас. amba-dy (мать-POSS.3SG) tanetymba. ‘Ее мать приду мала’ [Там же. C. 84]. (22) Вас. amba-ut (мать-POSS.1PL) m'iγenyt čenča. ‘Наша мама говорит нам’ [Там же. C. 77]. (23) Вас. ī-l'ika-m-dy (сын-DIM-ACC-POSS.3SG) n'ewrešpat. ‘(Она) кормила грудью своего маленького сына’ [Там же. C. 80]. (24) Вас. undo-d (борода-POSS.3SG) qanded'imba ulγond. ‘Его бо рода примерзла ко льду’ [5. C. 156]. (25) Нар. ….ko-m (N-POSS.3SG) önda hajo-m (POSS.1SG) keŋ ā konǯɨrnɨt. ‘Мои уши слышат, глаз плохо видит’ [4. C. 130]. Примеры (16–25) подтверждают, что имплицитно выраженный местоименный посессор обычно встречается в посессивной конструкции, в которой отношения передают неотчуждаемую (‘моя голова’) или родственную принадлежность (‘моя мать’). В примере (26) выявляются две именные посессивные конструкции: с местоименным посессором (ti ī'-lika-n-dyt ‘твой сынoчек’) и именным (ī'-lika-n-dyt šid'e-un-de ‘сыночка сердце’), где обладаемое первой группы выступает одновременно посессором второй группы. Слово ‘сыночек’, выступая вершиной первой местоименной посессивной конструкции, маркировано показателем со значением лица и числа обладателя, а являясь зависимым второй посессивной конструкции, оформляется еще и суффиксом генетива -n. Коррелят посессивных отношений второй номинативной группы также сохраняет на себе личночисловое маркирование посессора. (26) Вас. mat ti (2PL) ī'-lika-n-dyt (сын-DIM-GEN-POSS.2PL/SG) šid'e-un-de (сердце-PROL-POSS.3SG) tǖm m'el'ange ‘Я из сердца вашего сыночка огонь дам’ [1. C. 93]. Пример (27) также демонстрирует две посессивные конструкции: taby-t ӓra-n-dy ‘ее муж’ и ӓra-n-dy amba-d ‘мать мужа’ в одном предложении. Каждый член первой именной посессивной конструкции с местоименным посессором taby-t ӓra-n-dy ‘ее муж’ маркирован показателем генитива на том основании, что посессор выражен местоимением 3-го лица, а коррелят посессивных отношений одновременно является посессором второй именной посессивной группы. Оба обладаемых кодированы посессивными суффиксами лица и числа посессора. (27) Вас. na koreγyt warga taby-t (3SG-GEN) ӓra-n-dy (муж-GENPOSS.3SG) amba-d (мать-POSS.3SG). ‘В этом балагане живет мать ее мужа’ [1. C. 87]. В среднеобском диалекте употребляется нетипичная для селькупского языка конструкция, кодирующая посессивные отношения, в которых посессор кодируется местоимениями, функционально схожими с притяжательными местоимениями. Выявляется парадигма местоимений 1-го и 2-го лица: mannāni ‘мой’, minnāni ‘наш’, tannāni ‘твой’, tinnāni ‘ваше’ [22], которые по своим функциональным свойствам близки к притяжательным местоимениям. Эксплицитно выраженное маркирование посессивных отношений на вершине сохраняется, а кодирование посессора местоимениями, функционально близкими при тяжательным, с легко вычленяемым суффиксом -nāni, позволяет говорить о двойном кодировании посессивности в подобного рода конструкциях в среднеобском диалекте селькупского языка. Кодирование посессора немаркированными личными местоимениями 1-го и 2-го лица в среднеобском диалекте селькупского языка сохраняется, но случаи употребления именных посессивных конструкций, кодированных личными местоимениями, функционально близким притяжательным, наиболее частотны. Ср. примеры (28, 29): (28) Ср.-об. (29) Ср.-об. mannāni 1SG-POSS ‘мой сын’ mat 1SG ‘мой сын’ ī-m сын-POSS.1SG ī-m N-POSS.1SG В подтверждение вышеизложенному представлены примеры из языкового материала среднеобского диалекта селькупского языка (30–37). (30) Ср.-об. mannāni (1SG/POSS) ī-m (сын-POSS.1SG) nadygu kyga. ‘Мой сын хочет жениться’ [7. C. 141]. (31) Ср.-об. tinnāni (2PL/POSS) nē-m-d (дочь-ACC-POSS.2SG) kyga igy. ‘(Он) хочет взять Вашу дочь’ [Там же. C. 142]. (32) Ср.-об. mannāni (1SG/POSS) ī-m (сын-POSS-1SG) pēga ‘Мой сын рябчик’ [Там же. C. 145]. (33) Ср.-об. na naγyp ēǯalgwa: “na mannāni (1SG) t'emn'a-m (брат POSS.1SG) «Женщина говорит: “Это мой брат”» [Там же. C. 157]. (34) Ср.-об. mināni (1PL/POSS) n'en'n'a-m (сестра-POSS.3PL) swāk warka. ‘Наша сестра живет хорошо’ [Там же. C. 152]. (35) Ср.-об. ēǯalgwa tannāni (2SG/POSS) t'emn'a-l (брат-POSS.2SG) ol (голова). «Он говорит: ‘Твоего брата голова?”» [8. C. 182]. (36) Ср.-об. mannāni (1SG/POSS) ara-m (муж-POSS.1SG) kudy qadymba. ‘Мой муж куда-то делся’ [7. C. 155]. Местоимения с суффиксом -nāni, близкие по своей функции к притяжательным, могут кодировать не только посессора в составе именной посессивной конструкции, но и употребляться независимо, не вступая в отношения обладания с другими членами предложения, – в функции подлежащего, именной части сказуемого или дополнения (37). (37) Ср.-об. aza ǖdenǯal, tannāni (2SG/POSS) enǯa ‘Не отпу стишь – твой будет’ [Там же. C. 158]. Заключение Наиболее распространенными именными посессивными конструкциями для васюганского, нарымского и среднеобского диалектов селькупского языка являются конструкции с вершинным маркированием отноше ний посессивности при местоименном посессоре 1-го и 2-го лица. Обладатель, выраженный местоимением 3-го лица, кодируется маркером генитива, а обладаемое, как правило, остается не маркированным. В среднеобском диалекте селькупского языка конструкции с местоименным посессором 1-го и 2-го лица, кодированные личными местоимениями, функционально близкими к притяжательным, наиболее частотны в употреблении. Языковыми средствами для кодирования отношений обладания в описываемых диалектах селькупского языка могут служить: посессивные суффиксы, кодирующие лицо и число посессора, маркеры генитива -t, -n, личные местоимения 1-го и 2-го лица с суффиксом -nāni, близкие по своим функциональным особенностям к притяжательным. Типичными для исследуемых диалектов селькупского языка являются именные посессивные конструкции с имплицитно выраженным посессором при облигаторном маркировании обладаемого аффиксами посессивности. Сокращения 1 – первое лицо, 2 – второе лицо, 3 – третье лицо, Вас. – васюганский диалект селькупского языка, нар. – нарымский диалект селькупского языка, ср.-об. – среднеобской диалект селькупского языка, ACC – аккузатив, DIM – диминутивный суффикс, DU – двойственное число, GEN – генитив, LAT – латив, PL – plural, POSS – посессивный суффикс, PROL – пролатив, SG – единственное число. Источники языкового материала 1. Записали здесь и далее: Байдак А.В., Максимова Н.П. Хозяйка огня. Селькупские тексты // Аннотированные фольклорные тексты обско-енисейского языкового ареала / отв. ред. А.Ю. Фильченко. Томск : Вайар, 2012. Т. 2. С. 72–100. 2. Байдак А.В., Максимова Н.П., Ковылин С.В., Ильяшенко И.А. История о жизни. Селькупские тексты // Аннотированные фольклорные тексты обско-енисейского языкового ареала / отв. ред. А.Ю. Фильченко. Томск : Вайар, 2015. Т. 4. С. 133–149. 3. Ким А.А., Максимова Н.П., Быконя В.В. Материал по селькупскому языку. Полевые записи // Архив кафедры языков народов Сибири Томского государственного университета. Томск, 1980. Т. 55. 4. Байдак А.В., Максимова Н.П., Ковылин С.В., Ильяшенко И.А. Рассказ о жизни-2. Селькупские тексты // Аннотированные фольклорные тексты обско-енисейского языкового ареала / отв. ред. А.Ю. Фильченко. Томск : Вайар, 2015. Т. 4. С. 133–132. 5. Байдак А.В., Максимова Н.П., Федотова Н.Л., Ковылин С.В. Девушка и лед. Селькупские тексты // Аннотированные фольклорные тексты обско-енисейского языкового ареала / отв. ред. А.Ю. Фильченко. Томск : Вайар, 2013. Т. 3. С. 153–201. 6. Байдак А.В., Максимова Н.П., Федотова Н.Л., Ковылин С.В. Сказка про домовых. Селькупские тексты // Аннотированные фольклорные тексты обско-енисейского языкового ареала / отв. ред. А.Ю. Фильченко. Томск : Вайар, 2013. Т. 3. С. 185-200. 7. Ким А.А., Байдак А.В., Максимова Н.П., Федотова Н.Л. Рябчик человеком стал. Селькупские тексты // Аннотированные фольклорные тексты обско-енисейского языкового ареала / отв. ред. А.Ю. Фильченко. Томск : Ветер, 2010. Т. 1. С. 133–162. 8. Ким А.А., Байдак А.В., Максимова Н.П., Федотова Н.Л. Брат и сестра. Селькупские тексты // Аннотированные фольклорные тексты обско-енисейского языкового ареала / отв. ред. А.Ю. Фильченко. Томск : Ветер, 2010. Т. 1. С. 163–183.

Напиши аннотацию по статье

40 В.В. Воробьева, Н.В. Полякова УДК 81.511.2 DOI: 10.17223/19996195/41/3 ИМЕННЫЕ ПОСЕССИВНЫЕ КОНСТРУКЦИИ С МЕСТОИМЕННЫМ ПОСЕССОРОМ В ВАСЮГАНСКОМ, СРЕДНЕОБСКОМ И НАРЫМСКОМ ДИАЛЕКТАХ СЕЛЬКУПСКОГО ЯЗЫКА В.В. Воробьева, Н.В. Полякова Исследование выполнено при финансовой поддержке Министерства образования и науки Российской Федерации (грант № 14.Y26.31.0014) в рамках реализации научно-исследовательского проекта «Языковое и этнокультурное разнообразие Южной Сибири в синхронии и диахронии: взаимодействие языков и культур». Аннотация. Исследуются именные посессивные конструкции и морфосинтаксические средства маркирования посессивности в трех диалектах селькупского языка, находящихся под угрозой исчезновения: васюганском, нарымском и среднеобском. Селькупский язык распространен на территории Ямало-Ненецкого автономного округа и территории Томской области. На сегодняшний день коммуникативная значимость селькупского языка резко снижается из-за того, что межпоколенная передача этнического языка прекращается, более престижный язык, имеющий статус государственного, проникает во все коммуникативные сферы, включая семейно-бытовую и религиозную. Северные диалекты селькупского языка, по оценкам авторов «Диалектологического атласа уральских языков, распространенных на территории Ямало-Ненецкого автономного округа», имеют 600 носителей [1], а южные диалекты – менее пяти [2]. Целью исследования является описание и сопоставление морфосинтаксических средств кодирования посессивных отношений в именных посессивных конструкциях с местоименным посессором в трех селькупских диалектах: васюганском, среднеобском и нарымском. Именные посессивные конструкции составляют одну именную группу, в рамках которой при помощи морфосинтаксических средств выражаются отношения принадлежности между посессором и обладаемым. Языковыми средствами передачи отношений посессивности в именной группе с местоименным посессором в исследуемых диалектах могут служить: аффиксация (лично-притяжательные или посессивные суффиксы, маркеры генитива), разряды местоимений (личные местоимения с ярко выраженными функциями притяжательных местоимений). Что касается локализации эксплицитно выраженных маркеров посессивности, то в васюганском, среднеобском и нарымском диалектах селькупского языка представлены вершинное маркирование, зависимостное маркирование и двойное маркирование. Типичным случаем для васюганского, среднеобского и нарымского диалектов селькупского языка является имплицитное выражение посессора при облигаторном вершинном маркировании обладаемого в случае выражения неотчуждаемой принадлежности. В среднеобском диалекте употребляется нетипичная для селькупского языка конструкция, кодирующая посессивные отношения, в которых посессор кодируется местоимениями функционально схожими с притяжательными местоимениями c суффиксом -nāni. Именные посессивные конструкции с обладателем, выраженным именем, и предикативные посессивные конструкции в настоящей статье не рассматриваются. Исследование выполнено на базе корпуса текстов васюганского, среднеобского и нарымского диалектов селькупского языка из архива кафедры ЯНС ТГПУ, которые опубликованы в сборниках «Аннотированные фольклорные тексты обско-енисейского языкового ареала» (2010, 2012, 2013, 2015).

императив в обрыадовоы поезии тувинцев. Ключевые слова: императив, частные императивные значения, обрядовая поэзия, благословения, заклинания, шаманские тексты, благопожелания, проклятия. Введение Императивное высказывание является одним из самых главных модальных смыслов в языковом проявлении человеческой логики. Поэтому императив (повелительное наклонение) имеет свое выражение во всех известных языках мира. В тувинском языке выделяется полная парадигма императива с оговорками о том, что «формы 1-го лица ед., двойственного и мн. числа включаются в данную парадигму условно». Отмечается, что собственно императивное значение имеют лишь формы 2-го и 3-го лица, которые выражают различные степени побуждения к действию: приказание, призыв, просьбу, пожелание [Исхаков, Пальмбах, с. 391–394]. Наиболее полно значение императива, на наш взгляд, отражается в определении И. А. Мельчука: «Императив выражает приказание (в очень широком смысле) и представляет собой речевой акт, посредством которого говорящий выражает свою волю и пытается воздействовать на адресата, побудив его, таким образом, к желаемым действиям» [Мельчук, с. 155]. Мы также согласны с тем, что императив «является не только сообщением о желании, но и попыткой это желание реализовать, побудив некоторое лицо к осуществлению желаемого действия» [Добрушина]. Эти взгляды на природу императива наводят на понимание того, что в основе императива лежит значение побуждения (каузации), включающее в свою семантическую структуру сему желания, которое, в свою очередь, и является, видимо, по сути, причиной побуждения. С этой точки зрения кажущаяся разноплановость значений императива объясняется следующим образом: существующие особенности выражения императивного значения обусловлены разнообразными сочетаниями значений желания и побуждения со значениями категоричности и контролируемости в зависимости от участия говорящего в каузируемом действии, состава исполнителей (один, два, много), выражающегося в персональности, а также от характера исполнителя (ей) каузируемого действия (лицо или не-лицо). Все эти зна чения, выступая в разной комбинации и с разной долей участия в зависимости от лица каузируемого субъекта действия, и формируют парадигму императива. Таким образом, императивная парадигма в тувинском языке представляет собой систему реализаций семантических компонентов желания и побуждения, проявляющихся с разной степенью их преобладания в зависимости от персональности заинтересованного в каузируемом действии лица, а таже характера субординационных отношений между участниками речевого акта и степенью вовлеченности в каузируемое действие самого говорящего (S). Тувинская парадигма императива включает семь показателей: 1) три показателя 1-го лица: форма ед. числа (1 Sg) на =айн (=ыйн, =ейн, =ийн, =уйн, =үйн); форма множественного числа (1 Pl) на =аалыңар (=ыылыңар, =ээлиңер, =иилиңер, =уулуңар, =үүлүңер); форма двойственного числа (1 Dual) на =аал(ы) (=ыыл(ы), =ээл(и), =иил(и), =уул(у), =үүл(ү)); 2) два показателя 2-ого лица: форма ед. числа (=Ø) и форма (2 Sg) множественного числа (2 Pl) на =ңар (=ңер, =ыңар, =иңер, =уңар, =үңер); без показателя 3) два показателя 3-его лица: форма ед. числа (3 Sg) на =зын (=зин, =зун, =зүн; =сын, =син, =сун, =сүн) и форма множественного числа (=зин(нер), =зун(нар), (3 Pl) на =зын(нар) =зүн(нер);=сын(нар), =сун(нар), =син(нер), =сүн(нер)) числа. Семантическая структура императива в тувинском языке представляется следующим образом (см. Таблицу 1). Лицо и число Характер субъектаисполнителя А-P 2 Sg / Pl А-non P R-P S-А-P 3 Sg / Pl 1 Dual / Pl 1 Sg P Сематическая структура императива в тувинском языке Вовлеченность говорящего в Семантические исполнение каузируемого компоненты действия Субордина ция П КТ КН Ж Таблица 1. Частные императивные значения, оптативные - - - - + + ++ ++ ++ приказ1 S>А-P + просьба + ++ ++ S<А-P - просьба S<А-non P + ++ + + косвенный приказ + ++ ++ S>R-P - пожелание + + + S>R-P + ++ ++ ++ призыв S≥А-P ++ Ø + + + Ø намерение 1 О семантических интерпретациях императива (приказ, просьба, инструкция, предложение, разрешение, совет и санкция) и соответствующих им типах отношений см. подробнее в [Храковский, Володин]. В данной статье и приводимой таблице даются основные семантические интерпретации императива в тувинском языке. Символы, используемые в таблице: Ж – желание, П – побуждение, КТ – категоричность, КН – контролируемость, А-P – адресат(ы)-лицо(а); А-non P – адресат(ы)-не-лицо(а); R-P – референт(ы)-лицо(а); R-non P – референт(ы)-не-лицо(а); S – говорящий; ++ – сильное проявление признака; + – слабое проявление признака; - – отсутствие признака; Ø – признак не маркирован. направленные Основными значениями императива 2-го лица в тувинском языке являются выражение категоричного приказа и настойчивой просьбы здесь в высокой (побуждение проявляется прямому(ым) степени), адресату(ам)-лицам. Степень в контроля выражении просьбы является низкой при адресате(ах)-лице(ах) и полностью отсутствует при адресате(ах)-не-лице(ах). Также степень категоричности пропорционально является низкой при адресате(ах)-лице(ах), так как при просьбе говорящий в социальной субординации находится на ступень ниже, чем адресатисполнитель-лицо, и говорящий ставит свой статус ниже, чем адресат-исполнитель-не-лицо2. выражается 3-го косвенный приказ, в котором проявляются побуждение и категоричность высокой степени, тогда как контролируемость – в низкой. Пожелание предполагает проявление степеней побуждения и категоричности в низкой степени и отсутствие признака контролируемости. императиве лица В в Императивом 1-го лица двойственного и мн. совместному числа выражается призыв к действию, проявляющийся в высокой степени также побуждения, категоричности, контролируемости, из исполнителей каузируемого действия является сам говорящий. Сочетание значений желания, самопобуждения и категоричности в 1-м лице ед. числа трансформируется в значение намеренияготовности к действию в результате осознанной необходимости собственного действия. а одним так как Таким образом, императив имеет полевую структуру, интегрирующими семами которого являются значения желания и побуждения (см. об этом подробнее [Гусев]), проявляющиеся в той или иной степени концентрации в отдельных показателях императива. Центром поля императивности в тувинском языке являются показате 2 Нужно отметить, что категоричность императивного высказывания отражает субъективную позицию по отношению к обязательности / необязательности совершения каузируемого действия, так как реально каузируемое действие может не выполяться каузируемым исполнителем. Тут включается степень контроля исполнения каузируемого действия, которая проявляется в высокой степени при приказе, направленном на прямого адресата-исполнителя-лица и в низкой степени при выражении прямой просьбы и косвенного приказа. выражающие прямое (А-P), ли императива 2-го лица ед. и мн. числа (2 Sg / побуждение Pl), адресату(ам)-лицу(ам) также а адресату(ам)-не-лицу(ам) (А-non P). Несколько отстоят от них показатели 3-го лица ед. и мн. числа (3 Sg / Pl), выражающие косвенное побуждение, направленное на референта-лицо или референтов-лиц (R-P). Если же исполнителем каузируемого действия выступает референт-нелицо (R-non P), то в семантике формы 3-го лица начинает преобладать сема желания, здесь проходит граница поля императива и поля оптатива. Формы первого лица относятся к дальней периферии поля императива. Причем показатели 1-го лица двойственного (1 Dual) и мн. числа (1 Pl) располагаются относительно ближе к центру поля по сравнению с показателем 1-го лица ед. числа (1 Sg). Императив в обрядовой поэзии тувинцев В обрядовой поэзии тувинцев показатели императива образуют стандарты, регулярно употребляющиеся в языке данных текстов3: в заклинаниях (чалбарыг) – форма императива 2ого лица ед. числа; в благословениях (йөрээл4) – формы императива 2-ого лица ед. и мн. числа; в текстах шаманских камланий (алгыш5) – формы императива 2-ого лица мн. числа и 1-ого лица мн. числа; в благопожеланиях (йөрээл) и проклятиях (каргыш) – формы императива 3-ого лица ед. и мн. числа. Особенностью употребления императива в текстах обрядового фольклора является то, что исполнителями и соисполнителями действия могут выступать не-лица. Тогда как в художественном тексте и речи исполнителями каузируемых действий обычно являются лица, поэтому контроль за исполниением действий говорящим в 3 Жанры обрядового фольклора тувинцев в статье даются в соответствии с классификацией в [Юша]. 4 Для определения благопожеланий, благословений и напутствий, обращенных к людям, в тувиноведении принят один термин йөрээл. 5 Тексты шаманских камланий (алгыш) в императивном значении преимущественно обращены к нелицам в функции призыва и просьбы о помощи и содействии, но они также с меньшей долей частоты могут быть адресованы к людям в функции благопожеланий и проклятий. Поэтому мы по характеру адресата разводим их на благопожелания, благословения, напутствия (йөрээл), с одной стороны, с другой – собственно шаманские тексты (алгыш). той или иной степени возможен и он может представлять каузируемые действия как обязательные к осуществлению. В рассматриваемых же текстах (при субъекте не-лице) категоричность (обязательность) действия и степень контроля со стороны говорящего – слабые, поскольку говорящим не может быть предъявлено требование об обязательном исполнении каузируемого действия, исполнителем которого является не-лицо (не-человек). Таким образом, можно говорить, что в данных текстах преобладающее значение имеет желательность. Чем ниже категоричность и контролируемость, тем меньше проявляется побуждение и больше выражается желание. И чем выше контролируемость и категоричность, тем больше проявляется императивность. В Таблице 2 приводятся дистрибуция форм императива в репрезентации текстов обрядового фольклора и сведения о характере исполнителя(ей) каузируемого действия. Таблица 2. Фольклорные жанры Формы императива в жанрах обрядового фольклора тувинцев Лицо и число показателей императива 2 Sg / Pl Исполнитель каузируемого действия А-P Sg / Pl Благословения (йөрээл) Заклинания (чалбарыг) Шаманские тексты (алгыш) Благопожелания (йөрээл), проклятия (каргыш) Шаманские тексты (алгыш) 2 Sg А-non P Sg 2 Pl А-non P Pl 3 Sg / Pl R-P Sg / Pl 1 Pl S-А-non P Pl Целью данной статьи является рассмотрение императива как специализированного средства передачи внеязыковых смыслов и отношений, отраженных в обрядовой поэзии тувинцев. При этом в нашу задачу не входит тотальный анализ языкового материала тувинской обрядовой поэзии6, в объеме статьи будут представлены типовые употребления показателей императива в текстах как обязательные организующие языковые элементы в рассматриваемых фольклорных жанрах. обрядовой тувинцев поэзии Употребление императива 2-го лица Формы 2-го лица императива функционируют в условиях диалога говорящего и адресатапрямого исполнителя действия. Во 2-ом лице ед. числа побуждение направлено на исполнителя «ты». адресатовисполнителей действия выражается формой 2ого лица мн. числа «вы». Множество прямых Использование формы 2-го лица императива в благословениях (йөрээл), напутствиях и наказах, обращенных говорящим непосредственно к адресату(ам)-лицу(ам), можно охарактеризовать как совет по поведению в той или иной жизненной ситуации: (1) Аргар ышкаш сезиктиг бол=Ø7! Айлаң куш дег ыраажы бол=Ø! Ава ышкаш кээргээчел бол=Ø! Ары ышкаш ажылчын бол=Ø! [Тыва хамнарның..., с. 201] ‘Будь, как архар, осторожным; будь, как мать, соловей, сострадательным; будь, как пчела, работящим!’ (Здесь и далее перевод наш – Б. О.) певучим; будь, как (2) Аът-хөлүңер күжүн төдүп, Ламалар чалап шүүдеве=ңер. Ал-бодуңарга эм-таң тарааш, Арыг ханыңар соолдуруптар [Там же]. ‘Не беспокойтесь, приглашая лам, тратя силы своих коней, они (ламы – О. Б.), посеяв лекарства в тела ваши, чистую вашу кровь выпарят’. адресата, в пользу В отличие от приказа, совет обозначает, что каузация действия происходит по инициативе говорящего как исполнение действия оказывается в интересах адресата (при приказе – в интересах говорящего) и его совершение возлагается на него. Значение совета в фольклоре выражает несколько слабую степень немаркированность и контролируемости. контроля так Особой функцией императива 2-го лица в значении просьбы является его использование в заклинаниях, прошениях милости и благополучия (чалбарыг) у невидимых человеку сил. Обзор источников показывает, что в заклинаниях, в основном, используется форма 2-го лица ед. числа. Говорящий обращается к не-лицу – очеловеченному, одухотворенному адресату-субъекту действия (духу-хозяину конкретной местности, духу-хозяину духухозяину конкретной горы или тайги) с определенной просьбой и с верой, что на его просьбу конкретного источника, 6 Сведения об особенностях языка, стилистики текстов обрядовой поэзии см. в [Юша]. 7 Здесь и далее в примерах знаком «=» обозначается стык морфем, основы и показателя императива. будет отклик и она будет осуществлена. Семантические составляющие значения просьбы таковы: каузация исходит от говорящего, исполнение действия находится в интересах говорящего, который находится ниже по социальным отношениям (при приказе и инструкции – говорящий находится выше адресата), исполнение действия возлагается на адресата (не-лицо), степени контроля и категоричности являются низкими, скорее, здесь присутствует значение ожидания ответной реакции на просьбу говорящего со стороны адресата-не-лица. Поэтому в выражении просьбы степень категоричности определяется как низкая, контролируемость выполнения каузируемого действия не маркирована: (3) ...Адап, сурап келдим, алдын аржааным! Човулаңым чоттулдуруп бер=Ø! Аарыым арылдырып бер=Ø!... [Дарыма, с. 7] ‘...Я просить (тебя) пришел, золотой мой аржаан8! Облегчи мои страдания! Очисти меня от болезни!...’. (4) ...Өршээ-азыра=Ø, Хайыракан! Бертиңерде баадым, бээриңерни белетке=Ø, Алырым аайла=Ø... Бай таңдым, өршээ! [Там же, с. 10] ‘… Помилуй-позаботься, Хайыракан!9 Я пришел к вам (букв.: к вашей этой стороне), готовьте, чем наделите (меня), приготовьте то, что я возьму... Богатая моя тайга, прошу милости!’. ед. числа, В примере (4) употребляется императив 2-го лица существительное но Берти=ңер=де (эта сторона=POSS / 2PL=LOC) ‘перед вами’ (букв.: к вашей этой стороне) употреблено в форме принадлежности множественного числа. Подобная диспропорция наблюдается в некоторых текстах, когда шаман обращается с просьбой к олицетворенному могущественному адресату-субъекту. Употребление императива 2го лица ед. числа (обращение «ты») шаманом здесь может обозначать его духовную близость к этому духу, а множественное принадлежности может показывать уважение к нему. Форма императива 2-го лица мн. числа регулярно употребляется в текстах шаманских камланий (алгыш), когда шаман обращается к невидимому миру, только ему известным адресатам, своим помощникам с просьбой выполнить те или иные действия, необходимые в шаманском камлании в помощь шаману (5) или с 8Аржаан – минеральный целебный источник. 9Хайыракан – здесь дух тайги. просьбой к хозяевам-духам о покровительстве (6): (5) Ийи караам оду болган ийи сарыг арыларым. Ала арыларым. караам оду болган алдын-сарыг Аштаныңар-чемнениңер. Адыылагар, кайгалдагар. Артын, иштин оваартыгар. Айыыл кээрин бүдүү билгер. [Тыва хамнарның..., с. 143] ‘Являющиеся искрами моих двух глаз, желтые мои пчелы. Являющиеся искрами моих черно-белых глаз, золотистые мои пчелы. Ешьтекушайте. Слушайте, смотрите. Охраняйте снаружи, изнутри. Чувствуйте, если придет опасность’. (6) Хаттыг-Тайгам! Буура-Тайгам! Хайыралыг ораннарым! Карачалды халап-хайдан Карактаңар, кулактаңар! [Там же, с. 70] ‘О, Хаттыг-Тайга, Буура-Тайга! Дорогие мои места! Оберегайте простого человека от беды!’ Употребление императива 3-го лица ее Особым функционированием формы императива 3-го лица, когда преобладает оптативное составляющее является употребление в благопожеланиях (йөрээл) (7, 8) и проклятиях (каргыш) (9). Исполнителем каузируемого действия является референт(ы)-лицо(а), при этом семантические признаки контроля и категоричности не маркируются: сематики, (7) ... Дөң черге өөн хондурзун! Дөъш черге малын одарлатсын! Оюн оя, чигин чире чурттаар болзун! [Дарыма, с. 18] ‘...Пусть располагает юрту на возвышенности! Пусть пасет свой скот на возвышенности! Пусть живет счастливо!’ (8) ... Азыраан малын карактап, Алдай таңдызындан аңнап, Оран-делегейинге чалбарып, Омак-хөглүг чурттап чорзун! [Матпаадыр, с. 29] ‘…Пусть выращивает свой скот. Пусть охотится в тайге. Пусть просит милости у земли. Пусть живет счастливо!’ (9) Чайгы хүндүс аңнавазын, Чалым үнзе, чуглуп өлзүн! Көрген караа хөмүрлензин! дашка Көшке хамнарның..., с. 107] бастырзынам! [Тыва ‘Пусть летним днем не охотится. Если взойдет на скалу, пусть упадет и умрет! Пусть его глаза превратятся в угли! Пусть его раздавит обвалом камней!’ мантический признак категоричности здесь проявляется выше, чем при совете и просьбе (см. об этом выше в тексте); признак контролируемости проявляется в слабой степени: Употребление императива 1-го лица При употреблении формы 1-ого лица мн. числа говорящий является инициатором (побудителем) действия и одновременно соисполнителем его. Типовым употреблением формы 1-ого лица мн. числа, когда одним из исполнителей действия выступает сам говорящий, является функционирование данной формы в текстах шаманских камланий (алгыш) в значении призыва к совместному действию невидимых помощников шамана. Семантические составляющие значения призыва: каузация действия исходит от говорящего, который является заинтересованным лицом, а также соисполнителем данного действия (вместе с другими адресатами-субъектами); се (10) Караңгы дүн чоруктуглар! Хавырлыңар, бөлдүнчүңер! Хамнап, самнап ойнаалыңар. Хайгааралдан көрээлиңер! [Там же, с. 38] ‘Передвигающиеся темной ночью, собирайтесь, будем камлать, танцевать, играть, понаблюдаем! Таким образом, императив регулярно употребляется как специализированное средство выражения внеязыковых смыслов и отношений в языке тувинского фольклора – шаманских текстах (алгыш), благословениях (йөрээл), благопожеланиях (йөрээл) и проклятиях (каргыш), заклинаниях (чалбарыг). В Таблице 3 кратко обобщаются полученные сведения. Таблица 3. Семантические интерпретации императива Семантические интерпретации императива и их признаки в обрядовом фольклоре Лицо и число показателей императива Исполнитель каузируемого действия Фольклорные жанры Семантические признаки категоричность контроль Совет Просьба Желание Призыв Благословения (йөрээл) Заклинания (чалбарыг) Шаманские тексты (алгыш) Благопожелания (йөрээл), проклятия (каргыш) Шаманские тексты (алгыш) 2 Sg / Pl 2 Sg 2 Pl 3 Sg / Pl А-P А-non P А-non P R-P + + + Ø 1 Pl S-А-non P ++ Ø Ø + Ø + Символы, используемые в таблице: ++ – сильное проявление признака; + – слабое проявление признака; Ø – признак не маркирован. Типовые употребления показателей императива в текстах обрядовой поэзии тувинцев отражают некоторый фрагмент всего спектра императивных значений, присущих системе императива в тувинском языке в целом. Рассмотренные императивные значения – совет, просьба, призыв, а также оптативное значение – являются обязательными организующими языковыми составляющими текстов обрядовой поэзии тувинцев. Признаки категоричности и контролируемости проявляются слабее (чем в речи и художественном тексте) во всех случаях употребления императивных форм в рассматриваемых текстах. Это объясняется большей долей семантики же лания и, соответственно, меньшим присутствием компонента побуждения в употреблении императивных форм в благословлениях, благопожеланиях и проклятиях, а также характером адресата – не-лицом в шаманских текстах и заклинаниях. Работа выполнена в соответствии с планом научно-исследовательских работ Государственного задания Министерства образования и науки Российской Федерации (проект № 34.3876.2017/ПЧ).

Напиши аннотацию по статье

ФИЛОЛОГИЯ И КУЛЬТУРА. PHILOLOGY AND CULTURE. 2017. №4(50) УДК 1751 ИМПЕРАТИВ В ОБРЯДОВОЙ ПОЭЗИИ ТУВИНЦЕВ © Байлак Ооржак THE IMPERATIVE IN TUVINIANS’ RITUAL POETRY Bаylak Ооrzhak The article describes typical uses of the imperative indicators in the texts of Tuvinian ritual poetry. In the folklore texts under consideration, we find the forms of the imperative of the 2nd person singular and plural in the meaning of advice in blessings (йөрээл); the 2-nd person singular in the meaning of request in spells (чалбарыг); the 2nd person plural in the meaning of request in shamanic texts (алгыш); the forms of the third person singular and plural in an optative meaning (йөрээл) and curses (каргыш), as well as the forms of the 1st person of plural and dual number in the meaning of call in shamanic texts (алгыш). Expressed by these imperative forms, particular imperative values are formed as a result of the combination peculiarities of such structural semantic properties of the imperative as its categorical, controllable, personal, and also semantic features related to the personality of the causal action performer and the nature of the addressee (a person or a non-person with the 2nd person imperative), which as a whole enter different combinations with the meanings of desire and inducement - the basic semantic components of the imperative. These semantic signs are obligatory organizing linguistic components of Tuvan ritual poetry texts. It is noted that, in the language of ritual poetry, in contrast to speech and literary texts, such signs of the imperative as categoricity and controllability appear to be weaker, which, on the one hand, can be explained by a greater share of desire semantics and, correspondingly, a lesser presence of the component of motivation in blessings, on the other, by the nature of the addressee - a non-person in shamanic texts and spells. Keywords: imperative, particular imperative meanings, ritual poetry, blessings, incantations, shamanic texts, good wishes, curses. В статье описываются типовые употребления показателей императива в текстах обрядовой поэзии тувинцев. В рассматриваемых фольклорных текстах участвуют формы императива 2-го лица ед. и мн. числа в значении совета в благословениях (йөрээл); 2-го лица ед. числа в значении просьбы в заклинаниях (чалбарыг); 2-го лица мн. числа так же в значении просьбы в шаманских текстах (алгыш); формы 3-го лица ед. и мн. числа в оптативном значении (йөрээл) и проклятиях (каргыш), а также формы 1-го лица мн. и двойственного числа в значении призыва в шаманских текстах (алгыш). Выражаемые данными императивными формами частные императивные значения формируются в результате особенностей сочетаний таких структурных семантических признаков императива, как категоричность, контролируемость, персональность, а также семантическими особенностями, связанными с персональностью исполнителя каузируемого действия, характером адресата (лицо или не-лицо при императиве 2-го лица), которые в целом сочетаются в разных комбинациях со значениями желания и побуждения – основными семантическими составляющими императива. Указанные семантические признаки являются обязательными организующими языковыми составляющими текстов обрядовой поэзии тувинцев. Отмечается, что в отличие от речи и художественного текста, в языке обрядовой поэзии такие признаки императива, как категоричность и контролируемость, проявляются слабее, что объясняется, с одной стороны, большей долей семантики желания и, соответственно, меньшим присутствием компонента побуждения в благословлениях, благопожеланиях и проклятиях, с другой – характером адресата - не-лицом в шаманских текстах и заклинаниях.

имплицитные способы выражение авторской позиции в публицистическом дискурсе блогосферы рунета. Ключевые слова: информация, русский язык, интернет, публицистика, блог, ав тор, план содержания, план выражения История статьи: поступила в редакцию 16.04.2021; принята к печати 18.08.2021. Для цитирования: Шумилина С.А., Левина В.Н. Имплицитные способы выражения авторской позиции в публицистическом дискурсе блогосферы Рунета // Русистика. 2021. Т. 19. № 4. С. 481–495. http://dx.doi.org/10.22363/2618-8163-2021-19-4-481-495 Введение Русский языки на сегодняшний день не утратил своей социальной сущ- ности: являясь средством общения, он продолжает функционировать с целью донесения информации другому лицу или определенно-значимой аудитории. Его информативная функция в наше время сжимается, освобождая потенциальные ресурсы для реализации воздействующей функции, усиливающейся с невероятной скоростью и эффективностью благодаря появлению сетевого пространства. Многие исследователи сегодня изучают язык интернета (Алефиренко, 2012; Басовская, 2019; Гнедаш, Рябченко, 2018; Ергалиева, 2018; Иванова, 2018, 2019; Иванова, Клушина, 2021; Катермина, 2015; Шляховой, 2017 и мн. др.). Исторически сложившиеся разновидности русского языка – функциональные стили – теряют свои специфические стилевые и жанровые особенности, гибридизируясь и подвергаясь диффузному воздействию на просторах интернета. Сохраняя экстралингвистическое единство, стили сближаются еще и внутриязыковыми признаками – способами организации и употребления речевых средств. Лингвисты обращают внимание на то, что интернет способствует направленности этого процесса в сторону усиления воздействующей функции русского языка (Водоватова, 2006; Клушина, 2012; Курьянович, 2018; Монгуш, 2017; Шаховский, 2018). «Язык – это инструмент, используемый для воздействия на общественное сознание и побуждение массы к действию. Он дает возможность достигнуть поставленных целей, если они будут правильно наименованы» (Катермина, Гнедаш, 2018). Публицистический текст обладает рядом специфических особенностей, на которые указывает Н.И. Клушина, говоря, что подобные тексты воспринимаются коммуникативной стилистикой как социально опосредованная авторская деятельность, обусловленная его желанием убедить реципиента в правоте своей позиции (Клушина, 2011). Максимальное использование автором собственной оценки происходящих событий – отличительный признак современной не только русскоязычной, но и мировой публицистики. Цель работы – исследовать разновидности имплицитных способов вы- ражения авторской позиции в публицистическом дискурсе Рунета. 482 ACTUAL PROBLEMS OF RUSSIAN LANGUAGE RESEARCH Функция воздействия русского языка (пропаганды, агитации, формирования определенного мнения), сращиваясь с информативной функцией (до- несение нужной информации), в публицистическом дискурсе приобретает все более конфабулирующий характер. Помимо общеглобалистических процессов, затрагивающих все сферы жизни человеческого сообщества, этому способствует и тот факт, что сетевые ресурсы, в которых по большей части и формируются сообщения публицистического дискурса, пользуются высоким уровнем доверия у массового пользователя (реципиента). Данная проблема привлекает внимание лингвистов всего мира. Изучением усиления воздействующей функции языка (в сетевом пространстве публицистического дискурса особенно) занимаются ученые, работающие внутри русской языковой среды (Иценко, 2018; Катермина, 2015; Лапина, 2017; Уделькина, 2018; Чернявская, 2003 и др.), и ученые из других стран (Garrod, Pickering, 2013; Givón, 2017; Martin, 2011; Stewart et al., 2010 и др.). Проблематика данной статьи относится именно к этой исследовательской сфере и посвящена изучению усиления воздействующей функции русского языка в сетевом пространстве публицистического дискурса. Сегодня публицистический дискурс является основным формирующим компонентом общественно-политической литературы, информационных ресурсов (сетевых СМИ) и блогосферы Рунета. Изучение дискурса в современной лингвистической науке занимает существенное место, многие аспекты развития русского языка сейчас трудно представить и объяснить, не прибегая к дискурсивным методам исследования. Вопросы имплицитности, на- рушений грамматических норм, наблюдаемых в публицистическом дискурсе (Лисоченко, 1992; Магеррамов, 2017 и др.), специфики метаязыкового сознания (Иванников, 2018; Larouk, 2017 и др.), общей теории дискурса (Арутюнова, 1990; Карасик, 2000; Martin, Rose, 2003; McElhinny, Muehlmann, 2009 и др.) и текста (Валгина, 2003 и др.) давно и успешно обсуждаются в науке. Таким образом, актуальность исследования определяется, прежде всего, изучением особенностей функционирования русского языка в интернете, что вписывается в передовую проблематику современной русистики. Новизна связана с анализом конкретных способов языкового выражения авторской позиции в публицистике Рунета, которые до сих пор специально не изучались в русистике. Лингвистический анализ современного публицистического дискурса в Сети, выявление и научная разработка разновидностей имплицитных способов выражения авторской позиции в публицистике Рунета являются перспективными для дальнейшего осмысления новых процессов в русском языке, в формировании публицистического дискурса и в русской коммуникации цифрового пространства. Методы и материалы Аналитические лингвистические методы используются при изучении процессов создания и интерпретации значений и смыслов в публицистическом контенте, формируемом блогосферой Рунета. Русскоязычный публицистический контент как семантическое ядро публицистического дискурса принято изучать дискурсивно-аналитическими методами: они позволяют рассматривать его с учетом не только конкретной коммуникативной ситуации, АКТУАЛЬНЫЕ ПРОБЛЕМЫ ИССЛЕДОВАНИЙ РУССКОГО ЯЗЫКА 483 в рамках которой он создается, но и в системе факторов, обусловливающих само существование публицистического дискурса – сетевого, в нашем случае. При работе с речевым материалом русскоязычных блогов Рунета применялись аналитические методы: описательный (дескриптивно-аналитический) и контрастивный, что дало возможность представить языковую специфику публицистического дискурса, закономерности ее формирования, выявить и интерпретировать внутриконтекстуальные и интертекстуальные связи, установить особенности коммуникации. Привлекался метод критической лингвистики при выявлении имплицитных смыслов. В данном исследовании использованы авторские материалы блогов Рунета, наиболее ярко и репрезентативно позволяющие представить особенности публицистического дискурса русскоязычного сетевого пространства. Результаты Исследование материалов публицистического дискурса блогосферы Рунета показало, что чаще всего имплицитность в них проявляется в способе выражения отрицания авторской позиции, оформляемое неформальными языковыми средствами; в неформальном способе самопрезентации автора блога; в интенциональности высказывания в выражении авторской позиции; в иронии. Имплицитные свойства текста, созданного на русском языке, поддерживаются осознанием реципиентом своей включенности в процесс адекватного восприятия информации, когда ему удается расшифровать скрытые смыслы сообщения. Как правило, в публицистическом тексте для актуализации имплицитности авторской позиции может быть использован целый комплекс средств как имплицитных, так эксплицитных. Проведенное исследование позволяет предположить, что русскоязычные тексты блогосферы Рунета, являющиеся частью публицистического дискурса, будут и дальше формироваться с большой степенью имплицитности. Имплицитность как способ выражения авторской позиции будет преобладать в сравнении с другими способами донесения оценочного суждения до реципиента. Во многом это обусловливается вуалирующей функцией, дающей возможность избежать критики авторской позиции и при этом высказать свое мнение. Обсуждение Современный русскоязычный публицистический дискурс формируется благодаря включению публицистического текста в интерактивную коммуникативную ситуацию. Сетевое пространство предоставляет практически неограниченные возможности как для моделирования коммуникативной ситуации, так и для адаптации к ней самого публицистического текста. Авторы информационных сообщений не только передают факты объективной реальности, но и соотносят их с общими культурными ценностями и собственными ценностными установками. Пытаясь охватить сетевую аудиторию, привлечь внимание читателей к информационным сообщениям, блогеры используют в своем языковом арсенале самые разнообразные средства и приемы. Одним из таких эффективных и выразительных приемов можно считать имплицитные способы выра 484 ACTUAL PROBLEMS OF RUSSIAN LANGUAGE RESEARCH жения авторской мысли, которые и являются предметом исследования данной статьи. Имплицитность как способ выражения отрицательной авторской позиции неформальными языковыми средствами. Имплицитность в русском языке является смысловой языковой категорией, она возникает при отсутствии явной выраженности элементов значения формальными средствами языка. Имплицитность можно наблюдать во всех языковых системах, благодаря ей достигается многозначность высказывания. Этому вопросу сегодня посвящено огромное число исследований, но несмотря на это единого понимания самого термина «имплицитность» не существует. Иногда в русском языке это понятие связывают с импликацией, которая заключает в себе подсмысл, а это не совсем точное определение имплицитности. Имплицитностью чаще всего считают асимметрию плана содержания и плана выражения. Использование неформальных средств языка для обоснования своей оценки передаваемой информации помогает автору привлечь внимание читателя к скрытым, глубинным смыслам высказывания. При этом имплицитность публицистического текста выполняет ряд функций: смыслообразующую, воздействующую, оценочную, вуалирующую (использование имплицитных способов выражения авторской мысли позволяет автору избежать критических замечаний, которые могли бы последовать в случае прямого высказывания и открытой передачи информации формальными языковыми средствами), гедонистическую, интригующую. Задача определения наличия имплицитности в публицистическом тексте позволяет говорить о существовании как минимум трех путей вариантов ее решения: языковом, текстовом, видеовербальном. Последний вариант определения имплицитности русскоязычного публицистического текста выходит за рамки данного исследования. Относительно двух первых можно сказать, что при выражении авторской позиции имплицитность проявляется на языковом и текстовом уровнях. В русском языке имплицитность выражения реализуется на языковом уровне как модифицирование элементов различных языковых систем (лексической, синтаксической), способных порождать множественность смыслов высказывания, так и в процессе ненормированного словообразования, недопустимого с точки зрения употребления языка, но вероятностного с точки зрения возможностей системы русского языка. На текстовом уровне в русском языке имплицитность проявляется как связующие моменты внутри конкретного текста, так и взаимосвязи между разными текстами. К первым можно отнести лексические повторы, синтаксические параллелизмы, определенные авторские приемы, служащие для акцентирования внимания читателя на значимых моментах высказывания. Такие взаимодействия играют большую роль в формировании скрытых смыслов, заставляя читателя погружаться в процесс их обнаружения и надолго удерживая его внимание к тексту. Связи между разными публицистическими текстами детерминируются самим публицистическим дискурсом и особенностями сетевого пространства Рунета, предполагающими интертекстуальность как один из способов формирования информационных сообщений. Блогосфера Рунета, относящаяся к публицистическому дискурсу, в боль- шом количестве предоставляет языковой материал, демонстрирующий исполь АКТУАЛЬНЫЕ ПРОБЛЕМЫ ИССЛЕДОВАНИЙ РУССКОГО ЯЗЫКА 485 зование русскоязычными авторами имплицитных способов выражения при формировании текстов нейтральной и положительной степени оценочности. И здесь нет ничего удивительного: это распространенный вид имплицитности, характерный для любого вида дискурса, а для публицистического – особенно, поскольку за счет использования неформальных средств языкового вы- ражения автору сообщения удается достичь большей убедительности и оказать на реципиента большее воздействие. Именно с этой целью авторы прибегают к использованию в русском языке неформальных средств выражения мысли. В этом плане довольно редким явлением можно считать использование имплицитных способов выражения для оформления отрицательной позиции автора к передаваемой им информации. Однако в блогах публицистического дискурса Рунета авторы нередко обращаются к отрицанию в имплицитной форме, чем достигается большая содержательная глубина и смысловая вариативность высказывания. Автор словно предоставляет читателю (реципиенту) самому решать, как именно понимать его позицию. Так, в публикации блогера sly2m от 05.11.2011 г. читаем: «Некоторые бло(г)еры, добившись популярности личного дневника, решили, что теперь можно и подзаработать. Вполне понятное желание, в нем самом нет ничего плохого, это персональное дело каждого, и никто в данном случае бло(г)еру не указ, кроме его собственной совести»1. Далее в той же публикации он пишет: «Были предложения (слава Богу, не прошедшие) считать СМИ любой блог, имеющий более 1000 постоянных читателей, что само по себе является юридическим бредом, показывающим насколько далеки представители законодательной власти от народа Интернета»2. Данные примеры высказываний обнаруживают в себе характерные признаки публицистического стиля: материал насыщен социально значимой информацией, автор открыто доносит читателю свое мнение, его оценка происходящего очевидна, она характеризует и самого автора как личность, раскрывает его взгляды и убеждения. Здесь авторская позиция определена как негативная самим автором: «предложения (слава Богу, не прошедшие»), «само по себе является юридическим бредом», насколько далеки… власти от народа Интернета»3. В данном случае негативное авторское отношение к готовящемуся законопроекту о блогерах и есть главная информационная составляющая публикации. Выбор языковых средств русского языка подчиняется коммуникативной установке автора: убедить читателя в том, что с принятием закона о блогерах будут нарушены их права и их ожидания получения прибыли от публицистической деятельности не будут оправданы. Момент выбора конкретных языковых средств для выражения своей оценки для автора всегда является очень важным. 1 sly2m. Блог или СМИ? URL : https://sly2m.livejournal.com/425487.html// (дата обра щения : 07.07.2021). 2 Там же. 3 Там же. 486 ACTUAL PROBLEMS OF RUSSIAN LANGUAGE RESEARCH Имплицитность отрицания проявляется в том, что на грамматическом уровне автор в основном избегает использования отрицательных конструкций, которые однозначно выражали бы негативную оценку происходящего. Даже смысл глагола «быть» в отрицательном значении «нет», использованный блогером во втором предложении приведенного фрагмента текста, в сочетании с субстантивированным прилагательным «плохое» нейтрализуется двойным отрицанием, наполняя высказывание «нет ничего плохого» семантическим содержанием «это хорошо». Автор уходит от эксплицитного способа выражения и с помощью имплицитного достигает нужной, на его взгляд, убедительности текста и степени его воздействия на читателя. Имплицитность в данном случае проявляется в асимметрии плана содержания и плана выражения. Он не говорит, что блогер, ставший популярным и решивший на этом заработать, плохой и не может рассчитывать на успех, прямо. Но, применив вместо глагола «заработать» форму с префиксом «под-», в некоторых случаях придающим глаголу значение совершения действия скрытно, незаметно или слегка, не достигая нужного результата, автор тем самым обращает внимание читателя на невозможность исполнения подобных намерений. А далее в этом же фрагменте, вроде бы, признавая желание «подзаработать» понятным и хорошим, он, тем не менее, отсылает это решение к совести блогера, что сразу создает неоднозначное восприятие сказанного. План содержания высказывания во втором фрагменте выглядит следующим образом: «не существует юридических оснований считать СМИ любой блог, имеющий более 1000 постоянных читателей, представители законодательной власти, утверждающие обратное, ничего не понимают в специфике работы блогера». Используя альтернативный план выражения высказывания, автор уходит от грамматического способа оформления отрицательного отношения к ситуации. Имплицитно автор обозначает свою позицию, внешне соглашаясь с заявленными тезисами, но на самом деле, опровергая их. Таким образом, в данном примере авторская позиция формулируется с помощью альтернативного плана выражения имплицитным способом, что помогает автору достичь большей убедительности и, воздействуя на читателя, формировать у него нужное восприятие информации. Видимая конструкция соответствует основным признакам не только «новой публицистики», но и всего публицистического дискурса Рунета, как одна из специфических особенностей развития системы русского языка. Альтернативный план выражения используется в тех случаях, когда прямая номинация недостаточна по мысли автора. Имплицитность, используемая в самопрезентации автора блога. В русском языке часто встречается такое явление, когда говорится одно, а подразумевается совсем другое. Смысл высказывания и то, каким образом он представлен в нем языковыми единицами, зачастую представляет собой сложное отношение. Это обусловливается существованием в русском языке возможности выразить один и тот же содержательный момент множеством способов. Русский язык позволяет использовать альтернативный план выражения для создания контента успешными блогерами: вместо привычной автобиографической справки автор блога размещает пост с привлекательным для потенциальных читателей введением, наполняет контент графическими примерами. АКТУАЛЬНЫЕ ПРОБЛЕМЫ ИССЛЕДОВАНИЙ РУССКОГО ЯЗЫКА 487 Так, в рубрике «Об авторе» блога Максима Довженко, никнейм Paladin, после слов (орфография и пунктуация воспроизведены авторские): «В 2012 году я решил уйти из под опеки дяди и перешел в фрилансеры. Закончил курсы seo-специалиста, начал предоставлять услуги по поисковому продвижению. Ну, а уже в следующем, 2013 году, решил открыть свое ИП.»4 размещена инфографика, содержащая информацию, которая обычно содержится в резюме (рисунок). Резюме в форме инфографика блогера Максима Довженко A resume as infographic of blogger Maxim Dovzhenko Применение альтернативных планов выражения помогает авторам сде лать свой контент если не уникальным, то узнаваемым. Интенциональность высказывания как проявление имплицитного способа выражения авторской позиции. Альтернативным планом выражения в русском языке можно считать и использование в контенте идиоматических выражений и интенциональных высказываний. Так, блог Варламова, лидирующий в рейтинге новостных блогов, открывается интенциональным лозунгом: «Только крокодилы спасут эту страну от мудаков!»5 Этот же автор, характеризуя впечатления от принятой Государственной Думой поправки, приравнивающей блогеров к СМИ (пост от 18 апреля 2014 года), замечает: «Вообще эту новость обсуждают все, кому не лень, уже недели две»6. Блогер с никнеймом anticor 28 декабря 2019 года опубликовал пост под заголовком «Профессионально некомпетентный глава» с введение следующего содержания: ««Вожделенный «третий срок» Главы Чувашской Рес- публики Михаила Игнатьева в свете фактов и мнений относительно ситуации с крахом «Чувашкредитпромбанка», разоблачающих данного политика «до трусов»»7. 4 Довженко М. Авторский сайт Максима Довженко (seo, аналитика…). URL : https://maksimdovzhenko.ru (дата обращения : 09.07.2021). 5 Варламов И. Илья Варламов – Teletype. URL : https://varlamov.ru (дата обращения : 07.07.2021). 6 Там же. 7 LiveJournal. URL : https://anticor-21.livejournal.com/625772.html (дата обращения : 07.07.2021). 488 ACTUAL PROBLEMS OF RUSSIAN LANGUAGE RESEARCH Этот же автор 26.12.2019 написал пост с явно альтернативным планом выражения своей позиции к опубликованной информации под названием: «Про- китайский Игнатьев пусть чешет в Пекин! Там бы его ждал расстрел...»8 Пост блогера sly2m в LiveJournal от 05.11.2011 г., посвященный размышлениям о различиях между блогом и СМИ, изобилует альтернативными планами выражения, что делает авторский текст не просто эмоциональным, а провокационно направленным на читателя. Блогер Игорь Петренко в декабре 2018 г. разместил пост «Статистика и тренды блогосферы: опрос блогеров рунета 2018», в котором основные мысли автора оформлены мини-статьями с собственными подзаголовками – форма подачи информации сама по себе является альтернативным планом выражения, но и некоторые подзаголовки также представляют собой этот прием, например: «Как так случилось», «Встречают по одежке», «Как собирались респонденты (блогеры)». Ирония как признак имплицитности. В русском языке конструкции, содержащие иронический подтекст, несут в себе ярко выраженную интенциональность, что часто проявляется в экспрессивности и обусловливается наличием авторской оценки, лежащей в основе таких конструкций. Как любое суждение, содержащее в себе оценочность, конструкция с ироническим подтекстом, призванная выражать отрицание имплицитным способом выражения, усиливает его благодаря повышенной эмоциональности. Интенциональность таких структур становится одной из причин их фразеологизации. Иронический подтекст сам по себе придает высказыванию негативный признак в оценке и являет собой пример наибольшей асимметрии между содержательным и выразительным планами. Это еще одна форма имплицитного отрицания, встречающаяся в бло гах публицистического дискурса Рунета. Так, в статье Татьяны Богдановой: «Копить себе яму. Как в пенсионных резервах оказались миллиарды излишков», опубликованной в сети АиФ 13.01.20 подзаголовки частей «Откуда деньги, Зин? Сколько залежалось в резервах?»9 с помощью вопросительных высказываний достигается цель привлечения внимания читателя к материалу. Альтернативный план выражения в первом подзаголовке проявляется в перефразировании слов песни В. Высоцкого «Диалог у телевизора»: К тому же эту майку, Зин, Тебе напяль – позор один. Тебе шитья пойдет аршин – Где деньги, Зин?..10 8 LiveJournal. URL : https://anticor-21.livejournal.com/625772.html (дата обращения : 07.07.2021). 9 Богданова Т. Копить себе яму. Как в пенсионных резервах оказались миллиарды из: лишков. URL https://aif.ru/money/economy/kopit_sebe_yamu_kak_v_pensionnyh_rezervah_okazalis_milliardy_ izlishek (дата обращения : 13.07.2021). 10 Высоцкий В. Диалог у телевизора. URL : https://www.culture.ru/poems/10394/dialog u-televizora (дата обращения : 13.07.2021). АКТУАЛЬНЫЕ ПРОБЛЕМЫ ИССЛЕДОВАНИЙ РУССКОГО ЯЗЫКА 489 Подобные аллюзии настраивают читателя на ироническое восприятие того, о чем говорится далее. Интенционально окрашенный глагол «залежалось» второго подзаголовка формирует у реципиента многоплановость смыслового восприятия как самого высказывания, так и всего последующего текста статьи. Аналогичный языковой прием видим в статье Евгении Крючковой «Депутаты выставляют счет» с подзаголовком «Либерализация контроля за зарубежными средствами граждан будет ограничена», опубликованной в сети журналом «Коммерсантъ» 15.11.2019. Материал снабжен гиперссылкой на предыдущую публикацию того же издания «Как проходит новая волна амнистии капиталов», являющей собой пример альтернативного плана выражения смысловой определенности текста. В статье Алексея Доспехова «Гонщик пришел к полному финишу» с подзаголовком «Португальский мотоциклист погиб на „Дакаре“» того же информационного источника альтернативный план выражения, примененный автором в заглавии, проявляется в использовании двойственности семантического содержания словосочетания «полному финишу». Ироническое высказывание не менее наглядно, чем отрицательное, демонстрирует использование механизма имплицитности в текстах публицистического дискурса Рунета. Заключение Говоря об имплицитности как о языковой смысловой категории русского языка, как о способе, позволяющем с помощью неформальных языковых средств максимально точно, но неявно выразить авторскую позицию, следует отметить тот факт, что это явление можно наблюдать на любом уровне языковой системы, содержащем коннотативные компоненты. Имплицитность в публицистическом тексте выполняет прежде всего смыслообразующую функцию. Если речь идет о заголовке статьи, то имплицитность ставит перед читателем/реципиентом задачу самостоятельной интерпретации и привлекает тем самым его внимание ко всему тексту. В основе речевого имплицитного смысла лежит деавтоматизируемое знание. Имплицитные способы выражения в публицистическом дискурсе тесно связаны со стереотипностью человеческого мышления, индуцирующего отдельные свойства и проявления в картину, проявляющую неявные смыслы. Исследование материалов русскоязычного публицистического дискурса блогосферы Рунета показало, что чаще всего имплицитность в них проявляется в способе выражения отрицания авторской позиции, оформляемое неформальными языковыми средствами; в неформальном способе самопрезентации автора блога; в интенциональности высказывания в выражении авторской позиции; в иронии. Изученные в данной статье имплицитные свойства текстов, созданных на русском языке и обнаруженных в блогосфере Рунета, усиливаются гедонистической функцией, связанной с желанием человека почувствовать удовлетворение от постижения тайных смыслов, осознать свои возможности. Как правило, в публицистическом тексте для актуализации имплицитности авторской позиции может быть использован целый комплекс средств как имплицитных, так и эксплицитных. 490 ACTUAL PROBLEMS OF RUSSIAN LANGUAGE RESEARCH Представляется возможным считать, что русскоязычные тексты блогосферы Рунета, являющиеся частью публицистического дискурса, будут и дальше формироваться с большой степенью имплицитности. Кажется допустимым момент преобладания имплицитности как способа выражения авторской позиции в сравнении с другими способами донесения оценочного суждения до реципиента. Во многом это обусловливается вуалирующей функ- цией, позволяющей избежать критики авторской позиции и дающей при этом возможность высказать свое мнение. По-видимому, причиной усиления неосновных имплицитных функций публицистического текста в ближайшее время можно считать особенности социально-политической среды, оказывающей непосредственное влияние на формирование публицистического дискурса и русского языка в целом.

Напиши аннотацию по статье

Russian Language Studies Русистика ISSN 2618(cid:2)8163 (Print); ISSN 2618(cid:2)8171 (Online) 2021 Vol. 19 No. 4 481–495 http://journals.rudn.ru/russian(cid:2)language(cid:2)studies DOI 10.22363/2618-8163-2021-19-4-481-495 Научная статья Имплицитные способы выражения авторской позиции в публицистическом дискурсе блогосферы Рунета1 С.А. Шумилина1 ✉, В.Н. Левина2 1Литературный институт имени А.М. Горького, Российская Федерация, 123104, Москва, Тверской б-р, д. 25 2Российский университет дружбы народов, Российская Федерация, 117198, Москва, Миклухо-Маклая, д. 6 ✉ shumilina.swet@yandex.ru Аннотация. Современный анализ публицистического дискурса цифровой сферы строится с учетом многих экстралингвистических факторов: этнокультурных особенностей социальной среды, создающей и поддерживающей дискурс, условий политической лояльности и направленности распространения публицистического дискурса на таргетную аудиторию, источников пополнения дискурса и условий его саморазвертывания в общей дискурсообразующей среде. Эти факторы оказывают непосредственное влияние на формирование специфических способов донесения информации русскоязычными авторами публицистического сообщения до индивидуального реципиента и массовой аудитории. Актуальность исследования определяется, прежде всего, изучением особенностей функционирования русского языка в интернете, что вписывается в передовую проблематику современной русистики. Новизна связана с анализом конкретных способов языкового выражения авторской позиции в публицистике Рунета, которые до сих пор в русистике специально не изучались. Цель исследования – рассмотреть способы выражения оценки в текстах авторов блогов Рунета. Показано, что использование неявных способов выражения авторской оценки в текстах публицистического дискурса Рунета осуществляется с той же целью, что и любое другое оценочное высказывание: оказание особого воздействия на адресата. Исследованный материал свидетельствует, что оценочность высказываний авторов блогосферы Рунета, тесно взаимодействуя с экспрессивностью и эмоциональностью, зависит от их субъективного восприятия информации и помогает им выразить свою точку зрения. Освещаются имплицитные способы выражения авторской позиции, которые позволяют автору в неявной, но понятной форме донести до реципиента смысл своего высказывания. В исследовании использованы материалы блогов Рунета, наиболее ярко и репрезентативно позволяющие представить некоторые особенности публицистического дискурса русскоязычного сетевого пространства. При работе с речевым материалом применялись аналитические методы: описательный (дескриптивно-аналитический) и контрастивный, что дало возможность представить языковую специфику публицистического дискурса, выявить и интерпретировать внутриконтекстуальные и интертекстуальные связи, установить особенности коммуникации, а также исследовательские подходы дискурс-анализа и стилистики. Изученный материал и полученные при этом результаты позволяют сделать вывод, что имплицитные способы выражения авторской позиции достигают тех же целей, что и © Шумилина С.А., Левина В.Н., 2021 This work is licensed under a Creative Commons Attribution 4.0 International License https://creativecommons.org/licenses/by/4.0/ АКТУАЛЬНЫЕ ПРОБЛЕМЫ ИССЛЕДОВАНИЙ РУССКОГО ЯЗЫКА 481 явные оценочные суждения: эмоционально воздействуют на реципиента и точно передают смысл высказывания. Вместе с тем имплицитность в русском языке успешно работает над решением задачи создания и поддержания авторской индивидуальности. Перспективы данного исследования видятся в использовании полученных результатов в дальнейших научных разработках разновидностей имплицитных способов выражения авторской позиции в публицистике Рунета для осмысления новых процессов в русском языке, в формировании публицистического дискурса и в русской коммуникации цифрового пространства.

индексалныы потенциал английского языка в русскоязычном коммуникативном пространстве. Ключевые слова: английский язык, русский язык, коммуникация, языковая идеология, индексальность, конструирование идентичности. введение Глобальная экспансия английского языка и его «присвоение» в странах «расширяющегося круга» [Kachru 1997] привели к широкому распространению гибридных речевых практик, особенностью которых является использование англицизмов и англоязычных вкраплений в локальных контекстах для достижения конкретных коммуникативных целей. В зарубежной лингвистике подобные практики именуют «транслингвальными» [canagarajah 2013], чтобы подчеркнуть интенсивный характер взаимодействия языков и размывание границ между ними в глобальном коммуникативном контексте. Термин «транслингвальный» и другие терминологические новации («metrolingualism» [Pennycook 2010], translanguaging [garcia 2009] и т.п.) используются западными исследователями как альтернатива традиционных терминов («билингвизм», «мультилингвизм», «кодовое переключение», «смешение кодов» и др.), имплицирующих базовый статус монолингвизма и родного (национального) языка. В зарубежном языкознании феномен англо-местной гибридизации подробно исследован на материале различных «ниш» коммуникативного пространства – рэпа и попкультуры [alim, Ibrahim & Pennycook 2009; Pennycook 2010; terkourafi 2010], языкового ландшафта и рекламы [Backhaus 2007; Bhatia & Ritchie 2013; Dimova 2012; Martin 2008; Martinez 2015], компьютерно-опосредованной коммуникации [antroutsopoulos 2010; Seargeant & tagg 2011], других видов общения [Bolton 2013; Blommaert 2007; Heller 2010; Hickey 2010; Higgins 2009; Johnstone 2010; Maynard 2007]. В центре внимания исследователей находится коммуникативнопрагматический потенциал транслингвальных практик, их роль в процессах создания новых смыслов и конструировании идентичности. В отечественной лингвистике данная проблематика является относительно новой. Хотя «англизацию» русского языка относят к числу одной из основных тенденций, определяющих его развитие на современном этапе, объектом исследования чаще всего становятся лексические инновации [Валгина 2003; Казкенова 2013; Кронгауз 2017; Кузьмина 2015; Абросимова 2013] и формально выраженные аспекты межязыкового взаимодействия. Одним из немногих исследований, где специфика развития англо-русского языкового контакта соотносится с динамикой языкового сознания, является работа А.В. Кирилиной, рассматривающей широкое распространение «наивного перевода/адаптации» в форме калькирования (он сделал это); изменения сочетаемости (во власти качества), смещения перспективы в оппозиции свое / чужое (когда базой сравнения становится «чужое») и другие процессы как свидетельство иноязычной и инокультурной экспансии [Кирилина 2011]. В отечественной лингвоконтактологии гибридные коммуникативные практики анализируются преимущественно в функциональном и статусном аспектах – как разновидность транслингвизма («кодового слияния») и форма «усеченного массового англо-местного билингвизма» [Ривлина 2016]. Вопрос о смыслопорождающей функции глобального английского в русскоязычном комуникативном про вопросы психолингвистики 33 странстве, его влиянии на процессы концептуализации, конструирование идентичности и коммуникативные нормы русского языка остается малоизученным. Отдельные аспекты индексального потенциала английского языка в русскоязычном коммуникативном пространстве рассматривались при изучении рекламы и языкового ландшафта [Кирилина 2013б; Прошина, Устинова 2012; eddy 2007], речевых практик спортивных субкультур [Гриценко, Кузнецова 2012; Гриценко 2012], российского дискурса трудоустройства [Аликина, Гриценко 2014], популярной музыки [Гриценко, Алешинская 2015] и городской повседневности [Кирилина 2013а; Гриценко 2013, 2014]. Функциональные аспекты русско-английской языковой игры в названиях сайтов, книг, телепередач, магазинов и ресторанов, в заголовках газет и проч. анализировались в работах А.А. Ривлиной [Rivlina 2015]. В настоящей статье роль англицизмов как инструмента смыслопорождения и конструирования идентичности исследуется на материале профессиональной коммуникации, академической среды и сферы досуга. Особое внимание уделяется идеологической обусловленности языковых практик и речевых репертуаров. Материал и методы исследования Исследование опирается на концепцию языка как транслокального мобильного ресурса [Blommaert 2003; 2010], понятия «индексальности» как способности языковых форм к трансляции социокультурных смыслов [Silverstein 1979] и «языковой идеологии» как феномена, связывающего представления говорящих о языке с их социальным опытом и политическими интересами [Irving 1989, woolard & Shieffelin 1994]. С помощью методов социолингвистики, семиотики и этнографии планируется показать, как английский язык и(ли) его фрагменты используются русскоязычными коммуникантами для передачи разнообразных социокультурных смыслов, и выявить их связь с языковыми идеологиями, циркулирующими в современной России. Материал для анализа составили тексты электронных СМИ, фрагменты языкового ландшафта современного города, резюме и объявления о работе с порталов rabota.ru, headhunter.ru, и superjob.ru, транскрипты интервью с сотрудниками нижегородских кадровых агентств, а также результаты онлайн-опросов сотрудников российских офисов международных корпораций и студентов нижегородских вузов, изучающих английский язык. обсуждение результатов исследования Проведенный анализ подтвердил, что в русскоязычном коммуникативном пространстве английский язык выполняет сематическую и семиотическую функции [см. Гриценко 2013, 2014]. В первом случае англицизмы используются для заполнения лексических лакун и называния новых предметов и явлений. Примером могут служить знакомые всем термины из онлайн-коммуникации и академический среды: «элективы» (electives) – дисциплины по выбору; «кредиты» (credits) – зачетные единицы; «лайкать» (to like), «ретвитнуть» (tо retweet), «погуглить» (to google) и т.п. Семиотическую или индексальную функцию языка иллюстрирует название торгового центра на Комсомольской площади г.Нижнего Новгорода – «КомсоМОЛка». Выделенная заглавными буквами часть в названии английского 34 вопросы психолингвистики торгового центра омонимична английскому слову mall (крупный торговый центр с ресторанами, кинотеатром и т.п.). Этот англоязычный фрагмент вызывает ассоциации с глобальными рыночными ценностями, материальным благополучием, культурой потребления и западным образом жизни, тогда как значение базового слова («комсомолка») и сопутствующая визуальная символика (контур и цвета комсомольского значка) отсылают к идеологическим символам советского времени – идеям равенства и социальной справедливости. Таким образом, русскоанглийская языковая игра и мультимодальная семиотика объединяют в едином коммуникативном пространстве две разных исторических эпохи и две идеологии. В различных нишах коммуникативного пространства индексальный потенциал английского языка актуализируется по-разному. Английский язык как индекс профессионализма и средство конструирования профессиональной идентичности Контент-анализ интернет-порталов rabota.ru, superjob.ru, and headhunters. ru показывает, что в современной России английский язык воспринимается как средство построения карьеры и достижения материального благополучия. Этот вывод подтверждают результаты анкетирования студентов нижегородских вузов (будущих лингвистов, программистов, менеджеров и психологов). Отвечая на вопрос о мотивах изучения английского языка, более 85% опрошенных1 заявили, что знание английского поможет им в будущем «решать проблемы, связанные с карьерным ростом» и получить «престижную, хорошо оплачиваемую работу». Возможность путешествовать по миру, общаться с гражданами разных стран также упоминались в ответах, но лишь как дополнительное преимущество. Очевидно, ввиду того, что изучение иностранного языка требует много времени и усилий, знание английского становится индексом позитивных личностных качеств, востребованных на рынке труда. Показательны в этом смысле мнения сотрудников нижегородских кадровых агентств, которые, в частности, отмечают: «… человек, знающий английский язык, более образован, усидчив, интеллектуален, готов к пониманию западной культуры» (Марина, директор кадрового агенства»); «...знание английского говорит о том, что человек в принципе целеустремленный, тянется к новым знаниям, дисциплинированный» (Лиза, рекрутер). В сфере It, банковском секторе, рекламе, сфере продаж и других профессиональных областях, развитие которых в России связано с глобализацией, английский язык – как основной источник профильной терминологии – становится индексом профессиональных знаний и компетенций. Об этом свидетельствует, в частности, опрос сотрудников нижегородских офисов международных корпораций (одна из них специализируется в области программирования, вторая – в сфере аудита) [gritsenko, laletina 2016]. Участников попросили ответить на вопрос, что значит английский язык для сотрудника компании. В качестве возможных ответов 1 В опросе приняли участие более 300 человек вопросы психолингвистики 35 были предложены следующие: “профессиональная компетентность”, “карьерный рост”, “общая эрудиция”, “высокий культурный уровень” и “корпоративный дух”. В компании, занимающейся разработкой программного обеспечения, респондентам было предложено выбрать один из ответов или дать свой в строке «Другое». Всего в опросе приняло участие 187 человек, что составляет примерно третью часть от общего количества сотрудников офиса. Результаты опроса показали, что подавляющее большинство респондентов ассоциируют английский язык с профессией и карьерой: профессиональная компетентность – 140, карьерный рост – 22, эрудиция – 6, высокий культурный уровень – 4, корпоративный дух – 3. • • • • • Респонденты, которые предпочли сформулировать свой ответ в строке «Другое», также связали английский язык с профессиональной деятельностью: • • • • • все вышеперечисленное – 1, способность говорить и понимать других – 1, условие успешной работы – 1, способность общаться с зарубежными коллегами и читать, техническую литературу на английском – 1, возможность работать в международной компании и понимать коллег – 1, возможность работать – 1, возможность выполнять профессиональные обязанности – 1 без английского нет сотрудника – 1. • • • В аудиторской компании респонденты имели возможность выбрать любое число предложенных ответов или сформулировать свой ответ в графе «Другое». В опросе приняло участие 53 сотрудника (также примерно треть от общего количества работающих в офисе). Хотя количественное распределение ответов по группам было более ровным, общая тенденция сохранилась: для подавляющего большинства английский язык индексирует прежде всего профессионализм и компетентность: карьерный рост – 30, эрудиция – 24, высокий культурный уровень – 19, корпоративный дух – 18. профессиональная компетентность – 50, • • • • Два респондента предложили собственные варианты ответа. При этом первый подчеркнул профессиональную ценность английского языка (хорошее знание методологии аудита), а второй – его культурно-образовательную составляющую (широкий кругозор). Как видим, из 53 респондентов, 24 дали ответ “эрудиция” и 19 – “высокий культурный уровень”. Однако при этом ни один из них не выбрал только этот вариант ответа: во всех случаях присутствовали и варианты, касавшиеся карьеры и(ли) профессиональной деятельности. Это означает, что доглобализационный дискурс языка как культурной ценности по-прежнему сохраняет актуальность, 36 вопросы психолингвистики однако на первый план выходит прагматическая значимость английского языка как средства достижения профессионального успеха и построения карьеры. Высокий статус глобального английского в профессиональной среде делает закономерным его активное использование в дискурсе трудоустройства. Анализ роли англицизмов в резюме и объявлениях о работе [Аликина, Гриценко 2014] показал, что кандидаты (соискатели) часто используют их для конструирования статуса эксперта в профессиональной сфере (примеры 1,2): В обязанности входило размещение PoS-материалов – ценники, воблеры. … осуществляла поставку по бренд-букам. Что касается объявлений о работе, то в них английский язык и англицизмы выполняют две функции: либо определенным образом характеризуют (позиционируют) компанию, подчеркивая ее современность, престижность, приверженность глобальной корпоративной культуре и т.п. (примеры 3, 4), либо проверяют («тестируют») кандидата на компетентность и знание профессиональной терминологии (пример 5), отсекая недостаточно квалифицированных претендентов уже на первом этапе поиска: Кофе-пойнт в офисе. Работа в главном department store страны. Опыт работы в B2B. Одной из наиболее ярких особенностей профессиональной коммуникации в российских офисах международных корпораций является гибридный профессиональный жаргон – использование английской лексики в русскоязычной морфологической и синтаксической аранжировке [Гриценко, Лалетина 2012]. Исследование показало, что такой способ общения широко распространен не только в устной коммуникации, но и в переписке по электронной почте, а также текстовых сообщениях Skype: Крэш пофикшен (The crash has been fixed). Заапрувь свой таймшит у инчарджа (Approve your time-sheet with your in charge). Примечательно, что в интервью все респонденты подчеркивали нормативный характер профессионального жаргона. К примеру, один из сотрудников Itкомпании (инженер-программист) отвечая на вопрос, почему вместо англицизма «пофиксил» он не использовал русский глагол «исправил» (см. пример 6), дал следующее пояснение: «Если бы я говорил с менеджером, то мог бы сказать «исправил», а если с другим программистом – только «пофиксил». Таким образом, в профессиональной коммуникации англизированный жаргон – это не просто способ экономии речевых усилий. Сигнализируя принадлежность к определенному профессиональному сообществу, он становится средством конструирования профессиональной идентичности говорящего. индексальный потенциал английского языка в дискурсах науки и образования Смыслопорождающий потенциал глобального английского в дискурсах науки и образования определяется его высоким коммуникативным статусом. Анализ тематических публикаций в СМИ, стратегических программ развития российских вузов, распоряжений и программных документов, касающихся образования и нау вопросы психолингвистики 37 ки, дает немало примеров «коммодификации» английского языка в академической среде. Под коммодификацией понимают использование языка как «товара» или как составляющей конечного продукта, которая создает его «добавленную стоимость», например, определенный речевой репертуар как знак «хорошего обслуживания», французское название парфюмерного магазина или надпись на местном языке на сувенире как символ «подлинности» и т.п. [Heller 2010]. Приведем несколько примеров: Благодаря растущей значимости библиометрических показателей в российской академической среде английский язык становится индексом более «качественных» научных исследований. Как известно, одним из критериев оценки эффективности научной деятельности вузов является наличие публикаций в журналах, входящих в базы web of Science и Scopus, большая часть которых являются англоязычными. Отсутствие подобных публикаций может привести к тому, что университет попадет в категорию «неэффективных», а в дальнейшем может быть реорганизован. Таким образом, научная статья на английском языке в зарубежном журнале позиционируется как более серьезное научное достижение. Следующий пример касается образовательной деятельности. В последние годы в рамках политики интернационализации высшей школы российским университетам рекомендуется разрабатывать и внедрять в практику преподавания как можно больше программ и курсов на английском языке. При этом речь идет не только о программах для иностранных студентов, но и для местных, русскоязычных. В результате английский язык становится своего рода показателем качества образования: чем больше курсов на английском языке, тем «лучше» образовательная программа. Третий пример касается индексального потенциала английского языка в проектно-грантовой деятельности. В российском научно-образовательном пространстве, как и в ряде других социальных сфер, английский язык воспринимается как конкурентное преимущество и может использоваться как инструмент продвижения. Так, в 2013 г., когда ведущие российские университеты соревновались за право получения федерального финансирования на реализацию программ по вхождению в мировые рейтинги (программа “top 100”), десять вузов представили свои программы на английском языке, два – на русском и на английском и только три университета представили свои программы развития на русском языке. В финале конкурса все российские университеты представили программы стратегического развития на английском языке. Поскольку в современном российском социуме английский язык индексирует эффективность и инновационность, он часто используется как маркетинговый ресурс. В качестве примера можно привести новое имя-бренд Нижегородского государственного педагогического университета им. К. Минина (Мининский университет, Minin university), принятое в рамках реализации программы стратегического развития вуза [Федоров 2012]. Оно представляет собой локализованную (адаптированную к нормам русского языка) кальку с английского, где имя собственное и имя нарицательное связаны примыканием. Подобная модель не характерна для русского языка, но широко используется в названиях университетов Великобритании и США (oxford university, cambridge univer 38 вопросы психолингвистики sity, Boston university и т.п.). Очевидно, созданное по аналогии «брендовое» имя российского университета должно индексировать высокое качество образования и приверженность глобальным академическим ценностям. Примечательно, что оба индексируемых значения создаются не за счет использования английских слов, а благодаря ассоциациям с типичной для английского языка моделью синтаксической связи. Приведенный пример – не единственный случай того, как выбор типа синтаксической связи в субстантивных словосочетаниях индексирует дополнительные социокультурные смыслы. Сравним названия трех российских благотворительных фондов: «Горбачев фонд» (www.gorby.ru), «Фонд Солженицына» (http://www.solzhenitsyn.ru/fond) и «Фонд Потанина» (http://www.fondpotanin.ru). В первом случае компоненты в названии фонда связаны примыканием. Данная синтаксическая модель вызывает ассоциации с английским языком и имплицирует ориентацию на международную деятельность и глобальные ценности. Два других фонда имеют российскую целевую аудиторию: фонд Солженицына оказывает помощь политическим заключенным, а Фонд Потанина поддерживает одаренных студентов. В обоих случаях ориентация на российское общество отражена в названиях фондов и маркируется типичным для русского языка типом синтаксической связи (управление). Гибридные коммуникативные практики в сфере досуга В коммерческой номинации и нарративных практиках сферы досуга креативное смешение английского и русского языков активно используется как маркетинговая стратегия, цель которой – привлечь внимание потребителя, задать нужный ракурс восприятия, актуализировать позитивные ассоциации. Поскольку коммерческий дискурс тесно связан с массовой культурой и психологией потребления, он «чутко реагирует на всплески социальной коньюнктуры и проявление актуальных вкусовых тенденций» [Голомидова 2009: 333]. В нем наиболее ярко проявляются индексальный потенциал английского языка как элемента конструирования транскультурной потребительской идентичности и символический потенциал русского языка как средства ретрансляции национальных ценностей, традиций и взглядов. Примером может служить оформление нижегородского ночного бара «Баlalaйка». Логотипом бара является красочное изображение русской матрешки в темных очках – симбиоз традиционного русского и стильного иностранного. Название бара подчеркивает «русскость», а графическая гибридизация (сочетание латиницы и кириллицы) и английские слова (bar, dance & show) индексируют современность и престижность заведения. При этом матрешка (один из ключевых символов русской культуры) изображена в темных очках – знаковом аксессуаре современной молодежи. По свидетельству Ванессы Браун [Brown 2014], в современной западной культуре темные очки содержат отсылку к гламуру, принадлежность к элите, символизируют независимость, силу и «крутость». Таким образом, вербально и визуально логотип бара представляет собой наложение современных западных ценностей на исконно русские культурные традиции, отражая не только «присвоение» глобальной культуры, но и существующий в обществе запрос на «Свое». вопросы психолингвистики 39 Это «движение», а также растущий интерес к реалиям советского прошлого, отмечаемый сегодня в социальной практике [Голомидова 2009], проявляется в постере тематической вечеринки «Коммуналка Party». Прием гибридизации является стилистическим средством привлечения внимания к объявлению. Использование английской и русской лексем создает эффект оксюморона не только за счет противопоставления русского и английского языков в качестве индексов «народности» и «избранности», но и за счет стилистических коннотаций каждой из лексем. Английское слово «party» в данном контексте обладает коннотацией «элитарности», «высокого стиля», а русское «коммуналка», принадлежащее разговорно-бытовому регистру (ср. «вечерка», «читалка»), индексирует неформальные, близкие отношения и контрастирует с ним. Подобное противопоставление придает названию вечеринки иронический характер. Вместе с тем анонс не лишен романтизма: он отражает восприятие одной из сторон советского прошлого как части «Своего», актуализируя ностальгические мотивы – воспоминания о времени, когда не действовали разобщающие людей жесткие законы рыночной конкуренции, а межличностные отношения характеризовались большей степенью доверительности и теплоты. Английский язык как медиатор идеологических трансформаций В постсоветской России английский язык выступает посредником глобальной экспансии рыночных ценностей – вхождения в повседневную жизнь и язык метафоры рынка, в рамках которой государство, образование, наука, культура позиционируются как частные предприятия, оказывающие услуги, а общество – студенты, граждане, организации – как клиенты, потребители данных услуг [Гриценко 2014]. Наряду с этим глобальный английский углубляет представления об отношениях между языком и идеологией, опосредуя идеи и образы неолиберального индивидуализма [abelman, Park & Kim 2009]. Речь идет о процессах, когда посредством языковых структур продвигается «чужой взгляд» [Кирилина 2016], иная картина мира. Приведем ряд примеров. Языковая акцентуация индивидуального не характерна для русской лингвокультуры, что, в частности, отражено в паремиологическом фонде русского языка («не якай», «я – последняя буква алфавита» и проч). Однако под влиянием дискурсивной глобализации, положение меняется. Иллюстрацией могут служить языковая и визуальная составляющие онлайн-коммуникации с потенциальными сотрудниками в разделе «Работа» на российских сайтах международных It-корпораций. Хотя текст здесь, как правило, дается на русском языке (в отличие, например, от квалификационных требований к сотруднику), влияние английского прослеживается в выборе форм глагола в повелительном наклонении. Компании часто обращаются к потенциальным сотрудникам в неформальной дружеской манере с использованием глагола во 2 лице единственного числа: Открой для себя новые возможности – работай в Intel! Неформальный тон задается использованием формы единственного числа («открой») вместо множественного («откройте»), которая более типична в русском языке при обращении к незнакомому взрослому человеку. Вербальный фокус на индивиде усиливается благодаря визуальной составляющей – изображению улыбающегося, оптимистичного молодого человека, которое коннотирует идеи саморазвития и социальной состоятельности. 40 вопросы психолингвистики Сходные процессы имеют место и в других типах дискурсивных практик. Показателен в этом отношении я-центричный дискурс студенческих форумов Нижегородского государственного университета им. Н.И. Лобачевского. Согласно коммуникативным нормам русского языка, референция к группе лиц осуществляется с помощью местоимения множественного числа «мы». В названиях форума студентов ННГУ, под влиянием PR-практик английского языка, используется местоимение «Я» («Я поступил в ННГУ»). Аналогичный формат принят и в названии группы Вконтакте («Я студент ННГУ»). Представляется, что наблюдаемый в приведенных примерах лингвистический сдвиг связан с мировоззренческим сдвигом, который можно считать следствием языковой и культурной глобализации. на пространстве выводы Под влиянием глобализации английский язык вошел в русскоязычное коммуникативное ресурса смыслопорождения. Данная функция реализуется эксплицитно и имплицитно. В первом случае англицизмы фактически присутствуют в коммуникации, индексируя дополнительные социокультурные смыслы. Во втором случае формально англоязычные фрагменты в коммуникации не присутствуют, однако нужные ассоциации создаются благодаря процессам калькирования грамматических форм, синтаксических структур, типов синтаксической связи, путем «присвоения» англоязычных коммуникативных норм и т.п. самостоятельного правах профессиональной Индексальный потенциал английского языка связан с языковыми идеологиями, циркулирующими в современной России. В различных нишах коммуникативного пространства актуализируется свой набор символических смыслов. В индексирует среде профессиональную компетентность и выступает средством конструирования профессиональной идентичности. В дискурсах науки и образования он используется как средство продвижения, коннотируя инновационность, прогресс, высокое качество исследований и образовательных программ. В нарративных практиках сферы досуга англоязычные вкрапления индексируют современность, креативность, престиж и выступают символом глобальной культуры потребления. Русскоязычный «фон» и коммуникативный контекст задают противоположный по смыслу вектор, акцентируя национальные ценности и традиции. английский язык В русскоязычном коммуникативном пространстве глобальный английский опосредует трансляцию идей неолиберального индивидуализма. Данная функция реализуется импликативно и требует дальнейшего изучения. литература Алешинская Е.В., Гриценко Е.С. Английский язык как средство конструирования глобальной и локальной идентичности в российской популярной музыке // Вестник Нижегородского государственного университета им. Лобачевского. 2014, № 6. С. 189–193. Аликина А.В., Гриценко Е.С. Английский язык как смыслопорождающий ресурс в российском дискурсе трудоустройства // Вестник Московского государственного лингвистического университета. 2015. № 6(717). С. 52– 61. вопросы психолингвистики 41 Валгина Н.С. Активные процессы в современном русском языке. Москва: Логос, 2003. 304 с. Голомидова М.В. Вербальные символы СССР в современной коммерческой номинации / Советское прошлое и культура настоящего: монография в 2 т. / отв. ред. Н. А. Купина, О. А. Михайлова. Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 2009. Т. 2. С.332– 347. Гриценко Е.С. Английский язык как семиотический ресурс в современной российской повседневности // Социальные и гуманитарные науки на дальнем Востоке. 2014, № 2 (42). С. 27–31. Гриценко Е.С. Глобализация и маркетизация: рыночная метафора в различных видах дискурсивных практик // Политическая лингвистика. 2013. № 4(46). С. 184 – 191. Гриценко Е.С. Глобальное и локальное в речевых практиках молодежных субкультур // Вестник Московского университета. Сер. 19. Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2012, № 2. С. 87 – 93. Гриценко Е.С., Лалетина А.О. Многоязычие в профессиональной коммуни кации // Вопросы психолингвистики. 2012. № 15. С. 46–55. Казкенова А.К. Онтология заимствованного слова. Москва: Флинта. Наука, 2013. 248 с. Кирилина А.В. Глобализация и судьбы языков // Вопросы психолингвистики. 2013а. № 17. С. 136 – 142. Кирилина А.В. Описание лингвистического ландшафта как новый метод исследования языка в эпоху глобализации // Вестник Тверского государственного университета. Серия Филология. 2013б. № 24. Вып. 5. С. 159 – 167. Кирилина А.В. Перевод и языковое сознание в динамической синхронии: психические границы языка (на материале русского языка Москвы) // Вопросы психолингвистики. 2011. № 13.– С. 30 – 40. Кронгауз М. А. Русский язык на грани нервного срыва. / Москва: corpus, 2017. 512 с. Кузнецова А.О, Гриценко Е.С. Языковая игра и «игра языков» как средство конструирования идентичности в названиях команд алтимат фрисби // Жизнь языка в культуре и социуме– 3: Материалы Международной научной конференции, 20–21 апреля 2012. Москва: Институт иностранных языков РУДН / Ред. коллегия: Е.Ф. Тарасов (отв. ред.), Н.В. Уфимцева, В.П. Синячкин. М.: Издательство «Эй-док», 2012. С. 411– 412. Кузьмина Н.А., Абросимова Е.А. Активные процессы в русском языке и ком муникации новейшего времени. Москва: Изд-во Флинта. Наука, 2015. 256 с. Ривлина А.А. Формирование глобального англо-местного билингвизма и усиление транслингвальной практики //Социальные и гуманитарные науки на Дальнем Востоке. 2016. Т.50, № 2, С. 22 – 29. Федоров А.А. Мининский университет как глобальный проект // Столица Нижний: http://stolitsanmag.ru/?id=6770 (дата обращения 11.11.2013). Alim, H.S., Ibrahim, A., Pennycook, A. (eds) global linguistic flows: Hip Hop cultures, youth Identities, and the Politics of language (eds.). Routledge, 2009. Backhaus, P. linguistic landscapes: a comparative study of urban multilingualism in tokyo. clevedon: Multilingual Matters. 2007. 42 вопросы психолингвистики Bhatia, T., Ritchie W.C. (eds.) Bilingualism and multilingualism in the global media and advertising // the handbook of bilingualism and multilingualism. Malden, Ma:wiley–Blackwell, 2013. P. 565 – 563. Blommaert, J. commentary: a sociolinguistics of globalization // Journal of So ciolinguistics. 2003. Vol. 7 (4). P. 607–623. Blommaert, J. the sociolinguistics of globalization. cambridge university Press, 2010. Bolton K. world englishes and international call centers // world englishes, 2013. Vol. 32 (4). P. 495–502. Brown, Vanessa. cool Shades: the History and Meaning of Sunglasses. Blooms bury, 2014. 192 p. Canagarajah, S. translingual practice: global englishes and cosmopolital rela tions / S. canagarajah. Routledge 2013. Dimova, S. english in Macedonian television commercials // world englishes. 2012. Vol. 31(1). P. 15–29. Eddy, A. english in the Russian context: a macrosociolinguistic study. PhD dissertation (publication no. aaI 3288961). wayne State university, Michigan, 2007. http:// digitalcommons.wayne.edu/dissertations/aaI3288961/ (дата обращения 15.07. 2009). Gritsenko, E., Laletina A. english in the international work place in Russia // world englishes. 2016. Vol.35. Issue 3. P. 440 – 456. Gritsenko, E.S., Aleshinskaya, E.V. translanguaging in music: conceptualizing modes of interaction in global contact zones // Вопросы когнитивной лингвистики. 2015. № 4 (45). С. 73 – 80. Heller, M. the commodification of language // annual Review of anthropology. 2010. Vol. 39. P. 101 – 114. Higgins, C. english as a local language: Post-colonial identities and multilingual practices. Bristol: Multilingual matters, 2009. Irving, J. when talk isn’t cheap: language and political economy // american eth nologist. 1989. Vol. 16(2). P. 248 – 267. Kachru, B. B. world englishes and english-using communities // annual Review of applied linguistics. 1997. Vol. 17. P. 66–87. Martin, E. language-mixing in french print advertizing // Journal of creative communications, 2008. Vol. 3(1). P. 49 – 76. Martinez, F. english in advertizing in columbia // world englishes. 2015. Vol. 34(4). P. 600 – 619. Maynard, S.K. linguistic creativity in Japanese discourse. amsterdam: John Ben jamins, 2007. Pennycook, A. Popular cultures, popular languages, and global identities // In coupland, N. (ed.), the Handbook of language and globalization. wiley-Blackwell, 2010. P. 592– 607. Proshina, Z.G, Ustinova, I.P. english and asian flavor in Russian advertising of the far east // asian englishes. 2012. Vol. 15 (2). P. 30.59. Rivlina, A. Bilingual creativity in Russia: english-Russian language play / a. Riv lina // world englishes. 2015. Vol. 34(3). P. 436 – 455. Seargeant, P., Tagg, C. english on the internet and a ‘post-varieties’ approach to language // world englishes. 2011. Vol. 30 (4). P. 496 – 514. вопросы психолингвистики 43 Silverstein, M. language structure and linguistic ideology // In clyne, P., Hanks, w., Hofbauer, c. (eds.). the elements: a parasession on linguistic units and levels. chicago: chicago linguistic Society university of chicago, 1979. P. 193 –247. Terkourafi, M. (ed.) languages of global Hip Hop. continuum Press. 2010. Ustinova, I., Bhatia, t. convergence of english in Russian tV commercials // world englishes. 2005. Vol. 24(4). P. 495 – 508. Woolard, K., Shieffelin, B. language ideology //annual Review of anthropology. 1994. Vol. 23. P. 55 – 82. indeXical caPacities of english in russian-Based coMMunication elena s. gritsenko Doctor of Philology, Professor, Department of english Phiolology linguistic university of Nizhny Novgorod 31a Minin St., Nizhny Novgorod 603155 elena.s.gritsenko@gmail.com tatiana a. nenasheva, candidate of Philology, associate Professor, Department of applied linguistics and foreign languages National Research university High School of economics» 603005, Nizhny Novgorod, B.Pecherskaya St., 25/12 tnenasheva@hse.ru under the influence of globalization, the status and functions of english in nonenglish-speaking countries (the so-called «expanding circle» countries) is changing. english has become part of the local communicative space and is increasingly used as an effective means of meaning-making. the aim of this study is to describe the perception of english and reveal its indexical capacities in three different “niches” of the Russian communicative space: professional communication, the area of education and science, and the sphere of leisure/entertainment. an overall methodological approach taken in the study is that of the sociolinguistics of globalization: we rely on the concept of language as a translocal mobile resource and the notion of indexicality, and explore the role of ideology in the process of meaning-making. we use a compleх methodology which combines the methods of sociolinguistics, semantic interpretation and ethnography. the findings of earlier studies have also been used. we argue that the indexical potential of english in contemporary Russia is realized differently in different areas of communication. In the professional sphere, english connotes professional competence and serves as a means of constructing a professional identity. In the academic environment, it indexes progress and innovation, and is used as a “brand” and an instrument of project “promotion”. In the sphere of entertainment, anglicisms connote modernity, creativity and symbolize the global consumerist culture. this meaning-making function is performed explicitly (when english words are actually used in communication) and implicitly (in case of calquing 44 вопросы психолингвистики and “appropriating” the global communicative norms). along with this, english serves as a mediator of ideological transformations and changes in the traditional worldview, which can be seen as a consequence of linguistic and cultural globalization. Keywords: english, Russian, communication, language ideology, indexicality, identity construction. References Aleshinskaya E.V., Gricenko E.S. anglijskij yazyk kak sredstvo konstruirovaniya global’noj i lokal’noj identichnosti v rossijskoj populyarnoj muzyke [english as a means of global and local identity construction in the Russian popular music] // Vestnik Nizhegorodskogo gosudarstvennogo universiteta im. lobachevskogo. 2014, № 6. S. 189–193. Alikina A.V., Gricenko E.S. anglijskij yazyk kak smysloporozhdayushchij resurs v rossijskom diskurse trudoustrojstva [english as a resource of meaning construction in Russian employment discourse] // Vestnik Moskovskogo gosudarstvennogo lingvisticheskogo universiteta. 2015. № 6(717). S. 52–61. Valgina N.S. aktivnye processy v sovremennom russkom yazyke. [active pro cesses in modern Russian]. Moskva: logos, 2003. 304 s. Golomidova M.V. Verbal’nye simvoly SSSR v sovremennoj kommercheskoj nominacii / Sovetskoe proshloe i kul’tura nastoyashchego [Verbal symbols of the uSSR in the contemporary commercial nomination/the soviet past and the culture of the present]: monografiya v 2 t. / otv. red. N. a. Kupina, o. a. Mihajlova. ekaterinburg: Izd-vo ural. un-ta, 2009. t. 2. S.332– 347. Gricenko E.S. anglijskij yazyk kak semioticheskij resurs v sovremennoj rossijskoj povsednevnosti [english as a semiotic resource in everyday Russian communication] // Social’nye i gumanitarnye nauki na dal’nem Vostoke. 2014, № 2 (42). S. 27–31. Gricenko E.S. globalizaciya i marketizaciya: rynochnaya metafora v razlichnyh vidah diskursivnyh praktik [globalisation and marketisation: market metaphor in different discourses] // Politicheskaya lingvistika. 2013. № 4(46). S. 184 – 191. Gricenko E.S. global’noe i lokal’noe v rechevyh praktikah molodezhnyh subkul’tur [global and local in communication practices of youth subcultures] // Vestnik Moskovskogo universiteta. Ser. 19. lingvistika i mezhkul’turnaya kommunikaciya. 2012, № 2. S. 87 – 93. Gricenko E.S., Laletina A.O. Mnogoyazychie v professional’noj kommunikacii [Multilinguaslism in professional communication] // Voprosy psiholingvistiki. 2012. № 15. S. 46–55. Kazkenova A.K. ontologiya zaimstvovannogo slova. [onthology of a borrowed word]. Moskva: flinta. Nauka, 2013. 248 s. Kirilina A.V. globalizaciya i sud’by yazykov [globalisation and language fates] // Voprosy psiholingvistiki. 2013a. № 17. S. 136 – 142. Kirilina A.V. opisanie lingvisticheskogo landshafta kak novyj metod issledovaniya yazyka v ehpohu globalizacii [the description of the linguistic landscape as a new method of language research in the age of globalization] // Vestnik tverskogo gosudarstvennogo universiteta. Seriya filologiya. 2013b. № 24. Vyp. 5. S. 159 – 167. Kirilina A.V. Perevod i yazykovoe soznanie v dinamicheskoj sinhronii: psihicheskie granicy yazyka (na materiale russkogo yazyka Moskvy) [translation / Inter вопросы психолингвистики 45 petation and the language consciousness in the dynamic synchrony: the mental boundaries of the languages (on the material of Russian in Moscow)] // Voprosy psiholingvistiki. 2011. № 13.– S. 30 – 40. Krongauz M. A. Russkij yazyk na grani nervnogo sryva [the Russian language on the verge of a nervous breakdown] / Moskva: corpus, 2017. 512 s. Kuznecova A.O, Gricenko E.S. yazykovaya igra i «igra yazykov» kak sredstvo konstruirovaniya identichnosti v nazvaniyah komand altimat frisbi [language play and “play of signs” as a means of identity construction in names of national ultimate frisbee teams] // Zhizn’ yazyka v kul’ture i sociume–3: Materialy Mezhdunarodnoj nauchnoj konferencii, 20–21 aprelya 2012. Moskva: Institut inostrannyh yazykov RuDN / Red. kollegiya: e.f. tarasov (otv. red.), N.V. ufimceva, V.P. Sinyachkin. M.: Izdatel’stvo «eHj-dok», 2012. S. 411–412. Kuz’mina N.A., Abrosimova E.A. aktivnye processy v russkom yazyke i kommunikacii novejshego vremeni [active processes in the Russian language and communication of the recent period]. Moskva: Izd-vo flinta. Nauka, 2015. 256 s. Rivlina A.A. formirovanie global’nogo anglo-mestnogo bilingvizma i usilenie translingval’noj praktiki [the formation of global and anglo-local bilingualism and transligual practice development] //Social’nye i gumanitarnye nauki na Dal’nem Vostoke. 2016. t.50, № 2, S. 22 – 29. Fedorov A.A. Mininskij universitet kak global’nyj proekt [Minin university as a global project] // Stolica Nizhnij: http://stolitsanmag.ru/?id=6770 (data obrashcheniya 11.11.2013). Alim, H.S., Ibrahim, A., Pennycook, A. (eds) global linguistic flows: Hip Hop cultures, youth Identities, and the Politics of language (eds.). Routledge, 2009. Backhaus, P. linguistic landscapes: a comparative study of urban multilingualism in tokyo. clevedon: Multilingual Matters. 2007. Bhatia, T., Ritchie W.C. (eds.) Bilingualism and multilingualism in the global media and advertising // the handbook of bilingualism and multilingualism. Malden, Ma:wiley-Blackwell, 2013. P. 565 – 563. Blommaert, J. commentary: a sociolinguistics of globalization // Journal of So ciolinguistics. 2003. Vol. 7 (4). P. 607–623. Blommaert, J. the sociolinguistics of globalization. cambridge university Press, 2010. Bolton K. world englishes and international call centers // world englishes, 2013. Vol. 32 (4). P. 495–502. Brown, Vanessa. cool Shades: the History and Meaning of Sunglasses. Blooms bury, 2014. 192 p. Canagarajah, S. translingual practice: global englishes and cosmopolital rela tions / S. canagarajah. Routledge 2013. Dimova, S. english in Macedonian television commercials // world englishes. 2012. Vol. 31(1). P. 15–29. Eddy, A. english in the Russian context: a macrosociolinguistic study. PhD dissertation (publication no. aaI 3288961). wayne State university, Michigan, 2007. http:// digitalcommons.wayne.edu/dissertations/aaI3288961/ (дата обращения 15.07. 2009). 46 вопросы психолингвистики Gritsenko, E., Laletina A. english in the international work place in Russia // world englishes. 2016. Vol.35. Issue 3. P. 440 – 456. Gritsenko, E.S., Aleshinskaya, E.V. translanguaging in music: conceptualizing modes of interaction in global contact zones // Вопросы когнитивной лингвистики. 2015. № 4 (45). С. 73 – 80. Heller, M. the commodification of language // annual Review of anthropology. 2010. Vol. 39. P. 101 – 114. Higgins, C. english as a local language: Post-colonial identities and multilingual practices. Bristol: Multilingual matters, 2009. Irving, J. when talk isn’t cheap: language and political economy // american eth nologist. 1989. Vol. 16(2). P. 248 – 267. Kachru, B. B. world englishes and english-using communities // annual Review of applied linguistics. 1997. Vol. 17. P. 66–87. Martin, E. language-mixing in french print advertizing // Journal of creative communications, 2008. Vol. 3(1). P. 49 – 76. Martinez, F. english in advertizing in columbia // world englishes. 2015. Vol. 34(4). P. 600 – 619. Maynard, S.K. linguistic creativity in Japanese discourse. amsterdam: John Ben jamins, 2007. Pennycook, A. Popular cultures, popular languages, and global identities // In coupland, N. (ed.), the Handbook of language and globalization. wiley-Blackwell, 2010. P. 592– 607. Proshina, Z.G, Ustinova, I.P. english and asian flavor in Russian advertising of the far east // asian englishes. 2012. Vol. 15 (2). P. 30.59. Rivlina, A. Bilingual creativity in Russia: english-Russian language play / a. Riv lina // world englishes. 2015. Vol. 34(3). P. 436 – 455. Seargeant, P., Tagg, C. english on the internet and a ‘post-varieties’ approach to language // world englishes. 2011. Vol. 30 (4). P. 496 – 514. Silverstein, M. language structure and linguistic ideology // In clyne, P., Hanks, w., Hofbauer, c. (eds.). the elements: a parasession on linguistic units and levels. chicago: chicago linguistic Society university of chicago, 1979. P. 193 –247. Terkourafi, M. (ed.) languages of global Hip Hop. continuum Press. 2010. Ustinova, I., Bhatia, t. convergence of english in Russian tV commercials // world englishes. 2005. Vol. 24(4). P. 495 – 508. Woolard, K., Shieffelin, B. language ideology //annual Review of anthropology. 1994. Vol. 23. P. 55 – 82. вопросы психолингвистики 47 

Напиши аннотацию по статье

теоретические и экспериментальные исследования УДк 81’27, 81’42 инДЕксАлЬныЙ потЕнЦиАл АнглиЙского ЯЗыкА в рУсскоЯЗыЧноМ коММУникАтивноМ прострАнствЕ гриценко Елена сергеевна доктор филологических наук, профессор кафедра английской филологии Нижегородского лингвистического университета им. Н.А. Добролюбова 605155 Минина 31а elena.s.gritsenko@gmail.com ненашева татьяна Александровна кандидат филологических наук, доцент департамент прикладной лингвистики и иностранных языков Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики» 603005, Нижний Новгород, ул. Б.Печерская, 25/12 tnenasheva@hse.ru Под влиянием глобализации меняются статус и функции английского языка в неанглоязычных странах (т.н. странах «расширяющегося круга»). Глобальный английский становится частью локального коммуникативного пространства и активно используется как самостоятельное средство смыслопорождения. Целью исследования, представленного в статье, было выявление особенностей восприятия английского языка в российском социуме и описание его индексального потенциала на примере трех различных «ниш» русскоязычного коммуникативного пространства: профессиональной коммуникации, сферы науки и образования и сферы досуга. Методологической основой работы являются положения социолингвистики глобализации о языке как мобильном транслокальном ресурсе и об идеологической обусловленности процессов смыслопорождения. В работе использовалась комплексная методика, включающая методы социолингвистики, семантической интерпретации и этнографии; привлекались данные ранее проведенных исследований. Проведенный анализ показал, что индексальный потенциал английского языка реализуется по-разному в различных коммуникативных сферах. В профессиональной сфере он индексирует профессиональную компетентность и служит средством конструирования профессиональной идентичности. В академической среде он индексирует инновации, прогресс, используется как «бренд» и средство «продвижения» в проектной деятельности. В сфере досуга англицизмы коннотируют современность, креативность и служат символом глобальной культуры потребления. Смыслопорождающая функция английского языка реализуется эксплицитно (когда англицизмы фактически присутствует в коммуникации) и имплицитно (посредством калькирования и «присвоения» англоязычных коммуникативных норм). Наряду с этим английский язык выступает посредником идеологических трансформаций, мировоззренческих сдвигов, которые можно считать следствием языковой и культурной глобализации. 32 вопросы психолингвистики

