Ф. В. Булга'рин Мазе'па Истори'ческий рома'н 1833–1834 ЧАСТЬ ПЕ'РВАЯ ГЛАВА' I Се глы'ба гря'зи позлащённой! И вы, без бла'гости душе'вной, Не все ль, вельмо'жи, таковы'? Держа'вин Ю'жная Росси'я, ны'не ти'хая, населённая, процвета'ющая, была' подве'ржена беспреры'вным волне'ниям и сму'там, от прише'ствия варя'гов до основа'ния импе'рии Пё!тром Вели'ким. Междоусо'бные бра'ни уде'льных князе'й, набеги' тата'р, продолжи'тельная и крова'вая борьба' с хра'брыми единоплеме'нными сосе'дями и наро'дные смяте'ния истощи'ли бога'тую от приро'ды страну', останови'ли ход просвеще'ния и, утоми'в вои'нственных жи'телей, сде'лали их, наконе'ц, беспе'чными к со'бственной у'части. Вельмо'жи, составля'вшие всю си'лу аристократи'ческой По'льской респу'блики, воспо'льзовались благоприя'тными обстоя'тельствами и, покори'в лу'чшие о'бласти Ю'жной Росси'и, обремени'ли наро'д тя'жким и'гом ра'бства. Но бе'дствия, угнета'вшие страну', не истреби'ли в хра'брых её жи'телях ду'ха наро'дности, осно'ванного на правосла'вной ве'ре, и свяще'нная па'мять ру'сской незави'симости сохраня'лась в наро'де, подо'бно неугаса'емому огню' дре'вних язы'чников. Со вре'мени пе'рвого наше'ствия тата'р на Ю'жную Росси'ю то'лпы отва'жных её защи'тников, бу'дучи не в си'лах спасти' оте'чество и влеко'мые любо'вью к незави'симости и чу'вством наро'дной самобы'тности, удали'лись в пусты'ни и на ди'ких берега'х Дне'пра, во'зле поро'гов, в густы'х камыша'х и непристу'пных за'секах {Сечь, вероя'тно, происхо'дит от слова' _засека_. Есте'ственное укрепле'ние есть засе'ка в места'х лесны'х, а вал и ров в поля'х.}, основа'ли бесприме'рную дото'ль в ми'ре подви'жную вое'нную респу'блику, получи'вшую впосле'дствии назва'ние _Се'чи Запоро'жской_. В тече'ние не'скольких столе'тий Сечь держа'лась и укрепля'лась но'выми прише'льцами из порабощённой ро'дины и удальцы' из сосе'дних и да'льних стран сохраня'ли дре'вние во'инские обы'чаи пре'дков. Презира'я не'гу, живя' добы'чею и почита'я ди'кую незави'симость превы'ше жи'зни и всех её наслажде'ний, запоро'жцы исключи'ли же'нщин из во'инского своего' приста'нища как ли'шнее бре'мя для челове'ка, посвяти'вшего себя' в ве'чную войну'. Во'льное Запоро'жье не признава'ло ничье'й вла'сти и ничьи'х прав в порабощённом оте'честве и жесто'ко отмща'ло пото'мкам Орд Баты'евых и соо'тчичам по'льских вельмо'ж за про'шлые и настоя'щие бе'дствия Ю'жной Росси'и, пита'я в жи'телях её наде'жду к освобожде'нию и подде'рживая в наро'де вои'нственный дух. Наде'жда сия' испо'лнилась, и'бо осно'вана была' на справедли'вости. Созре'ли го'рькие плоды' угнете'ния: не'нависть и жа'жда ме'сти, и му'жественный, предприи'мчивый Зино'вий Хмельни'цкий, восста'в с го'рстью запоро'жцев про'тив притесни'телей, воззва'л к ору'жию весь наро'д Малоро'ссии и Украи'ны, све'ргнув по'льское и'го и возврати'л Росси'и дре'внее её достоя'ние. Облечённый в зва'ние ге'тмана, и'ли предводи'теля освобождённого наро'да, Хмельни'цкий, признава'я власть ру'сского царя', управля'л Малоро'ссиею и Украи'ною, как незави'симый владе'лец, на основа'нии даро'ванных им прав и пребы'л ве'рен Росси'и. Но после'довавшие за ним ге'тманы, избира'емые во'льными голоса'ми, му'чимые честолю'бием, а'лчностью к бога'тству и подстрека'емые поля'ками, тата'рами, ту'рками и воло'шскими господа'рями, зави'довавшими возника'ющему могу'ществу Росси'и, беспреста'нно наруша'ли долг прися'ги и по'дданства, изменя'ли ру'сским царя'м, возмуща'ли наро'д, губя' со'бственную ро'дину и уязвля'я о'бщее оте'чество, Росси'ю. Не име'я постоя'нного, устро'енного войска', Росси'я не могла' держа'ть в преде'лах зако'нного повинове'ния вооружённый наро'д Малоро'ссии и Украи'ны. В опа'сностях и ну'ждах госуда'рства ру'сские цари', нау'ченные о'пытами, не сме'ли полага'ться на ве'рность и по'мощь ге'тманов малоросси'йского наро'да, приу'ченного к бу'йству и своево'лию со'бственными старши'нами. Поли'тика тогда'шнего росси'йского двора' тре'бовала употребля'ть все возмо'жные сре'дства, что'бы име'ть в ге'тмане челове'ка ве'рного и пре'данного престо'лу, и когда' царе'вна Со'фья Алексе'евна объяви'ла себя' прави'тельницею госуда'рства, тогда' люби'мец и пе'рвый её сове'тник, бли'жний боя'рин, госуда'рственных вели'ких и посо'льских дел сберега'тель, князь Васи'лий Васи'льевич Голи'цын, отпра'вился в Малоро'ссию для избра'ния ге'тмана, пре'данного по'льзам царе'вны. По доно'су генера'льного есау'ла Мазе'пы, ге'тман Самойло'вич, ве'рный царя'м и че'сти, низло'жен и со'слан в Сиби'рь, а на его' ме'сто и'збран, про'исками Голи'цына, сам доно'счик. Вознагражда'я неблагода'рность и гну'сную изме'ну, вопреки' нра'вственности, князь Голи'цын посе'ял семена', кото'рые принесли' свои' ядови'тые плоды'. Генера'льный есау'л войска' Малоросси'йского, Ива'н Степа'нович Мазе'па, сла'вился умо'м, позна'ниями в нау'ках, иску'сством и ло'вкостью в дела'х пи'сьменных и госуда'рственных. Он употребля'ем был ге'тманами Дороше'нком и Самойло'вичем при трудне'йших перегово'рах с ру'сским дворо'м, в сноше'ниях с По'льшею и с Кры'мом и заслу'гами дости'г до почётного зва'ния генера'льного старши'ны. Но при всем уме' своём и ло'вкости он не име'л в во'йске друзе'й, кото'рые приобрета'ются се'рдцем, а не голово'ю, и без влия'ния кня'зя Голи'цына никогда' бы не был и'збран в ге'тманы. В сем зва'нии он вел себя' весьма' осторо'жно: во вре'мя наси'льственных потрясе'ний, бы'вших в Москве', до приня'тия Пё!тром Вели'ким еди`нодержа'вной вла'сти, Мазе'па держа'лся всегда' первенс'твующей сто'роны и повинова'лся одно'й си'ле. Бу'дучи и'збран в ге'тманы проти'ву во'ли и жела'ния старши'н и заслу'женных родо'в в во'йске, Мазе'па име'л нужду' в подпо'ре и потому' иска'л покрови'телей при дворе' Моско'вском. Уго'дливостью и поко'рностью он сниска'л дру'жбу мно'гих ру'сских вельмо'ж, прибли'женных к престо'лу, а ве'рною и усе'рдною слу'жбою приобрёл ми'лость са'мого госуда'ря. В са'мую тру'дную и са'мую блиста'тельную эпо'ху бытия' Росси'и, во вре'мя её перерожде'ния, вели'кий её преобразова'тель име'л нужду' в ве'рных и у'мных исполни'телях свои'х исполи'нских предначерта'ний. По неотъе'млемой принадле'жности ге'ния Петр уме'"л находи'ть их во всех сосло'виях наро'да, и сей ге'ний, откры'вший чрез гру'бую оболо'чку неве'жества необыкнове'нный ум в ю'ном Ме'ншикове, не мог не оцени'ть по досто'инству изощрённого нау'ками и о'пытностью ра'зума Мазе'пы. Госуда'рь, по'льзуясь сове'тами и соде'йствием ге'тмана в вели'ких свои'х по'двигах, награди'л его' пе'рвыми госуда'рственными по'честями и почти'л по'лною дове'ренностью, кото'рую Мазе'па опра'вдывал двадцатиле'тнею ве'рною слу'жбой. Петр Вели'кий созида'л среди' пожа'ра и разруше'ний. Когда' вели'кое де'ло преобразова'ния Росси'и уже' начина'ло процвета'ть, вся Се'верная Евро'па объя'та была' пла'менем войны'. Пё!тру невозмо'жно бы'ло утверди'ть вели'чие Росси'и на про'чном основа'нии без возвраще'ния отто'ргнутых Шве'цией примо'рских областе'й и без ослабле'ния беспоко'йного сосе'да, По'льши. Но сей по'двиг, каза'вшийся снача'ла лёгким, порожда'л, по ме'ре исполне'ния, непреодоли'мые тру'дности. Шве'ция произвела' геро'я, ра'вного Пё!тру по во'инской до'блести и твёрдости душе'вной, кото'рый, повелева'я наро'дом му'жественным, реши'лся и'ли поги'бнуть, и'ли погуби'ть сопе'рника своего'. С переме'нным сча'стием, хотя' с суще'ственными вы'годами для Росси'и, война' продолжа'лась и на су'ше и на вода'х, пока', наконе'ц, Карл XII, устраши'в Да'нию, опустоши'л Саксо'нию и, обесси'лив По'льшу посе'янием в ней междоусо'бия, вознаме'рился вто'ргнуться в се'рдце Росси'и, лишённой всех свои'х сою'зников, све'ргнуть с престо'ла Пё!тра, так же как све'ргнул А'вгуста в По'льше, и разру'шить до основа'ния все вели'кие начина'ния, долженствова'вшие, по созре'нии своём, вознести' Росси'ю на ны'нешнюю сте'пень могу'щества. Приближа'лась реши'тельная мину'та! Карл XII наде'ялся найти' в Росси'и недово'льных правле'нием Пё!тра и не стыди'лся смуща'ть по'дданных своего' сопе'рника льсти'выми, хотя' лжи'выми обеща'ниями. Петр Вели'кий гото'вился с твёрдостью встре'тить врага' в преде'лах свои'х и, зна'я наро'дный ру'сский хара'ктер, не опаса'лся обма'нчивых науще'ний иноплеме'нника. То'лько Малоро'ссия и Украи'на, ещё не сро'сшиеся с Росси'ей и напи'танные бу'йством пре'жних свои'х владе'телей, не'сколько беспоко'или госуда'ря; но там управля'л Мазе'па и госуда'рь, наде'ясь на испы'танную его' ве'рность и на необыкнове'нную проница'тельность его' ума', отдаля'л от себя' все сомне'ния насчёт того' кра'я и был соверше'нно споко'ен. Мудре'йшие госуда'ри мо'гут то'лько постига'ть ум и суди'ть дела' челове'ка: се'рдце остаётся та'йною до тех пор, пока' у'часть си'льного не бу'дет зави'сеть от во'ли сла'бого. То'лько в несча'стии познаётся ве'рный друг и бескоры'стный слуга'. Петр Вели'кий не знал се'рдца Мазе'пы: оно' откры'лось в опа'сности, угрожа'вшей госуда'рю. Ни оди'н ге'тман не управля'л во'йском малоро'сским столь самовла'стно и вме'сте столь блиста'тельно, как Мазе'па. Его' во'ля была' зако'ном для наро'да, а даро'ванные наро'ду права' - ору'дием к утвержде'нию ге'тманской во'ли. Име'я власть де'лать добро' и зло, Мазе'па приобрёл приве'рженцев, кото'рые находи'ли свои' вы'годы в ока'зывании ему' беспреде'льной пре'данности; но не име'л и'скренних друзе'й, кро'ме племя'нника своего', Войнаро'вского, и пито'мца, О'рлика, неразде'льно свя'занных судьбо'ю с у'частью ге'тмана. Старши'ны войсковы'е ненави'дели его'; но не сме'ли обнару'живать свои'х чу'вствований. Приме'рная казнь доно'счиков на ге'тмана и угнете'ние недово'льных его' правле'нием заставля'ли молча'ть всех его' проти'вников, а пе'шие полки' ге'тманской стра'жи, называ'емые сердюка'ми, на'бранные из во'льницы, по'льзуясь преиму'ществами и награ'дами, устраша'ли наро'д и содержа'ли его' в повинове'нии. Мазе'па жил с неви'данною дото'ле пы'шностию, в но'вом своём дворце', постро'енном в Бату'рине по образцу' пала'т зна'тных по'льских вельмо'ж. Здесь он угоща'л роско'шно ца'рских посла'нцев, генера'льных старши'н {Чи'ны в малоросси'йском во'йске сохрани'лись те же, что бы'ли в стари'нном По'льском Во'йске и в Респу'блике. (См. о сем Исто'рию Малоро'ссии, соч. Бантыша-Каме'нского.)} и полко'вников войска' малоросси'йского, раболе'пствовавших пред вла'стью ге'тмана. Но ласка'я и награжда'я старши'н, ока'зывающих ему' пре'данность, Мазе'па устрани'л их от совеща'ния в дела'х, по дре'внему обы'чаю, и сам сноси'лся с госуда'рем и его' вельмо'жами, повелева'я во'йском от своего' и'мени. В Малоро'ссии и ру'сской Украи'не никто' не смел рассужда'ть о по'льзе и'ли вреде' гетма'новых распоряже'ний. Честь, иму'щество и свобо'да ка'ждого жи'теля Малоро'ссии зави'сели от во'ли ге'тмана, попра'вшего даро'ванные наро'ду права'. В то вре'мя, с кото'рого начина'ется сие' повествова'ние, не'сколько малоросси'йских полко'в находи'лись на слу'жбе при во'йске ру'сском, де'йствовавшем в Ливо'нии, в По'льше и в се'верных областя'х Росси'и, проти'ву шве'дов и поля'ков, приня'вших сто'рону новои'збранного короля' Станисла'ва Ле'-щинского. Остальны'м полка'м о'тдан был прика'з приготовля'ться к похо'ду. Мно'гие полко'вники и генера'льные старши'ны, прибы'вшие в Бату'рин для ли'чных объясне'ний с ге'тманом, уже' две неде'ли ожида'ли позволе'ния предста'виться ему'. Мазе'па ска'зывался больны'м и никого' не допуска'л к себе', кро'ме Войнаро'вского и О'рлика, че'рез кото'рых передава'л старши'нам свои' приказа'ния. Враги' и приве'рженцы Мазе'пы с ра'вным нетерпе'нием, хотя' и с противополо'жными чу'вствованиями, ожида'ли прибы'тия врача', за кото'рым посла'ли на'рочного в по'льскую Украи'ну. Наконе'ц, врач при'был в Бату'рин и останови'лся во дворце' ге'тманском. По'сле проби'тия вече'рней зари' на лита'врах, пе'ред дворцо'м ге'тмана, Мазе'па отпусти'л на поко'й всех слуг свои'х и оста'лся в почива'льне свое'й с племя'нником свои'м, Войнаро'вским. В бли'жней за'ле стоя'л у двере'й, на стра'же, неотсту'пный слуга' ге'тмана, немо'й тата'рин. Сей тата'рин был в де'тстве полонён запоро'жцами, и свире'пый Дороше'нко, умертви'в его' роди'телей, отре'зал язы'к безмо'лвному ребёнку, чтоб име'ть впосле'дствии скро'много слугу'; но, бу'дучи недово'лен ма'льчиком за его' угрю'мость и упря'мство, подари'л дру'гу своему', Мазе'пе. Не'нависть к христиа'нам, осо'бенно к казака'м, возраста'ла с лета'ми в мсти'тельной душе' тата'рина за причинённое ему' уве'чье и смерть родны'х, но он скрыва'л свои' чу'вствования и, ока'зывая пре'данность своему' господи'ну, как злой дух пита'лся то'лько чужи'ми бе'дствиями и страда'ниями. Оди'н Мазе'па понима'л усло'вные зна'ки тата'рина, и как в во'йске и в до'ме почита'ли его' глухи'м, то ге'тман употребля'л его' для подслу'шивания чужи'х за'мыслов, кото'рые долженствова'ли остава'ться навсегда' в та'йне. Тата'рин, сто'я на стра'же, трепета'л от ра'дости в уве'ренности, что ночна'я бесе'да ге'тмана породи'т для кого'-нибудь бе'дствие, и, как вран, ожида'л добы'чи. Мазе'па сиде'л в заду'мчивости пе'ред столо'м, на кото'ром развёрнуты бы'ли ка'рты По'льши, Росси'и и Украи'ны. Он был в туре'цком хала'те и в больши'х ба'рхатных сапога'х. Голова' его' покры'та была' небольшо'ю кра'сною скуфьёю, и'ли фе'ской. Хотя' ему' бы'ло уже' за шестьдеся'т лет, но он име'л вид бо'дрый. Блестя'щие, бы'стрые глаза' оживля'ли бле'дное лицо' его'. Он то покру'чивал дли'нные седы'е свои' усы', то посма'тривал на своего' племя'нника, кото'рый стоя'л безмо'лвно во'зле стола', оперши'сь на са'блю, и ожида'л с нетерпе'нием оконча'ния пре'рванного разгово'ра. Наконе'ц, Мазе'па сказа'л: - Любе'зный племя'нник! я воспита'л тебя' как царе'вича и име'л попече'ние о тебе', как о родно'м сы'не. Ты после'дняя о'трасль моего' ро'да и еди'нственная моя' наде'жда! Досе'ль я употребля'л тебя' в одни'х во'инских дела'х, но тепе'рь укажу' тебе' по'прище, на кото'ром тебе' нужны' бу'дут и до'блесть во'ина, и проница'тельность госуда'рственного челове'ка. Я откро'ю тебе' та'йну, от кото'рой зави'сит моя' жизнь, честь и бла'го це'лой Малоро'ссии. Слу'шай со внима'нием! До сих пор ты не посвящён был в та'инства мое'й поли'тики и не знал положе'ния на'ших дел. Но кляни'сь мне, что ты ни сло'вом, ни де'лом, ни помышле'нием не нару'шишь ве'рности ко мне! - Мо'жете ли вы сомнева'ться, мой оте'ц, мой благоде'тель? Кляну'сь Бо'гом и все'ми святы'ми, что ни смерть, ни муче'ния не заста'вят измени'ть вам! - Ита'к, слу'шай! На ста'рости лет мне предстои'т соверше'ние по'двига, на кото'рый напра'сно покуша'лись мои' предше'ственники, по'сле хра'брого, но недальнови'дного Зино'вия Хмельни'цкого. Я реши'лся отложи'ться от Росси'и, основа'ть незави'симое госуда'рство, укрепи'ть его' сою'зами с сосе'дними влади'телями, вражде'бными Росси'и, и тобо'й продли'ть род мой, на сооружённом мно'ю престо'ле. Тепе'рь и'ли никогда'!.. Тре'пет пробежа'л по всем жи'лам молодо'го челове'ка, и вся кровь в нем взволнова'лась. Предстоя'щие опа'сности, сла'ва и вели'чие воспламени'ли в одно' мгнове'ние, как по'рох, пы'лкий ум и честолюби'вую ду'шу племя'нника Мазе'пы. Войнаро'вский встряхну'л са'блю, на кото'рую упира'лся, уда'рил е'ю в пол и воскли'кнул: - Незави'симость и'ли смерть... Тепе'рь, сей час!.. - Да, тепе'рь и'ли никогда'! - сказа'л с жа'ром Мазе'па и, помолча'в, продолжа'л: - Е'сли Петр оста'нется победи'телем в сей войне', то он вознесёт Росси'ю на высоча'йшую сте'пень могу'щества, и тогда' Малоро'ссия исче'знет как песчи'нка в сте'пи. Е'сли б я был на ме'сте Пё!тра, я та'кже не согласи'лся бы, ни за каки'е вы'годы, име'ть в свои'х владе'ниях отде'льную вое'нную полуреспу'блику, кото'рая гора'здо бо'лее мо'жет вреди'ть госуда'рству, не'жели приноси'ть по'льзы. Уже' Петр намека'л мне об э'том, и когда' я, в ка'честве ге'тмана Малоросси'йского, стал горячо' возража'ть, - он затвори'л мне уста' пощёчиной! Пощёчина э'та вре'залась у меня' в ум и, как неизлечи'мая я'зва, оста'лась на се'рдце. Я отомщу', отомщу' не как оско'рбленный раб, а как разгне'ванный владе'лец: бу'ду воева'ть с ру'сским царём и не допущу', чтоб та рука', кото'рая подняла'сь на ге'тмана Малоро'ссии, сломи'ла мою' ге'тманскую булаву' и разодрала' на'шу войскову'ю хору'гвь! Ге'рой Се'вера, Карл, предлага'ет мне сою'з. Коро'ль по'льский, Станисла'в Лещи'нский, обеща'ет уступи'ть о'бласти, на кото'рые По'льша предъявля'ет права' свои'. Хан кры'мский ждет то'лько моего' согла'сия, чтоб соедини'ться со мно'ю. Султа'н туре'цкий и воло'шский господа'рь даю'т де'ньги, и я едва' ли бу'ду не сильне'е Пё!тра, истощённого войно'ю, постро'йкою фло'та и городо'в! Духове'нство пре'дано мне соверше'нно, страша'сь потеря'ть свои' во'тчины, а наро'д Малоросси'йский, послу'шный мое'й во'ле, с ра'достью возьмётся за ору'жие, когда' я объявлю' ему', что восстаю' за его' права'. Пра'вда, ме'жду поковника'ми и генера'льными старши'нами у меня' есть враги', но я от них ско'ро отде'лаюсь. Одна' тру'дность в том, что не вся Украи'на в мое'й вла'сти. Кошево'го атама'на Се'чи Запоро'жской, Горде'енку, я наде'юсь склони'ть на свою' сто'рону. Ге'тман По'льской Украи'ны, Саму'сь, при всей хра'брости свое'й, челове'к просто'й, недальнови'дный и легко' мо'жет быть увлечён мои'ми сове'тами. Стра'шен мне оди'н Палей'! Э'то ста'рая лиси'ца в во'лчьей шку'ре! В тече'ние двадцати' лет я не могу' с ним упра'виться! Пре'жде он служи'л поля'кам, тепе'рь вражду'ет с ни'ми и, признава'я над собо'ю власть ру'сского царя', нося' зва'ние полко'вника Хвастовско'го, отложи'лся от меня', завладе'л це'лым Заднепро'вьем По'льским и сиди'т царько'м в бе'лой Це'ркви, набира'я по'дати с пограни'чных жи'телей и разоря'я По'льшу. Ни обвине'ния мои', ни жа'лобы не име'ют никако'го де'йствия при дворе' Моско'вском, и царь веле'л мне сказа'ть, что е'сли я хочу' преда'ть суду' Палея', то до'лжен предста'вить его' вме'сте с обвини'тельными а'ктами. Вот в чем все моё го'ре! Пока' Палей' жив и свобо'ден, я не могу' ничего' нача'ть. Он име'ет сноше'ния с мои'ми врага'ми, слывёт богатырём в во'йске, и е'сли б я восста'л проти'ву царя' моско'вского, то он мог бы произве'сть замеша'тельство да'же в мои'х полка'х и перемани'ть большу'ю часть к себе'. У меня' во'инский поря'док, а у него' ди'кая во'льность; у меня' для каза'ка труд и тя'жкая слу'жба, а у него' пра'здность и грабёж. Хи'трый Палей' не дре'млет и беспреста'нно наблюда'ет за мно'ю. Ве'рно, он дога'дывается о та'йных свя'зях мои'х с По'льшею, что присла'л сюда' двух свои'х посла'нцев бу'дто бы с предложе'нием ми'ра и поко'рности, а в са'мом де'ле для шпио'нства. Но он меня' не обма'нет: я зна'ю обо'их его' мо'лодцев! Огневи'к хотя' мо'лод, но хитёр и смышлён. Он воспи'тан у иезуи'тов и слу'жит вме'сто секретаря' при Палее'. Ива'нчук был пи'сарем при Дороше'нке. Э'тот стари'к, при всей ди'кости свое'й, ло'вок в дела'х и иску'сен во всех проны'р-ствах. Они' здесь ничего' не узна'ют, но и я от них ничего' не вы'пытаю, а потому' не хочу' да'же ви'деть их и тебе', племя'нник, запреща'ю ви'деться с ни'ми. Пусть О'рлик ведёт с ни'ми перегово'ры, пока' я велю' их вы'слать восвоя'си. Де'ло с Пале'ем я поручу' иезуи'ту Зале'нскому, посла'нцу короля' Станисла'ва, и наде'юсь, что иезуи'тская хи'трость перемо'жет запоро'жское проны'рство. Но тепе'рь нам на'добно нача'ть с того', чтоб посе'ять неудово'льствие в во'йске на'шем, пригото'вить все к наступа'ющему пожа'ру, и как я никому' не ве'рю и ни на кого' не сме'ю положи'ться, то избра'л тебя', чтоб бро'сить пе'рвую и'скру... - Дя'дюшка! Я гото'в на все! Прика'зывайте! За вас гото'в проли'ть после'днюю ка'плю кро'ви!.. - Нет, любе'зный племя'нник! Пусть пролива'ет за нас кровь наш наро'д, а мы должны' щади'ть кровь свою' и де'йствовать умо'м. Пе'рвая доброде'тель, в твоём положе'нии, должна' быть - скро'мность, а пе'рвое иску'сство в на'шем де'ле... как бы э'то назва'ть!., благоразу'мие, то есть уме'нье каза'ться тем, чем на'добно быть для успе'ха предприя'тия, и'менно то, что простоду'шные лю'ди называ'ют притво'рством. - Дя'дюшка! - возрази'л молодо'й челове'к, посмотре'в на Мазе'пу с удивле'нием. - Я не учи'лся притво'рству и не могу' вдруг сде'латься иску'сным в э'том ремесле'! - Учи'сь, а е'сли не хо'чешь, так откажи'сь от жела'ния управля'ть людьми' и дости'гнуть пе'рвой сте'пени могу'щества. Мне, в моём зва'нии, невозмо'жно сближа'ться с мои'ми подчинёнными; но ты мо'жешь и до'лжен иска'ть друзе'й и приве'рженцев, а в э'том ина'че нельзя' успе'ть... Молодо'й челове'к не мог вы'терпеть и сно'ва прерва'л слова' дя'ди, сказа'в: - Но друзе'й приобрета'ют открове'нностью, простосерде'чием, а не притво'рством!.. - А кто ж тебе' запреща'ет каза'ться открове'нным и простосерде'чным? Но _быть_ и _каза'ться_ большая ра'зница! И'скренностью, при вели'ком предприя'тии, ты предаёшь себя' во власть того', с кем ты открове'нен, а то'лько _каза'вшись_ и'скренним, овладе'ешь челове'ком по ме'ре возбужде'ния в нем и'стинной к тебе' дове'ренности. Не открыва'й никому' свои'х наме'рений, но уме'й впери'ть в ка'ждого свой о'браз мы'слей, заста'вь откры'ться себе' и кажи'сь убеждённым чужи'ми до'водами. Лю'ди тогда' то'лько усе'рдно слу'жат и помога'ют друго'му, когда' убеждены', что де'йствуют свои'м умо'м, и'бо тогда' они' уве'рены, что де'йствуют для со'бственной по'льзы. Я откры'л тебе' все мои' наде'жды, потому' что ты - друго'й я, и что я то'лько насажда'ю дре'во, с кото'рого ты, с твои'м пото'мством, соберёшь плоды'. Но до тех пор, пока' я не прикажу' уда'рить на моско'вские полки', никто' в во'йске моём не до'лжен да'же дога'дываться о моём наме'рении, - никто', понима'ешь ли? - Как никто'! неуже'ли и О'рлик, и Че'чел, и Ке'нигсек? - спроси'л с изумле'нием Войнаро'вский. - Э'ти лю'ди пре'даны вам душе'вно, дя'дюшка! - Пре'даны! Но заче'м мне без ну'жды испы'тывать их ве'рность? По'мни слова' моли'твы: "...и не введи' нас во искуше'ние"! Челове'к сла'бое творе'ние, любе'зный племя'нник. Им должно' де'йствовать как ору'дием, взяв кре'пко в ру'ки, но не должно' опира'ться на него', из опасе'ния, чтоб не сломи'лся. Больша'я часть люде'й приве'ржена к вла'сти, а не к челове'ку, име'ющему власть, и е'сли ве'рность мои'х приве'рженцев положи'ть на весы' ме'жду мно'ю и царём моско'вским, то, быть мо'жет, весы' поколе'блются и перетя'нут на ца'рскую сто'рону! На вели'кий, реши'тельный и опа'сный по'двиг люде'й на'добно вызыва'ть в после'днюю мину'ту, пе'ред нача'тием дела', чтоб они' не име'ли вре'мени рассужда'ть и совеща'ться, а до тех пор должно' то'лько ласка'ть их и привя'зывать к себе'. Пу'ля оттого' бьет кре'пко, что вылета'ет из ружья' бы'стро, а кто заряжа'ет его' осторо'жно, тот бо'лее уве'рен в успе'хе. Ты до'лжен нача'ть с распростране'ния слу'хов, _бу'дто_ царь объяви'л реши'тельно, что по оконча'нии войны' он наме'рен пересели'ть казако'в к но'вому го'роду, Петербу'ргу, и уничто'жить каза'тчину. Но не говори', что _ты сам_ слы'шал э'то, а то'лько спра'шивай, пра'вда ли, бу'дто об э'том погова'ривают в во'йске. Сто'ит то'лько породи'ть мысль и бро'сить её в наро'д, а она' сама' распространи'тся, е'сли вы'мышленное де'ло опа'сно для всех и предосуди'тельно для вла'сти. Лю'ди так со'зданы, что скоре'е ве'рят зло'му, не'жели до'брому... - Позво'льте заме'тить вам, дя'дюшка, что е'сли вы почита'ете Палея' столь опа'сным для себя', то не лу'чше ли нача'ть с того', чтоб распространи'ть в во'йске каки'е-нибудь вре'дные вести' на его' счет? - Сохрани' тебя' от того' Бог! - возрази'л Мазе'па. - По'мни слова' фило'софа Сенеки': Professa produnt odia vindictae Jocum {То есть, обнару'живая не'нависть, мы лиша'ем себя' средств отмсти'ть.}. Все зна'ют, что Палей' враг мой; ка'ждое двусмы'сленное твоё сло'во об нем бу'дет сочтено' злым наме'рением проти'ву него' и, вме'сто вреда', принесёт ему' по'льзу. Напро'тив того', ты до'лжен восхваля'ть Палея', превозноси'ть его', сожале'ть о неприя'зни его' ко мне и обнару'живать жела'ние о на'шем примире'нии. Э'тим ты усыпи'шь друзе'й его', а порица'нием ты то'лько разбу'дишь их. Что же каса'ется до царя', то все зна'ют, что он ко мне ми'лостив, что я пре'дан ему' и служу' ве'рно, и нас не ста'нут подозрева'ть в вы'думке злых весте'й проти'ву него'. На'добно так устро'ить, чтоб во'йско, ве'ря в угрожа'ющее ему' бе'дствие, ду'мало, что я та'кже согла'сен с царём на переселе'ние казако'в и уничтоже'ние войска'. Пусть меня' подозрева'ют в изме'не во'йску, пусть браня'т, проклина'ют, и тогда'-то узна'в, наконе'ц, что я восстаю' для защи'ты наро'да, же'ртвуя ми'лостию ца'рскою, все с восто'ргом приста'нут ко мне, не подозрева'я, что у'мысел соста'влен _мно'ю_ и для _нас_... Понима'ешь ли тепе'рь де'ло, племя'нник? - Я удивля'юсь ва'шей му'дрости, дя'дюшка! Но, признаю'сь, мне бы'ло бы прия'тнее, е'сли бы вы поручи'ли мне тако'е де'ло, кото'рое надлежа'ло бы нача'ть и ко'нчить са'блею. Я новичо'к в поли'тике и опаса'юсь, что'бы не оступи'ться на э'той ско'льзкой стезе'... - Держи'сь за меня', племя'нник, и не зева'й, а все бу'дет хорошо'. Са'бля, племя'нник - ultima ratio, но и са'бля сокруша'ется умо'м. Медве'дь сильне'е челове'ка, а челове'к заставля'ет его' пляса'ть под па'лкой. Тепе'рь позови' па'тера Зале'нского. На'добно отпусти'ть его'. Пребыва'ние его' здесь мо'жет возбуди'ть подозре'ние, е'сли посла'нец Палея', Огневи'к, узна'ет его'. Иезуи'т тре'бует от меня' реши'тельного отве'та на предложе'ние короле'й приступи'ть к их сою'зу. На'добно отде'латься от него' так, чтоб он не знал ничего' реши'тельного. - Но вы уже' реши'лись, дя'дюшка? - Реши'лся, но э'того не должны' знать те, кото'рым нужна' моя' реши'тельность! Не так я глуп, чтоб, полага'ясь на одни' обеща'ния, вве'рил у'часть свою' лю'дям, кото'рым я ну'жен то'лько как ору'дие к их со'бственным по'льзам. Короли' мо'гут за'втра примири'ться с царём и, в зало'г свое'й и'скренности, преда'ть меня'. Нет, они' не проведу'т меня'! Я сам извещу' царя' о де'лаемых мне предложе'ниях короля'ми и тем обеспе'чу себя' на вся'кий слу'чай. Короля'м же бу'ду обеща'ть все и испо'лню, когда' э'то не бу'дет сопряжено' с опа'сностью изме'ны с их сто'роны. На'добно забавля'ть их до поры' до вре'мени, а когда' наста'нет реши'тельная мину'та, тогда' положе'ние дел пока'жет нам путь, на кото'рый должно' устреми'ться. Ступа'й же за иезуи'том! Войнаро'вский вы'шел, не говоря' ни сло'ва, чтоб позва'ть иезуи'та, а Мазе'па, покача'в голово'ю, сказа'л про себя': "Мо'лодость! мо'лодость! Пусть он ве'рит в насле'дство!.. Оно', в са'мом де'ле, мо'жет доста'ться ему', е'сли я оста'нусь безде'тным. Но за э'то ещё нельзя' поручи'ться!.." В ожида'нии иезуи'та Мазе'па стал сно'ва пересма'тривать ка'рту По'льши, на кото'рой озна'чены бы'ли предполага'емый путь и стано'вища шве'дского войска' из Саксо'нии в Украи'ну. Дверь отвори'лась, и за Войнаро'вским вошёл пожило'й челове'к ни'зкого ро'ста, бле'дный, сухоща'вый. Он сбро'сил с себя' си'ний плащ, прикрыва'вший иезуи'тский наря'д, поклони'лся ни'зко ге'тману и сказа'л обыкнове'нное приве'тствие католи'ческих свяще'нников: "Laudatur Jesus christus!" - In secula seculorum, amen! - отвеча'л Мазе'па и, указа'в руко'ю на стул, примо'лвил: - Прися'дь, ста'рый прия'тель, па'тер Зале'нский, и поговори'м о де'ле. - Па'тер сно'ва поклони'лся и сел, а Мазе'па продолжа'л: - Пе'ред племя'нником у меня' нет ничего' скры'того, и я ста'ну говори'ть с тобо'ю без обиняко'в, по врождённой мне открове'нности и мое'й каза'цкой простоте'. Начну' с повторе'ния ска'занного уже' мно'ю тебе', па'тер Зале'нский, что пока' вы не изба'вите меня' от Палея', до тех пор у меня' ру'ки бу'дут свя'заны. Я челове'к доброду'шный, не пита'ю к нему' не'нависти, а напро'тив того', мно'го уважа'ю его'. Но он вре'ден для нашего' о'бщего де'ла, и е'сли вы и'скренно жела'ете освободи'ть Украи'ну от ру'сского влады'чества, то должны' нача'ть со ста'рого Палея', на кото'рого оно' опира'ется в зде'шнем кра'е. Прито'м же Палей' жесточа'йший враг поля'ков и без разбо'ру опустоша'ет владе'ния приве'рженцев обо'их короле'й в По'льше. За э'то са'мое он уже' досто'ин ка'зни! Я не постига'ю, почему' ру'сский царь до сих пор те'рпит хи'щничество э'того разбо'йника и не слу'шает ничьи'х жа'лоб на него'! Вероя'тно, Палей' оклевета'л меня' пе'ред царём и царь, сберега'я Палея' и позволя'я ему' владе'ть незави'симо от меня' Хвастовски'м полко'м и о'тнятыми у по'льских пано'в зе'млями, хо'чет держа'ть в узде' меня', с мои'ми полка'ми, наде'ясь на неусы'пность Палеево'й вражды'. Когда' же не ста'нет Палея' - я бу'ду оди'н властели'н в Малоро'ссии и Украи'не и тогда'... тогда' могу' безопа'сно совеща'ться о сою'зе с короля'ми! - Но я не предви'жу, каки'ми сре'дствами мо'жем мы изба'виться от Палея'... - сказа'л иезуи'т, поту'пя взо'ры. - У нас нет войска' в э'той стороне', а атама'н Заднепро'вских казако'в в дру'жбе с ним и сле'дует его' сове'там... - Полно', по'лно! - возрази'л Мазе'па. - Ведь мы учи'лись с тобо'й в одно'й шко'ле, па'тер Зале'нский! По'мнишь ли, как нам повторя'ли, что, где нельзя' быть львом, там должно' сде'латься лиси'цей. В Украи'не мно'го та'йных като'ликов и ученико'в ва'ших, па'тер Зале'нский, а на что не реши'тся като'лик с разреше'ния духо'вного отца' и с уве'ренностью, что он де'йствует для бла'га це'ркви! Иезуи'тский О'рден уже' не раз де'лал чудеса' и доказа'л, что ча'шке шокола'ду и'ли рю'мке вина' он мо'жет дать си'лу пу'ли и кинжа'ла. Па'тер Зале'нский, пожа'луйста, бу'дем открове'нны ме'жду собо'ю. Я челове'к просто'й, не хи'трый, и у меня', как говори'тся, се'рдце на ладо'ни. Вот, наприме'р, пе'рвый люби'мец Палея', Огневи'к, кото'рый тепе'рь в Бату'рине, твой учени'к и друг. Здесь бы'ло бы опа'сно для нас, е'сли б он уви'дел тебя' и узна'л, что ты прие'хал сюда' под и'менем врача'; но когда' б ты встре'тился с ним в друго'м ме'сте и растолкова'л ему', кака'я по'льза была' бы для него', е'сли б стари'к Палей' отпра'вился ad patres, каки'е награ'ды получи'л бы он от короле'й? - Нет, ясновельмо'жный ге'тман, об э'том и ду'мать напра'сно, - отвеча'л иезуи'т. - Огневи'к обя'зан Палею' жи'знью и воспита'нием и ни за что не изме'нит своему' благоде'телю. Я хорошо' зна'ю э'того молодо'го запоро'жца. Нау'ки образова'ли ум его', но ниско'лько не укроти'ли в нем ди'кости запоро'жской, не обузда'ли пы'лкого нра'ва и не изгла'дили того' простосерде'чия, кото'рым отлича'ются они' в са'мой свое'й свире'пости. С Огневико'м нельзя' де'лать попы'ток в подо'бных дела'х. Он хладнокро'вно гото'в перере'зать полови'ну ро'да челове'ческого, е'сли б э'то на'добно бы'ло для безопа'сности разбо'йничьего прито'на его' благоде'теля, но за все земны'е бла'га не сде'лает того', что почита'ется злом в их ша'йке. Огневи'к умён и просвещён за перо'м и за кни'гою, но при са'бле он тот же хи'щный зверь, как и все запоро'жцы. С ним стра'шно перегова'риваться!.. - Так приищи' друго'го... Нельзя' ли употреби'ть же'нщин? Э'то стре'лки и нае'здники иезуи'тского во'инства, па'тер Зале'нский! - сказа'л с улы'бкою Мазе'па. - Де'ло э'то на'добно обду'мать, и я обеща'юсь вам, ясневельмо'жный ге'тман, предложи'ть его' на о'бщее совеща'ние в на'шем колле'гиуме. Но пре'жде на'добно реши'ть важне'йшее. Благоволи'те подписа'ть догово'р, ясновельмо'жный ге'тман, кото'рого ждут с нетерпе'нием их вели'чества! - Подписа'ть! - сказа'л с улы'бкой Мазе'па. - Я не ду'мал, чтоб, при твоём благоразу'мии, ты был так торопли'в, па'тер Зале'нский. Царь Петр, купи'вший му'дрость о'пытностью, повеле'л присяга'ть свои'м во'инам, чтоб они' во всем поступа'ли: "_как хра'брому и неторопли'вому солда'ту надлежи'т_" {По'длинные слова' из вое'нной прися'ги.}. Scripta manent, verba volant, па'тер Зале'нский! Ты челове'к у'мный, ита'к, скажи' же мне, на что бы пригоди'лось короля'м усло'вие подпи'санное мно'ю, е'сли б его' вели'чество коро'ль шве'дский отложи'л наме'рение своё вто'ргнуться в Росси'ю чрез Украи'ну и заключи'л ми'рный догово'р с царём, а всле'дствие того', е'сли бы моё соде'йствие бы'ло нену'жным его' вели'честву, и с мое'й стороны' да'же невозмо'жным? - Тогда' бы их вели'чества возврати'ли вам, ясневельмо'жный ге'тман, подпи'санный ва'ми тракта'т, в тако'й же та'йне, как и получи'ли, - отвеча'л иезуи'т. - Ита'к, для избежа'ния затрудне'ний при сбереже'нии та'йны, пусть же э'тот тракта'т оста'нется неподпи'санным до тех пор, пока' гла'сность его' не бу'дет ни для кого' опа'сною. Я даю' тебе' моё ге'тманское сло'во испо'лнить все усло'вия, изъяснённые в тракта'те, как то'лько коро'ль шве'дский всту'пит с во'йском в Украи'ну и когда' ва'шим соде'йствием я, до того' вре'мени, изба'влюсь от Палея', кото'рый свои'м влия'нием мог бы помеша'ть мне. Сло'во моё прошу' переда'ть их вели'чествам. Оди'ннадцатая за'поведь мое'й ве'ры: Verbum nobile debet esse stabile. - Но все, что вы изво'лите говори'ть, ясневельмо'жный ге'тман, не согла'сно с да'нным мне наставле'нием при о'тпуске к вам, - возрази'л иезуи'т, - и не удовлетвори'т... - Как уго'дно, па'тер Зале'нский, - сказа'л Мазе'па, прерва'в сло'ва иезуи'та, - я челове'к просто'й, не хи'трый и говорю' открове'нно, по-каза'цки, что ду'маю. Я бу'ду ве'рный слуга' их вели'чествам, но не пре'жде, как могу' свобо'дно де'йствовать. Э'то моё после'днее сло'во! - Э'тот отве'т не уте'шит княги'ни, - примо'лвил иезуи'т, - она' осо'бенно поручи'ла мне сказа'ть вам... - Об э'том по'сле, па'тер Зале'нский! - возрази'л бы'стро Мазе'па и, оборотя'сь к Войнаро'вскому, кото'рый во вре'мя э'того разгово'ра стоя'л почти' неподви'жно во'зле стола' и слу'шал со внима'нием, сказа'л: - Поди', любе'зный племя'нник, и узна'й, гото'вы ли ло'шади и провожа'тые для почте'"нного моего' врача'. Да оста'нься в канцеля'рии, пока' я позову' тебя', когда' бу'дет ну'жно. Войнаро'вский приме'тно смути'лся, когда' иезуи'т сказа'л о княги'не. Не говоря' ни сло'ва, он вы'шел из почива'льни и ме'дленными шага'ми, в заду'мчивости, удали'лся из ко'мнат ге'тманских. - Хотя' я и сказа'л тебе', па'тер Зале'нский, что пе'ред племя'нником я не име'ю тайн, но ты до'лжен был дога'дываться, что серде'чные дела' исключа'ются из о'бщего разря'да. Напра'сно ты намекну'л при нем о княги'не! - Прошу' извини'ть меня', ясневельмо'жный ге'тман, но мне ма'ло остаётся вре'мени для перегово'ров с ва'ми, и прито'м же я так был за'нят мои'м предме'том, что совсе'м забы'лся... - Ну, что ж говори'т преле'стная княги'ня Ду'льская? - спроси'л Мазе'па, устреми'в при'стальный взор на иезуи'та. - Она' приказа'ла мне сказа'ть вам, ясневельмо'жный ге'тман, что с тех пор, как вы приобрели' любо'вь её и получи'ли согла'сие на вступле'ние в брак, княги'ня нахо'дится в весьма' затрудни'тельном для неё положе'нии и не зна'ет, как из него' вы'путаться. Ро'дственник её, коро'ль Станисла'в, не зна'я о ва'ших свя'зях с не'ю, принужда'ет её реши'ться на вы'бор му'жа из числа' знатне'йших вельмо'ж по'льских, стара'ющихся получи'ть её ру'ку. При ны'нешних междоусо'биях в По'льше э'то послужи'ло бы к поддержа'нию короле'вской стороны'. Други'е ро'дственники княги'ни, кото'рых у'часть соединена' с торжество'м короля', та'кже про'сят её неотсту'пно об э'том. Бу'дучи душе'вно к вам привя'зана, она' реши'лась бы оста'вить все свои' наде'жды в По'льше и прие'хать к вам, е'сли б не опаса'лась, что брак с ро'дственницей дру'га Ка'рла XII повреди'т вам в мне'нии царя' моско'вского. Ита'к, она' про'сит вас поко'рнейше утверди'ть по'дписью догово'р с короля'ми; тогда' она' объя'вит королю' Станисла'ву, что она' ва'ша неве'ста, и освободи'тся от утружда'ющих её убежде'ний, бли'зких к принужде'нию. Но пока' она' не уве'рена, что вы сою'зник её ро'дственника, княги'ня бои'тся откры'ть ему' о свои'х свя'зях с ва'ми, чтоб не подве'ргнуться подозре'нию, и'бо весьма' мно'гие почита'ют вас и'скренним друго'м царя' Пё!тра. Мазе'па заду'мался. - Вспо'мни, па'тер Зале'нский, исто'рию Самсо'на с Дали'лою! - сказа'л он, улыба'ясь. - Си'ла моя' та'кже вмеща'ется в та'йне, и е'сли та'йна сия' вы'льется на бума'гу до вре'мени, то я попаду' во власть филисти'млян! Но для успокое'ния княги'ни я напишу' к ней письмо'! Вдруг вдали' послы'шался шум, и тата'рин о'прометью вбежа'л в ко'мнату. Он истолкова'л Мазе'пе, зна'ками, что внизу', в сеня'х, где находи'лась стра'жа сердюко'в, произошло' замеша'тельство. Ге'тман забы'л о свое'й боле'зни, вскочи'л с кре'сел, схвати'л пистоле'ты со сте'ны, подпоя'сался кушако'м, положи'л их за па'зуху и вы'шел поспе'шно из почива'льни, опира'ясь на плечо' тата'рина. Иезуи'т, трепеща' от стра'ха, спря'тался под крова'ть. Когда' Мазе'па прошёл чрез за'лу и приближа'лся к пере'дней, он услы'шал звук ору'жия и я'ростные во'пли сердюко'в. Отвори'в две'ри на ле'стнице, ге'тман встре'тил Войнаро'вского, кото'рый бежа'л к нему' вверх. Они' останови'лись, чтоб объясни'ться. ГЛАВА' II Извлёк он са'блю сме'ртоносну: - Дай лу'чше смерть, чем жизнь поносну' Влачи'ть мне в плене'! - он сказа'л. И. И. Дми'триев - Что э'то зна'чит? - спроси'л Мазе'па. Войнаро'вский отвеча'л: - О'рлик, проходя' по коридо'ру ни'жнего жилья', уви'дел при сла'бом све'те фонаря' челове'ка, кото'рый притаи'лся за столбо'м. Когда' О'рлик подошёл к нему', он бро'сился на него', свали'л с ног О'рлика и стремгла'в побежа'л по за'дней ле'стнице, веду'щей в сад. По сча'стью, дверь на том крыльце' была' заперта' и стра'жа успе'ла окружи'ть де'рзкого. Вообрази'те на'ше удивле'ние, когда' в э'том ночно'м посети'теле мы узна'ли Огневика', посла'нца Пале'ева!.. - Огневи'к!.. Посла'нец Палея'!.. В моём до'ме... но'чью!.. - вскрича'л Мазе'па. - Изме'на!.. Кова'рство!.. Он, ве'рно, хоте'л уби'ть меня'!.. - Так и мы ду'маем, - примо'лвил Войнаро'вский, - и потому' веле'ли схвати'ть его' живо'го, чтоб расспроси'ть. Но он не сдаётся, невзира'я ни на угро'зы, ни на увеща'ния, и уже' перера'нил не'скольких сердюко'в. - Вы о'чень умно' поступи'ли, что не веле'ли уби'ть его' на ме'сте, хотя' он и заслужи'л э'то, - сказа'л Мазе'па. - Но посто'й, я пойма'ю э'того зве'ря тенётами! Оперши'сь одно'ю руко'й на Войнаро'вского, а друго'ю на тата'рина, Мазе'па сошёл с ле'стницы в больши'е се'ни. В углу', у печи', стоя'л молодо'й челове'к исполи'нского ро'ста, в коро'тком купту'ше, в широ'ких шарова'рах и в ни'зкой бара'ньей ша'пке. Он маха'л са'блей, отклоня'я уда'ры, кото'рые стара'лись ему' нанести' сторожевы'е сердюки'. Оди'н из сердюко'в, уви'дев Мазе'пу, закрича'л: - Ясневельмо'жный па'не ге'тман! Позво'ль пусти'ть пу'лю в лоб э'тому головоре'зу! Он уж умы'лся на'шею кро'вью, и мы то'лько напра'сно бьёмся с ним!.. - Никто' ни с ме'ста! - сказа'л Мазе'па повели'тельным го'лосом. - Кто сме'ет обижа'ть в моём до'ме дорого'го го'стя и посла'нца моего' прия'теля, полко'вника Хвастовско'го полка'? Прочь все, отступи'те от него'! А тебя', пан есау'л Огневи'к, прошу' извини'ть, что лю'ди мои' тебя' обеспоко'или. Бой прекрати'лся. Сердюки' с ро'потом отступи'ли, и Огневи'к в замеша'тельстве не знал, что де'лать. Он не промо'лвил ни сло'ва и с удивле'нием смотре'л на Мазе'пу, кото'рый приближа'лся к нему' ме'дленно, прихра'мывая. Подойдя' к Огневику' на три ша'га, Мазе'па вы'нул и'з-за па'зухи пистоле'ты и отда'л их тата'рину, дал знак, чтоб он отнёс их наза'д, в почива'льню. Пото'м, оборотя'сь к сердюка'м, стоя'вшим в не'котором отдале'нии, сказа'л: - Са'бли в ножны', ружья' по места'м! - Ты ви'дишь, - сказа'л Мазе'па Огневику', - что я не наме'рен поступа'ть с тобо'й неприя'тельски. Вот ты стои'шь вооружённый проти'ву меня', безору'жного, и я во'все не подозрева'ю в тебе' зло'го у'мысла. Ты гость мой; поди' со мно'ю в мои' ко'мнаты, и мы объясни'мся с тобо'й дру'жески. Прито'м же ты окрова'влен и, ка'жется, ра'нен. Е'сли б я жела'л тебе' зла, то ты ви'дишь, что, по одному' моему' сло'ву, ты лежа'л бы тру'пом на ме'сте. Но я, напро'тив того', жела'ю тебе' вся'кого добра' и рад слу'чаю показа'ть полко'внику Палею' моё к нему' уваже'ние и дру'жбу ла'скою и снисхожде'нием к его' посла'нцу. Пойдём со мной, пан есау'л! Огневи'к, каза'лось, колеба'лся; наконе'ц он вложи'л окрова'вленную са'блю в но'жны, снял ша'пку и, поклоня'сь ге'тману, сказа'л: - Я противустоя'л наси'лию, но покоря'юсь беспрекосло'вно ла'сковому приказа'нию и гото'в испо'лнить все, что вы прика'жете, ясневельмо'жный ге'тман! Мазе'па подошёл к Огневику' и, потрепа'в его' по плечу', примо'лвил: - Я люблю' таки'х мо'лодцев! Пойде'м-ка ко мне и переговори'м споко'йно и по-прия'тельски, а там ты пойдёшь себе', с Бо'гом, куда' захо'чешь. Мазе'па, опира'ясь на Войнаро'вского и на О'рлика, пошёл вверх по ле'стнице, оста'вив в недоуме'нии и негодова'нии сердюко'в, кото'рые ропта'ли, про себя', за тако'е снисхожде'ние к де'рзкому прише'льцу. О'рлик вта'йне разделя'л чу'вства сердюко'в. Огневи'к сле'довал за Мазе'пой, кото'рый пошёл в свой кабине'т, посла'в служи'теля вперёд засвети'ть там све'чи. Воше'д туда', Мазе'па сел в кре'сла и сказа'л Войнаро'вскому и О'рлику: - Поди'те, де'тки, к до'ктору, в мою' почива'льню. Он, ве'рно, соску'чился в уедине'нии! Я позову' вас, когда' бу'дет на'добно. Вели'те тата'рину стоя'ть у двере'й. Не опаса'йся ничего'! - примо'лвил он, обраща'ясь к Огневику': - Мы с тобо'й оста'немся наедине', и тата'рин ста'нет у двере'й не для стра'жи, а для по'мощи мне, хво'рому, в слу'чае на'добности. Войнаро'вский и О'рлик вы'шли из ко'мнаты. - Ты, пан есау'л, челове'к у'мный, а потому' я с тобо'й ста'ну говори'ть без обиняко'в, со все'ю мое'ю открове'нностью. Скажи': что б ты поду'мал о тепе'решнем слу'чае, е'сли б ты был на моём ме'сте? Полко'вника Палея' почита'ют враго'м мои'м. Тебя', его' ве'рного и неизме'нного сподви'жника, нахо'дят но'чью в моём до'ме пря'чущегося от мои'х люде'й, и, наконе'ц, когда' веля'т тебе' положи'ть ору'жие и объясни'ться, заче'м ты но'чью вошёл в ге'тманский дворе'ц, оберега'емый стра'жею, куда' не позво'лено входи'ть без позволе'ния да'же ве'рным мои'м генера'льным старши'нам и полко'вникам, - ты стара'ешься си'лою вы'йти из моего' дворца' и бьешь мои'х люде'й! Скажи', пан есау'л, что б ты поду'мал об э'том, бу'дучи на моём ме'сте? - Призна'юсь, ясневельмо'жный ге'тман, - отвеча'л Огневи'к, - что с пе'рвого взгля'да мо'жно счесть меня' престу'пником. Но кляну'сь пред ва'ми Бо'гом и со'вестью, что я не пови'нен ни в како'м злом проти'ву вас у'мысле. Я проходи'л ве'чером ми'мо ва'шего са'да. Кали'тка была' не заперта', и я вошёл в него' погуля'ть. Прилёгши на траву', я засну'л и просну'лся уже' по'здно. Жела'я возврати'ться тем же путе'м, я нашёл кали'тку за'пертою и потому' хоте'л пройти' чрез се'ни, уви'дев о'тпертую дверь на за'днем крыльце'. Не зна'я расположе'ния до'ма, я запу'тался и попа'л в коридо'р. Послы'шав шаги' в коридо'ре, я почу'вствовал неосторо'жность моего' посту'пка и хоте'л спря'таться от проходя'щего, чтоб не возбуди'ть в нем подозре'ния. О'рлик напа'л на меня', закрича'л на стра'жу, и я, не ду'мая ни об чем, по врождённому чу'вству, стал обороня'ться. Вот все, что я могу' сказа'ть в свою' защи'ту, и прошу' вас, ясневельмо'жный ге'тман, ве'рить мне. Пока' Огневи'к говори'л, Мазе'па писа'л карандашо'м на лоскутке' бума'ги. Когда' Огневи'к ко'нчил своё оправда'ние, Мазе'па захло'пал в ладо'ши. Вошёл тата'рин. Мазе'па отда'л ему' запи'ску, сде'лав не'сколько зна'ков, и тата'рин, кивну'в голово'ю, сно'ва вы'шел. Тогда' Мазе'па сказа'л Огневику': - То, что ты изво'лил ска'зывать, пан есау'л, бы'ло бы хорошо' вы'думано, е'сли б мне не изве'стно бы'ло, что ключи' от садо'вой кали'тки и от за'дних двере'й храня'тся у О'рлика и что две'ри отпира'ются по моему' приказа'нию. Впро'чем, подобра'ть ключ к за'мку не вели'кая му'дрость и его' мо'жет подде'лать ка'ждый сле'сарь. Но не в том де'ло. Мне давно' уже' ска'зывали, бу'дто Палей' хо'чет знать вну'треннее расположе'ние моего' до'ма и намерева'ется подосла'ть уби'йцу, чтоб умертви'ть меня'. Я уве'рен, что ты не взял бы на себя' тако'го гну'сного поруче'ния; но скажи' мне открове'нно, не слыха'л ли ты чего'-нибудь об э'том? Жизнь твоя' была' в мои'х рука'х, но я не воспо'льзовался мои'м преиму'ществом и поступи'л с тобо'й, как с прия'телем. Из благода'рности ты мо'жешь сказа'ть мне, для мое'й предосторо'жности, справедли'в ли э'тот слух? - Я никогда' и ни от кого' не слыха'л об э'том и гото'в жи'знью руча'ться за полко'вника Палея', что он не в состоя'нии покуси'ться на тако'е гну'сное де'ло. Он челове'к горя'чий, серди'тый, но че'стный и простоду'шный. Врага' своего' он гото'в уби'ть в бою' и'ли в единобо'рстве, но никогда' не посягнёт на ночно'е уби'йство. В э'том вы мо'жете быть уве'рены, ясневельмо'жный ге'тман! Мазе'па лука'во улыбну'лся. - Де'ло идёт не о похва'льных ка'чествах полко'вника Палея', но об его' вражде' ко мне, - сказа'л он. - Неуже'ли он не дал тебе' никако'го друго'го поруче'ния, кро'ме предложе'ния свое'й поко'рности? Мне что'-то не ве'рится, пан есау'л! Будь открове'нен со мно'ю и вы'скажи всю пра'вду. Е'сли ты бои'шься Палея', то я даю' тебе' ге'тманское сло'во, что за'втра же сде'лаю тебя' полко'вником в на'шем ве'рном во'йске малоросси'йском и дам во'тчину, в ве'чное владе'ние. - Я не хочу' ло'жью приобрета'ть ва'ши ми'лости, ясневельмо'жный ге'тман, - отвеча'л Огневи'к. - Полко'вник Палей' не дава'л мне никако'го друго'го поруче'ния и не име'ет никако'го зло'го проти'ву вас у'мысла. Напро'тив того', он жела'ет помири'ться с ва'ми и поступи'ть под ва'ше нача'льство. - Он не до'лжен был выбива'ться из моего' зако'нного нача'льства, - возрази'л Мазе'па. - Но я ви'жу, что с тобо'й не'чего де'лать: ты не зна'ешь ни благода'рности, ни обя'занности свое'й к зако'нному твоему' ге'тману. Бог с тобо'й! Я на пишу' сейча'с письмо' к полко'внику Палею', и ступа'й себе', с Бо'гом, в Бе'лую Це'рковь! Ты до'лжен неме'дленно, сей же но'чью отпра'виться в путь. Одна'ко ж, по'сле того' что случи'лось здесь, я не могу' тебя' отпра'вить восвоя'си ина'че, как в сопровожде'нии мое'й стра'жи. Наде'юсь, что ты э'ту предосторо'жность не сочтёшь изли'шнею? - Мой долг повинова'ться вам, ясневельмо'жный ге'тман! - отвеча'л Огневи'к. - Хорошо' бы'ло бы, е'сли б э'то была' пра'вда, - сказа'л Мазе'па, улыбну'вшись, и, не ожида'я отве'та, при'нялся писа'ть. Огневи'к ме'жду тем стоя'л у двере'й и ожида'л, когда' он ко'нчит. Вошёл тата'рин и, сде'лав не'сколько зна'ков, удали'лся. Мазе'па положи'л перо' и сказа'л Огневику': - Пре'жде отъе'зда ты до'лжен непреме'нно яви'ться к полко'внику ца'рской слу'жбы, Прота'сьеву, кото'рый нахо'дится при во'йске малоросси'йском, по повеле'нию царя' для наблюде'ния за по'льзами слу'жбы его' ца'рского вели'чества. Он до'лжен засвиде'тельствовать, что ты отпу'щен отсю'да цел и невреди'м. Но твоя' оде'жда изо'рвана и облита' кро'вью, а в тако'м ви'де неприли'чно тебе' яви'ться к ца'рскому чино'внику. Поди' в бли'жнюю ко'мнату, умо'йся и переоде'нься. Я велю' вы'дать тебе' что ну'жно! Мазе'па хло'пнул в ладо'ши, и тата'рин сно'ва яви'лся. По да'нному Мазе'пою зна'ку, тата'рин отвори'л две'ри в другу'ю ко'мнату, взял со стола' свечу' и кивну'л на Огневика', кото'рый беспрекосло'вно после'довал за ним. Мазе'па пошёл в почива'льню. Огневи'к вошёл в небольшу'ю ко'мнату с перегоро'дкою. Не'сколько пар пла'тья лежа'ло на сту'льях; на столе' стоя'л умыва'льник. Тата'рин показа'л зна'ками, что должно' разде'ться. Огневи'к отпоя'сал са'блю, снял с себя' кафта'н и хоте'л умыва'ться. Но в са'мую э'ту мину'ту тата'рин схвати'л са'блю Огневика' и перебро'сил её чрез перегоро'дку, в кото'рой дверь мгнове'нно отвори'лась и че'тверо си'льных сердюко'в бро'сились о'прометью на Огневика', не да'ли ему' опо'мниться, повали'ли на пол, связа'ли верёвками по рука'м и по нога'м, рот завяза'ли по'лотенцем и потащи'ли за перегоро'дку. Тата'рин по'днял дверь с полу', и сердюки' спусти'ли Огневика' по высо'кой и круто'й ле'стнице в подзе'мный по'греб. Там, при све'те лампа'ды, уже' ожида'л их тюре'мный страж, кото'рый из огро'мной свя'зки ключе'й вы'брал оди'н и о'тпер боковы'е желе'зные две'ри в небольшо'й, но высо'кий по'греб. Здесь сердюки' помогли' тюре'мщику прикова'ть Огневика' к стене', подостла'ли под него' свя'зку соло'мы, развяза'ли ему' рот, поста'вили при нем ведро' воды' и положи'ли кусо'к хле'ба. Огневи'к не промо'лвил сло'ва во все э'то вре'мя и, бу'дучи не в си'лах проти'виться, беспрекосло'вно позволя'л де'лать с собо'ю все, что им бы'ло уго'дно. Тата'рии с приме'тною ра'достью помога'л сердюка'м прико'вывать Огневика', и, удаля'ясь из погре'ба вме'сте с сердюка'ми, с улы'бкой погла'дил у'зника по голове', и провёл не'сколько раз указа'тельным па'льцем по ше'е, как бу'дто дава'я знать, что его' ожида'ет. Страж взял лампа'ду, вы'шел после'дний из погре'ба и за'пер две'ри снару'жи вну'тренним и вися'чим замко'м. Огневи'к оста'лся во мра'ке. Мазе'па, пошути'в над иезуи'том насчёт его' тру'сости, сказа'л ему': - Тепе'рь, па'тер Зале'нский, ты до'лжен оста'ться на не'сколько дней у меня' и переговори'ть со ста'рым свои'м знако'мцем, Огневико'м, кото'рого уже' не'чего опаса'ться. Во что бы ни ста'ло, но я узна'ю, заче'м прия'тель Палей' подосла'л ко мне свои'х люде'й. Оди'н из них уже' в мешке', а за други'м я посла'л мои'х сердюко'в! - Сомнева'юсь, ясневельмо'жный ге'тман, что'бы вы могли' вы'пытать что'-нибудь от Огневика', - отвеча'л иезуи'т. - В нем душа' желе'зная! - А мы смягчи'м э'то желе'зо в огне'! - возрази'л Мазе'па. - Ты зна'ешь, ста'рый прия'тель, что душа' сто'лько же зави'сит от те'ла, как те'ло от ду'ши. Кре'пкое те'ло снача'ла изнури'м мы посто'м и око'вами, а твёрдую ду'шу осла'бим мра'ком и уедине'нием. Верь мне, па'тер Зале'нский, что са'мый твёрдый, са'мый му'жественный челове'к, кото'рый презира'ет смерть с ору'жием в рука'х, при све'те со'лнца, и да'же гото'в вы'держать жесточа'йшую пы'тку в кре'пости сил теле'сных, что э'тот са'мый челове'к, лишённый пи'щи, движе'ния, све'та и во'здуха, непреме'нно упада'ет ду'хом, по проше'ствии не'которого вре'мени... Ведь тюрьма' и'менно для э'того и вы'думана у'мными людьми'. - Но что ска'жет Палей', узна'в, что вы, дя'дюшка, задержа'ли его' посла'нцев? - сказа'л Войнаро'вский. - Он и до сих пор не говори'л об нас ничего' до'брого, - возрази'л Мазе'па с улы'бкою. - Посла'нцы его' так же, как и он сам, суть мои' подчинённые, и я име'ю по'лное пра'во над ни'ми. - Но е'сли Палей' и'скренно жела'л примире'ния, е'сли Огневи'к в са'мом де'ле невино'вен в злом у'мысле?.. - возрази'л Войнаро'вский. - Тогда' Палею' должно' бы'ло самому' яви'ться с пови'нною, а посла'нцам его' надлежа'ло вести' себя' осторо'жнее, - отвеча'л Мазе'па. - Я сам челове'к простоду'шный и неподозри'тельный, как и ты, любе'зный племя'нник: но всему' должна' быть ме'ра. Впро'чем, э'то де'ло обще'ственное, а не моё со'бственное, и я обя'зан иссле'довать его' поря'дком. Послу'шаем, что ска'жет О'рлик. Что ты ду'маешь, О'рлик, как должно' поступи'ть в э'том слу'чае? - По моему' мне'нию, так э'того ночно'го разбо'йника на'добно взять в поря'дочные тиски' и вы'жать из него' всю пра'вду, по'сле, для приме'ра, петлю' на ше'ю, да на пе'рвую оси'ну! - сказа'л О'рлик. - О'рлик говори'т как челове'к госуда'рственный, - сказа'л Мазе'па, - а ты, племя'нник, все ещё ня'нчишься со свои'ми шко'льными поня'тиями о дела'х и об лю'дях. Ты зна'ешь, что я не люблю' пролива'ть кро'ви, что я не могу' смотре'ть равноду'шно, когда' ре'жут бара'на - но, где о'бщее бла'го тре'бует жертв, там скрипя' се'рдце должно' прибега'ть да'же к жесто'ким сре'дствам. Е'сли б Огневи'к созна'лся доброво'льно, я не тро'нул бы волоса' на голове' его', а тепе'рь... он до'лжен вы'держать пы'тку. Не пра'вда ли, О'рлик? - Ина'че быть не мо'жет и не должно', - отвеча'л О'рлик. - О'рлик понима'ет де'ло, - примо'лвил Мазе'па, - а ты, па'тер Зале'нский, мой ста'рый прия'тель и шко'льный това'рищ, что ска'жешь об э'том? - Вы лу'чше меня' зна'ете, что должно' де'лать, ясневельмо'жный ге'тман, - отвеча'л иезуи'т. - Но я ду'маю, что к кра'йностям должно' прибега'ть в тако'м то'лько слу'чае, когда' они' мо'гут при'несть ве'рную по'льзу. Огневика' же вы не заста'вите му'ками измени'ть своему' благоде'телю. - Так я накажу' его' за изме'ну мне, зако'нному его' ге'тману, - сказа'л Мазе'па. - Но вот привели' и друго'го... В ко'мнату вошёл люби'мый каза'к Мазе'пы, Кондаче'нко, и остановя'сь у двере'й, сказа'л: - Иванчу'к ушёл из го'рода! - Как! когда'? - воскли'кнул Мазе'па в гне'ве - Неда'вно, в то са'мое вре'мя, как мы управля'лись здесь с его' това'рищем, Огневико'м, - отвеча'л Кондаче'нко. - Они' жи'ли в до'ме хору'нжего Спи'цы, кото'рый, уже' четвёртый день, отпра'вился в Староду'б. Мы допроси'ли жену' его' и па'рубков. Жена' хору'нжего сказа'ла нам, что Ива'нчук был в свое'й светли'це и ждал това'рища, как вдруг кто'-то постуча'лся у окна', шепну'л что'-то на у'хо Иванчуку', а тот пошёл в коню'шню, оседла'л коня', съе'хал со двора' - и то'лько!.. - Изме'на! за'говор! - сказа'л Мазе'па, уда'рив руко'й по столу', - но я все узна'ю, все откро'ю! Посла'ть пого'ню за беглецо'м... - На'ши поскака'ли уже' по всем доро'гам, и сам есау'л Небеле'нко понёсся по Винницко'му тра'кту с деся'тью каза'ками, - отвеча'л Кондаче'нко. - Хорошо', спаси'бо вам, бра'тцы! Ви'дишь ли, О'рлик, как глубоко' Палей' запусти'л свои' ко'гти в мою' ге'тманщину, - сказа'л Мазе'па. - Ива'нчука тотча'с уве'домили, что де'лается в моём до'ме. Не дре'млют прия'тели! Тепе'рь, па'тер Зале'нский, нельзя' нам полага'ть, что ночно'е посеще'ние Огневика' есть случа'йное. Палей' име'ет свои'х лазу'тчиков в со'бственном до'ме моём, и'бо кто бы мог извести'ть Иванчука' о происше'дшем здесь при за'пертых дверя'х? Но сам Бог храни'т меня', и он же помо'жет мне откры'ть изме'ну и наказа'ть изме'нников. Тепе'рь ступа'йте почива'ть, друзья' мои'! Ты, па'тер Зале'нский, не пое'дешь сего'дня. Ты до'лжен знать после'дствие э'того де'ла, и'бо оно' мо'жет быть свя'зано с о'бщею по'льзою... Понима'ешь меня'?.. Ну проща'йте! О'рлик! осторо'жность в до'ме! Все вы'шли, и Мазе'па оста'лся оди'н с тата'рином, кото'рый помо'г ему' разде'ться и лечь в посте'ль. Ме'жду тем о'быск в до'ме, где прожива'ли посла'нцы Пале'евы, и пого'ня за одни'м из них не могли' произойти' вта'йне в небольшо'м и ти'хом городке'. Не'сколько генера'льных старши'н из любопы'тства, други'е из опасе'ния, стара'лись в ту же ночь разве'дать о случи'вшемся, и не'которые из них собра'лись в до'ме Черни'говского полко'вника, Па'вла Лео'нтьевича Полубо'тка, потолкова'ть о сем происше'ствии. Сей заслу'женный во'ин хотя' не мог равня'ться с Мазе'пою учёностью, но был одарён от приро'ды умо'м необыкнове'нным, укреплённым долговре'менною о'пытностью в дела'х, а проница'тельностью свое'ю превосходи'л да'же хи'трого Мазе'пу. Полубо'ток по'льзовался неограни'ченною дове'ренностью всех благомы'слящих старши'н и любо'вью наро'дною и потому' был ненави'стен Мазе'пе, кото'рый почита'л Полубо'тка свои'м совме'стником и опаса'лся его' ума', ве'ря, что ра'зум то'лько приго'ден на ко'зни, к поги'бели сопе'рников. Все жела'ния, все помышле'ния Полубо'тка клони'лись к одно'й це'ли: к сохране'нию прав Малоро'ссии, кото'рые он почита'л столь же свяще'нными, как са'мую ве'ру, и пока' он был убеждён, что Мазе'па наме'рен сохраня'ть и защища'ть сии' права', он был и'скренно пре'дан ге'тману и да'же спосо'бствовал его' возвыше'нию. Но уве'рившись в кова'рстве и в себялю'бии Мазе'пы, Полубо'ток возненави'дел хи'трого честолю'бца и хотя' не выходи'л никогда' из преде'лов повинове'ния, но с твёрдость защища'л права' наро'дные и безбоя'зненно говори'л ге'тману пра'вду. Зна'я, что Мазе'па наблюда'ет за все'ми реча'ми и посту'пками его', Полубо'ток был осторо'жен, одна'ко ж, по врождённой ему' открове'нности, не мог всегда' скрыва'ть не'нависти свое'й к притесни'телю Малоро'ссии и иногда', хотя' нея'сно, обнару'живал свой о'браз мы'слей пред и'скренними друзья'ми. же бы'ло далеко' за по'лночь, когда' пришли' к нему' Староду'бовский полко'вник Ива'н Ильи'ч Скоропа'дский, Нежи'нский Лукья'н Я'ковлевич Журако'вский и Миргоро'дский Дании'л Апо'стол. Полубо'ток с нетерпе'нием ожида'л весте'й и весьма' обра'довался посеще'нию свои'х това'рищей. - Скажи'те, бра'тцы, что э'то за шум, что за скачка' на у'лицах, в э'ту по'ру, в глуху'ю ночь? - сказа'л Полубо'ток воше'дшим полко'вникам. - Ска'зывают, что посла'нцы Пале'евы хоте'ли уби'ть ге'тмана, в его' дворце', - отвеча'л Апо'стол. - Одного' из них пойма'ли, а друго'й ушёл. - Счастли'вый путь! - примо'лвил Полубо'ток, улыба'ясь. Пото'м, помолча'в не'сколько, сказа'л: - Зна'ете ли что, бра'тцы? Я не ве'рю всем э'тим ро'ссказням! Не так глуп Палей', чтоб подсыла'ть уби'йц в Бату'рин, в ге'тманские пала'ты, кото'рые оберега'ются с больши'м усе'рдием, чем на'ши малоросси'йские права'. Да е'сли б он э'то и взду'мал, то не посла'л бы на тако'е опа'сное де'ло пе'рвых свои'х люби'мцев, пи'сьменных свои'х есау'лов. Он нашёл бы в свое'й удало'й во'льнице дово'льно головоре'зов, кото'рые бы давно' уже' сня'ли го'лову, как ша'пку, с на'шего ясневельможно'го кня'зя! Все э'то пусто'е! Ге'тман не стра'шен Палею' так, как нам, гре'шным, и он в свое'й Бе'лой Це'ркви едва' ли не сильне'е на'шего па'на ге'тмана, кото'рого полки' подма'зывают колеса' в ца'рском обо'зе да гоня'ют ста'да за моско'вским во'йском {Старши'ны каза'цкие си'льно негодова'ли на полково'дцев Пё!тра Вели'кого, кото'рые употребля'ли бо'лее в де'ло регуля'рную ко'нницу, а казака'м поруча'ли обо'зную слу'жбу.}. Я скоре'е бы пове'рил, е'сли бы что'-нибудь подо'бное случи'лось в Бе'лой Це'ркви!.. - Во'ля твоя', Па'вел Лео'нтьевич! - возрази'л Скоропа'дский. - А уже' здесь есть что'-то недо'брое. Я говори'л со сторожевы'м сердюко'м, и он сказа'л мне, что есау'ла Огневика' пойма'ли в са'мом ге'тманском дворце' и что он не хоте'л сдава'ться живо'й... - Так что же? уби'ли его'? - спроси'л Полубо'ток. - Нет, сам ге'тман вы'шел и уговори'л его' сда'ться... - отвеча'л Скоропа'дский. - Сам ге'тман! И!|2!та'к, он не так опа'сно бо'лен, что не мо'жет встать с посте'ли и'ли в посте'ли вы'слушать нас! - примо'лвил Полубо'ток. - Я не хочу' суди'ть о де'ле, кото'рого не зна'ю в то'чности, но как ге'тман уже' выходи'л из ко'мнаты, то за'втра же пойду' к нему', чтоб он вы'слушал меня'. Что за чуде'сного исцели'теля привезли' из По'льши! - примо'лвил он насме'шливо. - Ска'зывали, что ге'тман лежи'т почти' без языка' и без дыха'ния, а лишь появи'лся по'льский ле'карь, так ясневельмо'жный наш пан в ту же ночь стал расха'живать и говори'ть, да ещё так убеди'тельно, что уби'йца отда'лся ему' живо'й в ру'ки! - Неда'ром По'льша так мила' на'шему ге'тману! Пра'вда, что у ге'тмана не схо'дит с языка' похвала' По'льше и всему' по'льскому, а ми'лости получа'ет он втихомо'лку от ру'сского царя', - сказа'л Журако'вский. - Как Малоро'ссия Малоро'ссией, ни оди'н ге'тман не был так награждён от царе'й, как ны'нешней: он и князь, и Андре'евский кавале'р, и действи'тельный та'йный сове'тник, и во'тчинник в Вели'кой Росси'и... Уж не зна'ю, чего' ему' бы'ло жела'ть! - Ни на'ми ска'зано, - примо'лвил Полубо'ток, - что чем бо'лее даю'т, тем бо'лее хо'чется; а есть ещё таки'е ве'щи, кото'рых царь дать не мо'жет и'ли не захо'чет. Ты по'мнишь, что ска'зывали Кочубе'й и И'скра в своём доно'се? - Эй, побереги' себя', Па'вел Лео'нтьевич! - сказа'л Скоропа'дский. - Уж ты был раз в тиска'х за твой язычо'к; смотри', чтоб в друго'й раз не попа'сть в ге'тманские клещи'! Как нам сметь припомина'ть о доно'се, за кото'рый враги' па'на ге'тмана положи'ли головы' на пла'ху! - Я ведь не доношу' на ге'тмана, а говорю' о де'ле, всем изве'стном и обнаро'дованном! - возрази'л Полубо'ток. - Нет, во'ля твоя', Па'вел Лео'нтьевич, а я ника'к не ве'рю, чтоб ге'тман име'л наме'рение отложи'ться от Росси'и и отда'ться в по'дданство По'льше, как доноси'ли царю' И'скра и Кочубе'й, - сказа'л Журако'вский. - Наш ге'тман челове'к у'мный и зна'ет, что ему' нельзя' э'того сде'лать без нас и без во'ли це'лого войска', а нет сомне'ния, что ка'ждый из нас скоре'й поле'зет в петлю', чем покори'тся По'льше! Дали'сь нам знать, по'льские паны' и ксе'нзы, и об них така'я же па'мять в наро'де, как преда'ния о чертя'х да о ве'дьмах. - А я зна'ю, что есть лю'ди в Украи'не, кото'рые ина'че ду'мают, как мы с тобо'ю, Лукья'н Я'ковлевич! - возрази'л Полубо'ток. - И э'ти лю'ди говоря'т: "Не будь Палея' да Са'муся за Дне'пром, так поля'ки давно' бы расха'живали по Ки'еву и по Батури'ну!" - Их и тепе'рь дово'льно здесь, - примо'лвил Журако'вский. - Почти' вся дво'рня ге'тманская из поля'ков!.. - Тепе'рь они' слу'жат здесь, а им хо'чется госпо'дствовать, - отвеча'л Полубо'ток. - Но полно' об э'том. За'втра, бра'тцы, на'добно всем нам идти' поздра'вить ге'тмана с благополу'чным избавле'нием от изме'ны и уби'йства, и я произнесу' ему' поздрави'тельную речь!.. - Да полно' тебе' игра'ть с огнём, Па'вел Лео'нтьевич! Обожжёшься! - сказа'л Скоропа'дский. - Я не шучу' и божу'сь вам, что пойду' за'втра поздравля'ть ге'тмана, - примо'лвил Полубо'ток. - Да ведь ты не ве'ришь ни изме'не, ни покуше'нию на уби'йство ге'тмана! - возрази'л Скоропа'дский. - Ве'рю и'ли не ве'рю - э'то моё де'ло, - отвеча'л Полубо'ток. - Но пока' Полубо'ток полко'вник черни'говский, а пан Мазе'па ге'тман малоросси'йского и запо'рожского войска', до тех пор Полубо'ток до'лжен наблюда'ть все обы'чаи, каки'е бы'ли при пре'жних ге'тманах. - Ну так и нам идти' с тобо'й же? - спроси'л Скоропа'дский. - Без сомне'ния! Уж когда' Полубо'ток кла'няется ге'тману, так нам должно' па'дать ниц пред ним, - примо'лвил Журако'вский. - Полубо'ток кла'няется не ге'тману, а ге'тманской булаве', - возрази'л Полубо'ток. - Но пора' почива'ть, бра'тцы! Проща'йте! За'втра, мо'жет быть узна'ем бо'лее. ГЛАВА' III Каки'х ни вымышля'й пружи'н, Чтоб му'жу бу'ю умудри'ться, Не мо'жно век носи'ть личи'н, И и'стина должна' откры'ться. Держа'вин На друго'й день Мазе'па не при'нял старши'н и назна'чил им свида'ние в воскресе'нье, чрез тро'е су'ток. Генера'льные старши'ны и полко'вники собра'лись в сей день во дворце' ге'тманском. Генера'льный войсково'й пи'сарь, О'рлик, как пе'рвый чино'вник по'сле ге'тмана, ввел их в приёмную за'лу. Ге'тман был в зелёном ба'рхатном кафта'не ру'сского покро'я, с золоты'ми застёжками и широ'кими золоты'ми петли'цами {В тако'м кафта'не а'втор ви'дел совреме'нный портре'т Мазе'пы.} от ве'рху до низу', пода'ренном ему' царём Иоа'нном Алексе'евичем, при ми'лостивой гра'моте, за ве'рную слу'жбу. Старши'ны и полко'вники бы'ли в по'льском пла'тье, в дли'нных ше'лковых кафта'нах, называ'емых жупа'нами, сверх кото'рых наде'ты бы'ли суко'нные кунтуши' с прорезны'ми рукава'ми. Все они' подпоя'саны бы'ли бога'тыми парчо'выми кушака'ми, при са'блях, в кра'сных сапога'х; головы' у всех бы'ли обри'ты в кружо'к, а на верху' оста'влен был хохо'л, и все носи'ли дли'нные усы', но бри'ли бороды'. То'лько оди'н Мазе'па и Войнаро'вский не подбрива'ли во'лос на голове'. О'рлик провёл войсковы'х старши'н по пара'дной ле'стнице, на кото'рой стоя'ли сердюки', с ру'жьями на плеча'х. Они' оде'ты бы'ли в си'ние кунтуши' с кра'сными воротника'ми и кра'сными вы'пушками по швам, име'ли ни'зкие ша'пки с чёрным бара'ньим околы'ш-ком и кра'сным верхо'м; подпоя'саны бы'ли кра'сными шерстяны'ми кушака'ми, име'ли са'бли и чёрные ремённые пе'ревязи, на кото'рых висе'ли небольши'е пороховни'цы с гербо'м Малоро'ссии. Сте'ны обши'рной за'лы оби'ты бы'ли кра'сными ко'жаными обо'ями под ла'ком, с золоты'ми цвета'ми, а на стена'х висе'ли портре'ты, пи'санные ма'сляными кра'сками, царе'й: Алексе'я Миха'йловича в стари'нном наря'де; Пё!тра Вели'кого в мунди'ре Преображе'нского полка'; Феодо'ра и Иоа'нна Алексе'евичей в ру'сском пла'тье и ге'тмана Хмельни'цкого в по'льской оде'жде. На обо'ях приме'тны бы'ли четвероуго'льные пятна', где висе'ли портре'ты бы'вшей прави'тельницы царе'вны Со'фьи Алексеёвны и люби'мца её, кня'зя Голи'цына, кото'рые прозорли'вый ге'тман веле'л снять со сте'ны по'сле заключе'ния прави'тельницы в монасты'рь и ссы'лки Голи'цына. Ге'тман сиде'л в конце' за'лы в больши'х кре'слах, оби'тых ба'рхатом, положи'в на поду'шки но'ги, завёрнутые в ше'лковое одея'ло на ли'сьем ме'ху. Во'зле кре'сел ге'тмана стоя'л ру'сский полко'вник Прота'сьев, в мунди'ре Ингерманла'ндского драгу'нского полка'. Он находи'лся при ге'тмане для наблюде'ния за поря'дком во вре'мя прохо'да великоросси'йских полко'в чрез Малоро'ссию. Ге'тман знал, что он име'ет та'йные поруче'ния от не благоприя'тствующего ему' кня'зя Ме'ншикова и я'вного врага' его', фельдма'ршала гра'фа Бори'са Петро'вича Шереме'тева, и потому' был осторо'жен с полко'вником и весьма' ласка'л его'. Для него' поста'влен был стул, но он не сади'лся, из уваже'ния к ге'тманскому са'ну и к старши'нам, кото'рые должны' бы'ли стоя'ть в прису'тствии надме'нного повели'теля Малоро'ссии. Генера'льные старши'ны и полко'вники, воше'д в за'лу, ни'зко поклони'лись ге'тману и ста'ли полукру'гом. Тогда' Па'вел Лео'нтьевич Полубо'ток вы'ступил на середи'ну за'лы и, поклони'вшись ещё раз ге'тману, произнёс гро'мким го'лосом: - Ясновельмо'жный ге'тман, наш ми'лостивый предводи'тель! Вельмо'жные генера'льные старши'ны и полко'вники ве'рного ца'рского войска' малоросси'йского поручи'ли мне изъяви'ть пред ва'ми о'бщие на'ши чу'вствования. Распространи'лся слух, что, за не'сколько дней пред сим, провиде'ние изба'вило вас от уби'йцы. Благодаря' бо'га за покрови'тельство на'шему предводи'телю, мы поздравля'ем ва'шу ясневел'ьможность и жела'ем вам здра'вия и благоде'нствия на мно'гие ле'та! Сказа'в сие', Полубо'ток ещё поклони'лся ге'тману и стал на своё ме'сто. Ге'тман смотре'л проница'тельно на Полубо'тока. Су'хость ре'чи его' и холо'дная ва'жность в го'лосе и во всех приёмах обнару'живали, что поздравле'ние излило'сь не из се'рдца. Лицо' Мазе'пы, одна'ко ж, каза'лось све'тлым, на уста'х была' улы'бка, но ни'жняя губа' его' дви'галась су'дорожно, че'люсть дрожа'ла, глаза' искре'ли и придава'ли физионо'мии вид зло'бный и вме'сте насме'шливый. Мазе'па погля'дывал круго'м так ве'село, как смо'трит голо'дный волк в отве'рзшие овча'рни, избира'я ве'рную добы'чу. Помолча'в немно'го, он сказа'л: - Благодарю' вас, вельмо'жные паны', за ва'ши жела'ния и поздравле'ния; наде'юсь, что они' и'скренни, по кра'йней ме'ре у бо'льшей ча'сти пано'в генера'льных старши'н и полко'вников, то есть у тех, кото'рые зна'ют меня' ко'ротко и постига'ют мою' любо'вь и усе'рдие к о'бщему бла'гу. Всевы'шний, покрови'тельствующий наро'д Малоросси'йский, изба'вивший его' уже' одна'жды от чуже'земного и'га, как израильтя'н из нево'ли еги'петской, правосу'дный Госпо'дь, ви'димо, храни'т меня' от уби'йц и зле'йших враго'в, не'жели уби'йцы - от преда'телей и клеветнико'в. В и'скренности чувств мои'х, я ве'рю, что Он храни'т меня' для утвержде'ния благоде'нствия Малоро'ссии, под мо'щным ски'птром всеми'лостивейшего госуда'ря на'шего и моего' благоде'теля, его' ца'рского вели'чества, кото'рого во'лею я живу', дышу', мышлю' и дви'жуся! Под покро'вом Провиде'ния и под защи'той всеми'лостивейшего моего' госуда'ря и благоде'теля не бою'сь я ни изме'ны, ни клеветы'! Ещё происше'ствие, о кото'ром вы вспо'мнили, не совсе'м объясни'лось, то есть ещё не иссле'дована вся гну'сность изме'ны и преда'тельства, но злой у'мысел откры'т и опа'сность, угрожа'вшая в моём лице' всему' во'йску, отвращена'. Не помышля'ю я о себе', ни о бре'нном моём существова'нии, но молю' Бо'га, да сохрани'т хра'брое ца'рское во'йско малоросси'йское, на'шего всеми'лостивейшего госуда'ря и моего' благоде'теля и ве'рных мои'х сотру'дников в тя'жком и сла'вном де'ле управле'ния! - Мазе'па, око'нчив речь, приве'тствовал собра'ние наклоне'нием головы', и старши'ны сно'ва поклони'лись ге'тману. По'сле не'которого молча'ния, Мазе'па примо'лвил: - Прошу' извини'ть меня', сла'бого и неду'жного, что я задержа'л вас так до'лго в Бату'рине, вельмо'жные паны'! Я ожида'л и ожида'ю ежеча'сно повеле'ний от его' ца'рского вели'чества, нашего' всемилостивейшего' госуда'ря и моего' благоде'теля, и потому' не мог испо'лнить жела'ние ва'ше и распусти'ть по дома'м ва'ши со'тни, кото'рые нахо'дятся на по'льской грани'це. Ме'жду тем прошу' вас, вельмо'жные паны', возврати'ться тепе'рь в свои' полки' и продолжа'ть ре'вностно приготовле'ния к похо'ду. Быть мо'жет, ско'ро насту'пит пора', что всем нам, без исключе'ния, ста'рым и ма'лым, придётся взя'ться за ору'жие. - Об э'том и'менно мы и хоти'м переговори'ть ли'чно с ва'ми, ясневельмо'жный ге'тман! - сказа'л Полубо'ток. - В про'шлом году' саранча' опустоши'ла Малоро'ссию и ско'тский паде'"ж довёл до бе'дности да'же зажи'точных казако'в. Все дохо'ды, кото'рые пре'жде поступа'ли в полковы'е ска'рбы, ны'не отсыла'ются в скарб войсково'й, и мы, полко'вники, не име'ем средств оде'ть и вооружи'ть как сле'дует по'лное число' казако'в и дать по'мощь неиму'щим. Мы про'сим вас всепокорне'йше, ясневельмо'жный ге'тман, иссле'довать сие' де'ло и помо'чь нас высо'кою свое'ю му'дростью! - Давно' ли ты усомни'лся в свое'й со'бственной му'дрости, пан полко'вник Черни'говский, что взду'мал прибе'гнуть к мое'й? - отвеча'л Мазе'па насме'шливо, обраща'ясь к Полубо'тку. - Ра'зве ты не зна'ешь, что сде'лано и что де'лается на де'ньги, кото'рые поступа'ют в войсково'й скарб? На счет каки'х дохо'дов соде'ржатся Компане'йские полки', сердюки' и артилле'рия? На каки'е де'ньги стро'ятся и украша'ются хра'мы Бо'жий? Из каки'х дохо'дов воспи'тывается на'ше ю'ношество в Ки'евской Акаде'мии? Не хо'чешь ли ты, что'бы я тебе' отда'л отчёт в дохо'дах и расхо'дах войсково'го ска'рба? Послу'шай, пан полко'вник Черни'говский! е'сли мы ста'нем рассчи'тываться, то едва' ли не все вы оста'нетесь внакла'де! И в како'е вре'мя ты заговори'л о де'ньгах, о по'мощи! - когда' оте'честву угрожа'ет опа'сность; когда' все по'дданные его' ца'рского вели'чества, всемилостивейшего' госуда'ря на'шего и моего' благоде'теля, должны' же'ртвовать жи'знью и после'дним иму'ществом для низверже'ния врага', осме'ливающегося называ'ться непобеди'мым! - Изво'льте послу'шать, господи'н полко'вник! - примо'лвил Мазе'па, обраща'ясь к Прота'сьеву. - Вот како'е усе'рдие нахожу' я в не'которых из мои'х подчинённых! Сла'ва Бо'гу, что их не мно'го и что я их зна'ю! Прошу' вас, господа', е'хать домо'й и приготовля'ться к похо'ду; а е'сли кото'рому полко'внику недоста'нет средств к пода'нию по'мощи неиму'щим казака'м, то я сам помогу' им, из дохо'дов от ра'нговых {Ка'ждый полко'вник и генера'льный войсково'й старшина' име'л по чи'ну своему' дере'вню, кото'рою владе'л до тех пор, пока' был на ме'сте. Сии' име'ния от слова' ранг, чин называ'лись ра'нговыми.} полко'вничьих мае'тностей. - Осме'ливаюсь доложи'ть вам, ясневельмо'жный ге'тман! - сказа'л Полубо'ток. - Что я не отка'зывался от посо'бия неиму'щим казака'м ни из ра'нговых мае'тностей, ни из со'бственного моего' иму'щества; но, на основа'нии даро'ванных нам прав, изложи'л пред ва'ми, как пред нача'льником, состоя'ние на'ших полко'в, не зна'я наме'рений и средств други'х полко'вников к пода'нию по'мощи разорённым казака'м. В старину' по'мощь сию' дава'л войсково'й скарб по представле'нию полко'вников, кото'рые, на основа'нии даро'ванных прав... Ге'тман прерва'л слова' Полубо'тка и сказа'л: - В старину' все ко'зни де'лались и'менем даро'ванных прав, о кото'рых ты беспреста'нно толку'ешь, пан полко'вник Полубо'ток. Но я зна'ю права' не ху'же тебя', и я оди'н храни'тель и исполни'тель сих прав, всеми'лостивейше подтверждённых его' ца'рским вели'чеством! Пра'вда, что я иногда' отступа'ю от сих прав, но то'лько к со'бственному вреду' моему', а не ко вреду' войска'. Наруше'нием сих прав я дарова'л свобо'ду тебе' и твоему' отцу' и возврати'л вам иму'щество, полко'вник Полубо'ток, по'сле ло'жного и зло'бного на меня' доно'са, соста'вленного изме'нником Забело'ю с его' клевре'тами. Но па'мять твоя' так загромождена' права'ми, что ты забы'л э'то, полко'вник Полубо'ток, и, ве'рно, хо'чешь, чтоб я припо'мнил тебе' возобновле'нием проше'дшего!.. Проща'йте, вельмо'жные паны'! С Бо'гом, по дома'м - и за де'ло! Ты, Че'чел, оста'нься! - Я был и есмь не вино'вен!.. - примо'лвил Полубо'ток; но ге'тман не хоте'л бо'лее слу'шать его' и сно'ва, прерва'в речь его', повтори'л: - Проща'йте, вельмо'жные паны', до свида'ния! Генера'льные старши'ны и полко'вники вы'шли из за'лы, поклоня'сь ге'тману. Оста'лся О'рлик, Войнаро'вский, Че'чел и ца'рский полко'вник Прота'сьев: - Вы ви'дите, како'й крамо'льный дух обнару'живают мои' полко'вники, - сказа'л Мазе'па Прота'сьеву, - я ежедне'вно опаса'юсь здесь восста'ния и изме'ны; а ме'жду тем его' ца'рское вели'чество, всеми'лостивейший госуда'рь наш и мой благоде'тель, по внуше'ниям неприя'зненных мне вельмо'ж, кото'рых я не хочу' называ'ть, беспреста'нно понужда'ет меня' высыла'ть по не'скольку ты'сяч казако'в к ца'рскому во'йску! Для по'льзы слу'жбы ца'рской и для защи'ты свяще'нной осо'бы его' вели'чества, я гото'в отда'ть жизнь мою', и е'сли б здоро'вье моё позво'лило, сам сел бы на коня' и сража'лся в ряда'х, как просто'й каза'к, когда' б э'то бы'ло ну'жно и уго'дно его' ца'рскому вели'честву. Но тепе'рь, когда' но'сятся слу'хи, что неприя'тель наме'рен вто'ргнуться в Росси'ю, когда' в По'льше приве'рженцы Станисла'ва Лещи'нского и враги' его' ца'рского вели'чества вооружа'ются на на'ших грани'цах, возмуща'ют Запоро'жье и заво'дят свя'зи на До'ну и у нас; когда' изме'на уже' открыва'ется в са'мой Украи'не, - я до'лжен име'ть при себе' все полки' мои' {Со вре'мени рожде'ния мы'сли об изме'не, Мазе'па употребля'л все уси'лия, что'бы сохрани'ть при себе' полки' свои', и беспреста'нно ска'зывался больны'м, чтоб избежа'ть похо'да.