П. Д. Боборы'кин
До'лго ли?
По'весть

1875


I

Мя'гкой и ли'пкой ва'той сы'плются кло'чья сне'га, и отве'сно, и вбок, и покрыва'ют побуре'лые от езды' у'лицы но'вым ры'хлым сло'ем. Сквозь замути'вшуюся мглу но'чи бле'дно мига'ют фонари'. Вся'кий звук заглушён и пода'влен; чуть слы'шно ерза'нье поло'зьев и то'пот пешехо'дов по тротуа'рам.
Плохи'е изво'зчичьи сани'шки заверну'ли с Не'вского в оди'н из переу'лков. Седо'к по'днял воротни'к свое'й шу'бки и совсе'м ско'рчился, нахлобу'чив мерлу'шковую ша'пку. Вся его' фигу'ра представля'ла собо'ю пока'тый ком чего'-то чёрного, гу'сто осы'панного сне'жной мо'крой ка'шей. Изво'зчик был ему' под па'ру. Перевяза'л он себе' ше'ю подо'бием ша'рфа и ушёл в него' вплоть до обтёртого око'лыша ша'пки. Ло'шадь то и де'ло спотыка'лась, пло'хо слу'шаясь кнута'. Возни'ца, бо'льше для ви'да, сту'кал кнуто'м в передо'к сане'й и ча'сто передёргивал вожжа'ми.
Тотча'с за поворо'том в переу'лок случи'лся огро'мный уха'б. Седо'к ткну'лся лбом в спи'ну изво'зчика.
Тот передёрнул на дереве'нский лад плеча'ми и окли'кнул седока':
-- Держи'сь, ба'рин!.. Не даст Бог пути'!.. что ты бу'дешь де'лать!
-- Праве'е забира'й, старина', -- отозва'лся седо'к из-по'д своего' воротника'. Го'лос его' звуча'л глу'хо, но с таки'м отте'нком доброду'шия, что изво'зчик про себя' улыбну'лся и уже' как сле'дует угости'л свою' "шве'дку" уда'ром кнута'.
Подъе'хали са'ни к широ'кому крыльцу', обтя'нутому паруси'ной. Городово'й поха'живал и покри'кивал; в глубине' переу'лка, сквозь ве'рченье сне'жной пурги', видне'лся ряд каре'тных фонаре'й.
-- Пятиалты'нный тебе' сле'дует, де'душка, -- сказа'л, слеза'я, седо'к, -- ну, да уж пого'да-то бо'льно скве'рна -- вот тебе' двугри'венный.
-- Спаси'бо, ба'рин, -- вы'говорил уны'ло изво'зчик, приподнима'я ка'к-то сза'ди свою' ша'почку.
-- Пошёл, пошёл!.. Разве'сил у'ши-то! -- кри'кнул городово'й и толкну'л ло'шадь в огло'блю.
Седо'к в шу'бке, протира'я глаза', погляде'л на полице'йского, отряхну'л с себя' снег и поду'мал: "Э'кой како'й гро'зный: поди'-ка, добе'йся его' интона'ции!.. Си'ла!"
Все ещё с припо'днятым воротнико'м, взя'лся он за ру'чку стекля'нной две'ри. Споткну'вшись немно'го о полови'к, лежа'вший ме'жду пе'рвой две'рью, он опусти'л пони'же го'лову, посмотре'л прищу'рившись на пол и поду'мал: "Ско'лько я здесь вре'мени не был и все то же -- па пропр {нечи'сто (фр.).}".
После'дние два сло'ва он так и вы'говорил про себя' по-францу'зски, с ру'сским акце'нтом.
В гардеро'бной он разоблачи'лся, да и ша'пку о'тдал швейца'ру. Раздева'лся он ме'дленно, не'сколько ка'к-то ро'бко, и, по сда'че всего' своего' ве'рхнего пла'тья, две-три' мину'ты отира'л лицо' платко'м, а пото'м вы'нул гребёночку и пе'ред зе'ркалом пригла'дил во'лосы.
Вряд ли сде'лал он э'то из коке'тства. Сто'ило огляде'ть его' хороше'нько, что'бы убеди'ться в проти'вном. Вся его' фигу'ра оде'та была' в са'мую нефра'нтовскую суко'нную "па'ру", каки'е покупа'ются то'лько в дешёвых магази'нах гото'вого пла'тья; воротничо'к руба'шки, хоть и чи'стый, не отлича'лся мо'дностью. Ше'ю перевя'зывал чёрный га'лстук, в мизи'нец ширины', из са'мых дешёвеньких. Лицо' его', ещё молодо'е, с близору'кими, о'чень прия'тными тёмными глаза'ми, смотре'ло е'сли не боле'зненно, то куда' не наря'дно. Се'рый цвет и неро'вности ко'жи, шерша'вая боро'дка, по'просту причёсанные дли'нные во'лосы -- все э'то не заключа'ло в себе' и намёка на франтовство'. В губа'х, о'чень заме'тных сквозь ре'дкие усы', сиде'л ти'хий ю'мор, мелька'вший и в глаза'х, то'чно с недоуме'нием переходи'вших от предме'та к предме'ту.
Стал он поднима'ться по ле'стнице, к пере'дней, о'чень ти'хо, не потому', что'бы он чего'-нибудь робе'л, а потому', вероя'тно, что ничего' его' туда', наве'рх, осо'бенно не мани'ло. Он да'же знал наперёд, что проскуча'ет за свои' полтора' рубля'; и все-таки', по тако'й а'дской пого'де, пое'хал в деся'том ча'су за тем, чтоб проходи'ть из одно'й за'лы в другу'ю вплоть до полу'ночи, а то так и да'льше. Не вы'сидел он сего'дня у себя', убежа'л от своего' "очага'". Хорошо' ещё, что мо'жно бы'ло куда'-нибудь дева'ться...
Вот он в одно'й из гости'ных; пу'блика перекочёвывает че'рез неё в бо'льшую за'лу, отку'да уже' слы'шен орке'стр. Иду'т шта'тские ра'зных сорто'в, шурша'т ше'лковые пла'тья, мелька'ют шиньо'ны. Пробежа'ло два моло'деньких офице'рика. Он смо'трит на все э'то, прислони'вшись к зе'ркалу, поо'даль. Ду'мать ни о себе', ни о своём положе'нии, ни да'же о том, где нахо'дится -- он не хо'чет. Ему' нра'вится пока' э'та пестрота' же'нских турню'р, хвосто'в, голо'вок, про'филей. Он успе'л то'лько заме'тить, что в Петербу'рге, в су'щности, гора'здо бо'льше хоро'шеньких и пика'нтных же'нщин, чем идёт о том молва' и'ли, лу'чше сказа'ть, чем он всегда' вообража'л. А почему' он так вообража'л? Ведь он не проника'л и в одну' деся'тую петербу'ргских семе'йств?.. То, что ему' каза'лось пу'бликой, быть мо'жет, оди'н случа'йный набо'р...
Да'льше он не пошёл в свои'х соображе'ниях.
Его' окли'кнули сбо'ку:
-- Лу'ка Ива'нович! Вас ли я ви'жу?
Оберну'лся он с мы'слью: "И кому' э'то припа'ла охо'та со мной бесе'довать?"
Пе'ред ним стоя'ла же'нская фигу'ра дово'льно стра'нного ви'да. Она' его', одна'ко, не удиви'ла: ви'дно бы'ло, что он давно' её зна'ет. Ро'стом с него', э'та же'нщина и'ли де'вушка поража'ла пре'жде всего' очерта'ниями свое'й головы'. Ей нра'вилось носи'ть во'лосы взби'тыми так, что тру'дно бы'ло бы да'же отличи'ть её лицо' от мужско'го, е'сли б не тёмное же'нское пла'тье, пове'рх кото'рого она' наде'ла о'чень у'зкий и уже' значи'тельно потёртый не то спе'нсер, не то казаки'н. Черты' лица' подходи'ли к причёске: они' бы'ли ре'зки, хотя' и ме'лки, осо'бенно выдава'лись о'стрый нос и подборо'док. Э'той осо'бе могло' быть от тридцати' до сорока' лет.
-- И вы здесь? -- спроси'л он, улыбну'вшись, и протяну'л ей ру'ку.
-- Да, -- вздохну'ла она', слегка' вы'пятив губу'.-- Кака'я здесь тоска'! И э'то -- жизнь!.. Я не для себя'...
-- По обеща'нию, ста'ло? -- осве'домился он и тотча'с же поду'мал: "А ну, как ты вце'пишься в меня' -- мо'ве {Здесь: беда' (фр.).}".
Она' дово'льно гро'мко рассмея'лась и показа'ла жёлтые, кру'пные зу'бы. "Вце'пится -- и пойдёт о чу'вствах!" -- уже' энерги'чнее поду'мал он.
Идти' в за'лу он не захоте'л, вероя'тно, не жела'я сопровожда'ть туда' свою' знако'мую.
-- Вы пойдёте слу'шать? -- спроси'ла она' с усме'шкой не'которого пренебреже'ния.
-- Да, пра'во, не зна'ю, -- говори'л он и провёл руко'й по волоса'м.
-- Оста'ньтесь тут, в э'той гости'ной, -- уже' мя'гче и с ударе'нием вы'говорила она' и указа'ла ему' на дива'н.
"Судьба'", -- вы'молвил он про себя' и поплёлся за ней к большо'му дива'ну.
-- Так вы не для себя'? -- шутли'во переспроси'л он свою' собесе'дницу.
-- Я с кузи'ной... Не зна'ю, заче'м она' меня' всегда' упра'шивает? Но я ра'да, что встре'тила своего' челове'ка...
Переведя' дух зво'нкой но'той, она', то'чно в упо'р, спроси'ла:
-- Мно'го рабо'таете?
-- Где! -- откли'кнулся он и махну'л руко'й. Собесе'дница прибли'зилась к нему' и, ка'жется, хоте'ла взять его' за ру'ку.
"Ну, и претерпева'й!" -- поду'мал он, уны'ло погляде'в в сто'рону две'ри.
-- Ах, я так бы хоте'ла поговори'ть с ва'ми... о мое'й ве'щи... но, зна'ете, поговори'ть по-това'рищески... Есть ра'зные дета'ли... Я, как де'вушка, не могу' ещё овладе'ть настоя'щим колори'том... Вы меня' понима'ете?
Выходи'ло как бу'дто смешнова'то; но го'лос её вздра'гивал: слы'шно бы'ло, что не'рвы её о'чень натя'нуты. Он бо'ком взгляну'л на неё и серьезнеё поду'мал: "В сиро'тстве нахо'дится, ну и взыску'ет".
-- Мы ма'ло о'чень ви'димся, Лу'ка Ива'ныч, -- продолжа'ла она', -- но я вас давно' зна'ю. Отнеси'тесь ко мне тепле'е... Вы не пове'рите, как тру'дно рабо'тать без вся'кого о'тклика.
-- Да вы ра'зве одни'?
-- Вы ду'маете: кузи'на моя'? Полноте'!..
Она' не договори'ла. Он не стал и допра'шивать. Они' бы до'лго просиде'ли так на дива'не, в полуинти'мных и неопределённых разгово'рах, е'сли б из убо'рной, спра'ва, не вы'шла молода'я же'нщина та'кой нару'жности и в та'ком эффе'ктном туале'те, что о'ба они' ра'зом поверну'лись к ней лицо'м -- и смо'лкли.

