Петр Дми'триевич Бобо'рыкин

Прое'здом

П о в е с т ь

1884





I

- Когда' поста'влен э'тот па'мятник? - спроси'л ба'рин, си'льно за со'рок лет,
в све'тлом пальто', у стоя'вшего с ним моло'денького студе'нта в сюртуке', в очка'х,
по всем при'знакам, то'лько что наде'вшего фо'рму.
- Кото'рый? - переспроси'л его' студе'нт и засте'нчиво опра'вил очки'.
- Да вот! - и ба'рин указа'л на па'мятник Ломоно'сова че'рез решётку двора'
но'вого университе'та на Мохово'й.
- Не могу' вам сказа'ть.
Студе'нтик нело'вко взял вбок и удали'лся торопли'вою похо'дкой.
"Хоро'ш, - поду'мал ба'рин, - э'того не зна'ет да'же".
Да и па'мятник вы'звал в нем пренебрежи'тельное движе'ние то'нких, бескро'вных
губ.
Вади'м Петро'вич Стя'гин был ду'рен собо'ю: сухо'е те'ло, сутулова'тость при о'чень
большо'м ро'сте, у'зкое лицо' с изви'листым дли'нным но'сом, непоме'рно до'лгие ру'ки,
шерша'вая, с про'седью, боро'дка и желтова'тые глаза', обведённые кра'сными века'ми.
Одева'лся он по-заграни'чному, носи'л высо'кую цилиндри'ческую шля'пу, бе'лый
фуля'р на ше'е, све'тлое, англи'йского покро'я пальто' и башмаки' с ге'трами на то'лстых
подо'швах. Он упира'лся на па'лку с сере'бряным ма'товым набалда'шником.
Тепе'рь он шел домо'й, на Покро'вку. Сейча'с заходи'л в Румя'нцевский музе'й, так,
от безде'лья, - не отыска'л ни переу'лка, ни да'же до'ма, где, по его' соображе'нию,
до'лжен был прожива'ть его' прия'тель и това'рищ по университе'ту Лебедя'нцев.
На па'мятник Ломоно'сова Стя'гин посмотре'л ещё, при'стально и с оття'нутою кни'зу
губо'й, - ми'на, явля'вшаяся у него' ча'сто.
"Э'то полушто'ф како'й-то! - мы'сленно вы'говорил он. - Что за пьедеста'л!
Настоя'щий полушто'ф с про'бкой... То'чно в па'мять того', что росси'йский ге'ний
си'льно выпива'л!.."
Недо'брая усме'шка искриви'ла рот Стя'гина, и он пошёл разви'хленною похо'дкой,
гну'лся на ходу' и на'чал верте'ть па'лкой.
Стоя'л чуде'сный сентя'брьский день по'сле дождли'вого, холо'дного вре'мени,
захвати'вшего Стя'гина на желе'зной доро'ге.
Несмотря' на пого'ду, Вади'м Петро'вич чу'вствовал в нога'х како'е-то необы'чное
жже'нье и коло'тье, кото'рые меша'ли ему' идти' скоре'е.
Вообще' он был в брезгливо-раздражи'тельном настрое'нии. Э'та Москва' и серди'ла,
и подавля'ла его'. Он попа'л сюда' по пути' в дере'вню и'з-за грани'цы, где прожива'л -
с ре'дкими возвраще'ниями в Росси'ю - почти' всю свою' жизнь, с молоды'х годо'в, с той
эпо'хи, как ко'нчил курс в Моско'вском университе'те.
Никогда' ещё, попада'я сюда', не испы'тывал он тако'го брезгливо-раздраже'нного
чу'вства к э'тому го'роду, ко всему' своему', "руссопётскому", как он выража'лся
и вслух, и про себя'.
Он прие'хал "ликвиди'ровать", прода'ть свой дом на Покро'вке, стоя'вший второ'й
год без жильцо'в, прода'ть име'ние, в кра'йнем слу'чае, сдать его' в аре'нду.
На'до бу'дет е'хать в име'ние, е'сли он пола'дит с одни'м из аренда'торов. Все э'то
ску'чно, несно'сно и его' подде'рживает то'лько то, что, так и'ли ина'че, он поко'нчит,
и тогда' вся'кая связь с Росси'ей бу'дет по'рвана, никако'го по'вода возвраща'ться
домо'й... Надое'ло ему' вы'ше вся'кой ме'ры дрожа'ть за паде'ние ку'рса ру'сских бума'жек.
Оди'н год полу'чишь пятьдеся'т ты'сяч фра'нков, а друго'й и сорока' не вы'йдет...
Свобо'дные де'ньги он давно' перевёл за грани'цу, купи'л иностра'нных бума'г
и полего'ньку игра'ет и'ми на пари'жской би'рже.
В Пари'же у него' годова'я кварти'ра, особня'к с са'диком, в Па'сси. Он де'ржит
свою' куха'рку и гру'ма, е'здит верхо'м на со'бственной ло'шади, вы'писанной из Росси'и,
потому' что у нас они' втро'е деше'вле.
Он не холосто'й и не жена'тый, живёт на два до'ма; но вот, по'сле ликвида'ции
свои'х дел, мо'жно бу'дет постро'ить свой со'бственный котте'дж в окре'стностях Пари'жа
и зажи'ть домко'м, поко'нчить с свое'ю полухоло'стою жи'знью...
Но когда' э'то бу'дет?.. В Росси'и все так тя'нется, креди'ту нет, де'нег нет,
вся'кие сде'лки с ужа'сными про'волочками.
"Отвраще'ние!" - вскрича'л Вади'м Петро'вич про себя', все сильне'е раздража'ясь
на Москву'.
Его' взгляд останови'лся на двухэта'жном до'ме о'коло мане'жа, где когда'-то
помеща'лся знамени'тый студе'нческий тракти'р "Великобрита'ния".
Неуже'ли и он, в конце' пятидеся'тых годо'в, когда' из подростка-барчо'нка
преврати'лся в студе'нта, наде'л треуго'лку и воткну'л в портупе'ю шпа'гу, люби'л э'тот
го'род, э'тот университе'т, увлека'лся ве'рой в "возрожде'ние" своего' оте'чества,
ходи'л на схо'дки, быва'вшие в палиса'днике позади' зда'ния ста'рого университе'та?
Да, все э'то он проде'лывал. Уча'ствовал да'же в исто'рии, в схва'тках
с мастеровы'ми, там, где'-то далеко', о'коло Я'узского моста', где сто'ит це'рковь, -
ка'жется, она' во и'мя архидьякона' Стефа'на?
Прошли' го'ды. Порва'лись и вся'кие ро'дственные у'зы. Роди'тели у'мерли,
ро'дственников он недолю'бливал, сохрани'л то'лько почти'тельное чу'вство к ба'бушке;
она' пережила' его' мать и отца'; от неё ему' доста'лся дом на Покро'вке и капита'л
в не'сколько деся'тков ты'сяч.
И вся его' связь с Москво'й своди'лась к не'скольким дома'м из дворя'нского
о'бщества, да к това'рищу по факульте'ту, Лебедя'нцеву, чудаку', из разночи'нцев,
с кото'рым он гото'вился к экза'менам и ходи'л на охо'ту... Това'рищи дворя'нского
кру'га разбрели'сь. Ко`е-кто' живёт и в Москве', но все так, на его' взгляд,
поглупе'ли и опошле'ли, несу'т тако'й проти'вный патриоти'ческий вздор...
Вряд ли он к кому'-нибудь из них и пое'дет в э'тот прие'зд.
Да вот и Лебедя'нцева он не мог отыска'ть. А'дрес он затеря'л, ду'мал найти' на
па'мять; и'з-за поте'ри а'дреса и не предупреди'л его' письмо'м из Пари'жа. На'до бу'дет
посыла'ть в а'дресный стол.
Вади'м Петро'вич подходи'л к Охо'тному ря'ду и заверну'л кни'зу по Тверско'й. Куда'
он ни смотре'л - отовсю'ду мета'лась ему' в глаза' моско'вская улично-ры'ночная
су'толока; ре'зкие цвета' стен, церко'вные главы', ико'ны на ла'вках, вдали'
Воскресе'нские воро'та с голубы'м ку'полом часо'вни и с толпо'й моля'щихся;
протяну'лись ми'мо него' гря'зные, вы'крашенные жёлтою и кра'сною кра'ской лине'йки
с пе'вчими и сало'пницами, е'хавшими с каки'х-нибудь похоро'н... Сле'ва от него' - он
шел праве'е по тротуа'ру - провели', посреди'не, двух ареста'нтов с туза'ми на се'рых
хала'тах, а два конво'йные солда'та в обшарха'нных и пожелте'лых мунди'рах смотре'ли
так же похму'ро и жа'лко, как и коло'дники. Изво'зчики с покоси'вшимися дро'жками,
обо'дранные, на кля'чах, пересека'ли ему' доро'гу, когда' он поднима'лся вдоль
Истори'ческого музе'я на Кра'сную пло'щадь.
Све'рху сте'ны Кремля' ба'шни, золоты'е лу'ковицы собо'ров вы'сились над ним, как
не'что чу'ждое, полуварва'рское, смесь византи'йщины с тата'рской ордо'й.
"Э'то Евро'па? - спра'шивал он себя'. - Э'то нахо'дится в одно'й ча'сти све'та
с Пари'жем, Ло'ндоном, Флоре'нцией?.. Allons donc! Э'то - Ташке'нт, Бухара', Сре'дняя
А'зия!"
И ему' не каза'лись бана'льными его' во'згласы. Он в э'тот прие'зд сильне'е, чем
когда'-либо, сознава'л в себе' за'падного европе'йца, со все'ю беспоща'дною
тре'бовательностью челове'ка, изве'рившегося в своё оте'чество, принуждённого
понево'ле прожива'ть тут, в э'той псевдо-Евро'пе, не потруди'вшейся да'же хороше'нько
принаряди'ться.
Он шел ми'мо полуразру'шенного Гости'ного двора' и желе'зных вре'менных ла'вок,
и усме'шка пренебреже'ния и постоя'нного недово'льства не сходи'ла с его' губ.
В те'ле он ощуща'л стра'нное утомле'ние, но взять изво'зчика не хоте'л. Ему'
проти'вно бы'ло сесть в гря'зные дро'жки, толка'ться из сто'роны в сто'рону по
отврати'тельной мостово'й.
Ещё схва'тишь каку'ю-нибудь зарази'тельную боле'знь. На изво'зчиках перево'зят
тифо'зных мастеровы'х и мужико'в.
- Ну, го'род! - вы'говорил Стя'гин и уско'рил шаг по Варва'рке.



II

Вади'м Петро'вич просну'лся по'здно, с головно'й бо'лью и ло'мом в нога'х. Он спал
в обши'рном, не'сколько низкова'том кабине'те мезони'на. Ни'жний эта'ж его' до'ма стоя'л
тепе'рь пусто'й. В мезони'не до'лго жил да'ром его' да'льний ро'дственник, неда'вно
уме'рший. С тех пор мезони'н не отдава'лся внаём и служи'л для прие'здов ба'рина.
Просто'рный поко'й смотре'л ую'тно, по'лный ме'бели, эста'мпов по стена'м,
с фигу'рным пи'сьменным бюро'. Всей ме'бели бы'ло бо'льше тридцати' лет; не'которые
ве'щи отзыва'лись да'же эпо'хой двадца'тых годо'в - из кра'сного де'рева с бро'нзой.
В кабине'те стоя'л и осо'бенный за'пах ста'рого ба'рского помеще'ния, где жива'ли
всегда' холостяки'. Ничто' и в остальны'х ко'мнатах, - их бы'ло ещё три и ва'нная, -
не говори'ло о прису'тствии же'нщины.
Лёжа на туре'цком дива'не, служи'вшем ему' посте'лью, Стя'гин огля'дывал кабине'т
глаза'ми, помутне'лыми от мигре'ни и ло'ма в обо'их коле'нах. Со'лнечные полосы' ве'село
пересека'ли сте'ну, пробива'ясь из-по'д тёмных штор, но они' его' не весели'ли.
Вчера' остально'й день его' прошёл так же безвку'сно, как и у'тро. Тот господи'н,
кото'рый вел с ним перепи'ску по де'лу аре'нды, не яви'лся, заста'вил себя' прожда'ть.
Пе'ред обе'дом зашёл Стя'гин к трем ба'рыням, на Сивцево'м Вра'жке и на Поварско'й.
Двух не бы'ло ещё в Москве' - не возвраща'лись из дере'вни; тре'тья так постаре'ла,
обрю'згла, несла' тако'й претенцио'зный и ду'рно па'хнувший патриоти'ческий вздор, что
его' чуть физи'чески не затошни'ло. В клу'бе он приказа'л записа'ть себя' на и'мя
одного' ба'рина, кото'рого то'же не оказа'лось там. За обе'дом он не встре'тил ни ду'ши
знако'мой. Про'тив него', за сто'ликом, гро'мко жева'ли каки'е-то москвичи' неприя'тного
для него' ви'да: не то дворяня'щиеся разночи'нцы, не то адвока'ты, сма'хивавшие на
арте'льщиков. Их дурна'я мане'ра есть, их смех, прибау'тки, выраже'ние лиц - все ему'
бы'ло проти'вно и меша'ло есть. Да и аппети'та не бы'ло. Он находи'л все жи'рным,
тяжёлым, ва'рварским.
Ве'чер провёл он в теа'тре, в одно'м из ча'стных теа'тров, где то, что дава'ли на
сце'не, каза'лось ему' ту'склою и тягу'чею по'вестью в ли'цах, с неизбе'жным пья'ным
разночи'нцем, говоря'щим гру'бости во и'мя како'й-то пра'вды. Пу'блика возмуща'ла его'
ещё бо'льше пье'сы и актёров. Она' смея'лась от по'шлых остро'т и кривля'ний актёров,
вызыва'ла беста'ктно и бесцеремо'нно, по'сле ка'ждого ухо'да, свои'х люби'мцев;
в антра'ктах шата'лась по фойе', поглоща'ла во'дку, кури'ла так, что из буфе'та дым
проника'л в коридо'ры и ходи'л густы'ми во'лнами. К концу' спекта'кля что'-то доне'льзя
ордина'рное, гру'бое и глу'пое нача'ло души'ть его'. Он почти' с у'жасом спра'шивал себя'
в антра'ктах: "Неуже'ли я мог бы скорота'ть свой век среди' тако'й культу'ры, не будь
у меня' средств жить, где я хочу'?"
А ведь э'то могло' о'чень и о'чень случи'ться. Вон его' това'рищ Лебедя'нцев
прокопте'л же два'дцать с ли'шком лет в э'той Москве'!
И тепе'рь, лёжа на туре'цком дива'не под свои'м доро'жным одея'лом, Вади'м
Петро'вич и во рту ощуща'л го'речь от вчера'шнего дня, в осо'бенности от теа'тра
с его' фойе', буфе'том и кури'лкой. Никогда' и нигде' публи'чное ме'сто так не
оскорбля'ло его' свои'м бытовы'м буке'том.
Он позвони'л в колоко'льчик, стоя'вший на табуре'те. Ему' прислу'живал дво'рник,
доброду'шный и глупова'тый ма'лый, по и'мени Капито'н, ходи'вший неизме'нно в пёстрой
вя'заной фуфа'йке и в коро'тком пальто', кото'рое он соверше'нно серьёзно называ'л
"спинжа'к".
И Стя'гину э'то сло'во каза'лось символи'ческим. Он находи'л, что "спинжа'к" цари'т
по всей э'той Москве', да и всю'ду, по всему' его' оте'честву. Спинжа'к и смазны'е
сапоги', косо'й воро'т и'ли вя'заная фуфа'йка, гармо'ника и сорокову'шка во'дки,
зубоска'льство, ру'гань, беспло'дное у'мничанье, наха'льное обличе'нье всего', на что
позво'лено плева'ть, и никако'го серьёзного отпо'ра, никако'го чу'вства досто'инства,
жела'ния и возмо'жности отстоя'ть како'е-нибудь своё пра'во.
Кра'сное, кру'глое лицо' Капито'на, обро'сшее на щека'х и подборо'дке скоре'е
пу'хом, чем волоса'ми, показа'лось в дверя'х.
- Тепло' на дворе'?
- Не дю'же, Вади'м Петро'вич, а припека'ет со'лнышко.
- Пода'й мне газе'ты и завари' чай! Я бу'ду пить в посте'ли.
- Сию' мину'ту.
От смазны'х сапо'г Капито'на па'хло во'рванью. Э'тот за'пах пресле'довал Стя'гина
повсю'ду и да'же не покида'л его' обоня'тельных не'рвов там, где он не ви'дел сапо'г.
Но у Капито'на друго'й о'буви не бы'ло.
Дво'рник принёс снача'ла газе'ты и сказа'л, ка'шлянув в ру'ку:
- Лево'нтий Наумы'ч пришли'... Когда' прика'жете позва'ть?.. Они' там, в пере'дней.
- Пусть подождёт.
- Слу'шаю-с.
Лево'нтий - ста'рый дворе'цкий его' роди'телей, бы'вший одно' вре'мя его' дя'дькой.
Тепе'рь он в одно'й из моско'вских богаде'лен, куда' Вади'м Петро'вич помести'л его'
лет пять тому' наза'д.
Газе'ты, по'данные Капита'ном, произвели' в Вади'ме Петро'виче но'вый наплы'в
раздраже'ния. Он стал просма'тривать пе'стро напеча'танные столбцы' одного' из
ме'стных листко'в и на него' пахну'ло с них то'чно из подворо'тен где'-нибудь
в Заря'дье и'ли на Живодёрке. Тон поле'мики, остроу'мие, задо'р нечистопло'тных
спле'тен, ли'пкая по'шлость всего' содержи'мого вы'звали в нем тошноту' и уси'лили
головну'ю боль.
- Э'такая ме'рзость! - вскрича'л он и бро'сил газе'тный листо'к на ковёр. - Что
э'то за го'род! Что э'то за лю'ди, что за троглоди'ты! - гро'мко доко'нчил он и си'льно
позвони'л.
Показа'лись опя'ть кра'сные щеки' Капито'на с белоку'рым пу'хом вокру'г подборо'дка.
- Позови' Левонти'я.
- Слу'шаю-с.
Вади'м Петро'вич знал вперёд, что Лево'нтий бу'дет жа'ловаться на своё
богаде'ленное житье'" и что ему' на'до бу'дет дать пятирублёвую ассигна'цию. Когда'-то
он люби'л его' го'вор и весь тон его' ре'чи, отзыва'вшейся ста'рым бы'том дворо'вых;
находи'л в нем да'же изве'стного ро'да ли'чное досто'инство, вспомина'л ра'зные слу'чаи
из своего' де'тства, когда' Лево'нтий был приста'влен к нему'. До сих пор он,
полушутли'во, не ина'че зовёт его', как "Лево'нтий Наумы'ч".
- Ба'тюшка, Вади'м Петро'вич! - разда'лся уже' ша'мкающий го'лос Левонти'я.
Он вошёл в дверь неслы'шными шага'ми, то'чно бу'дто на нем бы'ли ту'фли и'ли
ва'ленки. Стари'к, сре'днего ро'ста, смотре'л ещё дово'льно бо'дро, бри'лся, но во'лосы,
густы'е и курча'вые, получи'ли желтова'тый отли'в большо'й ста'рости. На нем просто'рно
сиде'ло дли'нное пальто', вро'де хала'та, опря'тное, и ше'я была' повя'зана бе'лым
платко'м.
- Здра'вствуйте, Лево'нтий Наумы'ч! - приве'тствовал его' Стя'гин и поднялся'
с посте'ли.
- Ру'чку пожа'луйте!
Лево'нтий ско'рыми шага'ми устреми'лся к руке', но Вади'м Петро'вич не допусти'л
его' до э'того.
- Как пожива'ете, Лево'нтий Наумы'ч? Кни'жки боже'ственные почи'тываете? Ча'ек
попива'ете?
Побалагу'рить со старико'м по-пре'жнему Вади'му Петро'вичу не захоте'лось.
Лево'нтий сра'зу напо'мнил ему', как мно'го ушло' вре'мени, ско'лько ему' самому' лет
и как э'та Москва' полна' для него' поко'йников. И без того' вчера', проходя' по
Молчано'вке, он насчита'л це'лых пять домо'в, для него' вы'морочных. Все в них
переме'рли, и тепе'рь живу'т там каки'е-нибудь "обыва'тели", - сло'во, принима'вшее
в его' уста'х осо'бенно презри'тельную интона'цию.
Так то'чно и Лево'нтий, с его' за'пахом лампа'дного ма'сла не то от воло'с, не то
от его' балахо'на, обдава'л его' кла'дбищем.
- Надо'лго ли, ба'тюшка? - ша'мкал Лево'нтий, наклоня'ясь над ним.
- Да как дела'. Хочу' поко'нчить со всем.
- Как, ба'тюшка?.. Винова'т... на одно'-то у'хо тугова'т стал я.
- Прие'хал все прода'ть, - вы'говорил гро'мко Вади'м Петро'вич, и ему' то'чно
захоте'лось нанести' старику' чувстви'тельную неприя'тность, сообщи'ть ему' об э'том
бесповоро'тном реше'нии - ликвиди'ровать и распроща'ться с ро'диной.
- Дом изво'лите продава'ть?
Вопро'с Левонти'я вы'летел почти' с испу'ганным вздо'хом.
- И дом, и дере'вню, е'сли хоро'ший покупщи'к найдётся.
- И во'тчину?.. Ба'тюшка!.. Как же э'то возмо'жно!..
Глаза' старика' сра'зу покрасне'ли, и две слезы' покати'лись из них по розова'той,
то'чно восково'й щеке'.
- Зате'м и прие'хал, - все так же гро'мко и как бы злора'дно повтори'л Стя'гин.
- Го'споди!
"Разрю'мится старика'шка, - проворча'л про себя' Вади'м Петро'вич, - и пойдёт
причи'тывать!"
- Не'чего де'лать, Лево'нтий Наумы'ч, таки'е у вас поря'дки, что зря, без вся'кого
смы'слу, то'лько разоря'ешься... Цен ни на что нет, дом пусто'й стои'т, бума'жки ва'ши
ско'ро до четвертака' дойду'т... Слы'шали об э'том?
- Ох ты, го'споди!.. Э'то то'чно, ба'тюшка, все в умале'ние пришло'...
Ску'дость!.. А всё-таки... дом прода'ть... Папенька-маме'нька... дя'денька-
ба'бенька - все жи'ли... Опя'ть же во'тчина... уса'дьба... ранжере'и, анана'сницы...
- Вот что вспо'мнил!.. От анана'сов тепе'рь и на'воза-то не оста'лось...
- Во'тчина - де'дина, - продолжа'л стари'к то'ном ти'хого причита'ния, от кото'рого
Стя'гину де'лалось ещё тошне'е.
- Ма'ло ли что! - почти' гне'вно вскри'кнул он.
Лево'нтий отошёл смире'нно к две'ри.