}, чтоб противустоя'ть вне'шним и вну'тренним злоде'ям его' ца'рского вели'чества. Полко'вники мои' наро'чно высыла'ют лу'чших и верне'йших люде'й к во'йску ца'рскому и оставля'ют в полка'х са'мых бе'дных и са'мых своево'льных казако'в, кото'рых легко' соврати'ть с и'стинного пути' и вовле'чь в изме'ну. В тако'м положе'нии нахожу'сь я, ве'рный слуга' ца'рский, и мысль, что я, при жела'нии по'льзы, могу' быть неуго'ден его' вели'честву, моему' благоде'телю, увели'чивает боле'знь мою', убива'ет меня'!.. Мазе'па замолча'л и закры'л лицо' рука'ми, опусти'в го'лову на грудь. - Вам изве'стно, князь! - отвеча'л полко'вник Прота'сьев. - Что я при'слан сюда' по ца'рскому повеле'нию, еди'нственно для наблюде'ния за поря'дком во вре'мя прохо'да великоросси'йских полко'в чрез войсковы'е малоросси'йские земли' и для защи'ты зде'шних жи'телей от оби'д и притесне'ний. Я не име'ю права' вме'шиваться ни в каки'е дела', не каса'ющиеся до моего' поруче'ния, и не сме'ю суди'ть о положе'нии сего' кра'я. То'лько из пре'данности к ва'шей осо'бе, как че'стный челове'к, я расспра'шивал господи'на генера'льного писаря' о происше'ствии, случи'вшемся в ва'шем до'ме, кото'рое наде'лало мно'го шу'му в Бату'рине и, вероя'тно, дойдёт до царя'... По слу'жбе мое'й, я да'же не сме'ю и об э'том спра'шивать!.. Мазе'па значи'тельно посмотре'л на О'рлика и на Войнаро'вского и отвеча'л Прота'сьеву го'лосом простоду'шия: - Я зна'ю ва'ше поруче'ние и е'сли откры'л пред ва'ми ду'шу мою', то не как пред ца'рским чино'вником, но как пред любе'зным мне челове'ком, кото'рого я уважа'ю и почита'ю мои'м и'скренним прия'телем. Откры'лся я вам по врождённой мне открове'нности и простоду'шию! Что же каса'ется до после'днего происше'ствия, так вот в чем все де'ло. Палей' подку'плен поля'ками и шве'дами. Зна'я мою' непоколеби'мую ве'рность к его' ца'рскому вели'честву, он вознаме'рился спрова'дить меня' на тот свет изме'ннически, бу'дучи не в си'лах погуби'ть клевето'ю, чрез свои'х единомы'шленников в моём во'йске. По'сланный Пале'ем уби'йца во всем призна'лся и пока'ялся - а я, гнуша'ясь ме'стью и сле'дуя внуше'нию се'рдца, дал ему' свобо'ду. Об э'том я бу'ду писа'ть к его' ца'рскому вели'честву, лишь то'лько си'лы позво'лят мне взя'ться за перо'. Враги' мои', вероя'тно, соста'вят из э'того каку'ю-нибудь ска'зку, к моему' же вреду'! Бог с ни'ми! Я помышля'ю не о себе', а о по'льзе слу'жбы его' ца'рского вели'чества и о благосостоя'нии вве'ренного мне войска'. Все про'чее предоставля'ю во'ле Бо'жией и ца'рской. Но полно' о дела'х! У меня' есть до вас про'сьба. Вы отли'чный е'здок и знато'к в лошадя'х. Сде'лайте мне одолже'ние и возьми'те себе' моего' гнедо'го туре'цкого жеребца'. Я зна'ю, что он вам нра'вится, а мне он во'все не ну'жен и то'лько напра'сно занима'ет ме'сто в коню'шне. Мне, дря'хлому ста'рцу, уж нельзя' е'здить на таки'х коня'х! Моё вре'мя прошло'. Вам же э'тот конь бу'дет приго'ден! Полко'вник Прота'сьев смеша'лся. Ему' хоте'лось име'ть э'ту ло'шадь, но он не смел приня'ть её в пода'рок, опаса'ясь толко'в и доно'са от враго'в ге'тмана при дворе' ца'рском. - Поко'рно благодарю' вас, князь! - сказа'л он прерыва'ющимся го'лосом, поту'пя глаза'. - Чу'вствую в по'лной ме'ре ва'ше великоду'шие, но не могу' приня'ть тако'го дорого'го пода'рка... Всем изве'стно, что вы заплати'ли за э'того жеребца' три'ста черво'нцев... Э'то сли'шком мно'го для прия'тельского пода'рка! Мазе'па прерва'л слова' его': - По'лно-те, по'лно, полко'вник! Кто вам мо'жет запрети'ть приня'ть пода'рок от прия'теля? Ведь вы нахо'дитесь здесь без вся'кого осо'бенного поруче'ния в отноше'нии к мое'й осо'бе, сле'довательно, мы мо'жем обходи'ться ме'жду собо'ю как друзья', как незави'симые друг от дру'га лю'ди. Ло'шадь ва'ша - и ни слова' об э'том! Она' уже' в ва'шей коню'шне, и я уве'рен, что вы не захоти'те оби'деть меня' отка'зом. Уверя'ю вас, что вы мне ока'зываете услу'гу, принима'я э'тот малова'жный пода'рок, потому' что мне весьма' хо'чется, чтоб э'та ло'шадь была' в хоро'ших рука'х, у знатока' и охо'тника, когда' не мо'жет служи'ть мне самому'. Проща'йте, дорого'й прия'тель! Я чу'вствую нача'ло моего' подагри'ческого припа'дка. О'рлик! Войнаро'вский! проводи'те меня' в мою' спа'льню! Че'чел! подожди' в канцеля'рии мои'х приказа'ний! - Не дав полко'внику Прота'сьеву объясни'ться, Мазе'па сде'лал ему' приве'тствие руко'ю, встал с кре'сел и, опира'ясь на пле'чи О'рлика и Войнаро'вского, вы'шел из за'лы. Прота'сьев поклони'лся ге'тману и вслед ему' повтори'л благодаре'ние за пода'рок, кото'рый был весьма' прия'тен ему', как стра'стному охо'тнику до лошаде'й. Вы'шед из за'лы вме'сте с Че'челом и проходя' чрез ко'мнаты, Прота'сьев слу'шал терпели'во преувели'ченные похвалы' ге'тману, кото'рого превозноси'л до небе'с Че'чел, пре'данный ему' и'скренно. Стра'жа, расста'вленная на ле'стнице, расположи'лась в своём обы'чном ме'сте, в обши'рных сеня'х ни'жнего я'руса, у вхо'да в ге'тманский дворе'ц и в бли'жней ко'мнате. Во дворце' водвори'лась пре'жняя тишина'. Когда' Мазе'па усе'лся в свои'х кре'слах, он посмотре'л ве'село на свои'х приве'рженцев и гро'мко захохота'л. - Хитёр моска'ль, - сказа'л он, - но и ма`лороссия'нин не бит в те'мя! Прота'сьев ду'мает, бу'дто мы лю'ди про'стенькие и не зна'ем, что он шпио'н Ме'ншикова и Шереме'тева, приста'вленный ко мне, что'бы наблюда'ть за все'ми мои'ми реча'ми и посту'пками! Ме'ншикову хо'чется быть ге'тманом, и он сверну'л бы ше'ю родно'му отцу', чтоб сесть на его' ме'сто. Шереме'тев покля'лся погуби'ть меня' за то, что я изба'вил Малоро'ссию от неспосо'бного и слабоду'шного ге'тмана Самойло'вича, его' те'стя. Но у меня' есть прия'тели при ца'рском дворе', и чрез них я зна'ю вперёд все за'мыслы мои'х враго'в. Тру'дно им провести' меня' при всем моём простоду'шии! Но призна'юсь вам открове'нно, ве'рные друзья' мои', что э'то положе'ние ме'жду жи'знью и сме'ртью, ме'жду ми'лостию си'льных и поги'белью наконе'ц мне наску'чило. Морехо'дец и во'ин име'ют вре'мя о'тдыха и безопа'сности; я же до'лжен бо'дрствовать беспреры'вно, целу'ю жизнь, и днем и но'чью, чтоб отклоня'ть ко'зни враго'в мои'х и блюсти' ми'лость царя', кото'рый одни'м гро'зным сло'вом свои'м мо'жет лиши'ть меня', как моего' предме'стника, Самойло'вича, жи'зни, че'сти и иму'щества! Э'то гро'зное сло'во виси'т над голово'ю мое'ю, как меч Дамокле'са, на одно'м волоске', и я до'лжен наконе'ц разорва'ть э'тот волосо'к и обру'шить меч - на главу' враго'в мои'х и зави'стников! Се'рдце разрыва'ется у меня' на ча'сти, когда' я поду'маю об вас, друзья' мои'! Кака'я у'часть пости'гнет тебя', ве'рный мой О'рлик, когда' врага'м мои'м уда'стся све'ргнуть меня' с ге'тманства и раздели'ть Малоро'ссию ме'жду ру'сскими вельмо'жами, под управле'нием великоросси'йских воево'д? - Я не доживу' до э'того! - воскли'кнул О'рлик с жа'ром. - И скоре'е поги'бну, не'жели дожду'сь уничтоже'ния на'шего войска', ва'шего несча'стия... - Коне'чно, лу'чше, во сто крат лу'чше поги'бнуть, чем пережи'ть позо'р! - отвеча'л Мазе'па. - Но пока' мы жи'вы и це'лы, нам должно' помышля'ть об отвраще'нии угрожа'ющей нам опа'сности. В голове' мое'й созре'ла мысль, кото'рая е'сли испо'лнится, то мо'жет изба'вить нас навсегда' от опа'сностей и стра'ха. Мы потолку'ем с тобо'й об э'том на досу'ге, ве'рный мой О'рлик, и'збранное ча'до моего' се'рдца, сла'дкий плод мое'й головы'! Тебя' я воспита'л и возвы'сил для подпо'ры мое'й ста'рости и для бла'га моего' оте'чества и тебе' поручу' судьбу' моего' ро'да и моего' оте'чества! Обними'тесь при мне, де'ти мои'!.. Войнаро'вский и О'рлик бро'сились в объя'тия друг дру'гу и пото'м на'чали целова'ть ру'ки ге'тмана. Они' бы'ли растро'ганы и не могли' ничего' говори'ть. Слезы' наверну'лись у Войнаро'вского. Мазе'па закры'л платко'м глаза'. - Жить и умере'ть для тебя' - вот мой обе'т! - воскли'кнул О'рлик. - Скажи' одно' сло'во - и э'та са'бля срази'т твоего' врага', хотя' бы он стоя'л на ступе'ньках ца'рского престо'ла! С ра'достью пойду' на смерть и муче'ния, чтоб то'лько доста'вить споко'йствие тебе', моему' отцу' и благоде'телю! - Поди' бли'же к се'рдцу моему', обними' меня', мой ве'рный О'рлик! - сказа'л Мазе'па. - Я всегда' был уве'рен в тебе' и сего'дня же дам тебе' са'мое убеди'тельное доказа'тельство мое'й беспреде'льной к тебе' дове'ренности. Сего'дня ты узна'ешь та'йну, от кото'рой зави'сит бо'лее не'жели жизнь моя'! Разгово'р пресе'"кся на не'которое вре'мя. Мазе'па ра'довался вну'тренне, что нашёл в О'рлике гото'вность соде'йствовать замы'шленной им изме'не, но не хоте'л открыва'ться при Войнаро'вском, намерева'ясь воспламени'ть ещё бо'лее своего' люби'мца наде'ждою на насле'дство. Он хоте'л уже' вы'слать его', под предло'гом свое'й боле'зни, но О'рлик прерва'л молча'ние и сказа'л: - Прости'те моему' усе'рдию, ясневельмо'жный ге'тман, е'сли я осме'ливаюсь сде'лать не'которое замеча'ние насчёт ва'шего отве'та Прота'сьеву о на'шем пле'ннике. Вы изво'лили сказа'ть, что он отпу'щен и созна'лся в том, что подо'слан Пале'ем умертви'ть вас, а ме'жду тем Огневи'к нахо'дится в те'мнице и ещё не допро'шен. Я бою'сь, что е'сли Прота'сьев прове'дает об э'том, то мо'жет повреди'ть вам, ясневельмо'жный ге'тман! - Не опаса'йся, я все обду'мал, - отвеча'л Мазе'па. - Коне'чно, я сам той ве'ры, что та'йна тогда' мо'жет называ'ться та'йною, когда' изве'стна то'лько двум челове'кам. Но в э'том слу'чае не'кому измени'ть нам. На моего' тата'рина и на ве'рных казако'в мои'х, Конда'ченка и Бы'евского, кото'рых мы употреби'м при допро'се Огневика', мы мо'жем сме'ло положи'ться, а иезуи'т Зале'нский сам име'ет на'добность в сохране'нии та'йны. Чем бы ни ко'нчился допро'с, созна'нием и'ли отрица'тельством, Огневи'к, по твоему' же рассужде'нию, О'рлик, не до'лжен бо'лее ви'деть све'ту Бо'жьего; ита'к, допроси'в его', мы освободи'м ду'шу его' от земны'х уз, а по'сле э'того ска'занное мно'ю Прота'сьеву об его' освобожде'нии бу'дет соверше'нная пра'вда! Прикажи' Чече'лу, чтоб он посла'л разъе'зды по всем доро'гам. Чего' ждать до'брого от бе'шеного Палея'! Пожа'луй, он гото'в напа'сть на меня' откры'тою си'лой. Да скажи' Кени'гсеку, чтоб он вы'катил все пу'шки на валы' и содержа'л вокру'г кре'пости стро'гие карау'лы. Но, пожа'луйста, растолку'й Чече'лу и Кени'гсеку, чтоб они' все э'то де'лали, как бу'дто для приуче'ния люде'й к полево'й и крепостно'й слу'жбе, не подава'я ви'ду, что э'то де'лается из опасе'ния и предосторо'жности. Наро'д никогда' не до'лжен знать, что прави'тель его' опаса'ется чего'-нибудь. Ступа'йте с Бо'гом! Войнаро'вский и О'рлик вы'шли, и Мазе'па заня'лся чте'нием пи'сем, полу'ченных им из Росси'и и из По'льши. Прошло' две неде'ли, и Огневи'к томи'лся в цепя'х, во мра'ке, подде'рживая угаса'ющую жизнь чёрствым хле'бом и полусгни'вшею водо'ю. Он никого' не вида'л в э'то вре'мя, кро'ме своего' стра'жа, кото'рый два'жды в су'тки отпира'л его' темни'цу и подходи'л к нему' с лампа'дою в рука'х, чтоб удостове'риться, жив ли он. Мазе'па ме'длил приступи'ть к допро'су и пы'тке несча'стного, хотя' у'часть его' уже' была' им решена'. В пе'рвый раз в жи'зни свире'пый и мсти'тельный Мазе'па чу'вствовал жа'лость к чужо'му челове'ку и не постига'л, каки'м о'бразом чу'вство сие' могло' вкра'сться в ду'шу его' и что уде'рживало его' от истяза'ния я'вного врага'. Ге'тман то'лько оди'н раз в жи'зни ви'дел Огневика', но обра'з его' беспреста'нно представля'лся его' воображе'нию и трево'жил его' се'рдце. Мазе'па, во вре'мя му'чившей его' бессо'нницы, припомина'л себе' го'рдый вид и му'жественную оса'нку Огневика', противуборствующего' толпе' я'ростных сердюко'в, и его' откры'тый, я'сный взор, когда', наде'ясь на сло'во ге'тмана, он покори'лся его' во'ле. Да'же звук го'лоса Огневика' име'л необыкнове'нную прия'тность для Мазе'пы. "Е'сли б э'тот челове'к захоте'л переда'ться мне, - ду'мал Мазе'па, - я осы'пал бы его' золото'м. Чу'вствую в нем прису'тствие вели'кой ду'ши, спосо'бной на все отва'жное, отча'янное, а таки'х-то люде'й мне тепе'рь и на'добно. Иезуи'т говори'т, что обши'рность ума' его' равна' твёрдости его' хара'ктера. Како'й бы э'то был клад для меня'! Прокля'тый Палей'! Нет, ты не бу'дешь по'льзоваться им! Он умрёт! Он до'лжен умере'ть! Но мне жаль его'. Со'кол не терза'ет со'кола, и львы вме'сте хо'дят на добы'чу. Э'тот Огневи'к со'здан по разме'ру Мазе'пы, и оттого'-то се'рдце моё сожале'ет его'. Но де'ло решено'! Я до'лжен переломи'ть лу'чшее ору'дие Пале'ево. Смерть Огневику', а пе'ред сме'ртью - пы'тка!" Накану'не дня, назна'ченного к пы'тке, Мазе'па был угрю'м и ску'чен. Для рассе'яния себя' он посла'л ве'чером за же'нщиной, кото'рая не'когда по'льзовалась его' любо'вью и да'же по'сле прохлажде'ния любви' уме'ла сохрани'ть его' благоскло'нность. Приме'р еди'нственный, и'бо Мазе'па обходи'лся с людьми', как своенра'вное дитя' обхо'дится с игру'шками: броса'л их и'ли уничтожа'л, когда' они' ему' бы'ли не нужны' и'ли неми'лы. То'лько двух страсте'й не могла' обузда'ть си'льная душа' Мазе'пы: властолю'бие и женолю'бие. Они', от ю'ности до ста'рости его', управля'ли им самовла'стно и подчиня'ли себе' и глубо'кий ум его' и кова'рное се'рдце. Для достиже'ния це'ли, предначе'ртанной властолю'бием, и для приобрете'ния любви' же'нщины Мазе'па же'ртвовал всем - жи'знью, че'стью, дру'жбою, благода'рностью и сокро'вищами, собира'емыми с уси'лием, все'ми непозво'ленными сре'дствами. Но властолю'бие и женолю'бие в душе' Мазе'пы лишены' бы'ли тех свойств, кото'рые облагора'живают челове'ка, да'же в са'мых заблужде'ниях страсте'й. Мазе'па иска'л вла'сти и дорожи'л е'ю, как разбо'йник и'щет смертоно'сного ору'жия и бережёт его', чтоб име'ть пове'рхность над безору'жным стра'нником, и люби'л же'нский пол, как тигр лю'бит кровь, составля'ющую ла'комую его' пи'щу. Все ощуще'ния ду'ши Мазе'пы осно'ваны бы'ли на себялю'бии, и потому'-то, не обу'здываемый ни ве'рою, ни доброде'телью, он успева'л во всех свои'х жела'ниях, при по'мощи хи'трого своего' ума' и зо'лота. В сорокале'тнем во'зрасте он возвы'сился на пе'рвую сте'пень могу'щества в своём оте'честве и по'льзовался любо'вью краса'виц, да'же бу'дучи в тех лета'х, когда' мужчи'на не мо'жет вселя'ть други'х чувств, кро'ме дру'жбы и уваже'ния. После'дняя любо'вная связь его' с до'черью генера'льного писаря' Кочубе'я и ужа'сные её после'дствия, навлёкшие ги'бель на це'лый род сего' малоросси'йского чино'вника, возбуди'ли негодова'ние во всех благомы'слящих лю'дях и ужасну'ли люде'й простоду'шных. В наро'де носи'лись слу'хи, что ге'тман во'дится с колду'ньями и волше'бниками и но'сит при себе' талисма'ны, име'ющие си'лу очаро'вывать же'нщин. Легкове'рные роди'тели и мужья' трепета'ли за дочере'й и за жен свои'х, боя'сь волшебства'; благоразу'мные страши'лись ухищре'ний сладостра'стного ге'тмана. Но лю'ди бессо'вестные и развра'тницы по'льзовались се'ю сла'бостью своего' повели'теля и цено'ю че'сти приобрета'ли бога'тство и поче'сти для себя' и для свои'х родны'х. Мазе'па был непостоя'нен в любви', и потому' все удивля'лись, что одна' же'нщина име'ла к нему' до'ступ и по'льзовалась его' ми'лостью в тече'ние мно'гих лет, невзира'я на други'е любо'вные свя'зи ге'тмана. Сию' люби'мицу свою' Мазе'па вы'вез из По'льши во вре'мя пе'рвого похо'да и вско'ре по'сле того' вы'дал за'муж за ста'рого уря'дника из свои'х телохрани'телей, Петру'шку Ло'мтика, кото'рому он веле'л называ'ться Ло'мтиковским и произвёл его' в со'тники. Ма'рья Ива'новна Ло'мтиковская обходи'лась с му'жем свои'м, как со слуго'ю, и то'лько при гостя'х позволя'ла ему' сади'ться с собо'й за стол. Ста'рый каза'к во'все не обижа'лся э'тим и был дово'лен свое'ю у'частью, живя' в доста'тке, в осо'бом отделе'нии до'ма. Ло'мтиковская хотя' уже' име'ла лет под три'дцать, но сохрани'ла всю красоту' и всю све'жесть ю'ности. Она' одева'лась бога'то и люби'ла наряжа'ться в по'льское пла'тье, чтоб пока'зывать свои' прекра'сные, чёрные, как смоль, во'лосы, кото'рые заму'жние малоросси'йские же'нщины, по обы'чаю своему', должны' бы'ли скрыва'ть под головны'ми убо'рами, и'ли наме'шкою. Черты' лица' её бы'ли пра'вильные. Орли'ный нос, небольши'е ро'зовые уста', оживлённые не'жною улы'бкою, бе'лые как снег зу'бы, густо'й румя'нец и пла'менные чёрные глаза', окружённые дли'нными ресни'цами, составля'ли вме'сте са'мую прия'тную физионо'мию. Ло'мтиковская име'ла ум хи'трый, проница'тельный, но игри'вый, и прито'м весёлый нрав. Мазе'па люби'л её бесе'ду, кото'рая разгоня'ла его' мра'чные ду'мы и доставля'ла рассе'яние при ва'жных заня'тиях. Но привыкну'в по'льзоваться всем для вы'год свои'х, он употребля'л её для шпио'нства и отпуска'л ей значи'тельные су'ммы де'нег для по'дкупа слуг войсковы'х старши'н и для заведе'ния прия'тельских свя'зей с жёнами ни'жних чино'вников, име'ющими до'ступ к семе'йствам малоросси'йских вельмо'ж. Ге'тман ве'рил ей бо'лее, не'жели други'м свои'м лазу'тчикам, ду'мая, что со'бственная по'льза должна' внуша'ть ей к нему' ве'рность. Зна'тные малоросси'йские же'нщины не допуска'ли её в своё о'бщество, но мно'гие из войсковы'х старши'н, в уго'дность Мазе'пе, навеща'ли её и стара'лись сниска'ть её благоволе'ние ле'стью и пода'рками, употребля'я её иногда', как ору'дие, для оклевета'ния враго'в свои'х пе'ред ге'тманом. Никто' не знал ни ро'дственников Ло'мтиковской, ни настоя'щего её происхожде'ния, ни оте'чества. Она' исполня'ла все нару'жные обря'ды греко-росси'йской це'ркви и ежего'дно е'здила в Ки'ев гове'ть и поклоня'ться мо'щам святы'х уго'дников. Но лю'ди простоду'шные и легкове'рные, осо'бенно же'нщины, осно'вываясь на наро'дных то'лках, бы'ли убеждены', что Ло'мтиковская занима'ется волшебство'м; что она' то'лько для обма'на христиа'н исполня'ет зако'н, по нару'жности, и что она' е'здит в Ки'ев не для богомо'лья, но для совеща'ния с ве'дьмами, на Лы'сой го'ре. Ло'мтиковская за не'сколько дней пе'ред сим возврати'лась из Ки'ева. Она' узна'ла, чрез свои'х лазу'тчиков, что в Бату'рин прие'хала из Варша'вы деви'ца, в сопровожде'нии одно'й пожило'й же'нщины и управи'теля ге'тманского, поля'ка Быстри'цкого. Ге'тман скрыва'л её две неде'ли в за'мке своём, Бахма'че, под Бату'рином, и перевёз в го'род во вре'мя свое'й боле'зни. Ло'мтиковская, при всем уси'лии своём, не могла' прове'дать, кто такова' новоприбы'вшая краса'вица, с кото'рою ге'тман обхо'дится весьма' ва'жно, но почти'тельно и никогда' не остава'лся с не'ю без свиде'телей. Кро'ме О'рлика и двух племя'нников ге'тмана, Войнаро'вского и Тро'щинского, никто' да'же не вида'л её, и Ло'мтиковская могла' то'лько узна'ть от слуг, что прибы'вшая деви'ца необыкнове'нная краса'вица и име'ет не бо'лее осьмна'дцати лет от рожде'ния, говори'т по-по'льски и по-малоросси'йски, испове'дует гре'ческую ве'ру и нра'ва печа'льного, лю'бит уедине'ние и ча'сто пла'чет. Не ре'вность, сия' мучи'тельная спу'тница и'стинной любви', терза'ла се'рдце Ломтико'вской, но за'висть, сво'йственное же'нщинам любопы'тство и наконе'ц страх лиши'ться ми'лостей и дове'ренности ге'тмана трево'жили ду'шу её. Она' боя'лась влия'ния по'льки на ум ста'рца, зна'я ло'вкость по'льских же'нщин и их иску'сство к овладе'нию се'рдцем мужчи'ны. Истощи'в бесполе'зно все сре'дства проны'рливого своего' ума' к узна'нию, кто такова' го'стья ге'тмана, Ло'мтиковская наконе'ц реши'лась попыта'ться разве'дать о ней у са'мого ге'тмана, при пе'рвом удо'бном слу'чае. Она' зна'ла, что ге'тман не лю'бит расспро'сов, и предви'дела всю тру'дность и всю опа'сность своего' предприя'тия. Ты'сячи пла'нов верте'лись в голове' её, а когда' её позва'ли к ге'тману, она' ещё не избрала' ни одного' из них. Немо'й тата'рин провёл её чрез за'дние две'ри в коридо'р, веду'щий во вну'тренние ко'мнаты ге'тмана. Бы'ло о'коло десяти' часо'в ве'чера. Ге'тман лежа'л на софе', в своём кабине'те, и кури'л тру'бку из дли'нного, драгоце'нного чубука'. На ма'леньком сто'лике стоя'ли две све'чки, не'сколько скля'ночек с лека'рствами и сере'бряный подно'с с сухи'ми варе'ньями. Тата'рин придви'нул стул и удали'лся. - Здра'вствуй, Мари'я! Сади'сь-ка да расскажи' мне, что слы'шно но'вого в Ки'еве, - сказа'л ге'тман, не переменя'я положе'ния. - Вы бы не узна'ли Ки'ева, пан ге'тман! - отвеча'ла Ло'мтиковская. - Пече'рская кре'пость, кото'рую заложи'л сам царь, вы'росла как на дрожжа'х. А пу'шек-то ско'лько, а наро'ду ско'лько! Ца'рского войска' мно'жество, и ко'нного и пе'шего, да каки'е все молодцы'! Как обри'ли бороды' москаля'м, да как оде'ли их в цветны'е короткопо'лые кафта'ны, так лю'бо смотре'ть! Наро'д бо'дрый, краси'вый, весёлый, и как ста'нут в строй, так не ху'же на'ших по'льских и саксо'нских солда'т. Все говоря'т, что тепе'рь бу'дет ху'до шве'ду, е'сли он взду'мает вызыва'ть царя' на бой... - Так говоря'т все дураки', а ве'рят им ба'бы да храбрецы', кото'рые помога'ют ба'бам прясть, си'дя за пе'чью, - возрази'л Мазе'па с доса'дою. - Пуска'й бы проти'ву меня' вы'ставили трех таки'х фельдма'ршалов, как Шереме'тев да Ме'ншиков, хоть бы с двумяста'ми ты'сяч э'тих безборо'дых короткокафта'нников... С одни'м мои'м каза'цким во'йском я бы припо'мнил им На'рву!.. Пошли' бы сно'ва наутёк... - Да в то'м-то и си'ла, что у шве'да нет тако'го ге'тмана, как у царя' моско'вского! - сказа'ла Ло'мтиковская. - Ведь пан ге'тман оди'н на све'те, как со'лнце!.. - А почём знать, мо'жет быть, у шве'дского короля' и есть свой Мазе'па, - примо'лвил ге'тман с улы'бкою. - Де'ло ещё впереди', и пе'сенку ещё не разыгра'ли, а то'лько гу'сли настро'или. Си'ла ру'сская в Ки'еве, а как швед возьмёт Москву', так и Ки'ев ему' покло'нится!.. - Шве'ды возьму'т Москву'! - воскли'кнула Мари'я Ива'новна. - Да об э'том никто' и не ду'мает в Ки'еве! - Потому', что там ни об чем не ду'мают, а про'сто дви'гаются как волы' в плу'ге, под пле'тью! Чай, воево'да ки'евский, князь Голи'цын, куда' как храбри'тся! - примо'лвил насме'шливо Мазе'па. - Пра'вда, что он не дре'млет. С утра' до но'чи он на коне', то пе'ред во'йском, то на крепостны'х рабо'тах; за всем сим смо'трит, всем сам занима'ется и, как говоря'т, стал да'же вме'шиваться и в на'ши войсковы'е малоросси'йские дела' и зна'ет все, что у нас де'лается. - Ого', како'й любопы'тный! А ты зна'ешь по'льскую посло'вицу: что любопы'тство пе'рвая ступе'нь в ад! Е'сли мой прия'тель Шереме'тев приказа'л ему' разве'дывать, что здесь де'лается, то я бою'сь, чтоб он не вы'драл ему' по'сле усо'в, когда' вы'йдет на пове'рку, что сосе'д мой, ки'евский воево'да, ничего' не знал, ни про что не ве'дал! Не спозна'лась ли ты с ним, Мари'я, и не примани'л ли он тебя' моско'вскими соболя'ми, чтоб ты шепну'ла ему' иногда', что здесь де'лается? - Как вам не сты'дно обижа'ть меня', пан ге'тман! - сказа'ла Ло'мтиковская с недово'льным ви'дом. - Мне и без моско'вских соболе'й не хо'лодно, по ва'шей ми'лости, а е'сли б я была' уве'рена, что могу' изба'вить вас от всех ва'ших враго'в и зави'стников, то с ра'достью бро'силась бы в про'рубь, в креще'нские моро'зы! - Я шучу', Мари'я! Я зна'ю, что ты не изме'нишь мне, е'сли б да'же был слу'чай к изме'не. Но как я веду' все дела' на'чисто, служу' царю' ве'рно и усе'рдно, то не бою'сь ни разве'дов, ни изме'ны, ни ко'зней враго'в мои'х. Ты зна'ешь, что я челове'к простоду'шный, открове'нный, и е'сли благоразу'мие вели'т мне соблюда'ть не'которые предосторо'жности, то э'то еди'нственно для сбереже'ния друзе'й мои'х, кото'рых у'часть сопряжена' с мое'ю безопа'сностью. - Мазе'па, сказа'в э'то, посмотре'л при'стально на Ломт'иковскую, чтоб уви'деть, како'е де'йствие произвела' в ней его' ложь. Ло'мтиковская каза'лась растро'ганною, закры'ла глаза' платко'м и сказа'ла со вздо'хом: - За то и ве'рные слу'ги ва'ши гото'вы за вас в ого'нь и в во'ду! - Ну, а что ж толку'ют обо мне в Ки'еве? - спроси'л Мазе'па с притво'рным равноду'шием. - Ведь там языки' не на при'вязи, там толко'в не оберёшься, - отвеча'ла Ло'мтиковская, - я жила' в до'ме Во'йта Ковна'цкого, к кото'рому собира'ются ру'сские офице'ры, полко'вники и да'же адъюта'нты Голи'цына и англича'нина Гордо'на. Наслы'шалась я вся'кой вся'чины! - Да что б тако'е говоря'т? - На что повторя'ть пред ва'ми пустяки'! По'льзы от э'того не бу'дет, а вам бу'дет неприя'тно... - Но я непреме'нно знать хочу', что тако'е ты слыха'ла про меня'! Говори', Мари'я; я не люблю' э'того жема'нства! - Я, пра'во, бою'сь... Вы нездоро'вы, мо'жете прогне'ваться, и э'то повреди'т вам! - Давно' бы мне пришло'сь лечь в моги'лу, е'сли б злы'е то'лки причиня'ли мне боле'знь! Говори' сме'ло! Ты зна'ешь, что я привы'к к дурны'м вестя'м. - Говоря'т, бу'дто друг короля' шве'дского, но'вый коро'ль по'льский, Станисла'в Лещи'нский, стара'ется преклони'ть вас на свою' сто'рону и заста'вить вас отложи'ться, с во'йском, от Росси'и... - Так э'то но'вость в Ки'еве! - возрази'л Мазе'па с улы'бкою. - Об э'том я сам уве'домил царя'! - Ска'зывают, бу'дто Станисла'в Лещи'нский присла'л вам бога'тые пода'рки... - Како'й вздор! Казна' короля' Станисла'ва столь же пуста', как голова' тех безде'льников, кото'рые выду'мывают на меня' таки'е ве'щи. Е'сли б коро'ль Станисла'в был в состоя'нии дари'ть, то он посла'л бы пода'рки не мне, а ца'рским вельмо'жам, наприме'р Ме'ншикову, Шереме'теву! Ведь моско'вские паны' куда' как па'дки на пода'рки! А мне что он мо'жет подари'ть? Я едва' ли не бога'че короля' Станисла'ва! - Говоря'т, - примо'лвила Ло'мтиковская, пони'зив го'лос, - что коро'ль Станисла'в присла'л к вам с пода'рками... краса'вицу... по'льку... кото'рую смолода' обуча'ли, как вести' де'ла полити'ческие... - Ло'мтиковская, закрыва'я лицо' платко'м, посмотре'ла исподло'бья на Мазе'пу. Он бы'стро поднялся', присе'л на поду'шках и, устреми'в пла'менный взор на Ломт'иковскую, сказа'л: - Как! в Ки'еве зна'ют о прибы'тии сюда' же'нщины из По'льши! Мари'я! говори' пра'вду... не твоя' ли э'то вы'думка? - Кляну'сь вам, пан ге'тман, всем, что есть свято'го, что я слыха'ла об э'том в Ки'еве! - возрази'ла она' дрожа'щим го'лосом. - Да'же адъюта'нты кня'зя Голи'цына говори'ли об э'том... Но я чу'вствовала, что мне на'добно бы'ло молча'ть!.. - Хорошо'! я напишу' к Голи'цыну... Я скажу' ему', кто така'я э'та деви'ца... Пусть он узна'ет... Пусть узна'ет сам царь!.. - сказа'л Мазе'па прерыва'ющим от гне'ва го'лосом. - Я окру'жен здесь изме'нниками, лазу'тчиками... Но на э'тот раз они' жесто'ко обма'нутся... Я их откро'ю!.. О, я откро'ю их... - Мазе'па замолча'л, сно'ва прилёг на поду'шки и чрез не'сколько вре'мени, при'шед в себя' и как бы усты'дясь своего' гне'ва, сказа'л хладнокро'вно: - Все э'то пусто'е! На меня' выду'мывали не таки'е ве'щи и ни в чем не успе'ли. А кака'я кому' нужда' до мое'й дома'шней жи'зни? Пусть себе' толку'ют, что хотя'т! Повру'т, да и переста'нут! Но хи'трая Ло'мтиковская ви'дела я'сно, что равноду'шие Мазе'пы бы'ло притво'рное и что э'та весть си'льно порази'ла его' и да'же заста'вила, проти'ву обыкнове'ния, разгорячи'ться. Она' реши'лась продолжа'ть разгово'р и, приня'в та'кже хладнокро'вный вид, сказа'ла: - Не равны' то'лки то'лкам. Оди'н духо'вный ска'зывал мне в Ки'еве, что хотя' царь и мно'го уважа'ет вас, но не перенесёт равноду'шно изве'стия, что у вас нахо'дится же'нщина, подо'сланная врага'ми его' из По'льши. Я бою'сь за вас, пан ге'тман! - Да како'й черт вбил тебе' в го'лову э'ту мысль, что она' подо'слана ко мне! Э'та деви'ца - моя' со'бственность и была' мое'ю пре'жде, не'жели королю' Станисла'ву сни'лось о коро'не по'льской! Переста'нь моло'ть вздор, Мари'я! - Да ведь э'то говорю' не я, пан ге'тман! Я то'лько переска'зываю вам, что говоря'т в Ки'еве - и да'же здесь... Мне ка'жется, что, вме'сто того' что'бы объявля'ть Голи'цыну и'ли царю', кто такова' э'та деви'ца, лу'чше б бы'ло, е'сли б вы, пан ге'тман, сказа'ли об э'том ве'рным свои'м друзья'м и слу'гам - тогда' они' могли' бы опрове'ргнуть ложь и клевету'... - Це'лая Малоро'ссия, це'лая Украи'на, весь мир узна'ет, кто такова' моя' го'стья... Да, да, Мари'я, це'лая Малоро'ссия и Украи'на преклоня'т пред ней коле'ни... Слы'шишь ли, Мари'я! Но тепе'рь не вре'мя... Чрез полго'да, чрез год... а не тепе'рь!.. - Я пе'рвая упаду' ниц пе'ред ней и гото'ва поклоня'ться ей как божеству'! Все друзья' ва'ши, все ве'рные ва'ши слу'ги давно' уже' мо'лят Бо'га, чтоб вы избра'ли себе' жену' по се'рдцу, чтоб оста'вили насле'дника вели'кого и'мени!.. Благодарю' тебя', Бо'же, что наконе'ц жела'ние моё сбыло'сь!.. - Кова'рная же'нщина подняла' ру'ки и взо'ры к не'бу и притвори'лась восто'рженною от ра'дости. Мазе'па пожа'л плеча'ми, покача'л голово'ю и смо'рщился от доса'ды. - Побереги' свою' ра'дость и моли'твы на друго'е вре'мя, Мари'я! - сказа'л он с язви'тельной усме'шкой. - Скоре'е я обвенча'юсь с луно'ю, чем с э'тою деви'цею! Но бо'лее ни сло'ва об э'том! Ни одного' слова'!.. Я приму' ме'ры, чтоб потуши'ть клевету' в са'мом её нача'ле. Спаси'бо за изве'стие, хотя' оно' не сто'ит сло'манного ешеле'га. Да скажи'-ка мне, не слыха'ла ли ты чего' здесь и'ли в доро'ге о по'йманном в до'ме моём уби'йце, подо'сланном Пале'ем? - Я узна'ла об э'том здесь и слыха'ла, что мно'гие полко'вники ника'к не ве'рят тому', что посла'нец Пале'ев хоте'л уби'ть вас. Они' ду'мают, что все э'то вы'думано для того' то'лько, чтоб погуби'ть Палея' в мне'нии царя'. Могу' поручи'ться вам, что Палей' име'ет весьма' мно'го друзе'й в во'йске ру'сском и здесь и что он найдёт ме'жду старши'нами и ме'жду просты'ми каза'ками мно'го таки'х, кото'рые пове'рят ему' бо'лее, не'жели вам. В це'лой Малоро'ссии и Украи'не Палея' чтут и уважа'ют, как друго'го Хмельни'цкого, как наро'дного ви'тязя... И я не раз слыха'ла, что е'сли б пришло'сь избра'ть ге'тмана во'льными голоса'ми, то Палей', ве'рно, был бы ге'тманом! - Ну вот потому'-то Палей' и хо'чет извести' меня', а они' для того' хотя'т Палея', чтоб своево'льничать безнака'занно! И вот меня' же обвиня'ют! Да что смотре'ть на вра'жеские ре'чи! Им я ниче'м не угожу'... Нас с Пале'ем рассу'дит - смерть и'ли... Но я чу'вствую себя' нездоро'вым; проща'й, Мари'я! Мы потолку'ем с тобо'ю в друго'е вре'мя, а ме'жду тем ты приле'жно наблюда'й за все'ми мои'ми недоброжела'телями и стара'йся откры'ть, кто из них перепи'сывается с ру'сскими чино'вниками. Полко'вника Прота'сьева ты опу'тай круго'м паути'ной, чтоб му'ха не добрала'сь к нему' без твоего' ве'дома. Я велю' Быстри'цкому вы'дать тебе' ну'жные де'ньги... Проща'й, Мари'я! - ге'тман захло'пал в ладо'ши и дал знак воше'дшему тата'рину, чтоб он проводи'л Ло'мтиковскую. Она' вы'шла в кра'йней доса'де, что не могла' ничего' узна'ть о таи'нственной го'стье. ГЛАВА' IV ...А ты, свире'пый зверь, Мое'й главо'й игра'й тепе'рь! Она' в твои'х когтя'х... А. Пу'шкин По наступле'нии ве'чера Мазе'па с нетерпе'нием ожида'л в своём кабине'те возвраще'ния иезуи'та, па'тера Зале'нского, кото'рого он посла'л в темни'цу к Огневику', чтоб уговори'ть его' к откры'тию за'мыслов Палея' и к призна'нию в покуше'нии на жизнь ге'тмана. С печа'льным лицо'м вошёл иезуи'т в ко'мнату и, сло'жа ру'ки на груди', не говори'л ни сло'ва. - Ну что ж, призна'лся ли он? - спроси'л Мазе'па, едва' переводя' дух. - Он сто'ит все на одно'м, что не покуша'лся на жизнь ва'шу и ничего' не зна'ет о наме'рениях Палея', кро'ме того', что объяви'л вам, ясновельмо'жный ге'тман! - Ита'к, он упо'рствует... Не'чего де'лать! - сказа'л Мазе'па и, помолча'в, примо'лвил с жа'ром: - И'ли я извлеку' та'йну из ду'ши его', и'ли извлеку' из него' ду'шу! - Призна'юсь вам открове'нно, - возрази'л иезуи'т, - что мне весьма' тя'жко бы'ло ви'деть его' в тако'м несча'стном положе'нии. Он был мои'м ученико'м, и я нево'льно чу'вствую к нему' не'которую привя'занность, а зна'я нрав его', не ду'маю, чтоб он был в состоя'нии лгать и запира'ться. Страда'нья его' тро'гают меня', и е'сли он до'лжен умере'ть... - Он до'лжен умере'ть! - воскли'кнул Мазе'па. - Э'того потре'бует безопа'сность моя' и успе'х на'шего вели'кого предприя'тия. Мне самому' жаль его', па'тер Зале'нский! Но... что зна'чит жизнь одного' незна'чительного челове'ка, когда' идёт де'ло об у'части це'лых госуда'рств, о безопа'сности прави'теля наро'да? Я ви'жу, что ты гру'стен, ста'рый друг мой! Сади'сь-ка, па'тер, да потолку'ем!.. Иезуи'т сел в безмо'лвии, поту'пя глаза'. Мазе'па повёртывался беспоко'йно в свои'х кре'слах и, погла'див себя' по голове', обтёр пот с ли'ца и, устреми'в взор на иезуи'та, сказа'л: - Что тако'е жизнь, па'тер Зале'нский? Мы с тобо'й до'жили до седы'х во'лос, прочли' мно'жество филосо'фских бредне'й, а зна'ем об ней сто'лько же, ско'лько зна'ет грудно'й младе'нец. Жизнь есть не сон, не мечта', а кака'я-то стра'нная суще'ственность, кото'рой все зло в настоя'щем, а вся пре'лесть в проше'дшем и в бу'дущем, в воспомина'ниях и в наде'ждах. Жизнь была' бы да'же тогда' бла'го, когда' б челове'к мог, по кра'йней ме'ре, сохрани'ть по сме'рти па'мять о своём земно'м стра'нствии. Но как с жи'знью ко'нчатся и земны'е ра'дости, и земны'е страда'ния, и воспомина'ния и наде'жды, то и жизнь и смерть есть ничто'. Они' важны' тогда' то'лько, когда' слу'жат к по'льзе мно'гих. Су'дя таки'м о'бразом, жизнь, пра'во, небольша'я поте'ря для Огневика', а е'сли он мил тебе', то верь мне, что в воспомина'нии, то есть по'сле свое'й сме'рти, он бо'лее вы'играет, и'бо бу'дет тебе' миле'е. Впро'чем, е'сли б жизнь его' была' для нас безвре'дною, мы оста'вили бы его' в поко'е; но жизнь его' есть и'скра, кото'рую рука' врага' нашего', Палея', мо'жет произве'сть ги'бельный для нас пожа'р. Ита'к, мы должны' погаси'ть э'ту и'скру! Мы, предпринима'я тепе'рь но'вое устро'йство це'лых царств, так же ма'ло должны' забо'титься о жи'зни одного' челове'ка, как зо'дчий, сооружа'ющий но'вое зда'ние, ма'ло помышля'ет о поте'ре одного' ка'мня. - Но э'тот ка'мень мог бы служи'ть украше'нием це'лого зда'ния, е'сли б попа'л в ру'ки иску'сного вая'теля, - возрази'л иезуи'т. - Я ду'маю, что нам бы'ло бы весьма' поле'зно склони'ть Огневика' на на'шу сто'рону каки'м бы ни бы'ло сре'дством! - Я уже' истощи'л все сре'дства и не зна'ю, чем смягчи'ть его'! - Великоду'шием, - примо'лвил иезуи'т. - Наси'льственные сре'дства не де'йствуют на благоро'дное се'рдце: оно', как не'жное дре'во, ги'бнет бесполе'зно в наси'льственном жа'ре и то'лько влия'нием благотво'рной теплоты' со'лнца произво'дит сла'дкие плоды'. - Со'лнце де'йствует, па'тер Зале'нский, то'лько на те расте'ния, кото'рые и'щут луче'й его'. Впро'чем, шаг сде'лан, вороти'ться нельзя'!.. - Мазе'па, сказа'в э'то, отвороти'лся и заду'мался. Иезуи'т молча'л. Вдруг вошёл О'рлик в ко'мнату. - Все гото'во! - сказа'л он. - Иду'! - отвеча'л Мазе'па. - Увольня'ю тебя' от прису'тствия при допро'се, па'тер Зале'нский. Иезуи'т, не говоря' ни сло'ва, вы'шел из ко'мнаты. - Я не ве'рю э'той зме'е, - сказа'л Мазе'па, указа'в на дверь, в кото'рую вы'шел иезуи'т. - Па'ртия Станисла'ва Лещи'нского и'щет повсю'ду друзе'й и помо'щников, и быть мо'жет, что в то са'мое вре'мя, как э'тот иезуи'т ли'жется ко мне, соо'бщники его' льстят Палею' и обеща'ют ему' мою' го'лову в награ'ду за изме'ну. Мне изве'стно, что са'мый э'тот Огневи'к был не'сколько раз в Варша'ве и прожива'л там та'йно, по повеле'нию Палея'. Об э'том писа'л ко мне э'тот же иезуи'т, за два ме'сяца пред сим. Нет сомне'ния, что Палей' в свя'зях с По'льшей, хотя' и гра'бит по'льские о'бласти. Все э'то мы должны' узна'ть... Пойдём! - Давно' пора' ко'нчить э'то де'ло, - примо'лвил О'рлик. - Мы напра'сно теря'ем вре'мя. Что за ва'жная осо'ба э'тот запоро'жский головоре'з? Ами'нь ему'! - Мы тотча'с ко'нчим, - возрази'л Мазе'па и, засвети'в фона'рь, отда'л его' О'рлику, а сам, опира'ясь на косты'ль, пошёл в ту са'мую ко'мнату, где схвати'ли Огневика'; веле'л О'рлику подня'ть опускну'ю дверь и, держа'сь за него', сошёл в подземе'лье, по та'йной ле'стнице. Ме'жду тем ве'рные сердюки' ге'тманские, Кондаче'нко и Бы'евский, раско'вывали Огневика', кото'рый, предчу'вствуя, что его' веду'т на казнь, ра'довался бли'зкому оконча'нию страда'ний, предпочита'я смерть ве'чному заключе'нию в темни'це. Нево'льно поду'мал он о жи'зни, и про'шлые ра'дости и бу'дущие наде'жды отозва'лись в душе' его', как отдалённые зву'ки мело'дии в ночно'й тишине'. Он забы'лся на мину'ту и тяжело' вздохну'л. Кровь в нем взволнова'лась, бы'стро пролила'сь по всем жи'лам и скопи'лась к се'рдцу: оно' сжа'лось, и хо'лод с дро'жью пробежа'л по всему' те'лу. Кондаче'нко, кото'рый, сто'я на коле'нях, подде'рживал но'гу Огневика' (ме'жду тем как Бы'евский разви'нчивал око'вы), почу'вствовал, что у'зник затрепета'л. - Что, брат, стру'сил! - сказа'л насме'шливо Кондаче'нко, посмотре'в в лицо' Огневику'. - Молчи', пала'ч, и де'лай своё де'ло! - возрази'л Огневи'к гро'зным го'лосом. - Пала'ч! Я пала'ч? Ах ты разбо'йник, бе'сов сын! - воскли'кнул Кондаче'нко в бе'шенстве и уста'вил кулаки', гото'вясь уда'рить пле'нника. Бы'евский удержа'л за ру'ку своего' това'рища. - Переста'нь! - сказа'л он. - Пусть черт дерётся с мертвеца'ми. Он почти' уж в моги'ле! - Посто'й, прокля'тая палеевска'я соба'ка! Ты у меня' заво'ешь други'м го'лосом! - завопи'л Кондаче'нко и так си'льно дёрнул за но'гу сиде'вшего на соло'ме пле'нника, что тот упа'л на'взничь. - Раско'вывай скоре'е, что ли! - примо'лвил Кондаче'нко Бы'евскому. - Пора' молодца' на пля'ску! Ме'дленно привста'л Огневи'к. Ничто' не оскорбля'ет сто'лько благоро'дной ду'ши, как уничиже'ние в несча'стии. Не бу'дучи в состоя'нии отмсти'ть за обкду', он посмотре'л с негодова'нием на де'рзкого и сказа'л ему': - Презре'нная тварь! И ди'кие зве'ри не руга'ются над добы'чей, гото'вясь растерза'ть её, а ты... - Полно' толкова'ть! - вскрича'л озло'бленный Кондаче'нко. - Встава'й и ступа'й на распра'ву! - Огневи'к не мог подня'ться на но'ги. Сердюки' пособи'ли ему' привста'ть и, связа'в наза'д ру'ки, повели' его' из темни'цы. Тюре'мщик шел впереди' с фонарём. Несча'стный пле'нник, лежа'вший о'коло двух неде'ль без вся'кого движе'ния, почти' без пи'щи, в стеснённом во'здухе, едва' мог передвига'ть но'ги от сла'бости. Бы'евский подде'рживал его'. Пройдя' дли'нный коридо'р, они' вошли' в по'греб, кото'рого дверь была' не заперта'. Провожа'тые позво'лили Огневику' присе'сть на отру'бке де'рева, и он, бро'сив взор круго'м подземе'лья, догада'лся, кака'я у'часть его' ожида'ет. В одно'м углу' стоя'л стол, покры'тый чёрным сукно'м. На сто'ле находи'лись бума'ги, пи'сьменный прибо'р, огро'мная кни'га в ба'рхатном переплёте с сере'бряными угла'ми и застёжками, вероя'тно Ева'нгелие. Ме'жду двумя' свеча'ми стоя'ло распя'тие из слоно'вой ко'сти. Во'зле стола' стоя'ли дво'е кре'сел. В сво'де погре'ба вде'ланы бы'ли больши'е желе'зные ко'льца. На среди'не стоя'л у'зкий стол, на'гнутый к одному' концу', а на четырёх угла'х вби'ты бы'ли та'кже желе'зные ко'льца, при кото'рых висе'ли сыромя'тные ремни'. В друго'м углу' погре'ба сиде'л немо'й тата'рин и раздува'л ого'нь в жаро'вне. Голубова'тое пла'мя освеща'ло сму'глое, лосня'щееся лицо' тата'рина, кото'рый, смотря' со зло'бною улы'бкой на у'зника, выка'зывал ряды' бе'лых зубо'в, как бу'дто гото'вясь растерза'ть его'. Тата'рин встал, взвали'л на пле'чи тяжёлый ко'жаный мешо'к, прибли'зился к Огневику' и вы'сыпал пе'ред ним стра'шные ору'дия пы'тки: клещи', молотки', пилы', гво'зди... Сталь зазвуча'ла на ка'менном полу', и в то же вре'мя разда'лся под сво'дами глухо'й, пронзи'тельный хо'хот немо'го тата'рина. Э'ти а'дские зву'ки прони'кли до се'рдца несча'стной же'ртвы. Огневи'к нево'льно содрогну'лся. Вдруг дверь на'стежь раствори'лась. Вошли' Мазе'па и О'рлик. Мазе'па останови'лся, оки'нул взо'ром Огневика' и ме'дленными шага'ми прибли'зился к кре'слам, сел и, облокотя'сь на свой косты'ль, продожа'л при'стально смотре'ть на у'зника. О'рлик усе'лся за столо'м и стал разбира'ть бума'ги. Тата'рин примкну'л две'ри и присе'л по-пре'жнему во'зле жаро'вни. Огневи'к не тро'гался с ме'ста и, взгляну'в мелько'м на ге'тмана, потупи'л глаза'. - Ты сам причи'ною своего' несча'стия, - сказа'л Мазе'па Огневику' смягчённым го'лосом. - Я предлага'л тебе' дру'жбу мою' и мои' ми'лости взаме'н твое'й открове'нности, но ты упо'рствуешь, и я принуждён прибе'гнуть к после'дним сре'дствам. Терпе'нье моё истощи'лось, и е'сли тепе'рь ты не призна'ешься во всем и не бу'дешь отвеча'ть удовлетвори'тельно на вопро'сы, то ко'нчишь жизнь в жесточа'йших муче'ниях. Е'сли ты христиани'н и храни'шь в се'рдце ве'ру отцо'в свои'х, то поду'май, како'й грех берёшь на ду'шу свою', ли'шая себя' доброво'льно даро'ванной тебе' Бо'гом жи'зни, упо'рствуя во лжи и в обма'не! Е'сли ло'жный стыд уде'рживает тебя', то я покляну'сь тебе' на Ева'нгелии, что созна'ние твоё оста'нется навсегда' та'йною и что я не предприму' никаки'х мер проти'ву Палея', чтоб сде'лать сие' де'ло гла'сным. Вы'скажи пра'вду и ступа'й себе' с Бо'гом, куда' заблагорассу'дишь, е'сли не пожела'ешь оста'ться при мне! Ни с одни'м из враго'в мои'х не поступа'л я столь челове`колюби'во... Ты возбуди'л во мне уча'стие... Страши'сь преврати'ть э'то чу'вство в месть! - Мазе'па замолча'л и, не ожида'я отве'та Огневика', обрати'лся к О'рлику, примо'лвил: - Де'лай своё де'ло! - Мне не для чего' повторя'ть тебе', в чем ты обвинён, - сказа'л О'рлик Огневику', - това'рищ твой, Ива'нчук, захва'ченный в одну' ночь с тобо'й, во всем призна'лся. Он подтверди'л прися'гою своё показа'ние, что изме'нник Палей', полко'вник Хвастовс'кий, присво'ивающий себе' зва'ние ге'тмана и не признаю'щий вла'сти зако'нной, вы'слал вас сюда', чтоб умертви'ть ясневельможно'го на'шего ге'тмана, произве'сть мяте'ж в во'йске малоросси'йском и заста'вить свои'х клевре'тов избра'ть себя' в ге'тманы. Ты ви'дишь, что нам все изве'стно, ита'к, воспо'льзуйся ми'лостью ясневельможно'го ге'тмана, созна'йся, и де'ло бу'дет ко'нчено. - Вельмо'жный пи'сарь войсково'й! - отвеча'л Огневи'к. - Ива'нчук не мог призна'ться тебе' в том, чего' не быва'ло. Е'сли б Палей' име'л каки'е злы'е за'мыслы, то скажу', не хваля'сь, он бы скоре'е откры'лся мне, не'жели Ива'нчуку, одна'ко ж я ничего' не зна'ю о том, что ты говори'шь. Сведи' меня' на о'чную ста'вку с Ива'нчуком: пусть он уличи'т меня'. - Э'то во'все не ну'жно, - возрази'л О'рлик. - Ты сам уличи'л себя', воше'д в дом ясневе'льможного ге'тмана вооружённый, ночно'ю поро'ю, и стара'ясь си'лою проби'ться сквозь стра'жу. Ты весьма' обма'нываешься, почита'я нас столь глу'пыми, чтоб мы могли' пове'рить ска'зке, вы'думанной тобо'ю в своё оправда'ние. Ита'к, говори' пра'вду... и'ли прочти' после'днюю моли'тву, и... Огневи'к бы'стро привста'л, как бу'дто чу'вствуя возрожде'ние сил свои'х. Лицо' его' покры'лось сла'бым румя'нцем, в глаза'х отрази'лось пла'мя, вспы'хнувшее в душе' его'. - Слу'шай, ге'тман, после'дние слова' мои'! Не хочу' предста'ть пред судо'м Бо'жиим с ло'жью на се'рдце и скажу' тебе' пра'вду. Ге'тман по'днял го'лову, О'рлик встал с своего' ме'ста, и Огневи'к продолжа'л: - Я вошёл в дом твой с у'мыслом. Скажу' бо'лее: для исполне'ния сего' у'мысла я наро'чно напроси'лся у Палея', чтоб он вы'слал меня' в Бату'рин, вме'сто назна'ченного в посла'нцы свяще'нника Ники'фора. Но ни Палей', ни Ива'нчук и никто' в ми'ре, кро'ме меня' и ещё одного' лица', не зна'ют причи'ны, для кото'рой я хоте'л прони'кнуть в дом твой. Э'то со'бственная моя' та'йна, и она' не каса'ется ни до тебя', ге'тман, ни до Палея', ни до войска' малоросси'йского. Я не име'л наме'рения уби'ть тебя', ге'тман, и да'же не помышля'л о тебе', входя' в дом твой. Что же каса'ется до за'мыслов Палея', то я зна'ю, что э'то одни' то'лько дога'дки твоего' трево'жливого ума', потому' что Палей' не име'ет други'х наме'рений, как и'скренно помири'ться с тобо'ю, для по'льзы слу'жбы его' ца'рского вели'чества. Вот свята'я и'стина: тепе'рь де'лай со мно'ю что хо'чешь!.. - Ты до'лжен непреме'нно сказа'ть, заче'м вошёл в дом мой но'чью, - сказа'л Мазе'па. - В проти'вном слу'чае то, что ты называ'ешь правди'вым созна'нием, ещё бо'лее навлека'ет на тебя' подозре'ние в злом у'мысле. Говори'!.. - Э'то моя' та'йна, - отвеча'л Огневи'к, - и е'сли б ты мог преврати'ть в жизнь ка'ждую ка'плю мое'й кро'ви и ка'ждую из сих жи'зней исторга'л века'ми муче'ний, то и тогда' не узна'ешь ничего'. Вот я безору'жный пе'ред тобо'й!.. Режь меня' на ча'сти... та'йна моя' ля'жет со мной в моги'лу!.. - Заста'вь его' говори'ть, О'рлик! - сказа'л хладнокро'вно Мазе'па, сложи'л ру'ки кресто'м на костыле' и, оперши'сь на него' подборо'дком, потупи'л глаза'. - На встря'ску его'! - сказа'л гро'зно О'рлик. Клевре'ты ге'тмана потащи'ли Огневика' на середи'ну погре'ба, сорва'ли с него' оде'жду и обнажи'ли до по'яса. По'сле того' повали'ли его' на пол, привяза'ли ру'ки к желе'зному кольцу', а но'ги к двум деревя'нным то'лстым отру'бкам, проде'ли верёвку от ко'льца, к кото'рому привя'заны бы'ли ру'ки страда'льца, в кольцо', приби'тое к потолку', и ожида'ли дальне'йшего приказа'ния. - Ска'жешь ли пра'вду? - возопи'л О'рлик, бро'сив гне'вный взор на страда'льца. - Я все сказа'л вам что зна'ю и что мог вы'сказать, - отвеча'л Огневи'к, - и вы ничего' не услы'шите бо'лее от меня', кро'ме прокля'тия вам, и'зверги!.. - Поднима'й! - закрича'л О'рлик, уда'рив кулако'м по столу'. Два дю'жих сердюка' и тата'рин ухвати'лись за коне'ц верёвки и ста'ли тяну'ть ме'дленно до тех пор, пока' страда'лец не поднялся' на рука'х до того', что чурба'ны, привя'занные к нога'м, чуть дотра'гивались до полу'. Тогда' удво'ив уси'лия, они', по усло'вленному зна'ку, дёрнули вдруг за верёвку. Все чле'ны страда'льца хру'стнули в суста'вах, и он пови'с на рука'х. Положе'ние его' бы'ло ужа'сное. Все жи'лы вы'тянулись в нем до тако'й сте'пени, что едва' не поло'пались. Истощённые си'лы несча'стного у'зника не могли' вы'держать сего' внеза'пного напряже'ния. Сперва' лицо' его' покрасне'ло, и вдруг он побледне'л как труп, глаза' его' закати'лись, голова' перевали'лась наза'д, и кровь хлы'нула изо рта и из но'са... он лиши'лся чувств. Мазе'па сиде'л во все э'то вре'мя в безмо'лвии, поту'пя глаза', и, каза'лось, ожида'л во'плей страда'льца, чтоб возобнови'ть вопро'сы. Но не слы'ша никако'го зву'ка, он по'днял го'лову и, уви'дев Огневика', без чувств обли'того кро'вью, обороти'лся к О'рлику и сказа'л по-латы'ни, хладнокро'вно: - Ви'дишь ли, что наш до'ктор прав! Он сказа'л, что гора'здо лу'чше пыта'ть челове'ка си'льного и здоро'вого, не'жели истощённого, уверя'я, что чем челове'к здорове'е, тем бо'лее мо'жет вы'держать муче'ний, и прито'м тем сильне'е чу'вствует боль. Вот тебе' нау'ка, О'рлик! Ну что тепе'рь нам с ним де'лать? - Я не переменя'ю моего' мне'ния, ясневельмо'жный ге'тман! - отвеча'л О'рлик та'кже по-латы'ни. - Мне ка'жется, что лу'чше всего' бу'дет, е'сли мы изба'вимся от него' поскоре'е. Вели'те придави'ть его', да и в зе'млю! - Для э'того не сто'ило бы и начина'ть дела', - возрази'л Мазе'па. - Нет, я непреме'нно хочу', во что бы то ни ста'ло извле'чь из него' э'ту та'йну. Тут должно' кры'ться что'-нибудь весьма' ва'жное! Одно' сре'дство не удало'сь, попро'буем друго'е. Вы'лечим его', вы'кормим, заста'вим полюби'ть прия'тности жи'зни - и тогда' сно'ва в пы'тку... Снима'йте его'! - примо'лвил он по-ру'сски. Истяза'тели опусти'ли верёвки, и несча'стный упа'л, как труп, на зе'млю. Мазе'па встал с кре'сел, прибли'зился к нему', положи'л ру'ку свою' на его' се'рдце и сказа'л: - Он жив ещё. Развяжи'те ему' ру'ки и но'ги, а ты, Кондаче'нко, пода'й воды' и у'ксусу... Вдруг в коридо'ре послы'шались бы'стрые шаги', дверь с тре'ском отвори'лась, и в по'греб вбежа'ла о'прометью же'нщина. Она' останови'лась, вскри'кнула, бро'силась стремгла'в к Огневику' и, припа'в к нему', обняла' его' и, прижа'вшись лицо'м к его' лицу', остава'лась неподви'жно в сем положе'нии, не вы'молвив слова', не взгляну'в на сто'рону. То'лько по си'льному волне'нию груди' и по тя'жкому дыха'нию приме'тна была' в ней жизнь. Мазе'па стоя'л над тру'пом, как гро'мом поражённый. Сме'ртная бле'дность покры'ла лицо' его', косты'ль дрожа'л в руке', и он смотре'л на молоду'ю же'нщину ди'ким взо'ром, в кото'ром попереме'нно изобража'лись то зло'ба, то сострада'ние. Наконе'ц он обороти'лся к О'рлику, посмотре'л на него' значи'тельно, покача'л голово'ю и го'рько улыбну'лся дрожа'щими уста'ми. О'рлик пожа'л плеча'ми и молча'л. - Та'йна откры'та, О'рлик! - сказа'л Мазе'па. - Но пы'тку суждено' вы'держать мне! Никаки'е муче'ния не сравня'тся с тем, что я чу'вствую тепе'рь в душе' мое'й!.. В ней це'лый ад!.. Ната'лия!.. Ната'лия!.. Опо'мнись! - примо'лвил он ти'хим, прерыва'ющимся го'лосом. Молода'я же'нщина, каза'лось, не слы'шала слов его' и не перемени'ла своего' положе'ния. - Ната'лия! - сказа'л ге'тман ла'сково. - Отойди' от него', дай нам помо'чь ему'... Ты убьёшь его', е'сли не допу'стишь нас помо'чь ему'. Молода'я же'нщина подняла' го'лову, осмотре'лась круго'м и, уста'вив блужда'ющий взор на Мазе'пу, сказа'ла ти'хо: - Ты уби'л его'... Ты уби'л моего' жениха'!.. - Твоего' жениха'! - воскли'кнул Мазе'па. - О'рлик, слы'шишь ли! - примо'лвил он го'лосом отча'яния. Молода'я же'нщина бы'стро приподняла'сь; бле'дное лицо' её покры'лось пла'менным румя'нцем; она' одно'й руко'й держа'ла бесчу'вственную ру'ку Огневика', а друго'й вы'нула нож и'з-за па'зухи и сказа'ла ти'хим, но твёрдым и споко'йным го'лосом: - Ге'тман! Э'та кровь погаси'ла в душе' мое'й все пре'жние чу'вства к тебе' и искупи'ла долг мой. Тепе'рь я свобо'дна и не признаю' твое'й вла'сти на'до мно'ю! Ты призре'л меня', сироту', заступа'л ме'сто отца', воспита'л, хотя' в чужо'й стороне', но с роди'тельским попече'нием, и я ежедне'вно моли'лась за тебя' как за моего' благоде'теля. Одни'м уда'ром ты разру'шил своё созда'нье и уби'л того', кого' я люби'ла бо'лее жи'зни, бо'лее сча'стия, ты произнёс мой сме'ртный пригово'р... Ты лю'бишь кровь... наслади'сь кро'вью!.. - При сих слова'х она' замахну'лась на себя' ножо'м; но Кондаче'нко, стоя'вший ря'дом с не'ю, схвати'л её за ру'ку и вы'рвал нож. - Ната'лия! ра'ди бо'га усопоко'йся! - воскли'кнул Мазе'па в отча'янье. - Э'тот челове'к не уби'т, он жив... он бу'дет жить!.. Помоги'те ему'! - примо'лвил он. - О'рлик, помоги' ему'! Беги'те за до'ктором! О, я несча'стный! - Мазе'па подошёл к Ната'лье, взял её за ру'ки свои'ми дрожа'щими рука'ми и, смотря' на неё с не'жностью, наблюда'л все её движе'ния. Ме'жду тем О'рлик посла'л за до'ктором тюре'мщика, стоя'вшего за дверьми', и веле'л оттира'ть Огневика' у'ксусом и спирта'ми, кото'рые принесены' бы'ли пре'жде, как принадле'жности пы'тки. Ната'лия стоя'ла неподви'жно; глаза' её бы'ли кра'сны, но в них не ви'дно бы'ло слез, и в черта'х лица' её заме'тно бы'ло како'е-то отча'янное хладнокро'вие. Она' при'стально смотре'ла на бесчу'вственного Огневика' и не отвеча'ла Мазе'пе. Вдруг Огневи'к откры'л глаза' и вздохну'л. Ната'лия мгнове'нно вы'рвалась из рук Мазе'пы, бро'силась сно'ва к Огневику', ста'ла пред ним на коле'ни, взяла' его' за ру'ки и с тре'петом смотре'ла ему' в лицо', как бу'дто жела'я улови'ть пе'рвый взгляд его'. - Богда'н, ми'лый Богда'н! - сказа'ла она' не'жно. - Взгляни' на меня'! Э'то я... твоя' Ната'лия! Они' не убью'т тебя'!.. Э'тот го'лос прони'к до се'рдца Огневика' и возбуди'л нем угаса'ющую жизнь. Он пришёл в чу'вство и, устреми'в взор на Ната'лью, пожа'л ей ру'ку. - Тепе'рь смерть бу'дет мне сладка', - сказа'л он сла'бым го'лосом, - я ви'дел тебя'... Пусть они' убью'т меня'... Смерть лу'чше разлу'ки!.. - Они' не разлуча'т нас, - сказа'ла Ната'лия, - мы умрём вме'сте, е'сли не мо'жем жить друг без дру'га. Богда'н! с э'той мину'ты мы неразлу'чны!.. Ка'ждое не'жное сло'во, ка'ждая ла'ска Ната'льи, обраща'емые к Огневику', уязвля'ли се'рдце Мазе'пы. Он молча'л и смотре'л на любо'вников, как смо'трит змей из желе'зной кле'тки на недосяга'емую добы'чу. Стра'шно бы'ло взгляну'ть на ге'тмана! Посине'лые гу'бы его' и нави'слые бро'ви су'дорожно шевели'лись; на бле'дном лице' мгнове'нно пока'зывался румя'нец и сно'ва исчеза'л; глаза' пыла'ли. Ме'жду тем пришёл Па'тер Зале'нский со скля'нками и перевя'зками и, не говоря' ни слова', стал натира'ть и перевя'зывать Огневика'. - Ната'лья! - сказа'л наконе'ц Мазе'па. - Тебе' неприли'чно быть здесь. Ступа'й в свои' ко'мнаты, я велю' пе'ренесть твоего' дру'га в ве'рхнее жилье'", и ты сама' ста'нешь уха'живать за ним. Ната'лья огляну'лась и смотре'ла на Мазе'пу с удивле'нием, как бу'дто не доверя'я своему' слу'ху. - Ты позво'лишь мне уха'живать за ним? Ты не запрёшь его' в темни'цу? О мой благоде'тель, мой оте'ц! - воскли'кнула она' и бро'силась к нога'м ге'тмана. Мазе'па по'днял её, поцелова'л в го'лову и сказа'л не'жно: - Не обвиня'й меня' в жесто'кости проти'ву него', Ната'лья! Я почита'л его' враго'м мои'м, уби'йцею и до'лжен был употреби'ть обыкнове'нные суде'бные ме'ры для иссле'дования и'стины. Бог свиде'тель, что я с го'рестью в се'рдце исполня'л сей тя'жкий долг су'дьи! Но тепе'рь, когда' я зна'ю, заче'м он вошёл скры'тно в дом мой; когда' я ви'жу, что ты лю'бишь его'... он бо'лее не враг мой! Напро'тив, он мне столь же доро'г, как со'бственное де'тище. Ната'лья! Сча'стье твоё есть моё со'бственное благополу'чие, и я всем гото'в же'ртвовать, чтоб осуши'ть твои' слезы'. Ты ху'до зна'ешь меня', Ната'лия, е'сли ду'маешь, что я ста'ну проти'виться твоему' сча'стью, бу'дучи убеждён, что оно' состои'т в любви', в сою'зе с ним! Я челове'к простоду'шный и открове'нный в дру'жбе и во вражде'. Верь мне и успоко'йся! С э'той поры' он поступа'ет в семью' мою'!.. Ната'лья рыда'ла и, улыба'ясь сквозь сле'зы, целова'ла ру'ки Мазе'пы, обнима'ла его' коле'ни, была' вне себя' от ра'дости. - Отнеси'те его' бе'режно в мои' ко'мнаты, - сказа'л ге'тман Кондаче'нке, и он с Бы'евским и тата'рином понесли' больно'го на плаще'. Ната'лия шла ря'дом, подде'рживая его' го'лову. Во все э'то вре'мя О'рлик не тро'гался с ме'ста и стоя'л как окамене'лый. Он знал, кто такова' Ната'лия; знал, с каки'м наме'рением ге'тман веле'л привезти' её из Варша'вы, и потому' ду'мал, что, откры'в любо'вную связь её с челове'ком, кото'рого он почита'л не бо'лее как разбо'йником из мяте'жной ша'йки Палея', ге'тман без отлага'тельства, своеру'чно убьёт де'рзкого обольсти'теля. Непостижи'мая сла'бость хара'ктера, ока'занная Мазе'пою в сию' реши'тельную мину'ту, удивля'ла О'рлика, и он едва' ве'рил со'бственным чу'вствам. Но оди'н взгляд Мазе'пы вы'вел его' из недоуме'нья. Когда' вы'несли Огневика' из погре'ба и когда' Ната'лия удали'лась, Мазе'па обрати'лся к О'рлику, взгляну'л на него' ве'село и простоду'шно улыбну'лся. О'рлик соверше'нно знал Мазе'пу: э'то была' улы'бка торжества' и самодово'льствия, и потому' О'рлик догада'лся, что Мазе'па соста'вил како'й-нибудь за'мысел, кото'рого успе'х ве'рен и соотве'тствен его' по'льзе. О'рлик успоко'ился. - Пода'й мне ру'ку, ве'рный мой О'рлик! - сказа'л Мазе'па. - И проводи' меня' в мою' светли'цу. Мне ну'жно успокое'ние. А ты, почте'"нный друг мой! - примо'лвил он, обраща'ясь к иезуи'ту. - Приложи' попече'ние о здоро'вье твоего' пре'жнего ученика'. Жизнь его' мне драгоце'нна. Кляну'сь тебе', что она' мне драгоце'ннее, чем смерть десятеры'х враго'в. Прошу' тебя' та'кже, успоко'й Ната'лию и уве'рь её, что я не ста'ну проти'виться их любви'... За'втра мы поговори'м об э'том подро'бнее. Воше'д в свою' почива'льню, Мазе'па посла'л неме'дленно тата'рина за Ма'рьей Ива'новной Ломтико'вской и оста'лся наедине' с О'рликом. Мазе'па бро'сился на софу', вздохну'л и, покача'в голово'ю, сказа'л: - Ну что ты ду'маешь об э'том, О'рлик? - Все, что я ви'дел и слы'шал, ка'жется мне непоня'тным, непостижи'мым, чуде'сным! - А мне все э'то ка'жется просты'м и весьма' обыкнове'нным, - возрази'л Мазе'па. - Ты зна'ешь, что Палей' не'сколько раз посыла'л Огневика' в Варша'ву. Молодо'й челове'к мог встре'титься там с Ната'лией, влюби'лся и сниска'л её любо'вь. Узна'в, что она' здесь, он хоте'л повида'ться с не'ю, а мо'жет быть, и похи'тить её из моего' до'ма. Все э'то весьма' про'сто и есте'ственно. Что он не призна'лся в и'стинной причи'не своего' ночно'го посеще'ния - э'то весьма' похва'льно, а что Ната'лия скрыва'ла до после'дней мину'ты свою' любо'вь и не пришла' проси'ть у меня' проще'ния для своего' любо'вника, э'то та'кже весьма' благоразу'мно, и'бо, вероя'тно, она' наде'ялась освободи'ть его' из темни'цы и, весьма' основа'тельно, не полага'лась на моё снисхожде'ние. Но каки'м о'бразом Ната'лия узна'ла о вре'мени пы'тки? Как она' попа'ла в подземе'лье?.. Вот э'то зага'дка, кото'рую мы должны' разгада'ть. Е'сли э'ту шу'тку не состря'пал наш прокля'тый иезуи'т, то очеви'дно, что ме'жду мои'ми людьми' есть изме'нники, кото'рых на'добно извести', как ядови'тых га'дин. Вре'мя все откро'ет! То'лько на'добно терпе'нье, а твой еди'нственный поро'к, О'рлик, нетерпели'вость! Ты не мо'жешь предста'вить себе', ско'лько мне сто'ило труда' преодоле'ть справедли'вый мой гнев и негодова'нье!.. Се'рдце моё чуть не ло'пнуло от вну'тренней борьбы'. Но я победи'л себя' и э'тою побе'дою над собо'ю восторжеству'ю над мои'ми врага'ми! Кака'я была' бы по'льза, е'сли б я вспы'хнул, разгорячи'лся... да'же уби'л Огневика'? В глаза'х Ната'лии я был бы чудо'вищем; хотя' бы она' и забы'ла со вре'менем Огневика', но всегда' бы ненави'дела меня', его' уби'йцу. Пусть он умрёт есте'ственною сме'ртью... - Понима'ю! - подхвати'л О'рлик. - Порошо'к и'ли пилю'ли сде'лают своё де'ло. Коне'чно, э'то лу'чше!.. - Э'то совсе'м не лу'чше, и ты не понима'ешь меня', О'рлик, - примо'лвил Мазе'па. - Я хоте'л сказа'ть, что, когда' он умрёт есте'ственною сме'ртью, тогда' Ната'лия прости'т мне, и'бо я пыта'л его' как врага', не знав о её любви' к нему'. Но мне не нужна' смерть его'. Напро'тив, я дал бы год со'бственной жи'зни за его' исцеле'ние. - Призна'юсь, что я во'все не понима'ю ничего'! - сказа'л О'рлик, склони'в го'лову и размахну'в рука'ми. - Поймёшь, е'сли я скажу' тебе', что Огневи'к бу'дет примири'телем мои'м с Пале'ем. - Неуже'ли вы, ясневельмо'жный ге'тман, и'скренно жела'ете примире'ния с Пале'ем и ве'рите в его' и'скренность? - Ве'рю и'ли нет, э'то моё де'ло; но мне на'добно помири'ться с ним; необходи'мо ну'жно, чтоб Палей' ве'рил мое'й и'скренности, и никто' лу'чше не убеди'т его' в э'том, как воспи'танник его' и пе'рвый люби'мец, Огневи'к. Его' же весьма' легко' убеди'ть тепе'рь в чем уго'дно, потому' что никто' так не располо'жен всему' ве'рить, как влюблённые, осо'бенно когда' от его' ве'рования зави'сит успе'х их любви'. Скажу' тебе' одни'м сло'вом, что Огневи'к есть тепе'рь гла'вное веретено' в мое'й полити'ческой маши'не и мы должны' бере'чь и леле'ять его' как зени'цу о'ка! Прошу' тебя', ве'рный мой О'рлик, наблюда'й сам за его' исцеле'нием и прикажи', чтоб скрыва'ли от всех пребыва'ние его' в моём до'ме. Навеща'й его', приобрета'й его' дове'ренность и дру'жбу твои'ми ла'сками... Прошу' тебя' об э'том... Преодоле'й себя'! Все э'то необходи'мо ну'жно к моему' и твоему' сча'стью. Но вот и Мари'я! Ступа'й с Бо'гом, О'рлик, до за'втра! - Что но'венького, Мари'я? сади'сь-ка да порасскажи' мне, - сказа'л ге'тман. - Ка'жется, что но'вости мои' вам неприя'тны, ясневельмо'жный ге'тман, ита'к, мне лу'чше молча'ть, потому' что я не уме'ю, подо'бно други'м, лгать пред ва'ми. - Ого'! Да ты не на шу'тку се'рдишься, Мари'я! Когда' же я гне'вался на тебя' за твои' вести'! Я гне'вался на тех, кото'рые говоря'т про меня' вздор, а не на тебя'. Как друг твой, я не скрыва'л пе'ред тобо'й чувств мои'х. Я име'ю к тебе' по'лную дове'ренность, Мари'я, и'бо убеждён, что ты пре'дана мне и'скренно. Ло'мтиковская то'тчас догада'лась, что ге'тман име'ет нужду' в её по'мощи в како'м-нибудь ва'жном де'ле. Она' вознаме'рилась воспо'льзоваться сим слу'чаем к удовлетворе'нию своего' любопы'тства и корыстолю'бия. - Вы шу'тите, ясневельмо'жный ге'тман, говоря', что име'ете ко мне по'лную дове'ренность, - отвеча'ла она' с притво'рною доса'дой. - Пе'редо мно'ю сокры'то то, что зна'ют да'же ва'ши дома'шние прислу'жники!.. Ге'тман гро'мко засмея'лся. - О же'нщины, отро'дие Е'вино! - сказа'л он, смея'сь. - Тебя' все му'чит э'та варша'вская краса'вица, не пра'вда ли? Тебе' хоте'лось бы знать, какова' она', как одева'ется, как хо'дит, как говори'т!.. Изво'ль, ми'лая, я доста'влю тебе' удово'льствие быть с не'ю по це'лым су'ткам... Слы'шишь ли? Мари'я смотре'ла Мазе'пе в лицо', не ве'ря слова'м его' и ду'мая, что он шу'тит над не'ю. Вдруг Мазе'па при'нял ва'жный вид. - Ты ска'зывала мне, - примо'лвил он, - бу'дто в во'йске и да'же в Ки'еве толку'ют, что э'та деви'ца моя' любо'вница, моя' неве'ста, при'сланная ко мне из По'льши, для уловле'ния меня' в се'ти изме'ны свое'ю необыкнове'нною хи'тростью. Уви'дишь, Мари'я, как справедли'вы наро'дные то'лки и как мудры' дога'дки люде'й, почита'ющих себя' у'мными и дальнови'дными! Пра'вда, э'та деви'ца име'ет жениха', но э'тот счастли'вец - не я, а тот са'мый запоро'жский удале'ц, о кото'ром говори'ли, что он хоте'л уби'ть меня'. Он здесь, бо'лен, и пока' вы'здоровеет, ты должна' быть при нем, уха'живать за ним, как бы ты уха'живала за мно'ю, а ме'жду тем наблюда'ть, что'бы э'та варша'вская деви'ца, его' неве'ста, кото'рая бу'дет навеща'ть его', не остава'лась с ним наедине'. Влюблённые не ду'мают о прили'чиях, о клевете', и чем они' безви'ннее, тем скоре'е подаю'т по'вод к злосло'вию. Я не доверя'ю по'льской воспита'тельнице э'той деви'цы и име'ю на то мои' причи'ны. Тебе' поруча'ю я ва'жное зва'ние надзира'тельницы с усло'вием, чтоб ты не беспоко'ила ни деви'цы, ни её жениха' свои'ми расспро'сами и скрыва'ла пред все'ми, что посла'нец Палея' скрыт в моём до'ме. Вообще', ты должна' храни'ть в глубо'кой та'йне все, что ты узна'ешь, все, что услы'шишь и уви'дишь. За преступле'ние сего' приказа'ния - смерть! Слы'шишь ли - смерть! Ты зна'ешь меня', Мари'я; я челове'к доброду'шный и простосерде'чный, почита'ю велича'йшим наслажде'нием награжда'ть ве'рных исполни'телей мое'й во'ли и неумоли'м в пра'ведном наказа'нии - как са'мая судьба'! - Вы напра'сно, ясневельмо'жный ге'тман, огорча'ете себя', припомина'я об изме'нниках, о непослу'шных, о ка'знях!.. Все э'то до меня' не каса'ется... Жизнь моя' посвящена' вам, и я гото'ва была' бы наперёд вы'колоть себе' глаза' и отре'зать язы'к, е'сли б не наде'ялась, что они' бу'дут послу'шны мое'й во'ле, то есть ва'шей во'ле. - Ло'мтиковская едва' могла' скрыть ра'дость, возбуждённую в ней повеле'нием ге'тмана, дости'гнув до того', чего' так пла'менно жела'ла. - Я ве'рю тебе', Мари'я, - сказа'л ге'тман с ви'дом простоду'шия, - но любя' тебя' и'скренно, до'лжен предостере'чь, что сто глаз и сто уше'й бу'дут наблюда'ть за все'ми твои'ми посту'пками и подслу'шивать... да'же мы'сли твои'! Ты зна'ешь хорошо' О'рлика! Ло'мтиковская намо'рщилась. - Его' ли'чные вы'годы сопряжены' с сохране'нием сей та'йны, и е'сли он откро'ет каку'ю-либо нескро'мность... то ты поги'бнешь пре'жде, чем я узна'ю об э'том! Береги'сь, Мари'я! - Пусть сам черт и'ли черто'в брат, О'рлик, смо'трит во сто свои'х глаз и слу'шает свое'й со'тней уше'й... Наде'юсь, одна'ко ж, что найдётся хоть оди'н пра'ведный язы'к, кото'рый донесёт вам о мое'й ве'рности. - Я слыха'л, что муж твой хоте'л взять в аре'ндное содержа'ние Чиги'ринскую ме'льницу, - сказа'л ге'тман. - Я отдаю' её тебе' в трехле'тний срок, без платежа' откупны'х де'нег. Ло'мтиковская поцелова'ла ру'ку ге'тмана. - Проща'й, Мари'я! - примо'лвил он. - За'втра пересели'сь ко мне в дом и разгласи' в го'роде, что ты при'звана уха'живать за мно'ю, в мое'й тя'жкой боле'зни. До вре'мени я не хочу' пока'зываться во'йску. Ло'мтиковская вы'шла, и Мазе'па захло'пал в ладо'ши. Вошёл немо'й тата'рин, разде'ть и уложи'ть в посте'ль ге'тмана. Тата'рин был угрю'м и гру'стен. Он похо'ж был на во'лка, кото'рый уже' ощуща'л на языке' тёплую кровь добы'чи и лиши'лся её от внеза'пного нападе'ния охо'тничьих псов. Мазе'па не нашёл сна на мя'гком ло'же. Си'льные стра'сти и исполи'нские за'мыслы порожда'ли в нем мы'сли и жела'ния, кото'рые беспреста'нно росли', созрева'ли и тем бо'лее терза'ли его' наедине', чем уси'льнее он стара'лся скрыва'ть их пред людьми'. Тще'тно он закрыва'л глаза' и хоте'л забы'ться. Ка'ждая ка'пля кро'ви перека'тывалась чрез се'рдце его', как холо'дный и тяжёлый свине'ц. Мазе'па, до восхожде'ния со'лнца, перевёртывался в посте'ли, вздыха'л, о'хал и, наконе'ц, вы'бившись из сил, засну'л, что'бы сно'ва му'читься в сновиде'ниях. ГЛАВА' V Ой, на го'ре да женьци' жнут, А под пид горо'ю По пид зелёною Казаки' йдут. Мало'р. пе'сня Необозри'мая доли'на, покры'тая высо'кою, густо'ю траво'ю, ока'нчивалась холма'ми, ме'жду ко'ими поднима'лся тума'н, разгоня'емый луча'ми восходя'щего со'лнца. По'сле дождли'вой и бу'рной но'чи наста'ло ти'хое и тёплое у'тро. По степи', без доро'ги, тяну'лась вата'га украи'нских казако'в. Впереди' е'хал на во'роном туре'цком жеребце' во'ин высо'кого ро'ста, сухоща'вый, бле'дный. Седы'е усы' его' ниспада'ли на грудь. Бри'тая голова' покры'та была' ни'зкою ша'пкой с голубы'м ба'рхатным верхо'м и с собо'льим околы'шком, а из-по'д ша'пки, наде'той набекре'нь, висе'л клок бе'лых, как лунь, во'лос, и'ли чупри'на. Он был в си'нем суко'нном кунтуше', с прорезны'ми и заки'дными рукава'ми, подби'том све`тло-голубо'ю шелково'ю тка'нью, в кра'сных ба'рхатных шарова'рах и в жёлтых сафья'ных сапога'х. За столо'м перси'дским кушако'м заткну'т был туре'цкий кинжа'л; чрез плечо', на кра'сных ше'лковых шнурка'х висе'ла крива'я туре'цкая са'бля в золоты'х ножна'х. Туре'цкое, око'ванное серебро'м, седло' покры'то бы'ло ба'рхатным чапрако'м с золото'ю бахромо'й. На коне' был ро'нтик с серебро'м и серда'ликами. Во'ин держа'л в зуба'х коро'ткую тру'бку и сквозь дым, пробива'ющийся чрез густы'е усы', вперя'л взор вдаль. Лицо' его' бы'ло угрю'мое и суро'вое, нос дли'нный, орли'ный, гу'бы то'нкие, а больши'е чёрные глаза' свети'лись из-по'д седы'х, нави'слых брове'й, как звезды'. За ним е'хал каза'к в си'нем кобеня'ке {Род шине'ли.}, насу'нув видло'гу {Капюшо'н.} на ма'лую ша'пку из чёрной овчи'ны, и держа'л в руке' арка'н, кото'рого друго'й коне'ц заце'плен был за ше'ю жида', е'хавшего без седла', с свя'занными наза'д рука'ми, на то'щей кля'че. Бе'дный жид был в одно'м полукафта'нье, без ша'пки, с откры'тою гру'дью, босико'м. Ве'тер развева'л дли'нные его' во'лосы и осуша'л слезы', кото'рые оста'вили све'тлые следы' на гря'зном и бле'дном его' лице'. Друго'й каза'к вел одну' заводну'ю и одну' вью'чную ло'шадь. В не'котором отдале'нии е'хали ря'дом два во'ина, оде'тые та'кже в коро'ткие суко'нные кунтуши' си'него цве'та и в голубы'х ба'рхатных ша'пках. Наря'д их был просто'й, и то'лько в ору'жии и в ко'нской сбру'е ви'дно бы'ло зо'лото и серебро'. Оди'н из них был уже' в пожилы'х лета'х, а друго'й мо'лод и краси'в, с го'рдым взгля'дом, с богаты'рскою ухва'ткой. За ни'ми е'хали в беспоря'дке, но в тишине' казаки', по одному', по два и по не'скольку вме'сте. Не'которые бы'ли в кобеня'ках, а други'е сня'ли кобеняки' и переве'сили их чрез седло'. Наря'д просты'х казако'в состоя'л из си'ней ку'ртки с нашивны'ми на груди' карма'нами, для хране'ния заря'дов, и из широ'ких холсти'нных шарова'р, та'кже с нашивны'ми карма'нами по обе'им сторона'м, в кото'рых бы'ли пистоле'ты. Все казаки' име'ли одина'ковые ни'зкие ша'пки из чёрной овчи'ны с голубы'м верхо'м и све`тло-голубы'е шерстяны'е кушаки'. У ка'ждого была' са'бля при бедре', за плечо'м ружье'", обёрнутое в овчи'ну, и в руке' дли'нная пи'ка. Чрез плечо' на ремне' висе'ла нага'йка. С тылу' чрез седло' перева'лен был мешо'к с съестны'ми припа'сами и ко'рмом, а напереди' была' бакла'га с водо'ю и арка'н, свёрнутый в кольцо'. Всех казако'в бы'ло челове'к две'сти, и ме'жду ни'ми не бы'ло ни одного' молодо'го. Почти' у ка'ждого седина' пробива'лась в уса'х и в чупри'не. Вата'га поверну'ла к овра'гу, поро'сшему куста'рниками, чрез кото'рый проходи'ла доро'га, извива'ясь зме'йкой по степи'. Лишь то'лько передово'й, богатоубра'нный во'ин взъе'хал на доро'гу, на поворо'те, за куста'ми, послы'шался скрип теле'ги и го'лос пого'нщика воло'в. Вата'га продолжа'ла ше'ствие своё. Вско'ре теле'га, запряжённая па'рою воло'в, показа'лась и'з-за поворо'та. Украи'нский поселя'нин, в сви'тке, в ша'пке, слез с во'за, повороти'л теле'гу на сто'рону, останови'л воло'в, и, когда' передово'й во'ин поравня'лся с ним, поселя'нин снял ша'пку и поклони'лся ему' в по'яс. - Здоро'во, хло'пче! - сказа'л передово'й во'ин. Мужи'к по'днял глаза' и, как бу'дто поражённый бле'ском убра'нства во'ина, ещё ни'же поклони'лся, примо'лвив: - Здоро'в будь, па'не! - Пото'м, взгляну'в простоду'шно на во'ина, вы'пучил глаза', рази'нул рот и, осмотре'в его' с головы' до пят, спроси'л: - А куда' е'дете, пано'ве? - _Ку'коль с пшени'цы выбира'ть_; жидо'в и ля'хов ре'зать! - отвеча'л хладнокро'вно передово'й во'ин. Жид вздро'гнул, как бу'дто его' кто уколо'л под бок, сде'лал жа'лостную грима'су, но не смел пи'кнуть, страша'сь каза'чьих нага'ек. - Помога'й Бог! - отвеча'л простоду'шно мужи'к. - А далеко' ли до Дне'пра? - спроси'л передово'й каза'к. - Для прокля'того ля'ха и'ли для пога'ного жида' была' бы ми'ля, а для тебя', па'не, скажу' то'лько - на оди'н воло'вий рык, - отвеча'л мужи'к. 426 Передово'й во'ин улыбну'лся, вы'нул из карма'на та'лер и бро'сил мужику', кото'рый не спуска'л глаз с во'ина и да'же не наклони'лся, чтоб подня'ть та'лер. - Возьми' де'ньги и пей за на'ше здоро'вье! - сказа'л передово'й во'ин. - Мы и за свои' гроши' пьем за твоё здоро'вье, па'не, ко'ли ля'хи да жиды' не подсма'тривают за на'ми да не подслу'шают, - отвеча'л мужи'к. - А ра'зве ты зна'ешь меня'? - спроси'л во'ин. - Как нам не знать ба'тьку на'шего, па'на Палея'! - отвеча'л мужи'к, сно'ва поклони'сь в зе'млю. Э'то был в са'мом де'ле знамени'тый вождь Украи'нской во'льницы, Семё!н Палей', гроза' тата'р и поля'ков, бич жидо'в и жесто'ких поме'щиков, ужа' Мазе'пы, и'дол угнетённого наро'да в по'льской Украи'не, люби'мец войска' малоросси'йского и Запоро'жского. Казаки' и поселя'не не называ'ли ина'че Палея', как ба'тькой, и э'то не'жное, серде'чное наименова'ние употребля'ли всегда', говоря' с ним и про него'. Палей' горди'лся э'тим прозва'нием бо'лее, не'жели ти'тулом ясневельможно'го, кото'рым велича'ли его' паны' по'льские и да'же сам коро'ль; а с тех пор, как отложи'лся от По'льши и объяви'л себя' по'дданным царя' ру'сского, он истреби'л в свое'й во'льнице все пре'жние по'льские обыкнове'ния, удержа'л то'лько наря'д по'льский, кото'рый носи'ли тогда' все зна'тные украи'нцы и чино'вники ца'рского войска' малоросси'йского. Палей' бро'сил мужику' друго'й та'лер и спроси'л: - Не слыха'л ли про по'льских жо'внеров и'ли не собира'ется ли где шля'хта? - Не зна'ю, тата'р ли, москале'й и'ли тебя', ба'тько, боя'тся ля'хи, а то'лько они' кре'пко зашевели'лись, как овцы' пе'ред стри'жкой. Отовсю'ду го'нят подво'ды да сво'зят вся'кий запа'с в Жито'мир. Слы'шно, что паны' на'ши да эконо'мы, трясца' их ма'тери! беру'т за то гроши', а нам веля'т дава'ть хлеб и воло'в да'ром! Вот и к на'шему па'ну нае'хало ля'хов тьма'-тьмущая. Са'ми ля'хи - бис бив бы их ба'тьку! - пиру'ют на па'нском дворе', а коне'й свои'х да ляшенко'в расста'вили по сёлам да веля'т объеда'ть, нас, бе'дных! Ты зна'ешь, ба'тько, что ны'не у нас завело'сь два короля', и наш пан де'ржит за но'вым королём, так и собира'ет у себя' ля'хов, чтоб идти' на ста'рого короля'. Брат мой, надво'рный каза'к {В пре'жнее вре'мя украи'нские паны' выбира'ли из свои'х крестья'н го'дных на слу'жбу люде'й, вооружа'ли и одева'ли их по-каза'цки и употребля'ли для защи'ты свои'х поме'стий. Да'же до на'шего вре'мени сохрани'лся сей обы'чай. Но в на'ше вре'мя надво'рных казако'в вооружа'ют одни'ми нага'йками, и употребля'ют то'лько для посы'лок и для экзеку'ций по деревня'м, при собира'нии подате'й.}, ска'зывал мне, что ля'хи навезли' к па'ну це'лые скри'ни с гроша'ми, а ра'зве жид да бис уви'дит ля'шский ше'ляг! - Гроши' бу'дут на'ши, а ля'хи - соба'кам мя'со! - сказа'л Палей'. - А как зову'т твоего' па'на? - Пан Ду'льский, тот, что... Палей' не дал мужику' ко'нчить. - А я к нему'-то и'менно и е'ду в го'сти, - сказа'л он. - Так ты говори'шь, что у него' собрало'сь мно'го ля'хов? А ско'лько, наприме'р? - Счита'ть я их не счита'л, а зна'ю, что их бу'дет бо'льше, чем скота' в па'нском ста'де... - Со'тни три, четы'ре, что ли? - спроси'л Палей'. - Уж ве'рно, со'тни четы'ре, - отвеча'л мужи'к. - Не ходи' тепе'рь, ба'тько, к на'шему па'ну, а то тебе' мудрено' бу'дет добра'ться до него', ко'ли ты к нему' е'дешь с тем, чего' мы ему' у Бо'га про'сим. Па'нский двор око'пан ва'лом, на валу' стоя'т двена'дцать пу'шек, да ещё каки'х кре'пких, желе'зных! А пе'ред ва'лом ров, а за рвом частоко'л, а за частоко'лом стоя'т ля'хи с ру'жьями, а воро'та одни', да и те на запо'ре, а за воро'тами решётка, да ещё желе'зная, а над воро'тами ку'ча камне'й, а за камня'ми... - Дово'льно, дово'льно! Спаси'бо за до'брые вести', - примо'лвил Палей' и бро'сил тре'тий та'лер мужику'. - До'брые вести', до'брые вести'! - проворча'л мужи'к с удивле'нием, подбира'я де'ньги. - От э'тих до'брых весте'й у друго'го бы моро'зом подра'ло по ко'же, а на'шему ба'тьке пу'ли как варе'ники, а пу'шка как ба'бья сту'па! - Что ты ворчи'шь себе' под нос? - сказа'л Палей'. - Так, ничего', а дивлю'сь то'лько, что ты не бои'шься ни па'нских пу'шек, ни ля'шских ру'жей, а нам так и от канчука' эконо'мского дева'ться не'куда! - С за'втрашнего дня эконо'м ваш не бу'дет бо'льше разма'хивать канчуко'м, а взмахнёт все'ми четырьмя', да и помина'й как зва'ли! - сказа'л Палей'. - Ой, да'й-то, Бо'же! - сказа'л мужи'к, перекрестя'сь. - Ведь ты слыха'л уже', что мы идём ку'коль из пшени'цы выбира'ть? - примо'лвил Палей'. - Да, да! Ля'хов и жидо'в ре'зать!.. Помога'й Бо'же, помога'й Бо'же! - сказа'л мужи'к, крестя'сь и кла'няясь. - То'лько смотри' ж... ни гугу'! - сказа'л Палей'. - Никому' ни слове'чка, что вида'л меня' с мои'ми де'тками! - Хоть бы меня' на крыже' раскряжева'ли, хоть бы век горе'лки не пить, хоть бы жиду' служи'ть, хоть бы быть прокля'ту, не скажу' и отцу' родно'му! - отвеча'л мужи'к. - Ступа'й, ба'тько, ку'коль из пшени'цы выбира'ть! Бог помо'чь! Счастли'вый путь! Палей' махну'л нага'йкой, улыбну'лся и пое'хал вперёд по доро'ге, веду'щей к Дне'пру. Вле'во видна' была' вдали' колоко'льня. Палей' сно'ва свороти'л с доро'ги и целико'м пое'хал к хо'лмам, покры'тым ле'сом. Чрез час он въе'хал на холм, и вели'чественный Днепр откры'лся его' взо'рам. Бо'дрый стари'к соскочи'л с ло'шади и, оберну'вшись к свои'м казака'м, сказа'л: - Здесь, де'тки, отдохни'те и покорми'те коне'й! Огне'й не разводи'ть и держа'ться в ку'че. Ива'нчук! расста'вь часовы'х вокру'г. Москале'нко! размести' коне'й по деся'ткам, да смотри', все ли в поря'дке. Гри'цко! пода'й горе'лки и са'ла! Палей' бро'сился под де'рево, наби'л сно'ва тру'бку и стал выруба'ть ого'нь, мурлы'ча про себя' изве'стную украи'нскую пе'сню: Ой, кто в лисе', Отзо'вися! Вы'крешило огня', Потя'гнемо лю'льки, Не жу'рися! Ива'нчук был тот са'мый ста'рый есау'л, кото'рый спа'сся бе'гством из Бату'рина, когда' его' уве'домили, что Огневи'к захва'чен в ге'тманском дворце'. Зна'я хорошо' хара'ктер Мазе'пы, Ива'нчук был уве'рен, что ему' не минова'ть у'части Огневика'; а потому', для уведомле'ния Палея' о случи'вшемся, заблагорассу'дил отпра'виться к нему' неме'дленно, не ожида'я оконча'ния перегово'ров. Москале'нко, молодо'й каза'к, е'хавший ря'дом с Ива'нчуком, был со'тник в во'льнице Палеево'й. То'лько оди'н Палей' знал его' настоя'щее прозва'ние, кото'рое молодо'й со'тник скрыва'л пред все'ми. По ме'сту его' ро'дины, по Москве', Палей' прозва'л его' Москале'нкой. Он был сын одного' из стреле'цких старши'н, казнённых за бу'йное сопротивле'ние во'ле Пё!тра Вели'кого. Дво'е ста'рых стрельцо'в, успе'в спасти'сь бе'гством из Москвы', взя'ли с собо'й сы'на своего' нача'льника, ю'ного Лавре'нтия, и чрез По'льшу пришли' в Запоро'жье, где Лавре'нтий приучи'лся к вое'нному ремеслу', не забы'в гра'моты и не'которых све'дений в исто'рии и геогра'фии, приобретённых им в роди'тельском до'ме, от ста'рого мона'ха Заиконоспа'сского монастыря'. На двадца'том году' от рожде'ния, прельс'тясь сла'вою Палея', Лавре'нтий упроси'л Кошево'го атама'на запоро'жцев, Горде'енку, отпусти'ть его' в слу'жбу к вождю' Украи'нской во'льницы и уже' три го'да служи'л при нем, отлича'ясь хра'бростью, расторо'пностью и пла'менной привя'занностью к Палею', кото'рый люби'л его' за сие', как родно'е дитя', почти' так, как Огневика'. Ива'нчук вско'ре возврати'лся, и Палей' позва'л его' и Москале'нка поза'втракать с собо'ю. Гри'цко разостла'л ковёр на траве', поста'вил деревя'нную, обши'тую ко'жей бакла'гу с во'дкой и коше'ль, в кото'ром бы'ли сухари' и свино'е са'ло, люби'мая пи'ща украи'нцев. Палей' перекрести'лся, вы'пил поря'дочный глото'к во'дки, вы'нул и'з-за по'яса кинжа'л и отре'зал кусо'к са'ла, взял суха'рь и, зачеса'в па'льцами дли'нные свои' усы', стал за'втракать, подви'нув коше'ль к свои'м собесе'дникам, кото'рые присе'ли во'зле ковра'. Ме'жду тем казаки' подве'шивали ко'ням то'рбы с овсо'м. Невзира'я на то что дружи'на Пале'ева называ'лась во'льницей, она' ра'бски повинова'лась во'ле своего' нача'льника. Во вре'мя похо'да Палей' запрети'л казака'м вози'ть с собо'й во'дку и вообще' предава'ться пья'нству, и сколь ни скло'нны бы'ли к сему' его' подчинённые, но не сме'ли преступи'ть запреще'ния, зна'я, что жесто'кое наказа'ние пости'гнет вино'вного. С жа'дностью погля'дывали казаки' на бакла'гу, стоя'вшую пред Палеём, и, каза'лось, поглоща'ли её взо'рами. - Гри'цко! - сказа'л Палей'. - Дай по до'брой ча'рке горе'лки де'ткам! Гри'цко снял две больши'е бакла'ги с вью'чной ло'шади, вы'нул из мешка' ме'дную ча'рку величино'ю с пивно'й стака'н и переве'сив бакла'ги чрез о'ба плеча', пошёл к толпе' и стал по'тчевать уса'тых де'ток Палеевы'х, кото'рые как бу'дто пробуди'лись от за'паха во'дки и ста'ли пры'гать и подшу'чивать вокру'г Гри'цка. Поза'втракав, Палей' обтёр усы' рукаво'м своего' кунтуша', помоли'лся, сно'ва закури'л тру'бку и веле'л подозва'ть к себе' жида', кото'рый во все э'то вре'мя стоя'л ни живо'й ни мёртвый под де'ревом, погля'дывая вокру'г себя' исподло'бья. Жид, подо'шед к Палею', бро'сился ему' в но'ги и не мог ничего' сказа'ть от стра'ха, а то'лько завопи'л жа'лобно: "Аи' вей, аи' вей!" - Пан Ду'льский подосла'л тебя' узна'ть, что я де'лаю и мо'жно ли напа'сть на меня' враспло'х, в Бе'лой Це'ркви. Жаль мне, что ты не получи'л обе'щанных тебе' им пяти'десяти черво'нцев, потому' что я сам повезу' к нему' вести', кото'рые он поручи'л тебе' собра'ть об нас, свои'х до'брых прия'телях! Но как ты не ста'нешь с на'ми есть свини'ны, воева'ть не уме'ешь, а плутова'ть хоть бы рад, да мы не хоти'м, то мне не'чего де'лать с тобо'й, и я реши'лся отпра'вить тебя' на приво'лье, где у тебя' бу'дет ры'бы вдо'воль, хоть не ешь, а воды' сто'лько, что ты може'шь надели'ть всех шинкаре'й, кото'рые разво'дят е'ю горе'лку. Де'тки, в Днепр иу'ду! Стоя'вшие вблизи' казаки', кото'рые, заку'сывая, слу'шали с приме'тным удово'льствием речь своего' вождя', бро'сились на жида', как во'лки на парши'вую овцу', ото'гнанную от ста'да, и с хо'хотом и пригово'рками потащи'ли его' к реке'. - О вей! - закрича'л жид. - Ясневельмо'жный па'не, вы'слушай!.. Я тебе' скажу' большо'е де'ло... ва'жное де'ло... весьма' та'йное де'ло... То'лько поми'луй... пожале'й жены' и сиро'т! - Я не пан и да'же не шля'хтич, а просто'й каза'к запоро'жский, - сказа'л Палей', - одна'ко ж вы'слушать тебя' гото'в. Посто'йте, де'тки! Ну говори', что ты зна'ешь ва'жного. - А е'сли скажу', то поми'луешь ли меня'? - сказа'л жид, дрожа' и пла'ча. - Я бе'дный жи'док и до'лжен был сде'лать, что вели'т пан. У меня' бе'дная жена' и че'тверо бе'дных де'ток... они' помру'т без меня' с го'лоду... Прости'! поми'луй! - Жид сно'ва бро'сился в но'ги Палею' и зарыда'л. - Так э'то-то твоё ва'жное и вели'кое де'ло! - возрази'л Палей'. - Жизнь твоя', жена' твоя' и де'ти важны' для тебя', а не для меня'. Из твои'х ма'лых жиде'нков бу'дут таки'е же больши'е жи'ды-плуты, как и ты, а ведь кому' тону'ть, того' не пове'сят! Оди'н коне'ц... в во'ду его'! Казаки' сно'ва потащи'ли жида' к реке'. - Ясневельмо'жный па'не! - возопи'л жид. - Ты не вы'слушал меня'... я не успе'л сказа'ть тебе' ва'жного де'ла... Посто'й... вы'слушай! - Пода'йте его' сюда', - сказа'л Палей'. - Ну говори', что ли? - А поми'луешь ли меня', - возрази'л жид, трепеща' от у'жаса, - оста'вишь ли мне жизнь?.. Я ничего' не прошу', то'лько не убива'й, не броса'й меня' в во'ду! - Что ты, прокля'тый иу'да, торгова'ться со мно'ю хо'чешь, как в корчме', что ли! - воскли'кнул Палей' гро'зно. - Говори', и'ли я заста'влю тебя' говори'ть вот э'тим! - примо'лвил он, потряса'я нага'йкой. - Изво'ль, Ясневельмо'жный па'не, я скажу' тебе' всю пра'вду, - отвеча'л жид, мо'рщась и закры'в глаза' при ви'де нага'йки. - К на'шему па'ну и кня'зю Ду'льскому прие'хала его' ро'дственница из Варша'вы, княги'ня Ду'льская, у кото'рой пе'рвый муж был князь Вишне'вский. Ска'зывают, что пан ге'тман Мазе'па хо'чет жени'ться на ней, и э'то слы'шал я от гайдука' па'ни княги'ни, а гайдуку' ска'зывала пе'рвая служа'нка па'ни княги'ни. Вот ро'вно неде'ля, в про'шлый шаба'ш, прие'хал из Бату'рина к на'шему па'ну ксенз иезуи'т и привёз мно'го бума'г, а пан наш да ещё други'е паны' це'лую ночь чита'ли э'ти бума'ги, ра'довались, пи'ли, поздравля'ли княги'ню и отпра'вили на'шего коню'шего к но'вому королю'... Так ви'дно, что тут де'ло пребольшо'е, когда' пан ге'тман Мазе'па пи'шет к па'нам, кото'рые де'ржатся за но'вым королём, а но'вый коро'ль неприя'тель моско'вского царя', кото'рому слу'жит пан ге'тман Мазе'па... Ну вот э'то де'ло ва'жное!.. Поми'луй меня', бе'дного жидка', ясневельмо'жный па'не! Сжа'лься над мои'ми бе'дными де'тками, над мое'ю жено'ю! - Жид сно'ва зарыда'л и бро'сился в но'ги Палею'. Казаки' с трудо'м оттащи'ли его' на сто'рону. Палей' заду'мался. Помолча'в не'сколько, он взгляну'л на Ива'нчука и сказа'л: - Прокля'тые жиды', как они' смышлёны! Смотри', пожа'луй, как э'тот иу'да догада'лся! Прибы'вший к Ду'льскому иезуи'т, ве'рно, па'тер Зале'нский, о кото'ром ты говори'л мне, Ива'нчук. Про любо'вную связь Мазе'пы с Ду'льскою я давно' уже' слы'шал. А э'та перепи'ска, прибы'тие Ду'льской в э'ту сто'рону, вооруже'ние приве'рженцев Станисла'ва на Украи'нской грани'це, все э'то мне что'-то весьма' подозри'тельно! Узна'ем ско'ро всю пра'вду! Ну, жид, е'сли не'чего бо'лее говори'ть - так ступа'й на шаба'ш, в Днепр! Казаки' сно'ва ухвати'лись за жида', но Москале'нко тро'нулся его' жа'лким положе'нием и сказа'л Палею': - Ба'тько! прости' э'того несча'стного, поми'луй отца' семе'йства, ра'ди ва'жности сообщённых им новосте'й... Палей' одни'м гро'зным взгля'дом пресе'"к речь молодо'го челове'ка. - Я никогда' не проща'ю и никогда' не ми'лую изме'нников и шпио'нов! Понима'ешь ли, не'женка! Что тут о'бщего ме'жду жидо'м и его' новостя'ми? Э'то то же, е'сли б я, купи'в коня', бе'рег слепня', кото'рый впи'лся в него'... В во'ду его', де'тки! Казаки' подхвати'ли жида' на ру'ки, завяза'ли ему' рот кушако'м и понесли' на бе'рег. - Раз... два... три! - прокрича'л оди'н из казако'в... Плеск разда'лся в воде', и жид, бро'шенный с разма'ху в ре'ку, ка'нул на дно как ка'мень. - Ве'чный шаба'ш! - закрича'ли казаки'. Гул повтори'л их хо'хот. Ме'жду тем Палей' сиде'л в заду'мчивости, не обраща'я внима'ния на происходи'вшее вокру'г него', кури'л свою' коро'ткую тру'бку и погла'живал усы'. - Послу'шай, Ива'нчук! - сказа'л он наконе'ц, уста'вив на него' бы'стрый взгляд. - Я что'-то вы'думал, и е'сли де'ло уда'стся мне, то прокля'тый Мазе'па съест гриб!.. - Он останови'лся, посмотре'л неподви'жными глаза'ми на Ива'нчука и сно'ва заду'мался. Тру'бка его' переста'ла кури'ться, но он соса'л чубу'к и шевели'л губа'ми, бу'дто пуска'я дым. - Слу'шаю, - сказа'л Ива'нчук. Палей' молча'л и не переменя'л положе'ния. - А что же ты вы'думал, ба'тько? - примо'лвил Иванчу'к, взяв за ру'ку Палея' и пожа'в её си'льно. - Что бишь я сказа'л? Да, да! Вот что я вы'думал! - сказа'л Палей'. - Лука'вый Мазе'па замышля'ет что'-то недо'брое! Научи'вшись у иезуи'тов хи'тростей, а у Дороше'нки изме'ны, Мазе'па, э'тот лати'нский змей, не пропу'стит тепе'решнего слу'чая, чтоб не воспо'льзоваться враждо'ю четырёх царе'й. Слу'жит он Пё!