индексы концентрации частотных словаре. Ключевые слова: частотный словарь, автоматический анализ текста, ранговое распределение, статусное распределение, концентрация, рассеяние, ранговое среднее, индекс концентрации, индекс Джини, индекс Трофимова, индексы Мартыненко, распределение Ципфа, распределение Вейбулла, логистическое распределение. Введение Ранговые распределения являются средством и объектом исследования во многих областях науки: лингвистике, науковедении, информационных технологиях, технетике, интернет-технологиях, системном анализе и др. (см., например, [Горькова, 1988; Кудрин, 1980; Мартыненко, 1988; Шрейдер, Шаров, 1982; Яглом, 1980]). Представляют интерес как теоретические, так и эмпирические ранговые распределения. При построении ранговых распределений актуальными являются такие процедуры, как аппроксимация эмпирических ранговых распределений аналитическими выражениями, их расслоение на ядро и периферию, оценивание моментных характеристик и индексов, изучение закономерностей неравномерности (концентрации и рассеяния) частотных масс и др. Статья посвящена рассмотрению последнего вопроса. Наша задача состоит в систематизации индексов концентрации, которые используются в продуктах упорядочивающей деятельности лингвиста, например в частотных словарях. Статья имеет преимущественно методический характер, привлекая внимание лингвистов к малознакомому Мартыненко Г. Я., Григорьев Ю. Д. Индексы концентрации частотных словарей // Вестн. Новосиб. гос. ун-та. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2017. Т. 15, № 1. С. 41–53. ISSN 1818-7935 Вестник НГУ. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2017. Том 15, № 1 © Г. Я. Мартыненко, Ю. Д. Григорьев, 2017 Компьютерная лингвистика им инструментарию. Этому способствуют практические подсчеты, произведенные на материале некоторых частотных словарей, интерпретация индексов концентрации на примере популярных в лингвистике распределений Ципфа – Парето и Вейбулла, а также логистической функции. Статья построена следующим образом. В разделе 1 говорится о различных способах упорядочивания лингвостатистических данных и месте ранговых распределений в этой системе упорядочивания, обсуждается значимость феномена концентрации. В разделе 2 вводится определение рангового распределения и рангового среднего. В разделе 3 представлен перечень индексов концентрации ранговых распределений и формулируется теорема об отношении порядка между ними. В разделе 4 приводятся примеры вычисления индексов концентрации на материале нескольких частотных словарей, и, наконец, в разделе 5 используемые индексы интерпретируются для трех теоретических распределений в ранговой форме. 1. Статусные распределения и явление концентрации Частотный словарь представляет собой лексикографический продукт, в котором каждая словарная статья содержит имя лексической единицы (словоформы или лексемы) в сопровождении различного рода статистических данных – ранга лексической единицы, частоты, числа единиц с данной частотой, величины логарифмической функции правдоподобия и др. На основании информации, содержащейся в частотном словаре, могут быть построены статистические распределения определенного типа в зависимости от того, какая информация используется в качестве зависимой или независимой переменной. Основными среди них являются: полиномиальное распределение, ранговое и спектровое (частотное) распределения. В полиномиальном распределении в качестве независимой переменной выступает варьирующее имя лексической единицы, а в качестве зависимой переменной – ее частота; в ранговом распределении в качестве независимой переменной выступает ранг лексической единицы, а в качестве зависимой – ее часто та (имя в таком распределении «исчезает»); в спектровом распределении роль независимой переменной выполняет частота лексической единицы, а роль зависимой – число единиц, обладающих данной частотой [Нешитой, 1968; Тулдава, 1986; Мартыненко, 1989]. Детальный перечень способов систематизации лексико-статистических данных представлен в табл. 1. Показано, что при переходе от кумулятивного распределения к ранговому значения случайной переменной и их статистические веса меняются местами: варианты становятся значениями зависимой переменной (т. е. функции), а статистические веса – значениями независимой переменной (т. е. аргумента). Обращает на себя внимание и то обстоятельство, что при переходе к ранговым распределениям накопляемые численности объектов «превращаются» в последовательность чисел натурального ряда, т. е. в ранговую последовательность. В исследовательской практике активно используются лишь некоторые из перечисленных распределений. В математическом смысле они равноправны и представляют собой статистические «вариации» на одну и ту же тему. Предпочтения лингвиста определяются преимущественно психологическими факторами. Так, лингвисты в подавляющем большинстве случаев строят ранговые распределения, сохраняя при этом информацию об именах лексических единиц, стоящих за рангами и частотами. Причем в 100 % случаев это убывающие ранговые распределения, в которых слова расположены в порядке убывания частоты. В таких распределениях элементы обычно упорядочиваются по функциональному признаку, отражающему функциональный вес (статус, рейтинг) элементов, образующих конкретную систему. Такие распределения называются статусными в отличие от структурных распределений, с помощью которых упорядочиваются объекты с точки зрения внутренней структуры единиц совокупности [Мартыненко, 1988. С. 32]. Статусные распределения, несмотря на свое эмпирическое качественное разнообразие, имеют много общих черт. Все они, в частности, крайне асимметричны и отлиТаблица 1 Формы упорядочивания данных лингвостатистического наблюдения Распределение Статистические данные варианты статистические веса Полиномиальное Имя лексической единицы Спектровое (частотное) Спектровокумулятивное Спектроводекумулятивное * Возрастающее ранговое Убывающее ранговое Кумулятивное возрастающее ранговое Кумулятивное убывающее ранговое Частота лексической единицы Частота лексической единицы Частота лексической единицы Число лексических единиц, частота которых не превышает данную (ранг «текущей» лексической единицы) Число лексических единиц, частота которых равна или превышает данную (ранг «текущей» лексической единицы) Ранг лексической единицы Ранг лексической единицы Частота лексической единицы Число лексических единиц с данной частотой Число лексических единиц, частота которых не превышает данную Число лексических единиц, частота которых равна или превышает данную Частота лексической единицы Частота лексической единицы Накопленная частота лексических единиц Накопленная частота лексических единиц * Примечание: термин «декумулятивный» используется в эконометрии при построении распределений, в которых значения случайной величины образуют размер дохода, а статистическими весами являются значения численности лиц с доходом, превышающим данный [Ланге, 1964]. чаются патологически большой вариацией признака. Во всех случаях небольшое число элементов несет основную функциональную нагрузку (концентрация активности), а функциональная роль большинства элементов сильно уступает лидерам. Другими словами, можно говорить о зоне концентрации и зоне рассеяния в таких распределениях. В экономике говорят о концентрации производства на крупных предприятиях, в демографии – о концентрации населения в больших городах, в геохимии – о концентрации химических элементов в различных районах планеты Земля, в науковедении – о концентрации научного продукта в трудах известных ученых, в языкознании – о концентрации активных лексических единиц в верхней зоне частотного словаря и т. д. Этот феномен диктует необходимость разыскания объективных способов измерения концентрации в ранговых статусных распределениях, в том числе в частотных словарях. Важным инструментом исследования частотной концентрации является ранговое среднее, обладающее одной важной особенностью. Оно может рассматриваться не Компьютерная лингвистика характерно для только как мера центральной тенденции, но и как индикатор концентрации / рассеяния единиц в частотном словаре, структурирующем текст или корпус. При этом минимальная концентрация (максимальное рассеяние) равномерного рангового распределения, в котором все единицы имеют одинаковую активность (например, частоту). Чем больше перепад между «головой» и «хвостом» рангового распределения, тем выше уровень концентрации относительно равномерного распределения. Иначе говоря, это распределение может рассматриваться как эталон концентрации. 2. Ранговое распределение и ранговое среднее Следуя [Мартыненко, 1988; 1989; Мартыненко, Фомин, 1989], обсудим основные понятия, которые нам понадобятся в последующем изложении. Терминология приближена к используемой в лингвистике и информационных технологиях, т. е. к тем областям, в которых теория ранговых распределений играет заметную роль. Рассмотрим произвольное дискретное вероятностное пространство с мерой P, заданной на конечном множестве объектов словаря M объемом K. Пусть p , =∑ p i =i ний x , образующих некоторый ,... k , , текст, yi – элемент выборки ( )n т. е. значение дискретной случайной вели – вероятность словоупотребле y y y2x x x2p p p2,... K ,...y K , , , , , K p = px }i > > ... ,... K pp p p ,1т. е. чины Y с носителем supp Y = M такой, что P Y { = . p p упоряПусть вероятности , > p> дочены по убыванию, > . Данное распределение, сосредоточенное в точках натурального ряда и приписывающее каждому числу r нагрузку rp , называется ранговым распределением, соответствующим исходной вероятностной мере P. Соответствующий ряд с частотами убывающий f f3 ранжированный ряд образует f ... K ≥ ≥ ≥ fp r = r K f ∑ r =, f r K ∑ = ip ... K а статистические веса – соответствующее ему распределение P. Аналогично определяется возрастающий ранжированный ряд. Ранговые распределения P с упорядоченными вероятностями словоупотреблений xxx ,... в лингвистике принято назы13 вать статусными. kx , , Ранговым начальным моментом порядка k распределения P называется величина k Mr = xp i k i . (2) ≥ ≥ ppp≤ или ≥ pp ... K ≤ Если p≤ ≤ , то средние и дисперсии убыpвающего и возрастающего ранговых рас2 σ σ соотпределений обозначаем v ветственно. Пусть u rr , v и ,u p N ( r ) = N −N ∑ i =I y ( i − x r ) = ω r N , N ∑ j =ω = j N r , = 1... K есть оценки вероятностей следующая теорема. rp , тогда верна ,... 1 xx ,Теорема 1. Имеют место утверждения: – бесконечная последо1) если вательность независимых, одинаково распределенных случайных величин с распределением P, то = + r r v u r≥ ; r v u 2.σ ≥ σ v u →) ( Np r + K 1; , N → ∞; 2) 3) 4) p r ( ) Доказательство. Согласно п. 1 теоремы 1 rp N является состоятельной. Это оценка утверждение вместе с п. 3 доказано в [Кендал, Стюарт, 1964]. Утверждение 2 очевидно. Утверждение 4 высказано в [Мартыненко, 1988. C. 82]. Для того, чтобы убедиться в нем, поступим следующим образом. r ϕ Пусть = z Mz ( ) = ∑ водящая функция распределения P. Из определения ( )zϕ следует, что – произ p z j =x r j K k ϕ и, следовательно, (1) = Mr r ( − 1)...( r + −k ), (1) Dr = ϕ Mr = ϕ / (1) / / (1) / + ϕ (1) − ϕ [ /(1)] . (3) Обозначим a = b = c = f r , rf r ,r f . r содержательные меры неравномерности распределений должны быть такими функrf , которые обращаются в циями от частот нуль для равномерного распределения P. В работе показано, что перечисленные выше меры неравномерности являются функциями только от ur и vr . 3. Индексы концентрации K ∑ r =K ∑ r =K ∑ r =Отсюда, учитывая (2) и полагая xj = j, получаем Пусть P – статусное распределение с час тотами 1 f ≥ f≥ f ... K / ϕ u (1) = / / ϕ u (1) = , b a − ( c b a ) , ϕ / v (1) = ( K + − 1) b a , ϕ / / v (1) = ( K K + − 1) (2 K + 1) b a + c a . Подставив полученные выражения в (3), находим, что σ = σ =uv− ac ba , s r = = t r U = V = r ∑ j =r ∑ j =K ∑ r =f n j − +, f , j s r , zk ∑ r =t r . Тогда [Кендал, Стюарт, 1966] G = − 1 V U K a . (4) что и требовалось доказать. Поскольку Наряду со средним Mr, дисперсией коэффициентом вариации v σ= Mr 2σ и важное = = U b ar u 1) K + , = ar ( v то отсюда и из (4) следует, что − = a b V , место в изучении ранговых распределений занимают различные индексы, характеризующие степень неравномерности (концентрации, неоднородности) соответствующих ранговых распределений. Наиболее известным среди них является индекс, или коэффициент, рассеяния Джини G [Джини, 1970]. Известны и другие индексы, в их числе индекс неравномерности Трофимова R [Трофимов, 1985. C. 25] и индекс концентрации Мартыненко H [Мартыненко, 1989; Мартыненко, Фомин, 1989] и др. В силу того что дисперсии убывающих и возрастающих ранжированных рядов совпадают, их использование в качестве мер неравномерности без сочетания с другими моментами не дает желаемого результата. = имеС другой стороны, равенство ет место только для равномерного распре. Поэтому деления = = ... K −r− u r v = = pppK G = r v r u − K =⋅ K + K r v r v − + r u r u . (5) Индекс концентрации Мартыненко-1 [Мартыненко, 1989] по определению имеет вид H −= 1 r u r v . (6) Отсюда и из (5) следует, что −c = GH −= r v K = ∑ K r =(1 − r ∑ K r =1 ) f r − K f r < 1. . = Следовательно, H cG G > Индекс концентрации Трофимова R назван коэффициентом неравномерности. В терминах наших обозначений имеем − r u +r v K − + (7) R = = . r u r u r v r v Компьютерная лингвистика Таким образом, G > R. Следуя логике построения индексов, осur и нованной на использовании средних vr , введем индекс Мартыненко-2: J = r v + K= r v + . r v r u (8) Легко проверить, что здесь выполняется неравенство J > H. Объединяя полученные результаты (5)–(8), заключаем, что имеет место следующая теорема. Теорема 2. Индексы концентрации Трофимова, Джини, Мартыненко-1 и Мартыненко-2 связаны цепочкой неравенств < R G H J < < . (9) При этом R = G = H − + , HK r u r v , H = −   H − H ,(10) J =−H . В случае если все частоты 2 HGR имеем ,0 = = = = J if одинаковы, . 4. Примеры измерения концентрации и рассеяния в частотных словарях В табл. 2 представлены значения коэффициентов R, G, H и J, вычисленные для трех частотных словарей по 200 тыс. словоупотреблений: [ЧС рассказов А. П. Чехова, 1999; ЧС рассказов Л. Н. Андреева, 2003; ЧС рассказов А. И. Куприна, 2006], частотного словаря по электронике [Алексеев, 1968] и двух малых специальных частотных словарей: частотного словаря предикатных слов [Мартыненко, 1988] и частотного словаря ассоциатов слова-стимула «береза» [Мартинович, Мартыненко, 2002]. Из табл. 2 видно, что все индексы являются производными от индекса Мартынен ко-1, который для ранговых распределений мы считаем базовым. Также можно обратить внимание на то, что в индексе Джини множитель в скобках не оказывает существенного влияния на величину индекса в малых словарях (ведь даже в них число лексем больше 100). По этой же причине индексы Джини и Трофимова дают практически идентичные результаты. То же самое можно сказать и об индексах Мартыненко-1 и 2. Заметные отличия дают только индексы Джини и Мартыненко, но индекс Мартыненко-1 чуть проще для вычислений и дает более высокий результат. В целом каждый из перечисленных индексов может использоваться для измерения сходства и различия частотных словарей с точки зрения феномена концентрации и рассеяния. Предпочтительными применительно к лингвистическому материалу нам представляются индексы Трофимова и Мартыненко. Все индексы обладают хорошими диагностическими свойствами. Они могут найти широкое применение в статистической лексикографии, корпусной лингвистике, лингвистической экспертизе и стилеметрии, в частности при атрибуции и таксономии текстов. Хорошим примером такого использования является индекс концентрации закона Ципфа, который совпадает с показателем степени γ в формулировке этого закона – но только для тех исследователей, которые придерживаются ципфовской парадигмы. Кстати, этот показатель степени в данном случае через индекс концентрации получает содержательную интерпретацию. Однако, используя индексы концентрации на практике, следует иметь в виду следующую неопределенность. Несмотря на то что ранговое среднее, на основе которого вычисляются предложенные индексы, обладает теоретической состоятельностью в статистическом смысле, практическая состоятельность этой характеристики исследована недостаточно. Поэтому необходимы тщательные тесты этой статистики на материале разного объема. Опыт, накопленный в этом направлении, пока весьма незначительный. Эмпирические значения индексов концентрации в частотных словарях Таблица 2 Коэффициенты Трофимов R = H − HG =    Джини  K  +2 Мартыненко-1 Мартыненко-2 H − H H −= 1 r u r v J =−H 0,850 0,85 0,919 0,925 0,841 0,841 0,914 0,921 0,883 0,883 0,938 0, 936 0,923 0,925 0,960 0,961 0,639 0,644 0,780 0,819 Показатель ЧС рассказов А. П. Чехова K = 13736, a =ЧС рассказов Л. Н. Андреева K = 14132, a =ЧС рассказов А. И. Куприна K = 21163, a =Предикатные слова = 465, K a =Ассоциативный словарь K 119, = a =Так, в работе [Мартыненко, 1988] получены данные о состоятельности рангового среднего, функционально связанного с индексами концентрации. Установлено, что ранговое среднее тематически и функционально-стилистически ограниченных текстов стабилизируется при сравнительно небольших выборки. Так, на материале для частотного словаря по электронике [Алексеев, 1968] была изучена зависимость объема словаря от объема выборки и установлено, что эта характеристика обладает практической состоятельностью [Мартыненко, 1988. С. 92–93]. объемах В настоящее время тестирование состоятельности индексов концентрации проводится на материале речевого корпуса «Один речевой день» [Косарева, Мартыненко, 2015; Шерстинова, 2015]. По предварительным данным, ранговое среднее и индексы концентрации также обнаруживают хорошую сходимость к предельным теоретическим величинам. 5. Индексы концентрации некоторых теоретических распределений В табл. 3 представлены три ранговых распределения в форме возрастающего и убывающего ранжированных рядов, соответствующих известным непрерывным распределениям Парето, Вейбулла и логистическому [Мартыненко, 1982]: Компьютерная лингвистика Индексы концентрации некоторых теоретических распределений Таблица 3 Ранговое распределение Возрастающее Распределение )(xF Ципфа – Парето Вейбулла логистическое 1 xγ− γ > ,−γ  − r +   K γ−− cxe, γ > −γ λ lnγ  −  r + K1 ax−γ γ > + ,1 γ a      −1 r +K−γ      Убывающее γ    + 1K r    −γ λγ ln    K +r   γ a    K +rγ    −Возрастающее и убывающее ранговые распределения r распределения vf ( ) Парето возникают следующим образом. r и ( ) uf Домножив y F x ( ) 1 = − =xγ на 1K + и вы разив через x и y , после замены x на r , получаем f v ( ) r =  − K r + −γ ,   1 γ ,    f u ( ) r K + =   K r 1. r = 1... + Необходимость домножения на 1K + + , а также объясняется тем, что тем, что при r K= не должна равняться нулю. Аналогично вычисляются ранжированные ряды и для других распределений. частота K Kf r u r v + =f       – плотность расрывными. Если пределения вероятностей, соответствующая , K r + 1... K =r , то нахождение всех sMr сводится к вычислению ин ряду частот rf моментов тегралов вида +K C s = s r f ∫   K r +   dr = ( K + )s +1 ∫s ( ) x f x dx , которые для трех рассматриваемых случаев удается вычислить в явном виде. Пусть B p q ( , ) = ∫p x (1 − q x dx ) , Γ α = ) ( ∞ ∫− α−x e dx x есть бета- и гамма-функции соответственно. I s Интегралы C + s ( += K s 1) rf см. в табл. 5. для возрастающих Легко проверить, что в табл. 4 выполня рядов частот ются равенства r v + r u = K + и R J = H . Заключение Вычисления моментов осуществляются по следующей схеме. Выдвигается предположение, что при достаточно больших значеγ > ) ниях K и/или γ (причем должно быть можно осуществить замену дискретных распределений соответствующими непре Хотя индексы концентрации были введены в разное время и разными авторами, нам удалось их объединить в систему на основе рангового среднего, предложенного в работе [Мартыненко, 1988]. Прикладной ценностью рассмотренных индексов явля- Параметры некоторых теоретических распределений Таблица 4 Параметр vr ur 2σ H R = J = H − H1 −H Парето + K − γ1 −( K −) + 1)(1 − γ− γ −( (3+ K 1) (1 −− γ )(2 −− γ − − γ ) 1 2 ) Распределение Вейбулла логистическое ( K +  − 1) 1 −γ + 1 1   + K−γ + 1 1+ γ −) − γ −) ( K + ( K + 1)(11)(1( K+ 1)   −γ +3 −−γ +  −− γ ) ( K +1) (11−γ1γ −γ γ −1 −γ +2 −γ +2 −−1 −−γ2−−γ + 1 12 1γ + 1−γ γ +γИнтегралы возрастающих рядов частот для теоретических распределений Таблица 5 Распределение Парето sI , s > γ > 0, B s ( + 1,1 − γ −) Вейбулла Γ + γ ) (1 +γ1) + −s ( −логистическое B s ( + + γ−, 1 − γ −) ется их диагностический потенциал при систематизации текстов, корпусов и их частей. Наш подход позволяет содержательно, с точки зрения эффекта концентрации рассеяния, проинтерпретировать постоянные коэффициенты теоретических распределений. Так, в распределении Ципфа – Парето коэффициент γ является ничем иным, как индексом концентрации в версии Мартыненко-1. Рассмотренные индексы нуждаются в проверке на состоятельность, так как достаточно сильно зависят от объема выборки (объема частотного словаря). Индексы концентрации могут быть сопряжены с другими характеристиками, от ражающими неравномерность, асимметричность, неоднородность ранговых распределений, их расслоение на качественно однородные зоны. Такой подход в различных вариациях реализован в работах В. Парето [Bradford, [Pareto, 1896], С. Брэдфорда 1948], Г. Хердана [Herdan, 1964], Б. Брукса [Brooks, 1969], Р. Г. Пиотровского [Пиотровский Р. Г. и др., 1977], В. И. Горьковой [1969], Дж. Хирша [Hirsch, 2005], И.-И. Попеску, К.-Х. Беста и Г. Альтмана [Popescu, Altmann, 2006; Popescu et al., 2007; Popescu, 2009] и др. Сопряжение с результатами таких работ предусмотрено в наших дальнейших исследованиях. Компьютерная лингвистика

Напиши аннотацию по статье

УДК 81’33 + 81’32 + 81’322.2 Г. Я. Мартыненко 1, Ю. Д. Григорьев 2 1 Санкт-Петербургский государственный университет Университетская наб., 11, Санкт-Петербург, 199034, Россия 2 Санкт-Петербургский государственный электротехнический университет «ЛЭТИ» ул. Профессора Попова, 5, Санкт-Петербург, 197376, Россия g.martynenko@spbu.ru, yuri_grigoriev@mail.ru ИНДЕКСЫ КОНЦЕНТРАЦИИ ЧАСТОТНЫХ СЛОВАРЕЙ Рассматривается система индексов, характеризующих частотную концентрацию и рассеяние лексических единиц в частотных словарях. Если представить частотный словарь в форме рангового распределения, то к нему может быть применен классический индекс итальянского ученого К. Джини, а также индексы отечественного статистика В. П. Трофимова и два индекса Г. Я. Мартыненко, основанные на ранговом среднем. Исследуются связи между данными индексами, показана возможность их применения при исследовании структуры частотных словарей. Исследуемые индексы представляют собой важные обобщающие статистики, позволяющие сравнивать частотные словари друг с другом с точки зрения экспликации феномена концентрации и рассеяния. Рассматриваются классические статистические распределения (Ципфа – Парето, Вейбулла, логистическое) в ранговой форме и аналитические выражения, соответствующие этим распределениям. Возможность применения рассматриваемых индексов концентрации показана на материале трех частотных словарей художественной прозы (А. П. Чехов, Л. Н. Андреев и А. И. Куприн), специализированного словаря по электронике и двух малых частотных словарей.

информационное преимущество как фактор восприыатиыа комического в кинотекста и передача умора в ситуативно модели перевода. Ключевые слова: юмористическая коммуникация, семантический сценарий, информацион ное поле, кинотекст, киноперевод, ситуативная модель перевода. PERCEIVING HUMOR THROUGH INFORMATIONAL ADVANTAGE AND TRANSLATING SCREEN HUMOR IN DENOTATIVE MODELS I. A.Nagovitsyna St. Petersburg State University 7–9, Universitetskaya nab., St. Petersburg, 199034, Russian Federation Th is paper argues for the eff ectiveness of using denotative models in translating audiovisual humor. Th e rationale for that lies, primarily, in the nature of screen humor under consideration and the fundamental ideas shaping the translation model. Whatever language we speak, we live in and perceive a common reality, i.e. a linguistic code, with minor exceptions, conceals familiar objects and phenomena. Th us, a translation is supposed to describe the situation/denotata of the source text by the linguistic means available in the target language. Th e model is highly applicable for humorous contexts which normally combine at least two denotative scripts shaping a cognitive incongruity. Th e paper analyses incongruities based on the informational advantage. Th e advantage implies an increased awareness about at least one of the scripts in at least one of the communication parties. Another major advantage of the denotative translation model is that it allows for spatial and phonetic synchronization crucial for an audiovisual text as a complex semiotic structure. Refs 30. Keywords: humor and communication, semantic script, information advantage, audiovisual text, screen translation, denotative model of translation. Цель настоящей статьи — рассмотреть влияние информационного преимущества в рамках кинодиалога при переходе от серьезной коммуникации к юмористической и проанализировать эффективность применения ситуативной модели перевода для сохранения комического эффекта оригинального текста на языке перевода. Статья написана на материале англоязычных комедийных фильмов и их переводов на русский язык. Вводные замечания Любой вид коммуникации, включая шуточную или юмористическую, подразумевает передачу информации. Качество и  полнота восприятия получаемой информации будет зависеть от целого набора факторов, среди которых важным для целей данной статьи является объем знаний участников коммуникации. Под объемом знаний подразумеваются не только фоновые знания коммуникантов о  разпознавательной деятельности, но  и  информационная осведомленность об отрезке действительности, представляющем денотативное содержание сообщения, узком и широком коммуникативном контекстах. Адресат и адресант могут осуществлять коммуникацию в рамках двух или более информационных полей, не совпадающих по объему смысловой насыщенности, но имеющих при этом общие точки соприкосновения, т. е. совпадающие семы или ассоциативные связи. В теории юмористической коммуникации такие информационные поля обычно называются сценариями, а одним из базовых требований к комическому тексту является их контрастивное соположение. Так как индикация комического происходит благодаря системе универсальных и индивидуальных когнитивных структур, непосредственно связанных с  восприятием окружающего мира и  объектов действительности, представляется, что ситуативная модель перевода является наиболее эффективной переводческой моделью передачи аудиовизуального юмора на иностранном языке. Сценарии и их взаимодействие в юмористической коммуникации В исследованиях юмора всегда фигурирует, в  той или иной языковой форме, понятие сценария и двойственности/амбивалентности как средства представления сценариев в неожиданном ракурсе и создания условий для неоднозначной, двусмысленной трактовки одного и того же контекста, что, в конечном итоге ведет к созданию комического эффекта [1; 2; 3; 4; 5; 6; 7; 8; 9]. Так, например, Артур Кёстлер, автор одной из семиотических теорий юмора — когнитивной бисоциативной модели, утверждает, что комическое является результатом внезапной бисоциации, которая определяется им как «одновременное восприятие ситуации или идеи в рамках двух самостоятельных, но обычно несовместимых систем координат» [10, р. 35]. Виктор Раскин, исследователь лингвистического юмора и  разработчик теории семантических сценариев («semantic scripts»), считает, что предполагать наличие комической коммуникации можно, имея два сценария, находящихся в отношениях оппозиции. Сценарий, в свою очередь, определяется как структурированный комплекс знаний о  лексемах и/или мире. Когнитивный переход от одного сценария к  другому осуществляется с помощью так называемого переключателя («trigger») — структурного элемента, который может быть эксплицитно выражен в тексте шутки [11, р. 25]. Важно отметить, что такой смысловой элемент или группа элементов являются структурными компонентами обоих сценариев, находящихся в отношениях оппозиции, т. е. находятся на пересечении информационных полей участников коммуникации. Помимо этого, как показывает практика, комическая коммуникативная ситуация не всегда ограничивается соположением исключительно двух семантических сценариев, что будет наглядно продемонстрировано в практической части статьи. Эта особенность была отмечена немецкой исследовательницей юмора в речевой коммуникации Хельгой Коттхофф, которая предложила ввести понятие «специфическая неожиданная оппозиция» как центральное при рассмотрении шуток, основанных на переплетении нескольких сценариев [12, S. 5]. В когнитивной семантике, переходя на уровень слова, подобную идею выдвигает Н. Н. Болдырев, утверждая, что полное понимание некоторых слов становится возможным только в результате привлечения нескольких когнитивных контекстов [13, с. 63].ком объекте, понимая объект максимально широко и  рассматривая его в качестве зонтичного понятия для любого вымышленного или реального предмета, события, действия, качества и т. д. Сценарий в понимании исследователя — когнитивная структура, сформированная посредством интериоризации и предоставляющая говорящему всеобъемлющую информацию о структуре объекта и его составных частях, о способе выполнения действия, построении отношений и пр. [14, р. 2–3]. В когнитивной лингвистике сценарий/скрипт определяется как динамически представленный фрейм, то есть объемный, многокомпонентный концепт, представляющий собой «пакет» информации о стереотипной ситуации, разворачивающийся во времени согласно определенной последовательности этапов/эпизодов (например, отдельные эпизоды внутри фрейма «театр»: посещение театра, покупка билетов и т. д.) [13, c. 37]. Сальваторе Аттардо также обращает внимание на динамический характер сценария, рассматривая его, помимо прочего, и как некую гипотезу о семантическом содержании задействованных в  данном отрезке речи лексем, которая подтверждается или опровергается по мере развертывания контекста. Этот процесс смены гипотез продолжается до тех пор, пока гипотеза не подтвердится, т. е. пока не произойдет стабилизация сценария [14, р. 6]. Это положение подтверждает и  И. П. Сусов, говоря о том, что высказывания автоматически создают ожидания, которые ведут слушающего к значению, сообщаемому говорящим [15]. В юмористической коммуникации переключение с одного сценария на другой происходит довольно резко, что является обязательным условием создания комического эффекта (эффект неожиданности), а стабилизация сценария совпадает с кульминационным моментом шутки. В аудиовизуальных контекстах при этом зачастую происходит смена сцены. В зависимости от того, каким образом происходит активация сценария в сознании участников коммуникации, выделяют лексические и инференциальные сценарии. В  первом случае сценарий активируется за счет употребления соответствующей лексический единицы (когда мы слышим слово «кошка», происходит активация сценария «кошка»). Во втором случае сценарий активируется с  помощью спектра когнитивных операций, т. е. за счет выводного знания [14, р. 7; 15; 16, c. 34–35]. В рассматриваемой нами выборке аудиовизуальных комических контекстов адресаткиногерой и адресант задействуют лексические сценарии, тогда как адресат-кинозритель, непосредственный реципиент комического эффекта, выводит комический смысл с помощью инференций. Информационное преимущество коммуникантов в юмористической коммуникации Итак, в нашей статье будут рассмотрены случаи, когда амбивалентность, вернее, условия для восприятия амбивалентности, возникают за счет несовпадения информационной насыщенности создающих комическую оппозицию сценариев, в рамках которых ведут общение участники коммуникации, и/или за счет несовпадения объема смысла при интерпретации адресатом и адресантом реплики, представляющей собой кульминационный момент шутки. Обычно подобный эффект возникает тогда, когда одна из  сторон коммуникации изначально имеет информационное преимущество, т. е. бóльшую осведомленность о ситуации общения. ентацию или обращенность [17, c. 116]). С одной стороны, в диегетической реальности кинофильма собственно участниками кинодиалога выступают киногерои. С другой стороны, семиопрагматическая информация интерпретируется кинозрителем, который, таким образом, выступает участником коммуникации в  роли одного из  адресатов сообщения. В рассматриваемом нами материале комическая амбивалентность, создаваемая за счет несовпадения объема знаний о ситуации участников коммуникации, представлена случаями, когда информационным преимуществом обладают: • адресаты сообщения (киногерой и кинозритель); • адресант (киногерой) и адресат сообщения (кинозритель). Помимо оппозиции сценариев разного информационного объема юмористические контексты могут включать в себя и другие комические амбивалентные сценарии. Важно отметить, что восприятие комического эффекта дополнительных оппозиций сценариев возможно лишь в  условиях информационного неравноправия участников коммуникации, что в рамках данной работы позволяет считать оппозицию сценариев разной информационной насыщенности ведущим юмористическим средством. В связи с этим можно предположить, что сохранение в переводном тексте «специфической неожиданной оппозиции» позволит передать и остальные комические смыслы высказывания. Ситуативная модель перевода Ситуативная, или ситуативно-денотативная, модель перевода (СМП) исходит из того, что содержание всех языковых знаков отражает какие-то предметы, явления, отношения реальной действительности. Совокупность денотатов и отношений между ними и  представляет собой ситуацию реальной действительности, информацию о которой содержат отрезки речи. В основе СМП лежит объективное понимание единства и системности материального мира. Система денотатов, благодаря их общности в независимости от языковой принадлежности тех, кто их описывает, предопределяет основную часть закономерных соответствий в  парах конкретных языков, причем описание возможно даже в том случае, если в данном языке отсутствует соответствующее наименование. Таким образом, сохранение инвариантности при переводе возможно потому, что потенциально в сознании всех индивидуумов могут быть вызваны в основном тождественные отражения объективной реальности [18; 19; 20; 21; 22; 23; 24; 25; 26; 27]. Таким образом, в СМП эквивалентность устанавливается на основе общности описываемой ситуации, т. е. в случае комического кинодискурса — на основе выбора и  передачи на языке перевода (ПЯ) значимых ситуативных компонентов амбивалентных сценариев, формирующих идентичную исходному сообщению реакцию у получателя. В СМП не только языковые формы, но  даже выражаемые ими элементарные значения различны в двух высказываниях, которые, однако, описывают одну и ту же предметную ситуацию. Несмотря на структурно-семантические расхождения, переводческие единицы могут оказаться эквивалентными, так как они соотносятся с  одной и  той же ситуацией, причем «недостающие» значения подсказываются самой ситуацией или контекстом [28, c. 10]. В  случае комической коммуникации эквивалентность прагматического эффекта, производимого оригинальным и перемирующих амбивалентные сценарии. Необходимо учитывать, что отбор элементов ситуации и, следовательно, значений подчиняется закономерностям, определяемым стереотипными установками носителей данного языка, а  адекватность перевода в рамках межъязыковой коммуникации обеспечивает понимание того, какие аспекты действительности следует брать за основу наименования при построении высказывания. Использование СМП для перевода кинодиалога удобно и тем, что единицей перевода здесь чаще всего выступает высказывание, что, однако, не исключает случаи ситуативного перевода на уровне более мелких (перевод неологизмов, безэквивалентной лексики, игры слов, метафор — уровень слова/словосочетания) или более крупных единиц (перевод анекдота, поэтических жанров, песен — текстовый уровень). Наиболее показательны случаи применения СМП в  стереотипных речевых ситуациях и для передачи клише разговорной речи, частотность которых в кинодиалоге вполне объяснима. Основное преимущество использования СМП для перевода комедийных фильмов — в максимальной нацеленности модели на сохранение естественного звучания устной формы языка, что принципиально для кинодискурса. Это особенно актуально для жанра романтической кинокомедии, ставшей источником материала данной статьи. Специфика применения ситуативной модели перевода в условиях аудиовизуального текста Решая очередную переводческую задачу в рамках СМП, переводчик кино анализирует способы передачи описания предметной ситуации в схожей речевой ситуации в ПЯ и выбирает наиболее оптимальный. При этом его выбор ограничен рядом условий, налагаемых требованиями кинотекста как особого семиотического образования. Аудиовизуальный перевод (АВП) должен находиться в отношениях синхронии с другими семиотическими компонентами сообщения (изображение, музыка и пр.). При отсутствии синхронизации появляется «шум», который затрудняет декодирование текста и может привести к коммуникативному провалу [29, р. 362–364]. Помимо соответствия передаваемой денотативной информации видеоряду — если это, конечно, предусмотрено контекстом — дубляж требует соблюдения временнóй (длина высказывания) и фонетической синхронизации (совпадение артикуляции). В закадровом переводе необходимо помнить о фоновом присутствии оригинальной звуковой дорожки, что может вызывать ограничения на переводческие добавления и введение просодических элементов, ожидаемых кинозрителем в заданной коммуникативной ситуации. Комические контексты с информационным преимуществом адресата Обратимся к анализу практического материала статьи и рассмотрим ряд оригинальных и переводных комических ситуаций, в которых информационным преимуществом обладает адресат сообщения, т. е. зрительская аудитория и киногерой. В одной из ситуаций фильма «Some Like It Hot» («В джазе только девушки») переодетый в женское платье мужчина отвечает на комплимент престарелого богатого дамского угодника по имени Осгуд. Отвечая на непрямой комплимент Осгуда, гесценарию «женщина». Зритель осведомлен о том, что герой действует в рамках двух противоречивых сценариев, и  это информационное преимущество позволяет ему интерпретировать ситуацию как комическую в кульминационный момент шутки: OSGOOD: — If there’s one thing I admire, it’s a girl with a shapely ankle. JERRY: — Me too. — Больше всего в  женщине я ценю ножки, лодыжки в особенности. — Какое совпадение, я тоже. Несмотря на целый ряд лексико-грамматических трансформаций в реплике Осгуда, включая переосмысление, конкретизацию, снижение эмотивных коннотаций, перевод представляется допустимым, так как содержит все те релевантные ситуативные признаки, которые имплицитно присутствуют в  оригинале (характерообразующие признаки, коммуникация ценностей в рамках сценария «мужчина» как предпосылка для противопоставления сценариев и создания комического эффекта и др.). Переводческое добавление в ответной реплике Джерри, по-видимому, ставило целью усилить комический эффект его высказывания, что, однако, нарушает требование фонетической и пространственной синхронизации в закадровом АВП. Это также нивелирует часть информации, передаваемой с помощью визуального кода: Джерри обеспокоен, торопится и выказывает всяческое нежелание общаться с «поклонником». Более тщательный отбор ситуативных признаков высказывания и учет требований синхронизации позволяет получить эквивалентный перевод, сохраняющий эмоциональный фон оригинального высказывания, его смысловую структуру и ряд формальных характеристик: — Что приводит меня в восторг, так это девушки с красивыми лодыжками. — Соглашусь. В следующем примере из фильма “When Harry Met Sally” («Когда Гарри встретил Салли») героиня по имени Салли случайно встречает своего бывшего одноклассника Гарри. Гарри — бывший друг Аманды, лучшей школьной подруги Салли, чье имя она с трудом вспомнила за несколько минут до встречи с одноклассником: HARRY: — You were a good friend of umm… SALLY: — Amanda’s. I can’t believe you can’t remember her name. HARRY: — What do you mean? I remember, Amanda right? Amanda Rice. SALLY: — Reese. HARRY: — Reese, right! Th at’s what I said! — Вы дружили с …мммм. — С Амандой. Невероятно, вы не можете вспомнить ее имя. — Ничего подобного, я помню, Аманда Райс. — Рис. — Правильно, я так и сказал. Комический эффект создается за счет соположения двух сценариев разной информационной насыщенности: адресат ведет диалог так, словно она никогда не забывала имя подруги, хотя из предтекста зритель знает об обратном; адресант, в свою очередь, действительно не помнит имя одноклассницы и  даже допускает ошибку, называя ее фамилию. Комизм усиливается, когда, узнав настоящую фамилию Аманды, герой утверждает, что сказанное им не было неверным. Сохранение оппозиции сценариев и  их информационного объема в  переводе создает условия для реалив подобных контекстах в ПЯ, согласно открытому Национальному корпусу русского языка [30], более частотным, а следовательно, естественным оказывается употребление сочетаний с глаголом «звать/звали». Количество контекстов с существительным «имя» значительно уступает глагольным конструкциям по популярности (среднее соотношение один к трем). Помимо этого переводчик не учел количество повторов имени собственного, что принципиально в  закадровом переводе в  виду фонового присутствия оригинальной звуковой дорожки, а  также количество лабиализованных согласных и гласных в оригинале, что в конечном итоге влияет на степень фонетической синхронизации и вынуждает переводчика выбирать иные лексико-грамматические варианты. Возможный перевод с учетом замечаний: — Вы дружили с …мммм. — С Амандой. Поверить не могу, вы что — не помните, как ее звали? — Не помню?! Помню, Аманда, так? Аманда Райс. — Рис. — Да, Рис! Я так и сказал. Рассмотрим комический контекст из фильма “What Women Want” («Чего хотят женщины»), главный герой которого обрел способность читать мысли представительниц противоположного пола. Чтобы безболезненно расстаться с наскучившей ему подругой, он сообщает ей, что он гей. На самом деле этот ход подсказала ему сама девушка, посчитав, что в таком случае она будет чувствовать себя менее униженной: — Okay. I…I’m gay. — How gay? — Oh, I’m as gay as it gets. — You’re gonna make some guy very hap — Я голубой. — Насколько? — Голубее не бывает. — Ты еще встретишь мужчину своей py some day. — Oh, from your lips… мечты. — Поскорее бы. Предложенный пример наглядно демонстрирует положение о том, что один комический контекст может совмещать несколько сценариев, находящихся в отношении оппозиции. В данном случае первую оппозицию представляют сценарии разной информационной насыщенности «традиционная vs. нетрадиционная ориентация»: героиня не знает, что ее мысли были прочитаны, и  герой говорит неправду, тогда как кинозритель, второй адресат сообщения, обладает этой информацией. Вторую амбивалентную структуру формирует прием, который можно назвать «нарушение тождества сценария». Здесь комический эффект основан на разрыве традиционных представлений реципиента об объекте/явлении и  представлении объекта/явления в новом, непривычном и порой иррациональном ракурсе. Это становится возможным, когда в описании объекта за его наиболее значимые характеристики принимаются его наименее релевантные, в рамках традиционных представлений, свойства или когда одно из его свойств на основе аналогии используется в описании другого объекта, не имеющего прочих логико-семантических или формальных связей с перция качества «нетрадиционности» невозможна, хотя в других своих значениях прилагательное «голубой», с помощью которого в ПЯ и происходит переход от одного сценария к  другому («голубой» => «ориентация» vs. «цвет»), может образовывать степени сравнения. Комичными представляются и финальные реплики кинодиалога. Такие высказывания типичны для речеповеденческих ситуаций «флирт», «ухаживание», «расставание» и  т. п., а  их комичность определяется амбивалентностью реалистичного и  потенциального сценариев. Примечательно, что в  условиях подлинной коммуникации, т. е. при отсутствии информационного преимущества адресата в рассматриваемом коммуникативном контексте, нарушение тождества сценария и употребление ситуативных клише не было бы комичным, что в данном случае позволяет считать оппозицию сценариев разной информационной насыщенности ведущим средством создания комического эффекта. Отметим также, что предложенный закадровый перевод наглядно иллюстрирует применение СМП. Структурно-семантически текст языка источника (ИЯ) и ПЯ нельзя признать эквивалентными, при этом их смысловое тождество сохраняется. Обратимся к комической ситуации из фильма «Dirty Rotten Scoundrels» («Отпетые мошенники»). Два главных действующих лица кинокомедии, Фредди и Лоренс, зарабатывают на жизнь тем, что под разными благовидными предлогами выманивают деньги у богатых женщин. В какой-то момент оказывается, что Фредди, менее опытный мошенник, встает на пути своего старшего напарника, и тот распоряжается, чтобы неблагодарного ученика увезли из города. Через некоторое время выясняется, что Фредди не только сумел выбраться из грузовика, где его охраняли семеро моряков, но и вернулся в дом Мистера Лоренса, дабы воспользоваться присутствием богатой дамы по имени Дженет, с которой «работает» его старший коллега. До провального отбытия Фредди из города Мистер Лоренс, с целью получения денег от Дженет, играл роль врача, занимающегося дорогостоящим лечением Фредди, который якобы не может ходить. В представленной ниже сцене Дженет и Мистер Лоренс входят в комнату, посреди которой стоит Фредди. Это вызывает восторженное удивление Дженет, и она воздает хвалу врачебному таланту Лоренса. Сам Лоренс, в свою очередь, неприятно удивлен тем, что под крышей его дома вновь появился Фредди. Дженет не знает об истинном характере взаимоотношений Фредди и Мистера Лоренса. — I’m starting to believe this man can really — Фредди, я уверена, этот человек мо perform miracles! — I’m beginning to believe it too. жет творить чудеса. — Мне тоже так кажется. На фоне амбивалентных сценариев разной информационной насыщенности комический эффект в  данном контексте создается посредством референциальной множественности, формируемой сочетанием указательного местоимения и  существительного «man», которое может указывать на любого из коммуникантов мужского пола. Употребляя это сочетание, Дженет имеет в виду Лоренса, тогда как сам Лоренс имеет в виду Фредди. Как и в случае с примером из фильма «What Women Want», рассмотренного выше, отсутствие у адресата информационного преимущества повлечет за собой потерю комического эффекта, что вновь позволяет говорить об основных и  второстепенных оппозициях сценариев. Хотя приведенный выше правки. В ПЯ неверно передана модальность первой реплики: «I’m starting to believe» и  «я уверена» выражают разную степень уверенности говорящего. Более того, использование вводного предложения с таким лексическим наполнением не позволяет сохранить параллельную конструкцию ИЯ, хотя она вполне естественна в ПЯ и соответствует коммуникативным ожиданиям реципиента (лексико-синтаксический повтор при выражении согласия с мнением собеседника). Помимо этого, в русскоязычных мелиоративных контекстах с восклицанием более естественным представляется употребление существительных, нежели глагольных конструкций. Все эти замечания позволяют создать более адекватный перевод в СМП: — Я начинаю верить, что этот человек просто волшебник! — Я тоже начинаю в это верить. Как видно из рассмотренных примеров, информационное преимущество адресата сообщения является как фактором восприятия комического эффекта, так и средством создания юмора за счет оппозиции разнообъемных сценариев. Восприятие комического эффекта второстепенных оппозиций сценариев возможно лишь в условиях индикации специфической комической оппозиции. Анализ текстов ИЯ и ПЯ показал, что эффективность СМП для передачи юмора довольно высока, особенно в типичных речеповеденческих ситуациях, связанных в сознании реципиента с определенными речевыми моделями. Комические контексты с информационным преимуществом адресанта Следующий ряд комических ситуаций объединяет случаи ситуативной амбивалентности, где информационным преимуществом обладает адресант. Его непосредственный собеседник (киногерой как один из адресатов сообщения), в отличие от кинозрителя, осуществляет коммуникацию в рамках менее информативного сценария. Таким образом, только адресант и кинозритель находятся в равных условиях восприятия противоречия, образуемого двумя сценариями разной информативной насыщенности. В примере, приведенном ниже, из фильма “You’Ve Got Mail” («Вам письмо»), амбивалентность создается за счет соположения двух сценариев, связанных со словом «fox». Адресат, владелица магазина детской книги Кэтлин Келли, ведет диалог в рамках сценария «наименование животного», тогда как для адресанта, маленького мальчика, племянника врага Кэтлин, практически уничтожившего ее бизнес, этот сценарий — «имя собственное». Она не знает своего обидчика в лицо, а он тем временем является свидетелем их диалога. Кинозритель осведомлен обо всех негативных для Кэтлин ассоциациях, связанных со вторым сценарием, а также о родственной связи мальчика и ее врага, о которой, однако, не догадывается сама Кэтлин, воспринимая их как простых посетителей ее магазина. Соположение двух противоречивых сценариев и несовпадение объема знаний о ситуации у всех участников коммуникации ведет к созданию комического эффекта. Обыгрывание двух сценариев продолжается и в последующем кинотексте, когда героиню знакомят с владельцем конкурирующей компании «Fox Books», она узнает в нем недавнего посетителя магазина и удостовецелой группы сценариев, в которое вовлекается также и сцена с маленьким мальчиков в магазине Кэтлин: Сцена в магазине — F-O-X — Th at’s amazing. You can spell “fox”. Can you spell “dog”? — F-O-X — Can you spell “cat”? — F-O-X — Эф-оу-экс. — Потрясающе, знаешь слово «лиса» по буквам? А можешь слово «пес»? — Эф-оу-экс. — А ты можешь так произнести сло во «кот»? — Эф-оу-экс. Знакомство с владельцем “Fox Books” — Fox? Your last name is Fox? — F-O-X — Ваша фамилия Фокс? — Эф-оу-экс. Комический эффект усиливается дополнительными ассоциациями, связанными с  наименованием животного, которое как в  русскоязычной, так и в  англоязычной культуре представляет собой олицетворение хитрости и  изворотливости, что в определенной степени характеризует и носителя фамилии. Имя собственное транслитерируется, и это делает невозможным реализацию сценария «наименование животного», а утраченная амбивалентность сценариев ведет к потере комического эффекта. Перевод может показаться забавным лишь той части русскоязычной зрительской аудитории, которая обладает дополнительным информационным преимуществом и знает значение английского слова «fox». Двойная актуализация сценариев в переводе при сохранении информационного преимущества за адресатом возможна путем обыгрывания слова «лис». Эта попытка могла бы оказаться успешной в художественном переводе, однако она обречена на провал в рамках аудиовизуального текста: в кинофильме слово «Fox» зафиксировано на уровне визуально-вербального пространства (крупный план вывески с названием магазина «Fox Books», яхт семьи Фокс «Fox II» и «Fox III», название магазина на плакате во время пикета по поводу его открытия). Также невозможным представляется подобрать другие лексические единицы, которые вписываются в  сценарий «наименование животного» и могут коррелировать с англоязычной фамилией «Fox», ввиду отсутствия переводного омофона в  русском языке. СМП позволяет обратиться к  другим признакам описываемой ситуации. Так, сценарий «наименование животного» можно заменить гиперонимическим сценарием, связанным с первыми словами, который учится писать ребенок: его имя, слова «мама», «папа» и др. Сцена в магазине — F-O-X — Th at’s amazing. You can spell “fox”. — Эф-оу-экс. — Ух ты! Умеешь писать свою фами Can you spell “dog”? — F-O-X — Can you spell “cat”? — F-O-Xлию? А слово «мама»? — Эф-оу-экс. — А слово «папа»? — Эф-оу-экс. — Fox? Your last name is Fox? — F-O-X — Ваша фамилия Фокс? — Эф-оу-экс. Рассмотрим еще один контекст из  фильма “You’ve Got Mail” («Вам письмо»). Между Джо Фоксом и Кэтлин Келли развивается интернет-роман. При этом обстоятельства сложились так, что Джо знает своего адресата в лицо, а Кэтлин не догадывается, что адресует свои сообщения Джо Фоксу, так как в переписке оба используют псевдонимы. Во время одной из личных встреч Джо спрашивает Кэтлин о том, какой ник выбрал для себя ее интернет-поклонник. Узнав, что его ник “NY 152”, оба начинают строить предположения о значении этого вымышленного имени. Обмен оригинальными идеями заканчивается, когда Кэтлин высказывает догадку о  том, что это может быть его адрес. Она тут же отказывается от этой мысли, считая такой ник слишком банальным для столь достойного собеседника. Это огорчает Джо, так как “NY 152” — не что иное, как номер дома Джо Фокса в Нью-Йорке, о чем осведомлен и кинозритель. — What’s his handle? Come on, I’m not going to write him. Is that what you think? — NY 152. — … — His address. No, no, no. He would never — Его кличка? Я не буду писать ему, не беспокойтесь. — Нью-Йорк 152. — … — Это его адрес. Нет, это слишком do anything that prosaic. примитивно. Лексическую ошибку, допущенную в первой реплике, можно объяснить тем, что фильм вышел в прокат в 1998 г., когда Интернет-коммуникация в России не была настолько широко распространена. В рамках нашего исследования целесообразнее рассмотреть варианты перевода кульминационной реплики комического контекста. Анализ словарных статей показал, что наиболее близким соответствием определению “prosaic”, переданному как «прозаичный» в  более позднем переводе фильма, является прилагательное «банальный». Ср.: “prosaic  — lacking in imagination, dull” и «банальный — заурядный, неоригинальный». Важным для сохранения комического эффекта является передать аксиологические характеристики высказывания, т. е. эксплицитно указать на объект, ценностный статус которого обсуждается. Возможный перевод: — Какой у него ник? Я не буду писать ему, не беспокойтесь. — Нью-Йорк 152. — … — Его адрес! Нет, так банально и совсем на него не похоже. В следующей комической ситуации из фильма “What Women Want” («Чего хотят женщины») герою, который благодаря необычным обстоятельствам обрел дар читать мысли женщин, предлагают занять новую должность и заместить, таким образом, его бывшую начальницу, чьи идеи, полученные с помощью его особых способностей, он выгодно использовал для продвижения по службе. Он тем не менее отказывается от должности, так как чувствует, что постепенно сходит с ума от того количества женских голосов, которые звучат в его голове каждый день. Комизм о незаурядных способностях коллеги, а его ситуативный сценарий ограничивается идеей о том, что тот не слушает того, что ему говорят, т. е. важной информации о карьерном росте. В сценарии адресанта глагол «слушать» имеет значение «подслушивать / читать мысли / случайно узнавать»: NICK: Please, look. I’ve been doing a lot of listening lately… and I’ve decided, I need to take a leave of absence. I mean, I need to get away from here and… get some perspective on things… DAN: You know, for somebody who listens a lot, you don’t, you don’t hear so well. — Послушай, у меня было много работы, я устал, хочу отдохнуть от всего, от работы, подумать о будущем. — Может тебе проверить слух? Помимо того, что перевод не передает оппозиции двух сценариев «плохо слышать = не понимать» и «много слушать = читать мысли», диалог звучит несколько алогично, а длина оригинального высказывания значительно превышает звучание переводной реплики. Рассматриваемая речевая ситуация связана с не оправдавшимися коммуникативными ожиданиями адресанта: Дэн ожидал, что Ник обрадуется повышению, но этого не произошло. Это заставляет его сменить тон беседы и в ироническом ключе поинтересоваться, хорошо ли собеседник расслышал то, о чем ему сказали. Обычно в таких ситуациях спрашивают «ты что, плохо слышишь?» или «у тебя что, плохо со слухом?». С  учетом этих замечаний в  СМП возможен перевод, который, помимо прочего, строится на указанной выше оппозиции сценариев: — Знаешь, я в последнее время много чего слышал… и решил, что мне нужно от дохнуть. Надо уехать куда-нибудь, подумать о будущем. — Не знаю, что ты там слышал, но со слухом у тебя точно не все в порядке. Вновь обратимся к фильму “Some Like It Hot” («В джазе только девушки»). Переодетые в  женские платья Джо и  Джерри пытаются скрыться от преследования гангстеров. Напомним, что Джерри (Джерольдине) было сделано предложение выйти замуж, которое он вынужден был принять. Спасаясь бегством от гангстеров, Джо и Джери садятся в лодку Осгуда, где Джерри поспешно представляет жениху свою подругу Джозефину (переодетый Джо). В открытом море их ждет яхта Осгуда, и  Джери, видя, как приближаются гангстеры, торопит жениха поскорее отчалить от берега. Осгуд расценивает эту спешку как желание Джерольдины поскорее стать его женой. Ситуация комична, так как Осгуд, в  отличие от остальных участников коммуникации, включая кинозрителя, не догадывается ни о том, что собирается жениться на переодетом мужчине, ни об истинных причинах спешки. JERRY: Th is is my friend Josephine — she’s going to be a bridesmaid. OSGOOD: Pleased to meet you. JERRY: Come on! OSGOOD (over his shoulder, to Joe): She’s so eager! — Моя приятельница Джозефина, будет подружкой на свадьбе. — Очень рад. Много о вас слышал. — Поехали, поехали. — Как ей не терпится! СМП. В  нем удачно смоделированы речевые характеристики героев (обходительность Осгуда) и ситуативные эмотивные компоненты (волнение Джерри передается через введение неполного предложения в первой реплике и повтора в третьей). Несмотря на качество предложенных переводческих решений, текст ПЯ нуждается в  редактировании, в  частности там, где длина переводного высказывания значительно превышает длину оригинальной реплики, что в большинстве случаев недопустимо и в условиях закадрового перевода. Возможный вариант перевода с учетом замечаний: — Моя приятельница Джозефина, будет подружкой на свадьбе. — Наслышан. Очень рад. — Едем! Скорее! — Ей так не терпится! Как показал анализ аудиовизуальных контекстов данного раздела, невозможность индикации переводчиком специфической комической оппозиции является препятствием к передаче комического эффекта и создает помехи в восприятии переводного сообщения. Переводной текст, созданный на основе формального переноса ситуативных признаков оригинала, не только не оказывает необходимого прагматического эффекта, но и зачастую представляется бессмысленным или алогичным. Важно отметить, что СМП учитывает не только денотативные аспекты высказывания. Модель анализирует объекты/явления действительности в совокупности всех характерных для них связей, в  том числе эмотивных, ассоциативных, ценностных и пр. Выводы Приведенные в работе примеры демонстрируют, как степень осведомленности коммуникантов о ситуации общения влияет на возможность индикации комического эффекта в аудиовизуальном тексте, а ошибки индикации оппозиции разнообъемных сценариев не позволяют сохранить комический эффект при передаче таких контекстов на иностранный язык. Анализ показал, что потенциально комичные дополнительные оппозиции сценариев в  контекстах с  информационным преимуществом носят подчиненный характер, а их актуализация в ПЯ зависит от адекватной передачи ведущей оппозиции сценариев, т. е. сценариев разной информационной насыщенности. Было показано, как трудности перевода аудиовизуальных комических контекстов могут быть связаны со специфической природой кинотекста, одновременно транслирующего разноплановую информацию по визуальному и акустическому каналам, и его устной формой презентации. Последнее утверждение обусловлено тем, что рассматриваемый жанр романтической комедии для семейного просмотра зачастую строится на типичных речеповеденческих ситуациях (поход в магазин, рабочая встреча, флирт и ухаживание, встреча с друзьями и пр.), что формирует у зрительской аудитории определенные ожидания к качеству звучащего текста и лингвистическому наполнению типичных контекстов.когнитивных усилий, направленных на индикацию комических контекстов, анализ способа создания юмора (т. е. выбора тех сценариев, оппозиция которых формирует комический эффект), учет вспомогательных средства создания юмора и подбор таких ситуативных компонентов для ПЯ, которые будут вызывать сходный оригинальному эффект в переводном тексте. Помимо этого, любое переводческое решение будет подчиняться семиотическим требованиями кинотекста. Анализ имеющихся кинопереводов (дубляж и закадровый перевод) и разработка собственных переводов комических ситуаций с  информационным преимуществом позволяют сделать вывод об эффективности использования в таких случаях ситуативной модели перевода.

Напиши аннотацию по статье

УДК 811.111’25 И. А. Наговицына Вестник СПбГУ. Сер. 9. 2015. Вып. 1 ИНФОРМАЦИОННОЕ ПРЕИМУЩЕСТВО КАК ФАКТОР ВОСПРИЯТИЯ КОМИЧЕСКОГО В КИНОТЕКСТЕ И ПЕРЕДАЧА ЮМОРА В СИТУАТИВНОЙ МОДЕЛИ ПЕРЕВОДА Санкт-Петербургский государственный университет, Российская Федерация, 199034, Санкт-Петербург, Университетская наб., 7–9 В статье на основе выборки юмористических ситуаций из англоязычных комедийных фильмов и их переводов на русский язык рассматриваются возможности сохранения в ситуативной модели перевода комического эффекта, формируемого соположением в одном контексте двух или более семантических сценариев неравнозначной информационной насыщенности и/или амбивалентностью объема знаний о ситуативном контексте у участников коммуникации. Библиогр. 30 назв.

инновации и стабилност современного русского языка лексика. Ключевые слова: современный русский язык, языковая норма, языковые инновации, неустойчивость и стабильность лексической системы destruction, the well-known modern Abstract. The material of the article, according to the author, gives reason to believe that linguistic processes, which are perceived as harmful and destructive (and have been characterized as damage, impoverishment, degradation and even death of the Russian language for 30 years), occur on the periphery lexical system without affecting its core. The lexical core, in terms of conceptualization of the world, corresponding to the center of the linguistic picture of the world, remains stable and comprises the linguistic standard that is based on linguistic traditions and norms. Keywords: modern Russian linguistic instability and stability of the lexical system linguistic norm, language, innovations, Благодарность. Статья подготовлена при финансовой поддержке РФФИ (проект № 20-012-00122 «Язык и словарь: толковый словарь как объект и эмпирическая база лингвистических исследований (по материалам Словаря русского языка XXI века под ред. Г. Н.Скляревской)»). Введение Чтобы начать разговор о современном русском языке, сравним два произвольно взятых современных контекста: Вестник Череповецкого государственного университета • 2020 • № 6 1. Она разместила десять или двенадцать длинных постов в своей ленте, написала хренову кучу комментов. А главное ‒ отфрендила штук тридцать уродов, которым на все наплевать, которые бесятся с жиру и ненавидят Россию1. 2. Как правило, мы приезжали к Вадимовым в вечернее время к скромно накрытому столу с красовавшейся на нем бутылкой водки. Именно в тот момент, когда мы входили в комнату и садились за стол, Наташа неизменно широким жестом открывала тяжелую портьеру на кольцах, распахивала окна в темноту ночи, и мы оказывались как на ладони видны из соседнего дома, откуда велось прямое наблюдение за квартирой Вадимова2. Совершенно очевидно, что оба контекста при всей их непохожести написаны на современном русском языке, хотя для восприятия первого, может быть, и потребуется обращение к словарям (пост3 Разг. Короткое сообщение или статья, публикуемые в блоге, социальной сети, на форуме и т. п.3; комм’ент Жарг. Комментарий (3 зн.)4. Глагол отфрендить отсутствует в современных толковых словарях, Викисловарь приводит следующее его толкование – ‘удалить из списка друзей (в социальной сети)’). Данный контекст демонстрирует явления русского языка, которые с начала 90-х гг. прошлого века вызывают тревогу в обществе, хотя, справедливости ради, следует заметить, что даже в начале этих процессов, в самую непростую пору состояния русского языка, когда оно характеризовалось как «расшатывание норм», «упадок», «кризис», «разрушение», «распад», «оскудение», «деградация», «порча», «засорение», «языковая интервенция» и даже «гибель» и т. п., многие лингвисты отстаивали мнение, что русский язык не гибнет, а лишь переживает время, соответствующее состоянию общества, и не нуждается в насильственном «спасении». См., например: «Не считаю нынешнее состояние русского языка внушающим такую тревогу, как тревога за состояние нашего общества, а какое-либо “хирургическое вмешательство” по отношению к языку вообще невозможно, неэффективно, нецелесообразно, недопустимо»5. Такого мнения придерживались многие участники организованной Ю. Н. Карауловым «почтовой дискуссии» по вопросам состояния русского языка: Ю. Д. Апресян, В. Г. Гак, Е. А. Земская, Л. П. Крысин, О. Б. Сиротинина, Г. Н. Скляревская, О. Н. Трубачев, М. И. Черемисина, Е. Н. Ширяев6. Негативные оценки происходящих в языке изменений остроумно охарактеризовал В. Г. Костомаров: «В любом случае неприлично возмущаться: “Ах, язык портится (сам! мы, дескать, ни при чем), надо его спасать”, ‒ даже с модным американским 1 Кочергин И. Чужой доктор // Октябрь. – 2015. – № 5. – С. 162. 2 Мессерер Б. Георгий Вадимов // Звезда. – 2016. – № 1. – С. 153. 3 Словарь русского языка XXI века / под редакцией Г. Н. Скляревской (в работе). 4 Там же. 5 Кожина М. Н. (Материалы почтовой дискуссии) // Караулов Ю. Н. О состоянии русского языка современности. Доклад на конференции «Русский язык и современность. Проблемы и перспективы развития русистики» и Материалы почтовой дискуссии. – Москва: ИРЯЗ, 1991. ‒ С. 46‒48. 6 Караулов Ю. Н. О состоянии русского языка современности. Доклад на конференции «Русский язык и современность. Проблемы и перспективы развития русистики» и Материалы почтовой дискуссии. – Москва: ИРЯЗ, 1991. – 66 с. Вестник Череповецкого государственного университета • 2020 • № 6 145 междометием: “Вау, он американизируется!”»1 Призывы остановить «порчу», повлиять на язык, насильственно исправить его, издать законы, запрещающие то или иное словоупотребление, применить методы принуждения и запретов пока не имели действия, и у этого есть своя причина: «в языке все происходит по свойственным ему (имманентно, вечно врожденным) внутренним законам, однако происходит через общающихся людей, которые служат движителем или тормозом развития»2. Основная часть Языковые инновации 90-х гг., четверть века назад в высшей степени эмоционально обсуждавшиеся, с большим интересом и пристрастием были описаны в необозримой лингвистической литературе, их удалось даже лексикографически «схватить» и зафиксировать в специальных словарях, посвященных проблемам лексикографической интерпретации динамических языковых процессов конца ХХ в.3 Эта лексика, которую можно назвать лингвоэкзотической, характериховалась как новейшая, многие слова представлены в первой лексикографической фиксации: аграрий ‘член Аграрной партии России’, адидасы, антиельцинский, антирыночник, афганцы, беспредел, бизнесменка, биотуалет, богатенький Буратино, бодипирсинг, глобализация, глобализм, глобалист, гуманитпрные товары, десоветизация, качок, видеодиск, ваучерный, демократура, дерьмократ, джакузи, дорыночный, дээсовцы, емеля ‘e-mail’, я тебе звякну ‘позвоню по телефону’, имидж, капри, качать права, киллер, лэп-топ, межрегионалы, мент, ментура, однопартиец, онлайн, папарацци, парка, пиар, поп-корн, постсоветский, пресс-релиз, промоутер, свингер, секьюрити, сиквел, сингл, слоган, совковый, сотовый, стольник, стреч, топлесс, транш, тусовка, тусоваться, челнок, челночить и др. Однако, как показывает дальнейший путь языкового развития, на протяжении последующих лет ничего катастрофического для русского языка не произошло, и динамика языковых изменений, какой бы разрушительной она ни казалась, отразила обычные языковые процессы: адаптацию неологизмов, архаизацию и новый виток неологизации. Действительно, за прошедшие 30 лет (ничтожный в рамках истории языка срок, но значимый для его носителей) одни неологизмы 90-х гг. прочно вошли в язык, освоились в лексической системе, обросли семантическими и словообразовательными дериватами (валютный, глобализм, Интернет, киллер, пиар, поп-корн, тусовка, эксклюзивный), другие успели устареть, ушли в пассивный запас с утратой денотата и за ненадобностью (аграрий, антиельцинский, антирыночник, десоветизация, межрегионалы, мент, ментура, челнок, челночить). На смену им пришли (точнее сказать, хлынули или ворвались) более актуальные новейшие единицы (как обычно бывает в таких случаях, их массив в значительной мере состоит из терминов 1 Костомаров В. Г. Язык текущего момента: понятие правильности. ‒ Санкт-Петербург: Златоуст, 2014. – С. 78. 2 Костомаров В. Г. Язык текущего момента: понятие правильности. ‒ Санкт-Петербург: Златоуст, 2014. – С. 78. 3 Толковый словарь русского языка конца XX века. Языковые изменения / под редакцией Г. Н. Скляревской. – Санкт-Петербург: Фолио-Пресс, 1998. ‒ 700 с.; Толковый словарь современного русского языка. Языковые изменения конца XX столетия / под редакцией Г. Н. Скляревской. ‒ Москва: Астрель: АСТ, 2001. ‒ 944 с. Вестник Череповецкого государственного университета • 2020 • № 6 и жаргона): аккаунт, багоюзер, вау, вписка, гаджет, жесть (междометие и оценочный предикатив), квест, кэшбэк, лайк, лайкнуть, мем, мерчендайзер, я тебе (тебя) наберу ‘позвоню по мобильному телефону’, нанотехнологии (с обширным словообразовательным гнездом1), няшный, огонь (междометие и оценочный предикатив), пост, постить, продвинутый, прокачать, прокачка, репост, репостить, смартфон, троллинг, трикстер, фейк, френдить, хайп. Категорическое противостояние норма / ошибка сейчас не работает, в частности, вследствие того, что за счет ускорения языкового развития ячейки лексической системы заполняются стихийно, как если бы не было никаких узуальных ограничений. В результате возникает языковая избыточность, которая проявляется, к примеру, в наличии вариантов, когда одному означаемому соответствует несколько означающих. При этом вариативность реализуется не только на уровнях лексики и словообразования (самых подвижных, подверженных любым изменениям и стремящихся к любым обновлениям), но и на наиболее консервативном уровне фонетики. Поддерживаемая на протяжении многих десятилетий безальтернативность письменной нормы на сегодняшний день безоговорочно нарушена, и вариативность в этой сфере превосходит все ожидаемые возможности, что, заметим, создает серьезные трудности в лексикографической работе. Наиболее частотные из них связаны с двойными согласными и дефисным / слитным написанием. Ср. варианты в «Словаре XXI века»: блоггер и блогер, блоггинг и блогинг, блок-хаус и блокхаус, блэкаут и блекаут, блютуз и блютус, боди-арт и бодиарт, бойфренд и бой-френд, оффлайн и офлайн, оффшор и офшор, римейк и ремейк, фейсконтроль и фейс-контроль, флеш-моббер и флешмоббер, шопинг и шоппинг и т. п. Обилие вариантов в словаре свидетельствует о его ориентации на альтернативную норму, подтвержденную и обоснованную узусом, в то время как, например, академический орфографический словарь диктует жесткую кодифицированную норму в соответствии с принципом «норма едина и противостоит ошибке». Что касается узуса, то узуальная вариативность еще шире. Так, И. В. Нечаева приводит пример восьми вариантов написания одного заимствованного слова: флеш-мобер, флэш-мобер, флеш-моббер, флэш-моббер, флешмобер, флэшмобер, флешмоббер, флэшмоббер2. Вполне понятно, что словарь, описывающий традиционный для лексикографии статичный объект и не ставящий своей специальной задачей демонстрацию языковой динамики, не может давать в зоне вокабулы перечень вариантов. Это трудная задача современной русской лексикографии. Решение, которое кажется очевидным, ‒ ориентация на авторитет академического орфографического словаря ‒ не всегда убедительно, поскольку выбор в пользу одного из вариантов часто вступает в противоречие со статистическими показателями разных лексических фондов, т. е., 1 «Словарь русского языка XXI века» описывает 42 деривата. См. также: Ваулина Е. Ю., Вербицкая О. Н. Новейшая физическая терминология: нанотехнологии: краткий словарь. ‒ Санкт-Петербург: Филологический факультет СПбГУ, 2014. ‒ 352 с. 2 Нечаева И. В. Орфографические противоречия в области заимствований в период активных языковых изменений // Język rosyjski XXI wieku – źródła i perspektyvy (Русский язык XXI столетия – истоки и перспективы) / redakcja naukowa G. Mańkowska, M. Kuratczyk, D. Muszyńska-Wolny, J. Wasiluk. – Warszawa: Instytut Rusycystyki Uniwersytetu Warszawskiego, 2017. – S. 85–91. Вестник Череповецкого государственного университета • 2020 • № 6 147 по существу, с состоянием узуса. В любом случае выбор единственного варианта написания заимствованного слова (боди-арт, бойфренд, офлайн, ремейк, риелтор и т. п.)1 в толковом словаре, описывающем реальное языковое употребление, должно стать, как нам представляется, ориентиром, но не жестким правилом. Об активности каждого новейшего слова и его праве на жизнь в языке свидетельствует в первую очередь словообразовательная деривация ‒ только так новая единица может продемонстрировать свое право закрепиться в языке. Ср.: багоюз, багоюзер, багоюзерский, багоюзерство, багоюзить / багоюзать; пост, автопостинг, постинг, постить, репост, репостить, репостинг; френд, френдить, зафрендить, отфрендить; хайп, хайпануть, хайпер, хайповый, хайповать и т. п. Итак, мы видим, что проблемы «порчи языка», так активно обсуждавшиеся четверть века назад, в наши дни не только не утратили своей актуальности, но и сохранили основные позиции: по-прежнему вызывают тревогу или негодование неконтролируемый поток заимствований, стихийное («лавинообразное») словообразование, немыслимая вариативность на всех языковых уровнях и, как следствие этого, ‒ отсутствие единой нормы, которая могла бы контролировать и сдерживать узус и служить надежным указателем на пути к «правильности» в аспекте культуры речи. Создается впечатление, что все эти процессы, продолжая оставаться крайне притягательным объектом лингвистических исследований, сформировали некую новую область русистики ‒ русский язык в его новом обличье, неузнаваемый и непринимаемый. Однако если мы переключим свое внимание на обычный, привычный, освоенный с детства родной русский язык, то обнаружим, что он остался нетронутым никакими языковыми бурями и катаклизмами. Обратившись ко второму контексту (см. Введение), мы увидим, что здесь каждое слово употреблено в своем исторически сложившемся устойчивом значении и сочетается с другими словами по установленным, единым для всего общества законам и нормам, и в общем контекст представляет собой безупречный русский стандарт и демонстрирует стабильность. Понимание стабильности лексической системы было обосновано Н. Ю. Шведовой: «Мы убеждаемся в том, что внутренняя организация класса в целом устойчиво сохраняется на протяжении длительного времени и не меняется ни под влиянием процессов формального либо семантического словообразования, ни под влиянием внутригрупповых перемещений, ни под напором посторонних вхождений. Все такие процессы не разрушают лексической системы: они происходят внутри нее»2. К этому следует добавить, что данные процессы происходят на периферии лексической системы и не затрагивают ее ядра, в концептуальном плане соответствующего центру языковой картины мира. Эта лексика, описанная в специальном фундаментальном словаре3, свидетельствует о том, что центр языковой картины мира заполняют 1 Лопатин В. В., Иванова О. Е., Сафонова Ю. А. Учебный орфографический словарь рус ского языка. – Москва: ЭКСМО, 2006. – 1184 с. 2 Шведова Н. Ю. Предисловие к двадцать первому изданию // Ожегов С. И. Словарь рус ского языка. ‒ Москва: Русский язык, 1991. – С. 9. 3 Толковый словарь ключевых слов русского языка / под редакцией Г. Н. Скляревской. ‒ Санкт-Петербург: Филологический факультет СПбГУ, 2014. – 672 с. Вестник Череповецкого государственного университета • 2020 • № 6 слова исконно русские, в подавляющем своем большинстве многозначные, обычно формирующие обширные словообразовательные гнезда и тематически соответствующие основополагающим понятиям концептуализации действительности, среди которых прежде всего выделяются следующие1:  первичные элементы природных явлений и процессов: болезнь, вода, время, женщина, жизнь, земля, идти, мужчина, небо, огонь, свет, смерть, человек…  элементы пространства: север, юг, запад, восток; верх / низ, вертикальный / горизонтальный, внутренний / внешний, далекий / близкий, короткий / длинный, правый / левый, широкий / узкий…  элементы календаря, хронологического членения и членения человеческой жизни: год; весна, зима, лето, осень; названия месяцев; вечер, день, месяц, минута, неделя, ночь, утро, час; возраст, дети, молодой / старый, новорожденный, совершеннолетие, старик… детство, отрочество, юность, молодость, зрелость, старость…  элементы ландшафта; погода: берег, гора, поле, река; береза, дерево, дуб, куст, буря, ветер, воздух, воздушный, волна, град, дождь, снег, туман…  основные части и органы тела: брови, волосы, глаз, губы, голова, кишки, кожа, лицо, лоб, мозг, нога, палец, печень, плечо, ребро, рот, рука, сердце, ухо, шея…  названия домашних и диких животных, занимающих определенную зону в русской языковой картине мира (формирующих метафорические переносы, являющихся персонажами фольклора и т. п.): баран, волк, воробей, ворона, корова, курица, кошка, лиса, лошадь, медведь, овца, свинья, собака, соловей, утка, ястреб…  базовые для человека действия и состояния: бить, брать, бросить, верить, видеть, говорить, гореть, давать, делать, держать, дышать, знать, играть, идти, мерзнуть, начать, нести, писать, поднять, работать, резать, решить, руководить, спасти, спать, спорить, спросить, убить, учить…  свойства, воспринимаемые органами чувств (обычно представлены в противопоставлениях): горький, кислый, пресный, сладкий, соленый; большой / маленький, быстрый / медленный, горячий / холодный / теплый, громкий / тихий, легкий / тяжелый, чистый / грязный, высокий / низкий, глубокий / мелкий, густой / жидкий, светлый / темный, сырой / сухой, твердый / мягкий, толстый / тонкий, частый / редкий, широкий / узкий…  аксиологически важные свойства: добрый, красивый, печальный, правильный, унылый; жадный / щедрый, сильный / слабый, умный / глупый, хороший / плохой… и т. д. Стабильность лексического ядра, разумеется, не означает его неподвижности, неподверженности языковым изменениям. В процессе языковой эволюции постепенно (и поэтому нетравматично для языкового сознания современников) неизбежно архаизируются одни единицы, появляются другие, осваиваются новые словообразовательные модели, происходят семантические сдвиги в семантике слов, в структуру словарной статьи встраиваются новые лексико-семантические варианты. Учитывая 1 Подробнее см.: Толковый словарь ключевых слов русского языка / под редакцией Г. Н. Скляревской. ‒ Санкт-Петербург: Филологический факультет СПбГУ, 2014. – С. 4 (Обоснование словника). Вестник Череповецкого государственного университета • 2020 • № 6 149 ограниченный объем настоящей статьи, приведем только один пример таких семантических трансформаций из «Словаря русского языка XXI века»: Пр’авильный <…> 6. Разг. Хороший, подходящий. Правильные фильмы для детей. Правильное место для пикника. Купить п. кусок мяса для жаркого. Требования, которым должен соответствовать п. монитор. Твой новый друг ‒ парень п. Анализируя новую, выходящую за пределы традиционной сочетаемость этого слова: правильная жратва в правильном месте, правильная одежда, правильный ресторан, магазин «Правильная обувь», купи правильный дом, правильная продукция, правильная девушка, правильный режиссер ‒ М. А. Кронгауз приходит к выводу, что «такое употребление слова правильный близко по значению французскому выражению comme il faut, заимствованному в русский язык как комильфо. С помощью слова правильный глянцевые журналы пытаются сформировать новый стиль поведения, следовать которому должен любой “продвинутый” (еще одно модное слово) человек»1. Однако этим не исчерпывается обновление и трансформация семантики и прагматики прилагательного правильный. Примеры Е. В. Мариновой правильный эгоизм, правильный снобизм, правильная агрессия, правильное высокомерие, правильное властолюбие2 демонстрируют парадоксальный характер сочетания данного прилагательного с существительными негативной семантики. Диффузность семантики подобных словосочетаний не дает возможности четко сформулировать дефиницию прилагательного, можно лишь выявить некоторые дифференциальные признаки: ‘вызванный необходимостью’, ‘обусловленный внешними причинами’, ‘целесообразный в определенных обстоятельствах’ и т. п. Выводы Материал статьи дает основание считать, что языковые процессы, воспринимаемые как вредоносные и разрушительные, происходят на периферии лексической системы, не затрагивая ее ядра; оно остается по-прежнему устойчивым, стабильным и являет собой тот языковой стандарт, основу которого составляют языковая традиция и норма. В разделяемое нами мнение М. А. Кронгауза: «Я писал эту книжку не потому, что русский язык находится на грани нервного срыва. Переживаем и нервничаем мы сами, и, наверное, это правильно. Только не надо переходить ту самую грань. Слухи о скорой смерти русского языка сильно преувеличены»3. сошлемся на полностью заключение 1 Кронгауз М. А. Русский язык на грани нервного срыва. – Москва: Знак; Языки славян ских культур, 2007. ‒ С. 29. 2 Маринова Е. В. Ценностные эпитеты в системе этических представлений современных пользователей Интернета // Труды Института русского языка им. В. В. Виноградова. – 2017. – Вып. 13. – С. 284. 3 Кронгауз М. А. Русский язык на грани нервного срыва. – Москва: Знак; Языки славян ских культур, 2007. ‒ С. 145. Вестник Череповецкого государственного университета • 2020 • № 6

Напиши аннотацию по статье

ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ DOI 10.23859/1994-0637-2020-6-99-12 УДК 811.161.1.06z Скляревская Галина Николаевна Доктор филологических наук, профессор, главный научный сотрудник, Российский государственный педагогический университет им. А. И. Герцена (Санкт-Петербург, Россия) E-mail: gsklyarevskaya@mail.ru © Скляревская Г. Н., 2020 Skliarevskaya Galina Nikolaevna Doctor of Philology, Professor, Chief Researcher, The Herzen State Pedagogical University of Russia (St Petersburg, Russia) E-mail: gsklyarevskaya@mail.ru ИННОВАЦИИ И СТАБИЛЬНОСТЬ СОВРЕМЕННОГО РУССКОГО ЯЗЫКА (ЛЕКСИКА) INNOVATION AND STABILITY OF THE MODERN RUSSIAN LANGUAGE (VOCABULARY) Аннотация. Материал статьи, по мнению автора, дает основание считать, что широко известные современные языковые процессы, которые воспринимаются как пагубные и разрушительные (и уже на протяжении 30 лет характеризуются как порча, разрушение, оскудение, деградация и даже гибель русского языка), происходят на периферии лексической системы, не затрагивая ее ядра. Лексическое ядро, соответствующее в плане концептуализации мира центру языковой картины мира, остается попрежнему устойчивым, стабильным и представляет собой языковой стандарт, основанный на языковых традициях и норме.

иноязычные единицы в языковом сознании носителей русского языка на материале ассоциативных баз данных рас верас и сиба. Ключевые слова: иноязычные вкрапления в ассоциативно-вербальной сети, русское языковое сознание, региональные ассоциативные базы данных Введение В истории русского языка выделяется несколько периодов иноязычного влияния. Один из них относят к концу XX и началу XXI века. Однако этот период отличается от предыдущих способом проникновения иностранного языка в русскоговорящее общество. В современных условиях иностранный язык имеет «прямой доступ» к любой социальной общности, любому классу через телевидение и Интернет, или СМИ вообще. Проникнув на эти площадки, иностранный язык входит в буквальном смысле напрямую в дома людей. Язык телеведущих, журналистов, блогеров часто повергается критике со стороны защитников русского языка. Критика направлена на использование английской интонации [Карабулатова 2011], плохой перевод и большое количество заимствований. Так, Кронгауз пишет: «лень или самоуверенность журналистов становится фактически “ленью языка”, который 196 Вопросы психолингвистики 2 (36) 2018 почти утрачивает внутренние механизмы перевода» [Кронгауз 2009: 69]. Однако чаще всего такое использование языка рассматривается как способ демонстрации принадлежности к западному миру, т.е. демонстрации престижности. Кронгауз также отмечает, что вслед за языком сами модели поведения становятся максимально приближенными к «усредненной западной культуре» [Кронгауз 2009: 117]. Такая «усредненность» касается и печатных текстов. На разных языках в разных культурных пространствах (странах) создаются однотипные «поп-тексты» в журналах и газетах. То же самое можно сказать и о переводах книг современных популярных писателей (что продиктовано вышеупомянутой «утратой внутренних механизмов перевода»). «Сорокалетний русский еще отличает оригинальный русский текст от нерусского, чувствует его «идентичность», российские же подростки в большинстве своем – нет» [Елистратов 2006: 25]. Определение понятия «иноязычное вкрапление» Л.П. Крысин выделяет следующие причины заимствования иноязычной лексики: 1) налаженный контакт народов – носителей разных языков. Чем больше сфер контакта (культура, политика, экономика), тем больше будет заимствований; 2) заимствование иностранного слова для специализации понятия, что ведет к появлению термина; 3) дифференциация существующего в принимающем языке понятия; 4) замена многословного наименования однословным; 5) если в принимающем языке уже существует ряд заимствований, объединенных семантической или морфологической общностью, то слова такого же типа будут заимствоваться быстрее; 6) престижность иностранного слова выше своего [Крысин 2007: 115-117]. На современном этапе развития русского языка последняя, шестая, причина часто играет ключевую роль. Заимствованная иноязычная лексика по своей роли в принимающем языке делится на три группы: заимствованные слова (освоенные), интернационализмы, экзотизмы и иноязычные вкрапления [Крысин 2007: 124-126]. Объектом рассмотрения данной статьи являются иноязычные вкрапления в ассоциативных базах данных. По Крысину, иноязычные вкрапления – это слова и словосочетания слов, передаваемые на письме и в устной речи принимающего языка графическими и фонетическими средствами языка-источника [Крысин 2007: 126]. Явление иноязычных вкраплений все чаще отмечается в речи современных носителей русского языка [Меркулова 2015], в подавляющем большинстве это англицизмы. Иноязычные единицы, однако, не все остаются в языке, а те, которые остаются, переходят из разряда иноязычных вкраплений в класс заимствованных слов и ассимилируются в той или иной степени. С одной стороны стои́ т заимствованная лексика, а с другой – иноязычные вкрапления, которые все чаще выступают в роли дублетной ксенолексики [Меркулова 2015]. Количественный и качественный анализ ассоциативных баз данных позволяет понять, какое место занимает иноязычная лексика в языковом сознании носителей русского языка. Более того, частотные показатели реакций, представляющих иноязычные лексемы, говорят еще и об актуальности той или иной единицы в речевой практике. Вопросы психолингвистики 2 (36) 2018 197 Выборка эмпирических материалов проводилась нами в трех базах русских вербальных ассоциаций: РАС (период сбора данных 1988-1997), ЕВРАС (20082013) и СИБАС (2008-2013). Нами были выделены все реакции на латинице (или содержащие латиницу частично). Отобранный материал был распределен по четырем основным группам ассоциатов (по убывающей частоте): переводные ассоциации, имена собственные, ассоциации по смыслу и прочее (не классифицируемая лексика). В данной статье подробно рассматриваются первая и третья группы, так как имена собственные были нами рассмотрены ранее [Бентя 2016, 2017]. Переводные ассоциации – это пары стимул-реакция, где реакция выступает переводом стимула, например: next ← следующий 29; stop ← остановиться 9; the end ← конец 8. Ассоциации по смыслу – это группа реакций, которые являются результатом субъективного опыта реципиента. Они мотивированы сходством, контрастом, смежностью либо причинно-следственными связями со стимулом в языковом сознании испытуемого, например: The end ← все 2; super ← лучший, нравиться 1; WOW ← непредсказуемый, нравиться, партия 1. Обратимся к Таблице 1, в которой представлены сравнительные количествен ные данные по всем выделенным нами группам ассоциатов. Классификация реакций, данных на латинице ЕВРАС числ. СИБАС числ. РАС числ. % % переводные ассоциации имена собственные ассоциации по смыслу прочее 267105 ВСЕГО 781 21,6 34,2 30,7 13,5316243974 32,5 23,2 24,9 19,4322192934 Таблица 1 % 34,5 31,2 20,5 13,8Как видно из Таблицы 1, бо́ льшая часть реакций на латинице в ЕВРАС и СИБАС по сравнению с РАС приходится на переводные ассоциаты, в то время как другие группы ассоциатов преимущественно уменьшают свое представительство. Абсолютное большинство реакций представлено на английском языке. На втором месте, хоть и с колоссальной разницей, как показано в Таблице 2, находятся реакции на немецком языке. В процентном выражении в РАС их практически в пять раз больше, чем в СИБАС и ЕВРАС. Частота реакций на латинском языке в РАС также превышает показатели соответствующих реакции в СИБАС и ЕВРАС в три раза. 198 Вопросы психолингвистики 2 (36) 2018 Трибуна молодых ученых Процентное соотношение переводных реакций по их языковой принадлежности РАС ЕВРАС СИБАС Таблица 2 числ. % числ. английскийнемецкий латинский французский испанский итальянский финский12174,5 16,6 7,1 0,6 0,6 0,62343% 87,7 7,3 1,6 1,3 0,9 0,9 0,3 числ.1031 % 94,1 3,1 1,3 0,9 0,3 0,3 ВСЕГО 169316322Стоит отметить, что в ЕВРАС в переводных реакциях появляется финский язык, что может быть отражением географической близости (и, как следствие, языковых контактов) испытуемых ЕВРАС, проживающих в европейской части России, к носителям финского языка. Аналогичным образом объясняется большее количество реакций на испанском и итальянском языках в ЕВРАС по сравнению с СИБАС. При детальном изучении переводных ассоциатов наблюдаем преобладающее число реакций, являющихся по своей частеречной характеристике именем существительным, следующими по частотности идут прилагательное и глагол, и только затем с большим разрывом – наречие, местоимение, числительное, союз, предлог и частица (два последних типа встречаются только единожды). Частеречная характеристика переводных реакций в РАС/ЕВРАС/СИБАС Латин. Франц. Испан. Итал. Финск. Нем. Англ. 71/149/139 18/10/5 12/4/5 1/1/3 1/3/1 1/1/1 12/62/79 21/43/59 10/18/22 1/5/4 2/-/ 2/-/ 1/-/ 7/4/1 -/7/3/1/2 -/1/2 1/-/ -/1/ -/2/ -/1/ -/1/ -/1/ существительное прилагательное глагол наречие местоимение числительное союз предлог частица Таблица 3 ВСЕГО 104/168/154 19/68/80 21/53/59 13/19/24 1/6/6 2/1/ 2/-/1/-/1/-/ Вопросы психолингвистики 2 (36) 2018 199 ных, однако встречаются и устойчивые реакции, а также ассоциативные пары. Проанализировав все реакции на латинице, мы выделили наиболее часто используемые в качестве реакции иностранные слова, которые уже без стимулов отражены в Таблице 4, где также представлены их частотные показатели. Английские слова в устойчивых переводных реакциях Таблица 4 next – 31, end – 10, stop – 9, of course – 5, exit – 4, enter – 4, help – 6, book – 4, begin – 4, never – 3, now – 3, wait – 3, fail – 3, open – 3, looser – 3, friend – 3, start – 2, art – 2, roof – 2, room – 2, success – 2, subject – 2, soul – 2, void – 2, fuel – 2, evil - 2, acid – 2, half – 2, paper – 2, baby – 2, air – 2, face – 2, good – 2, best 2, stubborn – 2, big – 2, clever – 2, common – 2, different – 2, important – 2, independent – 2, bad – 2, love – 2, fly – 2, very – 2, together – 2 next – 14, error – 10, best – 8, looser – 6, now – 4, face – 4, shop – 3, different – 3, end – 3, despair – 3, help – 3, enemy – 2, feeling – 2, fear – 2, girl – 2, pocket – 2, size – 2, step – 2, umbrella – 2, week – 2, book – 2, disease – 2, event – 2, freedom 2, friend – 2, government – 2, master – 2, oil – 2, power – 2, room – 2, street – 2, modern – 2, last – 2, exit – 2, give – 2, all – 2, always – 2, fast – 2, never – 2, bad – 2 face – 3, example – 2, exit – 2, part – 2, UFO – 2, baby – 2 end, help, book, looser, friend, room, face, next, (the) best, different, exit, now, never face, baby, exit СИБАС ЕВРАС РАС Общие частотные реакции СИБАС и ЕВРАС Общие частотные реакции СИБАС, ЕВРАС и РАС Среди других языков повторяющиеся реакции были обнаружены только на не мецком (СИБАС) и латинском (ЕВРАС): zusammen – 2; acidum – 2. Превалирующее большинство переводных реакций можно было бы объяснить образовательным аспектом, который заключается в том, что с самых ранних ступеней обучения английский, как и в советское время, является основным иностранным языком в российских школах. Однако кроме этого очевидного факта есть и внешние причины, а именно непосредственный контакт с англоговорящей культурой. Например, такие реакции, как help, enter, exit, open могли быть усвоены при накоплении опыта использования компьютера, а next и friend – из названий американских шоу: «Next» и «Friends» [Бентя 2016, 2017]. Группа ассоциаций по смыслу Ассоциации по смыслу представлены меньшим количеством языков – всего четырьмя. Ранговые позиции сохраняются такие же, как и в группе переводных ассоциатов: английский занимает первое место, далее идет немецкий, латинский и французский. 200 Вопросы психолингвистики 2 (36) 2018 Трибуна молодых ученых Таблица 5 Процентное соотношение ассоциаций по смыслу с учетом их языковой при английский немецкий латинский французский ВСЕГО 240 РАС числ. %133 82,9 5,4 10,4 1,3надлежности ЕВРАС числ.6243 % 93,4 2,5 4,1СИБАС числ.9192 % 94,8 4,7 0,5Из Таблицы 5 видно, что при сравнении РАС и ЕВРАС/СИБАС количество смысловых реакций на английском языке в новых базах данных выросло более чем на 10%, в то время как показатели других языков упали. Как и в группе переводных ассоциатов, в смысловых можно выделить повторя ющиеся с разной устойчивостью реакции. Таблица 6 Английские слова в устойчивых реакциях смысловых ассоциаций SMS – 24, email – 18, forever – 4, wow – 3, cool – 3, super – 2, VIP – 5, game over – 2, relax – 2, end – 2, weekend – 2, best – 2, fuck - 2 TV – 39, SOS – 24, IQ – 19, SMS – 18, email – 8, VIP – 5, man (men) – 4, crazy – 4, false – 3, no comments – 3, heavy metal – 3, safe – 2, hiphop – 2, life – 2, rap – 2, fuck – 2, victoria – 2, lost – 2, rider – 2, max – 2, forever – 2, sex – 2 SOS – 18, man – 6, sex – 6, boy – 5, weekend – 5, hotdog – 4, rock-androll – 4, stop – 3, yes – 3, energizer – 2, help – 2, metal – 2, good – 2, fuck – 2, queen – 2, good bye – 2, penis – 2, girl – 2, rap – 2, heavy metal – 2 SMS, email, forever, VIP, fuck SOS, man, sex, fuck, heavy metal СИБАС ЕВРАС РАС Общее СИБАС и ЕВРАС РАС Устойчивые реакции в группе ассоциатов по смыслу на других языках представлены следующими единицами: homo sapiens – 9 (в ЕВРАС), persona non grata – 6, alma mater – 3, homo – 3 и homo sapiens – 3 (в РАС). Среди ассоциатов по смыслу можно обнаружить интересное явление, которое свидетельствует о характере иноязычных вкраплений в языковом сознании носителя русского языка. Это явление – ассоциирование стимула с реакцией в формате разноязычной псевдо-синтагмы. В СИБАС можно выделить следующие псевдосинтагмы: forever ← институт, мафия, революция 1; на почту (e-mail) ← прислать 1; e-mail ← прислать 3; послать; штурмовать 1; loudly ← кричать 1; predicate ← двойной 1; TV (телевизор) ← передвигать 1; tecktonik ← танцевать 1; news ← рассказать 1; car ← спорт 1; friend ← близкий 1; express ← свидание 1; emo ← Вопросы психолингвистики 2 (36) 2018 201 Рассмотрим наиболее яркие примеры. Единица forever (или в русской транслитерации форева, форевер) едва ли может быть использована в переводе: «институт – навсегда», но «институт – forever» встречается довольно часто в молодежном сленге. Таким образом говорящий выражает свое положительное отношение к тому или иному предмету, например, «Пушкин– forever!». Однако слово форева/форевер не вошло в состав словарей иностранных слов [Булыко 2005, Новиков Вл. 2008, 2016, Шагалова 2011], а в речевом употреблении его чаще можно увидеть как иноязычное вкрапление. Остальные реакции могли бы быть представлены испытуемыми в русском варианте (в том числе и в виде грамматикализованных синтагм): кричать → громко, двойной → сказуемое, рассказать → новости, близкий → друг, передавать → информацию, передвигать → телевизор/ТВ, прислать → имейл, танцевать → тектоник, и т.д., тем не менее они были представлены в виде иноязычного вкрапления. Псевдо-cинтагматические ассоциативные пары в ЕВРАС очень разнообразны: SOS ← сигнал 18; IQ ← тест 12; e-mail ← прислать 3; показывали по TV ← кино 1; по TV ложь ← показать 1; beautiful ← цветок 1; men ← предприимчивый; современный 1; fashion ← современный 1; trive ← тест 1; women ← бизнес 1; well-paid ← работа 1; man ← папа; энергичный 1; есть гуд good! ← демократия 1; письмо, sms-ку ← написать 1; DJ ← опасный 1; Lager ← пиво 1; Hip-hop данс ← танцевать 1; и т.д. Реакции могли бы быть следующими: красивый → цветок; предприимчивый, современный → человек/мужчина; современный → мода; работа → хорошо оплачиваемая и т.д. Однако не все реакции могут быть подобным образом переведены на русский язык. Например, выражение «тест-драйв» в русском языке чаще передается именно в форме заимствования через транслитерацию, а не в качестве переводного «пробная поездка». И хотя в словарях, используемых нами, не была зафиксирована данная единица, поисковая система Google дает более 14 миллиардов результатов на первый вариант (тест-драйв) и только 425 тысяч – на второй (пробная поездка). Аналогичным образом остаются в транслитерированной форме «бизнес-леди» (в [Новиков 2008], есть упоминание единицы «бизнес-леди» в словарной статье «Бизнес») и «хип-хоп». Такие реакции как IQ, SOS, SMS, e-mail в словаре [Шагалова 2011] включены в отдельную часть «Иностранные слова, сохраняющие написание на языке оригинала». И действительно, если проверить по результатам в поисковых системах, то количественный показатель в их русской транслитерации будет очень низким. Интересно обратить внимание на слова SMS и e-mail. Сейчас они все реже употребляются как на английском языке, так и в транслитерированной форме. SMS заменяется «сообщением» в силу того, что современные приложения-мессенджеры ВКонтакте, WhatsApp, Telegram и т.п. используют в своем английском интерфейсе слово «message» и соответственно в русской версии – «сообщение». Поэтому сейчас все чаще пищут сообщение, а не смс/sms. Что касается e-mail, то тенденция идет к замене «имейл/email» на «электронную почту» или просто «почту». Это заключение является скорее результатом языковой интуиции, так как для более уверенного ответа необходимо провести дополнительное экспериментальное исследование с носителями языка. Однако, если проверить 202 Вопросы психолингвистики 2 (36) 2018 Трибуна молодых ученых по web-приложению Google Trends1, то увидим, что на территории России слово почта имеет более высокое употребление, чем слова e-mail и имейл. Однако здесь нет данных о том, в каком контексте употребляется эта единица (традиционная или электронная почта). В то же время НКРЯ2 может прояснить эту ситуацию. На запрос «почта» с обозначенным периодом 2008-2016 гг. появляются результаты двух вышеупомянутых употреблений, однако, просмотрев период 2014-2016 гг. (время после завершения первого этапа эксперимента ЕВРАС и СИБАС), можно сказать, что подавляющее большинство употреблений относится именно к электронной, а не к традиционной почте. В Таблице 7 на материале НКРЯ наглядно представлена разница в употреблении единиц «электронная почта», «имейл» и «email». Первая из них употребляется чаще, чем две остальные единицы в 15 и 18 раз соответственно. Таблица 7 Сравнительный анализ употребления единиц почта/электронная почта/имейл/ email в НКРЯ в период с 2008 по 2016 гг. Запрос почта электронная почта имейл email Количество документов996 Количество вхождений1518 Такое «возвращение» русских слов является скорее исключением, чем правилом. В подтверждение этого можно привести другой пример влияния контактов с англоязычной культурой. Так, реакции на латинице в ЕВРАС отличаются от СИБАС и РАС тем, что среди них больше таких, которые представляют собой целые фразы на английском языке: the lesson is over ← урок 1; wait a minute ← подождать 1; I’m thirsty ← жажда 1; rock forever!!! ← металл 1; to spend время ← провести 1; to be or not to be ← быть 1. Возможно, это связано с географической близостью к западной англоговорящей культуре и большим количеством контактов с ней, что повышает вероятность более разнообразного использования заимствований. Группа «Прочее» В группу «Прочее» вошли такие реакции, как формулы и знаки: химические (примеры по СИБАС: H2SO4 ← кислота 13; H2O ← вода 12), физико-математические (S ← площадь 3; const ← постоянный 1), компьютерные (zip ← сжатый 2; Gpj ← рисунок 1) и медицинские (QRS ← сердце 1; II группа Rh+ ← кровь 1), а также русские слова, транслитерированные латиницей (Ivan ← Иван 1; spor ← спор 1), и единицы на латинице неопределенного происхождения либо, в силу малой представленности, не классифицируемые. 1 Google Trends является публичным web-приложением корпорации Google, основанным на поиске Google. Данное приложение позволяет проследить среди объема поисковых запросов статистику по определенной единице. В параметрах поиска можно задавать интересующий регион и временной период. Google Trends URL:// https://trends.google.ru/trends/ (дата обращения 24.12.2017) 2 Национальный корпус русского языка [Электронный ресурс] URL:// http://www.ruscorpora.ru (дата обращения 24.12.2017) Вопросы психолингвистики 2 (36) 2018 203 Таким образом, анализ трех баз данных показал, что объем реакций на английском языке вырос с 90-х гг. (РАС), а на немецком и латинском языке упал. Реакции реципиентов европейской части России (ЕВРАС) структурно сложнее – появляются целые фразы и короткие предложения. Такое качественное отличие английских единиц в ассоциативно-вербальной сети реципиентов ЕВРАС свидетельствует о более частых и тесных контактах с иноязычной средой, что, кроме того, ведет к повышению значимости английского языка для этой части российского общества. Английский язык проникает во все сферы деятельности общества. В социолингвистических исследованиях отмечается не только большой поток заимствований, но и транслитерация русских слов латиницей в качестве языковой игры [Карабулатова 2011], частичное иноязычное вкрапление и полное замещение русского языка английским в определенных контекстах [Кириллина 2011, 2013]. М.А. Кронгауз хотя и говорит о наводнении русского языка иностранными словами и элементами, призывает относиться к этому явлению спокойно, так как русский язык хорошо справляется с ассимилирующей функцией заимствований [Кронгауз 2009: 22]. В то же время А.В. Кириллина отмечает, что вместе с лексическими заимствованиями в русский язык приходят и синтаксические изменения, что говорит как раз о неспособности языка ассимилировать все поступающие элементы [Кириллина 2011: 34]. Мы можем наблюдать этот процесс на примерах с псевдо-синтагмами. Однако сам язык представляет собой только половину проблемы. С новыми элементами языка адаптируются и определенные культурные ценности, а так как подавляющее большинство иностранных единиц в русском языке появляются под влиянием американского варианта английского языка, то и ценности заимствуются преимущественно из американской культуры. Заимствование ценностей само по себе может и не нести угрозы для принимающей культуры. Степень угрозы определяется отношением к заимствованным языковым и культурным элементам. По данным социологического опроса, уровень «престижности» английского языка в российском обществе очень высок. Знание английского языка повышает ценность работника в профессиональной сфере, в академической среде английский язык ассоциируется с инновациями, в других сферах он воспринимается как показатель высокого качества и современности [Гриценко, Ненашева 2017]. Такое отношение к иностранному языку (и представленной им культуре) ведет к «вытеснению реалий своего культурного поля на периферию смысловой структуры сознания», а образованная «пустота заполняется вульгарными инородными реалиями», как следствие, происходит изменение в идентификации носителей принимающего языка [Шапошникова 2015]. В таких условиях усваиваются ценности как благотворные для принимающего общества, так и разрушительные. «Не сам язык – конечная цель такого воздействия, а сознание его носителей, тот образ мира, который мы в своей общенародной деятельности (или бездеятельности) вырабатываем и оставляем в наследство нашим потомкам в качестве привитых с детства мотивов и установок на организацию своего жизненного пространства» [Шапошникова 2013]. Язык становится лишь средством распространения американского способа мышления, «происходит превращение всякого языка в средство укоренения сход 204 Вопросы психолингвистики 2 (36) 2018 Трибуна молодых ученых ных ценностей и единомыслия, в средство формирования типовой социальной идентичности по образцу среднего класса белых жителей США» [Кириллина 2013]. Кроме того, такое «поклонение» иностранному языку ведет к подрыву изучения родного языка, что также имеет свои, порой необратимые, последствия.

Напиши аннотацию по статье

ТРИБУНА МОЛОДЫХ УЧЕНЫХ УДК 81’23; 811.161.1 + 81’27 DOI: 10.30982/2077-5911-2-196-208 ИНОЯЗЫЧНЫЕ ЕДИНИЦЫ В ЯЗЫКОВОМ СОЗНАНИИ НОСИТЕЛЕЙ РУССКОГО ЯЗЫКА (НА МАТЕРИАЛЕ АССОЦИАТИВНЫХ БАЗ ДАННЫХ РАС, ЕВРАС И СИБАС) Бентя Евгения Викторовна Аспирант Новосибирского государственного университета г. Новосибирск, ул. Пирогова, 1 yevgentya@gmail.com В статье рассматриваются реакции на латинице в трех ассоциативных базах данных – РАС, ЕВРАС И СИБАС. Анализ реакций показал, что наиболее актуальным иностранным языком для современного русского языкового сознания является английский. При сравнении вербальных ассоциаций в базах данных, относящихся к разным периодам времени, отмечается рост количества реакций на английском языке и снижение количества реакций на немецком и латинском языках. Автор выявляет четыре группы исследуемых иноязычных реакций: переводные ассоциации, имена собственные, ассоциации по смыслу и прочее. В группе ассоциаций по смыслу особое место занимают псевдо-синтагмы, которые наиболее ярко отражают современную тенденцию носителей русского языка к использованию иноязычных вкраплений. Было обнаружено, что иноязычных реакций-фраз больше в ассоциативно-вербальной сети ЕВРАС, чем в СИБАС, что объясняется бо́ льшим количеством контактов реципиентов из европейской части России с представителями англоговорящей культуры. Результатом таких контактов является более глубокое проникновение иностранных единиц в русское языковое сознание в виде иноязычных вкраплений и заимствований. Все приведенные в статье данные свидетельствуют об особом статусе английского языка в речи и жизни молодого поколения россиян XXI века.