III

Дверь шу'мно раствори'лась.
- Лебедя'нцев!.. Ты, брат?.. - удивлённо окли'кнул Вади'м Петро'вич.
Он не сто'лько обра'довался прия'телю, ско'лько удиви'лся, что тот нашёл его'.
По'сле вчера'шней неуда'чи с оты'скиванием его' переу'лка и до'ма Стя'гин хоте'л сего'дня
у'тром посыла'ть за спра'вкой в а'дресный стол.
- Небо'сь удивлён, что я пе'рвый тебя' нашёл?.. Хе`-хе'!
Лебедя'нцев - небольшо'го ро'ста, блонди'н, с жи'дкою по'рослью на сда'вленном
че'репе, в очка'х, с но'сом в ви'де пу'говки и с окла'дистою бородо'й, о'чень небре'жно
оде'тый, засмея'лся высо'ким, скрипу'чим сме'хом.
- Здра'вствуйте, Лево'нтий... как, бишь, по ба'тюшке?.. - обрати'лся он тотча'с
же к старику'.
- Наумы'ч, ба'тюшка, Наумы'ч... Поко'рно благода'рствую... Скриплю'-с, гре'шным
де'лом, скриплю'-с.
- Крепи'сь, ста'рче, до сва'дьбы доживёшь!.. Ну, ты, Вади'м Петро'вич, хоро'ш...
не'чего сказа'ть. Что'бы черкну'ть слове'чко из Пари'жа и'ли хоть бы депе'шу присла'л
с доро'ги!
- Да я а'дрес твой затеря'л, - опра'вдывался с грима'сой Стя'гин. - Ва'ши
моско'вские дура'цкие переу'лки...
- Не'чего, брат!.. Ну, поздоро'ваемся хоть! Вот фи'зикус-то? Все кряхти'т да
мо'рщится.
- Позво'ль, позво'ль, я ещё не умы'т!
- Э'кая ва'жность!
Прия'тель зво'нко поцелова'л его' два ра'за.
- Да как же ты'-то узна'л о моём прие'зде? - все ещё полунедово'льно спроси'л
Стя'гин.
- Ви'дел тебя' вчера' изда'ли... Кричу'... на Зна'менке э'то бы'ло... ты не
слы'шишь, лу'пишь себе' вниз и па'лкой разма'хиваешь... Друго'й тако'й похо'дочки нет
во всей импе'рии... Вот я и объяви'лся... Зае'хал бы вчера', да за'нят был до
поздне'й но'чи.
Тон Лебедя'нцева в э'тот раз ужа'сно коро'бил Вади'ма Петро'вича.
"Как охами'лся!" - поду'мал он и собра'лся встава'ть с посте'ли.
- Лево'нтий Наумы'ч, подожди'те там, в пере'дней.
- Слу'шаю-с, ба'тюшка... Да вам не уго'дно ли чего'?.. Умы'ться пода'ть? Я с мои'м
удово'льствием...
- Нет, не на'до.
Стари'к тихо'нько вы'полз из полуотво'ренной две'ри.
- Умыва'ться по-пре'жнему бу'дешь? - задо'рно и ка'к-то пры'ская но'сом спра'шивал
Лебедя'нцев, ходя' бы'стро и углова'то пе'ред глаза'ми Вади'ма Петро'вича.
- Послу'шай, Дми'трий Семё!ныч, - останови'л его' Стя'гин, - не арпанти'руй ты так
ко'мнату.
- Что?
Лебедя'нцев расхохота'лся.
- Повтори'!.. Как ты сказа'л... арпа'н... арпанти'... Э'то по-како'вски?
- По-францу'зски! - серди'то кри'кнул Стя'гин. - Сади'сь, пожа'луйста, и кури'...
е'сли жела'ешь... - А мне позво'ль умы'ться.
- Сде'лайте ва'ше одолже'ние! Вот петуши'тся! Все така'я же брюзга'!
Стя'гин отки'нул совсе'м одея'ло, опусти'л но'ги с грима'сой, хоте'л подня'ться
и вдруг схвати'лся за одно' коле'но.
- Ай! - вы'рвалось у него', и он опя'ть поднялся'. - Не могу'!
- Чего' не мо'жешь? - смешли'во спроси'л Лебедя'нцев.
- Ах ты, го'споди! Ра'зве ты не ви'дишь? Не могу' встать! Коло'тье!
- Разотри' суко'нкой!
- Суко'нкой! - почти' передразни'л Стя'гин и на'чал тере'ть себе' о'ба коле'на.
Грима'са бо'ли не сходи'ла с его' некраси'вого, в э'ту мину'ту побуревшего' лица'.
С трудо'м встал он на но'ги, пото'м оде'лся в свой флане'левый заграни'чный
coin de feu и, ковыля'я, прошёл че'рез кабине'т в тёмную ко'мнатку, где стоя'л
умыва'льный стол.
- Ты ревмати'зм и'ли пода'гру на'жил, что ли? - кри'кнул ему' вдого'нку
Лебедя'нцев.
"Типу'н тебе' на язы'к!" - вы'бранился Стя'гин про себя', волоча' одну' но'гу.
Ходи'ть бы'ло мо'жно, но в пра'вом коле'не боль не стиха'ла, совсе'м для него' но'вая.
Лебедя'нцев болта'л зря: ни ревмати'змом, ни пода'грой он не обзаводи'лся.
Умы'ться он до'лжен был на'скоро. Стоя'чее положе'ние подде'рживало боль
с коло'тьем в са'мую ча'шку пра'вого коле'на. И в ле'вой ноге' ны'ло.
- Э'такая га'дость! - повторя'л Стя'гин, умыва'ясь.
- Кака'я пого'да была' по доро'ге? - кри'кнул ему' Лебедя'нцев.
- По како'й доро'ге? - все с возраста'ющим раздраже'нием переспроси'л Стя'гин.
- Ну, по Герма'нии, что ли, до грани'цы?
- Сыра'я, ме'рзкая.
- Небо'сь в спа'льном е'хал?
- В sleeping car, - назва'л Стя'гин по-англи'йски.
- Поздравля'ю! Верне'йшее сре'дство схвати'ть здоро'вый ревмати'зм. Поздравля'ю!
- Глу'пости говори'шь! - огрызну'лся Стя'гин.
Боль не дава'ла ему' поко'я. Он, че'рез си'лу, доко'нчил своё умыва'ние
и верну'лся к посте'ли хрома'я.
- Не глу'пости! - задо'рно возрази'л Лебедя'нцев. - Верне'йшее сре'дство, говорю'
я тебе'. Не здесь же ты схвати'л э'ту боль!.. Ты посмотри', кака'я у нас пого'да
сто'ит! Что твоя' Ни'цца!
- В ва'шей воню'чей Москве', - заговори'л, все сильне'е раздража'ясь, Стя'гин, -
ра'зве есть возмо'жность не зарази'ться че'м-нибудь? Что э'то за клоа'ка! Таки'х
у'личных за'пахов я в Неа'поле не слыха'л... И неестественно-тепла'я пого'да то'лько
вы'зовет каку'ю-нибудь эпиде'мию.
- Сыпно'й тиф уже' есть... и скарлати'на!..
- Чему' же ты рад? У тебя' де'ти есть, а ты хо'чешь!.. Э'то, брат, бог зна'ет,
что за...
Вади'м Петро'вич хоте'л ки'нуть сло'во "идио'тство", но удержа'лся, да и в пра'вое
коле'но ужа'сно си'льно кольну'ло. Он застона'л и прилёг на посте'ль.
- За до'ктором пошли', е'сли приспи'чило.
Лебедя'нцев опя'ть заходи'л по ко'мнате, скрипе'л сапога'ми и перебира'л то
пра'вым, то ле'вым плечо'м, с пока'чиванием головы'.
Стя'гину захоте'лось кри'кнуть ему': "Да убира'йся ты от меня'!" - но он то'лько
продолжа'л ти'хо стона'ть.
- Мни'телен ты непоме'рно... Избалова'лся там у себя', в Пари'же...
- Замолчи', пожа'луйста! - переби'л Стя'гин прия'теля и поры'висто позвони'л.
Показа'лось бри'тое лицо' Лево'нтия.
- Что прика'жете, ба'тюшка? Капито'н-то отлучи'лся на мину'тку... Ча'ю прика'жете
завари'ть?
- В апте'ку на'до посла'ть, - простона'л Стя'гин и доба'вил в сто'рону
Лебедя'нцева: - Compresse echauffante - всего' лу'чше...
Лево'нтий прибли'зился к дива'ну и забо'тливо спроси'л:
- Но'жки не'што схвати'ло вдруг?
- Но'жки!.. Ха`-ха'! - пры'снул Лебедя'нцев.
- Коло'тье, ба'тюшка? - продолжа'л спра'шивать Лево'нтий. - Так пе'рвым де'лом
в ба'ньку и нашаты'рным спи'ртцем...
- В ба'ньку! - опя'ть пры'снул Лебедя'нцев.
Прия'тель де'лался про'сто невыноси'мым. Вади'м Петро'вич с уси'лием приподня'лся и
вы'говорил:
- Послу'шай, Лебедя'нцев! Вме'сто того', что'бы глу'пости говори'ть, ты бы лу'чше
съе'здил за до'ктором... Есть у тебя' знако'мый - не мерза'вец и не дуби'на?
- Есть. В большо'м тепе'рь хо'ду.
Лебедя'нцев сказа'л э'то посерье'знее, но то'тчас же пре'жним то'ном доба'вил:
- А Лево'нтий Наумы'ч де'ло говори'т: в ба'ньку!.. Чего' тут лечи'ться!
- Поезжа'й, я тебя' прошу'.
- Изво'ль, изво'ль!.. Вот приспи'чило! Я хоте'л то'лком расспроси'ть тебя'...
- По'сле, по'сле! Заверни', когда' освободи'шься... Ты на слу'жбе?
- На вольнонаёмной.
- Ну, и прекра'сно!
Говори'ть Стя'гину бы'ло тяжело'. Он с трудо'м пожа'л ру'ку прия'теля и сейча'с же
схвати'лся за пра'вое коле'но.
Лево'нтий проводи'л Лебедя'нцева в пере'днюю и верну'лся к ба'рину.
- Раздели'сь бы, ба'тюшка, - ша'мкал он. - Позво'льте я, чем ни то, но'жки-то
разотру'... Капито'шу и в апте'ку спо'сылаем. Мы'льного спи'ртцу бы, ко'ли нашатыря'
нежела'тельно...
Стари'к дово'льно ло'вко на'чал Вади'ма Петро'вича раздева'ть.
Его' услу'ги и ста'рческий разгово'р бы'ли гора'здо прия'тнее Стя'гину, чем
прису'тствие Лебедя'нцева с пры'скающим сме'хом, ре'зкостями и всем моско'вским
прибауто'чным то'ном прия'теля.
Капито'на посла'ли в апте'ку за камфа'рным спи'ртом и клеёнкой, - так приказа'л
сам Стя'гин, - а Лево'нтий смастери'л из полоте'нца и носово'го платка' холо'дную
припа'рку к пра'вому коле'ну. Он же завари'л и по'дал чай.
Боль не проходи'ла, но Стя'гин стара'лся лежа'ть споко'йнее. Во всем те'ле
чу'вствовал он жар и зуд; голова' боле'ла на како'й-то осо'бенный, ему' непоня'тный
мане'р. Он да'же не допи'л по'данного стака'на ча'я.
Стари'к стоя'л у двере'й и пока'шливал в ру'ку.
- Ся'дьте, ся'дьте, Лево'нтий Наумы'ч, - сказа'л ему' Стя'гин, раскры'в глаза'.
- Постою', ба'тюшка.
- В пере'дней... посиди'те... Я позвоню'.
Вади'ма Петро'вича начина'ло брать раздраже'ние и на бы'вшего своего' дя'дьку.
Страх заболе'ть серьёзно в э'той проти'вной для него' Москве' на'чал охва'тывать его' и
де'лал са'мую боль ещё жу'тче.



IV

В кабине'те сто'ит хму'рый полусве'т. На дворе' сля'коть, мороси'т и собира'ется
идти' мо'крый снег.
Вади'м Петро'вич, полуоде'тый, сиди'т на куше'тке с нога'ми, оку'танными тяжёлым
флане'левым одея'лом.
Четвёртый день он бо'лен, и бо'лен не на шу'тку. Голова' све'жее и в те'ле он не
ощуща'ет большо'й сла'бости, но в обо'их коле'нах, осо'бенно в пра'вом, образова'лась
о'пухоль, да и вся пра'вая нога' опу'хла в сочлене'ниях, и боль в ней не проходи'ла,
времена'ми, по ноча'м и днем, уси'ливалась до нестерпи'мого нытья' и коло'тья.
Лебедя'нцев доста'вил своего' приятеля-до'ктора - "восходя'щую звезду'", как он
его' назва'л. "Звезда'" э'та Вади'му Петро'вичу совсе'м не понра'вилась. Он нашёл его'
гру'бым семинари'стом, да'же про'сто глу'пым, небре'жным, с нену'жными шу'точками над
са'мой медици'ной, а гла'вное, непоме'рно дороги'м. Э'той "звезде'" уже' плати'ли
два'дцать пять рубле'й за визи'т, и Лебедя'нцев предупреди'л его', что рассчита'ть его'
ме'ньше, чем по двадцати' рубле'й, нельзя'.
- Да э'то возмути'тельно! - крича'л Стя'гин.- Да'же по на'шему отврати'тельному
ку'рсу э'то выхо'дит пятьдеся'т фра'нков тако'му болва'ну, когда' в Пари'же Шарко' мо'жно
дать два золоты'х!..
- Ничего' не поде'лаешь! В Москве' гонора'ры купе'цкие!
- Все изга'жено в твое'й воню'чей Москве'! Дворя'не, чино'вники, трудовы'е лю'ди -
все ни'щие, а како'му-нибудь лекарю-обо'лтусу плати' два'дцать пять рубле'й, потому'
что с лаба'зников и чаепрода'вцев мо'жно брать ско'лько вле'зет.
И тепе'рь, си'дя на куше'тке с опу'хлыми коле'нами, Вади'м Петро'вич раздражённо
ду'мал о до'кторе, о его' визи'те, о беспло'дности, быть мо'жет, созыва'ть конси'лиум и
плати'ть други'м "звёздам" уже' не лило'венькие, а ра'дужные.
Все расстро'ила э'та внеза'пная боле'знь, кото'рую его' врач до сего'дня
хороше'нько не определи'л. Не то э'то о'стрый ревмати'зм сочлене'ний, в чи'стом ви'де,
не то пода'гра. Но дви'нуться нельзя', о пое'здке в дере'вню не'чего и ду'мать.
А ско'лько придётся лежа'ть? Кто э'то зна'ет?
О'сень надвига'ется, холо'дная и мо'края. Тако'го ро'да боле'знь, наве'рное,
затя'нется.
Не мог он до сих пор и переговори'ть с тем аренда'тором, кото'рый писа'л ему'
в Пари'ж и до'лжен был яви'ться сего'дня. Он его' не зна'ет, спра'виться о нем не
у кого' бы'ло, да боле'знь и не дава'ла переды'шки в э'ти пе'рвые дни. Сего'дня
в пра'вой ноге' жже'ние как бу'дто поути'хло. На'до воспо'льзоваться у'тренним ча'сом,
когда' вообще' быва'ет поле'гче, и приня'ть э'того господи'на.
Зову'т его' Фё!дор Давы'дович Грац. Кто он - евре'й и'ли не'мец, швед и'ли про'сто
настоя'щий ру'сский, нося'щий неру'сскую фами'лию? Вади'м Петро'вич зна'ет про него'
то'лько то, что э'тот господи'н аренду'ет име'ния в ра'зных уе'здах губе'рнии, а мо'жет,
и в не'скольких губе'рниях, рекомендова'лся в пи'сьмах как челове'к с капита'лом
и проси'л обрати'ться за спра'вками к одному' генера'лу и да'же к "светле'йшему"
кня'зю, у кото'рых аренду'ет име'ния. Полежа'евку, дере'вню Стя'гина, он знал хорошо';
э'то ви'дно бы'ло по его' пи'сьмам.
Сего'дня на'до его' приня'ть.
Стя'гин позвони'л.
Из две'ри вы'сунулось бри'тое лицо' Лево'нтия.
Из богаде'льни он вре'менно перебра'лся к ба'рину и, несмотря' на свои' больши'е
го'ды, оказа'лся о'чень поле'зным. Вади'м Петро'вич не мог выноси'ть глу'пого го'лоса
и за'паха сапо'г дво'рника Капито'на. Тот употребля'лся то'лько для посы'лок,
в ко'мнаты его' не допуска'ли; но у Лево'нтия хвата'ло ло'вкости и расторо'пности
де'лать припа'рки, уку'тывать но'ги больно'го, укла'дывать его' в посте'ль. Лебедя'нцев
предлага'л сиде'лку, но больно'й протестова'л:
- Ру'сская сиде'лка!.. По'тная, гря'зная... Поко'рно благодарю'!.. Лу'чше наня'ть
лаке'я.
Лаке'я ещё не нашло'сь подходя'щего. Лево'нтий справля'лся со всем оди'н и был
э'тим чрезвыча'йно дово'лен.
- Прове'трить бы во'здух, - сказа'л ему' Стя'гин.
- Фо'рточку, ба'тюшка, опа'сно открыва'ть. Не'што у'ксусом немно'жко продуши'ть...
- Ну, хоть у'ксусом.
То'лько Лево'нтий не вызыва'л в нем раздраже'ния. С ним он мири'лся, как
с еди'нственным существо'м, у кото'рого был "стиль", как он мы'сленно выража'лся,
воспи'танность ста'рого дворо'вого и нелицеме'рное доброду'шие.
Лево'нтий че'рез че'тверть часа' по'дал ему' на подно'се ка'рточку.
Э'то был аренда'тор.
- Проси'! - сказа'л Вади'м Петро'вич приободри'вшись, но когда' хоте'л перемени'ть
положе'ние пра'вой ноги', то чуть не вскри'кнул от бо'ли.
Вошёл челове'к, ещё молодо'й, ро'слый, вро'де отставно'го вое'нного и'ли аге'нта
како'й-нибудь заграни'чной фа'брики, рыжева'тый, с курча'выми волоса'ми и уса'ми,
торча'вшими вверх, о'чень стара'тельно оде'тый. В була'вке его' све'тлого га'лстука
блесте'л брилья'нт. Све'жесть его' щек и прия'тную окру'глость бри'того подборо'дка
сейча'с же заме'тил Стя'гин.
- Име'ю честь предста'виться! - сказа'л аренда'тор, останови'вшись посереди'не
ко'мнаты, и по-вое'нному раскла'нялся, сту'кнув сдви'нутыми каблука'ми. - Прошу'
великоду'шно извини'ть - не мог яви'ться на той неде'ле, принуждён был
скоропости'жно отлучи'ться из го'рода.
Говори'л он жёстко и отчётливо, но не моско'вским го'вором.
Стя'гин пригласи'л его', ослабе'вшим го'лосом, присе'сть к куше'тке и пожа'ловался
на свою' внеза'пную боле'знь, меша'ющую ему' и тепе'рь съе'здить в уса'дьбу.
- Да э'то несуще'ственно, Вади'м Петро'вич, - заме'тил аренда'тор. - Я ва'ше
име'ние зна'ю как свои' пять па'льцев.
- Одна'ко, - возрази'л Стя'гин, - мне самому' ну'жно бы освежи'ть...
Он не мог досказа'ть от бо'ли и сде'лал грима'су.
- Вам нездоро'вится? - спроси'л аренда'тор неи'скренним то'ном.
- Да, вот напа'сть налете'ла в э'той то'шной Москве'...
- Припа'док пода'гры?
- Не зна'ю-с, - отве'тил Стя'гин. - И моско'вский хвалёный эскула'п не суме'л ещё
определи'ть...
Боль отошла'. Стя'гин воспо'льзовался мину'тами переды'шки и приступи'л к деловы'м
перегово'рам.
- Как то'лько попра'влюсь, - на'чал он, - я побыва'ю в дере'вне. Вы бу'дете в тех
же края'х всю о'сень?
- Обяза'тельно. Уезжа'ю отсю'да дня че'рез два, че'рез три.
- Инвента'рь вам изве'стен... Я отдаю', и уса'дьбу в по'лное ва'ше по'льзование.
- У меня' четы'ре поме'щичьих до'ма, - улыбну'вшись, возрази'л аренда'тор.
- Вы мо'жете отдава'ть на ле'то. Уса'дьба в пяти' верста'х от желе'зной доро'ги.
- Как случи'тся!
Тон господи'на Гра'ца все ме'нее и ме'нее нра'вился Вади'му Петро'вичу. Когда' де'ло
дошло' до определе'ния су'ммы, он сам её не обозна'чил сра'зу, а спроси'л, с жела'нием
сде'лать усту'пку, кака'я бу'дет реши'тельная цена' аренда'тора.
Тот покача'л голово'й, вы'пятил гу'бы и опра'вил га'лстук.
- Не ме'ньше шести' лет? - спроси'л господи'н Грац.
- Хоть де'сять, хоть двена'дцать!
- Для меня' доста'точно и шести'.
И, сжав гу'бы характе'рным движе'нием, аренда'тор небре'жно посмотре'л вбок
и вы'говорил с расстано'вкой:
- Пе'рвые три го'да - по пяти' ты'сяч, после'дние три - по ты'сяче рубле'й
приба'вки: шесть, семь и восе'мь.
- Пять ты'сяч! - почти' закрича'л Стя'гин, и от э'того не'рвного во'згласа его'
боль совсе'м сти'хла; он переста'л чу'вствовать, что у него' распу'хли коле'на.
- Так то'чно!
- Да вы ко'мик!
Он не мог не употреби'ть э'то бесцеремо'нное выраже'ние, и е'сли бы не
удержа'лся, то про'сто кри'кнул бы господи'ну Гра'цу: "пошли' вон!"
- Мо'жет быть, - отве'тил тот, ниско'лько не смути'вшись. - Э'то прекра'сная
цена'. Вам изве'стно, что цена' земе'ль па'ла чрезвыча'йно.
- То'лько не аре'ндная!
- И аре'ндная та'кже. Мужики' разбира'ют по хоро'шей цене', но при кру'пных сда'чах
кака'я же гара'нтия и кака'я бу'дущность са'мого име'ния? Ведь э'то хи'щническое
истоще'ние по'чвы - и бо'льше ничего'! Це'ны на хлеб па'ли до смешно'го. Я второ'й год
не продаю' ни ржи, ни пшени'цы.
- Но ведь вы мне предлага'ете одну' треть того', что я могу' получи'ть.
- Сомнева'юсь. Не получи'те и десяти', е'сли и са'ми ста'нете хозя'йничать. А вы
ведь жела'ете ликвиди'ровать свои' дела'.
- Кто вам э'то сказа'л? - задо'рно возрази'л Стя'гин.
- Вы, в одно'м письме' из Пари'жа, са'ми изво'лили вы'разить э'то жела'ние.
Вади'м Петро'вич вы'бранил себя', весь покрасне'л и тут то'лько опя'ть
почу'вствовал в обо'их коле'нах зуд и жже'ние.
- Все равно'! - вы'говорил он упа'вшим го'лосом. - Така'я цена' невозмо'жна!
"А е'сли никто' не бу'дет дава'ть бо'льше, - спроси'л он себя' вслед за тем, - что
ты ста'нешь де'лать? Продава'ть за бесце'нок име'ние?"
И он успе'л отве'тить себе': "лу'чше прода'ть".
- Торгова'ться я не име'ю привы'чки, - вы'говорил с усме'шкой аренда'тор. -
Найдёте бо'лее вы'годную аре'нду - жела'ю по'лного успе'ха.
- И какова' страна'! - вскрича'л Вади'м Петро'вич. - До сих пор нет ипоте'к! Вся
Евро'па име'ет ипоте'ки, а мы не доду'мались. Там на все определённая, изве'стная
цена'. Как кала'ч купи'ть... А у нас...
- То Евро'па, а то мы! - шутли'во сказа'л аренда'тор и положи'л но'гу на но'гу.
- Э'то... э'то...
Возвраще'ние сильне'йшей бо'ли прерва'ло его' во'зглас.



