Фадде'й Булга'рин
Дими'трий Самозва'нец

1830


Что зло сде'ях, свиде'тельствуйте ми и не жалю'ся.
Софи'йский временни'к
Часть I

ГЛАВА' I
ВСТУПЛЕ'НИЕ

Совеща'тельная бесе'да у по'льского посла', ка'нцлера Льва Сапе'ги. Таи'нственный челове'к.
(1600 год, 12 ноября')

Огни' давно' уже' пога'сли в дома'х моско'вских жи'телей, но на Лито'вском подво'рье, в Царь-го'роде (1), ещё не ду'мали об успокое'нии. В ко'мнате посла', благоро'дного ка'нцлера лито'вского, Льва Сапе'ги, собра'лись на совеща'ние все чле'ны посо'льства. За больши'м столо'м, покры'тым зелёным сукно'м, сиде'ли паны' по'льские и лито'вские, в молча'нии ожида'я ре'чи ка'нцлера. В друго'й ко'мнате, во'зле стола' с бума'гами, находи'лись два писаря' посо'льства. Оди'н из них за'нят был чте'нием бума'г, друго'й беспреста'нно погля'дывал на дверь и, приме'тив, что она' не во'все затво'рена, встал с своего' ме'ста, подошёл потихо'ньку к печи' и стал внима'тельно прислу'шиваться к тому', что говоря'т в посо'льской ко'мнате.
-- Прошу' сади'ться, князь,-- сказа'л ка'нцлер воше'дшему в ко'мнату молодо'му вельмо'же.-- Мы то'лько вас и поджида'ли.
-- Извини'те, я сно'ва перечи'тывал заключе'ние Варша'вского се'йма и, сообража'я его' с притяза'ниями Моско'вского царя', ви'жу, что мы едва' ли не понапра'сну сюда' при'были,-- отвеча'л князь Яросла'в Друцкой-Соко'льницкий, сев на своём ме'сте.
-- Ещё де'ло не на'чато, а вы уже' сомнева'етесь в успе'хе,-- возрази'л ка'нцлер с кро'ткою улы'бкой.-- Пра'вда, что здесь нам не доброжела'тельствуют: я примеча'ю, что царь хо'чет уклони'ться от заключе'ния ве'чного ми'ра с По'льшею. Но, мо'жет быть, здра'вая поли'тика и бла'го челове'чества восторжеству'ют над ко'знями враго'в на'шего оте'чества, смуща'ющих царя' Бори'са злы'ми свои'ми науще'ниями. Попро'буем...
-- Не ду'маю, что'бы мы име'ли успе'х,-- сказа'л Станисла'в Варши'цкий, кастеля'н варша'вский.-- Давно' уже' Росси'я не име'ла столь му'дрого и вме'сте с тем столь хи'трого прави'теля, как Бори'с Годуно'в, кото'рый не по пра'ву рожде'ния, но одни'м умо'м и кова'рством дости'г ца'рского престо'ла. Э'тот хитре'ц сли'шком хорошо' зна'ет несча'стное положе'ние на'ших дел и не легко' согласи'тся на заключе'ние ми'ра. Коро'ль наш Сигизму'нд не хо'чет уступи'ть прав свои'х на шве'дский престо'л дя'де своему', ге'рцогу Ка'рлу Зюдерманла'ндскому, кото'рый осно'вывает свои' притяза'ния на вы'боре Шве'дского се'йма. Бори'с Годуно'в, та'кже и'збранный в цари' наро'дом, до'лжен подде'рживать ра'вные пра'ва своего' сосе'да, е'сли хо'чет, чтоб его' со'бственные пра'ва почита'лись свяще'нными и ненаруши'мыми, вопреки' насле'дственному поря'дку, кото'рый Бори'с ниспрове'ргнул, удали'в от избра'ния в цари' боя'р, кро'вных с ца'рским ро'дом. В ге'рцоге Зюдерманла'ндском Бори'с име'ет ве'рного сою'зника, кото'рый обеща'ет ему' уступи'ть часть И'нгрии и Каре'лии, е'сли ему' самому' уда'стся удержа'ть за собо'ю Ливо'нию. С друго'й стороны', Михаи'л, князь Воло'шский, отри'нутый иска'тель коро'ны по'льской, смуща'ет Бори'са свои'ми кова'рными предложе'ниями сою'за, зама'нивает в войну' про'тив По'льши и, в слу'чае вспоможе'ния, обеща'ет уступи'ть ему' це'лую Русь По'льскую. Крым страши'тся могу'щества Росси'и, и Казы-Ги'рей при'нял мир, как благодея'ние. Неприя'зненная По'льше А'встрия поны'не не отказа'лась от свои'х притяза'ний и наме'рения возве'сть на престо'л Я'геллов ге'рцога Максимилиа'на: она' не упу'стит слу'чая ополчи'ть Росси'ю про'тиву По'льши. С Да'ниею Бори'с наме'рен вступи'ть в те'сный сою'з родства'. Ливо'нии несно'сно католи'ческое влады'чество. Ита'к, все отноше'ния вне'шней поли'тики Росси'и кло'нятся к тому', чтоб утверди'ть Бори'са в неприя'зненном расположе'нии к По'льше, кото'рая тепе'рь осла'блена вну'тренними раздо'рами, вне'шнею войно'ю с Шве'циею, непоко'рностью казако'в, тата'рскими набе'гами, про'исками сосе'дей,-- и, скажу' открове'нно, нереши'тельностью на'шего короля' и несогла'сием дворя'нства.
-- Все э'то отча'сти справедли'во,-- возрази'л ка'нцлер,-- но вы смотри'те на предме'ты с одно'й то'чки зре'ния и ви'дите одну' тёмную сто'рону. Пра'вда, По'льша не име'ет сою'зников, осла'блена войно'ю и раздо'рами и тре'бует успокое'ния; но ве'рьте мне, что и Росси'я не так сильна', чтоб могла' нача'ть борьбу' из отдалённых вы'год. Дела' её на восто'ке не столь благоприя'тны, чтоб она' могла' свобо'дно де'йствовать на за'паде. С Пе'рсиею Росси'я в несогла'сии за грузи'нского царе'вича Алекса'ндра; с туре'цким султа'ном ни в войне', ни в ми'ре, одна'ко ж и не в дру'жбе. На кры'мскую прия'знь нельзя' полага'ться. Что же каса'ется до Шве'ции, то хотя' Бори'с сам сове'товал ге'рцогу Зюдерманла'ндскому объяви'ть себя' королём, но он сде'лал э'то для того' то'лько, чтоб воспрепя'тствовать соедине'нию Шве'ции с По'льшею и чтоб одни'м уда'ром осла'бить двух вражде'бных сосе'дей, а не из любви' к Ка'рлу и'ли не'нависти к Сигизму'нду. Вы ви'дите, как ме'дленно иду'т перегово'ры Боя'рской Ду'мы с шве'дскими посла'ми. Мне изве'стно, что полномо'чные ге'рцога Зюдерманла'ндского, Карл Ге'ндрихсон и Гео'ргий Кла'усон, та'кже жа'луются на упо'рство Бори'са, как и мы.-- Ка'нцлер захло'пал в ладо'ши, и дверь отвори'лась в друго'й ко'мнате.-- Господи'н Ивани'цкий, войди'те сюда'! -- сказа'л гро'мко Лев Сапе'га.
Пи'сарь, стоя'вший в безмо'лвии во'зле пе'чи, вошёл в кабине'т посла', поклони'лся всему' собра'нию и останови'лся у двере'й.
-- Объяви'те всем, что вы зна'ете о шве'дском посо'льстве,-- сказа'л ка'нцлер.
-- Говоря'т, что царь Бори'с тре'бует усту'пки На'рвы и что жи'тели Эсто'нии са'ми предлага'ют отложи'ться от Шве'ции и присоедини'ться к Росси'и,-- сказа'л пи'сарь.
-- Мо'жете удали'ться,-- сказа'л ка'нцлер пи'сарю, кото'рый неме'дленно вы'шел за две'ри и притвори'л их ти'хо.-- Ви'дите ли, господи'н кастеля'н,-- продолжа'л ка'нцлер,-- что и сою'з Ка'рла с Бори'сом не так и'скренен, как вы полага'ете. Чрез э'того молодо'го челове'ка, чрез Ивани'цкого, я узна'л мно'го таки'х веще'й, о кото'рых никогда' бы не мог догада'ться. Он хотя' по'льский дворяни'н, но греко-росси'йского испове'дания, получи'л первонача'льное воспита'ние у чернецо'в и посре'дством их име'ет здесь мно'го свя'зей. В его' ве'рности и расторо'пности я име'л мно'го слу'чаев удостове'риться. Вы зна'ете, господа', дела' вне'шние, но не зна'ете внутреннего' состоя'ния Росси'и. Я не хочу' объясня'ться о предме'тах, чу'ждых на'шему де'лу, но, во вся'ком слу'чае, до'лжен сказа'ть, что положе'ние на'ше не так отча'янно, как мно'гие из нас ду'мают.
-- Напра'сно стара'ются уве'рить вас, вельмо'жный ка'нцлер, в сла'бости царя' Моско'вского,-- сказа'л Илья' Пельгржи'мовский, пи'сарь Вели'кого кня'жества Лито'вского (2).-- Едва' прошло' два го'да, как це'лая Евро'па с удивле'нием слы'шала о неви'данном досе'ле ополче'нии в полмиллио'на во'инов, кото'рое царь Бори'с вы'ставил по одному' слу'ху о вооруже'нии Кры'мского ха'на! То'лько одно' усе'рдие к царю' и вну'тренняя кре'пость Росси'и могла' сде'лать тако'е чу'до!
-- Про'шлые времена', почте'"нный това'рищ! -- возрази'л ка'нцлер.-- С тех пор и сам царь Бори'с перемени'лся, и мно'гое измени'лось в его' ца'рстве. Но что бы ни бы'ло впереди', а нам должно' скрыва'ть своё нетерпе'ние и доса'ду и тве'рдо ше'ствовать к своёй це'ли. Во что бы то ни ста'ло мир до'лжен быть заключён, и'бо от э'того зави'сит бла'го нашего' оте'чества, кото'рое тре'бует споко'йствия.
-- Дурно'й мир даю'т да'ром, а хоро'ший на'добно добы'ть са'блею,-- сказа'л, покрасне'в, князь Друцкой-Соко'льницкий.-- С тех пор, как мы ста'ли учи'ться скрыва'ть на'шу доса'ду и как, по приме'ру италья'нских кня'зьков, на'чали со все'ми перегова'риваться, взве'шивать ка'ждое де'ло на ве'сах уто'нченной поли'тики, с тех пор сосе'ди на'ши возгорди'лись и переста'ли нас боя'ться. Перегова'риваться должно' при гро'ме пу'шек, гова'ривал поко'йный коро'ль наш, Стефа'н Бато'рий. Я та'кже ду'маю, что то'лько тот тракта'т про'чен, кото'рый припеча'тан рукоя'тью меча' победи'теля на по'роге побеждённого. Вы говори'те, что По'льша слаба' и истощена'. Нет! Слаб коро'ль По'льский, истощена' казна' респу'блики, утомлено' во'йско коро'нное в войне' за насле'дие Сигизму'нда; но По'льша бу'дет сильна', когда' ста'нет сража'ться за со'бственную честь и по'льзу. По-мо'ему, так дожида'ться здесь не'чего, и е'сли Бори'с ещё бу'дет томи'ть нас спо'рами о ца'рских ти'тулах, откла'дывать со дня на день приём наш и ме'длить отве'том на предложе'ния, то нам должно' сесть на коне'й и возврати'ться в Варша'ву. Е'сли респу'блика и'ли коро'ль отка'жутся от войны' и сте'рпят оби'ду, нанесённую Бори'сом, я сам пойду' войно'ю на Москву', подо'бно по'льскому дворяни'ну Ла'сскому, кото'рый от своего' лица' воева'л с Ри'мским импера'тором. Разошлю' универса'лы (3), соберу' посполи'тое руше'нье (4), соста'влю конфедера'цию (5) и уда'рю на Бори'са, кото'рый свое'ю казно'ю попла'тится мне за вое'нные изде'ржки... Вы са'ми, вельмо'жный ка'нцлер, говори'те, что Росси'я не так сильна', как мно'гие полага'ют!
-- Дово'льно сильна', одна'ко ж, чтоб расстро'ить нас на до'лгое вре'мя,-- отвеча'л ка'нцлер,-- е'сли мы, не помири'вшись с Шве'циею, не успоко'ив А'встрии и не наказа'в де'рзкого Воло'шского кня'зька, бро'симся в войну', не обду'мав средств к поддержа'нию её. Любе'зный князь, вы сли'шком горячо' принима'етесь за де'ло, кото'рое тре'бует велича'йшего терпе'ния, соображе'ний и хладнокро'вия. Вы зна'ете меня', господа', - зна'ете, что я никогда' не уклоня'лся от войны', что я сам сове'товал воева'ть, когда' была' в том на'добность, что я свои'ми со'бственными сре'дствами держа'лся в Ливо'нии и прину'дил царя' Ива'на Васи'льевича уступи'ть мне сию' страну', ку'пленную им кро'вью и золото'м. Но тепе'рь друго'е вре'мя, и я прошу' вас, господа', быть осторо'жными в реча'х с москвитя'нами и иностра'нцами, не грози'ть и не жа'ловаться. Ка'жется, что я досто'ин ва'шей дове'ренности; ита'к, предоста'вьте мне испо'лнить поруче'ние респу'блики так, как я его' обду'мал, и, сле'дуя мои'м сове'там, да'йте мне доказа'тельства того' уваже'ния, кото'рое я стара'юсь заслу'живать. Чрез два дни назна'чена пе'рвая аудие'нция у царя' Бори'са, на кото'рой, сохраня'я досто'инство нашего' наро'да, мы не должны' раздража'ть москвитя'н изли'шнею го'рдостью и выка'зыванием нашего' превосхо'дства. Вы пони'маете меня', господа'!
-- Де'лайте, что вам уго'дно,-- сказа'л Иоа'нн Сапе'га, воево'дич вите'бский,-- но я согла'сен с кня'зем Друцким-Сокольни'цким, что должно' тре'бовать реши'тельно отве'та на вопро'с: мир и'ли война'!
-- Мир и'ли война'! -- воскли'кнули в оди'н го'лос Михаи'л Фро'нцкевич, Ива'н Па'шка, Петр Ду'нин и Ива'н Бо-ру'цкий.
-- Господа'! -- возрази'л Андре'й Воропа'й, судья' орша'нский,-- заче'м пролива'ть напра'сно драгоце'нную кровь по'льскую, заче'м лиша'ть оте'чество защи'тников для приобрете'ния ми'ра, кото'рый мы мо'жем добы'ть на'шим терпе'нием и му'дростью на'шего ка'нцлера! Нам на'добно пре'жде помышля'ть о том, чтоб уси'лить на'ше регуля'рное во'йско, укрепи'ть грани'цы за'мками...
Князь Друцкой-Соко'льницкий прерва'л речь Воро'пая и сказа'л:
-- За'мки не уде'ржат сме'лого и не спасу'т трусли'вого. Рубежи' оте'чества тогда' то'лько мо'гут быть безопа'сны, когда' кичли'вый сосе'д бу'дет доведён до того', чтоб не смел переступи'ть за черту', проведённую са'блею по песку': тракта'т -- бума'га!
-- Господа'! -- сказа'л ка'нцлер, встав со своего' ме'ста,-- прошу' вас поко'рно по'мнить мои' сове'ты и пригото'виться к торже'ственной аудие'нции. Ма'ршал Боржеми'нский предста'вит вам утверждённый мно'ю церемониа'л. Жела'ю вам споко'йной но'чи!

-----

Лито'вское подво'рье состоя'ло из одного' большо'го деревя'нного до'ма в два жилья' и не'скольких изб, постро'енных ря'дом на дворе', во'зле хозя'йских зда'ний. Сии' строе'ния обнесены' бы'ли высо'ким забо'ром. Сам посо'л занима'л то'лько две ко'мнаты, и в про'чих помеща'лись осо'бы, составля'вшие его' сви'ту. В до'ме так бы'ло те'сно, что два писаря' посо'льства должны' бы'ли дово'льствоваться небольшо'ю светёлкою на чердаке'. Когда' все паны' разошли'сь по свои'м ко'мнатам, ка'нцлер веле'л пи'сарям удали'ться, сказа'в, чтоб они' к утру' пригото'вили ну'жные бума'ги.
Воше'дши в светёлку, Ивани'цкий поста'вил на стол свечу', за'пер две'ри и, присе'в на крова'ти, сказа'л:
-- Зна'ешь ли что, Бу'чинский? Ни посо'л, ни паны' ничего' здесь не сде'лают. Росси'я не бои'тся По'льши и не даст ми'ра за дешёвую це'ну. На'ши говоруны' крича'т, толку'ют, горяча'тся, а никто', кро'ме ка'нцлера, не понима'ет дела'. Но здесь и для его' высо'кого ума' нет просто'ра. Послу'шай, Бу'чинский, и'стинный ли ты друг мой?
-- Ра'зве от са'мой ю'ности я не дока'зывал тебе' э'того, ра'зве ты име'ешь причи'ны сомнева'ться? Ты мне спас жизнь в Ле'мберге, а у меня', брат, хоро'шая па'мять на долги'.
-- Ита'к, знай, что я оди'н в состоя'нии дать про'чный мир По'льше.
-- Ты! По'лно шути'ть, Ивани'цкий!
-- Нет, я не шучу', любе'зный друг!
При сих слова'х Ивани'цкий встал с своего' ме'ста, подошёл к Бу'чинскому, кото'рый стоя'л во'зле стола', и, положи'в ему' ру'ку на плечо', сказа'л:
-- Бу'чинский, ты зна'ешь, что я бе'дный сирота', без ро'ду, без пле'мени, без состоя'ния, сперва' воспи'танный, ра'ди Христа', ру'сскими чернеца'ми, а по'сле, из милосе'рдия же, при'зренный отца'ми иезуи'тами и обу'ченный в их шко'лах вме'сте с тобо'ю. Вот все, что тебе' изве'стно! Ты ду'маешь, что прони'к в ду'шу мою', пости'гнул нрав мой и мо'жешь предузнава'ть все мои' жела'ния, наме'рения. Ошиба'ешься, жесто'ко ошиба'ешься, друг мое'й ю'ности! Ты во'все не зна'ешь меня'. Скажу' тебе' то'лько, что мне не суждено' пресмыка'ться в толпе'. По'прище мое' на земле' ещё не наче'ртано судьбо'ю: у'часть моя' ещё сокры'та от люде'й. Я, как не'кий дух без о'браза, ношу'сь над бе'здною, и ещё суд Бо'жий не произнёс гла'сно, должно' ли мне поги'бнуть и'ли вознести'сь превы'ше земно'го. Ещё не решено', что меня' ожида'ет: прокля'тия и'ли благослове'ния, поноше'ние и'ли сла'ва! -- Ивани'цкий подошёл к окну'; лицо' его' пыла'ло, на глаза'х наверну'лись сле'зы.
Бу'чинский с беспоко'йством подошёл к своему' това'рищу и, взяв его' за ру'ку, сказа'л:
-- Друг мой, что с тобо'ю сде'лалось? Не бо'лен ли ты? Ивани'цкий го'рько улыбну'лся.
-- Никогда' не име'л я тако'й ну'жды быть здоро'вым душо'ю и те'лом,-- отвеча'л он,-- и никогда' не был так здоро'в и бодр, как ны'не.
-- Ита'к, объясни'сь! Что зна'чат мра'чные твои' мечты', исполи'нские наде'жды, зага'дочные предприя'тия...
-- Друг мой! Судьба' вве'рила мне та'йну, от кото'рой зави'сит у'часть мно'гих миллио'нов люде'й, прико'ванных к у'части одного' челове'ка. Тепе'рь я не име'ю права' откры'ть э'ту та'йну; она' принадлежи'т не мне одному'. Ме'жду тем, пришло' вре'мя де'йствовать. Прошу' тебя', не изъявля'й ни любопы'тства, ни удивле'ния при всем, что ты уви'дишь, и оста'вь меня' де'йствовать свобо'дно, не обременя'я вопро'сами, не терза'я подозре'ниями, не вредя' изъявле'нием пред други'ми сомне'ния на мой счет. Я бу'ду ча'сто отлуча'ться, бу'ду иногда' каза'ться тебе' стра'нным, непоня'тным, подозри'тельным. Но кляну'сь тебе' Бо'гом и че'стью, что все мои' посту'пки бу'дут клони'ться ко бла'гу По'льши. При э'том я до'лжен тебе' сказа'ть, что и твоё сча'стье сопряжено' с успе'хом моего' предприя'тия. По'мни, Бу'чинский, что е'сли Бо'гу уго'дно бу'дет благослови'ть моё наме'рение, что е'сли я бу'ду вели'к, то и ты бу'дешь сча'стлив мои'м вели'чием. Я храни'тель та'йны, кото'рая воскреси'т мёртвых из гробо'в, подви'гнет бра'та на бра'та, отца' на сы'на, сы'на на отца'; та'йны, от кото'рой ты'сячи поги'бнут и ты'сячи восторжеству'ют, кото'рая прольёт реки' кро'ви и рассы'плет го'ры зо'лота, одни'м сло'вом, в душе' моёй погребена' та'йна, от кото'рой изменя'тся на земле' ве'ра, зако'ны, обы'чаи, поколе'блются престо'лы!
-- Ивани'цкий! Ты приво'дишь меня' в у'жас,-- сказа'л Бу'чинский, при'стально смотря' в лицо' своему' дру'гу.-- Я опаса'юсь, чтоб ты не связа'лся с каки'ми-нибудь обма'нщиками, чернокни'жниками, кото'рые, по'льзуясь пы'лкостью твоего' воображе'ния, бу'дут стара'ться вовле'чь тебя' в каки'е-нибудь у'жасные за'мыслы. Друг мой! Ты мо'жешь заплати'ть жи'знью и че'стью за своё легкове'рие.
-- Что зна'чит жизнь! -- воскли'кнул Ивани'цкий.-- Стои'т ли хлопота'ть о жи'зни, когда' судьба' позволя'ет мне вы'брать из свое'й у'рны все и'ли ничего'? Честь! каки'е неле'пые поня'тия име'ем мы о че'сти! За'втра бу'дет на'звано че'стным, похва'льным, сла'вным то са'мое, что сего'дня называ'ется бесче'стным, укори'тельным, посты'дным. Друг мой! я с пе'рвого сло'ва не скрыва'л пе'ред тобо'ю опа'сности моего' положе'ния, но э'та опа'сность не коснётся тебя', е'сли ты сам того' не пожела'ешь. Что же до меня' каса'ется, я презира'ю жизнь, смерть и опа'сности и страшу'сь то'лько неуда'чи. Что ты смо'тришь на меня' так при'стально? Успоко'йся. Друг твой не изме'нит ни че'сти, ни до'лгу; напро'тив того', он испо'лнит долг свой для че'сти. Будь терпели'в, ты все узна'ешь и не то'лько не лиши'шь меня' своего' уваже'ния, но бу'дешь чтить бо'лее, не'жели тепе'рь. Повторя'ю: не могу' тебе' откры'ть та'йны и сно'ва прошу', чтоб ты этого' от меня' не тре'бовал. Я тебе' сказа'л уже', что я пове'ренный э'той та'йны -- то'лько пове'ренный, и что у'часть миллио'нов люде'й зави'сит от мое'й скро'мности.
-- Бог с тобо'ю, де'лай что хо'чешь! -- сказа'л Бу'чинский.-- Я опаса'юсь одного', чтоб ты неумы'шленно не ввел в хло'поты на'шего посо'льства и тем са'мым не повреди'л дела'м респу'блики.
-- На э'тот счет будь споко'ен,-- возрази'л Ивани'цкий.-- Все обду'мано, все устро'ено благоразу'мно. Тепе'рь ты до'лжен мне оказа'ть пе'рвую услу'гу. Мне на'добно сей час вы'йти со двора': проводи' меня' до кали'тки и запри' её за мно'ю.
-- Но ключ у ма'ршала Боржеми'нского!
-- У меня' есть друго'й,-- отвеча'л Ивани'цкий.-- Пора', ско'ро уда'рит по'лночь, на'добно одева'ться.
Ивани'цкий вы'двинул из-по'д крова'ти чемода'н и вы'нул из него' мона'шескую ря'су и клобу'к.-- Вот э'та оде'жда спасёт меня' от всех опа'сностей,-- сказа'л он.-- Э'та оде'жда отвори'т мне в Москве' все вхо'ды и вы'ходы и защити'т лу'чше вся'кого панцыря'.
Пока' Ивани'цкий надева'л ря'су пове'рх своего' пла'тья, друг его', присе'в в углу', смотре'л на него' мра'чно и с чу'вством сострада'ния. Ивани'цкий заткну'л за по'яс кинжа'л, положи'л в карма'ны крути'цы, и'ли ма'лые пистоле'ты, пото'м, наки'нув на себя' плащ, и наде'в ша'пку, вы'нул из-по'д изголо'вья свое'й посте'ли мото'к бечёвки, прикрепи'л к окну' оди'н коне'ц, к кото'рому привя'зана была' грему'шка, а дру'гой коне'ц с пу'лей вы'бросил за окно'.
-- Тепе'рь проводи' меня', друг! -- сказа'л Ивани'цкий.-- Э'тот коне'ц бечёвки я перебро'шу чрез забо'р, чтоб не стуча'сь в воро'та разбуди'ть тебя', когда' я возвращу'сь домо'й. До све'та я бу'ду здесь. Мой ключ оста'нется у тебя'. Ну, пойдём же! Проводи' меня'.
Бу'чинский в безмо'лвии проводи'л Ивани'цкого до воро'т и, взяв от него' плащ и ша'пку, пожа'л ру'ку и сказа'л ему' гру'стно:
-- Дай Бог счастли'во! -- Он притвори'л потихо'ньку кали'тку и поспе'шно возврати'лся в свою' светёлку.

ГЛАВА' II
Пе'рвая и'скра междоусо'бия. Мсти'тель, восста'вший из гро'ба.

Осторо'жно пробира'лся Ивани'цкий в темноте' по мостка'м. Скрип досо'к под его' нога'ми и лай соба'к на сосе'дних двора'х прерыва'ли тишину' мра'чной но'чи. На конце' у'лицы стро'ился но'вый дом: здесь лежа'ли ку'чи брёвен и досо'к. Ивани'цкий, прибли'зившись к сему' ме'сту, сви'стнул три ра'за, и ему' отвеча'ли тем же. Вско'ре показа'лся и'з-за сру'ба челове'к, та'кже в мона'шеском пла'тье. Он бы'стрыми шага'ми прибли'зился к Ивани'цкому.
-- Ты ли э'то, оте'ц Леони'д?-- спроси'л Ивани'цкий.
-- До'лго заста'вил ты себя' ждать, прия'тель,-- отвеча'л мона'х,-- во'здух сыр, ве'тер пронзи'телен; я продро'г от хо'лоду. На'ши та'кже, ве'рно, беспоко'ятся, поджида'я до полу'ночи.
-- Не моя' вина',-- сказа'л Ивани'цкий.-- В посо'льстве бы'ло совеща'ние, и я не мог отлучи'ться. Но ещё до све'ту мно'го вре'мени, а мы с тобо'ю, оте'ц Леони'д, в час сде'лаем бо'лее, не'жели други'е в су'тки.
-- Да, мы с тобо'ю! Но не все на'ши прия'тели на нас похо'жи,-- отвеча'л мона'х.-- В э'ти седы'е головы' не вобьёшь то'лку и молотко'м. Но поспеши'м к Булга'кову. Береги'сь: на'добно переле'зть чрез э'ти ку'чи лесу'. Рога'тки (6) мы не сдви'нем с тобо'ю вдвоём.
-- Ви'данное ли де'ло, чтоб у'лицы загора'живать на ночь рога'тками! -- воскли'кнул Ивани'цкий.-- У люде'й э'то быва'ет тогда' то'лько, когда' го'род в оса'де неприя'тельской, а здесь, среди' ми'ра и тишины', ме'жду свои'ми бра'тьями!.. Но Бори'с Федо'рович осаждён свое'ю со'вестью на ца'рском престо'ле и рад бы заго'родиться от ве'тра, чтоб он ему' не дул в у'ши вестя'ми из У'глича.
-- Поти'ше, брат! -- сказа'л Леони'д.-- По'мни, что здесь ты не в По'льше. У нас в са'мом де'ле ка'жется, что ве'тры име'ют у'ши для подслу'шивания и язы'к для доно'сов.
-- Ско'ро заткнём мы э'ти любопы'тные у'ши и укороти'м болтли'вые языки'! -- сказа'л Ивани'цкий.
Леони'д взял Ивани'цкого за ру'ку и повёл чрез бре'вна. Они' ско'ро скры'лись в темноте'.
На углу' Ники'тской у'лицы находи'лся дом боя'рина Меньшого-Булга'кова. В пере'дней избе' дубо'вый стол покры'т был узо'рчатою ска'тертью. На сто'ле стоя'ли две больши'е сере'бряные сто'пы с романе'ею, фля'га с сла'дкою во'дкой, не'сколько сере'бряных ко'вшиков и ча'рок, соло'нка, и лежа'л бе'лый, как снег, папо'шник. Пе'ред о'бразом тепли'лись три лампа'ды и освеща'ли избу' бле'дным све'том. На скамья'х и на лежа'нке сиде'ли ве'рные друзья' и ро'дственники боя'рина Меньшого-Булга'кова: князь Ива'н Андре'евич Та'тев, князь Григо'рий Пё!трович Шаховско'й, дворя'не Алексе'й Рома'нович Плеще'ев, Петр Хрущо'в, боя'рский сын Ива'н Бороши'н, дьяк Григо'рий Аки'нфиев и чернецы' Пи'мен и Варлаа'м. Сере'бряные сто'пы остава'лись неприкоснове'нными и собесе'дники бы'ли погружены' в заду'мчивость. Хозя'ин поха'живал по ко'мнате, с беспоко'йством прислу'шивался к две'рям и о'кнам и наконе'ц сказа'л:
-- Не случи'лось ли како'го несча'стья с отцо'м Леони'дом? В ны'нешнее вре'мя -- добра' не ждать! Он обеща'л откры'ть нам ва'жную та'йну, а мы, как де'ти, послу'шались и собра'лись, не поду'мав ни о голова'х, ни о живота'х на'ших. Извини'те, преподо'бные отцы' Пи'мен и Варлаа'м, но в дела'х мирски'х нельзя' тве'рдо полага'ться на ва'шу бра'тью: вы те'лом и душо'ю слу'жите царю' Бори'су Федо'ровичу.
-- Как подаба'ет ка'ждому правосла'вному, ка'ждому ру'сскому,-- сказа'л Пи'мен.
-- Чему' у'чим, тому' и после'дуем,-- примо'лвил Ва'р-лаам.-- Но к чему' твои' сомне'ния, че'стный боя'рин? Оте'ц Леони'д челове'к ве'рный, кре'пкий в сло'ве и твёрдый в дела'х. Опаса'ться тебе' не'чего; я уве'рен, что Леони'д собра'л нас не на изме'ну царю', не на грех пе'ред Бо'гом.
-- Ны'не казня'т не за изме'ну, а по одному' подозре'нию в изме'не,-- сказа'л князь Та'тев.-- Е'сли царь Бори'с Федо'рович узна'ет, что мы собра'лись вы'слушать де'ло, кото'рого он не зна'ет, то и дово'льно, чтоб попа'сть в опа'лу, а мо'жет быть, как говори'т Булга'ков, и заплати'ть голово'ю за неуме'стное любопы'тство.
-- Голове' и без того' не векова'ть на плеча'х! -- сказа'л князь Шаховско'й,-- а чему' быть, того' не минова'ть. Во'лка боя'ться, в лес не ходи'ть.
-- Тебе' хорошо' так говори'ть, князь Григо'рий! -- сказа'л боя'рин Меньшой-Булга'ков,-- ты оди'н, как перст, без отца', без ма'тери, без семьи'. Жизнь твоя' со'бственный твой пе'нязь. Но на на'ших ду'шах лежи'т отве'т пе'ред Бо'гом и людьми' за безви'нных малю'ток, за жен, кото'рые пойду'т с сумо'ю по ми'ру!
-- Не понима'ю, отчего' на вас напа'л тако'й неза'пный страх! -- воскли'кнул дворяни'н Петр Хрущо'в.-- Мы собра'лись к тебе', дя'дя, попирова'ть -- и де'ло с концо'м. До сих пор Бори'с Федо'рович не запрети'л нам есть и пить у родны'х и прия'телей. Здоро'вье госуда'ря, Царя' Бори'са Федо'ровича !
Хрущо'в взял тяжёлую стопу', вы'пил вина' и по'дал её хозя'ину, примо'лвив:
-- Прочти', дя'дя, на'дпись на свое'й посу'дине: пей, не робе'й!
Булга'ков перекрести'лся, вы'пил вина' и, поста'вив стопу' на стол, сказа'л:
-- Не робе'л я в би'твах с кры'мцами и лито'вцами, не оробе'ю и тепе'рь: но страшне'е сме'рти опа'ла ца'рская, кото'рая отнима'ет кусо'к хле'ба у семьи' и лиша'ет че'сти пред соо'тчичами!
-- Тёмная ночь принесла' тебе' чёрные мы'сли, Ники'та Петро'вич,-- сказа'л Пи'мен.-- Вот и я пью здоро'вье царя' Бори'са Федо'ровича. Да пода'ст ему' Госпо'дь долгоде'нствие!
-- Пода'й сюда' стопу', о'тче Пи'мен,-- сказа'л Варлаа'м,-- и я провозглашу' ца'рское здра'вие.
Сере'бряные сто'пы с романе'ею обошли' круго'м при восклица'ниях многоле'тия царю' Бори'су и возврати'лись на стол пусты'ми.
В э'то вре'мя послы'шался стук у воро'т. Собесе'дники вскочи'ли с мест свои'х, хозя'ин побежа'л за две'ри. Чрез не'сколько мину'т он возврати'лся с двумя' мона'хами. Оди'н из них был оте'ц Леони'д, а друго'й Ивани'цкий в мона'шеской оде'жде.
-- Прости'те мне, отцы' и бра'тья, что я неумы'шленно заста'вил до'лго ждать себя',-- сказа'л Леони'д, переступи'в чрез поро'г, перекрестя'сь сперва' пе'ред ико'нами и поклони'вшись на все сто'роны,-- я до'лжен был отыска'ть моего' това'рища, кото'рого вы ви'дите пе'ред собо'ю. Э'то и'нок Остро'жского монастыря' на Украи'не, в во'тчине По'льского короля' Сигизму'нда, кото'рый позволя'ет правосла'вию процвета'ть в свое'й держа'ве. Е'сли вы ве'рите мне, отцы' и бра'тья, ве'рьте бра'ту Григо'рию, как самому' мне: он ру'сский ве'рою и душо'ю и лю'бит мать на'шу, Росси'ю, бо'лее жи'зни, чтит её пе'рвою по'сле Бо'га и святы'х его' уго'дников. Он вам пове'дает де'ло вели'кое...
Ивани'цкий ни'зко поклони'лся на все сто'роны и молча'л.
-- О'тче Леони'д! -- воскли'кнул Варлаа'м,-- ты пришёл к нам с ве'рою, любо'вью и наде'ждою, а не'которые из нас почита'ют тебя' Иу'дою; ду'мают, что ты и'ли преда'шь нас подозри'тельности ца'рской, и'ли предло'жишь де'ло, проти'вное ве'рности на'шей к царю'...
-- Э'того никто' не говори'л! -- возрази'л Булга'ков.
-- Ма'лыми слова'ми ча'сто обнару'живаются вели'кие за'мыслы,-- промо'лвил Пи'мен.-- Здесь не говорено' э'того сло'ва в сло'во, что сказа'л Варлаа'м, но сомне'ние и недове'рчивость уже' давно' подерну'ли се'рдца, как тума'н покрыва'ет во'ду пе'ред восхожде'нием со'лнца.
-- Говорено' бы'ло не об отце' Леони'де,-- сказа'л Булга'ков,-- но вообще' обо всех нас. И кому' ны'не мо'жно вполне' доверя'ть!
-- Тому', кто чтит Бо'га и лю'бит оте'чество бо'лее жи'зни и всех благ мирски'х. Тому', кто ве'рен до'лгу и прися'ге,-- сказа'л Леони'д.-- Я пришёл не смуща'ть вас в ве'рности к ца'рскому ро'ду, но утверди'ть в ней. Да поги'бнет вся'кий преда'тель ца'рской кро'ви, вся'кий злоумы'шленник проти'ву вла'сти, Бо'гом устано'вленной! Так, пре'жде не'жели я откро'ю вам та'йну, кото'рая возраду'ет се'рдце ва'ше, как возра'довало наро'д Бо'жий избавле'ние из нево'ли еги'петской и плене'ния вавило'нского, вы должны' мне дать кля'тву и утверди'ть её кре'стным целова'нием, что ка'ждый из вас не пожалеёт ни кро'ви, ни живота', ни роду', ни пле'мени для утвержде'ния на престо'ле Рю'риковом роду' ца'рского и что в слу'чае, е'сли 6 у кото'рого из вас недоста'ло охо'ты и'ли сме'лости на до'брое де'ло, тот бу'дет молча'ть о том, что услы'шит, и не откро'ет дела' ни в пы'тке, ни от прельще'ния. Вы сомнева'лись во мне, но я доверя'ю вам и тре'бую от вас кре'стного целова'нья, еди'нственно для спасе'ния душ ва'ших, чтоб вы, по нескро'мности и'ли по дья'вольскому наважде'нию, не измени'ли де'лу свято'му и не подве'ргли себя' мще'нию небе'сному.
-- Но е'сли э'то де'ло ца'рское, то заче'м он не избра'л свои'х люби'мцев для хране'ния та'йны, столь к нему' бли'зкой?-- сказа'л князь Та'тев.-- Тебе' изве'стно, о'тче Леони'д, что мы все, собра'вшиеся здесь мирски'е лю'ди, е'сли не в я'вной опа'ле, то, по кра'йней ме'ре, не люби'мы Бори'сом Федо'ровичем и лишены' на'ших мест и в во'йске, и в Ду'ме. Е'сли ты пове'ренный ца'рский, то лу'чше бы сде'лал, когда' б отыска'л други'х люде'й на Москве', бо'лее любе'зных Бори'су Федо'ровичу. Я хотя' не име'ю никако'го зло'го у'мысла проти'ву моего' госуда'ря, но не хочу' служи'ть ему' ина'че, как по я'вному его' повеле'нию. Не жела'ю знать твое'й та'йны.
-- Вот что де'льно, то де'льно,-- примо'лвил князь Шаховско'й.-- Е'сли царю' Бори'су Федо'ровичу угрожа'ет кака'я беда' та'йная и'ли е'сли ему' приви'делось како'е злосча'стие, у него' мно'го ра'тных и ду'мных люде'й и без нас.
-- Заче'м нам целова'ть крест в друго'й раз на ве'рность?-- примо'лвил Булга'ков.-- Мы уже' раз присяга'ли ему' и слу'жим и те'рпим, как уме'ем и как смо'жем.
-- Высо'кие боя'ре! давно' ли вы пи'ли за здра'вие царя' Бори'са Федо'ровича?-- сказа'л с улы'бкою Пи'мен.
-- И опя'ть вы'пьем, е'сли уго'дно; но на та'йные слу'жбы для него' не гото'вы, е'сли не полу'чим от него' прика'зу,-- возрази'л Хрущо'в.
-- Я до сих пор молча'л и слу'шал,-- сказа'л дворяни'н Ива'н Бороши'н,-- но тепе'рь позво'льте и мне объясни'ться. О'тче Леони'д! я зна'ю тебя' давно', многокра'тно слыха'л от тебя' ре'чи, во'все проти'вные тому', что нам говори'шь тепе'рь. Бу'ду открове'нен: не одна'жды ты приводи'л меня' в страх в на'ших та'йных бесе'дах твои'ми сме'лыми сужде'ниями о сре'дствах, употреблённых царём Бори'сом Федо'ровичем к достиже'нию престо'ла, и о дела'х его' ца'рствования. Ны'не ты явля'ешься к нам для объявле'ния ва'жной та'йны, с кото'рою, по твои'м слова'м, сопряжено' бла'го Росси'и и на'ше со'бственное, и начина'ешь увеща'нием быть ве'рными и пре'данными царю' Бори'су Федо'ровичу. Во'ля твоя', о'тче Леони'д, но ты и мне да'же ка'жешься подозри'тельным, осо'бенно введе'нием чужезе'мца и незнако'мца в на'шу бесе'ду.
-- Зако'н и со'весть повелева'ют знать пре'жде о том, в чем должно' целова'ть крест: челове'к отвеча'ет пред Бо'гом и людьми' то'лько за до'брую свою' во'лю, за де'ло обду'манное,-- примо'лвил дьяк Аки'нфиев.
-- Все ли вы вы'сказали?-- сказа'л Леони'д, ти'хо улыбну'вшись.-- Е'сли все, то позво'льте и мне говори'ть в свою' о'чередь. Я вам говори'л о ве'рности и пре'данности к ца'рской кро'ви: э'то долг ка'ждого ру'сского, ка'ждого че'стного челове'ка, жела'ющего спасе'ния душе' свое'й; но уста' мои' не произнесли' и'мени Бори'са Федо'ровича. Не пра'вда ли?
-- Изъясни'сь, ра'ди Бо'га, изъясни'сь! -- воскли'кнул Булга'ков.
-- Целу'йте крест на ве'рность и молча'ние, тогда' все узна'ете,-- сказа'л Леони'д хладнокро'вно, вы'нул и'з-за па'зухи распя'тие и по'днял его' вверх. Не'сколько мину'т продолжа'лось молча'ние.
-- Покляни'сь пре'жде ты с свои'м прия'телем, прише'льцем, что ты не изменя'ешь нам, не криви'шь душо'ю и де'йствуешь по пра'вде и по со'вести,-- сказа'л Булга'ков.
-- Кляну'сь и'менем Бо'га, в Тро'ице Свято'й еди'ного, что скоре'е пожела'ю поги'бели душе' мое'й, не'жели помышлю' измени'ть вам и вовле'чь вас в изме'ну,-- сказа'л Леони'д,-- да помо'жет мне во всем Госпо'дь Бог, так как я и'скренен с ва'ми.
Ивани'цкий повтори'л кля'тву и поцелова'л крест по'сле Леони'да.
-- Быть так! -- воскли'кнул князь Шаховско'й.-- Кляну'сь сохрани'ть в та'йне все, что здесь услы'шу и уви'жу, и е'сли изменю' кля'тве, да преда'ст меня' Госпо'дь Бог на муче'ния вре'менные и ве'чные! -- Шаховско'й перекрести'лся и поцелова'л крест.
-- Куда' ты, князь Григо'рий Петро'вич, туда' и я: хоть в ого'нь, хоть в во'ду,-- сказа'л Хрущо'в, произнёс кля'тву и поцелова'л крест.
-- Не нам сомнева'ться в ве'рности на'шего бра'та,-- сказа'л Пи'мен и та'кже поцелова'л крест с Варлаа'мом.
-- Ты был мне друг, о'тче Леони'д,-- примо'лвил Боро'шин,-- и кля'тва твоя' рассе'яла во мне все подозре'ния. Я твой.
Все целова'ли крест и все произнесли' обе'т, кро'ме хозя'ина, кня'зя Та'тева и дья'ка Аки'нфиева. Булга'ков сиде'л на скамье' и смотре'л при'стально на кня'зя Та'тева, кото'рый стоя'л в отдале'нии от то'лпы и, сло'жа ру'ки на груди', спустя' го'лову, погру'жен был в ду'му. Все собесе'дники сно'ва замолча'ли и посма'тривали на двух боя'р и у'много дья'ка, кото'рые, каза'лось, хоте'ли от них отложи'ться. Наконе'ц князь Та'тев, как бу'дто воспря'нув от сна, приоса'нился, перекре'стился, подошёл в молча'нии к Леони'ду и, произнеся' кля'тву, поцелова'л крест.
-- Любе'зный сват, Ники'та Петро'вич!-- сказа'л князь Та'тев Булга'кову,-- вспо'мни, что ты нас созва'л к себе' в дом, в круг ве'рных друзе'й: тебе' ли остава'ться за на'ми, когда' мы все целова'ли крест на ве'рность и молча'ние?
-- Благослови' Го'споди! -- воскли'кнул Булга'ков, встав с своего' ме'ста,-- но мне все ка'жется, что мы зате'яли что'-то недо'брое и что я винова'т, послу'шавшись тебя', о'тче Пи'мен. Но воро'чаться по'здно. Да испо'лнится свята'я во'ля твоя', Го'споди! -- Булга'ков перекрести'лся, произнёс кля'тву и поцелова'л крест. Дьяк Аки'нфиев сде'лал то же.
-- Тепе'рь де'ло решено'! -- сказа'л Леони'д.-- Мо'лю Бо'га, да ниспошлёт свято'му де'лу счастли'вый коне'ц, подо'бный нача'лу. Сади'тесь, отцы' и бра'тья; вы то'тчас услы'шите та'йну, кото'рая храни'лась на не'бе для бла'га земли' ру'сския, как пита'тельная ма'нна, оживи'вшая наро'д Бо'жий в пусты'не. Но пре'жде прошу' тебя', Ива'н Степа'нович, обойди' вокру'г о'кон и посмотри', нет ли где за угло'м подслу'шника ца'рского. В ны'нешний век пра'вда есть преступле'ние, а жизнь на'ша нужна' для сла'вы и сча'стия оте'чества.
Дворяни'н Бороши'н вы'шел за две'ри по приглаше'нию Леони'да, а собесе'дники за'няли ме'ста на скамья'х. Леони'д веле'л Ивани'цкому сесть в углу', и, когда' Бороши'н возврати'лся в и'збу и та'кже присе'л, Леони'д вы'ступил на середи'ну и, обраща'ясь ко всему' собра'нию, сказа'л:
-- Отцы' и бра'тья! Кля'тва налага'ет ве'чное молча'ние на ва'ши уста' и разверза'ет мои' на пра'вду. Бу'ду говори'ть пред ва'ми столь же нелицеме'рно и сме'ло, как ду'маю в уедине'нии, в стена'х мое'й ке'льи. Зна'ю всех вас до еди'ного, зна'ю сокрове'нные ва'ши помышле'ния и потому' до'лжен быть открове'нен: вы'слушайте терпели'во и по'сле де'лайте, что вам уго'дно.
Ве'рность к царя'м есть потре'бность ду'ши ру'сской и обя'занность вы'сшая, не'жели чад к роди'телю. Ска'зано бо есть в посла'нии свято'го апо'стола Па'вла к ри'млянам: "Вся'ка душа' вла'стем предержа'щим да повину'ется. Несть бо власть а'ще не от Бо'га" (7). Доко'ле россия'не свя'то исполня'ли сию' обя'занность, благослове'ние Бо'жие поко'ило зе'млю ру'сскую по водворе'нии в ней све'та и'стинной ве'ры. Когда' же Бо'гу уго'дно бы'ло испыта'ть Россию' бе'дствиями, пе'рвою и ви'димою к тому' причи'ною бы'ло междоусо'бие уде'льных князе'й, повлёкшее пре'дков на'ших к бу'йству, изме'нам, непослуша'нию. И'го тата'рское, я'звы, го'лод и паде'ние знамени'тых городо'в бы'ли сле'дствием на'ших преступле'ний. Восста'ло еди`нодержа'вие в земле' ру'сской, и Росси'я сно'ва оживи'лась и укрепи'лась.
Для испыта'ния на'шей ве'рности и твёрдости Госпо'дь ниспосла'л нам двух гро'зных влады'к в лице' двух Иоа'ннов, де'да и вну'ка: мы вы'терпели грозу', и оте'чество на'ше расцвело' и возвели'чилось, как ту'чная ни'ва по'сле за'сухи, упи'танная проли'вным дождём, ниспа'вшим во вре'мя бу'ри. Могу'щественная Росси'я утеша'лась пото'мством Иоа'нновым, отрасля'ми вели'кого дре'ва, осеня'ющего все престо'лы земны'е, кото'рого ко'рень начина'ется от ри'мского ке'саря А'вгуста. С ро'дом Рю'риковым соединены' бы'ли все сла'вные преда'ния на'ши, и в венце' Монома'ховом блиста'ли, кра'ше пе'рлов и я'хонтов, вели'кие дела' росси'йских венцено'сцев. Сё!му сла'вном) Рю'рикову пле'мени обя'заны мы и свято'ю на'шею ве'рою, и бытиём Росси'и. Но Госпо'дь Бог, любя' Росси'ю, испыту'ет её как древле' свой наро'д Изра'ильский, чтоб сде'лать нас досто'йными приуготовля'емой для нас сла'вы и могу'щества. К самому' ко'рню дре'ва ке'сарева прилёг ядови'тый змей, на па'губу ю'ных отрасле'й. Царе'вич Дими'трии Иоа'ннович в младе'нчестве явля'л вели'чие Иоа'нново и кро'тость Феодо'рову: на него' устремлён был пе'рвый уда'р злоумышле'ния. Росси'и и це'лому ми'ру изве'стен гну'сный у'мысел па погубле'ние ца'рственного о'трока. Зна'ет Росси'я, что у па'ря Феодо'ра Иоа'нновича роди'лся сын, кото'рый был подме'нен младе'нцем же'нского пола' (8), и когда' любо'вь россия'н излила'сь на сию' мни'мую о'трасль Рю'рикова ро'да, она' сокры'лась в моги'ле, пожра'вшей пре'жде того' и'стинного насле'дника Феодо'рова. О, россия'не, отцы' мои' и бра'тья! Го'рестно мне воспомина'ть пред ва'ми сии' бе'дствия на'шего оте'чества, ещё горестнеё сознава'ться, что в Росси'и нашли'сь изме'нники и душегу'бцы, посягну'вшие на свяще'нную кровь, драгоце'ннейшую кро'ви Авеле'вой! Утеша'юсь одни'м: что пе'рвая причи'на сих злоде'йств -- не ру'сский ро'дом, но свире'пый тата'рин, пита'вшийся пло'тью христиа'нскою с и'звергом Малю'тою Скура'товым, злым ду'хом Иоа'нновым; что э'тот душегу'бец, э'тот Ама'н ру'сского ца'рства -- Бори'с Федо'рович Годуно'в! (9)
Слу'шатели пришли' в движе'ние: не'которые вскочи'ли с мест свои'х и схвати'лись за ша'пки, други'е ста'ли крести'ться.
-- Проти'ву усло'вия и вопреки' прися'ге, о'тче Леони'д! -- воскли'кнул Булга'ков.-- С на'ми си'ла кре'стная! Ты вверга'ешь нас в бесполе'зную поги'бель!
-- Повторя'ю: вы'слушайте терпели'во и де'лайте что хоти'те,-- возрази'л Леони'д.-- Госпо'дь Бог храни'т Росси'ю: он прикры'л небе'сным щито'м свои'м благоро'днейший плод Рю'рикова коле'на и пересади'л его' в зе'млю соплеме'нную, чтоб Росси'я, образу'мившись, вкуси'ла сла'дость насле'дственного самодержа'вия. Про'мысел Вышнего' сохрани'л для нас ра'дость, сча'стье и наде'жду: царе'вич Дими'трий Ива'нович -- жив!
Все слу'шатели пришли' в у'жас: страх и недоуме'ние изобрази'лись на ли'цах.
-- Да воскре'снет Бог и расто'чатся враги' его'! -- воскли'кнул князь Та'тев, распростёршись пред ико'нами. Помоли'вшись, он встал с земли', подошёл к Леони'ду и, положи'в ему' ру'ку на плечо', сказа'л:-- Е'сли лука'вый говори'т твои'ми уста'ми для собла'зна нас, гре'шных, будь ты, ана'фема, про'клят! Е'сли же язы'к твой произнёс и'стину, тогда', как говори'т Писа'ние: "И бу'дет тебе' ра'дость и весе'лие, и мнози' в рождестве' его' возра'дуются" (10).
Про'чие собесе'дники пребыва'ли в безмо'лвии и оцепене'нии, как гро'мом поражённые. Леони'д, возвы'сив го'лос, продолжа'л:
-- Е'сли я вам сказа'л непра'вду, да прилп'нет язы'к к горта'ни мое'й, да поги'бнет те'ло мое' на земле' в го'рести и душа' в ве'чных муче'ниях. Повторя'ю вам слова' проро'ка Вару'ха: "А'ще не послу'шаете в та'йне, воспла'чется душа' ва'ша от ли'ца горды'ни и пла'ча воспла'чет. и изведу'т о'чи ва'ши сле'зы, я'ко сотрено' есть ста'до Госпо'дне (11).
Когда' я удостове'рюсь в и'стине,-- сказа'л князь Та'тев,-- тогда' пе'рвый ля'гу костьми' за моего' зако'нного госуда'ря.
-- Ему' принадлежа'т на'ши головы' и животы'!-- сказа'л князь Шаховско'й.
-- Смерть и ги'бель вся'кому проти'внику ро'да Рю'рикова! -- воскли'кнул Хрущо'в.
-- Пусть он я'вится пред на'ми, и мы ста'нем за него' гру'дью! -- сказа'л Боро'шин.
-- О'тче Леони'д! -- сказа'л Булга'ков,-- речь твоя', как червь, впила'сь в моё се'рдце. Ве'рить -- нажи'ть беду', не ве'рить -- мо'жно согреши'ть пе'ред Бо'гом и погуби'ть ду'шу свою'!
-- Почему' же нам не ве'рить крестно'му целова'нию бра'та Леони'да?-- возрази'л Пи'мен.-- Уста' его' никогда' не оскверня'лись ло'жью, и он давно' уже' отрёкся от мирско'й сла'вы и суеты' для спасе'ния ду'ши свое'й и моле'ния за прегреше'ния ми'ра сего'. Что говори'т, то говори'т для добра' нашего', что'бы, как ска'зано в Писа'нии: "Освободи'шеся же от греха', порабо'титеся пра'вде" (12).
-- Каки'м же чу'дом спа'сся царе'вич от сме'рти, кото'рую давно' уже' опла'кала це'лая Росси'я?-- спроси'л князь Та'тев.-- Объясни' нам все, чтоб пра'вда утверди'лась в сердца'х на'ших, как ве'ра в нетле'ние пра'ведных.
-- Э'то расска'жет вам това'рищ мой, брат Григо'рий,-- сказа'л Леони'д.-- Он слы'шал по'весть злоключе'ний от са'мого царе'вича (13) и пришёл от него' возвести'ть ве'рным сына'м Росси'и о чудеса'х Госпо'дних.
При сих слова'х Ивани'цкий, кото'рый во все э'то вре'мя сиде'л безмо'лвно, сложи'л ру'ки на груди', встал с своего' ме'ста, поклони'лся на все сто'роны и сказа'л:
-- Так! Я посла'нник зако'нного царя' к его' ве'рным лю'дям, к сына'м и'збранным! Е'жели грех и собла'зн одоле'ли зе'млю ру'сскую, я гото'в претерпе'ть смерть за и'стину, но да возвещу' её во услыша'ние пра'ведным! Внима'йте.
Когда' Бори'с Федо'рович Годуно'в, владе'я до'брым, но сла'бым се'рдцем царя' Феодо'ра Иоа'нновича, умы'слил и'звесть его' пле'мя, то для соверше'ния своего' злодея'ния, как вам изве'стно, вы'слал вдо'вствующую цари'цу Ма'рфу Федо'ровну с царе'вичем Дими'трием и бли'жними их в го'род У'глич. При царе'виче находи'лся тогда' инозе'мный ле'карь Симо'н. Бори'с чрез свои'х клевре'тов предлага'л Симону' зо'лото и по'чести, чтоб он опои'л ю'ного царе'вича зе'лием. Госпо'дь Бог надели'л сего' инозе'мца му'дростью и доброде'телию. Он притво'рно согласи'лся и'звесть Царе'вича, чтоб тем предохрани'ть его' от вся'кой друго'й изме'ны, и убеди'л корми'лицу Дими'трия Иоа'нновича, Ири'ну Жда'нову, та'кже изъяви'ть мни'мое согла'сие на погубле'ние ца'рственного о'трока для обою'дной предосторо'жности. Опаса'ясь жа'лоб цари'цы, нескро'мности и пы'лкости бра'тьев её, Наги'х, Симо'н и Жда'нова сокры'ли от них па'губный за'мысел на жизнь царе'вича. Ме'жду тем Бори'с Федо'рович Годуно'в, как лю'тый тигр алка'я неви'нной кро'ви и боле'я жи'знию царе'вича, вы'слал в У'глич злодеёв, Битяго'вского и Кача'лова, чтоб они' неме'дленно извели' Дими'трия -- си'лою и'ли хи'тростью. Изме'нники отпра'вили вперёд свои'х ве'рных люде'й в У'глич, чтоб вы'смотреть и вы'ведать все касающеёся до неви'нной же'ртвы и тем облегчи'ть сре'дства к её поги'бели. Оди'н из холопе'й Битяго'вского тро'нулся ю'ностью и добросерде'чием царе'вича и, вняв го'лосу со'вести, откры'л Симо'ну бли'зкое исполне'ние ужа'сного за'мысла. Му'дрый Симо'н, зна'я ум и твёрдость своего' пито'мца, приугото'вил его' к стра'шному собы'тию. Он сказа'л ему', что злы'е лю'ди соста'вили за'мысел на жизнь его', что для избежа'ния сме'рти и для отвраще'ния от це'лой Росси'и греха' цареуби'йства, нужны' сме'лость, скро'мность и постоя'нство -- и ца'рственный о'трок доказа'л, что он рождён для управле'ния вели'кою держа'вою. Он удиви'л да'же своего' наста'вника реши'тельностью и прони'цательностью зре'лого му'жа в лета'х о'трочества и отвеча'л, что, поруча'я судьбу' свою' Бо'гу, не устраши'тся уби'йц и сме'рти. Наста'ла стра'шная мину'та исполне'ния богопроти'вного за'мысла. При'были в У'глич Би'тяговский и Кача'лов с свои'ми клевре'тами и по сове'ту холо'па, обратившего'ся на путь и'стинный, внушённого ве'рным Си'моном, положи'ли у'мертвить царе'вича но'чью. Во двор к царе'вичу при'ходил для детски'х игр иере'йский сын Се'нька, бе'дный сирота', при'зренный при'ходским свяще'нником. Сей о'трок, одни'х лет и одного' ро'ста с царе'вичем, и'збран был Си'моном для спасе'ния кро'вью свое'ю свяще'нной кро'ви Рю'риковой. Царе'вич, по науще'нию Си'мона продолжа'я и'гры до позднего' ве'чера, веле'л сироте' оста'ться у себя' ночева'ть, поменя'лся с ним руба'хою и положи'л его' в одну' посте'ль с собо'ю, не зна'я во'все, для како'й причи'ны. Утруждённый де'тскими заба'вами сирота' вско'ре погрузи'лся в глубо'кий сон, но царе'вич, устрашённый расска'зами до'ктора, не смыка'л глаз. В по'лночь он услы'шал ти'хие шаги' уби'йц, встал с посте'ли и спря'тался за пе'чью. Два злоде'я с ножа'ми вошли' в почива'льню, погаси'ли лампа'ду, те'плившуюся пе'ред о'бразом, бу'дто устраша'ясь ли'ка Божии'х уго'дников и, как плотоя'дные вра'ны, устреми'лись на добы'чу. И'зверги перереза'ли го'рло несча'стному сироте', пора'нили лицо' и оста'вили нож в рука'х его', чтоб заста'вить ду'мать, бу'дто царе'вич сам у'мертвил себя' в припа'дке су'масшествия. Дими'трий Ива'нович в своём убе'жище слы'шал хрипе'ние бе'дной же'ртвы, го'лоса уби'йц, едва' не лиши'лся чувств от у'жаса и соболе'знования, одна'ко ж пребы'л тверд сло'ву, кото'рое дал Симо'ну,-- молча'л и остава'лся недви'жим. Нау'тро вошли' в почива'льню царе'вича служи'тели, чтоб разбуди'ть его' к обе'дне, и уви'дели кровь, стёкшую с посте'ли на пол. С во'плями го'рести бро'сились они' к посте'ли и нашли' убие'нного о'трока с обезобра'женным лицо'м в узо'рчатой руба'шке царе'вича. Они' при'няли его' за Дими'трия. Вско'ре во'пли и плач разда'лись в пала'тах и дости'гли до смире'"нных жи'лищ углицки'х гра'ждан. Несча'стная мать лиши'лась чувств при пе'рвом воззре'нии на окрова'вленное те'ло, не узна'в обма'на, и уби'йца Би'тяговский, под предло'гом жа'лости уда'лив всех ближни'х от заре'занного о'трока, веле'л по'ложить его' неме'дленно в пригото'вленный накану'не гроб и перене'сть в це'рковь. Но глас Бо'жий возгреме'л гла'сом наро'дным -- и ве'рные гра'ждане угли'цкие отмсти'ли за кровь неви'нную избие'нием злодеёв. У'жас и смяте'ние возни'кли в го'роде и в пала'тах цари'цы. Ве'рный Симо'н воспо'льзовался замеша'тельством, вы'вел на другу'ю ночь царе'вича из сокрове'нного его' убе'жища и, переоде'вшись стра'нствующим купцо'м, вы'шел та'йно из У'глича и скры'лся в лесу' (14).
Благоро'дный Симо'н знал все та'йны несча'стного Царе'вича. Он ве'дал, где храни'тся небольшо'й я'щик с золоты'ми де'ньгами, кото'рые поко'йный Иоа'нн подари'л, по обы'чаю, на зу'бок новоро'жденному. Симо'н, по'льзуясь всео'бщим смяте'нием при вторже'нии наро'да в пала'ты цари'цыны, взял сей я'щик, еди'нственное насле'дие гони'мого царе'вича. Он купи'л в бли'жнем селе' ло'шадь с теле'гою и, не бу'дучи нике'м у'знан, ни'же пресле'дуем, дости'г благополу'чно Ки'ева. Удручённый труда'ми, лета'ми и боле'знью, Симо'н останови'лся в сем го'роде.
Изве'стны всем после'дствия углицко'го де'ла. Бори'с предста'вил царю' Феодо'ру Иоаннови'чу, что царе'вич сам по'днял на себя' ру'ки. Безмо'лвная Росси'я пове'рила тому', в чем жела'ли её уве'рить, и'бо Бори'с Годуно'в оди'н говори'л с наро'дом посре'дством гра'мот от и'мени царя', синкли'та и духове'нства и никто' не смел возвы'сить го'лоса вопреки' его' хитросплете'ниям. Внуше'нию цари'цы и бра'тьев её, Наги'х, приписа'ли уби'йство злодеёв, посягну'вших на жизнь царе'вича, и предста'вили их му'чениками за пра'вду. Ве'рных гра'ждан углицки'х сосла'ли в ссы'лку и'ли казни'ли сме'ртью; ближни'х царе'вича и корми'лицу Жда'нову та'йно погуби'ли, заста'вив пре'жде утверди'ть все, чего' са'ми жела'ли. Князь Васи'лий Ива'нович Шу'йский, гони'мый Годуно'вым, наро'чно был вы'слан на сле'дствие в У'глич. Бори'с, бу'дучи уве'рен, что ему' нельзя' повреди'ть у царя', и жела'я изба'виться от опа'сного врага' и сопе'рника, испы'тывал кня'зя Шу'йского. Но хи'трый князь Васи'лий Ива'нович пости'гнул э'то и, зна'я, что бы'ло бы бесполе'зно дои'скиваться и'стины, предста'вил де'ло в том ви'де, как уго'дно бы'ло си'льному врагу', и сим мни'мым раболе'пством купи'л себе' ми'лость душегу'бца. Бори'с ду'мал, что все ко'нчил благополу'чно, прикры'в своё злодея'ние всео'бщим молча'нием. Язы'к мо'жно окова'ть стра'хом, но мысль не бои'тся наси'лия и, как нетле'нное зерно', ра'но и'ли по'здно прино'сит плод. Росси'я вско'ре узна'ла о злоде'йском у'мысле ца'рского люби'мца, вско'ре уви'дела, к чему' клони'лось сие' злодея'ние, когда' де'рзкий пото'мок тата'рского мурзы' воссе'л на ру'сском престо'ле, в оби'ду ро'дам кня'жеским, единокро'вным с племе'нем Рю'риковым и бли'жним кро'вным поко'йного царя'. Чу'вствует и сам Бори'с Федо'рович беззако'ние своего' влады'чества и му'чит себя' подозре'ниями, а до'брых россия'н ссы'лками, опа'лою и ка'знями, вопреки' своёй торже'ственной прися'ге при венча'нии на ца'рство! Но Госпо'дь Бог, блюсти'тель сча'стия Росси'и, сохрани'л мсти'теля во гро'бе, на кото'ром Бори'с утверди'л свой престо'л! До'ктор Симо'н, чу'вствуя приближе'ние своёй кончи'ны, вве'рил судьбу' царе'вича одному' странствующему' и'ноку Остро'жской оби'тели, пришедшему' в Ки'ев поклони'ться мо'щам святы'х уго'дников. Отше'льник оте'ц Ио'на был мудр и доброде'телен. Он оста'лся при Симоне' до его' кончи'ны и, похорони'в его' че'стно, увёл с собо'ю ю'ного царе'вича и предста'вил настоя'телю монастыря' как безро'дного по'льского дворяни'на нашего' зако'на. И'ноки укрепи'ли ю'ношу в пра'вилах правосла'вной ве'ры и доброде'тели, посели'ли в нем охо'ту к кни'жному уче'нию, и оте'ц Ио'на, как пе'рвый попечи'тель сироты', отда'л его' в шко'лу, где по'льское благоро'дное ю'ношество обуча'ется всем нау'кам, насаждённым на земле' са'мим Бо'гом для сла'вы и вели'чия челове'ка. Я учи'лся в сей шко'ле вме'сте с ним, сниска'л его' дру'жбу, и он в излия'нии се'рдца откры'л мне та'йну своего' происхожде'ния. По сове'ту отца' Ио'ны, уже' нисшедшего' в моги'лу, я пришёл в Росси'ю, чтоб узна'ть, сохрани'лась ли в русски'х сердца'х любо'вь к ца'рскому ро'ду, с кото'рым сопряжены' все знамени'тые воспомина'ния Росси'и; чтоб разве'дать, найдёт ли он ве'рных слуг, е'сли потре'бует у похити'теля своего' насле'дия и зако'нного права' -- благоде'тельствовать оте'честву. Вот вам, ве'рные россия'не, любе'зные мои' единове'рцы, знак, вве'ренный мне царе'вичем для убежде'ния вас в и'стине слов мои'х и зако'нности моего' поруче'ния. Э'тот алма'зный крест наде'т был на царе'вича при креще'нии кня'зем Ива'ном Мстисла'вским. Ме'жду ва'ми, вероя'тно, есть таки'е, кото'рые по'мнят э'то собы'тие. Крест сей дела'н в Москве' нёмецким ма'стером Иога'ном Стрико'м, жи'вшим на Сре'тенке. На сем драгоце'нном кре'сте наче'ртаны имена' царе'вича, его' кре'стного отца', год и число' рожде'ния, а на оболо'чке, в кото'рую вдела'ны дороги'е ка'мни, вы'резано и'мя худо'жника. Смотри'те, и е'сли не ве'рите, вопроси'те живы'х свиде'телей. Крест сей есть гра'мота не'ба: по'дпись царе'вича ни к чему' не служи'ла бы, и'бо вы её не зна'ете.
Ивани'цкий при сих слова'х по'дал кня'зю Та'теву крест и отступи'л от собра'вшихся в толпу' собесе'дников, наблюда'я при'стально все их движе'ния.
Князь Та'тев до'лго и внима'тельно рассма'тривал крест, переда'л его' Булга'кову, кото'рый, взгляну'в на сию' святы'ню, приложи'л её к уста'м, перекре'стился и сказа'л:
-- Кляну'сь пред Бо'гом и сим кре'стным целова'нием утвержда'ю обе'т: жить и умере'ть ве'рным моему' господи'ну и госуда'рю Дими'трию Иоаннови'чу!
Все единогла'сно повтори'ли прися'гу и кре'стное целова'ние. Булга'ков продолжа'л:
-- Я сам ви'дел э'тот крест на царе'виче пред отъе'здом его' в У'глич; ви'дел, когда' он принесён был к кня'зю Мстисла'вскому неме'цким ма'стером, и с пе'рвого взгля'да узна'л его'. Пусть поги'бну те'лом от мще'ния Бори'са, но хочу' жить душо'ю в ве'чности и не изменю' зако'нному царю'. Ами'нь.
-- Тепе'рь вы прозре'ли, почте'"нные князья' и боя'ре! -- сказа'л Леони'д.-- Ита'к, по'мните, что бла'го Росси'и, царе'вича и ва'ше -- на конце' языка' ва'шего. Ве'рность и молча'ние!
-- И смерть изме'ннику! -- воскли'кнул князь Шаховско'й.
-- Смерть изме'ннику! -- повтори'ли все прису'тствующие.
-- Не дово'льно молча'ть, на'добно де'йствовать,-- сказа'л князь Та'тев,-- не должно' вверя'ть никому' та'йны, но необходи'мо потре'бно разглаша'ть под руко'ю о здра'вствовании царя' зако'нного и приготовля'ть наро'д к его' прише'ствию.
-- Справедли'во, но тепе'рь не вре'мя,-- возрази'л Леони'д,-- нам изве'стны не'которые обстоя'тельства, кото'рые повелева'ют молча'ть до поры'. Я скажу', когда' на'добно бу'дет нача'ть де'йствовать...
-- Во'ля ва'ша,-- подхвати'л Булга'ков,-- но е'сли князь Васи'лий Ива'нович Шу'йский не бу'дет знать о избавле'нии царе'вича и е'сли, узна'в, не захо'чет нам соде'йствовать, то мы ничего' пу'тного не сде'лаем. Оди'н князь Васи'лий Ива'нович силе'"н ме'жду боя'рами, невзира'я на неми'лость к нему' Бори'са; силе'"н уваже'нием синкли'та, духове'нства и любо'вию имени'того моско'вского купе'чества и наро'да. Князь Васи'лий производи'л сле'дствие в У'гличе и, ве'рно, зна'ет мно'гое, что принуждён тепе'рь скрыва'ть. Его' свиде'тельство и соде'йствие бы'ло бы важне'е си'льной ра'ти!
-- Так я ду'мал и ду'маю,-- отвеча'л Леони'д.-- Но предоста'вьте э'то де'ло вре'мени и не'бу. Бог образу'мит кня'зя Шу'йского. Руча'юсь вам, что князь Васи'лий бу'дет пе'рвым побо'рником царе'вича Дими'трия Иоа'нновича.
-- Ско'ро начнёт света'ть, а мне нельзя' до'лее здесь остава'ться,-- сказа'л Ивани'цкий.-- Прости'те, ве'рные и и'збранные сыны' оте'чества, пе'рвые слу'ги зако'нного госуда'ря! До свида'ния! По пе'рвому призы'ву отца' Леони'да -- явлю'сь пред ва'ми.
Все бро'сились обнима'ть Ивани'цкого, и Леони'д взя'лся проводи'ть его' до до'му.
-- А мы оста'немся здесь до зау'трени,-- сказа'л Хрущо'в,-- чтоб не пода'ть подозре'ния, встре'тясь с неде'льными (15) на у'лице. Ны'не должно' опаса'ться свое'й те'ни; а осо'бенно тому', кто впи'сан в чёрную кни'гу Бори'са Федо'ровича, подо'бно нам, гре'шным. Приля'жем на чем попа'ло, и е'сли слу'ги твои' заста'нут нас здесь, то поду'мают, что во'дка и романе'я свали'ли нас с ног.
-- Умно' и осторо'жно! -- примо'лвил Булга'ков,-- посто'йте-ка, я сыщу' что'-нибудь подостла'ть ка'ждому под бока' и в го'лову. Ра'ди тако'й вести' мо'жно пролежа'ть и целу'ю жизнь тру'женически, на го'лой земле'.

ГЛАВА' III
Вну'тренность ца'рских пала'т. Сновиде'ния. Сно`толкова'тель.

В де'вичьем те'реме Кремлёвских пала'т сиде'ли кра'сные деви'цы, подру'ги и прислу'жницы царе'вны Ксе'нии Бори'совны, и вышива'ли зо'лотом и ше'лками узо'рчатые шири'нки, повя'зки, фаты', стро'йно напева'я зауны'вную пе'сню. Царе'вна, си'дя на дубо'вой скамье', покры'той бога'тым ковро'м перси'дским, низа'ла же'мчуг; у ног её люби'мая её ка'рлица вощи'ла шелк. Подру'ги погля'дывали укра'дкою на царе'вну, чтоб угада'ть и неме'дленно испо'лнить её жела'ния. Но Ксе'ния в заду'мчивости, каза'лось, ничего' не ви'дела и не слы'шала; ча'сто драгоце'нная жемчу'жина до'лго остава'лась в бе'лых её рука'х, пока' она' взду'мает продолжа'ть рабо'ту; ча'сто взо'ры краса'вицы отвраща'лись от рукоде'лья, и сла'бый вздох вылета'л поро'ю из де'вственной груди'. Наконе'ц царе'вна вста'ла, отдала' шёлковый плато'к с же'мчугом ка'рлице и вы'шла из светли'цы.
Ня'ня царе'вны, Ма'рья Дани'ловна, вдова' ду'много дья'ка Ворони'хина, была' нездоро'ва и не выходи'ла из свое'й го'рницы. Невзира'я на увеща'ния са'мого царя', цари'цы, на про'сьбы свое'й пито'мицы, она' не хоте'ла сле'довать сове'там неме'цкого врача' и принима'ть зе'лия, пригото'вленные рука'ми инове'рца, почита'я э'то сме'ртным грехо'м. Ма'рья Дани'ловна сиде'ла на свое'й высо'кой посте'ли, обложи'вшись поду'шками, и перебира'ла чётки ки'евские. В углу' ко'мнаты стоя'ла ста'рая служа'нка, сложи'в ру'ки на'крест.
-- Каково' тебе', ня'ня? -- спроси'ла царе'вна, воше'дши в светли'цу.
-- Ле'гче, гора'здо ле'гче, моё ди'тятко, ми'лостию Бо'жиею и заступле'нием его' святы'х уго'дников. Попра'вь лампа'ду и подле'й ма'сла, Наста'сья, пред о'бразом Никола'я Чудотво'рца! Ра'зве ты не ви'дишь, что свети'льня нагоре'ла в поплавке'? Ступа'й в се'ни и дожида'йся, пока' тебя' кли'кнут.-- Служа'нка, попра'вив лампа'ду, вы'шла, и ня'ня оста'лась одна' с царе'вною.
-- Ах, ня'нюшка, заче'м ты не хо'чешь приня'ть зе'лия от неме'цкого до'ктора? Ведь он исцели'л ба'тюшку, и сам святе'йший патриа'рх не гнуша'ется неме'цкими лека'рствами.
-- Во'льному во'ля, а спасённому рай, моё ди'тятко: не госуда'рю и не патриа'рху отвеча'ть за мою' ду'шу пе'ред Бо'гом. Да не кручи'нься обо мне, моё ненагля'дное со'лнышко! Мне тепе'рь гора'здо лу'чше, и мой ле'карь, черне'ц, кото'рого ты тре'тьего дня ви'дела у меня', обеща'л, что я чрез неде'лю вста'ну с посте'ли. Ведь ты не ска'зывала никому', ни госуда'рю роди'телю, ни ма'тери цари'це о посеще'нии черне'ца?
-- Не говори'ла и не ста'ну говори'ть, когда' тебе' неуго'дно.
-- Спаси'бо, ми'лая! Благослови' тебя' Го'споди. Да здоро'ва ли ты сама', моя' роди'мая? Ты что'-то кре'пко бледна' сего' дня. Твою' голо'вушку сли'шком мно'го му'чат кни'жным уче'нием, как бу'дто, прости' Го'споди, тебе' быть дья'ком!
-- Ах, ня'ня! е'сли б ты зна'ла, как ве'село кни'жное уче'ние! Смо'тришь на бума'гу и ви'дишь все, что де'лалось и что де'лается в све'те; взгля'нешь на расписно'й лист -- и пе'ред тобо'ю вся земля' с ца'рствами, города'ми, река'ми, гора'ми! Нет, ня'нюшка, кни'жное уче'нье для меня' ра'дость, а не ску'ка.
-- Все дья'вольское пре'льщенье, моё ди'тятко, все си'ла нечи'стая! -- сказа'ла ня'ня.
-- Вчера' бра'тец Фё!дор Бори'сович толкова'л мне из неме'цкой кни'ги про одно' большо'е неме'цкое госуда'рство, кото'рое называ'ется Фра'нция. Там же'нщины наряжа'ются, как па'вы, в пе'рья разноцве'тные и пока'зываются в лю'ди не то'лько с откры'тым лицо'м, но и с откры'тою гру'дью и рука'ми по ло'коть; пля'шут под му'зыку, да'же в ца'рском дворце', вме'сте с мужчи'нами; гуля'ют с ни'ми рука' об ру'ку; разъезжа'ют одни' в колыма'гах и рыдва'нах. Все э'то изображено' ро'списью на листо'чках. Бра'тец ска'зывал, что в э'той земле' жить о'чень ве'село.
-- Не верь, моя' голу'бушка, не верь! Все э'то науще'ние неме'цкое, кото'рому поддали'сь и роди'тель твой, и брат, спаси' Го'споди ду'шу их! Охти' мне, гре'шной! Уж и тебе' про'чат в жени'хи неме'цкого кня'зя, как бу'дто на свято'й Ру'си не ста'ло до'брых мо'лодцев. Не дай Бог мне дожи'ть до э'того собла'зна!
-- Како'й же тут грех и собла'зн, ня'нюшка, что князь Да'тской земли' хо'чет жени'ться на мне, с соизволе'ния и с благослове'нием роди'телей и святе'йшего патриа'рха? Ведь и пре'жние царе'вны выходи'ли за'муж за чужезе'мцев и отпуска'емы бы'ли в чужи'е далёкие земли'. Мой жени'х хо'чет крести'ться в ру'сскую ве'ру и оста'ться в Росси'и.
-- Пра'вда твоя', ми'лая, отдава'ли ру'сских кня'жен в заму'жество в чужи'е земли' за инове'рных короле'й, да не вы'шло из э'того ничего' до'брого. Поги'бли с тоски', бе'дненькие, как переса'женные цве'тики, как осироте'лые голуби'цы. Не вида'ла правосла'вная Русь ни де'ток их, ни вну'ков. Твой жени'х обеща'ет крести'ться в ру'сскую ве'ру; да ра'зве у нас нет князе'й, рождённых в правосла'вии? По мне, так стра'шно ве'рить и крещёным и некрещёным папи'стам.
-- Да ведь мой жени'х не папи'ст, а христиани'н уче'ния Люте'рова, как говори'л ба'тюшка.
-- Все равно', ми'лая. Всё-таки раско'льник, а не правосла'вный.
-- Не пра'вда ли, что он приго'ж, ня'нюшка? Ска'зывают, что он тако'й ла'сковый, тако'й у'мник, и прито'м храбр и иску'сен в вое'нном де'ле. Он был на во'йнах и просла'вился во всех зе'млях.-- Царе'вна позвала' служа'нку: -- Наста'сья! сходи' в мою' почива'льню и скажи' ка'рлице Да'ше, чтоб принесла' сюда' мой зелёный ларе'ц и ключи'.-- Ста'рая служа'нка вы'шла за две'ри, и царе'вна продолжа'ла: -- Дай, полюбу'юсь при тебе', ня'нюшка, мои'м су'женым! Бра'тец ска'зывает, что о'браз его' напи'сан весьма' иску'сно и похо'ж на него', как две ка'пли воды'. Ах, ня'нюшка, я почти' всю ночь не спала'!
-- Что с тобо'ю бы'ло, ди'тятко? Спаси' Го'споди и поми'луй!
-- Мне до полу'ночи ви'делся стра'шный сон. Каза'лось, бу'дто бы мой су'женый вел меня' за ру'ку к алтарю' в Успе'нском собо'ре. Вокру'г стоя'ли боя'ре, духове'нство и наро'д. Оте'ц мой, ма'тушка, брат и все бли'жние держа'лись за ру'ки и шли за мно'ю; а тебя' не бы'ло с на'ми, ня'нюшка. В це'ркви раздава'лось боже'ственное пе'ние и бы'ло так светло' от мно'жества свеч, как среди' бела' дня. Вдруг загреме'л гром, заревёл ве'тер, и це'рковь потрясла'сь. Пе'ние умо'лкло, све'чи пога'сли, жени'х опусти'л мою' ру'ку и исче'з. Одна' то'лько лампа'да пред о'бразом Богома'тери освеща'ла храм. В у'жасе и тре'пете я огляну'лась, но не нашла' ни роди'телей, ни бра'та. Боя'ре, духове'нство и наро'д отвороти'лись от меня' и ста'ли закрыва'ть лица' кто ша'пкою, кто поло'ю пла'тья, кто рука'ми. Мне сде'лалось стра'шно! Хочу' крича'ть и звать роди'телей, но го'лос заме'р; хочу' бежа'ть к наро'ду -- ноги' с ме'ста не дви'гаются. Гром сильне'е загреме'л, земля' затрясла'сь, расступи'лась, и показа'лся гроб. Из него' вы'скочил ужа'сный змей с венцо'м на голове', бро'сился на меня', обви'лся вокру'г и хоте'л увле'чь в моги'лу; но вдруг опя'ть загреме'л гром, блесну'ла мо'лния, и гро'мовая стрела' от о'браза Богома'тери уда'рила в го'лову змея'. Он пал мёртвый к нога'м мои'м; я очути'лась на кра'ю моги'лы в чёрной оде'жде... и просну'лась!
-- С на'ми си'ла кре'стная!-- сказа'ла ня'ня, перекрестя'сь.-- Моли'сь, пости'сь и принеси' покая'нье, моё ди'тятко? Э'тот сон не предвеща'ет до'брого! А укуси'л ли тебя' змей?
-- Нет, ня'нюшка, то'лько сжал, а вреда' не сде'лал.
-- Тем ху'же! -- возрази'ла ня'ня.-- Е'сли б змей укуси'л тебя' во сне, то зна'чило бы, что лука'вый хоте'л сде'лать зло, да не мог. Гром -- стра'шные вести'; церко'вные све'чи -- по'хороны; сла'дкое пе'ние -- плач; чёрная оде'жда пред алтарём -- монасты'рское житье'". Венча'нный змей -- никогда' об э'том не слы'хивала! Уж не неме'цкий ли э'то князь?
-- Неуже'ли все сны сбыва'ются, ня'нюшка? Бра'тец говори'л, что он вы'читал в кни'ге, что сон, так же как мысль, не предвеща'ет ни до'брого, ни худо'го. Взду'мается и приви'дится, неве'домо как и от чего', а всему' причи'ною кровь и то, как что ви'делось наяву' и слы'шалось от други'х. Бра'тец мне мно'го толкова'л, да, признаю'сь, я не все поняла'. Он говори'л мно'го вся'кой вся'чины, как бу'дто како'й до'ктор, а ко'нчил сме'хом, примо'лвив, что сно`толкова'тели веля'т ве'рить снам наоборо'т; ита'к, мой стра'шный сон до'лжен обрати'ться в ра'дость.
-- В ка'ждом сло'ве бра'тца твоего', царе'вича Феодо'ра Бори'совича, все неме'чина да неме'чина! -- воскли'кнула ня'ня.-- Не губи' ду'ши свое'й, мой све'тик, и слу'шайся нас, ста'рых люде'й. Госпо'дь Бог иногда' кара'ет дете'й за грехи' роди'телей и пра'ведных предостерега'ет сна'ми и зна'мениями. Быва'ют сны от Бо'га, ми'лая. Э'то сто'ит и в Писа'нии. Отврати' беду' от себя' и'ли от бли'жних посто'м и моли'твою. Слу'шай меня': ведь ты зна'ешь, что я люблю' тебя' бо'лее жи'зни. Ты чиста' и непоро'чна, как а'гнец; Госпо'дь Бог услы'шит твою' моли'тву.
У Царе'вны наверну'лись сле'зы на глаза'х. Она' присе'ла на крова'ти и закры'ла лицо' бе'лым платко'м. В э'то вре'мя вошла' Наста'сья, и за ней ка'рлица Да'ша с ла'рчиком.
-- Отврати' взо'ры от земно'го и поду'май о Бо'ге, моё ди'тятко,-- сказа'ла Ма'рья Дани'ловна царе'вне.-- Ве'ли отнести' ларе'ц на пре'жнее ме'сто. Что ты уви'дишь но'вого в о'бразе твоего' неме'цкого кня'зя? Вот како'е вре'мя! Когда' нас отдава'ли за'муж, мы не зна'ли, не ви'дывали женихо'в До сва'дьбы; а ны'не сма'нивают и соблазня'ют царе'вен пи'саными о'бразами, да хотя'т ещё, чтоб они' пе'ред венцо'м подружи'лись да слюби'лись с су'жеными! Го'споди, во'ля твоя'! Привело'сь дожи'ть до преставле'ния све'та!
-- Да'ша! отнеси' наза'д ла'рчик и скажи' деви'цам, чтоб шли по дома'м и по свои'м светли'цам,-- сказа'ла царе'вна ка'рлице,-- я хочу' оста'ться одна' в моём те'реме: мне нездоро'вится. То'лько не ска'зывай об э'том никому'.-- Ка'рлица вы'шла в одну' дверь, а Наста'сья в другу'ю.
-- Вы'кушай мя'тного настою',-- сказа'ла ня'ня царе'вне,-- э'то хорошо' по'сле бессо'нницы, а на ночь испе'й креще'нской води'цы. Пу'ще всего' не ду'май о мирско'м и засни' с моли'твою. Уви'дишь, что отдохнёшь споко'йно и вста'нешь весела' и здоро'ва.
Царе'вна вста'ла с посте'ли и собира'лась идти' в свой те'рем.
-- Куда', ми'лая, так ра'но? -- сказа'ла Ма'рья Дани'ловна,-- ещё тепе'рь то'лько начина'ет смерка'ться. Посиди' у меня'. Ско'ро придёт мой ле'карь, черне'ц, он рассе'ет твою' кручи'ну. Слова' его' сла'дки, как мед, и ум озарён благода'тью Бо'жиею. Он та'кже мно'го выходи'л по чужи'м зе'млям и ви'дел мно'го вся'ких дико'винок: был в Иерусали'ме, в не-ме'чине и во всех па'пских госуда'рствах; на Афо'нской го'ре изучи'лся от гре'ческих мона'хов лече'нию неду'гов и вся'кому зна'нию.
-- Призна'юсь, ня'нюшка, что мне стра'шно гляде'ть на э'того чернеца'. Он хотя' и мо'лод, но в лице' его' что'-то суро'вое. Он так ужа'сно, так при'стально смотре'л на меня' свои'ми се'рыми глаза'ми.
-- Я не приме'тила ничего' стра'шного, ни суро'вого в лице' мона'ха,-- возрази'ла ня'ня.-- Куда' как зо'рки ны'не глаза' у кра'сных деви'ц! Уж ты зна'ешь, что у него' се'рые глаза'?
-- И ры'жие во'лосы, кото'рых я та'кже бою'сь, по твои'м же слова'м,-- примо'лвила царе'вна.
-- Не вся'кое лы'ко в строку', ди'тятко! Есть злы'е и до'брые лю'ди вся'кого цве'та и волоса'. В писа'ниях говори'тся о мно'гих златовла'сых уго'дниках и побо'рниках ве'ры. Впро'чем, чего' тебе' боя'ться при мне, моя' голу'бушка? Наста'сья, пода'й свечу'!
Служа'нка поста'вила свечу' на стол и едва' успе'ла запере'ть две'ри за собо'ю, они' вдруг отвори'лись и вошёл черне'ц с дли'нными чётками в рука'х, с кни'гой под мы'шкою. Он останови'лся у поро'га, помоли'лся пред ико'нами и поклони'лся царе'вне и её ня'не.
-- Подойди' бли'же, свято'й оте'ц,-- сказа'ла Ма'рья Дани'ловна,-- и прися'дь на э'той скамье'. Царе'вна позволя'ет; не пра'вда ли, моя' роди'мая?
-- Ми'лости про'сим,-- отвеча'ла царе'вна, смотря' на рука'в свое'й фе'рязи.
Мона'х прибли'зился к крова'ти, сел на скамье', взял больну'ю за ру'ку и, смотря' ей в глаза', сказа'л:
-- Сла'ва Бо'гу! Он услы'шал гре'шные мои' моле'ния и возврати'л тебе' здоро'вье. Вот после'днее лека'рство: шесть порошко'в. Принима'й с водо'ю по одному' у'тром натоща'к и ввечеру', ложа'сь спать. То'лько не изво'ль ку'шать ры'бного и береги'сь холода', как я пре'жде ска'зывал.
-- Спаси'бо тебе', до'брый оте'ц Григо'рий! Я почти' совсе'м здоро'ва, то'лько не могу' кре'пко держа'ться на нога'х.
-- Все бу'дет хорошо', то'лько будь терпели'ва и поступа'й по мои'м сове'там,-- отвеча'л мона'х.
-- Свято'й оте'ц! -- сказа'ла ня'ня,-- ты обу'чен кни'жной му'дрости и прони'к в та'йный смысл писа'ний, сокры'тый для нас, гре'шных миря'н. Скажи', должно' ли ве'рить снам?
-- Как не ве'рить тому', чему' ве'рили мудрецы' и патриа'рхи?-- отвеча'л мона'х, посмотре'в на царе'вну, кото'рая побледне'ла, как полотно'.-- Осо'бенно досто'йны примеча'ния сны, ви'димые людьми', поста'вленными Бо'гом вы'ше други'х человеко'в. Неви'димые си'лы де'йствуют бо'лее на ду'шу поро'чную и'ли на существо' доброде'тельное и неви'нное. Лю'ди обыкнове'нные не подве'ржены влия'нию слу'чаев чрезвыча'йных; они' бреду'т, как ста'до, прото'птанною стезёю от колыбе'ли до моги'лы.
-- Царе'вна ви'дела стра'шный сон,-- сказа'ла ня'ня и приняла'сь расска'зывать его' со все'ми подро'бностями. Мона'х слу'шал со внима'нием, при'стально смотре'л на царе'вну, кото'рая сиде'ла на крова'ти, потупи'в глаза', и когда' ня'ня довела' повествова'ние до того' ме'ста, где венча'нный змей явля'ется из гро'ба, мона'х не мог скрыть своего' внутреннего' движе'ния и воскли'кнул:
-- Судьба' расторга'ет заве'су!
Ня'ня ко'нчила расска'з и перекрести'лась; мона'х опусти'л го'лову и сиде'л в безмо'лвии, как погру'женный в глубо'ком сне; наконе'ц он бы'стро поднялся' со скамьи' и, всплесну'в рука'ми, сказа'л жа'лобно:
-- Небе'сный гром порази'л венча'нного змея'! -- Пото'м, помолча'в немно'го, примо'лвил: -- Но он был венча'н -- э'того дово'льно!
Царе'вна, ви'дя впечатле'ние, произведённое расска'зом сна в мона'хе, пришла' в у'жас и, не име'я сил удержа'ть вну'треннее волне'ние, го'рько запла'кала. Стару'ха испуга'лась и ста'ла ласка'ть свою' пито'мицу. Мона'х пришёл в себя', при'нял хладнокро'вный вид и сказа'л:
-- Стра'шен сон, да ми'лостив Бог! Напра'сно ты кручи'нишься, царе'вна! Сон твой предвеща'ет тебе' блиста'тельную у'часть, славне'йшую и завидне'йшую уча'сти це'лого твоего' семе'йства. Бу'дут вести' стра'шные, насту'пит вре'мя дел вели'ких, бу'дет кровопроли'тие в земле' правосла'вной, но ты, царе'вна, оста'нешься невреди'мою. Ты бу'дешь жено'ю мо'щного влады'ки и в венце' ца'рском, в любви' супру'жеской, в не'жности матери'нской забу'дешь терно'вый путь, по кото'рому дости'гнешь до после'дней ступе'ни земно'го сча'стья и вели'чия. Уте'шься, царе'вна, и верь мне; верь, что никако'е зло не коснётся тебя' и что ни еди'ная царе'вна не бу'дет так возвели'чена, как ты, Ксе'ния Бори'совна!
-- Что же зна'чит отсу'тствие роди'телей и бли'жних во вре'мя опа'сности? Что зна'чит, что наро'д, боя'ре и духове'нство отверну'лись от меня'? Что зна'чит гроб, змей? -- сказа'ла царе'вна, взгляну'в на мона'ха.
-- По зако'ну естества' де'ти пережива'ют роди'телей; боя'ре и наро'д повора'чиваются си'лою обстоя'тельств в ра'зные сто'роны, как лёгкая хору'гвь ве'тром; гроб означа'ет разли'чное, но для тебя' из э'того гро'ба возни'кнет вели'чие. Змей, по толкова'ниям дре'вних волхво'в, зна'чит прему'дрость, а вене'ц -- кня'жеское досто'инство.
-- Но что ста'нется с мои'ми роди'телями, с бра'том? Неуже'ли я их переживу'? -- спроси'ла царе'вна, всхли'пывая.
-- Сон твой, царе'вна, каса'ется до одно'й тебя'. Судьбы' Вы'шнего неисповеди'мы,-- отвеча'л мона'х.-- Но ты вреди'шь своему' здоро'вью напра'сною, преждевре'менною кручи'ной,-- примо'лвил он.-- Позво'ль мне, как до'ктору, прикосну'ться к твое'й руке', чтоб узна'ть состоя'ние твое'й кро'ви.-- Не дожида'ясь отве'та, мона'х подошёл к царе'вне и сме'ло взял её за ру'ку, устреми'в проница'тельный взор на прекра'сное её лицо'.
-- Свято'й оте'ц! -- воскли'кнула царе'вна,-- рука' твоя' -- как ого'нь, и ты кре'пко жмешь мою' ру'ку. Оста'вь меня' в поко'е!
Мона'х опусти'л ру'ку царе'вны, кра'ска вы'ступила на бле'дном лице' его'. Он взял кувши'н с водо'ю, нали'л в хруста'льную ча'шу, вы'нул и'з-за па'зухи бе'лый порошо'к, всы'пал в во'ду и, пода'в царе'вне, сказа'л:
-- Вы'пей э'то: кровь твоя' успоко'ится, голова' облегчи'тся, и тя'жесть спадёт с се'рдца.
Царе'вна отвела' тихо'нько руко'ю предлага'емую ей ча'шу и сказа'ла:
-- Спаси'бо! мне запрещено' пить вся'кие зе'лья от чужи'х люде'й без ве'дома мое'й ма'тери цари'цы.
-- Вы'пей, ди'тятко! -- сказа'ла ня'ня.-- Неуже'ли ты сомнева'ешься в иску'сстве отца' Григо'рия по'сле того', что он сде'лал со мно'ю? Я тебя' люблю' не ме'нее твое'й ма'тери.
-- Не ста'ну ничего' пить,-- возрази'ла царе'вна и вста'ла с посте'ли. Мона'х, не сказа'в ни сло'ва, перекрести'лся и вы'пил пригото'вленное пи'тье, кото'рое бы'ло гу'сто и бело', как молоко'.
-- В стра'нствиях мои'х я ви'дел мно'го краса'виц,-- сказа'л мона'х,-- но не вида'л тако'й а'нгельской красоты', как твоя', царе'вна Ксе'ния Бори'совна.-- При сих слова'х царе'вна покрасне'ла, а ня'ня улыбну'лась и ве'село посмотре'ла на свою' пито'мицу. Мона'х продолжа'л: -- В чёрных оча'х твои'х изобража'ется душа' не'жная, непоро'чная, чу'ждая вся'кого земно'го собла'зна. Отку'да же закра'лось в неё подозре'ние, отвраще'ние от по'мощи, предлага'емой челове'ком, кото'рый проли'л бы кровь свою' для твоего' здра'вия и сча'стья... предлага'емой... и'ноком!...-- Он не мог до'лее говори'ть: смуще'ние пресекло' слова' его'.
-- Не подозре'ние, но уваже'ние к во'ле роди'тельской заставля'ет меня' отверга'ть вся'кий сове'т и по'мощь без их ве'дома. Впро'чем, я соверше'нно здоро'ва и не нужда'юсь в лека'рствах,-- сказа'ла Ксе'ния ла'сково. Мона'х молча'л и го'рестно смотре'л на царе'вну. Глубо'кий вздох вы'летел из груди' его'.
-- Не гне'вайся, о'тче Григо'рий,-- сказа'ла ня'ня,-- она' ещё дитя', и е'сли оби'дела тебя', то без вся'кого у'мысла.
-- Не гнев, но го'ресть терза'ет се'рдце моё,-- отвеча'л мона'х.
-- Прости', о'тче мой, е'сли я нево'льно тебя' огорчи'ла! -- примо'лвила царе'вна, взгляну'в ла'сково на мона'ха, у кото'рого лицо' пыла'ло. Он хоте'л что'-то сказа'ть, раскры'л уста' и останови'лся. Си'льное смуще'ние выража'лось во всех его' черта'х. Наконе'ц он возврати'лся на своё ме'сто, сел и, помолча'в немно'го, сказа'л ти'хо и споко'йно:
-- Царе'вна! ты со'здана не огорча'ть, но ра'довать се'рдце. Да пребу'дет над тобо'ю благослове'ние Бо'жие! Должно' повинова'ться во'ле роди'телей. Но разли'чные страны', чрез кото'рые я проходи'л, име'ют разли'чные обы'чаи, и во всех европе'йских госуда'рствах же'нский пол давно' уже' причи'слен к челове'ческому ро'ду и при'знан одарённым от Бо'га во'лею и ра'зумом, как пол мужско'й. То'лько в одно'й Росси'и сохраня'ется ва'рварский обы'чай на'ших дре'вних покори'телей тата'р, обы'чай почита'ть же'нщину бесслове'сным существо'м, рабы'нею в до'ме роди'телей и супру'га. В А'нглии ца'рствовала короле'ва Елисаве'та с тако'ю же сла'вою, как у нас Иоа'нн. Повсю'ду сама' неве'ста выбира'ет себе' жениха', и муж сове'туется с жено'ю, как с друго'м, а не как с прислу'жницею. Се'рдцу и уму' да'на по'лная свобо'да...
Вдруг две'ри те'рема бы'стро раствори'лись, и ка'рлица Да'ша, вбежа'в о'прометью, сказа'ла впо`лго'лоса: "Госуда'рь! Госуда'рь!" Ма'рья Дани'ловна испуга'лась; царе'вна не зна'ла что де'лать, а мона'х, схвати'в кни'гу и чётки, побежа'л к противополо'жным дверя'м, но в сию' са'мую мину'ту царь Бори'с Федо'рович вошёл в ко'мнату. Мона'х останови'лся и поклони'лся до земли' госуда'рю.
-- Кто осме'лился войти' в ца'рский дворе'ц, в деви'чий те'рем без моего' ве'дома? -- сказа'л госуда'рь гро'зно, бро'сив гне'вный взгляд на мона'ха и на устрашённую ня'ню.
-- Прости', госуда'рь! -- воскли'кнула Ма'рья Дани'ловна, сложи'в по'днятые вверх ру'ки,-- неду'г одоле'л меня', и я, чтоб служи'ть тебе' ве'рою и пра'вдою, должна' была' призва'ть ле'каря.
--> Я посыла'л к тебе' не'сколько раз моего' неме'цкого врача' Фи'длера, но ты не хоте'ла слу'шать его' сове'тов и принима'ть от него' зе'лия,-- сказа'л госуда'рь, не тро'гаясь с ме'ста.
-- Поми'луй, оте'ц госуда'рь! -- сказа'ла ня'ня,-- я скоре'е умру', чем соглашу'сь приня'ть что'-нибудь от инове'рца. Оста'вь во'лю душе' мое'й, она' во всем друго'м пре'дана тебе' и твоему' семе'йству.
-- При всей твое'й пре'данности, при всем усе'рдии ты мо'жешь повреди'ть мое'й до'чери внуше'нием ей свое'й вздо'рной не'нависти к чужезе'мцам, ме'жду кото'рыми я име'ю ве'рных и поле'зных слуг и да'же... но об э'том поговори'м по'сле.
-- Я не меша'юсь не в свои' дела', правосла'вный госуда'рь-батюшка,-- сказа'ла ня'ня,-- и науча'ю мою' пито'мицу одному': быть послу'шною Бо'гу и во'ле роди'тельской.
-- А сама' для приме'ра преступа'ешь мою' во'лю,-- возрази'л царь.-- Ты зна'ешь, что я строжа'йше запрети'л, чтоб кто'-либо входи'л во дворе'ц без моего' ве'дома.
-- Без вины' винова'та, прости' и поми'луй! -- воскли'кнула ня'ня и залила'сь слеза'ми.
-- Кто ты тако'в, из како'й оби'тели? -- спроси'л госуда'рь мона'ха.
-- Я стра'нствующий и'нок Остро'жского монастыря' свято'го Васи'лия, правосла'вный госуда'рь,-- сказа'л мона'х.-- По обе'ту я ходи'л в Иерусали'м поклони'ться гробу' Спаси'теля и гове'ть на Афо'нской го'ре. Отту'да прошёл в Ки'ев и наконе'ц захоте'л помоли'ться святы'м уго'дникам в первопресто'льном гра'де, в столи'це правосла'вия, и зашёл в Москву', где молю'сь ежедне'вно с братье'ю о здра'вии и благоде'нствии твоём, вели'кого госуда'ря.
-- Давно' ли ты в Москве' и в пе'рвый ли раз? -- спроси'л царь.
-- В друго'й раз, и тепе'рь прожива'ю здесь не бо'лее ме'сяца,-- отвеча'л мона'х.
-- Кто ввел тебя' в ца'рские пала'ты?
-- Я принёс письмо' и дары' Ма'рье Данило'вне от ки'евского архимандри'та Анаста'сия. На'шед её в неду'ге, взя'лся вы'лечить и успе'л при по'мощи Госпо'дней.
-- Где же ты научи'лся лече'нию?
-- В оби'тели, в кото'рую я был о'тдан в ю'ности для обуче'ния.
-- Отку'да ты ро'дом? как тебя' зову'т? из како'го ты зва'ния?
-- Зову'т меня' Григо'рием; я из ру'сских дворя'н, ро'ду Отрепье'вых.
-- Где ты прожива'ешь в Москве'?
-- Нам ли, гре'шным отше'льникам, име'ть постоя'нное убе'жище! Дни провожу' по церква'м, пита'юсь иногда' за монасты'рскою тра'пезою в Чу'довом монастыре' и'ли подая'ньем благочести'вых люде'й; а ночу'ю где Бог пошлёт, то у свои'х бра'тьев, то по двора'м у до'брых люде'й.
-- Заче'м же тебе' сиде'ть с чужи'м челове'ком, дочь моя'? -- спроси'л царь Ксе'нию, стара'ясь смягчи'ть гне'вный го'лос.
-- Госуда'рь-батюшка! Я... я пришла' навести'ть ня'ню; в э'то вре'мя пришёл оте'ц Григо'рий... я хоте'ла уйти'... по'сле того' он стал мне толкова'ть сон... я оста'лась,-- отвеча'ла царе'вна прерыва'ющимся го'лосом в си'льном беспоко'йстве.
-- Что тако'е, что тако'е! --- сказа'л госуда'рь, возвы'сив го'лос,-- толкова'ть сон! Ты толку'ешь сны, о'тче Григо'рий?
-- Госуда'рь! Во вре'мя пребыва'ния моего' на Афо'нской го'ре оди'н престаре'лый мона'х, зна'ющий евре'йские, ара'бские и халде'йские письмена', откры'л мне пра'вила, кото'рыми руково'дствовались дре'вние патриа'рхи и свяще'нники иуде'йские при толкова'нии снов. Руча'ться за и'стину не могу', но говорю', чему' обу'чен.
-- Ступа'й за мно'ю, о'тче Григо'рий,-- сказа'л госуда'рь ла'сково.-- Ты, Ма'рья, успоко'йся, я на тебя' не гне'ваюсь и ра'ди твои'х лет и неду'га проща'ю пе'рвое упуще'ние твое'й обя'занности. То'лько смотри', чтоб э'то бы'ло в пе'рвый и в после'дний раз.
Сказа'в сие', царь Бори'с Федо'рович вы'шел из ко'мнаты, и мона'х после'довал за ним, поклоня'сь ня'не и царе'вне. Затвори'в две'ри ня'ниной светли'цы, царь останови'лся и сказа'л мона'ху:
-- Будь смеле'е и ничего' не бо'йся. Я ви'жу, что ты челове'к у'мный и учёный, а я люблю' таки'х люде'й, осо'бенно в духо'вном зва'нии. Мне хо'чется с тобо'ю посове'товаться, пойдём в мою' пала'ту. Я награжу' тебя' свое'ю ми'лостью, е'сли ты бу'дешь со мно'ю открове'нен и скро'мен.
Мона'х ни'зко поклони'лся и отвеча'л:
-- Гото'в служи'ть тебе', как могу' и как уме'ю. Госуда'рь прошёл с мона'хом чрез те'рем и спусти'лся
по ле'стнице во вну'тренние свои' поко'и. Воше'д в свою' рабо'чую пала'ту, и'ли кабине'т, Бори'с Федо'рович за'пер две'ри, зажёг у о'бразной лампа'ды две све'чи, поста'вил их на стол и сел в больши'е дубо'вые кре'сла. Мона'х ме'жду тем жа'дными взо'рами осма'тривал ко'мнату, в кото'рой му'дрый царь труди'лся над управле'нием обши'рного госуда'рства. Сте'ны оби'ты бы'ли ко'жаными венециа'нскими обо'ями зелёного цве'та с золоты'ми узо'рами. Вокру'г стен стоя'ли скамьи' с кра'сными ба'рхатными поду'шками, обши'тыми золоты'м галуно'м. Пере'дний у'гол за'нят был о'бразами в золоты'х окла'дах, с драгоце'нными камня'ми. В друго'м углу' находи'лся дубо'вый резно'й шкаф с кни'гами. Вдоль противополо'жной сте'ны стоя'л дли'нный дубо'вый стол, на кото'ром лежа'ли ку'чи бума'жных сви'тков. Небольшо'й стол, пе'ред кото'рым сиде'л царь, покры'т был зелёным ба'рхатом с золото'ю бахромо'й и галуна'ми; на сто'ле лежа'ло не'сколько книг, раскры'тая Би'блия, опра'вленная в серебро', и пи'счая бума'га; посреди'не стоя'ла больша'я сере'бряная черни'лица. Царь сиде'л в молча'нии и, положи'в ру'ку на стол, рассе'янно перевёртывал листы' в Би'блии, затрудня'ясь, чем нача'ть разгово'р. Наконе'ц он подозва'л бли'же мона'ха и сказа'л:
-- Ве'ришь ли ты в сны, о'тче Григо'рий (16)?
-- Госуда'рь! Ты сам тверд в Писа'нии и зна'ешь, что быва'ют сны от Бо'га. Я ве'рю снам, когда' при них внуша'ется ве'ра, когда' сны как бу'дто чрез све'тлый покро'в представля'ют бу'дущее, опира'ясь на проше'дшем. Быва'ют сны от Бо'га, госуда'рь!
Царь заду'мался и пото'м сказа'л:
-- Справедли'во, о'тче Григо'рий, справедли'во! Как могу'ществен челове'к вла'стью, от Бо'га ему' вручённого, и как слаб, оста'вленный свои'м со'бственным си'лам! Ца'рства и ра'ти дви'жутся по одному' манове'нию челове'ка, ниспроверга'ются гра'ды и тверды'ни, а бе'дное се'рдце не слу'шается ра'зума! -- примо'лвил уны'ло Бори'с Федо'рович и замолча'л, потупи'в взо'ры. Мона'х стоя'л пе'ред ним в безмо'лвии и пожира'л его' глаза'ми. Лицо' и'нока изменя'лось, и он наро'чно утира'лся рукаво'м свое'й ря'сы, чтоб скрыть свое' смуще'ние. Царь Бори'с перебира'л листы' в Би'блии, молча'л и посма'тривал то на мона'ха, то в кни'гу, а наконе'ц сказа'л:
-- О'тче Григо'рий! ты как и'нок до'лжен принима'ть слова' мои' в ви'де и'споведи и как врач до'лжен быть та'кже скро'мен по'сле совеща'ния с больны'м. Кому' же и ве'рить, к кому' прибега'ть миря'нину в го'рести, е'сли не к отше'льникам как не к па'стырям це'ркви? Мои' вра'чи -- инозе'мцы: они' не мо'гут принима'ть тако'го уча'стия в неду'ге ру'сского царя', как врач ру'сский, как служи'тель правосла'вной це'ркви. Мне ну'жен врач! Я то'чно бо'лен, и неду'г мой -- вот здесь! -- Бори'с Федо'рович указа'л на се'рдце.
-- Не зна'ю твоего' неду'га, госуда'рь, но кляну'сь, что ка'ждое сло'во замрёт в уша'х мои'х и никогда' не оживёт на языке',-- сказа'л мона'х.-- В удостовере'ние тебя' в неизме'нности моего' обе'та це'лую крест с гро'ба Спаси'теля.-- При сих слова'х мона'х приложи'лся к кре'сту на чётках. Бори'с Федо'рович при'стально посмотре'л на мона'ха и в заду'мчивости не своди'л с него' неподви'жных глаз свои'х.
Мра'чный взгляд царя' Бори'са привёл в тре'пет мона'ха. Он хоте'л говори'ть и останови'лся; потупи'л взо'ры и дрожа'щею руко'й перебира'л чётки. Не'сколько мину'т продолжа'лось молча'ние.
-- Ты толку'ешь сны, о'тче Григо'рий! -- сказа'л протя'жно царь Бори'с, не сводя' глаз с мона'ха.-- Я ви'дел ужасны'й, стра'шный сон, кото'рый тро'е су'ток му'чит, терза'ет меня', не даёт поко'я ни днем ни но'чью. Я хоте'л бы не ве'рить снам, о'тче Григо'рий.
Мона'х, приме'тив уны'ние госуда'ря, ободри'лся и отвеча'л:
-- Како'в сон, госуда'рь! Ины'м должно' ве'рить: они' слу'жат предостереже'нием от вели'ких несча'стий.
-- Ты прав, соверше'нно прав, о'тче Григо'рий. Я ви'дел сон с суббо'ты на воскресе'нье, на заре', пе'ред тем вре'менем, когда' привы'к пробужда'ться; сего' дня тре'тьи су'тки...
-- С суббо'ты на воскресе'нье, на но'вом ме'сяце: ва'жный день! -- примо'лвил мона'х.-- Что ж ты ви'дел, госуда'рь?
-- Стра'шный сон, сон ужа'сный. Мне сни'лось, бу'дто в оди'н жа'ркий день, в ию'ле ме'сяце, я лег отдохну'ть в ве'рхнем жилье'" мои'х Кремле'вских пала'т. Внеза'пный хо'лод пробуди'л меня'. Глухо'й шум поража'ет слух мой. Иду' к окну' и ви'жу, что снег покры'л зе'млю вы'ше кро'вель. Лю'ди выгреба'ются из-по'д сне'га с во'плями отча'яния, ве'тер ревёт и хо'лодным дыха'нием гу'бит ты'сячи -- но со'лнце я'рко све'тит на не'бе. Трево'га взволнова'ла ду'шу мою': бегу' иска'ть семью' и нигде' не нахожу'. Ни'жнее жилье'" завали'ло сне'гом, твёрдым, как лед. Сту'жа проняла' меня' до косте'й. В отча'янье броса'юсь я в окно', сме'шиваюсь с толпо'ю наро'да; ви'жу мои'х прибли'женных, царедво'рцев, жа'лостно спра'шиваю: где жена' моя', где мои' де'ти? Меня' не узна'ют и'ли не хотя'т знать и де'рзко отта'лкивают. Жа'лость замерла' в ду'шах. "Жги'те черто'ги ца'рские, жги'те хра'мы Бо'жьи!" -- вопию'т со всех сторо'н; но при всем уси'лии невозмо'жно развести' огня'! Вся приро'да потеря'ла живи'тельную си'лу, вся'кая пи'ща и питье'", олёденев, преврати'лись в ка'мень. Лю'ди ста'ли броса'ться на свои'х бра'тии, как бе'шеные зве'ри, и пожира'ть живьём друг дру'га. Подхожу' к одно'й толпе' и -- о у'жас! -- ви'жу, что и'зверги сосу'т тёплую кровь из жены' и дете'й мои'х! Хочу' бро'ситься на злоде'ев -- но седо'й ста'рец уде'рживает меня' за ру'ку. "По'здно, Бори'с, все сверши'лось! -- сказа'л он,-- стра'шная нау'ка для тебя', си'льный земли'! Ви'дишь ли со'лнце: оно' я'сно све'тит на не'бе; оно' не поту'хло, но утра'тило теплоту' свою' -- и мир поги'б! Го'ре раба'м, е'сли любо'вь к ним уга'снет в се'рдце их господи'на; го'ре господи'ну, е'сли се'рдце его' осты'нет..." Ста'рец хоте'л продолжа'ть, но вдруг пронзи'тельный, боле'зненный вопль моего' де'тища, моего' ми'лого Феодо'ра, разда'лся в уша'х мои'х; дыха'нье спёрлось в груди' мое'й, ум помрачи'лся, я вскри'кнул и -- просну'лся!
Царь Бори'с подпёр руко'ю го'лову, облокоти'вшись на стол, и заду'мался. Мона'х та'кже молча'л и внима'тельно наблюда'л царя'.
-- Не пра'вда ли, о'тче Григо'рий, что сон ужа'сный? -- сказа'л царь, не переменя'я своего' положе'ния.
-- Ужа'сен и, е'сли позво'лишь сказа'ть, не предвеща'ет до'брого,-- отвеча'л мона'х.
-- Говори', говори' все, что ты ду'маешь,-- сказа'л царь,-- не бо'йся ничего': ду'май вслух пе'редо мно'ю.
-- Госуда'рь! вели'кое бе'дствие угрожа'ет роду' твоему' и бо'лее всех -- тебе'!
-- А Росси'и? -- спроси'л госуда'рь, прерва'в сло'ва мона'ха.
-- Росси'и! -- сказа'л мона'х и заду'мался.-- Росси'я,-- продолжа'л он ме'дленно,-- та'кже прете'рпит бе'дствие, но она' нетле'нна и. как адама'нт в огне', очи'стится в сму'тах. Госпо'дь Бог не попу'стит, чтоб загло'хла после'дняя гряда', на кото'рую переса'жено с восто'ка животво'рное дре'во правосла'вия; он не разго'нит после'днего ста'да и'збранных а'гнцев, и не даст их на съеде'ние лю'тым волка'м.-- Мона'х останови'лся и, помолча'в, примо'лвил: -- Но он мо'жет перемени'ть вертогра'даря, мо'жет вве'рить и'збранное ста'до друго'му па'стырю...
-- Что ты говори'шь? -- воскли'кнул царь Бори'с гро'мким и гро'зным го'лосом,-- что ты сме'ешь произне'сть в моём прису'тствии!
-- Ты позво'лил мне ду'мать вслух, госуда'рь! -- отвеча'л мона'х.-- Я так ду'маю, сообража'я все обстоя'тельства твоего' сна.
-- Перемени'ть вертогра'даря, перемени'ть па'стыря! -- воскли'кнул Бори'с.-- Злове'щий вран! не ду'маешь ли ты, что у меня' мо'жно исто'ргнуть ски'петр? что меня' мо'жно лиши'ть венца' Монома'хова? Нет, нет, никто' не дерзне'т прикосну'ться к ним -- пока' я жив!
-- Госуда'рь! я во'все не ду'маю о тебе'; не проро'чествую, но толку'ю сон по твоему' веле'нию. Все мы сле'пы и не'мощны пред Бо'гом. Писа'ние гласи'т: "Не хва'лися в у'трии, не ве'си бо, что роди'т находя'й день" (17). Жизнь царя' в руке' Госпо'дней, как после'днего из рабо'в его',-- отвеча'л мона'х хладнокро'вно. По ме'ре беспоко'йства Бори'са мона'х ободря'лся и станови'лся смеле'е.
-- Престо'л росси'йский о'тдан Бо'гом посре'дством во'ли наро'дной роду' моему' и поколе'нию,-- сказа'л госуда'рь уны'ло ти'хим го'лосом.
-- Вся'кий челове'к из земли' со'здан и в зе'млю обрати'тся,-- отвеча'л мона'х.-- Прах и тлен сла'ва ми'ра сего'. "Всем вре'мя, и вре'мя вся'кой ве'щи под небе'сем. Вре'мя ражда'тися и вре'мя уми'рати: вре'мя сади'ти и вре'мя исторга'ти сажде'нное" (18).
-- Я хочу', чтоб ты толкова'л мне значе'ние ка'ждого виде'ния, а не де'лал свои'х заключе'ний преждевре'менно,-- сказа'л госуда'рь гне'вно, но ти'хо.-- Что зна'чит со'лнце, лишённое теплоты' свое'й?
-- Со'лнце -- Царь естества',-- отвеча'л мона'х.-- Разли'чные поро'ды живо'тных от челове'ка до неприме'тного гла'зу насеко'мого, все расте'ния от ке'дра лива'нского до ме'лкой пле'сени, все ископа'емые от алма'за до просто'й гли'ны живу'т, прозяба'ют и'ли образу'ются в не'драх земли' теплото'ю со'лнца, душо'ю вселе'"нной. Нет теплоты' -- нет ду'ши, нет жи'зни! Госуда'рь! ты ви'дел во сне ста'рца, кото'рый истолкова'л тебе' стра'шное ви'дение. Э'тот ста'рец -- судьба' твоя'!
-- Бо'же мой!-- воскли'кнул Бори'с,-- меня' ли мо'жно упрека'ть в хо'лодности, в нелюбви' к моему' наро'ду? Не я ли посвяти'л все дни мои' попече'нию о бла'ге Росси'и: отказа'лся от всех земны'х ра'достей для тя'жких трудо'в госуда'рственного управле'ния? Все мои' помышле'ния кло'нятся к сла'ве, к благоде'нствию Росси'и... Мо'жно ли ко мне относи'ть слова' ста'рца, ви'денного мно'ю во сне? Поду'май хороше'нько, о'тче Григо'рий! Ве'рно, роковы'е слова' ста'рца и са'мое ви'дение име'ют превра'тный смы'сел?
-- "Ме'рила льсти'выя ме'рзость пред Госпо'дем: вес же пра'ведный прия'тен Ему'",-- ска'зано в при'тче Соломо'новой (19),-- отвеча'л мона'х.-- Ты мне повеле'л говори'ть пра'вду; не хочу' лицеме'рить. Слу'шай и мужа'йся: "От плодо'в пра'вды снесть благи'й" (20).
-- Говори', говори', Бог с тобо'ю! -- воскли'кнул Бори'с, закры'в лицо' рука'ми.
-- Не дела'ми гла'сными, но любо'вью измеря'ет Госпо'дь се'рдце. Скажу' тебе' быль. В храм монастыря' Афо'нского приходи'ли ежего'дно с дара'ми два гре'ка. Оди'н из них был бога'т и в ми'лости у прави'теля о'бласти. Он пре'дал неве'рным сосе'да своего', оклевета'в его' в злоумышле'нии пред престо'лом султа'на, и получи'л за сие' зна'тную часть достоя'ния поги'бшего безви'нно единове'рца. В златотка'ных оде'ждах, с го'рдостью входи'л преда'тель во храм, и слу'ги его', оде'тые бога'то, приноси'ли драгоце'нные дары' к удивле'нию всего' наро'да, кото'рый, не зна'я ни исто'чника бога'тства кичли'вого гре'ка, ни це'ли его' приноше'ний, хвали'л и прославля'л его'. Друго'й грек, в бе'дном одея'нии, приноси'л на свои'х плеча'х в храм то'лько деся'тую часть того', что ему' остава'лось ли'шнего от трудо'в его', а де'вять часте'й раздава'л вта'йне бе'дным. На Стра'стной неде'ле, когда' бога'тый грек, разда'в пред хра'мом ще'друю ми'лостыню и укра'сив алта'рь зо'лотом и багряни'цею, го'рдо озира'ясь, приступи'л к свято'му причаще'нию и отвороти'лся от бе'дного гре'ка, принося'щего ску'дную свою' десяти'ну, архимандри'т, в по'лном облаче'нии, с святы'ми дара'ми в рука'х, произнёс сло'ва апо'стольские: "Ничто' же бо покрове'нно есть, еже' не откры'ется, и та'йно, еже' не уразуме'ется" (21). Пото'м, благослови'в убо'гого гре'ка и причасти'в святы'х даро'в, обрати'лся к бога'тому и сказа'л: "Очи'сти ду'шу свою' смире'нием и покая'нием: кровь, неви'нно проли'тая, вопиёт к не'бу об отмще'нии. Бога'тство твоё -- гни'лость, дары' и ми'лостыня -- добы'ча а'да, и не обратя'тся к не'бу, как же'ртва Ка'инова: "Убо'йтеся иму'щаго власть по убие'нии во'врещи в дебрь о'гненную" (22). Госпо'дь смо'трит на се'рдце, а не на ру'ки, и су'дит по жела'нию, а не по исполне'нию. "А'ще убо' вы зли су'ще уме'ете дая'ния бла'го дая'ти ча'дам ва'шим" (23). Го'рдый дая'тель со стыдо'м вы'шел из хра'ма, и'бо он иска'л сла'вы зе'мныя, а не спасе'ния ду'ши и поко'я вну'треннего.
-- К чему' кло'нится речь твоя' и на кого' ты ме'тишь свое'ю при'тчей? -- сказа'л царь гро'зно.
-- Судья' твой -- Бог, а не я, госуда'рь! -- сказа'л мона'х, ни'зко поклоня'сь. "Се'рдце царёво в руце' Бо'жией". Он оди'н ве'дает та'йные твои' дела' и помышле'ния, он оди'н награжда'ет и наказу'ет царе'й. Я к тому' рассказа'л быль, чтоб показа'ть тебе', что ка'жущееся вели'ким на земле', иногда' быва'ет ма'лым пред Бо'гом. Мир ви'дит дела' твои', чтит тебя' и превозно'сит. Бла'го тебе', е'сли вся'кое де'ло проистека'ет из чи'стого исто'чника. Не о тебе' ду'мал я, госуда'рь, расска'зывая быль, но обо всех сына'х земли', от мала' до велика', от царя' до ни'щего.
-- Дово'льно, Бог с тобо'й! -- сказа'л Бори'с.-- Ты мо'лод, но язы'к твой льстив и ум кова'рен.-- Он вы'нул из столо'вого я'щика горсть ефи'мков и по'дал мона'ху.-- Возьми' э'то и ступа'й с Бо'гом восвоя'си.
-- Я дово'лен твое'ю ми'лостью, госуда'рь, и не возьму' де'нег,-- отвеча'л мона'х.
-- Возьми' на украше'ние хра'ма твое'й оби'тели,-- сказа'л Бори'с и, заверну'в де'ньги в ше'лковый плато'к, отда'л мона'ху.-- Ступа'й за мно'ю! -- примо'лвил царь, о'тпер противуполо'жные две'ри, вы'вел мона'ха в другу'ю ко'мнату и позва'л служи'теля, кото'рому веле'л проводи'ть его' на у'лицу.

-----

Лишь то'лько царь Бори'с Федо'рович возврати'лся в свою' ко'мнату, вошла' туда' цари'ца с царе'вичем Феодо'ром и до'черью Ксе'ниею. Не могло' утаи'ться от бли'жних беспоко'йство, смуще'ние царя' Бори'са. Лицо' его' бы'ло бле'дно, глаза' мутны', дыха'ние тяжело'.
-- Ты нездоро'в, госуда'рь,-- сказа'ла цари'ца,-- не лу'чше ли посове'товаться с ле'карем?
-- На мою' боле'знь нет лека'рства,-- отвеча'л Бори'с,-- но э'то пройдёт. Что день, то гнев, неудово'льствие, доса'да! Ты зна'ешь, что мне невозмо'жно обойти'сь без э'того. Са'мые бли'зкие ко мне лю'ди не исполня'ют мои'х приказа'ний.-- Царе'вна потупи'ла взо'ры при сих слова'х роди'теля и покрасне'ла. Бори'с продолжа'л, обраща'ясь к цари'це: -- Твоя' Ма'рья Дани'ловна де'лает беспреста'нно глу'пости: созыва'ет в мои' пала'ты ра'зных бродя'г; то не хо'чет лечи'ться, то ле'чится по-сво'ему; внуша'ет до'чери мое'й не'нависть к иностра'нцам. Я ду'маю вы'брать из боя'рынь и'ли княги'нь каку'ю-нибудь у'мную же'нщину... Мне наску'чила э'та стару'ха.-- Бори'с опусти'л го'лову и замолча'л.
-- Поми'луй, госуда'рь! -- сказа'ла цари'ца,-- ты убьёшь бе'дную Ма'рью, е'сли удали'шь её от на'шей до'чери, кото'рую она' взлеле'яла и вскорми'ла на свои'х рука'х. Ма'рья -- втора'я мать Ксе'нии, они' так лю'бят друг дру'га! Неуже'ли ты захо'чешь расстро'ить сча'стье твоего' семе'йства? Ма'рья принадлежи'т к семье' на'шей.-- Царе'вна не могла' удержа'ть слез при мы'сли, что ей должно' расста'ться с до'брою ня'нею, и го'рько запла'кала.
-- Успоко'йтесь, успоко'йтесь! -- сказа'л Бори'с, тро'нувшись.-- Пусть бу'дет по-ва'шему, я то'лько ду'маю так... но не хочу' наруша'ть ва'шего сча'стья, е'сли вы почита'ете э'то сча'стьем. Бо'же всеви'дящий! чем я же'ртвовал, на что отва'живался, что претерпе'л для ва'шего сча'стья, де'ти мои'! Мне ли наруша'ть его'? Обними'те меня'! -- Ю'ный Феодо'р и Ксе'ния бро'сились в объя'тия роди'теля. Глаза' Бори'са омочи'лись слеза'ми. Он замолча'л и погрузи'лся в ду'му.
-- Мы пришли' звать тебя' на вече'рнюю моли'тву,-- сказа'ла цари'ца.-- Свяще'нник ждет в о'бразной.
-- Моли'тесь, моли'тесь, де'ти мои'!-- воскли'кнул Бори'с.-- Ваш роди'тель име'ет нужду' в заступле'нии чи'стых душ.-- Бори'с опо'мнился и продолжа'л: -- Как царь я до'лжен кара'ть й милова'ть. Быть мо'жет, в числе' обвиня'емых и осужда'емых есть неви'нные, за кото'рых я до'лжен бу'ду отвеча'ть.
-- Отвеча'ть бу'дут те, кото'рые смуща'ют тебя' злы'ми изве'тами, кото'рые скрыва'ют пра'вду пред твои'м ца'рским престо'лом, а не ты, творя'щий суд и пра'вду по ви'димому и слы'шимому,-- сказа'ла цари'ца.
-- Моли'тесь, моли'тесь, де'ти, за царя' и роди'теля! -- воскли'кнул сно'ва Бори'с.-- Вы ещё чи'сты и непоро'чны, как а'гнцы: Госпо'дь внима'ет пра'ведным.
-- Мы всегда' мо'лимся за роди'телей,-- сказа'ла Ксе'ния.
-- И не име'ем друго'го жела'ния, кро'ме твоего' сча'стия,-- примо'лвил Феодо'р.
-- Ми'лый друг мой Бори'с Федо'рович, пойдёшь ли с на'ми в о'бразную?----спроси'ла цари'ца.
-- Нет, до'брая моя' Мари'я! ступа'й с Ксе'нией и, помоли'вшись, отпусти' свяще'нника, а по'сле иди'те почива'ть с ми'ром. Я оста'нусь с Феодо'ром.-- Бори'с, сказа'в сие', прости'лся с жено'ю и благослови'л дочь. Когда' они' вы'шли из ко'мнаты, Бори'с веле'л сы'ну сесть во'зле стола'. Не'сколько вре'мени продолжа'лось молча'ние. Наконе'ц Бори'с сказа'л:
-- Сын мой! я старе'ю, неду'ги одолева'ют моё те'ло, вну'тренняя скорбь истоща'ет ду'шу. И цари' -- сме'ртны! Я пригото'вил тебе' насле'дие, кото'рое мне и не мечта'лось, когда' я был в твои'х лета'х. Бы'ли времена' гро'зные при Иоа'нне -- я пережи'л их. Мно'го бы'ло ко'зней проти'ву меня' при Феодо'ре -- я их избе'гнул и из раба' сде'лался повели'телем обши'рнейшего ца'рства в ми'ре. Госпо'дь дал мне те'ло кре'пкое, ду'шу твёрдую и ум, спосо'бный понима'ть по'льзу и вред от дел человечески'х; но я не получи'л тако'го воспита'ния, како'е даю' тебе'. Под руково'дством иностра'нных наста'вников ты изуча'ешься всему', что ну'жно, чтоб быть му'дрым прави'телем. Му'дрость це'лого ми'ра пред тобо'ю: изуча'й у'мом, но избира'й се'рдцем сове'ты мудрецо'в. Люби' наро'д свой; без э'того ты мо'жешь быть знамени'тым, сла'вным, но никогда' не бу'дешь счастли'вым,-- Бори'с останови'лся.
-- Роди'тель мой! -- воскли'кнул ю'ный царе'вич.-- Заче'м смуща'ешь себя' чёрными мы'слями? Тебе' ещё далеко' до глубо'кой ста'рости, и Госпо'дь сохрани'т тебя' для на'шего сча'стья, для сча'стья Росси'и. У кого' мне лу'чше учи'ться ца'рствовать, как не у тебя', госуда'ря, и'збранного сердца'ми наро'дными, просла'вленного по'дданными и чти'мого инозе'мными влады'ками?
-- Ты нахо'дишься в други'х обстоя'тельствах, сын мой,-- возрази'л Бори'с,-- и потому' тебе' предлежи'т ино'й путь, не'жели мне. Я и'збранный царь, а ты бу'дешь царь насле'дственный: ва'жное преиму'щество пре'до мно'ю! Го'рдые боя'ре и князья' ро'да Рю'рикова, ро'дственники и бли'жние уга'сшего ца'рского пле'мени, не мо'гут никогда' забы'ть, что я был им ра'вный и да'же ни'зший по ме'стничеству. Они' неохо'тно мне повину'ются и беспреры'вно сплета'ют но'вые ко'зни ко вреду' моему'. Е'сли Госпо'дь допу'стит мне ещё пожи'ть не'сколько лет, я очи'щу вертогра'д ца'рский от пле'вел крамо'лы, исто'ргну с ко'рнем ядови'тые зе'лия, ви'ющиеся вокру'г родосло'вного моего' де'рева. Мно'гие вражде'бные ро'ды должны' поги'бнуть для о'бщей безопа'сности и споко'йствия, и ты бу'дешь ца'рствовать над но'вым поколе'нием, кото'рое от колыбе'ли привы'кнет чтить тебя' будущи'м свои'м влады'кою, взира'ть на тебя', как на существо' вы'сшее, рождённое для вла'сти. Повторя'ю: на твое'й стороне' ва'жное преиму'щество, сын мой, ты найдёшь все гото'вое, пойдёшь путём очи'щенным...
-- Ах, роди'тель мой! -- воскли'кнул ю'ный Феодо'р с слеза'ми на глаза'х.-- Стои'т ли бу'дущее моё вели'чие тех жертв, кото'рые ты прино'сишь для утвержде'ния меня' на престо'ле? Е'сли ме'жду ни'ми есть неви'нные?.. Несча'стие безви'нного мо'жет обрати'ться на мою' го'лову.
-- Безви'нные!.. Дитя'! -- воскли'кнул Бори'с.-- Кто тебе' внуши'л э'ти мы'сли, э'ти ра'бские чу'вства? Для того' ли отва'живал я моё сча'стье, споко'йствие и... сло'вом, отва'живал все, чтоб переда'ть власть в ру'ки малоду'шного? Безви'нные же'ртвы! Ра'зве э'то не вина' -- зави'довать мне, быть неблагода'рным? Честолюби'вые боя'ре пита'ют ко мне зло'бу и не'нависть за то то'лько, что я царь и что не ка'ждый из них царём на моём ме'сте; они' почита'ют меня' вино'вным за то и'менно, что я возвели'чен судьбо'ю не по рожде'нию, но по заслу'ге. Неуже'ли я до'лжен почита'ть их пра'выми за то самоё, за что они' почита'ют меня' вино'вным? Стыди'сь свое'й сла'бости, перворо'дный сын родонача'льника но'вого ца'рского поколе'ния! Кровь, пролия'нная на войне', на защи'ту ве'ры, престо'ла и оте'чества, как целе'бный бальза'м, оживля'ет и укрепля'ет си'лы госуда'рства. Я в войне' среди' ми'ра для доставле'ния тебе' споко'йного ца'рствования; пони'маешь ли, сын мой?
-- Но где же твои' враги', госуда'рь, где противобо'рники?-- сказа'л Феодо'р.-- Все беспрекосло'вно повину'ются твое'й вла'сти, от пе'рвого боя'рина до холо'па; все по одному' твоему' манове'нию гото'вы положи'ть за тебя' свои' головы'. Роди'тель мой! я мо'лод и нео'пытен, не сме'ю ни дава'ть тебе' сове'тов, ни излага'ть моего' мне'ния. Но я чита'л в "Ри'мской исто'рии", что мно'гие ри'мские импера'торы напра'сно терза'лись подозре'ниями и казни'ли люде'й пра'ведных по науще'нию злых, кото'рые изве'тами и ло'жными доно'сами хоте'ли вы'служиться, показа'ть своё усе'рдие для приобрете'ния ца'рских ми'лостей и вме'сте для удовлетворе'ния своёму мще'нию. Тако'в был Се'ян при Тиве'рии...
-- Хорошо', что ты по'мнишь прочи'танное; но заче'м же ты забы'л о заговора'х по'длинных, невы'мышленных, кото'рые бы'ли соста'влены на жизнь мно'гих ри'мских импера'торов? -- сказа'л Бори'с, го'рько улыбну'вшись.-- Сын мой! взя'тое си'лою должно' быть и охраня'емо си'лою. Сла'дко благотвори'ть и милова'ть, но я принуждён прибега'ть к ка'зням и опа'ле для доставле'ния тебе' и пото'мству твоему' наслажде'ния де'лать добро'. Му'чусь, терза'юсь для сча'стья, вели'чия моего' ро'да! Сын мой, уте'шь меня'! -- Бори'с встал, и ю'ный Феодо'р бро'сился в его' объя'тия. Слезы' их смеша'лись.
-- Благотвори', милу'й, роди'тель мой! -- воскли'кнул сквозь сле'зы растро'ганный Феодо'р.-- Не хочу' друго'го да'ра от тебя', кро'ме любви' наро'дной!
-- Э'то твой уде'л, сын мой,-- сказа'л Бори'с, сев на пре'жнее ме'сто,-- тебе' предоставля'ю ми'лость, себе' стро'гое правосу'дие и труд истребля'ть крамо'лу. Но е'сли се'рдце твоё бу'дет говори'ть в по'льзу обвинённого -- проси', я не откажу' тебе' в поми'ловании.
-- Благодарю' тебя', роди'тель мой! Ты де'лаешь меня' бога'че всех влады'к земны'х! -- Феодо'р бро'сился к нога'м госуда'ря и облобыза'л его' ру'ки. Бори'с по'днял сы'на, прижа'л к се'рдцу и благослови'л.
-- Ступа'й почива'ть и позови' ко мне моего' немо'го, чтоб разде'л меня' и положи'л в посте'ль,-- сказа'л Бори'с,-- я две но'чи му'чусь бессо'нницею и сего'дня так утруждён, что наде'юсь засну'ть.-- Феодо'р вы'шел, и Бори'с стал моли'ться пе'ред о'бразом.

ГЛАВА' IV
Свида'ние двух загово'рщиков. Подозре'ния. Приём по'льских посло'в в Гранови'той пала'те.

Mона'х из дворца' пошёл пря'мо к це'ркви Васи'лия Блаже'нного на Ло'бном ме'сте. Здесь, на па'перти, дожида'лся его' това'рищ.
-- Ну, сла'ва Бо'гу, наконе'ц ты отде'лался благополу'чно! -- воскли'кнул Леони'д.-- Я начина'л уже' беспоко'иться о тебе'. Ты сли'шком сме'ло начина'ешь, Ивани'цкий! Мона'шеская оде'жда не всегда' мо'жет спасти' тебя' от преда'тельства клевре'тов Бори'са и его' подозри'тельности.
-- Пе'рвый шаг сде'лан, тепе'рь ро'бость скоре'е мо'жет погуби'ть, а не спасти',-- отвеча'л Ивани'цкий.
-- Кто тебе' говори'т о ро'бости? -- возрази'л Леони'д.-- Благоразу'мие и ро'бость не похо'жи друг на дру'га. Но изли'шняя сме'лость мо'жет испо'ртить все де'ло, погуби'ть тебя' и всех нас...
-- Что, всех вас? -- воскли'кнул Ивани'цкий, прерва'в речь прия'теля.-- Везде' вы о себе' ду'маете! Что с ва'ми ста'нется? Неуже'ли ты ду'маешь, что ого'нь и желе'зо мо'гут заста'вить меня' измени'ть това'рищам, откры'ть та'йну? Не зна'ешь ты меня', Леони'д! Я смо'лоду закали'л себя' на все труды' и муки'. Есть ли при тебе' нож? Испыта'й: режь меня' -- уви'дишь, что испущу' дух, но не пода'м голоса'.
-- Бог с тобо'й! -- сказа'л Леони'д.-- Береги' своё терпе'ние на друго'й слу'чай.
-- Зна'ешь ли ты, с кем был я наедине', в Кремлёвских пала'тах? -- сказа'л Ивани'цкий.
-- Ра'зве ты ходи'л не к ня'не царевни'ной? --спроси'л Леони'д.
-- Ходи'л за за'йцем, а ви'дел во'лка,-- примо'лвил Ивани'цкий.-- Я бесе'довал наедине' с царём Бори'сом!
-- Шу'тишь! -- воскли'кнул Леони'д.
-- Кляну'сь Бо'гом, что говорю' пра'вду. Царь Бори'с заста'л меня' у ня'ни, где была' и царе'вна. Сперва' разгне'вался, но, узна'в, что я толку'ю сны, призва'л к себе' и откры'л пе'редо мно'ю ду'шу свою'!
-- Ви'дно, он догада'лся, что ты пришёл за его' душо'ю. Что ж он говори'л тебе'? -- спроси'л Леони'д.
-- Я целова'л крест, чтоб молча'ть,-- отвеча'л Ивани'цкий.-- Скажу' то'лько, что в ка'менном се'рдце Бори'са есть та'кже тре'щины, сла'бые сто'роны, чрез кото'рые мо'жно сокруши'ть его' си'лу душе'вную. Любе'зный друг! Царь Бори'с ка'жется твёрдым, непрекло'нным, вы'ше судьбы'; но на'добно ви'деть си'льных в мину'ты их сла'бости, чтоб знать их соверше'нно. Бори'с с лета'ми упа'л ду'хом: суеве'рие им овладе'ло. Люте'йший враг его' и наш лу'чший помо'щник -- со'бственная его' сове'сть. Он му'чится на престо'ле, как гре'шник в а'де, и не устои'т проти'ву гро'зного испыта'ния, когда' зако'нный насле'дник ца'рства восста'нет из гро'ба тре'бовать от него' отчёта. Тепе'рь я соверше'нно уве'рен в успе'хе. Сновиде'ния Бори'са и его' до'чери, ви'денные и'ми на одно'й неде'ле,-- ужа'сные сновиде'ния -- открыва'ют мне бу'дущее.
-- Давно' ли ты при'нялся за ремесло' вещуна' и сно`толкова'теля? -- спроси'л с улы'бкою Леони'д.
-- Не сме'йся, друг мой! Ты зна'ешь, что я далёк от предрассу'дков и суеве'рия и не во'все ве'рю тому' да'же, чему' надлежа'ло бы ве'рить, но... не постига'ю сам причи'ны, отчего' сон Бори'са привёл меня' са'мого в у'жас. Удиви'тельнее всего', что и царе'вна ви'дела во сне у'жасные мечты', весьма' бли'зкие к на'шим за'мыслам. Должно' быть в ми'ре что'-то све`рхъесте'ственное, чего' мы не мо'жем постига'ть на'шим умо'м.-- Ивани'цкий заду'мался и по'сле кра'ткого молча'ния воскли'кнул: -- Ах, как мила' царе'вна Ксе'ния!
-- Ты, как язы'ческий жрец, восхваля'ешь же'ртву пред закла'нием,-- сказа'л Леони'д.
-- Нет, друг мой,-- сказа'л Ивани'цкий пла'менно,-- Ксе'ния не поги'бнет! Она' должна' жить и быть счастли'вою. Я -- защи'тник её!
-- Ты сам не зна'ешь, что говори'шь,-- отвеча'л Леони'д.-- Престо'л до'лжен быть очи'щен для зако'нного госуда'ря, а э'того нельзя' сде'лать, не истреби'в це'лого семе'йства Годуно'вых.
-- Пусть поги'бнут все -- кро'ме Ксе'нии! -- воскли'кнул Ивани'цкий.
-- Счастли'вую у'часть ты хо'чешь пригото'вить ей, истреби'в весь род её и пле'мя! -- сказа'л, улыба'ясь, Леони'д.-- Во'ля твоя', а ты иногда' бре'дишь, как во сне,-- примо'лвил он.-- Как мо'жно ду'мать, чтоб царе'вич Дими'трий согласи'лся оста'вить в вели'чии и'ли, по крайне'й ме'ре, в живы'х дочь люте'йшего врага' своего', кото'рая мо'жет свое'ю руко'ю возбуди'ть притяза'теля, мсти'теля? Кто осме'лится предста'тельствовать за неё?
-- Я! -- отвеча'л Ивани'цкий го'рдо.-- Она' бу'дет мое'ю жено'й, и го'ре тому', кто помы'слит препя'тствовать моему' сча'стью! Ви'дел ли ты её?
-- Нет. Но хотя' бы она' была' кра'ше всех красо'т земны'х -- э'то не моё де'ло,-- сказа'л хладнокро'вно Леони'д.-- Полага'ю, что и тебе' надлежа'ло бы так ду'мать. Не для во'лка расту'т кра'сные я'блоки!
-- Любе'зный друг! -- сказа'л Ивани'цкий.-- Я два ра'за ви'дел Ксе'нию, Два ра'за говори'л с не'ю и полюби'л её, полюби'л, как никогда' не ду'мал, чтоб мог люби'ть! Она' должна' быть мое'ю! Я вдохну' любо'вь в э'ти ро'зовые уста', в э'ту не'жную грудь: я научу' её жить но'вою жи'знью! Она' должна' быть мое'ю: отны'не э'то втора'я цель мое'й жи'зни!
-- Ивани'цкий! в своём ли ты уме'? Уме'рь пы'лкие твои' стра'сти, подчини' бу'йство ю'ности рассу'дку. Слы'ханное ли де'ло, чтоб тебе', безро'дному, мечта'ть о ца'рской до'чери? И е'сли да'же мы успе'ем лиши'ть её зва'ния царе'вны, то мо'жно ли, для удовлетворе'ния безрассу'дного жела'ния, пренебрега'ть вы'годами царя' зако'нного и ца'рства? Так ли до'лжен ду'мать пе'рвый посла'нник царя' Дими'трия?
-- Все в мое'й вла'сти! -- сказа'л, заду'мавшись, Ивани'цкий.
-- Друго'й на моём ме'сте мог бы поду'мать, что ты замышля'ешь изме'ну, хо'чешь цено'ю преда'тельства купи'ть пра'во на ру'ку до'чери Бори'са! -- сказа'л Леони'д-- Я э'того не ду'маю, но во вся'ком слу'чае опаса'юсь, что твоя' сумасбро'дная любо'вь мо'жет наде'лать хлопо'т царе'вичу Дими'трию.
-- Пожа'луйста, не опаса'йся за Дими'трия! -- возрази'л Ивани'цкий.-- Я не могу' измени'ть ему', как душе' свое'й, и моё жела'ние -- его' во'ля. Верь, е'сли ты друг мне.
-- Я друг твой, но сын Росси'и и вернопо'дданный царя' Дими'трия Иоа'нновича, хотя' и не име'л сча'стия поны'не ви'деть его'.
-- Уви'дишь, узна'ешь и полю'бишь! -- отвеча'л Ивани'цкий бы'стро.-- Леони'д! дру'жба ко мне бу'дет так же ще'дро награждена' Дими'трием, как пре'данность к нему' самому'. Э'то ве'рно, как Бог на не'бе!
-- Ве'рю и зна'ю, что ты по'льзуешься все'ю дове'ренностью царе'вича,-- сказа'л Леони'д,-- но ты до'лжен, друг мой, для со'бственного сча'стия и бла'га царе'вича сле'довать сове'там дру'жбы, умеря'ть стра'сти пы'лкие, осо'бенно в ны'нешних обстоя'тельствах, забы'ть все земно'е, кро'ме одного': на'шего вели'кого предприя'тия.
-- Дово'льно, дово'льно! -- воскли'кнул Ивани'цкий.-- Прошу' тебя', сокро'й во глубине' ду'ши все, что ты от меня' слы'шал. Я сам постара'юсь забы'ть... Но пора' домо'й, за'втра представле'ние посла'.
Два прия'теля сошли' с па'перти и напра'вили путь к Кремлёвской стене'. Там, в уединённом ме'сте, под ка'мнем, сохраня'лись епанча' и ша'пка Ивани'цкого, спря'танные им накану'не. Он снял с себя' ря'су и клобу'к, положи'л под ка'мень, наки'нул епанчу' на лёгкое полукафта'нье, прости'лся с Леони'дом и ско'рыми шага'ми пошёл на Лито'вское подво'рье. Проти'ву обыкнове'ния кали'тка была' отворена'. Бу'чинский встре'тил Ивани'цкого с беспоко'йным лицо'м.
-- Ка'нцлер два ра'за тебя' спра'шивал,-- сказа'л Бу'чинский,-- и, как ка'жется, весьма' недово'лен тобо'ю. Ма'ршал Боржеми'нский наблюда'л за тобо'ю и, приме'тив, что ты отлуча'ешься из до'му по ноча'м без ве'дома ка'нцлера, донёс ему'. Я не мог лгать в твоё оправда'ние проти'ву свиде'тельства ма'ршала и сказа'л ка'нцлеру, что ты то'чно отлуча'лся не'сколько раз, но, как мне ка'жется, по любо'вной свя'зи. Не зна'ю, хорошо' ли я сде'лал, сказа'в э'то?
-- Все равно', что б ты ни сказа'л,-- отвеча'л хладнокро'вно Ивани'цкий,-- потому' что ты ничего' не зна'ешь. Я сам бу'ду говори'ть с ка'нцлером.
-- Предуведомля'ю тебя', что ты до'лжен быть весьма' осторо'жен в отве'тах. Я слы'шал, как ка'нцлер говори'л: "Е'сли он отлуча'ется для разве'дывания в по'льзу посо'льства, то заче'м ему' скрыва'ться? Нет ли тут каки'х ко'зней? Единоверче'ство легко' мо'жет увле'чь его' к изме'не. На'добно приня'ть свои' ме'ры". Он так говори'л на твой счет, и я, как ви'дишь, открове'ннее тебя' и име'ю к тебе' бо'лее дове'ренности, переска'зывая тебе' слова' ка'нцлера, не'жели ты ко мне-
-- Спаси'бо, друг! Будь уве'рен, что ты не ошиба'ешься во мне. Все узна'ешь, когда' придёт вре'мя. Что же каса'ется до ка'нцлера, то ни гнев, ни подозре'ния его' мне не страшны'!
-- Он име'ет над тобо'ю власть и мо'жет тре'бовать у тебя' отчёта в твоём поведе'нии,-- сказа'л Бу'чинский.
-- Власть на'до мно'ю! -- воскли'кнул Ивани'цкий.-- Нет, я признаю' над собо'ю власть одного' Бо'га и ему' одному' дам отчёт в мои'х посту'пках!
-- Э'та во'льность перехо'дит за преде'лы прав и свобо'ды на'шего наро'да. "Слу'жба тра'тит во'лю", тверди'т посло'вица. Ты в слу'жбе короле'вской, в слу'жбе Ре'чи Посполи'той, и, находя'сь при посо'льстве, зави'сишь от посла'. Ка'жется, э'то я'сно. Ведь ты не шко'льник, чтоб упря'миться! -- сказа'л Бу'чинский.
-- Из всего' э'того не сле'дует, что посо'л до'лжен наблюда'ть все мои' посту'пки. Я де'лаю, что мне веля'т; де'лаю бо'лее, не'жели ско'лько обя'зан, и служу' Ре'чи Посполи'той гора'здо бо'лее, не'жели сам посо'л,-- возрази'л Ивани'цкий.-- Успоко'йся, друг мой! -- примо'лвил он.-- Уви'дишь, что ка'нцлер усмири'т свой гнев, когда' переговори'т со мно'ю, и оста'нется дово'льнее пре'жнего. До'брая ночь!
На друго'й день, лишь то'лько Ивани'цкий откры'л глаза', слуга' посо'льский позва'л его' к ка'нцлеру. Сапе'га был оди'н в свое'й ко'мнате. Он бро'сил на Ивани'цкого проница'тельный взгляд и сказа'л:
-- Вы отлуча'етесь по ноча'м из до'му без моего' ве'дома, господи'н Ивани'цкий! В ны'нешних обстоя'тельствах э'то должно' возбуди'ть подозре'ние к единове'рцу неприя'зненного нам наро'да.
-- Ра'зве вы не зна'ете, вельмо'жный ка'нцлер, с како'ю це'лью я посеща'ю москвитя'н и по'льзуюсь знако'мствами, заведёнными мно'ю здесь по поруче'нию чернецо'в на'ших? Я вам в то'чности сообща'л все слы'шанное мно'ю о дела'х посо'льства, и не всегда' ли вы удостоверя'лись в справедли'вости мои'х донесе'ний?
-- Я благода'рен вам за э'то, и коро'ль не оста'нется у вас в до'лгу за ве'рную ему' слу'жбу. Но заче'м не объявля'ть мне об отлу'чках?
-- Я не хоте'л напра'сно утружда'ть вас. Впро'чем, к чему' бы э'то послужи'ло? Е'сли б я хоте'л измени'ть вам, мне бы лу'чше сде'лать э'то, отлуча'ясь с ва'шего позволе'ния. Когда' б я был вам неве'рен, тогда' бы стара'лся отврати'ть вся'кое подозре'ние и прикры'ться ва'шим и'менем. Но я не говори'л вам ничего' потому', что со'весть моя' чиста' и что я не хоте'л отдава'ть ежедне'вно отчёта в мои'х неуспе'хах. Вот уже' че'тверо су'ток, как я волочу'сь с одного' пи'ршества на друго'е, из одно'й бесе'ды в другу'ю, чтоб узна'ть о наме'рении царя' в рассужде'нии на'ших дел, и то'лько случа'йно успе'л вчера' вы'ведать от одного' чернеца', люби'мца патриа'рхова.
-- Что ж тако'е? -- спроси'л Сапе'га нетерпели'во.
-- Что с Шве'цией соста'влены ми'рные усло'вия. Карл Зюдерманла'ндский обеща'ет уступи'ть Бори'су Ливо'нию от На'рвы до Нейга'узена, оставля'я за Шве'циею На'рву. В Ингерманла'ндии уступа'ет часть до у'стья Невы' и тре'бует, чтоб царь Бори'с помо'г Шве'ции во'йском и деньга'ми в войне' с Сигизму'ндом и отказа'лся от заключе'ния ми'ра с По'льшею. Карл обеща'ет прито'м уплати'ть долг и вое'нные изде'ржки по'сле войны' и отдаёт в зало'г го'род Юрьев-Ливо'нский.
-- Неуже'ли э'то пра'вда? -- спроси'л Сапе'га с беспоко'йством.
-- Я говорю', что слы'шал. Вы уви'дите, что нас ста'нут ласка'ть, а ме'жду тем откла'дывать оконча'ние дела', пока' не объя'вят войны'. Впро'чем, я бу'ду извеща'ть вас о хо'де дел. Меня' обеща'ли познако'мить с знамени'тым ду'мным дья'ком Афана'сьем Вла'сьевым, заве'дывающим ны'не Посо'льским прика'зом. То'лько прошу' вас не стесня'ть меня' в свобо'де отлуча'ться по произво'лу.
-- Я прикажу', чтоб вас выпуска'ли и впуска'ли, когда' вам заблагорассу'дится. Господи'н Ивани'цкий! вы мо'лоды и свои'м усе'рдием мо'жете откры'ть себе' путь к ва'жным места'м и ми'лости короле'вской. Я бу'ду ваш засту'пник и покрови'тель. Поны'не я дово'лен ва'ми; наде'юсь, что и впредь вы не подади'те по'вода к неудово'льствию.
-- Дела' дока'жут лу'чше, не'жели слова', моё усе'рдие к слу'жбе и пре'данность к осо'бе вельмо'жного ка'нцлера,-- сказа'л Ивани'цкий, поклоня'сь ни'зко.
-- Тепе'рь ступа'йте одева'ться к аудие'нции. Прошу' вас прислу'шиваться, что бу'дет говори'ть наро'д, а во дворце' примеча'ть, как бу'дут внима'ть мое'й ре'чи боя'ре. Я бу'ду за'нят представле'нием, и потому' мне невозмо'жно наблюда'ть самому'. Вы понима'ете меня'? На'добно пости'гнуть, како'е впечатле'ние произведёт при дворе' и в наро'де на'ше представле'ние.
-- Сде'лаю все, что вам уго'дно, по ме'ре сил мои'х и спосо'бностей,-- сказа'л Ивани'цкий.-- А ме'жду тем прошу' вас, вельмо'жный ка'нцлер, не'сколькими слова'ми разогна'ть то подозре'ние, кото'рое возбуди'ло в вас и в чле'нах посо'льства донесе'ние ма'ршала Боржеми'нского насчёт мои'х отлу'чек. Да'же друг мой Бу'чинский, пред кото'рым я до'лжен скрыва'ть ва'ши поруче'ния, ока'зывает мне недове'рчивость и сомнева'ется в чистоте' мои'х наме'рений. Э'то бо'льно!
-- Бу'дьте споко'йны, я все ула'жу! -- сказа'л ка'нцлер и дал знак голово'ю Ивани'цкому, чтоб он вы'шел.
Пока' гла'вный при'став ца'рский, князь Григо'рий Еле'цкий, и два мла'дшие при'става, Каза'ринов и Огарё!в, одева'лись в посо'льских ко'мнатах в бога'тые оде'жды, при'сланные из ца'рских кладовы'х (24), на посо'льском дворе' собра'лись все паны' и слу'ги, чтоб изгото'виться к торже'ственному ше'ствию. Па'ны с недове'рчивостью погля'дывали на Ивани'цкого, кото'рый, сложи'в ру'ки на спине' и потупи'в го'лову, ме'дленно расха'живал в отдале'нии от про'чих. Наконе'ц вы'шел из ко'мнат ка'нцлер Сапе'га, веле'л вы'строиться всем, как сле'довало к ше'ствию, осмотре'л ряды' и, вы'ступив на среди'ну, подозва'л к себе' Ивани'цкого, взял его' за ру'ку и, обратя'сь к сви'те, сказа'л:
-- Не'которые обстоя'тельства заста'вили мно'гих сомнева'ться в и'скренности господи'на Ивани'цкого. Прошу' вас, господа', положи'ться на моё сло'во и увере'ние и почита'ть его' ве'рным сы'ном Ре'чи Посполи'той По'льской и усе'рдным слуго'ю короле'вским. Вся'кое сомне'ние и подозре'ние насчёт его' поведе'ния есть оби'да ему' и мне, и'бо он во всем поступа'ет не ина'че, как по моёму поруче'нию. Кто оби'дит его', тот оско'рбит меня'.
Сказа'в сие', ка'нцлер удали'лся в свои' ко'мнаты, а Ивани'цкий возврати'лся на своё ме'сто.
-- Ну, ви'дишь ли, что ска'занное мно'ю вчера' сбыло'сь! -- шепну'л Ивани'цкий Бу'чинскому.
-- Ты де'мон, а не челове'к! -- отвеча'л Бу'чинский.-- Тепе'рь ве'рю, что я обману'лся, когда' ду'мал, что зна'ю ду'шу твою', су'дя по твоему' пре'жнему со мно'ю обраще'нию. Пои'стине, ты -- де'мон!
Ивани'цкий улыбну'лся и насме'шливо посмотре'л на своего' прия'теля, примо'лвив:
-- Да, брат! А'нгел не мно'го вы'играет с людьми'! Ме'жду тем на у'лице послы'шались зву'ки труб и бубно'в
и повели'тельные го'лоса нача'льников стреле'цких дружи'н. Ма'ршал Боржеми'нский приказа'л отвори'ть воро'та, и два боя'рина, окружённые толпо'ю боя'рских дете'й, взъе'хали на коня'х на посо'льский двор. Послы' по'льские встре'тили боя'р на крыльце', ввели' в приёмную за'лу, и тогда' оди'н боя'вдн, сняв ша'пку, произнёс сле'дующую речь:
-- Вели'кий госуда'рь царь и вели'кий князь Бори'с Федо'рович, всея' Вели'кия и Ма'лыя и Бе'лыя Росси'и самоде'ржец и мно'гих госуда'рств и земе'ль восто'чных и за'падных и се'верных о'тчич и деди'ч, и насле'дник, и госуда'рь, и облада'тель, повеле'л спроси'ть о здоро'вье вас, вели'ких посло'в, своего' бра'та и прия'теля Сигизму'нда, короля' По'льского и вели'кого кня'зя Лито'вского и ины'х земе'ль госуда'ря.
Послы', вы'слушав сло'ва боя'рина с откры'тыми голова'ми, поблагодари'ли госуда'ря и отвеча'ли, что они' здоро'вы. Ру'сский боя'рин сно'ва сказа'л:
-- Вели'кий госуда'рь царь и вели'кий князь Бори'с Федо'рович, всея' Вели'кия и Ма'лыя и Бе'лыя Росси'и самоде'ржец и мно'гих госуда'рств и земе'ль восто'чных и за'падных и се'верных о'тчич и деди'ч, и насле'дник, и госуда'рь, и облада'тель, повеле'л яви'ться к нему' вам, вели'ким посла'м бра'та своего' и прия'теля Сигизму'нда, короля' По'льского, вели'кого кня'зя Лито'вского и ины'х земе'ль госуда'ря.
Сло'во повеле'л встрево'жило бу'йного кня'зя Друцкого-Соко'льницкого и други'х молоды'х пано'в, но ка'нцлер Сапе'га значи'тельным взгля'дом успоко'ил го'рдое ю'ношество, а Станисла'в Варши'цкий сказа'л им по-латы'ни: -- Э'то при'нятый о'браз изъясне'ния при ца'рском дворе', кото'рому должно' повинова'ться.
Ка'нцлер Сапе'га отвеча'л боя'рину:
-- Благодари'м госуда'ря за ми'лость и гото'вы испо'лнить его' во'лю.
Когда' сей обря'д ко'нчился, боя'ре и послы' наде'ли ша'пки, и дру'жески обня'лись. Вско'ре яви'лись при'ставы в ба'рхатных кафта'нах, ши'тых зо'лотом и уни'занных же'мчугом, в высо'ких собо'льих ша'пках. Все вы'шли из ко'мнат, се'ли на коне'й, и торже'ственное ше'ствие дви'нулось.
Впереди' е'хал ду'мный дьяк Афана'сий Вла'сьев, за ним по'льский дворяни'н Ада'м Лу'кашевич. Вслед шли пешко'м шестьдеся'т челове'к посо'льских слуг, по три в ряд. В пе'рвых четырёх ря'дах слу'ги несли' пода'рки на ба'рхатных поду'шках, покры'тых золото'ю парчо'й. В за'дних ря'дах вели' двух коне'й под ба'рхатными попо'нами. За слу'гами е'хали верхо'м Ивани'цкий и Бу'чинский с ве'рющею гра'мотою короля' По'льского, прежни'ми ми'рными догово'рами Росси'и и По'льши и начерта'нием но'вого догово'ра. Гра'моты сии' находи'лись в двух сере'бряных я'щиках. Ка'нцлер Сапе'га е'хал ме'жду Варши'цким и Пельгржи'мовским, а вокру'г них боя'ре и при'става. За ни'ми сле'довали верхо'м все паны' по'льского посо'льства; ше'ствие замыка'ли боя'рские де'ти, та'кже на коня'х.
Поля'ки не уступа'ли ру'сским в бога'тстве оде'жды и ко'нской сбру'и. Ру'сский наро'д с уваже'нием смотре'л на Льва Сапе'гу, му'жа высо'кого, сухоща'вого, с седо'ю коро'ткою бородо'й. Голова' его' покры'та была' ма'лою ба'рхатною ша'почкой чёрного цве'та с бе'лым ца'плиным перо'м, прикреплённым алма'зною пря'жкой. Он был в дли'нном кафта'не из голубо'го а'тласа, а по'верху име'л собо'лью шу'бу, кры'тую а'лым ба'рхатом, с коро'ткими рукава'ми, кото'рая развева'лась, как плащ (25). Други'е два посла' оде'ты бы'ли, подо'бно ему', в кафта'нах и шу'бах, а молоды'е лю'ди в атла'сном испа'нском пла'тье с ба'рхатными пла'щами, в то'ках с стра'усовыми пе'рьями и'ли в венге'рских полукафта'ньях, ши'тых зо'лотом и серебро'м, в ба'рхатных ша'пках. Туре'цкие сбру'и, укра'шенные зо'лотом, серебро'м и цветны'ми каме'ньями, привлека'ли взо'ры любопы'тных. Поля'ки сожале'ли, что обы'чай не позволя'л явля'ться пред ру'сского госуда'ря с ору'жием, и'бо чрез э'то они' не могли' вы'казать лучшего' своего' убра'нства и люби'мой ро'скоши. Ру'сские, напро'тив того', бы'ли вооружены' ножа'ми в золочёных ножна'х и са'блями. Кафта'ны их вы'шиты бы'ли зо'лотом, ша'пки опушены' дороги'ми меха'ми. Высо'кие ко'ваные серебро'м седла', золоты'е и ше'лковые узды' отлича'лись ви'дом от польски'х. По обе'им сторона'м у'лицы, от са'мого Лито'вского подво'рья, стоя'ли стрельцы' в два ря'да, с ру'жьями. Они' бы'ли в коротки'х и узки'х кафта'нах с отло'гим высо'ким воротнико'м, в высоки'х ша'пках бараньи'х, се'рых и чёрных. Ка'ждая со'тня отлича'лась осо'бым цве'том кушако'в, ка'ждая ты'сяча кафта'нами. Стреле'цкие головы', со'тники и ты'сяцкие бы'ли в фе'рязях из то'нкого су'кна, с золоты'ми наши'вками, в высоки'х собольи'х и бобро'вых ша'пках. Наро'д толпи'лся на у'лицах, взлеза'л на кры'ши и на забо'ры, чтоб посмотре'ть на великоле'пное зре'лище. Глухо'й шум раздава'лся в то'лпах, как бушева'ние ве'тра в густо'й дубра'ве. По времена'м слы'шны бы'ли в то'лпах боле'зненные кри'ки от уда'ров приста'вов и неде'льных, разгонявши'х наро'д и очищавши'х путь посо'льству.
На Ца'рской у'лице встре'тил посло'в посте'льник князь Фё!дор Ива'нович Хворостинин-Яросла'вский с шестью' царедво'рцами. Ше'ствие останови'лось. Боя'ре и послы' сошли' с коне'й, сня'ли ша'пки, и посте'льник спроси'л от и'мени госуда'ря о здоро'вье посло'в. Пото'м все се'ли на коне'й и продолжа'ли путь до Кремля'. На Кра'сной пло'щади и у Ло'бного ме'ста была' така'я теснота', что посо'льство с трудо'м добрало'сь до Фроло'вских воро'т. Здесь надлежа'ло сойти' с коне'й и сно'ва снять ша'пки пред чудотво'рным о'бразом Спа'са. Прожда'в здесь о'коло получа'са, пока' при'став и неде'льные успе'ли очи'стить путь ме'жду то'лпами наро'да, послы' и боя'ре сно'ва се'ли на коне'й и въе'хали в Кремль. У Вознесе'нского собо'ра посла'м объяви'ли, что никто' не сме'ет подъезжа'ть на лошадя'х к ца'рскому крыльцу', кро'ме са'мого госуда'ря и дете'й его' (26). Послы' отда'ли лошаде'й и пошли' пешко'м. По'льское ю'ношество кипе'ло гне'вом от сего' уничиже'ния наро'дного досто'инства, и то'лько одно' уваже'ние к ка'нцлеру Сапе'ге уде'рживало го'рдых по'льских ви'тязей в преде'лах скро'мности и повинове'ния.
Слу'ги, исключа'я тех, кото'рые несли' поду'шки, оста'лись у крыльца', а послы' вошли' в се'ни ме'жду ряда'ми вооружённых люде'й.
Во'ины неме'цкой дружи'ны, оде'тые бога'то, в жёлтых неме'цких полукафта'ньях с сере'бряными галуна'ми, в шле'мах с бе'лыми пе'рьями, в блестя'щих нагру'дниках, с ру'жьями и дли'нными меча'ми, стоя'ли на одно'й стороне', а на друго'й боя'рские де'ти в кра'сных фе'рязях с золоты'ми галуна'ми, в высо'ких ры'сьих ша'пках, вооружённые дли'нными бердыша'ми. На скамья'х впереди' во'инов сиде'ли боя'ре и прислу'жники ца'рские в парчо'вых оде'ждах, в ша'пках. Здесь встре'тил посло'в печа'тник и бли'жний дьяк Васи'лий Щелка'лов и поздоро'вался с ка'нцлером Лито'вским, как ра'вный с ра'вным; две'ри отперли'сь на'стежь, и Щелка'лов ввел посло'в в ца'рские пала'ты.
В конце' огро'мной за'лы с распи'санными сте'нами, под о'бразом Богома'тери находи'лось возвыше'ние в не'сколько ступе'ней, оби'тое кра'сным ба'рхатом. На нем стоя'л золото'й престо'л, на кото'ром сиде'л царь Бори'с Федо'рович в Монома'ховом венце', име'я в пра'вой руке' золото'й ски'петр, укра'шенный драгоце'нными камня'ми. Госуда'рь (27) был в широ'ком одея'нии из золото'й парчи', уни'занном жемчуга'ми, сия'ющем алма'зами и цветны'ми дороги'ми камня'ми, и в кра'сных ба'рхатных сапога'х.
По пра'вую сто'рону царя' сиде'л в золоты'х кре'слах царе'вич Феодо'р в парчо'вой же оде'жде, с откры'тою голово'й. По ле'вую сто'рону от престо'ла, на высо'ком сере'бряном реше'"тчатом сто'лике, лежа'ла золота'я держа'ва с кресто'м; на ма'лом сто'лике стоя'ла золота'я умыва'льница, накры'тая бе'лым полоте'нцем (28). Пол у'стлан был дороги'ми перси'дскими ковра'ми. Вокру'г стен на скамья'х, поста'вленных в четы'ре усту'па, за'стланных бога'тыми ковра'ми, сиде'ли боя'ре, око'льничие и ду'мные дворя'не в парчо'вых оде'ждах, с обнажёнными голова'ми. На ступе'нях возвыше'ния, на кото'ром находи'лся престо'л, стоя'ли четы'ре ры'нды в бе'лых атла'сных фе'рязях, в ры'сьих ша'пках, с сере'бряными бердыша'ми на плеча'х. Сви'та посо'льская останови'лась посреди' за'лы с при'ставом, а послы' Лев Сапе'га, Станисла'в Варши'цкий и Илья' Пельгржи'мовский подошли' с Щелка'ловым и ду'мным дья'ком Вла'сьевым на де'сять шаго'в к престо'лу. Печа'тник Щелка'лов, поклоня'сь в по'яс госуда'рю, сказа'л:
-- Божи'ею ми'лостью царь Бори'с Феодо'рович, вели'кий госуда'рь и самоде'ржец всея' Ру'си, Володи'мерский, Моско'вский, Новгоро'дский, Пско'вский, Тверско'й, Болга'рский, вели'кий князь Но'вгорода Низо'вския земли', Смоле'нский, Ряза'нский, Воло'шский, Рже'вский, Ве'льский, Росто'вский, Яросла'вский, Белоо'зерский, Поло'цкий, Удо'рский, Обдо'рский, Се'верский, Конди'йский, о'тчинный госуда'рь Лифля'ндския земли', царь Каза'нский, Сиби'рский и Астраха'нский и царе'й Грузи'нских, Кабарди'нския земли' и Черка'сских и Го'рских князе'й, и ины'х мно'гих земе'ль и госуда'рств госуда'рь, облада'тель и всея' Се'верныя страны' повели'тель (29). Прибы'вшие сюда' послы' от вели'кого госуда'ря, короля' По'льского, вели'кого кня'зя Лито'вского и ины'х, Сигизму'нда Ива'новича, бьют чело'м твоему' ца'рскому вели'честву и про'сят позволе'ния изложи'ть поруче'ние своего' госуда'ря!
Послы' поклони'лись царю', как бы подтвержда'я сло'ва ора'тора.
Царь дал знак Щелка'лову наклоне'нием головы', и он шепну'л Сапе'ге, чтоб нача'ть речь. Caпе'га сказа'л по-ру'сски:
-- Наия'снейший и вели'кий госуда'рь наш, Сигизму'нд III, Бо'жиею вла'стью коро'ль По'льский, вели'кий князь Лито'вский, Ру'сский, Пру'сский, Замо'йский, Мазове'цкий, Ки'евский, Волы'нский, Подо'льский, Подле'сский, Лифля'ндский и насле'дственный коро'ль Шве'дский, Го'тфский, Ванда'льский, князь Финля'ндский и ины'х, тебе', Бо'жиею вла'стию вели'кому госуда'рю и вели'кому кня'зю Бори'су Феодо'ровичу всея' Ру'си, Володи'мерскому, Моско'вскому, Новгоро'дскому, Каза'нскому, Астраха'нскому, Пско'вскому, Тверско'му, Ю'горскому, Пе'рмскому, Болга'рскому и ины'х мно'гих земе'ль и кня'жеств госуда'рю и повели'телю, веле'л поклони'ться и наве'даться нам о твоём здоро'вье.
Наш вели'кий госуда'рь Сигизму'нд III, Бо'жиею ми'лостью коро'ль По'льский, Шве'дский, вели'кий князь Лито'вский, Финля'ндский, Лифля'ндский и ины'х тебе', вели'кому госуда'рю, вели'кому кня'зю Бори'су Феодо'ровичу всея' Ру'си веле'л сказа'ть. Присла'л ты к нам посла'нника своего', ду'много дворяни'на и я'сельничего, наме'стника Можа'йского Михаи'лу Игна'тьевича Тати'щева и дья'ка Ива'на Максимо'вича с уведомле'нием, что во'лею Би'жиею вели'кий госуда'рь и вели'кий князь Феодо'р Ива'нович, пото'мок вели'ких госуда'рей и вели'ких князе'й Моско'вских, отошёл от ми'ра сего', что тебя', вели'кого госуда'ря и вели'кого кня'зя всея' Ру'си, учини'л Бог госуда'рем и вели'ким кня'зем Моско'вским и что ты жела'ешь добра' всему' христиа'нству. Зна'я та'кже, что всемогу'щий Бог, царь царе'й, госуда'рь госуда'рей, держа'щий в свое'й свято'й десни'це все госуда'рства, установля'ющий царе'й и князе'й, перено'сит досто'инство и власть из ро'да в род по своему' произво'лу, и тебя', госуда'рь Бори'с Феодо'рович, соблаговоли'л свято'ю во'лею свое'ю посади'ть на престо'ле Моско'вском, и при сем, ве'дая твои' благи'е жела'ния и помышле'ния, объя'вленные нам посла'нниками твои'ми Михаи'лом Тати'щевым и дья'ком Ива'ном Максимо'вичем, мы тебя' с сим вели'ким госуда'рством поздравля'ем и жела'ем тебе' в ми'лости Бо'жией и дру'жбе с на'ми счастли'вой жи'зни на мно'гие ле'та!
Царь привста'л и спроси'л:
-- Здоро'в ли любе'зный брат мой Сигизму'нд Ива'нович, Бо'жиею ми'лостию коро'ль По'льский, вели'кий князь Лито'вский и ины'х?
Сапе'га отвеча'л с покло'ном, что коро'ль здоро'в, Бо'жиею ми'лостию. Заси'м Станисла'в Варши'цкий и Илья' Пельгржи'мовский повтори'ли оди'н за други'м приве'тствие оди'накого содержа'ния с ре'чью Сапе'ги. Тогда', по зна'ку госуда'ря, принесли' небольшу'ю скамью', покры'тую ковро'м, для трех посло'в и поста'вили на пра'вой стороне', пе'ред скамья'ми ру'сских боя'р. Печа'тник Щелка'лов и ду'мный дьяк Вла'сьев ста'ли на ступе'нях тро'на, пе'рвый по пра'вую, второ'й по ле'вую сто'рону.
Когда' послы' се'ли, царь, обрати'вшись к ним, спроси'л:
-- Лев, Станисла'в, Илья'! как пожива'ете, здоро'вы ли вы?
-- Здоро'вы, ми'лостию Бо'жиею, и благодари'м тебя', вели'кого госуда'ря, за до'брое к нам расположе'ние,-- отвеча'л Сапе'га. Царе'вич Феодо'р повтори'л вопро'с отца' своего' и получи'л тот же отве'т от второ'го посла', Варши'цкого.
Ме'жду тем Бори'с Федо'рович обрати'л внима'тельный взор на сви'ту посо'льскую -- и вдруг бро'ви его' нахму'рились и на лице' показа'лось не'которое смуще'ние. Он веле'л Щелкало'ву поскоре'е приня'ть вери'тельные гра'моты и пода'рки. Ду'мные боя'ре, не спуска'вшие глаз с госуда'ря, шепта'ли ме'жду собо'ю, что царь, ве'рно, почу'вствовал припа'док своего' неду'га, боль в нога'х.
Печа'тник Щелка'лов принима'л пода'рки и клал их на сто'рону, провозглаша'я и'мя ка'ждого посла' и дворяни'на посо'льства, принося'щего дар. Пода'рки ка'нцлера Льва Сапе'ги бы'ли и'стинно ца'рские: он поднёс царю' ожере'лье, осы'панное алма'зами и дороги'ми цветны'ми каме'ньями, с золото'ю це'пью, и три огро'мные, сере'бряные, я'рко вы'золоченные ку'бка; царе'вичу -- кора'блик золото'й, весьма' иску'сной отде'лки, и два больши'е сере'бряные вы'золоченные ку'бка. Кро'ме того', у крыльца' стоя'ли два коня' отли'чной поро'ды: оди'н для царя', со всем прибо'ром, с седло'м и уздени'цею, око'ванными зо'лотом, с чепрако'м, вы'шитым же'мчугом, друго'й, для царе'вича, под кра'сною ба'рхатною попо'ною. Други'е послы' и дворя'не сви'ты поднёсли сере'бряные ку'бки, золоты'е часы' и драгоце'нное ору'жие. Царь благоскло'нно при'нял пода'рки.
Ка'нцлер повеле'л пода'ть вери'тельные гра'моты. Из то'лпы по'льских дворя'н вы'ступили на среди'ну Бу'чинский и ма'ршал Боржеми'нский, поклони'лись царю' и, отда'в я'щики, возврати'лись на своё ме'сто. Ка'нцлер Сапе'га удиви'лся, что вме'сто Ивани'цкого по'дал вери'тельную гра'моту Боржеми'нский. Сапе'га иска'л глаза'ми Ивани'цкого в толпе' по'льских дворя'н и не вида'л его'. Прили'чие не позволя'ло ему' встать с своёго ме'ста и спроси'ть, куда' дева'лся Ивани'цкий; но э'то обстоя'тельство не'сколько его' встрево'жило.
Послы' наде'ялись, что их приглася'т к ца'рской тра'пезе, но Бори'с Федо'рович извини'лся нездоро'вьем и приказа'л угости'ть посло'в с ца'рского стола' в их до'ме. Печа'тнику Щелкало'ву пору'чено от госуда'ря заступи'ть ме'сто хозя'ина. Послы', откла'нявшись, возврати'лись в своё подво'рье, сопровожда'емые то'лпами наро'да и ко'нною дружи'ною дете'й боярски'х.
На друго'е у'тро ка'нцлер Сапе'га призва'л в свою' ко'мнату Бу'чинского и сказа'л:
-- Вы о'тданы мне роди'телем ва'шим на моё попече'ние, нахо'дитесь при мне уже' не'сколько лет и могли' узна'ть меня' хорошо'. Вы, без сомне'ния, уве'рены, что никака'я ли'чность, ни вражда', ни дру'жба, ни родство' не уклоня'ли меня' от еди'нственной це'ли моёй жи'зни -- служи'ть оте'честву, и что одно' жела'ние быть ему' поле'зным руково'дствует все'ми мои'ми посту'пками. Бу'дьте открове'нны со мно'ю и отвеча'йте по со'вести на все мои' вопро'сы.
-- Бла'го моего' оте'чества и по'льзу его' предпочита'ю я всему' на све'те,-- отвеча'л Бу'чинский.-- Э'то чу'вство возросло' вме'сте со мно'ю и вкоренено' во мне роди'телем мои'м, кото'рый кро'вью свое'ю запечатле'л любо'вь свою' к оте'честву. В скры'тности никогда' меня' не подозрева'ли поны'не, и кро'ме дел по слу'жбе, вверя'емых мне ва'ми, я не име'ю никаки'х тайн.
-- Я вас не подозрева'ю ни в чем,-- возрази'л Сапе'га,-- но хочу' расспроси'ть о не'которых сомни'тельных обстоя'тельствах каса'тельно ва'шего дру'га -- Ивани'цкого.
-- Вы са'ми запрети'ли нам сомнева'ться насчёт его' че'стности, и'скренности, пре'данности к По'льше, к королю',-- сказа'л Бу'чинский.
-- Э'то пра'вда. Но... но его' поведе'ние иногда' смуща'ет меня' са'мого. Его' скры'тность... одна'ко ж присту'пим к де'лу. Ему' пору'чено бы'ло несть я'щик с догово'рами, отчего' же он отда'л его' Боржеми'нскому? Отчего' он вы'шел из приёмной за'лы во вре'мя аудие'нции, когда' я и'менно веле'л ему' наблюда'ть, смотре'ть, прислу'шиваться?
-- Он сказа'л нам, что нездоро'в, что чу'вствует круже'ние в голове',-- отвеча'л Бу'чинский,-- и в са'мом де'ле, кровь полила'сь у него' из носу'. Возврати'вшись поспе'шно домо'й, он пролежа'л це'лый день в посте'ли и да'же сего' дня страда'ет головно'ю бо'лью.
-- Давно' ли вы зна'ете Ивани'цкого? -- спроси'л Сапе'га.
-- Мы сперва' учи'лись вме'сте в первонача'льной шко'ле в Га'ще, и'менье пано'в Га'сских, а по'сле в иезуи'тском колле'гиуме в Льво'ве. Ивани'цкому тепе'рь о'коло двадцати' четырёх лет от рожде'ния; я зна'ю его' с пятнадцатиле'тнего во'зраста, но расстава'лся с ним не'сколько раз в тече'ние э'того вре'мени.
-- Зна'ете ли вы его' роди'телей и'ли кого'-нибудь из ро'дственников? -- спроси'л Сапе'га.
-- Нет. Ивани'цкий ска'зывал мне, что он сирота', что оте'ц его' дворяни'н по'льский, греко-росси'йского испове'дания, а мать по'лька. Дед его' вы'шел из Росси'и и посели'лся сперва' в Ки'еве, пото'м жил при дворе' князе'й Остро'жских, в Остро'ге, а оте'ц промышля'л аре'ндным содержа'нием ра'зных ча'стных и короле'вских име'ний в По'льской Украи'не и сконча'лся, не оста'вив ему' никако'го состоя'ния. Он воспи'тывался сперва' на счет чернецо'в греко-росси'йского испове'дания, а по'сле иждиве'нием о'бщества иезуи'тов, кото'рым оди'н из пре'дков его', по ма'тери, отказа'л значи'тельные име'ния. Из Га'щи и из Льво'ва он отлуча'лся не'сколько раз в Ки'ев, в Остро'г, в Ту'ров и в други'е ме'ста, где нахо'дятся монастыри' чернецо'в, кото'рых он называ'ет свои'м семе'йством, свои'ми ро'дственниками. Око'нчив уче'нье, два го'да я не вида'л его' и сви'делся в Варша'ве, при обра'зовании посо'льства. Он сказа'л мне, что пору'чен вам ре'ктором иезуи'тского колле'гиума в Льво'ве, где мы воспи'тывались, и при'нят ва'ми в посо'льство в зва'ние писаря' и перево'дчика.
-- Э'то пра'вда, что он при'нят мно'ю в посо'льство по усе'рдному настоя'нию отцо'в иезуи'тов и по увере'нию их, что Ивани'цкий, бу'дучи гре'ческого испове'дания, мо'жет быть мне поле'зен свя'зями свои'ми с чернеца'ми. Пра'вда та'кже, что он оказа'л мне мно'гие услу'ги, откры'л мно'го тако'го, чего' бы мы не могли' узна'ть в Москве' без его' посо'бия, но... ка'жется, он сли'шком подружи'лся с ру'сскими...
-- Э'того я не зна'ю во'все, отвеча'л Бу'чинский.-- Он никогда' не говори'л мне о свои'х дру'жеских свя'зях в Москве', никогда' не брал с собо'ю к ру'сским и не принима'л ни одного' из них в посо'льском до'ме.
-- Како'го он нра'ва? Каки'е в нем госпо'дствующие скло'нности? Вы могли' приме'тить э'то, зна'я его' с ю'ности.
-- На э'то я не могу' отвеча'ть вам удовлетвори'тельно. Нра'ва он угрю'мого, скло'нен к заду'мчивости, но ду'ши пы'лкой. Э'то ого'нь под ледяно'ю коро'й. Впро'чем, и нрав и хара'ктер его' изме'нчивы, как мо'ре и'ли как во'здух. Иногда' он хладнокро'вен ко всему', а иногда' безде'лица приво'дит его' в исступле'ние. Положе'ние ду'ши его' зави'сит не от вне'шних обстоя'тельств, но ка'жется, бу'дто душа' его' в произво'льных свои'х по'рывах не зна'ет никаки'х препя'тствий и де'йствует вопреки' вне'шним препо'нам. В учи'лищах иногда' он покоря'лся несправедли'вым тре'бованиям мла'дших надзира'телей, да'же из ученико'в; иногда' же пренебрега'л зако'нными повеле'ниями высшего' нача'льства. Иногда' возбужда'л това'рищей к весёлости и наслажде'ниям и ча'сто отка'зывал са'мым уси'льным про'сьбам разделя'ть о'бщие заба'вы. Он был откры'тый враг ка'ждому, кто хоте'л сниска'ть пе'рвенство пред други'ми, и кто не признава'л его' превосхо'дства, тот подверга'лся его' ме'сти. Пра'вда, он всегда' был пе'рвым в нау'ках, всегда' защища'л сла'бого от си'льного, отдава'л после'дний ше'ляг нужда'ющемуся, отлича'лся бу'йною сме'лостью, был всегда' непрекло'нен, непримири'м во вражде', неизме'нен в прия'зни, и потому' това'рищи уважа'ли его' и боя'лись, но -- не люби'ли. Меня' связа'ла с ним благода'рность. Одна'жды в Льво'ве во вре'мя церко'вной проце'ссии в греко-росси'йском монастыре' ученики' иезуи'тского колле'гиума, подстрека'емые науще'ниями не'которых молоды'х па'теров, осме'лились нару'шить благочи'ние и уваже'ние, до'лжное святы'не. Жи'тели предме'стья и ученики' греко-росси'йского монастыря' вознаме'рились отмсти'ть нам за сию' оби'ду. Они' напа'ли на нас во вре'мя за'городной прогу'лки и, не отлича'я пра'вого от винова'того, окружи'ли и ста'ли бить па'лками и броса'ть каме'ньями. Не'сколько молоды'х па'теров и ученико'в бы'ли жесто'ко ра'нены. Мы защища'лись как могли', но должны' бы'ли уступи'ть числу' и си'ле. Хотя' я во'все не уча'ствовал в оскорбле'нии святы'ни, но подве'ргся о'бщей у'части. Меня' схвати'ли дво'е меща'н, бро'сили на зе'млю и, мо'жет быть, уби'ли бы в я'рости -- как вдруг появи'лся Ивани'цкий, вооружённый дуби'ною. Прогу'ливаясь оди'н под ле'сом, он уви'дел дра'ку, сел на пасу'щуюся ло'шадь и без седла' и узды' прискака'л к нам на по'мощь. Гро'зным го'лосом взыва'л он к свои'м единове'рцам, побужда'я их к прекраще'нию дра'ки. Мно'гие послу'шались его', не'которые воспроти'вились, и он бро'сился оди'н в толпу' са'мых отча'янных и прину'дил их уда'рами устреми'ться на себя' одного'. С удиви'тельным му'жеством, как волк среди' ста'да, он выде'рживал нера'вную би'тву и, уви'дев меня' на земле', издыхающего' под уда'рами, отогна'л от меня' уби'йц и, став на'до мно'ю, защища'лся до тех пор, пока' из го'рода не подоспе'ли к нам на по'мощь вооружённые лю'ди. Тогда' Ивани'цкий, взяв меня' на пле'чи, отнёс в моё жили'ще, не отходи'л от моёй посте'ли ни днем ни но'чью, сам лечи'л меня' и перевя'зывал ра'ны и возврати'л мне жизнь и здоро'вье. С эти'х пор я прилепи'лся к нему' душо'ю и доны'не не име'л причи'ны раска'иваться в моёй привя'занности. Он всегда' помога'л мне сове'тами, и ча'сто да'же деньга'ми, возбуди'л охо'ту к уче'нию, руково'дствовал в нау'ках, стара'лся посели'ть в душе' моёй твёрдость, бесстра'шие; одни'м сло'вом, бу'дучи моло'же меня' двумя' года'ми, был мои'м наста'вником. Я с свое'й стороны' обуздыва'л изли'шнюю его' пы'лкость в мину'ты стреми'тельных по'рывов его' ду'ши и мои'м хладнокро'вием не'сколько раз отвлека'л от наме'рений, кото'рые каза'лись мне па'губными. Таки'м обра'зом утверди'лась на'ша дру'жба; я ду'мал, что узна'л его' соверше'нно -- но чем до'лее живу' с ним, тем бо'лее удостоверя'юсь, что хара'ктер его' непостижи'м, изме'нчив, что нрав его' не мо'жет сноси'ть споко'йствия и что душа' его' тре'бует необыкнове'нной де'ятельности.
Сапе'га заду'мался и пото'м сказа'л:
-- Каки'е же он име'л наме'рения, кото'рые каза'лись вам па'губными?
-- Э'то бы'ли мечты' ю'ности, кото'рых не должно' брать в ва'жном смы'сле и выводи'ть из того' заключе'ний, вре'дных хара'ктеру моего' дру'га. Заче'м открыва'ть пусты'е наме'рения, сны ю'ного воображе'ния? Быть мо'жет, что э'то повреди'т Ивани'цкому в ва'шем мне'нии. Я не име'ю права' открыва'ть того', что бы'ло говорено' в дру'жеских бесе'дах.
-- Прошу' вас быть со мно'ю открове'нным; я даю' вам че'стное сло'во, сло'во Льва Сапе'ги, что я стара'юсь узна'ть все каса'ющееся до ва'шего дру'га не ко вреду' его', но к добру'.
-- Иногда' Ивани'цкому приходи'ла мысль отпра'виться в Ту'рцию и, преобразова'в наро'д введе'нием просвеще'ния, сде'латься там значи'тельным челове'ком,-- отвеча'л Бу'чинский.-- Иногда' он замышля'л све'ргнуть с престо'ла Воло'шского господа'ря и свои'ми по'двигами прину'дить наро'д вы'брать себя' в господа'ри! Иногда' он ду'мал отпра'виться в Запоро'жье, образова'ть из сей вои'нственной респу'блики уде'льное кня'жество! Одни'м сло'вом, все наме'рения его' каза'лись мне смешны'ми, несбы'точными, исполи'нскими, не по си'лам бе'дного сироты'...
-- Ита'к, честолю'бие есть госпо'дствующая в нем страсть! -- сказа'л Сапе'га.
-- Ка'жется, так. Но э'то пройдёт с лета'ми. Воображе'ние его' сли'шком си'льно, и е'сли оно' обрати'тся на друго'й предме'т, то...
-- Во вся'ком слу'чае,-- возрази'л Сапе'га,-- честолю'бие и властолю'бие -- опа'сные стра'сти, осо'бенно при столь предприи'мчивом хара'ктере, как у Ивани'цкого. Тако'й челове'к мо'жет быть весьма' опа'сен в По'льше, где своево'лие дворя'нства слу'жит пи'щею ка'ждому честолю'бцу и где власть короле'вская не име'ет си'лы удержа'ть в преде'лах стра'сти де'рзостных иска'телей сча'стья. Е'сли вы лю'бите оте'чество, Бу'чинский, вы должны' наблюда'ть своего' дру'га и не то'лько уде'рживать его' в бу'йных по'мыслах, но сове'товаться с людьми' о'пытными. Повторя'ю, тако'й челове'к мо'жет быть вре'ден оте'честву.
-- На э'тот счет не опаса'йтесь, вельмо'жный ка'нцлер: Ивани'цкий приве'ржен к По'льше и никогда' не повреди'т её вы'годам. Да'же в мечта'х свои'х он всегда' говори'т, что пе'рвое его' жела'ние -- быть поле'зным на'шему оте'честву.
-- Не ве'рьте! -- возрази'л Сапе'га.-- Честолю'бцы ча'сто вредя'т оте'честву проти'ву свое'й во'ли. Кто броса'ется к це'ли не по проло'женному пути', тот нево'льно до'лжен для очище'ния но'вого по'прища вырыва'ть дере'вья с ко'рнем и лома'ть вековы'е утёсы. Тепе'рь возврати'тесь в свою' ко'мнату и не открыва'йте никому', осо'бенно Ивани'цкому, о на'шем разгово'ре.

ГЛАВА' V
Наро'дные то'лки. Кружа'ло ца'рское. Торго'вые ряды'. Кра'сная пло'щадь. Клику'ша. Ди'во.