II

-- Еле'на, э'то -- ты? -- окли'кнула она' осо'бу в стра'нной причёске.
Он немно'го привста'л. Не жела'я того', огляде'л он её всю о'чень бы'стро и, несмотря' на свою' близору'кость, весьма' отчётливо.
Ему' не приводи'лось, в бли'зком расстоя'нии от себя', ви'деть же'нщину с тако'й я'ркой, охва'тывающей вне'шностью: глаза', щеки', во'лосы, пле'чи, стан, ру'ки, полуоткры'тые до ло'ктя, -- все э'то обдава'ло горя'чей струёй молодо'й, блиста'ющей жи'зни. Он почу'вствовал на себе' э'ту струю' почти' физи'чески -- и туале'т заигра'л пе'ред ним свои'ми перели'вами. Светло-лилово'е пла'тье, с кружева'ми и обо'рками, высо'кая фре'за вокру'г ше'и, что'-то тако'е вро'де жиле'та, хитро' выгля'дывающее из-по'д ли'фа. Точне'е он не мог определи'ть; но он и не жела'л до'льше оста'навливаться на пла'тье: лицо' опя'ть привлекло' его'.
-- На мину'ту, -- кивну'ла она' кузи'не и, обрати'вши к нему' глаза', приба'вила, -- вы позво'лите?
Он суме'л сде'лать како'й-то жест голово'й, ка'жется, не совсе'м тако'й, как сле'довало, на'чал красне'ть и отвора'чиваться вбок.
Собесе'дница его' не совсе'м охо'тно подняла'сь, и они' о'бе отошли' к две'ри.
Да'ма в лило'вом что'-то ве'село и жи'во начала' говори'ть впо`лго'лоса, а пото'м взяла' за ру'ку осо'бу в стра'нной причёске и повела' её в за'лу.
Оста'вшись оди'н, он не встал, а вскочи'л с дива'на и почти' бро'сился в чита'льную ко'мнату. Его' ужасну'ла возмо'жность возвраще'ния собесе'дницы. В чита'льной он, одна'ко ж, не оста'лся. Его' потяну'ло в бо'льшую за'лу.
Останови'лся он в дверя'х и на'чал иска'ть мелькну'вшую пе'ред ним го'лову с ру'сыми ко'сами и с бе'лой ше'ей, выхо'дившей так стро'йно из-по'д фре'зы. Не мог он не созна'ть того', что он действи'тельно и'щет глаза'ми и э'ти ко'сы, и э'ту ше'ю. Там, на эстра'де, кака'я-то певи'ца что'-то та'кое выде'лывала; а в его' уша'х все ещё звуча'л не'сколько густо'й, я'сный и горя'чий го'лос двух са'мых просты'х фраз.
Ничего' он не рассмотре'л. Видне'лось мно'го же'нских ма'ковок и сто'лько же шей, но светло-лилово'е пла'тье исче'зло.
-- Позво'льте-с, -- толкну'л его' дю'жий арме'йский гуса'р, идя' под ру'ку с пу'хлой, набелённой ба'рыней.
Он не оби'делся, сообрази'в, что стоя'л на са'мом прохо'де. От две'ри перешёл он в у'гол, поднялся' на подно'жку, иду'щую вдоль сте'ны, огляде'л за'лу во всех направле'ниях -- исче'зло светло-лилово'е пла'тье. Пробира'ться вперёд он не реши'лся. Совсе'м не така'я на нем была' "па'ра", что'бы пока'зывать себя' у са'мой эстра'ды. Ощуще'ние трево'ги, вме'сте с е'дкой но'ткой пронзи'тельной петербу'ргской ску'ки, нача'ло заса'сывать его'. Ка'к-то по-де'тски предста'вилось ему', что, е'сли светло-лилово'е пла'тье совсе'м исче'зло, то не'зачем ему' и остава'ться до'льше тут, на э'том клу'бном ве'чере.
"Ста'ло быть, ищи'", -- как бы серьёзно приказа'л он себе' и побрёл по други'м ко'мнатам. Пе'рвая полови'на конце'рта в за'ле ко'нчилась, пу'блика начала' располза'ться. Он бы'ло му'жественно пошёл навстре'чу па'рам, иду'щим из за'лы, но о'браз его' собесе'дницы опя'ть смути'л его'. А ведь, наве'рное, придётся встре'тить и её.
Из того' разду'мья был оди'н исхо'д -- столо'вая и'ли ле'стница. В столо'вой ему' не'чего бы'ло де'лать: е'сли б встре'тился хоро'ший челове'к, он бы вы'пил с ним пи'ва; а так, одному'... Остава'лась ле'стница.
Он уже' достига'л площа'дки, где отбира'ют биле'ты.
-- Лу'ка Ива'ныч!
Бежа'ть нельзя' бы'ло. Го'лос собесе'дницы он узна'л.
-- Вы уже' домо'й?
-- Домо'й, -- отве'тил он совсе'м раскле'енным то'ном.
-- Могу' я вас проси'ть на два сло'ва, всего' на два?
Она' так жа'лобно э'то говори'ла, что ему' сде'лалось почти' со'вестно.
-- К ва'шим услу'гам.
И опя'ть он поплёлся за ней к дива'ну гости'ной.
-- Вы мне так нужны', до'брый Лу'ка Ива'ныч, я тепе'рь на са'мом крити'ческом пу'нкте моего' за'мысла. Пожа'луйста, поже'ртвуйте мне каки'х-нибудь два часа', да'же ме'ньше.
-- Изво'льте, изво'льте, -- отгова'ривался он и всем свои'м существо'м боя'лся в э'ту мину'ту одного': что'бы не подошла' опя'ть к ним кузи'на. -- Когда' же?
-- Да как прика'жете...
-- Благодарю' вас! -- воскли'кнула она' с положи'тельной дро'жью в го'лосе.
Он почу'вствовал, как она' его' схвати'ла горя'чей и вздра'гивающей руко'й, руко'й не'рвной деви'цы за три'дцать.
-- За что же-с?..
-- Назна'чьте день и час... Ах, кака'я я! Я ведь и не сказа'ла вам, где я живу'... Вы по'мните, вы заходи'ли ка'к-то ко мне, на Фуршта'дской... по'мните?..
-- Как же.
-- Сла'вное тогда' бы'ло вре'мя!.. Кузи'на упроси'ла меня'... не зна'ю уж заче'м... ра'зве я могу' быть для неё прия'тной?.. Я и перее'хала к ней. Но она' меня' не стесня'ет, у меня' своя' ко'мната... Когда' хоти'те -- у'тром, ве'чером. Э'то в той же ме'стности, на Захарье'вской... Кварти'ра мада'м Па'тера.
-- Как-с? -- переспроси'л он.
-- Э'то -- фами'лия её... мое'й кузи'ны... Госпожа' Па'тера... а нуме'р-то я вам и забы'ла сказа'ть... ну'мер два'дцать шесто'й... Вы не забу'дете?
-- Припо'мним.
-- Фами'лию тру'дно забы'ть: госпожа' Па'тера. Приходи'те хоть за'втра пе'ред обе'дом, часа' хоть в три, и'ли ве'чером.
-- Мне удо'бнее пе'ред обе'дом.
-- Она' меня' сейча'с спра'шивает: Еле'на, кто э'тот господи'н, с кото'рым ты сиде'ла на дива'не? Я называ'ю вас. Вы извини'те... она' так ма'ло знако'ма с на'шей интеллиге'нцией, что, ка'жется, и'мя ва'ше слы'шала в пе'рвый раз.
-- Мудрёного в э'том ничего' нет, -- отозва'лся он с просто'й усме'шкой, -- не в таки'х чина'х.
-- Ах, полноте'!.. Я вам то'лько передаю' наш разгово'р. Она' мне вдруг говори'т: хоть бы ты меня' с ке'м-нибудь из них познако'мила... Как вам нра'вится э'то -- из них?
-- Основа'тельно.
-- Вы все дура'читесь, Лу'ка Ива'ныч, а, пра'во, оби'дно ви'деть...
-- Ничего'-с.
И он привста'л с я'вственным наме'рением ретирова'ться. Им сно'ва овладе'ла малоду'шная боя'знь, как бы их не заста'ла "кузи'на" и не потре'бовала его' са'мого к отве'ту.
Он протяну'л ру'ку энерги'ческим движе'нием и торопли'во сказа'л:
-- Явлю'сь на днях.
Не успе'л он переступи'ть поро'га чита'льной, как из двере'й в за'лу показа'лось светло-лило'вое пла'тье.
За две'рью он останови'лся и ещё раз до'лго и сосредото'ченно огля'дывал все: и волни'стый шлейф, и стан, и ше'ю, и ру'сые ко'сы, перевя'занные ле'нтой пони'же прозра'чных уше'й.