V

Стя'гину захоте'лось вы'гнать вон господи'на Гра'ца, вы'местить на нем неуда'чу
свое'й пое'здки, надвига'ющуюся неле'пую боле'знь, бе'столочь всех ру'сских поря'дков,
о'бщее безде'нежье, паде'ние креди'та, скве'рную валю'ту, отсу'тствие цен на хлеб,
неиме'ние ипоте'к.
Е'сли б не прихо'д до'ктора, он не мог бы воздержа'ться от вы'ходки. Са'мая
нару'жность аренда'тора де'лалась ему' невыноси'мой, и его' франтова'тость, брилья'нт
на га'лстуке, причёска, цвет и покро'й пантало'н.
До'ктор вошёл в са'мую крити'ческую мину'ту, - гру'зный, ро'слый, ещё не ста'рый,
с лицо'м прихо'дского дья'кона и с таки'м же басо'вым хри'пом. Двубо'ртный сюрту'к
сиде'л на нем мешкова'то. Во всей фигу'ре бы'ло не'что уве'ренное в себе' са'мом
и невоспи'танное.
- Э'то вы что вы'думали? - заговори'л он то'ном бесцеремо'нной шу'тки. - Вам
лежа'ть, ба'тенька, сле'дует, а но'ги-то у вас черт зна'ет в како'м положе'нии...
Он подошёл к куше'тке и положи'л широ'кую ладо'нь на коле'ни Стя'гина.
Тот закрича'л:
- Осторо'жнее, до'ктор!
- Вон вы кака'я недотрога-'царевна! Так бы и говори'ли...
Аренда'тор взя'лся за шля'пу и проговори'л свои'м деревя'нным го'лосом:
- Мы сего'дня во вся'ком слу'чае не поко'нчим... Позво'льте проси'ть уве'домить
меня', когда' вам бу'дет удо'бнее. То'лько предупрежда'ю, что бо'льше четырёх дней не
могу' оста'ться в Москве'.
- Проща'йте, проща'йте! - ки'нул ему' Стя'гин почти' так же боле'зненно, как он
при'нял до'ктора.
- Моё почте'ние! - сказа'л аренда'тор, сде'лав о'бщий покло'н, и опя'ть,
по-вое'нному, слегка' присту'кнул каблука'ми.
Но, оста'вшись с до'ктором, Стя'гин почу'вствовал себя' беспо'мощным
и пода'вленным э'тою пло'тною семина'рскою фигу'рой. До'ктор был ему' проти'внее, чем
аренда'тор. С тем мо'жно бы'ло прекрати'ть разгово'р и вы'проводить, а э'того на'до
выноси'ть, да ещё ждать от него' выздоровле'ния.
- Са'ми-то вы не смо'жете перебра'ться на дива'н? - спроси'л до'ктор.
Стя'гин позвони'л. Лево'нтий стал у две'ри, погля'дывая ра'зом и на до'ктора, и на
ба'рина.
- Ты, стари'чище, смо'жешь ли под мы'шки его' взять?
Вопро'с до'ктора резну'л Стя'гина по не'рвам. Сло'во "его'" в осо'бенности
показа'лось ему' бесцеремо'нным.
"Э'такое гру'бое живо'тное!" - вы'бранился про себя' Вади'м Петро'вич и с о'ханьем
стал поднима'ться сам с куше'тки.
- Под мы'шки! Под мы'шки бери'! - прика'зывал Стя'гин.
Но ру'ки Лево'нтия задрожа'ли от нату'ги; он взял ба'рина под мы'шки, потяну'л
к себе', но Стя'гин сде'лал нело'вкое движе'ние и стари'к вы'пустил его'.
Разда'лся о'стрый крик. В пра'вом коле'не нестерпи'мо зажгло'.
- Вон как заголоси'л! Ну, так остава'йтесь тут, ко'ли так...
- Оста'вьте меня' в поко'е! - продолжа'л гне'вно крича'ть Стя'гин.
- Я бы с мои'м удово'льствием, - отве'тил все так же бесцеремо'нно до'ктор, - не
у меня' лиха'я бо'лесть приключи'лась, а у вас...
- И вы её да'же определи'ть не мо'жете! - кри'кнул Стя'гин, переста'вший
церемо'ниться с до'ктором.
Он его' сра'внивал с пари'жскими изве'стностями, к кото'рым обраща'лся не'сколько
раз. Те, быть мо'жет, и шарлата'ны, и де'ньгу лю'бят, но фо'рмы у них есть, деко'рум,
уваже'ние к свое'й нау'ке и к страда'ниям пацие'нтов. А у э'того куте'йника ничего'
кро'ме гру'бости и зубоска'льства не то'лько над больны'м, но да'же и над свое'ю
нау'кой, кото'рую он ни в грош не ста'вит, рису'ется э'тим и цини'чески ха'пает де'ньги
за визи'ты и конси'лиумы.
- А вам ле'гче от э'того ста'нет? С диагнозо'й вот так голоси'ть бу'дете и'ли без
диа'гнозы - одна' сласть!
До'ктор говори'л э'то, си'дя на кра'ю куше'тки и раскрыва'я но'ги Вади'ма Петро'вича,
уку'танные флане'левым одея'лом.
- Пожа'луйста, осторо'жнее!.. У вас ру'ки холо'дные!..
На э'тот во'зглас больно'го до'ктор не обрати'л внима'ния и то'лько скоси'л свой
широ'кий рот в усме'шку по'лного пренебреже'ния к привере'дливости зае'зжего ба'рина.
Он осмотре'л о'бе ноги', и его' то'лстые, жёсткие па'льцы на'чали ощу'пывать
о'пухоль коле'на. Вади'м Петро'вич крепи'лся, когда' до'ктор тро'гал коле'но ле'вой ноги',
но прикоснове'ние к пра'вому заста'вило его' кри'кнуть и схвати'ть за ру'ку до'ктора.
- Бу'дьте осторо'жнее! У вас не ру'ки, а ла'пы! - закрича'л он, не сде'рживая
себя'. - Вам четвероно'гих лечи'ть, а не поря'дочных люде'й!..
В глаза'х до'ктора блесну'ло жела'ние оборва'ть привере'дника, но он то'лько
встал, широко' развёл рука'ми и отошёл к столу', где положи'л пе'ред тем свою'
ко'тиковую ша'пку.
- Э'так, ба'рин, неи'стовствовать нельзя'-с, - глу'хо вы'говорил он. - В Пари'же,
небо'сь, пры'гаете пе'ред ка'ждым штукарем-шарлата'нишкой, а здесь руга'ться
изво'лите!.. Име'ю честь кла'няться!
В э'ту мину'ту вошёл Лебедя'нцев. Лево'нтий, впусти'вший его', загляну'л опя'ть
в дверь, испу'ганный кри'ком Вади'ма Петро'вича.
- А, дружи'ще! - встре'тил до'ктор Лебедя'нцева. - Ваш прия'тель изво'лил меня'
сейча'с конова'лом обозва'ть... Я к таки'м фасо'нам не привы'к! Мы в Москве' хоть
и лы'ком ши'тые, одна'ко и у нас есть своя' амби'ция...
- Что тако'е, что тако'е? - трево'жно пожима'ясь, спра'шивая Лебедя'нцев,
переходя' от до'ктора к больно'му.
- Лево'нтий! - кри'кнул Стя'гин, - уку'тай мне ноги'! Что э'то за ва'рварство...
все развороти'ть и оста'вить меня' так.
Хны'кающие зву'ки го'лоса пока'зывали, что Стя'гина совсе'м уже' забира'ла боле'знь.
Лево'нтий бро'сился уку'тывать ему' но'ги. Лебедя'нцев задержа'л до'ктора у двере'й
и шёпотом стал упра'шивать его' не серди'ться на больно'го.
- Ви'дите, как приспи'чило!.. Понево'ле белу'гой запоёшь! - говори'л он,
прерыва'я себя' коро'тким сме'хом, кото'рый доходи'л до слу'ха Стя'гина и ещё бо'лее
гневи'л его'.
- Ма'ло ли что!.. Посыла'йте за кем хоти'те! Я не бу'ду е'здить, - отре'зал
до'ктор и шу'мно взя'лся за ру'чку две'ри.
И в пере'дней Лебедя'нцев продолжа'л упра'шивать его' присла'ть кого'-нибудь из
свои'х ордина'торов.
- Нет, ба'тенька, - доноси'лся до Стя'гина хри'плый бас, - посыла'йте за кем
хоти'те. На'до э'тих пари'жских-то мусьяко'в учи'ть.
И скрипу'чие, тяжёлые шаги' заслы'шались вниз по ста'рой деревя'нной ле'стнице.
- Что же э'то, Вади'м Петро'вич? Постыди'сь, бра'тец! И'з-за своего' ба'бьего
не'рвничанья лиши'лся тако'го врача'!
Стя'гин не дал прия'телю доко'нчить.
- Молчи'! - кри'кнул он на него'. - Э'того куте'йника я ви'деть не могу'! То'лько у
вас в Москве' мо'гут терпе'ть подо'бных неотёсанных дуби'н!
- Ну, и валя'йся!
- И бу'ду валя'ться. Не тро'гай! - кри'кнул он на Лево'нтия. - Не уме'ешь!
Го'споди, сиде'лку мне на'до, бо'льше никого'!.. И той не найти' в э'том ужа'сном
го'роде.
- Да кто тебе' сказа'л, что не найти'? - оби'дчиво возрази'л Лебедя'нцев. - Ты не
проси'л доста'ть. Да и сиде'лка ни одна' не вы'терпит, - так ты дури'шь!
- Послу'шай, Лебедя'нцев,- больно'й вы'прямился и сиде'л бле'дный, облива'ясь
пото'м, переси'ливая боль, - послу'шай! Заче'м ты мне присла'л э'того костопра'ва,
подле'каря? Ра'зве мо'жно выноси'ть его' тон? И ты его' прия'тель!.. Он тебе' говори'т:
дружи'ще! Э'то твои' прия'тели!.. Вот до чего' ты опусти'лся!.. Ты мири'шься со все'ю
э'тою гру'бостью, со всем э'тим доморо'щенным сви'нством!
- Не руга'йся, - переби'л его' Лебедя'нцев. - Прие'хал сюда', так на'до ла'дить
с на'ми. Небо'сь, вот с о'стрым ревмати'змом в Пари'ж не перелети'шь!
- Молчи', молчи'! Вы здесь меня' умори'те; смотре'ть на вас, слу'шать вас - мочи'
нет!
И опя'ть вся неуда'ча его' пое'здки в Москву', аренда'тор, тру'дность
ликвиди'ровать свои' дела', внеза'пная боле'знь, перспекти'ва до'лгого лежа'нья
напо'лнили его' горе'чью и зло'стью.
- Дури'шь! То'чно истери'ческая бабёнка! Проти'вно и мне слу'шать, - вы'говорил
Лебедя'нцев и спроси'л вслед за тем: - На дива'н тебя' перенести', что ли?
Вади'м Петро'вич хоте'л что'-то гне'вное отве'тить, но от бо'ли закрича'л благи'м
ма'том и впал в о'бморок.
Лево'нтий а'хнул и от испу'га замета'лся. Лебедя'нцев заста'вил его' перенести'
больно'го на посте'ль, и о'ба на'чали приводи'ть его' в чу'вство.
- Вот так нату'ра, вот так нату'ра! - повторя'л Лебедя'нцев, ты'ча ему' в нос
скля'нку с каки'м-то спи'ртом.



VI

Втору'ю неде'лю лежи'т Вади'м Петро'вич, уже' не на дива'не, а на крова'ти, за
ши'рмами. Его' боле'знь, по'сле о'стрых припа'дков, дли'вшихся не'сколько дней, перешла'
в пери'од ме'нее мучи'тельный, но с ра'зными но'выми осложне'ниями.
Ле'чит его' друго'й до'ктор, Па'вел Степа'нович. Он зна'ет его' то'лько по и'мени
и о'тчеству; узна'ть фами'лию не полюбопы'тствовал. Па'вел Степа'нович ла'дит с ним. У
него' доброду'шное, улыба'ющееся лицо' ко'ренного москвича', весёлые глаза', ла'сковая
речь, в мане'рах мя'гкость и поря'дочность. Он уме'ет успоко'ить и ле'чит, не кида'ясь
из сто'роны в сто'рону, лю'бит объясня'ть ход боле'зни, но де'лает э'то так, что'бы
больно'й, слу'шая таки'е объясне'ния, не смуща'лся, а набира'лся бо'дрости ду'ха.
Бо'дрости ещё о'чень ма'ло в душе' Вади'ма Петро'вича. Всего' бо'льше удруча'ет его'
постоя'нное лежа'нье. В груди' он то'же стал ощуща'ть боль и смерте'льно бои'тся, что
у него' не ревмати'зм, а пода'гра, кото'рая подбира'ется к се'рдцу, - и тогда' коне'ц.
Но не сто'лько о сме'рти ду'мает он, ско'лько рвётся вон из Москвы', из Росси'и,
и, как то'лько ему' полу'чше и он мо'жет собира'ться с мы'слями, он ше'пчет:
"Ликвида'ция!"
Ликвиди'ровать свои' дела'! Но как э'то сде'лать? Аренда'тора он упусти'л. Други'х
жди. Покупщико'в на дом то'же на'до подыска'ть, не продешеви'ть. Дом не зало'жен
нигде', что по тепе'решнему вре'мени больша'я ре'дкость. Заложи'ть и бро'сить, что'бы
он стоя'л без дохо'да и то'лько отягоща'л его' бюдже'т ежего'дными платежа'ми
проце'нтов?
Боле'знь затя'гивается так от пого'ды - ки'слой, без со'лнца, чи'сто
петербу'ргской; а пото'м пойду'т моро'зы, нельзя' бу'дет носу' показа'ть на у'лицу,
что'бы не схвати'ть рециди'ва. Пошлю'т на юг. Вся зима' пропадёт да'ром, и на'до
бу'дет опя'ть приезжа'ть сюда', е'хать в име'ние, иска'ть аренда'тора, иска'ть
покупщико'в на дом.
Сего'дня Вади'м Петро'вич просну'лся, попро'бовал вы'тянуть пра'вую но'гу,
испуга'лся бо'ли от мале'йшего нело'вкого движе'ния и засты'л в неподви'жном
положе'нии.
В ко'мнате игра'л уже' свет на изразцо'вой пе'чке. Верх её ви'ден ему' из-по'д
ши'рмы. Свет проби'лся в бокову'ю сква'жину ме'жду што'рой и кра'ем ра'мы. Но больно'му
захоте'лось, что'бы што'ру по'дняли. Он позвони'л сла'бою, си'льно похуде'вшею руко'й.
Тепе'рь за ним, кро'ме Лево'нтия, ходи'л ещё ма'льчик Ми'тя, оты'сканный
дво'рником, из каки'х-то ученико'в, смышлёный и опря'тный. Стари'к так и оста'лся при
больно'м ба'рине, раздража'л его' свое'ю ме'дленностью и ша'мканьем, но мину'тами
тро'гал свое'ю пре'данностью.
Вошёл Ми'тя, черноволо'сый паренёк лет четы'рнадцати, в коро'тком пиджаке'. Он,
по распоряже'нию Лево'нтия, носи'л тёмные ва'ленки, что'бы не издава'ть никако'го
шу'ма. Стя'гин веле'л ему' приподня'ть што'ру в сре'днем окне' и пода'ть себе' умы'ться.
Он до'лжен был умыва'ться в посте'ли, обтира'л себе' лицо' и ру'ки полоте'нцем,
смо'ченным в воде' с у'ксусом. Ми'тя управля'лся о'коло него' ло'вко, и больно'й ни ра'зу
на него' ещё не закрича'л.
- Ве'ра Ива'новна пришла'? - спроси'л ма'льчика Стя'гин по'сле того', как он, с его'
по'мощью, перебра'лся на дива'н, куда' ему' Лево'нтий подава'л чай. Э'то передвиже'ние
он мог себе' позво'лить не ка'ждый день.
- Ника'к нет, ещё не приходи'ли.
Лебедя'нцев нашёл ему' чти'цу, Ве'ру Ива'новну Федю'кову. Она' два дня исполня'ла и
обя'занность сиде'лки, когда' но'чью де'лались с ним припа'дки и на'до бы'ло ча'сто
меня'ть компре'ссы и беспреста'нно дава'ть лека'рство. Тепе'рь она' прихо'дит по утра'м
и остаётся це'лый день.
Вади'м Петро'вич не сра'зу согласи'лся на приглаше'ние э'той "де'вы", как он
называ'л её про себя'; тре'бовал просту'ю сиде'лку. Лебедя'нцев до'лго убежда'л его',
говоря', что Ве'ра Ива'новна бу'дет вдвойне' поле'зна, что она' ходи'ла за больны'ми,
де'вушка проста'я и без мале'йших прете'нзий, да, вдоба'вок, хоро'шая чти'ца на трех
языка'х.
- По-францу'зски, уж извини', пари'жского акце'нта у ней не ока'жется, - говори'л
Лебедя'нцев, - а чита'ет прили'чно и толко'во.
Лебедя'нцев с Вади'мом Петро'вичем ни в каки'е спо'ры не вступа'л, бо'льше не
говори'л ему' с хихи'каньем: "вот нату'ра!" - и находи'л, что лече'ние идёт успе'шно.
По утра'м, во вре'мя питья' ча'ю, - ко'фе до'ктор не позволя'в больно'му, - Вади'м
Петро'вич слу'шал чте'ние газе'т.
Ро'вно в де'сять приходи'ла его' чти'ца.
- Кото'рый час? - спроси'л Стя'гин ма'льчика.
- Без че'тверти де'сять.
- Ча'ю!..
На дива'не ему' прия'тнее лежа'ть, чем на крова'ти, где сто'лько пришло'сь
вы'страдать и сто'лько приходи'ло печа'льных мы'слей. Сего'дня ему' гора'здо лу'чше, нет
жже'нья и коло'тья в по'лости се'рдца, и пра'вою ного'й он мо'жет полего'ньку дви'гать.
Вади'м Петро'вич опра'вил свой дома'шний костю'м, причеса'лся пе'ред ручны'м
ова'льным зе'ркалом и завяза'л на ше'е бе'лый фуля'р.
Чти'ца, в пе'рвые два дня, стесня'ла его'. Он совсе'м отвы'к от ру'сских же'нщин,
осо'бенно от таки'х, как э'та Ве'ра Ива'новна. Гора'здо лу'чше бы'ло бы ему' име'ть де'ло
про'сто с гра'мотною сиде'лкой, а э'та - из "интеллиге'нтных" - так отрекомендова'л
её Лебедя'нцев. Он и тепе'рь ещё не нашёл с ней настоя'щего то'на и ни о чем её не
расспра'шивает. Ему' как бу'дто доса'дно за то, что она' уха'живала за ним две но'чи,
что он при ней не'рвничал, пло'хо выноси'л при'ступы бо'лей. Той инти'мности, кака'я
устана'вливается ме'жду больны'м и же'нщиной, уха'живающей за ним, он не иска'л. Но
она' так себя' де'ржит, что ему' не'чего осо'бенно стесня'ться, чита'ет не ти'хо и не
гро'мко, гра'мотно, выгова'ривает о'чень прия'тно. Во всем существе' э'той чти'цы есть
что'-то мя'гкое, непритяза'тельное и поря'дочное, на осо'бый лад.
Вчера' Вади'м Петро'вич нево'льно сра'внивал её с францу'женками. Два'дцать
с ли'шком лет провёл он в о'бществе совсе'м други'х же'нщин. Те до сих пор ка'жутся
ему' еди'нственными существа'ми же'нского пола', в кото'рых есть хоть что'-нибудь
занима'тельное, спосо'бное вызыва'ть в мужчи'не хоть мину'тный интере'с.
И как э'та Ве'ра Ива'новна не похо'жа на ту парижа'нку, что оста'лась там,
в Пари'же, поджида'ть его' возвраще'ния из Москвы'! Она' жела'ла е'хать с ним в Росси'ю,
но он отклони'л э'то. Ей про'сто захоте'лось име'ть над ним контро'ль на слу'чай
ликвида'ции его' дел.
Связь их дли'тся о'коло десяти' лет. Он чу'вствует; что ему' не избежа'ть
отправле'ния в мэ'рию, как то'лько мину'ет срок для неё, по'сле разво'да с пе'рвым
му'жем, вступи'ть в но'вый брак. Во Фра'нции ра'ньше трех лет нельзя'; но в Росси'и он
мог бы обвенча'ться с не'ю, в кра'йнем слу'чае, и тепе'рь.
Неде'лю тому' наза'д, когда' боле'знь схвати'ла его' так внеза'пно и си'льно,
Лебедя'нцев телеграфи'ровал ей от его' и'мени, и она' дала' отве'тную депе'шу, что
выезжа'ет неме'дленно. Вади'м Петро'вич посла'л вчера' но'вую телегра'мму - удержа'л её
от пое'здки, извеща'л, что чу'вствует себя' полу'чше, и обеща'л в письме' подро'бно
рассказа'ть ей ход боле'зни.
Э'ту втору'ю депе'шу он посла'л опя'ть че'рез Лебедя'нцева. Тому' изве'стна была' его'
связь; но они' о ней никогда' не перепи'сывались, да и здесь не говори'ли.
Сего'дня на'до бы'ло продиктова'ть письмо' в Пари'ж. Сам он ещё не владе'л
насто'лько пра'вой руко'й, - в сочлене'ниях была' ещё о'пухоль, - что'бы написа'ть
большо'е письмо'. Лебедя'нцев францу'зским языко'м владе'л пло'хо, и вряд ли когда' ему'
приходи'лось написа'ть де'сять строк под дикто'вку.
На'до попроси'ть Ве'ру Ива'новну. Она' должна' пра'вильно писа'ть, су'дя по тому',
как она' чита'ет. Вади'ма Петро'вича затрудня'л не вопро'с о её зна'нии францу'зского
языка'. Ему' не хоте'лось вводи'ть э'ту де'вушку в свою' инти'мную жизнь. Поло'жим,
мо'жно употребля'ть везде' местоиме'ние "вы" и называ'ть свою' сожи'тельницу "mon
amie", что он и де'лает при посторо'нних в разгово'ре. Но всё-таки он испы'тывал
не'которую нело'вкость.
Письмо' сле'дует продиктова'ть сего'дня же. Необходи'мо во'время предупреди'ть
Леонти'ну и настоя'ть на том, что'бы она' не приезжа'ла сюда'. Он жале'л и о том, что
пе'рвая его' де'вушка была' така'я малоду'шная. Де'ло идёт, ка'жется, к лу'чшему, да
е'сли б и яви'лось осложне'ние, тепе'рь за ним есть хоро'ший ухо'д.