интенсификаторы семантики предикатов окказиональные формы сравнительно степени от глагола в современном русском узусе лыублыу лыублее. Ключевые слова: нестандартные степени сравнения, компаратив, глагол, окказионализм, интернет-тексты, проблемы нормы, узуальность, семантикаАКТУАЛЬНЫЕ ПРОБЛЕМЫ ИЗУЧЕНИЯ РУССКОГО ЯЗЫКА 2017, 15 (1), 26—39 Введение В русском языке XXI века существует удивительный срез языка: язык блогов, живых журналов и комментариев из Интернета, совмещающий черты устного и письменного языка, так называемая спонтанная письменная разговорная речь. Пишущие в этом жанре, в основном представители не самых старших поколений, допускают разнообразные отклонения от стандартов кодифицированного языка, в том числе окказиональные формы. Некоторые из них становятся популярны и понемногу начинают выходить за рамки интернет-текстов. Таковы, на наш взгляд, морфологические окказионализмы, представляющие собой авторские сравнительные формы с нестандартной словообразовательной базой. Такой базой могут быть, например, относительные прилагательные (московскее), существительные (звездее) [1], местоимения (онее) [2]. Неожиданно популярными оказались образования от глаголов. Приведенные ниже примеры, как и остальные в данной работе, найдены в «разговорных» интернет-текстах 2000—2016 гг., в основном в «живых журналах» и комментариях к блогам: (1) Сказала ему, что скучаю — скучее... люблю — любее... приедет, буду целовать — целовее... (2) О, теперь жду ещё ждее. Если что, то я жду ждее всех.)) (3) — Иди готовь. — Я сплю. — А я сплее. Иди готовь!)) Эти формы появились сравнительно недавно: они существуют примерно с начала XXI века. Попробуем разобраться в синтаксическом статусе таких форм и в особенностях их семантики. Итак, актуальность данного исследования заключается в том, что его предмет — специфические формы современного узуса, которые нередко появляются в интернет-языке, количество их возрастает, но в научной литературе они еще никогда не рассматривались и даже, в отличие от других нестандартных компаративных форм, почти не упоминались. Практическое значение исследования состоит в том, что его результаты могут быть использованы при преподавании дисциплин, связанных с инновациями в языке, и для составления словарей, описывающих современные неологизмы и различные особенности речи XXI века. Вклад данного исследования в развитие науки о русском языке заключается в описании ранее не обсуждавшихся языковых фактов, отражающих современные тенденции развития разговорно-письменного языка, и с появившейся возможностью на новом материале уточнить частеречный и синтаксический статус русского компаратива, разобраться в его семантике. Приведенный материал позволяет добавить еще один довод в пользу трактовки русского синтетического компаратива как особого грамматического разряда, отдельного от прилагательного и наречия и объединяющего самостоятельные лексемы. Основным источником представлений о семантике и синтаксисе компаратива для данной работы стали исследования Ю.П. Князева [3], а также О. Есперсена [4], Г. Пауля [5], А. Вежбицкой [6], в которых рассматривается возможность образования нестандартных форм степеней сравнения. Также очень важными оказались замечания о семантике адвербиального компаратива из статей Е.В. Ра ACTUAL PROBLEMS OF LEARNING RUSSIAN LANGUAGE2017. Т. 15. № 1. С. 26—39 хилиной [7; 8]. Отметим, что единого мнения по поводу статуса нормативных компаративов нет: часть исследователей считает их формами прилагательного или наречия [3; 9; 10] (по наблюдениям Е.В. Рахилиной, говоря о компаративах, почти никто не отличает адъективные компаративы от адвербиальных) [7. С. 90— 91], а другие исследователи выделяют их в отдельную часть речи [11—13]. Для формирования базы нестандартных форм, помимо самостоятельного поиска, были использованы примеры, приводимые в исследованиях неологизмов и языковой игры в целом Е.Н. Ремчуковой [14], В.З. Санникова [15], Б.Ю. Нормана [16] и работах о разговорной речи Е.А. Земской [17]. Нестандартные компаративы и суперлативы характерны не только для разговорной речи и интернеттекстов, но и для творчества определенных писателей [18; 19]. Диалекты и детская речь также являются источником окказиональных компаративов [20; 21; 22]. Изучение современной русской речи с точки зрения реального узуса, нередко противоречащего официальной норме, является весьма популярным направлением современной науки. Не только окказионализмы, но даже ошибки, появляющиеся в речи носителей языка, также в последние годы стали предметом исследования: ср. описание причин появления «оговорок» в употреблении компаративов (менее компактнее и др.) в работах Е.В. Рахилиной [7; 8]. «Грамматика ошибок» важна потому, что, как впервые это сформулировал А. Фрей почти век назад, «ошибки в речи не случайны, а соответствуют определенным тенденциям языка» [23]. Проблемам корпусного изучения современного узуса в его отношении к норме посвящены, например, работы Я.Э. Ахапкиной об играться и убираться [24], Е.Р. Добрушиной об употреблении местоимения ихний [25] и глаголов крестить и покрестить [26], Н.А. Зевахиной и С.А. Оскольской о конструкциях с «редуплицированными» уступительными местоимениями [27] и др. «Полуразговорные» тексты интернета стали предметом исследования в работах [28—34]. Некоторые из подобных работ посвящены конкретным языковым явлениям, например, в [35] на примере ненормативных форм компаратива от таких прилагательных, как дерзше и моложее описано расшатывание исторических чередований согласных, система которых остается в нормативном языке, но явно расшатывается в целом ряде ненормативных форм. Цель Цель данного исследования — выявить набор функционирующих в современной речи Интернета форм сравнительной степени, образованных от глаголов, и описать их по отношению к семантике, конструкциям, в которых они употребляются, и синтаксическим функциям, которые они выполняют, а также оценить продуктивность и определить их место по отношению к языковой норме. Материалы и методы Основной метод, применяемый в данном исследовании, — описательный, необходимый для того, чтобы дать характеристику конкретному явлению — определенному типу нестандартных сравнительных форм. Для этого проводились анализ, классификация и обобщение найденных примеров, а затем выделялись АКТУАЛЬНЫЕ ПРОБЛЕМЫ ИЗУЧЕНИЯ РУССКОГО ЯЗЫКА 2017, 15 (1), 26—39 характерные особенности и устанавливались закономерности функционирования изучаемых форм. Таким образом, внутри описательного метода прежде всего использовался контекстный и категориальный синхронный анализ. Кроме того, при отборе материала исследования был использован прием сплошной выборки фактического материала. Материалом исследования послужили тексты Интернета 2000—2017 гг. «полуустного» характера — блоги, комментарии, обсуждения на различных форумах и сайтах. Создание базы примеров потребовало нестандартных корпусно-статистических методов, в частности метода генерирования потенциально возможных форм. Дело в том, что исследуемые формы из-за их новизны и разговорного статуса невозможно найти в лингвистических корпусах, таких как Национальный корпус русского языка (НКРЯ), в котором можно найти несколько отноминативных форм (звездее, утрее — благодаря тому, что в корпус включено исследование детской речи К. Чуковского, и центрее), а также два разных отпрономинальных самее — от самый и от сам), но ни одной отглагольной. Поэтому использовались «естественные корпусы», каковыми являются поисковые системы «Гугл» и «Яндекс», и следующий специфический метод работы: были взяты 200 самых частотных глаголов современного русского языка по данным корпусного словаря О.Н. Ляшевской, С.А. Шарова [36], от них были самостоятельно образованы все возможные синтетические сравнительные формы, а далее была произведена проверка того, есть ли такие формы в интернет-текстах. Оказалось, что от первых шести глаголов списка компаративы не образуются, что несложно объяснить в некоторых случаях морфологией, в некоторых — семантикой, но компаратив от занимающего седьмую позицию хотеть весьма популярен и существует даже в двух вариантах — хотее и хочее. На 1-м месте по количеству употреблений оказалась форма люблее — компаратив от занимающего в словаре 28-ю позицию глагола любить. Всего были найдены формы для 21 глагола. Результаты Полученные результаты уникальны, поскольку подобные исследования сравнительных форм, образованных от глагола, в русском языке не проводились. Выводы, касающиеся функций нестандартных форм компаратива, в целом совпадают с выводами других авторов, писавших об отноминативных компаративах [18; 16; 14]: это функции экономии речевых усилий и экспрессивности. Отметим нормативный статус данных форм. Конечно, на данном этапе они являются окказионализмами, безусловно, нарушающими норму в узком понимании этого термина. Но они — воспользуемся формулировкой Я.Э. Ахапкиной об убираться и играться — «реализуют естественные потенции языковой системы» [24. С. 411]. При этом такие формы соответствуют стремлению носителей языка к увеличению выразительности интенсифицирующих единиц, «усилению усиления» и введению для этого новых средств, так как старые кажутся слишком привычными, недостаточно яркими [7. С. 91]. Поэтому можно предположить, что формы люблее и хотее в течение ближайших десятилетий войдут в разговорный регистр устной и письменной речи культурных носителей языка (ср. аналогичную ACTUAL PROBLEMS OF LEARNING RUSSIAN LANGUAGE2017. Т. 15. № 1. С. 26—39 гипотезу о вхождении в язык лексемы ихний в относительном, непосессивном значении [25. С. 200]). Обсуждение 1. Состав форм. Удалось найти следующие отглагольные компаративы (в скобках указано количество разных найденных употреблений данной формы): любить — люблее (31), любее (1); хотеть — хотее (19), хочее (13); ждать — ждее (4); умереть — умрее (4); сидеть — сидее (3); хватать — хватее (2); молчать — молчее (2); расти — растее (2); бежать — бежее (1); играть — игрее (1); кричать — кричее (1); купить — куплее (1); лежать — лежее (1); назвать — назвее (1); получиться — получее (1); понимать — понимее (1); скучать — скучее (1); служить — служее (1); спать — сплее (1); хватить — хватее (1); целовать — целовее (1). Таким образом, формы сравнительной степени найдены для 21 глагола, при этом почти все глаголы входят в список 200 самых частотных, а за его рамками остаются целовать (позиция 637) и хватить (227). Часто встречаются формы глаголов любить и хотеть; ждать, умереть, хватать, сидеть, молчать, расти встречаются от двух до четырех раз, остальные 14 форм — всего по одному разу. Отметим, что при составлении базы были исключены формы, которые с большей вероятностью могут быть отнесены к обычным опечаткам. Например, форму скучее (как образованную от глагола скучать) мы зафиксировали всего один раз в единственном достаточно очевидном примере (1). Остальные случаи могут быть как ошибками от скучнее, так и окказиональными формами. Поскольку первое более вероятно, мы не учитывали их при анализе. Также на данном этапе мы исключали формы типа улыбнее, образованные от глагольной основы, но как бы через ступень прилагательного (улыбаться — улыбный — улыбнее). Улыбнее встречается несколько раз в значении «в большей степени, чем что-то другое, вызывающий улыбку»: (4) начало серых будней, сделать понедельник чуточку улыбнее =) 2. Синтаксический статус форм. Безусловно, наиболее характерна для перечисленных форм позиция обстоятельства (68 примеров): специфического адвербиала при образующем глаголе, чаще, но не всегда непосредственно примыкающего к нему: в препозиции (22 случая: люблее/любее любить — 12; хотее/хочее хотеть — 6; думее думаю, назовее назову, хватее хватит, умрее умер — 4 по одному), или постпозиции (23 случая: любить люблее/любее — 7; хотеть хотее/хочее — 8; бегите бежее, жду ждее, играть игрее, кричит кричее, лежит лежее, скучаю скучее, умрут умрее, целовать целовее — 8 по одному). В других употреблениях компаративы при образующем глаголе оторваны от него за счет дополнения: в препозиции, типа люблее всех люблю (6 случаев: люблее/любее N любить — 1, хотее/хочее N хотеть — 5), или постпозиции, типа люблю тебя люблее (13 случаев: любить N люблее/лю бее — 8, жду N ждее — 3, растее всех растем, сидее тебя сижу).АКТУАЛЬНЫЕ ПРОБЛЕМЫ ИЗУЧЕНИЯ РУССКОГО ЯЗЫКА 2017, 15 (1), 26—39 Сочетание с местоимением все для исследуемых форм очень характерно: люблее всех люблю, ждее всех жду. Есть один пример с частицей (получится даже получее). Отмечены два примера, которые можно трактовать как своеобразный эллип сис с опущенным однокоренным глаголом при компаративе: (5) Достаточно быть в семье младшим братом-дурачком, который всю жизнь ка нючит — Я сколько ни расту-расту, а старший брат еще растее! (6) Служака я! Служа служу, служее всех служак на свете. Найден всего один пример при неоднокоренном глаголе: (7) Спицами рулишь обеими руками, а крючком — одной. Я люблее отношусь к крючку (потому что ажуры люблю). Все другие типы употребления более редки. Есть примеры сказуемого или части сказуемого, подчиненной другому предикату, в двусоставном предложении — примеры (23), (25), (28), а также: (8) Почему же внуку можно поставить свой автомобиль под окна, а соседу нельзя? Опять моё «хочу» твоего «хочее»? (9) дам тебе совет на будущее, может в жизни пригодится где — когда тяжело и физически, и морально, чем молчее ты будешь, тем легчее тебе станет... (10) Все молчат, а вы в своем Нарьян Маре по умолчанию молчее всех молчих долж ны быть. (11) Так и любовь в нас не стала люблее, а злость злее, нас ... Наконец, есть примеры, в которых компаратив играет роль безличного преди катива: (12) Выпить хочет мне помочь, только мне хотее, что бы он исчезнул прочь в ночь, и поскорее! (12) А спать всё хотее и хотее! (13) не, это желание укоренится глубже, с каждым днём всё хотее и хоте. (14) Чем веснее — тем хотее. (15) Подмечено очень точно... где теплее, там и люблее! (16) Нам сказано, что пользовее заваривать ЛИСТЬЯ КРАПИВЫ. Один специфический пример из детской речи можно трактовать как несогласованное определение — функция, характерная для наречий на по-, ср.: сделай потише или сделай более тихим: (17) Папа, сделай телевизор по-молчее, мне сказку не слышно. Итого: обстоятельства — 68, сказуемые — 7, безличный предикат — 6, несогласованное определение — 1; остальные примеры трудно трактовать из-за недостаточного контекста. 3. Значение форм. Самое распространенное значение исследуемого компаратива — «интенсивность чувства, обозначенного глаголом». Именно это значение ACTUAL PROBLEMS OF LEARNING RUSSIAN LANGUAGE2017. Т. 15. № 1. С. 26—39 выражается при местоимении все: Я хотее всех хочу! Именно благодаря этому значению компаратив продуктивен для глаголов любить, хотеть и ждать. Ср. пример (1). Такие формы фактически синонимичны наречию в форме компаратива: «больше», «большей степени»: любить люблее = любить больше = очень любить. Новообразование оказывается наиболее выразительным из существующих средств. К этому значению примыкает описание действия как приближенного к эталонному: (18) Ди, я отлично тебя понимаю... просто понимее всех)))) (19) При условии установки стороннего ланчера еще больше хватит. При перепро шивке и разгоне еще хватее хватит. Помимо интенсивности, в некоторых контекстах появляются более интересные значения: возможно выделение какого-либо ключевого признака действия как параметра для сравнения. Так, в следующих примерах при глаголе кричать это, по-видимому, «громкость», при бежать — «скорость», а при сидеть, использованном в переносном значении «заниматься чем-то трудоемким (сидя)», — «объем работы»: (20) А папа кричит кричее, чем мама! (21) Влезть без очереди и бежать, чтобы не побили. ... бегите бежее. (22) — Я всё равно до последнего сижу в ответах))) не вырубаюсь)) А вам слабо? — А я сидее тебя сижу, потому что у мене куча страниц. Интересны примеры, в которых с глаголом связана оценка того, что происходит в результате с действующим лицом, и именно это становится параметром сравнения: когда не хватает существенного — человек страдает, когда надо терпеть лишения (примерно так можно трактовать здесь фразеологизм сидеть у разбитого корыта) — тоже страдает, когда вещью удобно пользоваться — пользующийся получает удовольствие. (23) Денег всегда не хватает, кому-то на хлеб, кому-то на виллу на Канарах)). Но согласитесь, когда на хлеб не хватает, это значительно хуже и не хватее. (24) У разбитого корыта все сидим, хотя кто-то сидее, ясное дело. (25) Только это... Вот такой органайзер пользовее будет. Можно закрыть и потом ронять. И ничего не просыпется, и не перемешается. И, наконец, есть пример, в котором параметром сравнения оказывается вероятность реализации будущего действия. Впрочем, он более экзотичен по смыслу, чем другие: (26) Куплю монитор плоский чем диаганальней тем куплее. В некоторых контекстах семантика исследуемых форм мало связана с глаголь ной семантикой. (27) Так и любовь в нас не стала люблее, а злость злее, нас ... Ведь они так же как мы, любят, так же нуждаются в чём-то, но есть принципиальное...АКТУАЛЬНЫЕ ПРОБЛЕМЫ ИЗУЧЕНИЯ РУССКОГО ЯЗЫКА 2017, 15 (1), 26—39 Хотя форма люблее явно образована от глагольной основы настоящего времени, ее значение соотносится скорее со значением компаратива, образованного от существительного: «любовь в большей степени». (28) Так много звёзд на небе светит, Но нам ни надо тех звездей, Нам наша краше и люблее, Всех тех далеких звездюлей! Новизна проведенного нами исследования заключается в том, что ни в отечественной, ни в зарубежной науке подобный материал никогда не обсуждался. Конечно же, описываемые формы, количество которых в живом языке продолжает расти, заслуживают более глубокого изучения. Как и другие нестандартные компаративы и суперлативы, они ожидают системного детального описания морфологических, семантических и синтаксических особенностей, а также анализа их статуса в языковой системе. Авторы надеются, что дальнейшее исследование будет проведено и по прошествии некоторого времени станет возможным описать динамику процесса образования отглагольных компаративов в русском языке. Заключение Итак, в современной «полуустной разговорной письменной» речи Интернета появляется все больше нестандартных компаративов, образованных от относительных прилагательных, существительных, местоимений. Конечно, подобные окказионализмы существовали и раньше, в том числе в текстах «профессиональных» носителей литературного языка, ср. пример пятидесятилетней давности из «Крутого маршрута» Е. Гинзбург (1967): (29) Мне теперь поручались доклады в Институте усовершенствования учителей, а на моих уроках побывали САМ завгороно Трубченко и — еще самее! — завоблоно Железков [37. С. 770]. Но именно в речи нашего века таких форм становится все больше. В данном исследовании впервые описаны отглагольные компаративы, образованные от 21 глагола. В большинстве своем они оказываются адвербиальными, т.е. выполняют роль обстоятельств и используются для выражения интенсификации и приближения к идеальному действия, названного образующим глаголом. Характерные примеры: (30) ну все, кофе и так очень люблю, а теперь еще люблее любить буду!!! (31) Почему хотят одного, а получают совершенно другое? плохо хотят, ещё хотее надо хотеть! Формы от глаголов любить и хотеть встречаются многократно в текстах разных носителей языка, и можно предположить, что в течение одного-двух десятилетий люблее и хотее войдут в разговорный регистр устной и письменной речи культурных носителей языка, склонных к речевым инновациям и языковой игре. Привлекательность этих форм в том, что они весьма успешно отвечают потребности носителей языка в постоянном изобретении все новых и новых, пусть не ACTUAL PROBLEMS OF LEARNING RUSSIAN LANGUAGE2017. Т. 15. № 1. С. 26—39 нормативных, средств выразительности для передачи экспрессивных, гиперболичных значений. Легкость, с которой современный разговорный язык образует формы с суффиксом -ее/-ей/-е от любых частей речи (относительных прилагательных, существительных, местоимений, глаголов), вызывает желание отказаться от идеи считать их формами от прилагательного или наречия. Нам представляется, что приведенный материал служит веским доводом в пользу трактовки А.А. Зализняка, описывающего русский синтетический компаратив как особый грамматический разряд, отдельный от прилагательного и наречия и объединяющий самостоятельные лексемы [38. С. 6].

Напиши аннотацию по статье

RUDN Journal of Russian and Foreign Languages Research and Teaching Вестник РУДН. Серия: Русский и иностранные языки и методика их преподавания 2017 Vol. 15 No 1 26—39 http://journals.rudn.ru/ russian-foreign-languages УДК 81’367.625 DOI 10.22363/2313-2264-2017-15-1-26-39 ИНТЕНСИФИКАТОРЫ СЕМАНТИКИ ПРЕДИКАТОВ: ОККАЗИОНАЛЬНЫЕ ФОРМЫ СРАВНИТЕЛЬНОЙ СТЕПЕНИ ОТ ГЛАГОЛА В СОВРЕМЕННОМ РУССКОМ УЗУСЕ (ЛЮБЛЮ ЛЮБЛЕЕ) Е.О. Борзенко, Е.Р. Добрушина Православный Свято-Тихоновский гуманитарный университет ул. Новокузнецкая, 23/5а, Москва, Россия, 115184 Данная статья посвящена нестандартным сравнительным формам, регулярно появляющимся в разговорных текстах русского языка последних десятилетий. Поставлена цель собрать и описать с точки зрения семантики и синтаксиса компаративы, словообразовательной базой которых выступает глагол. Актуальность описания этих необычных форм не вызывает сомнения, ведь они весьма характерны для специфического типа речи современного Интернета — спонтанной письменной речи, приближающейся по свободе пользования языком к устной, а изучение современного узуса — это одно из приоритетных направлений исследования русского языка, ставшее особенно значимым в последнее десятилетие в связи с развитием корпусной лингвистики. Материал исследования — база примеров из Интернета 2000— 2016 гг., преимущественно из блогов, интернет-переписки, комментариев и форумов, т.е. текстов, совмещающих свойства письменной речи и устной. Для создания базы использован малоизвестный метод генерирования потенциально возможных форм на основе частотных списков русской лексики, применяются методы корпусного исследования. В работе выделяются характерные синтаксические и семантические особенности исследуемых сравнительных форм, дается классификация их по особенностям значения, предлагается статистическое описание типов их употреблений. Оказалось, что сравнительные формы, образованные от глаголов, могут выполнять различные функции в предложении: чаще всего они используются как обстоятельства при образующем глаголе, реже — как именная часть сказуемого, предикативы в безличном предложении, несогласованное определение. Выделены характерные для исследуемых новообразований конструкции. Показано, что семантика таких форм может соотноситься с семантикой интенсивности эмоции, описываемой глаголом, близости к идеальной реализации действия, выражения характерного признака действия, степени оценки, связываемой с действием, наконец, высокой вероятности реализации действия. По мнению авторов, количество подобных форм в текстах Интернета, а затем, возможно, и в устной речи будет возрастать, поскольку они выразительные, запоминающиеся, соответствуют принципу экономии речевых усилий и постоянно действующей в языке тенденции поиска новых средств выразительности для передачи экспрессивных, гиперболичных и суперлативных значений. Использование семантики сравнения по отношению к глаголам на данный момент практически не описано даже для нормативных конструкций, таких, как «люблю больше, чем ктолибо / больше всего / больше всех» и др., а окказиональные компаративы, образованные от глаголов, рассматриваются впервые (ранее они даже не упоминались в научной литературе). Все это и обуславливает научную новизну и актуальность статьи.

интравариативност испанского языка с точки зрения теории языковых контактов. Ключевые слова: языковые контакты, языковая вариативность, мексиканский вариант ис панского языка, юкатанский диалект. Вопрос, который до сих пор не теряет своей актуальности как для отечественных, так и для зарубежных лингвистов, – это проблематика разграничения языка и диалектов, единства и многообразия форм существования испанского языка, аспект интравариативности данного языка. При этом, несмотря на разносторонние мнения и многочисленные споры о процессах и результатах языковой фрагментации (испанский ареал представляет собой обширное, территориально разобщённое, географическое пространство, многообразная национально-культурная специфика которого проявляется на всех уровнях языковой системы), внутриструктурные различия испанского языка не вызывают никаких сомнений. Распространение пиренейского варианта испанского языка за пределы Испании послужило определенным стимулом для формирования предпосылок и условий для развития в дальнейшем вариантов и диалектов испанского языка. Вслед за У. Вайнрайхом, А. Мартине, Г. Шухардом, В.Ю. Розенцвейгом, Л.В. Щербой и другими лингвистами мы полагаем, что в силу различного рода «языковых контактов», «смешения языков» и других лингвистических факторов, влияющих на становление и развитие разновидностей языка, состояние и системы того или иного варианта испанского языка могут не совпадать. В.Ю. Розенцвейг подчеркивал, что «термин заимствование, употребляемый часто применительно к явлениям контакта, в целом представляет сложный процесс языковых контактов как отношение, в котором тот или иной из двух (или более) языков выступает как сторона дающая в противоположность к другой, берущей, или же в котором оба языка обогащают друг друга» [7, c. 5–6]. Так, например, специфика испан Вестник ЮУрГУ. Серия «Лингвистика». 2019. Т. 16, № 3. С. 11–17 ского языка на территории полуострова Юкатан (Мексика) в большинстве случаев определяется субстратными влияниями тех языков и диалектов, с которыми язык вступал в контакт на протяжении исторического развития, что более подробно будет рассмотрено нами в данной статье. Круг идей, обсуждаемых в работах по языковым контактам, относится к таким основным проблемам, как: двуязычие, интерференция, конвергенция языков в условиях контактов. В дальнейшем мысль, что при контакте языков происходит не только заимствование тех или иных элементов, но и ослабление степени и силы различаемости, свойственной отдельным частям языка, то есть упрощение системы в целом, была продолжена и уточнена Л.В. Щербой. В ходе исследований Л.В. Щерба выдвинул тезис о том, что процесс языковых контактов состоит в схождении и обобщении означаемых при сохранении различий в означающих и что то или иное течение этого процесса обусловлено разными видами двуязычия [10]. Под двуязычием (или многоязычием) в данной статье мы понимаем владение двумя и более языками и регулярное переключение с одного на другой в зависимости от ситуации общения. Нами допускается, что двуязычие имеет место всякий раз, когда человек переключается с одного языкового кода на другой в конкретных условиях речевого общения, независимо от того, идет ли речь о переходе от одного национального языка к другому, от национального языка к диалекту или же к языку межплеменного (межнационального, международного) общения1. Первостепенное значение в связи с этим приобретает изучение ситуации 1 Более подробно см.: [1, c. 10]. двуязычия. В какой мере изменится язык в ходе контактов, направление и скорость изменений, вплоть до исчезновения одного из языков, зависит, в конечном счете, от социально-исторических условий. Если бы процесс коммуникации ограничивался рамками языковых коллективов, то и в отношении культур человечество являло бы не менее пеструю и разнообразную картину, чем в языковом отношении. Но дело обстоит иначе: случаи поразительного единообразия в области культуры в условиях пестрого разнообразия языков (Новая Гвинея, Нигерия, Индия, Мексика) служат доказательством того, что общение может преодолевать языковые границы. Проблема, стоящая перед говорящими, во всех случаях одна и та же: следовать огромному количеству норм в соответствующих контекстах, иначе происходит интерференция норм одной системы в пределы другой. Другая черта многоязычия – это степень владения каждым данным языком у одного и того же говорящего. С лингвистической точки зрения проблема двуязычия заключается в том, чтобы описать те несколько языковых систем, которые оказываются в контакте друг с другом; выявить те различия между этими системами, которые затрудняют одновременное владение ими, и предсказать таким образом наиболее вероятные проявления интерференции, которая возникает в результате контактов языков, и, наконец, указать в поведении двуязычных носителей те отклонения от норм каждого из языков, которые связаны с их двуязычием [1, c. 27]. У. Ваинрайх, говоря о контакте языковых систем, выделял: «1) язык А может быть вообще заменен языком В; в этом случае мы говорим о языковом сдвиге. 2) Языки А и В могут употребляться попеременно, в зависимости от требования обстановки; тогда мы говорим о переключении с языка А на язык В и обратно. 3) Может произойти слияние языков А и В в единую языковую систему» [1, c. 27]. Однако термин «система» не следует обязательно понимать как относящийся к языку в целом; сдвиги между системами, переключение или слияние систем могут происходить и на уровне составных частей языка, т. е. на уровне словаря, грамматики, фонологии и даже их компонентов. Возьмем в качестве примера результаты проведенного нами опроса респондентов (38 случайно выбранных человек различных возрастных категорий) об употреблении глагола hacer (делать) в испанском языке на территории полуострова Юкатан. Приведем полученные данные в таблице. Разграничение слившихся и сосуществующих языковых систем имеет – помимо своего теоретического значения как основы для описания наблюдаемых явлений интерференции – еще и психологический аспект. Особая проблема встает в связи с разницей между пассивным и активным владением языком. Есть веские основания полагать, что способность декодировать сообщения первична и отчасти даже независима от способности кодировать их. С точки зрения психологии языка серьезный интерес представляет описание процесса, в ходе которого человек начинает разбираться в незнакомом языке. С точки зрения социологии двуязычия также важно исследовать те двусторонние отношения, которые возникают между двумя говорящими (двумя языковыми коллективами), когда каждый говорит (кодирует) на своем собственном языке и свободно декодирует сообщения, посылаемые партнером. Такие отношения особенно характерны для тех случаев, когда речь идет о диалектах одного языка: табаский диалект и юкатанский диалект по отношению к мексиканскому варианту испанского языка. Специфика диалектов испанского языка Мексики, и в частности юкатанского испанского, бесспорно определяется субстратными влияниями тех языков и диалектов, с которыми они вступали в контакт в процессе исторического развития. Современные историки прослеживают историю Юкатана примерно с 800 года до н. э., к которому относят первые значительные майябские поселения Юкатана в виду того, что более ранних поселений на Юкатане пока не обнаружено. Развитие центров поселений и церемоний майя, распо Употребление глагола Значение глагола hacer Частотность употребления в речи, % – hacer в значении estar (быть, находиться): Voy a hacer 2 días en la playa – Я буду находиться на пляже два дня – hacer в значении nada más (всего лишь): Mientras todos se fueron al pueblo, yo solo hice acostarme – Между тем как все ушли в деревню, я всего лишь лег спать – в выражении hacer campo (освободить, оставить свободным): Haz campo para que ella se siente – Освободи место, чтобы она села – в выражении hacer chuc (вымачивать, размачивать): Hacer chuc el pan en el chocolate – Обмакни хлеб в горячий шоколад – в выражении hacer hax (стирать одежду) – в выражении hacer la mañana (tomar los tragos): сделать глоток, в значении: выпивать до полудня 25 5 12 Bulletin of the South Ural State University. Ser. Linguistics. 2019, vol. 16, no. 3, pp. 11–17 ложенных на юге, в центре и на севере Юкатана, датируют 300 годом. Считается, что классическая культура майя зародилась где-то на территории современной Гватемалы, развилась на территории мексиканского штата Чиапас (самый южный штат Мексики), оттуда к 300 году н. э. территория Юкатана заселяется мигрантами классической майябской культуры, которые основывают многочисленные города-государства. К началу XVI в. Юкатан был поделен между несколькими кланами правителей майя, ведшими постоянную борьбу за земли, за доступ к морю и соли, за охотничьи угодья и богатую фруктами сельву. В поражавших своим архитектурным великолепием городах процветали науки и искусства. На территории современной Мексики испанцы появились в 1517 г., а следовательно, язык индейцев полуострова Юкатан начал подвергаться сторонним влияниям уже в сороковые годы XVI в., и с тех пор оба языка сосуществуют в непосредственной близости, что обуславливает их постоянное взаимовлияние и развитие [3, c. 75]. В настоящее время языковая семья майя насчитывает 30 живых языков. Народы и племена этой семьи, общей численностью около 6,5 млн человек, живут на юге Мексики, в Белизе и Гватемале (где они составляют большинство населения), отчасти в Гондурасе (чорти), а также в мексиканских штатах Чиапас (цельталь, цоциль, чоль) и Табаско (чонталь). Языковая семья майя – киче подразделяется на две большие ветви – майя и киче. Ветвь майя подразделяется на четыре группы – майя, чаньябаль, мотосинтлеи и хуастеки (стоящие особняком в языковой ветви майя). В группу майя входят языки: 1) майя (юкатек) с говорами ица, икаиче, сантакрус, слабо отличающимися друг от друга, и диалектами мопан и лакандон; 2) чоль с диалектом чонталь и говорами чольти, чорти, чоль-лакадон, акала, токегуа и манче [2, c. 8–9]. Территориально все языки семьи делятся на две группы: языки равнинного ареала (полуостров Юкатан с прилегающими к нему районами и север Гватемалы) и языки горного ареала (штат Чиапас в Мексике и юг Гватемалы). Область расселения индейцев языковой семьи майя – киче в основном совпадает с областью распространения древней культуры майя, которая сохранилась до появления европейцев только на полуострове Юкатан. Завоеватели принесли в Юкатан свой язык и культуру, культы своих богов, упрощенный календарь, названия должностей, исторические и фольклорные традиции и т. д. В текстах колониального периода нет ни одного упоминания о временах до тольтекского завоевания, что, конечно, учеными не считается случайным. Равным образом в них отсутствуют термины, связанные с датировкой по эре, лунным календарем, девятидневной неделей, а также, за единичными исключениями, имена древних богов. Попытки найти в семье майя – киче язык, более близкий к древнему, чем Вестник ЮУрГУ. Серия «Лингвистика». 2019. Т. 16, № 3. С. 11–17 Интравариативность испанского языка с точки зрения теории языковых контактов старый юкатанский, до сих пор не увенчались успехами. Поэтому лингвисты различают в развитии языка майя несколько стадий: 1) архаический язык – до классической эпохи (ранние ольмекские надписи); 2) древний язык (на котором написаны иероглифические тексты), возникший в период развития культуры майя; 3) старый язык (сохранившийся в источниках XVI в., в текстах книги Чилам Балам, словарь из Мотуля, грамматика Коронеля). Этот язык сложился в результате завоевания Юкатана в Х в. племенами ица и тутуль шив. В него в известной степени проникла тольтекская лексика; 4) новый язык (XVIII – начало XIX в.). значительными изменениями Характеризуется в грамматике, особенно в спряжении глаголов. В это время были написаны подробные грамматики (Бельтран). Начиная с XVI в. в язык майя стала проникать испанская и отчасти аравакская лексика; 5) современный язык (со второй половины XIX в.). Характеризуется рядом изменений, особенно в области фонетики, а также значительным проникновением испанской лексики. При этом нам бы хотелось подчеркнуть, что в настоящее время многие жители Юкатана испанского происхождения владеют языком майя, а в испанский язык вошло много слов майя2. Современная языковая ситуация в Мексике в целом и на полуострове Юкатан в частности является ярким отражением динамики процессов взаимовлияния, интеграции и дифференциации испанского языка и индейских языков науатль и майя. Так, Лопе Бланш выделяет несколько путей взаимодействия между индихенизмами и соответствующими им общеиспанскими лексическими единицами [11]. Выделим три основные и приведем примеры, полученные в ходе нашего исследования: 1) совпадение значений и равнозначное функционирование испанских и заимствованных единиц: guajolote (pavo) – 'индейка'; cuate (gemelo) – 'близнец'; escuincle у chamaco (niño) – 'ребенок'; tatemar chamuscar) – 'обжигать, обугливать'; mecate (reata, cordel) – 'веревка, бичевка, шнур'; chichinar (quemar, y 2) во многих случаях семантика словиндихенизмов заключает в себе дополнительное значение, дифференцирующее их смысл от соответствующих им общеиспанских единиц. Так, например, ацтекизм molcajete применяется для обозначения кухонной ступки, сделанной из камня (mortero de cocina, hecho de piedra); существительное tianguis (из ацтекского Tianguisti – 'рынок') имеет широкий спектр применения для обозначения разнообразных рынков, расположенных на открытом воздухе (el mercado indígena que se celebra al aire libre); 3) в некоторых случаях слова, пришедшие из индейских языков, заменяют соответствующие им пиренейские эквиваленты, а иногда и полностью 2 Более подробно см. [5]. вытесняют их: tecolote (вместо buho) – 'филин'; chapulín (saltamontes) – 'кузнечик'; atole (papilla) – 'питательная каша (обычно из кукурузы)'; zacate (вместо hierbajo или estropajo) – 'кормовая трава'; 'маисовое (кукурузное) поле'; milpa (maizal) – ejotes (вместо judías verdes) – 'стручки молодой фасоли,; jacal (choza) – 'хижина, лачуга'; papalote (cometa, volantín) – 'бумажный змей'. Как мы уже писали в своей статье, «в испанском языке Мексики существует огромное количество индихенизмов, которые обозначают мексиканские реалии для которых не существует соответствующих пиренейском национальном варианте испанского языка» [4]. В первую очередь, это относится к тем словам, которые обозначают: эквивалентов в 1) флору: zapote 'сапоте – лавровое дерево', tacalote 'такалоте – американский боб', mezquite 'меските – разновидность акации', gua-jilla 'гуахилья – разновидность акации', escagüil 'эскагуил – драконово дерево', zalate 'салате – разновидность фикуса', quelite 'келите- петушиный гребешок', jicama 'хикама – клубень', chayóte чайот(е) – плод', ixtle 'ихтле – растительные волокна'; 2) фауну: chachalaca 'чачалака – разновидность утки', cenzontle 'сенсонтле – многоголосный пересмешник', cacomistle / cacomixtle 'какомистле – кошачий енот', tuza 'туса – мешотчатая крыса', tulix 'тупике – стрекоза'; 3) национальные блюда, напитки, идущие в пищу продукты: pozole 'посоле – блюдо из кукурузы, свинины и перца', totopo 'тотопо – лепёшка из кукурузной муки', mole 'моле – соус', tamal 'тамаль – пирог из кукурузной муки с мясом и специями', tacazota 'такасота – маисовая лепёшка', mezcal 'мескаль – водка из агавы', tejuino 'техуино – кукурузная водка', pinole 'пиноль – напиток из поджаренной кукурузной муки с сахаром, корицей и ванилином', tlacoyo 'тлакойо – омлет из фасоли'; 4) различные традиционные атрибуты индейского быта, а также исторические реалии: cacastle / cacaxtle 'какастле – короб, корзина; деревянная рама для ношения тяжестей на спине', metate 'метате – зернотерка', huacal 'уакаль – ящик или корзина для перевозки фруктов', comal 'комаль – глиняная сковородка', tecomate 'текомате – глиняная чаша', ayate 'айате – ткань из агавы', huípil 'уипил – женская рубашка у индианок', tuncul 'тункуль – маленький индейский барабан', у acatas 'йакатас – пирамиды на территории штата Мичоакан'3. С другой стороны, Г.В. Степанов неоднократно указывает на такие особенности словообразования в мексиканском национальном варианте испанского языка (которые появились на протяжении столетий в районах двуязычия в результате тесных языковых контактов с ацтеками), как «формирование гибридных слов» [8, c. 36]. Взаи 3 Более подробно см. [6]. мовлияние языка майя и испанского языка на территории полуострова Юкатан определило своеобразие социолингвистической ситуации в исследуемом ареале. Так, например, можем привести следующие примеры «гибридных слов»: 1) из существительного в пиренейском национальном варианте испанского языка и существительного из науатль: santoscal (santos + calli) – 'молельня' (в стандартном испанском – oratorio); tinacal (tina + calli) – 'погреб, где хранится напиток пульке' (tina в испанском обозначает 'чан, кадка'); 2) из существительного науатль и традиционного испанского существительного: talacha (talli + hacha) – 'инструмент'; tecorral (tetl + corral) – 'каменный забор'; 3) из испанского глагола и существительного из науатль: cuenta-chiles (cuenta от contar 'считать' и chili 'перец') – 'мелочный человек'; 4) из существительного из науатль с испанскими суффиксами: tlapalería (из tlapalcalli: от tlapalli 'краска', calli 'дом' и суффикса -ería) – 'лавка, где продаются краски'; tamalada (из tamalli и суффикса – ada) – 'хлебец из кукурузной муки'. В течение продолжительного времени полуостров Юкатан находился вне зависимости от влияния центра вплоть до его присоединения к Мексике в 1937 г. Результатом подобной географической изоляции является сохранение прежде всего определенной интонации речи и акцента в юкатанском диалекте на фоне мексиканского варианта испанского языка. Также можно отметить взаимовлияние на лексическом уровне. Так, например, слово «wakax» в языке майя является фонетической копией испанского слова «vaca» – корова, как его произносили в XVI в. Многие заимствования из испанского языка, которые мы находим в языке майя, связаны с предметами и понятиями, которые испанские колонизаторы привнесли в культуру и обиход древних майя. Поэтому нередки случаи ассимиляции испанских слов посредством приставки или суффикса в соответствии с грамматикой языка майя: maldisyontik – maldición 'проклятие'. И наоборот, юкатекское /ts´onot/ было полностью (фонетически и орфографически) адаптировано в испанском языке – cenote 'сенот', а слово chocolomo было образовано путем слияния двух слов: choko (майя, горячий) и lomo (исп., часть свиной туши), чтобы обозначить определенный вид мяса, типичный для данной области. С точки зрения фонетики на формирование особенностей юкатанского диалекта повлияла система вокализма языка майя: тембр и длительность гласных, что, в свою очередь, отразилось на интонации, типичной для данного ареала. Также имеет место аутентичное произношение таких звуков как /j/ и /ñ/, которых не существует в языке майя: /ninio/ вместо /niño/ – 'ребенок'. На морфосинтаксическом уровне взаимовлияние практически не отмечается, однако есть случаи влияния языка майя, когда в испанском Bulletin of the South Ural State University. Ser. Linguistics. 2019, vol. 16, no. 3, pp. 11–17 Интравариативность испанского языка с точки зрения теории языковых контактов языке прибегают к «удвоению», например: /buenisísimo/ вместо /buenísimo/ – 'очень хорошо'. Наиболее отличительной чертой юкатанского диалекта является восклицание ¡uay! вместо ¡ay!, которое пришло из языка майя и употребляется исключительно в речи жителей полуострова Юкатан. Также можно отметить случаи расширения семантического значения слова под влиянием языка майя, например: acotar – означает не только 'ограничивать', 'помечать на полях', но и 'устанавливать границы территории', что произошло под влиянием майянского слова kotah, которое означает 'окружать стеной'. Говоря о взаимовлиянии двух контактирующих языков, отметим такое явление, как «переключение кода», широко распространенное среди билингвов. Наши наблюдения показали, что существует несколько типов «переключения кода» в исследуемом ареале: 1) на уровне высказывания, когда вкрапляются целые иноязычные высказывания. Как правило, это характерно для речи сельских жителей; 2) на уровне предложения, разделяя части сложного предложения; 3) на уровне отдельных слов, что чаще выполняет стилистическую функцию, будучи маркерами этнической принадлежности. Между социальными детерминантами, влияющими на речевое поведение билингвов, наблюдается тесная взаимосвязь. Н.Ф. Михеева, анализируя национально-культурные особенности испанского языка на территории юго-западных штатов Америки, подчеркивает, что «социальные ценности и социальные установки в отношении используемых в двуязычной ситуации кодов часто определяют характер речевых ситуаций, в которых допустимо использование определенного кода, с типичными для этих ситуаций ролевыми отношениями» [6, c. 87]. Так, в ходе опроса информантов, владеющих в одинаковой степени испанским и языком майя, мы пришли к выводу, что язык майя ассоциируется главным образом с семьей и друзьями, а испанский – с работой, образованием, определенным статусом в обществе. Бесспорно, социальная вариативность языка и речи является одной из основных проблем социолингвистики. Н.М. Фирсова подчеркивала, что данная вариативность реализуется при наличии двух измерений – стратификационного и ситуативного, которые находятся между собой в тесной взаимосвязи: «…стратификационная вариативность, имеющая самую непосредственную связь с социальной структурой общества, находит свое выражение в тех языковых и речевых различиях, которые обнаруживаются у представителей различных социальных слоев и групп. В понятийный ряд, связанный со стратификационной вариативностью, входит термин «статус», определяемый совокупностью постоянных социальных и социодемографических характеристик личности (клас Вестник ЮУрГУ. Серия «Лингвистика». 2019. Т. 16, № 3. С. 11–17 совая принадлежность, принадлежность к социальной группе, профессия, уровень образования, пол, возраст и т. п.). Варьирование речевого поведения индивида обуславливают также различные социальные условия (ситуации) общения. Ситуативная вариативность проявляется в преимущественном использовании тех или иных языковых средств в зависимости от социальной ситуации. С ситуативной вариативностью связывается термин «роль», толкуемый как способ поведения индивида, детерминируемый социальной ситуацией. Социальная ситуация определяет ролевые отношения между участниками коммуникативного акта (начальник – подчиненный, сын – мать, учитель – ученик, преподаватель – студент и т. п.). Отбор языковых средств происходит в соответствии с социальной ситуацией. Одно и то же лицо, вступая в различные ролевые отношения, исполняет разнообразные социальные роли» [9, c. 15]. При этом важно подчеркнуть, что социальные нормы речевого поведения не являются идентичными, им специфика. присуща Многие латиноамериканцы вообще и мексиканцы в частности являются диглоссными индивидами, т. е. они владеют разными формами речи единого испанского языка – пиренейского и своего родного национальнонационального литературной и диалектальной формами одного из национальных вариантов [9]. национально-культурная варианта или Таким образом, при определенных социальных и культурных условиях происходит слияние словарных запасов двух языков в единый фонд лексических инноваций. Процесс заимствования происходит повсюду, где есть двуязычные носители. Современный испанский язык Мексики в целом и юкатанский диалект в частности сложился под влиянием разнообразных факторов как собственно языкового (языковые контакты), так и социально-исторического и культурологического порядка, вследствие чего исследование богатства и многообразия форм проявления специфики испанского языка на данном ареале заслуживает дальнейшего развития.

Напиши аннотацию по статье

УДК 81 DOI: 10.14529/ling190302 ИНТРАВАРИАТИВНОСТЬ ИСПАНСКОГО ЯЗЫКА С ТОЧКИ ЗРЕНИЯ ТЕОРИИ ЯЗЫКОВЫХ КОНТАКТОВ Е.В. Карпина Национальный исследовательский университет «Высшая школа экономики», г. Москва, Россия Испанский язык полуострова Юкатан – органичная часть общеиспанского языкового пространства и одновременно независимое и самостоятельное языковое целое, обладающее собственным набором признаков и образующее особую лингвистическую и культурологическую сущность. Статья затрагивает основные вопросы, связанные с вариативностью языка на примере мексиканского национального варианта испанского языка. В каждой отдельной латиноамериканской стране формирование местных литературных норм испанского языка происходило поразному. Испанский язык Мексики – одно из уникальных языковых образований не только потому, что Мексика – крупнейшая испаноязычная страна, но и место, где органично сосуществуют стабильное общеиспанское ядро и диалектные особенности, обусловленные самобытностью мексиканской культуры. Заимствования из других языков также «обеспечивают» специфику данного конкретного языка. В связи с тем, что процесс развития языка постоянен, возникают новые элементы, которые сначала принимаются одним коллективом, прежде чем стать общепринятыми.

инвентарь прерывистых гласных фонем в сургучом диалекте хантыйского языка. Ключевые слова: фонетика, хантыйский язык, сургутский диалект, состав фонем, вока лизм, прерывистые гласные, первый слог. В данной работе мы представляем дистрибуцию и инвентарь прерывистых гласных фонем сургутского диалекта хантыйского языка, относящегося к восточному диалектному массиву. Ранее исследователями хантыйского языка были рассмотрены и проанализированы диалекты, входящие в состав западного диалектного массива [Куркина, Уртегешев Николай Сергеевич – кандидат филологических наук, старший научный сотрудник сектора языков народов Сибири Института филологии СО РАН (ул. Николаева, 8, Новосибирск, 630090, Россия; urtegeshev@mail.ru) Кошкарёва Наталья Борисовна – доктор филологических наук, главный научный сотрудник сектора языков народов Сибири Института филологии СО РАН (ул. Николаева, 8, Новосибирск, 630090, Россия;  koshkar_nb@mail.ru); заведующая кафедрой общего и русского языкознания гуманитарного института Новосибирского государственного университета (ул. Пирогова, 2, Новосибирск, 630090, Россия) ISSN 1813-7083. Сибирский филологический журнал. 2018. № 1 © Н. С. Уртегешев, Н. Б. Кошкарёва, 2018 ковое количество гласных фонем, которые фонологически делятся на долгие и краткие. В среднеобском и родственных ему диалектах Н. И. Терёшкин выделяет восемь гласных фонем: четыре краткие и четыре долгие – Е>, Б>, Т>, Ф>, Е, о, Т, е [Терёшкин, 1966, с. 321]. В шурышкарском диалекте Э. Шал также различает восемь гласных фонем: четыре краткие – Еѥ, Бѥ, Тѥ, Фѥ, четыре долгие – Е, Ф, Т, е [ОФУЯ, с. 258]. В казымском диалекте В. Штейницем выделено девять фонем: пять долгих – Фо, Х, Ь, Г, В, четыре краткие – Фѥ, Тѥ, Ьѥ, Бѥ [Steinitz, 1950, S. 112]. В системе верхнеказымского вокализма Г. Г. Куркина выделяет девять гласных фонем, среди них восемь гласных полного образования и один гласный неполного образования – редуцированный //. К гласным полного образования относятся четыре долгие (/В:/, /Х:/, /Ф>:/, />:/) и четыре краткие (/i/, //, />/, />/), функционирующие преимущественно в первом слоге. Гласный неполного образования реализуется только в непервом слоге (кроме абсолютного исхода). Из гласных полного образования в непервом слоге часто встречаются [:], [i], [e:]; остальные гласные употребляются в единичных случаях [Куркина, 2000, с. 113]. Фонетика сургутского диалекта хантыйского языка ранее не была предметом специального изучения, лишь самые краткие сведения о ней содержатся в работах Л. Хонти [1993] и М. Чепреги [Csepregi, 1998]. В работе Л. Хонти представлена система гласных звуков, в которой отражается разный набор гласных для первого и непервого слогов (табл. 1). Основными параметрами, по которым гласные противопоставляются друг другу, являются напряженность/ненапряженность и подъем (верхний, средний, нижний). По месту образования различаются палатальные (образуемые при участии переднего неба) и велярные (произносимые при поднятии задней части спинки языка к мягкому, или заднему, небу) звуки. Они характеризуются также по признаку наличия или отсутствия огубленности. Система гласных сургутского диалекта хантыйского языка (по [Csepregi, 1998, р. 303]) The system of vowels of the Surgut Dialect of the Khanty Language [Csepregi, 1998, p. 303] Таблица 1 Гласные первого слога Гласные непервых слогов Напряженность Напряженные Ненапряженные Подъем велярные палатальные иллаб. лаб. иллаб. лаб. Т Ф Е Фѥ Верхний Средний Нижний Ненижний Средний Нижний Аў Еѥ А В Е Вѥ Еѥ Т Фѥ Хѥ велярные палатальные Аў Вў Е ќ Р А В Е Р П р и м е ч а н и е. Иллаб. – иллабиализованный гласный, лаб. – лабиализованный глас ный; ü имеется только в юганском диалекте; Х ѥ отсутствует в пимском диалекте. 181    пряженные, так и ненапряженные гласные могут употребляться в начальной, серединной и конечной позициях в слове, но лабиальные гласные в непервых слогах не используются (за исключением одного из суффиксов пассива...). Ненапря- женные гласные первого слога реализуются всегда сверхкраткими. <...> Фонологическая оппозиция гласных фонем по напряженности/ненапряженности сопровождается оппозицией несверхкраткость/сверхкраткость. Напряженные гласные, в зависимости от открытости/закрытости слога, реализуются как долгие, полудолгие или краткие. Ненапряженные реализуются всегда сверхкраткими» [Хонти, 1993, с. 304]. Более подробная характеристика сургутского вокализма содержится в хрестоматии по сургутскому диалекту хантыйского языка М. Чепреги [Csepregi, 1998], где также противопоставляется вокализм первого и непервого слогов. Система гласных первого слога приведена в табл. 2. Система гласных первого слога сургутского диалекта хантыйского языка (по [Csepregi, 1998, р. 12]) The system of vowels in the first syllable of the Surgut Dialect of the Khanty Language [Csepregi, 1998, p. 12] Таблица 2 Zárt Középzárt Nyílt Redukált Veláris Аў Фѥ  Еѥ Т Ф Е  Centrális Т+ Ф+  Е Р Palatális А В Е+  Они представлены двумя группами: гласные полного образования и редуцированный ə. В непервом слоге встречаются гласные полного образования i, e, a и редуцированный ə. В табл. 3 приведена характеристика гласных по различным параметрам в рабо те М. Чепреги [Csepregi, 1998]. Характеристики гласных сургутского диалекта хантыйского языка (по [Csepregi, 1998, р. 12]) The characteristics of vowels of the Surgut Dialect of the Khanty Language ([Csepregi, 1998, с. 12]) Таблица 3 Параметр звука Tense High Low Back Front Round Е + – + + – + Ф + – – + – + Т + + – + – + Аў + + – + – – Гласные А + + – – + – Еѥ – – + + – – Фѥ – – – + – + Е+ – – + – + – Ф+ – – – – – + Т+ – + – – – + Р – – – – – – Е + – + – – – В + – – – + – 182    крытые, среднезакрытые и открытые (ср. признак напряженности/ненапряженности в классификации Л. Хонти). По месту образования, кроме велярных и палатальных, выделяются также гласные центрального ряда, которые в классификации Л. Хонти отсутствуют, перераспределяясь, очевидно, между велярными и палатальными гласными. Поскольку способы обозначения звуков в работах Л. Хонти и М. Чепреги различаются, а примеры, представленные в описаниях, не позволяют выстроить последовательную систему взаимных соответствий, трудно определить, какие именно звуки подразумеваются за теми или иными обозначениями. Так, в классификации Л. Хонти представлено четыре знака для обозначения о-образных звуков: o, ŏ, ö̌ , Хѥ, тогда как в классификации М. Чепреги их только три: o, ŏ, ȯ̌ . Различаются характеристики u-образных звуков: в обоих классификациях к велярным относится звук u, но в классификации Л. Хонти ü определяется как палатальный ̆ – как центральный. Серия отверхнего подъема, а в классификации М. Чепреги u̇ крытых звуков в классификации М. Чепреги представлена четырьмя а-образными гласными: велярными å и ă, центральным а, палатальным ȧ̆ . У Л. Хонти в первом слоге различаются: велярный лабиализованный напряженный å, велярный иллабиализованный ненапряженный ă, палатальный напряженный ä, палатальный ненапряженный ä̆ ; в непервых слогах: велярный напряженный а и палатальный напряженный ä. Расхождения в системе обозначений и интерпретации гласных сургутского диалекта, возможно, вызваны не только различием в теоретических подходах к их описанию, но также, в частности, и тем, что между разными говорами наблюдаются довольно существенные расхождения, даже в речи дикторов – представителей одной и той же семьи отмечается широкое варьирование в произношении звуков в одной и той же позиции, что не позволяет на данном этапе исследования выстроить строгую систему гласных. Возможно, одним из ее признаков являет- ся принципиальная возможность варьирования, так как носители этого диалекта проживают разобщенно на труднодоступных территориях, а кодификация произносительных норм отсутствует. В нашем исследовании по вокализму сургутского диалекта слова в программе записи были подобраны таким образом, чтобы выявить фонологические оппозиции, поставить гласные в сильные позиции, в которых их признаки проявляются максимально отчетливо. Данные были получены при непосредственной работе с тремя дикторами. Всего было затранскрибировано примерно по 130 слов от каждого информанта. Исследование, проведенное с помощью слухового анализа, позволило выявить фонетическую подсистему гласных сургутского диалекта, включающую 57 единиц, без дополнительной артикуляции (98 единиц с учетом разнообразных дополнительных артикуляций). На фоническом уровне выявлены признаки, на основании которых гласные изучаемого диалекта могут противопоставляться друг другу (рис. 1): – долгие – краткие; – простые – сложные – усложненные; – прерывистые – непрерывистые (для долгих гласных); – гласные полного образования – гласные неполного образования1 (для преры вистых долгих гласных); – гласные с дополнительными артикуляциями: назализованные, лабиализован ные, фарингализованные; 1 Прерывистые гласные неполного образования – сложные звуки, состоящие из двух разнородных вокальных компонентов, разделенных гортанной смычкой.  183                                                                 Редуцированные Краткие Долгие Гортанноокругленные Дифтонги Рис. 1. Вокализм сургутского диалекта хантыйского языка (первый слог) Fig. 1. Vocalism of the Surgut Dialect of the Khanty Language (the first syllable) Настоящие Дифтонгоиды Таблица 4 Основные типы гласных для первого слога сургутского диалекта хантыйского языка в классификационной системе В. М. Наделяева [Наделяев, 1960, с. 17–26] The main types of vowels in the first syllable of the Surgut Dialect of the Khanty Language according to V. M. Nadelyayev’s classification [Nadelyayev, 1960, p. 17–26] П р и м е ч а н и е. В таблице В. М. Наделяева, к сожалению, отсутствуют знаки для обозначения центральнозаднерядных гласных типа «э». Для их обозначения были использованы буквы для смешаннорядных гласных по ступеням отступа соответственно. Смешаннорядных вокальных настроек в сургутском диалекте хантыйского языка не выявлено. 184    сургутского диалекта хантыйского языка, активно участвующих при артикуляции вокальных настроек первого слога: с7 – средняя часть спинки языка (с) векторно направлена к середине передней части твёрдого нёба (7) – переднерядные гласные; с(8Ѣ9) – средняя часть спинки языка (с) векторно направлена к границе твёрдого и мягкого нёба (8Ѣ9) – центральнорядные гласные; d9 – межуточная часть спинки языка (d) векторно направлена на середину передней части мягкого нёба (9) – центральнозаднерядные гласные; e(9Ѣ0) – задняя часть спинки языка (е) векторно направлена к середине мягкого нёба (9Ѣ0) – заднерядные гласные. (III–VII)/(III–VI)/(IX) – округление происходит между задней стенкой фаринкса и корнем языка (III–VII)/(III–VI) или ложными связками (IX). В таблице вокальных настроек (табл. 4) для них нет специального места и обозначения. В данной работе мы обозначаем их знаком «Хо» – «о открытое с нижней запятой». Fig. 2. Scheme of active and passive organs of speech actively participating in the first syllable vowel articulations in the Surgut Dialect of the Khanty Language – гортанно-округленные – гортанно-неокругленные для вокальных настроек типа «о»; – истинные дифтонги и дифтонгоиды. Выявленные гласные были распределены по следующим четырем артикуляционным рядам (кроме гортанно-округленных): переднему, центральному, центральнозаднему, заднему (табл. 4). Гласные в сургутском диалекте хантыйского языка в основном переднего и центральнозаднего ряда; часть системы, относящаяся к переднему ряду, заполнена очень плотно, заняты практически все воз 185    занимают край периферии по употреблению в речи. При артикулировании сургутских гласных самыми активными частями языка оказались: средняя часть спинки языка (с)2, которая векторно направлена к середине передней части твердого нёба (7), – переднерядные гласные (рис. 2); межуточная часть спинки языка (d), которая векторно направлена на середину передней части мягкого нёба (9), – центральнозаднерядные гласные. 1. Долгие прерывистые гласные Как было заявлено в теме статьи, нами проанализированы долгие прерывистые гласные. Рассматриваемые фоны составляют самую частотную группу среди долгих. Все прерывистые гласные являются сильнонапряженными, при их произнесении глоточные мышцы имеют сильное сжатие, видимое невооруженным глазом. Поэтому здесь и далее степень напряженности нами будет показываться дополнительным обозначением (двойным подчеркиванием снизу). Всего по трем дикторам нами было сделано 390 транскрибов3 (ТС), из них по первому диктору – 127 ТС (33 %), по второму – 130 (33 %), по третьему – 133 (34 %) (табл. 5). Из 390 транскрибов в 220 были зафиксированы долгие гласные, а из них в 120 гласные были определены как прерывистые (ПГ), что составляет 55 % от всех долгих первого слога, или 31 % от всех транскрибов: по одному диктору 37 слов (31 % от всех ПГ, или 29 % от транскрибов по данному диктору), по второму – 41 (34 % ПГ, или 32 % по данному диктору), по третьему – 42 (35 % ПГ, или 32 % по данному диктору). Таблица количества и процентных соотношений прерывистых гласных по дикторам Table of quantity and percentage of intermittent vowel phonemes by speakers Таблица 5 Гласные Транскрибы Прерывистые, всего к ТС, % к ПГ, % Совпадение по ряду и подъему, всего к ТС, % к ПГ, % Несовпадение по ряду и подъему, всего к ТС, % к ПГ, % ПГНО, всего к ТС, % к ПГ, % Диктор 127 (33 %) 29 Диктор 130 (33 %) 32 Диктор 133 (34 %) 32 Всего 390 (100 %) 31 23 62 17 1 3 18 21 51 3 23 55 16 3 7 18 63 53 2 2 Схема активных и пассивных органов речи [Селютина, 2008]. 3 Транскриб (ТС) – отдельная затранскрибированная единица, равная произнесенной единице, но не равная письменной: словоформа, слово, часть слова, отдельный звук. 186                                                                 Тип «а», всего к ТС, % к ПГ, % Тип «е», всего к ТС, % к ПГ, % Тип «ы», всего к ТС, % к ПГ, % Тип «и», всего к ТС, % к ПГ, % Тип «о», всего к ТС, % к ПГ, % Тип «ö», всего к ТС, % к ПГ, % Тип «у», всего к ТС, % к ПГ, % Тип «ӱ», всего к ТС, % к ПГ, % Тип «ӓ», всего к ТС, % к ПГ, % Окончание табл. 5  Диктор 8 23 0 4 11 5 10 27 1 7 19 1 0 0 Диктор 10 24 1 3 7 7 10 24 1 6 15 1 1 2 Диктор 10 24 0 2 5 6 10 24 2 7 17 2 0 0 Всего 7 1 0,3 9 8 6 30 25 1 20 17 1 1 0,3 П р и м е ч а н и е. ПГНО – прерывистые гласные неполного образования. Со 2-го по 4-й столбец – данные по каждому диктору, например: по диктору 1 всего сделано 127 транскрибов, что составляет 33 % от всех затранскрибированных слов по трем дикторам. Из 127 ТС в 37 были выявлены у данного диктора прерывистые гласные, что составляет 31 % от всех выявленных прерывистых гласных по трем дикторам, или 29 % от всех транскрибов по диктору 1. По всем трем дикторам в 23 транскрибах совпали гласные по ряду и по подъему, что составляет 18 % от всех затранскрибированных слов по диктору 1, или 62 % от 37 ТС с прерывистыми гласными. Несовпадение по диктору 1 констатируется в 21 слове, т. е. в этих словах прерывистые гласные отличаются, 17 % от 127 ТС, или 5 % от 37 ТС с прерывистыми гласными. У диктора 1 был зафиксирован один ПГНО, что примерно соответствует 1 % от всех ТС, сделанных по данному диктору, или 3 % от ТС с прерывистыми гласными. Звукотип «а» у диктора 1 был зафиксирован в восьми транскрибах, что составляет 6 % от всех транскрибов, сделанных по данному информанту, или 23 % от ТС с прерывистыми гласными. Подобным образом описываются и другие звукотипы. В последнем столбце представлены общие данные по трем дикторам. Так, например, всего было зафиксировано 120 слов с прерывистыми гласными по трем 187    Table of correlations by vowels Таблица 6 № п/п Словоформа Значение Диктор Диктор Диктор Позиция в слове (дикторы) 2 4 6 8 10 њыр пын ԓит ћит Пиӊ ит пай пой ван вон рак И, Ы, А, О обувь бородавка приземлился это Пим (назв. реки) сейчас куча осина короткий плечо мукá OЗнѢЗѴнE * 0Щ>нѢѴЩ>< CѠБнѢБѴ:Ѡф нMѴБѢнѴБ:Ѡу н0ѴбуБѢнѴБb БѢнѴБ:Ѡау 0Ь>нѢѴЬ>QP 0Ц>нѢѴЦ>QP 6Ы>нѢѴЫ>< 6Х>нѢѴХ>< нEѴЫ>нѢѴЫ>] OЗнѢЗѴнE 0Щ>нѢѴЩ>< CѠБнѢБѴ:Ѡф MѢPБѢнѴБ:Ѡу 0бБѢнѴБb БѢнѴБ:Ѡау 0Ь>нѢѴЬ>QP 0Ц>нѢѴЦ>QP 6Ы>нѢѴЫ>< 6Х>нѢѴХ>< нEѴЫ>нѢѴЫ>] OЗнѢЗѴнE 0Щ>нѢѴЩ>< CѠБнѢБѴ:Ѡф MѢPБѢнѴБ:Ѡу 0бБѢнѴБb БѢнѴБ:Ѡау 0Ь>нѢѴЬ>QP 0Ц>нѢѴЦ>QP 6Ы>нѢѴЫ>< 6Х>нѢѴХ>< нEѴЫ>нѢѴЫ>] сари спереди AЬ>нѢѴЬ>EбБ AЬ>нѢѴЬ>EбБ AЬ>нѢѴЬ>нEѴЩ_ таԓəӽ пустой васəӽ утка :ѠЬ>нѢѴЬ>CАѥc ѥi 4Ь>нѢѴЬ>AЩ> ~ 4Ь>нѢѴЬ>AЩ> ѥ] :ѠЬ>нѢѴЬ>CАѥc :ѠЬ>нѢѴЬ>CАѥc 6уЬ>нѢѴЬ>AЩ>i 6уЬ>нѢѴЬ>AЩ>i панə и (союз) 0Ы>нѢѴЫ><Щ> 0Ы>нѢѴЫ><Р> 0Ы>нѢѴЫ><Р> С3ЗнѢЗС3 (1–3) С1Щ>нѢѴЩ>С3 (1–3) С1БнѢБѴС1 (1–3) С1БѢнѴБС1 (1–3) С1БѢнѴБС3 (1–3) БѢнѴБС1 (1–3) С1Ь>нѢѴЬ>С3 (1–3) С1Ц>нѢѴЦ>С3 (1–3) С3Ы>нѢѴЫ>С3 (1–3) С3Х>нѢѴХ>С3 (1–3) С3Ы>нѢѴЫ>С1 (1–3) С1Ь>нѢѴЬ>С3Б (1, 2), С1Ь>нѢѴЬ>С3Щ_ (3) С1Ь>нѢѴЬ>С1Аѥ С1 (1–3) ѥ С2Ь>нѢѴЬ>С1Щ> С2 (1), ѥ С2Ь>нѢѴЬ>С1Щ> С1 (1), ѥ С3Ь>нѢѴЬ>С1Щ> С2 (2, 3) С1Ы>нѢѴЫ>С3Щ> (1), С1Ы>нѢѴЫ>С3Р> (2, 3) 17 19 21 23 ԓуй қуйəп сут суԓ қор ԓор ԓөв соԓ наперсток мужской брусок искра бык озеро круг, окружность возрождение У CУ>нѢѴУ>Q eУ>нѢѴУ>QѢВ0 AУ>нѢѴУ>:Ѡу AУ>ѢнѴУ>EC О, Ө eХ>ѪѢнѴХ>нE CбЙѢнѴЙE CФ>ѢнѴФ>4 AХ>ѢнѴХ>EC CУ>нѢѴУ>Q eУ>нѢѴУ>QѢВ0 AУ>нѢѴУ>:Ѡу AУ>ѢнѴУ>EC CУ>нѢѴУ>Q eУ>нѢѴУ>QѢВ0 AУ>нѢѴУ>:Ѡу AУ>ѢнѴУ>EC С1У>нѢѴУ>С3 (1–3) С1У>нѢѴУ>С3ѢВС1 (1–3) С1У>нѢѴУ>С1 (1–3) С1У>ѢнѴУ>С1 (1–3) eХ>ѢнѴХ>нE CбЙѢнѴЙE CФ>ѢнѴФ>4 AХ>ѢнѴХ>EC eХ>ѢнѴХ>нE CбЙѢнѴЙE CФ>ѢнѴФ>4 AХ>ѢнѴХ>EC С1Х>ѪнѢѴХ>С3 (1), С1Х>нѢѴХ>С3 (2, 3), С1ЙѢнѴЙС3 (1–3) С1Ф>ѢнѴФ>С2 (1–3) С1Х>ѢнѴХ>С1 (1–3) П р и м е ч а н и е. * Транскрипция выполнена по В. М. Наделяеву [Наделяев, 1960; Урте гешев и др., 2009, с. 100–115]. 188    по трем дикторам, т. е. от 390 слов. Другой пример: ПГНО по трем информантам было всего восемь, что составляет 2 % от всех транскрибов, т. е. от 390 слов, или соответствует 7 % ТС с прерывистыми гласными (от 120 ТС). Из 120 слов с прерывистыми гласными в 69 (18 % от всех ТС или 58 % от всех ПГ) отмечается совпадение по ряду и подъему по всем трем дикторам, что соответствует 23 словам (табл. 6). В 63 словах прерывистые гласные у трех дикторов не совпадают (16 % от всех транскрибов, или 53 % от всех ПГ). Отмечается несовпадение по ряду и / или подъему, что соответствует 21 слову (табл. 7). Однако наблюдается совпадение между двумя дикторами: в четырех словах у первого и второго дикторов, а также в шести словах у второго и третьего. В результате аудиовизуального анализа гласных звуков, обозначаемых на письме графемами и, ы, а, ӓ, о, ӧ, ө, у, ӱ и зафиксированных в произношении сургутских ханты в составе отдельных словоформ в различных позиционно-комбина- торных условиях, было выявлено две подгруппы: 1) долгие прерывистые гласные полного образования, или просто прерывистые гласные, – 17 фонов типа: «а (Ы>нѢѴЫ>, Ь>нѢѴЬ>, ДнѢѴД)», «е (ВнѢВѴ)», «и (БнѢБ)», «ы (Щ>нѢѴЩ>, Щ_ѢнѴЩ_), «о (Ф>ѢнѴФ>, Х>ѢнѴХ>, Ц>нѢѴЦ>, Х_ѢнѴХ_, ХонѢѴХо)», «ӧ (ЙѢнѴЙ, ИѢнѴИ)», «у (У>нѢѴУ>)», «ӱ (У>нѢѴУ>, ЗнѢЗѴ)»; 2) долгие прерывистые гласные неполного образования – 5 звуков: (Ф>ѪѤнѴУ>), (Х>нѢѴУ>), (ВнѢА), (БнѢА), (Щ_нѢБ). В данной работе приводятся примеры словоформ, в которых реализуется рассматриваемый звук, констатируется его позиционно-комбинаторное использование. Дистрибуция звуков представлена в виде соответствующих формул в таблице-матрице (табл. 8). Таблица несовпадения по гласным Table of discrepancy by vowels Таблица 7 № п/п Словоформа Значение Диктор Диктор Диктор Позиция в слове (дикторы) њир каприз И, Ы, А, Ӓ OБнѢБѴнE OВнѢВѴнE ~ OБнѢБѴнE OЗнѢЗѴнE ԓита есть, кушать CбБѴѪ:Ь> CбБѢнѴБ:Ь> CбБѢнѴБ:Ь> тивта возрождаться :ѴѠауАѴѪ4:ѴауЫ_ :ѠаЩ_ ѢнѴЩ_6:ѠќаћЫ_ :ѠаЩ_ ѢнѴЩ_6:ѠќаћЫ_ С3БнѢБѴС3 (1), С3ВнѢВѴС3 ~ С3БнѢБѴС3 (2), С3ЗнѢЗС3 (3) С1БѴѪС1Ь> (1), С1БѢнѴБС1Ь> (2, 3) С1АѴѪС2С1Ы_ (1), С1Щ_ѢнѴЩ_С3С1Ы_ (2, 3) мив кочка н2ѴбБѴѪ4 н2ѴбБѢнѴБ6 2бБѪ6 – 2бБѢнѴБ6 С3БѴѪС2 (1), С3БѢнѴБС3 (2, 3), С3БѪС2 (3) 189    п/п Словоформа Значение Диктор Диктор Диктор Позиция в слове (дикторы) Продолжение табл. 7 питта оказаться, падать 0ѴбБк::Ь> 0бБяQ:Ь> – 0бВ:Ь>  0бБѢнѴБ:Ь> рыт лодка нEѴЩ>нѢѴЩ>:Ѡф нEѴФ>ѪѤнѴУ>:Ѡф EХ>нѢѴХ>:Ѡф рыт лодка нEѴЩ>нѢѴЩ>:Ѡу нEѴХ>нѢѴХ>:Ѡу EХ>нѢѴУ>:Ѡу саӊки небеса, небо AЫ>Ѫb]бБ AбДнѢѴДbаSБ  AЫ>нѢѴЫ>bѺ]бБ вӓӊ зять 6уПкb 6уХонѢѴХоb 6уХонѢѴХоbѢa рућ русский EУ>нѢѴУ>M EУ>нѢѴУ>M EФ>нѢѴФ>M У суӊқ напиток сладкий AѴѪУ>нѢѴУ>bѺ]я AѴѪУ>ѴѪbѺ]я AѴѪУ>ѴѪbѺ]я вурӊи ворона 4У>нѢѴУ>E<бБ 6У>ѪE<Щ_ иQи 6У>ѪE<О>ԓуԓ рот CУ>ѪC CУ>ѪC CУ>ѢнѴУ>Rќ сури ближайшая местность нAѴѪУ>ѴѪEбБ нAѴѪУ>ѢнѴУ>EбБ нAѴѪУ>ѢнѴУ>EбБ О, Ӧ, Ө қор бык eХ>ѪѢнѴХ>нE eХ>ѢнѴХ>нE eХ>ѢнѴХ>нE қот дом eХ>ѢнѴХ>:Ѡу eЫ>ЮѢнѴЫ>Ю:Ѡу eЫ>ѢнѴЫ>:Ѡу С1БкС1С1Ь> (1), С1БяQС1Ь> (2), С1ВС1Ь> (2), С1БѢнѴБС1Ь> (3) С3Щ>нѢѴЩ>С1 (1), С3Ф>ѪѤнѴУ>С1 (2), С3Х>нѢѴХ>С1 (3) С3Щ>нѢѴЩ>С1 (1), С3Х>нѢѴХ>С1 (2), С3Х>нѢѴУ>С1 (3) С1Ы>ѪС3С1Б (1), С1ДнѢѴДС3С1Б (2), С1Ы>нѢѴЫ>С3С1Б (3) С3ПкС3 (1), С3ХонѢѴХоС3 (2, 3) С3У>нѢѴУ>С1 (1, 2), С3Ф>нѢѴФ>С1 (3) С1У>нѢѴУ>С3С1 (1), С1У>ѴѪС3С1 (2, 3) С2У>нѢѴУ>С3С3Б (1), С3У>ѪС3С3Щ_ (2), иQи С3У>ѪС3С3О> (3) С1У>ѪС1 (1, 2), С1У>ѢнѴУ>С1 (3) С1У>ѴѪС3Б (1), С1У>ѢнѴУ>С3Б (2, 3) С1Х>ѪнѢѴХ>С3 (1), С1Х>нѢѴХ>С3 (2, 3), С1Х>ѢнѴХ>С1 (1), С1Ы>ЮѢнѴЫ>ЮС1 (2), С1Ы>ѢнѴЫ>ЮС1 (3) 190      п/п Словоформа Значение Диктор Диктор Диктор Позиция в слове (дикторы) Окончание табл. 7 кӧт рука ]Пк:Ѡу ]Х>к:Ѡу ]ХонѢѴХо:Ѡу қонəӊ край предмета eХ>ѢнѴХ><Оb eХ>ѢнѴХ><Ы> ѥb eХо зѪ<Ы> з6зЫ>қон правитель, царь eХ>ѢнѴХ>< eЬ>ѢнѴЬ>< eЬ>ѢнѴЬ>< лот место DХ>ѢнѴХ>:у DаХ_ѢнѴХ_:у DбИѢнѴИ:у өвпи дверь wХ>ѪѢУ>0бБ wХ>ѢУ>i0бБ Х>ѪD0бБ С1ПкС1 (1), С1Х>кС1 (2), С1ХонѢѴХоС1 (3) С1Х>ѢнѴХ>С3ОС3 (1), ѥ С1Х>ѢнѴХ>С3Ы> С3 (2), С3Ы> зѪС3Ы> С1Хо (3) С1Х>ѢнѴХ>С3 (1), С1Ь>ѢЮнѴЬ>ЮС3 (2), С1Ь>ѢнѴЬ>С3 (2) С3Х>ѢнѴХ>С1 (1), С3Х_ѢнѴХ_С1 (2), С3ИѢнѴИС1 (3) wХ>ѪѢУ>С1Б (1), wХ>ѢУ>С2С1Б (2), Х>ѪС3С2Б (3) Таблица 8 Сводная таблица дистрибуции прерывистых гласных по трем дикторам Summary table of intermittent vowels distribution by three speakers Формула V:Ѡау 0VQP 0V< 0V<V 0Vb] 0V] 4VAVi ~ wуVAVi ~ 4VAV] 4VE<бV 6V< 6уVb н2ѴбV6 Диктор «БнѢБѴ» «Ц>нѢѴЦ>», «Ь>нѢѴЬ>» «Щ>нѢѴЩ>» «Ы>нѢѴЫ>» «Х>ѢнѴХ>»  «Ь>нѢѴЬ>» «У>нѢѴУ>» «Х>ѢнѴХ>», «Ы>нѢѴЫ>» Диктор «БнѢБѴ» «Ц>нѢѴЦ>», «Ь>нѢѴЬ>» «Щ>нѢѴЩ>» «Ы>нѢѴЫ>» «Х>ѢнѴХ>» «Ь>нѢѴЬ>» Диктор «БнѢБѴ» «Ц>нѢѴЦ>», «Ь>нѢѴЬ>» «Щ>нѢѴЩ>» «Ы>нѢѴЫ>» «Х>ѢнѴХ>» «Ь>нѢѴЬ>» «Х>ѢнѴХ>», «Ы>нѢѴЫ>» «ХонѢѴХо» «БнѢБѴ» «Х>ѢнѴХ>», «Ы>нѢѴЫ>» «ХонѢѴХо» «БнѢБѴ» 191    з з з OVнE нMѴV:Ѡу MѢPV:Ѡу EVM EV:Ѡф нEѴV] DV:у DаV:у DбV:у CV4 CVQ CVRќ CV:Ѡф CбV:V CбVE :ѠаV6:ѠќаћV AVEC AVEбV AV:Ѡу AVb]бV AбVbаSV AѴѪVb]я eVнE eV< eVQV0 eV<Vb eV:Ѡу ]V:Ѡу Диктор «БнѢБѴ», «ЗнѢЗѴ» «БнѢБѴ» «У>нѢѴУ>» «Щ>нѢѴЩ>» «Ы>нѢѴЫ>» «Х>ѢнѴХ>»  «Ф>ѢнѴФ>» «У>нѢѴУ>» «Щ>нѢѴЩ>» «ЙѢнѴЙ» «Х>ѢнѴХ>», «У>нѢѴУ>» «У>нѢѴУ>» «У>нѢѴУ>» «Х>ѢнѴХ>»  «Х>ѢнѴХ>»  «У>нѢѴУ>» «Х>ѢнѴХ>»  «Х>ѢнѴХ>»  Окончание табл. 8 Диктор «БнѢБѴ» («ВнѢВѴ»), «ЗнѢЗѴ» Диктор «ЗнѢЗѴ» «БнѢБѴ» «У>нѢѴУ>» «Ы>нѢѴЫ>» «Х_ѢнѴХ_» «Ф>ѢнѴФ>» «У>нѢѴУ>» «Щ>нѢѴЩ>» «БнѢБѴ» «ЙѢнѴЙ» «Щ_ѢнѴЩ_» «Х>ѢнѴХ>», «У>нѢѴУ>» «У>нѢѴУ>» «У>нѢѴУ>» «ДнѢѴД» «Ь>нѢѴЬ>» «У>нѢѴУ>» «БнѢБѴ» «Ф>ѢнѴФ>» «Х>ѢнѴХ>» «Ы>нѢѴЫ>» «ИѢнѴИ» «Ф>ѢнѴФ>» «У>нѢѴУ>» «У>нѢѴУ>» «У>нѢѴУ>» «БнѢБѴ» «ЙѢнѴЙ» «Щ_ѢнѴЩ_» «Х>ѢнѴХ>», «У>нѢѴУ>» «У>нѢѴУ>» «У>нѢѴУ>» «Ы>нѢѴЫ>» «Х>ѢнѴХ>» «Ь>нѢѴЬ>» «У>нѢѴУ>» «Ы>нѢѴЫ>» «ХонѢѴХо», «Ы>нѢѴЫ>» В статье «Система долгих гласных звуков первого слога в сургутском диалекте хантыйского языка» [Уртегешев, Кошкарёва, 2017] каждому из фонов было дано по возможности исчерпывающее фоническое определение. 192    Прерывистые гласные полного образования – сложные звуки, состоящие из двух однородных вокальных компонентов, разделенных гортанной смычкой [Уртегешев, 2012]. Различаются по отсутствию/наличию дополнительной артикуляции. 2.1. Долгие прерывистые гласные полного образования без дополнитель ной артикуляции. 2.1.1. Прерывистые гласные типа «а». Из 120 транскрибов с прерывистыми гласными по трем дикторам было выявлено 28 слов, в которых констатируются прерывистые гласные типа «а (Ы>нѢѴЫ>, Ь>нѢѴЬ>, ДнѢѴД)», что составляет 2 % от всех ПГ, зафиксированных нами (табл. 9). При этом у первого диктора было выявлено восемь слов, у второго и третьего – по десять. № п/п Словоформа пай ван рак 2 4 Прерывистые гласные типа «а» Intermittent vowels of «a»-type Значение куча короткий мука Диктор 0Ь>нѢѴЬ>QP 6Ы>нѢѴЫ>< нEѴЫ>нѢѴЫ>] Диктор 0Ь>нѢѴЬ>QP 6Ы>нѢѴЫ>< нEѴЫ>нѢѴЫ>] Диктор 0Ь>нѢѴЬ>QP 6Ы>нѢѴЫ>< нEѴЫ>нѢѴЫ>] сари спереди AЬ>нѢѴЬ>EбБ AЬ>нѢѴЬ>EбБ AЬ>нѢѴЬ>нEѴЩ_ таԓəӽ пустой :ѠЬ>нѢѴЬ>CАѥc васəӽ утка 6уЬ>нѢѴЬ>AЩ>i 6уЬ>нѢѴЬ>AЩ>i :ѠЬ>нѢѴЬ>CАѥc ѥi 4Ь>нѢѴЬ>AЩ> – 4Ь>нѢѴЬ>AЩ> ѥ] панə и (союз) 0Ы>нѢѴЫ><Щ> 0Ы>нѢѴЫ><Р> саӊки небеса, небо AЫ>Ѫb]бБ AбДнѢѴДbаSБқот дом eХ>ѢнѴХ>:Ѡу eЫ>ѢнѴЫ>:Ѡу қон правитель, царь eХ>ѢнѴХ>< eЬ>ѢнѴЬ>< 193  Таблица 9 Позиция в слове (дикторы) С1Ь>нѢѴЬ>С3 (1–3) С3Ы>нѢѴЫ>С3 (1–3) С3Ы>нѢѴЫ>С1 (1–3) С1Ь>нѢѴЬ>С3Б (1, 2), С1Ь>нѢѴЬ>С3Щ_ (3) 0Ы>нѢѴЫ><Р> :ѠЬ>нѢѴЬ>CАѥc С1Ь>нѢѴЬ>С1АѥС1 (1–3) ѥС2 (1), С2Ь>нѢѴЬ>С1Щ> ѥС1 (1), С2Ь>нѢѴЬ>С1Щ> ѥС2 (2, 3) С3Ь>нѢѴЬ>С1Щ> С1Ы>нѢѴЫ>С3Щ> (1), С1Ы>нѢѴЫ>С3Р> (2, 3) С1Ы>ѪС3С1Б (1), С1ДнѢѴДС3С1Б (2), С1Ы>нѢѴЫ>С3С1Б (3) С1Х>ѢнѴХ>С1 (1), С1Ы>ѢнѴЫ>С1 (2), С1Ы>ѢнѴЫ>С1 (3) С1Х>ѢнѴХ>С3 (1), С1Ь>ѢЮнѴЬ>ЮС3 (2), С1Ь>ѢнѴЬ>С3 (2) eЬ>ѢнѴЬ>< eЫ>ѢнѴЫ>:Ѡу AЫ>нѢѴЫ>bѺ]бБ   Vowels distribution of «a»-type sounds Таблица 10 Диктор «Ь>нѢѴЬ>» «Ы>нѢѴЫ>» «Ь>нѢѴЬ>» «Ы>нѢѴЫ>» «Ы>нѢѴЫ>» Формула 0VQP 0V<V 4VAVi ~ wуVAVi ~ 4VAV] 6V< нEѴV] AVb]бV AбVbаSV eV< eV:Ѡу Диктор «Ь>нѢѴЬ>» «Ы>нѢѴЫ>» «Ь>нѢѴЬ>» «Ы>нѢѴЫ>» «Ы>нѢѴЫ>» «ДнѢѴД» «Ь>нѢѴЬ>» «Ы>нѢѴЫ>» Диктор «Ь>нѢѴЬ>» «Ы>нѢѴЫ>» «Ь>нѢѴЬ>» «Ы>нѢѴЫ>» «Ы>нѢѴЫ>» «Ы>нѢѴЫ>» «Ь>нѢѴЬ>» «Ы>нѢѴЫ>» Были зафиксированы следующие прерывистые гласные звуки типа «а» по трем дикторам: «Ы>нѢѴЫ>», «Ь>нѢѴЬ>», «ДнѢѴД» (табл. 10). 1. Гласный звук «Ы>нѢѴЫ>» зафиксирован в медиали слова в постпозиции к непалатализованым согласным как в односложных, так и многосложных словах – 6V<, нEѴV], 0V<V. 2. В двусложных словах в первом открытом слоге в препозиции к любым непалатализованным согласным 4VAVi ~ wуVAVi ~ 4VAV] функционирует звук «Ь>нѢѴЬ>», а также в середине слова в однослогах в постпозиции к периферийным смычным непалатализованным согласным типа «0», «]» в препозиции к малошумным4 (сонорным) «Q» или «<» – 0VQP, eV<. 3. Вокальная настройка «ДнѢѴД» была зафиксирована нами в произношении диктора 2 в первом слоге в постпозиции к умереннопалатализованному шумному согласному «Aб», формула AбVbаSV. Таким образом, все три вокальные настройки типа «а» находятся друг к другу в отношениях дополнительной дистрибуции, являясь позиционно-комбинаторными оттенками одной фонемы. Следовательно, предварительно можно выделить у всех дикторов прерывистую фонему типа [ЕнѢЕ]. У дикторов 1 и 3 данная фонема имеет позиционнокомбинаторные варианты «Ы>нѢѴЫ>», «Ь>нѢѴЬ>», а у диктора 2 – «Ы>нѢѴЫ>», «Ь>нѢѴЬ>», «ДнѢѴД». 2.1.2. Прерывистые гласные типа «е», «и». Самая немногочисленная группа прерывистых звуков – тип «е». Представлена лишь в одном слове у диктора 2 (табл. 11). 4 Малошумные – термин В. М. Наделяева: в языках народов Сибири согласные, тра- диционно квалифицируемые как сонорные, могут реализовываться не только в звучных, но и глухих оттенках, что делает некорректным использование термина сонорные, то есть звучные.  194                                                                 19 % от числа всех выявленных прерывистых гласных (см. табл. 5). Фон «БнѢБѴ» – единственный гласный из прерывистых, зафиксированных нами, который произносится в абсолютном начале слова, формула V:Ѡау (табл. 12). В медиали слова констатируется в постпозиции к среднеязычным и умереннопалатализованным согласным. Формулы функционирования: CбV:V, н2ѴбV6, OVнE, нMѴV:Ѡу, MѢPV:Ѡу. Прерывистый гласный типа «е (ВнѢВѴ)» был зафиксирован в единственном слове у диктора 2 как факультативный вариант прерывистого гласного типа «и», описанного выше. Таким образом, предварительно можно выделить фонему [БнѢБ], которая реали зуется у дикторов 1 и 3 в аллофоне «БнѢБѴ», а у диктора 2 – в звуках «БнѢБѴ» и «ВнѢВѴ». Прерывистые гласные типа «е», «и» Intermittent vowels of «e»- and «i»-types Таблица 11 Позиция в слове (дикторы) БѢнѴБС1 (2, 3) С3БнѢБѴС3 (1), С3ВнѢВѴС3 ~ С3БнѢБѴС3 (2), С3ЗнѢЗС3 (3) С3БѢнѴБС3 (2) С1бБнѢБѴС1 (1–3) С1БѢнѴБС1 (1–3) С1БѴѪС1Ь> (1), С1БѢнѴБС1Ь> (2, 3) Диктор БѢнѴБ:Ѡау OВнѢВѴнE ~ OБнѢБѴнE нOѴБѢнѴБE CѠбБнѢБѴ:Ѡф MѢPБѢнѴБ:Ѡу Диктор БѢнѴБ:Ѡау OЗнѢЗѴнE CбѠБнѢБѴ:Ѡф MѢPБѢнѴБ:Ѡу № п/п Словоформа Значение ит сейчас Диктор БѢнѴБ:Ѡау 2 њир каприз OБнѢБѴнE CбѠБнѢБѴ:Ѡф нMѴБѢнѴБ:Ѡу 3 њир каприз 5 ԓит ћит ԓита пиӊ приземлился это есть, кушать Пим (назв. реки) CбБѴѪ:Ь> CбБѢнѴБ:Ь> CбБѢнѴБ:Ь> н0ѴбуБѢнѴБb 0бБѢнѴБb 0бБѢнѴБb С1БѢнѴБС3 (1–3) мин мы двое н2ѴбБѢнѴБb 2бБѢнѴБяb 2бБѢнѴБяb мив кочка н2ѴбБѴѪ4 н2ѴбБѢнѴБ6 2бБѪ6 ~ 2бБѢнѴБ6 питта оказаться, падать 0ѴбБк::Ь> 0бБяQ:Ь> –  0бВ:Ь>  0бБѢнѴБ:Ь> С3БѢнѴБС3 (1), С3БѢнѴБяС3 (2, 3) С3БѴѪС2 (1), С3БѢнѴБС3 (2, 3), С3БѪС2 (3) С1БкС1С1Ь> (1), С1БяQС1Ь> (2), С1ВС1Ь> (2), С1БѢнѴБС1Ь> (3) 195    Vowels distribution of «e»- and «i»-type sounds Диктор «БнѢБѴ» «БнѢБѴ» «БнѢБѴ» Диктор «БнѢБѴ» «БнѢБѴ» «БнѢБѴ» «БнѢБѴ» («ВнѢВѴ») Таблица 12 Диктор «БнѢБѴ» «БнѢБѴ» «БнѢБѴ» «БнѢБѴ» «БнѢБѴ» Формула V:Ѡау CбV:V н2ѴбV6 OVнE нMѴV:Ѡу ~ MѢPV:Ѡу Прерывистые гласные типа «ы» Intermittent vowels of «y»-type № п/п Словоформа Значение Диктор Диктор Диктор 1 ԓыт рукав CѠЩ>нѢѴЩ>:Ѡф CѠЩ>нѢѴЩ>:Ѡф CѠУ>нѢѴУ>:Ѡф рыт лодка нEѴЩ>нѢѴЩ>:Ѡф нEѴФ>ѪѤнѴУ>:Ѡф EХ>нѢѴХ>:Ѡф рыт лодка нEѴЩ>нѢѴЩ>:Ѡу нEѴХ>нѢѴХ>:Ѡу EХ>нѢѴУ>:Ѡу Таблица 13 Позиция в слове (дикторы) С1Щ>нѢѴЩ>С1 (1, 2), С1У>нѢѴУ>С1 (3) С3Щ>нѢѴЩ>С1 (1), С3Ф>ѪѤнѴУ>С1 (2), С3Х>нѢѴХ>С1 (3) С3Щ>нѢѴЩ>С1 (1), С3Х>нѢѴХ>С1 (2), С3Х>нѢѴУ>С1 (3) пын бородавка 0Щ>нѢѴЩ>< 0Щ>нѢѴЩ>< 0Щ>нѢѴЩ>< С1Щ>нѢѴЩ>С3 (1–3) тивта возрождаться :ѴѠауАѴѪ4:ѴауЫ_ :ѠаЩ_ѢнѴЩ_6а:ѠќаћЫ_ :ѠаЩ_ѢнѴЩ_6а:ѠќаћЫ_ Дистрибуция гласных звуков типа «ы» Vowels distribution of «y»-type sounds Формула 0V< CѠV:Ѡф нEѴV:Ѡф :ѠаV6:ѠќаћV Диктор «Щ>нѢѴЩ>» «Щ>нѢѴЩ>» «Щ>нѢѴЩ>» Диктор «Щ>нѢѴЩ>» «Щ>нѢѴЩ>» «Щ_ѢнѴЩ_» 196  С1АѴѪС2С1Ы_ (1), С1Щ_ѢнѴЩ_С3С1Ы_ (2, 3) Таблица 14 Диктор «Щ>нѢѴЩ>» «Щ_ѢнѴЩ_»   ло выявлено девять случаев, в которых констатируются прерывистые гласные типа «ы», что составляет 8 % от всех ПГ, зафиксированных нами (табл. 13): у первого диктора четыре слова, у второго – три, у третьего – два. Нами были зафиксированы следующие прерывистые гласные звуки типа «ы» по трем дикторам: «Щ>нѢѴЩ>», «Щ_ѢнѴЩ_» (табл. 14). Данные настройки не были зафиксированы ни после среднеязычных, ни в пост позиции к умереннопалатализованным согласным. У диктора 1 констатируется только оттенок «Щ>нѢѴЩ>» в постпозиции к глухому согласному типа «р» в препозиции к малошумному «<», формула 0V<; после «CѠ» перед «:Ѡф» – CѠV:Ѡф; в постпозиции к «нEѴ» в препозиции к глухому согласному «:Ѡф» – нEѴV:Ѡф. По нашим данным, у диктора 2 фон «Щ>нѢѴЩ>» констатируется в следующих позициях: 0V<, CV:Ѡф. Кроме того, у этого диктора был зафиксирован вокальный прерывистый звук «Щ_ѢнѴЩ_», который был нами отмечен только в двусложной словоформе в первом слоге в постпозиции к слабопалатализованному «:Ѡа» в препозиции к малошумному «6а» – :ѠаV6:ѠќаћV. Гласные «Щ>нѢѴЩ>» и «Щ_ѢнѴЩ_» находятся в разных комбинаторных условиях. Следовательно, у диктора 2 звуки «Щ>нѢѴЩ>» и «Щ_ѢнѴЩ_» являются комбинаторными оттенками одной фонемы. Как и у диктора 2, подобным же образом у диктора 3 объясняются отношения звуков «Щ>нѢѴЩ>» и «Щ_ѢнѴЩ_» – 0V<, :ѠаV6:ѠќаћV. Таким образом, у всех трех дикторов предварительно можно выделить фонему [ЩнѢѴЩ], которая у диктора 1 реализуется в оттенке «Щ>нѢѴЩ>», а у дикторов 2 и 3 – в аллофонах «Щ>нѢѴЩ>» и «Щ_ѢнѴЩ_». Оттенки ранее выявленной фонемы [БнѢБ] реализуются в абсолютном начале слова, а также после умереннопалатализованных или среднеязычных согласных, в то время как прерывистые гласные типа «ы» реализуются только после слабопалатализованных и непалатализованных консонантов. Следовательно, звуки «БнѢБѴ» и «ВнѢВѴ», с одной стороны, и «Щ>нѢѴЩ>» и «Щ_ѢнѴЩ_» – с другой, – позиционно-комбинаторные оттенки одной фонемы, которую условно обозначим [БнѢБ]. 2.1.4. Прерывистые гласные типа «о». Можно сказать, что самая многочисленная из прерывистых вокальных настроек – тип «о»: зафиксировано 30 слов (25 % от числа ПГ) по трем дикторам. Каждый из носителей произнес по десять слов c прерывистым гласным (табл. 15). 1. У первого диктора было зафиксировано три прерывистых гласных звука ти па «о» – «Ф>ѢнѴФ>», «Х>ѢнѴХ>», «Ц>нѢѴЦ>» (табл. 16). 2. Фон «Ф>ѢнѴФ>» по всем трем дикторам констатируется в единственном слове ԓөв ‘круг, окружность’ в медиали в постпозиции к глухому «C» в препозиции к билабиальному щелевому звонкому «4» – CV4. 3. Гласный «Ц>нѢѴЦ>» был зафиксирован по трем дикторам только в слове пой ‘осина’ в постпозиции к глухому билабиальному согласному «р» в препозиции к «QP» – 0VQP. 4. В других позициях диктор 1, кроме вышеперечисленных случаев, произнес гласный «Х>ѢнѴХ>» – 6V<, 0Vb], AVEC, DV:у, eVнE, eV:Ѡу, eV<, eV<Vb. Следовательно, звуки «Ф>ѢнѴФ>», «Х>ѢнѴХ>», «Ц>нѢѴЦ>» находятся в отношениях дополнительной дистрибуции, являясь комбинаторными оттенками одной фонемы. Предварительно обозначим данную фонему как [оно]. 197    Intermittent vowels of «o»-type № п/п Словоформа Значение 2 пой вон вӓӊ осина плечо зять Диктор 0Ц>нѢѴЦ>QP 6Х>нѢѴХ>< Диктор 0Ц>нѢѴЦ>QP 6Х>нѢѴХ>< Диктор 0Ц>нѢѴЦ>QP 6Х>нѢѴХ>< 6уПкb 6уХонѢѴХоb 6уХонѢѴХоbѢa поӊк мухомор 0Х>нѢѴХ>b] 0Х>нѢѴХ>] 0Х>>>нѢѴХ>] рућ русский EУ>нѢѴУ>M EУ>нѢѴУ>M EФ>нѢѴФ>M рыт лодка нEѴЩ>нѢѴЩ>:Ѡф нEѴФ>ѪѤнѴУ>:Ѡф EХ>нѢѴХ>:Ѡф рыт лодка нEѴЩ>нѢѴЩ>:Ѡу нEѴХ>нѢѴХ>:Ѡу EХ>нѢѴУ>:Ѡу қор бык eХ>ѢнѴХ>нE eХ>ѢнѴХ>нE eХ>ѢнѴХ>нE қот дом eХ>ѢнѴХ>:Ѡу eЫ>ѢнѴЫ>:Ѡу eЫ>ѢнѴЫ>:Ѡу кӧт рука ]Пк:Ѡу ]Х>к:Ѡу ]ХонѢѴХо:Ѡу қонəӊ ԓөв қон край предмета круг, окружность правитель, царь eХ>ѢнѴХ><Оb eХ>ѢнѴХ><Ы> ѥb eХо зѪ<Ы> з6зЫ> CФ>ѢнѴФ>4 CФ>ѢнѴФ>4 CФ>ѢнѴФ>4 С1Ф>ѢнѴФ>С2 (1–3) eХ>ѢнѴХ>< eЬ>ѢнѴЬ>< eЬ>ѢнѴЬ>< соԓ возрождение AХ>ѢнѴХ>EC AХ>ѢнѴХ>EC AХ>ѢнѴХ>EC лот место DХ>ѢнѴХ>:у DаХ_ѢнѴХ_:у DбИѢнѴИ:у 198  Таблица 15 Позиция в слове (дикторы) С1Ц>нѢѴЦ>С3 (1–3) С3Х>нѢѴХ>С3 (1–3) С3ПкС3 (1), С3ХонѢѴХоС3 (2, 3) С1Х>нѢѴХ>С3С1 (1), С1Х>нѢѴХ>С1 (2), С1Х>нѢѴХ>С1 (3) С3У>нѢѴУ>С1 (1, 2), С3Ф>нѢѴФ>С1 (3) С3Щ>нѢѴЩ>С1 (1), С3Ф>ѪѤнѴУ>С1 (2), С3Х>нѢѴХ>С1 (3) С3Щ>нѢѴЩ>С1 (1), С3Х>нѢѴХ>С1 (2), С3Х>нѢѴУ>С1 (3) С1Х>нѢѴХ>С3 (1), С1Х>нѢѴХ>С3 (2, 3) С1Х>ѢнѴХ>С1 (1), С1Ы>ѢнѴЫ>С1 (2), С1Ы>ѢнѴЫ>ЮС1 (3) С1ПкС1 (1), С1Х>кС1 (2), С1ХонѢѴХоС1 (3) С1Х>ѢнѴХ>С3ОС3 (1), ѥ С1Х>ѢнѴХ>С3Ы> С3 (2), С3Ы> зѪС3Ы> С1Хо (3) С1Х>ѢнѴХ>С3 (1), С1Ь> ѢнѴЬ>С3 (2), ѢнѴЬ>С3 (2) С1Ь> С1Х>ѢнѴХ>С1 (1–3) С3Х>ѢнѴХ>С1 (1), С3Х_ѢнѴХ_С1 (2), С3ИѢнѴИС1 (3)   з з з Vowels distribution of «o»-type sounds Таблица 16 Формула 0VQP 6V< 6уVb 0Vb] 0V] EVM EV:Ѡф DV:у DаV:у CV4 AVEC eVнE eV< eV<Vb eV:Ѡу ]V:Ѡу Диктор «Ц>нѢѴЦ>» «Х>ѢнѴХ>» «Х>ѢнѴХ>»  «Х>ѢнѴХ>»  «Ф>ѢнѴФ>» «Х>ѢнѴХ>» «Х>ѢнѴХ>»  «Х>ѢнѴХ>»  «Х>ѢнѴХ>»  «Х>ѢнѴХ>»  Диктор «Ц>нѢѴЦ>» «Х>ѢнѴХ>» «ХонѢѴХо» «Х>ѢнѴХ>» «Х_ѢнѴХ_» «Ф>ѢнѴФ>» «Х>ѢнѴХ>» Диктор «Ц>нѢѴЦ>» «Х>ѢнѴХ>» «ХонѢѴХо» «Х>ѢнѴХ>» «Ф>ѢнѴФ>» «Х>ѢнѴХ>» «Ф>ѢнѴФ>» «Х>ѢнѴХ>» «Х>ѢнѴХ>» «ХонѢѴХо» 5. У диктора 2, кроме гласных «Ф>ѢнѴФ>», «Х>ѢнѴХ>», «Ц>нѢѴЦ>», были выделены «Х_ѢнѴХ_» и нела биализованный «о» – «ХонѢѴХо». 6. Фон «Х_ѢнѴХ_» констатируется только перед слабопалатализованным «Dа» в препозиции к смычному глухому аспирированному «:у» – DаV:у. Таким образом, звуки «Ф>ѢнѴФ>», «Х>ѢнѴХ>», «Ц>нѢѴЦ>», с одной стороны, и фон «Х_ѢнѴХ_» – с другой, находятся во взаимоисключающем окружении, следовательно, являются комбинаторными оттенками одной фонемы. 7. Гласный «ХонѢѴХо» зафиксирован в постсонантно-пресонантной позиции 6уVb – после губно-губного придыхательного согласного перед заднеязычным смычным носовым. Таким образом, звуки «Ф>ѢнѴФ>», «Х>ѢнѴХ>», «Ц>нѢѴЦ>», с одной стороны, и фон «ХонѢѴХо» – с другой, находятся в отношениях дополнительной дистрибуции, следовательно, являются комбинаторными оттенками одной фонемы. 8. У диктора 3 были зафиксированы гласные «Ф>ѢнѴФ>», «Х>ѢнѴХ>», «Ц>нѢѴЦ>» и «ХонѢѴХо». Эти фоны встречаются в тех же позициях, что и у двух предыдущих. Кроме того, «Ф>ѢнѴФ>» и «ХонѢѴХо» констатируются в двух других словах: «Ф>ѢнѴФ>» в слове рућ ‘русский’ в постпозиции к «E» в препозиции к среднеязычному «M» – EVM. А звук «ХонѢѴХо» в слове кӧт ‘рука’ в постпозиции к заднеязычному смычному «]» в препозиции к «:Ѡу» – ]V:Ѡу. 199    «Ф>ѢнѴФ>», «Х>ѢнѴХ>», «Ц>нѢѴЦ>», «Х_ѢнѴХ_» и «ХонѢѴХо» позволяет квалифицировать их как варианты – позиционно-комбинаторные – одной фонемы, которую можно обозначить символом [онѢо]. Следует отметить, что оттенки этой фонемы функционируют только в неабсолютном начале первого слога слова. 2.1.5. Прерывистые гласные типа «ӧ». Широкие лабиализованные переднерядные гласные были затранскрибированы в четырех словах: у первого и второго дикторов по одному слову, у третьего – в двух (табл. 17). Прерывистые гласные типа «ӧ» Intermittent vowels of «ӧ»-type Таблица 17 № п/п Словоформа Значение Диктор Диктор Диктор Позиция в слове (дикторы) ԓор озеро CбЙѢнѴЙE  CбЙѢнѴЙE CбЙѢнѴЙE С1ЙѢнѴЙС3 (1–3) лот место DХ>ѢнѴХ>:у DаХ_ѢнѴХ_:у DбИѢнѴИ:у С3Х>ѢнѴХ>С1 (1), С3Х_ѢнѴХ_С1 (2), С3ИѢнѴИС1 (3) Данная группа представлена двумя переднерядными гласными «ЙѢнѴЙ», «ИѢнѴИ» (табл. 18). Оба звука констатируются после умереннопалатализованных латеральнощеле вых типа «l». Звук «ЙѢнѴЙ» зафиксирован в единственном слове ԓор ‘озеро’ по трем дикторам (табл. 17). Фон «ИѢнѴИ» был зафиксирован только у диктора 3 в слове лот ‘место’ после умереннопалатализованного медиальносмычного латеральнощелевого согласного типа «Dб». Звуки «Ф>ѢнѴФ>», «Х>ѢнѴХ>», «Ц>нѢѴЦ>», «ХонѢѴХо», с одной стороны, и звуки «ЙѢнѴЙ», «ИѢнѴИ» – с другой, находятся в отношениях дополнительной дистрибуции и являются позиционно-комбинаторными оттенками одной фонемы, которую предварительно можно обозначить символом [ФнѢФ]. Дистрибуция гласных звуков типа «ӧ» Vowels distribution of «ӧ»-type sounds Диктор «ЙѢнѴЙ» Диктор «ЙѢнѴЙ» Таблица 18 Диктор «ЙѢнѴЙ» «ИѢнѴИ» Формула CбVE DбV:у 2.1.6. Прерывистые гласные типа «у». Третья по численности фонов группа прерывистых гласных, собранная по трем дикторам, – 20 слов (табл. 19): у первого и третьего дикторов было выявлено семь случаев употребления, у второго – шесть. 200    Intermittent vowels of «u»-type Таблица 19 № п/п Словоформа Значение Диктор Диктор Диктор Позиция в слове (дикторы) вурӊи ворона 4У>нѢѴУ>E<бБ 6У>ѪE<Щ_ иQи 6У>ѪE<О>3 қуйəп мужской ԓуй ԓуԓ наперсток рот eУ>нѢѴУ>QѢВ0 CУ>нѢѴУ>Q eУ>нѢѴУ>QѢВ0 CУ>нѢѴУ>Q CУ>ѪC CУ>ѪC eУ>нѢѴУ>QѢВ0 CУ>нѢѴУ>Q CУ>ѢнѴУ>Rќ ԓыт рукав CѠЩ>нѢѴЩ>:Ѡф CѠЩ>нѢѴЩ>:Ѡф CѠУ>нѢѴУ>:Ѡф 7 9 рућ суԓ сури русский искра ближайшая местность EУ>нѢѴУ>M AУ>ѢнѴУ>EC EУ>нѢѴУ>M AУ>ѢнѴУ>EC EФ>нѢѴФ>M AУ>ѢнѴУ>EC нAѴѪУ>ѴѪEбБ нAѴѪУ>ѢнѴУ>EбБ нAѴѪУ>ѢнѴУ>EбБ сут брусок AУ>нѢѴУ>:Ѡу AУ>нѢѴУ>:Ѡу AУ>нѢѴУ>:Ѡу суӊқ напиток сладкий AѴѪУ>нѢѴУ>bѺ]я AѴѪУ>ѴѪbѺ]я AѴѪУ>ѴѪbѺ]я С2У>нѢѴУ>С3С3Б (1), С3У>ѪС3С3Щ_ (2), иQи С3У>ѪС3С3О> (3) С1У>нѢѴУ>С3ѢВС1 (1–3) С1У>нѢѴУ>С3 (1–3) С1У>ѪС1 (1, 2), С1У>ѢнѴУ>С1 (3) С1Щ>нѢѴЩ>С1 (1, 2), С1У>нѢѴУ>С1 (3) С3У>нѢѴУ>С1 (1, 2), С3Ф>нѢѴФ>С1 (3) С1У>ѢнѴУ>С1 (1–3) С1У>ѴѪС3Б (1), С1У>ѢнѴУ>С3Б (2, 3) С1У>нѢѴУ>С1 (1–3) С1У>нѢѴУ>С3С1 (1), С1У>ѴѪС3С1 (2, 3) При анализе языкового материала сургутского диалекта хантыйского языка был зафиксирован единственный прерывистый гласный звук типа «у» – «У>нѢѴУ>», который встречается только после непалатализованных согласных (табл. 20). 2.1.7. Прерывистые гласные типа «ӱ». В двух словах по трем дикторам было выявлено четыре случая, в которых констатируются прерывистые гласные типа «ӱ», что составляет 3 % от всех ПГ, зафиксированных нами (табл. 21). При этом у первого и второго дикторов данный звукотип у каждого встречается в одном слове, у третьего – в двух. Данная вокальная настройка была зафиксирована только в позиции после среднеязычного «O», формула употребления – OVнE. Гласный «У>нѢѴУ>» никогда не встречается в постпозиции к среднеязычному «O». Таким образом, анализ дистрибуции и функционирования вокальных настроек «У>нѢѴУ>» и «ЗнѢЗѴ» позволяет квалифицировать их как позиционно-комбинаторные оттенки одной фонемы, которую можно обозначить символом [УнѢУ] (табл. 22). 2.2. Долгие прерывистые гласные полного образования с дополнительной артикуляцией. Долгие прерывистые гласные полного образования могут сопровождаться дополнительной артикуляцией – лабиализацией или назализацией. 2.2.1. Лабиализованные гласные. У диктора 2 в трех словах и у диктора 3 в одном (носит факультативный характер) было зафиксировано огубленное произношение гласных типа «а», которое в двух случаях соответствует лабиализованному типа «о» у первого диктора (табл. 23). 201      Vowels distribution of «u»-type sounds Таблица 20 Формула 4VE<бV eVQV0 CVQ CVRќ CV:Ѡф EVM AVC AVEбV AV:Ѡу AѴѪVb]я Диктор «У>нѢѴУ>» «У>нѢѴУ>» «У>нѢѴУ>» «У>нѢѴУ>» «У>нѢѴУ>» «У>нѢѴУ>» «У>нѢѴУ>» Диктор Диктор «У>нѢѴУ>» «У>нѢѴУ>» «У>нѢѴУ>» «У>нѢѴУ>» «У>нѢѴУ>» «У>нѢѴУ>» «У>нѢѴУ>» «У>нѢѴУ>» «У>нѢѴУ>» «У>нѢѴУ>» «У>нѢѴУ>» «У>нѢѴУ>» «У>нѢѴУ>» Прерывистые гласные типа «ӱ» Intermittent vowels of «ӱ»-type Таблица 21 № п/п Словоформа Значение Диктор Диктор Диктор Позиция в слове (дикторы) 1 њир каприз OБнѢБѴнE OВнѢВѴнE – OБнѢБѴнE OЗнѢЗѴнE 2 њыр обувь OЗнѢЗѴнE OЗнѢЗѴнE OЗнѢЗѴнE С3БнѢБѴС3 (1), С3ВнѢВѴС3 - С3БнѢБѴС3 (2), С3ЗнѢЗС3 (3) С3ЗнѢЗС3 (1–3) Дистрибуция гласных звуков типа «ӱ» Vowels distribution of «ӱ»-type sounds Таблица 22 Формула OVнE Диктор «ЗнѢЗѴ» Диктор «ЗнѢЗѴ» Диктор «ЗнѢЗѴ» 202    Examples with the labialized vowels Таблица 23 № п/п Словоформа Значение Диктор Диктор Диктор Позиция в слове (дикторы) қот дом eХ>ѢнѴХ>:Ѡу eЫ>ЮѢнѴЫ>Ю:Ѡу eЫ>ѢнѴЫ>:Ѡу қон правитель, царь eХ>ѢнѴХ>< eЬ>ѢЮнѴЬ>Ю< eЬ>ѢнѴЬ>< қӧнəӽ легкий ]яуП<<Щ>c ]яуЬ>Ю<<Щ>c ]яуЬ>Ю<<Щ>c – ]яуЬ>Ѫ<Щ>c Примеры с назализованными гласными Examples with the nasalized vowels № п/п Словоформа Значение Диктор Диктор Диктор 1 поӊк мухомор 0Х>нѢѴХ>b] 0Х>нѢѴХ>] з] 0Хз >>>нѢѴХ> С1Х>ѢнѴХ>С1 (1) С1Ы>ЮѢнѴЫ>ЮС1 (2), С1Ы>ѢнѴЫ>ЮС1 (3) С1Х>ѢнѴХ>С3 (1), С1Ь>ѢЮнѴЬ>ЮС3 (2), С1Ь>ѢнѴЬ>С3 (2) С1ПС3С3Щ>С1 (1) С1Ь>ЮС3С3Щ>С1 (2, 3) С1Ь>ѪС3Щ>С1 (3) Таблица 24 Позиция в слове (дикторы) С1Х>нѢѴХ>С3С1 (1) С1Х>нѢѴХ>С1 (2) зС1 (3) С1Хз >>>нѢѴХ> В сургутском диалекте хантыйского языка лабиализация была выявлена для гласных настроек типа «а». Она не носит массового характера и была зафиксирована всего в четырех словах, одно из которых (қон) имеет явно заимствованный характер из тюркских языков, возможно от сибирских татар, в речи которых гласный типа «а» первого слога лабиализованный. Возникает вопрос: являются ли слова қот и қӧнəӽ исконно хантыйскими? Ответив на этот вопрос, можно будет понять природу лабиализации в этих словах. 2.2.2. Назализованные гласные. Данный тип дополнительной артикуляции был выявлен у диктора 3 как результат выпадения носового заднеязычного согласного типа «b» (табл. 24). Выявленная нами назализация – вторичного происхождения, она возникла в результате выпадения заднеязычного носового смычного согласного типа «b», который сохраняется в произнесении диктора 1. Такая назализация называется компенсаторной. 3. Инвентарь долгих прерывистых гласных неполного образования Кроме полных прерывистых гласных, были выделены условно прерывистые, или прерывистые неполного образования, – 5 звуков: (Ф>ѪѤнѴУ>), (Х>нѢѴУ>), (ВнѢА), (БнѢА), (Щ_нѢБ). 203    из двух разнородных вокальных компонентов, разделенных гортанной смычкой. Прерывистые гласные полного и неполного образования формируют один слог, чем обеспечивается их фонетическая целостность. Фонологическим свойством является их потенциальная нечленимость на три фонемы. Компоненты у таких гласных не соответствуют друг другу либо по ряду, либо по подъему, либо по длительности, но сохраняется твердый отступ-приступ, или, иначе, гортанная вставка. Дифтонгами или дифтонгоидами назвать их трудно, так как нет плавного перехода от одного гласного к другому. Сказать, что здесь три звука, было бы неправильно, акустически они воспринимаются как один сложный звук, образуя слог. Всего по трем дикторам было выявлено восемь слов с таким произношением гласных: у первого в одном слове, у второго в четырех, у третьего – в трех (табл. 25). Прерывистые гласные неполного образования Intermittent vowels of partial formation Таблица 25 № п/п Словоформа Значение Диктор Диктор Диктор Позиция в слове (дикторы) рыт лодка нEѴЩ>нѢѴЩ>:Ѡф нEѴФ>ѪѤнѴУ>:Ѡф EХ>нѢѴХ>:Ѡф рыт лодка нEѴЩ>нѢѴЩ>:Ѡу нEѴХ>нѢѴХ>:Ѡу EХ>нѢѴУ>:Ѡу сиӊк турпан нAѴаѪЩѴѪbѺ] нAѴбѪВнѢАbѺ] AѴбБѴѪbѺ] (?) сив красота нAѴѪЩѴ>Ѫ4 нAѴбѪВнѢА6 – нAѴбѪБнѢА6 нAѴбѪВнѢА6 – нAѴбѪВѴQ6 сив красота AѴаѪЩQ4 AаЩнѢБѴ6 AаЩнѢБѴ6 өвпи дверь wХ>ѪѢнУ>0бБ wХ>ѢУ>i0бБ Х>ѪD0бБ С3Щ>нѢѴЩ>С1 (1), С3Ф>ѪѤнѴУ>С1 (2), С3Х>нѢѴХ>С1 (3) С3Щ>нѢѴЩ>С1 (1), С3Х>нѢѴХ>С1 (2), С3Х>нѢѴУ>С1 (3) С1ЩѴѪС3С1 (1), С1ВнѢАС3С1 (2), С1БѴѪС3С1 (3) С1ЩѴ>ѪС2 (1), С1ВнѢАС3 (2, 3), С1БнѢАС3 (2), С1ВѴQС3 (3) С1ЩQС2 (1) С1ЩнѢБС3 (2, 3) wХ>ѪѢнУ>С1Б (1), wХ>ѢУ>С2С1Б (2), Х>ѪС3С2Б (3) На наш взгляд, долгие прерывистые гласные неполного образования носят промежуточный характер от прерывистых гласных к долгим через дифтонги или дифтонгоиды. Переход от прерывистого гласного неполного образования к простому долгому можно наблюдать на примере слова өвпи ‘дверь’ – wХ>ѪѢнУ>0бБ (диктор 1) – wХ>ѢУ>i0бБ (диктор 2) – Х>ѪD0бБ (диктор 3) или сив ‘красота’ – нAѴѪЩѴ>Ѫ4 ~ AѴаѪЩQ4 (дик- тор 1) – AаЩнѢБѴ6 ~ нAѴбѪВнѢА6 ~ нAѴбѪБнѢА6 (диктор 2) – AаЩнѢБѴ6 ~ нAѴбѪВнѢА6 ~ нAѴбѪВѴQ6 (диктор 3). 204    пример у дикторов 2 и 3: рыт ‘лодка’ – нEѴФ>ѪѤнѴУ>:Ѡф – нEѴХ>нѢѴХ>:Ѡу (диктор 2) / EХ>нѢѴХ>:Ѡф – EХ>нѢѴУ>:Ѡу (диктор 3) – факультативное чередование прерывистых гласных полного образования с прерывистыми гласными неполного образования. Самостоятельные долгие прерывистые гласные фонемы неполного образования выделить нельзя. Таким образом, анализ дистрибуции и функционирования прерывистых гласных в сургутском диалекте хантыйского языка позволяет сделать следующие выводы: 1. Все прерывистые гласные встречаются в первом слоге слова после согласных звуков, кроме гласного «БнѢБѴ», который был зафиксирован в абсолютном начале слова. 2. В данном диалекте можно выделить следующие четыре прерывистые гласные фонемы – [ЕнѢЕ «Ы>нѢѴЫ>», «Ь>нѢѴЬ>», «ДнѢѴД»], [ФнѢФ «Ф>ѢнѴФ>», «Х>ѢнѴХ>», «Х_ѢнѴХ_», «Ц>нѢѴЦ>», «ХонѢѴХо», «ИѢнѴИ», «ЙѢнѴЙ»], [УнѢУ «У>нѢѴУ>», «ЗнѢЗѴ»], [БнѢБ «БнѢБѴ», «Щ>нѢѴЩ>», «Щ_ѢнѴЩ_», «ВнѢВѴ»] (рис. 3). Фонемы Аллофоны [ЕнѢЕ] [ФнѢФ] [УнѢУ] [БнѢБ] «Ы>нѢѴЫ>» «Ь>нѢѴЬ>» «ДнѢѴД» «Ф>ѢнѴФ>» «Х>ѢнѴХ>» «Х_ѢнѴХ_» «Ц>нѢѴЦ>» «ХонѢѴХо» «ИѢнѴИ» «ЙѢнѴЙ» «У>нѢѴУ>» «ЗнѢЗѴ» «БнѢБѴ» «Щ>нѢѴЩ>» «Щ_ѢнѴЩ_» «ВнѢВѴ» Рис. 3. Инвентарь прерывистых гласных фонем сургутского диалекта хантыйского языка Fig. 3. An inventory of intermittent vowel phonemes in the Surgut Dialect of the Khanty Language 3. Прерывистые гласные неполного образования носят промежуточный харак тер от прерывистых гласных к долгим через дифтонги или дифтонгоиды. 4. В ряде слов фиксируется факультативное чередование прерывистых глас ных с прерывистыми гласными неполного образования. Авторы работы выражают признательность Аграфене Семеновне Песиковой за помощь в организации исследований и составлении программы записи. 205    Верте Л. А. Консонантизм хантыйского языка (экспериментальное исследова ние). Новосибирск: Сибирский хронограф, 2003. 330 с. Куркина Г. Г. Вокализм хантыйского языка (экспериментальное исследова ние). Новосибирск: Сибирский хронограф, 2000. 292 с. Наделяев В. М. Проект универсальной унифицированной фонетической транс крипции (УУФТ). М.; Л., 1960. ОФУЯ – Основы финно-угорского языкознания. Марийский, пермский и угор ские языки. М., 1976. Селютина И. Я. Введение в общую фонетику: Учеб. пособие. Новосибирск: Изд-во Новосиб. ун-та, 2008. 66 с. Терёшкин Н. И. Хантыйский язык // Языки народов СССР. Т. 3: Финно-угор- ские и самодийские языки. М., 1966. С. 319–342. Уртегешев Н. С. Шорский язык: фарингализация гласных // Материалы междунар. научн. конф. «Тюрко-монгольские народы Центральной Азии: язык, этническая история и фольклор (к 100-летию со дня рождения В. М. Наделяева)», Кызыл, 20–23 мая 2012 г. Абакан: Хакас. кн. изд-во, 2012. С. 41–43. Уртегешев Н. С., Кошкарёва Н. Б. Система долгих гласных звуков первого слога в сургутском диалекте хантыйского языка // Вестн. угроведения. 2017. № 3(30). С. 72–97. Уртегешев Н. С., Селютина И. Я., Эсенбаева Г. А., Рыжикова Т. Р., Добринина А. А. Фонетические транскрипционные стандарты УУФТ и МФА: система соответствий // Вопросы филологии. Сер. Урало-алтайские исследования. 2009. № 1(1). С. 100–115. Хонти Л. Хантыйский язык // Языки мира: Уральские языки. М.: Наука, 1993. С. 301–319. Csepregi M. Szurguti osztják chrestomathia. Studia uralo-altaica. Suppl. 6. Szeged. 1998. 183 р. Steinitz W. Geschichte des ostjakischen Vokalismus. Berlin: Akad. Verl., 1950. N. S. Urtegeshev 1, N. B. Koshkаreva 2 1 Institute of Philology of the Siberian Branch of Russian Academy of Sciences Novosibirsk, Russian Federation, urtegeshev@mail.ru 2 Institute of Philology of the Siberian Branch of Russian Academy of Sciences Novosibirsk State University Novosibirsk, Russian Federation, koshkar_nb@mail.ru An inventory of intermittent vowel phonemes in the Surgut dialect of the Khanty language This paper considers an inventory and distribution of intermittent vowel phonemes of the Surgut dialect of the Khanty language, which belongs to the Eastern dialect of the language. The phonetic recordings have been made with three speakers. The wordforms in our programme have been arranged in such a way as to reveal phonological oppositions, to put vowels into a strong position, in which their peculiarities are realized most pronouncedly. The records analysis, which was carried out by auditory examination, allowed us to state the phonetic subsystem of the Surgut dialect vowels. The subsystem includes 57 units without additional characteristics: reduced, short, «pure» long vowels, long intermittent vowels of full articulation, long intermittent vowels of partial articulation, guttural rounded vocal tunings, diphthongs and diphthongoids; and 98 units if co-articulations are mentioned. It became necessary to distin 206    the most frequent group of vowels – namely from long intermittent vowels of full articulation (they are complex sounds consisting of two vocal components of the same origin divided by laryngeal stop) – 17 phones and long intermittent vowels of partial articulation (complex sounds consisting of two vocal elements of different origin divided by laryngeal stop) – 5 sounds. All long intermittent vowels have been found to occur only in the first syllable of a word after a consonant; the exception being the vowel «БнѢБѴ» which functions in the absolute beginning of a word. All these vowels are strongly tensed: when articulated they make the pharyngeal muscles contract, this effect seen with the naked eye. Moreover, they can also have a co-articulation: labialization or nasalization. Intermittent vowels of partial articulation have a transient character from intermittent vowels of full articulation to long vowels via a stage of diphthongs and diphthongoids. In some words there happen an interchange of intermittent vowels of full articulation and partial articulation. Four vowel phonemes have been distinguished as a result of a distributive analysis: [ЕнѢЕ], [ФнѢФ], [УнѢУ], [БнѢБ]. Keyword: Phonetics, Khanty language, Surgut dialect, phoneme inventory, vocalism, intermit tent vowels, the first syllable. DOI 10.17223/18137083/62/13 References Csepregi M. Szurguti osztják chrestomathia. Studia uralo-altaica. Suppl. 6. Szeged, 1998, 183 p. Khonti L. Khantyyskiy yazyk [Khanty language]. In: Yazyki mira: Ural’skie yazyki [Lan guages of the world: Uralic languages]. Moscow, Nauka, 1993, pp. 301–319. Kurkina G. G. Vokalizm khantyyskogo yazyka (eksperimental’noe issledovanie) [Vocalism of the Khanty language (experimental study)]. Novosibirsk, Sibirskiy khronograf, 2000, 292 p. Nadelyaev V. M. Proekt universal’noy unifitsirovannoy foneticheskoy transkriptsii (UUFT) [The project of universal unified phonetic transcription]. Moscow, Leningrad, 1960. Osnovy finno-ugorskogo yazykoznaniya. Mariyskiy, permskiy i ugorskie yazyki [Fundamentals of Finno-Ugric linguistics. Mari, Perm and Ugric languages]. Moscow, 1976. Selyutina I. Ya. Vvedenie v obshchuyu fonetiku: Ucheb. posobie [Introduction to general pho netics: Textbook]. Novosibirsk, NSU, 2008, 66 p. Steinitz W. Geschichte des ostjakischen Vokalismus. Berlin, Akad. Verl., 1950. Tereshkin N. I. Khantyyskiy yazyk [Khanty language]. In: Yazyki narodov SSSR. T. 3: Finnougorskie i samodiyskie yazyki [Languages of the Peoples of the USSR. Vol. 3: Finno-Ugric and Samoyedic languages]. Moscow, 1966, pp. 319–342. Urtegeshev N. S., Selyutina I. Ya., Esenbaeva G. A., Ryzhikova T. R., Dobrinina A. A. Fone- ticheskie transkriptsionnye standarty UUFT i MFA: sistema sootvetstviy [Phonetic transcription standards of UUFT and MFA: a system of correspondences]. Journal of philology. Ural-Altaic studies. Moscow, 2009, no. 1(1), pp. 100–115. Urtegeshev N. S. Shorskiy yazyk: faringalizatsiya glasnykh [Shor language: pharyngalization of vowels]. Materialy mezhdunarodnoy nauchnoy konferentsii “Tyurko-mongol’skie narody Tsentral’noy Azii: yazyk, etnicheskaya istoriya i fol’klor (k 100-letiyu so dnya rozhdeniya V. M. Nadelyaeva)”, g. Kyzyl, 20–23 maya 2012 goda [Materials of the international scientific conference “The Turkic-Mongolian peoples of Central Asia: language, ethnic history and folklore: To the 100th anniversary of the birth of V. M. Nadelyaev”. Kyzyl, May 20–23, 2012]. Abakan, Khakas. kn. izd., 2012, pp. 41–43. Urtegeshev N. S., Koshkareva N. B. Sistema dolgikh glasnykh zvukov pervogo sloga v sur- gutskom dialekte khantyyskogo yazyka [System of the long vowels of the first syllable in the Surgut Dialect of the Khanty Language]. Bulletin of Ugric studies. 2017, no. 3(30), pp. 72–97. Verte L. A. Konsonantizm khantyyskogo yazyka (eksperimental’noe issledovanie) [Consonan- tism of the Khanty language (experimental study)]. Novosibirsk, Sibirskiy khronograf, 2003, 330 p. 207    