III

Уси'ленно ду'мать на'чал он, то'лько очути'вшись опя'ть в саня'х, под по'лостью и ша'пкой.
-- В како'й проуло'к-то, ба'рин? -- переспроси'л его' изво'зчик, в кото'ром он узна'л "де'душку", доставившего' его' к клу'бу.
-- В Кове'нский переу'лок, старина'.
-- Машкара'т не'што здесь се'дни?
-- Ве'чер, -- отве'тил он, закры'вшись с обе'их сторо'н воротнико'м.
-- А наме'дни, под понеде'льник пришло'сь, в Ка'менном теа'тре машкара'д был. То'-то сра'му я насмотре'лся!.. Посади'л я ба'рина в ено'товой шу'бе и ба'рыню в бога'том сало'пе, лицо'-то у ней чёрной тряпи'цей обвя'зано. Везу' я их -- "в Биржеву'ю" приказа'ли. Ла'дно. Доста'вил. Подожди', говори'т мне ба'рин, с полча'сика...
Под отры'вистую болтовню' изво'зчика седо'к продолжа'л свою' ду'му... Ему' куда' как не хоте'лось домо'й; но бо'льше некуда' бы'ло дева'ться. Э'та встре'ча в клу'бе ка'к-то осо'бенно его' раздразни'ла. Прие'хал он туда', перепо'лненный всей пресното'й, всей тя'жестью своего' житья', и то'чно бу'дто кто поднёс к его' гу'бам оди'н благоуха'нный край дорого'й ча'ши, поднёс и отня'л. А в душе' оста'вил го'рький до бо'ли оса'док.
"Ну, вот и дожи'л почти' до сорока' лет, -- перебира'л он про себя', -- здоро'вья нет, мо'лодость ушла', продежу'рил здесь бессме'нно, не выезжа'я из Лите'йной ча'сти да'льше второ'го Па'рголова, ни ра'зу да'же не мог до како'го-нибудь Кисси'нгена дое'хать; а уж, ка'жется, мо'гу похва'статься ката'ром"...
Он вдруг останови'л нить свои'х се'тований. Их тон выходи'л, поми'мо его' жела'ния, тако'й водеви'льный, тако'й добродушно-ворчли'вый, а ведь на душе' у него' бы'ло гора'здо тоскли'вее и тяжеле'е. Что же де'лать? Не выходи'ло ина'че; вряд ли бы вы'шло ина'че, е'сли б он собра'лся и совсе'м уйти' из той се'рой и пре'сной су'толоки, кото'рую все вокру'г него' зва'ли "жи'знью".
-- То'лько, бра'тец ты мой, -- продолжа'л старичо'к изво'зчик, давно' уже' расска'зывавший свою' маскара'дную исто'рию, -- как вы'скочит отту'да ба'рин-то и та'щит за собо'й другу'ю, ро'стом пони'же и в шубе'йке тако'й куцо'й, и лицо' без тряпи'цы, на вид смазли'вая. Э'так, кричи'т, ты прокура'тишь, бессты'жие твои' глаза'?!. А она' ему' в но'ту, куражу' не теря'ет: ты'-то чем же лу'чше меня', говори'т, ко'ли ты из машкара'та от живо'й жены' мамзе'лей во'зишь, так и я вольна', с кем хочу', потеша'ться!!. Срамота'! Мне спервона'чалу и невдомёк: что-де' та'кое у них приключи'лось?.. А пото'м и догада'лся я, что ба'рин-то, седок-о'т мой, муж е'йный, в колидо'ре, в ну'мерах, надо'ть так ду'мать, и повстреча'л жену'... А она', выхо'дит, то'чно та'ким же мане'ром из машкара'та -- шасть с мусьяко'м каки'м... Все э'то, ми'лый ба'рин, ви'демши, со стыдо'бушки вчуже' у'мер, ей-и-бо'гу; а нема'ло годо'в на све'те треплю'сь -- седьмо'й деся'ток пошёл.
Восклица'ние возни'цы заста'вило седока' подня'ть го'лову. Он сму'тно по'нял содержа'ние его' расска'за и спроси'л доброду'шно болтли'вого старичка':
-- Хоро'ш городо'к Пи'тер?
-- Что и говори'ть! -- откли'кнулся тот высо'кой но'той и махну'л пра'вой руко'й.
"Срамота'!" -- повтори'л про себя' седо'к крестья'нским зву'ком: "срамота' тут и там, и вне себя', и в себе'!"
-- Стой! -- поры'висто останови'л он изво'зчика.-- Прое'хали воро'та!
Тяжело' спусти'л он ноги' в больши'х тёплых "бахи'лах" (так он звал свои' зи'мние калоши') на ры'хлый снег, нело'вко вы'нул портмоне', расплати'лся, кивну'л голово'й дежу'рному дво'рнику, завёрнутому в наго'льный тулу'п, и скры'лся в две'рку за'пертых воро'т. Его' бахи'лы зашмы'гали по ско'льзкому, нечи'стому двору', ниче'м не освещённому на всем своём протяже'нии. За вторы'ми воро'тами, спра'ва, видне'лось крыле'чко с круты'ми ступе'ньками и наве'сом на то'нких желе'зных пру'тьях. Жиле'ц взобра'лся на крыле'чко и на'чал поднима'ться по соверше'нно тёмной и у'зкой ле'стнице, с за'пахом стоя'лой воды', капу'сты и помо'ев.
На площа'дке тре'тьего этажа' он позвони'л. Неско'ро ему' о'тперли, но он не стал нетерпели'во дёргать за ру'чку колоко'льчика; он то'лько перемина'лся немно'го, отвора'чивал воротни'к шу'бки и снима'л полего'ньку с ше'и свой шерстяно'й шарф.
Мину'ты че'рез три послы'шались за две'рью шаги' и отмыка'ние дверно'го крюка', а пото'м хму'рый и со'нный же'нский го'лос:
-- Кто тут?
-- Да я же, Татья'на, отопри', пожа'луйста, -- уже' не'сколько нетерпели'вее откли'кнулся хозя'ин кварти'ры.
Не тотча'с всё-таки отвори'лась дверь -- крюк ту'го поддава'лся, -- и Татья'на, ра'за два вы'бранившись, впусти'ла, наконе'ц, ба'рина.
-- А'нна Карана'товна спит? -- спроси'л он куха'рку, прота'лкиваясь ме'жду не'ю и полови'нкой две'ри и о'щупью проходя' чрез у'зкую прихо'жую, с во'здухом ку'хни, кото'рая помеща'лась тут же, за стекля'нной перегоро'дкой.
-- Нет, ещё не спит, ка'жется, -- промыча'ла Татья'на с си'льным са'пом, -- да, ника'к, и го'сти у них... Шу'бу-то, пожа'луйте, я сы'му, Лу'ка Ива'ныч.
Лу'ка Ива'нович дал стащи'ть с себя' свою' незате'йливую шу'бку на крото'вых "спи'нках", как он называ'л её мех, и снял бахи'лы, держа'сь за кося'к две'ри, веду'щей в его' рабо'чую ко'мнату. А с ле'вой стороны' свети'лась внизу' щель вдоль друго'й две'ри, и отту'да доноси'лся не то разгово'р, не то чье'-то моното'нное, То'чно дьячко'вское, чте'ние. Оно' вдруг прекрати'лось на не'сколько секу'нд, но пото'м опя'ть пошло' гуде'ть. Го'лос был я'вственно -- мужско'й.
-- Огня' вам, что ли? -- все так же хму'ро спра'шивала Татья'на: -- Так я там зажгу' све'чку, пожа'луйте.
-- Не на'до, у меня' есть спи'чки...
-- Да кото'рый час бу'дет? -- осве'домилась Татья'на и зевну'ла с каки'м-то завы'ваньем.-- Что'й-то ба'рышня как засиде'лись... Вам бума'ги принёс Ива'н Марты'ныч, да вот и сиди'т все, кни'жку, что ли, чита'ют... Чай уж, поди', двена'дцать в исхо'де?..
-- О'коло того', -- отозва'лся Лу'ка Ива'ныч, отворя'я дверь в свою' ко'мнату.
-- Ну, так я пойду' скажу' им... ро'вно не слы'шат, что звон был.
Весь э'тот разгово'р происходи'л в темноте'. Татья'на дви'нулась, почёсываясь, к две'ри, отку'да видне'лся свет, а Лу'ка Ива'нович вошёл бы'ло к себе', но останови'лся и окли'кнул её:
-- Татья'на!
-- Чего' вам?
-- На'стеньку давно' уложи'ли?
-- Не зна'ю я; должно' быть, давно'; я с са'мого ва'шего ухо'да прикурну'ла, то'лько ба'рышне солони'нки с хренко'м подала', ча'су, что ли, в деся'том; так дите' уж не куда'хтало: на'до быть, уложи'ли её.
-- Хорошо', -- ти'хо заме'тил Лу'ка Ива'нович и затвори'л за собо'й дверь.
Ту'склый стеари'новый ога'рок освети'л немно'го у'зкую, об одно' окно', ко'мнату таку'ю как раз, кака'я отво'дится в дешёвых петербу'ргских кварти'рах под "кабине'т". В глубине', на клеёнчатом дива'не, по'стлана была' посте'ль соверше'нно холосто'го ви'да, с се'рым флане'левым одея'лом и сафья'нной поду'шкой. Сте'ны бы'ли то'же се'ренькие, в пя'тнах; на окне' одна' стора', без гарди'ны, стол, под оре'х, с Апра'ксина, зава'лен во'рохом нену'жной бума'жной трухи', с ко`й-каки'ми замшаре'нными "пи'сьменными принадле'жностями". На окне' и на ло'мберном сто'лике валя'лись кни'ги. В углу' примости'лся невзра'чный шка'пчик, то'же с кни'гами. На стена'х ни одно'й карти'нки. В ко'мнате стоя'л за'пах папиро'сного табаку' и сы'рости.
Облада'тель её уны'ло огляде'л и стол, и посте'ль, и, не раздева'ясь, закури'л папиро'су. Сде'лал он не'сколько шаго'в ме'жду пи'сьменным сто'лом и две'рью, но то'тчас же сел в сло'манное кре'сло и стал уси'ленно дыми'ть, то'чно собира'ясь кого'-нибудь слу'шать и'ли расска'зывать.