VII

Чти'ца и доброво'льная сиде'лка Вади'ма Петро'вича и на э'тот раз пришла' ро'вно
в де'сять часо'в, хотя' жила' в Плетешка'х, на Разгуля'е.
Её ро'слая фигу'ра, когда' она' отворя'ла полови'нку двере'й, в неизме'нном тёмном
пла'тье, показа'лась Стя'гину гора'здо стройне'е, чем в предыду'щие дни. Её густы'е,
золоти'стые во'лосы бы'ли краси'во причёсаны. Лицо', не'сколько по'лное, с прия'тным
ова'лом, коро'тким но'сом и больши'ми се'рыми глаза'ми, ти'хо улыба'лось, как бы без
слов говори'ло приве'тствие больно'му.
Вади'м Петро'вич поду'мал:
"Почему' я её находи'л неуклю'жею и некраси'вою? Она' о'чень ви'дная осо'ба..."
Федю'кова держа'ла под мы'шкой две газе'ты. Она' их покупа'ла по доро'ге.
- До'брого здоро'вья, Вади'м Петро'вич, - вы'говорила она' ни'зким, слегка'
вздра'гивающим го'лосом. - Я с холода', позво'льте мне здесь посиде'ть, я отсю'да
и чита'ть могу'.
- Ча'ю хоти'те? - спроси'л Стя'гин, как де'лал э'то ка'ждый раз.
Э'тот вопро'с о ча'е начина'л их у'тро. С таки'ми обяза'тельными фра'зами Стя'гину
бы'ло ло'вчее. Ве'ра Ива'новна не говори'ла ничего' ли'шнего и как бы дожида'лась
всегда' вопро'са, но тон её отве'тов он находи'л о'чень поря'дочным, и звук её го'лоса
не раздража'л его'.
Он знал, что она' ему' ска'жет, входя': "до'брого здоро'вья, Вади'м Петро'вич",
и уходя': "всего' хоро'шего" - чи'сто моско'вскую погово'рку, кото'рую, ещё в его'
студе'нческие го'ды, употребля'ли мно'гие из това'рищей.
Лево'нтий сам подава'л Федюко'вой чай, вся'кий раз кла'нялся ей на осо'бый мане'р
и ти'хо выгова'ривал:
- Здра'вствуйте, матушка-бары'шня!
Он с не'ю ла'дил. При ней он станови'лся расторо'пнее, да'же но'чью. В ту ночь,
когда' Стя'гину бы'ло осо'бенно тяжело', Ве'ра Ива'новна показа'ла, как она' уме'ет
ходи'ть за больны'м, како'й у ней ро'вный хара'ктер и ско'лько нахо'дчивости.
- Ба'рышня пе'рвый сорт! - доложи'л о ней Лево'нтий ба'рину, улучи'в мину'ту. -
Да'ром что из ны'нешних. Одна'че не стрижётся и вокру'г себя' опря'тна, и ду'ши
отме'нной... э'то сейча'с, ба'тюшка, ви'дно.
Лево'нтий по'дал Федюко'вой чай. Она' разверну'ла оди'н из газе'тных листо'в,
принесённых с собо'ю.
- Ве'ра Ива'новна, - окли'кнул Стя'гин и попра'вил на ше'е фуля'р.
- Что уго'дно?
Го'лос её положи'тельно нра'вился ему', и сдержанно-мягк'ая мане'ра говори'ть. Он
ду'мал в э'ту мину'ту о свое'й пари'жской подру'ге и необходи'мости продиктова'ть
письмо' к ней, и её го'лос - карта'вый, ве'чно охри'плый - послы'шался ему' о'чень
отчётливо, И как мог он выноси'ть его' бо'льше десяти' лет?
Э'тот вопро'с заста'вил его' гора'здо быстре'е, чем он говори'л, отве'тить чти'це:
- Вы потруди'тесь прочита'ть мне одни' депе'ши... Остально'го те'кста пока' не
на'до!
- О'чень хорошо', Вади'м Петро'вич.
И звук, каки'м она' произноси'ла его' и'мя, нра'вился ему' сего'дня бо'льше, чем
в предыду'щие дни.
Депе'ши бы'ли ско'ро прочи'таны и показа'лись кра'йне неинтере'сными: все бо'льше
про каки'е-то безвку'сные пре'ния в венге'рском се'йме и о предстоя'щих пое'здках
каки'х-то короно'ванных осо'б.
- Ве'ра Ива'новна, - останови'л чти'цу Стя'гин, - у меня' к вам есть про'сьба...
- Что прика'жете?
- Вас не затрудни'т написа'ть письмо' под мою' дикто'вку?
- С удово'льствием.
Она' взгляну'ла на него' с выраже'нием по'лной гото'вности; но в её взгля'де не
бы'ло ничего' заи'скивающего. В э'той де'вушке чу'вствовалось большо'е вну'треннее
досто'инство.
- То'лько э'то... по-францу'зски, - сказа'л он осторо'жно.
- По-францу'зски, - повтори'ла она' и немно'го заду'малась. - Бою'сь, бу'дут
оши'бочки...
- Э'то не ва'жно!
- Письмо' не официа'льное?
- Нет, ниско'лько!.. Чи'сто дру'жеское...
Вади'м Петро'вич немно'го запну'лся...
- Попро'бую... Вы не взыщи'те...
- По'черк у вас разбо'рчивый?
- Ка'жется.
- Э'то гла'вное.
И мы'сленно он доба'вил:
"Мо'жно так продиктова'ть, что она' не догада'ется, к кому' обращено' - к мужчи'не
и'ли к же'нщине, а пото'м я карандашо'м вы'веду в нача'ле письма': " Ma chére amie".
Ве'ра Ива'новна села' к пи'сьменному столу' и откры'ла доро'жный бюва'р Стя'гина,
где лежа'ли листки' ма'товой бума'ги и конве'рты с его' моногра'ммой.
- Я гото'ва, Вади'м Петро'вич, - вы'говорила она' и обмакну'ла перо'.
Стя'гин весь подобра'лся и немно'го да'же покрасне'л. Он иска'л пе'рвую фра'зу
письма'.
- Je vous annonce, chére amie, - на'чал он и тотча'с прерва'л себя'.
Слова' "chére amie" вы'летели непроизво'льно, и э'то си'льно раздоса'довало его'.
Он их произнёс с чи'сто францу'зскою отчётливостью - протяну'л после'дний слог
в сло'ве "amie", с ударе'нием на "е". Я'сно ста'ло, что он пи'шет же'нщине.
- Chére amie, - повтори'ла Ве'ра Ива'новна. - Я написа'ла...
Бы'ло уже' бесполе'зно иска'ть каки'х-нибудь уло'вок. Э'то его' успоко'ило, и он
продолжа'л диктова'ть. Федю'кова, коне'чно, могла' поду'мать, что он пи'шет свое'й
возлю'бленной и сожи'тельнице, - она' зна'ла, что он не жена'т, - но в то'не его'
письма' ничего' не бы'ло тако'го, чего' бы нельзя' написа'ть бли'зкой знако'мой и'ли
ро'дственнице.
Вади'м Петро'вич не'сколько раз повтори'л в письме', что е'хать ей в Росси'ю нет
тепе'рь на'добности, что ему' лу'чше, и он наде'ется, че'рез две-три' неде'ли, быть
в Пари'же. Диктова'л он с умы'шленною ме'дленностью, и Федю'кова не'сколько раз
говори'ла, повора'чивая го'лову в его' сто'рону:
- Есть!
Когда' письмо' бы'ло ко'нчено, Вади'м Петро'вич сказа'л чти'це:
- А'дрес по'сле...
Ему' не хоте'лось, что'бы она' узна'ла и'мя, фами'лию и а'дрес той же'нщины.
- О'чень вам благода'рен, - сказа'л он с ударе'нием и весь вы'тянулся.
В нога'х он чу'вствовал ма'ленькую нело'вкость, но о'бщим свои'м состоя'нием был
сего'дня осо'бенно дово'лен.
- Тепе'рь почита'ем ещё немно'го, е'сли вы не уста'ли, Ве'ра Ива'новна.
- Ниско'лько!
Она' взяла' опя'ть газе'ту. Стя'гин опусти'л го'лову на поду'шку и закры'л глаза'.
Ру'сское чте'ние вслух, от кото'рого он отвы'к, вызыва'ло в нем дремо'ту, не
доста'точно буди'ло его' мозг.
- Ве'ра Ива'новна! - останови'л он её. - А е'сли бы вы почита'ли мне
по-францу'зски?
- Охо'тно, Вади'м Петро'вич, да не зна'ю, как вам нра'вится моё произноше'ние.
Вы - парижа'нин, и я так не суме'ю произноси'ть, как вы.
Она' ти'хо рассмея'лась.
- Вы хорошо' чита'ете!.. Вон там, на столе', кни'жка в зеленова'той обло'жке...
Извини'те, что э'то бу'дет для вас сухова'то немно'жко.
- Вот э'та? - спроси'ла Федю'кова и показа'ла ему', с ме'ста, кни'жку
в зеленова'той обло'жке.
И, погляде'в на загла'вие, она' вы'говорила, как бы про себя':
- По психоло'гии. Э'то о'чень интере'сно...
- И'мя а'втора вам изве'стно? - спроси'л осторо'жно Стя'гин.
- Да... Я чита'ла его' други'е ве'щи... в тако'м же ро'де...
Федю'кова вы'говорила э'то с опу'щенными ресни'цами, серьёзно, без вся'кой
рисо'вки.
- Вы интересу'етесь психоло'гией? - спроси'л Стя'гин оживлённо.
- О'чень. То'лько но'вые кни'ги тру'дно достава'ть, а покупа'ть... для меня'
до'рого... Вы позво'лите нача'ть?
- Сде'лайте одолже'ние!
Вы'говор её был сли'шком мя'гкий, но прили'чный. Она' де'лала оши'бки
в выгова'ривании гла'сных, и звук фраз выходи'л ру'сский. Но в о'бщем он остава'лся
дово'лен и о'чень был рад тому', что она' владе'ет францу'зским языко'м гора'здо
бо'льше, чем он ожида'л.
Не'которые те'рмины заставля'ли Федюко'ву остана'вливаться, и она' спра'шивала их
объясне'ния, но э'то случа'лось ре'дко.
И по'сле ка'ждого объясне'ния, кото'рое ниско'лько не утомля'ло его', Вади'м
Петро'вич обраща'лся мы'сленно к той, кому' он продиктова'л письмо'.
Та до сих пор чужда' вся'кого нау'чного интере'са. Для неё серьёзная кни'га
то'лько " un bouquin". Она' нахо'дит пусты'м заня'тием чте'ние вся'ких таки'х "bouquins"
и смо'трит на него', как на лентя'я, не зна'ющего, как заня'ть свои' досу'ги. Когда'
ему' случа'лось заболева'ть в Пари'же, она' е`ле-е'ле спосо'бна была' прочита'ть
ему' не'сколько столбцо'в из "Figaro", и её чте'ния - карта'вого, треску'чего
и малогра'мотного - он почти' не выноси'л, да'ром что у ней пари'жский акце'нт.
И опя'ть он подо'лгу остана'вливался, смотря' вкось, на фигу'ре Ве'ры Ива'новны,
её бю'сте, све'жести ли'ца, прекра'сных волоса'х.
"Уже' не де'вочка, зре'лая деви'ца, а как свежа'!" Та, кому' он сейча'с диктова'л,
давно' уже' кра'сится на ра'зные ла'ды. Да он не по'мнит, что'бы она' когда'-нибудь была'
свежа' и не подкра'шена. И во'лосы у ней не свои'. И ду'шится она' нестерпи'мо си'льно.
Войди' она' сейча'с сюда' - он совсе'м бы не обра'довался; сейча'с ме'жду ни'ми пошли' бы
раздражённые разгово'ры, и он, наве'рное, проваля'лся бы бо'льше, лиши'вшись своего'
тепе'решнего поко'я.



VIII

Визи'тов до'ктора Вади'м Петро'вич дожида'лся с удово'льствием.
Вот и сего'дня, когда' Ве'ра Ива'новна ушла', по его' поруче'нию, на Кузне'цкий -
купи'ть кни'гу у Готье' и ещё чего'-то у Шва'бе, - он приве'тливо поздоро'вался
с Па'влом Степа'новичем Я'хонтовым.
- Добропоря'дочно ведёте себя', - говори'л до'ктор, приса'живаясь на край
куше'тки, - добропоря'дочно. Е'сли так пойдёт - че'рез неде'лю на вы'писку мо'жете.
- А моро'зы? - спроси'л Стя'гин и указа'л движе'нием головы' на окно'.
- Моро'зы? Ничего'! В каре'те бу'дете е'здить.
- Да, по Москве'... А е'сли пона'добится отправля'ться в дере'вню?
- Уви'дим, уви'дим!.. Больши'х моро'зов ещё не бу'дет, бог даст!.. А пока' на'до о
ближа'йшем ду'мать, вперёд тру'са не пра'здновать. Тепе'рь за ва'ми образцо'вый
ухо'д... Ба'рышня-то у вас, Ве'ра-то Ива'новна - зо'лото... Прия'тель ваш чи'стое вам
благодея'ние оказа'л.
- Вы её зна'ли и пре'жде? - спроси'л с интере'сом Стя'гин.
- Как же... че'рез Лебедя'нцева. Осо'ба досто'йнейшая. Вся семья' е'ю де'ржится...
Мать почти' слепа'я. Сестрёнка в гимна'зии, брат - студе'нт. Вот она' при вас почти'
це'лый день, а успева'ет ещё уро'к дать и по ноча'м рабо'тает.
- И как свежа'!
- Хотя' пита'ние, наве'рное, бы'ло всегда' плохо'е... Крепы'ш!.. Выно'сливая,
герои'ческая нату'ра... Хоро'шего бы му'жа... Вся'кого осчастли'вит. Да ны'нешние
молоды'е лю'ди на жени'тьбу ту'ги.
- Она' уж не о'чень юна'? - то'ном вопро'са вы'говорил Стя'гин.
- Лет два'дцать семь-во'семь - не ме'ньше.
- А'-а, - протяну'л Стя'гин, и ему' ста'ло почему'-то прия'тно, что Ве'ре Ива'новне
под три'дцать, при тако'й све'жести, краси'вом, молодо'м лице' и ви'дном ста'не.
Ему' захоте'лось да'же успоко'ить до'ктора насчёт того', как Ве'ра Ива'новна тепе'рь
пита'ется у него'. Он оставля'л её и обе'дать. Лево'нтий нашёл старика-пова'ра,
ходи'вшего к нему' в богаде'льню, уме'ющего отли'чно гото'вить для больны'х; но Ве'ра
Ива'новна получа'ла по'лный обе'д.
- Да, ре'дкая де'вушка! - вы'говорил до'ктор и погла'дил себя' по круто'му лбу.
В пе'рвый раз Стяги'ну так легко' бы'ло вести' ра'зговор с москвичо'м, испы'тывать
на себе' его' доброду'шие и славя'нскую мя'гкость и сочу'вственно ду'мать о же'нщине,
кото'рая так уме'ло и прия'тно хо'дит за ним.
Как раз в э'ту мину'ту ти'хо отвори'лась дверь, и в ко'мнату вошла' Федюко'ва.
- А! Ве'ра Ива'новна! - шу'мно встре'тил её до'ктор, встал и кре'пко потря'с её
ру'ку.
И Стя'гин протяну'л бы'ло ей свою', но она' сказа'ла ему':
- Я с хо'лоду, Вади'м Петро'вич.
- Отку'да бог несёт? Из до'му? - спроси'л до'ктор.
- Нет, я е'здила на Кузне'цкий, а отту'да заверну'ла на мину'ту
к Лебедя'нцевым...
Лицо' Ве'ры Ива'новны затума'нилось. Стя'гин э'то то'тчас же заме'тил:
- Почему' он пропа'л? Глаз не ка'жет?
На э'тот во'зглас Стя'гина Федю'кова, обраща'ясь бо'льше к до'ктору, поти'ше
вы'говорила:
- У них опя'ть больша'я беда'...
- Что тако'е? - вскрича'л Стя'гин. - Отчего' же он мне не даст знать?.. Вот
чуда'к!..
- С Ма'рьей Заха'ровной нела'дно? - уве'ренно спроси'л до'ктор.
- Да, Па'вел Степа'нович... припа'дки сильне'е пре'жних, и так неожи'данно.
- Кто же по'зван?
- Я не зна'ю, как его' фами'лия.
- Больша'я иррита'ция, зна'чит?
- Больша'я... Я посла'ла сестру' Со'ню к ним... При де'тях бо'нна така'я неуме'лая.
Дми'трий Семё!ныч не зна'ет, как ему' и разорва'ться.
- И мне ничего' не дал знать! - вы'рвалось у Стя'гина, и он завози'лся на
куше'тке.
Ему' ста'ло доса'дно на прия'теля за таку'ю скры'тность и как бы немно'го со'вестно
пе'ред Федюко'вой за то, что он ничего' не зна'ет про беду', случи'вшуюся
с Лебедя'нцевым.
- Вы не зае'дете ли, Па'вел Степа'нович? - то'ном полувопро'са вы'говорила
Федю'кова.
Стя'гин гляде'л на её немно'го побледневшеё лицо' и на выраже'ние больши'х глаз.
Она' сде'рживала волне'ние. И вид её душе'вного расстро'йства тро'гал его'.
- Как же, как же, - зачасти'л до'ктор, - сейча'с пое'ду. Е'сли пригласи'ли
Коро'вина - она' в хоро'ших рука'х.
- Ка'жется, я не зна'ю наве'рное.
- Пожа'луйста, до'ктор, - останови'л его' Стя'гин, - скажи'те Лебедя'нцеву, что'бы
он дал мне знать, что у него', и заверну'л бы, когда' мо'жно бу'дет.
- Ла'дно, ла'дно... А вы - молодцо'м! Никаки'ми но'выми лека'рствами пи'чкать вас
не сле'дует... Нару'жные сре'дства то'лько... За'втра я не бу'ду. Никако'го осложне'ния
не предви'дится. То'лько лежи'те посмирне'е и не серди'тесь на то, что попа'ли
в лову'шку!..
Весёлый смех до'ктора разнёсся по ко'мнате.
Его' проводи'ла в пере'днюю Федю'кова, там о че'м-то ти'хо поговори'ла с ним
и тотча'с же верну'лась.
Любопы'тство Стя'гина бы'ло возбуждено', - и'менно любопы'тство, а не серде'чное
уча'стие к прия'телю. Он продолжа'л доса'довать на Лебедя'нцева, и ему' как бы
неприя'тно сде'лалось от того', что Федюко'ва с таки'м расстро'енным лицо'м говори'т
о беде', пости'гшей его' прия'теля.
- Что тако'е у Дми'трия Семены'ча? - спроси'л он, как то'лько Федю'кова
показа'лась в дверя'х.
Она' не сра'зу отве'тила, се'ла у стола' и ти'хо опусти'ла ру'ки по коле'нам.
- Вы ра'зве совсе'м не зна'ете Ма'рью Заха'ровну?
- Жену' Лебедя'нцева?
- Да.
- Ви'дел... о'чень ма'ло...
- Давно'?
- Не по'мню, в оди'н из мои'х прие'здов в Москву', лет бо'льше пяти' тому' наза'д...
Он то'лько что жени'лся тогда'...
Вспо'мнилась ему', когда' он говори'л э'ти слова', те'сная кварти'ра Лебедя'нцева
где'-то на Садо'вой. Жена' показа'лась ему' "куха'ркой", он нашёл, что у неё ужа'сный
тон и что жени'ться на тако'й некраси'вой и ску'чной же'нщине - соверше'"нная
неле'пость. Пото'м он никогда' о ней не ду'мал и в ре'дких пи'сьмах к прия'телю ни
ра'зу не передава'л ей да'же покло'на.
- Э'то - превосхо'дная же'нщина! - начала' Федюко'ва и опра'вила руко'й во'лосы
же'стом, кото'рый Стя'гин находи'л о'чень краси'вым.
- О'чень уж, ка'жется, незанима'тельна.
- На чей взгляд, Вади'м Петро'вич. Чуде'сной ду'ши и ве'рный това'рищ му'жа...
Ведь у них че'тверо дете'й!
- Заче'м сто'лько?.. Разводи'ть ни'щих!..
Федю'кова погляде'ла на него' с недоуме'нием, и взгляд её се'рых, вду'мчивых глаз
смути'л его'.
- Вы возмути'лись тем, что я сказа'л? - спроси'л он с усме'шкой.
- Как же быть? - вы'говорила она'.
Э'та фра'за звуча'ла стра'нно в уста'х деви'цы, но Ве'ра Ива'новна вы'говорила её
споко'йно и целому'дренно.
- Поло'жим! - поспеши'л он оговори'ться. - Так что же с ней? Каки'е припа'дки?
- Когда' она'... в тако'м положе'нии, - и э'то Федю'кова вы'говорила соверше'нно
про'сто, - на неё нахо'дит психопати'ческое состоя'ние.
- С ума' схо'дит? - ре'зко спроси'л Стя'гин.
- Вре'менно... Иногда' припа'дки неопа'сны, ти'хое расстро'йство... Она' хохо'чет,
валя'ется по полу', как ма'ленький ребёнок. А на э'тот раз... гора'здо сильне'е...
Вчера', говоря'т, был ужа'сный припа'док... Так жаль!
И она' смо'лкла. В го'лосе заслы'шались сле'зы.
Стя'гина нача'ло разбира'ть како'е-то жу'ткое чу'вство. Ему' впервы'е де'лалось
сты'дно за себя' пе'ред моско'вским прия'телем. Никогда' он не спроси'л его' про жену',
не знал да'же, ско'лько у него' дете'й, дво'е и'ли че'тверо, каково' прихо'дится ему'
выноси'ть тяготу' трудово'й жи'зни с больши'м семе'йством.
- Жаль и Дми'трия Семены'ча! - продолжа'ла Федю'кова. - Он все смеётся
и балагу'рит, а каку'ю вы'держку на'до име'ть! И тако'го че'стного, зна'ющего челове'ка
вы'гнали со слу'жбы!
- Когда'?
- В про'шлом году'.
- Да ведь он мне говори'л, что слу'жит где'-то.
- В одно'м ча'стном о'бществе... И до'лжен мири'ться с ро'лью... конто'рщика.
По бе'лому и краси'вому лбу Ве'ры Ива'новны прошла' тень.
И по э'той ча'сти Стя'гин остава'лся соверше'нно равноду'шным: хороше'нько не
расспроси'л прия'теля, ско'лько получа'ет жа'лованья, хвата'ет ли ему' на жизнь и'ли он
принуждён перебива'ться.
"Ведь я же заболе'л! - поспеши'л, оправда'ться про себя' Стя'гин. - Когда' же мне
бы'ло вступа'ть с ним в инти'мные разгово'ры?.. Я белу'гой вопи'л в пе'рвые дни".
Но он сообрази'л вслед за тем, что Ве'ра Ива'новна могла' мно'гое в его'
отноше'ниях к прия'телю и това'рищу найти' сли'шком чёрствым и брезгливо-бар'ским.
Ему' ста'ло не по себе', и он замолча'л, не зна'я, как ему' нача'ть себя'
опра'вдывать.
Протяну'лась па'уза.
- Депе'ша, ба'тюшка!
Лево'нтий внес депе'шу на подно'се, как дворо'вый, зна'ющий хоро'шие поря'дки.
- Ба'рышня, на распи'сочке расписа'ться на'до, говори'т телеграфи'ст.
- Отку'да? - трево'жно спроси'л Стя'гин, когда' Лево'нтий ушёл с распи'ской.
Она' подала' ему' нераспеча'танную депе'шу.
- Вы уви'дите наверху'... Уго'дно, я прочту'?
- Нет, я сам могу'...
У него' заса'днило се'рдце. Ничего' прия'тного он не ждал.
Депе'ша была' из Берли'на. В ней он прочёл: " Arrive Moscou dans deux jours. -
Embrasse. Lèontine".
- Ах ты, го'споди! - не воздержа'лся он и да'же всплесну'л рука'ми.
Прие'зд его' подру'ги вме'сто ра'дости приноси'л с собо'ю о'чень я'вственную доса'ду.