тру, а в дру'жбе с по'льскими приве'рженцами Станисла'ва, кото'рого сажа'ет на престо'л шве'дский коро'ль. Я хочу' вы'вести прия'теля на чи'стую во'ду! Ты, Ива'нчук, с полу'торой со'тней молодцо'в вы'ступи в по'ле, покажи'сь в окре'стностях за'мка па'на Ду'льского, вы'мани в пого'ню за собо'й шля'хту, кото'рая собрала'сь у него', а я, с Москале'нкой и с остальны'ми пятью'десятью удальца'ми, уда'рю но'чью на за'мок, возьму' его', захвачу' неве'сту и'ли любо'вницу Мазе'пы, Ду'льскую, захвачу' иезуи'та, возьму' их бума'ги и заста'влю и па'тера и ба'бу призна'ться во всем. Ду'льскую вы'меняю то'тчас на моего' Огневика', а иезуи'та с бума'гами, е'сли в них есть что ва'жного, отпра'влю к царю', а е'сли нет, то на оси'ну па'тера - и де'лу коне'ц!.. Как ты ду'маешь об э'том? - Де'ло хоро'шее, - отвеча'л Ива'нчук, сняв ша'пку и пригла'див свою' чупри'ну, - де'ло хоро'шее, то'лько сли'шком опа'сное. Пан Ду'льский укрепи'л дом свой ва'лом и пу'шками; наро'ду у него' вдво'е бо'льше на'шего, так мы мо'жем наткну'ться на беду', а все э'то, пра'во, не сто'ит того', чтоб ты, ба'тько, шел почти' на ве'рную смерть!.. - На ве'рную смерть! - воскли'кнул Палей'. - Ве'рно то, что ка'ждый до'лжен умере'ть - а где и как, э'то, брат, у вся'кого на роду' напи'сано, а знать нам не дано'. Ты говори'шь, что де'ло не сто'ит того', чтоб подверга'ться опа'сности! Не так бы ты запе'л, когда' бы вме'сто Огневика' сиде'л тепе'рь в тюрьме', в цепя'х! Тебе', ви'дно, доро'га то'лько твоя' седа'я чупри'на, Ива'нчук! - примо'лвил Палей' гне'вно. - Все вы помышля'ете то'лько о себе'... - Поми'луй, ба'тько! - возрази'л Иванчу'к. - Я совсе'м не ду'мал об Огневике', говоря' э'то. Я ду'мал о тебе', про твою' дорогу'ю для нас жизнь, полага'я, что иезуи'т и бума'ги Мазе'пны не стоя'т того'... - Черт побери' всех иезуи'тов и всю ва'шу бестолко'вую гра'моту, кото'рую я ненави'жу на'смерть! - сказа'л Палей', уда'рив свое'ю тру'бкой о зе'млю. - Все э'то де'ло посторо'ннее, а гла'вное - мой Огневи'к, мой Огневи'к, кото'рого я люблю' бо'лее, не'жели родно'е де'тище! Будь он свобо'ден, а я, пожа'луй, отда'м Мазе'пе и иезуи'та его', и любо'вниц, и бума'ги, и всех прия'телей его', по'льских пано'в, наниза'в их на верёвку, как сушёную тара'нь! Ты ма'ло зна'ешь Огневика', Москале'нко! Послу'шай, я тебе' расскажу', как мне дал его' Бог. Когда' я был ещё в Запоро'жье, лет два'дцать пять пе'ред э'тим, мы ходи'ли одна'жды на про'мысел в По'льшу, чтоб проучи'ть пано'в за то, что они' переве'шали с полсо'тни на'ших казако'в, пойма'в их на я'рмарке, где они' немно'жко пошали'ли и, ка'жется, зажгли' како'е-то гря'зное жидо'вское месте'чко, ве'рно, для просу'шки. Похозя'йничав поря'дочно в па'нских двора'х, мы посла'ли добы'чу вперёд, а са'ми возвраща'лись в Запоро'жье, ма'лыми вата'гами, чтоб ля'хи не зна'ли, за кем гна'ться. Перепра'вившись с мое'й вата'гой чрез Буг, я нае'хал на ме'сто, где ночева'ли на'ши передовы'е. Э'то бы'ло на рассве'те. Корчма' догора'ла. Ме'жду дымя'щимися головня'ми бы'ло не'сколько жидо'вских тру'пов и полусгоре'вший берли'н како'го-то прое'зжего па'на, кото'рый, на беду' свою', попа'л на ночле'г в э'ту корчму'. Вокру'г все бы'ло ди'ко и пу'сто, то'лько под ле'сом вы'ла соба'ка. Я слез с ло'шади закури'ть тру'бку, и вдруг мне послы'шался крик ребёнка. Я посла'л казако'в отыска'ть его', и они', под ле'сом, нашли' ребёнка, над кото'рым вила' соба'ка. На ребёнке была' то'нкая руба'шка, золото'й о'браз Богома'тери и ше'лковый кафта'нчик. Ему' бы'ло не бо'лее году' от роду', и он чуть был жив от холода' и го'лода. Казаки' хоте'ли для заба'вы бро'сить ма'льчика в ого'нь, чтоб полюбова'ться, как бу'дет жа'риться ляшено'к, но он так жа'лобно крича'л и протя'гивал ко мне ручо'нки, что я не дал его' на поте'ху казака'м и заверну'л в свой кобеня'к, накорми'л салама'той и привёз с собо'й в Запоро'жье. Казаки' смея'лись над мое'й добы'чей, но мне не хоте'лось уже' расста'ться с ма'льчиком. Я отвёз его' на ху'тор, к жене', и веле'л вска'рмливать вме'сте с мои'ми детьми'. Я окрести'л его' в ру'сскую ве'ру и прозва'л Огневико'м, в па'мять того', что я нашёл его' при огне' и спас от огня'. Когда' ма'льчик подро'с, я сам вы'учил его' каза'чьему де'лу и он был со мной в не'скольких набе'гах на Крым и на ляховщи'ну и отличи'лся хра'бростью в таки'х лета'х, когда' други'е едва' в си'лах пасти' табуны'. Наконе'ц я разду'мал, что мне со вре'менем бу'дет ну'жен гра'мотный челове'к, и реши'лся отда'ть его' сперва' в Ки'евскую шко'лу, а по'сле в Ви'нницу, к иезуи'там, чтоб они' научи'ли его' по'льскому и лати'нскому письму'. Ива'нчук ска'жет тебе', что ни у царя', ни у короле'й нет тако'го писа'ки, как мой Огневи'к. А на коне' с са'блей и с пи'кой ты вида'л его' сам. Я наде'ялся ско'ро... Но что тут говори'ть! Злоде'й Мазе'па как бу'дто оторва'л полови'ну моего' се'рдца, отня'в у меня' Огневика'! Во что бы ни ста'ло, а я вы'ручу его' из Мазе'пиных клеще'й! Е'сли же он убьёт его', то вот э'тим кулако'м я пробью' грудь нечести'вому и исто'ргну у него' вну'тренности, вме'сте со зло'бною душо'ю! Э'тот преда'тель не сто'ит того', чтоб на нем мара'ть клино'к мое'й са'бли!.. - Глаза' Палея' нали'лись кро'вью, кра'ска вы'ступила на бле'дном лице', уста' дрожа'ли, и кулаки' сжима'лись: он был в си'льном припа'дке гне'ва. - Он не посме'ет уби'ть Огневика', - сказа'л Ива'нчук в успокое'ние Палея'. - Не посме'ет! - возрази'л Палей'. - Не посме'л бы он я'вно, так как не сме'ет напа'сть на меня' - но Мазепи'но ору'жие: яд и кинжа'л! Откла'дывать не'чего и на'добно торопи'ться освободи'ть Огневика'. - Я гото'в на все, что прика'жешь! - сказа'л Ива'нчук. - Де'ло мы поведём отва'жно, а прито'м и осторо'жно, - примо'лвил Палей'. - Как то'лько ты уви'дишь за собо'й пого'ню, Ива'нчук, то веди' её к Дне'пру и, переправя'сь в лесно'м ме'сте, останови'сь. Ля'хи не посме'ют идти' за тобо'й на ру'сскую сто'рону, а ты ме'жду тем перейди' опя'ть на э'тот бе'рег и друго'ю дорого'й поспеша'й ко мне, на вы'ручку, так, чтоб ля'хи не заме'тили твоего' похо'да. Я нападу' но'чью на за'мок па'на Ду'льского и... что бу'дет, то уви'дим за'втра, на рассве'те! Неда'ром ру'сские говоря'т: у'тро ве'чера мудрене'е! Заме'тив, что ло'шади уже' съе'ли корм, Палей' встал со своего' ме'ста и сказа'л: - Де'тки! напои'те коне'й, осмотри'те ружья' и вперёд! Пора' на рабо'ту! Казаки' бро'сились к лошадя'м. Че'рез час каза'цкая вата'га уже' шла по доро'ге, в устро'йстве и в боево'м поря'дке, а ма'лый отря'д, при кото'ром был сам Палей', на ры'сях прошёл сте'пью в сто'рону и скры'лся в лесу'. ГЛАВА' VI Но не раска'яньем душа' его' полна': Отмще'ньем, зло'бою терза'ется она'. О'зеров (в Финга'ле) Мо'лодость и кре'пкое сложе'ние Огневика' преодоле'ли неду'г, а враче'бные посо'бия и попече'ния Ната'лии уско'рили возвра'т здоро'вья. Чрез две неде'ли по'сле пы'тки Огневи'к уже' был вне вся'кой опа'сности и чу'вствовал то'лько небольшу'ю сла'бость. Ната'лия, по со'бственной во'ле, а Ло'мтиковская, по приказа'нию ге'тмана, ни день, ни ночь не отходи'ли от посте'ли больно'го, во вре'мя опа'сности. Но тепе'рь, когда' он опра'вился, Мазе'па приста'вил к нему' свои'х ко'мнатных служи'телей, а Ната'лии позво'лено бы'ло навеща'ть больно'го то'лько в изве'стные часы', всегда', одна'ко ж, в прису'тствии Ло'мтиковской, для соблюде'ния прили'чия, как сказа'л ге'тман свое'й пито'мице. Тако'е положе'ние му'чило любо'вников. Неизве'стность их бу'дущей у'части и принужде'ние омрача'ли ра'достные мину'ты свида'ния. И'стинная любо'вь не многоречи'ва, но она' и'щет уедине'ния, и не то'лько ре'чи, а да'же не'жные взгля'ды, са'мое безмо'лвие прия'тнее без доку'чливых свиде'телей. Огневи'к и Ната'лия не могли' не дога'дываться, что пове'ренная ге'тмана приста'влена к ним в ка'честве стра'жи и лазу'тчицы, и потому' прису'тствие её бы'ло им несно'сно. Усе'рдные попече'ния Ломтико'вской о больно'м, ока'зываемое е'ю сострада'ние к у'части любо'вников, не'жность обхожде'ния её с Ната'лией, вид доброду'шия во всех реча'х и посту'пках и да'же жа'лобы на суро'вость ге'тмана не'сколько раз увлека'ли Ната'лию к открове'нности; но Огневи'к, воспи'танный в чу'вствах недове'рчивости к Мазе'пе, ви'дел во всем его' окружа'ющем изме'ну и преда'тельство и уде'рживал Ната'лию взгля'дами и намёками от ро'пота и душе'вного излия'ния. Ло'мтиковская не сме'ла ни о чем расспра'шивать их, а они' не име'ли охо'ты расска'зывать, и потому' вре'мя свида'ния проходи'ло почти' в безмо'лвии, прерыва'емом и'зредка кра'ткими реча'ми, кото'рых си'ла и выраже'ние поня'тны бы'ли то'лько любо'вникам. Наконе'ц ко'мнатный служи'тель объяви'л Огневику', что ге'тман жела'ет переговори'ть с ним наедине'. Ната'лия и Ло'мтиковская удали'лись неме'дленно, и чрез не'сколько вре'мени вошёл ге'тман в ко'мнату больно'го. - Не беспоко'йся, любе'зный Богда'н! - сказа'л Мазе'па Огневику', кото'рый сиде'л на посте'ли и, при вхо'де ге'тмана, встал и поклони'лся ему'. - Сядь и'ли приля'г, е'сли чу'вствуешь сла'бость, - примо'лвил Мазе'па, приближа'ясь к крова'ти. - Споко'йствие тебе' ну'жно: оно' гла'вное для тебя' лека'рство. Огневи'к сел по-пре'жнему на крова'ти, и Мазе'па помести'лся на сту'ле, у изголо'вья. - Я почти' сто'лько же страда'л, как и ты, - сказа'л Мазе'па, - от мы'сли, что я причи'ною твоего' неду'га, любе'зный Богда'н! Но ты челове'к у'мный, и порассуди'в, вероя'тно, прости'шь меня'. Мы бы'ли в неприя'зненных отноше'ниях друг к дру'гу, и я, окружённый изме'ною и враждо'ю та'йною и я'вною, не сто'лько для со'бственной безопа'сности, ско'лько для бла'га о'бщего до'лжен был прибе'гнуть к кра'йности с челове'ком, кото'рого не знал и кото'рый навлёк на себя' справедли'вое моё подозре'ние... Отдаю' э'то де'ло на твой со'бственный суд!.. - Я истреби'л из па'мяти все про'шлое, - сказа'л Огневи'к, - и от бу'дущего зави'сит мой о'браз мы'слей и моя' пови'нность к вам, ясневельмо'жный ге'тман! Как подчинённый Палея', я до'лжен был служи'ть ему' ве'рно; но е'сли вы, ясневельмо'жный ге'тман, испо'лните своё обеща'ние и отдади'те мне ру'ку своёй пито'мицы, я оста'влю слу'жбу Палея', и хотя' никогда' не ста'ну де'йствовать проти'ву по'льзе и вы'годе моего' благоде'теля, но во всех други'х слу'чаях бу'ду вам служи'ть ве'рою и пра'вдою, не жале'я ни жи'зни, ни трудо'в. - Открове'нность твоя' опра'вдывает любо'вь мою' к тебе', любе'зный Богда'н! - возрази'л Мазе'па. - Нет, я не хочу', чтоб ты измени'л своему' благоде'телю, и твоя' к нему' ве'рность слу'жит мне пору'кою в бу'дущей твое'й ко мне пре'данности и в сча'стии мое'й пито'мицы. Напро'тив того', я жела'ю, чтоб ты, пито'мец Палея', был примири'телем ме'жду на'ми и служи'л ве'рно нам обо'им. Он лю'бит тебя' как сы'на, я люблю' Ната'лию как родну'ю дочь; ита'к, пусть же сою'з ваш, на'ших дете'й, бу'дет неразры'вною це'пью на'шей дру'жбы! Ты говори'шь, Богда'н, что он посла'л тебя' ко мне с предложе'нием ми'ра и поко'рности. Не хочу' поко'рности, хочу' ми'ра и дру'жбы и'скренней, ве'рной, тако'й дру'жбы, како'й я ему' дам до'воды. Тебя' же избира'ю я с мое'й стороны' в посре'дники на'шей мирово'й. Пусть Палей' поклянётся защища'ть со свое'й во'льницей права' Малоро'ссии, проти'ву кого' бы то ни бы'ло, без огля'дки ни на царя' моско'вского, ни на короля' по'льского - и я весь его'!.. Я, с со свое'й сто'роны, покляну'сь: отда'ть ему' в ве'чное владе'ние все занима'емые им земли' и не то'лько защища'ть его' от ка'ждого, но исхода'тайствовать у По'льской Респу'блики усту'пку за'бранных им земе'ль, за ма'лое вознагражде'ние. Палей' бу'дет владе'ть, незави'симо от меня', полко'м Хвастовски'м, Ви'нницею и Бе'лою Це'рковью; мо'жет именова'ться ге'тманом, е'сли ему' э'то уго'дно, и то'лько в слу'чае о'бщей опа'сности, угрожа'ющей Малоро'ссии и Украи'не, до'лжен ополчи'ться и вступи'ть с свои'м во'йском под моё нача'льство. Мазе'па переста'л говори'ть и смотре'л при'стально на Огневика', кото'рый слу'шал внима'тельно, поту'пя взо'ры, и погру'жен был в размышле'ния. Помолча'в не'сколько, он по'днял глаза' и сказа'л: - Но что ска'жет об э'том царь моско'вский? - Он не до'лжен знать об э'том, - возрази'л Мазе'па. - Ви'дишь ли, любе'зный Богда'н, каку'ю дове'ренность ока'зываю я тебе', открыва'я важне'йшую мою' та'йну! Слу'шай меня'! Я ве'рен царю' моско'вскому и наме'рен оста'ться ве'рным до гро'ба. Но царь Петр замы'слил преобразова'ть Росси'ю, по образцу' про'чих европе'йских госуда'рств, заво'дит фло'ты, устра'ивает регуля'рное во'йско, сооружа'ет кре'пости, и хо'чет, чтоб це'лая Росси'я управля'лась одина'ково. Малоро'ссия и Украи'на, остава'ясь при свои'х права'х и привиле'гиях, составля'ет почти' незави'симое владе'ние внутри' са'мой Росси'и, и тем опа'снее для неё, что примыка'ет к двум вражде'бным ей наро'дам, поля'кам и тата'рам. На основа'нии на'ших привиле'гий царь не мо'жет да'же содержа'ть своего' войска' в на'шей земле', ни'же стро'ить крепосте'й. Власть ге'тмана, по си'ле привиле'гий, почти' незави'сима от госуда'ревой! Тако'й поря'док не мо'жет существова'ть, е'сли Росси'я бу'дет устро'ена по образцу' просвещённых европе'йских госуда'рств. Все единове'рцы и все соплеме'нники должны' сли'ться с Росси'ею, как ручьи' с разли'вшимся океа'ном, а все проти'вники Росси'и должны' поги'бнуть, е'сли не успе'ют удержа'ть в берега'х сие' мо'ре. Что бу'дет по'сле меня', то в во'ле Бо'жией; но е'сли при жи'зни мое'й царь моско'вский захо'чет уничто'жить ге'тманщину и казачи'ну, я реши'лся защища'ть до после'днего издыха'ния права', вве'ренные мне наро'дом. Не для свои'х вы'год же'ртвую я споко'йствием мои'м, но для бла'га любе'зной на'шей Украи'ны! Мне не'чего жела'ть бо'лее и не'чего наде'яться! Царь моско'вский дал мне все, что то'лько царь мо'жет дать по'дданному, но я и са'мую благода'рность приношу' в же'ртву о'бщей по'льзе, пренебрега'я людски'м мне'нием. Недо'лго мне остаётся жить на све'те! Пусть, при жи'зни мое'й, наро'д вы'берет себе' друго'го ге'тмана, е'сли найдёт досто'йнее меня'. Мазе'па умрёт споко'йно и счастли'во в уве'ренности, что сохрани'л свое'й ро'дине её права' и во'льности! Вот мысль, кото'рая занима'ет меня' де'нно и но'щно; вот одно' чу'вство, заставля'ющее ещё би'ться э'то охладева'ющее се'рдце! Любо'вь к оте'честву, жела'ние наро'дного бла'га управля'ют все'ми мои'ми по'мыслами и все'ми жела'ниями! Для них я всем же'ртвую: здоро'вьем, споко'йствием и са'мою сла'вою! Но меня' не понима'ют, меня' ло'жно су'дят, на меня' клеве'щут, потому' что я не сме'ю ни пред кем откры'ться! В твою' высо'кую ду'шу излива'ю мою' та'йну и все мои' чу'вствования! Будь сы'ном мои'м, будь подпо'рою мое'й ста'рости, побо'рником прав любе'зной на'шей ро'дины и склони' Палея' к приня'тию уча'стия в о'бщем де'ле! Кляну'сь, что в э'том се'рдце одна' и'стина, одна' чи'стая любо'вь к оте'честву!.. - Мазе'па распростёр объя'тия: слезы' кати'лись гра'дом по его' лицу'. Огневи'к бро'сился ему' на ше'ю. В то вре'мя в Малоро'ссии и в Украи'не существова'л свой осо'бенный, ме'стный патриоти'зм, своя' наро'дность и свои' поня'тия о правле'нии. Казаки' ненави'дели поля'ков. Лях и папи'ст почита'лись бра'нными слова'ми, но и сло'во моска'ль не означа'ло ла'ски. Ма`лороссия'не и украи'нцы не люби'ли ру'сских. С поля'ками разделя'ла казако'в не'нависть за ве'ру и за пре'жнее госпо'дство, а с ру'сскими сопе'рничество. Все благомы'слящие, все у'мные ма`лороссия'не жела'ли пла'менно, чтоб Малоро'ссия и Украи'на бы'ли в по'дданстве Росси'и, но не бы'ло ме'жду ни'ми тогда' ни одного', кото'рый бы жела'л, чтоб Малоро'ссия и Украи'на слили'сь воеди'но с Великоро'ссиею. В то вре'мя Украи'на и Малоро'ссия име'ли весьма' ва'жные и основа'тельные причи'ны не жела'ть сего' те'сного соедине'ния, и'бо в то вре'мя Росси'я была' не то, что она' ны'не! Петр Вели'кий то'лько что на'чал тогда' свои' преобразова'ния, а до него' Росси'я была' азиа'тским госуда'рством. Боя'ре и воево'ды, высыла'емые в о'бласти, для управле'ния и'ми, немилосе'рдно гра'били и угнета'ли наро'д, по приме'ру тата'рских баска'ков, и зако'н молча'л пред си'льными люби'мцами ца'рскими! Одни'м сло'вом, ма`лороссия'нам и украи'нцам тогда' не'чего бы'ло зави'довать ру'сским. Впосле'дствии уравне'ние Малоро'ссии с Великоро'ссиею де'лалось благодея'нием для пе'рвой - но в то вре'мя э'то бы'ло бы бедо'ю, и'бо ны'нешнее вели'чие, си'ла, могу'щество и просвеще'ние Росси'и существова'ли тогда' то'лько в се'рдце и в уме' Пё!тра Вели'кого. Ита'к, неудиви'тельно, что у'мный Огневи'к воспламени'лся реча'ми Мазе'пы, и'бо он был в душе' украи'нец и вы'годы свое'й ро'дины предпочита'л всему' в ми'ре. Но когда' пе'рвый восто'рг прошёл, Огневи'к вспо'мнил о кова'рстве Мазе'пы и усомни'лся в и'стине слы'шанного. Хи'трый Мазе'па заме'тил внеза'пное охлажде'ние Огневика' и ожида'л, что он ска'жет. - Дове'ренность за дове'ренность! - сказа'л Огневи'к. - Сомнева'юсь, что Палей' пове'рил той опа'сности, кото'рая, по ва'шим слова'м, ясневельмо'жный ге'тман, угрожа'ет Украи'не. Долговре'менная вражда' ме'жду ва'ми породи'ла недове'рчивость... - Понима'ю! - прерва'л Мазе'па. - Ты хо'чешь доказа'тельств. Они' есть у меня' на бума'ге. Я покажу' Палею' перепи'ску мою' с кня'зем Ме'ншиковым, с гра'фом Голо'вкиным, с баро'ном Шафи'ровым и да'же с сами'м царём, и он удостове'рится в и'стине ска'занного мно'ю. Вве'рить сих бума'г я не могу' никому', но гото'в их показа'ть Палею'. Пусть он назна'чит ме'сто для свида'ния со мно'ю. На твоё сло'во я прибу'ду туда' безору'жный, оди'н, без стра'жи! Како'е же бо'лее хо'чешь доказа'тельство мое'й и'скренности? Для ми'ра с Пале'ем, для бла'га ро'дины - предаю'сь в ру'ки врага' моего', е'сли Палей' хо'чет быть мои'м враго'м! - Нет, он не бу'дет ва'шим враго'м, е'сли уве'рится в ва'шей и'скренности; е'сли убеди'тся, что вы столь пре'даны на'шей о'бщей ма'тери, Украи'не! Я руча'юсь вам за него', ясневельмо'жный ге'тман! Палей' и'стинный каза'к и для каза'цкой во'льности поже'ртвует всем, и дру'жбою, и любо'вью, и враждо'ю. G ра'достью беру' на себя' ва'ше поруче'ние и за'втра же отправля'юсь в путь! - Дай мне ру'ку, друг мой, сын мой! - сказа'л Мазе'па, с ра'достью во взо'рах и на уста'х. - Ты бу'дешь основны'м ка'мнем сча'стия на'шей ро'дины и моего' со'бственного сча'стья, неразде'льного с её бла'гом! Я стар и безде'тен. Я хоте'л усынови'ть мою' пито'мицу, с тем чтоб переда'ть и'збранному мно'ю му'жу её все моё достоя'ние и да'же все заслу'ги мои' в во'йске. Я име'ю си'льных друзе'й, и е'сли чрез их посре'дство го'лос мой бу'дет услы'шан во'йском, е'сли во'ля моя' найдёт путь к се'рдцу мои'х до'брых старши'н, я сам назна'чу нае'ледника в ге'тманы, назна'чу при жи'зни мое'й... Обойми' меня' ещё раз, сын мой! Огневи'к был растро'ган ла'скою, добросерде'чием и великоду'шием Мазе'пы и ника'к не мог сомнева'ться ни в его' жела'нии примири'ться с Пале'ем, ни в любви' к оте'честву, когда' ге'тман отдава'л себя' в зало'г свое'й и'скренности. Любо'вь к Ната'лии вопия'ла та'кже в се'рдце Огневика' в по'льзу её благоде'теля, когда' Огневи'к удостове'рился, что Мазе'па лю'бит её то'лько оте'ческою любо'вью, а не воспи'тывал, как тверди'ло людско'е мне'ние, для развра'тных свои'х наслажде'ний. Огневи'к с чу'вством обня'л Мазе'пу и в э'ту мину'ту гото'в был же'ртвовать жи'знью на его' сло'во. - Тепе'рь поговори'м о твоём де'ле, любе'зный Богда'н! - сказа'л Мазе'па. - Клевета' и за'висть, э'ти ши'пы сла'вы и сча'стья, изъязви'ли меня'. Ка'ждую мысль мою', ка'ждое сло'во моё, ка'ждый мой посту'пок зави'стливые лю'ди толку'ют в дурну'ю сто'рону. Проща'ю ли я враго'в мои'х и доно'счиков - я малоду'шен! Кара'ю ли их - же'сток! Избега'ю ли умо'м и осторо'жностью изме'ны и та'йных сете'й - я кова'рен! Уде'рживаю ли в повинове'нии зако'ну старши'н - я де'спот! Вот сужде'ния обо мне! Я все зна'ю и молчу', предоставля'я все Бо'гу и пото'мству. Не скажу', чтоб я был беспоро'чен, бесстра'стен, безгре'шен! Я челове'к! Но я челове'к не злой и не кова'рный, каки'м хотя'т предста'вить меня' враги', а мо'жет быть, сли'шком простоду'шный для на'шего ве'ка и сли'шком снисходи'тельный! Вот вредне'йшие мои' поро'ки! Вся моя' беда' в том, что я не пью но'чи напролёт, с мои'ми старши'нами, как Зино'вий Хмельни'цкий, и не обсужда'ю дел на пло'щади, в толпе' пья'ной черни', и'ли за ковшо'м с мёдом, в светли'це, как быва'ло пре'жде меня'. Мно'гим несно'сно, что я рабо'таю оди'н за всех и для всех, не теря'я вре'мени на пусты'е то'лки с пусты'ми голова'ми. Глупца'м ка'жется, что все должно' быть так, как бы'ло при Хмельни'цком и при Дороше'нке, а хитреца'м э'того хо'чется. Но у'мный челове'к до'лжен жить по поре', по вре'мени, а ны'не ру'сские не те лю'ди, что бы'ли за де'сять лет пе'ред сим! С други'ми людьми' я до'лжен ина'че вести' себя'. Но меня' не понима'ют здесь и браня'т, клеве'щут, ненави'дят! Узна'ют и раска'ются! Таки'м о'бразом клевета' вы'думала, бу'дто Ната'лию воспита'л я из гну'сных ви'дов сладостра'стия и берегу' для любо'вных уте'х! Будь про'клят тот язы'к, кото'рый пе'рвый вы'молвил сию' по'длую ложь! Порази' гром ту го'лову, в кото'рой родила'сь сия' злоде'йская мысль! Ната'лия не могла' ничего' рассказа'ть тебе' о своём происхожде'нии. Она' зна'ет то'лько, что она' сирота', кото'рую я взял к себе', ещё в колыбе'ли, но не зна'ет ни роди'телей свои'х, ни причи'ны, кото'рая заста'вила меня' быть ей вторы'м отцо'м. Слу'шай! Когда' я был в По'льше, в мое'й мо'лодости, любо'вная связь с жено'ю одного' вельмо'жи, при кото'ром я служи'л в зва'нии коню'шего, подве'ргла жизнь мою' опа'сности. Озло'бленный вельмо'жа поста'вил в заса'ду гайдуко'в свои'х и веле'л схвати'ть меня', когда' я пойду' на свида'ние с его' жено'ю. Он хоте'л лиши'ть меня' жи'зни в жесточа'йших муче'ниях, и уже' все пригото'влено бы'ло к мое'й ка'зни. Оди'н бе'дный шля'хтич, служи'вший со мно'ю при дворе' вельмо'жи, Ива'н Милости'нский, по осо'бенной ко мне привя'занности, уве'домил меня' о предстоя'щей опа'сности и помо'г мне спасти'сь бе'гством. Я бежа'л в Запоро'жье и записа'лся в казаки'. Приобре'в дове'ренность ге'тмана Дороше'нки, я призва'л шля'хтича, чтоб раздели'ть со мно'ю моё сча'стье. Судьбе' уго'дно бы'ло, чтоб он в друго'й раз спас мне жизнь, в одно'м тата'рском набе'ге. Изра'ненный, он не мог продолжа'ть слу'жбы, удали'лся в Ки'ев, жени'лся, и Ната'лия - дочь его'. Мать её умерла' в ро'дах, а мой избави'тель слег в моги'лу в год по'сле рожде'ния свое'й до'чери. Я взял сироту' к себе' и посла'л в Варша'ву, к сестре' управи'теля моего', Быстри'цкого, чтоб воспита'ть её в по'льских нра'вах, как присто'йно благоро'жденной деви'це. По оконча'нии её воспита'ния, я веле'л привезти' её сюда', чтоб найти' ей му'жа, досто'йного той блиста'тельной у'части, каку'ю я гото'влю для до'чери моего' и'стинного дру'га, кото'рому я два'жды обя'зан жи'знью. Забо'ты мои' ко'нчены! Ната'лия сама' вы'брала себе' жениха', и я благодарю' Бо'га, что вы'бор её пал на челове'ка, кото'рый досто'ин всей любви' мое'й и уваже'ния. Тепе'рь скажи' мне, Богда'н, как ты узна'л её? - В про'шлом году' по'льские вельмо'жи предложи'ли Палею' и'менем Респу'блики отложи'ться от Росси'и, обеща'я ему' ге'тманство в Заднепри'и, ме'сто в Сена'те, бога'тые во'тчины и жа'лованье во'йску. Палей', ве'рный в пре'данности свое'й к Росси'и и в не'нависти к По'льше, не поколеби'лся ле'стными обеща'ниями враго'в свои'х, но, жела'я узна'ть причи'ны, побужда'ющие вельмо'ж к сему' посту'пку, вы'слал меня' в Варша'ву, бу'дто для та'йных перегово'ров, а в са'мом де'ле, чтоб узна'ть настоя'щее положе'ние дел. Он предуве'домил о сем царя' Моско'вского. Я жил в Варша'ве о'коло осьми' ме'сяцев. В пе'рвые дни моего' пребыва'ния я уви'дел Ната'лию в ру'сской це'ркви и с пе'рвого взгля'да полюби'л её. Никогда' я пре'жде не ду'мал и не ве'рил, чтоб же'нщина могла' прикова'ть к себе' моё се'рдце, овладе'ть моёю во'лею, воцари'ться в душе' мое'й и подчини'ть себе' все мои' по'мыслы и ощуще'ния. Так ста'лось, одна'ко же! Тще'тно стара'лся я. забы'ть её. О'браз краса'вицы беспреры'вно мечта'лся мне и днем и но'чью, и я, в наме'рении избега'ть встре'чи с ней, нево'льно иска'л её всю'ду. Чрез всезна'ющих жидо'в, всесве'тных лазу'тчиков, я узна'л, что она' воспи'тывается на ваш счет в По'льше и по оконча'нии воспита'ния должна' возврати'ться к вам, в Малоро'ссию. Я пове'рил, вме'сте с други'ми, что вы, ясновельмо'жный ге'тман, гото'вите Ната'лию в любо'вницы себе', и вознаме'рился спасти' её от сра'ма. Я нашёл слу'чай познако'миться с шу'рином Быстри'цкого, чрез на'ших варша'вских прятеле'й, и вско'ре приобрёл его' дру'жбу и дове'ренность его' жены'. Они' та'кже разделя'ли о'бщее заблужде'ние на счет отноше'ний ва'ших к Ната'лии и не проти'вились мое'й любви'... Мазе'па прерва'л речь Огневика' и, посмотре'в на него', с ви'дом простоду'шия, сказа'л: - Меня' обвиня'ют в недове'рчивости к лю'дям, а ме'жду тем все меня' обма'нывают! Сестра' Быстри'цкого и муж её, облагоде'тельствованные мно'ю, исто'ргнутые из бе'дности, измени'ли мне при пе'рвом слу'чае!.. И сама' Ната'лья!.. - Ната'лия ни в чем не вино'вна, - отвеча'л с жа'ром Огневи'к. - Она' всегда' пита'ла к вам чу'вство не'жной до'чери, всегда' вспомина'ла с благогове'нием о своём благоде'теле... - Пусть бу'дет так! - возрази'л Мазе'па. - Продолжа'й! - Я люби'л не'жно, пла'менно Ната'лию и был так сча'стлив, что приобрёл любо'вь её. Я по'мню, как своё и'мя, день и час, в кото'рый мы созна'лись друг дру'гу во взаи'мной любви', но не по'мню ни одного' сло'ва из всего' того', что я сказа'л Ната'лии, а из её отве'та одно' люблю' - вре'залось наве'ки в се'рдце моём и в па'мяти. Мы покляли'сь... - Дово'льно, дово'льно, - сказа'л Мазе'па, насу'пив бро'ви и стара'ясь улыбну'ться, - я зна'ю, что говори'тся в подо'бных слу'чаях! Кля'твы... ве'рность!.. Мне удиви'тельно, одна'ко же, как вам не пришло' в го'лову обвенча'ться без мое'й во'ли и без моего' ве'дома! То'лько э'того недостаёт в э'той повести'! - Призна'ться, я хоте'л жени'ться и увезти' Ната'лию в Бе'лую Це'рковь, но несча'стный слу'чай воспрепя'тствовал мне испо'лнить сие' наме'рение. Князь Вишне'вский, при'быв в э'то вре'мя в Варша'ву, из свои'х поме'стьев, зна'я любо'вь и дове'ренность ко мне Палея', вознаме'рился захвати'ть меня' и удержа'ть зало'жником, до возвраще'ния Пале'ем завоёванных на'ми земе'ль кня'жеских и до удовлетворе'ния за добы'чу, взя'тую в поме'стьях кня'зя. Па'ны Ра'ды, не предви'дя успе'ха в перегово'рах свои'х со мно'ю, согласи'лись преда'ть меня', и я, предуве'домленный заблаговре'менно, до'лжен был бежа'ть та'йно из Варша'вы и скры'тно пробира'ться на Украи'ну. Я не хоте'л подверга'ть Ната'лию опа'сностям моего' бе'гства и поже'ртвовал со'бственным сча'стьем... Вско'ре по'сле моего' бе'гства из Варша'вы вы, ясневельмо'жный ге'тман, веле'ли Ната'лии е'хать в Бату'рин, и я, узна'в об э'том, реши'лся воспо'льзоваться да'нным мне от Палея' поруче'нием, чтоб око'нчить моё наме'рение... - То есть увезти' Ната'лью из моего' до'ма, не пра'вда ли? - примо'лвил Мазе'па, устреми'в проница'тельный взор на Огневика' и стара'ясь скрыть вну'треннее волне'ние. - Я не хочу' обма'нывать вас, ясневельмо'жный ге'тман! Не наде'ясь, чтоб вы отда'ли Ната'лию неизве'стному вам челове'ку, бедняку', казаку' без ро'ду и пле'мени, и прито'м ве'рному дру'гу врага' ва'шего, - я хоте'л увезти' её и обвенча'ться с не'ю, с благослове'ния благоде'теля моего'... - Молоде'цки! - сказа'л Мазе'па, скрыва'я гнев и зло'бу под улы'бкой мни'мого простоду'шия и весёлости. - Но э'того нельзя' бы'ло испо'лнить, не име'я в до'ме моём соо'бщников, кото'рые из дру'жбы к тебе' и'ли к Палею' согласи'лись бы помога'ть тебе'. Ина'че невозмо'жно бы'ло поду'мать... - Нет, кляну'сь вам всем святы'м, что я ни на кого' не наде'ялся, как то'лько на любо'вь Ната'лии, на са'блю мою' и на быстроту' коня' моего'. Кро'ме Ната'лии и надзира'тельницы её, я никого' не знал и не зна'ю в ва'шем до'ме. - Е'сли э'то пра'вда, то, признаю'сь, удиви'тельно мне, что тако'й у'мный челове'к, как ты, реши'лся на тако'е безрассу'дное предприя'тие! - Ясневельмо'жный ге'тман! Ссыла'юсь на вас сами'х: рассужда'ет ли любо'вь о предстоя'щих опа'сностях, когда' се'рдце стреми'тся к се'рдцу? Нам ли, сына'м степе'й и во'ли, вы'росшим в опа'сностях, живу'щим для иска'ния опа'сностей, дорожи'ть жи'знью тогда', когда' жизнь представля'ется в бу'дущем ху'же тата'рского плена'! Я да'же и не помышля'л об опа'сностях! Я ду'мал об одно'й Ната'лии! - Пусть бу'дет и так! - сказа'л Мазе'па, кивну'в голово'й и махну'в руко'й. - Де'ло ко'нчено! Ната'лья твоя'! Поезжа'й к Палею', и, по'сле на'шей мирово'й, он бу'дет твои'м посажёным отцо'м. Я велю' пригото'вить все к твоему' отъе'зду, а ме'жду тем ты прости'сь со свое'й неве'стой и переговори' с О'рликом. Он даст тебе' не'которые наставле'ния. Ты найдёшь его' в войсково'й канцеля'рии, в ни'жнем жилье'". Мазе'па пожа'л дру'жески ру'ку Огневика' и вы'шел из ко'мнаты. Едва' Огневи'к успе'л оде'ться, в пе'рвый раз по'сле боле'зни, в бога'тый полупо'льский наря'д, при'сланный ему' Мазе'пою, Ната'лия вошла' в ко'мнату. В тре'тью ко'мнату вошла' в то же вре'мя Ло'мтиковская чрез осо'бенный вход из коридо'ра и се'ла за пя'льцы, заты'лком к Огневику', бу'дто не примеча'я воше'дшей Ната'лии. Огневи'к улыбну'лся и сказа'л впо`лго'лоса: - Ге'тман всё-таки не мо'жет никому' ве'рить вполне'! Не'чего де'лать. У ка'ждого своего' ро'да сла'бость! Ната'лия! - примо'лвил он не'жно. - Все нам благоприя'тствует. Ге'тман согласи'лся на на'ше сча'стье - а я ви'жу грусть на лице' твоём... да'же сле'зы! - Ты е'дешь! - сказа'ла она' печа'льно. - Еду', друг мой, для утвержде'ния на'шего сча'стия и для бла'га на'шей ро'дины; е'ду, как посла'нец ге'тмана к моему' вождю', с тем же предложе'нием, с кото'рым я при'был сюда' от Палея'. Старики' хотя'т наконе'ц помири'ться, и хотя'т э'того и'скренно. Успе'х моего' посо'льства несомните'лен. Ита'к, уте'шься, ми'лая Ната'лия: отсу'тствие моё не бу'дет продолжи'тельно, и я возвращу'сь к тебе', чтоб никогда' бо'лее не расстава'ться. - Огневи'к по по'льскому обы'чаю поцелова'л ру'ку Ната'льи, и в э'то вре'мя Ло'мтиковская огляну'лась. Взор её пыла'л, и движе'ние походи'ло на су'дорожное. - Мне все что'-то стра'шно! - сказа'ла Ната'лия ти'хим го'лосом, погля'дывая с беспоко'йством на Ломт'иковскую, в растворе'нную дверь. - Когда' ге'тман объяви'л мне бли'зкое на'ше соедине'ние и назва'л меня' твое'ю неве'стою, э'та же'нщина, на кото'рую я тогда' неча'янно взгляну'ла, улыбну'лась с тако'ю вырази'тельностью и бро'сила на меня' тако'й ужа'сный взгляд, что кровь во мне охладе'ла. Я чуть не упа'ла без чувств от стра'ха. Э'та же'нщина по'льзуется дове'ренностью ге'тмана: она' приста'влена присма'тривать за на'ми и, ве'рно, зна'ет что'-нибудь тако'е, что стара'ются пред на'ми скрыва'ть. Любе'зный Богда'н! Я не могу' отда'ть тебе' отчёта в том, что чу'вствую; но кака'я-то грусть, како'е-то гро'зное предчу'вствие лежи'т у меня' на се'рдце... Я бою'сь на'шей разлу'ки!.. - А'нгел мой, друг мой, ми'лая Ната'лия, успоко'йся! - сказа'л Огневи'к, взяв её за ру'ку. - Я узна'л ге'тмана соверше'нно и удостове'рился, что он во'все не тако'в, каки'м мно'гие его' почита'ют. Я ве'рю его' сло'ву, ми'лая Ната'лия; ве'рю, что он отда'ст мне твою' ру'ку, потому' что е'сли б он не был со мно'ю и'скренен, то не поруча'л бы мне дела', от успе'ха кото'рого зави'сит бу'дущее его' споко'йствие, а мо'жет быть, и существова'ние. Я предуга'дываю мно'гое! Впро'чем, что бы ни бы'ло, - примо'лвил Огневи'к гро'мко, так, чтоб Ло'мтиковская могла' слы'шать его' слова', - что бы ни замышля'ли проти'ву нас, кро'ме Бо'га, не в си'лах разлучи'ть нас с тобо'ю, ми'лая Ната'лия, е'сли ты бу'дешь столь же тверда' в свое'й во'ле, как тепе'рь... - Уже'ли ты сомнева'ешься? - возрази'ла Ната'лья. - Я не сомнева'лся и не сомнева'юсь в твое'й ко мне любви', но хочу' удостове'риться в твое'й реши'тельности. Что до меня' каса'ется, то кляну'сь Бо'гом и Украи'ною, что е'сли кто'-либо заду'мает воспроти'виться соедине'нию на'шему, то, когда' э'та рука' иссо'хнет пре'жде, чем омо'ется в крови' злоде'я на'шего, ты'сячи рук на'шей удало'й во'льницы вооружа'тся за оби'ду их бра'та, ты'сячи серде'ц воспыла'ют крова'вою, непримири'мою ме'стью, и наш враг не укро'ется от сме'ртного уда'ра ни на ступе'нях ца'рского престо'ла, ни у алтаря' живо'го Бо'га! Я ни ге'тман, ни воево'да, но я челове'к свобо'дный, и вся си'ла моя' в душе' мое'й и в руке', а си'ла э'та вы'ше вся'кой друго'й, когда' челове'к не бои'тся сме'рти. Не дорожу' ни жи'знью, ни сме'ртью, дорожу' одно'ю твое'ю любо'вью, и кто захо'чет расто'ргнуть любо'вь на'шу, тот отни'мет у меня' бо'лее, не'жели жизнь... Будь споко'йна, Ната'лия; я бу'ду осторо'жнее и скоре'е сля'гу в моги'лу, чем лишу'сь свобо'ды, а пока' я на во'ле, то не бою'сь никого', кро'ме Бо'га! - И я кляну'сь тебе', что скоре'е соглашу'сь на смерть, чем на разлу'ку с тобо'й! - сказа'ла Ната'лия твёрдым го'лосом. - Я сла'бая же'нщина, но чу'вствую в себе' сто'лько му'жества, что с ра'достью умру', но не отда'м ру'ки мое'й неми'лому челове'ку. Благоде'тель мой мо'жет располага'ть мое'ю жи'знью, но не се'рдцем. Я та'кже во'льная каза'чка и не признаю' ничье'й вла'сти над душо'ю мое'ю! Я твоя'!.. Ната'лия протяну'ла ру'ку, кото'рую Огневи'к поцелова'л с жа'ром. Ло'мтиковская вста'ла бы'стро и поспе'шно вы'шла. Вдруг дверь отвори'лась из коридо'ра в ко'мнату Огневика'. Вошёл служи'тель ге'тмана и, поклоня'сь ни'зко Ната'лии, сказа'л: - Ясновельмо'жный ге'тман про'сит вас пожа'ловать к нему' неме'дленно! Ната'лия пожа'ла ру'ку Огневика' и, сказа'в: "Твоя' наве'ки!" - вы'шла. Огневи'к пошёл по приказа'нию Мазе'пы в канцеля'рию, для перегово'ров с О'рликом. ГЛАВА' VII Уже' из да'вних лет заме'чено у всех, Где лад, там и успе'х; А от раздо'ра все на све'те погиба'ет. Хемни'цер В на'ше вре'мя едва' мо'жно пове'рить, чтоб тако'й о'браз правле'ния, как был в пре'жней По'льше, мог существова'ть ме'жду образо'ванными наро'дами! Избира'тельные короли', принима'я бразды' правле'ния на усло'виях, предло'женных избира'телями, никогда' не исполня'ли о'ных, не име'я ни вла'сти законода'тельной, ни си'лы во вла'сти исполни'тельной. Па'ны содержа'ли в ра'бстве наро'д и в подчинённости ра'вную себе' по права'м, но бе'дную шля'хту. Бога'тые власти'тели земе'ль бы'ли незави'симые владе'тели в свои'х по'мыслах, содержа'ли своё надво'рное во'йско, не слу'шались зако'нов, проти'вились вооружённою руко'ю исполне'нию суде'йских пригово'ров, самоуправля'лись со свои'ми сосе'дями и повинова'лись королю' тогда' то'лько, когда' наде'ялись получи'ть ми'лости, и'бо наконе'ц вся власть короля' ограни'чивалась разда'чею чино'в, мест и казённых иму'ществ, и'ли ста'росте. Сопротивле'ние короле'вской во'ле не почита'лось да'же незако'нным посту'пком, и'бо, на основа'нии уста'вов, по'дданные уво'лены бы'ли от прися'ги и повинове'ния, когда' коро'ль наруша'л зако'ны, а наруше'ние сие' ка'ждый вымышля'л и толкова'л сообра'зно свои'м ви'дам и составля'л конфере'нцию, и'ли сою'з вооружённой шля'хты, проти'ву вла'сти короле'вской, бу'дто бы для поддержа'ния прав наро'да, а в са'мом де'ле для удовлетворе'ния своему' честолю'бию и корыстолю'бию. Посему'-то не бы'ло в По'льше ни поря'дка, ни благоустро'йства, ни безопа'сности. Беспоме'стная шля'хта, вооружа'емая пана'ми для защи'ты грани'ц и со'бственной безопа'сности, броди'ла то'лпами, гра'бя и утесня'я городски'х и се'льских жи'телей, бесчи'нствуя и прикрыва'я все свои' поро'ки одно'ю хра'бростью в боя'х с сосе'дями: с ру'сскими, с хи'щными тата'рами и с беспоко'йными каза'ками. По'льша, име'я весьма' ма'ло регуля'рного войска', походи'ла на во'инский стан, и'бо ка'ждый свобо'дный жи'тель её, то есть ка'ждый шля'хтич был всегда' вооружён и гото'в к бою'. Благосостоя'ние ка'ждого граждани'на зави'село от ли'чной его' хра'брости и'ли от числа' его' приве'рженцев. Потому'-то бога'тые паны', ла'сковым обхожде'нием и ще'дростью, привлека'ли к себе' шля'хту, а бе'дные, но предприи'мчивые лю'ди составля'ли себе' па'ртию наде'ждою грабежа' и'ли сла'вы. Все в По'льше кипе'ло, бурли'ло, крича'ло и драло'сь. Никто' не хоте'л призна'ть преиму'ществ друго'го, и ка'ждый стреми'лся про'исками и си'лою к пе'рвенству и к приобрете'нию влия'ния над больши'м число'м избира'телей и храбрецо'в. Уваже'ние, пита'емое к ца'рственным рода'м Пия'стов и Я'геллов, из ко'их до'лгое вре'мя избира'лись короли', уде'рживали по'льскую шля'хту в не'котором повинове'нии, и'ли, лу'чше сказа'ть, в присто'йных отноше'ниях к тро'ну. Но с прекраще'нием Я'геллова пле'мени и с избра'нием чужезе'мца на по'льский престо'л, бу'йство, наха'льство, неповинове'ние и дух гайдама'кства {В По'льше называ'лись гайдама'ками лю'ди, кото'рые, собра'в ша'йку, не признава'ли власте'й, я'вно гра'били и самоуправля'лись до тех пор, пока' не бы'ли покорены' си'лою. Ме'жду по'льскими пана'ми э'то бы'ло не ре'дкость. В по'льском языке' _гайдама'к_ есть сино'ним забия'ки.} дошли' до высоча'йшей сте'пени. Спор А'вгуста и Станисла'ва Лещи'нского о коро'не по'льской, подде'рживаемые с одно'й сто'роны Росси'ею, а с друго'й Шве'цией, откры'л обши'рное по'прище страстя'м, удальству', притяза'ниям, про'искам и наде'ждам. Почти' все по'льское шляхе'тство бы'ло вооружено', подде'рживая одну' и'ли другу'ю сто'рону, сообра'зно свои'м ви'дам, и междоусо'бная война' в По'льше хотя' и не пыла'ла с жесто'костью, но наруша'ла поря'док и безопа'сность смире'"нных согра'ждан, разоря'ла страну', отвлека'ла ка'ждого от поле'зных заня'тий и, что всего' бедственнеё, открыва'ла вход в неё чужезе'мным войска'м. Пан Ду'льский, называ'ясь кня'зем {До са'мого вступле'ния на престо'л Станисла'ва Понято'вского по'льская шля'хта, то есть по'льское дворя'нство и'ли, как тогда' говори'ли: ры'царское сосло'вие (stan rucenski), почита'я всех сочле'нов свои'х ра'вными, не признава'ло никаки'х ти'тулов. В По'льше нет по'льских кня'жеских фами'лий. Все кня'жеские ро'ды происхо'дят от ру'сских и'ли лито'вских князе'й и'ли приобрели' ти'тулы в чужи'х госуда'рствах, как, наприме'р, род Радзиви'ллов. Гра'фов в По'льше та'кже не зна'ли пре'жде. Но не'сколько ключе'й и'ли огро'мных вотчи-ничеств', име'ющих осо'бое вотчини'ческое управле'ние, составля'ли гра'фство, и'ли гра'фство, и владе'тель носи'л ти'тул Гра'бя, то есть по-латы'ни Comites, гра'фа, для означе'ния своего' вотчини'чества, с наименова'нием своего' гра'фства, наприме'р: Ян Пиотро'вский, Гра'бя на Кра'сном Ста'ве (назва'ние име'ния). В По'льше есть и тепе'рь мно'го кня'жеских родо'в, потеря'вших сие' зва'ние оттого', что не могли' я'сно доказа'ть своего' происхожде'ния и'ли не хоте'ли, когда' Станисла'в Понято'вский убеди'л Сейм позво'лить употребля'ть ти'тулы. До сего' мно'гие кня'жеские ро'ды хотя' не сме'ли называ'ться князья'ми, но писа'лись из князе'й.}, по происхожде'нию своему' от князе'й ру'сских, владе'я бога'тыми поме'стьями в Гали'ции и на Украи'не и бу'дучи ро'дственником Станисла'ва Лещи'нского, подде'рживал его' с жа'ром и напряже'нием всех свои'х средств. Зна'я, что ге'тман Мазе'па, находя'сь в Ми'нске с во'йском свои'м, влюби'лся в жену' поко'йного его' бра'та и да'же предложи'л ей свою' ру'ку, пан Ду'льский вознаме'рился воспо'льзоваться сим обстоя'тельством и завёл с Мазе'пою перегово'ры, всле'дствие ко'их стал собира'ть во'йско в свои'х украи'нских поме'стьях, и наконе'ц сам при'был в одно' из них, укреплённое вро'де замка'. Здесь он ожида'л свое'й неве'стки, а ме'жду тем посре'дством иезуи'тов сноси'лся с Мазе'пою, кото'рый, по обы'чаю своему', вел де'ло ме'дленно, нея'сно, двусмы'сленно. Ме'жду тем пан Ду'льский жил роско'шно в своём за'мке, угоща'л свои'х друзе'й и ю'ношество из хоро'ших фами'лий, вооружа'вшихся под его' хору'гвию {Choagiew, в вое'нном значе'нии то же, что эскадро'н. Па'ны, содержа' на свой счет во'йско, име'ли знамёна со свои'ми герба'ми.}, позволя'я бе'дной шля'хте, составля'ющей дружи'ну, пирова'ть и бесчи'нствовать на счет свои'х поселя'н и меща'н, жи'вших в принадлежа'вших ему' горо'дишках. Тогда' вое'нная си'ла в По'льше измеря'лась не ты'сячами и'ли деся'тками ты'сяч, но деся'тками и со'тнями, и'бо По'льша, ведя' ве'чную брань с Росси'ею, с Ту'рциею и с тата'рами, не име'вшими регуля'рного войска', противупоставля'ла со'тни ты'сячам, и о'пытные по'льские нае'здники, иску'сные в вое'нном ремесле', весьма' ча'сто торжествова'ли над превосхо'дным число'м свое'ю хра'бростью и иску'сством. Ты'сяча вса'дников почита'лась тогда' в По'льше си'льным отря'дом, небольшо'ю а'рмиею, и'бо сия' ты'сяча во'льных во'инов вела' за собо'ю не'сколько ты'сяч слуг {Вое'нные слу'ги, и'ли цю'ры, име'ли пра'во носи'ть ору'жие в вое'нное вре'мя и охраня'ли обо'зы, кото'рые бы'ли при по'льском во'йске многочи'сленны в после'днее вре'мя, и'бо ка'ждый шля'хтич хоте'л име'ть с собо'ю бри'чку и заводны'х лошаде'й.}, кото'рые в нужде' вооружа'лись и сража'лись под нача'льством свои'х госпо'д. Пан Ду'льский почита'л себя' чрезвыча'йно си'льным, успе'в собра'ть уже' до пяти' сот вооружённой шля'хты, в числе' ко'их находи'лось мно'го молоды'х люде'й из зна'тных и бога'тых родо'в. Сосе'дство Палея', непримири'мого врага' поля'ков, беспоко'ило па'на Ду'льского. Он вознаме'рился испыта'ть сча'стья и, собра'в до ты'сячи во'инов из шля'хты и свои'х надво'рных казако'в, напа'сть враспло'х на Палея' в Бе'лой Це'ркви, где, как носи'лся слух, храни'лись несме'тные сокро'вища. Для разведа'ния о положе'нии дел, Ду'льский вы'слал жида' в Бе'лую Це'рковь, кото'рый, как изве'стно, был по'йман и, под уда'рами каза'чьих нага'ек, вы'сказал все, что знал и о чем дога'дывался. Палей', как мы уже' ви'дели, реши'лся предупреди'ть Ду'льского. С нетерпе'нием ожида'л пан Ду'льский возвраще'ния своего' лазу'тчика, как вдруг да'ли ему' знать, что отря'д во'льницы Пале'евой показа'лся в не'скольких ми'лях от за'мка и разгра'бил одно' из его' поме'стий. Почти' в то же вре'мя управи'тель его' привёл во двор свя'занного мужика', кото'рый в пья'ном ви'де грози'л в корчме' жида'м и ля'хам бли'зкою ги'белью и ме'стью Палея'. Э'то был тот са'мый мужи'к, кото'рому Палей' дал де'нег, встре'тясь с ним на пути'. Несча'стного ста'ли пыта'ть, и он в истяза'ниях призна'лся, что ви'дел са'мого Палея', говори'л с ним и слы'шал из со'бственных уст его', что он идёт на за'мок его' па'на. Не уме'я в то'чности определи'ть числа' Палеевы'х во'инов, мужи'к объяви'л, одна'ко же, что их едва' бу'дет вполови'ну проти'ву во'инов, со'бранных в поме'стье его' па'на, и тем не то'лько успоко'ил Ду'льского, но да'же породи'л в нем наде'жду разби'ть отря'д Палея' и захвати'ть его' са'мого в плен. Веле'в бро'сить мужика' в по'греб, Ду'льский неме'дленно собра'л знатне'йших из свои'х приве'рженцев для вое'нного сове'та, а в том числе' и иезуи'та Зале'нского, возврати'вшегося от Мазе'пы. Когда' ро'тмистры и про'чие офице'ры собра'лись в за'ле, пан Ду'льский рассказа'л им о пре'жнем наме'рении своём напа'сть на Бе'лую Це'рковь, для отня'тия у Палея' награ'бленных в По'льше сокро'вищ, объяви'в о появле'нии Палея' в окре'стностях со сла'бым отря'дом и проси'л сове'та у свои'х друзе'й, что должно' предприня'ть в сем слу'чае. - Сейча'с на конь и в по'ле! - воскли'кнул молодо'й хору'нжий Ста'дницкий. - Уда'рим на разбо'йников, разобьём их и пря'мо бро'симся на Бе'лую Це'рковь, нападём на го'род пре'жде не'жели там узна'ют о разби'тии Палея' - и все на'ше! Ста'рый ро'тмистр Ска'ржинский улыбну'лся, погла'дил седы'е усы' свои' и сказа'л: - Не так легко' э'то сде'лать, как сказа'ть, па'не хору'нжий! Мы давни'шние знако'мые с Пале'ем. Э'того ста'рого во'лка не проведёшь и не ско'ро пробьёшь его' шку'ру. Глаз у него' зо'рок, и зуб востёр! Не должно' ве'рить слу'хам, а на'добно сами'м удостове'риться в и'стине. Пошлём разъе'зды, а са'ми запрёмся в за'мке и бу'дем ожида'ть после'дствий. Мне ка'жется, что Палей' хо'чет улови'ть нас како'ю-нибудь вое'нною хи'тростью. Э'то его' де'ло! Впро'чем, в каки'х бы ни был си'лах Палей', встре'ча с ним бу'дет нам сто'ить до'рого. У нас, по бо'льшей ча'сти, во'ины молоды'е, нео'пытные, не привы'кшие к жесто'кому, продолжи'тельному бою', к резне' на ножа'х, а с Палеево'й во'льницей, соста'вленной из са'мых отча'янных головоре'зов, и'ли бей на'смерть на ме'сте, и'ли вали'сь на ме'сте в моги'лу! Тут на'добно ста'рых солда'т... - Полноте', полноте'! - сказа'л го'рдо хору'нжий Ста'дницкий. - У вас всегда' одно' и то же на языке': все одна' похва'льная пе'сня ста'рости! Хра'брость не в седине', почте'"нный ро'тмистр, и - говоря' не на ваш счет - хра'брость ре'дко дожива'ет до седи'н. Вы и не'сколько други'х изве'стных во'инов, вы составля'ете исключе'ние из моего' пра'вила, а ме'жду тем я всё-таки ве'рю, что на отча'янное де'ло лу'чше идти' с молоды'ми, не'жели со ста'рыми во'инами... - Но заче'м нам пуска'ться без ну'жды на отча'янное де'ло? - сказа'л хладнокро'вно ро'тмистр Ска'ржинский. - Мы собра'лись здесь не на войну' проти'ву Палея', и е'сли бы он ускользну'л от нас, то не то'лько в э'том не бу'дет беды', а напро'тив того', по-мо'ему, ещё лу'чше, потому' что мы сохрани'м на'ших во'инов на де'ло, от кото'рого зави'сит судьба' оте'чества и у'часть короля' Станисла'ва. - Позво'льте же доложи'ть вам, - примо'лвил па'тер Зале'нский, - что по'льза оте'чества и короля' Станисла'ва тре'бует непреме'нно истребле'ния разбо'йничьего гнезда' Пале'ева и поги'бели э'того зле'йшего из на'ших враго'в. Пока' он бу'дет жив, нам нельзя' наде'яться никако'й по'мощи в э'тих стра'нах! - Соверше'нная пра'вда! - примо'лвил пан Ду'льский. - При по'лной дове'ренности мое'й к вам, ясневельмо'жные и вельмо'жные паны', я не могу' откры'ть вам, до вре'мени, всех та'инств поли'тики короля' Станисла'ва, но уверя'ю вас, что от поги'бели Палея' почти' зави'сит успе'х на'шего де'ла и судьба' на'шего оте'чества. Нам должно' реши'ться на отча'янное сре'дство, чтоб извести' э'того разбо'йника и овладе'ть его' сокро'вищами, кото'рые даду'т нам возмо'жность вести' войну' с царём моско'вским и с приве'рженцами А'вгуста. Я ду'маю, что вы сли'шком далеко' простира'ете своё благоразу'мие и предусмотри'тельность, па'не ро'тмистр, представля'я нам столь опа'сным и столь сомни'тельным откры'тый бой с Пале'ем! Е'сли б у него' вме'сто четырехсо'т челове'к бы'ло четы'ре ты'сячи, то и тогда' нам бы'ло бы сты'дно страши'ться э'той сво'лочи! Ра'зве ро'тмистр Лисо'вский счита'л свои' дружи'ны ты'сячами, когда' доходи'л до Во'лги, пробива'ясь сквозь сто`ты'сячные во'инства? Ра'зве ге'тман Тарно'вский, кара'я мяте'жных воло'хов, не был вде'сятеро слабе'е их? Ра'зве Кали'новский, Коре'цкий, Пото'цкий, Сапе'га, Вишневе'цкий не с со'тнями поля'ков разбива'ли ты'сячи казако'в! Ра'зве в побе'де под Бересте'чком не приходи'лось по десяти' казако'в и тата'р на одного' на'шего во'ина? Неча'й, Налива'йко и Хмельни'цкий, пра'во, не ху'же Палея', а мы никогда' не сража'лись с ни'ми в ра'вном числе'. Ра'зве мы не те же поля'ки, па'не ро'тмистр? - Мы те же поля'ки, но неприя'тели на'ши не те лю'ди, что бы'ли пре'жде, - отвеча'л ро'тмистр Ска'ржинский. - Пре'жняя сво'лочь, полувоору'женные толпы' мужико'в, без вся'кого позна'ния вое'нного ремесла', предводи'тельствуемые неве'ждами, кото'рых на'ши вса'дники гоня'ли пред собо'ю как ста'до, э'ти мужики' тепе'рь ста'ли о'пытными и иску'сными во'инами и с ди'кою хра'бростью свое'ю соединя'ют непримири'мую к ним вражду', кото'рая де'лает из них геро'ев... То'лстый и румя'ный пан Доро'шинский гро'мко захохота'л при сих слова'х. - То'лько э'того недостава'ло! - сказа'л он насме'шливо. - Что дади'те мне за э'тих геро'ев, - примо'лвил он, обраща'ясь к ста'рому ро'тмистру, - я сейча'с же вы'ступлю с мое'ю хору'гвию, и за'втра, е'сли то'лько Палей' не бежа'л в свой разбо'йничий прито'н, за'втра же обеща'ю вам дать по три живы'х и по три мёртвых геро'ев ва'ших за ка'ждого коня', кото'рого вы поста'вите в мой эскадро'н! Не хоти'те ли заключи'ть торг? Сты'дно, пра'во, сты'дно толкова'ть с тако'ю ва'жностью о появле'нии не'скольких сот разбо'йников, как бу'дто де'ло шло о нападе'нии на По'льшу всей туре'цкой и тата'рской си'лы! Па'не Ду'льский! Объявля'ю вам реши'тельно, е'сли вы не согласи'тесь посла'ть тотча'с пого'ню за разбо'йниками, то я отделя'юсь от вас с мое'ю хору'гвию и иду' оди'н проти'ву Палея', а когда' пойма'ю его', то, пре'жде чем пове'шу, приведу' его' к вам, на арка'не, и заста'влю его' сказа'ть пред все'ми, что тот, кто боя'лся его', недосто'ин и'мени поля'ка!.. - Бра'во, бра'во! - закрича'ли со всех сторо'н. - В по'ле, на конь и - смерть разбо'йникам! - Кто осме'ливается упомина'ть о боя'зни!.. - сказа'л в гне'ве ро'тмистр Ска'ржинский, встав с ме'ста и ухватя'сь за са'блю. Крик и шум заглуши'ли слова' ро'тмистра. - На ви'селицу разбо'йников! На кол атама'на! В ого'нь весь род его' и пле'мя! В по'ле, на конь! - раздава'лось в толпе'. - Я не име'л наме'рения оби'деть вас, па'не ро'тмистр, - сказа'л пан Доро'шинский, - и'бо уважа'ю ва'ши заслу'ги и ва'ши седины'; но е'сли вам уго'дно уве'риться, что я не зна'ю, что тако'е боя'знь, то прошу' поко'рно со мно'ю, в чи'стое по'ле, проти'ву Палея', и'ли на среди'ну двора', с са'блею на'голо. И'ли там, и'ли здесь мы разреши'м на'ши сомне'ния... - Господа', господа'! - сказа'л па'тер Зале'нский, став ме'жду проти'вниками. - Неуже'ли нам нельзя' сойти'сь на совеща'ние без того', чтоб не обошло'сь без ссо'ры и дра'ки? Вот в чем состои'т си'ла враго'в на'ших! На'ши раздо'ры и несогла'сия лу'чшие их сою'зники! И'менем проли'вшего жизнь на кресте' для любви' и ми'ра ме'жду людьми', - примо'лвил па'тер, взяв в ру'ки крест, висе'вший на груди' его', - и'менем Спаси'теля приглаша'ю вас к ми'ру и согла'сию! - Сказа'в сие', па'тер взял ру'ку ро'тмистра и положи'л в ру'ку па'на Доро'шинского. - Ита'к, пода'йте венге'рского! - воскли'кнул пан Ду'льский. - Пусть же льётся вино' вме'сто кро'ви и разогре'ет охлаждённую дру'жбу! - Гей, венге'рского! - закрича'л пан Ду'льский и захло'пал в ладо'ши. Ма'ршал двора' его', стоя'вший за дверьми', побежа'л испо'лнить приказа'ние. - Свято'й оте'ц! - сказа'л хору'нжий Ста'дницкий иезуи'ту, - где нет спо'ра, там нет и ми'ра. Ме'жду людьми' ра'вными и свобо'дными, как шля'хта по'льская, нельзя' тре'бовать мона'шеской подчинённости и смире'ния, и тот плохо'й шля'хтич, чья са'бля не пры'гала по лбу сосе'да и'ли чей лоб не вы'держал уда'ра ста'ли. Се'ймики и пиры' та'кже война', и где бы нам приуча'ться к бою', е'сли б мы жи'ли ти'хо, как не'мцы и'ли как отше'льники? Напра'сно вы помеша'ли поеди'нку па'на ро'тмистра с па'ном Доро'шинским, свято'й оте'ц! Я отда'л бы своего' ка'рего жеребца', чтоб посмотре'ть, кто кому' скоре'е раскрои'т го'лову. Они' о'ба иску'сные бойцы'... - Полно', па'не хору'нжий! - сказа'л пан Ду'льский. - Тепе'рь и без поеди'нков есть слу'чай повесели'ться с са'блею в руке'. Ме'жду тем ма'ршал яви'лся с огро'мным бока'лом в рука'х, а за ним служи'тели внесли' я'щики с буты'лками. Пан Ду'льский нали'л бока'л и, обраща'ясь к ро'тмистру Ска'ржинскому, сказа'л: - В ру'ки Па'нские! {Wrece Panskie! то же, что: a vous!} - вы'пил душко'м до дна. Пото'м нали'в сно'ва, поднёс ро'тмистру, кото'рый, вы'пив с то'ю же пригово'ркою, переда'л бока'л па'ну Доро'шинскому. Бока'л переходи'л таки'м же поря'дком, из рук в ру'ки, пока' не'сколько дю'жин буты'лок не опорожни'лись. Вдруг послы'шался тру'бный звук во дворе'. - На конь! Вива'т! Да здра'вствует пан Ду'льский! - закрича'ли разгорячённые вино'м собесе'дники. - На пе'рвом се'йме я подаю' го'лос за па'на Ду'льского! - воскли'кнул пан Доро'шинский. - И я та'кже!.. и я та'кже! - раздало'сь в толпе'. - Он до'лжен быть ка'нцлером! Он до'лжен быть ге'тманом коро'нным!.. Что за сла'вное вино'!.. А почему' же ему' не быть королём? - Вот что слы'шно бы'ло в толпе', ме'жду обнима'ниями и целова'ниями, пока' во'инская труба' не пробуди'ла в пана'х охо'ты к дра'ке. - Господа'! - сказа'л пан Ду'льский. - Прошу' вы'слушать меня'! Всем нельзя' выступа'ть в по'ле. Бро'сим жре'бий, кому' остава'ться. - Пан Ду'льский взял ша'пку, кото'рая висе'ла на рукоя'ти его' са'бли, снял с ру'ки пе'рстень с гербо'м и проси'л други'х после'довать его' приме'ру. Са'бля, усы' и пе'рстень с гербо'м бы'ли в то вре'мя три необходи'мые принадле'жности по'льского шля'хтича. Ка'ждый из прису'тствовавших бро'сил свой пе'рстень в ша'пку. - Я ду'маю, что четвёртой ча'сти на'ших во'инов дово'льно для охране'ния за'мка, - сказа'л пан Ду'льский. - Из вас, господа', должны' оста'ться, по кра'йней ме'ре, челове'к де'сять и'ли пятна'дцать. Крепостна'я слу'жба тре'бует бди'тельности и стро'гого надзо'ра, а не во гнев сказа'ть, все мы лу'чше лю'бим подра'ться в чи'стом по'ле, чем проводи'ть бессо'нные но'чи на стра'же. Ита'к, лу'чше, е'сли бу'дет бо'лее офице'ров для очере'дования в слу'жбе. Прито'м же, нельзя' оста'вить дам без кавале'ров... Они' соску'чатся. - Справедли'во, справедли'во! - закрича'ли со всех сторо'н. - Ита'к, я вношу' предложе'ние, чтоб пятна'дцать челове'к из нас оста'лись в за'мке. Почте'"нный па'тер Зале'нский, изво'льте вы'нуть пятна'дцать пе'рстней, оди'н за други'м. Чей пе'рстень вы'нется, тот оста'нется. Но пре'жде вы должны' дать, господа', че'стное сло'во, что не ста'нете проти'виться сему' доброво'льному усло'вию и что ка'ждый из вас беспрекосло'вно подчини'тся жре'бию. - Даю' че'стное сло'во! Verbum nobile! - закрича'ли в толпе'. - Ита'к, изво'льте начина'ть, па'тер Зале'нский! - примо'лвил пан Ду'льский. Гера'льдика составля'ла одну' из важне'йших позна'ний по'льского шляхе'тства, и ка'ждый благовоспи'танный челове'к знал наизу'сть все гербы' изве'стных фами'лий в По'льше. Па'тер Зале'нский, вынима'я пе'рстни, чита'л как по пи'саному и провозглаша'л имена'. В числе' четы'рнадцати вы'нувшихся пе'рстней находи'лись пе'рстни са'мого па'на Ду'льского, ста'рого ро'тмистра Ска'ржинского и хору'нжего Ста'дницкого. Все молча'ли, хотя' мно'гие мо'рщились и изъявля'ли зна'ками своё нетерпе'ние. Наконе'ц па'тер, вы'нув пятна'дцатый пе'рстень, провозгласи'л гро'мко: - Пан ро'тмистр Доро'шинский, подкомо'рий Бре'стский, воево'дич Брацла'вский! - Протесту'ю! - воскли'кнул пан Доро'шинский. - И я та'кже! - сказа'л хору'нжий Ста'дницкий. - Протесту'ю, не позволя'ю (nie pozvolam)! - закрича'ло не'сколько пано'в. - Veto! - примо'лвил пан Доро'шинский. - Опроверга'ю конве'нцию, потому' что упу'щены фо'рмы, и определе'ние воспосле'довало без собира'ния голосо'в поодино'чке!.. - A Verbum nobile, а че'стное сло'во? - сказа'л пан Ду'льский. - Честь ка'ждого есть неприкоснове'нная святы'ня, - сказа'л пан Доро'шинский. - Прошу' не упомина'ть об ней! - Но вы заложи'ли мне э'ту святы'ню, дав сло'во! - отвеча'л с насме'шливою улы'бкою пан Ду'льский. - Па'не подконю'ший! - воскли'кнул с гне'вом пан Доро'шинский. - При всем уваже'нии моём к ва'шему до'му и ва'шей осо'бе, я объявля'ю вам, что е'сли вы хоти'те, чтоб мы о'ба оста'лись в живы'х до ве'чера, бу'дьте возде'ржаннее в реча'х! Я не позво'лю самому' королю' косну'ться мое'й че'сти! Из дру'жбы к вам, я собра'л под фами'льную хору'гвь мою' сто лу'чших нае'здников из на'шего воево'дства и реши'лся подде'рживать вас, вопреки' жела'нию ро'дственников мои'х, кото'рые обеща'ли мне ста'роство и зва'ние охми'стра (го`фма'ршала) при дворе' А'вгуста. Но е'сли вы не уме'ете уважа'ть друзе'й свои'х, я отделя'юсь от вас и приглаша'ю всех друзе'й мои'х соедини'ться со мно'ю. Господа'! кто со мно'ю, а кто с Ду'льским. - Как? вы оставля'ете нас во вре'мя опа'сности, пе'ред неприя'телем! - сказа'л ро'тмистр Ска'ржинский. - Смею'сь над все'ми ва'шими опа'сностями и сам иду' на Палея', - сказа'л пан Доро'шинский, подбоченя'сь одно'й руко'й, а друго'ю оперши'сь на свою' са'блю. В собра'нии поднялся' тако'й шум и крик, что не мо'жно бы'ло расслы'шать ни слова'. Все говори'ли вме'сте, и никто' не хоте'л слу'шать. Венге'рское вино' де'йствовало си'льно в голова'х и испаря'лось в бу'йных реча'х и угро'зах. Иезуи'т ускользну'л из собра'ния в са'мом нача'ле спо'ра, и когда' запа'льчивость спо'рящих дошла' до того', что не'которые уже' обнажи'ли са'бли и наде'ли ша'пки, вдруг дверь из боково'й ко'мнаты отвори'лась и в за'лу вошла' княги'ня Ду'льская, неве'стка хозя'ина, с тремя' его' дочерьми' и со сви'тою, состоя'вшею из двадцати' деви'ц и заму'жних же'нщин, ро'дственниц, пожива'льниц и собесе'дниц княги'ни, хозя'йки и дочере'й. Спо'рящие тотча'с сня'ли ша'пки, вложи'ли са'бли в ножны' и умо'лкли. Княги'ня Ду'льская сказа'ла: - Мы узна'ли, что вы, господа', спо'рите о том, кому' идти' в по'ле, а кому' остава'ться в за'мке. Давно' ли защи'та сла'бых жен не почита'ется почётным поруче'нием для по'льского ры'царя? На'ши отцы' и де'ды, не страша'сь никаки'х опа'сностей, бра'лись за ору'жие еди'нственно для доставле'ния споко'йствия жёнам, де'тям и возлю'бленным свои'м и, пренебрега'я сме'ртью, вы'ше всех награ'д поставля'ли на'шу любо'вь, дру'жбу и благода'рность. Пре'дки на'ши не гоня'лись за сла'вою, а сла'ва сама' сле'довала за ни'ми повсю'ду, потому' что цель всех их по'двигов была' и'стинно благоро'дная, бескоры'стная, ры'царская! Мари'на Мни'шек вооружи'ла для защи'ты свое'й цвет по'льского ю'ношества, чу'ждого полити'ческих ви'дов и повинова'вшегося еди'нственно си'ле её красоты'. Украи'нскому разбо'йнику, како'му-нибудь Палею', прили'чно жа'ждать кро'ви и добы'чи, но для по'льского ры'царя, для во'льного шля'хтича По'льской Респу'блики защи'та же'нщины должна' быть свяще'нною обя'занностью. Па'не Доро'шинский и па'не Ста'дницкий! Я избира'ю вас в мои' защи'тники и, наде'ясь на ва'ше му'жество, прошу' оста'ться с на'ми в за'мке! Мои' подру'ги вверя'ют безопа'сность свою' остальны'м трина'дцати ры'царям, кото'рых судьба' назна'чила нам по жре'бию! Пан Доро'шинский пожа'л плеча'ми, обтёр пот с ли'ца, покрути'л усы' и, не говоря' ни сло'ва, подошёл к па'ни Ду'льской и поцелова'л её ру'ку. Хору'нжий Ста'дницкий после'довал его' приме'ру, и все про'чие офице'ры, кото'рым надлежа'ло оста'ться в за'мке, сде'лали то же са'мое: ка'ждый поцелова'л, в безмо'лвии, ру'ку и'збранной им краса'вице. Да'мы вы'шли, и спор прекрати'лся. Пан Ду'льский проводи'л за воро'та тех, кото'рым надлежа'ло вы'ступить проти'ву Палея', и возврати'лся в ко'мнаты. Доро'шинский за'перся в свое'й ко'мнате. С го'ря и доса'ды он лег спать. Он реши'лся не пока'зываться в о'бществе. Но ве'чером, когда' княги'ня Ду'льская присла'ла проси'ть его' послу'шать сочинённой е'ю пе'сни, он не мог воспроти'виться повеле'нию да'мы и, наряди'вшись бога'то, пошёл в за'лу, где по вечера'м собира'лось все о'бщество. От са'мых древне'йших времён в По'льше угожде'ние же'нскому полу' и да'же при'хотям краса'виц почита'лось обя'занностью благовоспи'танного дворяни'на. Же'нщины всегда' влады'чествовали в По'льше! Доро'шинский, при всем бу'йстве своего' хара'ктера, не мог проти'виться госпо'дствующему обы'чаю, и'бо оскорбле'нием краса'вицы он преврати'л бы всех свои'х друзе'й и приве'рженцев в непримири'мых враго'в. Прито'м же, бу'дучи холосты'м, бога'тым, име'я не бо'лее тридцати' лет от рожде'ния, почита'я себя' краса'вцем и по'льзуясь уваже'нием шля'хты в своём воево'дстве, Доро'шинский мог наде'яться, что молода'я и прекра'сная вдова' двух бога'тых и си'льных родство'м пано'в, Вишневе'цкого и Ду'льского, не отри'нет ру'ки его'. Княги'ня Ду'льская, с са'мого прие'зда в за'мок своего' шу'рина стара'лась льстить Доро'шинскому и все'ю си'лою своего' коке'тства ублажа'ла его', чтоб, возбуди'в в нем наде'жду на любо'вь её, привяза'ть его' к па'ртии короля' Станисла'ва. Княги'ня поступа'ла таки'м о'бразом отде'льно с ка'ждым из пано'в, име'ющих си'льное влия'ние на умы' свои'х соо'тчичей и по'льзующихся бога'тством. Но как Доро'шинский был буйне'е про'чих и чрезвыча'йно своенра'вен, то княги'ня, для удержа'ния его' в преде'лах повинове'ния, обходи'лась с ним с бо'льшею не'жностью, не'жели с други'ми, ведя' сию' игру' так иску'сно, что ни в ком не возбужда'ла ре'вности, а, напро'тив того', посева'ла в се'рдце ка'ждого ра'вные наде'жды. Доро'шинский, при'быв в за'лу, стара'лся каза'ться холо'дным и ко всему' равноду'шным, но наря'д его' и ухва'тки изменя'ли ему'. Доро'шинскому доста'лось по насле'дству, от де'да его', служившего' в Испа'нии, мно'жество драгоце'нных веще'й, из ко'их бриллиа'нтовая за'понка для засте'гивания у'зкого воротничка' на жупа'не, пе'рстень и рукоя'ть са'бли сто'или не'сколько ты'сяч черво'нных. Зна'вшим Доро'шинского изве'стно бы'ло, что он надева'л сии' драгоце'нные ве'щи то'лько в необыкнове'нных слу'чаях, как бу'дто для выка'зывания своего' могу'щества; а потому', когда' он яви'лся в за'ле в све`тло-зелёном ба'рхатном кунтуше', в а'лом атла'сном жупа'не, подпоя'санный парчо'вым перси'дским кушако'м и в лу'чших свои'х алма'зных украше'ниях, хи'трая княги'ня Ду'льская тотча'с догада'лась, что хо'лодность Доро'шинского притво'рная и что он жела'ет нра'виться и обрати'ть на себя' внима'ние. Когда' все о'бщество собрало'сь, княги'ня Ду'льская се'ла за а'рфу и запе'ла ду'му своего' со'бственного сочине'ния, в похвалу' по'льских во'инов, просла'вивших по'льское ору'жие в чужи'х и да'льних стра'нах. Она' упомяну'ла о знамени'том ге'тмане Тарно'вском {Роди'лся 1488-го, у'мер 1561 го'да.}, нача'льствовавшем войска'ми португа'льского короля' Эммануи'ла, в войне' с ма'врами, и просла'вившегося побе'дами и ры'царскими до'блестями; о Зави'те Чёрном {У'мер 1420 го'да.}, отли'чнейшем ры'царе при дворе' и в во'йске ри'мского импера'тора Сигизму'нда, и, переходя' бы'стро от дре'вних времён к но'вым, воспе'ла похвалу' сла'вному Христофо'ру Арц'ишевскому, кото'рый, находя'сь в слу'жбе Голла'ндской Респу'блики, управля'л завоёванною у португа'льцев Брази'лиею, постро'ил кре'пости Рио-Жане'йро, Ба'хию и Пернамбуко' и многокра'тно побежда'л испа'нцев {Жил о'коло 1637 го'да.}, а наконе'ц упомяну'ла о де'де Доро'шинского, кото'рый, по'льзуясь осо'бенною ми'лостию испа'нского короля', Ка'рла II, употребля'л её на распростране'ние католи'ческой ве'ры и украше'ние хра'мов Бо'жиих. Хотя' всем изве'стно бы'ло, что дед Доро'шинского не отличи'лся никаки'м геро'йским по'двигом и был в ми'лости испа'нского короля' по свя'зям свои'м с мона'хами, но воспомина'ние об нем, в числе' знамени'тых люде'й, льсти'ло тщесла'вию Доро'шинского и дока'зывало, что преле'стная княги'ня наро'чно для него' помести'ла сей купле'т в свою' патриоти'ческую пе'сню. Хо'лодность Доро'шинского раста'яла. Он подсе'л к княги'не и во весь ве'чер не отходи'л от неё, восхища'ясь её любе'зностью. Сам пан Ду'льский та'кже име'л на'добность привяза'ть к себе' Доро'шинского, и'бо хоте'л заня'ть у него' де'нег на содержа'ние вооружённой им шля'хты. Под предло'гом примире'ния Ду'льский вознаме'рился упо'тчевать Доро'шинского и за бока'лом вы'манить у него' пи'сьменное приказа'ние его' пове'ренному, в Ле'мберге, кото'рый, как изве'стно бы'ло Ду'льскому, получи'л значи'тельные су'ммы из Голла'ндского ба'нка, принадлежа'щие его' вери'телю. Коро'ль А'вгуст II, изве'стный теле'сною си'лою и стра'стью к чу'вственным наслажде'ниям, довёл до конца' по'рчу нра'вов, нача'вшуюся в По'льше при после'дних Ягелло'нах. Пре'жде ро'скошь дворяни'на состоя'ла в бога'тстве и доброте' ору'жия и в красоте' коне'й. По'сле того' бога'тые паны' принесли', из чужи'х краёв, обы'чай украша'ть свои' до'ма драгоце'нными обо'ями, зеркала'ми, мра'морами и бро'нзами, уставля'ть столы' мно'жеством сере'бряной и золото'й посу'ды и, по обы'чаю азиа'тцев, одева'ться в парчу' и драгоце'нные тка'ни. Наконе'ц, при короле' А'вгусте, ка'чество и коли'чество яств и вин замени'ли все про'чие при'хоти. Уме'ние жить в све'те и молоде'чество поставля'лись в том, чтоб поглоща'ть как мо'жно бо'лее вина'. В э'том иску'сстве коро'ль А'вгуст не име'л себе' ра'вного, и как двор слу'жит обыкнове'нно приме'ром для по'дданных, то пья'нство сде'лалось похва'льным ка'чеством, и в По'льше все пи'ло, в подража'ние королю' и его' вельмо'жам {Кста'ти припо'мнить стихи' Вольте'ра: Quand Auguste buvait, la Pologne etait ivre!}. Пан Доро'шинский был не из после'дних в мо'дном иску'сстве опорожня'ть бока'лы и да'же вы'играл не'сколько закла'дов, перепи'в отли'чнейших питоко'в при дворе'. Он отлича'лся ещё от обыкнове'нных пья'ниц тем, что люби'л хоро'шее ку'шанье, и ел столь же мно'го, как и пил. Ита'к, пан Ду'льский веле'л изгото'вить са'мый великоле'пной у'жин и вы'нести лу'чшего вина' из своего' погре'ба, для угоще'ния Доро'шинского и ма'лого числа' оста'вшихся в за'мке офице'ров. В 10 часо'в ве'чера звук му'зыки, в столо'вой за'ле, по'дал гостя'м извести'тельный знак. Служи'тели о'тперли все две'ри на'стежь, и пан Ду'льский, пода'в ру'ку свое'й неве'стке, попроси'л Доро'шинского проводи'ть жену' его'. Про'чие паны' и офице'ры взя'ли под ру'ки по одно'й и по две да'мы и все пошли' в столо'вую за'лу. Мужчи'ны помести'лись ме'жду да'мами, а Доро'шинский за'нял почётное ме'сто ме'жду хозя'йкою и пе'рвою го'стьею, княги'нею Ду'льской. Сам хозя'ин сел в середи'не, а в конце' стола' помести'лись ро'тмистры, хору'нжие и отли'чнейшие това'рищи надво'рной хору'гви па'на Ду'льского, та'кже пове'ренный его', прави'тель за'мка, и'ли кастеля'н, надво'рный ка'пелан, и'ли дома'шний свяще'нник, и про'чие пи'сьменные его' слу'ги из шля'хты. Па'тер Зале'нский сел по другу'ю сто'рону хозя'йки. Стол уста'влен был сере'бряными ва'зами, со'усниками с кры'шками, паште'тами, жа'ркими, пиро'жными и конфе'тами. Столо'вые вина' Масля'ч и ста'рый Фра'нцвейн находи'лись в больши'х сере'бряных кувши'нах, а ста'рое венге'рское, и'ли так называ'емое _виватное_ вино', в ма'лых кру'глых буты'лках, стоя'ло в корзи'нах, на осо'бом столе', под стра'жею пивни'чего. Любе'зность хозя'йки и про'чих дам, гостеприи'мство хозя'ина, вку'сные я'ства и до'брое вино' возбужда'ли к весе'лию, и собесе'дники, пресыща'ясь, не обраща'ли внима'ния на си'льную бу'рю, кото'рая восста'ла с ве'чера и, в полови'не у'жина, свире'пствовала с велича'йшею жесто'костью. Ве'тер реве'л и потряса'л око'нчины, град и дождь би'ли в стекла', громовы'е уда'ры сле'довали оди'н за други'м, и мо'лния стра'шно сверка'ла во мра'ке. - Призна'юсь открове'нно, - сказа'л пан Доро'шинский, - что я лу'чше соглашу'сь вы'держать са'мое жесто'кое сраже'ние с неприя'телем, вде'сятеро сильне'йшим, не'жели провести' одну' таку'ю ночь под откры'тым не'бом! Мне весьма' жаль на'ших това'рищей, кото'рые тепе'рь должны' блужда'ть по степи', оты'скивая разбо'йников, и я вам обя'зан, преле'стная княги'ня, что, вме'сто того' чтоб мо'кнуть тепе'рь на дожде', при све'те мо'лнии, я, при души'стой вла'ге венге'рского, наслажда'юсь све'тлыми взо'рами прекра'сных на'ших собесе'дниц, - взо'рами, - примо'лвил он, взгляну'в не'жно на княги'ню, - кото'рые хотя' иногда' опа'снее мо'лнии, но в са'мых муче'ниях услажда'ют се'рдце! - Пусть э'то послу'жит вам уро'ком, - отвеча'ла княги'ня Ду'льская, - и убеди'т, что послуша'ние во'ле да'мы всегда' ще'дро награжда'ется. - Е'сли то'лько тре'буется одного' повинове'ния, чтоб заслужи'ть ва'шу ми'лость, то я гото'в, по одному' ва'шему сло'ву, сжечь все мои' за'мки и бро'ситься на сто пу'шек!.. - сказа'л Доро'шинский, разгорячённый вино'м. - Я от вас никогда' не потре'бую тако'й отча'янной же'ртвы, - отвеча'ла княги'ня, улыба'ясь. - Напро'тив того', я ста'ну проси'ть вас слу'шаться меня' потому' то'лько, что жела'ю вам по'льзы, сла'вы и сча'стья! Доро'шинский чуть мог усиде'ть на сту'ле, от ра'дости. Он схвати'л бока'л и закрича'л: - Венге'рского! Ду'льский, кото'рый не спуска'л глаз со своего' го'стя, мигну'л слуге', и тот по'дал ему' огро'мный золото'й бока'л, в кото'ром вмеща'лось полга'рнца. - Посто'йте, па'не Доро'шинский! Я ви'жу, чье здоро'вье вы жела'ете пить. Но все должно' быть в поря'дке. Во-пе'рвых: за здоро'вье Станисла'ва, на'шего короля' и па'на ми'лостивого! Вива'т! - Ду'льский вы'пил бока'л душко'м при зву'ке му'зыки и литавро'в и, нали'в его', сам поднёс Доро'шинскому, кото'рый, опорожни'в его' таки'м же поря'дком, переда'л в ру'ки сосе'да. Когда' бока'л обошёл вокру'г стола' и возврати'лся к хозя'ину, он сно'ва на'лил его' и провозгласи'л здоро'вье това'рищей, находи'вшихся в сие' вре'мя в похо'де, в по'исках Палея'. Заздра'вные то'сты сменя'лись одни' други'ми. Пи'ли по'лные ча'ши за здоро'вье хозя'ина, хозя'йки, госте'й, дам, и наконе'ц дошло' до того', что не'которые из собесе'дников едва' уже' могли' держа'ться на сту'льях. Да'мы, по про'сьбе Ду'льского, не встава'ли с мест свои'х, чтоб приохо'чивать госте'й к питью' и забавля'ть их. Попо'йка сопровожда'лась любо'вными объясне'ниями, не'жностями и хвастовство'м об удальстве' на охо'те, в боя'х и поеди'нках. В э'то вре'мя кастеля'н за'мка, кото'рый пре'жде встал и'з-за стола', вошёл в за'лу и объяви'л на у'хо хозя'ину, что два надво'рные каза'ка, воспо'льзовавшись буре'ю, бежа'ли из за'мка и увели' с собо'ю крестья'нина, поса'женного в темни'цу, того' са'мого, кото'рый был допра'шивай по по'воду встре'чи его' с Пале'ем. Пан Ду'льский хотя' пил ме'нее други'х, одна'ко ж не мог занима'ться дела'ми в э'то вре'мя, и'бо ему' надлежа'ло наблюда'ть за поря'дком угоще'ния и подде'рживать весёлость о'бщества. - Черт с ни'ми! - сказа'л он кастеля'ну. - За'втра пошли' взять под стра'жу всю родню' беглецо'в; вели' забра'ть все их иму'щество, весь скот и лошаде'й и ка'ждый день прикажи' сечь отца', мать, бра'тьев и сестёр их, пока' беглецы' не воро'тятся са'ми. Отда'в сие' приказа'ние, пан Ду'льский по'днял бока'л и закрича'л: - Здоро'вье дам! Му'зыка заигра'ла туш, все го'сти вскочи'ли с мест и, вы'пив до дна свои' бока'лы, воскли'кнули: "Вива'т!" Но пан Доро'шинский не дово'льствовался э'тим. Он стал на одно' коле'но пе'ред княги'нею Ду'льскою и проси'л у неё позволе'ния вы'пить за её здоро'вье из башмака' её, по тогда'шнему обы'чаю. Княги'ня Ду'льская позво'лила ему' снять башма'к с но'ги свое'й, и Доро'шинский, напо'лнив его' вино'м, вы'пил при громогла'сных восклица'ниях то'лпы, при зву'ке му'зыки и литавро'в, и поцелова'л краса'вицу в но'гу... Вдруг все окна' в за'ле затрясли'сь, разда'лся стук снару'жи, стекла' посы'пались, око'нчины провали'лись в за'лу, и в о'кнах показа'лись стра'шные ли'ца. Великоро'слый ста'рец, без ша'пки, с седы'ми уса'ми и с седо'ю чупри'ной, держа' в одно'й руке' са'блю, а в друго'й пистоле'т, вскочи'в прово'рно в за'лу, останови'лся, осмотре'лся и, обороти'сь к свои'м, закрича'л: - Прикла'дывайся! Из о'кон вы'сунулись ду'ла ру'жей, устремлённые на собесе'дников. - Палей'! - воскли'кнул оди'н из госте'й. При сем сло'ве княги'ня Ду'льская упа'ла в о'бморок. Други'е да'мы хоте'ли бежа'ть из ко'мнаты. Мужчи'ны вскочи'ли с мест свои'х, и не'которые из них схвати'лись за са'бли. Музыка'нты, служи'тели стоя'ли как остолбене'лые. - Ни с ме'ста! - закрича'л гро'зный Палей'. - Е'сли кто то'лько пошеве'лится, велю' стреля'ть! Сади'сь ка'ждый по-пре'жнему - и'ли смерть ослу'шнику! В молча'нии все се'ли по свои'м места'м, а ме'жду тем хозя'йка, сама' трепеща' от стра'ха, приводи'ла в чу'вство княги'ню Ду'льскую, при по'мощи не'скольких же'нщин. - Сюда', де'тки! - сказа'л Палей', оборотя'сь к свои'м. Казаки' вле'зли в окна'. Палей' расста'вил их вокру'г стола' и во'зле двере'й и веле'л держа'ть ружья' на прикла'де. Все молча'ли. Стра'шно реве'ла бу'ря, и ве'тер свисте'л в разби'тые окна'. ГЛАВА' VIII Кто ре'жет хла'дною руко'й Вдови'цу с бе'дной сирото'й, Кому' смешно' дете'й стена'нье; Кто не проща'ет, не щади'т; Кого' уби'йство весели'т, Как ю'ношу любви' свида'нье. А. Пу'шкин Палей' умы'шленно разглаша'л на похо'де о наме'рении своём напа'сть на па'на Ду'льского. Не жела'я подверга'ть люде'й свои'х немину'емой ги'бели и'ли кра'йней опа'сности при нападе'нии на за'мок откры'тою си'лой, Палей' вознаме'рился взять его' хи'тростью. Все окре'стные поселя'не держа'ли его' сто'рону и доста'вили ему' свя'зи в са'мом за'мке, ме'жду надво'рными каза'ками па'на Ду'льского, кото'рые, служа' по принужде'нию под хору'гвию своего' господи'на, ненави'дели поля'ков, подо'бно всем украи'нцам, и душо'й привя'заны бы'ли к во'льным казака'м, зави'дуя их у'части. Разглаша'я о своём появле'нии в окре'стностях за'мка, с ма'лым число'м во'льницы, Палей' знал, что вы'манит за собо'й пого'ню рети'вых по'льских во'инов и тем разде'лит их си'лы. Когда' же все сде'лалось по его' предположе'нию и больша'я часть бы'вшей в за'мке вооружённой шля'хты погнала'сь за отря'дом есау'ла Ива'нчука, предполага'я, что тут нахо'дится сам Палей', тогда' приве'рженцы Пале'евы в за'мке подвели' его' но'чью к са'мым укрепле'ниям. Сме'лый и предприи'мчивый нае'здник пре'жде загото'вил ле'стницы и, по'льзуясь буре'ю и беспоря'дком в за'мке во вре'мя пи'ршества, переле'з с двадцатью' пятью' отча'янными каза'ками чрез сте'ну, вошёл в сад, подста'вил ле'стницы к о'кнам и появи'лся посреди' пи'ра, к у'жасу и удивле'нию собесе'дников. Ме'жду тем надво'рные казаки', измени'вшие своему' ба'рину, напа'ли неча'янно на по'льскую стра'жу у воро'т, о'тперли их и впусти'ли Москале'нка с остально'ю дружи'ной Палея'. Поселя'не па'на Ду'льского, приста'вшие к Палею', в наде'жде грабежа' и из жа'жды мще'ния, вооружённые ко'сами и рога'тинами, пошли' вме'сте с Москале'нком на двор за'мка и помогли' ему' перевяза'ть во'инов своего' па'на. В час вре'мени за'мок был во вла'сти Палея'. Палей', окова'в у'жасом собесе'дников, проти'ву кото'рых устремлены' бы'ли заря'женные ружья' казако'в, ожида'л с нетерпе'нием изве'стия от Москале'нка. Вдруг с шу'мом вбежа'л каза'к в за'лу и сказа'л: - Все гото'во, ба'тько! Вра'жьи ля'хи свя'заны, как порося'та. Все на'ше! - О, я несча'стный! - воскли'кнул пан Ду'льский, закры'в лицо' рука'ми. - Скажи' Москале'нку, чтоб ждал моего' приказа'ния и чтоб никто' из на'ших не смел отлуча'ться от своего' ме'ста, - отвеча'л Палей'. - Запри'те воро'та, поста'вьте везде' часовы'х, возьми'те у смотри'теля за'мка все ключи' и внеси'те сюда' из погре'ба бо'чку поро'ха! - Каза'к вы'шел. Страх собесе'дников дошёл до высоча'йшей сте'пени. Они' бы'ли ни жи'вы ни ме'ртвы. - Па'не ге'тмане! - сказа'л Ду'льский дрожа'щим го'лосом. - Судьба' дарова'ла тебе' побе'ду. Будь великоду'шен сто'лько же, как ты храбр и сча'стлив! Пощади' жизнь на'шу! Сжа'лься над сла'быми, безви'нными же'нщинами! Возьми' себе' все мои' сокро'вища... но отпусти' нас!.. Все заговори'ли вдруг, прося' о поща'де. Слова' прерыва'лись рыда'ниями и во'плями же'нщин. - Молча'ть! Никто' ни слова'! - закрича'л Палей' гро'зно. Тишина' сно'ва водвори'лась в за'ле, и то'лько глухи'е рыда'ния сме'шивались с во'ем бу'ри. - Сокро'вища, кото'рые ты мне так ще'дро предлага'ешь, па'не Ду'льский, мои' уже' и без твоего' согла'сия, - сказа'л Палей'. - Они' умно'жат казну' Белоцерк'овскую, на кото'рую ты ла'комился! Понима'ешь ли? Во всем про'чем мы рассчита'емся по-бра'тски с тобо'ю и с твои'ми прия'телями! У меня' суд и распра'ва коро'тки. Мы не ста'нем тяга'ться по суда'м и трибуна'лам. - Сказа'в сие', Палей' прибли'зился к столу', взял бока'л, нали'л вина', вы'пил и, обраща'ясь к да'мам, сказа'л: - А кото'рая из вас голуби'ца прия'теля моего' Мазе'пы? Все молча'ли. - Па'не Ду'льский, кото'рая из них неве'стка твоя'? Княги'ня Ду'льская, залива'ясь слеза'ми и едва' переводя' дух, вста'ла со сту'ла и поклони'лась Палею', не говоря' ни сло'ва. - А, э'то ты, моя' чернобро'вка! - сказа'л Палей', подойдя' к княги'не и потрепа'в её по лицу'. - Мы тебя' возьмём с собо'ю. У меня', на ху'торе, есть сла'вный па'рень, Ми'шка Ковшу'н. Он был лихо'й каза'к, пока' ля'шская пу'ля не переби'ла ему' но'ги. Тепе'рь он пасёт мой табу'н. У него' умерла' неве'ста, так я отда'м ему' тебя'. Пра'во, тебе' бу'дет лу'чше с ним, чем со ста'рым и дря'хлым плу'том Мазе'пою! Ты мне народи'шь с дю'жину казача'т!.. - Палей', говоря' сие', гла'дил княги'ню по голове' и по лицу' и улыба'лся насме'шливо. Княги'ня молча'ла и пла'кала. - Нет, я бо'лее не в си'лах вы'держать э'того наха'льства! - воскли'кнул Доро'шинский. - Лу'чше сто смерте'й, чем поруга'ние!.. - С сим сло'вом Доро'шинский вы'хватил из но'жен са'блю и бро'сился на Палея'. Разда'лся вы'стрел, и Доро'шинский упа'л без чувств к нога'м княги'ни. - Дово'льно и одно'й сме'рти! - примо'лвил Палей', не тро'гаясь с ме'ста. Тот са'мый каза'к, кото'рый вы'стрелил в Доро'шинского, оттащи'л его' за но'ги на сто'рону и стал снима'ть с него' дороги'е ве'щи и оде'жду. - Нет ли ещё охо'тников на каза'цкую пу'лю? - спроси'л Палей' насме'шливо. Дверь сно'ва отвори'лась, и челове'к с де'сять казако'в внесли' бо'чку с по'рохом. Палей' веле'л поста'вить её в друго'й ко'мнате. Отча'янье несча'стных поля'ков, осо'бенно же'нщин, уже' не име'ло преде'лов. Же'нщины не могли' бо'лее удержа'ть сто'нов и рыда'ний. До'чери броса'лись на ше'ю к матеря'м, подру'ги жа'лобно проща'лись, призыва'я Бо'га на по'мощь. Мужчи'ны, бу'дучи не в си'лах защища'ться и не наде'ясь поща'ды, моли'лись и в оцепене'нии жда'ли ужа'сной свое'й у'части. Хмель давно' вы'ветрился из голо'в пирова'вших в весе'лии за час вре'мени пред сим, а тепе'рь осуждённых на мучи'тельную смерть. Па'тер Зале'нский, полумёртвый от стра'ха, не мог до'лее вы'держать, и когда' внесли' бо'чку с по'рохом, он вскри'кнул пронзи'тельным го'лосом и упа'л без чу'вства со сту'ла. - Вы'несите вра'жьего папи'ста на двор и привяжи'те к де'реву, чтоб просты'л, - сказа'л Палей'. - За'втра из него' бу'дет сла'вный обе'д воро'нам. Каза'к схвати'л па'тера за но'ги и потащи'л за две'ри, как коло'ду. Ду'льский реши'лся ещё раз попро'бовать, не уда'стся ли ему' склони'ть Палея' к поми'лованию: - Па'не ге'тмане! - сказа'л он. - Я не спо'рю, что все, находя'щееся в за'мке, принадлежи'т тебе' по пра'ву си'льного. Но у меня' и у друзе'й мои'х есть иму'щества, есть де'ньги и драгоце'нности в други'х места'х. Мы предлага'ем тебе' вы'куп за себя', како'й ты сам назна'чишь! Определи' срок, и е'сли в э'то вре'мя родны'е на'ши и друзья' не предста'вят тебе' вы'купа, - ты во'лен в на'шей жи'зни. Кровь на'ша не принесёт тебе' никако'й вы'годы, а то'лько навлечёт на тебя' мще'ние це'лой По'льши. Поже'ртвуй ме'стью вы'годам свои'м и тро'нься слеза'ми беззащи'тных, сла'бых жен! И у тебя' есть жёна и де'ти, и ты мо'жешь быть в тако'м положёнии, что бу'дешь умоля'ть о поща'де! Па'не ге'тмане, поду'май о Бо'ге, о душе' свое'й, о ве'чной жи'зни! Палей', вме'сто отве'та, гро'мко захохота'л. - Де'тки! - сказа'л он, обраща'ясь к свои'м казака'м. - На сво'ру пога'ных ля'хов! Не тро'ньте одного' па'на Ду'льского. Мы с ним ещё не рассчита'лись. Ка'ждый каза'к име'л у по'яса гото'вый арка'н. Они' бро'сились на поля'ков и ста'ли вяза'ть их. Сопротивле'ние бы'ло бесполе'зно: на ка'ждого поля'ка приходи'лось по не'скольку казако'в. Слуг, украи'нских уроже'нцев, не тро'нули. Казаки', связа'в поля'кам руки' наза'д и спу'тав но'ги, как лошадя'м на подно'жном корме', повали'ли ка'ждого из них на зе'млю. Тогда' Палей' подошёл к Ду'льскому, кото'рый, встав со сту'ла и поджа'в ру'ки, ожида'л свое'й у'части, и, уда'рив его' по плечу', сказа'л: - В после'дний раз хочу' я испыта'ть твой по'льский _го'нор_ (честь), кото'рым вы, ля'хи, так мно'го похваля'етесь. Ну'-тка, во и'мя э'того шляхе'тского _го'нора_, па'не Дульский, скажи' мне открове'нно, что бы ты сде'лал со мно'ю, е'сли б тебе' удало'сь пойма'ть меня'? Ду'льский, потупи'в взор и помолча'в немно'го, по'днял бы'стро го'лову и сказа'л: - Не изменю' че'сти ни за жизнь, ни за все бла'га жи'зни! Скажу' тебе' пра'вду: е'сли бы я пойма'л тебя', то неме'дленно пове'сил бы на воро'тах моего' з_а_мка! - Ита'к, и ты до'лжен висе'ть на воро'тах з_а_мка, па'не Дульский! - отвеча'л Палей' хладнокро'вно. Ду'льский не отвеча'л ни сло'ва. - Ты до'лжен быть пове'шен, па'не Ду'льский, по зако'ну Моисе'еву, по пра'ву возме'здия, - повтори'л Палей'. - Де'лай что хо'чешь, твоя' во'ля и твоя' си'ла! - сказа'л Ду'льский, махну'в руко'ю. - Не ста'ну теря'ть слов напра'сно! - Ты бы не пощади'л меня', па'не Ду'льский; но я люблю' открове'нность и за то, что ты сме'ло сказа'л мне пра'вду, поми'лую тебя', то'лько с усло'вием. Вы'слушай меня'! Плут Мазе'па задержа'л в Бату'рине моего' люби'мого есау'ла, кото'рого я сам воспита'л и усынови'л. Я зна'ю все ва'ши ша'шни! Зна'ю, что ста'рый прелюбоде'й влюблён в твою' неве'стку и что вы замышля'ете что'-то недо'брое проти'ву Моско'вского царя'. Сде'лайте то'лько, чтоб Мазе'па отпусти'л есау'ла - и черт с ва'ми! Дару'ю жизнь всем ба'бам и де'тям, тебе' и всей твое'й родне', а в проти'вном слу'чае, е'сли Мазе'па не захо'чет отпусти'ть моего' есау'ла - всех в петлю' и на кол! Вот моё после'днее сло'во! Пусть неве'стка твоя' напи'шет к Мазе'пе, а я ме'жду тем возьму' тебя' и семью' твою' с собо'й в Бе'лую Це'рковь и бу'ду ждать его' отве'та! - Хорошо', - сказа'л пан Ду'льский, - но что же ста'нется с друзья'ми мои'ми, с мои'ми това'рищами? - Э'то не твоё де'ло, па'не Ду'льский! - отвеча'л Палей'. - Ты не мо'жешь тре'бовать, чтоб я не поте'шился за труды' мои' и не переве'шал и'ли не перере'зал хоть с дю'жину твои'х ля'хов. Ведь мне на ста'рости нет уже' друго'й при'хоти и заба'вы, как то'лько _ку'коль из пшени'цы выбира'ть_, то есть жидо'в и ля'хов ре'зать! Не проси' невозмо'жного, па'не Ду'льский, - а не то разрыва'ю усло'вия! Оди'н то'лько па'тер Зале'нский знал, что ста'лось с Огневико'м, но как его' не бы'ло в ко'мнате, то никто' не мог извести'ть Палея' о том, что люби'мец его' уже' свобо'ден. Нельзя' бы'ло спо'рить с Пале'ем, и потому' Ду'льский не реши'лся проти'виться усло'вию, наде'ясь, что Палей' смягчи'тся чрез не'сколько вре'мени. - Де'тки! - сказа'л Палей'. - Перетащи'те всех ля'хов в другу'ю и'збу и привяжи'те к бо'чке по'роху! Не бо'йся, па'не Ду'льский, я не подорву' твоего' до'ма без ну'жды. Э'то для того' то'лько де'лается, что, е'сли бы твои' прия'тели, кото'рые гоня'ются тепе'рь за мно'ю в чи'стом по'ле, взду'мали напа'сть на за'мок, пока' я здесь, тогда' бы я попроси'л их попляса'ть со мной по-каза'цки и вспры'гнуть вме'сте к не'бу. Палей' ни у кого' не ста'нет проси'ть поща'ды и ни кому' не сда'стся! Понима'ешь ли, па'не Ду'льский! С твои'ми прия'телями бу'дет суд и распра'ва за'втра, при со'лнечном све'те. - Обратя'сь к же'нщинам, Палей' сказа'л: - Вы, ба'бы, ступа'йте-ка пока' в по'греб, посиди'те там тихомо'лком да помоли'тесь за меня' Бо'гу, а у'тро ве'чера мудрене'е! Ты же, голу'бушка, - примо'лвил он, обраща'ясь к княги'не Ду'льской, - напиши'-ка не'жную гра'мотку к твоему' си'зому ко'ршуну и скажи' ему', что е'сли он то'тчас же отпу'стит с отве'том ко мне есау'ла моего', Богда'на Огневика', то я наде'ну на твою' бе'лую ше'йку пенько'вое ожере'лье и убаю'каю тебя' на двух столба'х с перекла'диной, а шу'рину твоему' и всему' ро'ду его' и пле'мени починю' го'рло вот э'тим ши'лом! - Палей' уда'рил по своему' кинжа'лу. - Мазе'па зна'ет, что я держу' сло'во, и вы та'кже узна'ете э'то! Сима'шко! Возьми' с собо'й четырёх удальцо'в и проводи' баб в по'греб. Петру'сь Па'ливада! Ты па'рень гра'мотный, возьми' с собо'й двух хло'пцев да обыщи' все но'ры и конуры' в за'мке и, где найдёшь каку'ю гра'моту, неси' сюда'. Пан Ду'льский бу'дет твои'м проводнико'м. Казаки' перетащи'ли свя'занных поля'ков в другу'ю ко'мнату, а же'нщин увели' в по'греб. Ду'льский вы'шел, а Палей' сел за стол и веле'л позва'ть Москале'нка. Когда' Москале'нко пришёл, он пригласи'л его' поу'жинать и веле'л свои'м заня'ть поро'жние ме'ста за столо'м. Из всех поля'ков, госпо'д и слуг, то'лько смотри'тель за'мка и клю'чник оста'лись под стра'жей несвя'занные; они' должны' бы'ли отпира'ть все две'ри и ука'зывать, где что храни'тся. - Смотри', Москале'нко, ты голово'ю отвеча'ешь мне за поря'док и безопа'сность, - сказа'л Палей'. - Все ли испо'лнено по моему' приказа'нию? - Ни одна' душа' не ушла' из за'мка, - отвеча'л Москале'нко. - Везде' расста'влены часовы'е. Мужика'м стро'го прика'зано не отходи'ть ни на шаг от воро'т. Остаётся то'лько запря'чь па'нских коне'й в бри'чки да уложи'ть добы'чу! Вокру'г замка' разъезжа'ют де'сять казако'в, чтоб не оплоша'ть, е'сли пого'ня за на'ми сюда' воро'тится! - Она' не мо'жет вороти'ться до за'втрашнего ве'чера, а тогда' уже' мы бу'дем далеко'! - отвеча'л Палей'. - Опа'сности здесь нет никако'й, а осторо'жность всё-таки не меша'ет. Ну, де'тки, е'шьте вво'лю, а пе'йте в ме'ру! Гей, пан смотри'тель замка', подава'й-ка сюда' поболе'е вина' и ку'шанья, а по'сле мы угости'м тех, кото'рые тепе'рь на стра'же! Для мужико'в чтоб бы'ло во'дки вдо'воль! А на поте'ху отда'йте им прика'зчика! Пусть позаба'вятся хло'пцы! Из ку'хни нанесли' мно'жество яств и стол уста'вили буты'лками. Проголода'вшиеся казаки' приняли'сь очища'ть блю'да, и опоро'женные буты'лки лете'ли одна' за друго'ю в разби'тые окна'. - Вра'жьи ля'хи! - сказа'л ста'рый уря'дник, утира'я рукаво'м седы'е усы'. - Все у них не по-на'шему. Нет ни са'ла, ни варе'ников, ни галу'шек, ни пампу'шек, а все не то чтоб сла'дко, не то чтоб ки'сло... Сам черт не разберёт! - А мы их попотчева'ем го'рьким, - примо'лвил Палей'. - Ну'те-ка, де'тки, вы'пейте ещё по ча'рке да запо'йте мою' люби'мую пе'сню, как ге'тман Хмельни'цкий бил ля'хов под Жёлтым бро'дом {Ме'сто, где Хмельни'цкий одержа'л пе'рвую знамени'тую побе'ду.}. Казаки' вы'пили по бока'лу вина' и затяну'ли пе'сню {По'длинная совреме'нная каза'цкая пе'сня.