IV

Дверь скри'пнула, и бо'ком вошёл в ко'мнату чернова'тый, курча'вый ма'лый, лет под три'дцать, в мунди'ре вое'нного писаря'.
-- Э'то вы, Марты'ныч? -- встре'тил его' Лу'ка Ива'нович.
-- Так то'чно-с, -- отве'тил пи'сарь, при'торно улыбну'вшись, и сейча'с же взя'лся пра'вой руко'й за обшла'г, повы'ше второ'й пу'говицы сни'зу.
-- Вы меня' дожида'лись? Ра'зве э'то к спе'ху? Переписа'ли?..
-- Так то'чно-с, -- повтори'л с той же интона'цией Марты'ныч и встряхну'л волоса'ми, кото'рые у него' на тупе'е завива'лись в спира'ль.
-- Да вы бы оста'вили здесь!
-- Я и оста'вил-с... А'нна Карана'товна тут вот на столе' положи'ли... Вон о'коло шандала-с' свёрток... А потому' со'бственно, как генера'л Крафт приказа'ли побыва'ть у вас и самоли'чно переда'ть.
-- Что тако'е? -- лени'во спроси'л Лу'ка Ива'нович.
Пи'сарь отошёл ша'га на два от две'ри и вы'ставил вперёд пра'вую но'гу в фо'рменных пантало'нах с ка'нтом.
-- Они' приказа'ли доложи'ть, что, как со'бственно, тепе'рь в типогра'фии рабо'ты ма'ло, так на'до бы, то есть, поспеши'ть с ориг'иналами-с.
-- Э'то насчёт моего' оригина'ла?
-- Так то'чно-с.
-- Да ведь я, ка'жется, не заде'рживаю рабо'ты. Вот ведь и вам на'до вре'мя переписа'ть...
-- Оно', коне'чно-с; генера'л так бо'льше, я полага'ю, из аккура'тности... неме'цкого ро'да они', ну, и во всем у них поря'док.
"Ка'жется, он то'чно привира'ет", -- поду'мал Лу'ка Ива'нович и встал с кре'сла.
На столе' лежа'л свёрток, ло'вко увя'занный шнурко'м. Лу'ка Ива'нович разверну'л его', освободи'л тетра'дь из-по'д обёртки и огляде'л её. Она' была' из пло'тной глянцеви'той бума'ги, сши'та двухцве'тным шёлком. Каллигра'фия поража'ла писа'рским изя'ществом.
-- Вы уж, ка'жется, о'чень стара'етесь, -- промо'лвил он в сто'рону Марты'ныча, -- да и бума'га-то чересчу'р хороша'.
Марты'ныч усмехну'лся в ру'ку и, отка'шлявшись, вы'говорил:
-- Материа'л казённый.
-- Вот ра'зве казённый, -- повтори'л Лу'ка Ива'нович и тут же спроси'л себя' мы'сленно: "А ско'лько я ему' до'лжен? Не ма'ло. Неда'ром же он меня' дожида'лся до сей поры'".
Вопро'с э'тот таки' смути'л его'. Он да'же покрасне'л; по кра'йней ме'ре почу'вствовал, как кра'ска начала' подступа'ть ему' к щека'м.
-- Ско'лько вам сле'дует? -- глу'хо спроси'л он писаря', сто'я к нему' бо'ком.
-- Не ва'жная су'мма, не изво'льте беспоко'иться. Я не за э'тим, ве'рьте сло'ву. А как, со'бственно, генера'л Крафт за'втра спро'сят: был ли, и хоть они' и не нача'льник мне прямо'й, а все нельзя' их не уважа'ть, ну и нрав у них аккура'тный... Из не'мцев они'... А тут и А'нна Карана'товна пожела'ли кни'жки послу'шать... у меня' же случи'лась...
-- Вы -- люби'тель? -- осве'домился Лу'ка Ива'нович, улыбну'вшись и чу'вствуя, как кровь у него' начина'ет отходи'ть от щек.
-- Кни'жки люблю'-с с малоле'тства бо'льше куре'нья и'ли чего' прочего'. О'чень вот тепе'рь хорошо' пи'шет господи'н Бе'лло.
-- Кто тако'й? -- переспроси'л Лу'ка Ива'нович.
-- Белло'-с; пре'жде вот Дюма' греме'л, а тепе'рь Бе'лло... И загла'вие вся'кой кни'жки уме'ет дать: "Деви'ца Жи'ро -- жена' моя'". Ну, ка'ждому и заня'тно.
Лу'ка Ива'нович доброду'шно и ти'хо засмея'лся. Ему' вто'рил и Марты'ныч.
-- Что ж, э'то -- хорошо'! -- реши'л Лу'ка Ива'нович и слегка' зевну'л.
-- Счастли'во остава'ться, -- пусти'л то'тчас же воспи'танный Марты'ныч.-- Проще'ния прошу', что обеспоко'ил вас; а насчёт писа'нья моего' -- не изво'льте беспоко'иться: де'ло не к спе'ху.
И он так повёл пра'вой руко'й от обшлага' к своему' собесе'днику, и так ухмыльну'лся широ'ким и бле'дным ртом, что не тру'дно бы'ло поня'ть:
"Мы'-де с деньжо'нками, быть мо'жет, и вам ссуди'ть придётся".
То'лько все э'то -- в са'мой безупре'чной фо'рме, на каку'ю то'лько спосо'бен то'нкий пи'сарь.
-- Благодарю' вас, -- вы'говорил о'чень смире'нно хозя'ин кабине'та и на покло'н Марты'ныча отве'тил уныло-приве'тливой улы'бкой.
Мунди'рные пу'говицы сверкну'ли, и ночно'й посети'тель удали'лся, слегка' ша'ркнув одно'й ного'й.
Лу'ка Ива'нович снял сюрту'к; но раздева'ться совсе'м не стал, а наде'л то'лько хала'т, се'рый с кра'сным ка'нтом, дово'льно-таки пожи'вший, с зака'панными рукава'ми и борта'ми.
Ти'хо перешёл он че'рез пере'днюю от свое'й две'ри к той, отку'да видне'лась поло'ска све'та, и не сра'зу вошёл туда', а снача'ла притвори'л немно'го дверь и загляну'л в ко'мнату.
-- Ты не ложи'лась? -- почти' шёпотом спроси'л он.
-- Нет ещё, -- откли'кнулся же'нский, ещё молодо'й, но како'й-то неря'шливый го'лос.
Лу'ка Ива'нович перешагну'л поро'г.
Ко'мната была' побо'льше его' кабине'та, в два окна', смотре'ла гора'здо веселе'е от све'тлых обо'ев с буке'тцами. Весь пра'вый у'гол за'нят был крова'тью с це'лой горо'й поду'шек. Нале'во, на небольшо'м рабо'чем сто'лике, стоя'ла дешёвенькая ла'мпа под ро'зовым абажу'ром. Она' броса'ла на все полутаи'нственный, полунаря'дный свет. Ме'бели бы'ло дово'льно: и куше'тка, и шкап, и туале'т, и пя'льцы, и этаже'рочка, и комо'д, с ра'зными коро'бочками и ба'ночками: все э'то разношёрстное, но не убо'гое. На о'кнах висе'ли кисе'йные гарди'ны.
У туале'та сиде'ла же'нщина, на вид ещё о'чень моложа'вая, блонди'нка, с широ'ким худоща'вым лицо'м и соверше'нно бле'дными глаза'ми, в голу'бенькой си'тцевой "кру'глой блу'зе", каки'е попада'ются тепе'рь то'лько в Росси'и. Она' распуска'ла свою' ко'су, дово'льно густу'ю и о'чень све'тлую, собира'ясь припря'тать её под ночно'й че'пчик. Подня'в пра'вую ру'ку к волоса'м, она' слегка' щу'рила ле'вый глаз, и на перено'сице её низкова'того и сухо'го лба яви'лась недово'льная морщи'нка.
На Лу'ку Ива'новича она' взгляну'ла немно'го исподло'бья, равноду'шным взгля'дом, и тотча'с же гу'бы её оттопы'рились в жа'лостное выраже'ние.