IX

Су'тки протекли' для Вади'ма Петро'вича не о'чень споко'йно. Лебедя'нцев не
пришёл, а его'-то и ну'жно бы'ло. С ним он мог перетолкова'ть о прие'зде свое'й
подру'ги, посове'товаться, где и как её устро'ить.
Пе'рвая мысль была' помести'ть её в гости'нице, но побли'зости никаки'х оте'лей он
не знал. Да она' вряд ли бы и согласи'лась на э'то. Вероя'тно, она' привезёт с собо'й
го'рничную; для той то'же нужна' ко'мната. Наверху', в мезони'не, где он лежа'л, мо'жно
бы'ло их ко`е-ка'к помести'ть, но не хвата'ло крова'тей и посте'льного белья'.
Он распоряди'лся, одна'ко, что'бы те ко'мнаты протопи'ли и почи'стили. Лево'нтий
как бу'дто о че'м-то дога'дывался, и, когда' Вади'м Петро'вич спра'шивал его' насчёт
крова'тей, стари'к развёл рука'ми и вы'говорил:
- Е'жели для ба'рыни како'й, так там, изво'лите знать, нет никако'го
приспособле'ния.
С Ве'рой Ива'новной Стя'гин как бы избега'л разгово'ра и тотча'с же по'сле обе'да
предложи'л ей пое'хать к Лебедя'нцеву, узна'ть, в како'м состоя'нии его' жена',
и попроси'ть его' побыва'ть на друго'й день хоть на мину'тку. Он отпра'вил свою'
чти'цу, чу'вствуя, что е'сли она' оста'нется весь ве'чер, то, в антра'ктах ме'жду
чте'нием, он непреме'нно до'лжен бу'дет предупреди'ть её о прие'зде Леонти'ны, а мо'жет
быть, не уде'ржится и ска'жет что'-нибудь ли'шнее.
Э'тот прие'зд реши'тельно смуща'л его' и да'же пуга'л. Устро'йство в том же
мезони'не двух парижа'нок перевернёт все вверх дном. И Леонти'на, и её го'рничная
бу'дут шуме'ть, перегова'риваться из одно'й ко'мнаты в другу'ю свои'ми карта'выми,
ре'зкими голоса'ми. Ни та, ни друга'я не понима'ют ни одного' сло'ва по-ру'сски и за
ка'ждым вздо'ром бу'дут бе'гать к нему'. Еди'нственным сре'дством нала'дить все э'то
явля'лась Ве'ра Ива'новна, но захо'чет ли она' оста'ться? Во вся'ком слу'чае, с ней
необходи'мо поговори'ть открове'ннее, чем бы он жела'л.
Ве'чер протяну'лся для него' с несно'сным чу'вством одино'чества. И чем бо'льше он
ду'мал о том, как устро'ить здесь Леонти'ну, тем ясне'е де'лалось для него', до како'й
сте'пени он ма'ло ра'дуется свида'нию с ней. Вот уже' де'сять лет, как они' сошли'сь,
но никогда' не жи'ли под одно'ю кро'влей. Да'же и на во'дах, на морски'х купа'ньях,
куда' езжа'ли дово'льно ча'сто, они' остана'вливались всегда' в ра'зных оте'лях.
В су'щности, то'лько э'тим путём и могли' они' ко`е-ка'к ла'дить. Обыкнове'нно они' и'ли
за'втракали вме'сте, и'ли обе'дали. И о'чень ча'сто, по кра'йней ме'ре че'рез день,
выходи'ли у них ме'лкие и кру'пные ссо'ры. В её прису'тствии им овладева'ло да'же
постоя'нно та'йное раздраже'ние; всего' бо'льше от её то'на и привы'чки обо всем
говори'ть уве'ренно, гото'выми фра'зами, как бу'дто она' преиспо'лнена всевозмо'жных
позна'ний. А ме'жду тем она' соверше'нно неве'жественна, и все её у'мственные
потре'бности сво'дятся к чте'нию, по утра'м, "Petit Journal". Пото'м, не мог он
выноси'ть её пренебрежи'тельного, доходя'щего до цини'зма, отноше'ния к мужчи'не
вообще'. Ско'лько раз возвраща'лся он от неё до нельзя' взбешённый её мане'рой
трети'ровать его'. Кро'ме вульга'рности нату'ры, в э'том бы'ло и ещё не'что, о'бщее
францу'женкам: то'чно бу'дто она' вымеща'ла на нем все то, что ей приводи'лось
терпе'ть от други'х мужчи'н.
Дли'нный ряд ме'сяцев и годо'в проходи'л пе'ред ним, и почти' ни одного' про'блеска
све'та и ра'дости, тёплого сочу'вствия и'ли стра'стной вспы'шки. Она' ему' нра'вилась
свои'м те'лом, туале'тами, усло'вным коке'тством в пе'рвое вре'мя их свя'зи, и о'чень
ско'ро он затяну'лся в са'мую обыкнове'нную привы'чку. Разрыва'ть не бы'ло по'вода,
потому' что он не встре'тил ничего' бо'лее привлека'тельного. Она' была' не пе'рвая
встре'тившаяся коко'тка, а не'что вро'де да'мы, не живу'щей с му'жем, разъе'хавшейся
с ним по определе'нию суда'. Подро'бности э'того проце'сса он не проверя'л по
газе'там. Разуме'ется, по её расска'зам выходи'ло, что муж был ужаснейшеё живо'тное,
прое'л её прида'ное, развра'тничал, и ей ничего' не сто'ило вы'играть проце'сс. Стя'гин
никогда' не спра'шивал себя': "по'лно, так ли все э'то?" - и был дово'лен тем, что
муж бо'льше не появля'лся и никаки'х не всплыва'ло осложне'ний, в ви'де дете'й.
Ре'вности он к ней не чу'вствовал. По'мнится ему', что го'да че'рез полтора' по'сле
их сближе'ния стал он замеча'ть, что она' сде'лалась гора'здо мя'гче, ча'ще выходи'ла
со двора', о'чень молоди'лась. Быть мо'жет, она' его' обма'нывала и тогда', и поздне'е,
но он не хоте'л волнова'ться и'з-за э'того. С года'ми сожи'тельство при'няло хара'ктер
чего'-то обяза'тельного, и, по'сле форма'льного разво'да по но'вому зако'ну, она',
ви'димо, начала' гото'виться к вступле'нию с ним в брак.
Сюда' она' я'вится как жена'. Здесь ей не пе'ред кем скрыва'ться. Е'сли боле'знь
его' затя'нется, она' э'тим непреме'нно воспо'льзуется.
И на друго'й день у'тром Вади'м Петро'вич перебира'л все те же воспомина'ния,
пережида'я свою' чти'цу. Она' пришла' с изве'стием, что жену' Лебедя'нцева должны' бы'ли
перевезти' в лече'бницу, а сам он зае'дет, как то'лько немно'жко упра'вится до'ма.
- Вы о'чень расстро'ены, Ве'ра Ива'новна, - сказа'л ей Стя'гин. - Вас, мо'жет
быть, тя'нет туда'? Де'ти оста'лись без присмо'тра ма'тери... А вы, ка'жется,
принима'ете в них тако'е уча'стие?
- Мне о'чень их жа'лко, - отве'тила она' сде'ржанно.
- Так вы, пожа'луйста, не стесня'йтесь. Я могу' и поскуча'ть... Тепе'рь мне
поле'гче...
- Я бу'ду навеща'ть их, Вади'м Петро'вич, с утра', по доро'ге к вам.
- Зна'ете что, Ве'ра Ива'новна, что'бы вас немно'жко рассе'ять, позво'льте дать
вам ма'ленькое хозя'йственное поруче'ние?
- О'чень ра'да...
- Да вы со мно'ю все ка'к-то церемо'нитесь; вероя'тно, счита'ете меня' вели'ким
эгои'стом. А я, пра'во, гото'в приня'ть уча'стие в беде' Лебедя'нцева.
Она' промолча'ла и немно'го исподло'бья взгляну'ла на него'.
- Ско'лько же он до'лжен бу'дет плати'ть за жену'?
- Не ме'ньше ста рубле'й в ме'сяц.
- А жа'лованье у него' како'е?
- Вряд ли он зараба'тывает бо'лее двухсо'т рубле'й.
- То'лько он чуда'к! Ничего' не напи'шет!
- Дми'трий Семено'вич о'чень горд... Вы ра'зве его' не зна'ете?
Э'тот вопро'с вы'звал в Стя'гине соверше'нно но'вое для него' жела'ние: защити'ть
себя' немно'го в глаза'х э'той де'вушки, вслух разобра'ть свои' отноше'ния
к моско'вскому прия'телю.
- Ви'дите, Ве'ра Ива'новна, - заговори'л он осо'бенно мя'гко, - гла'вное ме'жду
людьми' - найти' настоя'щий тон. Вот я вас зна'ю всего' каку'ю-нибудь неде'лю, а нам,
ка'жется, совсе'м не тру'дно ла'дить друг с дру'гом. Признаю'сь, когда' Лебедя'нцев
предложи'л мне ва'ши услу'ги, я боя'лся, что мне э'то бу'дет о'чень стесни'тельно...
Зна'ете, я отста'л от ру'сских же'нщин и не совсе'м одобря'ю тепе'решний жанр на'ших
де'виц. Одна'ко, мы с ва'ми ла'дим. А Лебедя'нцев, хотя' и това'рищ мой по
университе'ту, но, живя' здесь, в Москве', вы'работал себе' невозмо'жный како'й-то
тон, так что у меня' не выхо'дит с ним никогда' хоро'шего това'рищеского разгово'ра.
Он меня' ежесеку'ндно шоки'рует свои'м хо'хотом, прыска'ньем, прибау'тками.
- Мо'жет быть, он вас оттого' и раздража'ет, Вади'м Петро'вич, что вы от на'шей
моско'вской жи'зни отста'ли. Она' ти'хо усмехну'лась.
- Мо'жет быть, - повтори'л Стя'гин. - Я понима'ю, что и Лебедя'нцев отста'л от
меня' и стесня'ется говори'ть со мно'ю о свои'х дела'х. Вот вы бы и помогли' мне.
- Я гото'ва, Вади'м Петро'вич...
- Вы така'я ми'лая, - и он протяну'л ей ру'ку, - что я вас попрошу' ещё об одно'м
одолже'нии. Ви'дите ли, я ожида'ю прие'зда из Пари'жа той осо'бы, к кото'рой ещё
тре'тьего дня диктова'л вам письмо'... Она' должна' быть здесь по`слеза'втра. В оте'"ле
устро'иться ей неудо'бно: она' не зна'ет языка', да и отсю'да далеко'...
- Коне'чно, - ти'хо вы'говорила Федюко'ва.
Он был о'чень рад, что так ло'вко обошёл необходи'мость вы'яснить, кто та'кая
э'та осо'ба. Ве'ра Ива'новна и тут показа'ла, что в ней мно'го та'кта, не позво'лила
себе' никако'го ли'шнего вопро'са и всем свои'м то'ном дала' почу'вствовать, что он
мо'жет с ней говори'ть все равно' как бы с приятелем-мужчино'й.
- Ли'шняя ко'мната здесь есть, но недостаёт ко`е-чего': крова'тей, наприме'р,
умыва'льных сто'ликов...
- А ско'лько крова'тей ну'жно? - спроси'ла Ве'ра Ива'новна.
- Две: одну' для э'той да'мы, другу'ю - для её го'рничной.
Он мог бы, вме'сто слов: "э'той да'мы", сказа'ть: "для мое'й неве'сты" и'ли
что'-нибудь в э'том ро'де, но не чу'вствовал уже' на'добности в тако'м обма'не, хотя'
тут не бы'ло бы большо'го обма'на: Леонти'на счита'ла себя' его' неве'стой, и тепе'рь
бо'лее, чем когда'-либо.
- Я с удово'льствием, Вади'м Петро'вич.
- И вы мо'жете э'то все закупи'ть в оди'н день?
- Заче'м же покупа'ть? - возрази'ла она'. - Мо'жно бу'дет доста'ть напрока'т
где'-нибудь на Сре'тенке и'ли в го'роде.
Она' что'-то тако'е сообража'ла, и выраже'ние её ли'ца в э'ту мину'ту о'чень ему'
нра'вилось.
"Сла'вная де'вушка, - ду'мал он, - де'льная и кро'ткая!"
Де'льная и кро'ткая! Два сво'йства, кото'рых он совсе'м не вида'л в свое'й
подру'ге. Его' францу'женка была' жадна' на де'ньги, эконо'мничала в пустяка'х, но
тра'тила зря на туале'ты, не спрося'сь его', покупа'ла ча'сто плохи'е проце'нтные
бума'ги и глу'по игра'ла и'ми на би'рже. И от впечатле'ния кро'тости в же'нском
существе' он совсе'м отста'л, живя' в Пари'же; не замеча'л его' реши'тельно нигде',
ра'зве на сце'не, в пье'сах, в игре' сладкова'тых и мане'рных наи'вностей.
- Ско'лько же вам на э'то ну'жно де'нег, Ве'ра Ива'новна? - ве'село спроси'л он.
- Сра'зу я не могу' сказа'ть, Вади'м Петро'вич... Позво'льте мне съе'здить,
узна'ть... Вам на мно'го вре'мени?
- Да как э'то сказа'ть? Е'сли моё, лече'ние пойдёт хорошо'... до'ктор обеща'ет,
что че'рез две неде'ли я бу'ду совсе'м на нога'х... Во вся'ком слу'чае, на'до на ме'сяц.
- Ну, вот и прекра'сно! Поживёте у нас, - сказа'ла Федю'кова и ла'сково
погляде'ла на него'.
- Но у меня' есть ещё друга'я к вам про'сьба... Е'сли она' вам не понра'вится, вы
откажи'те.
- Что тако'е? - с жи'востью спроси'ла она'.
- Лебедя'нцев тепе'рь так расстро'ен, что на него' рассчи'тывать я не могу'... Не
бу'дете ли вы так любе'зны встре'тить прие'зжих на вокза'ле? Вы говори'те
по-францу'зски... А то они' совсе'м потеря'ются.
- Я с удово'льствием...
Вади'му Петро'вичу во вре'мя разгово'ра пришла' э'та комбина'ция: посла'ть Федю'кову
навстре'чу Леонти'не, так, что'бы она' сра'зу сде'лалась ей необходи'ма. Э'то отведёт
вся'кие подозре'ния и устрани'т на пе'рвых же по'рах нену'жные разгово'ры. Вме'сте
с тем он пока'жет э'тим, что осо'бу, е'дущую из Пари'жа, принима'ет он как поря'дочную
же'нщину, а пото'м все ула'дится.
И когда' Ве'ра Ива'новна, почита'вши ему' с полчаса', отпра'вилась по его'
поруче'нию, ему' бы'ло прия'тно сознава'ть, что он не оди'н в Москве', что о'коло него'
есть молодо'е существо', на кото'рое мо'жно бу'дет опере'ться в неизбе'жной борьбе'
с пари'жскою подру'гой.



X

Бы'ло уже' о'коло оди'ннадцати часо'в утра'... Вади'м Петро'вич сиде'л на куше'тке
с нога'ми, уку'танными то'лстым пле'дом. По ко'мнате вдоль и поперёк ходи'л
Лебедя'нцев. Че'рез полчаса' должна' была' верну'ться с желе'зной доро'ги каре'та,
в кото'рой пое'хала встреча'ть Леонти'ну Ве'ра Ива'новна.
Посеще'нию прия'теля Стя'гин обра'довался, расспра'шивал его' о боле'зни жены',
попеня'л за то, что тот с ним церемо'нится, предложи'л ему' заня'ть у него'.
- Все обойдётся, - говори'л Лебедя'нцев, прихлёбывая чай, - до'ктор
обнадёживает...
Но он бо'льше уже' не хихи'кал. Ви'дно бы'ло то'лько, что ему' не хо'чется говори'ть
о свои'х стеснённых обстоя'тельствах.
- Одна'ко, - почти' оби'женным то'ном возрази'л ему' Стя'гин, - пора' тебе' поду'мать
о бо'лее про'чном положе'нии. Я, бра'тец, ничего' не зна'ю хороше'нько ни про твою'
слу'жбу, ни про то, что ты получа'ешь.
- Како'й же толк бу'дет, е'сли я начну' тебе' излива'ться? - заговори'л опя'ть
обы'чным шутли'вым то'ном Лебедя'нцев. - Мое'й судьбы' ты устро'ить не мо'жешь; свя'зей
у тебя' в Росси'и нет, да и я не гожу'сь в чино'вники. Прие'хал ты сюда', что'бы
ликвиди'ровать; ста'ло быть, вот попра'вишься, все скру'тишь и - помина'й как зва'ли!
Бо'льше мы с тобо'й на э'том све'те и не уви'димся! В Пари'ж мне не рука' е'хать...
- Ликвиди'ровать, ликвиди'ровать! - повтори'л Стя'гин, и э'то сло'во почему'-то
ему' не понра'вилось. - Ещё не так ско'ро э'то сде'лается. Во вся'ком слу'чае, тебе'
сты'дно со мно'ю церемо'ниться. Все, что могу'...
- Об э'том по'сле, - переби'л его' Лебедя'нцев и присе'л к сто'лику, стоя'вшему
о'коло куше'тки. - А ты вот что мне скажи'... То'лько угово'р лу'чше де'нег: ко'ли э'то
щекотли'вый вопро'с, так и не ну'жно...
- Что тако'е? - оживлённо спроси'л Стя'гин.
- Э'та ба'рыня, что сейча'с прие'дет... Я ведь, не зна'ю, ты со мной перепи'ски
не вел... Она' на како'м положе'нии?
Стя'гин немно'жко помо'рщился и вы'говорил сухова'то:
- Хо'чешь францу'зское сло'во?
- Говори', ко'ли по-ру'сски нет подходя'щего.
- Э'то то, что францу'зы называ'ют un collage.
- Понима'ю... И дли'тся давне'нько?
- Да, уже' лет де'сять.
- Ста'ло быть, подходи'те друг к дру'гу... Вот и в Росси'ю поскака'ла... э'то
всё-таки доказа'тельство привя'занности.
- Не зна'ю, - протяну'л Стя'гин.
- Неуже'ли оди'н расчёт? А я бы'ло, признаю'сь, ду'мал, что ты
и ликвиди'ровать-то хо'чешь, что'бы коне'ц положи'ть... и зако'нным бра'ком.
- Она' не отка'жется. То'лько ей во Фра'нции ещё нельзя', как разведённой жене',
вступа'ть в но'вый брак ра'ньше трех лет.
- Так вот оно' что!.. Да ведь е'сли ты на ней жени'лся бы по францу'зскому
зако'ну здесь, в Росси'и, - э'то бу'дет недействи'тельно. Тогда' и в са'мом де'ле
сле'дует ликвиди'ровать, все обрати'ть в де'ньги. А жаль, любе'зный друг, что ты так
торо'пишься... безбо'жно продешеви'шь все. Име'ние прекра'сное. И дом э'тот, е'сли за
него' взя'ться, переде'лать на не'сколько кварти'р и на дворе' вы'строить большо'й
жило'й фли'гель, - дохо'д хоро'ший!
- Об э'том мы потолку'ем, - сказа'л Стя'гин. - Я, в са'мом де'ле, ка'жется,
сли'шком заторопи'лся. Вот и с тобо'й то'лком не посове'товался, а ведь у тебя'
должна' быть ма'сса практи'ческих све'дений. Ты и по городско'му хозя'йству служи'л...
Стя'гин не договори'л и, поверну'вшись лицо'м к прия'телю, спроси'л его':
- Ты за Ве'ру Ива'новну на меня' не в прете'нзии?
- По како'му по'воду?
- Да вот что я посла'л её встре'тить Леонти'ну? Она', ка'жется, де'вушка без
предрассу'дков. Я дал ей поня'ть, что жду же'нщину, бли'зкую мне... как бы э'то
сказа'ть?..
- На права'х жены', что ли? - подсказа'л Лебедя'нцев.
- Пожа'луй.
- Э'так бы лу'чше и назва'л. Како'е кому' де'ло зде'сь-то добира'ться - зако'нная
она' жена' и'ли нет? Е'сли хо'чешь, я Ве'ре Ива'новне так и предста'влю де'ло... Она'
действи'тельно без предрассу'дков...
- И всё-таки, как бы не оби'делась! - с ви'димою трево'гой вы'говорил Стя'гин. -
Бою'сь, что вы'йдет пу'таница: ведь они' друг дру'га не зна'ют... Я ей показа'л
портре'т, описа'л фигу'ру и лицо' го'рничной...
- Ве'ра Ива'новна узна'ет их... То'лько как же ты, Вади'м Петро'вич, ду'маешь
оста'вить её при себе' в чти'цах?
- Я бы о'чень жела'л.
- А твоя'... сожи'тельница как на э'то взгля'нет? - спроси'л Лебедя'нцев и ти'хо
рассмея'лся.
- Я не зна'ю! Но ей са'мой прису'тствие тако'й де'вушки поле'зно... е'сли Ве'ра
Ива'новна бу'дет так любе'зна - пое'здить с не'ю по го'роду; да и мне, пока' у меня'
ещё в рука'х ревмати'ческая о'пухоль, всего' прия'тнее бы'ло бы воспо'льзоваться её
услу'гами.
- У тебя' тепе'рь бу'дет дарова'я чти'ца.
- Кто? Леонти'на? Меня' её мане'ра чита'ть раздража'ет.
Стя'гин посмотре'л на ча'сики, стоя'вшие о'коло его' изголо'вья, и позвони'л.
- Лево'нтий Наумы'ч, - сказа'л он воше'дшему старику', - все ли тепе'рь гото'во к
приёму ба'рыни?
Сло'во "ба'рыни" Стя'гин вы'говорил без запи'нки.
- Все, ба'тюшка, Вади'м Петро'вич. И де'вушка здесь нахо'дится с ра'ннего утра'.
Наумы'ч на'нял накану'не го'рничную для исполне'ния чёрной рабо'ты. Сам он
принаряди'лся и, вме'сто долгопо'лого пальто', наде'л сюрту'к, храни'вшийся у него'
в сундуке', стара'тельно причеса'л во'лосы и ли'шний раз вы'брился. Он дога'дывался,
что ба'рин ждет не жену', а про'сто "суда'рушку", но говори'л о ней, как о настоя'щей
ба'рыне.
- Стол накры'т, там, в большо'й ко'мнате? - спроси'л Стя'гин. - И к за'втраку все
гото'во?
- Как же, ба'тюшка. Ко'фей, ма'сло, я'йца всмя'тку, котле'ты жа'рятся. Все
в аккура'те. Да вот, ника'к, и они' пожа'ловали...
Лево'нтий, хоть и жа'ловался, что туг на одно' у'хо, одна'ко, расслы'шал звук
колёс по подмёрзлой мостово'й. Са'нный путь ещё не стал, и на дворе' была' ре'зкая,
си'веркая, о'чень холо'дная пого'да.
- Ну, иди' встреча'ть! - кри'кнул Лево'нтию Стя'гин, и сам пришёл в не'которое
возбужде'ние.
- Пря'мо сюда' привести' их? - спроси'л его' Лебедя'нцев, обдёргивая свой се'рый
пиджа'к.
- То'лько бы они' хо'лоду не напусти'ли сра'зу... Шепни' Ве'ре Ива'новне, что'бы она'
сейча'с не уходи'ла; мне ну'жно с ней усло'виться насчёт за'втрашнего дня, - посла'л
Стя'гин вдого'нку Лебедя'нцеву, доше'дшему до две'ри на площа'дку.
На ле'стнице уже' раздава'лись знако'мые Вади'му Петро'вичу го'лоса. Хри'плый го'лос
Леонти'ны и высо'кий, жи'дкий фальце'т её го'рничной Марье'ты - осо'бы для него'
дово'льно ненави'стной. Э'то была' уже' пожила'я де'вушка, лука'вая, жи'вшая бо'льше
пятна'дцати лет у свое'й госпожи'; она' зна'ла всю подного'тную в её проше'дшем,
держа'ла её в рука'х, дерзи'ла Стя'гину и дава'ла ему' о'чень ча'сто поня'ть, что он не
сто'ит ла'ски её госпожи', что ему' давно' сле'довало бы помести'ть их обеи'х в "своём
завеща'нии - " les coucher dans son testament", что он не жела'ет " faire largement
les choses" и совсе'м не похо'ж на то, чем, в её воображе'нии, до'лжен быть " un
boyard russe".
Дверь широко' распахну'лась, и Стя'гин увида'л свою' пари'жскую подру'гу, за ней
её служи'тельницу: Лебедя'нцев и Ве'ра Ива'новна оста'лись в пере'дней, куда' дво'рник
Капито'н, ма'льчик Ми'тя, изво'зчик и ещё кто'-то на'чали вноси'ть оди'н за други'м
бау'лы, сундуки', мешки' и карто'нки, всего' до четы'рнадцати мест. Перевезти' их
пона'добилось на трех изво'зчиках, кро'ме четыре'хместной каре'ты.
- Bonjour, mon ami! - разда'лся о'клик Леонти'ны, и она' ско'рым ша'гом подошла' к
куше'тке, уку'танная в боа', но в о'чень лёгкой заграни'чной шу'бке и в шля'пке
с цвета'ми.
От неё пахну'ло на больно'го моро'зным во'здухом, и он сде'лал инстинкти'вное
движе'ние рука'ми, как бы жела'я оттолкну'ть её.
Э'то была' сорокале'тняя, толсте'ющая же'нщина, с помя'тым лицо'м, коро'тким но'сом
и больши'ми зеленова'тыми глаза'ми. В ваго'не она' не успе'ла подпра'вить себе' щеки'
и остальны'е ча'сти своего' лица', а то'лько напу'дрилась, и за'пах пу'дры сейча'с же
перенёс Стя'гина в Пари'ж, в её кварти'ру, всю пропи'танную э'тим за'пахом.
- Mais tu vas bien! - вскрича'ла она', поверну'лась к свое'й го'рничной, оде'той
так же легко', и затарато'рила насчёт своего' багажа', перебива'я себя'
и беспреста'нно кида'я вопро'сы Стя'гину.
Он все мо'рщился. Ему' хоте'лось сказа'ть, что'бы они' поскоре'е о'бе ушли' из его'
ко'мнаты и сня'ли с себя' шу'бы, от кото'рых шла моро'зная све'жесть. И сра'зу ему'
вступи'ло в о'ба виска' от э'того треща'нья, кото'рое он, одна'ко, выноси'л це'лый
деся'ток лет.
- Bonjour, monsieur! - непочти'тельно кри'кнула ему' Марье'та. - Est ce ici la
chambre de madame?
Он, не скрыва'я своего' недово'льства шу'мным вторже'нием обе'их же'нщин, усла'л
Марье'ту, сказа'вши ей, что спа'льня её госпожи' по той стороне' площа'дки.
Леонти'на присе'ла на куше'тку, объяви'ла пре'жде всего', что ей стра'шно хо'чется
есть, а пото'м нагну'лась и поти'ше спроси'ла, кто блонди'нка, прие'хавшая встре'тить
её? Она' повела' свои'ми широ'кими, потре'скавшимися в доро'ге губа'ми и прищу'рила
оди'н глаз.
- Ça me parait louche! - сказа'ла она'.
Стя'гин объясни'л ей, что "mademoiselle Véra" - образо'ванная де'вушка, из
о'чень почте'"нной семьи', согласи'вшаяся быть его' чти'цей, что она' провела' да'же дво'е
су'ток сря'ду в ка'честве его' сиде'лки.
Э'то сообще'ние не о'чень тро'нуло Леонти'ну. Она' то'лько щёлкнула языко'м, бы'стро
вста'ла, вся потяну'лась и кри'кнула:
- Mon Dieu! Quel sal pays que votre sainte Russie!
Во'зглас парижа'нки, вы'летевший неожи'данно, рассерди'л Стя'гина. Он да'же
покрасне'л и гото'в был сказа'ть ей что'-нибудь о'чень неприя'тное; но в э'ту мину'ту
вошли' Лебедя'нцев и Ве'ра Ива'новна.
С Лебедя'нцевым Леонти'на уже' говори'ла на площа'дке. Она' зна'ла, что он
прия'тель Стя'гина, и обошла'сь с ним ла'сково; но по его' францу'зскому языку' тотча'с
сообрази'ла, что он челове'к не све'тский, по пла'тью приняла' за бедняка', кото'рого
ну'жно привле'чь к себе' на вся'кий слу'чай.
На вокза'ле Ве'ра Ива'новна сейча'с же узна'ла её и подала' ка'рточку Вади'ма
Петро'вича. Леонти'на всю доро'гу говори'ла с ней, как говоря'т с ги'дами,
при'сланными из оте'ля.
- Ве'ра Ива'новна, благодарю' вас, - приве'тствовал Стя'гин Федю'кову и протяну'л
ей пра'вую ру'ку, кото'рою он свобо'днее владе'л. - Ещё раз прости'те за
беспоко'йство.
- Мада'м, - пригласи'л Леонти'ну Лебедя'нцев, выгова'ривая ужа'сно
по-францу'зски, - ву зет се'рви!
- Не уго'дно ли и вам отку'шать? - пригласи'л Федю'кову Стя'гин, продолжа'я
говори'ть с ней по-ру'сски.
- Благодарю' вас, - отве'тила Ве'ра Ива'новна свои'м сде'ржанным то'ном. -
Позво'льте мне удали'ться. Тепе'рь моя' роль поко'нчена.
- Полноте', я на э'то не согла'сен! - с жи'востью вскрича'л Стя'гин. -
Пожа'луйста, за'втра, хоть ме'жду за'втраком и обе'дом, приди'те почита'ть мне газе'ты.
И це'лая кни'жка журна'ла лежи'т неразре'занной.
Леонти'на вдруг прервала' его':
- Mademoiselle parle français. Pourquoi ce charabia?
Вы'шла нело'вкая па'уза. Стя'гин сказа'л Леонти'не, что за'втрак её ждет, ещё раз
протяну'л ру'ку Ве'ре Ива'новне и, когда' она' уходи'ла, кри'кнул ей:
- Пожа'луйста, за'втра. Не забу'дьте!
Леонти'на пожа'ла плеча'ми и, уходя', в прису'тствии Лебедя'нцева, ки'нула:
- Ça, c'est du propre!