Над дверьми' больши'х хо'ром на Бальчу'ге приве'шена была' зелёная ёлка. По обе'им сторона'м двере'й, на у'лице, расста'влены бы'ли столы', на кото'рых разло'жено бы'ло съестно'е: варёные и жа'реные мя'са, сту'день, кисе'ль. В ма'лых теле'жках лежа'л хлеб. Над горшка'ми с пыла'ющими у'гольями стоя'ли желе'зные ско'вороды с гре'чневиками, жи'рным сла'стеным и пирога'ми. Торго'вки гро'мко приглаша'ли прохо'жих отве'дать вку'сной пи'щи. Наро'д толпи'лся у двере'й, и шум разноси'лся далеко' от хо'ром, как от у'лья.
Молодо'й челове'к в се'рой сиби'рке, опоя'санный кра'сным кушако'м, в высо'кой бара'ньей ша'пке, вошёл в две'ри и ти'хими шага'ми прошёл по всем и'збам, где за дли'нными у'зкими стола'ми сиде'ли на скамья'х госпо'дские лю'ди, крестья'не подмоско'вных дереве'нь, меща'не, стрельцы', иногоро'дние торго'вцы. Хле'бное вино', меды' и пе'нное полпи'во переходи'ли из рук в ру'ки в деревя'нных кру'жках с ца'рскою печа'тью. Прово'рные подно'счики в кра'сных руба'хах суети'лись вокру'г столо'в, стара'ясь вско'рости удовлетворя'ть жела'нию ка'ждого посети'теля. Ло'вкие па'рни разноси'ли на лотка'х моско'вские калачи', са'йки, па'юсную икру', печёные я'йца. Посети'тели Фиде'ли осо'быми то'лпами и разгова'ривали ме'жду собо'ю, по'тчеван друг дру'га. Молодо'й челове'к в се'рой сиби'рке сел на конце' стола', спроси'л полкру'жки ме'ду и стал прислу'шиваться к реча'м бли'жней толпы'.
Стреле'ц. Ну что ж, кум! за тобо'й де'ло!
Мещани'н. Да здесь, брат, не дождёшься и не допро'сишься в тро'е су'ток одного' гло'тка. (Кли'чет подно'счиков.) Се'нька, Про'шка! огло'хли, что ли? Ведь я прошу' не ра'ди Христа', а за роди'мые де'нежки. Да'йте поскоре'е кру'жку вина', вот вам две де'ньги! Что пригля'дываешься? Не бо'йся, не заржаве'ли! (Подно'счик ста'вит кру'жку на стол; мещани'н налива'ет вина' в деревя'нный стака'н и пьет.) Эх, брат, ви'дно, твоё винцо' купа'лось в воде', да не просо'хло! а де'нежки-то чи'сты, как све'тлый ме'сяц.
Подно'счик. Не моё вино', не мои' и де'ньги: все ца'рское.
Стреле'ц. Да и мы не чьи, а ца'рские. То'лько Бог высоко', царь далеко', а пока' со'лнышко взойдёт, так роса' глаза' вы'ест. (Подно'счик удаля'ется в молча'нии).
Госпо'дский челове'к. Быва'ло, то ли де'ло, когда' вся'кий мог торгова'ть вино'м! Всем бы'ло хорошо', а нам, госпо'дским лю'дям, раздо'лье, а пу'ще как навезу'т запа'сов из дереве'нь. Са'ми пи'ли, что душе' уго'дно, да и до'брых люде'й по'тчевали.
Мещани'н. Пра'вда, в ка'ждом до'ме, быва'ло, продава'ли вино', да како'е вино', ого'нь! а за ведро' плати'ли, что тепе'рь за кру'жку. Бы'ло вре'мечко! (30)
Торго'вец. А тепе'рь ищи' по го'роду кружа'ла, как мы'шьей но'ры в ла'вке.
Мещани'н. Да и жди, пока' попотчева'ют сы'тою вме'сто па'токи. Кум, что ты пьешь! (Подаёт стака'н стрельцу').
Стреле'ц. Ста'рые лю'ди говоря'т, что кружа'ло -- как моло'чный горшо'к. Сли'вки ку'шают боя'ре, молоко' пьют прика'зные да при'ставы, а нам, крещёным, остаётся сы'воротка.
Мещани'н. Пра'вда, тепе'рь боя'рам не житье'", а ма'сленица. Де'душка ска'зывал, что при поко'йном царе' Ива'не Васи'льевиче они' бы'ли ти'хи и сми'рны, как ягня'та, а тепе'рь, как вы'брали царя' из свое'й братьи', так и вы'растили рога', да и дава'й бода'ть. Пей, Петру'шка! (Подаёт ста'кан госпо'дскому челове'ку).
Госпо'дский челове'к (вы'пив). Послу'шал бы ты, как они' чва'нятся ме'жду собо'ю! Мы'-де вы'брали царя', мы'-де са'ми лу'чше, на'ши-то отцы' и де'ды бы'ли ста'рше!
Мещани'н. Уж как Бо'жие-то пле'мя вело'сь на ца'рстве, так все бы'ли равны' у царя-ба'тюшки, а что убо'же, то лу'чше. А тепе'рь кто бога'че да сильне'е, тот кра'ше и миле'е. Все боя'ре да боя'ре! У меня' оттяну'л огоро'д прокля'тый Семё!н Ники'тич Годуно'в, да меня' же хоте'ли вы'ставить на правеже'! Оте'ц мой рабо'тал в хоро'мах у боя'рина Семё!на, да, вишь, не угоди'л ему'. Прика'зчик отда'л де'ньги отцу', а боя'рин потре'бовал наза'д; назва'в пла'ту до'лгом, потяну'л в прика'з и взял огоро'д. Оте'ц по'мер, я опя'ть в прика'з, а там как наки'нутся все на меня', как на ди'кого зве'ря, что наси'лу вы'нес ду'шу! Я хоте'л бы'ло повали'ться в но'ги царю', ждал до поста', пока' он пойдёт в це'рковь, дожда'лся, да, как сквозь ого'нь, не добра'лся к нему' сквозь боя'р. Они' как зави'дели у меня' бума'гу, так то'тчас веле'ли схвати'ть да отве'сть в тюрьму', и е'сли б не Иога'н-немец, то б насиде'ться мне в западне'. Он пусти'л меня' домо'й, дай Бог ему' здоро'вье! Ах, окая'нные! (Пьет).
Стреле'ц. Да, уж э'ти неме'цкие ра'тники у нас ко'стью в го'рле! Ста'тное ли де'ло -- держа'ть не'христей в ца'рском дворце', оку'тав в зо'лото и серебро', как дико'винки. Уж бы лу'чше набра'ть со'тни две ру'сских волко'в да медве'дей да прикова'ть их на цепь в сеня'х, чем позво'лить стере'чь правосла'вного царя' неме'цким бусурма'нам!
Понома'рь (вы'пив, перекрести'лся). С на'ми си'ла кре'стная!
Стреле'ц (вы'пив, говори'т горячо'). Уж как бу'дто немцы'-то с не'ба звезды' хвата'ют! Неда'ром говоря'т: на отце' во'ду ва'живали, а к сы'ну и с хомуто'м не ходи'. На'ши отцы' щёлкали не'мцев, как оре'хи, да ходи'ли за
84
вся'ким до'бром в немечину', как в свой ко'роб, а тепе'рь им же честь ни за что ни про что; они' же чва'нятся, как холо'п на воево'дском сту'ле!
Госпо'дский челове'к. Господа' ска'зывают, что ца'рь-то не ве'рит свои'м (пони'зив го'лос). Говоря'т, как слы'шно: вы'брали-де одного', вы'берут и друго'го, а не'мцам -- будь хоть черт, лишь бы я'йца нес.
Понома'рь (вы'пив). Где хвост нача'ло, там голова' моча'ло!
Мещани'н (пьет). Пра'вда твоя', сват. Залежа'лся косты'ль царя' Ива'на Васи'льевича! Дать бы мне власть и си'лу, я бы поочи'стил сор в Москве' белока'менной, а на'чал бы с боя'рских пала'т. Не'чего сказа'ть, царь ми'лостив, да ми'лость-то его' прохо'дит чрез боя'рское решето'.
Стреле'ц. Напусти'ли не'мцев на святу'ю Русь, как козло'в в огоро'д, так не быть добру'!
Мещани'н. Да'ли во'лю боя'рам да дья'кам, так и выхо'дит, что царь хо'чет гла'дить, а они' скребу'т правосла'вных. Быть беде' за грехи' на'ши!
Стреле'ц. Наведу'т не'христи на беду', как черт на боло'то!
Мещани'н. Быть беде' не от не'христей, а от правосла'вных. Зна'ет, сват, си'ла пра'вду, да не лю'бит расска'зывать.
Стреле'ц. Кака'я пра'вда? Васи'лич, ну'-ка скажи', что у тебя' на уме'?
Торго'вец. Язы'к го'лову ко'рмит, да он же и до побо'й дово'дит. Что промо'лчано, то как спря'тано в запа'с.
Стреле'ц (подава'я ему' кру'жку). Пусто'е, пей, ешь, а пра'вду режь!
Мещани'н. Я вам скажу' за него'. Сват Васи'лич проезжа'л чрез У'глич про'шлого ле'та. Там ви'дели среди' бе'лого дня два со'лнца, а схи'мник Афана'сий пришёл из лесу' в го'род -- и пря'мо к воево'де. Тот его' расспра'шивать, чему' быть, чего' не минова'ть. Афана'сий до'лго упря'мился, не хоте'л отвеча'ть и проси'л то'лько, чтоб воево'да приказа'л три дня корми'ть бе'дных из казны' госуда'ревой, а влады'ке сове'товал три дня служи'ть моле'бны во всех церква'х. Наконе'ц упроси'ли старика' растолкова'ть чу'до. "Быть вели'кой беде' на Ру'си,-- сказа'л Афана'сий -- за то, что мы извели' свято'е ца'рское пле'мя. Тя'жко бу'дет отвеча'ть всем за неви'нную кровь, как за перворо'дный грех. Бу'дут в Росси'и два царя' в одно' вре'мя и кроволи'тие ме'жду христиа'нами!" -- Воево'да испуга'лся, схвати'л Афана'сья, посади'л в киби'тку да и посла'л в Москву'. Царь, слы'шно, сам говори'л с старико'м, моли'лся с ним, чести'л в свои'х пала'тах и отпра'вил наза'д. Афана'сий сперва' не хоте'л ска'зывать, что ему' говори'л царь, а по'сле призна'лся влады'ке, что царь сказа'л: "Быть двум царя'м -- так быть, а от беды' изба'вит Бог". По'сле того' он пожа'ловал кирги'зца Ураз-Ма'гмета царём Каси'мовским -- и де'лу коне'ц. Старики' одна'ко ж говоря'т: сбыло'сь одно', сбу'дется и друго'е.
Госпо'дский челове'к. Отцы' е'ли клю'кву, а у дете'й бу'дет оско'мина на зуба'х.
Торго'вец. Не'чего греши'ть: два со'лнца ви'дел я свои'ми глаза'ми (31), а про'чее расска'зывал мне прика'зчик воево'ды и побожи'лся, что пра'вда.
Понома'рь (пьет, пото'м огля'дывается на все сто'роны и, перегну'вшись чрез стол, говори'т впо`лго'лоса). Нет, уж е'сли говори'ть о чудеса'х, так я вам скажу' чу'до. Про'шлого воскресе'нья, как запе'ли многоле'тие царю' у Вознесе'нья, вы'шел из це'ркви черне'ц, бро'сил ни'щим целу'ю горсть де'нег и сказа'л: "Моли'тесь за здоро'вье царе'вича Дими'трия Ива'новича: он не у'мер в У'гличе, а жив!" -- Ни'щие бро'сились на де'ньги, а черне'ц скры'лся. Оди'н ни'щий пришёл к игу'мену, показа'л ему' три ефи'мка и рассказа'л, как бы ш де'ло. Игу'мен испуга'лся, сказа'л архимандри'ту, ни'щих допроси'ли в ке'лье, а про черне'ца нет ни слу'ху ни ду'ху, как бу'дто провали'лся сквозь зе'млю!
(Все кре'стятся).
Стреле'ц. Вздор ме'лете, ребя'та! На Москве' мно'го пра'здных люде'й, врут, что попадёт на язы'к, а кто слу'шает, так попадёт в беду', как кур во щи. Вранье'"...
Молодо'й челове'к в се'рой сиби'рке встал, огляну'лся на все сто'роны и, приме'тив, что у двере'й толпа' наро'ду, останови'лся, бро'сил горсть серебра' на стол и сказа'л:
-- Черне'ц говори'л пра'вду. Пе'йте за здоро'вье Дими'трия Ива'новича! -- Собесе'дники остолбене'ли от удивле'ния и стра'ха.
-- Сло'во и де'ло!-- воскли'кнул стреле'ц, вскочи'л с своего' ме'ста, чтоб пойма'ть молодо'го челове'ка в се'рой сиби'рке, но он уже' был за дверьми'. Ужа'сное восклица'ние "сло'во и де'ло!" произвело' всео'бщую трево'гу: одни' бро'сились к дверя'м, други'е вскочи'ли на скамьи', спра'шивая: что тако'е, где винова'тый? Но стреле'ц, возврати'вшись к свои'м това'рищам, сказа'л:
-- Ушёл! де'лать не'чего, ребя'та, а на'добно объяви'ть.
Мещани'н (на у'хо стрельцу'). Кум, наживёшь себе' беды', а дела' не бу'дет! Ушёл, так и концы' в во'ду! Де'ньги я подобра'л; поде'лимся и ска'жем, что како'й-то удале'ц брани'л царя' и убежа'л, как ты закрича'л "сло'во и де'ло!" Тебя' погла'дят по голо'вке, нас не тро'нут, а де'нежки оста'нутся в мошне'.
Стреле'ц. А други'е что ска'жут?
Понома'рь. То же са'мое. Зава'рим ка'шу, так сами'м и придётся расхлёбывать. Не води'сь, брат, с тюрьмо'й да с прика'зной избо'й! От запро'сов да вопро'сов недалеко' до пы'тки. Ступа'й в прика'з, а нас не меша'й. На'ше де'ло сторона'. Мы ничего' не слыха'ли и не вида'ли.

-----

Про'тив Кра'сной пло'щади, от Нико'льской до Ильи'нской у'лицы, простира'лся ряд домо'в деревя'нных, с ма'лым число'м ка'менных, с наве'сами, под кото'рыми бы'ли ла'вки с това'рами ру'сскими и инозе'мными. Под наве'сом небелёного ка'менного до'ма сиде'л на скамье' моско'вский гость Фё!дор Ники'тич Ко'нев. Дли'нная седа'я борода' украша'ла его' по'лное, румя'ное лицо'; высо'кий рост и доро'дность внуша'ли к нему' уваже'ние с пе'рвого взгля'да. Он был в ли'сьей шу'бе, покры'той то'нким си'ним сукно'м, на голове' име'л бобро'вую ша'пку с ба'рхатным верхо'м. Снару'жи, над дверьми' ла'вки с сере'бряными това'рами, был о'браз в дорого'м окла'де за желе'зною решёткою, пред кото'рым де'нно и но'щно тепли'лась лампа'да в све'тлом фонаре'; у вхо'да на столе' лежа'ли куски' хле'ба, калачи', са'йки и ме'лкие де'ньги на ме'дном блю'де. К ла'вке приходи'ли ежедне'вно ни'щие, хво'рые и уве'чные за ми'лостынею, кото'рую раздава'л до'брый Фё!дор Ко'нев, наделя'я прито'м сове'том и до'брым сло'вом. Все прохо'жие кла'нялись Фё!дору Ники'тичу, и да'же го'рдые боя'ре и царедво'рцы здоро'вались с ним приве'тливо. Сиде'льцы его' и прика'зчики запра'шивали в ла'вку покупа'телей и торгова'лись с ни'ми; но сам хозя'ин наблюда'л то'лько за поря'дком, приходя' в ла'вку по не'скольку раз в день, и зани'мался дела'ми в своём жилье'", в ве'рхнем я'русе. Больша'я часть това'ров Фё!дора Ники'тича состоя'ла в церко'вных сосу'дах, окла'дах, лампа'дах, креста'х, кото'рые покупа'ли лю'ди благочести'вые, вкла'дчики в це'ркви по обе'там и настоя'тели бога'тых монастыре'й, украша'вшие хра'мы Бо'жий из дохо'дов монасты'рских и'ли из поже'ртвований и сбо'ров с ча'стных люде'й. Все перве'йшие боя'ре и да'же сам царь Бори'с Фё!дорович пред избра'нием на престо'л ку'шали хле'б-соль у Фё!дора Ники'тича, кото'рый по'льзовался большо'ю дове'ренностию бога'того купе'чества, уваже'нием всего' сосло'вия и любо'вью чёрного наро'да. Ка'ждый приходи'л в нужде' к Фё!дору Ко'неву проси'ть по'мощи, сове'та и'ли заступле'ния у боя'р и други'х ца'рских чино'вников, а осо'бенно у кня'зя Васи'лия Ива'новича Шу'йского, кото'рый име'л к нему' по'лную дове'ренность. Бога'тство Ко'нева бы'ло несме'тное. Он торгова'л с Литво'ю и Пе'рсиею, выпи'сывал дороги'е ка'мни из Царя'-града и выме'нивал иностра'нную моне'ту золоту'ю и сере'бряную на ру'сские това'ры в Арха'нгельске, во Пско'ве, в Но'вгороде и в Москве'. В огро'мных амба'рах на Москве'-реке и на города'х храни'лись воск, са'ло, пенька', дего'ть и желе'зо, кото'рые скупа'ли его' прика'зчики и зимни'м путём свози'ли в скла'дочные ме'ста. Мно'гие боя'ре зани'мали де'ньги у Фё!дора Ники'тича, и сам царь не гнуша'лся его' пода'рками. Ко'нев три ра'за был голово'ю гости'ной со'тни и отказа'лся от сего' почётного зва'ния по старо'сти лет и для лучшего' наблю'дения за хо'дом свои'х со'бственных дел, сохрани'в влия'ние на де'ла обще'ственные.
К ла'вке подошёл мещани'н сре'дних лет в сму'ром кафта'не, снял ша'пку, поклони'лся ни'зко купцу' и сказа'л:
-- Чело'м бьем ба'тюшке Фё!дору Ники'тичу!
-- Ну, как пожива'ешь, все ли подобру`-поздоро'ву, сосе'д? -- промо'лвил в отве'т купе'ц, кивну'в голово'ю.
-- Все не счастли'вится, оте'ц родно'й,-- сказа'л мещани'н.-- Вот бы'ло сряди'лся е'хать в У'глич за това'ром, да приключи'лась беда', так и оста'лся до'ма без рабо'ты.
-- Не гости'л бы, брат, по кружа'лам, так не бы'ло бы и беды'. Я слыха'л, что ты сиде'л две неде'ли в Прика'зе та'йных дел и был допра'шивай по "сло'ву и де'лу".
-- Грех да беда' на кого' не живёт,-- отвеча'л мещани'н, тя'жко вздохну'в.-- Ах, оте'ц родно'й, стра'шно и вспо'мнить!
-- Да как же вы вы'пустили-то молодца', кото'рый осме'лился поноси'ть свято'е ца'рское и'мя? Ви'дно, хмель подкоси'л вам но'ги? Ведь вас бы'ло пя'теро, а он оди'н.
-- Стреле'ц Петру'шка Лукин' и погна'лся бы'ло за ним, да он ушёл в тесноте'. К тому' ж и де'ло-то бы'ло в су'мерки,-- сказа'л мещани'н.
-- Да из чего' ж э'тот озорни'к взду'мал брани'ть царя'? Как пришло' э'то к ре'чи? Уж, ве'рно, вы са'ми ка'к-нибудь да связа'лись в побра'нку с моло'дцем и'ли ста'ли страща'ть? -- сказа'л купе'ц.
-- Нет, ба'тюшка, мы говори'ли про себя' и да'же не вида'ли его', а он сам вдруг взбелени'лся ни к селу', ни к го'роду,-- отвеча'л мещани'н.
-- Что ж он говори'л про царя'? В чем упрека'л его'? -- спроси'л купе'ц.
-- Винова'т, гре'шный; прости' ба'тюшка, пе'ред тобо'ю не утаи'шь,-- сказа'л мещани'н.-- От стра'ху мы не сказа'ли в прика'зе, что бы'ло говорено', да и спра'шивали одного' стрельца' Петру'шку, а нам то'лько ве'лено подтверди'ть допро'с, и то одна'жды. Ох, роди'мой, стра'шно поду'мать, что сказа'л молодо'й па'рень в кружа'ле; не то чтоб худо'е про царя', а де'ло вели'кое.
-- Поди'-ка со мной наве'рх да расскажи' все, как бы'ло,-- сказа'л Фё!дор Ко'нев.-- Не бо'йся, говори' пра'вду; ты зна'ешь, что я не доведу' тебя' до беды', а ра'зве вы'тащу из бе'ды, когда' мо'жно.-- Мещани'н ни'зко поклони'лся купцу', и они' пошли' в ве'рхнее жилье'".
Чрез полчаса' Фё!дор Ко'нев возврати'лся в ла'вку. Он был бле'ден, и на лице' его' приме'тно бы'ло смуще'ние.
-- Ну, ступа'й с Бо'гом домо'й,-- сказа'л он мещани'ну.
-- Да ведь я пришёл к тебе' за свои'м де'лом, оте'ц родно'й,-- сказа'л мещани'н, ни'зко поклоня'сь.-- Твои' обо'зы пойду'т к го'роду Арха'нгельску по пе'рвому зи'мнему пути': не дашь ли мне месте'чка, корми'лец? Придётся жене' и де'тям сиде'ть зи'му го'лодом, е'сли ты не пособи'шь. Ведь я уже' служи'л тебе' во обо'зных прика'зчиках, и ты всегда' остава'лся дово'лен.
-- Хорошо', хорошо',-- отвеча'л купе'ц,-- тепе'рь мне не досу'жно; приходи' в друго'е вре'мя, в среди'не неде'ли. Я дам тебе' ме'сто.
Мещани'н поклони'лся и пошёл домо'й. Фё!дор Ко'нев сел на скамью' и погрузи'лся в ду'му.
В э'то вре'мя подошёл к нему' купе'ц из Скорня'чного ря'да, Семё!н Ильи'ч Тарака'нов, стари'нный Друг его' и рове'сник.
-- Что призаду'мался, кум? -- сказа'л Тарака'нов, уда'рив Ко'нева по плечу'.-- Слыха'л ли ты вести'?
-- Вести', каки'е? -- спроси'л торопли'во Ко'нев.
-- Говоря'т под руко'ю, бу'дто царе'вич Дими'трий Ива'нович не уби'т в У'гличе, а цел и невреди'м.
-- Го'споди, во'ля твоя'! Что ты говори'шь, кум? Зна'ешь ли, что за э'то мо'жно поплати'ться голово'ю? -- сказа'л Ко'нев.
-- Ведь не я его' убива'л, не я и воскреша'л,-- возрази'л Тарака'нов.-- Сын мой, Ми'шка, твой кре'стник, ходи'л к пра'зднику в Алекса'ндровскую слободу'; там он загуля'л с прия'телями, и за ча'рою ме'ду крылоша'нин Чу'дова монастыря' Мисаи'л Пова'дин, тот са'мый, кото'рого дя'дя торгова'л в Желе'зном ря'ду, сказа'л им за та'йну, что царе'вич Ди'митрий жив.
-- Мисаи'л Пова'дин! зна'ю его', то'лько нельзя' ему' мно'го ве'рить,-- возрази'л Ко'нев.-- В миря'нах он был челове'к распу'тный, а как ви'дно, и тепе'рь не к добру' хо'дит к пра'здникам. То'лько э'то не его' вы'думка, а есть тут что'-то мудрёное. Мисаи'л Пова'дин! Как мо'жно откры'ть тако'е ва'жное де'ло э'тому челове'ку! Впро'чем, оди'н Бог зна'ет, как дела' де'лаются: и по заячьему' сле'ду дохо'дят до медве'жьей берло'ги. Где же нахо'дится царе'вич -- е'сли он жив?
-- Мисаи'л не сказа'л э'того. Он говори'т то'лько, что слы'шал э'то от свое'й братьи',-- отвеча'л Тарака'нов.
-- Е'сли весть э'та дойдёт до царя', то бу'дет мно'го беды'. Не пропу'стят э'того без ро'зыска, а попа'сться в ру'ки прика'зных -- не оберёшься хлопо'т! Я сове'товал бы тебе' молча'ть, кум, да и сы'ну приказа'ть, чтоб он держа'л язы'к за зуба'ми,-- сказа'л Ко'нев.
-- Да ведь Мисаи'л говори'л не одному' Ми'шке, а це'лой бесе'де за кру'жкою: так э'того не утаи'шь,-- возрази'л Тарака'нов.
-- Пра'вда твоя'! Уж лу'чше вы'дать э'того Мисаи'ла; пусть его' отвеча'ет оди'н за всех,-- сказа'л Ко'нев.
-- Ну, а как он говори'т пра'вду, так поду'май, кум, како'й грех возьмём на ду'шу, измени'в царе'вичу зако'нному! -- возрази'л Тарака'нов.
-- Кака'я тут изме'на, когда' нам никто' не поверя'л за та'йну и никто' не тре'бовал кре'стного целова'ния? -- сказа'л Ко'нев.
-- Да ведь мы пре'жде целова'ли крест всему' ца'рскому ро'ду и присягну'ли на ве'рность Бори'су Федо'ровичу потому' то'лько, что ца'рское пле'мя извело'сь на Ру'си,-- отвеча'л Тарака'нов.-- А е'сли царе'вич жив, так и мы его', а не Бори'совы.
-- Пусто'е ме'лешь, кум! И без царе'вича Дими'трия бы'ли бли'жние ро'ды боя'рские и кня'жеские к ца'рскому престо'лу. Бори'са Федо'ровича вы'брали собо'ром, патриа'рх благослови'л его', мы целова'ли крест, так и де'ло с концо'м,-- сказа'л Ко'нев.
-- Нет, куманёк. Я хоть и не силе'"н в кни'жном де'ле, а слыха'л с ребя'чества от у'мных люде'й, что царе'й избира'ть во'лен оди'н Бог, а не мы, гре'шные,-- отвеча'л Тарака'нов.
-- Нет спо'ру! Да ведь Госпо'дь Бог посади'л Бори'са Федо'ровича на ца'рство, так на'ше де'ло сторона',-- возрази'л Ко'нев.
-- Оно' так! Да посмо'трим, что бу'дет,-- сказа'л Тарака'нов.-- Уж когда' царе'вич в са'мом де'ле жив, так быть вели'кой сму'те!
-- Да, е'сли он по'длинно жив, так не попада'йся... но я дал бы до'рого, чтоб не знать и не слыха'ть э'тих весте'й,-- сказа'л Ко'нев.
-- Пра'вда, и меня' моро'з по ко'же подира'ет, как я поду'маю об ро'зысках, сле'дствиях, расспро'сах, вопро'сах, пы'тках, как бы'ло в то вре'мя, когда' разнесли'сь вести', что царе'вич не сам себя' уби'л, а что извели' его' злоде'и по прика'зу... Ну, уж обра'дуются на'ши дья'ки да подья'чие! Ох, э'то крапи'вное се'мя!.. Они' ра'дуются вся'кому зло'му у'мыслу, как до'брому урожа'ю. Беда' правосла'вным -- их това'р, с кото'рого они' беру'т барыши'. Неда'ром поп Ники'та говори'т, что, е'сли б царь прогне'вался на ме'сяц, заче'м не светло' све'тит, то они' и ме'сяц на не'бе ободра'ли бы зуба'ми, как ли'почку. Был я у них в рука'х, лука'вый их побери'! Вот от того' моя' кручи'на, чтоб вести' не разнесли'сь да не пошли' сно'ва ро'зыски да о'быски! Тогда' прика'зные нападу'т прямёхонько на тех, кто побога'че да послабе'е, как голо'дные во'лки на жи'рных ове'ц.
-- Не бо'йся! Царь Бори'с Федо'рович страши'тся не нас, а свои'х боя'р. От ни'х-то, ду'маю я, и э'ти вести', и вся беда',-- отвеча'л Ко'нев.
-- Да ведь ца'рь-то не сам ста'нет узнава'ть да спра'шивать,-- возрази'л Тарака'нов.-- Поду'май хороше'нько, куманёк, что де'лать? Ведь я пришёл к тебе' за сове'том,-- сказа'л Тарака'нов.
-- У'тро ве'чера мудрене'е,-- отвеча'л Ко'нев.-- Но'вое со'лнышко принесёт но'вую мысль и сове'т.
В э'то вре'мя подошёл к разгова'ривающим мона'х, перекрести'лся пред о'бразом, поклони'лся купца'м и, вы'нув из-по'д ря'сы кади'льницу, по'дал Ко'неву и сказа'л:
-- Архимандри'т кла'няется тебе', Фё!дор Ники'тич, и посыла'ет отцо'вское благослове'ние. Ве'ли почини'ть э'то кади'ло на счет казны' монасты'рской.
Ко'нев при'нял кади'ло, отвеча'л покло'ном и сказа'л:
-- Здоро'во ли пожива'ешь, о'тче Леони'д? Тебя' давно' не вида'ть.
-- Я отлуча'лся из Москвы' по дела'м монасты'рским,-- отвеча'л мона'х.
-- Вот то'-то и беда', что ва'ша бра'тья и'щут бо'лее дел за сте'нами монасты'рскими, не'жели в огра'де! Не к тебе' речь, о'тче Леони'д, но чернецы' ва'шего Чу'дова монастыря' лю'бят разглаша'ть вести', кото'рые иногда' мо'гут довести' правосла'вных до собла'зна, до греха' и до беды'!
Мона'х при'стально посмотре'л на обо'их купцо'в и заме'тил смуще'ние на лице' Тарака'нова.
-- До'брые чернецы' не разглаша'ют пусты'х весте'й,-- сказа'л Леони'д,-- а е'сли пуска'ют в наро'д вести', то справедли'вые, с соизволе'ния Бо'жиего.
-- Слы'шишь ли, кум? -- сказа'л Тарака'нов.
-- Нет, о'тче Леони'д,-- возрази'л Ко'нев.-- Иногда' и мона'шеские вести' похо'жи на ска'зку. Наприме'р, е'сли б кто тебе' стал расска'зывать, что уме'рший и погребённый восста'л из моги'лы?
Леони'д хоте'л что'-то сказа'ть, рази'нул рот и останови'лся. Пото'м, посмотре'в проница'тельно на Ко'нева, сказа'л:
-- А давно' ли ты, Фё!дор Ники'тич, стал сомнева'ться в си'ле Госпо'дней, творя'щей чудеса' по произво'лу?
-- О, я не сомнева'юсь в чудеса'х и зна'ю, что сам госпо'дь Бог наш, Иису'с Христо'с, воскреша'л из мёртвых и запечатле'л святу'ю на'шу ве'ру свои'м воскресе'нием; но здесь де'ло не о чудеса'х, а про'сто о дела'х челове'ческих... Как бы тебе' сказа'ть... Наприме'р, е'сли б тебе' сказа'ли, что блаже'нной па'мяти царь Феодо'р Ива'нович, кото'рого мы со слеза'ми схорони'ли в моги'ле, воскре'с и'ли во'все не умира'л. Что бы ты сказа'л тогда'?
-- Что вся'кое де'ло возмо'жно и что мудрости'ю челове'ческою нельзя' пости'гнуть про'мысла Всевы'шнего. "Му'дрость бо челове'ческая бу'йство у Бо'га есть", как гласи'т Писа'ние,-- отвеча'л Леони'д, смотря' в лицо' купца'м, кото'рые погля'дывали друг на дру'га с беспоко'йством и смуще'нием.
-- Крылоша'нин ва'шего монастыря' Мисаи'л Пова'дин ведёт жизнь нетре'звую и ча'сто болта'ет ли'шнее,-- сказа'л Тарака'нов.
-- К чему' мне знать, а тебе' говори'ть э'то? -- отвеча'л Леони'д.-- Ни ты, ни я не ста'ршие над бра'том Мисаи'лом; как поживёт, так и бу'дет отвеча'ть пред Бо'гом!
-- Ну, уж во'ля твоя', о'тче Леони'д, а я бы не стал ве'рить, е'сли б мне рассказа'л что мудрёное брат Мисаи'л,-- сказа'л Ко'нев.
-- Безду'шен ко'локол, но бла'говестит во сла'ву Бо'жию во'лею че'стных и правосла'вных святи'телей. И бе'сы не отверга'ют и'стины -- бытия' Бо'жия. Весть -- сло'во, все равно', кто бы ни мо'лвил. И'стина перехо'дит в наро'д иногда' из скве'рных уст, как чи'стая вода' исто'чника из му'тного боло'та. "Сего' ра'ди подоба'ет нам ли'шше внима'ти слы'шанным, да не когда' отпа'днем",-- сказа'л апо'стол Па'вел (32).
-- Мы лю'ди не учёные и не мо'жем спо'рить с ва'ми, кни'жниками,-- сказа'л Ко'нев.-- Не хо'чешь ли подкрепи'ть си'лы че'м-нибудь, о'тче Леони'д? Пойдём ко мне наве'рх.
-- Спаси'бо! Мне не'когда: я до'лжен возврати'ться в монасты'рь.-- Леони'д, сказа'в сие', откла'нялся купца'м и пошёл в обра'тный путь.
-- Ну, что бы тебе' порасспроси'ть хороше'нько отца' Леони'да,-- сказа'л Тарака'нов,-- ви'дишь ли, что и он как бу'дто намека'л о чу'де...
-- Поди' ты с Бо'гом: я зна'ю отца' Леони'да! -- отвеча'л Ко'нев.-- Нет хитре'е, нет мудре'е его' в це'лой Моско'вской епа'рхии. С ним беда' связа'ться на реча'х. Он, ве'рно, сам выпы'тывал нас, чтоб вы'ставить вперёд. Но как бы ни бы'ло, а де'ло нешу'точное. Мы за'втра поговори'м с тобо'ю об э'том, а тепе'рь проща'й: мне на'добно за де'лом сходи'ть в Царь-го'род.

-----

Наро'д толпи'лся на Кра'сной пло'щади, по'льзуясь пра'здничным днем и прия'тною пого'дой. Молоды'е лю'ди ла'комились оре'хами и пря'никами, кото'рые разноси'ли на лотка'х ме'лкие торго'вцы; одни' игра'ли в сва'йку, други'е в кру'жке распева'ли пе'сни; ины'е слу'шали весёлых расска'зчиков и гро'мким хо'хотом изъявля'ли своё удово'льствие. Старики' разгова'ривали ме'жду собо'ю о дела'х, о то'рге, рабо'тах, подря'дах. Пёстрые то'лпы, как волны', перелива'лись из одного' конца' пло'щади в друго'й; шум и го'вор составля'ли оди'н протя'жный гул.
Вдруг то'лпы поколеба'лись, и из всех концо'в пло'щади наро'д устреми'лся на среди'ну. Пожила'я же'нщина с растрёпанными волоса'ми, босоно'гая, покры'тая пове'рх руба'хи куско'м поло'тна, ме'дленными шага'ми шла ме'жду наро'дом, кото'рый раздава'лся пе'ред не'ю и с боя'знью посма'тривал на неё, забега'я впе'ред. Же'нщина не'сколько раз остана'вливалась, осма'тривалась круго'м и, пропе'в петухо'м, продолжа'ла путь.
-- Что тако'е? что за ди'во? -- восклица'ли из то'лпы лю'ди, немо'гшие ви'деть, что происходи'ло в середи'не.
-- Клику'ша! -- отвеча'ли впо`лго'лоса бли'зкие к же'нщине.
-- Клику'ша! -- повторя'ли други'е гро'мче, и наконе'ц на це'лой пло'щади разда'лся клик: "Клику'ша! Клику'ша!" (33)
-- Э'то Матрё!на, вдова' ткача' Ники'ты из Кра'сного села',-- сказа'л оди'н пожило'й челове'к своему' сосе'ду.-- Её испо'ртил колду'н го'да три пе'ред сим. Она' бро'сила дом и дете'й и ле'том бро'дит по леса'м и боло'там, а зимо'ю по селе'ниям и захо'дит иногда' в го'род. В ней посели'лся бес, да тако'й злой, что ника'к нельзя' его' вы'гнать. Он ко'рчит и му'чает её, прики'дывается то петухо'м, то соба'кою, то поросёнком и кричи'т из неё, ла'ет и хрю'кает днем и но'чью. Иногда' бе'дная Матрё!на прихо'дит в бе'шенство и ме'чется в ого'нь и во'ду; иногда' она' проро'чит. Се'ньке Лопа'те, купцу' в Ша'почном ря'ду, предсказа'ла смерть; дья'ку Шу'йскому -- тюрьму' и побо'и, а в Скородо'ме -- пожа'р. Не подходи' бли'зко, сосе'д, чтоб не наткну'ться на беду'.
Сосе'д перекрести'лся и сказа'л:
-- Чур меня', чур меня'! С на'ми кре'стная си'ла!
-- Да воскре'снет Бог и расто'чатся врази' его'! -- промо'лвил друго'й, слы'шавший разгово'р.
Клику'ша останови'лась, запры'гала на одно'м ме'сте, зала'яла соба'кою, пото'м присе'ла, поджа'в но'ги, закры'лась полотно'м и. завопи'ла ужа'сным го'лосом.
-- Бес му'чит её! -- воскли'кнул кто'-то в толпе'.-- Уйдём, чтоб он. не вы'лез,-- повтори'л друго'й.-- Нет, он не сде'лает зла крещёному без во'ли Госпо'дней, а как придёт судьба', так и под землёю не укро'ешься,-- примо'лвил тре'тий.-- Ну как она' ки'нется на люде'й? -- спроси'л пе'рвый.-- Не бо'йся, она' не броса'ется на крест,-- отвеча'л друго'й. Вдруг клику'ша сбро'сила с ли'ца полотно', угрю'мо посмотре'ла круго'м и сказа'ла:
-- Что вы уста'вили на меня' глаза'? Вам лю'бо, лю'бо! Посто'йте, придёт и на вас чёрный год! Запоёт петухо'м и сам царь Бори'с Федо'рович, завизжи'те и вы порося'тами, как уда'рит угли'цкий ко'локол!
Клику'ша умо'лкла, и лю'ди посма'тривали друг на дру'га с изумле'нием и ста'ли перешёптываться в толпе'. Пе'рвый го'лос. Что э'то зна'чит? Друго'й го'лос. А госпо'дь Бог ве'дает! Тре'тий го'лос. Вздор ме'лет!
Четвёртый го'лос. Что за угли'цкий ко'локол! Клику'ша сно'ва ста'ла говори'ть:
-- Ах, вы, окая'нные! на кого' вы по'дняли ру'ки? Чью кровь проли'ли? Кого' увенча'ли? Вы сле'пы и глухи'. Вы не ви'дите э'той чёрной ту'чи над ва'шими голова'ми. Посмотри'те: вот она' спуска'ется все ни'же и ни'же: вот греми'т гром, блести'т мо'лния! Ах, како'й крик, како'й шум! Вот из земли' бьет дым столбо'м, вот пла'мя! -- Клику'ша замолча'ла на не'сколько мину'т и вдруг завизжа'ла пронзи'тельным го'лосом. Наро'д пришёл в у'жас.-- Не пущу', не пущу'! -- закрича'ла клику'ша и запе'ла: "Че'рти пля'шут, че'рти ска'чут, че'рти веселя'тся!" Пото'м, приня'в гро'зный вид, возопи'ла: "Мо'ре, мо'ре, реки', о'зера крова'вые! За ка'ждую ка'пельку углицко'й кро'ви запла'тите река'ми кро'ви. Ха, ха, ха! Во'йско, рать! Проща'й, царь Бори'с Федо'рович, ве'чная па'мять! Проща'йте, до'брые лю'ди, ложи'тесь спать в сыру'ю зе'млю! Вот звони'т угли'цкий ко'локол! Пора', пора', домо'й, в лес, в боло'то!" -- Клику'ша сно'ва пропе'ла петухо'м, завизжа'ла и пусти'лась бежа'ть в Замоскворе'чье. Наро'д расступи'лся и не смел её пресле'довать. Молча'ние водвори'лось в устрашённых то'лпах; все погля'дывали с беспоко'йством друг на дру'га; никто' не смел спра'шивать, никто' не смел толкова'ть.
Внеза'пно разда'лся крик и шум на друго'м конце' пло'щади. "Лови', лови', бей, бей!" -- послы'шалось со всех сторо'н. Три чёрные лиси'цы взбежа'ли на пло'щадь и, увива'ясь ме'жду то'лпами наро'да, кото'рый броса'л в них ша'пками и рукави'цами, безвре'дно пробежа'ли от рядо'в чрез Ло'бное ме'сто, чрез Кра'сную пло'щадь, устреми'лись в ту сторо'ну, куда' ушла' клику'ша, и скры'лись.
-- Го'споди, во'ля твоя'! -- сказа'л, перекрестя'сь, седо'й стари'к, торго'вец из Ры'бного ря'да.-- Уж впрямь чудеса'! Среди' бела' дня, ме'жду наро'дом, бе'гают ди'кие зве'ри, как по тёмному лесу'. Уж, ви'дно, запусте'ть Москве' белока'менной за тя'жкие грехи' на'ши! Неда'ром проро'чила клику'ша беду' вели'кую, неда'ром ей ви'дится кровь и ого'нь! Охти' мне, гре'шному!
-- Полно', де'душка, тоскова'ть по-пу'стому,-- сказа'л молодо'й писе'ц.-- Клику'ша э'та про'сто бе'шеная ба'ба, ме'лет вздор, что у'ши вя'нут! Приви'делся ей У'глич с ко'локолом, бу'ря среди' кра'сного дня и ого'нь пе'ред моро'зами! Моро'чит наро'д; а. как бы неде'льные при'ставы прислу'шали, то захлеста'ли бы ба'бу так, что и черт из неё вы'лез бы, как воро'на из ста'рого гнезда'. Что мудрёного, что лиси'цы пробежа'ли го'родом? Ве'рно, кто'-нибудь привёз на прода'жу да вы'пустил ненаро'чно.
-- Не греши', сыно'к, не греши'! -- сказа'л стари'к.-- В клику'ше сиди'т дья'вол, а он не бои'тся ни приста'вов, ни дья'ков.
-- Да оттого', что они' родны'е бра'тья! -- воскли'кнул стреле'ц.
-- Эй, не сме'йтесь вы, молодцы'! -- возрази'л стари'к,-- не я'йцам учи'ть кур; не вам, молокосо'сам, толкова'ть нам, стари'кам, о чудеса'х. Зна'ете ли вы, что зна'чит угли'цкая кровь, угли'цкий ко'локол? Не зна'ете и'ли не по'мните. А где погуби'ли-то царе'вича Дими'трия Ива'новича? Ведь ца'рская кровь свята'я, и за неё придётся отвеча'ть всему' наро'ду правосла'вному, как евре'ям за кровь Спаси'теля. Не клику'ша наклика'ла э'то, а то же говоря'т лю'ди пи'сьменные, святи'тели, че'стные мона'хи, схи'мники. Неви'нная кровь вопиёт на не'бо! Го'споди, прости' и поми'луй!--Старик перекрести'лся и замолча'л.
-- Послу'шай, де'душка! Е'сли ты то'лько об э'том кручи'нишься, так успоко'йся. Скажу' тебе' за вели'кую та'йну, и тебе', бра'тец Алё!ша, что царе'вич Дими'трий Ива'нович не уби'т в У'гличе, а жив и здоро'в, как мы.
-- Царе'вич Дими'трий жив! -- воскли'кнули в оди'н го'лос стари'к и молодо'й писе'ц.
-- Ти'ше, ти'ше! -- возрази'л стреле'ц.-- Мне сказа'л э'то деся'тник наш Петру'шка Лукин'. Он слы'шал э'то от како'го-то молодца' в кружа'ле на Бальчу'ге. Э'тот молоде'ц бро'сил им на стол ку'чу серебра', веле'в пить за здоро'вье царе'вича Ди'митрия. Деся'тник закрича'л бы'ло "сло'во и де'ло", но молоде'ц скры'лся, и Петру'шка промолча'л на допро'се, что слы'шал, а сказа'л то'лько, что пья'ный удале'ц брани'л царя'. Како'й-то черне'ц дал та'кже де'ньги нищи'м, чтоб моли'лись за здоро'вье царе'вича Ди'митрия, при'молвив, что он жив и здоро'в. Вот ви'дишь ли, что клику'ша не лжет.
-- Царе'вич жив! -- сказа'л стари'к.-- Го'споди, спаси' его'! Уви'дим ли мы его', роди'мого, на'ше кра'сное со'лнышко?
-- Уж когда' жив, так, ве'рно, он не оста'вит нас, свои'х де'ток,-- отвеча'л писе'ц.-- Была' бы весть справедли'ва.
-- Кому' вы'думать тако'е ди'во! -- воскли'внул стреле'ц.-- Не был бы жив -- так и весте'й бы не бы'ло об нем.
-- А всё-таки клику'ша сказа'ла пра'вду,-- возрази'л стари'к,-- ведь и за него' проли'то мно'го неви'нной кро'ви в У'гличе, а когда' бы Бог привёл его' к нам, то уж не обошло'сь бы без вели'кой беды'. Что пришло'сь бы де'лать царю' Бори'су Федо'ровичу?
-- Уж э'то не на'ше де'ло, де'душка,-- сказа'л писе'ц,-- кто как посте'лет, так и вы'спится.
-- Где ж укрыва'ется наш царе'вич, на'ша наде'жда? -- спроси'л стари'к.
-- Одному' Бо'гу ве'домо! -- отвеча'л стреле'ц.
-- Коне'чно, Бог храни'т его'. Куда' ему', бе'дному, приклони'ть го'лову? Отчи'ну-то его', ма'тушку Росси'ю, прибра'л царь Бори'с Федо'рович! -- сказа'л стари'к.
-- Поживём, уви'дим; то'лько чур никому' ни сло'ва, а то и мне и вам -- поги'бель! -- сказа'л стреле'ц.
-- Пора' домо'й, наро'д расхо'дится,-- примо'лвил стари'к.-- Смотри', как все перешёптываются, как все приуны'ли. Клику'ша напуга'ла наро'д; да нельзя' и не боя'ться наважде'нного дья'волом. Я ду'маю, что и э'ти лиси'цы -- о'боротни. Как бы им уйти' посреди' наро'да? Ох, де'тки, быть большо'й беде'! Сердце-вещу'н говори'т что'-то недо'брое. Зайти'-ка к вече'рне да помоли'ться за здоро'вье царе'вича Ди'митрия: да здра'вствует он мно'гия ле'та!

ГЛАВА' VI
Сча'стье честолю'бцев. Ца'рский шут. Сла'бость си'льных. Доно'с. Льстец. Ца'рская па'лка.

Отдохну'в по'сле обе'да, царь Бори'с Федо'рович сиде'л у окна' в свое'й пала'те и смотре'л на обши'рную Москву', кото'рой концы' скрыва'лись от глаз в си'нем тума'не. Погру'женный в ду'му, он не приме'тил, как цари'ца вошла' в ко'мнату и се'ла во'зле него'.
-- Бори'с, друг мой! что ты неве'сел? -- сказа'ла цари'ца, положи'в ру'ку на плечо' своего' супру'га. Бори'с Федо'рович бы'стро огляну'лся.
-- Ах, э'то ты, Мари'я! Что у тебя' за де'ло, чего' ты хо'чешь? -- спроси'л он.
-- Неуже'ли и жене' приходи'ть к тебе' за де'лом, с про'сьбами,-- возрази'ла цари'ца Мари'я Григо'рьевна,-- я пришла' посиде'ть с тобо'ю, побесе'довать. Мы тепе'рь так ре'дко ви'димся!
-- Друг мой,-- сказа'л Бори'с,-- я тепе'рь оте'ц не одного' моего' семе'йства; це'лая Росси'я -- моя' семья'. Для моего' ро'да я все сде'лал, что мо'жет сде'лать челове'к на земле', для Росси'и я до'лжен труди'ться до конца' жи'зни. Я доброво'льно взял на себя' э'ту обя'занность.
-- Пра'вда! Но каку'ю награ'ду получа'ешь ты за э'ти труды'? -- возрази'ла цари'ца.-- Ты все стано'вишься мрачне'е, угрю'мее. Та'йная грусть снеда'ет тебя' и отравля'ет сча'стье всех твои'х бли'жних. Ско'лько раз ты говори'л мне с восто'ргом о свои'х вели'ких наде'ждах, ско'лько раз ты опи'сывал мне ра'йское сча'стье венцено'сцев! Наконе'ц ты дости'гнул того', чего' жела'л: ты царь и самоде'ржец Ро'сии; но с тех пор, как ты возложи'л вене'ц на свою' го'лову, чёрные мы'сли посели'лись в ней, весе'лье исче'зло из се'рдца -- и мы не узна'ем в царе' Бори'се ла'скового, приве'тливого Годуно'ва: все перемени'лось! Где же то сча'стье, за кото'рым ты гоня'лся?
-- Ты права', соверше'нно права', любе'зная Мари'я! -- воскли'кнул царь.-- Я ду'мал, я ве'рил, что велича'йшее блаже'нство на земле' -- власть, и, признаю'сь, оши'бся. Честь, жизнь, име'ние миллио'нов люде'й есть моя' со'бственность; во'ля моя' -- зако'н; сло'во -- пригово'р судьбы'; но э'та власть не де'лает меня' счастли'вым! Власть была' предме'том всех мои'х жела'ний и помышле'ний, а тепе'рь она' же слу'жит исто'чником всех мои'х опасе'ний и беспоко'йства. Стра'шно потеря'ть то, что сто'ило сто'льких трудо'в! Ужа'сно владе'ть предме'том за'висти всех честолю'бцев, всех дерзнове'нных! При царе' Ива'не Васи'льевиче все мы не бы'ли уве'рены в одно'й мину'те на'шей жи'зни, но са'мая э'та боя'знь доставля'ла нам ра'дости: мы наслажда'лись, подо'бно пла'вателю по бу'рным моря'м, кото'рый те'шится, преодолева'я опа'сности. Тогда' я ду'мал: как сча'стлив тот, кото'рого все боя'тся и кото'рый не бои'тся никого'! Наконе'ц, вот я тот са'мый, кото'рого все страша'тся -- но и я, неустраши'мый, позна'л боя'знь! Кого' боя'тся, того' не мо'гут люби'ть. Кто все мо'жет отня'ть, того' дары' ненадёжны. Про'тив госуда'ря зако'нного, рождённого на тро'не, боя'ре и наро'д мо'гут ропта'ть, мо'гут его' не люби'ть; но как бы он ни был же'сток и несправедли'в, никто' не мо'жет осме'литься ме'риться с ним права'ми на власть. Напро'тив того', меня', госуда'ря и'збранного, су'дят ина'че. Любе'зный друг Мари'я! Верь мне, что яд и чароде'йство давно' уже' устремлены' проти'ву меня'!
-- Яд и чароде'йство, Бо'же мой! -- воскли'кнула цари'ца, закры'в лицо' рука'ми.
-- Да, яд и чароде'йство! -- продолжа'л Бори'с.-- Мно'гие боя'рские ро'ды помышля'ют о завладе'нии престо'лом, опира'ясь на пра'во рожде'ния. Мно'гих я зна'ю, мно'гие скрыва'ются во мра'ке. Я до'лжен жить в уедине'нии, как заключённый в темни'це, остерега'ться ка'ждого входя'щего ко мне и выходя'щего от меня' и с ка'ждым днем ожида'ть несча'стья,-- Бори'с Федо'рович замолча'л и заду'мался.
-- Я не зна'ю твои'х враго'в, не зна'ю их у'мыслов,-- сказа'ла Мари'я,-- но уве'рена, что наро'д лю'бит тебя' и благословля'ет за твою' ще'дрость, правосу'дие.
-- Наро'д, наро'д! -- воскли'кнул Бори'с.-- Э'то ста'до, кото'рое ревёт ра'достно на ту'чной па'жити, но не защити'т па'стыря от волко'в. Зна'ю я наро'д! Божество' его' -- си'ла! В чьих рука'х ми'лость и ка'ра, тот и прав пе'ред наро'дом. Сего' дня он сла'вит царя' Бори'са, а пуска'й за'втра мяте'жный боя'рин возло'жит вене'ц на главу' свою' и заключи'т Бори'са в око'вы -- наро'д ста'нет поклоня'ться си'льному и забу'дет о сла'бом. Так бы'ло во все времена', у всех наро'дов, Мари'я, где на престо'ле не бы'ло ца'рской кро'ви. Оттого'-то вся моя' забо'та и все мои' стара'ния, чтоб усво'ить вене'ц в ро'де моём. Внук мой уже' не бу'дет знать э'тих опа'сностей, когда' це'лое поколе'ние возрастёт в повинове'нии роду' Годуно'ва. Но я и сын мой Феодо'р, мы ещё не у при'стани.
-- Ты нам говори'шь всегда' одно' и то же, Бори'с,-- сказа'ла цари'ца,-- неуже'ли э'та ужа'сная мысль не мо'жет истреби'ться из твое'й му'дрой головы'? Одна' возмо'жность изме'ны лиша'ет тебя' споко'йствия. На земле' сто'лько бе'дствий, и е'сли б все предви'деть и всего' страши'ться, то не бы'ло бы в жи'зни споко'йной мину'ты. Так я ду'маю -- по-же'нски.
-- Я ничего' не страшу'сь за себя', друг мой Мари'я, но бою'сь всего' за вас,-- сказа'л царь.-- Бою'сь, чтоб не сокруши'лось то зда'ние, кото'рое я воздви'гнул на со'бственном сча'стии.-- Бори'с заду'мался. Мари'я вста'ла ти'хо и вы'шла из ко'мнаты, тяжело' вздохну'в и взгляну'в умоля'ющим взо'ром на о'браза святы'х уго'дников.
Чрез не'сколько вре'мени вошёл в ко'мнату горбу'н в жёлтом кафта'не с кра'сными рукава'ми и воротнико'м, обши'тым вокру'г сере'бряными галуна'ми. Борода' у горбу'на была' подстри'жена, во'лосы зачёсаны наза'д. Он останови'лся пе'ред царём, и, не кла'няясь, сказа'л:
-- Здра'вствуй, корми'лец!
-- Заче'м ты сюда' пришёл без спро'су, Кирю'шка? -- спроси'л царь с гне'вом своего' шу'та.
-- Ма'тушка цари'ца сказа'ла мне, что тебе' сгрустну'лось, так я пришёл полечи'ть тебя'. Вчера' твои' по'вара бо'льно поколоти'ли меня'; с го'ря я убежа'л на кру'жечный двор. Там до'брые лю'ди упо'тчевали меня' мёдом и вино'м; хмель вы'гнал грусть и кручи'ну, спина' зажила', и я пропе'л и пропляса'л до но'чи, а сего'дня ве'сел и здоро'в, как ни в чем не быва'л. Вот тебе' лека'рство; дай, корми'лец, за э'то полти'ну.
-- Э'то лека'рство для дурако'в; поди', лечи' свою' бра'тью и убира'йся прочь! -- сказа'л Бори'с.
-- Посто'й, корми'лец, не серди'сь,-- возрази'л шут.-- Ты царь и госуда'рь наш, ты мо'жешь де'лать что хо'чешь и мо'жешь прика'зывать что тебе' уго'дно. Сотвори' ми'лость рабу' твоему' Кирю'шке! -- При сих слова'х шут повали'лся в но'ги госуда'рю.
-- Ну, чего' ты хо'чешь? Говори' скоре'е,-- сказа'л царь.
-- Вот, изво'лишь ви'деть, роди'мой,-- отвеча'л шут,-- я ничего' не люблю' сто'лько на све'те, как есть, пить и спать. Сде'лай так, чтоб я мог есть и пить не тогда', как ну'жно, а тогда', как взду'маю, и сто'лько на оди'н раз, ско'лько съеда'ют и выпива'ют сто твои'х ре'йтаров. Сотвори', чтоб я мог спать по ме'сяцу сря'ду, да ещё сде'лай так, чтоб мне не бо'льно бы'ло, когда' твои' дармое'ды ста'нут тормоши'ть меня'.
-- Ты дура'к! -- сказа'л Бори'с, улыбну'вшись.-- Ешь, пей и спи, ско'лько хо'чешь и когда' хо'чешь, а про'чее не в мое'й вла'сти.
-- Не в твое'й вла'сти! -- возрази'л шут.-- Пло'хо, корми'лец! Ну, так сде'лай, чтоб я не старе'лся. Кра'сные деви'цы называ'ют уж меня' ста'рым чёртом, хотя' я и подстрига'ю бо'роду.
-- Глупе'ц! Ты про'сишь невозмо'жного,-- сказа'л царь, развесели'вшись. Шут почеса'л го'лову и сказа'л:
-- Так сде'лай, по кра'йней ме'ре, чтоб я смея'лся, когда' хо'чется пла'кать.
^-- И э'того не могу',-- отвеча'л царь, улыба'ясь.
-- Так что же ты мо'жешь, корми'лец? -- спроси'л шут, подбоченя'сь.
-- Могу' веле'ть тебя' поби'ть поря'дком и промори'ть го'лодом, чтоб ты не врал пустяко'в,-- сказа'л царь ве'село.
-- Мо'жешь поби'ть, а не мо'жешь сде'лать, чтоб бы'ло не бо'льно, когда' бьют; мо'жешь промори'ть го'лодом, а не мо'жешь сде'лать, чтоб я ел и пил оди'н за со'тню,-- сказа'л шут.-- Неве'ликая же ра'дость тебе', корми'лец! Впрямь, я был дура'к, что зави'довал тебе', ду'мая, что ты все мо'жешь сде'лать, что захо'чешь! Твой сын Фе'дька дал мне пять алты'н: на, возьми', ба'тько; мо'жет быть, тебе' на'добно бо'лее, неже'ли мне. Ты ко'рмишь и пои'шь це'лые со'тни дармое'дов, а тебя' никто' не потчева'ет: я никого' не кормлю', не пою', а меня' же все потчева'ют да'ром.-- Шут протяну'л ру'ку с деньга'ми.
-- Спаси'бо, Кирю'шка! -- сказа'л царь, смея'сь,-- мне не на'добно де'нег.
-- Так что ж тебе' на'добно? -- спроси'л шут.
-- Мне ничего' не на'добно: я все име'ю, чего' пожела'ю,-- отвеча'л царь.
-- Так, ста'ло быть, тебе' и жела'ть не'чего и ра'доваться нельзя', когда' полу'чишь, чего' хоте'лось! -- сказа'л шут, сложи'в ру'ки кресто'м.-- Дура'к я был, что зави'довал тебе', ду'мая, что ты, си'дя оди'н, размышля'ешь, чего' бы захоте'ть да как бы доста'ть; а по'сле весели'шься, когда' полу'чишь!
Царь призаду'мался и сказа'л про себя': "Неда'ром у'мные лю'ди де'лают глу'пости, когда' и дураки' умно' рассужда'ют". Пото'м, обратя'сь к шуту', примо'лвил:
-- А ты чего' бы хоте'л?
-- Но'вую па'ру пла'тья, таку'ю, как ты подари'л Се'ньке Годуно'ву, кото'рый вдво'е глупе'е меня'. Он всегда' се'рдится, хоть его' никто' не бьет, напро'тив, сам бьет други'х; а я смею'сь, хоть меня' все щи'плют, как опа'ренную ку'рицу. Хочу' име'ть коня' с сбру'ей, чтоб разъезжа'ть по Москве', как твой не'мец до'ктор, кото'рый чва'нится тем, что ему' больны'е пока'зывают язы'к; а мне так высо'вывают язы'к и здоро'вые. Хочу', чтоб ты дал мне во'тчину, как кня'зю Ваське' Шу'йскому. Не мудрено' сгиба'ть ему' пряму'ю спи'ну, когда' и мой горб гнётся дуго'ю пе'ред тобо'й. Хочу', чтоб ты пожа'ловал меня' сто'льником, как кня'зя Тимо'шку Трубецко'го, за вранье'". Я заслужи'л бо'лее, потому' что вру тебе' втро'е бо'льше. Вот ви'дишь, что я лу'чше всех твои'х жа'лованных и так хочу'...
-- Посто'й, дово'льно, дово'льно! Ра'дуйся же тепе'рь, что ты мно'гого жела'ешь. Не полу'чишь ничего'! -- сказа'л царь, принуждённо улыба'ясь.
-- Так подари' хоть полти'ной! -- сказа'л шут, протяну'в ру'ку.
Царь взял со стола' полти'ну и дал шу'ту.
-- Вы'торговал, вы'торговал! -- воскли'кнул Кирю'шка, запры'гав по ко'мнате.-- Послу'шай, оте'ц родно'й, не гне'вайся, а твои' боя'ре умне'е тебя'. Я у них вы'учился мастерски' проси'ть, а у тебя' не хочу' учи'ться бестолко'во дава'ть. За твою' полти'ну повторю' тебе' ска'зку, кото'рую я сказа'л за гри'вну Ваньке' Мстисла'вскому. Жила-была' до'йная коро'ва; все нагиба'лись пе'ред и и, чтоб дои'ть молоко', а она' ду'мала, что ей кла'няются. Вот и вся недолга'! Мы, бе'дные, обира'ем вас, бога'тых; весели'мся на ваш счет и пла'тим вам поклона'ми. Вот и ты грусти'шь от того', что тебе' не'чего и не у кого' проси'ть и не пе'ред кем кла'няться. Проща'й, корми'лец, пойду' протру' глаза' твое'й полти'не, она' у тебя', чай, присле'пла в тёмном углу'.
Шут поклони'лся и вы'шел. Бори'с Федо'рович посмотре'л ему' вслед и сказа'л про себя': "Вот как пра'вда пробива'ется сквозь гру'бую оболо'чку дура'чества. Пра'во, э'тот шут сча'стлив! Е'сли б мне бы'ло не сты'дно са'мого себя' -- я бы мог в тя'жкие мои' мину'ты позави'довать Кирю'шке!"
Бори'с Федо'рович прошёлся не'сколько раз по ко'мнате, пото'м сел за свой пи'сьменный стол и стал перебира'ть бума'ги. Сторожево'й посте'льник вошёл в дверь, ни'зко поклони'лся царю' и сказа'л:
-- Боя'рин князь Васи'лий Ива'нович Шу'йский про'сит позволе'ния бить чело'м тебе', вели'кому госуда'рю, и переговори'ть о весьма' ва'жном де'ле, не те'рпящем отлага'тельства.
-- Проведи' его' ко мне,-- отвеча'л госуда'рь и продолжа'л перебира'ть бума'ги.
Князь Васи'лий Ива'нович вошёл в пала'ту, помоли'лся, наклони'лся до земли' царю' и останови'лся во'зле двере'й.
-- Что ска'жешь, князь Васи'лий? -- спроси'л госуда'рь.
-- Вели'кий госуда'рь,-- отвеча'л Шу'йский,-- в наро'де но'сится весть ужа'сная. Бу'дучи пре'дан тебе' душо'ю, я поспеши'л к тебе' с донесе'нием. Распространи'лись слу'хи, что царе'вич Дими'трий Ива'нович -- жив!
-- Жив! -- воскли'кнул Бори'с, приподня'вшись бы'стро со сту'ла и побледне'в, как полотно'. Помолча'в не'сколько, царь сказа'л: -- Князь Васи'лий! поду'мал ли ты о свое'й голове'?
-- Госуда'рь! я твой голово'ю и живота'ми,-- отвеча'л Шу'йский,-- и без вины' винова'т, е'сли усе'рдие моё к извеще'нию тебя' о наро'дных то'лках ты почита'ешь вино'ю. Но я гото'в целова'ть крест, что ни де'лом, ни во'лею не уча'ствую в сем злом у'мысле и, услы'шав сего'дня сию' весть, тотча'с поспеши'л к тебе', вели'кому госуда'рю, чтоб де'йствовать, как ты прика'жешь.
Бори'с Федо'рович сел в кре'сла, при'нял споко'йный вид и сказа'л:
-- Расскажи' мне подро'бно, как и от кого' ты услы'шал э'ту неле'пую весть.
Боя'рин отвеча'л:
-- Имени'тый моско'вский гость Фе'дька Ко'нев пришёл ко мне и сказа'л: "Князь Васи'лий Ива'нович! вели'кая сму'та гото'вится Моско'вскому госуда'рству. Мещани'н Се'нька Луко'шин призна'лся мне, что он был в ца'рском кружа'ле с стреле'цким деся'тником Петру'шкою Лукины'м, углицки'м ямщико'м Си'лкою Васи'льевым, пономарём Чудо'вского монастыря' Лео'нтьем да дворо'вым челове'ком боя'рина Фё!дора Ники'тича Рома'нова Ва'нькою; там они' говори'ли о вся'кой вся'чине, и понома'рь Лео'нтий сказа'л им, что како'й-то черне'ц дал горсть серебра' нищи'м на па'перти це'ркви Возне'сенья и веле'л им моли'ться за царе'вича Ди'митрия Ива'новича, при'молвив, что он жив. Когда' же стреле'ц Петру'шка сказа'л, что э'то ложь, то како'й-то молодо'й челове'к, сиде'вший на кра'ю, бро'сил на стол горсть ефи'мков, при'молвив: "Черне'ц сказа'л пра'вду, царе'вич Ди'митрий жив; пе'йте за его' здоро'вье!" Петру'шка закрича'л "сло'во и де'ло", но молодо'й челове'к ускользну'л в толпе', а Петру'шка, убо'ясь ро'зыска, не объяви'л в Та'йной об э'том, а сказа'л то'лько, что како'й-то пья'ница брани'л тебя', госуда'ря". Гость Тарака'нов призна'лся та'кже Фе'дьке Ко'неву, что сын его' был на пра'зднике в Алекса'ндровской слободе', за'пил с прия'телями и что навеселе' крылоша'нин Чу'дова монастыря' Мисаи'л Пова'дин сказа'л им та'кже, что царе'вич Ди'митрий жив. Но где скрыва'ется э'тот мни'мый Ди'митрий, того' никто' не объяви'л. Вот все, что я зна'ю, и целу'ю крест на э'том. Как жела'ю спасе'ния душе' свое'й, так говорю' тебе' и'стину, вели'кий госуда'рь!
Бори'с Федо'рович слу'шал внима'тельно повествова'ние Шу'йского, и когда' он умо'лк, царь все ещё, каза'лось, слу'шал. Наконе'ц он сказа'л:
-- Прися'дь, князь Васи'лий, и напиши' мне все имена' и все обстоя'тельства э'того де'ла, так, как ты мне тепе'рь сказа'л.
Бори'с встал, и, пока' Шу'йский писа'л, он проха'живался ме'дленно по ко'мнате.
-- Гото'во, госуда'рь! -- сказа'л князь Шу'йский, встав со сту'ла.
Госуда'рь останови'лся, посмотре'л на Шу'йского и сказа'л:
-- Э'то злоде'йский у'мысел мои'х враго'в, чтоб нару'шить моё споко'йствие, чтоб устраши'ть меня'. Но е'сли б земля' разве'рзлась под мои'ми нога'ми и не'бо обру'шилось -- поги'бну, но не устрашу'сь! Ты зна'ешь меня', князь Васи'лий!
-- Вели'кий госуда'рь! -- отвеча'л князь Шу'йский,-- нет сомне'ния, что э'то у'мысел твои'х недоброжела'телей. Откро'й нам их имена', и е'сли б ме'жду ни'ми был родно'й брат мои', я растерза'ю его' со'бственными рука'ми в глаза'х твои'х. Казнь и ги'бель изме'нникам!
-- Нет, князь Васи'лий,-- сказа'л госуда'рь,-- возлага'я ца'рский вене'ц на главу' мою', я кля'лся не пролива'ть кро'ви, нака'зывать престу'пников ме'рами исправи'тельными, дели'ться с бе'дными после'днею руба'хою и со'бственностью мое'ю награжда'ть ве'рную слу'жбу. Я сдержа'л кля'тву. Не хочу' губи'ть мои'х враго'в: они' мне не страшны' при любви' наро'дной, при усе'рдии ве'рных мои'х боя'р. Но хочу' откры'ть исто'чник зло'го у'мысла, чтоб пресе'чь его' в са'мом нача'ле для бла'га общего', для споко'йствия Росси'и. Я не ду'маю о себе', князь Васи'лий: мне до'рого споко'йствие Росси'и.
-- Ты -- Росси'я, госуда'рь!-- отвеча'л князь Шу'йский.-- Что зна'чит семья' без отца'? Без па'стыря овцы' не ста'до. Одна' твоя' споко'йная мину'та -- го'ды сча'стья для Росси'и. Осме'ливаюсь умоля'ть тебя', госуда'рь, и'менем оте'чества истреби' с ко'рнем вражде'бные тебе' ро'ды. Повели', я сам бу'ду пе'рвым исполни'телем твое'й во'ли! -- При сих слова'х князь Шу'йский бро'сился в но'ги госуда'рю и сно'ва воскли'кнул: -- Умоля'ю тебя', позво'ль изгуби'ть злоде'ев, кото'рые осме'ливаются восстава'ть проти'ву споко'йствия на'шего отца', на'шего госуда'ря зако'нного!
-- Встань, князь Васи'лий,-- сказа'л госуда'рь,-- похваля'ю тебя' за усе'рдие к престо'лу и благодарю' за любо'вь ко мне, но не хочу' прибега'ть к сре'дствам жесто'ким; Росси'и на'добно отдохну'ть по'сле у'жасов Иоа'ннова ца'рствования. Мои' сре'дства -- кро'тость и любо'вь. Опа'сность не так велика', как ты ду'маешь. Э'то ска'зка, сплетённая злы'ми людьми' и переска'зываемая глу'пыми, пра'здными и легкове'рными. Поговоря'т и позабу'дут! Ты сам был на сле'дствии в У'гличе, ты зна'ешь лу'чше други'х, оста'лся ли в живы'х царе'вич Дими'трий.
-- Вели'кий госуда'рь! -- сказа'л с жа'ром Шу'йский,-- я свои'ми глаза'ми ви'дел окрова'вленное его' те'ло, свои'ми рука'ми ощу'пал глубо'кую я'зву в го'рле, держа'л нож, смыва'л кровь...
-- Дово'льно, дово'льно! -- воскли'кнул Бори'с, побледне'в и содрогну'вшись.-- Ты до'лжен свиде'тельствовать в и'стине сме'рти царе'вича, е'сли бу'дет ну'жно.
-- Голово'ю мое'ю отвеча'ю!-- сказа'л князь Шу'йский.
-- Тепе'рь ступа'й домо'й с Бо'гом, князь Васи'лий,-- сказа'л госуда'рь,-- и до вре'мени не говори' никому' ни сло'ва.
Шу'йский поклони'лся царю' до земли' и вы'шел. Бори'с позва'л сторожево'го посте'льника.
-- Пошли' ко'нного челове'ка к боя'рину Семё!ну Ники'тичу Годуно'ву, чтоб он неме'дленно яви'лся ко мне,-- сказа'л госуда'рь. Когда' посте'льник вы'шел, Бори'с Федо'рович стал на коле'ни пе'ред о'бразом и на'чал усе'рдно моли'ться и класть земны'е покло'ны.
Семё!н Ники'тич Годуно'в, да'льний сво'йственник царя' Бори'са Федо'ровича, име'л зва'ние боя'рина и окольничьего', но не занима'л никако'й осо'бенной до'лжности, а был употребля'ем госуда'рем в разли'чных дела'х. У Бори'са Федо'ровича не бы'ло во'все люби'мцев; никто' не по'льзовался осо'бенною его' дове'ренностью. Он осыпа'л мно'гих боя'р свои'ми ца'рскими ми'лостями; казна' его' бы'ла для всех откры'та, но се'рдце затво'рено. Он ина'че не бесе'довал с боя'рами, как при свиде'телях, и поодино'чке допуска'л к себе' то'лько по дела'м люде'й должностны'х. Никто' не мог похвали'ться предпочте'нием при дворе', ца'рскою дру'жбою, привя'занностью. Бори'с ще'дро награди'л пре'жних друзе'й свои'х, помога'вших ему' к возвыше'нию, но не терпе'л их при себе'; не хоте'л, чтоб они' бы'ли свиде'телями его' вели'чия и припомина'ли ему' пре'жнее состоя'ние. Са'мые бли'жние боя'ре и царедво'рцы зна'ли и ви'дели Бори'са Федо'ровича то'лько как госуда'ря и никогда' не прони'кали в подро'бности ча'стной его' жи'зни, не зна'ли Бори'са как челове'ка, не дели'ли с ним ни ра'достей, ни печа'лей. Царь Бори'с каза'лся всем вы'ше сме'ртного: явля'лся всегда' в ца'рском вели'чии и с одина'кою ва'жностью в дела'х и на пи'ршествах. То'лько жена', сын и дочь прони'кали в глубину' ду'ши Бори'совой. Для них то'лько пыла'ла не'жная любо'вь в се'рдце угрюмо'го царя'. Пред ни'ми то'лько Бори'с не скрыва'л ни ра'достей свои'х, ни наде'жд, ни печа'лей, ни опасе'ний. Из всех ро'дственников свои'х и сво'йственников, кото'рых судьба' те'сно соединена' бы'ла с его' у'частью, Бори'с бо'лее употребля'л боя'рина Семё!на Ники'тича Годуно'ва, не по осо'бой к нему' любви' и'ли дове'ренности, но по непрекло'нности и суро'вости его' нра'ва и по то'чности, с како'ю он исполня'л ца'рские поруче'ния. Боя'рин Семё!н Ники'тич был нелюби'м боя'рами и наро'дом за свою' жесто'кость и го'рдость. Все, что де'лалось дурно'го, припи'сывали науще'ниям Семё!на Ники'тича; вся'кое круто'е и'ли жесто'кое исполне'ние во'ли ца'рской почита'ли де'лом боя'рина, вопреки' ца'рскому жела'нию. Царь Бори'с Федо'рович в семе'йном своём кругу' называ'л в шу'тку Семё!на Ники'тича свое'ю па'лкою. На про'сьбы царе'вича Феодо'ра удали'ть от ва'жных дел боя'рина, ненави'стного наро'ду, Бори'с Федо'рович отвеча'л: "Он мне ну'жен как я'ма, куда' слива'ется наро'дная не'нависть, не каса'ясь меня'. Други'е мои' вельмо'жи похища'ют у меня' сокро'вище моё, любо'вь наро'дную, а мой Семё!н Ники'тич ко'пит его' для меня' и отдаёт с ли'хвою. Без зла нельзя' обойти'сь для само'го добра'. И Госпо'дь Бог те'рпит дья'волов! Так пусть же Семё!н Ники'тич бу'дет при мне земны'м сатано'ю, е'сли меня' называ'ют земны'м Бо'гом. Я держу' его' на при'вязи и спуска'ю тогда' то'лько, когда' ну'жно злом истреби'ть зло. Он мне самому' гну'сен -- но приго'ден. Неме'цкий до'ктор мой говори'т, что люте'йшим я'дом изле'чивают тяжёлые неду'ги".-- Так говори'л и так ду'мал о боя'рине Семё!не Ники'тиче царь Бори'с, а в наро'де зави'довали сча'стью боя'рина Семё!на Годуно'ва, ду'мая, что он по'льзуется любо'вью и дове'ренностью госуда'ря!
Боя'рин Семё!н Ники'тич неме'дленно яви'лся к царю'. На зве'рском лице' его' изобража'лось беспоко'йство, сме'шанное с любопы'тством. Он поклони'лся царю' и в безмо'лвии ожида'л повеле'ний.
-- На, прочти' э'то! -- сказа'л госуда'рь, подава'я боя'рину бума'гу, напи'санную кня'зем Васи'льем Ива'новичем Шу'йским. Бле'дное, сухоща'вое, покры'тое морщи'нами лицо' боя'рина Семё!на Ники'тича покры'лось багро'выми пя'тнами. Впа'лые глаза' засверка'ли, и то'нкие, едва' приме'тные синева'тые гу'бы скриви'лись. Зло'бная улы'бка показа'лась на уста'х, как мо'лния пред гро'мом. Бума'га дрожа'ла в его' руке'. Царь Бори'с отврати'л взо'ры от своего' пове'ренного: стра'шно бы'ло смотре'ть на него'!
-- Ну, что ска'жешь, Семё!н Ники'тич? -- спроси'л госуда'рь, когда' боя'рин прочёл бума'гу и впери'л в него' свои' кровожа'дные взо'ры.
-- Всем оди'н коне'ц,-- отвеча'л боя'рин,-- ка'мень на ше'ю да в во'ду, начина'я с кня'зя Васи'лья. Все де'тки одно'й насе'дки.
-- Ты с ума' сошёл, Семё!н! -- воскли'кнул Бори'с.-- Скажи', что ты в са'мом де'ле дума'ешь об э'том?
-- Друго'й мы'сли у меня' нет,-- сказа'л боя'рин,-- как схорони'ть злы'е языки' вме'сте с зло'ю молво'й.
-- Э'то невозмо'жно! -- возрази'л Бори'с.-- Ведь э'то молва' наро'дная. Винова'т ли тот, кто слыха'л? А мо'жет быть, таки'х наберётся мно'го, что слы'шали проти'ву свое'й во'ли. На'добно сде'лать ро'зыск и добра'ться до тех, кото'рые распусти'ли вести'. В проти'вном слу'чае винова'т и ты, что слы'шал от меня'.
-- Е'сли б я услы'шал э'ту весть от друго'го, то на ме'сте уби'л бы изме'нника,-- отвеча'л боя'рин.-- Так ка'ждый до'лжен был сде'лать, а кто не сде'лал -- винова'т!
-- Поми'луй, Семё!н, да ведь на э'то есть зако'н,-- возрази'л госуда'рь.-- Самоупра'вство ги'бельнее всех злоумышле'нии, потому' что оно' опра'вдывает злы'е у'мыслы.
-- Злоумышле'ние проти'ву осо'бы госуда'ря -- вне зако'на,-- отвеча'л боя'рин.
-- Э'то пра'вда, но на'добно отыска'ть вино'вных, а не кида'ться, как бе'шеному, на встре'чного и попере'чного. На'добно порасспроси'ть все ли'ца, о кото'рых упомина'ется в запи'ске кня'зя Васи'лия, исключа'я са'мого кня'зя.
-- Позво'ль спроси'ть, госуда'рь, а почему' же не нача'ть с кня'зя Васи'лия? -- примо'лвил боя'рин.
-- Потому', что он сам объяви'л все, что зна'ет,-- отвеча'л госуда'рь.-- Я велю' за ним та'йно присма'тривать. Но тро'гать его' ненадо'бно до поры' до вре'мени. Я не хочу' трево'жить боя'р без ну'жды.
-- Но э'то боя'рский у'мысел,-- сказа'л Семё!н Ники'тич.
-- И я так ду'маю,-- отвеча'л Бори'с,-- но на'добно с то'чностью узна'ть, отку'да и'менно вы'шли э'ти то'лки. Я наде'юсь, что от твоего' зо'ркого глаза' не укро'ется и'стина.
-- Я вы'жму призна'ние из ка'мня,-- сказа'л боя'рин,-- то'лько дай мне во'лю, вели'кий госуда'рь. Сего' дня же всех в Сыскно'й прика'з и в пы'тку!
-- Не горячи'сь, Семё!н! э'тим все испо'ртишь,-- сказа'л госуда'рь,-- я не хочу' э'тому де'лу прида'ть ва'жность, обрати'в на него' внима'ние ро'зыском, пресле'дованием, заключе'нием в темни'цы. Нет, на'добно сде'лать все потихо'ньку, чтоб в Москве' да'же не зна'ли, что мы произво'дим сле'дствие. Бога'тых купцо'в Ко'нева и Тарака'нова должно' под каки'м-нибудь предло'гом вы'манить за го'род, отпра'вить в доро'гу, а в пути' перехвати'ть и приве'сть но'чью в Москву'. Стрельца' вы'слать, бу'дто с ссы'льным, в да'льний го'род; други'х люде'й на'добно та'кже ка'к-нибудь схвати'ть и припря'тать, так, чтоб ника'к не догада'лись, что они' взя'ты в Та'йный сыскно'й прика'з. Пони'маешь меня', Семё!н? Ти'хо, чи'нно, без шу'му, без собла'зна! Бо'лее всего' по'мни, что схва'ченным к допро'су сле'дует впери'ть: что я ничего' не зна'ю об э'том, что они' заключены' без моего' ве'дома, одно'ю твое'ю вла'стью, по твои'м подозре'ниям. Когда' же доберёмся до пра'вды, вино'вных ты нака'жешь, а пра'вых я поми'лую, пожури'в тебя' пе'ред людьми' за самоупра'вство и награди'в тайко'м по-ца'рски за ве'рное исполне'ние моего' поруче'ния.
-- Вели'кий госуда'рь! наде'йся на меня', как на са'мого себя'. Все сде'лаю, как хо'чешь и как вели'шь,-- отвеча'л боя'рин.
-- Как ты ду'маешь, Семё!н, неуже'ли возмо'жно, чтоб Димитри'й-царевич в са'мом де'ле был жив? -- спроси'л госуда'рь.
-- Я зна'ю то'лько, что он не до'лжен быть жив! -- отвеча'л боя'рин.
-- Э'то так,-- возрази'л Бори'с,-- но я спра'шиваю: неуже'ли изве'стие о его' сме'рти в У'гличе несправедли'во; неуже'ли он спа'сся... то есть, неуже'ли он не умертви'л сам себя'?
-- Кача'лова, Битяго'вского и Жда'новой нет в живы'х, но сто'лько люде'й ви'дели труп царе'вича, хорони'ли его', скрепи'ли свиде'тельство своё по'дписью и кре'стным целова'нием, что сомнева'ться не должно',-- сказа'л боя'рин.-- Впро'чем, я стою' на одно'м: ска'зано наро'ду, что царе'вич поги'б, так нет и не должно' быть царе'вича Дими'трия!
-- Стра'нное де'ло! -- сказа'л госуда'рь.-- Как могла' роди'ться мысль, что царе'вич жив, по'сле сто'льких лет всео'бщей уве'ренности в его' сме'рти? Злы'е лю'ди разглаша'ли ра'зные вести' о ро'де его' сме'рти -- э'то друго'е де'ло! Подозрева'ть мо'жно вся'кого. Но что он жив -- э'то непостижи'мо! Неуже'ли мог яви'ться челове'к столь дерзнове'нный, чтоб назва'ть себя' царе'вичем? Нет! Э'то невозмо'жно, соверше'нно невозмо'жно, не пра'вда ли?
-- И я так ду'маю, что э'то одни' слу'хи,-- отвеча'л боя'рин.-- На'добно быть безу'мным, чтоб поду'мать то'лько назва'ться царе'вичем! Кто в здра'вом уме' захо'чет доброво'льно подста'вить се'рдце под нож...
-- Молчи' ты с свои'ми ножа'ми! -- сказа'л царь гне'вно. Пото'м, помолча'в, продолжа'л:-- Стра'нно, непостижи'мо! как мо'жно вы'думать э'то? С чего' они' э'то взя'ли! -- Бори'с, проше'д не'сколько раз по ко'мнате, сел в кре'сла, потупи'л глаза' и сказа'л ти'хим го'лосом: -- Я зна'ю, Семё!н, что ты не живёшь с свое'ю жено'ю, что у тебя' есть любо'вница...
-- Винова'т, госуда'рь, поми'луй! -- воскли'кнул боя'рин, бро'сившись к нога'м Бори'са.
-- Не в том де'ло, не в том де'ло, Семё!н! -- сказа'л госуда'рь.-- Встань и вы'слушай до конца'. Я зна'ю, что у тебя' есть любо'вница, Федо'сья, кото'рая, говоря'т, упражня'ется в чернокни'жестве, предска'зывает бу'дущее, уга'дывает чужи'е та'йны, е'сли успе'ет дотро'нуться до челове'ка; наво'дит неду'ги шепото'м и ле'чит загова'риванием, име'ет каки'е-то талисма'ны, кото'рые прино'сят сча'стье... Пра'вда ли э'то?
-- Вели'кий госуда'рь! Пра'вда, что Федо'сья гада'ет, предска'зывает, но не мо'жет уга'дывать чужи'х тайн; не наво'дит неду'гов, не име'ет талисма'нов. В э'том кляну'сь тебе'. У меня' одно' сре'дство к узна'нию та'йны -- пы'тка!
-- Не бо'йся! ты ду'маешь, мо'жет быть, что я опаса'юсь, чтоб она' не узна'ла мои'х тайн. У меня' пе'ред тобо'ю все откры'то, любе'зный мой сво'йственник Семё!н Ники'тич; но я хоте'л бы, чтоб она' поворожи'ла мне, предсказа'ла бу'дущее, и, е'сли мо'жно, не зна'я, что ворожи'т для меня' (34). Ви'дела ли она' меня' когда'?
-- Ви'дела, госуда'рь, и зна'ет тебя' давно',-- отвеча'л боя'рин,-- ничего' не хочу' скрыва'ть пе'ред тобо'ю. Но ты мо'жешь сме'ло положи'ться на её скро'мность.
-- Хорошо', пусть бу'дет по-тво'ему,-- сказа'л царь.-- Ита'к, предуве'домь её и за'втра, как сме'ркнется, приходи' ко мне; мы вме'сте тайко'м пойдём к ней. Где она' живёт?
-- Че'рез дом от меня',-- сказа'л боя'рин.
-- Тепе'рь ступа'й, Семё!н, и начни' сыскно'е де'ло,-- сказа'л царь,-- то'лько, пожа'луйста, без шу'му. По'мни, что птиц ло'вят тихомо'лком, а то'лько на больши'х звере'й напада'ют с кри'ком и шу'мом.
Боя'рин поклони'лся и хоте'л вы'йти.
-- Посто'й, посто'й, Семё!н! -- воскли'кнул царь.-- Из ума' вон! Забы'л гла'вное. В Москве' до'лжен быть стра'нствующий черне'ц Григо'рий, из роду', по'мнится, Отрепье'вых. Спра'вься об нем в Чу'дове монастыре'; он там ча'сто быва'ет. Э'тот Григо'рий, как он говори'л, пришёл сюда' из Ки'ева и был до того' в Иерусали'ме и на Афо'нской го'ре. Он сре'днего ро'ста, рыжева'т во'лосом, бел лицо'м, мо'лод, лет двадцати' двух и'ли трех. Я подозрева'ю его' в ко'знях. Схвати'ть его' и припря'тать до оконча'ния ро'зыска и свести' на о'чные ста'вки с те'ми ли'цами, кото'рые поимено'ваны в запи'ске кня'зя Васи'лия. То'лько в монастыре' не де'лать шу'му, повторя'ю!
Боя'рин вы'шел, и Бори'с стал проха'живаться ме'дленно по ко'мнате. Схо'дство мона'ха Григо'рия с по'льским дворяни'ном, кото'рого он приме'тил в сви'те посла' во вре'мя представле'ния, э'то схо'дство си'льно порази'ло Бори'са. Тепе'рь э'то пришло' ему' на па'мять. Глаз его' был изу'чен чита'ть на ли'цах, и, невзира'я на ра'зность оде'жды, рази'тельное схо'дство мона'ха с поля'ком не укры'лось от проница'тельных взо'ров Бори'са. Черты' лица' де'рзкого сно`толкова'теля глубоко' напечатле'лись в се'рдце царя'. Он раска'ивался тепе'рь, что не веле'л задержа'ть сно`толкова'теля; стал припомина'ть все слова', все иносказа'ния мона'ха и ещё бо'лее удостове'рился, что черне'ц Григо'рий до'лжен быть заме'шан в распуска'нии весте'й насчёт Ди'митрия-царевича. Царь подозрева'л да'же, что он -- тот са'мый мона'х, кото'рый ро'здал ни'щим ще'друю ми'лостыню и веле'л им моли'ться за здра'вие Ди'митрия Иоа'нновича. Бори'с сел за пи'сьменный сто'лик и, ду'мая, что он ещё не сли'шком настоя'тельно приказа'л боя'рину Семё!ну Ники'тичу пойма'ть черне'ца Григо'рия, написа'л пи'сьменное повеле'ние:
"Боя'рин Семё!н Ники'тич! Во что бы ни ста'ло должно' пойма'ть стра'нствующего чернеца' Григо'рия Отре'пьева. Проти'ву него' одного' позволя'ю да'же употреби'ть я'вное наси'лие, е'жели не бу'дет други'х средств схвати'ть его'. Живо'й и'ли мёртвый, он до'лжен быть в твои'х рука'х. По мои'м соображе'ниям, он до'лжен быть вино'внее всех. Писа'ние сие' возврати' мне за'втра, собственнору'чно, по ста'рому обы'чаю.-- Царь Бори'с".
Бори'с сверну'л письмо', запеча'тал, позва'л сторожево'го посте'льника и веле'л ему' неме'дленно самому' отда'ть в ру'ки боя'рину Семё!ну Годуно'ву.
Царь Бори'с вознаме'рился расспроси'ть на друго'й день при'става при посла'х по'льских о всех чле'нах посо'льства и поразве'дать подро'бно о том молодо'м челове'ке, кото'рого необыкнове'нное схо'дство с ру'сским мона'хом встрево'жило его' подозри'тельное се'рдце и посе'яло чёрные мы'сли в его' о'пытном уме'. Ме'жду тем уже' сме'рклось, и Бори'с пошёл в те'рем к свое'й супру'ге.

ГЛАВА' VII
Бе'гство из Москвы'. Преда'тель. Уби'йство.

Ещё не рассе'ялся мрак зи'мнего утра', но Леони'д, при све'те лампа'ды, уже' труди'лся в свое'й ке'лье и перепи'сывал ха'ртию, да'нную ему' Ивани'цким, о несча'стиях Димитрия-'царевича. Вдруг ти'хо постуча'лись у двере'й. Леони'д спря'тал ру'копись за печь и отвори'л две'ри. Вошёл да'вний его' знако'мый подья'чий Андре'ян Тулу'пов; с беспоко'йством осмотре'л ко'мнату, вы'глянул в коридо'р и, взяв Леони'да за ру'ку, поспе'шно подвёл его' к окну' и сказа'л:
-- Да не пока'жется тебе' стра'нным, что я пришёл к тебе' в э'ту по'ру. Беда', беда' вели'кая нам угрожа'ет! В го'роде разнесли'сь слу'хи о чуде'сном спасе'нии царе'вича Дими'трия, и весть о сем дошла' до госуда'ря. Он повеле'л схвати'ть всех, кто то'лько повторя'л э'ту весть, всех, кто слы'шал, и зло'му боя'рину Семё!ну Ники'тичу по'ручил сде'лать ро'зыск. По несча'стью, я слы'шал та'кже о царе'виче от крылоша'нина ва'шей оби'тели Мисаи'ла Пова'дина и, как ве'рный россия'нин, ра'довался пе'ред други'ми спасе'нию зако'нного госуда'ря. Мисаи'ла схвати'ли под Москво'ю, и он показа'л на мно'гих, а в том числе' и на меня'. Из ва'шей братьи' ве'лено взять тебя', отца' Варлаа'ма и како'го-то стра'нствующего чернеца' Григо'рия из роду' Отрепье'вых. Ро'дственник мой, слу'жащий в Та'йном сыскно'м прика'зе, сказа'л мне, что нам не минова'ть пы'тки и что в наступа'ющую ночь поберу'т всех нас в темни'цу. Я пришёл к тебе' предостере'чь от угрожа'ющей опа'сности и проси'ть сове'та, что должно' де'лать в э'той беде'.
Леони'д во вре'мя сего' повествова'ния измени'лся в лице'. Он поду'мал и сказа'л:
-- На'добно бежа'ть из Москвы', э'то одно' сре'дство к спасе'нию. Мисаи'л измени'л!.. Хотя' я ни в чем не винова'т, но боя'рин Семё!н Ники'тич привы'к иска'ть жертв, а не и'стины. На'добно бежа'ть!
-- Зна'ешь ли ты э'того отца' Григо'рия? -- спроси'л подья'чий.-- Мисаи'л показа'л, что он твой прия'тель и прожива'л у тебя' в ке'лье. На'добно бы'ло бы предуве'домить его' об угрожа'ющей ему' опа'сности.
-- Отку'да у тебя' тако'е сострада'ние к неизве'стному тебе' челове'ку, Андре'ян? -- сказа'л Леони'д.-- На'добно ду'мать пре'жде о себе', а там уже' о други'х.
-- Я оттого' сострада'ю к незнако'мому мне челове'ку, что его' ве'лено пойма'ть непреме'нно, преиму'щественно пред други'ми, и да'же назна'чили вели'кую награ'ду за его' го'лову,-- сказа'л подья'чий.-- Призна'юсь тебе', что, е'сли в са'мом де'ле пра'вда, что царе'вич жив, то я душо'й за ним и хоте'л бы спасти' пре'данного ему' челове'ка: он, ве'рно, зна'ет мно'го ко`е-что' о царе'виче, когда' об нем хлопо'чут бо'лее, не'жели о други'х.
-- Не бо'йся за отца' Григо'рия! -- отвеча'л Леони'д.-- Он нелегко' попадёт в силки', и убе'жище его' безопа'сно от по'исков.
-- Но всё-таки лу'чше предуве'домить,-- возрази'л подья'чий.-- Пойдём, о'тче, и спасём до'брого челове'ка!
-- Я не могу' ви'деться с ним при чужи'х лю'дях,-- отвеча'л Леони'д.
-- Ита'к, спаси' по кра'йней ме'ре меня'! -- возрази'л подья'чий жа'лобным го'лосом.-- Я никогда' не выезжа'л из Москвы' и попаду' в беду' на пе'рвом ночле'ге. Не зна'ю да'же, куда' бежа'ть?
-- Вся'кое ме'сто хорошо' от ка'зни и пы'тки,-- сказа'л Леони'д.-- Е'сли хо'чешь бежа'ть с на'ми, доста'нь себе' мона'шескую ря'су, запаси'сь деньга'ми и ожида'й в су'мерки за Серпуховско'ю заста'вой, в ро'ще, что напра'во от большо'й доро'ги. Я туда' непреме'нно явлю'сь, быть мо'жет, с това'рищем; сви'стну три ра'за -- тогда' выходи' из лесу'. Тепе'рь ступа'й отсю'да. Мне на'добно в Москве' испра'вить ко`е-каки'е дела'.
Лишь то'лько подья'чий вы'шел, Леони'д положи'л за па'зуху свои' бума'ги, наде'л доро'жную ря'су, собра'л все свои' де'ньги и поспеши'л в ке'лью к Варлаа'му, кото'рого заста'л в посте'ле.
-- Встава'й, брат, бери' посо'х и ступа'й за мно'ю неме'дленно,-- сказа'л Леони'д.
-- Куда', заче'м? -- спроси'л Варлаа'м, протира'я глаза'.
-- Куда' глаза' глядя'т! -- сказа'л Леони'д.-- Изме'на! Мисаи'л пре'дал нас. Пы'тка и казнь нам угрожа'ют!
Варлаа'м вскочи'л с посте'ли и, смотря' при'стально на Леони'да, до'лго не мог вы'молвить слова'.
-- Изме'на! -- воскли'кнул он наконе'ц.-- Что де'лать нам?
-- Говорю' тебе', бежа'ть, и неме'дленно,-- возрази'л Леони'д.-- Одева'йся!
Чрез не'сколько мину'т Варлаа'м был оде'т. Леони'д взял его' за ру'ку, и они' вы'шли за монасты'рские воро'та.
-- Пойдём тепе'рь к Ивани'цкому и уве'домим его' обо всем,-- сказа'л Леони'д.-- Его' и'щут под други'м и'менем, под и'менем отца' Григо'рия Отре'пьева; но все на'добно, чтоб он знал, что де'лается.
Едва' Леони'д успе'л вы'молвить сии' сло'ва, как вдруг и'з-за угла' монасты'рской сте'ны предста'л Ивани'цкий, в оде'жде ру'сского купца'.
-- Мы к тебе'! -- воскли'кнули в оди'н го'лос Леони'д и Варлаа'м.
-- А я к вам! -- отвеча'л Ивани'цкий.
-- Изме'на! -- сказа'л Леони'д.-- Мы спаса'емся бе'гством из Москвы'... нас и'щут...
-- Все зна'ю,-- сказа'л Ивани'цкий.-- Но кто вас предуве'домил об э'том?
-- Ста'рый мой прия'тель, подья'чий Андре'ян Тулу'пов, кото'рый та'кже попа'л в на'шу беду',-- отвеча'л Леони'д.-- Он осо'бенно беспоко'ился о тебе', то есть об отце' Гри-го'рье Отре'пьеве, сказа'в, что тебя' ве'лено схвати'ть во что бы то ни ста'ло.
-- Обо' мне беспоко'ился! -- сказа'л Ивани'цкий.-- Я поблагодарю' его' за э'то. Где он?
-- Мы назна'чили свида'ние в ро'ще, за Серпуховско'ю заста'вой, сего' дня в су'мерки.' Днем опа'сно пусти'ться в путь, и мы хоти'м прожда'ть в Москве' до ве'чера. Здесь, как в лесу', не ско'ро оты'щут; мы укро'емся до ве'чера у прия'теля.
-- Хорошо', но куда' же вы наме'рены бежа'ть? -- спроси'л Ивани'цкий.
-- Са'ми не зна'ем куда'! -- отвеча'ли мона'хи.
-- Подожди'те же меня', я бу'ду ва'шим путеводи'телем,-- сказа'л Ивани'цкий.-- Мне нельзя' до'лее остава'ться в Москве'. Царь Бори'с име'ет смышлёных лазу'тчиков, и, отде'лавшись от десяти', попадёшься в ру'ки оди'ннадцатому. Зва'ние по'льского дворяни'на и перево'дчика лито'вского ка'нцлера не спасёт меня' от мести' Бори'са. Для своего' споко'йствия он гото'в преда'тельски извести' не то'лько це'лое посо'льство -- целу'ю Москву', Росси'ю! Бегу' с ва'ми, пока' проща'йте; я бу'ду в су'мерки за Серпуховско'ю заста'вой; но пусть подья'чий ждет нас в ро'ще; а вы, друзья', подожди'те меня' на постоя'лом дворе' и не вида'йтесь с ним пре'жде. Я до'лжен встре'титься с ним пре'жде вас и ме'жду про'чим поблагодари'ть его' за па'мять обо мне.
Мона'хи пошли' в одну' сто'рону, а Ивани'цкий возврати'лся на Лито'вское подво'рье, переоде'лся и, лишь то'лько ка'нцлер Сапе'га встал с посте'ли, веле'л доложи'ть о себе' и вошёл в кабине'т посла'.
-- Вельмо'жный ка'нцлер! -- сказа'л Ивани'цкий,-- поруче'ние моё ко'нчено. Тепе'рь вы мо'жете предлага'ть каки'е уго'дно усло'вия к ми'ру; я вас уверя'ю, что царь Бори'с согласи'тся. Я возбуди'л проти'ву него' неприя'теля -- мне'ние наро'дное. Бори'с, из опасе'ния вну'тренних беспоко'йств, согласи'тся прекрати'ть все вне'шние ра'спри. Но моё положе'ние стано'вится здесь опа'сным: я е'ду в По'льшу, сего'дня же!
-- Вам должно' объясни'ться со мно'ю подро'бнее,-- отвеча'л Сапе'га.-- За де'йствия ва'ши отвеча'ю я пред королём и наро'дом. Мне должно' знать, на чем вы осно'вываете своё предположе'ние, что царь Бори'с согласи'тся непреме'нно на заключе'ние ми'ра. Что побужда'ет его' к тако'й ско'рой переме'не в мы'слях и посту'пках и, наконе'ц, каки'е сре'дства вы употреби'ли для успе'ха в столь ва'жном де'ле?
-- Вы не мо'жете узна'ть от меня' причи'ны переме'ны Бори'сова наме'рения и мои'х средств,-- отвеча'л Ивани'цкий хладнокро'вно.-- Я не вла'стен в чужи'х та'йнах. Впро'чем, заче'м вам знать сре'дства, когда' сле'дствия вам благоприя'тны? Я кляну'сь пред ва'ми, Бо'гом, че'стью, жи'знью, всем, что мне свяще'нно в ми'ре, что я де'йствовал и де'йствую в по'льзу По'льши и ко вреду' царя' Бори'са. Вам не до'лго ждать, чтоб уве'риться в и'стине слов мои'х. На пе'рвое ва'ше предложе'ние об оконча'нии перегово'ров царь согласи'тся на мир. Чего' же вам бо'лее? Вы за э'тим то'лько сюда' при'были, того' то'лько жела'ли и то то'лько обеща'ли королю' и Се'йму. Вы нашли' тру'дности в исполне'нии своего' наме'рения: я устрани'л их, привёл вас к це'ли ваши'х жела'ний -- и вы хоти'те непреме'нно знать, каки'ми сре'дствами! Вельмо'жный ка'нцлер! я наде'ялся от вас бо'лее дове'ренности, бо'лее внима'ния к мои'м заслу'гам. Вам руча'лось за меня' це'лое О'бщество отцо'в иезуи'тов, руча'лось за инове'рца, зна'я меня'. Чрез не'сколько дней и'стина слов мои'х подтверди'тся де'лом, а для того', чтоб вы бы'ли споко'йны в тече'ние нескольки'х дней, поручи'тельство иезуи'тов дово'льно ва'жно и должно' огради'ть меня' от всяки'х подозре'ний. Я бы мог отлучи'ться та'йно, но я до'лжен был вас предуве'домить, что наступи'ло вре'мя к нача'тию перегово'ров и что обстоя'тельства, мно'ю устро'енные, вам благоприя'тны. Я труди'лся для вас, для По'льши и, не подверга'я ни вас, ни По'льши ни мале'йшему подозре'нию, прибли'зился к той черте', где начина'ется опа'сность для меня' одного' -- неви'димой пружи'не всех де'йствий. Ита'к, ува'жьте мои' заслу'ги, моё самоотверже'ние: не утружда'йте себя' и меня' изли'шними расспро'сами, бу'дьте споко'йны, уве'рены в успе'хе своего' де'ла -- и проща'йте. В По'льше я бу'ду име'ть честь яви'ться к вам и припо'мню ва'ши обеща'ния хода'тайствовать за меня' у короля' и наро'да.
Ка'нцлер Сапе'га споко'йно слу'шал речь Ивани'цкого, то посма'тривал на него', то отпуска'л глаза' и, каза'лось, не знал, на что реши'ться. Давно' уже' Ивани'цкий ко'нчил речь, но Сапе'га все ещё молча'л. Наконе'ц он встал со сту'ла и, взяв за ру'ку Ивани'цкого, сказа'л:
-- Мне ничего' не остаётся, как ве'рить вам, и я охо'тно сле'дую сей необходи'мости. Е'сли сбу'дется то, что вы предска'зываете, вы мо'жете всю жизнь тре'бовать от меня' защи'ты и покрови'тельства. Уви'дим! Уде'рживать вас я не могу', е'сли вы почита'ете себя' в опа'сности, но в тепе'решнем слу'чае не могу' пособи'ть вам. Каки'м о'бразом вы наде'етесь дости'гнуть по'льских преде'лов в стране' подозре'ний, ме'жду наро'дом, кото'рый не осме'лится ослу'шаться приказа'ний своего' госуда'ря?
-- Э'то моё де'ло! -- сказа'л Ивани'цкий.-- Я ничего' не тре'бую от вас, кро'ме до'брого расположе'ния на бу'дущее вре'мя и оправда'ния каки'м-нибудь вы'мыслом отлу'чки моёй пред глаза'ми посо'льства.
-- Э'то я вам обеща'ю,-- сказа'л Сапе'га,-- на ва'ше ме'сто мы возьмём одного' из молоды'х лито'вских купцо'в для пополне'ния числа' сви'ты. Ме'жду тем позво'льте предложи'ть вам по'мощь: путеводи'теля, необходи'мого в стра'нствии.-- Сапе'га вы'нул из я'щика кошелёк с зо'лотом и по'дал Ивани'цкому.
-- Возьму' заимообра'зно и благодарю' вас, вельмо'жный ка'нцлер, за великоду'шие. Хотя' я не нужда'юсь тепе'рь в де'ньгах, но мо'гут случи'ться непредвиди'мые обстоя'тельства, в кото'рых спасе'ние должно' бу'дет купи'ть зо'лотом. Проща'йте!
Сапе'га обня'л и поцелова'л Ивани'цкого. Он пошёл в свою' камо'рку и, не заста'в Бу'чинского, написа'л к нему' кра'ткую запи'ску, в кото'рой уве'домил о своём отъе'зде по дела'м слу'жбы и проси'л наблюда'ть за слу'гами, чтоб они' не проговори'лись об его' отлу'чке пе'ред ру'сскими приста'вами. Взяв своё ору'жие и небольшо'й у'зел, Ивани'цкий вы'шел из Лито'вского подво'рья, чтоб бо'лее туда' не возвраща'ться.

-----

Едва' нача'ло смерка'ться, киби'тка, запряжённая па'рою лошаде'й, останови'лась пе'ред постоя'лым дворо'м за Серпуховско'ю заста'вой. В и'збу вошёл щеголева'тый ку'пчик в си'ней ли'сьей шу'бе, опоя'санный ше'лковым кушако'м, сбро'сил с себя' ве'рхнюю оде'жду, сел за стол, потре'бовал во'дки и заку'ски и стал разгова'ривать с словоохо'тным старико'м, де'дом хозя'йским, кото'рый лежа'л на печи'.
-- A что, ба'тюшка, пра'вда ли, что везде' явля'ются чудеса' и зна'мения и бу'дто пи'сьменные лю'ди толку'ют, что быть преставле'нию све'та? -- спроси'л стари'к.
-- Так толку'ют, а Госпо'дь ве'дает, пра'вда ли,-- отвеча'л купе'ц,-- То'лько чернецы' ста'ли богомо'льные и то'лпами иду'т к святы'м места'м. Я ду'маю, и к вам ча'сто захо'дят чернецы', ве'рно, бы'ли и сего' дня. Так ты бы, де'душка, порасспроси'л их. Они' иску'сны в кни'жном де'ле.
-- Пе'ред твои'м прихо'дом бы'ли два чернеца', да таки'е угрю'мые, что стра'шно и заговори'ть с ни'ми. Они' заказа'ли селя'нку и хоте'ли быть наза'д, так поговори' ты с ни'ми, роди'мый! -- сказа'л стари'к.
-- Так здесь уже' бы'ли два чернеца'? -- спроси'л купе'ц.
-- Бы'ли, ба'тюшка, и опя'ть воро'тятся,-- отвеча'л стари'к.-- А ви'дел ли ты сам чудеса', роди'мый?-- спроси'л он.-- Я стар и пло'хо ви'жу, так ре'дко выхожу' за воро'та.
-- О каки'х же чудеса'х расска'зывали тебе', де'душка?-- спроси'л купе'ц.
-- Говоря'т, что по два со'лнца вме'сте, по два ме'сяца явля'ются на не'бе; что пе'ред со'лнечным восхо'дом ви'дят крова'вые кресты' на облака'х, что роди'льницы родя'т мёртвых младе'нцев и'ли уро'дов; что ди'кие зве'ри бе'гают по города'м, как по лесу', говоря'т мно'го ко`е-чего' (35). Го'споди, свята'я твоя' во'ля, дожи'ли до конца' све'та! Ведь здесь, ба'тюшка, собира'ется вся'кий наро'д, так наслы'шишься вся'ких рече'й, а все толку'ют что'-то недо'брое.-- Стари'к, сказа'в сие', перекрести'лся и зао'хал.
-- Все пра'вда, су'щая пра'вда, де'душка! -- сказа'л купе'ц.-- Моли'сь Бо'гу за нас, гре'шных.
В сие' вре'мя два мона'ха вошли' в и'збу. Они' поздоро'вались с купцо'м, веле'ли пода'ть зака'занный у'жин и вы'шли все тро'е за воро'та.
-- Ну, бра'тцы, все гото'во, дай Бог скоре'е в путь,-- сказа'л Ивани'цкий.-- Я е'ду в Староду'б купцо'м; вот у меня' и вид от дья'ка Ефи'мьева, а для вас я загото'вил патриа'ршую гра'моту и ука'з для осмо'тра патриа'рших име'ний в Малоро'ссии. То'лько б удали'ться от Москвы', а да'лее опаса'ться не'чего. У меня' це'лый день ничего' не бы'ло во рту; переку'сим, да и с Бо'гом.
-- А наш бе'дный подья'чий Андре'ян? -- спроси'л Леони'д.-- Ведь он предостерёг нас, и я обеща'л взять его' с собо'ю. Он, ве'рно, дожида'ется нас в ро'ще. Ведь без нас он пропадёт, не зна'я доро'ги, ни ме'ста.
-- Он не пое'дет с на'ми, но я пригото'вил для него' безопа'сное убе'жище,-- сказа'л Ивани'цкий.-- По'сле у'жина ты, Варлаа'м, ступа'й оди'н в ро'щу, вы'зови подья'чего; скажи', что оте'ц Григо'рий здесь и хо'чет с ним повида'ться наедине', вот в э'том овра'ге. То'лько не говори', что я переоде'т купцо'м, слы'шишь ли?
-- Хорошо', все сде'лаю по твоему' прика'зу,-- отвеча'л Варлаа'м,-- то'лько пойдём пре'жде за тра'пезу. Я осла'б от го'лода и жа'жды.
-- Смотри'те же, бра'тцы, на постоя'лом дворе' не подава'йте виду', что меня' зна'ете. Е'сли б да'же случи'лось, чтоб неча'янно напа'ли на нас при'ставы и захоте'ли взять, то, е'сли нельзя' бу'дет сопротивля'ться, сдава'йтесь, но не пока'зывайте, что меня' зна'ете. Я освобожу' вас из а'да, не то'лько из тюрьмы' Бори'совой. Тепе'рь я купе'ческий сын Се'нька Проре'хин, и меня' не оты'скивает боя'рин Семё!н Ники'тич. Вот вам бума'ги ва'ши! Спрячь их пока' в сапо'г, Аеони'д; как вы'едем на большу'ю доро'гу, тогда' они' бу'дут нужны'. Тепе'рь ступа'йте в и'збу, я приду' по'сле вас.
Хозя'ева постоя'лого двора' по обыкнове'нию не обраща'ли никако'го внима'ния на госте'й, кото'рые, си'дя за одни'м столо'м, е'ли в молча'нии, как бу'дто не примеча'я друг дру'га. То'лько стари'к с печи' посма'тривал на госте'й и доса'довал, что купе'ц не расспра'шивает мона'хов о чудеса'х и о преставле'нии све'та. Стари'к то пока'шливал, то о'хал на печи', чтоб припо'мнить о себе' купцу', но, ви'дя, что он не примеча'ет его' зна'ков, сказа'л:
-- Че'стной купе'ц! как же толку'ют кни'жники чудеса'? Мона'хи посмотре'ли на него' и на Ивани'цкого и продолжа'ли у'жинать.
-- Тепе'рь не до того', де'душка,-- отвеча'л купе'ц.-- Поживёшь го'дик, сам разгада'ешь.
Ме'жду тем Варлаа'м, насы'тившись, встал и, дав знак това'рищам, вы'шел. Ивани'цкий и Леони'д расплати'лись с хозя'евами и та'кже вы'шли. Мона'х пошёл пешко'м по большо'й доро'ге, а Ивани'цкий пое'хал ма'лою ры'сью.
Ночь была' тёмная, не'бо покры'то бы'ло облака'ми. Ивани'цкий свороти'л с доро'ги, привяза'л лошаде'й в куста'х и дожида'лся Леони'да на доро'ге.
-- Стой при лошадя'х, брат! -- сказа'л Ивани'цкий.-- Я пришлю' к тебе' Варлаа'ма, а сам переговорю' наедине' с подья'чим. Бу'дьте тве'рды и не тро'гайтесь с ме'ста, что б ни услы'шали. Я пойду' в овра'г.
-- Что ты но'вого затева'ешь? -- спроси'л Леони'д.
-- Ничего', любе'зный друг! -- сказа'л Ивани'цкий споко'йно.-- Я до'лжен переговори'ть с подья'чим; мо'жет быть, мы заспо'рим, зашуми'м, так я предостерега'ю тебя', чтоб ты не беспоко'ился.
-- Об чем вам спо'рить, об чем шуме'ть! -- возрази'л Аеони'д.-- Тепе'рь ли к тому' вре'мя и ме'сто? Судьба' соединя'ет нас одно'ю го'рькою у'частью: не спор ну'жен, а мир и согла'сие.
-- Ами'нь! -- сказа'л Ивани'цкий.
Овра'г находи'лся в тридцати' шага'х от того' ме'ста, где стоя'ла пово'зка.
-- Вот они' иду'т! -- воскли'кнул Ивани'цкий и поспеши'л в овра'г. Варлаа'м вско'ре соедини'лся с Леони'дом и сказа'л, что подья'чий до'лго отгова'ривался и не хоте'л идти' с ним, приглаша'я отца' Григо'рия к себе', но, наконе'ц, согласи'лся с тем, чтоб всем неме'дленно возврати'ться в ро'щу.
-- Блудли'в, как ко'шка, а трусли'в, как за'яц! -- сказа'л Леони'д.
Вдруг в овра'ге разда'лся пронзи'тельный стон. Мона'хи вздро'гнули.
-- Посмо'трим, что э'то зна'чит? -- воскли'кнул Леони'д и бро'сился к овра'гу. Варлаа'м после'довал за ним. Они' прибега'ют туда' и ви'дят подья'чего, Андрея'на Тулу'пова, распростёртого на земле', обли'того кро'вью. Ивани'цкий стоя'л над ним с пребольши'м ножо'м и, уперши'сь ного'ю в живо'т несча'стного, гото'вился на'несть ему' после'дний уда'р. Леони'д схвати'л Ивани'цкого за ру'ку и воскли'кнул:
-- Что ты сде'лал, нечести'вец?
-- Уби'л преда'теля!-- отвеча'л Ивани'цкий хладнокро'вно.
-- Изъясни'сь, ра'ди Бо'га, изъясни'сь! -- сказа'л Варлаа'м.
-- Э'то лазу'тчик, сы'щик боя'рина Семё!на Ники'тича,-- сказа'л Ивани'цкий.-- Уже' не'сколько дней, как я за ним наблюда'ю. Он откры'л тебе' опа'сность для того' то'лько, чтоб узна'ть об моём убе'жище и пойма'ть нас всех вме'сте. В ро'ще нахо'дится деся'тка два вооружённых сы'щиков, кото'рые ждут, чтоб схвати'ть нас. Мне все бы'ло изве'стно, и я пригото'вил награ'ду преда'телю. Говори', злоде'й, пока'йся! -- завопи'л Ивани'цкий ужа'сным го'лосом.
-- Винова'т, прости'те! -- сказа'л подья'чий сла'бым го'лосом.-- Оте'ц Леони'д! прими' покая'ние гре'шника и помоли'сь за ду'шу мою'.
-- Ты изгото'вил душе' свое'й ме'сто в а'ду,-- сказа'л Ивани'цкий,-- и я то'лько слепо'е ору'дие вы'сшего про'мысла! -- С сим сло'вом Ивани'цкий вонзи'л нож во вну'тренность несча'стного, и он испусти'л после'днее дыха'ние. В э'ту мину'ту и'з-за облако'в прогля'нула луна' и освети'ла ужа'сное зре'лище. Ивани'цкий стоя'л бле'дный, с но'жом в руке', над окрова'вленным те'лом. Два мона'ха моли'лись, отврати'в взо'ры от убие'нного и уби'йцы.
-- Так поги'бнет вся'кий изме'нник, вся'кий преда'тель царе'вича Дими'трия Ива'новича!--сказа'л Ивани'цкий, возвы'сив го'лос.-- Э'то пе'рвая же'ртва на земле' ру'сской за гну'сный у'мысел цареуби'йства.
Сказа'в сие', Ивани'цкий бро'сил окрова'вленный нож на мёртвое те'ло и ти'хими шага'ми вы'шел из овра'га. Два мона'ха сле'довали за ним в молча'нии. Прише'дши к пово'зке, Ивани'цкий вы'нул свой у'зел, переоде'лся с головы' до ног и оста'вил в куста'х окрова'вленную оде'жду.
-- Сади'тесь! -- сказа'л он онеме'вшим от у'жаса мона'хам. Мона'хи се'ли в киби'тку, Ивани'цкий взял во'жжи и погна'л во всю ко'нскую прыть просёлочным путём, с Серпуховско'й на Калу'жскую доро'гу.


ЧАСТЬ II

Высота' ли, высота' поднебе'сная,
Глубо'та ль, глубо'та океа'н-море;
Широко' раздо'лье по всей земле',
Глубоки' о'муты Днепро'вские.
Дре'вние росси'йские стихотворе'ния,
со'бранные Ки'ршею Дани'ловым

ГЛАВА' I
Безуспе'шный по'иск. Чароде'йство. Поли'тика царя' Бори'са. Составле'ние ло'жного доно'са.

Си'льная душа', подо'бно твёрдому мета'ллу, нелегко' принима'ет впечатле'ния, но, получи'в одна'жды, уде'рживает навсегда'. Царь Бори'с Федо'рович был вы'ше своего' ве'ка умо'м и позна'ниями в нау'ке госуда'рственной и твёрдостью хара'ктера превосходи'л всех знамени'тых россия'н, свои'х совреме'нников; но он, наравне' с други'ми, ве'рил в чароде'йство, в предзнаменова'ния и во влия'ние тел небе'сных на у'часть люде'й и це'лых наро'дов. От де'тства он слы'шал расска'зы о злых волше'бниках, о предсказате'лях бу'дущего и звездочётах, управля'вших судьбо'ю вели'ких муже'й дре'вности и но'вых времён; в зре'лом во'зрасте он чита'л в кни'гах о волхва'х и ора'кулах и ви'дел, что не то'лько миря'не, но и духо'вные ве'рили све`рхъесте'ственным си'лам, стремя'щимся расстро'ивать поря'док и согла'сие в нра'вственном и физи'ческом ми'ре. О'бщая ве'ра порожда'ет чудеса'. Беспреста'нно явля'лись лю'ди, ви'девшие, слы'шавшие заклина'ния чароде'ев и'ли испыта'вшие на себе' их си'лу. Са'ми чароде'и признава'лись в пы'тках и муче'ниях, что име'ют свя'зи с а'дом, а как пы'тка почита'лась тогда' еди'нственным сре'дством к откры'тию и'стины, то лю'ди, не обраща'я внима'ния на причи'ны, ве'рили после'дствиям и со'бственное призна'ние почита'ли вы'ше всяки'х до'водов. Кто не ве'рил в то вре'мя в чароде'йство и астроло'гию, тот был почита'ем нечести'вым. Лю'ди не осме'ливались да'же рассужда'ть о предме'тах, кото'рые поселя'лись в их уме' вме'сте со свяще'нными и'стинами и каза'лись с ни'ми неразлу'чными. В о'бщем заблужде'нии века' и вели'кий ум Бори'са утопа'л -- подо'бно ко'рмщику, погиба'ющему вме'сте с кораблём во вре'мя бу'ри.
Душе'вные волне'ния возбуди'ли теле'сные страда'ния Бори'совы: он томи'лся пода'грою, но и во вре'мя боле'зни пита'л жела'ние уви'деться как мо'жно скоре'е с чароде'йкою Федо'сьею и узна'ть от неё бу'дущую судьбу' свою', кото'рая обложи'лась ту'чами от снов и весте'й. Уже' Бори'с выздора'вливал в ма'рте ме'сяце и мог проха'живаться с по'сохом по ко'мнате. Ве'чером с суббо'ты на воскресе'нье он веле'л позва'ть к себе' боя'рина Семё!на Ники'тича Годуно'ва.
-- Я давно' не вида'л тебя', Семё!н,-- сказа'л госуда'рь.-- Ле'каря мои' запрети'ли мне занима'ться дела'ми, а осо'бенно таки'ми, кото'рые бы могли' меня' обеспоко'ить. Ну, скажи' тепе'рь, что ты вы'ведал об э'том ло'жно воскре'сшем царе'виче?
-- Госуда'рь! -- отвеча'л боя'рин.-- Конь тя'нет по си'лам, а челове'к де'йствует по ме'ре вла'сти. Ты позво'лил мне допроси'ть то'лько не'сколько челове'к из чёрного наро'да, кото'рых сам назна'чил, а от них я ничего' не мог вы'ведать, кро'ме того', что тебе' уже' изве'стно. Я'сно, что пе'рвая весть вы'шла от чернецо'в; но те, на кото'рых па'дало подозре'ние, бежа'ли из Москвы' пре'жде, не'жели ты поручи'л мне иссле'довать э'то де'ло.
-- Как! и черне'ц Григо'рий Отре'пьев скры'лся? -- спроси'л госуда'рь с изумле'нием.
-- Не то'лько черне'ц Григо'рий, но И тот поля'к, кото'рый похо'ж на него' лицо'м. Он называ'ется Ивани'цким. В посо'льстве сказа'ли, что он пропа'л без вести'.
-- Предчу'вствие моё не обману'ло меня'! -- воскли'кнул царь Бори'с.-- Э'тот Григо'рий, э'тот пришле'ц -- злове'щий дух, распространи'вший па'губную весть. Э'то его' рабо'та! Е'сли б пойма'ть его', то все бы откры'лось!
-- Вели'кий госуда'рь, следы' за'говора обши'рного и опа'сного я'вны и неоспори'мы. Оди'н из мои'х ве'рных лазу'тчиков и сы'щиков уби'т при пои'мке чернецо'в Леони'да и Григо'рия. Крылоша'нин Мисаи'л уже' был по'йман и везён в Москву', но освобождён на доро'ге толпо'ю вооруже'нных люде'й. Не одни' вести', но и вооруже'нная си'ла де'йствует во мра'ке! (36) В просто'м наро'де не'чего откры'ть: оди'н повторя'ет, что слы'шал от друго'го, и э'та таи'нственная нить исчеза'ет в Чу'дове монастыре'.
-- Узна'л ли ты, по кра'йней ме'ре, кто тако'в э'тот Григо'рий? -- спроси'л госуда'рь.
-- По ро'зыску подтвержда'ется, что он ска'зывался сы'ном галича'нина, стреле'цкого со'тника Богда'на Отре'пьева, заре'занного в Москве' литви'ном. Молодо'й Отре'пьев в миря'нах называ'лся Ю'рием и служи'л в до'ме Рома'новых и кня'зя Черка'сского. Он вступи'л в мона'шество на четы'рнадцатом году' от рожде'ния и переходи'л беспреры'вно из одного' монастыря' в друго'й: был в Су'здале, в оби'тели свято'го Евфи'мия, в гали'цкой Иоа'нна Предте'чи и во мно'гих други'х. В Чу'дове монастыре' он был поста'влен в иеродиа'коны, находи'лся не'которое вре'мя при святе'йшем патриа'рхе Ио'ве для письма'. Но, любя' жизнь во'льную, стра'нническую, оста'вил ме'сто, обеща'вшее ему' возвыше'ние, чтоб пусти'ться в бродя'жничество (37). С то'чностью нельзя' бы'ло узна'ть, где он проводи'л большу'ю часть жи'зни, но изве'стно, что он не'сколько раз ходи'л в Литву', а тепе'рь, возвратя'сь в Москву', объяви'л, что посеща'л святы'е ме'ста в Иерусали'ме и прожива'л на Афо'нской го'ре. Григо'рий весьма' иску'сен в де'ле кни'жном и да'же сочиня'л кано'ны святы'м. По объявле'нию зна'вших его', нра'ва он ти'хого, но ду'ши беспоко'йной, не дово'льной ни ми'ром, ни отше'льничеством. Во вре'мя пребыва'ния своего' по монастыря'м он упражня'лся в чте'нии книг духо'вных, а бо'лее ра'зных ру'кописей, кото'рые он собира'л со тща'нием. У него' находи'ли писа'ния на языке' неизве'стном, и мно'гие говоря'т, что он пре'дан волшебству' (38). Впро'чем, он удаля'лся от о'бщества чернецо'в, и никто' не мо'жет сообщи'ть о нем больши'х подро'бностей. Изве'стно то'лько, что он челове'к учёный, сме'лый и красноречи'вый (39).
-- Так, э'то его' рабо'та! -- воскли'кнул сно'ва царь Бори'с.-- Не узна'л ли ты чего' о поля'ке, похо'жем лицо'м на Григо'рия?
-- Чрез ма'ршала посо'льства узна'л я, что э'тот Ивани'цкий -- дворяни'н из По'льской Украи'ны, ру'сской ве'ры, и дан Льву Сапе'ге иезуи'тами при отправле'нии посо'льства из Варша'вы. О ро'де и пле'мени его' никто' ничего' не зна'ет.
Бори'с заду'мался.
-- Никогда' не прощу' себе', что я отпусти'л свобо'дно э'того чернеца', заста'в в мои'х ца'рских пала'тах,-- сказа'л царь.-- Как тепе'рь ви'жу пе'ред собо'ю э'того Григо'рия, с пыла'ющими взгля'дами, с де'рзкою ре'чью на языке'. По сча'стью для него', по несча'стью для меня', он встре'тился со мно'ю в мину'ту мое'й сла'бости... боле'зни! Ты говори'шь, что он прожива'л в до'ме Рома'новых, кня'зя Черка'сского?
-- То'чно так, госуда'рь!-- отвеча'л боя'рин.
-- Э'то ещё бо'лее удостоверя'ет меня' в той и'стине, что э'тот злоде'й, Григо'рий Отре'пьев, есть пе'рвый распространи'тель вести' о царе'виче, главне'йшее ору'дие загово'рщиков. Е'сли то'лько есть за'говор, то Рома'новы должны' быть пе'рвые, а за ни'ми князь Черка'сский...
-- И князья' Шу'йские, госуда'рь! -- примо'лвил боя'рин.
-- Пе'рвые Рома'новы! -- продолжа'л госуда'рь.-- Они', по родству' своему' с исся'кшим ро'дом Рю'риковым, бо'лее всех ду'мают име'ть права' к венцу' ца'рскому. Я по'мню, что говорено' бы'ло по сме'рти царя' Феодо'ра Ива'новича (40). За все э'то они' должны' заплати'ть мне до'рого. Быва'л ли тепе'рь в до'ме Рома'новых и ро'дственника их, кня'зя Черка'сского, черне'ц Григо'рий Отре'пьев?
-- Я чрез лазу'тчиков мои'х расспра'шивал слуг их, но слу'ги объяви'ли, что, хотя' зна'ют чернеца' Григо'рия Отре'пьева, но не вида'ли его' в до'ме бо'лее двух лет.
-- Ложь! -- сказа'л госуда'рь.-- Мо'жет быть, для избежа'ния подозре'ний они' ви'делись в друго'м ме'сте. Ста'точное ли де'ло, чтоб стари'нный слуга' до'ма не посети'л свои'х пре'жних госпо'д, возвратя'сь из да'льнего пути'?
-- И я так ду'маю, госуда'рь,-- примо'лвил боя'рин.
Царь Бори'с Федо'рович, кото'рый во вре'мя э'того разгово'ра сиде'л в кре'слах, опусти'л го'лову на грудь и заду'мался. Помолча'в немно'го, он по'днял го'лову, устреми'л неподви'жные взо'ры на боя'рина, до'лго смотре'л на него' в безмо'лвии и наконе'ц сказа'л:
-- И!|2!та'к, черне'ц Григо'рий -- стари'нный слуга' Рома'новых! Хорошо', на'добно засыпа'ть нору', так и змеи' не бу'дут вокру'г её по'лзать. Ступа'й домо'й, Семё!н! По`слеза'втра я бу'ду у тебя', а ме'жду тем поду'маю, что должно' де'лать. По'мни, что ты до'лжен име'ть свои'х ве'рных люде'й в до'ме Рома'новых.
Боя'рин поклони'лся и хоте'л вы'йти, но царь останови'л его':
-- Посто'й, вот тебе' на расхо'ды!--Борис вы'нул из я'щика сли'ток зо'лота и отда'л его' боя'рину, кото'рый в безмо'лвии удали'лся.
Прошло' дво'е су'ток, и здоро'вье царя' Бори'са укрепи'лось стара'ниями иностра'нных ме'диков. Жела'ние узна'ть скоре'е бу'дущую свою' у'часть чароде'йством Федо'сьи прида'ло ему' но'вые си'лы. В понеде'льник ве'чером боя'рин Семё!н Годуно'в пришёл та'йно во дворе'ц. Царь Бори'с, переоде'вшись, вы'шел с ним скры'тым хо'дом из Кремлёвских пала'т и пошёл пешко'м к до'му, где жила' Федо'сья.
Напра'сно ду'мают зна'тные и бога'тые лю'ди, что развра'тное житье'" и ко'зни мо'жно скрыть от наро'да непристу'пностью и го'рдостью и заста'вить молча'ть жесто'костью. Не то'лько в Москве', но и в да'льних города'х Росси'и зна'ли, что свире'пый люби'мец ца'рский, боя'рин Семё!н Годуно'в, презре'л ю'ную и прекра'сную супру'гу и преда'лся се'рдцем жене' одного' из свои'х служи'телей, Федо'сье, кото'рая управля'ла им по свое'й во'ле. О'бщая молва' называ'ла Федо'сью чароде'йкою. Не'сколько раз отча'янные лю'ди, забы'в страх Бо'жий и руково'дствуясь одни'м мще'нием, покуша'лись на жизнь боя'рина, но покуше'ния остава'лись безуспе'шными. Боя'рин Семё!н Годуно'в знал все дома'шние та'йны други'х боя'р и'ли, по кра'йней ме'ре, говори'л, что зна'ет; при не'нависти наро'дной он по'льзовался ми'лостью госуда'ря, кото'рый иска'л любви' наро'да, но не хоте'л поже'ртвовать ей удале'нием от дел ненави'стного боя'рина; все э'то припи'сывали чароде'йству Федо'сьи; столь же ненавиде'ли её, как и са'мого боя'рина, и я'вно проклина'ли гну'сную чету'.
Но презре'ние наро'дное не загражда'ет пути' честолю'бцам к си'ле и вла'сти. Лю'ди, высо'кие рожде'нием и са'ном, но ни'зкие душо'ю, та'йно иска'ли ми'лости у любо'вницы си'льного и зло'бного вельмо'жи. Це'лые сундуки' у Федо'сьи зава'лены бы'ли пода'рками, дороги'ми тка'нями, серебро'м и жемчуга'ми. В дела'х тя'жебных, в спо'рах ме'стничества иска'ли ми'лостивого заступле'ния хи'трой рабы'ни, кото'рая име'ла влия'ние на суде'й и на вельмо'ж придво'рных. Обвинённые в угнете'нии наро'да, в граби'тельстве и взя'тках не зна'ли друго'го прибе'жища, кро'ме Федо'сьи, и пода'рками сни'скивали её покрови'тельство. Су'дьи, в угожде'ние боя'рину Семё!ну Годуно'ву, реша'ли дела' по во'ле Федо'сьи, кото'рая станови'лась беспреста'нно сильнеё, приобрета'я несме'тные сокро'вища и наводя' страх о'бщею молво'й о своём чароде'йстве.
К царю' Бори'су доходи'ли вести' о злоупотребле'ниях боя'рина Семё!на Годуно'ва и о хи'щничестве его' любо'вницы. Но, име'я на'добность в то'чном исполни'теле свое'й во'ли и привыкну'в к его' раболе'пному повинове'нию, царь ду'мал, что награжда'ет его', снисходя' к его' просту'пкам, и дово'лен был вну'тренне что наро'д име'л предме'т не'нависти. Царь Бори'с, как уже' бы'ло ска'зано, ревнова'л то'лько к любви' наро'дной и стро'го взы'скивал лишь с тех боя'р, кото'рые стара'лись сни'скивать благоволе'ние о'бщее. Прито'м же он не всему' ве'рил, что бы'ло говорено' насчёт боя'рина Семё!на Годуно'ва, испыта'в на себе' клевету', порождённую за'вистью. Что же каса'ется до Федо'сьи, то, хотя', бу'дучи сам приме'рным отцо'м семе'йства, он не мог одобря'ть поведе'ния боя'рина, но не хоте'л я'вным собла'зном расто'ргнуть сей посты'дной свя'зи, и прито'м, бу'дучи суеве'рен, та'кже страши'лся чароде'йства хи'трой и зло'бной же'нщины.
Федо'сья, пре'данная корыстолю'бию и не зна'я други'х ра'достей, кро'ме гну'сного развра'та и ме'сти, прикрыва'ла свои' поро'ки усе'рдием и пре'данностью к своему' благоде'телю. Боя'рин Семё!н Годуно'в, опаса'ясь отра'вы и'ли по'рчи, не ел и не пил ничего' наедине', что не бы'ло пригото'влено рука'ми его' любо'вницы, и употребля'л её к выве'дыванию чужи'х тайн. Федо'сья име'ла свя'зи со все'ми стару'хами, промышля'ющими ворожбо'ю, со все'ми колдуна'ми, покровите'льствовала их и награжда'ла. Ка'ждый слуга' и'ли чино'вник, прише'дший к ней с доно'сом и клевето'ю на своего' господи'на и'ли нача'льника, был уве'рен в ми'лостивом приёме и в покровите'льстве. Повива'льные ба'бки, лека'рки, име'вшие свобо'дный до'ступ в до'мы боя'р и знатне'йших гра'ждан, та'кже бы'ли в свя'зях с Федо'сьею. Она' зна'ла все, что де'лается и что говори'тся в Москве' ме'жду друзья'ми и ро'дственниками, и помога'ла боя'рину Семё!ну Годуно'ву в его' ро'зысках и допро'сах. Боя'рин наконе'ц так привы'к смотре'ть на предме'ты глаза'ми свое'й любо'вницы, что она' сде'лалась для него' необходи'мою, и он скореё бы реши'лся расста'ться со все'ми родны'ми, неже'ли со всезна'ющею Федо'сьей, кото'рую он почита'л благодете'льствующею ему' волше'бницею.
Федо'сья с нетерпе'нием ожида'ла прибы'тия госуда'ря и кра'йне беспоко'илась, когда' боле'знь его' воспрепя'тствовала сему' свида'нию, опаса'ясь, чтоб неприя'тели её не воспроти'вились но'вому знако'мству. Наконе'ц боя'рин Семё!н Годуно'в уве'домил её, что сего'дня ве'чером царь придёт к ней на совеща'ние. Федо'сья пригото'вилась к приёму царя' сообра'зно с поня'тием, како'е име'л об ней Бори'с Федо'рович.
В усло'вленный час постуча'лись у воро'т до'ма, занима'емого Федо'сьею. Она' сама' отвори'ла кали'тку и проводи'ла госуда'ря в нетопле'ную ба'ню. Боя'рин Семё!н Годуно'в оста'лся в сеня'х, а царь вошёл во вну'тренность, хоте'л перекрести'ться -- и удержа'лся, не ви'дя нигде' о'бразов. Федо'сья останови'лась у двере'й, и когда' госуда'рь сел на скамье', она' поклони'лась ему' в по'яс и ожида'ла в молча'нии его' приказа'ний. В углу' свети'лась лампа'да, и царь бро'сил взгляд на чароде'йку. Она' ни в черта'х лица', ни в оде'жде не име'ла ничего' стра'шного и необыкнове'нного. Э'то была' же'нщина лет сорока', по'лная, белоку'рая, со вздёрнутым но'сом. Се'рые глаза' её свети'лись, как у'голья. Она' была' оде'та в кра'сный сарафа'н, на голове' име'ла жемчу'жную повя'зку с кра'сным ба'рхатным верхо'м. Госуда'рь не ощути'л никако'го осо'бенного впечатле'ния при ви'де сей же'нщины, и э'то его' ободри'ло.
-- Я хоте'л узна'ть подру'гу моего' ве'рного слу'ги,-- сказа'л Бори'с,-- и сам пришёл к тебе', Федо'сья. Я зна'ю, что ты пре'дана моему' ро'ду, и за э'то благодарю' тебя'.
-- Надежа-госу'дарь!-- сказа'ла Федо'сья, бро'сившись в но'ги царю',-- мы живём то'лько и ды'шим твое'ю ми'лостью и ра'ды отда'ть за тебя' жизнь на'шу. Без тебя' лю'тые враги', кото'рых на'жил Семё!н Ники'тич свое'ю ве'рною слу'жбою, растерза'ли бы его' и меня' за то, что мы де'нно и но'щно печёмся о твое'й безопа'сности.
-- Пра'вда твоя', Федо'сья, у меня' мно'го враго'в, кото'рые ра'ды бы'ли бы погуби'ть всех мои'х ве'рных слуг. На'добно быть осторо'жным, но ум челове'ческий не мо'жет всего' предви'деть и откры'ть злоу'мышлении а'дских. Федо'сья! говоря'т, что ты иску'сна в та'йной нау'ке узнава'ть бу'дущее. Скажи' мне открове'нно: что изве'стно тебе' о наме'рениях враго'в мои'х, о бу'дущей у'части моего' ца'рского ро'да?
-- Госуда'рь! я гото'ва повинова'ться тебе',-- отвеча'ла Федо'сья,-- но мо'жешь ли ты вы'держать о'пыт? Ты до'лжен молча'ть и смотре'ть на все хладнокро'вно, что бы ни происходи'ло.
-- Я зате'м и пришёл сюда',-- сказа'л госуда'рь. Федо'сья поклони'лась в по'яс и вы'шла.
Чрез че'тверть часа' она' возврати'лась, но уже' в друго'м ви'де. Белоку'рые её во'лосы бы'ли распу'щены по плеча'м, вме'сто оде'жды на ней был са'ван. В пра'вой руке' она' держа'ла зажжённую свечу' зелёного во'ска, в ле'вой несла' небольшо'е коры'то, прикры'тое кра'сным сукно'м. По са'вану она' бы'ла опоя'сана чёрным кушако'м, за кото'рым был широ'кий большо'й нож. Федо'сья останови'лась посреди'не ба'ни, придви'нула скаме'йку, поста'вила на ней коры'то, заду'ла лампа'ду и прикрепи'ла к стене' зелёную свечу'. Воротя'сь к коры'ту, она' отбро'сила сукно', и царь, приподня'вшись со скамьи', уви'дел чёрную ко'шку, свя'занную по ла'пам, с оку'танным ры'лом. Чароде'йка вы'нула нож, махну'ла им три ра'за по во'здуху, очерти'ла себя' круго'м по полу' и вонзи'ла остри'е во вну'тренность живо'тного, гро'мко воскли'кнув: "Шайта'н! Шайта'н! Шайта'н!" -- Заре'занное живо'тное ста'ло би'ться и визжа'ть: чароде'йка в друго'й раз уда'рила в него' но'жом и распоро'ла его' вну'тренность. Пото'м она' нагну'лась над коры'том и начала' шепта'ть тихи'м го'лосом. Оборотя'сь к царю', она' подозвала' его' движе'нием ру'ки. Лишь то'лько царь Бори'с подошёл к коры'ту, из вну'тренности заре'занной ко'шки вспы'хнуло синеё пла'мя, вы'ползло не'сколько змей и вы'прыгнуло мно'жество ме'лких лягу'шек. Бори'с ужасну'лся. Чароде'йка взяла' его' за ру'ку, вы'вела чрез се'ни в и'збу и, оста'вив одного' впотьма'х, прихло'пнула дверь. Дрожь проняла' Бори'са, он не мог собра'ть рассе'янных мы'слей, голова' его' кружи'лась, и он гото'в был упа'сть в о'бморок. Вдруг дверь отвори'лась, и чароде'йка вошла' с лампа'дой, в пре'жнем одея'нии, кра'сном сарафа'не и жемчу'жной повя'зке. Поста'вив лампа'ду на стол, она' поклони'лась госуда'рю, отперла' шка'фик и, нали'в стака'н воды', проси'ла царя' освежи'ться. Бори'с с жа'дностью поглоти'л во'ду: кровь в нем как бу'дто засо'хла, а лицо' бы'ло бле'дно, как полотно'.
-- Государь-надежа'! -- сказа'ла Федо'сья,-- по твоему' жела'нию я должна' была' призва'ть подзе'мные си'лы к откры'тию бу'дущего. Ты ви'дел ди'во, и е'сли повели'шь, я пове'даю тебе', что мне откры'то.
-- Говори',-- сказа'л царь, отира'я пот с ли'ца и вздохну'в из глуби'ны груди'.
-- Ты ви'дел пла'мя во вну'тренности дома'шнего живо'тного, ви'дел змей и га'дов. Э'то пла'мя мятежа' и раздо'ров, кото'рые замышля'ют прибли'женные твои' боя'ре, лю'тые змеи', гну'сные га'ды, пита'ющиеся твое'ю кро'вью. Внутри' твои'х черто'гов составля'ется за'говор на па'губу твоего' ро'да. Но как нож мой истреби'л сих живо'тных и пла'мя пожра'ло их в печи', да истреби'т так меч и пла'мя враго'в твои'х, враго'в оте'чества! Должно' и'ли поги'бнуть тебе' с ро'дом твои'м, и'ли погуби'ть зави'стливых, мяте'жных боя'р...
-- Да поги'бнут же злоде'и! -- воскли'кнул госуда'рь,-- е'сли до'брое моё расположе'ние им ненави'стно! Кто они' таковы', наи'менуй!
-- Госуда'рь! -- отвеча'ла чароде'йка,-- ты все узна'ешь, потерпи'.
Чароде'йка сно'ва вы'шла за две'ри и возврати'лась с зе'ркалом из полиро'ванной ста'ли. Она' сно'ва зажгла' зелёную свечу', потуши'ла лампа'ду, се'ла на пол в углу', при'стально смотре'ла в зе'ркало, хоте'ла что'-то сказа'ть, перемени'лась в лице' и замолча'ла.
-- Говори', что ты ви'дишь в э'том зе'ркале! -- сказа'л царь с нетерпе'нием.
-- Нея'вственные о'бразы,-- отвеча'ла чароде'йка.-- Мне на'добно повтори'ть заклина'ния, но э'то я могу' сде'лать в твоём отсу'тствии, госуда'рь. Тепе'рь уже' по'здно. По`слеза'втра боя'рин Семё!н Ники'тич уве'домит тебя' о том, что я уви'жу в зе'ркале. С по'мощью подзе'мных сил я заста'влю враго'в твои'х показа'ться мне со все'ми их за'мыслами.-- Федо'сья вста'ла, зажгла' лампа'ду, погаси'ла свечу' и, взяв ко'вшик воды', пошепта'ла в него' и бры'знула на оде'жду царя', примо'лвив: -- Сгинь, пропади', нечи'стая си'ла!
-- Проща'й, Федо'сья! -- сказа'л госуда'рь, встава'я со скамьи'.-- Я не забу'ду твое'й слу'жбы.
Федо'сья поклони'лась в по'яс и проводи'ла Царя' с крыльца'. Боя'рин Семё!н Ники'тич Годуно'в дожида'лся Бори'са у кали'тки. Госуда'рь был мра'чен: он в безмо'лвии возврати'лся во дворе'ц и, отпуска'я боя'рина, сказа'л ему':
-- Семё!н, ты переговори'шь с Федо'сьей и за'втра я'вишься ко мне.
Когда' челове'к утверди'тся в како'й-нибудь мы'сли и'ли в како'м жела'нии, тогда' все, что кло'нится к подкрепле'нию о'ных, нахо'дит до'ступ к его' се'рдцу и рассу'дку. Царь Бори'с Федо'рович не мог ве'рить, су'дя по себе', чтоб други'е боя'ре бы'ли равноду'шны к возвыше'нию одного' из свои'х това'рищей, осо'бенно поставля'я младшего' на сте'пень высоча'йшей вла'сти. В э'том убежде'нии все, что клони'лось к тому', чтоб сде'лать подозри'тельными боя'р, каза'лось ему' справедли'вым. Не сомнева'ясь в и'стине чароде'йства, не предполага'я обма'на со стороны' Федо'сьи, не ду'мая, что ей легко' бы'ло и заже'чь ого'нь во вну'тренности убие'нного живо'тного и впусти'ть в коры'то га'дов, Бори'с припи'сывал э'то си'ле све`рхъесте'ственной и тве'рдо реши'лся истреби'ть свои'х мни'мых враго'в. Он с нетерпе'нием ожида'л изве'стия от боя'рина Семё!на Ники'тича Годуно'ва, провёл ночь в размышле'ниях и не чу'вствовал расположе'ния к заня'тию дела'ми, когда' поутру' ра'но, по'сле зау'трени, дьяк Афана'сий Вла'сьев пришёл к нему' с докла'дом от Посо'льского прика'за.
-- С чем пришёл, Афана'сий? -- сказа'л госуда'рь дья'ку, кото'рый, поклони'вшись ни'зко, развя'зывал у'зел с бума'гами.
-- Мне нет поко'я от по'льского посла' Льва Сапе'ги,-- сказа'л дьяк.-- Он грози'тся сесть на коня' и уе'хать из Москвы', не ко'нчив де'ла (41). Вот уже' о'коло полуго'да мы его' де'ржим здесь, как в заточе'нии, без вся'кого отве'та.
-- Поля'ки не теря'ют здесь вре'мени,-- отвеча'л госуда'рь,-- они' затева'ют здесь ко'зни, рассева'ют вздо'рные вести'. На'добно отпра'вить их, на'добно ко'нчить де'Ло. Что говори'т Щелка'лов?
-- Он тверди'т все одно', что дурно'й мир лу'чше до'брой бра'ни и что лу'чше дарово'е лы'ко, чем ку'пленный реме'нь.
-- Наш Щелка'лов устаре'л и начина'ет вздо'рить. Ме'жду госуда'рствами не то, что ме'жду ча'стными людьми'. Дурно'й мир ведёт за собо'ю брань, а до'брая брань даёт до'брый мир. В дела'х госуда'рственных на'добно де'йствовать не тем умо'м и не то'ю со'вестью, что в дела'х гражда'нских. За что бьют дья'ка в Су'дном прика'зе, за то награжда'ют в Посо'льском. Поля'ки хи'тры и ду'мают, что поглоти'ли всю прему'дрость, но и мы с тобо'ю, Афана'сий, не би'ты в те'мя! Поля'ки настоя'тельно тре'буют ми'ра, э'то зна'чит, что они' боя'тся войны'. И!|2!та'к, нам сле'дует пока'зывать, что мы не бои'мся войны' и не наме'рены дать ми'ра да'ром. Про'волочка в заключе'нии ми'ра есть для нас вы'игрыш, потому' что поставля'ет Росси'ю в весьма' вы'годном ви'де ме'жду По'льшею и Шве'циею, кото'рые, вою'я ме'жду собо'ю, боя'тся, чтоб Росси'я не приста'ла к како'й-нибудь стороне' и не сде'лала зна'чительного переве'са. На'добно стара'ться продли'ть вы'годное положе'ние, так то'чно, как на'добно пещи'сь о сохране'нии здоро'вья. Пони'маешь ли, Афана'сий? Мир без вся'кого вы'игрыша всегда' бу'дет вре'мя заключи'ть, с то'ю стороно'ю, кото'рая оде'ржит верх, но тепе'рь на'добно смотре'ть, где мо'жно вы'торговать что'-нибудь. От По'льши тре'бую утвержде'ния моего' ти'тула царя' и самоде'ржца и согла'сия на присоедине'ние к Росси'и дре'вних Новгоро'дских во'тчин: Я'ми и И'нгрии. Э'то настоя'щие мои' тре'бования; но, чтоб получи'ть жела'емое, на'добно тре'бовать вде'сятеро бо'лее. И!|2!та'к, мы должны' наста'ивать об усту'пке нам Ливони'и и Эсто'нии как со'бственности Росси'и со времён Яросла'ва. Как запро'сим сто, так поля'ки ра'ды бу'дут, когда' отде'лаются, дав нам де'сять, а нам э'того-то и на'добно! Ну, ви'дишь ли тепе'рь, Афана'сий, заче'м я ме'длю и почему' мно'гого тре'бую.
-- Госуда'рь! -- сказа'л дьяк,-- Госпо'дь Бог надели'л тебя' му'дростью превы'ше челове'ческой. Нам должно' то'лько повинова'ться, удивля'ться и от тебя' же учи'ться служи'ть тебе'.
-- Ита'к, изгото'вь гра'моту ми'рную, Афана'сий. Но не имену'й в ней Сигизму'нда королём Шве'ции, а назови' про'сто королём По'льским, вели'ким кня'зем Лито'вским и ины'х. Когда' Сапе'га ста'нет спо'рить, скажи', что Сигизму'нд не извеща'л ни царя' Феодо'ра Ива'новича, ни меня' о восше'ствии своём на шве'дский престо'л (42). Понима'ешь, э'то предло'г к отка'зу, а в са'мом де'ле мзда за упря'мство По'льши не называ'ть ру'сских царе'й ина'че, как вели'кими князья'ми, и остра'стка, намёк, что мы мо'жем призна'ть королём Шве'ции Ка'рла. Ты зна'ешь, что я непреме'нно хочу' име'ть На'рву и у'стье Невы'. Мне на'добны бе'рега морски'е с той стороны', и за э'то я гото'в помога'ть Ка'рлу. Когда' же мы отка'жем Сигизму'нду в ти'туле Шве'дского короля', то он гото'в бу'дет нам уступи'ть ещё что'-нибудь.
-- Ита'к, прика'жешь, госуда'рь, писа'ть гра'моту на ве'чный мир? -- спроси'л Вла'сьев.
-- Ве'чный! -- возрази'л госуда'рь с улы'бкою.-- Э'то зна'чит, до пе'рвого удо'бного слу'чая к дра'ке! Я тебе' сказа'л, Афана'сий, что на'добно торгова'ться. Напиши' усло'вную ми'рную гра'моту на де'сять лет. На пе'рвый слу'чай и э'того дово'льно. То'лько не забу'дь объяви'ть Сапе'ге, что я не ина'че соглаша'юсь на заключе'ние ми'ра, как по про'сьбе сы'на моего', Феодо'ра Бори'совича (43), кото'рый осо'бенно благоволи'т к Льву Сапе'ге. Слы'шишь ли, Афана'сий? И в э'том на'добно пода'ть вид, что мы не име'ем нужды' в ми'ре и даём его' из ми'лости.
-- Кого' же изво'лишь назна'чить, госуда'рь, к подписа'нию ми'рных усло'вий? -- спроси'л дьяк.
-- Не торопи'сь, Афана'сий, не торопи'сь! Я сказа'л уже' тебе', что нам на'добно продли'ть на'ше положе'ние ме'жду ми'ром и войно'ю. Сапе'га не мо'жет согласи'ться на усло'вия, кото'рые мы ему' предло'жим, а как я по мно'гим причи'нам хочу' удали'ть посо'льство из Москвы', не разрыва'я и не ока'нчивая перегово'ров, то ты и боя'рин Миха'йло Глебо'вич Салтыко'в пое'дете в Литву', к Сигизму'нду, и там реши'те де'ло по моему' нака'зу. Но э'то не к спе'ху. Пусть ны'нешнее ле'то шве'ды подеру'тся с поля'ками, а к о'сени мы посмо'трим, чем э'то ко'нчится, и начнём свои' дела'. Тепе'рь соста'вить гра'моту, объяви'ть Сапе'ге, что на'ши послы' пое'дут в Литву', и с че'стью вы'проводить посо'льство из Москвы'. Не хочу', что'бы поля'ки до'лее остава'лись здесь! Они' начина'ют здесь прокази'ть. Я име'ю подозре'ния... но об э'том по'сле. Тепе'рь ступа'й к де'лу.

-----

Боя'рин Семё!н Ники'тич Годуно'в та'кже не смыка'л глаз в ту ночь, когда' царь Бори'с посети'л его' Федо'сью для чароде'йства. Но не бессо'нница му'чила зло'го боя'рина, а гну'сные за'мыслы на па'губу неви'нных свои'х това'рищей лиша'ли его' споко'йствия. Проводи'в царя', боя'рин возврати'лся к Федо'сье, кото'рая, взяв его' за ру'ку, провела' в свою' светли'цу, заперла' две'ри и, сев ря'дом с ним на скамье', сказа'ла:
-- Наконе'ц предсказа'ние сбыло'сь! Чрез меня' ты дошёл до того', что бу'дешь пе'рвым в Ду'ме ца'рской и всех твои'х зави'стников погу'бишь за одни'м ра'зом. Я даю' тебе' власть и спо'собы, Семё!н! Тепе'рь ты мо'жешь рассуди'ть, хорошо' ли ты сде'лал, не послу'шав родни' свое'й и плакси'вой твое'й жены', чтоб бро'сить меня'!
-- Я тебя' не бро'сил и не бро'шу, хотя' б пришло'сь ослу'шаться са'мого госуда'ря. Но скажи' мне скоре'е, что ты вы'думала для погубле'ния на'ших враго'в?
-- Царь ви'дел чароде'йство и ворожбу' мою' и убеди'лся в и'стине, что боя'ре проти'ву него' составля'ют за'говор. А'дские си'лы откры'ли ему' угрожа'ющую напа'сть. Он поручи'л мне наименова'ть всех, кото'рых должно' сбыть с рук.
-- Поручи'л тебе'! -- воскли'кнул боя'рин.-- Ах, любе'зная моя' Федо'сья, неда'ром я люби'л тебя'! -- Боя'рин прижа'л чароде'йку к зло'бному своему' се'рдцу и напечатле'л каино'вский поцелу'й на нечести'вых уста'х хи'трой свое'й любо'вницы.
-- Ты до'лжен за'втра доста'вить царю' спи'сок всех подозри'тельных люде'й,-- сказа'ла Федо'сья.
Боя'рин не мог воздержа'ть своего' восто'рга.
-- Я... за'втра!..-- воскли'кнул он несвя'зно.
А'дская ра'дость скриви'ла безобра'зное его' лицо'. Си'ние уста' его' трясли'сь, глаза' пыла'ли, как у кровожа'дной гие'ны. Он не мог ничего' говори'ть от избы'тка ра'дости и гро'мко захохота'л таки'м сме'хом, кото'рый привёл бы в тре'пет ка'ждого, кто был бы ме'нее осво'ен с злоде'йствами, не'жели Федо'сья, кото'рая, напро'тив, наслажда'лась удово'льствием своего' любо'вника.
-- Вот тебе' черни'лица, перо' и бума'га,-- сказа'ла Федо'сья, подви'нув небольшо'й сто'лик к скамье'.-- Пиши' сме'ртный пригово'р кому' хо'чешь. Что махнёшь перо'м, то слети'т голова'; ка'ждая ка'пля твои'х черни'л сто'ит ведра' кро'ви. Э'ту си'лу даёт тебе' твоя' Федо'сья. Знай, почита'й, а умру' -- помина'й!
Боя'рин взял перо', но рука' его' дрожа'ла.
-- Федо'сья, дай мне во'дки,-- сказа'л он охри'плым го'лосом.-- От ра'дости си'лы мои' ослабева'ют!
Федо'сья отвори'ла шкаф, налила' кре'пкой ани'совой во'дки в сере'бряный ку'бок и поднесла' боя'рину на сере'бряном подно'се, примо'лвив:
-- Ку'шай на здоро'вье! Мужа'йся, крепи'сь, вре'мя до'рого.
Боя'рин вы'пил ду'хом, не мо'рщась, крепи'тельный напи'ток, опусти'л го'лову, положи'л ру'ки на коле'на и заду'мался. Федо'сья се'ла напро'тив него' и молча'ла. Чрез не'сколько вре'мени кра'сные пятна' показа'лись на бле'дном лице' боя'рина; он по'днял глаза', посмотре'л на Федо'сью, зве'рски улыбну'лся и, схвати'в перо', написа'л не'сколько слов, воскли'кнув:
-- Рома'новы!
-- Кото'рый? -- спроси'ла Федо'сья.
-- Все до еди'ного! -- отвеча'л боя'рин.-- Фё!дор, Алекса'ндр, Миха'йло, Ива'н, Васи'лий, все пя'теро бра'тьев.
-- Ста'точное ли де'ло! -- возрази'ла Федо'сья.-- Оте'ц их, боя'рин Ники'та Рома'нович, умира'я, поручи'л дете'й свои'х ми'лости ца'рской и его' попече'нию, проси'л заступи'ть ме'сто отца' (44). Па'мять доброде'тельного боя'рина свяще'нна в наро'де, и царь до сих пор осо'бенно отлича'ет и милу'ет сынове'й его', кото'рых не в чем упрекну'ть. Они' благоде'тельствуют бе'дным, кро'тки и снисходи'тельны со все'ми, слу'жат царю' ве'рою и пра'вдою; царь не согласи'тся погуби'ть их без я'вных ули'к... Ты пусто'е затева'ешь, Семё!н!
Боя'рин с гне'вом взгляну'л на Федо'сью.
-- Оттого' и'менно, что царь к ним благоволи'т и хо'чет их возвы'сить, нам должно' погуби'ть их,-- сказа'л он.-- Федо'сья, немудрено' погуби'ть вино'вных. Для э'того не на'добно ни чароде'йства, ни твое'й по'мощи. Я хочу' истреби'ть си'льных и знамени'тых, а кто знамени'тее Рома'новых в Ру'сском ца'рстве! Вину' мы им сы'щем, а предло'г гото'в. Они' родня' поко'йному царю' Фё!дору Ива'новичу, и'меют пе'рвое пра'во на престо'л ца'рский... Сле'довательно, они' должны' быть обвинены' в злоумышле'нии на погубле'ние царя' Бори'са Федо'ровича и в наме'рении овладе'ть престо'лом. Пони'маешь ли меня'? Свиде'телей и ули'ки -- найдём! Ты помо'жешь мне, любе'зная Федо'сья, не пра'вда ли? Но е'сли хо'чешь угоди'ть мне, не спорь о Рома'новых. Они' пе'рвые должны' поги'бнуть. За ни'ми легко' бу'дет обвини'ть други'х. Как сруби'м дуб, орлы' разлетя'тся, орля'та са'ми попада'ют на зе'млю -- а ме'сто на'ше!
-- Де'лай, что тебе' уго'дно! -- сказа'ла Федо'сья.
Боя'рин взял перо' и, написа'в не'сколько строк, сказа'л:
-- Да поги'бнет ненави'стный род князе'й Черка'сских! Они' та'кже сво'йственники поко'йного царя' и Рома'новых.
-- Пиши' князе'й Шестуно'вых,-- примо'лвила Федо'сья.-- Князь Фё!дор неотсту'пно проси'л тебя' помири'ться с жено'ю и бро'сить меня', несча'стную.
Боя'рин написа'л и сказа'л:
-- Уж ко'ли губи'ть Шестуно'вых, так туда' же доро'га князья'м Репнины'м и Си'цким, их ро'дственникам и прия'телям. Князь Ива'н Васи'льевич Си'цкой голоси'т в Ду'ме Боя'рской и ча'сто отверга'ет мои' предложе'ния. Ве'чная ему' па'мять! -- примо'лвил боя'рин, улыбну'вшись.
-- Ну, так ве'чная па'мять! -- повтори'ла Федо'сья.
Боя'рин стал сно'ва писа'ть, пригова'ривая:
-- Ве'чная па'мять знамени'тому боя'рину, люби'мцу поко'йного царя' Ива'на Васи'льевича, Богда'ну Я'ковлевичу Ве'льскому! Ами'нь!
-- Что ты э'то, Семё!н! -- воскли'кнула Федо'сья.-- Боя'рин Ве'льский -- друг царя' и'сстари, помо'г ему' сесть на престо'л, возвы'сил род ваш...
-- А тепе'рь, когда' бо'лее ничего' не мо'жет сде'лать, так в зе'млю, чтоб не зава'ливал доро'ги и не припомина'л старины' царю' Бори'су. Ве'чная па'мять!
-- Вряд ли успе'ешь! -- примо'лвила Федо'сья.
-- Так ты помо'жешь,-- возрази'л боя'рин.-- С Ве'льским должны' поги'бнуть князья' Милосла'вские, ро'дственники его' и стари'нные прия'тели. Мои' пе'рвые злоде'и князья' Шу'йские, кото'рые и в Ду'ме и на пира'х я'вно вражду'ют со мно'ю и, наконе'ц, клевре'т их и друг печа'тник Щелка'лов.
-- Во'ля твоя', Семё!н, но ты затева'ешь не по си'лам! -- сказа'ла Федо'сья.-- Щелка'лов -- ста'рый друг и това'рищ ца'рский, до'брый и сми'рный старичи'шка: он корпи'т над свои'ми бума'гами и не меша'ется ни в каки'е дела', кро'ме посо'льских. Он просла'вился заслу'гами и ми'лостью трех царе'й от Иоа'нна до Бори'са. Его' тебе' не уда'стся све'ргнуть, да я не ви'жу, для чего'?
-- Уда'стся и'ли не уда'стся -- уви'дим, а ну'жно для того', чтоб дать э'то ме'сто бра'ту моему' и'ли взять себе'. Он друг Ве'льского, Шу'йских, Рома'новых -- вот и преступле'ние!
-- Пиши' кня'зя Бахтеярова-Росто'вского,-- сказа'ла Федо'сья.-- Он не послу'шал про'сьбы мое'й и не освободи'л от правежа' купца' Голу'бцова.
-- Гото'во,-- сказа'л боя'рин.-- Но я забы'л Ка'рповых,-- примо'лвил он.-- Э'то стари'нные враги' Годуно'вых. Пришла' пора' от них изба'виться (45).
-- На пе'рвый слу'чай дово'льно,-- сказа'ла Федо'сья.-- Вот уже' оди'ннадцать первостате'йных боя'рских и кня'жеских родо'в, а всего' бу'дет душ до сорока'. Не на'добно сли'шком пуга'ть царя' больши'м число'м; ты зна'ешь, что он неохо'тно реша'ется на стро'гие ме'ры, и тут нельзя' бу'дет рабо'тать исподтишка', как он лю'бит, а на'добно бу'дет уда'рить лицо'м к лицу', при со'лнечном све'те. Уме'рь свой жар, Семё!н! Оди'ннадцать родо'в поведу'т за собо'ю мно'го други'х, а как начнётся де'ло да ро'зыск, так я'вятся и доно'счики, и свиде'тели, и ули'ки. Пове'рь мне, дово'льствуйся на пе'рвый раз э'тим.
-- Послу'шаюсь тебя', де'лать не'чего,-- отвеча'л боя'рин, положи'в перо',-- на'добно бы'ло бы ещё вписа'ть деся'тка два. Но ты пра'вду говори'шь, как начнётся ро'зыск над пе'рвыми рода'ми, то я'вятся и доно'счики. Тогда' бу'дет ле'гче рабо'тать. Ну, проща'й, моя' любе'зная Федо'сья! Благодарю' тебя' и вове'ки не забу'ду твое'й прислу'ги. Все твое': и я сам, и все, что име'ю! Пеки'сь то'лько о том, чтоб я был в ми'лости у царя' и мог губи'ть мои'х зави'стников,-- боя'рин обня'л, поцелова'л свою' любо'вницу и, сверну'в бума'гу, пошёл к себе' в дом. Федо'сья, провожа'я его' до воро'т, сказа'ла ему':
-- Не забу'дь же, Семё!н, донести' царю', что э'ти имена' я веле'ла тебе' написа'ть, смотря' в моё стально'е зе'ркало, кото'рое ты у меня' ви'дел.
-- Коне'чно, э'то твоё де'ло,-- примо'лвил боя'рин, улыба'ясь.-- Я то'лько посла'нец твой и исполни'тель во'ли ца'рской!

ГЛАВА' II
Беглецы'. Исто'рия чернеца' Леони'да.

В густо'м лесу', среди' огро'мных дубо'в, кле'нов и лип протека'л руче'й ключево'й воды'. Здесь отдыха'ли Ивани'цкий (в мона'шеской оде'жде), чернецы' Леони'д и Варлаа'м, бежа'вшие с ним из Москвы', и присоедини'вшийся к ним в пути' крылоша'нин Чу'дова монастыря' Мисаи'л Пова'дин. Сей после'дний, ту'чный те'лом, ро'ста исполи'нского, почти' вы'бился из сил и лежа'л, распростёршись на траве'. Чёрные его' во'лосы бы'ли в беспоря'дке, полуоткры'тые глаза' устремлены' бы'ли на оди'н предме'т, пот ли'лся гра'дом с высо'кого чела'. Варлаа'м разводи'л ого'нь и укрепля'л со'шки; Леони'д, почерпну'в воды' из ручья' небольши'м ко'тликом, развя'зывал у'зел, в кото'ром находи'лись съестны'е припа'сы: крупа', толокно', сушёное мя'со и ветчина'. Ивани'цкий сиде'л оди'н на обру'шившемся де'реве и хладнокро'вно смотре'л на свои'х това'рищей. Все молча'ли.
Когда' котёл закипе'л на огне', Леони'д сел во'зле Ивани'цкого, а Варлаа'м распростёрся на траве' и, вздохну'в, сказа'л:
-- Го'споди Бо'же мой! когда' ко'нчатся на'ши муче'ния!
-- Что, уж твёрдость твоя' раста'яла на весе'ннем со'лнышке? -- возрази'л Ивани'цкий с го'рькой улы'бкой.-- Беда' царе'вичу Дими'трию, е'сли он не найдёт в Росси'и слуг твёрже и муже'ственнее! Стыди'сь, Варлаа'м! При пе'рвом о'пыте ты уже' гото'в отре'чься от своего' госуда'ря зако'нного! Ты, служи'тель це'ркви, до'лжен подава'ть миря'нам приме'р муже'ства, постоя'нства, самоотвёржения в де'ле обще'ственном, в де'ле оте'чества! -- При сих слова'х Мисаи'л приподня'л го'лову и устреми'л взо'ры на Ивани'цкого, кото'рый продолжа'л:
-- Не ви'дите ли вы, бра'тья, что провиде'ние Бо'жие я'вно покрови'тельствует нас как пе'рвых се'ятелей блаже'нства на земле' ру'сской, пе'рвых провозве'стников и'стины, с кото'рою сопряжено' сча'стье Росси'и. Проти'ву не'скольких безору'жных и'ноков царь Бори'с по'днял всю си'лу самодержа'вия, все ухищре'ния кова'рства, чтоб пойма'ть нас, чтоб сме'ртию запечатле'ть уста', возгласи'вшие прише'ствие мсти'теля. Но все уси'лия Годуно'ва сокруши'лись, и мы безопа'сно прошли' от Москвы' до преде'лов Росси'и, про'жили ве'село оста'ток зи'мы и Се'верских города'х, по оби'телям братий-отшел'ьников, нашли' везде' посо'бие и защи'ту! Не ви'дите ли чу'да в избавле'нии бра'та Мисаи'ла, кото'рый уже' был в когтя'х де'монских и спасён еди'нственно про'мыслом от пы'тки и ве'рной сме'рти? На'ше де'ло пра'вое, свято'е, и му'жу пра'ведному подоба'ет умере'ть за и'стину, терпе'ть, страда'ть, но не упада'ть ду'хом.
-- Все э'то пра'вда,-- сказа'л Мисаи'л,-- но е'сли б мы бы'ли, по кра'йней ме'ре, уве'рены, что тот, за кого' мы те'рпим, и'стинный царе'вич Дими'трий и что мы страда'ниями свои'ми принесём ему' по'льзу.
-- Как! -- воскли'кнул Ивани'цкий, вскочи'в с своего' ме'ста,-- ты осме'ливаешься сомнева'ться в свято'й и'стине, возглашённой мно'ю? Ты, взы'сканный мно'ю из пра'ха к сла'ве и по'чести, назна'ченный быть одни'м из пе'рвых слуг зако'нного госуда'ря! Придёт вре'мя, и пе'рвые вельмо'жи, пе'рвые святи'тели бу'дут зави'довать тебе', недосто'йному! Ты сомнева'ешься та'кже в по'льзе от твоего' страда'ния. Де'ло уже' сде'лано: сло'во и'стины уже' изречено', весть о спасе'нии царе'вича утверждена' в Росси'и и по'двиг ваш ко'нчен. Провиде'ние доверши'т остально'е. Тепе'рь должно' помышля'ть то'лько о на'шем спасе'нии, и в э'том мы успе'ем, при по'мощи Бо'жией.
Мисаи'л в молча'нии прилёг сно'ва голово'ю на свою' кото'мку. Варлаа'м сказа'л:
-- Я не потеря'л ни твёрдости, ни му'жества, но ра'зве не позво'лено челове'ку облегчи'ть страда'ния жа'лобою? От Бря'нска го'нятся за на'ми сы'щики Бори'совы, как хи'щные вра'ны за крова'вою добы'чей. След наш откры'т, и е'сли б мы не кружи'ли досе'ле по леса'м и боло'там, то давно' уже' попа'лись бы в ру'ки на'ших злоде'ев. На после'днем на'шем ночле'ге в селе' Не'вкли до'брая на'ша хозя'йка сказа'ла нам, что на рубеже' лито'вском наро'чно поде'ланы заста'вы и сто'ит стра'жа для пои'мки люде'й, бежа'вших из Москвы'. Ты сам созна'лся, Ивани'цкий, что э'то силки' на нас. Обра'зник Степа'н, дото'ле испра'вный наш путеводи'тель, обеща'л провести' нас ле'сом к Лю'бечу и перепра'вить на друго'й день чрез Днепр в зе'млю лито'вскую; но он измени'л нам и бежа'л при вхо'де в э'тот непроходи'мый лес. Быть мо'жет, он извести'т слуг Бори'совых, и они' устремя'тся на нас, как на лю'тых звере'й! Заче'м льстить себя' пусто'ю наде'ждою? Ги'бель на'ша неизбе'жна. Е'сли да'же обра'зник Степа'н не откро'ет на'шего убе'жища, то го'лод прину'дит нас вы'йти из ле'су. Вот уже' тре'тьи су'тки, как мы скита'емся без доро'ги в э'той де'бри и, мо'жет быть, вме'сто того', чтоб удали'ться от опа'сности, приближа'емся к ней! Скажи' тепе'рь ты, му'дрый наш путеводи'тель Ивани'цкий, что мо'жет спасти' нас от мще'ния Бори'са, е'сли сы'щики его' окружа'т лес, займу'т окре'стные селе'ния?
-- Смерть! -- воскли'кнул Ивани'цкий,-- муж хра'брый и благоразу'мный обя'зан изы'скивать и употребля'ть все сре'дства к сохране'нию свое'й незави'симости, а когда' не мо'жет, тогда' до'лжен отда'ть врага'м земну'ю свою' оболо'чку и освободи'ться душо'ю.
-- Ита'к, ты предлага'ешь нам смерть как сре'дство к избавле'нию? -- сказа'л Мисаи'л Пова'дин.-- Но э'тим сре'дством мы могли' бы давно' освободи'ться от пресле'дований Бори'са. За сме'ртию не гоня'ются, как за пиру'шкой.
-- Малоду'шный! -- воскли'кнул Ивани'цкий.-- Я призыва'л вас на по'двиг вели'кий, а для соверше'ния вели'ких дел жизнь и смерть не ста'вятся в расчёт.
Леони'д, молча'вший до сих пор, привста'л и сказа'л:
-- Воспри'яв оде'жду и'ноческую, мы уже' отрекли'сь от ми'ра, у'мерли для земли', и ка'ждое наслажде'ние, кото'рое мы вкуша'ли на земле', бы'ло преступле'нием. Пока'емся, бра'тья, в сию' мину'ту опа'сности и сла'вною сме'ртию за и'стину загла'дим грехи' на'ши! Лу'чшая жизнь не сто'ит сла'вной и благочести'вой сме'рти. Умере'ть всем на'добно, ра'но и'ли по'здно. Не'сколько дней, годо'в не составля'ют посме'ртного бога'тства, и'бо по сме'рти истребля'ется па'мять числа' годо'в жи'зни, а жизнь измеря'ется дела'ми. Благослови'м Бо'га за избра'ние нас в побо'рники достосла'вного по'двига и реши'мся тве'рдо умере'ть, когда' исче'знут все сре'дства к спасе'нию. Мы с Ивани'цким подади'м вам приме'р, как должно' ко'нчить жизнь, посвящённую служе'нию и'стины.
Ивани'цкий бро'сился в объя'тия Леони'да, прижа'л его' к се'рдцу и сказа'л:
-- Таки'х люде'й мне на'добно!
Варлаа'м вскочи'л с своего' ме'ста и, подо'шед к Ивани'цкому, взял его' за ру'ку, примо'лвив:
-- Прости', брат! стыжу'сь мину'тной сла'бости, но я покажу' тебе', что и я ру'сский, уме'ю умере'ть за царя' зако'нного.-- Ивани'цкий обня'л и поцелова'л Варлаа'ма в лицо'. Мисаи'л молча'л и зажму'рил глаза', притворя'ясь спя'щим.
-- Любе'зный друг Варлаа'м! -- сказа'л Ивани'цкий.-- Е'сли то'лько челове'к допу'стит сла'бости прони'кнуть в ду'шу, в ней тотча'с зарожда'ются сомне'ния, предчу'вствия, стра'хи и все исча'дия расстро'енного воображе'ния. Опа'сность на'ша не так велика', как ты предполага'ешь. Обра'зник Степа'н бежа'л от нас не для изме'ны, но от стра'ха, услы'шав в Не'вкле о заста'вах на грани'це, опаса'ясь подве'ргнуть себя' на'шему гне'ву в слу'чае, е'сли б он сби'лся с доро'ги в тёмном, непроходи'мом лесу'. Е'сли б он хоте'л измени'ть нам, он име'л к тому' слу'чай в Городне', в Се'дневе. Напро'тив того', он сам извести'л нас о пого'не и по'иске за на'ми. Лес э'тот примыка'ет к Дне'пру, как нам ска'зано в Не'вкле. До сих пор мы шли вле'во, чтоб добра'ться до Любе'цкой перепра'вы, и оттого' до'лго блужда'ли, не бу'дучи в состоя'нии держа'ться пря'мо чрез заросли'. Возьмём тепе'рь впра'во, к стороне' Ло'ева, и я наде'юсь, что ещё к ве'черу мы бу'дем на Дне'пре. Невозмо'жно, чтоб Бори'с окружи'л всю грани'цу сы'щиками, как це'пью! Мы непреме'нно найдём свобо'дное ме'сто, а е'сли нет, то си'лою прорвёмся. Нас че'тверо си'льных, здоро'вых и сме'лых муже'й -- и сы'щики сме'ртны! Срази'мся, е'сли ну'жно, и ве'рно победи'м, и'бо здесь де'ло не о награ'де за пои'мку бе'глых мона'хов, но о жи'зни, че'сти, о бла'ге Росси'и! Ита'к, друзья', бу'дьте споко'йны: отдохнём, подкрепи'м си'лы пи'щею и пу'стимся в путь.
Мисаи'л в э'то вре'мя приподня'лся с земли', а Варлаа'м пошёл к огню' снять котёл.
-- К ка'ше с ло'жкой ты пе'рвый, Мисаи'л! -- сказа'л Леони'д,-- а к де'лу после'дний. Гля'дя на твой рост, нельзя' не удивля'ться, что столь огро'мное те'ло вмеща'ет в себе' столь ма'лую ду'шу. Э'то -- то'чно пуста'я ба'шня! -- Все улыбну'лись. Мисаи'л молча'л.
Е'сли челове'к уве'рен, что он подвиза'ется за и'стину, то в са'мые го'рькие мину'ты среди' опа'сностей утеше'ние нахо'дит лёгкий путь в ду'шу и укрепля'ет её. Леони'д и Варлаа'м убеждены' бы'ли, что они' подверга'ют себя' опа'сностям и тру'дятся в по'льзу зако'нного госуда'ря, и прито'м госуда'ря несча'стного, лишённого насле'дия пре'дков кова'рством, и потому' сло'ва Ивани'цкого, кото'рого они' уважа'ли как посла'нника, как дру'га царе'вича Дими'трия Ива'новича, возбуди'ли в них прежнеё му'жество и реши'мость умере'ть за пра'вду. Мисаи'л Пова'дин, челове'к сла'бого ума', пре'данный чу'вственным удово'льствиям, не мог возвы'ситься до поня'тий, одушевля'вших его' това'рищей. Он уныва'л и раска'ивался в том, что подве'ргнулся пресле'дованиям, разделя'я прито'м сомне'ние тех, кото'рым он возвеща'л о появле'нии царе'вича, насчёт и'стины сего' собы'тия. Варлаа'м избра'л Мисаи'ла к провозглаше'нию сего' изве'стия для того' то'лько, что он болеё други'х посеща'л наро'дные сбо'рища на я'рмарках и пра'здниках. Мисаи'лу откры'та была' та'йна таки'м о'бразом, что он не мог измени'ть гла'вным загово'рщикам. Хрущо'в, кото'рого Мисаи'л никогда' не вида'л, переоде'вшись купцо'м, упо'тчевал его' и сказа'л о появле'нии царе'вича. Мисаи'л то'тчас извести'л об услы'шанном Леони'да и Варлаа'ма, кото'рые присове'товали ему' распуска'ть под руко'ю в наро'де сие' изве'стие. Когда' беглецы' подкрепи'ли си'лы свои' пи'щею, Варлаа'м сказа'л Мисаи'лу:
-- Ты нам говори'л, что был в рука'х у сы'щиков и освободи'лся чу'дом, но не объясни'л, каки'м о'бразом. Расскажи'-ка от ску'ки!
-- Да, брат, бы'ло стра'ху! -- отвеча'л Мисаи'л.-- Как поду'маю, то и тепе'рь моро'з подира'ет по ко'же. Е'сли б вы бы'ли в таки'х тиска'х, как я, то не храбри'лись бы тепе'рь за глаза'. Я возвраща'лся из Алекса'ндровской слободы' в Москву' с тремя' прия'телями. Верста'х в семи' от Москвы' мы зашли' на постоя'лый двор вы'пить по ча'рке. Там заста'ли мы челове'к де'сять ра'зного наро'да. Прия'тель мой иконопи'сец Се'нька Лубко'в назва'л меня' по и'мени, и вдруг оди'н широкопле'чий и толсторо'жий удале'ц ки'нулся мне на ше'ю, и дава'й целова'ть и прижима'ть меня'! "Ты Мисаи'л Пова'дин?" -- воскли'кнул он.-- "Что ж тут весёлого для тебя'?" -- спроси'л я, наску'чив его' обнима'ниями.-- "Ведь ты из Су'здаля?" -- спроси'л удале'ц.-- "Да".-- "Сын протопо'па Ксенофо'нта?" -- "Да".-- "Племя'нник стреле'цкого со'тника Пё!тра Никифо'рова, а потому' двою'родный брат до'чери его', Акули'ны?" -- "Само' по себе' разуме'ется".-- "Давно' ли ты, Мисаи'л, получа'л письма' из Су'здаля?" -- "Ме'сяца три". Тут удале'ц сно'ва бро'сился обнима'ть и целова'ть меня' и, отведя' в сто'рону, сказа'л: "Я жени'х Акули'ны, му'ромский купе'ц Петру'шка Лихо'нин. Пое'дем со мно'ю в Москву', я тебе' порасскажу' мно'го кое-чего' о твое'й родне' и напо'ю таки'м мёдом, како'го ты не пива'л от роду'. А тепе'рь вы'пьем-ка за здоро'вье твоего' отца', дя'ди и двою'родной сестры', мое'й неве'сты!" -- Мы вы'пили поря'дочную красоулю', и я уви'дел, что мои' това'рищи та'кже познако'мились с бы'вшими тут людьми' и кулика'ют до'брым поря'дком. Но'вый мой знако'мец взял меня' за ру'ку, вы'вел на двор и сказа'л: "У меня' есть киби'тка, ся'дем и пое'дем скоре'е в Москву'. Уж смерка'ется, что нам дожида'ться твои'х това'рищей: они' навеселе', а прито'м и без тебя' зна'ют доро'гу!" Вы'пив ещё по ча'рке, мы се'ли с двумя' това'рищами но'вого моего' прия'теля в киби'тку, запряжённую удало'ю тро'йкою, и помча'лись ви'хрем. В голове' у меня' шуме'ло, и мне сде'лалось ду'шно и то'шно в киби'тке. Я хоте'л вы'йти, но мне сове'товали оста'ться. Я стал наста'ивать, чтоб меня' вы'пустили, но това'рищи мои' держа'ли меня' си'лою. Подозрева'я злой у'мысел, я стал рва'ться, но но'вые мои' прия'тели скрути'ли меня' верёвками и завяза'ли рот полоте'нцем. "Попа'лся те'терев на прима'нку! -- сказа'л мне тот удале'ц, кото'рый назва'лся жени'хом мое'й двою'родной сестры' Акули'ны.-- Потолку'й-ка пре'жде с боя'рином Семё!ном Ники'тичем Годуно'вым да расскажи' ему' о царе'виче Димитри'и Ива'новиче; ты, вишь, большо'й ма'стер расска'зывать! Аво'сь боя'рин прижжёт тебе' язы'к, так лу'чше бу'дет пропуска'ть мед в гло'тку". Злоде'й до'лго шути'л на'до мно'ю и над мое'ю роднёю, как вдруг киби'тка уда'рилась об уха'б и опроки'нулась. Я упа'л в снег и чуть не задо'хся. В э'то вре'мя наскака'ла тро'йка из Москвы'. В откры'тых саня'х сиде'ло четы'ре челове'ка с изво'зчиком. Они' бро'сились помога'ть нам. Уви'дев меня' свя'занного, до'брые лю'ди спроси'ли, кто я та'ков и кто та'ковы мои' губи'тели. "Мы сы'щики ца'рские и везём э'того мона'ха по сло'ву и де'лу к боя'рину Семё!ну Ники'тичу Годуно'ву".-- "Пусто'е, вы во'ры и разбо'йники! -- закрича'ли до'брые лю'ди.-- И бу'дьте вы прокля'ты с ва'шим боя'рином!" По'сле э'того они' бро'сились ко мне; сы'щики ста'ли отгоня'ть их. Тут подоспе'ла друга'я тро'йка с четырьмя' прия'телями мои'х избави'телей, завяза'лась дра'ка, сы'щиков приби'ли до полусме'рти, лошаде'й их вы'прягли и взя'ли с собо'ю, а меня' развяза'ли, полумёртвого положи'ли в са'ни и поскака'ли во всю ко'нскую прыть. Прое'хав верст деся'ток от ме'ста дра'ки, избави'тели мои' сверну'ли с доро'ги и останови'лись в лесу'; оди'н из них дал мне рубль, ломо'ть хле'ба, фля'гу с во'дкой и сказа'л: "Ступа'й, о'тче! Спаса'йся как мо'жешь и где мо'жешь. Е'сли пройдёшь э'тим ле'сом пря'мо верст пятна'дцать, то вы'йдешь на большу'ю Серпуховску'ю доро'гу". Я стал благодари'ть их, хоте'л узна'ть, кому' обя'зан спасе'нием, но они' не слу'шали меня', уда'рили по лошадя'м и помча'лись по просёлочной доро'ге. Вот каки'м чу'дом я спасён из рук дьявольски'х!
-- И по'сле э'того ты осме'ливался семнева'ться в чуде'сном спасе'нии царе'вича Дими'трия Ива'новича!-- сказа'л Ивани'цкий.
-- Я не сомнева'юсь, но то'лько переска'зываю, что слы'шал от други'х. Не все ве'рят...-- отвеча'л Мисаи'л.
-- Ве'рят мно'гие, пове'рят и все, когда' царе'вич я'вится,-- возрази'л Ивани'цкий.
-- Как же тебя' не задержа'ли в пути'? -- спроси'л Леони'д.
-- Ка'жется, меня' никто' не иска'л,-- отвеча'л Мисаи'л.-- Я шел споко'йно, от монастыря' до монастыря', от се'ла до го'рода, и дошёл до Бря'нска. Тут встре'тил я о'бразника Степа'на, кото'рый извести'л меня', что вы в го'роде и что сы'щики ца'рские и'щут бе'глых мона'хов из Москвы'. Как я та'кже вышёл из Москвы' не по добру' не по здоро'ву, так приста'л к вам, и вот попа'л, как зверь, в лес!
-- Приба'вь: нам на беду', себе' во спасе'ние,-- примо'лвил Леони'д.
-- Попа'л, как зверь! Что пра'вда, то пра'вда,-- сказа'л, смея'сь, Варлаа'м.-- Чего' тебе' опаса'ться здесь? Ты до'ма.
-- Шу'тите, сме'йтесь, пока' я вы'сплюсь,-- сказа'л Мисаи'л и бро'сился на траву'.
-- Э'тот Мисаи'л -- обо'з в на'шем во'йске,-- сказа'л Ивани'цкий.-- Поле'зен в безопа'сности и хло'потен в опа'сности. Е'сли б он не нес на свои'х плеча'х на'ших припа'сов, то лу'чше бы нам бы'ло дви'гать бревно', чем води'ть с собо'й э'ту ту'шу. Но как он оказа'л услу'гу царе'вичу, то я до'лжен спаса'ть его' от ги'бели.
-- Скажу' спаси'бо, когда' испо'лнишь обеща'ние,-- проворча'л Мисаи'л и закры'лся ря'сою. Варлаа'м та'кже лег отдыха'ть. Ивани'цкий и Леони'д отошли' шаго'в сто от това'рищей и се'ли на мураве' на берегу' ручья'.
-- Ты никогда' не отдыха'ешь по'сле обе'да по обы'чаю ру'сскому,-- сказа'л Леони'д.
-- Сон -- о'браз сме'рти,-- отвеча'л Ивани'цкий.-- Челове'к рождён для де'ятельности, и пока' приро'да бо'дрствует при све'те со'лнечном, сон не до'лжен держа'ть те'ла и ду'ши в у'зах.
-- Я бу'ду бо'дрствовать с тобо'ю,-- сказа'л Леони'д.
-- Нет, отдохни', друг! -- возрази'л Ивани'цкий. -- Ты изнурён, и сон подкрепи'т тебя'.
-- Могу' ли я спать в моём положе'нии! -- воскли'кнул Леони'д.-- Вот приближа'ется мину'та, в кото'рую я до'лжен разлучи'ться и'ли с жи'знью, и'ли с оте'чеством. Одно' сто'ит друго'го! Не ду'май, друг, чтоб я колеба'лся и'ли упа'л ду'хом. Нет, но нево'льная грусть, как ка'мень, нажима'ет се'рдце и холоди'т его' печа'льными предчу'вствиями. Друг мой, я сто'лько уже'. претерпе'л в жи'зни, что она' не мо'жет име'ть для меня' никако'й пре'лести. Я потеря'л да'же наде'жду на сча'стье. Но оста'вить оте'чество и, быть мо'жет, навсегда', тяжело' ру'сскому се'рдцу. Я уже' стра'нствовал, гоня'лся за при'зраком блаже'нства земно'го, люби'л -- и все потеря'л! В оте'честве моём под ри'зою отше'льника я приобрёл споко'йствие, кото'рое тепе'рь сно'ва разру'шено...-- Леони'д закры'л глаза' рука'ми.
-- Любе'зный друг,-- сказа'л Ивани'цкий.-- Я уме'ю чу'вствовать твоё положе'ние и" разделя'ть скорбь твою'. Но душа' твоя' закры'та для меня'. Откро'й мне та'йну твоёй жи'зни и страда'ний, ты облегчи'шь себя' и найдёшь утеше'ние в сострада'нии дру'га. Ра'дости умножа'ются, а грусть ослабева'ет от разде'ла.
-- Так, ме'жду на'ми не должно' быть ничего' сокры'того, и е'сли мне суждено' поги'бнуть, ты, мо'жет быть, спасёшься и сохрани'шь обо мне па'мять. Слу'шай, я пове'даю тебе' по'весть мое'й жи'зни, и'ли, лу'чше сказа'ть, мои'х несча'стий. Я роди'лся в Вели'ком Новегоро'де. Оте'ц мой, Михаи'л Крини'цын, был первостепе'нный граждани'н и в числе' свои'х пре'дков счита'л мно'гих поса'дников и военача'льников. Нас бы'ло три бра'та и две сестры', не'жно и равно' люби'мых роди'телями. Я был мла'дший. Мне бы'ло шесть лет от рожде'ния, когда' царь Ива'н Васи'льевич, по'сланный не'бом для ка'зни россия'н, устреми'лся с кровожа'дными свои'ми клевре'тами на погубле'ние сла'вного Новагоро'да. Э'то бы'ло в 1570 году'. По'мню, что в оди'н зи'мний ве'чер оте'ц собра'л всех нас в свою' светли'цу, благослови'л, пла'кал над на'ми и что мать моя', прижима'я меня' к груди', моли'лась пе'ред о'бразом и ороша'ла меня' слеза'ми. На друго'е у'тро я пробуждён был во'плями и стона'ми. Свире'пые во'ины скака'ли на коня'х по у'лицам, гна'ли пе'ред собо'ю наро'д, как ста'до, и убива'ли безору'жных свои'х бра'тии. Я не понима'л тогда' сего' злоде'йства, но врождённые челове'ку чу'вства, страх и жа'лость, отозва'лись в младе'нческой душе' мое'й. Я трепета'л, ви'дя лью'щуюся кровь и расте'рзанные те'ла, пла'кал, слы'ша вокру'г себя' стена'ния. Разбо'йники Иоа'нновы вломи'лись в дом наш, в глаза'х на'ших умертви'ли роди'теля, разгра'били иму'щество, обнажи'ли да'же ико'ны от златы'х и сере'бряных окла'дов и роди'тельницу мою', с на'ми и слу'гами, уда'рами выгна'ли из до'му и погна'ли с толпо'ю наро'да к Во'лхову. Мы шли по гру'дам тел, по кро'ви, испуска'я во'пли и рыда'ния. Приблизя'сь к реке', к тому' ме'сту, где она' не замерза'ет, мы уви'дели, что жен, дете'й и ста'рцев сверга'ют с мо'сту в во'ду и что разбо'йники, разъе'зжая на ло'дках, бьют багра'ми и секи'рами несча'стных, и'щущих спасе'ния (46). Та же у'часть ожида'ла нас. Мать моя' вела' меня' за ру'ку. Проходя' чрез гру'ды тел, она' сказа'ла мне: "Приля'г, Алё!ша, здесь, закро'й глаза' и притвори'сь спя'щим. Когда' сме'ркнется, я приду' за тобо'ю; но до ве'чера лежи' сми'рно и не шевели'сь". Полумёртвый от стра'ха, я послу'шался ма'тери, лег ме'жду тела'ми и закры'л глаза'. Не зна'ю, что происходи'ло вокру'г меня' до ве'чера. Во'пли и стена'ния не умолка'ли, и я лежа'л, не сме'я пере'весть дыха'ния. Когда' же во'пли ути'хли, я откры'л глаза', иска'л взо'рами роди'мой, протя'гивал ру'ки и осяза'л одни' безду'шные те'ла. Го'лод и жа'жда му'чили меня'. Я утоли'л жа'жду сне'гом, но хо'лод про'нял меня', я не мог до'лее остава'ться на одно'м ме'сте. Не ви'дя ма'тери, я встал, осмотре'лся круго'м и хоте'л идти' до'мой, но в темноте' не на'шел доро'ги и прошёл че'рез мост за Во'лхов. В одно'й попере'чной у'лице услы'шал я шаги' челове'ческие и, не предви'дя опа'сности, побежа'л к челове'ку, догна'л его' и со слеза'ми стал проси'ть, чтоб он проводи'л меня' до до'му. Э'то был оте'ц Анаста'сий, свяще'нник, кото'рого я ча'сто вида'л в до'ме мои'х родите'лей. Он взял меня' за ру'ку, веле'л молча'ть и продолжа'л путь. Из у'лицы мы сверну'ли в сто'рону, переле'зли чрез не'сколько пле'тней и забо'ров и очути'лись в по'ле. Я не мог бо'лее идти' от уста'лости. До'брый свяще'нник взял меня' на пле'чи, подкрепи'л си'лы мои' куско'м чёрствого хле'ба и продолжа'л путь. Дости'гнув леса', оте'ц Анаста'сий бро'сился на коле'на и, возде'в ру'ки к не'бу, стал моли'ться. Я смотре'л на него' и пла'кал, помышля'я о мои'х роди'телях и бра'тьях. Не постига'я всего' моего' бе'дствия, я чу'вствовал одну' го'ресть вре'менной разлу'ки. Избавите'ль мой, отдохну'в, пошёл в лес, ведя' меня' за ру'ку, а иногда' неся' на плеча'х. Чрез не'сколько вре'мени мы уви'дели в ле'су ого'нь. Свяще'нник взлез на де'рево, чтоб узна'ть, что за лю'ди при огне', и к ра'дости свое'й уви'дел, что э'то новгоро'дцы, на'ши несча'стные бра'тья, спа'сшиеся от кровопроли'тия. Мы поспеши'ли к ним и бы'ли при'няты с ра'достию и слеза'ми. Не'сколько семе'йств успе'ло укры'ться здесь при приближёнии пе'редовой дружи'ны Иоа'нновой, предчу'вствуя бе'дствие. Запа'сы их бы'ли истощены'. Не'сколько сме'лых ю'ношей реши'лись идти' в бли'жнее селе'ние и, то'лько в сие' вре'мя возврати'лись с небольши'м коли'чеством толокна', кото'рое тотча'с бы'ло разделено' на ро'вные ча'сти. Оте'ц Анаста'сий призва'л всех к моли'тве, и несча'стные, блужда'я в родно'й земле', как ди'кие зве'ри, со слеза'ми умоля'ли судью' небе'сного усмири'ть гнев су'дьи земно'го и спасти' оте'чество от поги'бели. Мы провели' ночь в я'ме, у'стланной мо'хом и е'льником. Меня' призре'ли до'брые жёнщины, как родно'е де'тище, и пла'кали на'до мно'ю. Все зна'ли и уважа'ли мои'х родите'лей. У'тром, по'сле о'бщей моли'твы, оте'ц Анаста'сий отпра'вился в путь, взяв меня' с собо'ю. Мы благополу'чно дости'гли до како'го-то монастыря'; до'брые и'ноки укрыва'ли нас не'сколько дней и, снабди'в всем ну'жным, отпра'вили в доро'гу. Не по'мню, ско'лько вре'мени продолжа'лось на'ше путеше'ствие и где мы перешли' чрез рубе'ж Росси'и, но по'мню то'лько, что к весне' мы прибы'ли в Ки'ев.
Оте'ц Анаста'сий отда'л меня' на ру'ки одному' из свои'х стари'нных друзе'й* гре'ческому купцу' Фили'ппу Крито'су, кото'рый был жена'т на киевля'нке гре'ческого испове'дания. Они' бы'ли в бра'ке уже' не'сколько лет, но не име'ли дете'й. Сострада'я о мое'й у'части и зна'я уже' о бе'дствиях оте'чества на'шего, они' усынови'ли меня' и покляли'сь пещи'сь обо мне и тогда', когда' б Бог дарова'л им пото'мство.
Умолчу' о лета'х отро'ческих, кото'рые не представля'ют ничего' занима'тельного. Меня' сперва' обуча'ли гра'моте на до'му, а по'сле отда'ли в учи'лище, находя'щееся при знамени'той Ки'евской духо'вной шко'ле, еди'нственной на се'вере (47) для обуче'ния ю'ношества правосла'вного в нау'ках, кото'рыми сла'вится За'падная Евро'па. Я то'лько ходи'л в учи'лище в часы' уче'ния, но жил до'ма и по'льзовался не'жностию мои'х благоде'телей, как родно'й их сын. По проше'ствии шести' лет от вступле'ния моего' в дом мои'х благоде'телей госпо'дь Бог услы'шал моли'твы их и благослови'л де'тищем. Моя' втора'я мать родила' дочь, кото'рая на'звана была' Кале'рией (48); чрез два го'да она' разреши'лась от бре'мени друго'ю до'черью, Зо'ей.
Ме'жду тем я возраста'л и уже' на'чал посеща'ть духо'вную Шко'лу. Кале'рия и Зо'я в младе'нчестве почита'ли меня' бра'том, и я люби'л их со все'ю не'жностию единокро'вного. Но мла'дшая сестра', Зо'я, возбужда'ла во мне от де'тства большу'ю не'жность, а при'шед в тот во'зраст, когда' же'нская пре'лесть возмуща'ет ду'шу и воспаля'ет се'рдце, она' зажгла' во мне любо'вь не бра'тскую, но пы'лкую страсть, кото'рая составля'ет ра'дость и муче'ние жи'зни...
Ивани'цкий при сих слова'х прерва'л расска'з Леони'да.
-- Ты люби'л, Леони'д! -- воскли'кнул Ивани'цкий, бы'стро схвати'в за ру'ку своего' това'рища.-- И ты мог порица'ть любо'вь мою' к Ксе'нии! Мо'жет ли се'рдце входи'ть в каки'е-нибудь расчёты? Любо'вь зарожда'ется проти'ву на'шей во'ли, но я не хочу' прерыва'ть тебя' -- продолжа'й!
Леони'д продолжа'л:
-- Зо'е бы'ло не бо'лее пятна'дцати лет от рожде'ния, когда' я откры'лся ей в любви' мое'й, откры'лся без наме'рения, сле'дуя внуше'нию одно'й стра'сти, заглушавше'й все други'е чу'вства. Зо'я меня' люби'ла. Она' объяви'ла мне, что не бу'дет никогда' счастли'вою, е'сли не бу'дет мое'ю жено'ю, и позво'лила мне проси'ть у родителе'й руки' её, лишь то'лько ста'ршая сестра' вы'йдет за'муж. Кале'рия зна'ла о наше'й любви', но мы скрыва'ли до вре'мени на'ши чу'вства пред роди'телями. Я был сча'стлив це'лый год: люби'л, ежедне'вно ви'дел Зо'ю, говори'л с не'ю, слы'шал от неё увере'ния в любви' ко мне, пита'лся наде'ждами. Вдруг гря'нул гром и разру'шил сча'стие мое' -- наве'ки.
Леони'д останови'лся, вздохну'л тяжело', и глаза' его' напо'лнились слеза'ми.
-- Я могу' тепе'рь пла'кать,-- сказа'л он.-- Э'то одно' утеше'ние, кото'рое принесло' мне вре'мя.-- Помолча'в немно'го и успоко'ившись, он продолжа'л:
-- Ты зна'ешь, что да'же единозе'мцы на'ши веду'т жизнь свобо'дную в Ки'еве, сообража'ясь бо'лее с нра'вами по'льскими. Дом благоде'телей мои'х посеща'ли мно'гие из по'льских дворя'н и обе'дали за одни'м столо'м с це'лым на'шим семе'йством. Оди'н из бога'тых по'льских пано'в, уже' пожилы'х лет, Проши'нский, плени'лся красото'ю Зо'и и, не сме'я сам объясня'ться с деви'цею, предложи'л чрез свах роди'телям отда'ть её за него' за'муж, обеща'я сверх пода'рка значи'тельного име'ния бу'дущей жене' по вене'чной за'писи дать отцу' 20000 зло'тых на его' торго'вые оборо'ты. Дела' отца' Зо'и бы'ли в то вре'мя в расстро'йстве; кро'ме того', гре'ческое сребролю'бие отозвало'сь в душе' (я до'лжен сказа'ть э'то, хотя' чту па'мять благоде'теля); к э'тому присоедини'лось тщесла'вие от сою'за с бога'тым дворя'нином, и Кри'тос реши'лся поже'ртвовать до'черью, как он говори'л, для бла'га семе'йства. Мать не сме'ла проти'виться во'ле своего' му'жа, и Зо'е объяви'ли, чтоб она' гото'вилась вы'йти за'муж за Проши'нского, кото'рого она' ви'дела то'лько не'сколько раз. Не бу'дучи в состоя'нии преодоле'ть себя', Зо'я бро'силась в но'ги роди'телям, откры'лась в любви' ко мне и проси'ла их со слеза'ми не губи'ть её и сочета'ть со мно'ю. Мать растро'галась, но неумоли'мый оте'ц за'пер дочь свою' в те'рем, призва'л меня', осы'пал упрёками, назва'л неблагода'рным, соблазни'телем и вы'гнал из до'му, угрожа'я уби'ть меня', е'сли я осме'люсь предприня'ть что'-нибудь проти'ву его' во'ли. Скрепи'в се'рдце, я безмо'лвно вы'слушал его' упрёки, не понима'я, чтоб не'жная и почти'тельная любо'вь могла' назва'ться неблагода'рностью и собла'зном. Я не хоте'л ни опра'вдываться, ни сде'латься в са'мом де'ле неблагода'рным, платя' де'рзостью за несправедли'вость. Новгоро'дская го'рдость во мне пробуди'лась. Я вы'шел из до'му и стал иска'ть убе'жища у мои'х шко'льных това'рищей. Оди'н из них при'нял меня' в скро'мное своё жили'ще и, узна'в о причи'не моего' изгна'ния из до'ма благоде'телей, ви'дя мою' безмо'лвную го'ресть, кото'рая преврати'лась в како'е-то у'мственное оцепене'ние, наблюда'л за мно'ю, опаса'ясь са'моубийства. Но я не ду'мал лиша'ть себя' жи'зни. Я ни о чем не ду'мал! Обра'з Зо'и занима'л моё воображе'ние и поглоща'л все други'е по'мыслы; я не мог расста'ться с э'тим обра'зом, наче'ртанным в се'рдце и па'мяти, и для того' жил!.. Не постига'ю, как я не лиши'лся ума'. Друг мой принужда'л меня' разделя'ть с ним его' тра'пезу: я ел и пил, не чу'вствуя ни позы'ва к пи'ще, ни вку'са. Ложи'лся в посте'ль, засы'пал и виде'л одну' Зо'ю; пробужда'лся и ду'мал об ней одно'й. Таки'м обра'зом прошло' два ме'сяца, и я не выходи'л из моёй светли'цы, не смел пройти' по у'лице, опаса'ясь, чтоб страсть не завлекла' меня' к до'му роди'телей Зо'и, куда' мне запрещено' бы'ло приближа'ться, а я, по чу'вству благода'рности и по врождённой го'рдости, не хоте'л нару'шить во'ли моего' прежнего' благоде'теля. В оди'н ве'чер незнако'мый че'ловек принёс мне письмо' от ма'тери Зо'и и коше'лек с зо'лотом. Втора'я моя' мать со слеза'ми заклина'ла меня' покори'ться судьбе', забы'ть несча'стную Зо'ю и удали'ться из Ки'ева. Благодете'льница моя' называ'ла меня' любе'зным свои'м сы'ном, уверя'ла в своёй привя'занности и проси'ла не огорча'ть её сопротивле'нием. Я хоте'л возврати'ть ей зо'лото, но боя'лся оскорби'ть. На друго'й день я отпра'вился в Варша'ву без всяки'х ви'дов и наме'рений. Мне бы'ло все равно', где бы ни быть, когда' не'льзя бы'ло прожива'ть в Ки'еве. Друг мой наше'л мне попу'тчиков, купцо'в из Варша'вы, и я с ни'ми отпра'вился в путь.
До'брые мои' спу'тники по равноду'шию моему' ко всему' земно'му и по безмо'лвию моему' заключи'ли, что я бо'лен. Я в са'мом де'ле был бо'лен. Скорбь снеда'ла меня'. Оди'н из них предложи'л мне жи'тельство в своём до'ме, на что я согласи'лся. Тще'тно мой хозя'ин стара'лся рассе'ять меня' удово'льствиями сей весёлой столи'цы. Я бе'гал от люде'й и от заба'в: весёлость други'х увели'чивала скорбь мою'. Ка'ждый из э'тих люде'й, ду'мал я, име'ет оте'чество, семе'йство, лю'бит и'ли мо'жет лю'бить -- а я сирота' бесприю'тный, в чужо'й земле', без наде'жды на сча'стье, я не до'лжен сме'шиваться с людьми' счастли'выми, не до'лжен отравля'ть их наслажде'ний мои'м прису'тствием. Я броди'л днем по окре'стностям го'рода, по леса'м и в го'роде посеща'л то'лько це'рковь правосла'вную. Там, пред о'бщим отцо'м, перенося'сь мы'слию в о'бщее оте'чество ро'да челове'ческого, я умоля'л его' прекрати'ть моё жа'лкое существова'ние в сей юдо'ли пла'ча. Пролива'я сле'зы пред алтарём Всевышнего', я в одно'й то'лько моли'тве находи'л утеше'ние.
Таки'м о'бразом прошёл год, и я никого' не знал, ничего' не ви'дел в Варша'ве. Одна'жды у'тром я пошёл в на'шу це'рковь. Посреди' о'ной стоя'л гроб: свяще'нники соверша'ли панихи'ду, наро'д усе'рдно моли'лся. Я останови'лся в углу' и, смотря' на чёрный покро'в, закрыва'ющий гроб, зави'довал у'части поко'йника. Вокру'г меня' шепта'ли и разгова'ривали. "Кто у'мер?" -- спроси'л воше'дший челове'к у стоя'щего во'зле меня' граждани'на.-- "Зо'я Проши'нская",-- отвеча'л мой сосе'д. Я упа'л без чувств на помо'ст це'ркви и очну'лся в больни'це. Мне сказа'ли, что я бо'лее ме'сяца был в беспа'мятстве. О, заче'м я не у'мер, заче'м не лиши'лся ума' наве'ки!
Леони'д сно'ва прерва'л расска'з и, закры'в лицо' рука'ми, молча'л не'которое вре'мя. Ивани'цкий отёр слезы', кото'рые нево'льно наверну'лись на глаза'х его'.
-- Мо'лодость и кре'пость моего' сложе'ния превозмогли' душе'вный неду'г: я вы'здоровел, и меня' вы'пустили из больни'цы,-- продолжа'л Леони'д.-- Зо'я умерла' в Варша'ве. Я хоте'л ви'деть дом, в кото'ром она' томи'лась, где она' помышля'ла обо мне; хоте'л ви'деть её моги'лу и приле'чь се'рдцем к земле', схорони'вшей моё сча'стье! Мне указа'ли дом Проши'нского и окна' тех ко'мнат, где жила' Зо'я. Они' бы'ли растворе'ны, и я уви'дел цветы'. Рассу'док мой не помрачи'лся, но се'рдце воспыла'ло. Я взбежа'л по ле'стнице в ко'мнаты, не бу'дучи остановля'ем служи'телями, и дошёл до спа'льни, где висе'л на стене' портре'т Зо'и. Все воспомина'ния мои' о'жили, все ра'ны се'рдца раствори'лись. Я пла'кал и стена'л, гля'дя на а'нгельские черты' той, кото'рая люби'ла меня' до гро'ба. Вдруг вхо'дит Проши'нский, кото'рого до тех пор не бы'ло до'ма. Он то'тчас узна'л меня' и да'же распростёр объя'тия, чтоб приве'тствовать, но я оттолкну'л его' и в бе'шенстве стал упрека'ть в уби'йстве, хоте'л увле'чь на моги'лу Зо'и и там принести' его' в же'ртву моёму мще'нию. Проши'нский был вооружён. По'льзуясь сим преиму'ществом, он обнажи'л са'блю, чтоб заста'вить меня' вы'йти, угрожа'л, звал на по'мощь люде'й, но я держа'л его' за го'рло и тащи'л за две'ри. Начала'сь борьба', и я сам не по'мню, каки'м о'бразом я обезору'жил несча'стного и рассе'"к ему' го'лову. Он упа'л без чувств, окрова'вленный, к нога'м мои'м!
Прибежа'ли служи'тели, схвати'ли меня' как уби'йцу, связа'ли и при стече'нии многочи'сленного наро'да отвели' в темни'цу.
Я бы непреме'нно поги'б на пла'хе, но пре'жняя моя' боле'знь подала' по'вод сострада'тельным мои'м единове'рцам вступи'ться за меня' и приписа'ть исступле'ние моё но'вому припа'дку сумасше'ствия. Мне дарова'ли жизнь, но осуди'ли на ве'чное изгна'ние из преде'лов По'льской респу'блики под ка'рою сме'рти в слу'чае наруше'ния пригово'ра. Туро'вские мона'хи, бы'вшие в Варша'ве по дела'м свое'й оби'тели, взя'ли меня' с собо'ю в Литву'. Кро'ме ве'ры, мне не остава'лось друго'го убе'жища и утеше'ния на земле'. Я вступи'л в мона'шество, наре'чен Леони'дом и отпра'влен в Росси'ю, в Крипе'цкий монасты'рь Пско'вской епа'рхии, с пред-ста'тельсТвом от всех бра'тии и са'мого епи'скопа Слу'цкого. Прожи'в не'которое вре'мя в сем монастыре', я ходи'л в Но'вгород прове'дать о родне' моёй; но не нашёл никако'го сле'да. Все до еди'ного поги'бли, а иму'щество опи'сано в казну'. Наконе'ц, по тре'бованию патриа'рха о вы'сылке в Москву' учёных мона'хов, меня', как зна'ющего лати'нский, гре'ческий и по'льский языки', отпра'вили в Москву', где я был помещён в Чу'дове монастыре' с поруче'нием заня'ться перево'дами книг святы'х отцо'в с гре'ческого языка'. В тако'м положе'нии ты, Ивани'цкий, заста'л меня', когда', при'быв в Москву' с посо'льством Льва Сапе'ги, привёз мне письма' от до'брых мона'хов туро'вских, заклина'вших меня' подружи'ться с тобо'ю и помога'ть тебе' во всех дела'х. Признаю'сь, что споко'йствие уже' начина'ло водворя'ться в моём се'рдце и жизнь труже'ническая изгла'дила па'мять о суете' мирско'й, когда' ты предста'л пре'до мно'ю, как гро'зная судьба', и объяви'в вели'кую та'йну, увлёк сно'ва на земно'е по'прище. Не честолю'бие заста'вило меня' де'йствовать и подверга'ть жизнь опа'сностям, но любо'вь к оте'честву и убежде'ние, что Росси'я никогда' не мо'жет быть счастли'вою, е'сли ка'ждому честолю'бцу бу'дет откры'т путь к престо'лу; убежде'ние, что одно' зако'нное, насле'дственное ца'рское поколе'ние мо'жет возвели'чить Росси'ю, направля'я честолю'бие и стра'сти не к па'губным раздо'рам и ко'зням, но к ве'рному служе'нию престо'лу, це'ркви и оте'честву. Ве'ря слова'м твои'м и доказа'тельствам, что Дими'трий Ива'нович жив, что он лю'бит на'шу роди'мую Росси'ю и не похо'ж се'рдцем на роди'теля своего', Иоа'нна,-- я же'ртвую собо'ю для о'бщего бла'га. Вот тебе' рука' моя'!
Ивани'цкий прижа'л Леони'да к се'рдцу.
-- Я сострада'ю о тебе', любе'зный друг,-- сказа'л Ивани'цкий,-- но не ' могу' уте'шить. Скажу' одно': ты тепе'рь обнови'лся жи'знью и не до'лжен помышля'ть о проше'дшем. Сожале'ю одна'ко ж, что мона'шеская ря'са загражда'ет тебе' путь к земны'м по'честям. Твоё просвеще'ние, твёрдость, непоколеби'мое му'жество возвы'сили бы тебя' при тако'м госуда'ре, како'в Дими'трий Ива'нович, кото'рый уме'ет цени'ть ум и до'блесть. Но е'сли ты захо'чешь возвы'ситься на духо'вном по'прище, я и'менем Дими'трия обеща'ю тебе' патриа'ршество!
Леони'д го'рько улыбну'лся.
-- Нет, друг мой! -- отвеча'л он.-- Я ничего' не ищу' для себя' на земле'; мне ничего' не на'добно, то'лько б блаже'нствовала Росси'я. Я умру' сча'стлив в неизве'стности, в како'й-нибудь уединённой ке'лье. Но мы говори'м с тобо'ю о бу'дущем, забы'в о настоя'щем положе'нии. Быть мо'жет, нам суждено' ко'нчить жизнь в э'том лесу'... Быть мо'жет... Но кака'я нужда'! Должно' де'йствовать до после'дней мину'ты. Пойдём в путь!
Леони'д и Ивани'цкий разбуди'ли свои'х това'рищей, уложи'ли свои' пожи'тки, запасли'сь ключево'ю водо'ю и отпра'вились. Со'лнце уже' склоня'лось к за'паду, и они' до но'чи наде'ялись дости'гнуть лито'вской грани'цы.