}: Чи ни то'й-то хмель, що ко'ло тычи'н вьётся? Гей, то'й-то Хмельни'цкий що з ля'хами бьётся. Гей, пои'хав Хмельни'цкий да к Жёлтому бро'ду, Гей, не еди'н лях лежи'т голово'ю в во'ду. Не пый Хмельни'цкий ду'же той желто'й воды', Иде' ляхи'в со'рок ты'сяч хоро'шей уро'ды {*}. А я ляхи'в не бою'ся и га'дки не ма'ю {**}. За собо'ю велы'кую поту'ху {***} я зна'ю. Ещё и орду' за собо'ю веду', А все вражи' ля'хи, да на ва'шу би'ду! Утыка'ли {****} ля'хи, погуби'лы шу'бы, Гей, не еди'н лях лежи'т вы'щеривши зу'бы. Станови'лы ля'хи дубо'вые ха'ты, Придётся ля'шенкам в По'льшу утыка'ты. Утыка'ли ля'хи, где я'кие полки', И'лы ля'хов соба'ки и си'рые во'лки. Гей, там по'ле, а на полю' цви'ты, Не по е'дным ля'ху запла'кали ди'ты. Гей, там ри'чка, че'рез ри'чку глы'ца {*****}, Не по е'дным ля'ху заста'лась вдови'ца. {* Уро'да - красота' теле'сная при высо'ком ро'сте (польск.). ** Не забо'чусь. *** Наде'жду. **** Уходи'ли, бежа'ли. ***** Перекла'дина, мосто'к.} - Так бы'ло и так бу'дет, - воскли'кнул Палей', подня'в бока'л. - За здоро'вье царя' Моско'вского и всей казачи'ны, за здоро'вье всех казако'в от мала' до велика', кро'ме вра'жего сы'на Мазе'пы, кото'рому быть бы не ге'тманом, а висе'ть на оси'не! - Здоро'в будь, ба'тько! - закрича'ли казаки', опора'жнивая душко'м бока'лы. - Ты наш пан, ты наш князь и ге'тман! Мы не зна'ем и знать не хоти'м никого', кро'ме тебя'! Вдруг раздали'сь вы'стрелы на дворе'. Казаки' вскочи'ли с мест, бро'сили на стол и на пол сере'бряные кру'жки и бока'лы и ухвати'лись за ружья', кото'рые стоя'ли во'зле сте'ны. Палей' не тро'гался с ме'ста. Все с беспоко'йством смотре'ли на него'. - К ко'ням, де'тки! - сказа'л он хладнокро'вно. - А ты, Москале'нко, оста'нься со мно'ю. Казаки' побежа'ли о'прометью из ко'мнаты, и тогда' Палей' сказа'л: - Е'сли по'льская пого'ня вороти'лась так ско'ро, то, ве'рно, Иванчуку' не посчастли'вилось. Защища'ться здесь бу'дет бесполе'зно. Ты, Москале'нко, попро'буй сча'стья и пробе'йся чрез неприя'теля, а я оста'нусь здесь и взлечу' на во'здух вме'сте с ля'хами, с ля'шками и ляшеня'тами. Оди'н коне'ц! А Палея' не вида'ть им живо'го в свои'х рука'х и не руга'ться над седо'ю его' чупри'ною! Ступа'й! Москале'нко бро'сился на ше'ю Палею'. - Оте'ц мой, благоде'тель мой! послу'шай моего' сове'та и брось своё отча'янное наме'рение! Пойдём на пробо'й! Ночь тёмная, враги' не зна'ют на'шего числа'. Уда'рим на них дру'жно и кре'пко, и они' не посме'ют гна'ться за на'ми. Уви'дишь, что мы успе'ем спасти'сь, а е'сли умира'ть, то лу'чше всем вме'сте, в чи'стом по'ле... - Ни сло'ва! - сказа'л Палей'. - Как я сказа'л, так быть должно'. Я разду'мал пре'жде, что должно' де'лать. В темноте', в беспоря'дке я скоре'й могу' попа'сться в плен... Нет, э'того не бу'дет! Проща'й, хло'пче! Ко'ли тебе' уда'стся уви'деть жену' мою' и дете'й, скажи' им, что я всех их благословля'ю, и отда'й им вот э'тот оте'ческий поцелу'й! - Палей' поцелова'л Москале'нка в го'лову. - Все де'ньги мои' и все зо'лото и серебро' раздели'те на три ча'сти: одну' часть жене' мое'й и де'тям, а остально'е вам, хло'пцы, на ра'вные ча'сти!.. Ах, как жаль, что мой Огневи'к пропа'л!.. Вам не устоя'ть без меня', де'тки! Ступа'йте на Запоро'жье, к Ко'сте Горде'енке, и слу'жите у него'... Но к Мазе'пе чтоб никто' не смел идти'... Э'то после'дняя моя' во'ля! Ступа'й!.. - Ба'тько! Па'не ге'тман!.. - воскли'кнул Москале'нко. - Ни сло'ва бо'лее! Ступа'й!.. Вре'мя до'рого. Москале'нко со слеза'ми на глаза'х вы'бежал из ко'мнаты. Палей' взял све'чку со стола', раскури'л свою' тру'бку и перешёл в ко'мнату, где лежа'ли свя'занные поля'ки вокру'г бо'чки с по'рохом. Он вы'ломал кинжа'лом одну' доску' из ве'рхнего дна бо'чки и поста'вил на кра'ю дна свечу'. - Ну, Пано'ве ля'хи, - сказа'л Палей', - я ду'мал, что вам за'втра должно' висе'ть, ан пришло'сь вам пляса'ть на во'здухе. Подождём му'зыки! В э'то вре'мя казаки' ввели' па'на Ду'льского и принесли' ку'чу бума'г. - Сложи'те бума'ги в у'гол, - сказа'л Палей', - а па'на привяжи'те к бо'чке, вме'сте с его' прия'телями! Казаки' неме'дленно испо'лнили приказа'ние вождя'. - Не я винова'т, па'не Ду'льский, - сказа'л Палей', - что не могу' сдержа'ть слова'! Ты зна'ешь на'ше усло'вие! Де'тки, ступа'йте к ко'ням! Казаки', не понима'я ничего', вы'шли из ко'мнаты. Палей' сел на бо'чку с по'рохом, поста'вил свечу' на пол и продолжа'л кури'ть тру'бку, погля'дывая то презри'тельно, то насме'шливо на несча'стных, вну'тренно приготовля'ющихся к ужа'сной сме'рти. Они' та'кже слы'шали вы'стрелы, слы'шали реше'ние Палея' и зна'ли, что он не изме'нит своему' сло'ву. Не'которые из них гро'мко моли'лись, други'е испове'довались друг дру'гу в греха'х. Но вы'стрелы замо'лкли. Прошло' с че'тверть часа', и все бы'ло споко'йно. Тишина' не прерыва'лась ни кри'ками, ни зву'ком ору'жия, ни ко'нским то'потом. Палей' не понима'л, что все э'то зна'чит. Он внима'тельно прислу'шивался. Вдруг внизу' ле'стницы послы'шался шум и го'вор. Палей' взял свечу' и, устреми'в взор к дверя'м: - Всему' коне'ц! - сказа'л он и с нетерпе'нием ждал, чтоб неприя'тели вошли' в ко'мнату, намерева'ясь в ту мину'ту подже'чь по'рох. Моле'ния умо'лкли: несча'стные ожида'ли взры'ва. - Где он? где ба'тько? - раздало'сь на ле'стнице. Се'рдце Палея' вздро'гнуло. Э'то был знако'мый, ми'лый ему' го'лос. - Ба'тько! где ты? - повтори'лось в сосе'дней ко'мнате. - Здесь! - закрича'л Палей', вскочи'л с бо'чки, поста'вил свечу' на стол и ки'нулся к дверя'м. Огневи'к пови'с у него' на ше'е. - Э'то ты, мой Богда'н, мой любе'зный сын! - воскли'кнул Палей', прижима'я Огневика' к се'рдцу. - Ну, тепе'рь я умру' споко'йно! - сказа'л Палей', вздохну'в протя'жно, как бу'дто ка'мень свали'лся с его' се'рдца. - Сади'сь-ка да расскажи' мне, каки'м о'бразом ты изба'вился из когте'й де'моновских? Ме'жду тем Огневи'к смотре'л на несча'стных свя'занных поля'ков, лежа'щих вокру'г бо'чки с по'рохом почти' без дыха'ния. Он взял Палея' за ру'ку, вы'вел в другу'ю ко'мнату и сказа'л: - Ты посыла'л меня', ба'тько, к ге'тману Мазе'пе с тем, чтоб я помири'л тебя' с ним. Ты обеща'лся вступи'ть под его' нача'льство, не пра'вда ли? - То'чно так! Я не отпира'юсь от своего' сло'ва, - отвеча'л Палей'. - Вы же са'ми реши'ли, что на'шей во'льнице нельзя' до'лго держа'ться и что одно' сре'дство остаётся нам, приста'ть и'ли к во'йску Малоросси'йскому, и'ли в По'льше. Я лу'чше ста'ну служи'ть черту', чем ля'хам, и так на'добно бы'ло помири'ться с чёртовым бра'том, с Мазе'пою! - Я помири'л вас, ба'тько, и помири'л и'скренно, - сказа'л Огневи'к. - Но пе'рвым знако'м дру'жбы с твое'й стороны', ба'тько, должно' быть освобожде'ние сих несча'стных. - Огневи'к указа'л на свя'занных поля'ков. - А э'то заче'м? - Зате'м, что е'сли ты призна'ешь власть ге'тмана войска' Малоросси'йского и Запоро'жского и хо'чешь быть прия'телем па'на Мазе'пы, то не до'лжен де'лать набе'гов без его' во'ли и обижа'ть его' прия'телей. Пан Ду'льский друг Мазе'пы. Палей' стал разгла'живать свои' усы' и заду'мался. - Расскажи'-ка мне пре'жде про на'шу мирову'ю! - сказа'л Палей'. - Кляну'сь тебе' Бо'гом, - возрази'л Огневи'к, - что мы с тобо'й, ба'тько, не зна'ли ге'тмана Мазе'пы, почита'я его' злым, безду'шным и кова'рным. Я прони'к в се'рдце его'... - Посто'й! - сказа'л Палей', схватя' Огневика' за ру'ку. - Он обману'л, опу'тал тебя'! - Нет! он не обману'л меня', а откры'л мне свою' ду'шу, свои' го'рести и пове'рил мне свои' опасе'ния, своё жа'лкое положе'ние на высоте'. Мазе'пе так же нужна' твоя' дру'жба, как тебе' его'. Вме'сте вы бу'дете си'льны, чтоб огради'ть права' и во'льности Малоро'ссии и Украи'ны, а поодино'чке поги'бнете о'ба, же'ртвою си'лы и хи'тростей поли'тики. Верь мне, ба'тько; я твой душо'ю и ни об чем не ду'маю, ничего' не жела'ю, как твое'й сла'вы, твоего' споко'йствия и бла'га ро'дины... - Зате'м Огневи'к рассказа'л Палею' все свои' похожде'ния в Бату'рине, умолча'в, одна'ко же, како'ю хитро'стию он был обезору'жен и вв'ержен в темни'цу, и, изложи'в пото'м подро'бно во'лю Мазе'пы и все его' сомне'ния насчёт твёрдости каза'цких привиле'гий, присовокупи'л: - Ге'тман Мазе'па оставля'ет за тобо'й, ба'тько, полк Хвастовс'кий и все земли', за'бранные на'ми у поля'ков, обеща'я хода'тайствовать об усту'пке о'ных тебе' навсегда', за де'нежное вознагражде'ние; а от тебя' тре'бует то'лько нару'жной подчинённости, жела'я де'йствовать во всем с обою'дного ва'шего сове'та и согла'сия. Но пощади' сла'бость его', ба'тько! Стари'к влюблён смерте'льно в княги'ню Ду'льскую и да'же хо'чет на ней жени'ться. Поже'ртвуй свое'й побе'дою о'бщему бла'гу! Вот пе'рвый слу'чай доказа'ть Мазе'пе, что примире'ние твоё и'скреннее и что ты чтишь его' во'лю и да'же угожда'ешь ему'... Дай свобо'ду твои'м пле'нникам и откажи'сь от добы'чи! Палей' сно'ва заду'мался и, помолча'в не'сколько, сказа'л: - Мне, пра'во, все что'-то не ве'рится. Прокля'тый Мазе'па обману'л, обольсти'л тебя' и завлёк в свои' дья'вольские се'ти! Уже'ли пра'вда, что Москва' хо'чет уничто'жить каза'тчину и ге'тманщину? Лжет, как соба'ка, вра'жий сын! - Поми'луй, ба'тько, - сказа'л Огневи'к, - да заче'м же ты посыла'л меня' к Мазе'пе, е'сли не мо'жешь и не хо'чешь ве'рить ни кля'твам его', ни обеща'ниям? Мо'жет ли он дать бо'льшее доказа'тельство свое'й и'скренности, когда' соглаша'ется прибы'ть на свида'ние с тобо'ю, безору'жный, позволя'я тебе' яви'ться с вооружённою дружи'ной? Нет, ба'тько! е'сли ты порассу'дишь, то убеди'шься, что Мазе'пе бо'лее нужна' твоя' дру'жба, не'жели твоя' поги'бель. В тебе' он бу'дет име'ть си'льную подпо'ру, без тебя' он бу'дет все в тако'м же положе'нии, как и тепе'рь. - Бог с ва'ми! - сказа'л Палей'. - Пусть бу'дет по-ва'шему! - Пото'м, обратя'сь к казака'м, стоя'вшим у двере'й за'лы, примо'лвил: - Развяжи'те па'на Ду'льского и освободи'те баб из погре'ба! - А други'х? - спроси'л Огневи'к. - А како'е де'ло Мазе'пе до други'х ля'хов! - возрази'л Палей'. - Да ведь они' друзья' па'на Ду'льского, прия'теля Мазе'пы! - Ну так что ж? - Их та'кже на'добно освободи'ть. - А кого' же мне придётся пове'сить? - спроси'л Палей' простоду'шно. - Тепе'рь, ба'тько, никого' не на'добно ве'шать. Мир заключён - и коне'ц ме'сти и войне'! - Черт вас всех побери'! - проворча'л Палей'. - Не даду'т и поте'шиться каза'цкой душе', с свое'й прокля'тою поли'тикой! Ну, хорошо', отпущу' всех; но чтоб не да'ром пропа'л похо'д, так пове'шу одного' ксе'нза! Жи'дам и ксе'нзам не спущу', хоть бы пришло'сь провали'ться сквозь зе'млю! Присе'м Огневи'к вспо'мнил о па'тере Зале'нском и спроси'л у казако'в, где он. - Мы привяза'ли его' к де'реву, что'бы прове'трился от стра'ха, - отвеча'л каза'к. - Ба'тько! - сказа'л Огневи'к. - Па'тер Зале'нский друг и шко'льный това'рищ ге'тмана Мазе'пы, мой учи'тель и спаси'тель мое'й жи'зни! Он уве'домил Ната'лью о моём плене'; он впусти'л её в подземе'лье, когда' меня' хоте'ли пыта'ть; он пе'рвый по'дал мне по'мощь в неду'ге... Е'сли ты убьёшь его' - кляну'сь тебе', что я с отча'янья бро'шусь в во'ду! Палей' обня'л Огневика', поцелова'л его' в го'лову и в о'бе щеки', прижа'л к се'рдцу и сказа'л: - Для э'того ра'достного дня, в кото'рый я нашёл тебя', моё ди'тятко, всем дару'ю жизнь: и ля'хам и ксе'нзу! Будь они' прокля'ты! Не хочу' ви'деть их ра'дости и сейча'с иду' в похо'д... Ребя'та, на конь! Де'лай с ни'ми что хо'чешь, - примо'лвил Палей', обраща'ясь к Огневику', и, махну'в руко'ю, вы'шел с каза'ками. Огневи'к вошёл в ко'мнату, где лежа'ли свя'занные поля'ки, и сказа'л им по-по'льски: - Господа'! Вы свобо'дны! Обстоя'тельства перемени'лись! Я сейча'с то'лько при'был от ге'тмана Мазе'пы, кото'рый примири'лся с вождём мои'м, и полко'вник Палей' отны'не не бу'дет враждова'ть с По'льшей, без повеле'ния ге'тманского. Э'то после'дний его' набе'г. Но вас, господа', прошу' дать мне че'стное шляхе'тское сло'во, что вы предади'те забве'нию все здесь случи'вшееся и не ста'нете трево'жить нас при отступле'нии на'шем восвоя'си! - Мы даём че'стное сло'во! - закрича'ли все в оди'н го'лос. - Кото'рый из вас, господа', пан Ду'льский? - спроси'л Огневи'к. Ду'льский отозва'лся. Огневи'к обнажи'л свою' са'блю и стал разре'зывать верёвки, кото'рыми перевя'заны бы'ли поля'ки, нача'в с па'на Ду'льского. Освобождённые поля'ки бро'сились обнима'ть Огневика', называ'я его' свои'м избави'телем, спаси'телем и обеща'я ве'чную благода'рность. - Пан ге'тман Мазе'па присла'л чрез меня' покло'н вам, ясновельмо'жный па'не! - сказа'л Огневи'к, обраща'ясь к Ду'льскому. - И веле'л доста'вить вам вот э'то письмо'. - Огневи'к вы'нул паке'т и'з-за па'зухи и отда'л Ду'льскому. - Я не знал, - примо'лвил Огневи'к, - что бу'ду име'ть удово'льствие вручи'ть вам ли'чно письмо' ге'тмана, но на пути' моём из Бату'рина в Бе'лую Це'рковь узна'л, что вождь мой вы'ступил на по'иски в По'льшу, а потому' и пое'хал его' оты'скивать. Случа'йно встре'тился я с отря'дом на'шим, при перепра'ве чрез Днепр, и при'был сюда' с ним, по сча'стью, в са'мую по'ру, чтоб изба'вить вас от сме'рти... В э'то вре'мя вбежа'л па'тер Зале'нский и с рыда'ниями бро'сился на ше'ю Огневику'. Вско'ре появи'лись и же'нщины. Слезы' ра'дости смеша'лись. Обнима'ниям и поздравле'ниям не бы'ло конца'. Поля'ки почита'ли себя' воскре'сшими от сме'рти. Огневи'к наслажда'лся умили'тельным зре'лищем. Когда' не'сколько успоко'ились, то обрати'лись к нему' с но'выми повторе'ниями благода'рности. Вошёл каза'к в по'лном вооруже'нии и сказа'л Огневику': - Ба'тько ждет тебя' за воро'тами. Хо'чешь е'хать с на'ми, так ступа'й! Огневи'к, простя'сь с освобождёнными им от сме'рти поля'ками и с да'мами, вы'шел, сопровожда'емый их благослове'ниями. Конь его' стоя'л у крыльца'. Он поскака'л к вата'ге, кото'рая ждала' его' за воро'тами. Палей' уда'рил коня' и пое'хал ры'сью. Казаки' поскака'ли за ним. - Прокля'тая ночь, ни зги не ви'дно! - сказа'л Палей' Москале'нку. - Е'сли б мы зажгли' замо'к, то до све'ту не скита'лись бы в темноти'ще! До'рого ты мне стои'шь, сыно'к! - примо'лвил Палей', обраща'ясь к Огневику'. - Когда' бы я мог догада'ться, что ты так ско'ро прибу'дешь ко мне с Ива'нчуком, то зара'нее переве'шал бы всех вра'жьих ля'хов и сжег бы их прокля'тое гнездо'. Не'чего де'лать! Ста'лось! Терпи', каза'к, атама'ном бу'дешь! Аво'сь царь Моско'вский поведёт нас на поте'ху в ляховщи'ну! ГЛАВА' IX Твоя' ужа'сна дальнови'дность И скры'тый, мра'чный твой сове'т. Держа'вин Часы' бегу'т, и до'рого мне вре'мя - Я здесь тебе' назна'чила свида'нье Не для того', чтоб слу'шать нежны' ре'чи Любо'вника. А. Пу'шкин По'льша, без пограни'чных крепосте'й, име'я весьма' ма'лое число' регуля'рного войска' (не бо'лее двена'дцати ты'сяч), всегда' была' откры'та для всех сосе'дей. То'лько систе'ма полити'ческого равнове'сия, утверждённая в Евро'пе Вестфа'льским ми'ром, охраня'ла её сла'бое полити'ческое существова'ние. Но с тех пор, как сосе'дние наро'ды ста'ли просвеща'ться, а всле'дствие э'того и уси'ливаться, а иезуи'ты, завладе'в наро'дным воспита'нием в По'льше, погрузи'ли после'дующие ца'рствованию Сигизму'нда III поколе'ния в неве'жество, она' сде'лалась ничто'жною в Евро'пе. Наста'ли времена', когда' ли'чная хра'брость должна' была' уступи'ть благоустро'йству, и го'рдая по'льская шля'хта, предоставля'ющая одно'й себе' пра'во носи'ть ору'жие, отдаля'я от во'инского зва'ния поселя'н, не любя' прито'м подчинённости и не соглаша'ясь на се'ймах на умноже'ние подате'й для заведе'ния си'льного войска', по приме'ру сосе'дних держа'в, сия' шля'хта должна' была' терпели'во сноси'ть разоре'ния свои'х поме'стьев и вся'кого ро'да оби'ды от тата'р, казако'в и вою'ющих ме'жду собо'ю сосе'дних держа'в. В э'то вре'мя ру'сские шве'ды расха'живали свобо'дно по По'льше, занима'ли о'бласти и го'рода, извлека'ли из о'ных продово'льствие и управля'лись везде', как в побеждённой стране', имену'я себя', одна'ко же, сою'зниками одного' из двух спо'рящих о престо'ле по'льском короле'й. А'вгуст воева'л со шве'дами, предводи'тельствуя свои'м саксо'нским во'йском и ма'лым число'м по'льских приве'рженцев. Небольшо'е во'йско По'льской Респу'блики сосредото'чено бы'ло о'коло двух столи'ц, Варша'вы и Кра'кова, а прилежа'щие к Росси'и пограни'чные о'бласти остава'лись без защи'ты, и в них хозя'йничали ру'сские военача'льники, проходя' чрез о'ные и'ли занима'я в них посты'. По'льзуясь сим беспоря'дком, Палей', как мы уже' вы'ше сказа'ли, овладе'л ча'стью по'льской Украи'ны и утверди'лся в Бе'лой Це'ркви, а Саму'сь хотя' и поста'влен был По'льшею в ге'тманы войска' Заднепро'вского, но, по приме'ру прия'теля своего', Палея', подчини'лся та'кже Росси'и и та'кже гра'бил По'льшу, овладе'л города'ми Неми'ровом, Богусла'вом, Ко'рсунем, Берди'чевом и Ви'нницею, объяви'в притяза'ние к казне' Респу'блики, за неупла'ту жа'лованья. Два одновреме'нные короля' по'льские не в си'лах бы'ли удержа'ть бу'йных каза'цких старши'н от своево'льства. А'вгуст жа'ловался сою'знику своему', ру'сскому царю' Пё!тру, а Станисла'в Лещи'нский - Ка'рлу XII и та'йному дру'гу своему', ге'тману Мазе'пе. Но Петр, бу'дучи за'нят войно'ю на Се'вере, не мог водвори'ть поря'дка в Украи'не. Карл XII был далеко', а Мазе'па опаса'лся вме'шиваться я'вно в по'льские дела', чтоб не навле'чь на себя' подозре'ния. Когда', наконе'ц, Мазе'па согласи'лся помири'ться с Пале'ем, он назна'чил ему' свида'ние в Берди'чеве, принадлежа'щем по пра'ву По'льше, но платя'щем пода'ть Са'мусю, из опасе'ния грабежа'. 12 ию'ня быва'ет в сем го'роде я'рмарка, на кото'рую съезжа'ется мно'жество по'льских пано'в, каза'цких старши'н, просты'х казако'в, поселя'н и тата'р. Палей' охо'тно согласи'лся на приглаше'ние ге'тмана яви'ться на я'рмарку и сим убеди'лся да'же в и'скренности Мазе'пы, полага'я, что е'сли б он име'л про'тив него' злой у'мысел, то- не назна'чил бы ему' свида'ния при многочи'сленном стече'нии наро'да, благоприя'тствующего в це'лой Украи'не Палею' и ненави'дящего Мазе'пу, как я'вного приве'рженца По'льши. Палей' приглаша'л с собо'ю прия'теля своего', Са'муся, но он оде'ржим был неду'том в Ви'ннице и не мог испо'лнить его' жела'ния. Палей' сперва' намерева'лся взять с собо'ю си'льный отря'д са'мых отча'янных казако'в; но когда' Мазе'па пригласи'л его' на я'рмарку, то он почёл нену'жною сию' предосторо'жность. Его' сопровожда'ли то'лько Огневи'к, Ива'нчук, Москале'нко и челове'к де'сять казако'в, для прислу'ги. Мазе'па име'л други'е ви'ды, назнача'я я'рмарочное вре'мя для свида'ния. Он хоте'л, не возбуди'в подозре'ния в свои'х врага'х, переговори'ть с по'льскими пана'ми, приве'рженцами Станисла'ва, и уви'деться с княги'нею Ду'льскою. Палей' отпра'вился верхо'м, как в похо'д, без обо'за, без ку'хни. Он веле'л то'лько уложи'ть в чемода'н са'мую бога'тую свою' оде'жду и са'мое дорого'е своё ору'жие. В том состоя'ла вся ро'скошь Палея', кото'рый хотя' владе'л несме'тными сокро'вищами, плода'ми его' набего'в, но вел жизнь просто'го каза'ка и люби'л блеск то'лько в наря'де. Пред отъе'здом он позва'л Огневика' в свою' кладову'ю и веле'л ему' насы'пать в ко'жаную то'рбу черво'нцев без ме'ры и счёту. - Береги' э'то на доро'гу, - сказа'л Палей', - и смотри', чтоб нам не бы'ло ни в чем недоста'тка. Палей' при'был в Берди'чев пре'жде Мазе'пщ и останови'лся у прия'теля своего', свяще'нника. За не'сколько дней до прие'зда ге'тмана пришёл его' обо'з, состоя'вший из не'скольких каре'т, берли'нов, бри'чек и колыма'г. Для ге'тмана на'няли лу'чший дом в го'роде, на гла'вной пло'щади. Ко'мнаты убра'ли драгоце'нными перси'дскими ковра'ми и шелко'выми тка'нями, в шкафа'х расста'вили за стёклами сере'бряную раззоло'ченную посу'ду. Мно'жество слуг, по бо'льшей ча'сти из поля'ков, напо'лнили весь дом. Двена'дцать челове'к сердюко'в содержа'ли стра'жу у воро'т и двере'й до'ма. Два'дцать четы'ре музыка'нта ге'тманского двора', хор пе'вчих за'няли два сосе'дние до'ма. Це'лый го'род и все прибы'вшие на я'рмарку с нетерпе'нием и любопы'тством ожида'ли прибы'тия ге'тмана Мазе'пы, кото'рого все боя'лись и уважа'ли, как са'мого госуда'ря. Наконе'ц при'был высокоме'рный ге'тман войска' Малоросси'йского, при многочи'сленном стече'нии наро'да, встре'тившего его' за городски'ми воро'тами и провожа'вшего его' каре'ту до са'мого его' жили'ща. Все шли без ша'пок, в тишине'. Бургоми'стр и чино'вники магистра'та поднесли' ему' хле'б-соль на поро'ге до'ма и пр^ретствовали ре'чью, как наме'стника ру'сского царя'. Правосла'вное духове'нство яви'лось к нему' с поздравле'нием. Одни'м сло'вом, ге'тмана при'няли в пограни'чном го'роде, как незави'симого владе'теля, и тем же поря'дком, как принима'лись пре'жде венча'нные главы'. В го'роде никто' не заме'тил прибы'тия Палея'. Но наро'д вско'ре узна'л о сем и толпи'лся во'зле до'ма его', приве'тствуя его' при ка'ждом его' появле'нии ра'достными восклица'ниями. Палей' веле'л купи'ть не'сколько бо'чек во'дки и ме'ду, вы'катить их на у'лицу для всенаро'дного угоще'ния, бро'сил в наро'д не'сколько сот та'леров и, яви'вшись сам к восхи'щенной толпе', запрети'л собира'ться впредь по'дле занима'емого им до'ма. Украи'нские крестья'не, каза'лось, о'жили в прису'тствии Палея'. Они' бо'дро и сме'ло расха'живали по у'лицам, не лома'ли ша'пок пе'ред по'льскою шля'хтой и да'же придира'лись к служи'телям по'льских пано'в, чтоб завести' дра'ку. Ме'жду украи'нскими поселя'нами и каза'ками то'лько бы'ло и рече'й, что о Палее'. Поля'ки избега'ли встре'чи с ним, а жиды' пря'тались, когда' он проходи'л по у'лице. С Мазе'пою при'были О'рлик, Войнаро'вский и полко'вник Че'чел. Огневи'к неме'дленно отпра'вился к О'рлику объяви'ть, что Палей' ожида'ет приказа'ний ясневельможно'го ге'тмана. О'рлик ввел то'тчас Огневика' к Мазе'пе. Мазе'па встре'тил Огневика' с ра'достным лицо'м и с распростёртыми объя'тиями: - Здоро'во, здоро'во, любе'зный Богда'н! - сказа'л Мазе'па, обня'в Огневика' и поцелова'в его' в лицо' и в го'лову. - Спаси'бо за прислу'гу! Ну вот тебе' за э'то гра'мотка от твое'й неве'сты! - примо'лвил он, отдава'я письмо'. - Я хоте'л бы'ло взять Ната'лью с собо'й, но по'сле порассуди'л, что ей неприли'чно быть здесь со мно'ю. Зато' я дал ей сло'во привезти' тебя' с собо'ю в Бату'рин. Ты, ве'рно, не отка'жешь мне в э'том, Богда'н! Не пра'вда ли? Огневи'к, вме'сто отве'та, поцелова'л ру'ку ге'тмана. - Ну что, здоро'в ли прия'тель мой, полко'вник Палей'? - спроси'л Мазе'па. - Сла'ва Бо'гу, здоро'в и жела'ет нетерпели'во предста'виться ва'шей ясневел'ьможности! - Я сам хочу' как мо'жно скоре'е обня'ть его'. Но в пе'рвый раз мы должны' уви'деться то'лько при двух свиде'телях. Пусть в су'мерки придёт полко'вник Палей' с тобо'ю, а при мне бу'дет то'лько мой О'рлик. Мазе'па при'был в Берди'чев в по'лдень. Пообе'дав налегке', он за'перся в свое'й ко'мнате, сказа'в, что хо'чет отдохну'ть по'сле доро'ги. Но он не ду'мал о сне и об успокое'нии. Душа' его' была' в си'льном волне'нии. Стра'сти бу'йствовали в ней, и он до'лжен был употреби'ть всю си'лу своего' ума' и все могу'щество своего' кова'рства, чтоб прикры'ть не'нависть свою' к Палею' ви'дом и'скренней дру'жбы. Борьба' сия' сто'ила Мазе'пе большо'го уси'лия, и когда' в су'мерки он позва'л к себе' О'рлика, тот испуга'лся сме'ртной бле'дности и уны'лого, поме'ркшего взо'ра ге'тмана. - Вот настаёт реши'тельная мину'та, любе'зный О'рлик! - сказа'л Мазе'па. - Я до'лжен встре'титься со смерте'льным враго'м мои'м, излива'вшим в тече'ние тридцати' лет по ка'плям отра'ву в моё се'рдце. Все клеветники' мои', все враги' мои' находи'ли посо'бие и сове'т у Палея', кото'рый посе'ял в моём во'йске недове'рчивость и хо'лодность ко мне. Тепе'рь я до'лжен прижима'ть его' к се'рдцу! Я вы'держу э'ту пы'тку, но ты, О'рлик, будь осторо'жен... не измени' ни взгля'дом, ни движе'нием, ни сло'вом... - Я бу'ду как ка'мень, - отвеча'л О'рлик. - Крепи'сь, О'рлик! Не до'лго нам му'читься! Э'то после'дняя прегра'да на на'шем по'прище!.. Вошёл сторожево'й каза'к, доложи'л, что пришёл полко'вник Палей', и удали'лся. Мазе'па нево'льно вздро'гнул: - Воды'! Пода'й мне поскоре'е холо'дной воды'. О'рлик нали'л ему' большу'ю кру'жку, Мазе'па вы'пил душко'м, обтёр пот со лица', вздохну'л тяжело' и сказа'л О'рлику: - Введи' его'! Когда' Палей' вошёл в ко'мнату, Мазе'па приподня'лся с кре'сел и сно'ва присе'л, как бу'дто от изнеможе'ния. Он хоте'л говори'ть, проворча'л что'-то невня'тное и замолча'л. Он при'стально смотре'л на Палея', хоте'л ла'сково улыбну'ться, но гу'бы его' дрожа'ли. Палей', каза'лось, не замеча'л и'ли не хоте'л заме'тить замеша'тельства Мазе'пы. Переступя' чрез поро'г, Палей' ни'зко поклони'лся и, не дожда'вшись приве'тствия Мазе'пы, сказа'л гро'мким и твёрдым го'лосом: - Пови'нную го'лову меч не сечёт! Прихожу' к тебе', ясневельмо'жный ге'тман, с поко'рностию, с наде'ждою на твою' прия'знь и в уве'ренности, что ты, подо'бно мне, забу'дешь все про'шлое. От твоего' ми'рного сло'ва ста'рый Палей' перероди'лся! Бу'ду служи'ть ве'рно царю' Моско'вскому под твои'м нача'лом, и в це'лом во'йске не бу'дет полко'вника послу'шнее Палея'. Госпо'дь пособи'л мне отня'ть у ля'хов и тата'р не'сколько гроше'й, награ'бленных и'ми в родно'й на'шей Украи'не, и укрепи'л ру'ку мою' на пораже'нии неве'рных и недове'рков {Неве'рными называ'ли украи'нцы мусульма'н и жидо'в, а като'ликов _недоверками_. Э'то по'льское сло'во niedowiarek, то есть неверя'щий вполне'.}. Казна' моя' и рука' моя' - твои', на по'льзу на'шей ро'дины! Отдаю' тебе' мою' са'блю, кото'рая со'рок лет упива'лась вра'жескою кро'вью, и то'лько одна'жды отнята' была' у меня' ля'шскою изме'ною, когда' я был зато'чен в Мариенбу'ргской кре'пости. Жду во'ли твое'й, что прика'жешь, то и бу'дет со мно'ю! - Палей' снял са'блю и вручи'л её Мазе'пе. Ме'жду тем ге'тман пришёл в себя'. - Я не мог опо'мниться, ста'рый друг мой, Семё!н, уви'дев тебя' в пе'рвый раз, по'сле тридцатиле'тней ра'злуки, - сказа'л Мазе'па ла'сково, дру'жески, с ви'дом открове'нности и простоду'шия. - С тех пор, как мы жи'ли с тобо'й по-бра'тски, в одно'м курене', в Запоро'жье, с тех пор, как я перешёл в Ге'тманщину - мы не встреча'лись, а злы'е лю'ди воспо'льзовались на'шею разлу'кою и посе'яли ме'жду на'ми вражду'. Дай мне ру'ку, Семё!н! Э'та звезда' и э'та голуба'я ле'нта, кото'рыми царь Моско'вский прикры'л грудь мне, не измени'ли мое'й серде'чной простоты', а ге'тманская булава' не осла'била ру'ки мое'й для дру'жеских объя'тий! Я все тот же Ива'н для тебя', что был в запоро'жском курене'. Возьми' свою' са'блю, Семё!н, а я благодарю' тебя', что ты позво'лил мне прикосну'ться к ору'жию, просла'вившему Украи'ну. Обойми' меня', ста'рый това'рищ! Ста'рый Палей' был тро'нут простото'ю и ласково'стию приёма и охо'тно прижа'л к се'рдцу Мазе'пу, пове'рив его' и'скренности. - Сади'сь-ка во'зле меня', па'не полко'вник, - сказа'л Мазе'па, - да извини' моему' кале'честву. Ты в степя'х закали'лся на ста'рость, а я ослабе'л в пала'тах: чуть передвига'ю ноги'! - Была' бы голова' на плеча'х, - сказа'л Палей'. - Ра'зум твой пры'тче на'ших бегуно'в и твёрже була'та. Кре'пких, хра'брых и здоро'вых молодцо'в у нас дово'льно - была' бы голова'! - Нет, па'не полко'вник, тепе'рь не те времена', что бы'ло при пре'жней ге'тманщине! Лу'чше б и безопа'снее бы'ло для меня', е'сли б ра'зум пога'с в голове' мое'й и любо'вь к ро'дине замерла' в се'рдце наве'ки! Тепе'рь не хотя'т э'того, па'не полко'вник! Царь Моско'вский хо'чет управля'ть везде' одно'ю свое'ю во'лею и голово'ю. Се'рдце и голова' нужны' бы'ли ге'тману в пре'жнюю ге'тманщину, когда' ге'тман, как царь, трактова'л с Москво'ю, с По'льшею, с ха'ном, с султа'ном и с воло'хами, принима'л и отправля'л посло'в, вел войну' и заключа'л мир, управля'л произво'льно войсковы'ми мае'тностями и ска'рбом... Тепе'рь ге'тман не бо'лее зна'чит как уря'дник! Е'сли мы проживём с тобо'ю лет деся'ток, то уви'дим коне'ц казачи'ны так же, как ви'дели коне'ц стрельцо'в. Верь мне, па'не полко'вник! к тому' все кло'нится. Царь уже' не одна'жды намека'л мне, что он не лю'бит привилегиро'ванных войск и жела'ет, чтоб Росси'я име'ла одно' во'йско регуля'рное. Когда' я одна'жды, за обе'денным столо'м, за кото'рым бы'ли все ца'рские боя'ре и полко'вники, возрази'л царю' и упомяну'л о привиле'гиях, то он при всех - уда'рил меня' по щеке'... По щеке' ге'тмана Малоро'ссии, представи'теля войска'!.. Палей' вздро'гнул на сту'ле. - Нет, па'не ге'тман, не быва'ть тому' с каза'ками, что бы'ло со стрельца'ми! - сказа'л он, покрасне'в от зло'сти и уда'рив руко'ю по рукоя'ти свое'й са'бли. - Никто' не дерзнёт уничто'жить каза'тчину и Запоро'жье!.. - Палей' хоте'л продолжа'ть и вдруг останови'лся, как бу'дто опо'мнившись, что до'лжен быть осторо'жен в слова'х. - Не дерзнёт, говори'шь ты! - возрази'л Мазе'па. - Моско'вский царь обри'л москаля'м бо'роду, кото'рую они' цени'ли как го'лову, уничто'жил патриа'рха, в кото'рого це'лая Русь ве'рила как в полубо'га, поста'вил дете'й го'рдых боя'р под ружье'", уничто'жил одни'м свои'м сло'вом неистреби'мое ме'стничество до того', что тепе'рь перве'йшие боя'ре слу'жат под нача'льством неме'цких прише'льцев! Нет, па'не полко'вник! Царь Петр Алексе'евич име'ет желе'зную во'лю и прито'м ум необыкнове'нный и что захо'чет испо'лнить - то и бу'дет испо'лнено! Никто' не посме'ет ему' воспроти'виться. Он ужа'сен в гне'ве и беспоща'ден в каре' с ослу'шниками свое'й во'ли! Мазе'па замолча'л и смотре'л исподло'бья на Палея', кото'рый волну'ем был гне'вом и преодолева'л себя', чтоб не промолви'ться. Он то заку'сывал гу'бы, то разгла'живал усы' свои' и молча'л, броса'я вокру'г стра'шные взгля'ды. - Да, да, па'не полко'вник, - примо'лвил Мазе'па, - с царём Моско'вским име'ть де'ло не то что с по'льскими короля'ми, кото'рые по'сле ка'ждого каза'цкого бу'нта дава'ли нам но'вые привиле'гии, пода'рки и обременя'ли нас ла'сками... У Моско'вского царя' чуть пи'кни, так и проща'й голова'!.. Скажи', смел ли бы коро'ль по'льский дать пощёчину ге'тману?.. - Нет, па'не ге'тман! уж е'сли сказа'ть по со'вести, так лу'чше моско'вская пощёчина, чем ла'ски ля'хов, папи'стов, недове'рков! Дали'сь мне знать э'ти ля'шские ла'ски, и до'рого заплати'л я за них! Тебе' дал царь Моско'вский пощёчину!.. Но он возвы'сил тебя' та'кже превы'ше всех пре'жних ге'тманов, награди'л и'стинно по-ца'рски за твою' слу'жбу!.. Вспо'мни, па'не ге'тмане, что де'лали с на'ми ля'хи! Ра'зве не они' засекли' на смерть батога'ми сы'на Богда'на Хмельни'цкого? Ра'зве не они' колесова'ли ге'тмана Остра'пицу, генера'льного обо'зного Сурми'лу, полко'вников Недрига'йла, Боюна' и Ринди'ча? Ра'зве не ля'хи заму'чили, а'дскими му'ками, три'дцать семь полко'вников и старши'н? Кто свари'л в котле' хра'брого и простоду'шного Налива'йка?.. Но что тут припомина'ть!.. Скажу' ко'ротко: по мне, так лу'чше си'льная ца'рская власть, чем ла'ски и кова'рство сла'бых по'льских короле'й... Не дай Бог, име'ть сно'ва де'ло с ля'хами! Мазе'па значи'тельно посмотре'л на О'рлика и по'сле того', взяв за ру'ку Палея', сказа'л: - Похва'льны чу'вства твои' к Моско'вскому престо'лу и бу'ду свиде'тельствовать об них пред царём. Ты тепе'рь име'ешь нужду' в э'том, любе'зный мой па'не полко'вник, и'бо царь кре'пко гне'вается на тебя' и на Са'муся, по жа'лобе короля' А'вгуста и пано'в по'льских за то, что вы сослу'шались повеле'ния ца'рского и не удовлетвори'ли пано'в Пото'цкого и Яблоно'вского, забра'в их за'мки и го'рода. Я уже' проси'л за тебя' и ежедне'вно ожида'ю отве'та... наде'юсь, благоприя'тного!.. Палей' бы'стро по'днял го'лову и устреми'л проница'тельный взор на Мазе'пу: - Царь на меня' гне'вается! - сказа'л он. - Но я писа'л к нему', что гото'в удовлетвори'ть по'льских пано'в за заняты'е мно'ю их поме'стья, е'сли они' рассчита'ются со мно'ю и удовлетворя'т за оби'ды и притесне'ния, сде'ланные бра'тьям на'шим... Царь ничего' не отвеча'л, и я ду'маю, что де'ло ко'нчено! Ру'сский царь не то, что коро'ль по'льский! Я сказа'л уже' тебе' э'то, Мазе'па. Ру'сский царь не перегова'ривается и не перепи'сывается со свои'ми по'дданными, но повелева'ет, а повеле'ний его' должно' слу'шаться беспрекосло'вно и безусло'вно! Кто осме'лится возрази'ть ему' и'ли не испо'лнить его' повеле'ния, тот почита'ется бунтовщико'м! Палей' вскочи'л со сту'ла. - Па'не ге'тман! Я не бунтовщи'к проти'ву царя' Моско'вского, но ве'рный слуга' его'! - воскли'кнул он. - И я говорю' и ду'маю то же и писа'л к царю' то'чно в том же смы'сле. Но в Москве' не так ду'мают, как в Варша'ве и на Украи'не! - Па'не ге'тман! - сказа'л Палей' твёрдым и реши'тельным то'ном. - Е'сли его' ца'рское вели'чество не призна'ет мое'й ве'рности, то я кла'няюсь ему' в но'ги и пойду' иска'ть себе' сча'стья по све'ту! Никогда' рука' моя' не подни'мется проти'ву правосла'вного во'инства; но у туре'цкого султа'на есть мно'го враго'в и без москале'й... Пусть мне даду'т на мой пай ля'хов... я упра'влюсь с ни'ми! - Э'дак нельзя' поступа'ть с царём Моско'вским, па'не полко'вник! - возрази'л Мазе'па с улы'бкою. - Из по'дданства царя' Моско'вского не так легко' вы'биться, как из по'льского! Вспо'мни, что все мы ца'рские холо'пи... Палей' едва' мог владе'ть собо'ю. - Ясневельмо'жный па'не ге'тман! скажи' мне, заче'м ты меня' призва'л?.. На ца'рский суд и распра'ву, что ли? - сказа'л он, устреми'в на Мазе'пу налиты'е кро'вью глаза'. - Гей, Семё!н, Семё!н! Ты все тот же, что был в мо'лодости! - сказа'л Мазе'па ла'сково, взяв его' за ру'ку и прину'див присе'сть во'зле себя'. - Пла'менная твоя' кровь не просты'ла до сих пор, - примо'лвил он, улыба'ясь. - Слу'шай терпели'во! Я признава'л тебя' как дру'га и как бра'та, чтоб откры'ть тебе' во всей и'стине настоя'щее положе'ние дел, опа'сность, угрожа'ющую права'м на'шим во'лею царя', и предостере'чь тебя' са'мого. Впро'чем, опаса'ться тебе' пока' не'чего. До сих пор царь ко мне ми'лостив: ни в чем мне не отка'зывает; а я твой засту'пник и предста'тель у Моско'вского престо'ла. Но власть моя' и ми'лость непро'чны! Я име'ю мно'го зави'стников и враго'в, кото'рые мо'гут лиши'ть меня' ни за что ни про что ца'рской ми'лости и ца'рского дове'рия, и в оди'н миг я бу'ду ни'же просто'го каза'ка, по одному' сло'ву ца'рскому! Тепе'рь будь споко'ен, ста'рый мой друг и това'рищ; я кляну'сь тебе' на кресте', что пока' я жив, то по мое'й во'ле не спадёт во'лос с головы' твое'й! - Мазе'па перекрести'лся, и Палей' кре'пко пожа'л ему' ру'ку. - Извини' меня', Семё!н, что я попрошу' тебя' оста'вить меня' отдохну'ть по'сле доро'ги, - примо'лвил Мазе'па. - Я слаб и хил - живу' ду'хом, а не те'лом. Душа' моя' ра'да бы сли'ться с твое'ю наве'ки, но те'ло тре'бует поко'я. За'втра мы попиру'ем, любе'зный Семё!н, а по`слеза'втра поговори'м подро'бнее о дела'х. Я тебе' откро'ю все, что зна'ю, все, что ду'маю, все, чего' наде'юсь, все, чего' опаса'юсь и чего' жела'ю для бла'га на'шей ро'дины и со'бственной на'шей безопа'сности, и даю' тебе' вперёд сло'во, что твой сове'т бу'дет мне зако'ном. Отны'не да бу'дут Палей' и Мазе'па одна' душа' и одна' голова'! Мазе'па простёр объя'тия и прижа'л к груди' Палея'. Он поклони'лся и вы'шел. Проходя' по у'лицам, Палей' не сказа'л Огневику' ни слова'. Возвратя'сь в своё жили'ще, снял с себя' бога'тый кунту'ш, пове'сил са'блю на гвоздь, лег на соло'менную свою' посте'ль, прикры'тую бу'ркой, и закури'л тру'бку. Пото'м, обратя' взор на Огневика', кото'рый стоя'л в безмо'лвии у стола' и чита'л полу'ченное им чрез Мазе'пу письмо', сказа'л: - Черт меня' побери', е'сли я что'-нибудь по'нял из слов ге'тмана! Чего' он от меня' хо'чет? Что он замышля'ет? Сам черт не догада'ется! На язы'к он то мед, то яд. Ка'ждый взгляд и ка'ждое сло'во его' то лесть, то угро'за, а все вме'сте, во'ля твоя', ка'жется мне, обма'н и кова'рство! - Полно', по'лно, ба'тько! - возрази'л Огневи'к. - Ты всё-таки не мо'жешь победи'ть пе'рвого впечатле'ния насчёт Мазе'пы! Что тут мудрёного, что тут запу'танного в реча'х его'? Он хо'чет с тобо'й посове'товаться, как бы о'бщими си'лами соста'вить опло'т для защи'ты прав Малоро'ссии - вот и все тут! Тебе' он весьма' кста'ти напо'мнил о неми'лости ца'рской и сам же взя'лся исхода'тайствовать для тебя' проще'ние. В реча'х его' и в посту'пках я ви'жу одно' и'скреннее жела'ние име'ть тебя' друго'м и подпо'рою, а е'сли что'-нибудь ка'жется тебе' в нем невня'тным и'ли двусмы'сленным, прости' ему': он привы'к к скры'тости, водя'сь с по'льскими пана'ми и с зна'тными моско'вскими боя'рами и бу'дучи окру'жен врага'ми и лазу'тчиками! Что до меня' каса'ется, я ве'рю его' и'скренности и сове'тую тебе', ба'тько, быть споко'йным! Мазе'па не име'ет жела'ния обма'нывать нас, и'бо э'то проти'вно его' со'бственной по'льзе! - Дай Бог, чтоб э'то была' пра'вда, - сказа'л Палей'. - Но мне все что'-то не ве'рится, и все что'-то не хорошо' на се'рдце, как бу'дто пе'ред неду'гом и'ли по'сле како'го нечи'стого дела'. Я не оста'нусь здесь до'лее! За'втра пробу'ду, а по`слеза'втра домо'й. Бог с ни'ми! В леса', в сте'пи на'ши! Для меня' ге'тманщина, как це'рковь для тата'рина. Не хочу' я знать никако'й поли'тики! Бу'ду сиде'ть сми'рно в ха'те, а ко'ли затро'нут меня' - тогда' не прогне'вайся! Да'ли знать, что у'жин гото'в, и Палей', вы'пив с га'рнец кре'пкого бернарди'нского меду', разогна'л тоску' и, забы'в все сомне'ния, засну'л споко'йно на соло'ме, с тру'бкою в зуба'х. Мазе'па вздохну'л свобо'дно, когда' Палей' оста'вил его' наедине' с О'рликом. - О, како'е муче'ние! - сказа'л ге'тман. - Како'е а'дское муче'ние вы'терпел я, принуждён бу'дучи ласка'ть э'того зве'ря, с кото'рого я гото'в содра'ть ко'жу со'бственными мои'ми зуба'ми! Дово'льно до'лго он грыз се'рдце моё! Ты ви'дел, как он располо'жен к По'льше, без по'мощи кото'рой нельзя' ника'к да'же нача'ть на'шего дела'. Сей яд не'нависти к По'льше име'ет исто'чник в се'рдце Палея' и заража'ет всю Украи'ну. Должно' реши'ться тепе'рь на са'мое отча'янное сре'дство, чтоб то'лько изба'виться от него'. - Должно' одни'м уда'ром ко'нчить все, - сказа'л О'рлик. - Я беру'сь проби'ть наскво'зь кова'рное се'рдце э'того разбо'йника хотя' бы всенаро'дно, на городско'й пло'щади! - Пусто'е говори'шь, О'рлик! Вспо'мни, что на нас смо'трят и Росси'я и Украи'на и что в ме'сти мое'й не должно' быть ни'же те'ни ли'чной вражды'. Малоро'ссия и Украи'на обожа'ют Палея', почита'ют его' вторы'м Богда'ном Хмельни'цким, Росси'я чтит его' и уважа'ет за вред, нанесённый им врага'м её, ту'ркам, тата'рам и поля'кам: так умно' ли бу'дет, е'сли в ны'нешних обстоя'тельствах мы навлечём на себя' всео'бщую не'нависть? Не лу'чше ли устреми'ть э'ту не'нависть на царя' Моско'вского? А? Как ты ду'маешь? - промо'лвил Мазе'па, смотря' с улы'бкою на О'рлика. - Будь споко'ен! Я все э'то обду'мал и устро'ил. Пусть царь Моско'вский погу'бит Палея' - а я умыва'ю ру'ки! - Хорошо' б бы'ло, е'сли бы э'то так удало'сь. Но я бою'сь, что'бы нам не упусти'ть его' из рук! - Положи'сь на меня', О'рлик! Из мои'х тенёт э'тот зверь не вы'путается! Служи'тель доложи'л, что пришёл пан Ду'льский со свое'ю неве'сткою. Мазе'па вспры'гнул от ра'дости с кре'сел и, приня'в бо'дрый вид, опира'ясь неприме'тно на свой косты'ль, пошёл навстре'чу гостя'м. Они' встре'тились в дверя'х. Княги'ня Елеоно'ра Ду'льская, вдова' по двух мужья'х, име'ла о'коло тридцати' лет от рожде'ния, но сохрани'ла всю све'жесть пе'рвой ю'ности и слыла' краса'вицею ме'жду прекра'снейшими же'нщинами по'льского двора'. Темно-голу'бые глаза' её, осенённые дли'нными ресни'цами, име'ли необыкнове'нную пре'лесть, при бровя'х и волоса'х темно-кашта'нового цве'та и необыкнове'нной белизне' лица'. Высо'кий рост и стро'йный стан придава'ли вели'чие её физионо'мии, оживлённой прия'тною, но го'рдою улы'бкой. Пе'рвый муж её, князь Вишневе'цкий, призва'л наро'чно живопи'сца из Ита'лии, чтоб написа'ть карти'ну, в кото'рой она' изображена' была' Диа'ною, на ло'вле. Мо'жно бы'ло бы соста'вить то'лстую кни'гу из стихо'в, напи'санных в По'льше в похвалу' преле'стным но'жкам княги'ни. При красоте' свое'й она' отлича'лась необыкнове'нным умо'м и ло'вкостью, и прито'м была' чрезвыча'йно иску'сна в полити'ческих интри'гах, в кото'рых же'нщины всегда' игра'ли ва'жную роль в По'льше. Красоту' свою' она' употребля'ла, как талисма'н, для управле'ния ума'ми, при по'мощи всех то'нкостей коке'тства, но в се'рдце её госпо'дствовала одна' страсть: честолю'бие. Княги'ня жила' пы'шно, име'ла многочи'сленную прислу'гу и свою' надво'рную хору'гвь {По-по'льски: Nadworna choragiew, то есть не'которое число' во'инов, слу'жащих под ге'рбовым зна'менем по'льского магна'та, на его' содержа'нии.}. Влия'ние княги'ни на обще'ственные дела' в По'льше бы'ло весьма' велико' как по ро'дственным её свя'зям, так и по со'бственному её бога'тству, а бо'лее ещё по любви' к ней не'скольких из пе'рвых вельмо'ж, иска'вших получи'ть её ру'ку и друг пред дру'гом стара'вшихся угожда'ть ей. Назначе'ние ро'дственника её, Станисла'ва Лещи'нского, королём По'льским прида'ло ей но'вый блеск и си'лу, и когда' начало'сь междоусо'бие, княги'ня Ду'льская реши'лась все'ми зави'сящими от неё сре'дствами помога'ть ему' и была' гла'вною подпо'рою его' па'ртии. Княги'ня была' тогда' в Ми'нске, когда' ге'тман Мазе'па с во'йском Малоросси'йским за'нял сей го'род. Любопы'тствуя ви'деть просла'вленную краса'вицу, Мазе'па навести'л княги'ню и прельсти'лся е'ю. Хи'трая по'лька употреби'ла все очарова'ние своего' коке'тства, что'бы вовле'чь ста'рого волоки'ту в свои' се'ти, и наконе'ц соверше'нно овладе'ла его' умо'м и се'рдцем. Она'-то посе'яла в нем пе'рвую мысль изме'ны, убеди'в Мазе'пу в возмо'жности отложи'ться от Росси'и и сде'латься незави'симым владе'льцем, под покрови'тельством По'льши, Шве'ции и Ту'рции. Успе'х борьбы' Пё!тра Вели'кого с Ка'рлом XII, при'знанным непобеди'мым, был тогда' весьма' сомни'телен, а я'вное жела'ние всех сосе'дей Росси'и уни'зить, осла'бить её и не впусти'ть в семью' европе'йских держа'в подава'ли Мазе'пе наде'жду, что они' с удово'льствием соглася'тся на основа'ние но'вого, незави'симого владе'ния в Ю'жной Росси'и, кото'рое, вме'сте с По'льшею, бу'дет служи'ть Евро'пе оплото'м проти'ву ру'сских и проти'ву тата'р. Дальнови'дность и проница'тельность Мазе'пы заглушены' бы'ли двумя' госпо'дствующими в душе' его' страстя'ми, любо'вию и честолю'бием, и он, увлека'ясь мечта'ми, согласи'лся на изме'ну. Прито'м же Мазе'па, име'я си'льных враго'в при росси'йском дворе' ме'жду люби'мцами госуда'ря, боя'лся, ра'но и'ли по'здно, попа'сть в неми'лость у ру'сского царя' и лиши'ться своего' са'на, по одному' сло'ву ца'рскому. Он так привы'к к вла'сти, что опа'сность лиши'ться её трево'жила его' беспреста'нно, а ча'стые на него' доно'сы и производи'мые по ним сле'дствия увели'чивали грозу'. Княги'ня воспо'льзовалась всем, чтоб предста'вить Мазе'пе настоя'щее его' положе'ние неве'рным и жа'лким, а бу'дущее в блиста'тельном ви'де, и наконе'ц обеща'ла отда'ть ему' свою' ру'ку, коль ско'ро он объя'вит себя' незави'симым. Мы уже' ви'дели пре'жде, что семена' кова'рства, бро'шенные в се'рдце Мазе'пы, созре'ли, но ум его' ещё не был ослеплён до тако'й сте'пени, чтоб же'ртвовать суще'ственностью для одни'х наде'жд. Ита'к, Мазе'па со свое'й сто'роны убежда'л па'ртию Станисла'ва в По'льше уговори'ть Ка'рла XII поспеши'ть вторже'нием в Украи'ну, а приве'рженцы Станисла'ва стара'лись вы'манить у Мазе'пы пи'сьменный догово'р, чтоб удостове'рить короля' шве'дского в си'льной по'мощи при вторже'нии в Росси'ю и заста'вить его' скоре'е прибы'ть в По'льшу, для утвержде'ния но'вого короля' на престо'ле. Нетерпели'вая княги'ня Ду'льская, не успе'в в сем де'ле чрез посла'нцев, сама' прибыла' в Украи'ну и, по'сле счастли'вого избавле'ния от Палея', назна'чила свида'ние Мазе'пе в Берди'чеве. Мазе'па, при'быв в го'род, тотча'с посла'л ве'рного своего' О'рлика к княги'не проси'ть о назначе'нии та'йного свида'ния, опаса'ясь я'вно навеща'ть по'льских приве'рженцев Станисла'ва в то вре'мя, когда' они' откры'лись и объяви'ли себя' врага'ми Росси'и. Княги'ня, вме'сто отве'та, сама' неча'янно навести'ла Мазе'пу. - Я никогда' не ожида'л тако'й осо'бенной ми'лости, преле'стная княги'ня, - сказа'л Мазе'па, поцелова'в ру'ку свое'й го'стьи и провожа'я её до со'фы. - То'лько опасе'ние повреди'ть де'лу, в кото'ром вы принима'ете уча'стие, воспрепя'тствовало мне испо'лнить долг мой и _расцелова'ть но'жки ва'ши_ {Обыкнове'нный по'льский комплиме'нт: chalowac nozke.}, ясневельмо'жная па'ни, в ва'шем до'ме! - Ме'жду на'ми, князь, не должно' быть никаки'х расчётов в этике'те, - возрази'ла княги'ня, сев на софу' и уми'льно смотря' на Мазе'пу, кото'рый стоя'л пе'ред не'ю и не выпуска'л руки' её из свои'х трепе'щущих рук. - Мы то'лько для све'та чужи'е!.. - примо'лвила она', опусти'в глаза' и приня'в скро'мный вид. Мазе'па в восто'рге поцелова'л сно'ва ру'ку княги'ни и, обратя'сь к па'ну Ду'льскому, пожа'л ему' ру'ку и обня'л дру'жески. - Наде'юсь, - сказа'л Мазе'па, - что препя'тствия, заставля'ющие нас скрыва'ть дру'жбу на'шу, ско'ро ко'нчатся. Прошу' сади'ться, князь, и поговори'ть о де'ле. Они' о'ба се'ли. Пан Ду'льский на софе', а Мазе'па в кре'слах, напро'тив княги'ни. - Препя'тствия мо'гут возрасти', е'сли мы ста'нем ме'длить в устране'нии их, - возрази'ла княги'ня. - Е'сли бы се'рдце моё не уча'ствовало в э'том де'ле и е'сли б ли'чное моё сча'стие не зави'село от ско'рого оконча'ния сей войны', то я во'все не занима'лась бы ва'шею ску'чною поли'тикой, - примо'лвила она', бро'сив не'жный взгляд на Мазе'пу, кото'рый та'ял от любви' и, каза'лось, лови'л ка'ждое сло'во, ка'ждый взор преле'стной го'стьи. - Но на'ша ме'дленность лиша'ет меня' поко'я и углубля'ет разделя'ющую нас про'пасть, - присовокупи'ла Ду'льская. - В нетерпе'нии я сама' е'здила в Саксо'нию, к королю' шве'дскому, и убежда'ла его' вто'ргнуться как возмо'жно скоре'е в Росси'ю. Он отвеча'л мне реши'тельно, что тогда' бу'дет уве'рен в успе'хе своего' предприя'тия, когда' вы, ясневельмо'жный ге'тман, загото'вите ему' продово'льствие и восста'нете проти'ву Росси'и. - Продово'льствие у меня' гото'во, - отвеча'л Мазе'па, - а восста'ть я не мог пре'жде, пока' в Украи'не был челове'к, кото'рый владе'л ума'ми наро'да и мог свои'м влия'нием переве'сить мою' власть. Я говорю' о Палее'. Тепе'рь он здесь и ско'ро бу'дет в мои'х рука'х! - Пожа'луйте, истреби'те поскоре'е э'того разбо'йника! - сказа'ла княги'ня. - Я не могу' вспо'мнить об нем без у'жаса! - Она' закры'ла лицо' рука'ми и вздро'гнула. - Он до'рого запла'тит за причинённый вам страх и за ока'занное им неуваже'ние к той, пред кото'рою цари' должны' преклоня'ть коле'ни, - примо'лвил Мазе'па. - Что же каса'ется до восста'ния моего', то я уже' изложи'л причи'ны, по ко'им не могу' сего' испо'лнить пре'жде приближе'ния шве'дского короля' к преде'лам на'шим. - Но коро'ль хоте'л бы име'ть пи'сьменное увере'ние, - сказа'ла княги'ня, - и я прошу' вас и заклина'ю и'менем мое'й... _дру'жбы к вам_... испо'лнить жела'ние короля'! Други'м сре'дством мы не преодоле'ем его' упря'мства! - Княги'ня сло'во _дру'жба_ произнесла' так не'жно и с та'ким уми'льным взгля'дом, что оно' означа'ло бо'лее, не'жели _любо'вь_. - Княги'ня! - сказа'л Мазе'па не'жным, но каки'м-то отча'янным го'лосом, смотря' при'стально ей в лицо' и взяв её за ру'ку. - Княги'ня! зна'ете ли, что вы сим сре'дством предаёте на во'лю ви'хрей жизнь мою', честь, иму'щество моё... сла'ву и сча'стие! Но чтоб доказа'ть вам мою' любо'вь и пре'данность... я согла'сен на все, что вы прика'жете! Княги'ня пожа'ла ру'ку Мазе'пы, кото'рую он поцелова'л с жа'ром. - Тепе'рь исче'зли все мои' сомне'ния! - воскли'кнула княги'ня. - Тепе'рь я сча'стлива, и'бо уве'рена в любви' ва'шей! Мазе'па едва' мог удержа'ть восто'рг свой. Все при'знаки боле'зни и теле'сной сла'бости в нем исче'зли. Лицо' его' покры'лось румя'нцем, глаза' пыла'ли, и он чуть не бро'сился на коле'ни. - За э'ту мину'ту я гото'в заплати'ть жи'знью, - сказа'л Мазе'па, целу'я ру'ки хи'трой преле'стницы. - Одна' мину'та любви' ва'шей стои'т того', чтоб заплати'ть за неё века'ми муче'ний! - Заче'м э'ти ве'ка муче'ний! - возрази'ла княги'ня с прия'тной улы'бкой. - В се'рдце моём живёт наде'жда на продолжи'тельное сча'стье. - Она' замолча'ла и взгляну'ла значи'тельно на па'на Ду'льского, кото'рый сказа'л весёлым то'ном, взяв за ру'ку Мазе'пу: - Ясневельмо'жный па'не ге'тмане! Вы бу'дете име'ть мно'го вре'мени наслажда'ться любо'вию, то'лько поспеши'те положи'ть основа'ние хра'ма любви' и си'лы ва'шей. Скажи'те: на что мы должны' реши'ться и чем нача'ть? - Сего'дня я отпра'влю к царю' Моско'вскому депе'шу, в кото'рой извещу' его', что при'был наро'чно сюда', для выве'дывания та'инств поли'тики у приве'рженцев враго'в его', короле'й по'льского и шве'дского. За'втра у меня' пир, на кото'рый я приглаша'ю всех по'льских пано'в и дам. За'втра же должна' реши'ться у'часть Палея', а по`слеза'втра я вруча'ю вам моё пи'сьменное обеща'ние, е'сли вам э'то непреме'нно уго'дно. Но вы позво'лите мне, преле'стная княги'ня, предложи'ть вам та'кже небольшо'е усло'вие, не холо'дный полити'ческий тракта'т, но коро'тенькую про'сьбу, напи'санную стрело'ю Аму'ра на ро'зовом листке'! - Улыба'ющиеся уста' ста'рца дрожа'ли, полусо'мкнутые глаза' покры'лись прозра'чною вла'гой, на щека'х вы'ступил румя'нец... Княги'ня, взгляну'в на него', потупи'ла взор, вста'ла поспе'шно и сказа'ла: - Ита'к, до прия'тного свида'ния, князь! По'мните то'лько, что вре'мя до'рого... - То есть оно' до'рого с ва'ми, - примо'лвил Мазе'па, подава'я ей ру'ку, чтоб проводи'ть её. Княги'ня поблагодари'ла его', наклоне'нием головы', за ве'жливость и сказа'ла: - Во вся'ком слу'чае нам должно' торопи'ться... - Торопли'вость извини'тельна то'лько в любви', преле'стная княги'ня, - возрази'л Мазе'па, ведя' её под ру'ку в пере'днюю ко'мнату, - но в войне' и в поли'тике она' всегда' быва'ет па'губна. Велича'йшая осторо'жность в приготовле'ниях и быстрота' в исполне'нии - вот что доставля'ет ве'рный успе'х. Положи'тесь на мою' о'пытность, княги'ня! - Поцелова'в ру'ку княги'ни в пере'дней и обня'вшись с па'ном Ду'льским, Мазе'па возврати'лся в свою' ко'мнату и стал писа'ть письма' к царю' и к прия'телям свои'м, гра'фу Головки'ну и баро'ну Шафи'рову, намерева'ясь с рассве'том отпра'вить бума'ги с на'рочным, чтоб враги' не предупреди'ли его' и не истолкова'ли во вред ему' пое'здки его' в Берди'чев и дру'жеских сноше'ний с по'льскими пана'ми. Коне'ц пе'рвой ча'сти ГЛАВА' X Вечеро'нька на столе', а смерть за плеча'ми. Мало'р. пе'сня ...Не так привы'к я ненави'деть! Му'ченья до'лгие врага' жела'ю ви'деть, . . . . . . . . . . . . . . . . . Упи'ться то'ками его' горча'йших слез, . . . . . . . . . . . . . . . . . И сме'ртью ме'дленной мою' насы'тить зло'бу. О'зеров Кармели'тский монасты'рь в Берди'чеве сла'вился в це'лой По'льше чудотво'рным о'бразом Богома'тери и несме'тными свои'ми бога'тствами. Он был в то вре'мя укреплён вала'ми, рва'ми и палиса'дами. Мона'хи содержа'ли на свой счет до трех сот вооружённой шля'хты, для защи'ты монастыря'. Саму'сь, взяв Берди'чев и наложи'в на него' дань, не напада'л на монасты'рь, щадя' свои'х люде'й. Мона'хи, опаса'ясь изме'ны и внеза'пного нападе'ния, не позволя'ли никому' из испове'дующих правосла'вную ве'ру, то есть казака'м и поселя'нам, входи'ть в кре'пость ни под каки'м предло'гом. Зна'тные по'льские паны', прие'зжая в го'род, обыкнове'нно остана'вливались и жи'ли с свои'ми семе'йствами внутри' монастыря', вознагражда'я за сие' мона'хов бога'тыми пода'рками. В день откры'тия я'рмарки католи'ческая це'рковь пра'здновала па'мять Св. Ону'фрия. В монастыре' бы'ло торже'ственное служе'ние, на кото'ром находи'лись все по'льские паны' со свои'ми жёнами, детьми', офице'рами, надво'рного своего' войска' и многочи'сленными слу'гами. Не'сколько ты'сяч като'ликов помеща'лось во'зле па'перти це'ркви и вокру'г о'ной. Несме'тное число' наро'да, поселя'н и казако'в стоя'ло вне укрепле'ний и толпи'лось на площадя'х и у'лицах города', ожида'я оконча'ния католи'ческой боже'ственной слу'жбы, и'бо во вре'мя служе'ния запрещено' бы'ло открыва'ть ла'вки и шинки' и вообще' занима'ться торго'влей. Любопы'тные с нетерпе'нием ожида'ли проце'ссии, и'ли кре'стного хо'да. На обши'рном простра'нстве раздава'лся шум и го'вор, заглуша'емый по времена'м колоко'льным зво'ном. Вы'стрелили из пу'шки с монасты'рских укрепле'ний. Наста'ла тишина', и взо'ры всех обрати'лись на вал. Внутри' кре'пости раздало'сь громогла'сное и уны'лое пе'ние не'скольких ты'сяч голосо'в. Като'лики пе'ли песнь Богоро'дице, сочинённую св. Во'йцехом в пе'рвые времена' христиа'нства в По'льше, кото'рая, по приме'ру про'чих католи'ческих держа'в, име'ющих осо'бенных свои'х покрови'телей в ли'ке святы'х, признава'ла Богома'терь свое'ю защи'тницей. По'льские во'ины в старину' пред нача'тием бо'я всегда' пе'ли сию' песнь громогла'сно ввиду' неприя'теля и стреми'лись в се'чу, повторя'я её. Во вре'мя войны' и опа'сностей, угрожа'вших оте'честву, песнь Богоро'дице пе'ли в церква'х всенаро'дно, по оконча'нии литурги'и. Сия' наро'дная моли'тва воспламеня'ла му'жество поля'ков воспомина'ниями пре'жней сла'вы и порожда'ла в сердца'х наде'жду на преодоле'ние всех бе'дствий. На'божные ве'рили, что песнь сия' наво'дит у'жас на враго'в По'льши и име'ет чудотво'рную си'лу склоня'ть побе'ду на сто'рону поля'ков. Пе'ние за монасты'рскими сте'нами постепе'нно уси'ливалось, и вдруг показа'лись хору'гви и кресты' на верши'не ва'ла. Проце'ссия ме'дленно подвига'лась и'з-за огра'ды и растя'гивалась по валу'. Ше'ствие открыва'ли монасты'рские во'ины, нёсшие церко'вные хору'гви, знамёна по'льские и знамёна и бунчуки', о'тнятые по'льскими пана'ми у неприя'телей и посвящённые це'ркви. Пото'м шли по'слушники монасты'рские в бе'лых долма'тиках со креста'ми и о'бразами. За ни'ми шли по два в ряд, та'кже в бе'лых долма'тиках, ю'ноши и де'ти, воспи'тывающиеся в окре'стных монастыря'х. Двена'дцать гайдуко'в, в кра'сных кунтуша'х с золоты'ми галуна'ми, несли' балдахи'н из а'лого ба'рхата, укра'шенный золоты'ми галуна'ми, кистя'ми, бахромо'ю и стра'усовыми пе'рьями, под кото'рым был чудотво'рный о'браз Богоро'дицы, сия'ющий алма'зами и цветны'ми камня'ми. За балдахи'ном шел епархиа'льный епи'скоп с абба'тами Капи'тула и с вы'сшим духове'нством, за кото'рыми сле'довали по'льские паны' в бога'той оде'жде, с обнажёнными са'блями и да'мы по'льские в лу'чших свои'х наря'дах. За толпо'ю сих почётных богомо'льцев тяну'лись дли'нные ряды' мона'хов разли'чных о'рденов: Кармели'ты, Доминика'нцы, Бенедикти'ны, Бернарди'ны, Реформа'ты, Миссионе'ры, Франци'скане, в бе'лых, чёрных, кори'чневых ря'сах. Ше'ствие замыка'ли во'ины и слу'ги пано'в и вся ме'лкая шля'хта со свои'ми жёнами и детьми'. На монасты'рской колоко'льне бла'говестили ме'дленно, в оди'н большо'й ко'локол, и чрез ка'ждые пять мину'т пали'ли из пу'шки с монасты'рского ва'ла. Сие' духо'вное торжество' представля'ло вели'чественное зре'лище, и като'лики с го'рдостью смотре'ли, с верши'ны ва'ла, на многочи'сленные толпы' подвла'стного им наро'да украи'нского. Правосла'вные, невзира'я на не'нависть свою' к папи'зму, сня'ли ша'пки пред о'бразом Богоро'дицы и пред зна'мением Спаси'теля ми'ра, в благогове'йной тишине' смотре'ли на проце'ссию и крести'лись. Изо' всех правосла'вных то'лько оди'н Мазе'па приглашён был настоя'телем кармели'тского монастыря' к торжеству' и к обе'денному столу'. Но он отказа'лся, чтоб избе'гнуть нарека'ния в наро'де, и слу'шал в сие' вре'мя обе'дню в правосла'вном собо'ре, в прису'тствии всех каза'цких старши'н, находи'вшихся на я'рмарке. Весь наро'д знал вражду' Мазе'пы с Пале'ем, и потому' все с удивле'нием смотре'ли на них, стоя'щих ря'дом в це'ркви, во'зле ле'вого кли'роса. По'сле обе'дни свяще'нник поднёс просфору' ге'тману, и он, разлома'в её, отда'л одну' полови'ну Палею' и, поцелова'в его' в лицо', сказа'л гро'мко, чтоб все окружа'ющие могли' его' слы'шать: - Христо'с Спаси'тель, разделя'я апо'столам благослове'нный хлеб, на после'дней ве'чере, завеща'л им бра'тство и любо'вь. С сим свяще'нным хле'бом, долженству'ющим припомина'ть христиа'нам завеща'ние распя'того за грехи' на'ши, отдаю' тебе' полови'ну се'рдца моего' и приглаша'ю тебя' к любви' и бра'тству! Палей' кре'пко пожа'л ру'ку Мазе'пе. В наро'де разда'лся шёпот. На всех ли'цах видны' бы'ли ра'дость и умиле'ние. Все предвеща'ли до'брое от примире'ния двух знамени'тых каза'цких вожде'й. Вы'шед на па'перть це'ркви, Мазе'па подозва'л к себе' Палея' и Огневика' и сказа'л им ти'хо: - Па'ны по'льские пиру'ют сего'дня в монастыре' и не мо'гут обе'дать у меня', ита'к, прошу' ко мне на ве'чер, Семё!н!.. - Нельзя' ли меня' уво'лить, па'не ге'тмане! - отвеча'л Палей'. - Я люблю' есть ка'шу с каза'ками, а би'ться с поля'ками. Не пора'дуются и паны' моему' сосе'дству! - Все э'то я зна'ю и для того'-то и'менно и хочу' свести' вас вме'сте, - возрази'л Мазе'па. - Как друг мой, ты до'лжен быть в ми'лости у царя', Семё!н, а пе'рвый шаг к э'тому мирова'я с по'льскими пана'ми, кото'рых царь хо'чет привле'чь на свою' сто'рону и отвяза'ть от па'ртии Станисла'ва. - Да бу'дет по-тво'ему! - сказа'л Палей', намо'рщив лоб. - Но всё-таки я не отда'м никому' мое'й Бе'лой Це'ркви! Уж во'ля твоя', па'не ге'тмане, а из э'того гнезда' сам черт меня' не вы'курит! - Об э'том-то я и хлопочу', - примо'лвил Мазе'па. - Верь мне, что Респу'блика По'льская отка'жется от Бе'лой Це'ркви, по моему' предста'тельству и по твоему' обеща'нию не напада'ть бо'лее на По'льшу. Я беру' э'то де'ло на себя'. - Мно'го благода'рен, да то'лько я не могу' навсегда' связа'ть себе' ру'ки обеща'нием не напада'ть _никогда'_ на По'льшу, - сказа'л Палей'. - Пусть то'лько осме'лится по'льский пан отда'ть ру'сскую це'рковь в аре'нду жиду' и'ли пусть то'лько тро'нет па'льцем свяще'нника за пропове'дование правосла'вия... я залью' кро'вью По'льшу!.. - Глаза' Палея' стра'шно засверка'ли. - Когда' ста'рый Палей' не бу'дет на стра'же, - примо'лвил он, - кто защити'т бе'дного украи'нского мужика' от угнете'ния? Па'не ге'тмане! _Ты кость от ко'сти на'шей_ {Слова Богда'на Хмельни'цкого воево'де Киселю', комисса'ру со сто'роны По'льши для заключе'ния ми'ра.}, в тебе' украи'нская кровь! Поду'май о на'ших бра'тьях и вспо'мни, что в По'льше нет зако'на для защи'ты сла'бого... - Я ду'маю об э'том де'нно и но'щно, любе'зный мой Семё!н, - отвеча'л Мазе'па, смеша'вшись, - и для того'-то призва'л тебя', чтоб ула'дить все дру'жно и миролюби'во к защи'те и во'льности це'лой Украи'ны. Нача'ть на'добно притво'рную мирову'ю с по'льскими пана'ми. - Не люблю' я и не уме'ю притво'рствовать, - возрази'л Палей', - но на э'тот раз уступлю' ва'шей лати'нской прему'дрости, па'не ге'тмане! Ничего' не хочу', как то'лько истребле'ния угнете'ния в по'льской Украи'не и свобо'ды правосла'вию, а для э'того мне на'добно де'нно и но'чно сиде'ть с заря'женным ружьём в Бе'лой Це'ркви и неусы'пно бере'чь моё кро'вное ста'до от волко'в. Впро'чем, де'лай что хо'чешь - приду' к тебе' на ве'чер, па'не ге'тмане! Мазе'па сно'ва обня'л и поцелова'л Палея'. - Ещё одна' про'сьба! - сказа'л Мазе'па. - Я полюби'л твоего' Богда'на, как родно'го сы'на, и хочу' хода'тайствовать за него' у тебя'. Любе'зный Богда'н! - примо'лвил ге'тман, обраща'ясь к Огневику', - я до'лжен объяви'ть тебе' неприя'тное изве'стие. Неве'ста твоя', Ната'лья, кре'пко заболе'ла и присла'ла ко мне на'рочного с про'сьбою, чтоб я отпра'вил тебя' к ней... Огневи'к побледне'л. Уста' его' трепета'ли. - Еду', сейча'с е'ду! - сказа'л он дрожа'щим го'лосом. Палей' посмотре'л на него' с него'дованием. - Е'сли б я вы'растил тебя' в курене' Запоро'жском, - сказа'л он гне'вно, - а не отдава'л прокля'тым ля'хам в нау'ку, то тепе'рь не бе'гал бы ты за де'вками, как угоре'лый, а знал бы одно' каза'цкое де'ло! Э'кое вре'мечко! Казаки' ста'ли не'житься, как панычи'! Не быва'ть добру'! - Па'не полко'внику! - возрази'л Мазе'па. - Вспо'мни, что и мы бы'ли мо'лоды, что и мы люби'ли... - Бей меня' бес! - воскли'кнул Палей'. - Е'сли я когда'-либо повороти'л коня' с доро'ги для ба'бы! Хороша' ба'ба на ху'торе, чтоб шить соро'чки да печь палени'цы {Бе'лый хлеб, род карава'я.}, но чтоб гоня'ться за ней... трясца' её ма'тери!.. - Ба'тько! сжа'лься на'до мной! - сказа'л Огневи'к. - Ты не знал любви', а потому' не постига'ешь и муче'ний мои'х. Я умру', е'сли не уви'жу Ната'льи!.. Я обя'зан ей жи'знию!.. - Не умира'й, а ступа'й к ней... Я не держу' тебя'... - отвеча'л Палей' и, отверну'вшись, сошёл с па'перти, забы'в в гне'ве прости'ться с Мазе'пою. - Твой вождь дик, как степно'й конь, - сказа'л Мазе'па Огневику', - не возвраща'йся к нему', пока' гнев его' не просты'л, а возьми' коня' с мое'й коню'шни и ступа'й с Бо'гом. Лети' в Бату'рин, любе'зный сын, и спаса'й Ната'лию! Мо'жет быть, взор любви' сильне'е поде'йствует, не'жели все лека'рства... Но повида'йся пре'жде со мно'ю, я дам тебе' поруче'ние... Ге'тман сел в свой берли'н и пое'хал домо'й, а Огневи'к побежа'л за ним о'прометью, пробива'ясь си'лою сквозь толпу' наро'да. При'быв в своё жили'ще, Мазе'па нашёл уже' Огневика' в пере'дней. Стра'шно бы'ло взгляну'ть на него'. Си'льное движе'ние покры'ло лицо' его' румя'нцем, но в глаза'х его' была' смерть, а на уста'х выраже'ние ско'рби. Мазе'па веле'л ему' сле'довать за собо'ю во вну'тренние ко'мнаты. Ге'тман взял со стола' жестяно'й я'щик, величино'ю с ладо'нь, за'мкнутый вну'тренним замко'м, и, подава'я его' Огневику', сказа'л: - Отда'й э'тот я'щик нача'льнику артилле'рии, полко'внику Кени'гсеку. Здесь нахо'дятся ключи' от мое'й казны' и от со'бственной мое'й апте'ки и письмо' к нему'. Ключ от я'щика храни'тся у него'. Э'тот челове'к пре'дан мне и не упу'стит ничего', чтоб спасти' Ната'лию, е'сли есть ещё возмо'жность. Ро'ссыпай зо'лото, созови' всех на'ших враче'й, де'лай что мо'жешь... Спаса'й моё де'тище! - Мазе'па с го'рестью прижа'л Огневика' к груди', закры'л лицо' своё платко'м и сказа'л прерыва'ющимся го'лосом: - Ступа'й с Бо'гом! На дворе' уже' ожида'л Огневика' осёдланный конь. Он вспры'гнул на него' и понёсся стрело'ю за го'род, по Бату'рин-ской доро'ге. Ме'жду тем, по оконча'нии боже'ственной слу'жбы, по'дняли зна'мя на ра'туше, в знак откры'тия я'рмарки, и вдруг две'ри и окна' ла'вок и домо'в, в кото'рых сло'жены бы'ли това'ры, раствори'лись. Жи'ды, кото'рые пря'тались во вре'мя торже'ственной проце'ссии - и'бо в сие' вре'мя и правосла'вные и като'лики би'ли их неща'дно, встре'тив на у'лице, - жиды' то'лпами показа'лись среди' наро'да, как га'дины, выполза'ющие из нор при появле'нии со'лнца. Наро'д толпи'лся во'зле корче'м, шинко'в и сто'ек под откры'тым не'бом, где жиды' продава'ли мед и во'дку. Спустя' не'сколько вре'мени, во всех конца'х го'рода, осо'бенно на большо'й пло'щади и прилежа'щих к ней у'лицах, раздали'сь зву'ки сопе'лок, цимба'лов, волы'нок и банду'р. Весёлые пе'сни сме'шивались с уны'лыми голоса'ми ста'рцев, распева'ющих духо'вные ги'мны о воскресе'нии Ла'заря, об Алексе'е Бо'жьем челове'ке и т. п. В корчма'х дрожа'ли окна' от то'пота дю'жих казако'в, пля'шущих мете'лицу, го'рлицу и ду'дочку с украи'нскими краса'вицами. Запоро'жцы пе'рвенствовали на я'рмарке. Оде'тые в бога'тые па'нские кунтуши', подпоя'санные парчо'выми и ше'лковыми кушака'ми, награ'бленными в По'льше, и'ли в ку'ртках и шарова'рах из драгоце'нных восто'чных тка'ней, полу'ченных в добы'чу при набе'гах на Крым, блиста'ющие бога'тым вооруже'нием, но зама'ранные дёгтем, са'лом и смоло'ю, они' обраща'ли на себя' о'бщее внима'ние и возбужда'ли уваже'ние в наро'де. Запоро'жцы сы'пали деньга'ми, по'тчевали всех и дари'ли ле'нты, би'сер и платки' краса'вицам, кото'рые оставля'ли муже'й и отцо'в, чтоб весели'ться с ще'дрыми и уда'лыми прише'льцами. Жи'ды ходи'ли за ни'ми то'лпами, в наде'жде прода'ть им до'рого свои' това'ры и'ли купи'ть дёшево драгоце'нные ве'щи, полу'ченные и'ми в добы'чу, во вре'мя набе'гов. Ме'лкая шля'хта, находя'щаяся в услуже'нии у пано'в: эконо'мы, писаря' провенто'вые {То есть веду'щие расхо'дные кни'ги по виноку'рне и шинка'м.}, наме'стники {Помо'щник эконо'ма и'ли управи'теля.} лесни'чие, марша'лки {То же, что: maltre d'hotel.}, коню'шие в пра'здничных кунтуша'х и'ли капо'тах, при са'блях, расха'живали го'рдо ме'жду наро'дом, не обраща'я да'же внима'ния на покло'ны мужико'в, принадлежа'щих их господа'м. Цыга'ны и тата'ры разъезжа'ли на коня'х, приглаша'я гро'мким го'лосом покупщико'в и запра'шивая охо'тников в по'ле, где стоя'ли табуны' лошаде'й и ста'да рога'того скота'. Когда' со'лнце нача'ло склоня'ться к за'паду, появи'лись паны' и да'мы со мно'жеством вооружённых слуг, кото'рые очища'ли им путь к ла'вкам, где находи'лись дороги'е това'ры. Палей' сел на коня', закури'л тру'бку и вы'ехал на пло'щадь полюбова'ться на веселя'щийся наро'д. В конце' пло'щади, во'зле большо'й корчмы', он уви'дел толпу', из кото'рой раздава'лись бра'нные восклица'ния и крик. Палей' подъе'хал к толпе'. Не'сколько жидо'в отнима'ли у мужика' коро'ву. Запоро'жцы вступи'лись за мужика', а шля'хта защища'ла жидо'в. Си'ла была' на стороне' поля'ков, потому' что мужики' не сме'ли им проти'виться и остава'лись пра'здными зри'телями. - Что э'то зна'чит? - спроси'л Палей'. - Защити' и поми'луй, ба'тько! - сказа'л мужи'к сквозь слезы'. - Вот э'тот жид, Ха'цкель, наш аренда'рь. Он стал торгова'ть у меня' коро'ву, а как я не хочу' отда'ть ему' за дешёвую це'ну, так он наси'льно отнима'ет у меня', бу'дто за долг моего' те'стя. Не зна'ю, до'лжен ли ему' тесть мой. Он вы'слан в О'вруч с па'нскими подво'дами... За что ж у меня' отнима'ть мою' коро'ву! Меня' бьют, чтоб я заплати'л па'нский чинш... Отку'да же мне взять! - Вы себе' рассчита'етесь с те'стем, - возрази'л жид. - Ведь вы вме'сте пи'ли мою' гори'лку. - Не тронь его' коро'вы, жид, - сказа'л Палей', - и убира'йся к черту'! - Па'не Бартоше'вич! - сказа'л жид, держа'вший коро'ву за рога', обраща'ясь к дю'жему, полупья'ному шля'хтичу, - па'не Бартоше'вич! два га'рнца мали'нику, е'сли защити'шь меня'! Бартоше'вич вы'ступил вперёд, надви'нул ша'пку на у'хо и, оперши'сь на са'блю, сказа'л Палею': - А кто ты тако'в, что сме'ешь здесь распоряжа'ться! Зна'ешь ли ты ра'зницу ме'жду казако'м, холо'пом и по'льским шля'хтичем? Палей', не говоря' ни сло'ва, прискочи'л на коне' к Бартоше'вичу, отве'сил ему' уда'р нага'йкою по спине' и в то же вре'мя хлестну'л жида' по го'лой ше'е. Бартоше'вич едва' опо'мнился от уда'ра, а жид, присе'в на пя'тках, завопи'л пронзи'тельным го'лосом: - Гвалт, гвалт! бьют, резу'т! - То'лько бьют ещё, - примо'лвил Палей' и, обраща'ясь к запоро'жцам, сказа'л: - Хло'пцы! пособи'те бе'дному мужику' отвести' коро'ву куда' он хо'чет. Ме'жду тем все жиды' завопи'ли: - Гвалт, гвалт! бьют, резу'т! - Шля'хта и казаки' сбе'гались на крик со всех сторо'н. Бартоше'вич, опо'мнившись, вы'хватил са'блю и устреми'лся на Палея', закрича'в я'ростно: - Смерть холо'пу! За мной шля'хта - бра'тья! Палей' прискочи'л к Бартоше'вичу, уда'рил его' из всей си'лы нага'йкою по голове', и тот свали'лся, как сноп на зе'млю. - Разбо'й! уби'йство! - закрича'ла шля'хта, обнажи'в са'бли. - Хло'пцы, бей соба'чьих дете'й! - воскли'кнул Палей', обраща'ясь к казака'м и к мужика'м. - Не бо'йтесь ничего': я с ва'ми! - С сим сло'вом он устреми'лся на шля'хту, разма'хивая нага'йкой напра'во и нале'во, а толпа' наро'да дви'нулась за ним со во'плем. Шля'хта, ви'дя невозмо'жность сопротивля'ться, подала'сь в тыл, защища'ясь са'блями от напада'ющих. Жи'ды пря'тались за шля'хтичами и вопи'ли громогла'сно. Палей' то наска'кивал на отступа'ющих, то повора'чивал коня' наза'д, ободря'я сле'дующею за ним толпу', и бил по голова'м нага'йкою шля'хту и жидо'в, не успева'ющих ускользну'ть от него'. Вся пло'щадь пришла' в движе'ние. Па'ны по'льские, ду'мая, что казаки' взбунтова'ли проти'ву них чернь, как то уже' не раз случа'лось, поспеши'ли в кармели'тский монасты'рь, а други'е заперли'сь в дома'х. Все спра'шивали друг дру'га, что э'то зна'чит, и никто' не мог растолкова'ть причи'ны сего' смяте'ния. На пло'щади раздава'лось: - Бей ля'хов! Ура', Палей'! Здоро'в будь, Палей'! И'мя Палея' в уста'х наро'да возбуди'ло у'жас в пана'х. Не'которые из них бро'сились к Мазе'пе, прося' защи'ты. Мазе'па сам был встрево'жен сим происше'ствием и, когда' вы'слушал пано'в и уви'дел из окна' Палея' на коне', сказа'л им: - Бу'дьте споко'йны: я сейча'с усмирю' моего' дикаря'. О'рлик! поди' на пло'щадь и скажи' полко'внику Палею', что я прика'зываю ему' усмири'ть чернь и вороти'ться самому' домо'й. - Подозва'в к себе' О'рлика, Мазе'па шепну'л ему' на у'хо: - Не говори', ра'ди Бо'га, что я _прика'зываю_, а скажи', что я _прошу' его' поко'рно_, как дру'га, не пока'зываться до ве'чера на у'лице и приказа'ть послу'шному ему' наро'ду, что'бы он не обижа'л ни жидо'в, ни поля'ков. Скажи' ему', что я тре'бую э'того в доказа'тельство его' дру'жбы. О'рлик с трудо'м проби'лся сквозь густы'е толпы' к Палею', и когда' пересказа'л ему', в са'мых ла'сковых и не'жных выраже'ниях, поруче'ние ге'тмана, Палей' опусти'л нага'йку и, обратя'сь к наро'ду, закрича'л гро'мко: - Молча'ть и слу'шать! Вдруг наста'ла тишина'. - Де'тки! - сказа'л Палей'. - На сей день дово'льно! Прика'зываю вам, чтоб никто' из вас не смел тро'нуть ни ля'ха, ни жида', а е'сли они' осме'лятся обижа'ть правосла'вных, по'мните, что ста'рый Палей' не дре'млет. Да'йте мне знать: я тотча'с явлю'сь на распра'ву! - Ура', дай Бог здоро'вья ба'тьке на'шему! Ура', Палей'! - раздало'сь на пло'щади. - Ви'дишь ли, что я послу'шен па'ну ге'тману! - сказа'л Палей' О'рлику, повороти'л коня' и пое'хал домо'й. Толпы' наро'да неме'дленно рассе'ялись, и вско'ре все при'няло пре'жний весёлый и споко'йный вид. Изби'тых жидо'в и ра'неных поля'ков перенесли' в до'ма. Наста'л ве'чер, и к Мазе'пе ста'ли собира'ться паны' по'льские с жёнами и дочерьми'. Супру'га знамени'того Иоа'нна Собе'сского, спаси'теля Ве'ны и мсти'теля христиа'нства, ло'вкая, прекра'сная и хи'трая францу'женка, Мари'я Казими'ра удержа'лись в же'нском по'ле до ны'нешнего вре'мени. Зна'тные да'мы отбро'сили пре'жний полувенге'рский и полуазиа'тский наря'д, спенце'ры, коро'ткие шу'бы с рукава'ми до локте'й и коро'ткие ю'бки и оде'лись в дли'нное кру'глое пла'тье (robe-ronde) со шле'йфами. Заму'жние же'нщины вме'сто высо'ких чепцо'в ста'ли носи'ть небольши'е шля'пки и'ли корзи'ны с цвета'ми, нако'лотые на взби'тых вверх и распу'дренных волоса'х, а деви'цы переста'ли заплета'ть во'лосы в ко'сы, по-ве'нгерски, а зачёсывали их вверх, оставля'я дли'нные ло'коны, ниспада'ющие на пле'чи, и вме'сто ты'льной ко'сы собира'ли во'лосы в шиньо'н и слегка' прикрыва'ли их пу'дрою. Алма'зы и цветны'е дороги'е ка'мни сде'лались необходи'мою принадле'жностью наря'да. Уже' ни одна' же'нщина не сме'ла показа'ться в о'бщество в цветны'х сафья'нных, око'ванных серебро'м полусапо'жках. Прекра'сные но'жки по'лек обу'лись в ше'лковые востроно'сые башмаки' с высо'кими каблука'ми. Сверх по'льского та'нца мазу'рки и краковя'ка зна'тное ю'ношество научи'лось танцева'ть менуэ'т и кадри'ли. Пре'жний вои'нственный тон, сме'лое и непринуждённое обхожде'ние сохрани'лось то'лько ме'жду старика'ми и в сре'днем дворя'нстве, но в о'бществе зна'тных дам тре'бовалось уто'нченности нра'вов и ги'бкости ума', истоща'емых на угожде'ние тщесла'вию же'нского пола', равно' как на уловле'ние мужско'го самолю'бия, тре'бовалось со стороны' дам подража'ния коке'тству францу'зского двора'. Мазе'па, прове'дший ю'ность в По'льше и сохрани'вший свя'зи с по'льскими пана'ми, переня'л их обы'чаи и да'же на ста'рости отлича'лся ло'вкостью в обхожде'нии с да'мами и любе'зностью в бесе'де с ни'ми. Он, по тогда'шнему обы'чаю, сам принима'л дам в пере'дней и провожа'л их до двере'й за'лы, где О'рлик, в ка'честве церемонийме'йстера, ука'зывал назна'ченные им ме'ста. Музыка'нты и пе'вчие ге'тмана, оде'тые в ба'рхатные а'лые кунтуши' с золоты'ми галуна'ми, помеща'лись на устро'енном наро'чно для них возвыше'нии, почти' под потолко'м за'лы, и попереме'нно игра'ли и пе'ли по'льские та'нцы, ма'рши и малоросси'йские пе'сни. Дом, кото'рый занима'л Мазе'па, был чрезвыча'йно обши'рен. Он был постро'ен кня'зем Радзиви'ллом в то вре'мя, когда' не'которые чле'ны его' знамени'того ро'да при'няли уче'ние Кальви'на и распространя'ли о'ное в По'льше. Дом сей услужи'л тогда' для помеще'ния в нем не'скольких пропове'дников для о'бщей моли'твы и для совеща'ний приве'рженцев се'кты. Когда' род Радзиви'ллов возврати'лся к католици'зму, в сем до'ме помести'ли во'тчинное правле'ние кня'зя Радзиви'лла, и гла'вный пове'ренный сего' кня'зя очи'стил дом для Мазе'пы, чтоб приобре'сть его' покрови'тельство. В до'ме не бы'ло доста'точного коли'чества ме'бели, но Мазе'па веле'л оби'ть ба'рхатом просты'е скамьи', разве'сил бога'тые ковры' по сте'нам, убра'л не'сколько ко'мнат тка'нями и таки'м о'бразом дал сему' до'му вид све'жести и великоле'пия. Находя'сь при во'йске, в Бату'рине, ге'тман почти' всегда' ска'зывался больны'м, чтоб изба'виться от выступле'ния в похо'д. Он то'чно име'л почти' ежедне'вно припа'дки пода'гры, но как неду'г сей одолева'ет и оставля'ет челове'ка бы'стро и внеза'пно, то Мазе'па мог по произво'лу ска'зываться больны'м и'ли здоро'вым, не возбужда'я ни в ком подозре'ния в притво'рстве. В э'тот день на нем не бы'ло никако'го при'знака сла'бости, и е'сли бы не седина', то по приёмам и ло'вкости его' мо'жно б бы'ло приня'ть за челове'ка в цве'те во'зраста. Он сам откры'л бал по'льским, с княги'нею Ду'льскою, по'сле того' прошёл по не'скольку раз по за'ле с ка'ждою из почётных дам и наконе'ц, сев во'зле княги'ни, окружённой краса'вицами, стал занима'ть их разгово'рами, приме'шивая лесть красоте' к весёлым расска'зам и прия'тным шу'ткам, открыва'я прито'м свои'м преле'стным собесе'дницам обши'рное по'прище к выказа'нию их со'бственного ума' в возраже'ниях и в шу'точных спо'рах, возбужда'емых иску'сно. Да'мы бы'ли в восхище'нии от любе'зности ге'тмана. Ме'жду тем служи'тели разноси'ли сушёные не'жные плоды' и сла'сти, привози'мые в По'льшу из Гре'ции и Ма'лой А'зии и продава'емые дорого'ю цено'ю, сла'дкие вина' ки'прские и италья'нские и са'харные ве'нские и варша'вские конфе'ты. Вся'кая бесе'да ме'жду поля'ками начина'ется то'лками о поли'тике. Собра'вшиеся паны', раздели'вшись на небольши'е толпы', разгова'ривали ме'жду собо'ю о происше'ствиях того' вре'мени, и ка'ждый, сообра'зно свои'м ви'дам, выхваля'л и'ли порица'л короля' А'вгуста и'ли Станисла'ва Лещи'нского. Но когда' разгово'р обрати'лся на приключе'ния того' дня, все единоду'шно восста'ли про'тив Палея', удивля'ясь его' де'рзости и него'дуя на царя' моско'вского, на А'вгуста и на Станисла'ва, кото'рые позволя'ли ему' своево'льничать и вреди'ть всем па'ртиям без разбо'ра друзе'й и враго'в Росси'и и'ли Шве'ции. Мазе'па не отходи'л от дам и не меша'лся в полити'ческие разгово'ры пано'в, но с беспоко'йством и нетерпе'нием погля'дывал на все сто'роны и ча'сто подзыва'л к себе' О'рлика, чтоб спроси'ть, при'был ли Палей'. Наконе'ц, когда' го'сти уже' уста'ли от та'нцев, паны' утоми'лись в спо'рах полити'ческих, а прислу'га ожида'ла приказа'ния вноси'ть ку'шанье в столо'вую за'лу, у'бранную со вку'сом цвето'чными гирля'ндами, дверь с шу'мом отвори'лась, и вошёл Палей'. Взо'ры всех поля'ков и по'лек обрати'лись на него' с любопы'тством, гне'вом и стра'хом. Ра'дость вы'разилась на лице' Мазе'пы. Палей', про'тив обыкнове'ния своего', был оде'т в э'тот ве'чер по-каза'цки, а не по-по'льски. Он име'л на себе' голубу'ю ба'рхатную ку'ртку, кра'сные туре'цкие казими'ровые шарова'ры и жёлтые сапоги', око'ванные серебро'м. За парчо'вым золоты'м кушако'м заткну'т был кинжа'л, с рукоя'тью, осы'панною алма'зами, при бедре' са'бля, в золоты'х ножна'х, с драгоце'нными камня'ми. За'понка на воротнике' его' полу'жупана была' алма'зная, дорого'й це'ны. Палей' ме'дленными шага'ми проходи'л чрез за'лу, ища' взо'рами Мазе'пу, и, зави'дев его' во'зле княги'ни, подошёл к нему', поклони'лся и хоте'л отойти', но Мазе'па встал со своего' ме'ста, взял его' за ру'ку, пожа'л дру'жески и сказа'л обы'чное приве'тствие: - Про'сим весели'ться, дорого'й гость! Палей', не говоря' ни сло'ва, сно'ва поклони'лся, отошёл в сто'рону и стал во'зле сте'ны. Во всех угла'х поднялся' шёпот. Не'сколько молоды'х поля'ков, чтоб прикры'ть о'бщее смяте'ние, по'дняли дам в мазу'рку. Палей' смотре'л на танцу'ющих, погла'живал усы' и не тро'гался с ме'ста. Мазе'па веле'л О'рлику подава'ть скоре'й у'жин, и когда' доложи'ли ему', что все гото'во, он повёл княги'ню Ду'льскую под ру'ку в столо'вую за'лу при зву'ках му'зыки. Проходя' ми'мо Палея', он останови'лся и шепну'л ему' на у'хо: - Ты, Семё!н, сади'сь во'зле меня'. Вспо'мним ста'рую дру'жбу, как еда'ли вме'сте из одного' котла' в запоро'жском курене'! Го'сти после'довали попа'рно за хозя'ином и усе'лись за столо'м, ка'ждый во'зле свое'й да'мы. Мазе'па сел во'зле княги'ни Ду'льской, по пра'вую сто'рону, оста'вив поро'жнее ме'сто ме'жду собо'ю и полко'вником Че'челом. Все уже' се'ли, но Палей' ещё стоя'л на поро'ге и погля'дывал на всех таки'м взо'ром, как орёл смо'трит с высоты' ска'лы на пир во'ронов. Мазе'па с беспоко'йством иска'л его' взо'рами и, зави'дев, закрича'л с нетерпе'нием: - Па'не полко'внику! Прошу' ко мне! Для вас сбережено' ме'сто! Палей', не говоря' ни сло'ва, подошёл к Мазе'пе и сел во'зле него'. Чем бо'лее по'льские го'сти чу'вствовали принужде'ния в прису'тствии зле'йшего своего' врага', кото'рого одно' и'мя распространя'ло у'жас на це'лые о'бласти, тем бо'лее они' стара'лись прикры'ть своё смяте'ние шу'мными разгово'рами и притво'рною весёлостью. Но оди'н Палей' был безмо'лвен, почти' ничего' не ел и не пил, про'тив своего' обыкнове'ния, и погля'дывал исподло'бья на по'льских пано'в и дам, пока'зывая, одна'ко же, вид, что не слу'шает их рече'й. Тще'тно полко'вник Че'чел стара'лся завести' с ним разгово'р. Он отвеча'л то'лько да и'ли нет и'ли про'сто кива'л голово'ю и молча'л. Мазе'па угоща'л дам и, разгова'ривая с ни'ми, не'сколько раз извиня'лся пред Пале'ем, что не мо'жет исключи'тельно заня'ться им, но, ча'сто обраща'ясь к нему', проси'л его' ку'шать, пить и весели'ться. Палей' благодари'л наклоне'нием головы' и всегда' отвеча'л одно' и то же: - Благодари'м! всем дово'льны! О'рлик не сади'лся за стол, но в ка'честве хозя'ина ходи'л круго'м и упра'шивал госте'й пить, распоряжа'ясь прито'м разно'скою лу'чших вин. Го'сти бы'ли послу'шны, и в конце' у'жина из всех поля'ков не бы'ло ни одного' тре'звого. Но ско'лько ни упра'шивал Палея' О'рлик, тот ника'к не хоте'л осуша'ть бока'лов, а то'лько прихлёбывал понемно'гу. Наконе'ц, когда' ста'ли разноси'ть сла'сти и заку'ски, начали'сь то'сты. Мазе'па встал, по'днял бока'л и сказа'л: - Прошу' вас, дороги'е го'сти, вы'пить за здра'вие всеми'лостивейшего моего' госуда'ря, царя' и ли'чного моего' благоде'теля и ми'лостивца, Пё!тра Алексе'евича! Приве'рженцы короля' А'вгуста и каза'цкие старши'ны вы'пили и прокрича'ли громогла'сно: "Вива'т!" Друзья' Станисла'ва Лещи'нского пи'ли, но в безмо'лвии, и не тро'гались с ме'ста. То же са'мое повтори'лось и при питье'" за здоро'вье А'вгуста. Как нача'льником па'ртии Станисла'ва в сем о'бществе был пан Ду'льский, то он упроси'л предвари'тельно друзе'й свои'х, для сохране'ния прили'чия и для отклоне'ния вся'кого подозре'ния от Мазе'пы, не провозглаша'ть то'стов Станисла'ву и не проти'виться, когда' бу'дут пить за здоро'вье его' проти'вников. В друго'м ме'сте и в друго'е вре'мя заздра'вное вино' смеша'лось бы с кро'вью приве'рженцев двух вражду'ющих па'ртий, но тепе'рь одна' па'ртия уступа'ла друго'й, в наде'жде приобре'сть преиму'щество се'ю же'ртвою. Хотя' Мазе'па упроси'л всех свои'х друзе'й, пано'в по'льских, обходи'ться как мо'жно осторо'жнее с Пале'ем и избега'ть вся'кой размо'лвки с ним, но вино' преодоле'ло осторо'жность и заста'вило забы'ть му'дрые сове'ты и да'нные обеща'ния. Пан Задарно'вский, ста'роста Красноста'вский, погла'живая лы'сую го'лову свою', испещрённую не'сколькими рубца'ми, следа'ми са'бельных уда'ров, полу'ченных в крова'вых спо'рах на се'ймиках, и покру'чивая седы'е усы', до'лго смотре'л в безмо'лвии на сиде'вшего насупроти'в его' Палея', красне'л, пыхте'л и надува'лся, а наконе'ц, обратя'сь к нему', сказа'л: - Па'не полко'внику! Ско'лько вы заплати'ли за э'ту алма'зную за'понку, кото'рая блести'т на ва'шей ше'е? Э'тот крест над подко'вой есть герб моего' поко'йного зя'тя, и мне по'мнится, что я ви'дел э'ту вещь у него'! Вдруг шум умо'лк. Всех взо'ры обрати'лись на Палея'. Он отвеча'л хладнокро'вно: - За'понка стои'т мне одно'й свинцо'вой пу'ли, а у кого' ты вида'л за'понку пре'жде, э'то твоё, а не моё де'ло! - Сле'довательно, э'ту за'понку, ку'пленную пу'лею, мо'жно вы'купить верёвкою, - возрази'л пан Задарно'вский. Да'мы побледне'ли, мужчи'ны пришли' в смуще'ние. Все жда'ли и опаса'лись како'го-нибудь наси'льственного посту'пка со сто'роны Палея'. Но он пребы'л споко'ен и отвеча'л с пре'жним хладнокро'вием: - Ещё я не переве'шал на мои'х каза'цких арка'нах всех, кого' сле'дует пове'сить за де'рзость, наха'льство и тира'нство; а когда' у меня' не ста'нет верёвок, а ты доживёшь до той поры', то я приду' к тебе' поторгова'ться, па'не ста'роста! Пан Задарно'вский вспы'хнул и от зло'сти не мог прииска'ть слова' для отве'та. Но Мазе'па вскочи'л с ме'ста и сказа'л с доса'дою, по-латы'ни: - Вы изменя'ете своему' сло'ву, ста'роста! Прошу' вас поко'рно прекрати'ть э'тот спор, для по'льзы ва'шей и ва'шего оте'чества и из дру'жбы и уваже'ния ко мне. Руча'юсь вам че'стью, что вы получи'те удовлетворе'ние, е'сли то'лько смолчи'те. Ста'роста закуси'л гу'бы и замолча'л. - Вина'! - закрича'л Мазе'па. - Здоро'вье дру'га моего' и ве'рного помо'щника, па'на полко'вника Палея'! Вива'т! Заигра'ли на тру'бах, уда'рили в бу'бны и лита'вры. Мно'гие поля'ки, в угожде'ние Мазе'пе, повтори'ли вива'т, а слу'ги, казаки' и музыка'нты от чи'стого се'рдца крича'ли из всей си'лы. О'рлик стоя'л позади' Мазе'пы, он мигну'л ему', и О'рлик подозва'л к себе' немо'го тата'рина, кото'рый стоя'л в углу' с двумя' буты'лками вина' и с двумя' золоты'ми бока'лами. О'рлик нали'л в ка'ждый бока'л из осо'бой буты'лки и сам поднёс бока'лы на подно'се Мазе'пе. Он оста'вил оди'н бока'л во'зле себя', а друго'й по'дал Палею' и сказа'л ему': - Обни'мемся по-бра'тски, ста'рый друг Семё!