XI

Ча'су во второ'м но'чи Вади'м Петро'вич просну'лся с бо'лью в пра'вом коле'не. Но'ги
его' ста'ли бы'ло совсе'м поправля'ться, но с прие'зда Леонти'ны он чу'вствовал себя'
гора'здо трево'жнее и боя'лся рециди'ва. Боль была' не си'льная, и он просну'лся не от
неё. Че'рез полуотво'ренную дверь до него' доходи'л дово'льно гро'мкий разгово'р обе'их
францу'женок. Он не мог схва'тывать у'хом це'лые фра'зы, но то'тчас же сообрази'л, что
речь идёт о нем. Вероя'тно, Леонти'на лежа'ла уже' в посте'ли, а её камери'стка
стоя'ла и'ли сиде'ла где'-нибудь по сю сто'рону ширм, отделя'вших крова'ть от
остально'й ко'мнаты.
"Наве'рное, про меня'", - поду'мал Вади'м Петро'вич, и го'лос служа'нки был ему'
ещё неприя'тнее, чем пре'жде, в Пари'же.
Он догада'лся, в чем Марье'та убежда'ет свою' госпожу'. За'втра Леонти'на сде'лает
ему' сце'ну, бу'дет жа'ловаться на своё дво'йственное положе'ние, говори'ть
о необходи'мости обеспе'чить её, а мо'жет быть, да'же и обвенча'ться в ру'сской
це'ркви.
Э'ти две францу'женки уже' овладе'ли его' до'мом. Не да'льше как третьего' дня,
когда' Ве'ра Ива'новна сиде'ла и чита'ла ему' газе'ты, Леонти'на обошла'сь с не'ю так,
что он до'лжен был извиня'ться пе'ред Федюко'вой. Э'та у'мная и до'брая де'вушка все
поняла' и ста'ла его' же успока'ивать; но она' впра'ве была' счита'ть себя' оби'женной
и прекрати'ть свои' посеще'ния.
- Вы, пожа'луйста, не ду'майте, что я на вас в прете'нзии, Вади'м Петро'вич, -
говори'ла она', уходя'. - Моё прису'тствие здесь нело'вко. Заче'м же ва'м-то
расстра'иваться?
И он был так слаб, что не разнёс Леонти'ну, не настоя'л на том, что'бы
Федю'кова продолжа'ла приходи'ть чита'ть ему'. Он ограни'чился то'лько глу'пыми
извине'ниями и увере'ниями, от кото'рых ему' самому' сде'лалось то'шно.
Без Федюко'вой он почу'вствовал себя' одино'ким, почти' беспо'мощным. Леонти'на
два дня ры'скала по го'роду и заставля'ла сопровожда'ть себя' Лебедя'нцева, накупи'ла
меховы'х веще'й, заказа'ла себе' шу'бу, е'здила осма'тривать Кремль, возвраща'лась
по'здно, и все, что она' говори'ла, каза'лось Стя'гину де'рзким и наха'льным. Ещё
неда'вно он сам так презри'тельно относи'лся к Москве', но когда' Леонти'на начала',
по-па'рижски, благи'ровать все, что она' ви'дела в собо'рах, в Гранови'той пала'те, он
мо'рщился и потому' то'лько не спо'рил с не'ю, что боя'лся рассерди'ться и физи'чески
расстро'ить себя'.
Чте'ния вслух он был лишён уже' два дня, ходи'ть по ко'мнате он ещё не мог
и це'лыми часа'ми томи'лся в безде'йствии. Марье'та появля'лась к нему' без зову', и он
ка'ждый раз высыла'л её.
И тепе'рь, прислу'шиваясь к разгово'ру в спа'льне Леонти'ны, он отдава'лся
заброди'вшему в нем стра'ху связа'ть свою' судьбу' с пари'жскою подру'гой. Его' боле'знь
и прие'зд её сюда' показа'ли, что ме'жду ни'ми не бы'ло и подо'бия привя'занности,
и'з-за кото'рой стои'т налага'ть на себя' бра'чные у'зы. Она' стара', вульга'рна, без
вся'кого образова'ния, не чу'вствует к нему' да'же просто'й жа'лости, прие'хала сюда'
то'лько из хи'щнического расчёта, да ещё начала' ревнова'ть, а он позво'лил ей
безнака'занно оби'деть хоро'шую де'вушку, сде'лавшуюся для него' необходи'мой.
Гул разгово'ра Леонти'ны с Ма'рьетой не прекраща'лся. Стя'гин поры'висто
позвони'л. Го'лоса смо'лкли. Он кри'кнул им, что они' меша'ют ему' спать.
Мину'ты че'рез две со свечо'й в рука'х вошла' Леонти'на в пеньюа'ре.
Он пожа'ловался ей на недоста'ток тишины'. Она' ему' ре'зко отве'тила: он
капри'зничает, вымеща'ет на ней доса'ду за то, что она' не позво'лила ему' нача'ть
интри'гу под её но'сом.
- Avec cette grosse dindon!
Она' говори'ла все э'то, наклони'вшись над крова'тью.
Её дря'блое лицо' с оста'тками пу'дры, де'рзкий рот и злы'е глаза' дразни'ли его'
нестерпимо-нахал'ьно. Он приподня'лся в посте'ли, схвати'л её свои'ми ещё опу'хшими
от ревмати'зма рука'ми, то'чно хоте'л пригну'ть её и поста'вить на коле'ни.
Она' кри'кнула и рвану'лась. Прибежа'ла Марье'та, и о'бе же'нщины на'чали ра'зом
крикли'во болта'ть. Но он покры'л их го'лоса и вы'гнал обеи'х гне'вным о'криком.
- Il va vous battre, madam! - донёсся до него' с площа'дки во'зглас
камери'стки.
На э'тот шум поднялся' Лево'нтий, спа'вший в чула'нчике, о'коло пере'дней,
и неслы'шными шага'ми прони'к в ко'мнату ба'рина.
- Ба'тюшка, Вади'м Петро'вич, - шепта'л он в полутемноте' обши'рной ко'мнаты, где
горе'л ночни'к, - ника'к обижа'ют вас?
Вопро'с старика' тотча'с же смягчи'л настрое'ние Стя'гина. Он почу'вствовал себя'
так бли'зко к э'тому отставно'му дворо'вому и бы'вшему дя'дьке. В то'не Лево'нтия бы'ло
сто'лько у'мной забо'ты и вме'сте с тем оби'ды за ба'рина, что с ним мо'гут так
воева'ть каки'е-то "французе'нки", кото'рых он, про себя', называ'л "ха'лдами".
А францу'женки не ду'мали ещё унима'ться, и трескотня' их возмущённых голосо'в
доноси'лась ещё ре'зче.
- Позво'льте, ба'тюшка, им сказа'ть, что'бы они' так не галде'ли, - вы'говорил
стари'к, - и'ли, по кра'йности, дверь бы затвори'ли.
Лево'нтий, волоча' ноги', пошёл затворя'ть две'ри, и Стя'гин услыха'л, как он
дово'льно гро'мко сказа'л по-ру'сски, обраща'ясь к Леонти'не:
- Поти'ше, суда'рыня!
Верну'вшись, Лево'нтий в дверь спроси'л ба'рина: не ну'жно ли чего', не сходи'ть
ли в апте'ку и'ли не посла'ть ли за до'ктором. Стя'гин его' успоко'ил и отпра'вил
спать.
Но сон до'лго не возвраща'лся к Вади'му Петро'вичу. Он сиде'л в посте'ли со
сло'женными на груди' рука'ми и мы'сленно за'дал себе' не'сколько вопро'сов.
Пре'жде всего', почему' он не обраща'лся с э'тою свое'ю подру'гой так, как она'
заслу'живает, то есть почему' не бил её? Ведь ка'ждая францу'женка би'та
ке'м-нибудь - не му'жем, так любо'вником. Они' не понима'ют мужско'го авторите'та
ина'че, как э'тим спо'собом. И ему' ста'ли припомина'ться сце'ны из рома'нов и пьес,
где мужчи'на поднима'ет о'ба кулака' характе'рным францу'зским же'стом, вскри'кивает:
" Misérable!", а же'нщина па'дает на коле'ни и защища'ет свой загри'вок.
Неуже'ли он не пересели'т её за'втра же в оте'ль? Сосе'дство э'тих же'нщин
невыноси'мо для него', про'сто опа'сно, припа'дки гне'ва вы'зовут непреме'нно серьёзный
рециди'в. У него' и без того' поша'ливает се'рдце. На'до сде'лать э'то за'втра же. Но
ведь Леонти'на мо'жет упере'ться? Она' тепе'рь в его' до'ме, под одно'ю кро'влей с ним;
э'то ей даёт но'вые права'.
Есть одно' хоро'шее сре'дство: обрати'ться к Ве'ре Ива'новне, с по'лною
и'скренностью вы'разить ей, как она' ему' нужна' свое'ю подде'ржкой, проси'ть её стать
вы'ше вся'ких щекотли'востей, и пуска'й -вы'йдет что'-нибудь реши'тельное!..
Писа'ть ей большо'е письмо' он ещё не в состоя'нии. За'втра обеща'лся у него' быть
Лебедя'нцев; он, с свое'й стороны', поспосо'бствует...
И прия'тель, каза'вшийся ему' таки'м углова'тым и раздража'ющим, и чти'ца, вме'сте
со старико'м Левонти'ем, до'ктором, ма'льчиком Ми'тей и да'же дво'рником Капито'ном
составля'ли одно' це'лое, несомне'нно своё. На него' и на'до опере'ться, ина'че не
разорвёшь с проше'дшим.
На же'нской полови'не все ещё спа'ли на друго'й день, когда' яви'лся Лебедя'нцев,
за кото'рым ра'но у'тром посыла'ли дво'рника.
Вади'му Петро'вичу не сто'ило никако'го уси'лия говори'ть с прия'телем в то'не
и'споведи.
- Ты и Ве'ра Ива'новна, - сказа'л он ему', - должны' мне помо'чь. Одному' мне не
спра'виться вот с э'тим наше'ствием.
И он указа'л руко'ю по направле'нию к две'ри.
Он на'чал проси'ть Лебедя'нцева переда'ть Федюко'вой, до како'й сте'пени он до сих
пор возмущён вы'ходкой Леонти'ны и како'е одолже'ние она' ему' оказа'ла бы, е'сли
б согласи'лась опя'ть приходи'ть к нему'. А для э'того на'до пересели'ть Леонти'ну
в оте'ль, и без вся'кого промедле'ния.
- И ты возлага'ешь э'то на меня'? - спроси'л Лебедя'нцев, гля'дя на него'
при'стально.
- Да, на тебя', и не одно' э'то, а вообще' ликвида'цию моего' проше'дшего
с Леонти'ной.
- Вот оно' что!
Во'зглас Лебедя'нцева не смути'л Стя'гина.
- Никогда' не по'здно поко'нчить во'время! - заговори'л Стя'гин, охва'ченный
жела'нием показа'ть Лебедя'нцеву, что он не де'лает никако'й га'дости, а про'сто
защища'ет себя' и счита'ет таку'ю защи'ту зако'нной.
- Да ты ей обещева'лся? - спроси'л Лебедя'нцев, впада'я в свой шутли'вый тон.
- Ты хо'чешь сказа'ть: обеща'л ли я ей брак? Нет, не обеща'л, но она' сама'
добива'ется его', и там, в Пари'же, мне от него' бы не уйти'.
- Чуда'к! отчего' же ра'ньше бы'ло не разорва'ть?
- Отчего'! Привы'чка ста'рого холостяка', и там мы не жи'ли никогда' в одно'й
кварти'ре. Я то'лько тепе'рь, здесь, в каки'е-нибудь три дня, распозна'л, до како'й
сте'пени мне э'та же'нщина чужда' по'сле десятиле'тнего сожи'тельства. И она' меня' не
лю'бит, а сюда' прилете'ла, испуга'вшись, что я умру', похлопота'ть о завеща'нии и'ли
обвенча'ться со мной " devant un pope russe"!
- Ха-ха-ха'!.. - ти'хо рассмея'лся Лебедя'нцев. - Изве'стное де'ло...
- И я убеждён, что она' уже' тебя' настра'ивала, когда' вы е'здили по магази'нам и
осма'тривали Кремль. Ну, скажи', ведь де'лала подхо'ды?
- Де'лала.
- И, коне'чно, жа'ловалась?
- Бо'льше насчёт благоро'дных чувств проха'живалась, говори'ла мне, что я, как
поря'дочный челове'к, до'лжен спосо'бствовать устро'йству её судьбы'... Да ра'зве э'то
тебя' возмуща'ет? И вся'кая друга'я на её ме'сте, францу'женка ли, ру'сская ли,
стреми'лась бы к тому' же самому'. Ты на что же тепе'рь идёшь? До'бром она' отсю'да не
уе'дет. Тут ну'жно отступно'е...
Об "отступно'м", они' и ста'ли говори'ть впо`лго'лоса, и когда' Лебедя'нцев
собра'лся уходи'ть, Стя'гин гро'мко вздохну'л и сказа'л ему':
- Смотри', Дми'трий Семено'вич, я тебе' дал carte blanche; е'сли ты пойдёшь на
попя'тный двор, я сам рвану' и поко'нчу так и'ли ина'че.



XII

- Ушёл францу'з, - вы'говорил Лево'нтий Наумы'ч и вдохну'л в себя' во'здух вме'сте
с глотко'м горя'чего ча'я.
Он сиде'л с дво'рником Капито'ном в свое'й камо'рке. Ба'рин сего'дня просну'лся
ра'но, мог перейти' с крова'ти в кре'сло и по'сле ча'я чита'ет газе'ту. До'ктор бу'дет
о'коло полудня'. В до'ме сто'ит опя'ть тишина', со вчера'шнего дня, когда' францу'женок
перевезли' в гости'ницу.
- Ушёл, - повтори'л Капито'н, ду'я на блю'дечко, и гла'зки его' ве'село
подми'гивали.
- Ка'бы не Дми'трий Семено'вич, - продолжа'л стари'к полушёпотом, - да не
до'ктор, ба'рин бы с ни'ми не сла'дил.
- До'ктор, зна'чит, пожела'л?
- До'ктор... Они' бы его' совсе'м умори'ли.
И в тре'тий раз Лево'нтий стал расска'зывать дво'рнику, - совсе'м уже' шёпотом, -
как он прибежа'л но'чью к ба'рину, и что заста'л, и как "французе'нки"
раскуда'хтались.
- И сдаётся мне, Капито'н Ива'ныч, - говори'л Лево'нтий, широко' улыба'ясь, - что
ба'рин, хоть и си'лы у него' в рука'х ещё не бы'ло, как сле'дует сту'кнул её.
Э'то предположе'ние обо'им о'чень понра'вилось.
- До'ктор, - продолжа'л Лево'нтий все так же ти'хо, - живо'ю руко'й скрути'л.
Потому' как же возмо'жно больно'му быть ря'дом с таки'ми оглаше'"нными?
- А упира'лась гла'вная-то мада'м?
- Изве'стное де'ло, побурли'ла... Без э'того как же возмо'жно... Она', небо'сь,
чу'ет, что её ца'рству коне'ц подошёл.
О'ба засмея'лись и перегляну'лись. Капито'н расстегну'л пиджа'к и обтёр лоб
бума'жным платко'м.
- Зна'чит, она' с подхо'дцем прие'хала... Пожа'луй, поди'... насчёт зако'нного
бра'ка?
- А то как же... Ещё сла'ва бо'гу, что все э'то здесь приключи'лось. Да
и ба'рину-то полегча'ло... Захвати' она' его' здесь, - чего' бо'же сохрани', - в по'лном
расстро'йстве... пуга'ть бы начала' и доби'лась бы своего'...
- И'менье бы все записа'л...
- И о'чень.
Они' помолча'ли.
- А тепе'рь, - спроси'л Капито'н, принима'ясь за но'вую ча'шку, - не'што она' так
удали'тся?.. Все, небо'сь, сдерёт?
- Сдерёт, - повтори'л Лево'нтий. - Одна'ко, Дми'трий Семё!ныч за э'то де'ло
взя'лся... Он челове'к быва'лый и к ба'рину большу'ю привя'зку име'ет...
- И тепери'ча, Лево'нтий Наумы'ч, - на'чал дво'рник, - е'жели её спу'стят обра'тно,
отку'да она' пожа'ловала, особли'во ко'ли куш она' сдерёт, из чего' же Вади'му
Петро'вичу туда' е'хать?
- Изве'стное де'ло, не из чего', - подтверди'л стари'к.
Он уже' замеча'л с не'которых пор, что ба'рин совсе'м не то говори'т, не
се'рдится, походя', на Москву', на своё, ру'сское, расспра'шивает его' про ра'зные
ра'зности и не произно'сит сло'во "ликвида'ция", кото'рое Лево'нтий хорошо' вы'учил.
Заме'тил он, что Ве'ра Ива'новна ему' по душе' пришла'сь и что он об ней скуча'ет.
Но об ней он пе'рвый не заговори'л с Капито'ном. В э'тих дела'х он был о'чень
делика'тный челове'к.
- И ба'рышню французе'нка же вы'курила? - спроси'л Капито'н.
Лево'нтий не сра'зу отве'тил.
- С э'того и начало'сь... Приревнова'ла. Ве'ра Ива'новна де'вушка умне'йшая...
и ви'ду не подала', а ходи'ть переста'ла. И взять тепе'рь, как она' уха'живала за
ба'рином, когда' он но'чи напролёт му'чился, и како'е от э'тих, с позволе'ния сказа'ть,
халд успокое'ние вы'шло.
Внизу', с пара'дного крыльца', разда'лся звоно'к.
- Э'то наверняка' до'ктор, - заме'тил Капито'н.
- До'ктор... А Ми'тька-то там ли?
- До'лжен быть там.
Они' ра'зом вста'ли, и Капито'н поблагодари'л старика' за "чай-саха'р".
Им обо'им ста'ло на душе' светле'е от всего' того', о чем они' переговори'ли.
Ба'рину гора'здо лу'чше, до'ма продава'ть зря не бу'дет, быть мо'жет, и зазиму'ет
здесь; а гла'вное, протури'ли "французе'нок".
По ле'стнице, действи'тельно, поднима'лся до'ктор; ступе'ньки поскри'пывали под
его' лёгкими шага'ми. По'лное, доброду'шное лицо' его' с моро'за зарумя'нилось, он
смотре'л по-пра'здничному, как практика'нт, зара'нее дово'льный тем, что он найдёт у
больно'го.
В дверя'х он останови'лся, увида'в Стя'гина в кре'сле, с газе'той в рука'х,
и кри'кнул:
- Вот мы как! Превосхо'дно! Са'ми газе'ту чита'ем! Поздравля'ю, Вади'м Петро'вич!
Тепе'рь мы не по дням, а по часа'м бу'дем поправля'ться!
Стя'гин сиде'л в кре'сле ещё с уку'танными нога'ми, но уже' оде'тый,
в накрахма'ленной руба'шке; глаза' смотре'ли ла'сково и вопроси'тельно на до'ктора.
- Па'вел Степа'нович! - откли'кнулся он, протя'гивая о'бе ру'ки до'ктору. - Вы не
то'лько исцели'тель моего' те'ла, но и ду'ши... Вам я обя'зан тем, что могу' тепе'рь
споко'йно ждать выздоровле'ния.
- Э'то мой прямо'й долг, Вади'м Петро'вич.
До'ктору он был действи'тельно обя'зан освобожде'нием своего' до'ма от
"францу'за", как выража'лся Лево'нтий. Вчера' Леонти'на со свое'й Ма'рьетой была'
перевезена' в "Славя'нский база'р" по настоя'нию добре'йшего Па'вла Степа'новича. Он
напусти'л да'же на себя' небыва'лую стро'гость, когда' говори'л Леонти'не о том, что не
мо'жет руча'ться за исхо'д боле'зни, е'сли больно'го бу'дет трево'жить сосе'дство двух
же'нщин, не привы'кших к тишине'.
Леонти'на объяви'ла ему' в отве'т, что она' сама' не жела'ет остава'ться " dans
cette sale boite".
Вади'м Петро'вич чу'вствовал себя' так, то'чно бу'дто его' изба'вили от како'го-
нибудь большо'го го'ря, хотя' он знал, что перее'зд Леонти'ны в гости'ницу ничего' ещё
не разреша'ет, что она' мо'жет пожа'ловать сюда', что начну'тся объясне'ния и счёты,
каки'х ещё не быва'ло и в Пари'же.
Там он не набра'лся бы тако'й сме'лости, как здесь. Да и не бы'ло у него' там
таки'х помо'щников, как до'ктор и Лебедя'нцев, тро'гательно пре'данный ему'.
На до'ктора Стя'гин продолжа'л гляде'ть дове'рчивыми глаза'ми. В его' взгля'дах
бы'ло выраже'ние благода'рности и ещё чего'-то... Они' понима'ли друг дру'га, как
уча'стники в одно'м и том же тру'дном де'ле.
- Поджида'ете Дми'трия Семено'вича? - спроси'л до'ктор по'сле того', как ощу'пал
но'ги Стя'гина, изме'рил температу'ру и посмотре'л язы'к.
Он знал, что Лебедя'нцев до'лжен сего'дня привезти' како'й-нибудь "ультима'тум"
из "Славя'нского база'ра". Стя'гин так же открове'нно говори'л с ним накану'не, как и
со свои'м университе'тским това'рищем. До'ктор наста'ивал на том, что'бы до по'лного
выздоровле'ния Вади'ма Петро'вича ни под каки'м ви'дом не пуска'ть к нему' Леонти'ны. И
он, и Лебедя'нцев, то'чно по угово'ру, де'йствовали так энерги'чно, что Стя'гину
остава'лось то'лько ждать и не волнова'ться по-пу'стому.
До'ктору пода'ли ко'фе. Лево'нтий пришёл с подно'сом, улыба'ющийся, как он
улыба'лся то'лько в Све'тлый пра'здник, еле'йный, с ни'зкими покло'нами и осо'бенно
ла'сковыми приве'тствиями.
Когда' он удали'лся, Стя'гин сказа'л до'ктору соверше'нно прия'тельским то'ном:
- Вы меня' не осужда'ете, до'ктор?
- За что же?
- Да, быть мо'жет, моё поведе'ние не совсе'м... как бы э'то сказа'ть...
безупре'чно, что ли?
- Э'то почему'? - оживлённо возрази'л до'ктор. - Вы больно'й, ва'ша защи'та тут
вполне' зако'нна, да е'сли бы вы да'же хоте'ли и обреза'ть... раз навсегда', я вас
осужда'ть за э'то не бу'ду...
- Одна'ко...
Стя'гину ну'жно бы'ло услыха'ть от тако'го челове'ка, как до'ктор, не'сколько
до'водов в свою' защи'ту.
- Я не ци'ник, Вади'м Петро'вич, но в борьбе' с же'нщиной я признаю' зако'нность
пси`хофизиологи'ческого притяже'ния, - разуме'ется, когда' нет нра'вственных
сти'мулов, в ви'де дете'й. А тут происхо'дит я'вное нападе'ние на вас... in extremis,
и'ли вро'де того'. Вообража'ю, как бы вам пришло'сь, е'сли бы вы действи'тельно лежа'ли
на одре' сме'рти.
До'ктор гро'мко рассмея'лся.
То'чно ма'сло проли'ли его' сло'ва на ду'шу Вади'ма Петро'вича.
- Да, вот поди'те, до'ктор, не случи'сь со мной здесь боле'зни, я бы че'рез год
подпи'сывал с госпожо'й Леонти'ной Дюпа'рк бра'чный контра'кт. А тут в одну' неде'лю
я прозре'л, и весь самообма'н откры'лся пе'редо мной, вся стра'шная глу'пость, на
кото'рую я шел... так, по малоду'шию и холосто'й, неопря'тной привы'чке...
- И зна'ете ещё от чего'? От того', что зажи'лись за грани'цей, оторва'ли себя' от
по'чвы... Я употреби'л э'то сло'во - по'чва; но я не славянофи'л, да'же не наро'дник.
Но без бытово'й и без ра'совой физиологи'ческой свя'зи не проживёшь. Отчего' вас
затяну'ла пе'рвая попа'вшаяся связь? От бе'дности вы'бора. Вы там иностра'нец,
в семе'йные до'ма входи'ть там трудне'е, лёгкость нра'вов изве'стного кла'сса же'нщин
балу'ет, но отвлека'ет от но'рмы. Вот и очу'тишься во вла'сти одно'й из та'мошних
хи'щниц!
- Да, да, - повтори'л Стя'гин, - начина'л лиша'ться во'ли... Здесь я ушёл в себя'
и почу'вствовал, как бы сказа'ть...
- Ба'рином себя' почу'вствовали, Вади'м Петро'вич, челове'ком по'чвы,
домовладе'льцем, поме'щиком, возобнови'ли связь с на'шею Москво'й, с таки'м
това'рищем, как Дми'трий Семено'вич, и не захоте'ли отдава'ть себя' на съеде'ние, во
и'мя бог зна'ет чего'!.. Вы ещё вон како'й жи'листый! Сто лет проживёте! Вам ещё не
по'здно и о продолже'нии ва'шего ро'да поду'мать...
- Куда' уж!
Э'тот во'зглас Стя'гина вы'звал в нем вдруг мысль о Ве'ре Ива'новне. Её стро'йная
фигу'ра, у'мная и краси'вая голова' с густы'ми волоса'ми всплы'ли пе'ред ним, и ему'
ужа'сно захоте'лось её ви'деть. Захоте'лось и заговори'ть о ней с до'ктором, но он
застыди'лся э'того.
- Все бу'дет, Вади'м Петро'вич, - продолжа'л свои' до'воды до'ктор, - то'лько
опра'вьтесь хороше'нько, проведи'те у нас зи'му, на'до вам сно'ва привы'кнуть к зиме' в
тёплых ко'мнатах, поса'дим вас на ги`дротерапи'ю... А там подойдёт весна' -
в уса'дьбе поживёте. Кто зна'ет, быть мо'жет, и оста'нетесь.
Стя'гин не возража'л. Пари'ж не тяну'л его'. Е'хать туда' - э'то зна'чит опя'ть
сойти'сь с Леонти'ной и'ли ждать от неё ра'зных га'достей. Она' его' да'ром не упу'стит,
и лу'чше здесь поко'нчить с ней, хотя' бы дорого'ю цено'й. Предста'вилась ему' и зима'
в Пари'же - мо'края и'ли с сухи'ми моро'зами, с зя'бким сиде'ньем у ками'на,
с несконча'емыми на'сморками и гри'ппами, к кото'рым он был так накло'нен. Пря'мо
в Пари'ж он ни в како'м слу'чае не вернётся отсю'да. И перспекти'ва ру'сской зимы' не
пуга'ла его'. Э'то его' немно'го удиви'ло, но не огорчи'ло.
- А вот и Дми'трий Семено'вич жа'лует! - воскли'кнул до'ктор, встава'я. - Слы'шу
его' шаги' по ле'стнице.
Стя'гин весь встрепену'лся.
- Вы куда' же, до'ктор? - спроси'л он, ви'дя, что тот берётся за ша'пку. -Ведь у
меня' секре'тов от вас нет... Я уже' сказа'л, что вы врач те'ла и ду'ши.
- Я тороплю'сь... То'лько пожму' ру'ку Дми'трию Семено'вичу и на'до бежа'ть. А вы,
ка'жется, в волне'нии... Не бо'йтесь... Мы вас не вы'дадим... Москвичи' - наро'д
ве'рный, да'ром что у них репута'ция лука'вых собира'телей земли' Ру'сской.