-- Небо'сь в клу'бе бы'ли? -- вы'говорила она', гля'дя в другу'ю сто'рону.
-- Ску'ка, -- отозва'лся Лу'ка Ива'нович и тотча'с же, приса'живаясь на куше'тку, спроси'л с я'вственной забо'той, -- Насте'нька ны'нче не о'чень ка'шляла?
-- Пока'шляла; э'кая ва'жность! ничего' с ней не бу'дет -- то'лько мни'тельность ва'ша...
-- Тем лу'чше.
-- Марты'ныч тут все сиде'л, вас дожида'лся.
-- Ну, и насчёт литерату'ры то'же прошли'сь? -- спроси'л Лу'ка Ива'нович, сде'лав осо'бую смешли'вую ми'ну.
Блонди'нка чистосерде'чно улыбну'лась и заговори'ла с не'которым да'же оживле'нием, хотя' все тем же тягу'чим, неря'шливым го'лосом:
-- Каку'ю кни'жку он мне все чита'л: "О'гненная же'нщина" называ'ется! Вы не слыха'ли?
-- Как не слыха'ть!
-- А вот мне небо'сь не принесли'. Что мне в ва'ших журна'лах!.. Э'то, по кра'йней ме'ре, так заня'тно, совсе'м все ви'дишь: как исто'рия разы'грывается. Не ма'ло, чай, за та'кие кни'жки де'нег пла'тят?
-- Говоря'т, а'втор-то замо'к уж себе' вы'строил, -- все в том же смешли'вом то'не отозва'лся Лу'ка Ива'нович.
-- Ви'дите, вот. А от ва'шего-то строче'нья -- кака'я сласть?.. Сиди'те, сиди'те... то одну' кни'жку почита'ете, то другу'ю, почнёте пото'м из угла' в у'гол ко'мнату межева'ть, а там, гляди'шь, пе'рвое число' придёт...
Она' не договори'ла и то'лько мотну'ла вырази'тельно голово'й.
-- Что ж де'лать, А'ннушка, -- не торопя'сь вы'говорил Лу'ка Ива'нович, -- тала'нту тако'го нет, как у "господи'на Бе'лло-с".-- Он вы'говорил после'дние слова' с интона'цией Марты'ныча.
-- Вот э'того са'мого сочини'теля и есть "О'гненная же'нщина"! -- подхвати'ла блонди'нка в блу'зе.-- Я все припо'мнить не могла', как его' фами'лия. То'лько до конца'-то нам ещё далеко'... Так хо'чется мне знать тепе'рь: как э'то она' му'жа своего' ста'рого изведёт... А к э'тому идёт де'ло... я сра'зу догада'лась.
-- Ну, и мне пото'м расскажи': я не чита'л.
-- Да ведь вы все насме'шничаете... как сле'дует, от вас слова' не добьёшься. Оно' и всегда' так быва'ет от большо'го ума'... кто о себе' мно'го вообража'ет.
Лу'ка Ива'нович пропусти'л э'то замеча'ние без проте'ста. Он продолжа'л поку'ривать.
-- Ви'дели, бума'ги-то принёс Марты'ныч?
-- Ви'дел.
-- Небо'сь хорошо' перепи'саны?
-- Большо'й ма'стер.
-- Ещё бы!.. Зато' жа'лованья одного' двена'дцать рубле'й, кварти'ра опя'ть, и дохо'ды ра'зные от перепи'ски -- не'чего и говори'ть, живёт аккура'тно...
Она' что'-то не досказа'ла. Спра'вившись с косо'й и сжав немно'го гу'бы, начала' она' опя'ть с оття'жечкой:
-- Марты'ныч мне ручну'ю маши'ну хо'чет доста'ть... говори'т, на прока'т мо'жно за дешёвую це'ну, а мне, говори'т, по знако'мству и совсе'м зада'ром даду'т. Да э'то он так то'лько, по делика'тности, а с него' пла'ту возьму'т. Аккура'тный челове'к!..
Она' вздохну'ла. Лу'ка Ива'нович кури'л.
-- Вам небо'сь все равно', е'сли он мне таку'ю услу'гу ока'жет?
-- Что за вопро'с? -- уже' серьёзнее откли'кнулся Лу'ка Ива'нович.
-- То'-то, я так спра'шиваю... Кто вас зна'ет, вы, пожа'луй, оби'детесь?.. та'кой у всех писа'телей нрав. А мне маши'нку давно' хо'чется. Вы когда' ещё посули'ли... настоя'щую, в сто рубле'й, чтоб и боти'нки тача'ть, а где же вам!.. Я и не тре'бую: не та'кие де'ньги получа'ете.
Ни'жняя её губа' не'сколько оттопы'рилась. Лу'ка Ива'нович опусти'л глаза'.
-- Де'ло возмо'жное, -- пробормота'л он.
-- Одна'ко же, вот не спра'вили и ручно'й... Я не'што жа'луюсь... Я то'лько к сло'ву... Благодаре'ние Созда'телю, что сыта' да обу'та, да ко'мната есть.
Он слегка' помо'рщился. Она' э'то заме'тила.
-- А мне ручна'я маши'на на ру'ку бу'дет. Пе'рвое де'ло -- шутя' вы'учусь, второ'е де'ло -- де'тское, что пона'добится, сейча'с живо'й руко'й... Марты'нычу все бы за э'то на'до хоть полти'нничек в ме'сяц; вы как ду'маете, Лу'ка Ива'ныч?
-- Разуме'ется!
-- Хорошо' э'то вы говори'те: разуме'ется; а до де'ла коснётся -- и вы'дет оди'н разгово'р. И так уж со'вестно... Ско'лько тепе'рь он вам листо'в переписа'л? Я так мимохо'дом его' да'веча спроси'ла...
-- Ну? -- с не'которой трево'гой откли'кнулся Лу'ка Ива'нович.
-- Делика'тный он челове'к, я уж вам говори'ла, и делика'тный-то ещё како'й!.. А я по го'лосу его' и по всему' виду' чу'вствую, что ему' не хо'чется мне всю пра'вду открыва'ть.
Лу'ка Ива'нович встал с куше'тки.
-- На'до ему' на той неде'ле...-- почти' сконфу'женно вы'молвил он.
-- Э'такого челове'ка оби'деть недо'лго, Лу'ка Ива'нович; ведь э'то его', трудово'е. То'лько вы не поду'майте, что он сам жа'ловаться стал -- е`й-бо'гу, нет! Я наси'лу доби'лась от него' отве'та насчёт листо'в, да и то небо'сь притаи'л что... Вы хоть бы полови'ну, что ли... Ну'жный челове'к...
-- Хорошо', А'ннушка, хорошо', -- торопли'во переби'л он её и запахну'л свой хала'т, собира'ясь уходи'ть.-- Я вот насчёт На'стеньки хоте'л... За'втра поутру', не забу'дь порошо'к... непреме'нно; я, пожа'луй, по'здно про'снусь.
-- Что за порошки'... одна' тра'та.
-- Пожа'луйста... я бы и сам, да ра'но не вста'ну.
-- Вот опя'ть до петухо'в писа'ть бу'дете: а за'втра начнёте хны'кать: го'лову разло'мит, не'рвы вся'кие...
И она' глупова'то рассмея'лась.
-- Так, пожа'луйста, -- повтори'л он, -- красне'нький-то порошо'к.
-- Хорошо'. Чай, своя', не уморю'.
Он кивну'л ей голово'й, но ру'ки не протяну'л.
-- Све'чи-то опя'ть все сожжёте, да и я'-то засиде'лась... Вы бы лу'чше уж кероси'н жгли. Посто'йте, в клу'бе-то теа'тр был, что ли?
-- Ве'чер.
-- Вы -- да'ром?
-- Нет.
-- Неу'жто де'ньги плати'ли? А са'ми ска'зывали -- ску'ка сме'ртная... Хоть бы для меня' доста'ли дарово'й биле'тик. Марты'ныч говори'т: в прикащи'чий во вся'кое вре'мя, ско'лько уго'дно могу' добы'ть биле'тов... Поко'йной но'чи!
Она' зевну'ла и вста'ла со сту'ла. Дверь за Луко'й Ива'новичем затвори'лась.