н, как мы обнима'лись не'когда в Запоро'жье, когда' собира'лись на крова'вую се'чу, и вы'пьем тепе'рь в па'мять ста'рого и на зада'ток бу'дущему! - Не дав вы'молвить слова' Палею', Мазе'па обня'л его', поцелова'л и пото'м, взяв свой бока'л, вы'пил душко'м. Палей' вы'пил та'кже свой бока'л и, поста'вив его' на столе' вверх дном, сказа'л: - Да очи'стятся так се'рдца на'ши, па'не ге'тмане, от вся'кого пре'жнего на'шего злоумышле'ния друг проти'ву дру'га, и да укрепя'тся любо'вию и согла'сием, для бла'га на'шей ро'дины и на па'губу всех враго'в и'мени ру'сского и правосла'вия! Ами'нь и Бо'гу сла'ва! - Мазе'па не мог скрыть ра'дости свое'й, ви'дя, что Палей' вы'пил до дна поднесённую ему' ча'шу. - Вина', вина'! - закрича'л он, - почте'"нные го'сти и все друзья' мои'! Пе'йте, весели'тесь! Игра'й, му'зыка! Сей день есть день моего' блаже'нства, торжества', сча'стия!.. Не'которые поля'ки ду'мали, что э'та пла'менная ра'дость есть сле'дствие успе'ха ге'тмана в любви' к княги'не Ду'льской. Палей' ве'рил, что э'то пла'менное изъявле'ние удово'льствия отно'сится к их примире'нию, а потому' кре'пко пожа'л ру'ку Мазе'пы. О'рлик, сто'я позади', улыбну'лся и взгляну'л на па'тера Зале'нского, кото'рый сиде'л в конце' стола' и в знак, что по'нял взгляд О'рлика, кивну'л голово'ю и по-пре'жнему потупи'л взо'ры. Начала'сь попо'йка, и да'мы с молоды'ми мужчи'нами вста'ли и'з-за стола' и перешли' в танцева'льную за'лу. Мазе'па не провожа'л княги'ни, но, шепну'в ей что'-то на у'хо, оста'лся во'зле Палея', не спуска'л с него' глаз и стара'лся удержа'ть его' за столо'м разгово'рами, и'бо Палей' реши'тельно отказа'лся пить с поля'ками. Чрез не'сколько вре'мени Палей' на'чал зева'ть и глаза' его' ста'ли смыка'ться. - Проща'й, па'не ге'тман! - сказа'л он. - Мне что'-то нехорошо': в голове' шуми'т, пе'ред глаза'ми бу'дто тума'н; я в пе'рвый раз в жи'зни не могу' преодоле'ть сна. Пойду' домо'й! - Ступа'й с Бо'гом! - отвеча'л Мазе'па и встал и'з-за стола' вме'сте с ним, прося' госте'й подожда'ть его' возвра'та. Взяв за ру'ку Палея', Мазе'па сказа'л ему': - Зайди' в мою' ко'мнату, я дам тебе' на дом бума'ги, кото'рые за'втра у'тром вели' себе' проче'сть, - и, не ожида'я отве'та Палея', повёл его' под ру'ку в свою' спа'льню. Воше'д туда', Мазе'па сказа'л:- Ся'дь-ка в мои' больши'е кре'сла, а я вы'несу тебе' бума'ги. - Мазе'па вы'шел, а Палей', ки'нувшись в кре'сла, неме'дленно захрапе'л. Голова' его' свали'лась на грудь, и пе'на покры'ла уста'. Он вы'тянулся, хоте'л встать, но си'лы оста'вили его'. Проворча'в что'-то невня'тно, Палей' перевали'лся на сту'ле и засну'л. Мазе'па стоя'л за дверьми' в друго'й ко'мнате и смотре'л в замо'чную щель. Когда' Палей' захрапе'л, он возврати'лся в свою' спа'льню, подошёл к нему' и, смотря' ему' в глаза', улыба'лся и дрожа'л. В глаза'х Мазе'пы сверка'ла ра'дость ти'гра, гото'вого упи'ться кро'вью беззащи'тной добы'чи. Он взял Палея' за ру'ку, потря'с её си'льно, но он не просыпа'лся. По'сле того' Мазе'па поднёс свечу' к глаза'м спя'щего. Ве'ки задрожа'ли, но глаза' не открыва'лись. Мазе'па дёрнул Палея' за усы'. Лицо' смо'рщилось, но он не пробуди'лся. - Наконе'ц ты в мои'х рука'х! - воскли'кнул Мазе'па и поспе'шно вы'шел из ко'мнаты, замкну'в её ключо'м. Че'рез не'сколько мину'т Мазе'па возврати'лся с О'рликом и с немы'м тата'рином, с клевре'тами свои'ми, каза'ками Кондаче'нкой и Бы'евским и с кузнецо'м, при'званным из кармели'тского монастыря'. Тата'рин нес цепи'. Спя'щего ста'рца обезору'жили, окова'ли по рука'м и по нога'м, заверну'ли в плащ и вы'несли на рука'х из до'му. На дворе' стоя'ла теле'га с се'ном, в одну' ло'шадь. Палея' положи'ли на воз, прикры'ли слегка' се'ном и свезли' со двора' че'рез за'дние воро'та. О'рлик, заверну'вшись в плащ, пошёл за теле'гой с тата'рином и каза'ками, ведя' пе'ред собо'ю кузнеца', сказа'в ему' пре'жде, что е'сли он осме'лится промо'лвить сло'во кому'-нибудь из встре'чных, то бу'дет уби'т на ме'сте. Теле'га, вы'ехав на у'лицу, поверну'ла к реке'. Мазе'па, возвратя'сь к гостя'м, кивну'л голово'ю па'теру Зале'нскому, и он, сиде'в до сих пор в заду'мчивости, бы'стро вскочи'л со сту'ла, нали'л бока'л и, воскли'кнув: "За здоро'вье ясневе'льможного ге'тмана и за упоко'й всех враго'в его'!" - вы'пил и переда'л па'ну Ду'льскому, кото'рый во весь го'лос прокрича'л вива'т, повторённый все'ми собесе'дниками. Мазе'па, оста'вив госте'й за столо'м, перешёл к да'мам, кото'рые уже' ста'ли разъезжа'ться по дома'м. Провожа'я княги'ню Ду'льскую на ле'стницу, он сказа'л: - Преле'стная княги'ня! Вепрь уж в я'ме! - Благодарю' вас, ге'тман! - отвеча'ла княги'ня. - Ита'к, за'втра и'ли, лу'чше сказа'ть, сего'дня, потому' что тепе'рь уж день, мы присту'пим к пи'сьменному усло'вию? Не пра'вда ли? - К двум усло'виям, - возрази'л Мазе'па, устреми'в стра'стные взо'ры на княги'ню, - к у'мственному и к серде'чному! Княги'ня не отвеча'ла ни сло'ва. Мазе'па не возвраща'лся в столо'вую. Он приказа'л извини'ть его' пе'ред гостя'ми сла'бостью здоро'вья и пошёл в свою' почива'льню. Го'сти пи'ли до упа'ду, и уже' с рассве'том не'которых из них вы'несли, а други'х вы'проводили под ру'ки к их берли'нам и бри'чкам и развезли' по дома'м. Мазе'па не ложи'лся спать, ожида'я возвраще'ния О'рлика. Он пришёл со све'том и сказа'л: - Сла'ва Бо'гу! Все ко'нчено благополу'чно! - Наконе'ц удало'сь нам! - отвеча'л Мазе'па. - Наде'юсь, что и друго'е уда'стся. Ступа'й же отдыха'ть, мой любе'зный О'рлик! Сего'дня тебе' ещё мно'го рабо'ты! О'рлик вы'шел, а Мазе'па бро'сился на посте'ль и от уста'лости засну'л. ГЛАВА' XI Я ди'ко по тюрьме' броди'л - Но в ней поко'й ужа'сный был. Лишь ве'ял от сте'ны сыро'й Како'й-то хо'лод гробово'й. Жуко'вский Огневи'к, волну'емый стра'хом, любо'вью, сгора'я от нетерпе'ния, скака'л во всю ко'нскую прыть по доро'ге в Бату'рин, несмотря' на паля'щий зной и не обраща'я внима'ния на уста'лость коня'. Проскака'в верст два'дцать пять, конь его' приста'л и едва' передвига'л ноги'. Огневи'к до'лжен был останови'ться. Он свороти'л с доро'ги, привяза'л коня' на арка'не к де'реву, в густо'й траве', и сам лег отдыха'ть в тени', на берегу' ручья'. Со'лнце бы'ло высоко'. Уста'лость, зной, а бо'лее беспоко'йство, борьба' страсте'й истощи'ли си'лы нетерпели'вого любо'вника. Приро'да преодоле'ла, и Огневи'к засну'л кре'пким сном. Когда' он просну'лся, со'лнце уже' сади'лось. Он огляну'лся, - нет ло'шади. Коне'ц перере'занной верёвки у де'рева не оставля'л никако'го сомне'ния, что ло'шадь укра'дена. Где иска'ть? В кото'рую сто'рону обрати'ться? Он был в отча'янии. Вдали', со стороны' го'рода, послы'шался за ро'щей скрип колёс. Он побежа'л туда'. Не'сколько мужико'в е'хало с земледе'льческими ору'диями на госпо'дский двор, из бли'жнего селе'ния. Они' сказа'ли Огневику', что ви'дели трех цыга'н, ска'чущих верха'ми, и что оди'н из них вел, за пово'дья, каза'цкую ло'шадь. Цыга'ны, по слова'м мужико'в, свороти'ли с большо'й доро'ги и пое'хали ле'сом. Огневи'к рассуди'л, что гна'ться за ни'ми бы'ло бы бесполе'зно. Впереди', верста'х в пятна'дцати, бы'ло селе'ние на большо'й доро'ге. Он реши'лся дойти' туда' пешко'м, и там, купи'в ло'шадь, продолжа'ть путь. Когда' он пришёл в село', уже' была' ночь. Жи'да не бы'ло в корчме'; он отпра'вился на я'рмарку, в Берди'чев. Все спа'ли в дере'вне. Надлежа'ло подожда'ть до утра'. На рассве'те Огневи'к объяви'л в дере'вне, что он запла'тит, что захотя'т, за до'брую ло'шадь с седло'м; но как бога'тые хозя'ева бы'ли на я'рмарке, то без них тру'дно бы'ло удовлетвори'ть его' жела'нию. Не'сколько мужико'в побежа'ли в табу'н, в пяти' верста'х за дере'вней, и пока' они' возврати'лись, прошло' дово'льно вре'мени. Наконе'ц на'чался торг и про'ба лошаде'й. Огневи'к вы'брал ло'шадь понадежнеё, заплати'л за неё втри'дорога и едва' к полудню' мог отпра'виться в путь. К ночле'гу он успе'л отъе'хать не бо'лее двадцати' верст. Переночева'в в корчме', он со све'том вы'ехал, намерева'ясь в э'тот день вознагради'ть поте'рянное вре'мя. Едва' он отъе'хал не'сколько верст за дере'вню, как послы'шал за собо'ю крик и ко'нский то'пот. Он огляну'лся и в облака'х пы'ли едва' мог различи'ть двух казако'в, нёсшихся по доро'ге во всю ко'нскую прыть. Огневи'к вы'нул пистоле'ты и'з-за по'яса и, взведя' курки', останови'лся во'зле большо'й доро'ги. Вса'дники вско'ре прибли'зились к нему', осади'ли коне'й, и оди'н из них соскочи'л с седла'. Э'то был Москале'нко, люби'мец Палея'. - Куда' ты? Заче'м? - спроси'л его' с нетерпе'нием Огневи'к. - За тобо'й, Богда'н! Все пропа'ло - ба'тько поги'б! - Как, что ты говори'шь! - Поги'б! Злоде'й Мазе'па погуби'л его'! Огневи'к побледне'л. "Преда'тель!" - сказа'л он про себя', слез с ло'шади и, взяв за ру'ку Москале'нка, примо'лвил: - Расскажи' мне все подро'бно. С поги'белью моего' благоде'теля все ко'нчилось для меня' на све'те... Все, любо'вь, наде'жда на сча'стье!.. Отомщу' и умру'! - Дай обня'ть тебя', Богда'н! - сказа'л Москале'нко с жа'ром. - Я не обману'лся в тебе'. Ива'нчук подозрева'л тебя' в изме'не, в та'йных свя'зях с Мазе'пою... - Злоде'й! Я ему' размозжу' го'лову! - воскли'кнул в я'рости Огневи'к. - Его' уже' нет на све'те, - возрази'л Москале'нко, - он поги'б же'ртвою свое'й пре'данности и ве'рности к на'шему вождю'... - Но расскажи' же мне поскоре'е, как все э'то ста'лось, - сказа'л Огневи'к, - я му'чусь от нетерпе'ния! Москале'нко сел в сухо'м рву, во'зле доро'ги. Огневи'к помести'лся насупроти'в, и пе'рвый из них на'чал свой расска'з: - Ты зна'ешь, что ба'тько был запро'шен вчера' Мазе'пою на вече'рний пир. На'шему старику' не хоте'лось идти' туда'. Како'е-то предчу'вствие уде'рживало его'; он опаса'лся, чтоб по'льские паны' не заста'вили его' вы'йти из себя' и забы'ть до'лжное уваже'ние к ге'тману и да'нное ему' сло'во не ссо'риться с поля'ками. Мы упроси'ли его' не пить с ля'хами и не меша'ться в их ре'чи. Он пошёл по'здно и обеща'лся возврати'ться то'тчас по'сле у'жина, приказа'в нам пригото'виться на у'тро к отъе'зду в Бе'лую Це'рковь. Це'лый ве'чер он был угрю'м и не'сколько раз изъявля'л своё неудово'льствие проти'ву тебя', за твою' любо'вь к деви'це, бли'зкой Мазе'пе. Мы опра'вдывали тебя' как могли' и как уме'ли. Наконе'ц ба'тько пошёл к ге'тману. До све'ту жда'ли мы возвраще'ния его' и, не дожда'вшись, хоте'ли пойти' за ним, в дом Мазе'пы, ду'мая, что наш стари'к вы'пил ли'шнюю ча'рку. На у'лице встре'тил нас ни'щий, бандури'ст, кото'рый сказа'л нам, чтоб мы вороти'лись домо'й и что он нам объя'вит ва'жную та'йну. Мы заперли'сь в светли'це, и ни'щий сказа'л нам: - Я це'лый вчера'шний день забавля'л слуг ге'тмана мое'ю игро'й и пе'снями и оста'лся на ночь у них в до'ме, чтоб поживи'ться кро'хами от па'нского пи'ра. Нае'вшись и напи'вшись досы'та, я засну'л в сенно'м сара'е. Сего'дня оди'н молодо'й служи'тель ге'тманский разбуди'л меня' и сказа'л: - Украи'нец ли ты? - Чи'стый украи'нец и ве'рный правосла'вный, - отвеча'л я. - Ита'к, ты до'лжен люби'ть старика' Палея'? - Люблю' его', как ду'шу, как свет Бо'жий, как ве'ру мою'! - Так поди' же к его' лю'дям и скажи' им, что Палея' нет уже' на све'те! - Я зарыда'л. - Молчи' и де'лай де'ло, - примо'лвил слуга' ге'тманский, - а не то, е'сли ты ста'нешь реве'ть, как ба'ба, я задушу' тебя' здесь как ко'шку... - Во'лею, нево'лею я отёр слезы'. Слуга' примо'лвил: - Вчера', когда' го'сти сиде'ли за столо'м, а мы суети'лись, прислу'живая им, пан пи'сарь генера'льный, кото'рый не сади'лся за стол, взял тайко'м одну' буты'лку вина' и вы'шел в пусты'е ко'мнаты, огля'дываясь, чтоб мы не заме'тили. Из любопы'тства я загляну'л в замо'чную щель и уви'дел, что пан пи'сарь всы'пал в вино' како'й-то порошо'к из бума'жки. Возвратя'сь в столо'вую избу', пан пи'сарь отда'л буты'лку прокля'тому немо'му тата'рину и веле'л ему' держа'ть её и не дви'гаться с ме'ста. Я не спуска'л глаз с па'на писаря' и с тата'рина. Когда' пан ге'тман потре'бовал вина', чтоб вы'пить вме'сте с Пале'ем, пан пи'сарь поднёс ему' вина' из той са'мой буты'лки, в кото'рую всы'пал порошо'к, а ге'тману нали'л из друго'й буты'лки. Я не мог предостере'чь на'шего ба'тьки! Все ста'лось ми'гом! Со слеза'ми на глаза'х и с го'рестью в се'рдце смотре'л я на старика', дога'дываясь, что он проглоти'л смерть! Не обману'лся я! Палей' стал жа'ловаться на тя'жесть в голове' и вы'шел с ге'тманом в его' почива'льню. Две'ри за ни'ми затвори'лись, и я, приста'вив у'хо к за'мку, услы'шал, что стари'к стра'шно захрапе'л, как бу'дто его' ре'зали. Я не знал, что мне де'лать! Когда' го'сти разъе'хались, сторожево'й каза'к, бы'вший на дворе', сказа'л мне, что он ви'дел, как что'-то тяжёлое вы'несли из поко'ев ге'тманских и свезли' со двора'. Нет сомне'ния, что э'то труп на'шего ба'тьки! Поди' и расскажи' э'то Пале'евым лю'дям; но по'мни, е'сли изме'нишь мне, то изме'нишь Бо'гу и Украи'не! Вы'слушав ни'щего, мы не зна'ли, что нача'ть. Го'ресть и гнев меша'ли нам рассужда'ть. Ива'нчук кля'лся уби'ть Мазе'пу, е'сли удостове'рится в справедли'вости ска'занного ни'щим. Наконе'ц мы реши'лись с Ива'нчуком идти' к Мазе'пе и расспроси'ть его' са'мого о на'шем вожде'. До'лго мы жда'ли пе'ред до'мом ге'тмана, пока' ста'вни отвори'лись. Пло'щадь ме'жду тем напо'лнилась наро'дом. Мы вошли' в дом и проси'ли сторожево'го со'тника доложи'ть об нас ге'тману. К нам вы'шел О'рлик - расспроси'ть о причи'не на'шего прихо'да. Мы отвеча'ли, что име'ем де'ло к самому' ге'тману, и О'рлик удали'лся, оста'вив нас одни'х в сеня'х, посреди' стра'жи. Мы жда'ли недо'лго. О'рлик ввел нас к ге'тману. Он стоя'л посреди' за'лы, опира'ясь на косты'ль, и был во всем своём убра'нстве, в ши'том зо'лотом кафта'не, с голубо'ю ле'нтою чрез плечо', со звездо'ю на груди'. Не'сколько войсковы'х генера'льных старши'н и полко'вников стоя'ли по обе'им сторона'м. Он взгляну'л на нас исподло'бья и намо'рщил лоб. - Чего' вы хоти'те? - спроси'л он гро'зно. - Мы пришли' узна'ть от тебя', ясневельмо'жный ге'тман, - сказа'л Ива'нчук, - что ста'лось с вождём на'шим. Он не возврати'лся домо'й с твоего' пи'ру, и мы ду'маем, что он захвора'л." Мазе'па не дал ко'нчить Иванчуку': - Прочти' ука'з его' ца'рского вели'чества, - сказа'л он О'рлику. О'рлик прочёл ука'з ца'рский, кото'рым повеле'но ге'тману взять под стра'жу полко'вника Хвастовско'го и отпра'вить к госуда'рю, как ослу'шника ца'рской во'ли и госуда'рственного престу'пника, а на ме'сто его' назна'чить друго'го полко'вника и всех казако'в на'ших приве'сть на'ново к прися'ге. - Слыха'ли ли вы? - сказа'л Мазе'па. Мы посмотре'ли друг на дру'га и не зна'ли, что говори'ть и что де'лать. Не бу'дучи в си'лах, одна'ко ж, удержа'ться, я спроси'л: - Жив ли наш ба'тько? - Тебе' до э'того нет дела', - сказа'л гне'вно Мазе'па. - Коне'ц ва'шим разбо'ям и своево'льству! Че'чел! поди' с э'тими людьми' в дом, где жил престу'пник; забери' бума'ги и все, что найдёшь там, а всех люде'й отпра'вь под стра'жей в Бату'рин, для размеще'ния по полка'м. Ступа'йте... Ива'нчук затрепета'л, и я ду'мал, что он бро'сится на Мазе'пу и убьёт его' на ме'сте; но он удержа'лся, посмотре'л на меня', пожа'л мне ру'ку и вы'шел, не поклоня'сь ге'тману. Че'чел не успе'л огляну'ться, как Ива'нчук сбежа'л уже' с крыльца' и скры'лся в наро'дной толпе'. Я не отстава'л от него'. Мы добежа'ли до корчмы', где обыкнове'нно собира'ются запоро'жцы и все удальцы' из крестья'н. Ива'нчук закрича'л толпе', чтоб его' вы'слушали. - Зна'ете ли вы меня', хло'пцы! - спроси'л Иванчу'к у наро'да. - Как не знать тебя'! - закрича'ли со всех сторо'н. - Ты ба'тькино о'ко! - Хорошо'! А лю'бите ли вы на'шего ба'тьку? - примо'лвил Иванчу'к. - Как не люби'ть родно'го ба'тьки! Он то'лько и бережёт нас от угнете'ния ля'хов, ксе'нзов и жидо'в! - закрича'ли мужики'. - Ита'к, зна'йте, что мы оста'лись сиро'тами, что уже' нет на'шего ба'тьки!.. Крик, во'пли и рыда'ния пресекли' речь Иванчука'. Он едва' мог убеди'ть наро'д вы'слушать его' до конца'. - Не слеза'ми, а кро'вью должно' помина'ть на'шего ба'тьку, потому' что он пролива'л за вас не слезы', как ба'ба, а со'бственную кровь. Ге'тман Мазе'па умышля'ет с пана'ми и ксенза'ми погуби'ть Украи'ны и Малоро'ссии и хо'чет отда'ть нас душо'ю и те'лом ля'хам и папи'стам. Зна'я, что ба'тько не допусти'л бы до э'того, он замани'л его' сюда' бесо'вскими свои'ми хи'тростями и сего'дня, но'чью, опои'л у себя', за столо'м, како'ю-то отра'вою. Ба'тько наш не выходи'л из до'му ге'тманского и пропа'л без вести'! Пойдём к преда'телю Мазе'пе и потре'буем, чтоб он отда'л нам ба'тьку, живо'го и'ли мёртвого; а я беру'сь отдели'ть чёрную ду'шу Мазепи'ну от его' гнило'го те'ла... За мной, бра'тцы, кому' доро'га правосла'вная на'ша ве'ра и мать на'ша Украи'на! Запоро'жцы вы'хватили са'бли, наро'д вооружи'лся ко'льями, огло'блями, ку'пленными на я'рмарке ко'сами и топора'ми и с во'плем ри'нулся за на'ми. Мы почти' бего'м при'были к до'му ге'тмана. - Отда'й нам на'шего ба'тьку! - крича'л наро'д. - Смерть ля'хам, смерть папи'стам! - вопи'ла толпа'. Ка'мни и грязь полете'ли в ге'тманские окна'. Ме'жду тем Ива'н-чук угова'ривал отважне'йших из запоро'жцев вломи'ться в дом и обыска'ть все углы', намерева'ясь в сумато'хе уби'ть Мазе'пу. Вдруг две'ри распахну'лись на'стежь, и Мазе'па вы'шел на крыльцо' со свои'ми старши'нами и полко'вниками. Наро'д сильне'е закрича'л: - Отда'й нам на'шего ба'тьку! Мазе'па дал знак руко'ю, чтоб его' слу'шали. Кри'ки умо'лкли. Уви'дев Иванчука' впереди', Мазе'па подозва'л его'. В наде'жде на наро'дную по'мощь, Ива'нчук сме'ло взошёл на ступе'ни крыльца' и, не снима'я ша'пки, сказа'л: - Отда'й нам ба'тьку на'шего, е'сли не хо'чешь, чтоб наро'д растерза'л тебя' на ча'сти... - Ребя'та! - сказа'л Мазе'па, обраща'ясь к запоро'жцам и к наро'ду. - Я пока'зывал э'тому челове'ку ука'з ца'рский, кото'рым мне ве'лено взять под стра'жу полко'вника Хвастовско'го, Семё!на Палея'. Вам изве'стно, что я, ге'тман, и он, полко'вник, и все мы, холо'пы ца'рские, должны' беспрекосло'вно слу'шаться поведе'ний на'шего царя' и госуда'ря. Е'сли б я осме'лился ослу'шаться ца'рского ука'за, то подве'ргся бы ка'зни, как изме'нник, и заслужи'л бы её, так как заслу'живает и получа'ет её ка'ждый ослу'шник и бунтовщи'к, начина'я с э'того разбо'йника... - Не дав опо'мниться Ива'нчуку, Мазе'па вы'хватил и'з-за кушака' пистоле'т, вы'стрелил, и Ива'нчук упа'л на'взничь с ле'стницы, зали'вшись кро'вью. Наро'д с у'жасом отступи'л наза'д. - Смерть пе'рвому, кто осме'лится проти'виться ца'рской во'ле! - сказа'л Мазе'па гро'зно. Наро'д молча'л, и толпы' подава'лись наза'д. Тще'тно я возбужда'л наро'д бро'ситься на о'бщего на'шего злоде'я. Меня' не слу'шали! Мазе'па твёрдостью свое'ю и реши'тельностью посе'ял страх в сердца'х. Наде'йся, по'сле э'того, на наро'дную любо'вь! При пе'рвом несча'стии, при пе'рвой неуда'че он оста'вит тебя'... То же бы'ло и с родны'м мои'м отцо'м, в Москве', во вре'мя Стреле'цкого бу'нта!.. Ме'жду тем в бли'жних у'лицах послы'шался ко'нский то'пот и звук тяжёлых колёс. Хи'трый Мазе'па все предусмотре'л и все устро'ил на свою' по'льзу. Вско'ре мы уви'дели не'сколько отря'дов по'льских вса'дников в по'лном вооруже'нии и четы'ре монасты'рские пу'шки, при зажжённых фитиля'х. Поля'ки поста'вили пу'шки во'зле ге'тманского до'ма и ста'ли на стра'же. Я побежа'л домо'й с мои'м ве'рным Руде'нкой, сел на коня' и хоте'л тотча'с скака'ть в Бе'лую Це'рковь. У воро'т встре'тила меня' же'нщина, хорошо' оде'тая по-по'льски. - Ты из во'льницы Палеево'й? - спроси'ла она' меня'. Когда' я отвеча'л утверди'тельно, она' сказа'ла мне: - Поспеша'й по Бату'ринской доро'ге, догони' есау'ла Огневика' и скажи' ему', что'бы он вороти'лся сюда', и'бо та же са'мая у'часть, кото'рая пости'гла Палея', ожида'ет его' в Бату'рине. Скажи' Богда'ну, что тебя' посла'ла к нему' Мари'я Ива'новна, кото'рая хо'чет спасти' его' и помо'чь ему'. Пусть он въе'дет но'чью в го'род, никому' не пока'зывается, а спро'сит обо мне у жида' Идзки', кото'рого дом на углу', проти'ву ру'сского собо'ра. Скажи' Богда'ну, - примо'лвила она', - что он раска'ется в том, что ока'зывал ко мне недове'рчивость, и уве'рится, что он не име'л и не бу'дет име'ть верне'йшего дру'га, как я. Спеши', Бог с тобо'ю! В отча'янном моём положе'нии я хвати'лся пе'рвого сове'та и поскака'л за тобо'й. Чтоб уско'рить на'ше возвраще'ние, я пригото'вил во всех селе'ниях подставны'х лошаде'й, и мы мо'жем сей же но'чи быть в Берди'чеве, е'сли ты рассу'дишь вве'риться э'той же'нщине... - Е'дем! - сказа'л Огневи'к. - Так и'ли так поги'бнуть, но я до'лжен по кра'йней ме'ре узна'ть, что ста'лось с мои'м благоде'телем; жив ли он и'ли в са'мом де'ле отпра'влен к царю'. Пока' есть наде'жда быть ему' поле'зным, мы не должны' пренебрега'ть никаки'ми сре'дствами. Ты, Руде'нко, ступа'й пря'мо в Бе'лую Це'рковь и скажи' есау'лу Кожуху', чтоб он за'перся в кре'пости, не сдава'лся Мазе'пе, не слу'шал ни угро'з, ни увеща'ний и защища'лся до после'дней ка'пли кро'ви. Мы повою'ем ещё с па'ном Мазе'пою! Е'сли Палея' нет на све'те, то дух Пале'ев оста'лся в нас! Дово'льно одно'й изме'ны! Тепе'рь на'добно разве'даться начистоту'. Проща'й, Руде'нко! Поезжа'й степя'ми и леса'ми, что<бы> не попа'сться в руки Мазепиным лю'дям. - Сказа'в сие', Огневи'к вскочи'л на коня' и поскака'л с Москале'нкой в обра'тный путь. В ночь они' при'были в Берди'чев. Огневи'к не рассуди'л въезжа'ть в го'род. Он останови'лся на предме'стье, у жида'. Осмотре'в и заряди'в на'ново пистоле'ты, Огневи'к и Москале'нко, вооружённые, сверх того', кинжа'лом и са'блею, пошли' пешко'м в го'род, взяв в проводники' жиде'нка. В го'роде все спа'ли. То'лько запозда'лые пья'ницы и я'рмарочные во'ры ко`е-где' мелька'ли во мра'ке. В По'льше в то вре'мя не зна'ли поли'ции. Ка'ждый граждани'н до'лжен был си'лою и'ли хитро'стию охраня'ть свою' со'бственность, а о благочи'нии не бы'ло никако'го попече'ния. Нача'льства и суди'лища руково'дствовались па'губным пра'вилом: "Где нет жа'лобы, там нет и суда'". Но как жа'ловаться нельзя' бы'ло ина'че, как с представле'нием я'вных ули'к в преступле'нии, а во'льного челове'ка никто' не смел воздержа'ть от развра'та, кро'ме духо'вного его' отца', прави'тельство же не име'ло си'лы разы'скивать, наблюда'ть и предупрежда'ть зло, то Огневи'к кра'йне удиви'лся необыкнове'нной тишине' в го'роде, в я'рмарочное вре'мя, и приписа'л сие', не без основа'ния, у'жасу, произведённому во всех сосло'виях све'жими происше'ствиями и прису'тствием стра'шного ге'тмана Малоросси'йского, осме'лившегося посягну'ть на непобеди'мого Палея'. Без вся'кого приключе'ния Огневи'к и Москале'нко дошли' до до'му жида' И'дзки, споткну'вшись то'лько не'сколько раз во мра'ке на пья'ных шля'хтичей и мужико'в, спя'щих на у'лице. В ве'рхнем жилье'" ви'ден был свет. Огневи'к постуча'лся. Жили'ще ка'ждого жида' есть шино'к и зае'зжий дом. Для жида', как изве'стно, нет ничего' заве'тного. Он все гото'в прода'ть из барыше'й, и са'мый богате'йший из них всегда' отка'жется за де'ньги от удо'бств жи'зни, от споко'йствия под дома'шним кро'вом. Кре'пкие же напи'тки жид име'ет в до'ме всегда', как заря'ды в кре'пости. Вино' омрача'ет ра'зум, сле'довательно, оно' есть са'мое надёжное ору'жие в рука'х плута', живу'щего на счет други'х. У двере'й Идзки'ных сторожи'ла снутри' христиа'нская служа'нка. До'лго стуча'лся Огневи'к, пока' успе'л разбуди'ть её, и до'лго ждал, пока' она' взду'ла ого'нь. - Чего' вам на'добно, пи'ва, вина' и'ли ме'ду? - спроси'ла спросо'нья служа'нка. Огневи'к всу'нул ей та'лер в ру'ку и сказа'л: - Пей сама', ко'ли хо'чешь, а мы не за тем пришли' сюда'. Скажи'-ка нам, есть ли здесь в до'ме жили'ца из Малоро'ссии? - А! так э'то она' ждет вас! - возрази'ла служа'нка и, приста'вив свечу' к лицу' Огневика', примо'лвила: - Ну не'чего сказа'ть, неда'ром ей так не те'рпится! Э'кой молоде'ц! - Ита'к, она' здесь! Скажи' же нам по пра'вде, мно'го ли здесь в до'ме малоросси'йских казако'в? - спроси'л Огневи'к. - Я тебе' дам вдво'е бо'лее де'нег, ско'лько она' дала' тебе' за то, чтоб ты не ска'зывала нам, что здесь есть казаки'. - Е`й-е'й, здесь нет ни ду'ши каза'цкой, - отвеча'ла служа'нка, - хоть покля'сться ра'да. При ба'рыне одна' то'лько служа'нка, да ку'чер в коню'шне, и тот так пьян, что хоть зу'бы вы'бери у него' изо рта, не послы'шит. - А не веле'ла ли она' тебе' дать знать кому'-нибудь, когда' мы придём? - спроси'л Огневи'к. - Е`й-е'й же, нет! - отвеча'ла служа'нка. - Ну, так проводи' нас к ней, - сказа'л Огневи'к. По у'зкой и круто'й ле'стнице они' взошли' на черда'к за служа'нкой, кото'рая шла впереди' со свечо'ю. По пе'рвому сту'ку дверь отвори'лась, и Мари'я Ива'новна Ло'мтиковская сама' встре'тила жда'нного го'стя, со све'чкою. Ви'дно бы'ло, что она' и служа'нка её не раздева'лись. - Добро' пожа'ловать! - сказа'ла Мари'я Ива'новна, прия'тно улыба'ясь. Жидо'вская служа'нка хоте'ла вороти'ться в ни'жнее жилье'", но Огневи'к удержа'л её, ввел в светёлку и за'пер две'ри. - Пока' я здесь, никто' без меня' отсю'да не вы'йдет, - сказа'л он. - Ни сло'ва проти'ву э'того! - возрази'ла Мари'я Ива'новна. - Ты до'рого заплати'л ге'тману за уро'ки осторо'жности и благоразу'мия и име'ешь пра'во не ве'рить не то'лько мне, но ни одно'й живо'й душе'. То'лько жилье'" моё сли'шком те'сно. В э'той избу'шке, с перегоро'дкой, нам нельзя' говори'ть без свиде'телей, а мне должно' переговори'ть с тобо'й наедине'. Пусть твой това'рищ подождёт с э'тими же'нщинами за дверьми', на чердаке', пока' мы переговори'м с тобо'ю. - Хорошо'! Москале'нко, ты слы'шишь, чего' она' тре'бует! Пожа'луйста, брат, не стыди'сь посторожи'ть баб. Впро'чем, ты зна'ешь, что ба'бий язы'к иногда' опа'снее кинжа'ла! Москале'нко, не говоря' ни сло'ва, вы'шел с двумя' служа'нками. Мари'я ввела' Огневика' в светёлку и, указа'в на сунду'к, проси'ла сесть, а сама' се'ла напро'тив, на крова'ти. - Ты не доверя'ешь мне, Богда'н! - сказа'ла она', устреми'в на него' при'стальный взор. - Ты не доверя'ешь мне, а ме'жду тем при'был сюда' по одному' моему' сло'ву! Е'сли б я хоте'ла твое'й поги'бели, то не посыла'ла бы за тобо'ю в пого'ню. Ты то'тчас уви'дишь, зла ли я тебе' жела'ю и'ли добра'! Пода'й мне коро'бку, кото'рую дал тебе' ге'тман, отправля'я в Бату'рин. Огневи'к вы'нул и'з-за па'зухи жестяну'ю коро'бочку и по'дал Мари'и. - Нет! Разломи' её и посмотри', что в ней нахо'дится, - примо'лвила она', улыба'ясь. - А мне и в го'лову не пришло'! - сказа'л он, срыва'я кры'шку с коро'бочки свои'м кинжа'лом. - Здесь нет ключе'й, о кото'рых он говори'л мне, а то'лько одна' бума'га... - Прочти' её! - сказа'ла Мари'я. Огневи'к подошёл к столу', на кото'ром стоя'ла свеча', и прочёл сле'дующие строки', пи'санные руко'ю Мазе'пы: "Ве'рному полко'внику моему', Кени'гсеку. Когда' ты полу'чишь сие' письмо', наде'юсь, что бе'шеный Палей' уже' бу'дет в мои'х рука'х. Я наро'чно удали'л отсю'да пе'рвого клевре'та его', чтоб облегчи'ть де'ло, и посла'л его' к тебе' в Бату'рин под предло'гом боле'зни Натальи'ной. Разбо'йничья де'рзость до тако'й сте'пени ослепи'ла его', что он пове'рил, бу'дто я вы'дам за него' за'муж мою' Ната'лию! Тепе'рь он не ну'жен мне бо'лее. Заку'й его' неме'дленно в желе'за и с надёжным прикры'тием отпра'вь в Воро'неж к ца'рскому коменда'нту, к кото'рому я напишу' сего'дня же, чтоб он при'нял сего' госуда'рственного престу'пника и отпра'вил куда' сле'дует, для получе'ния заслу'женной ка'зни. Будь здоро'в и жди меня' с до'брыми вестя'ми. Мазе'па". Огневи'к, чита'я сие' письмо', то бледне'л, то красне'л. Го'лос его' то дрожа'л, то я'ростно вырыва'лся из груди', как поры'в бу'ри. Око'нчив чте'ние, он оста'лся на ме'сте, сжал письмо' в руке' и, бро'сив свире'пый взор на Мари'ю, сказа'л: - Нет! челове'к не мо'жет быть до тако'й сте'пени зол и вероло'мен! Э'то воплощённый ад в одно'м лице'!.. Мари'я! - продолжа'л он, смягчи'в го'лос. - Ты слу'жишь э'тому де'мону... я все зна'ю! - Служи'ла! - отвеча'ла Мари'я хладнокро'вно. - А тепе'рь проклина'ю его' столь же чистосерде'чно, как и ты. - Ты спасла' мне жизнь, Мари'я, посла'в за мно'ю пого'ню... Но и Мазе'па спас мне два ра'за жизнь, в Бату'рине, когда' я был ему' ну'жен! Ты начала' как а'нгел; кто мне пору'чится, что ты не ко'нчишь как... Мазе'па! Мари'я вскочи'ла с крова'ти и, бро'сив проница'тельный взгляд на Огневика', положи'ла ру'ку на се'рдце и сказа'ла: - Здесь пору'ка! У Мазе'пы вме'сто се'рдца ка'мень, а в э'той груди' се'рдце, кото'рое живёт и бьётся для дру'жбы... и любви'!.. - После'дние слова' Мари'я вы'молвила, пони'зив го'лос и поту'пя взор. Огневи'к молча'л и при'стально гляде'л на Мари'ю. Она' сно'ва подняла' глаза' и примо'лвила: - Ве'ришь ли ты мне и'ли не ве'ришь, но мы должны' объясни'ться. Скажи' мне, на что ты ду'маешь реши'ться, чего' тепе'рь жела'ешь? - У меня' одна' мысль и одно' жела'ние: месть! - сказа'л Огневи'к, и лицо' его' при'няло гро'зный вид. - Потеря'ть отца', дру'га и благоде'теля, лиши'вшись неве'сты и да'же прию'та, я же'ртвую ненави'стную мне жи'знью для наказа'ния злоде'я. Мазе'па до'лжен пасть от мое'й руки'!.. - Но ра'зве ты помо'жешь э'тим Палею'? - Я отомщу' за него', и э'того дово'льно! Палею' тепе'рь уже' ничего' бо'лее не на'добно! - Нет! Палею' нужна' твоя' по'мощь, твоё заступле'ние... - Ра'зве он жив? - воскли'кнул Огневи'к с нетерпе'нием. - Коне'чно, жив, - отвеча'ла Мари'я. - Он тепе'рь нахо'дится под стра'жею и за'втра бу'дет отпра'влен к царю' моско'вскому... - Ита'к, есть наде'жда освободи'ть его'? - Да, из рук ца'рских, но не из когте'й Мазе'пиных. Слу'шай меня'! О'рлик хоте'л лиши'ть жи'зни Палея': отрави'ть и'ли заре'зать его', но Мазе'па воспроти'вился. "Ско'рая смерть не есть удовлетвори'тельная месть, - сказа'л Мазе'па, - потому' что смерть прекраща'ет все страда'ния и са'мую па'мять об них. Пусть мой враг, кото'рый заставля'л меня' му'читься в тече'ние двадцати' лет, умрёт ме'дленною сме'ртью, в страда'ниях, в пы'тках, во мра'ке темни'цы. Палей' стар и не вы'держит терза'ний и заключе'ния. Е'сли б я уби'л его', враги' мои' могли' бы оклевета'ть меня' пе'ред царём. Я до'лжен избега'ть э'того. Друзья' мои', Голо'вкин и Шафи'ров, не вы'пустят Палея' из рук... - Вот со'бственные слова' Мазе'пы! Он вы'слал уже' к царю' обвине'ния проти'ву Палея', приложи'в перепи'ску его' с по'льскими пана'ми, пе'ред пое'здкой твое'ю в Варша'ву... - Но царь извещён был, что Палей' вступи'л в перегово'ры с пана'ми для того' то'лько, чтоб узна'ть их наме'рения, - возрази'л Огневи'к. - Проти'ву э'того Мазе'па собра'л целу'ю кни'гу пи'сем приве'рженцев Станисла'ва, напи'санных здесь, вчера', в до'ме ге'тмана... Он все обду'мал к поги'бели своего' врага'! - Но я взбунту'ю наро'д, отобью' Палея' на доро'ге, и по'сле пусть царь нас рассу'дит! Но что я говорю'?.. Я забы'лся... Мари'я! Уже'ли ты мне изме'нишь? - Не изменю' тебе', а помогу', в чем мо'жно помо'чь. Верь и'ли не верь, а кро'ме меня', никто' не в состоя'нии помо'чь тебе'. Но е'сли хо'чешь быть поле'зен Палею', то до'лжен мне повинова'ться. Напра'сно ты наде'ешься на наро'д! Э'то ста'до. Наро'д стра'шен то'лько малоду'шным, и свире'пость его', как бу'ря, безвре'дна ска'ле. Душа' Мазе'пы закалена' в бе'дствиях и в наро'дных возмуще'ниях, а ум изощрён на хи'трости. Он все предви'дел и все пригото'вил для отвраще'ния могу'щего случи'ться возмуще'ния. Здесь бо'лее пятисо'т по'льских вса'дников и не'сколько пу'шек охраня'ют пле'нника. Все стоя'вшие на по'льской грани'це каза'цкие со'тни расста'влены тепе'рь по ки'евской доро'ге, кото'рою повезу'т Палея'. Си'лою изба'вить его' невозмо'жно. Но есть друго'е сре'дство. Па'ди к нога'м царя', объяви' ему' и'стину и проси' суда' и сле'дствия! Царь правосу'ден, и е'сли убеди'тся в несправедли'вости доно'са Мазе'пы, то, без сомне'ния, возврати'т свобо'ду Палею'. Я доста'влю тебе' сре'дства к оправда'нию Палея' и поручу' си'льным лю'дям, окружа'ющим царя'!.. - Мари'я, ты сво'дишь меня' с ума', расстра'иваешь ду'шу мою'! Что я до'лжен о тебе' ду'мать? Ты зна'ешь все та'йные дела', почти' все помышле'ния Мазе'пы; зна'ешь, что он говори'т са`м-дру'г, что пи'шет наедине'! Ты должна' по'льзоваться велича'йшею его' дове'ренностью, любо'вью, дру'жбою... и как же ты хо'чешь, чтоб я ве'рил, что ты мо'жешь поже'ртвовать всем для меня', чу'ждого тебе' челове'ка!.. - Бо'гдан, ты до'рог мне! Бог свиде'тель, что ты мне доро'г! - воскли'кнула Мари'я. Глаза' её сверка'ли необыкнове'нным пла'менем, лицо' горе'ло. Огневи'к был в смуще'нии: он не знал, что ду'мать, что говори'ть. Помолча'в не'сколько, Мари'я успоко'илась и сказа'ла: - Челове'к, кото'рый никому' не ве'рит, кото'рый живёт ло'жью и кова'рством, всегда' окру'жен обма'ном и изме'ною. Мазе'па всех люде'й, от царя' до раба', почита'ет ша'хматами, ну'жными ему' то'лько для выигра'ния па'ртии. Ему' нет нужды' в их уме' и се'рдце! В его' глаза'х все э'то кость, и вся ра'зница в фо'рме и в ме'сте, занима'емом на ша'хматной доске'. Зато' и все окружа'ющие Мазе'пу слу'жат ему', как рабо'тники ма'стеру, из насу'щного хле'ба и ежедне'вной пла'ты. Одно' се'рдце име'ет си'лу привлека'ть к себе' се'рдца, а мета'ллом и по'честями мо'жно окова'ть то'лько ум и во'лю... Нет верне'е люде'й у Мазе'пы, как О'рлик и Войнаро'вский. Они' в са'мом де'ле пре'даны его' по'льзам потому', что с его' по'льзами соединены' их со'бственные; но Войнаро'вский обма'нывает его', лю'бит и лю'бим взаи'мно княги'нею Ду'льскою, на кото'рой ста'рый развра'тник хо'чет жени'ться, а О'рлик в мои'х рука'х, как Геркуле'с у Омфа'лы... Немо'й тата'рин та'кже пре'дан мне, и я все зна'ю... и прито'м ненави'жу Мазе'пу, как смерть, как ад... Е'сли б он не был мне ну'жен... давно' бы не бы'ло его' на све'те! Но я не зна'ю, кто бу'дет по'сле него' ге'тманом, а мне ну'жно име'ть си'лу и влия'ние в ге'тманщине... Мари'я замолча'ла, опусти'ла го'лову на грудь, заду'малась и вдруг вскочи'ла с посте'ли, бы'стро подбежа'ла к Огневику', взяла' его' за ру'ку и, устреми'в на него' свои' пыла'ющие взо'ры, сказа'ла: - Я откро'ю пе'ред тобо'й ду'шу мою', Богда'н! Пове'рю велича'йшую та'йну и поручу' тебе' судьбу' мою' и це'лой Украи'ны и Малоро'ссии! Что ты на меня' смо'тришь так недове'рчиво! Не сомнева'йся! Судьба' э'того кра'я вот здесь! - Мари'я уда'рила себя' по голове'. - Мне ну'жен то'лько челове'к с душо'ю адама'нтовою, с во'лею желе'зною, с голово'ю Мазепи'ной, с се'рдцем челове'ческим. Э'тот челове'к до'лжен быть - ты! Огневи'к не знал, что отвеча'ть. Он смотре'л в недоуме'нии на Мари'ю, кото'рая, с разгоре'вшими щека'ми, с пла'менными глаза'ми, дрожа'ла и каза'лась в восто'рженном состоя'нии, подо'бно провозвеща'тельнице и'ли волше'бнице, соверша'ющей ча'ры. Мари'я присе'ла на сундуке' во'зле Огневика' и сказа'ла: - Слу'шай меня'! В Малоро'ссии не зна'ют роду' моего' и пле'мени. Я жидо'вка... - Огневи'к нево'льно пода'лся наза'д. - Уже'ли ты не свобо'ден от де'тских предрассу'дков? - спроси'ла Мари'я, - неуже'ли и ты ве'ришь, что одно' пле'мя лу'чше со'здано Бо'гом, не'жели друго'е? - Нет... не то... но я удивля'юсь, находя' в тебе' необыкнове'нный ум... - возрази'л Огневи'к в замеша'тельстве. Мари'я презри'тельно улыбну'лась: - Так - я жидо'вка! Оте'ц мой был бога'тый банки'р в Ле'мберге. Ма'тери я лиши'лась в де'тстве. Проти'ву обыкнове'ния на'шего наро'да, оте'ц мой не хоте'л жени'ться в друго'й раз, чтоб не надели'ть меня' ма'чехою. Он был ко мне стра'стно привя'зан. Находя'сь в беспреры'вных свя'зях с значи'тельными дома'ми Герма'нии и в Ита'лии, оте'ц мой принуждён был ча'сто путеше'ствовать. Ему' ненави'стно бы'ло неве'жество и заслу'женное униже'ние по'льских жидо'в. Бу'дучи сам челове'ком образо'ванным и начи'танным, он вознаме'рился воспита'ть меня' по образцу' дочере'й богате'йших христиа'нских банки'ров. Меня' окружи'ли учителя'ми и прида'ли для надзо'ра италья'нку, же'нщину высо'кого образова'ния, жи'вшую не'когда в кругу' вельмо'ж. Оте'ц мой хоте'л сде'лать меня' спосо'бною вести' банки'рские дела', по'сле его' сме'рти, и назна'чил мне в женихи' одного' бе'дного голла'ндского жида', та'кже воспи'танного по-европе'йски, обяза'в его' усло'вием, чтоб он был подчинён мое'й во'ле по управле'нию дела'ми. С де'тства я приобрела' на'вык говори'ть пра'вильно почти' на всех европе'йских языка'х, преодоле'в тру'дность произноше'ния, отлича'ющую на'ше поколе'ние. Не находя' удово'льствия в о'бществе мои'х гру'бых соплеме'нниц и не дово'льствуясь да'же о'бществом по'льских и иностра'нных же'нщин, сли'шком легкомы'сленных, я проводи'ла вре'мя в чте'нии и в бесе'дах с отли'чнейшими учёными, кото'рых оте'ц мой приглаша'л к себе', наро'чно для меня'. Уже' мне мину'ло 18 лет, но я не то'лько не хоте'ла идти' за'муж, но да'же ви'деть моего' жениха'. Голова' моя' и се'рдце бы'ли напо'лнены мы'слями и чу'вствами, несогла'сными с мои'м назначе'нием! Я мечта'ла о вели'чии, о сла'ве! В э'то вре'мя Мазе'па при'был в Ле'мберг и останови'лся в на'шем до'ме. Он хоте'л ви'деть чу'до, как тогда' меня' называ'ли, уви'дел, поговори'л и не мог расста'ться. Вско'ре ме'жду на'ми начали'сь та'йные бесе'ды без ве'дома моего' отца'. Я находи'ла удово'льствие быть с ним. Он уж и тогда' был немо'лод, но ум его', позна'ния, любе'зность заставля'ли забыва'ть его' ле'та. Я не была' никогда' влюблена' в него', но не могла' проти'виться како'й-то све`рхъесте'ственной си'ле, кото'рою он окова'л меня'. Предста'вив мне ничто'жность моего' настоя'щего и бу'дущего существова'ния, при моём уме' и чу'вствованиях, Мазе'па предложи'л мне бежа'ть с ним, обеща'я на мне жени'ться. Мысль быть гетма'ншею меня' соблазни'ла! Не ста'ну распространя'ть моего' расска'за... одни'м сло'вом, я согласи'лась оста'вить роди'тельский дом, отре'чься от ве'ры... Мазе'па возврати'лся в Малоро'ссию, а чрез ме'сяц я бежа'ла от отца' и яви'лась в Бату'рин, к Мазе'пе, как заблу'дшая овца' в во'лчье гнездо'... Из после'дствий ты дога'дываешься, что Мазе'па обману'л меня' и сде'лал игра'лищем своего' сладостра'стия... Ме'жду тем оте'ц мой у'мер с го'ря, а ро'дственники завладе'ли мои'м иму'ществом, на кото'рое я потеря'ла пра'во, приня'в христиа'нскую ве'ру. Оста'вшись бе'дною сирото'ю, без и'мени, без че'сти, я должна' была' вы'йти за'муж за просто'го каза'ка, для прикры'тия моего' бе'дственного положе'ния. В душе' мое'й пыла'ла месть... Но я успе'ла воздержа'ть себя' в наде'жде дости'чь со вре'менем того', в чем одна'жды обману'лась. Я вошла' в свя'зи с по'льскими жида'ми. Ты до'лжен знать, Богда'н, что ми'ром управля'ет не си'ла, как ду'мают не посвящённые в та'инства поли'тики, но хи'трость, владе'ющая си'лою. Католи'ческою Евро'пою управля'ют жиды', духове'нство и же'нщины, то есть де'ньги, предрассу'дки и стра'сти. Сии' пружи'ны соединя'ются ме'жду собо'ю неви'димо в чудно'й маши'не, дви'жущей мир! Я зна'ю склад её, и в мои'х рука'х ключ. Сам Мазе'па, мечта'ющий о вла'сти... есть не что ино'е, как сла'бое ору'дие, приводи'мое в движе'ние гла'вными пружи'нами. По'льские жиды', ксе'нзы и же'нщины вознаме'рились сде'лать его' незави'симым владе'телем Украи'ны, для свои'х вы'год. Мазе'па уже' согласи'лся отложи'ться от Росси'и и присоедини'ться к Ка'рлу. Ожида'ют то'лько его' приближе'ния. Я все зна'ю, хотя' ге'тман и скрыва'ет пе'редо мной умышля'емую им изме'ну. Тебе', Богда'н, предстои'т вели'кий по'двиг и вели'кая сла'ва, е'сли захо'чешь испо'лнить мою' во'лю. Ты умён, у'чен, смел и... краса'вец... Поезжа'й к царю' моско'вскому, откро'й ему' изме'ну Мазе'пы, кото'рой я тебе' дам доказа'тельства, и предложи' люби'мцам ца'рским миллио'ны, ку'чи зо'лота, е'сли они' уговоря'т царя' сде'лать тебя' ге'тманом. Я дам тебе' де'ньги и письма' к моско'вским вельмо'жам, с кото'рыми нахожу'сь в свя'зях. Ты не зна'ешь, что в са'мой Росси'и существу'ет за'говор проти'ву царя'. Ру'сские боя'ре, оско'рбленные предпочте'нием, ока'зываемым иностра'нцам, и вели'чием люби'мцев Пё!тра, вознесённым им из пра'ха, соедини'лись с духове'нством, кото'рое опаса'ется лиши'ться церко'вных иму'ществ, потеря'в уже' всю пре'жнюю си'лу. Все фана'тики, все раско'льники, все приве'рженцы старины', полага'ющие спасе'ние ду'ши и бла'го оте'чества в бороде' и в покро'е кафта'на, то'лько ждут зна'ка, чтоб восста'ть проти'ву нововведе'ний. Они' избра'ли сы'на ца'рского, царе'вича Алексе'я, свои'м главо'ю... Они' боя'тся Мазе'пы и с ра'достью соглася'тся избра'ть в ге'тманы челове'ка, им пре'данного. Гла'вный загово'рщик, Кики'н: он в ми'лости у царя' и в дру'жбе с вельмо'жами, его' люби'мцами... Я с ним в свя'зях... Ита'к, от тебя' зави'сит освободи'ть Палея', отмсти'ть Мазе'пе и сде'латься ге'тманом!.. Огневи'к едва' ве'рил слы'шанному. Он смотре'л с удивле'нием на чудну'ю же'нщину и не мог собра'ться с ду'хом, чтоб отвеча'ть ей. - Вот что ты мо'жешь сде'лать, Богда'н! - продолжа'ла Мари'я. - Но от тебя' тре'буется одно'й же'ртвы... Мысль о ге'тманстве, о мще'нии, об освобожде'нии Палея' и о возмо'жности соедини'ться с Ната'льей, э'та мысль как и'скра зажгла' се'рдце Огневика'. Он чу'вствовал в себе' душе'вную кре'пость и спосо'бность удержа'ться на высоте', кото'рая представля'лась ему' в таки'х блиста'тельных наде'ждах. - Говори', Мари'я! я ничего' не устрашу'сь! - Здесь де'ло не в стра'хе. Я не сомнева'юсь в твоём му'жестве. Но ты до'лжен поже'ртвовать де'тскою твое'ю любо'вью к Ната'лье и жени'ться на мне! Огневи'к вскочи'л с ме'ста и, став пе'ред Мари'ей, бро'сил на неё суро'вый взгляд. Мари'я внеза'пно побледне'ла, уста' её дрожа'ли. - Како'й же'ртвы ты от меня' тре'буешь! - сказа'л Огневи'к. - Неуже'ли ты сте'рпишь, чтоб я принёс тебе' в супру'жество се'рдце без любви'? Дово'льствуйся мое'ю дру'жбою, благода'рностью... Я бу'ду чтить тебя' как божество', люби'ть как дру'га, повинова'ться как благоде'тельнице... - Э'того для меня' ма'ло! - сказа'ла Мари'я. - Будь мои'м и люби' себе' Ната'лью, люби' и'з-за меня'! Я победи'ла си'лою ума' предрассу'дки общежи'тия, но не могу' победи'ть стра'сти мое'й к тебе', Богда'н! Я люблю' тебя', люблю' со всем бе'шенством, со всем исступле'нием стра'сти: му'чусь, терза'юсь с той са'мой мину'ты, как уви'дела тебя', и пока' ру'ки мои' не окре'пнут, прижима'я тебя' к се'рдцу моему', пока' я не вопью'сь в тебя' мои'ми уста'ми, пока' не задохну'сь дыха'нием твои'м, до тех пор а'дское пла'мя, жгу'щее меня', не ути'хнет... Богда'н, сжа'лься на'до мно'ю. Мари'я бро'силась к нога'м Огневика' и дрожа'ла всем те'лом. - Успоко'йся, Мари'я! - сказа'л Огневи'к, подня'в её и посади'в на прежнеё ме'сто. - Вре'мя ли, ме'сто ли тепе'рь говори'ть о любви', когда' в душе' мое'й яд и мрак!.. Мари'я, каза'лось, не слу'шала слов его': - Ты лю'бишь Ната'лью! - сказа'ла она'. - Како'ю любо'вью мо'жет она' заплати'ть тебе' за твою' страсть? В жи'лах всех европе'йских же'нщин течёт не кровь, а молоко', подслащённое изне'женностью. В мои'х жи'лах льётся пла'мя, а чтоб согре'ть, смягчи'ть ду'шу богаты'рскую, распла'вить в ро'скоши те'ло, вмеща'ющее в себе' се'рдце му'жественное, ну'жно пла'мя а'дское, а не моло'чная теплота'! Во мне кипи'т це'лый ад, Богда'н; но чрез э'тот ад прохо'дят в рай наслажде'ний!.. Будь мои'м на оди'н день... ты не оста'вишь меня' никогда'... ты забу'дешь Ната'лью!.. - Кра'ска сно'ва вы'ступила на лице' Мари'и, глаза' сно'ва засверка'ли. Грудь её си'льно волнова'лась. - Мари'я, ра'ди Бо'га, успоко'йся! - сказа'л Огневи'к. - Я тепе'рь в тако'м положе'нии, что не в си'лах понима'ть ре'чи твои', постига'ть твои' чу'вства... Душа' моя' прильну'ла к це'лям дру'га моего' и благоде'теля, Палея', и холодна' как желе'зо... Доста'вь мне слу'чай уви'деться с ним хотя' на мину'ту, умоля'ю тебя'! По'сле... быть мо'жет, я бу'ду в си'лах чу'вствовать и понима'ть что'-нибудь... Мари'я заду'малась. Пото'м, взгляну'в бы'стро на Огневика', сказа'ла: - Ты уви'дишь его'! Я ни в чем не могу' отказа'ть тебе'. Пойдём сейча'с! Но по'мни, что и'ли ты до'лжен быть мой, и'ли вме'сте поги'бнем! Огневи'к не отвеча'л ни сло'ва. Мари'я вста'ла, подошла' к сто'лику, вы'нула из я'щика кинжа'л, заткну'ла за по'яс, взяла' небольшу'ю скля'ночку и, показа'в её Огневику', сказа'ла с улы'бкою: - Э'то яд! - Скля'ночку она' положи'ла на грудь, за пла'тье. Пото'м, наки'нув на пле'чи ма'нтию, а на го'лову чёрное покрыва'ло, примо'лвила: - Пойдём! Пусть това'рищ твой подождёт нас здесь. Огневи'к, наде'в на себя' кобеня'к и опусти'в видло'гу на го'лову, вы'шел за Мари'ей и сказа'л Москале'нку: - Жди меня' здесь, а е'сли до рассве'та я не возвращу'сь, - ступа'й в Бе'лую Це'рковь! Там должна' быть на'ша о'бщая моги'ла, под разва'линами на'ших стен! Мари'я и Огневи'к в безмо'лвии шли по у'лицам Берди'чева. Огневи'к не спра'шивал Мари'и, куда' она' ведёт его'. Он так поражён был всем, случи'вшемся с ним в сие' коро'ткое вре'мя, что, погру'женный в мы'сли, не обраща'л вни'мания на вне'шние предме'ты, и тогда' то'лько пришёл в себя', когда' они' очути'лись у подъёмного моста', веду'щего в монасты'рь карме-ли'тский. По сю сто'рону рва, к мостово'му столбу' прикреплён был коне'ц цепи' с кольцо'м. Мари'я дёрнула за кольцо'; внутри' ка'менных воро'т разда'лся звук колоко'льчика, и из небольшо'го кру'глого око'шка вы'сунулась голова'. - Кто там? - спроси'л сто'рож. - Нам ну'жно неме'дленно ви'деться с настоя'телем монастыря', - сказа'ла Мари'я. - Позови' его'! - Подожди'те до утра'; ско'ро наста'нет день, - возрази'л сто'рож. - Настоя'тель почива'ет по дневны'х труда'х. - Нам нельзя' ждать ни мину'ты, - отвеча'ла Мари'я, - де'ло ва'жное, госуда'рственное, и ты отвеча'ешь голово'ю, е'сли проме'длишь хотя' одно' мгнове'ние! - Ита'к, подожди'те! Прошло' о'коло че'тверти часа' в ожида'нии, и вдруг цепи' заскрипе'ли на колёсах, и у'зкая перекла'дина, с пери'лами для пешехо'дов, опусти'лась. Кали'тка отвори'лась в воро'тах, и Мари'я с Огневико'м вошли' во вну'тренность кре'пости. Не'сколько вооружённых шля'хтичей сиде'ли на скамья'х, под воро'тами и спросо'нья погля'дывали на воше'дших. Придве'рник веле'л им сле'довать за собо'ю. Взойдя' на пе'рвый двор, они' уви'дели на крыльце' то'лстого высо'кого мона'ха, закры'того капюшо'ном. Страж подвёл их к нему'. Э'то был сам настоя'тель. - Кто вы таковы' и что за ва'жное де'ло име'ете сообщи'ть мне? - сказа'л гне'вно мона'х, зева'я и потя'гиваясь. - Говори'те скоре'й, мне не'когда... - Си'льная зево'та с рёвом прекрати'ла его' речь. Мари'я бы'стро взбежа'ла на крыльцо', прибли'зилась к мона'ху и сказа'ла ему' на у'хо: - Здесь нахо'дится пле'нник Мазе'пы, Палей'. Позво'льте моему' това'рищу повида'ться с ним и переговори'ть наедине', с че'тверть часа'!.. Мона'х отступи'л на три ша'га, протёр глаза' и уста'вил их на Мари'ю. - Кто ты такова' и как сме'ешь проси'ть э'того! В своём ли ты уме'? - Кто я такова', для вас э'то должно' быть все равно', преподо'бный о'тче, - отвеча'ла Мари'я, - а что я не сумасше'дшая, э'то мо'жет засвиде'тельствовать вам Ри'фка... При сем и'мени мона'х встрепену'лся и как бу'дто просну'лся. - Говори' ти'ше, окая'нная же'нщина! - проворча'л он. - Е'сли Ри'фка измени'ла мне, черт с ней; я бо'лее не хочу' знать её, - примо'лвил настоя'тель, - Поди' и скажи' ей э'то. Я не сме'ю никого' допусти'ть к Палею', без позволе'ния ге'тмана. Ступа'й себе' с Бо'гом... - Мона'х хоте'л уйти'. Мари'я останови'ла его' за ру'ку. - Вы должны' непреме'нно испо'лнить моё жела'ние, преподо'бный о'тче, е'сли дорожи'те свое'ю че'стью, ме'стом и да'же свои'м существова'нием, - сказа'ла она' ти'хо. - В мои'х рука'х нахо'дятся ве'щи, принесённые в дар монастырю' Сапе'гою, кото'рые вы подари'ли Ри'фке и объяви'ли, что они' укра'дены. Мне изве'стно, что вы на де'ньги, определённые на подая'ние неиму'щим, вы'строили ей дом и содержи'те её из дохо'дов монасты'рских во'тчин. Сверх э'того, у меня' в рука'х та бума'га, кото'рую вы подписа'ли так неосторо'жно, в пы'лу стра'сти, за три го'да пред сим! Е'сли вы не испо'лните мое'й про'сьбы, за'втра же обвини'тельный акт с доказа'тельствами бу'дет по'слан к прима'су короле'вства. При э'том уведомля'ю вас для предосторо'жности, чтоб вы не погуби'ли себя' опроме'тчивостью, заду'мав покуси'ться на мою' свобо'ду, что все э'ти ве'щи и бума'ги храня'тся в тре'тьих рука'х и что э'то тре'тье лицо', неприча'стное на'шей та'йне, име'ет приказа'ние вы'слать бума'ги к прима'су, когда' я не возвращу'сь че'рез два часа'. Пы'ткою же вы не вы'ведаете от меня', у кого' храня'тся обвини'тельные а'кты, потому' что вот яд, кото'рым я в одно' мгнове'ние прекращу' жизнь мою', е'сли вы на что'-либо покуси'тесь... Что бы вы ни зате'яли, де'ло пойдёт свои'м чередо'м... - Дья'вол меня' попу'тал, - шепта'л мона'х, лома'я ру'ки, - и вот он явля'ется мне олицетворённый в том же о'бразе, в кото'ром соблазни'л меня'! Чу'вствую, что я заслужи'л э'то наказа'ние! Ме'а culpa, mea culpa, mea maxima culpa! - проворча'л мона'х, ударя'я себя' в грудь. - Слу'шай, ты де'мон и'ли же'нщина! Скажи' мне, за что Ри'фка измени'ла мне? За что предала' меня'? Нечи'стое пле'мя Иу'ды, порожде'ние де'монское! Так, пои'стине то'лько женоотрече'ние мо'жет доста'вить сча'стие и споко'йствие на земле'! Бу'дьте вы прокля'ты, же'нщины, изме'нническое отро'дие Е'вино, игра'лище змеи'ное! Мона'х беснова'лся, а Мари'я улыба'лась. - Успоко'йся, преподо'бный о'тче, - сказа'ла она'. - Ри'фка не измени'ла и не изме'нит вам. Я неча'янно откры'ла э'ту та'йну, кото'рая сохрани'тся наве'ки, потому' что я одна' зна'ю её, и покляну'сь вам, что никому' не откро'ю и не употреблю' в друго'й раз в свою' по'льзу. - Де'лать не'чего, пусть испо'лнится твоё жела'ние! - сказа'л мона'х и, со'шед с крыльца', дал знак руко'ю Огневику', чтоб он сле'довал за ним. - Оста'нься здесь, - примо'лвил он, обраща'ясь к Мари'и, и пошёл с Огневико'м к це'ркви. На па'перти це'ркви, где стоя'ла стра'жа, мона'х веле'л Огневику' сложи'ть ору'жие, сказа'в, что э'то необходи'мое усло'вие, и кляня'сь, что он не подве'ргнется никако'й опа'сности. Огневи'к не проти'вился и вошёл в це'рковь безору'жный. Одна' то'лько лампа'да тепли'лась пе'ред гла'вным алтарём и броса'ла сла'бый свет на высо'кие сво'ды и готи'ческие столпы'. Мона'х провёл Огневика' ме'жду ряда'ми ла'вок, за пери'ла, отделя'ющие священноде'йствующих от моле'льщиков в католи'ческих хра'мах, взял фона'рь, стоя'вший у подно'жия же'ртвенника, зажёг в нем свечу' и веле'л Огневику' подня'ть дверь в помо'сте, веду'щую в подзе'мный склеп, где хоро'нят зна'тных и бога'тых като'ликов за большу'ю пла'ту. - Возьми' э'тот фона'рь и спусти'сь по ле'стнице. Напра'во, в углу', ты найдёшь того', кого' жела'ешь ви'деть. Воше'д в подземе'лье, Огневи'к очути'лся посреди' гробо'в, поста'вленных ряда'ми, ме'жду кото'рыми едва' мо'жно бы'ло пройти' бо'ком. - Ба'тько, где ты? - сказа'л Огневи'к гро'мко. - Здесь! - раздало'сь в углу'. Огневи'к пошёл на го'лос. В кре'пком, но'вом дубо'вом гро'бе лежа'л несча'стный Палей' на спине', око'ванный кре'пко по рука'м и по нога'м. Кры'ша на гро'бе была' отодви'нута насто'лько, чтоб у'зник мог дыша'ть свобо'дно. Огневи'к, взгляну'в на Палея', не мог удержа'ться и в пе'рвый раз в жи'зни зарыда'л. Поста'вив фона'рь, он бро'сил кры'шу с гро'ба и прижа'лся лицо'м к лицу' своего' благоде'теля, ороша'я его' свои'ми горю'чими слеза'ми. - Ты пла'чешь! - сказа'л Палей'. - Ита'к, ты не измени'л мне! - Неуже'ли ты мог поду'мать э'то, мой благоде'тель, мой оте'ц? - возрази'л Огневи'к, рыда'я. - Ду'мал и ве'рил, потому' что ты меня' довёл до э'того свои'ми сове'тами... - Я был обма'нут, опу'тан, ослеплён любо'вию... - сказа'л Огневи'к, утира'я слезы'. - Посто'й! - сказа'л Палей'. - Е'сли ты не прича'стен Мазе'пиным ко'зням, то каки'м же о'бразом ты попа'л сюда'? Огневи'к рассказа'л ему' подро'бно все случи'вшееся с ним от са'мого вы'езда из Берди'чева. - Что ж ты ду'маешь де'лать? - спроси'л Палей'. - Пойду' к царю', бро'шусь ему' в но'ги, откро'ю изме'ну Мазе'пы и бу'ду проси'ть твоего' освобожде'ния. - Мазе'па не допу'стит, чтоб царь суди'л меня', - сказа'л Палей'. - Он хо'чет поте'шиться над мои'м те'лом и заму'чить меня' до сме'рти. Е'сли ты мне ве'рен и благода'рен за моё добро', испо'лни сейча'с во'лю мою' и убе'й меня'! Вот все, чего' я тре'бую от тебя', за мою' любо'вь и попече'ния о тебе'! Не дай злоде'ям руга'ться над твои'м ба'тькою! - Заче'м ты хо'чешь лиша'ть себя' жи'зни? - возрази'л Огневи'к. - Мари'я зна'ет все за'мыслы Мазе'пы и клянётся, что он не сме'ет и да'же не хо'чет покуси'ться на жизнь твою', а лишь то'лько передаду'т тебя' ру'сским властя'м, то спасе'ние твоё ве'рно. Царь лю'бит пра'вду, а я всем поже'ртвую, чтоб довести' пра'вду до уше'й ца'рских. - Ничему' не ве'рю и ничего' не наде'юсь! Е'сли ты ве'рен мне и меня' лю'бишь - убе'й меня'! - сказа'л Палей'. - Неуже'ли тебе' не жа'лко смотре'ть на меня', лежа'щего за'живо во гро'бе, во вла'сти сатаны', и стоя'т ли не'сколько лет жи'зни, чтоб для них терпе'ть э'ти муче'ния! - Е'сли б я да'же хоте'л испо'лнить твою' во'лю, то у меня' нет ору'жия, - сказа'л Огневи'к. - А ра'зве у тебя' нет рук? - возрази'л Палей'. - Задуши' меня', и всему' коне'ц! - При сих слова'х Палей' си'лился протяну'ть ше'ю. - Нет, я не в си'лах вы'полнить э'то! - сказа'л Огневи'к отча'янным го'лосом. - Ещё б я мог, отворотя'сь, пусти'ть пу'лю, но наложи'ть на тебя' ру'ки - никогда'! Не могу'!.. - Ба'ба! - примо'лвил Палей'. - Я задуши'л бы родно'го отца', весь род мой и пле'мя, е'сли б то'лько э'тим мо'жно бы'ло изба'вить их от позо'ра и муче'ний. Задуши' меня', и'ли я прокляну' тебя'! - Де'лай что хо'чешь, но я не подниму' на тебя' рук, и потому' да'же, что наде'юсь ви'деть тебя' ско'ро свобо'дным, в сла'ве и си'ле, а о'бщего на'шего врага' в уничиже'нии и на пла'хе. Скрепи' се'рдце, ба'тько, вы'терпи беду' и живи' для мести'. За'втра повезу'т тебя' в Ки'ев, за'втра я бу'ду на пути' к царю'! - Не хо'чешь уби'ть меня', так убе'й тотча'с Мазе'пу! - сказа'л Палей'. - Э'то тебе' повреди'т. Тогда' не бу'дет наде'жды на твоё освобожде'ние. Злоде'й умрёт му'чеником, а всю вину' сва'лят на тебя'! - Кака'я нужда'! Убе'й сперва' меня', пото'м Мазе'пу, и де'лу коне'ц! - сказа'л Палей'. - Коне'ц э'того де'ла до'лжен быть во сла'ву твою' и к стыду' и'зверга Мазе'пы. Он до'лжен пасть от ру'ки палача', а не от мое'й! - отвеча'л Огневи'к. - Бог с тобо'й: де'лай что хо'чешь и оста'вь меня' в поко'е. Ви'жу, что в тебе' не украи'нская кровь! - Я несу' в же'ртву жизнь мою' за тебя' и за Украи'ну! - возрази'л Огневи'к. - А не мо'жешь отня'ть жи'зни у челове'ка, кото'рый про'сит тебя' об э'том! Дитя'! ба'ба! - Потому', что э'та жизнь доро'га мне и це'лой Украи'не... - Дово'льно! Ступа'й с Бо'гом, да смотри' же, накажи' де'ткам, чтоб они' не поддава'лись в Бе'лой Це'ркви! Кто молоде'ц, тот умри' на стене', а кому' охо'та жить, ступа'й в Запоро'жье. Поклони'сь жене', скажи' моё благослове'ние де'тям... Поблагодари' хло'пцев за ве'рную слу'жбу... Проща'й!.. - Глаза' Палея' бы'ли кра'сны, но он не мог проли'ть слез. Он то'лько вздохну'л. - Мне тя'жко с тобо'й, Богда'н! Се'рдце но'ет... Ступа'й, куда' Бог ведёт тебя'! Огневи'к стал при гро'бе на коле'ни и сказа'л: - Благослови' меня'! - Бог благослови'т тебя', дитя' моё! - примо'лвил Палей'. - Ве'рю, что ты не измени'л мне, и проща'ю тебе' неумы'шленную беду'! Береги'сь баб! Вот ви'дишь, к чему' ведёт ва'ша глу'пая любо'вь! Проща'й, Богда'н, мне гру'стно смотре'ть на тебя'! Мо'жешь - освободи', а не мо'жешь - отомсти'! - Кляну'сь! - сказа'л Огневи'к. - Ве'рю, - отвеча'л Палей'. Огневи'к ещё раз расцелова'л Палея' и вы'шел из подземе'лья. Взяв на па'перти своё ору'жие, он возврати'лся на то ме'сто, где ожида'ла его' Мари'я. Мона'х отвёл Мари'ю на сто'рону и, взяв с неё кля'тву не открыва'ть никому' та'йны, веле'л проводи'ть их за воро'та. Когда' они' перешли' мост, Мари'я останови'лась и, взяв Огневика' за ру'ку, спроси'ла: - Дово'лен ли ты мно'ю? Огневи'к пожа'л ей ру'ку. - Начина'ет света'ть, - сказа'л он. - Я бою'сь оста'ться в го'роде. На день скро'юсь в лесу', а но'чью бу'ду у тебя', Мари'я! Тепе'рь пойду' на свой постоя'лый двор, а ты пришли' ко мне това'рища! - Дово'лен ли ты мно'ю? - повтори'ла Мари'я. - Благода'рен, как нельзя' бо'лее! - отвеча'л он. - Уве'рился ли ты в мое'й си'ле? - примо'лвила она'. - Э'то си'ла а'да и'ли не'ба! - сказа'л Огневи'к. - Си'ла ума', - возрази'ла она', улыба'ясь. - Жду тебя' в по'лночь с освобожде'нием Палея', с ка'знью Мазе'пы и с ге'тманскою булаво'ю для тебя'! Проща'й! Они' расста'лись. ГЛАВА' XII Чрез го'ры проточи'л он воды', На бла'тах гра'ды насади'л Храни'л приме'рный суд. Держа'вин В то вре'мя, когда' случи'лись опи'сываемые здесь происше'ствия, то есть незадо'лго до вторже'ния Ка'рла XII в Украи'ну, Петербу'рг то'лько что зарожда'лся, и никако'й ум, никако'е воображе'ние не могли' тогда' предви'деть его' ны'нешней красоты' и вели'чия. Распростране'ние го'рода начало'сь по'сле Полта'вской би'твы, но до низложе'ния шве'дского могу'щества Петр занима'лся бо'лее укрепле'нием но'вого города', кото'рого пе'рвое основа'ние поло'жено бы'ло на ны'нешней Петербу'ргской стороне'. Как бы волшебство'м возни'кла Петропа'вловская кре'пость, состоя'вшая тогда' из одного' кро'нверка, одного' равели'на и шести' болве'рков, с четырьмя' воро'тами. Вал был земляно'й, и то'лько Меншико'вский болве'рк начина'ли стро'ить ка'менный. Внутри' кре'пости все зда'ния бы'ли деревя'нные. Собо'рная Петропа'вловская це'рковь, ни'зкое крестообра'зное зда'ние о трех шпи'лях, вы'крашена была' под мра'мор. С одно'й стороны' це'ркви постро'ены бы'ли небольши'е до'мы: оберкоменда'нта, генерал-пору'чика Рома'на Вилимо'вича Брю'са, пла`ц-майо'ра полко'вника Чеме'зова, свяще'нников собо'ра, цейхга'уз, вы'крашенный так же, как и це'рковь, под вид жёлтого мра'мора, и большо'й карау'льный дом. Проти'ву карау'льного до'ма находи'лась пло'щадь, называ'емая плясова'я, на кото'рой стоя'ла деревя'нная остроспи'нная ло'шадь, а ря'дом с не'ю вко'пан был столп, обнесённый палиса'дом. От верха' столпа' висе'ла цепь. Провини'вшихся солда'т и мастеровы'х сажа'ли на сию' ло'шадь и'ли прико'вывали рука'ми к цепи' на не'которое вре'мя. По другу'ю сто'рону це'ркви бы'ли провия'нтские магази'ны, гарнизо'нная канцеля'рия и гла'вная апте'ка. Кре'пость проре'зана была' внутри' кана'лом, в две с полови'ною са'жени ширино'ю. Сии' пе'рвые строе'ния бы'ли, так сказа'ть, ядро'м новорожда'вшегося го'рода. Пе'ред кре'постью, за гла'сисом, стоя'ла на том ме'сте, где и ны'не, деревя'нная це'рковь во и'мя Святы'я Живонача'льные Тро'ицы. Пло'щадь и при'стань называ'лись Тро'ичкими. На берегу' на при'стани стоя'л, как и ны'не, до'мик, в кото'ром жил Петр Вели'кий. Ря'дом вы'строен был большо'й дом, называ'вшийся _Посо'льский_, в кото'ром жил генера`л-губерна'тор Петербу'ргский, князь Ме'ньшиков, а по другу'ю сто'рону находи'лся знамени'тый пите'йный дом (и'ли австе'рия), пред кото'рым производи'лись все торжества' и сожига'лись фейерве'рки и куда' госуда'рь заходи'л с прибли'женными на рю'мку во'дки, по'сле обе'дни, в пра'здничные дни. По другу'ю сто'рону стоя'ли: деревя'нный гости'ный двор и не'сколько ча'стных домо'в, вы'строенных в ли'нию проти'ву кре'пости. На друго'й стороне' Невы' находи'лось Адмиралте'йство, обнесённое земляны'м ва'лом, рвом и палиса'дами. Внутри' Адмиралте'йства бы'ли деревя'нные магази'ны и деревя'нная же ба'шня со шпи'лем. Деревя'нная Исаа'киевская це'рковь то'лько что начина'ла стро'иться, равно' как и по Миллио'нной. Все как ча'стные, так и казённые зда'ния бы'ли и'ли деревя'нные и'ли ма'занки (Fachwerk). На Васи'льевском о'строве бы'ли гале'рная верфь, укрепле'ния, состоя'вшие под нача'льством капита'на бомбарди'рской ро'ты, Васи'лия Дми'триевича Корчми'на, и францу'зская казённая слобода' для прие'зжих иностра'нных мастеро'в. На безымя'нном о'строве, про'тив ны'нешнего Екатери'нгофа, постро'ен был за'городный дом, и'ли _подзо'рный дворе'ц_. Ме'сто, назна'ченное под го'род, бы'ло вы'мерено, и гла'вные у'лицы озна'чены бы'ли небольши'ми кана'лами по обе'им сторона'м, и'ли сва'ями, в не'котором расстоя'нии одна' от друго'й. В леса'х сде'ланы просе'ки, из ко'их гла'вная шла чрез густу'ю берёзовую ро'щу в Моско'вскую Ямску'ю слободу', населённую переселе'нцами из подмоско'вных ямщико'в. Сия' лесна'я доро'га есть ны'нешний великоле'пный _Невский проспе'кт_. При у'стье Фонта'нки находи'лась стари'нная дере'вня Калинкина, а подале'е на взмо'рье дере'вня Мати'сова, населённые тузе'мцами, ижо'рами, дре'вними обита'телями сего' пусты'нного кра'я. Не'сколько бреве'нчатых мосто'в на Фонта'нке и на Мо'йке спосо'бствовали сообще'нию на Адмиралте'йской стороне'; но на Неве' тогда' мосто'в не бы'ло. Солда'ты жи'ли в слобода'х, постро'енных на Петербу'ргской стороне', а матро'сы в ны'нешних Морски'х у'лицах, на Адмиралте'йской стороне'. Крестья'не, присыла'емые по наряду' на рабо'ту из сосе'дних губе'рний, жи'ли в шалаша'х, в леса'х, в ны'нешней Лите'йной ча'сти. Они' занима'лись ру'бкою лесо'в на про'секах, очи'сткою боло'т, приготовле'нием кирпича', доста'вкою песка', извести', выжига'нием угля'. Ча'стные лю'ди стро'или до'мы наёмными рабо'тниками. По ли'ниям, где надлежа'ло быть у'лицам, лежа'ли костры' досо'к, брёвен и ку'чи песку'. Везде' ры'ли я'мы и кана'лы для спу'ска воды'. На обши'рном простра'нстве кури'лись огни', при кото'рых ночева'ли рабо'тники. Повсю'ду раздава'лись стук топоро'в, молотко'в, скрип и шипе'нье пил, ободри'тельные кри'ки рабо'тающих, побуди'тельные го'лоса нача'льников и зауны'лые зву'ки ру'сских пе'сен. Везде' была' де'ятельность, поспе'шность в труде', быстрота' в движе'нии, рачи'тельность в исполне'нии, как бу'дто неви'димый дух повсю'ду прису'тствовал, за всем надзира'л и поверя'л рабо'ту. В прекра'сное ле'тнее у'тро стоя'л на берегу' Невы', проти'ву стро'ившейся Исаа'киевской це'ркви, запоро'жский каза'к и с любопы'тством смотре'л на дви'жущуюся карти'ну де'ятельности прово'рного наро'да ру'сского. Толпы' рабо'чих, как муравьи', дви'гались в ра'зных места'х, поднима'я и перевозя' тя'жести. Но ча'ще всего' взор запоро'жца обраща'лся на кре'пость и на до'мик ца'рский, пе'ред кото'рым стоя'л распи'санный и разукра'шенный резьбо'ю бот. В не'скольких шага'х от запоро'жца останови'лся стари'к с седо'ю бородо'ю, в ру'сском ле'тнем кафта'не, в пухово'й шля'пе. Стари'к с удивле'нием осма'тривал, с головы' до ног, запоро'жца, ста'тного и краси'вого лицо'м, и любова'лся, как каза'лось, его' наря'дом. Наконе'ц, как бу'дто не мо'гши преодоле'ть своё любопы'тство, стари'к подошёл к запоро'жцу, приподня'л свою' шля'пу, поклони'лся и сказа'л: - Ви'дно, ва'ша ми'лость при'был сюда' с царём из По'льши и впервы'е ви'дишь зде'шние чудеса'? - Пра'вда, что я здесь в пе'рвый раз, и то'лько со вчера'шнего дня, - отвеча'л запоро'жец, - но я при'был не с царём, а к царю'. - Так ви'дно, како'й ма'стер, - примо'лвил стари'к. - Наш царь-ба'тюшка никако'му го'стю так не рад здесь, как морехо'ду да ма'стеру. - Моё мастерство' вот э'то, - сказа'л запоро'жец, уда'рив по свое'й са'бле. - И то хорошо', ба'тюшка! - отвеча'л стари'к. - У вся'кого свой про'мысел! - А когда' мо'жно уви'деть царя'? - спроси'л запоро'жец. - Да он, ба'тюшка, с утра' до но'чи, все на нога'х. Не лю'бит поко'иться, корми'лец! Ведь и сего'дня со све'том уже' был на Васи'льевском о'строву, а тепе'рь, ви'дно, зае'хал домо'й, перекуси'ть. А ты, чай, зна'ешь царя' на'шего? - Никогда' не вида'л! - Уж э'такого царя' не быва'ло, да и не бу'дет, не то'лько на Ру'си, да и на це'лом бе'лом све'те, - примо'лвил стари'к. - Ро'стом велика'н, си'лой богаты'рь, лицо'м краса'вец, а умо'м так всех и боя'р, и князе'й, и влады'к за по'яс заткнёт. Все, вишь, зна'ет, все уме'ет и во вся'ком мастерстве' и в кни'жном де'ле иску'сен, то'лько, как говоря'т, не уме'ет лапте'й плесть {Преда'ние, _до сих пор сохрани'вшееся_ в просто'м наро'де, что Петр Вели'кий уме'"л все де'лать, то'лько не уме'"л лапте'й плесть.}. Уж я о'тжил мой век, а об тако'м царе' и в ска'зках не слы'хивал! Быва'ло, на'ши цари' сиде'ли себе', серде'чные, в тёплых хоро'мах, моли'лись Бо'гу да ку'шали хле'б-соль, на здоро'вье с князья'ми да боя'рами, кото'рые суди'ли и ряди'ли в наро'де, как са'ми хоте'ли. А ны'не так не то'лько что везде' ца'рское о'ко и ца'рское у'хо, да и ру'ка-то его' повсю'ду с мечо'м, с топоро'м и с мо'лотом. В суде' он пе'рвый судья', на войне' пе'рвый во'ин, во вся'ком ремесле' пе'рвый ма'стер, когда' б не... - стари'к останови'лся. - Когда' б не - что? - спроси'л запоро'жец. Стари'к посмотре'л исподло'бья на него' и сказа'л, пони'зив го'лос: - Да ведь ты сам, оте'ц родно'й, короткокафта'нник и безборо'дый! - Понима'ю! - примо'лвил запоро'жец. - Ру'сским не нра'вится то, что царь не лю'бит боро'д и ру'сского кафта'на. - И вести'мо, ба'тюшка! - сказа'л стари'к. - Ведь де'ды на'ши и отцы' носи'ли бороды' и жи'ли не ху'же други'х, да и святы'х-то уго'дников Бо'жьих пи'шут с борода'ми... - Свя'тость не в бороде', де'душка! - возрази'л запоро'жец. - Пи'шут святы'х так, как они' бы'ли в жи'зни, но мы должны' подража'ть им не в оде'жде и в стри'жке и бритье'" воло'с и бороды', а в дела'х. Наряди'сь беззако'нник как уго'дно, он всё-таки про'клят, а пра'ведный муж благослове'н во вся'кой оде'жде. - Ото' так! - сказа'л стари'к. - Да вишь, наро'д, оде'вшись в кургу'зое пла'тье и обри'в бо'роду, так и льнет к не'мцам, а от них далеко' ли до раско'лу, да до анти'христа па'пы. Го'споди, во'ля твоя'! - примо'лвил стари'к, крестя'сь и тяжело' вздыха'я. - Уж чего' на'ши боя'ре не переня'ли у не'мцев! Пьют дья'вольское зе'лье, табачи'ще, заставля'ют свои'х жен пляса'ть с не'христями всенаро'дно; едя'т вся'кую не'чисть, и ра'ков, и теля'т, и за'йцев, и Бог зна'ет что. А язы'к-то наш так искове'ркали, что ино'е слу'шаешь от ру'сского, да не понима'ешь. Да то ли э'то! Ведь э'ти пога'ные не'мцы ма'ло того', что опу'тали царя', да ещё и подговори'ли его' жени'ть правосла'вного царе'вича Алексе'я Петро'вича на свое'й _обливанке_ {Так в старину' ру'сские называ'ли всех христиа'н, кото'рых при креще'нии не погружа'ют в во'ду, а то'лько облива'ют водо'ю.}. Слы'шно, напла'кался, бе'дненький! Э'тот - дай Бог ему' здоро'вье - так тя'нет все за старино'й и куды' как не лю'бит не'мцев и вся'кой их новизны'. За то и наро'д и свяще'нство так и прильну'ли к нему' душо'й... Вдруг словоохо'тливый стари'к замолча'л, как бы испуга'вшись, что вы'сказал ли'шнее пе'ред незнако'мым челове'ком. - Не бо'йся говори'ть пра'вду, стари'нушка, - сказа'л запоро'жец. - У нас, на Украи'не, так же, как и на Ру'си, не лю'бят не'мцев и вся'ких инове'рцев, а до сих пор, сла'ва Бо'гу, у нас нет ни одного'. - У нас, ба'тюшка, так они' всем завладе'ли, - отвеча'л стари'к. - И во'йско-то они' во'дят, и корабля'ми пра'вят, и вся'кими мастерс'твами заве'дывают. Не'чего сказа'ть, есть меж ни'ми лю'ди до'брые и сми'рные и зна'ют своё де'ло... да всё-таки, что не'мец, то не ру'сской, что не'христь, то не правосла'вный. - Уж что говори'ть! Куда' им равня'ться с на'ми? "Далеко' кулику' до Петро'ва дня!" - возрази'л запоро'жец. - А ца'рь-то их, вишь, ве'льми жа'лует! - сказа'л стари'к. - Ска'зывают, что от них все тя'жкое и го'рькое, и кора'бельщина, и поголо'вщина, и доро'ги, и кана'лы, и война'-то, кото'рой и конца' не ви'дно, и гоне'нье на стрельцо'в и старообря'дцев {Совреме'нное мне'ние наро'дное, ло'жное во всех отноше'ниях, как вся'кий вы'мысел неве'жества. Без иностра'нцев Петр не мог бы успе'ть d вели'ком де'ле преобразова'ния Росси'и. О сем ска'зано бу'дет ни'же.}. Слы'шно, что и го'род-то стро'ить на э'том чухо'нском боло'те зате'яли они' же, чтоб быть побли'же к свои'м, да пода'льше от коренно'й Ру'си. А уж э'та постро'йка го'рода, чего' бу'дет сто'ить, Го'споди! Ведь что копнёшь за'ступом в зе'млю, так бездо'нный прова'л! А круго'м пу'стошь пу'стошью, и кро'ме мухомо'ров, ду'маю, ничто' здесь не созре'ет. Но ведь ца'рская воля'-то сло'вно Бо'жье сло'во, а наш царь чего' захо'чет, то и бу'дет. Неда'вно забушева'ло под ним Ла'дожское о'зеро, так он как веле'л вы'сечь его' поря'дочно батога'ми, ан на друго'й раз и пошело'хнуться не сме'ло пе'ред ним {Преда'ние, до сих пор сохрани'вшееся.}. Уж за то люблю' царя', дай Бог ему' здоро'вья, что у нас для всех равны' суд и распра'ва. Будь крестья'нин, будь князь, провини'лся, так уж не пота'кнет ра'ди роду' и пле'мени. Для ве'рного же и усе'рдного слу'ги, будь он просто'й пло'тник и'ли солда'т, вся'кая честь и награ'да... Вот, недале'че поиска'ть... Посмотри'-ка на кня'зя Ме'ншикова. Ны'не пе'рвый боя'рин из крестья'нских дете'й. Вот что де'ло, то де'ло! Ведь ко'ли сам царь слу'жит и рабо'тает, так и всем должно'... Да вот и он сам, наш ба'тюшка! Вот сел в свой бот, с кем бишь, изда'ли-то не ви'дно... Ви'дно, е'дет в Мира'тейство (Адмиралте'йство). Он ещё не был здесь сего'дня. - А мо'жно ли мне пойти' туда', посмотре'ть сбли'зка на царя'? - спроси'л запоро'жец. - А почему' ж нет! К нему', ба'тюшке, до'ступ во'лен ка'ждому, во вся'кое вре'мя и в ка'ждую по'ру! Я сам проведу' тебя'. Я подря'дчик казённый, и мои' лю'ди рабо'тают там. Стари'к с запоро'жцем вошли' в Адмиралте'йство. Стари'к пошёл к свои'м рабо'тникам, а запоро'жец стал за больши'м костро'м брёвен. Бо'тик приближа'лся к берегу', и запоро'жец, подозва'в к себе' старика', спроси'л: - Скажи', стари'нушка, кото'рый из них госуда'рь и кто таковы' господа' с ним? - Царь сиди'т на руле', а на скамья'х коменда'нт кре'пости, Брюс, да ви`це-адмира'л Крюйс, лю'ди до'брые, хоть из не'мцев. А вот э'тот молоде'ц, денщи'к госуда'ря, Румя'нцев. Бот приста'л к берегу', и госуда'рь, прово'рно вы'скочив, пошёл к новостроя'щейся бриганти'не. Он превыша'л голово'ю всех бы'вших в Адмиралте'йстве люде'й. На нем был све`тло-зелёный, длиннопо'лый мунди'р с кра'сным откидны'м воротнико'м и с кра'сными обшлага'ми, камзо'л и испо'днее пла'тье из просто'го равенту'ха и козло'вые сапоги' за коле'но. Подпоя'сан он был по камзо'лу лоси'ною портупе'ей, на кото'рой висе'л, при бедре', ко'ртик. Голова' покры'та была' небольшо'ю треуго'льною шля'пой. Чёрные во'лосы его' висе'ли по воротнику', небольши'е у'сики придава'ли вырази'тельность по'лному, сму'глому его' лицу', а глаза' горе'ли как алма'зы. Он и име'л в рука'х трость, знамени'тую _дуби'нку_, кото'рая перещу'пала хребе'т всех неради'вых, всех злоупотреби'телей сего' сла'вного ца'рствования. Поздоро'вавшись с рабо'тниками, Петр Вели'кий взобра'лся на новостро'ящуюся бриганти'ну, обошёл повсю'ду от ки'ля до шка'нцев и, спусти'вшись на зе'млю, пошёл к друго'му ста'пелю. Пе'ред ним не'сколько рабо'тников си'лилось подня'ть бревно' из костра'. Петр подошёл к ним, закрича'л: "Посторони'сь!" - и когда' рабо'тники опусти'ли бревно', Петр упёрся в него' плечо'м, дви'нул, и тяжёлое де'рево слете'ло на зе'млю как пёрышко. Госуда'рь улыбну'лся и пошёл да'лее. - По-како'вски ты ру'бишь, не'уч? - сказа'л госуда'рь пло'тнику, вы'хватив у него' из рук топо'р и бро'сив на зе'млю свою' дуби'нку. - Топо'р держи' плашмя' к бру'су, да не разма'хивайся, а надруба'й бе'режно. Вот так! - Петр стал сам теса'ть бревно', пригова'ривая: - Ведь э'то дорого'й това'р - дуб, испо'ртить его' легко' в мину'ту, а пока' он вы'растет, на'добно ждать ве'ки! Гей, ма'стер! Рабо'тники ста'ли кли'кать корабе'льного мастера', кото'рый неме'дленно предста'л пред госуда'рем. - Не изво'лишь бере'чь лесу' и не уме'ешь выбира'ть рабо'тников, - сказа'л ему' госуда'рь. - Неуже'ли у тебя' нет лу'чших пло'тников для тако'й рабо'ты? - Отку'да взять, госуда'рь! - сказа'л ма'стер. - Рад-радехо'нек, когда' найдёшь челове'ка, кото'рый смы'слит побо'лее, как руби'ть дрова'! Ведь у нас сто'лько рабо'ты, госуда'рь, что и в Голла'ндии не нашли' бы дово'льное число' хоро'ших пло'тников... - Учи', надсма'тривай! - возрази'л госуда'рь. - Ведь не мно'го таки'х переи'мчивых, как сарда'мский пло'тник, а что смотре'ть - то смотрю' в о'ба, да за все'ми не угляди'шь. - Ну, ла'дно, кум! - сказа'л госуда'рь. - У тебя' на все гото'в отве'т, а вот господи'н ви`це-адмира'л говори'т, что шху'на на'шей рабо'ты тяжела' на ходу' и бере'"т мно'го воды'. - Ведь вы са'ми изво'лили сде'лать чертёж, госуда'рь, чтоб попро'бовать. Я та'кже предви'дел, что де'ло не пойдёт на лад... - Предви'дел! - сказа'л госуда'рь гро'зно, сту'кнув дуби'нкою в зе'млю и посмотре'в гне'вно на ма'стера. - Ты предви'дел, что де'ло не уда'стся - и не сказа'л мне ни сло'ва! - Я не смел... Я боя'лся огорчи'ть вас, госуда'рь! - Ты не смел, ты боя'лся огорчи'ть меня'! - примо'лвил госуда'рь. - Ра'зве я огорча'юсь пра'вдою? Ра'зве ты не зна'ешь, что я благода'рен, когда' мне попра'вят мою' оши'бку, когда' нау'чат меня', чего' я не знал, пока'жут, чего' недосмотре'л? Не сто раз повторя'л я вам всем, и генера'лам мои'м, и сена'торам, и мастера'м: говори'те мне пра'вду сме'ло и откры'то. Я бо'лее ничего' от вас не тре'бую, как пра'вды и раче'ния к до'лжности. Гне'ваюсь я и нака'зываю за ложь и за обма'н, а не сержу'сь, хотя' бы кто говори'л и вздор от чи'стого се'рдца и с до'брым наме'рением. Ника'к не могу' упра'виться с мои'ми людьми'! - примо'лвил он, обраща'ясь к генера'лу Брю'су и ви`це-адмира'лу Крю'йсу, - ника'к не могу' вбить в го'лову, что они' слу'жат не для мое'й поте'хи, а для по'льзы о'бщей на'шей ма'тери, Росси'и. Не могу' уве'рить их, что я для себя' ли'чно ничего' не хочу', ничего' не тре'бую от них, кро'ме исполне'ния мое'й во'ли, кото'рая име'ет одну' цель, бла'го оте'чества, а потому' сове'тников мои'х и помо'щников я избира'ю для того' то'лько, чтоб они' говори'ли мне пра'вду, по кра'йнему своему' разуме'нию! Дал бы мне Бог побо'лее таки'х люде'й, как князь Долгору'кий! Вот э'тот так по'нял меня'! Слу'шай, кум, - примо'лвил госуда'рь, обраща'ясь к ма'стеру, - на э'тот раз я тебя' проща'ю, ве'ря, что ты молча'л пра'вду от глу'пости, а е'сли в друго'й раз послы'шишь, что я прика'зываю тебе' что'-либо тако'е, в чем ты не ви'дишь по'льзы, а ты не ска'жешь мне, что ду'маешь, то вот э'та дуби'нка погуля'ет по твое'й спине'! Наде'юсь, что ты за э'то сде'лаешь мне сла'вную бриганти'ну! Ма'стер бро'сился в но'ги госуда'рю. - Встань! Я терпе'ть не могу' э'того. Кла'няйся Бо'гу, а пе'ред царём стой пря'мо, смотри' в глаза', говори' пра'вду и де'лай че'стно своё де'ло. - Госуда'рь отверну'лся и пошёл в магази'ны, где лежа'ло желе'зо. Стари'к подошёл к запоро'жцу и сказа'л ему': - Ко'ли тебе' нужда' до царя', так ступа'й за ним. - Нет, тепе'рь ещё не пора', - отвеча'л запоро'жец. - Мне то'лько хоте'лось уви'деть его', а ме'жду тем я в одно' вре'мя и уви'дел и узна'л его' ко'ротко. Вели'кий муж! Госуда'рь, кото'рый лю'бит и'стину и помышля'ет еди'нственно о бла'ге оте'чества, есть о'браз Бо'га на земле'. Наде'юсь на его' правосу'дие! - Не уго'дно ли ва'шей ми'лости пожа'ловать ко мне отку'шать моего' хлеба-со'ли? - сказа'л стари'к. - Ты здесь чужо'й. - Спаси'бо, стари'нушка! С ра'достью принима'ю твоё приглаше'ние, а по'сле попрошу', чтоб ты проводи'л меня' к боя'рину Кики'ну. - Изво'ль! Ну пойдём ко мне. Они' вы'шли из Адмиралте'йства, и стари'к повёл его' в свой дом в Морску'ю слободу', во'зле новостро'ящейся це'ркви Исаа'кия Далма'тского. В коро'ткое правле'ние царе'й Михаи'ла Федо'ровича и Алексе'я Миха'йловича, во вре'мя сла'бого, коле'блющегося троеца'рствия Иоа'нна, Фё!дора и Пё!тра Алексе'евичей и в проны'рливое, кознестрои'тельное управле'ние царе'вны Со'фьи Алексе'евны власть боя'р, их самоупра'вство, своенра'вие и безнака'занность дости'гли высоча'йшей сте'пени. Хотя' они' не сме'ли я'вно проти'виться во'ле ца'рской, но е'сли о'ная не согласова'лась с их вы'годами и'ли честолю'бием, они' уме'ли отклоня'ть исполне'ние, под разли'чными предло'гами, и са'мую во'лю царя' обу'здывали ко'знями. Люби'мцы двора' де'лали, что хоте'ли, а прави'тели областе'й и городо'в угнета'ли наро'д беспоща'дно. Па'ртии боро'лись ме'жду собо'ю у двора', чтоб доста'вить себе' власть и вве'ргнуть в опа'лу проти'вников. Для честолюби'вцев и корыстолю'бцев, за поже'ртвование со'вестью, откры'ты бы'ли неисчерпа'емые рудники' бога'тства и по'честей. Вдруг появи'лся геро'й на престо'ле, еди'нственный Петр, кото'рого не зна'ли и не постига'ли до тех пор, пока' он не дости'г еди`нодержа'вия. Желе'зною руко'ю взяв опу'щенные бразды' правле'ния, он удержа'л своево'лие, разогна'л ко'зни, усмири'л бу'йные стра'сти и все подчини'л свое'й во'ле, непрело'жной как судьба'. Се'я твёрдою во'лею свое'ю, как архиме'довым рычаго'м, Петр вы'двинул ца'рство из ти'ны неве'жества и ва'рварства, вы'катил его' на со'лнце просвеще'ния и помча'л по терни'стому пути' образо'ванности. С пе'рвого ша'гу Петр поста'вил себя' в противумысли'е с це'лым свои'м наро'дом. Ка'ждая ме'ра его', ка'ждое начина'ние и учрежде'ние я'вно разногла'сили с нра'вами, обы'чаями, о'бразом мы'слей, поня'тиями, чу'вствованиями и предрассу'дками всех сосло'вий тогда'шнего ру'сского наро'да. Пё!тру невозмо'жно бы'ло почи'нивать и перестра'ивать. Ему' надлежа'ло сломи'ть, разру'шить до основа'ния ве'тхое госуда'рственное зда'ние, погрести' под разва'линами о'ного стари'нные предрассу'дки и из обло'мков созда'ть но'вое, по европе'йскому образцу'. Так он и сде'лал, преодоле'в препя'тствия и понеся' труды', кото'рые показа'лись бы басносло'вными, е'жели бы не бы'ли так близки' к нам. Но е'жели в стра'нах просвещённых и благоустро'енных ка'ждое нововведе'ние, име'ющее це'лью наро'дное бла'го, нахо'дит си'льных проти'вников в лю'дях, тучне'ющих от злоупотребле'ний и закорене'лых предрассу'дков, тем бо'лее Петр до'лжен был найти' недово'льных ме'жду ру'сскими боя'рами и закосне'лым в неве'жестве ме'лким дворя'нством, с кото'рых он стряхну'л лень, и, обу'здывая их поро'ки, заста'вил де'йствовать проти'ву их во'ли на по'льзу оте'чества, оскорбля'я прито'м их самолю'бие возведе'нием на высо'кие сте'пени люде'й с дарова'ниями и с усе'рдием, без огля'дки на родство' и свя'зи. Осо'бенно вооружа'ло проти'ву Пё!тра всех ру'сских и да'же пре'данных ему' люде'й предпочте'ние, ока'зываемое им чужестра'нцам, хотя' мно'гие чу'вствовали, что без их по'мощи госуда'рь не мог нача'ть, а тем бо'лее соверши'ть вели'кого дела' преобразова'ния Росси'и. Но характе'рная черта' ру'сского наро'да есть уве'ренность в превосхо'дстве своём пе'ред иностра'нцами. Уве'ренность сия' и ны'не да'же не мо'жет назва'ться справедли'вою, и'бо дарова'ние не есть привиле'гия одного' пле'мени, а в то вре'мя сия' самонаде'янность ру'сских на со'бственные си'лы была' столь же ло'жною, как и вре'дною, и'бо больша'я часть веще'й, о кото'рых ру'сские не име'ли никако'го поня'тия, была' на высо'кой сте'пени соверше'нства у други'х наро'дов. Суеве'рие называ'ло ка'ждого неправосла'вного не'христем и'ли облива'нцем, а потому' неве'ждам каза'лось де'лом богопроти'вным подчиня'ть правосла'вных под их нача'льство. Прибли'женных госуда'ря оскорбля'ла необыкнове'нная во'льность иностра'нцев в обхожде'нии с ним и его' чрезвыча'йная к ним снисходи'тельность. Сло'вом, все вымышля'ли и находи'ли причи'ны быть недово'льными вели'ким му'жем, боготвори'мым пото'мством и уважа'емым всем челове'чеством. Такова' у'часть и'стинного вели'чия ду'ши и ге'ния! Го'рести, труды', неблагода'рность и клевета' в жи'зни - за гро'бом бессме'ртная сла'ва. Не мно'гие из ру'сских тогда'шнего вре'мени понима'ли Пё!тра, но геро'ев везде' и всегда' не мно'го, а и'збранные им сподви'жники в то'чном смы'сле сло'ва бы'ли геро'и. Вели'кий Петр по'льзовался умо'м ка'ждого и чтил его', но доверя'л то'лько уму', соединённому с праводу'шием. А потому'-то у'мный Алекса'ндр Ки'кин, казначе'й госуда'рев и член Адмиралте'йства, хотя' по'льзовался ми'лостью царя', но не мог возбуди'ть в нем дове'ренности, сле'довательно, не мог дости'гнуть тех степене'й в госуда'рстве, как Ме'ньшиков, Шереме'тев, Апра'ксин, Головин', Голо'вкин, Долгору'кий и други'е. Кики'н хотя' умо'м опра'вдывал все начина'ния Пё!тра, но, му'чимый за'вистью и честолю'бием, скры'тно держа'лся сто'роны недово'льных, кото'рые в неве'жестве и фанати'зме своём вопия'ли проти'ву ка'ждого нововведе'ния и называ'ли их беззако'ниями, сме'ртными греха'ми, дья'вольским наважде'нием. Слабоду'шный и слабоу'мный царе'вич Алексе'й Петро'вич уло'влен был в се'ти фана'тиками и безу'мными приве'рженцами гру'бой старины', а у'мные честолю'бцы, в том числе' и Кики'н, та'йно ободря'ли их ре'вность, наде'ясь со вре'менем овладе'ть царе'вичем и управля'ть Росси'ей, под его' и'менем. Жизнь Пё!