Напиши аннотацию по статье

ЯЗЫКОЗНАНИЕ УДК 81’342.2 + 81’342.41 + 811.511.142 DOI 10.17223/18137083/62/13 Н. С. Уртегешев1, Н. Б. Кошкарёва1, 2 1 Институт филологии СО РАН, Новосибирск 2 Новосибирский государственный университет Инвентарь прерывистых гласных фонем в сургутском диалекте хантыйского языка Представлена дистрибуция и инвентарь прерывистых гласных фонем сургутского диалекта хантыйского языка, относящегося к восточному диалектному массиву. В результате детального анализа прерывистых гласных выявлено две подгруппы: долгие прерывистые полного образования и долгие прерывистые неполного образования. Все прерыви- стые гласные встречаются в первом слоге слова после согласных звуков, кроме гласного БнѢБѴ, который зафиксирован в абсолютном начале. Все они являются сильнонапряженными, при их произнесении глоточные мышцы имеют сильное сжатие, видимое невооруженным глазом. Кроме того, они могут сопровождаться дополнительной артикуляцией – лабиализацией или назализацией. Прерывистые гласные неполного образования носят промежуточный характер от прерывистых гласных к долгим через ступень – дифтонги или дифтонгоиды. В ряде слов фиксируется факультативное чередование прерывистых гласных полного образования с прерывистыми гласными неполного образования. В результате дистрибутивного анализа прерывистых гласных было выявлено четыре фонемы: [ЕнѢЕ], [ФнѢФ], [УнѢУ], [БнѢБ].

ирландская посессивных конструкции с цид част. Введение Посессивность в настоящей статье понимается расширительно — как отношение между двумя референтами, которое оформляется в языке с помощью прототипически посессивной конструкции. Многообразие значений, которые могут выражаться посессивно можно продемонстрировать на примере классификации предикативных посессивных конструкции Б. Хайне: · физическая посессивность; · временная посессивность; · постоянная посессивность; · неотчуждаемая посессивность; · абстрактная посессивность; · неодушевленная неотчуждаемая посессивность; · неодушевленная отчуждаемая посессивность. [Heine 1997: 34] Посессивные конструкции могут быть предикативными (у Пети есть дом) или атрибутивными (дом Пети) (подробно об их особенностях см. [Seiler 2001]). Посессивная конструкция, рассматриваемая в настоящей статье, является атрибутивной. Такие конструкции представляют собой именные группы, в которых вершинным может быть как имя, обозначающее обладаемое (тип, распространенный в языках среднеевропейского стандарта), так и имя, указывающее на обладателя (так называемый изафет). Подробнее о формальных типах посессивных конструкций см. [Гращенков 2007]. 1 Статья подготовлена при поддержке гранта РФФИ № 14-06 31247 «Категория детерминации в ирландском языке». Основным способом выражения посессивного отношения в ирландском является генитивная конструкция: (1) Sheáin Шон.GEN teach дом ‘дом Шона’ Эта конструкция, однако, подразумевает определенность не только обладателя, но и обладаемого, на котором определенность не выражена, а носителем значения определенности является вся конструкция в целом. Для указания на неопределенное обладаемое при определенном обладателе, могут использоваться предложные конструкции, напр.: (2) le Seán с Шон cara друг ‘друг (один из друзей) Шона’ Если посессор выражен притяжательным местоимением, а обладаемым является неисчисляемое существительное или существительное во множественном числе, то в местоименную посессивную конструкцию может включаться существительное cuid ‘часть’ (конструкция упоминается в разделе 13.8 «Грамматики братьев Христовых» (Graiméar Gaeilge na mBráithre Críostaí, далее: GGBC), являющейся основным источником справочной информации по грамматике ирландского языка): (3) mo chuid мой часть ‘мое знание’ eolais знание.GEN.SG (4) mo chuid leabhar мой часть ‘мои книги’ книга.GEN.PL [FGB] [FGB] Основным значением cuid является ‘часть, индивидуальная часть, порция’. В этом базовом значении cuid обычно управляет дополнением с помощью партитивного предлога de, образуя, таким образом, партитивную конструкцию: (5) (6) de-n cuid часть ‘часть работы’ PTV-DEF obair работа na de cuid часть ‘некоторые из людей’ PTV DEF.PL человек.PL daoine (7) mo de-n chuid мой часть ‘моя часть (этой) работы’ PTV-DEF obair работа [FGB] [FGB] [FGB] Как и в других случаях с партитивными конструкциями, при местоименном дополнении в функции партитивного выступает другой предлог — ag ‘у, при’: (8) againn у.1PL cuid часть ‘некоторые из нас’ [FGB] Однако в посессивной конструкции, которой посвящена настоящая статья (см. примеры (3) и (4)), дополнение при cuid не вводится партитивным предлогом de, а выступает в форме генитива (о других случаях, в которых cuid управляет генитивом, а не предложным дополнением, см. раздел 4). Настоящая статья построена следующим образом. В разделе 2 рассматриваются сочетаемостные особенности рассматриваемой конструкции, раздел 3 посвящен ее семантике, в разделе 4 обсуждаются возможные источники конструкции, в разделе 5 приводятся общие выводы. 2. Употребление конструкции Анализ данных из корпуса современного ирландского языка2 показывает, что конструкция с cuid предпочтительна с большинством неисчисляемых существительных (см. Таблицу 1). 2 Nua-Chorpas na hÉireann (Новый корпус Ирландии, доступен по адресу www.corpas.focloir.ie, далее — NCÉ). Корпус, кроме прочего, позволяет осуществлять поиск по признаку «носитель/неноситель», а также по диалектам. Бóльшая часть корпуса представляет собой пись Таблица 1. Наиболее частотные неисчисляемые существительные с местоимениями a ‘его’, a ‘ее’, a ‘их’ и конструкцией с cuid и с теми же местоимениями без этой конструкции obair ‘работа’ caint ‘речь’ gruaig ‘волосы’ airgead ‘деньги’ talamh ‘земля’ fuil ‘кровь’ am ‘время’ bia ‘еда’ scríbhneoireacht ‘писательство’ eolas ‘знание’ + cuid12584524820 - cuid874079 В случае с некоторыми существительными, однако, конструкция с cuid используется практически наравне с простой конструкцией с притяжательным местоимением. Так, количественная разница в употреблении существительных caint ‘речь’, gruaig ‘волосы’, am ‘время’ и eolas ‘знание’ с cuid и без этого элемента не столь велика. Caint ‘речь’ и gruaig ‘волосы’ проявляют довольно высокий процент предпочтения притяжательных местоимений без cuid. Здесь наблюдаются диалектные различия, см. Таблицу 2. Можно отметить, что в северных диалектах предпочтение отдается притяжательным местоимениям без cuid в обоих случаях, в западных — наоборот, в обоих случаях последовательно используется cuid, а в южных — оба варианта более или менее равнопредпочтительны. В двух других случаях высокий процент случаев без cuid связан с семантическими различиями в употреблениях этих существительных с этим элементом и без него. менные тексты разных жанров. Устные тексты составляет незначительную долю в корпусе. В ходе работы над настоящей статьей использовался только подкорпус с текстами, авторами которых являются носители. Этот подкорпус насчитывает 6 264 072 словоупотреблений.Таблица 2. Диалектные различия употребления неисчисляемых существительных caint ‘речь’ и gruaig ‘волосы’ с местоимениями a ‘его’, a ‘ее’, a ‘их’ и с теми же местоимениями и cuid caint ‘речь’ gruaig ‘волосы’ Всего Северные Западные Южные Всего Северные Западные Южные + cuid1945949 - cuid33312056 p (c2) 0,0522 < 0,05 > 0,05 < 0,05 < 0,05 > 0,05 Со словом am ‘время’ разница в использовании местоимений без cuid и с cuid — семантическая: в первом случае существительное выступает в хронологическом значении (‘время в прошлом’, ‘времена’), в то время как во втором — в значении ‘время как ресурс’. В случае с eolas ‘знание’ конструкция без cuid предпочтительна в фразеологизмах со значением ‘знать’, которые очень распространены в ирландском языке из-за отсутствия специализированного глагола ‘знать’, ср. tá X ar a eolas ‘он знает Х’, букв. ‘есть Х на его знании’ (см. Таблицу 3). Таблица 3. Сочетание eolas ‘знание’ с местоимениями a ‘его’, a ‘ее’, a ‘их’ с конструкцией с cuid в зависимости от фразеологичности употребления нефразеологическое употребление19 - cuid + cuid употребление в составе фразеологизмов1 Извлеченные из корпуса данные по существительным во множественном числе, однако, показывают, что в этом случае употребление конструкции с cuid гораздо дальше от того, чтобы быть обязательным, чем в случае с неисчисляемыми существительными: есть много примеров, где существительные во множественном числе имеют при себе притяжательные местоимения без cuid.Стоит отметить, что существительные, обозначающие парные объекты (чаще всего неотчуждаемые, такие как части тела) почти никогда не выступают с cuid (см. Таблицу 4). Таблица 4. Парные существительные с mo ‘мой’ и с mo и конструкцией с cuid - cuid + cuid súile ‘глаза’ cosa ‘ноги’ cluasa ‘уши’ lámha ‘руки’ glúine ‘колени’ tuismitheoirí ‘родители’ bróga ‘ботинки’15583482001 Нужно отметить, что нули в колонке «+ cuid» не должны восприниматься как полное отсутствие таких примеров. Так, например, lámha ‘руки’ будет иметь больше примеров с конструкцией с cuid в сочетании не с mo ‘мой’, а с a ‘его’, a ‘ее’, a ‘их’: 306 «- cuid» против 15 «+ cuid», однако сама разница остается значительной. Есть примеры (пусть и крайне редкие), в которых посессор не местоименный, а выражен существительным (и, соответственно, не предшествует, а следует существительному, выражающему обладаемое), но тем не менее используется конструкция с cuid, как в следующем примере из FGB: fíona cuid часть ‘вино священника’ вино.GEN.SG DEF.GEN.SG an tsagairt священник.GEN.SG [FGB] NCÉ содержит некоторое количество таких примеров: fear муж.GEN.PL chuid часть ‘(Я мог бы сподвигнуть) мужей Ирландии (на битву)’ [NCÉ] na DEF.F.GEN. Ирландия.GEN hÉireann (9) (10) na fola cuid часть seo (11) as из PROX ‘(Он не знал, почему, но его сердце говорило ему, что право и свобода Ирландии произрастет) из крови этих мужей.’ [NCÉ] кровь.GEN DEF.GEN.PL муж.GEN.PL bhfear (12) (13) (14) na réalta звезда.PL cuid часть ‘(Что может быть светлее) ночных звезд. (Глаза матери.)’ [NCÉ] hoíche ночь DEF.GEN dtoithe дом.PL ádh na счастье DEF.GEN.PL cuid часть ‘(Если кто-то проходил от дома к дому утром в день праздника начала лета, до того как дым поднимется над деревней, тот получал) удачу этих домов (и должен был [NCÉ] стать очень богатым в тот год.)’ fear cuid часть ‘Мужи Ирландии (тоже не дремали.)’ na DEF.GEN.PL муж.GEN.PL hÉireann Ирландия.GEN [NCÉ] Такие примеры встречаются только в текстах, относящихся к северному диалекту, что указывает на диалектный характер такого использования cuid. Кроме того, это употребление стилистически маркировано и, вероятно, воспринимается носителями как устаревшее, так как они интерпретируют cuid в этих примерах как ‘некоторая часть, некоторые’, в то время как контексты указывают на то, что здесь скорее идет речь о полном охвате множества или неисчисляемого объекта: напр., cuid fear na hÉireann в (14) означает не ‘некоторые мужи Ирландии’, а ‘мужи Ирландии’. То, что эти примеры должны пониматься именно так, ясно из примеров с дополнительным квантификатором: le с sé он anon туда an (15) (C)huaigh идти.PST fear мужчина.GEN.PL DEF.M.SG.GEN ‘Он отправился туда с некоторыми из мужчин острова.’ [NCÉ] oileáin. остров.GEN chuid PTV часть cuid часть de Здесь второе cuid не может выражать партитивность по отношению к именной группе fear an oileáin (мужчина.GEN.PL DEF.M.SG.GEN остров.GEN) ‘мужчин острова’, т. к. это значение уже выражено первым cuid с партитивным предлогом de. Более того, если бы такие примеры выражали партитивность группы N + N.GEN, то первое из двух имен стояло бы не в генитиве, как в (15), а в форме общего падежа с леницией начального согласного3: например, в том же предложении (15) было бы не cuid de chuid fhear an oileáin (часть PTV часть мужчина.GEN.PL DEF.M.SG.GEN остров.GEN), а cuid de chuid fhir an oileáin (часть PTV часть мужчина.COM.PL DEF.M.SG.GEN остров.GEN), т. к. в ирландском языке в именных группах с множественным генитивом, только последнее из имен может быть собственно в генитиве, а другие — срединные — должны выступать в форме общего падежа, в то время как генитивное отношение в их случае маркируется специальным средством — леницией начального согласного, например: (16) [ainmneacha (COM) [fhir (COM) an oileáin (GEN)]] ‘имена мужчин острова’ Это значит, что (15) должно было бы выглядеть так: (17) [cuid (COM) [fhir (COM) an oileáin (GEN)]] В примере, однако, существительное после cuid стоит в генитиве, что значит, что an oileáin (DEF.M.SG.GEN остров.GEN) синтаксически зависит не от fir ‘мужчины’, а от cuid fear ‘мужчины (конструкция с cuid)’: (18) [[cuid (COM) fear (GEN)] an oileáin (GEN)] ‘мужчины острова’ [NCÉ] 3 Лениция — грамматически обусловленное изменение начального согласного, представляющее собой его ослабление, что в большинстве случаев выражается в его фрикативизации. На письме лениция обозначается буквой h после соответствующей согласной буквы, например, b [b] > bh [w]/[v]. Иногда ослабление согласного выражается в других типах изменений, например, s [s] > sh [h], f [f] > fh [-].Стоит еще раз отметить, что употребление конструкции с cuid в сочетании c именным посессором (именем в генитиве) встречается только в северных диалектах, в то время как в сочетании с местоименным посессором (притяжательными местоимениями) эта конструкция имеется во всех диалектах. 3. Семантика конструкции Значение существительного cuid — ‘часть’, поэтому можно было бы ожидать, что его функция в составе конструкции — выражение партитивности. В то же время, как уже было отмечено, cuid в рассматриваемой конструкции не использует партитивный предлог de для управления дополнением, которое, в свою очередь, выступает в форме генитива. Это указывает на то, что функция cuid в составе посессивной конструкции отличается от той, с которой она выступает в базовом значении ‘часть’. В ирландском языке можно проследить последовательное разграничение того, что М. Копчевская-Тамм называет партитивными (a cup of that good tea, a pile of Mary’s books) и псевдопартитивными (a cup of tea, a pile of books) конструкциями: — партитивные именные конструкции предполагают известное множество объектов, обозначаемое одним из имен (‘that good tea’, ‘Mary’s books’); а квантификатор указывает на подмножество, которое из него выбрано; — в псевдопартитивной именной конструкции то же слово просто квантифицирует тип объекта (‘tea’, ‘books’), обозначенный вторым именем. [Koptjevskaja-Tamm 2001: 527] Другими словами, значение партитивной конструкции заключается в обозначении ЧАСТИ чего-либо, в то время как псевдопартитивной — КОЛИЧЕСТВА чего-либо. Копчевская-Тамм называет эти два компонента обеих конструкций «Мера» (Measure) и «Содержание» (Substance) и определяет основное различие между конструкциями так: Эти две конструкции отличаются в основном с точки зрения их референциального статуса(referentiality), и, в особенности, референтности (specificity) их компонента Содержания: в партитивных конструкциях он получает референтную интерпретацию, в то время как в псевдопартитивных он нереферентен. [Koptjevskaja-Tamm 2001: 527] Семантические особенности обеих конструкция можно пред ставить в виде таблицы (см. Таблицу 5). Таблица 5. Референциальные характеристики компонентов партитивных и псевдопартитивных конструкций по [Koptjevskaja-Tamm 2001] Конструкции Партитивные Псевдопартитивные Мера квантифицирует множество объектов квантифицирует тип объектов Содержание множество объектов, референтно тип объектов, нереферентно Ирландский язык формально разграничивает эти два типа конструкций. Партитивная конструкция с предлогом de (часто с опреде ленным артиклем de + an > den): de-n (19) píosa кусок ‘кусок (этого) пирога’ PTV-DEF cháca пирог Псевдопартитивная конструкция представляет собой гени тивную именную группу: (20) píosa cáca кусок пирог.GEN ‘кусок пирога’ Посессивная конструкция с cuid, таким образом, структурно напоминает псевдопартитивную конструкцию, а не партитивную; это, вероятно, указывает на то, что cuid выступает в функции выражения КОЛИЧЕСТВА, а не ЧАСТИ. Использование cuid как грамматического маркера можно назвать связанным, так как оно всегда встречается в определенных контекстах — с притяжательными местоимениями (также есть отдельные диалектные примеры, где оно так используется с существительными, см. выше). В несвязанном употреблении cuid имеет партитивное значение и используется с партитивным предлогом de. Это заставляет сделать вывод, что cuid является выражением значения КОЛИЧЕСТВА, которое требует дополнительной спецификации. Посессивность квантифицирует объект, выделяя некоторое КОЛИЧЕСТВО объектов одного типа на основе их связи с посессором. Ролью cuid является экспликация идеи КОЛИЧЕСТВА. Поэтому mo chuid leabhar можно перевести как что-то вроде ‘мое количество книг’, ‘множество книг, которое принадлежит мне’. Значение «полноты» множества в этой конструкции, является функцией притяжательного местоимения, которое, делая именную группу определенной, выступает как универсальный квантификатор. 4. Источник посессивного cuid Можно попытаться определить источник cuid как маркера КОЛИЧЕСТВА в местоименной посессивной конструкции. Есть два случая, кроме местоименной партитивной конструкции, где cuid управляет не предложным дополнением с de, а дополнением в генитиве. В одном из них cuid имеет при себе определение в виде прилагательного, обычно maith ‘хороший’ или mór ‘большой’, такое сочетание дает значение ‘значительное количество’, ‘много’: (21) (22) mhaith хороший.F cuid деньги.GEN часть ‘много, большое количество денег’ airgid [FGB] mhór большой.F бумага.GEN cuid часть ‘много, большое количество бумаги, рукописей’ рукопись.PL(GEN=NOM) [FGB] páipéir, scríbhinní Интересно, что cuid mhaith может также быть использовано с партитивным предлогом de: (23) mhaith хороший.F cuid часть ‘большáя часть денег’ de-n PTV-DEF airgead деньги [FGB] Если сравнить cuid mhaith с генитивом и с de, то можно отметить различие в семантике, представляющее собой различие между псевдопартитивной и партитивной конструкциями соответственно: ср. «большое количество N» в (20) и (21), где N — нереферентное имя, специфицирующее тип квантифицируемого объекта, и «большáя часть N» в (22), где N — конкретный объект. Другой конструкцией, где cuid управляет дополнением в ге нитиве, является посессивная конструкция с de chuid: (24) de chuid teach дом PTV часть ‘дом (один из домов) Шона’ Sheáin Шон.GEN Эта конструкция используется для указания на неинклюзивное обладаемое. Под инклюзивностью (т. е. всеохватностью) понимается полный охват множества или неисчисляемого референта [Hawkins 1978: 157–167; Lyons 1999: 11]; таким образом, неинклюзивный референт входит в некоторое множество, а не является единственным, неисчисляемым или представляющим собой все множество (подробнее об этой конструкции см. [Байда, в печати]). Здесь cuid Sheáin является генитивной, а не партитивной конструкцией, так как за cuid следует имя посессора, а не указание на множество, поэтому само cuid не может означать ‘часть’ (слово часть в глоссе лишь отражает основное лексическое значение cuid), но скорее обозначает то, что принадлежит Шону, «принадлежащее Шону» Таким образом, имеет смысл считать, что здесь значение cuid ближе к значению «КОЛИЧЕСТВО», чем «ЧАСТЬ». Таким образом, партитивные и непартитивные употребления cuid довольно последовательно различаются формально через модель управления — с партитивным предлогом de и с генитивом соответственно. Если cuid не используется с de или с генитивом, то нет формальных признаков, по которым можно было бы определить его значение. Однако мы можем сделать некоторые предположения на основе семантического контекста, в котором оно употреблено. Cuid может использоваться как собирательное местоимение, относящееся к множественному референту, а также как опорное слово при прилагательном или имени в генитиве: ag teacht PROG приходить.VN и agus cuid часть ag PROG (25) cuid часть imeacht уходить ‘некоторые приходили, некоторые уходили’ (26) an ghlas chuid DEF часть ‘зеленая часть; зеленые (ср. англ. the green ones)’ зеленый.F [FGB] [FGB] (27) ní na amháin cuid только часть hÉireann DEF.F.GEN Ирландия hé NEG он ach но ‘(они знали все большие города назубок,) не только ирландские, [NCÉ] но и английские’ Sasana DEF.F.GEN Англия cuid часть na Как опорное слово cuid может также употребляться с при тяжательными местоимениями: (28) mo a PTCL chuidse мой часть.EMPH stór á…ñ хранилище tabharfaidh давать.FUT duit le Johnny с Джонни sa в.DEF ‘Abair сказать.IMP fhágáil оставлять.VN ‘agus и féin собственный к.2SG (‘Картошка будет завтра,’ говорит Том.) ‘Скажи Джонни, чтобы оставил мою в хранилище (до вечера, потому что я буду работать.’ ‘Ладно,’ говорит Микиль,) ‘и я тебе свою [NCÉ] тоже отдам …’ mise chuid я.EMPH мой часть freisin…’ тоже mo (29) Tá fúm mo chuidse a dhíol agus dhéanfainnse cúram делать.COND.1SG.EMPH забота быть.PRES под.1SG мой часть.EMPH PTCL продавать.VN luath, go ADV скорый и ded PTV+POSS.2SG часть.EMPH ‘(Я полагаю, тебе стоит продать твои акции сейчас, Филимела, на них большой спрос в настоящий момент, и может быть, что вскорости ситуация поменяется.) Я скоро собираюсь chomh maith chuidse также продать свои, и я мог бы также позаботиться и о твоих, [NCÉ] (если захочешь.)’ Это напоминает использование cuid в псевдопартитивной посессивной конструкции типа mo chuid leabhar ‘мои книги’, так как оно используется с притяжательным местоимением и указывает на количество, которое в (28) и (29) не представляется как часть целого: в примере с акциями можно было бы сказать, что существует ограниченное количество акций, и каждый акционер владеет их частью, но в приведенном контексте скорее имеет смысл понимать количество акций вне их соотнесенности с их общим количеством. Эти примеры, однако, отличаются от псевдопартитивных посессивных тем, что здесь отсутствует какой-либо спецификатор содержания cuid, а само оно является скорее анафорическим местоимением. Спецификация могла бы быть осуществлена с помощью предложного дополнения с партитивным предлогом de, но это приводит к изменению значения cuid, превращая его в квантификатор: (30) na de cuid часть ‘некоторые из людей’ PTV DEF.PL человек.PL daoine [FGB] Есть другие употребления cuid, которые подтверждают се мантический переход «ЧАСТЬ» > «КОЛИЧЕСТВО». Cuid mhaith ‘значительное количество’, ‘много’, которое, как было показано в начале этого раздела, является приименным количественным наречием, может также использоваться как наречие при глаголе: (31) áit cuid часть gcloíonn a sé REL придерживаться.PRES он le bun-leagan место mhaith хороший.F с основной-вариант tsoiscéil евангелие.GEN ‘где он в значительной степени придерживается исход[NCÉ] ного текста евангелия’ an DEF.M.GEN (32) said suas chuaigh идти.PAST они вверх mblianta na год.PL.GEN DEF.PL.GEN ‘они (цифры) значительно поднялись за эти годы’ mhaith хороший.F через cuid часть thar [NCÉ] Очевидно, что использование cuid mhaith как приглагольного наречия степени проявления ситуации восходит к его использованию в качестве приименного наречия, указывающего на количество объекта, и таким образом, оно имеет в основе значение «КОЛИЧЕСТВО», а не «ЧАСТЬ». Также имеются случаи лексикализованного cuid: (33) do (a) «То, что принадлежит»: bhaint chuid твой часть ‘брать свое; брать столько, чтобы хватило’ as PTCL извлекать из rud вещь a (34) (35) na cuid часть ‘принадлежащее другим, чужое’ DEF.F.GEN народ muintire eile другой na cuid часть ‘принадлежащее соседям’ DEF.PL.GEN gcomharsan сосед.PL.GEN (36) ár (б) «Средства к существованию»: shaothrú gcuid наш часть ‘зарабатывать свой хлеб’ PTCL a зарабатывать.VN (37) do a chuid твой часть ‘тратить свое имущество’ PTCL тратить chaitheamh (38) bheith beo ar живой на chuid часть na DEF.F.GEN быть.VN muintire народ.GEN ‘жить за счет других людей’ eile другой [FGB] [NCÉ] [NCÉ] [FGB] [FGB] [FGB] (в) «Еда, пища»: (39) do chuid часть a твой PTCL ‘принимать пищу, есть’ dhéanamh делать.VN (40) a a chuid его часть ‘давать кому-л. еду, кормить’ thabhairt давать.VN к PTCL do dhuine человек [FGB] [FGB] Имеет смысл предполагать, что эти значения также отражают семантическое развитие «ЧАСТЬ» > «КОЛИЧЕСТВО», но при этом усиливается не грамматический компонент значения, а лексический. Таким образом, есть случаи, в которых cuid сопровождается прилагательными maith ‘хороший’ или mór ‘большой’, cuid, при этом может использоваться как с партитивной конструкцией, так и с псевдопартитивной. Это единственный случай, где cuid может использоваться в псевдопартитивной конструкции за пределами местоименной посессивной конструкции, которой посвящена настоящая статья. Употребление cuid в составе посессивной конструкции неинклюзивного обладаемого с de chuid также показывает, что здесь cuid скорее выражает значение «КОЛИЧЕСТВО», а не «ЧАСТЬ», так как указывает на «то, что принадлежит комулибо или чему-либо» и после cuid следует указание не на содержание множества, а на обладателя. В случае лексикализованных употреблений cuid, в которых оно имеет собственный референт и не выступает в псевдопартитивной конструкции, важным является то, что cuid представляет собой лексикализованный вариант не значения ЧАСТЬ, а значения КОЛИЧЕСТВО. Сложно однозначно утверждать, стало ли одно из этих значений базовым для использования cuid в местоименных посессивных конструкциях. Скорее все эти употребления, включая использование в местоименных посессивных конструкциях, являются реализациями семантического перехода «ЧАСТЬ» > «КОЛИЧЕСТВО» в значении cuid. 5. Выводы Посессивная конструкция с cuid ‘часть’ образует псевдопартитивную конструкцию с существительным, выражающим обладаемое, которым может быть или неисчисляемое существительное, или существительное во множественном числе. С неисчисляемыми существительными использование cuid предпочтительно, в то время как с существительными во множественном числе cuid используется в меньшей степени. Конструкция не используется с парными существительными, так как в таком случае указание на количество не требуется — в этих случаях количество задано по определению. Встречаются редкие употребления конструкции с посессорами-существительными, однако, по всей вероятности, это явление ограничено северными диалектами. Псевдопартитивная структура конструкции означает, что cuid выражает идею КОЛИЧЕСТВА обладаемого, которое нереферентно, квантифицируя тип объекта, в отличие от партитивной конструкции, которая квантифицирует определенное множество. Сложно точно определить источник конструкции среди других употреблений cuid, так как они довольно разнородны; скорее можно утверждать, что основой для ее употребления является общий потенциал cuid выражать значение КОЛИЧЕСТВА, которое также проявляется в ряде других употреблений cuid. Список условных сокращений ADV — адвербиальная частица, COM — общий падеж, DEF — определенный артикль, EMPH — эмфатическая форма, F — женский род, GEN — родительный падеж, M — мужской род, PL — множественное число, PRES — настоящее время, PROG — прогрессив, PROX — частица ближнего дейксиса, PTCL — частица, PTV — партитив, REL — релятивизатор, SG — единственное число, VN — глагольное имя, 1, 2, 3 — показатели лица.

Напиши аннотацию по статье

В. В. Байда МГУ, Москва ИРЛАНДСКАЯ ПОСЕССИВНАЯ КОНСТРУКЦИЯ С CUID ‘ЧАСТЬ’1 1.

использование глагольных времен при выражении обсчефактического значения нсв в болгарском языке. Ключевые слова: болгарский язык, аорист, перфект, имперфект, общефактическое значе ние, несовершенный вид. verb tenses for expressinG tHe GenerAl-fActuAl meAninG in bulGAriAn Svetlana Slavkova School of Foreign Languages and Literatures, Interpreting and Translation, Bologna University — Forlì Campus, Corso della Repubblica 136, 47121 Forlì, Italy The article attempts to analyze the general-factual meaning of the imperfective aspect in Bulgarian, taking into account not only the semantic and aspectual characteristics of verbs, but also the category of tense. The article discusses the use of the perfect, aorist and imperfect of imperfective verbs in declarative and interrogative sentences. It explains the usage of the past tense in Bulgarian to express the general-factual meaning of the imperfective aspect in terms of the lexical features of the verbs, and more specifically, their different semantic classes. Refs 26. Keywords: Bulgarian, aorist, perfect, imperfect, general-factuel meaning, imperfective aspect. 1. введение В настоящей статье рассматривается использование глагольных времен при выражении общефактического значения несовершенного вида в болгарском языке. Общефактическому значению НСВ посвящено множество исследований, касающихся главным образом русского языка [1–8]1. Исследователи обычно отмечают, что общефактическое значение НСВ называет сам факт совершения действия «без учета конкретных условий его осуществления» [11, с. 73], не фокусируя внимания на его результате (см. [12, с. 45] и [13, с. 7]). При этом отсутствует информация о кратности действия; известно только, что оно имело место по крайней мере один раз (см. [14, с. 267–268] и  [12, с. 76]). На неопределенный характер общефактического значения НСВ в русском языке указывает также О. П. Рассудова: «Специфика общефактического значения НСВ заключается в  признаке неопределенности по сравнению со значением, выражаемым СВ. В то время как СВ обозначает целостное однократное действие, достигшее предела, НСВ не дает однозначной информации, 1 Общефактическое значение глаголов НСВ в славянских языках, в том числе в сопоставлении с русским, рассматривалось также в работах [9] и  [10]. При этом основное внимание уделяется видовым характеристикам глагольного слова. один раз или неоднократно. …Во многих случаях такая неопределенность отвечает потребностям коммуникации» [7, с. 40–41]. В русском языке выделяется несколько подвидов общефактического значения: конкретно-референтное, экзистенциальное, двунаправленное, непредельное [6]. В  некоторых из  последних работ об общефактическом значении НСВ в  русском языке подчеркивается также связь общефактической глагольной предикации с бытийными высказываниями (см. по этому поводу [2] и [15]) и с референциальным статусом описываемых ситуаций ([6] и [8]). Эта связь тем более интересна для болгарского языка, где имеется морфологически выраженная категория определенности имени. В болгарском языке выражение общефактического значения связано не только с видом глагольной лексемы, но и с формой времени. Общефактическое значение, как правило, рассматривается не как отдельное значение НСВ, но как значение конкретных грамматических времен (в  основном  — прошедших). Показательны в этом смысле и ставшая уже классической работа «Основна българска граматика» Л. Андрейчина [16], и диссертация Ю. С. Маслова «Глагольный вид в современном болгарском литературном языке» [14], и другие работы болгаристов и славистоваспектологов, изучающих значения видо-временных форм в болгарском языке [17] и феномен конкуренции видов [18]. Как нам представляется, именно разнообразие грамматических форм времени, используемых в болгарском языке для выражения общефактического значения, должно стать причиной того, что помимо акциональной и собственно видовой характеристики глаголов необходимо также учитывать семантику конкретного грамматического времени. Предметом рассмотрения в  нашей работе будут прежде всего парные глаголы НСВ, входящие как в  предельные, так и в  тривиальные пары (как, например, пиша — напиша, срещам — срещна соответственно), некоторые глаголы НСВ, обозначающие состояние и входящие в перфектные пары (видя — виждам, чуя — чувам), а  также группа глаголов говорения и  мысли (обещавам, говоря, предлагам, предполагам)2. Чаще всего в общефактическом значении в болгарском языке употребляются «простые» глаголы НСВ, в то время как для вторичных имперфективов (таких как написвам, прочитам, построявам, свършвам) это значение нехарактерно или, по крайней мере, оно встречается редко [18, с. 29]3. Одним из  грамматических времен при выражении общефактического значения НСВ является аорист. Ю. С. Маслов считает, что «обобщенно-фактическое значение должно рассматриваться как важнейшее значение несовершенного аориста, так как из всех его значений оно наиболее св о б одно (проявляется в условиях максимальной независимости и от окружающего контекста, и от лексического значения глагола, и от способа действия и т. д.)» [14, с. 268–269]. При помощи несовершенного аориста называются действия, строго локализованные во времени, которые по той или иной причине были прерваны. Значение прерванности исклю 2 В терминологии Маслова это глаголы со значением «непосредственного, непрерывного эффекта» [19, с. 314]. 3 На окказиональный характер такого употребления указывается в работе [20], где приводится следующий пример: «И понеже математиците обичат всичко да им е чисто и подредено (това беше най-нелепата лъжа, която съм написвал), тази игра се играе на компютър» [20, с. 189].разкази, *понякога ходихНСВ-аор в Пловдив), возможно только ограниченно-кратное значение НСВ (три пъти ходихНСВ-аор в Пловдив). Временной интервал реализации действия оказывается закрытым: За последните три месеца Иван три пъти ходиНСВ-аор в Пловдив. При этом само действие и его результат отдалены от момента говорения и никак не связаны с ним [18, с. 30]. Перфект, наоборот, называет целостные действия с  неопределенной временной локализацией (т. е. осуществившиеся в неопределенный момент в прошлом). Кроме того, именно при помощи перфекта отражается опыт, приобретенный субъектом в прошлом: Чел съмНСВ-перф Млада гвардия4. Можно допустить, что этот личный опыт важен в конкретной коммуникативной ситуации, и потому перфектное значение оценивается чаще всего с точки зрения актуальности результата действия или сохранения состояния в момент речи ([21, с. 278; 22, с. 139–141)5. Имперфект НСВ обозначает ситуацию, относящуюся к прошлому, без указания на ее завершенность к моменту речи, возможно повторяющуюся в прошлом: Всички отминавахаНСВ-имперф, а  той седешеНСВ-имперф вътре и  пишешеНСВ-имперф. Общефактическое употребление имперфекта НСВ в определенных условиях тоже возможно: И аз в бурната си поетична младост пишехНСВ-имперф с молив; Като малка Маша се страхувашеНСВ-имперф от мишки. Далее мы попытаемся проанализировать функционирование прошедших времен болгарского языка (в частности, аориста, перфекта и имперфекта) в некоторых случаях реализации различных подвидов общефактического значения НСВ. 2. Перфект и аорист в повествовательных предложениях 2.1. Перфект и аорист в повествовательных предложениях с предельными глаголами НСВ Рассмотрим несколько примеров: (1a) През последните месеци е рисувалНСВ-перф само жена си и вещите около нея; Вие разбирате ли от изкуство? — Да — казвам. Чел съмНСВ-перф книгата «Ван Гог — художникът на слънцето и на лудостта»6; (1б) ЧетохНСВ-аор я веднъж, когато пак пътувах — някой я беше забравил в купето; Тя се засмя: — Вчера рисувахНСВ-аор с пръсти; Преди време ви писахНСВ-аор с молба да приемете в манастира на калугерките една мома […]. Ситуации, обозначенные предикатами чел съм, рисувал съм (1а) и четох, писах (1б), имели место в прошлом, они выражены предельным глаголом в сочетании с референтным и определенным объектом. Основное различие состоит в том, что в первом случае (1а) действие, выраженное перфектом НСВ, отражает личный опыт 4 Пример из работы [21, с. 279]. 5 См. также монографию [23], в которой основным признаком перфекта в современном болгарском языке называется приобретенный опыт (компетентность) лица, совершающего действие. 6 Большинство примеров взято из  национального корпуса болгарского языка (http:// search.dcl.bas.bg/, далее БНК), в остальных случаях источник указан. Некоторые примеры специально сконструированы и проверены в болгарской аудитории.можно сравнить с именем (предметом в широком смысле слова): имело место «чтение», и, как следствие, мы можем заключить, что в момент речи может иметь место «знание содержания книги»: чел съм, значи познавам съдържанието (‘читал, значит, знаком с содержанием’)7. Форма перфекта, таким образом, используется для введения общей или специфической характеристики субъекта, его знаний и умений: ПравилаНСВ-перф съм домашен течен шоколад и му знам вкуса; ОпитвалНСВ-перф съм домашен суджук, много е вкусен! С другой стороны, действия в (1б), выраженные аористом НСВ (четох, рисувах, писах), происходили в определенный период, уточняемый говорящим (веднъж, когато пак пътувах, вчера, преди време), т. е. временной интервал является закрытым и ограниченным периодом поездки, вчерашним днем или значительно отдален от момента речи (преди време)8. Рассмотрим примеры (2)–(5), в которых подчеркивается не столько результат самой деятельности (он вообще уходит на задний план), сколько факт этой деятельности, имевшей место в конкретный момент, предшествующий моменту речи. (2) — Значи, вие сте Станоев? ЧетохНСВ-аор днес две ваши работи. Харесаха ми. — Наистина ли? — едва чуто прошепна момъкът, сякаш премалял от вълнение. (3) Вдигна телефона и се обади на Генерала. — Чест и почитания, началник! Как си? — ЧетохНСВ-аор, четохНСВ-аор — отвърна му Гоцев. — Добре са те наредили. — Няма ли начин да дам опровержение? — Има, но първо ще дойдеш при мен. (4) — Нищо няма да излезе! — Защо? ЧетохНСВ-аор монографията на Денев. Съдържа предимно общи приказки. (5) Такова заглавие съм срещал някъде. — В един руски роман, нали? — От Пилняк? — От Еренбург? — От Бунин? — Не, в един английски роман. Дявол да го вземе, забравих името на автора. — Да, да, и аз си спомням. Навремето четохНСВ-аор рецензия за него. Во всех приведенных примерах с аористом НСВ речь идет о факте прошлого: действие как таковое выражено НСВ, оно имело место в прошлом, распространялось на конкретный объект (выраженный или невыраженный9, определенный или неопределенный), контролировалось субъектом и  было им же прекращено. Прекращение действия может быть связано с достижением результата, но грамматически это никак не выражено. 7 Подборка примеров из БНК показывает, что преобладают референтные (часто с определенным артиклем) объекты. Вне всякого сомнения, вопрос определенности объекта (т. е. употребления артикля) при общефактическом значении несовершенного перфекта в болгарском языке представляет собой огромный интерес и может стать предметом отдельного исследования. 8 Такое значение Е. В. Падучева называет ретроспективным конкретно-референтным [24, с. 11]. Основным его признаком является грамматическая невыраженность достижения результата действий, имевших место в течение некоторого времени до момента речи, в том числе у предельных глаголов НСВ. 9 Как видно из примеров (2)–(5), глагол чета употреблен в примерах как без объекта (называется только процесс, деятельность), так и в сопровождении объекта (определенного или неопределенного). В приведенных примерах действие «читать» даже в случае невыраженности объекта чтения предполагает наличие такого объекта, поэтому его можно считать предельным. Кроме того, из контекста можно восстановить идею достижения результата: Харесаха ми; Добре са те наредили; Съдържа предимно общи приказки; Да, да, и аз си спомням.с моментальными глаголами НСВ Рассмотрим следующие примеры. (6а) Всякакви идиоти съм срещалНСВ-перф през своя дълъг и не лек живот; Аз идвам в Хайноланд не за пръв път и вече съм срещалНСВ-перф доста от колегите ви. (6б) Веднъж или два пъти го срещахНСВ-аор; Е, срещахНСВ-аор ги дори с детето им след това, нищо особено не почувствах; Веднъж го срещахНСВ-аор описано в подобен случай, ама не вярвам да е така при теб… Има я любовта…веднъж я срещахНСВаор… но след време тя избяга… Този проблем го срещахНСВ-аор и при други потребители, писали коментар под някои от клиповете ти; Да, и  на други места го срещахНСВ-аор, и на други места питахНСВ-аор10; Защо го направи? — попита Саша. […]  — МолихНСВ-аор ги да ме преместят при Фрида или нея при мен. Отказаха. Ситуации типа (6а), в которых предикат выражен перфектом, характеризуются временной неопределенностью имевшей место ситуации. Семантика моментальных глаголов НСВ не противоречит этой неопределенности и нелокализованности события во времени, поскольку она ограничена только многократными событиями11. Более того, если выраженное перфектом действие отрицается, то временные рамки раздвигаются и в будущее, т. е. его осуществление потенциально возможно и после момента речи: Аз лично не съм срещалНСВ-перф дълголетник с вредни навици12 (возможная интерпретация: ‘еще не встречал, но могу еще встретить (в будущем)’). Потенциальность и  неопределенность поддерживается также слабореферентным (или нереферентным) статусом прямого объекта: всякакви идиоти, доста от колегите ви. В примерах типа (6б), где предикат выражен аористом, наоборот, возникает противоречие итеративной семантики моментальных глаголов НСВ (и, следовательно, их неактуального употребления) и темпоральной локализованности аориста. В основном это глаголы с итеративным суффиксом -а-/-ва-, многие из которых относятся к вторичным имперфективам (таким, как написвам, прочитам, построявам, свършвам)13. В целом, если учесть, что моментальные глаголы НСВ исключают возможность фокусирования внимания на деятельности, так как не имеют процессного значения, то можно предположить, что для них более естественны формы перфекта, сочетающие неопределенную локализованность во времени и неактуальность итератива, т. е. неопределенность момента события. Именно поэтому приведенные выше примеры с аористом НСВ (6б), если на однократность специ 10 Во всех случаях в примере (6б) мы имеем дело с несовершенным аористом. Для сравнения приведем похожие контексты, в которых форма НСВ аориста не вызывает сомнения: Това го казаха в предаването и на други места го четохНСВ-аор; …На мен ми се е случвало поне два пъти и писахНСВ-аор тук в темата, но после се усъмних в себе си и си изтрих поста…; Добри оферти и си изпълняват сроковете, веднъж даже им звъняхНСВ-аор да ги питам за един анцуг и бяха много отзивчиви. 11 Как и все глаголы, входящие в тривиальную видовую пару, моментальные глаголы НСВ не способны выражать процесс. 12 Источник: http://www.blitz.bg/article/ 15247 — 09.12.2014 13 Как известно, вторичные имперфективы в  болгарском языке редко употребляются в форме аориста (см. об этом [22, с. 74] и [25, с. 290]).ное значение. В  «поддержку» многократного прочтения выступают уточняющие обстоятельства времени и  места, грамматическое число объекта (веднъж или два пъти; при други потребители, и на други места, ги). Таким образом, можно предположить, что именно ограниченный набор возможных значений моментальных глаголов НСВ (в частности, наличие только многократного значения и отсутствие дуратива и прогрессива) в сочетании с жесткой локализацией во времени аориста препятствует развитию дополнительных, прагматически нагруженных значений. Итак, несмотря на наличие общих черт в семантике аориста НСВ и перфекта НСВ, нельзя сказать, что они взаимозаменимы. Действие, выраженное перфектом, характеризует субъект, отражает приобретенный им опыт, позволяет делать выводы о личности субъекта в момент речи. Наоборот, особенность аориста НСВ состоит в том, что внимание говорящего сосредоточивается на конкретной динамической ситуации, которая также входит в  личное пространство субъекта, но  без связи с моментом речи. 3. Перфект и аорист в общем вопросе Рассмотрим следующие возможные формулировки вопроса. 1. Общий вопрос с перфектом глагола НСВ: Чел ли си? Писал ли си? Ходил ли си? Срещал ли си? Намирал ли си? Идвал ли си? 2. Общий вопрос с аористом глагола НСВ: Чете ли? Писа ли? Ходи ли? Среща ли? Намира ли? Идва ли? 3.1. Общий вопрос с перфектом глагола НСВ В примерах (7)–(10) говорящий выясняет, совершал ли собеседник вообще определенное действие, т. е. является ли это действие частью его жизненного опыта. При этом может подразумеваться неспецифическая неопределенность времени и места действия, выражаемая наречиями някога ‘когда-нибудь’, някъде ‘где-/куданибудь’, а также его незапланированность: случайно ‘случайно’. В форме перфекта можно использовать глаголы любого класса, в том числе и двунаправленные. Ответ может быть положительным или отрицательным, в нем отражается наличие или отсутствие индивидуального опыта участника ситуации, который мог совершить действие как минимум один раз. (7) — Давал ли сиНСВ-перф му да пласира някакви резервни части? — Да, давал съмНСВ перф му… (8) — А такова нещо виждал ли сиНСВ-перф? — Виждал съмНСВ-перф — отвърна то. (9) — Хей, приятелю, не си ли срещалНСВ-перф тъдява един разбойник със страшен глас? — Разбойник не съм срещалНСВ-перф — отвърна въглищарят, — но видяхСВаор един гладен циганин… (10) — Чувал ли сиНСВ-перф за ония машинки, които дистанционно включват двига теля? — Чувал съмНСВ-перф. В приведенных оригинальных примерах в ответе используется перфект НСВ (срещал съм, давал съм, виждал съм, чувал съм). В примере (9) наряду с ожидаемым не съм срещал появляется также уточнение в форме аориста СВ, называющее од(видях един гладен циганин). В ходе небольшого эксперимента студентам-болгаристам (носителям языка) Софийского университета были предложены варианты ответов с несовершенным аористом и несовершенным перфектом. Результаты опроса показали, что предпочтение несовершенному перфекту при выражении личного опыта отдает абсолютное большинство опрашиваемых (более 80 %)14. (11) — СрещалиНСВ-перф ли сте някои от колегите ми? Да ви запозная? — Аз идвам в този университет не за пръв път и вече съм срещалНСВ-перф доста от колегите Ви. При этом ответ с несовершенным аористом (вече срещахНСВ-аор доста от коле гите Ви) признают абсолютно невозможным 63 % респондентов. В ответе на вопрос из примера (9) вариант с несовершенным перфектом после отрицания (Разбойник не съм срещалНСВ-перф) выбрали 63 % респондентов, а диалог с ответом в форме несовершенного аориста (9’) признали возможным всего 9 % анкетируемых 15. (9’) — Хей, приятелю, не си ли срещалНСВ-перф тъдява един разбойник със страшен глас? — Разбойник не срещахНСВ-аор… Интересно рассмотреть еще один пример из болгарской литературы, который был предложен в анкете (этот пример рассматривается более подробно в следующем параграфе, но и здесь он показателен). (12) Ге о р г и: — Дядо, не срещаНСВ-аор ли някъде две жени в раса и един мъж в расо? О в ч а р я т: — Не срещахНСВ-аор такива, синко, днес. Но вчера видяхСВ-аор много такива мъже и жени, в раса (Иван Вазов, «Към пропаст», 1907). В предложенном примере (12) в оригинальном источнике (написан в 1907 г.) использован несовершенный аорист (не срещах), однако возможным его признали всего 11 % респондентов, в то время как 59 % предпочли вариант Не съм срещалНСВперф такива, синко, днес, а остальные 30 % опрошенных наиболее приемлемой формой назвали совершенный аорист не срещнах. 3.2. Общий вопрос с аористом глагола НСВ Общий вопрос с несовершенным аористом имеет верифицирующий характер, он имплицирует знание говорящего о  том, что ситуация должна была иметь место. Иными словами, говорящего интересует, имело ли место действие, которое, «по предварительным данным», должно было осуществиться до момента речи (см. по этому поводу также [17, с. 51]). Строго говоря, запланированное, определенное и известное обоим собеседникам событие будет выражаться совершенным аористом (Написа ли (му)? Видя ли я? Срещнахте ли се?), предполагаемое, ожидаемое 14 18 % респондентов считают более вероятным аорист СВ: Аз идвам в този университет не за пръв път и вече срещнахСВ-аор доста от колегите Ви. В таком ответе, очевидно, имеются в виду «встречи» в этот конкретный приезд, а не прошлый опыт говорящего. 15 Остальные 28 % предпочтений приходятся на формы глагола СВ: не съм срещнал и не срещнах. година срещахте ли се?)16. Положительный и отрицательный ответы оформляются по-разному. В положительном ответе (примеры (13)–(16)), как правило, используется форма аориста (которая, естественно, подразумевается также при кратком ответе «да»). Аорист НСВ в ответе, соответствующий аористу НСВ в вопросе, подчеркивает временную локализацию факта в момент, предшествующий моменту речи и не связанный с ним эксплицитно выраженным результатом. При этом формой аориста в ответе собеседник подтверждает «право» спрашивающего на ожидание действия, т. е. на его информированность о том, что ситуация должна была иметь место. В примерах с событийными глаголами (14) и (15) в ответе возможен также совершенный аорист, маркирующий однократность и  результативность события (Видях я; Срещнаха се). (13) — Ами ти писаНСВ-аор ли на баща си? — Да, писахНСВ-аор му. (14) — ВиждаНСВ-аор ли я? — ВиждахНСВ-аор я. / ВидяхСВ-аор я. (15) — Иван и Мария срещаха ли сеНСВ-аор (вече)17? — Да, срещаха сеНСВ-аор. / Да, срещ нахаСВ-аор се. (16) — ХодиНСВ-аор ли в Пловдив? — Да, ходихНСВ-аор. Конкретные условия совершения действия (законченного или прерванного) могут также выражаться эксплицитно при помощи обстоятельств объемлющего времени (вчера, днес, миналата година, веднага, сега (вчера, сегодня, в прошлом году, сразу, сейчас): — Ами ти писа ли на баща си? — Да, писах НСВ-аор му (вчера); — Ходи ли в Пловдив? — Да, ходих НСВ-аор (миналата седмица). Замена несовершенного аориста на перфект НСВ в  положительном ответе (примеры (13’)–(16’)) придает совершившемуся факту временную неопределенность, что вступает в противоречие с конкретной темпоральной локализацией, заложенной в вопросе: разговор выводится из сферы конкретной ожидаемой ситуации (аорист) и переводится в плоскость приобретенного личного опыта (перфект). Таким образом, отрицаются ожидаемость действия и основание для вопроса о его реализации. (13’) — Ами ти писаНСВ-аор ли на баща си? — ??Да, писал съмНСВ-перф му18. (14’) — ВиждаНСВ-аор ли я? — ??Да, виждал съмНСВ-перф я. (15’) — Иван и Мария срещаха ли сеНСВ-аор (вече)? — ??Да, срещали са сеНСВ-перф. (16’) — ХодиНСВ-аор ли в Пловдив? — ??Да, ходил съмНСВ-перф. В отрицательном ответе появляются возможности для варьирования глагольных времен и, следовательно, больше возможностей для передачи прагматических 16 На мысль о необходимости разграничения запланированного и предполагаемого действий навели замечания Х. Р. Мелига при обсуждении текста статьи. Ответственность за освещение материала полностью лежит на ее авторе. 17 Пример из работы [11]. 18 Такие ответы воспринимаются информантами как коммуникативно неудачные или уклончивые. отрезок, в течение которого действие не было произведено, открытым и, следовательно, допустить, несмотря на отрицательный ответ, возможность осуществления действия и после момента говорения — ср. (17)–(19). (17) — Ами ти писаНСВ-аор ли на баща си? — Не, не съм му писалНСВ-перф [още]. (18) — Иван и Мария срещаха ли сеНСВ-аор (вече)? — Не, не са се срещалиНСВ-перф [още]. (19) — ХодиНСВ-аор ли в Пловдив? — Не, не съм ходилНСВ-перф [още]19. Сохранение аориста НСВ в ответе возможно в основном в тех случаях, когда используются предельные или двунаправленные глаголы (примеры (20), (21)). (20) — Ами ти писаНСВ-аор ли на баща си? — Не, не му писах НСВ-аор. (21) — ХодиНСВ-аор ли в Пловдив? — Не, не ходихНСВ-аор. Кроме того, есть еще одна особенность, касающаяся употребления аориста НСВ в  отрицательных ответах: в  примерах (22)–(25) обращает на себя внимание наличие в  контексте элементов, позволяющих говорящему мотивировать неосуществление действия. (22) По съветите пък на по-старите аз не писахНСВ-аор на майка си къде съм, за да може смело да отговаря, че не знае нищо за мен. (23) Тя не знаеше как да изпрати писмо до Салвато и не му писаНСВ-аор. (24) Даже и Берлинското книгоиздателство се сетило за мене, а аз почти никому не писахНСВ-аор. В нашия град нямаше картички, няма хартия — даже и попивателна. Вечер няма пък ни вода, ни електричество. (25) В София не ходихНСВ-аор, че бях болен. Эту особенность можно объяснить тем, что поскольку закрытый (ограниченный) временной отрезок замыкает границы возможного осуществления ожидаемого действия только в прошлом, говорящий склонен аргументировать несовершение действия. Аргументация вводится причинными или целевыми конструкциями, а также отдельными пояснительными предложениями, объясняющими объективную или субъективную невозможность выполнения действия (часто это вполне осознанный выбор). Использование НСВ аориста моментальных глаголов в отрицательном ответе (не намирах, не срещах, не казвах) не подтверждается реальными современными примерами (пример (12), приведенный выше, относится к началу прошлого века)20. (12) Г е о р г и: — Дядо, не срещаНСВ-аор ли някъде две жени в раса и един мъж в расо? О в ч а р я т: — Не срещахНСВ-аор такива, синко, днес. Но вчера видях много такива мъже и жени, в раса (Иван Вазов, «Към пропаст», 1907). 19 Во всех примерах возможен краткий ответ при помощи только вспомогательного глагола: Не, не съм. 20 Не подтверждается информантами и такой диалог: — Иван и Мария срещаха ли сеНСВ-аор (вече)? — ?Не, не се срещахаНСВ-аор. Ср. также комментарий Р. Ницоловой к известному примеру Ю. С. Маслова «Ето един пример, днес схващан като архаичен, приведен от Маслов: Марийка късно ли те намери? — Коя Марийка? — Как? Не намирà ли те тя?» [25, с. 291] (подчеркнуто мной. — С. С.). Этот тезис подтверждается и информантами — носителями болгарского языка, которые считают примеры типа не намирах, не срещах, не казвах, не виждах (някого) при описании единичной ситуации (в том числе определенной и конкретной) неприемлемыми.в форме НСВ перфекта (Не, не съм срещал такива) или даже СВ аориста (Не, не срещнах такива). Невозможность (или необычность, нехарактерность) использования несовершенного аориста моментальных глаголов в отрицательных ответах (не намирах, не срещах, не виждах), хотя он возможен у других классов глаголов (не писах, не ходих, не се мих), можно объяснить, если принять тезис о необходимости аргументации несовершения ожидаемого (выраженного аористом) действия. Поскольку многие моментальные действия не могут контролироваться субъектом, становится затруднительным мотивировать их неосуществление. 4. Имперфект В этом разделе мы рассмотрим еще одно употребление глаголов НСВ, а именно общефактическое непредельное по классификации Е. В. Падучевой, которое называет не обязательно результативное и закончившееся действие: Вы искали коменданта? [24, с. 13]. Иными словами, прошедшее время не гарантирует, что ситуация перестала иметь место в настоящий момент, хотя возможно ее ограничение во времени: В детстве Маша боялась мышей [26, с. 26]. Если взять за основу определение Ю. С. Маслова, согласно которому несовершенный имперфект «обозначает либо единичное (однократное) конкретное действие в процессе его протекания, либо многократное (обычное, потенциальное и т. д.) действие в его неограниченной повторяемости (или неограниченной возможности повторения)» [14, с. 255], то мы увидим, что семантика имперфекта не противоречит семантике общефактического непредельного. И  действительно, общефактическое значение несовершенного имперфекта может выражаться непредельными глаголами состояния, не обладающими ни актуально-длительным, ни итеративным значениями (ср. *Вчера от два до пет Маша се страхувашеНСВ-имперф от мишки; *Маша всеки ден се страхувашеНСВ-имперф от мишки при возможном Като малка Маша се страхувашеНСВ-имперф от мишки). Перевод русских примеров на болгарский язык тоже подтверждает возможность неактуального употребления глаголов состояния и деятельности: Вие ли търсехте коменданта? Ср. также подобные оригинальные примеры в болгарском языке (Игнате, ти право говорешеНСВ-имперф — тук е фронт и аз няма да го зарежа…»21; «Радке! Тебе търсехНСВ-имперф22; По-рано живеешеНСВ-имперф на Янплац 6. Дали още живее там, не знам23; Настоящият силен човек на “Герена” Георги Иванов обаче също се разбира с Мъри и веднъж вече го искашеНСВ-имперф за треньор на отбора24), которые говорят о том, что в общефактическом значении может употребляться также несовершенный имперфект25. Однократное действие в процессе его протекания и многократное действие разграничиваются контекстом. «В тех же случаях, когда контекст минимален (особенно в изолированном высказы 21 Пример взят из [14, с. 255]. 22 Пример взят из [14, с. 255]. 23 Пример взят из [22, с. 149]. 24 Источник: http://topsport.ibox.bg/news/id_1722296839. 25 Ср. также следующие примеры с глаголами местоположения: Где мои ключи? Они лежали на столе [6, с. 10]; На этой стене висела картина [26, с. 26], которые мы переводим на болгарский язык при помощи экзистенциальных има и съм: Къде са ми ключовете? БяхаНСВ-имперф на масата. На тази стена имашеНСВ-имперф картина. однократном или многократном действии» [14, с. 255]. В то же время тот факт, что неизвестно, перестала ли иметь место описываемая ситуация в настоящий момент, не позволяет употребить аорист, который, как уже было сказано, называет прекращенное действие. Помимо глаголов imperfectiva tantum, в  форме имперфекта можно встретить также парные глаголы НСВ, относящиеся к  группе глаголов говорения (verba dicendi): предлагам, каня, питам, моля, говоря, изразявам, интересувам се26. (26) ПредлагашеНСВ-имперф ми отделна маса в залата, но аз й отговорих, че съм дошла само да се видя с моя… — Анастасия се обърка, после помисли и каза: — да се видя с теб, Владимир и с Вас. (27) Именно „Болницата“ никога не бях изпращал на Запад. ПредлагахаНСВ-имперф ми и имаше начини — аз, не знам защо, отказвах, без да правя никакви сметки27. В примерах (26) и (27) речь идет об иллокутивном акте «предложение». Хотя предложение и не оказало желаемого воздействия на адресата, сама ситуация предложения имела место как минимум один раз. Важным фактором при употреблении имперфекта НСВ является также разобщенность действия с моментом речи. Как следствие «несохранения результата» или, вернее, возможного несохранения результата, в момент речи возникает специфическая ситуация напоминания собеседнику о планируемом ранее действии (28): (28) — Е, та не знаеш ли какви са лодките? Такива, с които да плуваме по водата. — А защо ни трябва да плуваме по водата? — Ами нали се готвехмеНСВ-имперф28да бягаме от този остров? 29 Другая интересная ситуация употребления импрефекта — это озвучивание со держания какого-нибудь сообщения (передача чужих слов) глаголами речи (29): (29) След няколко дни дойде бърза телеграма от професор Осуалд Вебл […]. Той ме канешеНСВ-имперф да се включа като цивилно лице в балистичните изследвания, които се правеха на полигона. ПредлагашеНСВ-имперф ми истинска и сериозна работа, с която можех да взема участие във войната. Это тот редкий случай, когда общефактическое значение используется в нарративном режиме. Подобную ситуацию мы наблюдаем в переводе на болгарский язык отрывка из романа А. и Б. Стругацких «Трудно быть богом» в примере (30): 26 Многие из них возможны в перформативном употреблении. 27 Оригинальный русский текст: «Именно “Корпуса” я никогда на Запад не передавал. Предлагали мне, и пути были — я почему-то отказывался, без всякого расчета» (http://www.xlibri.ru/elib/ostrv001/ 00000150.htm). 28 Ср. также другие (сконструированные) примеры носителей языка: Той нали с нея веднъж вече се договаряшеНСВ-имперф / се срещашеНСВ-имперф; Тя (нали) вече веднъж му предлагашеНСВ-имперф тази идея. 29 Оригинальный русский текст: — Ну, не знаешь, какие лодки бывают? На которой по воде плавать.  — А зачем нам по воде плавать? — Так мы же собирались удрать с  этого Дурацкого острова (http://books.rusf.ru/  unzip/ add-on/xussr_mr/nosovn03.htm?45/49).— Струва ми се, че те попитах дали си се милНСВ-перф днес или не?  — каза Румата, като разпечатваше първото писмо. […] — Какво ти разказвахНСВ-имперф за микробите? — каза Румата. […] — Глупчо си ти — каза Румата и започна да чете писмото. ПишешеНСВ-имперф му дона Окана, дворцова дама, новата фаворитка на дон Реба. Предлагаше НСВ-имперф му довечера да посети нея, «нежно страдащата». […] Вторият плик беше от дебела хартия… ПишешеНСВ-имперф му дон Рипат… РазпитвашеНСВ-имперф го за здравето му, изразявашеНСВ-имперф увереност в победата на сивото дело и го молешеНСВ-имперф да отсрочи дълга му… В третото писмо му предлагахаНСВ-имперф да се дуелира с  мечове заради дона Пифа, но се съгласявахаНСВ-имперф да оттеглят предложението си…30 Во вступительной части текста (в вопросе) используются формы несовершенного аориста и перфекта31, но как только начинается перечисление конкретных речевых актов, содержащихся в письмах, или вообще чужой речи, появляется имперфект НСВ, имеющий целью, по-видимому, приобщить читателя к восприятию героя. Общефактический потенциал здесь содержится в уточнении, кто писал, о чем спрашивал, что предлагал, в чем выражал уверенность, о чем просил и т. д. Внимание читателя фокусируется не на самом процессе протекания отдельных действий (в основном речь идет о глаголах передачи информации, не имеющих конкретнопроцессного значения), а на их аргументах или обстоятельствах, т. е. на самой этой информации. И  действительно, для результативного понимания действий, выраженных несовершенным имперфектом, необходимо в первую очередь исключить их актуально-длительное прочтение, а глаголы передачи информации, как мы уже сказали, такого значения не имеют32, они называют только событие. 30 Оригинальный русский текст: — Мылся сегодня? — спросил он. […] — Я, кажется, спросил тебя, мылся ты сегодня или нет?  — сказал Румата, распечатывая первое письмо. […] — Я тебе про микробов что рассказывал? — сказал Румата. — Дурачина ты, — сказал Румата и стал читать письмо. Писала дона Окана, фрейлина, новая фаворитка дона Рэбы. Предлагала нынче же вечером навестить ее, «томящуюся нежно». […] Следующий конверт был из плотной бумаги… Писал дон Рипат… Справлялся о здоровье, выражал уверенность в победе серого дела и просил отсрочить должок… В третьем письме предлагали рубиться на мечах из-за доны Пифы, но соглашались снять предложение… (http://books.rusf.ru/unzip/xussr_s/strug&10.htm? 5/22). 31 Интересно, что первый вопрос (Ми ли сеНСВ-аор днес?) выражает ожидаемость действия (что подтверждается дальнейшим развитием диалога (Какво ти разказвахНСВ-имперф за микробите?)), после чего, не получив ответа, спрашивающий задает вопрос о том, имело ли место действие вообще: (дали си се милНСВ-перф днес или не?). 32 Ср. также следующие примеры, в  которых использован имперфект событийных глаголов НСВ: За първи път срещашеНСВ-имперф някого от организацията на Алскони. Тази мадама идвашеНСВ-имперф направо от Италия (https://books.google.bg/books?isbn=9545283688); ВиждашеНСВ-имперф я за първи път (http://www.slovo.bg/showwork.php3?AuID=95&WorkID= 15558&Level=2); За първи път намирашеНСВ-имперф човек, който му предлага помощ без каквато и да е уговорка (http://chitanka.info/text/229/9). В заключение можно сказать, что разнообразие грамматических форм времени, позволяющих выразить все подвиды общефактического значения несовершенного вида, обусловлено сочетанием акциональной и собственно видовой характеристик глаголов с семантикой конкретного грамматического времени. Проведенный анализ показал, что наиболее независимым является общефактическое значение, отражающее личный жизненный опыт субъекта, для выражения которого используется перфект НСВ глаголов всех семантических классов, как в общем вопросе, так и в ответе, в том числе с отрицанием. Иными словами, экзистенциальной семантике высказывания с перфектом вполне соответствует значение неопределенной кратности, выражающееся в  том, что действие имело место по крайней мере один раз, а также временная нелокализованность действия, выраженного перфектом. Это значение несовершенного перфекта в болгарском языке соответствует экзистенциальному общефактическому значению несовершенного вида в русском. Форма аориста характерна прежде всего для процессных глаголов, в том числе и для глаголов деятельности. В целом аорист привязан к идее ограниченности длительного действия, его прерванности, но при этом возможный результат игнорируется или, скорее, подразумевается, и внимание на нем не фокусируется. Хуже всего аорист сочетается с глаголами НСВ, входящими в тривиальные видовые пары, так как их итеративный характер и неактуальное употребление вступают в противоречие с  конкретным характером и  локализованностью во времени аориста. Это значение несовершенного аориста соответствует конкретно-референтному общефактическому значению несовершенного вида в русском языке. Что касается имперфекта, то это самый необычный и контекстно обусловленный грамматический тип общефактического значения, он характерен в основном для глаголов состояния и  деятельности. Возможная непрекращенность ситуации в настоящем исключает употребление аориста, а временная локализация несовместима со значением перфекта. Однако формы имперфекта нередко встречаются и с  глаголами НСВ, имеющими событийный характер (часто это глаголы передачи информации). В этом последнем случае, на наш взгляд, речь идет об «удвоении» значения неопределенной кратности, характерного как для семантики несовершенного вида событийных глаголов, так и для грамматической семантики имперфекта. В данном случае важен не столько сам процесс (который часто просто исключается семантикой глагола), сколько реальное осуществление «речевого акта» (близкого к перформативности) и его содержание. Это значение несовершенного имперфекта соответствует непредельному подвиду общефактического значения несовершенного вида в русском языке.

Напиши аннотацию по статье

УДК 811.163.2 С. Славкова Вестник СПбГУ. Сер. 9. 2015. Вып. 3 ИСПольЗоваНИе глагольНых вРеМеН ПРИ выРаЖеНИИ оБщеФактИЧеСкого ЗНаЧеНИЯ НСв в БолгаРСкоМ ЯЗыке Школа иностранных языков и литературы, устного и письменного перевода, Болонский университет — Кампус Форли, Италия, 47121, Форли, Корсо делла Република, 136 В предлагаемой статье сделана попытка проанализировать некоторые случаи употребления общефактического значения НСВ в болгарском языке с учетом не только акциональных и  видовых характеристик глагольного слова, но  и  категории грамматического времени. Рассматривается употребление перфекта, аориста и имперфекта НСВ в повествовательных и вопросительных предложениях. Разнообразие грамматических времен, используемых для выражения общефактического значения НСВ в  болгарском языке, связывается с  лексической характеристикой конкретных глаголов, а именно с их принадлежностью к конкретным семантическим классам. Библиогр. 26 назв.