ГЛАВА' III
Опа'сность. Приста'нище у злоде'ев. Воро'н воро'ну глаза' не вы'клюнет.

Беглецы' шли ле'сом до по'зднего ве'чера, держа'сь впра'во, но не дости'гли Дне'пра, как предполага'ли. Уста'лость прину'дила их останови'ться на ночле'г, и они' разложи'ли небольшо'й ого'нь, чтоб защити'ть себя' от ночно'й сы'рости и свари'ть пи'щу. В безмо'лвии сиде'ли они' во'зле огня', и ка'ждый из них за'нят был свое'ю ду'мою, как вдруг послы'шался лай соба'ки и вско'ре за тем разда'лся свист.
Вздро'гнули беглецы', но Ивани'цкий не потеря'л ду'ха. Он вы'нул и'з-за па'зухи два ма'лые пистоле'та, кото'рые всегда' носи'л при себе', взвел курки', осмотре'л полки' и сно'ва положи'л за па'зуху.
-- Бра'тцы! -- сказа'л он,-- пригото'вьте ножи' и не подпуска'йте никого' к себе'.
-- Что про'ку в на'ших ножа'х и в твои'х пистоле'тах,-- сказа'л впо`лго'лоса Мисаи'л.-- Це'лый лес напо'лнен во'инами ца'рскими и сы'щиками. Нас ша'пками закида'ют.
-- А счита'л ли ты э'тих ра'тников и сы'щиков? -- спроси'л Ивани'цкий, улыба'ясь.
-- Ра'зве ты не слы'шишь ла'ю соба'к, сви'сту и шу'му в це'лом лесу'? -- возрази'л Мисаи'л.
-- Слы'шал свист одного' челове'ка и лай одно'й соба'ки, а шу'му в це'лом лесу' не слыха'л,-- отвеча'л Ивани'цкий.-- Э'то шум не от сы'щиков,-- примо'лвил он насме'шливо,-- но от оси'ны, кото'рая ма'нит к себе' на сук тру'сов и преда'телей.
Лай вдруг послы'шался в не'скольких шага'х, и огро'мная соба'ка с желе'зным колю'чим оше'йником вы'бежала из кусто'в, останови'лась, подняла' го'лову, пото'м завы'ла и скры'лась в ча'ще леса'.
-- Пе'рвый сы'щик уже' здесь! -- сказа'л Ивани'цкий.-- Он честне'е други'х свои'х бра'тии в челове'ческом о'бразе: не кида'ется, не куса'ет, а да'же сожале'ет, во'ет об нас! Посмо'трим, что бу'дет!
-- Соба'ка во'ет пе'ред поко'йником,-- возрази'л Мисаи'л.
-- И пе'ред малоду'шным,-- отвеча'л Ивани'цкий. Он отвёл Леони'да на сто'рону и, положи'в ему' ру'ку на плечо', сказа'л: -- Прости', друг! я не отда'мся живо'й. Бою'сь одного', чтоб крест царе'вича не попа'лся в ру'ки его' злоде'ев: он до'лжен быть зары'т в зе'млю вме'сте со мно'ю. Одна'ко ж он спря'тан у меня' надёжно.
Леони'д отвеча'л одни'м пожа'тием ру'ки.
Кусты' пошевели'лись, и вы'шел челове'к ни'зкого ро'ста, пло'тный, с небольшо'ю ры'жею бородо'ю. На нем был коро'ткий ру'сский кафта'н из то'лстого си'него сукна', на голове' ни'зкая барсуко'вая ша'пка. На плече' име'л он двуство'льное ружье'", за кушако'м кисте'нь и топо'р, чрез плечо' охо'тничью суму'.
-- До'брый ве'чер, святы'е отцы'! -- сказа'л незнако'мец гру'бым го'лосом.
-- Добро' пожа'ловать! -- отвеча'л Леони'д. Ивани'цкий при'стально смотре'л на прише'льца и не знал, на что реши'ться. Незнако'мец подошёл к огню', поздоро'вался с мона'хом ещё раз, осмотре'л всех с головы' до ног и, не ви'дя у них ору'жия, покача'л голово'ю и сказа'л:
-- На пир хо'дят с ножо'м, а в лес -- с ружьём. Налегке' вы вы'брались в да'льний путь, отцы' мои'! Ви'дно, не трусли'вого деся'тка.
-- Ты, ве'рно, зна'ешь посло'вицу: со'колу лес не ди'во! -- отвеча'л Ивани'цкий.
-- Ви'жу соколо'в по полёту! -- примо'лвил незнако'мец с улы'бкою.-- То'лько и соколо'в бьют на ле'ту.
Ивани'цкий до'был огро'мный нож и, сверкну'в им пред глаза'ми незнако'мца, сказа'л:
-- Креме'нь осека'ется, а вот надёжный друг! Он не даст про'маху.
-- Сла'вно! -- воскли'кнул незнако'мец.-- То'лько э'тим не доста'нешь далеко'.
-- Тем лу'чше,-- отвеча'л Ивани'цкий,-- с э'тим на'добно бли'же подойти' к неприя'телю и коро'че с ним познако'миться.
-- На'шего по'ля я'года!-- воскли'кнул незнако'мец, уда'рив Ивани'цкого по плечу'.-- Моли'сь Бо'гу, что попа'лся мне в ру'ки, я люблю' таки'х удальцо'в.
-- За любо'вь спаси'бо,-- отвеча'л Ивани'цкий.-- То'лько скажу' тебе' открове'нно, что я ни в чьих рука'х не быва'л и никому' живо'й не отда'мся.
-- Что да'лее, то лу'чше! -- сказа'л незнако'мец.-- Послу'шай же, прия'тель: в чужо'м до'ме кла'няются хозя'ину, а я, прошу' не прогне'ваться, здесь хозя'ин. Не хо'чешь ли ви'деть мои'х челяди'нцев? -- При сих слова'х незнако'мец взял пук сухи'х ветве'й, зажёг и по'днял вверх, сказа'в:
-- Смотри' вокру'г: ви'дишь ли, что ты не в глуши', а в че'стной бесе'де?
Ивани'цкий и мона'хи по'дняли головы' и уви'дели, что круго'м на дере'вьях сиде'ли лю'ди с ужа'сными ли'цами, прице'лившись в них ру'жьями.
-- Мы пропа'ли! -- воскли'кнул Мисаи'л, всплесну'в рука'ми. Варлаа'м перекрести'лся; Ивани'цкий, отступи'в три ша'га от незнако'мца, до'был пистоле'ты; Леони'д стоя'л неподви'жно, сложи'в ру'ки на груди'.
-- Вы не пропа'ли,-- сказа'л незнако'мец,-- а должны' благодари'ть Бо'га, что попа'лись ко мне. Мне понра'вился вот э'тот удале'ц (при сем незнако'мец указа'л на Ивани'цкого), и я хочу' спасти' вас, а не погуби'ть. Слыха'ли ли вы, что в зде'шних места'х завела'сь во'льница, рыбаки', что запуска'ют не'воды по чужи'м клетя'м? Вы понима'ете меня'!
-- Нам ска'зывали в Староду'бе, что на Украи'не соста'вились ша'йки...-- сказа'л Леони'д и останови'лся.
-- Разбо'йников, не пра'вда ли? -- подхвати'л незнако'мец с насме'шливою улы'бкой.
-- Да, так называ'ют э'тих молодцо'в смире'"нные гра'ждане,-- примо'лвил Леони'д.
-- Пусть зову'т, как хотя'т, э'то их де'ло,-- возрази'л незнако'мец.-- Мы зовём себя' во'льницей. А слыха'ли ли вы об их атама'не, Хлопке-Косола'пе?
-- Ко`е-что' слыха'ли,-- сказа'ли мона'хи оди'н за други'м.
-- Ма'ло слы'шали, так ви'дно, что вы не зде'шние. Отку'да вы попа'ли в моё воево'дство, в э'тот лес?
-- Мы идём из Москвы' и провели' часть зимы' в окре'стностях Новагорода-Север'ского,-- отвеча'л Ивани'цкий.
-- Ско'ро услы'шат обо мне и в Москве'! -- сказа'л Хло'пка.-- Про'шлый год я то'лько собира'лся в го'сти под Москву', а тепе'рь пойду' на пир. Затреща'т пала'ты боя'рские, так, что и в Кремле' бу'дет слы'шно! Царь Бори'с Федо'рович бога'т, на'добно ему' подели'ться со мной казно'ю. Хло'пка хоть не князь и не хан (49), а объя'вит войну' царю' Моско'вскому.
-- Когда' ты в войне' с Бори'сом, так мы твои' сою'зники,-- возрази'л Ивани'цкий.-- Вот тебе' рука' моя'!
Хло'пка уда'рил руко'й в ру'ку и сказа'л:
-- Я зна'ю вас: вы -- те са'мые лю'ди, кото'рых стерегу'т сы'щики на рубеже' лито'вском. За ва'ши головы', так же, как и за мою' бу'йную голо'вушку, царь Бори'с назна'чил пла'ту.
-- Спаси'бо ему', что он це'нит на'ши головы'! -- примо'лвил Ивани'цкий ве'село.
-- Це'нит, да не ку'пит,-- возрази'л Хло'пка.-- Ну, скажи'те мне пра'вду, что вы напрока'зили в Москве'? За что он на вас так си'льно прогне'вался?
-- Изво'лишь ви'деть, царе'вич Дими'трий Ива'нович, кото'рого Бори'с веле'л извести', не заре'зан в У'гличе, а жив и здоро'в, как мы с тобо'ю,-- сказа'л Ивани'цкий.-- Лито'вские лю'ди разгласи'ли об э'том в Москве'. Мы слы'шали весть и повторя'ли, а царю' донесли', бу'дто мы э'то вы'думали, так он и веле'л пойма'ть нас к допро'су. Вот вся на'ша вина'!
Хло'пка смотре'л на Ивани'цкого с удивле'нием.
-- Царе'вич жив! Неуже'ли э'то пра'вда?
-- Нам ска'зывали лито'вцы, кото'рые ви'дели его' и говори'ли с ним,-- отвеча'л Ивани'цкий.
-- Я'блоко недалеко' па'дает от я'блони,-- сказа'л Хло'пка,-- не тако'в ли сыно'к, како'в был оте'ц?
-- Говоря'т, что Димитри'й-царевич умён, как оте'ц, а добр, как брат Фё!дор Ива'нович,-- отвеча'л Ивани'цкий.
Хло'пка опусти'л го'лову, потупи'л глаза' и, помолча'в немно'го, сказа'л:
-- Нам что поп, то ба'тька, а чем лу'чше, тем для нас ху'же. И Дими'трий Ива'нович е'сли придёт, так не с жа'лованием для во'льницы, и е'сли пойма'ет, так вели'т ве'шать не на шелкови'нке, а на та'кой же верёвке, как и царь Бори'с.
-- Дими'трий Ива'нович бу'дет име'ть нужду' в хра'брых лю'дях,-- отвеча'л Ивани'цкий,-- он ве'рно объя'вит проще'ние во'льнице и пригласи'т сража'ться за до'брое де'ло под знамёнами оте'чества.
-- На'ше оте'чество -- тёмный лес, а до'брое де'ло -- пожи'ва,-- возрази'л Хло'пка.-- Тепе'рь я сам большо'й, а в слу'жбе ца'рской для меня' после'днее ме'сто. Зна'ю я, как проща'ют и как милу'ют на'шу бра'тью! То'лько бы попа'лся в ко'гти, а там помина'й как зва'ли! Но, пра'вду сказа'ть, мне б бы'ло на ру'ку, е'сли б тепе'рь царь Бори'с стал воева'ть с царе'вичем Дими'трием. Пока' б пастухи' дра'лись, во'лки облупи'ли б бара'шков! -- Хло'пка гро'мко захохота'л.-- Что бу'дет, то бу'дет, а я вас проведу' за рубе'ж. Не бо'йтесь ничего': вот вам моя' рука'! Что сказа'л Хло'пка, то ве'рно, как э'то ружье'", кото'рое никогда' не даёт про'маху.-- При сем Хло'пка потря'с ружье'"м и поста'вил его' во'зле де'рева.-- Не бо'йтесь ничего', вы у меня' в гостя'х,-- примо'лвил он, сви'стнул три ра'за, су'чья зашевели'лись круго'м, и челове'к до три'дцати вооружённых люде'й прибежа'ло к огню' и окружи'ло атама'на и беглецо'в.
-- Вот мой передово'й полк! -- сказа'л Хло'пка с улы'бкой, ука'зывая на свои'х това'рищей.-- Посмотри'те, молоде'ц в молодца', наро'д казённый, делово'й, с ножево'го заво'да!-- Он погла'дил по чёрной бороде' одного' разбо'йника исполи'нского ро'ста с зве'рским лицо'м, примо'лвив: -- Ты что ска'жешь, Ерё!ма?
Ерё!ма вы'нул топо'р и'з-за по'яса и, кивну'в голово'ю на мона'хов, сказа'л:
-- Прика'жешь, что ли, отпускну'ю?
-- Нет, побереги' остриё для до'брых люде'й, а э'то на'шего сукна' епанча'. Рыба'к рыбака' далеко' в плёсе ви'дит: вот из э'того молодца' бу'дет прок,-- Хло'пка указа'л на Ивани'цкого.-- Ему' тяжёл клобу'к, как пивно'й котёл. Что, брат, не хо'чешь ли к нам? Сего' дня по рука'м, а за'втра бу'дешь есау'лом.
-- Спаси'бо за честь,-- отвеча'л Ивани'цкий, усмехну'вшись.-- У вся'кого свой тала'н: тебе' маха'ть кистенём, а мне перебира'ть чётки.
-- Нет, брат, не тем ты смо'тришь! В твои'х рука'х нож да кисте'нь приго'же чёток и кади'ла. Пра'во, при'стань к нам! Как тебя' зову'т?
-- Григо'рий Отре'пьев! -- отвеча'л Ивани'цкий.
-- По'йдем-ка с на'ми трепа'ть, Отре'пьев! -- примо'лвил Хло'пка.-- У нас не житье'", а ма'сленица. Са'вка Гвоздь!, пода'й-ка вина'! -- Оди'н из разбо'йников по'дал фля'гу Хло'пке, и он сказа'л: -- Твоё здоро'вье, Григо'рий! -- Вы'пив вина', Хло'пка переда'л фля'гу Ивани'цкому, примо'лвив: -- Вы'пей, да попо'тчуй свои'х това'рищей: они' приуны'ли, как мо'крые воро'ны пе'ред ко'ршуном.
Ивани'цкий име'л нужду' укрепи'ть си'лы; он про'тив обыкнове'ния вы'пил глото'к вина' и отда'л фля'гу свои'м това'рищам. Варлаа'м вы'пил немно'го, Леони'д во'все отказа'лся, а Мисаи'л прильну'л к фля'ге, как пия'вка к те'лу.
-- Э'тот то'лстый прия'тель знако'м что'-то мне,-- сказа'л Хло'пка, ука'зывая на Мисаи'ла.-- Не был ли ты когда' под Москво'й в рука'х сы'щиков?
-- Был ны'нешней зимо'й, и освобождён до'брыми людьми' на доро'ге от Алекса'ндровской слободы' в Москву',-- отвеча'л Мисаи'л.
-- Э'ти до'брые лю'ди -- я да мои' това'рищи,-- возрази'л Хло'пка.-- Ну, вот ви'дишь,-- примо'лвил он, обратя'сь к Ивани'цкому,-- что я ва'шу бра'тью спаса'ю, а не гублю'. Пей, ста'рый знако'мый: я зна'ю, что ты охо'тник до сткляни'цы,-- сказа'л он Мисаи'лу, кото'рый ни'зко кла'нялся и несвя'зно благодари'л разбо'йника за своё избавле'ние.
-- Огни', ребя'та! -- закрича'л Хло'пка,-- и гото'вьте у'жин. Са'вка Гвоздь! обойди' сторожевы'х и скажи' есау'лу, чтоб посла'л круго'м обхо'дных. Не ду'май, чтоб э'то была' вся моя' си'ла,-- сказа'л Хло'пка Ивани'цкому.-- Нет, брат, моя' дру'жина стои'т до'брого полка' стреле'цкого! Э'то то'лько мои' налёты, мои' бли'жние, неразлу'чные, пережжённые, перемо'лотые. Из э'тих удальцо'в ка'ждый стои'т деся'тка. Пе'сенники, вперёд! Вина'!
В одну' мину'ту запыла'л огро'мный костёр. Хло'пка сел на коло'де и посади'л во'зле себя' Ивани'цкого, не забо'тясь о его' това'рищах. Из кусто'в вы'несли разбо'йники куски' мя'са и ста'ли жа'рить на бердыша'х и ножа'х. В котле' закипе'ла ка'ша. Бакла'ги с вино'м разве'сили на су'чьях.
-- Ты удивля'ешься, мо'жет быть, как мы подошли' к вам бли'зко, а вы не приме'тили? -- сказа'л Хло'пка Ивани'цкому.-- Де'ло ма'стера бои'тся. Мы уме'ем подкра'дываться лу'чше лиси'цы и гло'жем не ху'же волко'в. Уви'дев изда'ли ваш ого'нь, мы ста'ли стуча'ть жердя'ми по ветвя'м, чтоб наде'лать шу'му, бу'дто от ве'тра, а ме'жду тем други'е ребя'та мои' подползли' на брю'хе и взле'зли на дере'вья. На прове'ды идёт у меня' соба'ка: е'сли люде'й мно'го и с ору'жием, то она' ла'ет, а е'сли ма'ло и без ору'жия, то во'ет. Сам черт не заста'нет нас враспло'х. Верст на сто круго'м бро'дят мои' лазу'тчики, а стра'жа и обхо'ды берегу'т все тропи'нки на де'сять верст. Не то'лько ме'жду ра'тниками, но и в воево'дских и'збах и во всех прика'зах ца'рских у меня' свои' лю'ди. Я все зна'ю, что замышля'ют проти'ву меня', и безопа'сен со всех сто'рон. Вот ви'дишь, что я зна'ю да'же о том, что вас ло'вят на рубеже'. Е'сли б ты пожи'л с на'ми неде'лю, то не расста'лся бы вове'к. Я полюби'л тебя' за твою' сме'лость, и мне ну'жен пи'сьменный челове'к.
Ивани'цкий, ви'дя, что в его' настоя'щем положе'нии бы'ло бы опа'сно раздража'ть разбойничьего' атама'на отка'зом, и не зна'я, как отде'латься от него', сказа'л:
-- Я бы рад оста'ться с тобо'ю, но меня' призыва'ет в Литву' ва'жное семе'йное де'ло: я возвращу'сь к тебе' о'сенью, а е'сли тебе' ну'жен челове'к для письма', то удержи' това'рища моего', Мисаи'ла.
-- Быть так, я не хочу' никого' держа'ть си'лою,-- отвеча'л Хло'пка,-- но е'сли ты воро'тишься ко мне, то дам тебе' сто рубле'й и сде'лаю есау'лом. Ребя'та, мою' пе'сенку!
Разбо'йники запе'ли хо'ром:

То не гром греми'т по поднебе'сью;
То не ветр шуми'т во дубро'вушке --
Атама'н зовёт гро'мким го'лосом
Уда'лых ребя'т, свою' во'льницу.
Ах, вы, молодцы', собира'йтеся,
С отцо'м с ма'терью расстава'йтеся!
Бро'сьте жен, дете'й, кра'сных де'вушек!
Не на пир зо'ву, а на жа'ркий бой;
Кому' смерть страшна', не ходи' со мной.
Не Око'й пойдём и не Во'лгою,
Поплывём реко'й мы крова'вою,
Поспеши'м к Москве' белока'менной
За рубля'ми и за куни'цами,
За парча'ми и за деви'цами!
Ах, послу'шайте, добры' молодцы'!
Заряди'те вы ружья' ме'ткие,
Нато'чите вы ножи' во'стрые
И мужа'йтеся кре'пким му'жеством.
Не литву' вам бить, не тата'р плоши'ть,
На'до ре'заться ру'сским с ру'сскими,
Би'ться на'добно орлу' с соколо'м.
Кому' жизнь мила', не кида'й се'ла;
А кто лю'бит бой, тот ступа'й за мной!

Хор, ко'нчив пе'ние, расступи'лся, и на среди'ну вы'ступили разбо'йник Ерё!ма с балала'йкою и два цыга'на. Сии' после'дние ски'нули с себя' кафта'ны, взя'ли в о'бе ру'ки по большо'му широ'кому ножу' и ста'ли друг про'тив дру'га. Ерё!ма заигра'л и запе'л плясову'ю пе'сню на го'лос: "Ах, на что ж бы'ло го'род го'родить",-- а цыга'не ста'ли пляса'ть вприся'дку, то сближа'ясь оди'н с дру'гим и ударя'я ножо'м в нож с прикри'киванием, то отдаля'ясь, представля'я единобо'рство и бой на но'жах. Ерё!ма ходи'л вокру'г плясуно'в, а хор повторя'л два после'дние стиха' купле'та.

Ерё!ма

Ах, что э'то за добры' молодцы'!
Не крестья'не, не дворя'не, не купцы'.
Без рабо'ты, без забо'ты век живу'т,
Сла'дко пьют, едя'т и пе'сенки пою'т.
Ай, жги, ай, жги, говори'.
Ах, что э'то за добры' молодцы'!

Хор

Ай, жги, ай, жги, говори',
Ах, что э'то за добры' молодцы'!

Ерё!ма

Мужи'к се'ет, мужи'к ве'ет, мужи'к па'шет,
Кистенём наш брат, посви'стывая, ма'шет.

Хор

Ай, жги, ай, жги, говори',
Кистенём наш брат, посви'стывая, ма'шет.

Ерё!ма

Сторожи'т истцо'в судья', как мух пау'к,
До'брый молоде'ц натя'гивает лук.

Хор

Ай, жги, ай, жги, говори',
До'брый молоде'ц натя'гивает лук.

Ерё!ма

Правосла'вных на торгу' купе'ц моро'чит,
До'брый молоде'ц була'тный нож свой то'чит!

Хор

Ай, жги, ай, жги, говори',
До'брый молоде'ц була'тный нож свой то'чит!

Ерё!ма

Жи'рный ба'рин с мужичко'в обро'к бере'"т,
До'брый молоде'ц свинцо'вы пу'ли льет.

Хор

Ай, жги, ай, жги, говори',
До'брый молоде'ц свинцо'вы пу'ли льет.

Ерё!ма (вме'сте с хо'ром)

Ах, что э'то за добры' молодцы'!
Не крестья'не, не дворя'не, не купцы'.
Без рабо'ты, без забо'ты век живу'т,
Сла'дко пьют, едя'т и пе'сенки пою'т.

Ай, жги, ай, жги, говори',
Ах, что э'то за добры' молодцы'!

-- Вина'! -- закрича'л Хло'пка.-- Пей, ешь, весели'сь!
Разбо'йники бро'сились к у'жину и сня'ли бакла'ги с су'чьев. Хо'хот и гру'бые шу'тки насчёт мона'хов раздава'лись со всех сторо'н, невзира'я на честь, ока'зываемую атама'ном одному' из них. Пе'ред Хло'пкою поста'вили большу'ю ско'вороду с лу'чшими куска'ми жа'реного мя'са, сушёные калачи' и ча'шку с пшено'м. Ерё!ма нали'л во'дки в сере'бряную стопу' и с покло'ном поднёс Хло'пке, примо'лвив: "Ку'шай на здоро'вье!" Хло'пка перекрести'лся и, вы'пив ду'хом, мигну'л подно'счику, чтоб он попо'тчевал госте'й. Ивани'цкий и мона'хи отказа'лись, исключа'я Мисаи'ла, кото'рый уже' был навеселе'. Атама'н пригласи'л свои'х госте'й у'жинать с собо'ю из одно'й ча'ши. За тра'пезою он был молчали'в и веле'л налива'ть себе' кре'пкого меду'. Кра'ска ма`ло-пома'лу вы'ступила у него' на лице', и он был недово'лен, что го'сти его' не пи'ли вме'сте с ним.
-- Что э'то, отли'вная ва'ша бо'чка, что ли!-- спроси'л он у мона'хов, ука'зывая на Мисаи'ла, кото'рый оди'н не отстава'л от атама'на.
-- Мы не привы'кли к питью',-- отвеча'л Ивани'цкий.-- Вино' и мед мо'гут осла'бить на'ши си'лы и здоро'вье, а они' тепе'рь нам нужны'.
-- Не'женка! -- воскли'кнул Хло'пка.-- От тебя' э'того я не наде'ялся,-- примо'лвил он, обраща'ясь к Ивани'цкому.-- Впро'чем, и тре'звость де'ло хоро'шее, да'же и в на'шем ремесле'. Но, изво'лишь ви'деть, иногда' чёрные мы'сли, как тума'н, ложа'тся в голове', так не ху'до разогна'ть их хме'лем. Черт побери'! Ре'жешь, ре'жешь, да и обре'жешься сам! Что ни говори', а два столба' с перекла'диной не прима'нчивы. Вина'!
Хло'пка вы'пил большу'ю стопу', и глаза' его' нали'лись кро'вью, лицо' вспы'хнуло. Он сбро'сил охо'тничью суму' и обнажи'л свою' широ'кую грудь.
-- Жа'рко, здесь гори'т! -- примо'лвил он, ука'зывая на се'рдце.-- Погуби'л ду'шу мою' злоде'й Семё!н Ники'тич Годуно'в! Оте'ц мой был во'льный челове'к, су'здальский мещани'н, и служи'л ему' ве'рно лет два'дцать с це'лою на'шею семье'ю. Ни за что ни про что боя'рин закабали'л нас, как пришла' пе'репись холо'пям и крестья'нам при царе' Фё!доре Ива'новиче, а когда' мы с отцо'м хоте'ли уйти' от него' и возврати'ться на ро'дину, так он закова'л нас в желе'зо и неща'дно сек семь пя'тниц сря'ду. Оте'ц мой не вы'держал и по'мер, а я бежа'л сперва' в Му'ромские леса', пото'м на Украи'ну, нашёл удальцо'в, та'ких же несча'стных беглецо'в, как я, и при'нялся за про'мысел сдира'ть ша'пки с волоса'ми. Оди'н черт, что поги'бнуть от зло'го боя'рина, что от палача'! Но пока' меня' пойма'ют в петлю', доста'нется от меня' мно'гим! Доберу'сь я и до са'мого Семё!на Ники'тича!-- Хло'пка разгорячи'лся.-- Иду' к Москве', непреме'нно к Москве'! -- воскли'кнул он.-- Наро'ду у меня' сто'лько, что не зна'ю, куда' дева'ться с ни'ми. На ловца' и зверь бежи'т! Наску'чило пря'таться по леса'м и овра'гам. В чи'стое по'ле! Подниму' всю сво'лочь: пове'ю ви'хрем, поме'ту мете'лью и зажгу' Росси'ю мо'лниею с одного' конца' до друго'го. Те'шься душа', весели'сь на крова'вом пи'ру! Всех бей и режь от мала' до велика'! Ха, ха, ха! Вина'!
С у'жасом смотре'л Ивани'цкий на ожесточённого кровопи'йцу, кото'рый в бе'шенстве, пыла'я зло'бою проти'ву ра'вного себе' злоде'я, грози'л ги'белью оте'честву и приноси'л в же'ртву своему' мще'нию неви'нную кровь. Голова' у Хло'пки закружи'лась, он бро'сился на по'стланное для него' ло'же из ветве'й и во'йлоков и засну'л. Ерё!ма заступи'л его' ме'сто: раздели'л ша'йку на три сме'ны и поста'вил сторожевы'х у огне'й. Наконе'ц все разбо'йники ути'хли и прилегли' отдыха'ть вокру'г огне'й. Не зна'я поло'жения ме'ста, опаса'ясь разгневи'ть Хло'пку и попа'сть сно'ва в его' ру'ки, Ивани'цкий и его' това'рищи не помышля'ли о побе'ге и реши'лись ждать исполне'ния обеща'ния атама'на разбо'йников. Уста'лость превозмогла' беспоко'йства: они' та'кже засну'ли.
С пе'рвыми луча'ми со'лнца Хло'пка был уже' на нога'х.
-- Са'вка Гвоздь! -- закрича'л он, и разбо'йник тотча'с яви'лся.-- Все ли благополу'чно?
-- Все испра'вно, я был сам в большо'й дружи'не у есау'ла; там всего' дово'льно, а весте'й нет никаки'х. На на'шу стра'жу пришёл наш прия'тель, евре'й Ю'дка с лито'вской грани'цы. Он хо'чет поговори'ть с тобо'й.
-- Приведи' Ю'дку и пошли' к есау'лу сказа'ть, чтоб он шел за на'ми четырьмя' ша'йками, одна' от друго'й на три руже'йные вы'стрела. Для переда'чи го'лоса ме'жду ша'йками должны' идти' испра'вные лю'ди, как во'дится. Мы пойдём по берегу' к бли'жнему лито'вскому селе'нию, к Ло'еву. Сигна'л к похо'ду -- три сви'ста, к остано'вке -- два, к по'мощи -- два вы'стрела. Ступа'й!
Лишь то'лько Са'вка Гвоздь скры'лся в куста'х, яви'лся жид в сопровожде'нии одного' разбо'йника. Жид снял ша'пку и в по'яс поклони'лся атама'ну.
-- Ну, что ска'жешь, прия'тель? -- сказа'л Хло'пка, сев на бревне'.-- В кото'рой стороне' ра'тники и прове'дали ли они', что я бли'зко?
-- Полным-полне'хонько и ко'нных и пеши'х; и хо'дят, и е'здят по берегу', а все и'щут тех беглецо'в моско'вских, о кото'рых я тебе' ска'зывал тре'тьего дня. Об тебе' ещё не прове'дали и ду'мают, что ты далеко'. Я вчера' говори'л с сами'м моско'вским голово'ю. До'брый ба'рин! Дал мне полти'ну и веле'л прове'дывать о беглеца'х. За одного', кото'рый называ'ется Григо'рий... как бишь Григо'рий Тре'паев, и'ли Отрепа'ев, не по'мню, да у меня' напи'сано: за э'того одного' обеща'ет дать пятьсо'т рубле'й чи'стыми де'нежками! Я пришёл к тебе' сказа'ть об э'том: не вели'шь ли свои'м лю'дям поиска'ть беглецо'в. Я бы свел их свя'занных и принёс бы тебе' де'нежки. Твои' лю'ди попроворне'е эти'х ра'тников.-- Жид опя'ть поклони'лся, а Хло'пка посмотре'л значи'тельно на Ивани'цкого и на мона'хов и примо'лвил:
-- Пятьсо'т рубле'й! Дорога'я голова'!
Беглецы' молча'ли, почита'я себя' поги'бшими. Хло'пка обрати'лся к Ивани'цкому и сказа'л:
-- Что ты призаду'мался, дорога'я голо'вушка?
-- Ду'маю, как бы отблагодари'ть тебя' за до'брый приём и по'мощь,-- отвеча'л Ивани'цкий.
-- Уж ве'рно не пятьюста'ми рубля'ми, кото'рые даёт за тебя' нача'льник моско'вской дружи'ны,-- примо'лвил Хло'пка, улыба'ясь.
-- Почему' знать? Быть мо'жет, когда' я возвращу'сь из Литвы', то дам тебе' и бо'лее,-- отвеча'л Ивани'цкий.
-- А ты зна'ешь посло'вицу: не сули' журавля' в не'бе, а дай сини'цу в ру'ки,-- сказа'л Хло'пка.-- Ви'дишь ли, Ю'дка, вот те беглецы', кото'рых ты мне сове'туешь иска'ть.
-- Не свя'занные! -- воскли'кнул Ю'дка.
-- А! ты лю'бишь свя'занных! Посто'й, бу'дут и свя'занные,-- примо'лвил атама'н.-- Гей, Ерё!ма! свяжи'те жида'.
-- О, вей мир! меня' за что? -- воскли'кнул жид со слеза'ми.
-- Здоро'во живёшь,-- возрази'л Хло'пка, смея'сь.-- Ерё!ма, ру'ки наза'д, петлю' на ше'ю, да и на сук!
Жид стра'шно завопи'л и бро'сился к нога'м Хло'пки, воскли'кнув:
-- Поми'луй! что тебе' сде'лал Ю'дка? Не я ли ве'рно служи'л тебе'?
-- Ты служи'л черту', а не мне, так от него' и жди ми'лости,-- сказа'л атама'н хладнокро'вно.-- Ерё!ма! на сук прия'теля!
Разбо'йники связа'ли ру'ки жиду' и наки'нули арка'н на ше'ю.
-- Что я сде'лал! Чем я винова'т! -- крича'л жид в отча'янии.
-- А заче'м Христа' му'чили? -- сказа'л Хло'пка с зве'рскою усме'шкой.
-- Я не му'чил никого'! -- сказа'л жид, залива'ясь слеза'ми.
-- Все равно', ты и'ли твой дед, праде'д. На сук его', Ерё!ма! -- сказа'л Хло'пка.
Несча'стного жида' поста'вили под де'ревом, заки'нули верёвку на сук, и два разбо'йника потяну'ли её. Жид вскри'кнул в после'дний раз, а Ерё!ма запе'л с а'дским сме'хом: "Ве'чная па'мять!".
-- Него'дная трава' из по'ля вон! -- примо'лвил Хло'пка.-- Ну, Григо'рий, что, ты ду'маешь, сде'лаю я с ва'ми?
-- Проведёшь в Литву', как обеща'л,-- отвеча'л Ивани'цкий.
-- Угада'л! -- отвеча'л Хло'пка с дово'льным ви'дом.-- Что ска'зано, то сде'лано. Я тебя' не вы'дал бы и за сто ты'сяч рубле'й! По глаза'м твои'м ви'жу, что ты до'ка и наде'лаешь мно'го хлопо'т на Ру'си. А мне э'то и на ру'ку! Кого' бои'тся царь Бори'с, у того', ве'рно, сам черт в голове'. Дава'й ру'ку, прия'тель, ты бу'дешь ночева'ть в Литве'. Воро'н воро'ну не вы'клюнет глаза'.
Ивани'цкий уда'рил по руке' атама'на и сказа'л:
-- Сдержа'л ты сло'во, сдержу' и я. Уви'дишь, что дам вы'куп за себя' и за това'рищей.
-- Что бу'дет впереди', о том потолку'ем по'сле, а тепе'рь с до'брым сло'вом в путь во доро'женьку.-- Хло'пка при сем сви'стнул три ра'за, взял ружье'" на пле'чи и, веле'в Ивани'цкому сле'довать за собо'ю, пошёл вперёд. Разбо'йники пошли' за атама'ном в не'котором расстоя'нии, не все вме'сте, но по не'скольку и поодино'чке.
Хло'пка шел ле'сом с тако'ю уве'ренностью, как большо'ю дорого'ю. Он ча'сто смотре'л на дере'вья и замеча'л, с кото'рой стороны' ствол и су'чья обросли' мо'хом и пле'сенью. Э'то означа'ло се'вер. Он ча'сто прилега'л к земле' и прислу'шивался, замеча'л тече'ние со'лнца, по'лет птиц и, подо'бно о'пытному морехо'дцу, держа'лся безоши'бочно настоя'щего пути'. Наконе'ц к полудню' лес стал реде'ть, появи'лись полевы'е пти'цы, пото'м следы' и тропи'нки, и Хло'пка останови'лся. Он дал отдохну'ть свое'й ша'йке, подкрепи'л си'лы толокно'м и небольши'м приёмом во'дки, веле'л наблюда'ть тишину' и, вы'слав Ерё!му и Гвоздя' на разве'ды, прилёг отдохну'ть. Ме'жду тем разбо'йники взле'зли на дере'вья и смотре'ли вокру'г. Разбо'йники разгова'ривали ме'жду собо'ю шепо'том. Приказа'ния атама'на исполня'емы бы'ли во всей то'чности.
Наконе'ц, часа' че'рез три, возврати'лись Ерё!ма и Гвоздь и донесли' атама'ну, что до бе'рега Дне'пра не бо'лее пяти' верст и что лес почти' подхо'дит с э'той стороны' к реке'. На берегу', во'зле ма'лой дереву'шки, ви'дели они' челове'к де'сять ко'нных ра'тников. Крестья'нин, встре'ченный и'ми в по'ле, сказа'л, что це'лая дружи'на моско'вская пошла' сего' утра' вниз по реке', к Лю'бечу, и что за'втра ожида'ют отря'да в дере'вне.
-- Не на'добно теря'ть вре'мени,-- сказа'л Хло'пка. Он сно'ва сви'стнул и по'дал знак, чтоб передова'я дружи'на собрала'сь вокру'г него'.
-- Ребя'та, -- сказа'л атама'н, -- пойдём потихо'ньку опу'шкою леса' и, раздели'вшись на три ча'сти, нападём на ра'тников, прижмём их к реке' и прину'дим сда'ться. Е'сли не захотя'т -- бей!
Хло'пка шел впереди' и вско'ре уви'дел во'инов, кото'рые, не предви'дя никако'й опа'сности, пасли' коне'й свои'х, а са'ми лежа'ли в шалаше' из древе'сных ветве'й, разде'тые, без вся'кой предосторо'жности. Хло'пка перемени'л план. Он веле'л всем бро'ситься к шалашу', что и бы'ло неме'дленно испо'лнено. Опло'шных ра'тников перевяза'ли и забра'ли их лошаде'й и ору'жие.
На берегу' находи'лось не'сколько ло'док, кото'рые стерегли' ра'тники. Хло'пка призва'л к себе' Ивани'цкого и сказа'л:
-- Вот я испо'лнил моё обеща'ние: ви'дишь, что все де'лается по моёму сло'ву. Возьми' ло'дку и ступа'й на ту сто'рону с двумя' свои'ми това'рищами; тре'тьего, то'лстого попива'лу, я уде'рживаю при себе' на не'которое вре'мя для пи'сьменных дел. Мой дьяк уби'т. Я наме'рен нача'ть большу'ю рабо'ту, и мне на'добно перепи'сываться с города'ми. Проща'й! Е'сли жизнь на'ша тебе' нра'вится, вороти'сь: я друг твой!
Ивани'цкий и мона'хи поблагодари'ли атама'на от чи'стого се'рдца и, прости'вшись с ним и с Мисаи'лом, се'ли в ло'дку. Мисаи'л не ока'зывал ни мале'йшего сожале'ния, расстава'ясь с свои'ми това'рищами, кото'рые всегда' обраща'лись с ним презри'тельно и обременя'ли его' насме'шками. Хло'пка обеща'л отпусти'ть Мисаи'ла с награ'дою при пе'рвой нахо'дке пи'сьменного удальца'.
-- Не забу'дь затопи'ть свое'й ло'дки,-- сказа'л Хло'пка,-- а я истреблю' остальны'е на зде'шнем бе'регу.
Ивани'цкий, отплыва'я от бе'рега, махну'л руко'ю и ещё раз поблагодари'л ра'збойников. Вско'ре беглецы' приста'ли к друго'му берегу' и поспеши'ли в лес, чтоб скры'ться из ви'ду опа'сных свои'х избави'телей. Разбо'йники та'кже ушли' в лес, потащи'в за собо'ю свя'занных пле'нников.
Когда' беглецы' отошли' на тако'е расстоя'ние, что могли' почита'ть себя' в безопа'сности, Ивани'цкий бро'сился на коле'ни и поблагодари'л Бо'га за своё спасе'ние. Его' това'рищи после'довали сему' приме'ру.
-- Чуде'сный про'мысел ведёт меня' к вели'кой це'ли! -- воскли'кнул Ивани'цкий.-- Без вся'ких осо'бенных предосторо'жностей мы прошли' от Москвы', чрез то'лпы сы'щиков и лазу'тчиков, и наконе'ц, подо'бно проро'ку Дании'лу, изба'вились из верте'па, напо'лненного кровожа'дными зверя'ми! Како'й ужа'сный челове'к э'тот Хло'пка! Не одна' коры'сть, но и мще'ние вооружи'ли его'. Э'тот злоде'й с свое'ю смышлёностью и хра'бростью наде'лает мно'го зла. Жаль мне Росси'и, но в ны'нешних обстоя'тельствах и Хло'пка ну'жен...
-- Как, э'тот кровопи'йца ну'жен! -- воскли'кнул Леони'д.-- Зна'ешь ли, что, е'сли б я попа'лся к нему' оди'н и е'сли б не ду'мал, что могу' быть поле'зен моему' зако'нному госуда'рю, то поже'ртвовал бы собо'ю и уби'л э'того злоде'я.
-- И'зверг, кото'рый грози'т обли'ть кро'вью и преврати'ть в пе'пел Росси'ю, по-тво'ему, ну'жен! -- примо'лвил Варлаа'м.-- Сомнева'юсь, ру'сский ли ты, Ивани'цкий.
-- Любе'зные друзья'! Вы суди'те как просты'е гра'ждане, а не как лю'ди госуда'рственные,-- отвеча'л Ивани'цкий.-- Все, что мо'жет потрясти' си'лу Бори'са, все, что мо'жет сде'лать недово'льных его' правле'нием, ны'не ну'жно и поле'зно. И са'мые толпы' бу'йных граби'телей, крова'вые зре'лища, к кото'рым они' приуча'ют наро'д, все э'то принесёт вы'годы и умно'жит си'лу царе'вича при появле'нии его' в Росси'и. Вы не пони'маете вели'кого предприя'тия во всех его' отрасля'х. Обру'шить престо'л хи'щника Годуно'ва нельзя' ве'тром, слова'ми. Дими'трию должно' бу'дет разруша'ть, чтоб на'ново созида'ть. Повторя'ю, Хло'пка есть та'кже ору'дие Божьего' гне'ва на па'губу Бори'са; ита'к, он ну'жен...
-- Бог с тобо'й! -- сказа'л Варлаа'м,-- ты, как змей-прельсти'тель, ука'зываешь на одну' сла'дость в са'мом грехе'. Стра'шно быть с тобо'ю!
Леони'д молча'л, но на лице' его' пока'зывалось неудово'льствие.
-- Поспеши'м в Ло'ев,-- сказа'л он,-- мо'жет быть, в э'том лесу' мы наткнёмся опя'ть на ну'жных Ивани'цкому люде'й. А во мне нет к э'тому ни охо'ты, ни душе'вной си'лы.
-- Ты недово'лен мно'ю,-- сказа'л Леони'ду Ивани'цкий.-- Друг мой, напра'сно ты даёшь дурно'й толк мои'м слова'м. Кто взле'зет на верши'ну круто'й го'ры, тот не до'лжен разбира'ть, за каку'ю траву' хвата'ется -- за паху'чую, за колю'чую и'ли ядови'тую. Все сре'дства хороши', кото'рые скоре'е и надёжнее веду'т к це'ли.
-- Пра'вило а'дское! -- возрази'л Леони'д.
-- Пра'вда, но употребля'емое людьми', кото'рых называ'ют му'дрыми в госуда'рственных дела'х,-- отвеча'л Ивани'цкий с улы'бкой.-- Ты ви'дишь, что я хорошо' переня'л нау'ку у царя' Бори'са.
До захожде'ния со'лнца беглецы' шли опу'шкою леса'; наконе'ц они' вышли' в по'ле и уви'дели пе'ред собо'ю го'род Ло'ев. Леони'д останови'лся, взял Ивани'цкого за ру'ку и сказа'л:
-- Наконе'ц мы в По'льше, в ме'сте, безопа'сном для тебя', но ты зна'ешь, что я осуждён на изгна'ние из сей земли' и что в ней вступи'л я в мона'шество под и'менем Леони'да. Е'жели меня' узна'ют, то я до'лжен бу'ду заплати'ть жи'знью за наруше'ние зако'на.
-- Пусто'е!-- возрази'л Ивани'цкий,-- здесь, в земле', называ'емой свобо'дною, опа'сно наруша'ть то'лько права' си'льного. Я име'ю здесь свя'зи, и всемогу'щие иезуи'ты защитя'т тебя'. Для отвраще'ния я'вной опа'сности не называ'йся Леони'дом Крини'цыным. Я Позволя'ю тебе' взять моё прозва'ние, Григо'рия Отре'пьева. В Росси'и оно' изве'стно то'лько в не'которых монастыря'х и лишь в после'днее вре'мя дошло' до уше'й царя' Бори'са, кото'рый не име'ет здесь вла'сти вреди'ть нам. Мне не нужна' здесь бо'лее мона'шеская оде'жда, здесь я опя'ть по'льский дворяни'н.
Хло'пка не обы'скивал Ивани'цкого. Драгоце'нный крест был спря'тан в волоса'х его', а черво'нцы в череса'х, кото'рыми он опоя'сывался по всему' те'лу. С по'льской стороны' не бы'ло ни заста'в, ни стра'жи в го'роде. В Ло'еве находи'лись две це'ркви: ри`мско-католи'ческая и правосла'вная и не'сколько деся'тков небольши'х деревя'нных домо'в. Ка'менное зда'ние, в кото'ром помеща'лся пограни'чный ста'роста (50) с со'тнею по'льских во'инов, обведено' бы'ло земляны'м ва'лом и палиса'дами. Беглецы' вошли' в жидо'вскую корчму', потре'бовали осо'бой ко'мнаты, поу'жинали и легли' спать.
Нау'тро Ивани'цкий позва'л к себе' жида' и веле'л ему' доста'ть гото'вую па'ру по'льского пла'тья, са'блю и наня'ть лошаде'й до Ки'ева. Все бы'ло испо'лнено в са'мое коро'ткое вре'мя, но никто' не забо'тился о пришлеца'х и не удивля'лся переме'не наря'да ру'сского мона'ха. Жи'ды да'же не осме'ливались беспоко'ить вопро'сами Ивани'цкого, а ме'стное нача'льство занима'лось то'лько дела'ми свои'х подчинённых. Ивани'цкий, оде'вшись присто'йно, пошёл к ста'росте, нашёл его' в оруже'йной пала'те и сказа'л:
-- Я дворяни'н из сви'ты посла' Ре'чи Посполи'той в Москве', лито'вского ка'нцлера Сапе'ги. Он вы'слал меня' из Москвы' ещё зимо'ю с ва'жными и та'йными поруче'ниями; но я был пресле'дован лазу'тчиками царя' Моско'вского, скрыва'лся и едва' успе'л преодоле'ть опа'сности и дости'гнуть оте'чества. Я то'лько вчера' прибы'л сюда' и прошу' вас уве'домить меня', где ны'не посо'л и в како'м положе'нии на'ши дела'. В удостовере'ние справедли'вости слов мои'х вот вам откры'тый лист от ка'нцлера с его' печа'тью.
Ста'роста, челове'к пожило'й и о'пытный в дела'х, сперва' осмотре'л с ног до головы' Ивани'цкого и с недове'рчивостью слу'шал его' расска'з; когда' же уви'дел печа'ть и по'дпись ка'нцлера Сапе'ги, тогда' приве'тствовал го'стя и попроси'л в свои' ко'мнаты. Веле'в пода'ть за'втрак, ста'роста посади'л Ивани'цкого во'зле себя' и сказа'л:
-- Так э'то вы тот опа'сный челове'к, кото'рого Моско'вский царь и'щет с таки'м уси'лием! Тепе'рь понима'ю! Ко мне приезжа'л чино'вник моско'вский и обеща'л от пятисо'т до ты'сячи рубле'й, е'сли я вы'дам ему' беглецо'в моско'вских, кото'рых он мне опи'сывал ва'жными престу'пниками, расстри'гами, развра'тниками, свято'татцами. По волоса'м и по борода'вке на лице' я дога'дываюсь, что они' иска'ли вас, предуведомля'я, что оди'н из них говори'т по-по'льски и по-латы'ни. Чино'вник говори'л мне, что вас ви'дели в после'дний раз в Бря'нске в мона'шеской оде'жде. Не пра'вда ли?
-- Пе'ред ва'ми мне не'чего скрыва'ться. Моско'вский царь хоте'л пойма'ть меня', чтоб пы'ткою вы'ведать та'йну, с кото'рою я был по'слан в По'льшу от посо'льства. Вот моё преступле'ние, а вина' двух мои'х това'рищей, и'стинных ру'сских мона'хов, та, что они' помога'ли нам в дела'х и провели' меня' скры'тыми путя'ми. Я взаи'мно до'лжен был спаса'ть их и привёл сюда' с собо'ю.
-- И о'чень хорошо' сде'лали. Вот как э'ти москали' хоте'ли обману'ть меня'! Е'сли б вы не яви'лись ко мне, я мог бы дать позволе'ние на пои'мку ру'сских беглецо'в, и е'сли б вы попа'лись в ру'ки моско'вских сы'щиков за го'родом, то пропа'ли бы без возвра'ту. Чем мо'гу быть вам поле'зным?
-- Я хочу' е'хать в Ки'ев и прошу' у вас вое'нного прикры'тия на не'сколько миль, пока' не удалю'сь от бе'рега,-- сказа'л Ивани'цкий.
-- О'чень хорошо', я вам дам стра'жу.
-- Где же тепе'рь ка'нцлер? -- спроси'л Ивани'цкий.
-- Вероя'тно, в Ви'льне. Коро'ль с во'йском в Лифля'ндии, а моско'вские послы' приглашены' в Вильну' для утвержде'ния ми'рного тракта'та, предло'женного Сапе'гою.
Ивани'цкий прости'лся с ста'ростою и объяви'л ему', что сего' же ве'чера наме'рен отпра'виться в путь. Ста'роста обеща'л неме'дленно пригото'вить два'дцать ко'нных во'инов и снабди'ть его' всем ну'жным для доро'ги.

ГЛАВА' IV
Бесе'да с мона'хом о дре'внем Ки'еве. Дух Украи'ны. Любо'вь. Соблазни'тель.

Ивани'цкий, осмотре'в Анто'ниеву и Феодосие'ву пеще'ры в Киево-Печерско'й Ла'вре и помоли'вшись мо'щам святы'х уго'дников, сел на скамье' вме'сте с проводнико'м свои'м, ста'рым мона'хом, и с удово'льствием отдыха'л на чи'стом во'здухе, услажда'я взо'ры зре'лищем преле'стных окре'стностей.
-- По благоче'стию твоему' ви'жу, сын мой, что в тебе' душа' правосла'вная,-- сказа'л ста'рец Ивани'цкому.-- Но ты ра'дуешься, смотря' на Ки'ев, а мы пла'чем, помышля'я, что лати'ны ниспроверга'ют на'шу ве'ру -- у'ниею!
-- Го'ресть твоя' справедли'ва, свято'й оте'ц,-- сказа'л Ивани'цкий,-- но ны'не приближа'ется вре'мя, в кото'рое правосла'вие полу'чит си'льную подпо'ру на се'вере, е'сли то'лько духове'нство само' того' захо'чет.
-- Не понима'ю, из чего' ты э'то заключа'ешь, сын мой?-- возрази'л ста'рец.-- Напро'тив, ны'не прихо'дит вре'мя са'мое бе'дственное для правосла'вия. Пре'жние короли' по'льские не проти'вились жела'нию своего' наро'да и не стесня'ли инове'рцев. Ны'не да'же са'мые поля'ки правосла'вного испове'дания, вожди' и сена'торы, те'рпят притесне'ния! При вступле'нии на престо'л Сигизму'нда III то'лько два като'лика заседа'ли в све'тском Сена'те, а ны'не правосла'вные и вообще' инове'рцы все'ми ме'рами устраня'ются от влия'ния на дела' (51). Иезуи'ты овладе'ли умо'м и се'рдцем короля', склони'ли на свою' сто'рону зна'тных и бога'тых честолю'бцев и ухищре'ниями и наси'лием влеку'т всех инове'рцев соедини'ться с ри'мскою це'рковью, пасть к нога'м па'пы! За нас не'кому вступа'ться. Ещё Ки'ев не тро'нут, и'бо князья' остро'жские берегу'т его'. Но бог зна'ет, что бу'дет вперёд! Уже' заведён здесь иезуи'тский колле'гиум, уже' иезуи'ты привлекли' в шко'лы свои' бо'гатейшее ю'ношество и с амво'на пропове'дуют среди' ру'сского наро'да, что вне ри'мской це'ркви нет спасе'ния, что правосла'вие есть е'ресь, и поно'сят уче'ние на'ше и на'ших святи'телей!
-- Все э'то должно' ско'ро ко'нчиться,-- сказа'л Ивани'цкий с жа'ром.
-- Не ду'маю и не наде'юсь,-- отвеча'л мона'х.-- Ме'жду духове'нством на'шим нет согла'сия, а све'тские лю'ди, осо'бенно казаки', бо'льше ду'мают о мирски'х вы'годах, не'жели о душе'вном спасе'нии.
-- Одна'ко ж Коси'нский и Налива'йко восстава'ли за ве'ру; в Ви'льне, в Ви'тебске, в Могилё!ве правосла'вные та'кже воспроти'вились у'нии и по'дняли ору'жие проти'ву притесни'телей правосла'вия, -- сказа'л Ивани'цкий. -- Мне ка'жется, что, е'сли б ру'сский царь объяви'л покрови'тельство правосла'вию и призва'л хра'брых украи'нцев к ору'жию, то нашло'сь бы мно'го охо'тников. Как ты ду'маешь, оте'ц мой?
-- Мне нельзя' да'же и ду'мать об э'тих дела'х,-- отвеча'л ста'рец, посмотре'в на Ивани'цкого недове'рчиво.-- Ты ви'дел, что восста'ние Коси'нского и Налива'йки не удало'сь. Они' разби'ты и казнены' как мяте'жники, а у'ния ещё бо'лее укрепи'лась по'сле э'того несча'стного де'ла. Мо'жет быть, найду'тся и духо'вные, кото'рые жела'ли бы, чтоб ру'сские цари' владе'ли Ки'евом и Украи'ною. Но казаки' и бога'тые гра'ждане, привы'кшие к бу'йной свобо'де под по'льским прави'тельством, опаса'ются ру'сского влады'чества. Они' бы жела'ли быть во'все незави'симыми и от По'льши, и от Росси'и, составля'ть осо'бое княже'ние, как бы'ло в старину' (52).
-- Э'то неле'пая мысль! -- сказа'л Ивани'цкий.-- Как мо'жно ду'мать, чтоб тако'е сла'бое кня'жество удержа'лось ме'жду тремя' соперничест'вующими держа'вами, каковы' Росси'я, По'льша и Крым под покрови'тельством туре'цкого султа'на? Украи'на была' бы са'мою несча'стною землёю.
-- Твоя' пра'вда,-- отвеча'л ста'рец,-- и я так ду'маю, но не все головы' су'дят здра'во. Есть та'кие, что ду'мают, бу'дто бусурма'ны бу'дут покрови'тельствовать Украи'не охо'тнее, чем По'льша и'ли Росси'я. Но э'то не моё де'ло.
-- Я ещё не осмотре'лся в го'роде, но мне ка'жется, что он весьма' кре'пок,-- сказа'л Ивани'цкий.
-- Я не во'ин и не могу' об э'том суди'ть,-- отвеча'л мона'х.-- Го'род сто'ит на го'ре, посреди' обши'рной равни'ны; ме'жду э'тою горо'ю и но'вым Ки'евом течёт Днепр. Но'вый го'род име'ет вид треуго'льника и окру'жен деревя'нной) стено'ю с деревя'нными же ба'шнями. Кре'пкий за'мок лежи'т на пока'тости го'ры и возно'сится над но'вым го'родом; но ста'рый го'род вы'ше его'. В за'мке есть пу'шки и во'ины по'льские, но сам го'род сла'бо защищён. Осмотри', ты лу'чше меня' рассу'дишь э'то де'ло (53).
-- Мно'го ли здесь церкве'й? -- спроси'л Ивани'цкий.
-- Правосла'вных не бо'лее десяти',-- отвеча'л мона'х,-- а на мое'й па'мяти ещё бы'ло со'рок. Гла'вные: свято'й Софи'и -- про'тив ра'туши и свято'го Михаи'ла -- под замко'м. Про'чие рассе'яны в ра'зных частя'х го'рода и нахо'дятся при монастыря'х. Знамени'тая це'рковь свято'го Васи'лия тепе'рь в разва'линах, на кото'рых поны'не видны' нея'вственные гре'ческие на'дписи из пе'рвых времён христиа'нства в сих стра'нах. Като'лики име'ют здесь четы'ре це'ркви: собо'рную, доминика'нскую на ры'нке, отцо'в бернарди'нов под горо'ю, иезуи'тскую ме'жду бернарди'нскою и реко'ю. Был ли ты в хра'ме свято'й Софи'и?
-- Ещё не успе'л.
-- Сове'тую тебе' помоли'ться в нем и полюбова'ться велеле'пию сей пе'рвой тверды'ни правосла'вия,-- продолжа'л мона'х.-- Она' устро'ена по образцу' хра'ма византи'йского. Сво'ды её сло'жены из горшко'в, напо'лненных землёю и повлечённых ги'псом. Сте'ны вы'кладены разноцве'тными камня'ми с таки'м иску'сством, что невозмо'жно распозна'ть, жи'вопись ли э'то и'ли тканье'". Ца'рские две'ри и ри'зница удивя'т тебя' свои'м бога'тством. В сем хра'ме почи'ют оста'нки князе'й ру'сских и святи'телей. Це'рковь э'та неда'вно обновлена' в древнём вку'се, равно' как и це'рковь свято'го Михаи'ла, кото'рую покры'ли позлащённою ме'дью.
-- Я слыха'л, что зде'шние хра'мы и монастыри' вмеща'ют в себе' вели'кие сокро'вища,-- сказа'л Ивани'цкий, лука'во посмотре'в на и'нока.
-- О'браза и ри'зницы бога'ты, но о сокро'вищах не зна'ю,-- отвеча'л мона'х.
-- Е'сли б духове'нство захоте'ло употреби'ть казну' монасты'рскую на защи'ту правосла'вия, е'сли бы, наприме'р, предложи'ло ру'сскому царю' сокро'вища,-- сказа'л Ивани'цкий, внима'тельно посма'тривая на ста'рца.
-- Э'то не моё де'ло,-- возрази'л ста'рец.-- Об э'том на'добно знать влады'кам и архимандри'там.
-- Ты напра'сно скрыва'ешься пре'до мно'ю, оте'ц мой,-- сказа'л Ивани'цкий,-- ты зна'ешь, что я ру'сский душо'ю и ве'рою и боле'ю об упа'дке правосла'вия. Мне ска'зывали, что ты по'льзуешься больши'м уваже'нием у всех проти'вников у'нии и что твои'ми сове'тами сде'лано мно'го для отраже'ния сего' несча'стья.
-- Что зна'чат сове'ты отше'льника! -- сказа'л ста'рец.-- Я могу' то'лько моли'ться -- и молча'ть.
Ивани'цкий, ви'дя, что осторо'жный мона'х избега'ет реши'тельных отве'тов на его' вопро'сы, перемени'л разгово'р и спроси'л:
-- Не зна'ешь ли, о'тче, где живёт здесь гре'ческий купе'ц Кри'тос, давно' посели'вшийся в Ки'еве и жена'тый на киевля'нке?
-- Он уже' перешёл в ве'чность,-- отвеча'л мона'х,-- снеда'емый го'рестью и раска'янием за то, что погуби'л дочь свою', вы'дав её из честолю'бия за лати'на. Вдова' его', до'брая и на'божная А'нна, с до'черью Кале'рией живёт в ста'ром го'роде. Но я бы напра'сно толкова'л тебе', как найти' дом и у'лицу. В це'лом Ки'еве то'лько три поря'дочные у'лицы: про'чие ни прямы'е, ни кривы'е, а составля'ют род лабири'нта. Э'то стра'нное сплете'ние переу'лков, в кото'рых ка'ждый стро'ится, как ему' уго'дно. Я дам тебе' проводника'.
Мона'х вошёл в оди'н из домо'в, в кото'рых живу'т чернецы' вокру'г це'ркви, и возврати'лся с ю'ношею, поручи'в ему' проводи'ть Ивани'цкого.
Вы'шед из огра'ды ла'вры, лежа'щей на расстоя'нии че'тверти ми'ли от го'рода, и минова'в ру'сский монасты'рь свято'го Никола'я на го'ре близ Дне'пра, Ивани'цкий пришёл в Ки'ев и, пробира'ясь по немощёным у'лицам ме'жду ряда'ми деревя'нных домо'в, постро'енных на ру'сский образе'ц в одно' жилье'" с подва'лом, останови'лся во'зле одно'го ста'рого до'ма с раскра'шенными ста'внями. Проводни'к, сказа'в ему', что здесь живёт вдова' гре'ка Крито'са, удали'лся. Ивани'цкий бря'кнул кольцо'м в кали'тку, и ста'рая служа'нка вы'шла отвори'ть её.
В сеня'х встре'тила его' пожила'я же'нщина в ру'сском ше'лковом шуга'е тёмного цве'та. Голова' её повя'зана была' чёрным платко'м.
-- Жела'ю тебе' здра'вия и вся'кого благополу'чия, А'нна Петро'вна!-- сказа'л Ивани'цкий.-- Я пришёл к тебе' с изве'стием от приёмыша твоего', Алексе'я Крини'цына.
-- От моего' Алё!ши! -- сказа'ла А'нна, всплесну'в рука'ми.-- Он жив, бе'дненький! -- примо'лвила она' и залила'сь слеза'ми.-- Войди', ба'тюшка, в светли'цу,-- сказа'ла А'нна и, переступя' за ним че'рез поро'г, воскли'кнула: -- Кале'рия, Кале'рия, поди' сюда', друг мой! Алё!ша, брат твой, жив. Вот от него' вести'!
Из друго'й ко'мнаты вы'бежала о'прометью деви'ца и, уви'дев чужо'го челове'ка в бога'том по'льском полукафта'нье, с золоты'м кушако'м и са'блею, останови'лась, потупи'ла глаза' и, не бу'дучи в состоя'нии ни скрыть вну'треннего движе'ния, ни преодоле'ть деви'ческой скро'мности, сказа'ла дрожа'щим го'лосом:
-- Где же брат Алексе'й?
Ме'жду тем Ивани'цкий смотре'л с удивле'нием на краса'вицу. При высо'ком ро'сте она' была' стройна', как се'рна. Чёрные, как смоль, во'лосы разгла'жены бы'ли по обе'им сторона'м высо'кого чела', а по плеча'м ниспада'ли две ко'сы, заплетённые голубо'ю ле'нтою. Больши'е чёрные глаза', осенённые дли'нными ресни'цами, сия'ли, как звезды' на не'бе. Орли'ный нос и кора'лловые уста' придава'ли вели'чественный и вме'сте прима'нчивый вид благоро'дной физионо'мии. Бе'лое лицо' покры'то бы'ло живы'м румя'нцем. По'лная грудь воздыма'лась от вну'треннего волне'ния. Краса'вица подняла' глаза', посмотре'ла на Ивани'цкого, и се'рдце его' заби'лось си'льно, пла'мень пробежа'л по жи'лам.
-- Прися'дь, роди'мый, и расскажи' нам, что ты зна'ешь о на'шем Алё!ше,-- сказа'ла мать. Но Ивани'цкий не слы'шал слов её и смотре'л на преле'стную деви'цу, кото'рая, приме'тив замеша'тельство го'стя, пришла' в большеё смуще'ние. Мать продолжа'ла: -- Мы зна'ем уже' о несча'стиях, кото'рые он претерпе'л в Варша'ве, зна'ем о па'губной встре'че его' с мои'м зя'тем, но нам сказа'ли, что сын мой по'сле того' у'мер.-- Ивани'цкий все ещё молча'л. Кале'рия повтори'ла вопро'с ма'тери, и Ивани'цкий отвеча'л:
-- У'мер для све'та: Алексе'й постри'гся в мона'хи.
-- Да испо'лнится свята'я во'ля Госпо'дня!-- сказа'ла мать. Дочь тяжело' вздохну'ла и утёрла слезы' бе'лою руко'й. До'брая А'нна, припи'сывая смуще'ние го'стя той го'рести, кото'рая снеда'ла её со'бственное се'рдце, и посади'в го'стя за стол под о'бразами, останови'лась напро'тив, ожида'я объясне'ния. Наконе'ц Ивани'цкий пришёл в себя' и, взгляну'в ещё раз на Кале'рию, потупи'л взо'ры и сказа'л:
-- Алексе'й осуждён в По'льше на изгна'ние, а кро'ме того', опаса'ется мще'ния ро'дственников Проши'нского. Он при'нял мона'шеский чин и посели'лся в оте'честве своём, в Росси'и. Не'которые ва'жные дела' прину'дили его' возврати'ться в По'льшу и скрыва'ться до вре'мени под чужи'м и'менем. Он бы рад бро'ситься в ва'ши объя'тия, но ты, А'нна Петро'вна, и поко'йный муж твой запрети'ли ему' явля'ться в ва'шем до'ме. Он не сме'ет преступи'ть приказа'ния тех, кото'рые заступа'ли ему' ме'сто роди'телей, кото'рых он люби'л бо'лее свое'й жи'зни...
-- Пусть я'вится! -- воскли'кнула мать.-- Ны'не обстоя'тельства перемени'лись. У меня' нет ничего' доро'же, кро'ме его' и мое'й до'чери. Ах, е'сли б была' жива' моя' Зо'я!-- Мать залила'сь слеза'ми. Кале'рия закры'ла рука'ми преле'стное лицо' своё и пла'кала.
-- Ита'к, вы сего'дня уви'дите его',-- сказа'л Ивани'цкий.
-- Он здесь! -- воскли'кнули вме'сте мать и дочь.
-- Здесь и живёт вме'сте со мно'ю,-- отвеча'л Ивани'цкий и, чу'вствуя тя'жесть на се'рдце, поклони'лся же'нщинам и вы'шел. Голова' его' горе'ла, кровь кипе'ла; он до'лго ходи'л по го'роду без вся'кой це'ли, пока' реши'лся возврати'ться домо'й.
Варлаа'ма не бы'ло в жили'ще, Леони'д сиде'л оди'н у окна', подпёршись ло'ктем. Взгляну'в на Ивани'цкого, он приме'тил переме'ну в черта'х его' лица'.
-- Не но'вая ли беда' угрожа'ет нам? -- спроси'л хладнокро'вно Леони'д.
-- Беды' нет,-- отвеча'л Ивани'цкий угрю'мо,-- но ка'жется, что в Ки'еве закати'лось моё сча'стье...
-- Заче'м ты завёл меня' в э'тот го'род! -- воскли'кнул Леони'д,-- здесь и я схорони'л моё сча'стие. Здесь я не могу' быть споко'ен ни мину'ты, бу'дучи так бли'зко от люби'мых мно'ю и не сме'я к ним яви'ться!..
-- Ты уви'дишь их,-- отвеча'л Ивани'цкий протя'жно и как бу'дто с неудово'льствием.-- Я был в до'ме твое'й воспита'тельницы, сказа'л, что ты здесь, и она' и дочь её ожида'ют тебя' в свои' объя'тия.
Леони'д вскочи'л с своего' ме'ста. Лицо' его' разыгра'лось ра'достью.
-- Ты ви'дел их, ты говори'л с ни'ми! -- воскли'кнул он.-- Здоро'ва ли мать моя', здоро'ва ли моя' Кале'рия?
-- Мать здоро'ва, а Кале'рия... Кале'рия... она' здоро'ва... Я от роду' не вида'л тако'й краса'вицы! -- сказа'л Ивани'цкий.
-- О, друг мой, е'сли б ты ви'дел Зо'ю! -- воскли'кнул печа'льно Леони'д.-- Но и Кале'рия так же добра', так же умна', так же чувстви'тельна, как сестра' её. Э'то моя' воспи'танница. Вта'йне я обуча'л обе'их сестёр нау'кам, кото'рые непристу'пны досе'ле на'шим россия'нкам. Кале'рия воспи'тана лу'чше мно'гих по'льских боя'рышень, сла'вящихся в чужи'х зе'млях ло'вкостью и умо'м. Я горжу'сь мои'м созда'нием. Ах, Зо'я, Зо'я!-- Леони'д го'рько запла'кал.-- Я тепе'рь сча'стлив, друг мой! я могу' пла'кать,-- примо'лвил он.-- Не сме'ю пока'зываться на у'лицах в го'роде, где меня' зна'ют мно'гие, но лишь сме'ркнется, полечу' туда'. Бо'же мой! Я не ду'мал, чтоб когда'-нибудь мог ощуща'ть ра'дость. Но вот я сча'стлив!
Леони'д сел на пре'жнем ме'сте и заду'мался. Ивани'цкий до'лго проха'живался по ко'мнате и наконе'ц подошёл к Леони'ду, сел во'зле него' и сказа'л:
-- Друг мой! уви'дев Ксе'нию, дочь царя' Бори'са, я ду'мал, что в све'те не мо'жет быть соверше'ннее краса'вицы: она' яви'лась оча'м мои'м, как чи'стая голуби'ца в сия'нии а'нгельской красоты' и непоро'чности. Я ду'мал, что все блаже'нство в чёрных её оча'х, на не'жных её уста'х, на белосне'жной груди'. Го'лос её тро'гал се'рдце моё, как струны' сладкозву'чной а'рфы, взо'ры разлива'ли каку'ю-то то'мность в душе' моёй. Уви'дев Кале'рию, я ощути'л но'вую жизнь. Взо'ры её зажгли' кровь мою', го'лос потря'с весь бре'нный мой соста'в и прони'к в ду'шу. Ты теря'л рассу'док от любви' к Зо'е, друг мой, я с ума' сойду' от любви' к Кале'рии! Спаси' меня'! и'ли убе'й, и'ли помоги' мне, позво'ль люби'ть сестру' твою'!
-- Молодо'й челове'к, успоко'йся!-- сказа'л Леони'д ва'жно.-- Я узна'л тебя' соверше'нно. Душа' твоя' пла'мень, те'ло закалённая сталь, а ум твой сколь ни высо'к, но ещё не укрепи'лся до того', чтоб обу'здывать стра'сти. Душа' твоя' не мо'жет остава'ться в поко'е: без впечатле'ний она' поту'хнет, как ого'нь без вещёства. Две сильне'йшие стра'сти, тре'бующие всех сил жи'зни,-- любо'вь и честолю'бие -- име'ют на тебя' са'мое си'льное влия'ние. Когда' ты мне говори'л о любви' свое'й к царе'вне, я почита'л тебя' мечта'телем и был споко'ен, зна'я невозмо'жность увенча'ть успе'хом твои' жела'ния. Но тепе'рь, когда' душе'вный твой пла'мень обрати'лся на сестру' мою', на осо'бу, кото'рая мне доро'же всего' в жи'зни, я не могу' быть равноду'шным зри'телем. К облада'нию сестро'ю мое'ю оди'н путь -- чрез це'рковь; на вся'кой друго'й стезе' к её се'рдцу ты встре'тишь мсти'тельное желе'зо. До сих пор не зна'ю по'длинно ни роду' твоего', ни пле'мени, но кто бы ты ни был, е'сли Кале'рия изберёт тебя' се'рдцем, е'сли мать её согласи'тся соедини'ть вас, я не скажу' ни сло'ва. Сли'шком мно'го претерпе'л я, чтоб проти'виться сочета'нию серде'ц по взаи'мному вы'бору. Не возбраня'ю тебе' ви'деть Кале'рию и иска'ть любви' её. Ивани'цкий броси'лся в объя'тия Леони'да, прижа'л его' к се'рдцу и в исступле'нии стра'сти воскли'кнул:
-- Ты не зна'ешь, кто я! узна'ешь -- и... узна'ешь! Я приугото'влю для Кале'рии судьбу', кото'рой позави'дуют пе'рвые деви'цы в обо'их госуда'рствах. Я возвели'чу её, возведу' на высо'кую сте'пень, я...
-- Друг! -- сказа'л Леони'д,-- уме'рь свой восто'рг. Сча'стье для же'нского се'рдца не в вели'чии, не в бога'тстве, но в любви', в не'жности. Не забавля'йся мечта'ми до вре'мени. Ещё ты не зна'ешь Кале'рии, ещё она' оди'н то'лько раз ви'дела тебя'.
Ме'жду тем сме'рклось, и Леони'д, оку'тавшись в ря'су, пошёл к свои'м любе'зным. Ивани'цкий оста'лся оди'н и, жела'я рассе'яться, вы'шел прогуля'ться на бе'рег Дне'пра.

-----

Прошло' четы'ре ме'сяца с тех пор, как Ивани'цкий в пе'рвый раз уви'дел Кале'рию, и все при'няло друго'й вид в до'ме. Леони'да уже' не бы'ло в Ки'еве. Ивани'цкий овладе'л соверше'нно умо'м вдовы' Крито'са и се'рдцем преле'стной Кале'рии. Он проводи'л дни в до'ме А'нны и был в нем семьяни'ном, заступи'л ме'сто Леони'да.
Пла'менная душа' и чувстви'тельное се'рдце суть па'губные дары' приро'ды, осо'бенно в же'нщине, когда' она' должна' идти' в жи'зни путём испыта'ний. Ка'ждая черта' ли'ца, ка'ждое движе'ние, ка'ждый взгляд Кале'рии обнару'живали ду'шу необыкнове'нную, огнеды'шащий вулка'н, прикры'тый то'лько лёгкою оболо'чкою деви'ческой скро'мности. Но и э'ту оболо'чку сорвала' любо'вь, и пла'мя вспы'хнуло со все'ю си'лою.
Мно'го женихо'в представля'лись Кале'рии, но она', по'льзуясь свобо'дою по'льских деви'ц, стара'лась узнава'ть душе'вные их сво'йства, и из числа' многи'х краса'вцев, ю'ношей бога'тых и у'мных, ни оди'н ей не пришёл по се'рдцу. Ива'-ницкий -- не краса'вец,-- скрыва'я свое' происхожде'ние и не расточа'я пред не'ю бога'тства, приобрёл любо'вь её пы'лкою, исступлённою свое'ю стра'стью, умо'м необыкнове'нным, красноре'чием пла'менным и како'ю-то ди'кою сме'лостью. Когда' Ивани'цкий расска'зывал о каки'х-нибудь дела'х и'ли по'двигах велики'х муже'й славянски'х поколе'ний, он перелива'л пла'мень свой в слушателе'й, исторга'л слезы' и воро'чал сердца'ми по произво'лу. Когда' он наедине' говори'л Кале'рии о любви' свое'й, он не жил, но пыла'л, и слова' его', взо'ры, как ядови'тые стре'лы, впива'лись в се'рдце краса'вицы. Рассужда'я с старика'ми ки'евскими, собира'вшимися иногда' в до'ме А'нны, Ивани'цкий изумля'л мудре'йших свое'ю му'дростью и льстил их наде'ждам, предска'зывая блиста'тельную у'часть Ки'ева, умиля'л их, пролива'я вме'сте с ни'ми сле'зы о несча'стиях свято'го гра'да. До'брой А'нне он расска'зывал о чуде'сных похожде'ниях святы'х, пострадавши'х за ве'ру, и толкова'л ей Свяще'нное Писа'ние. Кто то'лько знал Ивани'цкого, ка'ждый люби'л его', ка'ждый уважа'л, ка'ждый удивля'лся ему'. Кале'рия сле'довала общему' мне'нию и внуше'нию своего' пы'лкого се'рдца, кото'рое ожида'ло то'лько и'скры, чтоб воспыла'ть. Оно' воспыла'ло!
Ивани'цкий и'стинно люби'л Кале'рию и не ду'мал воспо'льзоваться её сла'бостью, не име'л за'мысла обольсти'ть её. Но мо'гут ли влюблённые руча'ться за твёрдость? Одна' несча'стная мину'та реши'ла у'часть любо'вников...
Зо'ркий, наблюда'тельный взор Леони'да был несно'сен Ивани'цкому. Он нашёл соумы'шленников, кото'рые уве'рили Леони'да, что ро'дственники Проши'нского откры'ли его' убе'жище и хотя'т и'ли погуби'ть его' та'йно, и'ли преда'ть в ру'ки правосу'дия. Ивани'цкий, бу'дто по дру'жбе и по великоду'шию, спас Леони'да, дал ему' де'нег и отпра'вил с пи'сьмами к свои'м знако'мым в Львов, обеща'я вско'ре за ним после'довать. По'сле сего' он бо'лее не скрыва'лся с свое'ю любо'вью, получи'л позволе'ние ма'тери жени'ться на Кале'рии и ме'длил, бу'дто ожида'я позволе'ния и прибы'тия роди'телей из отда'ленной по'льской прови'нции. До'брая А'нна ча'сто посеща'ла хра'мы Бо'жий, и Ивани'цкий как жени'х име'л слу'чаи бесе'довать наедине' с до'черью. Он воспо'льзовался заблужде'нием стра'сти...
Одна'жды, в пого'дный сентя'брьский ве'чер, Ивани'цкий сиде'л под оре'ховым де'ревом в саду' во'зле Кале'рии и в заду'мчивости смотре'л на не'бо. Не'которое вре'мя продолжа'лось молча'ние. Вдруг на глаза'х Кале'рии наверну'лись сле'зы.
-- Лю'бишь ли ты меня'? -- сказа'ла она'.
Ивани'цкий взял краса'вицу за ру'ку, посмотре'л на неё и сказа'л хладнокро'вно:
-- Я люблю' тебя', но не могу' быть всегда' пре'дан одно'й то'лько любви'. По'прище жи'зни мое'й усе'яно те'рниями: мне предлежа'т дела' вели'кие, голова' моя' не мо'жет всегда' сле'довать внуше'нию се'рдца.
-- Скажи', каки'е несча'стия угрожа'ют тебе', каки'е дела' ты наме'рен предприня'ть; я разделю' с тобо'ю го'рести и опа'сности; пойду' на смерть с тобо'ю! -- отвеча'ла Кале'рия.
-- Нет, ми'лая, э'то невозмо'жно,-- возрази'л Ивани'цкий.-- Быва'ют слу'чаи в жи'зни, где же'нщины не должны' де'йствовать, где любо'вь и не'жность вредне'е чувств са'мых ненави'стных, где...
Кале'рия прервала' слова' Ивани'цкого:
-- Ты переста'л люби'ть меня'! -- воскли'кнула она'.-- Любо'вь не мо'жет быть поме'хою в дела'х вели'ких и благоро'дных; напро'тив, она' возбужда'ет к ним.
-- Иногда', но не в моём положе'нии,-- отвеча'л Ивани'цкий хладнокро'вно.
-- Мучи'тель! Заче'м же ты всели'л в меня' любо'вь, заче'м обману'л меня'! -- воскли'кнула Кале'рия. Она' побледне'ла, вста'ла и сказа'ла в си'льном вну'треннем движе'нии:-- Слу'шай! Судьба' моя' соверши'лась. Я отдала'сь тебе' легкомы'сленно, но не ду'май, чтоб ты мог отбро'сить меня', как со'рванный цвет. Ивани'цкий! ты посягну'л на честь мою' и запла'тишь жи'знью, е'сли отва'жишься на моё поруга'ние. С не'которого вре'мени примеча'ю я твою' хо'лодность. Ты что'-то замышля'ешь недо'брое. Ты пока'зывал нам письма' от твои'х роди'телей, но вре'мя лети'т, они' не явля'ются, и брак наш отсро'чивается со дня на день, с неде'ли на неде'лю. Бра'та моёго нет здесь. Не ты ли удали'л его'? Но я не име'ю нужды' в мсти'теле. Мой мсти'тель на не'бе и порази'т тебя' вот э'тою руко'ю! -- Кале'рия протяну'ла пра'вую ру'ку и, помолча'в, продолжа'ла: -- Я всегда' страши'лась любви'; вкуси'в сла'дость её, гото'ва вкуша'ть и го'рести, но не перенесу' поруга'ния. Е'сли ты до сих пор не узна'л меня', так позна'й тепе'рь. В мои'х жи'лах течёт кровь ру'сская и кровь гре'ческая. Как же'нщина ру'сская я не снесу' бесче'стия; как греча'нка бу'ду уме'ть отмсти'ть. Я жена' твоя'! Отны'не мы неразлу'чны. Вме'сте жить и'ли вме'сте умере'ть!
Ивани'цкий взял Кале'рию за ру'ку, посади'л во'зле себя', прижа'л к се'рдцу и сказа'л:
-- Я люблю' тебя', твой навсегда', но не могу' я'вно вступи'ть с тобо'ю в брак до соверше'ния моего' вели'кого предприя'тия. Знай, что царе'вич Дими'трий Ива'нович, кото'рого хоте'л умертви'ть царь Бори'с, жив и скрыва'ется в По'льше, в отдалённом го'роде на берега'х Ви'слы...
-- Царе'вич Дими'трий жив! -- воскли'кнула Кале'рия.
-- Да, жив, и я пе'рвый друг его', пе'рвый его' пове'ренный. Я ходи'л в Москву' пригото'вить умы' к его' возвраще'нию, на'шел везде' гото'вность служи'ть зако'нному госуда'рю и до'лжен возврати'ться к царе'вичу, объясни'ть ему' расположе'ние моско'вского наро'да, соста'вить предначерта'ние к завладе'нию во'тчиною его', Росси'ею. Любо'вь к тебе' удержа'ла меня' четы'ре ме'сяца; ме'жду тем я измени'л до'лгу и прися'ге. Вот что меня' му'чит! Я до'лжен поспеши'ть к царе'вичу, возврати'ть ему' драгоце'нное доказа'тельство его' происхожде'ния, вот э'тот крест,-- при сем Ивани'цкий показа'л Кале'рии алма'зный крест, висе'вший у него' на груди',-- и отда'ть отчёт в моём посо'льстве. Я ру'сский -- и не могу' измени'ть зако'нному госуда'рю, кото'рый му'чится в ожида'нии меня'. Тепе'рь ви'дишь ли, что я люблю' тебя', поверя'я тебе' та'йну, с кото'рою сопряжено' бо'лее, не'жели сча'стье и жизнь моя', сопряжено' бла'го оте'чества? Ита'к, позво'ль мне отлучи'ться, повида'ться с царе'вичем, овладе'ть престо'лом моско'вским для зако'нного госуда'ря, просла'виться, дости'гнуть по'честей и вели'чия. Когда' же по'двиг наш соверши'тся, я возвращу'сь к тебе', обвенча'юсь с тобо'ю торже'ственно и повезу' в Москву' наслажда'ться мое'ю любо'вью, бле'ском мое'й сла'вы, моего' вели'чия!
-- Дими'трий Ива'нович жив!-- сказа'ла Кале'рия.-- Да ниспошлёт ему' Госпо'дь Бог успе'х в пра'вом де'ле. Не ста'ну удержи'вать тебя' на по'прище сла'вы, но хочу' после'довать за тобо'ю. Почему' же супру'га ца'рского дру'га не мо'жет яви'ться к госуда'рю? Обвенча'емся, и я е'ду с тобо'ю, бу'ду услажда'ть труды' твои' не'жным соуча'стием, оберега'ть в опа'сностях... Для любви' нет ничего' невозмо'жного!
-- Нет, любе'зная Кале'рия! я не могу' яви'ться тепе'рь к царе'вичу с жено'ю. Мне предстои'т мно'го трудо'в, разъе'здов, перегово'ров. Я до'лжен бу'ду переноси'ться с ме'ста на ме'сто. Мо'жет быть, я до'лжен бу'ду иска'ть по'мощи в Кры'му, в Царегра'де. Твоё сопу'тствие подве'ргнет тебя' и меня' опа'сности и повреди'т де'лу. Ты зна'ешь уже', что я при'был сюда' с Леони'дом в оде'жде и'нока. Э'та оде'жда спаса'ет меня' от взо'ров любопы'тных и открыва'ет вход всю'ду, где мне должно' бу'дет хлопота'ть та'йно о дела'х царе'вича. Я не могу' стра'нствовать с же'нщиною.
Кале'рия заду'малась и отвеча'ла:
-- Я не променя'ю бла'га оте'чества на со'бственное сча'стье. Иди', куда' призыва'ет тебя' долг, честь и прися'га! Опра'вдываю и цель твою', и сре'дства, и'бо для оте'чества должно' всем же'ртвовать. Но мы мо'жем обвенча'ться та'йно, и е'сли тебе' суждено' поги'бнуть в вели'ком по'двиге, я не переживу' тебя', но умру' зако'нною жено'ю Ивани'цкого, дру'га Моско'вского госуда'ря.
Ивани'цкий помолча'л немно'го, как бы собира'ясь с мы'слями, и наконе'ц сказа'л:
-- Хорошо', друг мой! Е'сли для твоего' споко'йствия ну'жно э'то, я гото'в. По`слеза'втра обвенча'юсь с тобо'ю. У меня' за Дне'пром в одно'й дере'вне есть прия'тель свяще'нник. Я предуве'домлю его' -- жела'ние твоё испо'лнится.
Ивани'цкий поцелова'л Кале'рию и сказа'л, что он за'втра к ней не бу'дет, и'бо до'лжен пригото'вить все к та'йному вы'езду и бракосочета'нию. Любо'вники расста'лись.

ГЛАВА' V
Несча'стная же'ртва честолю'бия. Таи'нственный челове'к открыва'ется. Неча'янная встре'ча. Бу'ря. Запоро'жец.

Ма'тушка, позво'ль мне, пойти' сего' дня на посиде'лки к Ва'реньке Кудряше'вской! -- сказа'ла Кале'рия.
-- Изво'ль, друг мой! то'лько возврати'сь пора'ньше, да береги'сь сыро'й но'чи. Вы так по'здно сиди'те, что, пра'во, стра'шно, когда' до'лго нет до'ма.
Кале'рия наде'ла на себя' но'вый ба'рхатный сарафа'н, го'лову укра'сила же'мчугом и покры'ла фато'ю, наки'нула на плеча' душегре'йку и вы'шла со двора' в су'мерки. Ста'рая служа'нка проводи'ла её до воро'т прия'тельницы Ва'реньки Кудряше'вской.
Кале'рия поздоро'валась с подру'гою и, посиде'в у неё не'сколько мину'т, вы'шла, сказа'в, что её дожида'ется на у'лице служа'нка. Ивани'цкий ждал её за угло'м. Он взял Кале'рию за ру'ку и в безмо'лвии повёл к берегу'. Рука' Кале'рии трепета'ла в руке' его'. Пони'же паро'ма ста'рый рыба'к дожида'лся их с ло'дкою. Ивани'цкий оста'вил старика' на берегу', посади'л Кале'рию в ло'дку, взял весла' и поплы'л вниз по реке'.
Печа'льно сиде'ла Кале'рия и смотре'ла на не'бо. По'лная луна' освеща'ла великоле'пное зре'лище, посребря'ла струи' вод и верши'ны дере'"в. Широ'кие те'ни разлета'лись на приго'рках. Ивани'цкий не промо'лвил сло'ва и с уси'лием де'йствовал вёслами. Ло'дка бы'стро плыла' по тече'нию, и вско'ре златы'е верхи' церкве'й ки'евских скры'лись из ви'да. Они' вы'ехали в пусты'нное ме'сто, где Днепр протека'ет ме'жду ле'сом.
-- Ты печа'лен, друг мой! -- сказа'ла Кале'рия,-- неуже'ли я причи'ною твое'й го'рести?
Ивани'цкий молча'л.
-- Неуже'ли я загражда'ю тебе' путь в жи'зни к твои'м вели'ким наме'рениям? -- спроси'ла Кале'рия.
-- Загражда'ешь! -- сказа'л хладнокро'вно Ивани'цкий.
-- Неблагода'рный! -- воскли'кнула Кале'рия.-- Не я иска'ла тебя', но ты нашёл меня' и разру'шил моё споко'йствие, моё сча'стие. И тогда', как я реши'лась отпусти'ть тебя' от себя', отпусти'ть, быть мо'жет, наве'ки и оста'ться одна' с моёю го'рестью, ты говори'шь, что я загражда'ю тебе' путь в жи'зни! Вот награ'да за мою' любо'вь, за мою' же'ртву! Иди' на опа'сности, иди' оди'н, е'сли не хо'чешь взять меня' с собо'ю. Но скажу' тебе' вперёд: когда' по'двиг твой соверши'тся, когда' царе'вич Дими'трий восся'дет на престо'ле пре'дков свои'х, я явлю'сь к тебе', хотя' бы ты был на пе'рвой сте'пени в госуда'рстве; явлю'сь не к вельмо'же, но к супру'гу, кото'рого зало'г любви' уже' ношу' под се'рдцем. Так! знай, что я уже' мать! Не преда'м на поруга'ние неви'нной же'ртвы моёй сла'бости и твоего' злоде'йства, не оста'нусь в пусты'не малоду'шно опла'кивать своё легкомы'слие! Е'сли б ты был не то'лько пе'рвый вельмо'жа царя' Дими'трия Ива'новича, но сам царь -- я бы потре'бовала прав мои'х среди' двора' и наро'да, уличи'ла бы престу'пника и сказа'ла бы всенаро'дно: он обману'л бе'дную, беззащи'тную жену'; он не мо'жет по'льзоваться дове'ренностью наро'да; обма'нщик не в состоя'нии быть пра'восудным...
-- Замолчи'! -- воскли'кнул Ивани'цкий.
-- Мне молча'ть! Нет! ты обольсти'л меня', но я не хочу' обма'ном заста'вить тебя' произне'сть ве'чную кля'тву пред алтарём. Гнуша'юсь вся'кого подло'га. Объявля'ю тебе', что никака'я си'ла на земле' не в состоя'нии разлучи'ть меня' с тобо'ю. Я не могу' ни принадлежа'ть друго'му, ни жить без тебя'. Ты кля'лся быть мои'м наве'ки, я пове'рила, отдала'сь тебе': я твоя', но и ты мой; одна' смерть разлучи'т нас!
-- Ты хо'чешь мое'й сме'рти,-- сказа'л Ивани'цкий, зло'бно улыбну'вшись.
-- Я ду'мала о твоём сча'стье, а не о сме'рти. Но твоя' хо'лодность, твой мра'чный вид, твоё равноду'шие к мои'м страда'ниям убива'ют меня'. Ах, е'сли б ты ещё люби'л меня'!
-- Лю'бишь ли ты меня'? -- спроси'л Ивани'цкий, положи'в весла' и посмотре'в при'стально на Кале'рию.
-- Неблагода'рный! Сме'ешь ли ты спра'шивать об э'том, по'сле той же'ртвы, кото'рую я принесла' тебе'?
-- Любо'вь испыту'ется же'ртвами не тако'го ро'да, как ты ду'маешь. Кто лю'бит, тот охо'тно поже'ртвует собо'ю для бла'га люби'мого предме'та. Я бы охо'тно посвяти'л тебе' жизнь мою', но я нахожу'сь в тако'м положе'нии, что не могу' э'того сде'лать. Кале'рия, будь великоду'шною и откажи'сь от меня': дай мне свобо'ду!
-- Бо'же мой, до чего' я дожила'! Послу'шай, Ивани'цкий: ты мне омерзи'телен. С э'той мину'ты никогда' взгляд любви' не обрати'тся на тебя'. Отка'зываюсь от тебя', даю' тебе' свобо'ду, но ты до'лжен обвенча'ться со мно'ю -- не для меня', а для де'тища, кото'рое ношу' в утро'бе. Пусть свяще'нник благослови'т нас -- и тогда' ступа'й с Бо'гом! Я не хочу' знать тебя'.
-- Э'того быть не мо'жет. Я не могу' с тобо'ю обвенча'ться,-- сказа'л Ивани'цкий.
-- Заче'м же ты вы'вез меня' из го'рода, в э'ту по'ру? Каки'е твои' наме'рения?
-- Неи'стовая твоя' страсть заставля'ла меня' молча'ть пе'ред тобо'ю в Ки'еве, а внеза'пное бе'гство могло' бы повреди'ть до'брой мое'й сла'ве. Я вы'вез тебя'... чтоб упроси'ть дать мне свобо'ду...
-- Лжец! Ты име'ешь како'й-нибудь злой у'мысел. Вот колоко'льня той це'ркви, где мы должны' бы'ли обвенча'ться. Вези' меня' к берегу'!
Ивани'цкий молча'л и продолжа'л грести'.
-- Вези' меня' к берегу'! -- воскли'кнула Кале'рия,-- и'ли я заста'влю тебя' раска'яться в твоём у'мысле! -- При сих слова'х Кале'рия вы'нула нож и'з-за па'зухи и бро'силась к Ивани'цкому.-- Вези' меня' к берегу'! -- повтори'ла она'.-- Се'рдце моё говори'т, что ты гото'вишь мне поги'бель.
Ивани'цкий бро'сил весла', поднялся' с своего' ме'ста и, схвати'в Кале'рию за ру'ку, отня'л нож и бро'сил в во'ду. Кале'рия ухвати'лась за са'блю Ивани'цкого, но ло'дка си'льно покачну'лась, и она' упа'ла ему' на ру'ки.
-- Так умри' же, неотвя'зная! -- воскли'кнул Ивани'цкий и бро'сил несча'стную в Днепр.
Разда'лся пронзи'тельный вопль, и Кале'рия скры'лась в волна'х. Ивани'цкий отвороти'л го'лову в другу'ю сто'рону, уда'рил вёслами, и ло'дка помча'лась.
Он взгляну'л на не'бо: та же луна', кото'рая освеща'ла уби'йство дья'ка под Москво'ю, свети'лась ме'жду облака'ми. Он отврати'л взо'ры. Кровь в нем волнова'лась сильне'е, не'жели воды' в Дне'пре. Голова' горе'ла, он был в исступле'нии, кре'пко сжима'л весла' в рука'х и, как бу'дто озлобя'сь на Днепр, си'льно ударя'л по его' пове'рхности. Ло'дка ско'ро удали'лась от места' преступле'ния. Ивани'цкий прича'лил к берегу' и вы'шел в лес.
По берегу' чрез лес пролега'ла тропи'нка. Ивани'цкий без вся'кого наме'рения сверну'л на неё и вско'ре вы'шел на небольшу'ю поля'ну. Два вса'дника предста'ли пред него': оди'н был Леони'д, второ'й -- друг его' ю'ности, киевля'нин. Ивани'цкий останови'лся.
Леони'д соскочи'л с коня' и бро'сился к Ивани'цкому.
-- Где сестра' моя', где Кале'рия? -- воскли'кнул он.-- Я все зна'ю. Ко мне по'слан был гоне'ц в Львов в ту мину'ту, как хо'лодность твоя' обнару'жилась. 11о несча'стию, я не заста'л Кале'рии, но она' оста'вила письмо' к ма'тери, в кото'ром уве'домила, что в э'ту ночь должна' обвенча'ться с тобо'ю в селе' Кита'евском. Я едва' прибы'л э'того ве'чера в Ки'ев и случа'йно узна'л от рыбака', что ты поплы'л с Кале'рией в ло'дке. Где она', где сестра' моя'?
Ивани'цкий молча'л. Э'та неча'янная встре'ча каза'лась ему' ка'рою са'мого провиде'ния.
-- Где сестра' моя', говори', злоде'й!-- возопи'л в я'рости Леони'д.-- На лице' твоём наче'ртано преступле'ние. Ты бле'ден, глаза' твои' пыла'ют, как у лю'того зве'ря, язы'к онеме'л... Что ты сде'лал с Кале'рией, куда' ты дева'л её?
-- Она' там! -- сказа'л Ивани'цкий, указа'в руко'ю на не'бо.
-- И'зверг, ты уби'л её! -- воскли'кнул Леони'д.-- Где труп несча'стной сестры' мое'й? где моя' Кале'рия?
-- Она' сама' бро'силась в волны' Дне'пра! -- сказа'л Ивани'цкий дрожа'щим го'лосом, потупи'в глаза' в зе'млю.
-- Ты её уби'йца -- умри' же, злоде'й! -- возопи'л Леони'д, вы'хватил нож и устреми'лся на Ивани'цко-го. Он отскочи'л наза'д, обнажи'л грудь и, остановя'сь, сказа'л:
-- Рази', е'сли сме'ешь, своего' госуда'ря! Я -- царе'вич Дими'трий!
Нож вы'пал из ру'ки Леони'да.
-- Ты царе'вич Дими'трий! -- сказа'л он ти'хо.-- О, я несча'стный!
Киевля'нин, сопровожда'вший Леони'да, слез с коня', снял ша'пку и в изумле'нии смотре'л на двух враго'в.
-- Наконе'ц пришло' вре'мя, и таи'нственный челове'к до'лжен откры'ться пе'ред тобо'ю,-- сказа'л тот, кото'рый изве'стен был Леони'ду под и'менем по'льского дворяни'на Ивани'цкого и мона'ха Григо'рия Отре'пьева. Э'то был тот са'мый, кото'рый замышля'л све'ргнуть с престо'ла Бори'са Годуно'ва, кото'рого друзья' почита'ли и'стинным царе'вичем, а пото'мство прозва'ло Лжедими'трием. Он стоя'л пе'ред Леони'дом с обнажённою гру'дью и сказа'л:
-- Убе'й зако'нного царя' своего': он сли'шком несча'стлив, чтоб дорожи'ть жи'знью. Да бу'дет с Росси'ей, что Бо'гу уго'дно!
Леони'д молча'л и смотре'л в глаза' Лжедими'трию.
-- Ты был ослеплён мои'ми расска'зами,-- продолжа'л Лжедими'трий,-- и не мог приду'мать, чтоб я реши'лся сам, в оде'жде и'нока и в лице' по'льского дворяни'на, разве'дывать в Москве' и посе'ять пе'рвые семена' моего' бу'дущего мо'гущества. Леони'д! Госуда'ри то'лько на престо'ле име'ют ве'рных и усе'рдных слуг, име'ют их тогда', когда' мо'гут награжда'ть и милова'ть. Но я, несча'стный, бесприю'тный, бе'дный изгна'нник, я до'лжен был сам для себя' труди'ться. Ты слы'шал от многи'х, знавши'х царе'вича, о приме'тах его'. Смотри': вот одна' борода'вка под пра'вым гла'зом, а вот друга'я на лбу.-- При сем Лжедими'трий сбро'сил с себя' полукафта'нье.-- Ви'дишь ли, вот одно' плечо' коро'че друго'го (54). Наконе'ц, вот тот крест, моя' со'бственность, а вот письма' от ма'тери мое'й, цари'цы, кото'рая уже' зна'ет, что я жив, ви'дела меня' в своём заточе'нии и ожида'ет моего' прише'ствия.-- Лжедими'трий по'дал Леони'ду свя'зку бума'г, кото'рых тот одна'ко ж не взял, наде'л полукафта'нье и, сме'ло подо'шед к нему', взял его' за ру'ку и сказа'л: -- Ка-ле'рия умерла', но я не уби'л её. Она' пришла' в отча'янье, узна'в, кто я. Ты сам чу'вствуешь, что мне невозмо'жно бы'ло сочета'ться с не'ю бра'ком. Что бы сказа'л наро'д мой, е'сли б я возвёл на престо'л бе'дную гражда'нку ки'евскую без его' ве'дома? Я до'лжен иска'ть сою'зников, предложе'нием ру'ки мое'й мо'гу подви'гнуть на Бори'са си'льные ро'ды кня'жеские. Я не мо'гу располага'ть собо'ю, и'бо принадлежу' Росси'и. Любо'вь, страсть заблужда'ла меня', но провиде'нию угодно' бы'ло расто'ргнуть э'ту цепь, прико'вывавшую меня' к безде'йствию. Что зна'чит смерть одно'го творе'ния, когда' де'ло идёт о сча'стии миллио'нов! Как друг ца'рский забу'дь обо всем и ду'май об одно'й Росси'и: вознеси'сь, Леони'д, превы'ше всех предрассу'дков... Леони'д прерва'л слова' его':
-- Бо'же мой! Поги'бель сестры' мое'й я до'лжен назва'ть побе'дою предрассу'дков! Несча'стный! Я, я оди'н погуби'л це'лое семе'йство!..-- Леони'д бро'сился на зе'млю, залива'ясь го'рькими слеза'ми. Лжедими'трий стоя'л неподви'жно, сложи'в на груди' ру'ки, и, как знато'к се'рдца челове'ческого, дал вре'мя изли'ться го'рести и отча'янию Леони'да. Наконе'ц он встал, отёр слезы' и, не говоря' ни сло'ва, пошёл в обра'тный путь. Киевля'нин повёл лошаде'й. Лжедими'трий останови'л Леони'да и сказа'л:
-- Неуже'ли мы должны' расста'ться врага'ми?
-- Е'сли ты Дими'трий -- я не могу' быть враго'м твои'м; но как ты ещё не на престо'ле, то могу' отказа'ться служи'ть тебе',-- отвеча'л Леони'д.
-- На престо'ле и'ли нет -- я зако'нный твой госуда'рь,-- возрази'л Лжедими'трий,-- и тре'бую не служе'ния от тебя', но дру'жбы...
-- Служи'ть мо'жно нево'лею, по обя'занности, но люби'ть нельзя',-- отвеча'л Леони'д.
-- Но мо'жешь ли ты удовлетвори'ть жела'нию твоего' госуда'ря и покля'сться не изменя'ть мне, храни'ть та'йну о моём пребыва'нии в По'льше, пока' я сам не откро'юсь? -- сказа'л Лжедими'трий.
-- Я гнуша'юсь вся'кою изме'ною, не изменя'л никому', не изменю' и тебе',-- отвеча'л Леони'д.
-- Руча'ешься ли за своего' това'рища? -- спроси'л Лжедими'трий.
-- Руча'юсь,-- отвеча'л Леони'д.
-- Ита'к, проща'й! -- сказа'л Лжедими'трий, взяв за ру'ку Леони'да.-- Благодарю' тебя' за слу'жбу, за все поже'ртвования, кото'рые ты сде'лал для избавле'ния Росси'и от похити'теля. Возврати'сь в Ки'ев и будь споко'ен: я испрошу' тебе' чрез мои'х друзе'й желе'зный лист (55) от короля'. Чрез не'сколько неде'ль ты полу'чишь своё проще'ние.
-- Мо'ли Бо'га, да прости'т он тебя', царе'вич! -- сказа'л Леони'д.-- Жесто'кость твоя', хладнокро'вие к страда'ниям люде'й, да'же пре'данных тебе', твоё сластолю'бие и переме'нчивость удостоверя'ют меня' бо'лее, не'жели все приме'ты, в том, что ты сын Иоа'ннов. Вероя'тно, мы не уви'димся в жи'зни; ита'к, по'мни после'дние слова' мои': кровь неви'нная вопиёт к не'бу и обрати'тся на го'лову престу'пника. Пред Бо'гом нет разли'чий са'на и рожде'ния! Доброде'тель и преступле'ние -- вот два то'лько разли'чия, по кото'рым пра'ведный судия' небе'сный награжда'ет и нака'зывает. Ца'рский вене'ц не защити'т тебя' от угрызе'ний со'вести. Э'тот змей подползёт и к ступе'ням твоёго тро'на, и на одр, охраня'емый твои'ми во'инами. Разруша'я сча'стье други'х, ты не мо'жешь быть счастли'вым... Прости'!
Лжедими'трий хоте'л говори'ть, хоте'л обня'ть Леони'да, но он вскочи'л на коня' и помча'лся от него'. Киевля'нин после'довал за свои'м друго'м. Лжедими'трий оста'лся оди'н в лесу'. Осе'нний ве'тер шуме'л в ли'стьях и, беспреста'нно уси'ливаясь, преврати'лся в бу'рю. Не'бо покры'лось мра'чными облака'ми; вихрь свисте'л и колеба'л дере'вья, кото'рые скрипе'ли на корня'х. Гро'зно реве'л Днепр, и пле'ски волн доходи'ли до смяте'нного слу'ха уби'йцы. Ему' слы'шались пронзи'тельные во'пли, стон, после'дний отголо'сок отходя'щей ду'ши... Лжедими'трий трепета'л всем те'лом. Он огля'дывался во все сто'роны, как бу'дто боя'сь, чтоб Кале'рия не вы'шла из кусто'в, не появи'лась и'з-за дере'"в. Дождь облива'л его', холо'дный ве'тер проника'л до косте'й, но он ничего' не чу'вствовал и беспреста'нно то озира'лся, то прислу'шивался.
Вдруг ужа'сный треск разда'лся над его' голово'ю; каза'лось, бу'дто не'бо обру'шилось. Пла'мя мелькну'ло пред его' глаза'ми, столе'тний дуб расколо'лся на'двое и воспыла'л, как свеча'. Оглушённый уда'ром, Лжедими'трий пал на зе'млю, хоте'л воззва'ть к Бо'гу, но сло'ва за'мерли на уста'х: он не мог моли'ться!
Приро'да уме'реннее в своём бу'йстве, не'жели лю'ди. Де'йствия её гро'зны, ги'бельны, но непродолжи'тельны, когда', напро'тив того', месть и зло'ба, возрожда'ясь в се'рдце подо'бно бу'ре, продолжа'ются го'ды и нере'дко ве'ки ме'жду ча'стными людьми' и це'лыми наро'дами. Прошла' гроза'; Лжедими'трий встал с земли' и, изму'ченный, побрёл ме'дленно тропи'нкою из лесу', вы'шел в по'ле и, уви'дев на возвыше'нии дереву'шку, напра'вил туда' шаги'.
Он постуча'лся у воро'т пе'рвого до'ма. Стари'к отвори'л и, уви'дев измо'ченного челове'ка, без расспро'сов ввел в и'збу, развёл ого'нь в печи', примости'л скамьи', постла'л чи'стой соло'мы и дал во что переоде'ться. Хозя'йка ме'жду тем спроси'ла, не хо'чет ли стра'нник подкрепи'ть свои' си'лы пи'щею. Лжедими'трий отказа'лся и, сбро'сив с себя' пла'тье, лег отдыха'ть.
Те'ло тре'бовало успокое'ния, чле'ны не могли' бо'лее де'йствовать от истоще'ния сил, и Лжедими'трий засну'л; но душа' его' не успоко'илась. Впечатле'ния -- пи'ща ду'ши. Обременённая си'льными ощуще'ниями душа' Лжедими'трий тем сильне'е бо'дрствовала и де'йствовала сновиде'ниями, кото'рые бы'ли столь же ужа'сны, как суще'ственность. Лжедими'трий ви'дел во сне Кале'рию, слы'шал после'дние её сто'ны, её жа'лобы, осяза'л труп её. При после'днем издыха'нии она' угрожа'ла ему' мще'нием небе'сным. Наконе'ц он ви'дел себя' в сновиде'нии, оста'вленного Бо'гом и людьми', в пусты'не, на го'лом утёсе, ме'жду плотоя'дными пти'цами необыкнове'нной величины', кото'рые терза'ли те'ло его'. Кале'рия носи'лась над ним в ви'де ангела-мстителя' и ука'зывала пти'цам на се'рдце уби'йцы, чтоб они' исто'ргли его' из живо'го страда'льца. Лжедими'трий вопи'л во сне, вска'кивал с посте'ли, призыва'л Кале'рию, рвал на себе' во'лосы. До'брые хозя'ева, ду'мая, что он бо'лен, сиде'ли над ним, ожида'я с нетерпе'нием успокое'ния припа'дка. Наконе'ц Лжедими'трий откры'л глаза', но он был так слаб, что не мог отпра'виться в путь. Он проси'л у хозя'ев позволе'ния прове'сть не'сколько дней в их хи'жине.
Лжедими'трий весь день был угрю'м, не хоте'л принима'ть пи'щи и броди'л оди'н вокру'г селе'ния. Но и злоде'йство име'ет свою' си'лу, как доброде'тель, и хотя' побужде'ния и сле'дствия разли'чны, но де'йствия быва'ют те же. Ло'жные му'дрствования успоко'или на вре'мя Лжедими'трия. На друго'й день он подкрепи'л си'лы свои' пи'щею и питьём, и взор его' не'сколько проясни'лся. Забо'тливость до'брых хозя'ев о его' положе'нии возбуди'ла в нем чу'вства призна'тельности. Здоро'вый и све'жий вид старика', кото'рому то'лько изменя'ли седы'е усы' и во'лосы, его' вои'нственная оса'нка и по'ступь, бы'стрые движе'ния -- все привлека'ло к нёму Лжедими'трия. Ввечеру', при све'те каганца', когда' стару'ха сиде'ла за пря'жею, а хозя'ин почи'нивал у'пряжь, Лжедими'трий, си'дя на скамье' и облокотя'сь на стол, завёл с ним разгово'р:
-- Ско'лько тебе' лет, де'душка? -- спроси'л Лжедими'трий.
-- А Бог зна'ет; ведь мы не счита'ем годо'в, па'не. Пока' здоро'вится, так все ка'жется, что ещё мо'лод. Оте'ц мой был во'льным казако'м запоро'жским, когда' ещё казаки' не жени'лись. Он ска'зывал мне, что я роди'лся на пя'тый год по'сле того', как при кошево'м атама'не Аста'фии Дашке'виче коро'ль позво'лил на'шим сели'ться в во'льных слобода'х и дал земли' от поро'гов до го'рода Черка'сска. Э'то был до'брый коро'ль!
-- Сигизму'нд Казими'рович, -- отвеча'л Лжедими'трий.-- Пра'вда, он был и до'брый, и му'дрый госуда'рь. То, об чем ты говори'шь, случи'лось в 1510 году', сле'довательно, тебе' тепе'рь во'семьдесят шесть лет!
-- А почему' ты зна'ешь э'то, па'не?
-- По кни'гам, друг мой! В кни'гах напи'сано все, что бы'ло на све'те!
-- Э'то добре'! -- возрази'л стари'к.-- Так, ста'ло быть, запи'шут и то, что ны'нешний коро'ль, Сигизму'нд Ива'нович, не по'мнит на'шей слу'жбы, не лю'бит свои'х де'ток и хо'чет, чтоб мы погуби'ли ду'ши и сде'лались папи'стами.
-- Коне'чно, все э'то бу'дет запи'сано,-- отвеча'л Лжедими'трий.
-- Ох, мно'го на'добно бы'ло бы писа'ть, е'сли б пришло'сь запи'сывать все дурно'е, что де'лают с на'ми паны' ля'хи, сове'тчики их ксендзы' да жиды'! А кто запи'сывает все э'то, па'не?
-- Лю'ди, о кото'рых тепе'рь не зна'ют и не ве'дают, пи'шут пра'вду, си'дя в уголку'. Есть и таки'е, что пи'шут я'вно и пуска'ют в наро'д свои' писа'ния; да тем немно'го мо'жно ве'рить. Кто поси'льнее, за тем и они'!
-- Ах, окая'нные! Ведь уже' е'сли писа'ть, так писа'ть пра'вду,-- сказа'л стари'к,-- а не обма'нывать наро'д. Э'то и грех, и стыд. Послу'шай, па'не, как ты да'веча спал, мы приме'тили у тебя' на груди' бога'тый крест; ви'дели, что ты кре'стишься по-на'шему, так, ста'ло быть, ты на'шей правосла'вной ве'ры, да ещё и ру'сский, потому' что говори'шь по-ру'сски, как моска'ль. По оде'жде ты по'льский пан. Скажи'-ка, каково' ты ужива'ешься с ни'ми? Па'ны при ны'нешнем короле' сде'лались серди'ты, как во'лки. Так и ме'чутся на вся'кого, кто не их ве'ры! Госпо'дь ве'дает, как э'то пришло', а пре'жде э'того не быва'ло. Вот был сла'вный коро'ль Степа'н Степа'нович Бато'рий! Люби'л он казако'в, люби'л и ля'хов и всем де'лал добро'. Бы'ли тогда' и ля'хи добры' и жи'ли дру'жно с каза'ками. А ны'нешние ля'хи -- Бог весть из чего' бью'тся! Все бы кла'няться им да их па'пе. Нам нельзя' ужи'ться с ни'ми, да, я ду'маю, и вся'кому правосла'вному то'же мудрено'.
-- Есть и ме'жду поля'ками вся'кие, и до'брые, и дурны'е. С хоро'шими я живу' хорошо', а от дурны'х в сто'рону.
-- Коне'чно, есть вся'кие,-- возрази'л стари'к.-- Но како'в поп, тако'в и прихо'д! Коро'ль-то связа'лся кре'пко с ксендза'ми, да ещё с иезуи'тами. Так и все пою'т ту же пе'сню. Ну как им пришло' в го'лову, чтоб правосла'вные поклони'лись па'пе! Пра'вда, нашли' они' глу'пых и трусли'вых, что приста'ли к ним; то'лько не тронь казачи'ны, а осо'бенно Запоро'жья! На'ши как забла'говестят по-ру'сски в Се'чи, так и в Варша'ве бу'дет слы'шно!
-- А ты служи'л в каза'чьем во'йске? -- спроси'л Лжедими'трий.
-- Вы'рос и соста'релся на Запоро'жье!-- отвеча'л стари'к.-- Сын мой Гераси'м-, по прозва'нию Еванге'лик, и тепе'рь на Запоро'жье, кошевы'м в Но'вой Се'чи. А я уж стар и отдыха'ю, да молю'сь Бо'гу. Бы'ло вре'мя -- и я воева'л, и я дели'л зо'лото приго'ршнями, да все прошло'! Пусть тепе'рь сын ра'тует с неве'рными.
-- Ты оте'ц Гера'сима Еванге'лика, э'того хра'брого атама'на? -- воскли'кнул Лжедими'трий.
-- А что ж мудрёного? -- возрази'л стари'к.-- Ты б хоте'л, чтоб атама'н был па'ном и'ли ста'ростою! У нас не так ведётся. У нас и атама'нский сын бу'дет всю жизнь подвя'зывать ко'ням хвосты', когда' не заслу'жит того', чтоб други'е его' слу'шали. Ведь когда' кошевы'х выбира'ют, так выбира'ют того', кто сам лу'чше други'х, а не того', чей оте'ц был лу'чше. Вся'кому своё!
-- Не всегда' хороши' и вы'боры, де'душка,-- сказа'л Лжедими'трий.-- Выбира'ют у'мника, да не все те умны', кому' сле'дует выбира'ть. Ино'е де'ло степь, ино'е де'ло го'род.
-- Справедли'во! -- возрази'л стари'к.-- Слыха'л я, как выбира'ли в Варша'ве ны'нешнего короля'! Па'ны передра'лись ме'жду собо'ю, перессо'рились, а вы'брали, прости' Го'споди, что ни ры'ба ни мя'со!
-- А как далеко' отсю'да до Запоро'жья? -- спроси'л Лжедими'трий, чтоб перемени'ть разгово'р.
-- Пра'во, я не уме'ю счита'ть ми'лями,-- отвеча'л стари'к.-- Мы привы'кли счита'ть в степя'х даль по воло'вьему ры'ку, по вы'стрелам, по ко'нскому то'поту. Ая'хи счита'ют от Ки'ева до пе'рвого поро'га 50 миль. Всех поро'гов трина'дцать: от пе'рвого, под Кудако'м, до после'днего 7 миль, по-на'шему оди'н день пути'. За поро'гами се'мьдесят на'ших каза'цких острово'в; гла'вные -- Хори'ца и Томано'вка, где мы пря'чем от тата'р добы'чу и по'рох. Пони'же ре'ки Чертомлы'ка, при у'стье в Днепр реки' Бузулу'ка, лежи'т на'ша Сечь, на пра'вой стороне' Дне'пра, про'тив у'стьев рек Белосе'рки и Рога'тины. Круго'м, на два дни пути', все на'ше! От Се'чи в Крым четы'ре дня пути'. Ох, Запоро'жье, Запоро'жье! как поду'маю, так го'рько, что сил нет служи'ть на коне' и в ладье' (56). Та'м-то приво'льное житье'": и сы'то, и ве'село, и дра'ки вдо'воль!
-- Кого' же принима'ют в казаки'?-- спроси'л Лжедими'трий.
-- Вся'кого, кому' Бог дал си'лу и сме'лость. Будь он поля'к, тата'рин, воло'х, венгр и'ли не'мец, то'лько б крести'лся в ру'сскую ве'ру, де'сять лет не жени'лся да перепра'вился в ладье' чрез поро'ги -- так и наш.
-- Пра'вда ли, что в Се'чи во'все нет же'нщин? -- спроси'л Лжедими'трий.
-- А на что нам э'тот груз,-- отвеча'л стари'к, посмотре'в с улы'бкою на жену'.-- Ведь жена' хороша' в ха'те, а не в по'ле. У нас есть свои' слободы', там мы де'ржим и жен, и вся'кую тяже'сть, ли'шнюю в похо'дах.
-- Ну, уж вы, бесо'вы де'ти! -- возрази'ла стару'ха ве'село.-- Все кричи'те на нас да смеётесь, а в слобода'х так нет от вас отбо'ю! Не верь, па'не. Каза'к де'сять лет не же'нится, а как пришло' к жени'тьбе, так спроси', где дева'лась добы'ча: все оста'лось в слобода'х, все у кра'сных де'вушек!
-- И э'то быва'ет! -- сказа'л стари'к.-- То'лько де'ло в том, что в Се'чи не те'рпят ни баб, ни лати'нов, ни паныче'й, ни каки'х не'женок. У нас должно' быть закалённым, как була'т, на вся'кую беду' и опа'сность. А когда' охо'та не'житься, так ступа'й в слободу' -- к ба'бам.
-- Как же живу'т у вас в Се'чи? -- спроси'л Лжедими'трий.
-- А как жить! -- возрази'л стари'к.-- Пасём коне'й, еди'м салама'ту да пьем вино', пока' есть, а нет, так на коне'й да и в Крым, и'ли в ло'дки да в туре'чину, так и всего' дово'льно. Наш брат каза'к уме'ет и ве'село пожи'ть, и ве'село потерпе'ть. Нет мя'са и муки', так сосём ла'пу, как медве'дь, пьем днепро'вскую води'цу да попева'ем о ста'рых похо'дах до но'вого без го'ря и кручи'ны. Знай, па'не, что, кто не быва'л запоро'жским каза'ком, тот не быва'л во'ином. У нас жизнь -- что ста'рый кафта'н. Сбро'сил с плеч -- ле'гче! Сего'дня жить, а за'втра гнить! День мой, век мой.-- Лицо' ста'рого каза'ка покры'лось румя'нцем, глаза' оживи'лись.-- Ох, па'не! -- воскли'кнул он,-- когда' б попа'лся в кошевы'е челове'к бо'лее пи'сьменный, чем мой Гера'ська, тогда' б не так шуме'ли ра'дные паны' на се'ймах Варша'вских, и Моско'вский царь был бы на'шим прия'телем. Да вот беда', что ля'хи де'ржат своего' ге'тмана каза'цкого в Трехтими'рове, а на'ши запоро'жцы бушу'ют в одни'х степя'х. Но придёт вре'мя -- и запоро'жцы возьму'т своё. То'лько б нам пи'сьменную го'лову -- а все бу'дет на'ше: и Трехтими'ров, и Черка'ссы, и Бату'рин, и са'мый Ки'ев!..
Лжедими'трий молча'л, но простоду'шное объясне'ние каза'ка возбуди'ло в нем мысль привле'чь на свою' сто'рону запоро'жских казако'в. Он весьма' сожале'л, что принуждён был расста'ться с Леони'дом, кото'рого мо'жно бы'ло бы употреби'ть для э'того де'ла. Воспомина'ние о сем мона'хе воскреси'ло в па'мяти Лжедими'трия Кале'рию, и грусть сно'ва па'ла на се'рдце. Он встал, наде'л ша'пку и вы'шел из и'збы. Ве'тер бушева'л в по'ле и дубра'ве, луна' то прогля'дывала, то скрыва'лась за облака'ми, кото'рые бы'стро несли'сь от се'вера. Лжедими'трию каза'лось, что тот же ве'тер, кото'рый поглоти'л после'дние во'пли умира'ющей Кале'рии, ве'ет на него'. Луна', как гро'зная свиде'тельница его' злодея'ния, приводи'ла его' в тре'пет сла'бым свои'м мерца'нием. Ему' стра'шно бы'ло взгляну'ть на не'бо, стра'шно бы'ло дыша'ть во'здухом, заражённым прокля'тиями несча'стной же'ртвы: он жег грудь его' и суши'л горта'нь. Он ду'мал о Ксе'нии и хоте'л уте'шиться наде'ждою на сча'стье в её объя'тиях, на пре'лесть венца' ца'рского. Лжедими'трий возврати'лся в и'збу и заста'л хозя'ев за у'жином.
-- Стари'к! -- сказа'л Лжедими'трий,-- купи' для меня' ло'шадь с седло'м. Я хочу' за'втра отпра'виться в доро'гу.
-- Я тебе' прода'м своего' си'вку, е'сли хо'чешь. Ты вида'л его': конь молодо'й и до'брый, тата'рской поро'ды, а седло' хоть не краси'вое, да кре'пкое: я сам его' сде'лал.
-- Ско'лько ты тре'буешь за коня' с прибо'ром?
-- Пятьдеся'т зло'тых.
-- Вот тебе' де'ньги! За'втра с рассве'том я е'ду. Тепе'рь постели'те мне постелю'.

-----

Хозя'ева спа'ли в клети'. Когда' они' оста'лись одни', стари'к сказа'л жене' свое'й:
-- Хоть э'тот пан и правосла'вный, но у него' что'-то недо'брое на уме'. Ви'дно, у него' на со'вести тя'жкий грех, что он не мо'жет ни засну'ть споко'йно, ни поку'шать ве'село. Но'чью ме'чется и кричи'т, как волк в я'ме, а днем смо'трит исподло'бья и вздыха'ет, как пле'нный тата'рин на арка'не. Что про'ку в том, что на нем ши'тый кафта'н да на груди' крест с дороги'ми камня'ми? Па'нство и бога'тство не даю'т, ви'дишь, поко'я и сна зло'му челове'ку...
-- Почему' ты зна'ешь, что он злой челове'к? -- возрази'ла жена'.-- Мо'жет быть, он несча'стный, потеря'л отца', мать и'ли молоду'ю жену'. Ведь и с го'ря не спи'тся и есть не хо'чется! По'мнишь, как у нас у'мер сын наш Дани'ла; мы та'кже проводи'ли но'чи без сна, а дни в слеза'х. Хлеб каза'лся мне го'рьким, а посте'ль гро'бом!
-- Мы пла'кали и моли'лись,-- отвеча'л стари'к,-- но э'тот пан не пла'чет и не мо'лится, не горю'ет, а му'чится. Нет, Ма'рфа! он злой челове'к! Дай Бог, чтоб он скоре'е уе'хал и не воро'чался к нам. Злой челове'к -- как гнило'й труп: стра'шно быть с ним.

ГЛАВА' VI
Разгово'р с свяще'нником Михаи'лом об украи'нцах. Днепро'вские поро'ги. Прибы'тие в Сечь. Кошево'й атама'н Гера'сим Еванге'лик.

В виду' небольшо'го селе'ния Кудака' нахо'дится пе'рвый поро'г днепро'вский. Незнако'мый стра'нник, прове'дши ночь на ху'торе у свяще'нника греко-росси'йского испове'дания, прогу'ливался с ним по берегу' реки' и, сев на скали'стом берегу', смотре'л с любопы'тством, как го'рдый Днепр, пресечённый подво'дными ска'лами, с шу'мом и рёвом пробира'лся по сей прегра'де. Ска'лы в ра'зных места'х возвыша'лись над вода'ми бо'лее са'жени; по их ви'ду мо'жно бы'ло дога'дываться, что не'когда они' возноси'лись непреры'вною стено'ю и должны' бы'ли уступи'ть си'ле вод, проры'вшей исхо'ды среди' камне'й. Вы'ше поро'гов зелене'лся, подо'бно венцу', Ко'нский о'стров, заро'сший густы'ми и высо'кими леса'ми, а бли'же к поро'гам возвыша'лся скали'стый Кня'жий о'стров. Круго'м простира'лись сте'пи, на кото'рых волнова'лась высо'кая трава' и в ра'зных места'х видны' бы'ли ху'тора, осенённые зе'ленью. Угрю'мый на се'вере сентя'брь дыша'л теплото'ю в сем благослове'нном кра'е. Со'лнце свети'ло я'рко на чи'стом не'бе. Пти'цы ста'ями вили'сь по берега'м, над о'стровами, ту'чные ста'да пресыща'лись благово'нными трава'ми. Вдали' слы'шны бы'ли зву'ки свире'ли и же'нский го'лос, напева'вший каза'цкую пе'сню.
-- Блаже'нная страна'! -- воскли'кнул незнако'мец.-- Недостаёт здесь одно'й промы'шленности, трудолю'бия. Когда' б э'ти вои'нственные толпы' посели'лись в города'х и сёлах, заняли'сь земледе'лием, ремёслами, торго'влею, тогда' 6 Украи'на была' пе'рвою о'бластью в По'льше. Приро'да излила' дары' свои' на э'тот край, но лю'ди не уме'ют и не хотя'т и'ми по'льзоваться. Здесь ещё ди'ко, как в пе'рвое вре'мя по сотворе'нии ми'ра.
-- Пра'вда твоя',-- отвеча'л свяще'нник,-- но сама' судьба' проти'вится благосостоя'нию э'той страны'. В э'тих степя'х беспреста'нно блужда'ют хи'щные тата'ры буджа'кские; сюда' ча'сто прихо'дят си'льные орды' кры'мских тата'р, и ми'рный поселя'нин и'ли промы'шленник не мог бы обита'ть здесь, е'сли б мы не име'ли на стра'же знамени'той Се'чи Запоро'жской. Она' защища'ет не то'лько Украи'ну, но и По'льшу от тата'р лу'чше, не'жели за'мки и кре'пости. Тата'ры мо'гли бы взять и разру'шить укрепле'ния, но они' не в си'лах преодоле'ть вои'нственной Се'чи, кото'рая перено'сится всю'ду, где есть опа'сность и где должно' рази'ть враго'в на'шего споко'йствия. Пока' христиа'не не истребя'т тата'р, до тех пор э'та страна' не мо'жет быть обита'ема нике'м, кро'ме люде'й во'инских, а во'инам не'когда занима'ться промы'шленностью.
-- Удиви'тельное явле'ние э'та Сечь Запоро'жская! -- сказа'л стра'нник.-- Тру'дно пове'рить, чтоб како'е-нибудь о'бщество могло' так до'лго существова'ть без пи'сьменных зако'нов, без вся'ких основны'х пра'вил гражда'нского поря'дка.
-- И ещё ско'лько вре'мени существу'ет! -- возрази'л свяще'нник.-- Вспо'мни, что пе'рвое поселе'ние при поро'гах, и'ли пе'рвое основа'ние Се'чи, начина'ется с того' вре'мени, когда' тата'ры разори'ли Ки'ев и опустоши'ли огнём и мечо'м целу'ю Украи'ну. Э'то бы'ло в нача'ле XIII века'. Неско'лько ты'сяч украи'нцев, не бу'дучи в состоя'нии проти'виться превосхо'дной си'ле тата'р, скры'лись в уще'льях и на непристу'пных острова'х запоро'жских и соста'вили пе'рвое вое'нное поселе'ние.
-- Стра'нно, что э'ти поселе'нцы не заняли'сь хлебопа'шеством,-- возрази'л стра'нник.-- Скотово'дство и земледе'лие бы'ли обыкнове'нным заня'тием жи'телей сих стран.
-- Они' опаса'лись набе'гов тата'рских и, почу'вствовав вы'годы нае'здничьей жи'зни, са'ми ста'ли жить набе'гами, занима'ясь прито'м звероло'вством и рыболо'вством. По'сле взя'тия и разоре'ния Ки'ева и всей Украи'ны лито'вским кня'зем Гедими'ном (57) число' переселе'нцев за поро'ги Дне'пра умно'жилось, и они' ста'ли смеле'е в свои'х набе'гах на Крым. Одна'ко ж, по'мня, что пе'рвая причи'на их переселе'ния был набе'г инозе'мцев, запоро'жцы не хоте'ли не то'лько стро'ить городо'в, но да'же жени'ться, чтоб удо'бнее перенести'сь в друго'е ме'сто в слу'чае опа'сности. Во'йско своё пополня'ют они' не то'лько пришлеца'ми из Украи'ны, с До'на и Росси'и, но все'ми беглеца'ми из По'льши, Ве'нгрии и земли' Воло'шской. Кро'ме того', они' в набе'гах свои'х беру'т с собо'ю дете'й му'жеского пола' и воспи'тывают их в во'йске. Таки'м о'бразом подде'рживается э'та во'инская респу'блика, управля'емая во'лею избира'емого и'ми кошево'го атама'на и ста'рыми обы'чаями. В после'дствие вре'мени мно'гие учёные инозе'мцы, подве'ргнувшиеся в своём оте'честве несча'стиям и'ли соверши'вшие како'е преступле'ние, ста'ли иска'ть убе'жища в Се'чи, но они' не могли' име'ть никако'го влия'ния на ди'кое устро'йство войска' и зве'рские обы'чаи запоро'жцев. Напро'тив, кто жела'ет оста'ться в Се'чи, тот до'лжен во всем сообразова'ться с си'ми дикаря'ми и покрыва'ть зна'ния свои' оболо'чкою неве'жества. Э'то хара'ктер запоро'жцев: они' должны' каза'ться гру'быми, несве'дущими, хотя' ме'жду ни'ми есть весьма' мно'го люде'й му'дрых и учёных из поля'ков и не'мцев. Их кошевы'е атама'ны, ча'сто безгра'мотные, зна'ют лу'чше дела' и вы'годы войска', не'жели на'ши пи'сьменные во'йты и сена'торы!
-- Отку'да э'ти слова': кошево'й и каза'к? Э'то не ру'сские выраже'ния,-- сказа'л незнако'мец.
-- Пра'во, я не уме'ю растолкова'ть тебе' э'то,-- отвеча'л свяще'нник.-- Об э'том по'льские писа'тели пи'шут разли'чно, а на'ши во'все ничего' не пи'шут. Говоря'т, бу'дто кош -- тата'рское сло'во, означа'ющее стан во'инский, а каза'к по-тата'рски зна'чит легкоконе'ц, лёгкий е'здок. Так ли э'то, не руча'юсь.
-- Ска'зывают, что запоро'жские казаки' ны'не во мно'гом перемени'лись и что во'йско их ны'не бо'лее устро'ено,-- примо'лвил незнако'мец.
-- Казаки' те же, но в устро'йстве их войска' произошли' не'которые переме'ны, с тех пор как коро'ль Сигизму'нд I дал им обши'рные земли' и позво'лил сели'ться в слобода'х. Тепе'рь казаки' же'нятся и живу'т в сёлах, но в Се'чи не те'рпят жен и жёнатых, и ка'ждый каза'к обя'зан де'сять лет прослужи'ть холосты'м. Коро'ль Стефа'н Бато'рий ещё бо'лее преобразова'л во'йско, призна'л кошево'го в зва'нии ге'тмана, позво'лил каза'кам выбира'ть всех свои'х чино'вников, дав им гра'моту, булаву', зна'мя и лита'вры в ознаменова'ние, что он призна'ет запо'рожцев во'йском почётным. Э'тот до'брый и му'дрый коро'ль плати'л ежего'дно не'которые су'ммы во'йску и пода'рками держа'л на свое'й стороне' атама'на и старши'н (58). Казаки' весьма' его' люби'ли и оказа'ли ему' ва'жные услу'ги в войне' с Росси'ею.
-- Я бы ду'мал, что украи'нцы и запоро'жцы, как ру'сские и одного' с ни'ми испове'дания, не ста'нут дра'ться проти'ву Росси'и,-- сказа'л стра'нник.
-- Напро'тив, украи'нцы и казаки' весьма' привя'заны к по'льскому правле'нию и не лю'бят так называ'емых москале'й. До ве'ры кака'я нужда'! Ведь и в Литве' больша'я часть шля'хты и весь просто'й наро'д греко-росси'йского испове'дания. Вот ны'не так начина'ется возрожда'ться не'нависть к По'льше, и то за одну' э'ту у'нию. Уничто'жь у'нию сего' дня -- и за'втра вся казачи'на преда'стся те'лом и душо'ю По'льше.
-- Э'того я не ду'мал, а полага'л всегда', что казаки' и Украи'на пре'даны Росси'и,-- сказа'л незнако'мец.
-- До сих пор нет. Мы состои'м в беспреры'вных сноше'ниях с До'ном. Донски'е казаки' весьма' жа'луются на притесне'ния моско'вских воево'д и то'лпами перехо'дят на Запо'рожье. Здесь же привы'кли к тако'й во'ле, что одно' воспомина'ние о царе' Ива'не Васи'льевиче подира'ет моро'зом по ко'же. Тепе'рь, да'же при неудово'льствиях за введе'ние у'нии, Налива'йко и Коси'нский, кото'рые бунтова'ли проти'ву По'льши, хоте'ли подда'ться ха'ну Кры'мскому и'ли султа'ну Туре'цкому, но не Росси'и.
-- Ну, а е'сли б в Росси'и наступи'ла переме'на во вну'треннем устро'йстве? Е'сли б му'дрый госуда'рь обеща'л казака'м и Украи'не сохрани'ть их права' -- перешли' ли бы казаки' к свои'м единове'рцам?
-- Хотя' ты и ру'сский, наш единове'рец, и принёс мне письма' от дру'га моего' архимандри'та из Ки'ева, но об э'том говори'ть не моё де'ло,-- сказа'л свяще'нник.-- Я украи'нец и по'дданный По'льского короля'.
Незнако'мец замолча'л.
-- Пойдём домо'й! -- сказа'л свяще'нник.-- Запоро'жцы, при'сланные из Се'чи, уж, ве'рно, ждут меня' на ху'торе. Мне на'добно написа'ть письмо' к атама'ну, да и тебе' пора' изгото'виться в путь.
На друго'е у'тро, едва' со'лнце освети'ло поро'ги, незнако'мый стра'нник уже' был на берегу' Дне'пра с двумя' запоро'жцами. Они' спусти'ли на во'ду небольшу'ю ло'дку, кото'рая стоя'ла в камыше', се'ли в неё и пусти'лись по тече'нию. Незнако'мец сиде'л на руле', запоро'жцы гре'бли вёслами.
-- Послу'шай, паны'ч! -- сказа'л оди'н из запоро'жцев незнако'мцу.-- Ты взя'лся пра'вить ло'дкою чрез поро'ги; смотри' ж, чтоб не сломи'ть ше'и себе' и нам. Мы ма'ло ве'рим белору'ким пана'м: они' за мно'гое беру'тся, да немно'гое уме'ют де'лать
-- Сиди' на своём ме'сте и молчи'! -- возрази'л незнако'мец.-- Мои' бе'лые ру'ки кре'пче твои'х чёрных. Как прие'дем в Сечь, тогда' ска'жешь друго'е.
-- Быть мо'жет, рука' твоя' и крепка', пан,-- сказа'л друго'й запоро'жец,-- да то'лько иску'сна ли она'? С водо'й не лома'ться и не боро'ться: и щу'ка на воде' сильне'й челове'ка. Де'ло ма'стера бои'тся! Гляди', па'не, на поро'ги и направля'й ло'дку ме'жду камне'й, туда', где бо'лее отве'су. Вот ви'дишь, напра'во и нале'во вода' течёт бы'стро; там внизу' ка'мни. Держи' середи'ной, а как спу'стимся вниз, то повёртывай то'тчас напра'во, чтоб тече'нием не переверну'ло ло'дки.
-- За сове'т спаси'бо,-- отвеча'л незнако'мец и, ви'дя ме'жду тем, что ло'дка приближа'ется к поро'гам, закрича'л: -- Держи'сь! -- Запоро'жцы сложи'ли весла' и прилегли' в ло'дке; незнако'мец сел на са'мом дне и, ухватя'сь обе'ими рука'ми за руль, напра'вил бег по си'льной струе'. Ло'дка понесла'сь бы'стро, как вихрь, пролете'ла ме'жду двумя' камня'ми, выдава'вшимися из воды' и, как щепа', бро'шенная в водопа'д, низве'рглась в кипя'щую пучи'ну и подняла'сь на пове'рхность клубя'щейся пе'ны; в э'то са'мое вре'мя незнако'мец поверну'л рулём, и ло'дка, как бу'дто от подзе'много уда'ра, вы'прыгнула на гла'дкое простра'нство и поплыла' ро'вно с мле'чною струе'ю. Запоро'жцы по'дняли головы', перекрести'лись, и оди'н из них сказа'л:
-- Молоде'ц! Ну, тепе'рь скажу', что ты удало'й паны'ч и го'ден быть казако'м.
-- Не суди'те вперёд ни о пого'де, ни о челове'ке,-- сказа'л незнако'мец.-- Ве'тер переменя'ет пого'ду, а обстоя'тельства челове'ка.
-- Справедли'во, па'не,-- отвеча'л оди'н из запоро'жцев,-- а за твою' пра'вду вы'пьем горе'лки.-- Он вы'нул фля'жку, вы'пил и попо'тчевал незнако'мца и своего' това'рища.
Таки'м о'бразом незнако'мец пробра'лся в ло'дке чрез трина'дцать поро'гов: Куда'к, Су'рской, Лоха'нь, Звоне'ц, Стреле'цкий, Княги'нин, Ненасы'тец, Во'ронову запо'ру, Ве'рхний Во'льный, Буди'лов, Тавальча'н, Лесно'й и Ни'жний Во'льный (59). Стра'нники сверши'ли сей тру'дный путь в оди'н день, отдохну'в на берегу' и пообе'дав све'жею ры'бою.
То'лько седьмо'й поро'г, Ненасы'тец, затрудни'л их не'сколько в пла'вании. Ме'жду Буди'ловым и Тава'льчаном, в са'мом у'зком ме'сте Дне'пра, запоро'жцы указа'ли незнако'мцу ни'зкие бе'рега, кото'рые привлека'ют тата'р в сие' ме'сто для перепра'вы во вре'мя их набе'гов на По'льшу. На вы'стрел из лу'ка от после'днего поро'га запоро'жцы прину'дили незнако'мца останови'ться у бе'рега небольшо'го островка' Кашевари'цы и свари'ть ка'шу по обы'чаю каза'цкому, в знак преодоле'ния всех опа'сностей. Запоро'жцы приве'тствовали незнако'мца в свое'й стране' пожа'тием его' ру'ки в свои'х рука'х, напо'лненных землёю.
-- Здоро'в будь, каза'к!-- сказа'л незнако'мцу запоро'жец.-- Сме'лым Бог владе'ет, а кто не зна'ет над собо'ю никого', кро'ме Бо'га, тот наш!
Здесь оста'лись они' ночева'ть. С восхожде'нием со'лнца они' поплы'ли к о'строву Хори'це, заро'сшему дубо'вым ле'сом и иногда' обита'емому каза'ками, кото'рые сторожа'т здесь тата'р. В э'ту по'ру там не бы'ло никого'.
-- Тепе'рь мы отплы'ли от Ки'ева 64 ми'ли,-- сказа'л оди'н запоро'жец.-- Вот уже' мы почти' в Но'вой Се'чи!
Казаки' от нетерпе'ния поста'вили па'рус и ста'ли грести' из всей си'лы, чтоб скоре'е добра'ться до жела'нного бе'рега. Далеко' расстила'лся дым по окре'стностям, и когда' за'пах его' дошёл до стра'нников, запоро'жцы перекрести'лись.
Наконе'ц показа'лись батаре'и из за'рослей и небольшо'й ку'пол ни'зкой деревя'нной це'ркви, ло'дка вошла' в у'стье ре'чки с пра'вой стороны' Дне'пра и приста'ла к берегу'. Сторожевы'е казаки' поспеши'ли к ло'дке и, узна'в свои'х това'рищей, поздоро'вались с ни'ми. Прие'хавшие запоро'жцы повели' незнако'мца к атама'ну.
Незнако'мец с любопы'тством озира'лся круго'м. Ре'чка Бузулу'к впаде'нием в Днепр образу'ет два о'строва. Обши'рное простра'нство вы'ше ме'ньшего о'строва обнесено' бы'ло вокру'г ша'нцами, батаре'ями и палиса'дами, кото'рые прикрыва'лись дере'вьями и куста'рниками. Внутри' укрепле'ний постро'ены бы'ли ма'занки, небольши'е до'мики из тростника', обма'занные внутри' и снару'жи гли'ною, с камышо'выми кры'шами; от два'дцати до пяти'десяти таки'х хи'жин вокру'г большо'го до'ма вмеща'ли в себе' осо'бую дружи'ну и называ'лись куренём, под нача'льством ку'ренного атама'на (60). Э'ти курени', число'м до тридцати', располо'жены бы'ли отде'льно, но без вся'кого поря'дка. Посреди' Се'чи возвыша'лась небольша'я це'рковь Покро'ва Пресвято'й Богоро'дицы, постро'енная кресто'м, са'жени в две в вышину', с шестью' гла'вами. Напроти'ву четырёх сторо'н це'ркви стоя'ли откры'тые колоко'льни, то есть четы'ре перекла'дины на четырёх деревя'нных столба'х. Колоколо'в бы'ло мно'жество и ра'зной величины'. Вокру'г це'ркви была' пло'щадь, а напро'тив большо'й дли'нный дом в ви'де сара'я. Э'то бы'ло жили'ще кошево'го атама'на и храни'лище войсковы'х сокро'вищ. Пе'ред куреня'ми находи'лись откры'тые ку'хни: не'сколько камне'й, ме'жду кото'рыми пыла'л ого'нь. Незнако'мец, проходя' ме'жду ряда'ми курене'й, удивля'лся, что никто' не обраща'л на него' внима'ния. Ему' та'кже каза'лось стра'нным, что он в сем постоя'нном ста'не во'инском не ви'дел ни одного' коня'.
Запоро'жцы, сопровожда'вшие незнако'мца, при'шед к дверя'м атама'нского жили'ща, бря'кнули желе'зным кольцо'м в две'ри, и ма'ленький тата'рин отвори'л их. Се'ни бы'ли весьма' невелики'; казаки', не говоря' ни сло'ва, вошли' пря'мо в друго'е отделе'ние, где находи'лся атама'н. Он лежа'л на полу', на цино'вке из тростника', покры'той ста'рым па'русом. На нем бы'ли кра'сные шарова'ры из туре'цкого су'кна, гря'зные и в пя'тнах, руба'ха, напи'танная дёгтем, и на плеча'х коро'ткая бу'рка. Бри'тая голова' прикры'та была' небольшо'ю туре'цкою кра'сною фе'скою, из-по'д кото'рой висе'л дли'нный хохо'л во'лос, завёрнутый три'жды за у'хо. Борода' была' гла'дко вы'брита, и дли'нные усы' доходи'ли до груди'. Атама'н был лет сорока', черново'лосый и сму'глый. Орли'ный нос и больши'е я'ркие глаза' придава'ли суро'вый вид бле'дному его' лицу'. Бе'лые, как снег, зу'бы блесте'ли ме'жду небольши'ми губа'ми. Сте'ны его' жили'ща обве'шаны бы'ли бога'тым ору'жием, кото'рое сия'ло зо'лотом, серебро'м и драгоце'нными каме'ньями. Посреди' ко'мнаты стоя'л большо'й стол без ска'терти, на нем находи'лись хлеб, соль и фля'га с во'дкой. Во'зле стен стоя'ли деревя'нные скамьи' на кресто'вых но'жках. Блеск от ико'ны Богома'тери, пе'ред кото'рой тепли'лась лампа'да, далеко' разлива'л свет. Окла'д осы'пан был я'хонтами и алма'зами.
-- Здоро'во, хло'пцы!-- сказа'л кошево'й, не тро'гаясь с ме'ста,-- что вам сказа'л ба'тько наш, поп Миха'йло?
-- Он присла'л тебе' писа'нье,-- отвеча'л оди'н из запоро'жцев, подава'я ему' бума'гу, кото'рую он положи'л во'зле себя' и, обратя'сь к ма'ленькому тата'рину, сказа'л:
-- Гей, чертёнок! позови' ко мне па'на во'йского писаря'! -- пото'м спроси'л казако'в: -- Э'то что за лях? где вы его' взя'ли?
Незнако'мец поклони'лся, а оди'н из его' провожа'тых сказа'л:
-- Его' присла'л поп Миха'йло. Э'тот шля'хтич на'шей ве'ры и сам перепра'вился чрез поро'ги.
-- На'шей ве'ры!-- примо'лвил кошево'й.-- Е'сли пожа'ловал в го'сти, так ми'лости про'сим, а когда' идёшь да'лее, так счастли'вый путь. Хле'б-соль на столе': отку'шай на здоро'вье.
-- Я пришёл пря'мо от отца' твоего', Семё!на Еванге'лика,-- сказа'л незнако'мец,-- он и мать твоя' кла'няются тебе' и, как уви'дишь в письме' отца' Михаи'лы, поруча'ют меня' твое'й ми'лости. Я хочу' служи'ть в сла'вном его' короле'вской ми'лости во'йске запоро'жском.
-- За покло'н от отца' и ма'тери спаси'бо,-- отвеча'л кошево'й,-- а е'сли голова' твоя' не доро'га тебе', так изво'ль, бу'дешь казако'м. Ну, скажи' же, здоро'вы ли мои' старики'?
-- Здоро'вы и веселы',-- отвеча'л незнако'мец и пото'м, вы'нув и'з-за па'зухи полоте'нце, отда'л атама'ну, примо'лвив: -- Вот тебе' матери'нское благослове'ние, кольцо' с гро'ба свято'й великому'ченицы Ва'рвары, а от отца' крест, вы'мененный в Пече'рской Ла'вре.
Атама'н взял пода'рки, перекрести'лся, поцелова'л их и положи'л в изголо'вье свое'й посте'ли, сказа'в:
-- Спаси'бо, до'брый челове'к! а как тебя' зову'т?
-- Дми'трий Ивано'в,-- отвеча'л прише'лец.
-- Хорошо', Дми'трий, ступа'й же к ку'ренному атама'ну Гри'цке Коново'ду и скажи' ему', чтоб при'нял тебя' в свою' дружи'ну. Там уже' есть оди'н ваш брат паны'чек, хоть лях, а удало'й молоде'ц. Хло'пцы, проводи'те Дми'трия к ку'ренному Гри'цке!
Дми'трий Ивано'в поклони'лся атама'ну и вы'шел, а ме'жду тем войсково'й пи'сарь вошёл в куре'нь.
-- Сади'сь, ты, му'драя голова'! -- сказа'л кошево'й пи'сарю.-- Да посмотри', что тут пи'сано. Глаз мой лу'чше ви'дит неприя'теля в по'ле, чем э'ти крючки' на бума'ге. Чита'й!
Пи'сарь стал чита'ть: "Вельмо'жный па'не атама'н! ты присла'л ко мне двух свои'х казако'в, чтоб узна'ть, что де'лается в Москве' и в По'льше. Скажу' тебе' ве'рно: не быва'ть войне' ме'жду Москво'ю и По'льшею. У'мный Cariera все ула'дил, и моско'вские послы' в Ви'льне заключи'ли мир на 20 лет. Наш коро'ль хо'чет воева'ть со шве'дом, свои'м дя'дею, кото'рый завладе'л Шве'дским короле'вством и боя'лся, чтоб Москва' не помеша'ла ему', а Моско'вский царь Бори'с, хоть и кре'пко хоте'л соедини'ться со шве'дами и воева'ть с По'льшею, да испуга'лся весте'й, что сын царя' Ива'на Васи'льевича, Дими'трий, кото'рого веле'л уби'ть он в У'гличе, жив и скрыва'ется на Москве'. Э'того царе'вича и'щет он и обеща'ет большу'ю награ'ду тому', кто его' пойма'ет. Боя'ре ждут царе'вича, как иуде'и прише'ствия Месси'и. Вся'кий за'нят свои'м, и ты, вельмо'жный атама'н, мо'жешь тепе'рь сме'ло уда'рить на бусурма'н; никто' тебе' не помеша'ет. Вя'йско по'льское собира'ется за Ви'льной, чтоб идти' под ливо'нский го'род Ри'гу, кото'рый де'ржит швед. В Кры'му ко'нский паде'"ж, и тата'ры на о'сень не пойду'т в набеги', чтоб не оста'ться пе'шими в чужо'й земле'. Гре'ки, прибы'вшие из Царьгра'да, говоря'т, что в Сино'пе и Трапезу'нде оста'лось мно'го това'ров, кото'рых нельзя' бы'ло переве'зть досе'ле в Царьгра'д оттого', что бу'ри бушева'ли в Чёрном мо'ре. Гре'ки ви'дели, как туре'цкие гале'ры потяну'лись из у'стья Дне'пра в Крым, ве'рно, на зимо'вье. При сем поруча'ю тебе' по'льского шля'хтича, му'жа сме'лого, весьма' учёного, иску'сного в ра'зных вы'мыслах челове'ческих, твёрдого в правосла'вии, ненавидящего' лати'нов и любящего' нас, ру'сских. Он пришёл ко мне от твои'х роди'телей и хо'чет поучи'ться у тебя' во'инскому ремеслу' и пригляде'ться твое'й хра'брости. Он мо'жет быть тебе' поле'зен и в боя'х, и в посы'лках. Прости'! да бу'дет над тобо'ю благослове'ние Бо'жие. Твой богомо'лец и слуга' Михаи'л".
-- Когда' ко'шки грызу'тся, тогда' мыша'м приво'лье,-- сказа'л атама'н.-- Коро'ль не даёт нам де'нег, а не хо'чет, чтоб мы иска'ли пожи'вы на туре'цких берега'х, опаса'ясь войны' от султа'на. Ля'хам хо'чется отдыха'ть на на'ших спи'нах! Пусть же тепе'рь целу'ются со шве'дами, а мы пойдём покорми'ться на туре'цкие бе'рега. Бу'дет ху'до Моско'вскому царю', е'сли царе'вич жив! Бу'нтов и резни' не минова'ть! Подождём, мо'жет быть, и нам бу'дет рабо'та. Как ты ду'маешь, па'не пи'сарь, ведь не ху'до поша'рить в Москве'! Та'м-то рубле'й, та'м-то соболе'й!
-- Да нам же из како'й ста'ти идти' на Москву'? -- возрази'л пи'сарь.-- Ты слы'шишь, что коро'ль заключи'л мир с Росси'ей.
-- А ведь когда' появи'лся царе'вич, то он захо'чет отня'ть ца'рство у царя' Бори'са, а Бори'с та'кже нелегко' отда'ст свою' во'тчину. Без войны' не обойдётся. Ведь то же де'ло тепе'рь ме'жду королём Сигизму'ндом и дя'дею его', шве'дом. Мы предло'жим сою'з наш тому', кто даст бо'лее, да и пойдём на Москву'! -- сказа'л атама'н.
-- Да позво'лит ли коро'ль? -- возрази'л пи'сарь.
-- А кто его' ста'нет спра'шивать! -- отвеча'л атама'н.-- Ведь он нас не пои'т и не ко'рмит, так пусть и промышля'ть не меша'ет. Мы дади'м ему' не'сколько ты'сяч молодцо'в проти'ву шве'да, так он и смолчи'т. Ведь э'то не Степа'н Бато'рий. Он сам бои'тся, чтоб мы не перешли' к ту'рку. Уви'дишь, что я все сла'жу, откры'лся бы слу'чай. Тепе'рь, па'не пи'сарь, ступа'й с Бо'гом и позови' ко мне па'на войсково'го обо'зного.
Кошево'й атама'н встал с земли', наде'л на себя' полукафта'нье с заки'дными рукава'ми за плеча', го'лову покры'л высо'кою бара'ньею ша'пкою чёрного цве'та с кра'сным верхо'м и стал проха'живаться по ко'мнате. Вошёл обо'зный, и атама'н сказа'л ему':
-- Отряди' шесть ты'сяч молодцо'в к постро'йке ча'ек (61). Чрез две неде'ли идём на про'мыслы в мо'ре, а куда', зна'ет Бог и я. За'втра поутру' чтоб наро'д отпра'вился на рабо'ту, а сего' дня распоряди'сь с ку'ренными атама'нами и есау'лами. Сухаре'й и салама'ты изгото'вь на ме'сяц. Я сам пойду' в мо'ре; по мне оста'нется атама'ном куренно'й Си'ла Резу'н. Ступа'й с Бо'гом, па'не обо'зный!
Ме'жду тем, пока' атама'н бесе'довал с свои'ми старши'нами и реша'л де'ла запоро'жской поли'тики, пришле'ц Дми'трий Ивано'в предста'вился ку'ренному Гри'цке, по прозва'нию Коново'ду. Куренно'й атама'н сиде'л во'зле огня' в одно'й руба'хе и холстяны'х порта'х и жа'рил ры'бу на угля'х. Когда' проводники' объяви'ли ку'ренному во'лю кошево'го атама'на, он протяну'л ру'ку к пришле'цу и сказа'л ему':
-- Здоро'в будь, Дми'трий! Мы ра'ды до'брым молодца'м. Быва'л ли ты в би'твах?
-- Нет, но чу'вствую к ним охо'ту и пришёл иска'ть опа'сностей,-- отвеча'л Дми'трий Ивано'в.
-- Де'льно, брат, де'льно! -- сказа'л куренно'й.-- У нас э'то ско'ро встре'тишь. Хоть бы у тебя' бы'ло три головы', бу'дет ме'сто, где сложи'ть их с че'стью и сла'вою. Гей, Потапе'нко! позови' но'вого каза'ка. Я тебе' дам това'рища, Дми'тро, та'кже из ва'шего шляхе'тского ро'ду. Молоде'ц сла'вный и так же, как и ты, и'щет, где бы поскоре'е сломи'ть себе' ше'ю.
К огню' подошёл каза'к и посмотре'л на пришлеца', отступи'л от удивле'ния, пото'м простёр объя'тия и воскли'кнул:
-- Э'то ты, Ивани'цкий!
Пришле'ц бро'сился на ше'ю казаку', воскли'кнув с изумле'нием:
-- Мехове'цкий, ты, друг и това'рищ шко'льный! -- они' обня'лись дру'жески.
-- Ну вот, ещё и ста'рые знако'мые,-- примо'лвил куренно'й,-- тем лу'чше; живи'те же в одно'й ха'те и дери'тесь ря'дом, когда' придёт к э'тому. Ты, как ста'рший каза'к, бу'дешь дя'дькою Дми'трия, и когда' пойдёте на стра'жу в та'бор, то дай ему' вы'брать па'ру коне'й из заводно'го ста'да. Ору'жие у тебя' есть ли, Дми'трий?
-- Есть ружье'", па'ра пистоле'тов, кинжа'л и са'бля,-- отвеча'л Ивани'цкий.
-- Дово'льно,-- сказа'л куренно'й,-- тепе'рь ступа'й в свой куре'нь.
Ита'к, Лжедими'трий, называ'вшийся по обстоя'тельствам то мона'хом Григо'рием Отрепье'вым, то по'льским дворяни'ном Ивани'цким, пришёл в Сечь под назва'нием Дми'трия Ивано'ва, жела'я скрыть своё убе'жище от киевски'х свои'х знако'мых, а бо'лее от спу'тников свои'х, Леони'да и Варлаа'ма. После'днего он оста'вил в Ки'еве на произво'л судьбы', и сей легкове'рный мона'х, по сча'стью, нашёл убе'жище в Нико'льском монастыре', тща'тельно скрыва'я та'йну о появле'нии царе'вича Дими'трия и не зна'я, что он сопу'тствовал тому' самому', кото'рый под и'менем свяще'нным для ру'сского се'рдца намерева'лся возже'чь в Росси'и пла'мя междоусо'бия. Страх изме'ны Леони'да прину'дил Лжедими'трия сокры'ться на не'которое вре'мя ме'жду запоро'жцами. К сему' убе'жищу влекли' его' расска'зы о неудово'льствии це'лой Украи'ны проти'ву По'льши за введе'ние у'нии и возбуди'ли в нем мысль воспо'льзоваться каза'ками и сниска'ть себе' друзе'й в их во'йске. Намерева'ясь подня'ть бунт проти'ву царя' Бори'са, Лжедими'трий хоте'л та'кже научи'ться вое'нному де'лу, чтоб прили'чно показа'ться пред во'йском.
В сих обстоя'тельствах ему' неприя'тно бы'ло найти' в Се'чи ста'рого това'рища шко'льного, по'льского шля'хтича Мехове'цкого, с пе'рвой встре'чи назва'вшего его' по и'мени, кото'рое он хоте'л утаи'ть. Но, к большо'й ра'дости Лжедими'трия, куренно'й атама'н не обрати'л ни малейшего' внима'ния на прозва'ние пришлеца', вероя'тно, привыкну'в к переме'нам имён. Лжедими'трий на пути' в хи'жину сказа'л Мехове'цкому:
-- Пожа'луйста, называ'й меня' не Ивани'цким, а про'сто Дми'трием. Я не хочу' быть изве'стным здесь под мои'м прозва'нием и име'ю на то свои' причи'ны.
-- Здесь о'бщий обы'чай переменя'ть прозва'ние,-- отвеча'л Мехове'цкий.-- Я сам называ'юсь здесь Пё!тром Коноле'том; прозва'ние э'то да'ли мне казаки' оттого', что им понра'вилась моя' езда' на коне'. Здесь ка'ждый каза'к получа'ет своё прозва'ние от осо'бенного отличи'тельного ка'чества. Ско'ро и ты полу'чишь своё. О пре'жних назва'ниях и жи'зни до вступле'ния в Сечь здесь никто' не забо'тится и не спра'шивает. Здесь, бра'тец, така'я смесь и'мен, племён, наро'дов и в жи'зни ка'ждого каза'ка сто'лько по'двигов, кото'рых открыва'ть не должно', что никто' не сме'ет обременя'ть това'рища расспроса'ми. Де'лай своё де'ло, что ну'жно для войска', а в про'чем живи', как хо'чешь! Же'нщин здесь нет, так нет и любопы'тства.
В Се'чи раздава'лся глухо'й шум от сме'шанных голосо'в ты'сяч тридцати' суро'вых во'инов. Не'которые из них занима'лись приготовле'нием пи'щи и'ли чи'сткою своего' ору'жия, други'е пи'ли и е'ли в весёлых круга'х; ины'е, напи'вшись допьяна', расха'живали с пе'снями. Во мно'гих места'х слы'шны бы'ли зву'ки банду'ры и волы'нки. Беспе'чность, ди'кое весе'лие и изли'шество во употребле'нии пи'щи и кре'пких напи'тков заме'тны бы'ли во всех конца'х сего' во'инского поселе'ния. Везде' видны' бы'ли ку'чи мя'са и ры'бы, бо'чки с вино'м и пи'вом и лю'ди пресы'щенные, кото'рых все заня'тие состоя'ло, каза'лось, в истребле'нии съестны'х припа'сов. Все э'то кра'йне удиви'ло Лжедими'трия.
-- Я ду'мал,-- сказа'л он,-- что в суро'вых во'инах найду' нра'вы бо'лее твёрдые: уме'ренность, воздержа'ние и поря'док, необходи'мые ка'чества челове'ка, посвяща'ющего жизнь труда'м и опа'сностям.
-- Здесь, любе'зный друг, ина'че ду'мают,-- отвеча'л Мехове'цкий.-- Казаки' же'ртвуют жи'знью, иду'т сме'ло и охо'тно на все опа'сности, претерпева'ют недоста'тки, чтоб приобре'сть сре'дства пожи'ть не'сколько вре'мени в соверше'нном изоби'лии, и'ли, лу'чше сказа'ть, чтоб име'ть в изли'шестве все, что услажда'ет гру'бую чу'вственность. Пока' всего' дово'льно, то казаки' в Се'чи прово'дят вре'мя в пи'ршествах, пья'нстве и хо'дят в свои' слободы' наслажда'ться любо'вными уте'хами. Когда' же наступа'ет недоста'ток в съестны'х припа'сах и кре'пких напи'тках, то они' и'ли начина'ют жить скро'мно, и'ли сно'ва отправля'ются на грабежи'. Э'то, брат, настоя'щая во'лчья жизнь. Каза'к запоро'жский в недоста'тке пита'ется одно'ю ры'бою, и так же ве'сел, как при велича'йшем изоби'лии. Ду'мать о за'втрашнем дне -- не на'ше де'ло! Пока' что есть, еди'м и пьем, а нет -- Бог даст! Здесь, бра'тец, не'кому пропове'довать о воздержа'нии и хозя'йстве, не'кому смотре'ть за поря'дком. Ка'ждый каза'к по'лный властели'н над собо'ю, и на'ши чино'вники нача'льствуют над на'ми то'лько в обще'ственных дела'х, а не мо'гут прика'зывать, как кто до'лжен вести' себя'. В похо'дах дру'гое де'ло. Тогда' власть старши'ны неограни'ченна.
-- Чудно'е сбо'рище зло'го и до'брого! -- воскли'кнул Лжедими'трий.
-- Вообще' как на земно'м ша'ре,-- возрази'л Мехове'цкий.-- То'лько у нас, в Се'чи, до'бром называ'ется то, от чего' до'брые лю'ди в друго'м ме'сте кре'стятся, а злом почита'ется то, в чем други'е и'щут спасе'ния. Пить, бить, ре'зать, граби'ть, не щадя' свое'й жи'зни, называ'ется у нас высоча'йшей доброде'телью, а уме'ренность, сострада'ние, уваже'ние чужо'й со'бственности и попече'ние о сохране'нии свое'й жи'зни почита'ются велича'йшими поро'ками. Вот запоро'жская нра'вственность!
-- Нра'вственность разбо'йников, -- возрази'л Лжедими'трий.
-- Приба'вь: привилегиро'ванных,-- примо'лвил, улыба'ясь, Мехове'цкий.-- Ты зна'ешь, что запоро'жцы называ'ются во'йском, име'ют свои' знамёна, бунчуки' и все во'инские рега'лии и про'чее. Досто'инство ве'щи зави'сит от мне'ния, а мне'ние от назва'ния. Е'жели б нас бы'ло челове'к два'дцать, то называ'ли бы нас ша'йкою разбо'йников, но как нас ты'сяч до тридцати', то мы называ'емся запоро'жским во'йском, к кото'рому име'ем честь принадлежа'ть и мы, ученики' иезуи'тского колле'гиума. Мы неда'ром с тобо'ю слы'ли приле'жными ученика'ми иезуи'тскими, а их вели'кая нау'ка состои'т в том, чтоб уме'ть ужива'ться со вся'кими людьми'. Про'сим ми'лости в мои' пала'ты! Два мои' това'рища тепе'рь на стра'же при лошадя'х. Ты мо'жешь пока' заня'ть ме'сто одного' из них.
В хи'жине разве'шаны бы'ли на стена'х ору'жие и ору'дия сле'сарские и столя'рные. Э'то удиви'ло Лжедими'трия.
-- Ве'рно, на'ши това'рищи берегу'т э'ти ору'дия для прода'жи,-- сказа'л он с насме'шкою,-- ка'жется, им не'когда зани'маться здесь рабо'тою...
-- Извини'! -- возрази'л Мехове'цкий,-- в во'йске мно'жество вся'кого ро'да реме'сленников; но они' рабо'тают не за де'ньги, не по зака'зу, а для обще'ственных на'добностей. Здесь никто' о себе' не ду'мает, а ка'ждый печётся об одно'м существе', во'йске запоро'жском, э'том велика'не, кото'рого мы чле'ны. Одна'ко ж, пора' мне угости'ть тебя' бра'тскою тра'пезой.-- Мехове'цкий вы'нул из небольшо'го шка'фа, сплочённого из нетеса'ных досо'к, горшо'к с салама'той, кусо'к вя'леной бара'нины, свино'е копчёное са'ло, не'сколько сухаре'й и бакла'гу с во'дкой, уста'вил все э'то на двух доска'х, заменя'вших стол, и проси'л го'стя отве'дать хлеба-со'ли. Удовлетвори'в пе'рвым потре'бностям го'лода, Лжедими'трий спроси'л:
-- Где же на'ши ло'шади? Куренно'й атама'н говори'л о та'боре: что э'то тако'е?
-- Пойдём прогуля'ться, я покажу' тебе' наш та'бор, на'ши ста'да и табуны'; но пре'жде сове'тую тебе' переоде'ться по-на'шему. Э'та оде'жда с золоты'ми на'шивками сли'шком чиста' для запоро'жца. Ты до'лжен знать, что нечистота' почита'ется у нас так же похва'льным ка'чеством, как презре'ние пы'шности ме'жду мона'хами. Вот тебе' по'лный каза'цкий наря'д. Э'ти шарова'ры о'тняты мои'м това'рищем у туре'цкого старши'ны под Аккерма'ном; полукафта'нье вы'кроено из по'льского кунтуша', сня'того с одного' бога'того па'на, неприя'зненного казака'м; ша'пка отнята' мно'ю у тата'рина в сте'пи. Все э'то немно'го запа'чкано, но гря'зные пятна' составля'ют красу' на'шей оде'жды, как проре'хи в плаще' Диоге'новом. Мы, любе'зный друг,-- цини'ческой се'кты, без ора'торства. Белья' мы не лю'бим мыть: э'то де'ло же'нское. Для защи'ты себя' от насеко'мых мы сма'чиваем руба'хи в дёгте. Э'то бережёт нас та'кже и от чу'мы. Впро'чем, чистота' те'ла соблюда'ется стро'го, и до'брый каза'к зимо'ю и ле'том купа'ется ежедне'вно в Дне'пре. Ну, одева'йся скоре'е.
Лжедими'трий оде'лся, насу'нул ша'пку на глаза' и вы'шел с свои'м прия'телем за воро'та укрепле'ний, окружа'ющих Сечь. Взо'рам его' предста'вилась обши'рная равни'на, ограни'чивающаяся на се`веро-за'паде ре'чкою Чертомлы'ком. На расстоя'нии верст двух от Се'чи уви'дел он дым. Бо'лее двадцати' ты'сяч теле'г уста'влены бы'ли в четы'ре четвероуго'льника крестообра'зно, по угла'м стоя'ли пу'шки. На пяти' площадя'х ме'жду теле'гами, располо'женными таки'м о'бразом, видны' бы'ли шалаши'; в них жи'ли казаки', кото'рым по о'череди надлежа'ло охраня'ть та'бор. Круго'м броди'ли ста'да воло'в и табуны' лошаде'й под стра'жею вооружённых запоро'жцев. Передовы'е посты', ко'нные и пе'шие, простира'лись далеко' на все сто'роны.
-- Вот на'ши подви'жные кре'пости и наш подви'жной ла'герь! -- сказа'л Мехове'цкий.-- В сухопу'тных похо'дах мы кладём на теле'ги съестны'е припа'сы и вое'нные тя'жести, запряга'ем воло'в и'ли лошаде'й и идём, прикрыва'я теле'ги и прикрыва'ясь и'ми в слу'чае нападе'ния. Пе'шие казаки' стреля'ют и'з-за теле'г, как и'з-за ша'нцев, и уде'рживают на'тиск ко'нницы неприя'тельской. На'ша ко'нница нахо'дит убе'жище в среди'не четвероуго'льников, е'сли не устои'т проти'ву неприя'теля, и пока' она' опра'вится, руже'йные и пу'шечные вы'стрелы занима'ют врага'. Сказа'ть пра'вду, запоро'жцы лу'чше сража'ются пе'ши, не'жели на коня'х. Во вре'мя бу'нта Налива'йки мы ви'дели приме'ры, что две'сти по'льских вса'дников разбива'ли 2000 казако'в, но зато' сто казако'в в та'боре, то есть за теле'гами, не боя'тся 1000 поля'ков (62). На ло'дках казаки' ещё смеле'е. Э'ти та'боры осо'бенно приго'дны нам в беспреры'вных на'ших во'йнах с тата'рами, кото'рые не уме'ют сража'ться пе'шие, неохо'тно иду'т на ого'нь и не име'ют пу'шек в свои'х набе'гах. Теле'ги на'ши так устро'ены, что ды'шло мо'жно прикрепля'ть к обе'им сто'ронам; оттого' мы мо'жем подвига'ть наш та'бор в ра'зные направле'ния с больши'м удо'бством. Теле'ги на'ши всегда' прикрыва'ются сыры'ми ко'жами, кото'рые сма'чиваются при вся'ком удо'бном слу'чае, и э'то предохраня'ет нас от тата'рских стрел с огнём.
-- Мно'гие европе'йские полково'дцы и да'же дре'вние ри'мляне употребля'ли обо'зы для защи'ты войск в чи'стом по'ле,-- отвеча'л Лжедими'трий,-- но чтоб стро'ить осо'бенно огро'мные обо'зы для войны', тогда' как други'е во'йска стара'ются име'ть их как мо'жно ме'нее, есть де'ло ме'стности; честь и сла'ва тому', кто уме'ет по'льзоваться ме'стностями и обстоя'тельствами! Про'тив тата'р, без сомне'ния, э'то прекра'сная оборо'на, но про'тив войск регуля'рных сла'бая защи'та!
-- Но где же э'ти регуля'рные войска'! -- возрази'л Мехове'цкий.-- Моско'вское во'йско хра'бро, но сража'ется почти' в тако'м же беспоря'дке, как и тата'ры. Ту'рки -- сброд без вся'кого поня'тия о вое'нном ремесле'...
-- Пра'вда твоя'! -- отвеча'л Лжедими'трий.-- Пока' запоро'жцы бу'дут име'ть таки'х сосе'дей, та'боры их оста'нутся превосхо'дною вы'думкою. Все хорошо' в своё вре'мя и в своём ме'сте!
Возврати'сь в свою' хи'жину, Лжедими'трий заста'л каза'ка, при'сланного от кошево'го, кото'рый веле'л ему' яви'ться к себе'. Уже' смерка'лось, и Лжедими'трий пошёл сквозь ряд огне'й, оглуша'емый кри'ками пья'ных свои'х това'рищей. Он удивля'лся одному' то'лько, что вино' не порожда'ло драк и ссор в э'тих ди'ких то'лпах, а возбужда'ло одно' весе'лие. Бра'тство и дру'жество стро'го бы'ло соблюда'емо ме'жду запоро'жцами, и е'сли б оди'н осме'лился оби'деть друго'го, то нашёл бы неме'дленно ты'сячи проти'вников, кото'рые наказа'ли бы его' за наруше'ние ра'венства и до'брого согла'сия.
-- Сади'сь, Дми'трий! -- сказа'л атама'н,-- и вы'пей со мно'ю ча'рку.
Лжедими'трий извини'лся, сказа'в, что не мо'жет переноси'ть кре'пких напи'тков, и сел на скамье'.
-- И то добре'! -- возрази'л кошево'й.-- А мы, гре'шные, так пьем, пока' не'чего де'лать. Послу'шай, бра'те Дми'трий! Прия'тель наш, поп Миха'йло, писа'л ко мне, что ты молоде'ц учёный и зна'ешь ра'зные кни'жные нау'ки. И то добре'! Мы лю'ди неучёные, а зна'ем ко`е-ка'к своё де'ло, как приго'дно воева'ть и как управля'ть своёю братье'ю. Хоть в кни'гах для нас темно', как в но'чи, но мы лю'бим кни'жных люде'й, когда' они' не хва'стаются свои'м зна'нием. Хочу' поговори'ть с тобо'ю о ва'жных дела'х, но пре'жде спра'шиваю: тверд ли ты на языке'?
-- Испыта'й -- узна'ешь,-- отвеча'л Лжедими'трий.
-- За э'то люблю'! -- примо'лвил атама'н.-- Ещё спра'шиваю: бои'шься ли ты сме'рти?
-- Е'сли б боя'лся, то не пришёл бы к тебе' иска'ть опа'сностей.
-- И то добре'! -- сказа'л атама'н.-- Но испы'тывал ли ты себя' когда'-нибудь? Ведь, иногда' голова' хо'чет, а се'рдце дрожи'т да де'ржит во'лю, как медве'дя на при'вязи. Ска'зываю тебе' вперёд: стра'шно загляну'ть в глаза' сме'рти.
-- Я уж не раз ви'дел её с гла'зу на глаз,-- отвеча'л, улыба'ясь, Лжедими'трий,-- и мы расстава'лись с ней до'брыми знако'мцами.
-- Ита'к, и э'то бы'ло с тобо'ю? -- сказа'л атама'н.-- И то добре'! Во'т-те бума'га; тут напи'саны все го'рода, мо'ря и реки', и ви'дишь, как кра'сно размалёваны! Посмотри'-ка, далеко' ли от у'стья Дне'пра до туре'цкого го'рода Трапе-зу'нда?
Лжедими'трий разверну'л ка'рту с лати'нскими на'дписями и стал разме'ривать по масшта'бу расстоя'ние мест, употребля'я со'гнутую трости'нку камыша' вме'сто ци'ркуля.
-- Прямы'м путём о'коло ты'сячи верст, а по берега'м в полтора' сто'лько,-- сказа'л он.
-- Напи'сано ли тут, как бога'т э'тот го'род Трапезу'нд и мно'го ли в нем жи'телей? -- спроси'л кошево'й.
-- Э'то здесь не напи'сано, но я зна'ю, что го'род бога'т и име'ет до 30000 жи'телей,-- отвеча'л Лжедими'трий.
-- И то добре'! -- сказа'л атама'н.-- Нам нужны' де'ньги, и я хочу' поочи'стить э'тот го'род Трапезу'нд,-- примо'лвил он, улыбну'вшись, и вы'пил ча'рку во'дки.
-- Ра'зве у тебя' есть корабли'? -- спроси'л Лжедими'трий.
-- А на кой черт мне корабли'! -- возрази'л кошево'й хладнокро'вно, заку'сывая сухарём.-- Я люблю' топи'ть и жечь корабли', а не ходи'ть на них.
-- Да ведь без корабле'й нельзя' и добра'ться до Трапезу'нда,-- сказа'л Лжедими'трий.-- На'добно проплы'ть поперёк почти' все Чёрное мо'ре; как же ты хо'чешь попа'сть туда'?
-- Уж коне'чно не на кры'льях и не на облака'х, а по-каза'цки, на на'ших ча'йках,-- сказа'л кошево'й, налива'я себе' другу'ю рю'мку во'дки.
-- Чёрное мо'ре глубо'кое и бу'рное, осо'бенно в ны'нешнее вре'мя,-- возрази'л Лжедими'трий,-- ча'йки твои' разнесёт, как ще'пы, по мо'рю.
-- Ну, вот ты говори'л, что ви'делся с сме'ртию глаз на глаз, а тепе'рь запе'л друго'е! Ви'дно, ты встреча'л смерть суху'ю, а не мо'крую, когда' бои'шься мо'ря,-- сказа'л атама'н, грызя' суха'рь и улыба'ясь.
-- Я не бою'сь ни сухо'й, ни мо'крой сме'рти,-- возрази'л Лжедими'трий,-- но почита'ю до'лгом сказа'ть тебе', что зна'ю. На ло'дках хо'дят по ре'кам, а в мо'ре на корабля'х.
-- А мы так лю'ди небога'тые, корабле'й не име'ем, а пойдём туда' же на ло'дках, куда' други'е хо'дят на корабля'х,-- сказа'л атама'н.-- Куда' пролети'т пти'ца и проплывёт ры'ба, туда' проберётся и запоро'жец. Слы'шишь ли, Дми'трий!
-- Слы'шу и гото'в идти' с тобо'ю куда' уго'дно,-- сказа'л Лжедими'трий.
-- И то добре'! У нас есть стре'лки, кото'рые пока'зывают се'верную сто'рону, есть часы' и вот э'та бума'га, да ещё и друга'я побо'льше, на кото'рой распи'сано одно' Чёрное мо'ре. Я возьму' тебя' с собо'ю, слы'шишь ли, чтоб ты вел нас по э'той бума'ге. То'лько до поры' молчи' и не ска'зывай, куда' пойдём, чтоб кто'-нибудь не проболта'лся на доро'ге к мо'рю.
-- Благодарю' тебя' за вы'бор,-- сказа'л Лжедими'трий.-- А где ж на'ши ладьи'?
-- В лесу', на пнях! -- отвеча'л кошево'й, улыба'ясь и нали'в тре'тью рю'мку во'дки.
-- Ита'к, мы пойдём в похо'д на бу'дущую весну'? -- сказа'л Лжедими'трий.
-- Чрез две неде'ли, прия'тель! -- возрази'л атама'н.-- Де'ньги мне нужны' для войска' на зи'му. Чрез шесть неде'ль мы бу'дем обра'тно в Се'чи, исключа'я, одна'ко ж, тех, кото'рым придётся засну'ть наве'ки на туре'цком берегу' и'ли приюти'ться на дне морско'м. Кому' добы'ча, а кому' смерть! И то добре'! Проща'й, ступа'й спать. За'втра потолку'ем бо'лее.