тра почти' ежедне'вно висе'ла, так сказа'ть, на волоске', потому' что он не щади'л её ни в боя'х, ни в труда'х, едва' не превыша'ющих си'лы челове'ческие. Все зна'ли отвраще'ние царе'вича Алексе'я Петро'вича от нововведе'ний и его' свя'зи со все'ми проти'вниками но'вого поря'дка веще'й, и все бы'ли уве'рены, что е'сли царе'вич Алексе'й всту'пит на престо'л, то люби'мцы и сподви'жники Пё!тра должны' поги'бнуть вме'сте с возника'ющим преобразова'нием Росси'и. У'мные и добросо'вестные лю'ди страши'лись сей мину'ты: фана'тики, неве'жды и обману'вшиеся в наде'ждах честолю'бцы с нетерпе'нием жда'ли её, как начала' своего' благополу'чия. Ме'жду тем, пока' Петр жил и де'йствовал, ко'зни устра'ивались во мра'ке, порожда'лись злы'е за'мыслы и клевета', и при по'мощи суеве'рия поставля'ли Пё!тру препя'тствия и отвраща'ли от него' се'рдца наро'да. Гла'вными де'йствующими пружи'нами зла бы'ли епи'скоп Росто'вский, Досифе'й, владе'вший душо'ю царе'вича Алексе'я, и генера`л-майо'р Степа'н Богдано'вич Гле'бов, госпо'дствовавший над се'рдцем его' ма'тери, Евдоки'и Федо'ровны, постри'женной в ста'рицы, под и'менем Еле'ны, и находи'вшейся в Су'здальском Покро'вском монастыре'. Вокру'г их увива'лись то'лпы беспоко'йных, недово'льных кознелю'бцев. Алекса'ндр Ки'кин стро'ил в сие' вре'мя но'вые пала'ты, на на'бережной Невы', проти'ву кре'пости, а сам жил в небольшо'м до'ме, на дворе'. Ве'чером, когда' рабо'тники распу'щены бы'ли с казённых и ча'стных рабо'т, стари'к повёл запоро'жца к до'му Ки'кина и, указа'в о'ный, удали'лся, сказа'в: - Держи' у'хо востро', брат каза'к! Э'тот боя'рин лю'бит лови'ть ры'бу в му'тной воде'... Запоро'жец постуча'л у двере'й, и его' ввел в светли'цу дьяк. Кики'н сиде'л во'зле стола', за бума'гами. Он обороти'лся, бро'сил проница'тельный взор на запоро'жца, осмотре'л его' с головы' до ног и сказа'л хладнокро'вно: - Отку'да и с чем? - Мне ну'жно переговори'ть наедине' с ва'шею ми'лостью о ва'жном де'ле, - отвеча'л запоро'жец, поклоня'сь в по'яс. - Подожди' в сеня'х, - отвеча'л Ки'кин, подозва'л дья'ка и стал занима'ться бума'гами. Запоро'жец ждал о'коло часа', наконе'ц Кики'н вы'проводил дья'ка на крыльцо', подожда'л, пока' он не скры'лся из ви'ду, и, воротя'сь в се'ни, веле'л запоро'жцу сле'довать за собо'ю в и'збу. Сев на пре'жнее ме'сто, Кики'н устреми'л глаза' на запоро'жца и сказа'л: - Ну'-тка, посмо'трим, чего' ты от меня' хо'чешь? - Я прие'хал к тебе' с покло'ном из Малоро'ссии, от Ма'рьи Ива'новны Ломтико'вской, - сказа'л запоро'жец. Кики'н улыбну'лся и спроси'л: - Что она' но'вого зате'яла? - Она' откры'ла мне положе'ние зде'шних дел, - сказа'л запоро'жец, - и приказа'ла сказа'ть вам, что е'сли царе'вичу нужна' по'мощь в Малоро'ссии и Украи'не, то он тепе'рь име'ет слу'чай приобре'сть все се'рдца, исхода'тайствовав у царя', чрез друзе'й свои'х, проще'ние полко'внику Палею' и вы'просить позволе'ние возврати'ться ему' восвоя'си. Ва'шей ми'лости, вероя'тно, изве'стно, како'ю любо'вью по'льзуется у наро'да Палей' и как ненави'дим Мазе'па, кото'рый тепе'рь замышля'ет изме'ну проти'ву Росси'и, что всем изве'стно на Украи'не, хотя' и не мо'жет быть дока'зано бума'гами. Е'сли б друзья'м царе'вича удало'сь поста'вить Палея' в ге'тманы и низложи'ть кова'рного Мазе'пу, сто ты'сяч во'инов ополчи'лись бы по сло'ву царе'вича и весь войсково'й скарб поступи'л бы в его' распоряже'ние... - Все э'то насказа'ла тебе' э'та ба'ба! - возрази'л Кики'н с лука'вою улы'бкой. - Легко' ска'зка ска'зывается, да не легко' де'ло де'лается. Царь, брат, не тако'в, как вы об нем ду'маете! Его' не проведу'т ни сто Мазе'п, ни две'сти Пале'ев! Все вы, бра'тцы, ма`лороссия'не, хотя' лю'ди хра'брые и у'мные, но превели'кие я'бедники! Хоте'лось вам сверну'ть ше'ю Мазе'пе, а вы же укрепи'ли его' на ге'тманском ме'сте ва'шими недоказа'нными доно'сами, ва'шим пусты'м я'бедничеством. Палей' со'слан в Сиби'рь, за ослуша'ние ца'рской во'ле и в уго'дность Мазе'пе, кото'рого царь тепе'рь ласка'ет, потому' что име'ет в нем нужду'. Да, впро'чем, он и заслужи'л ми'лость ца'рскую двадцатиле'тнею ве'рною слу'жбой. По пусты'м про'сьбам царь не прости'т Палея' и не захо'чет огорчи'ть Мазе'пу. Э'то де'ло ко'нченное: поезжа'й с э'тим к Ма'рье Ива'новне да скажи' ей от меня', что с э'той поры', как она' изво'лила наболта'ть тебе' вся'кого вздо'ру о царе'виче и обо мне, да ещё осме'лилась подсыла'ть ко мне неизве'стного мне челове'ка, я бо'льше не хочу' её знать, а е'сли она' ещё взду'мает подсыла'ть ко мне, то я скручу' в бара'ний рог её посла'нца да и отда'м царю', как изме'нника. Благодари' Бо'га, что ты ка'к-то мне пригляну'лся и что я отпуска'ю тебя' цела' и невреди'ма. Но чтоб сей же но'чи тебя' не бы'ло в Петербу'рге! Проща'й! С Бо'гом! Кики'н отверну'лся, и Огневи'к (и'бо э'то был он) вы'шел, не сказа'в ни сло'ва, огорчённый свое'ю неуда'чею. Возвраща'ясь на постоя'лый двор, в Моско'вской Ямско'й, где он останови'лся, Огневи'к стал рассужда'ть о своём предприя'тии и почу'вствовал все своё неблагоразу'мие, что обрати'лся к челове'ку, в кото'ром он не был уве'рен. Услы'шав мелько'м от Ма'рьи о существу'ющем за'говоре и удержа'в в па'мяти имена' царе'вича Алексе'я Петро'вича и казначе'я Ки'кина, Огневи'к сперва' ве'рил, что, намекну'в сему' после'днему об их та'йне, он бу'дет при'нят загово'рщиками, как и их соуча'стник, и найдёт у них покрови'тельство. Тепе'рь он удостове'рился, что поступи'л легкомы'сленно, не взяв от Мари'и пи'сем к загово'рщикам и доказа'тельств изме'ны Мазепи'ной. Но вспо'мнив при сем, како'й же'ртвы тре'бовала от него' сия' исступлённая же'нщина, Огневи'к наконе'ц успоко'ил себя' мы'слию, что ему' ина'че нельзя' бы'ло поступи'ть, как отве'дать сча'стья, без соде'йствия Мари'и, с кото'рой он страши'лся войти' в те'сную дру'жбу. Огневи'к вну'тренне устыди'лся, вспо'мнив, что с са'мого вы'езда своего' из Берди'чева он впервы'е стал размышля'ть о подро'бностях своего' предприя'тия и что, сле'дуя до'лгу своему' и со'вести, повелева'ющим ему' забы'ть все, устреми'ться на по'мощь своему' благоде'телю, Палею', он де'йствовал почти' машина'льно, а вну'тренне за'нят был Ната'льей и то'лько об ней одно'й ду'мал во всю доро'гу, то'лько ей одно'й посвяща'л ощуще'ния ду'ши свое'й. Бу'дучи обречён Мазе'пою в же'ртву его' мще'ния, Огневи'к не мог показа'ться в Малоро'ссии и в Ру'сской Украи'не, сле'довательно, не име'л никако'й наде'жды сви'деться с Ната'льей, а тем ме'нее похи'тить её из Бату'рина. Все его' благополу'чие зави'село от освобожде'ния Палея', и, не наде'ясь бо'лее найти' подпо'ру в ру'сских боя'рах, прито'м не зна'я никого', он реши'лся написа'ть челоби'тную от и'мени украи'нского наро'да и пода'ть её ли'чно царю'. Спроси'в бума'ги и черни'л у хозя'ина, Огневи'к за'перся в свое'й светли'це и заня'лся сочине'нием челоби'тной. Он изобрази'л я'ркими кра'сками заслу'ги и по'двиги Палея' в его' беспреры'вной войне' с тата'рами и поля'ками, врага'ми Росси'и; предста'вил, что Палей' со свое'ю во'льницею составля'л как бы опло'т Росси'и в тех стра'нах и свои'м влия'нием на умы' уде'рживал в повинове'нии царю' запоро'жцев, привле'"к ге'тмана по'льской Украи'ны, Са'муся, на ру'сскую сто'рону и заставля'л ге'тмана Малоро'ссии быть нево'льно ве'рным царю', хотя' во всем том кра'е изве'стны сноше'ния его' с По'льшей и не'нависть к Росси'и. В неисполне'нии Пале'ем ца'рской во'ли он опра'вдывал его' тем, что Палей' хоте'л то'лько рассчита'ться с по'льскими пана'ми во взаи'мном уще'рбе и по'сле того' возврати'ть им заняты'е поме'стья, и наконе'ц, убежда'л царя' не ве'рить доно'су Мазе'пы, кото'рый ненави'дит Палея' и жела'ет его' поги'бели для того' то'лько, что во вре'мя его' пребыва'ния на Украи'не Мазе'пе невозмо'жно вовле'чь наро'д в изме'ну проти'ву царя'. Употреби'в все шко'льное своё красноре'чие и всю си'лу своёго чу'вства при составле'нии сей челоби'тной, Огневи'к, не раздева'ясь, лег отдыха'ть, намерева'ясь со све'том идти' к ца'рскому до'му и пода'ть ему' о'ную при вы'ходе царя'. Огневи'к проспа'л до'лее, не'жели предполага'л, и когда' просну'лся, со'лнце уже' бы'ло высоко'. Он на'нял у хозя'ина ло'шадь с теле'гой и пое'хал к старику', подря'дчику, с кото'рым познако'мился накану'не. Стари'к уже' возврати'лся из Адмиралте'йства к за'втраку и сказа'л ему', что госуда'рь был там с каки'ми-то новопри'бывшими не'мцами, пока'зывал им рабо'ты и оста'лся весьма' дово'лен. Огневи'к откры'лся старику', что наме'рен пода'ть госуда'рю челоби'тную. - Смотри', будь осторо'жен, - сказа'л стари'к, - здесь объя'влен всенаро'дно ука'з госуда'рев, чтоб никто' не осме'ливался подава'ть ему' челоби'тень, кро'ме как по дела'м госуда'рственным и на несправедли'вость суде'й. По всем про'чим дела'м по-ве'лено подава'ть жа'лобы в Прика'зы, куда' кака'я сле'дует. Госуда'рь не лю'бит, чтоб преступа'ли его' во'лю, и изда'л ука'з, в ко'ем пропи'сано, чтоб никто' не отгова'ривался незна'нием зако'нов. - Я жа'луюсь на несправедли'вость суде'й! - возрази'л Огневи'к. - Де'лай что хо'чешь, - примо'лвил стари'к, - моё де'ло сторона', а ты челове'к гра'мотный и зна'ешь бо'лее нас. Тепе'рь госуда'рь до'ма; ступа'й на ту сто'рону и дожди'сь, пока' он вы'йдет. Огневи'к изгото'вил та'кже письмо' к Ната'лье, в кото'ром уведомля'л её обо всем случи'вшемся и извеща'л, что он реши'лся поже'ртвовать собо'ю, для избавле'ния своего' благоде'теля. Он увольня'л её от да'нного е'ю обе'та, е'сли его' пости'гнет несча'стие, смерть и'ли ссы'лка, и проси'л то'лько об одно'м - воспомина'ть иногда' об нем. Письмо' сие' надпи'сано бы'ло ру'сскому свяще'ннику в Ви'ннице, прия'телю его'. - Ты обласка'л меня', сироту', на чужо'й стороне', - сказа'л Огневи'к старику', пожима'я его' ру'ку, - доверши' до'брое де'ло, и е'сли я не ворочу'сь к тебе' сего'дня ве'чером, постара'йся пересла'ть э'то письмо'. - Будь уве'рен, что жела'нье твоё испо'лнится, - отвеча'л стари'к. - У меня' мно'го знако'мых ме'жду слу'гами ца'рскими, и я отошлю' письмо' с пе'рвым гонцо'м на Украи'ну. Огневи'к обня'л старика', прости'лся с ним, отпусти'л теле'гу и пошёл к перево'зу. Перее'хав че'рез Неву', он останови'лся во'зле Тро'ицкого пите'йного до'ма, чтоб расспроси'ть о госуда'ре. Ему' сказа'ли, что госуда'рь с денщико'м свои'м, Румя'нцевым, пошёл гуля'ть и осма'тривать стро'ящиеся ча'стные до'ма в но'вой у'лице, кото'рая шла от Тро'ицкой це'ркви до о'строва, называ'емого Ка'менный. Огневику' указа'ли путь, и он пошёл оты'скивать госуда'ря. Пройдя' не'сколько деся'тков са'жен, Огневи'к уви'дел толпу' наро'да во'зле небольшо'го краси'вого до'мика. Он поспеши'л туда' и вмеша'лся в толпу'. Госуда'рь с гне'вным лицо'м, с пыла'ющими взо'рами держа'л за воро'т то'лстого, дю'жего, красноно'сого подья'чего, кото'рый, сто'я пред ним на коле'нях, трепета'л всем те'лом и восклица'л: - Винова'т, согреши'л, гре'шный! Попу'тал лука'вый! Ме'жду тем госуда'рь, пригова'ривая: - Не вору'й, не плуту'й, не обма'нывай правосла'вных! - отсчи'тывал ему' полнове'сные уда'ры по спине' свое'ю дуби'нкою. Огневи'к спроси'л одного' поря'дочно оде'того челове'ка, что э'то зна'чит и за что госуда'рь изво'лил прогне'ваться. - Я сам был в гостя'х у имени'нника, вот у э'того секретаря' Уде'льной конто'ры, кото'рый тепе'рь ёжится под благослове'нною ца'рскою дуби'нкою, - отвеча'л поря'дочно оде'тый челове'к. - Госуда'рь изво'лил в про'шлом году' крести'ть у него' сы'на и своеру'чно пожа'ловал рубль роди'льнице. Тепе'рь, проходя' ми'мо и уви'дев, чрез окно', толпу' наро'да в го'рнице, госуда'рь зашёл к куму', кото'рый упроси'л его' вы'кушать рю'мку во'дки и закуси'ть пирого'м. Хозя'йка, вся в жемчуга'х и в ше'лку, вы'несла на сере'бряном подно'се штоф люби'мой госуда'ревой гда'нской золото'й во'дки, а хозя'ин поднёс пиро'г на сере'бряном блю'де. Госуда'рь помоли'лся Бо'гу, вы'кушал, поблагодари'л хозя'ев и стал осма'тривать дом, небольшо'й, да ту'го наби'тый вся'ким до'бром. Сте'ны как жар горя'т от позоло'ченных окла'дов; в шка'фе, от полу' до потолка', битко'м наби'то сере'бряной посу'ды; ска'терти на столе' голла'ндские, ковры' на полу' перси'дские, за'навесы у крова'ти ше'лковые, с золото'м, сло'вом, у друго'го кня'зя нет того', что у на'шего прия'теля. Осмотре'в все, госуда'рь обрати'лся к хозя'ину и сказа'л: - Я у тебя' не вида'л э'того добра' в про'шлом году' на крести'нах? Хозя'ин смеша'лся и отвеча'л: - Ве'щи ещё не бы'ли привезены' из Москвы'... - А мно'го ли за тобо'й родово'го и'менья? - спроси'л госуда'рь. - Поко'йный оте'ц не оста'вил мне ничего', кро'ме своего' благослове'ния и нака'за служи'ть ве'рой и пра'вдою царю-батю'шке. - Ви'дно, ты, куманёк, не дослу'шал нака'за твоего' отца', - примо'лвил госуда'рь. - А за жено'й мно'го ли взял? - спроси'л царь. - Не сме'ю лгать: ничего', - отвеча'л секрета'рь. - Отку'да же привали'ла к тебе' така'я благода'ть? - сказа'л госуда'рь, смея'сь и посма'тривая на нас. - Ни у адмира'лов, ни у генера'лов мои'х нет сто'лько вся'кого добра', как у тебя', куманёк, а кро'ме Дани'лыча {Кня'зя Алекса'ндра Дани'ловича Ме'ншикова, кото'рого Петр Вели'кий всегда' называ'л _Данилычем_.}, никто' не потчева'ет меня' тако'ю во'дкой. Ско'лько ты получа'ешь жа'лованья в год? - Се'мьдесят три рубля' два'дцать две копе'йки с деньго'й! - отвеча'л секрета'рь. Мы все закуси'ли гу'бы. - Так из каки'х же дохо'дов ты накопи'л сто'лько бога'тства? - Трудова'я копе'йка, ва'ше ца'рское вели'чество! Рабо'таю день и ночь, чтоб поспеша'ть оконча'нием дел; так дворя'не, име'ющие де'ла в Прика'зе, да'рят меня' за труды'. - А зна'ешь ли ты ука'з о лихои'мстве? - Правосла'вный госуда'рь, - сказа'л сме'ло секрета'рь, - Я не продаю' правосу'дия, не беру' взя'ток с пра'вого и винова'того и потому' неви'нен в _лихои'мстве_, а признаюсь чистосерде'чно, гре'шен во _мздои'мстве_, получа'я пла'ту от проси'телей, сверх твоего' ца'рского жа'лованья. - Ита'к, за и'скренность твою' и за то, что не призна'ешь себя' по со'вести винова'тым в лихои'мстве, я тебя' не отрешу', на э'тот раз, от ме'ста, куманёк, а то'лько дам оте'ческое наставле'ние и напо'мню, что я пла'чу и награжда'ю чина'ми за то, чтоб все чино'вники рабо'тали _безвозме'здно_ для мои'х по'дданных. Не мо'жешь жить жа'лованьем, не служи', а пи'ли дрова', ко'ли чего' лу'чшего не уме'ешь, но не криви' душо'й проти'ву прися'ги. Э'то до всех вас каса'ется, господа'! - сказа'л царь, оборотя'сь к нам, и, взяв за воро'т хозя'ина, примо'лвил: - Пойде'м-ка со мно'ю на у'лицу, что'бы не меша'ть пра'зднику. - Вот тепе'рь он даёт оте'ческое наставле'ние своему' куманьку'! Пока' незнако'мец расска'зывал Огневику', госуда'рь переста'л бить секретаря' и, веле'в ему' встать, сказа'л: - Ступа'й-ка с Бо'гом доку'шать своего', пирога' и допи'ть што'фик, да не забу'дь на ра'дость, в день твоего' а'нгела, присла'ть сто рубле'й в Морску'ю го'спиталь. Когда' де'ньги не бу'дут доста'влены к ве'черу, я за'втра опя'ть заверну' к тебе' с оте'ческим наставле'нием. - Госуда'рь с улы'бкой показа'л свою' дуби'нку секретарю', кото'рый отря'хивал и повора'чивал плеча'ми, о'хая и утира'я пот с лица'. Госуда'рь пошёл к своему' до'му, а в толпе' наро'да раздава'лся хо'хот и восклица'ния: "Спаси'бо царю-батю'шке, что он бережёт нас от э'тих волко'в! Когда' б то поча'ще э'та дуби'нка пляса'ла по спине' прика'зных!" и т. п. Огневи'к после'довал за госуда'рем. На крыльце' до'ма госуда'рева дожида'лись его' с бума'гами: граф Таври'ло Ива'нович Голо'вкин, баро'н Петр Па'влович Шафи'ров и Алекса'ндр Ки'кин. Лишь то'лько царь хоте'л войти' в дом, Огневи'к гро'мко сказа'л: - Правосла'вный госуда'рь! благоволи' вы'слушать! Кики'н побледне'л как полотно', узна'в запоро'жца. Петр оберну'лся и, ка'жется, удиви'лся, уви'дев каза'ка в запоро'жской оде'жде. - Кто ты тако'в? - спроси'л он. - Бума'га э'та все ска'жет ва'шему ца'рскому вели'честву, - отвеча'л Огневи'к, представля'я челоби'тную. - Ра'зве ты не зна'ешь, что я запрети'л мне подава'ть жа'лобы? - сказа'л госуда'рь гне'вно. - Ты позво'лил, госуда'рь, жа'ловаться на несправедли'вость суде'й, и я жа'луюсь на _тебя' - тебе'_, правосу'дному госуда'рю! Госуда'рь посмотре'л при'стально в лицо' Огневику' и, взяв от него' бума'гу, сказа'л: - Хорошо', посмо'трим, в чем ты меня' обвиня'ешь! По ме'ре, как он чита'л бума'гу, бро'ви его' хму'рились и черты' лица' принима'ли гро'зный вид. Око'нчив чте'ние, царь отда'л бума'гу Головки'ну и, обратя'сь к Огневику', сказа'л: - Ты кле'плешь на меня'! Палей' со'слан в Сиби'рь по суду' и сле'дствию, за ослуша'ние мое'й во'ле, за неповинове'ние нача'льству и за самово'льные набеги' на и'менья мои'х по'льских сою'зников. Сле'дствие произведено' ге'тманом, а суд произнесён вое'нною колле'гиею. Ва'ши малоросси'йские ссо'ры и доно'сы друг на дру'га надое'ли мне. Я тре'бую чи`нопочита'ния и послуша'ния и не терплю' никако'го самоупра'вства. Палей' хотя' и был челове'к хра'брый, но его' де'рзость и неповинове'ние досто'йны ка'зни, а приме'р зако'нной стро'гости до'лжен быть над ста'ршим, а не над мла'дшим. Ге'тман писа'л ко мне и об тебе', голу'бчик! Зна'ю я, что ты за пти'ца! Сле'довало бы мне и тебя' сосла'ть туда' же, куда' я припря'тал Палея'; но, снисходя' к твое'й мо'лодости, я не хочу' нака'зывать тебя', а поми'лую, в наде'жде, что ты на моём фло'те заслу'жишь мою' ми'лость. Кики'н! отошли' э'того челове'ка к господи'ну ви`це-адмира'лу Крю'йсу, чтоб он написа'л его' в матро'сы, в гребно'й флот! - Госуда'рь! - воскли'кнул Огневи'к. - Мазе'па тебя' обма'нывает... - Молча'ть! - сказа'л гро'зно госуда'рь, подня'в па'лку. - Мазе'па два'дцать лет слу'жит мне ве'рно и нелицеме'рно, и со'тни ва'ших доно'сов не могли' уличи'ть его' ни в одно'й злой мы'сли проти'ву меня'! Кака'я бу'дет награ'да за ве'рную слу'жбу, е'сли я по ка'ждому зло'бному доно'су ста'ну обижа'ть испы'танных слуг мои'х подозре'ниями и сле'дствиями? Знай, молодо'й сорване'ц, что на'добно мно'го заслу'ги и мно'го до'водов ве'рности, чтоб заста'вить царя' ве'рить себе' на сло'во! Ме'жду тем Кики'н приказа'л карау'льным взять Огневика' и отпра'вить в Адмиралте'йство. - Служи' че'стно, дери'сь хра'бро, живи' ти'хо, а я не забу'ду об тебе', - сказа'л царь Огневику'. - По'мни, что за Бо'гом моли'тва, а за царём слу'жба не пропадёт. Огневи'к, ви'дя, что дальне'йшее его' объясне'ние бу'дет бесполе'зно, пошёл безмо'лвно к ло'дке. Он убеди'лся, что дове'ренность ца'рскую к Мазе'пе не легко' поколеба'ть и сто'лько же тру'дно склони'ть его' в по'льзу Палея', и'бо предубежде'ние проти'ву одного' осно'вано бы'ло на дове'ренности к друго'му. Ита'к, Огневи'к реши'лся ждать удо'бного слу'чая к откры'тию и'стины, наде'ясь заслужи'ть ми'лость ца'рскую свое'ю слу'жбою, и вну'тренно благодари'л Бо'га, что его' не сосла'ли в Сиби'рь и'ли не заключи'ли в темни'цу, и'бо, бу'дучи на свобо'де, он мог дать о себе' изве'стие Палею' и Ната'лье. ГЛАВА' XIII Заче'м же су'дишь ты превра'тно? За что ты гу'бишь сироту'? Ф. Гли'нка Все ста'лось по жела'нию Мазе'пы. Опа'сный совме'стник его', Палей', исто'ргнут из среды' люби'вшего его' наро'да и со'слан в Сиби'рь. Бе'лая Це'рковь сдала'сь изме'ною гра'ждан сего' го'рода; сокро'вища Пале'евы перешли' в сундуки' Мазе'пы, а хра'брая дружи'на удало'го нае'здника по'сле упо'рной защи'ты истреблена' и разо'гнана. Ге'тман Заднепро'вской Украи'ны, Саму'сь, друг и това'рищ Палея', лишённый подпо'ры и сове'та, отказа'лся доброво'льно от своего' зва'ния, в кото'рое он облечён был Иоа'нном Собе'сским, и подчини'лся Мазе'пе, дово'льствуясь чи'ном полко'вника Богусла'вского полка'. Кошево'й атама'н Запоро'жья, Горде'нко, вовлечён уже' был в се'ти Мазепи'ной поли'тики и повинова'лся во'ле ге'тмана Малоро'ссии. Мазе'па дости'г того', чего' так давно' жа'ждал: он владе'л наконе'ц всей Малоро'ссией и Украи'ной. Прошло' три го'да от плене'ния Палея', и наро'д уже' на'чал охладева'ть в чу'вствах свое'й привя'занности к нему'. Тако'в наро'д везде' и всегда'! Он ско'ро забыва'ет свои'х благотвори'телей и долго-до'лго по'мнит утесни'телей и тира'нов. Пото'мство пла'тит долги' пре'дков. Со вре'мени истребле'ния во'льницы Палеево'й Ната'лья томи'лась гру'стью, невзира'я на сове'ты и увеща'ния Мазе'пы. Она' зна'ла у'часть, пости'гшую дру'га её, Огневика', и реши'лась оста'ться ему' ве'рною, е'сли б судьба' разлучи'ла их да'же на всю жизнь. Любо'вники перепи'сывались ме'жду собо'ю посре'дством жены' свяще'нника, кото'рая отправля'ла и получа'ла письма' чрез прое'зжих ру'сских офице'ров и гонцо'в, охо'тно исполня'вших поруче'ния, когда' их проси'ли и'менем несча'стного. В после'дних пи'сьмах Огневи'к писа'л, что он уже' обрати'л на себя' внима'ние нача'льства, произведён в уря'дники, нахо'дится в Канцеля'рии ви`це-адмира'ла Крю'йса и наде'ется, покрови'тельством сего' отли'чного му'жа, получи'ть ско'ро проще'ние и вступи'ть в офице'рском зва'нии в полевы'е полки'. В после'днем письме' Ната'лья умоля'ла его' приду'мать сре'дства к избавле'нию её от угрожа'ющей беды', уведомля'я, что ге'тман погова'ривает о вы'даче её за'муж за како'го-то поля'ка, кото'рого она' ви'дела то'лько оди'н раз в Бату'рине и да'же не зна'ет его' и'мени. В сие' са'мое вре'мя коро'ль шве'дский уже' шел чрез По'льшу к ру'сским преде'лам, и Малоро'ссия с Украи'ною наводнены' бы'ли зло'бными его' манифе'стами, испо'лненными клеветы' проти'ву царя' ру'сского и приглаша'вшими его' по'дданных к изме'не. Ру'сский царь собира'л си'лы, чтоб дать отпо'р непобеди'мому до того' сопе'рнику своему', и настоя'тельно тре'бовал вы'сылки к во'йску малоросси'йских полко'в. Се'ю ме'рою царь соверше'нно расстра'ивал предначерта'ния Мазе'пы, кото'рый, собра'в значи'тельное коли'чество продово'льствия, хоте'л сосредото'чить в Украи'не лу'чшие свои' полки', чтоб соедини'ться с Ка'рлом. Жела'я убеди'ть царя' в свое'й ве'рности, Мазе'па посыла'л к нему' то де'ньги, то коне'й на потре'бности войска', умоля'я прито'м не лиши'ть Украи'ны защи'ты и представля'я опа'сность от крамо'льного ду'ха старши'н, бу'дто бы неприя'зненных Росси'и. Он писа'л к царю' и к его' мини'страм, кня'зю Ме'ншикову, гра'фу Головки'ну и баро'ну Шафи'рову, что он не отвеча'ет за ве'рность украи'нского наро'да, е'сли ему' должно' бу'дет удали'ться из своего' ме`стопребыва'ния и е'сли для удержа'ния наро'да не бу'дет доста'точно числа' войска'. Для бо'льшего удостовере'ния в сих мни'мых свои'х дога'дках, Мазе'па, чрез нау'шников свои'х, подговори'л не'скольких со'тников зате'ять возмуще'ние в их со'тнях, под предло'гом неудово'льствия, за вы'сылку малоросси'йских войск из Украи'ны по приближе'нии неприя'теля. Уведомля'я о сем царя', Мазе'па был уве'рен, что Петр убеди'тся наконе'ц его' до'водами и вве'рит ему' защи'ту Украи'ны и наблюде'ния за вну'тренним её споко'йствием. С нетерпе'нием ожида'л он отве'та от царя'. Но'чью при'был гоне'ц в Бату'рин и тре'бовал, чтоб неме'дленно разбуди'ли ге'тмана и впусти'ли его' к нему', потому' что ему' прика'зано бы'ло вручи'ть бума'ги ли'чно и взять собственнору'чную распи'ску ге'тмана в получе'нии. Мазе'па веле'л тотча'с призва'ть гонца', взял запеча'танный паке'т, поцелова'л его', как святы'ню, и пото'м уже' сорва'л печа'ть. Разверну'в бума'гу и не ви'дя на ней по'дписи царя', ге'тман обрати'лся к гонцу' с ви'дом неудово'льствия и сказа'л: - Э'то не ца'рский ука'з! Ты ввел меня' в заблужде'ние! - Сия'тельный князь! - возрази'л ру'сский офице'р. - Хотя' э'тот ука'з не за по'дписью его' ца'рского вели'чества, но дан из Вое'нного Сове'та, действующего' по во'ле царя', его' и'менем. Мазе'па нахму'рил бро'ви и стал чита'ть бума'гу. По ме'ре того', как он пробега'л строки', лицо' его' изменя'лось и наконе'ц покры'лось сме'ртною бле'дностью. Не говоря' ни сло'ва, он подошёл к столу', написа'л распи'ску и отда'л её гонцу', сказа'л впо`лго'лоса: "С Бо'гом!" Лишь то'лько гоне'ц вы'шел из ко'мнаты, Мазе'па захло'пал си'льно в ладо'ши. Яви'лся немо'й тата'рин. - О'рлика сюда'! Скоре'й! - Тата'рин бро'сился о'прометью за две'ри, но Мазе'па сно'ва захло'пал в ладо'ши ещё сильне'е, и тата'рин вороти'лся. - Позови' та'кже иезуи'та и по'льского го'стя! Да не торопи'сь так: они' поду'мают, что я испуга'лся чего'-нибудь. - Тата'рин вы'шел, и Мазе'па сказа'л про себя': - Должно' преодоле'ть себя' и каза'ться споко'йным. - Он подпёр рука'ми го'лову и заду'мался. В одно' вре'мя вошли' О'рлик, па'тер Зале'нский (пребыва'вший в Бату'рине под и'менем врача') и поля'к, называ'вшийся его' племя'нником. Мазе'па при вхо'де их встал с кре'сел и, пока'зывая полу'ченные бума'ги, сказа'л: - Гроза' разрази'лась! В безмо'лвии ожида'ли объясне'ния при'званные на сове'т клевре'ты ге'тмана. - Тепе'рь чу'вствую всю справедли'вость посло'вицы madry Polak posz Kodzie {То есть: умён поля'к _по'сле_ беды.}, - примо'лвил Мазе'па. - Все вы оши'блись в расчёте, друзья' мои', предполага'я, что, представля'я царю' Украи'ну, гото'вую возмути'ться, когда' вы'ведут из неё малоросси'йские полки', я прину'жу его' оста'вить меня' здесь, с мои'м во'йском. Ста'лось ина'че! Царь поручи'л рассмотре'ние сего' де'ла новоучре'жденному им Вое'нному Сове'ту, и вот повеле'ние, кото'рым предпи'сывается мне вы'ступить неме'дленно со всем во'йском мои'м для Ки'евскому воево'де, прика'зано, оста'вив си'льный гарнизо'н в Пече'рской кре'пости, расположи'ться с его' ру'сским ополче'нием внутри' Украи'ны. Боле'знь моя' уже' не мо'жет служи'ть предло'гом к отсро'чке, и'бо прика'зано, в тако'м слу'чае, вручи'ть нача'льство над во'йском Наказно'му атама'ну! Ита'к, на'добно тепе'рь поду'мать, что ста'нется с артилле'риею и с съестны'ми припа'сами, пригото'вленными мно'ю для его' вели'чества короля' шве'дского, когда' мои' го'рода займёт Голи'цын? Каки'м о'бразом я могу' объяви'ть во'йску о мои'х наме'рениях в росси'йском ста'не?.. Беда' свали'лась как гром на го'лову! Все молча'ли и смотре'ли в лицо' ге'тману. - Вы, па'не Понято'вский, - примо'лвил ге'тман, обраща'ясь к поля'ку, - вы, как брат бли'жнего челове'ка и люби'мца его' вели'чества, должны' поспеши'ть тепе'рь к королю' и объясни'ть ему', в како'е затрудни'тельное положе'ние ввела' меня' его' ме'дленность к вторже'нию в Украи'ну. Признаю'сь, я да'же не ви'жу средств, как избе'гнуть сете'й, расста'вленных мне мои'ми врага'ми! Бума'га подпи'сана жесточа'йшим гони'телем мои'м, фельдма'ршалом Шереме'тевым, а князь Ме'ншиков, давно' уже' замышля'ющий водвори'ться вме'сто меня' на ге'тманстве, сам е'дет в Черни'гов, вероя'тно, для того', что'бы наблюда'ть за мно'ю. Без сомне'ния, они' уже' успе'ли поколеба'ть дове'ренность царя' ко мне! Тепе'рь кра'йне опа'сно раздража'ть его' замедле'нием в исполне'нии его' во'ли... Вы, ду'маю, слыха'ли, како'в он в гне'ве! - Я согла'сен с ва'ми, па'не ге'тмане, что э'та поме'ха не в по'ру и затрудни'т вас не'сколько; до'лжен, одна'ко же, призна'ть, что не ви'жу в сем ца'рском приказа'нии неотврати'мой опа'сности и весьма' далёк от того', чтоб ду'мать, бу'дто вы не в си'лах преодоле'ть всех затрудне'ний, - возрази'л Понято'вский. - Все э'ти препя'тствия и помеша'тельства мо'жно бы'ло вперёд предви'деть, - примо'лвил он, - и вы предви'дели их, па'не ге'тмане, и победи'ли гла'вные, успе'в укрепи'ть свои' города', собра'ть запа'сы и удержа'ть при себе' лу'чшее во'йско. Не'сколько лет сря'ду вы вели' полити'ческую войну' с те'ми же людьми' и за тот же предме'т, и я тве'рдо уве'рен, что ваш высо'кий ум и тепе'рь восторжеству'ет над зате'ями сих дикаре'й в европе'йской оде'жде... - Мой ум, мой ум! - возрази'л Мазе'па, покача'в голово'й. - Ру'сская посло'вица тверди'т: "_Ум лю'бит просто'р_", - а мой ум ещё не на просто'ре, но в тенётах и то'лько что тепе'рь си'лится вы'рваться на свобо'ду! Е'сли вы предполага'ете во мне ум, то должны' знать присе'м, что он мне столь же поле'зен ны'не, как меч, зары'тый в зе'млю. Но не о том тепе'рь де'ло! Вам ка'жется все лёгким, потому' что вы, господа' поля'ки, не зна'ете ру'сских! Исто'рия пе'ред ва'ми: вни'кните в собы'тия и образу'мьтесь. Не сто раз вы име'ли полити'ческие сноше'ния с ру'сскими, а прошу' вас указа'ть мне на оди'н слу'чай, где бы удало'сь вам обману'ть ру'сских, хотя' в жела'нье и не бы'ло у вас недоста'тка? Пра'вда, вы име'ли ча'сто переве'с на ва'шей стороне', доста'вленный вам ору'жием, но успе'хом ору'жия располага'ет слепа'я форту'на, а ум торжеству'ет и над са'мою форту'ною, когда' де'йствует свобо'дно, для со'бственных вы'год, почита'ете ру'сских ди'кими, ва'рварами, потому' что они' отста'ли от вас в образо'ванности. Но ру'сский наро'д вообще' одарён от приро'ды необыкнове'нным умо'м, сметли'востью и дальнови'дностью, кото'рым уступа'ет и образо'ванность, и просвеще'ние, и учёность. Таковы' ру'сские, и кто их не зна'ет и'ли не хо'чет знать, тот до'рого запла'тит за своё произво'льное неве'жество. Что тако'е поли'тика? Ко'нная я'рмарка! Ка'ждый вы'водит на ме'ну и'ли на прода'жу своего' коня'. У'мный и смышлёный простолюди'н уе'дет с я'рмарки на до'бром коне', а учёному и образо'ванному, но легкове'рному и нетерпели'вому, незнато'ку - покупщику' доста'нется кля'ча, на кото'рой нельзя' ни уйти', ни догна'ть! Так быва'ет и с полити'ческими дела'ми! Его' вели'чество коро'ль шве'дский та'кже не зна'ет ру'сских, и я нетерпели'во жела'ю уви'деться с ним, чтоб объясни'ться по э'тому предме'ту. Ме'жду тем уже' уда'рил после'дний час мое'й стра'жи, и мне нельзя' до'лее держа'ться в пре'жнем положе'нии. Ещё испыта'ю после'дние си'лы: вы'шлю Наказно'го атама'на с ху'дшими каза'ками к во'йску ру'сскому, а сам скажу'сь больны'м, неде'ли на две, пока' бу'дет дли'ться перепи'ска и пока' его' вели'чество успе'ет прибли'зиться к нам на тако'е расстоя'ние, чтоб я мог соедини'ться с ним в дво'е и'ли тро'е су'ток. О'рлик! За'втра же отпра'вь лу'чших казако'в из но'вого Белоцерко'вского и Богусла'вского полка' в Га'дячь и Ро'мны для защи'ты замко'в, и вели' собра'ться в Бату'рине всем сердюка'м. Племя'нника моего', Войнаро'вского, за'втра вы'шлю я с письмо'м к Ме'ншикову... Вам, па'не Понято'вский, на'добно поспеша'ть к его' вели'честву, как я уже' сказа'л, и умоля'ть, что'бы он не ме'длил, а вы, па'тер, поезжа'йте к Яблон'овскому и Любоми'рскому и прину'дьте их то'тчас вто'ргнуться в Ки'евское воево'дство. За'втра распроща'емся, до ра'достного свида'ния в ста'не шве'дском. - По'сле сих слов Мазе'па пожела'л им до'брой но'чи. - Позво'льте мне переговори'ть с ва'ми наедине', не'сколько мину'т, - сказа'л Понято'вский. - Изво'льте! - отвеча'л Мазе'па и дал знак О'рлику и иезуи'ту, чтоб они' удали'лись. - Я хочу' проси'ть вас, чтоб вы позво'лили мне отпра'вить секретаря' моего' к бра'ту, а самому' оста'ться здесь, - сказа'л Понято'вский, поту'пя взор. - Любо'вь к Ната'лье, одо'бренная ва'ми, лиша'ет меня' ума' и всех спосо'бностей ду'ши на вся'кое де'ло... Я не могу' помы'слить о разлу'ке с не'ю, не получи'в её согла'сия на брак... - Не сомнева'юсь, что она' бу'дет согла'сна, - отвеча'л Мазе'па. - За'втра я откро'ю ей та'йну, кото'рая должна' быть изве'стна ей то'лько в реши'тельный день её жи'зни, в день бра'ка, и уве'рен, что она' не воспроти'вится тогда' мое'й во'ле. Ме'жду тем за'втрашний день вы мо'жете оста'ться здесь и переговори'ть с не'ю. Я пригото'влю её к э'тому свида'нию! Понято'вский бро'сился целова'ть ру'ку ге'тмана, кото'рый обня'л его' и, поцелова'в в лицо', прости'лся с ним. На друго'е у'тро, лишь то'лько Ната'лия успе'ла оде'ться, Мазе'па призва'л её в свой кабине'т. Он был ва'жен и серьёзен и проти'ву обыкнове'ния не встре'тил её ла'сковым сло'вом и улы'бкою. Указа'в ей на кре'сла, проти'ву себя', он дал знак, чтоб она' села', и смотре'л на неё при'стально, не говоря' ни слова'. Се'рдце Ната'лии си'льно би'лось. - Я долготерпели'в, Ната'лья! Три го'да скрыва'л я грусть в се'рдце, ви'дя твою' хо'лодность со мно'ю, принужде'ние в обхожде'нии и все при'знаки не'нависти. Безрассу'дная любо'вь к безро'дному бродя'ге... Ната'лья прервала' слова' Мазе'пы: - Прошу' вас, ра'ди Бо'га, ясневельмо'жный ге'тман, не оскорбля'йте па'мяти несча'стного! Вы э'тим не перемени'те чувств мои'х... - Прошу' слу'шать, - возрази'л Мазе'па с гне'вом. - Безрассу'дная любо'вь заглуши'ла в душе' твое'й все чу'вства приро'ды и обя'занностей. Е'сли б ты обя'зана была' мне одни'м воспита'нием, то и тогда' надлежа'ло бы тебе' выбира'ть жениха' не ина'че, как с моего' сове'та, и'ли, лу'чше сказа'ть, отда'ть ру'ку тому', кого' я тебе' предста'влю в женихи'; но ты обя'зана мне бо'лее, не'жели воспита'нием... Ты обя'зана мне жи'знью!.. Мазе'па останови'лся, и Ната'лья, ду'мая, что ге'тман упрека'ет её в том, что призре'л её сиро'тство, потупи'ла глаза', покрасне'ла и сказа'ла: - Я всегда' благода'рна вам за попече'ния ва'ши... За жизнь я обя'зана мои'м роди'телям и Бо'гу, храни'телю сиро'т... но... я должна' сказа'ть вам открове'нно, - примо'лвила она', пони'зив го'лос, - что тепе'решняя жизнь моя' не бла'го для меня', а бре'мя... Мазе'па, каза'лось, не расслу'шал после'дних слов её и продолжа'л: - Ты говори'шь о твои'х роди'телях! Зна'ешь ли ты их?.. Э'то та'йна, кото'рую я скрыва'л от тебя' и тепе'рь то'лько наме'рен откры'ть... Ита'к, знай, что ты... дочь моя'! - Я дочь ва'ша! - воскли'кнула Ната'лия, устреми'в на него' бы'стрый взор и вскочи'в с ме'ста. - Ты дочь моя', кровь от кро'ви мое'й, плод любви' мое'й! - Глаза' Мазе'пы напо'лнились слеза'ми, он распростёр объя'тия, и Ната'лия упа'ла в них, рыда'я. - Успоко'йся, дочь моя'! - сказа'л он, посади'в во'зле себя' Ната'лью. - И слу'шай! Серде'чный сою'з мой с твое'ю ма'терью не мог быть благослове'н це'рковью. Я был тогда' жена'т а мать твоя' слыла' вдо'вою по'льского па'на, поги'бшего в би'тве с тата'рами. Спустя' три го'да по'сле на'шей свя'зи, незадо'лго до сме'рти жены' мое'й, яви'лся муж твое'й ма'тери, из тата'рского плена'. Мать твоя'... умерла' с го'ря... а... но я не беру' на свою' ду'шу греха'; не я причи'ной её сме'рти... Я име'л твёрдое наме'рение жени'ться на ней... Судьба' устро'ила ина'че... Ната'лья го'рько пла'кала, и Мазе'па замолча'л, чтоб дать вре'мя пройти' пе'рвому впечатле'нию. Когда' се'рдце Ната'льи не'сколько облегчи'лось слеза'ми, Мазе'па продолжа'л: - Горе'ваньем и пла'чем ты не испра'вишь и не переме'нишь про'шлого. Что ста'лось, то ста'лось, и е'сли в проше'дшем могло' бы быть лу'чше, зато' настоя'щее с лихво'ю все искупа'ет... - Сча'стье моё в ва'ших рука'х... - сказа'ла ро'бко Ната'лья. - Оно' в се'рдце отца' твоего', кото'рый лю'бит тебя' бо'лее всего' на све'те и гото'вит тебе' са'мую блиста'тельную, са'мую зави'дную у'часть, - примо'лвил Мазе'па, прижима'я Ната'лью в свои'х объя'тиях. - Тепе'рь рассуди', дитя' моё, моя' ми'лая дочь! Мог ли я согласи'ться на брак твой с просты'м запоро'жцем, с казако'м без ро'ду и пле'мени, с разбо'йником из ша'йки гну'сного Палея'? Чрез ме'сяц, не да'лее, ты бу'дешь объя'влена пред це'лым све'том до'черью уде'льного кня'зя Севе'рского... Ты должна' все знать. Я отлага'юсь от ру'сского царя' и приступа'ю к сою'зу Шве'ции и По'льши проти'ву Росси'и. Султа'н, хан, Шве'ция и По'льша уже' согласи'лись призна'ть меня' незави'симым госуда'рем, и я, в прекло'нных мои'х лета'х, для тебя' одно'й пусти'лся на сей опа'сный по'двиг, для того' то'лько, чтоб пото'мству твоему' доста'вить престо'л!.. - Ах, ба'тюшка! - сказа'ла Ната'лья с тяжёлым вздо'хом. - Сла'ва и по'чести мо'гут име'ть привлека'тельность для мужчи'ны, но для же'нщины ну'жно то'лько одно' се'рдце. И в бе'дной хи'жине мо'жно быть счастли'вым с ми'лым, и на престо'ле лью'тся сле'зы!.. - Де'тские мечты', ска'зки, поэ'зия! - возрази'л Мазе'па. - Когда' ты бу'дешь ма'терью, тогда' бу'дешь чу'вствовать ина'че. То, что ты говори'шь, есть отголо'сок эгои'зма. На'добно уме'ть же'ртвовать собо'ю для бла'га своего' пото'мства... - Но ра'зве нельзя' соедини'ть со'бственного сча'стья с бла'гом дете'й? - сказа'ла Ната'лья. - Ты бу'дешь госуда'рем, ба'тюшка, и в твое'й во'ле бу'дет усынови'ть моего' Богда'на, как ты пре'жде говори'л. Нет челове'ка в ми'ре, кото'рый бо'лее досто'ин был бы ца'рского венца', как он... Мазе'па нахму'рил бро'ви. - Любо'вь помрача'ет твой рассу'док, дочь моя', - сказа'л он. - Чем просла'вился э'тот каза'к? К чему' он спосо'бен? Кто захо'чет повинова'ться безро'дному пришлецу', без и'мени? На чем могу' я осно'вываться, возвыша'я его' над все'ми мои'ми сподви'жниками, друзья'ми и помо'щниками? Красота' теле'сная и иску'сство к уловле'нию неви'нного же'нского се'рдца не суть таки'е досто'инства, кото'рые даю'т пра'во на управле'ние наро'дом. Я бы уни'зил себя', сокруши'л бы со'бственную власть, е'сли бы избра'л в помо'щники и в прее'мники челове'ка ничто'жного, не име'ющего никаки'х прав на уваже'ние све'та... - Вы не зна'ете Богда'на, ба'тюшка! Он спосо'бен ко всему'... - То есть он уме'ет нра'виться же'нщинам, - возрази'л Мазе'па. - Преодоле'й сла'бость свою', Ната'лия, и будь досто'йною до'черью основа'теля ца'рства! Я предста'влю тебе' в женихи' Понято'вского, бра'та дру'га шве'дского короля'. По'льский коро'ль Станисла'в обеща'л мне произве'сть его' в коро'нные ка'нцлеры, неме'дленно по заключе'нии ми'ра. Вот како'й ну'жен мне зять! Он бу'дет пе'чься в По'льше о вы'годах моего' кня'жества, а брат его' бу'дет мои'м засту'пником у шве'дского престо'ла, пока' я успе'ю утверди'ть но'вое госуда'рство на со'бственных его' си'лах. Понято'вский мо'лод, краси'в, умён, образо'ван, прия'тного нра'ва, в родстве' и свя'зях с пе'рвыми по'льскими фами'лиями и силе'"н покрови'тельством непобеди'мого Ка'рла. Он лю'бит тебя' пла'менно. Его' любо'вь к тебе' есть де'ло са'мой судьбы'. Он встре'тил тебя' одна'жды в Варша'ве, где'-то на публи'чном гу'льбище. Он был тогда' в о'бществе дам и не мог оста'вить их, чтоб сле'довать за тобо'ю и узна'ть, кто ты такова'. Но по'сле он тще'тно иска'л тебя' всю'ду и, не встре'тив нигде', страда'л, му'чился, нося' твой о'браз в се'рдце и па'мяти, пока' слу'чай не завёл его' сюда' по дела'м мои'м. Здесь он встре'тил тебя' в саду' и о'жил душо'й... Узна'в от меня', кто ты, он на коле'нях проси'л согла'сия на брак с тобо'ю - и я обеща'л ему'... - Вы напра'сно обеща'ли за меня', ба'тюшка! - сказа'ла Ната'лия твёрдым го'лосом. - Я не вольна' в своём сло'ве... Я принадлежу' се'рдцем Богда'ну!.. - Ты никогда' не уви'дишь его'! - сказа'л Мазе'па гро'зно. - В тако'м слу'чае мона'шеская ке'лья сокро'ет меня' от вся'кой земно'й вла'сти! - отвеча'ла Ната'лья, встав со сту'ла и посмотре'в хладнокро'вно на Мазе'пу. - Дочь моя'! - сказа'л он не'жно. - Ты тепе'рь то'лько нашла' своего' отца', и пе'рвое чу'вство, кото'рое ты в нем возбужда'ешь, есть горе'сть! Уже'ли ты хо'чешь, чтоб после'днее сло'во отца' к тебе' бы'ло прокля'тие! - Прокля'тие! - воскли'кнула Ната'лья. - Ба'тюшка, и вы могли' вы'молвить э'то! - Слезы' бры'знули из глаз её. - Благослове'ние не мо'жет пасть на упря'мое дитя', кото'рое, преда'вшись престу'пной стра'сти, навлека'ет бе'дствия на главу' роди'телей... Быть мо'жет, у'часть моя' зави'сит от э'того бра'ка!.. - А е'сли б меня' не бы'ло на све'те, что б тогда' бы'ло? - спроси'ла Ната'лья твёрдым го'лосом, утёрши сле'зы. - Тогда' бы... тогда' бы Понято'вский не узна'л тебя', не полюби'л, не получи'л твоего' отка'за и не мог бы сде'латься враго'м мои'м... - Ита'к, меня' не бу'дет на све'те! - сказа'ла Ната'лья хладнокро'вно и обрати'лась к дверя'м. - Дочь моя', Ната'лья, посто'й! - вскрича'л Мазе'па. Ната'лья останови'лась. Мазе'па не знал, что Ната'лье изве'стно ме`стопребыва'ние Огневика', и тем ме'нее он мог предполага'ть, что любо'вники перепи'сываются. - Что ты замышля'ешь, безрассу'дная! - сказа'л он жа'лостно, с не'жным упрёком. - Зна'ешь ли ты, что ста'лось с Богда'ном? Где он? Уже'ли ты завеща'ла ве'рность хла'дному пра'ху? Быть мо'жет, его' уже' нет в живы'х! Мне ска'зывали, что его' сосла'ли в Сиби'рь и что он пропа'л без вести'... - Мазе'па при'стально смотре'л на Ната'лью. - Я верна' живо'му и лю'бящему меня', - отвеча'ла Ната'лья. Она' хоте'ла что'-то примо'лвить и внеза'пно замолча'ла. Мазе'па заду'мался на не'сколько мину'т. Подозре'ние возроди'лось в душе' его', и он вдруг перемени'л обхожде'ние своё с до'черью. - Успоко'йся, дочь моя'! Я не ста'ну бо'лее принужда'ть тебя'. Вре'мя просве'тит тебя' и даст мне, мо'жет быть, си'лы перене'сть э'то го'ре. Об одно'м умоля'ю тебя': береги' себя'! Не убива'й отца' своего' гру'стью и отча'янием! Я реши'лся всем поже'ртвовать для твоего' споко'йствия и сча'стия. - Ната'лья не'жно обняла' отца' своего' и запла'кала, но не сме'ла напомина'ть ему' об Огневике'. Мазе'па возврати'лся к столу', взял паке'т пи'сем и, отдава'я их Ната'лье, сказа'л: - Вот все, что мне оста'лось по'сле твое'й ма'тери! Прочти' их: ты уви'дишь, как она' люби'ла твоего' отца'! Ната'лья вы'шла из ко'мнаты, и Мазе'па, сев на своё ме'сто, покача'л печа'льно голово'ю и сказа'л про себя': - Желе'зная душа'! Не далеко' я'блоко па'дает от я'блони! Настоя'щая кровь моя'! Нет, с ней нельзя' ничего' сде'лать си'лою! Испыта'ем други'е сре'дства. Ме'жду тем О'рлик чуть свет отпра'вил из войсково'й канцеля'рии гонцо'в во все полки' с приказа'нием гото'виться к неме'дленному выступле'нию в похо'д. Все пришло' в движе'ние в Бату'рине. Казаки' с ра'достью извести'лись о предстоя'щих би'твах и опа'сностях и собира'лись в круги', на площадя'х и во'зле шинко'в, толкова'ть о бу'дущем и воспомина'ть проше'дшее. Насупроти'в ге'тманского дворца' находи'лась обши'рная корчма', вы'крашенная кра'сною кра'скою, кото'рую держа'л на о'ткупе пе'рекрест из жидо'в, люби'мец ге'тмана, поставля'вший по подря'ду все припа'сы на его' ку'хню и исправля'вший ра'зные его' поруче'ния. Корчма' разделена' была' на две полови'ны. В одно'й бы'ли ко'мнаты для прие'зжих и одна' больша'я за'ла, где собира'лись офице'ры игра'ть в ко'сти, толкова'ть и пить виногра'дное вино' и ста'рые по'льские меды': _мали'нник_ и _вишня'к_, кото'рыми производи'ли торго'влю монастыри' католи'ческие. В друго'й полови'не, состоя'вшей из трех обши'рных ко'мнат, обста'вленных вокру'г у'зкими стола'ми и скамья'ми, толпи'лись с утра' до но'чи сердюки' и казаки', пить во'дку, мед и пи'во, есть се'льди, кури'ть таба'к и слу'шать и'ли расска'зывать но'вости. В пра'здничные дни молоды'е казаки' пляса'ли здесь с малоросси'йскими краса'вицами, при зву'ках гудко'в, сопе'лок и цимба'лов. Вокру'г корчмы' тесни'лись, во вся'кое вре'мя, ни'щие, кале'ки, стра'нствующие певцы' с банду'рами. Пе'рекрест, отрёкшись от ве'ры отцо'в свои'х, приде'рживался, одна'ко ж, их обы'чая: он торгова'л всем, то есть покупа'л все, что то'лько мог купи'ть за бесце'нок, продава'л все, что мог сбыть с большо'ю вы'годою, и, усыпи'в раз навсегда' свою' со'весть, во всем иска'л одни'х барыше'й, обраща'ясь с людьми', как с това'ром. Подо'бно всем бессо'вестным богача'м и всем прола'зам, покровительств'уемым людьми' си'льными, пе'рекрест по'льзовался нару'жным уваже'нием и был все'ми вну'тренне ненави'дим и презира'ем. Он име'л от ге'тмана поруче'ние собира'ть вести', доноси'ть ему' о ду'хе войска' и распространя'ть слу'хи. Хи'трый пе'рекрест хотя' был все'ми подозрева'ем в шпио'нстве, но он уме'"л привлека'ть посети'телей в свою' корчму' сде'лавшись для всех необходи'мым. Он отпуска'л това'ры в долг казака'м, по'льзующимся уваже'нием и любо'вью това'рищей, по'тчевал их и да'же ссужа'л деньга'ми, вме'шивался в их ссо'ры и в любо'вные дела' и был предста'телем пред нача'льниками за провини'вшихся. В бесе'дах каза'цких он име'л пе'рвый го'лос и слыл в наро'де всезна'ющим по свя'зям его' с ге'тманом и по ча'стым отлу'чкам за грани'цу. В э'тот день корчма' была' напо'лнена наро'дом. Изве'стие о похо'де, столь жела'нном и давно' ожида'емом, привлекло' в корчму' мно'жество наро'да, чтоб услы'шать но'вости, повида'ться с прия'телями и поговори'ть о дела'х. Казаки', си'дя вокру'г столо'в, пи'ли, шуме'ли, спо'рили и сообща'ли друг дру'гу свои' мы'сли и дога'дки. Пе'рекрест, с тру'бкою в зуба'х, расха'живал ва'жно по ко'мнатам, прислу'шивался к разгово'рам и отдава'л приказа'ния служа'нкам и шинкаря'м. - Гей, любе'зный наш хозя'ин! - сказа'л седо'й уря'дник. - Вели'-ка пода'ть га'рнец до'брого меду', чтоб распи'ть его', на проща'нье, с прия'телями. Как воро'тимся из-по'д шве'да, так запла'тим тебе' шве'дскою добы'чею. - За то, что ты принесёшь из-по'д шве'да, я не дам и полква'рты просто'й горе'лки, - отвеча'л пе'рекрест, улыбну'вшись насме'шливо. - Смотри', береги' то'лько свою' седу'ю чупри'ну! Послу'шай-ка, что говоря'т о шве'дах моско'вские солда'ты! - А что говори'ть москаля'м? Би'ли их шве'ды, а пото'м они' поби'ли шве'дов, да ещё и го'род зача'ли стро'ить на их земле', - возрази'л уря'дник. - Пра'вда, удало'сь москаля'м поби'ть шве'дов там, где не бы'ло их короля', - примо'лвил пе'рекрест, - и где на одного' шве'да бы'ло по десяти' ру'сских... - Бре'шешь, па'не хозя'ин! - сказа'л с гне'вом уря'дник. - Я сам был при моско'вском во'йске, когда' мы поби'ли шве'дов в По'льше, под Ка'лишем, с кня'зем Ме'ншиковым, в Чухо'нщине с Шереме'тевым и в са'мой шве'дской земле' с Апра'ксиным. Мы бы'ли равны' число'м. А чтоб ты знал, как москали' не боя'тся тепе'рь шве'да, так я расскажу' тебе', что сде'лал Апра'ксин. Узна'в, что шве'дов то'лько во'семь ты'сяч проти'ву нас, он взял с собо'ю сто'лько же моско'вского войска', хотя' име'л его' втро'е бо'лее, и пошёл навстре'чу шве'ду, напа'л, разби'л в пух и вороти'лся, не потеря'в свои'х и деся'той до'ли. Не ве'ришь, так спроси' у Гри'цка и Пота'пенки: они' бы'ли тогда' со мно'ю. Да и пан есау'л Кра'вченко ска'жет тебе', пра'вду ли я говорю'... - Я не хочу' спо'рить, что москаля'м удало'сь поби'ть шве'дов ра'за два, три, да всё-таки стою' на своём, что тогда' не бы'ло с ни'ми их короля', - возрази'л пе'рекрест. - Ну, а что ди'во их коро'ль! - сказа'л уря'дник. - Поби'л он русски'х под На'рвой, да тогда' и с ру'сскими не бы'ло их царя', а нача'льствовал и'ми изме'нник, кото'рый про'дал моско'вское во'йско да и улизну'л к шве'дам, со свои'ми не'мцами! Э'дак немудрено' воева'ть! Уж моско'вский-то царь - не шве'ду чета'! Орёл орло'м! Как взгля'нет на челове'ка, так дрожь пронима'ет, а что схва'тит в ру'ки, все трещи'т, будь сталь, будь ка'мень... Су'щий богаты'рь! Конь под ним так и вьётся, а как га'ркнет пе'ред во'йском, так, ка'жется, и мёртвый бы встрепену'лся. Пусть бы коро'ль шве'дский встре'тился с сами'м царём, так ему' не'бо с овчи'нку пока'жется! Как вспо'мню про старину', так царь моско'вский, ни дать ни взять, наш Палей'!.. - Сгинь ты, пропади' со свои'м Пале'ем! - сказа'л пе'рекрест, плю'нув и то'пнув ного'ю. - Вот нашёл кого' сра'внивать с царём! - Я не сра'вниваю, - возрази'л уря'дник, - а так, пришло' к сло'ву! Соста'рился я на войне', а о'троду не ви'дывал таки'х молодцо'в на коне' пе'ред во'йском, как царь, да наш Палей', с кото'рым мы би'ли и тата'р, и ту'рок, и ля'хов... - Сты'дно и грешно' тебе', стари'к, вспомина'ть о Палее', - сказа'л пе'рекрест, - ра'зве ты не зна'ешь, что он нака'зан за изме'ну? - А мне почему' знать! - отвеча'л уря'дник. - Так бы'ло ска'зано, а пра'вда ли, одному' Бо'гу изве'стно. - Не одному' Бо'гу, а це'лому све'ту изве'стно, - примо'лвил пе'рекрест, - что Палей' поступи'л про'тив прися'ги, гра'бив по'льских пано'в про'тив во'ли и вопреки' приказа'ниям на'шего ми'лостивого па'на ге'тмана... Ста'рый уря'дник гро'мко захохота'л. - Ха, ха, ха! так э'то, по-тво'ему, изме'на! - сказа'л он. - А кото'рый ге'тман, счита'я от Хмельни'цкого до на'шего ми'лостивого Ива'на Степа'новича, не нагрева'л рук в По'льше? Ге, ге, хозя'ин! Ты, ви'дно, не счита'л подво'д ге'тманского обо'за, когда' мы вороти'лись из после'днего похо'да в По'льшу! Ведь для на'шего бра'та, каза'ка, По'льша то же, что о'зеро: как захо'чется ры'бки, так и заки'дывай уду'! В толпе' разда'лся хо'хот и шум. Все казаки' приста'ли к мне'нию уря'дника. Оди'н дю'жий каза'к перекрича'л всех и сказа'л гро'мко: - Как ля'хи панова'ли на Украи'не, так соса'ли из нас кровь, а тепе'рь на'ша о'чередь! Ко'ли бы ге'тман наш... - Молчи' ты, бестолко'вый! - примо'лвил друго'й каза'к, толкну'в его' под бок. - Ни сло'ва про ге'тмана, ко'ли не хо'чешь, чтоб за'втра же усла'ли тебя' копа'ть зе'млю в Пече'рской кре'пости и'ли стро'ить корабли' в Воро'неже... - Посто'йте вы, го'голи, придёт вре'мя, что вы бу'дете со слеза'ми помина'ть по'льское панова'нье! - возрази'л пе'рекрест. - Бу'дет с ва'ми то же, что с моско'вскими стрельца'ми! Неда'ром в це'лом моско'вском ца'рстве говоря'т, что царь хо'чет пересели'ть всех казако'в по моско'вским города'м, а осо'бенно в свой но'вый го'род, на шве'дской земле', при мо'ре, где шесть ме'сяцев сря'ду тако'й моро'з - что ка'мни ло'паются, три ме'сяца холо'дный ве'тер - что дух занима'ет, а три ме'сяца тако'е ле'то - что ху'же на'шей зимы'. Вот там запоёте другу'ю пе'сню! Дай то'лько царю' моско'вскому упра'виться со шве'дом, так он при'мется за вас!.. - Типу'н бы тебе' на язы'к! - сказа'л ста'рый уря'дник. - Я сто'лько лет выходи'л по похо'дам, вме'сте с москаля'ми, а никогда' ни слове'чка не слыха'л об э'том! Все э'то су'щая ложь и обма'н, а выду'мывают и разглаша'ют э'то са'ми же ля'хи, - трясца' их ма'тери! Тру'дно лиси'це забы'ть о куря'тнике! - Ха, ха, ха! Ляха'м опя'ть захоте'лось засу'нуть ла'пу на Украи'ну! - сказа'л дю'жий каза'к. - Хоро'шее житье'" пчёлам, ко'ли медве'дь па'сечником! - Хорошо' жить пчёлам, когда' они' са'ми едя'т свой мед, - возрази'л пе'рекрест, - а ещё лу'чше бы'ло бы украи'нцам, когда' б ни лях, ни моска'ль не вме'шивался в каза'цкие дела', как бы'ло при Хмельни'цком! - Вот что пра'вда, то пра'вда! - сказа'л ста'рый уря'дник. - Того'-то и хоте'л стари'к Палей'! - Опя'ть ты со свои'м Пале'ем! - подхвати'л с доса'дой пе'рекрест. - У на'шего па'на ге'тмана бо'льше ума' в мизи'нце, чем в це'лом запоро'жце!.. - У'м-то есть... да... что тут говори'ть! - сказа'л уря'дник. - Подава'й-ка меду'!.. Пе'йте, бра'тцы! Во сла'ву и в па'мять ге'тманщины и каза'тчины, каковы' они' бы'ли при отца'х и де'дах на'ших!.. - За здоро'вье на'шего па'на ге'тмана! - воскли'кнул оди'н из сердюко'в, сиде'вших осо'бо. - Тако'го ге'тмана не бы'ло и не бу'дет; а кто не пьет за его' здоро'вье, тот подави'сь пе'рвым куско'м и захлебни'сь пе'рвым глотко'м! Ура'! Сердюки' прокрича'ли ура'. Не'которые казаки' приста'ли к ним, а старики', поднеся' ча'рки и кру'жки к уста'м, прихлебну'ли и в молча'нии погля'дывали друг на дру'га. - Уж ко'ли быть Украи'не тако'й, как она' была' пре'жде, при де'дах на'ших, так не чрез кого' друго'го, как чрез на'шего па'на ге'тмана, - сказа'л сердю'к. - По пра'вде сказа'ть, так и ны'нешнее житье'" не лу'чше ля'шской нево'ли. Служи' каза'к на своём коне' и в свое'й оде'жде, таска'йся Бог зна'ет куда', бе'йся, терпи' нужду', да и вороти'сь домо'й ни с чем, ко'ли не пришло'сь косте'й сложи'ть на чужо'й стороне'. То ли де'ло, быва'ло, при ста'рой ге'тманщине, когда' каза'к шел на войну', как на охо'ту, пригоня'л домо'й це'лые ста'да и табуны' да приноси'л чересы' с черво'нцами и серебро', распра'вленное в руже'йном ду'ле! Ведь кто и тепе'рь бога'т, так от старины', а не от ны'нешнего житья'! - Пра'вда, су'щая пра'вда! - повтори'ли в толпе'. - По-мо'ему, - продолжа'л сердю'к, - так всю бы По'льшу, по са'мую Варша'ву, вы'жечь на'чисто, сде'лать из неё степь, ля'хов перере'зать, баб и ляшеня'т прода'ть тата'рам, все добро', разуме'ется, забра'ть на Украи'ну, а моско'вскому царю' поклони'ться и сказа'ть: мы не пу'стим к тебе' ни ту'рок, ни тата'р, а ты изба'вь нас от каца'пов {Замеча'тельно, что ка'ждое славя'нское пле'мя почита'ет себя' лу'чше друго'го и име'ет бра'нные слова' для свои'х сосе'дей. - Ру'сские браня'т ма`лороссия'н _хохла'ми_, а ма`лороссия'не называ'ют ру'сских _каца'пами_. Цап по-по'льски зна'чит _козёл_.}. Хо'хот и восклица'ния в толпе' заглуши'ли слова' сердюка'. - Сла'вно, дя'дя! - Пра'вда, пра'вда, - крича'ли казаки', согре'тые вино'м. - Э'той пра'вдой, сердю'к, ты и'ли сам попадёшь, и'ли други'х втя'нешь в петлю', - сказа'л ста'рый уря'дник. - Бра'тцы! - примо'лвил он свои'м това'рищам. - Пойдём прочь отсю'да! Не быва'ть добру', ко'ли сердюки' вмеша'лись в каза'цкое де'ло. А я зна'ю хорошо' Кондаче'нку! - А как ты меня' зна'ешь? - воскли'кнул Кондаче'нко, вскочи'в со своего' ме'ста и подбоченя'сь. - Зна'ю, что у тебя' язы'к как жёрнов: что подсы'плют на него', то он и ме'лет, - возрази'л уря'дник, смотря' сме'ло в глаза' Кондаче'нке. - Ви'дно, хозя'йский медо'к сла'док, - примо'лвил он насме'шливо, - что твои' ре'чи так схо'дны с хозя'йскими! - Зна'ем и мы тебя', ста'рая лиси'ца! - отвеча'л Кондаче'нко, озли'вшись. - Туда' доро'га Черни'говскому полку', куда' и Пале'евцам! Како'в поп, тако'в и прихо'д! - Как ты сме'ешь страща'ть и поноси'ть Черни'говский полк! - вскрича'л ста'рый уря'дник, вскочи'в та'кже и'з-за стола' и схвати'в за воро'т Кондаче'нку. - Наш пан полко'вник Полубо'ток, пе'рвый полко'вник в це'лом во'йске, и черни'говцы бо'лее всех отслужи'ли царю'... Ва'ше сердю'цкое де'ло воева'ть с ба'бами, за пе'чью, да красть кур, а ты сме'ешь ещё бреха'ть {Ла'яться.} на черни'говцев!.. Кондаче'нко, жела'я вы'рваться из рук уря'дника, толкну'л его' в грудь. На по'мощь уря'днику бро'сились его' това'рищи, а к Кондаче'нке прискочи'ли сердюки'. Завяза'лась дра'ка. - Бей палачей-сердюко'в! - крича'ли казаки'. - Бей бунтовщико'в, - вопи'ли сердюки'. В корчму' сбежа'лись с пло'щади сердюки' и казаки'. Сперва' дра'лись кулака'ми, но вско'ре засверка'ло ору'жие, и помо'ст обагри'лся кро'вью. Пе'рекрест побежа'л в ге'тманский дворе'ц, чтоб уве'домить о происше'дшем и призва'ть стра'жу, а не'которые казаки' бро'сились к полко'внику Полубо'тку. Стра'жа поспеши'ла на ме'сто дра'ки, разогнала' наро'д и упорне'йших отвела' в войскову'ю тюрьму'. Полко'вник Полубо'ток давно' уже' заме'тил, что в во'йске распространя'ется дух бу'йства, внуша'емый како'ю-то неви'димою си'лой, но, зна'я нерасположе'ние к себе' Мазе'пы и всех его' окружа'ющих, дово'льствовался наблюде'нием поря'дка в своём полку', а не смел объяви'ть ге'тману о свои'х опасе'ниях. По ме'ре приближе'ния войска' шве'дского к росси'йским преде'лам, возраста'ла де'рзость поля'ков, находи'вшихся в услуже'нии у ге'тмана, и своево'лие в реча'х, дото'ле неслы'ханное, осо'бенно заме'тно бы'ло ме'жду сердюка'ми. Ге'тман, ска'зываясь почти' всегда' больны'м и ре'дко пока'зываясь в наро'де, не предпринима'л никаки'х мер к пресече'нию сего' зла, а прибли'женные к ге'тману старши'ны, каза'лось, не замеча'ли происходи'вшего. Ве'рные до'лгу и прися'ге полко'вники и генера'льные старши'ны хотя' дога'дывались о кро'ющемся в во'йске злоумышле'нии и да'же подозрева'ли са'мого ге'тмана, но, опаса'ясь его' мще'ния и зна'я неограни'ченную дове'ренность к нему' царя', молча'ли и жда'ли после'дствий. Наконе'ц, по'сле дра'ки, случи'вшейся в корчме', и взя'тия под стра'жу казако'в Черни'говского полка', прибы'вших в Бату'рин с Полубо'тком, он, расспроси'в их о подро'бностях дела', реши'лся воспо'льзоваться сим слу'чаем для объясне'ния с ге'тманом и по'сле вече'рни пошёл во дворе'ц. Полубо'ток не сли'шком наде'ялся, что ге'тман допу'стит его' к себе', но вознаме'рился тре'бовать ли'чного объясне'ния для того' бо'лее, чтоб сложи'ть с себя' вся'кую отве'тственность, е'сли бы дошло' до ро'зыска. Он на вся'кий слу'чай пригото'вил пи'сьменное донесе'ние, чтоб вручи'ть генера'льному пи'сарю, когда' ему' не позво'лено бу'дет ви'деться с ге'тманом. Сверх ча'яния, Мазе'па допусти'л к себе' Полубо'тка и, сверх вся'кого ожида'ния, при'нял его' отме'нно ла'сково. Ге'тман сиде'л в свои'х больши'х кре'слах, уку'танный одея'лами и поду'шками. То'лько немо'й тата'рин находи'лся при нем. - Здра'вствуй, Па'вел Лео'нтьевич! - сказа'л Мазе'па, протяну'в ру'ку Полубо'тку. Полубо'ток не смел пожа'ть ру'ки ге'тмана, но поцелова'л его' в плечо' и ни'зко поклони'лся. - Умира'ю, брат, умира'ю! - примо'лвил Мазе'па жа'лобным го'лосом. - Мно'го недово'льных мно'ю в во'йске ме'жду пана'ми полко'вниками и старши'нами, но со'весть говори'т мне, что по сме'рти мое'й они' отдаду'т мне справедли'вость, и э'то одно' убежде'ние облегча'ет мои' страда'ния! Полубо'ток молча'л. - Ты, не'когда, люби'л меня', Па'вел Лео'нтьевич! - сказа'л Мазе'па. - А с отцо'м твои'м мы бы'ли ста'рые прия'тели и и'скренние друзья'. Злы'е лю'ди разлучи'ли нас, одна'ко же ты, наде'юсь, не помя'нешь меня' лихо'м и не ска'жешь, чтоб я не исполня'л слов вседне'вной моли'твы: "И отпусти' нам долги' на'ши, я'ко и мы отпуска'ем должнико'м на'шим"? - Вы су'щую пра'вду изво'лите говори'ть, ясневельмо'жный ге'тман! Злы'е лю'ди оклевета'ли меня' пе'ред ва'ми и лиши'ли ва'шей ми'лости и дове'ренности. Но я никогда' не помина'л и не помяну' вас лихо'м, и'бо хотя' и безви'нно был оклеве'тан, бу'дто уча'ствовал с Забе'ллою в составле'нии доно'са проти'ву вас, но, по ва'шей ми'лости, освобождён от вся'кого пресле'дования и да'же получи'л обра'тно чин, ме'сто и о'тнятое на скарб име'нье... - Так ты не забы'л э'того! - сказа'л Мазе'па с кова'рною усме'шкой. - Бог ви'дит ду'шу твою', Па'вел Лео'нтьевич! - примо'лвил он. - Но в то вре'мя меня' убеди'ли в твоём соуча'стии с Забе'ллою, и я прости'л тебя' не потому', чтоб почита'л тебя' безви'нным, но по той причи'не, что всегда' люби'л и люблю' тебя', зна'я твой высо'кий ум, о'пытность в дела'х и любо'вь к ро'дине, и уве'рен, что по'сле меня' ты оди'н в состоя'нии поддержа'ть права' на'ши... А мне недо'лго уже' быть на стра'же у сей святы'ни!.. - Мазе'па опусти'л го'лову на грудь и, взгляну'в исподло'бья на Полубо'тка, погрузи'лся в ду'му. - Я до'лжен полага'ть себя' счастли'вым, е'сли вы, ясневельмо'жный ге'тман, признаёте моё усе'рдие к слу'жбе его' ца'рского вели'чества и обрати'ли внима'ние на ма'лые мои' спосо'бности. Си'е-то са'мое усе'рдие к слу'жбе и раде'ние о споко'йствии ва'шем привели' меня' тепе'рь к вам, ясневельмо'жный ге'тман. Не обвиня'я никого' из тех, кому' вы поруча'ете исполне'ние свои'х предначерта'ний о благоде'нствии на'шего оте'чества, я до'лжен, по со'вести, сказа'ть вам, что с не'которого вре'мени, и'менно с тех пор, как вы на'чали так ча'сто хвора'ть, наблюде'ние за поря'дком значи'тельно ослабе'ло. Жи'ды и по'льские вы'ходцы я'вно распространя'ют в войсковы'х зе'млях универса'лы короля' шве'дского; по всем перекрёсткам пою'т пе'сни, возбужда'ющие в каза'ках не'нависть к ны'нешнему поря'дку веще'й; в корчма'х и на площадя'х толку'ют Бог весть что... и никто' не помышля'ет о прекраще'нии сего' зла, кото'рое, при тепе'решних обстоя'тельствах, мо'жет име'ть весьма' па'губные после'дствия! - Я в пе'рвый раз слы'шу об э'том, - сказа'л простоду'шно ге'тман, - а что напи'сано в э'тих универса'лах, что говори'тся в пе'снях, что толку'ет наро'д? Полубо'ток намо'рщил чело', взгляну'л с недове'рчивостью на Мазе'пу и, не спуска'я с него' глаз, отвеча'л: - В универса'лах возбужда'ют наро'д украи'нский к бу'нту проти'ву царя' ру'сского, в пе'снях приглаша'ют нас вооружи'ться за пре'жнюю незави'симость и отложи'ться от Росси'и, а наро'д толку'ет о старине', вспомина'ет про'шлое своево'лие и, сра'внивая с ны'нешним положе'нием на'шего кра'я, ро'пщет на настоя'щее... Полубо'ток замолча'л, заме'тив, что ге'тман что'-то хо'чет сказа'ть. Но Мазе'па, устреми'в проница'тельный взор на Полубо'тка, не говори'л ни слова' и, отвори'в уста', каза'лось, не хоте'л спусти'ть слов с языка'. Дво'е умне'йших и вме'сте хитре'йших люде'й в Малоро'ссии, знамени'той издре'вле иску'сством и ло'вкостью свои'х сыно'в в скрыва'нии настоя'щих за'мыслов под личи'ною простоду'шия, Мазе'па и Полубо'ток, с взаи'мною недове'рчивостью в се'рдце, соше'дшись наедине', по'сле до'лгого несогла'сия, единобо'рствовали тепе'рь ору'жием своего' ума'. Мазе'па хоте'л улови'ть Полубо'тка в свои' се'ти, а Полубо'ток, догада'вшись с пе'рвого сло'ва, что Мазе'па не чужд распространя'емых в наро'де ко'зней, жела'л удостове'риться в э'том, чтоб погуби'ть его' в со'бственных его' тенётах. Мазе'па, заме'тив, что нереши'тельность его' в отве'те не ушла' от внима'ния Полубо'тка, вдруг хвати'лся за но'ги свои', оберну'лся в одея'ла и застона'л: - Прости', Па'вел Лео'нтьевич, что я слу'шал тебя' рассе'янно. Ско'лько я ни крепи'лся, но не могу' вы'держать жесто'кой бо'ли! Полубо'ток хоте'л удали'ться, но Мазе'па удержа'л его' и проси'л присе'сть. Молча'ние продолжа'лось не'сколько мину'т, наконе'ц Мазе'па сказа'л: - Кто подбра'сывает универса'лы шве'дского короля', разыска'ть тру'дно! Его' ца'рское вели'чество вою'ет с одно'ю полови'ною По'льши, а с друго'ю нахо'дится в сою'зе. Прое'зд чрез Украи'ну и да'же убе'жище в ней не возбра'нны приве'рженцам короля' А'вгуста, и нам невозмо'жно чита'ть в сердца'х и обы'скивать всех пришлецо'в. Под и'менем друзе'й А'вгуста, быть мо'жет, сюда' захо'дят враги' его'. Но что каса'ется до возмути'тельных пе'сен, то нет сомне'ния, что они' соста'влены у нас и на'шими земляка'ми, и'бо вряд ли поля'к в состоя'нии пости'гнуть все та'инства на'шего языка' и переда'ть чу'вства на'шего наро'да. По пе'сням мо'жно бы бы'ло добра'ться до исто'чника сего' за'мысла, е'сли бы все во'йско бы'ло вме'сте. Но тепе'рь э'то невозмо'жно! Не по'мнишь ли ты хоть одно'й из э'тих пе'сен и'ли хотя' не'сколько стихо'в? Полубо'ток, не говоря' ни сло'ва, вы'нул и'з-за па'зухи бума'гу и, подава'я Мазе'пе, примо'лвил: - Вот знамени'тая пе'сня, кото'рую пою'т все слепцы', все бродя'щие по Украи'не музыка'нты и да'же мно'гие казаки'!.. Мазе'па взял бума'гу и, взгляну'в на неё, улыбну'лся и сказа'л: - Э'та пе'сня давно' мне изве'стна! Её предста'вили царю' И'скра и Кочубе'й при своём доно'се и уверя'ли, что я сочини'л её, для посе'яния в наро'де возмути'тельных пра'вил!.. Полубо'ток не знал подро'бностей доно'са И'скры и Кочубе'я, а потому' и не мог дога'дываться, что пе'сня сия' была' уже' предста'влена царю' и припи'сываема Мазе'пе. Выпы'тывая слепцо'в и музыка'нтов, чрез свои'х прибли'женных, Полубо'ток нашёл след и узна'л, что пе'сня сия' вы'шла из бату'ринской кра'сной корчмы', от пе'рекреста, покровительствуемого' Мазе'пою, а потому' слова' ге'тмана порази'ли Полубо'тка и почти' объясни'ли то, о чем он пре'жде дога'дывался. - А что, Па'вел Лео'нтьевич, пе'сенка, пра'во, хорошо' сложена'? - сказа'л Мазе'па бу'дто в шу'тку. - Как тебе' нра'вятся, наприме'р, вот э'ти стихи': Жа'лься Бо'же Украи'ны, Что не вку'пе ма'ет сыны'. Е'ден живёт и с пога'ны, Кли'чет сюда' атама'ны, Идём ма'тки ратова'ти, Не да'ймо ей погиба'ти! Други'й ля'хам за грош слу'жит, По Украи'не и той ту'жит, Тре'тий Москве' ю'же голду'ет И ей ве'рне услу'гует... Мазе'па переста'л чита'ть и смотре'л с простоду'шною улы'бкою в глаза' Полубо'тку, как бу'дто ожида'я отве'та. Полубо'ток молча'л и покру'чивал усы'. - Ну что ты ска'жешь об э'тих стиха'х, Па'вел Лео'нтьевич? - Пе'сня сложена' скла'дно, но здесь кста'ти вспо'мнить моско'вскую посло'вицу: "Не все то пра'вда, что в пе'сни говори'тся". Грешно' и сты'дно тем, кото'рые _живу'т с пога'ны и слу'жат за гроши' ля'хам_. Но долг, прися'га и бла'го на'шей ро'дины повелева'ют нам _голдовать {По'льское сло'во: _голд_, зна'чит по'дданство.} Москве' и служи'ть ей ве'рно_, потому' что Украи'на не мо'жет быть незави'симым ца'рством, и е'сли б, в наказа'ние за грехи' на'ши, Госпо'дь Бог отто'ргнул нас от единове'рческой Росси'и, то мы впа'ли бы и'ли в туре'цкую и'ли в по'льскую нево'лю. Мазе'па покача'л голово'ю и сказа'л: - Что ты э'то толку'ешь, у'мная голова'! Украи'на не мо'жет быть незави'симою! А Молда'вия, а Воло'шина ра'зве лу'чше Украи'ны! - Не дай Бог тако'й незави'симости, как незави'симость э'тих несча'стных стран, сжа'тых ме'жду си'льными и хи'щными сосе'дями и обя'занных беспреры'вно то би'ться с ни'ми, то служи'ть им, то откупа'ться от беды'! Мы наро'д ру'сской кро'ви и ру'сской ве'ры и на'ше сча'стие в соедине'нии с Росси'ей... - Так заче'м же ты так ча'сто жа'луешься и скорби'шь на наруше'ние прав и привиле'гий, Па'вел Лео'нтьевич? Ведь в э'том вино'вен не я, ваш ге'тман, ве'рный сын Украи'ны... Понима'ешь ли меня', Па'вел Лео'нтьевич, в э'том вино'вен не я, Ива'н Мазе'па, гото'вый проли'ть после'днюю ка'плю кро'ви за права' и привиле'гии на'ши! - Права' и привиле'гии на'ши на'добно бере'чь как зени'цу о'ка, - сказа'л Полубо'ток с жа'ром. - За э'то я охо'тно положу' свою' го'лову! - Ну, а в пе'сне то'лько э'того от нас и тре'буют! - подхвати'л Мазе'па с ра'достью. - Слу'шай, слу'шай! Ле'пше бы'ло пробувати', Вку'пе ли'хо отбува'ти. Я сам бе'дный не здола'ю {*}, Хи'ба ти'лько завота'ю {**}: Ей Пано'ве енера'лы, Чому' ж е'сте так оспа'ты {***}? И вы па'нство полко'вники, Без жа'дной поли'тики. Озме'теся все за ру'ки, Не допу'стим го'рькой му'ки Ма'тце свое'й бо'льше терпети'! Ну те враго'в, ну те би'ти! Самопа'лы на'бувайте, О'стрых шабе'ль добува'йте, А за ве'ру хоть умри'те И во'льностей борони'те, Hexай ве'чна бу'дет сла'ва, Же през шаблю' ма'ем {****} права'. {* Niezdolam - не в состоя'нии испо'лнить (польск.) ** Zawotam - воскли'кну, кли'кну (польск.). *** Ospaty - со'нный (польск.), **** Име'ем. Пе'сня сия' сочинена' Мазе'пою и напеча'тана в "Исто'рии Малоро'ссии", соч. Бантыша-Каме'нского.} - Ведь э'то то са'мое, то'лько в стиха'х, что ты сказа'л мне пред э'тим, Па'вел Лео'нтьевич, и друго'й, слу'шая тебя', поду'мал бы, что ты сам сложи'л пе'сню, - примо'лвил Мазе'па, захохота'в притво'рным сме'хом. Полубо'ток, хотя' чу'вствовал настоя'щий смысл ге'тманских слов, но притвори'лся та'кже, что принима'ет их в шу'тку. - Пра'вда, ясневельмо'жный ге'тман, что права' на'ши на'добно защища'ть, не жале'я жи'зни, и, не опаса'ясь пресле'дования и опа'лы, говори'ть пра'вду. Но я не понима'ю, о каки'х врага'х говори'тся в пе'сне, с кем сове'туют сража'ться и кого' бить? - А, ты не понима'ешь э'того в пе'сне? - возрази'л Мазе'па, посмотре'в с лука'вою усме'шкой на Полубо'тка. - Мне ка'жется, что врага'ми называ'ют тех, кото'рые наруша'ют права' на'ши... - Тепе'рь понима'ю! - сказа'л Полубо'ток, погла'див усы' и опусти'в го'лову. - Дай Бог, что Госпо'дь вразуми'л тебя', Па'вел Лео'нтьевич! - примо'лвил Мазе'па, приня'в ва'жный вид. - На таки'х лю'дях, как ты и как я, лежи'т тя'жкая отве'тственность пред Бо'гом за бла'го наро'да, над кото'рым мы поста'влены. Скажи' мне, Па'вел Лео'нтьевич, хо'чешь ли ты и'скренно помири'ться со мной? - Вы не мо'жете сомнева'ться в э'том, ясневельмо'жный ге'тман! - Дай же мне ру'ку! - примо'лвил Мазе'па, взяв за ру'ку Полубо'тка и пожа'в её кре'пко. - Ты невзлюби'л меня', вообража'я, что я по со'бственной во'ле наруша'ю права' на'ши. Я докажу' тебе' проти'вное, то'лько чур не выдава'ть! По'мни слова' пе'сни: _Озметеся все за руки_! То'лько будь послу'шен, а не да'лее как чрез ме'сяц ты бу'дешь генера'лом, гра'фом, е'сли уго'дно тебе', и сам вы'берешь для себя' мае'тности, каки'е захо'чешь!.. - У его' ца'рского вели'чества есть лю'ди, оказа'вшие ему' бо'лее услу'г, не'жели я, и име'ющие бо'лее прав на столь высо'кие ми'лости! - отвеча'л Полубо'ток, кла'няясь. - Не в том де'ло, бра'тец! - возрази'л Мазе'па, нахму'рив бро'ви. - Все, чего' то'лько ты мо'жешь жела'ть, в твое'й со'бственной во'ле. То'лько будь послу'шен мне и служи' ве'рно Украи'не. - Я никогда' не был ослу'шником ва'ших приказа'ний и никогда' не изменя'л по'льзам моего' оте'чества... - Э'то мы уви'дим! - сказа'л Мазе'па и сно'ва стал гла'дить свои' ноги', бу'дто чу'вствуя боль, а в са'мом де'ле для того' то'лько, чтоб пресе'чь разгово'р, кото'рого продолже'ние он почита'л изли'шним. - Он хо'чет поговори'ть с ва'ми, ясневельмо'жный ге'тман, насчёт бы'вшей дра'ки в кра'сной корчме' и о задержа'нии казако'в моего' полка'... - Ве'ли всех вы'пустить из тюрьмы'. Э'то де'ло пусто'е, и тепе'рь не та пора', чтоб занима'ться разбира'тельством ссор ме'жду пья'ными каза'ками... - Но я ду'маю, что для прекраще'ния подо'бных беспоря'дков не ху'до бы'ло бы вы'слать не то'лько из Бату'рина, но да'же из Украи'ны люде'й подозри'тельных, о кото'рых идёт молва', бу'дто они' по'льские шпио'ны... - сказа'л Полубо'ток, не спуска'я глаз с ге'тмана. - А кого' же ты подозрева'ешь, Па'вел Лео'нтьевич? - спроси'л Мазе'па. - Бо'лее всех Ма'рью Ломт'иковскую, кото'рая то сама' отлуча'ется в По'льшу, то перепи'сывается чрез на'рочных. - Мы сошли'сь в мы'слях! Я то'же си'льно подозрева'ю её и уже' отда'л приказа'ние вы'слать её отсю'да, - сказа'л Мазе'па. - Прошу' тебя', говори' мне всегда' открове'нно, что ты ду'маешь: я всегда' гото'в сле'довать твои'м сове'там... В э'то вре'мя вошёл слуга' и доложи'л, что генера'льный пи'сарь про'сит позволе'ния войти'. Мазе'па взял за ру'ку Полубо'тка и, пожима'я её, сказа'л: - _Озметеся все за руки_! От сего' часа я твой ве'рный друг, Па'вел Лео'нтьевич, и докажу' тебе' э'то на де'ле, и'бо убеждён, что никого' нет в Украи'не досто'йнее тебя' заня'ть моё ме'сто. - Мно'го ми'лости! - прошепта'л Полубо'ток и, поклони'вшись ни'зко, вы'шел за две'ри, убеди'вшись соверше'нно, что Мазе'па замышля'ет изме'ну. Полубо'ток не прельсти'лся пы'шными обеща'ниями Мазе'пы и притво'рною его' дру'жбою и не увлёкся его' ласка'тельствами. Не име'я никаки'х я'сных доказа'тельств к уличе'нию Мазе'пы в его' за'мыслах, Полубо'ток не смел обнару'живать я'вно свои'х подозре'ний, а тем бо'лее доноси'ть. Он реши'лся неме'дленно отпра'виться в свой полк и ждать происше'ствий. Мазе'па та'кже не был уве'рен, чтоб он мог преклони'ть хи'трого Полубо'тка на свою' сто'рону сла'дкими реча'ми и обеща'ниями, но ему' хоте'лось испыта'ть его' и на вся'кий слу'чай бро'сить в ду'шу его' и'скры честолю'бия, раздража'я в то же вре'мя гла'вную страсть его', привя'занность к права'м оте'чества. То'лько О'рлику и Войнаро'вскому откры'л вполне' свои' за'мыслы. С други'ми старши'нами войска' он поступа'л так, как с Полубо'тком, де'йствуя с ка'ждым схо'дно его' о'бразу мы'слей, спосо'бностей, наде'жд и жела'ний и представля'я ка'ждому свои' за'мыслы под полупрозра'чным покро'вом. О'рлик, отда'в отчёт в свои'х распоряже'ниях каса'тельно приготовле'ний к похо'ду, сказа'л: - Мне ка'жется, что тепе'рь надлежа'ло бы приласка'ть не'сколько полко'вников, пре'жде не'жели вы заблагорассу'дите откры'ть им де'ло. Осо'бенно на'добно приласка'ть тех, кото'рые пре'даны вам. Некото'рые из них уже' представля'ли, неоднокра'тно, свои' про'сьбы. Вот, наприме'р, пре'данный вам Че'чел, уже' о'коло го'да как проси'л о пожа'ловании ему' войсково'й дере'вни, прилежа'щей к ра'нговой его' мае'тности. - У'мный ты челове'к, Фили'пп, и я люблю' тебя', как родно'го сы'на, а до'лжен сказа'ть тебе', что в не'которых дела'х, а и'менно в управле'нии маши'ной, соста'вленною из голо'в и серде'ц челове'ческих, ты ча'сто де'лаешь про'махи. Зна'ешь ли ты, в чем состои'т сча'стье челове'ка? В наде'жде, любе'зный друг! Ка'ждый челове'к ско'ро привыка'ет к тому', что име'ет, и всегда' стреми'тся душо'ю к тому', что представля'ет ему' наде'жда. Прави'тель до'лжен иску'сно по'льзоваться э'тою о'бщею сла'бостью ро'да челове'ческого и, представля'я ка'ждому из слуг свои'х це'лый океа'н благ _в бу'дущем_, излива'ть на всех, то'лько по ка'пельке, благоде'тельную росу', чтоб горта'нь не засо'хла во'все от жа'жды. От того', кто жела'ет и наде'ется, мо'жно всего' тре'бовать и ожида'ть, а тот, кто получи'л жела'емое, хо'чет отдыха'ть, как пу'тник по'сле тру'дного пути' и'ли рабо'тник по'сле тя'жкого труда'. Благода'рность - прекра'сное чу'вство, но оно' пла'менно на слова'х, а весьма' неповоро'тливо в де'ле. Одни'м сло'вом: необходи'мое _в настоя'щем_ и наде'жда _в бу'дущем_, вот две пружи'ны, кото'рыми прави'тель мо'жет дви'гать се'рдца в свою' по'льзу. По'мни э'то, любе'зный мой Фили'пп, и удостове'рься тепе'рь, каку'ю дове'ренность име'ю я к тебе' и каку'ю у'часть тебе' гото'влю, открыва'я пра'вила, сто'ившие мне до'лгих размышле'ний и о'пытов. Ита'к, льсти старши'нам и полко'вникам и обеща'й им все, чего' они' жела'ют и наде'ются, дава'я прито'м чу'вствовать, что одна' поме'ха к исполне'нию есть во'ля царя'. О'рлик не отвеча'л ни сло'ва и, каза'лось, рассужда'л о слы'шанном. - Здесь ли Мари'я? - спроси'л ге'тман, по не'котором молча'нии. - Насчёт э'той же'нщины я хоте'л бы та'кже предста'вить вам не'которые замеча'ния, - возрази'л О'рлик. - Вы хоте'ли отпра'вить её в Петербу'рг, вероя'тно, с ва'жным поруче'нием. Мо'жно ли наде'яться на же'нщину?.. - О'рлику, находи'вшемуся в любо'вных свя'зях с Мари'ей Ива'новной Ломтико'вской, не хоте'лось с ней расста'ться, а потому' он вознаме'рился отклони'ть предназна'ченное ей путеше'ствие возбужде'нием подозре'ния в ге'тмане. - Будь споко'ен! - сказа'л ге'тман, - Поруче'ние её не каса'ется на'шего обще'ственного де'ла... Позови' её, а сам оста'нься в канцеля'рии и изгото'вь подоро'жный лист для неё и пода'рки для мои'х прия'телей в Петербу'рге. О'рлик вы'шел, и чрез не'сколько мину'т яви'лась Мари'я. Мазе'па приве'тливо улыбну'лся и, покача'в голово'ю, сказа'л: - Чу'дная ты же'нщина, Мари'я! Вме'сто того', чтоб старе'ть, ты все стано'вишься прекра'снее. Я, пра'во, бою'сь, чтоб в Петербу'рге ты не вскружи'ла всех голо'в... - Тем лу'чше бу'дет для вас, - отвеча'ла Мари'я шутли'во. - Я заста'влю их преклони'ться пред ва'ми. - Спаси'бо и за до'брое жела'ние, - сказа'л Мазе'па, - а что я не сомнева'юсь в твое'й дру'жбе, - примо'лвил он, взяв её за ру'ку, - э'то я докажу' тебе' тепе'рь. Де'ло, кото'рое я поруча'ю тебе' ны'не, составля'ет велича'йшую для меня' ва'жность. О'рлик уже' сказа'л тебе', что Ната'лия - дочь моя'. Нео'пытность и злы'е сове'ты вовлекли' её в посты'дную страсть к э'тому бродя'ге, кото'рого я леле'ял в моём до'ме, к пале'евскому казаку' Огневику'. Он тепе'рь нахо'дится в Кроншта'дте, на Гале'рном фло'те... Мари'я... друг мой... изба'вь меня' наве'ки от э'того челове'ка! Холо'дный тре'пет пробежа'л по всем жи'лам Мари'и. Мазе'па заме'тил её смуще'ние. - Ты побледне'ла, Мари'я! Что э'то зна'чит? - Я не зна'ю, чего' вы от меня' тре'буете... Не понима'ю вас! - отвеча'ла она' с притво'рным хладнокро'вием. - Нача'ло ва'шей ре'чи смути'ло меня'... - С твое'ю твёрдою душо'ю сты'дно смуща'ться! Неуже'ли ты не в си'лах раздави'ть червя', уби'ть зме'ю? А враг наш ху'же, чем змей, и ничто'жнее, чем червь!.. - Ита'к, вы поруча'ете мне уби'ть Огневика'? - сказа'ла Мари'я, едва' преодолева'я вну'треннее движе'ние. - А ра'зве ты не в состоя'нии вы'полнить э'то поруче'ние, для сча'стия, для споко'йствия твоего' дру'га, твоего' любо'вника? Мари'я! Вот лист бе'лой бума'ги, подпи'санный мно'ю. Пиши' сама', чего' тре'буешь за свой великоду'шный по'двиг. Я на все согла'сен. Мари'я подошла' к столу', взяла' бума'гу и изодрала' её в куски', сказа'в: - Вы обижа'ете меня'! На что я реша'юсь из дру'жбы, того' не сде'лаю за миллио'ны! Мазе'па бро'сился ей на ше'ю и прижа'л её к се'рдцу, восклица'я: - Друг мой, моя' до'брая, моя' ми'лая Мари'я! Никогда' не забу'ду тебя', никогда' не оста'влю тебя'! Отны'не я твой - как был в пе'рвый день на'шей любви'. Сняв с ру'ки свое'й драгоце'нный пе'рстень, Мазе'па наде'л его' на па'лец Мари'и, примо'лвив: - Да послу'жит он си'мволом сочета'ния душ на'ших! Мари'я, притворя'ясь тро'нутою внеза'пным поры'вом пре'жней любви' ге'тмана, ра'да была', что могла' прикры'ть мни'мою чувстви'тельностью смяте'ние, произведённое в ней се'ю ужа'сною дове'ренностью и гну'сным поруче'нием. Мазе'па о'тпер шкаф, вы'нул небольшу'ю сере'бряную коро'бочку и, подава'я её Мари'и, сказа'л: - Здесь сокры'та - смерть! Протяну'в ру'ку, Мазе'па замолча'л и смотре'л в глаза' Мари'и. - Учи'ть учёного, то'лько по'ртить, - примо'лвил Мазе'па, - тебе' легко' бу'дет сойти'сь с мои'м злоде'ем и попо'тчевать его' от меня' - э'тим ла'комством. Де'йствуй по уму' своему' и по обстоя'тельствам. Мари'я, не говоря' ни сло'ва, взяла' коро'бочку с я'дом. - Тепе'рь проща'й и ступа'й с Бо'гом! - сказа'л Мазе'па, обня'в Мари'ю и поцелова'в её. - По'мни, что отны'не - я сно'ва поверга'юсь к нога'м твои'м!.. О'рлик вы'даст тебе' де'ньги и бума'ги! Мари'я вы'шла, но она' была' в тако'м положе'нии, что должна' была' отдохну'ть и успоко'иться с полчаса', в саду', пре'жде не'жели осме'лилась показа'ться в лю'ди. О'рлик удиви'лся, уви'дев её. Она' была' бледна' и расстро'ена. Тще'тно он расспра'шивал её: она' не откры'ла О'рлику та'йны своего' поруче'ния и в ту же ночь отпра'вилась в путь. ГЛАВА' XIV О ю'ность, ты ника'к лука'вству неприча'стна! Там сострада'нье зришь, где о'пытность несча'стна Проны'рство призна'ет в серде'чной глубине'. О'зеров За сухопу'тными укрепле'ниями Кроншта'дта, со стороны' так называ'емой ко'сы, стоя'л на берегу' молодо'й ру'сский матро'с и смотре'л в заду'мчивости на во'лны, разбива'ющиеся с шу'мом об ка'мни. Со'лнце уже' закати'лось. Вдали' раздава'лись кли'ки рабо'тников, ко'нчивших тя'жкие дневны'е труды' в га'ванях. Матро'с воспомина'л о плодоно'сных поля'х свое'й ро'дины, о ми'лых се'рдцу и тя'жко вздохну'л, взгляну'в на угрю'мые бе'рега Фи'нского зали'ва. Слезы' наверну'лись у него' при мы'сли о своём одино'честве. Пле'ски чу'ждых волн и поры'в се'верного зло'бного ве'тра, каза'лось, расколыха'ли ду'шу его'; гру'стные ощуще'ния сменя'лись одни' други'ми. Вдруг кто'-то уда'рил его' по плечу'. Он огляну'лся и отступи'л в изумле'нии. - Здра'вствуй, Богда'н! Неуже'ли ты так одича'л здесь, что бои'шься дру'га твоего', Мари'и! - Не бою'сь, но не могу' опо'мниться от удивле'ния! Каки'м о'бразом ты очути'лась здесь? - спроси'л Огневи'к, смотря' с недове'рчивостью на Мари'ю Ива'новну Ло'мтиковскую, кото'рая с улы'бкою на уста'х протяну'ла к нему' ру'ку. - Что но'вого на Украи'не?.. - спроси'л боязли'во Огневи'к и останови'лся, не сме'я продолжа'ть расспро'сов, и'бо мысль его' и чу'вства прико'ваны бы'ли к одно'й то'лько душе' в це'лой Украи'не и он боя'лся напомина'ть об э'том Мари'и. - Ско'ро, о'чень ско'ро из Украи'ны бу'дут расходи'ться вести' на це'лый мир, а тепе'рь все идёт там по-ста'рому. Ната'лья жива' и веле'ла тебе' кла'няться... - Ты ви'дела Ната'лью, ты говори'ла с ней обо мне, Мари'я! Пра'вда ли э'то? - Бог свиде'тель! - возрази'ла Мари'я, подня'в ру'ку и сложи'в три па'льца. Огневи'к, как исступлённый, бро'сился к Мари'и и прижа'л её к се'рдцу. Она' пови'сла у него' на ше'е. Он ско'ро пришёл в себя' и потихо'ньку оттолкну'л от себя' Мари'ю, кото'рая, обхвати'в его', не хоте'ла вы'пустить из свои'х объя'тий. - Э'то не мои' поцелу'и, Богда'н! - сказа'ла она' с тя'жким вздо'хом, отступа'я от него'. - Они' принадлежа'т счастли'вице, Ната'лье. Но я уж сказа'ла тебе', что я не зави'стлива... Пойдём со мной!.. Здесь не ме'сто объясня'ться, а мне ну'жно о мно'гом переговори'ть с тобо'ю. Я не без де'ла прибыла' сюда' из Украи'ны! - Сказа'в сие', она' взяла' Огневика' за ру'ку и повела' его' в го'род. Он не сопротивля'лся и шел в безмо'лвии, погру'женный в мы'сли, да'же не замеча'я, что рука' Мари'и дрожа'ла в его' руке'. При'быв в Кроншта'дт накану'не, Мари'я останови'лась у ру'сского купца', неда'вно пересели'вшегося в сей порт из Во'логды. Она' наняла' вы'шку в новопостро'енном деревя'нном до'мике. В сеня'х встре'тил их каза'к из со'тни му'жа Мари'и, взя'тый е'ю для прислу'ги. Огневи'к, уви'дев наря'д свое'й ро'дины, чуть не прослези'лся. Се'рдце в нем си'льно заби'лось. Ты'сячи мы'слей вспы'хнули в голове' его', ты'сячи ощуще'ний взволнова'ли ду'шу. Со вре'мени слу'жбы свое'й на фло'те он никогда' не ощуща'л сильне'йшего отвраще'ния к но'вому своему' состоя'нию. Душа' его' в оди'н миг перелете'ла на кры'льях воображе'ния в по'ля Украи'ны, в толпы' во'льных сыно'в её... Вне Украи'ны це'лый мир каза'лся ему' тюрьмо'ю, ка'ждый наря'д, кро'ме каза'чьего, - - цепя'ми. В пе'рвой ко'мнате накры'т был стол на два прибо'ра. Холо'дное жа'ркое, ветчина' и пиро'жное стоя'ли на столе'. На кра'ю стоя'л подно'с с буты'лкою, оплетённою в тростни'к, и с двумя' сере'бряными ку'бками. - Ви'дишь ли, что я ждала' дорого'го го'стя, - сказа'ла Мари'я ве'село. - Долго-до'лго стоя'ла я у двере'й твое'й канцеля'рии и наконе'ц, когда' ты вы'шел, мне вдруг пришла' в го'лову мысль узна'ть, где и как ты прово'дишь вре'мя по'сле трудо'в. Я пошла' за тобо'й. Бе'дный Богда'н! Ты бесе'дуешь с мо'рем, глухи'м к страда'ниям се'рдца; прово'дишь вре'мя ме'жду камня'ми, столь же бесчу'вственными и холо'дными, как зде'шние лю'ди! Я встре'тила тебя' улы'бкою, но е'сли б ты мог загляну'ть в мою' ду'шу, ты бы уви'дел в ней грусть и сожале'ние... - Говоря' сие', Мари'я провела' Огневика' в другу'ю светли'чку и проси'ла его' присе'сть, а сама' возврати'лась в ко'мнату, где накры'т был стол, и заперла' за собо'ю две'ри. Огневи'к, погру'женный в мы'сли, ничего' не ви'дел и не слы'шал и повинова'лся Мари'и, как младе'нец. Чрез не'сколько мину'т Мари'я отперла' две'ри и сказа'ла: - Ми'лости про'сим! Пре'жде подкрепи'м си'лы, а по'сле присту'пим к де'лу, тре'бующему отсу'тствия всех помышле'ний о земно'м. Вот вино', похи'щенное Мазе'пою в Бе'лой Це'ркви, из погребо'в дру'га и воспита'теля твоего' Палея'! Вы'пьем за здоро'вье его' и Ната'льи! Вино' уже' бы'ло нали'то, пре'жде не'жели Огневи'к вошёл в ко'мнату. Он при'нял ку'бок из рук Мари'и и, покача'в голово'ю, сказа'л: - Не вино'м, а кро'вью до'лжен я помина'ть моего' благоде'теля и мою' неве'сту. Злоде'й Мазе'па погуби'л всех нас! - Ме'ра злоде'йств его' ещё не преиспо'лнилась, - примо'лвила Мари'я. - Пей и тогда' узна'ешь бо'лее! Они' чо'кнулись ку'бками и вы'пили до дна. Когда' Огневи'к поста'вил пусто'й ку'бок на стол, Мари'я взяла' его' за ру'ку и, подведя' к о'бразу, сказа'ла: - Моли'сь, Богда'н, за ду'шу свою'! Огневи'к с удивле'нием смотре'л в глаза' Мари'и, не понима'я, что э'то зна'чит. - Моли'сь, Богда'н! - примо'лвила она' повели'тельно. - Мари'я! - сказа'л Богда'н го'рдо. - Во вся'кое вре'мя я гото'в моли'ться, но не по приказа'нию, а по со'бственной во'ле. Е'сли ты хо'чешь объяви'ть мне что'-нибудь, говори' пря'мо, без вся'ких предваре'ний. Я не наме'рен быть ничьи'м игра'лищем... Сказа'в сие', Огневи'к перекрести'лся пе'ред ико'ною, висе'вшей в углу', и, взяв свой карту'з, пошёл к дверя'м, сказа'в хладнокро'вно: - Проща'й, Мари'я Ива'новна! Она' схвати'ла его' за ру'ку, воскли'кнув: - Посто'й, несча'стный! - Не дав ему' опо'мниться, она' потащи'ла его' в другу'ю ко'мнату и, указа'в на стул, сказа'ла ва'жно: - Сади'сь и слу'шай! Не'сколько мину'т продолжа'лось молча'ние, наконе'ц Мари'я сказа'ла: - Э'тот стака'н вина' присла'л тебе' Мазе'па! - Она' при'стально смотре'ла в глаза' Огневику'. - Будь он про'клят! - возрази'л с негодова'нием Огневи'к, порыва'ясь с ме'ста. - Слу'шай терпели'во! - продолжа'ла Мари'я. - Э'тот стака'н вина' присла'л тебе' Мазе'па, а в стака'не вина' - смерть! - Что ты говори'шь, несча'стная! - воскли'кнул Огневи'к, схватя' Мари'ю за ру'ку. - Я проси'ла тебя', что'бы ты слу'шал терпели'во, - возрази'ла она' хладнокро'вно. - Мазе'па вы'слал наро'чно меня' к тебе' вот с э'тим ла'комством! - Мари'я, при сих слова'х, вы'нула из карма'на сере'бряную коро'бочку, да'нную ей ге'тманом при её отъе'зде, и, показа'в её Огневику', продолжа'ла: - Здесь храни'тся жесточа'йший яд, кото'рым он веле'л мне опои'ть тебя', подозрева'я, что Ната'лья зна'ет, что ты жив, и, пита'я наде'жду уви'деться с тобо'ю, не хо'чет по во'ле ге'тмана вы'йти за'муж за па'на Понято'вского, бра'та и люби'мца шве'дского короля'. Твое'ю сме'ртью Мазе'па хо'чет заста'вить Ната'лью повинова'ться себе'... - И ты?.. - Огневи'к не мог продолжа'ть. Бесстра'стная душа' его' в пе'рвый раз поколеба'лась от у'жаса и негодова'ния. - И я взяла'сь испо'лнить поруче'ние ге'тмана, - примо'лвила хладнокро'вно Мари'я. - Ты зна'ешь, что презре'нная любо'вь превраща'ется в не'нависть, а не'нависть тре'бует мще'ния. - Ви'дно, жизнь сто'лько же наску'чила тебе', как и мне, - сказа'л Огневи'к, с притво'рным равноду'шием скрыва'я я'рость свою'. - Пригото'вься к сме'рти, в свою' о'чередь... Мы умрём вме'сте! - Он ме'дленно поднялся' с ме'ста и хоте'л идти' к дверя'м, чтоб запере'ть их. Мари'я останови'ла его' и сказа'ла с улы'бкою: - Умрём, то'лько не тепе'рь! - Она' посади'ла его' на пре'жнее ме'сто и, смотря' на него' не'жно, сказа'ла: - Уже'ли ты мог поду'мать, Богда'н, чтоб я реши'лась покуси'ться на жизнь твою'? Я бы отдала' сто жи'зней за твою' и тепе'рь же'ртвую собо'ю для спасе'ния тебя'. В э'ту мину'ту я хоте'ла то'лько испыта'ть чу'вства твои' ко мне... - примо'лвила она' печа'льно, опусти'в го'лову, - но ви'жу, что ты меня' ненави'дишь, когда' мог поду'мать, что я в состоя'нии лиши'ть тебя' жи'зни! - Но ты сама' заговори'ла о мще'нии... Ты сама' ввела' меня' в заблужде'ние, Мари'я! - Неуже'ли ты не ви'дишь, не чу'вствуешь любви' мое'й к тебе'! Неблагода'рный! Я вся любо'вь, вся страсть! За оди'н не'жный твой взгляд, за оди'н поцелу'й я гото'ва в ад... Сия'-то любо'вь к тебе' заста'вила меня' приня'ть предложе'ние Мазе'пы, из опасе'ния, чтоб он не подосла'л кого' друго'го. Но тепе'рь мне уже' нельзя' вороти'ться на Украи'ну, то'чно так же, как и тебе' невозмо'жно нигде' избежа'ть подо'сланных уби'йц... Мы должны' бежа'ть вме'сте, скры'ться вме'сте от мще'ния си'льного злоде'я! - Я изба'влю от него' зе'млю!.. Пойду' и убью' его'!.. - сказа'л Огневи'к реши'тельно. - А что ста'нет с Ната'льей? - спроси'ла Мари'я. - Прости', Мари'я, но я, име'я сто'лько доказа'тельств твое'й дру'жбы, не хочу' тебя' обма'нывать. Уби'в Мазе'пу - я женю'сь на Ната'лье!.. - Нет, ты э'того не сде'лаешь, да и Ната'лья не согласи'тся быть жено'ю уби'йцы её отца'. Ты не зна'ешь, что Ната'лья родна'я дочь Мазе'пы... - Она' дочь э'того и'зверга! О, я несча'стный! - воскли'кнул Огневи'к, закры'в рука'ми лицо'. - Успоко'йся, Богда'н, и е'сли хо'чешь сча'стья, вве'рься мне. Я спасу' тебя' от мще'ния Мазе'пы, отмщу' за тебя' и соединю' тебя' с Ната'льей! - Ты мо'жешь э'то сде'лать? - Сде'лаю, е'сли ты бу'дешь мне послу'шен. Покляни'сь повинова'ться мне во всем беспрекосло'вно, и я кляну'сь тебе' Бо'гом и душо'ю мое'ю, что чрез четы'ре ме'сяца ты бу'дешь му'жем Ната'льи... - Е'сли так, то кляну'сь быть послу'шным твое'й во'ле! - Дай мне ру'ку, Богда'н! За'втра ты до'лжен отпра'виться со мно'ю в По'льшу... - Как бежа'ть из слу'жбы! - воскли'кнул Богда'н. - Понима'ешь ли ты всю ва'жность э'того преступле'ния, Мари'я! - Ты бежи'шь не к неприя'телю и не от войны'. Слу'шай, Богда'н! Е'сли ты ста'нешь проси'ться на Украи'ну, тебя' не отпу'стят, и мы ничего' не сде'лаем. Брось пла'тье своё в во'ду, напиши' письмо' к твоему' покрови'телю, адмира'лу Крю'йсу: что отча'янье заста'вило тебя' лиши'ть себя' жи'зни - и ступа'й со мно'ю. У меня' уже' гото'вы па'спорты от по'льского посла', для свобо'дного про'пуска слуг его'. Я наряжу'сь по-му'жски, и мы, в по'льском пла'тье, пое'дем за'втра же в По'льшу, а отту'да проберёмся на Украи'ну. В Бату'рине я скро'ю тебя' у себя' в до'ме... Уви'жусь с Ната'льей, посове'тую ей бежа'ть с тобо'й за Днепр и доста'влю вам сре'дства спасти'сь. Ме'жду тем возгори'тся война' в са'мой Украи'не, и тебе' откро'ется по'прище ве'рною слу'жбою к царю' загла'дить бе'гство твоё с фло'та... И'менем Палея' мы соберём дружи'ну и я'вно восста'нем про'тив изме'нника, и'бо я зна'ю наве'рное, что Мазе'па изме'нит царю' при вторже'нии Ка'рла в Украи'ну... Ра'дость вспы'хнула на лице' Огневика'. - Я твой, Мари'я! - сказа'л он ве'село, пожа'в ей ру'ку. - Де'лай со мно'ю, что хо'чешь! - Сама' Ната'лья позво'лила бы тебе' уступи'ть мне, на вре'мя, части'чку твоего' се'рдца, кото'рое я сохраню' для неё и отда'м в це'лости, наве'ки. Богда'н!.. ты сказа'л, что ты мой! будь мои'м до прие'зда в Украи'ну, до тех пор, пока' не бу'дешь принадлежа'ть навсегда' Ната'лье... С сей мину'ты здесь твоё жили'ще... ты не вы'йдешь отсю'да пре'жде, как за'втра у'тром, чтоб пря'мо отпра'виться в путь. У меня' есть для тебя' пла'тье, подде'льные во'лосы, все, что ну'жно, чтоб не быть у'знанным... Но'чью мы переговори'м и посове'туемся... Огневи'к прижа'л Мари'ю к се'рдцу. - Ты и'стинный друг мой! - сказа'л он. - Я остаю'сь с тобо'ю! Твёрдая душа' Мари'и не могла' вы'держать избы'тка ра'дости. Мари'я пови'сла на ше'е Богда'на, впила'сь в него' в по'лном смы'сле сло'ва и, сказа'в тихим-ти'хим и прерыва'ющимся го'лосом: - Ты мой... Пусть тепе'рь умру'!.. - лиши'лась чувств. Мазе'па, не сме'я ослу'шаться повеле'ния Вое'нного Сове'та, испо'лнил его' двусмы'сленно, то есть вы'слал казако'в к во'йску ру'сскому, но оди'н то'лько Миргоро'дский полк, оста'вив при себе' лу'чших люде'й. Сам же перее'хал в за'мок свой, Бахма'ч, вблизи' Бату'рина, и веле'л разгласи'ть вести' о свое'й смерте'льной боле'зни. О'рлик управля'л во'йском, получа'я приказа'ния от ге'тмана. Мазе'па вы'слал Войнаро'вского к кня'зю Ме'ншикову, находи'вшемуся в окре'стностях Черни'гова, для увере'ния сего' вельмо'жи в свое'й пре'данности и объясне'ний о причи'нах замедле'ния в вы'сылке войска', поручи'в сему' люби'мому племя'ннику вы'ведать о состоя'нии дел и узна'ть, нет ли на него' каки'х доно'сов от люде'й, ему' неприя'зненных. Ме'жду тем Бату'ринский гарнизо'н был уси'лен, Га'дячь и Ро'мны приведены' в оборони'тельное состоя'ние и во'йско Малоросси'йское бы'ло гото'во к выступле'нию в похо'д и к бою', по пе'рвому приказа'нию. В сие' вре'мя прибыла' та'йно в за'мок Бахма'ч княги'ня Ду'льская, с двумя' то'лько служи'телями, в сопровожде'нии влюблённого в Ната'лью па'на Понято'вского, кото'рый по'сле объясне'ния с Мазе'пой е'здил к шве'дскому королю' и возврати'лся с отве'том Ка'рла XII и с повторе'нием свое'й про'сьбы о бра'ке с Ната'льей. Верне'йшие сердюки' содержа'ли стра'жу в Бахма'че, и никто' не смел яви'ться в за'мок без осо'бенного позволе'ния ге'тмана. Ключи' не то'лько от воро'т, но и от подъёмных мосто'в храни'лись у Мазе'пы. Хи'трая княги'ня Ду'льская уме'ла отклони'ть в Берди'чеве предложе'ние Мазе'пы вступи'ть с ним в та'йный брак. Но Мазе'пу нельзя' бы'ло обману'ть. Обольсти'в незадо'лго пред сим простоду'шную дочь генера'льного су'дьи Васи'лия Кочубе'я, кре'стницу свою', Матрё!