исповедных вопросник староверов баталии лингвокултурныы анализ текста. Ключевые слова тексты до книжной справы XѴII в., исповедь, старообрядцы, поморское согла сие, запреты Abstract During the expedition to the Old Believers in Latgale (Latvia) a group of Slavists investigating the Russian language of Old Believers abroad got a scanned copy of the confessional questionnaire as a present from Basil Trish kin, a mentor of Gayok Old Believers’ House of Prayer (Daugavpils). This questionnaire is used by Basil Trishkin during confessions in conversations with the pa rishioners. As the study of the manuscript revealed the questionnaire according to its content, structure and features of language dates back to the preRas kol texts of the XѴII century. The next expedition, 2017, confirmed the assump tion that the questionnaire is a part of the Old Believer’s prayer book. The ex peditions did not pursue archeographic objectives, the conversations with men tors were mostly focused on prohibitions and prescriptions in the Old Believers’ com munity in Latgale for the purpose of its further sociolinguistic and ethno linguistic analysis. Nevertheless the scanned manuscript certainly deserves attention as a piece of the Old Believers’ written culture. On the one hand, the Old Believer’s prayer book is written in Church Slavonic. On the other hand, the scanned manuscript is a source of information about the Latgalian Old Believers’ Russian language as a language for everyday communication, including lexical and other dialect features. The oral comments of the mentors Basil Trishkin and Ioann Zhilko about pro hi bitions in the Old Believers’ community, use of the questionnaire in the prac tice of worship and opportunities to pass it on to a group of researchers, with sub sequent pub li cation of the text, are particularly noteworthy. Keywords pre-reform texts, confessional questionnaire, Old Believers, Pomorian concord, bans Slověne 2018 №1An Old Believer’s confessional questionnaire from Latgale:linguocultural analysis of the text 0. Некоторые особенности традиции староверов Латгалии В июне 2016 г. группа сотрудников Института славяноведения РАН про вела полевое этнолингвистическое обследование старообрядцев Лат галии (восточная часть Латвии), подробнее см. [Плотникова 2016; Пилипенко 2016; Ганенкова 2017]. 20–30 мая 2017 г. исследователи в том же составе предприняли повторную экспедицию к староверам в Лат­ галию с целью изучения диалектного, социолингвистического и эт но­ лингвистического аспектов функционирования русского языка в этом регионе. Была расширена география обследования: в этот раз вни мание исследователей было сконцентрировано на центральной и се вер ной Латгалии (Резекне, Лудза и др.). Старообрядцы Латгалии являются беспоповцами поморского со­ гла сия и относятся к Древлеправославной поморской церкви (ДПЦ), которая сознает себя “церковью, не имеющей церковной иерархии”. По­ морское согласие начало складываться после Соловецкого восстания 1667–1676 гг. и первоначально связано с неподчинением соловецких мо­ нахов богослужебной реформе середины XѴII в., немолением за царя и за патриарха, а затем и отрицанием священства: поморцы связывали вос шествие на престол патриарха Никона с пришествием антихриста и, соответственно, не признавали священников, рукополагаемых “анти­ хри стом” [Чумичева 2009; Рыжонок 2009]. Власть часто причисляла беспоповцев к сектантам, активно пре сле­ довала весь XѴIII и XIX век, так как идеологически (как не имеющие таинств) они воспринимались как близкие к русским протестантам, пред ставителями которых можно назвать, например, духоборов или мо локан [Никитина 2013: 14]. В частности, беспоповцев федосеевского толка (выделившегося из поморского согласия в 1706 г.) на основании распространения ими идеи всеобщего безбрачия и отрицания молитв за царя Святейший синод в 1842 г. причислил к наиболее вредным сек­ там [Лённгрен 1994: 35]. При отсутствии духовенства невозможно совершать большинство таинств, таких как причащение, браковенчание, миропомазание, ру­ ко положение. Поэтому церковные таинства беспоповцы, в том числе по морцы, делят на “нужнопотребные” (абсолютно необходимые для спа сения), которые после воцарения антихриста совершаются “духов­ но” (причащение), или их совершают миряне (крещение, покаяние), и “по требные”, которые на земле более не совершаются. Некоторые та­ ин ства поморцы заменяют обрядом благословения, например благо­ словения брака, благословения наставника (заменяет таинство брако­ венчания и священства соответственно) [Беспоповцы 2002: 702; ДПЦ 2007: 135–136]. 2018 №1 SlověneAnna A. Plotnikova, Olga V. Trefilova В отличие от других беспоповских течений ДПЦ в настоящее время имеет региональные органы управления (духовные центры), часть ко­ торых находится на территории современной Латвии и Литвы (в Латвии можно отметить, в частности, Рижскую Гребенщиковскую старо обряд­ че скую общину). Функцию духовенства у поморцев выполняют наставники моленных (молитвенных домов). В моленных “мирским чином” проводится бого­ служение, состоящее из последований суточного круга, которые можно со вершать в отсутствие священника: вечерни, павечерницы (т. е. по ве че­ рия), полунощницы, утрени, 1­го, 3­го, 6­го и 9­го часов, обедницы (т. е. изобразительных); возгласы священников при богослужении заменяют­ ся формулой “За молитв святых отец наших, Господи Исусе Христе Сыне Божии, помилуй нас”, все ектении — чтением “Господи, помилуй”; при от­ сутствии треб большую роль стал играть молебен, включенный в со став суточных служб (подробнее см., например, современное издание, со став­ ленное уставщиком­беспоповцем: [Шамарин 1992], см. также [Бес по пов­ цы 2002: 703]). В частности, при благословении брака служат молебен: Мы уж не венчаем, мы просто служим молебен, за благополучие семьи [ОИ1, расшифровка А. А. Плотниковой]. Следует отметить, однако, что это благословение признается госу дар­ ством как заключение брака (староверы в Латвии признаны на госу дар­ ст венном уровне, считаются традиционной конфессией и имеют своих представителей в парламенте): Когда свадьба, мы тоже имеем право регистрации, и то свидетельство, которое церковь выдаёт, оно признаётся на государственном уровне. Это документ. Документ о браке. [. . .] Мы, организация, имеем статус юри дического лица. И наш брак, который вот заключается в церковь, он на государственном уровне: выдаётся специальный документ, ну, и мы све де ния подаём в ЗАГС, там надо определенный, там две недели, за две не дели подать в ЗАГС сведения, и это всё ЗАГСом признаётся [ОИ, рас шифровка А. А. Плотниковой]. В отсутствие рукоположения наставника выбирают2. При выборе на ставника учитывается мнение не только представителей высшей иерар хии ДПЦ, но и членов общины, прихожан: 1 ОИ здесь и далее — наставник моленной Малюткинско­Юдовской общины Иоанн Жилко, 1975 г. р. 2 Выборность может присутствовать и у старообрядцев поповских согласий, в частности у последователей Белокриницкой иерархии, однако если у беспоповцев мнение прихожан является определяющим, то поповцы высказываются скорее в случае категорического несогласия с предложенной кандидатурой настоятеля. Slověne 2018 №1An Old Believer’s confessional questionnaire from Latgale:linguocultural analysis of the text ОВ3: А теперь скажу, как появляется наставник. При стечении народа, вот решило ўобщее собрание общины, что да, берём вот этого человека в на став­ ни ки. Тогда объявляют по всем приходам, ну, стараются как можно больше, ну у нас центральный совет есть, Латвии. Центральный совет Древле пра во слав­ ной поморской церкви Латвии, ну, это вы встретитесь с председателем Жил ко, я у него заместитель, вуот, и обычно на собрании у нас, на заседании объя . . . говорят: “Так и так, такого­то, такого­то хотят благословить в наставники”. И тада приезжают обязательно минимум три наставника, долж ны при ехать, и в храме служится служба специальная, чтобы благословить его в на став ники. И после этого, когда он становится “отцом Василием”, как вы говорите . . . Соб.: А отец и наставник — это одно? ОВ: Да­да. У нас наставник называется отцом. При этом спрашивают: “Бу дете?” Вначале, в первую очередь, спрашивают у того человека, к ко то ро­ му ходит на исповедь: “Можно или нет его в наставники принять?” Потом, если он женат, спрашивают у жены, согласна ли она, чтобы стал наставником. И потом спрашивает у присутствующих прихожан, согласны ли они. И толь­ ко после этого благословляет в наставники. Соб.: А вы говорите, что приезжает три? ОВ: Минимум три. Соб.: И что, с каждым эта процедура? ОВ: Нет, эти трое, они просто, ну, руководят службой. Его, так сказать, благословляют. Вуот. Вуот сам процесс благословления — обязательно спра­ ши вают, вуот эти вот вопросы задают, если кто­то, скажем, несколько при­ хо жан скажут, что мы против него, то уже могут его и не поставить в на став­ ни ки. Потому что тада они должны объяснить, почему против. По ка кой при чине. Если он, действительно получается, что­то там, скажем, втихомолку где­то там курит, или там пьёт, или ещё что­нибудь серьёзное, какие­то гре­ хи . . . Да. И собрание общее — самое главное, ну, так сказать, высший со вет для храма. Что решило, решили люди, так и будет. Например, вуот я в цен т­ ральном совете. Кажется, что под нами, у нас в Прейли на соборе, что под нами находятся все храмы, — ничего подобного. Мы можем в цен т раль ном совете решить: вот такого­то снять с наставников, а поставить другого, а об­ щи на против — и ничего ты не сделаешь [расшифровка А. А. Плотни ко вой]. . . . Духовный наставник — это батюшка, батюшка, настоятель — это ду хов­ ный наставник. Который вот избирается, как мы говорили, общим собра ни­ ем. Потом духовная комиссия рассматривает, и тогда он приезжает его бла­ го словлять. Это тоже интересная традиция — благословлять. Закон такой, что было, было бы не меньше трёх батюшек. Обязательно, обязательно при­ сут ствует духовный отец, то есть тому, к которому ты ходишь на исповедь, а ба тюшка тоже должен исповедоваться у своего духовного наставника. И тогда вот принародно спрашивается: “Желаете?” Если народ согласен, тогда, значит, всё, происходит благословление. Духовные наставники [ОИ, рас ши­ ф ровка А. А. Плотниковой]. 3 ОВ здесь и далее — наставник Гайкóвской моленной Василий Тришкин, 1956 г. р., Соб. — собиратель. 2018 №1 SlověneAnna A. Plotnikova, Olga V. Trefilova Одно из главных требований к наставнику — чтобы он был гра мот­ ным4, что подразумевает в первую очередь знание церков но славянской грамоты и умение вести службу: Знал читать, петь, читать умел, молитвы, вот это вот называется “грамот­ ный человек”. То есть разумеющий церковную грамоту, так можно сказать. Че ловек, разумеющий церковную грамоту [ОИ, расшифровка А. А. Плот ни­ ковой]. 1. История обретения исповедного вопросника Во время первой экс педиции нашими информантами стали наставник Гайковской молен ной о. Василий Тришкин и наставник моленной Ма­ люткинско­Юдов ской общины о. Иоанн Жилко. Как уже было сказано, важ ное значение беспоповцы придают крещению и исповеди (пока я нию). Возможность крещения беспоповцы обосновывают канони че ски ми пра­ вилами, ко то рые в исключительных случаях позволяют совер шать кре­ щение ми ря нину (статья 204 Номоканона при Большом Треб ни ке, ср. ответ свт. Фотия Константинопольского епископу Льву Кала брийскому [Пав лов 1897: 351–355]). В настоящее время “принимать покаяние” яв­ ляется одной из основных функций наставника моленной. Перед обрядом крещения в церкви на Гайкé (район Даугавпилса), на котором нашей группе из трех человек было позволено присутст­ вовать, мы получили в подарок сканированную рукопись исповедного вопросника, который используется в той же моленной о. Василием Три­ ш киным. Именно он собственноручно сделал копию исповедного во­ прос ника и передал ее нам. Свои действия о. Василий объяснил желанием приобщить к тра­ дициям староверов большее число людей, ради чего можно пренебречь и запретом общаться с иноверцем: . . . лично я считаю — нужно общаться, просветительной работе [уделять вни­ ма ние] — нужно это делать. Это ладно — я пошёл в другой храм . . . и начал бы там . . . Даже там просветительную работу начал — это уже нельзя. А если б так — как мы с вами, то я считаю, что это вполне возможно. Просто пере­ сма тривается [запрет общения с иноверцами] уже немножко . . . [ОВ, расши­ ф ров ка А. А. Плотниковой]. Несмотря на то что в исповедном вопроснике есть разделы, сви де­ тельствующие о том, что практикуется как общая, так и индивидуаль ная 4 Ср. главу 25 Стоглавого собора “О дьяцех, хотящих во дьяконы и в попы ставитися”: “. . . а грамоте бы умели, чтобы могли церковь Божию содержать и детей своих духовных, православных хрестьян, управити могли по священным правилом, да о том их святители истязуют с великим запрещением, почему мало умеют грамоте” [Стоглав: 120]. Slověne 2018 №1An Old Believer’s confessional questionnaire from Latgale:linguocultural analysis of the text Исповедный вопросник на непронумерованных страницах Требника староверов­поморцев Гайковской общины г. Даугавпилса, с. 4–5. Публикуется с любезного разрешения наставника Гайковской общины. Исповедный вопросник на непронумерованных страницах Требника староверов­поморцев Гайковской общины г. Даугавпилса, с. 20–21 2018 №1 SlověneAnna A. Plotnikova, Olga V. Trefilova Исповедный вопросник на непронумерованных страницах Требника староверов­поморцев Гайковской общины г. Даугавпилса, с. 22–23 Исповедные «Вопросы дѣтемъ малымъ» из Гайковской общины староверов­поморцев г. Даугавпилса, с. 1 Slověne 2018 №1An Old Believer’s confessional questionnaire from Latgale:linguocultural analysis of the text исповедь, по словам Василия Тришкина, он принимает исповедь ин ди­ видуально у каждого прихожанина (тайная исповедь), при этом для муж­ ской и женской исповеди устанавливаются определенные дни не де ли (для женщин — понедельник и среда утром и вечером, для муж чин — вторник). Эта практика скорее следует букве вопросника, в ко тором есть разделы “исповедь мужчинам” и “исповедь женщинам” (см. также ниже структуру вопросника, п. 4.3 и 5): Вначале у нас, вот я дам вопросник, када у нас собираются женщины — от­ дельно, мужчины — отдельно. В других храмах — все вместе. А есть вопросы, которые нужно разделять всё­таки, хоть как­то. И потом я записываю каж­ дое фамилию­имя­отчество, кто пришёл ко мне на исповедь5. Они подходят ко мне по одному, и если у кого­то что­то есть, есть какой­то грех, они мне вы сказывают поэтому, и я накладываю епитимью. Бывает, что приходят про сто, в процессе вот, после службы хто­то меня задержит или вот так и так, у меня такое­то, и такое­то случилось, я то­то сделал или сделала. Ну, в основном женщины. Ну и, естественно, что­то вот, поговоришь, побеседуешь и что­то, наказание какое­нибудь назначишь [ОВ, расшифровка А. А. Плот­ никовой]. Сам вопросник о. Василий регулярно упоминал в беседе с нами, апел­ лируя к нему как к авторитетному источнику, прецедентному тек сту, в котором помещены предписания, регулирующие жизнь общины. В устной беседе с о. Василием наши вопросы были направлены на вы­ яснение запретов у староверов. Запреты староверов выполняют стаби­ ли зирующую и конституирующую роль в создании единства их этно­ кон фессиональной общности. Практически каждый ответ о. Василий связывал с исповедным вопросником и с тем, что он нам его обязательно передаст как ответ на все наши вопросы, например: “Самое лучшее это было б . . . Ну, может, я попозже сделаю — у нас есть список вопросов на исповеди”; “Даже вот в моих вопросниках, там вот, что я дам вот, это 5 Отметим, что у староверов в селах Даугавпилсского района имеются собственные книжечки с отметками о датах исповеди, например: Инф.: Ходим на исповедь перед праздником, два раза в год, перед Рождеством и перед Паской, вот выдается такая книжка, споведальник, отмечается, вот, 2016 год, штампик ставят. Соб. [смотрит на штамп наставника в книжечке]: У вас Жилко. Инф.: Жилко у нас, я ежжую туда. Соб. Штампик о чем? Инф.: Что прошел исповедь, был на исповеди я, два раза, но я, правда, раз в год хожу . . . [Сафрон Гаврилович Филатов, 70 лет, образование 8 классов, д. Малиново, запись 2016 г., расшифровка А. А. Плотниковой]. Книжечка является своеобразным документом о том, что человек посещал исповедь; учет ведется и с другой стороны: для того чтобы иметь всю информацию об исповедавшихся, в моленной Лудзы, например, ведется журнал посещений прихожан во время исповеди. 2018 №1 SlověneAnna A. Plotnikova, Olga V. Trefilova самое — даже на конные эти самые зрелища смотреть — тоже всё грех”; “И многие вопросы там тоже переводятся уже на современный лад, уже теперь современное . . . А там вот писалися этот вопросник где­то лет 250 примерно . . .” и т. д. В результате анализа текста оказалось, что ссылки о. Василия на ис поведный вопросник имеют скорее номинальный, символический ха рактер; вопросник не может заменить личную беседу и не содержит пояснений запретов. Экспедиция не преследовала археографических целей, однако так или иначе исповедный вопросник является частью письменной куль ту­ ры (и, как будет показано, и частью устной культуры также), в связи с чем в нашей работе представлен его жанровый и лингвокультурный анализ. 2. Чин исповеди как жанр Как будет показано далее, наш исповедный вопросник восходит к до ре­ форменному Требнику (называвшемуся то гда Потребником6). По втор­ ная экспедиция, 2017 г., подтвердила наши предположения, что этот ис­ поведный вопросник находится внутри ста рообрядческого руко пис но го Требника, однако он не является ча стью чина исповеди, а написан в кон це Требника на чистых листах иным по черком. В самом Требнике име ется и полный чин исповеди поморцев, включающий несколько иной исповедный вопросник, но тоже восхо дя щий к старопечатным изданиям начала XѴII в. Сам чин исповеди за нимает в этом Требнике сущест вен­ ную часть: из 185 пронумерованных листов Требника чин исповеди со­ ставляет 122 листа (л. 22–134). Не смо тря на некоторые сходства с во­ прос ником в конце книги, вопросник в чине исповеди имеет сущест вен­ ные отличия. Судя по пометам на по лях, он использовался предыдущим наставником — отцом Василия Три шкина — и представляет не меньший интерес для исследователя, однако в статье не будет анализироваться как не актуальный для ныне шнего наставника. Весь Требник написан уставом, буквы по начертанию схожи с пе­ чат ным шрифтом стропечатных книг московского Печатного двора, ли сты пронумерованы. Исследуемый же исповедный вопросник пере­ писан непрофессиональным писцом пером и чернилами явно позже — скорее всего, во второй половине XX в., возможно в 1950–1960­е гг.7 6 Также использовались названия Евхологион и Молитвослов (последнее является буквальным переводом первого). Название Потребник староверы используют до сих пор. 7 Об этом можно судить по палеографии и материалам беседы с наставником Василием Тришкиным. Slověne 2018 №1An Old Believer’s confessional questionnaire from Latgale:linguocultural analysis of the text Листы, на которых находится этот вопросник, не пронумерованы. Этот же почерк встречается в Требнике на листах, которые, вероятно, оста­ ва лись неиспользованными, пустыми (например, этим почерком напи­ са ны четыре тропаря8 на двух непронумерованных листах между про­ нумерованными л. 9 и 10). Пронумерованных листов в книге 185, не­ пронумерованных (рукопись исследуемого исповедного вопросника) — 19. Формат книги — 4° (ок. 19,5 × 13 см), на каждой странице в рукописи вопросника, так же как и в остальном Требнике, 15 строк, размер по ло­ сы 15 × 8 см, внешние поля ок. 3 см, внутренние поля — ок. 2 см. Вопросы же “детем малым”, о которых здесь также пойдет речь и ко торые о. Василий использует, исповедуя детей, написаны на отдель­ ных листках на бумаге другого типа, по всей видимости, дядей (братом матери) нынешнего наставника. Исследование исповеди в православной церкви в каноническом и обрядовом аспекте на рукописном и старопечатном материале про во ди­ лось в конце XIX в. А. И. Алмазовым, профессором Казанского и Мос­ ков ского университетов. Результатом этого исследования стало изда ние трехтомного труда [Алмазов 1894, 1–3]. При анализе старообряд че ско го исповедного вопросника использовалось это исследование, а также ста­ ропечатные Требники до­ и пореформенного времени (нача ла – се ре ди­ ны XѴII в.) из Российской государственной библиотеки и Науч ной биб­ лиотеки МГУ им. М. В. Ломоносова9. Здесь следует отметить, что “Чин исповеданию . . .” с древних времен включался в состав бо го слу жеб ных книг, содержащих последования православных таинств и об рядов, — Слу­ жебника (более ранняя практика) и Требника (не ранее кон ца XѴ в.). В православной церкви чин исповеди был закреплен письменно не сразу, самые ранние сохранившиеся греческие церковные “уставы испо­ веди” датируются только X в. [Алмазов 1894, 1: 17, 86]. Перво на чаль­ ным руководством для священников, принимавших исповедь, стал так называемый епитимийный номоканон ѴI в., приписываемый констан­ тинопольскому патриарху Иоанну Постнику, источником для которого по служили апостольские правила, постановления вселенских соборов, так называемые Заповеди святых отец, гражданские законы и др. [Пав­ лов 1897: 8–12; Алмазов 1894, 1: 72]; подробнее о епитимийниках на славянской почве см. также [Максимович 2008; Цибранска­Костова 8 Св. благоверному князю владимирскому Юрию Всеволодовичу (д҃ фервала. Благовѣрн кнѧз ГеòUргїѧ, память 4 февраля); св. Ольге (11 июля) и св. Елене (21 мая); архангелу Михаилу (8 ноября); пророку Илии (20 июля). 9 В 2006 г. вышло исследование М. В. Корогодиной об исповеди в России [Корогодина 2006], однако, на наш взгляд, эту работу можно использовать только в той части, где представлен исторический, но не лингвистический (или этнолингвистический) анализ, критику которого см., например, в [Живов 2007]. 2018 №1 SlověneAnna A. Plotnikova, Olga V. Trefilova 2011]. Епитимийный номоканон как руководство к назначению нака за­ ний (епитимий) за прегрешения был неотъемлемой частью Требни ков (ранее Служебников); и в южнославянских, и в русских дорефор мен­ ных Служебниках (Требниках) он обычно сопровождал чин исповеди: включался в чин исповеди, или следовал непосредственно за ним, или представлял собой отдельное последование внутри Требника. К епи ти­ мийному номоканону восходят ряд предписаний и запретов, отразив­ шихся в чине исповеди (в вопросах и в поновлениях10), о которых будет сказано особо, однако сам вопросник представляет собой отдельный жанр и как таковой не имеет прямой связи с епитимийником11. Изначально чин исповеди включал не вопросник, а тропари, псал мы, молитвы, произносимые священником, наставление кающемуся, раз­ решительные молитвы, а также чтения из Ветхого Завета и Еван гелия. Основ ная исповедь была посвящена грехам против 7­й заповеди Дека­ лога, т. е. прелюбодеянию. В греческой традиции устав исповеди суще ст­ вовал в пространной и затем в сокращенной редакции как более удобной для практического применения (Алмазов отмечает свободу и даже про­ извол в обращении с исповедным уставом: [Алмазов 1894, 1: 87–99]). Появление разных редакций устава исповеди, испорченные изводы и отсутствие строгих канонических предписаний явились причиной то го, что многие священники стали составлять для себя собственные исповедные чинопоследования, используя устав Иоанна Постника и др. (например, устав из Тактикона Никона Черногорца, творения Симеона Солунского), а также исповедные молитвы Евхология [Алмазов 1894: 103]. С течением времени вырабатываются два типа исповедных чино­ по сле до ваний, первый из которых перечисляет кратко все грехи по Де­ сяти сло вию (Декалогу), а второй как бы рекомендует, чтобы исповедь отно си лась к грехам против 7­й заповеди [Ibid.: 161–162]. Самый ранний из известных нам славянских чинов исповеди на хо­ дится в Синайском евхологии, старославянском глаголическом сбор ни­ ке XI в. Греческий оригинал этого чина (за исключением двух молитв и псалмов, входящих в последование) до сих пор не найден, что позволяет говорить о том, что чин исповеди представлял собой оригинальное сла­ вянское сочинение. Влияние этого чина исповеди на иные славянские исповедные чинопоследования очевидно. 10 Поновлениями (само слово встречается в русских рукописных Требниках) называются добавления в виде перечислений грехов, которые произносил кающийся, читая их в чине исповеди или повторяя за священником, если был неграмотным; в русском чине исповеди эта часть называется “Исповедание” (например, “и¦сповѣ́данїе мирѧ́номъ”, “ι¦сповѣ́данïе женáмъ”, “и¦сповѣ́данїе дѣ́темъ мáлымъ”, Требник 1639); поновления известны и греческим чинам исповеди. 11 Именно поэтому о епитимийниках в статье не пойдет речи. Slověne 2018 №1An Old Believer’s confessional questionnaire from Latgale:linguocultural analysis of the text В русских рукописных Служебниках и Требниках чин исповеди варь ируется, так же как и в греческих, и дополняется вопросами, харак­ теризующими уже русскую культуру, особенно в части, касающейся сек­ суальных запретов12 и суеверий. В отличие от греческой практики, где наблюдалось сокращение исповедного чина, на Руси отмечалась тен ден­ ция ко всё большему его усложнению, особенно начиная с XѴI в. [Ал ма­ зов 1894, 1: 293, 294]. А. И. Алмазов выделяет пять редакций древ нерус­ ских рукописных чинопоследований исповеди [Ibid.: гл. 4]. Наи более широко употребляются Требники самой пространной (3­й, по класси фи­ кации А. И. Алмазова) редакции [Ibid.: 289]. В памятни ках этой редак ции мы находим свидетельство того, что составители пы тались собрать в чин исповеди все известные молитвы; эта тенденция из рукописей указанной пространной редакции переходит в старо пе чатный чин исповеди и осо­ бенно характеризует русские дореформенные Требники XѴII в. [Ibid.: 304]. Обнаруживаются и непосредственные ру ко писные протографы старопе­ чатных Требников, подробнее см. [Ко ро го дина 2006: 102–106]. Мы не будем останавливаться на канонической части исповедных чинов (т. е. анализировать состав молитв, псалмов, тропарей, которые включаются в чин исповеди), этот аспект может быть рассмотрен от­ дель но. Предметом нашего исследования будет язык и содержание толь­ ко самого исповедного вопросника, используемого наставником Гай ков­ ской моленной. 3. Вопросы в чине исповедания в старопечатных дореформенных Требниках («Потребниках», «Молитвословах») в связи с исповедным вопросником староверов Латгалии 3.1. Еще в рукописных греческих служебниках делалась попытка вы­ стро ить вопросник на исповеди согласно Декалогу (Исх. 20: 2–17). Как упоминалось выше, не все эти заповеди находили отражение в вопросах исповедующемуся13. То же самое можно сказать о чине исповеди в древ­ нерусских старопечатных Требниках. Изучение языка дореформен ных Требников представляет собой отдельную задачу, см., например, [Аге­ ева 2004; Сазонова 2007], однако основные отличия в дониконовских пе чат ных Требниках XѴII в. (это Требники, издававшиеся с 1623 по 12 Большое число вопросов, касающихся сексуальных запретов, и подробное описание сексуальных техник и прегрешений является особенностью чинов исповеди в восточнославянских Требниках, что, по словам болгарской исследовательницы М. Шниттер, “превращает текст исповедного чина в своеобразную Кама­Сутру, естественно, оцениваемую отрицательно” [Шнитер 1998: 32–33]. 13 Например, в московских рукописных Служебниках (Требниках) XV–XVI вв. (ОР РГБ, ф. 173.1, № 79; ф. 304.1, № 224, 225, 227, 228 и др.), а также в юго­ западнорусских печатных Служебниках (киевской и львовской печати) XVI– XVII в. вопросники отсутствуют. 2018 №1 SlověneAnna A. Plotnikova, Olga V. Trefilova 1651 г.) касаются текстологических вариантов и в меньшей степени — со дер жания14. В 1654–1656 гг. состоялось несколько церковных соборов, на ко то­ рых обсуждалось, в частности, исправление богослужебных книг, по­ дроб нее см. [Каптерев 1996, 1: гл. 3–5]. Уже в 1655 г. издается исправ­ ленный Служебник; в 1656 г. — Постная Триодь и Часослов, в 1658 г. — Требник, ставший последней из богослужебных книг, исправленных во время патриаршества Никона до его низложения в 1666 г. [Сазонова 2007: 112]. Этот исправленный Требник (так называемый Большой Треб ник) использовался в Русской православной церкви и на протяжении всего синодального периода (ср., например, [Большой Требник 1874]). В до ре­ фор менном Требнике (т. е. до 1658 г., когда был напечатан новый Треб­ ник) чин ис поведи представлял собой весьма объемное последование: например, в Требнике 1639 он занимает 108 страниц, л. 163–217 об.; в Требнике же 1658 г. он существенно сокращен и в канонической, и в во­ просной части и занимает всего 19 страниц, Требник 1658, с. 62–8015. Помимо так называемого Большого Требника (обычно печатав ше­ гося в 2˚) до реформы встречаются и сокращенные, например Требник 16471; Требник 16472, которые печатались в 4˚ и включали только чин ис поведи, чин елеосвящения (“чин освящения маслу”) и чин погребе­ ния (отпевания), что свидетельствует об исключительной употреби­ тель ности этих чинопоследований в повседневной жизни и насущной необходимости в них16. 14 Например, в Требниках 1633 и 1651 гг. в чине исповеди имеются текстологические схождения: “согрешихъ ядением без года”, в то время как в Требнике 1639 г. — “без времене” (т. е. “согрешил(а), принимая пищу в неурочное время”), однако в Требнике 1651 г. по сравнению с Требниками 1633 и 1639 гг. в исповедании женам (образце женской исповеди) аорист “согрешихъ” заменяется усеченным перфектом (= русским прошедшим временем) “согрешила”; мирские (не иноческие) Требники 1633 и 1651 гг. имеют чин исповеди инокам и инокиням, который отсутствует в Требнике 1639 г., и т. д. Выражаем благодарность заведующему отделом Отдела редких и рукописных книг (ОРиРК) Научной библиотеки МГУ им. М. В. Ломоносова к. ф. н. А. Л. Лифшицу и заведующему сектором там же к. и. н. А. В. Дадыкину за консультации и помощь при подборе старопечатных Требников. 15 В Требнике 1658 г. нумерация постраничная, как и почти во всех пореформенных (и современных) богослужебных книгах, в отличие от дореформенных, где нумерация — по листам. 16 В частности, в Требнике 16471 (ОРиРК МГУ) на первой странице стоит поздняя приписка: Сïѧ́ кни́га чи́нъ // и¦спóвѣди принадле́житъ // це́ркви покрóва пр¶тыѧ // бг¨цы . о[бшств¢, т. е. этот Требник был назван писцом, сделавшим эту надпись, по первому (и по сути центральному) чинопоследованию, а именно чину исповеди. Чином исповеди начинается и еще один ныне не используемый рукописный Требник (судя по палеографическим особенностям, значительно более древний, чем тот, в котором помещен исследуемый в статье вопросник), который хранится в Гайковской моленной и состоит из чина исповеди, чина крещения и нескольких поминальных чинопоследований. Slověne 2018 №1An Old Believer’s confessional questionnaire from Latgale:linguocultural analysis of the text И в Большом Требнике, и в сокращенном чин исповеди был одина­ ко вым и включал следующие части: введение (а[ще ктò прïи́детъ чи́стыŒ ср҃ц„ем кáѧтисѧ грѣхѡ́въ свои́хъ . . ., Требник 1639, л. 163), псалом 50, пса­ лом 4, мо лит ву 1 (Господи Боже наш, помиловавыи нас щедротами Твоими, многомилостиве, преклонивыи небеса . . .), псалом 6, молитву 2 (Господи Боже наш, призываяи праведники во святыню и грешники во оправдание . . .), молитву 3 (Господи Боже наш, Иже пророком Твоим Нафаном . . .), псалом 12, молитву 4 (Господи Боже наш, Иже ключи царствия Твоего Петру, верховному апостолу Твоему, поручив . . .), псалом 69, тро­ па ри, краткое увещание священником кающегося, предвари тель ные во­ про сы священника кающемуся, касающиеся церковных догматов и чле­ нов Символа веры (в Требнике даются указания, что об этом сле дует спрашивать только грамотных — а[ще ктò оу¦че́нъ кни́гамъ, Требник 1639, л. 169]), вопросы общие; вопросы женатым и вдовцам; вопросы “при­ каз ным людем и властителем”; исповедание (образец исповеди, т. е. по­ нов ле ние17) мирянам; исповедание “детем малым” (заметим, что во­ просов детям не было); вопросы девицам и женам; вопросы замужним жен щи нам и вдовам; вопросы общие девицам, замужним женщинам и вдовам; исповедание женам, вопросы инокам и инокиням; вопросы свя­ щенникам; разрешительные молитвы; поучение священникам и дья ко­ нам; заклю чи тельные молитвы. Ср. с составом анализируемого испо­ ведного во просника, п. 3.3 и 5. 3.2. Наше внимание к дореформенным Требникам обусловлено тем, что они использовались и поныне используются в старообрядческой среде. В частности, большинство старопечатных Требников в рукописных от­ де лах наших библиотек поступили туда в результате археографических экспедиций к старообрядцам. Листы, на которых находится чин испо­ веди в Требниках, являются наиболее загрязненными, что свидетель­ ствует о частом обращении к тексту. Беспоповские общины, вероятно, использовали старые книги с чи­ ном исповеди наиболее активно, так как исповедь (староверы Латгалии называют ее покаянием), как уже было сказано, является таинством, ко торое беспоповцы активно практикуют. При этом сами старопечат­ ные книги имеются далеко не в каждой общине — старопечатные книги явля ются редкими, они не переиздавались с середины XѴII в., а поэто­ му пе ре писывались. В частности, о том, что эти книги или их части в 17 В поновлениях перечисление грехов может даваться 1) через глагольные формы; в основу структуры исповедного вопросника автор кладет присущие человеку пять чувств, посредством которых он не только познает мир, но и грешит; 2) в виде номенклатуры (т. е. как общее руководство духовнику); 3) какая­ либо система отсутствует; при этом поновления исчерпываются в основном аскетическими грехами (характерно для исповедания монахов). 2018 №1 SlověneAnna A. Plotnikova, Olga V. Trefilova бес по повских общинах переписывались и сравнивались с порефор мен­ ны ми, свидетельствуют данные каталогов В. Г. Дружинина и Е. М. Юхи­ мен ко [Дружинин 1912: 462, № 846, 849; Юхименко 2003: 368, № 423– 426]. Не в каждой общине существовал книгописный центр; основным книж ным центром старообрядцев поморского согласия был Выг, по­ дроб нее о старообрядческой книжности и литературной традиции ста­ ро обряд цев­беспоповцев см. [Журавель 2014; Юхименко 2002]. Руко­ писные тек сты, особенно необходимые для отправления богослужения, могли распространяться из таких центров в различные общины. При пере пи сывании чина исповеди часть текста могла изменяться, варьи­ ро ваться и дополняться, т. е. текст чина исповеди в дореформенном Треб нике ис пользовался старообрядцами скорее как образец, допол­ няв шийся во про сами, касавшимися традиционной обрядности и куль­ туры кон крет ной общины18. Часть вопросов и даже большие куски тек­ ста могли опу скаться ввиду исчезновения исторических реалий, на­ пример, целиком опускался вопросник приказным людям. Сама ситуация такого относительно свободного и даже произ воль­ ного построения исповеди нередка и находит отражение даже в вопрос­ ни ках, издающихся в виде небольших брошюрок поныне в местных епар ­ хиях Русской православной церкви местными священниками19. Это обу словлено отсутствием единого современного исповедного вопрос ни­ ка. Надо сказать, что даже тот краткий вопросник, который сохраня ет ся в Большом Требнике и восходит к исправленному пореформенно му Треб ­ нику, в настоящее время устарел и имеет скорее историческую и куль тур­ ную, нежели практическую ценность. Например, с трудом мож но себе пред ставить, чтобы в настоящее время священник на исповеди спра ши вал исповедующегося: “Рцы ми, чадо, не был ли еси еретик или от ступ ник [. . .] не держался ли еси с ними [. . .] писания божественная на ко щу ны не приимовал ли еси [. . .] не пался ли еси со скотом или со пти цею” и т. п. [Боль шой Требник 1874, л. 21–21 об.]. Как можно видеть, вопро сы к ис по ве­ ди в Большом Требнике изложены на церковнославянском язы ке (хо тя во­ прос о языке исповедных вопросников не столь прост и еще будет рас смо ­ трен нами далее), а общение на исповеди предполага ло ис поль зо ва ние обыденного, т. е. русского языка. Устаревший вопрос ник, его не ис поль­ зу е мый в разговорном общении язык и потребность объ яс нить суть ис по­ веди современному православному прихожанину да ли им пульс свя щен­ никам для написания различных практических ру ко водств к испо веди. 18 Дополнения могли создаваться и непосредственно в духовном центре, в частности в Выговской пустыни, ср., например, [Дружинин 1912: 453, № 804: “Устав Выговский об исповеди”]. 19 Благодарим за консультацию главного библиографа Синодальной библиотеки им. патриарха Алексия II протоиерея Александра Троицкого. Slověne 2018 №1An Old Believer’s confessional questionnaire from Latgale:linguocultural analysis of the text Подобная литература весьма разнообразна и может включать как бо­ гословские толкования, так и простейшее руководство с настав ле ни я ми. Брошюрки с такого рода образцами исповеди издавались и до рево лю­ ции, ср., например, используемое в Русской Православной Церкви За­ границей (РПЦЗ) киевское руководство 1915 года издания20. Следует отметить, что так или иначе в настоящее время опыт построения ис по­ веди и в книгах для воцерковленной интеллигенции, и в литературе, ори ентированной на неофита, основывается на Декалоге21; к ним часто присовокупляется построение исповеди по Заповедям блаженств, по­ уче ния и наставления монахов и старцев22. Для простоты понимания в таких руководствах грехи иногда разделяются на “грехи против Гос по да Бога”, “грехи против ближнего” и “грехи против самого себя” [Амвро сий 1996]. В вопросниках местных епархиальных издательств можно встре­ тить в спи ске грехов и такие, которые позволяют говорить о ме ст ных 20 Благочестивыя размышления кающагося грешника пред таинством святой исповеди, Джорданвилл (Нью­Йорк): Типография преп. Иова Почаевского, Свято­Троицкий монастырь, 1990 (репринт: Киев, 1915), 10 с. 21 А именно: 1. Я Господь, Бог твой [. . .] да не будет у тебя других богов; 2. Не сотвори себе кумира . . .; 3. Не произноси имени Господа, Бога твоего, напрасно; 4. Помни день субботний, чтобы святить его. Шесть дней работай, и делай всякие дела твои; а день седьмой — суббота Господу, Богу твоему; 5. Почитай отца твоего и мать твою, чтобы продлились дни твои на земле, которую Господь, Бог твой, дает тебе. 6. Не убивай; 7. Не прелюбодействуй; 8. Не кради; 9. Не произноси ложного свидетельства на ближнего твоего; 10. Не желай дома ближнего твоего; не желай жены ближнего твоего . . . ничего, что у ближнего твоего. В идеале при составлении исповедных вопросников соблюдалась та же последовательность перечисления грехов против соответствующих заповедей. Далее при необходимости будет указываться только номер заповеди. 22 См., например: [Амвросий 1996: 48]; Антоний Сурожский, митр., Об исповеди. Москва: Фонд “Духовное наследие митрополита Антония Сурожского”, 2010, 259, [13] с.; Благочестивыя размышления кающагося грешника пред таинством святой исповеди, Джорданвилл (Нью­Йорк): Типография преп. Иова Почаевского, Свято­Троицкий монастырь, 1990 (репринт: Киев, 1915), 10 с.; В помощь кающимся, Москва: Даниловский благовестник, 2001, 64 с.; В помощь кающимся из творений святителя Игнатия Брянчанинова, Москва, изд­во Сретенского монастыря, 2003, 32 с.; Воробьев Владимир, прот., Покаяние, исповедь, духовное руководство, [с. Решма, Ивановская область]: Издание газеты “Свет православия” (учредитель Макариев­Решемская обитель), 1997, 47 с.; Правдолюбов Владимир, прот., В чем каяться на исповеди, Москва: Святитель Киприан, Общество содействия изучению литургических рукописей, 1996, 88 с.; Иоанн (Крестьяникин), архим., Опыт построения исповеди. 4­е изд., дополненное выдержками из проповедей и писем архимандрита Иоанна (Крестьянкина), Москва: Изд­во Сретенского монастыря, 2010, 288 с.; Опыт построения исповеди. Пастырские беседы о покаянии в дни Великого поста, Б. м.: Б. и., 1995, 128 с.; Покаяние и исповедь на пороге XXI в., сост. В. П. Ведяничев, С.­Петербург: [Общество святителя Василия Великого], 2001, 736 с.; Полная исповедь, Подготовка к таинству исповеди по наставлениям святых и подвижников благочестия (с объяснением грехов), Москва: Ковчег, [2007], 400 с.; Правильно ли мы исповедуемся. Практические советы русских святых, старцев, подвижников благочестия о подготовке к исповеди. Перечень грехов с их объяснением, Москва: Трифонов Печенгский монастырь [с. Печенга, Мурманская обл.]; Ковчег, 2002, 96 с. 2018 №1 SlověneAnna A. Plotnikova, Olga V. Trefilova пред пи са ниях и запретах, характеризующих традиционную куль туру, на ­ при мер: “Не рвала ли сирень на кладбище?”23 Сама практика вклю че ния таких конкретных вопросов отсылает нас к древнему пери о ду, к чи нам исповеди, состав вопросов в которых часто варьировался в за ви си мости от того, в какой степени составитель вопросника знал и какое вни мание уделял народной культуре, традиционному поведе нию и суевериям. Сказанное в большой степени относится к рассматриваемому ис­ поведному вопроснику старообрядцев Латгалии. 3.3. Анализируемый исповедный вопросник включает общие вопросы, с. 1–2124 (которые, однако, ориентированы скорее на мужчин, нежели на женщин; вопросы в этой части ставятся с помощью русских глаголов прош. вр. м. р.25; грамматический род копируется из Требника, к ко то­ рому восходит этот текст, см. ниже); специальные вопросы мужчинам (ѿ здѣ ́ м¢жемъ26), с. 21–23, женщинам (женàмъ), с. 23–26, вопросы общей и тайной исповеди (ѿбщаѧ и¦ нà единѐ), с. 26–28, вопросы мужчинам и жен щинам общей и тайной исповеди (ѡfбщаѧ, м¢Uжемъ, и¦ женàмъ, нà еди­ н ѐ), с. 28–30, вопросы наставникам (ѿце́мъ дх҃ѡ́внымъ), с. 30–35, во прò­ сы дѣ́темъ мàлымъ, с. 1–527. Все разделы, кроме вопросов детям, на пи са ны почерком, который имитирует устав, использованный в пре ды ду щей, про нумерованной части рукописного Требника, однако оче вид но, что текст писал не профессиональный переписчик, а “люби тель” (об этом го­ во рит начертание букв), не очень хорошо знакомый с орфогра фическими 23 Этот вопрос появился в региональных исповедных вопросниках с легкой руки архимандрита Амвросия (Юрасова). Понятно, что здесь подразумевается конкретное кладбище и актуализируются вполне архаические традиционные запреты выносить что­либо с кладбища, однако благодаря авторитету автора подобные вопросы распространяются и в практиках иных регионов. 24 Пагинация наша; в оригинале страницы не пронумерованы. 25 По происхождению л­причастий; в церковнославянском регистре они представляют собой усеченный перфект, однако в данном случае можно говорить уже о том, что это русские глаголы прошедшего времени. 26 Далее выдержки из текста даются с сохранением графики, орфографии и пунктуации оригинала. О графике и языке исповедного вопросника будет сказано особо. 27 Последний раздел написан другим почерком печатными буквами на сшитых тетрадкой листах бумаги другого типа. Начертание букв характерно для почерка людей, не привыкших писать печатными буквами. Рукопись включает также дополнительные листы, на которых тем же почерком записаны рассуждения о необходимости исповеди, о грехах, кратко излагается чин крещения (план чинопоследования). Эти записи принадлежат отцу Василия Тришкина, прежнему наставнику, который ушел на покой. Тексты, написанные этим почерком, не восходят к чину исповеди в Требнике (напомним, что там не было вопросов детям) и являются оригинальными: если они и имеют протограф (переписаны с других), мы этого установить не можем. Несмотря на то что в текстах, написанных вторым почерком, сохраняется имитация церковнославянской графики и их язык стилизован под церковнослявянский, церковнославянскими они в принципе не являются. Slověne 2018 №1An Old Believer’s confessional questionnaire from Latgale:linguocultural analysis of the text пра ви лами церковнославянского языка28. Это каса ется как буквонапи­ са ний (перекладины букв тонкие, одинаковой тол щи ны), так и орфо­ гра фии (переписчик регулярно опускает “ъ” на конце слова, пу та ет “ъ” и “ѣ” и т. д., см. 4.1) и использования диакритик. Вопросы “детем ма лым” мы здесь рассматриваем вместе с основным во прос ни ком, не смотря на то что графически, орфографически, фо не ти чески, от части граммати че­ ски и лексически этот вопросник отлича ется от основ ного и в нем про­ сле живаются индивидуальные черты язы ка пере писчика (если не созда­ теля). Специфические черты этого во прос ника будут ука зываться в соответствующих местах. Из беседы с наставником Василием Тришкиным известно, что во прос­ ник ему достался от его отца, который, в свою очередь, получил его от своей тетки. Как уже отмечалось, это рукопись XX в. (на это ука зы ва ют графико­орфографические и грамматические особенности текста; во вто­ рой экспедиции это подтвердил и о. Василий). Судя по тому, что в тек сте значительное место занимают оригинальные, специфические для дан ной рукописи вопросы по сравнению с вопросами старопечатных Треб ников, можно предположить, что сам вопросник в таком виде не был со здан последним его переписчиком, а имел длительную, более чем трех вековую историю переписывания, сохраняя черты перво ис точ ника (до ни конов­ ско го печатного Требника), с одной стороны, и об растая акту аль ными для данной традиции вопросами — с другой29. Так же постепенно изменялся и его язык под влиянием русского разговор но го языка, на ко то ром на­ ставник вынужден задавать вопросы кающе муся. В результате, как будет показано далее, церковнославянский язык Требников первой по ловины XѴII в. с вкраплениями русской лексики трансформировался в этом во­ прос нике в русский язык, стилизованный под церковнославянский. Рассмотрим некоторые наиболее характерные признаки, говорящие в пользу того, что переписчик как мог копировал уже гибридный цер­ ков нославянско­русский текст. 4. Лингвистический анализ гайковского исповедного вопросника 4.1. Графические особенности и ошибки 4.1.1. В вопроснике используются особые буквы церковнославянской гра фики (“ѣ”, “ï”, “ѧ”, “ѡ”, “ѿ”, “¢”, редко “ѹ”), однако не все они упо треб­ ляются последовательно и правильно. Не используются буквы “ѯ”, “ѱ”, 28 Об этих правилах см. [Соколов 1907; Плетнёва 1992; Плетнёва, Кравецкий 2001: 28–39]. 29 Об этом говорит и сравнение данного вопросника с двумя другими, хранящимися в Гайковской моленной, о которых здесь упоминалось: их характеризует как минимум общность традиции редактирования и связь с выговским уставом покаяния. 2018 №1 SlověneAnna A. Plotnikova, Olga V. Trefilova “ѳ”, “ѵ”, “ѻ”, широкое “є”. На месте русской буквы “щ” всегда пишется церков нославянская “щ”. Буква “ѣ” на этимологических местах в вопроснике отражается не­ по следовательно, ср.: с кѣм (с. 1), человѣ̀ка (с. 8), вѣ̀р¢ (с. 10), пѣ̀нïе (с. 10), ѿпѣ̀ть (с. 3) и др. vs. лòжно свидѐ//тѣлем (вм. свѣдѣ́телемъ) бы̀л ком¢ (с. 3), велѐл (вм. велѣ́лъ, с. 3), Невѐр¢еш (вм. не вѣ́р¢еши) лѝ в приметы (вм. *при­ мѣ́ты) . . . (с. 5), с смехотворѐнïем (вм. съ смѣхотворе́нïемъ, с. 7), пѐсни (вм. пѣ́сни, с. 7 и др.), с девѝцей (вм. дѣви́цею, с. 27), не // целовал ли (вм. цѣ ловáлъ, с. 12), обмѐрил (вм. * ѡ¦бмѣ́рилъ, с. 21) и др. Написаний с “е” вме сто “ѣ” в ру кописи значительно больше, чем случаев, когда “ѣ” стоит на сво ем этимологическом месте. Надо сказать, что в старопечатных кни гах на месте “ѣ” также может стоять “е”, эта ошибка является не­ предна ме рен ной заменой и связана с совпадением в русском языке ě и е; в ча ст но сти, в Требниках регулярно пишется “е” в слове деви́ца; на про­ тив, “ѣ” встре чается на месте этимологического “е” в слове крѣ́стъ и его про изводных. Также в соответствии с русской рукописной традицией на месте “ѣ” в словах с сочетаниями *tert, *telt, *tolt, которым соот вет ст­ ву ют русские полногласные сочетания -ере-, -еле-, в ста ро пе чатных кни ­ гах стоит “е”: средà, вре́мя, мле́ко и др. Эта традиция нашла отра же ние и в рассма три ваемом вопроснике. В тексте довольно редко употребляется конечный “ъ” после твер­ дых согласных, т. е. переписчик следует русской орфографической нор­ ме после реформы 1918 г. Во многих местах переписчик не различает “ъ” и “ѣ”, для него эти буквы являются скорее маркером книжности. Там, где в протографе сто­ ял (точнее, частично сохранялся) “ъ” в позиции конца слова после твер до го согласного, он регулярно пишет “ѣ”, также горизонтальную пе ре кладину в букве “ѣ” вместе со знаками придыхания и ударения в про то графе он мог принять за диакритику над “е”, например за титло: Мóжет // ̀е҃лѣ (вместо ѣ¥лъ30) и¦лиU пиUл чего наговò//реннаго волхвàми (с. 5–6). Буква “ѣ” встречает­ ся и на месте “ь” в русифицированных фор мах ин фи нитивов (это, в ча­ стности, говорит о том, что вопросник пе ре пи сывался не непосредствен­ но со старопечатной книги, а уже с дру гой, скорее всего рукописной ко­ пии, где имели место не только ор фо гра фи че ские замены, но и замены грамматических форм церковнославянского языка на рус ские): Мо̀жет сл¢­шал м¢//зыку, пѐсни, и¦лиU сам пелѣ (вместо пѣ́лъ) // и¦ плѧ сàл, и¦лиU велѐл ком¢ и¦грàтѣ и плѧсàтѣ (ц.­сл. и¦грáти, *плѧ сáти31), с. 7. Произвольная 30 В старопечатных книгах это слово может писаться и через “е”, и через “ѣ”, и через “ÿ”: е¥лъ, ѣ[лъ, ÿ¥лъ. 31 Здесь и далее под звездочкой даются слова, которые можно написать правильно в соответствии с церковнославянскими нормами, но наличие которых в церковнославянском языке спорно. Slověne 2018 №1An Old Believer’s confessional questionnaire from Latgale:linguocultural analysis of the text мена “ъ” и “ѣ” — одна из основных черт, позволяющих го ворить о том, что рукопись была переписана че рез много лет после ор фо графической реформы 1918 г. человеком, ко то рый не имел пред став ления о том, что в дореформенной орфографии в конце слов после твер дых согласных ста­ вился “ъ”, и не знал, в каких случаях пи шет ся “ѣ”. То, что в одних (ред­ ких) случаях “ъ” написан пра вильно, а в других — как “ѣ”, можно объ яс­ нить неясным написани ем в тексте (осо бенностями почерка), служив­ шем непосредственным про тографом рас сма триваемой рукописи. На с. 17 встретилось такое гибридное церковнославянско­русское на писание, как обьѧденïѧ (Не твориUл ли обьѧ//дѣ̀нïѧ); в церковно сла­ вян ском языке буква “ь” (так же как и “ъ”) не используется в качестве разделительного знака, тем более после приставок в словах с корнем ѣс­ (ÿс­, ÿд-). Она в вопроснике может или употребляться как “мяг­ кий знак” в русском языке (Недоп¢скàл ли волхвà [. . .] косн¢тьсѧ ст҃ы́мѣ // и¦кò нам . . . , с. 6, здесь “ь” является грамматическим показателем; в ден гàх // обьщитàл, с. 21, здесь это фонетический и лексический ру­ сизм, в на пи сании отражается произношение, а именно регрессивная ас си миляция по твердости­мягкости; так же можно интерпретировать и указанное выше слово обьѧденïѧ), или вообще отсутствовать (на­ при мер, там, где “ь” обозначает мягкость: в денгàх, с. 21; Не́был ли нà е¦ретиUческих свà//дбах, с. 13; Не // е|л§ѣ ли крòв живòтных . . . , с. 6, — здесь может отражаться и действительное диа лектное произ но шение, ср., од нако: Не // дава̀л ли невѐрном¢ п¢ска̀ть // крòвь свою̀ , с. 13). От сут ст­ вие “ь” для обозначения мягкости и смешение его с “ъ” ха рак тер но не только для малограмотных, но и для старопечатных тек стов, в которых функция бук вы “ь” не была до конца осмыслена. В “во про сах детем малым“ ко нечный “ъ” употребляется, однако часто и до воль но после­ до ва тельно вместо него на конце слова пишется па ерок (8). В вопроснике последовательно в правильных позициях (перед по­ следующим гласным) ставится буква “ï”, графических ошибок в данных позициях почти не отмечено: бѐз молѐнïѧ (с. 11), настроѐнïе (= на стро­ ительство, с. 11), кòнское рыстàнïе (с. 18), стыдаU рàди, и¦лиU // забы̀тïѧ (с. 9), общѐнïе (с. 13), с пòхотïю (с. 19), бѐз стрàха // бòжïѧ (с. 2), приU целова̀нïи (с. 29) и др. Буква “ï” не пишется в слове “Iисус”: традиционно старооб­ ряд цы пишут имя и производные от него с одним “I”; в рассматривае­ мом тексте — с “И”32: “Исус”. Буква “ѧ” в рукописи регулярно употребляется на месте русского “я”. По правилам церковнославянской графики “ѧ” пишется не в на ча ле 32 Это говорит о том, что переписчик рукописи был не в курсе религиозной полемики “о имени Iсуса”, которой посвящен целый ряд старообрядческих сочинений, см., например, [Дружинин 1912: 49, 280, 362, 373, 374, 397 и др.]. 2018 №1 SlověneAnna A. Plotnikova, Olga V. Trefilova слова; в абсолютном начале слова пишется буква “ÿ” (кроме слов ÿ¦зы́къ ‘народ’ и ѧ¦зы́къ ‘орган тела’, где “ѧ” и “ÿ” выступают в смы сло ­ различительной функции, а также клитики ѧO ‘их’ — вин. пад. дв. и мн. ч.). Буква “ÿ” в основном вопроснике, напи сан ном первым по чер­ ком, не встречается и фиксируется только в на чале нескольких слов в разделе, написанном вторым почерком (“во прòсы дѣ́темъ мàлымъ”). Буква “ѡ” пишется в рукописи достаточно произвольно (впрочем, в дореформенном церковнославянском языке также нет четких правил ее употребления), и, видимо, в ее написании отражается традиция прото­ графа, с которого переписывался исповедный вопросник; кроме того, как “омегу” переписчик воспринял и “о широкое”, которое часто встре­ чается в Требниках в начале слов. Постановка w на месте о, так же как ç на месте е, и другие графические правила для различения омо ни мич­ ных форм церковнославянского языка переписчику были неизвестны. Буква “ѿ”, как правило, в церковнославянском языке пишется в пред логе от, в приставке от-, иногда заменяет и сочетание от- в начале слова, например в слове “ѿцъ”, ср. в вопроснике: Не ѿрека̀лсѧ // ст҃аго крещѐнïѧ (с. 10), не ѿвра//тил ли кого из христиѧ̀н в // еретиUчество (с. 10– 11), прѐжде ѿп¢ста (с. 2); ѿ здѣu (с. 21); в старопечатных дорефор менных Требниках эта буква не всегда последовательно используется в дан ной по­ зиции, например: Чáдо неигрáлали е-сиU снераз¢uмïѧ неподóбно // сподр¢uга­ ми, и-лиU соо[троки мáлыми, Требник 1639, л. 184 (вероятно, мор фем ное членение от-рок не было бесспорным для писцов и на бор щиков). Буква “¢” в рукописи в целом пишется в соответствии с правилами церковнославянской графики не в начале слова: Мо̀жет посмеѧ̀ лсѧ боль­ нòм¢, слепоU//м¢, гл¢хòм¢, хромòм¢, не//мòм¢ (с. 8), но: ¢биUл человека (с. 4). В абсолютном начале слова и в предлоге у употребляется диграф “оу”: оу¦чиU телей (с. 10), оу¦ е¦ретиков (с. 12), не оутаиUл ли . . . грехà (с. 9) и др. Впрочем, это правило не всегда соблюдается, ср. умѐршаго (с. 11), уѿцаU // fсповѣди (с. 12), у¦сы̀ д¢хòвнаго (с. 9), Нѐбыл ли у¦ е¦ретиUческих попòв на // и постригàл (с. 29) и др., где представлена только вторая часть диграфа. В соответствии с графической традицией, отражающей этимоло ги­ ческую мягкость шипящих в старославянском языке, в церковносла­ вян ском языке XѴII в. было принято написание чю­, а не чу­, например чю ́ждъ, чю ́до. В рукописи встречаются такие написания, которые сви де­ тельствуют о наличии старопечатного антиграфа данного вопросника (и приверженности староверов этой традиции), однако есть и новые на­ писания: чюжòй бедыU (с. 5), с7 чюжо̀го двора [. . .] из7 чюжòго огоро̀да (“вопросы детем малым”, с. 3), но своегò и¦лиU ч¢жòго (с. 8). 4.1.2. При первом взгляде на вопросник бросаются в глаза мно го­ численные как будто бы орфографические ошибки: частотны слитные Slověne 2018 №1An Old Believer’s confessional questionnaire from Latgale:linguocultural analysis of the text на писания не с глаголами, предлогов со следующими за ними слова ми, отсутствие “ь” в формах глаголов 2 л. ед. ч., так же как и последователь ное отсутствие “ъ” в л­причастиях мужского рода (русских глаголах прош. вр.): НесотвориUл ли мѐжд¢ кѐм вражд¢̀ (с. 4), завласы̀ дрàл (с. 4), и¦лиU самъ волхв¢еш (с. 5) и т. д. Однако такие написания не случайны и от сылают нас к старопечатной традиции: в старопечатных книгах, а именно в кни­ гах XѴII в., все незнаменательные слова — предлоги, местоименные кли­ тики, союзы, частицы (которые также по сути являются клитика ми) — пишутся слитно с последующим или предыдущим словом, к ко торому они “прикрепляются” и с которым составляют как бы единое це лое, “од ну тактовую группу” [Зализняк 2008: 27] (так служебные сло ва упо­ треб ляются до сих пор в письмах малограмотных русских людей, осо­ бенно деревенских жителей). На единство такого фразового сегмен та указывает и безударность энклитик и энклиноменов (имеющих удар­ ные проклитики­предлоги) в печатных Требниках. В XѴII в. подобное на пи сание было правилом, ср. в чине исповеди в дореформенных Треб­ ни ках (Требник 1639): вѣ́р¢ешили воѿц҃а и-сн҃а и-стáго дх҃а; // Вѣ́р¢ешили впрч¶т¢ю бц҃¢, и-вовсѧ̀ ст҃ыѧ, л. 185; и-небивáлъли є-сиU ѿц҃а дх҃óвнаго, // и-лиU и-ны́хъ сщ҃е́нниковъ, и-дïѧ́коновъ, л. 172 об.; Вц҃ркви бж҃ïи вóвремѧ ст҃áго // пѣ́нïѧ, л. 171 об., и¦лиU бивáлъ е¦сиU когò дóкро//ви, л. 172 об. Ударные про­ кли тики (предлоги) отражали церковную акцентную нор му Москов­ ской Руси, не противопоставлявшуюся акцентной норме раз говорного языка33, см. подробнее [Успенский 2002: 177 (§ 7.9), 359–369 (§ 13.4), 440 (§ 17.2.1)]. Сочетания предлогов с энклиноменами, в ко то рых на пред­ логах ставилось острое ударение (а не тяжелое, или тупое, маркирующее конец слова), явно воспринимались как одно слово. То же относится к сочетаниям “имя (глагол) + частица­энклитика”. В осталь ных случаях предлоги и союзы все­таки воспринимались как отдель ные слова (но несамостоятельные, незнаменательные); об этом, в част но сти, свиде­ тель ствуют диакритические знаки, а именно придыхания над союзами и следующими за ними слитно написанными словами (придыхания ста­ вятся только над гласной, начинающей слово или представляющей целое слово, например союз и¦, предлог оу¦): и¦вкорчмѣ̀ и¦оу¦и¦новѣ́рных // пок¢пáѧ, Требник 1639, л. 172 об. Именно по причине таких слитных написаний ко­ нец слова и “ъ” как его маркер читатель и переписчик, который не очень хорошо понимает та кую систему, не всегда может выделить. По этому в рукописях, пере пи санных со старопечатных книг, ожидаемы и слитные написания пред логов и частиц по образцу протографа, и про пуски ко­ нечного “ера”, и ненаписание “ь” во 2 л. ед. ч. наст. вр. глаголов, которое 33 Эта норма сохраняется и поныне в псковско­новгородских диалектах, в частности в говоре старообрядцев Эстонии [Ровнова, Кюльмоя 2008: 286]. 2018 №1 SlověneAnna A. Plotnikova, Olga V. Trefilova должно писать ся в соответствии с правилами русского языка. В церков­ но славянском язы ке это окончание ­ши, а переписчики исповед ного во­ просника со зна тельно или непроизвольно переделывали церков но сла­ вянские фор мы в русские или смешивали их. Далее в статье примеры слитных написаний клитик в рукописи и в старопечатных Требниках будут даваться в со от ветствии с оригиналом как отражающие фразовые единства. 4.2. Употребление диакритик; ошибки Как известно, во всех словах в соответствии в правилами церков но сла вян­ ского языка следует ставить ударения, этих ударений три — окси`я (ост­ рое ударение, акут: ´), вари`я (тяжелое, или тупое, ударение, гравис: ) и камóра (облеченное ударение: f). Оксия — основное ударение, в церков­ нославянском языке оно ставится во всех словах (в том числе в одно­ сложных; исключения составляют союзы, частицы, предлоги, от части клитики, если на них не переносятся ударения с глаголов), кроме слу ча­ ев, когда ударение падает на последний открытый слог слова, ина че го­ во ря, когда слово оканчивается на ударную гласную. В последнем слу­ чае над этой последней ударной гласной ставится вария, например: рaбъ, но рабA. Переписчик исследуемого вопросника, безусловно, не знал этих правил и расставлял ударения произвольно, причем в подавляю щем большинстве ставил тяжелые ударения (варию). Возможно, на та кую приверженность писца тяжелому ударению повлияло пере писы ва ние са мого частотного в вопроснике слова “и¦лиU”, которое передается здесь всегда только так в полном соответствии с правилами церков но сла вян­ ского языка. В вопроснике камора34 отсутствует как таковая. Ино гда над словом появляется почти горизонтальная дужка, похожая на ка мо­ ру, в местах, где должно стоять придыхание: иfкòны (с. 1), ѡfбщаѧ (с. 28). Это означает, что переписчик не знал и правил постановки так на­ зы ваемого тонкого придыхания (ц.­сл. звáтельцо, ¦), которое в церков­ нославянском ставится по аналогии с греческим над гласной буквой в абсолютном начале слова и в старопечатных книгах действительно име­ ет почти горизонтальную форму. Этот знак не несет какой­либо смы с­ лоразличительной функции и ставится по традиции, маркируя слово, на чинающееся с гласной буквы. Сочетание придыхания и ударений (ост­ рого и тяжелого) в церковнославянском языке образует особые зна ки — 34 В современном церковнославянском языке камора — маркированное ударение и ставится только для различения омонимичных форм в неединственном числе именных и глагольных форм: рaбъ (им. пад. ед. ч.), но р†бъ (род. пад. мн. ч.), рабу^ (род.­предл. пад. дв. ч.). Таким образом, камора не используется в словоформах ед. ч. (как в именных, так и в глагольных). В старопечатных книгах употребление каморы отличалось от современного (благодарим за консультацию А. А. Плетнёву), но в исследуемом вопроснике мы не находим ни того ни другого употребления. Slověne 2018 №1An Old Believer’s confessional questionnaire from Latgale:linguocultural analysis of the text и`со ( ¥) и апострофь, или апостроф ( O). В местах необходи мой по станов­ ки этих знаков переписчик вопросника (или даже его протографа) де­ мон стрирует полную неосведомленность в вопросах графической и ор­ фо графической нормы церковнославянского языка: Не е҃л́ѣ (вместо ѣ¤лъ) ли, и¦ не пиUл с волх//ва́ми (с. 6), ѿбщаѧ (вместо ѡ¥бщаѧ или о¥бщаѧ) и¦ нà fсповѣди (вм. на и¥сповѣди, с. 12) и др. В некоторых слу­ единѐ (с. 26), на и ча ях эти знаки написаны, точнее скопированы, пра вильно. В целом орфографию вопросника можно сравнить с орфографией церковнославянских лубков, создатели которых, с одной стороны, ори­ ентировались на церковнославянский библейский текст и пытались вос произвести орфографию церковнославянских книг, а с другой сто­ роны, “не подозревали о существовании сложных орфографических пра­ вил, предполагающих некоторую лингвистическую культуру” [Плет нё­ ва 2013: 79], ср. также [Плетнёва 2016: 212 и др.]. Это относится также и к содержательной части исповедного вопросника, в которой, как по­ казывает таблица 2 (см. п. 5 статьи), церковнославянские конструкции трансформируются в русские. 4.3. Следует сказать несколько слов об акцент уации. В тексте встре ча­ ются слова, акцентуированные 1) по правилам церковнославянского языка, в том числе дореформенного периода, 2) по правилам со вре мен­ ного русского литературного язы ка, 3) в соответствии с диалектной нор­ мой того ареала, где про жи ва ют старообрядцы (территория северо­за­ пад ных диалектов, в част но сти псковско­новгородских). В старо об ряд­ ческой среде и на письме, и в бо го служебном узусе употребляются слова со старыми ударениями, ко то рые маркируют принадлежность старо ве­ ра к своей культуре, напри мер вó вѣки векѡ́мъ (дат. пад. мн. ч.), ср. совр. ц.­сл. во вѣ́ки векѡ́въ (род. пад. мн. ч.), псалты`рь (им. пад. м. р.) — по псалтырю` (дат. пад. м. р.), см. так же п. 4.1.2. Слова, акцентуированные в соот вет ствии со старовеликорусской или церковнославянской нор­ мой35, например союз и¦лиU, глагол х¢лити, существительное трапѐза, встре­ чаются и в гайковском вопроснике и восходят к старопечатному Требнику (далее для сравнения используется Требник 1639 г. как образец дорефор­ мен ного Требника). Бо́льшая часть слов вопросника акцентуирована в соответствии с произношением их в современном русском языке. Некоторые ударения 35 В данном случае под церковнославянской нормой понимается акцентная система, представленная в языке старопечатных дореформенных Требников, которая во многом совпадает со старовеликорусской. Однако не все старые русские ударения совпадают с церковнославянскими, особенно это касается книжных слов; так, слово трапе́за в старопечатных богослужебных текстах имеет только такое ударение, в то время как в древне­ и старорусских рукописных текстах оно может быть акцентуировано также как тра́пеза и даже трапеза́ [Зализняк 2014: 162]. 2018 №1 SlověneAnna A. Plotnikova, Olga V. Trefilova Таблица 1. Некоторые акцентуационные схождения исповедного вопросника и дореформенного Требника Исповедный вопросник Требник 1639 г. (чин исповеди)36 Въ цр҃кви бж҃ïи вó времѧ // ст҃áго пѣ́нïѧ не смѣѧлсѧ ли (с. 1); вòвремѧ молиÏтвы (с. 1) ремеслò и¦кòнное // х¢лил (с. 2), Нех¢лил ли христïан//ск¢ю вѣ́р¢ нàш¢ (с. 10) и¦лѝ (passim) в ко̀ей плотско́й нечистотѐ (с. 30), в плотско̀й нечистотѐ (с. 32) (церковнославянская акцентная норма) зà трапѐзой (с. 17) (церковнославянская акцентная норма) знáменïѧ (с. 14) (это акцентная норма и церковнославянского, и русского языка, так как в русском языке это церковнославянизм, однако в просторечии и диалектах часто употребляется знаме´ние) стоѧ̀ на молѝтвы (с. 14), стоѧ̀ к востòк¢ (с. 21) хватàл [. . .] за ѝно что (с. 22) бл¢дà рàди (с. 22, 25); послѐ бл¢дà (с. 23) Женàмъ (с. 23) катàлсѧ на кòнех (с. 18) Вц҃ркви бж҃ïи вóвремѧ ст҃áго // пѣ́нïѧ несмѣ́ивалсѧли (л. 171 об.) и-лѝ ремествò // и-кóнное х¢uлилъ є-сѝ (л. 171 об.) и др. и¦лѝ (passim) и¦лѝ є¦дáлъ є¦сѝ что̀ скве́рно [. . .] и-лѝ // и[но чтò (л. 173) бл¢дà рàди (с. 184 об.); бл¢дà несотвори́лали є-сѝ (л. 184 об.) и мн. др. I­сповѣ́данïе женáмъ (л. 187) отражают раз говорную и просторечную норму, например бàловалсѧ (во­ просник детям, с. 6), другие — диалектную: послѐ бл¢дà (с. 23), нестриглà лиU волосà (с. 24), Мо̀жет // бород¢ бриUл (с. 29). Словоформы с церковно­ сла вянски ми ударениями немногочисленны, но они как бы маркируют саму руко пись, придают ей книжный характер, несмотря на то что язык вопрос ника, строго говоря, церковнославянским не является.36 36 Пустые графы в правой части таблицы означают, что в соответствующем чинопоследовании Требника слова из левой части таблицы не встречаются, однако ударения в них отражают церковнославянскую норму как XѴII в., так и более позднюю. Slověne 2018 №1An Old Believer’s confessional questionnaire from Latgale:linguocultural analysis of the text 4.4. Язык исповедного вопросника37 Среди языковых особенностей вопросника можно выделить 1) фоне ти­ ческие; 2) грамматические; 3) лексические. Все они включают цер ков­ нославянизмы, русизмы (т. е. русские черты, привнесенные позднее и противопоставляемые церковнославянизмам), диалектизмы. Поскольку русизмы не всегда возможно отделить от диалектизмов, они будут рас­ сматриваться вместе (см. далее “Общевосточнославянские и специфи­ че ские диалектные явления”). Несмотря на то что рассматриваемый чин исповеди восходит к тексту дореформенного Требника, язык ста ро­ обрядческого вопросника не тождествен языку Требника (см. таблицу текстологических схождений в п. 5). Это не упрощенный церков но сла­ вянский язык и даже не гибридный церковнославянско­русский, а ско­ рее русский язык, содержащий церковнославянские слова и обороты. Во просник насыщен большим числом диалектизмов, имеющих север­ ную основу, — большей частью фонетических и грамматических. Диалектную основу языка современных староверов Латгалии, так же как староверов Литвы и Эстонии, составляют псковско­новгородские говоры: “Современные говоры старообрядцев Латгалии имеют север­ ную основу, исторически они характеризуются как говоры северного происхождения с некоторыми белорусскими особенностями. Эти го во­ ры относят к собственно псковским говорам, продолжающим древне­ псковский диалект, близкий к древним новгородским и смоленско­по­ лоцким говорам. С современных позиций они классифицируются как говоры среднерусские, т. е. смешанные, объединяющие языковые черты говоров северного и южного наречия” [Королёва 2006: 12], ср. также [Семёнова 1972: 13; Čekmonas 2001]. 4.4.1. Фонетические особенности 1. Ц е р к о в н о с л а в я н и з м ы К фонетическим церковнославянизмам можно отнести лексемы с неполногласными сочетаниями (южнославянскими рефлексами), ре ­ флек сами št < tj, ǯd < dj: И¦лиU к¢шал млекà // жѐнска (с. 6–7); завласы̀ дра̀л (с. 4); и¦како ограждàеши себѐ крѐст//ным зна̀менïем (с. 16), взѧ̀л // в цѐрк ви что̀ та̀йно, свѣщ¢̀ 38 (с. 2), Не бриUл ли, и¦ постригàл ли // брады̀ своѧ̀ (с. 21). Также можно отметить сохраняющиеся церковнославянские ударе­ ния (см. табл. 1). 37 В качестве образца описания и дополнительного источника используется статья: [Ровнова, Кюльмоя 2008]. 38 Следует заметить, что в церковном узусе даже в разговорном языке это слово произносится как свещá: “У нас не свечи, а свещи. [. . .] Свечи — в быту; то, что для Бога предназначено, — это свещи” [ОВ, запись 2017 г., расшифровка О. В. Трефиловой]. 2018 №1 SlověneAnna A. Plotnikova, Olga V. Trefilova 2. О б щ е в о с т о ч н о с л а в я н с к и е и с п е ц и ф и ч е с к и е д и а л е к т ­ н ы е я в л е н и я — слова с полногласными сочетаниями: Невѐр¢еш лиU [. . .] в ворожб¢̀; гадàть ворожиUть (с. 5), бород¢ бриUл (с. 29); — примеры с русским рефлексом ǯ < dj: посты̀ рожеств//ениый, пет­ рòв, богорòдитскïй (с. 16); — формы, отражающие аканье, в том числе гиперкорректные напи­ са ния: понахи́д (род. пад. мн. ч.), панахид¢ (с. 33), понахиUд¢ (с. 12)39, обòрт здѣ́лать (с. 22, также с. 24); миUлостоню (с. 3; из произношения [ми`лъ­ стън’у], “о” на ме сте редуцированного [а]); с8 иновѐрноми (“вопросы де­ тем малым”, с. 3, из произношения [сынъве´рнъми]), бл¢д твориUл, по са­ дòм ски с зàд¢ (с. 28), Не молиUлсѧ ли с е¦ретика̀ми // в мѐсти (с. 11) и др. Указанные три пункта отражают фонетические особенности, ха­ рак терные для русского языка в целом и среднерусских говоров в ча ст­ ности (аканье); однако, например, форма рожество, хотя и отражает рус ский рефлекс dj, не является литературной. Также в ряде случаев от­ мечается фонетическая запись беглой речи: зал¢̀т//шïе (= за лучшее, с. 21); несчàсïѧ (род. пад. ед. ч., с. 20); пришòл (с. 13), крещѐнова человѣ̀ка ̀шал8 м¢̀зак¢ (“вопросы детем малым”, с. 4); русские окончания (с. 8) , сл¢̀ -ью тв. пад. ед. ч. ж. р. вм. ц.­сл. -ïю: запрещѐнных свѧ//тòю цѐрковью книUг (с. 18); встречàл новобрàчных // с хлѐбом и¦ сòлью (с. 14). В качестве специфических черт местного диалекта можно указать: — ъ < у в безударном слоге: Не пиUл ли вòд¢ // и¦х освѧщѐнною, кре­ щѐн скою (с. 12), ср. [Čekmonas 2001: 11240]; — переход е > а после шипящих: жаниUл своегò сы̀на (с. 13); НеходиUл // ли [. . .] к шопт¢нам (с. 5; “о” — гиперкорректное написание); — произнесение сочетания чн как шн: Может торговал, // винными напитками // или табашными изд… [стерто] (с. 20, приписка на полях вто­ рым почерком)41, ср.: “Сохраняется произошение [шн] на месте ис кон ного сочетания ­чьн­ в именах прилагательных: яны зажито[шн]ые были; в проволо[шн]ом заключении; масло подсолне[шн]ое; брусни[шн]ое варенье; чарни[шн]ое варенье; Ябло[шн]ый спас” [Ровнова, Кюльмоя 2008: 285]; 39 В слове панахида присутствует межслоговая ассимиляция а — и > а — а, встречающаяся и в языках других православных народов, заимстововавших слово παννυχίδα < παννυχίς ‘всенощная’ из греческого (в том числе посредством церковнославянского): в украинском, белорусском, болгарском, сербском, румынском [БЕР, 5: 45; Фасмер, 3: 197–198], грузинском и др. 40 В. Н. Чекман приводит следующие диалектные примеры: rózəm (разум), pázəхa (пазуха) наряду с rózum и pázuхa, vótrəb’ja (отруби), výsəšət’ (высушить) и др. 41 Орфоэпическими соварями это сочетание рекомендуется произносить точно так же во многих случаях (но не во всех, и как раз не в данном случае) в соответствии с московской нормой, однако сама литературная орфоэпическая норма основана на региональной, диалектной среднерусской. Slověne 2018 №1An Old Believer’s confessional questionnaire from Latgale:linguocultural analysis of the text — в одном случае отмечен переход з > ж перед н: Может8 дра жниU//лъ когò ѧзыкòм своиUм8 (“вопросы детем малым”, с. 2), который мож но ква­ лифицировать как регрессивную ассимиляцию по месту об ра зования. Скорее всего, под белорусским влиянием, наличие которого от ме­ ча ют все исследователи диалектов латгальских староверов, фиксируется: — в на месте начального у перед согласным: подскàзывал ком¢, как // мòжно вкрàсть (с. 3); — р вм. р’: кòнское рыстàнïе (с. 18, единичный пример); — цеканье: смотрѐл8­// целивиUзары; ходиUл8 смотрѐть въ // кинò, цïатры (“вопросы детем малым”, с. 4). К фонетическим диалектизмам можно также отнести и перенос уда рения на предлог в сочетаниях “проклитика + энклиномен”: вòвремѧ молиUтвы (с. 1); ср. вó веки векóм (из фонетической записи обряда кре­ щения); эти ударения, как уже было сказано, совпадают с ударениями церковнославянской нормы дореформенного времени (в свою очередь, в церковнославянском они возникли под влиянием великорусского на­ речия; во время исправления церковных книг ударения были замене ны по образцу юго­западнорусского произношения). Поэтому ударение та­ кого типа (автоматическое) может трактоваться и как диалектное (ср. [Ровнова, Кюльмоя 2008: 286]), и как церковнославянское старшего из­ вода. Как диалектное можно трактовать также ударение в некоторых словоформах: бород¢ бриUл (с. 29), ср. [Ibid.: 285]. 4.4.2. Грамматические особенности 1. Ц е р к о в н о с л а в я н и з м ы Морфология. В ряде случаев в именах сохраняются церков но сла вян­ ские падежные окончания или их графические церковнославянские ва­ рианты (например, -ию вместо -ью): Не называл ли еретика отцем ду хов­ ным (с. 12, приписка на полях вторым почерком, тв. пад. ед. ч. сме шанного типа скло нения); ѿ здѣ́ м¢жемъ (с. 21; дат. пад. мн. ч.); Не // носиUла лиU каких оу¦крашѐнïй // на прѐлесть человѣ̀ком (с. 24, дат. пад. мн. ч.); потакòвщик своиUм дѐтем к // злы̀м и¦ беззàконным дѣ̀лом (с. 20, дат. пад. мн. ч.); Не ѿре кàлсѧ лиU насто//ѧ̀тельскаго и¦мене (с. 35, род. пад. ед. ч., исконная основа на согласный, ц.­сл. IѴ скл.); не х¢лил ли [. . .] д¢хò//вных ѿц (с. 10, род. пад. мн. ч.); Мòжет // биUл ѿцà своегò роднòго, // и¦лиU мàтерь (вин. пад. ед. ч. ж. р., исконная основа на согласный, ц.­сл. IѴ скл.), и¦лиU брàтïю, // и¦лиU сестры (с. 4, обычное употребление собират. сущ. в зна че нии мн. ч.); клѧ̀л са̀м себѐ (с. 9), и¦како ограждàеши себѐ (с. 16), обе фор мы — вин. пад. ед. ч.; взирàл на // срамот¢ е¦ѧ́ (с. 31, род. пад. ед. ч.), Нѐбыл // ли со¢чàстником ка ко вы̀ѧ е-ретическïѧ вѣ́ры (с. 10); целовàла с пòхотию (с. 26, тв. пад. ед. ч. ж. р.). 2018 №1 SlověneAnna A. Plotnikova, Olga V. Trefilova В ряде случаев в тексте встречаются церковнославянские формы ме с­ тоимений: не оутаиUл ли  [. . .] ко̀его греха̀ (с. 9), глагольные формы 2 л. ед. ч. на -ши, хотя их меньше, чем русских форм на -ш (в русских окон ча ниях ре­ гу лярно опускается грамматический показатель -ь): и¦како огра ждàеши себѐ крѐст//ным знàменïем, и¦ как распо//лагàеши словà мо лиUтвы Ис¢совой (с. 16). Синтаксис. Немногочисленны примеры глагольного управления, которое можно квалифицировать как церковнославянское; часто это цитаты из старопечатных Требников: И¦лиU под¢мал чтò невѐрное // на свѧты̀ню бж҃ïю (с. 1) (под¢uмати + на + вин. пад.), ср. литерат. подумать о чем-л.; Не воздвиUгн¢л ли // на христиïѧ́ны какòго гонѐ//нïѧ (с. 10) (не воз­ дви́гн¢ти гоне́нïѧ + на + вин. пад.; здесь также церковнославянская фор­ ма вин. пад. мн. ч. христиïѧ́ны); не ѿрекàлсѧ ст҃аго крещѐнïѧ и¦лиU крестнаго // знàменïѧ, и¦лиU христï ѧ̀н­ скаго и¥мени (с. 10), Не ѿрекàлсѧ лиU насто//ѧ̀тельскаго и¦мене (с. 35) ([не] ѿрекáтисѧ + беспредложн. род. пад.); Мòжет ложно свидѐ//тѣлем бы̀л ком¢ (с. 3) (бы́ти ложносвѣдѣ ́телемъ + беспредложн. дат. пад.); Мòжет // посмеѧ̀лсѧ больнòм¢, слепò//м¢, гл¢хòм¢, хромòм¢, не//мòм¢ (с. 8) (посмѣѧтисѧ + беспредложн. дат. пад.). Встречаются немногочисленные примеры церковнославянских со­ че таний существительных с предлогами: стыда̀ радиU (с. 9), Не остàвил ли свѧты́ѧ цѐркви без пѐнïѧ пïѧ́нства ра̀ди (с. 32), постпозиция предлога рáди характерна для церковнославянского языка; пò обеде (с. 15), по у̀жине (там же). 2. О б щ е в о с т о ч н о с л а в я н с к и е и с п е ц и ф и ч е с к и е д и а л е к т ­ н ы е я в л е н и я Морфология. Имена. В именном словообразовании отмечаются сле ду ю щие осо бенности: — образование имен существительных с детерминативом ­х, ­еш: оуспех ‘спешка’ (с. 15: НетвориUл ли оу¦спѐха // в молиUтвы, и¦лиU пон¢ждàл ко//гò ко оу¦спѐх¢); огàреш ‘огарок свечи’ (с. 3: Мóжет взѧ̀л // в цѐркви чтò тàйно, свещ¢, // и¦лиU огàреш, и¦лиU тàк чтò, без // спрòса), подробнее о таких диалектных формах см. [Герд 1973]; — существительное кофе имеет форму м. р. кòфей, устар. и диал. (“вопросы детем малым”, с. 5); — окончания прилагательных ­ой (тверд. разновидность), ­ей (мягк.): в ко//тòрой дѐнь (с. 15); Невѐр¢еш лиU­[. . .] в птиUчей // грàй (с. 5); те же окон­ ча ния могут встречаться в старопечатных Требниках в соответствии с диалектной (среднерусской) основой церковнославянского языка, ср. невѣ́ровалъли є-сиU вопти́чей гра́й, Требник 1639, л. 172 об.; Slověne 2018 №1An Old Believer’s confessional questionnaire from Latgale:linguocultural analysis of the text — окончание ­ы (­и) существительных а­склонения в дат. и предл. пад. ед. ч., ср. [Čekmonas 2001: 113; Ровнова, Кюльмоя 2008: 286]: на // вой­ ны̀ бы̀л (с. 4); стоѧ̀л на̀ молиUтвы (с. 1), стоѧ̀ на молиUтвы (с. 14); Мóжет // с кѐм в гнѐве, вовражды̀ бы́л (с. 34), Немы̀лсѧ ли в бàни с невѐрны//ми (с. 13); Нѐ // постригàл лиU власы̀ на главы // своѧ̀ не похристианском¢ обы чаю (с. 21); В торгòвли, мòжет обвѐсил (с. 21); Непорàдова//лся лиU чюжòй беды̀ (с. 5) и др. Эти словоформы позволяют также сделать заключение, что в сле дующем примере существительное кадило изменяется по пара диг­ ме жен ского рода: косн¢ться ст҃ы́мѣ // и¦кòнам, и¦лиU книUги, и¦лиU // кадиUлы, и¦ прочïиU свѧтыни (с. 6, дат. пад.), касàлсѧ к // свѧ̀ты̀м и¦конам, книUгам, ка// дилы, и¦ ко всѧ̀кой святыни (с. 19), то же с. 23, 24; в диалекте об на ру­ живаются колебания этого существительного в роде, ср. “Просит раз ре­ шения приготовиць кадзило”; “В воскресенье у нас . . . с кадзилой хо дзим, ка́дзим иконы, людзей” [ОВ, запись 2017 г., расшифровка О. В. Тре филовой]. Ср. и мужской род существительного панакади uл ‘паникадило, храмо вая люстра’ [Королёва 2011: 19]; Между моленной и колокольней опускается [. . .] Господи, как его, в моленной висит . . . панакадиuл! Панакадил. [. . .] Там где свечи, вот в моленной были, вот эти, где в потолке и там свет, вот это панакадил назывался [Ирина Ивановна Жукова, 1937 г. р., образование 7 кл., д. Ближнево, запись 2017 г., расшиф­ ров ка А. А. Плотниковой]. — окончание ­ы мн. ч. им. и вин. пад. на месте ­а в литературном языке: Не пиUл­ // ли и¦з аптѐки лекàрствы (с. 13); ср.: “При образовании формы им. падежа мн. числа высокую активность проявляет оконча­ ние -и (-ы), выступая в тех существительных, которые в литературном рус ском языке образуют форму мн. числа с помощью окончания -а и (-е) . . .” [Ровнова, Кюльмоя 2008: 287]; — окончание прилагательного в предл. пад. -им в сочетании в Ве ликим посту: В велиUким пост¢ нѐ е[л ли ры ̀б¢ (с. 17; 2 раза); — отмечены два случая совпадения дат. и тв. падежей, характерного для севернорусских говоров, оба — в “вопросах детем малым”: надо перѐд иконам с земными // поклонами (комментарии о грехах к “взрос ­ ло му” вопроснику на вложенном листке, написанные вторым почерком); Мò жет8 целовàлсѧ с8 дѣ́воч камъ (“вопросы детем малым”, с. 4); — сочетание “по + прил. с окончанием предл. пад.”: твориUть обе́ды по умѐрших (с. 33) — по­видимому, под влиянием белорусского языка. Глагол. Немногочисленные глаголы 2 л. ед. ч. наст. вр., встре ча­ ющиеся в рукописи, имеют окончание ­ш(ь), а не -ши (за редкими ис­ ключе ниями, указанными выше): Невѐр¢еш лиU в приметы (с. 5); И¦лиU сам волхв¢еш (с. 5); и-лиU лю̀биш человѣ̀че//скïѧ сла̀вы (с. 19), Мòжет табàк // 2018 №1 SlověneAnna A. Plotnikova, Olga V. Trefilova к¢ришь (с. 30). Инфинитивы также в основном имеют русские окончания (­ть); отмечены единичные случаи церковнославянских инфинитивов на ­ти: крестиUти (с. 12, приписка на полях вторым почерком); погребстиU (с. 11) — церковнославянская инновационная (по сравнению с старослав. погрети) форма инфинитива, образованная под влиянием основы пре­ зенса. Несмотря на то что глагол погребстѝ не зафиксирован в Полном словаре церковнославянского языка [Дьяченко 1900], он известен цер­ ковнославянским текстам — в частности, употребляется в Геннадиев­ ской Библии 1499 г., Острожской Библии 1581 г. и затем во всех сино­ дальных изданиях церковнославянской Библии: гzи повелý ми предFе и$ти и$ поргебсти оzца мое‡го [. . .] о$стави мрzтвыи€хъ • погреб±сти своа’ мрzтвц (Мф. 8: 21–22 [Русская Библия, 7: 35]; то же: [Острожская Библия: 1545]). В основном вопросы на исповеди задаются при помощи глаголов про шедшего времени (подразумевается 2 л. ед. ч.). Но если в Требнике последовательно употребляются формы перфекта (в редких случаях глагол­связка опускается под влиянием русского языка), являющиеся церковнославянскими маркерами, то в рукописи нет ни одной формы полного перфекта. Таким образом, морфология глагола в вопроснике це ликом русская: говориUл, стоѧ̀л, под¢мал, не назывàл (с. 1 et passim). Некоторые глаголы, являющиеся в литературном языке воз врат ны­ ми, в рукописи употребляются как невозвратные, не меняя своего управ­ ления (ср. [Ровнова, Кюльмоя 2008: 290]), в том числе дее при ча стия на ­ши, ­вши: Мòжет зажен//скою срамот¢ р¢кòй держàл (с. 22); не помолиUв­ ши бòг¢ (с. 17, “вопросы детем малым”, с. 3); рассердиUвши плю̀н¢л8 на кого (“вопросы детем малым”, с. 2); Мо̀жет мочиUлсѧ поверн¢вши к8 восто̀к¢ (“во просы детем малым”, с. 5). Особый случай пред ставляет глагол проститься, обозначающий взаимное дей ствие: ‘про стить друг друга’: Мò­ жет и¦мѐеш на̀ когò гнѐв // и¦ непростиUвсѧ пришѐл напока//ѧ̀нïе. Нàдо про­ с тиUтьсѧ, а тò // нѐт пользы (с. 9); Может // с кѐм в гнѐве, вовраждыU бы́л, и¦ не простѧ́сѧ пѐл боже́ственны // сл¢жбы (с. 34); Мо̀же//тъ посòрилсѧ с8 кѐмъ, и¦лиU подра̀лсѧ, и¦ по//томъ непроща̀лись, сѐрдисѧ на него̀ (“вопросы детем малым”, с. 2); Может // с кѐм посòрилсѧ, и не про стиU//лсѧ, и¦ òн в гнѣ̀ве тòм оу¥меръ (с. 5). Последнее предложение в во прос нике является транс фор ма цией аналогичного пред ложения Требника, т. е. то же сло во в том же контексте встречает ся в церковнославянском языке Требников: и¦несвари ́лсѧли (т. е. ‘поссорился, поругался’) є-сиU скѣ ́мъ, и¦непрости//всѧ. и-лиU гнѣ ́вался е¦сиU накого̀, и¦о[нъ вóгнѣ//вѣ тоŒ оу[мерлъ, Треб ник 1639, л. 172 об. Однако такое употребление мог ло поддержи ва ть ся уст ной традицией — значение взаимного дейст вия у этого глагола встречается и в древне сла­ вянских текстах разных изводов, и в славян ских диалектах, в том чи сле русских, ср. в “Древних российских стихо творениях Кирши Данилова”: Slověne 2018 №1An Old Believer’s confessional questionnaire from Latgale:linguocultural analysis of the text “Втапоры княгиня про щалася, // Что на нес ла речь напрасную” (“Сорок калик со каликою”, цит. по: [Бессонов 1861: 19; примеч. Бессонова: “Про­ сила прощения”]), ср. и рус. диал. (осо бенно рас про странено в се вер но­ русских диалектах) прощаться ‘ви ниться, про сить прощения’ [СРНГ, 33: 55–56]. Значение ‘просить про ще ния; мириться, прося прощения’ фиксируется у глагола прощатися и в древнерусском языке наряду со зна чениями ‘прощаться’, ‘совершать по клонение у гроб ниц (с пола гаю­ щим ся по уставу испра ши ва нием про ще ния и помощи)’, ‘спрашивать разрешения’: “Дмитреи Ше мяка [. . .] вы пустилъ великаго князя и его дѣтеи каяся и прощаяся” (1447 г.) и др. [СлРЯ XI–XVII вв., 21: 13]. Синтаксис. Первой отличительной особенностью вопросника яв ля­ ются синтаксические средства, при помощи которых ставится во прос. Как правило, в начале предложения, начинающего вопрос, стоит слово “может”, которое используется вместо вопросительного слова или как маркер вопросительной интонации: Мòжет на // войны̀ бы̀л, и¦ ¢биUл че ло­ века (с. 4). В Требниках первый вопрос в предложении имеет конст рук­ цию “не + перфект + частица ли”, при этом в начале во про сительного пред ложения может стоять как сам отрицательный пер фект, так и дру­ гие члены предложения; дополнительные вопросы в том же предло же­ нии имеют конструкцию “или + перфект + ли”, на пример: Неоу¦биuлъли е¦сиU // нарáти чл҃ка креще́на, и¦лиU погáна и¦лиU бивáлъ е¦сиU когò дóкро//ви, Треб ник 1639, л. 172 об.; Вц҃ркви бж҃ïи вóвремѧ ст҃áго // пѣ́нïѧ несмѣ́ивал сѧ­ ли, и¦лиU говори́лъ // є¦сиU скѣ ́мъ прáздныѧ глагóлы, Треб ник 1639, л. 171 об. Отмечаются также следующие диалектные особенности местного происхождения: — употребление им. или вин. пад. в именных словосочетаниях: Мòжет зажигàл ч¢//жòй двòр, и¦лиU стòг сѐно (с. 8); вòвремѧ поѧвлѐнïе на бельѐ ‘во время месячных’ (с. 24). — глагольное управление: касаться + дат. пад. без предлога или с предлогом к: косн¢ться ст҃ы́мѣ // и¦кòнам, и¦лиU книUги, и¦лиU // кадиUлы, и¦ прочïи свѧтыни (с. 6, дат. пад.), касàлсѧ к // свѧ̀ты̀м и¦конам, книUгам, ка//дилы, и¦ ко всѧ̀кой святыни (с. 19), то же с. 23, 24. Морфосинтаксической особенностью местного диалекта является специфическое функционирование в говоре творительного падежа и гла гольное управление с ним (ср. [Ровнова, Кюльмоя 2008: 287]): играть + тв. пад. со значением средства осуществления действия: Неигрàл // ли кàртами, и¦лиU ины̀ми ка//ковы̀ми бесòвскими играми (с. 7, тв. пад.); Мо̀жет8 // сам8 и¦грал8 м¢̀зыкой, и¦лиU др¢гими какиU//ми и[грами¦ беcòвскими. [Но тут же:] В8 кàрты может8 // и¦грàл8 (“вопросы детем ма­ лым”, с. 4); 2018 №1 SlověneAnna A. Plotnikova, Olga V. Trefilova молиться + тв. пад. образа действия: и¦лиU // молиUлсѧ бòг¢ не¢мы̀тами р¢кàми (с. 2). 4.4.3. Лексические особенности Рукопись содержит большой пласт церковнославянской и диалектной лексики — как духовного содержания, так и бытового и ритуального: при че´тник ‘низший клирик, чтец’ (с. 2), посты` Рожéствениый (так; ве­ ро ятно, описка вместо Рожественный), Петрóв, Богорóдитскïй (с. 16), по гребéние ‘поминальная служба’ (с. 33), обéд тво ри`ть по умéрших ‘устра­ ивать поминки’ (с. 33), завéт ‘обещание, обет’ (с. 3), панахи`да ‘панихида’ (с. 12, 33), неподóбные словá ‘непотреб ные сло ва’ (с. 4), волхв ‘колдун, зна харь’ наряду с шоптýн, гадáлка (с. 6), вохвовáть ‘ворожить’ наряду с ворожи`ть (с. 5), огáреш ‘свечной огарок’ (с. 3), дáвлина ‘мертвечина’ (с. 6), смехотвóрные пóвести ‘шутки, смеш ные истории’ (с. 7), успéх ‘спеш ка’ (с. 15), невéрный ‘нестаровер’ (с. 6), ере ти`к ‘христианин­не ста ровер’ (с. 12 и др.), безврéменно ‘в непо ло жен ное (неурочное) время’ (Не // е[лъ ли чегò, и-лиU пиUл без временно, кроме обе да и-­// у-жина, с. 16), клясться в правду / не в правду ‘клясться, под твер ж дая прав дивую / ложную ин фор мацию’ (Мóжет клѧ̀лсѧ и¥менем бо жïим, // в прàв д¢, и¦лиU не в прàвд¢, с. 3), по яв лéние на бельé ‘менструа ция’ (с. 24, 28) и др. Лексика ритуальной тематики, по происхождению церковносла­ вян ская, в ряде случаев может рассматриваться как диалектная (панахи`да — фонетический диалектизм, погребéние — семантический диа­ лектизм). Некоторые лексемы вопросника, как церковнославянские, так и рус­ ские, в том числе диалектные и просторечные, встречаются и в ста ро­ печатном Требнике. Наличие их в вопроснике может свиде тель ст во вать о том, что они не были перенесены туда просто механически, а про дол­ жали использоваться в языке староверов (их происхождение в этом слу­ чае не имеет значения, так как и церковнославянизмы и диа лектные лек­ семы употребляются одинаково в устном дискурсе, см. [Королёва 2011]): хýлить, причéтник, завéт, волхвовáть, волхв, про с ти`ться ‘попросить про­ щения’, блуд ‘половые сношения, половой акт’ (также блуд творить ‘иметь сексуальный контакт’, ср. глагол блýжива ти, который в старопечатном Требнике упо треб ляется как переходный: блуживати жену), срам, срамо тá ‘половые органы’, клять ‘проклинать’ (ср. клѧ̀л сàм себѐ, с. 9) и клѧ̀лъ є¦сиU сáмъ себѐ, Требник 1639, л. 173 об.). Нельзя исключать, что часть слов, по пав ших в староверческий вопросник из ста ропечатного Требника в составе целых выражений, остаются мар ке рами книжности (даже если в Треб нике они имеют диалектную форму) и вряд ли упо треб­ ляются в разговор ном языке, например: смехотворéние (сотвориUл пиUр // с Slověne 2018 №1An Old Believer’s confessional questionnaire from Latgale:linguocultural analysis of the text сме хотворѐнïем (с. 7) и сотвори́лъ е¦сиU пи́ръ съсмѣхотворе нïеŒ, Требник 1639, л. 173); пти`чей грай (Невѐруеш ли U [. . .] в птиUчей // грàй (с. 5) и не вѣ́ро валъ­ ли є-сиU вопти́чей грáй, Требник 1639, л. 172 об.), кóнское рыс тáние42 и др. Частично лексемы, встречающиеся и в вопроснике, и в старо пе чат ном Требнике (волхв, волхвовать, срам, еретик и др.), заимствованы в на род­ ный язык староверов Латгалии из книжного церковнославянского и ста ли частью лексики духовной народой культуры, см. ниже примеч. 48. Такие слова, как завет, трудно квалифицировать как церков но славяниз мы или диалектизмы, так как от корня ­věd­ (а также ­rek­) и в славянских языках и диалектах, и в книжном языке образуется целый ряд лексем со зна че­ нием ‘обещание, обет’ (обет, обвет, завещание; об рок, зарок, зарек и др.). Интерес представляют и просторечные, с современной точки зре­ ния, формы, в частности архаизм о¦сцáти (или о[сцати): Мòжет осцàл че ло­ вѣ̀ка (c. 8), ср. в Требнике 1639 г.: и¦лиU о[сцалъ є¦сиU др¢uга (л. 173 об.), ко­ торый восходит к древнерусскому слову сьцáти ‘мочиться’ < праслав. *sьkati [Фасмер, 3: 815–816], ср. в той же фонетической огласовке: “Тошнее мне было земляные тюрмы: где сижу и ем, тут и ветхая вся — срание и сца нье” (1670­е гг.) [Житие Аввакума 1991: 56]. У протопопа Аввакума уже встречается и форма с ассимиляцией “ссыт” (3 ед.) — глагол получил в настоящем времени уникальную парадигму с тематическим гласным ­ы, — которая полностью повторяет церковнославянскую форму сса́ти ‘сосать’, ср. диал ссать, укр. ссати, бел. ссаць [Фасмер, 3: 725]. В вопрос­ нике эти глаголы (сьцати и съсати) еще фонетически разводятся: в во­ проснике представлен архаизм, перекочевавший туда из Требника, в Требнике же это русское, а не церковнославянское слово. Лексика староверческого вопросника, как и старопечатного Треб­ ника, может стать предметом отдельного исследования. 5. Текстологический и этнокультурный анализ исповедного вопросника Первые страницы вопросника (с. 1–9) совпадают содержательно в це­ лом и в деталях с общими вопросами в дореформенном чине исповеди (Требник 1639, л. 171 об. — 173 об.). В основе вопросов этой части лежат заповеди Декалога. Публикация параллельных отрывков чина испове ди Требников и некоторых страниц анализируемого вопросника на гляд но показывает зависимость второго от первого и то, как транс фор ми ро­ вал ся церковнославянский язык Требника в русский язык ста рооб ряд­ че ских вопросников (детали см. в разделе 4.4). 42 О том, что это выражение книжное и не употребляется в такой форме в устной речи, свидетельствует, например, ошибочное написание кóнное рыскáнïе в вопроснике чина исповеди в пронумерованной части того же старообрядческого Требника (л. 60 об.). 2018 №1 SlověneAnna A. Plotnikova, Olga V. Trefilova Таблица 2. Содержательные и текстологические совпадения исповедного вопросника с дореформенным Требником Исповедный вопросник Вц҃ркви бж҃ïи вó времѧ // ст҃áго пѣ́нïѧ несмѣѧлсѧ ли, // и¦лиU говориUл с кѣм, и¦лиU шеп// тàлсѧ, и¦лиU творил неподò//бные разговòры. […] И¦лиU под¢мал чтò невѐрное // на свѧты̀ню бж҃ïю. Мòжет ремеслò и¦кòнное // х¢лил. Мòжет ос¢диUл на//стàвника. и¦лиU причѐтник//ов в чтѐиï (sic!). и¦лиU в пѣ́ни (sic!). и¦лиU // всѐх человѐк въчѐм ос¢//ждàл. Мòжет вы̀шел и¦з // церкви прѐжде ѿп¢ста // неокòнчив сл¢uжб¢, бѐз // стрàха бо̀жïѧ. Мóжет взѧ̀л // в цѐркви чтò тàйно, свещ¢, // (с. 3) и¦лиU огàреш, и¦ли҆ тàк чтò43, без // спрòса. Мóжет давàл завѐт, // в цр҃ков свещ¢ принестиU, и¦лиU мо//лѐбен ѿпѣ̀ть, и¦лиU миUлостоню // дать, и втòм солгàл невы̀полнил. Мо̀жет клѧ̀лсѧ и¥менем божïим, // в прàвду, и¦лиU не в прàвд¢, // и¦лиU кр¶т целова̀л и¦лиU поднимàл, и¦лиÏ // др¢гïöѧ ст҃ыѧ иAкòны, и¦лиU­ за//ставлѧ̀л др¢гих целовàть и¦лиU // поднимàть. Мòжет лòжно свидѐ// тѣлем бы̀л ком¢. Некрàл ли // Лист 171 об. Стр.Требник 1639 г. Вц҃ркви бж҃ïи вóвремѧ ст҃áго // пѣ́нïѧ несмѣ́ивалсѧли, и¦лиU говори́лъ // є¦сиU скѣ́мъ прáздныѧ глагóлы . и¦лиU // шепты̀ дѣ́ѧлъ . и-лиU помышлѧ́лъ є¦сиU // невѣ́рïе наст҃ы́ню бж҃ïю . и¦лиU ремествоU­// и¦кóнное х¢uлилъ є¦сиU . 171 об. 171 об.– 2 2–3 и¦лиU о¦с¢ди́лъ є¦сиU­// ı¦е¦ре́ѧ, и¦лиU дïѧ́кона вочте́нïи ипѣ́нïи . // (л. 172) и¦лиU вои¦нóмъ вче́мъ . и¦лиU и¦ны́хъ при//че́тникѡвъ, и¦лиU всѣ́хъ чл҃къ вче́мъ // о¦с¢ждáлъ є¦сиU . и¦лиU и¦зше́лъ е¦сиU и¦ц҃ркви // пре́же ѿп¢uста пѣ́нïѧ, безн¢uжда нѣ́//кïѧ, пáчеже безстрáшïемъ бж҃ïимъ . // и¦лиU ѿц҃ркви взимáлъ є¦сиU тáйно вóскъ // и¦лиU свѣщиU, и¦лиU просфиры̀44 . и¦лиU // и¦нóе чтò безвопрóса держáщаго цр҃квь . ѡ¦завѣ́тѣхъже каки˜ // ı¦ѡ¦молѣ́бнѣхъ ı¦о¦ми́лостыни, о¦бещáвъ // бг҃¢, и¦ст҃ы́мъ е¦гò, несолгáлъли є¦сиU. кр¶тà // нецѣловáлъли е¦сиU нáкривѣ, и¦лиÏ напрáвдѣ. // и¦лиU сáмъ кого кокр¶т¢ неприводи́лъли е¦сиU. // и¦непосл¢шествовáлъли е¦си нáкривѣ. и¦лиU за//прѣ́лсѧ е¦сиU чюжáго и¦мѣ́нïѧ. инепо„и‡малÌли е¦сиU // (172 об.) и¦кóн¢ нáр¢ки 3–4172 172– 172 об. 43 Оборот “так что” употребляется в вопроснике (в том числе в “вопросах детем малым”) регулярно и значит “что­нибудь еще”. Здесь этот оборот заменяет отсутствующую у беспоповцев, но упоминаемую в Требнике предметную реалию, которая относится к литургии, а именно просфору (взимáлъ є¦сиU [. . .] просфирыU), см. также следующее примечание. 44 В старообрядческом исповедном вопроснике опускаются слова и фразы, связанные с таинствами и предметными реалиями, которых нет у беспоповцев (например: взѧ́въ причáстïе нат¢ // нóщь бл¢дà каковà несотвáривалъли // є¦сиU, и¦лиU тогò дн҃и неблевáлъли є¦сиU, // и¦лиU дóр¢ и¦хлѣ́бецъ бг҃орóдиченъ, и¦лиU про//сфир¢ ÿ[дши . и¦незблевáлъли є¦сиU ѿо¦бьÿ¦де́//нïѧ ипьѧ́ньства . и¦говѣ́лъли е¦сиU о¦питемïю̀ // пóслѣ причáстïѧ, Требник 1639, л. 172). Slověne 2018 №1An Old Believer’s confessional questionnaire from Latgale:linguocultural analysis of the text чтò. и¦лиU велѐл ком¢ крàсть, и¦лиU подскàзывал ком¢ как // мòжно вкрàсть. и¦лиU так что // (с. 4) взѧ̀ л безспрòса. Мòжет на // войны̀ быÏл, и¦ ¢биÏл человека. // 45 биUл докрòви, завласы̀ дрàл, з¢бàми к¢сàл. Мòжет // биUл ѿцà своегò роднòго, // и¦лиU мàтерь, и¦лиU брàтïю, // и¦лиU сестры. Может оско//рбиUл чѐм своиUх родиUтелей, // не посл¢Uшал, мàтерни // р¢гàл и¦ в общѐ р¢гàлсѧ. // мàтерни, и всѧ̀кими не//подòбными словàми. Мòжет // с кѐм посòрилсѧ, и непростиU//лсѧ, и¦ òн в гнѣ̀ве тòм оу¥меръ. Невѐруеш лиU в приметы, // в стрѐч¢, в со̀нъ, в птиUчей // грàй, в ворожб¢. НеходиUл // ли к волхвàм, // к шопт¢нàм, // к гадàлкам гадàть ворожиUть. // И¦лиU сам волхв¢еш. божáсѧ. Некрáдывалъли // є¦сиU цр҃кви, и¦лиU гробѡ́въ, и¦лиU черньцà, // и¦лиU черни́цы . и¦лиU ѿц҃а дх҃óвнаго · и¦лиU // оу¦и¦ны́хъ чл҃къ чтò некрáдывалъли є¦сиU . // и¦лиU по„вáживалъ є¦сиU когò крáсти . и¦лиU // велѣ́лъ е¦сиU ком¢ крáсти. неоу¦би́лъли е¦сиU // нарáти чл҃ка креще́на, и¦лиU погàна . и¦лиU бивáлъ е¦сиU когò дóкро//ви · и¦небивáлъли є¦сиU ѿц҃а дх҃óвнаго, // и¦лиU и¦ны́хъ сщ҃е́нниковъ, и¦дïѧ́коновъ · // и¦лиU черньцà, и¦лиU черни́ц¢ . и¦лиU ѿц҃а роднó//го, и¦лиU мт҃ерь, и¦лиU брáтïю, и¦лиU сестр¢­// небивáлъли є¦сиU безвины̀ · и¦нелáѧлъли е¦сиU // и[хъ, и-несвари́лсѧли є-сиU скѣ́мъ, и-непрости́//всѧ. и-лиU гнѣ́валсѧ е-сиU накого̀, и-о[нъ вóгнѣ//вѣ тоŒ оу[мерлъ . Невѣ́р¢ешили // вчóхъ, и¦встрѣ́ч¢, и¦вполáзъ . и¦лиU // невѣ́ровалъли є-сиU вопти́чей грáй, и-вовсѧ́ко // (л. 173) живóтно рыкáнïе . и¦лиU сóнъ толковáлъ е¦сиU. // и-лиU кÌволхвó Œ ходиUлъ є¦сиU . и¦лиU ксебѣ̀ при//води́лъ е¦сиU . и¦лиU кои¦нóм¢ ком¢ приводи́лъ // є¦сиU . и¦лиU сáмъ волхв¢uеши. Не е|л́ѣ ли, и¦ не пиUл с волх//вáми, и¦лиU с невѐрным вмѐ//сти с однóй пос¢ды. Не е|л́ѣ ли крòв живòтных, и¦лиU // молòзива, и¦лиU зàйца, и¦лиU // крòлика, и¦лиU дàвлин¢, и¦лиU // иUно что. И¦лиU к¢шал млекà // (с. 7) жѐнска. Мòжет сотвориUл пиUр // с смехотворѐнïем, с пѐснеми и¦ // плѧсàнïем. Мòжет сл¢шал м¢// зык¢, пѐсни, и¦лиU сам пѐлѣ // и¦­ плѧсàл, и¦лиU велѐл ком¢ // и¦грàтѣ и¦ плѧсàтѣ. [. . .] (с. 8) Мòжет осцàл человѣ̀ка. Мòжет // плевàл на̀ когò. Мòжет // еретикòм 6–9 и¦лиU є¦дáлъ є¦сиU сволхвóмъ, // и¦лиU съє¦ретикóмъ, и¦лиU снекреще́ными. // и¦лиU пивáлъ є¦сиU сни́ми, ı¦и¦зъи́хъ сос¢uда. // и¦неє¦дáлъли є¦сиU крóви живѡ́тныхъ, и¦мо//лóзива . и¦лиU є¦дáлъ є¦сиU чтò скве́рно . и¦дá// вленыхъ зáйцевъ и¦тетереве́й, и¦лиU // и[но чтò . и¦лиU к¢uшалъ є¦сиU млекà же́ньска. // и¦лиU сотвори́лъ е¦сиU пи́ръ съсмѣхотворенïеŒ, // и¦плѧсáнïемъ . и¦лиU сл¢uшалъ є¦сиU­ скоморó//ховъ, и¦лиU г¢uсельниковъ, и¦лиU пѣ́лъ є¦сиU // пѣ́сни бѣсѡвскïѧ . и¦лиU сл¢uшалъ є¦сиU // и¦ны́хъ 172 об. 172 об. 172 об. 172 об.–173– 173 об. 2018 №1 SlověneAnna A. Plotnikova, Olga V. Trefilova человѣ̀ка назвàл, и¦лиU // бѐсом крещѐнова человѣ̀ка на//звàл. И¦лиU ма̀терниU р¢гàлсѧ. [. . .] Мòжет // посмеѧ̀лсѧ больнòм¢, слепò//м¢, гл¢хòм¢, хромòм¢, не//мòм¢. Мòжет зажигàл ч¢//жòй двòр, и¦лиU стòг сѐно. // (с. 9) И¦ли в пожàръ грàбил в мѐсто // тогò чтòбы спаса̀ть. Мòжет позавиUдовал ком¢ в чѐмъ. // Мòжет и¦мѐеш на̀ когò гнѐв // и¦ непростиUвсѧ пришѐл напока//ѧ̀нïе. Нàдо простиUтьсѧ, а тò // нѐт пòльзы. Мòжет плàкал // по мѐртвым сиUльно, дрàл // лицѐ своѐ, власы̀ на главы̀. // Мòжет клѧ̀л са̀м себѐ. И¦лиU просил смерти себѐ.. пѡю́щихъ . и¦лиU о[сцалъ є¦сиU др¢uга . // и¦ли плевáлъ є¦сиU накогò . и¦лиU є¦ретикóмъ // (173 об.) чл҃ка нáзвалъ є¦сиU , и¦лиU и¦ноÿзы́чникоŒ // и¦лиU лáÿлъ є¦сиU когò мáтерны . и¦лиU по//смѣѧ́лсѧ є¦сиU слѣ́п¢ и¦гл¢uх¢, и¦нѣ́м¢ // и¦хрóм¢, ибóлн¢ . и¦лиU зажигáлъ // є¦сиU чюже́й двóръ, и¦лиU стóгъ, // и¦лиU и[но чтò . и¦лиU впожáръ грáбилъ є¦сиU, // и¦лиU о¦бл¢пи́лъ є¦сиU когò . и¦лиU зави́// дѣлъ є¦сиU ком¢ . и¦лиU и¦мѣ̀еши нако//гò гнѣ́въ . и¦а[ще и¦мѣ́еши, и¦диU // и¦смири́сѧ сни́мъ . и¦лиU дрáлъ є¦сиU ли//цѐ своѐ . и¦лиU рвалъ власы плачасѧ по // ме́ртвомъ . и¦лиU проси́лъ є¦сиU себѣ̀ сме́//рти, и¦лиU клѧ́лъ є¦сиU сáмъ себѐ45; Далее в Требнике следуют вопросы мужчинам, причем в основном касающиеся грехов против 7­й заповеди. В вопроснике же эти вопросы начинаются на страницах, посвященных индивидуальной исповеди муж­ чин и женщин, причем вопросники мужчинам и женщинам практически изоморфны: и мужчинам, и женщинам задаются идентичные вопросы, вплоть до последнего в каждой из частей — Мòжет жен¢ // свою̀ напрàсно наказывал (с. 23); Мòжет м¢жа нап//рàсно накàзывала (с. 26) в мужской и женской части соответственно (в женском вопроснике этот вопрос вос­ принимается как курьез)46. Вопросник ѿбщаѧ и- на̀ единѐ Пе́рваѧ оу¦тебѐ женà, и¦лиU // др¢гàѧ. Своѧ̀ христиàнка, и¦лиU // иновѐрнаѧ. По зако̀н¢ жениUлсѧ, // (с. 27) нѐ върод¢. Мòжет в, пост¢ жениUлсѧ, // Стр. 26–Требник 1639 г. Сїѐ женáтымъ и-вдовце́мъ, глагóли. Пе́рваѧли оу¦тебѐ женà, и¦лиU другáѧ и¦лиU // тре́тїѧ . позакон¢ли є¦сиU пóнѧлъ Лист 173 об.– 45 Весь вопросник от начала до этого места в дореформенных Требниках повторяется в части вопросов деви́цамъ, и¦м¢жáтымъ, и¦вдови́цамъ с той разницей, что перфектное причастие в вопросах стоит в женском роде (т. е. не согрешила ли еси, не творила ли еси и т. д.), см. Требник 1639, л. 186–187. 46 В устной беседе наставник трактует “наказание” женой мужа как неподдержание мира в семье (она его ругает, следовательно, наказывает)), ср., однако, в антиграфе соответствующий вопрос, задаваемый только мужчинам: инем¢uчивалъли є¦сиU юO [жену] // напрáсно, а¦непозакóн¢, Требник 1639, л. 174, см. в конце таблицы. Указанный контекст однозначно свидетельствует о том, что первоначально имелось в виду узаконенное рукоприкладство мужа в отношении жены. Slověne 2018 №1An Old Believer’s confessional questionnaire from Latgale:linguocultural analysis of the text и¦лиU нà свѐтлой недѣ̀ли пàсхи. Пѐ//рвой свòй бл¢д, сотворил с жен//òю своѐю, и¦лиU до жениUтьбы. И¦лиU с ч¢жòй женòй сотворил пѐрвый // свòй бл¢д, и¦лиU с девиUцей. // Мòжет сотвориUл бл¢д с иновѐрной. ѡ[бщаѧ Мòжет сотвориUл бл¢д въ прà// здники. Воскресные. Госпòдскїе. // Богоро̀дичные, и¦ прòчіе ст҃ые прà// здники. Мóжет сотвориUл бл¢д // в велиUкимъ (sic!) пост¢. Может сотво// риUл бл¢д в свѐтл¢ю недѐлю // пàсхи¦. Мòжет сотвориUл бл¢д в // (с. 28) срѐд¢ и¦ пѧ̀тниц¢. Мòжет сотвор//иUл бл¢д с женòю вòвремѧ жѐнс//кой бòлезни мѐсечной поѧвлѐнїе // на бельѐ · и¦лиU после до осмиU днѐй. // Мòжет сотвориUл бл¢д с жено̀й // послѐ родòв дò сорокà днѐй. Ѡfбщаѧ, м¢жемъ, и¦ // женàмъ, нà единѐ. Мòжет в родсвѐ (sic!) бл¢дъ сотвориUл. И¦лиU в к¢мовстве. Мòжет с // ч¢жой женòй сотвориUл бл¢дъ. // Мòжет незакòнно бл¢д твориUл, // по́ садòмски с зàд¢. Мòжет // нà себѧ̀ на вѐрх жен¢ п¢скàл. // (с. 29) Мòжет приU целовàнїи жены̀ ѧзы̀к // в рот брал, и¦лиU свòй давàл. Мò//жет сосцы̀ жены̀ сосàл. Мòжет // свòй срàм давàл женѐ целовàть, // и¦лиU жѐнскїй целовàл сам. ѿ здѣ́ м¢жемъ […] Не застàвлял // жен¢ обòрт здѣ́лать, и¦лиU со//вет давàл. […] Мòжет бл¢д творил // через полотн. (sic!) […] (c. 23) Мòжет с7м¢жеским пòлом7 // бл¢дъ сотворилъ. […] Мòжет сòнной жене // бл¢дъ сотворил, и¦лиU пїѧ́ной. […] Мòжет послѐ бл¢дà, и не // измы̀вши, и¦ неизмениUв одѐжды // своѐй и¦ невы̀полнивши, ни какòй // е¦питимїиU, ходиUл в цѐрков, и¦лиU // касàлсѧ свѧты̀м и¦кòнам, книU//гам, кадилы […] Мòжет разл¢чиUл // жен¢ с м¢жем. Мòжет жен¢ // свою̀ напрàсно наказывал. себѣ̀ // жен¢ . неврод¢ли, или въплемѧ́ни . // вѣнчáлсѧли е¦сиU съженóю свое́ю , ипоза// кон¢ли съженóю живе́ши . ввели́кїи по//стъ . и-наст҃óй н„лѣ небывáлъли е¦сиU сне́ю, // и¦лиU ввоскр¶нїе, и-лиU всре́ду, и¦ли впѧ//тóкъ . небывáлъли е¦сиU сне́ю, вгд҃ьскїѧ // прáздники, и-вбц҃ыны, и¦впáмѧтиU // (л. 174) ст҃ы́хъ вели́кихъ . и¦лиU снечи́стою воисхó//дѣ крóви небывáлъли е-сиU. и-небл¢uживалъли е-сиU соженóю свое́ю содóмски взáднїи прохо„. // и¦лиU созадиU вÌпре́днїй прохóдъ . и¦жены̀ // насебѧ̀ неп¢щáлъли є¦сиU . и¦ÿ¦зы́ка своєгò // врóтъ женѣ̀ невклáдывалъли є¦сиU . и¦є¦ѧ̀ // ÿ¦зы́ка самъ врóтъ неи[мывалъли є¦сиU . // и¦засосцà жены̀ несысáлъли є¦сиU . срáма // своє¦гò цѣловáти женѣ̀ недавáлъли є¦сиU . // и¦лиU сáмъ нецѣловáлъли є¦сиU . 22–174 и¦сквозѣ̀ // портнò бл¢дà несотвори́лъли є¦сиU, чюже́й // и¦лиU свое́й женѣ̀ пїѧ́ной и¦лиU­ сóнной . и¦лиU // бы́въ съженóю, и¦незабы́лъли є¦сиU е[же омы́// тисѧ . и¦ѿсвое-ѧ̀ жены̀ счюже́ю небл¢uжи//валъли . и¦лиU соѡ[троки содóмъски ѿже// ны̀ свое¦ѧ̀ небл¢uживалъли є¦сиU . иневелѣ́лъ//ли є¦сиU женѣ̀, и¦лиU рабѣ̀ оу¦мори́ти дитѧ̀ . // и¦лиU пїѧ́нъ вали́всѧ нажен¢ невы́давилъ е¦сиU // и¦знеѧ̀ дитѧ̀ . инем¢uчивалъли є¦сиU юO // напрáсно, а¦непозакóн¢ . 2018 №1 SlověneAnna A. Plotnikova, Olga V. Trefilova Как видим, исследуемый исповедный вопросник восходит к чину ис­ поведи в дореформенных требниках. Помимо описанных выше от ли чий, обусловленных большей конкретизацией содержания грехов, при спо­ соблением вопросника к современным нуждам и пр., следует отме тить и отличия, вызванные спецификой восточнославянской территории пе ре писанного текста: так, в исследуемом староверческом вопроснике фрагмент Невѐруеш лиU в приметы, // в стрѐч¢, в со̀нъ, в птиUчей // грàй, в во рожб¢. НеходиUл // ли к волхвàм, // к шопт¢нàм, // к гадàлкам гадàть во­ ро жиUть. // И¦лиU сам волхв¢еш исключает указание на южнославянский ритуал “полазник”47, связанный с обеспечением благополучия в доме пер вым пришедшим в дом человеком, например, на Рождество (в Треб­ нике 1639 г.: Невѣ́р¢ешили // вчóхъ, и¦встрѣ́ч¢, и-вполáзъ, л. 172 об.); про ис­ ходит и некоторое обобщение примет (Невѐруеш лиU в приметы . . .)48. Далее последовательность вопросов в вопроснике и Требнике не совпадает, с. 10–13 посвящены греху общения с чужаками — в основном “конфессиональными” чужими, на с. 14–21 помещены вопросы, каса ю­ щиеся соблюдения староверами поведенческих и ритуальных пред пи­ са ний: молиться с усердием, при этом не спешить и не “изображать не­ истово” крестного знамения “лености ради и небрежения”; класть зем­ ные поклоны в указанные дни; читать молитвы перед едой и после нее; не есть в неурочное время (обычно ночью), не объедаться; поститься в постные дни; не читать и не слушать чтение “запрещенных церковью” книг; не давать денег в рост; не искать славы; омываться перед посе ще­ ни ем церкви; не обманывать и др. При этом речь может идти о ново вве­ дениях XѴIII в., против которых выступают староверы: не брить бороду, усы49; не пить чай, кофе; не есть сласти; не курить; не играть в карты50 47 Это не означает, что в других старообрядческих Требниках этого вопроса не будет; всё зависит от установки переписчика — следует ли он букве рукописи или вносит изменения, исходя из собственного знания традиции. Так, например, в том же старообрядческом Требнике в чине исповеди, находящемся в пронумерованной части, вопрос о “полазе” сохраняется (л. 40 об.). 48 Отметим также и тот факт, что в современных русских говорах Латгалии повсеместно встречаются лексемы волхвит, волхвитка — соответственно ‘колдун’, ‘колдунья’, вероятно заимствованные из книжного дискурса и многократно записанные нами в нарративах (ср. то же на той же территории в [СРНГ, 5: 76–77]). 49 Само запрещение брить бороду мужчинам восходит к более ранним постановлениям, см., например, главу 40 Стоглавого собора (1551 г.) “От священных правил о пострижении брад” [Стоглав: 160–164]. Несмотря на то что Стоглав ссылается на апостольские правила в этом вопросе, в них такого запрещения не обнаруживается. 50 Запрет играть в азартные игры встречается и в древних рукописных Служебниках (Требниках) и восходит к 42­му и 43­му апостольским правилам, запрещавшим играть и пьянствовать священнослужителям и мирянам (“Епископ, или пресвитер, или диакон, игре и пиянству преданный, или да престанет, или да Slověne 2018 №1An Old Believer’s confessional questionnaire from Latgale:linguocultural analysis of the text и др. Большая часть вопросника посвящена не только греху прелю­ бодея ния, но и сексуальным запретам. В основном запреты этой части восходят к постановлениям цер ков­ ных соборов; по сути они могут восходить и к языческим прак ти кам и отражать древние этнические стереотипы и ограничения. В частности, это запреты: — красть из церкви воск (восходит к 72­му апостольскому правилу51); — общаться с инородцами и иноверцами (на этот счет существуют многочисленные соборные постановления, такие как 7­е, 45­е, 70­е, 71­е апостольские правила, 11­е правило Трулльского собора, 1­е — Анти о­ хийского, 29­е, 37­е, 38­е — Лаодикийского и др.); — глумиться над инвалидами (57­е апостольское правило: “Аще кто из клира хромому, или глухому, или слепому, или ногами болез нен ному посмеется: да будет отлучен. Такожде и мирянин”, которое пере дается и в старопечатных Требниках, в исследуемом вопрос нике почти дословно: и¦лиU по//смѣѧ́лсѧ є¦сиU слѣ́п¢ и¦гл¢uх¢, и¦нѣ́м¢ // и¦хрóм¢, ибóлн¢, Требник 1639, л. 173 об.; Мòжет // посмеѧ̀лсѧ больнòм¢, слепо̀//м¢, гл¢хòм¢, хромòм¢, не//мòм¢ — вопросник, с. 8); — есть “удавленину” и мясо с кровью (63­е апостольское правило, 67­е правило Трулльского собора, 2­е — Гангрского, ср. главу 32 Сто гла­ вого собора “О птицах и зайцех о удавленине”, главу 91 “Ответ о кро во­ ядении и удавленины не ясти” [Стоглав: 72–73; 388–390], а также 131­ю статью Номоканона при Большом Требнике [Павлов 1897: 274–275], см. также: [Кравецкий 2016]); это предписание восходит к ветхозаветным пищевым запретам; — заниматься колдовством (65­е и 72­е правила Василия Великого, 36­е правило Лаодикийского собора, 61­е правило Трулльского собора, ср. статьи 13–20 Номоканона при Большом Требнике [Павлов 1897: 123–145]); — ходить на увеселения (51­е правило Трулльского собора); — устраивать празднества, сопряженные с бесчинствами и язы че­ скими практиками (18­е, 55­е, 71­е, 74­е правила Карфагенского собо ра [Правила КС], 62­е, 65­е правила Трулльского собора и др., ср. главы 91 и 92 Сто гла вого собора “Ответ о игрищах еллинского бесования”, “От­ вет о том же еллинском бесовании и волховании и чародеянии” [Стоглав: 390–402], см. также статью 23а Номоканона при Большом Требнике [Павлов 1897: 152–153]), в частности посещать “конские ристалища” будет извержен. Иподиакон, или чтец, или певец, подобное творящий, или да престанет, или да будет отлучен. Такожде и миряне”); подтверждено 50­м правилом Трулльского собора. 51 Апостольские правила, постановления соборов и толкования к ним см. в: [Правила, 1–3]. 2018 №1 SlověneAnna A. Plotnikova, Olga V. Trefilova (54­е пра ви ло Лаодикийского собора, 72­е правило Карфагенского со­ бо ра, 24­е и 66­е правила Трулльского собора) и др., см. также [Карташев 1994: 445–447]. Среди вопросов выделяются те, что подразумевают запреты ис пол­ нять предписания, языческий смысл которых может быть до сих пор актуален для современной славянской традиции в тех или иных ее тер­ риториальных вариантах: запреты исполнять ритуальные действия для обеспечения плодородия (в частности, участвовать в весенних играх мо­ лодежи: качаться на качелях, кататься на конях, бегать наперегонки)52; петь “бесовские” (т. е. не духовные) песни, плясать (ср. функции сла вян­ ского танца с целью благоприятствовать плодоношению полей); ру га­ ть ся, особенно матом, называть человека половыми органами, в гневе показывать гениталии (ср. ритуализованные функции матерной бра ни в славянском язычестве, например [Санникова 1995]); причитать по мерт вым и совершать ритуальные действия при оплакивании (рвать во лосы, драть лицо), ср. славянские представления о вреде подобных дей ствий для умерших родственников на том свете; рядиться ри ту аль­ но53 (“снаряжаться”, с. 22, 23), ср. ряжение как уподобление нечистой силе [Виноградова, Плотникова 2009: 522–524] и др. 6. Понимание и трактовки исповеди Некоторые запреты вопросника находили соответствия и трактовки в устных объяснениях наставников, с которыми мы беседовали. Напри­ мер, запрет мочиться, стоя лицом к востоку (с. 21), объясняется тем, что восток воспринимается староверами как сакральная часть света и с ним связаны эсхатологические ожидания. Восток сам по себе олицетворяет и Церковь, ср.: “. . . церковь кафолическая апостольская, на Востоце на­ са жденая и возращеная, и от Востока по всей вселенней разсеяная, и на Вос тоце и доселе недвижимо и непременно пребывающая” (из чина ис­ по веди по Большому Требнику). Так, о. Иоанн Жилко, говоря об ори ен­ тации тела умершего в могиле, отметил: 52 Ср. продуцирующий аспект подобных действий в статьях из этнолингвистического словаря “Славянские древности” [СД]: “Бег”, “Быстрый”, “Крутить(ся)”, “Качели”, “Танец, хоровод” [Морозов 1995a; 1995b; Плотникова 2004; Агапкина 1999; 2012] и др. 53 Подобные запреты также восходят к соборным постановлениям, поскольку борьба с язычеством была особенно актуальна для раннехристианской эпохи, ср., например, из 62­го правила Трулльского собора: “. . . никакому мужу не одеватися в женскую одежду, ни жене в одежду, мужу свойственную; не носити личин комических, или сатирических, или трагических: при давлении винограда в точилах не возглашати гнуснаго имени Диониса, и при вливании вина в бочки не производити смеха, и по невежеству или в виде суеты не делати того, что принадлежит к бесовской прелести“. Slověne 2018 №1An Old Believer’s confessional questionnaire from Latgale:linguocultural analysis of the text . . . староверы всегда кладут умершее тело лицом на восток. Это в знак того, что ожидают умершие тела своего воскрешения и ждут, когда с востока явит­ ся Христос. Когда будет Страшный суд, значит, все повёрнуты лицом на вос­ ток [ОИ, расшифровка А. А. Плотниковой]. Различно трактуются наставниками пищевые запреты, в частности, в вопроснике есть вопрос о нарушении пищевых запретов (нельзя есть слепорождающихся животных, мертвечину). В одной из бесед акцент делается на соблюдении поведенческих предписаний: Значит, у нас на трапезе [. . .] значит, чтобы не было мяса или с кровъю, ибо, либо слепоро́жденных животных. Таких вот кроликов мы не вкушаем, не едим мед вежатину, вот, потому что это закон мы соблюдаем [ОИ, рас­ шифровка А. А. Плотниковой]. Иная мотивировка прозвучала от наставника Василия Тришкина, в которой прослеживаются языческие черты древней славянской куль­ ту ры, т. е. уголь и огонь воспринимаются как способы ритуального очи щения (ср. [Плотникова 2012: 348–349]): С одной стороны, и свинину нельзя было есть, но так как она полностью ко́п тится, обжигается полностью, поэтому, как получается, как будто бы в уг ле очищение получает. А кролика, зайца — шкура снимается, уже нельзя [ОВ, расшифровка А. А. Плотниковой]. В заключение следует отметить, что понимание исповеди в со вре­ мен ной среде староверов связано с представлением о том, что после ис по веди человек очищается, но с трудом может избежать соблазнов, ко то рые существуют в повседневной жизни и вводят человека в грех, например: . . . у нас есть список вопросов на исповеди. И вот там [. . .] которые составлены списки не сегодня, не за сегодняшний день, но всё равно, имеется в виду: да же давал плату за музыку, вот купил телевизор, значит, абонемент под клю чил к телевизору, абонементная плата – это уже значит пло́тишь за музыку. По ни­ маете? Автоматически получается [ОВ, расшифровка А. А. Плот ни ковой]. Поэтому человек вольно или невольно грешит снова, до следующей исповеди, о чем свидетельствует подтекст отдельных бесед с настав ни­ ками, например: Тут еще такой вопрос скользкий есть. Я отпустил бороду, пришёл к батюшке, покаялся. Вот. Он епитимью наложил, и всё. Если я больше не пойду в театр или бороду` не буду стричь — всё, я больше не грешу по этому вопросу [ОВ, расшифровка А. А. Плотниковой]. 2018 №1 SlověneAnna A. Plotnikova, Olga V. Trefilova 7. Заключение Представленный в статье лингвокультурный анализ старообрядческого исповедного вопросника позволяет сделать выводы о том, что 1) в силу своей коммуникативной функции исповедный вопросник представляет собой жанр на стыке книжности и устной культуры; 2) антиграфом ис­ по ведного вопросника является чин исповеди в старопечатном доре­ фор менном Требнике первой половины XѴII в.; 3) вопросник является рукописью XX в.; 4) непосредственным протографом исследуемой ру­ ко писи был не старопечатный Требник, а многократно отредак ти ро­ ван ный и функционирующий в староверческой среде на протяжении нескольких веков в списках текст вопросов из чина исповеди; 5) в целом язык вопросника — русский с большим числом диалектных черт; тогда как церковнославянские словоформы, ударения, примеры глагольного управления немногочисленны и придают рукописи книжный характер; 6) содержание исповедного вопросника предоставляет возможности для исследования архаических верований русских старообрядцев и связан­ ных с ними запретов и предписаний.