ГЛАВА' VII
Морско'й набе'г запоро'жцев. Взя'тие туре'цкого корабля'. Опустоше'ние Трапезу'нда. Би'тва. Вы'езд из Се'чи.

Две неде'ли провели' запоро'жцы в соверше'нном безде'йствии, ме'жду тем как отря'д иску'сных реме'сленников и о'пытных в постро'йке судо'в казако'в рабо'тал на берегу' Дне'пра, в ме'сте, называ'емом Войсково'е Щебе'вище (63). Наконе'ц, по'сланный от войсково'го обо'зного, присма'тривавшего за рабо'тами, донёс атама'ну, что суда' гото'вы. На друго'й день был назна'чен похо'д из Се'чи к суда'м. Того' же ве'чера при огня'х поста'вили на паро'мы пу'шки, заря'ды, запа'сное ору'жие и бо'чки с сухаря'ми, с пшено'м и салама'той. Казаки' запасли'сь оде'ждой, то есть ка'ждый взял на доро'гу одну' па'ру пла'тья и одну' руба'ху; осмотре'ли ружья' и пистоле'ты, навостри'ли са'бли. Ночь провели' в весе'лии, проща'ясь с остаю'щимися това'рищами. Всего' назна'чено бы'ло к набегу' во'семь ты'сяч са'мых уда'лых казако'в. Они' почита'ли себя' счастли'выми сим вы'бором и охо'тно шли на опа'сности, как на пир.
С восхожде'нием со'лнца забла'говестили во все ко'локола, и все во'йско собрало'сь на пло'щади вокру'г це'ркви. Под откры'тым не'бом стоя'л нало'й, пред кото'рым свяще'нник соверша'л моле'бствие с коле`нопреклоне'нием, окропи'л свято'ю водо'й зна'мя атама'нское и допусти'л приложи'ться к кресту' всех отправля'ющихся в похо'д. По'сле моле'бна кошево'й атама'н Гера'сим Еванге'лик вы'ступил на среди'ну и произнёс речь к во'йску.
-- Молодцы'! -- сказа'л он.-- Вы избра'ли меня' свои'м кошевы'м атама'ном, чтоб я пёкся о ва'шей безопа'сности, подде'рживал сла'ву знамени'того войска' его' короле'вской ми'лости запоро'жского и помышля'л о всех ва'ших потре'бностях. Опа'сности нет ни от ту'рок, ни от тата'р; ля'хи, кото'рые называ'ют себя' на'шими пана'ми, сидя'т ти'хо и не тро'гают нас; но они' хотя'т, чтоб мы слу'шались их, а не ду'мают о на'шем содержа'нии. У нас нет ни де'нег, ни съестны'х припа'сов на зи'му, а слободски'х запа'сов недоста'точно для це'лого войска'. Ита'к, я пойду' _с удальца'ми на во'инские про'мыслы; или возвращу'сь с добы'чей, или положу' го'лову со сла'вой. Когда бу'ду жив, ска'жете спаси'бо, а когда ля'гу костьми', добром вспомяне'те. Гера'сим Еванге'лик никогда' не ду'мал о себе', ду'мал то'лько о сла'ве и благоде'нствии це'лого войска. Не жизнь мне дорога, но Запоро'жье! Отправля'ясь в опа'сный похо'д, завеща'ю вам одно': храни'те навсегда' правосла'вную на'шу ве'ру и свобо'ду Запоро'жья. Проща'йте!
-- Ура'! да здра'вствует наш хра'брый кошево'й атама'н! -- разда'лось в толпе'. Восклица'ния продолжа'лись, пока' не уда'рили в лита'вры. Атама'н перекрести'лся, прилёг к земле', поцелова'л её и, взяв горсть земли', завяза'л в кусо'к поло'тна и приве'сил к кресту'. Все казаки', отправля'ющиеся в похо'д, после'довали приме'ру атама'на. У мно'гих из них наверну'лись сле'зы.
-- Го'споди! благослови' на'ше Запоро'жье! -- воскли'кнул атама'н.-- Допусти' ка'ждому до'брому каза'ку схорони'ть ко'сти в земле' роди'мой и'ли с земле'й роди'мой! Молю' тебя', Го'споди, чтоб ни оди'н каза'к не отда'лся в плен и чтоб вра'жья рука' не прикаса'лась к э'той святы'не.-- Атама'н по'днял вверх крест с земле'ю, а каза'ки воскли'кнули:
-- Побе'да и'ли смерть, но не плен!
-- За мной, ребя'та! -- сказа'л атама'н. Уда'рили в бу'бны и лита'вры, заигра'ли на тру'бах, и атама'н, неся' сам своё зна'мя, вы'шел из Се'чи с свои'ми каза'ками. Со всех батаре'й на'чали стрельбу', зазвони'ли сно'ва в колокола', и церко'вные пе'вчие с хо'ром казако'в запе'ли громогла'сно "Мно'гая ле'та!"
Отря'д шел по берегу' Дне'пра, в виду' свои'х плото'в. Кошево'й отда'л зна'мя хору'нжему и подозва'л к себе' Лжедими'трия и Мехове'цкого.
-- Послу'шайте вы, ля'хи! -- сказа'л атама'н.-- Наро'д вы хра'брый, нет спо'ру, подра'ться охо'тники, а воды' не лю'бите...
-- Пра'вда, что мы предпочита'ем воде' вино',-- возрази'л, улыба'ясь, Мехове'цкий.
-- Вино' лю'бим и мы, запоро'жцы, да не в том си'ла,-- сказа'л атама'н.-- Ходи'ть водо'ю вы не мастера', хотя' короле'вство По'льское тя'нется от Неме'цкого мо'ря до Чёрного. Ва'ше де'ло -- конь да са'бля! И то добре'! Хоте'л бы я вам пове'рить дружи'ны, да нельзя'. Вся'кому своё: щу'ке бушева'ть в мо'ре, а орлу' по поднебе'сью. Ита'к, вы оста'нетесь при мне, на мое'й ча'йке, и бу'дете дра'ться ря'дом со мно'ю.
Ивани'цкий и Мехове'цкий поблагодари'ли атама'на за ока'занную им честь.
К ве'черу казаки' пришли' на то ме'сто, где бы'ли постро'ены ло'дки. Лжедими'трий, жа'дный всему' научи'ться и все испыта'ть, с любопы'тством рассма'тривал сии' ча'йки. В длину' они' име'ли о'коло восьми', в ширину' и в глубину' до двух са'жен. Они' бы'ли постро'ены из досо'к твёрдого де'рева, приби'тых гвоздя'ми к осно'ве. Кве'рху они' бы'ли гора'здо ши'ре, не'жели в подво'дной ча'сти. По обе'им сторона'м ча'йки прикреплены' бы'ли больши'е свя'зи тростника', чтоб су'дно не переверну'лось в ка'чке. На обо'их конца'х бы'ло по рулю' и на ка'ждом бо'ку по 15 больши'х ве'сел. В среди'не скла'дная ма'чта с одни'м четвероуго'льным па'русом. Суда' обма'заны бы'ли густо'ю смоло'ю и обвя'заны пло'тно лы'ковыми верёвками. Ка'ждое су'дно постро'ено бы'ло в две неде'ли шестью'десятью каза'ками (64).
Ночь провели' при огня'х и на друго'е у'тро приняли'сь за рабо'ту. Ка'ждое су'дно нагрузи'ли съестны'ми припа'сами, водо'ю и вооружи'ли четырьмя' и'ли шестью' небольши'ми пу'шками. Всех ча'ек бы'ло сто, и на ка'ждую село' по восьми'десяти челове'к. Отправля'ющиеся в похо'д прости'лись с това'рищами, стро'ившими ло'дки, и флоти'лия пошла' по тече'нию Дне'пра. Атама'нское зна'мя вы'ставили на ма'чте пе'рвой ча'йки.
В у'стье Дне'пра разда'лся шум и крик на одно'й ча'йке. Атама'н подъе'хал к ней, чтоб узна'ть причи'ну. Нача'льствующий ча'йкою есау'л объяви'л, что два каза'ка, преступи'в запреще'ние име'ть во'дку в похо'де, тайко'м принесли' бакла'гу на су'дно, напи'лись допьяна' и не хоте'ли покори'ться во'ле нача'льника, кото'рый приказа'л их связа'ть. Атама'н веле'л перевезти' престу'пников на свою' чайку' и, когда' флоти'лия вошла' в Лима'н, дал знак, чтоб все ча'йки соста'вили полукру'жие. Атама'нское су'дно бы'ло на среди'не. Двух престу'пников связа'ли по рука'м и по нога'м, прикрепи'ли к ше'е ядро' и в виду' це'лой флоти'лии бро'сили в во'ду. Атама'н стал во'зле ма'чты и громогла'сно сказа'л:
-- Есть вре'мя пить и весели'ться в Се'чи, но в похо'де должно' быть тре'звым. Тако'в обы'чай наш, и кто преступа'ет его' и ослу'шивается нача'льника, тот не каза'к, а чёртов брат и поги'бнет, как соба'ка!
Ве'тер был благоприя'тный, и атама'н дал знак к похо'ду. Поста'вили па'руса, уда'рили вёслами, и су'дна понесли'сь по волна'м морски'м, как лёгкий пух по ве'тру.
К ве'черу атама'н, осма'тривая горизо'нт в подзо'рную трубу', уви'дел вдали' ма'чты. Тотча'с дан знак на ча'йках спусти'ть ма'чты и па'руса и держа'ться то'лько на вёслах. Все каза'чьи суда', сле'довавшие по обы'чаю бли'зко одно' за други'м, сби'лись в ку'чу, а нача'льники собра'лись на атама'нскую чайку'.
-- Ребя'та! -- сказа'л атама'н,-- как насту'пит ночь, пойдём пря'мо на э'тот кора'бль. По постро'йке ви'жу, что он туре'цкий. Полови'на люде'й оста'нется при вёслах, друга'я соберётся на носу' с ру'жьями. Окружи'м кора'бль -- и тотча'с на него'! Остально'е в во'ле Бо'жией! (65)
С туре'цкого корабля' нельзя' бы'ло ви'деть ма'лых каза'чьих судо'в без мачт. К полу'ночи они' дости'гли корабля', и едва' ту'рки, уви'дев немину'емую опа'сность, успе'ли вы'стрелить оди'н раз из пу'шек, кора'бль был окру'жен каза'чьими ча'йками. Атама'н подошёл под са'мую корму' и пе'рвый вскочи'л на кора'бль; при нем бы'ли Лжедими'трий и Мехове'цкий. Нача'льник туре'цкого корабля' с не'сколькими из отча'янных яныча'р хоте'л защища'ться, и едва' кошево'й атама'н ступи'л на па'лубу, он прице'лился в него' двуство'льным ружьём и уже' гото'в был вы'стрелить, но Лжедими'трий бро'сился о'прометью на ту'рка и пре'жде, не'жели он успе'л спусти'ть куро'к, уда'ром кинжа'ла пове'ргнул его' на помо'ст.
-- Сла'вно, Дми'тро! -- воскли'кнул атама'н.-- Бей и режь всех без поща'ды!
Казаки' ме'жду тем уже' взобра'лись на кора'бль со всех сторо'н и, повину'ясь приказа'нию атама'на, по'сле кра'ткой, но жесто'кой рукопа'шной би'твы переби'ли всех ту'рок, число'м до двухсо'т челове'к. Атама'н оста'вил в живы'х одного' то'лько молодо'го ту'рка для расспро'сов. От него' узна'ли, что э'то двухма'чтовое су'дно из фло'та Ред'жеб-Паши шло из Царьгра'да в Кафу' с жа'лованьем та'мошним и аккерма'нским яныча'рам. Мешки' с деньга'ми перевезли' на каза'чьи ча'йки, та'кже по'рох, ору'жие и съестны'е припа'сы. В корабле' проруби'ли отве'рстие в подво'дной. ча'сти, и он пошёл ко дну. Лжедими'трий проси'л спасти' жизнь молодо'му ту'рке, но атама'н веле'л бро'сить его' в мо'ре, примо'лвив:
-- Пуска'й идёт к това'рищам; ему' бу'дет ску'чно с на'ми!
К све'ту уже' каза'чья флоти'лия была' далеко' от того' ме'ста, где затопи'ли кора'бль. Де'сять челове'к казако'в бы'ло уби'то, не'сколько ра'нено. -
Уже' прошло' со'рок во'семь часо'в от вы'ходу флоти'лии из у'стья Дне'пра, и вдали', в тума'не, показа'лись бе'рега. Атама'н веле'л Лжедими'трию разверну'ть ка'рту и сообрази'ть ме`стоположе'ние. От кра'йней оконе'чности Кры'мского полуо'строва флоти'лия, вы'ступя в откры'тое мо'ре, держа'лась все вле'во, чтоб избе'гнуть тече'ния в Воспо'р, а как земля' откры'лась пря'мо, а вле'во не ви'дно бы'ло берего'в, то Лжедими'трий заключи'л, что пред ни'ми лежи'т Анато'лия. Вско'ре они' я'вственно уви'дели цепь гор, венча'ющую бе'рега, и под го'рами верхи' ба'шен. Атама'н перекрести'лся и сказа'л с благогове'нием:
-- Го'споди поми'луй! -- пото'м, обрати'сь к Лжедими'трию, примо'лвил: -- Ви'дишь ли, прия'тель, что го'рода са'ми иду'т к нам навстре'чу! Вот мы попа'ли к берегу' без ко'рмщиков и корабе'льщиков и с по'мощью Бо'жиею воро'тимся так же благополу'чно, как и при'были сюда'. Сме'лость го'рода бере'"т, и э'тот го'род бу'дет наш!
Атама'н дал знак, чтоб держа'ться на вёслах в мо'ре до ве'чера. Когда' со'лнце закати'лось, казаки' си'льною гре'блею поспеши'ли к берегу' и приста'ли в пусто'м ме'сте ни'же го'рода.
Казаки' вы'шли на бе'рег. Атама'н, оста'вив в ка'ждой ло'дке по два челове'ка и отря'д в две'сти казако'в для прикры'тия флоти'лии, раздели'л остально'е во'йско на три отря'да и пошёл пря'мо к го'роду, держа'сь бе'рега. Минова'в небольшо'й лес, они' уви'дели дереву'шку, состоя'щую из не'скольких хи'жин.
Атама'н посла'л Лжедими'трия с со'тнею казако'в добы'ть языка'. Лжедими'трий окружи'л дереву'шку, веле'л казака'м вломи'ться в до'мы и перевяза'ть всех жи'телей от мала' до велика'. Не'сколько челове'к отпра'вили к атама'ну, кото'рый чрез зна'ющего туре'цкий язы'к каза'ка допроси'л пле'нников поодино'чке.
-- Как называ'ется э'тот го'род? -- спроси'л атама'н одного' ста'рца.
-- Тараба'зан.
-- Сла'вно, э'то Трапезу'нд! -- воскли'кнул атама'н.-- Мно'го ли в нем туре'цкого войска'?
-- Ты'сячи две в за'мке да ты'сяча в го'роде.
-- Мно'го ли корабле'й в при'стани?
-- Деся'тка два, и все туре'цкие.
-- С кото'рой стороны' лу'чше войти' в го'род?
-- Со стороны' гор, кото'рыми он опоя'сан полукру'жием с твёрдой земли'. Но воро'та запира'ются на ночь и оберега'ются стра'жею.
-- Далеко' ли до го'рода?
-- Полчаса' пути'.
-- Вперёд! -- воскли'кнул атама'н.-- Ты, стари'к, веди' нас к воро'там. Е'сли поведёшь хорошо', то полу'чишь награ'ду, а е'сли взду'маешь измени'ть, то тебе' и це'лой дере'вне доло'й головы'. Вперёд, ти'хо, чи'нно!
Жи'тели го'рода пре'даны бы'ли сну. Не ви'дно бы'ло о ней в о'кнах, не слы'шно бы'ло никако'го движе'ния на у'лицах. Малочи'сленная стра'жа спала' в избе' во'зле воро'т; часовы'е дрема'ли на стена'х. Вдруг разда'лся звук, подо'бно громово'му уда'ру, вспы'хнуло пла'мя, и воро'та с тре'ском вы'летели. Запоро'жцы вы'садили их пета'рдою. В одно' мгнове'ние казаки' ворвали'сь с во'плями в го'род, устреми'лись в сторожеву'ю избу', перереза'ли стра'жу и бро'сились пря'мо на гла'вную пло'щадь. В э'то са'мое вре'мя пла'мя воспыла'ло со стороны' мо'ря.
-- Сла'вно! -- воскли'кнул атама'н.-- Э'то мой Гри'цко пробра'лся бе'регом к га'вани и зажёг корабли'. Ребя'та, огня'! Жги, режь, бей! То'лько стро'йно, чи'нно, не разбега'ться по дома'м и держа'ться ку'чи. Кричи' ура'! Трубачи', труби'те трево'гу! Залп, стреля'й!
Ничто' не мо'жет сравни'ться с смяте'нием, у'жасом несча'стных жи'телей Трапезу'нда в сию' па'губную ночь. Го'род воспыла'л вдруг в не'скольких места'х; и те, кото'рых щади'ло пла'мя, побива'емы бы'ли каза'ками. Они', разделя'сь на толпы', с во'плями бе'гали по у'лицам, распространя'я всю'ду смерть и опустоше'ние. Нача'льствующий в го'роде паша' за'перся в за'мке, лежа'щем на высоте' и, не зна'я, с каки'м неприя'телем до'лжен сража'ться, не смел вы'йти на по'мощь го'роду. Запоро'жцы, иску'сные в грабеже', тотча'с овладе'ли кладовы'ми в га'вани и на база'рах; други'е забира'ли по дома'м лошаде'й и верблю'дов и укла'дывали на них драгоце'нные това'ры, зо'лото и серебро'; а про'чие гоня'лись за устрашёнными жи'телями и, где кого' насти'гли, убива'ли, не разбира'я ни лет, ни пола'. Оди'н си'льный отря'д из двух ты'сяч казако'в, под нача'льством са'мого атама'на, стоя'л в неподви'жном стро'ю на гла'вной пло'щади, во'зле мече'ти, чтоб прикрыва'ть де'йствия свои'х това'рищей. Треск пла'мени, сто'ны жертв, гро'зные кли'ки бу'йных казако'в, руже'йные вы'стрелы раздава'лись со всех сторо'н. Кровь лила'сь реко'ю, и при све'те пожа'рного за'рева казаки' сноси'ли добы'чу на гла'вную пло'щадь. Атама'н, сто'я впереди' свое'й дружи'ны, огля'дывался с удово'льствием на все сторо'ны и по времена'м снима'л ша'пку и крести'лся. Наконе'ц он подозва'л к себе' Лжедими'трия и сказа'л:
-- Ви'дишь ли каза'цкую пиру'шку? Мы не лю'бим не'житься, и где раз побыва'ем, там сам черт по'сле нас не поживи'тся. Весели'сь, душа' каза'цкая! ги'бни, прокля'тое пле'мя бусурма'нское!
-- Мне ка'жется, что мы напра'сно убива'ем жен, дете'й, ста'рцев,-- сказа'л Ажедими'трий.-- Гла'вное де'ло -- добы'ча, а э'ти несча'стные не защища'ются и не обороня'ют своего' иму'щества.
-- Ба'бья речь, а не каза'чья! -- воскли'кнул атама'н.-- Е'сли бить, так бить всех. Как дашь раз поря'дочную остра'стку, так и вперёд бу'дут по'мнить! Страх -- око'вы на враго'в. Не на'ше де'ло ра'збирать, кто прав, кто винова'т. Пусть рассчи'тываются на том све'те!
-- Но несча'стные же'нщины, безви'нные де'ти! -- воскли'кнул Лжедими'трий.
-- Хорошо', что ты напо'мнил,-- возрази'л атама'н.-- На'добно взять с собо'ю дю'жины две турчо'нков (66) для пода'рков по'льским пана'м. Гей, Потапе'нко, поди', скажи' молодца'м, чтоб собра'ли дю'жины две здоро'вых ма'льчиков от десяти' до две'надцати лет.
Ме'жду тем ночь была' на исхо'де; атама'н веле'л труби'ть отбо'й. По пе'рвому тру'бному зву'ку на'чали собира'ться на пло'щадь ма'лые отря'ды, обременённые добы'чею. Лжедими'трий бо'лее всего' удивля'лся тому', что при грабеже' и беспоря'дках не ви'дно бы'ло ни одного' нетре'звого каза'ка. Они' зна'ли, что атама'н не прости'л бы наруше'ния э'того зако'на и наказа'л бы неме'дленно сме'ртью вся'кого, осме'лившегося преда'ться пья'нству в похо'де. Собра'в вме'сте лошаде'й и верблю'дов, навью'ченных добы'чею, казаки' сквозь дым, среди' пыла'ющих зда'ний вы'ступили из го'рода. В тишине' шли они' обра'тным путе'м к берегу' при све'те пожа'ра, утомлённые уби'йствами и грабежо'м. Воше'дши в ро'щу, отделя'вшую го'род от дереву'шки, передово'й отря'д был встре'чен за'лпом из ру'жей.
-- Уж не паша' ли взду'мал попро'бовать каза'чьих са'бель!-- сказа'л атама'н. Он веле'л во'йску останови'ться, растяну'л две си'льные цепи' по крыла'м, оста'вил прикры'тие при добы'че и сам с отбо'рными каза'ками устреми'лся вперёд. Ту'рки, воспламенённые мще'нием и зло'бою, с бе'шенством бро'сились в ряды' казако'в. Наста'ла крова'вая се'ча. Казаки', при всем своём му'жестве и ло'вкости в боя'х, не могли' прину'дить враго'в к отступле'нию. Растя'нутые на обо'их крыла'х каза'чьи цепи' соста'вили густы'е толпы' и уда'рили на ту'рок с боко'в, ме'жду тем как атама'н сража'лся лицо'м к лицу'. Стрельба' прекрати'лась, и наступи'л рукопа'шный бой на са'блях и кинжа'лах. Казаки' преодоле'ли число'м, и две ты'сячи ту'рок па'ло на ме'сте. Пятьсо'т казако'в лиши'лись жи'зни в сей жесто'кой би'тве. Почти' сто'лько же бы'ло ра'нено, и в том числе' атама'н, Лжедими'трий и Мехове'цкий, сража'вшиеся ря'дом. Казаки' поспеши'ли к свои'м ло'дкам, нагрузи'ли добы'чу, раздели'ли ра'неных по'ровну на все суда' и неме'дленно удали'лись от бе'рега. Восходя'щее со'лнце заста'ло их в мо'ре.
Ле'вая рука' у Лжедими'трия была' простре'лена, у Мехове'цкого голова' изру'блена, а у атама'на иссе'чены лицо' и грудь. Обмы'в ра'ны морско'ю водо'ю и перевяза'в холсто'м, намо'ченным в у'ксусе с во'дкою и со'лью, тро'е ра'неных лежа'ли вме'сте во'зле ма'чты.
-- Ах, вы, бесо'вы де'ти! -- ворча'л атама'н.-- Посто'йте же, я заплачу' вам за э'то! Доберу'сь я до са'мого Царь-гра'да и уж поте'шусь поря'дком за тепе'решнее го'ре! Ну, да доста'лось же и э'тим соба'кам! Го'род в пе'пле, и це'лое гнездо' бусурма'нское разве'яно по ве'тру. Но жаль мне мои'х удальцо'в! До полу'тысячи положи'ли головы'. Ах, окая'нные бусурма'ны! Уж я с ва'ми распра'влюсь.
Боль от ран увели'чивала зло'бу Гера'сима Еванге'лика проти'ву ту'рок. Бро'сив взгляд на несча'стных туре'цких ма'льчиков, кото'рые сиде'ли свя'занные на носу' ладьи', атама'н закрича'л гро'зно:
-- Пота'пенко! то'пи бесеня'т поодино'чке! Сгинь и пропади', прокля'тое пле'мя!
Уже' суро'вый Потапе'нко, ве'рный исполни'тель во'ли атама'нской, гото'в был поброса'ть в мо'ре несча'стные же'ртвы, но Лжедими'трий и Мехове'цкий ста'ли умоля'ть атама'на о поща'де безви'нных. До'лго атама'н не соглаша'лся, наконе'ц убеди'лся мне'нием Лжедими'трия, что лу'чше воспита'ть э'тих турчо'нков для каза'цкого войска' и по'сле заста'вить губи'ть пре'жних свои'х единове'рцев. Э'тот род мще'ния показа'лся атама'ну прили'чным, и он дарова'л жизнь пле'нным ма'льчикам.
Си'льный попу'тный ве'тер бы'стро гнал лёгкие суда' к у'стью Дне'пра, и наде'жда вско'ре уви'деть Запоро'жье ра'довала се'рдца. Но с ви'дом берего'в показа'лись и гале'ры туре'цкие, кото'рые, узна'в в Кры'му о похо'де казако'в, загради'ли вход в у'стье. Атама'н скрежета'л зуба'ми от зло'бы, что ра'ны не позволя'ли ему' срази'ться и что, подверга'я суда' вы'стрелам пу'шечным, он мо'жет лиши'ться добы'чи. Он дал знак пусти'ться сно'ва в откры'тое мо'ре и уйти' из ви'ду гале'р. Но'чью каза'чья флоти'лия сно'ва прибли'зилась к берегу' в зали'ве, в четырёх ми'лях на восто'к от Оча'кова. В э'том ме'сте мо'ре не глу'бже одного' фу'та. Казаки' бро'сились в во'ду и на рука'х вы'несли свои' ло'дки на бе'рег, вы'грузили их и расположи'лись здесь ста'ном. На друго'й день на'чали перевола'кивать ладьи' в Днепр чрез доли'ну, на простра'нстве полу'торы версты', и к ве'черу уже' атама'нское зна'мя развева'лось среди' Дне'пра, ме'жду тем как туре'цкие гале'ры кружи'ли во'зле у'стья сей реки', тще'тно ожида'я возвраще'ния каза'чьей флоти'лии (67).
Це'лое во'йско ожида'ло на берегу' прибы'тия свои'х това'рищей и при'няло их с колоко'льным зво'ном и пу'шечными вы'стрелами. Атама'н с торжество'м внес зна'мя в це'рковь, поздоро'вался с во'йском и всенаро'дно рассказа'л о всех обстоя'тельствах похо'да, предста'вив осо'бенно отличивши'хся, в числе' кото'рых бы'ли Лжедими'трий и Мехове'цкий. Добы'чу в това'рах и драгоце'нностях снесли' в во'йсковой скарбе'ц, а нали'чные де'ньги раздели'ли ме'жду уча'стниками похо'да, кро'ме деся'той ча'сти, определённой на обще'ственные изде'ржки.
Наступи'ла зима', и казаки' запирова'ли в Се'чи. По о'череди они' выходи'ли в свои' слободы' и остава'лись там до тех пор, пока' не истра'чивали своего' де'нежного запа'са. Тогда' возвраща'лись в Сечь, чтоб упива'ться на счет обще'ственной казны'. Така'я гру'бая, развра'тная жизнь не могла' нра'виться Лжедими'трию, кото'рый остава'лся в соверше'нном безде'йствии. Он вознаме'рился оста'вить Сечь и откры'лся в э'том Мехове'цкому.
-- Любопы'тен я знать,-- сказа'л одна'жды Лжедими'трий Мехове'цкому,-- что привело' тебя' в Сечь? Ты бога'т, оди'н сын у отца', для тебя' откры'то са'мое блиста'тельное по'прище в оте'честве. Ве'рно, како'й-нибудь нево'льный просту'пок заста'вил тебя' бежа'ть к э'тим ва'рварам?
-- Ошиба'ешься, друг мой!-- отвеча'л Мехове'цкий.-- Пришёл я сюда' еди'нственно от ску'ки, отча'сти из любопы'тства, и бежа'л от безде'йствия. Мне наску'чило гоня'ться за за'йцами в мои'х поме'стьях; не'га городо'в не име'ет для меня' пре'лести; в во'йске короле'вском не хочу' служи'ть; мне несно'сна стро'гая подчинённость, введённая Жолке'вским и Ходке'вичем. И так я реши'лся повоева'ть под запоро'жскими знамёнами. Но, признаю'сь, мне уже' наску'чили гру'бость и ва'рварство э'тих дикаре'й, и я на сих днях наме'рен возврати'ться домо'й. Я ду'маю отпра'виться в Испа'нию и там вступи'ть в слу'жбу. Давно' уже' име'л я наме'рение соста'вить отря'д охо'тников и иска'ть сла'вы в отдалённых стра'нах. Бу'йное и многочи'сленное на'ше ю'ношество скуча'ет ми'рною жи'знью и не лю'бит та'кой войны', каку'ю ведёт коро'ль с шве'дами. Э'то война' ра'ков с лягу'шками! Нам на'добно обши'рное по'прище, де'ятельность, предприя'тия отча'янные!
-- Ско'ро откро'ется вам к э'тому слу'чай,-- возрази'л Лжедими'трий.-- Ме'жду тем я сам скуча'ю в э'той ди'чи. Сего' дня пойду' прости'ться с атама'ном, а за'втра отпра'вимся вме'сте в Львов, е'жели хо'чешь.
-- По рука'м! -- воскли'кнул Мехове'цкий.-- Пра'вда, что здесь мо'жно научи'ться презира'ть жизнь и опа'сности, но кто не нахо'дит удово'льствия в пья'нстве и развра'те, для того' нет здесь никако'й награ'ды. Сла'ва запоро'жца не простира'ется за преде'лы Се'чи!
-- Я ви'дел твоё му'жество, зна'ю твоё благоразу'мие и вско'ре откро'ю тебе' блестя'щий путь к сла'ве, кото'рая озари'т твоё и'мя в по'здние времена'. Будь терпели'в и верь мне,-- сказа'л Лжедими'трий.
-- Ты мне откро'ешь путь к сла'ве? -- возрази'л с удивле'нием Мехове'цкий.-- Каки'м о'бразом?
-- Уви'дишь, будь то'лько терпели'в. Но пора' идти' к атама'ну.
-- Пойдём вме'сте,-- примо'лвил Мехове'цкий.
-- Нет, я до'лжен говори'ть с ним наедине', по весьма' ва'жному де'лу,-- сказа'в сие', Лжедими'трий отпра'вился в атама'нский куре'нь.
-- Будь здоро'в, мой хра'брый Дми'трий! -- воскли'кнул атама'н, лишь то'лько Лжедими'трий переступи'л чрез поро'г.-- Что, научи'лся ли ты попива'ть от ску'ки во'дочку? На, вы'кушай за моё здоро'вье!
-- Здоро'вья тебе' жела'ю, а пить не ста'ну,-- отвеча'л Лжедими'трий.-- Я рад, что заста'л тебя' одного', и хочу' переговори'ть с тобо'ю.
-- Сади'сь и говори', я бу'ду слу'шать.
-- Не зна'ю, дошли' ли до тебя' вести' из Москвы', что царе'вич Дими'трий Ива'нович жив и наме'рен отня'ть свою' во'тчину, Моско'вское госуда'рство, у похити'теля, Бори'са Годуно'ва,-- сказа'л Лжедими'трий.
-- Что он жив, об э'том писа'л ко мне чрез тебя' прия'тель мой, поп Михаи'ла. А чтоб он хоте'л отнима'ть ца'рство у Бори'са, то хотя' и ду'маю, что так быть должно', но про э'то не слыха'л,-- отвеча'л атама'н.
-- Царе'вич скрыва'ется в По'льше,-- продолжа'л Лжедими'трий,-- и вско'ре наме'рен объяви'ть свои' права'. Я ви'дел его' и говори'л с ним. У него' есть и ум и хра'брость, но ты сам зна'ешь, что объяви'ть пра'во на престо'л нельзя' без войска'. Он и'щет сою'зников... Захо'чешь ли ты помога'ть ему'?
-- А есть ли у него' де'ньги? -- спроси'л атама'н.
-- Каки'е мо'гут быть де'ньги у изгна'нника, принуждённого скита'ться в чужо'й земле'? -- возрази'л Лжедими'трий.-- Одна'ко ж он наде'ется, что на пе'рвый слу'чай бу'дет име'ть ско'лько-нибудь де'нег, а когда' всту'пит в Росси'ю, тогда' вся ца'рская казна' бу'дет принадлежа'ть друзья'м его' и пе'рвым помо'щникам.
-- И то добре'! -- сказа'л атама'н.-- Но где же он тепе'рь, э'тот царе'вич?
-- Я не зна'ю, но пойду' его' оты'скивать, чтоб убеди'ть нача'ть скоре'е де'ло. Мне изве'стно, что в Росси'и нетерпели'во ожида'ют его' прише'ствия; я уве'рен, что в По'льше, напо'лненной беспоко'йным, вои'нственным ю'ношеством, он найдёт по'мощь, и е'сли хра'брое во'йско запоро'жское приста'нет к нему', то нельзя' сомнева'ться в успе'хе. На До'ну у него' та'кже найду'тся прия'тели.
-- Я не прочь! -- отвеча'л атама'н.-- То'лько ты зна'ешь, что на'ших казако'в не вы'манишь из курене'й без наде'жды ве'рной добы'чи. На'добно что'-нибудь на пе'рвый слу'чай.
-- Бу'дет и э'то! Ты услы'шишь обо мне, а тепе'рь проща'й! Благодарю' тебя' за до'брый приём и наде'юсь, что бу'ду име'ть слу'чай отплати'ть тебе' до'бром: я беру' с собо'ю Мехове'цкого и пойду' оты'скивать Димитрия-цареви'ча.
-- С Бо'гом! -- воскли'кнул атама'н.-- Ступа'й оты'скивать царе'вича и скажи' ему', что где опа'сность и добы'ча, там и Гера'сим Еванге'лик с во'йском его' короле'вской ми'лости запоро'жским. Вот тебе' рука' моя'!
-- Могу' ли я взять па'ру коне'й? -- спроси'л Лжедими'трий.
-- Хоть де'сять!-- отвеча'л атама'н.-- Ты заслужи'л часть добы'чи, кото'рая ещё не разделена', и на э'тот счет мо'жешь взять, что тебе' ну'жно.
На друго'е у'тро Лжедими'трий с Мехове'цким уже' бы'ли на пути' в Бе'лую Це'рковь.

ПРИМЕЧА'НИЯ К I И II ЧАСТЯ'М

Ци'фрами в ско'бках обозна'чены примеча'ния Ф. В. Булга'рина, остальны'е сде'ланы реда'кцией.

С. 5. Про'шлец -- проходи'мец, пройдо'ха.
С. 8. Мильто'н Джон (1608--1674) -- англи'йский поэ'т и обще'ственный де'ятель, а'втор эпи'ческих поэ'м "Поте'рянный рай" (1667) и "Возвращённый рай" (1671). Карти'ны Флама'ндской шко'лы -- т. е. флама'ндских худо'жников XVI--XVIII веко'в, приобре'тших широ'кую изве'стность реалисти'чески подро'бным изображе'нием бытовы'х сцен.
С. 9. Ту'шинский вор -- Лжедими'трий II (?--1610),
с 1607 го'да выдава'л себя' за я'кобы избежа'вшего сме'рти Лжедими'трия I, был уби'т в Калу'ге, куда' бежа'л из своего' ла'геря в Ту'шине под Москво'й.
С. 10. Труд Г. П. Успе'нского "О'пыт повествова'ния о дре'вностях ру'сских" -- ч. 1--2, и'здан в Ха'рькове в 1818 году'. Па'че -- бо'лее.
С. 12. Таци'т Пу'блий Корне'лий (ок. 55 -- ок. 120 н. э.) -- ри'мский исто'рик и госуда'рственный де'ятель, а'втор трудо'в "Герма'ния", "Анна'лы", "Исто'рия". Эпо'ха Людо'вика XI предста'влена Ва'льтером Ско'ттом в рома'не "Кве'нтин До'рвард" (1823).
С. 13--14. Изложе'ние содержа'ния фрагме'нта из "Сказа'ния" А. Па'лицына: "В правле'ние вели'кого госуда'ря блаже'нного царя' Феодо'ра Бори'с Годуно'в и мно'гие други'е вельмо'жи, не то'лько ро'дственники его', но и те, кто находи'лся под их покрови'тельством, взя'ли к себе' в нево'лю многи'х люде'й: ины'х си'лой, ины'х ла'ской и дара'ми в до'ма свои' привлекли' -- и не то'лько простолюди'нов, отли'чных мастеро'в и'ли редки'х уме'льцев, но и из древни'х благоро'дных родо'в со всей их со'бственностью, и с сёлами, и с во'тчинами; бо'лее же всего' -- до'брых во'инов, хорошо' владеющи'х ору'жием, бе'лых те'лом, краси'вых лицо'м, высо'кого ро'ста. По приме'ру зна'ти и мно'гие други'е на'чали люде'й в нево'лю порабоща'ть, получа'я от кого' мо'жно пи'сьменное обяза'тельство служи'ть си'лою и пы'тками. Во вре'мя же вели'кого сего' го'лода господа'м ста'ло я'сно, что прокорми'ть столь многочи'сленную че'лядь невозмо'жно, и тогда' они' на'чали отпуска'ть свои'х рабо'в на во'лю: кое-кто' действи'тельно, кое-кто' притво'рно. Те, кто действи'тельно,-- с подпи'санным свое'й руко'й свиде'тельством; те, кто притво'рно -- лишь со двора' сгоня'ли; и е'сли и'згнанный найдёт где-либо' себе' прию'т, то на принявшего' по'дло доноси'ли и он терпе'л больши'е беды' и убы'тки. <...> Бы'ло нема'ло и таки'х, кто ещё ху'же поступа'л: име'я чем до'лгое вре'мя корми'ть дома'шних свои'х, но, жела'я ещё бо'лее разбогате'ть, они' че'лядь свою' отпуска'ли, да и не то'лько че'лядь, да'же родны'х и близки'х не пощади'ли и умирающи'х от го'лода беспричи'нно бро'сили на произво'л судьбы'. Бы'ло зло и обма'н и такого' ро'да: ле'том все холо'пи тру'дятся, зимо'й же не име'ют где и главу' приклони'ть, ле'том же на свои'х госпо'д в по'те ли'ца тру'дятся. <...> Холо'пи же велики'х боя'р, подве'ргнутых царём Бори'сом гоне'нием, бы'ли распу'щены, и принима'ть слуг тех опа'льных боя'р никому' не дозволя'лось. Не'которые из тех слуг, по'мня благодея'ния госпо'д свои'х и него'дуя на царя', пребыва'ли в ожида'нии и кипе'ли зло'бой <...> А те, кто был привы'чен к коню' и иску'сен в ра'тном де'ле, впада'ли в тя'жкий грех -- уходи'ли в поселе'ния на окра'инах госуда'рства. И хотя' и не все, но бо'лее двадцати' ты'сяч таковы'х разбо'йников оказа'лось пото'м во вре'мя оса'дного сиде'ния в Калу'ге и в Ту'ле, поми'мо тамошни'х ста'рых разбо'йников".
С. 19. Рома'н Ва'льтера Ско'тта "А'нна Гейерште'йн" (1829) выходи'л в Росси'и под назва'нием "Карл Сме'лый, и'ли А'нна Гейерште'йнская, де'ва мра'ка". "Ива'н Вы'жигин" (1829) -- нравоописа'тельный рома'н Ф. В. Булга'рина.
(21) Перево'д эпи'графа к ча'сти 1: "Е'сли я что зло'е сде'лал, говори'те мне пря'мо, вы'слушаю безро'потно".
С. 23. Ка'нцлер -- вы'сшее должностно'е лицо'.
Сапе'га Лев Ива'нович (1557--1633) -- короле'вский секрета'рь, лито'вский ка'нцлер, виле'нский воево'да и вели'кий ге'тман лито'вский.
(1) Ны'не Бе'лый го'род (истори'ческий райо'н в центра'льной ча'сти Москвы' -- ред.).
С. 24. Кастеля'н -- госуда'рственная до'лжность: коменда'нт, смотри'тель замка', госуда'рственного иму'щества. Карл Зюдерманла'ндский -- шве'дский коро'ль Карл IX (1550--1611), дя'дя по'льского короля' Сигизму'нда III.
И'нгрия -- Ижо'рская земля', террито'рия по берега'м Невы' и ю`го-за'падному Прила'дожью.
Ливо'ния -- назва'ние террито'рии совреме'нной Ла'твии и Эсто'нии, со второ'й че'тверти XIII века' находи'вшейся под вла'стью неме'цких ры'царей; в 1561 --1626 гг. Ливо'нией называ'лась террито'рия Задви'нского ге'рцогства, входи'вшего в соста'в Вели'кого кня'жества Лито'вского (с 1569 г.-- Ре'чи Посполи'той); в 1558--1583 гг. Росси'я вела' Ливо'нскую войну' за вы'ход к Балти'йскому мо'рю про'тив Шве'ции, По'льши и Вели'кого кня'жества Лито'вского; после'дние два госуда'рства в 1569 г. объедини'лись в Речь Посполи'тую, под власть кото'рой и перешла' Ливо'ния в результа'те войны'.
С. 24. Воло'шский князь -- князь вала'хов, наро'да, жи'вшего ме'жду Карпа'тами и Дуна'ем (террито'рия совреме'нной Румы'нии); в конце' XVI -- нача'ле XVII вв. Вала'хия находи'лась под туре'цким госпо'дством. Русь По'льская -- ру'сские земли', входи'вшие в соста'в Ре'чи Посполи'той в конце' XVI--нача'ле XVII вв. (напр., вокру'г Вели'жа -- на грани'це Смоле'нской земли').
Я'геллы -- дина'стия Ягелло'нов (XIV -- XVI вв.), пра'вившая в По'льше, Вели'ком кня'жестве Лито'вском, Ве'нгрии, Че'хии; основа'тель её -- вели'кий князь лито'вский Владисла'в Яга'йло (Я'гелло) (ок. 1350--1434).
(2) Пи'сарь в По'льше зна'чило не то са'мое, что писе'ц, но то же, что секрета'рь, прави'тель канцеля'рии. Пи'сарь коро'нный в По'льше, в лито'вской Литве', бы'ло зва'ние, соотве'тствующее зва'нию ста`тс-секретаря'.
С. 26. Тракта'т -- междунаро'дный догово'р.
(3) Универса'л -- проклама'ция, манифе'ст.
(4) Посполи'тое руше'нье -- всео'бщее вооруже'ние дворя'нства в воево'дстве, пове'те и'ли це'лом короле'встве. К э'тому приглаша'ли универса'лами.
(5) В древне'й По'льше недово'льные прави'тельством составля'ли конфедера'цию, т. е. сою'з для приня'тия о'бщих мер; назнача'ли ма'ршала, собира'ли во'йско и вели' междоусо'бную войну'. Изве'стно, до чего' довело' По'льшу сие' па'губное неуваже'ние к властя'м.
С. 28. Ма'ршал -- здесь придво'рное зва'ние: гла'вный распоряди'тель.
Жилье'" -- я'рус, эта'ж. Ле'мберг -- неме'цкое назва'ние го'рода Льво'ва.
С. 29. Иезуи'ты -- чле'ны католи'ческого мона'шеского ордена' (осно'ван в 1534 г.), кото'рый отлича'лся стро'гой организо'ванностью и жёсткой дисципли'ной; иезуи'ты боро'лись с распростране'нием протестанти'зма, стреми'лись подчини'ть све'тские институ'ты свое'й вла'сти.
(6) В Иоа'нново вре'мя, а по'сле и в Бори'сово, гла'вные у'лицы загора'живали на ночь рога'тками. См. "О'пыт повествова'ния о дре'вностях ру'сских" Гаврии'ла Успе'нского.
С. 32. Романе'я -- сла'дкая насто'йка на фря'жском (чужезе'мном) вине'.
Папо'шник (па'пушник) -- дома'шний пшени'чный хлеб, бу'лка.
Боя'рский сын -- в Ру'сском госуда'рстве XV--XVII вв. боя'рскими детьми' называ'лись ме'лкие феода'лы, состоя'вшие на вое'нной слу'жбе у князе'й, боя'р, це'ркви. Дьяк -- письмоводи'тель и'ли нача'льник канцеля'рии.
С. 33. Пе'нязь -- де'ньга.
С. 34. ...на Украи'не, в о'тчине по'льского короля' Сигизму'нда... -- Украи'нские земли' с XIV века' входи'ли снача'ла в соста'в Вели'кого кня'жества Лито'вского, зате'м -- Ре'чи Посполи'той. Сигизму'нд III Ва'за (1566--1632) -- коро'ль Ре'чи Посполи'той с 1587 г.
С. 35. ...как возра'довало наро'д Бо'жий избавле'ние от нево'ли еги'петской и плене'ния вавило'нского...-- речь идёт об эпизо'дах дре'вней иуде'йской исто'рии, опи'санных в Би'блии.
С. 37. ...как пита'тельная ма'нна, оживи'вшая наро'д Бо'жий в пусты'не... -- по Би'блии -- вещество', ниспо'сланное Бо'гом для пропита'ния евре'ям во вре'мя их скита'ний по Арави'йской пусты'не.
(7) Глава' XIII ("Вся'кая душа' да бу'дет поко'рна вы'сшим властя'м, и'бо нет вла'сти не от Бо'га").
С. 38. ...в лице' двух Иоа'ннов, де'да и вну'ка...-- т. е. Ива'на III Васи'льевича (1440--1505) и Ива'на IV Васи'льевича Гро'зного (1530--1584).
Могу'щественная Росси'я утеша'лась пото'мством Иоа'нно-вым, отрасля'ми вели'кого дре'ва, осеня'ющего все престо'лы земны'е, кото'рого ко'рень начина'ется от ри'мского ке'саря А'вгуста -- не име'ющая под собо'й реа'льной истори'ческой по'чвы конце'пция, разрабо'танная в XVI в. для того', что'бы обоснова'ть пра'во Москвы' именова'ться тре'тьим Ри'мом, а ру'сских царе'й -- полити'ческими, идеологи'ческими и духо'вными насле'дниками ри'мских ке'сарей.
Рю'рик -- легенда'рный варя'жский князь, основа'тель дина'стии Рю'риковичей на Ру'си; согла'сно летопи'сному преда'нию, в IX ве'ке иль'менские славя'не призва'ли Рю'рика с двумя' бра'тьями кня'жить в Но'вгород. Монома'х Влади'мир (1053--1125) --вели'кий князь ки'евский с 1113 г., боро'лся с междоусо'бицей за еди'нство Ру'си; вене'ц (ша'пка) Монома'ха -- си'мвол самодержа'вной вла'сти в Росси'и, укра'шенный драгоце'нными камня'ми головно'й убо'р из зо'лота с собо'льей опу'шкой, изгото'влен в XIV ве'ке; по леге'нде, Влади'мир Монома'х получи'л э'тот вене'ц в дар от византи'йского импера'тора. Пе'рлы -- жемчу'жины. Я'хонты -- древнеру'сское назва'ние драгоце'нных камне'й.
...кро'тость Феодо'рову -- царь Фё!дор Иоа'ннович отлича'лся мя'гким незлобо'вым нра'вом и на'божностью.
(8) Гак разглаша'ли враги' Бори'са Годуно'ва, но э'то непра'вда. См. "Исто'рию Госуда'рства Росси'йского" Карамзина', т. X.
С. 39. ...кро'ви Авеле'вой -- т. е. же'ртвы пе'рвого уби'йства, соверше'нного, по Би'блии, Ка'ином.
(9) Изве'стно, что фами'лия Годуно'вых происхожде'ния тата'рского. Тата'рский мурза' Чет, родонача'льник Годуно'вых, вы'ехал в Росси'ю в 1330 году'. См. "Родосло'вную кни'гу".
Малю'та Скуратов-Бе'льский (поги'б в 1573 г.) -- прибли'женный Ива'на Гро'зного, оди'н из организа'торов опри'чного терро'ра, его' и'мя ста'ло нарица'тельным для обозначе'ния палача'. Ама'н -- в Би'блии жесто'кий пресле'дователь иуде'ев.
(10) Ева'нгелие от Луки', гл. I, ст. 14 ("И бу'дет тебе' ра'дость и весе'лие, и мно'гие о рожде'нии его' возра'дуются").
(11) (Кни'га проро'ка) Иереми'и, гл. XIII, ст. 17 ("Е'сли же вы не послу'шаете сего', то душа' моя' в сокрове'нных места'х бу'дет опла'кивать го'рдость ва'шу, бу'дет пла'кать го'рько, и глаза' мои' бу'дут излива'ться в слеза'х; потому' что ста'до Госпо'дне отведено' бу'дет в плен").
(12) Посла'ние к ри'млянам, гл. VI, ст. 18 ("Освободи'вшись же от греха', вы ста'ли раба'ми пра'ведности").
(13) В манифе'сте Лжедими'трия из Пути'вля Самозва'нец говори'т, что он приходи'л в Москву' с посо'льством Сапе'ги и ви'дел Бори'са на престо'ле. На э'том преда'нии осно'вана часть завя'зки рома'на.
С. 40--42. Изложе'ние ве'рсии убие'ния царе'вича Дими'трия, отли'чной от той, кото'рую излага'ет уста'ми Ивани'цкого Булга'рин, см. в приложе'нии.
С. 43. ...вопреки' свое'й торже'ственной прися'ге при венча'нии на ца'рство.-- См. Карамзина': "Наконе'ц Бори'с венча'лся на ца'рство, ещё пышне'е и торже'ственнее Феодо'ра, и'бо при'нял у'тварь Монома'хову из рук Вселе'нского патриа'рха. Наро'д благогове'л в безмо'лвии; но когда' царь, осенённый десни'цею первосвяти'теля, в поры'ве живо'го чу'вства как бы забы'в уста'в церко'вный, среди' литурги'и воззва'л громогла'сно: "О'тче, вели'кий патриа'рх Ио'в! Бог мне свиде'тель, что в моём ца'рстве не бу'дет ни си'рого, ни бе'дного",-- и, тряся' верх свое'й руба'шки, примо'лвил: "Отда'м и сию' после'днюю наро'ду",-- тогда' единоду'шный восто'рг прерва'л священноде'йствие: слы'шны бы'ли то'лько кли'ки умиле'ния и благода'рности во хра'ме; боя'ре сла'вили мона'рха, наро'д пла'кал. Уверя'ют, что но'вый венецено'сец, тро'нутый зна'ками о'бщей к нему' любви', тогда' же произнёс и друго'й ва'жный обе'т: щади'ть жизнь и кровь са'мых престу'пников и еди'нственно удаля'ть их в пусты'ни сиби'рские" -- Т. IX, гл. I.
(14) Так повеству'ют писа'тели в по'льзу Лжедими'трия. См. по'льских исто'риков и совреме'нные запи'ски иностра'нцев: "Dzieje panowania Zygmunta III" Не'мцевича, т. II, Маржере'та, Чи'лли, Целла'рия, Лубе'нского и други'х.
С. 42. Синкли'т -- собра'ние вы'сшего духове'нства и'ли вы'сших сано'вников госуда'рства.
С. 43. Ков -- злой у'мысел.
(15) По у'лицам моско'вским ходи'ли чино'вники для наблюде'ния за поря'дком. Они' сменя'лись на слу'жбу еженеде'льно и потому' называ'лись неде'льщиками. Э'то была' поли'ция. См. "Ру'сские достопа'мятности". Часть I, с. 139; "О'пыт повествова'ния о ру'сских дре'вностях" Г. Успе'нского и проч.
С. 47. Колыма'га, рыдва'н -- больша'я каре'та.
С. 48. Лю'тер Ма'ртии (1483--1546) --основа'тель крупне'йшего направле'ния протестанти'зма в Герма'нии; боро'лся про'тив заси'лия католи'ческого Ри'ма, за упроще'ние церко'вного ку'льта и за отка'з от сло'жной церко'вной иера'рхии.
С. 50. Афо'нская гора' в Гре'ции -- центр правосла'вного мона'шества с многовеково'й исто'рией.
С. 51. Фе'рязь -- длиннопо'лая оде'жда без воротника' и та'лии; Фе'рязью та'кже называ'ли наря'дный деви'чий сарафа'н.
С. 52. Хору'гвь -- зна'мя.
С. 54. Елизаве'та I Тюдо'р (1533--1603) -- короле'ва А'нглии с 1558 г., кру'пный полити'ческий де'ятель, спосо'бствовавший утвержде'нию абсолюти'зма и упро'чению авторите'та англи'йского короле'вства в Евро'пе.
С. 55. Халде'йские письмена' -- вавило'нские.
(16) Бори'с Годуно'в был весьма' суеве'рен. "Име'я ум ре'дкий, Бори'с ве'рил одна'ко ж иску'сству гада'телей", говори'т об нем Карамзин' в "Исто'рии Госуда'рства Росси'йского" -- т. X, с. 127.
С. 59. Адама'нт -- алма'з, бриллиа'нт. Вертогра'дарь -- садо'вник.
(17) При'тчи Соломо'новы, гл. 27 ("Не хвали'сь за'втрашним днем: потому' что не зна'ешь, что роди'т тот день").
(18) Екклезиа'ста, гл. 3 ("Всему' свой час, и вся'кому де'лу под небеса'ми. Вре'мя роди'ться и вре'мя умира'ть; вре'мя насажда'ть и вре'мя вырыва'ть насажде'нья").
С. 60. Кедр лива'нский -- де'рево, нере'дко упомина'емое в Свяще'нном Писа'нии с це'лью усиле'ния о'бразности.
(19) Глава' II ("Неве'рные ве'сы -- ме'рзость пред Го'сподом, но пра'вильный вес уго'ден ему'").
(20) При'тчи Соломо'новы, гл. 13 ("От плода' уст свои'х челове'к вкуси'т добро'").
(21) Ева'нгелие от Луки', гл. XII, ст. 2 ("Нет ничего' сокрове'нного, что не. откры'лось бы, и та'йного, чего' не узна'ли бы").
(22) Там же, ст. 5 ("Бо'йтесь того', кто, по убие'нии, мо'жет вве'ргнуть в гее'нну...").
С. 61. Же'ртва Ка'инова -- в Би'блии Бог при'нял же'ртву перворо'дных овно'в стада', принесённую А'велем, а же'ртву плодо'в земны'х, принесённую Ка'ином, отве'рг; снеда'емый за'вистью Ка'ин уби'л бра'та своего' А'веля.
(23) Ева'нгелие от Луки', гл. XI, ст. 13 ("Е'сли вы, бу'дучи злы, уме'ете дая'ния благи'е дава'ть де'тям ва'шим...").
С. 61. Ефи'мок -- ру'сский сере'бряный рубль; ефи'мком в Росси'и та'кже называ'ли за`падноевропе'йский иоахимста'лер.
С. 64. Ме'стничество -- поря'док распределе'ния служе'бных мест в Ру'сском госуда'рстве XIV -- XVII вв. с учётом родови'тости, заслу'г пре'дков и ли'чных досто'инств.
С. 65. Се'ян Лу'ций Э'лий (ок. 20 до н. э. -- 30 н. э.) -- фавори'т импера'тора Тибе'рия, по'льзовавшийся свои'м положе'нием для устране'ния неуго'дных ему' люде'й; был казнён по обвине'нию в госуда'рственной изме'не.
С. 68. Епанча' -- дли'нный и широ'кий плащ.
Клобу'к -- головно'й убо'р мона'хов в ви'де высо'кого цили'ндра с покрыва'лом.
С. 70. Нейга'узен -- неме'цкая кре'пость в Эсто'нии.
Ингерманла'ндия -- одно' из назва'ний Ижо'рской земли' (по берега'м Невы' и ю`го-за'падному Прила'дожью). Юрьев-Ливо'нский -- одно' из назва'ний го'рода Та'рту.
С. 71. При'став -- должностно'е лицо', осуществля'ющее надзо'р за ке'м-либо и'ли че'м-либо.
(24) В старину', при царя'х, для торжества' при дворе' выделя'ли боя'рам и чино'вникам бога'тое пла'тье из ца'рских кладовы'х и отбира'ли по'сле торжества'. См. "Путеше'ствие" Мейербе'рга, Герберште'йна, "О'пыт" Успе'нского и проч.
С. 73. Ду'мный дьяк -- высокопоста'вленный госуда'рственный слу'жащий, руководя'щий де`лопроизво'дством. Верю'щая -- вери'тельная посо'льская гра'мота.
(25) Смотри' гравиро'ванный портре'т Льва Сапе'ги при сочине'нии Не'мцевича "Dzieje panowania Zygmunta III", том III.
С. 73. Ток -- головно'й убо'р.
Посте'льник -- посте'льничий, заве'дующий ца'рской спа'льней и мастерски'ми, ши'вшими оде'жду для семьи' царя'; храни'л та'кже печа'ть царя', иногда' возглавля'л его' канцеля'рию.
(26) Тако'в был обы'чай при царя'х. Впро'чем, все сие' опи'сано ве'рно. Речь ка'нцлера Сапе'ги взята' почти' сло'во в сло'во из "Жи'зни Сапе'ги на по'льском языке' "Zycie Lwa Sapiehy" соч. Когнови'цкого. С. 75. Берды'ш -- широ'кий топо'р в ви'де полуме'сяца на дли'нном дре'вке.
Печа'тник -- храни'тель госуда'рственной печа'ти, заве'дующий ли'чной канцеля'рией царя' и госуда'рственным архи'вом.
(27) Трон, оде'жда Бори'са и сы'на его' Феодо'ра, поря'док аудие'нции, пода'рки опи'саны очеви'дцами. См. вы`шеупомя'нутое сочине'ние Когнови'цкого.
(28) Царь, дав ру'ку инове'рцу, умыва'лся всенаро'дно. См. "О'пыт" Успе'нского, Мейербе'рга и други'х.
С. 75. Око'льничий -- придво'рная до'лжность, второ'й чин в Боя'рской Ду'ме.
Ду'мный дворяни'н -- тре'тий чин в Боя'рской Ду'ме по'сле боя'рина и око'льничьего. Ры'нда -- ца'рский оружено'сец, телохрани'тель.
(29) В представле'ниях, аудие'нциях и вообще' во всех дела'х надлежа'ло, говоря' о госуда'ре и относя'сь к нему', беспреста'нно повторя'ть весь ти'тул ца'рский как в глаза' госуда'рю, так и зао'чно в сноше'ниях посло'в с вельмо'жами ру'сскими. См. Мейербе'рга, Маржере'та, по'льских совреме'нных писа'телей и "О'пыт" Успе'нского.
С. 76. Я'сельничий -- придво'рный чин, помо'щник коню'шего, ве'дающего лошадьми' и ца'рской охо'той.
С. 80. Ше'ляг -- неходова'я моне'та, испо'льзуемая как украше'ние и'ли для игры'.
С. 82. Кружа'ло -- каба'к.
С. 83. Сиби'рка -- коро'ткий кафта'н с невысо'ким стоя'чим воротнико'м. Полпи'во -- лёгкое пи'во, бра'га.
(30) Бори'с для уничтоже'ния распространи'вшегося пья'нства запрети'л во'льную прода'жу вина'. Разуме'ется, что э'то му'дрое постановле'ние не понра'вилось чёрному наро'ду, осо'бенно пья'ницам и корче'мникам.
С. 83. Сыта' -- медо'вый взвар.
С. 84. Правёж -- теле'сное наказа'ние с це'лью взыска'ния до'лга.
(31) Карамзин' в "Исто'рии Госуда'рства Росси'йского", осно'вываясь на совреме'нных ле'тописях, упомина'ет о мни'мых чудеса'х. См. т. XI.
С. 86. "Сло'во и де'ло!" -- фо'рмула заявле'ния о доно'се по по'воду госуда'рственного преступле'ния.
С. 87. Прика'зная изба' -- помеще'ние, где нахо'дится прика'з, о'рган дворцо'вого и'ли ме'стного управле'ния. Моско'вский гость -- член привилегиро'ванной купе'ческой корпора'ции.
С. 88. Царьгра'д -- Константино'поль.
...на города'х... -- т. е. в разли'чных райо'нах Москвы'.
Гости'ная со'тня -- привилегиро'ванная корпора'ция купцо'в, втора'я по значе'нию по'сле госте'й.
С. 89. Скорня'чный ряд -- в кото'ром торгу'ют вы'деланными ко'жами и изде'лиями из них.
Крылоша'нин -- пою'щий на крыло'се в це'ркви и'ли вообще' церко`внослужи'тель.
(32) Посла'ние к евре'ям свято'го апо'стола Па'вла, гл. 2, ст. 1 ("Посе'му мы должны' быть осо'бенно внима'тельны к слы'шанному, что'бы не отпа'сть").
С. 93. Сва'йка -- игра', при кото'рой то'лстый желе'зный гвоздь втыка'ют бро'ском в зе'млю, стремя'сь попа'сть в кольцо'.
(33) Клику'ша -- то же, что наважде'нная. Суеве'рные лю'ди ве'рили, что колдуны' вселя'ют черта' в челове'ка и что он получа'ет дар предсказа'ния бу'дущего. См. "Абеве'га ру'сских суеве'рий" (М. Чулко'ва).
С. 100. Ре'йтар -- тяжело`вооружённый ко'нный во'ин.
С. 101. Сто'льник -- дворцо'вая до'лжность; занима'вший её обя'зан был прислу'живать царя'м во вре'мя торже'ственных тра'пез, а та'кже сопровожда'ть их в пое'здках; сто'льники могли' та'кже назнача'ться на други'е госуда'рственные до'лжности.
(34) Смотри' примеча'ние 17.
(35) Смотри' примеча'ние 31.
С. 123. Волхвы' и ора'кулы -- чароде'и и предсказа'тели.
(36) Царь Бори'с Федо'рович ещё в 1600 году' получи'л та'йные све'дения, бу'дто бы царе'вич Дими'трий спа'сся от убие'ния и, подозрева'я боя'р в за'говоре, на'чал их пресле'довать. См. "Estât de L'Empire de Russie et Grande Duchê de Moscowie etc." соч. Маржере'та, изд. 1821 го'да, с. 110.
С. 125. Иеродиа'кон -- мона'х, посвящённый в диа'коны.
(37) "Исто'рия Госуда'рства Росси'йского" Карамзина', Т. XI, с. 124 и примеча'ние 194.
С. 125. Кано'н -- песнь в честь свято'го, исполня'емая на зау'тренях и вече'рнях.
(38) См. сочине'ния, о ко'их упомина'ется в приме'ч. 574 к XI тому' "Исто'рии Госуда'рства Росси'йского" Карамзина'. Мно'гие из совреме'нников Лжедими'трия почита'ли его' волше'бником.
(39) О ка'чествах самозва'нца см. Маржере'та, Не'мцевича "Dzieje panowania Zygmunta III", том II и Карамзина' "Исто'рию Госуда'рства Росси'йского", т. XI.
(40) "И'бо носи'лась молва', что Феодо'р за не'сколько вре'мени до кончи'ны мы'слил объяви'ть ста'ршего из них (Рома'новых) насле'дником госуда'рства" -- "Исто'рия Госуда'рства Росси'йского". Т. XI, с. 100, примеча'ние 145.
(41) "Zycie Sapiehôw etc.", "Zycie Lwa Sapiehy" соч. Когнови'цкого на по'льском языке'.
(42) "Исто'рия Госуда'рства Росси'йского" Карамзина'. Т. XI, с. 36.
(43) Там же.
(44) Там же, с. 99, приме'ч. 143.
(45) Все сии' ро'ды то'чно бы'ли пресле'дованы без вся'кой вины' царём Бори'сом. Не'которые чле'ны сих фами'лий спасли'сь, други'е поги'бли. Боя'рин Семё!н Ники'тич Годуно'в науча'л рабо'в доноси'ть на госпо'д и сам был производи'телем сле'дствия.-- См. "Исто'рию Госуда'рства Росси'йского" Карамзина', Т. XI, от с. 96 до 109.
С. 139. Обра'зник -- тот, кто пи'шет ико'ны (о'браза) и торгу'ет
и'ми. С. 142. Красоуля' -- ча'ша, бра'тина.
(46) "Исто'рия Госуда'рства Росси'йского", Т. IX, с. 150.
(47) Совреме'нное описа'ние По'льской Украи'ны: соч. Бо'плана, инжене'ра по'льского короля' Сигизму'нда III. См. перево'д в сочине'нии "Zbior pamietnikôw historycznych о dawnej Polszsze" Не'мцевича, т. III, с. 336.
(48) "Кале'рия, любо'вь возбужда'ющая" -- гре'ческое и'мя. См. "По'лный месяцесло'в", с. 18.
(49) О де'рзостях Хло'пки и о би'твах его' под Москво'ю с ца'рскими войска'ми см. "Исто'рию Госуда'рства Росси'йского" Карамзина'.-- Т. XI, с. 119.
С. 158. Есау'л -- помо'щник атама'на у разбо'йников.
С. 163. "О, вей мир!" -- "О, го'ре мне!"
С. 166. Дании'л -- библе'йский проро'к, кото'рого за приве'рженность к ве'ре отцо'в вавило'няне бро'сили в ров со льва'ми; но а'нгел, по'сланный Бо'гом, не допусти'л, что'бы зве'ри растерза'ли проро'ка.
С. 167. Чере'с -- по'яс.
(50) Ста'роста (ударе'ние на бу'кве "о") бы'ло весьма' ва'жное зва'ние в древне'й По'льше. В го'роде он был вро'де ны'нешних коменда'нта и губерна'тора; в уе'зде гла'вным уголо'вным судьёю. Кро'ме того', ста'росты получа'ли во вре'менное владе'ние казённые име'ния, и'ли ста'роства, по-ныне'шнему аре'нду, платя' ква'рту королю', а иногда' обя'зываясь содержа'ть во'йско.
С. 169. Лифля'ндия -- назва'ние террито'рии се'верной Ла'твии и ю'жной Эсто'нии.
У'ния -- объедине'ние правосла'вной и католи'ческой церкве'й с призна'нием главе'нства ри'мского па'пы; правосла'вные обря'ды при э'том сохраня'лись.
(51) См. "Dzieje panowania Zygmunta III", соч. Не'мцевича С. 170. и всех а'второв, писа'вших о сей эпо'хе.
Коси'нский и Налива'йко -- предводи'тели освободи'тельного движе'ния на Украи'не в 90-х года'х XVI века'.
(52) Украи'нцы и вообще' ма`лороссия'не до Хмельни'цкого име'ли осо'бый ме'стный патриоти'зм. Их хоте'лось и'ли по'льзоваться все'ми права'ми по'льского шляхе'тства, и'ли составля'ть осо'бое княже'ние, незави'симое. Э'то ви'дно из исто'рии По'льши и Малоро'ссии. Не'нависть ма`лороссия'н к поля'кам начина'ется со вре'мени введе'ния у'нии, а осо'бенно от ге'тмана Хмельни'цкого. См. Лубе'нского, Пясецко'го и други'х совреме'нных а'второв.
(53) Все сии' подро'бности о дре'внем Ки'еве и о числе' церкве'й взя'ты из совреме'нного писа'теля, инжене'ра по'льской слу'жбы францу'за Бо'плана. См. "Zbior pamietnikôw etc." -- По э'тому описа'нию нельзя' узна'ть ны'нешнего Ки'ева.
С. 171. Горшки', повлече'нные ги'псом -- т. е. покрытые'. С. 173. Шуга'й -- коро'ткая ко'фта с отложны'м воротнико'м и ле'нточной оторо'чкой.
(54) Гла'вные приме'ты, на кото'рых осно'вывался самозва'нец, бы'ли борода'вки на лице' и одно' плечо' коро'че друго'го. См.: "Dzieje panowania Zygraunta III" Не'мцевича, Карамзина' и всех совреме'нных писа'телей.
(55) Желе'зный лист -- то же, что охрани'тельная гра'мота. Коро'ль, ми'луя престу'пника, дава'л ему' желе'зный лист, и никто' не смел к нему' прикосну'ться.
С. 190. Хори'ца, и'ли не'сколько ино'е, как, наприме'р, у Го'голя в "Тара'се Бу'льбе" назва'ние -- Хо'ртица.
(56) Все, что говори'тся о запоро'жцах, поче'рпнуто из Бо'плана (см. вы'ше), Свенцко'го ("Opis Star. Polski"), Гвагна'ни, Бантыша-Каме'нского и други'х писа'телей.
С. 190. Салама'та -- пре'сная мучна'я болту'шка.
С. 191. Ра'дные паны' -- уча'стники сословно-представи'тельных о'рганов парла'ментского ти'па -- се'ймов.
С. 193. Буджа'кские тата'ры -- нога'йцы, кочева'вшие в XVI--XVII вв. на ю'ге Бессара'бии; их орду' именова'ли Буджа'кской по назва'нию истори'ческой о'бласти ме'жду Дуна'ем и Дне'стром.
(57) В 1320 году'.
С. 194. Войт -- городско'й и'ли се'льский голова' на Украи'не.
(58) "Opis Star. Polski" Свенцко'го.
(59) Здесь называ'ются поро'ги таки'м о'бразом, как в по'льских ле'тописях XVI и XVII веко'в. В "Словаре'" Щеко'това они' име'ют те же назва'ния. Ра'зница в произноше'нии.
С. 198. Ша'нцы, палиса'д -- вое'нные укрепле'ния: око'п, частоко'л.
(60) См. а'второв, на кото'рых ссыла'ется г. Бантыш-Каме'нский в свое'й "Исто'рии Малоро'ссии".
(61) Каза'чьи ло'дки называ'лись и'менем водяно'й пти'цы ча'йки. Вероя'тно, по лёгкости.
С. 204. Бунчу'к -- войсково'й знак атама'на и'ли ге'тмана в ви'де дли'нного дре'вка с ко'нским хвосто'м и кистя'ми на конце'.
С. 205. Аккерма'н -- туре'цкая кре'пость на Днестро'вском лима'не.
(62) Со'бственные слова' Бо'плана в его' описа'нии запоро'жского войска'.
(63) Бо'плана описа'ние Украи'ны. См. "Zbior etc.".
(64) Все, что здесь ска'зано о ви'де, вооруже'нии и о вре'мени для постро'йки ло'док и проч., поче'рпнуто из очеви'дного сви'детеля Бо'плана. Оди'н из мои'х прия'телей, моря'к, уви'дев у меня' корректу'рный лист сего' рома'на, где говори'тся о Запоро'жье, изъяви'л сомне'ние насчёт ска'занного о величине' ло'док, числе' пу'шек и спо'собе перета'скивать их сухи'м путём. Посе'му реши'лся я вы'писать со'бственные слова' Бо'плана, жи'вшего 16 лет на Украи'не и вида'вшего со'бственными глаза'ми все, о чем он писа'л. См. "Zbior pamietnikôw о dawnej Polszcze" Не'мцевича, ч. II, с. 376. "Там стро'ят суда' 60 фу'тов в длину', 10 и'ли 12 в ширину' {...) В ка'ждое су'дно са'дятся от 50 до 70 молодцо'в, ка'ждый из них име'ет два ружья' и са'блю, сверх того' на борту' 4 и'ли 6 небольши'х пу'шек и необходи'мые съестны'е припа'сы и т. д.". Ка'жется, не должно' сомнева'ться, в том, что говори'т Бопла'н, очеви'дец, тем бо'лее, что и други'е совреме'нники подтвержда'ют то же. Е'сли кому' и позво'лено сомнева'ться в и'стине, то не романи'сту, по'льзующемуся да'же и басносло'вными преда'ниями.
(65) См. "Описа'ние Украи'ны" Бо'плана и "Collectanea z Dziejopisôw Tureckich etc". профе'ссора Сенко'вского. Таки'м о'бразом напада'ли казаки' на суда'.
С. 213. Яныча'ры -- туре'цкая пехо'та.
Воспо'р -- Босфо'р.
С. 214. Анато'лия -- прови'нция на за'паде Ма'лой А'зии.
Пета'рда -- взрывно'е по'роховное устро'йство.
(66) Обы'чай запоро'жцев. См. совреме'нных по'льских писа'телей.
(67) Бопла'н и "Collectanea" О. Сенко'вского.

ПРИЛОЖЕ'НИЕ
Убие'ние царе'вича Дими'трия
Фрагме'нт из главы' 2 то'ма X "Исто'рии Госуда'рства Росси'йского" H. M. Карамзина'

Ожида'я сме'рти безде'тного царя', располага'я во'лею цари'цы, напо'лнив Ду'му, двор, прика'зы ро'дственниками и друзья'ми, не сомнева'ясь в пре'данности великои'менитого иера'рха це'ркви, наде'ясь та'кже на блеск своего' правле'ния и замышля'я но'вые хи'трости, что'бы овладе'ть се'рдцем и'ли воображе'нием наро'да, Бори'с не страши'лся слу'чая, бесприме'рного в на'шем оте'честве от времён Рю'риковых до Феодо'ровых, тро'на упразднённого, конца' пле'мени держа'вного, мятежа' страсте'й в вы'боре но'вой дина'стии, и, тве'рдо уве'ренный, что ски'петр, вы'пав из ру'ки после'днего венцено'сца Монома'ховой кро'ви, бу'дет вручён тому', кто уже' давно' и сла'вно ца'рствовал без и'мени ца'рского, сей а'лчный властолю'бец ви'дел ме'жду собо'ю и престо'лом одного' младе'нца безору'жного, как а'лчный лев ви'дит а'гнца!.. Ги'бель Дими'триева была' неизбе'жна!
Приступа'я к исполне'нию своего' ужа'сного наме'рения, Бори'с мы'слил сперва' объяви'ть злосча'стного царе'вича незако`ннорождённым, как сы'на шесто'й и'ли седьмо'й Иоа'нновой супру'ги: не веле'л моли'ться о нем и помина'ть его' и'мени на литурги'и, но рассуди'в, что сие' супру'жество, хотя' и действи'тельно беззако'нное, бы'ло, одна'ко ж, утверждено' и'ли терпи'мо церко'вного вла'стию, кото'рая торже'ственным уничтоже'нием о'ного призна'лась бы в свое'й челове'ческой сла'бости к двойно'му собла'зну христиа'н -- что Дими'трий, невзира'я на то, во мне'нии люде'й оста'лся бы царе'вичем, еди'нственным Феодо'ровым насле'дником -- Годуно'в прибе'гнул к верне'йшему спо'собу устрани'ть совме'стника, опра'вдываясь слу'хом, без сомне'ния, его' же друзья'ми распу'щенным, о мни'мой преждевре'менной накло'нности Дими'триевой ко злу и к жесто'кости: в Москве' говори'ли всенаро'дно (сле'дственно, без стра'ха оскорби'ть царя' и прави'теля), что сей младе'нец, ещё име'я не бо'лее шести' и'ли семи' лет от роду', есть бу'дто бы соверше'нное подо'бие отца' -- лю'бит му'ки и кровь, с весели'ем смо'трит на убие'ние живо'тных, да'же сам убива'ет их. Се'ю ска'зкою хоте'ли произвести' не'нависть к Дими'трию в наро'де; вы'думали и другу'ю для сано'вников зна'тных: расска'зывали, что царе'вич, игра'я одна'жды на льду с други'ми детьми', веле'л сде'лать из снегу' два'дцать человечески'х изображе'ний, назва'л о'ные имена'ми пе'рвых муже'й госуда'рственных, поста'вил ря'дом и на'чал руби'ть са'блею: изображе'нию Бори'са Годуно'ва отсе'"к го'лову, ины'м ру'ки и но'ги, пригова'ривая: "Так вам бу'дет в моё ца'рствование!" В проти'вность клевете' неле'пой мно'гие утвержда'ли, что ю'ный царе'вич ока'зывает ум и сво'йства, досто'йные о'трока держа'вного; говори'ли о том с у'милением и стра'хом, и'бо уга'дывали опа'сность неви'нного младе'нца, ви'дели цель клеветы' -- и не обману'лись: е'сли Годуно'в боро'лся с со'вестию, то уже' победи'л её и, пригото'вив легкове'рных люде'й услы'шать без жа'лости о злоде'йстве, держа'л в руке' яд и нож для Дими'трия; иска'л то'лько, кому' отда'ть их для соверше'ния уби'йства!
Дове'ренность, открове'нность сво'йственна ли в тако'м у'мысле гну'сном? Но Бори'с, име'я нужду' в посо'бниках, откры'лся бли'жним, из ко'их оди'н, дворе'цкий Григо'рий Васи'льевич Годуно'в, зали'лся слеза'ми, изъявля'я жа'лость, челове'чество, страх Бо'жий -- его' удали'ли от сове'та. Все други'е ду'мали, что смерть Ди'митриева необходи'ма для безопа'сности прави'теля и для госуда'рственного бла'га. На'чали с я'да. Ма'мка царе'вича, боя'рыня Васили'са Во'лохова, и сын её О'сип, прода'в Годуно'ву свою' ду'шу, служи'ли ему' ору'дием; но зе'лие смертоно'сное не вреди'ло младе'нцу, по слова'м летопи'сца, ни в я'ствах, ни в питии'. Мо'жет быть, со'весть ещё де'йствовала в исполни'телях а'дской во'ли; мо'жет быть, дрожа'щая рука' бе'режно сы'пала отра'ву, уменьша'я ме'ру её, к доса'де нетерпели'вого Бори'са, кото'рый реши'лся употреби'ть ины'х, смеле'йших злодеёв. Вы'бор пал на двух чино'вников, Влади'мира Загря'жского и Ники'фора Чепчуго'ва, одолжённых ми'лостями прави'теля; но о'ба уклони'лись от сде'ланного им предложе'ния: гото'вые умере'ть за Бори'са, мерзи'ли душегу'бством; обяза'лись то'лько молча'ть, и с сего' вре'мени бы'ли гони'мы. Тогда' усе'рднейший клевре'т Бори'сов, дя'дька ца'рский око'льничий Андре'й Лупп-Клешни'н, предста'вил челове'ка надёжного:
дья'ка Михаи'ла Битяго'вского, ознамено'ванного на лице' печа'тию зве'рства, так, что ди'кий вид его' руча'лся за ве'рность во зле. Годуно'в вы'сыпал зо'лото; обеща'л бо'лее, и соверше'нную безопа'сность; веле'л и'звергу е'хать в У'глич, что'бы пра'вить там зе'мскими дела'ми и хозя'йством вдо'вствующей цари'цы, не спуска'ть глаз с обречённой же'ртвы и не упусти'ть пе'рвой мину'ты благоприя'тной. Би'тяговский дал и сдержа'л сло'во.
Вме'сте с ним прие'хали в У'глич сын его', Дани'ло, и племя'нник Ники'та Кача'лов, та'кже удосто'енные соверше'нной дове'ренности Годуно'ва. Успе'х каза'лся легки'м: с утра' до ве'чера они' могли' быть у цари'цы, занима'ясь её домашни'м обихо'дом, надзира'я над слу'гами и над столо'м; а ма'мка Ди'митриева с сы'ном помога'ла им сове'том и де'лом. Но Ди'митрия храни'ла не'жная мать!.. Извещённая ли не'которыми та'йными доброжела'телями и'ли свои'м се'рдцем, она' удво'ила попече'ния о ми'лом сы'не; не расстава'лась с ним ни днем ни но'чью; выходи'ла из ко'мнаты то'лько в це'рковь; пита'ла его' из со'бственных рук, не вверя'ла ни злой ма'мке Воло'ховой, ни усе'рдной корми'лице Ири'не Жда'новой. Прошло' нема'ло вре'мени; наконе'ц уби'йцы, не ви'дя возмо'жности соверши'ть злодея'ние вта'йне, дерзну'ли на я'вное, в наде'жде, что хи'трый и си'льный Годуно'в найдёт спо'соб прикры'ть о'ное для свое'й че'сти в глаза'х рабо'в безмо'лвных, и'бо ду'мали то'лько о лю'дях, не о Бо'ге! Наста'л день, ужа'сный происше'ствием и сле'дствиями долговре'менными: 15 ма'я, в суббо'ту, в шесто'м ча'су дня, цари'ца возврати'лась с сы'ном из це'ркви и гото'вилась обе'дать; бра'тьев её не бы'ло во дворце'; слу'ги носи'ли ку'шанье. В сию' мину'ту боя'рыня Воло'хова позвала' Ди'митрия гуля'ть на двор; цари'ца, дума'я идти' с ни'ми же, в како'м-то несча'стном рассе'янии останови'лась. Корми'лица уде'рживала царе'вича, сама' не зна'я для чего'; но ма'мка си'лою вы'вела его' из го'рницы в се'ни и к ни'жнему крыльцу', где яви'лись О'сип Воло'хов, Дани'ло Би'тяговский, Ники'та Кача'лов. Пе'рвый, взяв Ди'митрия за ру'ку, сказа'л: "Госуда'рь! у тебя' но'вое ожере'лье". Младе'нец, с улы'бкою неви'нности подня'в го'лову, отвеча'л: "Нет, ста'рое..." Тут блесну'л над ним уби'йственный нож; едва' косну'лся горта'ни его' и вы'пал из рук Воло'хова. Закрича'в от у'жаса, корми'лица обняла' своего' держа'вного пито'мца. Воло'хов бежа'л, но Дани'ло Би'тяговский и Кача'лов вы'рвали же'ртву, заре'зали и ки'нулись вниз с ле'стницы в са'мое то мгнове'ние, когда' цари'ца вы'шла из се'ней на крыльцо'... Девятиле'тний свято'й му'ченик лежа'л окрова'вленный в объя'тиях той, кото'рая воспита'ла и хоте'ла защити'ть его' свое'ю гру'дью; он трепета'л, как го'лубь, испуска'я дух, и сконча'лся, уже' не слыха'в во'пля отча'янной ма'тери... Корми'лица ука'зывала на безбо'жную ма'мку, смяте'нную злоде'йством, и на уби'йц, бежа'вших дво'ром к воро'там: не'кому бы'ло останови'ть их; но Всевы'шний мсти'тель прису'тствовал!
Чрез мину'ту весь го'род предста'вил зре'лище мятежа' неизъясни'мого. Понома'рь собо'рной це'ркви -- сам ли, как пи'шут, ви'дев уби'йство, и'ли извещённый о том слу'гами цари'цы -- уда'рил в наба'т, и все у'лицы напо'лнились людьми', встрево'женными, изумлёнными; бежа'ли на звук колокола'; смотре'ли ды'ма, пла'мени, ду'мая, что гори'т дворе'ц; вломи'лись в его' воро'та; уви'дели царе'вича мёртвого на земле', по'дле него' лежа'ли мать и корми'лица без па'мяти; но имена' злоде'ев бы'ли уже' произнесены' и'ми. Сии' и'зверги, неви'димым Судиёю ознамено'ванные для пра'ведной ка'зни, не успе'ли и'ли боя'лись скры'ться, что'бы не обличи'ть тем своего' де'ла; в замеша'тельстве, в исступле'нии, устрашённые наба'том, шу'мом, стремле'нием наро'да, вбежа'ли в и'збу разря'дную; а та'йный вождь их, Ми'хайло Би'тяговский, бро'сился на колоко'льню, что'бы удержа'ть звонаря', не мог отби'ть за'пертой им две'ри и бесстра'шно яви'лся на ме'сте злодея'ния; приближи'лся к тру'пу убие'нного, хоте'л утиши'ть наро'дное волне'ние, дерзну'л сказа'ть гра'жданам (заблаговре'менно изгото'вив сию' ложь с Кле'шниным и'ли с Бори'сом), что младе'нец умертви'л сам себя' ножо'м в паду'чей боле'зни. "Душегу'бец!" -- завопи'ли толпы'; ка'мни посы'пались на злоде'я. Он иска'л убе'жища во дворце' с одни'м из клевре'тов свои'х, Дани'лом Третьяко'вым; наро'д схвати'л, уби'л их, та'кже и сы'на Ми'хайлова, и Ники'ту Кача'лова, вы'ломив дверь разря'дной и'збы. Тре'тий уби'йца, О'сип Воло'хов, ушёл в дом Ми'хаила Битяго'вского, его' взя'ли, привели' в це'рковь Спа'са, где уже' стоя'л гроб Ди'митриев, и там умертви'ли в глаза'х цари'цы; умертви'ли ещё слуг Ми'хайловых, трех меща'н, уличённых и'ли подозрева'емых в согла'сии с уби'йцами, и жёнку юро'дивую, кото'рая жила' у Битяго'вского и ча'сто ходи'ла во дворе'ц; но ма'мку оста'вили живу'ю для ва'жных показа'ний, и'бо элоде'и, издыха'я, облегчи'ли свою' со'весть, как пи'шут, искренни'м призна'нием; наи'меновали и гла'вного вино'вника Ди'митриевой сме'рти: Бори'са Годуно'ва. Вероя'тно, что устрашённая ма'мка та'кже не запира'лась в а'дском ко'ве; но судиёю преступле'ния был сам престу'пник!
Беззако'нно соверши'в месть, хотя' и пра'ведную -- от не'нависти к злоде'ям, от любви' к ца'рской кро'ви забы'в гражда'нские уста'вы -- извиня'емый чу'вством усе'рдия, но вино'вный пе'ред суди'лищем госуда'рственной вла'сти, наро'д опо'мнился, ути'х и с беспоко'йством ждал ука'за из Москвы', куда' градонача'льники посла'ли гонца' с донесе'нием о бе'дственном происше'ствии, без вся'кой ута'йки, надписа'в бума'гу на и'мя царя'. Но Годуно'в бо'дрствовал: ве'рные ему' чино'вники бы'ли расста'влены по Углицко'й доро'ге; всех е'дущих заде'рживали, спра'шивали, осма'тривали; схвати'ли гонца' и привели' к Бори'су. Жела'ние зло'го властолю'бца испо'лнилось!.. Надлежа'ло то'лько затми'ть и'стину ло'жью, е'сли не для соверше'нного удостовере'ния люде'й беспристра'стных, то по кра'йней ме'ре для ви'да, для присто'йности. Взя'ли и переписа'ли гра'моты угли'цкие: сказа'ли в них, что царе'вич в су'дорожном припа'дке заколо'л себя' ножо'м, от небреже'ния Наги'х, кото'рые, закрыва'я вину' свою', бессты'дно оклевета'ли дья'ка Битяговского' и ближни'х его' в убие'нии Дими'трия, взволнова'ли наро'д, злоде'йски истерза'ли неви'нных. С сим подло'гом Годуно'в спеши'л к Феодо'ру, лицеме'рно изъявля'я скорбь душе'вную; трепета'л, смотре'л на не'бо -- и, вы'молвив ужа'сное сло'во о сме'рти Дими'триевой, смеша'л слезы' крокоди'ловы с и'скренними слеза'ми до'брого, не'жного бра'та. Царь, по слова'м летопи'сца, го'рько пла'кал, до'лго безмо'лвствуя; наконе'ц сказа'л: "Да бу'дет во'ля Бо'жия!" -- и всему' пове'рил. Но тре'бовалось чего'-нибудь бо'лее для Росси'и: хоте'ли оказа'ть усе'рдие в иссле'довании всех обстоя'тельств сего' несча'стия: нима'ло не ме'для, посла'ли для того' в У'глич двух зна'тных сано'вников госуда'рственных -- и кого' же? Окольничьего' Андре'я Кле'шнина, гла'вного Бори'сова посо'бника в злоде'йстве! Не диви'лись сему' вы'бору, могли' удиви'ться друго'му: боя'рина кня'зя Васи'лия Ива'новича Шуйского', коего' ста'рший брат, князь Андре'й, поги'б от Годуно'ва и кото'рый сам не'сколько лет ждал от него' ги'бели, бу'дучи в опа'ле. Но хи'трый Бори'с уже' примири'лся с сим кня'зем, честолюби'вым, легкомы'сленным, у'мным без пра'вил доброде'тели, и с ме'ньшим его' бра'том, Дими'трием, жени'в последнего' на свое'й ю'ной своя'чине и дав ему' сан боя'рина. Годуно'в знал люде'й и не оши'бся в кня'зе Васи'лии, оказа'в таки'м вы'бором мни'мую неустраши'мость, мни'мое беспристра'стие. 19 ма'я, ввечеру', князь Шу'йский, Кле'шнин и дьяк Вылу'згин прие'хали в У'глич, а с ни'ми и Крути'цкий митрополи'т, пря'мо в це'рковь Св. Преображе'ния.
Там ещё лежа'ло Ди'митриево те'ло окрова'вленное, и на те'ле нож уби'йц. Злосча'стная мать, родны'е и все до'брые гра'ждане пла'кали го'рько. Шу'йский с изъявле'нием чувстви'тельности приступи'л ко гробу', что'бы ви'деть лицо' мёртвого, осмотре'ть я'зву; но Кле'шнин, уви'дев сие' а'нгельское, ми'рное лицо', кровь и нож, затрепета'л, оцепене'л, стоя'л неподви'жно, облива'ясь слеза'ми; не мог произнести' ни еди'ного сло'ва: он ещё име'л со'весть! Глубо'кая я'зва Ди'митриева, горта'нь, перере'занная руко'ю си'льного злоде'я, не со'бственною, не младе'нческою, свиде'тельствовала о несомни'тельном убие'нии: для того' спеши'ли преда'ть земле' святы'е мо'щи неви'нности; митрополи'т отпе'л их -- и князь Шу'йский на'чал свои' допро'сы: па'мятник его' бессо'вестной лжи'вости, сохранённый вре'менем как бы в оправда'ние бе'дствий, кото'рые чрез не'сколько лет па'ли на главу', уже' венцено'сную, сего' сла'бого, е'сли и не безбо'жного человекоуго'дника! Собра'в духове'нство и гра'ждан, он спроси'л у них: каки'м о'бразом Дими'трий, от небреже'ния Наги'х, заколо'л сам себя'? Единоду'шно, единогла'сно -- и'ноки, свяще'нники, мужи' и жены', ста'рцы и ю'ноши -- отве'тствовали: царе'вич убиён свои'ми раба'ми, Ми'хаилом Битяговски'м с клевре'тами, по во'ле Бори'са Годуно'ва. Шу'йский не слу'шал да'лее, распусти'л их; реши'лся допра'шивать та'йно, осо'бенно, не ми'ром, де'йствуя угро'зами и обеща'ниями; призыва'л, кого' хоте'л; писа'л, что хоте'л -- и наконе'ц вме'сте с Кле'шниным и с дья'ком Вы'лузгиным соста'вил сле'дующее донесе'ние царю', осно'ванное бу'дто бы на показа'ниях городски'х чино'вников, ма'мки Воло'ховой, жильцо'в и'ли царе'вичевых дете'й боярски'х, Ди'митриевой корми'лицы Ири'ны, посте'льницы Ма'рьи Само'йловой, двух Наги'х: Григо'рия и Андре'я Алекса'ндрова,-- цари'цыных клю'чников и стряпчи'х, не'которых гра'ждан и духо'вных осо'б: "Дими'трий в сре'ду ма'я 12 занемо'г паду'чею боле'знию; в пя'тницу ему' ста'ло лу'чше: он ходи'л с цари'цею к обе'дне и гуля'л на дворе'; в суббо'ту, та'кже по'сле обе'дни, вы'шел гуля'ть на двор с ма'мкою, корми'лицею, посте'льницею и с молоды'ми жильца'ми; на'чал игра'ть с ни'ми но'жом в тычку' и в но'вом припа'дке чёрного неду'га проткну'л себе' го'рло но'жом, до'лго би'лся о зе'млю и сконча'лся. Име'я сию' боле'знь и пре'жде, Дими'трий одна'жды уязви'л свою' мать, а в друго'й раз объе'л ру'ку до'чери Андре'я Наго'го. Узна'в о несча'стии сы'на, цари'ца прибежа'ла и на'чала бить ма'мку, говоря', что его' заре'зали Воло'хов, Кача'лов, Дани'ло Би'тяговский, из кои'х ни одного' тут не бы'ло; но цари'ца и пья'ный брат её, Ми'хайло Наго'й, веле'ли умертви'ть их и дья'ка Битяговского' безви'нно, еди'нственно за то, что сей усе'рдный дьяк не удовле'творял корыстолю'бию Наги'х и не дава'л им де'нег сверх ука'за госуда'рева. Све'дав, что сано'вники ца'рские е'дут в У'глич, Ми'хайло Наго'й веле'л принести' не'сколько са'мопалов, но'жей, желе'зную пали'цу, вы'мазать о'ные кро'вью и положи'ть на те'ла уби'тых, в обличе'ние их мни'мого злоде'яния". Сию' неле'пость утверди'ли свое'ю по'дписью Воскресе'нский архи'мандрит Феодо'рит, два игу'мена и духовни'к Наги'х, от ро'бости и малоду'шия; а свиде'тельство и'стины, мирско'е, единогла'сное, бы'ло утаено': записа'ли то'лько отве'ты Ми'хаила Наго'го, как бы я'вного клеветника', упря'мо стоящего' в том, что Дими'трий поги'б от ру'ки злодеёв.
Шу'йский, возвратя'сь в Москву', 2 ию'ня предста'вил свои' допро'сы госуда'рю; госуда'рь же отосла'л их к патриа'рху и святи'телям, кото'рые, в о'бщей ду'ме с боя'рами, веле'ли чита'ть сей сви'ток зна'тному дья'ку Васи'лью Щелка'лову. Вы'слушав, митрополи'т Крути'цкий Гела'сий встал и сказа'л Ио'ву: "Объявля'ю Свяще'нному собо'ру, что вдо'вствующая цари'ца в день моего' отъе'зда из У'глича призвала' меня' к себе' и слёзно убежда'ла смягчи'ть гнев госуда'рев на тех, кото'рые умертви'ли дья'ка Битяго'вского и това'рищей его'; что она' сама' ви'дит в сем де'ле преступле'ние, мо'ля смире'нно, да не погу'бит госуда'рь её бе'дных ро'дственников". Лука'вый Гела'сий -- искази'в, вероя'тно, слова' несча'стной ма'тери -- по'дал Ио'ву но'вую бума'гу от и'мени городо'вого углицко'го прика'зчика, кото'рый писа'л в ней, что Дими'трий действи'тельно у'мер в чёрном неду'ге, а Ми'хайло Наго'й пьяныйвеле'л наро'ду уби'ть неви'нных... И собо'р (воспомина'ние го'рестное для це'ркви!) поднёс Феодо'ру докла'д тако'го содержа'ния: "Да бу'дет во'ля госуда'рева! Мы же удостове'рились несомни'тельно, что жизнь царе'вича прекрати'лась судо'м Бо'жиим; что Ми'хайло Наго'й есть вино'вник кровопроли'тия ужа'сного, де'йствовал по внуше'нию ли'чной зло'бы и сове'товался с злы'ми вещуна'ми, с Андреём Моча'ловым и с други'ми; что гра'ждане угли'цкие вме'сте с ним досто'йны ка'зни за свою' изме'ну и беззако'ние. Но сие' де'ло есть зе'мское: ве'дает о'ное Бог и госуда'рь; в руке' держа'вного опа'ла и ми'лость. А мы должны' еди'нственно моли'ть Все'вышнего о царе' и цари'це, о тишине' и благоде'нствии наро'да!" Феодо'р веле'л боя'рам реши'ть де'ло и казни'ть вино'вных: привезли' в Москву' Наги'х, корми'лицу Дими'триеву с му'жем и мни'мого вещу'на Моча'лова в тяжки'х око'вах; сно'ва допра'шивали, пыта'ли, осо'бенно Ми'хаила Наго'го, и не могли' вы'нудить от него' лжи о самоуби'йстве Дими'трия; наконе'ц сосла'ли всех Наги'х в отдалённые го'рода и заключи'ли в темни'цы; вдо'вствующую цари'цу, нево'лею постри'женную, отвезли' в ди'кую пусты'ню свято'го Никола'я на Вы'ксе (близ Череповца'); те'ла злодеёв, Битяго'вского и това'рищей его', ки'нутые угли'цким наро'дом в я'му, вы'нули, отпе'ли в це'ркви и пре'дали земле' с вели'кою че'стию; а гра'ждан тамошни'х, объя'вленных уби'йцами неви'нных, казни'ли сме'ртию, число'м о'коло двухсо'т; други'м отре'зали языки'; многи'х заточи'ли; большу'ю часть вы'вели в Сиби'рь и насели'ли и'ми го'род Пелы'м, так что дре'вний, обши'рный У'глич, где бы'ло, е'сли ве'рить преда'нию, 150 церкве'й и не менеё тридцати' ты'сячи жи'телей, опусте'л наве'ки, в па'мять ужа'сного Бори'сова гне'ва на сме'лых обличи'телей его' де'ла. Оста'лись разва'лины, вопия' к Не'бу о ме'сти!

ЧАСТЬ III

Пришле'ц, и'же есть у тебе', взы'дет над тя вы'ше вы'ше, ты же низъидеши' ни'зу ни'зу.
Второзако'ния глава' 12

ГЛАВА' I
Иезуи'ты XVII века'. Ну'нций. Совреме'нная ри'мская поли'тика. Ночно'е совеща'ние. Привиде'ние.

"В знамени'том го'роде Льво'ве, дре'вней столи'це ру'сского кня'зя Льва Дани'ловича, поны'не существу'ет огро'мное зда'ние с тёмными, закопчёнными нару'жными сте'нами, со мно'жеством мра'чных перехо'дов и не'сколькими четвероуго'льными двора'ми. Э'то колле'гиум Иезуи'тского о'бщества (1), бы'вшего всемогу'щим в XVI и XVII века'х.
Не'сколько дней сря'ду происходи'ла сумато'ха в колле'гиуме. Чи'стили ко'мнаты, смета'ли пыль с карти'н, снима'ли чехлы' с ме'белей, нагружа'ли кладовы'е лу'чшими съестны'ми припа'сами и в по'гребе оты'скивали драгоце'ннейшие вина', пода'рки бога'тых пано'в по'льских. Наконе'ц наступи'л ожида'емый день. Все па'теры собра'лись в рефекто'риуме (2), а ученики' колле'гиума в авле' (3). Вдруг прискака'л от городски'х воро'т посла'нец и, слеза'я с ло'шади на сре'днем дворе', гро'мко воскли'кнул:
-- Ну'нций е'дет!
-- Ну'нций е'дет! -- разда'лось во всех угла'х колле'гиума. Ре'ктор колле'гиума па'тер Леви'цкий вы'шел с отца'ми иезуи'тами на у'лицу. Они' ста'ли в ряд пе'ред врата'ми це'ркви по пра'вую сто'рону, а по ле'вую вы'строились воспи'танники под предводи'тельством префе'кта школ па'тера Красо'вского и па'теров красноре'чия и матема'тики (4). Два лу'чшие ученика', укрыва'ясь позади' свои'х това'рищей, перечи'тывали тетра'дки, гото'вясь произне'сть приве'тственные ре'чи на лати'нском и италья'нском языке'. Отцы' иезуи'ты в оде'жде их ордена' -- чёрных сута'нах (5), в чёрных ше'лковых ма'нтиях, висящи'х до земли', в чёрных ба'рхатных бере'тах -- стоя'ли скро'мно, сложи'в на груди' ру'ки, потупи'в взо'ры. Ученики' разделя'лись на светски'х и духо'вных; после'дние бы'ли в единообра'зной оде'жде -- чёрных сута'нах и в коротки'х чёрных плаща'х, с откры'тою голово'ю. Наро'д толпи'лся круго'м и с умиле'нием взира'л на отцо'в иезуи'тов, пользовавши'хся уваже'нием и дове'ренностью всех до'брых като'ликов.
Наконе'ц показа'лся ряд пово'зок. Шесть дю'жих коне'й везли' огро'мный рыдва'н, висе'вший на цепя'х. В нем сиде'л ну'нций, и'ли посо'л па'пский при по'льском дворе', Кла'вдий Рангони', епи'скоп Ре'джийский. Он был в епи'скопской оде'жде -- фиоле'товой шелково'й сута'не, в коро'тком испа'нском пла'щике, на голове' име'л бере'"т кра'сного цве'та. Смире'нно перебира'я чётки, ну'нций благословля'л толпя'щийся наро'д. Напереди' сиде'л духовни'к ну'нция, италья'нский мона'х Капу'цинского ордена' в суко'нной ря'се бу'рого цве'та; голова' его' покры'та бы'ла капюшо'ном ря'сы. В друго'м рыдва'не сиде'ли ря'дом два иезуи'та: па'тер Голынски'й, люби'мец, сове'тник и духовни'к короля' По'льского, и па'тер Ска'рга, придво'рный пропове'дник, знамени'тый в то вре'мя свои'м красноре'чием, усе'рдием к распростране'нию католи'ческой ве'ры и жесто'кими вы'ходками в свои'х про'поведях проти'ву инове'рцев, кото'рыми По'льша тогда' бы'ла напо'лнена. В не'скольких бри'чках е'хали слу'ги и по'вара ну'нция с запа'сом вина', сласте'й и съестно'го.
Рангони' был челове'к лет пяти'десяти, высо'кий, сухоща'вый, бле'дный. Черты' лица' его' оживлены' бы'ли пы'лкостью италья'нского хара'ктера: в чёрных, я'рких глаза'х искри'лся ум и отража'лись си'льные стра'сти. То'нкие уста' ча'сто оживля'лись ирони'ческою улы'бкою. Все приёмы его' пока'зывали челове'ка ло'вкого, знающего' све'тское обраще'ние, знако'мого с придво'рными обы'чаями. Цель посо'льства Рангони' в По'льшу бы'ла та, чтоб при соде'йствии иезуи'тов, люби'мых и покровительствуе'мых Сигизму'ндом, утверди'ть на се'вере власть па'пскую, потрясённую в ца'рствование Сигизму'нда Августа' распростране'нием протеста'нтского уче'ния, и поддержа'ть у'нию, и'ли соедине'ние восто'чной це'ркви с за'падною, уже' на'чатое иезуи'тами, но неприя'тное просвещённым по'льским вельмо'жам. Рангони', у'мный, хи'трый, вкра'дчивый, у'мел сниска'ть по'лную дове'ренность короля' и приобре'сть дру'жбу мно'гих знамени'тых пано'в. При стро'гом соблюде'нии всех прили'чий своего' са'на Рангони' люби'л хоро'ший стол и вку'сное вино', угоща'л вельмо'жей и сам принима'л угоще'ния и э'тим чрезвыча'йно нра'вился поля'кам, почита'вшим пи'ршества ва'жным де'лом, наравне' с полити'ческими совеща'ниями. Рангони' безотлу'чно находи'лся при короле', но тепе'рь он воспо'льзовался отсу'тствием его' в Ливо'нию, для осмо'тра замко'в, чтоб отпра'виться в Львов, куда' призыва'ли его' отцы' иезуи'ты для весьма' ва'жных дел'. Я'вным предло'гом сего' посеще'ния был спор ме'жду армя'нами католи'ческого и правосла'вного испове'даний о пра'ве построе'ния це'ркви в го'роде по завеща'нию одного' бога'того купца'. Ну'нцию надлежа'ло реши'ть э'то де'ло миролю'бно, с согла'сия обе'их сторо'н.
Лишь то'лько ну'нций вы'шел из рыдва'на, иезуи'ты и воспи'танники ни'зко поклони'лись ему'; ре'ктор прибли'зился, чтоб испроси'ть благослове'ния, а два ученика' с па'тером красноре'чия вы'ступили вперёд, чтоб нача'ть речь. Уже' оди'н из них, махну'в рука'ми, воскли'кнул: "Eminetissime et reverendissime!" Но ну'нций удержа'л э'тот поры'в восто'рга, сказа'в:
-- Благодарю' вас за усе'рдие, почте'"нные отцы', но прошу' уво'лить меня' от приня'тия по'честей. Убо'гий раб смире'"нной це'ркви про'сит вас то'лько о том, чтоб вы не забыва'ли о нем в свои'х моли'твах! -- Сказа'в сие', ну'нций поклони'лся на все сто'роны, осени'л кресто'м собра'ние и ти'хими шага'ми вошёл в воро'та колле'гиума в сопровожде'нии па'теров Голы'нского и Ска'рги. Ре'ктор пошёл вперёд, чтоб указа'ть путь в назна'ченные для него' ко'мнаты, а все отцы' иезуи'ты после'довали за ни'ми смире'нно, сложи'в на груди' ру'ки, потупи'в взо'ры и по времена'м испуска'я вздо'хи. Воспи'танники удали'лись в свои' ко'мнаты с па'тером красноре'чия, весьма' недово'льным тем, что ре'чи, сочинённые ученика'ми на за'данную те'му и попра'вленные им сами'м, не бы'ли произнесены' всенаро'дно.
Ну'нций, воше'д в назна'ченные для него' ко'мнаты, был поражён их великоле'пием. То'лько ца'рские пала'ты могли' сравня'ться с ни'ми бога'тством и вку'сом в украше'ниях. Сте'ны оби'ты бы'ли флоренти'йскими шелко'выми тка'нями и укра'шены портре'тами пап римски'х, знаменитейши'х кардина'лов, генера'лов Ордена' иезуи'тов и карти'нами, изобража'ющими по'двиги иезуи'тов в четырёх частя'х све'та. Сту'лья оби'ты бы'ли ба'рхатом; разноцве'тные восковы'е све'чи вста'влены бы'ли в огро'мные стекля'нные паникади'ла и сере'бряные подсве'чники; на мра'морных стола'х стоя'ли бро'нзовые часы' га'рлемские и амстерда'мские; бога'тство украше'ний отража'лось в венециански'х зеркала'х. Ре'ктор, приме'тив впечатле'ние, произведённое в ну'нции бога'тством ко'мнат, ни'зко поклони'лся и сказа'л:
-- Бе'дная оби'тель укра'сила э'ти ко'мнаты подая'нием благочести'вых люде'й для приёма короля', на'шего ми'лостивого госуда'ря, удоста'ивающего нас иногда' свои'м высо'ким посеще'нием, и для помеще'ния досто'йным о'бразом посла'нников главы' ри'мской це'ркви. Жела'ем ва'шему высо`копреосвяще'нству поко'я в сем ти'хом убе'жище!
Вме'сте с ре'ктором вошёл в ко'мнату префе'кт па'тер Красо'вский, дека'н, и'ли помо'щник ре'ктора, па'тер Сави'цкий, суперио'р Яно'вского колле'гиума па'тер Чернико'вский, па'тер Поми'нский, люби'мец короля', прибы'вший за не'сколько дней пред тем из Кра'кова, и ещё не'сколько ста'рых и уважа'емых отцо'в иезуи'тов. Ну'нций и прибы'вшие с ним па'теры Голынски'й и Ска'рга се'ли на софе' и на сту'льях, а про'чие стоя'ли пред ни'ми с ви'дом поко'рности. По'сле не'скольких мину'т молча'ния ре'ктор ни'зко поклони'лся ну'нцию и сказа'л:
-- Позво'льте спроси'ть у ва'шего высо`копреосвяще'нства о ва'жной полити'ческой но'вости для христиа'нского ми'ра: о зворовье' святе'йшего па'пы, на'шего всеми'лостивейшего госуда'ря!
-- По после'дним изве'стиям,-- отвеча'л Рангони',-- госуда'рь наш, святе'йший па'па, по'льзуется вожделе'нным здра'вием!
-- Сла'ва всевы'шнему! -- воскли'кнул ра'достно ре'ктор, простёрши ру'ки и подня'в глаза' к не'бу.
-- Сла'ва всевы'шнему! -- повтори'ли все отцы' иезуи'ты.
-- Так, мы должны' де'нно и но'щно моли'ться о ниспосла'нии на'шему святе'йшему отцу' здра'вия и кре'пости теле'сной и душе'вной в сии' го'рькие времена' развра'та и расколо'в,-- возрази'л Рангони'.-- Про'шлое столе'тие породи'ло исча'дия неве'рия, кото'рое, подо'бно подзе'мному пла'мени Везу'вия и Э'тны, угрожа'ет обру'шить Рим, долженству'ющий влады'чествовать над вселе'"нною. Пре'жде, в о'ные блаже'нные времена', цари' и ца'рства дви'гались по манове'нию наме'стника свято'го Пё!тра, а ны'не... а ны'не! -- Рангони' печа'льно опусти'л го'лову на грудь и, помолча'в немно'го, примо'лвил:-- Прися'дьте, почте'"нные отцы'! Уте'шим себя' поучи'тельною бесе'дой.
-- В пе'рвые времена' христиа'нства це'рковь ещё бо'лее терпе'ла от язы'чников,-- сказа'л па'тер Ска'рга.-- Но пройдёт тя'жкое испыта'ние, и Рим сно'ва вознесётся, как со'лнце над землёю!
-- Тепе'рь вся наде'жда на ваш о'рден, отцы' иезуи'ты! -- сказа'л ну'нций.-- Вы, му'жественные во'ины па'пы, одни' то'лько мо'жете поддержа'ть могу'щество Ри'ма, кото'рое стара'ются ниспрове'ргнуть е'ресью. По'двиги ва'ши во всех конца'х ми'ра составля'ют са'мые блестя'щие страни'цы в исто'рии па'пской вла'сти, и е'сли б вам удало'сь с таки'м же рве'нием поколеба'ть е'ресь на се'вере, как бра'тья ва'ши сде'лали э'то на за'паде, то вско'ре уче'ние Лю'тера, Кальви'на и Цви'нглия, проти'вящееся поны'не си'ле убежде'ния, бы'ло бы пода'влено гора'здо ощути'тельнейшими сре'дствами, не'жели красноре'чие. Все зави'сит от ва'шей ре'вности и де'ятельности!
-- Ре'вность на'ша и де'ятельность к распростране'нию па'пской вла'сти беспреде'льна,-- отвеча'л ре'ктор,-- хотя' нам изве'стно, что враги' на'ши, доминика'нцы, стара'ются распространя'ть в Ри'ме слу'хи о хладнокро'вии по'льских иезуи'тов к о'бщему де'лу. На'добно взять во уваже'ние ме'стные и совреме'нные обстоя'тельства. Ни в одно'й из католи'ческих земе'ль е'ресь не распространи'лась с тако'ю си'лою, как в По'льше, при короле' Сигизму'нде А'вгусте. Здесь бы'ло убе'жище всех сект: лютера'н, кальвини'стов, анабапти'стов, ариа'н и да'же социниа'н. Все они' я'вно провозглаша'ли своё уче'ние изу'стно и печа'тно, и в по'льском Сена'те бы'ли то'лько два католи'ческие сена'тора. Шко'лы бы'ли в рука'х све'тских люде'й, и гре'ческая це'рковь име'ла едва' ли не бо'льший переве'с, как ри`мско-католи'ческая. Не то'лько просто'й наро'д в це'лой Литве', на Украи'не и в Че'рмной Росси'и, но и зна'тные паны' бы'ли греко-росси'йского испове'дания. Все шло наоборо'т! Посмотри'те, что тепе'рь де'лается в По'льше со вре'мени Стефа'на Бато'рия, то есть с тех пор, как мы на'чали де'йствовать! Для ниспроверже'ния восто'чной це'ркви заведена' у'ния. Больша'я часть пано'в и знамени'тых гра'ждан уже' при'няли католи'ческую ве'ру. Почти' все шко'лы уже' в на'ших рука'х, и для уничтоже'ния вре'дного влия'ния Кра'ковской акаде'мии, похваля'ющейся ве`ротерпи'мостью, заведена' така'я же акаде'мия в Ви'льне под руково'дством на'ших отцо'в иезуи'тов. Все сино'ды еретико'в разруша'ются постепе'нно, ученики' на'ши уже' я'вно напада'ют на це'ркви протеста'нтские, и е'сли так продо'лжится, то в но'вом поколе'нии в це'лой По'льше не бу'дет ни одного' инове'рца и все бу'дут като'ликами! Вско'ре уда'рит после'дний час для инове'рцев, и, как говори'т Ио'в: "Effugerit arma ferrca, excipit eum chalybeus arcus" (т. е. "и не спасётся от ру'ки желе'за, да устрели'т его' лук медя'н").
-- Душе' ле'гче! -- сказа'л Рангони', прия'тно улыба'ясь.-- Душе' ле'гче, когда' слы'шишь подо'бные ре'чи. Нет, почте'"нные отцы'! Святе'йший па'па уве'рен в ва'шей ре'вности и усе'рдии, и я пе'рвый ваш предста'тель у ри'мского престо'ла...
Вдруг за дверьми' разда'лся стук, как бу'дто что'-то зво'нкое упа'ло на зе'млю. Рангони' встал, отвори'л две'ри, и глаза'м его' откры'лась больша'я за'ла с огро'мными шкафа'ми, кото'рые напо'лнены бы'ли кни'гами. Ста'рый иезуи'т выбира'л из одного' шкафа' буты'лки и укла'дывал в корзи'ны. Толста'я кни'га, упа'в с ве'рхней полки', разби'ла не'сколько буты'лок, и от э'того произошёл шум. Рангони' ирони'чески улыбну'лся и сказа'л:
-- До'брый оте'ц извлека'ет эссе'нцию му'дрости из э'тих сокро'вищ ума' челове'ческого!
Иезуи'ты смеша'лись и потупи'ли глаза', а Ска'рга, Поми'нский и Голынски'й, не принадлежа'щие к колле'гиуму, с гне'вом посмотре'ли на свои'х собра'тий. Ре'ктор сказа'л:
-- Чтоб не пода'ть дурно'го приме'ра, мы не употребля'ем вина' за о'бщею тра'пезою, но сохраня'ем как лека'рство в ма'лом коли'честве для подкрепле'ния сил ста'рцев, утружда'ющих ум чте'нием и нау'ками. В часы' отдохнове'ния они' иногда' позволя'ют себе' согрева'ть кровь и освежа'ть ум.
-- Понима'ю, понима'ю,-- возрази'л с улы'бкою ну'нций и вошёл в библиоте'ку. Отцы' иезуи'ты после'довали за ним. Рангони' прибли'зился к шкафу', из кото'рого стари'к выни'мал буты'лки, и прочёл на'дпись на шка'фе: "Libri prohibiti" (запрещённые кни'ги). Наде'в очки', ну'нций стал рассма'тривать на'дписи на кни'гах и сказа'л:
-- Сочине'ния Лю'тера, Кальви'на, Цвинг'лия, Помпо'ния, Оржехо'вского, Корне'лия Агри'ппы, Эра'зма Роттерда'мского, Меланх'тона; а вот и вре'дные мечта'тели, Галиле'й и Копе'рник! Ужа'сные ве'щи! Сла'ва Бо'гу, что все э'ти кни'ги при'знаны вре'дными на после'днем Триде'нтском Собо'ре и помещены' в И'ндексе (6). Напра'сно, почте'"нные отцы', вы ста'вите таки'е хоро'шие и позво'ленные ве'щи, как ста'рое тока'йское вино', наряду' с э'тими ядови'тыми кни'гами. Я ду'маю, что в э'том сосе'дстве и вино' проки'снет! Вели'те пе'ренесть э'ти буты'лки в мою' ко'мнату. Там им бу'дет гора'здо лу'чше.
Ре'ктор ни'зко поклони'лся ну'нцию, а префе'кт стал помога'ть старику' вынима'ть буты'лки, стоя'вшие на полка'х позади' книг, и веле'л ему' перене'сть их неме'дленно в ко'мнаты Рангони'. Ну'нций сел в кре'сла и, оки'нув угрю'мым взгля'дом библиоте'ку, сказа'л:
-- Кни'ги, кни'ги! Hinc mali principium! (Вот ко'рень зла!) Е'сли б не кни'ги, е'сли б не прокля'тая страсть ду'мать, рассужда'ть, писа'ть, то не бы'ло бы ни расколо'в, ни ослуша'ния па'пской вла'сти. Все зло от э'того сатани'нского изобрете'ния, за кото'рое и'мя Гутенбе'рга и его' а'дских помо'щников должно' быть пре'дано ана'феме. Ах, почте'"нные отцы'! Сад, напо'лненный ядови'тыми расте'ниями, не произвёл бы на меня' столь го'рестного впечатле'ния, как э'то собра'ние книг, свиде'тельств кичли'вости и безу'мия челове'ческого!
-- Но на яд есть противуя'дие,-- сказа'л Ска'рга.-- Бра'тья на'ши все'ми ме'рами стара'ются опроверга'ть вре'дное уче'ние -- есть кни'ги поле'зные!
-- Вы говори'те как а'втор, почте'"нный оте'ц,-- сказа'л Рангони'.-- Но для нас бы'ло бы гора'здо лу'чше, е'сли бы во'все не бы'ло ни нападе'ний, ни отраже'ний. Война' всегда' сопряжена' с опа'сностями, и гора'здо лу'чше мир под покро'вом ти'хого неве'дения. Жизнь так коротка', что лю'дям есть чем занима'ть её и без книг. Уче'ние -- на'ше де'ло, и Рим был тогда' то'лько силе'"н, когда' учёность бы'ла исключи'тельно принадле'жностью одни'х монастыре'й.
-- Соверше'нная пра'вда,-- сказа'ли в оди'н го'лос па'теры Голынски'й и Поми'нский.
-- Нет сомне'ния, что о'рден ваш си'льно де'йствует в защи'ту вла'сти па'пы,-- продолжа'л Рангони'.-- Но что э'то помо'жет, когда' уже' и проти'ву ва'шего свято'го о'рдена ополча'ется злой дух е'реси! Ва'ши бра'тья иезуи'ты и'згнаны уже' из Герма'нии, А'нглии, Голла'ндии, Фра'нции и Шве'ции. В Ве'нгрии, Боге'мии, Вене'ции та'кже сбира'ется на вас гроза'. Вы оста'лись тепе'рь то'лько в насле'дственных владе'ниях Габсбу'ргского до'ма, в Ита'лии, Испа'нии и По'льше. Не помо'гут пе'рья и черни'ла: на'добно ору'жие тверде'йшее, чтоб победи'ть враго'в и завоева'ть поте'рянное. Э'то ва'ше де'ло, почте'"нные отцы'!
-- Сре'дства на'ши здесь весьма' ограни'чены,-- сказа'л ре'ктор,-- и при всей ми'лости короля' мы не мо'жем де'йствовать здесь так бы'стро и так си'льно, как на'ши бра'тья в други'х госуда'рствах. Я Сам воспи'тывался во Фра'нции, в иезуи'тском колле'гиуме и был свиде'телем знамени'того торжества' над еретика'ми, когда' бо'лее 70000 сих филисти'млян поги'бло в одну' ночь, на'званную и'менем свято'го Варфоломе'я. О, сла'достное воспомина'ние! В други'х стра'нах существу'ет свята'я инквизи'ция. Но здесь все э'то де'ла невозмо'жные. На'ши поля'ки лю'бят пролива'ть кровь в би'твах, в ра'тном по'ле и не соглася'тся уби'ть та'йно ку'рицы, не то'лько инове'рца. Одно' и'мя инквизи'ции приво'дит их в негодова'ние, и они' лю'бят погре'ба с вино'м, а не с у'зниками Свято'й Германда'ды. Е'сли б э'ти ве'щи предло'жены бы'ли им на утвержде'ние, то на Се'йме так бы зареве'ли "Не позволя'ем!", что заглуши'ли бы не то'лько го'лос усе'рдия, но и нас сами'х подве'ргли бы опа'сности и возбуди'ли бы но'вые раско'лы. Вы дово'льно зна'ете По'льшу, высо`копреосвяще'нный и, вероя'тно, са'ми ви'дите, что нам нельзя' так де'йствовать, как де'йствуют на'ши бра'тья.
-- Все э'то пра'вда,-- возрази'л Рангони',-- но вы должны' по ме'ре сил свои'х споспе'шествовать свои'м бра'тьям в други'х стра'нах. Повторя'ю вам, что престо'л Ри'мский нахо'дится ны'не в бо'льшей опа'сности, не'жели был во вре'мя наше'ствия ва'рваров. Францу'зский коро'ль Ге'нрих IV, приня'вший католи'ческую ве'ру при вступле'нии на престо'л, был сли'шком усе'рдным протеста'нтом и не мо'жет име'ть тепе'рь на'шей дове'ренности. Он сам пропове'дует ве`ротерпи'мость в своём короле'встве и э'тим пита'ет ги'дру раско'ла. Протеста'нтские госуда'ри Герма'нии заключи'ли ме'жду собо'ю сою'з на защи'ту уче'ния Люте'рова и посла'ли к Ге'нриху ландгра'фа Гессен-Кассельско'го проси'ть по'мощи. Францу'зские гугено'ты уже' торжеству'ют и разглаша'ют, что Ге'нрих пойдёт войно'ю на па'пу.
-- Не опаса'йтесь... На'ши успе'ют останови'ть его' протеста'нтский восто'рг,-- сказа'л ре'ктор.-- Я получи'л ве'рные изве'стия из Пари'жа.
-- Пра'вда, что ва'ши си'льно рабо'тают на за'паде! -- сказа'л Рангони'.-- Ге'нрих поссо'рился с любо'вницею свое'ю, Катери'ною Ба'льсак, по слу'чаю жени'тьбы с Мари'ей Ме'дичи. У э'той оско'рбленной любо'вницы есть брат, Карл Валуа', как вам изве'стно, побо'чный сын поко'йного короля' Ка'рла IX: на него' обращены' взо'ры Ри'ма и Испа'нии.
-- Ита'к, вам уже' изве'стно! -- примо'лвил ре'ктор, потупи'в взо'ры.
Рангони' продолжа'л:
-- И о'чень! Изве'стно та'кже, что ге'рцог Ле'рма, пе'рвый мини'стр испа'нского короля' Фили'ппа III, гото'вит си'льный флот и 20000 деса'нтного войска' проти'ву А'нглии для уничтоже'ния там е'реси и что католи'ческая Ирла'ндия ожида'ет то'лько вы'садки, чтоб взя'ться за ору'жие. Ва'ши бра'тья привели' весь мир в движе'ние! Но для исполне'ния му'дрых предначерта'ний на'добны де'ньги, почте'"нные отцы', и святе'йший оте'ц па'па не име'ет средств помога'ть в сих богоуго'дных предприя'тиях. Он поручи'л мне собра'ть доброво'льные приноше'ния от всех по'льских мона'шеских о'рденов и веле'л сперва' отнести'сь к свои'м люби'мцам, отца'м иезуи'там.
Все отцы' иезуи'ты, значи'тельно посмотре'в друг на дру'га, потупи'ли глаза', а ре'ктор сказа'л:
-- Мы не жале'ем ничего' для поддержа'ния вла'сти свято'го отца', и хотя' о'рден наш бе'ден в По'льше, но мы гото'вы бы'ли бы отда'ть после'днее, е'сли б ва'жные обстоя'тельства, от кото'рых зави'сит у'часть це'лого христиа'нства, не заставля'ли нас сами'х собира'ть тепе'рь де'ньги все'ми спо'собами. Наконе'ц прибли'зилась столь до'лго ожида'емая эпо'ха соедине'ния це'ркви восто'чной с за'падною! Гре'ческое испове'дание, э'тот ка'мень преткнове'ния для па'пской вла'сти, до'лжен тепе'рь сокруши'ться. Мы име'ем наде'жду, что Росси'я, си'льная, непристу'пная Росси'я, бу'дет па'пскою об'ластию! Мы писа'ли вам о том необыкнове'нном челове'ке, кото'рый... Но вы узна'ете его' сего'дня и тогда' реши'те са'ми, что мы должны' де'лать, и получи'те по'лное поня'тие о вели'ком усе'рдии по'льских иезуи'тов к па'пскому престо'лу. Предприя'тие исполи'нское, пред кото'рым все дела' за'пада поме'ркнут, как звезды' пред со'лнцем!
-- Ита'к, до ве'чера,-- сказа'л Рангони'. Ме'жду тем забла'говестили к вече'рне; отцы' иезуи'ты, поклоня'сь, вы'шли, а Рангони' пошёл в свои' ко'мнаты отдохну'ть по'сле доро'ги.

-----

Мра'чные облака' покрыва'ли не'бо; темно' и пу'сто бы'ло на льво'вских у'лицах; ве'тер свисте'л ме'жду высо'кими зда'ниями иезуи'тского колле'гиума. Па'тер Сави'цкий поспе'шно шел вдоль монасты'рской сте'ны с одни'м челове'ком, заку'танным в дли'нный плащ, и чрез кали'тку церко'вной огра'ды взошёл на кла'дбище.
-- Осторо'жнее, сын мой, чтоб в темноте' не наткну'ться на како'й-нибудь па'мятник су'етности челове'ческой,-- сказа'л па'тер Сави'цкий, взял спу'тника за ру'ку и осторо'жно провёл его' ме'жду надгро'бными камня'ми к углу' колле'гиума, вы'давшемуся на кла'дбище. Отвори'в ключо'м две'ри, па'тер Сави'цкий вы'нул и'з-за па'зухи потаённый фона'рь, поста'вил на ле'стнице, за'пер две'ри и стал спуска'ться по ступе'ням, сказа'в: -- Смеле'е, сын мой! Ты хотя' воспи'тан здесь, но не зна'ешь э'того отделе'ния до'ма. Сюда' откры'т вход немно'гим, да'же из бра'тии.
-- Ка'жется, здесь архи'в о'бщества! -- примо'лвил спу'тник.
-- Да, да, архи'в,-- сказа'л впо`лго'лоса и с улы'бкою па'тер Сави'цкий.-- Архи'в, где погреба'ются живы'е та'йны. Вперёд, вперёд!
Спуска'ясь с ле'стницы, они' шли ни'зким и у'зким коридо'ром, по обе'им сторона'м кото'рого бы'ли небольши'е желе'зные две'ри. Коридо'р был усы'пан песко'м, чтоб не слы'шно бы'ло шаго'в проходя'щих. Сперва' все бы'ло ти'хо, но вдруг послы'шалось бряца'ние цепе'й за одни'ми дверя'ми и в друго'м ме'сте разда'лся глухо'й стон. Спу'тник па'тера Сави'цкого останови'лся. Па'тер, ше'дший впереди', приста'вил фона'рь к лицу' своего' спу'тника и сказа'л ти'хо с улы'бкою:
-- Ти'ше, ти'ше! э'то архи'в, архи'в! Чего' ты испуга'лся? Да'лее, вперёд!
В конце' коридо'ра находи'лась ле'стница. Па'тер взошёл на неё, отвори'л две'ри, и они' вы'шли в простра'нный коридо'р, кото'рый был изве'стен спу'тнику па'тера и принадлежа'л к той ча'сти зда'ния, где находи'лись жили'ща старши'н, приёмные ко'мнаты и библиоте'ка.
-- Ты слы'шал сто'ны и звук цепе'й, сын мой,-- сказа'л впо`лго'лоса па'тер Сави'цкий.-- По'мни, что ка'ждый о'рден, ка'ждое сосло'вие име'ют свои' зако'ны и пра'вила, кото'рых исполне'ние влечёт за собо'ю награ'ду, а наруше'ние подверга'ет ка'зни. Пе'рвое преступле'ние у нас есть -- нескро'мность! Мы си'лою никого' не принужда'ем вступа'ть в свя'зи с на'ми, но, е'сли кто доброво'льно прибе'гнет к на'шему покрови'тельству и, воспо'льзовавшись на'шею снисходи'тельностью, изме'нит нам, тот до'лжен пеня'ть на себя', когда' его' пости'гнет справедли'вое мще'ние. Ты понима'ешь меня', любе'зный сын!
Па'тер Сави'цкий ввел своего' спу'тника по ле'стнице в ве'рхнее жилье'", отвори'л ключо'м небольши'е две'ри и чрез тёмный коридо'р провёл в библиоте'ку. Здесь свети'лась лампа'да. Па'тер погаси'л свой фона'рь, постуча'лся в дверь, кото'рую то'тчас о'тперли, и вошёл с свои'м спу'тником в кабине'т ну'нция.
Рангони' сиде'л на софе' пе'ред сто'ликом ря'дом с отцо'м ре'ктором. По обе'им сторона'м на сту'льях сиде'ли те са'мые отцы' иезуи'ты, кото'рые бы'ли с ним в библиоте'ке. Духовни'к ну'нция, италья'нский мона'х оте'ц Лу'ппо, находи'лся та'кже в сем собра'нии. Спу'тник па'тера Сави'цкого сбро'сил с себя' плащ, поклони'лся собра'нию и останови'лся на среди'не ко'мнаты. Ну'нций указа'л ему' на поро'жний стул, и он сел проти'ву стола'. Па'тер Сави'цкий та'кже за'нял своё ме'сто во'зле духовника' ну'нциева. Рангони' смотре'л при'стально на молодо'го челове'ка, приведённого па'тером Сави'цким, и наконе'ц сказа'л:
-- Почте'"нные отцы' рассказа'ли мне чудну'ю исто'рию ва'шей жи'зни. Но э'то де'ло тако'й ва'жности, что мы вполне' должны' удостове'риться в справедли'вости всего' ска'занного ва'ми, пре'жде не'жели при'мем ме'ры к пода'нию вам по'мощи.
-- Я сын Моско'вского царя' Иоа'нна Васи'льевича, еди'нственный зако'нный насле'дник престо'ла, похи'щенного Бори'сом Годуно'вым,-- сказа'л Лжедими'трий. Э'то был он.
-- Но чем вы дока'жете э'то пред све'том, когда' пожела'ете откры'ться? -- спроси'л Рангони'.
-- Приме'тами нару'жными, изве'стными мно'гим; завеща'нием спаси'теля моего', до'ктора Симо'на, храни'вшимся у чернецо'в ру'сских в По'льше, вот э'тим кресто'м, да'нным мне при креще'нии боя'рином Мстисла'вским, и наконе'ц свиде'тельством мно'гих боя'р моско'вских,-- отвеча'л Лжедими'трий.
-- Ита'к, вы име'ете уже' свя'зи в Москве'? -- спроси'л Рангони'.
-- Со мно'гими знамени'тыми рода'ми, кото'рые то'лько ожида'ют моего' прише'ствия в Росси'ю, чтоб де'йствовать в мою' по'льзу,-- отвеча'л Лжедими'трий.
-- Вам предстоя'т труды' неимове'рные, велича'йшие опа'сности, препя'тствия необыкнове'нные! Рассуди'ли ли вы, сын мой, о том, что вы должны' преодоле'ть для достиже'ния свое'й це'ли? -- сказа'л ну'нций.
-- Цель моя' -- бла'го миллио'нов люде'й, ита'к, я не до'лжен да'же помышля'ть о ли'чной опа'сности, о труда'х,-- сказа'л Лжедими'трий.-- Препя'тствия устрани'т Бог, побо'рник пра'вого де'ла. Вы не зна'ете ру'сского наро'да, почте'"нные отцы', е'сли сомнева'етесь в успе'хе моего' де'ла. Привя'занность к ца'рской кро'ви сильне'е в нем всех други'х душе'вных ощуще'ний, и мне сто'ит то'лько откры'ться, чтоб возбуди'ть наро'д про'тив похити'теля. Но Бори'с ца'рствует, име'ет в рука'х сокро'вища, мо'жет казни'ть и милова'ть, ита'к, нет сомне'ния, что в нача'ле он бу'дет име'ть защи'тников, кото'рые ста'нут смуща'ть наро'д и во'йско и представля'ть меня' обма'нщиком. Э'то нёминуемое сле'дствие пе'рвого преступле'ния Годуно'ва и еди'нственная его' опо'ра. Для э'того мне на'добно та'кже во'йско и де'ньги, чтоб си'ле про'тивупоставить си'лу. Но пе'рвая моя' побе'да над во'йском Бори'совым преда'ст мне Росси'ю. Лишь то'лько разве'ется победоно'сная хору'гвь ца'рская на земле' ру'сской и разда'стся и'мя царе'вича Дими'трия Ива'новича, пото'мка Рю'рикова, спасённого чу'дным про'мыслом от убие'ния и прише'дшего милова'ть дете'й свои'х, мечи' ру'сские опу'стятся и се'рдца обратя'тся ко мне с любо'вью и с не'навистью к Годуно'ву. Ру'сские не ста'нут сража'ться про'тиву сы'на своего' царя'. Я прошёл Росси'ю вдоль и поперёк и прислу'шивался к о'бщему мне'нию. Одно' сло'во о царе'виче Дими'трии приводи'ло до'брых россия'н в умиле'ние. Ве'рьте мне, почте'"нные отцы', что успе'х бу'дет несомните'лен, е'сли то'лько я появлю'сь в Росси'и с во'йском!
-- Ско'лько, ду'маете вы, на'добно вам войска'? -- спроси'л Рангони'.
-- Успе'х зави'сит бо'лее от си'лы нра'вственной,-- отвеча'л Лжедими'трий.-- Е'сли святе'йший оте'ц па'па, коро'ль По'льский и други'е госуда'ри признаю'т меня' зако'нным насле'дником ру'сского престо'ла и не'сколько знамени'тых по'льских пано'в захотя'т соедини'ться со мно'ю, тогда' и ру'сские боя'ре не ста'нут сомнева'ться в том, чему' пове'рили короно'ванные главы' и вельмо'жи во'льного наро'да, тогда' и Годуно'в потеря'ет наде'жду... В тако'м слу'чае дово'льно ты'сяч пяти'.
-- О'чень хорошо' обду'мано, е'сли то'лько расположе'ние умо'в в Росси'и таково', как вы говори'те,-- возрази'л Рангони',-- но исполне'ние ва'шего предначерта'ния не так легко', как вы полага'ете. Па'па не мо'жет помога'ть никому', кро'ме като'лика, и в дела'х католи'ческой держа'вы. Росси'я поны'не не принадлежи'т к за'падной иера'рхии!
-- Я торже'ственно обеща'ю приня'ть ри`мско-католи'ческую ве'ру и употреби'ть все зави'сящие от меня' сре'дства к соедине'нию в моём госуда'рстве восто'чной це'ркви с за'падною,-- сказа'л Лжедими'трий.-- По'мните, что я ваш воспи'танник, почте'"нные отцы'!
-- Вот э'то друго'е де'ло,-- возрази'л Рангони'.
Лжедими'трий вскочи'л со сту'ла, бро'сился на коле'ни пред ну'нцием, поцелова'л его' ру'ку и сказа'л умоля'ющим го'лосом:
-- Помоги'те мне овладе'ть ру'сским престо'лом, мои'м насле'дием, и я кляну'сь вам, что святе'йший па'па не бу'дет име'ть ревностнейшего' побо'рника! Я обеща'ю обрати'ть Росси'ю в католи'ческую ве'ру, позво'лить отца'м иезуи'там завести' повсю'ду свои' колле'гиумы, ста'ну плати'ть десяти'ну от всех дохо'дов Ри'мскому престо'лу и воева'ть, с кем захо'чет святе'йший оте'ц. От вас зави'сит у'часть моя' и спасе'ние миллио'нов люде'й! С благослове'нием святе'йшего отца' я устремлю'сь, подо'бно Дави'ду, на но'вого Голиа'фа и пове'ргну его' к ступе'ням Ри'мского престо'ла, долженствующего' вознести'сь превы'ше всех престо'лов земны'х! Тогда' власть па'пы бу'дет простира'ться от преде'лов Кита'я до берего'в мексика'нских, и си'льное Ру'сское ца'рство, кото'рое сама' приро'да поста'вила на стра'же ме'жду Евро'пою и А'зией, сокруши'т всех отсту'пников от ри'мской ве'ры и заста'вит весь Восто'к призна'ть власть па'пы. Ва'ше преосвяще'нство бу'дете пе'рвым архиепи'скопом, пе'рвым кардина'лом Моско'вским и приобретёте на земле' сла'ву ми'рного завоева'теля ца'рства, а на небеси' -- награ'ду апо'стольскую! Все духо'вные име'ния отдаю' вам и отца'м иезуи'там, долженству'ющим насажда'ть вертогра'д но'вой ве'ры... Я бу'ду то'лько исполни'телем ва'шей во'ли. Все э'то гото'в утверди'ть кля'твою и по'дписью... Подпишу' кро'вью мое'ю!
-- Дово'льно, дово'льно, вста'ньте, принц! -- сказа'л восхи'щенный Рангони'.-- Вот вам рука' моя' и обеща'ние употреби'ть все зави'сящие от меня' сре'дства, чтоб склони'ть святе'йшего отца' и Сигизму'нда призна'ть вас царём и помога'ть вам. Э'того ма'ло: бу'ду стара'ться подви'гнуть за вас це'лую Евро'пу на Росси'ю! Вам, почте'"нные отцы', предстои'т труд найти' при'нцу помо'щников ме'жду по'льскими вельмо'жами. Я ду'маю, что э'то бу'дет не так тру'дно. Прима'нка -- сла'ва, по'чести, бога'тства!
-- Царе'вич уве'рен в на'шей к нему' пре'данности,-- сказа'л оте'ц ре'ктор.-- До сих пор мы не отка'зывали ему' ни в сове'тах, ни в по'мощи.
-- Я жил ва'ми и умру' за вас,-- отвеча'л Лжедими'трий.-- Иезуи'тский о'рден -- моё семе'йство!
-- Когда' же вы ду'маете нача'ть де'йствовать? -- спроси'л Рангони'.
-- Э'то зави'сит от вас,-- отвеча'л Лжедими'трий.-- Плод созре'л!
-- Как вы полага'ете откры'ться, принц? -- спроси'л ну'нций.
-- Э'то предоста'вьте мне,-- отвеча'л Лжедими'трий.-- В де'тстве моём я нашёл одного' по'льского дворяни'на мои'х лет, кото'рый так похо'ж на меня' лицо'м, что да'же шко'льные наста'вники мои' в Га'щи ча'сто ошиба'лись и принима'ли одного' за друго'го. Он называ'лся Ивани'цким. Я при'нял его' фами'лию и под э'тим и'менем изве'стен в По'льше. В Росси'и я носи'л оде'жду ру'сского мона'ха и изве'стен под и'менем Григо'рия Отре'пьева. Ко'нчив слу'жбу мою' при посо'льстве Льва Сапе'ги, я вступи'л в дом кня'зя Ада'ма Вишневе'цкого под пре'жним прозва'нием Ивани'цкого и приобрёл его' дру'жбу и уваже'ние. Тепе'рь я возвращу'сь к нему' и откро'ю моё происхожде'ние. В до'ме нахо'дится духовни'к Иезуи'тского ордена' па'тер Груби'нский. К нему' я до'лжен име'ть письмо' от вас, почте'"нные отцы'. Про'чее ула'жу я сам.
-- Поступа'йте, как вы почита'ете лу'чшим,-- возрази'л Рангони'.-- На пе'рвый слу'чай обеща'ю вам 50000 зло'тых, из осо'бенных сумм, да'нных мне святе'йшим отцо'м на непредвиди'мые изде'ржки.
-- Казна' на'ша откры'та для вас, принц, е'сли то'лько святе'йший оте'ц благослови'т ва'ше предприя'тие,-- сказа'л оте'ц ре'ктор.
-- Я вам обеща'ю употреби'ть в ва'шу по'льзу всю мою' дове'ренность у короля',-- сказа'л па'тер Голынски'й, духовни'к короле'вский.
-- А я все мои' свя'зи с по'льскими вельмо'жами,-- примо'лвил пропове'дник Ска'рга.
-- Знамени'тый воево'да Мнише'х мо'жет быть вам весьма' поле'зен,-- сказа'л па'тер Сави'цкий.-- Мы легко' мо'жем сниска'ть для вас прия'знь и по'мощь э'того вельмо'жи.
-- Мо'жно бу'дет та'кже побуди'ть всех воспи'танников на'ших из лу'чших фами'лий присоедини'ться к вам для утвержде'ния католи'ческой ве'ры,-- примо'лвил па'тер Чернико'вский.
Лжедими'трий был в восто'рге; он встал и, поклони'вшись ну'нцию, сказа'л:
-- Отны'не -- я царь Моско'вский! Ва'ша по'мощь и э'то ору'жие (при э'том он уда'рил по са'бле) при благослове'нии Бо'жием проло'жат мне путь к престо'лу. Представи'тель ри'мского престо'ла! прими'те пе'рвую поко'рность Моско'вского госуда'ря!
Ну'нций та'кже встал с своего' ме'ста, благослови'л Лжедими'трия и сказа'л:
-- Отны'не начина'ется соедине'ние це'ркви восто'чной с за'падною! Приве'тствую вас, принц, и бу'ду моли'ть Бо'га, чтоб он скоре'е увенча'л вас коро'ною пре'дков ва'ших, для бла'га ри'мской це'ркви и сча'стья ва'ших по'дданных.
Па'тер Сави'цкий дал знак Лжедими'трию, что пора' оста'вить собра'ние, и он, поклоня'сь всем, вы'шел из ко'мнаты с па'тером.
Когда' дверь затвори'лась, Рангони', помолча'в немно'го, сказа'л ре'ктору:
-- Челове'к э'тот умён и предприи'мчив. От возведе'ния его' на престо'л Моско'вский для Ри'мского престо'ла и для вашего' ордена' мо'гут быть по'льзы неисчисли'мые. Чу'вствую всю му'дрость ва'ших предначерта'ний, но предви'жу мно'го затрудне'ний. Мно'гие ли пове'рят его' чуде'сной исто'рии? Признаю'сь, мне самому' она' ка'жется весьма' и весьма' сомни'тельною. Не подража'ние ли э'то исто'рии того' Лже'себастиана, кото'рый появи'лся в Португа'лии при поко'йном короле' Фили'ппе II? Вы по'мните, чем ко'нчил э'тот Себа'стиан? Позо'рною сме'ртию, хотя' и поны'не неизве'стно, и'стинный ли он был коро'ль и'ли обма'нщик. Каки'м о'бразом вы, почте'"нные отцы', отыска'ли э'того челове'ка? Тут мно'го непостижи'мого!
-- Что ну'жды, где бы ни отыска'ли, но вы ви'дели челове'ка у'много и реши'тельного, обеща'ющего то, о чем хлопота'ли напра'сно сто'лько веко'в,-- сказа'л ре'ктор.-- Ви'дите ли, высо`копреосвяще'нный, что на'ши враги' напра'сно упрека'ли по'льских иезуи'тов в безде'йствии, в сла'бом усе'рдии к распростране'нию ве'ры? Ви'дите ли, что судьба' посла'ла нам челове'ка, кото'рый предаёт нам не одну' свою'. ду'шу, но це'лое ца'рство! Мо'жет быть, и надлежа'ло употреби'ть не'которые стара'ния к откры'тию тако'го чудно'го челове'ка... но... обстоя'тельства и собы'тия в Росси'и... мно'го благоприя'тствовали.-- Ре'ктор останови'лся.
-- Понима'ю, понима'ю! -- примо'лвил Рангони'.-- Есть та'йны ва'шего ордена', кото'рых не должно' проника'ть. Вы пра'вы: како'е де'ло до средств, бы'ли бы после'дствия благоприя'тны. Дово'льно! Я признаю' э'того молодо'го челове'ка царе'вичем Моско'вским. За'втра поговори'м, что должно' предприня'ть, а тепе'рь проща'йте!

-----

Па'тер Сави'цкий, проводи'в Лжедими'трия тем же путе'м, прости'лся с ним при после'дних дверя'х. Одушевлённый сла'дкими наде'ждами, Лжедими'трий ра'достно шел чрез кла'дбище. Ту'чи ме'жду тем рассе'ялись, и по'лная луна' украша'ла небе'сный свод. Лжедими'трий, повора'чивая за у'гол це'ркви, приме'тил же'нщину, стоя'вшую во'зле надгро'бного па'мятника. Она' была' в бе'лом пла'тье, и дли'нное бе'лое покрыва'ло ниспада'ло на лицо' её. Лжедими'трий останови'лся. Же'нщина ско'рыми шага'ми подошла' к Лжедими'трию, отбро'сила покрыва'ло, и у'жас прони'к его' до глуби'ны се'рдца: во'лосы подняли'сь ды'бом, тре'пет пробежа'л по всем чле'нам, сме'ртная бле'дность покры'ла лицо', уста' посине'ли, и он замира'ющим го'лосом воскли'кнул:
-- Кале'рия!
-- Так, э'то я,-- сказа'ла же'нщина ти'хим и протя'жным го'лосом,-- э'то я, убие'нная тобо'ю, пове'рженная в волны' Дне'пра за любо'вь мою', за мою' сла'бость! Гну'сный обольсти'тель, и'зверг, чадоуби'йца! И ты ду'мал избе'гнуть ка'зни небе'сной, забы'ть своё ужа'сное преступле'ние и наслажда'ться плода'ми своёго злоде'йства! Нет! преступле'ние твоё и казнь предначе'ртаны на небеса'х! Ви'дишь ли э'ту по'лную луну': она' была' безмо'лвною свиде'тельницею твоёй а'дской зло'бы в ту ужа'сную ночь, когда' ты, подо'бно Иу'де и Ка'ину, измени'л кля'тве и погуби'л кровь свою'... Э'та кровь бу'дет по ка'пле па'дать на твоё ка'менное се'рдце, исто'чит его', прольётся я'дом по твои'м жи'лам... Уби'йца... Душегу'бец!
-- Кале'рия, сжа'лься на'до мно'ю! -- воскли'кнул Лжедими'трий в у'жасе, задыха'ясь от стра'ха.
-- Сжа'литься над тобо'ю! -- сказа'ла же'нщина протя'жно.-- А знал ли ты жа'лость, когда' пове'ргнул в Днепр лю'бящую тебя' жену' с плодо'м любви' твое'й?.. Нет, злоде'й, я отмщу' тебе'... не за себя', но за неви'нную же'ртву твое'й зло'бы. Я обнару'жу тебя' пред све'том. Зна'ю все твои' за'мыслы! Ты хо'чешь овладе'ть престо'лом ру'сским, возже'чь пла'мень мятежа' в Росси'и, истреби'ть в ней правосла'вие... Ты называ'ешь себя' царе'вичем Дими'трием! Гну'сный самозва'нец, по'длый обма'нщик! Ты ли сме'ешь называ'ться ца'рским сы'ном? До'блести твои' -- сме'лость разбо'йника и бессты'дство преда'теля. Я откро'ю ми'ру вели'кую та'йну, заста'влю говори'ть э'ти сте'ны иезуи'тского монастыря', где кую'т цепи' на Росси'ю. Бог пра'веден и не допу'стит торжествова'ть зло'бе и обма'ну... Ви'дишь ли э'то желе'зо? (Же'нщина обнажи'ла кинжа'л.) Ты запла'тишь мне кро'вью за душегу'бство. Я бу'ду неви'димо сле'довать за тобо'ю и, вооружённая ме'стью Бо'га, пригото'влю тебе' досто'йную у'часть, обнару'жу злоде'я!
-- Кале'рия! -- воскли'кнул Лжедими'трий.-- Сжа'лься на'до мно'ю! -- Но он не мог до'лее вы'держать э'того ужа'сного испыта'ния: си'лы его' оста'вили, рассу'док помрачи'лся, и он без чувств упа'л на зе'млю.
Па'тер Сави'цкий, отпусти'в Лжедими'трия, стоя'л у окна' в коридо'ре и провожа'л своего' пито'мца глаза'ми, он ви'дел встре'чу его' с же'нщиною и, приме'тив, что она' загражда'ет ему' путь, сошёл вниз и вы'шел на кла'дбище. Же'нщина, уви'дев па'тера, скры'лась за угло'м це'ркви, и Сави'цкий нашёл Лжедими'трия без чувств. С трудо'м дотащи'л па'тер своего' пито'мца до двере'й, веду'щих в коридо'р, и вы'звал па'тера Чернико'вского, и э'тот пособи'л ему' привести' в чу'вство Лжедими'трия. Обстоя'тельства не позволя'ли ему' пока'зываться в мона'стыре, и Сави'цкий скрыл больно'го в свое'й ке'лье.

ГЛАВА' II
Боле'знь. Вели'кая та'йна обнару'живается. Благополу'чное нача'ло. Го'рдость в нищете'.

Брацла'вском воево'дстве на Украи'не жи'тельствовал по'льский вельмо'жа князь Ада'м Корибут-Вишн'евецкий, пото'мок ца'рственного ро'да Геди'минова, в со'бственном го'роде Брагило'ве, над реко'ю Ро'вом. В за'мке его' собира'лись отва'жные ю'ноши на вое'нные и'гры, псо'вую охо'ту и для наслажде'ния прия'тною бесе'дой вельмо'жи и его' семе'йства. Блиста'тельные его' пиры', на кото'рые приезжа'ли зна'тные вельмо'жи из отдалённых прови'нций, сла'вны бы'ли в це'лой По'льше. Он не то'лько име'л укреплённые за'мки, но и обши'рные кре'пости, и по обы'чаю, равно' как по обя'занности магна'тов украи'нских, содержа'л на своём иждиве'нии о'коло 2000 челове'к во'инов для защи'ты грани'ц от набего'в крымски'х и буджакски'х тата'р. Дворску'ю прислу'гу кня'зя Ада'ма Вишневе'цкого составля'ли, по тогда'шнему обы'чаю, не то'лько бе'дные дворя'не, но и ю'ноши бога'тых родо'в, кото'рые отдава'емы бы'ли роди'телями в до'мы первостате'йных вельмо'ж, чтоб привы'кнуть к све'тскому обраще'нию, обучи'ться вое'нному ремеслу' и заслужи'ть покрови'тельство вельмо'жи и его' многочи'сленных друзе'й и ро'дственников. Благоро'дные ю'ноши люби'ли лу'чше проводи'ть мо'лодость свою' при двора'х зна'тных пано'в, не'жели при дворе' короле'вском; и'бо в до'ме чле'на аристократи'ческой респу'блики ка'ждый из них по'льзовался хотя' мечта'тельным, но прия'тным ра'венством и зави'сел от во'ли одного', а не от при'хотей мно'гих пано'в, окружа'ющих короля'. Бо'лее пяти'десяти благоро'дных ю'ношей находи'лись при дворе' кня'зя Ада'ма: они' беспреры'вно упражня'лись то в верхово'й езде', то в стреля'нии в цель из ру'жей и пистоле'тов, то в приме'рных би'твах обуча'лись владе'ть иску'сно са'блею и копьём. За столо'м и в зи'мние ве'чера они' шути'ли и забавля'лись оди'н над други'м, увеселя'я свои'м остроу'мием ва'жного своего' мецена'та. С утра' до но'чи они' бы'ли в ла'тах, с ору'жием и'ли на коне'. Но са'мое прия'тное заня'тие для молоды'х люде'й была' звери'ная ло'вля. Они' настига'ли на коня'х серн и лиси'ц, лови'ли их на бегу' арка'нами, убива'ли ко'пьями и'ли трави'ли соба'ками. Сме'ло устремля'лись в медве'жью берло'гу с рога'тинами и бердыша'ми и по'сле жесто'кой борьбы' с разъярённым зве'рем умерщвля'ли его' холо'дным ору'жием. Сам князь управля'л вое'нными заня'тиями и охо'тою, награжда'л сме'лых и иску'сных, наставля'л и ободря'л нео'пытных. Сия' вое'нная жизнь укрепля'ла те'ло и возвыша'ла му'жество наде'ждою на со'бственную си'лу и иску'сство. Ка'ждый по'льский дворяни'н долженствова'л быть во'ином по вку'су и необходи'мости. Шко'льное воспита'ние, а осо'бенно позна'ние древни'х языко'в, исто'рии и прав оте'чественных составля'ли та'кже обя'занность ка'ждого дворяни'на, кото'рому по вы'борам откры'ты бы'ли все ме'ста в респу'блике. Позна'ния, му'жество и иску'сство в вое'нном де'ле почита'лись тремя' гражда'нскими доброде'телями, кото'рые осно'вывались на одно'й гла'вной доброде'тели: любви' к оте'честву. Таково' бы'ло по'льское дворя'нство в XVI и в пе'рвой полови'не XVII века', пока' иезуи'ты не овладе'ли все'ми отрасля'ми воспита'ния ча'стного и обще'ственного.
Таки'м о'бразом, за'мок кня'зя Ада'ма Вишневе'цкого был похо'ж бо'лее на двор феода'льного ге'рцога сре'дних веко'в, не'жели на дом граждани'на респу'блики, хотя' ка'ждый по'льский вельмо'жа называ'л себя' ра'вным после'днему из ме`лкопоме'стной шля'хты, презира'я их в душе' и почита'я себя' вы'ше всех в госуда'рстве. Ме'жду все'ми молоды'ми людьми', бы'вшими при дво'ре кня'зя Ада'ма Вишневе'цкого, бо'лее всех отлича'лся неустраши'мостью и иску'сством в вое'нном де'ле Ивани'цкий, кото'рый, хотя' слыл бе'дным сирото'ю и получа'л жа'лованье по зва'нию ста'ршего ло'вчего, но по'льзовался больши'м уваже'нием кня'зя, не'жели зна'тные и бога'тые ю'ноши, жи'вшие в до'ме в ка'честве собесе'дников. Возвратя'сь одна'жды с охо'ты, князь был весьма' недово'лен, что охо'тники не уби'ли большо'го медве'дя, за кото'рым гоня'лись полови'ну дня. За столо'м он был печа'лен, тем бо'лее, что у него' бы'ли го'сти, наро'чно прие'хавшие на охо'ту. Неуда'ча оскорбля'ла его' самолю'бие.
-- Жаль, что я не взял с собо'ю есау'ла мои'х надво'рных казако'в Рогози'нского,-- сказа'л князь Ро'жинский.-- Он бы не упусти'л медве'дя и оди'н свали'л бы его' на зе'млю. Э'тот челове'к мог бы устла'ть доро'гу из Бра'цлава до Браги'лова шку'рами уби'тых им звере'й! Тако'го сме'лого и иску'сного ловца' я ещё не ви'дывал.
-- Да е'сли б мой Ивани'цкий был здоро'в,-- примо'лвил князь Ада'м Вишневе'цкий,-- то он слома'л бы и медве'дя, и твоего' есау'ла, любе'зный князь. Про'шлой зимо'ю он бро'сился оди'н в берло'гу, уда'ром рога'тины вы'манил зве'ря из его' убе'жища и в глаза'х на'ших вонзи'л кинжа'л в его' се'рдце в то са'мое мгнове'ние, когда' медве'дь поднялся' на ды'бы, чтоб смять де'рзкого охо'тника.
-- Об Ивани'цком ни сло'ва,-- возрази'л Казано'вский, прия'тель кня'зя Вишневе'цкого,-- тако'го пла'менного и сме'лого охо'тника тру'дно найти' в це'лой По'льше. Я был свиде'телем, как он одна'жды бро'сился на коне' в ре'ку за оле'нем и в волна'х порази'л его' копьём. Удале'ц!
-- Я бы мог порассказа'ть об нем бо'лее,-- примо'лвил Мехове'цкий.-- Мы с ним бы'ли охо'тниками в во'йске Запоро'жском, и я ви'дел, как он в трех шага'х бро'сился на вы'стрел туре'цкого корабе'льного капита'на, уби'л его' и спас жизнь кошево'му атама'ну. Э'тот Ивани'цкий -- черт, не челове'к!
-- Храбр и умён,-- примо'лвил почте'"нный ста'рец Та'рло, ро'дственник кня'зя Вишневе'цкого.
-- Но каково' его' здоро'вье? -- спроси'л князь Ро'жинский.
-- О'чень пло'хо,-- отвеча'л князь Вишневе'цкий.-- Он е'здил по свои'м дела'м в Львов и там заболе'л. Поопра'вившись, он возврати'лся ко мне неме'дленно, но в соверше'нном изнеможе'нии. Стара'ниями моего' ме'дика он стал укрепля'ться в си'лах, и все нару'жные при'знаки подава'ли наде'жду, что он ско'ро соверше'нно вы'здоровеет, как вдруг он сно'ва впал в жесто'кую боле'знь. Тому' неде'ли две, как я в све'тлую ночь сиде'л на балко'не, обращённом в сад; он стоя'л при мне, был угрю'м и заду'мчив и беспреста'нно смотре'л на не'бо. В са'ду не бы'ло никого', но вдруг что'-то забеле'лось в куста'х. "Э'то она'!" -- воскли'кнул Ивани'цкий, и голова' его' закружи'лась. Он упа'л без чувств. Его' перенесли' в постелю', и ме'дик объяви'л, что он оде'ржим горя'чкою. Больно'й беспреста'нно бре'дит о луне', о како'й-то же'нщине... Рассу'док его' в расстро'йстве.
-- Ве'рно, несча'стная любо'вь! -- примо'лвил князь Ро'жинский.
-- И я так ду'маю,-- сказа'л князь Вишневе'цкий.
Обе'д ко'нчился, и князь Ада'м, встав и'з-за стола', сел на софе' с почетне'йшими из госте'й. В э'то вре'мя вошёл в за'лу духовни'к кня'зя Вишневе'цкого па'тер Груби'нский, иезуи'т, жи'вший в до'ме. На лице' его' видны' бы'ли смуще'ние и забо'тливость. Он подошёл к кня'зю и проси'л его' вы'йти в другу'ю ко'мнату по весьма' ва'жному де'лу. Князь неме'дленно испо'лнил жела'ние духовни'ка.
-- Я до'лжен откры'ть вам вели'кую та'йну, князь! -- сказа'л иезуи'т.-- Вы зна'ете, что Ивани'цкий тяжело' бо'лен. Он посыла'л за ру'сским свяще'нником, чтоб испове'даться и пригото'виться к сме'рти, но свяще'нника не заста'ли до'ма: он пое'хал за не'сколько миль к друго'му больно'му; ита'к, Ивани'цкий потре'бовал меня' к свое'й посте'ли и, испове'давшись в греха'х, сказа'л угаса'ющим го'лосом: "Умира'ю. Преда'й моё те'ло земле' с че'стию, как хоро'нят дете'й ца'рских. Не объявлю' свое'й та'йны до гро'ба; когда' же закро'ю глаза' наве'ки, ты найдёшь у меня' под ло'жем сви'ток и все узна'ешь; но други'м не ска'зывай. Бог суди'л мне умере'ть в злосча'стии" (7). Я не сме'ю прикосну'ться к сви'тку, но ты, князь, до'лжен воспо'льзоваться пра'вом хозя'ина и покрови'теля Ивани'цкого и разгада'ть э'ту та'йну. Ме'дик уверя'ет меня', что больно'й нахо'дится в здра'вом уме' и ду'хом споко'ен. Что же э'то зна'чит? Почему' Ивани'цкий хо'чет быть погребённым по-ца'рски? Каку'ю та'йну скрыва'ет он? Мо'жет быть, она' каса'ется дел респу'блики, короле'вской фами'лии? Поспеши', князь, расто'ргни мра'чную заве'су!
Князь, не говоря' ни сло'ва, взял за ру'ку иезуи'та и поспе'шно пошёл в то отделе'ние замка', где находи'лось жи'лище Ивани'цкого.
Бле'дный, с закры'тыми глаза'ми лежа'л он в посте'ле и не слы'шал, что происходи'ло вокру'г него'.
-- Ивани'цкий, друг мой! -- сказа'л князь, но больно'й не отвеча'л. Князь веле'л позва'ть ме'дика и неме'дленно пере'несть больно'го в дру'гую постелю'. Приказа'ние его' бы'ло испо'лнено, и князь, вы'слав из ко'мнаты всех, кро'ме иезуи'та, стал обы'скивать посте'ль, на кото'рой лежа'л до того' больно'й. Под волосяны'м тюфяко'м князь нашёл сви'ток, пи'санный по-ру'сски. Бума'га была' покры'та пя'тнами, и письмена' уже' пожелте'ли. Иезуи'т заключи'л из этого', что ру'копись соста'влена была' мно'го лет пред сим. Вишневе'цкий поспеши'л в свои' ко'мнаты и, призва'в в свой кабине'т кня'зя Ро'жинского, знающего' ру'сский язы'к, проси'л его' проче'сть ру'копись, на'йденную у больно'го его' слу'ги.
Э'тот больно'й слуга' был Лжедими'трий, сно'ва приня'вший пре'жнее прозва'ние Ивани'цкого и вступи'вший в слу'жбу кня'зя Вишневе'цкого, возврати'вшись из Запоро'жья. Князь Ро'жинский вы'читал все то, что Лжедими'трий говори'л в Москве' в до'ме Булга'кова о чуде'сном своём спасе'нии от зло'бы Годуно'ва усе'рдием до'ктора Симо'на и о та'йном своём воспита'нии сперва' у чернецо'в, а по'сле у иезуи'тов. Ру'копись заключа'лась си'ми слова'ми: "Великоду'шная По'льша дала' мне убе'жище. В ней нашёл я друзе'й, покрови'телей, по'мощь и любо'вь. По'весть о мои'х злоключе'ниях изве'стна бу'дет по'сле мое'й сме'рти; ита'к, пусть зна'ют, что умира'я, я сожале'ю, что не име'л средств овладе'ть мои'м насле'дием, ру'сским престо'лом, и'бо чрез э'то лишён был возмо'жности вознагради'ть мои'х друзе'й и благоде'телей по их заслуга'м и доброде'телям, возврати'ть По'льше принадлежа'щие ей о'бласти и возвели'чить сие' госуда'рство превы'ше всех, как оно' того' заслу'живает. Сожале'ю та'кже, что не мог просвети'ть моего' наро'да и воздви'гнуть в не'драх моего' оте'чества церкве'й католически'х. Но, ви'дно, Го'споду Бо'гу, попусти'вшему умере'ть мне в изгна'нии и неизве'стности, уго'дно бы'ло, чтоб По'льша не дости'гла того' вели'чия, на кото'рое и я намерева'лся её возвести', и чтоб Росси'я в рука'х похити'теля не зна'ла сча'стья от бра'тского сою'за с По'льшею. Да бу'дет так, как Бо'гу уго'дно! Царе'вич Моско'вский Дими'трий Ива'нович".
-- Удиви'тельно, непостижи'мо, невероя'тно -- но, быть мо'жет, и пра'вда! -- возрази'л князь Ро'жинский.-- В све'те сто'лько быва'ет необыкнове'нных слу'чаев; исто'рия представля'ет нам сто'лько чуде'сных собы'тий, кото'рые почита'лись невероя'тными пред соверше'нием о'ных, что и в тепе'решнем слу'чае я не могу' реши'тельно объяви'ть моего' мне'ния, пока' не бу'ду убеждён каки'ми-нибудь я'сными доказа'тельствами во лжи и'ли в и'стине.
-- Пути' Господа' неисповеди'мы! -- сказа'л иезуи'т.-- Что нам ка'жется мудрёным, то весьма' про'сто, е'сли сообрази'ть обстоя'тельства и вни'кнуть в хара'ктер э'того челове'ка.
-- Е'сли суди'ть о происхожде'нии по ка'чествам и нару'жности, то я не сомнева'юсь, что э'тот челове'к, называ'ющийся царе'вичем, и'стинно ца'рского ро'да,-- примо'лвил князь Вишневе'цкий.-- Отва'жен, умён, красноречи'в (8). Он облада'ет да'ром привлека'ть се'рдца и внуша'ть уваже'ние к себе' да'же в ста'рших. Кака'я ра'зница с на'шим немы'м шве'дом! (9) Но э'тот слу'чай тако'й ва'жности и де'ло ка'жется мне столь невероя'тным, что я ника'к не могу' реши'ться пове'рить.
-- Повторя'ю: пути' Господа' неисповеди'мы,-- возрази'л иезуи'т.-- Я не то'лько не сомнева'юсь, но, напро'тив, ви'жу в э'том де'ле я'вное покрови'тельство не'ба По'льше и знамени'тому ро'ду князе'й Вишневе'цких.
-- Пойдём к больно'му,-- сказа'л князь Ро'жинский.
-- Пойдём и порасспро'сим,-- примо'лвил князь Вишневе'цкий, и они' все тро'е вы'шли из ко'мнаты.
Больно'му сде'лалось лу'чше от лека'рства, кото'рое ме'дик дал ему' по'сле того', как его' перенесли' на другу'ю постелю'. Уже' бы'ло о'коло семи' часо'в ве'чера. Больно'й приве'тствовал князе'й и поблагодари'л Вишневе'цкого за попече'ние об нем и вообще' за все ми'лости, примо'лвив:
-- Сожале'ю, что то'лько одни'ми слова'ми могу' изъяви'ть вам мою' благода'рность!
-- Как вы себя' чу'вствуете? -- спроси'л князь Вишневе'цкий.
-- Лу'чше, гора'здо лу'чше. Сего'дня мне бы'ло так ду'рно, что я ду'мал испусти'ть после'днее дыха'ние. Я впал в забве'ние и, просну'вшись, почу'вствовал, бу'дто ка'мень свали'лся с се'рдца и бу'дто пла'мя, сожига'вшее мозг мой, внеза'пно пога'сло. Мне так легко', что я бы неме'дленно встал, е'сли б име'л си'лы.
-- По'мните ли, что вас перенесли' на другу'ю крова'ть? -- спроси'л князь Вишневе'цкий.
-- Э'то я ви'жу, но не по'мню,-- отвеча'л больно'й.
-- Я сам был при э'том, как вас переноси'ли, и в пре'жней ва'шей посте'ле нашёл ру'копись, кото'рую мы прочли' вме'сте с отцо'м иезуи'том и кня'зем Ро'жинским,-- сказа'л князь Вишневе'цкий.
-- О, я несча'стный! -- воскли'кнул больно'й и закры'л лицо' рука'ми.
-- Почему' же несча'стный?-- спроси'л князь Вишневе'цкий.
-- Одна' неизве'стность скрыва'ла меня' от зло'бы и гоне'ний похити'теля моего' престо'ла Бори'са Годуно'ва,-- сказа'л Лжедими'трий.-- Но е'сли та'йна обнару'жится, поги'бель моя' неизбе'жна. Меня' мо'гут вы'дать по тре'бованию сою'зника По'льши!
-- Вы'дать? -- воскли'кнул князь Ро'жинский.-- Кто осме'лится вы'дать вас? Вы нахо'дитесь в стране', кото'рая никогда' не отка'зывала в приста'нище несча'стным, како'го бы они' ни бы'ли зва'ния, е'сли то'лько вели' себя' прили'чно. Вы же име'ете да'же заслу'ги в респу'блике, приобрели' любо'вь, уваже'ние. Вас не вы'дадут!
-- Никто' не сме'ет нару'шить ва'шего споко'йствия в моём до'ме,-- примо'лвил князь Вишневе'цкий.-- Э'то святи'лище, покрови'тельствуемое зако'нами и си'лою ору'жия. Вы бы нашли' да'же защи'тников и помо'щников, е'сли б могли' удостове'рить нас в и'стине того', что напи'сано в сви'тке.
-- Чем я могу' вас удостове'рить? -- сказа'л жа'лостно Лжедими'трий.-- Бог, побо'рник неви'нно угнетённых, внуши'т вам ве'ру, е'сли призна'ет э'то бла'гом. В пла'тье моём заши'ты письма' ма'тери мое'й, цари'цы, и вы'пись при'мет, кото'рые предста'влены бы'ли Годуно'ву по'сле ро'зыска о мни'мом моём убие'нии. Вы уви'дите на мне все приме'ты, а вот крест, да'нный мне при креще'нии боя'рином Мстисла'вским. Впро'чем, есть лю'ди, кото'рые зна'ли меня' в де'тстве в Москве' и в У'гличе; есть свиде'тели, кото'рые ви'дели меня' по'сле. Все э'то обнару'жилось бы, е'сли б я смел откры'ться, а ме'жду тем прошу' вас удостове'риться по приме'там.
Князь Вишневе'цкий вы'порол неме'дленно бума'ги из оде'жды Лжедими'трия и пове'рил приме'ты. По'сле того' он ве'жливо поклони'лся пре'жнему своему' слуге' и в безмо'лвии вы'шел из ко'мнаты, пригласи'в с собо'ю иезуи'та и кня'зя Ро'жинского.
Возвратя'сь в кабине'т, князь Вишневе'цкий сказа'л:
-- Что вы тепе'рь ду'маете, почте'"нные господа'?
-- Все сомне'ния решены',-- сказа'л иезуи'т.-- Е'сли б мо'жно бы'ло обма'нывать в э'том де'ле, почему' же из мно'гих миллио'нов люде'й никому' не пришла' мысль присво'ить и'мя, с кото'рым сопряжено' сто'лько знамени'тости и сто'лько опа'сностей? Как возмо'жно, чтоб таки'е приме'ты, как, наприме'р, одно' плечо' коро'че друго'го и э'ти две борода'вки, бы'ли де'лом одно'го слу'чая? Э'тот крест, э'ти пи'сьма ма'тери, все удостоверя'ет меня', что э'то и'стинный царе'вич. И кака'я сла'ва для ро'да князе'й Вишневе'цких, когда' челове'к, бы'вший в их до'ме слуго'ю, восся'дет на престо'л! Ско'лько вы'год для По'льши и для католи'ческой ве'ры! Вы ви'дели в ру'кописи, каки'ми чу'вствами одушевлён э'тот благоро'дный изгна'нник; как он жажа'дет возблагодари'ть на'шему оте'честву за гостеприи'мство, а свои'м благоде'телям за ми'лости! Э'ти чу'вства уже' пока'зывают ца'рскую кровь. Одни'м сло'вом, я уве'рен в и'стине его' показа'ний.
-- И я та'кже! -- сказа'л князь Ро'жинский.-- А е'сли б и сомнева'лся, то до'лжен ве'рить для бла'га моего' оте'чества и по'льзы рели'гии.
-- Что же мне должно' нача'ть в э'том ва'жном де'ле? -- спроси'л князь Вишневе'цкий.
-- Ока'зывать все по'чести, прили'чные его' ро'ду, дать знать о сем королю', объяви'ть всем ва'шим родны'м и знако'мым и предоста'вить Бо'гу доверши'ть остально'е,-- сказа'л иезуи'т.
-- И я так ду'маю,-- примо'лвил князь Ро'жинский.
-- Да бу'дет так,-- сказа'л князь Ада'м Вишневе'цкий, вы'шел в другу'ю ко'мнату и, веле'в позва'ть своего' ма'ршала, возврати'лся в кабине'т.
Когда' яви'лся ма'ршал, князь Вишневе'цкий сказа'л ему':
-- Го'споду Бо'гу уго'дно бы'ло откры'ть нам ва'жную та'йну о происхожде'нии того' челове'ка, кото'рый был изве'стен нам под и'менем Ивани'цкого. Он сын царя' Моско'вского Дими'трий Ива'нович, кото'рого поны'не почита'ли убие'нным. Перенеси'те его' в мои' пара'дные ко'мнаты, отряди'те ну'жное число' слуг, да'йте ему' для употребле'ния мою' лу'чшую сере'бряную, вы'золоченную посу'ду; поста'вьте почётный карау'л из мои'х гайдуко'в в пере'дней его' ко'мнате, вы'берите для него' лу'чшую мою' оде'жду и скажи'те всем мои'м слу'гам и прия'телям, живу'щим у меня' в до'ме, чтоб обходи'лись с ним с велича'йшим уваже'нием и не называ'ли его' ина'че, как царе'вичем. Слы'шите ли?
Ма'ршал остолбене'л и не мог промо'лвить слова' от удивле'ния.
-- Изво'льте идти' к де'лу,-- примо'лвил князь Вишневе'цкий,-- и не удивля'йтесь чудеса'м про'мысла Госпо'дня. Вы должны' быть беспреры'вно при царе'виче и исполня'ть все его' приказа'ния. Когда' все бу'дет устро'ено, да'йте мне знать, а за'втра поутру' попроси'те у него' позволе'ния, чтоб я мог яви'ться к нему' со все'ю мое'ю сви'тою для принесе'ния ему' поздравле'ний и засвидетельствования' почте'ния. Повторя'ю: обходи'тесь с ним так, как должно' с осо'бами ца'рского ро'да.
Ма'ршал поклони'лся и вы'шел.
Вишневе'цкий наро'чно оста'лся в кабине'те о'коло получа'са, чтоб дать распространи'ться э'той вести' в до'ме. Наконе'ц он вошёл в за'лу, напо'лненную гостя'ми и все'ми благоро'дными жи'телями его' до'ма. Лишь то'лько князь вошёл в две'ри, все устреми'лись к нему' навстре'чу.
-- Господа'! -- сказа'л князь.-- Вы уже' зна'ете о необыкнове'нном явле'нии в моём до'ме. Тот, кото'рый заслужи'л любо'вь на'шу свои'м поведе'нием (10) и отлича'лся необыкнове'нной ло'вкостью в упражне'ниях во'инских, ны'не вы'шел из кру'га ра'венства, связу'ющего бра'тским узло'м по'льское шляхе'тство. Царе'вич Дими'трий, воспи'танный в на'шем оте'честве, принадлежи'т ему' ду'хом и скло'нностями, но он рождён повелева'ть миллио'нами люде'й, составля'ющими обши'рное госуда'рство Моско'вское. Ува'жим знамени'тое его' происхожде'ние в са'мом несча'стии и отны'не окружи'м его' до'лжными ему' по'честями, защища'я от си'льного врага', кото'рый, похи'тив его' престо'л и покуси'вшись уже' на жизнь его', вероя'тно, и тепе'рь захо'чет погуби'ть свою' же'ртву. Не зна'ю, что сде'лает коро'ль в его' по'льзу, но я, в ка'честве во'льного граждани'на респу'блики, объявля'ю, что гото'в все'ми мои'ми сре'дствами защища'ть несча'стную о'трасль ца'рского ро'да. Я наде'юсь, господа', что вы помо'жете мне; и'бо где на'добно муже'ство и великоду'шие, там не ну'жно ни проси'ть, ни убежда'ть по'льских дворя'н.
-- Да здра'вствует царе'вич Дими'трий! -- воскли'кнули все прису'тствующие.
-- За'втра в де'вять часо'в утра' прошу' вас, господа', собра'ться в э'ту за'лу в лу'чшем ва'шем убра'нстве. Мы пойдём вме'сте к царе'вичу с изъявле'нием на'шего уваже'ния. Го'рдость ва'ша не мо'жет оскорбля'ться оказа'нием по'честей несча'стному; напро'тив того', я ду'маю, что э'то возвы'сит нас в глаза'х всех великоду'шных люде'й; и'бо не лесть и не вы'годы, но бескоры'стная жа'лость к злополу'чию и уваже'ние к высо'кому происхожде'нию руково'дствуют на'ми.-- Сказа'в сие', князь откла'нялся собра'нию и отпра'вился в свои' вну'тренние ко'мнаты. Го'сти и дома'шние разошли'сь, разгова'ривая ме'жду собо'ю о сем необыкнове'нном происше'ствии и любопы'тствуя знать подро'бности.
На друго'й день князь Ада'м Вишневе'цкий пошёл в ко'мнаты Лжедими'трия с гостя'ми свои'ми и дома'шними; все они' оде'ты бы'ли в бога'тые ба'рхатные и суко'нные кунтуши', парчо'вые и атла'сные жупа'ны, опоя'саны перси'дскими зо'лототкаными кушака'ми, с са'блями, опра'вленными в зо'лото и серебро'. В сре'дней за'ле гайдуки' кня'зя Ада'ма удержа'ли своего' господи'на, объяви'в, что царе'вич запрети'л впуска'ть к себе' без докла'ду. Э'то не'сколько удиви'ло кня'зя, и он значи'тельно посмотре'л на Ро'жинского. Князь Ада'м веле'л доложи'ть о себе', и ма'ршал, возвратя'сь, сказа'л, что царе'вич ещё не оде'т и про'сит подожда'ть. Князь Вишневе'цкий едва' не оскорби'лся э'тим высокоме'рным посту'пком своего' го'стя, но князь Ро'жинский усмири'л его' негодова'ние, сказа'в:
-- За что ты гне'ваешься? Вчера' он был твои'м слуго'ю, а сего'дня он сын ца'рский и до'лжен соблюда'ть прили'чия. Э'то ещё бо'лее убежда'ет меня', что он и'стинный царе'вич.
Вдруг дверь отвори'лась, и служи'тель объяви'л громогла'сно, что Моско'вский царе'вич Дими'трий Ива'нович про'сит благоро'дное шляхе'тство пожа'ловать к нему' в приёмную за'лу. Лжедими'трий оде'т был в великоле'пное по'льское пла'тье и сиде'л в кре'слах во'зле стола' пря'мо проти'ву двере'й. Он привста'л с кре'сел, отвеча'л лёгким покло'ном на покло'ны воше'дших пано'в и сно'ва сел, не прося' други'х сади'ться. Князь Ада'м вы'ступил на среди'ну ко'мнаты, сно'ва поклони'лся и сказа'л:
-- Царе'вич! Когда' вы, скрыва'я своё происхожде'ние, бы'ли нам ра'вным, вы и тогда' заслу'живали на'шу дове'ренность. Ны'не несомне'нными доказа'тельствами вы убеди'ли меня', что вы и'стинный царе'вич Моско'вский. Прими'те от меня' и от друзе'й мои'х пе'рвое поздравле'ние и бу'дьте в до'ме моём по'лным хозя'ином, как в свои'х ца'рских черто'гах. Мы соста'вим почётную стра'жу ва'шу, пока' Бо'гу уго'дно бу'дет окружи'ть вас ва'шими по'дданными. Приве'тствуем вас как сою'зника по'льского наро'да, как доброжела'теля на'шего, и мо'лим Бо'га, чтоб допусти'л нас в часы' ми'ра и весе'лия воскли'кнуть в Москве': да здра'вствует царь Дими'трий Иоа'ннович!
-- Да здра'вствует! -- повтори'ли прису'тствующие. Лжедими'трий отвеча'л:
-- Князь Ада'м! Вы сде'лали для меня' мно'го, но ещё бо'лее сде'лали для челове'чества, для По'льши и для Росси'и, объяви'в себя' друго'м мои'м и побо'рником и'стины. И'мя ва'ше дойдёт со сла'вою до по'зднего пото'мства как и'мя великоду'шного дру'га несча'стного царя'. На тро'не, мо'жет быть, я не бу'ду уме'ть различи'ть лицеме'рия от усе'рдия, и'бо и мудре'йшие цари' в э'том ошиба'лись. Но тепе'рь, в злосча'стии, се'рдца для меня' откры'ты, и я чита'ю в них благоро'дные ощуще'ния. Вели'к Госпо'дь в ка'зни и ми'лости! Он испыта'л меня' тя'жкими несча'стиями, но заря' его' благода'ти для меня' уже' воссия'ла в великоду'шии по'льского наро'да. Наде'юсь, что Госпо'дь Бог возврати'т мне ски'петр, похи'щенный у меня' руко'ю уби'йцы! Но е'сли мне суждено' облада'ть ца'рством Моско'вским, то я и тогда' не бу'ду в состоя'нии вознагради'ть вас, князь Ада'м, за ва'ше великоду'шное друже'ство. Ита'к, предоставля'ю Бо'гу изли'ть на вас все бла'га, кото'рые вы заслужи'ли свои'ми доброде'телями!
Сказа'в сие', Лжедими'трий проси'л кня'зя Ада'ма и госте'й его' присе'сть, но князь, ви'дя, что больно'й сде'лал уси'лие, чтоб приня'ть госте'й, и что здоро'вье его' ещё сли'шком сла'бо, откла'нялся и вы'шел. Лжедими'трий не уде'рживал его', но подозва'л к себе' Мехове'цкого и веле'л ему' оста'ться с собо'ю.
-- Ну, что ты ска'жешь об э'той внеза'пной переме'не мое'й у'части? -- сказа'л Лжедими'трий Мехове'цкому, когда' все вы'шли из его' ко'мнаты.
-- Царе'вич! Что я могу' сказа'ть, зна'я вас, кро'ме того', что Госпо'дь Бог, сохраня'я вас для ца'рства, сохрани'л бу'дущего геро'я,-- отвеча'л Мехове'цкий.
-- Благодарю' за до'брое мне'ние,-- сказа'л Лжедими'трий.-- Тепе'рь понима'ешь ли, что я говори'л тебе' в Запоро'жье? Вот тебе' по'прище для де'ятельности, сла'вы, по'честей, бога'тства! Само' по себе' разуме'ется, что я, неча'янно обнару'жив моё происхожде'ние и права' мои' на моско'вский вене'ц, не ста'ну ожида'ть, пока' его' нанесёт мне ве'тром на го'лову. Я сорву' его' с головы' похити'теля -- и'ли поги'бну! Зна'ю, что предприя'тие отча'янное, но чем бо'лее опа'сностей, тем бо'лее сла'вы и наслажде'ний. Наде'юсь, что в хра'бром по'льском наро'де я найду' великоду'шных муже'й, кото'рые захотя'т раздели'ть со мно'ю опа'сности и сла'ву. Ты, Мехове'цкий, име'ешь свя'зи и мо'жешь мне помо'чь. Тепе'рь мне на'добны хотя' небольшо'й при'чет царедво'рцев, дружи'на... Понима'ешь? Я до'лжен нача'ть ца'рствовать с той мину'ты, как объяви'л права' на ца'рство.
-- Я пе'рвый твой слуга', царе'вич! -- сказа'л Мехове'цкий.-- Располага'й мое'ю жи'знью и име'нием!
-- Ита'к, будь пе'рвым мои'м сано'вником,-- отвеча'л Лжедими'трий.-- Облека'ю тебя' в зва'ние моего' ка'нцлера. Вот тебе' госуда'рственная печа'ть ца'рства Моско'вского, а вот рука' моя'! Поздравля'ю вас, господи'н ка'нцлер!
Мехове'цкий хоте'л поцелова'ть ру'ку Лжедими'трия, но он не допусти'л его' до того', обня'л и прижа'л к се'рдцу.
-- Друг мой! наедине' я всегда' бу'ду с тобо'ю тем, чем мы бы'ли в шко'ле и в Запоро'жье; но при лю'дях сан мой воспреща'ет мне забве'ние прили'чий. Ты до'лжен подава'ть собо'ю приме'р почти'тельности госуда'рю, к кото'рому ты вступи'л в слу'жбу по жела'нию се'рдца. Ме'жду тем прошу' испо'лнить пе'рвое моё поруче'ние: напиши' к на'шим ста'рым това'рищам, Я'ну и Станисла'ву Бу'чинским и Станисла'ву Сло'нскому, чтоб они' прибы'ли ко мне из Варша'вы. Объяви' та'кже чрез друзе'й и знако'мых твои'х во всех конца'х По'льши, что все ру'сские изгна'нники и беглецы', находя'щиеся в преде'лах респу'блики со вре'мени отца' моёго Иоа'нна и'ли бежа'вшие от Годуно'ва, мо'гут яви'ться ко мне как к зако'нному своему' госуда'рю для получе'ния проще'ния и на ве'рную нам слу'жбу. Прости'те, господи'н ка'нцлер! Ме'дик мой предпи'сывает мне споко'йствие и уедине'ние. Ве'чером прошу' пожа'ловать ко мне. Любопы'тен я знать, что говоря'т обо мне ва'ши паны'. Наде'юсь узна'ть от тебя' их мне'ние пре'жде, не'жели явлю'сь ме'жду и'ми.

ГЛАВА' III
Посеще'ние воево'ды М'нишеха в Са'мборе. Знако'мство с Мари'ною. Свиде'тели царе'вича. Ста'рые соо'бщники. Предначерта'ние кро'вного сою'за с По'льшею.