ну, Мазе'па из тщесла'вия, сего' врождённого чу'вства ка'ждого волоки'ты, хотя' и ве'рил ещё, что мог внуша'ть привя'занность к себе' на шестьдеся'т второ'м году' своего' во'зраста, но не был так прост, чтоб мог наде'яться возбуди'ть страсть в коке'тке, в же'нщине уже' о'пытной в любви'. А потому' при всей стра'сти свое'й к княги'не он знал, что её привя'зывают к нему' расчёты честолю'бия, и реши'лся воспо'льзоваться стра'стью для удовлетворе'ния свое'й стра'сти. Предуга'дывая, что то'лько де'ло необыкнове'нной ва'жности, сопряжённое с ли'чными вы'годами княги'ни, могло' прину'дить её прибы'ть к нему' та'йно, в столь гро'зное и опа'сное вре'мя, он перемени'л своё обхожде'ние с не'ю и, быв всегда' са'мым не'жным, са'мым пла'менным и уго'дливым любо'вником, реши'лся тепе'рь показа'ться холо'дным и сим сре'дством заста'вить проны'рливую по'льку сложи'ть пред ним ору'жие свое'й хи'трости. Не ушла' от проница'тельности княги'ни сия' внеза'пная переме'на, но же'нщина ви'дит глу'бже в се'рдце, не'жели мужчи'на, и княги'ня в не'сколько дней заме'тила, из взгля'дов Мазе'пы, что хо'лодность его' с не'ю исхо'дит из головы', а не из се'рдца. То же дружелю'бие бы'ло ме'жду ни'ми, но Мазе'па стара'лся каза'ться ва'жным, заду'мчивым и не говори'л, как пре'жде, о любви', хотя' они' име'ли ча'стые слу'чаи быть наедине', потому' что Ната'лья, ска'зываясь больно'ю, не выходи'ла из свое'й ко'мнаты. Понято'вский проводи'л вре'мя оди'н, в мечта'ниях, а из прибли'женных ге'тмана не бы'ло при нем ни одного'. Мазе'па до того' простёр своё мни'мое равноду'шие, что, приня'в княги'ню со все'ю любе'зностью гостеприи'много хозя'ина, он да'же не спроси'л её о причи'не сего' внеза'пного и та'йного посеще'ния. Так прошло' три дня. На четвёртый день княги'ня, получи'в письмо' из По'льши, чрез на'рочного, не могла' бо'лее откла'дывать объясне'ния с ге'тманом и реши'лась на после'днее испыта'ние его' любви'. Тёплый осе'нний день вы'звал в сад Мазе'пу. Он прогу'ливался ме'дленно, в уединённой алле'е. Княги'ня обошла' круго'м сад, чтоб встре'титься с ним. - Е'сли б не ваш бо'дрый и здоро'вый вид, то я в са'мом де'ле пове'рила бы слу'хам о ва'шей боле'зни, - сказа'ла княги'ня. - Никогда' я не вида'ла вас столь угрю'мым, столь печа'льным... таки'м холо'дным, - примо'лвила она', пони'зив го'лос и потупи'в глаза'. - Здесь, в со'бственном ва'шем до'ме, вы ка'жетесь мне совсе'м други'м челове'ком!.. - Ра'дость есть выраже'ние сча'стия, а пла'мя га'снет, когда' на него' льют холо'дную во'ду. Вам лу'чше мо'жно знать, не'жели кому' друго'му, могу' ли я называ'ться счастли'вым и могло' ли чье'-либо се'рдце вы'держать бо'лее хо'лодности, до со'бственного оледене'ния, как моё бе'дное се'рдце, изму'ченное безнадёжною любо'вью! Княги'ня молча'ла и смотре'ла при'стально на Мазе'пу. Они' се'ли на бли`зстоя'щую скамью'. - Вы, ка'жется, не понима'ете слов мои'х, княги'ня! - примо'лвил Мазе'па, со значи'тельной улы'бкой. - Напро'тив того', о'чень понима'ю, что упрёки ва'ши отно'сятся ко мне; но как я не заслужи'ла их, то и не зна'ю, что отвеча'ть. Зна'ю то'лько, что е'сли кто вознаме'рится изгна'ть любо'вь из се'рдца, то призыва'ет на по'мощь софи'змы и, скажу' бо'лее, несправедли'вые обвине'ния... - Ита'к, вы меня' же обвиня'ете! - сказа'л Мазе'па с доса'дою. - Меня', кото'рый по одному' ва'шему сло'ву подписа'л свой сме'ртный пригово'р, утверди'в по'дписью сою'з с врага'ми моего' госуда'ря! Бо'льшей же'ртвы не мог я вам при'несть, и'бо всле'дствии сего' догово'ра, вверя'ю ве'трам и волна'м полити'ческой бу'ри жизнь мою', честь и достоя'ние! Я все испо'лнил, что обеща'л, а где же ва'ши для меня' же'ртвы! Вы уме'ли отклони'ть предложе'ние моё сочета'ться та'йно бра'ком со мно'ю в Берди'чеве, и до сих пор не'жная моя' любо'вь была' вознагражда'ема тем то'лько, чем мо'жет по'льзоваться ка'ждый, жела'ющий вам до'брого утра'! Кро'ме ми'лостивого ва'шего позволе'ния целова'ть прекра'сную ва'шу ру'чку, княги'ня, я не по'льзовался никаки'ми преиму'ществами пред после'дним из ва'ших холо'пов! - Вы обижа'ете себя' и меня', князь, подо'бными упрёками! Приглаша'ла я вас и угова'ривала вступи'ть в сою'з с Ка'рлом для со'бственного ва'шего бла'га, для доставле'ния вам незави'симого княже'ния и сла'вы и вручи'ла вам все, что неве'ста мо'жет отда'ть жениху' пе'ред венцо'м - се'рдце... - Вы мне отда'ли се'рдце, княги'ня! - сказа'л Мазе'па не'жно, взяв её за ру'ку и смотря' на неё пожира'ющими взгля'дами. - Вы мне отда'ли се'рдце, - примо'лвил он и, притяну'в её к себе', прижа'л к груди' и стра'стно поцелова'л. Она' сла'бо проти'вилась и, поту'пя взор, безмо'лвствовала. Наконе'ц княги'ня, как бу'дто оправя'сь от смуще'ния, сказа'ла: - Вы упрека'ли меня', любе'зный князь, что я _отклони'ла_ предложе'ние ва'ше жени'ться на мне та'йно, в Берди'чеве. Я _не отклони'ла_ ва'шего предложе'ния, а то'лько си'лою рассу'дка _преодоле'ла_ со'бственное жела'ние. Вы зна'ете, что мно'гие на'ши магна'ты предлага'ют мне ру'ку и се'рдце. Отказа'ть им я не сме'ю тепе'рь, потому' что отка'зом вооружи'ла бы их проти'ву себя' и лиши'ла па'ртию на'шу сильне'йшей подпо'ры, а вве'рить та'йну бра'ка на'шего не сме'ю никому', опаса'ясь изме'ны. Па'тер Зале'нский, кото'рого вы хоте'ли употреби'ть в сем де'ле, бо'лее всех мне подозри'телен. Обра'зчик его' ве'рности вы уже' ви'дели в Бату'рине, когда' вы захвати'ли в своём до'ме разбо'йника из ша'йки Палеево'й!.. - Ва'ша пра'вда, что иезуи'ту нельзя' ни в чем ве'рить; но ра'зве для вас не дово'льно одного' обря'да, по пра'вилам на'шей гре'ческой це'ркви? - Вам изве'стны пра'вила на'шей ве'ры: вне ри`мско-католи'ческой це'ркви нет спасе'ния, сле'довательно, никако'й инове'рческий обря'д не мо'жет быть при'знан зако'нным и свяще'нным... На что э'ти богосло'вские пре'ния тепе'рь, когда' чрез не'сколько неде'ль мы мо'жем обвенча'ться я'вно, в прису'тствии двух короле'й! Де'ло уже' в конце'... - В нача'ле то'лько, любе'зная княги'ня, в нача'ле! - примо'лвил Мазе'па с го'рькою улы'бкой. - Говоря', что де'ло бли'зко конца', я разуме'ю то'лько соедине'ние ва'ше с Ка'рлом, хотя' и не сомнева'юсь в по'лном и ско'ром успе'хе войны', и'бо коро'ль Станисла'в, мой ро'дственник, получи'л достове'рное изве'стие, что в са'мой Росси'и уже' созре'л за'говор, име'ющий це'лью возведе'ние на престо'л Алексе'я, сы'на царя' Пё!тра, и что ру'сские ждут то'лько, чтоб вы показа'ли приме'р... - А! вы и э'то уже' зна'ете! А кто вам сообщи'л э'то изве'стие? - спроси'л Мазе'па. - Я сам то'лько тре'тьего дня получи'л о'ное. - Кака'я-то же'нщина, мне во'все незнако'мая, кото'рая нахо'дится с да'внего вре'мени в свя'зях с ро'дственником мои'м, королём Станисла'вом... - Прокля'тая жидо'вка! - проворча'л про себя' Мазе'па и пото'м, обратя'сь к княги'не, сказа'л не'жно: - Заче'м нам сме'шивать любо'вь с поли'тикой? Быть мо'жет, пе'рвая пу'ля на по'ле бра'ни сокруши'т мои' наде'жды и ожида'ния... Княги'ня! Е'сли страсть моя' стои'т награ'ды, вознеси'тесь превы'ше всех предрассу'дков... - Он замолча'л и, обня'в одно'й руко'ю княги'ню, а друго'ю пожима'я её ру'ку, стра'стно смотре'л ей в глаза' и трепе'щущими уста'ми лови'л её уста'. Княги'ня, при всем коке'тстве своём и при всем самоотверже'нии в полити'ческих интри'гах, едва' могла' скрыть отвраще'ние своё к ла'скам сладостра'стного ста'рца, кото'рый, забы'вшись соверше'нно, тяну'л её к себе', бормоча' что'-то невня'тное. Внеза'пно вскочи'ла она' с ме'ста, вы'вернувшись из объя'тий Мазе'пы, как вы'скользает угрь из рук рыболо'ва. Мазе'па устреми'л на княги'ню му'тные глаза' и, простира'я к ней трепе'щущие ру'ки, воскли'кнул отча'янным, глухи'м, прерыва'ющимся го'лосом: - Любо'вь... и'ли смерть! Ничто' не мо'жет быть омерзи'тельнее ста'рца и'ли стару'хи в любо'вном исступле'нии. Дрожь проняла' княги'ню при ви'де Мазе'пы, пре'данного гну'сной чу'вственности; но она' победи'ла своё отвраще'ние к нему' и сказа'ла не'жно: - Любо'вь!.. Но любо'вь свяще'нная, зако'нная... Мазе'па не дал ей продолжа'ть, схвати'л свой косты'ль, бы'стро вскочи'л с ме'ста и, не говоря' ни сло'ва, пошёл в противополо'жную сто'рону. Княги'ня возврати'лась в ко'мнаты. Княги'не Ду'льской на'добны бы'ли де'ньги для вооруже'ния новонабра'нного е'ю отря'да в По'льше и для изготовле'ния съестны'х припа'сов для шве'дской а'рмии. Она' уже' истощи'ла свою' казну', и бога'тые магна'ты, к кото'рым она' прибегну'ла с про'сьбою пособи'ть ей, и'ли са'ми нужда'лись в де'ньгах в сие' тру'дное вре'мя, и'ли, бу'дучи влюблены' в княги'ню, предлага'ли ей сокро'вища свои' не ина'че, как с руко'ю и се'рдцем. Не реша'ясь лиши'ться свобо'ды и обма'нывая всех женихо'в свои'х обеща'ниями, княги'ня реши'лась отнести'сь к Мазе'пе и наде'ялась на ве'рный успе'х при ли'чных перегово'рах. Но бессты'дные притяза'ния любостра'стного ста'рца заста'вили её отказа'ться от свои'х вы'год, и она' вознаме'рилась неме'дленно оста'вить его' и возврати'ться в По'льшу. Она' уже' дости'гла гла'вной це'ли, убеди'в Мазе'пу подписа'ть усло'вия со шве'дским и по'льским короля'ми, и хотя' она' для э'того то'лько и притворя'лась согла'сною вступи'ть с ним в брак, но ожида'ла восста'ния ге'тмана с во'йском проти'ву Росси'и, чтоб перемени'ть своё обхожде'ние с ним и обнару'жить свои' и'стинные чу'вствования. Разду'мав обо всем основа'тельно, княги'ня вознаме'рилась, одна'ко ж, примири'ться с Мазе'пою, но ещё не реши'лась, каки'м о'бразом приступи'ть к э'тому, не подверга'я себя' пре'жней опа'сности. Мазе'па чрезвыча'йно доса'довал, что упусти'л столь привлека'тельную добы'чу, и на оста'ток дня за'перся та'кже в свои'х ко'мнатах, не пока'зываясь свои'м гостя'м. Развра'тники не ве'рят в же'нскую доброде'тель, и Мазе'па в э'том слу'чае был прав, не ве'ря, чтоб одно' целому'дрие бы'ло причи'ною упо'рства княги'ни к удовлетворе'нию его' жела'ний. Самолю'бие не допуска'ло его' подозрева'ть в княги'не отвраще'ния к нему', и потому' он заключи'л, что, вероя'тно, скло'нность к кому'-нибудь друго'му госпо'дствовала в се'рдце княги'ни. Он стал подозрева'ть её в свя'зях с Поня'товским, полага'я, что не сто'лько красота' Ната'льи заставля'ет сего' честолю'бца иска'ть ру'ки её, ско'лько наде'жда на бога'тое прида'ное и значе'ние в незави'симом во'йске Малоросси'йском. В э'то са'мое вре'мя он уви'дел из окна' княги'ню, вы'шедшую в сад, вме'сте с Поня'товским; они' напра'вили шаги' в са'мую тёмную алле'ю. Мазе'па не предполага'л, чтоб они' в сию' мину'ту совеща'лись, каки'м о'бразом вы'манить у него' де'ньги для вспомоществова'ния их па'ртии, и, му'чимый ре'вностью, ду'мал, что они' за'няты любо'вными разгово'рами. Мазе'па не мог усну'ть но'чью. Кровь в нем си'льно волнова'лась. Ре'вность и оско'рбленное самолю'бие терза'ли его'. Вдруг свет блесну'л в саду'. Мазе'па поспе'шно встал с посте'ли, прибли'зился к окну' и уви'дел, что свет из о'кон до'ма отража'ется на дере'вьях; он поспе'шно оде'лся и вы'шел в сад. Ге'тманский дом в за'мке Бахма'че постро'ен был в ви'де пра'вильного четырехуго'льника. Простра'нство ме'жду четырьмя' фаса'дами зда'ния разделя'лось коридо'рами на три небольши'е двора'. Сие' два попере'чные коридо'ра соединя'ли ме'жду собо'ю два гла'вные фаса'да. На сре'днем глухо'м дворе' возвыша'лась ба'шня, в кото'рой находи'лись архи'вы и кладовы'е. В одно'м конце' до'ма бы'ли гости'ные ко'мнаты, в середи'не, со стороны' са'да, приёмная, - а в друго'м конце' жи'ли сам ге'тман и его' прибли'женные. Дом был ка'менный в одно' жилье'". Слу'жбы и каза'рмы постро'ены бы'ли по сторона'м, ме'жду до'мом и ва'лом, не соединя'ясь, одна'ко ж, с гла'вным зда'нием. За'мок постро'ен был на кра'ю овра'га и обнесён земляны'м ва'лом, двойны'м частоко'лом и глубо'ким рвом. На всех угла'х ва'ла стоя'ли часовы'е. Воро'та бы'ли одни' то'лько и охраня'лись си'льною и ве'рною стра'жею сердюко'в, получа'ющих двойно'е жа'лованье. Весь гарнизо'н за'мка состоя'л из люби'мцев ге'тмана, са'мых заслу'женных казако'в, испы'танной хра'брости и пре'данности. Свет отрази'лся из о'кон приёмных ко'мнат. То'лько в Бахма'че Мазе'па почита'л себя' в безопа'сности, бу'дучи уве'рен, что чужо'му челове'ку, осо'бенно злоумы'шленнику, невозмо'жно пробра'ться в за'мок. Из ко'мнат его' был осо'бенный вы'ход в сад, в густу'ю ли'повую алле'ю, примыка'ющую к са'мой стене'. Вы'шед в сад, Мазе'па останови'лся на изги'бе алле'и и впери'л взор в окна' гла'вного фаса'да; но свет не пока'зывался бо'лее. Он теря'лся в дога'дках, кто мог войти' в сие' вре'мя в приёмные ко'мнаты, кото'рые всегда' бы'ли пусты', кро'ме торже'ственных дней, когда' ге'тман приглаша'л госте'й попирова'ть с собо'ю по-прия'тельски. Сия' часть до'ма отделя'лась от жилы'х ко'мнат с трех сторо'н сеня'ми и коридо'рами, и две'ри всегда' бы'ли за'перты. Мазе'па не сомнева'лся, что княги'ня назна'чила любо'вное свида'ние Понято'вскому в сих ко'мнатах, чтоб избежа'ть вся'кого подозре'ния, и'бо они' жи'ли в противополо'жных конца'х до'ма и у всех нару'жных двере'й стоя'ли часовы'е. Подобра'ть ключи' не тру'дное де'ло для любо'вников, ду'мал Мазе'па. Он ждал с нетерпе'нием появле'ния све'та, и вдруг ого'нь сно'ва блесну'л в окне'. Же'нщина, кото'рой ни ли'ца, ни оде'жды он не мог рассмотре'ть, подошла' к окну' и с двумя' свеча'ми и ти'хо махну'ла и'ми на'крест три ра'за. Нельзя' бы'ло бо'лее сомнева'ться, что э'то усло'вный знак. Мазе'па едва' мог воздержа'ться от доса'ды и нетерпе'ния. Свет в окне' сно'ва исче'з. Все предме'ты скры'лись во мра'ке, и вдруг на ва'лу, ме'жду куста'ми, при спу'ске в сад, та'кже блесну'л свет. Мазе'па затрепета'л от зло'сти. Вымышля'я са'мые ко'лкие упрёки бу'дущему своему' зя'тю, Понято'вскому, Мазе'па потихо'ньку пошёл алле'ей к куста'м, чтоб пойма'ть счастли'вого своего' сопе'рника и заста'вить его' призна'ться во всем, а по'сле того' отпра'виться к княги'не и, побрани'в её в ка'честве жениха', ко'нчить... услади'тельным примире'нием... Осе'нний ве'тер колеба'л дере'вья; ли'стья с шу'мом слета'ли с них и клуби'лись с шо'рохом по доро'жкам са'да. Мазе'па подошёл к са'мым куста'м и уви'дел двух челове'к, кото'рые, заверну'вшись в плащи', сиде'ли на земле'. Они' бы'ли обращены' к нему' спино'ю, а фона'рь прикры'т был плащо'м. По'льзуясь шу'мом ве'тра и шо'рохом ли'стьев, Мазе'па подкра'лся незаме'тно к сидя'щим и уда'рил одного' из них по плечу', воскли'кнул гро'зно: - А что вы здесь де'лаете в э'ту по'ру? Челове'к, кото'рого Мазе'па уда'рил по плечу', бы'стро вскочи'л с земли' и приста'вил фона'рь к его' лицу'. Мазе'па задрожа'л и в у'жасе отступи'л не'сколько шаго'в, едва' держа'сь на нога'х. Э'то был Огневи'к!.. - Ни с ме'ста и ни сло'ва! - сказа'л Огневи'к шёпотом. - И'ли вот э'тим кинжа'лом пригвозжу' тебя' наве'ки к земле'!.. Мазе'па что'-то хоте'л говори'ть, но Огневи'к, устреми'в на него' кинжа'л, примо'лвил: - Молчи', и'ли смерть! Ге'тман повинова'лся. Холо'дный пот вы'ступил на нем; в голове' его' шуме'ло, и тре'пет объя'л его', как в лихора'дке. Он чу'вствовал приближе'ние после'дней свое'й мину'ты и не ждал поща'ды от челове'ка, кото'рого он столь жесто'ко оскорби'л, обману'л, пре'дал и хоте'л, наконе'ц, лиши'ть жи'зни. Огневи'к, держа' в одно'й руке' кинжа'л, а в друго'й фона'рь, с како'ю-то зве'рскою ра'достью смотре'л на смерте'льного врага' своего', кото'рого судьба' предала' ему' на же'ртву, и наслажда'лся приме'тным стра'хом его'. - Преда'тель, уби'йца, изме'нник! - сказа'л Огневи'к, трепеща' от зло'бы и улыба'ясь, и'ли, лу'чше сказа'ть, шевеля' су'дорожно губа'ми, чтоб показа'ться равноду'шным и хладнокро'вным. - Тебе' удало'сь погуби'ть Палея', но с ним ты не погуби'л всех его' мсти'телей. Ни клевето'ю, ни я'дом ты не мог окова'ть той руки', от кото'рой, по зако'ну мздовозда'ния, ты до'лжен получи'ть награ'ду за твои' злодея'ния. Ничто' не спасло' бы тебя', е'сли б, по како'му-то расчёту а'да, покрови'тельствующего тебе', ты не был отцо'м мое'й Ната'лии, и'бо чрез не'сколько мину'т она' бу'дет в мои'х объя'тиях и я, про'кляв тебя' наве'ки, скро'юсь от тебя' с не'ю... Она' неме'дленно я'вится здесь, а пока' ты мой пле'нник! Когда' Мазе'па услы'шал от Огневика', что жизнь его' в безопа'сности, он мгнове'нно пришёл в себя', и, пока' враг его' говори'л, он уже' обду'мал и рассчита'л все сре'дства, чтоб не то'лько вы'путаться из бе'ды, но и расстро'ить все предначерта'ния Огневика'. - Я не меша'л тебе' говори'ть, позво'ль же, для со'бственного твоего' спасе'ния, и мне сказа'ть тебе' па'ру слов, - сказа'л Мазе'па хладнокро'вно, насме'шливо улыба'ясь. - Ты мо'жешь уби'ть меня' одни'м уда'ром, в э'том не спо'рю; но уверя'ю тебя', что по'льзы от э'того не бу'дет тебе'. Не я твой пле'нник, а ты мой! Гну'сная жидо'вка, прокля'тая Мари'я измени'ла тебе' и освободи'ла тебя' из Кроншта'дта для того' то'лько, чтоб живо'го преда'ть мне... - При сих слова'х Огневи'к побледне'л и почу'вствовал опа'сность своего' положе'ния. Мазе'па продолжа'л: - Она' уве'домила меня', что доста'вит тебе' сего'дня вход в за'мок, бу'дто для похище'ния Ната'лии, и я расста'вил везде' мои'х сердюко'в, чтоб схвати'ть тебя', по пе'рвому моему' сви'сту. Сад э'тот и все окре'стности напо'лнены мои'ми во'инами! Одно' безопа'сное ме'сто есть то, где ты прошёл... Чу'вствую, что я поступи'л неосторо'жно и не кста'ти погорячи'лся, вознаме'рившись пойма'ть тебя' свои'ми рука'ми... Ты то'чно мог бы уби'ть меня', е'сли б хоте'л. Но ты поступи'л со мно'ю великоду'шно, и я не хочу' остава'ться у тебя' в до'лгу. Ступа'й отсе'ль цел и невреди'м! Бог с тобо'й! Не беру'сь провести' тебя' в воро'та за'мка, и'бо не руча'юсь за мои'х сердюко'в. Они', мо'жет быть, не послу'шаются меня' в э'том слу'чае и убью'т тебя'... Впро'чем, я до'лжен ещё сказа'ть тебе', что сам Бог вразуми'л тебя' воздержа'ться от уби'йства, и'бо тогда' бы и ты и Ната'лия па'ли непреме'нно под уда'рами мои'х ве'рных слуг... Богда'н! слу'шай после'дние слова' мои': я тебя' проща'ю, и е'сли чрез ме'сяц ты, собра'в дружи'ну, присоедини'шься ко мне, когда' я вы'ступлю в похо'д, то награ'да тебе' за пе'рвое отли'чие - рука' Ната'льи... Не хочу' бо'лее проти'виться... Мне самому' наску'чили её слезы'!.. Мазе'па, до свида'ния с Огневико'м, почита'л его' поги'бшим, пове'рив письму' Мари'и, с приложе'нием свиде'тельства от фло'тского нача'льства, что Огневи'к бро'сился в во'ду с отча'янья и утону'л. Возвратя'сь на Украи'ну, Мари'я рассказа'ла Мазе'пе, бу'дто она' отрави'ла Огневика' и бро'сила те'ло в во'ду, а письмо' от него' к адмира'лу сочини'ла сама', подде'лавшись под его' по'черк, Мазе'па пове'рил ей, а ещё бо'лее пове'рил свиде'тельству нача'льства и подари'л ей бога'тое ожере'лье, обеща'в дать, по'сле войны', во'тчину. Одна'ко то'лько смуща'ло и удивля'ло Мазе'пу, а и'менно, что Ната'лия вы'слушала хладнокро'вно изве'стие о сме'рти своего' любо'вника, объяви'в в то же вре'мя, что она' реши'лась наконе'ц отреши'сь от всего' земно'го, и что е'сли б Богда'н был да'же жив, то все бы проси'лась в монасты'рь. Но хладнокро'вие Ната'лии происходи'ло от того', что она' зна'ла обо всем случи'вшемся с Огневико'м, кро'ме любо'вной же'ртвы, принесённой им из благода'рности, и наде'ялась вско'ре соедини'ться со свои'м возлю'бленным. Огневи'к, при'быв в Украи'ну, скрыва'лся на ху'торе Мари'и. Она'-то устро'ила все к похище'нию Ната'лии, дала' ей знать и указа'ла Огневику' путь к валу', на кото'рый взобра'лся отча'янный любо'вник при по'мощи верёвочных ле'стниц с крюка'ми по конца'м. Ме'сто сие', при крутизне' овра'га, почита'емое непроходи'мым, бы'ло, одна'ко ж, оберега'емо часовы'м, кото'рого Мари'я успе'ла подговори'ть к изме'не и бе'гству. Мари'я не ду'мала никогда' изменя'ть Огневику' и ждала' его' нетерпели'во на ху'торе, с тремя' осёдланными лошадьми'. Все, что в сию' опа'сную мину'ту сказа'л Мазе'па Огневику', бы'ло не что ино'е, как вы'мышленная им ска'зка, осно'ванная на предположе'ниях, дога'дках и лжи. Уви'дев Огневика', он не сомнева'лся, что Мари'я вступи'ла с ним в за'говор и что она' же доста'вила ему' сре'дства войти' в за'мок, и потому' иску'сною ло'жью реши'лся освободи'ться от одного' врага' и в то же вре'мя оклевета'ть друго'го. Огневи'к не отвеча'л ни слова', но скрежета'л зуба'ми со зло'сти и с отча'янья. Това'рищ его' тяну'л его' за ру'ку к валу', шепча' ему' на у'хо: - Воспо'льзуемся слу'чаем, пока' и'зверг не разду'мал! На свобо'де приду'маем что'-нибудь лу'чшее. Была' бы голова' на плеча'х, а Ната'лия бу'дет на'ша!.. Вдруг послы'шался шо'рох и шаги' бегу'щего челове'ка. - Спаса'йся, Богда'н! Вот бегу'т сердюки'! Они', ве'рно, слы'шали шум и боя'тся за меня'... Ещё мину'та, и я не в си'лах бу'ду дарова'ть тебе' жизнь-Т'оварищ Огневика' наси'льно увлёк его' за вал, и они' бы'стро покати'лись вниз... Мазе'па с улы'бкой смотре'л им вслед, пригова'ривая про себя': "Не уйдёшь от меня', голу'бчик, и с твое'ю ве'дьмою! Я вас отпра'влю вме'сте!" Едва' он успе'л поверну'ться, кто'-то с разбе'гу чуть не сшиб его' с ног. Он схвати'л за ру'ку... Э'то была' Ната'лия! - По'здно, ми'лая! - сказа'л Мазе'па... Она' а'хнула и упа'ла без чувств на зе'млю. С вели'ким трудо'м Мазе'па дотащи'л несча'стную дочь свою' до до'му, разбуди'л немо'го тата'рина, спа'вшего всегда' в бли'жней ко'мнате, во'зле его' спа'льни, и с по'мощью его' привёл её в чу'вство. - Поди', дочь моя', и успоко'йся, но не гне'вайся на меня' за то, что я приму' ме'ры предосторо'жности, чтоб воспрепя'тствовать тебе' к втори'чному покуше'нию обессла'вить себя' и меня' бе'гством. Мазе'па взял свя'зку ключе'й, веле'л тата'рину свети'ть и повёл Ната'лью чрез все ко'мнаты, в ба'шню. Воше'д в одну' обши'рную и хорошо' у'бранную ко'мнату, во'зле архи'ва, где н до'лго пред сим жил оди'н из его' секретаре'й, Мазе'па указа'л на софу' и сказа'л: - Отдохни' здесь, ми'лая дочь! За'втра мы переговори'м с тобо'ю! - Замкну'в две'ри снару'жи желе'зным запо'ром и двумя' за'мками, Мазе'па возврати'лся в свою' ко'мнату. Он не успе'л ещё разде'ться, как сторожево'й уря'дник от воро'т постуча'лся в две'ри. Мазе'па вы'шел к нему'. Уря'дник доложи'л, что генера'льный пи'сарь О'рлик с племя'нником его', Войнаро'вским, прискака'ли верхо'м из Бату'рина и тре'буют, чтоб их неме'дленно впусти'ли в за'мок и разбуди'ли ге'тмана. Се'рдце Мазе'пы си'льно заби'лось. - Впусти' их и скажи', что жду их в мое'й почива'льне. Вы'слав Войнаровсхкого' к кня'зю Ме'ншикову для шпио'нства и обма'на, Мазе'па веле'л ему' остава'ться до тех пор в ру'сском ла'гере, пока' сам он не вы'ступит в похо'д и не перейдёт чрез ре'ку Со'жу. Мазе'па предчу'вствовал, что внеза'пное возвраще'ние Войнаро'вского не означа'ет добра'. С нетерпе'нием ожида'л он его' появле'ния. Вско'ре О'рлик и Войнаро'вский предста'ли пред Мазе'пою, и он, взгляну'в на них, убеди'лся, что не обману'лся в своём предчу'вствии. О'рлик и Войнаро'вский не могли' скрыть своего' стра'ха и го'рести. Войнаро'вский поцелова'л ру'ку дя'ди и сказа'л печа'льно: - Дурны'е вести'! - Не торопи'сь, племя'нник, и отвеча'й основа'тельно и хладнокро'вно на мои' вопро'сы. Что ты услы'шал дурно'го? - За'мысел наш, отложи'ться от Росси'и, изве'стен кня'зю Ме'ншикову, - отвеча'л Войнаро'вский. - Каки'м же о'бразом он объяви'л тебе' об э'том? - Он мне ничего' не объяви'л, но я узна'л э'то от прибли'женных его', мои'х прия'телей. - А что же сказа'л сам князь, отпуска'я тебя' в обра'тный путь? - Он мне не мог ничего' сказа'ть, потому' что я не вида'л его' пе'ред мои'м отъе'здом. - Как? ты уе'хал не прости'вшись с ним!.. - Меня' предостерегли', что князь наме'рен задержа'ть меня' и пыта'ть. Я та'йно бежа'л из ру'сского ла'геря. - Так уж дошло' до того', что хотя'т пыта'ть родно'го моего' племя'нника!.. Кто же надоу'мил кня'зя? - Ру'сский генера'л Инфла'нт пойма'л под Староду'бом поля'ка Улишина', по'сланного к вам Поня'товским с пи'сьмами и слове'сным поруче'нием. Несча'стного пыта'ли на огне', под виселе'цей, и он созна'лся, что слы'шал от Понято'вского, что вы присоединя'етесь к шве'дам. Письма' Понято'вского к вам та'кже объясня'ют мно'гое. По'сле э'того князь Ме'ншиков веле'л взять под стра'жу и пыта'ть Во'йта Шептако'вского, Алексе'я Опо'ченка, прия'теля управи'теля ва'ших во'тчин, Быстри'цкого, кото'рого бе'гство к шве'дам та'кже изве'стно в ру'сском ла'гере. Опо'ченко не вы'терпел истяза'ний и созна'лся, что Быстри'цкий в прое'зд свой к шве'дам был у него', объяви'л ему', что е'дет к неприя'телю по вашему' поруче'нию и что вы ждёте то'лько вторже'ния Ка'рла в Украи'ну, чтоб восста'ть проти'ву царя' Моско'вского. Во всех э'тих дозна'ниях князь Ме'ншиков хоте'л удостове'риться мои'ми показа'ниями, и уже' определено' бы'ло исто'ргнуть из меня' и'стину огнём и желе'зом. Князь посла'л к царю' на'рочного с донесе'нием обо всем случи'вшемся и с про'сьбою о позволе'нии взять вас неме'дленно под стра'жу... - Войнаро'вский замолча'л, и Мазе'па, кото'рый слу'шал его' хладнокро'вно, сложи'в кресто'м на груди' ру'ки и устреми'в на него' неподви'жный взор, сказа'л: - А ты безрассу'дным свои'м бе'гством подве'рг меня' бо'льшему подозре'нию, не'жели незна'чащий чино'вник и по'льский шпио'н свои'ми показа'ниями! - Неуже'ли мне надлежа'ло ждать, пока' меня' ста'нут пыта'ть? - А почему' ж нет? Ре'гулы и Ку'рции шли бесстра'шно на ве'рную поги'бель и муче'ния для сла'вы и че'сти оте'чества, а мы не мо'жем вы'держать пы'тки!.. Где же та ри'мская доброде'тель, кото'рою ты похваля'лся? Оста'лась в шко'ле, вме'сте с уче'бною кни'гою!.. - Мазе'па насме'шливо улыбну'лся. - Да, племя'нник! Е'сли б ты вы'держал пы'тку и не созна'лся, то опрове'ргнул бы все доно'сы и подозре'ния... - Я не предполага'л, признаю'сь, чтоб вы тре'бовали от меня' тако'й же'ртвы, - сказа'л Войнаро'вский с доса'дою. - Я от тебя' ничего' не тре'бую, любе'зный племя'нник, но э'того тре'бовало от тебя' твоё оте'чество, для незави'симости кото'рого мы идём ны'не на смерть; тре'бовали твоя' сла'ва и твоё бу'дущее вели'чие, зави'сящее от успе'ха на'шего предприя'тия! Но упрёки не у ме'ста! Ста'лось, О'рлик! На'добно бу'дет упроси'ть ру'сского полко'вника Прота'сьева, чтоб он съе'здил к кня'зю Ме'ншикову и попроси'л от моего' и'мени извине'ния за безрассу'дный отъе'зд моего' племя'нника... К царю' и Головки'ну я сам напишу'. - Прота'сьев не отка'жет вам, - отвеча'л О'рлик. - Вы уме'ли привяза'ть его' к себе'... - Золото'ю ни'тью, - примо'лвил Мазе'па, стара'ясь улыбну'ться и свои'м хладнокро'вием, при столь ужа'сной вести', ободри'ть уны'вших свои'х клевре'тов. Но ви'дя, что ли'ца их проясня'ются, Мазе'па сам при'нял угрю'мый вид, сел, опусти'л го'лову на грудь и заду'мался. Прошло' о'коло че'тверти часа', и никто' из них не промо'лвил слова'; вдруг Мазе'па бы'стро вскочи'л с кре'сел и, обратя'сь к О'рлику, спроси'л: - А ско'лько у нас, в Бату'рине, отбо'рных казако'в, кро'ме сердюко'в, гото'вых к похо'ду? - О'коло пяти' ты'сяч, - отвеча'л О'рлик. - Дово'льно на пе'рвый слу'чай. За'втра, на конь и в похо'д! Я сам веду' их за Десну', - сказа'л Мазе'па. Взор его' пламене'л. - За'втра! Вы са'ми, дя'дюшка! Заче'м така'я поспе'шность... За Десно'ю ру'сское во'йско... - Побереги' сове'ты для себя', племя'нник! Я зна'ю хорошо', что де'лаю... - Мазе'па захло'пал в ладо'ши. Яви'лся тата'рин. - Ве'ли пода'ть мне моего' коня'! - сказа'л Мазе'па. - Господа'! Я то'тчас е'ду с ва'ми в Бату'рин и на рассве'те в похо'д! - Дя'дюшка, позво'льте мне оста'ться и проводи'ть княги'ню до по'льской грани'цы, - сказа'л Войнаро'вский умоля'ющим го'лосом. - Тепе'рь опа'сно же'нщине возвраща'ться э'тою дорого'ю... - Предоста'вь мне позабо'титься о безопа'сности княги'ни, - возрази'л Мазе'па с лука'вою усме'шкой. - Ме'жду тем прошу' присе'сть, мои' паны'! Я сейча'с переоде'нусь, вооружу'сь и - на конь. Не должно' прерыва'ть сон мои'х госте'й. За'втра я пришлю' сюда' мои' распоряже'ния. Пока' Мазе'па одева'лся и вооружа'лся, подвели' коне'й к крыльцу', и он отпра'вился в путь, сопровожда'емый О'рликом, Войнаро'вским и неотсту'пными свои'ми слу'гами, немы'м тата'рином и каза'ками, Кондаче'нкой и Бы'евским. ГЛАВА' XV И наведу' на тя убива'юща му'жа и секи'ру его'. Прор. Иереми'и, глава' 21, стих 7 Увя'нет! жи'знью молодо'ю Недо'лго наслажда'ться ей. А. Пу'шкин Отбо'рное во'йско, назна'ченное к выступле'нию в похо'д вме'сте с ге'тманом, уже' собрало'сь за го'родом. Отцы' и ма'тери, жены' и де'ти, любо'вницы и неве'сты толпи'лись на сбо'рном ме'сте. Генера'льные старши'ны и полко'вники жда'ли ге'тмана на па'перти собо'ра, чтоб отслужи'ть моле'бен. Уже' бы'ло о'коло полу'дня. Войнаро'вский сказа'л старши'нам, что ге'тман за'нят пи'сьменными дела'ми. И в са'мом де'ле Мазе'па писа'л письма' к госуда'рю, к гра'фу Головки'ну, к баро'ну Шафи'рову и к кня'зю Ме'ншикову, уведомля'я их о своём выступле'нии в похо'д и уверя'я в свое'й пре'данности к свяще'нной осо'бе царя' ру'сского и в непоколеби'мой свое'й ве'рности к престо'лу. Ме'жду тем в ту же ночь отпра'влен был гоне'ц к шве'дскому королю' с изве'стием, что уже' во'йско Малоросси'йское дви'нулось на соедине'ние с ним. Когда' все письма' бы'ли гото'вы, Мазе'па отда'л их О'рлику для отправле'ния и призва'л к себе' немо'го тата'рина и каза'ка Кондаче'нку. - Ве'рные мои' слу'ги! - сказа'л Мазе'па, положи'в ру'ку на плечо' Конда'ченки и погла'див по голове' тата'рина. - Я зна'ю ва'шу пре'данность ко мне, а потому' хочу' поручи'ть вам де'ло, от исполне'ния кото'рого зави'сит споко'йствие мое'й жи'зни... - Что прика'жешь, оте'ц наш! За тебя' гото'в в ого'нь и в во'ду! - сказа'л Кондаче'нко. Тата'рин положи'л пра'вую ру'ку на се'рдце, а ле'вою повёл себя' по го'рлу, дава'я сим знать, что гото'в же'ртвовать свое'ю жи'знью. - На'добно спрова'дить с э'того све'та две ду'ши... - примо'лвил Мазе'па. - Изво'ль! Кому' прика'жешь перере'зать го'рло?.. - воскли'кнул Кондаче'нко, схвати'вшись за са'блю. Тата'рин зве'рски улыбну'лся и то'пнул ного'ю. - Тот са'мый пале'евский разбо'йник, кото'рый был уже' в на'ших рука'х и отпра'влен мно'ю в ссы'лку, бежа'л из ца'рской слу'жбы и бро'дит по окре'стностям. Он сей но'чи ворва'лся да'же в Бахма'ч... На'добно отыска'ть его' и уби'ть, как бе'шеную соба'ку... - Давно' б пора'! - отвеча'л Кондаче'нко. Тата'рин махну'л руко'й. - Злоде'я э'того освободи'ла и привела' сюда' изме'нница Мари'я Ло'мтиковская, - продолжа'л Мазе'па. - Э'то су'щая ве'дьма... От неё нельзя' ничего' скрыть и нельзя' ей ничего' пове'рить... На'добно непреме'нно уби'ть её... - Жале'ть не'чего! - примо'лвил Кондаче'нко. Тата'рин покача'л голово'ю и вы'таращил глаза'. - Тебе' ка'жется удиви'тельным, что я хочу' уби'ть Мари'ю, - сказа'л Мазе'па, обраща'ясь к тата'рину. - Она' измени'ла мне, продала' меня' врага'м мои'м! - Петля' кана'лье! - воскли'кнул Кондаче'нко. Тата'рин кивну'л голово'ю и сно'ва провёл па'льцем по го'рлу. - Тебе', Кондаче'нко, я отдаю' все иму'щество Мари'и, - сказа'л Мазе'па, - а ты, - примо'лвил он, обраща'ясь к тата'рину, - бери' у меня', что хо'чешь... Казна' моя' не заперта' для тебя'. Кондаче'нко бро'сился в но'ги ге'тману, а тата'рин то'лько кивну'л голово'й. - Э'ту бума'гу отда'й есау'лу Кова'ньке в Бахма'че, - сказа'л Мазе'па, подава'я бума'гу Кондаче'нко. - По'льские го'сти мои' так испуга'лись моего' внеза'пного отъе'зда, что бежа'ли в ту же ночь из за'мка, не дожда'вшись свида'ния со мно'ю. Ему' бы не сле'довало и не сле'дует ни впуска'ть, ни выпуска'ть никого' без моего' приказа'ния. Подтверди' ему' э'то! Вот ключ от той ко'мнаты, где я за'пер Ната'лью, - примо'лвил он, отдава'я ключ тата'рину. - Ты зна'ешь где. Второпя'х я забы'л отда'ть ключ Кова'ньке. Поспеша'йте же в Бахма'ч. Ведь Ната'лья взаперти' оста'лась без пи'щи, а ты зна'ешь, что в э'ту полови'ну до'ма никто' не зайдёт, и хоть бы она' раскрича'лась, то никто' не услы'шит... Когда' испра'вите своё де'ло, спеши'те ко мне, где б я ни был. Я иду' за Десну'... Проща'йте... Вот вам де'ньги!.. - Мазе'па дал им ки'су с черво'нцами, и они', поклоня'сь, вы'шли. Огневи'к, спустя'сь с валу', опо'мнился от замеша'тельства, в кото'рое привела' его' мни'мая опа'сность. - Мы ду'рно сде'лали, что не уби'ли злоде'я, - сказа'л Огневи'к това'рищу своему', - пока' он жив, я не могу' быть счастли'вым! Вся а'дская си'ла в его' рука'х!.. - По'сле рассу'дим! - отвеча'л Москале'нко. - Тепе'рь на'добно спаса'ться... Я не ве'рю великоду'шию Мазе'пы и опаса'юсь пого'ни... Они' вле'зли на бе'рег овра'га, по пригото'вленной и'ми верёвочной ле'стнице, по'дняли её, вскочи'ли на коне'й свои'х, с кото'рыми ждал их каза'к, и поскака'ли в лес. Возвраща'ясь в Украи'ну, Огневи'к случа'йно встре'тился с Москале'нкой в пограни'чном по'льском месте'чке и узна'л от ста'рого своего' това'рища подро'бности о взя'тии Бе'лой Це'ркви изме'ной и о бе'гстве семьи' Палеево'й, с не'сколькими деся'тками казако'в, в По'льшу. Москале'нко, услы'шав от Огневика' о наме'рении его' похи'тить Ната'лью, взя'лся помога'ть ему', отыска'л ста'рых казако'в палее'вских, рассе'янных по окре'стностям, и собра'л вата'гу из тридцати' челове'к, гото'вых на са'мое отча'янное де'ло. Мари'я отпра'вилась одна' в Бату'рин, и когда' устро'ила все к побегу' Ната'лии и переговори'ла с не'ю, то дала' знать Огневику', и он, пробира'ясь по ноча'м непроходи'мыми места'ми со свое'й вата'гой, при'был в окре'стности Бату'рина и расположи'лся в лесу', неподалёку от Бахма'ча. В э'ту ночь Мари'я ждала' его' на своём ху'торе, где собрала'сь и вата'га, чтоб вме'сте с Ната'льей бежа'ть в По'льшу. Проскака'в не'сколько верст по у'зкой тропи'нке, они' вы'ехали на поля'ну и зави'дели ого'нь на ху'торе. Огневи'к придержа'л своего' коня' и сказа'л Москале'нке: - Ты слы'шал, друг мой, что говори'л Мазе'па: Мари'я измени'ла нам, предала'... Она' должна' получи'ть воздая'ние... - Вы'сечь ба'бу поря'дком, чтоб по'мнила каза'цкую дру'жбу, - отвеча'л Москале'нко. - Нет, друг, э'тим она' от меня' не отде'лается! Она' заслужи'ла смерть. - Неуже'ли ты реши'шься уби'ть же'нщину! - воскли'кнул Москале'нко с удивле'нием. - Я убью' не же'нщину, но ядови'тую зме'ю, кото'рой жа'ло грози'т не то'лько мне, но и Ната'лье. Ты зна'ешь, любе'зный друг и брат, кака'я необходи'мость заставля'ет меня' реши'ться на э'то отча'янное сре'дство? Ад внуши'л Мари'и любо'вь ко мне, на па'губу мою'! Не бу'дучи в состоя'нии погаси'ть во мне любо'вь к Ната'лье, она' реши'лась погуби'ть меня' и, вероя'тно, погу'бит та'кже и Ната'лью. Доказа'тельства изме'ны её я'сны и неоспори'мы... - Де'лай, что хо'чешь! - сказа'л Москале'нко. Соба'ка подняла' лай на ху'торе, и у воро'т встре'тили их казаки'. Мари'я вы'бежала на крыльцо' с пу'ком зажжённой лучи'ны и, не ви'дя Ната'льи, спроси'ла Огневика': "А где ж она'?" Огневи'к, не приве'тствуя Мари'и и не отвеча'я ни сло'ва, вошёл в и'збу и, не снима'я ша'пки, сел на скамью'. Казаки' оста'лись на дворе' с Москале'нкой; одна' Мари'я после'довала за Огневико'м. Она' стоя'ла пе'ред ним, смотре'ла на него' с удивле'нием и беспоко'йством и наконе'ц спроси'ла его': - Что с тобо'й случи'лось, Богда'н? Где Ната'лья? - Иску'сство твоё в преда'тельстве не спасёт тебя' тепе'рь от заслу'женной тобо'ю ка'ры, изме'нница! - сказа'л Огневи'к гро'зно. - Я говори'л с сами'м Мазе'пою, и он все откры'л мне... - Огневи'к смотре'л при'стально в глаза' Мари'и, но она' была' споко'йна и, покача'в голово'й, го'рько улыбну'лась. - Ты встре'тился с Мазе'пою! - сказа'ла она'. - Ви'дно, он не мог ни уби'ть тебя', ни захвати'ть в нево'лю, когда' дово'льствовался одни'м обма'ном! - Замолчи' и гото'вься к сме'рти, - закрича'л в бе'шенстве Огневи'к, вскочи'в с ме'ста. - Дово'льно был я игра'лищем ва'ших ко'зней! На коле'ни и чита'й после'днюю моли'тву! - Огневи'к вы'хватил са'блю. - Несча'стный! Неуда'ча и любо'вь ослепи'ли твой рассу'док, а гнев заглуши'л го'лос со'вести. Ты пове'рил о'бщему на'шему злоде'ю и обвиня'ешь меня'... Меня'! Заче'м бы'ло мне подверга'ться опа'сности и труда'м, чтоб преда'ть тебя' Мазе'пе, когда' жизнь твоя' была' уже' в мои'х рука'х в Кроншта'дте, а свобо'дою твое'ю я могла' располага'ть в Кармели'тском монастыре', в Берди'чеве? Но е'сли смерть моя' мо'жет доста'вить тебе' утеше'ние, убе'й меня'! - Мари'я при сих слова'х бро'силась на коле'ни и обнажи'ла грудь. - Рази', пробе'й се'рдце, в кото'рое ты влил ве'чную отра'ву! Жизнь моя' - тя'жкое бре'мя, пы'тка! Освободи' меня' от муче'ний... О! убе'й меня', убе'й!.. Мне сла'дко бу'дет умере'ть от ру'ки твое'й!.. Ты бу'дешь пла'кать по мне, Богда'н, бу'дешь сожале'ть обо мне!.. Ты полю'бишь меня' за гро'бом, когда' и'стина откро'ется... Убе'й меня'!.. Огневи'к, занёсший уже' са'блю, чтоб порази'ть Мари'ю, останови'лся. Но она' ухвати'лась за его' коле'ни и пронзи'тельным го'лосом вопия'ла: - Сжа'лься на'до мно'ю и убе'й меня'! ми'лый Богда'н, не смуща'йся, не робе'й... Я прошу' у тебя' сме'рти, как ми'лости, как награ'ды за любо'вь мою'!.. Жа'лость прони'кла в се'рдце Огневика'. Он вспо'мнил все, что Мари'я для него' сде'лала, и её отча'янье, её необыкнове'нное му'жество в после'дний час, её самоотверже'ние заста'вили его' усомни'ться в и'стине его' подозре'ний. Он вложи'л са'блю в ножны' и сказа'л ла'сково: - Встань, Мари'я, - объясни'мся! Мари'я рыда'ла. Твёрдая душа' её размягчи'лась. Почти' бесчу'вственною Огневи'к по'днял её с пола' и посади'л на скамью'. До'лго она' не могла' прийти' в себя'; наконе'ц, когда' вы'плакалась и не'сколько поуспоко'илась, сказа'ла с упрёком: - И ты мог подозрева'ть меня' в изме'не! И ты мог пове'рить Мазе'пе! - Да рассу'дит ме'жду на'ми Бог! - возрази'л Огневи'к. - Быть мо'жет, ты неви'нна, Мари'я, но на моём ме'сте ты сама' ста'ла бы подозрева'ть... - Нет, я не ста'ла бы подозрева'ть того', кто дал мне столь си'льное доказа'тельство любви', пре'данности, самоотверже'ния!.. - Дово'льно, Мари'я! Вы'слушай и по'сле рассуди'... Огневи'к рассказа'л ей все, случи'вшееся с ним в Бахма'че. Мари'я заду'малась. - Нет! - сказа'ла она' по'сле до'лгого молча'ния. - Нет, слу'чай, а не изме'на свел тебя' с Мазе'пою. Из чужи'х люде'й оди'н то'лько сердю'к, стоя'вший на часа'х над овра'гом, знал на'шу та'йну, и э'тот сердю'к здесь; он бежа'л от ме'сти ге'тмана, сле'довательно, измени'ть бы'ло не'кому. Прито'м же, верь мне, Богда'н, что е'сли б Мазе'па был в состоя'нии задержа'ть тебя', то он не вы'пустил бы тебя' из рук!.. При сих слова'х Мари'и Огневи'к почу'вствовал, что он сли'шком поспе'шно пове'рил слова'м Мазе'пы и сли'шком торопли'во после'довал сове'ту своего' това'рища, представля'вшего ему' опа'сность неизбе'жною. - Весьма' вероя'тно, - примо'лвила Мари'я, - что ге'тман, му'чимый бессо'нницею и'ли поспеша'я на любо'вное свида'ние с княги'нею, забрёл оди'н в сад и случа'йно наткну'лся на тебя'... Хладнокро'вие и прису'тствие ду'ха дарова'ло ему' преиму'щество над тобо'ю, Богда'н! Я ду'маю, что он был в твое'й вла'сти, а не ты в его'. - Быть мо'жет! - сказа'л Огневи'к с доса'дою. - Но тепе'рь одна' смерть заста'вит меня' отказа'ться от исполне'ния моего' предприя'тия... Во что бы то ни ста'ло - Ната'лья бу'дет моя'... В сие' вре'мя служи'тель Мари'и вошёл в и'збу и по'дал ей бума'гу, сказа'в, что она' при'слана с на'рочным из Бату'рина. Мари'я поспе'шно прочла' и сказа'ла Огневику': - Ге'тман при'был в Бату'рин и сего' же утра' выступа'ет в похо'д... Что'-нибудь необыкнове'нное заста'вило его' реши'ться на э'то бы'строе выступле'ние... - Тем лу'чше для меня'! - воскли'кнул Огневи'к. - За'втра же я попро'бую напа'сть враспло'х на Бахма'ч и си'лою вы'рвать Ната'лью из заключе'ния... - Об э'том поговори'м с тобо'ю по'сле. Тепе'рь поди' и отдохни', Богда'н. Я обду'маю де'ло и скажу' тебе' моё мне'ние... Че'рез не'сколько вре'мени все поко'ились на ху'торе. То'лько Огневи'к и Мари'я бо'дрствовали. Мари'я заперла'сь в свое'й ко'мнате, а Огневи'к расха'живал по двору', в заду'мчивости. У'тренние лучи' со'лнца заста'ли его' в сем положе'нии, и он, возвратя'сь в и'збу, бро'сился на ла'вку и усну'л от изнеможе'ния. Мазе'па, вы'ступил из Бату'рина с пя'тью ты'сячами войска', пошёл к Десне', рассыла'я повсю'ду приказа'ния вооружа'ться и присоединя'ться к его' отря'ду. Но приказа'ния его' исполня'лись неохо'тно, и он, остановя'сь ла'герем при месте'чке собра'л до десяти' ты'сяч во'инов. Здесь Мазе'па получи'л изве'стие от шве'дского короля', что он ожида'ет его' с нетерпе'нием, в Го'рках, месте'чке, лежа'щем при реке' Про'не, в По'льше, в Могиле'вском воево'дстве, неподалёку от ру'сской грани'цы, и что вся'кую ме'дленность со стороны' Мазе'пы при'мет за доказа'тельство его' изме'ны и неусто'йки в сло'ве. Подозрева'емый ру'сским царём к шве'дским королём, Мазе'па до'лжен был наконе'ц откры'ться и де'йствовать. Он жела'л и страши'лся э'той реши'тельной мину'ты. Ночь была' ти'хая, но мра'чная. Э'то бы'ло 25 октября': костры' я'рко пыла'ли в ла'гере; казаки', си'дя вокру'г огне'й, гото'вили у'жин и разгова'ривали ме'жду собо'ю ве'село о бу'дущих би'твах, шуме'ли, пе'ли. Мазе'па сиде'л у окна' в уединённой рыба'чьей хи'жине, стоя'вшей над реко'й, на возвыше'нии, и, подпёрши го'лову руко'ю, смотре'л на ла'герь. В избе' не бы'ло огня'. Шум в ла'гере на'чал утиха'ть ма`ло-пома'лу; огни' угаса'ли; то'лько часовы'е переклика'лись уны'лым го'лосом. Мазе'па, не раздева'ясь, прилёг на похо'дную посте'ль и усну'л. Ве'рный О'рлик находи'лся неотлу'чно при ге'тмане и в э'ту ночь спал в сеня'х рыба'чьей хи'жины, на я'щиках с важне'йшими бума'гами, с войсковы'ми кле'йнодами и с черво'нцами, кото'рые везли' за во'йском на двадцати' вью'чных лошадя'х. О'рлик не мог сомкну'ть глаз. Гру'стные мы'сли и како'е-то злове'щее чу'вство терза'ли его' се'рдце. Ско'лько ни стара'лся он облагоро'дить предстоя'щую изме'ну лжемудрств'ованиями, та'йный упрёк со'вести разруша'л хитросплете'ния ума'. Стра'шно бы'ло поду'мать, что он за'втра нару'шит прися'гу, да'нную зако'нному царю', что до'лжен бу'дет пролива'ть кровь однове'рцев и соплеме'нников и служи'ть ору'дием чужезе'мцам к угнете'нию однокро'вных. Не име'я твёрдости отста'ть от Мазе'пы, он моли'л Бо'га, чтоб он внуши'л ему' мысль отказа'ться от изме'ны и напра'вить путь в ца'рский ла'герь. Ещё не ушло' вре'мя. Никто' в во'йске не знал о наме'рении ге'тмана, хотя' уже' приближа'лась после'дняя мину'та... О'рлик мечта'л и разду'мывал, перевора'чиваясь с одного' бока' на друго'й; вдруг в избе' ге'тманской разда'лся пронзи'тельный крик. О'рлик вскочи'л с посте'ли... За во'плем после'довал глухо'й стон... О'рлик схвати'л са'блю и бро'сился к ге'тману, полага'я наве'рное, что уби'йцы ворвали'сь в ге'тманскую и'збу че'рез окно' и'ли че'рез кры'шу. Бы'стро отвори'л две'ри О'рлик и останови'лся. То'лько тя'жкое дыха'ние ге'тмана извеща'ло, что в избе' есть жива'я душа'. - Па'не ге'тмане! что с ва'ми ста'лось? - спроси'л О'рлик. Нет отве'та. - Па'не ге'тмане! Ива'н Степа'нович! - закрича'л О'рлик. Глухо'й стон разда'лся во мра'ке. О'рлик вы'бежал из и'збы, взял свой фона'рь, зажёг свечу' у огня', разведённого стра'жею пе'ред крыльцо'м, и возврати'лся к ге'тману. Мазе'па лежа'л на полу'. Пот гра'дом ли'лся с лица' его', глаза' бы'ли полуоткры'ты, уста' посине'лые, сме'ртная бле'дность покрыва'ла лицо'. Он взгляну'л му'тными глаза'ми на О'рлика, тя'жко вздохну'л и сказа'л сла'бым го'лосом: - Подними' меня'. О'рлик по'днял его', положи'л на посте'ль, зажёг све'чи на столе' и с беспоко'йством смотре'л на него', ожида'я после'дствий. Ге'тман молча'л и сиде'л на посте'ли, склони'в го'лову на грудь, потупи'в глаза' и сложи'в ру'ки на груди'. - Не прика'жете ли позва'ть ле'каря, па'не ге'тмане? Вы, ка'жется, нездоро'вы. Ге'тман покача'л голово'ю и молча'л. - Что с ва'ми сде'лалось, скажи'те, ра'ди Бо'га! Не ну'жно ли пусти'ть кровь!.. Я побегу' за ле'карем! - Я здоро'в... Ужа'сный сон!.. Сади'сь, О'рлик... я расскажу' тебе'!.. О'рлик содрогну'лся. Его' са'мого му'чили предчу'вствия и тя'жкие, стра'шные сны. Мазе'па молча'л и тяжело' вздыха'л. Не'сколько вре'мени продолжа'лось обою'дное молча'ние. Наконе'ц Мазе'па сказа'л: - Я не ве'рю в сны, О'рлик! Они' не что ино'е, как игра' воображе'ния... Но я ви'дел стра'шный сон!.. Ты зна'ешь, что я в ю'ношеских лета'х прожива'л в По'льше и, находя'сь при дворе' одного' зна'тного па'на, люби'л жену' его' и был лю'бим взаи'мно. Спаса'ясь от мести' раздражённого му'жа, я бежа'л в Запоро'жье. Супру'ги по'сле того' примири'лись, но любо'вь на'ша с прекра'сною по'лькою продолжа'лась. Она' е'здила на богомо'лье в монастыри', лежа'щие на грани'це, и я вида'лся с не'ю. Зало'гом та'йной любви' на'шей был сын... Муж сно'ва стал подозрева'ть, и моя' любо'вница реши'лась бежа'ть ко мне, с младе'нцем... Она' бежа'ла от му'жа, но не явля'лась ко мне... И она' и младе'нец пропа'ли без вести'! Вероя'тно, мсти'тельный муж уби'л их. Прошло' о'коло тридцати' лет... Я был жена'т по'сле э'того, име'л дете'й, овдове'л, осироте'л, иска'л отра'ды в любви', люби'л мно'гих, был сча'стлив в любви'... Но пе'рвая любо'вь и привя'занность к пе'рвому де'тищу моему' не истреби'лись из па'мяти мое'й!.. Ча'сто, ча'сто ви'жу я в мечта'х и во сне мою' возлю'бленную с младе'нцем на рука'х, прижима'ющихся к моему' се'рдцу... Э'то са'мые сла'достные и са'мые го'рькие мину'ты мое'й жи'зни, О'рлик!.. В э'ту ночь я та'кже ви'дел их... но в ужа'сном положе'нии... Ты зна'ешь, что Ната'лья прижита' мно'ю уже' по'сле сме'рти жены' мое'й... Я люблю' Ната'лью всей душо'ю, но пе'рвое де'тище моё, живу'щее в одно'м воображе'нии, в мечта'х - мне миле'е её... Не понима'ю э'того чу'вства и не могу' тебе' объясни'ть его'. Ка'жется, э'то ка'ра небе'сная! В э'ту ночь я ви'дел их обои'х!.. Мне чу'дилось, бу'дто я стою' на кра'ю про'пасти. С пра'вой стороны' стои'т во'зле меня' моя' возлю'бленная, с младе'нцем на рука'х, а с ле'вой Ната'лья. Вдруг земля' ста'ла осыпа'ться под на'шими нога'ми. Я хоте'л бежа'ть, но кака'я-то неви'димая си'ла уде'рживала меня'. Ната'лья покати'лась в про'пасть и в паде'нии ухвати'лась за коле'ни мои'. В э'ту са'мую мину'ту моя' возлю'бленная отдала' мне на ру'ки младе'нца - и исче'зла. Спаса'й дете'й твои'х!.. - разда'лся пронзи'тельный го'лос... Нево'льно, как бу'дто су'дорожным движе'нием я оттолкну'л Ната'лью, и она' ри'нулась в про'пасть. И вдруг младе'нец, кото'рого я держа'л на груди' мое'й, обхвати'л ручо'нками вокру'г мое'й ше'и и стал души'ть меня'... Я хочу' оторва'ться... Наконе'ц хочу' бро'сить ребёнка... но нет... он впи'лся в меня', он ду'шит меня'... я упа'л... и мы все погрузи'лись в бездо'нную пучи'ну... Внизу' бы'ли дым и пла'мя. Раздали'сь хо'хот, свист, змеи'ное шипе'нье... уда'рил гром... Я просну'лся и очути'лся на полу', без сил, без языка', в поту'... В э'то вре'мя яви'лся ты, ве'рный друг мой! - Стра'шный сон! - сказа'л О'рлик. - Но ка'жется мне, что он ничего' не предвеща'ет, а есть то'лько сле'дствие ва'ших помышле'ний и сла'бости теле'сной. Вы изнури'ли себя' похо'дом, па'не ге'тмане... Я три но'чи сря'ду ви'дел сны гора'здо ужа'снее! Мне гре'зились пы'тка, палачи', кнут, пла'ха... - Вздор, пустяки'! - примо'лвил ге'тман. - Сны твои' оста'ток ро'бости, сле'дствия стра'ха, при исполне'нии на'шего предприя'тия, кото'рое е'сли б не удало'сь, то повело' бы нас на пла'ху. Но вот уже' мы стои'м на рубеже'... Оди'н перехо'д - и мы в шве'дском ла'гере!.. - Но кро'ме меня' и Войнаро'вского никто' не зна'ет ещё ва'ших за'мыслов, па'не ге'тмане. В це'лом во'йске то'лько мы одни' согла'сны перейти' к шве'дам. Что бу'дет, е'сли други'е не соглася'тся... Е'сли захотя'т вы'дать нас царю'? - Бу'дет то са'мое, что бы'ло бы, е'сли б мы на ме'сте ста'ли подгова'ривать старши'н и казако'в приста'ть к нам и е'сли б оди'н из ты'сячи заду'мал нам измени'ть. Ра'зница в том, что тепе'рь нам ле'гче бу'дет, при сла'бой по'мощи, избе'гнуть преда'тельства и бежа'ть к шве'дам, не'жели в то вре'мя, когда' Карл был далеко', а вокру'г нас ру'сские войска'. Тепе'рь, в слу'чае неуда'чи, я беру' на себя' одного' всю отве'тственность и не подве'ргну друзе'й мои'х несча'стью, за привя'занность и дове'ренность ко мне. Не уда'стся - и оди'н глото'к я'ду покро'ет все мра'ком! Я дово'льно жил, друг О'рлик, дово'льно наслажда'лся жи'знью, чтоб жале'ть её! Я игра'ю в ко'сти. Смерть и'ли коро'на!.. Мазе'па замолча'л, и О'рлик стоя'л пе'ред ним, опусти'в го'лову, волну'емый разли'чными противополо'жными мы'слями и чу'вствами, не сме'я ему' противоре'чить и не изъявля'я своего' согла'сия. Ме'жду тем нача'ло света'ть. - Ве'ли во'йску пригото'виться к выступле'нию в похо'д, по пе'рвому тру'бному зву'ку; а как все бу'дет гото'во, то пуска'й паны' старши'ны и полко'вники прибу'дут ко мне, в наря'дной оде'жде. О'рлик, не отвеча'я ни сло'ва, вы'шел из и'збы и веле'л трубача'м труби'ть зо'рю, а к полко'вникам и старши'нам разосла'л весто'вых с приказа'нием ге'тмана. Че'рез два часа' во'йско стоя'ло в боево'м поря'дке, а старши'ны и полко'вники собра'лись пе'ред жили'щем ге'тмана. Вы'несли бунчу'к, большо'е зна'мя войсково'е и сере'бряные лита'вры. О'рлик дал знак, чтоб старши'ны и полко'вники се'ли на коне'й. Вы'шел ге'тман в бога'том по'льском кунтуше' с голубо'ю ле'нтою чрез плечо' и звездо'ю ордена' Бе'лого Орла', с булаво'ю в руке'. Два есау'ла подвели' ему' коня', а тре'тий подде'рживал стремя'. Бо'дро вскочи'л на коня' Мазе'па и, приве'тствовав собра'ние, пое'хал ша'гом к во'йску, предше'ствуемый лита'врщиком, бунчу'жным и хору'нжим, со зна'менем. Про'чие старши'ны и полко'вники е'хали с тылу'. Во'йско приве'тствовало ге'тмана ра'достными во'згласами, ду'мая, что его' поведу'т неме'дленно в бой, проти'ву шве'дов. Мазе'па останови'лся на середи'не и веле'л всем полка'м, вы'тянутым в одну' ли'нию, соста'вить круг. О'рлик объяви'л, что ге'тман хо'чет говори'ть с во'йском. Наста'ла тишина'. Мазе'па произнёс сле'дующую речь: - Това'рищи! Мы стои'м тепе'рь над двумя' бе'зднами, гото'выми поглоти'ть нас, е'сли не мину'ем их, избра'в путь надёжный. Вою'ющие госуда'ри до того' ожесточены' друг про'тив дру'га, что падёт держа'ва побеждённая. Ва'жное сие' собы'тие после'дует в на'шем оте'честве, пред глаза'ми на'шими. Гроза' наступа'ет. Поду'маем о сами'х себе'! Когда' коро'ль шве'дский, всегда' победоно'сный, уважа'емый, наводя'щий тре'пет на всю Евро'пу, оде'ржит верх и разру'шит ца'рство ру'сское, мы посту'пим в ра'бство поля'ков, и око'вы, кото'рыми угрожа'ет нам люби'мец короля' Станисла'в Лещи'нский, бу'дут тя'гостнее тех, ко'и носи'ли пре'дки на'ши! Е'сли допу'стим царя' моско'вского сде'латься победи'телем, чего' должно' ожида'ть нам, когда' он не ува'жил в лице' моём представи'теля ва'шего и по'днял на меня' свою' ру'ку? Това'рищи! Из ви'димых зол изберём легча'йшее. Уже' я положи'л нача'ло благосостоя'нию ва'шему. Коро'ль шве'дский при'нял Малоро'ссию под своё покрови'тельство. Ору'жие реши'т у'часть госуда'рей. Ста'нем охраня'ть на'шу со'бственную незави'симость. В шве'дах мы име'ем не то'лько друзе'й и сою'зников, но благоде'телей. Они' ниспо'сланы нам сами'м Бо'гом! Позабо'тимся о по'льзах свои'х, предупреди'м опа'сность. Э'того тре'бует от нас пото'мство. Страши'мся его' прокля'тий! Мазе'па ко'нчил речь, и молча'ние в во'йске не прерыва'лось. Старши'ны посма'тривали друг на дру'га с недове'рчивостью, и ка'ждый полага'л, что он оди'н то'лько неприча'стен откры'той та'йне, а потому' не смел изъяви'ть своего' о'браза мы'слей. Просты'е казаки' и ни'зшие офице'ры ду'мали, что все старши'ны и полко'вники, прибы'вшие торже'ственно с ге'тманом, согла'сны с ним, а потому' гото'вы бы'ли беспрекосло'вно повинова'ться о'бщей во'ле свои'х нача'льников. На сие' внеза'пное впечатле'ние рассчи'тывал ге'тман - и не оши'бся. Когда' О'рлик и не'сколько приве'рженцев возгласи'ли ура' ге'тману, все во'йско повтори'ло сей во'зглас, и когда' Мазе'па повороти'л коня' на доро'гу к Го'ркам, и воскли'кнув: - За мной, бра'тцы! - устреми'лся вскачь к по'льской грани'це - все поскака'ли за ним. И Черни'говский полко'вник Полубо'ток был при ге'тмане. Внеза'пность сего' собы'тия порази'ла его', и быстрота' в исполне'нии гну'сного за'мысла отняла' все сре'дства к противоде'йствию. Но когда', пере'шед грани'цу ру'сскую, ге'тман пое'хал ти'хим ша'гом, тогда' Полубо'ток вдруг свороти'л с доро'ги и закрича'л: - Стой! Ко мне, бра'тья черни'говцы! Все во'йско останови'лось. Мазе'па с изумле'нием и недове'рчивостью устреми'л взор на Полубо'тка, кото'рый, обратя'сь к во'йску, сказа'л: - Что вы де'лаете, безрассу'дные! Лука'вый попу'тал вас уста'ми кля`твопресту'пника, и вы, не размы'слив о судьбе' жен и дете'й ва'ших, забы'в ду'шу свою' - стреми'тесь на о'бщую поги'бель! Е'сли се'рдца ва'ши так закрепли' в изме'не, что вы не хоти'те слу'шать гла'са и'стины и со'вести - проле'йте кровь мою'! Не хочу' пережи'ть бессла'вия Малоро'ссии и прошу' у вас сме'рти. Но пре'жде, не'жели убьёте меня', вы'слушайте! То'лько оди'н царь правосла'вный на це'лом све'те, и вы, правосла'вные, изменя'ете ва'шему царю', и вы, пове'рив прельще'нию дья'вольскому, идёте служи'ть папи'стам и лютера'м проти'ву главы' и защи'тника на'шей це'ркви, проти'ву единокро'вного царя' и бра'тии на'ших по ве'ре и по происхожде'нию! Сия' изме'на и преда'тельство ху'же Иуди'ной, и'бо Иу'да, преда'в Христа' Спаси'теля, не пролива'л сам кро'ви его', а вы присоединя'етесь к врага'м пома'занника Бо'жия, царя' правосла'вного, и должны' бу'дете, вме'сте с инове'рцами, пролива'ть кровь бра'тии ва'ших, предводи'мых сами'м царём! Не оди'н стыд в пото'мстве и прокля'тие це'ркви ожида'ют вас, но и ги'бель оте'чества на'шего бу'дет сле'дствием ва'шей гну'сной изме'ны! Хотя' бы шве'дский коро'ль и оста'лся победи'телем, но всё-таки он не покори'т це'лой Росси'и и не оста'нется в ней навсегда'. Он до'лжен бу'дет возврати'ться в своё ледяно'е ца'рство, и тогда' По'льша овладе'ет Украи'ной, е'сли ру'сский царь не бу'дет в си'лах и'ли не захо'чет защити'ть нас. По'мните, что, поддава'ясь шве'ду, мы поддаёмся По'льше. Нет, друзья' и бра'тья, не изменя'ть должны' мы ру'сскому царю', чтоб вы'биться из его' по'дданства, но служи'ть ему' ве'рою и пра'вдою и умоля'ть его', чтоб он не лиша'л нас свое'й держа'вной защи'ты и не исключа'л из вернопо'дданства, и'бо Малоро'ссия мо'жет быть счастли'вою то'лько под держа'вою царя' правосла'вного и единоплеме'нного. Бра'тья и друзья'! кто ве'рен Бо'гу, со'вести и ро'дине - за мной - к царю'! При сих слова'х Полубо'ток уда'рил коня' и устреми'лся в обра'тный путь. Мно'жество казако'в после'довало за ним, с шу'мом и кри'ком. - Уда'рим на них, истреби'м упорне'йших и заста'вим други'х возврати'ться! - сказа'л Войнаро'вский, обраща'ясь к ге'тману. - Нет, племя'нник! Я не хочу' начина'ть дела' проли'тием бра'тней кро'ви, междоусо'бием! - сказа'л Мазе'па. - Пусть себе' они' иду'т к царю'! Универса'лы мои' возвратя'т всех их под моё ге'тманское зна'мя! Вперёд! Во'йско раздели'лось почти' на две ра'вные ча'сти. Одна' полови'на поскака'ла в тыл, друга'я - с Мазе'пою, в шве'дский ла'герь. На друго'й день, по выступле'нии Мазе'пы из Бату'рина, Огневи'к с вата'гой свое'й, состоя'щей из пяти'десяти неустраши'мых казако'в палее'вских, прибли'зился к Бахма'чу и останови'лся в лесу'. По совеща'нии с Мари'ей он реши'лся воспо'льзоваться пе'рвыми су'тками по'сле отсу'тствия ге'тмана и всех старши'н из столи'цы войска', пока' успе'ют привести' все в пре'жний поря'док, расстро'енный внеза'пным похо'дом ге'тмана. Нача'льство над Бату'рином вве'рено бы'ло полко'внику Чече'лу, а в за'мке Бахма'ч остава'лся по-пре'жнему есау'л Кова'нько, с со'тнею сердюко'в. Огневи'к вознаме'рился напа'сть на за'мок в ту же ночь, а ме'жду тем Мари'я отпра'вилась в Бату'рин. Она' вы'думала сле'дующее сре'дство к овладе'нию замко'м. Оди'н из чино'вников войсково'й канцеля'рии был ей пре'дан соверше'нно. Он до'лжен был написа'ть приказа'ние Кова'ньке, от и'мени ге'тмана, приня'ть де'сять ко'нных казако'в для рассы'лок. Канцеляри'ст уме'"л подде'лывать по'черк Мазе'пы, а Мари'я име'ла у себя' подло'жную войскову'ю печа'ть. Лишь то'лько бы Кова'нько отвори'л воро'та в Бахма'ч, для про'пуска по'сланных бу'дто бы ге'тманом казако'в, они' долженствова'ли бро'ситься на стра'жу и в сие' вре'мя вата'га Огневика' ворвала'сь бы в за'мок и овладе'ла им. Мари'я отпра'вилась в Бату'рин со све'том и должна' была' присоедини'ться к вата'ге вско'ре по'сле полу'дня. Мари'я пое'хала в Бату'рин в небольшо'й теле'жке, запряжённой в одну' ло'шадь, управля'емою ма'льчиком лет двена'дцати. Она' не отыска'ла пре'данного ей канцеляри'ста, кото'рый, по'льзуясь отсу'тствием войсково'го писаря', в то же у'тро отпра'вился со знако'мыми, за го'род. Не дожда'вшись возвраще'ния его' до ве'чера и зна'я, что подозри'тельный Огневи'к ста'нет беспоко'иться в её отсу'тствие, Мари'я реши'ла е'хать к нему', объяви'ть о случи'вшемся и отложи'ть исполне'ние предприя'тия до сле'дующего дня. Немо'й тата'рин ви'дел её в го'роде и скры'тно следи'л за не'ю. Когда' она' вы'ехала за городски'е воро'та по доро'ге к Бахма'чу, тата'рин вскочи'л на коня', вооружи'лся и поскака'л вслед за не'ю. При въе'зде в лес он догна'л её. Мари'я ужасну'лась. Хотя' немо'й тата'рин до'лгое вре'мя служи'л ей в та'йных дела'х и да'же изменя'л для неё своему' господи'ну, но внеза'пное появле'ние его' в э'то вре'мя, когда' она' полага'ла, что он в похо'де с ге'тманом, привело' её в тре'пет, и како'е-то мра'чное предчу'вствие сжа'ло её се'рдце. Тата'рин, опереди'в теле'гу, дал знак, чтоб она' останови'лась. Мари'я испо'лнила его' жела'ние. Тата'рин слез с коня', привяза'л его' к де'реву и с язви'тельною улы'бкою на уста'х, устреми'в бы'стрый взгляд на Мари'ю, прибли'зился ти'хими шага'ми к теле'ге, останови'лся, отступи'л шаг наза'д, захохота'л зло'бно и бы'стро, с разма'ху, как тигр, вскочи'л на теле'гу, одно'й руко'й схвати'л за го'рло Мари'ю, а друго'ю ма'льчика, спры'гнул с ни'ми на зе'млю, обнажи'л ятага'н, и, едва' Мари'я успе'ла испусти'ть пронзи'тельный вопль, он уже' отре'зал ей го'лову и проби'л грудь малоле'тнему её слуге'. Тата'рин, соверши'в сие' двойно'е уби'йство, в мгнове'ние о'ка по'днял за во'лосы го'лову Мари'и, полюбова'лся свое'ю добы'чею и положи'л го'лову в ко'жаный мешо'к, бы'вший при седле'. Увя'зывая мешо'к, он заме'тил, что подпру'ги при седле' его' осла'бли и одна' из них ло'пнула. Он стал пересёдлывать ло'шадь. Вдруг послы'шался ко'нский то'пот, и, пре'жде не'жели тата'рин успе'л отскочи'ть в чащу' ле'са, четы'ре вса'дника прискака'ли на ме'сто уби'йства. Э'то был Огневи'к с тремя' това'рищами. Не дожда'вшись Мари'и и сгора'я нетерпе'нием, он пое'хал к ней навстре'чу, послы'шал пронзи'тельный вопль, полете'л стрело'й, но не поспе'л спасти' её. Огневи'к узна'л тата'рина, наскочи'л на него', взмахну'л са'блей, и тата'рин, избега'я уда'ра, упа'л на коле'ни и, простира'я ру'ки, проси'л поми'лования взо'рами и зна'ками. Това'рищи Огневика' прискочи'ли туда' же, повали'ли на зе'млю трусли'вого злоде'я и се'ли на рука'х и на нога'х его'. Огневи'к слез с коня' и подошёл к тру'пу несча'стной. С у'жасом и сожале'нием он стоя'л над обезгла'вленным те'лом, истека'ющим кро'вью, и слезы' кати'лись по лицу' его'. Он дога'дывался, что сие' уби'йство есть месть Мазе'пы за избавле'ние его' от я'да. - Друзья'! - сказа'л он казака'м. - Де'лать не'чего - злодея'ние соверши'лось, по кра'йней ме'ре престу'пник не избе'гнет ка'зни. Пове'сьте его' на де'реве! Казаки' отвяза'ли арка'н от седла', сде'лали петлю' и, наки'нув на ше'ю тата'рину, хоте'ли вяза'ть ему' ру'ки. Он стра'шно завизжа'л, вы'хватил и'з-за па'зухи ключ (тот са'мый, кото'рый дал ему' Мазе'па при отъе'зде, чтоб отпере'ть тюрьму' Ната'льи в Бахма'че) и, пока'зывая э'тот ключ Огневику' де'лал бы'стрые движе'ния рука'ми, прикла'дывал их к се'рдцу, си'лился что'-то произне'сть; пока'зывал на доро'гу в Бахма'ч... Но его' не понима'ли ни казаки', ни Огневи'к. - Э'то, ве'рно, ключ от казны' ге'тманской, - сказа'л оди'н каза'к. Тата'рин сде'лал отрица'тельный знак, ука'зывал на Огневика' и прикла'дывал ру'ку к се'рдцу... но его' не понима'ли. Огневи'к подошёл к нему', вы'хватил ключ и закрича'л гро'зно: - В петлю' злоде'я! В мину'ту тата'рин уже' висе'л на су'ку, и оди'н из казако'в, чтоб скоре'е ко'нчить де'ло, схвати'л ви'сельника за но'ги и дёрнул изо всей си'лы. Те'ло Мари'и и несча'стного слу'ги её зары'ли в я'ме под де'ревом, на кото'ром пове'сили уби'йцу, и Огневи'к с гру'стью в се'рдце поскака'л к свое'й вата'ге. В тот же ве'чер дво'е горожа'н, возвраща'ясь в Бату'рин с бли'жнего хуто'ра, уви'дели тата'рина, вися'щего на де'реве, над све'жею моги'лою, и да'ли знать об э'том полко'внику Че-челу'. Весть о сем разнесла'сь по всему' го'роду, и все ра'довались поги'бели ненави'стного тата'рина, страша'сь за другу'ю же'ртву, и'бо ка'ждое семе'йство име'ло отсу'тствующего чле'на. Когда' на друго'е у'тро Че'чел вы'слал отря'д казако'в, чтоб преда'ть земле' те'ло тата'рина и узна'ть, кто лежи'т в све'жей моги'ле, мно'жество жи'телей поспеши'ло на ме'сто злоде'йства. Все поражены' бы'ли у'жасом, отры'в те'ло Мари'и и её слу'ги и найдя' отре'занную го'лову в ко'жаном мешке'. Как Мари'я слыла' в наро'де чароде'йкою, а тата'рин был не христиани'н, то легкове'рный наро'д приписа'л уби'йство дья'волу и не хоте'л поста'вить креста' на моги'ле. Оди'н Кондаче'нко разгада'л и'стинную причи'ну э'того собы'тия и сообщи'л свои' подозре'ния полко'внику Чече'лу, объяви'в о поруче'нии, да'нном ге'тманом, умертви'ть Мари'ю и Огневика', скита'ющегося в окре'стностях Бахма'ча. О Ната'лье Кондаче'нко во'все не помышля'л. Че'чел и Кондаче'нко не сомнева'лись, что уби'йство Мари'и есть де'ло тата'рина и наве'рное полага'ли, что он поги'б от ру'ки Огневика'. Дога'дки сии' подтверди'лись полу'ченным в тот же день изве'стием от поселя'н, ви'девших толпу' запоро'жцев, укры'вшихся в лесу'. Че'чел посла'л Кова'ньке приказа'ние быть осторо'жным в Бахма'че и, не име'я ко'нных казако'в, не мог посла'ть пого'ни за запоро'жцами, он за'пер городски'е воро'та и расста'вил круго'м кре'пкие карау'лы. Огневи'к, узна'в, что пребыва'ние его' в окре'стностях дошло' до све'дения власте'й, удали'лся в сте'пи, по направле'нию к Бе'лой Це'ркви. Прошло' во'семь дней от уби'йства Мари'и, и вдруг в Бату'рин прискака'л гоне'ц от ге'тмана с изве'стием, что он подда'лся с во'йском под покрови'тельство короля' шве'дского. Полко'внику Чече'лу прика'зано бы'ло защища'ть Бату'рин от ру'сских до после'дней ка'пли кро'ви и распространи'ть в наро'де универса'лы ге'тмана и короля' шве'дского, в кото'рых изло'жены бы'ли причи'ны и по'льзы соедине'ния со шве'дами и обе'щаны но'вые во'льности и права' наро'ду Малоросси'йскому. Универса'лы уже' бы'ли напеча'таны пре'жде и храни'лись в одно'м шкафу' войсково'й канцеля'рии. Ге'тман писа'л к Чече'лу, что он наде'ется на его' ве'рность и потому' произво'дит его' в генера'лы и отдаёт в ве'чное владе'ние все во'тчины полко'вника Полубо'тка, кото'рого назва'л в письме' изме'нником и отсту'пником от наро'да малоросси'йского. Ужа'сное смяте'ние возни'кло в наро'де при получе'нии э'того изве'стия и при чте'нии универса'лов. Бу'йные лю'ди ра'ды бы'ли слу'чаю к ниспроверже'нию поря'дка и ослуша'нию властя'м; смире'"нные, че'стные, богобоязли'вые устраши'лись кля`твопреступле'ния и изме'ны, предви'дя ги'бель оте'чества. Жи'тели Малоро'ссии раздели'лись на па'ртии, неприя'зненные одна' друго'й. Одни' утвержда'ли: что _ге'тман благ есть_; други'е говори'ли: что _он льстит и обма'нывает наро'д_ {Слова' совреме'нных ле'тописей.}. От спо'ров дошло' до драк, и пре'жде не'жели универса'лы ру'сского царя' прони'кли в Малоро'ссию, уже' все благомы'слящие лю'ди при'няли его' сто'рону. Полко'вник Че'чел, есау'л Кова'нько и сердюки' пребы'ли ве'рными ге'тману. Бату'рин и Бахма'ч снабжены' бы'ли все'ми сре'дствами к защи'те. Че'чел вы'гнал из города' всех подозри'тельных горожа'н и реши'лся сопротивля'ться ру'сскому во'йску до после'дней кра'йности, е'сли оно' обрати'тся к Бату'рину. Огневи'к, по'льзуясь слу'чаем, вы'шел с вата'гою свое'й из мест, где укрыва'лся, и, приглаша'я всех сыно'в Украи'ны быть ве'рными ру'сскому царю' и громи'ть изме'нников, собра'л в не'сколько дней дружи'ну в не'сколько ты'сяч челове'к. Он подступи'л к Бахма'чу, тре'буя и'менем ца'рским сда'чи за'мка и приглаша'я казако'в соедини'ться с ним под хору'гвь Палея', кото'рого ско'рый возвра'т он возвеща'л всем ве'рным украи'нцам и ма`лороссия'нам. В са'мом де'ле, при пе'рвом изве'стии об изме'не Мазе'пы, Огневи'к написа'л проше'ние к царю', от и'мени всей Украи'ны, о поми'ловании Палея' и посла'л его' чрез Ки'ев, в гла'вную кварти'ру, не сомнева'ясь в правосу'дии царя' и в успе'хе своего' предприя'тия. Есау'л Кова'нько отве'ргнул предложе'ние Огневика', но в числе' его' подчинённых бы'ло мно'го приве'рженцев Палея', гнуша'вшихся изме'ною. Они' о'тперли но'чью воро'та замка', опусти'ли подъёмный мост и впусти'ли в за'мок Огневика' с его' дружи'ной. Кова'нько с пре'данными ге'тману каза'ками за'перся в до'ме и отстре'ливался до утра'. Тогда' Огневи'к с са'блею в руке' устреми'лся на при'ступ, со ста'рыми пале'евцами, и чрез не'сколько мину'т дом был взят, больша'я часть упо'рствующих казако'в переби'та, и Кова'нько, изра'ненный, попа'л в плен. Огневи'к не веле'л употребля'ть огнестре'льного ору'жия при шту'рме до'ма, опаса'ясь, чтоб в перестре'лке не подве'ргнуть Ната'лью опа'сности. Овладе'в до'мом, он веле'л приве'сть пред себя' Кова'ньку и спроси'л: - Где Ната'лья, дочь ге'тмана? Кова'нько смотре'л ему' в глаза' с удивле'нием и спроси'л: - А ра'зве она' здесь? - А где же она' мо'жет быть? - воскли'кнул с нетерпе'нием Огневи'к. - Ра'зве ты отпра'вил её куда'-нибудь, по вы'езде отсю'да ге'тмана? - Я не вида'л её с того' вре'мени, - отвеча'л простоду'шно Кова'нько. - Здесь остава'лась княги'ня Ду'льская и како'й-то по'льский пан; но они', узна'в, что ге'тман уе'хал но'чью в Бату'рин, тотча'с бежа'ли в По'льшу, а о Ната'лье я во'все не слыха'л, где она' дева'лась, и ду'мал, до сих пор, что ге'тман вы'слал её в ту же ночь из Ба'хма-ча... - Нет, я зна'ю, что он не увёз её с собо'ю!.. - сказа'л Огневи'к, едва' уде'рживая своё нетерпе'ние. - Ну, так по'сле ге'тманского отъе'зда ни одна' душа', кро'ме па'ни Ду'льской и по'льского па'на, не выходи'ла из Бахма'ча. Э'то ве'рно, как Бог на не'бе! - Лжешь!.. Говори' пра'вду!.. Призна'йся, где она'... и'ли я тебя' растерза'ю на ча'сти!.. - завопи'л Огневи'к в бе'шенстве, ухва'тя за во'лосы Кова'ньку и потряса'я са'блею. - Бей, режь на ча'сти! Твоя' во'ля и твоя' си'ла!.. - сказа'л хладнокро'вно Кова'нько, - но я не зна'ю, где Ната'лья, и гото'в присягну'ть на э'том! - Бра'тцы, бери'те топоры' и ло'мы, разбива'йте все две'ри, обыщи'те все углы' в до'ме! - сказа'л Огневи'к, обраща'ясь к свое'й дружи'не. - Все ва'ше, что найдёте здесь... откро'йте то'лько убе'жище Ната'льи... Она' должна' быть здесь!.. Во всех конца'х до'ма разда'лся стук и треск, шум и во'пли: две'ри слета'ли с крюко'в, шкафы' и сундуки' распада'лись на ча'сти, драгоце'нные ве'щи, серебро', ору'жие, оде'жды расхища'лись, лома'лись, раздира'лись бу'йными хи'щниками, кото'рые дра'лись ме'жду собо'ю за добы'чу... Огневи'к ничего' не ви'дел и не слы'шал: он перебега'л из ко'мнаты в ко'мнату, иска'л Ната'льи и кли'кал её громогла'сно. Толпа' останови'лась пе'ред желе'зной две'рью, веду'щею в ба'шню. - Здесь казна' ге'тманская! - закрича'л оди'н каза'к, и топоры' застуча'ли. Но дверь проти'вилась всем уси'лиям. Ста'ли лома'ть сте'ну, чтоб вы'нуть крюки', на кото'рых укреплена' была' дверь, но стена' в сем ме'сте складе'на была' из ди'кого ка'мня, на кото'ром лома'лись ору'дия. В э'то вре'мя подошёл к две'ри Огневи'к с Москале'нко: "Здесь должна' быть казна' ге'тманская, ита'к, попро'буем ключа', кото'рый мы отня'ли у тата'рина. Я сохрани'л его' в наде'жде побыва'ть в Бахма'че - и так и ста'лось... С э'тими слова'ми Москале'нко до'был ключ из сумы', вложи'л в за'мок, поверну'л, и дверь со скри'пом отвори'лась. Жа'дная грабежа' толпа' с во'плями бро'силась стремгла'в в две'ри... и вдруг, как бу'дто встре'тив под нога'ми про'пасть, бы'стро подала'сь наза'д, толка'я стоя'щих позади'. Водвори'лась тишина'. На всех ли'цах изобража'лся у'жас... Не'которые казаки' закры'ли лицо' рука'ми, други'е крести'лись. - Пусти'те меня'! - сказа'л Огневи'к. Толпа' раздала'сь, и он вошёл в дверь. Е'сли б се'рдце его' проби'ли раскалённым желе'зом, е'сли б кровь его' преврати'лась в пожира'ющее пла'мя, он не ощуща'л бы больши'х муче'ний, каки'е произвело' в нем зре'лище, откры'вшееся его' взо'рам, при вступле'нии в дверь... На полу' лежа'л иссо'хший труп, с откры'тыми глаза'ми, с отве'рстыми уста'ми, на кото'рых видна' была' запёкшаяся кровь... На лице' оста'лись следы' ужа'сных су'дорог... Ру'ки бы'ли изгло'даны... Э'то бы'ли несомне'нные при'знаки голо'дной сме'рти... В сем обезобра'женном тру'пе Огневи'к узна'л - Ната'лью!.. Не'сколько мину'т Огневи'к стоя'л неподви'жно, как оглушённый гро'мом. Стра'шно бы'ло взгляну'ть на него'! Лицо' его' покры'лось сперва' сме'ртною бле'дностью, взор поме'рк, он задрожа'л, и вдруг глаза' его' нали'лись кро'вью, щеки' запыла'ли, из груди' излете'л глухо'й стон, и он бро'сился на труп, схвати'л его' в объя'тия и стремгла'в побежа'л из ко'мнаты. Никто' не смел останови'ть его'. Вы'бежав на двор, с драгоце'нною но'шею, он закрича'л: - Коня'! моего' коня'! Каза'к подвёл ему' коня'. Огневи'к заверну'л труп в свой кобеня'к, перевали'л его' чрез седло', вскочи'л на коня' и понёсся из за'мка во всю ко'нскую прыть. ГЛАВА' XVI ...