Напиши аннотацию по статье

Исповедный вопросник староверов Латгалии: лингвокультурный анализ текста* An Old Believer’s confessional questionnaire from Latgale: linguocultural analysis of the text Анна Аркадьевна Плотникова Ольга Владимировна Трефилова Институт славяноведения Российской академии наук Москва, Россия Резюме Anna A. Plotnikova Olga V. Trefi lova Institute for Slavic Studies of the Russian Academy of Sciences Moscow, Russia Во время экспедиции 2016 г. к староверам Латгалии (Латвия) группа сла вистов, исследователей русского языка старообрядцев за рубежом, получила в подарок от Василия Тришкина, наставника моленной беспоповцев на Гай кé (район г. Даугавпилса), сканированную копию вопросника, используемого им для исповеди прихожан. По мере исследования рукописи выяснилось, что вопросник по содержанию, структуре и особенностям языка восходит к текстам до никоновской справы XѴII в.; следующая экспедиция, 2017 г., подтвердила предположение, что вопросник находится в старообрядческом * Статья подготовлена в рамках проекта РНФ № 16–18–02080 “Русский язык как основа сохранения идентичности старообрядцев Центральной и Юго­Восточной Европы”. Благодарим Р. Н. Кривко, А. А. Плетнёву, А. В. Тер­Аванесову и наших рецензентов за ценные замечания. This is an open access article distributed under the Creative Commons Attribution-NoDerivatives 4.0 International 2018 №1 Slověne Требнике. Экспедиции не преследовали археографических целей, в беседах с наставниками обсуждались главным образом запреты староверов Латгалии с целью дальнейшего социолингвистического и этнолингвистического анализа. Однако попавший в распоряжение ученых исповедный вопросник, несомненно, заслуживает внимания как часть письменной культуры ста роверов и как источник сведений об используемом староверами Латгалии церковнославянском языке богослужения и русском языке повседневного об щения, включающем лексические и иные диалектизмы, отраженные в тексте исповедного вопросника. Особую ценность представляют устные заме чания наставников Василия Тришкина и Иоанна Жилко по поводу запретов староверов и использования самого вопросника в практике богослужения и возможностях передачи его группе исследователей с последующей публи кацией текста.

исследований памяти в зарубежной лингвистике подходы модели концепции. Ключевые слова: память, психолингвистический подход, дискурсивный подход, зарубежная лингвистика. Тема памяти принадлежит к числу вечных для общества и культуры. Во все времена память о прошлом играла важную роль для понимания настоящего и планирования будущего. В последние десятилетия интерес к проблематике памяти заметно обострился как в нашей стране, так и за рубежом. Востребованность мемориальной тематики сегодня настолько высока, что отдельные исследователи, среди которых и известный специалист в области истории культуры К. Л. Кляйн, склонны говорить о существовании целой «индустрии памяти» [Klein, 2000. P. 127]. Поставленная и сформулированная психологами и литературоведами, проблема взаимодействия памяти и языка быстро стала вирусной во всем социогуманитарном про странстве. В связи с утверждением антропоцентрической парадигмы в лингвистических исследованиях последних лет изучение памяти как одного из проявлений языковой личности приобрело особую актуальность. По словам Т. И. Скоробогатовой, «сегодня понятие “память” продуктивно внедряется в научный аппарат лингвистической науки» [2013. С. 20]. Внимание лингвистов к проблеме памяти предсказуемо и закономерно, так как именно в языке, по замечанию В. А. Болдычевой [2009], запечатлена социальная память народа, его познавательный опыт, морально-этические, социально-эстетические, художественные и воспитательные идеалы. Тивьяева И. В. Исследования памяти в зарубежной лингвистике: подходы, модели, концепции // Вестн. Новосиб. гос. ун-та. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2016. Т. 14, № 2. С. 21–33. ISSN 1818-7935 Вестник НГУ. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2016. Том 14, № 2 © И. В. Тивьяева, 2016 Психолингвистика Отечественное языкознание долго стояло в стороне от вопросов, связанных с функционированием сложной системы «память – язык – информация», существуя в условиях искусственного информационного вакуума, и в настоящее время столкнулось не только с проблемой отсутствия эмпирических данных и материалов, но и с дефицитом сведений о зарубежном опыте, тогда как западная лингвистика давно занимается проблематикой памяти и языка и достигла немалых успехов в этой области. С учетом вышесказанного обращение к зарубежному опыту представляется весьма целесообразным, так как внесет вклад в разработку указанной проблематики российскими исследователями. Рассмотрим основные подходы и направления исследования памяти и языка в зарубежном языкознании, приведем значимые результаты теоретических и эмпирических изысканий, посвященных изучению функционирования системы «память – язык – информация». Анализ англоязычных публикаций в зарубежных лингвистических журналах XXI в. позволяет выделить два основных подхода к исследованию проблемы памяти и языка: психолингвистический и дискурсивный. Проблема взаимодействия памяти и языка заняла свое место среди вопросов, широко обсуждаемых в западном гуманитарном дискурсе, в середине прошлого столетия, когда увидела свет основополагающая статья Дж. А. Миллера «The magical number seven, plus or minus two: Some limits on our capacity for processing information» [Miller, 1956], посвященная изучению психических процессов обработки, кодирования и воспроизведения информации. В этой и других работах Дж. Миллера, а также его многочисленных последователей анализ поставленной проблемы проводится с привлечением не только лингвистических, но и психологических данных. Таким образом, в западной традиции усилия психологов и лингвистов уже более полувека обеспечивают синергетический эффект в исследовании единой системы «память – язык – информация». Влияние психологической составляющей в западной традиции сказывается, в первую очередь, на выборе соответствующих аспектов указанной проблематики для теоретической разработки, развитии методологии исследования и отборе фактического мате риала. Что касается последнего, то в распоряжении отечественных лингвистов обычно оказываются фактические данные, зафиксированные в печатных, аудио-, видео- или онлайн-источниках, тогда как их зарубежные коллеги работают преимущественно с информантами-добровольцами, давшими согласие на участие в исследовании. Специфика материала, на основе которого проводится соответствующее изыскание, определяет, среди прочего, методику его обработки и интерпретации полученных результатов. В основу подавляющего большинства зарубежных психолингвистических исследований памяти положен экспериментальный метод, предполагающий работу с информантами в условиях, смоделированных исследователем. Примечательно, что в качестве информантов нередко выступают не среднестатистические носители языка, а отдельные группы лиц, отобранные в соответствии с их возрастом, социальным статусом, наличием / отсутствием психических заболеваний, особенностями речевого поведения и т. п. Одно из центральных направлений изучения памяти в трудах зарубежных психолингвистов составляют проблемы, связанные с участием механизма памяти в работе процессов понимания и порождения речи, обработки языковых данных, усвоения новых языковых единиц. В поисках решений указанных проблем исследователи оперируют понятиями оперативной, или рабочей (working memory), и долгосрочной памяти (longterm memory), являющимися ключевыми для современной теории памяти. А. Бэддели определяет рабочую память как временное хранилище информации, обрабатываемой при выполнении любого рода когнитивных задач («the temporary storage of information that is being processed in any range of cognitive tasks») [Baddeley, 1986]. В 1974 г. А. Бэддели и Дж. Хитчем была предложена модель рабочей памяти, позволяющая описать процессы обработки поступающей информации [Baddeley, Hitch, 1974]. Модель включает три компонента: центральный управляющий элемент (central executive), зрительно-пространственный набросок (visuospatial sketchpad) и фонологическую петлю (phonological loop). Фонологическая петля состоит из фонологического хранилища (phonological store) и системы артикуляционного повторения (articulatory rehearsal system). Фонологическое хранилище накапливает фонологические репрезентации аудио- и визуальной информации в течение короткого промежутка времени. Система артикуляционного повторения позволяет повторять удерживаемую информацию вслух или про себя, таким образом продлевая время ее хранения в фонологическом хранилище. Без артикуляционного повторения информация хранится около 2 секунд. Зрительно-пространственный набросок является временным хранилищем для визуально-пространственной информации. Эта система позволяет субъекту формировать и обрабатывать визуальные образы, переводить слова в образы и т. п. Центральный управляющий элемент координирует деятельность вспомогательных систем. Позднее в статье «Working memory and language: an overview», опубликованной в 2003 г., А. Бэддели вводит понятие многокомпонентной рабочей памяти (multi-component working memory) и добавляет еще одну подсистему – эпизодический буфер (episodic buffer), подчиняя его центральному управляющему элементу [Baddeley, 2003]. Предложенная А. Бэддели и Дж. Хитчем модель, разработанная с целью экспликации роли рабочей памяти в понимании и продуцировании речи у обычных людей и людей с особенностями речевого поведения, стимулировала дальнейший интерес психологов и лингвистов к изучению системы «память – язык – информация» и во многом определила вектор последующих исследований, в частности, обеспечила особое внимание психологов и лингвистов к оперативной памяти и ее роли в процессах порождения и понимания речи. Рассматривая взаимосвязи между памятью и речепорождением и речепониманием вслед за А. Бэддели и Дж. Хитчем, Р. Шэнк пришел к выводу о важной роли памяти в этих процессах [Schank, 1980]. Понимание речевого высказывания предполагает рассмотрение и оценку ряда воздействующих на него факторов, среди которых синтаксический, семантический, прагматический, лексический и экстралингвистический. Следует отметить, что до недавнего времени в фокусе внимания исследователей находились преимущественно вопросы участия механизма памяти в процессе понимания речи (см., например, работы Д. Каплана и Г. Уотерс [Caplan, Waters, 1999], М. Дейнман и П. Мерикла [Daneman, Merikle, 1996]), однако, как указывают Р. С. Мартин и Л. Р. Слевк, в последнее десятилетие ситуация изменилась и лингвисты осознали необходимость теоретического осмысления влияния памяти на процесс речепорождения [Martin, Slevc, 2014]. В немногочисленных исследованиях, затрагивающих различные аспекты данной проблемы, подробно рассматривается уровень грамматического кодирования сообщения (см., например, публикации У. Бэдекера и Ф. Куминяка [Badecker, Kuminiak, 2007], К. Бок и У. Левелта [Bock, Levelt, 1994]), тогда как значение лексико-семантического и фонетического факторов для воспроизведения мнемического содержания осталось вне внимания ученых. Р. С. Мартин и Л. Р. Слевк [Martin, Slevc, 2014] отмечают необходимость дальнейшего исследования этого и других вопросов, касающихся роли памяти и других когнитивных процессов в речепорождении, посредством современных экспериментальных методов. Обращает на себя внимание ряд работ, посвященных исследованию способности к дословному запоминанию и последующему воспроизведению языкового материала (verbatim reports), в частности, предложений и текстов. Работая с информантами в экспериментальных условиях, лингвисты пытаются выявить наличие / отсутствие связи между способностью к дословному воспроизведению и объемом запоминаемого материала, его содержанием и морфологической принадлежностью составляющих его единиц. В частности, М. Поттером и Л. Ломбарди было установлено, что способность к дословному воспроизведению существенно снижается, когда объем запоминаемого материала превышает границы клаузы или предложения, однако концентрация на процессе фиксации информации позволяет удерживать в памяти значительные объемы текста (например, дети, исповедующие ислам, учат наизусть текст Корана) [Potter, Lombardi, 1990]. Высокая степень интеракциональности запоминаемого материала способствует быстрому запоминанию и более эффектив Психолингвистика ному воспроизведению, при этом результаты, полученные М. Сингером, показывают, что знаменательные части речи запоминаются лучше, чем служебные [Singer, 1990]. М. Гернсбахер и М. Фауст также установили, что объем запоминаемого материала, т. е. фактически объем рабочей памяти также связан с индивидуальными особенностями процесса понимания [Gernsbacher, Faust, 1991]. Экспериментальные данные, собранные исследователями, свидетельствуют о том, что люди, обладающие более скромными навыками понимания, демонстрируют бóльшую медлительность при выполнении задач на установление соответствующего контексту значения многозначного слова. К схожему заключению пришли также М. Джаст и М. Карпентер [Just, Carpenter, 1992]. Что касается запоминания языкового материала значительного объема (memory for discourse), ряд исследователей [Fletcher, 1994; van Dijk, Kintsch 1983] поддерживают гипотезу, в соответствии с которой процесс помещения в память текстовых фрагментов большого объема осуществляется на трех уровнях. На уровне поверхностной репрезентации (surface representation) имеет место удержание в памяти конкретных лексических единиц. На следующем уровне происходит построение пропозиционной репрезентации (propositional representation) дискурса, предполагающей запоминание не только лексического состава, но и значения прочитанного или услышанного. Наконец, на третьем уровне формируется ситуационная модель (situational model) дискурса, отражающая истинное положение дел в соответствии с данным в тексте описанием. Таким образом, процесс хранения в памяти дискурса осуществляется на трех уровнях, при этом каждый из названных уровней подвергается воздействию различных факторов и обладает способностью удерживать информацию на протяжении определенного отрезка времени. Не менее актуальной темой психолингвистических исследований памяти, наряду с процессами речепонимания, речепорождения и хранения информации, остается билингвизм и особенности репрезентации автобиографической памяти в речи билингвов. Для описания феномена влияния знания иностранных языков на систему «язык – па мять – информация» американские психолингвисты [Marian, 1999; Marian, Fausey, 2006; Marian, Kaushanskaya, 2011; Schroeder, Marian, 2014] оперируют терминами «bilingual memory» и «language-dependent memory», неизвестными в отечественной научной литературе. В частности, рассматривая структуру двуязычной памяти, включая особенности функционирования подсистем кратковременной, долговременной и рабочей памяти, Дж. Бартолотти и В. Мариан делают вывод о том, что двуязычие изменяет когнитивную систему человека («human cognitive architecture»), воздействуя на память и процессы обработки языка [Bartolotti, Marian, 2012]. Кроме того, полученные зарубежными психолингвистами результаты указывают на то, что процесс восстановления информации из памяти у билингвов протекает по-разному в зависимости от языка, используемого для вербализации воспоминаний [Marian, Neisser, 2000; Convey, 2003; Schrauf, 2000]. Проанализировав автобиографические нарративы русско- и англоязычных билингвов, В. Мариан и М. Каушанская пришли к заключению о том, что структура и языковая организация воспоминаний у билингвов определяются языком, непосредственно задействованным в процессе вербализации мнемического содержания, т. е. выбор языка определяет стиль когнитивной деятельности (cognitive style) [Marian, Kaushanskaya, 2003]. В частности, было установлено, что автобиографические нарративы, произведенные русско- и англоязычными билингвами на английском языке, ассоциированном с культурой индивидуализма, носили более индивидуалистский характер, чем автобиографические нарративы тех же билингвов на русском языке, традиционно видимом как язык коллективистской культуры [Ibid.]. Таким образом, психолингвистический подход к проблеме памяти и языка, получивший широкое распространение среди американских и европейских специалистов, безусловно, продемонстрировал свою эффективность в следующих аспектах: 1) в аспекте выявления и изучения психологических механизмов, вовлеченных в процесс понимания и производства разноуровневых языковых единиц наряду с индивидуальными когнитивными способностями; 2) в аспекте исследования структурных и функциональных особенностей двуязычной памяти; 3) в аспекте разработки мнемонических стратегий запоминания иноязычной лексики и ее последующего воспроизведения. В рамках психолингвистического подхода память рассматривается как одна из когнитивных функций человека и ее изучение проводится с применением соответствующих исследовательских методов, приемов и процедур. До недавнего времени такая трактовка памяти доминировала в зарубежной лингвистике, когнитивистике и психологии, однако в последние десятилетия вектор исследования памяти и ее процессов сместился в сторону нарративов и дискурсивных практик, что стало следствием общей переориентации психологии и других гуманитарных дисциплин от когнитивного, свойственного индивидам, к культурно-социальному, характерному для коллективов. Принципиальный отказ ученых от исследования ментальных репрезентаций в пользу нарративизированных культурно-социальных явлений Г. Р. Харре и Г. Джиллет назвали «дискурсивной революцией» [Harré, Gillet, 1995]. Среди сторонников дискурсивной революции оказалось немало лингвистов, сделавших выбор в пользу изучения индивидуальных процессов личности в их взаимосвязи с более широкими социальными и культурными феноменами. Так, Дж. Портер и М. Уэтерелл разводят когнитивную науку и анализ дискурса, подчеркивая независимость последнего от когнитивных репрезентаций: «Discourse analysis has eschewed any form of cognitive reductionism, any explanation which treats linguistic behavior as a product of mental entities or processes, whether it is based around social representations or some other cognitive furniture such as attitudes, beliefs, goals or wants. The concern is firmly with language use: the way accounts are constructed and different functions» [Potter, Wetherell, 1987. P. 157]. Их мнение разделяют многие зарубежные лингвисты. Соответственно в фокусе внимания тех из них, кто работает в интересующей нас области, оказываются, в первую очередь, вопросы нарративной организации личного опыта и его интеграции в дискурс. Особое внимание при этом уделяется нарративным аспектам, т. е. фрагментации текста воспоми наний, темпоральному контексту, авторской рефлексии и т. п. В связи с этим важно обратить внимание на тот факт, что как в лингвистических, так и в психологических, культурологических, социологических, исторических, философских и мультидисциплинарных исследованиях памяти за рубежом одним из центральных понятий является нарратив, который рассматривается, по словам Э. Льюис и К. Карли, как основная форма понимания и вербализации личного опыта («fundamental way of understanding and articulating experiences») 1. Широкое распространение получили определение нарратива, предложенное У. Лабовым и Дж. Валецки, в котором нарратив провозглашается «вербальным способом выражения личного опыта, а именно способом создания повествовательных единиц, соответствующих временной последовательности событий» («one verbal technique for recapitulating experience, in particular, a technique of constructing narrative units which match the temporal sequence of that experience» [Labov, Waletzky, 1966. P. 13], и его более поздняя версия, модифицированная У. Лабовым, в соответствии с которой нарратив понимается как «метод изложения прошлого опыта посредством установления соответствия между вербальной последовательностью эпизодов и последовательностью событий, имевших место в действительности» («one method of recapitulating past experience by matching a verbal sequence of clauses to the sequence of events which (it is inferred) actually occurred» [Labov, 1972. P. 359–360]. В концепции Ш. Линде, во многом разделяющей взгляды У. Лабова, автобиографический нарратив, а именно устное повествование о личном опыте (oral life story), рассматривается как единица дискурса, находящаяся на уровне, следующим за предложением, и обладающая двумя важными свойствами: ясными границами и четкой внутренней структурой. В целях изучения автобиографии и жизнеописания, помимо нарратива, исследовательница выделяет еще две дискурсивные единицы: хронику (chronicle) и интерпретацию (explanation). Тем не менее, 1 Lewis E. T., Carley K. M. Enterpreneurial Culture and Narratives of Self-Experience. URL: http://www.casos. cs.cmu.edu/publications/papers/ASAEleanorpaper.pdf Психолингвистика как отмечает Ш. Линде, нарратив остается базовой единицей дискурса («the most basic of all discourse units»), получившей более широкое описание на сегодняшний день [Linde, 1993]. Понимание нарратива как единицы дискурса способствовало его выдвижению на первый план во многих исследованиях, посвященных дискурс-анализу, причем эта тенденция наблюдается в равной степени как в лингвистической среде в целом, так и среди специалистов, работающих с проблематикой памяти. Таким образом, изучение памяти с позиций дискурсивного подхода в зарубежном языкознании неизменно сопряжено с анализом нарративов. В рамках дискурсивного подхода память рассматривается, в первую очередь, как дискурсообразующая категория, лежащая в основе огромного массива нарративов, объединенных общей мемориальной тематикой. Для обозначения дискурсивных практик, результатом реализации которых становятся такого рода тексты, в англоязычной научной литературе (см., например, [Khouri, 2013; Seeba, 2001]) нередко используется термин «memory discourse». Традиционно исследования репрезентации памяти в дискурсе ориентированы, в первую очередь, на автобиографические нарративы. Отдельным аспектам отражения автобиографической памяти в дискурсе посвящены сотни и тысячи лингвистических исследований. К числу наиболее актуальных отнесем вопросы языкового выражения автобиографической памяти и культурной идентичности, взаимовлияния между автобиографической памятью и автобиографическим нарративом, трансформации автобиографической памяти посредством ее вербализации. В частности, многочисленные изыскания показали, что личные воспоминания, удерживаемые в автобиографической памяти индивида, вариабельны. Их форма и содержание могут модифицироваться при воздействии внешних факторов. Например, результаты, полученные авторским коллективом в составе М. Л. де ла Мата Бенитеса, А. Сантамарии, Л. Руис и Т. Хэнсен, позволяют говорить о наличии культурных различий при выборе способа нарративной организации личных воспоминаний, что в целом поддерживает теорию о культурной обусловленности са мовосприятия личности [de la Mata Benítez, Santamaría, Ruiz, Hansen, 2011]. В изыскании А. Сморти и К. Фьоретти поднимается вопрос о связи между экстериоризацией личного опыта и трансформацией автобиографической памяти. На основе анализа полученных данных авторы приходят к выводу о влиянии автобиографических нарративов на форму и структуру автобиографической памяти, объясняя наличие зависимости существованием нарративного формата, придающего воспоминаниям стандартные языковые и содержательные контуры [Smorti, Fioretti, 2015]. По А. Сморти и К. Фьоретти, процесс вербализации определяется актом рассказывания в соответствующей коммуникативной ситуации, таким образом, рассказ субъекта воспоминаний подвергается изменениям в зависимости от ситуации нарративного акта, тем самым вызывая изменения в автобиографической памяти [Ibid.]. Мнение о вариабельности автобиографической памяти разделяют также Джон Дж. Сковронски и У. Ричард Уолкер [Skowronski, Walker, 2004]. К факторам, влияющим на структуру и содержание личных воспоминаний, исследователи причисляют, в первую очередь, факторы социальные, включающие культуру, социальные роли и частоту социальных взаимодействий. При этом в концепции Дж. Сковронски и У. Уолкера основной акцент ставится на социальный дискурс как источник воздействия на автобиографическую память, а именно на социальные нормы, его регулирующие. К числу таких норм Дж. Сковронски и У. Уолкер относят следующие: актуальность («keep it fresh»), релевантность («keep it relevant»), честность («keep it real»), краткость («keep it brief»), ясность («keep it understandable») и обратная взаимосвязь («allow for feedback») [Ibid.]. Исследователи выражают уверенность в том, что количество факторов, воздействующих на структуру и содержание личных воспоминаний, не ограничивается рассмотренными в проведенном ими изыскании, и предполагают, что дальнейшие исследования будут способствовать выявлению не только социальных, но и личностных, когнитивных и иных механизмов воздействия на автобиографическую память. В последние годы исследователи памяти все чаще обращаются к новым языковым реалиям, порожденным новыми культурными, историческими и политическими факторами. Повсеместное распространение Интернета и его общедоступность способствовали фиксации личного опыта и мнемических переживаний в формах и жанрах, типичных для этого канала связи, при этом процесс вербализации восстанавливаемого в памяти материала часто можно наблюдать в режиме реального времени. Технические достижения последних десятилетий и появившиеся благодаря им новые формы коммуникации стимулировали интерес лингвистов к дискурсу памяти и способствовали появлению новых направлений исследований, которые, на наш взгляд, целесообразно дифференцировать в соответствии с дискурсивными разновидностями и жанровой принадлежностью изучаемого материала. Соответственно, в фокусе внимания лингвистов, работающих в русле дискурсивного подхода, находятся воспоминания, представленные в текстовой форме автобиографических нарративов, мемориальных нарративов, мемуаристики, интернет-дневников и блогов. В отдельное направление объединим также исследования, посвященные относительно новой нарративной форме в рамках дискурса памяти – коллективному нарративу, вербализующему интегрированные воспоминания множественных субъектов (см., например, [Fleisher Feldman, 2001; Paganoni 2011]. К. Флейшер Фелдман отмечает, что коллективные нарративы (group narratives) отличает не только своеобразие сюжета, но и жанровое разнообразие, при этом жанр не только структурирует нарратив и воздействует на форму автобиографической памяти, но и функционирует в качестве когнитивной структуры опыта [Fleisher Feldman, 2001]. В качестве примера коллективных нарративов можно рассматривать воспоминания и личные переживания, связанные с трагедией 11 сентября, которыми люди делятся друг с друг на тематических интернет-площадках, вставляя собственные фрагменты в общую мозаику памяти о том страшном дне в новейшей истории человечества. Особый интерес у зарубежных исследователей вызывает травматический нарратив, т. е. вербализованные личные воспоминания о травмирующих событиях (см., например, [Caruth, 1995; Luckhurst, 2003; Picjering, Keightley, 2009]). М. Креспо и В. Фернандес-Лансак в номере 8(2) журнала Psychological Trauma: Theory, Research, Practice, and Policy опубликовали аналитический обзор научной литературы по данному вопросу [Crespo, Fernández-Lansac, 2016]. Проанализировав 22 исследования, проведенных после 2004 г., авторы которых использовали исключительно лингвистические процедуры для решения задач описания, классификации и параметризации травматических нарративов, М. Креспо и В. Фернандес-Лансак предприняли попытку выяснить, каким образом субъекты травматического опыта воспроизводят произошедшее и интегрируют воспоминания о травматических событиях в индивидуальную автобиографическую память. На основе анализа собранных фактических данных исследователи пришли к заключению о насыщенности травматических нарративов сенсорной и перцептуальной информацией, а также о значительном количестве эмоциональных деталей в нарративе [Crespo, Fernández-Lansac, 2016]. В отношении нарративных аспектов текстов, авторы которых страдали от посттравматического стрессового расстройства, сделать достоверные выводы не удалось, так как результаты различных исследований носят противоречивый характер. В целом, нельзя проигнорировать тот факт, что, как и многие психолингвисты, специализирующиеся на проблематике памяти, исследователи, работающие в рамках дискурсивного подхода, активно интересуются спецификой отражения в языке мнемического опыта людей, страдающих различными формами психических расстройств. Среди разрабатываемых вопросов, кроме особенностей травматического нарратива, отметим также влияние дисфункции памяти на лингвистические и дискурсивные способности лиц с амнезией, деменцией и расстройствами аутистического спектра, выбор ими коммуникативных стратегий, структурной организации и языкового оформления автобиографического нарратива, влияние рабочей памяти и долгосрочной памяти на порождение монологических и диалогических Психолингвистика высказываний, их прагматические особенности, когезию и когерентность (см., например, [Caspari, Parkinson, 2000; Flynn, 2010; Ulatowska, Olea Santos, Garst Walsh, 2015]). В рамках указанной проблематики особый интерес, на наш взгляд, представляет исследование Ц. Демьен и Е. Семино, в рамках которого авторы провели детальный лингвистический анализ автобиографических нарративов, написанных Генри Кокберном, молодым человеком, страдающим от шизофрении с позднего подросткового возраста. Исследователи составили типологию нарративов, созданных различными голосами, которые слышит Генри, т. е. фактически типологию вербальных слуховых галлюцинаций, провели инвентаризацию высказываний, принадлежащих каждому из голосов, и описали их стилистические особенности. В центре внимания Ц. Демьен и Е. Семино языковые характеристики, присущие нарративам каждого из голосов. Авторы отмечают, что лингвистические различия вербальных репрезентаций, вероятно, указывают на феноменологические различия между вербальными слуховыми галлюцинациями и восприятием голосов, которые слышат люди, не страдающие психическими расстройствами [Demjen, Semino, 2014]. Резюмируя сказанное, отметим, что память и ее процессы вот уже несколько десятилетий остаются одной из центральных тем в зарубежном социогуманитарном пространстве. Несмотря на то что проблематика памяти сегодня уже не является монополией когнитивной психологии, следует признать, что влияние последней не прошло бесследно. Анализируя некоторые свойства личных воспоминаний, Дж. Сковронски и У. Уолкер отмечают, что влияние когнитивной психологии на теоретические и эмпирические исследования автобиографической памяти по-прежнему велико. [Skowronski, Walker, 2004. P. 555–556]. Аналогичное утверждение верно не только по отношению к памяти автобиографической, но и к индивидуальной памяти в целом. Несмотря на дискурсивную революцию в гуманитарных дисциплинах и растущую популярность дискурсивного подхода к изучению памяти в зарубежной лингвистике в частности, приходится кон статировать, что проблематика памяти в лингвистических исследованиях по-прежнему остается сферой влияния когнитивной психологии и психолингвистический подход не только не утратил своей актуальности, а, напротив, привлекает немало новых сторонников. Таким образом, наблюдаемая несбалансированность подходов к проблематике памяти и языка в зарубежном языкознании не стала помехой на пути к решению больших и малых задач, связанных с выявлением структурных и функциональных особенностей механизма памяти, значимых для процессов обработки, хранения и воспроизведения информации, поступающей посредством вербальных каналов. Важным преимуществом психолингвистического подхода в аспекте рассматриваемых вопросов является трактовка памяти как сложной системы, включающей ряд подсистем, выполняющих собственные функции и контролирующих отдельные мнемические процессы. Подобное понимание памяти расширяет исследовательский фокус лингвиста, позволяя рассматривать механизм памяти во всем многообразии его процессов и функций. Видение памяти через призму дискурсивного подхода, по нашему мнению, несколько ограничивает возможности для ее лингвистического исследования, так как позволяет описать лишь небольшой сегмент ее функциональности. Успехи зарубежных ученых на данном поприще мы склонны связывать, в первую очередь, с мультидисциплинарным характером проводимых исследований, использованием процедур и практик психолингвистики, нейролингвистики и когнитивной лингвистики, а также опорой на экспериментальный метод, теоретические положения и эмпирические данные смежных дисциплин. В отечественной лингвистике, несмотря на существование общего вектора изучения памяти и ее процессов, по-прежнему большое значение имеет внутридисциплинарный подход к объекту исследования, и хотя современное российское языкознание с готовностью интегрирует методы и подходы иных научных дисциплин, тем не менее, отечественные лингвистические исследования памяти не выходят за рамки отраслевых направлений.

Напиши аннотацию по статье

ПСИХОЛИНГВИСТИКАУДК 81’23 + 81’42 И. В. Тивьяева Тульский государственный университет пр. Ленина, 92, Тула, 300012, Россия tivyaeva@yandex.ru ИССЛЕДОВАНИЯ ПАМЯТИ В ЗАРУБЕЖНОЙ ЛИНГВИСТИКЕ: ПОДХОДЫ, МОДЕЛИ, КОНЦЕПЦИИ Рассматривается зарубежный опыт лингвистического исследования памяти как компонента сложной системы «память – язык – информация». На основе анализа значительного количества англоязычных научных публикаций на данную тематику, не известных или мало известных в российском лингвистическом сообществе, автор выделяет два подхода к изучению памяти в современном западном языкознании: психолингвистический и дискурсивный. При описании основных направлений исследований в рамках указанных подходов особое внимание уделяется концепциям, теориям и гипотезам, оказавшим существенное влияние на последующие лингвистические исследования памяти. Среди ключевых направлений исследований рассматриваются проблемы речепонимания, речепорождения и хранения информации в памяти, билингвальная память и особенности репрезентации автобиографического опыта в речи билингвов, вопросы вариабельности автобиографической памяти и нарративизации личного опыта. В заключение делается вывод о преимуществах и недостатках исследования мнемических явлений с позиций психолингвистики и теории дискурса, указываются принципиальные различия в подходах к исследованию памяти, принятых в западной и отечественной лингвистике.

истоки и развитие переводоведения в 1975 2016 гг. Ключевые слова: переводоведение, полисистемная теория, культурный переворот, перевод чик, творческая деятельность. THE ORIGINS AND DEVELOPMENT OF TRANSLATION STUDIES 1975–2016 Susan Bassnett The University of Warwick, Coventry CV4 7AL, United Kingdom University of Glasgow, Glasgow, G12 8QQ, Scotland This essay traces the origins of Translation Studies from the early meetings of the Leuven group in the 1970s to the present, showing how from humble beginnings the field has become a world-wide phenomenon. Through the decades since the term ‘Translation Studies’ was first coined by James Holmes, there has been a shift of emphasis away from a narrowly defined linguistic notion of translation to the present conception of translation as an intercultural exchange. The essay looks at the impact of the cultural turn proposed by Susan Bassnett and Andre Lefevere in the early 1990s, showing how translation studies came to diversify through contacts with postcolonial theory, feminist and gender theory, sociological theory and recent developments in comparative and world literature. It is argued that while the 1980s was a decade of consolidation for Translation Studies, the 1990s was the decade of global expansion of the field. The twenty-first century has seen further expansion, with the growing importance of research into audiovisual translation, media translation, and global news translation. The essay also considers changing attitudes to translation and to the creative role of the translator, showing the current synergies between translation and creative writing. Refs 32. Keywords: Translation Studies, polysystems theory, cultural turn, translator, creative writing. Введение Перевод как литературное творчество существует уже много тысячелетий, но  систематическое изучение его в  качестве научного предмета началось сравнительно недавно. В  течение нескольких последних десятилетий область науки, 1 Пер. с англ. Т. Казаковой. © Санкт-Петербургский государственный университет, 2016 DOI: 10.21638/11701/spbu09.2016.403 зультате чего появилось огромное множество книг, статей, журналов, материалов конференций, академических программ, научно-исследовательских связей и получивших масштабную финансовую поддержку научных проектов, а термин «переводоведение» (Translation Studies) признан во всем мире. Большая часть результатов этой деятельности стала известна на английском языке, но следует отметить также, что развивалась и  влиятельная немецкая традиция Übersetzungwissenschaft (наука о переводе), а также traductologie (переводоведение) во Франции. Быстрыми темпами развивается сравнительно молодое переводоведение в Китае, отвечая потребностям в  международном общении. В  целом изучение перевода, которое многие рассматривают как самостоятельную область науки, распространилось по всему миру. Развитие переводоведения в англоязычном мире, в частности в Британии, Ирландии, Канаде, Индии, Южной Африке, Гонконге и, в меньшей степени, в США, может на первый взгляд показаться удивительным, учитывая тот факт, что на английский язык переводится гораздо меньше материала, чем на другие языки. Отчасти это объясняется тем, что, как будет показано далее, исследования развивались независимо от лингвистического подхода к  переводу и  программам подготовки переводчиков, который преобладал во многих странах Европы и Азии. Переводоведение теперь входит в программы по сравнительному литературоведению и особенно быстро растущей области истории всемирной литературы. Одним из самых полезных учебников, предназначенных для ознакомления студентов с  этой стремительно развивающейся отраслью, стала книга Дж. Мандея Introducing Translation Studies. Theories and Applications («Введение в переводоведение. Теория и практика»), впервые опубликованная в 2001 г. и теперь вышедшая в третьем издании (2013). Мандей делает обзор лингвистических подходов, рассматривает функциональные теории, дискурсивно-стилистические модели, системный анализ, философский аспект и роль новейших мультимедийных технологий, а также предлагает обширный список литературы. В этом учебнике отражено многообразие подходов, действующих в данной области. Истоки переводоведения Термин «переводоведение» (translation studies) был введен в 1970-е годы американским переводчиком и теоретиком, жившим в Голландии, Джеймсом Холмсом. В статье “The Name and Nature of Translation Studies” («Название и содержание переводоведения»), впервые опубликованной в 1972 г., Холмс указал на то, что в течение многих веков в англоязычном мире перевод удостаивался лишь «отрывочных упоминаний в трудах писателей, филологов и литературоведов да изредка в работах какого-нибудь лингвиста», но  после Второй мировой войны наблюдается растущий интерес к проблемам перевода [Holmes, 2000, p. 173]. Многие также отмечают, что подобный интерес к переводу, видимо, связан с утопическим представлением об идеальном, совершенном переводе, который мог бы достигаться с помощью новых технологий, что было обусловлено достижениями в области дешифровки и помогло союзным государствам победить Германию. Холмс рассматривает окончание Второй мировой войны как поворотный пункт, когда стало ясно, что у машинного Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 4 сложности переводческого процесса, причем сложности не только сугубо лингвистической, но и стилистической и культурной. На сегодняшний день, с учетом всех невероятных достижений в машинном переводе, особенно в корпусной лингвистике, можно отметить, как далеко мы продвинулись в  понимании и  программировании процесса перевода. Тем не менее не следует забывать о  том скептическом отношении к машинному переводу, которое имело место в 1970-е годы. Очерчивая контуры той области, которая стала известна как «переводоведение», Холмс выдвинул три направления исследований: во-первых, дескриптивный подход, призванный описать известные факты перевода, как они есть; во-вторых, теоретический подход, призванный выяснить принципы, объясняющие эти факты; и, в-третьих, прикладной подход, который смог бы на основе данных, полученных с  помощью первых двух, способствовать практическому переводу и  подготовке переводчиков. Идеи Холмса были предложены небольшой группе ученых из  Израиля, Голландии, Бельгии, Словакии (тогда в  составе Югославии), сложившейся в  начале 1970-х годов. В  группу входили: Итамар Эвен-Зохар, Хосе Ламбер, Гидеон Тури, Андре Лефевр, Реймонд ван де Брук и Антон Попович; в результате плодотворной работы на семинаре 1976 г., когда к группе присоединилась Сьюзен Басснетт, была предпринята попытка сформулировать некий манифест о формирующейся новой, с их точки зрения, науке. Этот манифест, написанный Лефевром, был опубликован вместе с материалами семинара в 1978 г. и включал формулировку задач новой науки: «Цель данной науки заключается в разработке комплексной теории, которую можно было бы применить в качестве основы для практики перевода. Эта теория окажется полезной благодаря аргументации, не сводимой ни к неопозитивистским, ни к герменевтическим основаниям [Lefevere, 1978, p. 234]. Теорию предполагалось проверять на практических приложениях, чтобы она стала не статичной, а динамичной. Выступая на встречах группы, Лефевр предостерегал от того, что он называл пустыми терминологическими пререканиями, поскольку гораздо важнее разработать основы новой науки о переводе, направленной на решение конкретных переводческих проблем, которая бы не замыкалась в себе, а  была доступной (инклюзивной, а  не эксклюзивной). Имея в  виду доступность, оказалось важным разработать для обсуждения проблем перевода такой язык, который был бы понятен не только узкой группе ученых, занятых собственными теориями и  общающихся друг с  другом на ученом жаргоне, но  был бы понятен и действующим переводчикам. Заключительное слово Лефевра сегодня звучит как пророчество: «Вполне вероятно, что теория, разработанная таким образом, может оказаться полезной для развития лингвистики и литературоведения; также вероятно и то, что переводы, выполненные в соответствии с предложенными нами принципами, могут внести вклад в развитие принимающей культуры» [Lefevere, 1978, p. 235]. Оглядываясь назад, можно отметить согласованность разных, но все же в чемто совместимых идей, возникшую в процессе осознания обстоятельств, приведших к  регулярным встречам группы ученых, чаще всего называемой Левенской группой — по имени места, где в 1976 г. проводился семинар, или Полисистемной группой  — в  связи с  использованием теории полисистем с  самого начала дискуссий. Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 4 ралистов, которые в то время только осваивались в англоязычном мире и звучали в унисон с такими англосаксонскими движениями, как Новая критика в США и техника внимательного чтения, разработанная британскими учеными У. Эмпсоном и А. А. Ричардсом. Различие заключается в том, что в начале 1970-х годов англосаксонский мир был решительно настроен против теоретизирования, тогда как Левенская группа основывалась на теориях, разработанных в литературоведении, лингвистике и философии. Важно отметить и то, что преимущественным интересом Левенской группы, в отличие, например, от немецких коллег, был литературный перевод. Период развития: 1980-е годы К середине 1980-х годов термин «переводоведение» получил широкое распространение и начал наполняться собственным содержанием. Вехами стали публикации книги Г. Тури “Descriptive Translation Studies and Beyond” («Дескриптивное переводоведение и за его пределами») (1985) и сборника статей под редакцией Т. Херманса “The Manipulation of Literature” («Манипулирование в  литературе») (1985), включавшего работы многих членов Левенской группы, благодаря которому вошел в  обиход термин «Манипулятивная школа». В  период 1980-х годов активно изучалась история перевода в различных культурах, ибо научный проект Левенской группы требовал обращения к истории перевода и смены эстетических критериев. Это впоследствии приведет к выходу наиболее значительного труда Г. Тури, посвященного понятию переводческих норм. В статье 1985 г. “A Rationale for Descriptive Translation Studies” («Основы дескриптивного переводоведения») Тури доказывает, что нельзя продуктивно анализировать отдельные переводы без обращения к другим переводам в  рамках общей литературной традиции. Он отмечает, что такой анализ должен проводиться на микро- и макроструктурном уровне, и считает, что хотя вполне допустим анализ единичных переводов и  отдельных переводчиков, но недопустимо «не учитывать тот факт, что данный перевод или данный переводчик так или иначе связан с другими переводами и переводчиками» [Toury, 1985b, p. 51]. С его точки зрения, составной частью анализа перевода должно быть сопоставление и обращение к культурному контексту. В этом смысле его идеи близки высказанным его соотечественником Эвен-Зохаром, который искал ответы на такие вопросы, как: почему те или иные культурные традиции обращаются к переводу чаще или реже в разные периоды; какие условия способствуют или препятствуют переводческой деятельности; как отбираются тексты для перевода; почему одни переводы удаются, а другие терпят неудачу; можно ли распознать и составить схему переводческой деятельности. Другой точкой соприкосновения в  рамках Левенской группы послужило общее недовольство тем маргинальным положением, которое отводят переводу лингвисты и литературоведы. Для литературоведения характерно негативное суждение о переводе как обязательно «неверном», а также убеждение в том, что перевод всегда уступает оригиналу, а статус переводчиков ниже статуса «оригинальных авторов»; и вообще задача переводчика сводится к созданию точной копии оригинала, и т. п. В лингвистике суждения о переводе строятся в условиях деконтекстуализаВестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 4 из  первых забот новорожденного переводоведения стал вызов традиционным представлениям об эквивалентности. Холмс был привычно откровенен в высказывании своих взглядов. Он предположил, что если пяти переводчикам дать простое, не связанное метрическими рамками стихотворение, то вряд ли даже два из пяти переводов окажутся одинаковыми. Далее, если взять пять групп по пять переводчиков в каждой и предложить им сделать обратный перевод этого стихотворения, в результате «почти наверняка получится столько же разных текстов, сколько самих переводчиков. Называть это эквивалентностью некорректно» [Holmes, p. 53]. Указывал на невозможность полной эквивалентности в  переводе и  А. Попович, учитывая семантические и  структурные различия между языками; в  статье, озаглавленной “The Concept of ‘Shift of Expression’ in Translation Analysis” («Понятие “сдвига высказывания” в  анализе перевода»), он прозорливо замечает, что переводчик имеет естественное право не зависеть от оригинала и изменять его. Сегодня эта идея не выглядит чем-то необычным, но в 1970-е годы она звучала поистине радикально. Попович также настаивал на большем внимании к  таким историческим обстоятельствам, как изменение требований и  литературных норм. В  течение 1980-х годов активно изучалась история перевода как в плане переводческой деятельности, так и в  плане восприятия переводов в  иноязычных литературных традициях. В весьма полезной книге “Contemporary Translation Theories” («Современные теории перевода») (1993; 2001) Э. Гентцлер прослеживает разнообразные пути, которые ведут к  возобновлению интереса к  переводу. Будучи представителем американской традиции семинаров по литературному творчеству, он видит в ней как возможность обсудить важные вопросы, так и воспитать плеяду блестящих переводчиков вроде Дж. Фелстинера, Д. Уайсброта, У. Мервина или Ф. Уилла, но отмечает весьма слабый интерес к теории перевода. Он обращает внимание на влиятельные немецкие школы, которые привели к формированию функциональной skoposтеории, разработанной Г. Фермеером и К. Райсс, а в последнее время и к солидной работе, проделанной К. Шефнер и ее коллегами по изучению роли политического дискурса в  переводе, но  в  основном сосредоточивается на достижениях полисистемной группы, в  частности на новаторском труде И. Эвен-Зохара: «Расширяя теоретические горизонты традиционной теории перевода, чаще всего основанной на лингвистических моделях или на слабоструктурированных теориях литературоведения, и встраивая переводную литературу в широкий культурный контекст, Эвен-Зохар открыл для теории перевода возможность выйти за пределы прескриптивной эстетики» [Gentzler, 2001, p. 13]. В дальнейшем Левенская группа пришла к еще большей согласованности, учитывая исторический период. В  1970-е годы в  научном мире Запада происходили масштабные сдвиги. Студенческие волнения 1968 г. привели к изменению учебных планов, и в  то же время зародился целый ряд междисциплинарных предметов. Культурология, включавшая такие социологические понятия, как класс, раса, гендер; изучение кино и  средств массовой информации, театроведение, феминистика — все они бросали вызов традиционному образованию, в  частности делению литературы на высокую и  низкую. К  1980-м годам эти предметные области превратились в полностью оформившиеся, полноправные дисциплины, отраженные Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 4 учно-исследовательских проектах. Трудно переоценить влияние на англоязычный мир в 1980-х годах таких ученых, как Альтюссер, Фуко, Барт, Сиксу, Кристева, Тодоров, Лотман, Деррида, и  многих других, ставших известными благодаря переводам их трудов. Выдающийся британский шекспировед Т. Хокс пришел к мысли о разработке серии кратких введений к неохватному многообразию новых учений, появившихся в  научном мире. Совместно с  издательством “Methuen” (впоследствии эти книги перешли к  “Routledge”) он подготовил серию учебных пособий, известную как “New Accents” («Новое в науке»). Она открывалась его собственной книгой по структурализму и семиотике, затем последовали книги по гендерной политике, нарратологии, теории восприятия, деконструктивизму и  многие другие, в частности первая публикация, представлявшая англоязычным читателям Левенскую группу — книга С. Басснетт “Translation Studies” («Переводоведение») (1980). В этой книге (четвертое издание вышло в 2014 г.) предлагается общий очерк новой области, который может оказаться полезным для тех, кто интересуется такими понятиями, как определение эквивалентности, находки и потери в переводе, непереводимость, а  также затрагиваются основные проблемы литературного перевода и его роли в истории Европы. Монография содержит синтез традиционных представлений о переводе и новых точек зрения, выдвинутых Левенской группой. В ней обосновывается новые принципы переводоведения как области науки, оспаривающей общепринятые взгляды на перевод, в ряду множества других новых областей, сформировавшихся в  1980-е годы, включая постколониализм. Публикация этой книги в серии “New Accents” связала переводоведение с альтернативными культурными явлениями, бушевавшими по всей Европе и Северной Америке и бросавшими вызов традиционализму. Десятилетие экспансии: 1990-е годы Наивысшая фаза развития переводоведения пришлась на 1990-е годы. В начале этого периода существовало отчетливое расхождение между программами подготовки переводчиков, более всего связанными с теорией устного перевода, и только что сформировавшимся переводоведением. К настоящему времени это расхождение сошло на нет, и термин «переводоведение» в некоторых случаях относится и к программам подготовки переводчиков и обучения иностранным языкам, и к программам образования по литературоведению и лингвистике. Сказанное свидетельствует о глобальном интересе к изучению различных аспектов перевода, а также о том, что этот интерес существенно возрос в результате глобальных политических и экономических изменений в начале 1990-х годов. Распад Советского Союза, отмена апартеида в Южной Африке, налаживание отношений Китая с Западом, в результате чего миллионы людей получили возможность заняться международным туризмом, обусловили такие познавательные последствия, которые, в  частности, выражаются и в растущем интересе к получению переводческого образования во всем мире. После 1990-х годов количество монографий, конференций, учебных программ и журналов увеличилось до такой степени, которую и представить себе не могли в 1970-х годах первые приверженцы переводоведения. Назову лишь несколько значимых специальных журналов, посвященных вопросам переводоведеВестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 4 Translator, и этот список можно продолжить. Не менее существенно и то, что в 1990-е годы произошла концептуализация перевода и понимание того, что он представляет собой нечто большее, чем просто передача языковых знаков. «Культурный переворот» в переводоведении, начатый Сьюзен Басснетт и Андре Лефевром, важен тем, что он подчеркнул необходимость в  более целостном подходе к  проблемам перевода и  изучению тех двойственных контекстов, в рамках которых создается и оригинал, впоследствии называемый исходным текстом, и перевод, теперь известный как переводной текст. Этот культурный переворот был изначально сформулирован во введении к сборнику статей под общим названием “Translation, History and Culture” («Перевод, история и  культура»). Басснетт и  Лефевр доказывали, что следует уделять гораздо больше внимания культурным контекстам, в которых переводы создаются и в которых они принимаются. С точки зрения составителей сборника, переводоведение удаляется от формального подхода и обращается к более общим проблемам контекста, истории и  условий. «Операциональной единицей» перевода является не слово и  не текст, а  целая культура: «Объект исследования был пересмотрен; теперь им стал текст, встроенный в  сеть отношений между исходными и  переводящими культурными знаками, и  на этом пути переводоведение использовало не только лингвистический подход, но и вышло далеко за его пределы» [Bassnett and Lefevere, p. 12]. Основой культурного переворота стало представление о том, что перевод является пересозданием и что такое пересоздание возможно как на внутриязыковом, так и на межъязыковом уровне. Это дало возможность исследовать пути, по которым тексты пересоздаются и  перечитываются в  рамках одной культуры, а  также подойти к переводу в более широком аспекте. Лефевр разработал эту представление о  переводе как о  пересоздании в  книге 1992  г. “Translation, Rewriting and the Manipulation of Literary Fame” («Перевод, пересоздание и манипулирование литературной славой»), где он ставит перевод в общий ряд с такими явлениями, как историография, антологизация, литературная критика, редактирование, кино- и телеадаптация, и  другими формами пересоздания, с  которыми мы встречаемся постоянно. Он утверждал, что перевод является самой значимой из всех форм пересоздания, «поскольку он способен проецировать образ автора и его произведения (произведений) в  иную культурную среду, расширяя границы восприятия этого автора и произведений за пределы породившей их культуры» [Lefevere, 1992, p. 9]. В качестве примера способности перевода воссоздавать образ автора в  иноязычной культуре можно привести Чехова в  английских переводах. Английский драматург и  переводчик Майкл Фрейн заявил, что «можно не знать ни единого русского слова, чтобы перевести его пьесы, поскольку все знают, о чем пишет Чехов, и с большой долей уверенности представляют себе, что он намеревался сказать и что сказал» [Christopher Hampton…, p. 9]. Другие переводчики, например Елизавета Фен, напротив, доказывают, что Чехов — это сугубо русский писатель, но факт остается фактом: на английском языке Чехов главным образом воспринимается в контексте британской культуры. Недавно, в январе 2016 г., BBC начал показ шестисерийного фильма по роману Толстого «Война и мир», снятого Эндрю Дейвисом, известным интерпретатором романов таких писателей, как Чарльз Диккенс, Джордж Элиот и Джейн Остин, и рецензенты уже отметили общность языка и об Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 4 также утверждают, что сам роман нечитабелен, поскольку он слишком длинный — потрясающее проявление английского антиинтеллектуализма! Одним из наиболее спорных вопросов, часто обсуждаемых в переводоведении, остается вопрос о том, до какого предела может укорениться в принимающей культуре иностранный писатель. Лоренс Венути представил дихотомию между форинизацией и доместикацией, или аккультурацией, как проблему переводческой этики, интерпретируя Фридриха Шлейермахера для американского читателя. В книге “The Translator’s Invisibility: A history of translation” («Невидимость переводчика: история перевода»), ставшей одной из  наиболее значительных публикаций в  переводоведении, Венути утверждает, что в некоторых случаях перевод не только не способствует межкультурной коммуникации, но,  напротив, становится насильственным актом. По его словам, перевод может оказаться «принудительной заменой языковой и культурной своеобычности оригинала текстом, вполне приемлемым для носителя переводящего языка» [Venuti, 1995, p. 18]. Такая принудительная замена является очевидным насилием со стороны доминантной культурно-языковой традиции, что нередко происходило в отношении языков и литератур, воспринимаемых как маргинальные или подчиненные доминантной культуре. Вопрос о неравноправии в переводе стал особенно актуальным для переводоведения в постколониальную эпоху, и такие ученые, как Теясвини Нираньяна, Кэрол Майер и Висенте Рафаэль, не говоря о многих других, обратили внимание на представление о переводе как об акте колониального присвоения, а не как о деятельности, основанной на равенстве партнеров. Ирландский переводчик и  переводовед Майкл Кронин говорит о  дисбалансе между английским как доминантным международным языком и ирландским, который расценивается в европейском сообществе как язык национального меньшинства. Кронин занимается переводом художественной и нехудожественной литературы, устным переводом и является автором целого ряда известных книг, в том числе “Translation and Globalization” («Перевод и глобализация») (2003) и “Translation in the Digital Age” («Перевод в эпоху цифровых технологий») (2013). В настоящее время Кронин редактирует новую серию книг для издательства “Routledge” под названием “New Directions in Translation Studies” («Новые направления в переводоведении»). В предисловии к сборнику “Translation and Power” («Перевод и власть») его редакторы, Мария Тимочко и Эдвин Гентцлер, обращают внимание на политическую и познавательную роль перевода и, вслед за Басснетт и Лефевром, указывают на то, что перевод никогда не был «непорочной» деятельностью: «Таким образом, перевод занимается не просто отбором, монтажом, организацией и производством, а в некоторых случаях и фальсификацией, искажением, подделкой и разработкой секретных кодов. Во всех этих действиях переводчики, подобно писателям и политикам, участвуют в управлении обществом, формируя знания и культуру» [Tymoczko and Gentzler, p. xxii]. На неравноправие в  переводе всегда обращают внимание переводоведы-феминисты, в частности франко-канадская школа, включая Шерри Саймон, Барбару Годард, Сюзанну де Лобиньер-Харвуд, Анни Бриссе и Луизу фон Флотов, — все они много пишут о женщинах-переводчиках и о становлении женской поэтики перевода. Особенно любопытно в исследованиях канадской школы то, что в ее рамках переводчики и переводоведы руководствуются идеями французского феминизма Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 4 ecriture feminine, в которой отвергается традиционная оппозиция между исходным и  переводным текстом и  подчеркивается творческое начало в  переводе. Барбара Годард побуждает женщин-переводчиц заявлять о  своем присутствии в  переводах, используя новый термин “woman-handling” (женское начало) как игру слов с “man-handling” (мужское начало), по отношению к физическому насилию: «Женщина-переводчик, утверждает свою особую сущность, наслаждается бесконечным перечитыванием и переписыванием, манипулируя текстом. Женское начало в переводном тексте выходит на первый план, вытесняя образ скромного, незаметного переводчика» [Godard, p. 94]. Канадская школа внесла инновационные гендерные идеи в  переводоведение, но  не менее инновационные идеи о  переводе постколониальной эпохи пришли из  Индии и  Бразилии. Особенно привлекла внимание бразильская «каннибальская теория», порожденная попытками бразильских писателей и  интеллигенции переосмыслить отношения с  Европой в  свете собственной колониальной истории. В 1920-х годах группа бразильских писателей ухватилась за рассказ о том, как в XVI в. представители племени тупинамба убили и съели священника-миссионера. Этот акт каннибализма, рассматриваемый как абсолютное табу с точки зрения христиан-европейцев, в  понимании тупинамба был знаком уважения, поскольку достойными поедания считались только значительные люди. Эта история о тупинамба была использована как образец переосмысливания отношений между бразильскими художниками и интеллигенцией в  свете своего двойственного происхождения: они являются одновременно потомками и пожирателей, и пожираемых. Если Европа рассматривалась как образец, Оригинал, то колония могла быть только копией, Переводом этого всемогущего Оригинала, если не постараться переосмыслить это отношение путем «пожирания» Оригинала. Лишь поглотив Европу, колония могла отколоться от нее, а  сам акт поглощения мог бы рассматриваться одновременно как разрушение культурного кода Европы и как проявление уважения, в результате чего возникнет нечто совершенно новое. Применение «каннибальской теории» к переводу особенно заметно в творчестве Гарольдо и Аугусто де Кампосов, поэтов и переводчиков, на которых оказали сильное влияние идеи постмодернизма, в  особенности Жак Деррида. Идеи Дерриды стали популярны в Латинской Америке, что сказалось не только на переводоведении, но  и  на литературном творчестве. В  книге “Translation and identity in the Americas” («Перевод и идентичность в Америке») Эдвин Гентцлер отмечает, что в  Латинской Америке литературное творчество тесно связано с  переводом: «Перевод в  теории, практике и  художественной литературе, воссоздающей историю Латинской Америки, отражает самую суть латиноамериканской идентичности… Латиноамериканская художественная литература напоминает читателям о связях всех произведений с иностранными оригиналами и одновременно о собственной переводной природе» [Gentzler, 2008, p. 142]. Следует особо отметить, что исследователи перевода часто обращаются к творчеству таких писателей и переводчиков, как Хорхе Луис Борхес, Октавио Пас, Карлос Фуэнтес, Росарио Ферре, а известнейшие переводчики на английский язык не только переводят бразильскую и  латиноамериканскую художественную прозу и поэзию, но и комментируют стратегии перевода. Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 4 метафорического использования терминов для обсуждения глобальной миграции, межкультурного обмена и, особенно, постколониальных явлений и проблем устоялся термин «культурный перевод», который не следует путать с культурным переворотом в переводоведении [Larsen et al.]. Понятие культурного перевода обычно связывается с именем Хоми Бхабха и его знаменитой статьей “How Newness Enters the World” («Как в  мир приходит новизна»), в  которой он изложил теорию промежуточности, «нового международного пространства дискретных исторических реальностей» [Bhabha, p. 217]. Бхабха обращает внимание на то, что, поскольку в  основе перевода лежит различие, задача переводчика сводится к  преодолению крайне напряженного пространства между оригиналом и  переводом. Действия в  этом пространстве вынуждают переводчика к  непосредственному обращению к тем аспектам текста, которые особенно сильно сопротивляются переводу, коротко говоря — к фактору непереводимости. Однако Бхабха имеет в виду не лингвистическую, а культурную непереводимость. С его точки зрения, феномен постколониальной миграции — это, по сути, проблема перевода, пространство, в котором смысл бесконечно обсуждается и  воссоздается, в отличии от колониализма, для которого целью является распространение исходной культуры вовне. Так что идея новизны у Бхабха трактуется как новизна столкновения культур, лиминальности и гибридности, что он и обозначил термином «культурный перевод». Идеи Бхабха подвергаются критике за использование в его теории, в которой полностью игнорируется лингвистическая составляющая, термина «перевод», тем не менее это использование термина в метафорическом смысле для обозначения смещения и столкновения культур оказало и продолжает оказывать значительное влияние на североамериканское литературоведение. Переводоведение в XXI веке Развитие переводоведения как самостоятельной области науки привело к открытию новых направлений исследования. В  рамках данной статьи не представляется возможным перечислить все, но  можно назвать изучение переводческих норм и связь между переводом и преобладающими в тот или иной исторический период эстетическими критериями, что закономерно вовлекает стилистический анализ с  учетом различных исторических контекстов, наряду с  изучением меняющегося статуса переводчика и перевода, а также места, занимаемого переводами в нацио нальных литературных традициях. Гендерные исследования в переводоведении расширились от феминистского фактора до учета гомосексуально-лесбиянского перевода, и в этом направлении существуют интересные наблюдения в связи с проб лемой перевода в условиях сопоставления гендерно-обусловленных языков (например, итальянский или испанский), имеющих грамматическую категорию рода, и гендерно-необусловленных (например, английский). Вопросы пола и власти привели к исследованию изменчивости переводческой этики, а также отношений между переводом и цензурой. Последнее направление особенно любопытно, так как цензура не только определяет, какие тексты можно переводить в определенный исторический момент, но и то, как манипулировать оригиналами, то есть заставляя перевод удовлетворять требованиям цензуры. Кристофер Рандл, наряду Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 4 годов, особенно в  странах с  тоталитарными режимами, и  субтитров, предпочитаемых в других странах и обеспечивающих зрителям доступ к языку оригинала. Аудиовизуальный перевод, субтитры и надтитры (sur-titling) все активнее входят в область интересов переводоведения. Основанное на теориях Пьера Бурдье и Жан-Марка Гуваника, новое направление в переводоведении, а именно социология перевода, приобретает растущую популярность. С  этим направлением связано изучение перевода политического дискурса и  соответствующих идеологических импликаций. Кристина Шефнер, одна из ведущих исследователей в этой области, поставила перед переводоведами ряд вопросов: «Что именно происходит в  процессе перехода от исходного политического дискурса с  его национально-политическим укладом к  его репрезентации в иноязычных средствах массовой информации в другой стране? Кто именно вовлечен в этот процесс? Кто и какие решения принимает при передаче того или иного смысла? Как все эти сложные процессы отражаются в текстах? …Как можно объяснить и оправдать такие трансформации? Какое воздействие они оказывают на получателя и его восприятие политических событий?» [Schaeffner and Bassnett, p. 21]. Похожие вопросы возникают в связи с переводом глобальных новостей, что тем более актуально из-за ожиданий пользователей телевидения и интернета, которые хотят получать новости в течение двадцати четырех часов. В этой области одним из ведущих специалистов является Эсперанса Бьелса; в книге 2009 г. “Globalization, Political Violence and Translation” («Глобализация, политическая власть и перевод»), соредактором которой она являлась вместе с К. У. Хьюзом, Бьелса называет перевод ключевым компонентом глобализации, поскольку он «обеспечивает взаимодействие между глобальным и местным» [Bielsa and Hughes, p. 15]. Все эти направления в основном исходят из сформулированного Лефевром и Холмсом положения о том, что изучение перевода должно сочетать микро- и макроэлементы, текстуальный и контекстуальный анализ. Среди интереснейших объектов исследований литературного перевода можно назвать самоперевод, когда писатель сам создает произведение на двух и более языках, а также псевдоперевод — термин, использованный Г. Тури для случаев, когда автор называет свой текст переводом, хотя на самом деле это не перевод: и в том и другом случае автор, он же переводчик, вправе распоряжаться собственным произведением. Во введении к  сборнику статей “Self-Translation: Brokering Originality in Hybrid Culture” («Самоперевод: Оригинальное посредничество в гибридной культуре») Энтони Кордингли отмечает, что самопереводчики позволяют себе такие вольности, о которых другие переводчики и помыслить не смеют: самоперевод обычно создает еще один «вариант» или новый «оригинал» текста. При этом оказывается сомнительным не только «оригинальный» текст или авторство того, кто его создал, но и само представление об оригинальности [Cordingley, p. 2]. Исследования самоперевода и псевдоперевода — это области, в которых интересы переводоведения соприкасаются с  литературоведением и  историей всемирной литературы. В этих трех различных, но взаимосвязанных науках продолжается дискуссия о сути оригинальности и отношениях между текстами оригинала и перевода. В 1971 г. Октавио Пас опубликовал статью, в которой утверждал, что все Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 4 тендует на уникальность, на самом деле полностью оригинальных текстов не существует, поскольку все они являются «переводами переводов переводов» [Paz, p. 154]. Идея Паса чрезвычайно плодотворна для представления о творческом характере перевода и его важной роли в становлении литературных традиций, и любопытно отметить, что параллельно и одновременно с ней развивались идеи Левенской группы, обусловившие становление переводоведения как самостоятельной науки. В настоящее время все больше укореняется представление о творческой природе переводческого труда: как воссоздатель исходного текста, порожденного другой культурой, он, в  свою очередь, создает новый «оригинал» в  принимающей куль- туре. Одно из самых значимых замечаний о важности перевода в наше время сделано американским литературоведом Беллой Бродски. В своей книге “Can These Bones Live? Translation, Survival and Cultural Memory” («Оживут ли кости сии? Перевод, жизнеспособность и культурная память») она отмечает, что по мере становления международного статуса английского языка и ослабления интереса к изучению иностранных языков в  англоязычном мире становится как никогда необходимо осознать значение и важность перевода не только как способа создания культурных объектов, но и как инструмента для развития международных отношений, массового туризма, науки и техники. Она считает, что переводы вплетены в обширную сеть межъязыковых контактов, культурных событий и  различных точек зрения. Перевод участвует в культурных событиях во всем мире, и Бродски даже утверждает следующее: как невозможно в  наши дни представить себе без участия гендерного фактора такие понятия, как авторство, посредничество, субъективность, исполнительство, мультикультурализм, постколониализм, транснационализм, национальная и технологическая грамотность, так невозможно пренебречь представлением о переводе как естественной составляющей любого дискурса [Brodzki, с. 2]. Бродски обращается к Северной Америке, все более заметно тяготеющей к моноязычию, и может показаться, что она заходит слишком далеко. Однако она справедливо подчеркивает необходимость воспринимать перевод всерьез, изменить представление о переводе только как о межъязыковом перекодировании и воздать должное переводу и переводчикам. Ее мысли разделяет Л. Венути, и в своей книге “Translation Changes Everything. Theory and Practice” («Перевод меняет все. Теория и  практика») (2013) он заявляет о  становлении того, что он называет культурой перевода. Не вызывает сомнений, что перевод стал весомым фактором в условиях глобализации в XXI в. Нет сомнений и в том, что переводоведение, в 1970-х годов представлявшее собой исходный комплекс идей, выдвинутых небольшой международной группой ученых, которых не устраивало маргинальное положение теории перевода в лингвистике и литературоведении и которые просто хотели открыть новые подходы к представлению о создании и передаче текстов в условиях межъязыковых и межкультурных ограничений, развивается и обретает отчетливые очертания. References Bassnett S. Translation. London, New York, Routledge Publ., 2014. 201 p. Bassnett S. Translation Studies. 4th ed. London, New York, Routledge Publ., 2014. 202 p. Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 4 Bielsa E. Translation in Global News. Eds. E. Bielsa, S. Bassnett. London, New York, Routledge Publ., 2009. 162 p. Brodzki B. Can These Bones Live? Translation, Survival and Cultural Memory. Stanford, Stanford Univ. Press, 2007. 272 p. Cordingley A. Self-Translation. Brokering Originality in Hybrid Culture. London, New York, Bloomsbury Publ., 2013. 211 p. Christopher Hampton, Jeremy Sams, Michael Frayn, Ranjit Bolt, Steven Pimlott, Timberlake Wertenbaker in a discussion chaired by Colin Chambers. Platform Papers 1. Translation. London, Royal National Theatre Publ., 1992. Cronin M. Translation and Globalization. London, New York, Routledge Publ., 2013. 197 p. Cronin M. Translation in the Digital Age. London, New York, Routledge Publ., 2013. 174 p. Even-Zohar I. The Position of Translated Literature in the Literary Polysystem. The Translation Studies Reader. Ed. by L. Venuti. London, New York, Routledge Publ., 2000, pp. 192–197. Gentzler E. Contemporary Translation Theories. 2nd ed. Clevedon, Multilingual Matters Publ., 2001. 232 p. Gentzler E. Translation and Identity in the Americas: New Directions in Translation Theory. London, New York, Routledge Publ., 2008. 231 p. Globalization, Political Violence and Translation. Eds. E. Bielsa, C. W. Hughes. London, Palgrave Macmillan Publ., 2009. 271 p. Godard B. Theorizing Feminist Discourse/Translation. Translation, History and Culture. Eds. S. Bassnett, A. Lefevere. London, Pinter Publ., 1990, pp. 87–106. Holmes J. Translated! Papers on Literary Translation and Translation Studies. Amsterdam, Rodopi Publ., 1988. 117 p. Holmes J. The Name and Nature of Translation Studies. The Translation Studies. Reader. Ed. by L. Venuti. London, New York, Routledge Publ., 2000, pp. 172–185. Larsen S. E., Bassnett S., Segal N., Thomsen M. R., Baetens J., Lombardo P., D’haen T. Future without Humanities: Literary Perspectives. Humanities. 2015, vol. 4  (1), pp. 131–148. DOI: 10.3390/h4010131. Available at: http://www.mdpi.com/2076-0787/4/1/131/htm (accessed: 23.06.2016). Lefevere A. Translation Studies: The Goal of the Discipline. Literature and Translation: New Perspectives in Literary Studies Eds. J. Holmes, J. Lambert, R. van de Broek. Leuven, Academic Publ. Co., 1978, pp. 234–235. Lefevere A. Translation, Rewriting and the Manipulation of Literary Fame. London, New York, Routledge Publ., 1992. 184 p. Munday J. Introducing Translation Studies: Theories and Applications. 1st ed. 2001. London, New York, Rout ledge Publ., 2013. 236 p. Paz O. Translation, Literature and Letters. Theories of Translation: An Anthology of essays from Dryden to Derrida. Eds. R. Schulte, J. Biguenet, trans. I. del Corral. Chicago, Univ. of Chicago Press, 1992, pp. 152–162. Political Discourse, Media and Translation. Eds. C. Schaeffner, S. Bassnett. Newcastle-upon-Tyne, Cambridge Scholars Publ., 2010. 254 p. Popovic A. The Concept of Shift of Expression in Translation Analysis. The Nature of Translation. Eds. J. Holmes, F. de Haan, A. Popovic. The Hague, Mouton Publ., 1970, pp. 78–87. Postcolonial Translation. Theory and Practice. Eds. S. Bassnett, H. Trivedi. London, New York, Routledge Publ., 1999. 201 p. Rundle C. Publishing Translations in Fascist Italy. Oxford, Peter Lang Publ., 2010. 268 p. Simon S. Gender in Translation: Cultural identity and the Politics of Transmission. London, New York, Rout ledge Publ., 1996. 205 p. Toury G. Descriptive Translation Studies and Beyond. Amsterdam, Philadelphia, John Benjamins Publ., 1985. 319 p. Toury G. A Rationale for Descriptive Translation Studies. The Manipulation of Literature. Ed. by T. Hermans. London, Croom Helm Publ., 1985, pp. 16–41. Translation and Power. Eds. M. Tymoczko, E. Gentzler. Amherst, Boston, Univ. of Massachusetts Press, 2002. 272 p. Translation History and Culture. Eds. S. Bassnett, A. Lefevere. London, Pinter Publ., 1990. 141 p. Venuti L. The Translator’s Invisibility: A history of translation. London, New York, Routledge Publ., 1995. 365 p. Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 4 281 p. Для цитирования: Басснетт С. Истоки и развитие переводоведения в 1975–2016 гг. // Вестник СПбГУ. Серия 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 4. С. 31–44. DOI:  For citation: Bassnett S. The Origins and Development of Translation Studies 1975–2016. Vestnik SPbSU. Series 9. Philology. Asian Studies. Journalism, 2016, issue 4, pp. 31–44. DOI: 10.21638/11701/spbu09.2016.403. Статья поступила в редакцию 15 февраля 2016 г. Статья рекомендована в печать 30 мая 2016 г. К о н т а к т н а я и н ф о р м а ц и я : Басснетт Сьюзен — профессор сравнительного литературоведения; S. Bassnett@warwick.ac.uk, Susan.Bassnett@glasgow.ac.uk Bassnett Susan — Professor of Comparative Literature; S. Bassnett@warwick.ac.uk, Susan.Bassnett@glasgow.ac.ukВестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 4 

Напиши аннотацию по статье

DOI: 10.21638/11701/spbu09.2016.403 УДК 81ʹ25 Сьюзен Басснетт Вестник СПбГУ. Сер. 9. 2016. Вып. 4 ИСТОКИ И РАЗВИТИЕ ПЕРЕВОДОВЕДЕНИя В 1975–2016 гг.1 Уорикский университет, Ковентри, CV4 7AL, Великобритания Университет Глазго, Глазго G12 8QQ, Великобритания В статье рассматриваются истоки переводоведения, начиная с первых заседаний Левенской группы в 1970-х годах по настоящее время, с целью показать, как эта область науки превратилась в явление международного масштаба. В течение десятилетий с тех пор, как Дж. Холмс впервые предложил термин «переводоведение» (Translation Studies), наблюдался постепенный отход от сугубо лингвистической концепции перевода к современной интерпретации его как инструмента межкультурного общения. В статье исследуется, как повлияло на развитие переводоведения обращение к  культурному аспекту перевода, выдвинутому С. Басснетт и  А. Лефевром в начале 1990-х годов, и анализируется воздействие на переводоведение идей постколониализма, феминизма, социологии, а также последних достижений сопоставительного литературоведения и истории всемирной литературы. Доказывается, что в 1980-е годы имела место консолидация сил в переводоведении, а в  1990-е годы эта наука распространилась по всему миру. В  XXI  в. наблюдается дальнейшее расширение диапазона исследований, в  частности в области аудиовизуального, медийного и новостного перевода. Обращается внимание на изменение отношения к переводу и созидательной роли переводчика, в том числе на сближение деятельности переводчика с оригинальным литературным творчеством. Библиогр. 32 назв.

историка возвратных сказочных глаголов со значением возникновения. Ключевые слова: составное именное сказуемое; связка; предложение; исторический синтак сис; русский язык. THE HISTORY OF REFLEXIVE COPULAR VERBS WITH THE MEANING OF “TO BEGIN” D. V. Rudnev St. Petersburg State University, 7–9, Universitetskaya nab., St. Petersburg, 199034, Russian Federation Th e article examines the history of formation phase copular verbs that indicate the beginning of attribute, based on the refl exive form of verbs with the meaning of creation in the Russian lagnuage. It analyzes the history of copular verbs tvorit’sya–sotvorit’sya, chinit’sya–uchinit’sya and partly of the verb delat’sya–sdelat’sya and some others. Th e article investigates the causes and conditions of forming this group of phase copular verbs. In the Russian language the verb stat’–stanovit’sya formed, apparently, still in the pre-Slavic era, but its use, especially of the stat’ form, was avoided in literary language because of the semantic and stylistic reasons. Copula stat’ formed in colloquial speech, and for a long time retained a shade of its colloquial nature; its phase with the meaning of beginning was complicated with the undertone of emergence. It was the main reason that made the written language to develop new copular verbs on the basis of refl exive form of verbs with the meaning of creation. Under certain conditions, which are discussed in the article, the grammatical subject of sentences with these verbs lost its indication of agent and began to express the object of perception, and the verb expressed an abstract meaning of “to begin”. In the 19th century copula stat’ lost its colloquial shade and a shade of emergence. Th is fact caused dying of phase copular formed on the basis of refl exive form of verbs meaning creation. Refs 8. Keywords: compound nominal predicate, copular verb, sentence, historical syntax, Russian language. Среди связочных глаголов, использующихся в составном именном сказуемом, выделяется группа фазисных связок; их объединяет имплицитное указание на фигуру наблюдателя, который выделяет и сопоставляет разные этапы осуществления события [1, с. 216]. Все фазисные связки содержат информацию о том, что предмет, которому говорящий приписывает тот или иной признак, не менее двух раз становился объектом наблюдения, на основании которого открываемые в предмете признаки оцениваются либо как неизменные, либо как изменяющиеся количественно, либо как возникающие. Фазисные связки распадаются две группы. Одна группа (глаголы стать—становиться, делаться—сделаться; устаревшие и вышедшие из употребления глаголы деяться—содеяться, твориться—сотвориться, чиниться—учиниться и  др.) указывает на становление, возникновение признака, приписываемого предмету, или, говоря словами А. М. Пешковского, на «переход из  одного состояния в  другое» [2, метом приписываемого ему признака (глагол остаться—оставаться; ранее это значение были способны передавать глаголы обретаться, находиться, пребыть—пребывать). Фазисные связки со значением возникновения формировались с  древнейших времен на основе различных моделей. Формирование фазисной связки стать относится, по-видимому, к праславянскому периоду, на что указывает ее употребление в  различных славянских языках. Вероятнее всего, возникновение связочного употребления глагола стать произошло на основе значения ‘явиться, предстать’ [3, вып. 28, с. 23]. Это значение, метонимически развившееся из значения ‘расположиться, остановиться где-л.’, содержит указание на фигуру наблюдателя, то есть заключает в своей семантике эмергенциальный смысловой компонент (значение обнаружения, выявления), который сближает связку стать со связочными глаголами типа оказаться. Эмергенциальный оттенок сохранялся в семантике связки стать до XIX в.; это находило отражение в особенностях сочетаемости этой связки, нетипичной для других фазисных связок [4]. Связка стать возникла в рамках разговорной речи и длительное время сохраняла разговорную окраску, а в некоторых случаях сохраняет ее до сих пор. Длительное сохранение в семантике фазисной связки стать эмергенциального оттенка и стилистическая ограниченность ее употребления разговорной сферой способствовали возникновению в составном именном сказуемом связочных глаголов, которые выражали фазисное значение в более «чистом» виде и были лишены оттенка разговорности. Основой для формирования таких связок явились глаголы со значением созидания — (со)творить, (у)чинить, (со)деять, (с)делать. В рамках предлагаемой статьи рассматривается история фазисных связок со значением возникновения, образовавшихся на основе возвратной формы глаголов созидания. 1. История связочного глагола твориться—сотвориться Первый связочный глагол, который сформировался на основе этой модели, был фазисный глагол твориться–сотвориться. Его связочное употребление в значении ‘стать, сделаться кем-, чем-л. или каким-л.’ фиксируется в древнейших русских памятниках. Например: Сътвори си въ члЃвцѣхъ кротъкыи, да нбЃсныи житель будеши (Изб. Св. 1076 г., 173); Створился еси другъ и слуга дьяволу (Ж. Андр. Юрод, 295. XIV в. ~ XII в.); Образъ еси имѣлъ молниинъ, да почто ся еси створилъ темнообразенъ (там же) [3, вып. 26, с. 238]. Связочное употребление глагола твориться—сотвориться развилось на основе возвратной формы глагола творить—сотворить. Основным значением глагола творить—сотворить является значение созидания, которое в  разных контекстах могло реализовываться по-разному  — как ‘сделать, сотворить, совершить что-л.’, ‘создать, построить, соорудить’, ‘сделать, изготовить, произвести’, ‘произвести на свет, родить, породить; принести, дать (плоды)’, ‘составить, написать, сочинить’ и др. [3, вып. 26, с. 236–237]. Значение созидания этот глагол имел также в конструкциях со вторым винительным падежом: Сътворить тя смѣху врагомъ и потяжьбу ‘сделать кого-, что-л. кем-, чем-л. или каким-л.’ [3, вып. 26, с. 237]. Главное отличие конструкции со вторым винительным от исходной (прототипической) конструкции с глаголом творить—сотворить заключается в том, как выражается результат действия глагола: при реализации исходного значения результат — возникновение объекта воздействия, тогда как в конструкциях со вторым винительным новый объект не возникает и результатом деятельности каузатора-агенса является изменение состояния уже существующего объекта (так называемой «темы») [5, с. 486–487]1. Употребление глагола твориться—сотвориться в качестве связки семантически близко употреблению глагола творить—сотворить в составе конструкций со вторым винительным: в обоих случаях имеется объект-тема, однако если в связочных конструкциях объект-тема совпадает с каузатором-агенсом, то в конструкциях со вторым винительным они обычно различны. Первоначально формант -ся имел собственно возвратное значение (=себя), и  признаковое слово, присоединяемое глаголом твориться—сотвориться, обозначало результат деятельности субъекта. В качестве грамматического субъекта могло выступать только слово со значением лица. В современном русском языке грамматический субъект предложений, в составе которых употребляются возвратные связочные глаголы со значением возникновения, выражает не каузатора-агенса, а перцептивный объект. Семантическим субъектом таких предложений является наблюдатель, который оценивает изменения в воспринимаемом объекте. Процесс утраты каузатора-агенса называется декаузативацией. У глагола твориться—сотвориться на протяжении многих веков полной утраты каузатора-агенса не происходило. Ряд случаев связочного употребления на это совершенно отчетливо указывает. Например: О неи же [Данае] кощуну рече Европиди, хитростию сказаа: въ ковчегъ въложь Даную и въвръженую въ море, занеже златом ся сътвори Зеусъ наруга ю (Хрон. И. Малалы, II, 474. XVI в. ~ XIII в.); Вси оставльшаи бояре и воини сътворишася бѣжаще въ градъ Гортунъ (там же, IV, 365) [3, вып. 26, с. 238]. В этих примерах глагол твориться–сотвориться употребляется в  значениях ‘превратиться, принять чей-л. образ’ и  ‘сделать вид, притвориться, представиться каким-л.’ [3, вып. 26, с. 238]. Аналогичные случаи связочного употребления глагола твориться–сотвориться встречаются в XVI–XVII вв. Например: По воли его [князя Чапкуна] и по слову подпадоша казанцы к воеводам, яко вѣрны творяшеся и  нелестны, льстяще и  облыгающе царя своего… (Казанская история, XVI в.); И [такой человек] твориться кроток, дондеже достигнет упование, и, егда полу чит, пакы лукавый свой обычай обращаеться (Стефанит и Ихнилат, XVI в.); Нынѣ ты нѣмъ творишися, а вчера како глаголалъ и вопил еси: «Поберегись, по берегись»? (Фацеции, XVII в.); 1 Тема — «носитель свойства / субъект состояния; его семантический компонент — ‘Х переходит в новое состояние’» [5, с. 487]. го града Москвы отгнати сотвори, но и честь царскую всяко на ся привлече и во всемъ державному точенъ творяшеся (Хронограф 1617 года). Примечательно то, что в  значении ‘сделать вид, притвориться, представиться каким-л.’ в XVI–XVII вв. встречается лишь форма твориться, причем в XVII в., видимо в связи с появлением в русском языке глагола притвориться—притворяться, такие случаи становятся единичными (первые случаи употребления глагола притвориться—притворяться относятся ко второй половине XVII в. [3, вып. 20, с. 51–52]). Употребление связочного глагола твориться—сотвориться в  значении ‘сделать вид, притвориться, представиться каким-л.’ в XVII в. говорит о том, что процесс его декаузативации не был завершен. На это же указывают и случаи употребления сочетаний творить себя — сотворить себя, которые выступают синонимами глагола твориться—сотвориться: …творя бо сия, чужа себя творят Христовы церкви (Слово об осуждении ерети ков Иосифа Волоцкого, XVI в.); По сих же нѣкто от сьтраны Мисикиа пришед, юродива себе творя, егоже дѣла свѣдѣтельствоваху сокровена раба божиа… (Хронограф 1512 года); Но и здрава сущи к тому часу сотворитъ себе яко разслаблену и не могущи ни ру кою, ни ногою двигнути (Повесть о боярыне Морозовой, XVII в.). Постепенное сокращение употребления глагола твориться–сотвориться в значении ‘сделать вид, притвориться, представиться каким-л.’ и возникновение нового глагола притвориться—притворяться, который взял на себя выражение этого значения, свидетельствовали о том, что по мере процесса декаузативации глагол твориться—сотвориться постепенно развивал более абстрактное значение возникновения. На протяжении длительного времени значение возникновения было контекстуально обусловлено: оно реализовывалось в  чистом виде лишь в  конструкциях, где присвязочное имя заключает указание на качество или свойство, приобретение которого не может быть результатом сознательного, целенаправленного действия субъекта. Например (XVI в.): Сотвори же ся Лука напрасен и безстуден (Повесть о Луке Колочском); …да яко [Эсон] от старые сѣни сотворися единолѣтен врачебнымъ прилежанием, хитростною силою Медеи… (Троянская история); И потомъ [королева] мя зелиемъ злымъ окормила, и от того окорму днесь аз сотворихся трудоват велми, яко же нынѣ самъ зриши на мнѣ и тугу сию велию и такову (Повесть о семи мудрецах); Сам же до кончины живе во истиннѣ и  правде, и  послѣдний день сотворися ему миренъ (Повесть об Аполлонии Тирском). В первом предложении прилагательные напрасен и безстуден (‘гордый’ и ‘бесстыдный’) указывают на качества, приобретение которых происходит вопреки желанию субъекта предложения; во втором и третьем предложениях есть указание на то, что источник приобретения качества заключен не в  грамматическом субъекте («силою Медеи», «от того окорму»); в последнем примере неличный грамматический субъект в  силу своей инволютивности не может быть каузатором качества, выраженного именным предикатом. текста и закрепляется за лексемой твориться—сотвориться. Развитие абстрактного значения проявилось в расширении правосторонней и левосторонней сочетаемости этого связочного глагола: значение возникновения реализовывалось независимо от семантики присвязочного имени; в качестве грамматического субъекта стали выступать слова не только с личным, но и с неличным значением. Например: Жено, что обнищахомъ и в велицей скудости дом нашъ сотворися? (Беседа отца с сыном о женской злобе); …ты бо, о мужу, не токмо еже наказанъ еси, но еще и злѣйше сотворилъся еси, не имѣя премѣнения страсти! (Басни Эзопа); И егда вси кождо о своем грѣсѣ покаяшася, все оно писание от паргамина истребися и неявленно сотворися, и демонъ посрамленъ исчезе (Великое зерцало). В XVII в. связочный глагол твориться—сотвориться начинает быстро выходить из употребления; этому способствовало расширение употребления связочного глагола чиниться—учиниться, который образовался в русском языке по аналогичной модели. Процесс вытеснения завершился в первой половине XVIII в., когда глагол твориться—сотвориться использовался лишь в  качестве стилистического средства для придания тексту торжественной окраски. Например: …и всему миру от того часа страшна сотворися держава Римская (Феофан Прокопович); …[шведские полки] оскудеша духом и серцем, безсилны и немощны от страха со творишася… (там же). 2. История связочного глагола чиниться—учиниться Связочный глагол чиниться—учиниться формируется на основе возвратной формы глагола чинить—учинить. Как и у глагола творить—сотворить, значение созидания глагола чинить—учинить в  разных контекстах могло реализовываться по-разному: для учинить выделяются значения ‘сделать, совершить’, ‘превратить’, ‘устроить’, ‘определить, назначить’, ‘распределить’, ‘поставить’; для чинить — значения ‘устраивать’, ‘изготовлять, приготовлять’, ‘составлять’, ‘производить’, ‘делать, совершать’, ‘заключать (мир)’, ‘оказывать’, ‘поступать’ [6, стлб. 1336–1337, 1517–1518]. В древнерусском языке отмечается употребление глагола чинить—учинить в составе конструкции со вторым винительным: Тако глЃе хмель: аще познается со мною жена, какова бы ни была, а иметь оупивати ся, оучиню ея безоумицею (Сбор. Кирил. Белоз. XV в. 65) [6, стлб. 1337]. Форма учиниться отмечается в значении ‘быть учиненным, совершиться’, ‘сделаться, стать’, ‘быть сообщенным’; форма чиниться — в значении ‘совершаться’ [6, стлб.  1337–1338, 1519]. В  отличие от глагола твориться—сотвориться, который длительное время сохранял указание на каузатор-агенс и сочетался с личным подлежащим, глагол чиниться—учиниться рано подвергается декаузативации, развивая более абстрактное значение начинательности; ср. значение ‘сделаться, стать’, выделенное И. И. Срезневским для учиниться: 6694 г.) [6, стлб. 1338]. Употребление глагола чиниться—учиниться в качестве связки не фиксируется в древнерусском языке: развитие копулативной функции происходит, по-видимому, позже. В старорусский период глагол чиниться—учиниться развивает способность к связочному употреблению. В XVI в. такие случаи употребления еще очень редки. Судя по фунционально-стилистической принадлежности текстов, где употребляется связочный глагол чиниться—учиниться, новый связочный глагол сформировался в рамках деловой речи. Например: И вы, брате, постойте крѣпко, чтобъ мой сынъ учинился на государьстве государь и чтоб была в землѣ правда (Повесть о болезни и смерти Василия III); И нынеча брат его Еган государю нашему учинился супротивен, со государя нашего з злыми людми с изменники отступил… (Статейный список И. М. Воронцова); …учинился государю нашему недруг Стефан, король польский и  литовской (Статейный список Ф. А. Писемского). Можно предположить, что появление и распространение связочного глагола чиниться—учиниться было связано со стремлением избежать употребления связочного глагола твориться—сотвориться, который осознавался как принадлежность высоких жанров. В XVII в. происходит быстрое распространение нового связочного глагола. Однако употребление в  составе составного именного сказуемого форм совершенного и  несовершенного вида этого глагола было очень неравномерным: почти все встретившиеся примеры содержат в составе предикативной конструкции форму учиниться, и лишь в двух из более чем пятидесяти случаев встретилась форма чиниться. Это свидетельствует о том, что письменный язык испытывал потребность в синониме не столько для обеих видовых форм связочного глагола стать— становиться, сколько для формы совершенного вида, связки стать, — именно эта форма характеризовалась ярким разговорным оттенком. В XVII в. связочный глагол чиниться—учиниться встречается в двусоставных предложениях с  личным и  неличным подлежащим и в  безличных предложениях. Способы выражения именной части при глаголе чиниться—учиниться имели большое разнообразие: встречаются существительное в Тв. п., существительное в Им. п., предложно-падежные формы существительного, краткое прилагательное, полное прилагательное в Им. п., краткое страдательное причастие. Например: …Галианусъ же изучився от него тайно всей премудрости и учинися великимъ му дрецемъ (Повесть о семи мудрецах); Сведал он, что [Марья и Софья] мне учинилися дочери духовные, осердился на меня опять пущи старова… (Житие протопопа Аввакума); Сей [Григорий Отрепьев] возхотѣ прежде мнихъ быти и в чину дияконства учи нися (Хронограф 1617 года); …а учинился государь наш в  дружбе с  шахом и  вспоможенье ему учинил… (Статейный список Г. И. Микулина); А внове прибылые государства учинились под великого государя нашею царскою ру кою… (там же); Наре мню что н<ы>не рыбнω… (Памятники русского народно-разговорного языка XVII столетия); И такия описи по еретическому мудрованию снисканиемъ и трудами, и тщаниемъ сего мудраго мужа Дионисия изобличены учинишася (Житие архимандрита ТроицеСергиева монастыря Дионисия). Обращает на себя внимание широкое употребление предложно-падежных форм в составе предиката, а кроме того — активность существительного в форме Тв. п., которая в XVII в. очень редка в сочетании с другими полузнаменательными связками [7]. Эти черты разговорной и деловой речи коррелируют с преимущественным употреблением глагола чиниться—учиниться в деловых жанрах. Расцвет связочного употребления глагола чиниться—учиниться приходится на первую половину XVIII в., далее происходит его постепенный выход из употребления. В XVIII в. он начинает шире использоваться в предложениях с неличным подлежащим, что было связано с распространением неличного подлежащего в составе предложений с составным именным сказуемым. По сравнению с предшествующим веком доля таких предложений со связкой учиниться увеличилась почти в три раза, достигнув 32%. Одной из причин этого явилось становление языка русской науки. Например: И, во-первых, имя россов за полтораста лет прежде известно учинилось, нежели пруссов… (М. В. Ломоносов); …и дом князя Меншикова учинился дворец Государев (М. М. Щербатов). Как и в XVII в., связка учиниться продолжала использоваться в составе безлич ного предложения, например: Как только учинилось ведомо в Хотыне, что некоторые знатные бояре, а с ними первосвященник и многие жрецы, взяв с собою кумиры, скрылись из владений и власти Нахаевой, то… (М. Д. Чулков). Доля такого употребления связки учиниться составляла около 15% от числа всех предложений с этой связкой, что мало отличалось от XVII в. Большинство же случаев употребления связки учиниться (53%) приходилось на двусоставные предложения с личным подлежащим. Связочное употребление глагола чиниться—учиниться не ограничивалось в XVIII в. личными формами: с 1740-х годов связка учиниться встречается в  форме инфинитива, а с  1770-х  годов  — в  форме причастия и деепричастия. Способы выражения именной части сказуемого в  предложениях с  глаголом чиниться—учиниться на протяжении XVIII в. претерпели ряд изменений. Наряду с известными еще в текстах XVII в. способами выражения присвязочной части начинает употребляться полное прилагательное в Тв. и Им. п. и компаратив. Ведущим способом выражения именной части является существительное в Тв. п. Например: А после, как Анна императрицею учинилась, сказывали, якобы он ей задолго корону провещал (В. Н. Татищев); Сие самое место, в коем накануне того дня на всех лицах сияло удовольствие, учи нилось чрез несколько часов позорищем ужаснейшего отчаяния (Д. И. Фонвизин). полное прилагательное в Тв. п.: …коими бы [способами] народ Российский, сколько возможно по человечеству, учи нился во свете благополучнейшим (Екатерина II); …и посему имело способность удалиться от сего закона и  учиниться злым (П. С. Батурин). Новая предикативная форма прилагательного заметно теснит краткую форму, которая была ведущей в первой половине века, — ср.: А если в другой ряд також де учинятся ослушны, то уже розыскивать и в застенке (И. Т. Посошков). В сочетании с глагольной связкой учиниться в форме инфинитива и причастия встречается только новая форма. Существительное в Им. п. и в предложно-падежных формах в сочетании с глагольной связкой учиниться на протяжении XVIII  в. употребляется значительно реже. Если в первой половине века употребление этих форм еще продолжало традицию предшествующего века — ср.: …закона у них никакова нет, а уже лет близ дватцати есть, как учинились под рукою великаго Государя нашего (И. Т. Посошков); …и учинился он [Мартин Лютер] сугубый еретик… (там же), то во второй половине XVIII в. их употребление носит подчеркнуто архаизирующий характер, например: И тако, отложа имя мужа своего, приведши его до посаждения под стражу, наслед ница части его имения учинилась… (М. М. Щербатов); …[лимоны и померанцы] учинились и в Москве в изобильстве (там же). Изменения в употреблении связочного глагола чиниться—учиниться оказались связаны с историей связочного глагола делаться—сделаться, который с 1730–1740-х годов начинает быстро распространяться в  русском языке, вытесняя чиниться— учиниться. Связочный глагол чиниться—учиниться стремительно сокращает свое употребление в  текстах второй половины XVIII  в., превращаясь в  стилистическое средство, которое стало использоваться для описания событий прошлого России или для создания торжественного характера речи. Уход из употребления глагола чиниться—учиниться особенно заметно сказался на форме несовершенного вида (чиниться): после 1740-х годов эта и без того редкая форма в составе составного именного сказуемого становится еще более редкой, например: Видимо же нам довольно, что наши члены от частаго употребления к действу обыкают и чинятся способны, как то во внешних, т. е. руках, ногах и пр. (В. Н. Татищев). Во второй половине XVIII в. форма чиниться встретилась лишь в произведениях М. М. Щербатова и В. А. Левшина, но у них она выступает только как стилистическое средство: …и с того дня чинился я благополучнейшим из смертных (В. А. Левшин). свидетельством чему является появление в произведениях того же времени новой формы несовершенного вида учиняться: После сего все волшебницы бросились к холму разбирать свои сорочьи крылья: они прыгали в оные ногами, учинялись птицами и улетали (В. А. Левшин). В XIX в. связка учиниться окончательно превращается в стилистическое средство. В подавляющем большинстве случаев она употреблялась в сочетании с существительным в Тв. п. или с полным прилагательным в Тв. п., например: Честному Симону, отцу моему, были видения и предсказания, что он учинится от цом такого сына, который — боже мой! (В. Т. Нарежный); …довелось нам даже слышать и те стоны, которые в восторге описывал Кирилл, учинившийся здесь пьяным как стелька (Н. С. Лесков). Однако иногда писатели использовали в целях стилизации и ушедшие из живо го употребления формы предикативного имени: Бойся примера Курбского, который из высокого русского боярина учинился ныне со суд дьяволу! (А. К. Толстой); Об архиепископе единогласно все согласились до поры до времени обождать принятием, понеже человек неизвестен и в правой вере учинился не в давнем времени, а до того был в  беспоповых, от чего и  подает немалое сомнение насчет крепости в  вере (П. И. Мельников-Печерский); И учинился я аки кляузник и аки дурак для всех ненавистный… (Н. С. Лесков). Глагол чиниться—учиниться оставался стилистически маркированным средством на всем протяжении своей истории. Его возникновение было связано с  деловыми текстами, и хотя во второй половине XVII — первой половине XVIII в. он проникает в художественные и научные тексты, основной сферой его употребления остается официально-деловой стиль. Таким образом, распространение в первой половине XVIII  в. связочного глагола делаться—сделаться, образованного на основе той же модели, что и связочные глаголы твориться—сотвориться, чиниться— учиниться, можно рассматривать как попытку русского языка образовать фазисный глагол, который был бы лишен функционально-стилистических ограничений. (История глагола делаться—сделаться не рассматривается в  нашей статье ввиду ограниченности ее объема.) Иногда появление связочного глагола делаться—сделаться в  русском языке XVIII  в. рассматривается как калькирование французского связочного глагола se faire. С этим нельзя согласиться по нескольким причинам. Прежде всего, хотя в словарях древнерусского языка связочное употребление глагола делаться—сделаться не фиксируется [3, вып. 4, с. 205; 3, вып. 23, с. 244–245], тем не менее изредка этот глагол в качестве связки употреблялся уже в конце XVI — XVII в. Такие случаи встретились в переводном памятнике второй половины XVI в. «Назирателе»: …и нерадостныѧ дѣлаются сего ради смущениѧ и  врежениѧ мокроты ихъ… (л. 4об.); …таковаÿ нива бывает и дѣлается песчанаѧ соленаѧ и дикаѧ… (л. 109).например: …а в Помѣсномъ приказе худенка дѣлаетца потому подячие за роботу хотят… (Памятники русского народно-разговорного языка XVII столетия). Образование связочных глаголов со значением возникновения на основе возвратных форм глаголов созидания было присуще русскому языку и в более раннюю эпоху, примером чему служат не только твориться—сотвориться и  чиниться— учиниться, но и другие связочные глаголы. Так, в функции связки в русском языке XVI в. изредка встречаются глаголы деяться, устроиться, также образованные на основе глаголов созидания: И вшед царь в великую полату, и пад на колѣну свою, мил ся дѣя царю и рабом его неизмѣнно называяся… (Казанская история); Витовтъ же устроися на Вильнѣ князь великий литовъский и нача съзидати гра ды многи… (Сказание о князьях Владимирских). Таким образом, существование во французском и других романских языках фазисных связочных глаголов этого типа (ср. ит. si fare или исп. hacerse) следует рассматривать как доказательство того, что образование фазисных связок на основе возвратных форм глаголов созидания имеет универсальный характер. Можно предположить влияние французского языка не на процесс образования связочного глагола делаться—сделаться, а на процесс его закрепления в русском языке: многочисленные переводы с французского во второй половине XVIII в. вполне могли этому способствовать. Выводы. История связочных глаголов твориться—сотвориться, чиниться— учиниться показывает, что русскому языку, подобно романским языкам, была присуща модель образования фазисных связок со значением возникновения на основе возвратных форм глаголов созидания. Потребность русского языка в такой модели диктовалась стилистическими и  семантическими причинами: фазисная связка стать длительное время сохраняла эмергенциальный оттенок в своей семантике и разговорно-просторечную окраску (связка становиться не имела этого семантического и функционально-стилистического оттенка). Образование фазисных связок на основе возвратных форм глаголов созидания было характерно и для других славянских языков  — например, польского (zrobić się), украинского (зробитися), белорусского (зрабіцца) — и было вызвано, видимо, теми же причинами, что и в русском языке. Связочные глаголы твориться—сотвориться, чиниться—учиниться были явлением книжной речи. Помимо ограничения употребления книжной формой речи, им была присуща жанрово-стилистическая ограниченность: глагол твориться—сотвориться был принадлежностью главным образом церковной книжности, глагол чиниться—учиниться — деловой речи. В отличие от них связочный глагол делаться—сделаться, распространившийся в  русском языке первой половины XVIII  в., употреблялся в  самых разнообразных жанрах письменной речи. Расцвет его употребления пришелся на конец XVIII — первую половину XIX в.; в это время он по частотности употребления заметно опережает связочный глагол стать—становиться, но затем сам начинает вытесняться на периферию системы связок. Подобно глаголу чиниться—учиниться, связочный глагол делаться—сделаться употреблялланным на основе данных Национального корпуса русского языка, в первой половине XIX в. связка сделаться употреблялась в письменных текстах примерно в 2 раза чаще, чем связка стать; связка делаться в этот же период уступала по частотности употребления не только связке стать (в 6 раз), но и синонимичной связке становиться (в 2,5 раза). Формирование, употребление и  последующая судьба связки сделаться оказались связаны с историей связки стать. В течение XIX в. связка стать прошла процесс стилистической нейтрализации и в значительной мере (хотя и не полностью) утратила эмергенциальный оттенок. Благодаря этому в современном русском языке связочный глагол стать—становиться стал основным фазисным глаголом со значением возникновения, обусловив постепенное сокращение употребления связочного глагола делаться—сделаться, который «обнаруживает черты старомодной элегантности, свойственной уходящим в  прошлое языковым явлениям» [8, с. 96]. Полного исчезновения связочного глагола делаться—сделаться не произошло, поскольку он не только широко распространился в  различных письменных жанрах, но даже смог выйти за пределы книжной речи, в рамках которой сформировался. Прошедший в  русском языке процесс стилистической нейтрализации связочного глагола стать—становиться привел к тому, что образование фазовых связочных глаголов со значением возникновения на основе возвратной формы глаголов созидания перестало быть активной моделью.