XIII

Ма'ленький, красне'ющий нос Лебедя'нцева улыба'лся и глаза' игри'во переходи'ли от
одного' прия'теля к друго'му, когда' он протя'гивал им ру'ку.
- Извини', брат, - сказа'л он Стя'гину, - тебе' ру'ки не сле'дует подава'ть...
У тебя' ещё в суста'вах о'пухоль...
- Ничего', ничего', - успоко'ил его' Стя'гин. - Ты что'-то ве'сел. Твое'й жене'
лу'чше?
До'ктор с интере'сом повтори'л тот же вопро'с.
- Лу'чше, лу'чше, - затарато'рил Лебедя'нцев, пожима'я плеча'ми и обдёргивая свой
се'рый пиджа'к. - Все нала'живается... Недельку-дру'гую побу'дет в лече'бнице,
а у меня' гости'т Ве'ра Ива'новна.
- Ве'ра Ива'новна? - переспроси'л Стя'гин и возбуждённо по'днял го'лову.
- Да, во'зится с ребяти'шками... у'чит их, гуля'ть во'дит, - бо'нна заболе'ла
то'же, да и не упра'вилась бы.
- Вот и прекра'сно!.. - вскрича'л до'ктор. - Я напо'мню изрече'ние
вольте'ровского Па'нглоса. А тепе'рь име'ю честь кла'няться. К вам, Вади'м Петро'вич,
я не зае'ду до воскресе'нья... Продолжа'йте ту же дие'ту...
- Э'то по ча'сти те'ла, а по ча'сти ду'ши? - останови'л его' Стя'гин.
- Лебедя'нцев, наве'рное, привёз вам до'брые вести'... Он мне расска'жет по'сле.
Пе'рвым вопро'сом Стя'гина по ухо'де до'ктора бы'ло:
- Так Ве'ра Ива'новна у тебя' бу'дет жить?
Он не, мог сдержа'ть чу'вство не то ра'дости, не то доса'ды на то, что вот
лишён её о'бщества и услу'г, а Лебедя'нцеву она' заменя'ет и больну'ю жену',
и гуверна'нтку.
- Чего' же лу'чше, бра'тец!
- Э'так весь её день бу'дет уходи'ть на твою' семью'... Она' совсе'м ко мне не
пока'жется.
- Почему'?.. Бо'нна вы'здоровеет. У неё лёгкая просту'да... Да и дай срок. Ве'ра
Ива'новна - де'вушка с амби'цией, больша'я у'мница... Сюда' не пойдёт, пока' у тебя'
идёт ещё война'... Ха`-ха'!.. А ты что ж меня' не спро'сишь, с чем я к тебе' сего'дня
пожа'ловал?
Стя'гин то'чно совсе'м забы'л про Леонти'ну, про все то, са'мое суще'ственное для
него', с чем мог яви'ться Лебедя'нцев со свое'й дипломати'ческой ми'ссии
в "Славя'нский база'р".
- Да, да! Как стоя'т перегово'ры?
Но он спроси'л э'то почти' споко'йно.
- Чуда'к ты! - пры'снул Лебедя'нцев.- Ведь тут, брат, на'до бу'дет принима'ть
э`кстраордина'рные ме'ры.
- Каки'е ещё?
- Ты не волну'йся без то'лку. Пе'рвым де'лом, - Лебедя'нцев присе'л к нему'
и закури'л, - твою' осо'бу на'до огради'ть от вторже'ния э'той да'мы. Она' порыва'лась
и да'же грози'ла произвести' эскля'ндр! Я до'лжен был припугну'ть её.
- Чем?
- Изве'стно чем - поли'цией!
- Э'того ещё недостава'ло! Пожа'луйста, без вмеша'тельства кварта'льного...
Ничего' э'того я не жела'ю!
Пре'жняя брезгли'вая усме'шка с оття'нутою ни'жнею губо'й яви'лась на лице' Вади'ма
Петро'вича: он - европе'ец, либера'л, презира'ющий вся'кую сде'лку с произво'лом, - не
мо'жет, хотя' бы и ко'свенно, обраща'ться к поли'ции, прибега'ть к произво'лу.
- Без э'того нельзя'!.. - продолжа'л Лебедя'нцев. - Припугну'ть необходи'мо,
ина'че она' сюда' вто'ргнется, ты стру'сишь...
- Никогда'! - энерги'чно вскрича'л Стя'гин.
- Ну, побьёшь её!.. Допуска'ю. Ты полу'чишь опя'ть о'стрый рециди'в и сде'лаешься
кале'кой.
Стя'гин смолк.
- Она' тепе'рь, послу'шай, как погова'ривает... Мо'жет ки'нуться к зде'шним
властя'м... Поло'жим, у ней никаки'х прав нет, но сканда'л разнесётся. Тебя' здесь
зна'ют, в дворя'нских палести'нах... Пойду'т спле'тни...
- О'чень мне ну'жно! Я давно' разорва'л свя'зи со все'ми э'тими Си'вцевыми Вра'жками
и Поварски'ми!
- Э'то так тебе' то'лько ка'жется... А, небо'сь, не вку'сно бу'дет, е'сли како'й-
нибудь член англи'йского клу'ба возьмёт да и спро'сит в упо'р: а пра'вда ли, мол,
что вы с францу'зскою гражда'нкой Леонти'ной Дюпа'рк сде'лали га'дость?
Стя'гин мо'рщился, и его' э'тот оборо'т разгово'ра коро'бил. Не то что он труси'л,
а ему' проти'вна была' мысль о дря'згах; он не жела'л, ни под каки'м ви'дом, попада'ть
в исто'рию здесь, в Москве', где никто', да'же Лебедя'нцев, не знал допо'длинно его'
проше'дшего с э'тою же'нщиной, принима'л в нем уча'стие по това'рищескому чу'вству, но
в глубине' ду'ши, быть мо'жет, осужда'л его'.
- Чего' же она' тре'бует?
- Чего'! Ма'ло ли чего'! Зако'нного бра'ка и'ли, по кра'йней ме'ре, обеспе'чения до
конца' живота' своего'... как у них там во'дится... что'бы все нотариа'льным
поря'дком... Говори'т, что ты ей обеща'л торже'ственно...
- Ложь! - кри'кнул Стя'гин и хоте'л бы'ло в е'хать, но Лебедя'нцев удержа'л его'. -
Гну'сная ложь!.. На'ша связь могла' ко'нчиться бра'ком... Но я никогда' ей его' не
обеща'л... Ве'ришь ты мне и'ли нет?
- Ве'рю!
- И насчёт духо'вной и'ли усту'пки ей ча'сти мое'й со'бственности я та'кже не
дава'л ей обеща'ния!
- Да не'чего меня' уверя'ть! Ты брюзга', но никогда' не лгал и слова' своего'
держа'лся. Но мы ведь реши'ли с тобо'й, что тут без отступно'го не обойдётся.
- Отступно'е! Отступно'е! Все э'то па'хнет бог зна'ет чем... како'ю-то
га'достью!.. Де'ло просто'е и я'сное... Связь тяну'лась де'сять лет... Са'мый
обыкнове'нный пари'жский collage... Здесь Леонти'на показа'ла свои' ка'рты. Здесь же
я не пожела'л де'лать глу'пости - венча'ться с не'ю и'ли оставля'ть ей, по завеща'нию,
все, что я име'ю. Я её не люблю'!.. Да никогда' как сле'дует не люби'л, а она' меня'
ещё ме'ньше! Сейча'с мы говори'ли с до'ктором, и он соверше'нно меня' опра'вдывает.
- А кто тебе' сказа'л, что я тебя' обвиня'ю? Я безме'рно рад... На'до её спусти'ть
честно-благоро'дно - вот и все!
- Я не отка'зываюсь удели'ть ей часть мои'х средств.
- В э'том весь вопро'с. Но она' хо'чет произвести' уси'ленное давле'ние... Она'
жела'ет быть ру'сскою ба'рыней. Она' хоть и фы'ркает на Москву', одна'ко, раскуси'ла,
что у тебя' я свой оте'ль - она' так называ'ет э'тот дом - и un château - э'то на её
жарго'не уса'дьба, и всем э'тим она' мнит владе'ть, как поме'щица и дворя'нка.
И ничего' э'того она' не полу'чит, е'сли ты не бу'дешь тру'са пра'здновать и не бро'сишь
вся'кие твои' неуме'стные делика'тности!.. Я, брат, никогда' ретрогра'дом не был...
Доноси'ть на неё не ста'ну, ни хлопота'ть о её вы'сылке за грани'цу... Но припугну'ть
сле'дует... и ты мне ска'жешь вели'кое спаси'бо за одну' комбина'цию... На неё меня'
сама' судьба' натолкну'ла...
- Что ещё? - все ещё расстро'енным го'лосом окли'кнул Стя'гин.
- А вот что... Поднима'юсь я по ле'стнице "Славя'нского база'ра" - ко мне
навстре'чу господи'н в бачка'х, щу'пленький, в беке'ше, по-петербу'ргски, в цили'ндре,
нос о'стрый, очки'. Что'-то знако'мое... Как бы ты ду'мал, кто?
- Кто?
- Бедро'в. Забы'л? Юри'ст!.. Одного' вы'пуска с на'ми. Да ты, ника'к, с ним на ты
был... Он сын ба'рина зде'шнего... чуть не сена'тора... У них и дом был где'-то на
Соба'чьей площа'дке.
- По'мню, по'мню!
- Ведь он тепе'рь - осо'ба! Ты его' совсе'м из ви'да упусти'л?
- Како'е же отноше'ние все э'то име'ет ко мне и к Леонти'не?
- А ты не брыка'йся! Я сейча'с сообрази'л не'что, останови'л его', он о'чень
обра'довался, совсе'м не ва'жничает; когда' о тебе' узна'л, да'же то'чно ма'слом ему'
петербу'ргское-то обли'чье его' обдало'... хоте'л быть у тебя' непреме'нно... Здесь он
поживёт бо'льше неде'ли. О'н-то и бу'дет гла'вным пу'галом для францу'зской гражда'нки
Леонти'ны Дюпа'рк... Я все так подстро'ю, что она' уви'дит в нем deux ex machina.
А ты, в свою' о'чередь, откро'йся ему' по душе'. Он бу'дет по'льщен. Я его' по'мню,
у него' хоро'шая чувстви'тельность была'. Я о нем мно'го наслы'шан. Он хоть и карье'ру
свою' де'лал, одна'ко, оста'лся ве'рен иде'ям на'шего вре'мени... И да'же тут успе'л мне
ко`е-что' тако'е сказа'ть... Вдоба'вок, он законове'д и по-францу'зски до'лжен
говори'ть - дворя'нское дитя', и с его' подде'ржкой я тебе' обеща'ю, что че'рез неде'лю
от всей гражда'нки Дюпа'рк и ду'ху не бу'дет... Пудрде'ри её - и тот испари'тся.
И все - честно-благоро'дно, не разори'тельно, - на фра'нки обойдётся, а не на
рубли' зо'лотом.
И Лебедя'нцев рассмея'лся так подмыва'тельно, что и Стя'гин улыбну'лся, вы'тянул
но'ги, в кото'рых не бы'ло уже' никако'й бо'ли, и спроси'л:
- Когда' же Бедро'в хоте'л зае'хать?
- За'втра непреме'нно бу'дет. За су'тки я руча'юсь насчёт вторже'ния сюда'
гражда'нки Дюпа'рк... То'-то, небо'сь! Повеселе'л? Все за тебя' рабо'таем. И Ве'ра
Ива'новна приказа'ла тебе' сказа'ть, что жела'ет тебе' по'лного успокое'ния... Как
то'лько до'ктор позво'лит тебе' вы'ехать, приезжа'й поблагодари'ть её. А тепе'рь
проща'й!
Лебедя'нцев потрепа'л его' по плечу' и вы'бежал.



XIV

Из кабине'та Вади'ма Петро'вича вы'несли крова'ть и ши'рмы. Нет уже' в нем за'паха
лека'рств, все при'брано и вы'чищено.
То'лько то'нкие полосы' ды'ма хоро'ших сига'р расходи'лись по просто'рной ко'мнате,
куда' зи'мнее со'лнце вошло' с утра' и ве'село игра'ло на изразца'х пе'чки.
Друг про'тив дру'га сиде'ли, в кре'слах, Стя'гин и Вике'нтий Ильи'ч Бедро'в - уже'
та'йный сове'тник и "на ли'нии сано'вника", как определи'л его' Лебедя'нцев, -
сухоща'вый, лы'сенький, с ма'ленькими бакенба'рдами брюне'т, хорошо' вы'бритый,
в чёрном сюртуке' и се'рых пантало'нах соли'дного покро'я, с мане'рами све'тского
чино'вника, в золоты'х очка'х.
Стя'гин смотре'л на него' сквозь лёгкое о'блачко сига'рного ды'ма, и ему' ещё
ка'к-то не ве'рилось, что вот э'тот са'мый та'йный сове'тник, про существова'ние
кото'рого он и забы'л, сде'лался вдруг посре'дником в его' холосты'х пари'жских
"ито'гах", и в не'сколько дней офо'рмил все прили'чно и благоро'дно... Леонти'на уже'
на пути' к Берли'ну, она' получи'ла своё "отступно'е" в ви'де капита'ла в проце'нтных
бума'гах и всю пари'жскую обстано'вку его' кварти'ры, кро'ме библиоте'ки, вме'сте
с пла'той, по контра'кту, за пять лет вперёд.
Но устро'илось э'то так ско'ро и скла'дно потому', что гражда'нка Дюпа'рк поняла',
кого' име'ет пе'ред собо'ю. В глаза'х её Бедро'в был " magistrat" - и пе'ред э'тим
зва'нием она' смири'лась; сообрази'ла и то, что у Стя'гина тако'й влия'тельный
и высокопоста'вленный това'рищ, - не чета' обде'рганному Лебедя'нцеву, кото'рого
она' с Ма'рьетой назвала': " l'âme damnée de l'autre" а под и'менем " l'autre"
подразумева'ла Вади'ма Петро'вича.
Бедро'в ниче'м не пуга'л Леонти'ну, но повёл перегово'ры так, что в два каки'х-
нибудь дня все бы'ло ула'жено и Стя'гин получи'л от неё письмо', где она' его'
благодари'ла, уверя'ла в неиме'нии каки'х-либо други'х притяза'ний, была' тро'нута
переда'чей ей дарово'й кварти'ры со все'ю обстано'вкой и проси'ла позволе'ния прие'хать
прости'ться с ним.
Проща'нье происходи'ло на э'том же ме'сте, вчера', в прису'тствии Лебедя'нцева,
кото'рый отвёз её вчера' же на Смоле'нский вокза'л.
- И вы опя'ть туда', dahin, wo die Citronen blühen? - спроси'л Стя'гина его'
гость, погля'дывая на него' у'мными, немно'го уста'лыми ка'рими глаза'ми.
Они' бы'ли студе'нтами на ты, но им ло'вчее сде'лалось говори'ть друг дру'гу вы
при встре'че в Москве'.
- Dahin? - повтори'л Стя'гин. - Я, пра'во, и не зна'ю куда'. В Пари'ж реши'тельно
не тя'нет. У меня' там и гнезда' бо'льше не бу'дет...
- А здесь?.. Гнездо' гото'вое!
Стя'гин промолча'л. Ему' де'лалось зави'дно гляде'ть на тако'го же холостяка', как
он, на петербу'ргского служа'ку, кото'рого он в друго'е вре'мя обозва'л бы
презри'тельным сло'вом "чину'ш". Э'тот чину'ш, вот сейча'с, говори'л с ним о себе',
свое'й слу'жбе, её тя'гостях, холосто'м одино'честве, наброса'л ему' невесёлую карти'ну
того', что де'лается в Петербу'рге и в прови'нции, вверху' и внизу', каки'м лю'дям даю'т
ход, како'й дух госпо'дствует, на что наде'яться и чего' ждать.
- Не сла'дко, о'чень не сла'дко, - вы'говорил Бедро'в, - потому'-то и ну'жно быть
на своём посту'. Нельзя' дезерти'ровать, нельзя'!.. Как бы ни бы'ло плени'тельно под
голубы'м не'бом, где зре'ют апельси'ны... Абсентеи'стом на'шему бра'ту уже' по'здно
быть!
- Вы меня' осужда'ете за то, что я так до'лго находи'лся в бега'х?
- Не осужда'ю, а скорблю'...
- Не на слу'жбу же поступа'ть! - вы'рвалось у Стя'гина.
- А почему' же нет? Мо'жно и без вицмунди'ра быть на слу'жбе. И здесь,
в го'роде, и в дере'вне ка'ждый не опусти'вшийся челове'к приобрета'ет тройну'ю
це'ну... Хам торжеству'ет. И вы, господа', доброво'льно уступа'ете ему' ме'сто.
В уе'зде мо'жно и в сосло'вной до'лжности де'лать ма'ссу добра'!
Не раз слыха'л Стя'гин то'чно таки'е же ре'чи и был к ним глух. Он опра'вдывал
своё нежела'ние остава'ться до'ма - беспло'дностью едини'чных уси'лий и благи'х
наме'рений, не хоте'л мири'ться с неуря'дицей, ди'чью, ску'кой и пресното'й
дереве'нской жи'зни; в Москве' не уме'"л вы'брать себе' дела', находи'л дворя'нское
о'бщество невыноси'мым, городски'е интере'сы - ни'зменными, культу'рные поря'дки -
неизлечи'мо ва'рварскими.
Но в лице' Бедро'ва сиде'л пе'ред ним как раз тот челове'к, кото'рого судьба'
посла'ла то'чно наро'чно зате'м, что'бы освободи'ть его' от еди'нственной жите'йской
привя'зки к Пари'жу, где у него' нет никаки'х други'х свя'зей.
Ведь он и там совсе'м чужо'й до сих пор. С ру'сскими он не зна'ется, в свет не
е'здит, учёных и литерату'рных интере'сов у него' нет, не на'жил да'же никако'го
дилета'нтства, в клу'бах не быва'ет, не лю'бит ни карт, ни спо'рта, за исключе'нием
прогу'лок, у'тром, верхо'м. Теа'тр давно' утомля'ет его', да ему' из Па'сси и неудо'бно
по'здно возвраща'ться домо'й. Два'-три случа'йных знако'мства с францу'зами, да чте'ние
газе'т и кни'жек, да забо'ты о своём пищеваре'нии, пое'здки на воды', на морски'е
купа'нья, перебра'нки с Леонти'ной, ску'чная перепи'ска по хозя'йству, по до'му
в Москве', жа'лобы на плохо'й курс, хандра', ожида'ние ста'рости и сме'рти.
Стя'гин пони'к голово'й и бо'льше уже' не кури'л.
- То'лько тем и красна' жизнь, - сказа'л Бедро'в, встава'я, - что стои'шь на
своём посту'.
- Пожа'луй, - чуть слы'шно вы'говорил Стя'гин.
Гость взя'лся за шля'пу.
- Вы ра'зве не зайдёте ещё? - спроси'л его' хозя'ин.
- Сего'дня ве'чером е'ду.
- Да я вас, мой друг, не успе'л хороше'нько и поблагодари'ть за ва'ше уча'стие.
Пра'во, э'то все так сде'лалось, то'чно по щу'чьему веле'нью.
- Не бу'дете на меня' пеня'ть, - сказа'л с усме'шкой Бедро'в, - за таку'ю быстроту'
развя'зки?
- Что вы!
И Вади'м Петро'вич по'днял да'же о'бе ру'ки.
- А все бы лу'чше, е'сли вы действи'тельно разорва'ли, не рискова'ть
возвраще'нием в Пари'ж...
- Да я и не пое'ду туда'...
- Поручи'те кому'-нибудь ваш разде'л веще'й, книг...
- Найдётся!
- Наложи'те-ка на себя', колле'га, ма'ленький иску'с... Проживи'те до весны',
побыва'йте у себя' в уса'дьбе... Мо'жно ведь и домко'м зажи'ть... Э'то вот я,
вицмунди'рный челове'к, обрёк себя' на целиба'т... А вы ещё наверста'ете...
- Куда' уж!
Опя'ть у него' вы'летело то же выраже'ние, и опя'ть он поду'мал о стро'йной
и краси'вой де'вушке, ещё так неда'вно сиде'вшей о'коло стола' с газе'той в рука'х.
Она' тепе'рь у Лебедя'нцева в ро'ли ма'тери. Ребяти'шки льнут к ней. Каки'е ро'слые
и здоро'вые де'ти пойду'т от тако'й же'нщины!
- Заду'мались? - ти'хо спроси'л Бедро'в, подава'я ему' ру'ку.
- Спаси'бо, спаси'бо, - повтори'л Стя'гин, встал и свобо'дно прошёл с го'стем до
две'ри.
- Сиди'те, сиди'те! В пере'дней для вас свежо'!
Посреди'не ко'мнаты Вади'м Петро'вич постоя'л ещё не'сколько мину'т. Ему' хоте'лось
сесть в са'ни и пое'хать к Лебедя'нцеву, но до'ктор не разреши'л ему' вы'езд. Мо'жно
простуди'ться и опя'ть слечь. Э'та мысль не испуга'ла его'... Не умрёт! С таки'ми
припа'дками ревмати'зма ещё мо'жно помири'ться. А заболе'й он - Лебедя'нцев пришлёт
Ве'ру Ива'новну.
Большо'е разду'мье сошло' в ду'шу Вади'ма Петро'вича. Он опусти'лся на куше'тку,
закры'л глаза' и до'лго лежа'л так, не дви'гаясь ни одни'м чле'ном. Он не хоте'л ниче'м
трево'житься, ду'мать о том, что его' ждет, оста'нется он здесь и'ли очу'тится
в Ни'цце и'ли Каи'ре... Ему' бы'ло легко'... Кака'я-то прия'тность впервы'е овладева'ла
им в э'том мезони'не со'бственного до'ма. Никуда' не ну'жно спеши'ть. Ни пе'ред кем не
ну'жно пры'гать, ни с каки'м шу'мным вздо'ром вози'ться. Не'чего и глода'ть себя' тем,
что живёшь скуча'ющим иностра'нцем и теря'ешь на бума'жках три'дцать проце'нтов
и бо'лее.
Си'лы ещё есть. Сре'дства хоро'шие. "Отступно'е" Леонти'не не расстро'ило его'
дел. С до'мом, с име'нием все мо'жно поверну'ть, как он того' хо'чет... Вот она' -
по'чва, о кото'рой говори'л до'ктор.
И неизве'данная жа'лость ко всему' э'тому добру', забро'шенному и'з-за брюзжа'нья,
а пото'м и ко всей ро'дине начала' проника'ть в него'.
- Хам торжеству'ет! - вдруг вы'говорил он вслух и раскры'л глаза'.
А кто позво'лил ему' торжествова'ть?.. Вот таки'е, как он, Вади'м Петро'вич,
абсентеи'ст и скуча'ющий ру'сский дворяни'н, доброво'льно обрека'вший себя' на роль
бесполе'зного и фы'ркающего брюзги', что'бы ко'нчить зако'нным бра'ком с гражда'нкой
Леонти'ной Дюпа'рк!