Князь Ада'м Вишневе'цкий перее'хал с Лжедими'трием из Браги'лова в друго'е име'ние своё, Вишневе'ц, чтоб быть да'лее от рубежа' росси'йского, опаса'ясь изме'ны и'ли наси'лия от царя' Бори'са. Уж весть о появле'нии Лжедими'трия дошла' до него', но он скрыва'л е'е тща'тельно от наро'да и ме'жду тем изы'скивал сре'дства та'йно изба'виться от сопе'рника, не зна'я по'длинно, и'стинный ли он царе'вич и'ли обма'нщик. Та'йные ро'зыски продолжа'лись в Росси'и, а к кня'зю Ада'му Вишневе'цкому подо'сланы бы'ли лю'ди надёжные, кото'рые предлага'ли ему' це'лые о'бласти и за'мки за вы'дачу дерзнове'нного прошлеца', имену'ющегося Моско'вским царе'вичем. Благоро'дный князь с презре'нием отве'ргнул предложе'ние измени'ть гостеприи'мству и ещё бо'лее убеди'лся в и'стине происхожде'ния своёго го'стя. Наёмные уби'йцы блужда'ли вокру'г до'ма, но не могли' прибли'зиться к Лжедими'трию, кото'рый уже' име'л свои'х царедво'рцев, ве'рных слуг и свою' со'бственную дружи'ну, сла'бую число'м, си'льную муже'ством и пре'данностью к своёму повели'телю. Кро'ме ка'нцлера Мехове'цкого, при нем бы'ли два бра'та Бу'чинские и Сло'нский в зва'нии та'йных секретаре'й. Лжедими'трий, зна'я, что вся си'ла его' осно'вана на мне'нии обще'ственном, перепи'сывался со все'ми людьми', име'вшими влия'ние на наро'д, и перегова'ривался не то'лько со все'ми вельмо'жами по'льскими, но и со все'ми сосло'виями и се'ктами. Уже' он име'л больши'е су'ммы в своём распоряже'нии. Иезуи'ты да'ли ему' охо'тно взаймы' де'нег, а кро'ме того', он получи'л больши'е су'ммы от армян-като'ликов и от жидо'в, обеща'я им дать позволе'ние сели'ться в Росси'и. Мно'гие зна'тные поля'ки уже' де'йствовали ре'вностно в его' по'льзу, разглаша'ли о несча'стиях царе'вича и внуша'ли жела'ние присоедини'ться к Бо'гом храни'мому для сниска'ния сла'вы и бога'тства. Пан Рато'мский, ста'роста Остер'ский и пан Сви'рский объяви'ли себя' пе'рвыми военача'льниками Моско'вского царе'вича Ди'митрия. При нем бы'ло мно'жество ме'лких ру'сских дворя'н, укрыва'вшихся в По'льше и'ли привлечённых к нему' слу'хами из Москвы'. Знатне'е про'чих бы'ли два бра'та Хрипу'новы, О'сип и Кири'лл, из числа' пяти' бра'тьев, бежа'вших от опа'лы Бори'са; Афана'сий Су'хочев и дворя'нин Ива'н Бороши'н (бы'вший на совеща'нии в Москве', в до'ме Булга'кова, когда' Лжедими'трий посе'ял пе'рвые семена' недове'рчивости и междоусо'бия). Боро'шин был по'слан наро'чно от недово'льных Годуно'вым, чтоб проведа'ть о царе'виче. Все окружа'вшие Лжедими'трия бы'ли тве'рдо убеждены' в том, что он и'стинный сын царя' Иоа'нна Гро'зного; он очарова'л их си'лою своёго красноре'чия и приве'тливостью. По'чести, ока'зываемые Лжедими'трию знаменитейши'ми вельмо'жами, кня'зьями Вишневецки'ми, придава'ли вероя'тие сему' собы'тию. Но Лжедими'трий знал, что, пока' По'льский коро'ль не призна'ет его' царе'вичем, до тех пор ему' невозмо'жно бу'дет нача'ть де'йствовать. Отправля'я Станисла'ва Бу'чинского в Кра'ков, к ну'нцию Рангони', он сказа'л ему':
-- Объяви' от меня' ну'нцию, что ничего' не тре'бую от него', то'лько свида'ния с королём, на кото'ром сей мона'рх до'лжен всенаро'дно назва'ть меня' царе'вичем. Вот вся по'мощь, кото'рой я прошу' от по'льского двора' и апо'стольского престо'ла! Остально'е довершу' сам.
Ра'томский и Сви'рский отпра'вились на Дон и в Украи'ну с деньга'ми и гра'мотами собира'ть во'йско и возмуща'ть наро'д про'тив Годуно'ва. Гонцы' беспреста'нно скака'ли из Кра'кова в Вишневе'ц и из Ви'шневца в Кра'ков с пи'сьмами к иезуи'там и от иезуи'тов к Лжедими'трию. Умы' бы'ли в волне'нии: чуде'сная ска'зка занима'ла любопы'тных; честолю'бию открыва'лось но'вое по'прище. Все с нетерпе'нием ожида'ли, каки'м о'бразом коро'ль реши'т э'то де'ло.
Наконе'ц Станисла'в Бу'чинский привёз от короля' приглаше'ние Лжедими'трию яви'ться в Кра'ков. Ну'нций и иезуи'ты убеди'ли короля' повида'ться с царе'вичем и ли'чно переговори'ть с ним о дела'х ве'ры и держа'вства. Лжедими'трий был вне себя' от ра'дости и уже' почита'л успе'х несомне'нным. Князья' Вишневе'цкие не ме'нее ра'довались благоприя'тной у'части своего' го'стя и реши'лись сопровожда'ть его'. Тесть Константи'на Вишневе'цкого, люби'мец короля' знамени'тый воево'да сендоми'рский Ю'рий Мнише'х, пригласи'л царе'вича с свои'ми ро'дственниками зае'хать к нему' по доро'ге в Са'мбор и отдохну'ть не'сколько дней в его' до'ме.
В конце' апре'ля 1604 го'да Лжедими'трий отпра'вился в путь с многочи'сленною свое'ю сви'тою. Он е'хал верхо'м пе'ред свое'ю дружи'ною, а позоло'ченная каре'та, запряжённая во'семью бе'лыми коня'ми, сле'довала за ним. В ней е'хал иезуи'т па'тер Груби'нский. Лжедими'трий сади'лся в неё тогда' то'лько, когда' надлежа'ло проезжа'ть чрез како'й го'род и'ли селе'ние. Ряд пово'зок с служи'телями и веща'ми и заводны'е ло'шади зани'мали большо'е расстоя'ние по доро'ге. Ше'ствие бы'ло и'стинно ца'рское. Князья' Вишневе'цкие отпра'вились в Са'мбор пре'жде.
Бога'тый и зна'тный воево'да Мнише'х жил как уде'льный владе'тель в Самборё. Он вознаме'рился встре'тить Моско'вского царе'вича с ца'рскою пы'шностью. Не'сколько сот челове'к надво'рной его' гва'рдии в- бога'той оде'жде, с знамёнами, на кото'рых вы'шит был герб М'нишеха, постро'ились в два ря'да в алле'е, веду'щей к за'мку. Два'дцать трубаче'й на коня'х за'няли ме'сто пе'ред каре'тою и заигра'ли во'инский марш. В го'роде звони'ли во все ко'локола и в за'мке стреля'ли из пу'шек. Во'зле крыльца' стоя'ла многочи'сленная прислу'га воево'ды, а на крыльце' -- он сам с сы'ном, с князья'ми Вишневе'цкими и с мно'жеством окре'стных дворя'н. Да'мы смотре'ли из о'кон второ'го жи'лья. Когда' каре'та останови'лась у крыльца', ма'ршал двора' воево'ды М'нишеха о'тпер две'рцы; дво'е молоды'х дворя'н подхвати'ли под ру'ки Лжедими'трия, а сам воево'да встре'тил его' на ни'жних ступе'нях и проси'л в ко'мнаты, где пригото'влен был за'втрак.
По'сле пе'рвых приве'тствий воево'да проси'л позволе'ния у своего' го'стя предста'вить ему' супру'гу свою' и дочь; но ве'жливый иска'тель Моско'вского венца' на э'то не согласи'лся и объяви'л жела'ние засвиде'тельствовать почте'ние да'мам в их ко'мнатах. Воево'да проводи'л его' на же'нскую полови'ну до'ма.
Супру'га воево'ды окружена' была' мно'жеством же'нщин, жёнами сосе'дей, прибы'вшими из любопы'тства, чтоб ви'деть Моско'вского кня'зя, деви'цами, дочерьми' небога'тых дворя'н, по обы'чаю по'льскому воспи'танными в до'ме вельмо'жи, и подру'гами до'чери его', па'нны Мари'ны, ра'вными ей ро'дом. В со'нме краса'виц Мари'на отлича'лась необыкнове'нною прия'тностью лица', вели'чественною оса'нкою и бога'тством наря'дов. Лжедими'трий, поклоня'сь хозя'йке, смотре'л с удово'льствием на собра'ние преле'стных, и вэ'ор его' останови'лся на прекра'сном лице' Мари'ны, кото'рая с любопы'тством и сме'лостью всма'тривалась в черты' лица' его'. Ма'ршал придви'нул кре'сла, и Лжедими'трий сел ме'жду супру'гою воево'ды и до'черью. Воево'да Мнише'х стоя'л позади' кре'сел Лжедими'трия.
-- Не то'лько мужья' на'ши и бра'тья жела'ют вам успе'ха, царе'вич,-- сказа'ла супру'га воево'ды,-- но и мы, же'нщины, принима'ем ва'шу сто'рону и мо'лим Бо'га, чтоб он скоре'е прекрати'л ва'ши несча'стия и возврати'л вам престо'л ва'ших пре'дков.
-- Воспи'танный в По'льше, я бы не знал её, е'сли б мог ду'мать, что благоро'дные по'льки не принима'ют уча'стия во всем, что справедли'во, великоду'шно и поле'зно для челове'чества и По'льши,-- отвеча'л Лжедими'трий.
-- Кака'я ра'дость бу'дет для ма'тери ва'шей, цари'цы, когда' она' уви'дит вас по'сле столь долговре'менней разлу'ки, по'сле сто'льких бе'дствий! -- примо'лвила супру'га воево'ды.
-- Она' неда'вно ви'дела меня', когда' я в оде'жде и'нока броди'л по Росси'и, чтоб узна'ть расположе'ние наро'да на мой счет, и в заточе'нии своём благослови'ла меня' на вели'кий по'двиг,-- отвеча'л Лжедими'трий.
-- Говоря'т, что у вас в Росси'и все вообще' же'нщины прово'дят жизнь в заточе'нии дома'шнем, кото'рое иногда' стро'же монасты'рского,-- сказа'ла супру'га воево'ды.-- Вам, царе'вич, привы'кшему в По'льше к свобо'дному обраще'нию с же'нщинами, и прито'м тако'му любе'зному ры'царю, как вы, коне'чно, бу'дет неприя'тно э'то затво'рничество. Вы должны' отмени'ть э'то обыкнове'ние, и мы про'сим вас за на'ших несча'стных сестёр россия'нок.
Деви'цы улыба'лись и посма'тривали одна' на другу'ю.
-- Нет сомне'ния, что затво'рничество же'нщин есть ве'рный при'знак ва'рварства,-- отвеча'л Лжедими'трий,-- и я, предпринима'я мно'жество переме'н в моём оте'честве, пе'рвое внима'ние обращу' на улучше'ние у'части прекра'сного пола'. Но, име'я пра'во во'лею мое'ю дать свобо'ду же'нщинам в Росси'и, я не в си'лах сде'лать их столь любе'зными и ми'лыми, как по'льки. Для перевоспита'ния моего' наро'да на'добно мно'го вре'мени! Одна'ко ж я ду'маю, что прекра'сный пол бу'дет гора'здо переи'мчивее и поня'тливее в вели'кой нау'ке любе'зности, не'жели мужчи'ны. Для э'того сто'ило б, чтоб преле'стные по'льки, дви'жимые любо'вью к челове'честву, соста'вили сою'з ме'жду собо'ю и для преобразова'ния мои'х россия'нок отпра'вились в Москву'. Э'тот похо'д был бы сто'лько же знамени'т, как и похо'ды кресто'вые,-- примо'лвил он с улы'бкою.
-- Но найдём ли мы там таки'х ве'жливых ры'царей, как царе'вич Моско'вский? -- сказа'ла па'нна Мари'на.
-- Без сомне'ния, е'сли в числе' преобразова'тельниц бу'дут таки'е прекра'сные и у'мные да'мы, как дочь знамени'того воево'ды М'нишеха,-- примо'лвил Лжедими'трий.
-- Вы сли'шком снисходи'тельны, царе'вич,-- сказа'ла Мари'на, потупи'в взо'ры.
-- Скажи'те, справедли'в,-- возрази'л Лжедими'трий.
В э'то вре'мя доложи'ли М'нишеху, что обе'д гото'в; воево'да извести'л о том Лжедими'трия и проси'л удосто'ить его' че'сти обе'дать с ним вме'сте за о'бщим столо'м. Лжедими'трий, не сказа'в ни сло'ва, по'дал ру'ку хозя'йке и повёл её в столо'вую за'лу.
Для царе'вича поста'влены бы'ли осо'бые кре'сла вы'ше други'х, на пе'рвом ме'сте. Он сел и, по обы'чаю ца'рскому име'я пра'во избира'ть свои'х собесе'дников, проси'л хозя'йку и па'нну Мари'ну сесть по обе'им сторона'м его'. Бо'лее ста челове'к обоего' пола' сиде'ло за столо'м. Разгово'р обращён был на совреме'нную поли'тику европе'йскую, и Лжедими'трий удивля'л о'пытных вельмо'ж свои'ми сужде'ниями о ва'жных дела'х, прельща'я в то же вре'мя дам свое'ю любе'зностью. В конце' обе'да воево'да вы'лил две буты'лки вина' в огро'мный сере'бряный бока'л и, подня'в вверх, провозгласи'л здоро'вье Моско'вского царе'вича. Собесе'дники воскли'кнули "вива'т", и вдруг загреме'ли зву'ки труб, лита'вр и раздали'сь пу'шечные вы'стрелы. Царе'вич предложи'л два то'ста оди'н за други'м: здоро'вье короля' По'льского и благоде'нствие респу'блики; здоро'вье хозя'йки и её до'чери как представи'тельниц доброде'телей, красоты' и любе'зности по'лек. Все собесе'дники бы'ли в восхище'нии; гро'мкие "вива'ты" вме'сте с похвала'ми Моско'вскому царе'вичу раздава'лись в за'ле.
Ру'сские дворя'не, сиде'вшие за други'м столо'м вме'сте с сви'тою Лжедими'трия и дворя'нами, слу'гами М'нишеха, утеша'лись похвала'ми царе'вичу и его' у'мным обраще'нием, но вме'сте с тем сокруша'лись, что в ра'достном излия'нии серде'ц не бы'ло поми'ну о Росси'и! Привыкну'в не осужда'ть посту'пков свои'х госуда'рей, они' припи'сывали э'то неприя'зни поля'ков и молча'ли.
Лишь то'лько вста'ли и'з-за стола' и Лжедими'трий провёл обе'их дам, супру'гу воево'ды с до'черью, в за'лу, нача'льник надво'рной гва'рдии доложи'л М'нишеху, что за воро'тами замка' взя'ты под стра'жу два ру'сские мона'ха, кото'рые объяви'ли, что давно' зна'ют царе'вича, кото'рый был не'когда их това'рищем, и жела'ют его' ви'деть.
Ру'сские дворя'не с беспоко'йством погля'дывали друг на дру'га, поля'ки суети'лись и перешёптывались. Мнише'х спроси'л Лжедими'трия, не прика'жет ли он заключи'ть э'тих бродя'г в темни'цу и по'сле допроси'ть.
-- Ты зна'ешь, царе'вич,-- сказа'л воево'да,-- что Бори'с Годуно'в рассыла'ет по По'льше клеветнико'в и изме'нников, кото'рые стремя'тся водвори'ть в наро'де недове'рчивость к тебе', подтвержда'я весть о сме'рти царе'вича Дими'трия и рассева'я на твой счет оскорби'тельные слу'хи. Некото'рые злоде'и покуша'лись да'же на жизнь твою'. Заче'м в сей ра'достный день смуща'ть себя' ви'дом каки'х-нибудь бессты'дных клеветнико'в?
-- Бог и со'весть мои' свиде'тели, и я не бою'сь клеветы' Годуно'ва, презира'ю его' угро'зы и гну'сные покуше'ния на жизнь мою',-- отвеча'л Лжедими'трий.-- Всем изве'стно, что я до'лжен был укрыва'ться в Росси'и от зло'бы его' под ра'зными имена'ми и оде'ждами. Но кто осме'лится обличи'ть меня' в несправедли'вости моего' происхожде'ния? Я царе'вич Моско'вский, князь от коле'на пре'дков мои'х (11) и зако'нный насле'дник Росси'йского престо'ла. Никто' не дока'жет проти'вного: не бою'сь ули'к -- введи'те сюда' мона'хов!
Безмо'лвие ца'рствовало в собра'нии. Чрез не'сколько мину'т ввели' в за'лу ру'сских мона'хов.
-- Зна'ете ли вы меня'? -- спроси'л Лжедими'трий гро'зно.
Мона'хи упа'ли к нога'м его', и ста'рший из них воскли'кнул:
-- Ты царь наш, госуда'рь Дими'трий Ива'нович. Оте'ц Леони'д рассказа'л нам всю и'стину, и мы пришли' удостове'риться: тот ли называ'ется царе'вичем, кото'рого мы узна'ли в Москве', в до'ме Булга'кова и проводи'ли до лито'вского рубежа'.
-- Вста'ньте! -- сказа'л Лжедими'трий.-- Отку'да и по чьему' повеле'нию вы пришли' сюда'?
-- Царь Бори'с писа'л к воево'де ки'евскому кня'зю Остро'жскому, убежда'я его' и'менем о'бщей на'шей ма'тери, правосла'вной це'ркви, схвати'ть тебя' и присла'ть к нему', а е'сли нельзя', то по кра'йней ме'ре отыска'ть нас, вы'шедших с тобо'ю, и уличи'ть тебя' на'шим свиде'тельством (12). Князь отказа'лся лови'ть тебя', но захоте'л уличи'ть, све'дав от нас, что мы зна'ли тебя' под и'менем мона'ха Григо'рия Отре'пьева. Мы отпра'вились иска'ть тебя', встре'тились с отцо'м Леони'дом, кото'рый сказа'л нам: "Остерега'йтесь, бра'тья, вели'кого греха'! Тот, кото'рого мы зна'ли под и'менем Григо'рия Отре'пьева, есть и'стинный царе'вич. Я зна'ю э'то, и'бо ви'дел его' приме'ты, но не уве'рен, тот ли са'мый, кото'рого мы зна'ем, называ'ется тепе'рь царе'вичем. Иди'те и позна'йте! Е'жели в лице' царе'вича узна'ете челове'ка, с кото'рым мы бежа'ли из Москвы', пади'те к нога'м его', он царь наш, а Бори'с -- похити'тель престо'ла! Вы мо'жете ве'рить мне,-- примо'лвил Леони'д,-- и'бо я ненави'жу царе'вича за кро'вную оби'ду; не хочу' служи'ть ему' и отказа'лся от вся'ких с ним сноше'ний. В нем душа' Иоа'ннова!"
Лжедими'трий с мра'чным ви'дом слу'шал речь мона'хов и, когда' они' ко'нчили, веле'л им вы'йти из ко'мнаты.
-- Ви'дите ли, господа', к чему' ведёт зло'ба Годуно'ва! Са'мые враги' мои' свиде'тельствуют в мою' по'льзу. И'стина всегда' восторжеству'ет над клевето'ю -- и я повторя'ю, что не бою'сь ули'к.
Ру'сские дворя'не обра'довались сему' слу'чаю: в их положе'нии ка'ждое но'вое доказа'тельство в по'льзу царе'вича пита'ло наде'жду возврати'ться на ро'дину и наслади'ться плода'ми своего' усе'рдия к но'вому царю'. Поля'ки, приве'рженцы Дими'трия, ещё бо'лее торжествова'ли. Вдруг разда'лся шум в друго'й ко'мнате.
-- Пусти'те нас, пусти'те, мы его' зна'ем! -- крича'ли гро'мко.
-- Что там за шум? -- спроси'л воево'да. Ма'ршал отвеча'л: -- Два служи'теля твоего' двора': Петро'вский, бы'вший до'лго в Москве' и находи'вшийся в услуже'нии царе'вича в У'гличе, а друго'й Мати'цкии, бы'вший в плену' в У'гличе и ча'сто вида'вший царе'вича, про'сят позволе'ния войти' и поклони'ться ему'.
-- Впусти'те их, впусти'те! -- сказа'л Лжедими'трий. Два поля'ка вошли' в за'лу и в недоуме'нии останови'лись пе'ред царе'вичем.
-- Так, э'то он! -- воскли'кнул Мати'цкий.-- Те же во'лосы, вот те же борода'вки, нос, уста'! То'чно, э'то он, э'то царе'вич! -- и с сим упа'л к нога'м его'.
-- Я по'мню, как ненави'стники ро'да твоего' и клевре'ты Годуно'ва упрека'ли тебя' тем, что у тебя' одно' плечо' коро'че друго'го,-- сказа'л Петро'вский.
-- Уви'дишь и э'то,-- возрази'л с улы'бкою Лжедими'т-рий и проси'л воево'ду и не'которых знатне'йших госте'й вы'йти с ним и с Петро'вским в другу'ю ко'мнату, где не бы'ло дам. Там он снял с себя' оде'жду и показа'л пра'вое плечо'. Петро'вский та'кже упа'л к нога'м его', воскли'кнув: -- И лицо'м и приме'тами -- и'стинный царе'вич Дими'трий!
Воево'да Мнише'х был вне себя' от ра'дости, что тот, в судьбе' кото'рого ро'дственники его' при'няли тако'е уча'стие, ежеча'сно представля'ет но'вых свиде'телей знамени'того своего' происхожде'ния и уничтожа'ет неблагоприя'тные вести'.
Ме'жду тем Лжедими'трий, извиня'ясь обя'занностью заня'ться дела'ми, проси'л проводи'ть его' в назна'ченные для него' ко'мнаты. Мнише'х сам проводи'л его' в осо'бый фли'гель, у'бранный на э'тот слу'чай лу'чшими ме'белями из находи'вшихся в до'ме. Почётная стра'жа стоя'ла у двере'й, и мно'жество служи'телей ожида'ло приказа'ний го'стя. Воево'да Мнише'х, повтори'в увере'ния в свое'й пре'данности к царе'вичу, проси'л его' по'льзоваться в его' до'ме по'лной вла'стью хозя'ина и удали'лся. Лжедими'трий оста'лся с Мехове'цким и Я'ном Бу'чинским.
-- Госуда'рь! -- сказа'л Бу'чияский,-- благослове'ние Госпо'дне я'вно де'йствует над тобо'ю. Ежедне'вно приобрета'ешь ты бо'лее друзе'й; тебе' сто'ит то'лько показа'ться ме'жду людьми', чтоб покори'ть се'рдца и умы'! Прямо'й ца'рский сын! -- говори'т ка'ждый, кто то'лько име'л сча'стье к тебе' прибли'зиться. Для нас, друзе'й твои'х от ю'ности, э'то и'стинное наслажде'ние: мы торжеству'ем твои'м успе'хом!
-- Ещё мы далеки' от успе'ха, любе'зные друзья',-- возрази'л Лжедими'трий.-- Что по'льзы в том, что меня' признаю'т тем, чем я есмь, когда' оста'вят меня' в безде'йствии предмето'м сожале'ния наро'дного? На'добно по'льзоваться пе'рвыми поры'вами чу'вствований, и не дать просты'ть им. Вре'мя изгла'живает все впечатле'ния и погаша'ет душе'вный пла'мень. Ты, любе'зный Мехове'цкий, отда'л мне все своё и'мущество; князья' Вишневе'цкие принесли' больши'е же'ртвы; Рато'мский и Сви'рский де'йствуют усе'рдно, но все э'то не поста'вило меня' на таку'ю сте'пень, чтоб я мог состяза'ться с Годуно'вым. Мне на'добно соедини'ть у'часть мно'гих знамени'тых муже'й в По'льше с мое'ю судьбо'ю; на'добно войти' в кро'вный сою'з с респу'бликою, чтоб она' подде'рживала меня', как своёго чле'на. Я наме'рен проси'ть ру'ки па'нны Мари'ны...
-- Де'ло э'то так ва'жно, что на'добно обду'мать хороше'нько,-- сказа'л Мехове'цкий.
-- Должно' рассчита'ть по'льзы и невы'годы, взве'сить все мале'йшие обстоя'тельства, чтоб вме'сто облегче'ния в предприя'тии не обремени'ть себя',-- примо'лвил Бу'чинский.
-- Вы зна'ете, что воево'да Мнише'х соединён у'зами родства' с знамените'йшими рода'ми в По'льше. Коро'ль лю'бит его', как дру'га. Он име'ет большо'е влия'ние на дворя'нство, как мы ви'дели на после'днем Се'йме. Бога'тством никто' не превосхо'дит его': он мо'жет из запасны'х свои'х сокро'вищ вы'ставить в по'ле 10000 войска', как он сам объяви'л э'то королю' во вре'мя бу'нта Зборо'вского. Чего' же бо'лее на'добно? Ни оди'н неме'цкий князь не мог бы доста'вить мне сто'лько вы'год свои'м сою'зом! Что же каса'ется до хара'ктера воево'ды, то приро'да наро'чно создала' его' для меня'. Тщесла'вен, честолюби'в до кра'йности, он все принесёт на же'ртву для бле'ска и сла'вы. В удовлетворе'ние его' жела'нию я надаю' ему' сто'лько почётных ти'тулов, что он не упи'шет их на всех стена'х своего' замка'! Впро'чем, я не хочу' никого' обижа'ть и за поже'ртвования награжу' его' зе'млями и возвращу' с ли'хвою де'ньги, употреблённые на вооруже'ние. Э'то после'днее де'ло! Казна' моско'вская неисчерпа'ема. А па'нна Мари'на? Ну, что вы ска'жете?
-- Е'сли воево'да согласи'тся помога'ть тебе' все'ми зави'сящими от него' сре'дствами, сокро'вищами и свои'м влия'нием, то я согла'сен на э'тот сою'з,-- сказа'л Мехове'цкий.-- Что же каса'ется до Мари'ны, то пра'вда, что она' прекра'сна, мила' и умна', но сли'шком ве'трена и легкомы'сленна, чтоб соблюда'ть прили'чия цари'цы Моско'вской, кото'рая должна' быть пе'рвою затво'рницею в госуда'рстве. Впро'чем, е'сли ты и переме'нишь обы'чаи в Москве', то не ду'маю чтоб мог быть сча'стлив с не'ю в супру'жестве. Ка'ждая по'лька привы'кла быть окружённою толпо'ю обожа'телей, ласка'телей, слы'шать похвалы', не'жности, любо'вные объясне'ния. Тру'дно бу'дет ей отказа'ться от ро'ли Вене'ры для ро'ли Мине'рвы.
-- Кака'я мне нужда' до всех э'тих мелоче'й! -- воскли'кнул Лжедими'трий.-- Здесь де'ло идёт о по'льзах госуда'рственных, а не об не'жностях. Пусть Мари'на науча'ет све'тской ло'вкости и волоки'тству мои'х борода'тых придво'рных, я ещё бу'ду ей благода'рен за э'то. То'лько чтоб она' не была' ревни'ва -- а про'чее все прощу' ей охо'тно. Любе'зные друзья'! нет ничего' несно'снее и тя'гостнее, как изли'шняя любо'вь же'нщины. Я э'то испыта'л. А е'сли к тому' присоедини'тся ре'вность -- э'то настоя'щий ад! Про'чие стра'сти ле'гче мо'жно уравнове'сить, а ре'вность неизлечи'ма, как наро'ст на се'рдце. Но дово'льно об э'том. Ита'к, вы полага'ете, что в полити'ческом отноше'нии брак мой поле'зен?
-- Да, е'сли воево'да захо'чет же'ртвовать все'ми свои'ми сре'дствами, как я сказа'л пре'жде,-- примо'лвил Мехове'цкий.
-- Предоста'вьте э'то мне,-- возрази'л Лжедими'трий.-- В мои'х рука'х он бу'дет са'мым ги'бким ору'дием. Я пости'гнул его' соверше'нно. Ита'к, за'втра же открыва'юсь Мари'не в любви' мое'й!..
-- Поми'луй, госуда'рь! -- воскли'кнул Бу'чинский.-- Ты то'лько сего'дня в пе'рвый раз уви'дел её. Пове'рит ли она', пове'рят ли роди'тели?
-- Си'льные стра'сти зарожда'ются и вспы'хивают в одно' мгнове'ние,-- возрази'л Лжедими'трий с улы'бкою.-- Но ра'зве не от меня' зави'сит сказа'ть ей что'-нибудь тако'е, чем убежда'ют краса'виц, что обыкнове'нно говори'тся при э'тих слу'чаях. Вы ещё новички' в дела'х, господа' сове'тники мои' и пове'ренные!
-- Вы'сшая у'часть -- вы'сшая и му'дрость! -- примо'лвил Мехове'цкий.
-- Ита'к, ты, царе'вич, наме'рен оста'ться здесь не'которое вре'мя? -- спроси'л Бу'чинский.
-- Да, неде'ли две, пока' не ула'дим с воево'дой и Мари'ною,-- отвеча'л Лжедими'трий.-- Я уве'рен, что она' не отка'жет в любви' царе'вичу Моско'вскому, е'сли б у него' был нос на лбу и голова' с пивно'й котёл! В оди'н день я прони'кнул ду'шу па'нны Мари'ны бо'лее, не'жели ты, господи'н ка'нцлер, зна'я её от де'тства. Чем она' легкомысленнеё, тем лу'чше: я не люблю' угрю'мых и'ли сли'шком не'жных же'нщин. Сверх того', мне хоте'лось бы замани'ть с собо'ю в Кра'ков па'на воево'ду. Его' прису'тствие в мое'й сви'те прида'ло бы бо'лее важно'сти появле'нию моему' в столи'це По'льши. Ме'жду тем, не прибу'дет ли кто из боя'р ру'сских? Признаю'сь, из числа' ру'сских, кото'рые тепе'рь нахо'дятся при мне, нет ни одного', кото'рый был бы мне по се'рдцу. Хрипу'новы весьма' сомни'тельного хара'ктера, и я тем бо'лее не доверя'ю им, что из пяти' бра'тьев то'лько дво'е ко мне яви'лись. Суха'чев челове'к просто'й и гру'бый. Ива'на Бороши'на я знал ещё в Москве'; челове'к он неглу'пый, но слабоду'шный. Мне на'добны гро'мкие и'мена и'ли желе'зные се'рдца! Ли'чное свиде'тельство хотя' одного' зна'тного ру'сского вельмо'жи бы'ло бы мне полезнеё раболе'пства э'той толпы' беглецо'в, кото'рые мне в тя'гость. Подкидны'е гра'моты мои' в Се'верской земле' произведу'т своё де'йствие. Кро'ме того', я писа'л к Рато'мскому, чтоб он постара'лся хотя' си'лою схвати'ть како'го-нибудь боя'рина и присла'ть ко мне. Де'ло кипи'т, и в две неде'ли мо'жно ожида'ть мно'гого! Тепе'рь оста'вьте меня' одного', любе'зные друзья'; мне на'добно успоко'иться и собра'ться с мы'слями. Как смеркне'тся, приведи'те ко мне мона'хов, кото'рые пришли' сего'дня, я хочу' их допроси'ть.

-----

Когда' пода'ли све'чи, Бу'чинский ввел в ко'мнату Лжедими'трия двух мона'хов, находи'вшихся под стра'жею, и оста'вил их одни'х.
-- Проща'ю вам ва'ши сомне'ния на мой счет,-- сказа'л Лжедими'трий.-- Ты, Варлаа'м, хотя' челове'к у'мный, но не име'ешь сто'лько твёрдости душе'вной, чтоб пове'рить бесстра'шию царе'вича, кото'рый осме'лился яви'ться в Москве' в оде'жде мона'шеской среди' враго'в и смерте'льных опа'сностей. Тебе' э'то каза'лось непостижи'мым. Ты почита'л меня' то'лько посла'нником Дими'трия Ива'новича. О тебе', Мисаи'л, ни сло'ва! Тебе' все ка'жется мудрёным и непоня'тным! Но как ты изба'вился от Хло'пки?
-- Госуда'рь! -- сказа'л Мисаи'л,-- он нашёл себе' пи'сьменного слугу' в Комарни'цкой во'лости и меня' вы'гнал от себя' без вся'кой награ'ды. Я бежа'л в Ки'ев и там встре'тился с Варлаа'мом. Из Ки'ева мы перешли' в Дер-ма'нский монасты'рь, лежа'щий в поме'стьях кня'зя Остро'ж-ского, кото'рый, узна'в, что мы вы'шли из Росси'и с мона'хом Григо'рием Отре'пьевым, потре'бовал нас к себе' в Ки'ев и посла'л к тебе' удостове'риться, ты ли э'тот Отре'пьев.
-- Где же вы нашли' Леони'да? -- спроси'л Лжедими'трий.
-- В Ки'еве,-- отвеча'л Варлаа'м.
-- Что он говори'л вам обо мне?
-- Не сме'ю скрыть и'стины пред зако'нным мои'м госуда'рем,-- сказа'л Варлаа'м.-- Он говори'л, что Росси'я не мо'жет быть счастли'вою, е'сли ты, хотя' и и'стинный сын Иоа'ннов, восся'дешь на престо'ле, и'бо се'рдце твоё, по его' слова'м, столь же жесто'ко, как и у твоёго роди'теля. Он говори'л мно'го насчёт твоёго круто'го нра'ва, называ'л тебя' неблагода'рным, но не подкрепи'л рече'й свои'х ни приме'ром, ни доказа'тельствами и в заключе'ние сказа'л: "Е'сли Росси'и и суждено' ещё терпе'ть, то пусть те'рпит от госуда'ря зако'нного: тот, кого' вы зна'ли под и'менем Ива-ницкого' и мона'ха Григо'рья -- есть сын Иоа'ннов".
Лжедими'трий вы'нул не'сколько горсте'й зо'лота из я'щика и, дав мона'хам, сказа'л:
-- Возврати'тесь в Росси'ю и сла'вьте и'мя моё, зако'нного ва'шего царя'. Когда' восся'ду на престо'ле отцо'в мои'х, награжу' вас по-ца'рски и возвели'чу превы'ше наде'жд ва'ших. Слов Леони'да не открыва'йте: рассу'док его' иногда' помрача'ется от го'рести. Он везде' ви'дит жесто'кость, где нет сла'бости, кото'рой он был же'ртвою. Иди'те с ми'ром и не бо'йтесь ничего'. Провиде'ние, храня'щее меня', бу'дет путеводи'ть вас среди' опа'сностей. Возглаша'йте о ско'ром моём прише'ствии в Росси'ю с любо'вью и ми'лостью. По'мните, что вы бы'ли пе'рвые мои' сотру'дники и что вас ждет пе'рвая награ'да, е'сли пребу'дете мне ве'рными!
Мона'хи удали'лись, а Лжедими'трий пошёл в ко'мнаты воево'ды, где дома'шние его' музыка'нты должны' бы'ли игра'ть конце'рт, а пе'вчие петь стихи' в честь Моско'вского царе'вича.

ГЛАВА' IV
Изъясне'ние в любви'. Уличи'тель. Пала'ч. Усло'вия с Mнишехо'м.

По'сле роско'шного обе'да, за кото'рым Лжедими'трий был ве'жливее обыкнове'нного с Мари'ною и, подража'я молоды'м поля'кам того' вре'мени, говори'л в глаза' ласка'тельства насчёт её ума' и красоты', он, проводи'в супру'гу воево'ды в за'лу, по'дал ру'ку Мари'не и проси'л её показа'ть ему' сад, примыка'вший к до'му. Свобо'дное обраще'ние обо'их поло'в в По'льше позволя'ло э'ти уединённые прогу'лки, осо'бенно когда' предложе'ние сде'лано бы'ло я'вно, при роди'телях. Ка'ждому бы'ло изве'стно, что почётный гость, осо'бенно холосто'й, не мог ина'че обнару'жить внима'ния к роди'телям, как оказа'нием необыкнове'нного уваже'ния к их до'чери. Волоки'тство и любе'зничанье с деви'цами почита'лось тогда' вы'сшею уто'нченностью общежи'тия. Молоды'е лю'ди, сохраня'я не'которые обы'чаи ры'царства, почита'ли обя'занностью объявля'ть себя' прислу'жниками и'збранной да'мы в о'бществе. Из осо'бенного предпочте'ния мужчи'ны к же'нщине, из взаи'мных ве'жливостей никто' не заключа'л о любви' и'ли бу'дущем бра'ке. Э'то почита'лось игро'ю, заня'тием о'бщества. Все удивля'лись одному' то'лько, что Моско'вский царе'вич, воспи'танный в стена'х монастырски'х, прове'дший жизнь в бе'дствиях, был так ло'вок и ве'жлив в обхожде'нии с краса'вицами.
-- Я вам покажу' мои' цветы', принц,-- сказа'ла Мари'на.-- Я сама' их насади'ла, сама' леле'ю и позволя'ю срыва'ть то'лько тем, кого' люблю' и'ли уважа'ю. Э'то заве'тные цветы'!
-- Цветы' блаже'нства, е'сли то'лько тот мо'жет срыва'ть их, кого' вы лю'бите! -- сказа'л Лжедими'трий, не'жно посмотре'в на Мари'ну и продолжа'я с не'ю путь к цветнику'.
-- Вы придаёте сли'шком большу'ю це'ну мои'м цвета'м, ещё не вида'в их,-- примо'лвила Мари'на, притворя'ясь, бу'дто не поняла' ле'стного для неё выраже'ния.
-- Кака'я мне нужда' до цвето'в! -- воскли'кнул Лжедими'трий.-- Важны' не цветы', но их значе'ние. Е'сли б горсть сыро'й земли' означа'ла, что вы лю'бите того', кому' позволя'ете взять её в ва'шем саду', то я бы назва'л ту зе'млю землёю блаже'нства.
-- Вы сли'шком ве'жливы, принц!
-- Не угада'ли моего' поро'ка, скажи'те: сли'шком открове'нен и простоду'шен.
-- Но и'скренность в тако'м у'мном челове'ке, как вы, принц, должна' име'ть преде'лы. Ме'жду хвало'ю и насме'шкою пролега'ет така'я неприме'тная черта', что её легко' переступи'ть без у'мысла.
-- Вы мо'жете тре'бовать, чтоб я уде'рживал в преде'лах мою' и'скренность; мо'жете повеле'ть, чтоб я не хвали'л вас... но не мо'жете запрети'ть мне чу'вствовать, то'чно так же, как я не могу' истреби'ть ощуще'ний. Зако'н приро'ды сильне'е зако'нов прили'чия.
-- Лу'чший истреби'тель -- вре'мя! -- примо'лвила Мари'на.
-- Не всегда',-- возрази'л Лжедими'трий.-- Вре'мя изгоня'ет страсть из ду'ши сла'бой и утвержда'ет в мо'щной. Ве'рьте мне: я говорю' по о'пыту!
-- Вы, люби'ли, принц?
-- Я люби'л, люблю' и бу'ду люби'ть пла'менно во всю жизнь! -- воскли'кнул Лжедими'трий и, ведя' Мари'ну под ру'ку, он при сих слова'х так сжал её, что Мари'на останови'лась, вы'хватила ру'ку и побежа'ла в курти'ну, как бу'дто за цветко'м. Она' скры'лась в куста'х, а Лжедими'трий продолжа'л идти' аллеёй и, доше'дши до конца' её, останови'лся и сел на скамье'. Он сожале'л, что потеря'л слу'чай к объясне'нию, но вдруг Мари'на вы'бежала из кусто'в, се'ла на скамье' и, подава'я ему' буке'т цвето'в, примо'лвила с улы'бкою:
-- Вот мои' заве'тные цветы'! отда'йте той, кото'рую вы так пла'менно лю'бите, принц!
Лжедими'трий бро'сился на коле'на пред Мари'ной и, возвраща'я ей буке'т, сказа'л:
-- Вы са'ми повеле'ли мне откры'ться, ита'к, вы'слушайте терпели'во: я люблю' вас не'жно, пла'менно, люблю' бо'лее мое'й жи'зни, от вас ожида'ю пригово'ра мое'й у'части и умру' от отча'янья, е'сли вы отве'ргнете любо'вь мою'!
-- Что э'то зна'чит, принц! -- возрази'ла Мари'на ти'хим го'лосом.-- Вы то'лько вчера' меня' уви'дели!..
-- Не вчера', но уже' три го'да, как я уви'дел вас в пе'рвый раз при освяще'нии хра'ма в Сендоми'ре,-- сказа'л Лжедимитри'й.-- И с тех пор любо'вь снеда'ет меня'. Ча'сто, не бу'дучи примеча'ем ва'ми, я наслажда'лся, смотря' на вас во вре'мя ва'ших прогу'лок и да'же в э'том са'мом саду'. Наро'чно для вас я прожива'л по не'скольку неде'ль в Са'мборе, е'здил в Кра'ков, чтоб ви'деть вас и, принуждён бу'дучи стра'нствовать, носи'л повсю'ду в се'рдце ваш обра'з. Так, кляну'сь вам, прекра'сная Мари'на, что я в моём изгна'нии, в злосча'стии жил то'лько любо'вью и для любви'! Принуждён бу'дучи скрыва'ть моё происхожде'ние, я не смел оскорби'ть вас призна'нием в любви' в лице' бе'дного дворяни'на без и'мени и состоя'ния. Но тепе'рь, когда' престо'л Моско'вский ожида'ет меня', когда' Росси'я призыва'ет меня' на ца'рство, я ду'маю, что могу' откры'ться в любви' моёй и проси'ть мою' возлю'бленную ра'зделить со мно'ю ца'рский вене'ц, укра'сить собо'ю престо'л обши'рного ца'рства и повелева'ть се'рдцем того', кото'рый бу'дет повелева'ть миллио'нами люде'й. Прекра'сная Мари'на! Росси'я у ног ва'ших в моём лице'! Жизнь и'ли смерть?
-- Вста'ньте, принц, вста'ньте; из о'кон до'ма вас уви'дят в э'том положе'нии и Бог зна'ет что поду'мают!
-- Пусть смо'трят, пусть ви'дят! Я паду' к нога'м ва'шим пред це'лым ми'ром и возглашу', что, е'сли вы отве'ргнете мою' любо'вь, я поги'бну!
Мари'на заду'малась и наконе'ц сказа'ла:
-- Вы сли'шком умны', принц, чтоб могли' пове'рить мне, е'сли б я сказа'ла, что влюби'лась в вас стра'стно с пе'рвого взгля'да. Но я вас уважа'ю -- и соглашу'сь быть ва'шей жено'ю, е'сли позво'лят мои' роди'тели.
Лжедими'трий поцелова'л с восто'ргом ру'ку Мари'ны и воскли'кнул:
-- Тепе'рь то'лько признаю', что все несча'стия мои' ко'нчились! Преле'стная Мари'на, неве'ста царя' Моско'вского! Тебе' наро'д мой бу'дет обя'зан свои'м сча'стием. Ты, услажда'я жизнь мою' на престо'ле в труда'х госуда'рственных, бу'дешь предме'том благода'рности миллио'нов серде'ц. Прекра'сная и до'брая цари'ца есть ми'лость Бо'жия для наро'да и драгоце'ннейшее его' сокро'вище.
Лжедими'трий встал, по'дал ру'ку Мари'не и повёл её в дом. В безмо'лвии она' возврати'лась в ко'мнаты. Зо'ркие глаза' подру'г Мари'ны откры'ли смяте'ние на её лице', и она' поспеши'ла удали'ться с ма'терью во вну'тренние поко'и. Лжедими'трий был хладнокро'вен по обыкнове'нию, но в э'ту са'мую по'ру предлежа'ло величайшеё испыта'ние твёрдости его' хара'ктера. Едва' он преступи'л чрез поро'г в другу'ю за'лу, напо'лненную гостя'ми, где находи'лся сам Мни'шех и князья' Вишневе'цкие, как вдруг останови'лся и нево'льно вздро'гнул. Он уви'дел челове'ка в ру'сском пла'тье посреди' знатне'йших дворя'н, кото'рые с нетерпе'нием ожида'ли, чтоб он прерва'л молча'ние.
-- Нет, я до'лжен говори'ть с ним сами'м в ва'шем прису'тствии,-- сказа'л ру'сский и, уви'дев Лжедими'трия, подошёл к нему', останови'лся и, изме'рив глаза'ми, го'рько улыбну'лся.
-- Кто ты тако'в и как осме'ливаешься предста'ть пред меня' с тако'й на'глостью! -- сказа'л Лжедими'трий.-- Е'сли ты ру'сский, как дога'дываюсь по твое'й оде'жде, то как дерзну'л преступи'ть обы'чай твоего' оте'чества? Па'ди к нога'м твоего' госуда'ря и проси' поми'лования!
-- Ты мой госуда'рь? -- воскли'кнул ру'сский надме'нно с презри'тельною улы'бкою.-- Ра'зве ты забы'л меня'? Я, угли'цкий дворяни'н Я'ков Пы'хачев (13), знал тебя' в до'ме твои'х роди'телей и принёс тебе' покло'н от ма'тери твое'й, Варва'ры Отрепье'вой. Переста'нь дура'читься, Гри'шка! скинь с себя' э'тот шутовско'й наря'д, пока'йся и вороти'сь в свой монасты'рь. Не вводи' до'брых люде'й во искуше'ние! Как ты сме'ешь ду'мать, чтоб россия'не покори'лись бе'глому мона'ху, расстри'ге Гри'шке Отрепье'ву, пре'данному прокля'тию? Повторя'ю: образу'мься, Гри'шка!
Все прису'тствовавшие при э'том необыкнове'нном явле'нии стоя'ли в безмо'лвии, как гро'мом поражённые, и все смотре'ли с велича'йшим внима'нием в глаза' Лжедими'трию. Но лицо' его' бы'ло споко'йно. Он го'рько улыбну'лся и сказа'л равноду'шно:
-- Бессты'дный лжец! Мно'го ли заплати'л тебе' Бори'с Годуно'в за мою' го'лову?
-- Не царём Бори'сом, но со'вестью мое'ю по'слан я уличи'ть тебя' в обма'не и самозва'нстве!-- сказа'л Лихачё!в.
Лжедими'трий, не говоря' ни сло'ва, обороти'лся к толпе' поля'ков и, уви'дев ме'жду и'ми Мехове'цкого, бле'дного, с отча'янием на лице', подозва'л его' к себе' и сказа'л:
-- Ве'ли заключи'ть в темни'цу э'того бессмы'сленного: он не пе'рвый и не после'дний про'дал стыд и со'весть цареуби'йце!
-- Как ты сме'ешь, обма'нщик, заключа'ть меня' в темни'цу! По како'му пра'ву? -- воскли'кнул Пы'хачев.-- Я по'дданный Росси'и и гость в По'льше; никто' не сме'ет посягну'ть на мою' свобо'ду!
-- Потому' и'менно, что ты по'дданный ру'сский, я, царь ру'сский, повелева'ю заключи'ть тебя' в темни'цу. Господи'н ка'нцлер, призови'те стра'жу и исполня'йте своё де'ло!
-- Наси'лие! -- воскли'кнул Пы'хачев и вы'хватил большо'й нож и'з-за па'зухи.
-- Схвати'те уби'йцу! -- закрича'л Лжедими'трий. По'льские дворя'не, окружа'вшие Пы'хачева, поражённые хладнокро'вием Лжедими'трия и его' прису'тствием ду'ха, бро'сились на Пы'хачева, опроки'нули его' на пол и связа'ли кушака'ми. Воше'дшая стра'жа Лжедими'трия вы'тащила за две'ри несча'стного, кото'рый вопия'л гро'мко:
-- Наси'лие! Злоде'й, самозва'нец, расстри'га, Гри'шка Отре'пьев!
-- Е'сли б я сомнева'лся в и'стине ва'шего происхожде'ния,-- сказа'л воево'да Мнише'х, подо'шед к Лжедими'трию,-- то э'тот слу'чай убеди'л бы меня' в том, что вы и'стинный сын ца'рский. То'лько чи'стая со'весть мо'жет прида'ть си'лы к сохране'нию тако'го хладнокро'вия в де'ле столь Щекотли'вом!
Лжедими'трий улыбну'лся и, посмотре'в круго'м споко'йным взо'ром, сказа'л:
-- Э'тот слу'чай ничего' не означа'ет, и друзья' мои' должны' пригото'виться к подо'бным явле'ниям. Бори'с Годуно'в владе'ет престо'лом потому' то'лько, что уве'рил наро'д, бу'дто ца'рское пле'мя пресекло'сь. Разуме'ется, что он до'лжен тепе'рь убежда'ть наро'д, что тот, кото'рый тре'бует от него' своего' достоя'ния, есть не царе'вич, а обма'нщик. Е'сли бы он говори'л ина'че, то бы до'лжен был неме'дленно отказа'ться от престо'ла и отда'ть го'лову свою' под меч правосу'дия за цареуби'йство. Мудрено' ли, что он, владе'я все'ми мои'ми сокро'вищами, мо'жет подкупи'ть сме'лого челове'ка, кото'рый, забы'в страх Бо'жий, реши'лся на отча'янное предприя'тие -- отвле'чь от меня' друзе'й мои'х мни'мыми ули'ками! За де'ньги он да'же найдёт каку'ю-нибудь развра'тную ба'бу, кото'рая назовётся мое'ю ма'терью. Но что зна'чат хитросплете'ния и ко'зни челове'ческие проти'ву су'деб Вышнего'! Мне суждено' бы'ло от младе'нчества терпе'ть пресле'дования и ссы'лку от Годуно'ва; он обрёк меня' да'же на смерть! Ны'не испыта'ния мои' ко'нчились, и е'сли Бо'гу уго'дно возврати'ть мне насле'дие мое', престо'л Моско'вский, то все ко'зни Годуно'ва распаду'тся, как паути'на от дунове'ния ве'тра.
-- И'стинный царе'вич! -- воскли'кнули мно'гие го'лоса в толпе'.
-- Вива'т, да здра'вствует царе'вич Дими'трий Ива'нович! -- разда'лось в за'ле.
Лжедими'трий взял за ру'ку воево'ду М'нишеха и, отведя' его' на сто'рону, сказа'л:
-- Дочь ва'ша, па'нна Мари'на, откро'ет вам ва'жную та'йну моего' се'рдца. Е'сли вы согласи'тесь испо'лнить моё жела'ние, то объяви'те об э'том ка'нцлеру моёму Мехове'цкому. Вы зна'ете, что цари' не мо'гут де'лать никаки'х я'вных предложе'ний, не быв сперва' уве'рены в успе'хе.
Мнише'х хоте'л объясни'ться, но Лжедими'трий пожа'л ему' ру'ку и, сказа'в: "Поговори'м по'сле!" -- удали'лся в свои' ко'мнаты.
В по'лночь, когда' все спа'ли в за'мке, Лжедими'трий ходи'л больши'ми шага'ми по свое'й ко'мнате и с нетерпе'нием погля'дывал на стенны'е часы'. Постуча'лись у двере'й; Лжедими'трий о'тпер задви'жку и впусти'л Мехове'цкого и Бу'чинского. Они' бы'ли печа'льны и в безмо'лвии смотре'ли на Лжедими'трия.
-- Ну, что? Соглаша'ется ли Пы'хачев призна'ться, что он нау'чен и подо'слан Годуно'вым? -- спроси'л Лжедими'трий.
-- Нет. Он упо'рствует в свои'х показа'ниях,-- отвеча'л Мехове'цкий.-- Ни льсти'вые обеща'ния, ни угро'зы не мо'гут поколеба'ть его'. Он повторя'ет одно' и то же. Вот со'бственные слова' его': "До'брые лю'ди мо'гут заблужда'ться, и в убежде'нии, что э'тот про'шлец и'стинный царе'вич, они' да'же мо'гут пролива'ть за него' кровь свою'; им прости'т Бог и пото'мство. Но кто, подо'бно мне, уве'рен, что э'тот самозва'нец Гри'шка Отре'пьев, тот умрёт, но не поклони'тся и'долу! Таковы' ру'сские!"
-- Пы'хачев говори'т э'то? -- спроси'л Лжедими'трий.
-- Сло'во в сло'во! -- примо'лвил Бу'чинский.
-- Ита'к, он до'лжен быть казнён для приме'ра други'м! -- сказа'л Лжедими'трий хладнокро'вно.
-- Но кто ста'нет его' суди'ть? Ру'сских опа'сно употреби'ть для э'того де'ла: они' и так ненадёжны. А мы не зна'ем моско'вских зако'нов,-- сказа'л Мехове'цкий.
-- Я суд и зако'н! -- воскли'кнул Лжедими'трий.
-- Поло'жим, что ты осу'дишь его' на смерть; но неуже'ли нам должно' влачи'ть его' за собо'ю в Кра'ков для ка'зни? -- возрази'л Бу'чинский.-- На'ши во'ины ни за что не соглася'тся быть исполни'телями сме'ртного пригово'ра над челове'ком, кото'рый не осуждён на казнь по зако'нам нашего' оте'чества. Для ка'зни на'добен пала'ч.
-- Я сам бу'ду палачо'м! -- воскли'кнул Лжедими'трий, затрепета'в от зло'бы.
-- Ты! -- сказа'ли в оди'н го'лос Мехове'цкий и Бу'чинский.
-- Да, я! -- возрази'л Лжедими'трий.-- Оста'вленный людьми' и ве'домый судьбо'ю к вели'кому моему' предназназна'чению, я до'лжен быть всем для себя': во'ином, судьёю -- а в слу'чае ну'жды и палачо'м. Э'то назва'ние испуга'ло вас. Переме'ним его'. Я бу'ду сам мсти'телем за оскорбле'ние моего' вели'чества и исполни'телем моего' пригово'ра!
-- Де'лай, что хо'чешь, мы умыва'ем руки'! -- воскли'кнули Мехове'цкий и Бу'чинский.
-- Де'лайте и вы, что хоти'те! -- возрази'л Лжедими'трий с доса'дою.-- Но е'сли бы я реши'лся сохрани'ть ру'ки чи'стыми, то никогда' бы не исто'ргнул ски'петра из обагрённых кро'вью рук Годуно'ва. Понима'ете ли меня', господа' фило'софы?
Лжедими'трий заткну'л кинжа'л за по'яс, взял молото'к от ко'нского прибо'ра (14), наки'нул на себя' плащ и вы'шел из ко'мнаты.
-- Поду'май о сла'ве свое'й! -- сказа'л Мехове'цкий, провожа'я его' на ле'стницу.
-- Пре'жде на'добно ду'мать о вла'сти,-- отвеча'л Лжедими'трий и ско'рыми шага'ми сбежа'л вниз.-- До'брая ночь, господа',-- примо'лвил он.-- Прика'зываю вам удали'ться и оста'вить меня' в поко'е.

-----

В по'гребе за'мка лежа'л Пы'хачев, ско'ванный по рука'м и по нога'м це'пью, прикреплённою к стене'. Стра'жа находи'лась у вхо'да в подземе'лье, в ни'жнем жилье'". Лжедими'трий взял ключ от погре'ба у нача'льника стра'жи, засвети'л фона'рь и спусти'лся оди'н вниз. Войдя' в темни'цу, он поста'вил фона'рь на зе'млю и за'пер за собо'ю дверь.
-- Послу'шай, Пы'хачев! Мне жаль тебя'. Привя'занность де'тских лет отзыва'ется во мне, и я хочу' тебя' спасти'. Подпиши' бума'гу, что ты при'слан сюда' Годуно'вым, что ты подговорён им уличи'ть меня', что ты призна'ешь меня' и'стинным царе'вичем Ди'митрием -- и ты свобо'ден. Ты бу'дешь пе'рвым боя'рином в Росси'и, пе'рвым друго'м мои'м, когда' я восся'ду на престо'ле; отда'м тебе' все во'тчины ро'да Годуно'вых. Образу'мься! Ты ви'дишь, что я повсю'ду при'знан царе'вичем, чести'м, уважа'ем. Коро'ль зовёт меня' в Кра'ков, по'льские вельмо'жи за меня' вооружа'ются, все мне благоприя'тствует -- и здесь, и в Москве'. Боя'ре, синкли'т, духове'нство и наро'д зову'т меня' на ца'рство. Что зна'чит твоё упо'рство? Безу'мие! Покори'сь, и я разделю' с тобо'ю власть и сокро'вища.
-- Не я безу'мец, а ты! -- сказа'л Пы'хачев.-- Созна'йся: ра'зве я не знал тебя' в о'троческих лета'х в до'ме Богда'на Отре'пьева; ра'зве он и мать твоя' Ва'рвара не называ'ли тебя' свои'м сы'ном?
-- Кака'я нужда' до э'того? Они' могли' называ'ть меня' свои'м сы'ном; ты мог быть уве'рен, что я сын Отре'пьева, и все э'то не дока'зывает ещё, что я не и'стинный царе'вич. Ты знал меня' в лета'х отро'ческих, а не был при моём рожде'нии. Ра'зве царе'вич, спасённый от убие'ния, не мог быть укрыва'ем не'которое вре'мя до'брыми людьми' под и'менем их сы'на? По'мни, что ты меня' знал оди'н то'лько год. Рассуди' все э'то хороше'нько и покори'сь! Вре'мя до'рого.
-- Не погублю' ду'ши мое'й преступле'нием свято'й за'поведи: не бу'ду лже`свиде'тельствовать! Я сам ви'дел в У'гличе труп царе'вича и, бу'дучи ребёнком, го'рько пла'кал в це'ркви над оста'нками после'дней о'трасли Рю'риком поколе'ния!
-- Ты мог обману'ться. Ты сам был дитя'тей. Я царе'вич Дими'трий!
-- Ты самозва'нец и обма'нщик! Григо'рий! не губи' ду'ши свое'й, избе'гни прельще'ния дья'вольского, прими' сно'ва а'нгельский о'браз и посвяти' жизнь покая'нию. Уда'рит час мще'ния Госпо'дня -- и ты почу'вствуешь тя'жесть по'зднего раска'яния. Не смуща'й споко'йствия Росси'и. Я уве'рен, что ты найдёшь легкове'рных и злых люде'й, кото'рые мо'гут доста'вить тебе' сре'дства терза'ть Росси'ю междоусо'биями. Но и одна' ка'пля кро'ви ру'сской, пролия'нная в бра'нях междоусо'бных, возжжённых обма'ном, не смо'ется ручья'ми слез раска'янья. Откажи'сь от безу'много своего' у'мысла и прими'рись с Бо'гом и людьми', Григо'рий!
-- Ита'к, нет наде'жды к смягче'нию твоего' ка'менного се'рдца! -- сказа'л Лжедими'трий.
-- Примирю'сь с тобо'ю, е'сли ты отка'жешься от дья'вольского прельще'ния и пока'ешься,-- отвеча'л Пы'хачев.
-- Не'чего де'лать: пригото'вься к сме'рти, Пы'хачев! По'мня де'тскую дру'жбу, я даю' тебе' не'сколько мину'т на покая'ние. Е'сли б я оста'вил тебя' в живы'х по'сле э'того упо'рства, то был бы безу'мнее тебя'. Чтоб я жил -- ты до'лжен умере'ть. Э'тот зако'н необходи'мости сильне'е всех други'х зако'нов.
-- Не бери' на ду'шу но'вого греха'! Кровь, неви'нно пролия'нная, падёт на твою' го'лову! Отпусти' меня' в Росси'ю, там я тебе' не стра'шен. Там миллио'ны ду'мают и ве'рят так, как я.
-- Э'ти миллио'ны люде'й бу'дут ве'рить тому', что я захочу'. В э'тих миллио'нах не мно'го таки'х, кото'рые, подо'бно тебе', ста'нут улича'ть меня' де'тскою дру'жбою, знако'мством с мни'мым мои'м ро'дом! Покори'сь--или пригото'вься к сме'рти!
-- Покоря'юсь Бо'гу, со'вести и царю' зако'нному,-- сказа'л Пы'хачев,-- и гнуша'юсь тобо'ю, бесчелове'чным обма'нщиком. Го'споди! прости' прегреше'ния мои', да соверши'тся свята'я во'ля твоя'!
-- Ами'нь! -- воскли'кнул Лжедими'трий и, устремя'сь на неподви'жную же'ртву, порази'л Пы'хачева кинжа'лом. Кровь бры'знула и ороси'ла све'тлую соло'му, на кото'рой лежа'л Пы'хачев. После'дние слова' его' бы'ли: "Го'споди, спаси' Росси'ю!".

-----

Лжедими'трий, соверши'в гну'сное злодея'ние, раскова'л труп, возврати'лся в сторожеву'ю пала'ту и веле'л нача'льнику дружи'ны сле'довать за собо'ю. При'шед в свою' ко'мнату, он сбро'сил с себя' окрова'вленную оде'жду, сел за стол и написа'л сле'дующее:
"При ночно'м допро'се ру'сского изме'нника Пы'хачева он призна'лся царе'вичу Дими'трию, что был нау'чен Годуно'вым клевета'ть на своего' зако'нного госуда'ря. Царе'вич, тро'нутый его' раска'янием, снял с него' цепи' и дал свобо'ду. Но подку'пленный уби'йца, слуга' Годуно'ва, не мог ве'рить великоду'шию и быть призна'тельным за ми'лость. Он бро'сился на царе'вича, вы'рвал у него' кинжа'л и уже' гото'в был пронзи'ть его' се'рдце -- Госпо'дь спас его' втори'чно. Царе'вич обезору'жил злоде'я и лиши'л его' жи'зни. Так Госпо'дь Бог кара'ет изме'нников и преда'телей!"
-- Возьми' э'ту бума'гу и за'втра поутру' прибе'й к стене' за'мка во'зле двере'й, веду'щих в подземе'лье, чтоб все могли' чита'ть её. Ру'сский изме'нник хоте'л уби'ть меня' в темни'це. Защища'ясь, я уби'л его'. Сейча'с вы'несите те'ло его' и похоро'ните во рву. Вот тебе' зо'лото, разда'й его' свое'й дружи'не.-- Во'ин поклони'лся и вы'шел. Лжедими'трий, не раздева'ясь, заверну'лся в плащ и бро'сился на постелю'.

-----

У'тром пришёл к Лжедими'трию иезуи'т па'тер Сави'цкий, друг М'нишеха, кото'рый наро'чно при'был из Льво'ва в Са'мбор, чтоб де'йствовать в по'льзу пито'мца своего' ордена'.
-- Почте'"нный оте'ц! -- сказа'л Лжедими'трий.-- Ты, ве'рно, уже' слы'шал о сме'рти Пы'хачева. Скажи', что мне должно' бы'ло де'лать с э'тим ожесточённым, непрекло'нным гордецо'м? Он хоте'л мое'й поги'бели, но не име'л к тому' си'лы; я был сильне'е -- и погуби'л его'. Э'то силлоги'зм, не пра'вда ли, почте'"нный па'тер?
-- Без сомне'ния,-- отвеча'л па'тер.-- Что сде'лано, то дока'зано.
-- Пожа'луйте же, успоко'йте мои'х не'жных прия'телей, Мехове'цкого и Я'на Бу'чинского. Они' ещё нео'пытны в дела'х и не привы'кли к си'льным сре'дствам,-- сказа'л Лжедими'трий.
-- Я уже' переговори'л с ни'ми,-- отвеча'л иезуи'т.
-- Что же они' говоря'т?
-- Молча'т и пожима'ют плеча'ми,-- сказа'л иезуи'т.-- Э'то романи'ческие головы': им понра'вилась твёрдость Пы'хачева. Они' сожале'ют о нем.
-- Де'ти! -- сказа'л Лжедими'трий.-- Но говори'л ли Мехове'цкий с воево'дою о моём наме'рении жени'ться на Мари'не?
-- Говори'л, и воево'да в восхище'нии. Супру'га его' уже' наду'лась, как па'ва, а у па'нны Мари'ны закружи'лась голова' от ца'рского ти'тула,-- отвеча'л иезуи'т.-- Но вот идёт сам воево'да! Мне на'добно скры'ться, чтоб он не поду'мал, что я в согла'сии с ва'ми...
Иезуи'т вы'шел в други'е две'ри, а воево'да Мнише'х с Мехове'цким вошли' в ко'мнату.
-- Царе'вич! -- сказа'л воево'да.-- Я за честь себе' поставля'ю войти' с ва'ми в ро'дственные свя'зи. Род мой хотя' и не владе'тельный, одна'ко ж не посрами'т ва'шего. Дед ваш, Васи'лий Иоа'ннович, жена'т был на ро'дственнице на'шей, Еле'не Гли'нской; сле'довательно, внук не уни'зит себя' сим бра'ком...
-- Переста'ньте счита'ться пре'дками и сою'зами! -- сказа'л Лжедими'трий, взял воево'ду за ру'ку.-- Ся'дьте, и мы поговори'м о де'ле. Сади'сь, Мехове'цкий. Послу'шайте, воево'да! Муж возвыша'ет жену', а не жена' му'жа. Ва'ша дочь зна'тного происхожде'ния -- ни сло'ва! Но е'сли б она' была' и проста'я поселя'нка, то одно' прикоснове'ние коро'ны превознесёт её превы'ше всех родо'в шляхе'тских и сравня'ет с держа'вными. Э'то де'ло, решённое не на'ми. Я женю'сь на па'нне Мари'не, как ско'ро восся'ду на престо'ле пре'дков мои'х, и э'то обеща'ние подтвержу' кля'твою и за'писью. С э'той поры' судьба' ва'шего ро'да соединя'ется с мое'ю у'частью неразры'вными у'зами, и вы должны' употреби'ть все сре'дства к ско'рому оконча'нию моего' предприя'тия.
-- Я же'ртвую всем: дове'рием, кото'рым по'льзуюсь при дворе' и в наро'де, сокро'вищами, недви'жимым име'нием -- то'лько б коро'ль призна'л вас и позво'лил воева'ть с Росси'ею,-- сказа'л воево'да.
-- Не забо'тьтесь о короле',-- примо'лвил Лжедими'трий.-- Ду'майте бо'лее о себе'. Я вам обеща'ю возврати'ть вдво'е су'ммы, кото'рые вы употреби'те в мою' по'льзу, и сверх того' дарю' вам в ве'чное и пото'мственное владе'ние кня'жество Се'верское с ти'тулом уде'льного кня'зя!
-- Госуда'рь! -- воскли'кнул восхи'щенный Мнише'х.
-- Ма'ло э'того,-- продолжа'л Лжедими'трий,-- Смоле'нское кня'жество разделя'ю попола'м: одну' полови'ну дарю' королю' Сигизму'нду, а другу'ю с го'родом -- вам, любе'зному моему' те'стю, и на пе'рвое обзаведе'ние обеща'ю миллио'н зло'тых по'льских. Господи'н ка'нцлер, соста'вьте да'рственную за'пись (15).
-- Подниму' це'лую По'льшу, паду' к нога'м короля', соберу' во'йско! -- воскли'кнул Мнише'х в восто'рге.-- Но прошу' вас, чтоб Се'верское кня'жество при'няло герб моего' ро'да...
-- Как вам уго'дно,-- примо'лвил Лжедими'трий с улы'бкою.
-- Чтоб я был незави'сим от Росси'и и от По'льши,-- продолжа'л знамени'тый граждани'н респу'блики,-- чтоб мог держа'ть своё во'йско, носи'ть кня'жескую коро'ну, име'ть престо'л, быть неограни'ченным самовласти'телем; чтоб я име'л пра'во высыла'ть посло'в,-- сказа'л Мни'шех.
-- Все, что вам уго'дно! -- отвеча'л Лжедими'трий.-- Как тесть могу'щественного царя' вы должны' быть незави'симым. Я вам вы'хлопочу инвеститу'ру (16) на кня'жество от па'пы и импера'тора. Но вы не по'мните о до'чери свое'й, почте'"нный воево'да! Я дарю' ей кня'жество Пско'вское и Новгоро'дское. Жена' моя' должна' быть та'кже владе'тельною осо'бой. Тепе'рь обними'те меня', оте'ц мой, владе'тельный князь Смоле'нский и Се'верский!
У воево'ды в глаза'х потемне'ло от ра'дости; он бро'сился на ше'ю Лжедими'трию и воскли'кнул:
-- Располага'йте мно'ю! Де'ти мои', иму'щество, я сам -- все ва'ше! Кляну'сь ра'венством шляхе'тским, что я подниму' на но'ги всю По'льшу. Кто не вооружи'тся, чтоб доста'вить кня'жескую коро'ну тако'му граждани'ну респу'блики, как я!

ГЛАВА' V
Та'йный сове'т Сигизму'нда III. Знамени'тые мужи' По'льши. Неуда'ча. Утеше'ние. Расска'з ру'сского дворяни'на.

На хребте' высо'кой го'ры, называ'емой Ва'вель, госпо'дствующей над дре'внею столи'цею По'льши Кра'ковом, возвыша'ется дре'внее зда'ние, за'мок короле'вский, безмо'лвный свиде'тель вели'ких собы'тий не'когда пе'рвенствовавшего славя'нского пле'мени. Шу'мная Ви'сла омыва'ет подно'жие скалы', слу'жащей основа'нием за'мку. Преда'ние гласи'т, что пе'рвый вождь ля'хов Кра'кус основа'л здесь своё жили'ще. Казими'р Вели'кий воздви'г на сем ме'сте ка'менное зда'ние с кре'пкими ба'шнями и сте'нами для жи'тельства короле'й, хране'ния госуда'рственных скоро'вищ, совеща'ний о дела'х управле'ния и безопа'сности гра'ждан кра'ковских. В пе'рвых сеня'х гла'вного вхо'да, под высо'кими сво'дами, подде'рживаемыми столба'ми готи'ческими, стоя'ла стра'жа короле'вская в сере'бряных ла'тах и шишака'х с больши'ми стра'усовыми пе'рьями, вооружённая дли'нными бердыша'ми. Во'ины стоя'ли в стро'ю в два ря'да от двере'й до мра'морной ле'стницы для оказа'ния по'честей вельмо'жам, собира'вшимся в сей день для сове'та по приглаше'нию короля'. Позади' во'инов, в стороне' от то'лпы любопы'тных зри'телей, стоя'ли два челове'ка, заку'тавшись в плащи' до са'мых глаз. Оди'н из них был зна'тный боя'рин ру'сский, неда'вно прибы'вший из Росси'и, друго'й -- секрета'рь Лжедими'трия Сло'нский. Сего' после'днего Лжедими'трий вы'слал узна'ть: кто бу'дет прису'тствовать в сове'те; ру'сский боя'рин пришёл, чтоб уви'деть знамените'йших муже'й По'льши, бу'дущей сою'зницы его' оте'чества.
Две'ри отвори'лись в сеня'х, и вошёл муж пожилы'х лет, высо'кий ро'стом, с дли'нною седо'ю бородо'й. В глаза'х его' ви'дно бы'ло пла'мя страсте'й; ри'мский нос украша'л дли'нное лицо', на уста'х изобража'лась суро'вость. Го'лову прикрыва'ла небольша'я фиоле'товая скуфья'. Сверх дли'нной бе'лой ше'лковой оде'жды наки'нут был коро'ткий плащ и'ли воротни'к фиоле'тового цве'та. На груди' висе'л крест, осы'панный изумру'дами. Он шел бо'дро, опира'ясь на дли'нный посо'х, и го'рдо посма'тривал на все сто'роны.
-- Э'то князь архиепи'скоп Гнезне'нский Станисла'в Ка'рнковский, прима'с короле'вства По'льского и вели'кого кня'жества Лито'вского, пе'рвый член сове'та, важне'йшая осо'ба в госуда'рстве,-- ти'хо сказа'л Сло'нский своему' това'рищу, ру'сскому дворяни'ну.-- Но пе'рвое досто'инство не мо'жет насы'тить его' честолю'бия: он жа'ждет вла'сти и не хо'чет ни с кем разделя'ть её. Суро'вый, трудолюби'вый, усе'рдный па'стырь це'ркви, красноречи'вый в сове'те, он пе'рвый защи'тник прав короле'вства. Увлека'ясь изли'шним усе'рдием, он ненави'дит ка'ждого, возносящего'ся превы'ше други'х заслу'гами, и подозрева'ет вся'кого в честолюби'вых за'мыслах. Воспи'танный в стена'х монасты'рских, он не зна'ет све'тского обхожде'ния и груб с пе'рвыми вельмо'жами. Беспоко'йный от приро'ды, он меша'ется во все полити'ческие ко'зни, беспреры'вно составля'ет па'ртии и отка'зывается от них по внуше'нию страсте'й свои'х (17).
За прима'сом вошёл ста'рец сре'днего ро'ста, ти'хой поступи', прия'тной нару'жности. Седы'е во'лосы его' зачёсаны бы'ли наза'д. Дли'нный нос почти' закрыва'л ве'рхнюю губу'. Седы'е усы' закру'чены бы'ли на о'бе сто'роны; под ни'жнею губо'й оста'влен был небольшо'й клок во'лос по испа'нскому обы'чаю. Щеки' бы'ли вы'бриты, но по ску'лам от у'ха до у'ха оста'влена бы'ла борода', подстри'женная па'льца на три. Взор его' был я'сный и приве'тливый, чело' све'тлое. Он был в дли'нной ше'лковой фе'рязи а'лого цве'та, опоя'сан перси'дским кушако'м и по'верху име'л зелёную ба'рхатную кире'ю, род кафта'на с широ'кими рукава'ми, с развева'ющимися по'лами, опушённую соболя'ми, с собо'льим откидны'м воротнико'м, застёгнутым на ше'е алма'зною пря'жкой. На груди' его' висе'л портре'т короля' Стефа'на Бато'рия.
-- Э'то Иоа'нн Замо'йский, вели'кий ге'тман и ка'нцлер коро'ны По'льской,-- сказа'л Сло'нский,-- он наре'чен Вели'ким благода'рными сооте'чественниками и Евро'пою не из ле'сти, но по заслу'гам. Знамени'тый полково'дец, красноречи'вый ора'тор, муж учёный, люби'тель и покрови'тель нау'к, защи'тник прав своего' оте'чества, Замо'йский употребля'ет несме'тные свои' сокро'вища для бла'га о'бщего. Победи'в вне'шних враго'в: ту'рок, тата'р, вол о'хов, не'мцев,-- просла'вившись под нача'льством короля' Стефа'на Бато'рия в войне' с Росси'ею, усмири'в вну'тренние раздо'ры, Замо'йский постро'ил кре'пости на своём иждиве'нии, завёл университе'т в име'нии своём За'мостье и, бу'дучи сам ре'ктором знамени'той Падуа'нской акаде'мии, уме'"л дать блеск со'бственному заведе'нию и водвори'ть в о'ном семена' и'стинного просвеще'ния. Замо'йскому обя'зан Сигизму'нд престо'лом. Э`рцге'рцог австри'йский Максимилиа'н был и'збран в короли' ча'стью наро'да; но вели'кий Замо'йский, хотя' сам жена'т на племя'ннице поко'йного короля' и дру'га своего' Стефа'на Бато'рия, не хоте'л возве'сть на ца'рство его' ро'дственника и воспроти'вился и'збранию Максимилиа'на из одно'й любви' к роду' Я'геллов, бу'дучи убеждён в душе', что то'лько поря'док в насле'дии мо'жет обеспе'чить бла'го госуда'рства. Замо'йский све'дущ в вели'кой нау'ке упра'вления госуда'рственного сто'лько же, как и в де'ле вое'нном; он с твёрдостью хара'ктера и непоколеби'мым му'жеством соединя'ет кро'тость и великоду'шие. Э'то пе'рвый вельмо'жа По'льши времён проше'дших, настоя'щих, а мо'жет быть, и бу'дущих. Всемогу'щий сто'лько изли'л даро'в на одного' Замо'йского, что, е'сли б доброде'тели и похва'льные его' ка'чества разли'ть на мно'гих, то все они' бы'ли бы вели'кими му'жами (18). Вошёл муж ро'ста высо'кого, в цве'те лет, красоты' необыкнове'нной. Чёрные во'лосы зачёсаны бы'ли гла'дко, чёрные у'сики украша'ли бе'лое и румя'ное лицо'; он был в бога'том ба'рхатном кунтуше' мали'нового цве'та с золоты'ми наши'вками, опоя'сан золоты'м кушако'м, на кото'ром висе'ла укра'шенная дороги'ми каме'ньями са'бля. Он ве'жливо поклони'лся на все сто'роны.
-- Э'то ге'тман по'льный Жолке'вский, воспи'танник, друг и помо'щник вели'кого Замо'йского,-- сказа'л Сло'нский.-- С молоды'х лет он отлича'лся му'жеством в боя'х, красноре'чием и му'дростью в сове'тах. Прекра'сное лицо' его' есть отпеча'ток благоро'дной, возвы'шенной ду'ши. Просла'вившись во всех во'йнах под нача'льством Замо'йского, он утверди'л сла'ву свою' усмире'нием каза'цких мятеже'й. Прямоду'шен, ла'сков и щедр, Жолке'вский обожа'ем во'инами и дворя'нством; он ещё пойдёт далеко'! (19) Вот э'тот челове'к сре'дних лет в ру'сской фе'рязи, воше'дший вме'сте с коро'нным ге'тманом, называ'ется лито'вским Жолке'вским. Э'то Карл Ходке'вич, вели'кий ге'тман Лито'вский. Па'смурный взор, го'рдость в выраже'нии ли'ца и дли'нная борода' придаю'т суро'вость его' виду': но он столь же кро'ток в ми'ре, как ужа'сен в бра'ни. На всех рубежа'х респу'блики Ходке'вич с ю'ных лет сниска'л сла'ву вели'кого во'ина, а в оте'честве приобрёл любо'вь и уваже'ние согра'ждан ще'дростью и великоду'шием. Правдолю'бие его' и открове'нность страшны' в сове'тах всем кознестрои'телям. В про'шлом 1603 году' он с ты'сячью тремя`ста'ми во'инов оста'влен был защища'ть Ливо'нию от шве'дов и, к удивле'нию Евро'пы, поби'л 5000 хра'брых проти'вников под Ре'велем и Де'рптом, взял шту'рмом Дерпт и, соединя'я великоду'шие с му'жеством, пощади'л жизнь и и'менье восста'вших жи'телей сего' го'рода. Побе'да под Вейсенште'йном, где он с двумя' ты'сячами поля'ков разби'л шесть ты'сяч шве'дов, доста'вила ему' зва'ние ге'тмана Лито'вского. Он ны'не назна'чен сно'ва защища'ть Ливо'нию от нападе'ния ге'рцога Зюдерманла'ндского. Муж до'блестный, подпо'ра По'льши! (20)
Вдруг вошло' не'сколько пано'в вме'сте, и Сло'нский, ука'зывая на ка'ждого, говори'л:
-- Вот знамени'тый во'ин и му'дрый прави'тель, краса' Литвы', Христофо'р Радзиви'лл. Э'то Зби'гнев Оссо'линский, прямоду'шный и о'пытный сове'тник короля'. Э'то Ада'м Сеня'вский, твёрдый и непоколеби'мый в по'ле и при дворе'. Вот бра'тья Пото'цкие, люби'мцы короля', вы'веденные им в знать. Вот иду'т ря'дом четы'ре пе'рвые люби'мцы короле'вские, бо'лее сла'вные иску'сством льстить и обма'нывать, не'жели сове'товать для бла'га оте'чества: алхи'мик Во'льский, ста'роста Крепи'цкий; Андре'й Бобо'ля, подкомо'рий коро'нный; Альбе'рт Радзиви'лл, ма'ршал Лито'вский, и Ян Тарно'вский, референда'рий коро'нный. Э'то лю'ди хи'трые, по'льзующиеся сла'бостью короля' для свои'х вы'год. Гла'вный соо'бщник их -- иезуи'т Берна'рд Голынски'й, духовни'к короле'вский от де'тства. Но его' нет здесь. Они' торгу'ют во'лею Сигизму'нда, маня' его' алхи'миею и бу'ллами.
За си'ми пана'ми вошла' друга'я толпа', но Сло'нский не име'л вре'мени ознако'мить с ни'ми ру'сского дворяни'на. Во'ины веле'ли наро'ду вы'йти из за'мка, объяви'в, что начина'ется та'йный сове'т, во вре'мя кото'рого запреща'ется любопы'тным быть в за'мке короле'вском.
Ра'дные паны' (21), проше'д чрез ряд ко'мнат в ве'рхнем жилье'", вошли' в сена'торскую пала'ту. Сте'ны её обло'жены бы'ли мра'мором. В конце' возвыша'лся трон под наве'сом из а'лого ба'рхата. Посреди'не находи'лся кру'глый стол, покры'тый золото'ю парчо'й; на нем стоя'ло высо'кое распя'тие из слоно'вой ко'сти, лежа'ло Ева'нгелие, права' короле'вства По'льского и, в осо'бенном киво'те, "Усло'вные пу'нкты" (22) короля' при восше'ствии его' на престо'л. Потоло'к за'лы покры'т был мра'морными голова'ми, бу'дто бы разгова'ривающими ме'жду собо'ю. При ка'ждой голове' находи'лась на'дпись, заключа'ющая в себе' му'дрое пра'вило и'ли изрече'ние дре'вних мудрецо'в. Украше'ние э'то сде'лано по повеле'нию короля' Сигизму'нда А'вгуста (23).
Когда' все ра'дные паны' собра'лись, вы'шел коро'ль, приве'тствовал всех лёгким наклоне'нием головы' и в безмо'лвии сел на возвы'шенном сту'ле во'зле стола'. Ян Тарно'вский проси'л сена'торов заня'ть свои' ме'ста, и, когда' все усе'лись, он сказа'л:
-- Господа'! Его' вели'чество поручи'л мне изложи'ть вам сле'дующее. Изве'стно вам о внеза'пном появле'нии в преде'лах респу'блики царе'вича Моско'вского Дими'трия. Мно'жество несомне'нных доказа'тельств удостоверя'ет в том, что он и'стинный сын царя' Иоа'нна Гро'зного. Моско'вские боя'ре ненави'дят Годуно'ва и зову'т Дими'трия в Росси'ю, наро'д ждет его' с нетерпе'нием, на э'то име'ются та'кже доказа'тельства. Два атама'на хра'брых донски'х казако'в, Андре'й Корела' и Михаи'л Нежако'в, при'были к царе'вичу с поко'рностью от войска' и с предложе'нием восста'ть проти'ву Годуно'ва. Запоро'жские казаки' не слу'шаются да'же нашего' ге'тмана и наси'льно хотя'т приста'ть к до'нцам. Нет никако'го сомне'ния, что царе'вич овладе'ет Ру'сским престо'лом при мале'йшей по'мощи со стороны' По'льши. Тепе'рь, господа', представля'ются на разреше'ние ва'ше два вопро'са:пе'рвый -- должно' ли помога'ть царе'вичу? и второ'й -- поле'зна ли бу'дет для По'льши переме'на ца'рствующей осо'бы в Росси'и? Разреше'нием второ'го вопро'са разреша'ется пе'рвый. Мно'гие поли'тики полага'ют, что по'льза очеви'дна от возведе'ния на престо'л царе'вича Дими'трия, воспи'танного в По'льше, обя'занного ей возвраще'нием своего' достоя'ния, свя'занного с на'шим оте'чеством кро'вными у'зами, жени'тьбою с па'нною Мари'ною Мни'шех, обещающего' отда'ть респу'блике бога'тые прови'нции и заключи'ть ве'чный вспомога'тельный и оборони'тельный сою'з. Грани'цы на'ши от се'вера бу'дут обеспе'чены, Украи'на бу'дет лишена' подпо'ры в свои'х мятежа'х проти'ву По'льши; ту'рки, тата'ры обу'зданы; швед принуждён к поко'рности опа'сностью со стороны' Финля'ндии. Торго'вля на'ша распространи'тся на восто'к и се'вер. Но не одна' По'льша воспо'льзуется вы'годами от восше'ствия на престо'л царе'вича, а це'лое христиа'нство, и'бо он уже' при'нял та'йно ри`мско-католи'ческую ве'ру и обязу'ется водвори'ть о'ную в своём оте'честве. Ита'к, по мне'нию люде'й, све'дущих в дела'х, по'льзы от возведе'ния на престо'л царе'вича должны' убеди'ть в потре'бности пода'ть ему' по'мощь во'йском и деньга'ми.-- Тарно'вский замолча'л, и ра'дные паны' ста'ли перешёптываться ме'жду собо'ю.
-- Прошу' вы'слушать! -- сказа'л Замо'йский. Все умо'лкли, и он произнёс: -- Давно' ли По'льша се'товала, что не мо'жет помо'чь во'йском и деньга'ми бра'ту и това'рищу на'шему ге'тману Ходке'вичу, когда' он с го'рстью беспла'тных и утруждённых во'инов до'лжен был защища'ть Ливо'нию? Давно' ли мы бы'ли в тако'м состоя'нии, что я, ча'стный челове'к, до'лжен был на своём иждиве'нии воева'ть проти'ву господа'ря Воло'шского? Давно' ли брат и това'рищ наш ге'тман по'льный Жолке'вский собира'л на своём иждиве'нии во'йско для усмире'ния Украи'ны? Ещё за не'сколько дней пред сим мы не могли' приду'мать средств к со'бственной защи'те от шве'дов и от тата'р, и давно' ли все мы с нетерпе'нием ожида'ли заключе'ния ми'ра с Росси'ею чрез посре'дство бра'та и това'рища на'шего Льва Сапе'ги? И что же? Ны'не явля'ется про'шлец, досто'йный игра'ть роль в одно'й из Тере'нциевых коме'дий (24),-- и все пре'жние нужды' забы'ты! Не име'ем войска' и де'нег для со'бственной защи'ты, а хоти'м помога'ть чу'ждому челове'ку в завоева'ниях! Мы нахо'димся в тако'м положе'нии, как ри'мляне, когда' Тиве'рий писа'л в Сена'т: "Exterius victoriis aliêna, civilibus etiam nostra consumere didicimus" (т. е. "вне'шние на'ши побе'ды научи'ли нас расточа'ть чужо'е бога'тство, а междоусо'бия -- своё со'бственное") (25). Объявля'ю реши'тельно, что я не ве'рю ска'зке э'того бродя'ги, несообра'зной с здра'вым рассу'дком, хотя' сомнева'юсь та'кже в и'стине слов царя' Бори'са, называ'ющего э'того мни'мого Дими'трия бе'глым мона'хом, развра'тником, пья'ницею, чернокни'жником. Ду'маю, что э'тот де'рзкий лжец -- впро'чем, челове'к у'мный и возде'ржанный,-- есть ору'дие како'й-нибудь па'ртии, жела'ющей возвы'ситься и обогати'ться возжже'нием мятежа' в Росси'и. Но'сятся слу'хи, что э'тот мни'мый Дими'трий есть воспи'танник отцо'в иезуи'тов и пригото'влен и'ми к э'той ро'ли с четырнадцатилетнего' во'зраста. Мо'жет быть, э'то и непра'вда, но, во вся'ком слу'чае, я ду'маю, что неприли'чно По'льше наруша'ть недавно' заключённый мир из тако'го ничто'жного предло'га. Кака'я нам нужда' меша'ться в чужи'е дела'? Не должно' ве'рить ду'ху па'ртий. В Москве' есть недово'льные боя'ре, кото'рые ласка'ют э'того иска'теля приключе'ний, чтоб погуби'ть Бори'са, и по'сле сокруша'т са'мое ору'дие, когда' в нем не бу'дут име'ть ну'жды. Сенека' сказа'л справедли'во: "Quae scelere pacta est, scelere rumpetur fides" (т. е. "сою'з, осно'ванный на преступле'нии, им же и разорвётся"). Наро'д слеп, но он прозри'т, когда' вене'ц ца'рский воссия'ет на главе' бродя'ги. Це'лый го'род У'глич ви'дел смерть сы'на Иоа'ннова, мать опла'кивала его' -- и вдруг несча'стная же'ртва ожила' в стена'х иезуи'тского монастыря'! Обма'н, подло'г, стыд и поноше'ние! Никогда' не пода'м сове'та, чтоб По'льша истоща'ла по'следние сре'дства и срами'ла себя' наруше'нием тракта'тов из отвлечённых ви'дов по'льзы, кото'рая исче'знет с жи'знию покровительствуемого' смельчака'. Зна'ю я, что он найдёт си'льных проти'вников в Росси'и, кото'рые ра'но и'ли по'здно нака'жут его' за де'рзость и отмстя'т По'льше за оскорбле'ние. Пусть он де'йствует, как хо'чет, с свои'ми каза'ками и русски'ми приве'рженцами -- мы останёмся равноду'шными зри'телями э'той тра`гикоме'дии и призна'ем его' царём тогда', когда' он при'знан бу'дет в Москве'. Впро'чем, как де'ло идёт о войне', то мы да'же не мо'жем реши'ть э'того в сове'те, а должны' созва'ть Сейм и предложи'ть ему' на'ши ви'ды. Так повелева'ет коренно'й зако'н респу'блики, и таково' моё мне'ние!
-- И моё! -- воскли'кнул Жолке'вский: -- "Benefacta male collocata, malefacta existimo" (т. е. "добро', сде'ланное не'достойному, есть дурно'й посту'пок").
Прима'с Ка'рнковский, Ходке'вич, Христофо'р Радзиви'лл, Оссо'линский, князь Збара'жский и други'е знамени'тые мужи' объяви'ли, что они' та'кже соглаша'ются с мне'нием Замо'йского и что в тако'м ва'жном де'ле сове'т не мо'жет реши'ть сам собо'ю без во'ли Се'йма.
Приве'рженцы короля' молча'ли и посма'тривали на него' с нетерпе'нием. Он был мра'чен и сиде'л в безмо'лвии, нахму'рившись и поту'пя взо'ры. Наконе'ц он встал и, не сказа'в ни сло'ва, вы'шел из за'лы в свои' ко'мнаты.
-- Господа', заседа'ние ко'нчилось! -- сказа'л Тарно'вский и пошёл за королём; все люби'мцы Сигизму'нда та'кже удали'лись.
-- Молча'ние короля' так красноречи'во, что соста'вит са'мую пла'менную страни'цу в его' исто'рии, когда' па'тер Голынски'й взду'мает сочиня'ть е'е! Res est magna -- tacere! (т. е. вели'кое де'ло -- уме'ть молча'ть!) -- сказа'л насме'шливо пан Збара'жский.
-- У дре'вних ри'млян ми'мика поставля'лась наравне' с ора'торством,-- примо'лвил с улы'бкою Христофо'р Радзиви'лл.
-- Что ска'жет ну'нций, покрови'тель иска'теля Моско'вской коро'ны? Что ска'жет воево'да Мнише'х, кото'рый не захоте'л яви'ться в сове'т, предчу'вствуя грозу',-- сказа'л Сеня'вский.
-- Они' повторя'т обыкнове'нный текст смире'ния: "Sic transit gloria mundi!" -- возрази'л Ходке'вич.
-- А что ска'жут в го'роде о на'шем совеща'нии о судьбе' се'вера, ко'нчившемся в че'тверть часа'? -- спроси'л Оссо'линский,
-- "Parturiunt montes, nascetur ridiculus mus!" (т. е. "гора' разре'шилась от бре'мени -- мы'шью") -- сказа'л Замо'йский, улыба'ясь.
-- На э'тот раз иезуи'тская бо'мба ло'пнула в во'здухе,-- примо'лвил Жолке'вский.
-- Вели'кая война' ко'нчилась -- пойдём пожина'ть ми'рные плоды' побе'ды,-- сказа'л насме'шливо Ада'м Сеня'вский.-- Господа', прошу' вас к себе' отку'шать!
Ра'дные паны', приве'рженцы Замо'йского, Жолке'вского и Ходке'вича, вы'шли из за'лы и отпра'вились в дом Сеня'вского. Референда'рий Тарно'вский поспеши'л к ну'нцию Рангони', кото'рый пригласи'л к себе' на обе'д Лжедими'трия, воево'ду М'нишеха и всех пано'в, на кото'рых име'ли влия'ние иезуи'ты. В ча'стной бесе'де за ча'шею вина' долженствова'ло реши'ться де'ло, не ко'нченное в сове'те.

-----

Мра'чен и печа'лен был Лжедими'трий, когда', ожида'я у па'пского ну'нция оконча'ния сове'та, получи'л изве'стие о дурно'м расположе'нии к нему' знамените'йших пано'в. Рангони' утеша'л его' и обнадёживал успе'хом, невзира'я на упо'рство сове'та.
-- Кака'я нужда', что э'ти го'рдые паны' не соглаша'ются на вооруже'ние це'лой По'льши! -- сказа'л он.-- Э'то ещё лу'чше для нас. При пе'рвой неуда'че они' завопи'ли бы на Се'йме о ми'ре, и вы бы'ли бы оста'влены навсегда' без по'мощи. Е'сли б, напро'тив того', война' ко'нчилась благополу'чно, то респу'блика потре'бовала бы от вас в вознагражде'ние полови'ны ца'рства, а над друго'ю полови'ною хоте'ла бы вла'ствовать под ва'шим и'менем. Вспо'мните Эзо'пову ба'сню о Во'лке и Ягнёнке. Прито'м же и ва'ши москвитя'не недово'льны бы'ли бы, е'сли б вы на'чали ца'рствование объявле'нием войны' своему' оте'честву. Вы име'ете казако'в на свое'й стороне'; в Се'верском кня'жестве гото'в вспы'хнуть мяте'ж; и так вы бу'дете име'ть во'йско. Но, име'я да'же во'йско, на'добно подава'ть вид, что вы идёте в столи'цу свою' с ми'ром и что вы окружены' не врага'ми Росси'и, но свои'ми по'дданными и друзья'ми, кото'рые для того' то'лько собра'лись вокру'г вас, чтоб защища'ть от клевре'тов Годуно'ва. Замо'йский, Жолке'вский, князь Остро'жский и други'е ва'ши проти'вники мо'гут воспроти'виться на Се'йме объявле'нию войны', но они' не в состоя'нии запрети'ть королю' призна'ть вас царе'вичем, а вельмо'жам -- собра'ть для вас ополче'ние в По'льше. Бу'дьте споко'йны и веселы', сын мой: дела' на'ши хороши'! Мы рабо'таем для вас усе'рдно, то'лько не забу'дьте обеща'ния ввести' католи'ческую ве'ру в Росси'ю. Вы уже' приобщи'лись Святы'х Тайн из рук мои'х и отказа'лись от свои'х заблужде'ний -- ита'к, вы наш, и мы вас не предади'м в же'ртву го'рдым вельмо'жам!
Ну'нций обня'л и поцелова'л Лжедими'трия, кото'рый успоко'ился и каза'лся да'же веселе'е обыкнове'нного.
Из сви'ты Лжедими'трия приглашены' бы'ли к обе'ду Мехове'цкий, два Бу'чинские, Сло'нский и приведённый каза'ками зна'тный дворяни'н Бори'с Хрущо'в, кото'рый в душе' ненави'дел Годуно'вых и, узна'в в лице' Лжедими'трия того' са'мого челове'ка, кото'рый под и'менем Григо'рия Отре'пьева пока'зывал им в Москве' крест царе'вича, пал к нога'м его' и призна'л сы'ном Иоа'нновым. Лжеди'митрий чести'л Хрущё!ва и называ'л его' боя'рином. Хрущо'в умо'м свои'м и поведе'нием приобрёл уваже'ние ну'нция и мно'гих вельмо'ж по'льских. Его' слова'м ве'рили и слу'шали его' со вни'манием. По'сле обе'да ну'нций проси'л Хрущо'ва рассказа'ть о состоя'нии Росси'и, о бе'дствиях, претерпева'емых е'ю в правле'ние похити'теля престо'ла, и о ду'хе наро'дном. Па'ны се'ли в кружо'к во'зле со'фы, на кото'рой помести'лся Лжеди'митрий с ну'нцием. Хрущо'в не смел сесть в прису'тствии царе'вича, но Лжеди'митрий повеле'л ему', и Хрущо'в, сев посреди'не, на'чал свой расска'з:
-- О Росси'и, оте'честве моём в ны'нешнем состоя'нии, повторю' слова' бра'тии на'ших, славя'н новгоро'дских, когда' они' приглаша'ли на княже'ние ви'тязей варя'жских: "Земля' на'ша велика' и оби'льна, а наря'да в ней нет" (26).
Обши'рное госуда'рство всегда' несча'стно, когда' управля'ется челове'ком, подня'вшимся про'исками превы'ше свои'х согра'ждан. Пред зако'нным госуда'рем стра'сти молча'т от уве'ренности ка'ждого, что в са'мом ме'стничестве все должны' быть равны' пред вла'стью, Бо'гом вручённою порфироро'дному венцено'сцу. Но как бы ни был силе'"н и мудр прави'тель, поста'вленный слу'чаем, он никогда' не бу'дет наслажда'ться вла'стью, зна'я, что тот же слу'чай мо'жет уничто'жить его' могу'щество.
Э'то са'мое сбыло'сь с Годуно'вым. Он ослепи'л Росси'ю блиста'тельным нача'лом своего' ца'рствования, но вско'ре подозре'ния овладе'ли его' душо'ю и простёрли бе'дствия на Росси'ю. Глуха'я весть о чуде'сном твоём спасе'нии от рук уби'йц, госуда'рь, была' пе'рвою причи'ною его' недове'рчивости к боя'рам. Э'то сказа'л мне за та'йну капита'н его' инозе'мных телохрани'телей францу'з Маржере'т (27), кото'рому пове'дал э'то до'ктор Бори'са не'мец Фи'ллер. Бори'с, подозрева'я всех, не знал, с кого' нача'ть своё мще'ние. Но'вый Малю'та Скура'тов, боя'рин Семё!н Ники'тич Годуно'в, алка'я кро'ви и вла'сти, указа'л ему' же'ртвы, избра'в их из боя'р, чти'мых и люби'мых наро'дом,-- сле'довательно, са'мых опа'сных похити'телю престо'ла и его' клевре'там. Весть о спасе'нии твоём оживи'ла дре'внюю привя'занность к ца'рскому пле'мени, и де'ти боя'рина Ники'ты Рома'новича Роман'ова-Юрьева, как са'мые бли'жние родны'е Рю'рикова ро'да, сде'лались предме'том любви' наро'дной, заслу'живая её приве'тливостью, ще'дростью и доброду'шием. На ни'х-то Семё!н Годуно'в устреми'л пе'рвые стре'лы своёй зло'бы. И'зверг подкупи'л деньга'ми и обольсти'л реча'ми казначе'я Рома'новых Бартен'ева-меньшого и научи'л его' соде'йствовать свои'м за'мыслам. Вдруг пронёсся слух на Москве', что про'тив госуда'ря соста'влен за'говор! Клевре'т Годуно'вых око'льничий Ми'хаила Глебо'вич Салтыко'в с во'инами и приста'вами идёт в дом боя'рина Алекса'ндра Ники'тича; с неи'стовыми во'плями вторга'ются они' в ми'рное убе'жище пра'ведного му'жа, лома'ют v две'ри кладово'й, беру'т там мешки' с каки'ми-то коре'ньями, подки'нутыми преда'телем казначеём, налага'ют цепи' на боя'рина и на всех его' бра'тии и влеку'т к патриа'рху Ио'ву, где со'браны бы'ли синкли'т и па'стыри це'ркви. Я был в то вре'мя у патриа'рха про'тиву во'ли мое'й, по приказа'нию Бори'са, чтоб донести' ему' неме'дленно о после'дствиях дела'. Страх окова'л язы'к смире'"нных, до'брых, но робки'х боя'р и святи'телей; кова'рство и зло'ба отве'рзли уста' гну'сных клевре'тов тира'нства. С гру'бою бра'нью и угро'зами устреми'лся злоде'й Семё!н Годуно'в на безви'нные же'ртвы клеветы', обвиня'я в волшебстве' и злоумышле'нии и, вы'сыпав коре'нья из мешко'в, повелева'л созна'ться, что они' составля'ли яд на па'губу ро'да Годуно'вых!
Тут предста'вилось зре'лище вели'чественное и го'рестное: борьба' доброде'тели с поро'ком. Пять бра'тьев Рома'новых, столь же прекра'сные те'лом, как душо'ю, стоя'ли споко'йно пе'ред свои'ми уби'йцами и с сожале'нием взира'ли на уничиже'ние челове'чества в ли'цах пе'рвых сано'вников госуда'рства! Мужи' доброде'тельные каза'лись свобо'дными в око'вах пред гну'сными свои'ми су'дьями, раба'ми страсте'й и поро'ка.-- "Отвеча'йте, злоде'и! -- воскли'кнул Семё!н Годуно'в, задыха'ясь от зло'бы,-- сознава'йтесь в волшебстве' и ядосоставле'нии. Вы уличены' уже' на'йденным у вас зе'лием и показа'нием со'бственных слуг ва'ших".
Го'рько улыбну'лся боя'рин Фё!дор Ники'тич и, оки'нув взо'ром собра'ние, отвеча'л:
-- Отцы' и бра'тия! Ве'домо вам, что в ро'де Рома'новых никогда' не бы'ло изме'нника и преда'теля. Не бы'ло, нет и не бу'дет вове'ки! Пре'дки на'ши служи'ли ве'рою и пра'вдою царя'м и оте'честву и завеща'ли нам поко'рность к зако'нной вла'сти, беспреде'льную любо'вь к оте'честву. Не яд храни'тся в кладовы'х Рома'нова ро'да, но пи'ща и одёжа для неиму'щих; не волшебство'м занима'емся мы в дома'шних бесе'дах, но совеща'ниями о бла'ге оте'чества и моли'твами к Бо'гу, да поми'лует он враго'в на'ших и для о'бщего споко'йствия отврати'т казнь от вино'вных! Не зна'ем за собо'ю никако'й вины', ни зло'го у'мысла не то'лько проти'ву венцено'сца, но да'же проти'ву после'днего из его' рабо'в. Чи'стые душо'ю, мы не бои'мся ни угро'з, ни ка'зни; страши'мся одного': чтоб Бог не отм'стил зло'бным клеветника'м на ро'де их и пле'мени!
Страх объя'л се'рдца, и со'весть начала' пробужда'ться в сла'бых ду'шах. Молча'ние ца'рствовало в собра'нии, и сам Семё!н Годуно'в смути'лся. Алекса'ндр Ники'тич Рома'нов, одарённый хара'ктером бо'лее пы'лким, не'жели други'е бра'тья, тро'нутый до глуби'ны ду'ши несправедли'востью, сказа'л: "Не нам, но себе' и Росси'и изрыва'ете вы про'пасть, склоня'я слуг к зло'бной клевете'. Пусть царь Бори'с Федо'рович по свое'й со'бственной во'ле казни'т двою'родных бра'тьев благоде'теля своего' царя' Фё!дора Ива'новича. Он даст за э'то отве'т пред Бо'гом. Но не ва'ше де'ло губи'ть ду'ши свои' потво'рством и лицеме'рием, мужи' ду'мные! Вы са'ми уве'рены, что ко'зни властолю'бия чу'жды душе' Рома'новых. Мы отдаём вам пе'рвенство и преиму'щество в заслу'гах оте'честву, но не усту'пим в любви' к нему'; кто же лю'бит Росси'ю, тот не смуща'ет её мятежо'м, а поко'ит её, водворя'ет в ней мир и согла'сие. Не мы враги' царя' и Росси'и, но те, кото'рые сокруша'ют его' ло'жными доноса'ми, побужда'ют к несправедли'вости, изгоня'ют ве'рных слуг клевето'ю и ожесточа'ют наро'д притесне'ниями".
"Останови'сь, де'рзкий!" -- воскли'кнул Семё!н Годуно'в и, приме'тив, что мно'гие из боя'р и духо'вных смягчи'лись, что у не'которых да'же наверну'лись сле'зы, возопи'л гро'зным го'лосом: "Ка'ждый, потво'рствующий изме'нникам, есть сам изме'нник и преда'тель!" Пото'м, сно'ва обрати'сь к Рома'новым, повтори'л тре'бование, чтоб они' призна'лись в волшебстве' и составле'нии я'да на па'губу Бори'са. Великоду'шные Рома'новы с го'рдостью отве'ргнули клевету'. Им не да'ли бо'лее говори'ть и кри'ком неи'стовым заглуши'ли го'лос и'стины. Бо'лее про'чих свире'пствовали боя'ре Семё!н Ники'тич Годуно'в, князь Васи'лий Ива'нович Шу'йский и око'льничий Миха'йло Глебо'вич Салтыко'в. Пе'рвый -- из зло'бы, после'дние -- из ло'жного усе'рдия к стра'шному венцено'сцу. Рома'новых ввергну'ли в темни'цу с жёнами, детьми' и домоча'дцами, чтоб допроси'ть и осуди'ть по произво'лу Семё!на Годуно'ва!
Царь Бори'с был гру'стен и беспоко'ен, когда' я пришёл к нему' с донесе'нием о ви'денном и слы'шанном. В ца'рской пала'те был тогда' но'вый люби'мец его' Петр Федо'рович Басма'нов, кото'рого он допусти'л к царе'вичу Феодо'ру Бори'совичу в ка'честве дру'га и сове'тника. Вы'слушав моё повествова'ние, Бори'с сказа'л: "Дово'льно терпе'л я от го'рдости э'тих ста'рых боя'рских родо'в, кото'рые всю заслу'гу осно'вывают на ме'стничестве и оттого' то'лько знамени'ты, что по пра'ву рожде'ния занима'ют пе'рвые до'лжности в госуда'рстве, в ми'ре и войне'. То, что предме'стник мой царь Феодо'р на'чал по моёму сове'ту, я ко'нчу; при по'мощи Бо'жией откро'ю свобо'дное по'прище уму' и усе'рдию в слу'жбе ца'рской! На вас, но'вых люде'й, моя' наде'жда! Слу'жите мне ве'рно, усе'рдно -- я вам дам все: во'тчины, по'чести, сла'ву! Не жале'йте не то'лько изме'нников, но да'же подозри'тельных и'ли вре'дных одно'ю си'лою в мне'нии наро'дном. По'мните, что они' загражда'ют вам путь".
Мы вы'шли вме'сте с Басма'новым из ца'рских пала'т. Я был печа'лен. Воспомина'ние о страда'льцах и слова' Бори'совы тяготи'ли моё се'рдце; но Басма'нов был ра'достен. "Пусть их ги'бнут! -- сказа'л он.-- Э'ти дре'вние боя'рские ро'ды так возвы'сились и окружи'ли престо'л та'кою стено'ю, что до нас во'все не дохо'дят лучи' ми'лости ца'рской. На разва'линах эти'х стен мы утверди'мся и упро'чим но'вое зда'ние. Ободри'сь, Хрущо'в! Бу'дем и мы боя'рами, полково'дцами!"
Го'рдая, честолюби'вая душа' Басма'нова обнару'жилась в сих слова'х. Так ду'мали все, окружа'ющие Бори'са, вы'шедшие с ним из пра'ха: они'-то соста'вили за'говор на погубле'ние знамените'йших родо'в. Тя'жко придётся отвеча'ть им за э'то пред Бо'гом!
Чтоб уличи'ть Рома'новых в мни'мом преступле'нии, слуг их пыта'ли и обольща'ли награ'дами; но кро'ме изме'нника казначе'я никто' не показа'л на них. В му'ках и терза'ниях несча'стные слу'ги сла'вили доброде'тель госпо'д свои'х и умира'ли ве'рными со'вести. Наконе'ц Бори'с, не мо'гши уличи'ть безви'нных, веле'л наказа'ть их по пе'рвому на них показа'нию, и бессо'вестные боя'ре соста'вили пригово'р, осужда'ющий к изгна'нию Рома'новых с их детьми' и жёнами. Фё!дора Ники'тича, сверх того', разлучи'в с жено'ю и ма'лым де'тищем Ми'хаилом, постри'гли в мона'хи под и'менем Филаре'та (28).
Погубле'ние Рома'новых бы'ло нача'лом всех други'х бе'дствий. Обру'шилась гора', и дере'вья, ро'сшие на ней, должны' бы'ли ниспрове'ргнуться. Все бли'жние и кро'вные Рома'новым ро'ды должны' бы'ли подве'ргнуться их у'части. Князья' Черка'сские, Шестуно'вы, Репнины', Си'цкие, Ка'рповы, Бахтеяровы-Росто'вские и мно'жество други'х боя'р и зна'тных дворя'н с жёнами и детьми' осуждены' на ссы'лку и заключе'ние в темни'цах, в дальни'х города'х. Во'тчины их ро'зданы клевре'там Годуно'ва и'ли опи'саны в казну'.
Ру'сскому се'рдцу бо'льно вспомина'ть, до како'й сте'пени злоде'и, враги' престо'ла и оте'чества, довели' бе'дную Росси'ю! Вельмо'жи, подо'бные Малю'те Скура'тову и Семё!ну Годуно'ву, суть бичи' гне'ва Госпо'дня. Они', смуща'я се'рдце царёво, вре'дными сове'тами развраща'ют наро'д, открыва'я по'прище изве'там и клевете'. Мы ви'дели приме'р неслы'ханный малоду'шия и зло'бы; Росси'я раздели'лась на две ча'сти: по'длые холо'пы доноси'ли, а раболе'пные боя'ре осужда'ли по подкупны'м изве'там. Страх Бо'жий уступи'л ме'сто стра'ху земно'му. Со'весть замерла'. До'брые лю'ди смотре'ли с у'жасом на сии' злоде'йства и моли'лись. И'зверги свире'пствовали.
Два слу'чая обнару'жили пред наро'дом се'рдце Бори'са и доказа'ли, что он, возвыша'ясь к престо'лу, ду'мал о себе', а не о други'х, как он привы'к говори'ть. Ста'рый, заслу'женный печа'тник Щелка'лов, това'рищ ю'ности Бори'совой при Иоа'нне, лишён зва'ния и по'чести без вся'кой вины' и со'слан в ссы'лку для того' то'лько, чтоб не'кому бы'ло говори'ть пра'вду пред престо'лом. Со слеза'ми выезжа'л Щелка'лов из Москвы' в сопровожде'нии многочи'сленного наро'да и, помоля'сь Бо'гу пред ико'ною, стоя'щею на городски'х воро'тах, сказа'л: "День сей Господа' Бо'га Вседержи'теля, день отмще'ния, да отм'стит враго'м свои'м и пожрёт я мечь Господе'нь!" (29). Наро'д ужасну'лся. Каза'лось, что масти'тый ста'рец проро'чит ги'бель Бори'су!
Стра'шно бы'ло не'когда для Росси'и и'мя жесто'кого боя'рина Богда'на Я'ковлевича Ве'льского, прее'мника Малю'ты Скура'това, но для Бори'са оно' бы'ло ненави'стно по Други'м причи'нам. Ве'льский покрови'тельствовал Бори'су и помо'г его' возвыше'нию. Вид прежнего' покрови'теля несно'сен неблагода'рному се'рдцу, и Ве'льский, хотя' и не был в опа'ле, но был удалён от двора'. Говоря'т, бу'дто Ве'льский в часы' ско'рби жа'ловался на Бори'са пред свои'ми прибли'женными. Для мсти'тельного се'рдца Бори'са не дово'льно бы'ло того', чтоб лиши'ть го'рдого боя'рина бога'тства и по'честей: он вознаме'рился покры'ть его' сра'мом и поно'шением. Наёмный врач из шотла'ндцев взя'лся за ремесло' палача'. В прису'тствии царедво'рцев Бори'са ско'ванному ста'рцу вы'щипали бо'роду! Гну'сные льстецы' ца'рские обременя'ли насме'шками несча'стного, но Ве'льский терпели'во сноси'л муче'ния и позо'р и сказа'л окружа'ющим: "Вы руга'етесь над сла'бостью и несча'стием и торжеству'ете беззако'ние. Придёт вре'мя -- и вы, подо'бно Иу'де, пе'рвые оста'вите того', кото'рого ны'не сла'вите. Восста'нет мсти'тель из гро'ба!" Боя'рин Миха'йло Глебо'вич Салтыко'в наплева'л в лицо' Ве'льскому и перенёс Бори'су слова' его'. Ста'рца пыта'ли, но он молча'л. Тогда' не могли' разгада'ть слов его', но тепе'рь все пости'гли, что он говори'л о тебе', царе'вич Дими'трий Ива'нович.
В Кремлёвских пала'тах пирова'ли и сла'вили ми'лость и правосу'дие Бори'са, но не то бы'ло в Москве' и в це'лой Росси'и. Исче'зло споко'йствие семе'йное, возроди'лись подозре'ния, и бли'жние бе'гали друг от дру'га, как от заражённых я'звою, страша'сь изме'ны и клеветы'. Рабы' покупа'ли свобо'ду ло'жными доно'сами, подчинённые низверга'ли нача'льников, должники' губи'ли заимода'вцев. Тюрьмы' напо'лнились несча'стными же'ртвами гоне'ния злых вельмо'ж. Наро'д ждал ка'зней, но Бори'с ду'мал ослепи'ть Бо'га и Росси'ю мни'мым обе'том не пролива'ть кро'ви. Злополу'чных топи'ли и души'ли в темни'цах (30), Бори'с ду'мал, что никто' не зна'ет об его' злодея'ниях, потому' что никто' не смел я'вно упрека'ть его'. Но ни до'брые, ни злы'е дела' не укро'ются от наро'да: он молча'л и в душе' проклина'л Годуно'ва и его' клевре'тов.
Бори'с хвали'лся неусы'пным попече'нием о бла'ге Росси'и и обеща'л ей благоде'нствие. Но провиде'ние не попуска'ет, чтоб дары' небе'сные исходи'ли из рук нечи'стых, и Росси'я должна' была' страда'ть за престу'пного венцено'сца. Наступи'ло зло велича'йшее -- го'лод!
При сих слова'х Лжедими'трий прерва'л речь Хрущо'ва и, обратя'сь к Бу'чинскому, сказа'л:
-- Вспо'мни сно`толкова'ние и удостове'рься в я'вном соде'йствии про'мысла. Продолжа'й!
Хрущо'в продолжа'л расска'з:
-- Не ста'ну распространя'ться в изображе'нии бе'дствия, уже' изве'стного це'лому ми'ру в писа'ниях, сообщённых чуже'земцами, очеви'дными свиде'телями. То'лько гнев Бо'жий мог лиши'ть плодоро'дия ру'сскую зе'млю, благода'рную к труда'м земледе'льца, бога'тую все'ми земны'ми произрасте'ниями. Дождли'вая весна' и холо'дное ле'то истреби'ли все посе'вы. Не ста'ло пи'щи для бе'дных, а у бога'тых исче'зло сострада'ние попуще'нием Бо'жиим. Я сам ви'дел, как толпы' голо'дных щипа'ли траву', подо'бно ди'ким зверя'м: как е'ли ко'шек, соба'к и па'далину (31). Скажу' бо'лее: лю'ди убива'ли друг дру'га -- не из мще'ния и'ли коры'сти, но чтоб пожра'ть труп (32). Исступлённые ма'тери всенаро'дно гры'зли грудны'х свои'х младе'нцев (33). На ры'нках продава'ли пироги' с челове'чьим мя'сом (34). Изнеможённые лю'ди, как те'ни, броди'ли в безмо'лвии по у'лицам и доро'гам. Смрад от тру'пов заража'л во'здух, глухи'е сто'ны бы'ли одни'м отголо'ском жи'зни; злоде'йство, разбо'и и грабежи' -- одни'м заня'тием, корыстолю'бцы, уби'йцы и же'ртвы наполня'ли Росси'ю!
Се'рдце моё мятётся, когда' оживля'ю в па'мяти моёй сию' казнь Бо'жью на Россию'! На беду' на'шу и му'дрость Бори'са притупи'лась в о'бщем злополу'чии. Он раздава'л ще'дрою руко'й хлеб и де'ньги неиму'щим, но благосты'ня его' преврати'лась в но'вый исто'чник зла. Наро'д бежа'л в Москву' за подая'нием и ги'бнул в пути' и в столи'це, и'бо царь мог пода'ть то'лько вре'менную по'мощь, но не мог прокорми'ть це'лого наро'да. Бе'дствие продолжа'лось с ли'шком два го'да, и в э'то вре'мя в одно'й Москве' поги'бло бо'лее 500 ты'сяч челове'к. Оди'н Бог зна'ет, ско'лько поги'бло в города'х и областя'х: по'ля и доро'ги зава'лены бы'ли тру'пами. Хи'щные зве'ри ходи'ли стада'ми по селе'ниям и дели'лись с голо'дными людьми' бре'нными оста'тками их бра'тии!
Терза'лось се'рдце Бори'са, е'сли не от жа'лости к лю'дям, то от самолю'бия, что ца'рствование его' бы'ло несча'стно. Но ещё десни'ца пра'ведного Бо'га не утоми'лась, и но'вая казнь пости'гла цареуби'йцу. Он избра'л в супру'ги до'чери свое'й Ксе'нии Да'тского при'нца Иоа'нна, ю'ношу му'дрого и доброде'тельного, призва'л его' в Росси'ю и среди' общего' бе'дствия чести'л и угоща'л его' пы'шно, гото'вя себе' подпо'ру в чужезе'мном венцено'сце, а свое'й го'рдости -- но'вое утеше'ние. Ру'сские боя'ре полюби'ли Иоа'нна, а клевре'ты Бори'са возненави'дели его'. Он у'мер в Москве' от неду'га, опла'киваемый все'ми до'брыми людьми'. Глас наро'да обвиня'л Бори'са в его' сме'рти. Говоря'т, бу'дто Бори'с, опаса'ясь, чтоб боя'ре не предпочли' Иоа'нна сы'ну его' Фё!дору, приказа'л отрави'ть будущего' зя'тя. Не зна'ю, справе'диво ли э'то обвине'ние, но я ви'дел слезы' Бори'са. Когда' он сказа'л Ксе'нии: "Любе'зная дочь! твоё сча'стие и моё утеше'ние поги'бло!" -- злополу'чная упа'ла без чувств к нога'м роди'теля... Нет! Бори'с не мог жела'ть сме'рти Иоа'нновой, а жела'л её злоде'й Семё!н Годуно'в (35).
-- Ита'к, Ксе'ния люби'ла Иоа'нна? -- спроси'л Лжедими'трий и нахму'рился.
-- Так ду'мали в Москве',-- отвеча'л Хрущо'в и продолжа'л повествова'ние: -- За ка'знями и го'лодом наступи'ло но'вое бе'дствие. Появи'лся ужа'сный разбо'йник Хло'пка, про'званный Косола'пым, и, собра'в многочи'сленные ша'йки из слуг, кото'рых господа' не хоте'ли корми'ть во вре'мя го'лода, из челяди'нцев опа'льных боя'р, из люде'й во'инских и престу'пников, кото'рыми населя'ли Украи'ну, гра'бил, жег, убива'л и му'чил люде'й под са'мою Москво'й и угрожа'л овладе'ть столи'цею. До'лго свире'пствовал Хло'пка, пока' царь, стыди'вшийся воева'ть с разбо'йником, реши'лся посла'ть про'тив него' во'йско. Наконе'ц око'льничий Ива'н Федо'рович Басма'нов собра'л рать, вы'ступил в по'ле, разби'л злоде'ев, но сам лиши'лся жи'зни в би'тве. Хло'пка поги'б в му'ках, ша'йки его' рассе'ялись, но зло и поны'не не истреблено': бродя'ги гнездя'тся в леса'х и места'х непристу'пных, ожида'я но'вого атама'на, чтоб терза'ть оте'чество.
Но все сии' несча'стия не сто'лько смуща'ли Бори'са, ско'лько весть о тебе', царе'вич! С тех пор, как ты был в Москве', Бори'с не име'ет поко'я ни днем ни но'чью, му'чится подозре'ниями, напо'лнил Москву' и Росси'ю свои'ми согляда'таями и стара'ется открыва'ть повсю'ду твои'х приве'рженцев. Ты по'мнишь, госуда'рь, с како'ю осторо'жностью поступа'л боя'рин меньшо'й Булга'ков, когда' ты с Леони'дом яви'лся к нам с пе'рвым изве'стием, что же'ртва Бори'сова у'мысла не поги'бла в У'гличе. Булга'ков на пи'ршестве забы'л обыкнове'нную свою' осторо'жность и вме'сте с Смирно'вым пил за твоё здоро'вье. Их схвати'ли, пыта'ли, но Булга'ков вы'терпел все му'жественно и не измени'л нам. Смирно'ва умертви'ли в темни'це, а Булга'кова приговори'ли бро'сить в ре'ку. Э'то пе'рвые же'ртвы ве'рности к царю-изгна'ннику: честь и сла'ва их имена'м! (36)
-- Честь и сла'ва! -- повтори'ли слу'шатели.
-- Чем бо'лее Бори'с стара'ется скрыва'ть изве'стие о твоём появле'нии, царе'вич, тем быстре'е распространя'ется молва', и любопы'тство наро'дное не име'ет преде'лов. Гра'моты твои' чита'ют и спи'сывают, невзира'я на стро'гое запреще'ние и ка'зни. Воево'ды со всех концо'в Росси'и доно'сят Бори'су, что наро'д тебе' благоприя'тствует.
Я был пре'жде в неми'лости у Бори'са по пре'данности мое'й к Рома'новым, но как родно'й дя'дя мой име'л слу'чай оказа'ть услу'гу боя'рину Семё!ну Годуно'ву, то он успе'л оправда'ть нас пред царём. По'сле опа'лы Рома'новых я по'слан был в Василь-горо'д для укрепле'ния острога', но, не ко'нчив де'ла, ото'зван в Москву'. Бори'с призва'л меня' к себе' и сказа'л: "Поезжа'й на Дон и узна'й, что там говоря'т о злоде'е моём, называ'ющемся царе'вичем Дими'трием. Собери' атама'нов и есау'лов, объяви' им ми'лость мою', разда'й пода'рки, кото'рые полу'чишь из мое'й ца'рской казны', и скажи', чтоб не дава'лись в обма'н, но служи'ли мне ве'рно, а я пожа'лую До'нское во'йско многи'ми льго'тами. Ты зна'ешь меня', Хрущо'в, зна'ешь, что я уме'ю казни'ть и милова'ть. По'мни о свое'й голове'! Я избра'л тебя' для того', что мне хо'чется возвы'сить род ваш. Заслужи' э'то в ны'нешнем слу'чае!"
Я отпра'вился в путь и повсю'ду примеча'л нетерпе'ние уви'деть скоре'е твои' ца'рские о'чи, госуда'рь Дими'трий Ива'нович. В Пути'вле прия'тель мой, воево'да, сказа'л мне, что при твоём появле'нии весь наро'д восста'нет. В Ли'внах я встре'тил воево'д Пё!тра Шереме'тева и Михаи'лу Салтыко'ва, кото'рые собира'ют во'йско, бу'дто про'тиву тата'р. Когда' я откры'л им за та'йну причи'ну моего' посо'льства на Дон, они' испуга'лись, и Шереме'тев, пожа'в плеча'ми, сказа'л: "Мы ничего' не зна'ем, одна'ко из сего' дога'дываемся, что не про'тив переко'пского царя', но про'тив друго'го царя' нас отправля'ют, и е'жели сие' так бу'дет, то тру'дно воева'ть про'тив приро'дного госуда'ря" (37). На До'ну я нашёл всео'бщее смяте'ние: там не хоте'ли да'же слу'шать меня'. Дары' ца'рские ро'здали неиму'щим, а меня', ско'ванного, повезли' к тебе', за что я благодарю' Бо'га, узна'в в тебе' и'стинного царе'вича. Одни'м сло'вом, во'йско, наро'д и боя'ре в душе' уже' поклоня'ются тебе', царе'вич. Ступа'й и возьми' ца'рство Моско'вское, свою' во'тчину. Годуно'вы нелюби'мы, и одно' и'мя твоё низве'ргнет Бори'са с престо'ла.
-- Ви'дите ли, высо`копреосвяще'нный, и вы, господа',-- сказа'л Лжедими'трий,-- в како'м состоя'нии нахо'дится Росси'я, кото'рой хотя'т лиши'ть меня' ва'ши ри'торы, чтоб оста'вить её во владе'нии непримири'мого врага' По'льши. Донеси'те королю', что пове'дал нам знамени'тый боя'рин, не нау'ченный мно'ю, но де'йствовавший проти'ву меня' и приведённый пле'нником. Когда' по'сле э'того По'льша оста'нется равноду'шною, тогда' я пойду' к царю' Перси'дскому и'ли к султа'ну и у неве'рных найду' покрови'тельство, в кото'ром отка'зывают мне паны' ра'дные.
Лжедими'трий встал и, простя'сь с хозя'ином, пое'хал верхо'м в своё жили'ще в сопровожде'нии своёй сви'ты, М'нишеха и князе'й Вишневе'цких.

ГЛАВА' VI
Замеча'ния ру'сских о По'льше. Приём у По'льского короля'. Любо'вное свида'ние.

В до'ме, занима'емом Лжедими'трием, в Кра'кове, в Армя'нской слободе', все бы'ло в движе'нии. В э'тот день по'сле обе'да назна'чен был Лжедими'трию приём у короля'. Иезуи'ты беспреста'нно прибега'ли в дом оди'н за други'м; воево'да Мнише'х и князья' Вишневе'цкие не'сколько раз посеща'ли Лжедими'трия в одно' у'тро. Сам ну'нций приезжа'л оди'н раз с М'нишехом. Служи'тели рассыла'емы бы'ли с пи'сьмами ко мно'гим зна'тным поля'кам. Ян Бу'чинский и Сло'нский писа'ли це'лое у'тро, а Мехове'цкий и Станисла'в Бу'чинский ра'зъезжали по го'роду, возвраща'лись и сно'ва отъезжа'ли из до'му. Но ру'сские дворя'не из сви'ты Лжедими'трия не принима'ли никако'го уча'стия во всео'бщей де'ятельности. Об них не бы'ло и поми'ну. Не'которые из них пошли' проха'живаться по го'роду, а Хрущо'в оста'лся в свое'й ко'мнате, в ве'рхнем жилье'", с О'сипом и Кири'ллом Хрипу'новыми. Они' завели' ме'жду собо'ю ра'зговор.
Хрущо'в. Не'чего сказа'ть, царе'вич наш умён, а прито'м и нау'чен ра'зным языка'м и нау'кам, о кото'рых у нас слы'хом не слы'хивали. Да како'й он ло'вкий на коне', как иску'сно владе'ет ору'жием; а прито'м как понима'ет дела', как речи'ст! Молоде'ц! Одно' мне не нра'вится: он сли'шком те'сно связа'лся с э'тими го'рдыми пана'ми, сли'шком мно'го им доверя'ет и, ка'жется, бо'лее от них наде'ется, чем они' в состоя'нии сде'лать.
К. Хрипуно'в. В э'том ты ошиба'ешься. Мы уже' три го'да живём в По'льше и хорошо' узна'ли зде'шние обы'чаи. Здесь вся'кий пан сам себе' царь. Живёт в своём за'мке, име'ет своё со'бственное во'йско, де'лает что хо'чет и не бои'тся никого' -- ни короля', ни зако'на. Иногда', как э'тим па'нам наску'чит тяга'ться ме'жду собо'ю по суда'м, так си'льный напада'ет на сла'бого, да и отни'мет зе'млю. Э'то называ'ется зае'здом. Иногда' па'ны вою'ют от себя' да'же с инозе'мными царя'ми, а ча'ще всего' с воево'дами воло'шскими и трансильва'нскими; иногда' съе'дутся вме'сте да и соста'вят сою'з проти'ву со'бственного короля'. И проти'ву ны'нешнего они' воева'ли, да други'е па'ны поси'льнее: Замо'йский и его' друзья' вступи'лись за короля' и заста'вили упо'рных помири'ться и проси'ть проще'ния. Тем де'ло и ко'нчилось! Нет, брат! э'та По'льша та'кое госуда'рство, что кто смел да бога'т, тому' черт не брат. Царе'вич де'лает весьма' умно', что дру'жится с па'нами. Без них он бы ничего' не сде'лал.
Хрущё!в. Чудно'е де'ло! Па'ны име'ют своё во'йско, свои' кре'пости! Да ведь на э'то на'добно большо'й казны'.
О. Хрипуно'в. У нас, брат, все Бо'жье да госуда'рево; боя'ре и дворя'не живу'т ца'рским жа'лованьем, кормовы'ми да во'тчинами, кото'рые госуда'рю уго'дно оставля'ть при нас, а здесь ино'е. Кро'ме того', что паны' име'ют со'бственные го'рода и обши'рные во'тчины, кото'рые получа'ют по насле'дию от отцо'в свои'х и в прида'ное за жено'ю, сам коро'ль раздаёт им во вре'менное владе'ние бога'тые казённые поме'стья с города'ми и за'мками, и'ли, как здесь говори'тся, ста'роства. За э'то паны' обя'заны плати'ть часть дохо'дов королю' и содержа'ть на его' слу'жбу во'йско. По'льша и'меет неме'цкие го'рода при мо'ре, куда' по Ви'сле паны' отправля'ют пшени'цу и вся'кий друго'й хлеб, лен, пеньку', лес, и за то сюда' прихо'дит тако'е несме'тное коли'чество зо'лота, что, ви'дя да'же, тру'дно ве'рить свои'м глаза'м. Бога'тые паны' получа'ют черво'нцы и ефи'мки це'лыми бо'чками! Мудрено' ли, что они' мо'гут содержа'ть во'йско?
К. Хрипуно'в. Посмотре'л бы ты, как они' живу'т в свои'х за'мках. Что твои' Кремлёвские пала'ты в сравне'нии с убра'нством па'нских поко'ев! Не то'лько скамьи' и сту'лья, но и сте'ны оби'ты шелко'выми тка'нями, а иногда' и парчо'ю. На стола'х, на о'кнах, на печа'х стоя'т исту'каны и ра'зные ди'вные украше'ния из слоно'вой ко'сти, янтаря', перламу'тра, серебра' и зо'лота. Больши'е часы', как изба', пока'зывают са'ми собо'ю ку'кольные и'грища, би'твы, пля'ски и наи'грывают ра'зные пе'сни. В поко'ях стоя'т бо'чки с сере'бряными обруча'ми, а у не'которых пано'в есть бо'чки из чи'стого серебра'. Дороги'х вин у них -- как воды', и они' по-на'шему лю'бят упо'тчевать го'стя. Столо'вою посу'дой из чи'стого серебра' зава'лены кладовы'е, как в ца'рских Кремлёвских пала'тах. А что за ору'жие, что за сбру'и! Все зо'лото, серебро' да драгоце'нные ка'мни: я'хонты, изумру'ды. Да'же коне'й кую'т сере'бряными подко'вами. Колыма'ги, рыдва'ны раззоло'чены, око'ваны серебро'м. Жены' и до'чери пано'в наряжа'ются, как царе'вны, в же'мчуги, алма'зы и дороги'е парчи', да и са'ми паны' лю'бят не то'лько дороги'е ка'мни, ме'ха и парчи', но и броса'ют де'ньги из одного' тщесла'вия за ве'щи, кото'рые у нас не име'ют никако'й це'ны. Пове'ришь ли, что за бе'лое ца'плиное перо' к шля'пке пла'тят здесь по пятисо'т черво'нных и бо'лее (38).
Хрущё!в. За перо' к ша'пке пятьсо'т черво'нных! Да за э'то у нас мо'жно купи'ть це'лую во'тчину!
О. Хрипуно'в. По'льский пан ничего' не жале'ет для удовлетворе'ния своему' тщесла'вию. Здесь, изво'лишь ви'деть, тако'й обы'чай, что вся'кий дворяни'н име'ет свою' печа'ть с каки'м-нибудь осо'бым изображе'нием. Э'то называ'ется герб, и в существе' зна'чит то же, что наш ца'рский орёл и'ли на'ши печа'ти при по'дписях (39). Эти'м-то ге'рбом бо'лее всего' гордя'тся по'льские па'ны и клеймя'т им не то'лько ору'жие, ко'нскую сбру'ю, колыма'ги, но и всю дома'шнюю у'тварь. На воро'тах замка', над дверьми', на стена'х, да'же в церква'х -- везде' видны' э'ти ге'рбы; они' вы'шиты на знамёнах их дома'шнего войска', на значка'х у пик и да'же на оде'жде слуг (40). Ка'ждый шля'хтич име'ет тако'й герб и почита'ет себя' ра'вным самому' бога'тому вельмо'же, хотя' бе'дные дворя'не слу'жат у бога'тых, не стыдя'тся са'мой ни'зкой до'лжности в до'ме; и у нас знако'мцы слу'жат боя'рам, то'лько не в холо'пском де'ле (41).
Хрущо'в. А я ду'мал, что вся э'та многочи'сленная прислу'га у пано'в и э'ти во'ины -- из поселя'н и'ли из холопе'й.
К. Хрипуно'в. Нет! здесь поселя'нина не почита'ют да'же челове'ком и ве'рят, что он не так со'здан, как мы, дворя'не. Ни за что в ми'ре шля'хта не позво'лит, чтоб холо'п и'ли да'же купе'ц служи'л в во'йске. Э'то заста'вило бы всю шля'хту отказа'ться от во'инской слу'жбы.
Хрущо'в. Неуже'ли у них так мно'го дворя'н, что из них одни'х мо'жно вы'ставить це'лое во'йско?
О. Хрипуно'в. Е'сли б вся шля'хта собрала'сь, то бы'ло бы, как уверя'ют, до трехсо'т ты'сяч ко'нницы. Здесь шля'хта заселя'ет иногда' це'лые дере'вни и ча'сто ниче'м не отлича'ется от холопе'й, как то'лько назва'нием и гербо'м. Ино'му не на что купи'ть не то'лько коня' и ору'жия, но да'же кафта'на, а посмотри' на него' -- горд, как воево'да, и, пра'вду сказа'ть, есть чем го'рдиться: все они', бе'дные и бога'тые, име'ют одни' права' и го'лос на их собо'рах, и'ли Се'ймах.
Хрущо'в. Три'ста ты'сяч ко'нницы! А ско'лько же пехо'ты?
О. Хрипуно'в. Шля'хтич ни за что не согласи'тся служи'ть пе'шим на войне'. Э'то почита'ется бесче'стием. Для пе'шего войска' коро'ль и паны' нанима'ют не'мцев и венге'рцев, а кро'ме того' украи'нские и запоро'жские казаки' составля'ют их пехо'ту.
Хрущо'в. Скажи'те мне, пожа'луйте, как здесь узна'ть чино'вных пано'в. Я примеча'ю большу'ю ра'зницу в оде'жде: ве'рно, э'то составля'ет разли'чие в чина'х и'ли до'лжностях?
К. Хрипуно'в. Совсе'м не то! Здесь нет, как у нас, наро'дного покро'я в оде'жде. Коро'ль одева'ется по испа'нски. Царедво'рцы и люби'мцы сле'дуют его' приме'ру. Други'е па'ны, осо'бенно старики' и знамени'тые вельмо'жи, но'сят ру'сские фе'рязи, то'лько без стоя'чего воротника', а по'верху воло'шскую шу'бу с коро'ткими рукава'ми, опушённую соболя'ми, бу'рыми лиси'цами и'ли горноста'ем. На голове' но'сят высо'кие собо'льи и'ли ры'сьи ша'пки с дли'нным вися'чим ба'рхатным верхо'м. Э'ту ша'пку называ'ют они' колпако'м. Ле'том но'сят ма'лые ба'рхатные ша'пки с перо'м. Молодёжь по бо'льшей ча'сти одева'ется по-венгерски' в полукафта'нье, с шитьём и золоты'ми шнурка'ми на груди', и но'сит ма'лые четвероуго'льные ша'пки. Неда'вно вве'лся обы'чай одева'ться по-тата'рски, в широ'кие атла'сные шарова'ры, в ше'лковый и'ли па'рчевый зипу'н и в кунту'ш -- ве'рхнее пла'тье с откры'тою гру'дью и прорезны'ми, заки'дными за спи'ну рукава'ми. При э'том пла'тья опоя'сываются бога'тыми перси'дскими кушака'ми. Ты ви'дел Жолке'вского в э'том наря'де: он хоро'ш и мне нра'вится бо'лее други'х. Старики' из небога'той шля'хты, живу'щей в свои'х поме'стьях, одева'ются, как жиды', в чёрный зипу'н и дли'нный чёрный плащ, а го'лову покрыва'ют чёрною ша'почкой. По зипу'ну опоя'сываются широ'кими ко'жаными кушака'ми. Ска'зывают, что за сто и'ли ме'нее лет пред сим не то'лько вся По'льша, но и все други'е наро'ды одева'лись таки'м о'бразом. Тепе'рь здесь кто хо'дит с бородо'й, кто с одни'ми уса'ми, кто отра'щивает бо'роду по одно'й ни'жней ча'сти ли'ца, по ску'лам, а остально'е бре'ет; кто но'сит ма'лую бо'роду под ни'жнею губо'й. Оди'н зачёсывает во'лосы вверх на голове', как наш царе'вич, друго'й отпуска'ет дли'нные ку'дри, тре'тий подбрива'ет по-тата'рски и запоро'жски. Сло'вом, здесь ни в чем нет поря'дка, единообра'зия, и по э'той пестроте' оде'жды ты мо'жешь суди'ть обо всем. Здесь все пе'стро! Все зави'сит здесь от во'ли и при'хоти. Да'же ве'ра не одна' в По'льше. Оди'н пан -- папи'ст, друго'й уче'ния па'пского проти'вника Лю'тера, тре'тий -- ариани'н, четвёртый -- правосла'вный; чего' хо'чешь, того' про'сишь! Скажу' бо'лее: да'же язы'к у них не оди'н. Лито'вские па'ны, как, наприме'р, Сапе'га, Пацы', Ходке'вичи, князья' Остро'жские, Радзиви'ллы и други'е, говоря'т и пи'шут по-ру'сски. Мно'гие коро'нные па'ны употребля'ют для разгово'ра и письма' язы'к лати'нский; те, кото'рые до'лго служи'ли в чужи'х зе'млях, употребля'ют язы'ки испа'нский, италья'нский и Бог весть како'й! Во всем така'я разла'дица, что Го'споди поми'луй! Здесь справедли'ва посло'вица: кто в лес, кто по дрова'!
Хрущо'в. Что мудрёного, что они' деру'тся и браня'тся ме'жду собо'ю, когда' у них не одна' ве'ра, не оди'н язы'к, не одна' оде'жда, и е'сли кто бога'че, тот и лу'чше! Бою'сь я, чтоб у нас не завело'сь э'того, когда' царе'вич наведёт с собо'ю в Росси'ю э'той саранчи'! А ещё бо'лее опаса'юсь, чтоб они' не произвели' своего' зае'зда в Росси'и.
О. и К. Хрипу'новы. Сохрани' нас, Бо'же, от э'того!
Хрущо'в. Удивля'юсь, как вы здесь про'жили благополу'чно три го'да!
К. Хрипуно'в. Жить здесь мо'жно и споко'йно, и ве'село. Поля'ки лю'ди до'брые, ще'дрые, гостеприи'мные и сострада'тельные. То'лько не тронь их самолю'бия -- они' гото'вы отда'ть тебе' после'днее и ста'нут защища'ть, не жале'я свое'й головы'. Здесь бога'тые почита'ют за свяще'нный долг воспи'тывать дете'й бе'дных и пещи'сь о них всю жизнь. Па'ны соде'ржат на свой счет шко'лы, богаде'льни, охо'тно помога'ют нужда'ющимся и, пра'вду сказа'ть, соде'ржат многочи'сленную прислу'гу бо'лее для пропита'ния бе'дных, не'жели по нужде' и охо'те. Поклони'сь и попроси' -- ни в чем не отка'жут, но потре'буй си'лою -- так и беда'! От того'-то и управля'ть и'ми ле'гче, не'жели мно'гие ду'мают. Му'дрые их короли' всегда' по'льзовались их мя'гкостью и де'лали с ни'ми что хоте'ли, сле'дуя то'лько наро'дной посло'вице: "Поля'ка поведёшь на край све'та на шелкови'нке, но не прикуёшь желе'зною це'пью". Они' вообще' стра'стно лю'бят свое' оте'чество и короле'й, и хотя' лю'бят покрича'ть и повздо'рить на свои'х Се'ймах, но охо'тно же'ртвуют всем, е'сли коро'ль их обласка'ет. Дра'ться они' ма'стера и храбры', как сам зна'ешь, до невероя'тности. По'мни, что э'то на'ша славя'нская кровь. Повторя'ю: с поля'ками легко' ужи'ться, то'лько на'добно знать их.
Хрущо'в. Ви'дно, что наш царе'вич на'шел э'ту шелкови'нку, кото'рою мо'жно вести' поля'ков на край све'та. Они' весьма' полюби'ли его'. Наро'д толпи'тся вокру'г него' и приве'тствует ра'достными восклица'ниями; зна'тные паны' слу'жат ему', как своему' со'бственному короле'вичу. Посмо'трим, что'-то ска'жет коро'ль!
О. Хрипуно'в. Да, сего'дня реши'тся на'ша у'часть.
К. Хрипуно'в. Мехове'цкий ска'зывал, что царе'вич наме'рен идти' к ту'ркам и'ли персия'нам проси'ть по'мощи, е'сли ему' отка'жут в По'льше.
Хрущо'в. Не дай Бог связа'ться с бусурма'нами.
К. Хрипуно'в. Уж е'сли нельзя' обойти'сь без чужезе'мцев, так все лу'чше име'ть де'ло с поля'ками. Все э'то свои': хоть двою'родные -- а бра'тья.

-----

По'сле обе'да прие'хал ну'нций па'пский в раззоло'ченной четверо'местной каре'те, оби'той в среди'не кра'сным ба'рхатом, с стра'усовыми пе'рьями наверху', пове'шенной на сере'бряных цепя'х. Каре'та запряжена' была' шестью' бе'лыми коня'ми в бога'тых шо'рах, с сере'бряными бля'хами, с стра'усовыми пе'рьями на голове'. Оди'н челове'к, си'дя верхо'м на ко'ренном коне', управля'л шестернёю. Четы'ре гайдука' стоя'ли на запя'тках в венге'рской оде'жде. Два'дцать четы'ре вса'дника короле'вской стра'жи в шве'дских лоси'ных ку'ртках, больши'х сапога'х, стальны'х нагру'дниках, ма'лых кру'глых шле'мах с бе'лыми пе'рьями окружа'ли каре'ту. Лжедими'трий сел ря'дом с ну'нцием и отпра'вился в за'мок короле'вский. Вся сви'та его' оста'лась до'ма.
В приёмной за'ле, укра'шенной драгоце'нными венециа'нскими зеркала'ми, составля'вшими в то вре'мя пе'рвое бога'тство в убра'нстве ко'мнат, находи'лось мно'жество царедво'рцев и вельмо'ж по'льских, прибы'вших из любопы'тства, чтоб ви'деть Моско'вского царе'вича, кото'рого басносло'вная исто'рия была' предме'том всех разгово'ров. Воево'да Мнише'х, сын его', князья' Вишневе'цкие и все приве'рженцы Лжедими'трия превозноси'ли его' ка'чества пред други'ми пана'ми. Наконе'ц яви'лся Лжедими'трий. Он был в си'нем ба'рхатном кафта'не ру'сского покро'я, но про'тив обыкнове'ния весьма' коро'тком, до коле'н. За золоты'м по'ясом был у него' кинжа'л, осы'панный дороги'ми каме'ньями, а на бедре' са'бля туре'цкая. Бе'лые атла'сные шарова'ры и кра'сные сафья'нные сапоги' доверша'ли наря'д. Лжедими'трий ве'жливо поклони'лся на все сто'роны и подошёл к М'нишеху; но подкомо'рий коро'нный не дал им вре'мени к разгово'рам: он объяви'л, что коро'ль ожида'ет его' в свои'х ко'мнатах. Ну'нций взял Лжедими'трия за ру'ку и повёл к королю'.
Сигизму'нд стоя'л во'зле мра'морного сто'лика, на кото'ром находи'лись больши'е золоты'е часы' в ви'де павли'на, пи'сьменный прибо'р и лежа'ли бума'ги. В алько'ве за ба'рхатным за'навесом, откры'том до полови'ны, видна' была' дома'шняя моле'льная, и'ли часо'вня. Пе'ред больши'м распя'тием, по сторона'м ко'его стоя'ло в ряд по шести' сере'бряных подсве'чников, устро'ен был алта'рь, а пе'ред алтарём стоя'л нало'й с ступе'нью для коле`нопреклоне'ния. На нало'е лежа'ла кни'га, а на ступе'ни ба'рхатная поду'шка. Сте'ны ко'мнаты оби'ты бы'ли золото'ю парчо'й и укра'шены не'сколькими карти'нами, изобража'ющими дея'ния святы'х. В шка'фе из чёрного де'рева с серебро'м храни'лись мо'щи и свяще'нные ве'щи, принесённые из святы'х мест, посеща'емых богомо'льцами. Ка'рты По'льши и Шве'ции висе'ли на стене' во'зле сто'лика.
Коро'ль, ещё в цве'те лет, был высо'кого ро'ста, сухоща'в; черты' лица' его' бы'ли ре'зко обозна'чены и закруглены' на оконе'чностях. Нави'слые бро'ви и смо'рщенный лоб обнару'живали его' угрю'мость. Ру'сая борода', одно'й ширины' с ни'жней губо'й, лежа'ла на кру'глом, накрахма'ленном воротнике'; дли'нные усы' бы'ли закру'чены вверх. Он был оде'т в бе'лое атла'сное испа'нское пла'тье с золоты'м шитьём и голубы'ми ба'рхатными наши'вками; на плеча'х име'л ба'рхатный голубо'й ши'тый зо'лотом испа'нский плащ, а на голове' пухо'вую кру'глую шля'пу с высо'кою тулье'й в ви'де ко'нуса; широ'кие по'ля шля'пы пристёгнуты бы'ли спе'реди алма'зною пря'жкой и осенены' бе'лыми стра'усовыми пе'рьями. На голубо'й пе'ревязи, вы'шитой зо'лотом, висе'ла дли'нная шпа'га с рукоя'тью, осы'панною драгоце'нными камня'ми (42).
Коро'ль стоя'л, оперши'сь ле'вою руко'й об стол, с обыкнове'нною свое'ю ва'жностью и с ла'сковою улы'бкой протяну'л ру'ку, кото'рую Лжедими'трий поцелова'л и, ни'зко поклони'вшись королю', сказа'л (43):
-- Ва'шему вели'честву изве'стны уже' все обстоя'тельства мое'й несча'стной жи'зни. Бори'с Годуно'в, неблагода'рный за ми'лости отца' моего' Иоа'нна и бра'та Феодо'ра, устреми'лся на поги'бель мою', хоте'л прекрати'ть дни мои' и лиши'ть престо'ла. Но Госпо'дь Бог, спаса'я меня' от рук уби'йцы, всели'л в ду'шу мою' твёрдость к перенесе'нию тя'жкого испыта'ния и муже'ство к оты'скиванию моего' насле'дия. Сле'дую приме'ру други'х влады'к, пости'гнутых несча'стием, подо'бным моему'. Кир и Ро'мул (44), воспи'танные па'стырями, но рождённые в ца'рских черто'гах, впосле'дствии сде'лались основа'телями вели'ких госуда'рств. Наде'юсь на Бо'га, на справедли'вость моего' де'ла и на по'мощь и'збранных владе'ть судьбо'ю наро'дов. Госуда'рь! вспо'мни, что ты сам роди'лся в у'зах и спасён еди'нственно провиде'нием. Держа'вный изгна'нник тре'бует ны'не от тебя' сожале'ния и по'мощи (45).
Лжедими'трий, ко'нчив речь, сно'ва поклони'лся королю' и в молча'нии ожида'л отве'та. Подкомо'рий коро'нный дал ему' знак, чтоб он вы'шел в приёмную за'лу. Здесь окружи'ли его' воево'да Мнише'х, князья' Вишневе'цкие и други'е приве'рженцы, а коро'ль оста'лся с ну'нцием для совеща'ния. Лжедими'трий был в уны'нии, не зна'я, чем ко'нчится э'то свида'ние, и не внима'л реча'м воево'ды, кото'рый беспреста'нно повторя'л увере'ния в свое'й дру'жбе и пре'данности.
Наконе'ц подкомо'рий коро'нный уве'домил Лжедими'трия, что коро'ль про'сит его' к себе' и позволя'ет знатне'йшим пана'м сопровожда'ть царе'вича. Мнише'х и Вишневе'цкие с толпо'ю друзе'й свои'х вошли' в ко'мнату короле'вскую. Сигизму'нд встре'тил Лжедими'трия с весёлым лицо'м и сказа'л, приподня'в пред ним шля'пу, чего' пре'жде не сде'лал (46):
-- Да сохрани'т вас Бог, Дими'трий, князь Моско'вский! Из слы'шанного на'ми и по предста'вленным нам пи'сьменным доказа'тельствам призна'ем вас таковы'м и в знак на'шего благоволе'ния определя'ем вам по 40 ты'сяч зло'тых в год (47) на ва'ши потре'бности. Кро'ме того', как дру'гу на'шему, находя'щемуся под на'шим покрови'тельством, позволя'ем вам входи'ть в сноше'ния по дела'м с на'шими пана'ми и принима'ть от них сове'ты и по'мощь, кото'рые пока'жутся вам благоприя'тными.
Речь сия' до тако'й сте'пени восхити'ла Лжедими'трия, что он пребы'л безмо'лвен и, возде'в о'чи и ру'ки к не'бу, каза'лось, моли'лся. Наконе'ц он ни'зко поклони'лся королю', а ну'нций отвеча'л за него':
-- Госуда'рь! благоде'тельствуя держа'вному изгна'ннику, ты отверза'ешь себе' небеса' и распространя'ешь свою' сла'ву земну'ю. Моско'вский князь, благословля'емый наме'стником свято'го Пё!тра на вели'кий по'двиг, бу'дет, как гласи'т Писа'ние, тот краеуго'льный ка'мень, на кото'ром утверди'тся за'падная це'рковь на се'вере. Мы должны' благодари'ть тебя' не то'лько от и'мени це'ркви, но и от всего' христиа'нства. Се но'вый Иоа'с, спаса'емый про'мыслом Госпо'дним от я'рости Гофо'лии; и да возра'дуется Иерусали'м его' прише'ствию!
Подкомо'рий коро'нный дал знак, и все, поклони'вшись королю', вы'шли из ко'мнаты.
-- Поми'луйте, госуда'рь, что вы сде'лали, сле'дуя сове'там Рангони'! -- сказа'л Тарно'вский королю'.-- Мы са'ми нужда'емся в де'ньгах, а вы даёте по 40 ты'сяч зло'тых в год царе'вичу?
-- Молчи'! -- отвеча'л коро'ль ти'хо с улы'бкою.-- Мы сего'дня це'лую ночь рабо'тали с Во'льским и уже' чу`ть-чу'ть не откры'ли та'йны де'лать зо'лото. Наде'емся на бу'дущий о'пыт, и тогда' куплю' не то'лько По'льшу и Шве'цию, но всю Евро'пу! Молчи' и ра'дуйся! -- бу'дет и тебе' хорошо'! Мы с Во'льским непреме'нно пости'гнем э'ту та'йну!
Стра'жа, стоя'вшая в сеня'х, оказа'ла Лжедими'трию во'инскую поче'сть, и он возврати'лся к себе' в дом с ну'нцием, М'нишехом и Вишневе'цкими. Здесь ну'нций объяви'л во'лю короле'вскую:
-- Сигизму'нд, опаса'ясь сопротивле'ния на Се'йме и бу'дучи сам за'нят войно'ю со Шве'циею, не мо'жет объяви'ть войны' Росси'и и вспомоществова'ть царе'вичу во'йском,-- сказа'л ну'нций,-- но он позволя'ет всем пана'м вооружи'ться на свой счет и идти' в Росси'ю под хору'гвию царе'вича.
-- Де'ло решено',-- возрази'л Мни'шех.-- За'втра же отправля'юсь в Львов, пишу' письма' ко всем друзья'м мои'м и, прие'хав туда', тотча'с присту'пим к де'лу!
-- То'лько не ме'длить,-- сказа'л Лжедими'трий,-- и за'втра же в путь!
-- И мы идём с ва'ми,-- сказа'л князь Константи'н Вишневе'цкий.-- Е'сли начина'ть, так начина'ть! Оди'н день поте'ри ва'жен, когда' де'ло идёт о ца'рстве!
-- Кня'жеская кровь! -- сказа'л Лжедими'трий, прия'тно посмотре'в на Вишневе'цкого.
Ну'нций обня'л царе'вича и, поцелова'в его', сказа'л:
-- Не забу'дьте гла'вного: объяви'те себя' като'ликом и сде'лайте воззва'ние к россия'нам.
Лжедими'трий прерва'л слова' его':
-- Уме'рьте ва'ше усе'рдие! Э'тим мы испо'ртим все де'ло. Ра'зве вы не зна'ете закорене'лой не'нависти россия'н к ри'мской це'ркви. Они' отсту'пятся от меня' и не признаю'т свои'м госуда'рем като'лика. Пре'жде на'добно име'ть си'лу, а по'сле де'йствовать. Предоста'вьте э'то мне. Я вам обеща'л и испо'лню, но тепе'рь на'добно ду'мать об одно'м -- об овладе'нии престо'лом; и к э'тому помо'жет мне бо'лее всех ру'сское духове'нство, пре'данное ца'рскому поколе'нию.
По до'лгом совеща'нии поло'жено бы'ло скрыва'ть до вре'мени наме'рение ввести' в Росси'и католи'ческую ве'ру и обраще'ние к о'ной Лжедими'трия.
-- Где оста'нется ва'ше семе'йство? -- спроси'л Лжедими'трий у М'нишеха.
-- Я е'ду с це'лым мои'м до'мом,-- отвеча'л воево'да.-- Где на'добны убежде'ния, там не ху'до име'ть краса'виц с собо'й,-- примо'лвил он с усме'шкою.-- По'льки на'ши уме'ют гла'зками свои'ми возбужда'ть к вели'ким по'двигам, а при мое'й до'чери -- це'лый собо'р краса'виц! -- Собесе'дники расста'лись, и Лжедими'трий дал приказа'ние изгото'виться к пути'.

-----

Когда' все разъе'хались, Лжедими'трий пошёл в свою' ко'мнату и нашёл на своём сто'лике письмо'. Он сорва'л печа'ть и прочита'л сле'дующее: "За час до полу'ночи ступа'й в сад воево'ды М'нишеха. Ты найдёшь ключ под ка'мнем во'зле кали'тки с восто'чной стороны' огра'ды. Тёмною алле'ей подойди' потихо'ньку к углово'му павильо'ну, примыка'ющему к ко'мнатам па'нны Мари'ны; останови'сь во'зле трех лип, осеня'ющих окно' с ле'вой стороны', и слу'шай внима'тельно. Там услы'шишь ты и уви'дишь таки'е ве'щи, кото'рые просве'тят тебя' на твоём по'прище и откро'ют се'рдца люде'й, кото'рым ты вверя'ешь судьбу' твою'".
Лжедими'трий позва'л Мехове'цкого и, показа'в ему' письмо', спроси'л:
-- Что ты об э'том ду'маешь?
-- Опаса'юсь подло'га и'ли како'го-нибудь зло'го у'мысла со стороны' злоде'ев, подку'пленных Годуно'вым; одна'ко ж сове'тую испыта'ть сча'стие. Я пойду' с тобо'ю и возьму' не'сколько вооружённых люде'й, кото'рых оста'вим у вхо'да.
-- Хорошо', пойдём! -- отвеча'л Лжедими'трий.-- Чтоб избе'гнуть опа'сности, на'добно идти' ей сме'ло навстре'чу.
Мехове'цкий вы'шел, чтоб вы'брать не'сколько смельчако'в из стра'жи, а Лжедими'трий вооружи'лся, наки'нул на себя' плащ и сошёл вниз, где ждал его' Мехове'цкий. Они' вы'шли на у'лицу, приказа'в шести' гайдука'м сле'довать за собо'ю в не'котором отдале'нии.
Мехове'цкий оста'лся в тёмной алле'е, а Лжедими'трий подошёл к павильо'ну. Сперва' бы'ло все ти'хо, по'сле того' раздали'сь зву'ки гита'ры и уны'лый напе'в по'льской пе'сни. Лжедими'трий узна'л го'лос Мари'ны, свое'й неве'сты. Вско'ре Дверь в противополо'жной стене' павильо'на отвори'лась, и Лжедими'трий услы'шал шаги' мужчи'ны, воше'дшего туда' из са'да. Он стал внима'тельнее.
-- Вы тре'бовали от меня' свида'ния, Осмо'льский,-- сказа'ла Мари'на.-- Я не могла' отказа'ть вам. Но к чему' э'то послу'жит? Я не могу' ничего' сказа'ть вам, кро'ме того', что объяви'ла от моего' и'мени Хмеле'цкая. Обстоя'тельства перемени'лись: вы должны' отказа'ться от ру'ки мое'й, забы'ть любо'вь. Я неве'ста царя' Моско'вского!
-- Забы'ть любо'вь, отказа'ться от ру'ки ва'шей! -- воскли'кнул Осмо'льский.-- Любо'вь рожда'ется и живёт в се'рдце, а не в голове'; она' не подве'ржена влия'нию па'мяти. Мне забы'ть любо'вь! Мари'на! неуже'ли вы забы'ли те кля'твы, те увере'ния в любви' ко мне, кото'рые составля'ли моё сча'стье и ва'ше? Так сме'ю сказа'ть, повторя'я слова' ва'ши. Давно' ли вы уверя'ли меня', что, е'сли роди'тели ва'ши не соглася'тся на брак наш, то вы реши'лись обвенча'ться со мно'ю та'йно, да'же бежа'ть в Ве'нгрию? И э'та пла'менная любо'вь исче'зла, рассе'ялась при появле'нии чужезе'мца, прошлеца'?
-- Царя' Моско'вского! -- сказа'ла Мари'на го'рдо.
-- Ита'к, честолю'бие изгна'ло любо'вь из ва'шего се'рдца и'ли, по кра'йней ме'ре, заглуши'ло её,-- сказа'л Осмо'льский.-- Поду'мали ли вы, Мари'на, кому' отдаёте ру'ку, кому' вверя'ете судьбу' свою'? Како'й э'то царь? Ру'сское дворя'нство и духове'нство согла'сно призна'ет его' бродя'гою, бе'глым чернецо'м, расстри'гою. Вы чита'ли гра'моты Моско'вского царя' и патриа'рха Иова', где опи'сана бродя'жническая жизнь э'того прошлеца'. Родно'й дя'дя его', Смирнов-Отре'пьев, объяви'л ли'чно королю' всю и'стину и кля'твенно подтверди'л, что мни'мый Дими'трий есть Григо'рий Отре'пьев. Что бу'дет с ва'ми, е'сли обма'н откро'ется?
-- Вы повторя'ете все то, что говоря'т враги' моего' жениха'. Но кака'я мне нужда' до всех э'ти слу'хов? Я не отда'м ему' ру'ки мое'й, пока' он не восся'дет на Моско'вском престо'ле.
-- Ита'к, престо'л соблазня'ет вас! Но то'лько рождённые для престо'ла мо'гут тве'рдо держа'ться на нем. Ступе'ни его' ско'льзки для честолю'бцев.
-- Я шляхтя'нка по'льская и име'ю тако'е же пра'во на престо'л, как все принце'ссы. Ра'зве Ва'рвара Радзиви'ллова не была' короле'вою По'льскою, жено'ю Сигизму'нда А'вгуста? Ра'зве Гли'нская не была' вели'кою княги'нею Моско'вскою?
-- Я говорю' не об вас, но о женихе' ва'шем. Е'сли б он да'же и дости'г жела'емого, то кто пору'чится за бу'дущее? Повторя'ю: в тако'м ва'жном де'ле нельзя' до'лго обма'нывать. Здесь он мо'жет обольща'ть нас ска'зками, но в Росси'и должна' откры'ться и'стина!
-- Пуска'й он бу'дет царём хотя' оди'н день. Мне и э'того дово'льно. Я не хочу' ви'деть так далеко' в бу'дущем.
-- Мари'на, оду'майтесь! Для неве'рного ти'тула, для мни'мого вели'чия вы же'ртвуете свои'м сча'стием. Мо'жет ли э'тот честолю'бец так пла'менно, так стра'стно люби'ть вас, как я? Мо'жете ли вы люби'ть э'того челове'ка с мра'чным взгля'дом, на лице' кото'рого я'сно изобража'ются жесто'кость, проны'рство? Вспо'мните, что вам сказа'ла убо'гая же'нщина. Она' назвала' его' уби'йцею, кля`твопресту'пником, предостерега'ла вас не вверя'ть судьбы' свое'й вероло'мному.
При сих слова'х Лжедими'трий вспо'мнил о Кале'рии, и нево'льный тре'пет пробежа'л по всем его' жи'лам.
-- Бра'чное ло'же без любви' -- гроб! -- сказа'л Осмо'льский.-- А вы не лю'бите ва'шего жениха', Мари'на!
Она' не отвеча'ла ни сло'ва. Осмо'льский по не'котором молча'нии сказа'л:
-- Скажи'те, лю'бите ли вы своего' жениха'?
-- Заче'м вы спра'шиваете меня' об э'том? Я дала' сло'во царю' Моско'вскому и бу'ду его' жено'ю.
-- Я уве'рен, что вы не мо'жете люби'ть его' и что одно' честолю'бие заставля'ет вас забы'ть да'нные мне кля'твы, сде'лать меня' несча'стным! Мари'на, я не могу' переста'ть люби'ть вас и на коле'нях умоля'ю, чтоб вы любо'вью и рассу'дком рассе'яли мечты' вели'чия, возврати'ли мне се'рдце, отве'ргли предложе'ние прошлеца'. Та са'мая убо'гая же'нщина, кото'рая предостерега'ла вас третьего' дня ве'чером, останови'ла меня' вчера' на у'лице и сказа'ла, чтоб я изба'вил вас от ве'рной поги'бели. Э'тот мни'мый царе'вич уже' уби'л свою' любо'вницу...
-- Ложь и клевета'! -- сказа'ла Мари'на.-- Я не хочу' входи'ть в подро'бности пре'жней жи'зни моего' жениха'. Цари'ца Моско'вская и вели'кая княги'ня Пско'ва и Новагоро'да не бои'тся никаки'х угро'з и не слу'шает никаки'х науще'ний.
-- Мари'на! Вы не лю'бите ва'шего жениха'!
Мари'на сно'ва не отвеча'ла ни сло'ва. Не'сколько мину'т продолжа'лось молча'ние; наконе'ц Мари'на сказа'ла:
-- Прошу' вас никогда' не отягча'ть меня' э'тими вопро'сами. Я бу'ду жено'ю царя' Моско'вского -- э'то де'ло решённое. Е'сли вам уго'дно, я приму' вас ко двору' моему' в зва'нии моего' придво'рного кавале'ра и позво'лю сопу'тствовать мне в Москву'.
Не дожида'ясь отве'та, Мари'на поспе'шно вы'шла из павильо'на в ко'мнаты и прихло'пнула дверь. Лжедими'трий возврати'лся в тёмную алле'ю и, взяв за ру'ку Мехове'цкого, бы'стрыми шага'ми вы'шел с ним из са'ду и за'пер кали'тку. Лжедими'трий был встрево'жен и не'сколько вре'мени шел в безмо'лвии, погру'женный в ду'му. Наконе'ц он спроси'л Мехове'цкого:
-- Зна'ешь ли ты Осмо'льского? Что э'то за челове'к?
-- Э'то дворяни'н бога'того ро'да, отли'чного заслу'гами и в свя'зях со мно'гими зна'тными дома'ми. Осмо'льский отлича'ется ме'жду все'ми ю'ношами необыкнове'нною красото'й, ло'вкостью и ве'жливостью. Он служи'л в телохрани'телях Францу'зского короля' и неда'вно возврати'лся в оте'чество. Да'льний ро'дственник его', прима'с Ка'рнковский, хо'чет помести'ть его' при дворе' Сигизму'нда; но коро'ль поны'не хо'лоден к нему', как ду'мают, из ре'вности, намерева'ясь вступи'ть в брак с молодо'ю княжно'й Австри'йскою. Погова'ривают о любви' Осмо'льского к неве'сте твое'й, Мари'не, и да'же о взаи'мности с её сто'роны. Утвержда'ть не могу', и'бо наве'рное не зна'ю; но зна'ю то, что э'тот Осмо'льский враг твой, де'ржится па'ртии Замо'йского и я'вно утвержда'ет, что ты не царе'вич. На вечери'нке у па'ни Хмеле'цкой, большо'й прия'тельницы па'нны Мнише'х, он мно'го расска'зывал о тебе' молоды'м лю'дям и утвержда'л, бу'дто ты име'л каку'ю-то любо'вницу... сло'вом, говори'л мно'го неле'постей.
-- Хорошо', пусть он говори'т что хо'чет,-- возрази'л Лжедими'трий.-- Но како'го он нра'ва, каки'е его' скло'нности?
-- Он челове'к пы'лкий, но доброду'шный, люби'тель прекра'сного пола', му'зыки, стихотво'рства, жа'дный сла'вы, по'честей, как обыкнове'нно молоды'е лю'ди хоро'шего воспита'ния и происхожде'ния. Он все'ми лю'бим и име'ет мно'жество друзе'й ме'жду зна'тным ю'ношеством.
-- Мехове'цкий! ты до'лжен мне оказа'ть услу'гу: подружи'сь с Осмо'льским и постара'йся привле'чь его' на на'шу сто'рону обеща'ниями награ'д и по'честей. Я хочу' устро'ить прислу'гу ца'рскую для мое'й неве'сты, когда' отпра'влюсь с во'йском в Москву', и наме'рен поручи'ть Осмо'льскому нача'льство над телохрани'телями.
-- Поми'луй, царе'вич! Я тебе' слегка' намекну'л о любви' его' к Мари'не, то тепе'рь до'лжен уве'домить, что никто' не сомнева'ется в том, что они' взаи'мно лю'бят друг дру'га. Каки'е из э'того бу'дут после'дствия?
-- Мир и согла'сие в до'ме! У меня' есть свои' ви'ды, любе'зный Мехове'цкий. Ты все узна'ешь по'сле. Тепе'рь то'лько постара'йся привле'чь Осмо'льского на мою' сто'рону и предложи' ему' слу'жбу при дворе' бу'дущей Моско'вской цари'цы.

ГЛАВА' VII
По'льская ме`лкопоме'стная шля'хта. Набо'р войска'. Па'нский пир.

Во'зле рога'ток го'рода Льво'ва, со стороны' Лю'блина, сиде'ли три городски'е стра'жника в обо'рванных епанча'х, в измя'тых поя'рковых шля'пах с дли'нными поля'ми и в ожида'нии това'ров и по'шлины е'ли ло'жками из одного' горшка' гре'тое пи'во с сы'ром и смета'ной, прику'сывая жидо'вские кренде'ли. Вдруг подняла'сь пыль на Любли'нской доро'ге; стра'жники схвати'ли свои' алеба'рды и поспе'шно допи'ли пи'во чрез край. Пыль приближа'лась, и они' увиде'ли толпу' ко'нных и вооружённых люде'й, кото'рые скака'ли во всю прыть.
Пе'рвый стра'жник. Что э'то за лю'ди? Уж опя'ть не хотя'т ли ввезти' си'лою това'ров, не заплати'в королю' по'шлины?
Второ'й стра'жник. Бог ве'дает! Доро'ги ны'не полны' вся'кой сво'лочи. Собира'ют во'йско проти'ву шве'да и москаля'.
Вса'дники прибли'зились к рога'ткам. Э'то бы'ли то'лстые, высо'кие, красноли'цые лю'ди с дли'нными уса'ми. У ка'ждого была' са'бля; мно'гие име'ли за плеча'ми ружье'", обвя'занное бара'ньей шку'рой ше'рстью вверх. Не'которые из вса'дников име'ли пистоле'ты. Больша'я часть оде'ты бы'ли в жупа'ны то'лстого су'кна и'ли кра'шеного холста' тёмных цвето'в, подпоя'саны ко'жаными кушака'ми с ме'дною пря'жкой напереди', в суко'нных ша'пках с бара'ньими око'лышами. Не'которые име'ли на плеча'х ста'рую суко'нную епанчу', други'е медве'жью и'ли во'лчью шку'ру ше'рстью вверх. Ины'е бы'ли в ста'рых жёлтых и кра'сных сапога'х, а други'е в просты'х мужи'чьих ходока'х (48). Все сиде'ли ло'вко и кре'пко на коня'х.
Толпа' останови'лась, а вперёд вы'ехал челове'к огро'много ро'ста, сре'дних лет, с дли'нными чёрными уса'ми. Он был в поно'шенном кунтуше' и жупа'не, в дли'нной си'ней епанче' и на голове' име'л бара'нью ша'пку с дли'нными вися'чими конца'ми.
Пере'дний вса'дник. Гей, вы, стра'жники, отворя'йте рога'тки! Скоре'й, моше'нники, короле'вские слу'ги!
Стра'жник (идёт отворя'ть рога'тку). Да бу'дет восхвалён Иису'с Христо'с!
Передово'й вса'дник. Во ве'ки веко'в, ами'нь!
Стра'жник. А куда' е'дут господа' ре'йтары?
Передово'й вса'дник. А тебе' кака'я нужда', осе'"л? Ви'дишь, что в Львов. Ты, ве'рно, не зна'ешь ещё конфедера'тов! Не одного' ва'шего бра'та, слугу' короле'вского, мы так проучи'ли, что он и тепе'рь пля'шет, пови'снув на де'реве.
Стра'жник (в стра'хе). Попы'тка не шу'тка, а спрос не беда'! Про'сим проще'ния.
Передово'й вса'дник. Ничего', проща'ем! Ви'дно, что ты трус и дура'к! Хотя' бы вам, одна'ко ж, и не сле'довало проща'ть, потому' что все вы, горожа'не, обыкнове'нно приде'рживаетесь короле'вской па'ртии. Скажи'-ка, где здесь собира'ются конфедера'ты?
Стра'жник. Каки'е конфедера'ты?
Передово'й вса'дник. Каки'е конфедера'ты! Таки'е, кото'рые соединя'ются и составля'ют конфедера'цию проти'ву короля'. Не зна'ешь, что ли?
Стра'жник. У нас не слы'шно ни о како'й конфедера'ции и нет никаки'х конфедера'тов.
Передово'й вса'дник. Э'то что зна'чит? Говори' пра'вду, осе'"л, а не то изру'бим в куски'! -- Как нет конфедера'тов? Иосе'"ль, жид, аренда'рь па'на Конецпо'льского, был в про'шлую пя'тницу пе'ред шабашо'м в Льво'ве и ви'дел, как на всех у'лицах шля'хта составля'ла конфедера'цию и вооружа'лась проти'ву короля'. Да'же господа' конфедера'ты поби'ли кре'пко э'того жи'дка за то, что пан его' корчмы' прия'тель короле'вский.
Оди'н вса'дник из то'лпы. Что вы теря'ете вре'мя в разгово'рах с э'тим плебе'ем, па'не Михаи'ла! Что э'ти меща'не разуме'ют в шляхе'тских дела'х? Вот како'й-то шля'хтич е'дет из го'рода, спро'сим у него'!
В э'то вре'мя подъе'хала к заста'ве огро'мная бри'чка, кры'тая холсто'м, запряжённая пятью' лошадьми', из кото'рых две бы'ли в ды'шле, а три ря'дом спе'реди. Изво'зчик сиде'л верхо'м на дышло'вом коне' и управля'л тремя' пере'дними одно'ю вожжо'й, похло'пывая дли'нным бичо'м. Бри'чка у'стлана была' пери'нами, ме'жду кото'рыми торча'ли головы' са'хару, буты'ли, а напереди' ви'ден был бочо'нок. По бока'м лежа'ли ружье'", са'бля и пистоле'ты. То'лстый уса'тый шля'хтич сиде'л на пери'нах, заверну'вшись в епанчу' и насу'нув высо'кую ша'пку на глаза'.
Передово'й вса'дник (до'был рожка' и'з-за па'зухи, подъе'хал к бри'чке и попо'тчевал шля'хтича табако'м). С позво'ленья ва'шего, ми'лостивый госуда'рь! Нельзя' ли спроси'ть вас о не'которых обстоя'тельствах полити'ческих, каса'ющихся до на'шего шляхе'тского состоя'ния? Я есмь Михаи'ла Пе'карский, ро'тмистр Черско'й земли' (при сем покру'чивает усы'). И'мя моё, ве'рно, вам изве'стно. Не хваля'сь, скажу', что я был пе'рвым нае'здником в конфедера'ции па'на Самуи'ла Зборо'вского, кото'рому пан Ян Замо'йский отруби'л го'лову в Кра'кове; не после'дним та'кже был я в конфедера'ции Христофо'ра Зборо'вского при поко'йном короле' и на элекци'йном Се'йме держа'лся па'ртии их же, Зборовски'х, и дал мой го'лос в по'льзу кня'зя Австри'йского Максимилиа'на. Е'сли б его' не'мцы не стру'сили под Бычи'ной и не да'ли поби'ть себя' па'ну Замо'йскому, то Максимилиа'н был бы короле'м, а Михаи'ла Пе'карский, ро'тмистр земли' Черско'й, был бы кастеля'ном и'ли воево'дою (49). Но не в том де'ло. Я завсегда' защища'л во'льности шляхе'тские, как сле'дует digno republicae civi (т. е. досто'йному сы'ну респу'блики), и когда' це'лая По'льша призна'ла шве'да короле'м, я оди'н протестова'л проти'ву э'того вы'бора и уда'лился в дере'вню, чтоб не быть уча'стником посты'дного де'ла. Господа' сена'торы продаю'т на'ши во'льности шляхе'тские ба'бам, окружа'ющим короля'. Изве'стно, что он связа'лся с А'встриею, посыла'ет казако'в на по'мощь не'мцам (черт их побери'!), для того' что не'мцы обеща'ли ему' уничто'жить права' на'ши избира'ть короле'й и заста'вить нас при жи'зни короля' призна'ть насле'дником короле'вича Владисла'ва. При всем это'м коро'ль наруша'ет права' шля'хты и бра'тского ра'венства, составля'я ордина'ции и позволя'я принима'ть чужезе'мные ти'тулы и ордена' (50). Ви'дите ли, что мы хорошо' зна'ем полити'ческие дела' на'ши так же, как уме'ем владе'ть са'блею! При сем слу'чае име'ю честь рекомендова'ть вам прия'теля моёго, Бонавенту'ру Цецио'рку, гербасорвика'птур (51), шля'хтича от пото'па, сла'вного нае'здника, привя'занного душо'ю и те'лом ad jura et privilegia praeclarae gentis Polonae (т. е. к права'м и привиле'гиям по'льской на'ции). Пан Бонавенту'ра Цецио'рка служи'л со мно'ю во всех конфедера'циях, сжег в име'ниях па'на Замо'йского и короле'вских два'дцать шесть корче'м вме'сте с жида'ми, разби'л и вы'пил се'мьдесят шесть погребо'в в име'ниях прия'телей короле'вских!
Высо'кий и то'лстый шля'хтич, пан Бонавенту'ра Цецио'рка, вы'сунулся из то'лпы и, покру'чивая усы', поклони'лся шля'хтичу в бри'чке, кото'рый отвеча'л ему' тем же.
Пе'карский (обраща'ясь сно'ва к шля'хтичу в бри'чке). Вы, как до'брый шля'хтич, ве'рно, не швед, то есть не приве'рженец короля'?
Шля'хтич в бри'чке. Весьма' рад познако'миться с па'ном Пека'рским, ро'тмистром Черско'й земли', о вели'ких по'двигах кото'рого слы'шно и в на'шем пове'те. О себе' честь име'ю сказа'ть, что я не принадлежу' ни к кото'рой па'ртии и до'лжен поспеша'ть домо'й, а зате'м и не могу' до'лее наслажда'ться ва'шею прия'тною бесе'дой. За'втра отдаю' сынове'й мои'х в колле'гиум отцо'в иезуи'тов в Я'нове и везу' им па'ру голо'в са'хару и бочо'нок ара'ку.
Пе'карский. То'лько два сло'ва! По весьма' ве'рным све'дениям, полу'ченным на'ми из Льво'ва на про'шлой неде'ле, узна'ли мы, что здесь, в Льво'ве, составля'ется но'вая и прекра'сная конфедера'ция для защи'ты прав шляхе'тских под нача'льством сла'вного, изве'стного гражда'нскими до'блестями па'на Небо'рского. Он вме'сте с конфедера'тами объяви'л врага'ми оте'чества всех прия'телей короля', ка'к-то: Мнише'хов, Вишневе'цких, Фре'дро, Дворжи'цких и други'х и присягну'л не сложи'ть ору'жия до тех пор, пока' не прого'нит за мо'ре шве'да с его' ба'бами и короле'вичами. Я, всегда' гото'вый пролива'ть кровь мою' за на'ше сокро'вище, пра'ва шляхе'тские, собра'л по деревня'м и око'лицам на'шего воево'дства шестьдеся'т челове'к лихо'й шля'хты, по бо'льшей ча'сти ста'рых конфедера'тов, и прие'хал вписа'ться в конфедера'цию от и'мени це'лого на'шего воево'дства. Уда'лая голь! пьет сла'вно, а дерётся ещё лу'чше. Жела'ем узна'ть от вас, где на'ши конфедера'ты и где мо'жем найти' знамени'того му'жа, па'на Небо'рского?
Шля'хтич в бри'чке. Вас ло'жно извести'ли, ми'лостивые госуда'ри. Здесь нет ни слу'ху ни ду'ху о конфедера'ции. Пан Небо'рский почита'ется са'мым пла'менным прия'телем короля'.
Шля'хтич из то'лпы. А что, па'не Миха'йло, не говори'л я вам, что не должно' ве'рить э'тому прокля'тому жиду'? Не говори'л я, что мы напра'сно собира'емся в путь?
Друго'й шля'хтич из то'лпы. Как мо'жно бы'ло ве'рить жиду'? Как поколоти'ли его' поря'дком, то ему' показа'лось, что це'лый свет соста'влен из конфедера'тов!
Тре'тий шля'хтич из то'лпы. Пусто'е! Жи'ды всегда' име'ют ве'рные изве'стия. Я слы'шал о конфедера'ции не от одного' Иосе'ля. И тот жид, кото'рого мы вчера' разби'ли на доро'ге и хоте'ли пове'сить, ска'зывал, что це'лый Львов в движе'нии, что на у'лицах про'сят всех запи'сываться в конфедера'цию и потчева'ют вино'м и мёдом.
Четвёртый шля'хтич из то'лпы. Соверше'нная пра'вда! Э'тот ше'льма жид ска'зывал, что все запи'сываются в конфедера'цию проти'ву Моско'вского короля', а мы посмея'лись глу'пости жи'довской.
Шля'хтич в бри'чке. Вот что пра'вда, то пра'вда! То'лько э'то во'все не конфедера'ция. Напро'тив того', пан Мнише'х, пан Фре'дро, па'ны Вишневе'цкие, пан Дворжи'цкий и пан Небо'рский набира'ют охо'тников, чтоб идти' войно'й на Москву'. К ним убежа'л из Москвы' с несме'тными сокро'вищами царе'вич Моско'вский, кото'рого вы'гнал како'й-то боя'рин Гедео'н и'ли Году'н, не вспо'мню назва'ния! Э'ти па'ны обеща'ли возврати'ть царе'вичу трон Моско'вский, а пан Мнише'х выдаёт за него' за'муж дочь свою', па'нну Мари'ну.
Пе'карский. Как! В Льво'ве нет конфедера'ции проти'ву короля' и его' шве'дов?
Шля'хтич в бри'чке. Уверя'ю вас че'стью, нет и не быва'ло.
В толпе' вса'дников на'чался шум и крик. Оди'н по'сле друго'го и по не'скольку вме'сте ста'ли крича'ть: "А что, пан Пе'карский? -- Сла'вно мы попа'ли! -- Вот-те', вме'сто того', чтоб би'ться проти'ву шве'дов, зае'хали в их тенёта! -- Ко'нчится тем, что всех нас перевя'жут и поса'дят в тюрьму'! -- И'ли отру'бят го'лову, как па'ну Самуи'лу Зборо'вскому!
Цецио'рка. По'лно! кто сме'ет посягну'ть на нас? А пра'во шляхе'тское: Neminem captivabimus nisi jure victum! (т. е. никто' не подверга'ется заточе'нию без суда').
Цы'бович. Да, ста'нут смотре'ть э'ти шве'ды на зако'ны! Уж е'сли они' собира'ются, так не для того', чтоб толкова'ть зако'ны.
Пе'карский. А черт их знал, что они' тут де'лают! Ка'жется, как не ве'рить жиду'!
Шум и крик в толпе' увели'чился. В э'то вре'мя шля'хтич в бри'чке сказа'л своему' изво'зчику:
-- Что ты зазева'лся, дурачи'на? Бей по лошадя'м, да и уходи' скоре'е! Э'та ша'йка негодя'ев гото'ва огра'бить нас у городско'й заста'вы и вы'лить мой ара'к. Скоре'й, скоре'й! -- Шля'хтич в бри'чке уе'хал за го'род.
Шля'хта продолжа'ла крича'ть и шуме'ть. Пе'карский, возвы'сив го'лос, сказа'л:
-- Господа'! прошу' прислу'шать!
Шля'хтич из то'лпы. Что тут слу'шать! Ты, па'не Пе'карский, уве'рил нас, что паны' Мнише'х, Вишневе'цкие, Фре'дро, Небо'рский и други'е объя'влены врага'ми оте'чества, что мы пойдём разбива'ть их погре'ба и гра'бить кладовы'е, а тепе'рь все выхо'дит напро'тив!
Друго'й шля'хтич из то'лпы. Господи'н Пе'карский! э'то не пройдёт тебе' да'ром! Ты до'лжен руби'ться с ка'ждым из нас!
Пе'карский. Прошу' прислу'шать! Господа', поти'ше! Я вам дам до'брый сове'т. Сказа'ть по со'вести, нам все равно', чьи разбива'ть погре'ба и чьи гра'бить кладовы'е: бы'ло бы то'лько в них хоро'шее вино' и мно'го вся'кого запа'су. Е'сли нельзя' гра'бить М'нишеха и Вишневе'цких, пойдём и приста'нем под их знамёна и бу'дем разбива'ть моско'вские погре'ба и гра'бить моско'вские кладовы'е. Ведь э'то паны' до'брые, э'тот Мнише'х и Вишневе'цкие. Они' испо'лнены до'блестей граждански'х и ра'венства шляхе'тского. Они' иду'т на Москву' с царе'вичем, кото'рый привёз с собо'ю сокро'вища; пойдём с ни'ми. Что нам рассужда'ть, когда' и зна'тные паны' де'ржат его' сто'рону? Па'ны Мнише'х, Вишневе'цкие и Небо'рский не дураки': они' не подняли'сь бы на неве'рное де'ло, а к тому', ве'рно, они' хорошо' пла'тят охо'тникам. Повторя'ю: пойдём на Москву'! Земля' бога'тая, а каки'е сла'вные моско'вочки! Господа'! кто не дура'к, тот со мной, к па'ну воево'де М'нишеху и -- на Москву'!
Цецио'рка. Я с тобо'й, па'не Михаи'ла. Бра'тья, шля'хта! с на'ми, на Москву'! Я был там с поко'йным королём Стефа'ном. Чу'дная сторона': всего' вдо'воль!
Часть шля'хты отдели'лась от то'лпы с восклица'ниями: "На Москву', на Москву'!"
Шля'хтич из друго'й толпы'. А когда' нас не при'мут в охо'тники?
Пе'карский. Тогда' воро'тимся домо'й. Купи'ть не купи'ть, а поторгова'ть мо'жно!
Мно'гие го'лоса в толпе'. Попро'буем, посмо'трим, что пла'тят.
Пе'карский. А вы, па'не Крупо'вич, что заду'мались?
Крупо'вич. Ду'маю, что все э'то пустяки' и вздор! Сперва' пове'рили глу'пому жиду', пото'м глу'пому шля'хтичу, кото'рый ускользну'л от нас с ара'ком и са'харом! Де'лайте что хоти'те, я не пойду' с ва'ми. Па'не Цы'бович, воро'тимся домо'й!
Цы'бович. Твоя' пра'вда, брат, воро'тимся домо'й! Па'не Оле'ндский, па'не Я'сюкович, па'не Гуроно'с, па'не Бу'дзкий, па'не Ры'бчинский, воро'тимся домо'й! Куда' мы пойдём с э'тим превра'тным Пе'карским? Он нас заведёт черт зна'ет куда'! Взбеси'лись вы, что ли, чтоб идти' на Москву'? Ра'зве вы не зна'ете, что москали' пожира'ют живьём като'ликов, лишь то'лько их пойма'ют, и кру'глый год пита'ются кобы'льим мя'сом, как тата'ры? Воро'тимся домо'й! Слы'шно, что пан Ржеву'сский хо'чет быть вы'бран посло'м на Сейм из Любе'льского воево'дства. На день свято'го Ми'хаила там бу'дут семе'йки. Пан Ржеву'сский и'щет на'шей бра'тьи, шля'хты, для усиле'ния свое'й па'ртии и даёт по сту золоты'х тому', кто уме'ет сла'вно дра'ться на са'блях. Я прия'тель коню'шему па'на Ржеву'сского и сла'жу для вас э'то де'ло. Воро'тимся домо'й!
Я'сюкович. До'брый сове'т! Па'не Цы'бович, мы с тобо'й! Черт их побери' с их Мни'шехами и Вишневе'цкими! У меня' нет охо'ты отморо'зить себе' нос и у'ши на Москве'. Господа'! кто с на'ми?
Го'лоса в толпе'. Я, я, я, я!
Челове'к два'дцать шля'хты отдели'лись из то'лпы и соедини'лись с Крупо'вичем, Цыбо'вичем и Я'сюковичем. Они' повороти'ли коне'й и пое'хали в противополо'жную сто'рону.
Крупо'вич (говори'т остаю'щимся). Проща'йте, бра'тцы! Счастли'вый путь на Москву'!
Пе'карский (кричи'т во все го'рло). Па'не Цы'бович, па'не Крупо'вич, па'не Я'сюкович! A verbum nobile! (т. е. шляхе'тское сло'во). Ра'зве вы в корчме' не да'ли мне сло'ва, чтоб не расстава'ться со мно'ю до сме'рти? Кто оста'вит меня', того' не почита'ю шля'хтичем по'льским!
Цы'бович (отъе'хав в сто'рону). Тот холо'п, а не шля'хтич (52), кто пойдёт с Пе'карским! Господа'! как вы мо'жете ве'рить э'тому обма'нщику? Он всех вас прода'ст на жа'ркое моско'вским боя'рам!
Пе'карский. Господа'! нау'чим э'тих негодя'ев, как жить на све'те по-шля'хетски! Са'бли на'голо! вперёд! руби'!
Пе'карский с не'сколькими из свои'х прия'телей бро'сился на отъезжа'ющих, и лишь то'лько прискака'л к Цыбо'вичу, тот, оборотя'сь, уда'рил его' са'блею по голове'. Бара'нья ша'пка осла'била уда'р, но са'бля скользну'ла по лицу', разре'зала щеку', и Пе'карский обли'лся кро'вью. Цецио'рка уда'рил Цыбо'вича са'блею по плечу' и проруби'л ему' плащ и те'ло до ко'сти. Са'бельные уда'ры посы'пались, но проти'вная па'ртия, бу'дучи малочи'сленнее, пусти'лась в бе'гство и ускака'ла в лес с кри'ком. Пе'карский с свои'ми прия'телями вороти'лся к оста'вшейся толпе', кото'рая споко'йно стоя'ла у рога'ток и, утира'я кровь поло'ю пла'ща, воск-кли'кнул:
-- Побе'да! на'ша взяла'! Ушли' негодя'и, трусы'; да нам э'таких и не на'добно. Гей, стра'жник! веди' нас сей час в дом па'на воево'ды М'нишеха, а не то -- изру'бим в куски'.
Цецио'рка. Не лу'чше ли, пан Михаи'ла, заверну'ть пре'жде в корчму', чтоб вы'пить чего'-нибудь и перевяза'ть твою' ра'ну?
Пе'карский. Нет, пить бу'дем за счет па'на М'нишеха, а ра'ну обмо'ем в пе'рвом шинке'. Господа', за мной! Стра'жник, соба'ка, ступа'й вперёд!

-----

На ры'нке го'рода Льво'ва, застро'енном высо'кими ка'менными дома'ми, толпи'лся наро'д. На пло'щади развева'лось на высо'ком дре'вке большо'е камча'тное зна'мя, вы'шитое зо'лотом, с гербо'м ро'да Мнише'х из Вели'ких Ко'нчиц. Во'ин исполи'нского ро'ста в сере'бряных ла'тах держа'л зна'мя. При нем была' стра'жа из двена'дцати ла'тников и трубачи', оде'тые в кра'сные ку'ртки с золоты'ми галуна'ми по швам. Под шатро'м из бога'тых ковро'в стоя'л стол, а на сто'ле лежа'ла кни'га и находи'лся пи'сьменный прибо'р; под сто'лом стоя'ли бакла'ги с виногра'дным вино'м и лу'чшим мёдом. Шага'х в тридцати' от сего' ме'ста, во'зле шинка', стоя'ли на подста'вках бо'чки с пи'вом, мёдом и во'дкою. На сто'ле разло'жены бы'ли пря'ники, бе'лый хлеб, ветчина' и жа'реные мя'са. Под наве'сом, на крыльце' шинка', сиде'л за сто'лом писе'ц над кни'гою. Во'ины в коро'тких полукафта'ньях и то'лько при са'блях кружи'ли в беспоря'дке во'зле сто'ла и бо'чек и по'тчевали наро'д, осо'бенно молоды'х и ста'тных люде'й. Жидо'вские музыка'нты игра'ли на цимба'лах и скри'пках весёлые наро'дные и вое'нные пе'сни. Когда' музыка'нты перестава'ли игра'ть, трубачи' труби'ли сбор, призы'в к нападе'нию, отголо'сок побе'ды и други'е во'инские сигна'лы. Ва'хмистр, пожило'й во'ин с дли'нными седы'ми уса'ми в венге'рском полукафта'нье с золоты'ми шнурка'ми, в небольшо'й кра'сной ба'рхатной ша'почке набекре'нь, в жёлтых сафья'нных сапога'х, го'рдо поха'живал вокру'г зна'мени и подходи'л иногда' к бо'чкам. Он дал знак музыка'нтам прекрати'ть игру' и, обрати'сь к наро'ду, сказа'л гро'мким го'лосом:
-- Гей, почте'"нные господа', прислу'шайте! В чьих жи'лах течёт старопо'льская кровь и кто хо'чет мечо'м добыва'ть сла'вы и бога'тства, вме'сто того' чтоб, си'дя за пе'чью, пита'ться па'нскою ми'лостью и'ли холо'пским трудо'м, тот при'стань к нам, под зна'мя сла'вных Мнише'хов. Сам пан Станисла'в, сын воево'ды, ста'роста Сано'цкий -- наш ро'тмистр. На войну', господа', в по'ле!.. Трубачи', похо'д!
Трубачи' протруби'ли похо'д, и в толпе' наро'да, во'зле бо'чек, разда'лся го'лос наме'стника:
-- Гуля'й душа' без кунтуша'! Ищи' па'на без жупа'на! (53) Господа', ми'лости про'сим вы'кушать за здоро'вье па'на воево'ды и па'на ста'росты! Они' призыва'ют нас на сла'вную войну'! Кто хо'чет быть па'ном, тот ступа'й к нам. Гей, паны' палестра'нты (54), бро'сьте пе'рья и бума'гу! Молоды'е пани'чики, по'лно вам гре'ться под кры'лышком ма'менек и се'ять гречи'ху! Вы, господа' дворски'е, по'лно глота'ть дым из па'нских ку'хонь! На конь, за са'блю! Пойдём на Москву', там черво'нцы ме'рят ша'пками, а зло'тые корца'ми! Гей, жиды', игра'йте краковя'к! Господа', про'сим пить ме'ду, пи'ва, во'дки! Да здра'вствует царе'вич Моско'вский, наш сою'зник! Вива'т паны' М'нишехи! Вива'т по'льские во'ины!
Жи'ды ста'ли игра'ть на цимба'лах краковя'к, а во'ины запе'ли под му'зыку:

На конце' меча'
Честь, бога'тство, сла'ва.
В край чужо'й! Руби' с плеча'!
По'льская заба'ва!
Был бы то'лько до'брый конь,
Ра'ды в во'ду и ого'нь.
В ду'шных, ску'чных города'х
Лю'ди всем торгу'ют;
В чи'стом по'ле и в шатра'х
Бью'тся и пиру'ют.
Де'ньги, к сла'вным страсть дела'м --
Все мы де'лим попола'м!
Смерть пред тем бежи'т,
Кто идёт навстре'чу.
К нам -- кто сла'вой дорожи'т!
На коня' -- и в се'чу!
А кто храбр, кто дра'ться рад,
Бу'дет сла'вен и бога'т.
Вива'т! Вива'т!