Напиши аннотацию по статье

УДК 811.161.1’367.332.8 Д. В. Руднев Вестник СПбГУ. Сер. 9. 2015. Вып. 2 ИСТОРИЯ ВОЗВРАТНЫХ СВЯЗОЧНЫХ ГЛАГОЛОВ СО ЗНАЧЕНИЕМ ВОЗНИКНОВЕНИЯ Санкт-Петербургский государственный университет, Российская Федерация, 199034, Санкт-Петербург, Университетская наб., 7–9 В статье рассматривается история фазовых связочных глаголов со значением возникновения признака, которые образовались на основе возвратной формы глаголов со значением созидания (глаголы твориться—сотвориться, чиниться—учиниться, отчасти глагол делаться— сделаться и некоторые другие). Рассмотрены причины и условия формирования этой группы. Делается вывод о том, что возникновение в русском языке этой модели связочных глаголов и ее последующая судьба были обусловлены историей связочного глагола стать—становиться. Библиогр. 8 назв.

из опыта текстологического анализа представление катастрофы в новостном дискурсе на материале газетных сообсчениы освесчаыусчих тайфун хаан. Ключевые слова: функция воздействия, новостной дискурс, гиперструктура текста, презен тация катастроф. ON THE CATASTROPHE DISCOURSE IN MODERN ENGLISH: ANALYSIS BASED ON TYPHOON HAIYAN NEWS ARTICLES O. А. Kunitsyna St. Petersburg State University, 7–9, Universitetskaya nab., St. Petersburg, 199034, Russian Federation Th e article discusses two main functions of the British news discourse, i.e. the infl uence and the message. Both functions are performed with a diff erent level of intensity depending on the stage of representation of a given event. In order to observe the interaction between the infl uence and the message, a news text is analyzed as a hyperstructure as opposed to macro- and microstructures. Th us, a news item is considered as an independent news story on one hand, and as a part of the topic-determined sequence on the other. Th is approach allows to see the specifi c character of the realization function of the infl uence mechanism in the catastrophe news discourse. Refs 13. Keywords: infl uence function, news discourse, text hyperstructure, catastrophe presentation. Влияние СМИ на общественное сознание, оценки, мнения и поведение людей в современном мире сложно переоценить. Как отмечает Т. ван Дейк, «люди находятся под воздействием новостей, которые они читают или смотрят, хотя бы потому, что они получают и  обновляют свое знание о  мире». [1, с. 34] Анализом новостей Т. ван Дейк занимается в рамках исследования дискурса, большой вклад в которое также внесли Р. Водак, Е. Шейгал, Н. Фэркло, А. А. Кибрик, В. Е. Чернявская, И. А. Щирова, Е. А. Гончарова [2–7]. М. Н. Володина считает, что «наша картина мира лишь на 10% состоит из знаний, основанных на собственном опыте, все остальное мы узнаем через СМИ» [8, с.10]. И даже если нам кажется, что мы уже слышали про то или иное событие или проблему, если реципиент обладает фоновыми знаниями о какой-либо стране или регионе, — информация эта получена, как правило, через те же СМИ. Цель настоящей статьи  — выявить текстологический потенциал английского новостного дискурса и определить соотношение роли компонентов гиперструктуры текста в реализации функций сообщения и воздействия. В статье используется функционально-семантический метод, основанный на определении цельности и связности текста [9] и на современных подходах критического дискурс-анализа [1–4].ставленные на официальном сайте одного из  британских изданий качественной прессы, “Th e Guardian”, за 2013–2014 гг. Из бесчисленного множества международных новостных сообщений отобраны статьи, рассказывающие о тайфуне Хайян, который обрушился на Филиппины 8 ноября 2013 г., и его последствиях. Для описания новостного дискурса были проанализированы 177  новостных сообщений, тематически отнесенные на официальном сайте газеты “Th e Guardian” в отдельную рубрику. После изучения всех статей отобраны наиболее репрезентативные примеры, демонстрирующие семантическую динамику новостного дискурса в рамках одной темы. Природные катастрофы становились предметом исследования на материале лексикографических источников, национальных корпусов текстов [10], а  также публицистических и газетных изданий [11]. Данные работы были посвящены проблемам концептуализации понятий и когнитивно-семантическим проблемам. В настоящей статье дискурс катастроф анализируется с позиций лингвистики текста как элемент новостного дискурса. Для того, чтобы обосновать введение понятия «гиперструктура», необходимо уточнить значение и  функционирование таких терминов, как «микроструктура» и  «макроструктура», которые описываются Т. ван Дейком [12]. В  рамках микроструктуры текста проводится анализ отдельных слов, предложений или нескольких связанных предложений. Макроструктура новостного сообщения описывается следующим образом: заголовок, лид, главное событие, история или комментарий [12, с. 15]. Введение понятия «гиперструктура» связано с представлением во времени континуума новостных сообщений. Под гиперструктурой газетного новостного текста понимается определенная легко вычленимая совокупность новостных сообщений, объединенных одной темой. Каждое из  этих сообщений может функционировать как отдельный независимый новостной текст, но в то же время его можно рассматривать как элемент единого тематически обусловленного новостного континуума. Считается, что «новостные тексты наиболее полно реализуют одну из главных функций массовой коммуникации  — информативную, а  также одну из  главных функций языка  — сообщение» [13, с. 58]. Т. Г. Добросклонская предлагает шкалу «сообщение—воздействие», на которой новостные тексты занимают максимально близкое положение к полюсу «сообщение». Функция сообщения реализуется в  объективном представлении фактических данных; в тексте отсутствуют авторский комментарий, мнения и оценки. Функция воздействия реализуется через прагматический потенциал текста и  связана, как правило, с человеческими эмоциями, мыслительной деятельностью, человеческими установками и социокультурными нормами. При положительном прагматическом эффекте в системе установок адресата происходит сдвиг, — это может быть не только убеждение, но  и  сопереживание, сочувствие или  запланированное субъектом речи действие, внешнее поведение адресата и др. На уровне гиперструктуры новостного текста мы попытаемся проследить, как реализуется функция воздействия и  как она коррелирует с  функцией сообщения. Приведем ниже анализ гиперструктуры английского новостного текста, связанного с тайфуном Хайян, и выявим элементы воздействия.рушился супертайфун, получивший имя Хайян (в переводе с китайского — «буревестник»), также известный под именем «Йоланда». Тайфун стал самым разрушительным и смертоносным в истории Филиппин. В результате погибло более 5700 человек, а причиненный ущерб составил, по некоторым оценкам, до 14 млрд долларов. Метеорологи, в частности Объединенный американский военно-морской центр по предупреждению тайфунов (Joint Typhoon Warning Center), отнесли Хайян к пятой (самой сильной) категории тайфунов по шкале Саффира—Симпсона (применяется для Атлантического и Тихоокеанского регионов). В соответствии с этой шкалой к пятой категории относятся тайфуны, скорость ветра которых превышает 156 миль/час. Средняя скорость ветра тайфуна Хаяйн, когда он достиг побережья Филиппин, составляла 195 миль/час (315 км/ч), с порывами до 235 миль/час (380 км/ч). Далее тайфун ударил по Вьетнаму и Китаю, где тоже были погибшие и пострадавшие, но их число было значительно ниже. Анализ новостных сообщений в рубрике “Typhoon Haiayn / Th e latest news and comment on typhoon Haiyan” позволяет выделить следующие элементы гиперструктуры: 1) прогноз стихийного бедствия; 2) непосредственно протекание стихийного бедствия; 3) краткосрочные последствия; 4) последствия в долгосрочной перспективе. Все эти компоненты определяются в континууме «прогноз — последствия»; рассмотрим каждый из них более подробно. 1. Прогноз стихийного бедствия Первый элемент гиперструктуры состоит из небольшого количества новостных сообщений: в исследуемом материале их пять. Это связано с тем, что настоящей сенсации еще не произошло, тем не менее прогнозы метеорологов, эвакуация людей, отзыв судов из открытого моря и отмена авиарейсов привлекли внимание СМИ еще в четверг, за сутки до того, как тайфун Хайян обрушился на Филиппины. (1) Most powerful storm to hit the western Pacifi c this year expected to make landfall on Friday between Samar and Leyte (Th ursday 7 November 2013 09.34). Данный регион подвержен стихийным бедствиям и  неоднократно переживал сильнейшие тайфуны. Однако предупреждения о том, что этот тайфун будет самым сильным в этом году (most powerful storm this year) на всем западном Тихоокеанском побережье (the western Pacifi c), заставили обратить на себя внимания как власти страны, так и мировое сообщество. На этапе прогноза обязательно сообщается, когда (on Friday) и в каких именно частях страны (between Samar and Leyte) ожидается тайфун. (2) President Benigno Aquino III said three cargo planes, 20 navy ships and 32 military planes and helicopters were on standby for rescue operations and to provide relief (примеры(2)– (6):Friday 8 November 2013 11.38). (3) Around 12 airports have been closed — including those in the tourist islands of Palawan and Boracay — and schools and offi ces shut, with roughly 1 million people in shelters scattered around 29 provinces. Читателю сообщается о количестве единиц техники, которая будет задействована в оказании помощи пострадавшим (3 грузовых самолета, 20 судов военно-моршений власти закрывают аэропорты, школы и офисы, а людей эвакуируют в безопасные районы. Создается впечатление, что власти Филиппин готовы к стихийному бедствию и приняли все меры, чтобы обеспечить безопасность людей (эвакуация) и оперативно оказать помощь. Кроме того, для данного этапа характерна ретроспектива событий, связанных с иными катастрофами, также изобилующая статистической информацией. (4) An average of 20 typhoons slam into the Philippines every year. In 2011 typhoon Washi killed 1,200 people, displaced 300,000 and destroyed more than 10,000 homes. Typhoon Bopha last year fl attened three coastal towns on the southern island of Mindanao, killing 1,100  people and wreaking damage estimated at $1.04bn. In September category-fi ve typhoon Usagi, with winds gusting of up to 149  mph, battered the northern island of Batanes before causing damage in southern China. Данный отрывок насыщен статистическими данными, цель которых — убедить неосведомленного читателя в том, что тайфуны в данном регионе случаются очень часто (ведь 20 тайфунов в год — это много для человека, который скорее всего не видел ни одного за всю свою жизнь), что они обладают обладают огромной силой (даже если читатель не знает, что такое тайфун пятой категории, он понимает, что 149 миль/час — очень высокая скорость ветра, а сравнять с землей несколько городов может только очень сильный тайфун), что в результате тайфунов гибнет и страдает огромное число людей (1200/1100 человек погибли, 300 000 лишились домов). Представляется, что статистические данные имеют большой убеждающий потенциал: они кажутся правдивыми (хотя никаких ссылок на агентства и организации, занимающиеся сбором статистических данных, не приводится), они доступны, просты и  понятны (если смотреть только на цифру и  не пытаться ее анализировать) и они соответствуют ожиданиям реципиента (знания читателя о тайфунах получены из тех же СМИ, которые освещают стихийные бедствия, рассказывая в основном о разрушениях и гибели людей). Выражение эмоций и своего отношения к действительности можно проследить в следующих примерах. Президент страны подбадривает своих сограждан и призывает их объединить ся, чтобы пережить тайфун: (5) “No typhoon can bring Filipinos to their knees if we’ll be united,” he said in a televised address. Заявления жителей не носят трагического характера, они выражают беспокой ство в связи с разговорами о приближающемся стихийном бедствии: (6) “We are fearful because there is talk that the sea will rise,” an elementary school teacher in Southern Leyte province who only gave her name as Feliza told a radio station. Таким образом, в  первом элементе гиперструктуры новостного текста преобладает функция сообщения: описывается, какой по силе ожидается тайфун и какие области он заденет; он сравнивается с другими тайфунами, которые обрушились на страну в прошлом; рассказывается о его возможных последствиях, о мерах, которые принимаются уполномоченными структурами для предотвращения гибели людей и  масштабных разрушений. Функция воздействия проявляется в  формировании людей и готовы оказывать помощь; Филиппины — это страна, подверженная стихийным бедствиям, люди привыкли к ним и не пребывают в состоянии паники, хотя обеспокоены очередным приближающимся тайфуном. 2. Непосредственно протекание стихийного бедствия Данный этап характеризуется внезапностью, он ограничен во времени (тайфун на Филиппинах бушевал менее суток). Поступающая информация ограничена краткими заявлениями уполномоченных организаций; у журналистов нет возможности оказаться на месте происшествия; связь с наиболее пострадавшим районом потеряна вследствие обрыва всех коммуникаций. На данном этапе наиболее важны сведения о первых жертвах и разрушениях, поэтому они выносятся в сильную позицию — заголовок статьи: (7) Typhoon Haiyan: three die as category 5 storm hits land (Friday 8 November 2013 12.25). Эти данные постоянно обновляются: (8) Th e agency said that at least 1,000 had been killed in Tacloban and 200 in Samar province (Saturday 9 November 2013). Основными темами, которые могут на данном этапе осветить СМИ, являются количество погибших (трое, позднее 1200), сила тайфуна (5-я категория), пострадавшие области (город Таклобан и провинция Самар). Очевидно, что функция сообщения на данном этапе доминирует, функция воздействия актуализируется за счет реакции реципиента на факты, из которых он сам может сделать выводы, основываясь на своих фоновых знаниях о мире. 3. Краткосрочные последствия Данный этап представлен, как правило, наибольшим числом новостных текстов, так как интерес читателя к случившемуся еще не остыл, есть возможность получать актуальную информацию, постоянно появляются новые подробности и уточненные данные: (9) At least 10,000 people are thought to have died in the central Philippine province of Leyte aft er Typhoon Haiyan (Sunday 10 November 2013). После того как стали приблизительно ясны масштабы разрушений, предполагают, что количество погибших может достигать десяти тысяч. Так как эта информация официально не подтверждена, то используется косвенная ссылка на источник (are thought to have died). Следует отметить, что по окончательным данным погибло около 5700 человек. С точки зрения впечатления, произведенного на читателя, более существенной может оказаться цифра 100, так как ее приводит человек, ставший свидетелем происходящего: (10) “On the way to the airport we saw many bodies along the street,” said Philippine-born Australian Mila Ward, 53, who was waiting at the Tacloban airport to catch a military fl ight back to Manila. “Th ey were covered with just anything tarpaulin, roofi ng sheets, 10 November 2013). Третий этап представления события характерен именно тем, что один и тот же факт может быть представлен как статистическими данными, так и описанием собственного опыта. В  примере (9) имеющиеся факты констатируют огромное число погибших, однако описание того, как по дороге в аэропорт жительница Филиппин увидела тела погибших, прикрытые первыми попавшимися под руку кусками брезента, кровельных листов или картона, вероятно будут иметь гораздо большее эмоциональное воздействие на читателя. Также с применением количественных данных или личного опыта можно рас сматривать и следующую ситуацию: (11) More than 600,000 people were displaced by the storm across the country and some have no access to food, water, or medicine, the UN says (Monday 11 November 2013 07.00); (12) “Help us, help us. Where is President Aquino? We need water, we are very thirsty,” shouted one woman. “When are you going to get bodies from the streets?” (Monday 11 November 2013 07.00). Сообщение ООН констатирует, что 600 тысяч человек лишились своих домов, им негде жить, нечего есть, им не хватает питьевой воды и медикаментов. Однако эти факты не передают эмоций этих людей, безвыходности и ужаса ситуации, в которой они оказались, их мольбы о  помощи и  веры в  своего президента, который должен их защищать. Именно этими чувствами наделены слова женщины, которая пришла к аэропорту, куда прибывают самолеты с гуманитарной помощью. В новостных текстах этапа краткосрочных последствий стихийного бедствия приводится довольно подробная информация о  том, какие шаги предпринимают правительство страны и  международные организации, чтобы помочь пострадавшим. Спустя всего три дня после тайфуна по всей стране были организованы эвакуационные центры, а различные страны и организации отправили на Филиппины группы спасателей и начали поставки предметов первой необходимости: питьевой воды, продуктов и лекарств. (13) More than 350,000 people were awaiting supplies in 1,220 evacuation centres, with 4.3 million people across the country aff ected by Haiyan, said Orla Fagan of the UN Offi ce for the Co-ordination of Humanitarian Aff airs (Ocha). She added that some areas were still 80% under water (Monday 11 November 2013 06.02). (14) A team of about 90 US marines and sailors headed to the Philippines on Sunday, part of a fi rst wave of promised US military assistance for relief eff orts aft er a devastating typhoon killed at least 10,000 people, US offi cials said (Sunday 10 November 2013 21.26). В соответствии с фактическими данными, приводимыми в новостных сообщениях, представляется, что меры по ликвидации последствий тайфуна проводятся оперативно и в необходимом объеме. Однако у пострадавших иное мнение на этот счет: (15) “Th ere’s nothing here — no food, no water, and they don’t care,” said Edison Tamparia, 30, in basketball shorts and a white slip top. “I had to break into a warehouse to fi nd water but it won’t last us two days. People aren’t going to survive like this” (Monday 11 November 2013 19.40).лучает даже самого необходимого — питьевой воды. Если вскоре ситуация не изменится, люди начнут умирать от голода и жажды. Таким образом, третий этап представления события гораздо больше по объему новостных сообщений, чем предыдущие два. Обилие фактов и статистической информации сопровождается описанием личного опыта участников событий, между ними иногда возникает противоречие. Читатель имеет возможность сам решать, чему он более склонен верить. На этом этапе роль функции воздействия значительно возрастает по сравнению с предыдущими двумя этапами; в новостном тексте появляется значительное количество цитатных включений, иногда новостные тексты целиком посвящены описанию происходящего с  точки зрения очевидцев событий. 4. Последствия в долгосрочной перспективе Такие катастрофы, как тайфун Хайян, привлекают внимание общественности и СМИ еще в течение долгого времени — от нескольких месяцев до нескольких лет; например, о  суперураганах «Катрина» (август 2005 г.) и  «Сэнди» (октябрь 2012 г.) новостные сообщения появляются до сих пор). К сожалению, даже если интерес СМИ к тайфуну Хайян утихнет, люди еще не скоро вернуться к обычному образу жизни. Этому и посвящены новостные сообщения этапа последствий в долгосрочной перспективе. Так, например, в следующем примере описывается, как непросто восстановить торговлю в одном из самых (до тайфуна) экономически развитых городов этой области: (16) Some stores in the four-block downtown grid are shuttered because the owners are dead or missing. Other stores are too heavily damaged to reopen. One Philippine fast-food chain, Jollibee, has reopened, but it’s housed in a mobile van. Th ere’s a bookstore too, but the pages of its novels are wavy and yellowed, like the fi ndings of a shipwreck. Th e books are left to dry in the sun (14 January 2014 14.03). Магазины не открываются либо потому, что их хозяева стали жертвами тайфуна, либо здания магазинов слишком сильно пострадали. Но люди пытаются найти выход из положения: они открывают сеть кафе в фургонах и сушат книги, которые выглядят как после кораблекрушения. Данный пример, с одной стороны, демонстрирует реализацию функции сообщения — реципиент узнает, как город восстанавливается после катастрофы; с другой стороны, нельзя исключать и функцию воздействия — читатель сочувствует жителям этого города, ведь он понимает, что их жизнь еще долго не войдет в привычное русло и на их пути еще много трудностей. Так же обстоит дело и с плантациями кокосовых пальм: (17) As for coconuts, more than 33m trees were destroyed by 195mph winds. Newly planted trees will take six to eight years to grow back. It’s a huge blow to the more than 1 million families living in the typhoon areas who were once part of the thriving coconut industry (6 February 2014 13.24).плантации кокоса, им понадобится от 6 до 8 лет. Во время тайфуна плантации были уничтожены почти полностью, погибло более 33 миллионов деревьев. Несмотря на все описанные трудности, создается впечатление борьбы за выжи вание и того, что люди не упали духом. Наряду с  новостными сообщениями о  текущей ситуации в  районе бедствия и попытками восстановления на передний план выходят проблемы мирового сообщества: обсуждение возможной связи данного случая с глобальными экологическими проблемами (глобальное потепление как причина роста числа и силы тайфунов): (18) Referring to the nearly 200  countries that met last week to work towards a global deal to tackle climate change, Ashdown said: “Th e Philippines disaster should have sent an urgent message demanding bold action to protect children from disasters like these and delivered plans for how we can eff ectively rebuild when the worst happens (29 November 2013 18.37). В данного рода новостных сообщениях функция воздействия реализуется несколько иначе, чем в предыдущих. Во-первых, внимание реципиента привлекается к проблемам окружающей среды в целом, но главное — у реципиента формируется мнение, что данное стихийное бедствие является результатом глобального потепления и мировое сообщество срочно должно принимать меры, иначе еще более серьезные катастрофы неизбежны (имплицитно — мировое сообщество игнорирует проблемы окружающей среды и не принимает адекватных мер для улучшения ситуации). В ходе проведенного анализа были достигнуты следующие результаты. Вопервых, было выявлено, что основные текстовые категории когерентности и когезии реализуются на уровне гиперструктуры, т. е. совокупности всех новостных текстов, посвященных тайфуну Хайян. Все сообщения объединены одной темой, поэтому во всех новостных текстах повторяется ряд лексических единиц и выражений, характеризующих тайфуны вообще и данный тайфун в частности. Важная информация повторяется в ряде новостных сообщений. Новостные сообщения приводятся в  хронологической последовательности, что делает всю гиперструктуру упорядоченной и логичной. Во-вторых, была выявлена гиперструктура английского новостного дискурса катастроф, состоящая из следующих элементов: прогноз стихийного бедствия, непосредственно протекание стихийного бедствия, краткосрочные последствия, последствия в долгосрочной перспективе. В-третьих, анализ показал, что в континууме «прогноз — последствия» функции сообщения и воздействия реализуются на всех этапах освещения события, однако в первых двух элементах структуры преобладает функция сообщения, а начиная с третьего элемента она вытесняется функцией воздействия.

Напиши аннотацию по статье

УДК 811.111’42:82-92 О. А. Куницына Вестник СПбГУ. Сер. 9. 2015. Вып. 2 ИЗ ОПЫТА ТЕКСТОЛОГИЧЕСКОГО АНАЛИЗА ПРЕДСТАВЛЕНИЯ КАТАСТРОФЫ В НОВОСТНОМ ДИСКУРСЕ (НА МАТЕРИАЛЕ ГАЗЕТНЫХ СООБЩЕНИЙ, ОСВЕЩАЮЩИХ ТАЙФУН ХАЙЯН) В статье анализируется соотношение двух основных функций современного англоязычного новостного дискурса: функций воздействия и сообщения, интенсивность реализации которых меняется в  зависимости от этапа освещения события. Для анализа динамики процессов оказания воздействия и передачи сообщения новостной текст рассматривается на уровне гиперструктуры, т. е. каждое новостное сообщение функционирует, с одной стороны, как независимый новостной текст, с другой — как элемент единого тематически обусловленного новостного континуума. Такой подход позволяет проследить специфику реализации функции воздействия в дискурсе катастроф. Библиогр. 13 назв.

избыточное употребление прописной буквы корпоративных и ведомственные практика. Ключевые слова: употребление прописной буквы, орфографические правила, корпоративная и ве домственная норма. В последнее время все чаще можно услышать высказывания в защиту отступлений от действующих орфографических норм русского языка. Апологетика такого рода основана, как правило, на утверждениях о необходимости «развития» языка, его живом организме, меняющемся вместе с реалиями жизни общества. Однако эта динамика не всегда лежит в русле прогресса: изменения могут идти не только по восходящей, но и по нисходящей линии, то есть представлять собой не прогресс, а регресс, упадок и деградацию. К таким опасным последствиям может привести нарастающая активность в письменном русском языке «нормотворчества», принятого в практике компаний, а также различных ведомств, организаций, учреждений. Это явление требует пристального рассмотрения и анализа. Развитие бюрократического стиля (так называемого «канцелярита») в русском языке и распространение его за пределы сферы деятельности самой бюрократии (то есть за рамки официальноделовой сферы) — явление не новое. Это явление исследовал К. И. Чуковский еще в 1960-х гг. (в книге «Живой как жизнь»; впервые издана в 1962 г.). Корней Чуковский, известный больше как детский писатель, был также литературоведом. Он признавал неизбежность развития языка: «Русский язык, как и всякий здоровый и сильный организм, весь в движении, в динамике непрерывного роста… Нет ни на миг остановки, и не может быть остановки» [14]. Вместе с тем автор книги «Живой как жизнь» предостерегал от засилья бюрократического языка, «канцелярита»; по его словам, это «тяжеловесный, единообразный язык официально-деловой документации, который прополз в нашу жизнь и с удобством в ней обосновался». Именно это явление, ставшее привычной нормой, мы наблюдаем в последние десятилетия. Эти наблюдения актуальны и в настоящее время. По нашему убеждению, злоупотребление использованием прописной буквы в нарушение норм и правил — одно из проявлений «канцелярита», который сегодня взят на вооружение не только в официально-деловой, но и в корпоративной сфере. Это одна из болевых точек современной практики русского языка, разъедаемого негативным влиянием распространяющегося «канцелярита», который не признаёт общих норм и правил русского языка, — он порождает собственные, искаженные нормы, распространяющиеся все шире. Широкая публика даже не замечает, что пользуется канцеляритом в своей повседневной жизни. Можно утверждать, что и прописная буква все чаще употребляется на практике, причем безосновательно: «Мы сталкиваемся с тенденцией, знакомой нам по предшествующим периодам русского языка, — вопреки правилам возникает гиперкорректное употребление прописных букв, их использование растет, в связи с чем вырабатываются экстралингвистические принципы их узуального употребления» [7. С. 421]. Практика письма в XXI в. доказывает неустойчивость способа употребления прописных букв в ряде зон узуса; мы остановимся на примерах из письменных текстов корпоративных и ведомственных документов, контента официальных сайтов компаний и организаций в Интернете. Уместно напомнить внятный орфографический принцип, предложенный в конце XIX в. российским филологом академиком Яковом Карловичем Гротом [5. С. 154]. Оценивая чрезмерность в употреблении прописной буквы (даже в то время!) он констатировал: «Слишком пестрить письмо большими буквами, конечно, не годится, но, с другой стороны, и слишком тщательно избегать их нет основания: большие буквы во многих случаях доставляют ту практическую пользу, что при беглом чтении или при просмотре прочитанного дают глазу точки опоры, облегчают ему отыскание нужного» [2. С. 359]. С тех пор правила русского языка претерпели немало изменений. Однако принцип, предложенный Гротом, думается, должен оставаться ключевым и актуальным до наших дней: необходим баланс между потребностями пишущих, обусловленными здравым смыслом, и соблюдением неких нормативных основ. Тексты не должны «слишком пестрить письмо большими буквами». Однако правило Грота, основанное на здравом смысле, повсеместно не соблюдается. Сегодня баланс, рекомендованный русским академиком, явно искажен; равновесие нарушено в сторону произвольного написания вопреки правилам. Нарушаются не только «рецепты», прописанные Гротом. Попираются и «Правила русской орфографии и пунктуации» 1956 г., которые никто не отменял, и последний академический свод — «Правила русской орфографии и пунктуации» под редакцией В. В. Лопатина, первое издание которых вышло в 2006 г. Свод правил под редакцией Лопатина содержит целую главу, посвященную правилам употребления прописных и строчных букв (гл. 5). В нее включены параграфы «Названия органов власти, учреждений, организаций, обществ, партий» (§§ 189—193), «Названия должностей, званий, титулов» (§ 196), «Названия товарных знаков, марок изделий и сор тов» (§§ 198—200), «Прописные буквы в особом стилистическом употреблении» (§§ 201—203) [10. С. 182—189]. Именно эти правила, на наш взгляд, нарушаются в корпоративной и ведомственной практике наиболее часто. Есть основания полагать, что массовые нарушения этих норм связаны с тем, что сами нормы не предлагают пишущим достаточной основы для выбора прописных и строчных букв [8. C. 11]. Примеры, которые мы будем рассматривать, относятся к нарушению преимущественно этих разделов «Правил русской орфографии и пунктуации». В частности, чрезвычайно широко распространено избыточное употребление прописной в названии компаний, которыми они сами себя именуют на собственных официальных сайтах [13. С. 173]. Все более агрессивное и распространенное нарушение этого правила можно наблюдать в узусе. Подобные нарушения характерны и для малоизвестных компаний, и для официальных структур, органов власти крупных муниципальных образований. Рассмотрим подобные случаи. Например, на сайте группы компаний «Влади мирский Котельный Завод» (https://www. automaticles.ru/), в разделе «О заводе» написано: «Группа компаний Владимирский Котель ный За вод, Котельный Завод «Автоматик-Лес», Ковровский Котельный Завод, Арсенал-Энерго является ведущим производителем и поставщиком современного, технологичного котельного оборудования на биотопливе». Оставим в стороне нарушение иных орфографических правил в этой цитате, обратим внимание лишь на написание с прописной буквы слов «Котельный» и «Завод», написанных с прописной буквы, хотя и являющихся формой имен нарицательных. В данном случае нарушается § 189 раздела «Названия органов власти, учреждений, организаций, обществ, партий», в соответствии с которым в составных названиях организаций (из нескольких слов) с прописной буквы должно быть написано только первое слово и входящие в состав названия имена собственные. Имен собственных внутри этих названий нет, поэтому правило явно нарушено. Еще один типичный пример излишнего употребления заглавной буквы в названии организаций — в наименовании объединения промышленников и предпринимателей столицы. На официальном сайте Московской Конфедерации промышленников и предпринимателей (работодателей) собственное название эта уважаемая организация указывает таким образом: «Полное наименование Конфедерации на русском языке — Региональное объединение работодателей города федерального значения Москвы “Московская Конфедерация промышленников и предпринимателей (работодателей)”» (http://www.mkppr.ru/o-konfederacii). В этом контексте слово «конфедерация» — имя нарицательное, синоним слов «ассоциация», «союз», «объединение». С прописной буквы здесь должно быть написано только первое слово — «Московская». В этом примере мы сталкиваемся с нарушением того же параграфа № 189 свода правил Лопатина, как и в предыдущем случае. На официальном сайте не менее уважаемой обувной компании «Ортомода» читаем название отдела, в котором каждое слово написано с прописной буквы: «Отдел Государственных Контрактов Ц. Дин (изготовление ортопедической обуви и поставка)» (http://www.orthomoda.ru). Как видим, здесь совершенно неоправданно употребляется прописная буква в начале обоих существительных, являющихся именами нарицательными (отдел, контракты). Нет оснований писать с прописной и прилагательное (государственные). Видимо, компания придает настолько серьезное значение поставкам своей продукции на основе государственных контрактов, что пытается придать соответствующему отделу неимоверно высокий статус. Очевидно, в данном примере имеет место случай, когда гипертрофированное представление о роли конкретного структурного подразделения (хотя данный отдел действительно выполняет важные функции в бизнесе предприятия) находит отражение в его наименовании. Как представляется, в данном примере мы имеем дело с частным случаем подхода, который в последнее принято называть теорией «свободного письма» — как думается, так и пишется. Этот подход приобретает особенно широкое влияние с развитием сетевых коммуникаций. На своих интернет-ресурсах блогеры пишут как хотят, именуясь при этом «лидерами мнений». Не отстают от них в «самовыражении» и компании: имея собственные сайты, дают волю импровизации, даже не помышляя о соблюдении каких-то норм и правил. Основной движущий мотив при этом — рекламирование своей продукции и повышение собственного статуса. Очевидно, на повышение статуса начальников разного уровня направлено и наименование их должностей. Однако на этот счет, как и относительно названий организаций, предусмотрена четкая регламентация. В соответствии с правилами от 1956 г. с прописной буквы следовало писать только названия высоких должностей и почетных званий: Председатель Президиума Верховного Совета, Герой Cоветского Союза (§ 95, примечание 7). В своде правил под редакцией Лопатина подобные высокие титулы тоже предлагается писать с прописной. Однако в отношении всех прочих должностей установлено написание со строчной буквы. В частности, в § 196 уточняется, что со строчной пишутся не только «руководитель департамента, заведующий отделом, управляющий делами», но и «директор, генеральный директор». Даже такие титулы как «президент, канцлер, председатель, министр, премьер-министр, заместитель министра, мэр, император, королева, хан, шейх, генеральный секретарь» нельзя писать с пропис ной буквы [10. C. 185]. К сожалению, эти правила напрочь забыты и попираются в современной практике. Только в официальных текстах названия высших государственных должностей и титулов должны быть написаны с прописной буквы: «Президент Российской Федерации, Ее Величество Королева Англии, Премьер-министр Индии». Однако в неофициальных текстах даже эти, столь высокие титулы, следует писать со строчной буквы, например: отставка президента, прием у королевы, заявление премьер-министра. Эти правила в корпоративной и ведомственной практике тотально нарушаются. Чрезвычайно распространено избыточное употребление прописной буквы в названиях различных структурных подразделений (отделов, управлений, департаментов, комитетов и т. п.) и в названиях должностей руководителей подобных структурных единиц. Очевидно, такие структурные подразделения слишком уважают себя и посредством прописной буквы указывают на это обществу. В подобных случаях прописная буква выступает уже не только как лингвистический «сигнал», некий языковый реперный знак: она используется в качестве социального индикатора: транслирует обществу информацию о мнимом высоком статусе упоминаемого чиновного подразделения. Отчасти этому способствует формулировка § 203 в своде правил под редакцией Лопати на: «С прописной буквы могут писаться некоторые нарицательные существительные в контекстах, где им приписывается особый высокий смысл: Родина, Отечество, Отчизна, Свобода, Добро, Честь, Человек, Учитель, Мастер и т. п.» [Там же. C. 189]. Приписывать особый высокий смысл любым проявлениям власти и ее носителей — довольно понятная человеческая слабость. Строго говоря, даже написание «Котельный Завод» может быть оправдано ссылкой на «особый высокий смысл», что, впрочем, будет явным нарушением здравого смысла и свидетельством о несовершенной формулировке нормы. Подобные нарушения правил можно отнести к числу самых типичных. Они стали привычными в восприятии большинства граждан, не обремененных знанием норм орфографии. В сущности, имеются исключения в большинстве русских правил орфографии [11. С. 326]. Вместе с тем в среде людей, обладающих высоким уровнем грамотности и культуры, такое «нормотворчество» вызывает раздражение, о чем свидетельствуют комментарии в Интернете. В их числе встречаются довольно острые и нелицеприятные. Так, в одной из публикаций портала «Территория грамотности» (статья «Когда не нужны заглавные буквы» от 22.07.2015, http://ktvd.ru/lishniebolshie-bukvy/) разъясняется: «Написания вроде «Генеральный директор», «Основатель и бессменный Президент», «Заместитель Председателя Совета Директоров» — не уважение к кому бы ни было, а ошибка». Один из пользователей выразил солидарность с этой публикацией, сформулировав бескомпромиссный нравственный критерий: «А еще можно сказать, что выбор буквы для названия должности является также и инструментом диагностики — это верный маркер предрасположенности к рабству». Спорить с таким выводом сложно. Вывод автора публикации носит уже не лингвистический, а сугубо социальный характер. И в целом данный пример ярко демонстрирует: правила русского языка — это не пустая условность, не прихоть «высоколобых» лингвистов, углубленных в свою узкопрофессиональную сферу деятельности; соблюдение этих правил — отражение самой жизни, зеркало общественных отношений, социальной иерархии. На официальных сайтах практически всех органов власти (и федеральных, и региональных, и муниципальных) можно встретить названия департаментов и управлений, написанных с прописной буквы. Возникает вопрос: на каком основании, по каким нормам и правилам? Например, на сайте Министерства промышленности и торговли РФ в перечне функций одного из департаментов указано: «Основными задачами Департамента являются…» (https://minpromtorg. gov.ru/ministry/organization/dep/#!11&click_tab_vp_ ind=2). На официальном сайте правительства Мос ковской области можно встретить такое написание названий структурных подразделений: «Главный специалист, заместитель начальника отдела в Управ лении архитектуры и градостроительства администрации г. Краснознаменск Московской области»; «Главный специалист, консультант в Главном управлении архитектуры и градостроительства Московской области»; «Председатель Комитета по архитектуре и градостроительству Московской области» (https://mosoblarh.mosreg.ru/ ov/struktura-organa-vlasti/predsedatel-komiteta-poarkhitekture-i-gradostroitelstvu-moskovskoi-oblasti). В новостном сообщении на официальном сайте Владимирской области (https://avo.ru/) встречаем такой текст: «29 сентября Губернатор Владимир Сипягин примет участие в Марафоне открытий центров образования цифрового и гуманитарного профилей «Точка роста» Минпросвещения России». Как видим, в данном сообщении нарушение правил употребления прописной буквы присутствует и в названии должностного лица (губернатор), и в названии мероприятия. Слово «марафон», написанное здесь с прописной буквы, в данном контексте является именем нарицательным, а не собственным, поскольку название марафона — «Точка роста». Ошибочное написание названия мероприятия (слов «конкурс», «фестиваль», «форум», «конференция» и т. п.) вне его официального названия встречается довольно часто. При этом можно наблюдать сбивчивое, колеблющееся употребление прописной буквы в названии мероприятия даже внутри одного короткого сообщения. Например, в новостной публикации о конкурсе профессионального мастерства «Лучший по профессии» на сайте Минтруда РФ (https://mintrud. gov.ru/events/1306) существительное «конкурс» написано во втором абзаце с приписной буквы («Организаторами федерального этапа Конкурса являются…»), а в четвертом — уже со строчной («Теоретическая часть конкурса проводится в виде тестирования…»). Авторы новостной заметки словно сомневаются, как же все-таки правильно писать — с прописной буквы или со строчной. И это впечатление не случайное: к сожалению, многие пишущие, даже обладающие приличным образовательным уровнем, действительно не знают правил употребления прописной буквы и используют ее «по вдохновению». С заглавной буквы именуют свои структурные подразделения (в частности, департаменты) даже уважаемые ведомства гуманитарного профиля, которые, казалось бы, должны служить эталоном в данной сфере. Стоит ли тогда строго судить организации с техническим уклоном — различные НИИ, конструкторские бюро и т. п. Например, на сайте одного из конструкторских бюро в сфере легкой промышленности предлагаются услуги школы конструирования одежды. В объявлении, приглашающем в школу, сообщается: «В Программу Курса входит вся теоретическая и практическая информация…» (https://www. lekalaim.ru/ru/shkolakonstr/). Оба существительных (и «программа», и «курс») в данном контексте должны быть написаны со строчной буквы, поскольку являются именами нарицательными. Ц. Дин Кстати, по окончании «Курса» организаторы школы конструирования одежды обещают выдачу «Авторского Сертификата», и эти слова также ошибочно написаны с прописных букв. Стоит ли говорить о написании названия самой школы? Разумеется, каждое слово в нем — с заглавной буквы: «Московская Школа Конструирования Одежды». Похожих примеров — масса. Прописные буквы уже так примелькались в подобных текстовых конструкциях (так «пестрят», по образному выражению академика Я. К. Грота), что никто на подобные отступления от норм даже внимания не обращает. Как утверждает А. В. Суперанская, система имен собственных постоянно меняется и преобразуется [12. С. 12]. Эта система имеет соответствующие особенности развития в каждом периоде, что приводит к переплетению имен собственных и нарицательных. И тем не менее основные правила написания имен собственных остаются в сфере нормирования (в настоящее время — в рамках ПАС под редакцией Лопатина). Однако написание с заглавной буквы имен нарицательных — это еще один широко распространенный вид нарушения норм орфографии. В. В. Шаповал называет эту ситуацию «условными именами собственными» [15]. И. В. Нечаева также отмечает эту тенденцию, характерную для нашего времени: «“из уважения” все чаще с прописной буквы пишутся в узусе некоторые нарицательные наименования» [6. С. 50]. Многочисленные случаи такого написания встречаются в контенте официальных сайтов компаний, в их рекламных рассылках. Внутри этого вида нарушений, в свою оче редь, можно выделить отдельные группы типичных случаев. Один из них — написание с прописной буквы слова «общество» в отрыве от аббревиатур ОАО, ПАО, ООО. Например, на сайте ООО «Проминэкспо» (https://tpkuntsevo.ru/info/) в разделе «Информация» написано: «На тот момент на территории Общества располагались несколько швейных предприятий…» Это случай глубоко укоренившегося кор по ра тивного «нормотворчества»: компании, юридическими организационными формами которых являются общество с ограниченной ответственностью (ООО), публичное акционерное общество (ПАО) или открытое акционерное общество (ОАО), ошибочно употребляют слово «общество» в качестве имени собственного и совершенно необоснованно пишут его с заглавной буквы. Попытайтесь убедить эти компании в том, что они пишут с ошибкой! В ответ услышите: «У нас так принято». Как будто существуют правила русского языка общепринятые и особые, принятые в данной компании… Гипертрофированное представление компаний о собственной значимости отражается в узусе — в данном случае в корпоративной языковой практике. Также в нарушение правил часто пишется с большой буквы в середине предложения слово «компания». Например, в кодексе деловой этики крупной нефтяной компании встречаем такую фразу: «Наша Компания — это не только ее настоящее, но прошлое и будущее» (http://media.rspp.ru/document/1/7/f/ 7f5d0045c41affbb893fd5e5684a8b0f.pdf). На официальном сайте этой же компании написано: «Ежедневно продукцию Компании, энергию и тепло покупают миллионы людей более чем в 100 странах мира, улучшая качество своей жизни. Более 100 тысяч человек объединяют свои усилия и таланты, чтобы обеспечить эффективное развитие Компании…» (https://lukoil.ru/Company/ CorporateProfile). Наконец, безосновательное употребление прописной буквы при написании имен нарицательных используется в корпоративной практике для привлечения внимания к отдельным выражениям, словосочетаниям, рекламируемым мероприятиям, товарам или услугам. Оставляя за рамками данной статьи системный анализ избыточного употребления прописной буквы в сфере рекламы (ввиду обширности этой специальной темы), рассмотрим лишь отдельные примеры, где данный вид неправильного написания имен нарицательных мотивирован, на наш взгляд, излишним пафосом корпоративных текстов. В частности, это свойственно объявлениям о вакансиях, размещаемым на сайтах кадровых агентств (в том числе довольно известных). Пытаясь придать особую важность предлагаемым вакансиям или акцентировать внимание на отдельных требованиях к соискателям, компании выделяют прописной буквой эти слова и словосочетания — вопреки правилам орфографии. Например, на сайте кадрового агентства HH.Ru опубликовано объявление о вакансии компании «Образовательный центр Merlin». В числе требований к претенденту (преподавателю русского языка) содержится такое: «Твердое знание заданий и процедуры проведения Единого (и общего) Государственных Экзаменов по Русскому языку и литературе» (https://hh.ru/vacancy/39465012?quer y=%D0 %BF%D1 %80 %D0 %B5 %D0 %BF%D0 %B E%D0 %B4 %D0 %B0 %D0 %B2 %D0 %B0 %D1 %82 %D0 %B5 %D0 %BB%D1 %8C%20 %D1 %80 %D1 % 83 %D1 %81 %D1 %81 %D0 %BA%D0 %BE%D0 %B 3 %D0 %BE%20 %D1 %8F%D0 %B7 %D1 %8B%D0 %BA%D0 %B0). Аббревиатура ЕГЭ официально расшифровывается как Единый государственный экзамен — как видим, с прописной буквы здесь должно быть написано только первое слово (под термином ЕГЭ подразумевается централизованно проводимый в Российской Федерации экзамен в средних учебных заведениях — школах, лицеях и гимназиях). В цитируемом объявлении о вакансии избыточным употреблением прописной буквы является написание не только слов в названии самого государственного экзамена, но и конкретной дисциплины (предмета), в данном случае — русского языка. Нередко в корпоративных сообщениях, рассылаемых по базе данных потенциальным клиентам, избыточное употребление прописной буквы призвано привлечь внимание к предоставляемой услуге, проводимому мероприятию. Так, в рассылаемом сообщении организационного комитета международного конкурса иностранных языков (ya-lingvist.ru) сообщается: «УВАЖАЕМЫЕ УЧАЩИЕСЯ, ПЕДАГОГИ И ШКОЛЬНЫЕ ОРГАНИЗАТОРЫ! Приглашаем Вас принять участие в Международном конкурсе иностранных языков «Я Лингвист» Прием заявок осуществляется с 01.10.2020 по 08.10.2020 включительно Предлагаем Вам конкурсы по следующим дис циплинам: Английский язык, Немецкий язык, Русский язык, Французский язык». Пунктуация авторов текста сохранена; оставляя ее без комментария, отметим лишь неоправданное написание с прописной буквы имени нарицательного «лингвист», а также перечисленных языков. Избыточное употребление прописной буквы в данном примере выглядит особенно одиозно с учетом лингвистического профиля рекламируемого мероприятия. Посетив сайт конкурса, можно обнаружить такие обещания организаторов: «Участники получат Сертификаты, а наиболее отличившиеся по итогам олимпиад — Дипломы I, II, III степени, подарки и призы»; «Все организаторы конкурса получат Благодарственные грамоты». Очевидно, что «Сертификаты», «Дипломы», «Благодарственные грамоты» в данном контексте не должны быть написаны с прописной буквы. Еще один типичный случай неграмотного употребления прописной буквы в корпоративных и ведомственных текстах — написание местоимения «Вы» с большой буквы при обращении к аудитории, к группе лиц. Между тем в своде правил под редакцией Лопатина сказано, что с прописной буквы пишутся «местоимения Вы, Ваш как форма выражения вежливости при обращении к одному конкретному лицу (§ 202)». В обращении к нескольким лицам требуется писать это местоимение со строчной буквы, однако это правило нередко нарушается. Вот пример с сайта косметической компании из Челябинска: «Представляем Вашему вниманию НОВИНКИ!!! Специально к 23 февраля мы создали для Ваших мужчин эксклюзивные наборы!» (https://cosmetics-eco.com/2018/02/08/predstavlyaemvashemu-vnimaniyu-novinki/). В этом примере не только пишется сплошь прописными буквами имя нарицательное «новинки», но и употребляется местоимение «ваших» с большой буквы, хотя текст явно обращен не к одному конкретному лицу, а к некой аудитории, к группе лиц (к посетителям сайта). Раздражение, вызываемое ошибочным обращением на «Вы» с прописной буквы приводит к тому, что у некоторой части читающей аудитории вызывает протест даже грамотное обращение на «Вы» с прописной буквы к одному человеку. Высказывается мнение, что такое обращение излишне, поскольку якобы местоимение «вы» вместо «ты» уже само по себе является достаточно вежливой формой. Приведем в подтверждение этого тезиса комментарий Есении Павлоцки, линг виста-морфолога института филологии, массовой информации и психологии Новосибирского государственного педагогического университета. Комментарий опуб ликован в электронной версии еженедельника «Аргументы и факты»: «И для дистанции, и для уважения такого обращения самого по себе (на вы со строчной вместо ты) уже достаточно, и прописная буква становится избыточной, самоуничижительной. Именно поэтому обращение на Вы во время общения и споров в социальных сетях похоже на выезд в парадной карете за продуктами в соседний магазин» Ц. Дин (https://aif.ru/society/education/kak_ pisat_vy_s_ propisnoy _ili_strochnoy _bukvy _kak_ pravilno). Как видим, тотальная неграмотность может не только вызвать протест, но в отдельных случаях привести к орфографическому нигилизму, отрицанию необходимости официальных правил. Анализируя мотивы избыточного употребления прописной буквы в приведенных примерах, можно отметить следующее. Все рассмотренные случаи демонстрируют попытки расширения функций прописной буквы. Используя ее в названии организаций, компаний и их структурных подразделений, должностей, пишущие пытаются повысить статус этих ведомств и их структурных единиц, а также лиц, возглавляющих данные организации и подразделения. Выделяя прописными буквами отдельные слова или целые словосочетания в своих текстах, компании и ведомства пытаются привлечь внимание к значимости собственных достижений, организуемых мероприятий, предлагаемых вакансий, своего социального или экономического значения. Самоназвания, написанные с прописной буквы (Компания, Общество, Технопарк) подтверждают тенденцию стремления к повышению собственной значимости. При этом пишущие совсем необязательно не знают соответствующих правил русского языка; они убеждены в возможности существования неких особых правил, действующих внутри компании (ведомства). Это явление и называют лингвисты «нормотворчеством» в негативном смысле слова. Например, С. А. Анохина оценивает масштаб этого явле ния не только в рамках личного действия пишущих, но и на уровне государственного — вариации, не соответствующие правилам, поощряются и предписываются; «ненормативная норма» становится имплицитной в практике делопроизводства [1. С. 86]. При этом примеры, противоречащие правилам, можно найти в некоторых орфографических словарях [9. С. 125]. Движущими мотивами неправомерного использования прописных букв в корпоративной и ведомственной практике являются внелингвистические факторы: социальные, экономические, психологические. В числе этих факторов: стремление придать более высокий статус своим организациям; улучшить имидж компании; повысить рыночную привлекательность продукта, усилить воздействие на потребителя; овладеть общественным сознанием. При этом компании и организации, использующие данный «прием», не подозревают, что он вызывает эффект, прямо противоположный ожидаемому: даже не будучи лингвистами, не зная официальных правил употребления прописной буквы, получатели подобных сообщений испытывают неудовлетворенность, граничащую с раздражением и социальной неприязнью. Как видим, в сфере применения прописных букв параллельно существуют две системы правил: общепринятые, официальные правила орфографии (нормативный русский язык) и ведомственно-корпоративное нормотворчество. Приходится признать, что вторая система приобретает все более экстенсивный характер, проникая за пределы ведомственного документооборота и отраслевых циркуляров, постепенно вытесняя нормативный русский язык и заменяя его неоправданными новациями в сфере применения прописных букв. По мнению А. И. Дунёва, это явление отражает растущую неграмотность российского общества: «Орфографический диссонанс — противоречие между тем, что написано, и тем, что нужно написать в соответствии с действующими орфографическими правилами, — сопряжен с ощущением вседозволенности в письменной речи и, как следствие, растущей безграмотностью российского общества» [3. С. 38]. Нельзя не согласиться, что орфографический диссонанс ведет к росту уровня безграмотности общества [4. С. 157]. Вместе с тем, как нам представляется, у этого явления есть и другая сторона: неоправданное повышение посредством прописных букв статуса компаний, организаций и должностных лиц вызывает раздражение у части аудитории, обладающей высоким уровнем грамотности и взыскательными этическими принципами. Избыточность в употреблении большой буквы — это преувеличенное представление о собственной значимости пишущих. Однако в этических традициях русского общест ва (как и в философском учении Конфуция в Китае) всегда высоко ценились скромность и самоограничение, беззаветное служение обществу. С другой стороны, чрезмерное, неуместное употребление в обращении на «Вы» с прописной буквы вызывает неприятие у части аудитории, воспринимающей это как подобострастие и самоуничижение. Эта форма обращения вызывает в памяти старинную шутку, связанную с подобострастным обращением к начальнику: «Иван Иваныч, у Вас карандашик упали-с»… С учетом рассмотренных примеров можно сделать вывод, что соблюдение норм орфографии в употреблении прописной буквы в корпоративной и ведомственной практике за частую является не только проявлением уровня грамотности и культуры пишущих. Это явление обладает также внелингвистическим значением — свойствами некоего этического барометра, показателя уважительного отношения пишущих к аудитории или отражением их чувства собственного превосходства. Список литературы 1. Анохина С. А. «Ненормативная норма» употребления прописных букв в управленческих докумен тах // Гуманитарно-педагогические исследования. 2018. Т. 2, № 1. С. 81—89. 2. Грот Я. К. Спорные вопросы русского правописания от Петра Великаго доныне. СПб., 1876. 3. Дунёв А. И. Динамика орфографической нормы: прописная и строчная буквы в современной пись менной речи // Вестник Герценовского университета. 2007. № 12 (50). С. 36—40. 4. Лекарева Л. А. Прописная буква: правила, принципы и практика употребления в современном письме // Вестник Псковского государственного университета. Сер.: Социально-гуманитарные науки. 2017. № 5. С. 154—159. 5. Нечаева И. В. Прописная графема и ее функции в современном письме // Русский язык в научном освещении. 2017. № 1 (33). С. 142—161. 6. Нечаева И. В. Прописная vs строчная в современном письме: источники нестабильности написа ний // Верхневолжский филологический вестник. 2015. № 1. С. 48—53. 7. Николенкова Н. В., Дин Ц. Прописная и строчная буква в названиях праздников и торжественных дат в начале XXI века: лингвистический аспект // Мир науки, культуры, образования, издательство. 2020. Т. 82, № 3. С. 420—424. 8. Пономарёва Н. И. Употребление прописной буквы в официонимах (проблема совершенствования орфографической нормы): автореф. дис. … канд. филол. наук. Волгоград, 2001. 9. Пономарёва Н. И. Анализ предложений и рекомендаций по совершенствованию орфографического правила (на материале употребления прописной буквы в официонимах) // Филологические науки. Вопросы теории и практики. 2011. № 3 (10). С. 123—125. 10. Правила русской орфографии и пунктуации. Полный академический справочник / под ред. В. В. Ло патина. М.: Эксмо, 2006. 480 с. 11. Русский язык и культура речи: учеб. для бакалавров / под общ. ред. В. Д. Черняк. 3-е изд., пеpеpаб. и доп. М.: Юрайт, 2014. 12. Суперанская А. В. Общая теория имени собственного. М.: Либроком, 2009. 368 с. 13. Хакимова Е. М. Некодифицированные употребления прописных/строчных букв в текстах массовой коммуникации // Вестник Томского государственного университета. Филология. 2018. № 56. С. 166—186. 14. Чуковский К. И. Живой как жизнь. URL: https://www.litmir.me/br/?b=72506&p=5 (дата обращения 15.10.2020). 15. Шаповал В. В. Об одном орфографическом поветрии // Русский язык: еженедел. прил. к газ. «Первое сентября». 1999. № 5. C. 15. URL: http://philology.ru/linguistics2/shapoval-99.htm (дата обращения 30.10.2020). Дин Цян — аспирант кафедры русского языка филологического факультета Московского государственного университета им. М. В. Ломоносова, Москва, Россия. moerooo@yandex.ru Сведения об авторе Ц. Дин Bulletin of Chelyabinsk State University. 2021. No. 7 (453). Philology Sciences. Iss. 125. Рp. 52—60. OVERUSED CAPITAL LETTERS: CORPORATE AND DEPARTMENTAL PRACTICES Q. Ding Lomonosov Moscow State University, Moscow, Russia. moerooo@yandex.ru The article is devoted to the violation of the spelling norms of the use of capital letters in the practices of Russian companies, ministries and departments, authorities at various levels. The topic of this work seems to be relevant, since the violation of the norms of the Russian language in the areas under consideration is steadily growing — in fact, departmental and corporate “norm-setting” is becoming the rule in the usage of local areas. It aggressively supplants the norms of spelling, which ultimately leads to an increase in the semi-literacy rate in the Russian society. The author considers the problems associated with the discrepancy between the recommendations of spelling in reference books (including the most recent ones) and modern realities. Numerous specific examples taken from open sources are considered, illustrating cases of inappropriate use of capital letters in corporate and departmental practices. The presented examples were structured by the types of spelling violations; the analysis of these examples was carried out. Keywords: use of capital letters, spelling norms, corporate and departmental norms. References 1. Anohina S. A. (2018) Gumanitarno-pedagogicheskie issledovanija, vol. 2, no. 1, pp. 81—89 [in Russ.]. 2. Grot Ja. K. (1876) Spornye voprosy russkogo pravopisanija ot Petra Velikago donyne [Controversial issues of Russian spelling from Peter the Great’s time till now]. St. Petersburg [in Russ.]. 3. Dunjov A. I. (2007) Vestnik Gercenovskogo universiteta, no. 12 (50), pp. 36—40 [in Russ.]. 4. Lekareva L. A. (2017) Vestnik Pskovskogo gosudarstvennogo universiteta. Serija: Social’no-gumanitarnye nauki, no. 5, pp. 154—159 [in Russ.]. 5. Nechaeva I. V. (2017) Russkij jazyk v nauchnom osveshhenii, no. 1 (33), pp. 142—161 [in Russ.]. 6. Nechaeva I. V. (2015) Verhnevolzhskij filologicheskij vestnik, no. 1, pp. 48—53 [in Russ.]. 7. Nikolenkova N. V., Din C. (2020) Mir nauki, kul’tury, obrazovanija, no. 3, pp. 420—424 [in Russ.]. 8. Ponomarjova N. I. (2001) Upotreblenie propisnoj bukvy v oficionimah (problema sovershenstvovanija orfograficheskoj normy) [The use of capital letters in officialims (the problem of improving the spelling norm). Abstract of thesis]. Volgograd [in Russ.]. 9. Ponomarjova N. I. (2011) Filologicheskie nauki. Voprosy teorii i praktiki, no. 3 (10), pp. 123—125 [in Russ.]. 10. Lopatina V. V. (ed.) (2006) Pravila russkoj orfografii i puktuacii. Polnyj akademicheskij spravochnik [Rules of Russian othography and punctuation. Complete Academic Reference]. Moscow, Eksmo Publ. 480 p. [in Russ.]. 11. Chernjak V. D. (ed.) (2014) Russkij jazyk i kul’tura rechi [Russian language and culture of speech]. Mos cow, Jurajt [in Russ.]. 12. Superanskaja A. V. (2009) Obshhaja teorija imeni sobstvennogo [General Theory of the Proper Name]. Moscow, Librokom. 368 p. [in Russ.]. 13. Hakimova E. M. (2018) Vestnik Tomskogo gosudarstvennogo universiteta. Filologija, no. 56, pp. 166—186 [in Russ.]. 14. Chukovskij K. I. Zhivoj kak zhizn’ [Alive as life]. Available at: https://www.litmir.me/br/?b=72506&p=5, accessed 15.10.2020 [in Russ.]. 15. Shapoval V. V. (1999) Russkij jazyk. Available at: http://philology.ru/linguistics2/shapoval-99.htm, ac cessed 15.10.2020 [in Russ.]. 

Напиши аннотацию по статье

Вестник Челябинского государственного университета. 2021. № 7 (453). Филологические науки. Вып. 125. С. 52—60. УДК 811.161.1 ББК 81.411.2-6 DOI 10.47475/1994-2796-2021-10707 ИЗБЫТОЧНОЕ УПОТРЕБЛЕНИЕ ПРОПИСНОЙ БУКВЫ: КОРПОРАТИВНАЯ И ВЕДОМСТВЕННАЯ ПРАКТИКА Ц. Дин Московский государственный университет им. М. В. Ломоносова, Москва, Россия Статья посвящена нарушению орфографических норм употребления прописной буквы в практике российских компаний, министерств и ведомств, органов власти различного уровня. Отступления от орфографических правил русского языка в рассматриваемых сферах неуклонно нарастает — ведомственное и корпоративное «нормотворчество» становится нормой в локальных областях узуса.

изменение положение фонемы в литературном языке в процессе формирования нормы на примере словацкой фонемы. Ключевые слова: фиксация, кодификация, фонема, графема, словацкий литературный язык, вариант. Фонетическая система словацкого литературного языка отличается своеобразием в том плане, что в ней отражается существенное расхождение между кодификацией и нормой, причем оно затрагивает как вокалическую, так и консонантную подсистему. В области вока- лизма наиболее явственно это наблюдается в функционировании на практике гласного ä, который характеризуется как «широкое открытое е» и традиционно рассматривается в слова- кистике как самостоятельная фонема. Эта фонема появилась в словацком литературном язы- ке не в первых его кодификациях (1787 и 1844 гг.) и прошла нестандартный путь изменения своего положения в системе гласных. Фонема [ä], возникшая в словацком языке из праславянского *ę в результате его деназали- зации, фиксируется уже в древнейших памятниках словацкой письменности, хотя она и не имела специального символа. В связи с этим писцы испытывали сложности при ее обозначе- нии, пытаясь отобразить графемами, обозначавшими наиболее близкие по качеству звуки. Поскольку звук ä соединяет в себе качество звуков а и е, можно предположить, что для ее фиксации использовались графемы, обозначающие именно их. Это явление мы и обнаружи- ваем в памятниках словацкой письменности начиная с древнейшего периода, например в записях из «Жилинской книги» [Stanislav, 1957. S. 131, 133]: My fojt Gal i boženíci, mister Andreas, Benedictus Nozer, Martin Messer, Zighel i jinší boženíci vyzná(vá)me všem, ktož toto bude čísti a neb čtúce uslyšé... (1451); My Petr Polak, fojt i všechna rada města Zyline dole psaná, jakožto Michal Prchala, Martin Massar, Paul Srzelecz, Barthoz Swiecz... (1459). Лифанов К. В. Изменение положения фонемы в литературном языке в процессе формирования нормы (на примере словацкой фонемы [ä]) // Вестн. Новосиб. гос. ун-та. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2017. Т. 15, № 3. С. 76–82. ISSN 1818-7935 ¬ÂÒÚÌËÍ Õ√”. –Âрˡ: ÀËÌ„‚ËÒÚË͇ Ë ÏÂÊÍÛθÚÛр̇ˇ ÍÓÏÏÛÌË͇ˆËˇ. 2017. “ÓÏ 15, № 3 ©  . ¬. ÀËÙ‡ÌÓ‚, 2017 Разная фиксация фамилии одного и того же человека (Messer vs Massar) свидетельствует о том, что в действительности фиксируемые гласные представляли собой что-то среднее ме- жду звуками а и е, т. е. звук ä, который во втором слоге был долгим (Mäsa̋ r) 1. Данные звуки, представлявшие собой реализации соответствующих долгой и краткой фонем, в Средневеко- вье характеризовали среднесловацкий диалект в целом. В процессе исторического развития количество позиций, в которых были представлены указанные фонемы, первоначально рас- ширялось, а затем функциональный охват фонемы [ä] на большей части среднесловацкой диалектной зоны существенно сократился, а фонема [a̋ ] исчезла вовсе, на большей части среднесловацкой диалектной зоны дифтонгизировавшись в [ia]. К настоящему времени этот гласный сохранился только в позиции после губных (päta ʻпяткаʼ, mäso ʻмясоʼ), а также не- системно в некоторых лексемах на месте исконного а после заднеязычных как результат среднесловацкой палатализации этих согласных (kämeň ʻкаменьʼ, ukäzovať ʻпоказыватьʼ) [Pauliny, 1963. S. 184–191]. Исключение составили лишь среднегемерский и особенно нижне- оравский говоры, распространенные на периферийной территории среднесловацкого диа- лекта, в которых обе рассматриваемые фонемы представлены широко [Štolc, 1994. S. 63–64, 82]. Вполне естественно, что данную фонему не включил в состав фонем литературного языка А. Бернолак, кодификация которого (1787) имела прежде всего западнословацкий характер, а в западнословацком диалекте рассматриваемый гласный отсутствует. Фиксация фонемы [ä] на письме с помощью особой графемы ä, однако, началась еще до ее кодификации в литературном языке. В частности, обнаруживаем ее в записях народных песен, изданных в 1834 г. в книге «Национальные песни» выдающимся поэтом Я. Колларом, а также записанных в 1841 г. в с. Сьелница (липтовский регион Средней Словакии) извест- ным словацким поэтом-романтиком С. Б. Гробонем: Sedí ptašok vo vrbine, zima tam, kedy sä jä mladej ženy dočekám? [Kollár, 1953. S. 421]; Šuhajova mati tak mi něodkazuj, Ale si synáčka ku stolu priväzuj 2. Несмотря на это, кодификатор нового словацкого литературного языка на среднесловацкой диалектной базе Л. Штур также не кодифицирует эту фонему. Впервые фонема [ä] была кодифицирована в 1852 г. в анонимно изданной «Краткой грам- матике словацкого языка» (автор – М. Гаттала) [Krátka…, 1852], что явилось компромиссом между словацкими католиками и протестантами. В результате был преодолен языковой рас- кол, который характеризовал языковую ситуацию в Словакии более двух веков (подробнее об этом см.: [Лифанов, 2003]). При этом долгим коррелятом фонемы [ä] стал дифтонг [ia], а регионально ограниченная даже в рамках Средней Словакии фонема [a̋ ] осталась достоя- нием лишь вышеуказанных говоров. Причиной кодификации рассматриваемой фонемы стало введение в словацкий литературный язык этимологического принципа написания, что оче- видно из самого описания этого звука в грамматике: «ä, соответствующее старославянскому ę, в котором после твердых согласных ia сливается в одном э-образном звуке, напр.: mäso, päť, päta, стсл. męso, pęť, pęta; после мягких же согласных он звучит практически, как а, напр.: jahňa, ovča, стсл. jagnię, ovčę, поэтому он удерживается только после твердых соглас- ных» [Krátka…, 1852. S. 2]. При этом какие-либо произносительные варианты этой фонемы не допускаются. Из «Руководства по словацкому языку» С. Цамбела узнаем, что, во-первых, словаки испы- тывают проблемы как с произнесением звука ä, так и с фиксацией позиций их произнесения. Кроме того, С. Цамбел вводит в словацкий литературный язык графему a̋ , обозначающую соответствующий звук, однако долгим коррелятом фонемы [ä] все равно остается лишь ди- фтонг [ia], так как долгое a̋ представлено только в словах иностранного происхождения: «Звук ä произносится как ea, т. е. e + a, произнесенные “залпом” быстро и резко, причем звук е слышится меньше, чем а. Кто освоит такое особенное произношение, тот в процессе чтения 1 Аналогичная проблема возникала у писцов при обозначении немецкого звука ö, который в текстах также записывался по-разному. Ср. примеры из указанного текста из «Жилинской книги», записанного в 1451 г.: prissly pred / nas Peter Frulych z / Belsska a Peter Fyuegher take z / Belssa (!); prissli sme od suey neuesty, malzenky bratra meho Hannuss Frolycha o neake veczy, czoz mal Hannes Frelych czinity s / polakem Niklossem... 2 Hroboň S. B. Slowenské zpiewanky, 1841 (рукопись). Хранится в Литературном архиве Словацкой националь- ной библиотеки в Мартине. »ÒÒΉӂ‡Ìˡ ÙÛÌ͈ËÈ Ë Â‰ËÌˈ ˇÁ˚͇ легко научится, в каких словах звук ä необходимо произносить. Долгое же a̋ встречается только в говорах и в заимствованных словах: pra̋ sens и т. д. Вместо букв ä, a̋ никогда не пиши сочетание ae» [Czambel, 1902. S. 2]. Однако, несмотря на все усилия кодификаторов, фонема [ä] в системе вокализма словац- кого литературного языка нормой не становится, и уже в «Правилах словацкого правописа- ния» 1931 г. 3 намечается отход от требования обязательного произнесения этого гласного: «Звук ä простой, не сложный. Это очень открытое е, которое при произнесении приближает- ся к звуку а и / или имеет окраску е. У кого возникают сложности при произнесении ä, произноси е, напр. peť, meso, mеkký, vezenie и т. п., но svatý произноси с a». [Pravidlá, 1931. S. 27]. Кроме того, из числа графем, используемых в словацком литературном языке, исключается a̋ . Правила написания графемы ä и произнесения обозначаемого ей звука более подробно формулирует Л. Новак, который отмечает, что звук a̋ является принадлежностью исключи- тельно говоров и даже в среднесловацком диалекте встречается довольно редко, так как в Средней Словакии есть целые регионы, в которых нет даже следа этого звука. Также он отмечает, что звук ä является, как и звуки a, e, i, o, u, простым, а не сложным или ди- фтонгом, и после реформы словацкого литературного языка, осуществленной М. Гатталой и М. М. Годжей (1852), был закреплен в словацком литературном языке, и поэтому его сле- дует считать элементом образцового словацкого произношения. Л. Новак полагает, что, не- смотря на региональные произносительные варианты этого звука, будет лучше всего, если тот, кто произносит этот звук с малых лет, будет использовать его и в литературном произ- ношении. При этом он подчеркивает, что в литературном языке этот звук представлен всего лишь в отдельных словах после губных. Поскольку число носителей словацкого литератур- ного языка с “врожденным” ä небольшое, допустима его замена обычным е, но не а. В слове svätý наряду с е можно было бы допустить также звук а, однако и в данном случае звук ä лучше заменять на е, чтобы сделать замену последовательной. При этом Л. Новак высказы- вает революционное предложение: так как для большинства носителей словацкого литера- турного языка звук ä является чуждым, можно было бы соответствующую графему вообще исключить из орфографической системы словацкого литературного языка. А поскольку даже само число говорящих на диалекте, произносящих ä, уменьшается, отсутствует какая-либо надежда на укрепление позиций этого звука и в литературном языке [Novák, 1934–1935]. Г. Бартек, автор «Правил словацкого правописания» 1940 г., тем не менее, сохраняет рас- сматриваемую графему, но подтверждает возможность замены в произношении звука ä зву- ком е. При этом он, следуя рекомендации Л. Новака, исключает замену этого звука звуком а: «Гласный ä произносится как широко открытое е. Вместо ä нельзя произносить а. Вместо ä можно произносить обычное е, напр.: meso, deveť, peť... В словах, образованных от корня svat-, произносится ä, a не a. Нельзя произносить svati, svatosť, svaťiť и т. п., а нужно: svätí, svätosť, svätiť (допустимо: svetí, svetosť, sveťiť и т. д.)» [Pravidlá, 1940. S. 31]. Заметим, однако, что звук ä все же в определенной степени употреблялся в образцовом словацком произношении и в первой половине XX в. был одним из знаков сценическо- го произношения, характеризовавшего прежде всего речь актеров Словацкого национального театра. В этот период появляется точка зрения, согласно которой звук ä самостоятельной фоне- мой, противопоставленной фонеме [а], не является, поскольку в словацком литературном языке отсутствуют пары слов, которые различались бы только этими звуками, а представляет собой всего лишь фонетический вариант фонемы [e] [Peciar, 1941]. Это утверждение еще бо- лее подрывало позиции ä в словацком литературном языке и теоретически обосновывало возможность произнесения соответствующего звука вместо рассматриваемого. 3 С этого времени «Правила словацкого правописания» начинают выполнять функцию кодификационного документа. Они периодически переиздаются с внесением в кодификацию некоторых изменений. С 1984 г. функцию кодификации орфоэпических норм словацкого литературного языка выполняет книга А. Краля «Правила словацкого произношения» [Kráľ, 1984], которая позже несколько раз переиздавалась с изменениями. Толковый словарь словацкого языка не оказал влияния на формирование произносительных норм, поскольку он издавался довольно поздно [Peciar, 1959–1968] и не содержит транскрипции слов. Несмотря на это, в среде лингвистов еще сохранялась надежда на то, что возможно рас- ширение числа носителей языка, которые будут использовать звук ä. Так, в наиболее попу- лярной послевоенной грамматике словацкого языка, которая неоднократно переиздавалась, написано следующее: «Необходимо сохранять в произношении гласный ä и по возможности научиться его произносить. Однако не исключается возможность произнесения вместо него звука е носителями тех говоров, в которых звук ä отсутствует. То есть можно произносить meso, peta, peť, vednúť и т. д. Допускается также произношение гласного а в случаях žrieba, holúba, но не допускается pata, maso, vadnúť, smad, devať» [Pauliny et al., 1955. S. 35]. Усилия по хотя бы частичному закреплению ä в норме словацкого литературного языка успехов, однако, не приносят. Спустя 10 лет Й. Лишка отмечает, что молодые люди даже из тех регионов, в которых распространены говоры, имеющие звук ä, при переезде в другой регион перестают произносить этот звук. В качестве примера он приводит студентов, при- ехавших в восточнословацкий город Кошице из среднесловацкого Мартина. Несмотря на это, автор все равно придерживается точки зрения, что именно мартинское произношение, включая звук ä, должно стать основой произношения в словацком литературном языке [Liška, 1964. S. 201–202]. Исследование состояния словацкого литературного языка, проводившееся в Восточной Словакии, также выявило ряд проблем, в том числе и проблему произношения звука ä. Вы- яснилось, что носители восточнословацкого диалекта, как правило, этот гласный не произ- носят, что вполне объяснимо, так как он в восточнословацком диалекте отсутствует. Сущест- вуют и иные проблемы, связанные с устной реализацией звука, обозначенного графемой ä. Выяснилось, например, что жители г. Бардеёв довольно часто вместо звука ä произносят звук а в тех позициях, в которых в литературном языке допускается только е и в местном говоре также представлено е, например: svaz, pata, padesiať [Brabcová, 1977. S. 50–51]. Однако голоса о необходимости произнесения звука ä раздаются все реже. Последним высказыванием такого рода, пожалуй, стало замечание В. Углара, который, оценивая высту- пления участников конкурса чтецов «Кубин Гвездослава», подчеркнул необходимость тща- тельного произношения «проблемных» с точки зрения орфоэпии звуков в высоком стиле словацкого литературного языка, в том чисте и звук ä, который должен в обязательном по- рядке произносится во всех позициях [Uhlár, 1980a; 1980b]. Официальные «Правила словацкого произношения» 1984 г., по сути, официально закреп- ляют в словацком литературном языке эту точку зрения, отмечая, что высокий стиль словац- кого литературного языка отличается от нейтрального частично иным составом звуков, поскольку в нем представлен гласный ä, вместо которого в нейтральном стиле выступает гласный е, а в существительных среднего рода типа dievča с основой на губной соглас- ный возможно также произнесение гласного а [Kráľ, 1984. S. 35]. В словаре, содержащемся в этой книге, произношение слова žriebä дается как žrieb[a / e] *bä, где звездочкой показан маркированный характер произнесения звука ä [Ibid., S. 626]. Хотя официально позиция гласного ä в фонетической системе словацкого литературного языка с того времени формально не изменилась, некоторые моменты свидетельствуют о ее дальнейшем ослаблении. Так, в «Правилах словацкого правописания» 2000 г. уже не гово- рится о произношении звука / звуков, обозначенных графемой ä [Považaj, 2000], а в полу- чившем широкое распространение современном учебнике словацкого языка для иностранцев вообще указывается, что ä является лишь графемой, произносимой исключительно как звук е: päť [peť], mäso [meso], deväť [deveť], bábätko [bábetko] [Kamenárová et al., 2007. S. 13]. Таким образом, кодификация фонемы [ä] в словацком литературном языке претерпела значительные изменения. Вначале представленная в нем система кратких гласных схемати- чески представляла собой четырехугольник, состоящий из 6 звуков: i u e o ä a Традиционно подобная схема, как правило, повторяется и в более поздних фонетических описаниях (см., например: [Pauliny et al., 1955. S. 19; Pauliny, 1979. S. 195; Kráľ, Sabol, 1989. »ÒÒΉӂ‡Ìˡ ÙÛÌ͈ËÈ Ë Â‰ËÌˈ ˇÁ˚͇ S. 140] и др.), хотя реальная интерпретация фонетической системы словацкого литературного языка становится более сложной. Кодификационные пособия фиксируют две (ä и e) или три (ä, е и а) возможности произнесения графемы ä, что отражается как вариативность системы, которая функционирует в речи одних и тех же носителей языка. С точки же зрения социо- лингвистики, однако, следует говорить о функционировании в отношениях дополнительной дистрибуции двух систем – прямоугольной, приведенной выше, и треугольной: i u e o а Иначе говоря, конкуренция двух (либо даже трех) фонем характеризует, как правило, речь разных носителей языка, причем для большей части из них типична именно треугольная система. Отметим также, что она имеет весьма ограниченное функционирование, поскольку может быть представлена только в позиции после губных согласных, за исключением f. Кро- ме того, она не имеет коррелята в виде простого долгого гласного (не дифтонга). Прямоугольная система гласных словацкого литературного языка не удержалась даже в таком виде, поскольку гласный ä не сохранил свою нейтральную характеристику. Он ста- новится маркированным, сначала отличая высокий стиль литературного языка, а затем как бы сдвигаясь в сторону диалектной зоны. В настоящее время он уже приблизился к тому, чтобы быть полностью исключенным из фонетической системы, сохраняясь лишь как эле- мент графики. Судьба гласного ä в истории словацкого литературного языка не имеет аналогии в близ- кородственных западнославянских языках. В чешском и польском литературных языках име- ется довольно значительное число проблем в области орфоэпии, однако они либо обусловле- ны проникновением в литературный язык диалектных элементов, либо затрагивают качество какого-то звука или произнесение сочетаний звуков. Проблема принадлежности звука лите- ратурному языку отсутствует в них как таковая. Вероятно, это обусловлено спецификой развития данных литературных языков. Если чешский и польский литературные языки ха- рактеризовались постепенным формированием нормы, а кодификации, включая труд Й. Доб- ровского [Dobrovský, 1809] 4, в целом лишь ее фиксировали, то кодификации словацкого литературного языка отличались высокой степенью субъективности их авторов и зачастую меняли или, по крайней мере, модифицировали тенденции его развития. История фонемы [ä] и является примером субъективного включения элемента в литературный язык, который, однако, этот элемент, по сути, не принял.

Напиши аннотацию по статье

УДК 81 + 811.8126 DOI 10.25205/1818-7935-2017-15-3-76-82 К. В. Лифанов Московский государственный университет имени М. В. Ломоносова Ленинские горы, д. 1, стр. 51, Москва, ГСП-1, 119991, Россия lifanov@hotmail.com ИЗМЕНЕНИЕ ПОЛОЖЕНИЯ ФОНЕМЫ В ЛИТЕРАТУРНОМ ЯЗЫКЕ В ПРОЦЕССЕ ФОРМИРОВАНИЯ НОРМЫ (НА ПРИМЕРЕ СЛОВАЦКОЙ ФОНЕМЫ [ä]) Рассматривается изменение положения фонемы [ä] в словацком литературном языке. Признаки фиксации данной фонемы выявляются уже в самых ранних памятниках словацкой письменности, однако специальная гра- фема для ее обозначения появилась только в первой половине XIX в. Данная фонема не была включена в фонематический состав словацкого языка в первых двух его кодификациях (1787 и 1846) и вошла в него толь- ко в кодификации 1852 г. Несмотря на усилия лингвистов, она так и не стала нормой и постепенно утрачивала свои позиции, будучи сначала элементом высокого стиля, а затем приобретя диалектную окраску. В настоящее время она почти утратилась, а обозначающая ее графема сохраняется практически лишь как элемент орфографии.

изобразителнаыа лексика в фолклоре дла детей на материале финно угорских мазыков. Ключевые слова: изобразительные слова, финно-угорские языки, припевы, детский фольклор, колыбельные песни, пестушки, потешки. 1. Изобразительная лексика и детский фольклор Изобразительными (а также подражательными, имитативными и т. д.) называют слова, имеющие в своей основе непроизвольную, мотивированную связь между звуковым обликом слова и полагаемыми в основу номинации признаками денотата [Воронин, 1982]. Можно сказать, что эти слова представляют собой языковые освоения звуковых, зрительных, двигательных и других признаков внеязыковых явлений. В широком понимании к изобразительной лексике относят слова таких традиционно выделяемых групп, как звукоподражания, междометия, идеофоны, детские слова, подзывы для животных, элементы зауми, а также про * Статья подготовлена на основе доклада в рамках Всероссийской конференции «Языки народов Сибири и сопредельных регионов» (г. Новосибирск, 11–14 октября 2016 г.). Исследования по финно-угорским языкам поддерживаются грантом РФФИ № 16-24-17003. Иванов Владимир Андреевич – заведующий сектором Научной библиотеки Московского государственного университета им. М. В. Ломоносова (Ломоносовский просп., 27, Москва, 119192, Россия; vovagkmfc@yandex.ru) ISSN 1813-7083. Сибирский филологический журнал. 2018. № 3 © В. А. Иванов, 2018 а потому могут значительно пересекаться. Мотивированность определяет более непосредственную связь изобразительного слова с денотатом, что обеспечивает большую точность и конкретность передачи образа, а также повышенную экспрессивность. Выбор говорящим изобразительного слова вместо нейтрального предполагает субъективную, эмоциональную оценку предмета речи. Таким образом усиливается эффект воздействия на адресата. По-видимому, именно этими особенностями определяется широкое употребление таких слов в фольклорных текстах разных жанров [Иванов, 2016]. В данной статье речь пойдет об особенностях использования изобразительной лексики в малых формах детского фольклора. В узком смысле детский фольклор включает в себя собственно фольклор детей (традиция Г. С. Виноградова). Это тексты детского репертуара (считалки, дразнилки, заклички и др.), которые создают сами дети, играя или подражая взрослым. К детскому фольклору в широком смысле (традиция О. И. Капица) относятся, кроме того, произведения, созданные взрослыми специально для детей (колыбельные, пестушки, потешки и др.). Эту категорию называют также материнским фольклором или поэзией пестования. Классическими работами по русскому детскому фольклору стали исследования Г. С. Виноградова, О. И. Капица, М. Н. Мельникова, С. М. Лойтер и др. Достаточно разработанной эта тема оказывается и для финно-угорских языков: существуют как сборники текстов, так и специальные исследования. При этом, хотя исследователи не могут не обращать внимания на обилие изобразительной лексики в детском фольклоре, работы на эту тему оказываются сравнительно редки. «Словозвуки» русского детского фольклора рассматривает С. М. Лойтер, отмечая, что ранее они специально не исследовались [Лойтер, 2001, с. 69–82]. На финноугорском материале этот вопрос затрагивается в работах А. Н. Петуховой [Петухова, 2002, с. 95–107] и М. В. Кумаевой ([Кумаева, 2012]) и др.). Существует еще некоторое количество работ, в которых детский фольклор составляет лишь малую часть материала. В данной статье мы ограничимся рассмотрением материнского фольклора (фольклора для детей): колыбельных песен, пестушек и потешек. Материалом для исследования послужили тексты из фольклорных сборников и специальных работ, а также полевые записи автора. 2. Припевные слова колыбельных песен Композиция колыбельных песен выстраивается в соответствии с их основным назначением – успокоить ребенка и помочь ему заснуть. В связи с этим зачины колыбельных песен часто содержат призыв ребенка ко сну, который выражается побудительной формой глагола «спать» (1)– (3). В зачинах также часто используются особые припевные1 слова типа рус. баю-бай (4)– (6)2. (1) Удм. Изь, изь, нуные, / Зарни бугоре…3 [Долганова, 1981] ‘Спи, спи, дитя мое / Золотой клубочек мой…’4 1 Название «припевные» в данном случае закреплено традицией и оправдано тем, что эти слова могут повторяться в песне в качестве рефрена [Рочев, 1974; Таракина, 1971]. 2 Припевные, изобразительные и т. п. слова выделяются в примерах полужирным шрифтом. 3 Начальная формула многих колыбельных песен. 4 Здесь и далее переводы даются по источнику. узь. / Локтас сюзь, локтас сюзь [Голева, 2015, с. 45]. ‘Дитя, спи, дитя, спи, / Рядом колодка, рядом колодка. / Дитя, спи, дитя, спи. / Прилетит сова, прилетит сова.’ (3) Мокш. Удок, удок, иднязе, / Удок, мазы панчфкяй… [Таракина, 1978, с. 40] ‘Засни, засни, дитя, / Засни, красивый цветочек…’ (4) Коми-з. Руй, руй, баю, бай, / Бабӧ тэнӧ качайтӧ… [Кузнецова, 2013, с. 117] ‘Руй, руй, баю, бай, / Бабушка тебя качает…’ (5) Мокш. Тютю-баю, иднязе, / Шумбра-пара лефкскязе [Таракина, 1978, с. 32]. ‘Тютю-баю, дитятко, / Здоровая моя пташечка.’ (6) Эрз. Утю-балю, эйдякай, / Целю-балю, цёрынем! [Там же, с. 47] ‘Баю-баю, мое дитя, / Баю-баю, мой сыночек!’ Подобные припевные слова тоже фактически воспринимаются как призыв ребенка ко сну. Пропеваясь отдельно, вне песни, они составляют особые колыбельные напевы6: например, строка рус. Баю-баю-баю-бай! пропевается потенциально неограниченное число раз. В самом простом случае подобные напевы представляют собой пение без слов – повторение одних и тех же слогов7 или гласных звуков8. В качестве зачинов и рефренов колыбельных песен могут использоваться в том числе и такие бессловесные напевы (7)–(9): (7) Удм. Ӧ-ӧ-ӧ, нуные, / Кӧкы сюры палэзьпу, / Конгыроед – эмезьпу [Долгано ва, 1981, с. 30]. ‘О-о-о, дитя мое, / О́ цеп9 колыбели рябиновый / А крючок малиновый.’ (8) Мар.г.10 Ӓ-ӓ-ӓ, ӓ-ӓ-ӓ / Изи Маша пӓпӓлтӓ… ‘Баю, баю, баю, бай, / Маленькая Маша спит…’11 (9) Мар.л. О-о-о-о-о, / Изи Олюк папалта, / Тылзе лектеш пыл шеҥгеч, / па палта изи межнеч! / О-о-о!.. [Петухова, 2006, с. 122] ‘О-о-о-о-о, / Маленькая Оленька спит, / Месяц выходит из-за туч, / Спит моя маленькая! / О-о-о!..’ Функцию призыва ко сну припевные слова могут сохранять и вне колыбельных песен/напевов, ср. рус. баю-бай и производные от него в обращениях к ре 5 Баб – повелительное наклонение от глагола бабны ‘спать’, который используется только в разговоре с маленькими детьми. Узь – повелительное наклонение от узьны – нейтрального глагола со значением ‘спать’. Ср. то же в удм.: изьыны нейтр. ‘спать’ (удм. бес. узьыны), бабыны детск. ‘спать’. Специальные детские глаголы со значением ‘спать’ имеются во многих финно-угорских языках; о некоторых из них речь пойдет далее. 6 Некоторые исследователи рассматривают подобные напевы как особую группу колыбельных песен, см. [Петухова, 2002]. 7 Повторение слогов часто имеет место в песенных припевах вообще: ср. рус. ля-ля-ля, лай-лай и т. п. Это своего рода вокализ, ср. англ. solfege syllables. 8 Часто (хотя и не всегда) пропевается гласный, тяготеющий к среднему ряду, среднему подъему (в т. ч. в случаях, когда подобный гласный отсутствует в основном фонетическом инвентаре языка). Иногда пропеваются прикрытые слоги (йа-йа-йа), реже – тянутся согласные звуки (ш-ш-ш). 9 О́ цеп – деревянный шест, на который подвешивают колыбель. 10 Здесь и далее материалы по горномарийскому языку взяты из полевых материалов автора, зап. в с. Кузнецово Горномарийского района Республики Марий Эл, 2016 г. 11 Фрагмент колыбельной песни, зап. от О. С. Микряковой, 1968 г. р. прочно закрепляются в языке, вступают в синтаксические и словообразовательные связи: например, глаголы рус. баюкать, байкать ‘склонять ребенка ко сну’ определенно производны от баю-бай12. Само припевное слово баю-бай этимологически восходит к полнозначному слову – глаголу баять ‘говорить’ [Фасмер, 1986, т. 1]. В то же время в финно-угорских языках в функции призыва ко сну могут использоваться и такие слова, которые не имеют этимологии в обычном смысле, – а именно слова, воспринятые из бессловесных напевов. Ср., например, удм. бес.13 Айда ӧ-ӧ-ӧ каром! ‘Давай спать будем!’ (обращение к ребенку) и припевное слово в (7). В горномарийском языке подобное слово (ср. (8)) даже получает падежное оформление (показатель аккузатива): Айда ӓ-ӓ-ӓ=м(ACC) ӹштэнӓ! ‘Давай спать будем!’ От бессловесных напевов происходят, по-видимому, такие слова баюканья коми языков, как коми-п. ӧва, ӧввӧ, коми-з. ӧввӧ14 (10). В [КЭСКЯ, 1970, с. 104] коми-з. ӧввӧ соотнесено с удм. «припевом колыбельной песни» ӧ-ӧ-ӧ (ср. (7)), но такой припев встречается и в коми языках (11). (10) Коми-п. (кочев.) Ӧва, ӧва, кага, / Ӧва, ӧва, зарин [Голева, 2015, с. 53]. ‘Эва, эва, дитя, / Эва, эва, золотце.’ (11) Коми-п. Ӧ-ӧ-ӧ-ӧ-ӧ, кагаӧ, / Узьӧ менам учӧтӧ [Там же, с. 52]. ‘Э-э-э-э-э, дитя мое, / Спит мой маленький.’ В некотором смысле «промежуточными» являются припевы из примеров (12), (13): формы ӧу-ӧ, ӧу-вӧ можно рассматривать как переходные между бессловесными напевами вроде ӧ-ӧ-ӧ и оформившимися припевными словами вроде ӧва, ӧввӧ. Наличие таких «промежуточных» форм можно считать аргументом в пользу происхождения припевных слов ӧва, ӧввӧ из бессловесных напевов. Однако справедливости ради следует заметить, что формы ӧу-ӧ, ӧу-вӧ могли появиться в результате ослабления или утраты звука в в словах ӧва, ӧввӧ в «эловых» и «вэовых» диалектах коми-пермяцкого языка15. Но при этом в примере (10) из кочевского диалекта («эловый» тип) звук в в припевном слове не утрачивается в позиции между гласными, хотя по общему правилу может употребляться только в начале слова; т. е. припевное слово в данном случае нарушает общую закономерность, что характерно для изобразительной лексики вообще. (12) Коми-п. (кочев.) Ӧу-ӧ, ӧу-ӧ, / Ӧшын саяс ой локтӧ [Там же, с. 57]. ‘Эу-э, эу-э, / За окном ночь наступает.’ 12 С помощью суффикса -ка- регулярно образуются глаголы от междометий и звуко- подражаний: ср. ойкать < ой, огокать < ого, дзинькать < дзинь и т. п., так же баюкать < баю, байкать < бай. 13 Здесь и далее материалы по языку бесермян (бесермянскому наречию удмуртского языка) взяты из полевых материалов автора, зап. в д. Шамардан Юкаменского района Удмуртской Республики, 2011–2017 гг. 14 Связывать припевные слова ӧва, ӧввӧ с коми-п. и коми.-з. ӧвны ‘успокоить, унять, угомонить’ невозможно по фонетическим соображениям. 15 Диалекты коми языков делятся на типы по употреблению и распределению звуков л и в, а также передаче общепермского *l. Среди коми-пермяцких диалектов выделяют «вэовые» (твердый л отсутствует, вместо него выступает в), «безвэовые» (в в основном заменяется на л и теряет фонематичность) и «эловые» (сохраняется л на месте *l, в вы- ступает в основном в начале слова). Кочевский диалект (10), (12) относится к «эловому» типу, нижнеиньвенский (13) – к «вэовому»; диалекты этих типов характеризуются ослаблением или утратой в в определенных позициях [Баталова, 1975]. с. 64]. ‘Эу-вэ, эу-вэ, / Мое дитя спит.’ Слова баюканья фиксируются в словарях в качестве специальных детских междометий, а значит, должны рассматриваться как составляющая изобразительной лексики. Изобразительная лексика может не только пополняться за счет припевных слов, но и служить их источником. Т. А. Молданова указывает, что припевные слова тьой-тьой и рӑпс-рӑпс в примере (14) имеют звукоизобразительный характер и выражают образы действий, производимых с люлькой: тьой-тьой связывается со значением ‘покачивать’, рӑпс-рӑпс – со значением ‘потряхивать’ [Молданова, 2008, с. 24]. (14) Ханты16 (казым.) Тёй-тёй, рапс-рапс / Пухием энма. / Тёй-тёй, рапс рапс / Щущием энма [Там же, с. 29]. ‘Тёй-тёй, рапс-рапс / Сыночек, расти. / Тёй-тёй, рапс-рапс / Младенец мой, расти.’ Действительно, тьойиты в казымском диалекте имеет значения ‘висеть (на подвесе)’ и ‘раскачиваться’ (о предметах на подвесе) [Соловар, 2014], рӑпсы- ты – ‘подергивать (о люльке)’17. В тегинском диалекте (близком к казымскому) тьойиты также значит ‘висеть’ и ‘(самопроизвольно) раскачиваться’, ср. онтəп тьойийəԓ ‘люлька висит/раскачивается’; рӑпсемəты может употребляться в значении ‘раскачиваться’ по отношению к люльке (онтəп рӑпсемəԓ ‘люлька раскачивается’), если при этом ее кто-то специально раскачал18. Колыбельные песни традиционно сопровождали укачивание ребенка в колыбели, с чем и связано появление в роли зачинов слов, производных от корней со значением ‘качать’ и т. п. В русских зачинах кач-кач, качи́ -качи́ используется собственно корень кач- (15). В эрзянском примере (16) зачин связан с nuŕćems, nuŕśems ‘качать(ся), раскачивать(ся)’ [Паасонен, 1994, т. 3]. (15) Рус. А качи́ , качи́ , качи́ , / Прилетели к нам грачи… [Аникин, 1957, с. 201] (16) Эрз. Нурть-нурть, / Эрясть атят-бабат… [Таракина, 1978, с. 56] ‘Кач-кач, / Жили старик со старухой…’ Само название колыбель в русском языке связано со словом колыбать ‘качать’, которое, в свою очередь, родственно колебать и, возможно, колыхать [Фасмер, 1986, т. 2]; ср. диал. колыхалка, колыска ‘колыбель’ [СРНГ, 1981]. Cо значением ‘качать’ связаны и другие русские названия колыбели: зыбка от зыбить ‘качать, колыхать’, качка непосредственно от качать. В финно-угорских языках название колыбели также может быть связано со значением ‘качать’: мокш. нюрям < нюрямс ‘качаться, колыхаться’ [МРС, 1998], удм. лэчкет < лэчканы ‘качаться’ [УРС, 2008], коми-п. гыччан ~ гыччöтны ‘качать, баюкать’ [КПРС, 1985]. 16 Здесь и далее написание и перевод текстов на языке ханты даются по источнику. В тексте статьи мы используем актуальную орфографию языка ханты, принятую, напри- мер, в [Соловар, 2014]. 17 Автор благодарит д-ра филол. наук В. Н. Соловар за ценные замечания относительно истолкования хантыйского материала. 18 Автор благодарит канд. филол. наук Е. В. Кашкина за предоставленные полевые материалы (с. Теги Березовского района Ханты-Мансийского АО, 2010, 2016 гг.). См. на эту тему также [Шапиро, 2010]. люлькать ‘убаюкивать’, лелеять ‘заботиться’, корень которых, судя по соответствиям в других языках, первоначально имел значение ‘качать, колыхать’19; с тем же корнем связан колыбельный зачин люли, люлю, люлюшки (17) [Фасмер, 1986, т. 2, с. 479, 545–546]. (17) Рус. Люли, люли, мою милую! / Люли, люли, мою хорошую! / Люли, люли, мою пригожую! / Баю, баю, покачаю / Дитя миленькую, / Дитя крошечную! [Аникин, 1957, с. 198] На прежнее значение ‘качать’ припевного слова люли в примере (17) косвенно указывает винительный падеж (мою милую и т. п.), характерный для прямого объекта и не характерный для обращения, а также параллель в виде слова покачаю. Сложно сказать, произведено ли название люлька непосредственно от припевного слова в русском языке, но подобный пример нам определенно дает эрзянский язык: балю детск. ‘люлька’ очевидно от традиционного зачина колыбельных песен балю-балю, ср. (6), который в словаре фиксируется как детское междометие [ЭРС, 1993]; ср. также коми-з. ӧввӧ диал. ‘колыбель’ из припевного слова ӧввӧ [КРС, 2000]. С традиционным зачином русских колыбельных песен баю-бай можно с уверенностью связать глаголы баюкать, байкать ‘склонять ребенка ко сну’. От припевных слов, по-видимому, производны эрз. балямс (разг.) ‘спать’, бувамс ‘ложиться спать’ (18), мокш. бавамс, баямс ‘ложиться спать’ [ЭРС, 1993; МРС, 1998]; коми-з. ӧввӧдны ‘баюкать; укачивать’ [КРС, 2000]; коми-п. ӧвйӧтны ‘баюкать’ [КПРС, 1985]; коми-з. руйкӧдны, баййӧдлыны ‘петь колыбельную песню’ [Рочев, 1974, с. 8]. (18) Эрз. А, баву, баву, баву, / Вишка цёрам бувазо, / Вишка какам мидезэ! [Таракина, 1978, с. 30] ‘А, баву, баву, баву, / Маленький сынок мой пусть заснет, / Маленькая крошка пусть уснет!’ Этимологию таких припевных слов мордовских языков, как баю (5), балю (6), баву (18), установить непросто. Однако можно заметить, что баю хорошо соотносится с рус. баю (баю-бай), балю – с тат. бəлли (əлли-бəлли, бəлли-бəй ‘баю-бай’), т. е. здесь можно предполагать заимствование; баву ср. с удм. баб-баб ‘баю-бай’ (удм. бабыны детск. ‘спать’, коми-з. и коми-п. бабны детск. ‘спать’). Употребительные припевные слова, используемые в зачинах и рефренах многих колыбельных песен, необходимо фиксировать в словарях, как это делается иногда для припевных слов вообще20. Кроме того, есть основания включать данную группу слов в состав изобразительной лексики. Как мы видели, пополнение этой группы происходит за счет «затягивания» в нее как изобразительных, так и неизобразительных корней, в том числе, возможно, заимствований. Пополнение может происходить также «извне» – за счет освоения внеязыковых звучаний: таковы зачины, происходящие от бессловесных колыбельных напевов. Такие способы пополнения характерны для различных групп изобразительных слов. 19 Этимология предполагает для этих слов звукоизобразительное происхождение [Фас- мер, 1986, т. 2]. При сопоставлениях здесь нужно учитывать, что на современном этапе сложно бывает различить значения ‘качать, укачивать (ребенка)’ и ‘баюкать, склонять ко сну’. Например, для нем. lullen фиксируются оба эти значения, для англ. lull, польск. lulać – только ‘баюкать’, для сербохорв. ле́ љати – ‘качать, болтать’. 20 Слова песенных припевов фиксируются, например, в «Словаре русских народных говоров». Также следует отметить опыт создания А. Г. Ивановым словника припевных слов на материале песен северных удмуртов [Иванов, 1996]. то оказывается стерто и не осознается носителями языка. Припевные слова переосмысляются как слова баюканья, склоняющие ребенка ко сну, и в этой функции могут закрепляться в языке. Таким образом, они пополняют группу детских междометий-призывов и детских слов, обозначающих ситуации, которые, в свою очередь, относятся к изобразительной лексике21. Наконец, припевные слова вовлечены в словообразовательные процессы и служат основами для образования существительных – названий колыбели, глаголов со значением ‘спать’, ‘баюкать’, ‘укачивать’, ‘петь колыбельную’ и т. п. Дериваты припевных слов, с одной стороны, живут в языке собственной жизнью, независимо от текстов колыбельных песен. С другой стороны, без обращения к этим текстам невозможно их правильное толкование и определение их места в языке. 3. Изобразительные слова в пестушках и потешках Если колыбельные песни служат для баюканья ребенка, склоняют его ко сну, то пестушки и потешки, наоборот, призваны поддерживать бодрствование. Это небольшие по объему тексты, сопровождающие несложные упражнения. Упражнения направлены на физическое развитие ребенка, а сопутствующие тексты отвечают за эмоциональное состояние. Понимание того, что такое «пестушки» и «потешки», у разных авторов может несколько различаться; тексты одного и того же типа в разных работах оказываются то в одной, то в другой категории. В нашем понимании пестушки сопровождают действия и движения ребенка (например, потягивания) в первые месяцы жизни, а также упражнения на развитие крупной моторики и осязания; потешки сопутствуют упражнениям и играм, способствующим развитию мелкой мотори- ки (пальчиковые игры и т. п.). Название «пестушки» происходит от рус. пестун ‘воспитатель’, пестовать ‘нянчить; любовно воспитывать’. В народной педагогике различаются разные виды пестования, им соответствуют разные виды пестушек. Каждый вид характеризуется специфической изобразительной лексикой, а также особенностями в использовании общеупотребительных изобразительных слов. Действия, связанные с поглаживанием ребенка, потягиванием конечностей и т. п., иногда называют собственно пестованием (т. е. пестованием в узком смысле). В горномарийском языке с данным видом пестования связано специфическое изобразительное слово кусь-кусь (19), ср. кусь-кусь ӹштӓш ‘поглаживать по животу’, букв. ‘кусь-кусь делать’ ; ср. также мар.л. кус-кус (20). (19) Мар.г. Кусь-кусь-кусь, / Шӹльӹ пӹрцӹ кыт, / Шӓдӓнгӹ пӹрцӹ тореш. ‘Кусь-кусь-кусь, / В длину овсяного зерна, / В ширину пшеничного зерна.’ (Приговаривают при поглаживании ребенка по животу, обычно при пробуждении, потягивании.)22 (20) Мар.л. Кус-кус-кус-с, / Йогыжо йол мучашке, / Пиалже вуй мучашке [Пе тухова, 2006, с. 124]. ‘Кус-кус-кус-с, / Лень к ногам, / Счастье к голове.’ 21 Это слова, которые употребляют взрослые в разговоре с детьми для обозначения необходимости, а дети – для выражения желания сделать что-либо. В этой группе встре- чаются подражания детской лепетной речи, ср. удм. бес. мам-мам ‘кушать’, нёнь-нёнь ‘сосать грудь’, подражания различным звукам, ср. удм. бес. буль-буль ‘мыться’, мар.г. тьыпи-тьопи ‘идти ножками, топ-топ’. 22 Зап. от О. С. Микряковой, 1968 г. р. рых носителей со словом удм. бес. кузь ‘длинный, высокий’ и, таким образом, воспринимается как установка на хороший рост ребенка. Однако другие носители настаивают на варианте зачина кусь-кусь-кусь и не связывают его напрямую со словом кузь ‘длинный, высокий’; в этом случае есть основания видеть здесь тот же специфический зачин, что и в марийских текстах (19), (20). (21) Удм. бес. Кузь, кузь, кузь, кузь, / Ыродэз мед кошкоз, / Десез мед лыктоз. (Пичи пиняллёсты сайкем бераз гадисеныз пыд пумозяз лапаен гладить карылӥзы, кузь-кузь мед лу шуса.) ‘Высокий, высокий, высокий, высокий, / Плохое чтоб ушло, / Хорошее чтоб пришло. (Маленьких детей после пробуждения гладили ладонью от груди до пальчиков ног, чтобы росли большими-большими.)’23 Другой вид пестования – подбрасывание ребенка на коленях или на руках – в русском языке имеет название тютюшканье, что связано с традиционным зачином соответствующих пестушек (22). (22) Рус. Тю́ шки-тютю́ шки, / На горе пичужки, / Там Ванюшка был, / Пи чужку поймал [Аникин, 1957, с. 204]. В мордовских языках слова тютюшканья имеют вид дюгу-дюгу, дягу-дягу, дёге-дёге, дёголь-дёголь, дёли-дёли-дёшки и т. п., ср. (23), (24), в марийском – учикивачики (25), в коми-пермяцком – тюку-тюку [Голева, 2015, с. 121]; ср. также мар.г. тютюка ӹштӓш ‘тютюшкать’. (23) Мокш. Ой, дюреди, дюреди, / Сюрьбонанят сюреди. / Ай, дёкшти, дёк шти, / Юванць касы сёксети [Таракина, 1978, с. 64]. ‘Ой, дюреди, дюреди, / Ниточки сучит. / Ай, дёкшти, дёкшти, / Ваня вырастет к осени.’ (24) Эрз. Дугу-дугу, доське, / Мон тейтерькам покшке, / Аволь вишинешка, / Самай пештенешка… [Там же, с. 65] ‘Дугу-дугу, доське, / Моя дочка уже большая. / Она не маленькая, / Величиной с орешек…’ (25) Мар.л. Учики-вачики, / Учики-вачики, / Изи пыси ӱлнӧ, / Изи Мичу кӱшнӧ [Петухова, 2006, с. 126]. ‘Учики-вачики, / Учики-вачики. / Котенок внизу, / Маленький Миша наверху.’ По-видимому, слова тютюшканья имеют звукоизобразительное происхождение. В русском языке на это указывает редупликация слога (тюшки-тютюшки); в мордовских языках – размытость звукового облика (ср. хотя бы вариативность гласных в инлауте (дяг-/дёг-/дюг-), а также особый формант изобразительных слов -оль в дёголь-дёголь; эрз. дёли-дёли можно связать с глаголом дёлямс ‘лелеять, холить’ [Вершинин, 2004, т. 1], который произведен от той же звукоизобразительной основы. Особые изобразительные слова в пестушках передают моторный образ соответствующего движения. Это подтверждается, например, возможностью по крайней мере некоторых таких слов употребляться в соответствующем значении вне фольклорных текстов: ср. учики-вачики в (25) и мар.л. учик-учик, изображающее качание на качелях, в колыбели, на ногах, а также подбрасывание на руках вверх, учиклаш ‘качать’, учик ‘качели’ [СМЯ, 2003, т. 8]. 23 Зап. от А. Л. Караваевой, 1947 г. р. держащие губно-губной вибрант – примерно такой, как в рус. тпру! (команда для лошади остановиться), ср. (26), (27). (26) Рус. А тпру, тпру, тпру! / А тпру, тпру, тпру! / Не вари кашу круту, / Вари жиденькую, / Вари мяконькую, / Да молошненькую [Аникин, 1957, с. 203]. (27) Коми-п. Тпрук-тпрук, Мичка, / Сӧдзовӧй кӧзичка, / Идовӧй селянка, / Зӧровӧй орсанка [Голева, 2015, с. 114]. ‘Тпрук-тпрук, Мичка, / Холщовый мешочек, / Ячменная селянка, / Овсяная игра.’ Использование слов с губно-губным вибрантом в пестушках можно толковать двояко. С одной стороны, они могут передавать двигательный образ покачивания, потряхивания ребенка на коленях. С другой стороны, с губно-губным вибрантом как в русском, так и в финно-угорских языках связаны подзывные слова (слова клича, отгона, команды и т. п.) для лошадей и коров; при этом содержание многих потешек связано с ездой, поездкой с использованием лошади, ср. (28), (29). Подобное двоякое истолкование слов с тпр- уже отмечалось в загадках (см. [Иванов, 2016, с. 180–181]). (28) Коми-п. Рӧктӧ-рӧктӧ / Дедыс ордӧ, / Бабыс ордӧ / Чӧжӧгӧвӧ / Виль нянь сёйны, / Пӧжӧм йӧв юны. / Рӧк-рӧк, / Рӧк-рӧк24 [Голева, 2015, с. 107]. ‘Скачет-скачет / К деду, / К бабе / В Чажегово / Новый хлеб покушать, / Топ леное молоко попить. / Скок-скок, / Скок-скок.’ (29) Коми-п. Тпру-тпру гӧнитам, / Баба ордӧ мунам [Там же]. ‘Тпру-тпру гоним, / К бабе поедем.’ Согласно [КПРС, 1985] глагол гӧнитны (29) имеет значение ‘бежать рысью (о лошади); ехать рысью (на лошади)’. При этом коми-з. рӧдтӧдны ‘везти рысью’ [КРС, 2000] имеет также значение ‘подбрасывать ребенка на коленях’, т. е. ‘тютюшкать’ [Рочев, 1974, с. 9]; подобное совмещение значений не может быть верно истолковано без обращения к соответствующим фольклорным текстам. Потешки адресованы детям чуть более старшего возраста. Они более непосредственно обращены к ребенку, рассчитаны на его самостоятельную активность; в них больше, чем в пестушках, выражены игровая и познавательная функции. Классическим примером русской потешки является «Сорока» – пальчиковая игра, в которой сначала водят пальцем по ладони ребенка (сорока «варит кашу»), затем загибают по очереди пальцы (сорока «кормит деток») и т. д. (см., например, [Аникин, 1957, с. 206–207]). В финно-угорских языках сорока тоже бывает персонажем подобных потешек25, ср. (30), (31). В текст таких потешек часто вводятся изобразительные слова, передающие стрекот сороки. (30) Эрз. Чики-чики, сорока, / Очко пеке онока! [Таракина, 1978, с. 70] ‘Чики-чики, сорока, / Словно корыто живот ее!’ (31) Мар.л. Шыдырдок-шыдырдок, / Ош тупан шогертен… [Петухова, 2006, с. 130] ‘Шыдырдок-шыдырдок, / Сорока с белой спинкой…’ 24 Рӧк-рӧк – изобразительное слово, передающее бег лошади рысцой [Голева, 2015, с. 107]. 25 По-видимому, под влиянием русского языка. Кроме сходства по содержанию, ср. рус. сорока в эрз. тексте (30) при наличии сразу нескольких слов со значением ‘сорока’ в мордовских языках (эрз. сезьган, сезяка [ЭРС, 1993] и др.); в полном тексте (30) также имеются целые фрагменты русского текста. ных, что связано с познавательной (поучительной) функцией потешек: взрослые вообще довольно рано начинают знакомить детей с голосами зверей и птиц, ср. (32). (32) Манси Каткасы луйги: Тив-тив-тив! / Турап хотал вари ке, / Ам хоталь исапегум? / Ам хоталь щалтапегум? / Ам тыг ты исапегум! / Ам тыг ты щалтапегум! [Кумаева, 2012, с. 269] ‘Синичка щебечет: Тив-тив-тив! / Если наступит день ненастный, / Куда же сяду я? / Где же спрячусь я? / Вот куда я сяду! / Вот куда я спрячусь!’ (При произнесении двух последних фраз ребенку щекочут ладошку, у локтя и под мышкой.) Еще одной традиционной русской потешкой является игра «Ладушки», названная так по первым строкам (33). В самой простой разновидности этой игры, подходящей для самых маленьких детей, взрослый просто берет руки ребенка и хлопает ими в ладоши в такт. (33) Рус. «Ладушки, ладушки! / Где были?» – «У бабушки». / «Что ели?» – «Кашку». / «Что пили?» – «Бражку» [Аникин, 1957, с. 206]. Само слово ладушки является для современного носителя языка уже не совсем понятным. Наиболее очевидным, на первый взгляд, является толкование В. П. Аникина: ладушки от ладошить ‘бить в ладоши’ и, следовательно, от ладонь [Там же]. Однако слово ладонь (метатеза от долонь) в такой форме фиксируется в русском языке только к началу XVIII в., а текст пестушки скорее всего старше. Кроме того, форма ладушки (а также ладки, ладоньки, ладусі) фигурирует в украинских пестушках, в то время как ‘ладонь’ по-украински долоня. Об альтернативных версиях происхождения слова ладушки, в том числе связанных с песенными припевами, см. [Коршунков, 2004]. В любом случае, есть все основания ставить ладушки в один ряд с баюшки, люлюшки, тютюшки и т. п., т. е. рассматривать как специфическое для данного вида потешек припевное слово (а следовательно, и как изобразительное слово). В мокшанском языке в потешках, сопровождающих игру в ладушки, используются слова ацици (34), ацяк (35), ациня [МРС, 1998], происхождение которых неясно. В эрзянском языке используется слово цяпине-цяпине (36) от цяпамс ‘хлопать в ладоши’ c звукоподражательным корнем цяп ‘хлоп’ [ЭРС, 1993]. (34) Мокш. Ай, ацици-ацици, / Кяднянза сараз вацихть! [Таракина, 1978, с. 67] ‘Ай, ацици-ацици, / Измарались рученьки!’ (35) Мокш. А, стирнязе-цебярьнязе, / Ацяк-ацяк, тон, стирняй… [Там же] ‘А, девочка-красавица, / Ацяк-ацяк, ты, доченька…’ (36) Эрз. Цяпине, цяпине, / Цяпань куда вадрине… [Там же] ‘Ладушки, ладушки, / Срубленный домик хорошенький…’ Коми-з. кекӧнач ‘ладушки’ связано с кекӧ детск. ‘рука’, в свою очередь от кекӧнач произведены глаголы кекӧначавны, кекӧначасьны со значением ‘хлопать в ладоши’. Коми-п. тачи гыг керны ‘играть в ладушки’ (букв. ‘«тачи гыг» делать’) [КПРС, 1985] связано с текстом пестушки (37). (37) Коми-п. Оча гыги вачкыштам, / «Тачи гыг» висьталам: / «Тачи гыг, та чи гыг, / Тачи гыг, тачи гыг» [Голева, 2015, с. 91]. ‘Ручку об ручку ударим, / «Тачи гыг» произнесём: / «Тачи гыг, тачи гыг, / Тачи гыг, тачи гыг».’ мяцкого ребенка» со значением ‘хлопать в ладоши’ [Голева, 2015, с. 91]. При более внимательном рассмотрении можно установить внутреннюю форму этого выражения. Так, в тачи усматривается изобразительный корень тач- (коми-п., коми-з. тач – подражание звуку удара, треска). Коми-п. гыг, гыги можно сопоставить с коми-з. кек, кекӧ, диал. кеки детск. ‘рука’26, ср. оча гыги вачкыштны ‘ручку об ручку ударять’, т. е. ‘бить в ладоши’ в (37) и оча ки вартны ‘хлопать в ладоши, аплодировать’, где вартны ‘бить, ударять’, ки ‘рука’, оча ‘навстречу; напротив’ [КПРС, 1985]. То есть с большой долей уверенности можно полагать, что коми-п. гыг, гыги в данном случае – детское слово для обозначения руки, хотя в словаре данная информация отсутствует. Таким образом, внутренняя форма выражения тачи гыг действительно соответствует значению ‘хлопать в ладоши’. Детский фольклор вообще изобилует словами и выражениями, «непрозрачными» с точки зрения внутренней формы и значения. Но ввиду того, что фольклорные тексты являются относительно устойчивыми и с точки зрения формы, и с точки зрения содержания, встречаются и такие выражения, точный смысл которых утрачен, но они остаются в некотором роде понятными для носителей языка, фольклора и культуры. Ср., например, текст хантыйской народной считалки (38)27. (38) Ханты Имем ими тəй, тəй! / Шара кали, вара кали! / Лəпс тумпи, карат тумпи / Нюхас куншан куншԓэм / Вой куншан куншԓэм [Вагатова, 2006, с. 46]. ‘Тетушка, на твоем теле чирей, чирей! / Шара кали, вара кали! / Кроме колючих иголок сосны, / Кроме коры деревьев, / Соболиными когтями я чирей выцарапаю’ [Там же, с. 7]. Относительно выражения Шара кали, вара кали М. К. Вагатова замечает, что «смысл этих слов утрачен, но понять можно: это очень неприятно, очень больно для тети» [Там же]28. Считалки не относятся к материнскому фольклору (поэзии пестования). Но для детского фольклора вообще характерен жанровый синкретизм. Текст (39) совмещает в себе функции считалки и потешки: «Эти слова можно использовать как считалку для игры в прятки, а еще для игры в щекотку» [Там же]. Так, өӈх ‘нора’ – это подбородок, который можно пощекотать пальцами; далее в тексте встречаются йўх пурəх ‘корень дерева’ – это подмышки, хот ов ‘дверь дома’ – при произнесении этих слов щекочут живот, подбородок, подмышки ребенка [Там же]. Ср. также (39) с пестушкой (32). (39) Ханты Каткут, сев, сев, сев!29 / Ерта, вота си йис. / Хуԓта ԓуӈемаԓум? / Там əӈх овиева / Тыв си ԓуӈемаԓум. / Каткут, сев, сев, сев!.. [Там же, с. 47] 26 В финно-угорских языках детские слова, в том числе обозначающие части тела, часто производятся от нейтральных слов с тем же значением путем повтора (редупликации) слогов или частей слогов. Это связано с подражательным (или «отпечаточным» – термин Н. И. Ашмарина) характером детских слов: они отражают детские лепетные структуры с повтором слогов. Так, коми-з. кек, кекӧ, кеки от ки ‘рука’; ср. удм. бес. кикинь детск. ‘рука’ от ки нейтр. ‘рука’. Редупликация может быть осложнена озвончением или оглушением повторяемых согласных, ср. удм. бес. пыбинь детск. ‘нога’ от пыд нейтр. ‘нога’, пепер детск. ‘красивый’ от чебер нейтр. ‘красивый’. В этом отношении вполне осмысленно предположение о коми-п. гыг, гыги детск. ‘рука’ от ки нейтр. ‘рука’. 27 Данный текст, вероятно, ранее имел другое назначение – возможно, использовался как лечебный заговор. На это указывает упоминание соболя – одного из обликов Касəм ими (Казымской богини). 28 В данном случае мы опираемся на авторитет М. К. Вагатовой не как исследователя, а как носителя хантыйского языка и культуры. 29 Непонятное выражение. ся? / Вот в эту нору, / Вот сюда скроюсь. / Каткут, сев, сев, сев!..’ [Вагатова, 2006, с. 6] Как уже говорилось выше, в потешках больше, чем в пестушках, выражена игровая (развлекательная) функция, они предполагают большую вовлеченность и самостоятельную активность ребенка. Потешки сопровождают особые игры взрослого с ребенком: ср. выше пальчиковая игра «Сорока», игра в ладушки, игра в щекотку. К игре в щекотку близка игра в козу: изображая пальцами руки рога, взрослый щекочет (как бы бодает) ребенка. В русской традиции данной игре соответствует потешка (40). (40) Рус. Идет коза рогатая, / Идет коза бодатая: / Ножками: топ! топ! / Глазками: хлоп, хлоп! / Кто кашки не ест, / Кто молоко не пьет, / Того забодает, забодает [Аникин, 1957, с. 205]. В (40) используются общеупотребительные изобразительные слова топ, хлоп. В других языках имеются особые слова для выражения образа бодания, ср. мар.г. мӧк (Ышкал мӧ-ӧ-ӧк ӹштӓ! ‘Корова как боднет!’), коми-з. дзима-люка (люка от люкавны ‘бодать’, дзима – непонятное слово) [Рочев, 1974, с. 9], коми-п. бу- кыли (41). (41) Коми-п. Мунӧ баран, / Йӧрӧ пыран. / Ӧмнас – ням-ням, / Кокнас – камкам. / Сюрыс чукыля, / Сюрыс букыля: / Букыли-букыли, / Букыли-букыли! [Голева, 2015, с. 124] ‘Идёт баран, / В огород лазающий. / Ртом – ням-ням, / Ногой – кам-кам. / Рог кривой, / Рог бодающий: / Забодает-забодает, / Забодает-забодает!’ Коми-пермяцкий текст (41) возник, очевидно, не без влияния русского, ср. (40). При этом использование собственно коми-пермяцких изобразительных слов обеспечивает оригинальность и национальную самобытность потешки (41). Некоторые игры с детьми не сопровождаются особыми текстами, но при этом с ними связаны специальные изобразительные слова. Такова, например, игра «Куку», бытующая во многих традициях: взрослый прячется на короткое время за некоторую преграду или же просто закрывает лицо руками, а затем снова показывается ребенку, произнося определенные слова. Рус. ку-ку соответствуют мар.г. уте (скорее всего, измененное уке ‘нету’), удм. бес. тютють (при этом ср. рус., мар.г., удм. бес. тю-тю детск. или ирон. ‘нету’); также используется удм. бес. пам детск. ‘нету’. Заключение В колыбельных песнях, пестушках и потешках встречаются не только общеупотребительные, но и специфические изобразительные слова, т. е. слова, характерные для данного конкретного жанра. В фольклорных текстах эти слова выполняют функцию зачинов или рефренов и потому называются обычно припевными. Одни припевные слова имеют звукоизобразительную природу, т. е. передают двигательные или звуковые образы (в том числе бессловесные напевы); другие «заимствуются» из обычных слов языка, которые, в свою очередь, могут быть как изобразительными, так и неизобразительными. Таким образом, пути возникновения припевных слов указывают на принадлежность этой лексической группы к изобразительной системе языка. Припевные слова могут употребляться и вне текстов. В таком случае они попадают обычно в группу детских слов (англ. nursery words), обозначающих ситуацию или призыв к соответствующему действию. Укореняясь в языке, припевные тей речи. Такие слова обычно обозначают понятия, смежные с ситуациями, в которых используются соответствующие тексты (ср. названия люльки или глаголы укачивания, образованные от припевных слов колыбельных песен). Изучение припевных слов представляет интерес как с точки зрения их функций в фольклорном тексте, так и с точки зрения их лингвистических особенностей, которые подчас необъяснимы без обращения к текстам соответствующих жанров. Припевные слова являются составляющей изобразительной лексики языка и потому должны изучаться также с точки зрения звукоизобразительности и фиксироваться в словарях.