V

За пи'сьменным столо'м он посиде'л недо'лго, посмотре'л перепи'санные Марты'нычем листы' и ко`е-где' сде'лал попра'вки карандашо'м.
Под одея'лом, на дива'не, он повора'чивался не ме'ньше ча'су. Спать давно' была' пора'; но мысль забега'ла и туда', и сюда', захва'тывая по пути' и про'шлое, и то, что тепе'рь висе'ло над голово'й, сло'вно петербу'ргская боло'тная мгла. Но'вый толчо'к к э'тому бе'ганью мы'сли дала' же'нская фигу'ра в светло-ли'ловом пла'тье... Ина'че и быть не могло'. Лу'ка Ива'нович, закры'в глаза', я'сно ви'дел все очерта'ния пы'шного бю'ста и все да'же скла'дочки пла'тья. Так все э'то и вы'резалось на фо'не гости'ной, в како'й-то осо'бой перспекти'ве, как оно' ча'сто быва'ет, когда' ду'мается о че'м-нибудь с зажму'ренными глаза'ми. И тотча'с по'сле того' всплыла' "А'ннушка", со всей обстано'вкой её ко'мнаты, в розова'том све'те ла'мпочки, с широ'ким, пло'ским лицо'м и голубо'й кру'глой блу'зой. Вы'плыла и сра'зу пахну'ла тем, от чего' Лу'ка Ива'нович не мо'жет уж никуда' убежа'ть... то'чно в ней в э'той голубо'й блу'зе сиди'т вся действи'тельность, вся её пра'вда, вся её подёнщина... Не с ней, не с э'той кру'глой блу'зой дотяну'л он всю свою' жизнь до сегодняшне'й но'чи; но она' засади'ла его', быть мо'жет, навсегда' в кле'тку, где и пре'жде бы'ло та'кже не наря'дно, да всё-таки что'-то как бу'дто мелька'ло...
"На'стеньке-то лека'рства не даду'т", -- вдруг вы'говорил он про себя', и мысль его' останови'лась на до'хленькой трехле'тней де'вочке. Ведь вот она' ему' доро'га же? Ему' не хо'чется, что'бы её де'тский ка'шель перешёл в коклю'ш и'ли во что'-нибудь ещё посерьезнеё. Жаль ему' ребёнка -- бо'льше ничего'. Пуска'й живёт в сухо'м углу', пуска'й ест бе'лый хлеб и хо'дит в кре'пких пла'тьицах. Э'та де'вочка доставля'ет ему' что'-то похожеё иногда' на семе'йный "оча'г". Зовёт она' его' "Ю'ка", вме'сто "Лу'ка", и э'то вся'кий раз весели'т его'. Она' чу'вствует, что "Ю'ка" -- её прия'тель, что от него' ей никогда' не доста'нется тукма'нок и о'криков, как от "ма'ньки", как она' звала' свою' мать.
Э'та де'вочка все, со'бственно, и сде'лала. Че'рез неё жаль ста'ло и мать. Лу'ка Ива'нович почему'-то заста'вил себя', повора'чиваясь на куше'тке, повтори'ть, что и'менно "че'рез На'стеньку так все и вы'шло". Столкну'лись они' с А'нной Карана'товной, как ста'лкиваются со'тни пар в Петербу'рге. Ну, и ничего' бы из э'того не вы'шло, е'сли б жа'лость не закра'лась... Одна' ли жа'лость? Не заму'чила ли холоста'я хандра'? Не заговори'ла ли запозда'лая прыть показа'ть, е'сли не лю'дям, то хоть самому' себе', что он ещё не так заби'т жи'знью, что он не то, что себя' одного', но и ещё две челове'ческих "ду'ши" мо'жет прокорми'ть. По'лно, мо'жет ли?
Татья'на всхрапну'ла в ку'хне. Лу'ка Ива'нович раскры'л глаза' и гляде'л в темноту'. Се'рдце у него' я'вственно, физи'чески сжима'лось.
"По'лно, мо'жешь ли?" -- спроси'л ещё раз неви'димый собесе'дник. А что сейча'с А'ннушка говори'ла? Да'же пи'сарь Марты'ныч соли'днее тебя': обеща'л доста'ть шве'йную маши'нку зада'ром и, наве'рное, доста'нет. Ты -- его' должни'к, с ним, с таки'м же подёнщиком, как и ты, не мо'жешь как сле'дует рассчита'ться... не мо'жешь!.. У тебя' в портмоне' лежи'т одна' кра'сненькая, а ему' ты бо'льше десяти' рубле'й до'лжен; попро'буй за'втра отда'ть -- Насте'ньке не на что бу'дет кра'сных порошко'в купи'ть, и пойдёшь по реда'кциям да по прия'телям одолжа'ться трёхрублёвой бума'жкой... Ра'зве не пра'вда?"
Вопро'сы бы'ли все обыкнове'нные, но отчего'-то у Луки' Ива'новича вы'ступил пот на лбу. Он отки'нул го'лову на поду'шку и расстегну'л воро'т руба'шки. Ему' невыноси'мо оби'дно ста'ло от его' полу'нищенства: оно' предста'вилось ему' во всей свое'й унизи'тельной по'шлости и ме'лкой про'зе. В нем сиде'ло, как в оконча'тельном вы'воде, все его' про'шлое, вся бестала'нность его' "карье'ры". Он вы'говорил э'то сло'во, как бы дразня' себя', и обрати'л глаза' к пи'сьменному столу', уже' я'сно ви'дному в темноте', по'сле получасово'го лежа'нья. Сменя'лись на э'том столе' ра'зные кни'жки и брошю'ры, газе'ты и журна'лы, испи'сано мно'гое мно'жество и графлёной и неграфлёной бума'ги. За э'тим са'мым столо'м вы'учился он -- шу'тка сказа'ть -- по-испа'нски, и Кальдеро'на мо'жет без словаря' чита'ть, и статью' заду'мал о тако'м испа'нском публици'сте, о кото'ром никто' ещё и не писа'л. Мо'жет он вся'кую рабо'ту взять на себя', вся'кую, то'лько бы не тре'бовали "купли-продажи'" его' со'вести... Да, призна'ться сказа'ть, никто' и не тре'бовал, никому' её не ну'жно: ма'лая, ви'дно, ей цена'. Пи'шешь -- хорошо', а замолчи'шь -- и того' лу'чше. "Неуже'ли оно' так?" -- совсе'м пода'вленный, спроси'л себя' Лу'ка Ива'нович и до'лжен был созна'ться, что "оно' так". Никто' и не проси'л его' жить для иде'и, никто' не собира'лся с ним на войну', никто' да'же не подряжа'л его' для схва'ток с ли'чностями, не то что с при'нципами. Сам он рабо'тал "пошту'чно". Принесёт, пока'жет: понра'вится -- ку'пят, не понра'вится -- ступа'й, нам не тре'буется. И'ли сиде'л за черново'й рабо'той по найму'. Заболе'й -- я'вится деся'ток та'ких же гра'мотных, как он. Сего'дня Лу'ка, за'втра Ива'н и'ли Па'вел. Испа'нского языка' не на'до: за глаза' и англи'йского с францу'зским!