-----

Молодо'й челове'к с свя'зкою бума'г под мы'шкою вы'шел из то'лпы и сказа'л ва'хмистру:
-- Куда' собира'етесь воева'ть, господа'?
Ва'хмистр. Идём в Москву', с царе'вичем Дими'трием, кото'рый же'нится на по'льской шляхтя'нке па'нне Мари'не, до'чери воево'ды Мнише'х. Мяте'жный боя'рин Году'н лиши'л царе'вича престо'ла, и мы пойдём защища'ть его' права'. Си'льное во'йско ожида'ет нас в Росси'и, чтоб соедини'ться с на'ми. Э'то не война', а пра'здник! Царе'вич обеща'ет нам все сокро'вища царе'й Моско'вских и все иму'щество непоко'рных боя'р, их во'тчины и поме'стья, где во'дятся со'боли и чёрные лиси'цы; где ло'вят же'мчуг рука'ми и где бо'лее серебра', не'жели у нас льду на Ви'сле. Пан воево'да даёт коне'й, ору'жие и пла'тит жа'лованье охо'тникам, кото'рые захотя'т уча'ствовать в э'том де'ле, сла'вном для нашего' оте'чества, коры'стном для ка'ждого. Пода'йте вина'! Про'сим вы'кушать за здра'вие нашего' царе'вича и его' прия'телей!
Молодо'й челове'к. А ско'лько пла'тят това'рищу? (55)
Ва'хмистр. Два'дцать зло'тых на три ме'сяца и 15 зло'тых на коня'; кро'ме того', все гото'вое. А как царе'вич ся'дет на своём престо'ле, то ка'ждый охо'тник полу'чит сто'лько де'нег, чтоб жить по-па'нски навсегда'. Сове'тую пристава'ть скоре'е, господа'; за'втра ко'нчится набо'р войска', и тогда' не при'мем, хотя' бы проси'лись.
Льво'вский мещани'н. Вот уж тре'тья неде'ля, как говоря'т нам, что за'втра ко'нчится, а вся'кий день начина'ется!
Ва'хмистр. Э'то мы де'лаем из осо'бенной любви' к льво'вским гра'жданам, зна'я, что нет их храбре'е в це'лой По'льше.
Мещани'н. Спаси'бо за честь!
Молодо'й челове'к (пошепта'в с двумя' свои'ми прия'телями, говори'т). Господи'н ва'хмистр! я хочу' приста'ть за това'рища.
Ва'хмистр. По рука'м. Вот запиши'те своё и'мя в кни'ге и тогда' -- бра'тский поцелу'й и зада'ток в ру'ку. Из како'го вы зва'ния, брат и това'рищ?
Молодо'й челове'к. Я адвока'тский помо'щник. Мне надое'ла прокля'тая я'беда.
Ва'хмистр. Провали'сь она' к черту' со все'ми адвока'тскими крючка'ми. (Ударя'я по са'бле.) Вот на'ше пра'во! Ко'ротко и я'сно. Распи'сывайтесь скоре'е.
Дво'е прия'телей молодо'го челове'ка подхо'дят к ва'хмистру.
Пе'рвый. И я хочу' на войну'! По'лно служи'ть па'ну Фирле'ю за кусо'к хле'ба на его' пивова'рне и счита'ть его' гроши'! Аво'сь и сам наберу' на Москве' черво'нцев. И'ли пан, и'ли пал!
Ва'хмистр. Умно'! Видна' шляхе'тская кровь. Пиши' в кни'гу своё и'мя.
Второ'й. Дава'й мне са'блю, па'не ва'хмистр! Мне наску'чила латы'нь и иезуи'тская дисципли'на (56).
Ва'хмистр. Лу'чшая шко'ла -- война'. Пи'ку в бок -- лёгкая нау'ка. Вся'кий поймёт тебя', как ни уда'ришь. Пиши' в кни'ге... Вина'! Пе'йте, господа'! Э'то винцо' из погребо'в са'мого воево'ды. Трубачи', побе'ду!
Два граждани'на в стороне' от то'лпы разгова'ривают ме'жду собо'ю.
Мла'дший. Что де'лать? Оте'ц посла'л меня' из дере'вни прода'ть воло'в в го'роде. Я про'дал и зашёл в тракти'р, вы'пить магары'ч (57). Там игра'ли в ко'сти. Я приста'вил зло'тый -- и проигра'л; захоте'лось отыгра'ться, а ме'жду тем в голове' зашуме'ло; хвать, ан все зло'тые перевали'лись из мешка' на иго'рный стол и исче'зли, как дым! Вороти'ться домо'й -- беда'! Не минова'ть побо'ев. Ведь э'то уже' в тре'тий раз. Пойду' в охо'тники! На Москве' доста'ну де'нег, отда'м отцу' и ста'ну жить свое'й чередо'й. Как ты ду'маешь?
Ста'рший. Я та'кже за тем пришёл сюда', чтоб определи'ться под зна'мя М'нишеха. На меня' всклепа'ли небыли'цу, бу'дто я с двумя' прия'телями приби'л и огра'бил жидо'в, кото'рые возвраща'лись с деньга'ми с я'рманки. Вели'кое де'ло, разби'ть жида'! Смотри', пожа'луй, за таку'ю безде'лицу завели' тя'жбу и грозя'т тюрьмо'ю. Хоть я и не бою'сь ни суда', ни тюрьмы', но не хочу' свя'зываться с э'тими негодя'ями, су'дьями и адвока'тами, и пойду' в охо'тники! Ищи' на Москве' суда' и распра'вы!
Иду'т в шатёр и запи'сываются в кни'гу.
Три челове'ка сре'дних лет разгова'ривают ме'жду собо'ю. Оди'н из них оде'т чи'сто, дво'е в бе'дной оде'жде.
Пе'рвый. Вот, изво'лишь ви'деть, там, во'зле шинка', наме'стник принима'ет в шере'нговые, а здесь ва'хмистр в това'рищи. Кто не уме'ет писа'ть, так пи'сарь на крыльце' запи'сывает и'мя и ме'сто жи'тельства.
Второ'й. Я обходи'л весь го'род. Во'зле за'мка вы'ставлено зна'мя са'мого царе'вича. На Армя'нской у'лице зна'мя кня'зя Константи'на Вишневе'цкого; ря'дом Фре'дра, на предме'стья зна'мя Дворжи'цкого, а во'зле иезуи'тского монастыря' зна'мя Небо'рского. Что за шум везде', что за крик! Нае'хало мно'жество шля'хты из пове'тов. Весь дом воево'ды поло'н наро'ду: пьют, крича'т, деру'тся! Охо'тников мно'го, да и нельзя' быть ина'че. Все сла'вные ро'тмистры! Но ка'жется, верне'е всего' приста'ть под зна'мя М'нишеха. Здесь ро'тмистром сам пан Станисла'в, ста'роста Сано'цкий, сын воево'ды. У старика' де'нег про'пасть, ору'жие и ко'ни сла'вные, и за ним не пропадёт слу'жба.
Тре'тий. Пра'вда! Но ху'до то, что то'лько това'рищам хорошо' пла'тят, а шере'нговым плохова'то. Де'сять зло'тых, не бо'лее.
Пе'рвый. Ведь гуса'рские това'рищи соде'ржат на свой счет шеренго'вых, так ступа'й в гуса'рскую ро'ту царе'вича!
Тре'тий. Нет, я лу'чше пойду' в легкоко'нцы, в копе'йщики, на все гото'вое, и хочу' име'ть де'ло с казно'ю па'на М'нишеха. Как быть! Иду' в слу'жбу, хоть в просты'е шере'нговые; пое'сть, а бо'льше попи'ть охо'та, а да'ром никто' не даёт. Но ты от чего' бежи'шь, сосе'д? У тебя' всего' дово'льно.
Второ'й. От черта', от злой жены' -- рад бы в во'ду, не то'лько на войну'! Аво'сь на Москве' найду' поте'ху.
Пе'рвый. Не будь войны', так нет житья'! Прокля'тые заимода'вцы не хотя'т дово'льствоваться по'дписью мое'й руки' и грозя'т тюрьмо'ю. Пуска'й и'щут меня' в Москве'! Пойду' в охо'тники!
Дво'е иду'т к наме'стнику, а тре'тий к ва'хмистру и запи'сываются в слу'жбу. Трубачи' и жидо'вские музыка'нты игра'ют.
Цыга'н (подхо'дит к ва'хмистру и кла'няется). Вы, ве'рно, не узна'ете ста'рого слу'ги своего', па'не ва'хмистр? Я знал вас и лечи'л ва'шу ло'шадь под Пско'вом, когда' вы служи'ли ещё това'рищем под зна'менем па'на Замо'йского. Тому' ровнёхонько тепе'рь два'дцать шесть лет, как мы ходи'ли на Москву' с поко'йным королём Стефа'ном.
Ва'хмистр. Мы ходи'ли! Ва'ша бра'тья таска'ется за во'йском, как соба'ки за повара'ми. Черт упо'мнит всех вас! Ве'домо, что в во'йске на'шем нельзя' обойти'сь без цыгана-ко'новала и без жида-цирю'льника. Мно'го вас перебыва'ло под мои'м канчуко'м!
Цыга'н. А кто весели'л вас скри'пкой и пе'снями, па'не ва'хмистр? А кто вы'вез вас, ра'неного в би'тве под Со'колом?
Ва'хмистр. Как, э'то ты, Га'нко! Добро' пожа'ловать. Да'йте ему' вина'. Постаре'л, брат, постаре'л!
Га'нко. И вы не помолоде'ли, па'не ва'хмистр, а всё-таки охо'та к войне' не просты'ла в вас: опя'ть на Москву'!
Ва'хмистр. А на э'тот раз ещё и с сами'м Моско'вским царе'вичем. Что, не хо'чешь ли с на'ми?
Га'нко. Я и'менно за тем и пришёл сюда' из Лю'блина.
Ва'хмистр. Де'льно! Де'льно!
Га'нко. Сме'ртная охо'та к войне'!
Ва'хмистр. Ха, ха, ха, к войне'! Вот об тебе' уж мо'жно сказа'ть: куда' конь с копы'том, туда' и рак с клешне'"й. Не к войне' у тебя' охо'та, а к добы'че. По'мню я, брат, твои' по'двиги!
Га'нко. Война' не мо'жет быть без добы'чи, а добы'ча без войны' -- так э'то все равно'.
Ва'хмистр. Ра'зница та, что мы подста'вляем лоб под пу'ли, а ты спи'ну под канчу'к. Гей, господа', кто хо'чет сла'вы и бога'тства, к нам, к нам! Трубачи', похо'д!
Же'нщина сре'дних лет. Что э'то зна'чит, господи'н ва'хмистр? Ты смани'л вчера' в слу'жбу моего' му'жа, не спрося'сь меня'. Я хозя'йка в до'ме! Кто ста'нет рабо'тать, кто бу'дет корми'ть де'ток, что бу'дет с ним, что ста'нется с на'ми? Го'споди, во'ля твоя'! как разбо'йники, хвата'ют люде'й из домо'в!
Ва'хмистр. Поти'ше, ма'тушка, поти'ше! Мы никого' не берём наси'льно, а то'лько приглаша'ем хра'брых люде'й с собо'ю, дели'ть добы'чу на Москве'.
Же'нщина. Хра'брых люде'й! Посмотре'л бы ты хра'брости моего' муженька'! Он от меня' пря'чется за печь; что бу'дет, когда' уви'дит москаля'?
Ва'хмистр. От злой ба'бы и сам дья'вол спря'чется под землёю. Ведь и чароде'й пан Твардо'вский отде'лался от а'да жено'й (58). Баби'й язы'к -- чёртово помело': вы'метет из до'му и храбреца', и мудреца'.
Же'нщина. Смотри', пожа'луй, ещё насмеха'ется. Попа'лся бы мне в ко'гти, я вы'драла бы э'ти седы'е усы'.
Ва'хмистр. Не серди'сь: не оди'н твой муж идёт на войну' от злой жены'! А кому' ж бу'дет при'быль, когда' не вам, ба'бам, когда' мы воро'тимся с моско'вскими де'нежками? Потерпи', бу'дешь ходи'ть в моско'вских соболя'х и жемчуга'х.
Же'нщина. Я сама' пойду' с ва'ми. Не пове'рю вам, разбо'йникам! Пожа'луй, вы научи'те моего' му'жа жени'ться в друго'й раз на моско'вке. Не отста'ну от вас...
Ва'хмистр. Пожа'луй, ступа'й; в слу'чае ну'жды мы бу'дем трави'ть неприя'теля злы'ми ба'бами, как медве'дей меделя'нскими соба'ками.
Мещани'н. Ты бы не серди'лась, сосе'дка, а благодари'ла па'на ва'хмистра за то, что он, как а'ист в боло'те, очища'ет наш го'род от вся'кой сво'лочи.
Же'нщина. Ах, вы, окая'нные! ах, злоде'и!..
Ва'хмистр. Трубачи', трево'гу! Музыка'нты, туш!

-----

Бога'тый воево'да Мнише'х кро'ме обши'рных поме'стьев и замко'в име'л великоле'пные пала'ты в Кра'кове, Варша'ве и Льво'ве, трех важне'йших города'х короле'вства, где собира'лась шля'хта по'льская для дел ча'стных и обще'ственных. Предпринима'я по'двиг, от успе'ха кото'рого зави'села у'часть его' ро'да и поколе'ния, воево'да Мнише'х перенёсся со всем свои'м дворцо'м во Львов, где ему' позво'лено бы'ло набира'ть вспомога'тельное во'йско для Лжедими'трия, и перевёз туда' все свои' сокро'вища. Дом его' был у'бран с великоле'пием и'стинно ца'рским. Ни в одно'й из европе'йских стран того' вре'мени ча'стные лю'ди не выка'зывали тако'й пы'шности, как по'льские паны'. Бога'тству их удивля'лись все иностра'нцы (59). Сте'ны гости'ных ко'мнат в до'ме М'нишеха оби'ты бы'ли шелко'выми тка'нями и парча'ми. Раззоло'ченные сту'лья с ба'рхатными поду'шками, ши'тыми зо'лотом, мра'морные столы' с бро'нзою, дубо'вые шкафы' резно'й отде'лки с накла'дками из чёрного де'рева, со вставны'ми фигу'рами из перламу'тра, янтаря'; зе'ркала в бро'нзовых ра'мах, мно'жество стенны'х часо'в с механи'ческими и'грами удивля'ли бога'тством и це'нностью. Перси'дские и туре'цкие ковры', ши'тые зо'лотом, разо'стланы бы'ли на по'лах. Прислу'га оде'та бы'ла в шелк, ба'рхат, то'нкие сукна' с золоты'м и сере'бряным шитьём. Надво'рное во'йско М'нишеха соста'влено бы'ло из са'мых ви'дных люде'й; они' име'ли драгоце'нное ору'жие, кото'рым могли' бы щего'лять бога'тые ры'цари царски'х дворо'в. Воево'да Мнише'х хоте'л показа'ться досто'йным те'стем си'льного мона'рха и, прожива'я во Льво'ве, изумля'л да'же бога'тых пано'в свое'ю ро'скошью и пы'шностью. Дом его' был откры'т для всего' дворя'нства, и ежедне'вно бо'лее ста челове'к сади'лось у него' за стол. Но, жела'я вполне' показа'ть свое' бога'тство и хлебосо'льство, а вме'сте с тем привле'чь на свою' сто'рону зна'тных пано'в, Мнише'х разосла'л гонцо'в во все сто'роны и пригласи'л к себе' госте'й на 10 а'вгуста, за не'сколько дней пред выступле'нием в похо'д на Москву'.
С утра' балко'ны, крыльца' и окна' до'ма М'нишеха у'браны бы'ли разноцве'тными ковра'ми и зе'ленью. На обши'рном дворе' расста'влены бы'ли столы' и вы'качены бо'чки с пи'вом и мёдом для охо'тников и войска', вступи'вшего в слу'жбу Дими'трия. Музыка'нты и трубачи' игра'ли попереме'нно. Весь го'род был в движе'нии, и любопы'тные толпи'лись во'зле воро'т до'ма и на у'лице. В оди'ннадцать часо'в утра' ста'ли съезжа'ться на пир почётные го'сти. Лжедими'трий прибы'л верхо'м, окружённый свое'ю сви'тою и ру'сскими приве'рженцами. Он был в парчо'вой фе'рязи ру'сского покро'я и в кра'сном ба'рхатном плаще', подби'том горноста'ем, с алма'зными застёжками по пола'м от ве'рху до низу'. Голова' его' прикры'та бы'ла высо'кою собо'льею ша'пкой.
Из знамени'тых поля'ков прие'хали в го'сти: Берна'рд Ма'цевский, кардина'л и епи'скоп Кра'ковский, архиепи'скоп Льво'вский Иоа'нн Солико'вский, ка'нцлер коро'нный Матве'й Петроко'нский, ка'нцлер Лито'вский Лев Сапе'га, ма'ршал коро'нный Андре'й Опа'линский, ма'ршал Лито'вский Андре'й Зави'ша; знамени'тые паны', прия'тели М'нишеха: Альбре'хт Радзиви'лл, Христофо'р Дорогоста'йский, Сигизму'нд Мы'шковский, Станисла'в Конецпо'льский, Марти'н Казано'вский, Лавре'нтий Гемби'цкий, Станисла'в Ми'нский, Ва'цлав Лещи'нский, князь Рома'н Наримунтович-Рожи'нский, хору'нжий Пржемысльский-Тарло', Любоми'рский, князь Друцкой-Соко'льницкий. Ка'ждый из приглашённых пано'в привёл с собо'ю, по тогда'шнему обы'чаю, свои'х прия'телей. Значи'тельнейшие ли'ца из них бы'ли: Ста'дницкий, Харле'цкий, Витко'вский, Во'йский, Парче'вский, Ян Соколи'нский, Вито'вский, Ио'сиф Будзи'ло, Велонгло'вский, Рудни'цкий, Хруси'нский, Казими'рский, Миха'линский, Тышке'вич, Тура'льский, Млоца-Вила'мовский, Ру'дзский, Орлико'вский, Ко'нчинский, Га'евский, Мада'линский (60). Кро'ме того', все уча'ствующие в вооруже'нии яви'лись с свои'ми ро'тмистрами. Все сии' паны' умо'м и заслу'гами име'ли влия'ние на свои'х соо'тчичей, ка'ждый в своём кругу', по ме'ре свя'зей, родства' и бога'тства.
Столы' накры'ты бы'ли в двух больши'х за'лах. В пе'рвой для пано'в знатнейши'х и для дам; в друго'й для ни'зшей шля'хты. Пока' разноси'ли во'дку и заку'ски, молоды'е мужчи'ны увива'лись вокру'г дам в гости'ной ко'мнате. Мнише'х собра'л в своём до'ме мно'жество краса'виц для привлече'ния молоды'х пано'в на свою' сто'рону. Да'мы возбужда'ли в вои'нственном ю'ношестве охо'ту к сла'ве и проси'ли их завоева'ть престо'л Моско'вский для подру'ги их, па'нны Мари'ны, обеща'я прие'хать с не'ю в Москву'. Мно'гие наде'ялись, что не одна' сва'дьба царя' Моско'вского соверши'тся в древне'й столи'це Росси'и, и собира'лись на войну', как на ра'дость. Осо'бенно в э'тот день по'льские краса'вицы стара'лись превзойти' одна' другу'ю бога'тством наря'дов. Почти' все деви'цы бы'ли в шпенсе'рах венге'рского покро'я, опушённых соболя'ми, и в испо'днем коро'тком пла'тье из золото'й и сере'бряной восто'чной парчи', вы'шитой шелка'ми. Во'лосы заплетены' бы'ли у них в ко'сы, кото'рые ниспада'ли по плеча'м и обвива'лись вокру'г головы'. Жемчу'жные и алма'зные ни'тки переплетены' бы'ли в волоса'х. Ше'ю и грудь украша'ли ожере'лья и цепи' с алма'зами и цветны'ми камня'ми. На нога'х име'ли они' сафья'новые полусапо'жки, око'ванные серебро'м и зо'лотом. Некото'рые деви'цы, в том числе' и Мари'на Мнише'х, бы'ли в дли'нном францу'зском пла'тье и име'ли на голове' бога'тое украше'ние из зо'лота и алма'зов. Заму'жние же'нщины бы'ли та'кже во французски'х робро'нах и в чепца'х из дороги'х фламандски'х кру'жев. Некото'рые стару'хи ещё носи'ли оде'жду стари'нного покро'я, дли'нную парчо'вую ко'фту и ша'почку, опушённую соболя'ми и вы'шитую же'мчугом.
В гла'вной за'ле бы'ли хо'ры, где помеща'лись музыка'нты, трубачи' и пе'вчие из ма'льчиков под руково'дством италья'нского музыка'нта. Когда' заигра'ли по'льский та'нец, Лжедими'трий взял под ру'ку наре'ченную свою' тёщу, ка'нцлер Сапе'га па'нну Мари'ну, ка'ждый пан предложи'л ру'ку да'ме, и все пошли' в столо'вую. Да'мы се'ли вме'сте за одни'м столо'м. Лжедими'трий не хоте'л сесть за осо'бый стол и за'нял пе'рвое ме'сто за о'бщим столо'м ме'жду Сапе'гою и кардина'лом. Про'чие го'сти помести'лись по зва'нию и досто'инству, за э'тим наблюда'л стро'го хозя'ин. Не'которые молоды'е лю'ди из зна'тных фами'лий во'все не хоте'ли сади'ться и взя'лись услу'живать да'мам. Хрущо'в, Хрипу'новы и ещё не'сколько новоприбы'вших ру'сских дворя'н ника'к не соглаша'лись сесть за оди'н стол с тем, кого' они' почита'ли свои'м царём, говоря', что э'то неприли'чно. Но Лжедими'трий повеле'л им после'довать обы'чаю гостеприи'мства свои'х сою'зников, сказа'в:
-- В Росси'и мы ста'нем жить по-сво'ему, а здесь должно' сле'довать посло'вице: "На чьем во'зу е'дешь, тому' и пе'сенку пой".
Столы' (61) уста'влены бы'ли сере'бряною вы'золоченною посу'дой с ра'зными я'ствами. Паште'ты бы'ли вы'золочены, и на те'сте их находи'лись изображе'ния той ди'чи, кото'рая была' в среди'не. Изображе'ния сии' сде'ланы бы'ли из пе'рьев и'ли ше'рсти, накле'енных на позоло'те. Жа'реные пти'цы, за'йцы и ма'лые бара'шки стоя'ли, как живы'е, на про'волочных подста'вках. Жи'дкие блю'да покры'ты бы'ли сере'бряными раззоло'ченными кры'шками с гербо'м М'нишеха. Посреди' гла'вного стола' стоя'л сере'бряный бочо'нок с золоты'ми обруча'ми, на кото'ром сиде'л Ба'хус, ли'тый из чи'стого зо'лота (62). Пиро'жное, вышино'ю в два и три ло'ктя, возвыша'лось в ви'де пирами'д, ба'шен и корабле'й, бы'ло раззоло'чено и распи'сано ра'зными кра'сками. Пе'ред ка'ждым собесе'дником стоя'ла сере'бряная таре'лка, прикры'тая небольшо'ю салфе'ткою, сере'бряная кру'жка с пи'вом, сере'бряная же фля'га с дороги'м вино'м и не'сколько стекля'нных бока'лов. Во'зле таре'лки лежа'ла одна' ло'жка, ноже'й и вило'к не бы'ло во'все: ка'ждый гость обя'зан был приноси'ть их с собо'ю. В конце' столо'вой за'лы возвыша'лись огро'мные дубо'вые шкафы' и столы', на кото'рых стоя'ли таре'лки и блю'да в костра'х вышино'ю в рост челове'ка; а в шкафа'х бы'ли ча'ши, бока'лы, ку'бки раззоло'ченные и с дороги'ми каме'ньями. Э'то ме'сто обведено' бы'ло пери'лами, за кото'рые не позво'лено бы'ло никому' входи'ть, кро'ме слуг, для того' назна'ченных.
Пре'жде не'жели на'чали раздава'ть ку'шанья, слу'ги обошли' круго'м столо'в с золоты'ми умыва'льницами и полоте'нцами. Го'сти умы'ли ру'ки; кардина'л прочёл моли'тву, благослови'л я'ства, и тогда' уже' начало'сь пи'ршество.
Хрущо'ву и други'м новоприбы'вшим ру'сским не весьма' нра'вились по'льские отбо'рные я'ствы. Пе'рвую похлёбку пода'ли то'лько для ви'да: её никто' почти' не тро'нул. За не'ю ста'ли разноси'ть ра'зные варёные мя'са, пла'вавшие в жи'дких со'усах, кото'рых бы'ло то'лько четы'ре ро'да в по'льской ку'хне: жёлтый из шафра'на, чёрный из слив, се'рый из тёртого лу'ку и кра'сный из ви'шен. Ру'сским болеё пришли' по вку'су ки'слая капу'ста с ветчино'й, пшённая ка'ша, горо'х с ветчи'нным са'лом и клёцки гре'чневые с ма'ковым молоко'м. Э'то бы'ли люби'мые по'льские ку'шанья, без кото'рых не мог обойти'сь никако'й пир. Ры'бы пригото'влены бы'ли с вино'м, оли'вковым ма'слом, изю'мом, лимо'нами и ра'зными пря'ными коре'ньями. Жа'рких бы'ло не'сколько деся'тков -- из ди'чи и дома'шних птиц. По'сле сы'тных ку'шаньев пода'ли ла'комства: сыр, смета'ну, плоды', варе'нья, са'харные заку'ски и пи'рожное. Во вре'мя обе'да го'сти ничего' не пи'ли, кро'ме пи'ва из больши'х сере'бряных кру'жек, в кото'рые кла'ли сухари' из чёрного хле'ба, напи'танные оли'вковым ма'слом. Гость брал по'лную таре'лку с ка'ждого блю'да и, поку'шав, отдава'л стоя'вшему за кре'слами своему' слуге', кото'рый, удаля'ясь в у'гол, ел тут же, гро'мко разгова'ривая с това'рищами и пошу'чивая на счет госпо'д. От э'тих разгово'ров в столо'вой за'ле был тако'й шум, что почти' заглуша'л му'зыку и пе'ние (63). За да'мским столо'м бы'ло болеё поря'дка. Ве'жливые прислу'жники почита'ли за сча'стье есть с одно'й таре'лки с краса'вицею и забавля'ли ми'лых собесе'дниц не'жностями и прия'тною бесе'дой.
Когда' дошла' о'чередь до ла'комства, слу'ги поста'вили на стол це'лые ряды' буты'лок с венге'рским вино'м. Хозя'ин взял огро'мный криста'льный бока'л, напо'лнил его' вино'м и, встав с ме'ста, воскли'кнул гро'мко:
-- Здоро'вье дорого'го го'стя, Моско'вского царя' Дими'трия Ива'новича!
Музыка'нты и трубачи' заигра'ли, и все го'сти воскли'кнули: "Вива'т!" Лжедими'трий поклони'лся на все четы'ре сто'роны. Хозя'ин переда'л бока'л сосе'ду: тот вы'пил его' таки'м же поря'дком и переда'л да'лее. Когда' ча'ша обошла' вокру'г, Лжедими'трий встал со сту'ла и вы'пил за здоро'вье хозя'ина и всех госте'й. По'сле пе'рвой ча'ши да'мы вста'ли и'з-за стола' и удали'лись в другу'ю ко'мнату, а служи'тели принесли' корзи'ны с буты'лками и уста'вили их вокру'г стола'. Начала'сь попо'йка. Сперва' пи'ли за здоро'вье ка'ждого из знатнейши'х пано'в, а пото'м начали'сь полити'ческие то'сты, от кото'рых невозмо'жно бы'ло отказа'ться, не пода'в о себе' дурно'го мне'ния и не подве'ргнувшись упрёкам в хо'лодности к оте'честву и бла'гу обще'ственному. Вме'сто молча'ния, царствовавшего' во вре'мя обе'да, ме'жду пана'ми наступи'ла шу'мная и открове'нная бесе'да.
Князь Друцкой-Соко'льницкий (встав с ме'ста и подня'в вверх стекля'нный бока'л, по'лный вина'). Кто и'стинный сын оте'чества, тот вы'пьет до дна за его' благоде'нствие! (Вы'пив, броса'ет бока'л на пол.) Так да поги'бнет и рассы'плется в прах ка'ждый враг респу'блики!
"Вива'т!" -- закрича'ли собесе'дники и, опорожни'в бока'лы, бро'сили их на пол. Трубачи' и музыка'нты проигра'ли туш. Пе'вчие воскли'кнули дру'жно три ра'за: "Вива'т, вива'т, вива'т!"
Князь Друцкой-Соко'льницкий (говори'т Льву Сапе'ге). Вы не вы'пили до дна, почте'"нный ка'нцлер! Вам ли подава'ть приме'р пренебреже'ния к дела'м оте'чественным?
Лев Сапе'га. Се'рдце моё полно' любви' к оте'честву и не име'ет ну'жды согрева'ться вино'м.
Князь Ро'жинский. Полноте'! Вспо'мните, что сказа'л Гора'ций:

Narratur et prisci Catonis
Saepe mero caluisse virtus.

(т. е. "говоря'т, что и Като'н согре'вал иногда' вино'м свою' доброде'тель").
Лев Сапе'га. Приме'р для меня' недосту'пный!
Марти'н. Казано'вский. Прости'тельно почте'"нному ка'нцлеру в его' лета'х поотста'ть от нас, но я ви'жу, что старопо'льская до'блесть га'снет и в молоды'х лю'дях. К чему' э'то лицеме'рие, пан хору'нжий Та'рло? И ты не вы'пил до дна!
Та'рло. Лицеме'рие! Что вы называ'ете лицеме'рием?
Мно'гие го'лоса. Лицеме'рие -- не пить вина' в дру'жеской бесе'де!
Та'рло. Е'сли так, изво'льте! (Пьет.) То'лько я бою'сь, чтоб во'все не онеме'ть.
Сигизму'нд Мы'шковский. Непра'вда, Вино' развя'зывает язы'к в дела'х ча'стных и обще'ственных.
Ва'цлав Лещи'нский. И де'лает красноречи'вым. Foecundi calices quem non fecere desertium (т. е. по'лная ча'ша кого' не сде'лала красноречи'вым).
Лавре'нтий Гемби'цкий. Приба'вь: Contracta quem non in paupurtate colutum? (т. е. и како'го несча'стного не заста'вила забы'ть го'рестей?)
Лев Сапе'га. Склоня'юсь на ва'ши аргуме'нты и пью здоро'вье сою'зного нам царя' Моско'вского и це'лого его' наро'да!
Воево'да Мнише'х (бро'сив свой бока'л). Так поги'бнут все друзья' Бори'са Годуно'ва и все враги' царе'вича Дими'трия!
Лжедими'трий. Хотя' в великоду'шном по'льском наро'де я нашёл не'сколько проти'вников, но в то же вре'мя получи'л сто'лько доказа'тельств дру'жбы от короля' и от знамени'тых пано'в респу'блики, что и'мя По'льши оста'нется для меня' навсегда' драгоце'нным. Е'сли Бог позво'лит мне при по'мощи ва'шей (в чем и не сомнева'юсь) воссе'сть на престо'ле пре'дков, то ка'ждый поля'к в Росси'и бу'дет как до'ма. За здоро'вье его' вели'чества короля' и хра'брого наро'да по'льского!
При э'том здоро'вье, возглашённом чужезе'мным кня'зем, собесе'дники пришли' в восто'рг, и'ли, лу'чше сказа'ть, в исступле'ние. Все вы'пили бока'лы до дна, бро'сили их с жа'ром на пол и продолжа'ли восклица'ния "Вива'т!" не'сколько мину'т сря'ду. Музыка'нты и слу'ги, кото'рые в подража'ние господа'м опорожня'ли фля'ги с вино'м и уже' согре'ли головы', по'дняли ужа'сный крик при провозглаше'нии э'того здоро'вья и ста'ли то'пать нога'ми. Окна', зе'ркала и столы' потрясли'сь в до'ме.
Кардина'л Ма'циевский. Господа'! Ца'рства и цари' де'ржатся ве'рою. И язы'ческие фило'софы признава'ли сию' и'стину. Сенека' сказа'л:

...Ubi non est pudor,
Nec cura juris, sanctitas, pietas, fides,
Instabile regnum est

(т. е. "пре'стол тогда' то'лько тверд, когда' е'го окружа'ют честь, правосудие', добросове'стность и ве'ра").
Ита'к, вы, представи'тели гражда'нских доброде'телей, должны' для бла'га о'бщего согласова'ть все ва'ши дела' и по'мыслы с на'шею ве'рою и во'лею главы' це'ркви. Здоро'вье свято'го отца' па'пы Климе'нта VIII!
Опя'ть разда'лся тот же крик и шум. Бока'лы полете'ли на пол.
Андре'й Оссо'линский. Господа' бра'тья! Ве'ра и единоду'шие составля'ют си'лу госуда'рства. Пока' мы бу'дем дружны' и согла'сны в дела'х обще'ственных, до тех пор бу'дем сла'вны и непобеди'мы! (Вы'пив бока'л.) Да продли'тся наве'ки ра'венство шляхе'тское, единоду'шие и бра'тство!
"Наве'ки, наве'ки!" -- закрича'ли со всех сторо'н. Слу'ги с больши'м жа'ром вто'рили э'тому то'сту, крича' во все го'рло: "Ра'венство и бра'тство ме'жду шля'хтой!" Бока'лы и да'же фля'ги полете'ли сно'ва на пол.
Дворжи'цкий. Кто осме'лится помы'слить, чтоб мы переста'ли быть си'льными и непобеди'мыми! Шля'хта по'льская разреши'т са'блями вся'кое сомне'ние на э'тот счет!
Мно'гие го'лоса. Бра'во! бра'во!
Небо'рский. Вива'т по'льская са'бля! Пью в па'мять Щербеца' Болесла'вова! Вот на'ша подпо'ра и наде'жда (64).
Все собесе'дники с шу'мом и кри'ком вы'пили бока'лы.
Фре'дро. То'лько бы не уга'сли в сердца'х старопо'льское му'жество и охо'та к би'твам, а побе'да никогда' нас не оста'вит!
Князь Ада'м Вишневе'цкий. В ком душа' по'льская, кто предпочита'ет сла'ву жи'зни, тот пойдёт с на'ми на Москву' за пра'вое де'ло!
Фре'дро, Небо'рский и Дворжи'цкий. На Москву'!
Фре'дро. И да раздаду'тся вива'ты по'льские в стена'х Кремлёвских, во сла'ву респу'блики на ра'дость на'шему сою'знику, царю' Дими'трию Ива'новичу!
Знатне'йшие паны' вы'пили бока'лы в молча'нии, а мно'жество голосо'в воскли'кнули: "Идём на Москву', на Москву'!"
Любоми'рский. Что зна'чит одна' Москва'! Ту'рки и тата'ры осме'ливаются беспоко'ить на'ши грани'цы! Пора' проучи'ть э'тих негодя'ев, разори'ть гнездо' разбо'йников в Кры'му и отда'ть па'пе Восто'чную импе'рию. Война' ту'ркам и тата'рам!
Мно'гие го'лоса. Война' ту'ркам и тата'рам! Вон их из Евро'пы! Война', война'! (Все пьют.)
Станисла'в Конецпо'льский. А тот Воло'шский князёк до'лго ли бу'дет кичи'ться и насмеха'ться над на'шею снисходи'тельностью? Вон его' из Воло'шины! Э'то ста'роство по'льское.
Мно'гие го'лоса. Бра'во! Вон князька'! Са'бли на'голо и -- на Воло'шину! (Все пьют.)
Андре'й Зави'ша. Не на'добно ли пре'жде усмири'ть э'того шве'да, кото'рый осме'лился груби'ть По'льскому королю'? Да'нциг даст нам корабли' -- и пря'мо в Стокго'льм! Пусть зна'ет швед, как опа'сно раздража'ть по'льскую шля'хту! Приби'ть шве'да и взять Ливо'нию!
Мно'гие го'лоса. Бить шве'да, бить! (Пьют.)
Альбре'хт Радзиви'лл. А голдо'вник наш, курфю'рст Бранденбу'ргский, ра'зве не до'лжен быть нака'зан за та'йную дру'жбу со шве'дом? Наказа'ть его', наказа'ть!
Мно'гие го'лоса. Наказа'ть голдо'вника, наказа'ть! (Пьют.)
Христофо'р Дорогоста'йский. А кто научи'л Коси'нского и Налива'йку? Кто дал ору'жие и де'ньги украи'нцам? Война' импера'тору! Че'хи и Ве'нгрия -- должны' быть на'ши!
Мно'гие го'лоса. Должны' быть на'ши! (Пьют.)
Лжедими'трий, кардина'л Мацее'вский, архиепи'скоп Льво'вский Солико'вский, Лев Сапе'га, Андре'й Оссо'линский и не'которые старики', сохрани'вшие бо'лее хладнокро'вия и пи'вшие ме'нее други'х, вста'ли и'з-за стола', извиня'ясь дела'ми. Все собесе'дники после'довали их приме'ру и, пока'чиваясь, перешли' в другу'ю за'лу, восклица'я: "Война', война'! -- Мы всех побьём и пору'бим! Война' с це'лым све'том!"
-- Вина'! -- закрича'л воево'да Мнише'х. Служи'тели понесли' корзи'ны в другу'ю ко'мнату, а оста'вшиеся в за'ле слу'ги и музыка'нты бро'сились к столу' и расхвата'ли на ча'сти остально'е пиро'жное, заку'ски и ста'ли опора'жнивать неконче'нные фля'ги и буты'лки. Одни' то'лько буфе'тчики оста'лись тре'звыми в э'той о'бщей попо'йке. Они' за'перли две'ри в столо'вой за'ле и до тех пор не вы'пустили никого' из слуг, пока' не сосчита'ли серебра'.
Мно'жество собесе'дников оста'лось в до'ме М'нишеха до поздне'й но'чи. Не'которые из них легли' отдыха'ть в ра'зных отделе'ниях до'ма и, вы'спавшись, сно'ва приняли'сь за венге'рское вино'. Лжедими'трий то'тчас по'сле обе'да сел в каре'ту с кардина'лом и отпра'вился домо'й. Изли'шняя тре'звость его' не нра'вилась мно'гим пана'м, но старики' похваля'ли его' за э'то и воздержа'ние его' припи'сывали му'дрости. Хрущо'в, Хрипу'новы, Боро'шин и други'е ру'сские не могли' противуста'ть искуше'нию и оста'лись ночева'ть у М'нишеха, кото'рый чрезвыча'йно был рад, что упо'тчевал госте'й до беспа'мятства.

ГЛАВА' VIII
Злоде'йский за'мысел. Но'вые соо'бщники. Знамени'тый отше'льник. Перехо'д чрез рубе'ж ру'сский.

Войска' Лжедими'трия, пере'шед Днепр под Ки'евом 11 октября' 1604 го'да и, сле'дуя по пра'вому берегу' Десны', при'были 15 октября' в Шляхе'тскую слободу', на са'мом рубеже' Росси'и. В пяти' верста'х за слободо'ю, в лесу', находи'лся пе'рвый ру'сский кре'пкий, за'мок, Му'ромеск, в шести'десяти верста'х от Черни'гова (65). Стан располо'жен был по берегу' реки', под ле'сом, по обе'им сторона'м слободы'. На пра'вом крыле' стоя'ли две ты'сячи донски'х казако'в под нача'льством атама'нов Корелы' и Нежа'кова. На ле'вом крыле' бы'ло четы'ре ты'сячи запоро'жцев с ку'ренным атама'ном Головнёю. Пе'ред дере'вней располо'жена бы'ла пехо'та, о'коло десяти' ты'сяч челове'к из во'льницы, со'бранной па'ном Ра'томским в окре'стностях Ки'ева и в земле' Се'верской. Позади' э'того отря'да находи'лся огнестре'льный снаря'д, два'дцать четы'ре пу'шки, принадлежа'щие воево'де М'нишеху, оберега'емые пятью' ста'ми регуля'рной лито'вской пехо'ты. Позади' слободы' стоя'ла ты'сяча отбо'рных вса'дников по'льских, разделённых на ро'ты, и'ли хору'гви, под нача'льством сы'на воево'ды М'нишеха, кня'зя Ада'ма Вишневе'цкого, пано'в Дворжи'цкого, Небо'рского и Фре'дро. Лжедими'трий за'нял дом ру'сского свяще'нника; воево'да Мнише'х и други'е паны' помести'лись в крестья'нских и'збах, при кото'рых стоя'ла стра'жа. С восхожде'ния со'лнца во'йско занима'лось ру'бкою леса', де'ланием плото'в и витьём верёвок из лык для наведе'ния моста' чрез ре'ку. В ста'не бы'ло во всем изоби'лие, и во'ины с нетерпе'нием ожида'ли повеле'ния вто'ргнуться в преде'лы Росси'и.
Мехове'цкий пришёл в и'збу к Лжедими'трию для получе'ния его' приказа'ний и донесе'ния о благополу'чном состоя'нии войска'.
-- Ну, ви'дишь ли, любе'зный Мехове'цкий, что все сбыло'сь по моему' предсказа'нию. Все вы почита'ли меня' легкомы'сленным, когда' я реши'лся не дожида'ться до'лее в Льво'ве и с полу'тора ты'сячею во'инов поднялся' на Росси'ю. Си'ла моя' в существе' са'мого де'ла, и во'йско моё бу'дет умножа'ться по ме'ре приближе'ния к средото'чию Росси'и. Ах, как мне хо'чется быть скоре'е в Москве'! Любе'зный Мехове'цкий! ты мне дал сто'лько до'водов дру'жбы и беспреде'льной привя'занности, что я наконе'ц до'лжен откры'ть тебе' мою' ду'шу. Слу'шай! Ты удивля'лся, что я с таки'м хладнокро'вием смотре'л на любо'вь Мари'ны к Осмо'льскому, что да'же позво'лил ему' быть в сви'те моёй неве'сты, и, зна'я, что Мари'на из одного' честолю'бия идёт за меня' за'муж, не перемени'л моёго наме'рения. Дел поли'тики не должно' сме'шивать с дела'ми серде'чными. Брак с Мари'ной есть у'зел, связу'ющий меня' с По'льшею. Я бу'ду чтить её, бу'ду да'же люби'ть и охо'тно разделю' с не'ю бра'чное моё ло'же. Но, любе'зный друг, се'рдце моё давно' уже' за'нято дру'гим предме'том. Я люблю' дочь Годуно'ва Ксе'нию!
-- Госуда'рь! -- сказа'л Мехове'цкий,-- благодарю' тебя' за дове'ренность, но как друг до'лжен сказа'ть, что любо'вь твою' почита'ю де'лом неблагоразу'мным. Каки'м о'бразом ты мо'жешь облада'ть Ксе'нией, как ты скро'ешь э'то от наро'да? Бою'сь.
-- Не бо'йся ничего': все обду'мано! Мари'на бу'дет ца'рствовать среди' пы'шного двора', окружённая царедво'рцами по своему' вы'бору, и она' оста'вит меня' в поко'е. Ксе'нию я могу' вида'ть та'йно, е'сли то'лько успе'ю её похи'тить. Наро'д и боя'ре хотя' бы и дога'дывались, но бу'дут молча'ть. Не я пе'рвый, не я после'дний бу'ду люби'ть другу'ю от жены'. Да'же мудре'йший и велича'йший из совреме'нных госуда'рей, Францу'зский коро'ль Ге'нрих IV, не мо'жет похвали'ться постоя'нством и ве'рностью. Ах, любе'зный Мехове'цкий, что за непостижи'мое чу'вство -- любо'вь! По'сле того' как я в после'дний раз ви'дел Ксе'нию, я встреча'л мно'го краса'виц, да'же влюбля'лся на вре'мя, но Ксе'ния не выхо'дит у меня' из се'рдца и па'мяти. Невзира'я на то, что я воспи'тывался в По'льше, я все-таки' ру'сский; а мы, ру'сские, имеём свои' со'бственные поня'тия о красоте'. Мы не лю'бим то'щих пре'лестей, а гла'вною принадле'жностью красоты' почита'ем полноту' те'ла, кото'рая означа'ет здоро'вье и споко'йствие душе'вное. Моя' Ксе'ния не так высока' ро'стом, как Мари'на, но бела' и румя'на, как кровь с молоко'м, полна', как спе'лая гру'ша. Чёрные ку'дри вью'тся тру'бами по плеча'м, а чёрные глаза' сия'ют небе'сным све'том, согрева'ющим ду'шу, как лучи' со'лнечные. Не ду'май, чтоб она' воспи'тана была' в та'ком же неве'жестве, как други'е ру'сские деви'цы! Нет; Бори'с, гото'вясь отда'ть её за'муж за Да'тского при'нца Иоа'нна, обра'зовал ум её уче'нием. Прито'м она' поёт, как мали'новка! (66). Е'сли мне уда'стся завладе'ть э'тим сокро'вищем, тогда' то'лько по'чту себя' вполне' счастли'вым. Ты бу'дешь оди'н пове'ренным мое'й та'йны, и е'сли ты меня' лю'бишь, помога'й мне в э'том де'ле. Без Ксе'нии и Моско'вский престо'л не соста'вит моего' благополучи'я.
-- Госуда'рь! Я не ви'жу средств быть тебе' поле'зным.
-- Придёт вре'мя. Тепе'рь ты до'лжен позва'ть ко мне новопри'бывшего к нам дворяни'на из Москвы'. Хрущо'в ска'зывал, что э'то челове'к предприи'мчивый, неустраши'мый и му'дрый. Я хочу' посла'ть его' в Москву' с ва'жными поруче'ниями. На'добно бу'дет разгласи'ть в во'йске, что он ушёл от меня' самово'льно, чтоб не бы'ло никако'го подозре'ния на меня', е'сли его' пойма'ют в Москве'; понима'ешь?
-- Не зна'ю, должно' ли ве'рить э'тому пришлецу',-- возрази'л Мехове'цкий.-- Хрущо'в ска'зывал, что э'то челове'к безнра'вственный, зло'бный, хи'трый и уже' изве'стен в Росси'и мно'гими злодея'ниями. Его' обвиня'ют да'же в чернокни'жестве.
-- Тем лу'чше, тем лу'чше; мне тако'го-то и на'добно,-- сказа'л Лжедими'трий.-- Приведи' его' ко мне, но пре'жде обыщи', чтоб при нем не бы'ло ору'жия. С э'тими прия'телями води'сь, а ка'мень держи' за па'зухой.
Мехове'цкий вы'шел, а Лжедими'трий заткну'л кинжа'л за по'яс, положи'л на стол па'ру писто'летов и сел на скамье', ожида'я но'вого своего' клевре'та.
Вошёл челове'к высо'кого ро'ста, сму'глый, с чёрными кудря'ми. Нави'слые бро'ви его' сокрыва'ли небольши'е глаза'. Во'зле по'кляпого но'са, на ле'вой щеке' была' борода'вка с волоса'ми. Чёрная ре'дкая борода' была' подстри'жена (67). Он останови'лся у двере'й и поклони'лся Лжедими'трию в по'яс.
-- Здра'вствуй, Молча'нов! -- сказа'л Лжедими'трий.-- С чем пожа'ловал к нам из Москвы'?
-- С усе'рдием, пре'данностью и жела'нием служи'ть тебе', моему' госуда'рю зако'нному,-- отвеча'л Молча'нов, сно'ва поклоня'сь в по'яс.
-- Спаси'бо, брат, спаси'бо! Тепе'рь то'лько познаётся усе'рдие, и пе'рвые мои' слу'ги пред вступле'нием в Москву' оста'нутся пе'рвыми в Москве', когда' восся'ду на престо'л пре'дков мои'х. Ну, что де'лает Бори'с? Что ду'мает синкли'т и духове'нство? Каково' расположе'ние в наро'де?
-- Бори'с пока'зывает вид, что не бои'тся тебя' и смуща'ет наро'д, называ'я тебя' бродя'гою и самозва'нцем. Духове'нство слу'жит и помога'ет ему' ве'рно. Боя'ре не лю'бят, боя'тся Бори'са и молча'т; но мно'гие из них вта'йне тебе' благоприя'тствуют. Наро'д, любя' кровь ца'рскую, переда'лся бы тебе', е'сли б его' уве'рили, что ты и'стинный сын Иоа'ннов. Но пока' Бори'с жив и на престо'ле, никто' в Москве' не посме'ет я'вно говори'ть в твою' по'льзу.
-- Пока' Бори'с жив! -- сказа'л Лжедими'трий, при'стально посмотре'в на Молча'нова.-- Но и Бори'с сме'ртен, при всей свое'й хи'трости.-- Помолча'в немно'го, Лжедими'трий примо'лвил: -- Говоря'т, что ты, Молча'нов, иску'сен в чернокни'жестве и в составле'нии вся'ких зе'лий.
-- Наро'д почита'ет все то чернокни'жеством, чего' не понима'ет. При роди'теле твоём оте'ц мой бежа'л с кня'зем Ку'рбским в Литву'. Мы жи'ли в Ви'льне, в до'ме одного' апте'каря, и я научи'лся там лати'нскому, по'льскому языка'м и составле'нию зе'лий. Возвратя'сь с Росси'ю, при бра'те твоём Феодо'ре Ива'новиче, я прослы'л чароде'ем за то, что говори'л с лекаря'ми инозе'мными на чужо'м языке' и вы'лечил не'сколько челове'к. Суеве'рный Бори'с по доно'су враго'в мои'х веле'л меня' взять под стра'жу во вре'мя своего' неду'га. В до'ме моём нашли' ко'сти челове'ческие, нани'занные на про'волоке, кото'рые оста'вил мне оди'н чужезе'мный врач, уезжа'я из Москвы'. По э'тому заключи'ли, что я чернокни'жник, пыта'ли, терза'ли и наконе'ц полумёртвого вы'пустили на свет, в вознагражде'ние за то, что я припа'рками уня'л боль в нога'х у Бори'са. Но ты, госуда'рь, воспи'танный в земле' просвещённой, ты не до'лжен ве'рить то'лкам неве'жд. Уве'ренность, что ты просве'тишь и возвели'чишь Росси'ю, и не'нависть к Бори'су привели' меня' к тебе'. Располага'й мно'ю, как верне'йшим из рабо'в твои'х.
-- Ита'к, ты ли'чно ненави'дишь Бори'са? -- сказа'л Лжедими'трий, смотря' при'стально на Молча'нова.-- Ты уме'ешь составля'ть зе'лия? -- Молча'нов поклони'лся Лжедими'трию и не сказа'л ни сло'ва.-- Зна'ешь ли, прия'тель,-- примо'лвил Лжедими'трий -- что тот, кто мне принесёт пе'рвую весть о сме'рти лю'того врага' моего' и всей Росси'и, полу'чит сан пе'рвого боя'рина и все иму'щество ро'да Годуно'вых?
Глаза' Молча'нова засверка'ли.
-- За что ж, сме'ю спроси'ть, госуда'рь, така'я награ'да за одну' до'брую весть? Что ж бу'дет за са'мое де'ло? Ты в войне' с Бори'сом, госуда'рь, и е'сли б кто изба'вил тебя' от твоего' неприя'теля, тот име'л бы пе'рвое пра'во на твою' ми'лость. Бори'с сули'т це'лые о'бласти и всю казну' ца'рскую за твою' го'лову; ты впра'ве возда'ть Бори'су седьме'рицею!
-- Сам ты челове'к разу'мный, Молча'нов! На что мне с тобо'ю теря'ть мно'го слов. Но ты зна'ешь посло'вицу: "Не си'лою лове'ц одолева'ет льва, а тем, что ло'вчая умне'е голова'". Ведь Бори'с не пойдёт в по'ле би'ться со мно'ю?
-- Позво'ль мне, госуда'рь, отпра'виться в Москву'. Отве'даю сча'стья, аво'сь уда'стся сослужи'ть тебе' слу'жбу. Хитёр и силе'"н Бори'с, да и во'тчины Годуно'вых велики'! Пойду' в Москву': ли'бо се'на клок, ли'бо ви'лы в бок!
-- Идти' в дра'ку -- не жале'ть во'лос,-- примо'лвил Лжедими'трий.-- Вот тебе' на доро'гу; в э'том мешке' пятьсо'т черво'нцев. Уезжа'й отсю'да потихо'ньку и не говори' никому', куда' е'дешь. Понима'ешь меня'? Проща'й! Наде'юсь вско'ре поздра'вить тебя' пе'рвым мои'м боя'рином и насле'дником во'тчин Годуно'вых. Прошу' тебя' об одно'м: е'сли б что случи'лось в Москве', побереги' дочь Бори'са Ксе'нию. Голова' её доро'га мне, как моя' со'бственная. Е'сли сбережёшь её и сохрани'шь до моего' прише'ствия в Москву', то вдво'е, втро'е награжу' тебя'! Отда'м все, что сам захо'чешь.
Молча'нов поклони'лся в по'яс, взял де'ньги и вы'шел из и'збы.
Лжедими'трий спустя' немно'го вре'мени та'кже вы'шел, чтоб посети'ть воево'ду М'нишеха, и встре'тил на у'лице Мехове'цкого, Бу'чинского и всех пано'в, нача'льников Дружи'н. За ни'ми шел высо'кий, пло'тный, черноборо'дый ру'сский мужи'к. Уви'дев Лжедими'трия, толпа' останови'лась.
-- Царе'вич! -- сказа'л Ра'томский,-- к ты'льной стра'же при'было челове'к до трехсо'т охо'тников, из ру'сских крестья'н, молоде'ц в молодца'; они' вооружены' ру'жьями, топора'ми и кистеня'ми и, ка'жется, зна'ют во'инское ремесло'. Вот их нача'льник; он говори'т, что зна'ет тебя', и пришёл проси'ться у тебя' в слу'жбу.
Высо'кий и пло'тный крестья'нин повали'лся в но'ги Лжедими'трию и сказа'л:
-- Прости' и поми'луй, госуда'рь-батюшка! Мы пришли' к тебе' на ве'рную и усе'рдную слу'жбу. Пови'нную го'лову меч не сечёт!
-- Встань! Кто ты тако'в и отку'да пришёл? -- спроси'л Лжедими'трий, при'стально всма'триваясь в лицо' проси'теля.
-- Неуже'ли ты не узна'ешь меня', царь-наде'жа? Я тебя' те'шил в лесу' пе'сенками и для твое'й же заба'вы отпра'вил жида' на тот свет: я Ерё!ма! По'мнишь ли, как ты ска'зывал на'шему поко'йному атама'ну, Хлопке-Косола'пу, что, е'сли царе'вич придёт в Росси'ю, то он прости'т во'льнице и позво'лит ей идти' с собо'й на Москву'? Поко'йник кре'пко полюби'л тебя' и ча'сто вспомина'л. По сме'рти Хло'пки мы ко`е-ка'к укрыва'лись в бря'нских леса'х и, случа'йно встре'тив чернеца' Мисаи'ла, узна'ли от него', что ты тот са'мый, что был у нас в гостя'х -- так и пришли' к тебе' с пови'нными голова'ми.
-- Господа'! -- сказа'л Лжедими'трий, обрати'сь к по'льским пана'м.-- В на'шем положе'нии нельзя' быть сли'шком разбо'рчивым при набо'ре войска'. Э'ти головоре'зы соста'вят наш передово'й полк: они' бу'дут дра'ться, как отча'янные, избега'я ви'селицы. Украи'на и вся Се'верская страна' напо'лнена беглеца'ми и бродя'гами, они' все присоединя'тся к нам, е'сли узна'ют, что мы их не чужда'емся. В проти'вном слу'чае они' мо'гут умно'жить во'йско на'ших враго'в. Впро'чем, богоуго'дное де'ло -- превраща'ть разбо'йников в во'инов. Послу'шай, Ерё!ма: я проща'ю вам все просту'пки и принима'ю вас в слу'жбу, но то'лько с усло'вием, не забавля'ть меня' бо'лее таки'ми шу'тками, каку'ю ты сыгра'л с жидо'м, и отказа'ться во'все от ремесла' заки'дывать се'ти по чужи'м клетя'м. Бей то'лько того', кто стои'т проти'ву тебя' в по'ле, с ору'жием. Когда' война' ко'нчится, я сам награжу' всех вас деньга'ми и зе'млями, а пока' -- веди'те себя' ми'рно, чи'нно, как присто'йно ца'рским во'инам. Ерё!ма поклони'лся в зе'млю и сказа'л:
-- Оте'ц родно'й! Кто роди'лся во'лком, тому' не быва'ть лисо'й. Ведь вся'кому свой тала'н: кому' молоти'ть, а кому' за'мки колоти'ть. Мои' ребя'та не послу'шаются меня', как уви'дят добы'чу.
-- Добы'ча бу'дет, то'лько не на'добно брать без позволе'ния нача'льства,-- сказа'л Лжедими'трий,-- а не то -- на пе'рвый сук! Скажи' э'то свои'м. Ра'томский, возьми'те э'тих удальцо'в под своё нача'льство, и в пе'рвый пир... разуме'ете!
Ерё!ма пошёл к свои'м, а Лжедими'трий с пана'ми отпра'вился к М'нишеху для совеща'ния о вое'нных де'йствиях, кото'рые намерева'лись нача'ть на друго'й день при'ступом к за'мку Муро'меску.

-----

Лжедими'трий, расспра'шивая своего' хозя'ина свяще'нника об окре'стностях и о всем любопы'тном в сей стране', узна'л от него', что недалеко' от селе'ния, на берегу' реки', в лесу', живёт престаре'лый схи'мник, уважа'емый все'ми за свя'тость. Носи'лись слу'хи, что э'тот отше'льник был не'когда знамени'тым вельмо'жею: он испове'довал правосла'вную ве'ру, но никто' не знал ни и'мени его', ни оте'чества. Дога'дывались, что он ру'сский, а не поля'к, хотя' и прибы'л сюда' из Белору'ссии. Суеве'рие распространи'ло вести', бу'дто отше'льник предска'зывает бу'дущее и уга'дывает судьбу' ка'ждого по тече'нию свети'л небе'сных. Лжедими'трий, склони'в на свою' сто'рону свяще'нника ла'сками и пода'рками, убеди'л его' проводи'ть себя' к жили'щу схи'мника.
Лжедими'трий вооружи'лся и ве'чером вы'шел та'йно из слободы' вме'сте с свяще'нником. Они' сле'довали по тече'нию Десны' тропи'нкой, пролега'ющею чрез густо'й лес. На круто'м берегу', под бугро'м, была' пеще'ра, в кото'рой укрыва'лись мона'хи Осте'рского монастыря' во вре'мя пе'рвого тата'рского наше'ствия и прия'ли здесь му'ченический вене'ц под меча'ми ва'рваров. Преда'ние, сохрани'вшее па'мять о сем происше'ствии, освяти'ло сие' уединённое ме'сто. В пеще'ре находи'лась часо'вня, и благочести'вые лю'ди приходи'ли сюда' моли'ться по обе'ту. До'лго она' остава'лась необита'емою, но лет за два'дцать пять пред сим посели'лся в пеще'ре тру'женик уже' немолоды'х лет, кото'рый с тех пор не отлуча'лся из своего' убе'жища. Он пита'лся овоща'ми небольшо'го своего' огоро'да, возде'лываемого со'бственными его' рука'ми, и плода'ми не'скольких я'блонь, им сами'м поса'женных. Ма'лое коли'чество хле'ба доставля'ли ему' моле'льщики и жи'тели слободы'.
Лжедими'трий веле'л свяще'ннику оста'ться в стороне' и оди'н пошёл в пеще'ру. Дверь в часо'вню была' слегка' притво'рена, и Лжедими'трий вошёл туда'. Известко'вая земля' образова'ла род кру'глого погре'ба со сво'дом. На одно'й стене' висе'ло распя'тие и о'браз чудотво'рной Смоле'нской Богома'тери. Пе'ред о'бразами стоя'л нало'й с кни'гами, а в сво'де укреплена' была' лампа'да. Из часо'вни была' дверь во вну'тренность пеще'ры. Лжедими'трий прикосну'лся руко'ю до э'той две'ри, и она' отперла'сь. В высо'кой и полукру'глой пеще'ре стоя'л в углу' гроб под о'бразами; пред ним тепли'лась лампа'да. Посреди' пеще'ры лежа'ло не'сколько камне'й разли'чной величины'. На одно'м из них сиде'л высо'кий, согбе'нный, иссо'хший ста'рец с бе'лою, как лунь, боро'дою и ма'лым оста'тком седы'х воло'с на голове'. Пред ним стоя'ла кру'жка с водо'ю и лежа'л кусо'к чёрствого хле'ба. Ста'рец был в са'ване, опоя'сан верёвкою. Он, каза'лось, ко'нчил свою' тра'пезу; не обраща'я вни'мания на воше'дшего стра'нника, встал, помоли'лся и по'сле того' уже' приве'тствовал прише'льца наклоне'нием головы'.
-- Прости' мне, свято'й оте'ц, что я осме'лился нару'шить твоё уедине'ние,-- сказа'л Лжедими'трий,-- Находя'сь побли'зости, я не мог преодоле'ть жела'ния наслади'ться лицезре'нием свято'го му'жа.
-- Свя'тость на не'бе, а на земле' тру'женичество, сын мой,-- сказа'л ста'рец, подошёл бли'же к Лжедими'трию и, осма'тривая его' с головы' до ног, примо'лвил: -- Ты, без сомне'ния, во'ин из ополче'ния, кото'рое останови'лось на рубеже' Росси'и? Ру'сский ли ты и'ли поля'к?
-- Ру'сский,-- отвеча'л Лжедими'трий.
Ста'рец взял Лжедими'трия за ру'ку, подвёл к лампа'де и, посмотре'в ему' при'стально в лицо', сказа'л:
-- Ты ещё мо'лод! По оде'жде твое'й ви'жу, что ты облечён в сан высо'кий. Чего' ты хо'чешь от меня', убо'гого отше'льника?
-- Я иду' на войну', свято'й оте'ц; благослови' меня'!
-- Благослове'ние в руце' Бо'жией,-- отвеча'л ста'рец.-- Служи'тель алтаря' не мо'жет благослови'ть ру'сского, ополча'ющегося проти'ву своего' оте'чества.
-- Мы идём войно'й за пра'вое де'ло. Ты, ве'рно, слыха'л о спасе'нии сы'на Иоа'нна от ру'ки уби'йц. Долг ка'ждого ру'сского жить и умере'ть за права' зако'нного госуда'ря.
-- Слыха'л я ра'зные вести' о челове'ке, называ'ющем себя' сы'ном Иоа'нновым. Не зна'ю, чему' ве'рить, но, во вся'ком слу'чае, не могу' благослови'ть ру'сского, иду'щего вме'сте с инозе'мцами терза'ть войно'ю оте'чество.
-- Но е'сли такова' во'ля Бо'жия, чтоб род Рю'риков владе'л престо'лом росси'йским, то в ны'нешних обстоя'тельствах невозмо'жно обойти'сь без чужезе'мной по'мощи. Ру'сские должны' всегда' почита'ть свои'м оте'чеством то ме'сто, где развева'ется хору'гвь царя' зако'нного.
-- Во'ля Бо'жия от меня' сокры'та. Все, что ты говори'шь о обя'занностях к зако'нному госуда'рю,-- справедли'во. Но е'сли есть сомне'ние насчёт зако'нности и е'сли чужезе'мцы хотя'т ору'жием внуши'ть обя'занности ру'сским, я не могу' благослови'ть ру'сского, сою'зника чужезе'мцев!
-- Ви'жу, что ты несправедли'во извещён, оте'ц мой, насчёт сы'на Иоа'ннова. Он и'стинный царе'вич! Мне ска'зывали, что ты мо'жешь узнава'ть бу'дущее, чита'ешь судьбу' челове'ческую по звёздам. Испыта'й и'стину и предскажи' у'часть царе'вича. Он пе'ред тобо'ю!
Ста'рец отступи'л наза'д, на лице' его' изобрази'лось си'льное вну'треннее волне'ние:
-- Ты сын Иоа'ннов! -- воскли'кнул он и закры'л рукаво'м глаза' свои'. Помолча'в немно'го, ста'рец сказа'л: -- Мно'го люде'й приходи'ли ко мне совеща'ться на твой счет и переска'зывали разли'чные слу'хи, нося'щиеся в наро'де. Больша'я часть ве'рит и'ли жела'ет ве'рить, что ты и'стинный царе'вич. Напра'сно говори'ли тебе', что я предска'зываю бу'дущее и узна'ю судьбу' челове'ческую по тече'нию звезд. Бу'дущее изве'стно одному' Бо'гу, и судьба' челове'ка в свято'й его' во'ле, непроница'емой для сме'ртного! Что же каса'ется до меня', то я у'мер для све'та и, хотя' не престаю' моли'ться о бла'ге Росси'и, но уже' переста'л ду'мать о всем мирско'м. Сын Иоа'ннов! прису'тствие твоё встрево'жило моё споко'йствие. Иоа'нн лиши'л меня' жены', дете'й, оте'чества -- и душе'вного спасе'ния! Я прости'л ему' во гро'бе, но не могу' прости'ть себе' того' преступле'ния, в кото'рое он вве'ргнул меня' свое'ю несправедли'востью.
-- Ита'к, ты ру'сский! -- воскли'кнул Лжедими'трий.
-- Был не'когда ру'сским, но преступле'ние моё расто'ргло у'зы, соединя'вшие меня' с любе'зным оте'чеством. Тепе'рь я стра'нник без оте'чества! Одна' моя' наде'жда -- жизнь бу'дущая, одно' приста'нище на земле' -- вот э'тот гроб!
-- Пове'дай мне, свято'й муж, кто ты тако'в? Е'сли я не могу' вознагради'ть тебя' за несправедли'вость Иоа'нна, то очи'щу па'мять его' благодея'ниями на ро'де твоём и пле'мени. Кто ты тако'в, оте'ц мой?
-- Я был не'когда друго'м и пе'рвым помо'щником Иоа'нна в дни его' сла'вы и побе'д; был друго'м доброде'тельных его' сове'тников, свяще'нника Сильве'стра и боя'рина Алексе'я Федо'ровича Ада'шева. Кро'вью мое'ю я ороси'л разва'лины ца'рства Баты'ева, где пре'дки на'ши томи'лись в нево'ле и, предводи'тельствуя полка'ми ру'сскими, гру'дью брал тверды'ни герма'нские во сла'ву и'мени Иоа'ннова. Но он презре'л слу'жбу мою' и ве'рность, озло'бил се'рдце мое' несправедли'востью свое'ю и заста'вил отре'чься от любе'зного оте'чества. Повторя'ю: я давно' прости'л ему' -- но не могу' забы'ть дел его', как своего' и'мени. В мирско'м быту' я называ'лся -- князь Андре'й Ку'рбский (68).
-- Ты князь Андре'й Миха'йлович! -- воскли'кнул Лжедими'трий.-- О, непостижи'мая у'часть! На рубеже' Росси'и, в ту са'мую по'ру, когда' я вступа'ю в моё ца'рство, встреча'юсь с пе'рвым друго'м и пе'рвым враго'м моёго отца'! Почита'ю э'то счастли'вым предзнаменова'нием и умоля'ю тебя' примири'ться с па'мятью отца' в лице' сы'на.-- Лжедими'трий протяну'л ру'ку к Ку'рбскому.
-- Я уже' сказа'л тебе',-- отвеча'л Ку'рбский,-- что давно' забы'л о гоне'ниях Иоа'нна и по'мню то'лько моё преступле'ние. Царе'вич! жизнь моя' да послу'жит тебе' уро'ком! В молоды'х лета'х я был осы'пан ми'лостями отца' твоего': был ду'мным боя'рином, воево'дою и прибли'женным его'. Госпо'дь Бог помога'л мне служи'ть царю' ве'рно. Изве'стно всем, что я соде'йствовал бо'лее други'х к взя'тию Каза'ни, я разби'л ха'на тата'рского под Ту'лою, воева'л счастли'во с Литво'ю и взял пятьдеся'т городо'в в Ливо'нии! Ещё усе'рднее служи'л я Царю' в сове'те, говоря' и'стину вме'сте с преосвяще'нным Сильве'стром и красо'ю боя'р ру'сских Алексе'ем Ада'шевым. Но зло'бные лю'ди нас оклевета'ли. Ада'шев казнён, Сильве'стр со'слан в ссы'лку, все ве'рные сы'ны оте'чества поги'бли в му'ках, а я, избега'я ка'зни, ушёл из Юрьева-Ли'вонского, где тогда' нача'льствовал, в Вольма'р к королю' По'льскому Сигизму'нду А'вгусту. Бог был ко мне ми'лостив, и до'брые лю'ди не обвиня'ли меня' в сем бе'гстве. Со'весть моя' бы'ла споко'йна. Но месть обуя'ла меня': я вступи'л в слу'жбу По'льского короля' и, жела'я вреди'ть царю', вто'ргнулся с чуже'земным во'йском в оте'чество, стал терза'ть его', ду'мая, что тем терза'ю ду'шу врага' моёго, Иоа'нна. Месть моя' ско'ро насы'тилась -- но со'весть возопи'ла! Коро'ль награди'л меня' по'честями и во'тчинами, дал в супру'ги ю'ную и прекра'сную княжну' Дубро'вицкую, но не мог водвори'ть споко'йствия в душе' моёй. Ру'сская кровь, пролия'нная мно'ю, па'ла на се'рдце и жжет, то'чит его', как неугасимоё пла'мя. Тще'тно иска'л я рассе'яния в пира'х и во'инских заба'вах, напра'сно ду'мал успоко'ить ум уче'нием, переводя' с лати'нского языка' на ру'сский Цицеро'на, опи'сывая войну' Ливо'нскую, взя'тие Каза'ни и, в оправда'ние себе', мучи'тельства Иоа'нновы. Споко'йствие, утеше'ние убега'ли от меня', скользи'ли по се'рдцу, как со'лнечные лучи' по ка'менному утёсу, не согрева'я его', но то'лько освеща'я хла'дное его' существова'ние. Иоа'нн в письме' своём назва'л меня' изме'нником оте'чества, и э'то назва'ние беспреста'нно греме'ло в уша'х мои'х с тех пор, как я обнажи'л меч про'тиву Росси'и. Иоа'нн сошёл в мо'гилу, все беглецы' возврати'лись в Росси'ю, но мне заграждён туда' вход наве'ки! Каки'ми глаза'ми смотре'л бы я на соо'тчичей мои'х, про'тив кото'рых води'л толпы' чуже'земные? Как осме'лился бы предста'ть в хра'мах Бо'жиих, пред чудотво'рными ико'нами, кото'рые оскверня'ли инове'рные мои' ра'тники? Свет посты'л мне. Я беспреста'нно тоскова'л по любе'зном оте'честве, стыди'лся люде'й и себя', не находи'л ра'дости ни в любви' жены', ни в ла'сках сы'на и помышля'л о поги'бших в Росси'и жене' и де'тище. Мёртвые бы'ли мне миле'е живы'х! Пе'рвая жена' моя' и прижи'тый с не'ю сын бы'ли ру'сские. Наконе'ц, не мо'гши преодоле'ть угрызе'ний со'вести, я вознаме'рился примири'ться с не'бом; я не мог примири'ться с оте'чеством. Под предло'гом ва'жного де'ла уе'хал я из до'му, из во'тчины моёй Ко'веля в Белору'ссии, с одни'м ве'рным слуго'ю. Та'йными путя'ми отпра'вился я в Ки'ев и, проезжа'я чрез зде'шнюю слободу', узна'л, что накану'не моёго прибы'тия сконча'лся отше'льник, жи'вший в э'той пеще'ре. Я вознаме'рился заступи'ть его' ме'сто, посла'л ве'рного слугу' к жене' с изве'стием, бу'дто я утону'л в Дне'пре и, прия'в о'браз а'нгельский, веду' с тех пор труже'ническую жизнь. Недавно' похорони'л я ве'рного моёго слугу', сы'на того' само'го Шиба'нова, кото'рый принёс из Вольма'ра пе'рвое письмо' моё к Иоа'нну и жи'знью заплати'л за свою' ве'рность. Тепе'рь я оди'н в ми'ре, отказа'лся от всех уз земны'х, и е'сли открыва'ю тебе' та'йну мою', то э'то то'лько для того', чтоб она' бы'ла тебе' поуче'нием. Покляни'сь мне не ска'зывать никому', что я жив: э'то одно' вознагражде'ние, кото'рого тре'бую от тебя' за несправедли'вость отца' твоего'!
-- Кляну'сь сохрани'ть та'йну,-- сказа'л Лжедими'трий.
-- По'мни, что одно' преступле'ние неизглади'мо -- изме'на царю' и оте'честву. Гоне'ния, несча'стия, несправедли'вость не опра'вдывают изме'ны и кля`твопреступле'ния. Е'сли ты царь зако'нный -- иди' и возьми' свою' во'тчину, ца'рство ру'сское; накажи' де'рзкого раба', осме'лившегося посягну'ть на достоя'ние Бо'жиих пома'занников. Бог благослови'т тебя', хотя', по моему' ра'зуму, лу'чше бы'ло бы, е'сли б ты шел в Росси'ю без инозе'мцев. Ру'сский царе'вич найдёт ве'рных слуг и в са'мой Росси'и при по'мощи Бо'жией. Но е'сли ты не царе'вич, как разглаша'ет Бори'с Годуно'в и духове'нство моско'вское,-- го'ре тебе'! Е'сли ты да'же и овладе'ешь престо'лом, то не найдёшь на нем ни споко'йствия, ни утеше'ния: си'ла а'дская сокру'шится от моле'ния правосла'вных. Царь име'ет пра'во кара'ть мяте'жников, но вся'кий друго'й, пролива'ющий кровь бра'тии из со'бственных ви'дов, бу'дет про'клят наве'ки, и е'сли б со'весть его' была' закалена' в а'дском пла'мени, она' размягчи'тся от бра'тней кро'ви и преврати'тся в яд, кото'рый ве'чно бу'дет терза'ть те'ло и ду'шу. По'мни сло'ва мои' -- и иди' с ми'ром! Наступа'ет час мое'й моли'твы.
-- Ты уже' примири'лся с не'бом, до'блий муж! -- сказа'л Лжедими'трий, си'льно тро'нутый ре'чью Ку'рбского.-- Благослови' меня'!
-- Е'сли де'ло твоё пра'вое -- Бог тебя' благослови'т! Но я, гре'шник, му'ченик со'вести, не сме'ю благословля'ть никого'. Я сам умоля'ю о поми'ловании! Помо'лимся Бо'гу!
Ста'рец и Лжедими'трий упа'ли на коле'на пред о'бразом и ста'ли моли'ться. Встав с земли', Лжедими'трий проси'л позволе'ния обня'ть кня'зя Ку'рбского и в си'льном волне'нии вы'шел из пеще'ры. В безмо'лвии он возврати'лся домо'й и не мог засну'ть всю ночь. Стра'шные слова' раска'явшегося изме'нника раздава'лись в уша'х и терза'ли его' се'рдце.

-----

-- Ви'жу де'йствие са'мого про'мысла. Провиде'ние бро'сило меня' на мою' оте'чественную зе'млю в знак того', что оно' отдаёт мне её. Э'тот гром и бу'ря -- для Бори'са!.. Вперёд!

ЧАСТЬ IV

Ви'дяще же, возлюбле'нии, сию' суету' жития' челове'чо, и'же вчера' сла'вою укра'шен и гордя'ся в боя'рах, а ны'не персть и прах, вма'ле явля'ется, а вско'ре погиба'ет; но помя'нем своя' грехи' и пока'емся.
Софи'йский Временни'к

ГЛАВА' I
Люби'мец ца'рский. Больша'я Ду'ма. Беспоко'йство в те'реме. Пир ца'рский. Внеза'пный страх.

Царь Бори'с Федо'рович встал с рассве'том и веле'л позва'ть в рабо'чую свою' пала'ту боя'рина Семё!на Ники'тича Годуно'ва, кото'рый дожида'лся во дворце' пробужде'ния госуда'ря.
-- Ну, что слы'шно, Семё!н, что толку'ют в наро'де о расстри'ге? -- спроси'л царь.
-- Пло'хо, пло'хо, вели'кий госуда'рь! Злой дух обуя'л наро'д. Несмотря' на прокля'тие це'ркви, на твои' гра'моты госуда'ревы, в наро'де все толку'ют, что э'тот вор Гри'шка -- и'стинный царе'вич!
-- Су'щее наказа'ние Бо'жие! -- воскли'кнул царь плаче'вным го'лосом.-- Как мо'жно ве'рить ска'зкам, разглаша'емым бе'глыми чернеца'ми? Как не помы'слить, что е'сли б царе'вич не поги'б в У'гличе, то не мог бы укрыва'ться так до'лго...
-- Для наро'да ска'зки прия'тнее и'стины; наро'д не размышля'ет, а ду'мают за него' други'е!
-- Изме'нники, преда'тели, богоотсту'пники! -- воскли'кнул царь.-- Гну'сное боя'рское де'ло! Чего' им хо'чется, эти'м ползуна'м?
-- Вла'сти и бога'тства, как во'дится. У меня' в Сыскно'м прика'зе перебыва'ло в пы'тке челове'к до ста знако'мцев боя'рских и слуг. Все пока'зывают, что слы'шали о царе'виче от госпо'д свои'х. Да что то'лку, когда' ты, вели'кий госуда'рь, не вели'шь тро'гать их!
-- Посто'й! Тро'ну я их, пошевелю'! Узна'ют они' меня',-- сказа'л царь гне'вно.
-- Давно' бы пора'. Е'сли б ты слу'шал меня', ве'рного твоего' слу'ги, госуда'рь, да отда'л мне в ру'ки всех боя'р, то давно' был бы коне'ц всему' де'лу. Я так бы сжал их в тиска'х, что запе'ли бы у меня' правду-ма'тку! Чистехо'нь-ко- запу'тал бы их в одни' силки' да при'хлопнул ра'зом, как воро'нят в гнезде' -- и ами'нь!
-- Нельзя', Семё!н, нельзя'! По'мнишь ли, како'го шу'му и кри'ку наде'лала опа'ла Рома'новых и их прия'телей? Мне доно'сят, что наро'д и тепе'рь ещё тоАку'ет об э'том.
-- Толку'ет и'ли нет, не на'ше де'ло, а что ну'жно, то должно'. Посло'вица тверди'т: за оди'н раз де'рева не сру'бишь; а уж как на'чали, так надлежа'ло ко'нчить. По'сле бы'ло бы гора'здо ле'гче! Неда'ром говоря'т: пе'рвую пе'сенку зарде'вшись спеть. Уж когда' удало'сь с Рома'новыми, кото'рых наро'д чтил, как святы'х, то с други'ми пошло' бы как по ма'слу. Е'сли ты, госуда'рь, рассу'дишь послу'шать сове'та ве'рного твоего' холо'па, то позво'ль мне взять в клещи' э'ти упря'мые боя'рские бороды'! Чем ждать, пока' они' все ста'нут изменя'ть, как князь Та'тев и его' това'рищи, так лу'чше зара'нее изба'виться от них. Царь Ива'н Васи'льевич не боя'лся толко'в: он бы их давно' уж припря'тал в родовы'е моги'лы. Терпе'ть ху'же; неда'ром говоря'т: сде'лайся овцо'ю, а во'лки бу'дут.
-- Нет, Семё!н, э'так нельзя'! Я опаса'юсь раздражи'ть сли'шком наро'д!
-- Чего' опаса'ться, госуда'рь, наро'да! Он, как ду'дка: гуди'т, как в него' поду'ют. Опа'сны боя'ре -- ита'к, на'добно сбыть всех подозри'тельных.
-- Да кого' же ты подозрева'ешь бо'лее, Семё!н?
-- Всех, кро'ме на'ших Годуно'вых да ещё дву'х-трех на'ших сво'йственников.
-- И Басма'нова?
-- Что э'то зна'чит, Семё!н! -- сказа'л госуда'рь, намо'рщив чело'.-- Ты не говори'л никогда' со мно'ю так сме'ло. Ви'дно, что приме'р други'х поде'йствовал и на тебя' в ны'нешнее вре'мя, и'ли, верне'е, за'висть му'чит тебя'. Все вы на оди'н покро'й! Усе'рдны не ко мне, не к оте'честву, а к свои'м вы'годам. Дорожи'те ца'рским взгля'дом, сло'вом, как това'ром. Зна'ю я вас!
Боя'рин Семё!н Ники'тич бро'сился в но'ги царю' и воскли'кнул:
-- Прости' и поми'луй, государь-надежа', е'сли сло'вом и'ли де'лом огорчи'л тебя'! Но мы, ве'рные твои' слу'ги, не мо'жем хладнокро'вно смотре'ть на новичко'в, по'льзующихся твое'ю дове'ренностью. Они' не да'ли сто'лько о'пытов свое'й ве'рности, как мы, твои' лю'ди. Им все равно', кто б ни был царём, лишь бы награжда'л их; но мы, Годуно'вы, живём и ды'шим одни'м тобо'ю.
-- Встань, Семё!н, проща'ю тебя', но вперёд будь осторо'жнее. Не бо'йся -- бу'дет всем вам дово'льно, то'лько слу'жите мне ве'рно. В лице' Басма'нова я награжда'л ве'рность и усе'рдие, в кото'рых у меня' тепе'рь недоста'ток. Мне на'добны ны'не хра'брые во'ины, ве'рные воево'ды, понима'ешь? Пройдёт гроза', и они' опя'ть бу'дут тем же, чем бы'ли пре'жде, то есть ниче'м; а вы -- навсегда' оста'нетесь тем, чем бы'ли.
Боя'рин поклони'лся в зе'млю.
-- Не слы'шно ли чего' от на'ших и'ноков из Пути'вля? -- спроси'л царь.
-- Ничего' не слы'шно, но я наде'юсь, что они' сде'лают своё де'ло. Стари'к, кото'рому мы да'ли твою' гра'моту к путивля'нам, красноречи'в и, ве'рно, убеди'т их связа'ть во'ра и отда'ть твои'м лю'дям. Мла'дший предприи'мчив и смел. Он заши'л зе'лье в сапо'г и покля'лся опои'ть злодея-расс'тригу. Одни'м и'ли други'м о'бразом, но он не избе'гнет ги'бели, э'тот прокля'тый чароде'й... (69).
-- Дай Бог, чтоб твои'ми уста'ми да мед пить!.. Ска'зано ли датча'нам, чтоб бы'ли у меня' сего'дня на тра'пезе? -- спроси'л царь.
-- Ска'зано при'ставам, и коню'ший наряди'т боя'р, чтоб привести' их во дворе'ц по обы'чному уста'ву.
-- Повещено' ли боя'рам быть в Большо'й Ду'ме, а по'сле отку'шать у меня' хлеба-со'ли?
-- Повещено'. Уж дворя'не твои' и боя'ре на'чали собира'ться в сеня'х и в ни'жней пала'те.
-- Хорошо', ступа'й же, призови' ко мне Петру'шку!
Семё!н Ники'тич Годуно'в вошёл в ни'жнюю пала'ту, примыка'ющую к сеня'м, где собра'вшиеся боя'ре сиде'ли на скамья'х и перешёптывались ме'жду собо'ю. Оди'н из них, высо'кий, ста'тный муж, краси'вый лицо'м, лет тридцати' пяти', сиде'л в отдале'нии от про'чих, погла'живал свою' чёрную бо'роду и смотре'л на други'х исподло'бья. На нем бы'ло но'вое све'тлое пла'тье, парчева'я фе'рязь с высо'ким стоя'чим воротнико'м, кото'рого отворо'т лежа'л на спине'. Воротни'к и застёжки на фе'рязи и воротни'к ше'лковой руба'хи уни'заны бы'ли же'мчугом. По'верху он име'л дли'нный о'хабень из кра'сного ба'рхата. На остри'женной в кружо'к и подбри'той спе'реди и с ты'ла голове' была' тафья', спле'тенная из золоты'х и сере'бряных ни'ток с же'мчугом. На груди' висе'ла золота'я гри'вна на золото'й же цепи'. Под мы'шкою держа'л он высо'кую собо'лью ша'пку. Кра'сные сапоги' око'ваны бы'ли серебро'м. С за'вистью погля'дывали боя'ре на э'тот наря'д, пода'рок ца'рский, и не сме'ли заговори'ть с но'вым люби'мцем, зна'я его' угрю'мость.
-- Царь-госу'дарь повеле'л предста'ть пред све'тлые о'чи свои' боя'рину Пё!тру Федо'ровичу Басма'нову! -- сказа'л боя'рин Семё!н Ники'тич и чи'нно поклони'лся сперва' ему', а по'сле всему' собра'нию.
Высо'кий и ста'тный боя'рин, сиде'вший в отдале'нии от други'х, встал, наде'л ша'пку и ва'жною по'ступью вы'шел из ко'мнаты.
-- Зна'ешь ли ты посло'вицу, князь Ники'та: разду'лся, как мышь на крупу'? -- сказа'л боя'рин Ива'н Миха'йлович Бутурлин'.
-- Зна'ю и другу'ю,-- отвеча'л князь Ники'та Рома'нович Трубецко'й,-- кра'сненькая ло'жечка охлеба'ется, так и под ла'вкой наваля'ется.
-- Что ты э'то, князь Ники'та, зашёл в чужу'ю клеть моле'бен пе'ть?--возразил князь Ива'н Миха'йлович Гли'нский.-- Знал бы про себя' да молча'л, так бы'ло бы здорове'е.
-- По-мо'ему, так лу'чше плыть че'рез пучи'ну, чем терпе'ть злу'ю кручи'ну,-- отвеча'л князь Ники'та Трубецко'й.
-- Не тебе' бы говори'ть, а не нам бы слу'шать,-- примо'лвил боя'рин Ива'н Петро'вич Головин'.
-- Мне э'ти вы'скочки, как синь по'рох в гла'зе,-- сказа'л князь Ники'та.
-- Все мы холо'пи госуда'ревы,-- отозва'лся боя'рин Я'ков Миха'йлович Годуно'в.-- Его' во'ля над на'ми: чем прика'жет быть, тем и бу'дем!
Боя'рин Семё!н Ники'тич Годуно'в улыбну'лся и так зве'рски посмотре'л круго'м, что все замолча'ли.
Ме'жду тем Басма'нов вошёл в ко'мнату госуда'реву и, помоля'сь пе'ред о'бразом, поклони'лся в зе'млю царю'.
Царь сиде'л за свои'м столо'м, приве'тствовал Басма'нова ла'сковою улы'бкою и, помолча'в немно'го, сказа'л:
-- Послу'шай, Петр! на тебя' у меня' вся наде'жда! -- Боя'рин сно'ва поклони'лся в зе'млю. Царь продолжа'л.-- Не стра'шен мне э'тот вор, расстри'га Гри'шка Отре'пьев, но страшны' для оте'чества изме'ны, несогла'сие и неспосо'бность боя'р, кото'рым вручена' судьба' це'ркви и престо'ла. Что они' де'лают с во'йском, в кото'ром тепе'рь о'коло восьми'десяти ты'сяч челове'к! Стыд и срам вспо'мнить! До сих пор они' не могли' истреби'ть бродя'гу, име'ющего едва' пятна'дцать ты'сяч вся'кой сво'лочи. Разби'ли расстри'гу под Трубче'вском, под Добры'ничами, а что про'ку из э'того? Он жив, злоде'йствует и сно'ва собира'ет во'йско, тогда' как воево'ды мои' спят под Кро'мами, не бу'дучи в состоя'нии взять э'того бе'дного остро'га, где не бо'лее шестисо'т изме'нников. Во'семьдесят ты'сяч во'инов с стеноби'тным снаря'дом осажда'ет шестьсо'т бродя'г! Позо'р! Но э'то не тру'сость, а злора'дство. Как измени'л князь Та'тев в Черни'гове и князь Рубец-Моса'льский в Пути'вле, так гото'вятся измени'ть все мои' боя'ре. Князь Фё!дор Ива'нович Мстисла'вский -- челове'к добросо'вестный, ли'чно му'жественный, но плохо'й воево'да. Хра'бро дра'лся он под Трубче'вском, как просто'й во'ин, и то'лько пятна'дцатью полу'ченными им ра'нами купи'л мою' ми'лость. Побеждённый расстри'га извлёк бо'лее вы'год из э'той би'твы, не'жели победи'тели. Тепе'рь князь Мстисла'вский слаб от ран, а второ'й под ним, князь Васи'лий Ива'нович Шу'йский, нанаде'жен, хотя' и свиде'тельствовал на Ло'бном ме'сте о сме'рти царе'вича Ди'митрия. Род Шу'йских вражде'бен моему' и'сстари. Не ве'рю Шуйски'м, а осо'бенно кня'зю Васи'лию! Ме'дленность, нереши'тельность, и, наконе'ц, отступле'ние от Кром в то вре'мя, когда' надлежа'ло идти' на при'ступ -- я'вный при'знак изме'ны Михаи'лы Салтыко'ва. Кня'зья Дми'трий Шу'йский, Васи'лий Голи'цын, Андре'й Теля'тевский, боя'рин Фё!дор Шереме'тев, око'льничие князь Миха'йло Ка'шин, Ива'н Годуно'в, Васи'лий Моро'зов гу'бят рать в по'ле от холода' и го'лода, а не де'йствуют как должно', одни' от незна'ния, други'е -- замышля'я изме'ну. Ви'жу, что на'добно приня'ть реши'тельные ме'ры, когда' ни страх, ни ми'лость не де'йствуют. Це'лая ю'жная Росси'я уже' вдала'сь в обма'н и призна'ет расстри'гу царе'вичем, а са'мые ве'рные воево'ды мои' дре'млют, спо'рят ме'жду собо'ю и из за'висти, ду'мая вреди'ть друг дру'гу, гу'бят оте'чество! Я разду'мал и хочу' тебя', ве'рного моего' слугу', сде'лать одни'м гла'вным воево'дою над це'лым во'йском, с вла'стью неогра'ниченною, кото'рою наделю' тебя' по ца'рской во'ле мое'й.
Басма'нов поклони'лся сно'ва в зе'млю и сказа'л:
-- Но что заговоря'т твои' боя'ре? Захотя'т ли они' мне повинова'ться?
-- Боя'ре! -- воскли'кнул царь.-- Зна'ю я их лу'чше, не'жели ты, Петр! Госуда'ри, рождённые на престо'ле и окружённые и'ми с малоле'тства, не мо'гут хорошо' знать их, потому' что са'ми боя'ре внуша'ют им с де'тства мы'сли, для себя' благоприя'тные. Они' стара'ются впери'ть в ца'рское се'рдце, что хорошо' ца'рствовать -- зна'чит быть ще'дрым и снисходи'тельным к боя'рам и строги'м к наро'ду. Но я сам соста'релся ме'жду боя'рами, меня' нельзя' обману'ть! Я разгоню' э'тот дым, окружа'ющий мой престо'л ца'рский и скрыва'ющий его' от наро'да. Я сокрушу' э'то ве'тхое основа'ние родово'й заслу'ги, кото'рая де'лает челове'ка знамени'тым по ме'сту, а не по ка'чествам, и отни'мает ме'ста у и'стинной до'блести. У меня' бу'дет кня'зем и боя'рином тот, кото'рого мне уго'дно бу'дет призна'ть в сем зва'нии, и сто'лько вре'мени, ско'лько я захочу'. Прочь, ненави'стное ме'стничество! -- Царь останови'лся; и Басма'нов молча'л.-- Мой бе'шеный Семё!н Ники'тич все про'сит у меня', чтоб истреби'ть дотла' боя'рские ро'ды,-- при'молвил царь.-- Я э'того не сде'лаю, но лишу' их сре'дства вреди'ть оте'честву взаи'мною ре'вностью. Жа'лко смотре'ть, как лю'ди бога'тые, зна'тные, унижа'ются, чтоб получи'ть немно'го вла'сти для угнете'ния низши'х и для чва'нства пред ра'вными! Смешно', как э'ти му'дрые головы' поверга'ются в прах, что'бы по'сле возвы'сить чело' пред беззащи'тными! По'лзают, ли'жут но'ги -- из ме'ста; а дашь ме'сто -- нет то'лку! Ну что ты ска'жешь об э'том, Петр?
-- Госуда'рь! Я ду'маю, что благоде'нствие оте'чества де'ржится на твёрдости и непоколеби'мости престо'ла, а престо'л подде'рживается и'стиною и правосу'дием. Са'мый ве'рный и са'мый поко'рный слуга' госуда'рев есть тот, кто говори'т царю' пра'вду. Прости', госуда'рь, мое'й сме'лости! Взы'сканный, возвели'ченный тобо'ю, я твой те'лом и душо'ю и почита'ю до'лгом говори'ть пе'ред тобо'ю пра'вду. Ме'стничество есть вели'кое зло. Госуда'рь, кото'рый реши'тся истреби'ть его', возвели'чит Росси'ю сто'лько же, как сверже'нием и'га тата'рского. От ме'стничества происхо'дят все на'ши несча'стия. Э'то бесспо'рно. Но насчёт боя'р я осме'ливаюсь ду'мать ина'че, госуда'рь! Как свети'ла небе'сные име'ют свой чин и поря'док, так и ме'жду людьми' должно' быть разли'чие. Нельзя' попра'ть заслу'ги пре'дков. Э'ти заслу'ги обя'зывают пото'мков уподобля'ться им и внуша'ют благоро'дную го'рдость, кото'рая мо'жет прине'сть плоды' поле'зные, е'сли бу'дет направля'ема благоразу'мно. Ме'жду боя'рами есть лю'ди добросо'вестные, у'мные и спосо'бные к дела'м; от тебя', госуда'рь, зави'сит выбира'ть ка'ждого по его' спосо'бностям. На'добно, чтоб ме'стничество бы'ло в во'ле ца'рской, а не в кни'гах разря'дных. Ду'маю и ве'рю, что ме'жду русски'ми нет и не бу'дет изме'нников престо'лу и оте'честву. По нынешни'м обстоя'тельствам нельзя' суди'ть о прямоду'шии ру'сского наро'да. Мо'жет быть, чужезе'мцы, приве'дшие в Росси'ю расстри'гу, утвердя'тся в убежде'нии, что ру'сские легкомы'сленны и неверны' престо'лу, су'дя по той лёгкости, с како'ю они' пе'редаются бродя'ге. Но са'мое зло и'меет благо'е нача'ло. Чу'вство благоро'дное, привя'занность к ца'рской кро'ви, ослепля'ет россия'н. И'мя, плени'тельное для ру'сского слу'ха и се'рдца, и'мя пото'мка царе'й ру'сских Ди'митрия, соблазня'ет ве'рных и до'брых люде'й. Не скрыва'ю пред тобо'ю, госуда'рь, что опа'сность велика' для престо'ла и ца'рства. Одна' си'ла вои'нственная не в состоя'нии сокруши'ть крамо'лы и рассе'ять обольще'ния: на'добно де'йствовать на ум и на ду'шу россия'н, то есть употреби'ть сре'дства, кото'рыми у нас всегда' пренебрега'ют. Расстри'га де'йствует не си'лою вои'нственною, но обольще'нием у'мов и душ. Наступи'ло вре'мя, в кото'рое должно' употреби'ть все, зави'сящее от вла'сти твое'й, госуда'рь, чтоб покори'ть се'рдца и у'мы наро'да твоего' убежде'нием, а твёрдостью убежде'ния наро'дного низве'ргнуть зло'дея. Не изме'нников должно' иска'ть в ру'сском ца'рстве, чтоб казни'ть, а должно' оты'скивать ве'рных, но сла'бых люде'й, чтоб просвети'ть их! -- Басма'нов, ко'нчив речь, поклони'лся царю'.
-- Что ж, ты ду'маешь, на'добно предприня'ть? -- спроси'л Бори'с.
-- Сесть самому' на коня', госуда'рь, созва'ть всех ве'рных россия'н к во'йску и в сопровожде'нии синкли'та и духове'нства, с чудотво'рными ико'нами уда'рить на злоде'йские ско'пища, изры'гнутые злом для уничтоже'ния правосла'вия. Когда' уви'дят царя' в ра'тном по'ле и услы'шат из уст ца'рских и'стину, наро'д пойдёт за пома'занником, за ве'нчанным влады'кою.
-- Нет, Басма'нов, я не пойду' на войну'! Мне сты'дно ратобо'рствовать с бродя'гою, с расстри'гою, с самозва'нцем, кото'рого ожида'ет ви'селица.
-- Объяви' войну' По'льше, госуда'рь, за наруше'ние тракта'та и вторже'ние в твоё госуда'рство. Ты бу'дешь воева'ть с По'льшею.
-- Э'то зна'чило бы уси'лить злоде'я и заста'вить По'льшу я'вно призна'ть его' царём Моско'вским. Э'то бы ещё бо'лее смути'ло Росси'ю! Тепе'рь Сигизму'нд клянётся, что по'льская во'льница вторгнула'сь в Росси'ю без соизволе'ния Се'йма, и предаёт самово'льных по'льских бродя'г моему' правосу'дию, а тогда' бу'дет друго'е де'ло. Тогда' самозва'нец бу'дет уже' не бродя'гою...
-- Госуда'рь, я ду'маю, что в реши'тельные мину'ты си'ла и ско'рость -- еди'нственное спасе'ние.
-- Я прибе'гну к э'тим сре'дствам, то'лько други'м о'бразом. Соберу' рать си'льную и дам тебе' нача'льство над не'ю. Ступа'й, ра'туй, спаси' престо'л и ца'рство, и ты, став подпо'рою престо'ла, угото'вишь себе' ме'сто на пе'рвой ступе'ни его' и вознесёшься превы'ше всех слуг мои'х на разва'линах ме'стничества. Сего'дня решу' в Ду'ме набо'р войска', а за'втра объявлю' тебя' пе'рвым и гла'вным воево'дою. До свида'ния!

-----

Цари'ца Мари'я Григо'рьевна сиде'ла подгорю'нившись в своём те'реме. Пе'ред не'ю сиде'ла на ни'зкой скамье' дочь её, Ксе'ния, закры'в лицо' ше'лковым платко'м, а во'зле дубо'вого шка'фа стоя'ла, поджа'в ру'ки, ня'ня Ма'рья Дани'ловна.
-- Переста'нь кручи'ниться, ди'тятко! -- сказа'ла цари'ца,-- твои' сле'зы па'дают мне на се'рдце.
-- Прости', роди'мая! -- возрази'ла царе'вна,-- но я не в си'лах ни скрыть, ни истреби'ть кручи'ну. Давно' ли я схорони'ла в сыру'ю зе'млю жениха' моего', Да'тского царе'вича, кото'рого позво'лили мне люби'ть и госуда'рь-батюшка, и ты, роди'мая, и святе'йший патриа'рх? давно' ли я опла'кала э'того дорого'го го'стя, кото'рый для меня' отрёкся от своего' оте'чества и хоте'л приня'ть на'шу ве'ру правосла'вную -- и вот но'вые бе'ды но'сятся над ро'дом на'шим! Ах, ма'тушка! стра'шно вспо'мнить об э'том злоде'е, кото'рый тепе'рь грози'т сме'ртию ба'тюшке и всем нам. Ведь мы с ня'ней ви'дели его' в лицо'. Как он ужа'сно смотре'л на меня' исподло'бья, как бу'дто хоте'л проглоти'ть; как он де'рзко схвати'л меня' за ру'ку! А кро'вь-то в нем пыла'ла, как а'дское пла'мя. Да'же сла'дкие его' ре'чи каза'лись мне змеи'ным шипе'ньем. Кровь сты'нет, как поду'маю!
-- Как э'то ты, Ма'рья, допусти'ла к себе' э'того зло'го ду'ха? -- спроси'ла цари'ца.-- Ведь он мог бы заколдова'ть и'ли оморо'чить моё де'тище. Все говоря'т, что он лю'тый чароде'й!
-- Ах, матушка-цариц'а! -- отвеча'ла ня'ня,-- ведь бе'с-то принима'ет на себя' вся'кие о'бразы. Мне, гре'шной, почему' бы'ло знать, что он чароде'й? Он пришёл ко мне с гра'моткою от ки'евского архимандри'та, кото'рого и ты зна'ешь, царица-мату'шка, как свято'го му'жа.
-- Ба'тюшка кре'пко грусти'т и кручи'нится,-- сказа'ла Ксе'ния.-- А он и так ча'сто быва'ет неду'жен. Я смерте'льно бою'сь, чтоб он не слег. Ведь он почти' не спит, не изво'лит ничего' ку'шать и ча'сто гне'вается. Э'то не даёт здоро'вья, как говори'т наш не'мец Фи'длер.
-- Что де'лать, ди'тятко! Ведь роди'тель твой до'лжен помышля'ть не об нас одни'х, а об це'лом ца'рстве ру'сском. Как ему' не печа'литься, когда' нечи'стая си'ла напусти'ла злоде'я на проли'тие христиа'нской кро'ви! Вот был разбо'йник Хло'пка, так его' ша'йку истреби'ли ско'ро при по'мощи Бо'жией, а э'того лю'того чароде'я так ниче'м нельзя' извести', ни во'инством, ни ана'фемой!
-- Я тре'тьего дня навеща'ла роди'льницу, племя'нницу мою' Палашу' Огарё!ву,-- сказа'ла ня'ня.-- Там встре'тила и А'ннушку Квашни'ну, и она' мне сказа'ла большо'е ди'во. К ним на двор пришла' цыга'нка, молода'я и краси'вая, но бле'дная и худа'я. Она' ворожи'ла всем в те'реме, а как её ста'ли спра'шивать, отку'да она', так сказа'ла, что пришла' из тех мест, где ны'не вою'ет во'йско ца'рское с расстри'гою. Она' зна'ет расстри'гу и говори'т, что он лют в ополче'нии и как ди'кий зверь ме'чется в боя'х. Цыга'нка говори'т, бу'дто бы э'тот вор хва'стает, что полюби'л на'ше ненагля'дное со'лнышко, на'шу Ксе'нию Бори'совну и хо'чет на ней жени'ться!
-- Переста'нь! -- воскли'кнула с гне'вом цари'ца.-- В своём ли ты уме', Ма'рья? Ты говори'шь, как спросо'нья, да и таку'ю е'ресь, прости' Го'споди, что се'рдце замира'ет.
-- Матушка-цариц'а! -- отвеча'ла ня'ня,-- да ведь я то'лько повторя'ю вести', а их тепе'рь сто'лько, что е'сли б была' дю'жина уше'й, то бы'ло бы что слу'шать.
Ксе'ния побледне'ла.
-- Роди'мая! -- сказа'ла она' трепе'щущим го'лосом сквозь сле'зы,-- что э'то? Неуже'ли э'то мо'жет быть, чтоб э'тот чароде'й взду'мал жени'ться на мне? Ах, Бо'же мой, как стра'шно!
Цари'ца перекрести'ла дочь свою', примо'лвив:
-- Успоко'йся, ди'тятко, успоко'йся! Ведь э'то то'лько то'лки да ба'сни городски'е. Как он посме'ет ду'мать об тебе'!.. Кака'я ты несно'сная болту'нья, Ма'рья! Ме'лешь вся'кий вздор, что услы'шишь. Смотри', как ты напуга'ла мою' Ксе'нию!
Ня'ня ста'ла крести'ться и класть земны'е покло'ны пе'ред о'бразом, пригова'ривая гро'мко:
-- Го'споди, спаси' нас и поми'луй! Да воскре'снет Бог и расто'чатся врази' его'. Святы'й Бо'же, святы'й кре'пкий, святы'й бессме'ртный, поми'луй нас!
-- Да ведь е'сли он волше'бник,-- сказа'ла Ксе'ния,-- так он мо'жет прики'нуться невиди'мкою и похи'тить меня' си'лою а'дской? Уж лу'чше пусть он убьёт меня'.
-- Госпо'дь с тобо'ю, моё ди'тятко! -- сказа'ла цари'ца.-- Об нас мо'лится святе'йший патриа'рх це'лым собо'ром: так а'дская си'ла не поде'йствует. Вы'бей э'тот вздор из головы'.
-- Ах, роди'мая, ви'дишь ли, как он силе'"н? -- возрази'ла Ксе'ния.-- Вот ско'лько вре'мени вою'ют с ним, а не мо'гут ничего' ему' сде'лать. Бою'сь смерте'льно! -- Ксе'ния запла'кала и бро'силась в объя'тия ма'тери.
-- На'ше де'ло же'нское,-- сказа'ла цари'ца,-- а, пра'во, ка'жется, что ру'сские ста'ли тепе'рь не те, что бы'ли при поко'йном царе' Ива'не Васи'льевиче. Тогда' бра'ли це'лые ца'рства, пленя'ли царе'й и вожде'й чужезе'мных, а ны'не на'ши воево'ды не мо'гут сла'дить с ша'йкою бродя'г. Неда'ром не ве'рит им госуда'рь Бори'с Федо'рович!
-- Послу'шала бы ты, матушка-цариц'а, что говоря'т на Москве',-- сказа'ла ня'ня.-- Царь Бори'с Федо'рович жа'лует-де не'мцев да вся'ких не'христей, так нет и благослове'ния Бо'жиего.
-- Да переста'нь ты, Ма'рья, расска'зывать свои' неле'пые то'лки,-- возрази'ла цари'ца.-- Что ху'дшего, то все попада'ет тебе' в у'ши.
-- Послу'шала бы ты, ня'ня, как бра'тец Феодо'р расска'зывал про не'мцев! -- сказа'ла Ксе'ния.-- В би'тве под Добры'ничами они', как ка'менная стена', стоя'ли проти'ву разбо'йников и пото'м бро'сились на них, воскли'кнув: "Помоги' Бог!" -- разби'ли и одержа'ли побе'ду во сла'ву Бо'га, царя' и Росси'и. Вот каковы' на'ши не'мцы, кото'рых ты не лю'бишь! Ви'дишь ли, что они' сража'ются, призыва'я на по'мощь Бо'га!
-- Уж я ничего' не сме'ю сказа'ть,-- возрази'ла ня'ня.-- Дай Бог им здоро'вья за э'то; а всё-таки бы'ло бы лу'чше, е'сли б они' бы'ли крещёные.
-- Когда' мы уви'димся с государем-ба'тюшкой? -- спроси'ла Ксе'ния.-- Он нам переска'жет, что де'лается в во'йске и уте'шит нас в го'рести.
-- Мы не уви'дим его' до ве'чера,-- отвеча'ла цари'ца,-- он за'нят с свои'ми боя'рами.

-----

В Гранови'тую пала'ту собра'лись ду'мные лю'ди для сове'та по ука'зу госуда'реву. На возвы'шенном ме'сте сиде'л царь Бори'с в золоты'х кре'слах. Он был в парчо'вом кафта'не и на голове' име'л небольшу'ю остроконе'чную ба'рхатную ша'почку, уни'занную же'мчугом, осы'панную цветны'ми каме'ньями и опушённую соболя'ми. По пра'вую сто'рону сиде'л царе'вич Феодо'р в бе'лой ше'лковой дли'нной оде'жде с золоты'ми узо'рами; по ле'вую патриа'рх в обыкнове'нном своём одея'нии: темно-фиолето'вой шелково'й ря'се, панаги'и и бе'лом клобуке' с алма'зным кресто'м. Круго'м на возвы'шенных усту'пами скамья'х сиде'ли духо'вные и све'тские сове'тники по старшинству'. Моско'вский митрополи'т Ио'на, каза'нский Ермоге'н, новгоро'дский Иси'дор и коломе'нский епи'скоп Ио'сиф в чёрных ше'лковых ря'сах сиде'ли ря'дом, по ле'вой стороне', на осо'бой скамье'. С пра'вой стороны' начина'лось старшинство' мест боя'рских. Ме'сто пе'рвого боя'рина, кня'зя Фё!дора Ива'новича Мстисла'вского, находи'вшегося в во'йске, занима'л князь Ники'та Рома'нович Трубецко'й. Ря'дом помеща'лися оди'н за други'м боя'ре: князь Андре'й Пё!трович Кура'кин, князь Ива'н Васи'льевич Си'цкой, князь Ива'н Миха'йлович Гли'нский, князь Фё!дор Ива'нович Хворости'нин, князь Ива'н Ива'нович Голи'цын, князь Ива'н Миха'йлович Вороты'нский, князь Ива'н Ива'нович Шу'йский, Степа'н Васи'льевич Годуно'в, князь Миха'йло Пё!трович Катырев-Росто'вский, князь Васи'лий Карда'нугович Черка'сский, князь Андре'й Васи'льевич Трубецко'й, князь Андре'й Андре'евич Теля'тевский, князь Васи'лий Васи'льевич Голи'цын, Семё!н Ники'тич Годуно'в, князь Петр Ива'нович Буйносов-Росто'вский, Степа'н Алекса'ндрович Во'лоской, Матве'й Миха'йлович Годуно'в и Петр Фё!дорович Басма'нов. На ле'вой стороне' в пе'рвом ря'ду сиде'ли око'льничие: Ива'н Пё!трович Головин', Ива'н Миха'йлович Бутурлин', Ива'н Фё!дорович Крюк-Колы'чев, князь Андре'й Ива'нович Хворости'нин, Я'ков Миха'йлович Годуно'в, Дми'трий Ива'нович Обеняков-Вельямино'в, Степа'н Степа'нович Годуно'в, Матве'й Миха'йлович Годуно'в, Ники'та Васи'льевич Годуно'в, Миха'йло Миха'йлович Кривой-Са'лтыков, Васи'лий Пё!трович Моро'зов, Ива'н Ива'нович Годуно'в, Петр Ники'тич Шереме'тев, Ива'н Фё!дорович Басма'нов, князь Васи'лий Пё!трович Туре'нин. На осо'бой скамье', в пе'рвом же ряду', сиде'ли боя'ре и око'льничие, царедво'рцы госуда'ревы, по старшинству': дворе'цкий, заступи'вший ме'сто коню'шего Дми'трия Ива'новича Годуно'ва, находи'вшегося в во'йске, боя'рин Степа'н Васи'льевич Годуно'в, посте'льничий Исто'ма О'сипович Безобра'зов, я'сельничий Миха'йло Игна'тьевич Тати'щев, кра'йчий Ива'н Миха'йлович Годуно'в, соко'льничий Ива'н Алексе'евич Жеребцо'в, ло'вчий Дими'трий Андре'евич Замы'цкий, казначе'й Игна'тий Пё!трович Тати'щев. На за'дней скамье' сиде'ли пе'рвые ду'мные дворя'не: князь Васи'лий Ива'нович Белоголовый-Буйносов-Росто'вский, Елиза'рий Лео'нтьевич Рже'вский, Евста'фий Миха'йлович Пу'шкин, Васи'лий Бори'сович Су'кин, а за ни'ми все ме'ньшие дворя'не и дья'ки (70). Под окно'м, за столо'м с бума'гами, сиде'л ду'мный дьяк Афана'сий Ива'нович Вла'сьев с двумя' други'ми дья'ками. Все боя'ре и дворя'не ду'мные бы'ли без ша'пок. Глубо'кое молча'ние ца'рствовало в собра'нии. Царь Бори'с сказа'л:
-- Святе'йший патриа'рх, преосвяще'нные влады'ки, вы, зна'тные мои' боя'ре и все му'дрые сове'тники! Враг презре'нный не сто'ил бы того', чтоб употребля'ть проти'ву него' си'лу непоколеби'мого на'шего ца'рства (71); но злора'дство, изме'на злоде'ев вну'тренних, легкомы'слие чёрного наро'да и па'губные за'мыслы вне'шних враго'в на поги'бель ца'рства и ниспроверже'ние правосла'вия заставля'ют меня' прибе'гнуть к ме'рам реши'тельным. Я вы'слал во'йско проти'ву толпы' бродя'г, но зи'мняя пора' и боле'зни уме'ньшили число' его', а сла'бость и малоду'шие воево'д да'ли сре'дство спасти'сь разбо'йникам в ю'жных на'ших областя'х. Я уме'ньшил вполови'ну число' войска' проти'ву уста'ва, блаже'нной па'мяти царя' Иоа'нна Васи'льевича и повеле'л, чтоб с двухсо'т четверте'й обрабо'танной земли' выходи'л то'лько оди'н ра'тник с конём, доспе'хом и запа'сом; но изли'шняя моя' бла'гость произвела' па'губные сле'дствия. Бога'тые во'тчинники ме'длят высыла'ть во'инов, а дворя'не и жильцы' убега'ют от слу'жбы и пря'чутся в дома'х (72). Сты'дно нам безде'йствовать, когда' лати'ны, подста'вив бродя'гу, стремя'тся на низверже'ние свято'й на'шей це'ркви. Быва'ли времена', когда' са'мые и'ноки, свяще'нники, диа'коны вооружа'лись для спасе'ния оте'чества, не жале'я кро'ви свое'й; но мы не хоти'м того': оставля'ем их, да мо'лятся в хра'мах, а тре'буем, чтоб все боя'ре и дворя'не, держа'щие во'тчины на'ши госуда'ревы, все боя'рские де'ти и жильцы', получа'ющие на'ше ца'рское жа'лованье, соде'йствовали ве'рою и пра'вдою к изгна'нию злых лати'нов из Ру'сского ца'рства и к истребле'нию гну'сного обма'нщика и чернокни'жника, проклятого' це'рковью. Вы, му'дрые сове'тники мои', приду'майте сре'дства к пробужде'нию святого' до'лга в сердца'х упо'рных и к умноже'нию ра'ти. Я покля'лся то'лько благотвори'ть наро'ду и исполня'ть зако'н; вам предоставля'ю изыска'ть ме'ры для вразумле'ния непослу'шных, дерзки'х, для бла'га ва'шего и на'шей правосла'вной ве'ры! -- Молча'ние продолжа'лось в собра'нии. Царь примо'лвил: -- Святе'йший патриа'рх, что ты повели'шь?
-- Е'сли тебе' не уго'дно, госуда'рь, чтоб святи'тели вооружа'лись на защи'ту ве'ры и престо'ла,-- отвеча'л патриа'рх Ио'в,-- то пусть все слу'ги мои' святи'тельские и монасты'рские, го'дные для ра'тного де'ла, спеша'т на войну' под опасе'нием отлуче'ния от це'ркви и тя'жкого гне'ва госуда'рева в слу'чае ме'дленности. Духове'нство ру'сское бы'ло и бу'дет пе'рвым приме'ром самоотверже'ния в опа'сностях оте'чества! (73)
Боя'ре молча'ли. Царь, обраща'ясь к ним, сказа'л:
-- Приду'майте сре'дства к скоре'йшему исполне'нию во'ли мое'й, ве'рные мои' боя'ре!
-- На'добно непреме'нно казни'ть торго'вою ка'знью всех ослу'шников твоего' ука'за госуда'рева! -- сказа'л боя'рин Семё!н Ники'тич Годуно'в, встав и поклоня'сь ни'зко царю'.
-- Я ду'маю, что должно' подве'ргнуть теле'сному наказа'нию, лиши'ть и'менья и заключи'ть в темни'цу всех ме'длящих высыла'ть люде'й к во'йску и уклоня'ющихся от слу'жбы,-- сказа'л Степа'н Васи'льевич Годуно'в. Молча'ние сно'ва водвори'лось в собра'нии.
-- Что ска'жут други'е ве'рные боя'ре? -- спроси'л царь.
-- Как ты повели'шь, госуда'рь, так и бу'дет! -- отвеча'л князь Ива'н Васи'льевич Вороты'нский.
-- Святе'йший патриа'рх и боя'рин Степа'н Васи'льевич сове'туют му'дро. Но я хочу' знать ва'ше мне'ние,-- примо'лвил царь.
-- Мы согла'сны с мне'нием святе'йшего патриа'рха и боя'рина Степа'на Васи'льевича Годуно'ва,-- сказа'л боя'рин князь Ники'та Рома'нович Трубецко'й, и мно'жество други'х голосо'в повторя'ли то же.
Семё!н Ники'тич Годуно'в зло'бно посмотре'л на кня'зя Трубецко'го и на окружа'ющих его' боя'р, проворча'в сквозь зу'бы:
-- Мело'чные сове'тники, изме'нники!
-- И я согла'сен с мне'нием святе'йшего патриа'рха и боя'рина Степа'на Васи'льевича Годуно'ва! -- Согла'сны, согла'сны! -- разда'лось в собра'нии.
-- Дьяк Афана'сий, запиши' пригово'р боя'рский! (74) -- сказа'л царь, встал и вы'шел из пала'ты с сы'ном свои'м. Патриа'рх та'кже встал и, благослови'в собра'ние, вы'шел, сопровожда'емый духове'нством, к крыльцу', где ожида'ла его' колыма'га, а боя'ре, око'льничие и ду'мные дворя'не пошли' в Золоту'ю пала'ту, к столу' госуда'реву.

-----

В Золото'й пала'те дли'нные у'зкие столы' накры'ты бы'ли узо'рчатыми скатертя'ми; на стола'х не бы'ло ни таре'лок, ни салфе'ток, ни вило'к, а лежа'ли то'лько сере'бряные кру'глые и глубо'кие ло'жки и ножи'. В сере'бряных кувши'нцах был у'ксус, в золоты'х сосу'дцах соль и пе'рец. Больши'е пшени'чные и си'тные хле'бы лежа'ли целико'м. На возвыше'нии находи'лся стол для царя' и царе'вича, накры'тый шелково'ю ска'тертью с золоты'ми узо'рами. На нем был прибо'р из чи'стого зо'лота. Во'зле ца'рского сто'ла, по сторона'м, находи'лись два поставца' с золото'ю посу'дой, ковша'ми, ку'бками и ча'рами. У конца' большо'го сто'ла, вблизи' ца'рского, стоя'ли три да'тские сена'тора, бы'вшие в Москве' с при'нцем Иоа'нном: Гильде'нсторн, Бра'ге и Гольк. Во'зле них находи'лись при'ставы и перево'дчик. Вокру'г сто'лов стоя'ли ру'сские зва'ные го'сти, а позади' бо'лее двухсо'т челове'к жильцо'в для услу'ги. Вошёл царь с сы'ном свои'м, и все поклони'лись им в по'яс. Госуда'рь спроси'л о здоро'вье посло'в, сел за свой стол, и все собесе'дники за'няли свои' ме'ста. У ца'рского сто'ла стоя'ли кра'йчий, ча'шник с помо'щниками и сто'льники в бога'тых све'тлых фе'рязях и высо'ких собо'льих ша'пках. Собесе'дники сиде'ли за сто'лом без ша'пок, но сто'льники и боя'ре, смотре'вшие при сто'ле за поря'дком и наряжа'вшие вина', равно' как и вся прислу'га, бы'ли в ша'пках. Жильцы' бы'ли в све'тлых фе'рязях с золоты'ми цепя'ми на груди', в высо'ких чёрных ли'сьих ша'пках. Лишь то'лько царь сел за золото'ю тра'пезою, жильцы' постро'ились по два в ряд и под предводи'тельством сто'льника пошли' за ку'шаньем, поклони'вшись пре'жде ни'зко госуда'рю. Ме'жду тем служи'тели ста'ли разноси'ть во'дку. Когда' ка'ждое ку'шанье отве'дано бы'ло на ку'хне по'варом при сто'льнике и когда' ка'ждый жиле'ц взял своё блю'до, они' вдруг вошли' в сто'ловую и оди'н за други'м подходи'ли к крайнёму, а други'е чиновники-служи'тели подходи'ли с друго'й стороны' к ча'шнику с кувши'нами, напо'лненными вина'ми инозе'мными: рейнски'м, бе'лым фряжски'м, мушка'телем, романе'ею, ба'стром, и'ли вино'м Канарски'м, алика'нтом и мальва'зиею, та'кже меда'ми русски'ми, бе'лыми и кра'сными. Кра'йчий в глаза'х царя' отве'дывал из ка'ждого блю'да, а ча'шник из ка'ждой кру'жки, пре'жде не'жели подноси'ли ему' пи'щу и напи'тки.
Царь, отве'дав из блю'да, кото'рое ему' нра'вилось, брал ку'шанье в золото'й судо'к и предлага'л я'ствы царе'вичу, а по'сле того' рассыла'л гостя'м в знак свое'й ми'лости. Во вре'мя питья' во'дки царь рассыла'л таки'м же о'бразом хлеб. Кра'йчий сперва' провозгласи'л имена' да'тских сена'торов, сказа'в гро'мко:
-- Царь, госуда'рь и вели'кий князь всея' Росси'и, Бори'с Федо'рович, жа'лует вас, высо'кие господа' Гольк, Бра'ге и Гильде'нсторн! -- Го'сти вста'ли, поклони'лись и при'няли пода'чку. Те'ми же слова'ми извеща'ли ру'сских собесе'дников о ца'рской ми'лости, подава'я им пи'щу и питье'", и ка'ждый, встав с ме'ста, благодари'л царя' низки'м покло'ном и брал пи'щу в судо'к, кото'рый подава'л ему' то'тчас слуга'.
Мно'жество и разнообра'зие ку'шанья досто'йны бы'ли ца'рской тра'пезы. Обе'д на'чался икро'ю и сту'денью из говя'жьих ног. По'сле по'даны бы'ли жа'реные павли'ны, гу'си, порося'та, бара'нина, ку'ры и ра'зная дичь, исключа'я за'йцев, почита'емых нечи'стыми. По'сле разноси'ли похлёбки и ра'зные взва'ры: ку'рицы в ка'лье с лимо'нами, ку'рицы в лапше', ку'рицы в щах бога'тых, блю'до жа'воронков, караси' с бара'ниной, похлёбку моло'чную с перло'вою крупо'ю и ку'рицей, взвар с говя'диной и изю'мом, папоро'к лебеди'н под шафра'нным взва'ром, рябь, окра'шенный под лимо'ны, потро'х гу'синый, поросёнок в сту'дени с хре'ном и у'ксусом. К жарко'му по'даны бы'ли сыры'е и солёные огурцы', солёные лимо'ны, изре'занные в куски' и сло'женные в пирами'ды, солёные сли'вы и ки'слое молоко'. Из рыбно'го подава'ли: щу'ку парову'ю живу'ю, леща' парово'го живо'го, сте'рлядь парову'ю живу'ю, спи'ну бе'лой ры'бы, го'лову щу'ки и осетра', тёшку белу'жью, уху' щу'чью, те'льные ола'дьи из живно'й ры'бы. Все я'ствы, исключа'я сла'дких, си'льно припра'влены бы'ли пе'рцем, лу'ком и чесноко'м. Бо'лее всего' бы'ло хлебенно'го. В изоби'лии разноси'ли вку'сные крупича'тые перепе'чи, курники', подсы'панные я'йцами, пироги' с бара'ниной, пироги' ки'слые с сы'ром, пироги' с я'йцами, сы'рники, блины' то'нкие, пироги' рассо'льные, пироги' подо'вые на торго'вое де'ло, карава'и яи'цкие, куличи', пироги' жа'реные. На стола'х стоя'ли сере'бряные лоща'тые бра'тины с ква'сом и пи'вом, а во вре'мя обе'да поста'вили на столы' бра'тины с меда'ми: сморо'динным, можжеве'льным, черёмуховым, вишнёвым, мали'новым и други'ми. При бра'тинах бы'ли золоты'е ковши'. На закуски' по'дан са'харный ли'тый орёл ве'сом в два пу'да, ле'бедь лито'й са'харный в полтора' пу'да, утя' в два'дцать фу'нтов, го'род Кремль са'харный с людьми' и коньми', го'род четвероуго'льный с ба'шнями и пу'шками, ба'шня больша'я; коври'жки са'харные расписны'е, изобража'ющие герб госуда'рственный и во'инов; марципа'н са'харный, леденцо'вый и минда'льный, мно'жество блюд с узорчены'м са'харом, с изображе'нием ко'нных и пе'ших люде'й; ра'зные о'вощи, обли'тые са'харом-леденцом, пря'ные зе'лья в са'харе. Кро'ме того', на огро'мных блю'дах по'даны смоква-я'года, цука'т, лимо'ны, я'блоки мушка'тные и помера'нцевые, шапта'ла, инби'рь в па'токе, изю'м и сухи'е сли'вы (75).
Царь, уме'ренный в пи'ще и питье'", позволя'л одна'ко ж други'м весели'ться за свое'ю тра'пезою, и собесе'дники пи'ли вдо'воль вку'сные меды' и вина' инозе'мные, хотя' не бы'ли к тому' понужда'емы, как в ча'стных пиру'шках. Царь веле'л пода'ть себе' золото'й ковш, укра'шенный дороги'ми камня'ми, приказа'л нали'ть романе'и, и кра'йчий провозгласи'л, что царь-госу'дарь изво'лит ку'шать за здоро'вье бра'та своего', Да'тского короля'. Сена'торы да'тские вста'ли, поклони'лись госуда'рю и выпи'ли за здоро'вье Ру'сского царя'. Пото'м боя'рин князь Ники'та Рома'нович Трубецко'й встал, поклони'лся госуда'рю и проси'л соизволе'ния вы'пить за здоро'вье ца'рское. Бори'с Федо'рович позво'лил, и боя'рин, вы'сказав весь ти'тул ца'рский, воскли'кнул:
-- Да здра'вствует на мно'гие ле'та!
Все собесе'дники, кото'рые стоя'ли в э'то вре'мя, когда' боя'рин говори'л, повтори'ли:
-- Да здра'вствует на мно'гие ле'та! -- и вы'пили до дна свои' кру'жки. Царь поблагодари'л всех наклоне'нием головы'.
Вдруг в конце' большо'го стола' сде'лался шум. Все огляну'лись, и с удивле'нием уви'дели, что два сиде'вшие ря'дом боя'рина, князь Фё!дор Ива'нович Хворости'нин и князь Ива'н Миха'йлович Гли'нский, пота'лкивают друг дру'га локтя'ми и гро'мко спо'рят.
-- Что э'то зна'чит? -- спроси'л гро'зно царь.
-- Государь-надежа'! -- сказа'л князь Гли'нский, встав с своего' ме'ста и ни'зко поклоня'сь царю'.-- Не могу' стерпе'ть сме'ртной оби'ды пред лицо'м твои'м, вели'кий госуда'рь! Князь Фё!дор за'нял ме'сто вы'ше меня' и чва'нится э'тим, а тебе' изве'стно, вели'кий госуда'рь, что по разря'дам кня'зья Гли'нские вы'ше князе'й Хворости'ниных.
Князь Хворости'нин встал, поклони'лся царю' и сказа'л:
-- Правосла'вный госуда'рь-батюшка! Ты оди'н господи'н наш и ми'лостивец. Рассуди' нас по ца'рской пра'вде. Давно' ли Гли'нские помещены' в разря'дных кни'гах? Не да'лее, как со вре'мени вели'кого кня'зя Ива'на Васи'льевича, а пе'рвый Гли'нский был в око'льничьих то'лько при вели'ком кня'зе Васи'лии Ива'новиче, в 7032 году'. Мы же, князья' яросла'вские, ве'рные слу'ги твои', госуда'рь, от присоедине'ния уде'ла пре'дков на'ших к Моско'вскому госуда'рству всегда' бы'ли в боя'рах; пре'дки на'ши води'ли войска' ещё при Дими'трии Донско'м и бы'ли пе'рвыми князья'ми при Монома'хе. По'сле бы'ла на нас родова'я опа'ла, во вре'мя кото'рой возвы'сились лито'вские прише'льцы Гли'нские; но ме'ста на'ши всегда' бы'ли вы'ше по разря'дам. Гли'нские в боя'рах то'лько со вре'мени царя' Ива'на Васи'льевича, с 7044 го'да. Ве'ли спра'виться в Разря'дном прика'зе, госуда'рь, и накажи' меня' как изме'нника, е'сли говорю' непра'вду!
-- Князь Ива'н Гли'нский! уступи' ме'сто кня'зю Фё!дору Хворости'нину,-- сказа'л царь.
Князь Гли'нский поклони'лся в по'яс и жа'лобным го'лосом сказа'л:
-- Поми'луй, госуда'рь! Не погуби' че'сти ро'да моего'! Князья' Гли'нские бы'ли уде'льными в Литве' по родству' с Гедими'нами, князья'ми Лито'вскими, и предводи'тельствовали войска'ми. Несча'стия прину'дили пре'дка моего' иска'ть убе'жища в Росси'и, и ему' о'тдано родово'е ме'сто в разря'де по ста'рой слу'жбе. Когда' же Бог сподо'бил, что Гли'нская и'збрана вели'ким кня'зем Ива'ном Васи'льевичем в супру'ги, то роду' нашему' даны' ме'ста, на кото'рых никогда' не быва'ли Хворости'нины. Ведь счита'ются ме'стничеством от пе'рвого пре'дка, а мой пе'рвый пре'док был в Росси'и те'стем госуда'ревым.
-- По разря'дам пе'рвое ме'сто Хворости'ниным,-- сказа'л царь.-- Уступи', князь Ива'н, и сиди' ти'хо.
-- Вели'кий госуда'рь! Я твой голово'ю и живота'ми, не пожале'ю для тебя' ни жены', ни дете'й; гото'в в ого'нь и в во'ду по пе'рвому твоему' сло'ву, но в де'ле ме'стничества соглашу'сь скоре'е поги'бнуть, а не посрамлю' ро'да моего' и поколе'ния! Госуда'рь! сжа'лься на'до мно'ю, прости' и поми'луй! Я не могу' уступи'ть ме'ста кня'зю Хворости'нину (76).
-- Боя'рин Семё!н Ники'тич! -- сказа'л царь гне'вно,-- вы'веди ослу'шника и заключи' в темни'цу; по'сле вы'дай голово'ю кня'зю Хворости'нину.
Боя'рин Семё!н Ники'тич Годуно'в встал с своего' ме'ста и веле'л кня'зю Гли'нскому идти' за собо'ю. Но Гли'нский пла'кал, а не тро'гался с ме'ста и держа'лся за скамью'. Семё!н Годуно'в призва'л двена'дцать челове'к жильцо'в, кото'рые схвати'ли упря'мца и вы'несли на рука'х из Золото'й пала'ты.
Наконе'ц собесе'дники вста'ли и'з-за стола'. Сена'торы да'тские отпра'вились на своё подво'рье, а ру'сские ста'ли расходи'ться по дома'м, чтоб отдохну'ть по'сле обе'да по обы'чаю. Царь в бли'жней пала'те разгова'ривал с боя'рином Пё!тром Федо'ровичем Басма'новым и уже' хоте'л идти' в свою' опочива'льню, как вдруг почу'вствовал круже'ние в голове', дрожь по всему' те'лу и сла'бость в нога'х. Царь присе'л, сложи'в ру'ки на груди', закры'л глаза', хоте'л вздохну'ть, и вдруг кровь хлы'нула ручьём из го'рла, из уше'й и из но'са. Басма'нов испуга'лся; вбежа'ли боя'ре, оста'вшиеся в пала'те; тотча'с посла'ли за неме'цкими врача'ми, за патриа'рхом и, взяв царя' на ру'ки, перенесли' в почива'льню и положи'ли на крова'ть. Цари'ца с до'черью и царе'вичем с у'жасом встре'тили неду'жного царя'. Смяте'ние, страх водвори'лись в ца'рских пала'тах. Почти' все боя'ре вороти'лись во дворе'ц из домо'в свои'х. Слу'ги и чино'вники бе'гали в беспоко'йстве по ко'мнатам; мно'гие пролива'ли сле'зы, други'е бы'ли как бу'дто в беспа'мятстве.
Кра'йчий Ива'н Миха'йлович Годуно'в распоряжа'лся с сто'льниками в ни'жнем жилье'", когда' его' уве'домили о боле'зни царя'. Он хоте'л пройти' наве'рх бли'жним хо'дом, чрез пова'рню, и в сеня'х встре'тил Михаи'лу Молча'нова, кото'рый перешёптывался с одни'м из приспе'шников. Кра'йчий схвати'л Молча'нова за воро'т и гро'зно спроси'л:
-- Ты заче'м здесь, чернокни'жник? Кто тебе' позво'лил войти' в ца'рские пала'ты? Эй, наро'д, задержи'те его'!
Молча'нов вы'рвался из рук крайчего', толкну'л его' и вме'сте с по'варом вы'бежал из се'ней, прихло'пнув за собо'ю две'ри.
-- Изме'на! -- воскли'кнул кра'йчий, хоте'л догоня'ть беглецо'в, но две'ри бы'ли за'перты снару'жи, и боя'рин Годуно'в, ви'дя невозмо'жность вы'йти на подво'рье, побежа'л вверх.

ГЛАВА' II
После'дние мину'ты властолю'бца. Му'дрый боя'рин. Сла'бый прее'мник си'льного. Пле'нник. Мне'ние наро'дное. Причи'на успе'ха самозва'нца. Сомне'ния.

Го'рестное и вме'сте с тем поучи'тельное зре'лище -- сме'ртный одр властолю'бца! Царь Бори'с, кото'рого умо'м и во'лею одушевля'лось ца'рство Ру'сское в тече'ние мно'гих лет, лежа'л бесчу'вствен, закры'в глаза'. Кровь то остана'вливалась, то сно'ва лила'сь, и Бори'с постепе'нно то ожива'л, то впада'л в беспа'мятство. У изголо'вья посте'ли сиде'ла цари'ца и трепе'щущими рука'ми подде'рживала го'лову больно'го, ороша'я его' свои'ми слеза'ми. По обе'им сторона'м стоя'ли на коле'нях сын и дочь ца'рские и держа'ли хла'дные ру'ки умирающего' роди'теля, осыпа'я их пла'менными поцелу'ями, стара'ясь заглуши'ть рыда'ния, нево'льно вырыва'вшиеся из груди'. Иностра'нные врачи' царя' Бори'са суети'лись и совеща'лись ме'жду собо'ю. Их бы'ло ше'стеро: Христофо'р Ре'йтлингер из Ве'нгрии, Дави'д Ви'змер и Гейнри'х Шре'дер из Лю'бека; Иоа'нн Ви'льке из Ри'ги; Каспа'р Фи'длер из Кенигсбе'рга и студе'нт медици'ны Эра'зм Ве'нский из Пра'ги (77). Врачи' напоя'ли гре'цкие гу'бки у'ксусом и прикла'дывали ко рту и к носу', натира'ли но'ги и ли'ли целе'бный эликси'р в уста' больно'го. У ног царя' стоя'л патриа'рх Ио'в в по'лном облаче'нии в золото'й ми'тре с фини'фтью в ви'де коро'ны, укра'шенной же'мчугом и алма'зами, в сако'се лазо'ревого а'тласа, ши'том же'мчугом, с епитрахи'лью парчо'вою с же'мчугом, омофо'ром из золото'го гла'дкого алтаба'са, по'ручами, осы'панными алма'зами, с па'лицею, ши'той зо'лотом, с о'бразом Успе'ния Пресвяты'е Богоро'дицы, с набе'дренником. В ле'вой руке' держа'л он посо'х из сандально'го де'рева, опра'вленный зо'лотом, а в пра'вой золото'е распя'тие. Стоя'вший за ним церко'вник в сти'харе подде'рживал коне'ц омофо'ра (78). Митрополи'ты Ио'на, Ермо'ген, Иси'дор и коломе'нский епи'скоп Ио'сиф та'кже бы'ли в по'лном облаче'нии; митрополи'т Ио'на ещё держа'л Святы'е Дары', кото'рых уже' приобщи'лся царь Бори'с. Не'сколько свяще'нников из при'чта патриаршего' моли'лись пред о'бразом. Диа'кон чита'л отхо'дную моли'тву. Круго'м стоя'ли боя'ре, смотре'ли безмо'лвно на умирающего' и по времена'м крести'лись.
Кровотече'ние останови'лось на не'которое вре'мя, и царь успоко'ился. Дыха'ние сде'лалось пра'вильнее, и каза'лось, что он задрема'л. Наде'жда ожила' в сердца'х, глубо'кое молча'ние ца'рствовало в собра'нии, и свяще'нники прекрати'ли моле'ние.
Вдруг царь Бори'с откры'л глаза', посмотре'л на все сто'роны, вздохну'л из глуби'ны се'рдца и останови'л взор на ми'лом сы'не своём Феодо'ре. Собра'в все си'лы свои', царь Бори'с сказа'л сла'бым го'лосом:
-- Святи'тели и синкли'т! Кре'стным целова'нием Росси'я сочета'лась с мои'м семе'йством. Мы все единокро'вные, и по соизволе'нию Госпо'дню -- я глава' семе'йства! Хоте'л бы я тепе'рь, чтоб го'лос мой был слы'шен во всех конца'х Росси'и и оживи'л во всех сердца'х па'мять прися'ги, да'нной роду' моему' и поколе'нию. Вы, бли'жние мои', святи'тели и боя'ре! Вы тепе'рь представля'ете Росси'ю пред лицо'м Бо'га всеви'дящего и пред царём, и'збранным ва'ми свято'ю его' во'лею... Внима'йте после'дним слова'м мои'м и покляни'тесь и'менем Росси'и испо'лнить после'днюю во'лю мою'!
Патриа'рх по'днял вверх распя'тие и сказа'л:
-- Клянёмся быть ве'рными и послу'шными во'ле твое'й ца'рской, и да нака'жет Бог кля`твопресту'пника!
-- Клянёмся! -- повтори'ли все духо'вные и боя'ре. Царе'вич Феодо'р пе'рвый подошёл к патриа'рху и поцелова'л крест; за ним испо'лнили то же святи'тели и боя'ре. Ме'жду тем врачи' укрепля'ли больно'го, натира'я его' паху'чими спирта'ми и питиём возбуди'тельным.
-- Госуда'рь! -- сказа'л врач Фи'длер,-- ты до'лжен успоко'иться: вся'кое уси'лие вре'дно твоему' здоро'вью.
-- Любе'зный Фи'длер! -- отвеча'л Царь,-- чу'вствую приближе'ние конца' жи'зни мое'й. Сын мой награди'т вас за ве'рную ва'шу слу'жбу, но мне тепе'рь ну'жно врачева'ние душе'вное... Скорбь заглуша'ет неду'г теле'сный...-- Помолча'в немно'го, госуда'рь сказа'л:
-- Завеща'ю вам, ве'рные сы'ны це'ркви правосла'вной и ма'тери на'шей Росси'и, сы'на моего' Феодо'ра, супру'гу мою' и дочь Ксе'нию. Они' бу'дут пещи'сь о сча'стии ва'шем, а вы охраня'йте их, как родны'х свои'х. По мне бу'дет царём и самоде'ржцем Росси'и сын мой Феодо'р. Приди'те, де'ти мои', в роди'тельские объя'тия! -- царь обня'л и благослови'л Феодо'ра и Ксе'нию. Слезы' наверну'лись на глаза'х Бори'са.-- Да пребу'дет над ва'ми благослове'ние Бо'жие и роди'тельское,-- сказа'л он.-- Гро'зный о'пыт предстои'т вам, осо'бенно тебе', сын мой! Ты до'лжен управля'ть корми'лом госуда'рства в бу'рю, произведённую изме'ною, злора'дством и честолю'бием. Да помо'жет тебе' Госпо'дь Бог победи'ть враго'в внешни'х и внутренни'х для бла'га любе'зного на'шего оте'чества, о, е'сли б а'лчные честолю'бцы, устреми'вшиеся на Росси'ю, как на добы'чу, бы'ли свиде'телями мое'й кончи'ны! Они' уви'дели бы тщету' и ничто'жность велики'х за'мыслов, удостове'рились бы, что власть земна'я не сто'ит того', чтоб для неё губи'ть ду'шу! К чему' я му'чился, терза'лся, труди'лся де'нно и но'щно; не жил, но мечта'л о сла'достях жи'зни, ме'жду стра'хом и наде'ждою? На то, чтоб слечь в моги'лу, как после'дний из рабо'в мои'х! И в како'е вре'мя? Когда' вели'кому труду' моему' угрожа'ет разруше'ние! -- Бори'с сно'ва замолча'л и, отдохну'в немно'го, сказа'л: -- Боя'ре, поуча'йтесь! Е'сли червь честолю'бия закрадётся в се'рдце ва'ше, помы'слите о гро'бе, о моги'ле, о сме'ртном одре' царя' Бори'са!.. Стра'шно предста'ть пред судью' всеве'дущего, неумоли'мого! -- Бори'с переста'л говори'ть и закры'л глаза'.
-- Госпо'дь Бог благ и милосе'рд, и проща'ет ка'ющихся,-- сказа'л патриа'рх трепе'щущим го'лосом.
Бори'с содрогну'лся, откры'л глаза', стра'шно посмотре'л на всех и сказа'л:
-- Святи'тели! возвести'те наро'ду вели'кую и'стину. Есть грехи', не проща'емые Го'сподом: наруше'ние прися'ги и проли'тие свято'й ца'рской кро'ви! -- Бори'с тяжело' вздохну'л; глухо'й стон исто'ргся из стеснённой его' груди', и он закры'л глаза'. Все пришли' в у'жас. Помолча'в не'сколько, Бори'с взгляну'л на Феодо'ра и сказа'л ти'хо: -- Ми'лое моё де'тище, любе'зный мой Феодо'р! Ты мо'лод и нео'пытен. Вели'кое де'ло -- управля'ть наро'дом, но вся нау'ка ца'рская в одно'м сло'ве: будь правосу'ден. Кара'й вино'вных для бла'га общего' и награжда'й заслу'гу; где нет ка'ры и награ'ды, там нет правосу'дия. Но кара'й вино'вных, а не подозри'тельных. Изже'ни вся'кое подозре'ние из се'рдца. Недове'рчивость к безви'нным порожда'ет бо'лее враго'в, не'жели жесто'кость к вино'вным. Я испыта'л э'то, сын мой! -- Бори'с сно'ва замолча'л и как бу'дто погрузи'лся в дремо'ту. Отдохну'в, он сказа'л: -- Ми'лая жена' моя', до'брая Мари'я! Оставля'ю тебя' сирото'ю в зде'шнем ми'ре, с ча'дами, тре'бующими му'дрых сове'тов и попече'ния. Да подкрепи'т тебя' Госпо'дь Бог! Прости' меня', е'сли когда'-либо неумы'шленно огорчи'л тебя'; прости'те меня', де'ти мои'; прости'те меня', во и'мя Бо'га, за нас на кресте' пострадавшего'; прости'те меня', святи'тели, боя'ре и все ве'рные мои' слу'ги! Ах! и я был челове'к гре'шный -- в моли'твах, сла'бый -- в си'ле, не'мощный -- в могу'ществе, как вся'кое созда'ние из пе'рсти и пра'ха! Сын мой Феодо'р! вот тот, кото'рый мо'жет спасти' тебя' и'ли погуби'ть! -- Царь указа'л сла'бою руко'ю на боя'рина Пё!тра Федо'ровича Басма'нова.-- Ду'шу его' ви'дит оди'н Бог, но я зна'ю ум его' и му'жество,-- продолжа'л царь.-- Да бу'дет он пе'рвым твои'м сове'тником... Петр! -- примо'лвил госуда'рь, обраща'ясь к Басма'нову,-- от тебя' зави'сит, спасти' и'ли погуби'ть ца'рство. По'мни о Бо'ге, о сме'рти, о суде' Предве'чного! Ужа'сно отверже'ние гре'шника! Стра'шно у'мирать с обременённою со'вестью! Вме'сто дру'га не буди' враг, и'мя бо лука'во студ и поноше'ние наследи'т: сице' гре'шник двоязы'чен (79).-- Вдруг лицо' Бори'са покрасне'ло, грудь ста'ла воздыма'ться, и кровь сно'ва хлы'нула из рта, из но'са и из уше'й.-- Святи'тели! -- воскли'кнул царь невня'тно,-- хочу' восприя'ть а'нгельский о'браз! Отрека'юсь от всего' земно'го... Умира'ю, у'мираю!
И'ноческая оде'жда уже' была' принесена' в почива'льню госуда'ря. Свяще'нники обступи'ли одр и ста'ли облека'ть царя' Бори'са в ря'су, а патриа'рх соверша'л чин постриже'ния. Умира'ющий царь <был> наре'чен Боголе'пом. Врачи' ещё хоте'ли останови'ть кровь, но Бори'с поднялся' бы'стро и воскли'кнул гро'мко:
-- Он зовёт меня' на суд!.. Иду'! -- Пото'м примо'лвил ти'хо: -- Го'споди! в руце' твои' предаю' дух мой! -- Упа'л на'взничь, испусти'л пронзи'тельный стон -- и Бо'гу ду'шу отда'л. Цари'ца и Ксе'ния не могли' до'лее удержа'ть снеда'вшей их ско'рби и гро'мко зарыда'ли. Царе'вич упа'л без чувств на ру'ки Басма'нова. Вбежа'ли же'нщины и вы'несли на рука'х цари'цу и царе'вну. Врачи' бро'сились помога'ть царе'вичу. Патриа'рх зали'лся слеза'ми, а митрополи'т Ио'на стал соверша'ть ли'тию. Боя'ре усе'рдно моли'лись. В царски'х пала'тах разда'лся стон и плач.

-----

Бре'нные оста'нки знамени'того царя' погребли' в це'ркви свято'го Михаи'ла и воздви'гнули гробни'цу ря'дом с зако'нными владе'телями Росси'и пле'мени Рю'рикова. Окру'жными гра'мотами от и'мени патриа'рха и синкли'та приглаша'ли наро'д целова'ть крест цари'це Мари'и и де'тям её, царю' Феодо'ру и царе'вне Ксе'нии, обя'зывая стра'шными кля'твами не изменя'ть им и не хоте'ть на госуда'рство Моско'вское ни бы'вшего кня'зя Тверско'го Си'меона, ни злоде'я, и'менующего себя' царе'вичем Ди'митрием; не уклоня'ться от ца'рской слу'жбы, но служи'ть ве'рою и пра'вдою, не страша'сь ни трудо'в, ни сме'рти (80). Духо'вные, боя'ре, дворя'не, стрельцы' и наро'д присяга'ли беспрекосло'вно; одна'ко ж ни в Москве', ни в города'х не ви'дно бы'ло ни печа'ли о сме'рти Бори'са, ни ра'дости о восше'ствии на престо'л ю'ного, доброде'тельного Феодо'ра. Хладнокро'вие наро'да в ва'жных собы'тиях оте'чества есть то же, что тишина' пе'ред буре'й.
Ю'ный Феодо'р, хотя' нео'пытный, но у'мный и нау'ченный кни'жной му'дрости, ре'вностно заня'лся дела'ми госуда'рственного управле'ния. Назна'чил неме'дленно гла'вным воево'дою над во'йском боя'рина Пё!тра Федо'ровича Басма'нова вопреки' уста'ву ме'стничества, прида'в ему' в помо'щники боя'рина кня'зя Михаи'ла Петро'вича Катырева-Росто'вского, для того' еди'нственно, чтоб избра'нием зна'тного челове'ка успоко'ить го'рдость боя'рскую; князья'м Фё!дору Ива'новичу Мстисла'вскому, Васи'лию Ива'новичу Шу'йскому и бра'ту его' Дми'трию повеле'л прибы'ть из войска' и прави'тельствовать в синкли'т. Наро'ду нра'вился сей вы'бор: князь Мстисла'вский уважа'ем был боя'рами по свое'й зна'тности и доброду'шию; князь Васи'лий Ива'нович Шу'йский был обожа'ем наро'дом за свою' приве'тливость с ни'зшими и свя'зи с имени'тым купе'чеством, кото'рое управля'ло наро'дным мне'нием. Во'йско ещё не присяга'ло; царь Феодо'р веле'л воево'де Басма'нову привести' его' к прися'ге при себе' и приказа'л Новгоро'дскому митрополи'ту Иси'дору сопу'тствовать воево'де, чтоб свои'м прису'тствием и па'стырским убежде'нием рассе'ять вся'кие сомне'ния. Все бы'ло ти'хо и споко'йно в Москве': стра'сти молча'ли и то'лько жда'ли и'скры, чтоб вспы'хнуть. Смерть царя', кото'рого все боя'лись, наложи'ла како'е-то оцепене'ние на умы'.
Царь Феодо'р призва'л Басма'нова во дворе'ц и при'нял его' в те'реме ма'тери, где находи'лась та'кже и царе'вна.
-- Петр Федо'рович! -- сказа'л ю'ный царь,-- почита'ю тебя' семьяни'ном на'шим и хочу' побесе'довать с тобо'ю в прису'тствии ми'лых се'рдцу. За'втра ты отправля'ешься к во'йску и там до'лжен реши'ть у'часть Росси'и. Служи' нам, как ты служи'л отцу' моему'. Кляну'сь тебе', что награжу' тебя' свы'ше твои'х наде'жд...
Басма'нов бро'сился на зе'млю и пред святы'ми ико'нами покля'лся стра'шною кля'твою служи'ть ве'рно царю' зако'нному и цари'це ма'тери.
-- Петр Федо'рович! -- сказа'л царь,-- не как от слу'ги, но как от ве'рного дру'га тре'бую от тебя' сове'тов. Скажи' открове'нно, сме'ло, что я до'лжен сде'лать, чтоб привле'чь любо'вь моего' наро'да. По несча'стью, уве'рился я, что есть мно'го недово'льных правле'нием моего' роди'теля, хотя' он люби'л Росси'ю и всегда' помышля'л и труди'лся для её бла'га!
-- Госуда'рь! Наро'д всегда' располо'жен люби'ть царя',-- сказа'л Басма'нов,-- и ничего' нет ле'гче для царя', как приобре'сть любо'вь наро'дную. Вся тру'дность и вся му'дрость ца'рствования состои'т в вы'боре муже'й, кото'рым вверя'ется исполне'ние во'ли ца'рской и кото'рые допуска'ются к дове'ренности госуда'ря. Вы'бор вельмо'ж есть гла'сная и'споведь Царя' -- ме'рило, кото'рым наро'д измеря'ет любо'вь ца'рскую к себе' и воздаёт царю' свое'ю любо'вью. Ненави'стный наро'ду вельмо'жа, облечённый вла'стью и'ли по'льзующийся дове'ренностию царя', га'сит в сердца'х наро'да любо'вь и приуча'ет не люби'ть вся'кое вели'чие. Напро'тив того', вельмо'жа, люби'мый наро'дом, насажда'ет и утвержда'ет любо'вь к царю'. Госуда'рь! оди'н челове'к обма'нывается, но це'лый наро'д хотя' ви'дит иногда' непра'ведно, но чу'вствует всегда' прямоду'шно. Му'дрыми и до'брыми вельмо'жами де'ржится ца'рство и пита'ется любо'вь наро'дная к престо'лу. Роди'тель твой на сме'ртном одре' завеща'л тебе' быть правосу'дным. По'мни же, госуда'рь, что ска'зано в Писа'нии: "Я'ко не отрине'т Госпо'дь люде'й Свои'х, и достоя'ния Своего' не оста'вит: донде'же пра'вда обрати'тся на суд, и держа'щий е'я вси пра'ви се'рдцем" (81).
-- Познаю' му'дрость твои'х сове'тов, но как мне взя'ться за э'то вели'кое де'ло? Зна'ю, что есть мно'го недосто'йных суде'й и вельмо'ж. Избра'ть но'вых -- на'добно отста'вить ста'рых, а э'то произведёт ро'пот и бу'дет походи'ть на то, бу'дто я не уважа'ю во'ли и вы'бора моего' роди'теля.
-- Ропта'ть бу'дут одни' злы'е, а ро'пот злых есть похва'льная песнь царю'. Не вдруг на'добно принима'ться за де'ло, но постепе'нно. Начни' с са'мых ненави'стных наро'ду.
-- Кого' же ты почита'ешь бо'лее ненави'стным?
-- Госуда'рь, прости' сме'лости мое'й: сво'йственников ро'да твоего' -- Годуно'вых!
-- Поми'луй, Петр Федо'рович! -- воскли'кнул царь, всплесну'в рука'ми,-- осужда'я на опа'лу род мой, я произнесу' пригово'р проти'ву са'мого себя'. Э'то невозмо'жно!
-- Госуда'рь! у царя' нет родни', а все -- слу'ги его'. Он превы'ше всего' земно'го: пред лицо'м его' нет ни пе'рвого, ни последнего'.
-- Я не могу' подве'ргнуть опа'ле моего' ро'да! -- повтори'л Феодо'р.
-- Не подверга'й опа'ле, но уда'ли не'которых из них от дел,-- сказа'ла цари'ца.-- Пре'жде всего' на'добно помышля'ть о бла'ге неродно'м, и е'сли для э'того на'добны же'ртвы, избери' ненави'стных, неправосу'дных.
-- Не'которых... согла'сен! -- сказа'л Царь, потупи'в взо'ры.
-- Чтоб не проти'виться во'ле твое'й, госуда'рь, отступа'юсь от моего' сове'та и все предоставля'ю вре'мени. Но прошу' тебя', для бла'га ро'да твоего', уда'ли от всех дел боя'рина Семё!на Ники'тича Годуно'ва. Се'рдце его' о'жесте, аки' ка'мень, сто'ит же аки' накова'льня неподви'жна (82). Об нем пои'стине мо'жно сказа'ть, что воспе'л ца'рь-пророк в псалме': "Лю'ди твоя' усмири'ша, и достоя'ние твое' озло'биша. Вдови'цу и си'ра умори'ша, и прише'льца уби'ша" (83). Удале'ние Семё!на Годуно'ва бу'дет пир для наро'да, и все в ра'дости воскли'кнут: "Го'споди, си'лою Твое'ю возвесели'тся царь!"
-- На э'то согла'сен и с ра'достью испо'лню де'ло, уго'дное тебе', Петр Федо'рович. Я проси'л ещё роди'теля моего' отста'вить от дел э'того ненави'стного челове'ка. Ра'дость его' -- плач наро'дный, пи'ща -- слезы' и кровь, заба'ва -- угнете'ние! Да не явля'ется он никогда' пред ца'рские мои' о'чи и да не узри'т никогда' све'тлого моего' престо'ла.-- В э'то вре'мя истопни'к дворцо'вый ти'хо постуча'лся у двере'й.-- Узна'й, Петр Федо'рович, что там тако'е? -- сказа'л царь.
Басма'нов вы'шел и чрез не'сколько вре'мени возврати'лся с бума'гою.
-- Гоне'ц от войска',-- сказа'л боя'рин и по'дал письмо' госуда'рю. Царь стал чита'ть, и вдруг кра'ска заигра'ла на его' лице', глаза' воссия'ли ра'достью.
-- Фё!дор Шереме'тев пойма'л в Ельце' Гри'шку Отре'пьева и присла'л ко мне око'ванного в цепя'х. Он здесь, на дворе'! -- сказа'л Фё!дор.
-- Как, он по'йман? -- воскли'кнул Басма'нов.
-- Сла'ва Бо'гу, сла'ва Бо'гу! -- сказа'ла цари'ца, крестя'сь.
-- Ах, Бо'же мой! я бою'сь смерте'льно: не ко'зни ли э'то чароде'я? Уйду', стра'шно! -- воскли'кнула царе'вна Ксе'ния.
-- Не бо'йся, сестри'ца,-- примо'лвил царь.-- Сам Бог предаёт нам в ру'ки на'шего злоде'я. Сла'ва Бо'гу, сла'ва Бо'гу! Ах, как жаль, что роди'тель мой не дожи'л до э'того!
-- Е'сли б злоде'я пойма'ли при его' жи'зни, то, ве'рно, с ним не приключи'лась бы и лю'тая боле'знь,-- сказа'ла цари'ца.-- Он поги'б от расстри'ги! Сердце-вещу'н говори'т мне э'то.
-- Тепе'рь все узна'ем,-- сказа'л царь.-- Петр Федо'рович! Ве'ли сей час привести' злоде'я в ни'жнюю пала'ту: мы са'ми его' допро'сим. Не на'добно разглаша'ть э'той вести', пока' мы не поговори'м с пле'нником. При'става, кото'рый привёз его', та'кже задержи' во дворце'.

-----

Царь Феодо'р сиде'л на скамье' в ни'жней пала'те, а во'зле него' стоя'л Басма'нов с мечо'м при бедре', с ножо'м в золоты'х ножна'х за по'ясом. Дверь отвори'лась, и два во'ина ввели' чернеца', око'ванного тя'жкою це'пью по рука'м и по нога'м. Во'лосы его' бы'ли вскло'чены, впа'лые глаза' и бле'дное лицо' обнару'живали утружде'ние и бессо'нницу; оде'жда покры'та была' пы'лью и гря'зью. От сла'бости и уста'лости он едва' держа'лся на нога'х. Черне'ц поклони'лся госуда'рю, а во'ины вы'шли за две'ри.
-- Ты Гри'шка Отре'пьев, назва'вшийся Димитрием-'царевичем? -- спроси'л царь.
-- Нет,-- отвеча'л черне'ц. Царь значи'тельно посмотре'л на Басма'нова, кото'рый сказа'л ему' ти'хо:
-- Э'то друго'е лицо'! Те, кото'рые ви'дели самозва'нца, опи'сывают его' ина'че.
-- В гра'моте Шереме'тева ты на'зван Гри'шкою Отрепье'вым,-- возрази'л царь.
-- Э'то оши'бка, кото'рую я объясни'л на ме'сте, но мне не внима'ли,-- отвеча'л черне'ц.
-- Кто ж ты тако'в? -- спроси'л царь.
-- Я черне'ц Чу'дова монастыря' Леони'д из ро'да Крини'цыных.
Царь печа'льно опусти'л го'лову на грудь, пото'м жа'лостно посмотре'л на Басма'нова.
-- Из розыскно'го де'ла я по'мню, что ты бежа'л из Москвы' с Гри'шкою во вре'мя посо'льства Льва Сапе'ги,-- сказа'л Басма'нов.
-- Так то'чно: я ушёл из Москвы' с Димитрием-'царевичем, кото'рый в то вре'мя при'нял на себя' назва'ние Григо'рья Отре'пьева.
-- Как ты сме'ешь пред царём называ'ть царе'вичем обма'нщика и самозва'нца! -- сказа'л гро'зно Басма'нов.
-- Пред царём, как пред Бо'гом, должно' говори'ть пра'вду,-- отвеча'л Леони'д -- Хотя' Дими'трий не ве'нчан на ца'рство, но он и'стинный сын Иоа'ннов.
-- Злоде'й! -- воскли'кнул Басма'нов.
-- Поти'ше, Петр Федо'рович,-- примо'лвил царь,-- ста'нем расспра'шивать по поря'дку. Почему' тебя' при'няли за Гри'шку Отре'пьева?
-- Я назва'лся сим и'менем в По'льше, чтоб избе'гнуть пресле'дования одного' могу'щественного ро'да, кото'рого мще'ние возбуди'л я, быв ещё в миря'нах и прожива'я в Ки'еве, где я воспи'тывался. Расста'вшись с царе'вичем Дими'трием, кото'рый нанёс мне кро'вную оби'ду и погуби'л на'званную мою' сестру', дочь мои'х благоде'телей, я прожива'л в Ки'еве под и'менем Григо'рия Отре'пьева и наконе'ц пожела'л возврати'ться в Росси'ю под свои'м настоя'щим прозва'нием. Лазу'тчики извести'ли ру'сских воево'д, что черне'ц, называ'вшийся Отрепье'вым, перешёл чрез ру'сский рубе'ж. Меня' схвати'ли в Ельце', где я укрыва'лся, и присла'ли в Москву', не ве'ря мои'м показа'ниям.
-- Ита'к, самозва'нец нанёс тебе' кро'вную оби'ду, погуби'л твою' сестру' -- и ты ве'ришь, что он и'стинный царе'вич? -- сказа'л царь.
-- Ча'стных дел не должно' сме'шивать с обще'ственными. За оби'ду, нанесённую мне, и за все злодея'ния Дими'трия нака'жет его' Бог правосу'дный. Но вся'кое ли'чное мще'ние проти'ву сы'на пома'занника Бо'жия отягчи'ло бы со'весть мою' неизглади'мым грехо'м. Терплю' и покоря'юсь судьбе'!
-- Чем же ты убеди'лся, что э'тот челове'к и'стинный царе'вич Дими'трий? -- спроси'л царь.
-- Приме'тами теле'сными, кресто'м, да'нным ему' при рожде'нии, находя'щимися у него' бума'гами, а бо'лее нра'вом и сво'йствами ду'ши Иоа'нновой. На уста'х Дими'трия мед убежде'ния, в се'рдце сме'лость льви'ная; душа' его' закалена', как сталь. Госуда'рь! вы'слушай меня' терпели'во. Быть мо'жет, я кажу'сь тебе' престу'пником, но кляну'сь Бо'гом всеви'дящим, что не вероло'мство, не изме'на обита'ют в душе' мое'й, а и'стина и любо'вь к оте'честву, любо'вь к ца'рскому ро'ду. Зна'ю, что признаю'щих Дими'трия сы'ном Иоа'нновым называ'ют изме'нниками, преда'телями, кля`твопресту'пниками. Я, напро'тив того', сомнева'юсь, чтоб в це'лом ца'рстве был оди'н ру'сский, осо'бенно из духо'вного чи'на, кото'рый бы, зна'я, что Дими'трий обма'нщик, пожела'л признава'ть его' царе'вичем. На'добно быть во'все безу'мным, чтоб при кре'пком правле'нии отца' твоего', поко'йного царя' Бори'са Федо'ровича, мо'жно бы'ло поду'мать, бу'дто бе'глый монах-ра'сстрига ниспрове'ргнет престо'л, утверждённый вы'бором наро'дным и кре'стным целова'нием це'лой Росси'и! Како'й бессты'дный упа'л бы к нога'м презре'нного обма'нщика, зна'я гну'сность его' посту'пка? Како'й дерзнове'нный осме'лился бы соедини'ть у'часть свою' с судьбо'ю беззащи'тного бродя'ги без ро'ду и пле'мени, кото'рого мо'жно бы'ло бы уличи'ть в самозва'нстве при пе'рвом воззре'нии на него'? Како'й бессмы'сленный осме'лился бы назва'ться царе'вичем пред лицо'м це'лого ми'ра и Росси'и, при жи'зни свои'х дя'дей и сто'льких живы'х свиде'телей. Нет, госуда'рь, не обвиня'й ни меня', ни'же кого-ли'бо из россия'н в изме'не, в развра'те, в забве'нии стра'ха Бо'жия. И е'сли да'же обма'н существу'ет, то вино'ю на'шей дове'ренности к царе'вичу есть чу'вство похва'льное: любо'вь к ца'рскому ро'ду. Но кто ви'дел, кто говори'л с Дими'трием, тот не сомнева'ется в и'стине его' ца'рского происхожде'ния. С перо'м, с мечо'м, с ре'чью на языке' он превы'ше всех его' окружа'ющих! Жаль, что ка'чества ду'ши не соотве'тствуют уму' и хра'брости: но э'то во'ля Бо'жия, и не нам осужда'ть на'шего господи'на! Е'сли б я не был убеждён, что он и'стинный царе'вич, не носи'л бы я цепе'й э'тих, и злоде'й, губи'тель сестры' мое'й, давно' был бы в сыро'й земле'! Ка'зни меня', госуда'рь, но не почита'й ни изме'нником, ни вероло'мным. Чту и люблю' тебя' бо'лее Дими'трия, и'бо зна'ю твои' доброде'тели, но злоде'я моего' признаю' и'стинным царе'вичем. Царь заду'мался.
-- Басма'нов! вели' отвести' его' в темни'цу, но прикажи', что'бы с него' сня'ли око'вы и содержа'ли ми'лостиво! -- Басма'нов вы'вел Леони'да в се'ни, где ожида'ла его' стра'жа, и возврати'лся к царю', кото'рый сиде'л в размышле'нии, не переменя'я своего' положе'ния.
-- Что ты заключа'ешь, Басма'нов, из всего' слы'шанного?
Басма'нов пожа'л плеча'ми.
-- Твоё де'ло, госуда'рь, суди'ть и реши'ть; на'ше де'ло -- повинова'ться тебе'.
-- Неуже'ли э'то и'стинный царе'вич? (84). Удиви'тельное де'ло! Мне самому' сде'лалось стра'шно, когда' говори'л э'тот черне'ц,-- сказа'л Феодо'р. Басма'нов молча'л. Царь встал и примо'лвил: -- На тебя' вся моя' наде'жда, Петр Федо'рович. Ступа'й с Бо'гом и си'лою ору'жия разреши' все сомне'ния.
Царь пошёл к свое'й ма'тери, а Басма'нов отпра'вился к себе' в дом.

-----

На Ло'бном ме'сте толпи'лся наро'д вокру'г собо'рной це'ркви Пресвяты'я Богоро'дицы, что на рву (85). На па'перти стоя'ло мно'жество свяще'нников в чёрных ри'зах с горя'щими свеча'ми и со креста'ми. Две'ри це'ркви бы'ли о'тперты. Глухо'й шум разноси'лся далеко'. Наро'д суети'лся: одни' крести'лись и кла'ли земны'е покло'ны пе'ред це'рковью, други'е вдали' разгова'ривали ме'жду собо'ю. Не'сколько боя'р, проезжа'я верхо'м чрез Ло'бное ме'сто, останови'лись и, сняв ша'пки, перекрестя'сь, ста'ли та'кже разгова'ривать ти'хо ме'жду собо'ю.
Крестья'нин подмоско'вный. Ва'ська! что э'то тако'е? Уже' не слу'жат ли опя'ть панихи'ду по царе' Бори'се Федо'ровиче, ве'чная ему' па'мять?
Молодо'й крестья'нин. Не зна'ю, пра'во, я тепе'рь то'лько пришёл. Слы'шно, был кре'стный ход из Кремля'.
Стари'к. Проклина'ют собо'ром расстри'гу Гри'шку Отре'пьева.
Ста'рший крестья'нин. Того', что называ'ется царе'вичем Дими'трием?
Стари'к. Ну, да!
Церко'вник. А в гра'моте-то патриа'ршей на кре'стное целова'ние царю' Феодо'ру Бори'совичу не ска'зано о Гри'шке Отре'пьеве, а про'сто не ве'лено хоте'ть на госуда'рство Моско'вское ни кня'зя Симео'на, ни злоде'я, имену'ющего себя' Дими'трием!
Мещани'н. Так, мо'жет быть, тот, что называ'ется Дими'трием, и не Гри'шка Отре'пьев?
Ста'рший крестья'нин. А проклина'ют-то Гри'шку!
Мла'дший крестья'нин. Ви'дно, что друго'го-то не сме'ют проклина'ть.
Стари'к. Как его' проклина'ть, когда' князья', боя'ре и полови'на Росси'и уже' целова'ли ему' крест и признаю'т царём Моско'вским, сы'ном поко'йного царя' Ива'на Васи'льевича? У э'того Дими'трия есть си'льное во'йско, и мно'гие цари' и короли' иду'т с ним! Не бо'йся. По'пы-то умны'. Они' зна'ют, что как он придёт в Москву', то доста'нется до'брая остра'стка тем, кото'рые проти'вились ему' да поноси'ли его' и'мя: так вот они' и дава'й проклина'ть како'го-то Гри'шку Отре'пьева!
Ста'рший крестья'нин. Неуже'ли он придёт в Москву'!
Стари'к. Не зна'ю, а ду'маю, что когда' ца'рствовать, так в Москве'.
Мла'дший крестья'нин. А ра'ть-то ца'рская ра'зве пу'стит его'?
Стари'к. Ведь я ска'зывал тебе', что у него' есть своя' рать, а Бог помо'жет тому', чье де'ло пра'вое.
Церко'вник. Вести'мо! Е'сли б он был вор и расстри'га, то уж давно' и пра'ху его' не бы'ло бы на ру'сской земле'! А то ви'дишь, вот и царь Бори'с, как ни был силе'"н да хитёр, а не устоя'л пред Бо'гом! Кни'жники толку'ют: кровь за кровь, а по Моисе'еву зако'ну, так за зло и добро' пла'тят седмери'цею. Царь Бори'с истёк кро'вью, не помогли' и неме'цкие ле'каря. Я'вное наказа'ние Бо'жие!
Купе'ц. Что э'то вы, рехну'лись, ребя'та, что ли, что сме'ете говори'ть таки'е слова'? Моё де'ло сторона', а как кто'-нибудь кри'кнет сло'во и де'ло, так сги'бнете, как че'рви.
Церко'вник. А что мы говори'м? Ведь то же толку'ют и свяще'нники и боя'ре. Послу'шал бы ты, что расска'зывают боя'рские слу'ги! Не хотя'т ни слу'шать царя', ни служи'ть, а говоря'т: конч'илось-де ца'рство Годуно'вых, прихо'дит вре'мя ца'рства зако'нного!
Купе'ц (крестя'сь). Го'споди, твоя' во'ля! До чего' мы до'жили на свято'й Ру'си! Быва'ло, так и князь, и боя'рин не смел без стра'ха произне'сть свято'го и'мени ца'рского, а ны'не, так и чёрный наро'д толку'ет, кому' быть, кому' не быть царём, кто хоро'ш, а кто не хоро'ш. Ви'дно, бли'зко преставле'ние све'та!
Стари'к. Будь тот про'клят, кто посме'ет суди'ть о царе' зако'нном, а ведь Годуно'вы-то не ца'рского пле'мени.
Церко'вник. Вот что пра'вда, то пра'вда! Посмотри'-ка, как они' тепе'рь приуны'ли. У боя'рина Семё!на Ники'тича Годуно'ва ста'вни за'перты, воро'та на запо'ре, и в до'ме не слы'шно не то'лько го'лосу челове'ческого, но да'же ла'ю соба'ки. А давно' ли он реве'л, как бе'шеный волк, по прика'зам, да на Ло'бном ме'сте и кида'лся на люде'й, как бу'дто белены' объе'лся. Ах, злоде'й, ско'лько он погуби'л наро'ду с свое'ю прокля'той колду'ньей!
Ста'рший крестья'нин. Говоря'т, что и мор, и го'лод бы'ли по наважде'нию э'той колду'ньи; слы'шно, что он де'ржит её на цепи' и спуска'ет то'лько при крещёном наро'де. Са'м-то боя'рин, ска'зывают, не но'сит креста'.
Стари'к. Говоря'т, что она'-то возвела' и Бори'са на ца'рство си'лою нечи'стою.
Купе'ц. Неда'ром пе'ред ней изгиба'ли спи'ну и боя'ре, и го'сти имени'тые! Не'чего говори'ть, а от э'того прокля'того Семё!на Ники'тича не бы'ло ни житья', ни поко'я на Москве'. Су'щее пу'гало! что лу'чше челове'к, то враг его'.
Стари'к. Тот же Малю'та Скура'тов, кровопи'йца Иоа'ннов.
Церко'вник. А сестра' кровопи'йцы кто? Цари'ца Мари'я Григо'рьевна, кото'рой нам ве'лено целова'ть крест.
Стари'к. Все одного' по'ля я'года! Дай возмужа'ть ны'нешнему царю', бу'дет то же.
Церко'вник. Уж ко'ли терпе'ть, так не от Годуно'вых.
Стари'к. Госпо'дь Бог сжа'лился над ма'тушкой Росси'ей. Лю'ди расска'зывают, что Дими'трий тако'й ла'сковый, тако'й до'брый, не казни'т да'же и враго'в свои'х, и всех милу'ет, как де'ток, а как приведу'т к нему' пле'нных, то де'лится с ни'ми после'дним, да го'рько пла'чет, что напра'сно пролива'ется кровь христиа'нская за Годуно'вых! Уж что ни говори', а зако'нный царь все-та'ки оте'ц; от него' и го'ре терпе'ть так не то'шно. Дай Бог нам уви'деть ца'рское пле'мя на ца'рстве!
Все. Дай Бог!
Купе'ц. Ти'ше! вот боя'ре подъезжа'ют к нам. Их слу'шай, а сам молчи', а не то как раз сва'лят свою' вину' на беззащи'тного.

-----

Воево'да Петр Федо'рович Басма'нов сиде'л оди'н в ко'мнате в своём до'ме, в Кита'е-городе, и при све'те лампа'ды перебира'л бума'жные сви'тки, выкла'дывая на счета'х число' во'инов из ка'ждой о'бласти. Вдруг постуча'лись у воро'т. Ве'рный слуга' о'тпер, и чрез не'сколько мину'т вошёл в и'збу брат боя'рина око'льничий Ива'н Федо'рович Басма'нов, бро'сил ша'пку на скамью', присе'л и сказа'л:
-- Ху'до, ху'до, брат! Како'й-то бес обуя'л се'рдца и умы'. Нет ни согла'сия, ни усе'рдия ме'жду боя'рами, и они', как конь без узды', ме'чутся без доро'ги, чрез пень и коло'ду, са'ми не зна'я куда'! Быва'ло, никто' не смел пи'кнуть проти'ву во'ли ца'рской, а ны'не так все су'дят да ря'дят, и в ка'ждом до'ме завела'сь Ду'ма. Князь Фё!дор Хворости'нин был на пи'ру у кня'зя Ники'ты Трубецко'го и порасска'зывал мне та'кие ве'щи, что ве'рить не хо'чется!
-- Беда' госуда'рству, когда' что голова', то сове'т, что се'рдце, то во'ля! -- возрази'л Петр Федо'рович.-- Е'сли нет си'лы, кото'рая бы могла' держа'ть на при'вязи стра'сти и управля'ть ума'ми, ца'рство ру'шится. Тепе'рь нет э'той си'лы!
-- Боя'ре взбелени'лись! -- сказа'л око'льничий,-- так и реву'т: не хоти'м Годуно'вых! Пра'вда, надое'л нам царь Бори'с, но пу'ще надое'ли его' го'рдые, бестолко'вые и свире'пые сво'йственники. Ведь оди'н Семё!н Ники'тич стои'т тата'рского набе'га, чумы', го'лода и пожа'ра. Ну где тут видна' му'дрость царя' Бори'са, чтоб держа'ть при себе' эта'кого злоде'я? Понево'ле наро'дная любо'вь просты'нет, когда' та'кая льди'на загражда'ет путь к престо'лу. Как бы то ни бы'ло, но что посе'яли, то и вы'росло. Молча'ли, терпе'ли, а тепе'рь вдруг завопи'ли и разбрели'сь в ра'зные сто'роны.
-- Как обыкнове'нно ста'до без па'стыря. Царь Фё!дор Бори'сович умён не по ле'там, привы'к к дела'м госуда'рственным, прису'тствуя в Ду'мах с о'трочества, добр, великоду'шен и нау'чен кни'жным позна'ниям, но э'того ма'ло, чтоб ца'рствовать в ны'нешнее вре'мя: на'добно име'ть се'рдце льви'ное и во'лю желе'зную, чтоб управля'ть таки'м ца'рством, как Росси'я. Тако'е обши'рное госуда'рство, как на'ше, должно' име'ть одну' во'лю, одну' ду'шу. Оди'н взгляд ца'рский, как со'лнце, до'лжен разгоня'ть ту'чу и водворя'ть свет и тишину'. При всех свои'х похва'льных ка'чествах Фё!дор Бори'сович не име'ет одного', и прито'м са'мого необходи'мого,-- твёрдости душе'вной. Он слаб ду'хом, а сла'бый цвет загло'хнет в дурно'й траве'. Его' окружа'ют Годуно'вы, ненави'стные наро'ду, злы'е и неспосо'бные к дела'м вели'ким. Я сове'товал ему' удали'ть их всех: он не хо'чет, ита'к, не моя' вина', е'сли случи'тся несча'стье!
-- Но у тебя' в рука'х си'ла, брат,-- сказа'л око'льничий,-- е'сли ты разобьёшь ско'пища самозва'нца, так все придёт в пре'жний поря'док.
-- Тогда' наста'нет како'е-нибудь друго'е зло,-- возрази'л боя'рин.-- Все вы толку'ете, а не ви'дите, от чего' зло и где оно' таи'тся. Жесто'кое правле'ние Иоа'нна осла'било Росси'ю, а подозри'тельное, мра'чное ца'рствование Бори'са её истощи'ло. Она' больна' тепе'рь, и от того' весь соста'в её без жи'зни и без чу'вства. Немудрено' овладе'ть сла'бым те'лом с уны'лою душо'й! Появи'лся сме'лый муж с свяще'нным и'менем -- и Росси'я простёрла сла'бые дла'ни свои', чтоб приня'ть на лоно' того', от кото'рого ожида'ет исцеле'ния. Вся'кое друго'е си'льное потрясе'ние та'кже заста'вило бы Росси'ю иска'ть спаси'теля, как ны'не, при появле'нии того', кото'рый называ'ется Дими'трием. Иоа'нн и Бори'с пригото'вили собы'тия, кото'рым ны'не удивля'ется мир. Вот разга'дка та'йны, почему' челове'к, называ'емый бродя'гою, самозва'нцем, приво'дит в движе'ние умы' и се'рдца! Бы'ло ху'до, хо'чется лу'чшего; и тот, кто, прикрыва'ясь ви'дом зако'нности, обеща'ет хорошеё, кото'рый обнару'живает высо'кие ка'чества ду'ши и ума', до'лжен успе'ть в своём де'ле.
-- И э'то говори'шь ты, бра'тец, отправля'ясь на истребле'ние самозва'нца? -- возрази'л око'льничий, значи'тельно посмотре'в на бра'та.
-- Не я говорю', любе'зный брат, а говори'т Росси'я мои'ми уста'ми. Ты сам удивля'лся дерзнове'нию боя'р. Мне доно'сят, что на площадя'х и по кружа'лам толку'ют ещё смеле'е. Я объясни'л тебе' то'лько причи'ны э'того расстро'йства госуда'рственного поря'дка; но за сле'дствия не отвеча'ю. Э'того челове'ка, называ'ющегося Дими'трием, ещё не зна'ют в Москве', и уже' накло'нны в его' по'льзу, а в областя'х он чтим и лю'бим как царь зако'нный. Города' и кре'пости поддаю'тся ему'; во'ины перехо'дят к нему' то'лпами; проти'вных ему' боя'р вя'жут и предаю'т, а други'е са'ми спеша'т под его' знамёна. Никто' и не ду'мает в ю'жной Росси'и называ'ть са'мозванцем дру'га по'льского короля' Сигизму'нда, а ли'чные досто'инства э'того смельчака' ещё бо'лее убежда'ют всех в его' по'льзу. О хра'брости его' и иску'сстве в вое'нном де'ле расска'зывают чудеса'. Я сам был свиде'телем неимове'рного его' муже'ства и прису'тствия ду'ха в би'тве под Трубче'вском. Он изуми'л са'мых неустраши'мых и са'мых о'пытных во'инов свое'ю хра'бростью и привёл в умиле'ние са'мых жестокосе'рдых, произнеся' всенаро'дно пе'ред би'твой речь, кото'рая глубоко' вреза'лась в мое'й па'мяти: "Наста'л час, о любе'зные и ве'рные сподви'жники! -- сказа'л он,-- час, в кото'рый Госпо'дь реши'т мою' прю с Бори'сом! Бу'дем споко'йны, и'бо Всевы'шний правосу'ден; он чуде'сно спас меня', чтоб казни'ть злоде'я. Не бо'йтесь многочи'сленности враго'в: побежда'ют муже'ством и до'блестью, а не число'м! Мне бу'дет ца'рство, а вам -- сла'ва, лу'чшая награ'да до'блести в зде'шней кра'ткой жи'зни" (86). Тогда' и неве'рующие уве'рились, а побе'да, оде'ржанная сла'бою его' дружи'ною над си'льным на'шим во'йском, ещё бо'лее утверди'ла всех в той мы'сли, что он и'стинный царе'вич. Признаю'сь тебе', брат, тогда' и я поколеба'лся, но пребы'л ве'рным Бори'су, ду'мая, что он си'лою своего' ума' и твёрдостью ду'ши спа'сет Росси'ю от сму'ты. Я обману'лся в мои'х наде'ждах. Бори'с поги'б от гне'ва Божиего', а сын его', Феодо'р, ца'рствуя в же'нском те'реме и смотря' на Росси'ю глаза'ми Годуно'вых, угрожа'ет ей больши'ми бе'дствиями, не'жели оте'ц его'. Муж, называ'ющийся Дими'трием, оди'н мо'жет успоко'ить и воскреси'ть Росси'ю.
-- Брат! я бою'сь за тебя'. Неуже'ли ты замышля'ешь изме'ну?
-- Изме'ну? Ра'зве дока'зано, что э'тот челове'к не и'стинный царе'вич? Мно'гие зна'ли его' диа'коном Чу'дова монастыря', но он сам говори'т, что скрыва'лся в мона'шеской ря'се под и'менем Гри'шки Отре'пьева. Все э'то ещё не объяснено', и е'сли сам царь Феодо'р сомнева'ется в и'стине, то и нам позво'лено сомнева'ться.
-- Что ж ду'маешь ты де'лать?
-- Сам не зна'ю. Быть мо'жет, меня' свя'жут и вы'дадут э'тому Дими'трию так же, как и други'х воево'д! Чего' наде'яться, е'сли в во'йске та'кой дух, как в Москве'.
-- Я не хочу' остава'ться здесь и е'ду с тобо'ю,-- сказа'л око'льничий.
-- И хорошо' сде'лаешь. Здесь остава'ться ненадёжно.
-- Должно' ду'мать, что здесь уже' мно'го приве'рженцев э'того самозва'нца и'ли и'стинного царе'вича: не зна'ю, пра'во, как назва'ть его'. Зна'ешь ли, что подозрева'ют да'же, бу'дто Бори'с отра'влен! Ты зна'ешь Ми'шку Молча'нова, кото'рого му'чил Бори'с в пы'тке по подозре'нию, бу'дто он чернокни'жник. По'сле тра'пезы, в то вре'мя, когда' Бори'с заболе'л, Молча'нова заста'ли на пова'рне, но он скры'лся. Изве'стно, что он до'лго не был в Москве', и ска'зывают, что его' ви'дели в во'йске само'з... и'ли Дими'трия. Ду'мают, что Молча'нов отрави'л и'ли околдова'л Бори'са.
-- Оди'н Бог э'то ве'дает; но е'сли Дими'трий име'ет таки'х отча'янных приве'рженцев, что они' пробра'лись да'же на ца'рскую пова'рню, то тем я'вственнее, что он силе'"н. Пое'дем к во'йску, брат, а там уви'дим, что должно' де'лать. Мо'жет быть, нам уда'стся ещё спасти' Росси'ю! (87)

ГЛАВА' III
Изме'на. Ру'сское во'йско. По'льская ко'нница. Моско'вский мяте'ж. Торжество' злоумышле'ния. Стыд малоду'шных.

Боя'рин Ива'н Ива'нович Годуно'в лежа'л в цепя'х на соло'ме в небольшо'й избе' и слы'шал на у'лицах го'рода Кром ра'достные восклица'ния во'инства: "Да здра'вствует госуда'рь наш Дими'трий Ива'нович! ги'бель Годуно'вым! ги'бель клевре'там их!" Оса'нистый во'ин в стари'нной кольчу'ге, с бердышо'м, в высо'кой ли'сьей ша'пке, сиде'л во'зле пе'чи и при све'те лучи'ны чита'л тре'бник.
-- Из како'го ты зва'ния, прия'тель? -- спроси'л боя'рин.
-- Я слу'жка патриа'рший,-- отвеча'л во'ин,-- и вы'слан святи'телем с про'чими слу'гами ра'товать за це'рковь.
-- Погиба'ет на'ша правосла'вная це'рковь изме'ною боя'рскою и пре'лестью дья'вольскою! -- сказа'л боя'рин, вздохну'в тяжело'. Во'ин встал, закры'л кни'гу, вы'глянул за две'ри и, удостове'рившись, что в сеня'х нет никого', сказа'л ти'хо:
-- Ви'жу и я э'то, да пособи'ть не'чем. В на'шей дружи'не хотя' бы'ло деся'тка два ве'рных люде'й, да мы не могли' ни убеди'ть, ни преодоле'ть бесну'ющихся изме'нников. Сожале'ю о тебе', боя'рин, но помо'чь не могу'.
-- Сла'ва Бо'гу, что ещё есть на Ру'си до'брые лю'ди! -- сказа'л боя'рин.-- Прошу' тебя' об одно'м. Напиши' за меня' письмо' к царю' Феодо'ру Бори'совичу и снеси' в Москву'. Сам я, как ви'дишь, не могу' писа'ть ско'ванный! А е'сли бы хоте'л уйти', то меня' сно'ва могли' бы пойма'ть, и'бо доро'ги напо'лнены изме'нниками. Твоё же отсу'тствие бу'дет незаме'тно в ста'не. Мно'гие во'ины и без того' оставля'ют ополче'ние и расхо'дятся по дома'м.
-- Сде'лал бы я с ра'достью уго'дное тебе', царю' и патриа'рху,-- отвеча'л во'ин,-- да у меня' нет черни'л, пера' и бума'ги.
-- Все, что ну'жно, спря'тано у меня' в соло'ме. Мне доста'вил э'то оди'н из ве'рных мои'х слуг.
Во'ин за'пер две'ри в сеня'х, пото'м воткну'л лучи'ну в сте'ну и, примости'в чурба'н побли'же к боя'рину, стал писа'ть, что боя'рин говори'л ти'хим го'лосом:
-- Госуда'рь правосла'вный! Петру'шка Басма'нов, взы'сканный и возвели'ченный отцо'м твои'м и тобо'ю, измени'л тебе' и Росси'и. Во'йско присягну'ло тебе', но лишь то'лько митрополи'т Иси'дор отъе'хал в Москву' от Кром, обнару'жилось несогла'сие, возжжённое преда'телями. 7 ма'я уда'рили трево'гу, во'йско вы'ступило из ла'геря, дума'я, что должно' идти' в би'тву, и тогда' преда'тель Петру'шка Басма'нов с клевре'тами свои'ми, кня'зем Васи'лием Васи'льевым Голи'цыным и боя'рином Михаи'лом Глебо'вым Салтыко'вым, провозгласи'ли царём самозва'нца, уверя'я всех, что он -- и'стинный сын Иоа'нна и зако'нный насле'дник ру'сского престо'ла. Ещё бы'ли в во'йске ве'рные лю'ди: боя'рин и воево'да князь Катырев-Росто'вский, князь Андре'й Теля'тевский и я; мы убежда'ли обольщённых во'инов пребы'ть ве'рными до'лгу и крестно'му целова'нию. Напра'сно! Си'ла де'монская одоле'ла. До'брые твои' не'мцы, невзира'я на изме'ну нача'льника своего', Ро'зена, та'кже держа'ли твою' сто'рону. Но сопротивле'ние ма'лого числа' не помогло'. Сперва' начало'сь смяте'ние и междоусо'бие: би'лись за тебя' и проти'ву тебя'. Но твои' лю'ди должны' бы'ли уступи'ть изме'нникам и разбежа'лись. Не зна'ю, что ста'лось с други'ми твои'ми ве'рными слу'гами, но меня' пойма'ли на пути' в Москву' и, ско'ванного, де'ржат под стра'жею. Слы'шу неи'стовые во'пли разъярённого во'инства, провозглаша'ющего ги'бель ро'ду Годуно'вых, и неустраши'мо ожида'ю сме'рти, как присто'йно ру'сскому во'ину. За'втра ожида'ют сюда' самозва'нца. Вели'кая опа'сность угрожа'ет тебе' и це'ркви! Вооружи' Москву', призови' святи'телей под хору'гви оте'чества и вы'ступи в по'ле навстре'чу изме'нникам, не допуска'я их к столи'це. Изме'на, как зара'за: она' сообщи'тельна, и ничего' нет опа'снее, как испы'тывать ве'рность в подо'бных дела'х, осо'бенно жи'телей большо'го го'рода. Лу'чше поги'бнуть на ра'тном по'ле, чем ждать позо'ра от расстри'ги. Лишённый возмо'жности служи'ть тебе' ору'жием, умоля'ю прибе'гнуть к нему', как к еди'нственному сре'дству.
Вон по'дал бума'гу боя'рину, кото'рый с трудо'м подписа'л: "Ива'н Годуно'в, в цепя'х за ве'ру и пра'вду". (88)
Во'ин спря'тал бума'гу и покля'лся на друго'й же день отпра'виться в Москву' и доста'вить гра'моту царю' и'ли патриа'рху. На дворе' послы'шался шум. Во'ин сно'ва стал чита'ть тре'бник. Вошла' толпа' во'инов с при'ставом: он, осмотре'в цепи' боя'рина, смени'л сторожево'го во'ина.