Напиши аннотацию по статье

УДК 811.511.1, 81’373.4 DOI 10.17223/18137083/64/19 В. А. Иванов Московский государственный университет им. М. В. Ломоносова Изобразительная лексика в фольклоре для детей (на материале финно-угорских языков) * Рассматриваются особенности функционирования изобразительной лексики в фолькло ре для детей в финно-угорских языках. Дается определение изобразительной лексики и входящих в нее групп слов, указывается ее основная функция в тексте; обсуждается различие между двумя категориями детского фольклора: фольклором детей и фольклором для детей. Представлены результаты исследования изобразительных и припевных слов в колыбельных песнях. Обсуждаются возможные пути возникновения слов баюканья, а также возможные пути их развития в языке; для некоторых слов указывается этимология. Рассматривается также употребление изобразительных и припевных слов в пестушках и потешках. В текстах этих жанров обнаруживаются не только общеупотребительные, но и специфические изобразительные/припевные слова. В конце статьи дается заключение.

изучение функционально стороны русского жестового языка к постановке проблемы. Ключевые слова: русский жестовый язык, русский язык, функциональная сторона языка. Любой естественный язык представляет собой единство структурной и функциональной сторон, которые в равной степени нуждаются в исследовании и описании. Лексика и грамматика русского жестового языка (РЖЯ) описаны достаточно полно, поэтому актуальным направлением исследования РЖЯ становится изучение его функциональной стороны с использованием методов и понятий, разработанных при описании функциональной стороны русского языка. Одним из фундаментальных исследований функциональной стороны русского языка стала работа В. А. Аврорина [1975], в которой ученый проанализировал существовавшие по данной тематике научные труды и предложил описывать функциональную сторону русского языка по четырем параметрам:  функции языка;  формы существования языка;  сферы и среды употребления языка;  социальные условия функционирования языка. Цель статьи – выявить возможности использования подхода, разработанного В. А. Аврориным при изучении функциональной стороны русского языка, для описания функциональной стороны русского жестового языка. Функции языка По мнению В. А. Аврорина, «к функциям языка… следует отнести следующие: 1) коммуникативную функцию (средство, орудие общения); 2) экспрессивную функцию (выражение мыслей); 3) конструктивную функцию (формирование мыслей); 4) аккумулятивную функцию (накопление общественного опыта и знаний)» [1975. С. 44]. Королькова О. О. Изучение функциональной стороны русского жестового языка // Вестн. Новосиб. гос. ун-та. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2017. Т. 15, № 3. С. 67–75. ISSN 1818-7935 ¬ÂÒÚÌËÍ Õ√”. –Âрˡ: ÀËÌ„‚ËÒÚË͇ Ë ÏÂÊÍÛθÚÛр̇ˇ ÍÓÏÏÛÌË͇ˆËˇ. 2017. “ÓÏ 15, № 3 © Œ. Œ.  ÓрÓθÍÓ‚‡, 2017 »ÒÒΉӂ‡Ìˡ ÙÛÌ͈ËÈ Ë Â‰ËÌˈ ˇÁ˚͇ РЖЯ является средством общения почти 10 % населения Российской Федерации, имеющего ограниченные возможности здоровья (далее – ОВЗ) по слуху. Следовательно, РЖЯ выполняет первую функцию любого естественного языка – коммуникативную. РЖЯ выполняет экспрессивную функцию, так как сочетание мануальных (жесты) и немануальных (движения головы и туловища, мимика, взгляд) средств этого языка являются адекватной заменой вербального способа выражения мысли. РЖЯ выполняет конструктивную функцию, так как обладает способностью формировать мысли говорящего. Люди с ОВЗ по слуху строят высказывания на РЖЯ: это могут быть как монологические высказывания (в том числе пересказы прочитанного, рассказы об увиденном), так и различного рода реплики в процессе диалога. РЖЯ выполняет аккумулятивную функцию, так как способен накапливать, закреплять и передавать общественный опыт и знания. Так, в словарях РЖЯ, изданных в последней четверти ХХ в. [Гейльман, 1975–1979], зафиксированы жесты АНАРХИСТ, БОЛЬШЕВИК, МЕНЬШЕВИК, БЕСПРИЗОРНИК и др., отражавшие важные понятия политической и экономической жизни страны в первой половине ХХ столетия. В XXI в. в РЖЯ появились жесты, обозначающие новые понятия государственного устройства и социальной жизни, названия изобретений, например: ГОСДУМА, ПРЕЗИДЕНТ, ПАРАЛИМПИЙСКИЕ ИГРЫ, ВЕБКАМЕРА и др. [ВСРЖЯ, 2011; СРЖЯ, 2009; Фрадкина, 2001]. Таким образом, РЖЯ выполняет все функции, присущие русскому звучащему языку. Формы существования языка «Любой язык существует в определенных формах, под которыми понимаются самостоятельные языковые структуры, естественно объединяющиеся в группы с различной иерархией по признаку исходного материала и потому в принципе доступные пониманию в пределах одного народа, но различающиеся по уровню совершенства, универсальности и по преимущественным сферам использования» [Аврорин, 1975, с. 53]. Лингвисты выделяют две оппозиции форм существования языка:  народно-разговорную (обиходно-разговорную) и литературную (в ее устной и пись менной разновидностях);  диалектную (отдельного территориального или социального диалекта) и наддиалект ную (включающую региональную и общенародную формы). До конца 2012 г. статус РЖЯ определялся статьей 14 «Обеспечение беспрепятственного доступа инвалидов к информации» Федерального закона № 181-ФЗ от 12.01.1995 (в ред. от 09.02.2001) «О социальной защите инвалидов в Российской Федерации»: «Язык жестов признается как средство межличностного общения» 1, а также Федеральным законом № 1807-I от 25.10.1991 (в ред. от 24.07.1998) «О языках народов Российской Федерации», в котором было зафиксировано, что данный закон «не устанавливает юридические нормы использования языков народов Российской Федерации в межличностных неофициальных взаимоотношениях» 2, т. е. РЖЯ не имел официального статуса, существовал в диалектной форме, причем носители разных диалектов часто испытывали трудности в понимании смысла высказываний, созданных на другом диалекте [Карпов, 2011]. В связи с рассмотрением вопроса о существовании РЖЯ в диалектной форме заслуживает внимания проведенный С. И. Бурковой и О. А. Вариновой сопоставительный анализ использования жестов тематических групп «Пища» и «Родственники» носителями новосибирского и московского вариантов РЖЯ [Буркова, Варинова, 2012]. Сотрудниками Новосибирского государственного технического университета (НГТУ) было установлено, что жесты, используемые глухими, проживающими в Новосибирске и Москве, отличаются какими-либо параметрами, чаще всего характером движения; в большей степени отличаются от московских 1 Федеральный закон от 24 ноября 1995 г. № 181-ФЗ «О социальной защите инвалидов в Российской Федера ции». URL: http://base.garant.ru (дата обращения 27.01.2017). 2 Закон РФ от 25 октября 1991 г. № 1807-I «О языках народов Российской Федерации» URL: http://consti- tution.garant.ru (дата обращения 27.01.2017).                                                              жесты молодых новосибирцев с ОВЗ по слуху; новосибирцы старшего поколения часто используют жесты московского варианта РЖЯ. Следовательно, в состав РЖЯ входят территориальные и социальные диалекты. По мнению С. И. Бурковой и О. А. Вариновой, на формирование вариантов РЖЯ влияют четыре фактора:  обособленность проживания глухих детей;  значительная удаленность специализированных образовательных учреждений для обу чающихся с ОВЗ по слуху;  условия освоения РЖЯ (окружение ребенка, наличие или отсутствие слуха у родите лей);  господство «устного» метода обучения в образовательных учреждениях [Буркова, Ва ринова, 2012]. Одновременно с процессом формирования и развития вариантов (диалектов) РЖЯ происходит формирование «наддиалектного» варианта. Так, в Новосибирске аналог койне в звучащих языках формируется при взаимодействии вариантов РЖЯ, носителями которых являются глухие студенты из разных регионов России, которые обучаются в НГТУ и проживают в одном общежитии, и сотрудники НГТУ (преподаватели и сурдопереводчики), обучающие этих молодых людей с ОВЗ по слуху [Там же]. Охарактеризуем РЖЯ на основе оппозиции «народно-разговорная – литературная формы». Не вызывает сомнений, что РЖЯ, долгие годы считавшийся средством исключительно межличностного общения, функционировал и функционирует в обиходно-разговорной форме. Проблемным является вопрос о существовании литературной формы анализируемого языка. Любой литературный язык характеризуется наличием письменной разновидности и норм. Носители РЖЯ для создания и восприятия письменных текстов используют соответствующую письменную форму русского языка. Значит, необходимо выяснить: существуют ли в РЖЯ нормы, что считается нормой РЖЯ. Разговорная речь (разговорный стиль звучащего языка) характеризуется наличием норм, которые в отличие от норм книжно-письменных стилей не кодифицированы и сознательно никем не поддерживаются. Н. А. Лукьянова, исследуя экспрессивную лексику разговорного употребления, сделала вывод о том, что «диалектные экспрессивные контексты демонстрируют сохранение в говорах живой стихии народной речи. Экспрессивные слова, используемые в высказываниях как их существенный компонент, не создают для говорящих эффекта грубости, вульгарности, они органичны в них, поскольку принадлежат этой же стихии. В иной социальной среде, при иных, менее непринужденных отношениях между членами социального коллектива многие ЭЛЕ (экспрессивные лексические единицы. – О. К.) воспринимаются как грубые, бранные, вульгарные. То, что уместно, естественно в одной среде, может быть неуместным, неестественным в другой. Как отмечает М. А. Пробст, всякое высказывание “может существовать лишь в некоторой системе, которая определяется как свойствами коллектива или совокупностью коллективов, так и «средой обитания», в которой существует коллектив или совокупность коллективов”… Языковые нормы обусловливаются социально-этическими нормами конкретного, данного социального коллектива» [Лукьянова, 1986. С. 188–189]. Таким образом, языковая норма характерна и для литературной, и для обиходно-разговорной, и для диалектной формы языка. Видимо, можно предположить, что в РЖЯ существуют нормы, определяемые социально-этическими нормами сообщества людей с ОВЗ по слуху. Итак, в настоящее время РЖЯ существует в народно-разговорной и диалектной формах. Для дальнейшего развития РЖЯ важно определить понятие его нормы. Среды и сферы употребления русского жестового языка Исследование функциональной стороны языка предполагает описание сред и сфер существование анализируемого языка. Под средой общения понимается «вид общности людей, связанных между собой родственными, этническими, социальными или территориальными »ÒÒΉӂ‡Ìˡ ÙÛÌ͈ËÈ Ë Â‰ËÌˈ ˇÁ˚͇ узами, в пределах которых реализуется общение» [Аврорин, 1975, с. 69]. В. А. Аврориным названы следующие важнейшие альтернативные среды общения:  семейное общение;  общение внутри производственного коллектива;  общение внутри социальной группы;  общение внутри населенного пункта или ограниченного региона;  общение внутри временно организованного средоточия людей;  общение внутри целого народа независимо от его численности;  межнациональное общение;  общечеловеческое общение [Аврорин, 1975]. Выясним, в каких средах общения используется РЖЯ. Люди с ОВЗ по слуху общаются с родственниками; с людьми, с которыми обучаются или работают в одном учреждении; с людьми одного с ними возраста; с людьми, имеющими сходные с ними интересы; с людьми, проживающими с ними в одном населенном пункте или регионе; на различных мероприятиях (конкурсах, соревнованиях, концертах, конференциях и т. д.); с представителями других национальностей и стран. Следовательно, среды общения РЖЯ и русского языка почти полностью совпадают. Кроме того, естественные звучащие языки используются в различных сферах общения, важнейшими из которых являются:  сфера хозяйственной деятельности;  сфера общественно-политической деятельности;  сфера быта;  сфера организованного обучения;  сфера художественной литературы;  сфера массовой информации;  сфера эстетического воздействия;  сфера устного народного творчества;  сфера науки;  сфера всех видов делопроизводства;  сфера личной переписки;  сфера религиозного культа и др. [Аврорин, 1975]. РЖЯ используется во многих сферах общения. В Федеральном законе от 30.12.2012 № 296-ФЗ «О внесении изменений в статьи 14 и 19 Федерального закона “О социальной защите инвалидов в Российской Федерации”» зафиксировано: «Русский жестовый язык признается языком общения при наличии нарушений слуха и (или) речи, в том числе в сферах устного использования государственного языка Российской Федерации. <…> Органы государственной власти и органы местного самоуправления создают условия в подведомственных учреждениях для получения инвалидами по слуху услуг по переводу с использованием русского жестового языка» 3. Глухие и слабослышащие граждане заняты в сфере народного хозяйства, поэтому РЖЯ обслуживает сферу хозяйственной деятельности. Граждане в ОВЗ по слуху принимают участие в политической жизни общества, например, участвуют в выборах в органы власти различных уровней, значит, РЖЯ используется и в сфере общественно-политической деятельности. На РЖЯ происходит общение в сфере быта. Важной сферой использования РЖЯ является организованное обучение. Обучающиеся с ОВЗ по слуху могут получать образование на всех уровнях 4. С 1 сентября 2016 г. вступил в силу Федеральный государственный образовательный стандарт начального общего образо- 3 Федеральный закон № 296-ФЗ от 30 декабря 2012 г. «О внесении изменений в статьи 14 и 19 Федерального закона “О социальной защите инвалидов в Российской Федерации”». URL: http://docs.cntd.ru/document/902389665 (дата обращения 31.12.2012). 4 Федеральный закон от 29.12.2012 № 273-ФЗ «Об образовании в Российской Федерации». URL: https://rg.ru/ 2012/12/30/obrazovanie-dok.html (дата обращения 01.09.2016).                                                              вания обучающихся с ограниченными возможностями здоровья, в котором зафиксированы требования к организации и реализации образования глухих и слабослышащих младших школьников 5. Разработаны специальные требования в Федеральные государственные образовательные стандарты основного и среднего общего образования для глухих и слабослышащих подростков 6. Инвалиды по слуху имеют возможность обучаться в колледжах и вузах. Например, более 20 лет Институт социальных технологий и реабилитации НГТУ позволяет получить образование молодым людям с ОВЗ по слуху. И это не единственный вуз в Новосибирске и в России. Люди с ОВЗ по слуху могут активно заниматься научной деятельностью и представлять результаты своих исследований на РЖЯ, т. е. использовать РЖЯ в сфере науки. Использование РЖЯ в средствах массовой информации, прежде всего на телевидении, регламентируется Федеральным законом № 296-ФЗ: «Вводится система субтитрирования или сурдоперевода телевизионных программ, кино- и видеофильмов». РЖЯ используется в сфере эстетического воздействия: становятся популярными жестовые песни 7. С помощью РЖЯ обслуживается сфера религиозного культа. В Новосибирске существует Новосибирская православная община глухих и слабослышащих при храме в честь Покрова Пресвятой Богородицы (http://effafa.ru), где для глухих и слабослышащих прихожан проводятся службы с сурдопереводчиком. В настоящее время невозможно охарактеризовать использование РЖЯ в сфере устного народного творчества из-за трудностей в организации и проведении исследований в данной области. Затруднена оценка значения РЖЯ в сферах личной переписки, художественной литературы и всех видов делопроизводства из-за отсутствия у языка собственной письменной формы. На основании сказанного можно сделать предварительный вывод о том, что сферы ис пользования русского звучащего и русского жестового языка почти полностью совпадают. Социальные условия функционирования русского жестового языка Еще один параметр характеристики функциональной стороны языка – социальные условия, под которыми понимаются конкретно-исторические условия существования народа и уровни его социально-экономического, политического и культурного развития [Аврорин, 1975]. Носителями РЖЯ являются глухие и слабослышащие граждане РФ, а не отдельные народ или народность, поэтому, видимо, уровни социально-экономического, политического и этнического развития носителей РЖЯ можно отождествлять с уровнями экономического, политического и этнического развития всего населения России. Несмотря отсутствие письменной разновидности РЖЯ, можно охарактеризовать уровень его культурного развития. РЖЯ имеет специфическую основную языковую единицу – жест, свою лексическую систему, включающую более 5 000 жестов, и свою грамматическую систему. РЖЯ активно взаимодействует с другими жестовыми языками и русским звучащим языком, постоянно увеличивая свой словарный запас. Как уже отмечалось, небольшая численность носителей РЖЯ и рассредоточенность их по всей территории страны стали факторами, обусловившими появление диалектов РЖЯ и оказавшими влияние на формирование особенностей лексического и грамматического 5 Приказ Министерства образования и науки РФ от 19.12.2014 № 1598 «Об утверждении федерального государственного образовательного стандарта начального общего образования обучающихся с ограниченными возможностями здоровья». URL: http://минобрнауки.рф (дата обращения 01.09.2016). 6 Проекты специальных требований в Федеральные государственные образовательные стандарты основного и среднего общего образования. URL: http://fgos-ovz.herzen.spb.ru (дата обращения 27.01.2017). 7 См.: Кропотов Д. Образование неограниченных возможностей. URL: https://nspu.ru/content/news/index.php? ELEMENT_ID=22289 (дата обращения 10.03.2017).                                                              »ÒÒΉӂ‡Ìˡ ÙÛÌ͈ËÈ Ë Â‰ËÌˈ ˇÁ˚͇ строя РЖЯ. В русском жестовом языке, помимо собственных специфических жестов, существуют жесты-заимствования, являющиеся невербальными визуальными средствами общения русского звучащего языка, например, жесты ПОЖАЛУЙСТА, ЗАКЛЮЧЕНИЕ (лишение свободы), НЕТ и др. [ВРЖЯ, 2011; Гейльман, 1975–1979; СРЖЯ, 2009; Фрадкина, 2001]. Таким образом, социальные условия функционирования РЖЯ во многом сходны с усло виями функционирования русского языка. Билингвизм глухих Глухие люди считаются билингвами. В зарубежных исследованиях билингвизм глухих и слабослышащих называют жестово-письменным, так как на звучащем языке люди с ОВЗ по слуху создают письменные тесты и читают их. «Поскольку большинство жестовых языков не имеют общеупотребительной письменной формы, глухие обычно пользуются письменной формой устного языка, принятого в их государстве» [Семушина, 2010. С. 115]. Для описания билингвизма в русскоязычной литературе используют введенный Г. Л. Зайцевой термин словесно-жестовое двуязычие. По мнению российского дефектолога, двуязычие глухих характеризуется распределением коммуникативных функций между жестовым и звучащим языками, различным уровнем владения этими языками и взаимным влиянием языков [Зайцева, 2000]. Жестовый язык – родной язык людей с ОВЗ по слуху, так как этим языком они владеют в совершенстве, пользуются им во всех ситуациях, кроме ситуаций, в которых необходимо создание письменных высказываний. Именно РЖЯ постоянно используется глухими и слабослышащими для выражения мыслей любого содержания, т. е. он приоритетен в выполнении экспрессивной функции, что, по мнению В. А. Аврорина, является показательным признаком родного языка [Аврорин, 1975]. Двуязычие глухих людей не региональное, а национальное, так как, во-первых, каждый человек с ОВЗ по слуху независимо от территории проживания владеет двумя языками – РЖЯ и русским языком; во-вторых, РЖЯ и русский язык «не только сосуществуют, но и взаимодействуют, распределяя между собой сферы употребления или чередуясь в речевой практике всех и каждого в зависимости от речевой ситуации» [Там же. С. 129]; в-третьих, эти языки существуют и взаимодействуют на всей территории РФ. Русский язык усваивается глухими людьми искусственно, так как процесс обучения этому языку происходит в специальной (коррекционной) школе под руководством сурдопедагогов, на занятиях по русскому языку в образовательных учреждениях специального профессионального или высшего образования в сопровождении сурдопереводчиков. Двуязычие глухих и слабослышащих граждан РФ можно назвать подлинным, так как степень владения ими русским языком близка к степени владения РЖЯ. Его можно считать истинным, так как люди с ОВЗ по слуху не только общаются, но и мыслят на обоих языках, используют их в важнейших сферах общественной жизни. В зависимости от характера связей между сосуществующими языками Л. В. Щерба выделял два типа двуязычия – чистое и смешанное. Двуязычие глухих и слабослышащих граждан РФ можно отнести к смешанному типу, так как носители РЖЯ переводят высказывания с жестового языка на письменную разновидность русского языка и наоборот. Русский жестовый и русский звучащий языки не только сосуществуют в сознании людей по ОВЗ по слуху, но и взаимодействуют, причем каждому понятию действительно соответствуют два способа его выражения: один из жестового, а второй из звучащего языка. Взаимодействие РЖЯ и русского языка проявляется и в разделении ими сфер употребления. Мы разделяем точку зрения В. А. Аврорина, который считал, что при анализе и описании двуязычия необходимо определять не только уровень его интенсивности (степень владения вторым языком), но и уровень экстенсивности и универсальности. Уровень экстенсивности двуязычия определяется широтой его распространения и охватом говорящих. Лингвисты различают индивидуальное двуязычие, при котором «в одной среде обнаруживаются отдельные, не связанные между собой постоянными узами двуязычные лю ди, и массовое двуязычие с двумя подтипами: сплошным, когда двуязычен весь народ, и групповым, когда двуязычны определенные группы людей внутри народа» [Там же. С. 148]. Такими группами могут быть социальные, профессиональные группы, а также группы людей, которые граничат с иноязычными соседями. Так как одновременно носителями РЖЯ и русского языка является подавляющее большинство глухих и слабослышащих граждан, то их двуязычие можно характеризовать как массовое сплошное. Несмотря на то что РЖЯ – средство общения людей с ОВЗ по слуху, этот язык имеет низ кий статус у его носителей, что обусловлено рядом объективных факторов:  использование РЖЯ только в качестве средства межличностного общения;  обучение глухих детей в традиционных школах на русском языке;  неразличение самими глухими естественного жестового языка и калькирующей речи;  незнание людьми с ОВЗ по слуху значения термина билингвизм [Семушина, 2012]. Определяя уровень универсальности РЖЯ, необходимо учитывать тот факт, что русский жестовый язык не используется в письменной форме, поэтому двуязычие глухих людей не может быть названо универсальным сплошным адекватным. Изучение функциональной стороны РЖЯ позволило сделать некоторые предварительные выводы. 1. Описание функциональной стороны РЖЯ возможно с использованием терминов, понятий и характеристик, разработанных при изучении функциональной стороны русского языка. Нами была выявлена возможность применения для описания функциональной стороны РЖЯ подхода, разработанного В. А. Аврориным. Данный подход предполагает исследование функциональной стороны естественного языка по четырем параметрам:  функции языка;  формы существования языка;  сферы и среды употребления языка;  социальные условия функционирования языка. 2. РЖЯ выполняет те же функции, что и русский язык: коммуникативную, экспрессив ную, конструктивную и аккумулятивную. 3. РЖЯ не имеет собственной письменной формы. Для создания и восприятия письменных высказываний глухие и слабослышащие люди используют письменную разновидность русского языка. 4. Среды и сферы РЖЯ и русского языка почти полностью совпадают, за исключением тех сфер, в которых должны быть созданы письменные высказывания. 5. Социальные условия функционирования РЖЯ во многом совпадают с соответствующими условиями функционирования русского языка. Двуязычие людей с ОВЗ по слуху может быть охарактеризовано как массовое сплошное смешанное, однако в силу отсутствия письменной формы не может быть названо универсальным. 6. Начатое нами изучение функциональной стороны РЖЯ позволило сформулировать ак туальные направления дальнейшего исследования:  изучение социально-этических норм сообщества людей с ОВЗ по слуху;  определение понятия нормы русского жестового языка.

Напиши аннотацию по статье

УДК 81 + 811.161.1 DOI 10.25205/1818-7935-2017-15-3-67-75 О. О. Королькова Новосибирский государственный педагогический университет ул. Вилюйская, 28, Новосибирск, 630126, Россия ookorol@mail.ru ИЗУЧЕНИЕ ФУНКЦИОНАЛЬНОЙ СТОРОНЫ РУССКОГО ЖЕСТОВОГО ЯЗЫКА (К ПОСТАНОВКЕ ПРОБЛЕМЫ) Статья посвящена актуальному направлению современного языкознания – описанию русского жестового языка. Предметом исследования является функциональная сторона русского жестового языка. Анализируются возможности использования подхода, разработанного при изучении функциональной стороны русского языка. Делаются выводы об особенностях функциональной стороны русского жестового языка. Формулируются проблемы и перспективы исследования.

изучение лингводидактические стратегии полиглотов к разработке теории полиглот и практики ее применения. Ключевые слова: полиглотия, психолингвоперсонология, моделирование индивидуальных черт коммуникативной компетенции, интериоризация языкового материала, визуальное, аудиальное, сенсорное усвоение языкового материала, иконические и функциональные жесты, лингводидактический дискурс полиглота, концептуальная метафора Говоря о разработке лингвистической теории полиглотии, хочется подчеркнуть, что первые попытки научного обобщения опыта изучения языков, накопленного самими полиглотами и отраженного в том, что Г.А. Казаков [2016] называет «полиглотическими мемуарами» [Ломб 1975; Спивак 1986; Куринский 1994; 2006; Гуннемарк 2011 (Gunnemark 1996; Gunnemark, Gerthin 1997); Мельников 2009; Петров, Борейко 2010], были предприняты именно в стенах Института языкознания РАН. Первым подходом к сравнительному исследованию феномена полиглотии профессиональным лингвистом стала книга сотрудника ИЯз РАН А.П. Юдакина «Можно ли изучить 50 языков» [Юдакин 1998], затем в 2009 году вышла первая книга автора этой статьи в задуманной серии «Лингвистические и психологические 70 Вопросы психолингвистики 2 (36) 2018 Теоретические и экспериментальные исследования стратегии полиглотов: Как найти свой путь к иностранным языкам» [Никуличева 2009], вторая книга серии «Лингвистически и психологические стратегии полиглотов: Говорим, читаем, пишем» была опубликована в 2013 г. [Никуличева 2013], и только в 2012 вышла книга американского лингвиста М. Эрарда [Erard 2012], синтезирующая опыт множества полиглотов и получившая благодаря английскому языку широкую международную известность. Ее название «Babel No More» дословно можно было бы перевести как «Вавилона больше нет» или «Конец Вавилонского проклятия», но в русском переводе книга была опубликована под более академическим названием «Феномен полиглотов» [Эрард 2012]. Сам факт выхода в пределах трех лет двух обобщающих и независимых друг от друга исследований по проблемам полиглотии показателен. Это своего рода проверка достоверности полученных результатов, поскольку авторы обеих книг приходят к схожим выводам и обобщениям. Так же, как и в наших книгах о стратегиях полиглотов, Эрард анализирует опыт ряда полиглотов прошлого, интервьюирует доступных ему полиглотов-современников и изучает полиглотические мемуары. Это тем более важно, что круг полиглотов, обследованных в книгах Д.Б. Никуличевой и М. Эрарда, практически не совпадает. Из полиглотов прошлого Д.Б. Никуличева строила свои наблюдения на истории жизни Вильгельма фон Гумбольдта (17611835), Генриха Шлимана (1828-1890) и Арминия Вамбери (1832-1913), тогда как Майкл Эрард подробно изучал жизненный путь кардинала Джузеппе Меццофанти / Giuseppe Gasparo Mezzofanti (1774-1849), «просвещенного кузнеца» из Коннектикута Элиу Барритта / Elihu Burrit (1810-1879), немецкого дипломата, переводчика и востоковеда Эмиля Кребса / Emil Krebs (1867-1930). Что касается полиглотовсовременников, то в поле внимания Эрарда попали: президент международной ассоциации полиглотов Александр Аргуэльес, переводчик Евросоюза с 14 языков Грэм Кэнсдейл / Graham Cansdale, эксперт по оценке образовательных программ, финансируемых за счет средств Всемирного банка Хелен Абадзи / Helen Abadzi, победитель национального конкурса полиглотов голландец Йохан Вандевалле / Johan Vandewalle, тогда как исследование Д.Б. Никуличевой фокусировалась в первую очередь на российских полиглотах: питерском филологе Сергее Григорьевиче Халипове (1938-2011), синхронисте и коллеге по МГЛУ Дмитрии Юрьевиче Петрове, переводчице и сотруднику российского отделения Total Ирине Шубиной и поэтеполиглоте и фотохудожнике Вилли Мельникове (1962-2016). Тематика полиглотии представляет особый интерес в русле такого практического направления психолингвистики, как психолингвоперсонология, определявшаяся К.Ф. Седовым как: «психолингвистика индивидуальных различий, которая ставит перед собой задачи моделирования индивидуальных черт коммуникативной компетенции» [Седов 2009: 50]. Задачей серии книг Д.Б. Никуличевой о лингвистических и психологических стратегиях полиглотов было обобщение индивидуальных черт их коммуникативной компетенции с целью использования в практике изучения иностранных языков. Это обобщение проводилось по четырем основным направлениям: изучение поведенческих особенностей полиглотов в ценностной, эмоциональной, когнитивной и перцептивной сферах. Ценностная составляющая коммуникативной компетенции характеризовалась обязательным присутствием осознанной мотивации к изучению конкретного Вопросы психолингвистики 2 (36) 2018 71 включением целей, связанных с иностранными языками, в общую структуру ценностей человека; отношением к языкам как к способу самореализации и «омногомеривания» мира, как это называл поэт-полиглот Вилли Мельников. Эмоциональная составляющая коммуникативной компетенции проявлялась в осознании своих неординарных языковых способностей; выявлении собственного ресурсного опыта в обучении; создании и поддержание позитивного настроя на изучаемый язык; благодарном принятии каждого нового языка во всем его своеобразии; усвоении языкового материала «от первого лица». Перцептивная составляющая коммуникативной компетенции выражалась в целенаправленной опоре на свои наиболее сильные перцептивные особенности, обязательной сенсибилизация языкового материала (embodyment); сознательном развитии менее ярко выраженных визуальных / аудиальных / сенсорных способностей усвоения языкового материала, создании собственных эффективных методов интериоризации языкового материала на фонетическом, лексическом и грамматическом уровне. Когнитивная составляющая коммуникативной компетенции проявлялась в иреализации базового принципа запоминания – «мыслить запоминая» (важнейший принцип, сформулированный в книгах Валерия Куринского); в лексике важно установление межъязыковых и внутриязыковых параллелей; в грамматике приоритетно «усвоение грамматики из языка, а не языка из грамматики» и отношение к поиску языковых закономерностей как к увлекательной логической задаче; установление базовых структурных и ритмико-интонационных моделей и их лексическое наполнение по принципу комбинаторики; опора на визуализацию таблиц; сочетание структурного и коммуникативного подходов, обязательно включение вновь вводимых моделей в диалог. Несмотря на то, что объектом исследования стали разные люди, наблюдения и выводы оказались весьма близкими. Вот, например, какие общие типичные стратегии полиглотов были продемонстрированы Дмитрием Петровым по результатам его четырех телевизионных курсов (английский, итальянский, испанский, немецкий): - обязательность осознанной мотивации к изучению конкретного языка, - создание и поддержание позитивного настроя на изучаемый язык, - стадиальность изучения языка, - принцип минимума, необходимого и достаточного на начальном этапе, - эргономичность при сохранении речевой правильности, - доведение базовых структур и лексем до автоматизма, - сочетание структурного и коммуникативного подходов, - в лексике важно установление межъязыковых параллелей, - в грамматике приоритетно установление базовых структурных моделей, - опора на визуализацию таблиц, - обязательно включение вновь вводимых моделей в диалог, - приоритетно усвоение речевых формул, - усвоение коммуникативного материала идет «от первого лица», - регулярность языковых занятий, - интенсивность прохождения начального курса, - особый режим повторений [Никуличева 2013б: 93-96]. 72 Вопросы психолингвистики 2 (36) 2018 Теоретические и экспериментальные исследования К схожим выводам приходит М. Эрард в конце своей книги, говоря о важности получения удовольствия от занятий языком, самостоятельного исправления своих ошибок, упора на практику общения, использования всех доступных ресурсов (газеты, аудио, Интернет), усвоения диалогов, охватывающих основные тематические области, поиска точек соприкосновения с языками, которые уже знаешь, изучения грамматики по собственноручно составленным таблицам, регулярности занятий и повторения по определенной схеме [Erard 2012: 275-276]. Важнейшим же общим выводом наших исследований является то, что полиглоты – это прежде всего автодидакты, люди одержимые изучением языков, и что методы, применяемые этими людьми, соответствуют их индивидуальным когнитивным стилям. Важнейшее же различие в подходах между книгами Никуличевой и книгой Эрарда состоит в том, что Эрард целенаправленно исследует людей, которых он определяет даже не как полиглоты (люди, знающие шесть и более языков, и для которых изучение иностранных языков не является сложной задачей), а как гиперполиглоты – люди, владеющие несколькими десятками языков. Например, Аргуэльес в разной степени овладел более чем 45, Кребс – 68, Меццофанти, по некоторым сведениям, 72 языками. Если в своих анкетированиях Эрард учитывает и «обычных» полиглотов, людей, знающих более пяти языков, то исследовательский интерес для него представляют именно гиперполиглоты, которые в разной степени владеют значительно большим количеством языков. На схеме из книги Эрарда [Erard 2012: 225] представлена таблица, иллюстрирующая явный количественный скачок между теми, кто владеет шестью-девятью языками, и кто знает значительно больше языков. Последних – единицы. Из этого следует, что для изучения уникального мозга, разумеется, представляют наибольший интерес люди, находящиеся на экстремальных позициях шкалы, тогда как для лингводидактических целей, которые преследуются в моих книгах интересны прежде всего результаты тех людей, которые достигают впечатляющих результатов, но не представляют собой абсолютно уникального нейрофизиологического феномена. К уникальным феноменам из обследованных мной полиглотов можно было отнести Вилли Мельникова, получившего в афганскую войну черепно-мозговую травму, что резко активизировало его способности к усвоению новых языков. Особенность книги М. Эрарда состоит в том, что он делает упор на нейрофизиологическое изучение мозга гиперполиглотов и приходит к выводу об исключительности организации мозга этих людей. Например, он пишет: «Статистический анализ полученных результатов отчасти подтвердил справедливость гипотезы Гешвинда – Галабурда. Например, те, кто сообщил, что знает шесть и более языков, а также те, для кого изучение иностранных языков не является сложной задачей, значительно чаще признавались в наличии у них гомосексуального поведения, предпочтений и/или ориентации, чем можно было бы предсказать, основываясь на статистических ожиданиях. (Мои собственные исследования полиглотов этого наблюдения, кстати, никак не подтверждают. – Д.Н.). Кроме того, значительное число опрошенных указали, что либо они сами, либо кто-то из членов их семьи имеет иммунные заболевания. Некоторые из них явно витают в прошлом или прибыли из будущего. Меццофанти, Александр <Аргуэльес> и Хелен <Абадзи>, Кен Хэйл Вопросы психолингвистики 2 (36) 2018 73 Времени» [Эрард 2012: 109]. Описанное Эрардом [2012: 110] исследование мозга Эмиля Кребса, проведенное нейрофизиологами Кэтрин Амунтс и Карлом Циллесом [Amunts, Schleicher, Zilles 2004], показало, что характерной его особенностью была особая насыщенность нейронами так называемой зоны Брока (области Бродмана 44 и 45), отвечающей за обработку семантической составляющей, отбор и комбинацию смысловых элементов языка. Причем самое интересное оказалось то, что увеличено, по сравнению с одиннадцатью контрольными образцами мозга, у Кребса оказалась 45 поле Бродмана, имеющее связи с ядрами зрительного бугра, не в левом – вербальном, а в правом полушарии, обслуживающем невербальные когнитивные процессы, связанные с образным мышлением. Понятно, что зоны, отвечающие за речевые функции, должны быть развиты у полиглотов особенно интенсивно. Важно подчеркнуть, что они развиты по-разному. Так, нейрофизиологические исследования людей, имеющих “phonetic language talent” показывают, что у талантливых имитаторов, людей, способных особенно точно слышать и воспроизводить звуки, первичная слуховая кора головного мозга, известная как «извилины Гешля» (поле 22 по Бродману), имеет анатомически более сложную структуру: «у коры их головного мозга больше пальцеобразных извилин, заполненных белым веществом, что позволяет им занять большую поверхностную площадь» [Эрард 2012: 148] со ссылкой на [Dogil, Reiterer 2009]. Ведь это сенсорный центр речи, основная функция которого состоит в преобразовании слуховых сигналов, вызванных речью, в нейронные коды слов, которые активируют соответствующие образы или понятия. Подчеркнем тот факт, что мозг разных людей, имеющих талант к изучению языков, неодинаков, и это проводит к различию их индивидуальных когнитивных стилей. Но и мозг обычных людей тоже не одинаков, поэтому задача состоит в том, чтобы выявить те лингводидактические стратегии полиглотов, которые в наибольшей степени соответствуют твоему собственному когнитивному стилю, и научиться сознательно их использовать. Для этого было выделено два базовых типа полиглотов полиглоты-визуалы и полиглоты-аудиалы. Примерами первых могут служить Генрих Шлиман, Сергей Халипов, Ирина Шубина, Эмиль Кребс, Александр Аргуэльес. Примерами вторых служат Арминий Вамбери, Поуль Дженьюлос, Эрик Гуннемарк, полиглоты молодого поколения Станислав Крикун и Тимоти Донер. Дальнейшая задача состояла в том, чтобы выявить характерные поведенческие стратегии каждого из двух когнитивных типов полиглотов на стадии первичного ввода новой языковой информации (loading), на стадии запоминания новой информации (saving), на стадии доступа к ранее выученному (retrieval) и на стадии автоматизации, то есть перевода новой информации в устойчивый навык (skill). Причем поведенческие стратегии на каждой из этих четырех стадий изучались специально применительно к навыкам постановки артикуляции, понимания на слух, запоминания лексики, усвоения грамматики, активного говорения, чтения и письма. Заключительным шагом стала разработка специальных лингво-психологических упражнений, адресованных учащимся разных когнитивных стилей, которые позволяют им улучшить свои навыки во всех сферах изучения языка. 74 Вопросы психолингвистики 2 (36) 2018 Теоретические и экспериментальные исследования Проиллюстрируем процесс исследования стратегий полиглота на материале проведенного нами в начале 2014 года более чем трехмесячного ежедневного мониторинга Александра Аргуэльеса в онлайн-режиме в тот период, когда он приступил к изучению нового иностранного языка, в тот момент его 48-го языка – иврита. Александр Аргуэльес во всех отношениях проявляет себя как ярко выраженный интроверт. Если экстраверты, яркими примерами которых могут служить такие полиглоты-тинэйджеры, как американец Тимоти Доннер или украинец Станислав Крикун, уже с первой недели изучения нового языка начинают общаться – обычно по Интернету – с носителями изучаемого языка, особо не беспокоясь по поводу правильности своей речи и достаточности словарного запаса, то Александр Аргуэльес, наоборот, даже завершая первый цикл изучения иврита, отказался продемонстрировать реальное общение на иврите со специально найденным для него носителем языка из Израиля. При этом подчеркну, что к этому моменту он уже свободно читал, понимал аудиокниги на иврите и бегло (в режиме естественной речи носителя языка и с аутентичными интонациями) переводил на иврит любой из текстов продвинутого уровня, используя как основу параллельные тексты французского курса «Assimil» [Jacquet-Svironi 2007]. Его отказ был явным проявлением крайнего перфекционизма, черты характера, наиболее присущей как раз людям интровертивного типа. Овладевая иностранным языком, перфекционист стремится, чтобы его речь звучала абсолютно грамотно. В русском языке для этого есть даже выражение «говорить как по писаному». Приоритетность письменного текста по отношению к звучащей речи является типичным следствием такого отношения. «I’ve always loved script», – говорит о себе Аргуэльес. Мотивация к изучению языков и система ценностей Аргуэльеса отражают это в полной мере. Так, в ходе мониторинга он постоянно подчеркивал, что его важнейшая цель состоит в том, чтобы свободно читать классическую литературу на языках оригинала: «My goal is to develop real reading abilities in the original classic literature of languages with strong cultural traditions. Being able to converse is a nice byproduct of learning languages, but it has never been my motive». Именно поэтому в выборе языков Аргуэльес руководствуется прежде всего наличием в данном языке богатой литературной традиции, а способность общаться на этом языке воспринимает как «приятный побочный продукт». Наблюдая впоследствии то, как Аргуэльес общается по-русски, я не переставала восхищаться грамматической и интонационной правильностью его речи и богатством языка, однако не раз замечала в его речи устаревшие книжные обороты типа «делаю пометы» или «надобно сказать». Даже такая деталь, как неприятие учебников на электронных носителях и выбор только тех учебников, которые можно достать «в бумажном» варианте, свидетельствуют о его особом отношении именно к книгам. Приведу один эпизод из нашей недавней встречи в Дубае, где в настоящее время профессор Александр Аргуэльес возглавляет Институт лингвистики в Американском университете. Во время совместной экскурсии в отдаленный арабский форт один из его сыновей посочувствовал смотрителю музея, день за днем проводящему в безлюдном зале. «А по-моему, замечательная работа! – воскликнул отец. – Я бы хотел сидеть здесь и целый день читать книги!» Вопросы психолингвистики 2 (36) 2018 75 там», «полиглотам-визуалам», типичным представителем которых был знаменитый Генрих Шлиман. Но точно так же, как и Шлиман, перфекционист Аргуэельес целенаправленно совершенствует свои аудиальные навыки, используя те возможности, которых не было у Шлимана. Вообще, хочу еще раз подчеркнуть, что опора на наиболее сильные стороны свей личности с целенаправленным «достраиванием» своих прочих способностей до достаточно высокого уровня является общей чертой полиглотов. Сверхжесткая организация времени является самой впечатляющей чертой Аргуэльеса. Он ведет неукоснительный учет всех своих занятий и точно знает, сколько часов он посвятил какому языку. На это обратил внимание и Эрард: «Судя по таблице Александра, за последние 456 дней он потратил на языки 4454 часа. В порядке убывания количества потраченных часов языки распределились следующим образом: Английский – 456, Арабский – 456, Французский – 357, Немецкий – 354, Латинский – 288, Китайский – 243, Испанский – 217, Русский – 213…». [Эрард 2012: 73-74]. И так порядка 50 языков за полтора года, до последней записи: Индонезийский – 4, Вьетнамский – 4. По свидетельству Эрарда, похожие записи также вели такие гиперполиглоты, как Элиу Баррит и Эмиль Кребс. Подобный жесткий учет времени совместно с такими чертами, как наличие блестящих способностей в определенной области, некомфортность в социальном окружении, пристрастие к заведенному распорядку и страх перед его нарушением, побудили Майкла Эрарда заподозрить у Аргуэльеса проявления так называемого синдрома Аспергера [Эрард 2012: 146]. Мои собственные наблюдения подтверждают, что столь же скрупулезно Аргуэльес относится к организации каждого своего сеанса обучения. Перечислю основные моменты, отмеченные в ходе мониторинга. 1. Ежедневность. На протяжении шести месяцев исследования (три месяца изучение иврита с нуля и три месяца занятий русским языком на продвинутом этапе) Аргеллес ни разу не пропустил времени занятий. Я наблюдала его в состоянии после ночи без сна из-за затянувшейся экскурсии, после травмы в результате падения, а также в состоянии простуды. И даже внезапная смерть близкого коллеги, о которой ему сообщили прямо на моих глазах во время одного из занятий, не изменила его распорядка. 2. Жесткая привязка занятий к определенному времени суток и учет особенностей собственных биоритмов. Как занятия ивритом, так и впоследствии занятия русским языком начинались ровно в четыре часа утра. 3. Интенсивность загрузки материала. За один час занятий Аргуэльес вводит текстовый материал, который в курсе «Ассимиль» рассчитан на одну неделю (шесть учебных уроков и каждый седьмой урок – повторение). 4. Заданная ограниченность занятия по времени и четкая его временная разбивка на заранее определенные аспекты. При введении нового урока на начальной стадии это шестишаговое повторение: - Blind shadowing – звуковая имитация звучащего текста без опоры на пись менный текст. 76 Вопросы психолингвистики 2 (36) 2018 Теоретические и экспериментальные исследования - Shadowing focusing on parallel French text – звуковая имитация звучания на иврите с одновременным прочтением параллельного текста на известном языке (в данном случае французском). - Shadowing looking on Hebrew and French texts – чтение синхронно с аудиозаписью с одновременным фокусом на параллельные тексты на французском и на иврите. - Reading after the tape focusing only on Hebrew page – чтение синхронно с ауди озаписью глядя только на страницу на иврите. - Focusing on French explanations – чтение пояснений к уроку по-французски. - Reading the Hebrew text with the tape – завершающее чтение текста синхронно с аудиозаписью. 5. Многоступенчатый режим повторений: - Его формула 48 часов состоит в обязательном озвучивании по системе shadowing материала, введенного в предыдущие два дня. То есть перед тем как ввести, скажем, уроки 22, 23, 24, 25, 26, 27, Аргуэльес повторяет вслух позавчерашние уроки 8, 9, 10, 11, 12, 13 и вчерашние 15, 16 17, 18, 19, 20. - Повторение начального уровня с другими учебниками. Так, перед тем как перейти ко второму тому «Ассмимля», Аргуэльес дважды повторил начальный этап, используя два других учебника. - Циклическое повторение всех учебников после прохождения их по первому разу. 6. Ежедневное возвращение к материалу других языков с целью их поддер жания. Организация режима повторений является ключом к пониманию того, как Аргуэльес организует перевод нового материала в устойчивый языковой навык (skill). Это элемент его собственных настойчивых утверждений относительно того, в чем заключается его секрет в изучения языков. Одновременно лингвистический мониторинг позволяет выявить стратегии, скрытые от самого полиглота, но явно входящие в его бессознательный инструментарий. Так, отдельный интерес представляют стратегии, применяемые Аргуэльесом для сохранения только что введенной новой информации в памяти. Сам Александр утверждает, что не использует мнемотехники при запоминании слов или грамматических структур, за исключением этимологических связей. Однако, наблюдая его в течение более чем 100 дней, я убедилась, что неизменным для него остается принцип множественности каналов запоминания. Там, где он работает по французскому учебнику «Ассимиль», смыслы конструкций он берет из параллельных текстов. Сочетания звук-смысл-графика, наложенные на интенсивное множественное проговаривание с убыстрением на фоне ритмичного движения, достаточны для запоминания. Однако стратегия в корне меняется, когда Аргуэльес переходит к учебнику иного типа. После начального «Ассимиля» он взял более сложный курс иврита, где не используются параллельные тексты. Там в начале каждого урока вводятся новые слова с пояснениями на немецком языке. И тут стратегия ввода материала резко меняется. Вопросы психолингвистики 2 (36) 2018 77 себя самого) сопровождая их жестами. Это побудило меня провести эксперимент в формате игры-угадайки. Не имея перед собой текста, я не знала перевода, но записывала то, как слова звучали на иврите и отмечала сопровождающие их жесты, а в последующей переписке уточняла у Александра их значение. Вот некоторые примеры. Цифры – для их запоминания использовались четкие жестовые обозначения, которые явно являлись универсальными для всех известных Александру языков: akhat – אַחַ ת – большой палец – 1 (f), shtaim – שְׁ תַּ יִם – указательный палец – 2 (f), shalosh –שָׁ לוֹשׁ – средний палец – 3 (f), arba –אַרְ בַּ ע – безымянный палец – 4 (f), khamesh – חָ מֵ ש– ладонь – 5 (f), shesh –שֵׁ שׁ – ладонь и большой палец – 6 (f). В какой-то момент следующего урока движения опять стали напоминать счет. Оказалось, что речь шла о сотнях: may-ah מֵ אָה – движение раскрытой ладонью вниз – 100 (f), ma-ta-eem מַ אתַ יִים – движение раскрытой ладонью вправо – 200, shalosh meot – שַ לוֹש מֵ אוֹת ладонь с тремя раскрытыми пальцами двигается к себе – 300, khamesh meot – מֵ אוֹת חָ מֵ שׁ раскрытая ладонь двигается к себе – 500, elef – אֶ לֶ ף движение двумя раскрытыми ладонями вниз – 1000. Предлоги и пространственные наречия также были узнаваемы по икониче ским жестам: al –עַ ל – ладони лежат рядом на столе – предлог «на», all yad – עַ ל יַ ד – ладони скользят по столу в стороны – «рядом», rakhok –רָ חוֹק – ладонь выбрасывается далеко вперед – «далеко», «широко». Существительные передаются либо функциональными жестами, либо ико ническими: yayin – יַ יִן – как будто пьет – «вино», marak – מָ רָ ק– как будто ест – «суп», bakbuk– בִּ קְ בֵּ ק– как будто держит что-то цилиндрическое в руке – «бутылка», mana – מָ נָ ה – круговое движение пальцем над поверхностью стола – «порция, блюдо», аgvania – עַ גְ בָ נִ יָּ ה– как будто держит в ладонях что-то круглое – «помидор», regel – רֶ גֶ ל– рукой показывает на свою ногу – «нога», «ступня». Глаголы и тематически связанные с ними существительные кодируются схожими функциональными жестами, изображающими ситуацию: omer, omeret –אוֹמֵ ר אוֹמֶ רֶ ת указательный палец движется от губ вперед – «гово рю» (m.,f.), seekhah – שִׂ יחָ ה – указательные пальцы приближаются с обеих сторон к уголкам губ – «беседа», Жесты могут носить и более сложный метонимический характер: na’ar – נַ עַ ר – ладонь движется горизонтально вниз – «молодой», «молодость», k’far –כְּ פָ ר – кулаки плотно опираются на стол по обе стороны тела – «деревня», 78 Вопросы психолингвистики 2 (36) 2018 Теоретические и экспериментальные исследования teavon – תֵּ אָבוֹן– ладонь на животе, выражение лица довольное – «аппетит». Пространственное кодирование местоимений, причем формы женского и мужского рода четко противопоставляются своим левым или правым расположением относительно тела: yesh li –יֵ שׁ לִ י – большой палец обращен к себе – «у меня есть», yesh l’khah – יֵ שׁ לְ ךָ – большой палец обращен вперед – «у тебя есть», yesh lo – יֵ שׁ לו (m.s.) – большой палец указывает направо – «у него есть», yesh lah יֵ שׁ לָ ה (f.s.) – большой палец указывает налево – «у нее есть», ayn lo – אֵ ין לו־ (m.s.) – большой палец указывает направо – «у него нет», ayn lah – אֵ ין לָ הֹ При повторных чтениях лишь иногда отмечались слабые рефлексы этих дви (f.s.) – большой палец указывает налево – «у нее нет». жений, носившие, по-видимому, напоминающий характер. Таким образом, не замеченное самим Аргуэльесом, но явно присутствующее в его лингводидактическом поведении сочетание аудиального ввода с сенсорно-моторной иллюстрацией смысла очевидно. Это подтверждает наблюдения нейрофизиологов о том, что моторика, и прежде всего движения рук и пальцев, координируются тем же участком мозга, что и движения органов речи (Поле 4 по Бродману). То есть происходит не только стимуляция соответствующего участка мозга (primary motor cortex), но и связывание этого артикуляционно-моторной реакции со смысловым стимулом, то есть с лексической и грамматической семантикой языковой формы. Экспериментируя с тем, как люди разных перцептивных типов запоминают лексику, я неоднократно убеждалась, что объединение звука и сенсорного представления смысла обычно прочнее укореняется в памяти, нежели соотнесение звучания слова на разных языках. Сенсорно загруженная лексика гораздо естественнее вспоминается при переходе с языка на язык, поскольку ощущение смысла является тем общим знаменателем, на который легко наложить звуковые оболочки самых разных языков. Точно так же скрытой от самого полиглота, но явно обнаруживаемой в ходе внешних наблюдений является эмоциональная динамика процесса изучения языка во времени. Эта динамика отражается в изменении метафор, связанных с процессом изучения языка, спонтанно возникающих в комментариях полиглота по ходу его языковых занятий. Развитие метафоры изучения языка является эффективной бессознательной стратегией полиглота, направленной на создание и поддержание своей ресурсности на разных стадиях процесса усвоения нового языка. В общих чертах для Аргуэльеса это было последовательной трансформацией ментальных пространств: <язык – визуальный объект> (1-я неделя) → <язык – гастрологический объект> (2-я, 3-я недели) → <язык – живое растущее существо> (с начала 4-й недели) → <язык – возлюбленная> (с начала 2-го месяца). В середине примерно стодневного процесса изучения иврита наметился период эмоционального спада, связанный с многократными повторениями языкового материала (дни 40-78). Позитивный настрой вернулся при переходе к продуктивной стадии перевода с французского на иврит. Метафоры заключительного этапа связаны с идеями достижения уверенного уровня понимания письменной и звучащей речи и превращения языка в <утилитарный объект> (c 90-го дня). Таким образом, метафорические коммен Вопросы психолингвистики 2 (36) 2018 79 объективным стадиям усвоения языка. Подробно результаты наблюдений над лингводидактической метафорой полиглота были описаны нами в [Никуличева 2015]. Важно подчеркнуть, что метафоры всегда возникали только в связи с позитивными состояниями, тогда как негативные оценки выражались прямыми атрибутивными номинациями. Эти наблюдения полезно учесть в лингводидактическом процессе, стремясь, с одной стороны, избегать прямых негативных номинаций, а с другой стороны – целенаправленно создавая и поддерживая ресурсные метафоры. Закончить эту статью мне бы хотелось метафорой Роджера Желязны из романа «Lord og Light». Переселенцы с далекой Симлы (Эарты), получившие, благодаря технологиям, возможность переносить свое сознание в новое тело и за счет этого ставшие бессмертными, устанавливают на новой планете общество, подобное индуистскому, а каждый из первых поселенцев, имея в своем запасе вечность, совершенствует свое ведущее качество – и становится богом... Стратегии полиглотов в чем-то напоминают эту метафору. Совершенствуя тысячами часов свои наиболее сильные природные качества, они достраивают прочие способности до столь высокого уровня, что в глазах обычных людей обретают поистине сверхчеловеческое могущество в изучении языков – и тем самым становятся высоким примером для своих современников и для будущих поколений.

Напиши аннотацию по статье

УДК 81’23 DOI: 10.30982/2077-5911-2-70-83 ИЗУЧЕНИЕ ЛИНГВОДИДАКТИЧЕСКИХ СТРАТЕГИЙ ПОЛИГЛОТОВ – К РАЗРАБОТКЕ ТЕОРИИ ПОЛИГЛОТИИ И ПРАКТИКИ ЕЕ ПРИМЕНЕНИЯ Никуличева Дина Борисовна доктор филологических наук, профессор, главный научный сотрудник сектора германских языков Института языкознания РАН 125009, Москва, Б. Кисловский пер., 1/1 nikoulitcheva@yandex.ru Статья написана по материалам доклада, прочитанного автором на заседании Центра межкультурных исследований им. А.А. Леонтьева 1 марта 2018 г., и посвящена обсуждению современных методов лингвистического изучения феномена полиглотии. Рассматриваются сходства и различия в описании этого явления в книгах Д.Б. Никуличевой [2009; 2013а] и М. Эрарда [2012]. В отличие от нейрофизиологического ракурса исследования М. Эрарда, подчеркивающего уникальность мозга гиперполиглотов, в исследованиях Д.Б. Никуличевой упор делается на изучение и обобщение их лингводидактического опыта. Задачей является моделирование коммуникативной компетенции полиглотов в ценностной, эмоциональной, перцептивной и коммуникативной сфере. На материале, полученном в ходе мониторинга американского полиглота Александра Аргуэльеса с начала его занятий ивритом, в статье показывается, как стратегии мотивации, организации времени, ввода новой языковой информации, ее запоминания, активизации и перевода в устойчивый навык могут быть использованы в лингводидактической практике. Особое внимание обращается на те стратегии интериоризации материала изучаемого языка, которые не осознаются самим полиглотом и выявляются в процессе наблюдения за его вербальным и невербальным поведением в процессе языковых занятий.

йитвйегы е за окраине плане предикативное има в западнополесском письменном языке на славянском фоне. Ключевые слова: малые славянские языки («микроязыки»), западнополесский письменный язык, синтаксис, предикативное имя, нормализаторский эксперимент, украинский язык, белорусский язык, польский язык. «JITVJEGY JE ZA OKRIMNE PLYMNE»: PREDICATE NOMINALS IN WESTPOLESSIAN IN COMPARISON WITH NEIGHBORING SLAVIC LANGUAGES O. V. Blinova Saint Petersburg State University, 7–9, Universitetskaya nab., St. Petersburg, 199034, Russian Federation In this article the constructions with Predicate Nominals (PN) expressed by a prepositional phrase ‘za + Acc’ are analysed, including constructions of the type X byl za Y in which PN is controlled by a subject, and constructions of the type schitaju X za Y in which PN is controlled by an object. In Westpolessian language the prepositional phrase is one of the main means of expressing PN, while in the surrounding literary languages it is presented mainly in the constructions of the second type. Ukrainian, Belarusian, Polish, and also Belarusian dialect materials testify semantic specialisation of the construction of the type Y byl za Y. Th e construction is used to indicate an activity, a profession, or a position of a person. Refs 25. Table 1. Keywords: Slavic minority languages («Microlanguages»), Westpolessian, syntax, predicate nominals, experimental standardisation, Ukrainian, Belarusian, Polish. 1. Введение Для локального сообщества, вступившего на путь борьбы за признание особого этнического статуса, важное значение имеет наличие собственного стандартного языка. В ходе его оформления различия с препятствующим самоопределению близкородственным языковым окружением могут вводиться намеренно. В рамках этой статьи будут выделены приёмы, направленные на увеличение дистанции (или увеличение количества структурных различий) между формирующимся письменным языком и соседними языками. 1 З.-полес., букв. ‘Ятвяги — отдельный народ’. © Cанкт-Петербургский государственный университет, 2016DOI: 10.21638/11701/spbu09.2016.210 кативным именем в текстах на западнополесском письменном языке. «Предикативное имя» понимается как субстантив или адъектив, синтаксически подчиненный глаголу, но  связанный отношением контроля с  другим именем в  той же клаузе2. Учитываются различия между (1) конструкциями, где предикативное имя контролируется подлежащим (типа Х был Y-ом), (2)  конструкциями, где предикативное имя контролируется дополнением (типа считаю X Y-ом). Предикативные имена принимают преимущественно три формы: согласованная форма, творительный падеж, предложная группа «за + винительный падеж»; обсуждению подлежат прежде всего конструкции с предложной группой. 2. Западнополесский письменный язык: условия возникновения, опорные говоры, тексты Так называемый «западнополесский микроязык», литературно-языковой проект, осуществлявшийся в конце XX века группой энтузиастов во главе с Н. Шеляговичем, обычно рассматривается в числе других «микроязыков» («малых славянских литературных языков»)3. Диалектной базой «западнополесского микроязыка» (далее  — западнополесского письменного языка, ЗПЯ) стали говоры южной части Ивановского района Брестской области и  койне, бытующее в  этом регионе и  на смежной территории Волынской области [Klimčuk, с. 91]. Письменный стандарт, таким образом, создавался для белорусского Брестско-Пинского и  смежных районов украинского Волынского Полесья. Необходимо отметить существенное «природное» отличие опорных западнополесских брестско-пинских говоров от основного белорусского диалектного массива, что приводит к атрибуции брестско-пинских говоров то как переходных украинско-белорусских, то как собственно украинских, то как белорусских (так, брестско-пинские говоры отличает отсутствие аканья, отсутствие цеканья-дзеканья, [i] на месте *ѣ под ударением)4. Жизненный цикл ЗПЯ ограничивается началом 80-х–серединой 90-х гг. XX в. Под влиянием монографии А. Д. Дуличенко «Славянские литературные микроязыки» (1981) у Н. Шеляговича5 появилась идея создания на западнополесской диалектной основе литературной нормы; идея была воплощена им и единомышленниками в форме проекта кодификации6, целого ряда стихотворных текстов, периодических изданий на ЗПЯ («Збудiнне» и «Балесы Полiсься»). 2 Определение основано на дефиниции Дж. Никольс в [Никольс, с. 344, см. также с. 345–351], но  учитывает более узкий круг форм выражения предикативного имени, исключая те, которые сближаются с  именами только по синтаксической функции (например, наречия, деепричастия в  выражениях типа Домики выглядели уютно, Он спит сидя). Строго говоря, интересующие нас предложные группы управляются предлогом, а не глаголом; отношения контроля в них выражены: считать его за дурака, считать их за дураков и т. д. 3 См., например, [Дуличенко; Duličenko]. 4 См., например, [Клiмчук, с. 50]. 5 См. [Шелягович]. 6 Неопубликованная дипломная работа студента БГУ Н. Шеляговича, согласно [Шелягович], называлась «Проект литературной нормы западнополесского микроязыка»; в [Duličenko, с. 583, 587] фигурирует название «Краткое фонетико-морфологическое описание брестско-пинского диалекта белорусского языка — проект литературного варианта». Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 2 В процессе создания стандарта была провозглашена идеология дистанцирования от окружающих литературных языков, ср.: «Полiськиj дялехт, нымавшиj стилька рокэj лытырацькиji нормы, розвывавса дысеткамы говорок — одны з jiх зазнавалы взьдiя росеjськиji володы, другы — лытвынськиji, трэтi — русынськиji, чытвэрты — полецькиji. Наша зарышна задача — одновыты запомэтяну основу, яка jiдыныть всi гэты говоркы, яка поможэ всiм полышукам лiпш порозумiтыса, шэ лiпш згуртоватыса еко плымнёвы»; «всека нова волода тому j повстае, шо хочэ сказаты свiтовы шось такэ, чого нихто гынчиj ныкажэ j ныскажэ. Тако-ж и лэксыкию, словоформамы своjiмы. Тому, выдомо, за норму полiськиji володы трэ браты наjпэроч тэ, шо е властывэ но полышукам, чого ныма в гынчых»7 [Балесы Полiсься, с. 6]. Требование использовать внутренние, собственно полесские языковые ресурсы, отличительные языковые черты нашло применение прежде всего при формировании словаря ЗПЯ, в способах восполнения лексического дефицита. Исследователи отмечали склонность Н. Шеляговича к заведомо архаичной, узкодиалектной лексике [Цыхун], к  лексическому конструированию, насыщению текстов авторскими неологизмами [Klimčuk; Аркушин, 2014, с. 169]). Ф. Д. Климчук приводит развёрнутый ряд неологизмов, в  том числе замещающих имеющиеся в  базовых говорах слова, принадлежащие общему с украинским и/или белорусским языком лексическому фонду, ср.: трэтёдэнь ‘среда’, пjетодэнь ‘пятница’, днэныччэ ‘сутки’, спарнык ‘супруг’, людность ‘народ, нация’ (ср.  также людовыj от польск. ludowy) [Klimčuk, с. 93], ср. также звэрхнык ‘начальник’, нарава ‘любовь’, гiр ‘пан’8 и мн. др. Внедрение некоторых заимствований (з-полес. спарéз ‘союз’ от латыш. spars ‘сила’, известное волода ‘язык’, соотносимое с латыш. valoda и др.), по-видимому, вызвано действием идеологически значимой «ятвяжской теории» («балтского мифа») происхождения полешуков9. Итак, существует достаточно большой корпус текстов на ЗПЯ10, демонстрирующий причудливое сочетание «естественных» (наблюдаемых в  опорных диалектах) и «сконструированных» черт. Концентрация искусственных элементов сделала ЗПЯ малопонятным для его потенциальных пользователей11. В то же время, воз 7 ‘Полесский диалект, столько лет не имевший литературной нормы, развивался в десятках говоров — одни из них испытывали воздействие русского языка, вторые — белорусского, третьи — украинского, четвертые  — польского. Наша первичная задача  — возродить забытую основу, которая объединяет все эти говоры, которая поможет полешукам лучше понять друг друга, еще лучше объединиться как народу’, ‘всякий новый язык потому и  возникает, что хочет сказать миру что-то такое, чего никто другой не говорит и не скажет. Так же и лексикой, словоформами своими. Поэтому, понятно, в качестве нормы полесского языка нужно брать прежде всего то, что свойственно только полешукам, чего нет в других [языках]’. 8 Возможно, соотносимо с диал. гира ‘голова человека’, см. [Аркушин, 2000, с. 89]. 9 См.  также [Шевченко]: «Важным фактором, влияющим на языковую политику полесских будителей, является их восприятие коренного населения Полесья как прямых потомков балтского племени ятвягов, которое населяло эту территорию в  раннее средневековье и  постепенно было ассимилировано славянами». Использование латышской лексики, видимо, вызвано фактом некоторого знакомства Н. Шеляговича с латышским языком. 10 Это прежде всего выпуски ежеквартальных и ежемесячных изданий, печатавшиеся с конца 1980-х до середины 1990-х гг. 11 Показательна переписка с  читателями на страницах газеты «Збудiнне»: [Читатель] А что это за язык в вашей газете? Мы, дрогичинцы, не можем читать эту «белеберду». [Редакция] Мныго Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 2 скольку западнополесский проект в целом может восприниматься как достаточно длительный языковой эксперимент, а на материале ЗПЯ удобно рассматривать приёмы, направленные на создания специфического словаря и специфической грамматики в условиях выделения идиома из близкородственного языкового окружения. 4. Предикативное имя в ЗПЯ и окружающих идиомах 4.1. В ЗПЯ наблюдается устойчивая тенденция к выражению предикативного имени с помощью предложной группы «за + Вин. п.» — прежде всего в конструкциях с глаголами-связками и глаголами «связочного типа», в том числе: (1) с предикативными именами, контролируемыми подлежащим: алы jiтвjегы, одважны j воёвнычы людэ, ныхотiлы буты … за колонiю русынэj ‘но ятвяги, отважные и воинственные люди, не хотели быть колонией украинцев’; краj, дэ людэ подiляны, розjеднаны, е за лёхку здобычу ёго ворогам ‘край, где люди разделены, разъединены, является легкой добычей для его врагов’; за чоловы мэты згуртовання е: збыранне, дослiдуванне j пропагандованне полiськиji духивниji культуры ‘главными целями объединения являются: собирание, изучение и пропагадирование полесской духовной культуры’; наjпэроч було Слово, и Слово було в Бога, и за Бога було Слово ‘в начале было Слово, и Слово было у Бога, и Богом было Слово’; мы станымо за господарив свэji зымнi ‘мы станем хозяевами своей земли’; шо j дало згуртованнёвы пудставу статы за органызацию мызрыспублыцькорыгыоналышну ‘что и дало объединению основание стать организацией межреспубликанско-региональной’; (2) с предикативными именами, контролируемыми дополнением: сыбэ вин мае за Бога ‘себя он считает Богом’; вважеючы сыбэ ны за мужыка ‘считая себя не мужиком’; чому-б ныполычыты людыну Московиji за татарву ‘почему бы не посчитать человека Московии татарвой’; 62 процэнты полышукив за ридну мову назвалы полiську ‘62 процента поле шуков родным языком назвали полесский’; за заступныкэj старшыны булы выбраны Л. Козлив и А. Трушко ‘заместите лями старшины были выбраны Л. Козлов и А. Трушко’; альбо чому-б ныполычыты Москву за лытовську твэрдь ‘или почему бы не счесть Москву литовским городом’. 4.2.  Конструкции первого типа (Х есть (за) Y) в  доступных материалах по брестско-пинским говорам [Климчук, с. 20–78; Дыялектны слоўнiк Брэстчыны] обнаружены не были (кроме того, в источниках не прослеживается употребление связки в настоящем времени). Так, в составе статей «Диалектного словаря Брестчины» предикативное имя выражается падежно согласованной формой или формой творительного падежа: до войны воны булы голегами (Тв. п.) ‘до войны они были друзьями’12 [Дыялектны слоўнiк Брэстчыны, с. 48]. хто каже, шо мова нашэji газэты нызрозумiла… ‘Много кто говорит, что язык нашей газеты непонятен…’ [Збудiнне, 3]. 12 Для существительного голега в словаре приводится соответствие блр. ‘сябар’, то есть ‘друг’. Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 2 используется для указания на  должность/род деятельности: Ён быў за аканома у папа. Вон сечас за секретара (ср. также Сын служыў у Германii за шофера) [Слоўнік беларускіх гаворак, с. 177]. 4.3.  Можно думать, что в  окружающих литературных языках (белорусском, украинском, русском, польском) выражение предикативного имени с  помощью предложной группы наблюдается прежде всего при глаголах типа лічыць  (за), прымаць (за), мець (за), вважати (за), приймати (за), мати (за), взяти (за), визнати (за), считать (за), держать (за), принимать (за), брать (за), счесть (за), почесть (за), uważać (za), liczyć (za), mieć (za) и т. п., то есть задействован преимущественно тип (2). Рассмотрение корпусного материала в общем подтверждает это соображение. Данные, приведённые в  таблице  1, отражают релевантные результаты поиска по запросу «глагол» + «за» + «существительное в Вин. п.» в языковых подкорпусах (украинском, белорусском, польском) параллельного корпуса Национального корпуса русского языка и в его основном подкорпусе (со снятой омонимией).13 Таблица 1. Употребление конструкций с предикативными именами, выраженными предложной группой объём пользовательского подкорпуса (в словах) 6 524 228 2 467 443 (30 млн) 5 012 893 5 944 156 укр. блр. польск. рус. употребления конструкции с предикативными именами (существительными), контролируемыми подлежащим употребления конструкции с предикативными именами (существительными), контролируемыми дополнением1 (1)36 (10)73 В скобках для белорусского приведены результаты поиска с тем же запросом по «Белорусскому N-корпусу» (http://bnkorpus.info), который, по заявлению создателей, содержит 30 млн. токенов. Согласно полученным сведениям, количество употреблений конструкции второго типа с  предикативным именем, выраженным предложной группой, превышает количество употреблений конструкции первого типа в  24  раза (русский)14, 13 В каждом случае при выборе подкорпуса параллельного корпуса в качестве языка оригинала был задан анализируемый язык, в качестве языка перевода — русский. 14 В состав пользовательского подкорпуса со снятой омонимией при поиске по Основному корпусу НКРЯ не попали употребления типа рус. быть за старшего, быть за главного. Поиск велся по запросу «V на расстоянии 1  от за на расстоянии 1  от S,acc»; затем рассматривалось всё, что попало в выдачу. Поиск по запросу «V t:be:exist на расстоянии 1 от за на расстоянии 1 от (S | A),(gen | acc)», учитывающий семантику глагола, не дал релевантных результатов. В то же время поиск по точным формам показывает, например, что конструкция быть за старшего в ОК НКРЯ встречается всего дважды и только с нулевой связкой, ср. Ты же теперь за старшего [Борис Екимов. Фетисыч // Новый мир, 1996]. Таким образом, инвентаризация указанных конструкций является отдельной задачей, которая в рамках настоящей статьи решаться не будет.Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 2 образом, в украинском литературном языке наблюдается сравнительно более высокая встречаемость конструкции X был за Y. Между тем только одно употребление интересующей нас конструкции типа  (1)  в  украинском корпусе найдено в  текстах, написанных после 1930  года: Було за щастя з’їсти невеличкий шматочок хліба, хай навіть і чорного [Волков]15 Да и этот контекст является цитацией речи очевидца16. Немногим менее половины найденных примеров относится к текстам, написанным до начала XX в. Значит, эта конструкция в современных украинских текстах малоупотребительна. 4.4.  Полученные контексты вполне однородны, ср. укр. бути за диригента, був за шпійона, за горняшку служила, будемо за хазяїнів ї розпорядчиків, служив за наймита, будете за директора, будь за генерала, приставав за половинщика, ставай за пасічника, будеш за міхоношу, був за прикажчика, був за робітника, був за старосту. Преобладают контексты с глаголами связочного типа; в 21 из 24 найденных украинских примеров конструкция используется для указания на род деятельности, занятие, профессию, должность какого-либо лица17. В польском наблюдаем подобную картину, но с бóльшим количеством употре блений конструкций с глаголом конкретной семантики ‘служить’, ср.: Pracujesz, za terminatora jesteś. Zarabiasz, jak mówią. [Bohdan Czeszko. Pokolenie (1951)]. Букв. ‘Работаешь, являешься подмастерьем. Зарабатываешь, как говорят’; zawołał nagle Jędrek, służący za fornala [Stefan Żeromski. Syzyfowe prace (1897)]. Букв. ‘служащий конюхом’; mu miał służyć za przewodnika. [Józef Ignacy Kraszewski. Kunigas (1881)]. Букв. ‘должен был служить ему проводником’. Единичный белорусский пример из НКРЯ — именно такого рода, блр. застацца за камандзіра гарматы (ср. также стары, што служыў за занавеску, падпалены фартух). Выдача пользовательского подкорпуса основного корпуса НКРЯ включает три употребления, это обороты рус. сойти (идти) за, слыть (за). 5. Заключение Наблюдаемые в ЗПЯ способы употребления рассматриваемых типов конструкции «за + Вин. п.» существенно отличаются от схем, наблюдаемых в опорных диалектах, северо-западных белорусских диалектах, окружающих литературных языках (украинском, белорусском, польском, русском). 15 Заметим, что перевод на русский язык оформлен с помощью той же конструкции: Было за счастье съесть небольшой кусочек хлеба, пусть даже и черного [А. Волков, Е. Лавренюк. Трагедия голода 1933 года (Е. Е. Рудоманова, 2010)]. 16 См. раздел «Спогади очевидців», Волков Василь Афанасійович (м. Одеса): Я народився в селі Шолохове Нікопольського району Дніпропетровської області в  1921  році … Звичайною їжею для нас була лобода, ховрашки, хліб з висівок та перетертої трави. Було за щастя з’їсти невеличкий шматочок хліба, хай навіть і чорного [Волков]. 17 Переводится конструкция с  использованием творительного падежа, предложной группы «в + Вин. п.» или (реже) «за + Вин. п.»: Він тоді був за прикажчика у пана, і її кинула там господиня, бо так наказав управитель-німец [Панас Мирний. Повія. Ч. 1  (1882)]. Перевод: Он тогда был приказчиком у  помещика…; «Поступай за горничну до мене, там ти так і так… як баришня будеш» [Архип Тесленко. Хуторяночка (1906)]. Перевод: «Поступай, мол, ко мне в горничные…» Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 2 ния предикативного имени. Это относится и к употреблениям типа (1) за Бога було Слово, и к употреблениям типа (2) сыбэ вин мае за Бога. В соседних идиомах в соотносительных конструкциях предикативное имя обычно принимает форму творительного падежа или падежно согласованную форму. В доступных материалах по опорным (брестско-пинским) говорам употреблений конструкций с  предложной группой не найдено. В обследованных литературных языках предложная группа «за + Вин. п.» заметно употребительнее в  конструкциях с  предикативными именами (существительными), контролируемыми дополнением (тип считаю Х за Y). Согласно полученным данным, в украинских материалах конструкция первого типа (X был за Y) встречается значительно чаще, чем в белорусских, русских и польских. Однако этой конструкции нет в современных текстах; 23 употребления из 24 относится к периоду до 30-х гг. XX в., около половины принадлежит текстам XIX в. Едва ли не все найденные в украинских, белорусских, польских, а также белорусских диалектных материалах употребления конструкции первого типа однородны: конструкция используется для указания на род деятельности, занятие, профессию, должность какого-либо лица (укр. був за старосту, польск. jesteś za terminatora, блр. застацца за камандзіра, блр. диал. быў за аканома). В ЗПЯ такой специализации не наблюдается, конструкция употребляется без семантических ограничений. Таким образом, можно сказать, что в ЗПЯ использован приём создания контраста по отношению к  окружающим языкам: периферийные способы оформления предикативного имени (оформление с помощью предложной группы) искусственно превращены в центральные.

Напиши аннотацию по статье

УДК 81’362 О. В. Блинова Вестник СПбГУ. Сер. 9. 2016. Вып. 2 «JIТВJЕГЫ Е ЗА ОКРИМНЭ ПЛЫМНЕ»1: ПРЕДИКАТИВНОЕ ИМЯ В ЗАПАДНОПОЛЕССКОМ ПИСЬМЕННОМ ЯЗЫКЕ (на славянском фоне) Санкт-Петербургский государственный университет, Российская Федерация, 199034, Санкт-Петербург, Университетская наб., 7–9 В статье анализируются конструкции с предикативным именем, выраженным предложной группой «за + Вин. п.», в которых оно контролируется (1) подлежащим (Х был за Y), и (2) дополнением (считаю X за Y). В западнополесском предложная группа является одним из центральных способов выражения предикативного имени, активно задействованы оба типа конструкций. В окружающих литературных языках предложная группа задействована преимущественно в конструкциях типа (2). Найденные в украинских, белорусских, польских, а также белорусских диалектных материалах немногочисленные употребления конструкции типа (1) используются для указания на род деятельности, профессию, должность какого-либо лица. В западнополесском такой специализации не наблюдается, конструкция употребляется без семантических ограничений. Библиогр. 25 назв. Табл. 1.

к этимологии диалектного сусчествителного его. Ключевые слова: диалект, этимология, этнолингвистика, морфема, семантический анализ Изучение реликтов языка представляет большой интерес для историков, этнологов и лингвистов, так как восстанавливает почти утраченные связи микроязыков и диалектов тех времен, когда происходило активное взаимовлияние культурных ландшафтов разных территорий. Эти исторические пересечения были подробно описаны, например, в области гидронимии известным ученым В.Л.Васильевым [1], плодотворно занимался выявлением новых данных на примере фактов русской деловой письменности О.В.Никитин [2; 3]. Активная работа происходит и в сфере терминологической номинации [4]. Большое подспорье в такой работе оказывают не только опубликованные словари, но и картотечные фонды (см., напр. [5]). Таким образом, комплексное изучение диалектных явлений в настоящее время способствует более тщательному и точному исследованию фактов этнокультуры языка. В данной статье мы обратились к анализу малоизвестного диалектизма, который фигурировал в словарных источниках еще с XIX в., но до сих пор не получил компетентного комментария. Нами произведена лингвистическая реконструкция и установлена этимология диалектного существительного егол ‘черепок’. В русских говорах встречаются также фонетические варианты ягол, еголь и суффиксальные производные его́ льник, яго́ льник ‘глиняный печной горшок’ [6, с. 8]. Существительное егол представляет несомненный интерес с точки зрения своего происхождения. В «Этимологическом словаре» М.Фасмера данное слово дано с пометой «неясно» [6, с. 8]. Это обстоятельство обусловливает исследовательский интерес к его происхождению. По своему фонетическому облику исследуемая лексема, на первый взгляд, напоминает заимствование. Известно, что, во-первых, обычно заимствуются слова для тех понятий, которых не было в исконном языке (названия одежды, утвари, кушаний), а во-вторых, некоторые слова исконного языка могут заменяться лексемами языка «завоевателей» — это будет лексика из тех сфер, которые обслуживались их языком. Поскольку при заимствовании большого количества слов из одного языка в другой между ними возникают регулярные фонетические соответствия, очень важно уметь отличать исконно родственные слова от заимствований. Хотя выбранное нами существительное имеет структуру, не совсем характерную для исконных слов русского языка, мы докажем его исконное происхождение. В.И.Даль, основываясь на значениях производных существительных (ряз. егольник, ягольник ‘горшок щаной или кашник’; тамб. ‘малый кашничек’: Ягольник яруя, двухвостка, возьми-ка цупызник, да уцупызни яго! — Горшок перекипает, невестка, возьми-ка уполовник, да уполовинь его [7, с. 845]), неуверенно предполагал родство данной лексемы с польск. яглы ‘пшено’. У М. Фасмера почему-то для польского слова приводится форма ед.ч. Jag ła [6, с. 8], ср. мн.ч. у А.Брюкнера [8, c. 197]. Основное внимание здесь уделяется проблематичному происхождению русского слова яглый ‘быстрый’ [6], а П.Скок весьма неопределенно намечает сближение серобохор. jа̀ гла ‘просо’, с одной стороны, со словом ягода, а с другой стороны, со словом игла [9, с. 745]. Такой подход характеризуется расплывчатостью, и весь богатый материал, представленный в данной статье его словаря, не дает однозначных перспектив для решения интересующего нас вопроса. Значение исходного, бессуфиксного слова никак не свидетельствует в пользу гипотезы В.И. Даля: еголь, егол, еголесик ‘черепок от битой посуды, иверень, верешок’ [7, с. 845]. В рязанских говорах егол, еголь — ‘черепок от глиняной посуды’, 1858 г.; в тамбовских, томских, тульских, самарских и др. егольник — ‘небольшой горшок для каши’, ‘малый кашничек’ [10, с. 316]. К сожалению, в других словарях данной лексемы не обнаруживается. Анализируемое слово по своей семантике напоминает глёк ‘глиняный горшок’. Отличия во внешней форме заключаются в том, что: 1) у существительного егол имеется корневой гласный о. Однако он может происходить из ъ в сильной позиции; 2) в егол, ягол имеются начальные гласные е и я. Если это слова родственные, то они (гласные) должны иметь префиксальный статус1. Действительно, в русском и славянских языках отмечается префикс я- в качестве приставки с ослабляющим или приблизительным оттенком значения. См. [11, с. 537]: Таблица без приставки рус. вода с.-цслав. скѫдъ ‘безобразный’ ст.-слав. гѫгнивъ ‘косноязычный’ рус. вдови́ ца сербохорв. запад ‘тенистое место’ блр. корiць ‘корить’ с приставкой рус. диал. я́ водь ‘струя, быстрина’ с.-цслав. ѩскудь с.-цслав. ѩгугнивъ болг. явдови́ ца ‘вдова’ сербохорв. jазапад ‘тенистое место’ блр. я́ корiць Такая же приставка обоснованно выделяется в анализируемых словах при предлагаемом нами этимологическом решении: *gъlъ > я-гол > е-гол; 3) в существительном глёк наличествует отрезок -ёк. При сравнении с *gъlъ понятна функция данного отрезка как первоначально уменьшительного суффикса. Имеющаяся в словаре И.И.Срезневского форма гольк ‘рукомойник’ (голкъ ‘сосуд, кувшин’) [12, с. 612] свидетельствует о том, что между г и л некогда был гласный, который в сильной позиции прояснился. Причем он мог быть даже вторичным, а не органичным. Таким образом, егол, ягол понимаются как однокоренные слова с лексемой глёк, в составе которой мы вычленяем уменьшительно-ласкательный суффикс. Тогда как егол, ягол представляют собой бессуфиксальные образования, но имеющие приставку со значением приблизительного сходства. Гипотеза о префиксальной производности егол, ягол объясняет редкость этих существительных по сравнению с глёк, так как указанная приставка является редкой. Это дополнительное, хотя и косвенное свидетельство в пользу того, что данные существительные вполне могут быть префиксальным ответвлением от существительного глёк. С историко-фонетической точки зрения такое родство допустимо и не вызывает никаких противоречий. Итак, мы полагаем, что в основе заглавного существительного лежит тот же самый корень, что и в существительном глёк. Подробнее об этом корне можно прочитать в нашей статье [13], где разбирается происхождение названного слова. Исходя из сказанного, можно полагать, что вынесенное в заголовок существительное е(я)гол является по происхождению причастием на -л- от глагола гудеть, осложненным при переходе в существительное приставкой я(е)-. Реконструируемая праформа егол выглядит так: *ē(ā)-gŭd-lъ. Для материального предмета выбор мотивировочного признака по функции вполне естествен. В данном случае мы предполагаем двоякую функцию: во-первых, это бытовой сосуд, а во-вторых, музыкальный инструмент. Поскольку некоторые предметы домашней утвари использовались в процессе звукопроизводства, кажется естественным, что и наш горшок употреблялся в такой вторичной функции. С этим связана и его внутренняя форма. Дальнейшее семантическое развитие проходило по двум направлениям. Одно — ‘ущербный горшок’, и далее — ‘черепок’. Это направление оправдано «ослабляющим» значением приставки. Другое сохраняет в производных существительных глек, глечик, егольник, ягольник воспоминание о применении данного предмета для варки пищи. Подытожим наши наблюдения. В ходе лингвистического анализа с опорой на этнографические факты мы выдвинули свою этимологию для лексемы егол, предположив его родство с существительным глёк и приведя аргументы в пользу их происхождения от одного общего глагола. Внутренняя форма диалектного существительного егол удовлетворительно объясняется через генетическое родство с глаголом гудеть и с параллельным субстантивным образованием глёк. Если анализируемая лексема сейчас однозначно интерпретируется как ‘черепок’, то в далеком прошлом она могла быть истолкована синкретически как ‘предмет кухонной утвари / музыкальный (ударный) инструмент’. 1. 2. 3. 4. 5. Васильев В.Л. Гидронимия бассейна реки Мсты: Свод названий и анализ микросистем. 2-е изд. М.: Языки славянской культуры, 2017. 344 с. Никитин О.В. Проблемы изучения русской деловой письменности в научных воззрениях В.В.Виноградова // Вопросы языкознания. 1999. № 2. С. 113-127. Никитин О.В. Проблемы этнолингвистического изучения памятников деловой письменности: монография. М.: Флинта, 2000. 204 с. Васильев В.Л. К типологии корреляций между ландшафтным термином и географическим названием // Труды Института русского языка имени В.В.Виноградова РАН. 2018. Т. 15. С. 192-206. Васильев В.Л. Материалы картотеки Новгородского областного словаря как источник новгородской региональной диалектологии второй половины XX века // Актуальные проблемы русской диалектологии: Материалы междунар. конф. Москва, 26-28 октября 2018 г. М.: ИРЯ РАН, 2018. С. 55-58. 6. Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. T. 1. М.: Прогресс, 1986. 576 c. 1Форма ягол, по всей вероятности, является первичной по отношению к егол. Мы это утверждаем потому, что безударное е может отражать редукцию безударных гласных. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. Т. 1. М.: Олма-Пресс, 2003. 2464 с. Brückner A. Słownik etymologiczny języka polskiego. Warszawa: Krakowska Sp ółka Wydawnicza, 1957. 828 s. Skok P. Etimologijski rječnik hrvatskoga ili srpskoga jezika. Zagreb: Jugoslavenska Akademija Znanosti i Umjetnosti, 1971. Knj. 1. 667 s. 7. 8. 9. 10. Словарь русских народных говоров. Вып. 8 / Под ред. Ф.П.Филина. М.; Ленинград: Наука, 1972. 372 с. 11. Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. T. 4. М.: Прогресс, 1987. 864 c. 12. Срезневский И.И. Словарь древнерусского языка. Т. 1. М.: Книга, 1989. 800 с. 13. Ягинцева О. Существительное глек ‘глиняный горшок’ в этнолингвистическом и этимологическом аспектах // Respectus Philologicus. Kaunas, 2010. C. 219-227. References 1. 2. 3. 4. 5. 6. 7. Vasil'ev V.L. Gidronimiya basseyna reki Msty: Svod nazvaniy i analiz mikrosistem [Hydronyms of the river Msta basin: Collection of names and analysis of microsystems]. Moscow, 2017. 344 p. Nikitin O.V. Problemy izucheniya russkoy delovoy pis'mennosti v nauchnykh vozzreniyakh V.V.Vinogradova [Problems of studying Russian business literature in scientific views of V.V.Vinogradov]. Voprosy yazykoznaniya, 1999, no. 2, pp. 113-127. Nikitin O.V. Problemy etnolingvisticheskogo izucheniya pamyatnikov delovoy pis'mennosti: monografiya [Problems of ethnolingustic studying of monuments of business literature: monograph]. Moscow, 2000. 204 p. Vasil'ev V.L. K tipologii korrelyatsiy mezhdu landshaftnym terminom i geograficheskim nazvaniem [On the typology of the correlation between a landscape term and a geographical name]. Trudy Instituta russkogo yazyka imeni V.V.Vinogradova RAN, 2018, vol. 15, pp. 192-206. Vasil'ev V.L. Materialy kartoteki Novgorodskogo oblastnogo slovarya kak istochnik novgorodskoy regional'noy dialektologii vtoroy poloviny XX veka [Materials of the Novgorod regional dictionary file as a source of regional dialectology in the second half of the twentieth century]. Proc. of “Aktual’nye problemy russkoy dialektologii-2018”. Мoscow, 2018, pp. 55-58. Vasmer M. Etimologicheskiy slovar' russkogo yazyka, vol. 1 [The Etymological Dictionary of the Russian Language]. Moscow, 1986. 576 p. Dal' V.I. Tolkovyy slovar' zhivogo velikorusskogo yazyka, vol. 1 [The Explanatory Dictionary of the Living Great Russian Language]. Moscow, 2003. 2464 p. Brückner A. Słownik etymologiczny języka polskiego. Warszawa, Krakowska Sp ółka Wydawnicza, 1957. 828 p. Skok P. Etimologijski rječnik hrvatskoga ili srpskoga jezika, vol. 1. Zagreb, Jugoslavenska Akademija Znanosti i Umjetnosti, 1971. 667 p. 8. 9. 10. Filin F.P., ed. Slovar' russkikh narodnykh govorov, iss. 8 [The Dictionary of Russian Folk Dialects]. Moscow; Leningrad, 1972. 372 p. 11. Vasmer M. Etimologicheskiy slovar' russkogo yazyka, vol. 4 [The Etymological Dictionary of the Russian Language]. Moscow, 1987. 864 p. 12. Sreznevskiy I.I. Slovar' drevnerusskogo yazyka, vol. 1 [The Dictionaty of Old Russian Language]. Moscow, 1989. 800 p. 13. Yagintseva O. Sushchestvitel'noe glek ‘glinyanyy gorshok’ v etnolingvisticheskom i etimologicheskom aspektakh [The Noun глек ‘a clay jug’ in ethno-linguistic and etymological aspects]. Respectus Philologicus. Kaunas, 2010, pp. 219-227. Yagintseva O.G. The etymology of the dialectical noun Egol ‘cherepok’. In this article, we consider the noun egol or ‘clay jug’, found in some Russian dialects from the point of view of etymology, with reference to ethnographic facts. Such forms as yagol, egol' and suffixal derivatives of the same word egolnik, yagolnik with the same meaning are found in dialectal dictionaries. M. Vasmer marks the entry word as "obscure". To achieve our goal (to find out the origin of the lexeme stated in the title) the noun egol was analyzed from the point of view of semantics, word formation and phonetics. The work done is of practical importance primarily for etymologists, who can use our conclusions in their further research, complementing or disputing it. Keywords: dialects, etimology, ethnolinguistics, morpheme, semantic analysis. Сведения об авторе. Ольга Георгиевна Ягинцева – доктор философии / PhD (10.02.01 – русский язык), преподаватель Высшей школы здравоохранения (г. Тарту, Эстония); lwiatko@mail.ru. Статья публикуется впервые. Поступила в редакцию 15.08.2019. Принята к публикации 30.08.2019. 

Напиши аннотацию по статье

Ученые записки Новгородского государственного университета имени Ярослава Мудрого. № 4 (22). 2019. УДК 811.161.1’28 https://doi.org/10.34680/2411-7951.2019.4(22).14 О.Г.Ягинцева К ЭТИМОЛОГИИ ДИАЛЕКТНОГО СУЩЕСТВИТЕЛЬНОГО ЕГОЛ С точки зрения этимологии, опираясь на этнографические факты, мы рассматриваем существительное егол ‘глиняный горшок’, встречающееся в некоторых русских диалектах. Диалектными словарями отмечены также формы ягол, еголь и суффиксальные производные того же слова егольник, ягольник с тем же значением. М.Фасмер помечает заглавное слово как «неясное». Для достижения своей цели (выяснить происхождение заявленной в заглавии лексемы) мы рассматривали существительное егол с точки зрения семантики, словообразования и фонетики. Проделанная работа представляет практическое значение в первую очередь для этимологов, которые опираясь на выводы, быть может, смогут использовать эту информацию в своих дальнейших исследованиях, дополняя или оспаривая ее.