"Ста'ло, по э'той ча'сти у тебя' -- нуль, е'сли не хо'чешь убаю'кивать себя' наи'вным вздо'ром. И куда' пойдёшь, к кому' примкнёшь, от кого' бу'дешь тре'бовать симпа'тии своему' де'лу, свое'й иде'е, своему' призна'нию? Марты'ныч -- и тот член корпора'ции; он про'чно сиди'т на своём писа'рском сту'ле, у него' обеспе'ченная доро'га, ра'зве сам провору'ется; он не мечта'ет то'лько о награ'дах -- они' приду'т к нему'; он ка'ждый день ну'жен и зна'ет, кому' жа'ловаться и от кого' ждать подде'ржки. У тебя' же ничего' э'того нет, да и быть не мо'жет".
Да'льше Лу'ка Ива'нович уже' сам не захоте'л развива'ть свою' мысль. Но приходи'лось всё-таки созна'ться, что на две ли'шних ду'ши "продово'льствие" не бы'ло обеспе'чено. Сле'довало поко'нчить с э'тим выкола'чиванием рубли'шек из пошту'чной рабо'ты, поста'вить крест на всем своём многоле'тнем, никому' не ну'жном труде' и идти' иска'ть тех гара'нтий, каки'е име'ет же вот пи'сарь Марты'ныч. Ина'че, как смотре'ть споко'йно хоть бы на ту же На'стеньку? Заче'м приуча'ть её к себе'? Заче'м приуча'ть и са'мого себя' к каки'м-то то'чно оте'ческим чу'вствам, забо'там и... зате'м? Все ведь э'то не то'лько смешно', но и про'сто га'дко. Опя'ть упёрся он то'чно в каку'ю сте'ну. Да'льше ду'мать в э'том направле'нии бы'ло сли'шком го'рько.
"Хоть бы ты мог, -- нашёптывал все тот же неви'димый собесе'дник, -- сказа'ть в утеше'ние себе', что пожи'л на своём ве'ку, вкуси'л всего', что челове'ческая жива'я душа' извлека'ет из жи'зни, когда' уме'ет. Был ли ты, хоть оди'н раз, на пи'ру, смел ли тре'бовать свое'й до'ли наслажде'ния... да, тре'бовать, а не дово'льствоваться пода'чкой, объе'дками, насме'шками слу'чая! Брал ли ты с бо'я хоть что'-нибудь: духо'вную ра'дость, чу'вственное ра'здражение, упое'ние эгои'зма и'ли тщесла'вия?.. Привле'"к ли к себе' хоть одну' же'нщину, заста'вил ли её сда'ться, призна'ть хоть в че'м-нибудь твоё превосхо'дство?.."
Лу'ка Ива'нович боле'зненно вздохну'л. Он реши'тельно не мог выноси'ть бо'льше всех э'тих вопро'сов. Не его' вина', что с са'мых су'мерек им овладе'ло тако'е малоду'шное настрое'ние; ра'зве он жела'л, что'бы вслед за нея'сным, бесфо'рменным, т. е. обыкнове'нным недово'льством, яви'лись таки'е я'сные, кру'пные, беспоща'дные вопро'сные пу'нкты? В нем како'й-то друго'й Лу'ка Ива'нович почти' вознего'довал, переста'л, наконе'ц, прислу'шиваться и дава'ть прини'женные отве'ты, захоте'л прину'дить себя' ко сну...
Э'тот друго'й Лу'ка Ива'нович засну'л, одна'ко, не ра'ньше четырёх часо'в. Он не мог отвяза'ться от ра'зных лиц и фигу'р, опя'ть замени'вших собо'ю вопро'сы. То пока'жется Марты'ныч, и и'з-за него' выгля'дывает кни'жка в я'ркой обёртке и слы'шится, как пи'сарь произно'сит, то'чно буты'лку пи'ва отку'поривает: "Господи'н Белло'-с". То вста'нет во весь рост не ста'рый ещё генера'л, с расчёсанными, то'чно у кота', бакенба'рдами, и говори'т: "все э'то -- литерату'рные пустяки', и нам э'того не на'до"... "Чего' не на'до?" -- спра'шивает его' Лу'ка Ива'нович и вспомина'ет, что он предлага'л генера'лу перевести' что'-то с испа'нского. То десятирублёвая бума'жка начнёт дрожа'ть в глаза'х, да так я'сно, и раздаётся го'лос А'ннушки: "Ах, вы -- сочини'тель! где уж вам маши'ну купи'ть!" Пото'м все спу'талось; но сна все ещё не бы'ло. Всплыл после'дний о'браз, и Лу'ка Ива'нович ему' ужа'сно обра'довался. Среди' я'ркого освещёния, сно'ва показа'лось светло-лило'вое пла'тье; сна'чала то'лько пла'тье, а пото'м курьёзный жиле'т, кружева', фре'за, ше'я; а там и глаза', да та'кие живы'е, горя'чие, ра'достные, что Лу'ка Ива'нович встрепену'лся и схвати'л себя' за го'лову. И ста'ло ему' почему'-то поня'тно, что все его' томи'тельные ду'мы бы'ли то'лько преддве'рием к э'тому вот заключи'тельному о'бразу.
Тут ему' захоте'лось спать как сле'дует: ве'ки отяжеле'ли, мозг утоми'лся и из груди' вы'летел стон облегче'ния.
И соверше'нно отчётливо вы'молвил он про себя':
"На углу' Се'ргиевской... кварти'ра..."
И'мя ему' не сра'зу доста'лось; но он сде'лал над собо'ю уси'лие и припо'мнил.
"Кварти'ра госпожи' Па'тера", -- доко'нчил он.
Беспоко'йные часы', стуча'вшие в ку'хне свои'м ма'ятником, с каки'м-то задо'рным вихля'нием, проскрипе'ли четы'ре.