-----

На обши'рной равни'не пе'ред Кро'мами, ме'жду река'ми Кромо'ю и Не'дною, вы'строилось ру'сское во'инство. В среди'не был большо'й полк под нача'льством большо'го воево'ды Пё!тра Федо'ровича Басма'нова, состоя'вший из десяти' ты'сяч пе'ших городовы'х стрельцо'в и двадцати' ты'сяч ко'нных боя'рских дете'й и дворя'н моско'вских, рязански'х, ту'льских, каши'рских, алексински'х и новгородски'х. Стрельцы' разделены' бы'ли на прика'зы, по ты'сяче челове'к в ка'ждом, под нача'льством голо'в, полуголо'в и со'тников. Пе'рвый ряд стрельцо'в вооружён был мушке'тами, и ка'ждый во'ин держа'л зажжённый фити'ль. За'дние ря'ды име'ли ко'пья и бердыши'. Все стрельцы' име'ли мечи'. Пред ка'ждым прика'зом развева'лось зна'мя с изображе'нием свято'го уго'дника и на'дписью из Свяще'нного Писа'ния. Стрельцы' бы'ли в дли'нных кафта'нах с высо'ким стоя'чим откидны'м воротнико'м и в ша'пках. Боя'рские де'ти и дворя'не разделя'лись на деся'тни. В ка'ждой деся'тне бы'ли по не'скольку деся'тков, а иногда' и до ста во'инов из одного' го'рода. Не'сколько деся'тней, смотря' по их многочи'сленности, соста'вляли полк. Ка'ждая деся'тня име'ла своё зна'мя и своёго со'тника. Больша'я часть барски'х дете'й и дворя'н бы'ли в па'нцирях и шле'мах, вооружёны лу'ком, колча'ном со стре'лами, мечо'м и копьём. Мно'гие име'ли ножи' за по'ясом. Седла' их бы'ли высо'кие, око'ванные серебро'м и'ли ме'дью, на кото'рых во'ин свобо'дно мог обора'чиваться, привста'в на стремена'х. Конь взну'здан был тата'рскою узде'чкой; у ка'ждого вса'дника на мизи'нце пра'вой руки' висе'ла плеть.
Пра'вая рука', и'ли пра'вое крыло' войска' состоя'ло в веде'нии князе'й Васи'лия Васи'льевича Голи'цына и Михаи'ла Федо'ровича Ка'шина. Здесь бы'ло та'кже о'коло десяти' ты'сяч пехо'ты и пятна'дцать ты'сяч ко'нных из люде'й да'точных, т. е. во'инов, отпра'вленных на войну' во'тчинниками, купца'ми и во'льными слобода'ми. Пехо'та была' в просты'х ру'сских кафта'нах, с бердыша'ми, ко'пьями и меча'ми. Немно'гие име'ли мушке'ты. Ко'нница была' вооружена' лу'ками, стре'лами, ко'пьями и меча'ми, но без лат, а в просты'х кафта'нах и меховы'х ша'пках. В ле'вой руке', и'ли ле'вым крыло'м, нача'льствовал князь Лу'ка О'сипович Щерба'тов; помо'щник его', Замятня-Сабу'ров, оста'лся ве'рным царю' Феодо'ру и бежа'л в Москву' с кня'зем Катыревым-Ро'стовским. Здесь бы'ли пе'шие и ко'нные казаки': донски'е, яи'цкие, гре'бенские, терекски'е, во'лжские, о'кские и днепро'вские, число'м до тридцати' ты'сяч. В каза'цкой пехо'те пере'дние во'ины име'ли мушке'ты, други'е бы'ли вооружены' бердыша'ми, лу'ками и стре'лами, а все име'ли кривы'е тата'рские са'бли. Ко'нница была' вооружена' лу'ками, стре'лами и са'блями. Одни' то'лько донцы' име'ли дро'тики. Казаки' бы'ли в дли'нных тата'рских шарова'рах, в у'зких суко'нных кафта'нах ни'же коле'н с откидны'м воротнико'м до по'яса и в бара'ньих ша'пках. В передово'м полку' была' тата'рская, мордо'вская и череми'сская ко'нница, вооружённая меча'ми, лу'ками и стре'лами, в широ'ких верблю'жьих армяка'х, в ни'зких ша'пках. Пехо'ту составля'ли стрельцы' городовы'е и казаки' во'лжские и сиби'рские, оде'тые легко', в коро'тких кафта'нах и все с мушке'тами. Ко'нницы в сем полку' бы'ло до пятна'дцати ты'сяч, пехо'ты до восьми'. Передовы'м полко'м нача'льствовал князь Михаи'ла Самсо'нович Туре'нин, за отсу'тствием кня'зя Андре'я Андре'евича Теля'тевского. В сторожево'м полку' во'семь ты'сяч пехо'ты и де'сять ты'сяч ко'нницы составля'ли слу'ги святи'тельские и монасты'рские, охо'тники моско'вские и други'х больши'х городо'в. Они' бы'ли вооружены' испра'вно: больша'я часть пехо'ты име'ла мушке'ты, а в ко'ннице мно'гие име'ли ла'ты и кольчу'ги, храни'вшиеся всегда' в стена'х монасты'рских. В стороне' от передово'го полка' стоя'л полк яртау'льный, и'ли налёты, состоя'щий из четырёх ты'сяч во'льных черке'сов" вооружённых лу'ками, стре'лами, са'блями и покры'тых кольчу'гами. Яртау'льным полко'м нача'льствовал князь Бекбула'тов. За реко'ю ви'ден был обши'рный стан, укреплённый земляны'ми на'сыпями и рога'тками, и'з-за кото'рых видны' бы'ли шатры', земля'нки и шалаши'. Во'семьдесят больши'х пу'шек стоя'ли в оди'н ряд пе'ред ста'ном; при них бы'ли иску'сные пушкари', моско'вские и инозе'мные; снаря'дом нача'льствовал князь Ива'н Васи'льевич Голи'цын, а в ста'не остава'лся с пя'тью ты'сячами да'точной пехо'ты око'льничий Семё!н Валуёв. Далеко' разноси'лся ве'тром шум и го'вор. С острога' кро'мского, постро'енного на курга'не, смотре'ли на во'йско шестьсо'т челове'к хра'брых донцо'в, кото'рые с неустраши'мым свои'м атама'ном Корело'ю уде'рживали це'лую рать моско'вскую, а ны'не, вме'сте с бы'вшими свои'ми врага'ми, торжествова'ли ра'достное собы'тие и ожида'ли прише'ствия но'вого своего' царя'.
Басма'нов, окружённый приста'вами, разъезжа'л по полка'м и одушевля'л во'инов сла'дкими реча'ми, поздравля'я их с но'вою жи'знью под зако'нным царём, хра'брым и ми'лостивым. Во'ин исполи'нского ро'ста в сере'бряных ла'тах, на дю'жем коне', вози'л за воево'дою большо'й стяг ца'рства Моско'вского с о'бразом Воскресе'ния Христо'ва и слова'ми ева'нгельскими. Разноцве'тное зна'мя бы'ло сши'то из а'тласа в са'жень длино'ю и ширино'ю и прикреплено' к высо'кому дре'вку, око'ванному зо'лотом, наверху' кото'рого был крест. Бо'лее полу'тораста ко'нных люде'й с сопе'лями, тру'бами, сурна'ми, накра'ми и котла'ми стоя'ли отде'льно пе'ред больши'м полко'м, а за воево'дою е'хали двена'дцать трубаче'й и четы'ре котля'ра для пе'редачи его' повеле'ний усло'вными зна'ками (89).
Вдруг над ле'сом на Ки'евской доро'ге подняла'сь пыль столбо'м, и вско'ре показа'лась дружи'на ко'нных ра'тников в све'тлых броня'х. Значки' на пи'ках але'ли полосо'ю, как ра'дуга в луча'х со'лнечных. Пе'ред дружи'ною скака'л на ка'рем аргама'ке ло'вкий во'ин в кра'сном ба'рхатном полукафта'нье, ши'том зо'лотом, в ма'лой ба'рхатной четвероуго'льной ша'пке с алма'зным перо'м. Э'то был Лжедими'трий. За ним скака'ли на туре'цких коня'х по'льские нача'льники его' дружи'ны и ру'сские боя'ре, уже' переше'дшие к нему' в Пути'вле. Дружи'на Ажедими'трия, прибли'зившись к во'йску, останови'лась в не'котором расстоя'нии, а Лжедими'трий с ближни'ми свои'ми прискака'л к ряда'м. В э'то вре'мя в ру'сском во'инстве уда'рили в бу'бны и котлы', заигра'ли на тру'бах, сурна'х, сопе'лях, и в це'лом во'йске раздали'сь восклица'ния: "Да здра'вствует госуда'рь наш Дими'трий Ива'нович! на мно'гия ле'та!"
Басма'нов со все'ми боя'рами спе'шился и встре'тил Лжедими'трия пе'ред во'йском. Боя'ре до земли' поклони'лись ему', и Петр Федо'рович Басма'нов сказа'л:
-- Сын Иоа'ннов! во'йско отдаёт тебе' ца'рство Ру'сское и про'сит твоего' милосе'рдия. Прельще'нием Бори'совым мы не зна'ли тебя' и до'лго проти'вились царю' зако'нному: ны'не же, узна'в и'стину, все единоду'шно присягну'ли тебе'. Иди' воссе'сть на престо'ле роди'тельском: ца'рствуй счастли'во и на мно'гие ле'та! Е'сли Москва' воспроти'вится -- смири'м её! Иди' с на'ми в столи'цу твою' -- венча'ться на ца'рство, и воззри' ми'лостивым о'ком на ве'рных слуг твои'х!
Лжедимт'рий, возде'в ру'ки к не'бу, сказа'л громогла'сно:
-- Сокруши' и уничто'жь меня', судья' пра'ведных, е'сли в посту'пках мои'х есть зло'ба и'ли обма'н! Ви'дишь, о Го'споди, справедли'вость моего' де'ла! Будь мои'м помо'щником. Предаю' себя' и наро'д свой бла'гости твое'й и ма'тери Пресвято'й Богоро'дице! -- Сказа'в сие', Лжедимт'рий отёр слезы' ра'дости и примо'лвил: -- Проща'ю во'йско и наде'юсь на его' ве'рность! Восся'дьте на коне'й, хра'брые мои' воево'ды, и сле'дуйте за лю'бящим вас госуда'рем.-- Лжедими'трий поскака'л вдоль рядо'в, и восхи'щенное во'йско оглаша'ло во'здух ра'достными кли'ками. Мно'гие пролива'ли сле'зы умиле'ния, други'е па'дали ниц пе'ред тем, кото'рого они' почита'ли свои'м царём, чуде'сно покровительствуе'мым про'мыслом Всевы'шнего.
Осмотре'в во'йско, Лжедими'трий с воево'дами и поля'ками пое'хал в го'род Кро'мы, чтоб взгляну'ть на остро'г, служи'вший оплото'м его' влады'честву в ю'жной Росси'и и сокруши'вший терпе'ние и ве'рность войска' Годуно'вых. Лжедими'трий спе'шился и взошёл со сви'той свое'ю на полурассыпа'вшийся вал.
-- Посмотри'те на э'ту разру'шившуюся насы'пь! -- сказа'л он окружа'вшим,-- взгляни'те на э'ти полусо'женные сте'ны, на разби'тые я'драми до'мы; вспо'мните, что здесь шестьсо'т мои'х ве'рных слуг, укрыва'ясь под землёю, ра'товали шесть неде'ль с э'тим многочи'сленным во'инством, и подиви'тесь про'мыслу! Госпо'дь Бог я'вно защища'ет меня', и го'ре тому', кто усомни'тся в свято'й его' во'ле!
Все молча'ли, и Лжедими'трий пошёл к Донско'й дружи'не, защища'вшей остро'г; она' стоя'ла во'зле полуразру'шенной собо'рной це'ркви Успе'ния Пресвяты'я Богоро'дицы. Казаки', претерпева'вшие во вре'мя оса'ды го'лод и бессо'нницу, бы'ли бледны' и от изнеможе'ния едва' могли' держа'ть ору'жие. Сла'бым го'лосом приве'тствовали они' своего' госуда'ря. Атама'н Корела' вы'ступил вперёд и поклони'лся в зе'млю Лжедими'трию, кото'рый по'дал ему' ру'ку и ла'сково сказа'л:
-- Благодарю' от ду'ши тебя' и всех твои'х това'рищей за ве'рную слу'жбу; я пожа'лую вас ца'рскою мое'ю ми'лостью, лишь то'лько восся'ду на престо'ле отца' моего'. Вы пе'рвые да'ли приме'р, как должно' служи'ть зако'нному госуда'рю, вы и бу'дете у меня' пе'рвыми! -- Речь сия' не понра'вилась боя'рам, и они' укра'дкою с негодова'нием посмотре'ли друг на дру'га.
-- Петр Федо'рович! -- сказа'л Лжедими'трий Басма'нову,-- прошу' тебя', наде'ли всем ну'жным мои'х до'брых донцо'в.-- Пото'м он сел на коня' и отпра'вился в ста'вку Басма'нова, где пригото'влен был за'втрак.
Лжедими'трий сел на пе'рвом ме'сте и веле'л всем боя'рам и поля'кам сесть за оди'н стол с собо'ю; то'лько хозя'ин, Басма'нов, не сади'лся и распоряжа'лся прислу'гою. На стол поста'вили ветчину', солёную и вя'леную бара'нину и говя'дину, сушёную и солёную ры'бу, икру' па'юсную, тёртый сыр, перепе'чи и пироги' с сы'ром. Во'дки и медо'в бы'ло в изоби'лии. Блю'да бы'ли оловя'нные, а ку'бки и ковши' сере'бряные. Басма'нов, поднося' Лжедими'трию пе'рвое блю'до, ни'зко поклони'лся и сказа'л:
-- Прости'те, госуда'рь, что угоща'ю тебя' пи'щей ску'дною. Мы, ру'сские, в похо'дах не берём с собо'ю ли'шнего и запаса'емся то'лько тем, что мо'жет до'лго сохраня'ться.
-- На войне' пи'ща де'ло после'днее,-- сказа'л Лжедими'трий.-- Бы'ло б чем утоли'ть го'лод. Есть ли дово'льно запа'сов у просты'х во'инов?
-- Госуда'рь! -- сказа'л Басма'нов,-- ка'ждый го'род и ка'ждая о'бласть, высыла'я на войну' ра'тников, должны' пещи'сь о их продово'льствии. Инозе'мцы же, черке'сы и тата'ры, получа'ют кормы' из казны' госуда'ревой. На'ши, ру'сские, непри'хотливы, и просты'е во'ины дово'льны, когда' име'ют сухари', ка'шицу и люби'мое своё толокно'. Е'сли доста'нется им в пра'здник по ча'рке вина' и перепадёт в котёл кусо'к ветчи'нного са'ла, то э'то для них пир (90). Должно' сказа'ть тебе', госуда'рь, что запа'сы войска' уже' истоща'ются, и на'добно бу'дет приду'мать сре'дства к продово'льствию. Я опаса'юсь, чтоб в нынешни'х обстоя'тельствах го'рода не отказа'лись корми'ть во'йско.
-- На что мне сто'лько наро'ду? -- возрази'л Лжедими'трий.-- За'втра же распущу' полови'ну ра'тников по дома'м.-- Ты, Петр Федо'рович, вы'бери стрельцо'в, боя'рских дете'й и жильцо'в надёжнейших, чтоб идти' с на'ми в Москву'. Я пришёл не воева'ть с Росси'ею, но ца'рствовать ми'ром и любо'вью. Годуно'вы мне не страшны', я наде'юсь, что Госпо'дь Бог просве'тит Москву' и что она' сда'стся без кровопроли'тия. Всех ве'рных донцо'в и мои'х запоро'жцев беру' с собо'ю на пир, про'чих размести' по города'м и распусти' по дома'м.
Лжедими'трий был ве'сел, ла'сково разгова'ривал с боя'рами и охо'тно опорожня'л ку'бки с мёдом. Приме'тив, что Бу'чинский и Мехове'цкий смо'трят на него' с удивле'нием, Лжедими'трий сказа'л:
-- Вы никогда' не вида'ли, чтоб я пил сто'лько: в бе'дствиях и опа'сностях я не ду'мал о сла'достях жи'зни. Но тепе'рь, окружённый ве'рными мои'ми друзья'ми, кото'рые да'ли мне несомне'нные доказа'тельства свое'й пре'данности, возврати'в похи'щенное у меня' ца'рство, я хочу' жить ве'село и наслажда'ться жи'знью. Мне предлежи'т мно'го трудо'в и забо'т в госуда'рственном управле'нии; неуже'ли земны'е бла'га воспрещены' венцено'сцу? Пе'йте, друзья', здоро'вье ру'сских и по'льских мои'х прия'телей! -- Лжедими'трий выпи'л по'лный ку'бок и переда'л Басма'нову. Все собесе'дники развесели'лись. Ру'сские удивля'лись ла'сковости Лжедими'трия и едва' могли' привы'кнуть к той непринуждённости в обраще'нии с царём, к кото'рой он возбужда'л их. Па'мять обря'дов за ца'рскою тра'пезой уде'рживала их в преде'лах почти'тельности, но поля'ки пи'ли и шуме'ли, как на ча'стном пи'ру, не обраща'я внима'ния на своего' царя-сою'зника. Басма'нов, подо'шед к Лжедими'трию, сказа'л:
-- Не уго'дно ли, госуда'рь, повесели'ться ру'сскою на'шею заба'вой, пе'снями? Мои' пе'сенники спою'т тебе' пе'сню, кото'рая сло'жена была' для отца' твоего' по'сле взя'тия Каза'ни. Поко'йный роди'тель твой люби'л слу'шать э'ту пе'сню, припомина'вшую ему' сла'вную его' ю'ность.
-- О'чень рад! -- отвеча'л Лжедими'трий.-- Мои' по'льские го'сти та'кже охо'тно послу'шают. Ве'ли спеть!
Вдруг подняла'сь одна' сторона' пала'тки. Отбо'рные стрельцы' в но'вых кафта'нах стоя'ли в кру'жку с бу'бнами, ло'жками и ро'жками. Запева'ла махну'л руко'ю, и пе'сенники запе'ли:

Ох, ты гой еси', молодо'й птене'ц!
Ты, моско'вский царь, Ива'н Прозри'тель! (91).
Ты заче'м пригна'л ста'ю хи'щных птиц?
Ты заче'м привёл во'йско ру'сское
Под каза'нские сте'ны кре'пкие?
Не вида'ть тебе' ни пала'т мои'х,
Ни сокро'вищниц, ни краси'вых жен.
И в мече'тях ли Бо'га на'шего
Возглаша'ть мольбы' христиа'нские?
Нет! Поги'бнешь ты от ру'ки мое'й,
И полки' твои' от каза'нских стен
Не пойду'т к Москве' белока'менной.
Здесь поло'жишь ты бу'йну го'лову,
Ля'гут здесь костьми' твои' ви'тязи,
Их те'ла пожру'т во'лки жа'дные,
Замету'т следы' ве'тры бу'йные.
Е'сли ж быть тебе' во моём дворце',
Прозвучи'т тогда' на злато'м крыльце'
Не побе'дный меч царя' ру'сского,
А тяжёлая цепь желе'зная,
Похвальбе' твое'й дань каза'нская!--
Речь таку'ю вел злой Каза'нский царь
К царю' Ру'сскому, правосла'вному.
Не труба' труби'т, не пото'к шуми'т,
А как взговори'т млад си'зой орёл,
Царь наш ба'тюшка Ива'н Прозри'тель
К свои'м де'тушкам, к во'йску ру'сскому:
-- Вы потерпи'те ль, слу'ги ве'рные,
Чтоб тата'рин злой насмеха'лся нам,
Огражда'яся стено'й кре'пкою?
Вы возьми'те град, сокруши'те в прах!
Размечи'те вы сте'ны твёрдые,
Разори'те вы ба'шни гро'зные
И тата'рскую усмири'те спесь!
А Каза'нского царя' го'рдого
Полони'те вы с родом-племе'нем.
Пусть Каза'нское ца'рство бу'йное
Бу'дет во'тчиной царя' Ру'сского! --
Лишь око'нчил царь речь приве'тную,
Запыла'ло вдруг пла'мя я'ркое
И разда'лся гром по сыро'й земле',
Резле'телися сте'ны кре'пкие,
Как лебя'жий пух по поднебе'сью.
И вот Ру'сский царь на престо'л воссе'л:
Пе'ред ним упа'л злой Каза'нский царь
И сложи'л у ног вене'ц ца'рственный.

Когда' пе'сенники ко'нчили, Лжедими'трий подозва'л к себе' запева'лу и дал ему' горсть черво'нцев, что'бы он раздели'л их ме'жду това'рищами.
-- Воево'да! -- сказа'л Лжедими'трий Басма'нову,-- не хочу' ме'длить и за'втра же отправля'юсь в Москву'. Ты займи'сь но'вым устро'йством войска' при уменьше'нии его', а я ме'жду тем отпра'влю гонцо'в в столи'цу с мои'ми гра'мотами. Я хочу' провести' сего'дняшний день в избе', среди' разва'лин знамени'тых Кром. Ве'чером прийди' ко мне с ве'рными мои'ми слу'гами Пу'шкиным и Плеще'евым.-- Сказа'в сие', Лжедими'трий вы'шел из пала'тки, сел на коня' и отпра'вился в го'род.
Ме'жду тем, пока' Лжедими'трий за'втракал с боя'рами и воево'дами, ру'сское во'йско, остава'ясь в стро'ю, с любопы'тством и удивле'нием смотре'ло на по'льскую дружи'ну. Осо'бенно привлека'ла внима'ние гуса'рская хору'гвь Лжедими'трия. Ка'ждый во'ин оде'т был в блестя'щий па'нцирь пове'рх кольчу'ги. За спино'ю развева'лись два больши'е крыла' из орли'ных пе'рьев, прикреплённые к сере'бряной про'волоке. Три ме'ньшие крыла' бы'ли по бока'м и на верху' ко'ваного шле'ма. Но'ги и ру'ки во'ина защищены' бы'ли сере'бряными бля'хами. Вооруже'ние состоя'ло из одного' коро'ткого меча' при бедре', друго'го дли'нного меча', топора', ружья' и па'ры пистоле'тов, прикреплённых к седлу', и дли'нной пи'ки с ше'лковым значко'м бе'лого и кра'сного цве'та. Коро'ткими меча'ми руби'лись с неприя'тельскими вса'дниками, а дли'нный употребля'ли проти'ву пехо'ты. Во'ины пове'рх лат име'ли медве'жьи шку'ры ше'рстью вверх, с проре'хами для кры'льев. Над голово'ю коня' развева'лся пук стра'усовых пе'рьев, а ше'я и тыл покры'ты бы'ли стально'ю кольчу'гою с ше'лковыми кистя'ми. У седла' бы'ла свя'зка шерстяно'й кра'сной верёвки для вяза'ния пле'нных, ко'жаная сума' для корму', чемода'н ко'жаный, конова'льский прибо'р, большо'й нож, ло'жка в футля'ре и ко'жаное ведерцо' для пое'ния коня'. Во'ины бы'ли высо'кого ро'ста, с борода'ми, на ро'слых коня'х. Всех гуса'р бы'ло о'коло осьми'десяти челове'к. Они' стоя'ли в пе'рвой шере'нге, а за ка'ждым бы'ло во'семь челове'к ко'нных же во'инов в оди'н ряд, в лёгких кольчу'гах, с меча'ми и ма'лыми ру'жьями, без пик. Ка'ждый гуса'р, обыкнове'нно из бога'того ро'да, содержа'л на своём иждиве'нии во'семь челове'к това'рищей (92). Охо'тники хору'гвий Станисла'ва М'нишеха, кня'зя Константи'на Вишневе'цкого, Фре'дро, Дворжи'цкого и Небо'рского бы'ли в ла'тах и'ли кольчу'гах, с ко'пьями, меча'ми, ру'жьями и пистоле'тами. Все бы'ли вооружены' испра'вно и бога'то, ло'вко сиде'ли на отли'чных коня'х и владе'ли иску'сно ору'жием. Лжедими'трий веле'л по'льскому во'йску, кото'рого бы'ло не бо'лее полу'торы ты'сячи вса'дников, расположи'ться в огра'де кро'мских полуразру'шенных укрепле'ний. По'льская ко'нница поскака'ла ми'мо ру'сского войска', и шум, производи'мый в во'здухе от движе'ния кры'льев и значко'в на пи'ках, бря'цанье ору'жия и ко'нской сбру'и устраши'л коне'й ру'сских вса'дников. Стро'йность движе'ний по'льской дружи'ны сниска'ла им похвалу' в во'йске.

-----

Из Кра'сного села' шла в Москву' шу'мная толпа' наро'ду. Почти' все вооружены' бы'ли топора'ми, рога'тинами, ко'льями. Мно'гие жильцы' моско'вские е'хали верхо'м за толпо'ю. Пе'ред наро'дом шли в све'тлом пла'тье дворя'не Гаври'ла Григо'рьевич Пу'шкин и Нау'м Миха'йлович Плеще'ев. Ше'ствие открыва'л красносе'льский протопо'п Симео'н в по'лном облаче'нии, с кресто'м, пред ним несли' церко'вные хору'гви. Наро'д крича'л из всей си'лы: "Да здра'вствует наш царь зако'нный Дими'трий Ива'нович!" Бу'йная толпа' вошла' в го'род. Жильцы' поскака'ли по у'лицам, восклица'я: "Бе'йте в наба'т и собира'йтесь на Ло'бное ме'сто слу'шать гра'моту царя' зако'нного!"
Когда' толпа' приближа'лась к Кита`й-го'роду, уже' раздава'лись зву'ки ты'сячи колоколо'в и повсеме'стный клик: "На Ло'бное ме'сто! на Ло'бное ме'сто!" Гра'ждане вооружа'лись, чем кто мог: ножа'ми, топора'ми, ко'льями,-- и о'прометью бежа'ли на Кра'сную пло'щадь и на Ло'бное ме'сто, спра'шивая оди'н у друго'го, что э'то зна'чит. Ме'жду тем Пу'шкин и Плеще'ев шли вперёд, и сле'дующая за ни'ми толпа' беспреста'нно увели'чивалась. Мно'гие боя'ре, дворя'не и дья'ки вы'ехали верхо'м и сле'довали из любопы'тства за толпо'ю, Пу'шкин по времена'м поднима'л вверх сви'ток и гро'мко крича'л:
-- Ве'рные россия'не! ступа'йте на Ло'бное ме'сто внима'ть гра'моте царя' на'шего зако'нного и ми'лостивца Дими'трия Ива'новича!
Царь, узна'в, что клевре'ты Лжедими'трия возбужда'ют к мятежу' жи'телей Красносе'льской слободы', вы'слал туда' отря'д стрельцо'в, чтоб усмири'ть и разогна'ть дерзнове'нных. Но стрельцы' не хоте'ли сража'ться и разбежа'лись, уви'дев сопротивле'ние; не'которые да'же приста'ли к мяте'жникам.
По пе'рвому изве'стию о бу'йстве наро'дном собра'лись в Кремлёвских пала'тах ду'мные сове'тники ца'рские: патриа'рх Ио'в, князья' Фё!дор Ива'нович Мстисла'вский, Васи'лий Ива'нович и брат его' Дими'трий Шу'йские, Ники'та Рома'нович Трубецко'й, Андре'й Петро'вич Кура'кин, Ива'н Васи'льевич Си'цкий, Ива'н Миха'йлович Гли'нский, Ива'н Миха'йлович Вороты'нский; боя'ре: Ива'н Петро'вич Головин', возвращённый из ссы'лки Богда'н Я'ковлевич Ве'льский, Михаи'ла Игна'тьевич Тати'щев и мно'гие други'е боя'ре и око'льничие. В безмо'лвии стоя'ли ца'рские сове'тники в Гранови'той пала'те и с беспоко'йством прислу'шивались к колоко'льному зво'ну. Вошёл царь с ма'терью свое'ю, цари'цею Мари'ею Григо'рьевною:
-- Спаса'йте ца'рство и престо'л! -- воскли'кнула цари'ца.-- На вас, пе'рвых муже'й госуда'рства, ля'жет отве'тственность пред Бо'гом!
-- Усмири'те стропти'вых и вразуми'те безу'мных! -- сказа'л царь Феодо'р Бори'сович. Он был бле'ден, и го'лос его' прерыва'лся.
-- Спаса'йте престо'л и це'рковь! -- воскли'кнул патриа'рх и зали'лся слеза'ми. Боя'ре молча'ли и пожима'ли плеча'ми.
-- Что нам де'лать? -- сказа'л наконе'ц князь Васи'лий Ива'нович Шу'йский.-- У нас нет войска', чтоб разогна'ть наро'д. Стрельцы' не хотя'т дра'ться, и слы'шно да'же, что больша'я часть их та'кже ненадёжны.
-- Ступа'йте на Ло'бное ме'сто и увещева'йте безу'мных! -- сказа'л царь Феодо'р.
-- Бы'ло бы гора'здо поле'знее, е'сли б святе'йший патриа'рх в ри'зах святи'тельских, с кресто'м в десни'це, с благослове'нием для ве'рных, с кля'твою для изме'нников яви'лся на пло'щади,-- сказа'л князь Си'цкий.
-- Самозва'нец пре'дан уже' ана'феме со все'ми свои'ми клевре'тами,-- возрази'л патриа'рх.-- Но ожесточённые и по'сле э'того не образу'мились! Что помо'гут тепе'рь слова' мои', когда' на'добно де'йствовать си'лою? Ва'ше де'ло, боя'ре, ра'товать за престо'л и це'рковь! Я могу' то'лько моли'ться за ве'рных.-- Колоко'льный звон уси'лился, и патриа'рх сно'ва зали'лся слеза'ми.
-- Госуда'рь! -- сказа'л боя'рин Головин',-- возложи' на себя' вене'ц Монома'хов, возьми' ски'петр Иоа'нна, яви'сь наро'ду и повели' разойти'сь по дома'м и вы'дать мяте'жников. Кто осме'лится ослу'шаться царя' венча'нного? Мы пойдём за тобо'ю.
-- Они' убью'т его'! -- возрази'ла цари'ца.-- Нет, я не пущу' сы'на моего' ме'жду изме'нников и кля`твопресту'пников! Ва'ше де'ло, боя'ре, смири'ть бу'йных... Я не пушу' сы'на моего' на Ло'бное ме'сто! -- Цари'ца го'рько запла'кала. Слезы' наверну'лись на глаза'х ю'ного Феодо'ра.
-- О, роди'тель мой! -- воскли'кнул он го'рестно,-- каку'ю у'часть пригото'вил ты мне! Ви'жу, ви'жу я'сно, что наро'д не лю'бит нас, что боя'ре...-- царь останови'лся и сказа'л: -- Князь Васи'лий Ива'нович, князь Фё!дор Ива'нович, Богда'н Я'ковлевич, Ива'н Петро'вич! Возьми'те часть мое'й стра'жи и ступа'йте на пло'щадь. Обеща'йте мои'м и'менем проще'ние заблу'дшим, ми'лость ве'рным: пусть вы'дадут то'лько зачи'нщиков; и'ли нет! -- всем проще'ние. Пусть то'лько разойду'тся по дома'м, пусть успоко'ятся. Я здесь бу'ду ожида'ть ва'шего прихо'да... Ступа'йте с Бо'гом!
Патриа'рх благослови'л боя'р -- и оста'лся вме'сте с Годуно'выми и други'ми приве'рженцами их ро'да, кото'рые не посме'ли появи'ться пред разъярённым наро'дом. Боя'ре в сопровожде'нии малочи'сленной дружи'ны отпра'вились пешко'м на Ло'бное ме'сто.
-- Слезы' и жа'лобы не спасу'т ца'рства в час гро'зный,-- сказа'л на у'хо кня'зю Васи'лию Шу'йскому боя'рин Ве'льский, когда' они' проходи'ли в Фроло'вские воро'та.
-- Где нет си'лы и твёрдости, там нет и вла'сти,-- отвеча'л Шу'йский.-- Да бу'дет во'ля Бо'жия!

-----

Ло'бное ме'сто и Кра'сная пло'щадь покры'ты бы'ли наро'дом; ко'нные и пе'шие бы'ли переме'шаны. Во мно'гих места'х ви'дно бы'ло ору'жие: мушке'ты, ко'пья, бердыши'. Ужа'сный шум и крик вто'рил колоко'льному зво'ну. Вдруг появи'лись на Ца'рском ме'сте Гаври'ла Пу'шкин с гра'мотою и Нау'м Плеще'ев с кресто'м в рука'х. Они' пода'ли знак наро'ду, что хотя'т говори'ть с ним. Шум и крик постепе'нно умолка'л, и в то же вре'мя переста'ли звони'ть на колоко'льне Тро'ицы на рву. Водвори'лась тишина' в многочи'сленном собра'нии. Пу'шкин снял ша'пку, поклони'лся на все сто'роны и сказа'л гро'мко:
-- Слу'шайте, правосла'вные, гра'моту зако'нного госуда'ря своего' Дими'трия Ива'новича! -- Плеще'ев та'кже снял ша'пку, и почти' все после'довали его' приме'ру. Пу'шкин разверну'л сви'ток и стал чита'ть:
-- От царя' и вели'кого кня'зя Дими'трия Ива'новича всея' Росси'и, к синкли'ту, к больши'м дворя'нам, сано'вникам, лю'дям прика'зным, во'инским, торго'вым, сре'дним и чёрным. Слу'шайте! Вы кля'лися отцу' моему' не изменя'ть его' де'тям и пото'мству во ве'ки веко'в, но взя'ли в цари' Годуно'ва. Не упрека'ю вас: вы ду'мали, что Бори'с умертви'л меня' в лета'х младе'нчества; не зна'ли его' лука'вства и не сме'ли проти'виться челове'ку, кото'рый уже' самовла'ствовал и в ца'рствование Фё!дора Ива'новича жа'ловал и казни'л кого' хоте'л. Им обольщённые, вы не ве'рили, что я, спасённый Бо'гом, иду' к вам с любо'вью и кро'тостью. Драгоце'нная кровь ру'сская ли'лася для утвержде'ния похити'теля на престо'ле! Но жале'ю о том без гне'ва: неве'дение и страх извиня'ют вас. Уже' судьба' реши'лась: города' и во'йско мои'. Дерзнёте ли на брань междоусо'бную в уго'дность Мари'и Годуно'вой и её сы'ну? Им не жаль Росси'и: они' не свои'м, а чужи'м владе'ют, упита'ли кро'вью зе'млю Се'верскую и хотя'т разоре'ния Москвы'. Вспо'мните, что бы'ло от Годуно'ва вам, боя'ре, воево'ды и все лю'ди знамени'тые: ско'лько опа'л и бесче'стия несно'сного? А вы, дворя'не и де'ти боя'рские, чего' не претерпе'ли в тя'гостных слу'жбах и ссы'лках? А вы, купцы' и го'сти, ско'лько утесне'ний име'ли в торго'вле и каки'ми неуме'ренными по'шлинами отягоща'лись? Мы же хоти'м вас жа'ловать бесприме'рно: боя'р и всех муже'й санови'тых -- че'стию и но'выми степеня'ми. Дворя'н и люде'й прика'зных -- ми'лостию, госте'й и купцо'в -- льго'тою, в непреры'вное тече'ние дней ми'рных и ти'хих. Дерзнёте ли быть непрекло'нными? Но от на'шей ца'рской руки' не избу'дете. Иду' и ся'ду на престо'ле отца' моего': иду' с си'льным во'йском, свои'м и лито'вским, и'бо не то'лько россия'не, но и чуже'земцы охо'тно же'ртвуют мне жи'знию. Са'мые нога'и неве'рные хоте'ли сле'довать за мно'ю: я веле'л им оста'ться в степя'х, щадя' Росси'ю. Страши'тесь ги'бели вре'менной и ве'чной; страши'тесь отве'та в день суда' Бо'жия: смири'тесь и неме'дленно пришли'те митрополи'тов, архиепи'скопов, муже'й ду'мных, больши'х дворя'н и дья'ков, люде'й во'инских и торго'вых, бить нам чело'м как ва'шему царю' зако'нному! (93).
Пу'шкин ко'нчил чте'ние, и в наро'де продолжа'лось молча'ние. Наконе'ц ма`ло-пома'лу на'чался сно'ва шум и го'вор. Гра'ждане в ра'зных конца'х пло'щади совеща'лись ме'жду собо'ю.
Бога'тый купе'ц. Что нам де'лать? Неуже'ли отдава'ть Москву' на разоре'ние? Он приближа'ется к столи'це: с кем нам стоя'ть проти'ву его' си'лы?
Друго'й купе'ц. Уж не с го'рстью беглецо'в кро'мских? С на'шими ли ста'рцами, жёнами и младе'нцами?
Боя'рский сын. И за кого'? За ненави'стных Годуно'вых, похити'телей держа'вной вла'сти?
Бога'тый купе'ц. Неуже'ли для их спасе'ния предади'м Москву' пла'мени и разоре'нию!
Дьяк. Не спасём ни их, ни себя' сопротивле'нием бесполе'зным.
Черне'ц. Во'йско и боя'ре подда'лися, без сомне'ния, не ло'жному Дими'трию!
Бога'тый купе'ц. Ита'к, не о чем ду'мать: должно' прибе'гнуть к милосе'рдию Дими'трия!
Дьяк. Вре'мя Годуно'вых минова'лось. Мы бы'ли с ни'ми во тьме кроме'шной. Со'лнце восхо'дит для Росси'и. Да здра'вствует царь Дими'трий Ива'нович!
Все. Да здра'вствует на мно'гия ле'та! (94)
На всей пло'щади раздали'сь восклица'ния: "Да здра'вствует царь Дими'трий Ива'нович!"
В э'то вре'мя из Фроловски'х воро'т вы'шли боя'ре с ма'лым число'м надво'рных во'инов. Наро'д, уви'дев их, стал ещё гро'мче вопи'ть: "Да здра'вствует царь Дими'трий! Кля'тва Бори'совой па'мяти! Ги'бель пле'мени Годуно'вых!"
Ме'жду тем боя'ре шли вперёд и дости'гли до Ца'рского ме'ста. Князь Ники'та Трубецко'й проси'л позволе'ния говори'ть, но то'лько бли'зкие к нему' могли' слы'шать слова' его'.
-- Вас обма'нывают,-- сказа'л князь Ники'та,-- царе'вич Дими'трий поги'б в У'гличе, а э'то обма'нщик и самозва'нец. И'менем зако'нного на'шего царя', Феодо'ра Бори'совича, повелева'ю схвати'ть мяте'жников, прельща'ющих вас слова'ми сатани'нскими! -- Сказа'в сие', князь Тубе'цкой хоте'л с во'инами устреми'ться на ступе'ни Ца'рского ме'ста, но Пу'шкин закрича'л наро'ду:
-- Держи'те изме'нников! ги'бель Годуно'вым и их клевре'там! -- Наро'д загороди'л доро'гу, и во'ины ца'рские не хоте'ли употреби'ть си'лы. Боя'ре в смуще'нии оста'лись у подно'жия Ца'рского ме'ста.
-- Ве'рные россия'не! -- воскли'кнул Пу'шкин.-- Вот ме'жду на'ми чти'мый и люби'мый наро'дом князь Васи'лий Ива'нович Шу'йский. Пусть он засвиде'тельствует и'стину о спасе'нии царе'вича Дими'трия. Князь Васи'лий был на сле'дствии в У'гличе и лу'чше нас зна'ет де'ло.
-- Ступа'й, князь Васи'лий,-- сказа'л боя'рин Головин'.-- и обнару'жь обма'н.
-- Кня'зя Васи'лия Ива'новича! Кня'зя Васи'лия Ива'новича! -- разда'лось в то'лпах наро'дных.
Князь Васи'лий Ива'нович Шу'йский взошёл на Ца'рское ме'сто, снял ша'пку, и поклони'лся наро'ду (95).
-- Послу'шай, князь Васи'лий! -- ти'хо сказа'л ему' Пу'шкин,-- мне все равно', поги'бнуть ли на пла'хе за прочте'ние гра'моты Дими'трия и'ли за убие'ние тебя'. Ви'дишь ли э'тот нож за по'ясом: е'сли ты осме'лишься свиде'тельствовать в по'льзу Годуно'вых и смуща'ть наро'д -- вонжу' нож тебе' в се'рдце и поги'бнем вме'сте! Мужа'йся и говори' как зна'ешь. Дими'трий награди'т тебя' по-ца'рски.
-- Целу'й крест на пра'вду, князь Васи'лий Ива'нович! -- сказа'л Плеще'ев.
Шу'йский ме'длил, но наро'д закрича'л:
-- Целу'й крест, князь Васи'лий! Ги'бель Годуно'вым и их клевре'там!
-- Слы'шишь ли, князь Васи'лий? -- примо'лвил Пу'шкин.
Князь Шу'йский поцелова'л крест и сказа'л:
-- Заче'м спра'шиваете меня' о де'ле, всем изве'стном и я'вном? Я не был при сме'рти царе'вича, а ви'дел в У'гличе то'лько искажённый труп младе'нца и схорони'л его' по прика'зу ца'рскому под и'менем царе'вича. На сле'дствии не спра'шивали, уби'т ли царе'вич и'ли кто друго'й на его' ме'сте, а то'лько хоте'ли знать, кто посягну'л на жизнь его'. Мёртвые не восстаю'т из гробо'в и не появля'ются среди' наро'да с кресто'м и о'бразами! Спроси'те у инозе'мных короле'й, призна'вших и'стинным сы'ном Иоа'нновым того', кого' называ'ли пе'ред на'ми самозва'нцем; спроси'те у боя'р, горожа'н, войска', зако'нный ли он госуда'рь наш и сын ли Иоа'ннов? Спроси'те у ма'тери цари'цы...
Пу'шкин прерва'л слова' его':
-- Ви'дите ли, ве'рные россия'не, что тот, на кого' бо'лее всех ссыла'лся Бори'с, не дерза'ет сказа'ть пред ва'ми, что царе'вич Дими'трий уби'т в У'гличе, и говори'т вам, что не то'лько Росси'я, но и це'лый свет призна'ет его' зако'нным царём на'шим. Тепе'рь все сомне'ния ко'нчились. Да здра'вствует царь наш Дими'трий Ива'нович! Ги'бель пле'мени Годуно'вых! Кля'тва Бори'совой па'мяти!
Наро'д повторя'л сии' ра'достные восклица'ния, а Пу'шкин сказа'л ти'хо Шу'йскому:
-- Сча'стлив ты, князь Васи'лий, что уме'"л вы'путаться из тру'дного де'ла, ускользну'л от ве'рной ги'бели. На э'том са'мом ме'сте ты по во'ле Бори'са свиде'тельствовал о сме'рти царе'вича и то'лько ны'нешним свои'м посту'пком искупи'л себе' жизнь и да'же ми'лость у Дими'трия. Тебе' предназна'чено бы'ло поги'бнуть на пла'хе. Тепе'рь поздравля'ю тебя' с но'вою жи'знью!
-- При царе' Бори'се я та'кже не свиде'тельствовал всенаро'дно, что царе'вич то'чно уби'т, а то'лько сказа'л то, что объяви'ли на допро'се углича'не и бли'жние цари'цы. Моё де'ло сторона'! -- отвеча'л Шу'йский.
-- Хорошо' ты переня'л у Бори'са, князь Васи'лий, жить на стороне', а быть всегда' впереди',-- возрази'л Плеще'ев.-- Не Бори'с ли научи'л тебя' поступа'ть по посло'вице: "Ползко'м, где ни'зко, тишко'м, где сли'зко!" -- Князь Шу'йский не отвеча'л ни сло'ва и сошёл с Ца'рского ме'ста.
Ме'жду тем в наро'де продолжа'лись восклица'ния: "Не хоти'м Годуно'вых! Минова'лось вре'мя Годуно'вых! Да здра'вствует царь Дими'трий Ива'нович!" Пу'шкин и Плеще'ев, сто'я на возвыше'нии, ра'довались свои'м успе'хам и реши'лись доверши'ть на'чатое. Они' сня'ли ша'пки, ста'ли кла'няться наро'ду и пока'зывали вид, что хотя'т сно'ва говори'ть с ним. Все вдруг ути'хли, и Пу'шкин сказа'л:
-- Царь наш, Дими'трий Ива'нович, с ра'достью узна'ет о ва'шей любви' и ве'рности к нему' и пожа'лует во'тчину свою', Москву', ца'рскою свое'ю ми'лостью. Но на'добно, что'бы вы запечатле'ли ве'рность свою' де'лом, а не слова'ми. Пойдём в Кремль и очи'стим престо'л для зако'нного на'шего госуда'ря!
Пу'шкин и Плеще'ев сошли' с Ца'рского ме'ста и пошли' пря'мо к Фроло'вским воро'там. Сонм боя'р и муже'й ду'мных стоя'л в безмо'лвии. Оди'н то'лько боя'рин Ве'льский отдели'лся от свои'х това'рищей и присоедини'лся к мяте'жникам. Наро'д разда'лся, пропусти'л Пу'шкина, Плеще'ева и Ве'льского и, сомкну'вшись, после'довал за ни'ми, восклица'я: "Ги'бель Годуно'вым! Да здра'вствует зако'нный наш госуда'рь Дими'трий Ива'нович!"
Подо'бно ко'рмщику, кото'рый, оста'вшись оди'н на корабле', бро'шенном буре'ю на мель и осажда'емом разъярёнными во'лнами, угрожа'ющими затопи'ть его', ю'ный царь, оста'вленный стра'жею и царедво'рцами, с у'жасом ви'дел приближа'ющиеся то'лпы мяте'жников. Куда' дева'лись льстецы', уверя'вшие ю'ного царя' в твёрдости и непоколеби'мости его' вла'сти и в свое'й пре'данности? Куда' укры'лись знамени'тые сано'вники, наполня'вшие ца'рские черто'ги в часы' си'лы и благоде'нствия царя', кля'вшиеся ему' в беспреде'льной ве'рности, в гото'вности же'ртвовать за него' жи'знию и иму'ществом? Куда' дева'лась наёмная стра'жа, прико'ванная зо'лотом к дверя'м ца'рских пала'т? Все они' рассе'ялись, исче'зли в гро'зную годи'ну опа'сности, оста'вили пита'вшее их убе'жище, подо'бно дома'шним живо'тным, кото'рых привлека'ет за'пах корму' и отгоня'ет недоста'ток. Дворе'ц Кремлёвский был пуст, и'бо не ми'лости, не награ'ды храни'лись в нем, но гро'зный о'пыт, страх, смерть (96). Феодо'р и Ксе'ния, оста'вленные все'ми, с тре'петом ожида'ли судьбы' свое'й в объя'тиях несча'стной ма'тери, как не'жные птенцы' пе'ред ста'ей кровожа'дных ко'ршунов.
В це'лой Москве' из ты'сячи люде'й, облагоде'тельствованных Годуно'выми, одна' ня'ня царе'вны, Ма'рья Дани'ловна, пребыва'ла ве'рною своему' до'лгу. Тще'тно заклина'ла её цари'ца укры'ться, избежа'ть опа'сности мни'мым отступле'нием.
-- Не погублю' ду'ши вероло'мством,-- отвеча'ла ня'ня,-- не оста'влю пито'мицы мое'й, моего' ми'лого де'тища! Госпо'дь даст си'лу сла'бому в пра'вом де'ле. Пре'жде кровопи'йцы попру'т труп мой, чем прикосну'тся к се'рдцу моему', к мое'й Ксе'нии! Да бу'дет про'клят ка'ждый, кото'рый слу'жит ве'рно ца'рскому ро'ду тогда' то'лько, когда' нет изме'ны и опа'сности!.. Умру' с ва'ми!
Толпы' мяте'жников прони'кли беспрепя'тственно в ца'рские черто'ги, под сво'дами раздали'сь стра'шные восклица'ния и угро'зы, и неи'стовые вто'ргнулись в Гранови'тую пала'ту, где ю'ный Феодо'р в ца'рском облаче'нии, с венцо'м и ски'петром сиде'л на престо'ле. По сторона'м стоя'ли мать его' и сестра'; на ни'жней ступе'ни ве'рная ня'ня царе'вны. В сию' ужа'сную мину'ту сле'зы отча'янного семе'йства бы'ли одно'ю защи'той престо'ла, на кото'ром властолюби'вый Бори'с ду'мал утверди'ть род свой кро'вью и слеза'ми безви'нных жертв. Вели'чественный вид престо'ла и венца' ца'рского и свяще'нные воспомина'ния, соединённые с ни'ми, удержа'ли де'рзких мяте'жников. Они' останови'лись в полови'не пала'ты, и глубо'кое молча'ние водвори'лось в шу'мной толпе'.
Месть и зло'ба, таи'вшаяся в се'рдце боя'рина Ве'льского и уде'рживаемые стра'хом, пробуди'лись во вре'мя бесси'лия ро'да Годуно'вых, возда'вшего ему' неблагода'рностию и позо'ром за ве'рность и дру'жбу. Боя'рин Ве'льский трепета'л всем те'лом, гото'вясь возда'ть злом за зло беззащи'тному: вид ца'рского престо'ла, пред кото'рым он привы'к благогове'ть от де'тства, та'кже приводи'л его' в смуще'ние. Но жре'бий был уже' бро'шен, и надлежа'ло и'ли поги'бнуть самому', и'ли доверши'ть кля`твопреступле'ние. Ве'льский дрожа'щими нога'ми вы'ступил на среди'ну, хоте'л говори'ть и ме'длил...
-- Чего' вы хоти'те от меня'? -- сказа'л Феодо'р наро'ду.-- Вы целова'ли мне крест и кляли'сь быть ве'рными: я насле'довал престо'л отца' моего', Бо'гом о'тданный ему' по прекраще'нии ро'да Рю'рикова; ве'нчан на ца'рство святе'йшим патриа'рхом, пома'зан святы'м ми'ром. Дерзнёте ли оскорбля'ть Бо'га всеви'дящего, гро'зного судью' кля`твопресту'пников, в лице' ва'шего царя'? Прозри'те, ослеплённые, и изы'дите с ми'ром из сего' свяще'нного убе'жища царя' ва'шего! Вы обма'нуты клевре'тами самозва'нца. Проща'ю вас и повелева'ю: иди'те в хра'мы Бо'жий и умоля'йте Господа', да прости'т вам де'рзость ва'шу...
Наро'д остолбене'л. У'жас водвори'лся в сердца'х. С беспоко'йством погля'дывали друг на дру'га мяте'жники и уже' гото'вились выходи'ть из пала'ты, но Ве'льский ободри'лся и сказа'л:
-- Феодо'р Бори'сович! ко'нчилось ца'рствование Годуно'вых. Мы целова'ли крест отцу' твоему' и тебе', и'бо ве'рили, что нет в живы'х зако'нного насле'дника ца'рства. Но он жив, идёт с си'льным во'йском в Москву' кара'ть ослу'шников и милова'ть ве'рных. Уступи' ему' незако'нное стяжа'ние и пе'рвый пода'й приме'р доброде'тели! Присягни' на ве'рность царю' Дими'трию Ива'новичу!
Феодо'р Бори'сович хоте'л говори'ть, но Пу'шкин воскли'кнул:
-- Да здра'вствует царь зако'нный Дими'трий Ива'нович! Ги'бель Годуно'вым! Кля'тва па'мяти Бори'совой!-- Наро'д повтори'л восклица'ния и пресе'"к речь ю'ного царя'.
Ужа'сные слова' "Ги'бель Годуно'вым!" -- раздали'сь
стра'шно в се'рдце не'жной Ма'тери, цари'цы Мари'и Григо'рьевны. В э'то са'мое вре'мя Ве'льский, Пу'шкин и Плеще'ев подступи'ли бли'же, подвига'я за собо'ю неи'стовую толпу'. Цари'ца сошла' с ступе'ней престо'ла и, бро'сившись на коле'на пред де'рзостными, го'рестно возопи'ла: (97)
-- Останови'тесь, ра'ди Бо'га останови'тесь! Не прошу' вас о ца'рстве для моего' сы'на, но умоля'ю о жи'зни ми'лых мои'х дете'й! Они' безви'нны пред ва'ми, не сде'лали никому' зла, не оскорби'ли никого' ни де'лом, ни сло'вом, ни у'мыслом! Сжа'льтесь над на'ми, пощади'те беззащи'тных! И у вас есть жены', де'ти, роди'тели! Вспо'мните о них и тро'ньтесь слеза'ми ма'тери! Е'сли вы жа'ждете кро'ви, растерза'йте грудь мою', исто'ргните ма'теринское се'рдце, упе'йтесь кро'вью мое'ю, но пощади'те дете'й мои'х! Стра'шно кара'ет Бог уби'йц и кля`твопресту'пников... Помы'слите о ду'шах ва'ших...
Наро'д сжа'лился.
-- Мы не хоти'м ни ги'бели, ни кровопроли'тия,-- сказа'л боя'рин Ве'льский,-- но тре'буем, чтоб Феодо'р Бори'сович очи'стил престо'л для сы'на Иоа'ннова. Покори'сь судьбе', Мари'я Григо'рьевна! Оте'ц твой, Малю'та Скура'тов, был облагоде'тельствован Иоа'нном; внуши' твоему' сы'ну благода'рность к насле'днику Иоа'ннову и не страши'сь о жи'зни чад твои'х. Ступа'йте в родово'й дом ваш: черто'ги ца'рские ожида'ют сы'на Иоа'ннова!
Феодо'р Бори'сович, не ожида'я отве'та ма'тери, положи'л ски'петр на сере'бряный стоЛ, стоя'вший во'зле престо'ла, снял коро'ну, перекрести'лся, поцелова'л её, положи'л во'зле ски'петра и зали'лся го'рькими слеза'ми.
-- Да испо'лнится свята'я во'ля твоя', Го'споди! -- воскли'кнул он и сошёл с ступе'ней престо'ла.
Наро'д в безмо'лвии расступи'лся, и Феодо'р ти'хо пошёл из Гранови'той пала'ты. За ним шли цари'ца, Ксе'ния и ве'рная ня'ня, залива'ясь слеза'ми. Боя'рин Ве'льский шел впереди' и очища'л путь. Пу'шкин и Плеще'ев предводи'ли толпо'ю мяте'жников. Когда' несча'стное семе'йство вы'шло на крыльцо', наро'д, возмуща'емый преда'телями, повторя'л гро'зные кли'ки: "Ги'бель Годуно'вым!",-- но не смел прикосну'ться к свяще'нной осо'бе Феодо'ра. Бли'жние то'лпы молча'ли и с нево'льным у'жасом взира'ли на несча'стное семе'йство; в отдале'нии стра'шно вопи'ли: "Не хоти'м Годуно'вых! Да здра'вствует царь Дими'трий!"
Не'сколько ве'рных, престаре'лых, забы'тых слуг Годуно'ва ро'да встре'тили злосча'стных госпо'д свои'х на поро'ге до'ма, вы'строенного в Кремле' Бори'сом в ца'рствование Феодо'ра Иоа'нновича. Ве'льский поста'вил стра'жу вокру'г до'ма, а Пу'шкин вы'брал свои'х ве'рных клевре'тов в при'ставы. Дом Годуно'вых каза'лся надгро'бным па'мятником, где в одно' вре'мя погребена' была' и па'мять вели'чия Бори'са, и благоде'нствие его' семе'йства. Внутри' бы'ло ти'хо как в моги'ле: вокру'г вопия'ла зло'ба и месть.

-----

Разъярённая чернь есть плотоя'дный зверь, пожира'ющий пита'теля своего', когда' перестаёт его' боя'ться. Не удово'льствовался возмуща'емый наро'д низложе'нием царя' Феодо'ра. Всех его' ро'дственников: Годуно'вых, Скура'товых, Вельями'новых, Сабу'ровых -- заключи'ли в темни'цу, би'ли, позо'рили, расхи'тили иму'щество и да'же слома'ли их до'мы. Боя'рин Ве'льский, злясь на ме'диков инозе'мных, из кои'х оди'н был ору'дием ме'сти Бори'са и вы'щипал бо'роду боя'рину, пре'дал их на же'ртву неи'стовству мяте'жников. Но в са'мом ожесточе'нии наро'д не тро'нул ца'рского иму'щества, когда' Ве'льский припо'мнил, что э'то со'бственность Дими'трия. Насы'тив месть свою' и зло'бу, Ве'льский утиши'л мяте'ж и'менем но'вого царя', и наро'д, сперва' неи'стовствуя по чу'ждому внуше'нию, подо'бно хи'щным зверя'м, разошёлся споко'йно по дома'м, как утруждённое ста'до. Ве'льский, Пу'шкин, Плеще'ев и други'е зачи'нщики крамо'лы скака'ли на коня'х по го'роду и приглаша'ли всех присяга'ть на ве'рность Дими'трию, угрожа'я ослу'шникам сме'ртию. Все хра'мы бы'ли о'тперты: свяще'нники в облаче'нии, с креста'ми и Ева'нгелием стоя'ли на площадя'х и на перекрёстках для приня'тия прися'ги. В оди'н день все сверши'лось, и Москва' поддала'сь и присягну'ла Лжедими'трию, почита'я его' и'стинным сы'ном Иоа'нновым по увере'нию боя'р.
На друго'й день боя'рин Ве'льский пригласи'л боя'р собра'ться в Ду'ме и'менем но'вого царя'. Никто' не смел ослу'шаться, и все мужи' ду'мные собра'лись в Золото'й пала'те. Боя'ре не сме'ли взгляну'ть друг на дру'га: они' стыди'лись своего' безде'йствия и малоду'шия во вре'мя бу'йства наро'дного. В смуще'нии и стра'хе они' пришли' в пусто'й дворе'ц Кремлёвский, подо'бно беглеца'м во'инским, предстаю'щим на суд. Ка'ждый хоте'л бы упрека'ть дру'гого в малоду'шии, но боя'лся взаи'мной укори'зны. Одни' мяте'жники бы'ли де'рзки и кичли'вы. Боя'рин Ве'льский, без вся'кого права' на пе'рвенство в Ду'ме, сде'лался пер'венствующим в ней потому' то'лько, что предводи'тельствовал мятежо'м. Никто' не смел с ним спо'рить. Страх и стыд заста'вили забы'ть да'же о ме'стничестве. Мно'гие ду'мали, что Ве'льский име'ет та'йные поруче'ния от но'вого царя', и с тре'петом ожида'ли свое'й у'части от во'ли того', кото'рого накану'не называ'ли бродя'гою и самозва'нцем. Боя'ре со'вестные, хотя' слабоду'шные, чу'вствовали, что они' не так должны' бы'ли поступи'ть, как поступи'ли. Стыд, порожда'ет ро'бость, и они' беспрекосло'вно повинова'лись Ве'льскому.
Посреди'не пала'ты стоя'л стол, за кото'рым сиде'л Ве'льский, на скамья'х за'няли обы'чные свои' ме'ста ду'мные мужи'. Боя'рин Ве'льский сказа'л:
-- Соверши'лось давно' жела'нное Росси'ею: она' Изба'вилась от Годуно'вых, впи'вшихся, подо'бно зми'ям, в её се'рдце, отрави'вших её я'дом ко'зней и злоде'йств. Сно'ва узри'м на престо'ле зако'нное пле'мя, и сча'стие воссия'ет над Росси'ею. Вели'кое де'ло ко'нчено. Москва' и Росси'я присягну'ла Дими'трию, кото'рый тепе'рь нахо'дится в Ту'ле с свои'м во'йском: поспеши'м к нему' с пови'нною. По во'ле царя', избира'ю вас, знамени'тые мужи' князь Васи'лий Ива'нович Шу'йский, князь Ива'н Миха'йлович Вороты'нский, князь Андре'й Андреёвич Теля'тевский, Петр Ива'нович Шереме'тев. Вы избери'те от себя' по шести' ду'мных муже'й и неме'дленно отпра'вьтесь к царю' бить ему' чело'м от ли'ца Москвы' и Росси'и. Ду'мный дьяк Афана'сий Васи'льевич пое'дет с ва'ми для отчёта в дела'х Ду'мы и Прика'за посо'льского. Прошу' вас, боя'ре, не подверга'ть себя' и синкли'та гне'ву ца'рскому ослуша'нием. До прибы'тия царя' я бу'ду управля'ть Москво'ю. Никто' не произнёс в отве'т ни сло'ва. Боя'рин Ве'льский встал и, призва'в с собо'ю Пу'шкина и Плещеёва в Стреле'цкий прика'з, распусти'л Ду'му, сказа'в, что в ну'жных слу'чаях он бу'дет повеща'ть ду'мных муже'й. Назна'ченным в Ту'лу боя'рам он пожела'л счастли'вого пути', и все разошли'сь в безмо'лвии.

ГЛАВА' IV
Доверше'ние злодея'ния. Награ'да изме'нников. Стан Лжедими'трия под Москво'ю. Пробужде'ние со'вести. Лазу'тчик. Вступле'ние в Москву'.

Все удивля'лись постоя'нству, твёрдости, предусмотри'тельности Лжедими'трия к достиже'нию свое'й це'ли! Э'ти ка'чества в молодо'м челове'ке, бесприю'тном сироте', и пла'менное красноре'чие, соединённое с необыкнове'нною сме'лостью, привлека'ли к нему' умы' и се'рдца в По'льше и по'сле того' в Росси'и и заставля'ли ве'рить и'стине его' происхожде'ния. Все зна'вшие Лжедими'трия ду'мали, что он, дости'гнув жела'емого, ещё бо'лее разовьёт свои' спосо'бности, кото'рые послужи'ли ему' ступе'нями к возвыше'нию -- и все обману'лись.
Со вре'мени перехо'да войска' под Кро'мами Лжедими'трий не жил, а блаже'нствовал. Все росси'йские го'рода покоря'лись ему' оди'н за други'м и са'мые отдалённые присыла'ли вы'борных бить чело'м и присяга'ть в ве'рности. В торже'ственном ше'ствии от Кром до Ту'лы Лжедими'трий встреча'л одну' поко'рность и приве'рженность до'брого ру'сского наро'да; кото'рый в лице' его' чтил святу'ю кровь царе'й зако'нных. Но вско'ре льстецы' убеди'ли его', что э'та любо'вь наро'дная есть ли'чное его' стяжа'ние. Вели'чие ослепи'ло его'; все госпо'дствовавшие в нем стра'сти слили'сь в одну' и образова'ли осо'бенный, отличи'тельный хара'ктер су'етности.
Но'вый царь жил в Ту'ле в ца'рском дворце', угоща'я ежедне'вно воево'д и боя'р, стека'вшихся к нему' с изъявле'нием пре'данности. Ме'жду тем при'было и знамени'тое боя'рское посо'льство из Москвы', вы'сланное Ве'льским, с уведомле'нием о низложе'нии Феодо'ра Бори'совича и с приглаше'нием на ца'рство. Бо'лее ста ты'сяч дворя'н, гра'ждан из ра'зных городо'в и люде'й во'инских доброво'льно пришли' в Ту'лу ви'деть но'вого царя' и целова'ть ему' крест на ве'рность. Уже' Лжедими'трий ца'рствовал самовла'стно, хотя' ещё не возложи'л венца' на свою' го'лову. Ука'зы его' исполня'лись во всей Росси'и, и все друг пе'ред дру'гом ста'рались выка'зывать усе'рдие к но'вому самоде'ржцу. Поко'рная Москва' призыва'ла его' в свои' сте'ны, но он ме'длил. Князья', Васи'лий Васи'льевич Голи'цын, князь Рубец-Моса'льский и дьяк Сутуно'в отпра'вились по прика'зу ца'рскому в Москву' с та'йными поруче'ниями. Воево'да Петр Федо'рович Басма'нов пошёл к столи'це с отбо'рным во'йском, а царь, веле'в оста'льному во'йску и боя'рам быть ка'ждый день гото'выми к пути', оста'вался в Ту'ле и, как каза'лось, с нетерпе'нием ожида'л весте'й из Москвы'. Все окружа'вшие царя', наро'д и во'йско, ду'мали, что переворо'т уже' ко'нчен соверше'нно и что ничего' не оста'ется бо'лее де'лать, как торжествова'ть побе'ду и воцаре'ние. Носи'лись слу'хи, что сверже'нный с престо'ла Феодо'р Бори'сович бу'дет постри'жен в мона'хи, и дога'дливые предполага'ли, что но'вый царь для того' ме'длит в Ту'ле, чтоб не быть свиде'телем сего' обря'да. Приве'рженцы царя' похвали'ли его' за сию' не'жность чу'вствований. Они' непреме'нно хоте'ли ви'деть в нем тако'го геро'я, каки'м он предста'влялся, когда' иска'л соо'бщников.
Но'чью Мехове'цкий постуча'лся в две'ри почива'льни Лжедими'трия.
-- Что тако'е? -- спроси'л он сквозь сон.
-- Гоне'ц из Москвы'! -- отвеча'л Мехове'цкий.-- Ты веле'л, госуда'рь, доложи'ть тебе' неме'дленно, когда' кто'-нибудь прибу'дет отту'да. Говоря'т, что ва'жные вести'!
-- Введи' гонца'! Я то'тчас вста'ну и спрошу'.
Мехове'цкий возврати'лся в пере'днюю и призва'л гонца'.
-- Подожди' в свое'й ко'мнате, любе'зный Мехове'цкий,-- сказа'л Лжедими'трий и, впусти'в гонца' в свою' почива'льню, за'пер две'ри.
-- Ну, что но'вого, Молча'нов? Говори' скоре'е!
-- Все сверши'лось! Нет Годуно'вых.
-- А Ксе'ния?
-- Жива' и здра'вствует. До твоего' прие'зда в Москву' взял её к себе' в дом князь Рубец-Моса'льский.
-- Хорошо', спаси'бо! Но как вы отде'лались от стару'хи и от пла'ксы Феодо'ра Годуно'ва? Не наде'лало ли э'то большо'го шу'му в Москве'? Нет ли толко'в? Не подозрева'ют ли меня'?
-- Бы'ло мно'го хлопо'т, не'чего греха' таи'ть! Стару'ху ско'ро отпра'вили, а с моло'дцем наси'лу упра'вилась. Он рассвирипе'л в после'дний час и защища'лся, как лев, от четырёх си'льных удальцо'в. В наро'д пусти'ли огла'ску, что мать и сын отрави'ли себя' я'дом от отча'янья и боя'зни, когда' откры'ли, что они' хоте'ли извести' тебя', госуда'рь, отра'вою.
-- Хорошо', хорошо'! А что де'лается в Москве'? Что сде'лали вы с соо'бщниками, с приве'рженцами Годуно'вых?
-- В Москве' все ждут тебя' с нетерпе'нием, а весь при'чет Годуно'вых в темни'цах до твоего' прика'зу.
-- Здоро'ва ли Ксе'ния? Что де'лает?.. Не подурне'ла ли от го'рести?
-- Здоро'ва, но пла'чет и кручи'нится. Пред отъе'здом я ви'дел её. Ка'жется, что она' все так же хороша' и полна', хотя' не так румя'на, как была' пре'жде. Князь Моса'льский говори'т, что она' красивеё, когда' пла'чет, не'жели когда' смеётся... (98).
-- Э'то весьма' хорошо', потому' что я не наде'юсь осуши'ть сле'зы её и рассе'ять кручи'ны в ско'рое вре'мя... Ну, спаси'бо, Молча'нов! За'втра поговори'м болеё.
-- Госуда'рь! Для сча'стья моего' не на'добно мно'го вре'мени. Дово'льно одного' твоего' сло'ва. Ты, госуда'рь, ве'рно, позабы'л в хло'потах то, что говори'л мне в Шляхе'тской слободе' на рубеже' по'льском. Кто извести'л тебя' в Пути'вле чрез дворяни'на Бахме'тева о сме'рти Бори'са? Кто принёс весть о погубле'нии его' ро'да? Не'чего тебе' повторя'ть, кто и как все э'то ула'дил и каки'м опа'сностям подверга'лся я! Все испо'лнено, чего' тебе' хоте'лось, что ну'жно бы'ло для ско'рого твоего' воцаре'ния и оконча'ния бра'ни междоусо'бной... Тепе'рь ты самовла'стный господи'н в Росси'и... Я ещё ничего' не получи'л!..
Лжедими'трий намо'рщил чело' и сказа'л гне'вно:
-- Молча'нов! я не люблю', чтоб мне припомина'ли, э'то что'-то похо'дит на упрёки! Сде'лаю, что мне бу'дет уго'дно.-- Проше'д по ко'мнате, Лжедими'трий отёр пот с ли'ца и примо'лвил: -- Будь уве'рен, что слу'жба твоя' не оста'нется без награ'ды: когда' вступлю' в Москву', дам тебе' из казны' мое'й ца'рской сто'лько де'нег, ско'лько сам захо'чешь. Будь споко'ен, Молча'нов: я награжу' тебя' по-ца'рски.
Молча'нов поклони'лся в по'яс и сказа'л:
-- Госуда'рь! я ни в чем не упрека'ю тебя', но с поко'рностью осме'ливаюсь припо'мнить о боя'рстве и о во'тчинах Годуно'вых... кото'рые ты обеща'л тому', кто...
Лжедими'трий прерва'л слова' его':
-- Полно', по'лно! В своём ли ты уме', Молча'нов, тре'буя от меня' невозмо'жного? Тебя' подозрева'ют в уби'йстве Бори'са; невозмо'жно, чтоб утаило'сь от наро'да и после'днее твоё де'ло... Что ска'жут обо мне, когда' я дам тебе' тепе'рь зва'ние боя'рина и во'тчины Годуно'вых? Тогда' я признаю' себя' вино'вником всех э'тих уби'йств! Нет, Молча'нов, таку'ю слу'жбу, как твоя', невозмо'жно награжда'ть по'честями. Я дам тебе' де'нег, мно'го де'нег -- и де'лай себе' что хо'чешь! Но, награжда'я тебя' са'ном знамени'тым, я заклеймлю' наве'ки са'мого себя'... Э'то невозмо'жно! Опо'мнись, Молча'нов! ты сам челове'к разу'мный. Рассуди', что ска'жут князья', боя'ре, весь синкли'т?..
Пока' Лжедими'трий говори'л, лицо' Молча'нова стра'шно изменя'лось: бро'ви насу'пились на глаза', гу'бы дрожа'ли и сме'ртная бле'дность покры'ла щеки'. Заслу'женное уничиже'ние пробуди'ло в нем самолю'бие, кото'рое терза'ло се'рдце и распаля'ло его' зло'бою. Лжедими'трий приме'тил вну'треннее волне'ние своего' клевре'та и, чтоб успоко'ить его', сказа'л:
-- Я не отка'зываю тебе', Молча'нов, но то'лько откла'дываю исполне'ние твои'х жела'ний. Что я обеща'л, то сде'лаю. Чрез не'сколько вре'мени, чрез год и'ли друго'й, когда' де'ло забу'дется не'сколько, я дам тебе' како'е-нибудь ва'жное и я'вное поруче'ние, сам похлопочу' об успе'хе и тогда' осы'плю по'честями. Все ула'дится, то'лько потерпи'...
Молча'нов поклони'лся и хоте'л вы'йти, но Лжедими'трий останови'л его'.
-- В рассе'янии я забы'л спроси'ть, а что вы сде'лали с патриа'рхом Иово'м?
-- Свели' с патриа'ршего престо'ла.
-- И оста'вили в живы'х? Напра'сно! Он мо'жет мне вреди'ть свои'ми пусты'ми расска'зами...
-- Тепе'рь его' легко' сбыть с рук. Да, ка'жется, и не ну'жно. Кто ста'нет его' слу'шать!
-- Ну, проща'й, Молча'нов! За'втра уви'димся. Молча'нов вы'шел, а Лжедими'трий призва'л Мехове'цкого.
Проше'д не'сколько раз по ко'мнате с си'льным беспоко'йством, Лжедими'трий вдруг останови'лся пе'ред Мехове'цким и сказа'л:
-- Ужа'сные вести'! Москвитя'не из усе'рдия ко мне сверши'ли злоде'йство, кото'рое мне весьма' проти'вно. Они' уби'ли вдову' Бори'са и бы'вшего царя' Феодо'ра!
-- Ужа'сно! -- воскли'кнул Мехове'цкий.-- Госуда'рь! э'то мо'жет запятна'ть честь твою' и сла'ву. Ста'нут подозрева'ть...
-- В наро'де разгласи'ли, что они' са'ми себя' лиши'ли жи'зни отра'вою.
-- Пра'вды невозмо'жно утаи'ть. Ра'но и'ли по'здно наро'д узна'ет и'стину.
-- Меня' нельзя' уличи'ть в соумышле'нии с уби'йцами. Я никому' не прика'зывал: нет мое'й строки'...
-- Злоде'и не мо'гут быть скро'мными. Чтоб оправда'ть себя', они' ста'нут обвиня'ть тебя', госуда'рь. Ненака'занность их бу'дет свиде'тельствовать проти'ву тебя'.
-- Я не могу' нака'зывать за усе'рдие ко мне, но бу'ду уме'ть зажа'ть рты э'тим разбо'йникам! Кто при'был из Москвы' с Молча'новым?
-- Племя'нник кня'зя Васи'лия Голи'цына князь Алекса'ндр. Прекра'сный и скро'мный ю'ноша. Князь Васи'лий пи'шет ко мне, чтоб я поручи'л его' твое'й ца'рской ми'лости.
-- Пожа'луйста, порасспроси' хороше'нько о всех подро'бностях после'днего мятежа' и расскажи' мне за'втра. Я не могу' до'лго говори'ть с Молча'новым. Вид э'того злоде'я несно'сен мне. До'брая ночь!
Мехове'цкий горе'л нетерпе'нием узна'ть об ужа'сном происше'ствии в Москве': он пригласи'л ю'ного кня'зя Голи'цына прове'сть ночь в свое'й ко'мнате, во дворце', и, с пе'рвыми луча'ми со'лнца разбуди'в своего' го'стя, проси'л рассказа'ть все, что он зна'ет о уби'йстве Феодо'ра и супру'ги Бори'совой. Князь Голи'цын сказа'л:
-- Злоде'и разглаша'ют под руко'ю, бу'дто бы сие' гну'сное преступле'ние соверши'лось в уго'дность царю' Дими'трию Ива'новичу. Не могу' и не хочу' ве'рить, чтоб царь, сла'вящийся му'жеством и ми'лостью, соизво'лил на та'йное смертоуби'йство. Се'рдце моё отверга'ет сию' мысль, и потому' бу'ду сме'ло говори'ть с тобо'ю, как с бли'жним его'. Не пощажу' родно'го дя'ди моёго, кня'зя Васи'лья Васи'льевича. По во'ле ма'тери моёй повину'юсь ему', но с тех пор как он сде'лался соо'бщником кня'зя Моса'льского -- я не родня' ему' по душе'!
По'сле све'дения с престо'ла Феодо'ра Москва' была' споко'йна, и наро'д ра'довался торжеству' зако'нного царя' и своему' со'бственному торжеству', ещё не запя'тнанному кро'вью. Ча'сто бу'йные толпы' переходи'ли с Кра'сной пло'щади в Кремль, чтоб смотре'ть на дом Годуно'вых, где с семе'йством Бори'са, каза'лось, погребены' бы'ли все бе'дствия Росси'и. 10 ию'ня я проходи'л у'тром чрез Кремль, когда' в нем почти' не бы'ло наро'ду. И'з-за угла' уви'дел я, что к до'му Годуно'вых приближа'ются дя'дя мой, князь Васи'лий, князь Рубец-Моса'льский, Молча'нов, дворяни'н Шерефе'динов (99), друг его' и три стрельца' ужа'сного ви'да. Не предвеща'ло ничего' до'брого э'то посещёние! Я подошёл к забо'ру с дру'гой стороны' до'ма и заста'л там не'сколько челове'к любопы'тных. Сперва' бы'ло все ти'хо; пото'м на'чался стук, шум, крик и вско'ре раздали'сь же'нские во'пли. Крик уси'лился, и мы я'вственно слы'шали го'лос Феодо'ра. Он вопия'л: "Уби'йство! изме'на!" По'сле того' стук уси'лился: каза'лось, что происхо'дит борьба' и'ли дра'ка, и наконе'ц раздали'сь боле'зненные сто'ны -- и все зати'хло. Мы пришли' в у'жас: я хоте'л бежа'ть, и вдруг раздали'сь же'нские во'пли вне до'ма. Не'которые из любопы'тных вле'зли на забо'р, а я смотре'л в щель, что де'лалось на дворе'. Злоде'й Молча'нов вы'нес из до'му на рука'х несча'стную Ксе'нию, кото'рая испуска'ла пронзи'тельные сто'ны. Ня'ня царе'вны с распу'щенными волоса'ми, в разо'дранной оде'жде, вырыва'лась из рук двух зверообра'зных стрельцо'в, гро'мко во'пия: "Пусть умру' у ног её! Не разлуча'йте нас! Вы уби'ли мать её и бра'та, не щади'те и меня'! убе'йте, чтоб я не ви'дала позо'ра мое'й пито'мицы и вашего' беззако'ния!"
Подъе'хала к крыльцу' кры'тая колыма'га. Молча'нов сел в неё с несча'стною царе'вной и веле'л е'хать в дом кня'зя Моса'льского. Ня'ню за'перли в по'гребе до'ма. Признаю'сь тебе', е'сли б я тогда' был вооружён и е'сли б не был окру'жен ро'бкими гра'жданами, а сме'лыми во'инами, то по пе'рвому воплю' в до'ме устреми'лся бы на по'мощь несча'стным, ве'ря, что тем угоди'л бы царю' Дими'трию. Но я не мог ничего' сде'лать -- мог то'лько проли'ть сле'зы сострада'ния о несча'стных же'ртвах! Они' заслу'живали лу'чшей у'части!..
Не ста'ну расска'зывать тебе' о низложе'нии патриа'рха Иова'. Э'то сде'лалось и'менем царя' и испо'лнено во'инами Пё!тра Феодо'ровича Басма'нова с толпо'ю гра'ждан, но, вероя'тно, не так, как хоте'л царь. Неи'стовые, забы'в страх Бо'жий, вторгнули'сь в храм Успе'ния в то вре'мя, как патриа'рх соверша'л литурги'ю, и с гро'зными кли'ками, заглуша'я боже'ственное пе'ние, бро'сились на ста'рца. Он не попусти'л, чтоб с него' срыва'ли облаче'ние святи'тельское; сам снял с себя' панаги'ю и, положи'в пред о'бразом Богома'тери, жа'лостно воскли'кнул: "Обма'н и е'ресь торжеству'ют, ги'бнет правосла'вие! Ма'терь Бо'жия, спаси' его'!" (100). Пла'кали до'брые лю'ди, ви'дя уничиже'ние са'на святи'тельского, и с сокруше'нием се'рдца смотре'ли на сла'бого ста'рца, кото'рого, опозо'рив, повезли' в заточе'ние на просто'й теле'ге. Не хочу' суди'ть о дела'х и повеле'ниях ца'рских; но ду'маю, что бы'ло бы лу'чше, е'сли б сын Иоа'ннов вошёл в Москву' не крова'вым сле'дом, и е'сли б слезы' и рыда'ния жертв не омрача'ли ликова'ния наро'дного!
Мехове'цкий прижа'л к се'рдцу благоро'дного ю'ношу и сказа'л:
-- Таки'х слуг на'добно Ру'сскому царю'!
Мехове'цкий вошёл в ко'мнату Лжедими'трия, хоте'л рассказа'ть ему' слы'шанное от кня'зя Голи'цына, но Лжедими'трий не хоте'л уже' слу'шать.
-- Переста'нь! -- сказа'л он.-- Де'ло ко'нчено. Ве'ли собира'ться во'йску -- и неме'дленно в похо'д, в Москву', на престо'л, в объя'тия мое'й Ксе'нии! Мехове'цкий, ра'дуйся, весели'сь вме'сте со мно'ю! Пойдём блаже'нствовать!

-----

На обши'рном лугу', на берегу' Москвы'-реки пыла'ли костры', вокру'г кото'рых пирова'ли по'лчища ца'рские. Уже' бы'ло о'коло полу'ночи, но во'ины не помышля'ли о сне. Повсю'ду раздава'лись весёлые и вои'нственные пе'сни, ра'достные кли'ки и шу'мные ре'чи. Мно'жество жи'телей столи'цы, привлечённых любопы'тством в стан, остава'лись в нем, познако'мившись с во'инами. Стан походи'л на шу'мное то'ржище.
Сам царь со знатне'йшими сано'вниками находи'лся во дворце' коломе'нском, и огни' почётной стра'жи свети'лись на высо'ком берегу', как звезды' на не'бе. У са'мой це'ркви Вознесе'ния Госпо'дня стоя'ли весто'вая пу'шка и большо'й стяг ца'рский.
Ме'жду село'м Коломе'нским и ста'ном простира'ется обши'рный луг. Два челове'ка пробира'лись тропи'нкою в стан при за'реве огне'й. Пу'тники шли поспе'шно и в молча'нии; оди'н из них, высо'кого ро'ста и кре'пкий те'лом, оку'тан был больши'м си'ним о'пашнем и на голове' име'л высо'кую собо'лью ша'пку. Окла'дистая ру'сая борода' украша'ла его' по'лное лицо'. Това'рищ его', небольшо'го ро'ста, сухоща'вый, черноли'цый, с небольшо'ю чёрною вскло'ченною бородо'ю, в кру'глой поя'рковой шля'пе и в коро'тком бу'ром кафта'не, нес за по'ясом конова'льский снаря'д, а под мы'шкою скри'пку в ко'жаном мешке'.
-- Куда' вели'шь вести' себя', боя'рин? -- спроси'л он у своего' спу'тника.-- Вот напра'во по'льское во'йско; за ним неме'цкая дружи'на; в середи'не пе'шая и ко'нная ру'сская рать, а на ле'вом крыле' запоро'жские казаки'.
-- Пойдём сперва' к поля'кам,-- отвеча'л боя'рин.-- То'лько смотри', Га'нко, не измени' цыга'нской свое'й кля'тве и называ'й меня' про'сто купцо'м Ива'ном. Е'сли ты заикнёшься, то за'втра же бу'дешь висе'ть на пе'рвом де'реве.
-- Висе'ть, а за что?
-- За ше'ю,-- сказа'л боя'рин.
-- Прове'тривай ты свои'х дья'ков да подья'чих,-- возрази'л цыга'н,-- а мне лу'чше положи' в карма'н ефи'мков, чтоб я твёрже ходи'л по'низу.
-- За э'тим де'ло не ста'нет,-- отвеча'л боя'рин,-- то'лько будь смышлён и ве'рен.
-- Бу'ду ве'рен, как соба'ка, и смышлён, как лиси'ца,-- сказа'л цыга'н,-- то'лько ты, боя'рин, держи'сь своего' сло'ва.
-- Кто идёт? -- разда'лось в ста'не.
-- Безору'жные го'сти моско'вские! -- отвеча'л цыга'н и пошёл на го'лос. Во'зле пово'зок, поста'вленных в два ря'да позади' пала'ток, находи'лась по'льская стра'жа. Она' пропусти'ла пу'тников в стан. Пе'ред пала'тками пыла'л огро'мный костёр, вокру'г кото'рого толпи'лись во'ины. На огне' кипе'ли котлы' и жа'рилось мя'со на вертела'х. Офице'ры, това'рищи, шере'нговые, цю'ры (101) и же'нщины составля'ли шу'мную и многолю'дную толпу'. Га'нко оста'новился в не'скольких шага'х от огня', вы'нул из мешка' скри'пку и вдруг заигра'л вое'нную по'льскую пе'сню. Все умо'лкли и обрати'лись к музыка'нту.
Хору'нжий. Бра'во! Э'то наш ста'рый прия'тель Га'нко. Кста'ти пожа'ловал! Гей, ребя'та, пода'йте ме'ду и во'дки! Сюда', Га'нко, сюда', побли'же. Заигра'й-ка нам марш Стефа'на Бато'рия; тот са'мый, что ты игра'ешь с при'свистом и припе'вом.
Га'нко прибли'зился к толпе', поклони'лся, настро'ил скри'пку, проигра'л люби'мый по'льский марш и пото'м приподня'л с земли' ме'дную бакла'гу с мёдом, потяну'л из неё и, обратя'сь к хору'нжему, сказа'л:
-- Позво'ль, вельмо'жный пан, попо'тчевать прия'теля моего', москвича', че'стного купца',-- и, не дожда'вшись отве'та, переда'л бакла'гу боя'рину, кото'рый при'нял её, но не прикаса'лся к ней уста'ми. По'льские во'ины сперва' не обраща'ли никако'го внима'ния на боя'рина, но, когда' Га'нко припо'мнил об нем, мно'гие го'лоса воскли'кнули из то'лпы:
-- Добро' пожа'ловать, добро' пожа'ловать!
Хору'нжий. Ми'лости про'сим отку'шать за здоро'вье царя' Дими'трия. Тепе'рь он при'знан Росси'ею и Москво'ю и за'втра же восся'дет на престо'ле свои'х пре'дков.
Боя'рин, кото'рый останови'лся бы'ло в не'котором отдале'нии, подошёл бли'же и, прихлебну'в ме'ду, отда'л бакла'гу Га'нке, поклони'лся собра'нию и сказа'л:
-- Здра'вия и долголе'тия царю' Ру'сскому!
Ва'хмистр. Ами'нь! Мы тепе'рь слу'жим одному' царю' с московитя'нами: дай ру'ку, купчи'на!
Това'рищ пан Пе'карский. Слу'жим до тех пор, пока' он нам бу'дет плати'ть испра'вно.
Ва'хмистр. Де'льно, брат, де'льно. Ведь мы его' не по'дданные, а до'брые друзья', сою'зники. Согласи'сь, купчи'на, что и сам черт не поле'зет в боло'то из одно'й благода'рности; а нам и пода'вно грешно' бы'ло бы приня'ться да'ром за э'ту головоло'мную рабо'ту.
Молодо'й това'рищ. А сла'ва!
Ва'хмистр (погла'живая усы'). Сла'ва! Кой черт просла'вит нас за чужо'е де'ло и в чужо'м наро'де? Дра'ться и умере'ть за оте'чество, за своего' госуда'ря -- вот э'то друго'е. Тогда' и ксендз с амво'на прочтёт твоё и'мя, и до'брый челове'к вспомя'нет его', и краса'вица пропоёт в пе'сенке, и вдова' твоя' и'ли сирота' бу'дут име'ть пра'во тре'бовать куска' хле'ба от наро'да. А тепе'рь кака'я кому' нужда', е'сли ва'хмистр Ка'линский и'ли молодо'й това'рищ Рудни'цкий, впро'чем, bene natus et possessionatus (т. е. благоро'дный поме'щик), сло'мят ше'ю под Москво'ю и'ли под Калу'гою? Туда' и доро'га! -- ска'жут до'брые лю'ди. В на'шей хра'брости никто' ещё не сомнева'лся: так ра'ди одно'й сла'вы не для чего' бы'ло нам стуча'ть лбом об моско'вские сте'ны. Разрази' меня' гром и побери' черт, е'сли я подарю' хоть оди'н ше'ляг царю' Дими'трию! Нет! мы должны' поря'дочно рассчита'ться с ним и возврати'ться в оте'чество не с пусты'ми рука'ми и не с одни'м похва'льным листо'м, как шко'льники в дом роди'тельский.
Мно'гие го'лоса в толпе'. Справедли'во, справедли'во!
Боя'рин. Но ведь вас мно'го у царя' Дими'трия, че'стные господа', и я бою'сь, что у него' не доста'нет казны' ца'рской, что'бы всех награди'ть по заслу'гам.
Пе'карский. Тогда' мы доберёмся до казны' его' по'дданных. Доберёмся, миллио'н пятьсо'т ты'сяч бомб и черте'й! Нам како'е де'ло до его' счето'в! Мы испо'лнили своё обеща'ние: принесли' царя' к Москве' на на'ших плеча'х, полива'я путь на'шею кро'вью, и е'сли царь не бу'дет в состоя'нии дать нам заслу'женную награ'ду, то, черт меня' побери', мы возьмём её са'ми!
Мно'гие го'лоса. Возьмём, возьмём са'ми, без сомне'ния возьмём!
Ва'хмистр. Га'нко! ты быва'л в Москве'; скажи', пра'вда ли, что она' бога'че Варша'вы и Кра'кова и что в ней бо'льше зо'лота и серебра', не'жели в це'лой По'льше?
Га'нко (посмотре'в исподло'бья на боя'рина). Так говоря'т. Ска'зывают ещё, что Москва' и бога'та и торова'та, но то'лько для прия'телей.
Лита'врщик. А ра'зве мы не прия'тели? Ра'зве ты был глух. вчера', когда' я во вре'мя обе'да выбива'л вива'ты под ца'рскими о'кнами -- так, что чуть шку'ра на лита'врах не поло'палась? Ра'зве ты не слыха'л, как на'ши паны' пи'ли за здра'вие Ру'сского царя' и его' вельмо'ж, а ру'сские боя'ре пи'ли за здра'вие По'льского короля' и наро'да? Е'сли б я знал вчера', что ты забу'дешь об э'том, то присту'кнул бы па'лкою по твое'й голове' на па'мять, чтоб ты не верте'лся впредь ме'жду музыка'нтами, как дья'вол ме'жду гре'шниками.
Га'нко. Ты, ка'жется, хо'чешь серди'ться, пан Пу'зыревский; ве'рно, и ты забы'л та'кже, что я пришёл с ва'ми из-по'д Льво'ва не зате'м, чтоб отку'шать моско'вских калаче'й. Моя' до'ля награ'ды та'кже в Москве'.
Ва'хмистр. Твоя' до'ля награ'ды! А тебе' за что, цыга'нская кровь?
Га'нко. За мою' ве'рную слу'жбу и за привя'занность к вам, вельмо'жные паны'.
Молодо'й това'рищ. Скажи' лу'чше, к на'шим ко'ням.
Га'нко (улыбну'вшись лука'во). А ра'зве э'то не все равно'?
Ва'хмистр (по'днял па'лку, чтоб уда'рить Га'нко, но хору'нжий удержа'л его' ру'ку). Миллио'н пятьсо'т ты'сяч бомб и черте'й! Как, все равно' что мы, что на'ши ко'ни? Вот я тебя', цыга'нская ве'ра!
Га'нко (отступи'в наза'д). Заче'м напра'сно серди'тесь, вельмо'жный пан! Посло'вица тверди'т: "Кто лю'бит попа', тот ласка'ет и попо'ву соба'ку", а э'то то же са'мое, что'бы сказа'ть: "Кто лю'бит ездока', тот лю'бит и коня' его'". Из э'того ровнёхонько выхо'дит, что я, лечи'в ва'ших коне'й, люби'л вас, почте'"нные господа'.
Ва'хмистр. Прокля'тый цыга'н, чёртов брат! Он всегда' вы'вернется; как ни брось кота' на зе'млю, а он все упадёт на но'ги.
Пе'карский. Да заче'м его' нелёгкая принесла' в э'ту по'ру?
Га'нко. Давно' ли вам ста'ло каза'ться чу'дным, что Га'нко пришёл позаба'вить вас?
Хору'нжий. А заче'м ты притащи'л с собо'ю э'того москвича'? Ведь мы не со'вы и не фи'лины, что'бы на нас смотре'ть но'чью. Мог бы дожда'ться до за'втра, когда' не успе'л налюбова'ться сего' дня.
Га'нко. Э'тот господи'н купе'ц име'ет поруче'ние от благочести'вых люде'й скупи'ть церко'вную у'тварь, кото'рая ненаро'чно доста'лась в добы'чу на'шим храбреца'м. Он бои'тся, что за'втра уже' бу'дет по'здно, и проси'л меня' проводи'ть его' но'чью в стан.
Боя'рин (кла'няясь). То'чно так, почте'"нные господа'!
Пе'карский. Кой черт надоу'мил тебя' идти' к нам за зо'лотом и серебро'м! Мы пришли' сюда' не с э'тим, а за э'тим. Поди'-ка за зо'лотом и серебро'м к единове'рцам ва'шим, запоро'жцам; они' очища'ли пе'ред на'ми сундуки', тогда' как мы очища'ли доро'гу от неприя'теля. До миллио'на ста ты'сяч черте'й! Э'ти замара'шки, как саранча', объеда'ли нас круго'м; и тогда', как мы гру'дью прокла'дывали себе' путь впе'ред, шарова'рники воева'ли с ба'бами да с мона'хами, а тепе'рь кича'тся бо'лее други'х, как бу'дто что'-нибудь сде'лали!
Же'нщина. Е'сли бы я была' мужчи'ною и нача'льником, то не отпусти'ла бы э'тих хи'щных я'стребов на Запоро'жье, не ощипа'в им пе'рьев. Царь обеща'л для нас постро'ить католи'ческую це'рковь в Москве', пусть бы из э'той добы'чи поля'ки постро'или другу'ю. То'лько б эти'м запоро'жцам ничего' не доста'лось!
Ва'хмистр. Кро'ме са'бельных уда'ров. Мысль счастли'вая! Ну что бы нам на обра'тном пути' посчита'ться с запоро'жцами! Ведь, пра'во, сла'вно! Уж впрямь, где черт не успе'ет, туда' пошлёт же'нщину.
Хору'нжий. Сове'т хоро'ш, да исполне'ние нелегко'. Э'ти головоре'зы, кото'рые так пло'хо сража'лись за царя', бу'дут дра'ться до после'дней ка'пли кро'ви за добы'чу; они', по кра'йней ме'ре, вде'сятеро сильне'е нас: ведь нас не бо'лее ты'сячи шестисо'т челове'к!
Молодо'й това'рищ. А давно' ли нам изве'стна нау'ка счита'ть неприя'телей пе'ред бо'ем?
Хору'нжий. С тех пор, как я'йца ста'ли учи'ть кур.
Молодо'й това'рищ. Господи'н хору'нжий!
Хору'нжий. Господи'н това'рищ!
Молодо'й това'рищ. Зна'ете ли, чем э'то мо'жет ко'нчиться?
Ва'хмистр. Господа', господа'! неуже'ли нам ссо'риться ме'жду собо'ю, помири'вшись с неприя'телем? Во'т-те и дисципли'на! Черт меня' возьми', е'сли я вида'л когда'-нибудь тако'е во'йско: здесь вся'кий сам себе' нача'льник!
Хору'нжий (подава'я ру'ку молодо'му това'рищу). Не горячи'сь, молодо'й челове'к, ува'жь хоть седы'е усы' мои'.
Молодо'й това'рищ. И мои' чёрные у'сики стоя'т уваже'ния. (Хло'пает по руке' хору'нжего.)
Ва'хмистр (же'нщине). Послу'шай, суда'рыня! Ты намекну'ла о постро'йке католи'ческих церкве'й в Москве'. Смотри' же, что'бы вы по'сле не ста'ли пла'кать, как на'ши ребя'та ста'нут в э'тих церква'х венча'ться с моско'вками!
Же'нщина. Жени'тесь на ком хоти'те, для нас все равно'. Ведь цари'цею Моско'вскою бу'дет по'лька, па'нна Мари'на Мнише'х.
Ва'хмистр. Ну так что ж из э'того?
Же'нщина. А вот то, что мы, жены' во'инов её му'жа и прито'м по'льки, всегда' бу'дем име'ть пе'рвое ме'сто.
Ста'рый това'рищ (смея'сь). Не при дворе' ли?
Же'нщина. А почему' же не так? Велика' беда', что па'нна Мари'на -- дочь воево'ды! А ра'зве мы не та'кие же шляхтя'нки? Ра'зве вы забы'ли посло'вицу: "Шля'хтич на огоро'де ра'вен воево'де"?
Мно'гие го'лоса в толпе'. Пра'вда, пра'вда!
Оди'н това'рищ. Что до меня' каса'ется, то я рад навсегда' оста'ться на Москве'. Здесь мы бу'дем при царе' пе'рвые, а в По'льше нам всегда' бу'дет те'сно от на'ших вельмо'ж. Что ни говори', а си'льный воево'да всегда' вы'теснит бе'дного шля'хтича из огоро'да!
Мно'гие го'лоса. Справедли'во, пра'вда!
Молодо'й това'рищ. Говоря'т, что царь хо'чет завести' по'льскую гва'рдию в Москве'; я пе'рвый остаю'сь здесь.
Мно'гие го'лоса. И я, и я та'кже.
Молодо'й това'рищ. То'лько на'добно бу'дет переде'лать Москву' на наш лад. Е'сли пра'вда, то мне расска'зывали лю'ди, бы'вшие в Москве' при посо'льстве с Сапе'гою, то и в медве'жьей берло'ге веселе'е жить, чем в моско'вских пала'тах. Ита'к, на'добно нача'ть с того', что'бы веле'ть боя'рам и вообще' всем бога'тым москвича'м не запира'ть жен свои'х, как гусе'й на отко'рм; пото'м ввести' в обы'чай ма'ленькое волоки'тство, зате'ять балы', научи'ть жёнщин танцева'ть, люби'ть му'зыку...
Хору'нжий. Бра'во, бра'во, да ты годи'шься, брат, в пе'рвые сове'тники к царю' Дими'трию.
Молодо'й това'рищ. Ведь он сам весельча'к.
Ва'хмистр. Уж что пра'вда, то пра'вда. Нае'здник на коне', сена'тор в сове'те, удале'ц на пиру'шке, постре'л с ба'бами, сло'вом, молоде'ц хоть куда'. Послу'шай, друг купчи'на, вы должны' озолоти'ть нас с головы' до ног за то, что мы да'ли вам тако'го царя'.
Боя'рин. Э'то не на'ше де'ло.
Ва'хмистр. Как не ва'ше де'ло? Ведь вам жить с ним. Но все говоря'т, что Москва' бога'тая и до'брая стару'шка: она', ве'рно, поде'лится с на'ми лишни'м свои'м бога'тством. Не пра'вда ли, господи'н купе'ц?
Боя'рин. Я не могу' отвеча'ть за Москву'.
Пе'карский. А е'сли не захо'чет подели'ться доброво'льно, так мы посове'туем ей по-сво'ему.
Боя'рин. Москва' -- до'брая стару'шка, то'лько вы'царапает глаза' вся'кому, кто на неё подни'мет ру'ки.
Хору'нжий. Ну, так мы ей руки' свя'жем.
Боя'рин. Не моё де'ло спо'рить.
Пе'карский. Га'нко! сыгра'й-ка нам пе'сенку, а за то мы пожа'луем тебя' в придво'рные конова'лы.
Га'нко. Сыгра'ть рад, а за ме'сто спаси'бо. Помеща'йтесь са'ми, господа', а я сам сыщу' для себя' уголо'к (Га'нко игра'ет на скри'пке).
Оди'н из то'лпы. Господа'! Вот раски'нут плащ. Вот ко'сти и тяжёлые ефи'мки, кото'рые я отня'л у ру'сского боя'рина под Пути'влем. За'втра и'ли по`слеза'втра бу'дет но'вая добы'ча, а тепе'рь попро'буем-ка сча'стья. Господа', кто хо'чет в ко'сти?
Ва'хмистр. Сперва' поу'жинаем. Купчи'на! не хо'чешь ли отве'дать солда'тского у'жина? А ты, Га'нко, поу'жинай с шеренго'выми.
Боя'рин. Благода'рен: мы поу'жинали в селе' Коломе'нском. Тепе'рь же мне не'когда, я пойду', по ва'шему сове'ту, к запоро'жцам.
Ва'хмистр. Ну, так проща'й. С Бо'гом! Тебя', Га'нко, я бы посла'л к черту', но ты сам, без меня', зна'ешь к нему' доро'гу.

-----

Во'ины приняли'сь за у'жин, а боя'рин и Га'нко удали'лись и пошли' ме'жду пала'тками на ле'вое крыло' ста'на.
-- Ну, каковы' тебе' показа'лись, боя'рин, на'ши лу'чшие ви'тязи? -- спроси'л цыга'н.
-- Хороши' гу'си! -- отвеча'л боя'рин.-- У них то'лько на уме', что грабёж, раздо'ры и то'лько одно' жела'ние, что'бы переверну'ть все вверх дном. Дими'трия они' почита'ют свои'м казначе'ем -- и то'лько!
-- А при всем э'том, пра'во, сла'вные ребя'та! -- сказа'л Га'нко.-- Попи'ть, пое'сть, подра'ться -- на'ше де'ло. Они' не боя'тся сме'рти, как бу'дто она' их двою'родная сестри'ца, и за опа'сностями гоня'ются, как бо'рзые за за'йцами. Пра'вда, что на'ши полковы'е свяще'нники мо'рщатся, когда' идёт де'ло о ве'ре и о поведе'нии. Но ты сам рассуди', боя'рин, что ина'че быть не мо'жет. Ведь здесь не во'йско короле'вское и'ли Ре'чи Посполи'той, а вся'кий сброд, кто с бо'рка, кто с сосе'нки! Ме'жду нача'льниками есть поря'дочные лю'ди, кото'рые пришли' сюда' из дру'жбы и'ли по родству' с воево'дою М'нишехом, по сове'ту иезуи'тов и'ли для прославле'ния своего' и'мени. Но их немно'го. Все про'чее во'йско соста'влено из головоре'зов, кото'рые ра'ды слу'чаю подра'ться хоть с са'мим чёртом, то'лько бы дра'ться и жить на чужо'й счет. Ты ви'дел, заче'м они' пришли' в Росси'ю. Уж не зна'ю, како'й поря'док бу'дет в Москве'! Э'та во'льница, как беспоко'йный мураве'йник, расшевели'т ва'шу белока'менную, и сам царь их не уде'ржит!
-- А зна'ешь ли ты, как ло'вят муравьёв? -- сказа'л боя'рин.
-- А как?
-- Сперва' вы'мажут горшо'к мёдом, а когда' в него' муравьи' наберу'тся, то налью'т кипятко'м -- и помина'й как зва'ли!
-- Понима'ю! -- отвеча'л цыга'н лука'во, посмотре'в на боя'рина.-- Поти'ше! -- сказа'л цыга'н.-- Вот в э'той пала'тке све'тит огонёк. Остано'вимся за угло'м и послу'шаем, что здесь говоря'т. Слы'шу го'лос знамени'того по'льского па'на, кня'зя Константи'на Вишневе'цкого.
Великоле'пная туре'цкая пала'тка, добы'тая отцо'м кня'зя в ста'не верхо'вного визи'ря, была' приподня'та с одно'й стороны'. Вдоль одно'й сте'ны уста'влено бы'ло трофе'ями бога'тое ору'жие: ла'ты, шле'мы, кольчу'ги, са'бли, пистоле'ты, ружья', опра'вленные в зо'лото и серебро'; пони'же находи'лись ко'нские сбру'и с драгоце'нными камня'ми. Похо'дные табуре'ты и посте'ль покры'ты бы'ли медве'жьими и ба'рсовыми ко'жами; пол у'стлан бога'тыми ковра'ми. На столе' стоя'ло не'сколько больши'х сере'бряных стоп с дороги'ми ви'нами и меда'ми. Вокру'г сиде'ли Станисла'в Мнише'х, Фре'дро, Дворжи'цкий, Небо'рский и сам князь Вишневе'цкий -- отва'жные во'ины, увлечённые славолю'бием под знамёна Лжедими'трия.
-- Наконе'ц решены' все сомне'ния насчёт на'шего дру'га Дими'трия,-- сказа'л князь Вишневе'цкий.-- Похити'тели престо'ла в моги'ле; он при'знан царём на Москве', и за'втра наш по'двиг ко'нчен. Но призна'юсь вам, господа', что я предви'жу мно'го неприя'тностей, мно'го го'рьких часо'в! Во-пе'рвых, трево'жит меня' вну'треннее состоя'ние Росси'и и наси'льственная смерть семе'йства Годуно'вых, возбуди'вшая не'нависть к царю' во всех до'брых лю'дях, а во-вторы'х, беспоко'йный дух на'шего во'инства: оно' смо'трит на Москву' не как на столи'цу царя-сою'зника, но как на свою' добы'чу.
-- Ты соверше'нно прав,-- отвеча'л Фре'дро,-- как удержа'ть в поря'дке э'ту сво'лочь, кото'рую мы навербова'ли на всех перекрёстках зво'ном зо'лота и ку'бков и наде'ждами на моско'вские бога'тства? Е'сли бы их держа'ть в ста'не, то ещё мо'жно бы'ло бы ка'к-нибудь сла'дить с ни'ми; но Дими'трий веле'л расположи'ть во'йско на кварти'рах в Москве' -- ну, как тут спра'виться? Вот уви'дите, что не обойдётся без шу'му и беспоря'дков, а э'то мо'жет повле'чь за собо'ю дурны'е сле'дствия и запятна'ть честь во'инства по'льского.
-- Не так горячо', любе'зный друг! -- сказа'л Станисла'в Мнише'х.-- Неуже'ли бу'йство не'скольких деся'тков головоре'зов мо'жет навле'чь бессла'вие по'льскому и'мени? Все зна'ют, что во'йско на'ше со'брано на'скоро, без разбо'рчивости; а где нет злых и'ли распу'тных люде'й?
-- Так заче'м же мы при'няли нача'льство над распу'тными, ска'жут стро'гие су'дьи,-- примо'лвил Небо'рский.
-- Соверше'нная пра'вда,-- сказа'л князь Вишневе'цкий.
-- Зна'ете ли что, господа'?-- сказа'л Дворжи'цкий,-- мне ка'жется, что ру'сские боя'ре не весьма' и'скренно ра'дуются на'шему торжеству' и неохо'тно ве'рят по'длинности Дими'трия.
-- Справедли'во,-- отвеча'л князь Вишневе'цкий.-- В са'мых их ласка'тельствах ви'дно что'-то двусмы'сленное, и поко'рность ка'жется же'ртвою, а не произво'лом. Впро'чем, и сам Дими'трий мно'го винова'т. Ка'жется, сча'стье упои'ло его'. С не'которого вре'мени он сде'лался други'м челове'ком. Из осторо'жного и го'рдого вдруг сде'лался легкове'рным и обходи'тельным, из возде'ржанного сластолюби'вым. Ра'дость, что дости'гнул жела'емого, перероди'ла его'. Он уже' полюби'л лесть и стал окружа'ть себя' льстеца'ми. Ду'мая, что все уже' ко'нчено, он беспреста'нно мечта'ет о нововведе'ниях, а э'то здесь во'все не нра'вится. Во'ля ва'ша, господа', а я опаса'юсь за нашего' Дими'трия.
-- Осо'бенно, когда' он ста'нет слу'шаться иезуи'тов,-- примо'лвил Дворжи'цкий.
-- Е'сли бы сло'во не свя'зывало меня' с тобо'ю, князь, я за'втра же отпра'вился бы в По'льшу,-- сказа'л Фре'дро.
-- И я та'кже,-- примо'лвил Дворжи'цкий.
-- Стыди'тесь, господа', и ду'мать об э'том,-- возрази'л князь Вишневе'цкий.-- Нам на'добно доверши'ть на'чатое, утверди'ть Дими'трия на престо'ле, венча'ть его' на ца'рство, жени'ть на па'нне Мари'не, заста'вить его' испо'лнить все, что он обеща'л По'льше, и тогда' уже' помышля'ть о возвра'те. Пусть чернь на'ша ду'мает о коры'сти.. Вы'сшие ви'ды, бла'го миллио'нов люде'й вооружи'ли нас, и мы должны' пред це'лым све'том, пред Ри'мом и оте'чеством оправда'ть на'ше ополче'ние на Росси'ю.
-- Справедли'во! -- воскли'кнул Станисла'в Мнише'х.-- Но пусть пройдёт пе'рвый восто'рг царя', и я уве'рен, что, когда' прибу'дут сюда' мой оте'ц и сестра', все при'мет друго'й вид, и Дими'трий бу'дет сно'ва таки'м, как мы его' позна'ли в По'льше.
-- Сон бежи'т от меня' в э'ту реши'тельную ночь,-- сказа'л Фре'дро.-- Пойдём прогуля'ться по ста'ну.
Поля'ки вста'ли, что'бы вы'йти из пала'тки, и ру'сский боя'рин с Га'нкою поспеши'ли скры'ться за угло'м и по'сле того' пошли' свои'м путём.
-- Вот лю'ди поря'дочные,-- сказа'л боя'рин,-- у'мные и благоро'дные, но они' замышля'ют та'кже что'-то недо'брое на Москву'... Га'нко! ты зна'ешь тепе'рь, как ло'вят муравьёв?
-- И ввек не забу'ду!
-- Куда' же тепе'рь идти'? -- спроси'л боя'рин.-- Вот коне'ц по'льского ста'на.
-- Не пойдём ли к ру'сским? -- спроси'л Га'нко.
-- Нет! К ру'сским мне заходи'ть не'зачем,-- отвеча'л боя'рин.-- Я зна'ю свои'х: пока' они' уве'рены, что Дими'трий и'стинный царе'вич, то гото'вы положи'ть головы' за кровь ца'рскую. Э'то чу'вство сросло'сь у нас с душо'ю. Ита'к, пойдём к не'мцам.

-----

Боя'рин и Га'нко беспрепя'тственно вошли' в стан малочи'сленной, но хра'брой дружи'ны неме'цкой, служи'вшей ве'рно царю' Бори'су и сы'ну его' и переше'дшей в слу'жбу Лжедими'трия по сме'рти несча'стного Феодо'ра, когда' Москва' и Росси'я призна'ли прошлеца' свои'м госуда'рем. Неме'цкая дружи'на приста'ла к во'йску но'вого царя' под Москво'ю, когда' Росси'я не име'ла уже' друго'го прави'теля.
Под холсти'нным наве'сом ме'жду пово'зками сиде'ли все офице'ры. Подмо'стки из досо'к замени'ли столы' и сту'лья. Тяжёлые сто'пы ча'сто переходи'ли из рук в ру'ки.
-- Не могу' бо'льше пить,-- сказа'л Маржере'т.-- Вы, господа', как бо'чки Данаи'д: вас никогда' не напо'лнишь вино'м и мёдом.
-- Любе'зный друг! -- сказа'л Фир'стенберг,-- мы живём среди' изме'н, обма'нов, злоумышле'нии и вся'ких ко'зней. На'добно иска'ть пра'вды! Пей, Маржере'т! ты зна'ешь: in vino veritas.-- Фир'стенберг при сих слова'х так си'льно сту'кнул по столу' опорожнённою им стопо'й, что доски' едва' не развали'лись.
-- За латы'нь латы'нью,-- сказа'л, улыба'ясь, Маржере'т:
Si latet in vino verum, ut proverbia dicunt,
Invenit verum Teuto, vel inveniet

(т. е. е'сли справе'дливо, что и'стина в вине', как говори'т посло'вица, то не'мцы, ве'рно, нашли' е'е и'ли вскоре' найду'т).
-- Бра'во, Маржере'т, бра'во, ты ещё и поэ'т! -- воскли'кнул Кну'тсен.-- Но е'сли бы мы нашли' два'дцать раз и'стину, то она' здесь поме'ркнет. Черт их всех побери'! Не зна'ешь, куда' обрати'ться. Вчера' все изгиба'лись пе'ред Годуно'выми и проклина'ли Дими'трия как самозва'нца; сего'дня кляну'т па'мять Годуно'вых и велича'ют Дими'трия царём, избави'телем, благоде'телем! Сам не зна'ешь, чему' ве'рить!
-- Ве'рить тому', что ка'жется вероя'тным и чему' все ве'рят,-- сказа'л Маржере'т.-- Согласи'тесь, господа', тру'дно поду'мать, чтоб бе'глый черне'ц был так образо'ван, ло'вок в обхожде'нии, иску'сен в во'инском де'ле. Он соверше'нно очарова'л меня', э'тот Дими'трий. Каки'е приёмы, кака'я ве'жливость! Жаль одного': он це'лым ве'ком роди'лся ра'нее для Росси'и. Его' здесь не пости'гнут, и все его' посту'пки ста'нут перетолко'вывать в дурну'ю сто'рону. Я э'то испыта'л на себе'. Лишь то'лько кто немно'го отсту'пит от моско'вских обы'чаев, то и беда': тотча'с прозову'т не'христем, бусурма'ном, богоотсту'пником.
-- Приме'тил ли ты, Маржере'т,-- сказа'л Шва'рцгоф,-- как ко'со посма'тривали ру'сские, когда' Дими'трий похвали'л меня', поцелова'л и положи'л ру'ку на грудь мою', узна'в, что я держа'л зна'мя в Добры'нской би'тве? По'мните ли, с каки'м чу'вством он сказа'л нам: "Бу'дьте для меня' то же, что бы'ли для Годуно'ва: я ве'рю вам бо'лее, не'жели свои'м ру'сским!"
-- Призна'юсь, что э'тот посту'пок Дими'трия показа'лся мне легкомы'сленным,-- сказа'л Маржере'т.
-- Э'то ещё полови'на беды', что ру'сские смотре'ли на нас ко'со,-- примо'лвил Фир'стенберг,-- но они' на са'мого Дими'трия смотре'ли так, как бу'дто хоте'ли его' проглоти'ть вме'сте с на'ми.
-- Мне ка'жется, что боя'ре и духове'нство не лю'бят его'; я не дам стака'на воды' за их ве'рность к нему',-- сказа'л Клот фон Юр'генсбург.
-- Ру'сские ве'рны царя'м свои'м, в том нет сомне'ния,-- сказа'л Маржере'т.-- Са'мые убеди'тельные о'пыты э'той ве'рности мы ви'дели в ца'рствование Иоа'нна Гро'зного. Но, ка'жется, боя'ре не ве'рят вполне', что Дими'трий и'стинный царе'вич. Они' не мо'гут привы'кнуть ви'деть в царе' инозе'мные обы'чаи и обхожде'ние. Им хоте'лось бы, что'бы он к ним яви'лся настоя'щим русако'м, таки'м же угрю'мым, как они' са'ми; они' не рассужда'ют, что, е'сли б Дими'трий был да'же самозва'нец, бе'глый мона'х, зна'ющий все обы'чаи ру'сские, то и тогда' ему' надлежа'ло бы притворя'ться приве'рженцем иностра'нных обыкнове'ний пото'му и'менно, что, по его' же слова'м, он спасён иностра'нцем до'ктором Си'моном и воспи'тан в По'льше.
-- Любе'зный друг! -- возрази'л Фир'стенберг,-- оско'рбленное наро'дное самолю'бие не рассужда'ет. Предпочте'ние чужезе'мных обыкнове'ний свои'м зна'чит предпочте'ние чужо'й земли' свое'й. А э'то им не нра'вится.
-- Пра'вда,-- примо'лвил Маржере'т.
-- Призна'юсь, господа', что я опаса'юсь како'го-нибудь зло'го у'мысла со стороны' боя'р,-- сказа'л Клот фон Юр'генсбург.
-- Полно', бра'тец, ты уже' сли'шком подозри'телен,-- возрази'л Маржере'т,-- во'йско пре'дано Дими'трию, наро'д вопи'т в Москве' в его' по'льзу; мы, поля'ки и запоро'жцы слу'жим его' лицу', а не ца'рству Моско'вскому. Нет! он сли'шком силе'"н, чтоб боя'ре могли' что'-либо заду'мать про'тив него'.
-- Об нас ни сло'ва,-- сказа'л Фир'стенберг.-- Мы умрём ве'рными свое'й кля'тве и до'лгу. Но я говори'л с по'льскими пана'ми, и они' са'ми беспоко'ятся насчёт своего' войска', кото'рое состои'т по бо'льшей ча'сти из легкомы'сленных иска'телей приключе'ний. Вчера' ещё благоро'дный и у'мный князь Вишневе'цкий говори'л мне, что он наме'рен посла'ть к королю' про'сьбу о присы'лке не'скольких регуля'рных полко'в для введе'ния дисципли'ны в зде'шнем по'льском во'йске. Во'йско без дисципли'ны -- тя'жесть для страны', я'зва! Я бою'сь, чтоб пребыва'ние на'ше в Москве' не наде'лало нам хлопо'т. Дими'трий не име'ет ни си'лы, ни во'ли, как ка'жется, чтоб удержа'ть в поря'дке всю э'ту сво'лочь. Запоро'жцы слу'жат не Дими'трию, а свои'м вы'годам. Ру'сское во'йско ве'рно ца'рской кро'ви; но пусть оно' то'лько усомни'тся в и'стине ца'рского происхожде'ния Дими'трия -- и тогда' я не отвеча'ю за него' так же, как и за моско'вскую чернь, кото'рая, как вся'кая чернь, жа'ждет то'лько новосте'й. Нет, господа'! Дими'трий ещё не так силе'"н, как вы ду'маете. То'лько мы, мы одни' умрём при зна'мени на'шем за на'шего вождя' и не изме'ним кля'тве.
-- Здоро'вье царя' Дими'трия,-- сказа'л Клот фон Юр-генсбу'рг, взяв огро'мную кру'жку в ру'ки,-- что бу'дет, то бу'дет, а пока' не на'добно уныва'ть. Пей, Маржере'т!
-- Ты то'лько рад придра'ться к чему'-нибудь, чтоб вы'пить,-- отвеча'л Маржере'т,-- в ра'дости и'ли в го'ре ты все прибега'ешь к одному' сре'дству!
Ру'сский боя'рин слы'шал весь э'тот разгово'р, сто'я за пово'зками, к кото'рым прикреплён был наве'с. Га'нко ме'жду тем занима'л разгово'рами слуг неме'цких офице'ров.
-- Дово'льно! -- сказа'л боя'рин цыга'ну,-- пойдём да'лее; здесь я услы'шал бо'лее, не'жели наде'ялся! Пойдём скоре'е к запоро'жцам.

-----

Ру'сский стан остава'лся у них впра'ве. Ме'жду шалаша'ми и'зредка видны' бы'ли бе'лые пала'тки воево'д, полко'вников и бога'тых дворя'н. В ста'не бы'ло шу'мно и ве'село. Пе'ред одно'ю пала'ткою со'браны бы'ли в кружо'к пе'сенники. Зву'ки несли'сь далеко', и се'рдце боя'рина заби'лось сильне'е при наро'дном напе'ве. Он веле'л цыга'ну идти' бли'жнею к ста'ну тропи'нкою. Когда' они' поравня'лись с пала'ткою, во'зле кото'рой пе'ли хо'ром, боя'рин оста'новился, чтоб послу'шать пе'сни. Он услы'шал сле'дующие слова':

Закати'лося со'лнце кра'сное,
Прилегли' к земле' светлы' цве'тики;
Стоскова'лися се'рдца ру'сские
По отце' родно'м, по царе' своём.
Ах, поки'нул нас правосла'вный царь!
На чужби'не он ду'му ду'мает:
По свято'й Ру'си он кручи'нится
И о де'тках он беспоко'ится.
Взошло' со'лнышко, мрак рассе'ялся,
Заблиста'ли вновь кра'сны цве'тики.
И вот царь-оте'ц возвраща'ется,
Вот он де'тками утеша'ется!
Разыгра'лися се'рдца ве'рные.
Веселя'тся вновь лю'ди ру'сские!

Боя'рин утёр слезы'.
-- О Бо'же! -- воскли'кнул он,-- сохрани' до'брый наш наро'д от вся'кого заблужде'ния, от вся'кой чужезе'мной е'реси! Как он сча'стлив в простоте' свое'й, в свое'й ве'ре, в свое'й привя'занности к ца'рской кро'ви! Тепе'рь, когда' инозе'мцы взве'шивают на ве'сах своекоры'стия бу'дущую судьбу' Росси'и, на'ши до'брые ра'тники пою'т хвалу' но'вому царю', велича'я не Дими'трия, а кровь ца'рскую, кровь Рю'рикову! Га'нко! пойдём, пойдём скоре'е. Се'рдце моё раздира'ется: мне го'рько, о'чень го'рько! О, Росси'я! о, моя' роди'мая!

-----

Стан запоро'жцев был укреплён, по их обы'чаю, пово'зками и представля'л огро'мный четвероуго'льник с отве'рстием с ка'ждой стороны'. При ка'ждом вхо'де стоя'ла пе'шая стра'жа, а круго'м расста'влены бы'ли часовы'е. Стра'жа останови'ла боя'рина.
-- Кто вы, отку'да и заче'м так по'здно? -- сказа'л есау'л.-- Нам не ве'лено впуска'ть в стан никого', ра'зве кто име'ет де'ло к самому' наказно'му атама'ну.
Боя'рин, ви'дя, что невозмо'жно прони'кнуть в стан под и'менем купца', тотча'с перемени'л свой у'мысел и, опаса'ясь пода'ть подозре'ния, отвеча'л:
-- Я по'слан от боя'рина Ве'льского к атама'ну; иду' пря'мо из села' Коло'менского.
-- А э'тот чернома'зый ка'рло кто тако'в?-- спроси'л есау'л, пока'зывая на Га'нко.
-- Э'то мой служи'тель,-- отвеча'л боя'рин.
-- Грицко'! -- сказа'л есау'л деся'тнику,-- проводи' э'тих москале'й к вельмо'жному па'ну атама'ну.
Запоро'жцы лежа'ли вокру'г огне'й побли'зости свои'х теле'г, к кото'рым привя'заны бы'ли их ло'шади. Глухо'й гул раздава'лся в ста'не, но не слы'шно бы'ло ни кри'ков, ни пе'сен. Посреди'не ста'на раски'нута была' пала'тка атама'нская, там стоя'л его' обо'з с сокро'вищами и казно'ю войсково'ю. Во'зле огня' на отру'бке де'рева сиде'л высо'кий худоща'вый бле'дный во'ин в высо'кой чёрной бара'ньей ша'пке, оку'танный бу'ркою. Дли'нные усы' его' висе'ли до груди', и он, разгла'живая их ме'дленно, посма'тривал исподло'бья на свои'х есау'лов, из кои'х не'которые стоя'ли, а други'е сиде'ли вокру'г огня' и, каза'лось, за'няты бы'ли совеща'нием о дела'х обще'ственных. Бри'тые головы' с одно'ю пря'дью во'лос на ма'ковке, дли'нные усы' придава'ли их ли'цам зве'рский вид. У не'которых за по'ясом бы'ли пистоле'ты, кинжа'лы и на бедре' крива'я са'бля. Ру'сский боя'рин, оки'нув взо'ром собра'ние, почу'вствовал в душе' неприя'тное впечатле'ние. Э'то полуди'кое во'йско каза'лось ему' ста'дом хи'щных звере'й, гото'вых при пе'рвом слу'чае терза'ть несча'стную Росси'ю. Но, скрепи'в се'рдце, он поклони'лся атама'ну.
-- Что вы за лю'ди? -- воскли'кнул нака'зный атама'н Головня', устреми'в проница'тельный взор на прише'льцев.
-- Я по'слан к тебе' от боя'рина Ве'льского с покло'ном и спро'сом.
-- За покло'н откла'ниваюсь,-- отвеча'л атама'н,-- а за де'лом и самому' боя'рину впо'ру бы'ло бы ко мне яви'ться.
-- Он нездоро'в.
-- Так присла'л двои'х за одного',-- возрази'л атама'н с насме'шкою,-- ви'дно, тяжелове'сный боя'рин.
-- Ле'та и заслу'ги боя'рина Ве'льского извиня'ют его'.
-- Лета'ми измеря'ют досто'инство вина', а не челове'ка; заслу'гами же нам меря'ться тепе'рь некста'ти. Заслу'ги на'ши начина'ются с прише'ствия царя' Дими'трия в Росси'ю.
-- Ве'льский служи'л ве'рно отцу' Дими'трия и ему' тепе'рь поле'зен, но я не зате'м пришёл, чтоб выхваля'ть его' слу'жбу.
-- Чего' же хо'чет от меня' твой боя'рин? -- спроси'л атама'н.
-- Мо'жет быть, тебе' не понра'вится, е'сли я ста'ну говори'ть пе'ред свиде'телями.
-- У меня' нет никаки'х тайн с боя'рскими посла'нцами,-- сказа'л атама'н, нахму'рив бро'ви.-- Говори'! Что зна'ю я, то должны' знать и мои' това'рищи.
-- Боя'ре удивля'ются, что ты с во'йском свои'м не хо'чешь вступи'ть в Москву', а жела'ешь оста'ться под Москво'ю в ста'не. Они' про'сят тебя' назна'чить для себя' каку'ю уго'дно часть го'рода. Наро'д моско'вский бу'дет в опасе'нии, когда' ты взду'маешь стоя'ть ста'ном под его' сте'нами, как во вре'мя войны' и'ли сму'ты.
-- Не за своё де'ло взяли'сь боя'ре,-- сказа'л, усмеха'ясь, атама'н.-- Я уже' переговори'л об э'том с сами'м царём. Я, брат, зна'ю ва'ших боя'р. Ступа'й к посла'вшему тебя' и скажи', что нака'зный атама'н войска' его' короле'вской ми'лости Запоро'жского де'лает то, что уго'дно ему', а не боя'рам моско'вским, и что на Запоро'жье не слу'шаются боя'рской Ду'мы. Мы пришли' в Росси'ю как сою'зники! Запоро'жье не о'бласть ру'сская!
-- Побе'й бес всех ва'ших боя'р и боя'рчонков! -- воскли'кнул есау'л Проску'ра.-- Мы не зна'ем никого', кро'ме царя' и свои'х бунчуко'в. Мы сослужи'ли слу'жбу царю' Моско'вскому по добру', по охо'те и пришли' сюда' за награ'дою. Пусть ля'хи и не'мцы веселя'тся на Москве', для нас одно' весе'лье на Запоро'жье, в куреня'х на'ших. Нам кто пла'тит, тому' мы и слу'жим. Наш кошево'й атама'н зна'ет, что де'лать должно', а ты убира'йся к черту' с свои'ми боя'рами!
Запоро'жцы развесели'лись.
-- Скажи'-ка боя'рам,-- сказа'л оди'н из них,-- что мы поши'ли но'вые мошны' на моско'вские рубли' и хоти'м запасти'сь на зи'му соболя'ми!
-- Да не забу'дь,-- примо'лвил друго'й,-- что на'ши молодцы' стро'ят но'вые слободы' на Дне'пре для боя'рских до'чек.-- Разда'лся хо'хот в толпе', и боя'рин поспе'шно удали'лся. Когда' он вы'шел из ста'на, Га'нко сказа'л:
-- Вот э'тих удальцо'в нельзя' упрекну'ть в притво'рстве.
-- Да, не'чего сказа'ть,-- отвеча'л боя'рин,-- здесь ко'ротко и я'сно. Сла'вных слуг набра'л Дими'трий! Е'сли он ду'мает расплати'ться со все'ми Москво'ю и боя'рскою казно'ю, то не на ра'дость пришёл он к нам. Одному' Бо'гу ве'домо, чем все э'то ко'нчится.
-- Не пойдём ли к до'нцам? -- спроси'л Га'нко.-- Они' стоя'т по ту сто'рону села'; не далеко' ли?
-- Заче'м ходи'ть к ним,-- отвеча'л боя'рин.-- они' душо'ю и те'лом пре'даны Дими'трию. Зна'ем мы их! Пойдём обра'тно в село' Коло'менское. Там уже' ждут меня'.

-----

На высо'ком берегу' Москвы'-реки, в селе' Коломе'нском возвыша'ется храм Вознесе'ния Госпо'дня в ви'де пирами'ды. Стра'жа располо'жена была' на за'падной стороне' огра'ды. Лжедими'трий с секретарём свои'м Я'ном Бу'чинским и иезуи'том па'тером Сави'цким проха'живался в огра'де и, наконе'ц, сел на ка'менную скамью' у восто'чной сте'ны хра'ма. Бу'чинский и па'тер Сави'цкий стоя'ли пред ним в безмо'лвии. До'лго Лжедими'трий смотре'л на огни' в ста'не и с удово'льствием прислу'шивался к сме'шанному гу'лу, кото'рый разноси'лся ве'тром по окре'стностям. Ты'сячи ра'зных мы'слей тесни'лись в его' голове'. Разли'чные чу'вствования волнова'ли его' се'рдце.
-- Бу'чинский! -- сказа'л Лжедими'трий,-- за'втра са'мый реши'тельный день в мое'й жи'зни. За'втра моя' нога' коснётся ступе'ней тро'на обши'рного Ру'сского ца'рства, тро'на, с кото'рым сопряжена' у'часть сто'льких миллио'нов люде'й!
-- И це'лого христиа'нства,-- примо'лвил па'тер Сави'цкий.-- Госуда'рь,-- продолжа'л он,-- наконе'ц ты де'ржишь дли'нный коне'ц рычага', кото'рым мо'жешь поколеба'ть це'лую Евро'пу, сниска'ть сла'ву бессме'ртную в сей жи'зни и награ'ду в бу'дущей. Разделе'ние це'ркви на восто'чную и за'падную посе'яло раздо'ры ме'жду детьми' одно'й ма'тери, осла'било всех и бы'ло причи'ною паде'ния Восто'чной импе'рии и утвержде'ния могу'щества покло'нников Магоме'та, угрожа'ющих ны'не всему' христиа'нству. От тебя' зави'сит тепе'рь бла'го це'лого ми'ра! Е'сли ты испо'лнишь обе'т свой, да'нный па'пе, королю' Сигизму'нду и нам, и присоедини'шь Росси'ю к за'падной иера'рхии, тогда' по твоему' манове'нию вся Евро'па восста'нет проти'ву неве'рных, и ты бу'дешь Соломо'ном ме'жду царя'ми, Иису'сом Нави'ном ме'жду полково'дцами. Кака'я блиста'тельная у'часть! Престо'л Восто'чной импе'рии назна'чен па'пою избави'телю христиа'нства, и ты бу'дешь пе'рвым госуда'рем в ми'ре, затми'шь сла'ву всех ри'мских импера'торов, восстанови'в па'дшую импе'рию!
Лжедими'трий вскочи'л с ра'дости: льсти'вые слова' иезуи'та, возжига'я его' су'етность и самолю'бие, поде'йствовали на его' предпри'имчиый ум, в кото'ром уже' броди'ли мечты' о завоева'ниях.
-- Так! -- воскли'кнул он,-- восторжествова'в над Росси'ею, восторжеству'ю над це'лым ми'ром! С мои'ми ру'сскими во'инами я пройду' в коне'ц све'та. О, вы не зна'ете их, не зна'ете! Они' не сража'лись с ва'ми, господа' сою'зники мои', потому' что в мои'х рука'х бы'ло чуде'сное та'инство. По одному' сло'ву го'рода па'дали пред на'ми, как Иери'хон от зву'ка тру'бного. Вы побежда'ли и'менем царе'вича Дими'трия, пото'мка Рю'рикова! Когда' же я сам ста'ну на челе' мои'х по'лчищ, тогда' от уда'ра моего' меча' поколе'блется це'лая Евро'па, и Туре'цкая импе'рия падёт, как ба'шня с ша'ткого основа'ния. Но соедине'ние церкве'й не так легко', как вы предполага'ете, отцы' иезуи'ты. Росси'я -- краеуго'льный ка'мень правосла'вия. Ру'сские не изме'нят ве'ре отцо'в свои'х ни от стра'ха, ни от ласка'тельства. Я да'же не наде'юсь...
-- Предоста'вь э'то нам,-- сказа'л иезуи'т.-- Позво'ль то'лько заве'сть в Росси'и на'ши колле'гиумы, шко'лы и це'ркви. Уви'дишь, что де'ти и жены' ста'нут убежда'ть в на'шу по'льзу отцо'в и супру'гов. Мы не тре'буем, чтоб ты принужда'л свои'х по'дданных; не тре'буем да'же, что'бы ты помога'л нам, а про'сим то'лько, чтоб не меша'л.
-- Де'лайте что хоти'те,-- отвеча'л Лжедими'трий,-- я умыва'ю ру'ки!
Па'тер Сави'цкий не хоте'л продолжа'ть разгово'ра: он поклони'лся и сказа'л, что идёт моли'ться за царя', пошёл во дворе'ц, в свою' ко'мнату, оста'вив Лжедими'трия с Бу'чинским.
Лишь то'лько иезуи'т скры'лся из ви'ду, Лжедими'трий бро'сился в объя'тия Бу'чинского и ороси'л лицо' его' свои'ми слеза'ми:
-- Друг мой!-- воскли'кнул Лжедими'трий,-- сверши'лось: я царь Моско'вский! Ты ви'дел меня' ни'щего, бесприю'тного, пресле'дуемого, осужде'нного на позо'рную казнь; ви'дел в опа'сностях, в боя'х, среди' ты'сячи смерте'й; ви'дел среди' изме'нников, ме'жду я'дом и кинжа'лом, но всегда' находи'л меня' твёрдым и неустраши'мым. Тепе'рь же, когда' я дости'г це'ли мои'х жела'ний, когда' Москва' сложи'ла у ног мои'х коро'ну Ру'сского ца'рства, когда' мно'гочисленное во'йско повину'ется мое'й во'ле и наро'д ру'сский ждет меня' в столи'це как избави'теля, тепе'рь ро'бость овладе'ла мои'м се'рдцем. Не зна'ю, что со мно'ю де'лается. Я не могу' заглуши'ть вну'треннего го'лоса, кото'рый вопи'т из глуби'ны ду'ши мое'й и нашёптывает мне что'-то ужа'сное, припомина'ет обо всех опа'сностях вели'чия. Я не могу' остава'ться оди'н! Истреблённый род Годуно'ва трево'жит мое' воображе'ние. Стра'нно, непостижи'мо! С пе'рвой мину'ты моего' за'мысла овладе'ть престо'лом я знал, что э'то нельзя' испо'лнить, не преда'в Годуно'вых на произво'л судьбы'! Пять лет пита'л я сию' мысль; ка'жется, осво'ился с не'ю, а тепе'рь, когда' усе'рдные мои' слу'ги, впро'чем, без моего' повеле'ния, изба'вили Россию' от похити'телей, тоска' гло'жет мое' се'рдце. Не могу' поду'мать без у'жаса! Не ду'маю, чтоб э'тим ко'нчилось. Ещё есть в Росси'и приве'рженцы Годуно'вых. Ещё на'добно бу'дет жертв, ещё на'добно кро'ви! Бу'чинский! Ле'гче сража'ться за коро'ну, чем носи'ть её. Как ты ду'маешь о мои'х боя'рах?
-- Все они' ка'жутся мне сли'шком подозри'тельными.
-- Неуже'ли и Ве'льский, и Басма'нов, и Шу'йский? Вспо'мни, что кня'зю Васи'лию Шу'йскому я обя'зан свиде'тельством о де'ле Углицко'м, Ве'льскому -- низверже'нием с престо'ла Феодо'ра, а Басма'нову -- всем: во'йском, Росси'ею! Нет, Бу'чинский, ты сли'шком несправедли'во су'дишь о мои'х боя'рах!
-- Басма'нову я гото'в ве'рить, други'м нет,-- отвеча'л Бу'чинский.
-- Напра'сно, напра'сно! -- возрази'л Лжедими'трий.
-- Не'нависть боя'р к Годуно'ву и любо'вь наро'да к дре'вней ца'рской кро'ви отда'ли тебе' Росси'ю,-- сказа'л Бу'чинский.-- Но я ду'маю, что ме'жду э'тими го'рдыми боя'рами есть мно'го таки'х, кото'рые мечта'ют заня'ть ме'сто счастли'вого Годуно'ва по сме'рти безде'тного госуда'ря, кото'рого судьба' не'которым о'бразом в рука'х наро'да, потому' что возобновле'ние сомне'ний о твоём рожде'нии мо'жет разру'шить то, что со'здано уве'ренностью. Беда', го'ре ца'рству, где ка'ждый по'дданный мо'жет мечта'ть о достиже'нии верхо'вной вла'сти! Будь осторо'жен, госуда'рь!
-- Пусто'е, друг! пусто'е: во'йско мне пре'дано.
-- Кро'ме стрельцо'в ты не име'ешь постоя'нного войска',-- возрази'л Бу'чинский.-- На стрельцо'в я отню'дь не наде'юсь; запоро'жцев сам не сове'тую держа'ть в Москве'; ве'рных донцо'в у тебя' ма'ло; инозе'мцев ты не мо'жешь держа'ть мно'го; ита'к, вся си'ла твоя' -- мне'ние наро'дное, кото'рым тру'дно управля'ть без ве'рных, у'мных, пре'данных помо'щников. Госуда'рь! повторя'ю, будь осторо'жен. Мне не нра'вится изли'шняя твоя' дове'ренность к иезуи'там. Я хотя' като'лик, но не люблю' их, и'бо де'ло па'стыря це'ркви, по моему' мне'нию, занима'ться спасе'нием ду'ши, посто'м и моли'твою, а не поли'тикою. Иезуи'ты сове'тами свои'ми лиши'ли короля' Сигизму'нда любви' наро'дной и посе'яли в По'льше раздо'р за ве'ру. Бою'сь, чтоб они' не сде'лали того' же в твоём госуда'рстве. Когда' ты был в По'льше, тогда' надлежа'ло ласка'ть их, но тепе'рь сове'тую как мо'жно бо'лее от них отдаля'ться. Боя'р должно' ласка'ть, но не сли'шком доверя'ть им, пока' они' не дока'жут свое'й пре'данности на де'ле...
-- Дово'льно, Бу'чинский, дово'льно: ты смуща'ешь меня' напра'сно; впро'чем, вре'мя пока'жет, что должно' де'лать. Тепе'рь на'добно помышля'ть о торжества'х, а не пита'ть себя' подозре'ниями. На'добно усыпи'ть Росси'ю весели'ем, пра'зднествами. Но уже' начина'ет света'ть -- пойдём в ко'мнаты. Я во'все не спал в э'ту ночь, а тепе'рь име'ю нужду' во всех мои'х си'лах. Я весь изму'чен от дневны'х представле'ний и бессо'нницы.
В воро'тах огра'ды встре'тил Лжедими'трия князь Васи'лий Ива'нович Шу'йский. Он ни'зко поклони'лся и сказа'л:
-- Госуда'рь, я иска'л тебя' с донесе'нием, что лику'ющий наро'д в Москве' це'лую ночь провёл, толпя'сь по у'лицам, прославля'я тебя', госуда'рь, и ра'дуясь твоему' прише'ствию. В ста'не все во'ины ру'сские, казаки', инозе'мцы горя'т жела'нием умере'ть за тебя'. Мы, ве'рные твои' боя'ре, голова'ми свои'ми, жёнами и детьми' ра'ды же'ртвовать для твоего' бла'га. Обра'дуй сего'дня твою' отчи'ну, Москву' престо'льную. Во'йско и наро'д жа'ждут ви'деть тебя' на престо'ле; боя'ре и духове'нство ожида'ют сего' ча'са, как своего' спасе'ния! -- Шу'йский втори'чно поклони'лся.
-- Ве'ришь ли тепе'рь? -- скзал Лжедими'трий по-латы'ни, го'рдо посмотре'в на Бу'чинского.
-- Убежде'ние вхо'дит в се'рдце моё не уша'ми, а рассу'дком,-- хладнокро'вно отвеча'л Бу'чинский.
Лесть изгнала' все чёрные мы'сли из головы' Лжедими'трия, и самолю'бие заглуши'ло все други'е ощуще'ния. Он сно'ва развесели'лся и, уда'рив Бу'чинского по плечу', примо'лвил, улыба'ясь:
-- Раска'ешься, Фома' неве'рующий! -- Пото'м, обратя'сь к кня'зю Шу'йскому, сказа'л: -- Склоня'юсь на жела'ние моего' ве'рного наро'да: сего' же дня отпра'влюсь в мою' столи'цу и бу'ду обе'дать в Кремлёвских мои'х пала'тах.

-----

С пе'рвыми луча'ми со'лнца разда'лся звук колоколо'в в Москве', и весь наро'д устреми'лся за го'род встреча'ть царя'. Трубачи', лита'врщики и музыка'нты открыва'ли ше'ствие; за ни'ми шла по'льская дружи'на охо'тников, пото'м полки' ру'сские и духове'нство со креста'ми. Царь, в бога'той оде'жде, в алма'зном ожере'лье, в дли'нном кра'сном ба'рхатном плаще', подби'том бе'лою шелково'ю тка'нью, в кра'сной ба'рхатной ша'пке по'льского покро'я с алма'зным перо'м сиде'л ло'вко на ка'рем аргама'ке, кото'рый пры'гал под вса'дником. Шестьдеся'т ру'сских боя'р в злато'й оде'жде и военача'льники по'льские в бога'тых кунтуша'х, люби'мой оде'жде царя', сле'довали за царём на коня'х. За ни'ми шла дружи'на крыла'тых по'льских ла'тников, и'ли гуса'р; пото'м неме'цкая дружи'на, а ше'ствие замыка'ли казаки' и стрельцы'. Вы'борные от Москвы' боя'ре, дья'ки и первостепе'нные го'сти ожида'ли царя' пе'ред заста'вою в стороне' от доро'ги с хле'бом и со'лью. Лишь то'лько но'вый царь зави'дел их, тотча'с поскака'л к ним с по'льскими военача'льниками и телохрани'телями из крыла'тых ла'тников. Боя'рин князь Фё!дор Ива'нович Мстисла'вский поклони'лся в по'яс и, поднеся' хле'б-соль на золото'м блю'де, сказа'л:
-- Здра'вствуй, оте'ц наш госуда'рь и вели'кий князь Дими'трий Ива'нович, спасённый Бо'гом для на'шего благоде'нствия! Сия'й и красу'йся, со'лнце Росси'и!
Лжедими'трий веле'л спе'шиться Мехове'цкому и взять хле'б-соль. Вы'борным он отвеча'л:
-- Кляну'сь пред Бо'гом и наро'дом быть отцо'м Росси'и. Забыва'ю все проше'дшее, проща'ю всех и бу'ду жить то'лько для сча'стья ва'шего.-- Сказа'в сие', Дими'трий возврати'лся на своё ме'сто. Ме'жду тем наро'д оглаша'л во'здух восклица'ниями: "Да здра'вствует наш оте'ц родно'й, на'ше кра'сное со'лнышко, наш царь-госу'дарь Дими'трий Ива'нович, мно'гия ле'та!"

ГЛАВА' V
Мне'ние наро'дное о счастли'вце. Кабине'т царя' Бори'са. Сокро'вищница. При'тча шу'та. Но'вая ду'ма и вельмо'жи двора'. Дела' ца'рствования. Несча'стная же'ртва.

На Кра'сной пло'щади пыла'ли костры'; в ра'зных места'х стоя'ли бо'чки с пи'вом. На стола'х лежа'ли мя'са жа'реные и варёные, калачи', са'йки, перепе'чи. Наро'д пил, ел, весе'лился и сла'вил но'вого царя'. Всего' бы'ло вдо'воль, и дворцо'вые слу'ги беспреста'нно перевози'ли с Сы'тного двора' на пло'щадь напи'тки и съестно'е. В одно'м ме'сте пе'ли пе'сни, в друго'м забавля'лись борьбо'ю и кула'чным бо'ем; там, собра'вшись в кружо'к, толкова'ли о необыкнове'нных совреме'нных происше'ствиях и расска'зывали слы'шанное. В нача'ле сего' наро'дного пи'ршества тру'дно бы'ло пробра'ться к бо'чкам и стола'м с съестны'м, но по'сле вокру'г их бы'ло просто'рно. Пресы'щенные вино'м, гра'ждане лежа'ли ку'чами; други'е едва' держа'лись на нога'х, крича'ли во все го'рло. Ча'сто среди' шу'ма и кри'ка слы'шны бы'ли восклица'ния: "Да здра'вствует царь-госу'дарь Дими'трий Ива'нович!"
Купе'ц. Ну, уж царь! Дай, Го'споди, ему' здоро'вья! Ви'дно, что лю'бит свои'х де'ток; ви'дно, что жа'лует на'шу Москву-ма'тушку. Пир на весь мир!
Стари'к. Да како'й царь ла'сковый, како'й приве'тливый! Кла'няется на все сто'роны и на всех смо'трит, как оте'ц родно'й на де'тушек. Сла'ва-те го'споди, дожи'ли до зако'нного ца'рства!
Ра'тник. А како'й молоде'ц! Как он сиди'т на коне', как уме'ет повора'чивать дружи'ной; как га'ркнет да махнёт са'блей, так и хо'чется бро'ситься вперёд, в дра'ку, хоть с сами'м чёртом, прости' Го'споди!
Стреле'ц. А вида'л ли ты его' в бою'?
Ра'тник. Нет.
Стреле'ц. Вот то'-то! Под Трубче'вском мы уже' совсе'м бы'ло разби'ли и рассе'яли его' ма'лое во'йско, а он вы'сунулся вперёд на коне', сотвори'л моли'тву, кри'кнул на свои'х, да как бро'сится на це'лое на'ше во'йско с со'тней свои'х ко'нных, так мы и све'ту Божьего' не взви'дели! Да нет и мудрёного. Ведь за ним и святы'е уго'дники. Ска'зывают, что воево'ды на'ши ви'дели на не'бе два о'гненные меча' на'крест и что свято'й Гео'ргий Победоно'сец в золоты'х ла'тах скака'л на бе'лом коне' пе'ред дружи'ной царя' Дими'трия, и как махне'т копьём, так и обдаёт на'ше во'йско стра'хом. На'ши побежа'ли, как за'йцы пе'ред охо'тниками...
Стари'к. Велика' си'ла твоя', Го'споди!
Церко'вник. Мно'го бы'ло вся'ких чуде'с, а пе'рвое чу'до то, что царь спа'сся от убие'ния, от зло'бы на'шего и'рода Годуно'ва. Да, за кем Бог, за тем и лю'ди. Но ведь чем страща'ли наро'д, чтоб не служи'ть Дими'трию: и проклина'ли-то его', и воева'ли-то с ним, а как пришла' во'ля Бо'жия, так вот он и на ца'рстве!
Стари'к. А Годуно'вы в сыро'й земле'...
Церко'вник. Вся'кому за своё!.. Все Бо'жие и все от Господа'!
Черне'ц. "Ве'лия сла'ва его' спасе'нием твои'м: сла'ву и велеле'пие возло'жишь на него'!" (102)
Ямщи'к. Ска'зывают, что, как то'лько царь Дими'трий Ива'нович ступи'л на ру'сскую зе'млю, так она' задрожа'ла под ним и расступи'лась, а на не'бе бы'ло сперва' гром, а пото'м пе'ние, царь оста'лся невреди'м, а земля'-то приняла' Годуно'вых!
Стари'к. Ведь и да'веча, как царь вступи'л в Москву' с во'йском, подняли'сь ви'хорь и мете'ль (103), так, что во'йско должно' бы'ло останови'ться. Мно'гие испуга'лись и не предвеща'ют до'брого. Да, ви'дно, вся'кое чу'до за ним, а не про'тив него'.
Церко'вник. Пра'вда! Я слы'шал, как пи'сьменные лю'ди толкова'ли э'то. Они' говоря'т, что так пометёт он всех враго'в свои'х.
Стреле'ц и ра'тник (вме'сте). Дай Бог, дай Бог!
Черне'ц. Си'ла и ми'лость Господа' видна' в том, что он возвёл его' на ца'рство: так нечего' и беспоко'иться.
Деся'тник да'точной пехо'ты. Говоря'т, что в бою' закрыва'ло его' о'блако. Ска'зывают та'кже, что поко'йный царь Годуно'в хоте'л опои'ть его' я'дом в Пути'вле и подосла'л для э'того де'ла двух чернецо'в (104). У одного' из них яд был спря'тан в сапоге', а как царь Дими'трий сотвори'л моли'тву, так вдруг из сапога' вы'лез змей, рассказа'л весь у'мысел и провали'лся сквозь зе'млю. Э'то говоря'т те, кото'рые бы'ли с царём в Пути'вле. А он, спаси' его' Го'споди, прости'л свои'м злоде'ям!
Сиде'лец. Нам ска'зывал каза'к, что како'й-то дворяни'н, подку'пленный Годуно'вым, хоте'л заре'зать его' в По'льше. Царь Дими'трий перекрести'лся, нож вы'скочил из рук уби'йцы и ему' же воткну'лся в се'рдце.
Черне'ц. Госпо'дь, ви'димо, храни'т ца'рское пле'мя.
Стреле'ц. Да, наш Дими'трий Ива'нович и сто'ит того', чтоб Бог и лю'ди храни'ли его'.
Купе'ц. Уж с ни'м-то заживём в Москве' припева'ючи! Все говоря'т, что тако'го до'брого царя' не бы'ло да и не бу'дет.
Стреле'ц. Лишь то'лько он взял казну' Годуно'ва в Черни'гове, тотча'с ро'здал во'йску: "Мне ничего' не на'добно, де'тки,-- сказа'л царь.-- Все ва'ше! Бы'ли бы вы сы'ты да веселы', так я бу'ду сча'стлив. Ведь Росси'я -- моя' родна'я!"
Вы'борной из Кра'сного села'. Как мы подноси'ли ему' хле'б-соль, так он сказа'л нам: "Мно'го брал с вас Годуно'в вся'ких подате'й, а я всех пожа'лую и поми'лую. Пусть бу'дет бога'т наро'д мой, а мне Бог даст!"
Черне'ц. Вчера' ещё он отда'л в Успе'нский собо'р все ико'ны Годуно'вых, во все монастыри' посла'л пода'рки и де'ньги на бра'тскую тра'пезу.
Ста'рец. Ца'рское се'рдце!
Дворцо'вый истопни'к. Как созва'л сего'дня боя'р на пир, так пре'жде всего' спроси'л у боя'рина Ве'льского: "Есть ли угоще'ние для моего' наро'да? Пусть весели'тся наро'д,-- примо'лвил царь,-- без его' ра'дости и нам нет весе'лья!"
Стреле'ц. Дай Бог ему' здоро'вья!
Истопни'к. Тако'й ми'лостивец, что, на кого' взгля'нет, как со'лнышком согре'ет, а кому' сло'во мо'лвит, как мёдом попотчева'ет.
Черне'ц. А как он грусти'л, роди'мый, как пла'кал в це'ркви архистрати'га Михаи'ла, преклоня'сь на гроб отца' своего', поко'йного госуда'ря Ива'н Васи'льевича! Се'рдце раздира'лось, смотря' на него'! Я сам слы'шал, как он сказа'л: "О, роди'тель любе'зный! Ты оста'вил меня' в сиро'тстве и гоне'нии; но святы'ми моли'твами твои'ми я цел и держа'вствую!" (105). Все бы'вшие в це'ркви так и зарыда'ли, а наро'д воскли'кнул: "То и'стинный Дими'трий!"
Ста'рец. Да уже' как не ста'ло Годуно'вых, так не'кому и лгать, что он не и'стинный царе'вич. Кому' э'то лу'чше знать, как не боя'рину Богда'ну Я'ковлевичу Ве'льскому. Ведь он вы'рос и соста'релся в ца'рских пала'тах, был в большо'й ми'лости у поко'йного царя' Ива'на Васи'льевича, был пестуно'м дете'й ца'рских и зна'ет все та'йное, что де'лалось в пала'тах. А боя'рин Ве'льский всенаро'дно на Ло'бном ме'сте снял с груди' о'браз Никола'я Чудотво'рца, поцелова'л его' и кля'лся, что но'вый царь есть и'стинный сын Иоа'ннов, спасённый и да'нный нам Никола'ем Чудотво'рцем, убежда'л со слеза'ми люби'ть того', кто возлю'блен Бо'гом, и служи'ть ему' ве'рно. (106). Ну как бы осме'лился та'кой знамени'тый боя'рин лже`свиде'тельствовать пред наро'дом и губи'ть ду'шу свою'?
Стреле'ц. Да кто посме'ет тепе'рь усомни'ться? Скажи' сло'во -- так мы тотча'с сорвём го'лову, как ма'ковку!
Ра'тник. Смерть вся'кому злоде'ю!
Ямщи'к. Разорвём на ча'сти!
Стреле'ц. Пода'й-ка сюда' ведро' с мёдом, Ва'ська! Вот и ковш! (Пьет.) За здоро'вье царя' Дими'трия Ива'новича! Ура'!
Все. Да здра'вствует царь наш Дими'трий Ива'нович! Ура'!

-----

По'сле пы'шного пи'ршества в Золото'й пала'те боя'ре разошли'сь по дома'м, чтоб отдохну'ть по обы'чаю, а Лжедими'трий оста'лся во дворце' с прибли'женными свои'ми поля'ками, иезуи'тами и чужезе'мными телохрани'телями. Из ру'сских был при нем оди'н Петр Федо'рович Басма'нов, кото'рый из приве'рженности к царю' отказа'лся от всех ру'сских обы'чаев. Лжедими'трий веле'л сле'довать за собо'ю Басма'нову, Мехове'цкому, Бу'чинскому, иезуи'ту Сави'цкому и капита'ну свои'х драба'нтов Маржере'ту и пошёл в рабо'чую пала'ту царя' Бори'са, кото'рая остава'лась за'пертою со дня сверже'ния Феодо'ра с престо'ла.
Воше'д в пала'ту, Лжедими'трий останови'лся посреди'не и, осмотре'вшись круго'м, заду'мался и склони'л го'лову.
-- За пять лет пред сим я ви'дел здесь того', пред кем трепета'ла це'лая Росси'я! -- сказа'л он.-- Бу'дучи тогда' бесприю'тным сирото'ю, изгна'нником, скрыва'ясь от зло'бы Бори'са в мона'шеской оде'жде, с тре'петом предста'л я пред могу'щественного врага', кото'рого почита'л непобеди'мым, и возроди'лся му'жеством, уви'дев сла'бость его' в часы' вну'тренней ско'рби. О, е'сли б э'ти сте'ны могли' говори'ть, они' пове'дали бы мно'го и'стин...-- Лжедими'трий, помолча'в немно'го, продолжа'л: -- Друзья' мои'! прошу' вас, припомина'йте мне ча'сто, что я челове'к!.. Бори'с, Бори'с! Ты упова'л на си'лу твою' -- она' сокру'шилась, как паути'на от дунове'ния ве'тра... Гру'стно си'льному на разва'линах си'лы и могу'щества!
-- Госуда'рь! -- сказа'л иезуи'т Сави'цкий.-- Рассе'й мра'чные твои' мы'сли воспомина'нием, что ты ве'дом сами'м Бо'гом к могу'ществу для благоде'нствия челове'чества. Бори'с был похити'тель престо'ла, ду'мавший еди'нственно о земно'м вели'чии, а ты госуда'рь зако'нный; ты рождён для спасе'ния душ твои'х по'дданных. Как тебе' равня'ться с Годуно'вым?
Лжедими'трий улыбну'лся принуждённо и прерва'л речь иезуи'та, сказа'в:
-- Мы рассчита'лись уже' с Бори'сом. Дово'льно! Займёмся тепе'рь де'лом. Осмо'трим все, что здесь нахо'дится. Ливо'нский па'стор Бер сказа'л, что Бори'с жил как лев, ца'рствовал как лиси'ца, у'мер как пес (107). Посмо'трим, не оста'лось ли здесь ли'сьего хвоста' и льви'ных когте'й? Все, чем по'льзовался Бори'с, поучи'тельно для царя'.-- Подо'шед к шкафу' с кни'гами, Лжедими'трий о'тпер его' и, обратя'сь к иезуи'ту и поля'кам, сказа'л: -- Мы, ру'сские, ещё бедны' произведе'ниями ума' челове'ческого. То'лько при отце' моём завело'сь в Росси'и кни`гопеча'тание, и немно'гие из мои'х земляко'в зна'ют кни'жное де'ло. Я, ве'рно, не из после'дних кни'жников в моём госуда'рстве,-- примо'лвил он с го'рдою улы'бкой,-- и зна'ю кни'жное де'ло не хуже' Бори'са. Все, что ви'жу здесь: мне изве'стно. Вот пе'рвая ру'сская печа'тная кни'га "Апо'стол"; она' вы'шла в свет в 1564 году'. Любе'зный Басма'нов! мно'го на'добно нам труди'ться, чтоб разогна'ть мрак суеве'рия и предрассу'дков в на'шем наро'де. Предста'вьте себе', господа', что на'ши пе'рвые ру'сские типогра'фщики, голсту'нский диа'кон Ива'н Фё!доров и жи'лец моско'вский Петр Мстисла'вцев, должны' бы'ли бежа'ть из Москвы', опаса'ясь быть расте'рзанными наро'дом, почита'вшим их волше'бниками! Они' удали'лись в Остро'г, к кня'зю Константи'ну Константи'новичу, и вот плоды' их трудо'в: "Но'вый Заве'т" и вся "Би'блия" на славя'нском языке', напеча'танные в 1580 и 1581 года'х. Э'то та'кже труды' моско'вской кни`гопеча'тни "Псалты'рь", две "Трио'ди", "Октои'х", "Мине'я о'бщая" и "Служе'бник" патриа'рха Иова' изда'ния 1577 го'да. Я сам труди'лся для патриа'рха, сочиня'я кано'ны святы'м, но, как ви'жу, они' ещё не напеча'таны. О, я мно'го рабо'тал, господа', и неда'ром носи'л мона'шескую ря'су! Вообще' на'ши и'ноки усе'рдно труди'лись. Ви'дите ли э'тот разря'д ру'кописей: э'то "Степенны'е кни'ги", и'ли ле'тописи, со'бранные и допо'лненные знамени'тым моско'вским митрополи'том Мака'рием -- от Рю'рика до отца' моего'. Вообще' все, что сде'лано для просвещёния, сде'лано на'шими до'брыми и'ноками. Из них Не'стор есть оте'ц на'шей исто'рии. Вот поуче'ния святы'х отцо'в: "Посла'ние к вели'кому кня'зю Влади'миру Монома'ху" ки'евского митрополи'та Ники'фора, "Двена'дцать пра'вил о церко'вных дела'х и об исправле'нии духове'нства" митрополи'та Кири'лла и его' красноречи'вые "Ре'чи"; "Житие' митрополи'та Пё!тра" и "Сло'во проща'льное" митрополи'та Киприа'на; "Поуче'ние князья'м и боя'рам" митрополи'та Фо'тия. Вот знамени'тый перево'д Дими'трия Зоо'графа гре'ческой поэ'мы "Миротворе'ние" Гео'ргия Писида', а вот "Исто'рия безбо'жного царя' Мама'я", сочинённая ряза'нским иере'ем Софрони'ем. Не'когда я изуча'л э'ти сочине'ния и спи'сывал их для польски'х мона'стырей. Но вот вещь, кото'рую мне давно' хоте'лось име'ть: "Поуче'ние де'тям вели'кого кня'зя Влади'мира Монома'ха". Па'мятники му'дрости госуда'рей драгоце'нны для пото'мков. Вот сла'вный "Пече'рский Патери'к", сочинённый епи'скопом Симо'ном и и'ноком Полика'рпом (108). Я не'когда собира'лся писа'ть продолже'ние по во'ле епи'скопа Туро'вского. Для духо'вной жи'зни у нас есть ещё пи'ща, но для све'тской -- го'лод! На'добно начина'ть, и лет чрез сто бу'дут и у нас поэ'ты и проза'ики, как и у вас, господа' поля'ки. Подожди'те, мы ско'ро сравня'емся с ва'ми: ру'сские ко всему' спосо'бны; то'лько на'добно, чтоб цари' хоте'ли просвещёния!
-- Госуда'рь! бу'дет тебе' не то'лько мно'го труда', но и мно'го огорче'ний, е'сли ты пожела'ешь просвети'ть твой наро'д. Да'же оте'ц твой и Бори'с не могли' преодоле'ть прегра'д, полага'емых не сто'лько суеве'рием и неве'жеством наро'да, ско'лько злоумышле'нием. Го'рдые боя'рские ро'ды не хотя'т, чтоб наро'д просвеща'лся, опаса'ясь, чтоб цари' не ста'ли выбира'ть слуг по уму' и по зна'ниям, а не по рожде'нию. К тому' же при о'бщем неве'жестве лу'чше лови'ть добы'чу, как зверя'м в тёмной де'бри.
-- Зна'ю я э'то и облеку' тьмо'ю друзе'й тьмы! -- возрази'л царь.
-- Тебе' на'добно бу'дет все создава'ть, госуда'рь, е'сли ты захо'чешь вводи'ть просвеще'ние,-- сказа'л Мехове'цкий.
-- Займём свет у сосе'дей, как занима'ют огня'. Чрез э'то никто' ничего' не теря'ет, а все согрева'ются и освеща'ются! -- отвеча'л царь.
-- Вот все, что ты име'ешь, госуда'рь, для позна'ния Росси'и и госуда'рственного управле'ния! -- сказа'л Басма'нов, ука'зывая на ру'кописи, переплетённые в перга'мент с на'дписями.-- Вот "Суде'бник" отца' твоего', "Пра'вда ру'сская" вели'кого кня'зя Яросла'ва; "Кни'га большо'го чертежа'", соста'вленная при бра'те твоём Феодо'ре, но по повеле'нию Бори'са. Здесь исчи'слены го'рода, реки' росси'йские с показа'нием расстоя'ния мест. Вот "Измере'ние и пе'репись земе'ль" от 1587 до 1594 го'да, а вот и сере'бряный киво'т, где помеща'ется са'мый "Чертёж". Когда' Бори'с хоте'л заста'вить меня' воева'ть проти'ву тебя', госуда'ря зако'нного, то он мно'го раз бесе'довал со мно'ю и на э'том чертеже' ука'зывал пути' от Пути'вля до Москвы'. Э'тот чертёж соста'влен не'мцем Гера'рдом для Феодо'ра, сы'на Бори'сова. Э'то пе'рвый чертёж в Росси'и, и ещё немно'гие у нас мо'гут понима'ть его'.
-- На'добно его' пове'рить и испра'вить,-- возрази'л царь.-- Я ви'жу две математи'ческие ру'кописи: "Кни'га, имену'емая геоме'триею, и'ли Землеме'рие ра'диксом и ци'ркулем", а э'то "Кни'га, рекома'я по-гре'чески арифме'тика, а по-неме'цки алгори'зма, а по-ру'сски цыфи'рная счётная му'дрость". Сле'довательно, Бори'с име'л ру'сских люде'й, зна'ющих землеме'рие?
-- Есть челове'ка два,-- отвеча'л Басма'нов.-- Э'то нау'ка введена' ещё отцо'м твои'м, госуда'рь. Вот дела' его' же ца'рствования: кни'ги о со'шном и вы'тном письме' и кни'ги писцовы'е.Кое-что' у нас на'чато для измере'ния госуда'рства, для узна'ния его' си'лы и средств. Но э'то одни' сла'бые начала'.
-- В э'том шка'фе все дела' льви'ные,-- сказа'л, улыба'ясь, царь,-- но вот и ли'сья нора'. Отопри'-ка э'тот я'щик, Басма'нов. На'дпись на нем "Де'ла та'йные" пока'зывает что'-то не-s обыкнове'нное.
Басма'нов о'тпер я'щик и стал вынима'ть бума'ги и кни'ги, кото'рые принима'ли Мехове'цкий и Бу'чинский, а царь бе'гло" просма'тривал.
-- Вот "Сле'дствие У'глицкое", госуда'рь! -- сказа'л Басма'нов, подава'я то'лстую свя'зку бума'г. Лжедими'трий гро'мко захохота'л.
-- Годуно'в назва'л по'весть о моём избавле'нии ска'зкою,-- примо'лвил он.-- Вот тепе'рь и его' творе'ние поступи'ло в число' ска'зок! -- Лжедими'трий вдруг при'нял па'смурный вид и сказа'л: -- Жаль мне то'лько безви'нных, кото'рые претерпе'ли муче'ния при допро'сах. Но что де'лать? Басма'нов, припря'чь э'то де'ло: мы на досу'ге напи'шем возраже'ние и сохрани'м для пото'мства.
-- "Та'йная цыфи'рь, и'ли Но'вая а'збука для письма' вя'зью"! -- сказа'л Басма'нов, подава'я сви'ток.
-- Ви'дишь ли, Мехове'цкий, что и мы не новички' в дела'х поли'тики. Э'ту часть разуме'л Бори'с; нам на'добно учи'ться у него'. Возьми' э'то к себе', господи'н ка'нцлер.
-- "Астроно'мия и Алхи'мия" англи'йского мудреца' Джо'на Ди, переведённая в Посо'льском прика'зе для царя' Бори'са,-- сказа'л Басма'нов, подава'я большу'ю то'лстую кни'гу.
-- Па'тер Сави'цкий! Э'то по ва'шей ча'сти,-- примо'лвил царь, подава'я кни'гу иезуи'ту.-- Ка'жется, что Годуно'в не иска'л зо'лота в горни'лах алхими'ческих, подо'бно на'шему прия'телю Сигизму'нду,-- примо'лвил царь.-- Бори'с нашёл верне'йшее сре'дство наполня'ть свои' мешки' зо'лотом, а и'менно опа'лою. Э'то сре'дство бы'ло его' алхи'мией. Но, неуве'ренный в про'чности настоящего', Годуно'в беспреста'нно стара'лся прони'кнуть в бу'дущее гада'ниями, астроло'гией и всем, чем то'лько наде'ялся дости'гнуть свое'й це'ли. Пове'рите ли, господа', что он предлага'л э'тому матема'тику, Джо'ну Ди, ты'сячу рубле'й годово'го жа'лования с ца'рским содержа'нием, чтоб он посели'лся в Росси'и (109). К че'сти нау'ки, Ди, ви'дно, предузна'л судьбу' Бори'са и отказа'лся. Что да'лее, Басма'нов?
-- Вот знамени'тая "Чёрная кни'га" (110) Годуно'ва, в кото'рую впи'саны все подозри'тельные и беспоко'йные лю'ди,-- сказа'л Басма'нов.
-- Подозри'тельные лю'ди -- льстецы', а беспоко'йные -- и'менно те, кото'рых ме'нее всего' должно' опаса'ться,-- сказа'л Бу'чинский.-- Ты зна'ешь, госуда'рь, пра'вило: кто ласка'ется, тот и'ли обману'л, и'ли обману'ть хо'чет. Кто ж мно'го болта'ет, брани'т и ро'пщет, тот не опа'сен, по посло'вице: "Соба'ка, кото'рая ла'ет изда'ли, не уку'сит". И'стинно подозри'тельные и беспоко'йные лю'ди не так легко' открыва'ются и так поступа'ют, что их ло'вят на де'ле, а не на у'мысле. В эти'х слу'чаях обыкнове'нно быва'ет так: оставля'ют в поко'е поджига'телей, а пресле'дуют тех, кото'рые бьют в наба'т на пожа'р. Ве'ли сжечь э'то, госуда'рь! Напра'сно бу'дешь смуща'ть себя'.
-- А я ина'че ду'маю об э'том! -- примо'лвил па'тер Сави'цкий.
Лжедими'трий взял кни'гу и, перевёртывая листы', сказа'л:
-- Отме'тки напи'саны руко'ю Бори'са пе'ред ка'ждым и'менем. Пе'ред одни'м: не дава'ть ходу'; пе'ред други'м: держа'ть в почётной ссы'лке; пе'ред тре'тьим: погуби'ть при слу'чае: пе'ред четвёртым: держа'ть в чёрном те'ле. Нет, э'то не льви'ные дела' Годуно'ва. Позволя'ю тебе' сжечь э'то, Бу'чинский!
-- Жаль! -- сказа'л па'тер Сави'цкий.
-- Спи'сок та'йных ве'рных слуг,-- сказа'л Басма'нов.
-- Всех э'тих мо'лодцев за воро'та! -- примо'лвил царь.-- Басма'нов, вы'гони их всех из Москвы'. Мне не на'добно слуг Годуно'ва, и прито'м ещё та'йных.
-- Все они' бу'дут так же усе'рдно служи'ть тебе', госуда'рь, как и Годуно'ву! -- отвеча'л с улы'бкою Басма'нов.-- Э'ти лю'ди, как соба'ки в до'ме: кто их ко'рмит, тому' они' и слу'жат.
-- А е'сли кто даст бо'лее корму', так растерза'ют пре'жнего господи'на,-- возрази'л Лжедими'трий.-- Зна'ю я э'тих ве'рных слуг! Вон их, за го'род!
-- Де'льно! -- воскли'кнул Мехове'цкий.
-- Напра'сно! -- примо'лвил па'тер Сави'цкий.-- Их мо'жно бы'ло бы употреби'ть с по'льзою.
-- Вот, госуда'рь, то ору'дие, кото'рым Годуно'в ду'мал утверди'ться на ца'рстве и кото'рое погуби'ло его', как ло'пнувшая пу'шка от сли'шком большо'го заря'да. Э'то изве'ты и вся'кие спле'тни, по кото'рым он губи'л одни'х ко'знями други'х (111).
Лжедими'трий взял оди'н из сви'тков и, бе'гло пересма'тривая листы', сказа'л:
-- Больша'я часть без по'дписи и'мени. Но я узна'ю не'которых. Вот ми'лая ру'чка Семё!на Годуно'ва! А вот и ве'рного всем кня'зя Васи'лия Шу'йского. Рабо'тал он мно'го, бедня'жка, да жаль, что по-пу'стому! Не хочу' ви'деть э'того плода' взаи'мной зло'бы и за'висти: в ого'нь!
-- Прекра'сно! -- сказа'л Мехове'цкий.-- Пра'вду говори'ть должно' я'вно, откры'то и обнару'живать злы'е у'мыслы не робе'я. Тогда' узна'ем и'стинных враго'в и друзе'й! О'бо всем, о чем я говорю' тебе' та'йно, госуда'рь, гото'в сказа'ть на пло'щади, е'сли то'лько са'мое де'ло не тре'бует скры'тности для успе'ха. На злых бу'ду ука'зывать среди' двора' и в наро'де. Так быть должно'.
-- Не так, не так! -- воскли'кнул па'тер Сави'цкий.-- Я до'лжен поговори'ть с тобо'ю об э'том, госуда'рь, наедине'.
-- Зна'ю, что вы мне ска'жете! -- возрази'л Лжедими'трий.-- В дела'х та'йных на'добно ве'рить немно'гим, чтоб они' бы'ли та'йными, а ина'че охо'та знать мно'го послу'жит злым лю'дям ору'дием к поги'бели вся'кого. В ого'нь Бори'совы спле'тни!
-- Да тут така'я про'пасть бума'г, что мы не разберём до за'втра,-- сказа'л Басма'нов.
-- Дово'льно! Закро'й ли'сью нору', мы пересмо'трим э'то на досу'ге. Тепе'рь пойдём в сокро'вищницу. Там веселе'е...
Басма'нов, запира'я шкаф, обрати'л внима'ние царя' на о'браз Успе'ния Пресвяты'я Богоро'дицы в зо'лотом окла'де и сказа'л:
-- Э'то труд знамени'того ру'сского иконопи'сца Фё!дора Едине'ева, кото'рый при пра'деде твоём, вели'ком кня'зе Иоа'нне, обуча'лся у гре'ков ремеслу' и превзошёл свои'х учителе'й. Да'же не'мцы удивля'ются превосхо'дным его' тру'дам, но их немно'го. Вре'мя истреби'ло о'браза в ста'ром Кремлёвском дворце' при де'де твоём Васи'лии Иоанно'виче.
-- Пойдём в сокро'вищницу,-- сказа'л царь. Спуска'ясь по ле'стнице в ни'жнее жилье'", царь встре'тил
у двере'й кладовы'х боя'рина Ве'льского, кото'рый с покло'ном поднёс ему' на золото'м блю'де ключи' от сокро'вищницы. Воше'д в пе'рвую кладову'ю, огро'мную за'лу со сво'дами, царь уви'дел бо'чки, кади' и ко'жаные мешки', от полу' до потолка' уста'вленные осо'быми отделе'ниями.
-- Растолку'й мне, каки'е здесь де'ньги и отку'да поступа'ют,-- сказа'л царь Ве'льскому,-- по ми'лости Бори'са я чужо'й до'ма!
-- Вот в э'тих мешка'х храня'тся дохо'ды от твои'х ца'рских во'тчин: тридцати' шести' городо'в с сёлами и деревня'ми. Обро'ку доставля'ют они' тебе', госуда'рь, до двухсо'т ты'сяч рубле'й сере'бряных, да все запа'сы. Кро'ме своего' дворцо'вого обихо'ду, продаётся ежего'дно э'тих запа'сов на две'сти три'дцать ты'сяч рубле'й. Здесь нале'во, в бо'чках, де'ньги с тягла'и по'дати, всего' на 400000 рубле'й в год. Вот в э'тих ка'дях ра'зные городски'е по'шлины: торго'вые, су'дные, ба'нные, пите'йные, всего' до 800000 рубле'й ежего'дно. Здесь храня'тся оста'вшиеся де'ньги от ра'зных прика'зов; вот по'шлина с инозе'мных това'ров. Но тебе' до'лго бы'ло бы слу'шать исчисле'ние всех сбо'ров, госуда'рь! Скажу' одни'м сло'вом: за исключе'нием всех изде'ржек на во'йско, двор и жа'лованье всем твои'м слу'гам, в твою' расхо'дную казну' поступа'ют ежего'дно не ме'нее миллио'на четырехсо'т ты'сяч рубле'й (112). Вот в э'тих ка'дях храня'тся чужезе'мные де'ньги, кото'рые пуска'ют в ход, прилага'я к ним клеймо' госуда'рства Моско'вского.
-- Я до'лжен учреди'ть но'вый поря'док в э'том де'ле,-- сказа'л царь.-- Пора' выве'сть из употребле'ния э'ти новгоро'дки, чужезе'мные ефи'мки, э'ти безобра'зные рубли'. Сты'дно, что мы не име'ем ещё свое'й золото'й моне'ты и покупа'ем инозе'мные де'ньги на вес, как това'р. На'ши сере'бряные де'ньги и копе'йки та'кже должны' име'ть присто'йный вид. Я уже' посла'л в Голла'ндию образе'ц и ожида'ю но'вых ру'сских де'нег (113).
В друго'й обши'рной кладово'й бы'ли го'ры серебра': посу'да ца'рская.
-- Вот две'сти золоты'х блюд и шестьсо'т золоты'х чаш, стоп и ку'бков,-- сказа'л Ве'льский.-- Э'та посу'да ре'дко употребля'ется вме'сте, в после'дний раз Годуно'в пирова'л на ней, угоща'я Да'тского кня'зя Иоа'нна, кото'рого хоте'л жени'ть на свое'й до'чери. Вот посу'да сере'бряная, на кото'рой Годуно'в угоща'л 10000 войска' в ста'не под Серпу'ховым, собира'ясь войно'й на Кры'мского ха'на в нача'ле своего' ца'рствования. Кро'ме того', сере'бряная посу'да на 1000 челове'к и золота'я посу'да для тебя', госуда'рь, храни'тся у кра'йнего, для ежедне'вного ца'рского употребле'ния. Вот шесть бо'чек, вы'литых из серебра', добытого' отцо'м твои'м, госуда'рь, в после'дний похо'д в Ливо'нию. Но оте'ц твой, блаже'нной па'мяти царь Иоа'нн, не люби'л копи'ть сокро'вищ. Во вре'мя торжества' по взя'тии Каза'ни он в оди'н день ра'здарил 400 пуд серебра' в де'ле. Пра'вду сказа'ть, умно'жил и привёл в поря'док сокро'вища и дохо'ды -- Годуно'в!
-- Да, он был мой хоро'ший казначе'й! -- возрази'л с улы'бкою царь.
В тре'тьей кладово'й находи'лись драгоце'нности ца'рские. Круго'м бы'ли полки' и поставцы', покры'тые кра'сным ба'рхатом. Ве'льский, ука'зывая на ве'щи, сказа'л:
-- Вот вене'ц Монома'хов большо'го наря'да, кото'рым венча'ются на ца'рство госуда'ри Моско'вские. Он из зо'лота, гре'ческой ска'нной отде'лки, и укра'шен 4 я'хонтами, 3 лалла'ми, 4 изумру'дами и 32 бурми'тскими жемчуга'ми.
-- Я никогда' не вида'л тако'й коро'ны,-- примо'лвил Мехове'цкий.-- Э'то остроконе'чная ша'пка наподо'бие скуфьи' с бобро'вою опу'шкою и то'лько кресто'м на верху' отлича'ется от просто'й ша'пки.
-- Вот вене'ц Монома'хов ма'лый, второ'го наря'да,-- сказа'л Ве'льский.-- Он древне'е пе'рвого. Оте'ц твой, госуда'рь, и Годуно'в носи'ли его' в ме'ньших вы'ходах. Вид его' тако'в же, как и пе'рвого. Э'то вене'ц Еди'гера, царя' Каза'нского, пленённого с ца'рством роди'телем твои'м, вели'кий госуда'рь! Он ви'дом непохо'ж на на'ши. Ви'дишь ли, госуда'рь, что э'то высо'кая остроконе'чная ша'пка из зо'лота с че'рнью ска'нной рабо'ты, укра'шенная я'хонтами, руби'нами, бирю'зами и кру'пным же'мчугом. Вот вене'ц Астраха'нского ца'рства, та'кже покорённого отцо'м твои'м, госуда'рь. Он вы'ше каза'нского, с вы'гнутыми бока'ми в середи'не. Большо'й изумру'д наверху' и две жемчу'жины це'нятся весьма' до'рого. Э'то та'кже па'мятник сла'вы твоего' роди'теля: вене'ц ца'рства Сиби'рского, покорённого хра'брым донски'м удальцо'м Ерма'ком Тимофе'евичем. Вене'ц сей небога'т и, как ви'дишь, похо'ж не'сколько на Монома'хов. Он из су'кна, укра'шен 30 алма'зами, 100 я'хонтами, 2 лалла'ми, 14 изумру'дами и 15 бурми'тскими зёрнами. Вот золото'й ски'петр Монома'ха, с венцо'м и двугла'вым орло'м, укра'шенный драгоце'нными камня'ми и гре'ческими на'дписями; вот Монома'хова держа'ва зо'лотая с дороги'ми камня'ми. Э'то зо'лотая цепь Mономахова,при'сланная ему' в дар от Гре'ческого импера'тора, а вот свягы'е ба'рмы, та'кже дар Гре'ческого импера'тора Монома'ху...
Мехове'цкий прерва'л слова' Ве'льского и, рассма'тривая ба'рмы, сказа'л:
-- Э'того украше'ния нет у други'х европе'йских госуда'рей. Что э'то тако'е? Род воротника' и'ли нагру'дных лат из семи' золоты'х блях с изображе'ниями собы'тий из Свято'го Писа'ния. К чему' слу'жит э'то украше'ние?
-- Ба'рмы -- сло'во гре'ческое, означа'ющее, как тебе' изве'стно, бре'мя, тя'жести,-- отвеча'л царь.-- Э'то должно' напомина'ть царю', что держа'вство есть бре'мя, а не ра'дость.
-- Прему'дро! -- сказа'л Мехове'цкий.-- Не худо'бы всем госуда'рям име'ть э'то напоминове'ние.
-- Вот золоты'е цепи', кото'рые носи'ли вели'кие князья' и цари', пре'дки твои',-- продолжа'л Ве'льский.-- Древне'йшее сокро'вище твоё, госуда'рь, вот э'тот сере'бряный чекане'ный посо'х вели'кого кня'зя Андре'я Боголю'бского. А вот э'тот сере'бряный позоло'ченный посо'х с узо'рчатою насе'чкою принадлежа'л вели'кому кня'зю Иоа'нну Дани'ловичу Калите'. Вот са'мый богате'йший жезл вели'кого кня'зя Васи'лья Дмитри'евича, золото'й, с дороги'ми камня'ми. Э'то та'кже пода'рок Гре'ческого импера'тора Эммануи'ла. Ме'жду мно'жеством други'х посо'хов укажу' тебе' три, госуда'рь. Э'тот посо'х из ры'бьей ко'сти с золоты'ми троегла'выми орла'ми, укра'шенными дороги'ми камня'ми, принадлежа'л отцу' твоёму и привезён от па'пы Ри'мского иезуи'том Поссе'вином. А э'тот резно'й посо'х из слоно'вой ко'сти, опра'вленный в позоло'ченное серебро', с о'стрым желе'зным наконе'чником, оте'ц твой носи'л всегда' с собо'ю и, когда' разгова'ривал с челове'ком ему' ненави'стным, то упира'л о'стрым концо'м в но'гу своего' раба' и облока'чивался на посо'х. Когда' же гнев смуща'л его' се'рдце, сие' же остри'е выгоня'ло ду'шу из те'ла.
-- Зна'ю, зна'ю! -- сказа'л царь.-- Три венца' покорённых царств должны' закрыва'ть э'тот посо'х.
-- А вот и единоро'говый посо'х с зо'лотом Бори'са Годуно'ва,-- сказа'л Ве'льский.
-- Пусть здесь оста'нется в па'мять его' за до'брое управле'ние мое'ю казно'ю,-- примо'лвил царь.
-- Под э'тим покрыва'лом стои'т престо'л Монома'хов,-- продолжа'л Ве'льский.-- Он из оре'хового де'рева, с чудно'ю резно'ю рабо'тою и му'дрыми на'дписями. На нем са'дятся цари' то'лько при венча'нии и в торже'ственные слу'чаи. Годуно'в сади'лся всегда' на престо'л, укра'шенный дороги'ми камня'ми, пода'ренный ему' Перси'дским ша'хом Абба'сом. Он и тепе'рь в Гранови'той пала'те.
-- Пусть оста'нется до вре'мени; я велю' сде'лать для себя' престо'л по но'вому образцу'.
-- Госуда'рь! бою'сь, что тебя' утоми'т рассма'тривание всех э'тих дороги'х веще'й, кора'бликов, часо'в ра'зных ви'дов, золоты'х чаш и стоп с дороги'ми камня'ми, кото'рые стоя'т здесь на полка'х. Э'то пода'рки инозе'мных царе'й и посло'в их. В э'тих коро'бках храня'тся же'мчуг и дороги'е ка'мни, всего' со'рок четы'ре четверика'. Вот разло'жены пятьдеся'т пар ца'рского пла'тья и два'дцать покрыва'л, вы'шитых же'мчугом и осы'панных дороги'ми камня'ми по па'рче, ба'рхату и алтаба'су. В э'тих ларца'х нахо'дятся дороги'е убо'ры: пе'рстни, се'рьги, ожере'лья. Сокро'вища твои' несме'тны, вели'кий госуда'рь! (114).
-- Сла'ва Бо'гу, что бу'дет чем дели'ться с мои'ми ве'рными друзья'ми,-- примо'лвил царь.
-- Ца'рское се'рдце, до'блесть Иоа'ннова! -- воскли'кнул Ве'льский.-- Тепе'рь на'добно тебе', госуда'рь, пройти' на другу'ю полови'ну, где храни'тся ца'рское ору'жие из серебра' и зо'лота и ко'нские сбру'и, осы'панные дороги'ми камня'ми. Ты мо'жешь, госуда'рь, снаряди'ть ты'сячу во'инов в сере'бряные па'нцири и снабди'ть их дорого'ю сбру'ей. Там же две кладовы'е напо'лнены куска'ми ба'рхата, парчи', су'кна, алтаба'су и вся'кими дороги'ми тка'нями.
-- Пойдём туда' в друго'е вре'мя,-- сказа'л царь.-- Тепе'рь пора' к боя'рам. Они' ве'рно, ждут меня'.
-- Удиви'тельное бога'тство! -- воскли'кнул иезуи'т в восхище'нии.-- Э'тим бы мо'жно бы'ло ниспрове'ргнуть все раско'лы, наня'ть во'йско...
-- Па'тер Сави'цкий! -- возрази'л царь,-- скажи'те: есть чем заплати'ть все долги' в По'льше, и уме'рьте свой восто'рг, вспо'мнив, что э'ти сокро'вища принадлежа'т не Иезуи'тскому о'рдену, а мне, царю' Моско'вскому!
Па'тер помо'рщился, про'чие улыбну'лись.

-----

Вы'шед из кладовы'х в се'ни, царь встре'тил горбуна' в пёстром пла'тье, кото'рый поклони'лся ему' и, подава'я па'лку и гре'бень с веретено'м, сказа'л:
-- Чело'м бью господи'ну моему'! Вот тебе' от меня' пода'рок!
-- Э'то что за уро'д? -- спроси'л Лжедими'трий.
-- Шут Годуно'ва Кирю'шка,-- отвеча'л Ве'льский.
-- Поко'йный Бори'с ска'зывал, что шут лу'чше, чем плут,-- сказа'л Кирю'шка.-- В плу'тах, корми'лец, у тебя' не бу'дет недоста'тка, а моё ме'сто пока' ещё не за'нято.
-- Неду'рно,-- примо'лвил царь.-- На что же ты мне даёшь э'то?
-- Па'лку возьми' себе', а гре'бень с веретено'м отда'й твои'м боя'рам,-- сказа'л шут.-- Молодцу' владе'ть па'лкой, а ба'бам прясть!
Все засмея'лись, и Мехове'цкий сказа'л:
-- Пусть он оста'нется при дворе', госуда'рь! Шутовско'й кафта'н не всегда' прикрыва'ет дура'чество.
-- Е'сли б всех дурако'в наряжа'ть в шутовски'е кафта'ны, так моё пла'тье вздорожа'ло бы, а боя'рские шу'бы подешеве'ли,-- возрази'л Кирю'шка.-- Спроси', корми'лец, у Богда'на, почём продаётся золотни'к ума' в твое'й Ду'ме!
-- По сту па'лок, кото'рые на'добно тебе' отсчита'ть вперёд,-- сказа'л с доса'дою Ве'льский.
-- Ну, ви'дишь ли, корми'лец, что моя' пра'вда. Возьми' па'лку, возьми'! Ты с ней доберёшься то'лку.
-- Кирю'шка! принима'ю тебя' в слу'жбу,-- сказа'л царь, смея'сь.-- Где же ты прожива'ешь во дворце'?
-- В том ме'сте, без кото'рого не обойдётся ни дура'к, ни у'мный: на пова'рне.
-- Ступа'й же тепе'рь с Бо'гом и живи', как пре'жде,-- сказа'л царь.
-- Спаси'бо! За э'то скажу' тебе' ска'зку. Укра'л мужи'к ло'шадь, а чтоб не узна'ли её, так вы'колол ей глаза'. Напи'вшись допьяна', мужи'к лег в са'ни, засну'л и опусти'л во'жжи; ло'шадь попа'ла с ним в я'му -- и сама' уби'лась, и мужи'ка расши'бла. Коне'ц!
-- Что э'то зна'чит? -- спроси'л Лжедими'трий с принуждённою улы'бкой.
-- Зна'чит то: держи' у'хо востро', не опуска'й вожже'й и смотри' в о'ба,-- сказа'в э'то, Кирю'шка вы'бежал из се'ней.

-----

В Гранови'той пала'те царь заста'л боя'р и дворя'н ду'мных. Все с подобостра'стием ожида'ли приказа'ний царя'. Он подозва'л к себе' ду'много дья'ка Афана'сия Вла'сьева и сказа'л:
-- Афана'сий, ты до'лжен соста'вить извести'тельную гра'моту к По'льскому королю' Сигизму'нду о благополу'чном моём прибы'тии в мою' столи'цу. Я переменя'ю ти'тул ца'рский: запиши' то'тчас.
Ду'мный дьяк вы'нул и'з-за па'зухи бума'гу и пи'сьменный прибо'р, стал на коле'но и на'чал писа'ть, что царь говори'л гро'мко:
-- Отны'не должно' называ'ть меня', Моско'вского госуда'ря, так: "Пресветле'йший и непобедиме'йший мона'рх Дими'трий Ива'нович, Бо'жиею ми'лостию це'сарь и вели'кий князь всея' Росси'и и всех тата'рских царств и ины'х мно'гих Моско'вской мона'рхии покорённых областе'й госуда'рь и царь"! (115) -- Вла'сьев встал, а царь сказа'л боя'рам:
-- Вы должны' знать, ве'рные мои' слу'ги, боя'ре и дворя'не ду'мные, что в Евро'пе оди'н то'лько госуда'рь но'сит зва'ние импера'тора, и'ли це'саря, потому' еди'нственно, что пре'дки его' насле'довали часть древнего' Ри'мского госуда'рства. Но я оди'н, пото'мок Рю'рика, происхожу' в прямо'й ли'нии от пе'рвого Ри'мского импера'тора ке'саря А'вгуста (116) и оди'н име'ю пра'во но'сить его' зва'ние, бу'дучи прито'м могущественнейши'м самоде'ржцем в ми'ре по во'ле Госпо'дней. Отны'не принима'ю зва'ние, кото'рое подоба'ет мне: зва'ние це'саря, то есть влады'ки ми'ра. Да бу'дет так!
-- Да бу'дет, как ты повели'шь, госуда'рь! -- сказа'ли боя'ре, поклони'вшись.
-- Ещё должны' вы знать, ве'рные мои' боя'ре, что я, учрежда'я но'вую мона'рхию Моско'вскую, установля'ю но'вые чи'ны госуда'рственные по образцу' други'х госуда'рств. Зва'ние сообща'ет поче'сть и уваже'ние це'лого све'та, а вы не ху'же други'х и должны' по'льзоваться тем же уваже'нием, как зна'тные инозе'мцы шляхе'тных родо'в. Пове'дай, Басма'нов, во'лю мою'! -- сказа'в сие', царь вы'шел из Гранови'той пала'ты с свои'ми поля'ками.
Басма'нов вы'ступил на среди'ну, разверну'л сви'ток, и стал чита'ть:
-- Царь госуда'рь, объявля'я всем ми'лость, приглаша'ет всех забы'ть проше'дшее и жить в любви', ми'ре и согла'сии, на по'льзу слу'жбы ца'рской и оте'чества!
-- Да здра'вствует оте'ц наш госуда'рь Дими'трий Ива'нович, мно'гие ле'та! -- воскли'кнули боя'ре.
В э'то вре'мя вы'ступил на среди'ну Суту'пов и сказа'л:
-- Прошу', почте'"нные сена'торы и сове'тники, заня'ть свои' ме'ста.
Все бро'сились по скамья'м, и вдруг отвори'лись дво'е двере'й: в одни' вошёл но'вый патриа'рх с четырьмя' митрополи'тами, а в други'е -- но'вый царь в оде'жде ца'рской. За ним шли четы'ре ры'нды и двена'дцать инозе'мных драба'нтов в зо'лоте и серебре'. Драба'нты оста'лись на стра'же у двере'й, а ры'нды проводи'ли царя' до престо'ла. Царь взял с сере'бряного стола' вене'ц и, не надева'я его', сказа'л:
-- Вот достоя'ние пре'дков мои'х, возвращённое мне во'лею Бо'га и жела'нием наро'да! Но до соверше'ния свяще'нного обря'да пред чудотво'рными ико'нами в Успе'нском Собо'ре не хочу' возложи'ть венца' на главу' мою'. Держа'в-ствую и повелева'ю! -- При сих слова'х царь взял ски'петр, по'днял его' и, ука'зывая друго'ю руко'ю на вене'ц, возгласи'л: -- Го'ре тому', кто прикоснётся к сему' свяще'нному зна'ку вла'сти, не име'я на то права'! Ми'лость всем ве'рным слу'гам мои'м, ми'лость и забве'ние про'шлого! Возроди'мся ду'хом и начнём но'вую жизнь отны'не и во ве'ки веко'в! Вели'кий секрета'рь, провозгласи' во'лю мою'!
Суту'пов вы'ступил на среди'ну, поклони'лся царю' и сказа'л: -- Пресветле'йший и непобедиме'йший мона'рх Дими'трий Ива'нович, Бо'жиею ми'лостью це'сарь и вели'кий князь всея' Росси'и и всех тата'рских царств и ины'х мно'гих Моско'вской мона'рхии покорённых областе'й госуда'рь и царь, в ознаменова'ние любви' и ми'лости к во'тчине свое'й, Росси'и, повелева'ет: возврати'ть из ссы'лки всех безви'нно нака'занных Годуно'вым; удво'ить жа'лованье ца'рское всем сано'вникам до еди'ного и все'му во'йску; заплати'ть все казённые долги' в бо'зе почива'ющего роди'теля своего', госуда'ря царя' Иоа'нна Васи'льевича; обнаро'довать, что ка'ждый мо'жет ли'чно бить чело'м госуда'рю Царю' Дими'трию Ива'новичу по среда'м и суббо'там на Кра'сном крыльце'. Вам, пресве'тлым сена'торам и сове'тникам, повелева'ет ежедне'вно явля'ться в Сове'т и занима'ться дела'ми управле'ния. Пре'жде всего', вы должны' рассмотре'ть, каки'е мо'жно отмени'ть судо'вые и торго'вые по'шлины в облегче'ние наро'ду и соста'вить зако'н о возвраще'нии во'тчинникам всех бе'глых крестья'н, кро'ме тех, кото'рые закабалены' непра'ведно и лишены' бы'ли по'мощи госпо'д во вре'мя го'лода. Госуда'рь царь Дими'трий Ива'нович воспреща'ет стро'го вся'кое лихои'мство и мздои'мство и объявля'ет, что бу'дет без милосе'рдия нака'зывать суде'й бессо'вестных (118). Вы, пресве'тлые сена'торы, обя'заны наблюда'ть, чтоб наро'ду твори'ли безме'здно суд и пра'вду, и доноси'ть царю' о злоупотребле'ниях. Вся'кая пра'вда да нисхо'дит от престо'ла и возвраща'ется к престо'лу! -- Суту'пов сно'ва поклони'лся царю' и возврати'лся на свое' ме'сто.
-- О, со'лнце му'дрости! О, ру'сский Соломо'н! Сла'ва и долгоде'нствие тебе'! -- воскли'кнул князь Васи'лий Ива'нович Шу'йский, встав с своего' ме'ста и поклони'вшись до земли' пред престо'лом.
-- Лику'й, перворо'дный сын христиа'нства! Оса'нна тебе', ча'до Иоа'нново! -- возгласи'л патриа'рх.
-- Сла'ва и долгоде'нствие му'дрому царю' на'шему Дими'трию Ива'новичу! Да здра'вствует мно'гие ле'та! -- разда'лось в собра'нии.
Царь удали'лся, и все мужи' ду'мные разошли'сь, возглаша'я:
-- Прямо'й сын Иоа'ннов! Бла'го нам! Счастли'вая Росси'я!

-----

Когда' сме'рклось, Лжедими'трий сел на коня' и в сопровожде'нии Басма'нова и Мехове'цкого поскака'л в дом кня'зя Моса'льского и, чтоб минова'ть Кра'сную пло'щадь, где весели'лся наро'д, вы'ехал из Кремля' чрез Борови'цкие воро'та и пробра'лся вдоль Кремлёвской сте'ны на Ца'рскую у'лицу в Царь-го'роде. Боя'рин ждал царя' у воро'т с одни'м ве'рным слуго'ю, кото'рому отда'ли держа'ть лошаде'й. В пе'рвой избе' встре'тила царя' хозя'йка в бога'той парчо'вой фе'рязи и алтабасо'вом о'хабне и, поклони'вшись в по'яс, поднесла' на сере'бряном блю'де хле'б-соль, покры'тую шелково'ю шири'нкою, ши'тою же'мчугом. Приня'в пода'рок и поблагодари'в хозя'йку, Лжедими'трий веле'л кня'зю проводи'ть себя' неме'дленно в те'рем и вошёл туда' оди'н.
В го'рнице, оби'той холсто'м, покры'тым бе'лою кра'ской, у одно'й сте'ны находи'лся высо'кий дубо'вый примо'ст (119) с кра'сным ше'лковым поло'гом. В пере'днем углу' была' ико'на, пе'ред кото'рою тепли'лась лампа'да, сла'бо освеща'я ко'мнату. Круго'м бы'ли скамьи', покры'тые ковра'ми, а в одно'м углу' дубо'вый шкаф с я'щиками. На примо'сте, у'стланном пуховика'ми, покры'тыми шелково'ю просты'ней и алтабасовы'м одея'лом, сиде'ла краса'вица в одно'й ше'лковой фе'рязи. Чёрные во'лосы её заплетены' бы'ли в ко'су, но на голове' не бы'ло ни ле'нты, ни повя'зки. Опира'ясь ло'ктем на поду'шки, она' подде'рживала го'лову руко'ю и, поту'пя взо'ры, ча'сто вздыха'ла. На ни'зкой скамье' во'зле при'моста сиде'ла пожила'я же'нщина и, закрыва'ясь фато'ю, укра'дкою посма'тривала на краса'вицу и утира'ла слезы'.
Лишь скри'пнула дверь в те'реме, краса'вица и пожила'я же'нщина устреми'ли взо'ры в ту сто'рону. Вошёл в го'рницу царь в бога'той венге'рской оде'жде, ши'той зо'лотом и уни'занной же'мчугом и, сде'лав шаг вперёд, останови'лся.
-- Э'то он! -- воскли'кнула пронзи'тельно краса'вица и прижа'лася лицо'м к поду'шкам.
-- Он, то'чно он! -- сказа'ла ро'бко стару'ха и, перекрестя'сь, примо'лвила впо`лго'лоса: -- Го'споди, поми'луй!
-- Успоко'йся, Ксе'ния! -- сказа'л Лжедими'трий.-- Я не хочу' сде'лать тебе' ни зла, ни оби'ды. Не бо'йся меня' и ты, Ма'рья Дани'ловна. Я пришёл с ми'ром и ми'лостью.
Царе'вна молча'ла и остава'лась в пре'жнем положе'нии, а ня'ня моли'лась потихо'ньку и дрожа'ла всем те'лом.
-- Я жела'ю тебе' бла'га, Ксе'ния,-- сказа'л Лжедими'трий.-- Не страши'сь и взгляни' на меня'.
Царе'вна бы'стро приподняла'сь, щеки' её разгоре'лись, глаза' засверка'ли, и она', всплесну'в рука'ми, жа'лостно сказа'ла:
-- Ты жела'ешь мне бла'га! А кто погуби'л отца' моего', мою' роди'мую, моего' ми'лого бра'та? Уби'йца!..
-- Ты в заблужде'нии, Ксе'ния! Я не погуби'л отца' твоего', не уби'л твое'й ма'тери и бра'та и сожале'ю о их плаче'вной у'части. Оте'ц твой сконча'лся от неду'га попуще'нием Бо'жием, а роди'тельницу твою' и бра'та умертви'ли злы'е лю'ди из ло'жного поня'тия о моём нра'ве и о свои'х обя'занностях. Такова' во'ля Бо'жия: смири'мся пред не'ю!
-- И не введи' нас во искуше'ние, но изба'ви нас от лука'вого! -- сказа'ла ня'ня впо`лго'лоса и перекрести'лась.
-- Ра'зве ты не лиши'л престо'ла бра'та моего'? Не ты ли побуди'л наро'д к мятежу'? -- сказа'ла царе'вна.
-- Я взял своё и не лиши'л никого' со'бственности, Ксе'ния! Наро'д не возмуща'лся, но восста'л за пра'вое де'ло, и е'сли нашли'сь злы'е, кото'рые перешли' за преде'лы своёго до'лга, не моя' вина'!
-- Не ты ли веле'л держа'ть меня' в до'ме уби'йцы мои'х родны'х? Е'сли б ты чужда'лся э'того злодея'ния, то наказа'л бы злоде'я, а не отда'л меня', сироту', во власть его'! Я сла'бая жена' и в простоте' мое'й не понима'ю дел госуда'рственных, но Госпо'дь Бог храни'т сиро'т в несча'стии. Он дал мне сто'лько ума', чтоб пости'гнуть э'тот злоде'йский у'мысел. Он услы'шит мои' гре'шные моли'твы и даст мне сто'лько твёрдости, чтоб воспроти'виться си'ле и ко'зням де'монским.
-- Ксе'ния! ты не понима'ешь, в како'м положе'нии нахожу'сь я тепе'рь, и потому' се'туешь на меня' и подозрева'ешь в злом де'ле. Не одобря'ю уби'йства, но не могу' казни'ть за усе'рдие ко мне! Я оста'вил тебя' у того', кото'рый спас тебя'. Тепе'рь ты вольна' выбира'ть себе' убе'жище!
-- Хочу' в монасты'рь,-- сказа'ла Ксе'ния.
-- Нет, Ксе'ния, э'того быть не должно'. Ты рождена' не для ке'льи, но для любви' и украше'ния престо'ла. Безви'нный в зле, причинённом твоему' ро'ду, я ра'зве тем то'лько вино'вен пред тобо'ю, что оте'ц мой, царь Иоа'нн, переда'л мне пра'во на госуда'рство Моско'вское. Е'сли б роди'тель твой был жив, он сам уве'рился бы в и'стине моего' происхожде'ния, охо'тно отда'л бы мне вене'ц и был бы пе'рвым мои'м слуго'ю -- и тесте'м. Судьба' устро'ила ина'че! оста'лась ты одна' в жи'вых, и тобо'ю до'лжен вновь воссия'ть род Годуно'вых! Ксе'ния! царь Моско'вский Дими'трий Иоа'ннович безви'нен пред тобо'ю; он лю'бит тебя' бо'лее жи'зни свое'й! И я сирота' в зде'шнем ми'ре! Кро'ме престаре'лой ма'тери, не име'ю ни ро'дных, ни бли'жних. Соедини'м у'часть на'шу на престо'ле отцо'в на'ших, и Росси'я возра'дуется, и безви'нная му'ченица, роди'тельница твоя', благослови'т нас в го'рних преде'лах...
Царе'вна го'рько запла'кала, а ня'ня сно'ва перекрести'лась и повтори'ла:
-- И не введи' нас во искуше'ние, но изба'ви нас от лука'вого!
-- Мне ли помышля'ть о бра'ке, о сла'ве земно'й и ра'достях! -- сказа'ла сквозь сле'зы царе'вна.-- Кровь родны'х мои'х всю жизнь бу'дет у меня' пред глаза'ми. После'дние сто'ны мое'й ма'тери, боле'зненные во'пли бра'та всегда' бу'дут раздава'ться в уша'х мои'х и раздира'ть се'рдце! Нет для меня' бо'лее ра'достей! Умоля'ю тебя', отпусти' меня' в монасты'рь!
-- Повторя'ю, что э'того не бу'дет. Ты, пе'рвая красота' в Моско'вском госуда'рстве, рождена' для любви', для ра'дости, для сла'вы! Я исцелю' тебя' от го'рести...
-- Не зна'ю, как звать тебя'... но слыха'ла, что ты чернокни'жник и волше'бник,-- сказа'ла царе'вна.-- Е'сли ты в са'мом де'ле мо'жешь меня' уте'шить, то не де'лай э'того, ра'ди Бо'га не де'лай! Лу'чше хочу' умере'ть, чем расста'ться с мое'ю го'рестью, с воспомина'ниями о мои'х родны'х. Мне ли забы'ть о них? Бу'ду ве'чно помина'ть и ве'чно горева'ть! -- царе'вна сно'ва залила'сь слеза'ми.
-- Не слу'шай её! -- воскли'кнула ня'ня.-- Я зна'ю си'лу твою'! Все говоря'т, что ты не то'лько отгоня'ешь и наво'дишь неду'ги, но берёшь на себя' вся'кие о'бразы, прики'дываешься невиди'мкою, лета'ешь на ковре-самоле'те, не по'мню тепе'рь всего'... сло'вом, де'лаешь, что захо'чешь. Сжа'лься над бе'дною сирото'й: излечи' её от го'ря! Она' де'нно и но'щно грусти'т и пла'чет; ви'димо гу'бит себя', моя' голу'бушка! Охти' мне, гре'шной! -- ня'ня зарыда'ла и, брося'сь на коле'на, сказа'ла: -- Не слу'шай её и излечи' от го'рести!
-- Я не волше'бник, не чароде'й, но благочести'вый христиани'н, царь Моско'вский! -- сказа'л Лжедими'трий.-- Вас обману'ли спле'тнями и клевето'ю. Госпо'дь Бог одари'л меня' ра'зумом вы'сшим, как подоба'ет прави'телю наро'дов; кни'жное де'ло, лече'ние неду'гов и вся'кую му'дрость почерпа'л я в писа'ниях святи'телей, проро'ков и благочести'вых мудрецо'в, а не от дья'волов и чернокни'жников. Не верь, Ксе'ния, зло'бе враго'в мои'х, но пове'рь мне, твоему' царю'. Я не погуби'л твои'х роди'телей -- я люблю' тебя'!
-- Умилосе'рдись! Сжа'лься над бе'дною сирото'ю и оста'вь меня' в поко'е! Я больна', о'чень больна',-- сказа'ла Ксе'ния сквозь сле'зы.
Лжедими'трий сде'лал шаг вперёд, чтоб прибли'зиться к посте'ле, сказа'в:
-- Позво'ль мне излечи'ть тебя', как я излечи'л не'когда ня'ню твою', Ма'рью Данило'вну.
Царе'вна вскри'кнула от у'жаса и сказа'ла:
-- Не подходи' ко мне, не подходи'! Я умру', е'сли ты до меня' дотро'нешься!
Ня'ня ста'ла пе'ред посте'лью и, простёрши ру'ки, воскли'кнула:
-- Да воскре'снет Бог и расто'чатся врази' его'! Не подходи'! и'ли ты убьёшь меня', и'ли я тебя' растерза'ю!
-- Вы напра'сно пуга'етесь. Повторя'ю, что не хочу' обижа'ть вас ни сло'вом, ни де'лом. Успоко'йтесь! Я оста'влю вас и велю' пригото'вить для тебя', Ксе'ния, жили'ще присто'йное. Проща'й, Ксе'ния; дай Бог тебе' здоро'вья! Проща'й, до'брая Ма'рья Дани'ловна! Береги' твою' пито'мицу!
Лжедими'трий вы'шел из ко'мнаты, а царе'вна вскочи'ла с посте'ли, бро'силась на коле'ни пе'ред о'бразом и ста'ла моли'ться и класть земны'е покло'ны. Ня'ня та'кже моли'лась. Возвратя'сь на пре'жнее ме'сто, царе'вна сказа'ла:
-- Я ду'мала, что он съест меня' -- а он тако'й ла'сковый!
-- Ах, ди'тятко, да ведь волше'бник прики'дывается, когда' захо'чет, то во'лком, то лисо'ю. Святе'йший патриа'рх сказа'л, что он анти'христ!
-- Ах, Бо'же мой, как стра'шно! Что ста'нется со мно'ю? Кто защити'т меня', бе'дную сироту'?
-- Бог, моё ди'тятко! Лю'ди оста'вили нас -- Бог поми'лует!