XV

Над терра'сой, спуска'ющейся от хра'ма Спаси'теля, стоя'ла зи'мняя заря'.
Замоскворе'чье утопа'ло в сизо-ро'зовой ды'мке; ко`е-где' по не'бу загора'лись звезды'.
Золочёные главы' хра'ма то'же розове'ли. Велича'вым просто'ром дыша'ла вся карти'на.
Электри'ческие фонари' ра'зом зажгли'сь, и их розова'тый свет смеша'лся с о'бщим
то'ном освеще'ния. Све'жий снег лежа'л на доро'жках цветника', на ступе'ньках терра'сы,
на кры'шах домо'в. Мра'морные сте'ны хра'ма отлива'ли желтова'тостью слоно'вой ко'сти.
Тишина' наруша'лась то'лько ти'хими во'лнами загуде'вшего ко'локола.
По ступе'нькам поднялся' Вади'м Петро'вич, в беке'ше, в ко'тиковой ша'пке,
дово'льно лёгкою похо'дкой, и'зредка опира'ясь о па'лку. Он из до'му прошёл пешко'м до
Кремля', спусти'лся Тайни'цкими воро'тами и на'бережной напра'вился к хра'му
Спаси'теля.
На ве'рхней площа'дке он останови'лся и до'лго гляде'л. Карти'на захвати'ла его'.
Грудь дыша'ла приво'льно, глаза' поко'ились на очерта'ниях Замоскворе'чья, ища'
да'льнего кра'я, где сизо-розова'тая ды'мка переходи'ла в густе'вшую синь сво'да.
Стари'нная ма'ленькая це'рковь приткну'лась сбо'ку мра'морной грома'ды, и кресты'
её фигу'рных гла'вок искри'лись в после'днем о'тблеске зари'.
Стя'гин и'скренно любова'лся. Во'лны ме'дного гу'ла, ше'дшего све'рху, настра'ивали
его' осо'бенно. Он огляну'лся на ту сто'рону хра'ма, где гла'вные две'ри. Наро'д
понемно'гу собира'лся к слу'жбе, почти' то'лько просто'й люд - меща'нки в бе'лых
ше'лковых платка'х, чу'йки мастеровы'х, ко`е-когда' купе'ческая хорько'вая шу'ба.
Ти'хо, все ещё любу'ясь карти'ной, прошёл Стя'гин к па'перти, поднялся' на неё
и ещё раз постоя'л, гля'дя на уходя'щие в полумра'к у'лицы Осто'женку и Пречи'стенку и
коне'ц бульва'ра.
Так он себя' ещё не чу'вствовал в Москве'. О'сенью все его' раздража'ло и беси'ло.
Тепе'рь все поко'ило взгляд, и тишина' зи'мы убаю'кивала не'рвы. Ско'лько живопи'сных
пу'нктов бы'ло по его' пути', когда' он спуска'лся от Покро'вки к го'роду, а пото'м
Кремлём и вдоль Москвы-реки'! Ничто' ему' не меша'ло цени'ть своеобра'зную краси'вость
панора'мы. Не'что подо'бное пережива'л он то'лько в Ита'лии, в таки'х ста'рых города'х,
как Флоре'нция. "Ужа'сная" Москва' за'ново привлека'ла его', и он не пуга'лся тако'го
чу'вства.
То же продолжа'л он испы'тывать, сто'я на обши'рной па'перти хра'ма Спаси'теля.
Вслед за како'ю-то стару'шкой с подвя'занным подборо'дком, в коро'тком стёганом
сало'пце, и он прони'к в боково'й ход. Сюда' попада'л он в пе'рвый раз в жи'зни. Когда'
Стя'гин был студе'нтом, храм стро'ился, и стро'ился долго-до'лго. Никогда' его' не
интересова'ли рабо'ты внутри' це'ркви. Нару'жный её вид находи'л он всегда' тяжёлым,
лишённым вся'кого сти'ля, с безвку'сною золото'ю ша'пкой.
Вну'тренность хра'ма, когда' Вади'м Петро'вич останови'лся невдалеке' от сре'дних
больши'х двере'й про'тив мра'морного шатра', покрыва'вшего алта'рь, по'лная живопи'сной
полумглы', ши'рилась в грандио'зных очерта'ниях сво'дов и стен; снопы' ма'леньких
огонько'в на паникади'лах мерца'ли в глубине', чу`ть-чу'ть освеща'я ли'ки ико'н. Све'рху
ряды' золочёных пери'л на хо'рах отлива'ли бле'ском окру'глых ли'ний.
Че'м-то совсе'м европе'йским и грандио'зным пахну'ло на Вади'ма Петро'вича под
ку'полом хра'ма: пы'шная ро'скошь украше'ний, и'стовость всего' то'на, простота'
и ласка'ющая гармо'ния це'лого. Ему' не захоте'лось ни к чему' придира'ться. Он
отдава'лся о'бщему впечатле'нию и, уходя', дал себе' сло'во прийти' сюда' у'тром изучи'ть
все в дета'лях.
Сходя' с па'перти, он вспо'мнил вдруг восклица'ние Леонти'ны, когда' она'
верну'лась с Лебедя'нцевым по'сле осмо'тра моско'вских церкве'й.
- C'est crâne! - вы'разилась она' про храм Спаси'теля и воздержа'лась от вся'кой
пари'жской бля'ги.
- C'est crâne! - повтори'л и он вслух, но тотча'с же стряхну'л с себя'
воспомина'ние о прие'зде Леонти'ны, не хоте'л приме'шивать к свои'м сего'дняшним
впечатле'ниям па'мять о её неве'жественной соро'чьей болтовне'.
Он пошёл пешко'м обе'дать к Лебедя'нцеву, и э'тот коне'ц, - да'же и по-моско'вски
не ма'ленький, - не утомля'л его'. Он бо'дрым ша'гом спусти'лся к Пречи'стенке. Зима'
принесла' с собо'й по'лное освобожде'ние от ревмати'ческих бо'лей, чего' он ника'к не
ожида'л. Сухо'й хо'лод выноси'л он прекра'сно.
К Лебедя'нцеву его' тяну'ло. Ве'ру Ива'новну он ви'дел у себя' всего' раз. Она'
пришла' не одна', - привела' ста'ршую де'вочку, посиде'ла с че'тверть часа', на
расспро'сы отвеча'ла мя'гко, но чрезвыча'йно сде'ржанно... Дете'й она' люби'ла, за
выздоровле'ние жены' Лебедя'нцева не боя'лась.
Но ему' хоте'лось и в тот раз поговори'ть с ней о её ли'чной судьбе'. Неуже'ли
она' так и проживёт в э'той невзра'чной до'ле, дово'льствуясь дешёвыми уро'ками,
случа'йным ме'стом чти'цы, чуть не сиде'лки?
Он непреме'нно поговори'т с ней, и сего'дня же, и пре'жде всего' пока'жет ей, что
он уже' не тот Стя'гин, за кото'рым она' так умно' уха'живала, не фы'ркающий брюзга',
малоду'шно носи'вший и'го пари'жской нечистопло'тной свя'зи. Она' поймёт и оце'нит.
Сего'дня впервы'е познако'мится он и с житьём-бытьём своего' това'рища,
в кото'ром нашёл тако'го испы'танного дру'га.
И чем бли'же он подходи'л к кварти'ре Лебедя'нцева, тем я'вственнее сознава'л
в себе' прия'тное щемле'ние в груди'. Как бу'дто он смущён и в то же вре'мя на душе'
я'сно созна'ние про'чности своего' положе'ния и реши'мость пусти'ть ко'рни здесь,
в э'той "ужа'сной" Москве', да'же там, у себя' в уса'дьбе, где сто'лько земли', леса'
и ра'зных уго'дий томя'тся так до'лго без призо'ра, как не'что ли'шнее и чужо'е.
С Пречи'стенки Вади'м Петро'вич поверну'л в оди'н из переу'лков, поше'дший ло'маною
ли'нией куда'-то в глубь, совсе'м не туда', куда' бы ему' сле'довало идти'. Но э'ти
зигза'ги не серди'ли его'. Он знал, что найдёт то, что ему' ну'жно, на тре'тьем
поворо'те войдёт на просто'рный двор, возьмёт вле'во и уви'дит до'мик с мезони'ном,
подро'бно опи'санный ему' Лебедя'нцевым, и подни'мется на крыле'чко.
Так все э'то и вы'шло. Вот и воро'та; в сгусти'вшихся су'мерках све'жий снег
беле'ет то'чно в по'ле; где'-то в конуре' бря'кнула цепь соба'ки и разда'лся глухо'й
лай. Окна' до'мика приве'тливо освещены' и внизу', и в мезони'не. Крыле'чко чи'стое,
с наве'сом.
Стя'гин позвони'л. Ему' отвори'ла пожила'я го'рничная, в голо'вке, как носи'ли
ня'нюшки в его' де'тство.
- Пожа'луйте, ба'тюшка, Дми'трий Семё!ныч сейча'с верну'лись.
Тон го'рничной напо'мнил ему' Лево'нтия Наумы'ча, кото'рого он отблагодари'л
вчера', предлага'л ему' посели'ться у него' в до'ме, но стари'к не пожела'л поки'нуть
богаде'льню, где умира'ть "расчуде'сно".
В ма'ленькую пере'днюю вы'бежала собачка-коротконо'жка, на кривы'х ла'пах,
и ста'ла ласка'ться к Стя'гину. За ней показа'лся ма'льчик лет трех, с большо'ю
голово'й, в опря'тной блу'зе, и улыбну'лся го'стю больши'ми, кру'глыми глаза'ми.
- Неуже'ли пешко'м? - разда'лся го'лос Лебедя'нцева.
- Пешко'м, - ве'село отве'тил Вади'м Петро'вич, - от са'мого до'ма.
Лебедя'нцев расхохота'лся и кри'кнул на соба'ку.
- Дружо'к! Не пристава'й!.. Ко'лька, - приказа'л он сы'ну, - беги' наве'рх и скажи'
Ве'ре Ива'новне, что пора' конча'ть уро'к. Како'в у меня' буту'з? - спроси'л Лебедя'нцев
Стя'гина, когда' они' проходи'ли за'льце, где стол был чи'стенько накры'т к обе'ду. -
Ты, брат, лишён роди'тельского не'рва. Пойдём в кабине'т, отдохни'... Не о'чень ли
ты уже' понаде'ялся на себя'? Ведь э'то страше'"нный коне'ц!
То, что Лебедя'нцев звал свои'м кабине'том, была' у'зенькая ко'мнатка, в одно'
окно', с куше'ткой и ста'реньким пи'сьменным столо'м.
- Приля'г, приля'г сюда'!
Стя'гин прилёг на куше'тку и огляде'л го'лые сте'ны ко'мнатки. Ему' ста'ло со'вестно
за бе'дность своего' това'рища, за э'ту выно'сливую и прили'чную бе'дность.
- Ско'ро вернётся жена' твоя'? - ти'хо спроси'л он и'скреннею но'той.
- Она' совсе'м нала'дилась... е'сли то'лько не бу'дет рециди'ва.
- Да ведь э'то прохо'дит с бере'менностью?
- Прохо'дит.
- И како'е счётом ча'до бу'дете вы ожида'ть?
- Пя'тое!.. Да одно' у'мерло.
- И тебя' не страши'т така'я ци'фра?..
Вади'м Петро'вич не договори'л.
"Не'чего у'мничать, - попра'вил он себя' мы'сленно, - лу'чше войти' в их
положе'ние..."
Где'-то, све'рху, заскрипе'ли ступе'ньки ле'стницы; он узна'л шаги' Ве'ры Ива'новны
и тотча'с же вскочи'л с куше'тки.



XVI

В углово'й ко'мнате с занаве'ской - она' служи'ла и спа'льней, и гости'ной -
Стя'гин и Ве'ра Ива'новна сиде'ли у кру'глого стола'.
Она' вышива'ла. Он перели'стывал иллюстри'рованный журна'л. Дешёвая ла'мпа
с тёмным абажу'ром роня'ла свет на ру'ки и часть лица' де'вушки и оставля'ла ко'мнату
совсе'м тёмной.
В до'ме все сти'хло. Дете'й уложи'ли. Лебедя'нцев ча'су в восьмо'м собра'лся на
заседа'ние како'го-то о'бщества и приглаша'л Стя'гина с собо'й, но тот не пое'хал,
попроси'л у Ве'ры Ива'новны позволе'ния посиде'ть ещё немно'го.
Оста'вшись с ней наедине', он на'чал испы'тывать неопределённую трево'гу. За
обе'дом она' занима'лась бо'льше детьми' и ре'дко вставля'ла сло'во в о'бщий разгово'р.
Её расспро'сы про его' здоро'вье звуча'ли и'скренно; но он жела'л ви'деть в ней ещё
что'-то, ту ступе'нь бли'зости, кака'я установи'лась у них там, на Покро'вке.
Но и ему' самому' нело'вко бы'ло взять друго'й тон. Не'сколько фраз перебира'л он
мы'сленно, кото'рые бы сейча'с повели' к задуше'вной бесе'де. Он боя'лся показа'ться
бесцеремо'нным, игра'ть роль бога'того ба'рина, жела'ющего обласка'ть свою' бы'вшую
чти'цу.
И э'то колеба'ние увели'чивало его' трево'гу.
- Ве'ра Ива'новна, - вы'говорил он, гля'дя не на неё, а на рису'нок журна'ла, - у
меня' есть план насчёт Лебедя'нцева... Одо'брите ли вы его'?
- Како'й, Вади'м Петро'вич?
- Я пе'рвый раз здесь, и благодаря' вам...
Она' промолча'ла.
- Вы вы'звали во мне совсе'м друго'е отноше'ние к Лебедя'нцеву и его' жите'йской
до'ле. На'до его' обеспе'чить. Он мне дал мысль ина'че распоряди'ться мое'ю городско'ю
со'бственностью. Я ему' предложу' быть мои'м компаньо'ном по э'той ча'сти, вести'
постро'йки. У него' бу'дет дарова'я кварти'ра и до'ля в дохо'дах.
У'мные и пытли'вые глаза' де'вушки останови'лись на нем. Но в них он чу'вствовал
ещё каку'ю-то осо'бенную сде'ржанность.
Тихо'нько протяну'л он ру'ку и прикосну'лся конца'ми па'льцев к её вы'шиванью.
- Послу'шайте, - продолжа'л он пони'женным зву'ком, - вы то'чно на меня'
в прете'нзии за что'-то...
- Я, Вади'м Петро'вич?
Щеки' её слегка' порозове'ли. Он гляде'л на неё вбок. Голова' её, с густы'ми,
волни'стыми волоса'ми и бе'лым значи'тельным лбом, немно'го отки'нулась наза'д.
Ресни'цы она' опусти'ла.
Трево'га Стя'гина возраста'ла. Э'та де'вушка привлека'ла не одно'ю свое'ю
све'жестью, бю'стом и краси'вым про'филем. Никогда' он не име'л к же'нщине тако'го
почти'тельного чу'вства, сме'шанного со стра'хом, что вот она' совсе'м уйдёт от него',
что он пе'ред ней неисправи'мо провини'лся.
- Неуже'ли вы не прости'ли той сце'ны... у меня', когда' прие'зжая из Пари'жа
осо'ба так глу'по повела' себя'? Я, коне'чно, был круго'м винова'т в том, что ввел вас
в инти'мные подро'бности мое'й жи'зни...
- Полноте', Вади'м Петро'вич, - останови'ла она' его' и положи'ла рабо'ту на
стол. - Мне уже' под три'дцать лет... И тако'й щекотли'вости во мне нет... Вы со
мной бы'ли о'чень делика'тны. То'лько мне неприя'тно ста'ло, что так вы'шло...
Она' затрудня'лась вы'разить вполне' свою' мысль.
- А вы'шло о'чень хорошо'! - вдруг заговори'л Стя'гин с неожи'данным для него'
наплы'вом сме'лости. - И вот я во'льный каза'к! И э'тим я обя'зан, пре'жде всего',
зна'ете кому'?
- Нет, не зна'ю, Вади'м Петро'вич.
Она' опя'ть опусти'ла го'лову над рабо'той.
- Вам, Ве'ра Ива'новна.
Ему' показа'лось, что её ресни'цы не'рвно вздро'гнули.
- С како'й ста'ти?
- Вам, - повтори'л он и взял её за ру'ку о'коло ло'ктя.
Она' отдёрнула ру'ку.
- Полноте', - вы'говорила она', и в го'лосе её заслы'шались те стро'гие но'ты,
кото'рых он ждал и боя'лся.
- Почему' же мне не говори'ть пра'вды? - возбуждённо возрази'л он, испы'тывая
уже' бо'лее прия'тную трево'гу. - Разуме'ется, вам. Прие'хала та же'нщина, - он не
хоте'л называ'ть её по и'мени, - приревнова'ла к вам, показа'ла все свои' ка'рты,
и вот её бо'льше нет в мое'й жи'зни!
- И вы говори'те э'то с тако'й ра'достью, Вади'м Петро'вич?
Вопро'с звуча'л укори'зной.
- А то как же?
- И вам ни чу'точки не жаль э'той же'нщины... и'ли своего' про'шлого? Всё-таки, у
вас была' же...
- Дурна'я привы'чка!
Он опя'ть стал боя'ться того', что она' его' осужда'ет, что в её глаза'х он
безду'шный развра'тник, прогна'вший от себя' же'нщину, с кото'рой жил де'сять лет.
Ведь э'то, по толкова'нию ру'сской де'вушки с но'выми взгля'дами, выхо'дит
"гражда'нский брак"... Он поры'висто стал опра'вдываться... Не то одно' его'
оттолкну'ло, что в пари'жской "подру'ге" сли'шком уже' сквози'ло жела'ние
воспо'льзоваться его' боле'знью и жени'ть на себе', но он сам испуга'лся по'шлости
и лжи тако'го конца' и говори'т э'то пря'мо, говори'т ей, Ве'ре Ива'новне, де'вушке, на
суд кото'рой хо'чет отда'ть своё поведе'ние.
В жару' свое'й оправда'тельной ре'чи Вади'м Петро'вич взял её ру'ку и не выпуска'л
из свое'й. Ве'ра Ива'новна уже' не отдёргивала её.
- Я вам ве'рю, Вади'м Петро'вич, - сказа'ла она' и вы'прямилась. - Дове'рие ва'ше
о'чень це'нно. Мно'го ли вы меня' зна'ете? Как просты'е лю'ди говоря'т, без году'
неде'ля... Ва'ша боле'знь сбли'зила нас, э'то то'чно... Я к вам, втихомо'лку,
присма'тривалась... Вы для меня' ста'ли поня'тны... дово'льно ско'ро. Вам не хорошо'
жило'сь там, в Пари'же. Су'хо, материа'льно. А ме'жду тем в вас сиди'т совсе'м не
тако'й...
- Брюзга', - задуше'вным зву'ком подсказа'л он.
Она' ти'хо рассмея'лась.
- Да, е'сли хоти'те... А шу'тка - два'дцать лет прошли' у вас в э'той заграни'чной
су'ши...
"И ты - почти' стари'к", - подсказа'л он себе', и ему' ста'ло вдруг жу'тко, до
слез оби'дно и смешно' за себя'. Пя'тый деся'ток пошёл, а он вот и'щет же'нского
о'тклика на свою' холосту'ю хандру'.
- Неуже'ли и отхо'дную себе' чита'ть? - спроси'л он и взгляну'л на неё гру'стно,
почти' проси'тельно.
- Заче'м? Ра'зве я э'то говорю', Вади'м Петро'вич?
Го'лос её приласка'л его'. Ему' ста'ло ле'гче. Чу'вство давно' неиспыта'нной
стыдли'вости нача'ло овладева'ть им. Хоте'лось наде'яться и не стра'шно бы'ло от
возмо'жности друго'го конца', согре'того любо'вью тако'й де'вушки.
Но на'до её вы'звать!.. Она' не Леонти'на; её не ку'пишь... Бе'дность и труд не
страшны' ей...
С те'ми же мы'слями вы'шел Стя'гин и из ма'ленького до'мика полчаса' спустя'.
На дворе' стоя'ла лу'нная ночь. Он прошёлся немно'го пешко'м, на Пречи'стенке
взял изво'зчика и приказа'л ему' е'хать на Покро'вку Кремлём.
На эсплана'де, про'тив дворца', он останови'л изво'зчика, вы'шел и до'лго стоя'л
у пери'л, любу'ясь несравне'нною ночно'ю карти'ной. Он не боя'лся холода', не мечта'л о
но'вом побе'ге в чужи'е кра'я, никуда' его' не тяну'ло, ничего' брезгли'вого про'тив
Москвы' не поднима'лось в его' душе'. Го'род, кото'рому он так до'лго изменя'л, владе'л
им в э'ту мину'ту. Все ему' сде'лалось бли'зко, поня'тно и до'рого. Из ма'ленького
до'мика ушёл он смущённый и тро'нутый; наде'жда на хоро'ший коне'ц не стиха'ла. Вся
исто'рия его' боле'зни, подде'ржка това'рища, освобожде'ние от Леонти'ны, роль
краси'вой и у'мной чти'цы могли' бы предста'виться ему' совсе'м в друго'м све'те... Его'
ло'вко обошли'. Лебедя'нцев поживи'тся о'коло него' и же'нит на де'вушке, пре'данной
себе'...
Так бы и стал ему' представля'ть де'ло любо'й парижа'нин. И он мо'жет то'чно так
же все объясни'ть, но не хо'чет. Жить он хо'чет по-друго'му, - э'то он знал
и чу'вствовал, не смуща'ясь тем, что ему' пошёл со'рок пя'тый год...
На него' лили'сь с не'ба серебри'стые лучи', на него' и на бе'лые сте'ны собо'ров, и
на ро'зовую грома'ду дворца', на ма'товое зо'лото церко'вных глав.
Что'-то бодря'щее, никогда' не испы'танное наполня'ло его'... Он вспо'мнил свой
разгово'р с до'ктором о "по'чве" - и ему' ста'ло ещё отра'днее...
По доро'ге домо'й он по-де'тски закры'л глаза' и в полудрёме е'хал так по у'лицам,
подставля'я лицо' под лёгкий моро'зный ветеро'к.