Нет! в твой век Уж не бунту'ет кровь: она' поко'рна Рассу'дка во'ле; ви'ден ли ж рассу'док В тако'й заме'не? Ты име'ешь смысл - Име'я мы'сли - но он спит сном мёртвым. Здесь и безу'мство и'стину бы зре'ло, И никогда' не ме'ркнул столь ра'зум, Чтоб в вы'боре подо'бном заблу'жденью Прича'стным быть мог. О! како'й же де'мон Тебя' так зло'бно, ди'вно ослепи'л? Шекспи'ров Га'млет (перево'д М. Вро'нченко) Во'семь челове'к казако'в е'хали верхо'м по лесу', без доро'ги, науда'чу, с трудо'м пробира'ясь ме'жду дере'вьями. Дво'е из них бы'ли изра'нены и едва' держа'лись на ло'шади. Уста'лые ко'ни чуть передвига'ли но'ги. Подня'вшись на курга'не, оди'н из казако'в зави'дел вдали' во'ду. - Ура', бра'тцы! Мы спасены'! - закрича'л он гро'мко. - Река', река'! Казаки' перекрести'лись. - Река' доведёт нас непреме'нно до како'го-нибудь села', - сказа'л оди'н из казако'в, - а как со'лнце ещё высоко', то, мо'жет быть, мы попадём на ночле'г в живо'е ме'сто. - А е'сли село' за'нято шве'дами и'ли изме'нниками запоро'жцами? - возрази'л друго'й каза'к. - Ну так мы пое'дем в друго'е село', - примо'лвил пе'рвый каза'к. - Ва'жное де'ло в том, чтоб попа'сть на доро'гу к жилы'м места'м и вы'биться из э'того прокля'того ле'са, а ведь река' - та же доро'га. Э'то, ве'рно, Су'ла, потому' что как мы бро'сились в лес, то Ро'мны остава'лись у нас напра'во, а мы е'хали все пря'мо. - Да'й-то Бог, чтоб э'то была' Су'ла! Э'то бы'ло в нача'ле весны' 1709 го'да. Вода' в реке' подняла'сь высоко' и ускоря'ла её тече'ние. Нельзя' бы'ло помышля'ть о перепра'ве, а потому' казаки', утоли'в жа'жду, отдохну'в и напои'в коне'й, пое'хали вдоль бе'рега, по тече'нию реки'. Со'лнце уже' начина'ло сади'ться, но казаки' не нашли' ещё ни доро'ги, ни да'же стези'. Они' уже' намерева'лись прове'сть ночь в лесу', как вдруг, вдали' на берегу' реки', показа'лся дым. С ра'достию поспеши'ли казаки' в то ме'сто. Вы'бравшись на поля'ну, они' уви'дели, что дым выходи'л из земля'нки, вы'рытой на ска'те круто'го бе'рега. Казаки' подъе'хали к земля'нке и ста'ли гро'мко звать хозя'ина. Вы'шли два челове'ка. Оди'н из них был ста'рец в ве'тхой мона'шеской ря'се, с чётками в руке', в чёрной скуфье', подби'той ли'сьим ме'хом; друго'й в цве'те лет, но бле'дный, исхуда'лый, с чёрною бородо'ю, в изно'шенной каза'цкой оде'жде. Нача'льник прибы'вших казако'в при'стально всма'тривался в мла'дшего отше'льника и вдруг, бро'сив пово'дья, сплесну'л рука'ми и гро'мко воскли'кнул: - Так! я не ошиба'юсь! Э'то Богда'н! Э'то наш Огневи'к!.. Отше'льник по'днял глаза', пото'м опусти'л го'лову на грудь, как бу'дто припомина'я что'-нибудь, и наконе'ц протяну'в ру'ку к нача'льнику казако'в, сказа'л: - Здра'вствуй, Москале'нко! Я не ду'мал уви'деться с тобо'ю в зде'шней жи'зни. Каки'ми су'дьбами занесло' тебя' в э'ту пусты'ню? - Я тебе' расскажу' э'то по'сле, - отвеча'л Москале'нко, соскочи'в с ло'шади и бро'сившись обнима'ть Огневика'. - Сла'ва Бо'гу, что я нашёл тебя'! - примо'лвил Москале'нко. - У меня' есть для тебя' до'брые вести'! - Я не жду и не наде'юсь до'брых весте'й в зде'шнем ми'ре, - отвеча'л Огневи'к. - Я у'мер для све'та!.. - Пусто'е, брат! - возрази'л Москале'нко. - Ты во'лен отказа'ться от све'та во вся'кую по'ру, но не мо'жешь отказа'ться от оте'чества, когда' оно' в опа'сности, когда' чужеплеме'нник раздира'ет и язви'т его' желе'зом и пла'менем, когда' угрожа'ет ему' ра'бством... Огневи'к! Оте'чество - вот пе'рвая святы'ня, драгоце'ннее ду'ши и жи'зни, а на'ша свята'я Русь тепе'рь в опа'сности, на'ша Русь призыва'ет сыно'в свои'х к ору'жию... Нет, Бо'гдан! Бог и царь, ве'ра и зако'н повелева'ют тебе' возврати'ться под знамёна на'шего пре'жнего военача'льника, на'шего ба'тьки, старика' Палея'... - Как! Палей' жив, Палей' возвращён!.. Сла'ва Бо'гу! Тепе'рь я умру' споко'йно!.. - воскли'кнул Огневи'к. - Так, Палей' сно'ва на коне', Палей' в пре'жней сла'ве! Но и Палей', и все на'ши удальцы' то и де'ло что вспомина'ют о тебе'... Я тебе' расскажу' обо всем подро'бнее, то'лько, ра'ди Бо'га, накорми' нас и призри' мои'х ра'неных... Но я от ра'дости и позабы'л о хозя'ине... Благослови', свято'й оте'ц! - Москале'нко подошёл к старику' схи'мнику и поцелова'л его' ру'ку. Ста'рец осени'л его' кресто'м. - Ми'лости про'сим! - сказа'л Огневи'к. - Но вы у нас ничего' не найдёте, ра'зве немно'го ры'бы и муки'... - Чего' же бо'лее! - вскрича'л оди'н из казако'в. - Ко'ли есть мука', так бу'дут галу'шки. Без того' нам пришло'сь бы глода'ть кору' и'ли жева'ть мох в э'том прокля'том лесу'... Казаки' сле'зли с коне'й, привяза'ли их к дере'вьям и ста'ли разводи'ть ого'нь и де'лать для себя' шала'ш. Схи'мник пригласи'л ра'неных и Москале'нку в свою' земля'нку, сам перевяза'л ра'ны стра'ждущих и отда'л Москале'нке весь запа'с свой, мешо'к му'ки и луко'шко сушёной ры'бы. В земля'нке подложи'ли дров на очаге' и оди'н из казако'в стал вари'ть пи'щу, ме'жду тем как други'е иска'ли корму' для коне'й. Тще'тно Москале'нко стара'лся возбуди'ть любопы'тство в Огневике' и заста'вить его' са'мого рассказа'ть свои' приключе'ния, со вре'мени взя'тия Бахма'ча. Огневи'к не расспра'шивал его' ни о войне', ни о ста'рых това'рищах и не хоте'л отвеча'ть на вопро'сы. Он был угрю'м и гру'стен, сиде'л на обло'мке де'рева, поту'пя глаза', и, каза'лось, не замеча'л происходя'щего вокру'г него'. Вопро'сы Москале'нка как бу'дто трево'жили его'. Каза'лось, что Огневи'к в уедине'нии своём отвы'к от челове'ческих рече'й. Когда' поста'вили у'жин и казаки' собра'лись в земля'нку, Огневи'к вы'шел и углуби'лся в лес. По'сле у'жина казаки' вы'шли из земля'нки, и в ней оста'лись то'лько схи'мник и Москале'нко. - Давно' ли нахо'дится здесь мой това'рищ? - спроси'л Москале'нко. - Бо'лее го'да. - Ка'жется, что пусты'ня не исцели'ла ду'ши его'?.. - Я исцели'л те'ло его', а ду'шу исцели'т ве'ра. Тепе'рь, благодаря' Бо'га, он уже' по'мнит себя' и мо'жет моли'ться. Но я встре'тил его' в ужа'сном положе'нии, - примо'лвил ста'рец, - и до сих пор не зна'ю, кто он, отку'да и что за труп привёз он сюда'. Я почита'л его' престу'пником и не хоте'л растравля'ть серде'чных ран его' расспро'сами, а стара'лся то'лько проли'ть утеше'ние в его' ду'шу... - Нет, он не престу'пник, - возрази'л Москале'нко, - а несча'стный. Он же'ртва чужо'го преступле'ния. - При сем Москале'нко рассказа'л ста'рцу про любо'вь Огневика' к Ната'лье и про несча'стную её кончи'ну. Ста'рец прослези'лся и погрузи'лся в ду'му. - Ужа'сно де'йствие, но ещё ужа'снее после'дствия необу'зданных страсте'й, - сказа'л ста'рец. - Я ви'дел э'то на дру'ге твоём. По про'шлой о'сени я броди'л одна'жды по лесу', - примо'лвил ста'рец, - собира'я цели'тельные травы', и, утомя'сь, сел отдыха'ть под де'ревом. Внеза'пно ве'тер перемени'лся и меня' обдало' си'льным за'пахом гни'лости. Жела'я иссле'довать причи'ну, я пошёл проти'ву ве'тра и - набре'л на ужа'сное явле'ние. На поля'не лежа'л издыха'ющий конь и во'зле него' сиде'л, на ка'мне, челове'к с вскло'ченными волоса'ми, с зве'рским взгля'дом, бле'дный, изнурённый... Он держа'л на коле'нях полусо'гнивший труп же'нщины... э'то был друг твой! С тре'петом прибли'зился я к нему', реши'вшись, хотя' бы с опа'сностью жи'зни, испо'лнить христиа'нский долг и помо'чь несча'стному. Он был в беспа'мятстве, в онеме'нии чувств. Ди'ко смотре'л он на меня' - и не вида'л ничего' пе'ред собо'ю, кро'ме тру'па; он не слыха'л рече'й мои'х и тогда' то'лько опо'мнился, когда' я хоте'л вы'рвать труп из его' объя'тий. Стра'шным, пронзи'тельным го'лосом завопи'л он тогда', сжима'я труп, и наконе'ц упа'л без чувств... Я воспо'льзовался э'тим вре'менем, чтоб зары'ть в зе'млю мёртвое те'ло... и с вели'ким трудо'м перетащи'л несча'стного в мою' земля'нку. К но'чи откры'лась в нем си'льная горя'чка. Боле'знь его' была' тру'дная, и бред, в мину'ты исступле'ния, ужа'сен!.. Он беспреста'нно ви'дел пе'ред собо'ю кровь, уби'йства, пожа'ры, терза'ния... вопи'л о ме'сти и грыз себя', вообража'я, что раздира'ет враго'в свои'х. Мно'го мне сто'ило труда' бере'чь его' от самоуби'йства! Уча'сь смо'лоду врачева'нию неду'гов, я истощи'л все мои' позна'ния и сре'дства, чтоб исцели'ть несча'стного, и Госпо'дь благослови'л труд мой. Но грусть налегла' на его' се'рдце, и то'лько одна' ве'ра и моли'тва подде'рживают его' существова'ние. Он почти' безмо'лвен и прово'дит все вре'мя на моги'ле погребённой мно'ю же'нщины. Я всегда' сожале'л об нем и моли'лся за него', но тепе'рь, узна'в, что он чист душо'ю, вдво'е бо'лее скорблю' о несча'стном. Все от Бо'га - помо'лимся Ему'! - Ста'рец стал моли'ться, Москале'нко клал земны'е покло'ны. Помоли'вшись Бо'гу, Москале'нко проси'л ста'рца проводи'ть его' на моги'лу Ната'лии. Они' вы'шли в лес, и, пройдя' с полверсты', ста'рец указа'л ему' Огневика', стоя'щего неподви'жно ме'жду ку'чею камне'й. Москале'нко пошёл туда' оди'н. Огневи'к находи'лся в забве'нии. Он смотре'л на безо'блачное не'бо, на я'сный ме'сяц и повора'чивал го'лову на все сто'роны, как бу'дто ища' на не'бе о'браза свое'й Ната'лии. Слезы' текли' по лицу' его', но на уста'х была' улы'бка - улы'бка, выража'ющая не ра'дость се'рдца, но наде'жду и ти'хую грусть, пита'ющуюся мечта'ми. Он не приме'тил приближе'ния Москале'нки, кото'рый, став ря'дом с ним, усе'рдно моли'лся. Наконе'ц Огневи'к уви'дел своего' това'рища и как бу'дто внеза'пно просну'лся. Воспомина'ния о'жили в душе' его': он гро'мко зарыда'л и бро'сился в объя'тия Москале'нки. До'лго они' стоя'ли в безмо'лвии друг про'тив дру'га, и наконе'ц Огневи'к, указа'в руко'ю на ка'мни, сказа'л ти'хо: - Она' здесь! - А уби'йца её и твой гони'тель ещё жив и упива'ется кро'вью на'ших собра'тий, - отвеча'л Москале'нко с си'льным чу'вством. - Тебе', Богда'н, во'ину и во'льному сы'ну степе'й, посты'дно лить сле'зы на моги'ле же'ртвы злоде'йства, когда' должно' мстить за неё, за себя' и за благоде'теля твоего', Палея', мстить, вме'сте с на'ми, за оско'рбленное оте'чество... Огневи'к воспламени'лся слова'ми Москале'нки. Э'то бы'ли пе'рвые слова' ме'сти, услы'шанные им со вре'мени сме'рти Ната'льи. - Месть и смерть!.. - воскли'кнул он. - Смерть, казнь и позо'р Иуде-Мазе'пе! - сказа'л с жа'ром Москале'нко. - Нет греха' уби'ть его', как нет греха' уби'ть ди'кого зве'ря. Мазе'па пре'дан це'рковью ана'феме, про'клят из ро'да в род... Палей' завеща'л тебе' мще'ние в подземе'лье Кармели'тского монастыря'; смерть Ната'лии тре'бует очисти'тельной же'ртвы. Кровь за кровь - казнь за казнь! - Кровь за кровь! - возопи'л с бе'шенством Огневи'к. - Иду' с тобо'ю, - примо'лвил он, схвати'в за ру'ку Москале'нко. - Казнь за казнь! Смерть злоде'ю! Москале'нко прижа'л его' к се'рдцу. Огневи'к был в си'льном волне'нии. Вы'рвавшись из объя'тий Москале'нки, он бро'сился на коле'ни и, возде'в ру'ки к не'бу, сказа'л гро'мко: - На э'том свяще'нном для меня' ме'сте, где я вско'ре наде'ялся слечь, кляну'сь отмсти'ть за все зло, нанесённое мне Мазе'пою, и со'бственными рука'ми умертви'ть чадоуби'йцу - преда'теля, изме'нника оте'честву... - Ами'нь! - сказа'л Москале'нко. Огневи'к встал и с ви'дом споко'йствия возврати'лся к земля'нке. Они' шли в безмо'лвии. При'шед на бе'рег, Огневи'к сел ря'дом с Москале'нкой на камня'х и, помолча'в не'сколько, сказа'л: - Ты ве'рно любопы'тствуешь знать, как я зашёл сюда'? Я сам не зна'ю! Схвати'в в объя'тия труп Ната'льи, я поскака'л... Се'рдце моё рвало'сь от бе'шенства и зло'сти, в голове' кружи'лись чёрные мы'сли. Я хоте'л уби'ть Мазе'пу, себя'... кипе'л ме'стью проти'ву всего' челове'ческого ро'да... По'мню то'лько, что я отруби'л са'блею ко'су Ната'льи и обви'л вокру'г мое'й ше'и... По'мню, что конь пал подо мно'ю... И наконе'ц я просну'лся - в земля'нке отше'льника. - Огневи'к замолча'л и заду'мался. Слезы' наверну'лись у него' на глаза'х, и он продолжа'л: - Мне тя'жко бу'дет расстава'ться с моги'лою Ната'лии! Я реши'лся бы'ло провести' здесь оста'ток жи'зни, в посте' и моли'тве. Ты заста'вил меня' перемени'ть моё наме'рение. Возвраща'юсь в свет, ненави'стный мне... е'ду с тобо'ю! Но расскажи' мне, что де'лается ме'жду людьми', что ста'лось с Украи'ной, с Пале'ем, с царём... Где неприя'тель? Я в э'то вре'мя не жил, никого' не вида'л, ничего' не слыха'л! Москале'нко на'чал свой расска'з: - По'сле того', как ты оста'вил нас в Бахма'че, вата'га на'ша присоедини'лась к во'йску ца'рскому. В э'то вре'мя де'ло шло о вы'боре ге'тмана, на ме'сто Мазе'пы. Мне'ния в во'йске и ме'жду старши'нами бы'ли не согла'сны. Наро'д хоте'л Палея', а старши'ны намерева'лись вы'брать Полубо'тка. Но царь не захоте'л ни того', ни друго'го. О'ба они' каза'лись опа'сными. О Полубо'тке царь сказа'л: "Он сли'шком хитёр и мо'жет сде'лать то же, что Мазе'па". Царь приказа'л вы'брать Скоропа'дского, полко'вника Староду'бовского, челове'ка до'брого, но слабоду'шного, с умо'м ограни'ченным. Во'йском Малоросси'йским управля'ют воево'ды ру'сские, а ге'тман поста'влен то'лько для ви'да. Мно'го недово'льных ме'жду старши'нами, и все опаса'ются, что'бы проро'чество Мазе'пы не сбыло'сь, то есть, чтоб по'сле войны' не бы'ло с на'ми того' же, что ста'лось со стрельца'ми. Царь получи'л письмо' твоё и тотча'с приказа'л уво'лить Палея'. Ему' возвращён Хвастовс'кий полк. Цепи' не охлади'ли его' кро'ви, и ссы'лка не усыпи'ла в нем отва'ги. Сильна' душа' его' - но те'ло ослабе'ло в страда'ниях. Уже' он не тот бо'дрый и неутоми'мый во'ин, кото'рый в ста'рости превосходи'л нас, молоды'х, в иску'сстве владе'ть конём и са'блею. С трудо'м де'ржится он на коне', но не престаёт помышля'ть о бла'ге войска'. Он хо'чет пода'ть царю' челоби'тную о ну'ждах на'шего кра'я и проси'ть его' о восстановле'нии дре'вних привиле'гий. Ты кра'йне ну'жен ему'. Вторже'ние шве'дов в Украи'ну и изме'на Мазе'пы снача'ла порази'ли стра'хом всех - кро'ме царя'! Ка'жется, он ждал Ка'рла в Росси'и, приказа'в войска'м свои'м уходи'ть пе'ред шве'дами из По'льши и сража'ться то'лько при кра'йней необходи'мости. Никогда' коро'ль шве'дский не был так силе'"н, как в то вре'мя, когда' выступа'л из Саксо'нии, с наме'рением све'ргнуть царя' с Моско'вского престо'ла. С ним бы'ло со'рок ты'сяч о'пытных во'инов, из ко'их ка'ждый привы'к сража'ться проти'ву десятеры'х враго'в - и побежда'ть. Шве'дский генера'л Левенгау'пт шел за ним с двадцатью' ты'сячами войска' и бесчи'сленными запа'сами. Мазе'па обеща'л шве'дскому королю' три'дцать ты'сяч казако'в и всю Сечь Запоро'жскую. Карл XII шел в Росси'ю, как на пи'ршество, и ду'мал, что вся тру'дность при завоева'нии ру'сского ца'рства состои'т в непроходи'мых путя'х и больши'х расстоя'ниях. Жа'ждая ру'сской кро'ви, коро'ль шве'дский с быстрото'ю ти'гра спеши'л за отступа'ющими ру'сскими отря'дами и в са'мое неблагоприя'тное вре'мя, о'сенью, углуби'лся в леса' и боло'та лито'вские. Го'лод, труды', боле'зни и ру'сские штыки' на ка'ждом ша'гу уменьша'ли число' шве'дов, и когда' коро'ль пришёл на Десну', то, как мы по'сле узна'ли, во'йско его' уже' находи'лось в кра'йности, быв принуждено' бро'сить в леса'х и боло'тах большу'ю часть пу'шек, обо'зов и съестны'х и боевы'х припа'сов. Коро'ль наде'ялся на Мазе'пу. Он яви'лся не как си'льный сою'зник, а как бегле'ц, и'щущий убе'жища и защи'ты от угрожа'ющей ему' ка'зни. Запа'сы, снаря'ды, ору'жие и казна', пригото'вленные Мазе'пою для шве'дов, доста'лись ру'сским. Бату'рин, Ро'мны, Га'дячь, Бе'лая Це'рковь взя'ты ру'сскими при'ступом и приве'рженцы изме'нника поби'ты без поща'ды. Наста'ла зима', како'й не запо'мнят старики', и шве'ды дошли' до кра'йности. По'мощь и обо'зы с казно'ю и припа'сами, кото'рые вел Левенгау'пт, доста'лись та'кже ру'сским, и едва' не'сколько ты'сяч шве'дов спасли'сь. Отря'д Левенгау'пта разби'т на'голову! С По'льшей пресечено' вся'кое сообще'ние. Мазепи'ны ко'зни ко`е-ка'к подде'рживали шве'дов, но когда' они' ста'ли гра'бить поселя'н, то и после'дние приве'рженцы Мазе'пы от него' отступи'лись. Наро'д, в свою' о'чередь, восста'л проти'ву граби'телей и бьет их, где то'лько мо'жет. Без вся'кой по'льзы шве'ды переходи'ли с ме'ста на ме'сто и пролива'ли кровь, чтоб овладе'ть пусты'ми города'ми и сёлами, а ме'жду тем ру'сское во'йско укрепля'лось и устра'ивалось. По несча'стью, Мазе'пе удало'сь неда'вно склони'ть к бунту' кошево'го атама'на запоро'жцев Горде'енку. Слух об э'том пронёсся в на'шем во'йске, но царь не хоте'л ве'рить. Меня' посла'ли с ма'лым отря'дом в тыл шве'дской а'рмии, чтоб разве'дать об э'том основа'тельно. Неча'янно напа'ла на меня' си'льная вата'га запоро'жцев. Они' тре'бовали, чтоб я сда'лся, но мы проби'лись сквозь них и рассе'ялись в лесу', усло'вившись, чтоб ка'ждый поспеша'л свои'м путём к во'йску и уве'домил об изме'не запоро'жцев. Таки'м о'бразом я попа'л сюда'!.. Шве'дский коро'ль осажда'ет тепе'рь Полта'ву, где храня'тся запа'сы ру'сского войска'. Е'сли он возьмёт го'род, то де'ла его' попра'вятся; е'сли же го'род устои'т до тех пор, пока' царь успе'ет подойти' на по'мощь, то бу'дет реши'тельная би'тва... Наде'юсь, что мы ещё поспе'ем на э'тот пир! На друго'й день Огневи'к взял коня' и ору'жие одного' тяжело' ра'ненного каза'ка, не мо'гшего продолжа'ть путь, и отпра'вился с Москале'нкой к ру'сскому во'йску. Шве'дский ла'герь под Полта'вою находи'лся на за'паде от города' и прикрыва'лся реду'тами. В пе'рвой ли'нии располо'жена была' отбо'рная шве'дская пехо'та, а по обо'им крыла'м ко'нница. В среди'не возвыша'лась ста'вка короле'вская. В не'котором расстоя'нии за пе'рвой ли'нией находи'лся резе'рв из фи'нских стрелко'в и эстля'нских гренаде'р. За резе'рвом, в полуверсте', помеща'лся обо'з, состоя'вший из крестья'нских теле'г с вое'нными тя'жестями и с ма'лым коли'чеством съестны'х и боевы'х запа'сов. Обо'з был прикры'т отря'дом Мазе'пы. За обо'зом располо'жен был арьерга'рд, из не'скольких ты'сяч пехо'ты и войска' Запоро'жского, присоедини'вшегося к шве'дам незадо'лго пред сим. С паде'нием могу'щества Мазе'пы исче'з страх, кото'рым око'ваны бы'ли се'рдца и уста' его' подчинённых. Из числа' оста'вшихся при нем до сей поры' старши'н и полко'вников не бы'ло ни одного', кото'рый бы поже'ртвовал собо'ю из любви' и пре'данности к ге'тману. Одни'х увлекло' честолю'бие, други'х корыстолю'бие, тре'тьих ло'жно понима'емая любо'вь к ро'дине, не'которых привы'чка повинова'ться беспрекосло'вно ужа'сному для всех ге'тману. Страх ка'зни и наде'жда на ге'ний шве'дского короля' уде'рживали сих несча'стных, престу'пных и'ли заблу'дших от возвраще'ния к до'лгу и прися'ге. Но все они', постига'я ва'жность принесённой и'ми же'ртвы, почита'ли Мазе'пу свои'м должнико'м и хотя' повинова'лись его' приказа'ниям по дела'м слу'жбы, но обраща'лись с ним почти' так же, как со свои'м ра'вным, позволя'я себе' говори'ть ре'зкие и'стины и намёками упрека'ть в о'бщем бе'дствии. Да'же поко'рный, раболе'пный О'рлик уже' осме'ливался иногда' спо'рить со свои'м благоде'телем и возража'ть ему'. Ни'зшие офице'ры и казаки', кото'рых оста'лось при ге'тмане не бо'лее полу'торы ты'сячи, хотя' терпели'вее сноси'ли вся'кого ро'да недоста'тки, не'жели нача'льники, но, заразя'сь приме'ром запоро'жцев, сла'бо соблюда'ли вое'нную подчинённость, чу'вствуя, что они' все де'лают не по до'лгу, а по со'бственной во'ле. Отря'д Мазе'пы походи'л бо'лее на толпу' бродя'г, не'жели на во'йско. Мазе'па огорча'лся сим расположе'нием умо'в, но сноси'л все терпели'во, бу'дучи уве'рен, что с возрожде'нием его' могу'щества возобновя'тся в его' подчинённых пре'жние чу'вствования и что с успе'хом ору'жия шве'дского вся Малоро'ссия и Украи'на приста'нут к нему' и охо'тно подчиня'тся его' вла'сти. Ещё Мазе'па не отча'ивался, хотя' де'ла короля' шве'дского и при'няли неблагоприя'тный оборо'т. От взя'тия Полта'вы зави'села у'часть предстоя'щей кампа'нии, и'бо в сем го'роде находи'лось несме'тное число' вся'кого ро'да запа'сов, в кото'рых шве'дское во'йско терпе'ло соверше'нный недоста'ток, а потому' и не могло' де'йствовать наступа'тельно. Мно'гие о'пытные мужи', из прибли'женных Ка'рла, ве'рили, что по'сле взя'тия Полта'вы откро'ется путь в Москву', где ожида'ет их сла'вный и поле'зный мир. Они' не зна'ли во'все ни Пё!тра, ни Росси'и! Пло'хо знал их и сам Мазе'па, хотя' и не разделя'л вполне' наде'жд Ка'рла и его' прибли'женных. В ла'гере приготовля'лись пра'здновать день рожде'ния шве'дского короля', 8 ию'ня. Носи'лись слу'хи, что в сей день объя'влен бу'дет при'ступ к го'роду, чтоб овладе'ть о'ным до прибы'тия царя', приближа'вшегося с си'льным во'йском. Но накану'не коро'ль шве'дский, получи'в изве'стие, что па'ртия ру'сских фуражи'ров показа'лась в тылу' ла'геря, отпра'вился проти'ву их с ко'нным полко'м, чтоб удостове'риться ли'чно, к како'му отря'ду принадлежи'т э'та па'ртия, и'бо слы'шно бы'ло, что царь с во'йском уже' недалеко' и спеши'т на вы'ручку осаждённого города'. Уже' бы'ло о'коло полу'дня, но коро'ль ещё не возвраща'лся из разъе'зда. Ме'жду тем каза'цкие старши'ны за'втракали в ста'вке прилу'цкого полко'вника Го'рленки, кото'рому удало'сь доста'ть хле'ба и во'дки, почита'вшихся тогда' ре'дкостями в шве'дском ла'гере. - Вы'пей ещё ча'рочку, па'не пи'сарь! - сказа'л хозя'ин. - В Бату'рине я бы попо'тчевал тебя' че'м-нибудь полу'чше, а здесь прошу' не прогне'ваться... - Бату'рин!.. Не вспомина'й о Бату'рине всу'е, - возрази'л О'рлик с тя'жким вздо'хом. - Разва'лины его' свяще'нны для казака': они' обли'ты чи'стой каза'цкой кро'вью. - Жа'лки не те, кото'рые па'ли с ору'жием в рука'х, - сказа'л полко'вник Покоти'ло, - а мы, мы, изгна'нники, осуждённые на казнь, отри'нутые оте'чеством и це'рковью, в нужде', в бе'дствии, ме'жду иноплеме'нниками, терза'ющими на'шу ро'дину!.. - Переста'нь, псало'мщик! - сказа'л с доса'дою Ге'рциг. - Твои'м жа'лобам нет ни конца', ни ме'ры! Все одна' пе'сня на го'лос Иереми'и... Кто нас отри'нул? Те, кото'рые почита'ют нас изме'нниками своему' царю' и кото'рых мы почита'ем изме'нниками оте'честву! Ещё мы в чи'стом по'ле, ещё владе'ем ору'жием - и де'ло на'ше ещё не решено'. Во'йско Малоросси'йское там, где хору'гвь, где клейно'ды войсковы'е, где сам ге'тман и где ха'ртии на'ши... Здесь то'лько мо'жет быть суд и распра'ва ме'жду на'ми... - Ска'зка, кра'сная ска'зка, па'не Ге'рциг! - возрази'л Чуйке'вич. - Пра'вая сторона' та, на кото'рой си'ла. На'ши ха'ртии, на'ши войсковы'е клейно'ды разлетя'тся в прах от пу'шечных вы'стрелов, е'сли коро'ль шве'дский не оста'нется победи'телем... А обма'нывать нам друг дру'га не для чего'. Успе'х Ка'рла - де'ло сомни'тельное! - Вот что пра'вда, то пра'вда, - примо'лвил Покоти'ло. - Сла'вны бу'бны за гора'ми! Короля' шве'дского представля'ли нам каки'м-то полубо'гом, а во'инов его' геро'ями, не'ким чу'дом, людьми' неуязви'мыми, желе'зными! Ну вот мы познако'мились с ни'ми покоро'че! Пра'вда, нет ра'вного Ка'рлу - в упря'мстве, а шве'ды хотя' храбры' - но сме'ртны, и так же, как и мы, гре'шные, не мо'гут жить на пи'ще Св. Анто'ния и не глота'ют ру'сских пуль, а ва'лятся от них, как и мы, негеро'и!.. Вме'сто того' чтоб идти' в По'льшу, мы проголода'ли и продро'гли всю зи'му здесь, чтоб име'ть удово'льствие дра'ться с ру'сскими на на'ших пепели'щах, за обгоре'лые головни', а тепе'рь вот уже' шесть неде'ль стои'м под Полта'вой да ждем, пока' попу'тный ве'тер не занесёт к нам из го'рода запа'ху жа'реного... - Срам поду'мать, что у короля' со'рок ты'сяч войска', а в Полта'ве едва' ли и пять ты'сяч ру'сских!.. - примо'лвил Гор-ле'нко. - Не'чего диви'ться, что мы попа'ли впроса'к, пове'рив му'дрости ге'тманской, - сказа'л Забе'лла, - но вот ди'во, ка'к-то наш му'дрый пан ге'тман попа'л сам в э'ту западню'! Ка'жется, он до сих пор не ошиба'лся в расчётах, како'му свято'му и пе'ред каки'м пра'здником должно' ста'вить свечу' и класть покло'ны. Разда'лся в толпе' хо'хот. - Уж пра'вду сказа'ть, что наш ге'тман жесто'ко оши'бся в своём расчёте, - сказа'л Журако'вский. - Мне, пра'во, сты'дно за него', когда' поду'маю, чем он был и что он тепе'рь! Ведь нас бы'ло ты'сяч до пяти', как мы перешли' к шве'дам, а тепе'рь нет и полу'торы ты'сячи. Апо'стол и Галага'н пода'ли приме'р, так с тех пор, при вся'ком слу'чае, казаки' на'ши перебега'ют деся'тками в моско'вский ла'герь и ско'ро не'кому бу'дет сторожи'ть войсковы'е клейно'ды. Что то'лку, что вы, па'не генера'льный пи'сарь, день и ночь пи'шете с ге'тманом универса'лы и приглаша'ете всех присоедини'ться к нам! Вас не слу'шают ни казаки', ни украи'нские поселя'не и, вме'сто того' чтоб помога'ть нам, бьют шве'дов, где то'лько удаётся пойма'ть их... - А кто винова'т! Заче'м шве'ды гра'бят на'ших? - примо'лвил Забе'лла. - Нужда' заставля'ет брать наси'льно, когда' не хотя'т да'же продава'ть съестны'х припа'сов, - возрази'л Ге'рциг. - Ведь мы про'сим и пла'тим... - Ита'к, вот лу'чшее доказа'тельство, что наро'д малоросси'йский и украи'нский не хо'чет быть заодно' с на'ми и ве'рен царю', - сказа'л Забе'лла. - Не испыта'в бро'ду, не су'йся в во'ду. - А у меня' на уме' все ге'тман, - примо'лвил Журако'вский. - Го'споди, во'ля твоя', до чего' он дожи'л! Был царько'м, а тепе'рь попа'л в обо'зные... Забе'лла захохота'л. О'рлик суро'во посмотре'л на него', но не промо'лвил слова'. Во все вре'мя он сиде'л в углу' пала'тки, намо'рщив чело' и насу'пив бро'ви, слу'шал, но каза'лся бесчу'вственным. - Да, пра'вда, не мно'го че'сти на'жили мы здесь, - примо'лвил Покоти'ло. - Э'ти прокля'тые шве'ды смо'трят на нас, как на свои'х холопе'й, и я не забу'ду, что мне сказа'л неда'вно шве'дский капита'н, когда' я упрекну'л его', что он не снял шля'пы пе'ред ге'тманом. Лю'бят изме'ну, но не уважа'ют изме'нников, отвеча'л мне швед... - Кто осме'ливается говори'ть об изме'не! - воскли'кнул О'рлик гро'зным го'лосом, бы'стро вскочи'в с ме'ста и погля'дывая на всех гне'вно. - Шве'ды!.. - отвеча'л Покоти'ло с лука'вою улы'бкой. В сию' мину'ту вбежа'л каза'к и позва'л О'рлика к ге'тману. Он вы'шел, бро'сив гро'зный взгляд на це'лое собра'ние. Убедя'сь в непоколеби'мой ве'рности наро'да малоросси'йского к ру'сскому царю' и не доверя'я сча'стью Ка'рла XII, О'рлик потеря'л наде'жду на успе'х за'мыслов Мазе'пы и с тех пор сде'лался угрю'м и заду'мчив. Та'йная грусть снеда'ла его'. Он не наруша'л уваже'ния и подчинённости к ге'тману, но уже' не ве'рил слова'м его', как прорица'ниям. Мазе'па ласка'л его' по-прежнёму, но замеча'л в нем переме'ну, не доверя'л ему' и да'же подозрева'л в наме'рении оста'вить его' и перейти' на сто'рону ру'сского царя'. Когда' О'рлик вошёл в пала'тку, Мазе'па сиде'л за свои'м пи'сьменным сто'ликом. - Сади'сь, любе'зный Фили'пп! - сказа'л Мазе'па, ука'зывая на скла'дной стул, стоя'вший во'зле стола'. О'рлик сел, не промо'лвив сло'ва. - На'добно, чтоб ты вы'брал челове'к де'сять надёжных казако'в, - сказа'л Мазе'па. - Вот я сочини'л универса'л, кото'рый на'добно переписа'ть и разброса'ть по города'м... Я прочту' тебе'... О'рлик го'рько улыбну'лся. - Я зна'ю, что вы не напи'шете ду'рно, - отвеча'л он, - да что по'льзы в э'тих универса'лах! Ведь мы бо'лее со'тни универса'лов, разли'чного содержа'ния, пусти'ли в ход, и никого' не убеди'ли приста'ть к нам! То'лько напра'сно подве'ргнем опа'сности рассы'льщиков на'ших и'ли, что ещё ху'же, дади'м им слу'чай бежа'ть от нас... Нас и так весьма' немно'го!.. Мазе'па положи'л на стол бума'гу, кото'рую держа'л в руке', посмотре'л при'стально на О'рлика, покача'л голово'ю, нахму'рил бро'ви и не отвеча'л ни сло'ва. Не'сколько мину'т продолжа'лось молча'ние. - О'рлик, ты не тот, что был пре'жде! - сказа'л Мазе'па, смотря' при'стально на него'. О'рлик молча'л и потупи'л глаза'. - Ты не тот, что был пре'жде, - примо'лвил Мазе'па, - ты забы'л, Фили'пп, мою' оте'ческую любо'вь к тебе', мою' дру'жбу, мою' дове'ренность... мои' попече'ния о твое'й ю'ности, о твоём возвыше'нии... - Я ничего' не забы'л, - отвеча'л О'рлик поспе'шно, - и пре'дан вам по-пре'жнему... - Ты пре'дан мне по-пре'жнему! Ве'рю! - сказа'л Мазе'па, го'рько улыбну'вшись, - но е'сли ты не измени'лся в чу'вствах ко мне, то отчего' же ты перемени'лся в реча'х, в посту'пках, да'же в нра'ве? Уже'ли и ты упа'л ду'хом?.. - Призна'юсь, па'не ге'тмане, что я не могу' утиши'ть го'лоса, вопию'щего из глуби'ны ду'ши мое'й!.. Э'тот го'лос беспреста'нно тверди'т мне, что мы погуби'ли себя' и оте'чество... - Э'тот го'лос есть глаго'л малоду'шия, отго'лосок себялю'бия, - возрази'л Мазе'па. - Не упрека'йте меня', ясновельмо'жный ге'тмане, в малоду'шии! Не оди'н я упа'л ду'хом. Послу'шали бы вы, что говоря'т на'ши старши'ны, что толку'ют казаки'! С поте'рею наде'жды все мы лиши'лись пре'жнего на'шего могу'щества... Все поколеба'лись!.. - А я оста'лся тверд и непоколеби'м, - сказа'л Мазе'па, подня'в го'лову и перевали'вшись в кре'слах, посмотре'в на О'рлика го'рдо и погла'див усы' свои'. - Пе'рвая бу'ря лиши'ла вас му'жества, и вы упа'ли ду'хом от гра'да, а я презира'ю гро'мы и мо'лнии, - сказа'л Мазе'па. - Вы осме'ливаетесь ропта'ть и пла'чете о ра'бстве, страша'сь изгна'ния... Малоду'шные!.. И вы дерза'ете помышля'ть о незави'симости!.. Тепе'рь ви'жу, что э'та пи'ща не по ва'шим си'лам и что я до'лжен был поступа'ть с ва'ми не как муж с му'жами, а как ле'карь с больны'ми, как ня'нька с ребёнком! В нескла'дном ва'шем ро'поте вам бы надлежа'ло вспо'мнить обо мне, сравни'ть у'часть на'шу и тогда', мо'жет быть, рассу'док просвети'л бы вас и вы устыди'лись бы своего' малоду'шия... Поду'мал ли хотя' оди'н из вас о том, что я вы'терпел без ро'пота, без жа'лоб, противупоставля'я уда'рам судьбы' му'жество, о кото'рое должны' сокруши'ться наконе'ц её ору'дия! Вспо'мни, что была' Малоро'ссия при пре'жних ге'тманах. Я укра'сил, укрепи'л и насели'л го'род, ввел поря'док в управле'нии войсковы'м иму'ществом, обогати'л казну', защити'л сла'бого от си'льного, учреди'л шко'лы, просвети'л це'лое поколе'ние - и наро'д забы'л все э'то, оста'вил меня', пре'дал в ту са'мую по'ру, когда' я тре'бовал соде'йствия его' для увекове'чения мои'х трудо'в, для его' бла'га! Я обогати'л духове'нство, постро'ил хра'мы Бо'жий, укра'сил их-и' духове'нство про'кляло меня', тогда' как я вооружа'лся на защи'ту их достоя'ния! Со'бранные неусы'пными труда'ми мои'ми сокро'вища - расхи'щены, до'мы мои' огра'блены, во'тчины у меня' о'тняты, и и'мя моё, кото'рое в тече'ние двадцати' лет произноси'мо бы'ло с уваже'нием в це'лой Росси'и, - пре'дано посрамле'нию, лик мой пригвождён к ви'селице!.. Ма'ло э'того!.. Неумоли'мая судьба' не удово'льствовалась э'тими серде'чными я'звами; она' хоте'ла испыта'ть меня' в са'мом си'льном чу'встве - и лиши'ла меня' после'дней о'трасли... Дочь моя', моя' Ната'лья, еди'нственная ра'дость моя' в жи'зни, поги'бла в му'ках, от мое'й оши'бки, от забве'ния, кото'рое должно' приписа'ть како'му-то чу'ду - и я не у'мер от го'рести... я да'же не проли'л слез пе'ред ва'ми... не показа'л вам гру'стного лица', сокры'л отча'янье во глубине' ду'ши мое'й - и молча'л! Вы похваля'етесь ва'шим му'жеством в боя'х и не стыди'тесь уныва'ть в бе'дствии. Но и'стинное му'жество, су'щее геро'йство, есть бо'дрость в несча'стии, и'бо меч и пу'ля уязвля'ют то'лько те'ло, а несча'стие поража'ет ду'шу... Я устоя'л проти'ву бу'ри и наде'юсь, что она' преврати'тся в попу'тный ве'тер. Ещё не все поги'бло - когда' я жив! Пра'вда, что коро'ль шве'дский опроме'тчив, упря'м, самонаде'ян - но он геро'й на по'ле бра'ни и свои'м ге'нием мо'жет склони'ть побе'ду на свою' сто'рону, а от одно'й реши'тельной побе'ды зави'сит у'часть э'той войны', и'бо тогда' откро'ются нам сообще'ния с По'льшей и Шве'цией, и мы воскре'снем... Е'сли же царь оде'ржит побе'ду, то и тогда' не все поги'бло для вас! Кто бы ни ца'рствовал в По'льше, на что бы ни реши'лись По'рта и Крым в сей войне', они' никогда' не мо'гут благоприя'тствовать возвыше'нию Росси'и, и е'сли я предложу' им основа'ть ге'тманщину, но'вое каза'цкое во'йско в По'льской Украи'не и в сте'пи Запоро'жской, чтоб противопоста'вить опло'т ру'сскому могу'ществу, - они' с ра'достью соглася'тся. Я име'ю друзе'й в Молда'вии и в Вала'хии и сохрани'л ещё сто'лько де'нег, чтоб склони'ть визи'ря на избра'ние меня' в господа'ри одного' из сих кня'жеств... Я откры'л пред тобо'ю ду'шу мою', О'рлик, и'бо уве'рен, что ты мне пре'дан... Ита'к, мужа'йся, переста'нь скорбе'ть и наде'йся на э'ту го'лову! Пока' она' на плеча'х, друзья' мои' не должны' ни об чем беспоко'иться... О'рлик, не говоря' ни сло'ва, поцелова'л ру'ку Мазе'пы, кото'рый, представля'я самолюби'вые за'мыслы свои' под покро'вом любви' к оте'честву и исчи'слив страда'ния свои', возбуди'л жа'лость в душе' своего' приве'рженца, а наде'ждами на бу'дущее - воскреси'л в нем увя'дшее му'жество. - Е'сли б все на'ши страши'ны могли' понима'ть вас!.. - сказа'л О'рлик. - Пусть они' не чужда'ются меня', пусть прихо'дят ко мне для излия'ния свои'х го'рестей и сомне'ний, и я успоко'ю их. Тебе', О'рлик, поруча'ю сбли'зить меня' с ни'ми. Мы здесь не в Бату'рине. Вход ко мне не возбранён друзья'м мои'м... Вошёл полко'вник Ге'рциг и сказа'л: - Коро'ль возврати'лся из разъе'зда. Он разби'л ру'сскую па'ртию и привёл пле'нных. От них узна'ли мы, что сам царь пришёл к Полта'ве с во'йском, кото'рое простира'ется до семи'десяти ты'сяч челове'к!.. - До семи'десяти ты'сяч! - воскли'кнул Мазе'па. - Что ж коро'ль? - Рад-радехо'нек! - отвеча'л Ге'рциг, пожима'я плеча'ми. - Он присла'л к вам ста'рого на'шего прия'теля, не'мца Ле'йстена, кото'рый был у нас в плену' и по ва'шему хода'тайству помещён в ца'рском во'йске. Он переда'лся к нам доброво'льно и хо'чет переговори'ть с ва'ми... - Где он? позови'те его'! - сказа'л Мазе'па с нетерпе'нием. - А вы, друзья' мои', оста'вьте меня' наедине' с не'мцем! О'рлик и Ге'рциг вы'шли из пала'тки и впусти'ли перемётчика, кото'рый был в ру'сском офице'рском мунди'ре, со шпа'гою. Мазе'па стал с кре'сел, распростёр объя'тья и, прижа'в к груди' Ле'йстена, сказа'л: - Приве'тствую тебя', ве'рный друг мой, и благодарю' за ве'рную слу'жбу! - Слу'жба моя' ко'нчилась! - отвеча'л Ле'йстен. - Я де'лал все, что мог, уведомля'л вас при ка'ждом слу'чае обо всем, что мог узна'ть, и тепе'рь до'лжен был яви'ться к вам ли'чно... - Обе'щанное тебе' награжде'ние гото'во, любе'зный друг, - сказа'л Мазе'па, прерва'в речь Ле'йстена. - Хотя' ру'сские огра'били меня', но у меня' ещё есть сто'лько, что'бы подели'ться с друзья'ми мои'ми. - Не в том де'ло, господи'н ге'тман! - возрази'л Ле'йстен. - Я пришёл к вам с ве'стью, кото'рую не мог никому' пове'рить. Жизнь ва'ша в велича'йшей опа'сности: проти'ву вас соста'влен за'говор... Мазе'па побледне'л. Посине'лые уста' его' дрожа'ли: он неподви'жно смотре'л на Ле'йстена и, не говоря' ни сло'ва, присе'л в кре'слах, как бу'дто ослабе'в. - Слу'шаю! - сказа'л ге'тман дрожа'щим го'лосом. - Вы зна'ете, что Палей' возвращён из Сиби'ри, - продолжа'л Ле'йстен. - Он тепе'рь так слаб и дряхл, что едва' де'ржится на коне' и уже' не мо'жет предводи'тельствовать каза'ками, кото'рые чтут его', как полубо'га. Но при нем нахо'дится дружи'на, из отбо'рных казако'в его' пре'жней во'льницы, кото'рою нача'льствует тот са'мый есау'л, кото'рого вы пыта'ли в Бату'рине и кото'рый был со'слан... - Огневи'к! - сказа'л Мазе'па с жа'ром. - Но я слыха'л, что он поги'б? - Он неда'вно яви'лся в ца'рском ла'гере, и царь, по хода'тайству Палея', прости'л его'. Огневи'к заста'вил дружи'ну Палея' покля'сться, не жале'я жи'зни, иска'ть вас в пе'рвом сраже'нии и во что бы ни ста'ло - уби'ть!.. - Разбо'йники! - сказа'л про себя' Мазе'па и прито'м примо'лвил гро'мко: - Благодаря' твое'й дру'жбе им не уда'стся э'то. Скажи' же мне, что замышля'ет царь? - Он зна'ет о состоя'нии войска' шве'дского и реши'лся напа'сть на на'шего короля'... Мазе'па то'лько пожа'л плеча'ми и, помолча'в не'сколько, сказа'л: - Помести'сь, друг мой, в пала'тке О'рлика. Мы по'сле переговори'м с тобо'й, а тепе'рь я до'лжен идти' к королю' и поздра'вить его' с днем рожде'ния. Мазе'па вы'шел из ста'вки вме'сте с перемётчиком и отпра'вился в шве'дский ла'герь, веле'в одному' из сторожевы'х казако'в сле'довать за собо'ю. Карл, возвратя'сь из разъе'зда, ещё не слеза'л с коня' и осма'тривал ла'герь. Он останови'лся во'зле толпы' свои'х солда'т, кото'рые шуме'ли и спо'рили ме'жду собо'ю. - Что э'то тако'е? - спроси'л Карл. Оди'н из солда'т вы'ступил из толпы' и, подава'я королю' кусо'к чёрного, чёрствого хле'ба из мяки'ны и отрубе'й, сказа'л: - Вот что нам ро'здали на пра'здник! Тро'е су'ток мы голода'ли, а на четвёртые не мо'жем раскуси'ть и разжева'ть э'того ла'комства... Солда'ты обступи'ли короля' и смотре'ли на него' с любопы'тством, ожида'я нетерпели'во, что он ска'жет. Го'лод и нужда' сде'лали сварли'выми, недове'рчивыми и беспоко'йными сих неустраши'мых во'инов, кото'рые преодоле'ли сто'лько трудо'в еди'нственно из угожде'ния своему' венча'нному полково'дцу и из любви' к нему'. Коро'ль взял кусо'к хле'ба, разлома'л его' и стал споко'йно есть. Отдава'я остально'е солда'ту, коро'ль сказа'л хладнокро'вно: - Хлеб нехоро'ш, но есть его' мо'жно, осо'бенно когда' нет лучшего'. Солда'ты посмотре'ли друг на дру'га и молча'ли. Коро'ль удали'лся, и они' без ро'пота приняли'сь за пи'щу, кото'рая пре'жде каза'лась им проти'вною. Ме'жду тем коро'ль возврати'лся к свое'й пала'тке, где ожида'ли его' генера'лы. Приня'в поздравле'ния, он слез с ло'шади и, ступи'в на но'гу, захрома'л. Камерди'нер бро'сился к нему' и, уви'дев кровь на сапоге', закрича'л: - Вы ра'нены, ва'ше вели'чество! Все пришли' в беспоко'йство. - Ка'жется, что так! - отвеча'л коро'ль, обраща'ясь с улы'бкою к фельдма'ршалу гра'фу Рейнши'льду. - Когда' я пресле'довал ру'сскую па'ртию, - примо'лвил коро'ль, - два каза'ка не'сколько раз вре'зывались в среди'ну на'шего эскадро'на, как бу'дто ища' кого'-то... - Ве'рно, меня'! - сказа'л про себя' Мазе'па. - Оди'н из них, высо'кого ро'ста, черноволо'сый, си'льный, гоня'лся за мои'ми каза'ками, загля'дывая ка'ждому в лицо', как бу'дто жела'я узна'ть знако'мого... - Э'то Огневи'к! - прошепта'л Мазе'па. - Друго'й, молодо'й, ло'вкий каза'к, привяза'лся ко мне, как слепе'нь, и не'сколько раз чуть не заде'л меня' са'блей. Я наскочи'л на него' и, ка'жется, проби'л его' наскво'зь мое'ю шпа'гою. Но в э'то мгнове'ние черноволо'сый каза'к вы'стрелил в меня' - и, по сча'стью, попа'л - то'лько в но'гу... Я ду'маю, что э'то пуста'я ра'на!.. Коро'ль вошёл в ста'вку, сел на похо'дную крова'ть и веле'л снять сапо'г. Нога' так распу'хла, что камерди'нер не мог испо'лнить жела'ния короля'. Он жесто'ко страда'л, но не жа'ловался и стара'лся каза'ться споко'йным. В э'то вре'мя фельдма'ршал граф Ре'йншильд и госуда'рственный мини'стр граф Пи'пер вошли' с тремя' врача'ми. До'ктора разре'зали сапо'г и, осмотре'в ра'ну, объяви'ли, что кость в пя'тке раздроблена'. Дво'е из них утвержда'ли, что для предупрежде'ния немину'емого воспале'ния и анто'нова огня' на'добно отре'зать но'гу. Тре'тий до'ктор молча'л. Коро'ль, обратя'сь к нему', спроси'л: - Твоё мне'ние, Не'йман? - Я ду'маю, госуда'рь, - отвеча'л до'ктор, - что, сде'лав разре'зы вокру'г ра'ны, мо'жно спасти' вас... То'лько я до'лжен предуве'домить ва'ше вели'чество, что опера'ция бу'дет боле'зненна... Коро'ль улыбну'лся. - Режь, бра'тец, сме'ло, и начина'й тотча'с! - сказа'л он. До'ктор при'нялся за опера'цию, во вре'мя кото'рой коро'ль да'же не помо'рщился и сам подде'рживал но'гу обе'ими рука'ми. По'сле перевя'зки коро'ль прилёг на поду'шки и, отдохну'в с полчаса', веле'л позва'ть Мазе'пу. Граф Пи'пер ввел его'. - Господи'н ге'тман! - сказа'л коро'ль. - Вы слы'шали, что царь хо'чет атакова'ть нас? - Слы'шал, ва'ше вели'чество! - Мы предупреди'м его', - примо'лвил коро'ль. - Напада'ющий име'ет тако'е же преиму'щество пред атаку'емым, как ко'нный пе'ред пе'шим и'ли как сы'тый пе'ред голо'дным. Говоря'т, что царь почти' втро'е сильне'е меня'! Не беда'! Под На'рвой он был сильне'е меня' ровнёхонько все'меро! Побе'ду доставля'ет не физи'ческая, но нра'вственная си'ла, и моё и'мя сто'ит, по кра'йней ме'ре, полови'ны ру'сского войска'... Мы атаку'ем царя'... - Госуда'рь! Я уже' докла'дывал вам не'сколько раз, что ру'сские тепе'рь не те, что бы'ли под На'рвою... - возрази'л Мазе'па. Коро'ль не дал ему' продолжа'ть и сказа'л: - Пра'вда, что они' иску'снее тепе'рь бе'гают от меня', чем пре'жде. Но наконе'ц я пойма'л их! - Они' отступа'ли пе'ред ва'ми, пока' чу'вствовали, что не в си'лах вам проти'виться, - отвеча'л Мазе'па, - но тепе'рь, когда' напада'ют, то, ве'рно, наде'ются на свои' си'лы и му'жество. - Нет, не чу'вство си'лы и му'жества заставля'ет Пё!тра реши'ться на э'то, но за'висть... Моя' сла'ва горька' ему'! В Москве' я решу' на'ше сопе'рничество!.. - Коро'ль покрасне'л от гне'ва. - Но успе'х был бы верне'е, е'сли б мы отступи'ли тепе'рь в По'льшу, да'ли солда'там на'шим отдохну'ть, укрепи'ться, а ме'жду тем уси'лили бы на'ше во'йско... Коро'ль бы'стро поднялся' с крова'ти: - Как! Мне бежа'ть от моско'вского царя'! Никогда'! Нет, он не уви'дит никогда' моего' арьерга'рда ина'че, как пле'нный и'ли как проси'тель... - Коро'ль был в гне'ве. - Вся'кое вну'треннее движе'ние вре'дно ва'шему здоро'вью, - сказа'л до'ктор. - Пусто'е! Мне вре'дно одно' безде'йствие, - возрази'л коро'ль. - Пу'шечный гром изле'чит меня' скоре'е твои'х пла'стырей, - примо'лвил он, улыба'ясь. - У нас нет пу'шек, - сказа'л он, обратя'сь к Рейнши'льду, - но у нас есть штыки', и мы возьмём пу'шки у ру'сских... Господи'н ге'тман! Вы бу'дете нача'льствовать все'ю иррегуля'рною ко'нницей... - Прошу' вас, госуда'рь, уво'лить меня' от де'ятельного уча'стия в предстоя'щем сраже'нии, - сказа'л Мазе'па, ни'зко поклоня'сь королю'. - Э'то что зна'чит? Э'то я впервы'е в жи'зни мое'й слы'шу от во'ина! - сказа'л коро'ль, смотря' с удивле'нием на Мазе'пу. - Госуда'рь! - отвеча'л Мазе'па. - Царь провозгласи'л меня' изме'нником и преда'телем оте'чества, ита'к, е'сли я бу'ду сража'ться проти'ву мои'х единозе'мцев, проти'ву казако'в, находя'щихся в его' во'йске, то пода'м по'вод к но'вой клевете' и возбужу' к себе' не'нависть наро'дную. Напро'тив того', когда' по'сле оде'ржанной ва'ми побе'ды, - я скажу' наро'ду малоросси'йскому, что ру'ки мои' не обагря'лись кро'вью да'же неприя'зненных мне земляко'в, тогда' они' скоре'е пове'рят, что я приглаша'ю их подчини'ться ва'шему вели'честву для их со'бственного бла'га... {По исто'рии изве'стно, что Мазе'па не уча'ствовал в сраже'нии под Полта'вой и во вре'мя би'твы находи'лся при обо'зе.} - Пусть бу'дет по-ва'шему! - отвеча'л коро'ль и, обратя'сь к Пипе'ру, примо'лвил: - Напиши' от меня' письма' к королю' Станисла'ву и к сестре' мое'й в Шве'цию и уве'домь их, что я легко' ра'нен. Пожа'луй, враги' мои' гото'вы разгласи'ть о мое'й сме'рти, а уж ве'рно, объя'вят кале'кой! Скажи', при сем слу'чае, что мы с царём стои'м проти'ву дру'га, о'ба с си'льным жела'нием срази'ться, и что я атаку'ю его'. Не забу'дь э'того! И'менно не он на меня' напада'ет, а я напада'ю на него'! Приба'вь, что под Полта'вой должна' реши'ться у'часть ца'рства Моско'вского и что пе'рвое изве'стие, кото'рое в Евро'пе полу'чат от меня', бу'дет весьма' кра'тко: и'ли Петр уже' не царь Моско'вский - и'ли Карл поги'б с во'йском! Господа', проща'йте, я хочу' усну'ть! ГЛАВА' XVII И гря'нул бой, Полта'вский бой! А. Пу'шкин И что ж оста'лось? Испыта'ть, что вла'стно Раска'янье? - Чего' оно' не вла'стно! Что вла'стно там, где нет его' в душе'? Шекспи'ров Га'млет (пере'в. М. Вро'нченко) Иду'т, нахо'дят воздая'нья, Кипя'т и ка'зни и беды'... И нет уж бо'лее среди'ны! Ф. Гли'нка В Евро'пе не зна'ли в то'чности о положе'нии дел Ка'рла XII по'сле вторже'ния его' в Росси'ю и, привыкну'в, в тече'ние девяти' лет, слы'шать то'лько о побе'дах его' и необыкнове'нных по'двигах, ожида'ли изве'стия о разби'тии ца'рских войск и да'же о сверже'нии с престо'ла царя'. Письма', полу'ченные сестро'ю Ка'рла XII и Станисла'вом Лещи'нским из-по'д Полта'вы, ещё бо'лее возбуди'ли всео'бщее нетерпе'нье, когда' узна'ли, что два проти'вника уже' стоя'т друг про'тив дру'га и что Карл наме'рен напа'сть на царя' ру'сского. Вдруг разнесла'сь весть о Полта'вской би'тве и об ужа'сных её после'дствиях для сла'вы и для могу'щества Шве'ции, и, невзира'я на торже'ственное объявле'ние и'стины в манифе'стах Пё!тра Вели'кого, да'же враги' Ка'рла XII, унижа'вшие все его' по'двиги, не могли' пове'рить столь внеза'пной переме'не его' сча'стья. Наконе'ц, са'мые недове'рчивые убеди'лись, что царь ру'сский говори'т пра'вду, извеща'я свои'х сою'зников, что во'йско шве'дское, вто'ргнувшееся в Росси'ю, уже' не существу'ет, что часть его' поби'та, а избе'гшие сме'рти во'ины взя'ты в плен с ору'жием, знамёнами и все'ми во'инскими снаря'дами и тя'жестями и что ра'неный коро'ль шве'дский с ма'лым число'м слуг, приве'рженцев и казако'в спа'сся бе'гством в Ту'рцию и нахо'дится в Бе'ндерах. Истреби'в враго'в на земле' ру'сской, царь вы'слал большу'ю часть своего' войска' к се'веру, а казако'в распусти'л по дома'м. Мно'жество ра'неных ру'сских офице'ров находи'лось в сие' вре'мя в Кременчу'ге, где жил врач, просла'вившийся свои'м иску'сством. Москале'нко та'кже лечи'лся в сем го'роде от ран. Одна'жды, когда' он расха'живал ме'дленно по свое'й светёлке, внеза'пно и неожи'данно вошёл к нему' Огневи'к. Друзья' обняли'сь, и Огневи'к, вы'нув и'з-за па'зухи паке'т, сказа'л: - Ты скрыва'л пе'редо мно'ю своё происхожде'ние, но вот э'та бума'га откры'ла мне твою' та'йну. Поздравля'ю тебя', сын стреле'цкого головы' Черно'ва, с ца'рскою ми'лостью, с возвраще'нием роди'тельских во'тчин и наименова'нием в капита'ны, в драгу'нский полк кня'зя Ме'ншикова! Вот тебе' ука'з ца'рский! Осчастли'вленный изгна'нник перекрести'лся, приложи'л к уста'м ука'з ца'рский и, со слеза'ми, прижа'л к се'рдцу ве'стника ра'дости. - Оди'н то'лько Палей' знал мою' та'йну, ита'к, я обя'зан... - Бла'гости царя' и великоду'шию Палея', - подхвати'л Огневи'к. - Царь, отпуска'я Палея' в Бе'лую Це'рковь, веле'л проси'ть у себя' всего', чего' он жела'ет - Палей' испроси'л твоё поми'лование. - Благоро'дная душа'! - сказа'л Черно'в. - Палей' дал мне бо'лее, не'жели жизнь, - он возврати'л мне оте'чество... Никогда' не забу'ду я его' благодея'ния. О, е'сли б я мог че'м-нибудь доказа'ть ему' мою' любо'вь! - Мо'жешь!.. - сказа'л Огневи'к. - Вспо'мни, что ты говори'л мне на моги'ле Ната'льи. Тре'бую твоего' соде'йствия! - Вот тебе' рука' моя'!.. Я гото'в на все... Говори', что должно' де'лать! Огневи'к пожа'л ру'ку своего' дру'га и сказа'л: - Тепе'рь не пора'. Хочу' знать то'лько, мо'жешь ли ты е'хать со мно'ю? - Могу'! Ра'ны мои' закры'лись; во'здух и движе'ние возвратя'т си'лы. Ах, е'сли б я был здоро'в до Полта'вского сраже'ния! - Да, брат, жале'й, что не был в э'том де'ле! - отвеча'л Огневи'к. - Никогда' на ру'сской земле' не бы'ло сто'лько сла'вы и тако'го торжества'! Мы ча'сто бива'ли враго'в, но тепе'рь поби'ли учителе'й на'ших, победи'ли непобеди'мых и одно'ю побе'дою реши'ли у'часть не'скольких царств!.. - Расскажи' мне, где был ты, что де'лал Палей', каки'м о'бразом царь успе'л одни'м уда'ром уничто'жить все во'йско шве'дское! Я слыха'л мно'го об э'той чудно'й би'тве, но хоте'л бы узна'ть от тебя'... - Ты сам быва'л в боя'х, - отвеча'л Огневи'к, - и зна'ешь, что никако'й расска'з не мо'жет изобрази'ть в то'чности сраже'ния. В бою' кипи'т се'рдце и душа' забыва'ет о земле', а по'сле сраже'ния де'йствует холо'дный ум. Расска'з о би'тве есть то же, что изображе'ние пожа'ра на холсте': свет без бле'ска и теплоты'. Но е'сли тебе' непреме'нно хо'чется послу'шать меня', то я расскажу' тебе', что сам ви'дел и что слы'шал от старши'н, бы'вших в э'том сраже'нии! Перейдя' за Во'рсклу, ру'сская пехо'та ста'ла ока'пываться. В среди'не бы'ло 12 полко'в под нача'льством Репнина' и Шереме'тева. По обо'им крыла'м бы'ло по 11 пехо'тных полко'в. Пра'вым крыло'м нача'льствовали Голи'цын и Ве'йсбах, ле'вым Алла'рт и Бе'ллинг. Ко'нницею, на пра'вом крыле', нача'льствовал Боу'р, на ле'вом - князь Ме'ншиков. Пять полко'в с генера'лом Ги'нтером стоя'ли в резе'рве. Палей' с дружи'ною был при Ме'ншикове. Царь ждал то'лько прибы'тия Калмы'цкой Орды', чтоб уда'рить на шве'дов. Госуда'рь держа'л сове'т, на кото'рый приглашён был и наш Палей'. Не'которые генера'лы, го'ря нетерпе'нием срази'ться и наде'ясь на ве'рную побе'ду, ста'ли горячи'ться и похваля'ться. Царь был ва'жен и споко'ен. Он напо'мнил хвастли'вым и нетерпели'вым дока'занное уже' о'пытом, что не число' войска' доставля'ет побе'ду и что не должно' никогда' презира'ть никако'го неприя'теля, а тем бо'лее шве'дов, кото'рых должно' уважа'ть, как учителе'й на'ших. Генера'лов увещева'л он не наде'яться на свои' си'лы, а, исполня'я долг, упова'ть на одного' Бо'га и от него' ждать побе'ды. Определённо бы'ло завяза'ть де'ло в день апо'столов Пё!тра и Па'вла. Коро'ль шве'дский предупреди'л царя' двумя' дня'ми. На рассве'те шве'ды вы'ступили из своего' ла'геря и бро'сились на ру'сские ша'нцы, во мно'гих места'х ещё не ко'нченные; царь ободри'л во'инов ре'чью, в кото'рой сказа'л нам, чтоб мы по'мнили, что сража'емся не за Пё!тра, но за госуда'рство, Бо'гом Пё!тру вручённое, за род свой, за оте'чество, за правосла'вную на'шу ве'ру и це'рковь и что мы не должны' смуща'ться сла'вою неприя'теля, бу'дто бы непобеди'мого, кото'рого мы са'ми уже' неоднокра'тно поража'ли. Наконе'ц подтверди'л прика'з не уступа'ть ме'ста неприя'телю и дра'ться до после'дней ка'пли кро'ви. Все обеща'ли умере'ть и'ли победи'ть. В э'том сраже'нии царь в пе'рвый раз сам нача'льствовал во'йском. Он не хоте'л ни на кого' возложи'ть отве'тственности в де'ле, от кото'рого зави'села честь и сла'ва Росси'и и твёрдость его' престо'ла. В мунди'ре Преображе'нского полка', с весёлым лицо'м, он скака'л по фру'нту, на туре'цком коне', с обнажённою са'блею, и отдава'л приказа'ния. Во'йско приве'тствовало его' ра'достным _ура'_! Он каза'лся нам вы'ше сме'ртных! Побе'да была' в его' взо'рах. Ру'сские подвезли' пу'шки к ша'нцам и на'чали стрельбу'. Но, невзира'я на си'льный карте'чный ого'нь, шве'дская пехо'та овладе'ла недоко'нченными ша'нцами, а ко'нница их прину'дила на'шу пода'ться в тыл. Побе'да, ве'рная Ка'рлу столь до'лгое вре'мя, пе'ред проща'нием с ним наве'ки, оберну'лась к нему' лицо'м - в после'дний раз! Князь Ме'ншиков вы'строил сно'ва ко'нницу и бро'сился на шве'дов. Бо'лее двух часо'в мы би'лись с ни'ми с переме'нным сча'стием. Под кня'зем уби'то две ло'шади. Шве'ды дра'лись как львы. Палей', едва' держа'сь на коне', не хоте'л оста'вить по'ля би'твы и понужда'л на'ших продра'ться сквозь шве'дскую ли'нию. Мы, как говори'тся, ре'зались на ножа'х: наконе'ц шве'ды дро'гнули и на'чали отступа'ть. Мы, как отча'янные, бро'сились на них, с во'плями обрати'ли их в бе'гство, гна'ли до са'мых транше'й полтавски'х и там, отре'зав их и поста'вив ме'жду двух огне'й, прину'дили положи'ть ору'жие. Э'то был пе'рвый наш успе'х: он ободри'л во'йско. Ме'жду тем о'ба войска' вы'строились в ли'ниях и сошли'сь на пу'шечный вы'стрел. На'ши пу'шки загреме'ли и стра'шно би'ли в стеснённый фрунт неприя'теля. У шве'дов едва' бы'ло не'сколько пушчо'нок. Карл приказа'л свои'м уда'рить в штыки', наде'ясь неслы'ханною де'рзостью изуми'ть на'ших нео'пытных во'инов и отня'ть на'ши пу'шки. Часть ру'сской пехо'ты дро'гнула и побежа'ла в тыл. Вдруг яви'лся сам царь с Преображе'нским полко'м! Яви'лся он, как Бог бра'ни. Одни'м взо'ром останови'л бегу'щих, бро'сился на шве'дов с преображе'нцами, все после'довали за ним, и шве'ды побежа'ли с по'ля. Земля' дрожа'ла от гро'ма пу'шек; руже'йные пу'ли свисте'ли, как ве'тер на всем простра'нстве; ядра' ры'ли зе'млю, и вдруг, по сло'ву ца'рскому, раздало'сь восклица'ние: "Вперёд! ура'!" Все ру'сское во'йско дви'нулось в одно' мгнове'ние. На'ша ко'нница, на обо'их крыла'х, бро'силась о'прометью на шве'дов, пехо'та с бараба'нным бо'ем уда'рила в штыки', и пошла' резня'! Шве'ды стоя'ли кре'пко, защища'лись до после'дней кра'йности, о'коло двух часо'в сря'ду, но не могли' отби'ть нас. Мы разорва'ли их фрунт, разби'ли твёрдые ряды' на ма'лые толпы' и уже' би'ли их как ове'ц и'ли заставля'ли броса'ть ору'жие и проси'ть поща'ды. Все, что могло' бежа'ть, побежа'ло с по'ля би'твы. Больша'я часть шве'дских генера'лов, ви'дя невозмо'жность спасти'сь, - отдали'сь в плен. О'ба госуда'ря во все вре'мя бо'я находи'лись в пе'рвых ряда'х, под я'драми и пу'лями. Три пу'ли попа'ли безвре'дно в на'шего царя'. Ра'неный коро'ль осы'пан был я'драми, кото'рые уби'ли не'сколько челове'к во'зле его' кача'лки и под ним ло'шадь, когда' он сади'лся на неё, чтоб спаса'ться от плена'. Царь провозгласи'л побе'ду... Ра'достные восклица'ния на'ших раздава'лись по обши'рному по'лю... С дружи'ною на'шею я бро'сился за бегу'щими шве'дами и вре'зался в среди'ну их, наде'ясь догна'ть Мазе'пу, кото'рого безуспе'шно иска'л в би'тве. От казако'в его', захва'ченных мно'ю в плен, узна'л я, что э'тот хитре'ц бежа'л при са'мом нача'ле сраже'ния... Ло'шади на'ши бы'ли изму'чены, и мы должны' бы'ли останови'ться. Злоде'й ускользну'л на сей раз от моего' мще'ния!.. Огневи'к ко'нчил расска'з, облокоти'лся на стол, закры'л лицо' рука'ми - и погрузи'лся в ду'му. Не'сколько мину'т продожа'лось молча'ние. - Чего' ты тре'буешь от меня', друг мой! - сказа'л Черно'в, взяв за ру'ку Огневика' и кре'пко пожа'в её. - Скажи'! Я гото'в с тобо'й в ого'нь и в во'ду!.. - Я был безу'мен, что хоте'л прикова'ть тебя' к мое'й го'рькой у'части, - сказа'л Огневи'к. - Нет, друг мой! Ступа'й в Москву', где у тебя' есть родны'е, где ты найдёшь дру'жбу и... любо'вь... Ещё все пе'ред тобо'ю, а пе'редо мной одна' моги'ла! Где мне преклони'ть го'лову, безро'дному, бесприю'тному? Во'льница Пале'ева не существу'ет, и он сам уже' одно'й ного'й в гробу'. С ним разорвётся после'дний у'зел, привя'зывающий меня' к земле'. Не хочу' жить ни в Запоро'жье, кото'рое преврати'лось в разбо'йничий прито'н, ни в ге'тманщине, где одни' про'иски, родство' и низкопокло'нство доставля'ют отли'чие... В Москве' и в Петербу'рге душе' мое'й бу'дет те'сно и ду'шно, а се'рдцу хо'лодно... Взро'сши и возмужа'в в степя'х, я гнуша'юсь иска'тельством и раболе'пством. При Палее' я привы'к не то'лько говори'ть все, что ду'маю, но да'же ду'мать вслух, а в города'х э'того не лю'бят!.. Не хочу' ни'щенствовать пе'ред людьми'!.. И что мо'гут дать мне лю'ди? Они' не даду'т мне споко'йствия, кото'рое я потеря'л наве'ки, не даду'т сча'стья, кото'рое я вкуси'л в любви'... В любви'!.. О, друг мой, э'та любо'вь сожгла' моё се'рдце, вы'ветрила ду'шу... Я тепе'рь труп, те'ло без ду'ши и без се'рдца... Одно' чу'вство подде'рживает жизнь мою' - месть!.. Кро'ви жа'жду я, кро'ви!.. Лицо' Огневика' пыла'ло, глаза' искри'лись. Он вскочи'л с ме'ста, пожа'л ру'ку Черно'ва и бро'сился к дверя'м. - Нет, я не оста'влю тебя'! - воскли'кнул Черно'в, уде'рживая его'. - Не люби' меня' - но и не презира'й! Я досто'ин разделя'ть с тобо'й твоё го'ре и опа'сности!.. Огневи'к бро'сился в объя'тия своего' дру'га. Че'рез час они' уже' скака'ли к Дне'пру, на лихи'х коня'х. Сколь ни тверда' была' душа' Мазе'пы, но не могла' вы'держать столь си'льных уда'ров судьбы'. Все наде'жды обману'ли его', ни одно' жела'ние не испо'лнилось, все сла'достные ощуще'ния се'рдца преврати'лись в боле'зненные я'звы. Он мужа'лся нару'жно, но страда'л и уныва'л вну'тренне, - и когда' наконе'ц царь Петр потре'бовал от Порты' изъя'тия Мазе'пы из покрови'тельства, а в перегово'рах о ми'ре с Ка'рлом XII поста'вил непреме'нным усло'вием вы'дачу изме'нника, тогда' у'часть Патку'ля, исте'рзанного мсти'тельным Ка'рлом, предста'вилась его' воображе'нию и страх преодоле'л все его' си'лы. Мазе'па заболе'л те'лом и душо'ю. Почти' два ме'сяца он находи'лся при дверя'х гро'ба; наконе'ц уси'лия иску'сного короле'вского ме'дика Не'ймана исцели'ли теле'сный неду'г, а увере'ния короля', что не вы'даст его' за ца'рство, - успоко'или, хотя' и не уврачева'ли ду'ши. Во второ'й полови'не сентября' Мазе'па уже' находи'лся вне опа'сности, хотя' не встава'л ещё с посте'ли. Он жил в Ва'рнице, неподалёку от Бе'ндер, в до'ме гре'ческого купца'. Предполага'я, что _все дела' и слова' его' бу'дут изве'стны в Малоро'ссии, и зна'я, что на'божность почита'ется там ма'терью всех доброде'телей, Мазе'па веле'л стро'ить, в Ва'рнице, ру'сскую це'рковь и призва'л с Афо'нской го'ры не'сколько мона'хов, ме'жду ко'ими находи'лся оди'н ру'сский. Карл XII был при'нят туре'цким прави'тельством с че'стью и великоле'пием. Султа'н, визи'рь и паши' надели'ли его' бога'тыми пала'тками, коня'ми, драгоце'нным ору'жием. Коро'ль шве'дский расположи'лся ла'герем ме'жду Бе'ндерами и Ва'рницею, име'я при себе' о'коло ты'сячи восьмисо'т челове'к шве'дов, поля'ков и казако'в, спа'сшихся от Полта'вского пораже'ния и присоедини'вшихся к нему' уже' за преде'лами Росси'и. Все мини'стры, все генера'лы Ка'рла XII бы'ли в плену' у ру'сских. Люби'мец его', Понято'вский, исправля'л полити'ческие его' дела' и находи'лся в сие' вре'мя в Константино'поле, для убежде'ния По'рты объяви'ть войну' Росси'и. Карл XII с нетерпе'нием ожида'л успе'ха про'исков своего' люби'мца и предава'лся сла'достной наде'жде отомсти'ть Пё!тру Вели'кому. Люби'мцы короля' разделя'ли его' наде'жду. Карл ока'зывал тем бо'льшее уваже'ние к Мазе'пе, чем бо'лее не'нависти изъявля'л к нему' Петр Вели'кий, и почти' ежедне'вно навеща'л больно'го, сообща'я ему' но'вости, получа'емые из Константино'поля, - подде'рживая дух его' блиста'тельными мечта'ми. Недове'рчивый Мазе'па сам увлёкся, наконе'ц, наде'ждою на по'мощь По'рты и, когда' опра'вился от боле'зни, стал замышля'ть сно'ва о достиже'нии свое'й це'ли - отторже'ния Малоро'ссии и Украи'ны от Росси'и. Одна'жды по'сле бесе'ды с королём он призва'л к себе', для совеща'ния, О'рлика и Войнаро'вского. В пе'рвый раз по'сле Полта'вской би'твы они' уви'дели его' с весёлым лицо'м и с улы'бкою на уста'х. Он сиде'л в посте'ли и каза'лся бодр и здоро'в. - Сади'тесь, друзья' мои'! - сказа'л Мазе'па, приве'тствуя их руко'ю. Они' се'ли. Мазе'па продолжа'л: - Я ска'зывал тебе', О'рлик, что ещё де'ло не решено' ме'жду мно'ю и царём Моско'вским. Он веле'л духове'нству преда'ть меня' прокля'тию, приказа'л влачи'ть по гря'зи моё изображе'ние и сжечь его' руко'ю палача'... Он отня'л у меня' на'житые труда'ми поме'стья и сокро'вища и обеща'ет три'ста ты'сяч ефи'мков Му'фтию, чтоб он убеди'л султа'на вы'дать меня' царю', для позо'рной ка'зни!.. На все э'то я бу'ду отвеча'ть царю' в Москве'... Что вы удивля'етесь?.. Да, в Москве'! Понято'вский приобрёл ми'лость ма'тери султа'на и наконе'ц успе'л убеди'ть верхо'вного визи'ря в по'льзе войны' с Росси'ею. По'рта даёт нам две'сти ты'сяч отбо'рного войска', кото'рым бу'дет нача'льствовать наш се'верный лев, наш Ахилле'с!.. Сча'стье измени'ло ему', но для того' то'лько, чтоб научи'ть своего' люби'мца благоразу'мию. Ге'рой пребу'дет геро'ем! Шве'ция вооружа'ется и уда'рит на царя' от се'вера. В По'льше умы' в волне'нии. Тебя', племя'нник, я хочу' вы'слать в По'льшу, с ва'жным поруче'нием. Па'ртия Станисла'ва упа'ла ду'хом, но и коро'ль А'вгуст не мно'го име'ет приве'рженцев. Дру'жба его' с царём Моско'вским не нра'вится шля'хте, а прису'тствие саксо'нских войск в По'льше ожесточа'ет наро'д. Ты до'лжен войти' в сноше'ния с обе'ими па'ртиями и предста'вить им, сколь опа'сно для По'льши торжество' и возвели'чение Росси'и, име'ющей притяза'ния на мно'гие о'бласти, принадлежа'щие ны'не По'льше. Карл доказа'л, что он не и'щет ни завоева'ний, ни уничтоже'ния по'льских прав, и'бо, завладе'в все'ю По'льшею, он дово'льствовался то'лько низверже'нием с престо'ла вражде'бного ему' короля'. Ита'к, со сто'роны Шве'ции По'льше опаса'ться не'чего; но си'льная Росси'я пожела'ет возврати'ть пре'жние уде'лы ру'сских князе'й, так как отняла' у Шве'ции И'нгрию, бы'вшую не'когда Новгоро'дской о'бластью. Си'льный бере'"т своё где мо'жет и как мо'жет... Таки'м о'бразом Белору'ссия, часть Литвы', Волы'нь, Подо'лия, Украи'на бу'дут ру'сскими... Припо'мни поля'кам слова' му'дрого их короля' Иоа'нна Казими'ра, когда' он, слага'я вене'ц, предсказа'л им, на Се'йме, отторже'ние от По'льши областе'й и да'же разде'л короле'вства ме'жду сосе'дями... По'льские вельмо'жи де'лают все возмо'жное, чтоб оправда'ть предсказа'ния Иоа'нна Казими'ра! Убеди' их, что тепе'рь представля'ется еди'нственный и после'дний слу'чай нанести' уда'р Росси'и!.. Пусть они' вооружа'тся и вто'ргнутся в се'рдце Росси'и, в одно' вре'мя с на'ми... Коро'ль обеща'ет По'льше Смоле'нск, Ки'ев, кня'жество Се'верское... Сверх того', я с Малоро'ссией и Украи'ной бу'ду васса'лом По'льши. Карл даёт тебе' полномо'чия, я дам моё благослове'ние - и де'ньги. Ты мо'лод, ло'вок и краси'в - ищи' в же'нщинах... Ду'льская измени'ла мне в любви'... При сих слова'х Войнаро'вский покрасне'л и потупи'л глаза'. Мазе'па, не пока'зывая виду', что заме'тил э'то, продолжа'л: - Но я проща'ю ей и её любо'вникам и тре'бую ве'рности то'лько в свя'зях полити'ческих. Возбуди' в ней пре'жнюю ре'вность к де'лу короля' Станисла'ва, а ме'жду тем стара'йся познако'миться с графи'нею Кенигсма'рк, любо'вницею А'вгуста, и приобре'сть её дове'ренность... хотя' бы любо'вью!.. - Мазе'па улыбну'лся и замолча'л. Отдохну'в не'сколько и собра'вшись с мы'слями, он сказа'л: - Е'сли А'вгуст бу'дет так умён, что воспо'льзуется счастли'выми обстоя'тельствами, восторжеству'ет над свои'м совме'стником и овладе'ет престо'лом, стара'йся соедини'ть о'бе па'ртии под знамёнами сильне'йшего и, найдя' до'ступ к королю', убеди' его', сколь опа'сны для него' дру'жба и покрови'тельство царя' Моско'вского. Уве'рь его', что е'сли он ополчи'тся на Росси'ю, то Карл забу'дет ста'рую вражду', вы'хлопочет для Станисла'ва каку'ю-нибудь неме'цкую о'бласть и'ли отда'ст ему' свою' Помера'нию, а короля' А'вгуста уси'лит на по'льском престо'ле... Я не могу' предписа'ть тебе' пра'вил поведе'ния... Все зави'сит от ме'стных обстоя'тельств, но по'мни, что в По'льше все мо'жно сде'лать посре'дством же'нщин, ксе'нзов и - де'нег и что да'же са'мые де'ньги приобрета'ются там посре'дством тех же же'нщин и ксе'нзов. О па'тере Зале'нском я не име'л никако'го изве'стия... Но все иезуи'ты вы'литы в одну' фо'рму. Обеща'й им власть - и они' бу'дут помога'ть тебе'... Тепе'рь ступа'й к королю' за бума'гами - и обойми' меня'. О'рлик вы'даст тебе' на пе'рвый слу'чай де'сять ты'сяч черво'нцев... Войнаро'вский подошёл к посте'ли Мазе'пы, обня'л его' и сказа'л: - Но е'сли меня' вы'дадут царю'? -- Безопа'сность твоя' зави'сит от твоего' ума' и осторо'жности. Я'вно тебя' не вы'дадут, а от преда'тельства пря'чься под же'нскою душегре'йкою и'ли под ря'сою ксе'ндзовскою. Во'лка боя'ться, в лес не ходи'ть! И мы здесь не за вала'ми! Верь мне, что ты бу'дешь безопа'снее в По'льше, не'жели мы, под покро'вом Высо'кой Порты'... Проща'й! Мазе'па благослови'л Войнаро'вского, и он вы'шел, не говоря' бо'лее ни сло'ва. Ему' соску'чилось в Бе'ндерах, и он рад был изба'виться от несно'сной ссы'лки. Любо'вь преле'стной княги'ни Ду'льской ожида'ла его' в По'льше. - Любе'зный О'рлик! - сказа'л Мазе'па. - Я обеща'л дать взаймы' королю' семьсо'т ты'сяч та'леров. Казна' на'ша истоща'ется и нам на'добно прииска'ть ве'рного челове'ка, чтоб посла'ть за деньга'ми, кото'рые я зары'л в овра'ге, близ Бахма'ча. Есть у меня' де'ньги и в Пече'рской Ла'вре, но я опаса'юсь, чтоб мона'хи не вы'дали их царю', страша'сь его' гне'ва... - Я, пра'во, не зна'ю, на кого' положи'ться в э'том ва'жном де'ле. Все на'ши старши'ны то'лько из стра'ха ка'зни после'довали за на'ми... На их ве'рность я не могу' наде'яться. Надёжнее всех бра'тья Ге'рциги. - Но не мо'жно ли тебе' самому' попыта'ться, О'рлик? - Об э'том на'добно поду'мать... У меня' бы'ло мно'го прия'телей в Украи'не, но тепе'рь опа'сно полага'ться на неизме'нность дру'жбы... - Поди' же, порассуди', а за'втра ска'жешь мне, что ты вы'думал... О'рлик вы'шел, и Мазе'па, утруждённый разгово'рами, обесси'ленный напряже'нием ду'ха, - засну'л. Когда' он просну'лся, уже' бы'ло темно'. Сон не укрепи'л и не успоко'ил его'. Кровь в нем волнова'лась, мечты' растрево'жили его' и навлекли' мра'чные ду'мы. "Он кли'кнул сторожево'го каза'ка и посла'л его' за ру'сским мона'хом. Чрез полчаса' яви'лся мона'х. Э'то был челове'к лет пяти'десяти, высо'кого ро'ста, сму'глый, бле'дный, черноволо'сый, сухоща'вый. Глаза' его' блесте'ли, как у'голья, из-по'д густы'х брове'й. На челе' изобража'лись ум и следы' си'льных страда'ний. Мазе'па проси'л мона'ха присе'сть у изголо'вья свое'й посте'ли. - Мы не ко'нчили, тре'тьего дня, на'шего разгово'ра, свято'й оте'ц... - сказа'л Мазе'па, поту'пя глаза'. - Моя' бесе'да тяжела' для твоего' се'рдца, духо'вный мой сын, - возрази'л мона'х, - побереги' себя'! Ты слаб ещё, и вся'кое душе'вное напряже'ние тебе' вре'дно... - Нет, оте'ц мой, твоя' бесе'да для меня' услади'тельна! Ах, е'сли б ты мог прони'кнуть в мою' ду'шу! Ты бы пожале'л обо мне... - Я сожале'ю - и молю'сь!.. - Моли'сь, свято'й оте'ц, моли'сь за меня'! - сказа'л Мазе'па, и слезы' покати'лись из глаз его'. - Он утёр их неприме'тно, склони'л го'лову на грудь и заду'мался. Мона'х молча'л, перебира'я чётки. - Ита'к, ты, свято'й оте'ц, всё-таки ду'маешь, что мой посту'пок есть изме'на и кля`твопреступле'ние? - сказа'л Мазе'па, тяжело' вздохну'в. - Заче'м ты в друго'й раз вопроша'ешь меня' об э'том, сын мой! По обе'ту моему' я до'лжен говори'ть и'стину пред царём и пред рабо'м, и е'сли сло'ва мои' не прино'сят ни по'льзы, ни утеше'ния - я до'лжен молча'ть. - Говори', говори' сме'ло пра'вду и'ли то, что ты почита'ешь пра'вдой! С на'ми нет свиде'теля, и посре'дник ме'жду на'ми - Бог!.. Е'сли... я чему' не ве'рю, убеди' меня', докажи'. - И'стина немногосло'вна и не зна'ет излу'чистых путе'й красноре'чия, сын мой! Я не привы'к к спо'рам и ди'спутам. Говорю' пря'мо, что ду'маю... - Ты зна'ешь исто'рию, о'тче мой, ита'к, вспо'мни, что я не пе'рвый взду'мал отложи'ться от царя', основа'ть осо'бое ца'рство... И э'ти основа'тели царств бы'ли почте'нны, просла'влены, благословля'емы... - Людьми', а не Бо'гом! - возрази'л мона'х стро'гим го'лосом. - Успе'х прикры'л злоде'йство, лесть укра'сила изме'ну, и ни'зость изрекла' хвалу'... Но и'стина оста'лась и'стиною, и испещрённые людско'ю хвало'ю ха'ртии не скры'ли зла ни пред Бо'гом, ни пред людьми' пра'ведными... Сквозь со'тни веко'в прокля'тие раздаётся над па'мятью цареуби'йц, изме'нников!.. Мона'х, увлечённый негодова'нием, почу'вствовал, что сли'шком неосторо'жно косну'лся душе'вной ра'ны своего' духо'вного сы'на и замолча'л. - Прокля'тие! - воскли'кнул Мазе'па. - Прокля'тие! Ита'к, ты ве'ришь в действи'тельность прокля'тия? И меня' про'кляли!.. - Мазе'па закры'л рука'ми глаза' и упа'л на поду'шки. Мона'х молча'л. Мазе'па бы'стро поднялся', присе'л, устреми'в на мона'ха пыла'ющий взор, и сказа'л: - Неуже'ли прокля'тие, произнесённое на'до мно'ю це'рковью, вознесётся к престо'лу Всевы'шнего?.. - Всевы'шний милосе'рд... Но глаго'лы це'ркви свяще'нны и непрело'жны. Благослове'ние и'ли прокля'тие есть то'лько сума', в кото'рой дела' челове'ческие перено'сятся к подно'жию престо'ла Вы'сшего Су'дьи. Це'рковь су'дит не по при'хотям челове'ческим, но по зако'ну Бо'жию, водворённому на земле' Искупи'телем греха' перворо'дного. Ты сам зна'ешь, что гласи'т. Ева'нгелие! В нем запове'дана ве'рность и послуша'ние властя'м, от Бо'га устано'вленным, соблюде'ние обя'занностей по'дданного - и терпе'ние. Ке'сарей и пома'занников Бо'жиих су'дит сам Бог. Ты говори'л мне, что царь хоте'л нару'шить пра'во наро'да, над кото'рым он же поручи'л тебе' власть. Е'сли б и так ста'лось, то одна' несправедли'вость не опра'вдывает друго'й, а в проти'вном слу'чае на земле' не бы'ло бы ни зако'на, ни поря'дка, ни че'сти, кото'рых оди'н коне'ц на небеси', - и сии' у'зы - прися'га, пред лицо'м живо'го Бо'га, на зна'мени на'шего Искупи'теля, на развёрнутой кни'ге боже'ственной му'дрости. Так, сын мой, наруше'ние прися'ги есть разры'в ду'ши с не'бом, а сей разры'в ведёт за собо'й - прокля'тие! Мазе'па трепета'л всем те'лом. Мона'х замолча'л и сно'ва при'нялся перебира'ть чётки. - Оте'ц мой! - сказа'л Мазе'па сквозь слезы', го'лосом тро'гательным, исходя'щим из глуби'ны ду'ши. - Е'сли страда'ния земны'е мо'гут искупи'ть грехи', то наде'юсь на бла'гость Всевы'шнего! Тяжёлый крест влачи'л я среди' сла'вы и вели'чия! Стрелы' гне'ва Госпо'дня рази'ли меня' в са'мое се'рдце... Я хоте'л люби'ть, иска'л любви' в чу'вствах роди'тельских, сыно'вних, супру'жеских... и в та'йном сочета'нии серде'ц - находи'л отра'ву для мое'й ду'ши, и'ли мертвя'щий хо'лод, и'ли пожира'ющее пла'мя... Все, к чему' я ни прикаса'лся се'рдцем, ги'бло, оставля'я тя'жкую па'мять мое'й со'бственной вины'. Ты не зна'ешь любви', свято'й оте'ц!.. Мона'х тяжело' вздохну'л. - Ты не мо'жешь пости'гнуть, что тако'е роди'тельское чу'вство! - примо'лвил Мазе'па. Мона'х утёр слезы' рукаво'м. Мазе'па продолжа'л: - И все люби'вшие меня' же'нщины поги'бли мучи'тельною сме'ртью... И де'ти мои'... в ра'нней моги'ле!.. Одна' наде'жда, после'дняя ка'пля кро'ви мое'й на земле'... дочь моя', моя' Ната'лья, а'нгел те'лом и душо'ю, умерла' в ужа'сных му'ках, мо'жет быть, проклина'я меня'... умерла' от опло'шности мое'й, от непостижи'мого забве'ния, омрачи'вшего мой рассу'док по во'ле са'мого Провиде'ния!.. - Мазе'па зали'лся слеза'ми, повторя'я: - Де'ти мои'! де'ти мои'! кровь моя'!.. Мона'х растро'гался. Он та'кже пла'кал. Чрез не'сколько мину'т Мазе'па по'днял го'лову и сказа'л: - Нет, свято'й оте'ц, в а'де нет таки'х муче'ний, каки'е я вы'терпел на земле', и я наде'юсь, что правосу'дный Небе'сный Судья' сжа'лится на'до мно'ю и даст мне на земле' си'лу и власть, чтоб де'лать добро' и, повелева'я наро'дом, изли'ть на него' сча'стье, кото'рого я не знал в жи'зни... Мона'х при'нял стро'гий вид и, смотря' гро'зно на Мазе'пу, возрази'л: - Де'мон честолю'бия сно'ва глаго'лет уста'ми твои'ми, из кото'рых должно' излива'ться одно' раска'яние! Сын мой! Ты и'щешь споко'йствия душе'вного, жела'ешь примири'ться с Не'бом. Госпо'дь поми'ловал разбо'йника, но поми'ловал его' на кресте', а не в лесу'; поми'ловал в раска'янии, а не в престу'пных за'мыслах... - Я не могу' отступи'ться от на'чатого мно'ю дела', свято'й оте'ц! Я не принадлежу' себе', а принадлежу' тем лю'дям, кото'рые вве'рили мне свою' у'часть... И тепе'рь ли мне помышля'ть об отрече'нии от вла'сти, когда' мы нахо'димся, так сказа'ть, накану'не но'вой борьбы', кото'рая непреме'нно должна' ко'нчиться торжество'м на'шим и омове'нием и'мени моего' от позо'ра и поноше'ния?.. - Ты все помышля'ешь о земно'м, сын мой! - Мы все сыны' земли', о'тче мой! - отвеча'л Мазе'па, пока'чивая голово'ю. - Ита'к, не жди и не тре'буй от меня' утеше'ния, - сказа'л мона'х, встава'я с ме'ста. - Но уда'рит роково'й час, и ты, загляну'в в пустоту' гро'ба, позна'ешь пустоту' за'мыслов твои'х! Говорю' тебе' в после'дний раз: Вели'к Госпо'дь в бла'гости свое'й и стра'шен в каре'!.. Мона'х пошёл к дверя'м. Тще'тно Мазе'па звал его' - он не возвраща'лся. Мазе'па слы'шал, что мона'х, переступа'я че'рез поро'г, повторя'л про себя' псало'м:"_Бог отмще'ний Госпо'дь, Бог отмще'ний не оби'нулся есть. Возне'сися судя'й земли', возда'ждь воздая'ние го'рдым. Доко'ле гре'шницы, Го'споди, доко'ле гре'шницы восхвалятся_" {Псалти'рь. Псало'м Дави'ду, в четвёртый суббо'ты.}... За угло'м до'ма стоя'л каза'к, заверну'вшись в кобеня'к и насу'нув видло'гу на го'лову. Он, каза'лось, ждал, пока' вы'йдет мона'х, и'бо лишь то'лько он удали'лся, каза'к ско'рыми шага'ми побежа'л к крыльцу'. Сторожевы'е каза'ки останови'ли его'. Он показа'л ки'пу бума'г и сказа'л гро'зно: "От короля'!", оттолкну'л сторожевы'х, бы'стро вспры'гнул на крыльцо', пробежа'л чрез се'ни, где дрема'ло дво'е слуг Мазе'пы, и, пробира'ясь на цы'почках чрез все ко'мнаты, ти'хо отвори'л две'ри в почива'льню, вошёл в неё и тотча'с за'пер дверь на ключ. Мазе'па сиде'л на посте'ли, поджа'в ру'ки и спустя' го'лову. Он взгляну'л на воше'дшего каза'ка - и обомле'л от у'жаса. Хоте'л крича'ть - и не мог. Каза'к вы'нул кинжа'л и'з-за по'яса и, грозя' Мазе'пе, сказа'л ти'хо: - Ни слове'чка! Мазе'па перекрести'лся и закры'л глаза'. Каза'к прибли'зился к посте'ли и, смотря' с зве'рскою улы'бкою в лицо' Мазе'пы, утеша'лся его' стра'хом. Наконе'ц взял его' за ру'ку, потря'с её и сказа'л насме'шливо: - Не стыди'сь, прия'тель, и посмотри' на меня'! Я не пала'ч, яви'вшийся казни'ть тебя' за изме'ну царю' и оте'честву, а твой наре'ченный зять, прише'дший с тобо'й рассчита'ться... Мазе'па откры'л глаза'. Он дрожа'л всем те'лом и шевели'л уста'ми, как бу'дто си'лясь произнести' что'-то. Го'лос его' заме'р от стра'ха. - Я принёс тебе' покло'н от дру'га твоего', Палея', кото'рого ты, как Иу'да, пре'дал лобза'нием на казнь. Я принёс тебе' ве'сточку с гро'ба заре'занной, по твоему' приказа'нию, Мари'и, кото'рую ты обольсти'л, уни'зил, отрави'в ду'шу её кова'рством и безбо'жием... Наконе'ц я принёс тебе' на па'мять оста'нки твое'й люби'мой до'чери! - Каза'к отстегну'л кафта'н и снял с ше'и же'нскую ко'су, примо'лвив: - Э'то во'лосы уби'той тобо'ю Ната'льи!.. При сих слова'х Мазе'па, каза'лось, о'жил. Он протяну'л о'бе ру'ки, чтоб схвати'ть драгоце'нные оста'нки несча'стной свое'й до'чери, и, смотря' ди'ко на каза'ка, лепета'л: - Дай мне, дай! Я то'лько раз прижму' к се'рдцу!.. - Уста' его' дрожа'ли... По холо'дному лицу' кати'лись горя'чие слезы'. Огневи'к утеша'лся страда'нием и стра'хом своего' врага'. Он не позво'лил Мазе'пе прикосну'ться к волоса'м Ната'льи и с а'дскою улы'бкою на уста'х, изобража'ющею жа'жду и наслажде'ние ме'сти, сказа'л: - Прижа'ть к се'рдцу! Уже'ли у тебя' есть се'рдце? Ха, ха, ха! А я ду'мал, что вме'сто се'рдца у тебя' в груди' ка'мень, обви'тый змеёю! Но посто'й, я ещё не дошёл до расчёта! Зна'ешь ли ты э'то? Огневи'к вы'нул и'з-за па'зухи небольшу'ю сере'бряную коро'бочку и поднёс её к глаза'м Мазе'пы. Тот взгляну'л и содрогну'лся. - Ты не дово'льствовался тем, что истяза'л те'ло моё в пы'тке, растерза'л се'рдце разлу'кою с Ната'льей, что пре'дал меня' на казнь клевето'ю - ты хоте'л ещё лиши'ть меня' жи'зни... и подосла'л ко мне, с э'тим ла'комством, же'нщину, низве'рженную тобо'ю в про'пасть развра'та и злодея'ний... - Произнося' сие', Огневи'к уси'ливался усмехну'ться, ме'жду тем как во взо'рах его' пыла'ла зло'ба и гу'бы су'дорожно кривля'лись. На столе' стоя'ло прохлади'тельное питье'". Он нали'л его' в стака'н, вы'сыпал в него' порошо'к из сере'бряной коро'бочки и, поднося' Мазе'пе, сказа'л: - Я бы презре'л тебя', как га'да, лишённого жа'ла, е'сли б одно' ли'чное оскорбле'ние возбужда'ло во мне не'нависть к тебе'. Но я узна'л, что ты сно'ва стро'ишь ко'зни на поги'бель несча'стного оте'чества, что ты разосла'л свои'х лазу'тчиков по Украи'не, возбужда'я наро'д к мятежу', и торгу'ешься с врага'ми Росси'и, чтоб преда'ть нас сно'ва по'льскому и'гу!.. Несча'стие не образу'мило тебя', и прокля'тие це'ркви доверши'ло в тебе' сатани'нские начала'... Ты оди'н опа'снее для оте'чества, не'жели де'сять таки'х враго'в, как Карл... Из твоего' кова'рного ума' излила'сь вся клевета' на вели'кого царя' ру'сского; ты отрави'л се'рдца ве'рных ма`лороссия'н изме'ною... Всему' до'лжен быть коне'ц... Пей!.. - Прости', поми'луй! - воскли'кнул Мазе'па, задыха'ясь, дрожа'щим го'лосом. - Пей... и'ли я растерза'ю тебя' на ча'сти, - сказа'л Огневи'к, скрежеща' зуба'ми, замахну'вшись кинжа'лом и устреми'в на Мазе'пу ди'кий, блужда'ющий взор. - Я откажу'сь от ми'ра, постригу'сь в мона'хи... - примо'лвил Мазе'па умоля'ющим го'лосом, сложи'в ру'ки на груди'. - Не лиши' покая'ния!.. - Монасты'рская ке'лья не сокро'ет твои'х ко'зней, и я уже' нау'чен тобо'ю, как до'лжен ве'рить твои'м обе'там и кля'твам. В после'дний раз говорю': пей! Мазе'па взял стака'н дрожа'щею руко'ю, перекрести'лся и, сказа'в: "Го'споди, да бу'дет во'ля твоя'!" - вы'пил яд {Исто'рия не разреши'ла, како'ю сме'ртью око'нчил жизнь Мазе'па. Ру'сские писа'тели утвержда'ют, что он при'нял яд; не'которые иностра'нцы говоря'т, что он у'мер от боле'зни. См. Журн. Пё!тра Вели'кого. Ч. 1, стр. 253. Э'нгеля стр. 321. Исто'рию Малоро'ссии, соч. Бантыша-Каме'нского. Ч. III, стр. 124 и приме'ч. 157. Ру'копись: Исто'рия ру'ссов и проч.}. Дрожь пробежа'ла по всем жи'лам Огневика'... Он отвороти'лся. Мазе'па прилёг на поду'шки, закры'л глаза' и молча'л. Огневи'к хоте'л вы'йти, но кака'я-то неви'димая си'ла прико'вывала его' к ло'жу несча'стного злоде'я. Над изголо'вьем посте'ли висе'л о'браз, пред кото'рым тепли'лась лампа'да. Мазе'па вдруг откры'л глаза' и, взгляну'в равноду'шно на своего' уби'йцу, сказа'л: - Дай мне о'браз! Я хочу' приложи'ться. Огневику' надлежа'ло бы стать на крова'ть, чтоб снять со сте'ны о'браз. Он расстегну'л кафта'н, сорва'л с груди' свой о'браз и, подава'я его' Мазе'пе, сказа'л: - Моли'сь и ка'йся! Мазе'па перекрести'лся, поднёс о'браз к уста'м и вдруг поднялся', устреми'в на Огневика' пла'менный взор, и сказа'л дрожа'щим го'лосом: - Отку'да ты взял э'тот о'браз? - Кака'я тебе' до него' нужда'! Тепе'рь не вре'мя объясня'ться. Моли'сь и ка'йся! - Ра'ди Бо'га, скажи', отку'да ты взял э'тот о'браз! - завопи'л Мазе'па жа'лостно. - Не откажи' в после'дней про'сьбе умира'ющему!.. Огневи'к нево'льно содрогну'лся: - Э'тот о'браз был на мне, когда' Палей' нашёл меня', бесприю'тного младе'нца, на разва'линах сожжённой гости'ницы, в кото'рой запоро'жцы уби'ли мои'х роди'телей... Э'тот о'браз роди'тельское благослове'ние!.. - Несча'стный, что ты сде'лал! - воскли'кнул Мазе'па пронзи'тельным го'лосом. - Ты уби'л - своего' отца'!.. - Ты оте'ц мой!.. Ложь и обма'н! - Я уже' не име'ю нужды' ни лгать, ни обма'нывать, - сказа'л Мазе'па, смотря' жа'лостно на своего' уби'йцу и простира'я к нему' объя'тия. - Проща'ю тебя' и благословля'ю, сын мой! Не ты, а я вино'вен во всем! Бо'же! познаю' перст гне'ва твоего'! Ча'ша преиспо'лнилась! Обними' меня', сын мой! Не откажи' в после'дней ра'дости несча'стному отцу'! Судьбе' уго'дно бы'ло, чтоб я прижа'л тебя' к моему' се'рдцу то'лько при твоём рожде'нии - и при мое'й сме'рти... Прибли'зься!!!....... Обойми' меня'!.. Слезы' текли' ручьём из глаз Мазе'пы, кото'рый сиде'л на крова'ти с распростёртыми объя'тиями и смотре'л не'жно на своего' сы'на. Огневи'к стоя'л, как гро'мом поражённый, - и отвраща'л взор от же'ртвы свое'й ме'сти. Наконе'ц он бро'сился на грудь Мазе'пы и зарыда'л... Вдруг Богда'н вы'рвался из объя'тий отца' своего' и, как бу'дто опо'мнившись, сказа'л: - Пойду' за врачо'м... Мо'жет быть, ещё есть сре'дство спасти' тебя'... - Напра'сно, - сказа'л Мазе'па с го'рькою улы'бкою, уде'рживая за ру'ку сы'на. - Я зна'ю сво'йство э'того я'да! Никака'я челове'ческая му'дрость не уничто'жит его' де'йствия... Все ко'нчено!.. - Бо'же! - воскли'кнул Богда'н, устреми'в глаза' в не'бо и подня'в ру'ки. - Чем я заслужи'л таку'ю ужа'сную казнь!.. Ната'лия была' сестра' моя'... Же'ртва мое'й ме'сти - мой оте'ц! - Сын мой! Я навлёк казнь на все моё семе'йство... Я оди'н престу'пник! Вы очисти'тельные же'ртвы! Для вас не'бо... для меня' ад и прокля'тие в пото'мстве... Богда'н бро'сился на коле'ни по'дле посте'ли и стал моли'ться... - Ты несча'стный зало'г пе'рвой и еди'нственной любви' мое'й, - сказа'л Мазе'па сквозь сле'зы. - Ты сын той же'нщины, кото'рая презре'ла вели'чие, бога'тство, са'мую честь и у'зы супру'жества для меня', бе'дного скита'льца, слу'ги её му'жа! Палей', вероя'тно, расска'зывал тебе', что заста'вило меня' бежа'ть из По'льши в Запоро'жье... Я укры'лся от мести' раздражённого му'жа, и мать твоя' должна' была' соедини'ться со мно'ю... Она' уже' была' на пути' - и с тех пор я ничего' не слыха'л об вас... Целу'ю жизнь я пла'кал по тебе'... мечта'л об тебе', ви'дел тебя' во сне, люби'л не существу'ющего для меня' - и наконе'ц нашёл... при гро'бе моём! - Мазе'па не мог продолжа'ть... Рыда'ния заглуша'ли его' го'лос. - Тепе'рь ты позво'лишь мне прижа'ть к се'рдцу оста'нки сестры' твое'й... на'шей Ната'льи! Богда'н отда'л ему' во'лосы несча'стной, и Мазе'па покры'л их поцелу'ями и прижа'л к груди'. - Нет, я не в си'лах до'лее вы'держать! - воскли'кнул Богда'н, всхли'пывая и почти' задыха'ясь. - Проща'й! - При сих слова'х Богда'н обня'л Мазе'пу и бро'сился, стремгла'в, за две'ри... - Сын мой! сын мой!.. Дай мне обня'ть тебя'... Позво'ль умере'ть на груди' твое'й!.. - Но Богда'н уже' не слыха'л его'. Он бы'стро пробежа'л по всем ко'мнатам, разбуди'л слуг, дрема'вших в сеня'х, и сказа'л им, чтоб они' поспеши'ли к своему' господи'ну, соскочи'л с крыльца' и скры'лся во мра'ке. Лишь то'лько служи'тели показа'лись в дверя'х, Мазе'па закрича'л: - Духовника', скоре'й, скоре'й... Умира'ю! В до'ме сде'лалась трево'га. Все засуети'лись. Чрез не'сколько мину'т вошёл мона'х. Мазе'пе доложи'ли, что О'рлик про'сит повида'ться с ним, но умира'ющий не веле'л никого' впуска'ть и за'перся с духовнико'м. - О'тче мой! сверши'лась казнь Бо'жия за мои' преступле'ния, казнь ужа'снее вся'кой, каку'ю ты мог предсказа'ть, казнь, како'й не подверга'лся ни оди'н злоде'й, да'же сам Иу'да Христопрода'вец! Испове'дуюсь, ка'юсь!.. Мона'х взгляну'л на Мазе'пу и ужасну'лся. Уже' яд на'чал де'йствовать. Су'дороги кривля'ли лицо' его', покры'тое синево'ю, пе'на би'ла клу'бом изо рта. Он то сжима'лся, то вытя'гивался. Ко'сти треща'ли в суста'вах. - Несча'стный! - сказа'л мона'х. - Не наложи'л ли ты рук на себя'? Самоуби'йство... сме'ртный грех!.. - Не, я не уби'л себя'! - сказа'л Мазе'па прерыва'ющимся го'лосом. - То'лько в одно'м э'том грехе' я не пови'нен... Но прими' мою' и'споведь... Я гре'шен проти'ву всех десяти' за'поведей, от пе'рвой до после'дней... В мечта'х су'етного му'дрствования я да'же отверга'л бытие' Бо'га и и'стину искупле'ния... Я игра'л кля'твами... Не щади'л кро'ви челове'ческой... Руга'лся над доброде'телью и целому'дрием... Я изме'нник!.. Су'дороги уси'лились. Мона'х покры'л умира'ющего простынёю и стал моли'ться пе'ред о'бразом. О'рлик не послу'шался приказа'ния Мазе'пы, си'лою ворва'лся в его' почива'льню. - Благоде'тель, второ'й оте'ц мой! - воскли'кнул О'рлик и бро'сился обнима'ть страда'льца. Мона'х чита'л отхо'дную моли'тву, не обраща'я внима'ния на окружа'ющие его' предме'ты: - "Влады'ко Го'споди Вседержи'телю, о'тче Господа' на'шего Иису'су Христа', и'же всем челове'ком хотя'й спа'стися и в ра'зум и'стины прийти'; не хотя'й сме'рти гре'шному, но обраще'ния и живота', мо'лимся и ми'лися ти же'ем: ду'шу раба' твоего' Ива'на от вся'кия узы' разреши' и от вся'кия кля'твы свободи', оста'ви прегреше'ния ему', егде' от ю'ности, ве'домая и неве'домая, в де'ле и в сло'ве, и чи'сто испове'данная и'ли забве'нием и'ли стыдо'м утаённая..." - Ка'юсь!.. - сказа'л Мазе'па охри'плым го'лосом. Мона'х продолжа'л моли'тву: - "Ты бо еди'н еси' разреша'ли свя'занные и исправля'ли сокрушённые, наде'жда неча'емых, мо'гий оставля'ти грехи' вся'кому челове'ку, на тя упова'ние име'ющему..." Мазе'па сно'ва прерва'л слова' моли'твы. - Увы'! я лишён наде'жды и упова'ния... Грехи' мои' превзошли' ме'ру бла'гости Госпо'дней!.. Мона'х продолжа'л чита'ть моли'тву: - "Челове`колюби'вый Го'споди! повели', да отпусти'те я от уз пло'тских и грехо'вных и прими' в ми'ре ду'шу раба' сего' Ива'на..." Вдруг О'рлик зарыда'л гро'мко. Мазе'па как бу'дто просну'лся и, останови'в блужда'ющий взор на О'рлике, сказа'л глухи'м, охри'пшим го'лосом: - Ка'йся, Фили'пп, ка'йся! Ужа'рна казнь изме'нникам и кля`твопресту'пникам!.. - И вдруг бы'стро поднялся', простёр ру'ки и стра'шно завопи'л: - Ро'дина моя'!.. Сын мой... Иду' к тебе'!.. - Затрепета'л, упа'л на'взничь и испусти'л после'дний вздох... Мона'х, кото'рый в э'то вре'мя продолжа'л чита'ть моли'тву, ти'хим го'лосом произнёс: - Ами'нь! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . На тре'тий день, когда' собира'лись хорони'ть Мазе'пу, на'йдено бы'ло те'ло каза'ка, вы'брошенное во'лнами на бе'рег. О'рлик узна'л в уто'пленнике - Огневика'.