ГЛАВА' VI
Прибы'тие митрополи'та Филаре'та в Москву'. Оско'рбленная го'рдость наро'дная. Злоумышле'ния. Но'вое предначерта'ние иезуи'тов. Бесе'да в но'вом дворце'. Взгляд на дре'внюю Москву' и боя'рские обы'чаи. Преда'тель. Же'нская вечери'нка у Мари'ны.

Постри'женный наси'льно в мона'хи по во'ле царя' Бори'са, знамени'тый боя'рин Фё!дор Ники'тич Рома'нов, наре'ченный в и'ночестве Филаре'том, томя'сь до'лгое вре'мя в заточе'нии, в Си'йской оби'тели, возвращён из ссы'лки но'вым царём Дими'трием и поста'влен митрополи'том Росто'вским. Бы'вшая супру'га его', доброде'тельная Ма'рфа, та'кже постри'женная проти'ву во'ли в мона'хини, жила' с ю'ным сы'ном свои'м, Михаи'лом Фё!доровичем в епа'рхии митрополи'та Филаре'та, в монастыре' свято'го Ипа'тия, занима'ясь воспита'нием единоро'дного де'тища. Му'дрый Филаре'т, быв не'когда гла'вным из вельмо'ж и бли'жних ца'рских, знал суету' всего' того', что почита'ют бла'гами лю'ди слабоу'мные и тщесла'вные. Он остава'лся в свое'й епа'рхии и, занима'ясь духо'вною свое'ю па'ствой, не спеши'л в столи'цу. Но, слы'ша, что правосла'вию угрожа'ет ги'бель, а оте'честву сму'та, доброде'тельный Филаре'т отпра'вился в Москву', чтоб ли'чно удостове'риться в справедли'вости всех злых слу'хов. Останови'вшись на своём подво'рье, он посла'л за боя'рином кня'зем Ива'ном Семено'вичем Кура'киным, кото'рый по нра'ву своёму вме'шивался во все дела' и, сле'довательно, мог лу'чше други'х знать, что происходи'ло в Москве'.
Князь Ива'н Семено'вич неме'дленно яви'лся к митрополи'ту. Филаре'т, вы'слав свой при'чет и оста'вшись наедине' с кня'зем, сказа'л:
-- До меня' доходи'ли ужа'сные вести' о царе' и о всех дела'х его'. Признаю'сь, что, бу'дучи им облагоде'тельствован, я жела'ю, чтоб слу'хи сии' бы'ли несправедли'вы. Духове'нство, сано'вники и наро'д в мое'й епа'рхии прибега'ют к мои'м сове'там; я нахожу'сь в го'рестном положе'нии, не сме'я измени'ть до'лгу и не жела'я оказа'ться неблагода'рным. Хочу' знать пра'вду. Будь и'скренен со мно'ю и пове'дай, что у вас де'лается, что вы ду'маете, чего' наде'етесь? Вы зна'ете, что я не изме'нник. Говори' сме'ло.
-- Узна'ешь и'стину, и се'рдце твоё смя'тется, преосвяще'нный!
-- Как ду'мают на'ши боя'ре о царе'? То'чно ли он сын Иоа'ннов и'ли...
-- Нет, он не сын Иоа'ннов, а расстри'га Гри'шка Отре'пьев! -- возрази'л князь.-- Сто'лько люде'й в Москве' узна'ли в нем диа'кона Григо'рия, что сомнева'ться бо'лее не должно'. И'нок, учи'вший его' в де'тстве гра'моте и жи'вший с ним в одно'м монастыре', уличи'л его' всенаро'дно в самозва'нстве и поги'б в му'ках за пра'вду (120). Но нас не сто'лько сокруша'ет его' происхожде'ние, ско'лько опа'сность оте'чества и це'ркви. Не'нависть на'ша к Годуно'вым и страх междоусо'бия проложи'ли расстри'ге путь к престо'лу. Да'же лю'ди, уве'ренные в обма'не, охо'тно б молча'ли, е'сли б э'тот Лжедими'трий оста'лся таки'м ви'тязем и таки'м мудрецо'м на престо'ле, каки'м он был в то вре'мя, когда' иска'л венца' ца'рского. Но он не ца'рствует, а безу'мствует! Окружи'л себя' поля'ками и иезуи'тами, кото'рые я'вно толку'ют, что Росси'я должна' призна'ть власть па'пы. Нас, боя'р, э'тот расстри'га беспреста'нно оскорбля'ет и огорча'ет насме'шками, упрека'ет в неве'жестве, называ'ет дикаря'ми, зверя'ми; превозно'сит одни'х инозе'мцев и хо'чет, чтоб мы е'здили к лати'нам учи'ться и заслу'живать и'мя люде'й. Не то'лько за мале'йшую вину', но за нело'вкость на его' вое'нных и'грах выхо'дит из себя', брани'т и да'же бьет па'лкою знатнейши'х сано'вников вое'нных. Безрассу'дно расточа'ет казну' госуда'рственную на пода'рки свои'м поля'кам и ксендза'м, на свои'х инозе'мных гударе'й и скоморо'хов, на ра'зные нену'жные ве'щи. Едва' успе'в овладе'ть престо'лом, рассо'рил бо'лее семи' миллио'нов рубле'й! Сам пита'ется нечи'стыми я'ствами: теля'тиной, за'йцами, ра'ками, угря'ми, да и нас принужда'ет оскверня'ться за свое'ю трапезо'й. Не наблюда'ет посто'в и церко'вных обря'дов. Бе'гает, как шально'й, по го'роду и'ли ры'щет на коня'х. Но по кра'йней ме'ре он снача'ла зани'мался дела'ми и, сказа'ть пра'вду, хотя' вел себя' безрассу'дно, но суди'л и ряди'л му'дро. Тепе'рь и э'то минова'лось. С тех пор, как прие'хала сюда' его' пога'ная цари'ца с кичли'вым отцо'м свои'м и со мно'жеством во'инов и ксендзо'в, из Москвы' сде'лали кружа'ло для поте'хи поля'ков, а из дворца' игри'щные хоро'мы. Во дворце' с утра' до ве'чера му'зыка, пля'ски и зернь, а на у'лицах моско'вских бесчи'ние и денно'й разбо'й. Не то'лько боя'р, но и святи'телей вы'гнали из домо'в, что'бы помести'ть в них чужезе'мных пришлецо'в, кото'рые руга'ются над на'ми и в пья'нстве да'же бьют почётных гра'ждан, поно'сят и оскорбля'ют непо'рочность жен и дев. Их атама'н, расстри'га, по'дал к тому' пе'рвый приме'р. Бессты'дник, погуби'в род Годуно'вых, храни'т дочь Бори'са, несча'стную Ксе'нию, для гну'сных свои'х уте'х. Э'то беззако'ние вооружи'ло проти'ву него' не'навистью всех богобоязли'вых люде'й и навлечёт на него' мще'ние Госпо'дне. Расстри'га ду'мает ослепи'ть нас ро'скошью и бле'ском, как бу'дто зо'лото мо'жет сокры'ть черноту' ду'ши и ни'зость дел! Наряжа'ется он Бог весть в каки'е инозе'мные оде'жды, да и нам вёлит оку'тываться ежедне'вно в парчу' и ба'рхат. Разоря'емся мы, боя'ре, разоря'ется и наро'д, чтоб угожда'ть роско'шному царю'. Е'сли бы ты виде'л, что де'лалось здесь при въе'зде пога'ной цари'цы и во вре'мя бра'чного их торжества', то не пове'рил бы оча'м свои'м, преосвяще'нный! Мари'ну ввезли', как куми'р како'й, на сере'бряной колесни'це, запряжённой деся'тью коня'ми. Во'йско и де'ти боя'рские сопровожда'ли её в но'вом пла'тье, в кра'сных суко'нных кафта'нах с бе'лыми пе'ревязями, а боя'ре и дворя'не в све'тлой оде'жде. Наро'д па'дал ниц пред созда'нием дья'вольским, как пред божество'м! Не духове'нство со креста'ми встре'тило её, как подоба'ет встреча'ть цари'цу благочести'вую, но скоморо'хи и гуда'ри, в вме'сто свяще'нного пе'ния огласи'ли во'здух пу'шечные вы'стрелы, зву'ки труб, литавро'в и пе'сней польски'х. Помести'в свою' неве'сту в монастыре', расстри'га, не боя'сь Бо'га и не стыдя'сь люде'й, завёл там пля'ски и и'грища. Друзья' расстри'ги разглаша'ли, что но'вая цари'ца науча'ется на'шему зако'ну и бу'дет крести'ться в ру'сскую ве'ру, но вы'шло напро'тив. Инове'рку к собла'зну всех правосла'вных ввёли в храм Успе'ния, оде'в в ру'сское пла'тье и убра'в дороги'ми камня'ми, посади'ли ря'дом с расстри'гою и патриа'рхом на черто'жском ме'сте. Расстри'га сел на зо'лотом перси'дском тро'не, а неве'ста его' на сере'бряном. Прости', преосвяще'нный, что я осме'люсь пе'ред тобо'ю хули'ть пе'рвого святи'теля це'ркви. Он и'збран не во'льными голоса'ми митрополи'тов и епи'скопов, но во'лею расстри'ги, похити'теля свяще'нной вла'сти. Грек Игна'тий не заслужи'л ниче'м высо'кого своего' зва'ния, ни уважёния нашего': он дости'г са'на своего' раболе'пством. Льсти'выми слова'ми отвеча'л он на пы'шную речь венча'нного прошлеца', осмелившего'ся лгать пред алтарём, и с моли'твою возложи'л на инове'рку, на папи'стку, животворя'щий крест, ба'рмы и вене'ц ца'рский! Ли'ки возгласи'ли многоле'тие царю' и инове'рной его' неве'сте, кото'рую дерзну'ли в це'ркви правосла'вной назва'ть благове'рною цесаре'вной! Пото'м патриа'рх укра'сил Мари'ну це'пью Монома'ховою, пома'зал ми'ром и причасти'л Святы'х Тайн. Сверши'лось беззако'ние, и гром небе'сный не по'разил оскверни'телей хра'ма! Но месть Бо'жия очеви'дна в повсеме'стной не'нависти наро'да к пога'ной че'те.
Таки'м о'бразом, Мари'на была' ве'нчанною цари'цею ещё пред бра'ком! Сверши'лось бракосочета'ние не как та'инство, но как и'грище, в пля'сках, пира'х шу'мных и бесчи'нии. Наро'д ви'дел Мари'ну в венце' ца'рском, восседя'щую на престо'ле; слы'шал в хра'мах правосла'вных поминове'ние её и'мени на ектени'й, но не вида'л отрече'ния её от лати'нства, не слыха'л моле'ний её пред о'бразом уго'дников! К стыду' на'шему, инозе'мка, инове'рка удосто'илась неслы'ханной поче'сти, венча'ния ца'рского, презре'в святу'ю на'шу ве'ру и попра'в все на'ши обы'чаи, когда' ни одна' правосла'вная цари'ца не удосто'илась чей че'сти и сла'вы! В день сва'дьбы ро'здано одни'х пода'рков на 800000 рубле'й, а кро'ме того', приво'з э'той инове'рки стои'т до миллио'на (121).
Ещё до прие'зда Мари'ны надме'нность инозе'мцев, бесчи'нства атама'на их, расстри'ги, и я'вное наруше'ние пра'вил свято'й на'шей ве'ры и обы'чаев, поноше'ние боя'р и оскорбле'ние наро'да вы'вели всех из терпе'ния. Боя'рин князь Васи'лий Ива'нович Шу'йский, вино'вный тем, что подо'бно други'м ду'мал утиши'ть кровопроли'тие и междоусо'бие, призна'в му'дрого прошлеца' царём, наконе'ц уви'дел про'пасть, в кото'рую вверга'ет Росси'ю на'ше малоду'шное потво'рство. Он лу'чше други'х знал и'стину и сам погреба'л в У'гличе те'ло свято'го му'ченика царе'вича Дими'трия. Надлежа'ло погуби'ть опа'сного свиде'теля, и по доно'су презре'нного цыга'на, прише'дшего в Москву' с во'йском расстри'ги, кня'зя Васи'лия и бра'тьев его' обвини'ли в злоумышле'нии и заточи'ли в те'мницы. Э'тот цыга'н не знал ни о каки'х за'мыслах и был и'збран то'лько в путеводи'тели Ми'хаиле Тати'щеву по ста'ну для узна'ния мне'ния войска' в день вступле'ния в Москву' Лжедими'трия. Но Тати'щев проговори'лся и'ли похваста'л пе'ред свои'м спу'тником, и с тех пор та'йно надзира'ли за ним и за Шу'йскими. Когда' же князь Васи'лий, него'дуя на неи'стовство расстри'ги, стал расска'зывать под руко'ю о том, что он знал о де'ле углицко'м, то до'лго скрыва'емая зло'ба разрази'лась я'вною ме'стью. Нашли'сь доно'счики, кро'ме цыга'на, и Шуйски'х с их ближни'ми заключи'ли в те'мницы. Кня'зя Васи'лия и бра'та его' Дими'трия пыта'ли, чтоб заста'вить оклевета'ть себя' и други'х, но они' пребы'ли твёрдыми в му'ках. Наконе'ц ука'зом объяви'ли наро'ду, что царь повеле'л кня'зя Васи'лия казни'ть сме'ртию за покуше'ние на жизнь его' и на овладе'ние ца'рством. Це'лая Москва' собрала'сь на Ло'бное ме'сто и на Кра'сную пло'щадь в день, назна'ченный для ка'зни. Вы'вели кня'зя в цепя'х, среди' во'инов, предводи'тельствуемых Басма'новым. За не'сколько вре'мени пред сим, когда' вели' на казнь дворяни'на Пё!тра Турге'нева и мещани'на Фё!дора Кала'шникова, возмущавши'х я'вно наро'д проти'ву расстри'ги, москвитя'не, обма'нутые им, сла'вили его' правосу'дие и оглаша'ли пло'щадь ра'достными восклица'ниями. Не то бы'ло при ка'зни Шу'йского! Лишь то'лько он появи'лся на пло'щади, умо'лк ро'пот и наста'ла тишина', прерыва'емая глухи'ми сто'нами и рыда'ниями друзе'й и приве'рженцев Шу'йского. Басма'нов прочёл ука'з госуда'рев. Князь Шу'йский, помоля'сь Бо'гу, поклони'лся на все четы'ре сто'роны и гро'мко воскли'кнул к наро'ду: "Бра'тья! Умира'ю за и'стину, за ве'ру христиа'нскую и за вас!" -- сорва'л с себя' боя'рскую оде'жду и положи'л го'лову на пла'ху. Уже' пала'ч занёс секи'ру, уже' ру'ки и о'чи зри'телей возде'ты бы'ли к не'бу... се'рдца трепета'ли... вдруг разда'лся крик "стой!" Дворяни'н ца'рский прискака'л на коне' из дворца' и объяви'л ми'лость и проще'ние Шу'йскому. Наро'д как бу'дто воспря'нул от неду'га. Ра'достные восклица'ния раздали'сь на пло'щади, и Москва' помири'лась с царём -- на вре'мя (122).
Ми'лость боя'рину испроси'ла царица-ино'киня Ма'рфа и зна'тные поля'ки. Ты зна'ешь, преосвяще'нный, что Шу'йские бы'ли одна'ко ж со'сланы, но что ны'не возвращены' и допу'щены сно'ва к ми'лости ца'рской. Но кро'вная э'та оби'да оста'лась на се'рдце кня'зя Васи'лия, он не прода'ст ду'ши за дары' а'дские... Он молчи'т до вре'мени.
Князь Кура'кин замолча'л, а митрополи'т заду'мался и наконе'ц сказа'л:
-- Признаю' дела'ми гну'сными и безбо'жными истребле'ние ро'да Годуно'ва и бесче'стие после'дней его' о'трасли, Ксе'нии. Хотя' Бори'с погуби'л нас -- но мще'ние чу'ждо душе' мое'й, и преступле'ния его' не опра'вдывают беззако'ний но'вого царя'. Но во всем, что ты мне рассказа'л о царе', ви'жу не зло'бу и не жесто'кость се'рдца, а безрассу'дство, легкомы'слие и како'е-то непостижи'мое ослепле'ние. Он мо'жет погуби'ть Росси'ю проти'ву свое'й во'ли!
-- И погу'бит! -- воскли'кнул князь.-- Но'сится слух, что он наме'рен уступи'ть По'льше и те'стю своему' це'лые о'бласти. Иезуи'ты уже' заво'дят свою' шко'лу в са'мом Кремле'. Чего' ожида'ть по'сле э'того?
-- На'добно откры'ть царю' и'стину и указа'ть про'пасть, в кото'рую он низве'ргнет себя' и оте'чество... Э'то долг ка'ждого ру'сского...
-- Была' бы спасена' Росси'я, а он -- провали'сь, окая'нный! Бы'ло ему' говорено', но сло'ва ру'сских не достига'ют ка'менного его' се'рдца. Но'сятся да'же слу'хи, что он чернокни'жник! Да и нельзя' э'тому не ве'рить. Ви'дно, что он совеща'ется с дья'волом, когда' не хо'чет слу'шать до'брых гра'ждан!
-- Чернокни'жник ли он -- э'того не зна'ю, ро что каса'ется до его' ца'рского происхожде'ния, то до сих пор и'стина ещё под покро'вом. Я говори'л в У'гличе с Варва'рою От-репьево'ю и с мла'дшим сы'ном её. Она' сказа'ла мне, что имеёт друго'го сы'на, Ю'рия, кото'рый в ю'ных ле'тах вступи'л в мона'шество под и'менем Григо'рия; но что с тех пор Григо'рий не возвраща'лся на ро'дину и уже' лет де'сять, как во'все не даёт о себе' никако'й вести'. Он ли воссе'л на престо'л под и'менем Дими'трия, э'того не зна'ет наве'рное Ва'рвара, хотя' и слы'шала о сем от бра'та му'жа своего', Отрепьева-Сми'рнова, кото'рый со'слан тепе'рь в Сиби'рь за то, что е'здил к королю' По'льскому от Годуно'ва улича'ть нынешнего' царя' в самозва'нстве. Варва'ру та'кже заключи'ли в темни'цу за то, что она' разглаша'ет слы'шанное от своего' де'веря. Коне'чно, все э'то де'ла сомни'тельные, нечи'стые, но не я'вные ули'ки. А что говори'т царица-ино'киня Ма'рфа?
-- Страда'в три'дцать лет в заточе'нии и терпе'в всю жизнь гоне'ния от Бори'са, она' призна'ла бы сы'ном вся'кого, кто то'лько захоте'л бы освободи'ть её. Царь нару'жно чтит её и ласка'ется к ней; она' пла'тит ему' тем же, а что она' ду'мает -- Бог зна'ет!
-- Благодарю' тебя' за открове'нность,-- сказа'л митрополи'т.-- Я сам хочу' поговори'ть с царём и царицею-инокине'ю; ты же будь споко'ен; сло'ва твои' па'ли, как на дно кла'дезя. Тепе'рь проща'й, мне на'добно идти' на моли'тву. За'втра я уви'жусь с кня'зем Васи'лием Ива'новичем Шу'йским. Предуве'домь его'!

-----

Для иезуи'тов отвели' дом боя'рина кня'зя Гли'нского в Кремле'. Усе'рдные к своему' до'лгу па'теры устро'или в одно'й ко'мнате ри`мско-католи'ческую це'рковь и на воро'тах до'ма вы'ставили таи'нственный знак своего' о'бщества. С негодова'нием взира'ли ру'сские на сие' соблазни'тельное наруше'ние дре'вних обы'чаев и почита'ли э'то руга'тельством над правосла'вием и покуше'нием к его' низверже'нию. С у'жасом ожида'ли москвитя'не сего' собы'тия и намерева'лись поги'бнуть за дом Пресвяты'я Богоро'дицы, за правосла'вную це'рковь. До'брые гра'ждане обходи'ли круго'м дом иезуи'тов как ме'сто, заражённое я'звою, и, встреча'я на у'лицах па'теров, удаля'лись от них, крестя'сь, как бу'дто от волше'бников. Но, ослеплённые ре'вностью к распростране'нию ри'мской вла'сти, отцы-иезуи'ты не замеча'ли народно'й к себе' не'нависти; ду'мали, что ру'сские легко' после'довали бы их уче'нию, е'сли б царь стал споспе'шествовать их за'мыслам и е'сли бы бу'йное по'льское во'инство не озлобля'ло гра'ждан свои'ми посту'пками. Отцы' иезуи'ты соста'вили но'вое предначерта'ние к исполне'нию свои'х за'мыслов.
Ве'чером па'теры Леви'цкий, Сави'цкий, Поми'нский, Чернико'вский и Красо'вский собра'лись на совеща'ние и усе'лись за кру'глым столо'м, на кото'ром стоя'ла сере'бряная фля'га с венге'рским вино'м.
-- Пан воево'да Мнише'х привёз с собо'ю три'дцать бо'чек э'того вина',-- сказа'л па'тер Сави'цкий, опора'жнивая бока'л,-- пра'во, жаль пои'ть им ру'сских. Они' не зна'ют в нем вку'са. Э'то настоя'щее кардина'льское винцо'!
-- Гора'здо бы'ло бы лу'чше, е'сли бы пан воево'да не привози'л э'того вина',-- сказа'л па'тер Леви'цкий.-- Здесь и без того' все как в ча'ду. Е'сли б при дворе' ме'нее пи'ли и весели'лись, то име'ли бы бо'лее вре'мени заня'ться де'лом. Э'то настоя'щий Содо'м и Гомо'рра! Ка'ждый день балы', маскара'ды, та'нцы, банке'ты, му'зыка; вре'мя лети'т, а дела' не де'лаются!
-- Справедли'во! -- возрази'л па'тер Поми'нский.-- Я сам не'сколько раз напомина'л царю', что пора' нача'ть де'йствовать; напомина'ли ему' и Мни'шех, и Рангони' чрез своего' племя'нника; писа'л к нему' и сам па'па, но нет то'лку!
-- Царь сказа'л мне ещё в ла'гере под Москво'ю, что он не наде'ется истреби'ть в Росси'и гре'ческую ве'ру и не хо'чет меша'ться в э'то де'ло,-- сказа'л па'тер Сави'цкий.-- Он то'лько обеща'л не препя'тствовать нам де'йствовать. Но когда' па'па не тре'бует тепе'рь соверше'нного истребле'ния гре'ческой ве'ры, а то'лько хо'чет, чтоб Росси'я призна'ла власть Ри'ма и чтоб царь ввел у'нию, то ему' ника'к нельзя' отказа'ться от э'того.
-- Он обеща'л э'то,-- примо'лвил па'тер Красо'вский.
-- И не исполня'ет обеща'ния,-- возрази'л па'тер Леви'цкий.-- Ме'длит, откла'дывает со дня на день и, ка'жется, обма'нывает нас.
-- Неблагода'рный,-- воскли'кнул па'тер Поми'нский, сту'кнув стака'ном по столу',-- не нам ли он обя'зан всем: воспита'нием и престо'лом? Без на'шей во'ли и по'мощи он всю жизнь переменя'л бы таре'лки за столо'м па'нским и'ли держа'л стремя'. Соедине'ние це'ркви восто'чной с за'падною -- вот цель всех на'ших уси'лий, а не возведе'ние на ца'рство э'того бе'шеного бойца'! Он забы'л, ка'жется, кто он, как вы'шел в лю'ди, заче'м возвы'шен, кем? Забы'л, что он ча'до на'шего предначерта'ния!
-- Не гне'вайтесь, почте'"нный брат,-- возрази'л па'тер Сави'цкий,-- он, пра'во, до'брый ма'лый! Ве'трен, легкомы'слен, тщесла'вен, но э'то поро'ки мо'лодости. Да'йте ему' наслади'ться плода'ми побе'ды!..
-- Пусто'е! -- сказа'л с гне'вом па'тер Поми'нский.-- Он име'л дово'льно вре'мени нате'шиться. Он про'сто бои'тся оскорби'ть свои'х попо'в и боя'р -- и обма'нывает нас. На'добно его' прину'дить к исполне'нию своего' обеща'ния.
-- Прину'дить! Како'е сре'дство име'ем мы к э'тому? -- сказа'л па'тер Красо'вский.-- Неуже'ли мы объя'вим войну' царю' за наруше'ние тракта'та?
-- Да, войну', войну' иезуи'тскую! -- возрази'л па'тер Поми'нский.-- Послу'шайте, почте'"нные бра'тья! Вы зна'ете на'ши пра'вила. Чем должно' обу'здывать и понужда'ть люде'й? Стра'хом. Чем воспламеня'ть их? Наде'ждою. Здесь наде'жда не поде'йствует, и'бо царь получи'л бо'лее, не'жели наде'ялся; ита'к, должно' употреби'ть страх. На'добно заста'вить его' боя'ться, подве'ргнуть опа'сности и привести' в тако'е положе'ние, чтоб он сно'ва нужда'лся в на'шей по'мощи. Тогда' ска'жем ему': ги'бни и'ли вводи' у'нию!
-- Прекра'сно, превосхо'дно, бесподо'бно, сла'вно! -- воскли'кнули все па'теры.-- Вива'т почте'"нный брат, я пью за ва'ше здоро'вье,-- сказа'л па'тер Сави'цкий.
-- И я, и я, и я! -- повтори'ли все па'теры и осуши'ли ку'бки до дна.
-- Мысль прекра'сная, досто'йная сы'на Лойо'лы,-- сказа'л па'тер Леви'цкий,-- но как её испо'лнить?
-- Я все обду'мал и ула'дил,-- отвеча'л па'тер Поми'нский.-- Слу'шайте. Вы зна'ете, почте'"нные бра'тия, что мно'гие боя'ре недово'льны царём за предпочте'ние, ока'зываемое поля'кам, и за страсть его' ко всему' инозе'мному. По'мните де'ло кня'зя Шу'йского? Э'тот го'рдый, самолюби'вый боя'рин никогда' не прости'т царю' той оби'ды, кото'рую он перенёс, быв пре'дан в ру'ки палача' и претерпе'в пы'тку. Велича'йшее неблагоразу'мие царя' в том, что он прибли'зил к себе' сно'ва челове'ка, столь жесто'ко им оско'рбленного. Я сове'товал ему' и'ли не начина'ть э'того де'ла, и'ли, нача'в, ко'нчить поря'дком. Но он послу'шался баб и сде'лал глу'пость. Хи'трый Шу'йский льстит царю', изгиба'ется пред ним и по'лзает, изы'скивая слу'чай, чтоб уязви'ть смерте'льно, подо'бно зме'е. Шу'йский -- глава' недово'льных но'вым поря'дком веще'й. Он е'ще не сме'ет соста'вить за'говор, опаса'ясь изме'ны, но е'сли возбуди'ть его' к то'му наде'ждами -- то он гото'в на все. Ита'к, на'добно заста'вить Шу'йского соста'вить за'говор на жизнь царя', постраща'ть его' э'тою опа'сностью, а по'сле спасти' с усло'вием неме'дленно ввести' у'нию и, обнару'жив за'говор, одни'м уда'ром истреби'ть всех проти'вников нововведе'ний, то есть Шу'йского со все'ми его' клевре'тами.
-- Позво'льте поцелова'ть себя' и прижа'ть к бра'тскому се'рдцу! -- воскли'кнул в восто'рге па'тер Леви'цкий.
Все па'теры бро'сились обнима'ть па'тера Поми'нского.
-- Тепе'рь позво'льте спроси'ть, почте'ннейший брат: как же вы устро'или э'то де'ло? -- сказа'л па'тер Сави'цкий.
-- Вы зна'ете, почте'"нные бра'тья, ру'сского дворяни'на Золотого-Кваш'нина, кото'рый бежа'л в По'льшу от гне'ва Иоа'нна Гро'зного и до'лго жил в Льво'ве? -- сказа'л па'тер Поми'нский (123).
-- Зна'ю его', о'чень зна'ю! -- сказа'л па'тер Леви'цкий.-- Челове'к у'мный и хи'трый.
-- Он в большо'й ми'лости у кня'зя Васи'лия Шу'йского,-- примо'лвил па'тер Поми'нский,-- и так же недово'лен на'шим пито'мцем за то, что он не дал ему' боя'рства по обеща'нию. Я в свя'зях с Квашни'ным... мы име'ли о'бщие дела' в По'льше... он име'ет нужду' во мне... сло'вом, я могу' употреби'ть его' в де'ло.
-- Ва'ше изобрете'ние, сле'довательно, вам принадлежа'т исполне'ние и сла'ва,-- возрази'л па'тер Сави'цкий.-- Мы бу'дем помога'ть, как то'лько мо'жем.
-- Но э'тот Золотой-Ква'шнин мне весьма' подозри'телен,-- сказа'л па'тер Леви'цкий.-- Я до'лжен тепе'рь созна'ться вам в мое'й неосторо'жности и в мои'х подозре'ниях, чтоб предостере'чь насчёт Квашни'на. Когда' наш пито'мец откры'лся в По'льше, э'тот Квашни'н весьма' ча'сто посеща'л меня' и не хоте'л приста'ть к иска'телю коро'ны Моско'вской пре'жде, не'жели удостове'рится, что он име'ет дово'льно си'лы к исполне'нию своего' наме'рения. Квашни'н обеща'л с свое'й стороны' найти' иска'телю си'льных приве'рженцев в Росси'и. Чтоб убеди'ть Квашни'на, я показа'л ему' не'сколько пи'сем от бра'тии на'ших из Ри'ма -- и что ж? Чрез не'сколько дней мой ла'рчик с пи'сьмами и други'ми бума'гами пропа'л из мое'й ке'льи, и Квашни'н бо'лее ко мне не явля'лся!
-- Поте'ря пи'сем -- ва'жное де'ло! -- сказа'л па'тер Поми'нский.-- Но нельзя' ду'мать, чтоб их похи'тил Квашни'н. Впро'чем, вы зна'ете, почте'"нные бра'тья, что мы должны' открыва'ться то'лько вполови'ну лю'дям, не принадлежа'щим к на'шему о'бществу. Не бо'йтесь, Квашни'н не обма'нет меня'!
-- Наде'емся! -- примо'лвил па'тер Сави'цкий с улы'бкою.-- Ита'к, де'ло решено'. Шу'йского возбуди'ть к загово'ру, настраща'ть царя' -- и ами'нь!
-- За здра'вие вели'кого меха'ника и до'ктора бе'лой ма'гии! -- сказа'л па'тер Чернико'вский с улы'бкою, осуши'в бока'л.
-- Вива'т! -- воскли'кнули отцы' иезуи'ты, опорожни'ли бока'лы и, поклоня'сь чи'нно друг дру'гу, пошли' в свои' ко'мнаты отдыха'ть, ра'дуясь, что откры'лось но'вое по'прище для их де'ятельности.

-----

Лжедими'трий не люби'л Кремлёвских пала'т. Мра'чные поко'и, го'лые сте'ны наводи'ли на него' ску'ку и грусть. Слома'в деревя'нный дворе'ц Годуно'ва, он веле'л постро'ить для себя' большо'й деревя'нный же дом на европе'йский образе'ц над Москво`ю-реко'ю, в тылу' други'х ца'рских пала'т, и укра'сил его' бога'то и изя'щно. Сте'ны оби'ты бы'ли перси'дскими шелко'выми тка'нями, полы' у'стланы ковра'ми, окна' у'браны за'навесями, печи' скла'дены из разноцве'тных изразцо'в и огоро'жены сере'бряною решёткой. У дубо'вых двере'й резно'й отде'лки бы'ли позоло'ченные за'мки. Во всех ко'мнатах вме'сто скаме'й бы'ли позоло'ченные сту'лья, покры'тые ба'рхатом. У крыльца' стоя'ло ме'дное изображе'ние Це'рбера. Три че'люсти его' разверза'лись от прикоснове'ния к извая'нию и производи'ли стук и звон к у'жасу суеве'рных москвитя'н (124). В сеня'х и в столо'вой за'ле бы'ли мра'морные исту'каны дре'вних бого'в и мудрецо'в Гре'ции и Ри'ма. В сем но'вом дворце' во всем соблюда'емы бы'ли инозе'мные обы'чаи; все слу'ги оде'ты бы'ли по-ве'нгерски. Стра'жу вокру'г дворца' содержа'ли сто челове'к инозе'мных во'инов, называ'емых драба'нтами. Их бы'ло всего' 300 челове'к в трех дружи'нах под нача'льством капита'нов: францу'за Маржере'та, ливонца' Кну'тсена и шотла'ндца Ванде'мана. Во'ины дружи'ны Маржере'товой носи'ли кра'сные ба'рхатные полукафта'нья и ба'рхатные же плащи', обши'тые золоты'м позуме'нтом; вооружены' бы'ли они' бердыша'ми с золоты'м ца'рским гербо'м; дре'вки обтя'нуты бы'ли кра'сным ба'рхатом, уви'ты сере'бряною про'волокою с сере'бряными гвоздя'ми и укра'шены золоты'ми и сере'бряными кистя'ми. Во'ины дружи'ны Кну'тсена име'ли полукафта'нья из фиоле'товой камки', обши'тые по швам кра'сными ба'рхатными сну'рками с кра'сными заки'дными рукава'ми; они' вооружены' бы'ли алеба'рдами. Во'ины дружи'ны Ванде'мана име'ли оде'жду того' же покро'я из зелёной камки' с зелёными ба'рхатными наши'вками; они' та'кже вооружены' бы'ли алеба'рдами (125). Царь появля'лся в ру'сском пла'тье то'лько в ста'рых Кремлёвских пала'тах и соблюда'л не'которые дре'вние ру'сские обы'чаи то'лько в Ду'ме, на пира'х и в обще'ственных приёмах. Тогда' царь вел себя' го'рдо и храни'л все прили'чия своего' са'на. В но'вый дворе'ц допуска'емы бы'ли то'лько те из боя'р ру'сских, к кото'рым царь благоволи'л осо'бенно: здесь он обходи'лся без принужде'ния с свои'ми прибли'женными и жил как ча'стный челове'к. Ко'мнаты цари'цы Мари'ны Ю'рьевны отделены' бы'ли от ца'рских галере'ею, где находи'лась вну'тренняя стра'жа.
У царя' обе'дали по'льские послы': Никола'й Оле'снецкий, кастеля'н Малаго'вский и Алекса'ндр Гонсе'вский, ста'роста Ви'ленский, воево'да Мнише'х, сыновья' его' -- ста'роста Сано'цкий и ста'роста Красноста'вский, три бра'та Ста'дницких, подсто'лий Немо'евский, два кня'зя Вишне'вские, Любоми'рский и мно'го други'х пано'в. Из прибли'женных царя' бы'ли то'лько Мехове'цкий и Басма'нов. По'сле обе'да царь позво'лил всем присе'сть, и сам, прилёгши на поду'шках со'фы, стал разгова'ривать с свои'ми гостя'ми.
-- Ну, как вам нра'вится моя' столи'ца, почте'"нные мои' го'сти? Созна'йтесь, что в По'льше нет тако'го обши'рного го'рода. Зна'ете ли, что Москва' в окру'жности име'ет бо'лее 20 верст?
-- Пра'вда, что го'род обши'рен,-- отвеча'л пан Гонсе'вский,-- но позво'ль сказа'ть тебе', госуда'рь, что то'лько Кремль, укреплённый ка'менною стено'й с зубца'ми и ба'шнями, мо'жно назва'ть го'родом. Твой большо'й дворе'ц с терема'ми, с Гранови'тою, Золото'ю и Столо'вою пала'тами есть па'мятник вели'чественной старины'. Це'рковь и колоко'льня Ива'на Вели'кого, напомина'ющая два вели'кие бе'дствия для Росси'и, го'лод и похити'теля престо'ла Годуно'ва, есть одно' из удиви'тельных зда'ний в ми'ре по необыча'йной величине' и разме'ру. Фроло'вские, и'ли, как други'е называ'ют, Спа'сские воро'та с свое'ю ба'шнею -- прекра'сное зда'ние, вку'са изя'щного. Бо'лее ничего' нет замеча'тельного, кро'ме церкве'й и Кремлёвских ба'шней!
-- Вы сли'шком стро'ги в сужде"иях,-- возрази'л Мехо-вецкий.-- Хра'мы Бо'жий составля'ют лу'чшее украше'ние вся'кого города, а едва' ли есть где сто'лько прекра'сных церкве'й, как в Москве'. Пра'вда, что новогре'ческая архитекту'ра, по пра'вилам кото'рой постро'ены зде'шние це'ркви, ка'жется нам стра'нною, но она' хороша' в своём ро'де. На'ши готи'ческие костёлы высоки и обши'рны во вну'тренности; зде'шние хра'мы, кро'ме не'которых собо'ров, низки внутри', и ка'жется, бу'дто одни'ми ба'шнями и гла'вами возно'сятся от земли к не'бу. Но це'ркви сии' прия'тны на вид и чрезвыча'йно бога'ты украше'ниями. Вы, вероя'тно, удивля'лись красоте' и бога'тству Успе'нского собо'ра, це'ркви Рождества' в гора'х, Арха'нгельскому собо'ру, Чудовской и други'м церква'м в Кремле'. Что же каса'ется до Тро'ицы на рву, постро'енной знамени'тым италья'нским архите'ктором Аристо'телем по повеле'нию роди'теля на'шего ми'лостивейшего госуда'ря, то э'то, без сомне'ния, одно' из прекраснейших зда'ний в Евро'пе. Но как мо'жно мне исчисля'ть все це'ркви, когда их в одно'м Кремле' 35 ка'менных, а всех больши'х и ма'лых в це'лой Москве' до 450, кро'ме приде'лов! Нет, госуда'ри мои'! Москва' -- го'род удиви'тельный: э'то се'верный Рим!
-- Дай Бог, чтоб Москва' была' други'м Ри'мом во всех отноше'ниях,-- примо'лвил воево'да Мнише'х.
-- Шве'дский посла'нник Петре'й ска'зывал мне, что всех церкве'й, больши'х и ма'лых, с приде'лами и часо'внями, до 4500,-- примо'лвил Олесни'цкий,-- и бу'дто всех домо'в и хи'жин 416000! Мне ка'жется, э'то ска'зка!
-- Преувели'чено, но е'сли счита'ть все до'мы и доми'шки в Москве' и поса'дах, то бу'дет, ве'рно, полови'на,-- примо'лвил Басма'нов.-- Е'сли счесть та'кже все дома'шние це'ркви (а у нас в ка'ждом бога'том до'ме есть це'рковь), тогда' и э'тот счет бли'зок к пра'вде.
-- Ты счита'л це'ркви, Мехове'цкий, а изве'стно ли тебе' число' колоколо'в? -- сказа'л царь.
-- Нет, госуда'рь!
-- Не ме'нее пяти' ты'сяч,-- примо'лвил царь,-- а тот, что виси'т на деревя'нной колоко'льне в Кремле', име'ет в себе' ве'су до ты'сячи пуд!
-- Ве'рю э'тому,-- сказа'л, улыба'ясь, Олесни'цкий,-- и'бо в пра'здники, когда' уда'рят во все ко'локола, невозмо'жно разгова'ривать не то'лько на у'лице, но да'же до'ма.
-- Я слыха'л, что в э'тот большо'й ко'локол звоня'т тогда' то'лько, когда' царь е'дет в да'льний путь и'ли возвраща'ется в столи'цу,-- сказа'л Олесни'цкий.
-- И когда' принима'ет знамени'тых иностра'нцев,-- примо'лвил царь,-- что бы'ло и при ва'шем въе'зде, любе'зные мои' го'сти.
-- О церква'х ни сло'ва,-- сказа'л Гонсе'вский,-- их мно'го и они' прекра'сны, но что каса'ется до ча'стных зда'ний, то их во'все нет в Москве'; ка'менных домо'в весьма' ма'ло, и они' так рассе'яны, что столи'ца ка'жется не го'родом, а соедине'нием мно'жества сел. Кро'ме нескольки'х ка'менных домо'в в Кремле' и Китае-го'роде, до'мы са'мых зажи'точных люде'й деревя'нные, ма'лые и те'сные. Большо'е крыльцо' с наве'сом и доща'тая сви'слая кро'вля придаю'т до'му вид стра'нный. Не красота' архитекту'ры, но высота' до'ма и простра'нство двора', застро'енного кладовы'ми и чула'нами, почита'ется великоле'пием! Да'же деревя'нных двухъя'русных домо'в немно'го; больша'я часть жи'телей помеща'ется в лачу'гах. У'лицы чрезвыча'йно гря'зны, и едва' не'которые из них вы'мощены брёвнами. Я говорю' э'то не в уко'р твоему' наро'ду, госуда'рь, но для того', чтоб возбуди'ть в тебе' охо'ту сде'лать из Москвы' го'род, бо'лее досто'йный быть столи'цею твоего' обши'рного госуда'рства.
-- Вы соверше'нно пра'вы, господа',-- отвеча'л царь,-- что Москва', кро'ме Кремля', ниче'м не похо'жа на европе'йский го'род и име'ет вид огро'мной дере'вни. Но каки'м бе'дствиям подверга'лась она' беспреры'вно! Ещё в 1571 году' Кры'мский хан Девлет-Гире'й сжег и опустоши'л Москву' до основа'ния, погуби'в бо'лее 800000 во'инов и ми'рных жи'телей. Пока' мы не истреби'м э'того разбо'йничьего гнезда', Росси'я никогда' не бу'дет споко'йною, и го'рода никогда' не застро'ятся поря'дочно. Ру'сский живёт в своём до'ме, как в шатре', беспреста'нно ожида'я неприя'теля. Я приведу' все э'то в поря'док! Вы'гоню тата'р из Кры'ма и ту'рок из Константино'поля!
-- Да помо'жет тебе' госпо'дь Бог! -- сказа'л воево'да Мнише'х.
-- Ви'дно, что по'сле э'того бе'дствия. Москва' не успе'ла ещё опра'виться, когда' в са'мой среди'не го'рода тако'е мно'жество пустыре'й, луго'в и огоро'дов,-- сказа'л князь Ада'м Вишневе'цкий.-- Призна'юсь, госуда'рь, нам показа'лось стра'нным, что да'же у са'мого твоего' дворца' -- луг, на кото'ром, как говоря'т, нака'шивают се'на до 600 возо'в!
-- Э'то наш ру'сский обы'чай стро'иться просто'рно,-- возрази'л царь,-- э'то слу'жит к избежа'нию пожа'ров, ча'стых и опа'сных в деревя'нных города'х. В це'лой Росси'и, так как и в Москве', ме'жду дома'ми нахо'дятся ро'щи, сады', огоро'ды и луга'.
-- Но о садово'дстве здесь не име'ют ни мале'йшего поня'тия,-- примо'лвил Олесни'цкий.-- Три са'да твои', госуда'рь, в Кремле' занима'ют обши'рное простра'нство, но располо'жены без вся'кого поря'дка, и за дере'вьями нет никако'го присмо'тра.
-- Я уже' приказа'л развести' сад ны'нешнею же весно'ю по образцу' италья'нскому,-- примо'лвил царь.
-- Впро'чем, я не виню' царе'й, пре'дков твои'х, в нераде'нии о ча'стных зда'ниях,-- сказа'л Гонсе'вский,-- они' должны' бы'ли пещи'сь о безопа'сности, а не о украше'нии свое'й столи'цы. Чего' сто'или постро'йка и содержа'ние э'тих обши'рных укрепле'ний!
-- Справедли'во! -- сказа'л Мехове'цкий.-- Ни оди'н го'род не име'ет сто'лько стен. Во-пе'рвых, Кремлёвская огро'мная сте'на с ба'шнями защища'ет ца'рское жили'ще; во-вторы'х, ка'менная сте'на с ба'шнями окружа'ет Кита'й, средото'чие торго'вли; в-тре'тьих, ка'менная же сте'на защища'ет Царев-го'род, и, наконе'ц, деревя'нная кре'пкая сте'на, и'ли сру'бы, засы'панные песко'м и ка'мнем, с ба'шнями окружа'ет Ско'ро дом. Но ка'жется мне, что на содержа'ние сих укрепле'ний изде'ржки во'все изли'шни, и'бо тру'дно собра'ть сто'лько войска', чтоб защища'ть их.
-- У нас ка'ждый граждани'н во'ин,-- возрази'л Басма'нов.
-- Позво'льте спроси'ть,-- сказа'л князь Вишневе'цкий, обратя'сь к Басма'нову,-- что называ'ете вы, со'бственно, го'родом Москво'ю?
-- Кремль, Кита'й, Царев-го'род, Скоро'дом, Замоскворе'чье и Дворцо'вая слобода' за Я'узою составля'ют го'род. Неме'цкая слобода', жили'ще инозе'мцев, и Кра'сное село', где живёт семьсо'т семе'й реме'сленников и торгаше'й, не принадлежа'т к го'роду и называ'ются поса'дами (126).
-- Мне ка'жется, госуда'рь, что пре'жде, не'жели ты присту'пишь к перестро'йке го'рода, на'добно бы перемени'ть, хотя' не'сколько, зде'шние обы'чаи и ввести' европе'йский о'браз жи'зни,-- сказа'л Гонсе'вский.-- На днях мы обе'дали у зна'тного и богате'йшего боя'рина Мстисла'вского и, признаю'сь, кра'йне изумлены' бы'ли удиви'тельным смеше'нием бе'дности с бога'тством, ро'скоши с ди'костью. Ку'шанья бы'ло мно'го, но все припра'влено таки'м го'рьким ма'слом и так нечи'сто, что мы ничего' не могли' есть, кро'ме пирого'в и жа'ркого. Все ку'шанья подава'емы бы'ли на оловя'нных блю'дах, а похлёбки в ме'дных полу'женных. То'лько хозя'ину и двум из нас поло'жены бы'ли сере'бряные ло'жки, а про'чим гостя'м -- деревя'нные (127). Таре'лок во'все не бы'ло, и мы должны' бы'ли есть из блюд и судко'в. Но при безвку'сии яств и бе'дности в посу'де мно'жество превосхо'дных медо'в и вин подава'емы бы'ли в сере'бряных и золоты'х ковша'х, бока'лах и стопа'х. Нас угоща'ли в трех ко'мнатах, в кото'рых, кро'ме просты'х деревя'нных столо'в и скаме'ек, не бы'ло никаки'х ме'белей. Сте'ны оби'ты цветно'ю бума'гой, скамьи' покры'ты ковра'ми, и все бога'тство ко'мнат и еди'нственное их украше'ние составля'ют о'браза в золочёных сере'бряных окла'дах с же'мчугом.
-- Все э'то следы' тата'рского и'га,-- сказа'л царь.-- На'ши пре'дки стара'лись запаса'ться то'лько тем, что мо'жно бы'ло легко' укры'ть и перевезти' на друго'е ме'сто. В Росси'и оди'н царь име'ет золоту'ю и сере'бряную посу'ду и дороги'е украше'ния в ко'мнатах; про'чие живу'т, как в ста'не; но хлебосо'льство у нас тако'е же, как и у вас. Э'то славя'нская доброде'тель! У нас есть посло'вица: "Не красна' изба' угла'ми, а красна' пирога'ми".
-- Вы забы'ли, господи'н посо'л, опи'сывая обе'д кня'зя Мстисла'вского, об одно'м прекра'сном ру'сском обы'чае,-- сказа'л князь Ада'м Вишневе'цкий с улы'бкою.-- По'мните ли, как вам нра'вилось, когда' прекра'сная хозя'йка, жена' кня'зя, вы'несла нам во'дку на подно'се и, потчева'я, целова'ла нас в уста'! Не пра'вда ли, что э'то хорошо'?
-- Э'того обы'чая не должно' истребля'ть,-- примо'лвил, улыба'ясь, Гонсе'вский.
В сие' вре'мя слуга' доложи'л царю', что боя'ре, и ме'жду ни'ми князья' Шу'йские, ожида'ют на крыльце' позволе'ния предста'виться царю'.
-- А вот и мои' боя'ре проспа'лись! -- сказа'л с улы'бкою царь.-- Они' скоре'е соглася'тся претерпе'ть побо'и, чем измени'ть дре'внему обы'чаю -- не спать по'сле обе'да. Пусть подожду'т на све'жем во'здухе: э'то разго'нит их дремо'ту.
Го'сти откла'нялись и вы'шли; оста'лись то'лько тесть царя', воево'да Мнише'х, и безотлу'чные люби'мцы Мехове'цкий и Басма'нов.
-- Призна'юсь, госуда'рь, любе'знейший мой сын,-- сказа'л Мни'шех,-- что мне не нра'вится твой боя'рин князь Васи'лий Шу'йский: э'тот малоро'слый старичи'шка с отврати'тельным лицо'м, подсле'пыми глаза'ми, но'сит лесть на языке', а яд в се'рдце (128). Ты напра'сно сли'шком доверя'ешь ему', любе'знейший сын!
-- Пра'вда, что он безобра'зен,-- примо'лвил царь с улы'бкою,-- но умён, рассуди'телен и лу'чше всех други'х боя'р понима'ет де'ло и зна'ет Росси'ю. Кака'я мне нужда' до его' чувств? Я не бою'сь ничего' и для сове'та моего' ищу' то'лько люде'й разу'мных. Лю'бит ли он меня' и'ли нет -- мне до э'того нет нужды'.
-- Он уже' умышля'л изме'ну, госуда'рь,-- сказа'л Басма'нов,-- и е'сли б не предупреди'ли его', то, ве'рно, возжёг бы мяте'ж проти'ву тебя'.
-- Кото'рого сам был бы пе'рвою же'ртвою,-- возрази'л царь.-- Ве'рю, что он мог бы собра'ть деся'тка два сорванцо'в; но они' рассе'ялись бы при моём появле'нии и вы'дали зачи'нщика. Все пусто'е! Наро'д и во'йско мне пре'даны, а боя'ре ничего' не сме'ют предприня'ть. Мо'гут болта'ть вздор по угла'м -- и то'лько!
-- Ты сли'шком самонаде'ян, госуда'рь, любе'знейший сын,-- сказа'л Мни'шех.-- Наро'д легко' соблазни'ть, и, е'сли мы не ста'нем наблюда'ть за боя'рами, они' мо'гут повреди'ть нам в о'бщем мне'нии.
-- И тем бо'лее, что на'ши поля'ки веду'т себя' ду'рно, неприли'чно, бу'йно! -- примо'лвил Мехове'цкий с жа'ром.-- Е'сли б ру'сские при'были к нам в Кра'ков за чем бы то ни бы'ло и осме'лились таки'м о'бразом оскорбля'ть смире'"нных гра'ждан, то не обошло'сь бы без кровопроли'тия. Я удивля'юсь, госуда'рь, терпе'нию твои'х ру'сских! Ты награди'л всех прибы'вших с тобо'ю поля'ков и веле'л им возврати'ться в оте'чество. Послу'шались ли они' тебя'? Нет. Живу'т в Москве' без вся'кого де'ла, зани'мают лу'чшие до'мы и пиру'ют на счет свои'х хозя'ев, оскорбля'я их беспреры'вно. Э'тому до'лжен быть коне'ц, ина'че ру'сские возненави'дят всех нас и, наконе'ц,-- тебя', госуда'рь!
-- Пусто'е, все пусто'е! -- сказа'л царь, улыба'ясь.-- Вели'кая беда', что во'ин пошали'т на посто'е! Вы все представля'ете себе' в ужа'сном ви'де по посло'вице: "У стра'ха глаза' велики'". Пусть мои' во'ины поживу'т ве'село; по'сле им и сами'м захо'чется домо'й, а мои' до'брые москвичи' все забу'дут, лишь то'лько я приласка'ю их!
-- Госуда'рь! в Москве' си'льно негоду'ют на то, что здесь собрало'сь тако'е мно'жество вооружённых инозе'мцев,-- сказа'л Басма'нов.-- Ви'данное ли де'ло,-- говоря'т в наро'де,-- чтоб е'хать на сва'дебный пир, как на войну'. Москва' -- как бу'дто го'род, взя'тый на копьё! Должно' переноси'ть наси'лия и оби'ды Бог зна'ет за что и от кого'! Ве'рно, царь не лю'бит нас, когда' попуска'ет обижа'ть чужезе'мцам. Вот как толку'ют!
-- Толку'ют вздор и переста'нут! -- возрази'л царь.-- Они' должны' знать, что э'то обы'чай по'льских пано'в е'здить в го'сти с свои'ми во'инами.
-- Госуда'рь и любе'знейший сын! -- примо'лвил Мни'шех,-- ты не ве'ришь нам, что боя'ре твои' замышля'ют проти'ву тебя' что'-то недо'брое. Пове'рь хотя' дру'гу твоему' Рангони', пове'рь свято'му отцу' па'пе! Они' та'кже извеща'ют тебя', что да'же в чужи'х края'х но'сятся слу'хи о нерасположе'нии к тебе' боя'р.
-- Ба'бьи спле'тни! -- возрази'л царь.-- Что мо'гут сде'лать боя'ре? Кто осме'лится сказа'ть сло'во?
-- Они' бу'дут молча'ть и крамо'льничать,-- примо'лвил Мехове'цкий.
-- Оста'вьте э'то: вы напра'сно смуща'ете себя' и приводи'те меня' в гнев,-- отвеча'л царь.-- Все ти'хо, споко'йно, ве'село, и е'сли есть два'-три беспоко'йные ста'рца, то об э'том и ду'мать не должно'. Введи'те боя'р!
Басма'нов поклони'лся царю' и сказа'л:
-- Повину'юсь тебе', но осме'ливаюсь припо'мнить слова' Писа'ния: "Сии' мужи' помышля'ющий су'етная, и сове'т творя'щий лука'в в гра'де сем" (129). Сказа'в сие', Басма'нов вы'шел и возврати'лся с боя'рами: князья'ми Васи'лием и Дими'трием Шу'йским, кня'зем Васи'лием Васи'льевичем Голи'цыным, Ива'ном Семено'вичем Кура'киным и Михаи'лом Игна'тьевичем Тати'щевым. Боя'ре останови'лись у двере'й и, помоля'сь, поклони'лись в по'яс госуда'рю.
-- Что но'вого? -- спроси'л царь.
-- Госуда'рь! полу'чены вести' из Переясла'вля, что отпра'вленный в ссы'лку бы'вший боя'рин Семё!н Ники'тич Годуно'в расте'рзан на ча'сти разъярённою че'рнью! -- сказа'л князь Васи'лий Шу'йский.
-- Туда' и доро'га! -- примо'лвил царь.-- Суд Бо'жий! А где дева'лась его' колду'нья?
-- Бро'силась в во'ду,-- отвеча'л князь Кура'кин.
-- Напра'сно! Ме'сто ей на костре',-- сказа'л царь.-- Нет ли слу'ху о чернеце' Леони'де Крини'цыне?
-- Нет, госуда'рь! -- отвеча'л князь Васи'лий Шу'йский.-- С тех пор как наро'д освободи'л его' из тюрьмы' во вре'мя восста'ния при Фе'дьке Годуно'ве, о чернеце' э'том ни слу'ху ни ду'ху.
-- Жаль! У'мный и твёрдый челове'к,-- сказа'л царь.-- Я хоте'л поста'вить его' в митрополи'ты. Он стра'нствовал со мно'ю, когда' я укрыва'лся от гоне'ний Бори'са.
-- Но я слыха'л, что э'тот черне'ц враг твой, госуда'рь! -- примо'лвил князь Кура'кин.
-- Кака'я мне нужда' до его' вражды' и'ли дру'жбы,-- возрази'л царь. -- Враго'м и'ли друго'м мои'м мо'жет быть то'лько венча'нный царь. Э'тот черне'ц лю'бит Росси'ю, и я заста'вил бы его' быть мне поле'зным. Зна'ю я, что у меня' есть враги' и ме'жду боя'рами, но я не бою'сь их и презира'ю, как мух, кото'рые куса'ют челове'ка, но не съедя'т его'.
-- Каки'е у тебя' враги', госуда'рь! -- сказа'л князь Васи'лий Ива'нович Шу'йский.-- "Рече'ние бо зло'бы помрача'ет до'брая" (130). Не верь изве'там и ко'зням! Ты изво'лил, госуда'рь, подозрева'ть и меня', ве'рного слугу' твоего', а в це'лом ца'рстве нет пре'даннее тебе' челове'ка, как я! Повели' что уго'дно -- уви'дишь, что испо'лню, не жале'я головы' и живото'в. Мы все ра'ды умере'ть за тебя', на'шего царя' зако'нного, вели'кого и непобеди'мого господи'на! Твои'ми уста'ми глаго'лет сама' му'дрость, в се'рдце живёт бла'гость. "Возвести'ша небеса' пра'вду его', в ви'деши вси лю'ди сла'ву его'!" (131). Чего' нам ждать и жела'ть лу'чшего? Да и сме'ем ли мы помышля'ть о царе', Бо'гом поста'вленном над на'ми? Изже'ни вся'кое сомне'ние из се'рдца, госуда'рь му'дрый и правосу'дный, и верь нам, как де'тям свои'м, лю'бящим тебя', как отца' и благоде'теля. Каки'х жела'ешь доказа'тельств на'шего усе'рдия к тебе'? Вы'молви, надежа-госуда'рь, и мы устреми'мся в ого'нь и в во'ду, на ко'пья и мечи', чтоб купи'ть тебе' еди'н миг весе'лия и споко'йствия!
-- Ра'ды умере'ть за тебя', госуда'рь! -- воскли'кнули все боя'ре и поклони'лись в по'яс госуда'рю.
-- Дово'льно, дово'льно! -- сказа'л царь.-- Ве'рю вам и благодарю'. А вы, почте'"нный мой тесть, напиши'те в По'льшу и в Рим то, что слы'шали от пе'рвых боя'р моего' госуда'рства.-- Царь встал и вы'шел из ко'мнаты.

-----

Когда' все го'сти усе'лись на скамья'х, покры'тых ба'рхатными поду'шками, прислу'жницы цари'цы внесли' на золоты'х подно'сах ра'зные ла'комства: са'харные коври'жки, плоды', ва'ренные в са'харе, са'харные заку'ски ра'зных ви'дов, раскра'шенные и раззоло'ченные,-- и, обоше'д круго'м, поста'вили подно'сы на стола'х. Ру'сские боя'рыни и боя'рышни чи'нно бра'ли с подно'са ла'комства и, привста'в, кла'нялись цари'це, не сме'я отве'дать, пока' цари'ца не повтори'ла ка'ждой го'стье повеле'ния ку'шать на здоро'вье. Для возбужде'ния сме'лости в жема'нных собесе'дницах цари'ца веле'ла подне'сть боя'рыням по рю'мке тока'йского вина', са'мого сла'дкого. Боя'рыни, прику'шивая, мо'рщились, как бу'дто глота'я го'речь, кача'ли голово'ю и не хоте'ли пить, пока' цари'ца не повеле'ла. Тогда' все вы'кушали, прихлёбывая потихо'ньку, примо'рщиваясь, потупля'я глаза' и закрыва'ясь рукаво'м. Де'виц не по'тчевали. Ла'сковость и доброду'шие цари'цы разогна'ли понемно'гу смуще'ние и засте'нчивость собесе'дниц, и вско'ре на'чался о'бщий разгово'р, любопы'тный для Мари'ны, жа'ждущей позна'ть обы'чаи ру'сские.
Цари'ца. Давно' ли ты ви'дела жениха' своего', княжна' Мари'я Петро'вна? Он, ви'дно, о'чень лю'бит тебя', потому' что со слеза'ми благодари'л супру'га моего', госуда'ря, за позволе'ние жени'ться.
Княжна' Буйносова-Росто'вская покрасне'ла, потупи'ла глаза' и не зна'ла, что отвеча'ть. Тётка её, княги'ня Трубецка'я, сказа'ла за неё цари'це.
Княги'ня Трубецка'я. Да у нас, матушка-цариц'а, непристо'йно вида'ться с женихо'м пе'ред сва'дьбой! Злы'е лю'ди не ведь бы что заговори'ли (135).
Цари'ца. Да ведь на'добно ж познако'миться пре'жде, не'жели идти' под вене'ц!
Ири'на Алекса'ндровна Нага'я. Заче'м знако'миться, ма'тушка? Э'то не де'вичье де'ло. Долг роди'телей вы'брать жениха' неве'сте, а познако'миться бу'дет дово'льно вре'мени и по'сле сва'дьбы!
Па'ни Та'рло. Но е'сли не знако'миться, всё-таки на'добно сви'деться. Как же узна'ет жени'х, какова' его' неве'ста?
Ири'на Алекса'ндровна Нага'я. А сва'хи-то на что? Они' так распи'шут тебе' жениха' и неве'сту, что пока'жется красне'е я'сного со'лнышка.
Па'ни Хмеле'цкая. Ну как же по'сле они' бу'дут люби'ть друг дру'га, когда' сва'хи не то ска'жут, что есть в са'мом де'ле?
Цари'ца. А е'сли роди'тели соглася'тся, а неве'сте жени'х не понра'вится? Что ж бу'дет тогда'?
Княги'ня Катери'на Григо'рьевна Шу'йская. Как мо'жно неве'сте выбира'ть женихо'в! Да ведь э'то большо'й грех! Она' должна' идти' за'муж за того', кого' ука'жут роди'тели.
Цари'ца. А е'сли ока'жется, что жени'х уро'д, как же ста'нет люби'ть его' краса'вица?
Княги'ня Мари'я Ива'новна Моса'льская. Хоро'ш ли, не хоро'ш, а все правосла'вный, все муж, так и на'добно люби'ть. Ведь муж хозя'ин, господи'н в до'ме, так что прика'жет, то и бу'дет.
А'нна Миха'йловна Зю'зина. И под венцо'м свяще'нник чита'ет из Писа'ния: "Жена' до бои'тся своего' му'жа".
Цари'ца. Боя'ться и люби'ть -- больша'я ра'зница!
Княги'ня Праско'вья Ива'новна Мстисла'вская. Как не люби'ть му'жа! Вот, матушка-цариц'а, твои' по'льские боя'рыни сожале'ли, что меня' молоду'ю выдаю'т за'муж за пожило'го боя'рина, а посмотре'ла бы ты, царица-мату'шка, чем он награди'л меня'! Парчо'й и ше'лковых тка'ней по'лные сундуки'; же'мчугу -- как горо'ху, шуб вся'ких це'лый воз и вся'кой вся'чины несме'тное число'! А сверх того' надели'л меня' таки'м мно'жеством прислу'жниц, и все таки'ми иску'сницами, что в це'лой Москве' вряд ли сшить так, как у меня', вряд ли наслу'шаться та'ких пе'сен и та'ких стра'шных ска'зок! Дай Бог ему' здоро'вья! А ведь до сва'дьбы-то я не вида'ла в глаза' моего' кня'зя.
Княги'ня Катери'на Григо'рьевна Шу'йская. Да мы и по'сле сва'дьбы ма'ло вида'ем муже'й. Они' все то во дворце' ца'рском, то в Ду'ме, то на пи'ру, то в прика'зе, то в посы'лках и слу'жбах, а ча'ще в ссы'лках и в опа'ле; так все бе'дная жена' сиди' одна' в те'реме! Просты'м лю'дям житье'" приво'льнее с жена'ми, чем на'шим мужья'м, боя'рам.
Цари'ца. Чем же вы занима'етесь до'ма?
Княги'ня Катери'на Григо'рьевна Шу'йская. Ах, ма'тушка, да е'сли сказа'ть пра'вду, так иногда' и веселе'е быва'ет, как без му'жа оста'нешься сама' большо'ю в до'ме! Ле'том так е'здим одна' к друго'й в закры'тых колыма'гах, погуля'ть в саду', покача'ться на каче'лях, поте'шиться пе'снями, посмотре'ть, как кра'сные деви'цы игра'ют в горе'лки, в хорово'ды. Зимо'й разгу'ливаем в кры'тых саня'х, съезжа'емся на вечери'нки. Там опя'ть пе'сни, ска'зки, хо'хот; игра'ют в ра'зные и'гры, хоро'нят зо'лото, гада'ют, и не ви'дим, как лети'т вре'мя.
Княги'ня Мари'я Ива'новна Моса'льская. Есть и де'ло ме'жду безде'льем. Иногда' вышива'ем зо'лотом платки', шири'нки да ни'жем же'мчугом воротники' для му'жниных руба'х, а для себя' коко'шники, де'лаем повя'зки.
Па'ни Хмеле'цкая. Ве'рно, та'кже занима'етесь хозя'йством?
Княги'ня Шу'йская. Нет, ма'тушка! нам, княги'ням и боя'рыням, непристо'йно занима'ться э'тим, э'то де'ло чёрного наро'да. У нас есть дворе'цкие и хозя'йки, клю'чники и клю'чницы, по'вара и стряпу'хи, так они' и хлопо'чут, чтоб все до'ма бы'ли сы'ты и оде'ты. Ведь нас и Госпо'дь Бог созда'л на то, чтоб мы ничего' не де'лали. Рабо'та для холопе'й!
Цари'ца. А чита'ете ли вы каки'е кни'ги?
Княги'ня Шу'йская. Ах, ма'тушка-царица! Да на'что нам знать гра'моту? Же'нское ли де'ло занима'ться э'тим? Ведь нам не суди'ть, не ряди'ть и не моле'бны петь. В посты', так иногда' призыва'ют церко'вника и'ли чернеца' чита'ть пред все'ми в до'ме поуче'ния и житие' святы'х, так и тогда' дово'льно наслу'шаешься вся'кой му'дрости. Ах, ма'тушка! не дай Бог, чтоб на'ши деви'цы ста'ли гра'мотничать! Вот поко'йный Бори'с Федо'рович учи'л свою' до'чку кни'жному де'лу, да не благослови'л её за то Бог. Ведь где гра'мота сильна', там и чернокни'жество!
Цари'ца посмотре'ла на свои'х по'льских дам и улыбну'лась.
Цари'ца. Нет, до'брые мои' боя'рыни! вас не так науча'ли ва'ши ма'тушки и ня'нюшки, как должно' быть. Вот уж госуда'рь, муж мой, позво'лил боя'рам выбира'ть неве'ст и бесе'довать вме'сте му'жчинам и же'нщинам. Уви'дите, что как ста'нете выходи'ть заму'ж по во'ле, так и житье'" бу'дет веселе'е. А я хочу', чтоб лет чрез деся'ток все молоды'е де'вушки зна'тных родо'в не то'лько зна'ли гра'моте, но и уме'ли пляса'ть и игра'ть на ра'зных инструме'нтах, как на'ши по'льки. Тогда' в Москве' пойдёт житье'" весёлое, и вы са'ми бу'дете ра'доваться, гля'дя на свои'х до'чек и вну'чек!
Не'которые боя'рыни тихо'нько перекрести'лись, а други'е прошепта'ли: "Спаси', Го'споди, и поми'луй!" Молоды'е деви'цы стыди'лись подня'ть глаза' при мы'сли, что им должно' бу'дет пляса'ть и петь при мужчи'нах, как то де'лают по'льки. Но ни одна' боя'рыня не возрази'ла цари'це. Наконе'ц Мари'на вста'ла и, пожела'в до'брой но'чи гостя'м, удали'лась в свои' ко'мнаты. Боя'рыни возврати'лись домо'й в свои'х кры'тых колыма'гах, сопровожда'емые мно'жеством слуг с свети'льниками. Мысль о нововведе'ниях и переме'не обы'чаев приводи'ла их в у'жас. Они' боя'лись э'того, как преставле'ния све'та.

ГЛАВА' VII
Мсти'тельница. Оско'рбленное самолю'бие. Неожи'данная встре'ча. Астро'лог.

Дворяни'н Золотой-Ква'шнин, возвратя'сь в Москву' из По'льши, где он про'был до'лгое вре'мя, бежа'в туда' при Иоа'нне и не сме'я возврати'ться при Годуно'ве, враге' его' ро'да, Золото'й-Квашнин с него'дованием переноси'л хладнокро'вие но'вого царя', кото'рый, вопреки' обеща'нию, не дал ему' никако'й до'лжности. Сомни'тельное поведе'ние Золотого-Кваш'нина возбужда'ло к нему' недове'рчивость в приве'рженцах Лжедими'трия, и Квашни'н приста'л к недово'льным, бу'дучи и'сстари свя'зан у'зами дру'жбы с ро'дом Шу'йских. Недово'льные дорожи'ли прия'знию Золотого-Кваш'нина, кото'рый обеща'л и'ли предста'вить ули'ки в самозва'нстве но'вого царя', и'ли доказа'тельство, что он обеща'л па'пе ввести' в Росси'и католи'ческую ве'ру.
В одно' у'тро Золотой-Ква'шнин останови'лся у воро'т небольшо'го до'мика в Скородо'ме, привяза'л ло'шадь у забо'ра и постуча'лся в кали'тку. Стари'к о'тпер ему' и ввел его' в и'збу. Здесь встре'тила его' стару'ха и сказа'ла малоросси'йским наре'чием:
-- Па'нночка была' нездоро'ва, но тепе'рь ей, сла'ва Бо'гу, ле'гче. Ко'ли хо'чешь ви'деть её, она' там, в светли'це. Золото'й-Квашнин прошёл чрез се'ни в светли'цу. Там сиде'ла за столо'м, подпёршись руко'ю, высо'кая молода'я деви'ца. Голова' у неё, как у больно'й, подвя'зана была' ше'лковым платко'м, на пле'чи наки'нута была' душегре'йка. Прекра'сное, вырази'тельное лицо' её бы'ло бле'дно; в больши'х чёрных глаза'х видна' была' то'мность. Она' хладнокро'вно посмотре'ла на Золотого-Кваш'нина и сно'ва подпёрла го'лову руко'ю. Стару'ха вы'шла, и они' оста'лись одни'.
-- Непостижи'мое существо'! -- сказа'л Золотой-Ква'шнин.-- Разреши' мою' у'часть! Терпе'ние моё истоща'ется, но любо'вь не га'снет. Кто ты? Каки'е твои' наме'рения? Кака'я цель твои'х стра'нствий? В Кра'кове и Льво'ве ты называ'лась ру'сскою, в ста'не Дими'трия -- по'лькою, а здесь, в Москве', слывёшь цыга'нкою! Проклина'ю час, в кото'рый узре'л тебя' в пе'рвый раз в Кра'кове! С тех пор не зна'ю поко'я! Черты' лица' твоего' как бу'дто впи'саны в моёй па'мяти; ого'нь глаз твои'х сожига'ет моё се'рдце, звук го'лоса твоего' беспреры'вно ра'здается в уша'х. Мне все бы хоте'лось быть с тобо'ю, ви'деть тебя', слы'шать, и никако'е рассужде'ние не мо'жет истреби'ть моёй кручи'ны. Сжа'лься на'до мно'ю!
-- Я уже' слы'шала все э'ти пла'менные ре'чи!.. Лесть, обма'н! Пожа'луйста, замолчи'!
-- Но ра'зве ты не обеща'ла мне отвеча'ть реши'тельно, когда' мы прибу'дем в Москву'? Ра'зве я не заслужи'л твоего' внима'ния мое'ю пре'данностью, послуша'нием? Я все испо'лнил, чего' ты тре'бовала. Помога'л тебе' укрыва'ться во Льво'ве, в Кра'кове и в ста'не; исполня'л твои' поруче'ния, как раб; отда'л тебе' да'же ва'жные бума'ги, кото'рых приобрете'ние сто'ило мне сто'лько труда' и опа'сностей. Тепе'рь я стра'жду в неми'лости! А е'сли б я име'л э'ти бума'ги, то царь отда'л бы мне за них полови'ну ца'рства! Не зна'я твои'х наме'рений, в ослепле'нии, я был твои'м ору'дием. О, любо'вь, любо'вь! Все я принёс тебе' в же'ртву, а ты холодна', как лед. Неблагода'рная, ты все забы'ла! Ра'зве я предлага'ю тебе' что'-нибудь бесче'стное! Иди' со мно'ю под вене'ц -- вот все, чего' я от тебя' тре'бую. Ра'зве и в э'том посту'пке ты не ви'дишь безме'рной мое'й любви'? Рядово'й дворяни'н, я име'ю пра'во вы'брать себе' жену' ме'жду пе'рвыми ру'сскими рода'ми, а я предлага'ю ру'ку мою' неизве'стной... стра'ннице...
-- Мне жаль тебя', Квашни'н! Но заче'м ты тре'буешь от меня' своего' несча'стия? Здесь, в Росси'и, же'нятся без любви'; но ты, привы'кший к инозе'мным обы'чаям, захо'чешь ли име'ть жену' с се'рдцем твёрдым и холо'дным, как ка'мень? Я не могу' люби'ть тебя', не могу' люби'ть никого'... одна' страсть гнезди'тся в душе' мое'й -- не'нависть!
-- Ты клеве'щешь на себя'! Мо'жет ли тако'е созда'ние, как ты, жить одно'ю не'навистью? В глаза'х твои'х пла'мя, любо'вь...
-- Прошло' вре'мя! -- сказа'ла деви'ца с го'рькою улы'бкой.-- Се'рдце моё зна'ло любо'вь и сгоре'ло от неё! Неблагода'рность, изме'на сожгли' се'рдце моё и преврати'ли его' в чёрный, хла'дный у'голь, кото'рый не мо'жет воспыла'ть ниче'м, то'лько ме'стью.
-- Ты мне сто'лько раз повторя'ла э'то и до сих пор не хо'чешь откры'ть та'йны... Кто измени'л тебе', кто возжёг не'нависть в тебе' ко всему' челове'ческому ро'ду? Скажи', откро'йся, я бу'ду твои'м мсти'телем! Ты сле'дуешь повсю'ду за царём... Не скрыва'ется ли счастли'вый изме'нник ме'жду его' бли'жними?.. Уже'ли сам царь?..
-- Так, он, э'тот царь, погуби'л меня'! -- воскли'кнула деви'ца.-- Он, как змей, впи'лся в се'рдце моё, отрави'л жизнь мою' и да'же покуша'лся на уби'йство. Квашни'н! помоги' мне отмсти'ть вероло'мному -- и я твоя'!
Квашни'н всплесну'л рука'ми и отступи'л наза'д.
-- Сам Царь! О, я недога'дливый. Тепе'рь откры'лись мне глаза'!.. Ты приво'дишь меня' в у'жас!.. Сам царь!..
-- Како'й он царь? -- сказа'ла деви'ца.-- Э'то исча'дие иезуи'тского у'мысла, а не ча'до Иоа'нново. Ра'зве ты не убеди'лся ещё из пи'сем иезуи'тских?
-- Но он силе'"н, он самовла'ствует в Росси'и! -- сказа'л Квашни'н.
-- Послу'шай, Квашни'н, будь и'скренен со мно'ю. Я все зна'ю. В оде'жде цыга'нской, ворожа' по дома'м, я прони'кла и в дом кня'зя Васи'лия Ива'новича Шу'йского. Зна'ю, что вы собира'етесь там, и зна'ю, о чем толку'ете. В пе'рвое ва'ше собра'ние я сама' явлю'сь к вам. Тре'бую, чтоб ты молча'л до тех пор и, когда' я предста'ну посреди' вас, чтоб по'ручился в не'нависти мое'й к самозва'нцу, похити'телю ру'сского престо'ла. Обеща'ешь ли мне э'то?
-- Обеща'ю! -- сказа'л Квашни'н.
-- Ита'к, ступа'й с Бо'гом! Когда' де'ло ко'нчится -- я отда'м тебе' мою' ру'ку.
-- Но скажи' мне, кто ты? Справедли'во ли, что называ'ешься А'нною?
-- Нет. Настоя'щее моё и'мя Кале'рия. Я во'льная гражда'нка ки'евская, гре'ческого ро'да и ве'ры. Про'шлец, прожива'я в Ки'еве, обману'л меня' -- но ты узна'ешь все по'сле. Дово'льно, е'сли я скажу' тебе', что покляла'сь отмсти'ть изме'ннику за оско'рбленную, презре'нную любо'вь, за его' злоде'йство--и испо'лню кля'тву и'ли умру'!
Квашни'н в заду'мчивости вы'шел из светли'цы. Любо'вь, страх, мра'чные предчу'вствия колеба'ли его' ду'шу. Он отпра'вился в дом, занима'емый иезуи'тами, куда' пригласи'л его' па'тер Поми'нский для ва'жного де'ла

-----

В пала'тах ца'рских бы'ло ти'хо. Царь пирова'л у те'стя своего' М'нишеха, а цари'ца Мари'на Ю'рьевна остава'лась одна' в свои'х ко'мнатах. Наступи'л ве'чер, и па'ни Хмеле'ц-кая ввела' к цари'це по'льского дворяни'на Осмо'льского и удали'лась.
Осмо'льский придви'нул за'просто стул и небре'жно сел во'зле со'фы, на кото'рой поко'илась Мари'на.
-- Что с ва'ми сде'лалось, прекра'сная цари'ца, цари'ца ду'ши мое'й? -- сказа'л Осмо'льский.-- Здоро'вы ли вы? Я замеча'ю в вас необыкнове'нное волне'ние, глаза' ва'ши кра'сны...
-- Ах, Осмо'льский! Я сама' не своя' от гне'ва, доса'ды... Вообрази' себе', муж мой име'ет любо'вницу!
-- Так что ж? Тем лу'чше! Неуже'ли вы ревну'ете? Не влюби'лись ли вы в своего' му'жа?
-- Э'то не ре'вность, но доса'да. Неуже'ли э'тот ве'треник не нахо'дит меня' дово'льно краси'вою, что влюби'лся в другу'ю? Уж, коне'чно, не ум, не хи'трость, не дарова'ния соблазни'ли его'. Ты зна'ешь, как воспи'таны зде'шние же'нщины; ита'к, вероя'тно, что он предпочёл мне другу'ю по одно'й красоте'!
Осмо'льский улыбну'лся и сказа'л:
-- Е'сли он не уме'ет цени'ть ва'шей красоты', очарова'тельная цари'ца, тем ху'же для него'! Из э'того не сто'ит вам беспоко'иться. А в кого' же он влюблён?
-- В дочь Годуно'ва, в Ксе'нию! Муж мой ска'зывал мне, что она' заключена' в мона'стыре, а вме'сто того' она' нахо'дится в Москве', в до'ме кня'зя Моса'льского, и мой изме'нник ка'ждый ве'чер посеща'ет её.
-- Кто же сказа'л вам э'то?
-- Здесь есть кака'я-то молода'я цыга'нка, ворожея'. Признаю'сь в сла'бости: мне захоте'лось испыта'ть её иску'сство, и она' сперва' откры'ла мне двусмы'сленностями о неве'рности моего' му'жа, а по'сле рассказа'ла все подро'бно.
-- Преда'йте забве'нию э'то де'ло! Моё се'рдце вознагради'т вас с избы'тком за поте'рю любви' му'жа.
-- Нет, Осмо'льский! На э'то невозмо'жно смотре'ть хладнокро'вно. Ты зна'ешь, что ру'сские боя'ре не лю'бят чужезе'мцев, и осо'бенно озло'блены на меня' за то, что я не приняла' гре'ческой ве'ры. Они' мо'гут внуши'ть мысль моему' му'жу развести'сь со мно'ю, жени'ться на Ксе'нии... О, я не потерплю' э'того, не потерплю'! Скоре'е умру', чем соглашу'сь сложи'ть с себя' вене'ц ца'рский! Пусть пре'жде поги'бнет царь и ца'рство, не'жели я сойду' с престо'ла! Осмо'льский, е'сли ты лю'бишь меня', то до'лжен помога'ть мне отврати'ть э'ту грозу'...
-- Что же вы наме'рены предприня'ть?
-- Я ещё и сама' не зна'ю. Сперва' я хочу' ви'деть мою' сопе'рницу. Чрез час я'вится здесь цыга'нка, и я хочу' отпра'виться с не'ю та'йно в дом Моса'льского. Ксе'ния живёт осо'бо, в новопостро'енном те'реме; Моса'льский пиру'ет с мои'м му'жем, и они', ве'рно, оста'нутся там до поздне'й но'чи. Вы должны' проводи'ть меня'.
-- Охо'тно, то'лько я опаса'юсь, чтоб э'то не наде'лало шу'му...
-- Я хочу', хочу' ви'деть мою' сопе'рницу! По'сле посове'туемся с отцо'м, что должно' предприня'ть, но пре'жде всего' я непреме'нно хочу' ви'деть э'ту Ксе'нию!

-----

Ксе'ния Бори'совна пла'кала, сто'я под ико'нами в своём те'реме, и прижима'лась в у'гол, как ро'бкая голуби'ца пе'ред лю'тым ко'ршуном. Ня'ня закрыва'ла её собо'ю, а Лжедими'трий в гне'ве ходи'л больши'ми шага'ми по ко'мнате, остана'вливался, посма'тривал на царе'вну и сно'ва расха'живал. Наконе'ц он останови'лся пред испу'ганными же'нщинами и сказа'л:
-- Страши'тесь моего' гне'ва, е'сли не уме'ете по'льзоваться мое'ю ми'лостию! Ты, упря'мая стару'ха, ты бу'дешь заключена' в преиспо'днюю и в тя'жких цепя'х, на сыро'й земле' бу'дешь ве'чно упрека'ть себя' в безрассу'дстве и в несча'стии свое'й пито'мицы. Ты, Ксе'ния, ты узна'ешь, что зна'чит оско'рбленная любо'вь! Я бе'рег и леле'ял тебя', как не'жный цвет в бу'рю; я сохрани'л жизнь твою' от зло'бы уби'йц; я призре'л тебя', сироту', а ты, вме'сто благода'рности, гнуша'ешься мно'ю, отверга'ешь любо'вь мою'!.. Нет, по'лно мне покоря'ться твои'м при'хотям, по'лно потво'рствовать!
-- Ты упрека'ешь меня' благодея'ниями, о кото'рых я тебя' не проси'ла,-- отвеча'ла Ксе'ния.-- Ненави'жу жизнь, и то'лько из стра'ха Бо'жия не сме'ю подня'ть на себя' рук. Что для меня' оста'лось на земле' по'сле ги'бели мои'х родны'х? Го'ресть, одна' го'ресть! Что ты пригото'вил для меня'? Стыд и поноше'ние! Но я не претерплю' поноше'ния и, хоть бы преда'ть ду'шу на ве'чные му'ки, умру', но не посрамлю' ро'да моего', ца'рского са'на! Дово'льно уже' стыда', что ты осме'ливаешься тре'бовать от меня' любви' беззако'нной; но е'сли б ты предлага'л мне и ру'ку, и вене'ц ца'рский, и тогда' бы я предпочла' гроб бра'чному ло'жу. Ты горди'шься вла'стью, могу'ществом, но ты мо'жешь то'лько истребля'ть, губи'ть, вселя'ть не'нависть в сердца'х, а не в си'лах заста'вить люби'ть себя'...
-- Я тебе' докажу', что я в си'лах заста'вить тебя' повинова'ться мое'й во'ле! Слыха'ла ли ты, как заставля'л люби'ть себя' оте'ц мой, царь Ива'н Васи'льевич? Ты -- раба' моя', ты должна' горди'ться тем, что твой господи'н удосто'ил избра'ть тебя' к свое'й заба'ве.
-- Го'споди, во'ля твоя', до чего' мы до'жили! -- вскрича'ла ня'ня, всплесну'в рука'ми.-- Нет! ты не ца'рский сын, а злой чернокни'жник, когда' сме'ешь руга'ться над сиро'тством и сла'бостью. Ищи' себе' на Москве' безду'шных жен и дев, но оста'вь в поко'е царе'вну доброде'тельную! Не попущу' греха' и посрамле'ния и, е'сли ты осме'лишься прикосну'ться к ней, не пощажу' ни тебя', ни её, ни себя'! Ви'дишь ли э'то? -- Ня'ня вы'нула и'з-за па'зухи нож и показа'ла Лжедими'трию.
-- Сюда', драба'нты! -- воскли'кнул Лжедими'трий. Дверь отвори'лась, и четы'ре инозе'мные во'ина вошли' в те'рем.-- Возьми'те э'ту стару'ху и вы'тащите отсю'да! -- сказа'л самозва'нец, задыха'ясь от гне'ва.-- Бери' её!
Во'ины бро'сились на несча'стную, у кото'рой от стра'ха вы'пал нож из рук, схвати'ли её и потащи'ли. Ксе'ния, ухватя'сь за ня'ню, гро'мко закрича'ла. Лжедими'трий поспеши'л к Ксе'нии и, взяв её в свои' объя'тия, отто'ргнул от ня'ни. В э'ту са'мую мину'ту дверь в те'реме раствори'лась и вбежа'ли две же'нщины.
-- Кале'рия! Мари'на! -- воскли'кнул Лжедими'трий, пусти'л Ксе'нию и останови'лся, закры'в лицо' рука'ми.
Мари'на повели'тельным го'лосом сказа'ла во'инам:
-- Оста'вьте несча'стную и удали'тесь!
Царь молча'л, и во'ины повинова'лись цари'це. Ня'ня бро'силась в но'ги Мари'не и воскли'кнула:
-- Спаси' нас, спаси'! Бог спасёт и награди'т тебя' за нас. Спаси' ца'рскую дочь от у'мысла а'дского!
-- Госуда'рь! Я не раба' твоя', но жена' из во'льного наро'да, не подвла'стного, но сою'зного тебе'! В сию' годи'ну стыда' твоего' не хочу' отягча'ть тебя' упрёками, но припомина'ю долг свяще'нный супру'жества и благода'рности. Испра'вь беззако'ние твоё, оста'вь в поко'е несча'стную сироту'; ей ка'ждый взгляд твой до'лжен напомина'ть бе'дствие её ро'да: она' не мо'жет тебя' люби'ть! Загла'дь благодея'ниями и ми'лостью преступле'ние и возврати'сь на путь и'стинный, к се'рдцу твоёй зако'нной жены'... Бог прости'т тебя'!
-- Нет проще'ния злоде'ю! -- воскли'кнула Кале'рия.-- Уби'йца, взгляни' на меня'! Я не поги'бла в волна'х Дне'пра. Провиде'ние спасло' меня', посла'в рыбака', укрыва'вшегося в камыша'х во вре'мя твоего' злодея'ния; но ты погуби'л несча'стный плод твое'й гну'сной любви', кото'рый я носи'ла под се'рдцем. Чадоуби'йца! Посмотри' круго'м: вот три же'ртвы твоего' развра'та, властолю'бия и ко'зней! Для всех нас ты изгото'вил одну' про'пасть. Но есть Бог правосу'дный, и ты сам низве'ргнешься в неё. Не ду'май, чтоб мо'жно бы'ло руга'ться безнака'занно кля'твами и доброде'телью, игра'ть че'стью и свяще'нными обя'занностями! Уда'рит час мще'ния, расто'ргнется заве'са ко'зней; и'дол, сооружённый злодея'ниями и обма'ном, распадётся на ча'сти, и рассе'ются и'долопоклонники! Обману'л ты люде'й, но не обма'нешь Бо'га! По'мнишь ли, что я сказа'ла тебе' на кла'дбище иезуи'тского монастыря'? Кровь за кровь!
Лицо' Лжедими'трия бы'ло бле'дно, уста' дрожа'ли. Блужда'ющими взо'рами взгляну'л он на Кале'рию и содрогну'лся.
-- Оста'вь меня', Кале'рия, оста'вь меня' и не пока'зывайся никогда' на глаза'. Сде'лаю все, что ты хо'чешь, то'лько удали'сь... чтоб я навсегда' забы'л тебя'!
-- Нет! я неразлу'чна с тобо'ю ни в сей жи'зни, ни в бу'дущей! Убе'й меня'! Вот беззащи'тная грудь, вот то се'рдце, в кото'рое ты влил отра'ву! Рази', не страши'сь! О, ты не бои'шься уби'йства! Но ты уже' уби'л меня'; я не живу' бо'лее для тебя'; я облича'ю тебя' и'з-за преде'лов гро'ба и несу' к тебе' уко'р твоего' де'тища, кото'рому ты дал смерть пре'жде жи'зни.
Ме'жду тем Мари'на пла'кала.
-- Бо'же мой! -- сказа'ла она',-- ита'к, все то справедли'во, что говори'ли мне в Кра'кове!
Ксе'ния, держа'сь за ня'ню, дрожа'ла всем те'лом. Лжедими'трий был вне себя'. Кровь в нем воспыла'ла, кра'ска вы'ступила на лице', и глаза' засверка'ли.
-- Прочь отсю'да! -- воскли'кнул он, обратя'сь к Кале'рии.
-- Иду'! -- сказа'ла она' ти'хо, го'рько улыбну'вшись.-- Иду' и уви'жусь с тобо'ю в день су'дный! Ты уже' пре'дан ана'феме; вско'ре гря'нет гром прокля'тия -- ты уви'дишь меня' пред врата'ми а'да!..-- Кале'рия вы'шла, и Лжедими'трий стоя'л, как окамене'лый.
-- Госуда'рь! Умоля'ю тебя', отврати' от себя' гнев Бо'жий и прокля'тия челове'ков,-- сказа'ла Мари'на.-- Не пресле'дуй бо'лее несча'стной сироты', доброде'тельной Ксе'нии!
-- Отпусти' меня' в монасты'рь,-- сказа'ла Ксе'ния.-- Я проща'ю тебе' все зло и бу'ду моли'ться за тебя' и за супру'гу твою'.
-- Ко'нчено! Согла'сен! Вы'бери себе' оби'тель, за'втра же отпра'влю тебя'.
-- Да испо'лнится во'ля твоя' свята'я, Го'споди! -- примо'лвила ня'ня, перекрестя'сь.
-- Не уго'дно ли, чтоб я проводи'л вас до дворца', госуда'рыня? -^ сказа'л Лжедими'трий Мари'не. В безмо'лвии вы'шли они' из те'рема и оста'вили Ксе'нию и ня'ню в изумле'нии и ра'дости.
-- Моли'сь, ди'тятко, моли'сь и благодари' Бо'га, что он изба'вил тебя' от ко'зней де'мона! -- Ксе'ния бро'силась на коле'ни пе'ред о'бразами, а ня'ня ста'ла класть земны'е покло'ны.

-----

Лжедими'трий, введя' Мари'ну в её ко'мнаты, поцелова'л у неё ру'ку и сказа'л:
-- Ты име'ешь пра'во быть недово'льною. Но забу'дем все и прости'м друг дру'гу... Я испо'лнил все, чего' ты жела'ла.
-- Но э'та Кале'рия, э'та несча'стная! -- воскли'кнула Мари'на.-- Стра'шные кля'твы её раздаю'тся в уша'х мои'х...
-- Я не так вино'вен, как она' говори'т. Она' поги'бла в борьбе' со мно'ю... Она' угрожа'ла мне ножо'м!
-- Но ты, госуда'рь, ра'зве не презре'л любви' её, ра'зве не измени'л?
-- Заблужде'ние ю'ности, обма'н страсте'й,-- возрази'л Лжедими'трий.-- Но ко'нчим э'то. За'втра не бу'дет в Москве' Ксе'нии, и ты должна' быть споко'йна. Я велю' отвезти' её во Влади'мирский монасты'рь вме'сте с её ня'нею.
-- Я уве'рена, что пребыва'ние в Москве' Ксе'нии и твои' ча'стые посеще'ния не укры'лись от наро'да. Дими'трий, помы'сли о себе'! На тебя' все ро'пщут и негоду'ют. Да'же верне'йшие друзья' твои' охладева'ют. Иезуи'ты недово'льны, что ты, вопреки' обеща'нию, не приво'дишь к папи'зму твоего' наро'да. По'льские послы' негоду'ют на тебя' за го'рдость твою', за приня'тие но'вого ти'тула це'саря, кото'рого они' не мо'гут призна'ть, и грозя'т разры'вом с По'льшею, упрека'я тебя' в неблагода'рности к По'льскому королю', удивля'ясь, что ты до сих пор не пла'тишь до'лгу и не отдаёшь обе'щанных По'льше областе'й. По'льские паны' недово'льны, что при'званы ко двору' твоему' для одного' весе'лия, а не к до'лжностям, как ты обеща'л им. Оте'ц мой гне'вается, что не получи'л по'лной упла'ты изде'ржек на вооруже'ние и до сих пор не вступи'л во владе'ние обе'щанными ему' и мне кня'жествами. По'льские во'ины говоря'т, что полу'ченная и'ми награ'да не соотве'тствует их заслу'гам. Ру'сские боя'ре оскорбля'ются предпочте'нием, ока'зываемым тобо'ю поля'кам, и твой наро'д в отча'янии от своево'льства бу'йного по'льского ю'ношества. Все недово'льны тобо'ю, все ожида'ли от тебя' бо'лее, не'жели получи'ли, а ты ме'жду тем предаёшься заба'вам -- и ничего' не де'лаешь. По до'лгу жены' я обя'зана вы'сказать тебе' и'стину, кото'рая дохо'дит до уше'й мои'х. Прошу' тебя', умоля'ю, займи'сь дела'ми, ко'нчи все твои' расчёты, отпра'вь лишни'х люде'й из Москвы' и ца'рствуй, а не забавля'йся царски'м достоя'нием. Я же'нщина, но, е'сли б я самодержавст'вовала, тогда' бы уви'дел мир, что мо'жет сде'лать во'ля венцено'сца Росси'и!
-- Тебя' напра'сно смуща'ют, друг мой,-- отвеча'л царь.-- Е'сли б я име'л полсве'та и вде'сятеро бо'лее вла'сти, то и тогда' не мог бы удовлетвори'ть всем жела'ниям э'той жа'дной толпы'. Но я покажу' ми'ру, кто я тако'в! Лишь то'лько вы'провожу госте'й мои'х из Москвы', соберу' во'йско и пойду' на неве'рных. Провозглашу' кресто'вый похо'д и устремлю'сь на разруше'ние гро'зного коло'сса, угрожа'ющего христиа'нству. Изгоню' тата'р из Кры'ма, возьму' Царь-гра'д и заложу' но'вую импе'рию. Тогда' займу'сь просвеще'нием Росси'и... Уви'дишь, Мари'на, что я сде'лаю! Ты бу'дешь восто'чною императри'цей... Мы все уже' обду'мали с Басма'новым. Пусть то'лько вы'едут мои' по'льские го'сти.
-- Но ра'ди Бо'га, стара'йся приобре'сть любо'вь своего' наро'да. Без э'того ты не сде'лаешь ничего' вели'кого.
-- Наро'д лю'бит меня'. Ме'жду боя'рами у меня' мно'го ве'рных слуг. Ра'зве ты не ви'дишь, как я благоде'тельствую им? Не верь, Мари'на, злым то'лкам!
-- Дай Бог, чтоб все э'то была' пра'вда!-- сказа'ла Мари'на.
Лжедими'трий прости'лся с жено'ю и пошёл на свою' полови'ну.

-----

Лжедими'трий не мог засну'ть. Ночь была' ти'хая, звезды' я'рко свети'ли на не'бе; все поко'илось вокру'г, а царь расха'живал по ко'мнате в глубо'кой ду'ме. Воспомина'ния о собы'тиях его' жи'зни, как отдалённые зву'ки, раздава'лись в уша'х его', смуща'ли его' и порожда'ли мра'чные предчу'вствия. Слова' Кале'рии па'ли на его' се'рдце. Бу'дущая жизнь, муче'ние а'да, суд стра'шный представля'лись его' воображе'нию в ужа'сных о'бразах. Лжедими'трий разбуди'л Басма'нова, спавшего' в друго'й ко'мнате.
-- Друг мой,-- сказа'л Лжедими'трий.-- Ты зна'ешь схи'мника Вассиа'на, кото'рый гости'т тепе'рь в Чу'довом монастыре'? Поди' неме'дленно к нему' и приведи' его' ко мне.
-- В э'ту по'ру! -- возрази'л Басма'нов.
-- Для душе'вного, равно' как для теле'сного неду'га, нет поло'женной поры'. Мне ну'жен врач духо'вный. Я хочу' побесе'довать с Вассиа'ном: его' почита'ют святы'м...-- Царь, сказа'в э'то, не ожида'л отве'та и возврати'лся в свою' ко'мнату.
Басма'нов поспеши'л оде'ться и лишь то'лько хоте'л вы'йти, царь сно'ва позва'л его' к себе'.
-- Нет, не ходи' к Вассиа'ну,-- сказа'л он, -- я зна'ю наперёд, что он ста'нет мне говори'ть. У э'тих отше'льников и святи'телей все одно' и то же на языке'...
-- Госуда'рь! Пра'вда одна' и неизме'нна! Кого' ни спро'сишь об ней в одно'м де'ле, все до'брые отвеча'ют одина'ково.
-- Я хоте'л моли'ться, но ум мой так встрево'жен, душа' так омрачена' и уны'ла, что не могу' собра'ть мы'слей. Ты зна'ешь, что не должно' приступа'ть к моли'тве в рассе'янности. Поди' лу'чше приведи' ко мне па'тера Сави'цкого и вели', чтоб он принёс с собо'ю свою' "Большу'ю кни'гу".
Басма'нов вы'шел, а Лжедими'трий лег на посте'ль, заку'тав го'лову, и стара'лся засну'ть, но сон бежа'л от глаз его'.
Чрез час возврати'лся Басма'нов с па'тером Сави'цким и, оста'вив его' в коридо'ре, вошёл потихо'ньку в ко'мнату царя'. Ду'мая, что он спит, Басма'нов хоте'л возврати'ться, но Лжедими'трий бы'стро встал с посте'ли и спроси'л:
-- Здесь ли Сави'цкий?
-- Здесь.
-- Пошли' его' ко мне, а сам оста'нься в свое'й ко'мнате. Па'тер Сави'цкий вошёл в почива'льню, держа' под
мы'шкою большу'ю кни'гу в чёрном ко'жаном переплёте. Он поклони'лся царю' и ожида'л его' повеле'ний.
-- Настоя'щее наво'дит на меня' грусть,-- сказа'л Лжедими'трий.-- Пойдём, па'тер Сави'цкий, и загля'нем в бу'дущее.
Сказа'в сие', Лжедими'трий вы'шел с па'тером из спа'льни в тёмную ко'мнату, а отту'да по ма'лой круто'й ле'стнице взошёл в ве'рхнюю светли'цу. Она' возвыша'лась над кро'влею и име'ла четы'ре кру'глые окна', обращённые на все четы'ре страны' све'та. Об э'той светли'це носи'лись в Москве' стра'шные слу'хи. Говори'ли, что царь здесь чароде'йствует с свои'ми лати'нами. На стола'х и вокру'г стен стоя'ли сфе'ры и не'сколько опти'ческих и астрономи'ческих ору'дий. На сте'не висе'ли ка'рты, изобража'ющие созве'здия. На одно'й большо'й ка'рте наче'ртаны бы'ли изве'стные тогда' плане'ты с их путя'ми. Посреди' ко'мнаты стоя'ла больша'я чёрная доска' на но'жках. Лжедими'трий сел на сту'ле, а Сави'цкий на'чал приготовля'ться к рабо'те. Поста'вил песо'чные часы', вы'тер чёрную доску' гу'бкой, по'сле того' устреми'л взо'ры на не'бо и стал де'лать вычисле'ния, загля'дывая ча'сто в свою' большу'ю кни'гу. Порабо'тав о'коло получа'са, па'тер Сави'цкий сказа'л:
-- Гото'во, госуда'рь! Не уго'дно ли самому' выкла'дывать?
Лжедими'трий, не говоря' ни сло'ва, взял мел и подошёл к чёрной доске'; па'тер Сави'цкий сел на ма'лом табуре'те во'зле окна' и положи'л по'дле себя' на нало'е свою' большу'ю чёрную кни'гу.
-- Начерти'те пять аспе'ктов (136),-- сказа'л па'тер Сави'цкий.-- Пе'рвый: конъю'нкция, и'ли соедине'ние. Напиши'те нуль и све'рху его' проведи'те черту' впра'во. Второ'й аспе'кт:оппози'ция, и'ли противустоя'ние: два нуля', соединённые черто'ю, положе'ние верхнего' нуля' не'сколько впра'во. Тре'тий аспе'кт: сици'гии, и'ли триогона'льное явле'ние -- начерти'те треуго'льник. Четвёртый аспе'кт: квадрату'ра, начерти'те... четвероуго'льник. Пя'тый аспе'кт: се'кстель, начерти'те шестиуго'льную звезду'. Хорошо'. Тепе'рь потруди'тесь, госуда'рь, снять со сте'ны ка'рту сорока' восьми' констелла'ций Птоломе'я и пове'сить её на ра'мах во'зле чёрной доски'.-- Посмотре'в на не'бо, па'тер Сави'цкий примо'лвил:-- Тепе'рь весна'! со'лнце в зна'ке Овна'. Ове'н живо'тное рога'тое и бодли'вое. Твои' звезды' Юпи'тер -- власть и Вене'ра -- наслажде'ние нахо'дятся в аспе'кте оппози'ции. Гороско'п неблагоприя'тен.
-- Говори' ясне'е! -- сказа'л Лжедими'трий.
Па'тер Сави'цкий посмотре'л в кни'гу, стал перевёртывать листы' то взад, то вперёд и сказа'л:
-- Вене'ра есть плане'та, противополо'жная Юпи'теру. Тебе' изве'стно, что е'сли ра'зница долготы' ме'жду плане'тами составля'ет 180 гра'дусов, то одна' плане'та должна' уступи'ть ме'сто друго'й. Юпи'тер уступа'ет тепе'рь ме'сто Вене'ре, то есть власть ги'бнет от наслажде'ния, а э'то тем опа'снее, что де'йствие происхо'дит в то вре'мя, когда' со'лнце в зна'ке Овна'.
-- Все одно' и то же -- и на земле' и на не'бе! -- воскли'кнул Лжедими'трий.-- Ра'зве я подёнщик како'й, чтоб рабо'тал день и ночь, не помышля'я о наслажде'ниях? Стра'нное тре'бование!
-- Мо'жно и весели'ться, и занима'ться де'лом, госуда'рь. Взгляни' на не'бо, на э'то недосту'пное уму' простра'нство, населённое мириа'дами миро'в. Небеса' пове'дают сла'ву Госпо'дню! Десни'ца Вы'шнего начерта'ла зако'ны сим сия'ющим ми'рам и челове'ку, сему' чудно'му созда'нию, на'званному ми`кроко'смом, и'ли ма'лым ми'ром. Все име'ет свою' вели'кую цель и на не'бе, и на земле'; все живёт, дви'жется по устано'вленным зако'нам; все де'ржится, еди'нственно сле'дуя сим зако'нам. Де'ятельность -- есть цель жи'зни челове'ка, а осо'бенно влады'ки, кото'рый одушевля'ет собо'ю ца'рство, как со'лнце ми'ра...
-- Дово'льно э'тих поуче'ний, приступа'йте к де'лу. Что вы ви'дите на не'бе?
-- На се'верном полуша'рии ви'дно замеша'тельство. Злой дух Малефико' де'йствует си'льно. Созве'здие Се'верной коро'ны обложи'лось густы'ми, мра'чными па'рами, и ме'жду созве'здиями Льва и Вса'дника (и'ли Персе'я) начнётся борьба' све'та и тьмы. Созве'здие Орла' покры'то каки'м-то мерца'нием, сре'дним состоя'нием ме'жду тьмо'ю и све'том... Нехорошо', о'чень нехорошо'!..
-- Прошу' вас истолкова'ть мне все э'то я'сно и без обиняко'в!
-- Вы тре'буете, госуда'рь? Осме'люсь ли...
-- Я вас за э'тим призва'л сюда'. Не ду'майте, чтоб я устраши'лся дурны'х предзнаменова'ний! Нет, я уже' прошёл опа'сною тропи'нкой ме'жду пучи'нами. Я зна'ю опа'сность! Но не вы ли предска'зывали мне, что я бу'ду ца'рствовать 32 го'да? (137)
-- Пра'вда, я предска'зывал, но не сказа'л, благополу'чно ли вы бу'дете ца'рствовать. При э'том я до'лжен объяви'ть вам, госуда'рь, что, когда' я предска'зывал, то не име'л тогда' э'той ва'жной кни'ги, знамени'того Джо'на Ди, кото'рая доста'лась вам в насле'дство по'сле Годуно'ва. Тепе'рь я бо'лее зна'ю и бо'лее ви'жу на не'бе, чем пре'жде.
-- Прошу' вас, толку'йте мне без предисло'вий. Что все э'то зна'чит?
-- Повину'юсь, хотя' неохо'тно! Ту'чи вокру'г созве'здия Се'верной коро'ны означа'ют войну', раздо'ры и мятежи' в се'верных госуда'рствах: Росси'и, По'льше и Шве'ции. Борьба' све'та и тьмы ме'жду созве'здиями Льва и Вса'дника зна'чит борьбу' двух знамени'тых родо'в, име'ющих сии' зна'ки на свои'х хору'гвях. Вса'дник -- дре'вний герб моско'вских ва'ших пре'дков, аЛе'в... Како'е из ру'сских кня'жеств име'ло в ге'рбе льва?
-- Влади'мирское!
-- Како'й род ведёт своё происхожде'ние от князе'й влади'мирских?
-- Князья' Шу'йские!
-- Ты все тепе'рь зна'ешь! -- сказа'л иезуи'т и закры'л кни'гу.
-- Как, Шу'йские сно'ва замышля'ют изме'ну! Я не Годуно'в! Я образу'млю их! Ита'к, Шу'йские замышля'ют о венце' ца'рском!
-- Госуда'рь! Ниче'м не спасёте себя' от крамо'лы зави'стников, е'сли не утверди'те сою'за с По'льшею и Ри'мом. По'льшу означа'ет созве'здие Орла'. Оно' тепе'рь покры'то мерца'нием: нереши'тельностью. На ю'жном полуша'рии созве'здие Алтаря', означа'ющее Рим, то'чно в тако'м же состоя'нии. Я ещё вчера' ви'дел э'то. Ита'к, от вас зави'сит заи'мствовать свет отОрла' и Алтаря' и разогна'ть тьму Льва.
-- Понима'ю, понима'ю!
-- Да, госуда'рь, вы должны' понима'ть, что, пока' вы не испо'лните обеща'ния, да'нного ва'ми Ри'му и По'льше, пока' не подчини'те себя' покрови'тельству Ри'мской тиа'ры и не введёте Росси'ю в плане'тную систе'му за'падного со'лнца -- Ри'ма, до тех пор вы не тве'рды на престо'ле!
-- То'чно ли вы говори'те пра'вду?
-- Кляну'сь!
-- Где же опа'сность? Одни' Шу'йские ничего' не зна'чат. Росси'я -- моя'!
-- Проти'ву вас составля'ют у'мысел не одни' Шу'йские, но все ва'ши боя'ре, весь наро'д! Ве'рьте мне, и'бо говорю' вам из со'бственных вы'год. Но мы де'ржим нить за'говора, и е'сли вы обеща'ете сдержа'ть да'нное нам сло'во, мы все откро'ем вам, спасём, рассе'ем ту'чу и предади'м вам всех опа'сных враго'в ва'ших... От вас зави'сит все знать, все уничто'жить!..
-- Вот вам рука' моя'! Чрез неде'лю епи'скопы мои' уже' бу'дут на пути' в Рим, и в церква'х ру'сских разда'стся и'мя па'пы! Смерть врага'м мои'м!
-- Смерть! а тебе' -- ве'чная сла'ва! -- примо'лвил па'тер Сави'цкий.

ГЛАВА' VIII
Волне'ние наро'да. Де'рзость инозе'мцев. Сове'т у кня'зя Васи'лия Ива'новича Шу'йского. Восста'ние Москвы'. Месть наро'дная.

На Кра'сной пло'щади бы'ло тако'е мно'жество наро'да, как во вре'мя како'го-нибудь необыкнове'нного происше'ствия: пе'ред ка'знью, церко'вным хо'дом и'ли чте'нием ука'зов госуда'ревых. Спра'шивали оди'н друго'го, заче'м собира'ется наро'д, что слы'шно но'вого, и переходи'ли из одного' конца' пло'щади в друго'й прислу'шиваться толко'в. Бо'лее всего' толпи'лись во'зле рядо'в, жела'я узна'ть но'вости от купцо'в, име'вших связь с боя'рами и царедво'рцами. Остана'вливали чернецо'в и слуг боя'рских для расспро'сов. Ви'дно бы'ло всео'бщее волне'ние умо'в, ожида'ние чего'-то необыкнове'нного, и вме'сте с тем сме'лость и. де'рзость, как бу'дто пред опа'сностью изве'стною, к кото'рой пригото'вились зара'нее. Имени'тый гость Фё!дор Ники'тич Ко'нев сиде'л пред ла'вкою, а во'зле него' стоя'ли вокру'г лю'ди ра'зного зва'ния. Все смотре'ли в глаза' Ко'неву, прислу'шивались к его' реча'м, и ка'ждое сло'во принима'ли как неоспори'мую и'стину.
Ко'нев. Вести'мо, что тепе'рь вре'мя ху'же тата'рского набе'га. Попусти'л Бог неве'рным наказа'ть нас за грехи' на'ши, да не оста'вил, а поми'ловал правосла'вных. Смотри'-ка! Тепе'рь нет и сле'ду моско'вского пожа'ра! А уж как мы отсту'пимся от Бо'га да загу'бим правосла'вие, так коне'ц и Москве', и ца'рству Ру'сскому!
Го'лоса в толпе'. Сохрани' Бог! сохрани' Бог!
Ко'нев. К тому' идёт де'ло. Быва'ло ли когда' на свято'й Ру'си, чтоб в церква'х игра'ли на тру'бах и на лита'врах? Ви'дано ли, чтоб инове'рцев, не'христей, пуска'ли в хра'мы Бо'жьи? Го'споди, во'ля твоя'!
Черне'ц. Да ещё позволя'ют руга'ться над чудотво'рными ико'нами, над священноде'йствием!
Друго'й черне'ц. Оскверня'ть це'ркви правосла'вные! Поля'ки да'же во'дят с собо'ю соба'к в це'ркви! Прихо'дит день суда' стра'шного!
Ко'нев. Забы'ли посты' и моли'твы при дворе' ца'рском, так чего' ожида'ть до'брого и в наро'де? Инове'рку венча'ли на ца'рство Ру'сское! Как бы э'то пришло' в го'лову царю' правосла'вному?
Черне'ц. Да ведь он хо'чет преврати'ть на'ши це'ркви в лати'нские костёлы, все монастыри' отда'ть свои'м иезуи'там, а нас, ста'рцев, разогна'ть и'ли перетопи'ть. Э'ти иезуи'ты уж высма'тривают в церква'х ме'ста, где поста'вить о'браз своего' па'пы.
Купе'ц. А что ж ста'нется с ру'сскими ико'нами и святы'ми целе'бными моща'ми?
Черне'ц. Ве'рно, сожгу'т, злоде'и!
Купе'ц. Нет, не быва'ть э'тому! Лу'чше умере'ть!
Ко'нев. За что же и умира'ть, ко'ли не за правосла'вную ве'ру, за дом Пресвяты'я Богоро'дицы?
Го'лоса в толпе'. Вести'мо, лу'чше умере'ть, чем попусти'ть руга'тельство над на'шею ве'рою правосла'вною! Лу'чше умере'ть!
Купе'ц Тарака'нов. Ца'рь-то не то'лько что не соблюда'ет посто'в, не святи'т пра'здников, да и сва'дьбу-то свою' соверши'л накану'не Николи'на дня и на пя'тницу.
Поса'дский. Скоре'й за сва'дьбу, чтоб бли'же к пи'ру! Окая'нные!
Истопни'к ца'рский. А посмотре'ли бы, что он ест! Все нечи'стое, все пога'ное, прости' Го'споди, и поду'мать ме'рзко! Зате'м и тра'пезу его' не благословля'ют и не кропя'т свято'ю водо'й, как быва'ло пре'жде, а то и знай что му'зыка да пе'сни, сло'вно в цыга'нском та'боре.
Ко'нев. Да ны'не то и де'ло, что пля'шут в пала'тах. Кому' смех, а правосла'вным го'ре!
Черне'ц. Да'же в са'мом Вознесе'нском монастыре', где жила' цари'ца, когда' была' ещё неве'стою, завели'сь пля'ски, му'зыка, и'грища!..
Друго'й черне'ц. Оскверне'ние святы'ни! Сме'ртный грех!
Мещани'н. А пе'ред но'выми-то пала'тами стои'т ме'дный зверь, а в нем сиди'т лука'вый и греми'т, и звучи'т, как кто к нёму дотро'нется.
Поса'дский. Все говоря'т, что э'тот царь большо'й чароде'й, а цари'ца колду'нья. Вме'сто о'бразов у них -- каки'е-то ха'ри, неве'домо из чего', а сло'вно живы'е. Они' закрыва'ют э'тими ха'рями лицо' и пля'шут под му'зыку вме'сте с поля'ками и не'мцами. Э'то, говоря'т, шаба'ш колдуно'в, как быва'ет в Ки'еве на Лы'сой го'ре, куда' слета'ются все ве'дьмы и колдуны'. Мне ска'зывал э'то жиле'ц Ми'шка Ря'бов. Он сам ви'дел э'ти ха'ри и пля'ски в Кремлёвских пала'тах.
Исто'пник ца'рский. Пра'вда, я сам не сто раз ви'дел э'то!
Черне'ц. Что он чернокни'жник, э'то всем изве'стно. Е'сли б он ве'рил в Бо'га, как бы ему' позво'лить оскверня'ть хра'мы Бо'жий, пренебрега'ть посто'м и моли'твою и допуска'ть к себе' папи'стов? Да не то ещё бу'дет! Он хо'чет, чтоб чернецы' жени'лись, а черни'цы вы'шли за'муж.
Купе'ц. Спаси', Го'споди!
Ко'нев. И чернокни'жник, и не правосла'вный!
Поса'дский. По'мните клику'шу Матрё!ну, кото'рая беснова'лась и проро'чила о ны'нешнем царе'? Ведь он вы'гнал из неё черта', да ещё и награди'л её жа'лованьем. Тепе'рь Матрё!на живёт в свои'х хоро'мах в Скородо'ме да ряди'тся, как боя'рыня.
Купе'ц. Ве'рно, он сам всели'л в неё черта', чтоб он обма'нывал для него' наро'д. Куда' ни взгляни' -- а все нечи'стая си'ла!
Тарака'нов. Нет, э'тот царь не правосла'вный!
Истопни'к. Не хо'дит в ба'ню и не спит по'сле обе'да!
Тарака'нов. Так, ста'ло быть, не ру'сский.
Ко'нев. Ру'сский, да ерети'к, богоотсту'пник! Вы по'мните, что бы'ло с кня'зем Васи'лием Ива'новичем Шу'йским? Он уличи'л его' в обма'не, говори'л ему' в глаза' и говори'т тепе'рь всем, что он не сын царя' Ива'на Васи'льевича, а расстри'га Гри'шка Отре'пьев. А кому' знать, как не кня'зю Васи'лию Ива'новичу? Кому' ве'рить, как не ему'?
Го'лоса в толпе'. Ах, он окая'нный! Ах, ана'фема!
Поса'дский. Как же э'тот колду'н сел на ца'рство?
Ко'нев. Попуще'нием Бо'жиим за грехи' на'ши и си'лою де'монской.
Черне'ц. Нет, Госпо'дь Бог не погу'бит Росси'ю!
Мещани'н. Уж бу'дет ему' коне'ц!
Ко'нев. Ведь уж и нака'зывает нас Бог за него' наше'ствием друзе'й его', поля'ков и запоро'жцев! Ни тата'ры, ни сам лука'вый, прости' Го'споди, не был бы ху'же. Нет житья' от них в Москве' и на Ру'си! Бьют, ру'бят нас, как на войне', бесче'стят жен и деви'ц, гра'бят и руга'ют! Не сдоброва'ть э'тим злоде'ям!
Го'лос в толпе'. Не сдоброва'ть! Уж бу'дет всем им карачу'н!
Ко'нев. Дай Бог скоре'е! Не оста'вит нас Бог и му'дрые боя'ре. Бы'ли б мы сме'лы да уме'ли постоя'ть за святу'ю Русь.
Го'лоса в толпе'. Постои'м за себя'! Постои'м за святу'ю Русь! Была' бы голова', а мы ра'ды на смерть!
Черне'ц. И зве'ри даю'т то'лько смерть теле'сную, а сии' же не'христи и теле'сную, и душе'вную! (138)
Поса'дский. А уж как они' гордя'тся тем, что охраня'ют своего' царя'! Куда' он ни пока'жется, они' везде' за ним с протаза'нами, с ру'жьями, с са'блями!
Ко'нев. Неда'ром они' навезли' с собо'ю ра'зного ору'жия! Вы слыха'ли, что за Москво'ю, на Сре'тенском лугу', гото'вятся, бу'дто, поте'хи во'инские. Ну, так вот я вам скажу', что там бу'дет. Туда' соберу'т всех боя'р и знатне'йших сано'вников ру'сских да и перебью'т всех до еди'ного. Боя'рство и уря'ды отдаду'т поля'кам, казака'м и не'мцам, а там и проща'й свята'я Русь! Тогда' не'кому бу'дет постоя'ть за нас!
Го'лоса в толпе'. Не попу'стит Бог! Нет, на'до извести' чароде'я с его' лати'нами! Смерть им -- и'ли нам! (139)
Вдруг на среди'не пло'щади разда'лся шум. Два по'льские во'ина, обнажи'в са'бли, маха'ли вокру'г себя' и отгоня'ли наро'д, кото'рый заступа'л им доро'гу к Кремлю' и кида'л в них гря'зью.
Ле'карь Ко'ста (140). Бей злоде'ев! Э'то разбо'йник Пе'карский да това'рищ его', граби'тель Цецио'рка, те са'мые, что вы'тащили из во'зка жену' и дочь окольничьего' Звенигоро'дского и хоте'ли их оби'деть, те са'мые, что с ша'йкою свое'й огра'били нижего'родского го'стя Кузьму' Ми'нина и стреля'ли в святу'ю ико'ну. Бей злоде'ев!
Го'лоса в толпе'. Бей! схвати'те их! ка'мень на ше'ю да в во'ду!
Пе'карский. Послу'шайте, вы, ста'до! Е'сли не уймётесь, то я пе'рвого изрублю' в куски', кото'рый осме'лится подня'ть на меня' ру'ку. Прочь!
Цецио'рка. Миллио'н сто ты'сяч черте'й! Не подходи', а не то смахну' го'лову, как ма'ковку! А, моше'нник, ты кида'ешь гря'зью! (Ударя'ет са'блею одного' москвича', тот облива'ется кро'вью.)
Го'лоса в толпе'. Ах, злоде'и, ах, душегу'бцы! Бей их! (Ка'мни сы'плются со всех сторо'н на двух поля'ков).
Пе'карский. Уймётесь, что ли? (Подбега'ет к одному' граждани'ну и ру'бит его' по голове', тот па'дает за'мертво на зе'млю.) Грызи' зе'млю, соба'ка, когда' не хоте'л отста'ть!
Ле'карь Ко'ста. Ребя'та, беги'те за ру'жьями, зови'те стрельцо'в! Разбо'й! Нет ли у кого' рога'тины? (Хвата'ет с земли' ка'мень и броса'ет в лицо' Пе'карскому; кровь хлы'нула у него' изо рта и из носу'.)
Пе'карский (кричи'т). Наси'лие, разбо'й! (Устремля'ется с са'блею на Ко'сту, наро'д закрыва'ет его'. Пе'карский ру'бит на все сто'роны. Наро'д с кри'ком бежи'т.)
Цецио'рка. Руби', ко'ли! (Руби'т наро'д.)
Ле'карь Ко'ста. Дава'йте ружья'! Разбира'й забо'р во'зле рядо'в! В ко'лья!
Го'лос из то'лпы. Бе'йте в наба'т! Изме'на! Поля'ки ре'жут нас, безору'жных!
В э'то вре'мя отря'д по'льских вса'дников показа'лся из Фроло'вских воро'т под предводи'тельством боя'рина Пё!тра Федо'ровича Басма'нова. Вса'дники прискака'ли на ме'сто дра'ки. Наро'д останови'лся.
Басма'нов. Что э'то зна'чит? Кровь, мёртвые те'ла! Кто зачи'нщик?
Ле'карь Ко'ста. Разуме'ется, кто! Ра'зве ты не зна'ешь, че'стный боя'рин, как поступа'ют с правосла'вными э'ти но'вые ца'рские слу'ги? Что день, то но'вая оби'да! До'лго ли нам терпе'ть и от свои'х и от чужи'х?
Басма'нов. Молча'ть! Вы, паны', заче'м преступа'ете запреще'ние и напада'ете на наро'д?
Пе'карский. Не мы напа'ли на них, а они' на нас, и жаль, что ма'ло им доста'лось!
Басма'нов. Вы не сме'ете управля'ться са'ми! На то есть суд и распра'ва!
Пе'карский. Так вели' переве'шать всю э'ту сво'лочь, господи'н боя'рин, по своему' суду' за то, что они' осме'лились напа'сть на друзе'й ца'рских; а мы не призна'ем здесь никако'го суда' над на'ми.
Басма'нов. Как вы осме'ливаетесь презира'ть власть ца'рскую?
Пе'карский. Он ваш царь, а не наш! Мы да'ли его' вам, а не избра'ли для себя'. Мы го'сти его'!
Цецио'рка. А к тому' ж нам непристо'йно отдава'ть отчёт ру'сскому па'ну в на'ших посту'пках. (Говори'т по'льским вса'дникам.) Господа'! приуда'рьте в э'ту сво'лочь да потопчи'те их поря'дочно!
Басма'нов. Как вы сме'ете возбужда'ть ца'рских во'инов к беспоря'дкам! (По'льским вса'дникам.) Отведи'те э'тих пано'в под стра'жу.
Пе'карский. Как ты сме'ешь брать меня' под стра'жу? Я тебе' проколю' бок, е'сли ещё ска'жешь сло'во!
Басма'нов. Возьми'те их!
По'льские вса'дники посма'тривали друг на дру'га, пожима'ли плеча'ми и не тро'гались с ме'ста.
Ле'карь Ко'ста. А что, ви'дишь ли, че'стный боя'рин, что э'то за лю'ди? Уж лу'чше б бы'ло, е'сли б нам удало'сь схвати'ть их да проучи'ть по-сво'ему!
Басма'нов поверну'л коня' и отъе'хал в Кремль, веле'в дружи'не сле'довать за собо'ю. Пе'карский и Цецио'рка пошли' пешко'м в середи'не, браня' наро'д.
Торго'вец. Во'т-те и боя'рская власть! Каки'е времена'! Разбо'йничают среди' бе'лого дня, а на них нет и суда'!
Ямщи'к. На'добно бы проучи'ть э'тих не'христей.
Ле'карь Ко'ста. Собра'ться бы всем да, помоли'вшись, гря'нуть ла'вой на прокля'тых, а там -- во'ля Бо'жия!
Церко'вник. А ца'рь-то что ска'жет?
Ле'карь Ко'ста. Како'й он царь! Он ерети'к, колду'н, сын греха', а не сын Иоа'ннов. Все боя'ре говоря'т одно' и то же.
Молодо'й мещани'н. Так чего' же ждать? В наба'т -- да и на не'христей!
Ле'карь Ко'ста. Де'льно! Потерпи'те, бу'дет э'то, и ско'ро. Уж перели'ли чрез край, так пусть и распива'ют! Бу'дет у нас и голова'! Держи'тесь в гото'вности. Как загреми'т наба'т -- все в Кремль, а боя'ре пока'жут, что де'лать.
На пло'щадь вы'ехал верхо'м князь Васи'лий Ива'нович Шу'йский с не'сколькими боя'рами и мно'жеством слуг. Князь Васи'лий Ива'нович Шу'йский снял ша'пку и стал кла'няться наро'ду.
Ле'карь Ко'ста. Вот наш ми'лостивец, правосла'вный князь. Ура'! Да здра'вствует князь Васи'лий Ива'нович! Наро'д. Ура'! Ура'! Ура'! Да здра'вствует князь Васи'лий Ива'нович!

-----

Пред наступле'нием но'чи пришли' в дом кня'зя Васи'лия Ива'новича Шу'йского брат его', князь Дими'трий, кня'зья Васи'лий Васи'льевич Голи'цын и Ива'н Семено'вич Кура'кин. Князь Васи'лий Ива'нович был споко'ен и чита'л Псалти'рь.
-- Что но'вого?-- сказа'л он воше'дшим друзья'м.
-- Все, сла'ва Бо'гу, идёт хорошо',-- отвеча'л князь Дими'трий Ива'нович.-- Наро'д волну'ется и тре'бует ме'сти. Фё!дор Ко'нев и ле'карь Ко'ста сде'лали своё де'ло. Ты ви'дел, как наро'д при'нял тебя' на пло'щади. Е'сли б наро'д был вооружён, то мо'жно бы'ло бы все ко'нчить ми'гом.
-- Бу'дет коне'ц э'той е'реси и развра'ту! -- примо'лвил князь Васи'лий Ива'нович.-- Но на'добно му'дро нача'ть, чтоб благополу'чно ко'нчить. Я все обду'мал и устро'ил. Восемна'дцать ты'сяч во'инов, стоя'щих в шести' верста'х за го'родом, чтоб идти' за'втра в Еле'ц, войду'т сей но'чи в Москву' ра'зными путя'ми. Уже' полко'вники и со'тники при'были сюда' со мно'жеством служи'вых дворя'н из Пско'ва и Но'вгорода. Я говори'л с ни'ми и распоряди'л все как сле'дует. Ско'ро соберу'тся здесь ду'мные боя'ре, дворя'не моско'вские и знатне'йшие из прика'зных. Не хочу' бо'лее таи'ться и я'вно предпринима'ю освобожде'ние оте'чества от злоде'я расстри'ги и его' клевре'тов. Не бою'сь изме'ны, и'бо откры'тою си'лой иду' на врага' ве'ры и оте'чества.
-- Но на'добно пре'жде поду'мать, кто при'мет бразды' правле'ния по истребле'нии злоде'я,-- сказа'л князь Васи'лий Голи'цын.-- Госуда'рство не мо'жет оста'ться ни одного' ча'са без влады'ки.
-- Мы пе'рвые зате'яли э'то де'ло, нам и реши'ть, кому' быть прави'телем,-- примо'лвил князь Кура'кин.
-- Госпо'дь Бог реши'т, а не мы, гре'шные! -- сказа'л князь Васи'лий Ива'нович Шу'йский, смире'нно потупи'в глаза'.
-- Госпо'дь Бог дал нам ра'зум, возвы'сил нас ро'дом и ниспосла'л мысль освободи'ть оте'чество,-- сказа'л князь Васи'лий Голи'цын.-- Оди'н из нас до'лжен быть царём.
-- Непреме'нно оди'н из нас,-- примо'лвил князь Кура'кин.
-- Бог ука'жет, кому' быть царём,-- отвеча'л князь Васи'лий Ива'нович Шу'йский,-- но во вся'ком слу'чае мы должны' покля'сться, что кому' ни быть царём, тот не до'лжен никому' мстить за пре'жние доса'ды.
-- И о'бщим сове'том управля'ть ру'сским ца'рством,-- примо'лвил князь Кура'кин (141).
Князь Васи'лий Ива'нович Шу'йский поцелова'л крест и сказа'л:
-- Кляну'сь!
Други'е повтори'ли кля'тву.
-- Ты говори'шь о во'йске, князь Васи'лий Ива'нович, а не упомяну'л о духове'нстве,-- сказа'л князь Кура'кин.-- Ведь патриа'рх Игна'тий друг еретика'. Что сказа'л тебе' митрополи'т Филаре'т? С на'ми ли он?
-- Ка'жется, что он удостове'рился в опа'сности оте'чества,-- отвеча'л князь Васи'лий Ива'нович Шу'йский.-- Говори'л с сами'м царём, но, ви'дя, что сове'ты не име'ют успе'ха, отпра'вился в Росто'в. Я хоте'л, чтоб он оста'лся и де'йствовал с на'ми, но он отказа'лся, сказа'в: "Де'лайте, что вам внуши'т Бог, а э'то де'ло не па'стырское". Впро'чем, ме'лкое духове'нство за нас.
Две'ри с шу'мом отвори'лись, и вошло' о'коло десяти' ду'мных боя'р. Помоля'сь пе'ред о'бразами и поклоня'сь хозя'ину, они' в безмо'лвии се'ли на скамья'х. За ни'ми входи'ли други'е боя'ре, дворя'не ду'мные и служи'вые, лю'ди во'инские, и вско'ре обши'рный дом кня'зя Васи'лия Ива'новича Шу'йского напо'лнился людьми' до тако'й сте'пени, что едва' мо'жно бы'ло дви'гаться. Тогда' князь Шу'йский, став на небольшу'ю скамью', сказа'л:
-- Бра'тия! Во и'мя Отца' и Сы'на и Свято'го Ду'ха, в Тро'ице Свято'й еди'ного, возглашу' вам и'стину, умоля'я его', да подви'гнет он се'рдца ва'ши на пра'вое де'ло. Бра'тия, россия'не, лю'ди правосла'вные! воспла'чем о бе'дствиях на'шего любе'зного оте'чества, нака'занного правосу'дным Бо'гом за грехи' на'ши, и дре'вним му'жеством ру'сским, ве'рою и пра'вдою спасе'м от поги'бели Росси'ю и дом Пресвяты'я Богоро'дицы! Забу'дем все проше'дшее, прости'м друг дру'гу вся'кое зло и соедини'мся ду'хом для вели'кого де'ла. Несогла'сие на'ше и взаи'мная за'висть довели' оте'чество на край ги'бели. Писа'ние гласи'т: "Иде'же бо за'висть и рве'ние, ту нестрое'ние и вся'ка зла вещь" (142). Что пре'дало Росси'ю в ру'ки ере'тика, богоотсту'пника, расстри'ги? Не'нависть на'ша к Годуно'вым, взаи'мные несогла'сия и любо'вь наро'да к ца'рской кро'ви, наро'да, кото'рый смотре'л на нас и, ви'дя ро'бость на'шу, приста'л к сме'лому вот что очи'стило ему' путь к престо'лу. Страх и ослепле'ние заста'вили мно'гих из нас покори'ться обма'нщику. Те да'же, кото'рые при появле'нии самозва'нца зна'ли и'стину, молча'ли в наде'жде, что сей ю'ный ви'тязь, хотя' и расстри'га, бу'дет до'брым власти'телем и что Росси'я отдохнёт по'сле Годуно'ва. Все обману'лись: и ве'рившие ему', и не ве'рившие! Уже' я возглаша'л и'стину, ви'дев со'бственными глаза'ми труп царе'вича в У'гличе, и голова' моя' лежа'ла на пла'хе! Бог спас меня', и я тепе'рь не та'йно возвеща'ю вам об обма'не, но я'вно, во всенаро'дное услыша'ние. Так, кляну'сь сим зна'мением на'шей ве'ры, си'ми чудотво'рными ико'нами и целе'бными моща'ми уго'дников, что в венце' ца'рском не Дими'трий, не сын Иоа'ннов, но ерети'к, богоотсту'пник и преда'тель Гри'шка Бо'гданов сын Отре'пьев, попуще'нием Бо'жиим за грехи' на'ши и всего' христиа'нства ослепи'вший правосла'вных чернокни'жеством. Ста'ну ли исчисля'ть пред ва'ми гну'сные дела' его', кото'рых вы очеви'дные свиде'тели? По'прана правосла'вная ве'ра, осквернены' хра'мы Бо'жий, некрещёная де'вка по'льская венчана' на ца'рство и пома'зана ми'ром в собо'ре Пресвяты'я Богоро'дицы. Низве'ргнуты дре'вние ру'сские обы'чаи, пре'зрены ру'сские лю'ди и пре'даны в холо'пство инозе'мцам, папи'стам, иезуи'там! Бу'йные ша'йки поля'ков и казако'в, наёмники неме'цкие владе'ют Росси'ею, а мы, как ста'до, стра'ждем и пита'емся слеза'ми! Но ма'ло э'того: нам угрожа'ют низверже'нием правосла'вия и введе'нием лати'нства. Открыва'ю пред ва'ми ду'шу мою' и объявля'ю, что умру', но не попущу' на поги'бель ма'тери на'шей, це'ркви правосла'вной...
В э'то вре'мя разда'лся шум в сеня'х. Шу'йский замолча'л, не'которые схвати'лись за ору'жие, все пришли' в замеша'тельство.
-- Разда'йтесь, пусти'те меня'! -- послы'шалось в сеня'х, и мно'гие узна'ли го'лос Золотого-Кваш'нина. Он вошёл в пала'ту, ведя' за собо'ю же'нщину. Э'то была' Кале'рия.
-- Отцы' и бра'тия! -- сказа'л Квашни'н.-- Э'та же'нщина, же'ртва гну'сной стра'сти и зло'бы расстри'ги, имену'ющегося царём на'шим, пришла' откры'ть вам ва'жные дела'. Ве'рьте ей, как мне самому'. Князь Васи'лий Ива'нович пору'чится за меня'.
-- Князь Васи'лий Ива'нович! -- сказа'ла Кале'рия.-- Ты при'зван Бо'гом спасти' правосла'вие и Росси'ю. Но вы не зна'ете ещё всех дел и всех за'мыслов ва'шего злоде'я. Вот вам по'длинные гра'моты расстри'ги, кото'рыми он отдаёт Литве' ру'сские о'бласти, Смоле'нск и Се'верскую зе'млю! Приношу' вам э'ти гра'моты пря'мо из дворца' ца'рского, из почива'льни безвре'менной цари'цы. А вот письма' сове'тников и друзе'й самозва'нца, иезуи'тов, удостоверя'ющие, что он уже' при'нял лати'нскую ве'ру! По'длинники пи'саны по-латы'ни, но вот и ру'сский перево'д. Князь Васи'лий Ива'нович, прочти' хотя' э'то одно' письмо'.
Князь Васи'лий Ива'нович стал чита'ть: "Письмо' краковски'х иезуи'тов в Рим. Труды' и ре'вность на'ша не ослабе'ли: шестьдеся'т еретико'в приведены' в не'дра це'ркви, и в числе' их вели'кий князь Моско'вский Дими'трий... Гото'вясь к пути' и к бра'ни, он устреми'л все своё внима'ние на то, чтоб в де'ле столь тру'дном име'ть помо'щником Бо'га: реши'лся приня'ть ри`мско-католи'ческую ве'ру, но, опаса'ясь, чтоб россия'не о том не све'дали и не порица'ли его' и'менем като'лика, бу'дучи чрезме'рно приве'ржены к схи'зме, он закры'л лицо' своё, перемени'л оде'жду и, сопровожда'емый одни'м по'льским вельмо'жею, в ви'де нищего' пришёл в на'шу оби'тель, откры'л себя' и, вы'брав одного' из нас, испове'дал ему' все грехи' жи'зни своёй, отрёкся схи'змы и с вели'ким усе'рдием присоедини'лся к ри'мской це'ркви. Не дово'льствуясь сим, Дими'трий при'нял от пребывающего' в зде'шнем го'роде ну'нция та'инство евхари'стии и миропома'зания и утверждён в восприя'той им ве'ре. Сей князь обеща'ет со вре'менем вели'кие доброде'тели и постоя'нства в начато'м де'ле. Ка'жется, что он одушевлён удиви'тельным усе'рдием к распростране'нию ри'мско-католической ве'ры" (143). Ко'нчив чте'ние, князь Шу'йский сказа'л: -- Да бу'дет про'клят ерети'к и богоотсту'пник!
-- Да бу'дет про'клят! -- воскли'кнули в собра'нии. Князь Шу'йский прочёл за'писи, да'нные Лжедими'трием
М'нишеху и Мари'не, и переда'л их близстоя'вшим боя'рам, чтоб они' удостове'рились в по'длинности по'дписи.
-- Ита'к, ви'дите, бра'тия, что и ве'ре, и оте'честву прихо'дит кра'йняя ги'бель. Сам Бог посла'л нам сию' жену' для убежде'ния неве'рующих. Кляну'сь, что я о'троду не вида'л её до сего' ча'са!
-- И я подтвержда'ю кля'тву! -- примо'лвила Кале'рия. В собра'нии на'чался шум и го'вор. Князь Васи'лий Ива'нович Шу'йский проси'л замолча'ть, и Кале'рия сказа'ла:
-- Я испо'лнила долг свой; вам, и'збранные мужи', остаётся омы'ть стыд, кото'рым покры'лась Росси'я, подпа'в доброво'льно и'гу чужеплеме'нников и прошлеца'. Е'сли бу'дете до'лее терпе'ть беззако'ние, погуби'те оте'чество и ду'ши свои'! -- С си'ми слова'ми она' вы'шла из пала'ты. Квашни'н проводи'л её с крыльца' и возврати'лся.
-- Кто такова' э'та же'нщина? -- спроси'ли мно'гие из то'лпы.-- Не изме'на ли э'то, не подло'г ли?
-- Я уже' покля'лся вам, что здесь нет ни изме'ны, ни подло'га,-- сказа'л Квашни'н.-- Сказа'л я та'кже вам, что э'та же'нщина -- несча'стная же'ртва гну'сного сластолю'бия расстри'ги: она' киевля'нка и пришла' наро'чно в Москву', чтоб обличи'ть своего' губи'теля.
-- Реши'те, что должно' предприня'ть тепе'рь! -- сказа'л князь Ники'та Трубецко'й.-- Вре'мя до'рого, и ка'ждое мгнове'ние должно' ожида'ть, что чернокни'жник откро'ет нас и погу'бит.
-- Росси'я покори'лась и'мени царе'вича,-- сказа'л князь Ива'н Кура'кин.-- Тепе'рь, когда' обма'н обнару'жен,-- казнь злоде'ю! Да ста'нется с ним, что ска'зано в Писа'нии: "Изже'ни от со'нмища губи'теля, и изы'дет с ним пре'ние" (144).
-- Казнь злоде'ю! Да поги'бнет ерети'к и богоотсту'пник! Смерть ему' и всем его' клевре'там! -- разда'лось в толпе'.
-- Но он окру'жен не'сколькими ты'сячами поля'ков, не'мцев и казако'в,-- сказа'л боя'рин князь Фё!дор Ива'нович Хворости'нин.-- Ка'жется, и стрельцы' ему' пре'даны: быть вели'кому кровопроли'тию!
-- Лу'чше поги'бнуть, чем в посрамле'нии дожи'ть до ниспроверже'ния правосла'вия презре'нным бродя'гою,-- сказа'л князь Васи'лий Ива'нович Шу'йский.-- Но злой ерети'к ещё ми'лостив к нам; он не хо'чет, чтоб мы бы'ли свиде'телями сего' бе'дствия, и реши'лся изби'ть всех боя'р и знатне'йших сано'вников на Сре'тенском лугу', где замышля'ет вое'нные поте'хи. Са'ми поля'ки я'вно говоря'т э'то, и не'мцы предостерега'ли нас.
-- Справедли'во! -- сказа'л князь Васи'лий Васи'льевич Голи'цын.
-- Нет, да поги'бнет он со свои'ми разбо'йниками! -- воскли'кнул князь Ива'н Кура'кин.
-- Смерть злоде'ю! -- разда'лось в толпе'.
-- Но е'сли поля'ки ста'нут защища'ть его',-- сказа'л князь Ива'н Миха'йлович Вороты'нский,-- тогда' мо'жет завяза'ться дра'ка; По'льша всту'пится, и мы ввя'жемся в войну', не име'я главы'!
-- Даст Бог му'жество, даст си'лу, ра'зум и сре'дства отврати'ть бе'дствия: "Я'ко обяжу' я'зву твою', и от ран твои'х уврачу'ю тя, ре'че Госпо'дь" (145),-- возрази'л князь Васи'лий Ива'нович Шу'йский.-- Ра'зве мы восстаём из ви'дов коры'сти? Нет, мы берёмся защища'ть ве'ру и ца'рство. С на'ми Бог, никто' же на ны! Пока' мы совеща'емся, уже' восемна'дцать ты'сяч правосла'вных во'инов вхо'дят в го'род и займу'т все вхо'ды и вы'ходы. Наро'д моско'вский вооружа'ется и ждет пе'рвого зна'ка к восста'нию. До'мы, занима'емые поля'ками, поме'чены и, как ско'ро уда'рит час ме'сти, бу'дут окруже'ны наро'дом. Не щадя' живота' своего' для спасе'ния оте'чества, я все распоряди'л к несомне'нному успе'ху. Си'ла небе'сная одоле'ла злоумышле'ние а'да. Враги' ве'ры на'шей не ожида'ют ско'рой ме'сти. Вот пред ва'ми Золотой-Ква'шнин, кото'рый, скрыва'ясь в По'льше, спозна'лся с иезуи'тами. Они' зна'ют, что мы хоти'м изби'ть расстри'гу, и потому' поручи'ли ему' извести'ть их, когда' реши'мся нача'ть на'ше до'брое де'ло. 18 числа' ма'я -- день, назна'ченный к поги'бели на'шей: ита'к, отврати'м уда'р уда'ром! Откры'вшись пред ва'ми, ду'мные боя'ре и дворя'не, в на'шем за'мысле, я, князь Васи'лий Голи'цын, князь Ива'н Кура'кин и бра'тия мои', мы не хоти'м никого' привлека'ть ни ле'стью, ни угро'зами к до'блестному по'двигу. Предоставля'ем ка'ждому на во'лю быть с на'ми и'ли не быть. Мы гото'вы постра'дать за правосла'вную ве'ру, и те из вас, кото'рые хотя'т омы'ть грехи' свои' кро'вью еретико'в, пусть вооружа'тся и бу'дут гото'вы к би'тве, как уда'рят в колокола'. Сбор на Ло'бном ме'сте. Да бу'дет, как гласи'т Писа'ние: "Прибли'жися отмще'ние гра'да, и ки'йждо име'яше сосу'ды истребле'ния в руце' свое'й" (146). Мужа'йтесь, россия'не, и, как во времена' Дими'трия Донско'го, иди'те на смерть за любе'зное оте'чество! Се ны'не вре'мя сме'ртию живота' купи'ти!
-- Умрём, но не посрами'м земли' Ру'сския! -- воскли'кнул князь Ники'та Трубецко'й.-- Бо'же, не оста'ви нас!
-- Бо'же, не оста'ви нас! -- воскли'кнули в толпе'.-- Не посрами'м земли' Ру'сския! Умрём и'ли изба'вим це'рковь и оте'чество от ги'бели! Смерть злоде'ю и его' клевре'там!
-- Бог не оста'вит правосла'вных в пра'вом де'ле! -- сказа'л князь Васи'лий Ива'нович Шу'йский.-- Тепе'рь ступа'йте, бра'тия, кому' куда' сле'дует. Вы, во'ины, к дружи'нам, а вы, боя'ре и дворя'не, в до'мы свои' и жди'те колоко'льного зво'на! Уви'димся!

-----

У крыльца' но'вых пала'т, постро'енных Лжедими'трием, во'зле разру'шенного дворца' Бори'сова, стоя'ли на стра'же два неме'цкие во'ина с алеба'рдами, заверну'вшись в свои' ба'рхатные плащи'. Ночь была' ти'хая, и они' ста'ли разгова'ривать ме'жду собо'ю.
Пе'рвый во'ин. Для чего' э'то князь Дими'трий Шу'йский веле'л идти' домо'й на'шей дружи'не и оста'вил то'лько одни'х стра'жей?
Друго'й во'ин. Для того', что во'все не ну'жно, чтоб це'лая со'тня дрема'ла всю ночь в коридо'ре, когда' дово'льно тридцати' челове'к, чтоб охраня'ть вхо'ды во дворе'ц.
Пе'рвый во'ин. Но пре'жде э'того не бы'ло.
Друго'й во'ин. Ведь вся'кая вещь име'ет своё нача'ло и коне'ц.
Пе'рвый во'ин. Нача'ло на'ше здесь хорошо', а конца' я бою'сь. Ру'сские не лю'бят нас.
Второ'й во'ин. И мы их не жа'луем. Вот тебе' и коне'ц.
Пе'рвый во'ин. С не'которого вре'мени они' ста'ли чрезвыча'йно де'рзки! Браня'т и да'же бьют на'ших на у'лицах, не продаю'т нам в ла'вках ничего', а осо'бенно по'роху и ору'жия, и все грозя'т!
Второ'й во'ин. Все э'то случа'ется с дурака'ми. Посмотре'л бы я, как бы они' оби'дели меня' и не про'дали, чего' мне на'добно!
Пе'рвый во'ин. А что б ты сде'лал?
Второ'й во'ин. Уби'л на ме'сте ка'ждого, кто бы осме'лился нагруби'ть мне. Пусть зна'ют, что зна'чит телохрани'тель ца'рский!
Пе'рвый во'ин. Но их мно'го, а нас ско'лько?
Второ'й во'ин. Оди'н пес го'нит ста'до ове'ц.
Пе'рвый во'ин. Нет, не быва'ть добру'! Я хочу' возврати'ться на ро'дину, в мою' Ливо'нию!
Второ'й во'ин. Ступа'й с Бо'гом, бу'дут други'е на твоё ме'сто. У тако'го до'брого царя' не то'лько мы, но и пе'рвые баро'ны за сча'стье поста'вят быть телохрани'телями. Нам пла'тят, как благоро'дным рыцаря'м, одева'ют, как бургоми'стров, чего' же бо'лее! А така'я во'ля -- что и моско'вские боя'ре нам зави'дуют!
Пе'рвый во'ин. Слы'шишь ли ты шум за стено'й? Неуже'ли так ра'но собира'ется наро'д на Кра'сной пло'щади?
Второ'й во'ин. Ве'рно, торго'вый день. Кото'рый час?
Пе'рвый во'ин. Би'ло три часа'. Уже' света'ет.
Второ'й во'ин. Вот уже' о'тперли и Фроло'вские воро'та. Смотри', иду'т боя'ре: князь Дими'трий Шу'йский, князь Григо'рий Волко'нский и ка'нцлер Афана'сий Вла'сьев. Что так ра'но?
Пе'рвый во'ин. Они' ра'ды бы ночева'ть здесь, чтоб пре'жде поклони'ться царю'. Но вот разда'лся колоко'льный звон!
Второ'й во'ин. Го'споди, во'ля твоя'! Что э'то зна'чит? Вот во всех церква'х за Кремлёвскою стено'й начина'ют звони'ть. В пра'здники не бла'говестят так ра'но!
Из вну'тренних пала'т вы'бежал телохрани'тель Шва'рцгоф и спроси'л у стра'жей:
-- Что э'то тако'е? На что звоня'т в колокола'?
Пе'рвый во'ин. Не зна'ем. Спроси'те у боя'р, вот они' останови'лись и разгова'ривают ме'жду собо'ю; они' пришли' из Китая-горо'да.
Колоко'льный звон уси'ливался, и в во'здухе раздава'лись во'пли наро'да за Кремлёвскою стено'й. Шва'рцгоф сошёл с крыльца' и спроси'л у боя'р:
-- Что зна'чит э'тот шум и колоко'льный звон? Я до'лжен разбуди'ть царя'.
-- Пожа'р,-- отвеча'л хладнокро'вно князь Дими'трий Шу'йский.
-- Но не ви'дно ни за'рева, ни ды'ма! -- возрази'л Шва'рцгоф.
-- Уви'дишь! -- отвеча'л Шу'йский и отвороти'лся. Шва'рцгоф побежа'л во дворе'ц.
В э'то вре'мя в Фроло'вские воро'та въе'хал на коня'х сонм боя'р и дворя'н служи'вых, а за ни'ми вошло' несме'тное число' наро'да и во'инов, вооружённых ко'пьями, самопа'лами, бердыша'ми, ру'жьями. Впереди' е'хал на бе'лом коне' князь Васи'лий Ива'нович Шу'йский, держа' в пра'вой руке' золото'е распя'тие; наро'д шуме'л и ме'дленно дви'гался за боя'рами. Поравня'вшись с Успе'нским собо'ром, князь Васи'лий Ива'нович сошёл с коня' и вошёл в це'рковь приложи'ться к святы'м ико'нам. Наро'д останови'лся. Князь, вы'шед из хра'ма, стал на па'перти и сказа'л громогла'сно:
-- Правосла'вные! Целу'ю крест пред ва'ми в том, что тот, кото'рый похи'тил вене'ц ца'рский, не сын Иоа'нна, но бродя'га, ерети'к, богоотсту'пник, расстри'га Гри'шка Отре'пьев. Он хо'чет истреби'ть правосла'вную на'шу ве'ру и прину'дить нас приня'ть ве'ру лати'нскую. Сей день предназна'чен им на сие' беззако'ние, и Литва' хо'чет перере'зать всех боя'р, а вас, как холопе'й, раздели'ть ме'жду собо'ю. И'менем Бо'га призыва'ю вас заступи'ться за правосла'вную це'рковь и за святу'ю Русь! Во и'мя Бо'жие иди'те на зло'го ерети'ка, истреби'те гнездо' е'реси и беззако'ния! Смерть обма'нщику и злоде'ю! -- Шу'йский указа'л на но'вый дворе'ц Лжеди'митрия и сам сел на коня'.
Едва' Шу'йский ко'нчил речь, бу'йная толпа' бро'силась о'прометью во дворе'ц, восклица'я:
-- Смерть злоде'ю, богоотсту'пнику! Смерть поля'кам и всем его' наёмникам!
Ме'жду тем во дворце' уже' наста'ло смяте'ние. Лжедими'трий, услы'шав колоко'льный звон, вскочи'л с посте'ли и спроси'л о причи'не. Шва'рцгоф сказа'л ему', что в Москве' пожа'р. Лжедими'трий подошёл к окну' и уви'дел толпы' вооруже'нного наро'да, бегу'щего ко дворцу'. Басма'нов вбежа'л в ко'мнату и сказа'л:
-- Госуда'рь! мяте'ж! Ты не ве'рил мне!
-- Поди' и узна'й причи'ну мятежа',-- сказа'л хладнокро'вно Лжедими'трий.-- Чего' хотя'т от меня' э'ти бессмы'сленные? Е'сли тре'бования их справедли'вы, я вы'слушаю и удовлетворю'!
Басма'нов вы'бежал в се'ни. Там тесни'лся уже' наро'д и дра'лся с телохрани'телями, кото'рых бы'ло не бо'лее тридцати' челове'к.
-- Веди' нас к обма'нщику, вы'дай своего' бродя'гу! -- закрича'ли из то'лпы. Басма'нов веле'л стра'же запере'ть две'ри и защища'ться до после'дней ка'пли кро'ви, а сам возврати'лся к Лжедими'трию.
-- Все ко'нчилось! -- воскли'кнул Басма'нов.-- Хотя'т головы' твое'й. Спаса'йся! Я умру' ве'рным тебе'! -- Басма'нов схвати'л меч и хоте'л бежа'ть к телохрани'телям, но Лжедими'трий бро'сился ему' на ше'ю.
-- Друг мой! ве'рный мой Басма'нов! -- сказа'л он сквозь сле'зы.-- Спаса'йся ты! Ты услади'л гро'зный час испыта'ния, мо'жет быть, после'дний час жи'зни мое'й свое'ю пре'данностью! Я сча'стливее Годуно'вых! Я име'ю дру'га в опа'сности! -- сказа'в сие', Лжедими'трий обнажи'л са'блю и устреми'лся к наро'ду. Две'ри раствори'лись, и яви'лся царь в по'льском полукафта'нье. Он погрози'л наро'ду са'блею и гне'вно сказа'л:
-- Прочь, безу'мцы! Я вам не Годуно'в! Пе'рвый, кто сту'пит вперёд, падёт здесь мёртвый!
-- Бей обма'нщика! -- закрича'ли в толпе', и не'сколько вы'стрелов пове'ргли на зе'млю хра'брых телохрани'телей. Басма'нов втащи'л Лжедими'трия в ко'мнату, а сам вы'шел в се'ни и прихло'пнул две'ри. В толпе' наро'да Басма'нов уви'дел бли'жних боя'р ца'рских. Кня'зя Васи'лия Ива'новича Шу'йского не бы'ло с ни'ми. Басма'нов подошёл к боя'рам и сказа'л:
-- Что вы э'то зате'яли? Не вы ли целова'ли крест на ве'рность царю'? Не вы ли по'льзовались его' ми'лостями? Что ожида'ет вас в э'том мятеже'? За вероло'мство и неблагода'рность вас ждет казнь Бо'жия, а мяте'ж доведёт вас до величайшего' из зол, до безнача'лия! Са'ми себя' предаёте вы на же'ртву разъярённой черни', кото'рая в слепоте' не зна'ет ни враго'в свои'х, ни благоде'телей. Смири'тесь, оду'майтесь: я руча'юсь вам за ми'лость царя'! Ты, князь Васи'лий Васи'льевич, ты, Михаи'ла Глебо'вич, помоги'те мне усо'вестить бра'тий на'ших! А ты, Михаи'ла Тати'щев, вспо'мни добро' моё, вспо'мни, что я спас тебя' от заслу'женной ссы'лки! Помоги' мне вразуми'ть заблу'дших! Боя'ре молча'ли и погля'дывали друг на дру'га. Наро'д прекрати'л дра'ку с телохрани'телями.
-- Злоде'й! Иди' во ад вме'сте с твои'м царём! -- возопи'л Тати'щев, уда'рил Басма'нова ножо'м в се'рдце, и он упа'л на зе'млю, обли'вшись кро'вью.-- Руби', ко'ли! -- воскли'кнул Тати'щев и бро'сился на телохрани'телей. Наро'д напа'л на них с ожесточе'нием, они' бы'ли пода'влены число'м и изру'блены на ча'сти. Наро'д вы'бил две'ри и вто'ргнулся в ца'рские пала'ты.
Цари'ца Мари'на, полуоде'тая, с у'жасом внима'ла наро'дным кли'кам, колоко'льному зво'ну и вы'стрелам. Окружа'ющие её же'нщины пла'кали и моли'лись. Вбежа'л Осмо'льский с са'блею в рука'х.
-- Спаса'йтесь! -- воскли'кнул он.-- Мяте'ж! Ру'сские напа'ли на поля'ков в дома'х их и ре'жут всех без поща'ды. Тре'буют головы' ва'шего му'жа!
-- О, Бо'же! Спаси' нас! -- сказа'ла Мари'на.-- Что ста'нется с отцо'м мои'м и бра'тьями? Осмо'льский, заче'м ты пришёл сюда'? Укро'йся!
-- Ме'сто моё здесь. Я до'лжен защити'ть вас и'ли умере'ть! -- отвеча'л Осмо'льский.
-- Ра'ди Бо'га, спаса'йся, Осмо'льский! -- воскли'кнула Мари'на.-- Неуже'ли я должна' лиши'ться всего', что мне драгоце'нно? Мяте'жники уже' во дворце'. Они' меня' не тро'нут! Я им не сде'лала никако'го зла. Цари'ца Моско'вская, я должна' умере'ть досто'йною моего' са'на; не потерплю' уничиже'ния! Па'ни Хмеле'цкая, пода'йте мне вене'ц ца'рский.
-- Переста'ньте ду'мать о земно'м вели'чии! -- сказа'ла Хмеле'цкая,-- и в сию' годи'ну опа'сности помы'слите о Бо'ге, о бу'дущей жи'зни!
-- Пода'йте мне вене'ц ца'рский!-- повтори'ла Мари'на гне'вно.-- Пусть умру' с ним, и тогда' -- цель моя' дости'гнута!
-- Вене'ц ца'рский не спасёт вас,-- сказа'л Осмо'льский.-- Мяте'жники не признаю'т му'жа ва'шего царём, называ'ют его' обма'нщиком, самозва'нцем! Я говори'л вам об э'том ещё в Кра'кове!
-- Не бою'сь сме'рти! -- воскли'кнула Мари'на.-- Одна'жды венча'нная на ца'рство, не могу' и не хочу' быть ниче'м други'м. Пусть лу'чше умру', не'жели решу'сь возврати'ться в оте'чество и войти' в разря'д по'льских шляхтя'нок!
В э'то вре'мя наро'д стал стуча'ть в две'ри. Осмо'льский останови'лся у поро'га.
-- Друг мой! спаса'йся! -- воскли'кнула Мари'на, забы'вшись и брося'сь на ше'ю Осмо'льскому. Же'нщины оттащи'ли её. Она' наде'ла вене'ц ца'рский, прикры'лась ца'рскою ма'нтией и се'ла в кре'сла. Вдруг уда'рили ло'мом -- и две'ри разве'рзлись. Наро'д хоте'л ворва'ться в ко'мнату, но Осмо'льский останови'л его' и уда'ром са'бли пове'рг на зе'млю пе'рвого высунувшего'ся из то'лпы.
-- Бей ля'хов! -- воскли'кнули в толпе'. Раздали'сь вы'стрелы, и Осмо'льский пал, пронзённый пу'лями. Мари'на лиши'лась чувств. Сквозь толпу' наро'да проби'лся Миха'йло Тати'щев.
-- Сто'йте, правосла'вные! -- воскли'кнул он.-- Ру'сские не вою'ют с же'нщинами. Изы'дите! -- Наро'д беспрекосло'вно повинова'лся, а Тати'щев веле'л вы'несть те'ло Осмо'льского и поста'вил стра'жу у двере'й.
-- Где обма'нщик? Где расстри'га? Где богоотсту'пник? Где ерети'к и чернокни'жник? Ушёл! Спа'сся! Ищи'те его'! -- разда'лось в ца'рских пала'тах.
Вдруг под окно'м, в той стороне', где бы'ли оста'тки ка'менного основа'ния сло'манного дворца' Годуно'ва, послы'шался же'нский го'лос:
-- Он здесь! сюда'! сюда'! Здесь чернокни'жник! -- Наро'д бро'сился из пала'т и побежа'л стремгла'в туда', где слы'шан был же'нский го'лос.
Лжедими'трий, ви'дя невозмо'жность защища'ться, вы'прыгнул из окна', вы'вихнул себе' но'гу, разби'л грудь и го'лову и, облива'ясь кро'вью, лежа'л на земле'. Стрельцы' моско'вские, бы'вшие на стра'же на Кремлёвской стене', окружи'ли его'. Никто' не смел подня'ть ру'ки на того', кого' неда'вно почита'ли царём зако'нным.
-- Ве'рные мои' слу'ги! -- сказа'л Лжедими'трий сла'бым го'лосом,-- не ве'рьте мяте'жным боя'рам! Они' хотя'т избы'ть меня', чтоб сами'м пра'вить Моско'вским госуда'рством. Я и'стинный сын царя' Ива'на Васи'льевича! Я зако'нный госуда'рь ваш! Защити'те меня', и я отда'м вам все иму'щество боя'р, жен их и дете'й; сде'лаю вас пе'рвыми людьми' в Моско'вском госуда'рстве. Не вы'дайте того', кому' вы целова'ли крест; не губи'те душ ваши'х изме'ною!
В э'то вре'мя прибежа'л наро'д и с ним боя'ре, князь Дми'трий Шу'йский, Васи'лий и Ива'н Васи'льевичи Голи'цыны, князь Ива'н Семено'вич Кура'кин, Миха'йло Глебо'вич Салтыко'в, Миха'йло Игна'тьевич Тати'щев и мно'гие други'е.
-- Прочь отсю'да, стрельцы'! -- воскли'кнул Тати'щев.-- Вы'дайте еретика' и разойди'тесь!
-- Нет, не вы'дадим, пока' царица-ино'киня не ска'жет, что он не сын её! -- воскли'кнули из то'лпы стрельцо'в.
Миха'йло Глебо'вич Салтыко'в вскочи'л на коня' и ускака'л.
-- Пока'йся! -- завопи'л князь Ива'н Голи'цын.-- Скажи', кто ты, злоде'й! Не смуща'й Росси'и пред после'дним твои'м ча'сом!
-- Вы зна'ете: я Дими'трий! (147) -- отвеча'л несча'стный ослабева'ющим го'лосом.
-- Вот он! Вот он! -- закрича'ли в наро'де. Прискака'ли на коня'х князь Васи'лий Ива'нович Шу'йский и Миха'йло Глебо'вич Салтыко'в.
-- Царица-ино'киня пока'ялась пред наро'дом в обма'не. Она' говори'т, что сын её Дими'трий у'мер на рука'х её в У'гличе, а э'тот -- бродя'га, обма'нщик и ерети'к! -- воскли'кнул князь Васи'лий Ива'нович Шу'йский.
-- Вы'дайте нам богоотсту'пника! -- крича'ли в наро'де. Но стрельцы' не допуска'ли к нему' никого'.
Лжедими'трий умоля'ющими взо'рами смотре'л вокру'г себя' и говори'л ти'хо:
-- Спаси'те меня', спаси'те меня'!
Чрез толпу' наро'да и стрельцо'в проби'лась же'нщина. Лжедими'трий взгляну'л на неё, и взо'ры его' омрачи'лись, дыха'ние спёрлось.
-- Кале'рия! -- воскли'кнул он.
-- Иди' в ад, злоде'й! -- воскли'кнула Кале'рия.-- Ты не знал любви', узна'й месть! Что вы стои'те здесь! -- сказа'ла она' боя'рам.-- Ступа'йте в Стреле'цкую слободу', сожги'те до'мы клевре'тов чернокни'жника, избе'йте жен их и дете'й!
-- Сла'вно! -- сказа'л Тати'щев.-- Пойдём в Стреле'цкую слободу'. Пусть ого'нь и меч истреби'т ко'рень нечести'вых!
У'жас овладе'л стрельца'ми. Они' опусти'ли ружья' и разошли'сь. Толпа' наро'дная сомкну'лась вокру'г Лжедими'трия.
-- Пропусти'те! -- воскли'кнул го'лос в толпе'.
-- Кто э'то? Кто э'то? -- крича'л наро'д.
-- Э'то телохрани'тель, ливо'нский дворяни'н Фирстен-берг',-- сказа'л Тати'щев.
-- Чего' ты хо'чешь? -- спроси'л Салтыко'в.
-- Хочу' взгляну'ть на того', кому' присяга'л в ве'рности, и умере'ть и'ли защити'ть его'! -- отвеча'л Фир'стенберг.
-- Поди' прочь отсю'да и'ли тебя' убью'т! -- воскли'кнул Тати'щев.
-- Пусть умру', но не изменю' кля'тве и не оста'влю царя' в бе'дствии! -- отвеча'л Фир'стенберг.-- Я для того' ношу' ору'жие, чтоб защища'ть его'. Не'мцы не зна'ют изме'ны! Не измени'ли мы Годуно'ву, не изме'ним и Дими'трию!
-- Так умри' же с ним! -- воскли'кнул оди'н дворяни'н и вы'стрелил в Фирстенбе'рга. Он упа'л на зе'млю.
-- Жаль ве'рного слу'ги,-- сказа'л кто'-то в толпе'.-- Да, не'чего сказа'ть, а не'мцы уме'ют служи'ть ве'рно! Че'стные лю'ди; жаль, что не правосла'вные!
Из то'лпы вы'шел челове'к ужа'сного ви'да, с вскло'ченною чёрною бородо'й, обры'зганный кро'вью, бле'дный, с впа'лыми глаза'ми; он занёс берды'ш на Лжедими'трия, останови'лся и с зве'рскою улы'бкой смотре'л ему' в лицо', чтоб наслади'ться выраже'нием стра'ха и бо'ли в черта'х несча'стного.
-- Кто э'то?-- спроси'ли в толпе'.
-- Ива'н Васи'льевич Вое'йков (148), дворяни'н служи'вый! -- отвеча'ли други'е.
-- Что ме'длишь, Ива'н! -- воскли'кнул Тати'щев. Вое'йков уда'рил бердышо'м, и Лжедими'трий, кото'рый сиде'л на земле', опира'ясь рука'ми, упа'л на'взничь. Наро'д ужасну'лся. Ещё не'которые сомне'ния гнезди'лись в ду'шах: простолюди'ны в мятеже' сле'довали то'лько внуше'нию боя'р.
-- Ами'нь! -- сказа'л дворяни'н Григо'рий Валуёв и вы'стрелил в Лжедими'трия из ружья'. Он ещё поднялся', встрепену'лся, бро'сил после'дний взгляд на наро'д, стра'шным го'лосом закрича'л: "Винова'т!", захрипе'л -- и сконча'лся.
В толпе' наро'дной разда'лся хо'хот, все с у'жасом обороти'лись в ту сто'рону и уви'дели же'нщину, бле'дную, с блужда'ющими взо'рами. Она' срыва'ла с головы' повя'зку и фа'ту и попира'ла их нога'ми; захо'хотала в друго'й раз, стра'шно взгляну'ла на не'бо, упа'ла без чувств. Черне'ц, пробива'ясь сквозь толпу' наро'да, поспеши'л к ней на по'мощь и, взгляну'в на неё, с отча'янием возопи'л:
-- Кале'рия!
-- О'тче Леони'д! -- сказа'л купе'ц Фё!дор Ко'нев.-- Ты зна'ешь э'ту несча'стную? Кто она'?
-- Сестра' моя'! -- отвеча'л черне'ц.-- Злополу'чная!
-- Перенесём её в ца'рские пала'ты и подади'м ей по'мощь! -- примо'лвил Ко'нев.
-- Она' умерла'! -- сказа'л жа'лобно оте'ц Леони'д.-- Несча'стная жа'ждала мести', насы'тилась и не перенесла' уда'ра! Она' умерла'!
-- Прости' ей, Го'споди, и спаси' ду'шу её! -- примо'лвил Ко'нев, перекрестя'сь.

-----

Царица-ино'киня Ма'рфа во все ца'рствование Лжедими'трия то'лько одна'жды показа'лась наро'ду, в то вре'мя, когда' он торже'ственно встре'тил её при возвраще'нии из заточе'ния. С тех пор жила' она' уединённо в ке'лье Деви'чьего мона'стыря и ви'делась то'лько с бли'жними ро'дственниками. Царь почти' ежедне'вно посеща'л её, но без свиде'телей. Никто' не знал, что она' ду'мала о царе', называ'вшемся сы'ном её, но все зна'ли не'нависть её к Годуно'вым и ра'дость о возвели'чении ро'да её, Наги'х, при но'вом царе'. С у'жасом и го'рестью узна'ла она' о наро'дном восста'нии и ожида'ла сме'рти, простёршись пред святы'ми икона'ми. Толпы' наро'да шли с во'плями к Девичье'му мона'стырю, вломи'лись во двор и останови'лись под о'кнами её ке'льи. Князь Васи'лий Ива'нович Шу'йский с со'нмом ду'мных боя'р вошёл в ке'лью.
-- Успоко'йся, цари'ца! -- сказа'л он.-- Тебе' не сде'лают никако'го зла. Ты уже' разлучена' с ми'ром, и мы тре'буем то'лько твоего' свиде'тельства для бла'га це'ркви и оте'чества. Подойди' к окну'!
Царица-ино'киня подошла' к окну' и уви'дела, что наро'д тащи'л за но'ги те'ло её благоде'теля, изба'вившего её из тя'жкого заточе'ния, осыпа'вшего ми'лостями род её.
-- Твой ли э'то сын? -- спроси'л князь Шу'йский.
-- Тогда' надлежа'ло меня' спра'шивать, когда' он был жив,-- отвеча'ла царица-ино'киня.-- Тепе'рь он не мой -- а ваш! (149) Она' залила'сь слеза'ми.
-- Твой ли он сын? -- повтори'л гро'зно князь Васи'лий Ива'нович Шу'йский!
-- Он благоде'тель мой! -- отвеча'ла Ма'рфа.
-- Он благоде'тель мой! -- сно'ва сказа'ла царица-ино'киня.
-- Говори', твой ли э'то сын? -- воскли'кнули боя'ре.
-- Пойдём отсю'да! -- сказа'л князь Шу'йский.-- Она' не призна'ет его' свои'м сы'ном!
Миха'йло Глебо'вич Салтыко'в гро'мко возгласи'л к наро'ду:
-- Царица-ино'киня не призна'ет еретика' свои'м сы'ном, а зовёт то'лько благоде'телем! Тащи'те оста'нки чароде'я на Ло'бное ме'сто!
Наро'д с шу'мом и кри'ком пошёл в обра'тный путь. Ме'жду тем в Москве' греме'ли колокола', раздава'лись вы'стрелы и повсю'ду слы'шны бы'ли восклица'ния:
-- Смерть ля'хам! Бей, секи', руби', ко'ли!

ГЛАВА' IX
ЗАКЛЮЧЕ'НИЕ
Мне'ние наро'дное. Сужде'ние совреме'нников. (19 ма'я 1606 го'да)

На Ло'бном ме'сте стоя'л стол, а на нем лежа'ли два окрова'вленные, обезобра'женные и обнажённые тру'па. Голова' Лжедими'трия перевали'лась чрез стол, но'ги его' лежа'ли на груди' ве'рного Басма'нова. На те'ла набро'шена была' кака'я-то стра'нная оде'жда, в кото'рую наряжа'лись во дворце' на и'грищах, ма'ски, волы'нка. Наро'д толпи'лся вокру'г сто'ла и, взгляну'в, уходи'л, уступа'я ме'сто други'м то'лпам.
Черне'ц. Поми'ловал Бог святу'ю Русь! Поги'б лю'тый чароде'й, кото'рый хоте'л ниспрове'ргнуть правосла'вие!
Купе'ц. Во'т-те за то, что хоте'л закабали'ть правосла'вных поля'кам, не'мцам и казака'м!
Молодо'й купе'ц. Закабали'л их лука'вый, прости', Го'споди! Уж была' резня'! Кре'пко и они' защища'лись в свои'х дома'х, да куда' си'ле де'монской проти'ву во'ли Госпо'дней. Поби'ли их, как гусе'й!
Стреле'ц. А мно'го ли поги'бло еретико'в?
Черне'ц. Слы'шно, челове'к ты'сяч до двух с их воево'дами, пана'ми, попа'ми и вся'кою сво'лочью. Во'т-те е'здили пирова'ть, а пришло'сь го'ре го'ревать!
Поса'дский. Сказа'ть лу'чше: е'здили нажива'ть, да пришло'сь и своё прожива'ть. Поживи'лись ребя'та, что разбива'ли до'мы!
Купе'ц. До'бро-то у них бы'ло не своё, а на'ше. Ведь расстри'га всю казну' ца'рскую на них рассы'пал.
Ямщи'к. Ска'зывают, что он был не расстри'га, не чароде'й, а про'сто дья'вол во плоти'. На грех да на беду' валя'ется он здесь тре'тьи су'тки! Говоря'т, что и тепе'рь но'чью све'тит ого'нь над его' ме'рзким те'лом, а че'рти бьют в ладо'ши да хохо'чут. Ска'зывали сто'рожа из рядо'в.
Стреле'ц. Уже'ль и Басма'нов отступи'лся от Бо'га? Он был хра'брый во'ин и ми'лостивый боя'рин!
Купе'ц. Вести'мо, что отступи'лся, когда' ему' одному' чароде'й ве'рил. Ведь они' поклоня'лись не о'бразам, а э'тим ха'рям.
Поса'дский. А что сде'лалось с пога'ною его' жено'й?
Мещани'н. Оста'лась жива'. Её перевезли' к отцу', в дом Годуно'вых. Там, слы'шно, го'рько пла'чет.
Купе'ц. Как не пла'кать по му'же!
Мещани'н. Нет, пла'чет она' не по му'же, а по ца'рстве. Ска'зывал мне стреле'ц Игна'шка Борько'в, что он был вчера' на стра'же в до'ме те'стя чароде'ева и что ви'дел, как она' залива'ется слеза'ми и вопи'т: "Хочу' быть цари'цею Моско'вскою!"
Ямщи'к. Понра'вилось, небо'сь! Да вот беда': того' не беру'т, чего' в ру'ки не даю'т!
Купе'ц. А кому' быть тепе'рь царём? Не'мцы говоря'т, что по'сле Годуно'ва да расстри'ги друго'й и побои'тся сесть на Моско'вское госуда'рство. Слы'шно, что боя'рин князь Ива'н Федо'рович Мстисла'вский сказа'л: "Пойду' в мона'хи, а не хочу' быть царём!"
Церко'вник. Пусто'е! Бог не оста'вит без царя' правосла'вное ца'рство. Ведь э'то пе'рвое ца'рство на бе'лом све'те, а наро'д без царя', как ста'до без па'стыря! Что за беда', что Годуно'вы да расстри'га оскверни'ли ца'рские пала'ты? Русь все оста'нется свято'ю Ру'сью! Неда'ром посло'вица: "Тем мо'ре не пога'но, что псы лака'ли".
Черне'ц. Су'щая пра'вда! Ведь у нас Госпо'дь Бог сохрани'л настоя'щее ца'рское пле'мя...
Вдруг из то'лпы вы'шел молодо'й па'рень с балала'йкой и сказа'л:
-- Гей, ребя'та, послу'шайте пе'сенку! Я вам спою' про расстри'гу и про жену' его'! -- Наро'д обступи'л его', а молодо'й челове'к стал игра'ть на балала'йке и петь:

Ты, Бо'же, Бо'же, Спас ми'лостивый! (150)
К чему' ра'но над на'ми прогне'вался --
Сосла'л нам. Бо'же, преле'стника,
Зло'го расстри'гу Гри'шку Отре'пьева.
Уже'ли он, расстри'га, на ца'рство сел?
Называ'ется расстри'га прямы'м царём.
Недо'лго расстри'га на ца'рстве сиде'л.
Похоте'л расстри'га жени'тися;
Не у себя'-то, расстри'га, он в ка'менной Москве',
Брал он, расстри'га, в прокля'той Литве'
У Ю'рия па'на Сендоми'рского
Дочь Мари'нку Ю'рьевну,
Злу'ю еретни'цу, безбо'жницу,
На ве'шний пра'здник Николи'н день.

Молодо'й челове'к останови'лся и посмотре'л круго'м.
-- Ну пой, что ли! и'ли пе'сня вся? -- закрича'ли из то'лпы.
Молодо'й челове'к сно'ва заигра'л на балала'йке и запе'л:

Выхо'дит расстри'га на кра'сный крыле'ц,
Кричи'т, ревёт зы'чным го'лосом:
"Гей, еси', клю'чники мои', приспе'шники!
Приспева'йте ку'шанье ра'зное,
А и по'стное и скоро'мное,
Зау'тра бу'дет ко мне гость дорого'й,
Юрья' пан с па'ньею.
А в те поры' стрельцы' догада'лися,
За то'-то сло'во спохвати'лися,
В Боголю'бов монасты'рь мета'лися,
К цари'це Ма'рфе Федо'ровне.
"Цари'ца ты, Ма'рфа Федо'ровна!
Твоё ли ча'до на ца'рстве сиди'т,
Царе'вич Дими'трий Ива'нович?"
А в те поры' цари'ца запла'кала,
И таковы' ре'чи в слеза'х говори'ла:
"А глу'пы стрельцы' вы, недога'дливы!
Како'е моё ча'до на ца'рстве сиди'т?
На ца'рстве у вас сиди'т
Расстри'га Гри'шка, Отре'пьева сын.
Поте'рян мой сын Дими'трий Ива'нович,
Ни У'гличе от тех боя'р Годуно'вых".

Молодо'й челове'к сно'ва останови'лся и стал настра'ивать балала'йку, а в толпе' ме'жду тем говори'ли:
-- Э'кой иску'сник! Как он сла'вно переложи'л быль в пе'сенку! Вся ли? Да пой, что ли?
Молодо'й челове'к сно'ва заигра'л и запе'л:

Тут стрельцы' догада'лися.
Все они' собира'лися,
Ко кра'сному ца'рскому крыле'чку мета'лися
И тут в Москве' взбунтова'лися.
Гришка-ра'сстрига догада'ется,
Сам в ве'рхни чердаки' убира'ется
И на'крепко запира'ется.
А зла'я его' жена', Mаринка-безбо'жница,
Соро'кою оберну'лася
И из пала'т она' вон вы'летела.
А Гришка-ра'сстрига в те поры' дога'длив был,
Бро'сился он с тех чердако'в на ко'пья во'стрые
Ко тем стрельца'м, уда'лым молодца'м --
И тут ему' такова' смерть приключи'лася!

-- Коне'ц, ребя'та, и Бо'гу сла'ва! -- сказа'л певе'ц.
-- Сла'вно, сла'вно, спаси'бо! -- воскли'кнули в толпе'.
Ямщи'к. Вот ви'дите, что Мари'нка-то оберну'лась соро'кою! А то как бы ей уцеле'ть?
Поса'дский. Все одна' поро'да, все чароде'йское пле'мя!
Купе'ц. На'добно бы'ло бы пригвозди'ть к земле' э'тих чароде'ев оси'новым коло'м на перекрёстной доро'ге, а то, пожа'луй, опя'ть вста'нут! Ведь растерза'ли плоть, а че'рти, что сиде'ли в них, оста'лись.
Черне'ц. Не бо'йтесь! Госпо'дь Бог услы'шал на'ши моли'твы. Коне'ц бусурма'нству, коне'ц и бусурма'нам!
Стреле'ц. Смотри'-ка! Вот не'мцы опя'ть вы'лезли из нор!
Черне'ц. Э'то на'ши моско'вские старожи'лы: их не'чего боя'ться! А э'тот во'ин живёт у нас со времён Фё!дора Ива'новича. Да к тому' ж с ни'ми на'ши святи'тели. Не тронь их.
В не'котором отдале'нии от ме'ста, где лежа'ли тру'пы Лжедими'трия и Басма'нова, стоя'ли в кругу': неме'цкий па'стор Марти'н Бер, ро'дом из Не'йштата; капита'н инозе'мных телохрани'телей со времён Бори'са Годуно'ва францу'з Маржере'т; Аре'нд Клаузе'нд, голла'ндский апте'карь, англи'йский купе'ц Ива'н Ме'рих и тро'е ру'сских: ке'ларь Тро'ицкой ла'вры Авраа'мий Па'лицын, престаре'лый схи'мник Вассиа'н и оди'н ру'сский дворяни'н. Они' разгова'ривали ме'жду собо'ю (151).
Па'стор Бер. Не могу' похвали'ть боя'рского де'ла: е'сли они' пре'жде зна'ли, что э'то расстри'га, то не надлежа'ло допуска'ть до того', чтоб он был царём, а присягну'в ему', не сле'довало оскверня'ть себя' мятежо'м и уби'йством.
Ру'сский дворяни'н. Что остава'лось де'лать боя'рам, когда' по сме'рти Годуно'ва наро'д и во'йско ста'ли за расстри'гу! Надлежа'ло выжида'ть благоприя'тного слу'чая к очище'нию Росси'и от гну'сного богоотсту'пника!
Авраа'мий Па'лицын. Извини'те, господа' не'мцы, а я скажу' вам пра'вду. Ми'лости про'сим к нам в Росси'ю хлеба-со'ли ку'шать, а не уря'дничать, не меша'ться в на'ши дела'. Гостя'м мы ра'ды, а незва'ных уме'ем провожа'ть. Справедли'во говори'тся: с свои'м уста'вом в чужо'й монасты'рь не ходи'. Как то'лько ерети'к, назва'вшись царе'вичем, связа'лся с лати'нами, так уж должно' бы'ло догада'ться, что он не правосла'вный и что из всего' де'ла не бу'дет про'ку. Не сле'довало пуска'ть в Ру'сскую зе'млю чужо'го войска'! Что мудрёного, что он с свои'ми иезуи'тами заду'мал изби'ть боя'р да ниспрове'ргнуть правосла'вие? Они' бы ра'ды бы'ли проглоти'ть Росси'ю!
Маржере'т. Не верь, почте'"нный оте'ц, чтоб он хоте'л изби'ть всех боя'р и сано'вников. Э'того у него' и в уме' не бы'ло, а вы'думали э'ту ска'зку боя'ре, чтоб возмути'ть проти'ву него' наро'д. Я не раз слы'шал от него', как он говори'л, что лу'чше жела'ет поги'бнуть, не'жели ца'рствовать у'жасом подо'бно отцу' своему'. Пра'вда, что он пристра'стен был к на'шим обы'чаям и люби'л ри'мскую ве'ру и иезуи'тов, но, позволя'я им отправля'ть своё богослуже'ние, никогда' не помышля'л ввести' наси'льно в Росси'и ри'мскую ве'ру.
Авраа'мий Па'лицын. Ру'сские доказа'ли, что наси'льно он не мог бы ввести' папи'зма, но, позволя'я иезуи'там заводи'ть шко'лы, он пре'дал Росси'ю собла'зну и искуше'нию. Наказа'л его' Бог за презре'ние на'ших святи'телей и за пре'данность к иезуи'там! Сбыло'сь над ни'ми ре'ченное Златоу'стом: "Такову' убо' честь беси' прино'сят лю'бящим их". Вот пору'ганный труп того', кото'рого незадо'лго пред сим мно'гие люби'ли и велича'ли! Кто забыва'ет Бо'га, того' оставля'ют лю'ди. Да чего' бы'ло и ожида'ть от расстри'ги, бе'глого чернеца'? Недо'лго он носи'л личи'ну му'дрости!
Маржере'т. Нет, во'ля твоя', почте'"нный оте'ц, а я ве'рю, что он был и'стинный сын Иоа'ннов.
Авраа'мий Па'лицын. По'лно, по'лно, Маржере'т! Тепе'рь уже' решены' все сомне'ния. Не тако'в был Бори'с, чтоб о'троку мо'жно бы'ло спасти'сь от него'! Ведь есть очеви'дные свиде'тели, зна'вшие его' в диа'конах.
Бер. Э'то не доказа'тельство; он сам говори'л, что скрыва'лся под и'менем Гри'шки Отре'пьева. Но есть ули'ки верне'е. Я говори'л с ливо'нскою пле'нницей дворя'нкою Тизенгау'зен, кото'рая была' повива'льною ба'бкой при цари'це Мари'и, служи'ла ей в Москве' и в У'гличе, беспреста'нно ви'дела сы'на её, Дими'трия, ви'дела и мёртвое его' те'ло: э'та дворя'нка сказа'ла мне, что царе'вич совсе'м непохо'ж на того', кото'рый назва'лся его' и'менем.
Аре'нд Клаузе'нд. Я со'рок лет живу' в Росси'и со времён Иоа'нна. Ли'чно знал и ежедне'вно вида'л поко'йного царе'вича и утвержда'ю, что мни'мый царь Дими'трий во'все друго'й челове'к. Царе'вич име'л лицо' сму'глое и черты' лица' ма'тери; а э'тот рыжева'т и непохо'ж на цари'цу.
Бер. Мне ска'зывал то'же оди'н масти'тый ста'рец, ро'дом из У'глича, когда' я заклина'л его' объяви'ть мне и'стину о царе' уби'том: "Москвитя'не кля'лися ему' в ве'рности и нару'шили кля'тву: не хвалю' их. Уби'т челове'к разу'мный и хра'брый, но не сын Иоа'ннов, действи'тельно заре'занный в У'гличе: я ви'дел его' мёртвого, лежащего' на том ме'сте, где он всегда' и'грывал. Бог судия' князья'м и боя'рам на'шим: вре'мя пока'жет, бу'дем ли счастли'вее". Вот со'бственные слова' очеви'дца.
Авраа'мий Па'лицы н. Что б ни бы'ло, но мы всегда' бу'дем счастли'вее, изба'вившись от еретика', пре'данного па'пе, оскверни'теля хра'мов Бо'жиих, презре'вшего правосла'вие...
Бер. Скажу' вам бо'лее. Басма'нов люби'л меня' и ча'сто бесе'довал со мно'ю о ра'зных дела'х госуда'рственных. Он был душе'вно пре'дан своему' царю', хвали'л его' ум и му'жество и сожале'л о необыкнове'нном его' легкомы'слии. Одна'жды убежда'л я Басма'нова сказа'ть мне, действи'тельно ли всеми'лостивейший госуда'рь наш име'ет пра'во на вене'ц ца'рский. Э'то бы'ло в прису'тствии одного' неме'цкого купца'. Басма'нов отвеча'л мне с по'лною дове'ренностью: "Вы, не'мцы, име'ете в нем отца' и бра'та: моли'тесь о сча'стии его' вме'сте со мно'ю; хотя' он и не и'стинный Дими'трий, одна'ко ж и'стинный госуда'рь наш, и'бо ему' присяга'ли и не мо'жем найти' царя' лучшего'".
Иоа'нн Ме'рих. Хотя' он сде'лал мне мно'го добра', но я не могу' признава'ть его' и'стинным царе'вичем. Мне говори'ли мно'гие, зна'вшие Дими'трия в У'гличе, что царь совсе'м друго'й челове'к. Да и царица-ино'киня подтверди'ла пред боя'рами, что он не сын её.
Маржере'т. Слов цари'цы никто' не слыха'л, а боя'рам в э'том де'ле нельзя' ве'рить. Пра'вда, что да'же не'которые поля'ки называ'ют его' транси'льванцем, други'е побо'чным сы'ном поко'йного короля' По'льского Стефа'на Бато'рия, ины'е поля'ком, воспи'танным иезуи'тами; но что ни говоря'т, а я все ве'рю, что он и'стинный сын Иоа'ннов.
Ру'сский дворяни'н. Не упря'мься, Маржере'т! Я говори'л с перево'дчиком бы'вшего здесь шве'дского посла' Петре'я. Посо'л сказа'л ему': "Е'сли б царь был и'стинный Дими'трий, то ему' бы'ло бы тепе'рь лет два'дцать два, а по лицу' ему' лет три'дцать".
Маржере'т. Непра'вда: ему' каза'лось о'коло двадцати' пяти' лет. Он постаре'л от го'ря и трудо'в. Е'сли б он был расстри'га Гри'шка Отре'пьев и тако'в, как его' опи'сывал Годуно'в, то он не мог бы в тако'е коро'ткое вре'мя научи'ться вое'нному ремеслу' и всем нау'кам. Нет! Я ду'маю, что он в ю'ности спасён из У'глича и отпра'влен в По'льшу.
Бер. Не спо'рю: мо'жет быть, он и не Гри'шка Отре'пьев и с де'тства жил в По'льше. Но всё-таки он не сын Иоа'ннов!
Клаузе'нд. Справедли'во! Обма'нщик, поста'вленный иезуи'тами для исполне'ния их наме'рений.
Бер. Но любопы'тно знать, кто бу'дет тепе'рь царём?
В э'то вре'мя у Фроло'вских воро'т раздали'сь наро'дные кли'ки. Толпа' вса'дников прискака'ла на пло'щадь, восклица'я:
-- Ра'дуйтесь, москвитя'не! Бог дал нам но'вого царя'. И'збран на ца'рство князь Васи'лий Ива'нович Шу'йский! Да здра'вствует царь Васи'лий Ива'нович!
Наро'д молча'л и как бу'дто оцепене'л. То'лько в торго'вых ряда'х раздали'сь ра'достные восклица'ния и ко`е-где' повтори'лись на пло'щади.
Маржере'т. Так вот для чего' рабо'тал князь Васи'лий Ива'нович!
Авраа'мий Па'лицын. Не быть добру'! Испыта'ние Росси'и не ко'нчилось. Росси'я до тех пор не бу'дет вели'кою и счастли'вою, пока' не бу'дет име'ть царя' из зако'нного ца'рского ро'да. Го'споди, сохрани' свято'е пле'мя!..
Вассиа'н. Э'тому пле'мени принадлежи'т Росси'я, им то'лько она' успоко'ится и возвели'чится! Бо'же, храни' Рома'новых для бла'га це'ркви и оте'чества! "Из глуби'ны во'ззвах к тебе', Го'споди, Го'споди, услы'ши глас мой!"