VI

Швейца'р Петр Па'влович, по фами'лии Троеку'ров, сиде'л пе'ред свое'й кону'ркой, у пери'л площа'дки пе'рвого этажа', отку'да он мог, потяну'вши шнуро'к, отворя'ть и затворя'ть дверь пара'дного подъе'зда. Он уже' три'дцать лет швейца'рствует и собира'ется умере'ть все на том же ме'сте. Ре'дко вхо'дит он внутрь свое'й ло'жи, -- все сиди'т у пери'л; иногда' и задремле'т, но бо'льше бо'дрствует; то подни'мет го'лову вверх: не спуска'ется ли кто отту'да, что'бы дёрнуть за шнуро'к, то погляди'т вниз по ле'стнице. Он -- седо'й, бри'тый, призе'мистый стари'к, с кра'сными жи'лками на щека'х, в горо'ховой ливре'е и картузе' с позументо'м.
Ча'су в тре'тьем кто'-то взя'лся за дверь подъе'зда. Петр Па'влович то'тчас же почу'вствовал э'то, дёрнул за шнуро'к и све'сил го'лову че'рез пери'ла. Фигу'ра входи'вшего показа'лась ему' как бу'дто подозри'тельной.
-- Вам кого'? -- окли'кнул он, прищу'риваясь, отчего' его' ще'ки получи'ли презаба'вное выраже'ние.
-- Кварти'ра госпожи' Па'тера, -- почти' смире'нно отве'тил Лу'ка Ива'нович, опуска'я воротни'к свое'й шу'бки.
-- Здесь, -- откли'кнулся Петр Па'влович, все ещё со све'шенной че'рез пери'ла голово'й.
-- Кото'рый ну'мер? -- осве'домился Лу'ка Ива'нович уже' на площа'дке.
Швейца'р приподня'лся со сту'ла и доброду'шно ему' улыбну'лся, приложи'вшись руко'й к козырьку' картуза'.
-- Во второ'м этаже', по пра'вую ру'ку... а позво'льте узна'ть: как ва'ша фами'лия?
Э'тот слегка' полице'йский вопро'с заста'вил Лу'ку Ива'новича чуть не покрасне'ть.
-- Моя' фами'лия? -- почти' стыдли'во вы'говорил он.
-- Да-с, на вся'кий слу'чай, зна'ете, е'сли пона'добится... и а'дрес бы соблаговоли'ли заодно'... У меня' и кни'жка така'я ведётся.
-- Моя' фами'лия -- Присы'пкин.
-- Как-с? я тугова'т на пра'вое-то...
Швейца'р был положи'тельно презаба'вный.
-- Присы'пкин...-- повтори'л Лу'ка Ива'нович уже' обы'чным свои'м то'ном.
-- Како'й вы губе'рнии?
-- Да я зде'шний, петербу'ргский.
-- Присы'пкин... так вы изво'лили сказа'ть?.. Таки'х я госпо'д не знава'л. Вот Пе'стиковы бы'ли у нас по сосе'дству. Опя'ть ещё Па'льчиковы... больша'я фами'лия... я ра'зных Па'льчиковых знава'л... А мои'х госпо'д вам фами'лия изве'стна? Куры'дины?.. Не слыха'ли -- ась? Я с ба'рыней пять годо'в в Ита'лии про'жил... синьо'ре, ко'ме ста? Изво'лите понима'ть?.. Вам, бишь, госпожу' Па'теру... так их нет: уехамши', уже' бо'льше ча'су бу'дет.
Лу'ка Ива'нович приостанови'лся и вы'говорил в тон швейца'ру:
-- Вы не изво'лите беспоко'иться, я не к са'мой госпоже' Па'тера, я к живу'щим у них.
-- Прошу' поко'рно, -- отозва'лся Петр Па'влович и показа'л руко'й путь наве'рх.
Весь э'тот неожи'данный разгово'р с швейца'ром приободри'л Лу'ку Ива'новича; успокои'тельно поде'йствовало на него' и то, что госпожи' Па'тера не бы'ло до'ма, хотя' он, отправля'ясь сего'дня из до'му, рассчи'тывал, быть мо'жет, на друго'е.
На доске', под стекло'м, в оре'ховой ра'мке, он прочёл: "Ю'лия Федо'ровна Па'тера" и о'чень скро'мно ткнул в пу'говицу электри'ческого звонка'. Ему' отвори'ла го'рничная, уже' не молода'я, с худоща'вым, то'нким лицо'м, в тёмном пла'тье. Таки'х го'рничных ему' ещё не приводи'лось ви'деть. Он скоре'е при'нял бы её за гуверна'нтку, е'сли б на ней не бы'ло тёмного же фа'ртука.
-- Ю'лия Федо'ровна уе'хала ката'ться, -- встре'тила она' Лу'ку Ива'новича с тако'й соли'дной развя'зностью, кото'рая пока'зывала, что она' ча'сто говори'т с посети'телями.
-- Я, со'бственно, к госпоже' Гущево'й.
-- Дома'-с, -- кра'тко доложи'ла го'рничная, и лицо' её тотча'с же сде'лалось гора'здо стро'же.
-- Доложи'те: Присы'пкин, Лу'ка Ива'ныч.
-- Пожа'луйте сюда', -- указа'ла го'рничная впра'во, а сама' пошла' нале'во неторопли'вым ша'гом. Она' бы'ло хоте'ла помо'чь го'стю снять шу'бу; но он её до э'того не допусти'л.
Лу'ка Ива'нович, приподня'в тяжёлую портье'ру, очути'лся в сало'не, не'сколько темнова'том и те'сном, наби'том вся'кой ме'белью, расте'ниями, ла'мпами, трелья'жами и занаве'сками. Ду'шно в нем бы'ло от ра'зных за'пахов. В ками'не ка'менный у'голь тлел и потре'скивал. От него' шла раздража'ющая теплота'.
Лу'ка Ива'нович не успе'л хороше'нько осмотре'ться, как его' и'мя произнёс сза'ди знако'мый ему' го'лос:
-- Ах, как вы великоду'шны! -- заговори'ла вчера'шняя посети'тельница клу'ба, все с той же причёской, но в дли'нной дома'шней манти'лье, сажа'я его' на дива'н, где ему' оказа'лось о'чень нело'вко.
-- Чем же так? -- спроси'л он.
-- Как же, поми'луйте, посети'ли меня', и так ско'ро...
Она' протяну'ла ему' ру'ку и придержа'ла её. Лу'ка Ива'нович опя'ть почу'вствовал в э'той горя'чей руке' не'рвное како'е-то дрожа'ние и погляде'л в лицо' свое'й собесе'днице. Лицо' бы'ло кра'сно, то'чно его' изнутри' подогрева'ли. Глаза', окружённые больши'ми века'ми, трево'жно вспы'хивали. Во всем её то'щем те'ле я'сно бы'ло напряже'ние, передававшеёся физи'чески в рукопожа'тии.
-- Вы рабо'тали? -- спроси'л Лу'ка Ива'нович, отнима'я ру'ку.-- Я э'то ви'жу по лицу' ва'шему.
-- Почему' так?
-- Возбуждены' уж о'чень: сейча'с ви'дно, что сочини'тельством занима'лись.
-- Как вы э'то вы'говорили: "сочини'тельством".
-- Да о'чень про'сто.
-- Не зна'ю. Я давно' хоте'ла вам сказа'ть, Лу'ка Ива'нович, что я ва'шему скептици'зму не ве'рю.
Она' повела' голово'й так стра'нно, что он усмехну'лся. Тем вре'менем он продолжа'л её рассма'тривать, наско'лько э'то мо'жно бы'ло на та'ком бли'зком расстоя'нии. Во второ'й раз ему' ста'ло её жаль, и смея'ться он над ней не мог; но и серьёзно с ней бесе'довать то'же затрудня'лся. Его' тро'гала её и'скренность, како'й-то вну'тренний огонёк, це'льность... В себе' са'мом ничего' э'того он не чу'вствовал, по крайне'й ме'ре, в ту мину'ту.
-- Обо' мне что же толкова'ть, -- вы'говорил он.
-- Поми'луйте, мы с ва'ми -- това'рищи, -- возрази'ла она' с дро'жью в го'лосе, -- мы бо'ремся с одни'м ору'жием в рука'х.
-- Полноте'...-- на'чал бы'ло он, но удержа'лся.
-- Пра'во, Лу'ка Ива'ныч, -- вскрича'ла она', запа'хиваясь в свою' манти'лью, хотя' в ко'мнате бы'ло не ме'ньше семна'дцати гра'дусов по Реомю'ру, -- так нельзя' жить!.. без солида'рности мы все пропа'ли!
"Да вы о чем э'то?" -- хоте'л бы'ло он спроси'ть и опя'ть воздержа'лся.
-- Я вот сейча'с писа'ла и'менно на э'ту те'му... Я вложи'ла э'ти слова' в уста' же'нщины. Вы мо'жете мне посвяти'ть полчаса'?
-- Ско'лько прика'жете.
-- Так я сейча'с принесу'... э'то всего' три-четы'ре страни'цы. Я не бу'ду злоупотребля'ть ва'шим снисхожде'нием.
-- Пожа'луйста, злоупотребля'йте. Пра'во, о'чень прия'тно ви'деть, что в вас есть э'тот... свяще'нный ого'нь.
Она' уже' подняла'сь и хоте'ла вы'йти из гости'ной, но приостанови'лась.
-- Како'й у вас тон, Лу'ка Ива'ныч! вы то'чно смеётесь над тем де'лом, кото'рому са'ми слу'жите...
-- Полноте', полноте', я так. Ка'ждый из нас жела'л бы име'ть э'тот са'мый огонёк.
Он не договори'л и, протяну'вши ей ру'ку прия'тельским же'стом, доба'вил:
-- Сде'лайте ми'лость, бу'дьте со мной по'просту.
Деви'ца Гу'щева ста'ла ещё красне'е, кивну'ла голово'й и торопли'во вы'шла. Лу'ка Ива'нович проводи'л её глаза'ми до портье'ры. Когда' она' скры'лась, он улыбну'лся, не то, что'бы зло'стно, но и не совсе'м безоби'дно.
Его' собесе'дница давно' каза'лась ему' не'сколько стра'нной осо'бой; никогда' не мог он, при встре'чах с не'ю, взгляну'ть на неё соверше'нно серьёзно; но почему' же на э'тот раз ему' сде'лалось бы жа'лко, на осо'бенный лад? Не предста'ла ли пе'ред ним его' со'бственная жите'йская доро'га, его' се'ренькое сочини'тельство, то'лько находя'щееся в состоя'нии наи'вного пы'ла?
"И не все ли равно', -- поду'мал Лу'ка Ива'нович, дожида'ясь возвраще'ния деви'цы Гущево'й, -- каки'е там слова' она' вло'жит в уста' свое'й герои'ни? Никому' из нас от э'того ле'гче не бу'дет".
Его' мысль пошла' бы да'льше по тому' же направле'нию, е'сли б шо'рох портье'ры спра'ва не заста'вил его' оберну'ться и да'же привста'ть.

VII

Све'жим во'здухом пахну'ла на него' воше'дшая в гости'ную та са'мая же'нщина, в лило'вом пла'тье, кото'рая порази'ла его' накану'не. То'лько тут она' была' одета' в зи'мнее пальто' с опу'шкой, в ви'де мужско'го полушу'бка. Ба'рхатная ша'почка с око'лышем слегка' прикрыва'ла го'лову.
Лу'ка Ива'нович пришёл в тако'е смуще'ние, что да'же схвати'лся за ша'пку. Но э'то бы'ло то'лько на одно' мгнове'ние. С ним заговори'ли и не да'ли ему' предава'ться дальнейшему' малоду'шию.
-- Вы к Еле'не? -- спроси'ла она' ве'село, огля'дывая его' и гро'мко дыша'. Щеки' её так и пыла'ли. Над больши'ми се'рыми глаза'ми дово'льно ре'зко выступа'ли о'чень густы'е бро'ви. Кру'пная ве'рхняя губа' заме'тно оттенена' была' пушко'м.
-- Да-с, -- проговори'л Лу'ка Ива'нович и положи'л опя'ть ша'пку на дива'н.
-- Вы её ви'дели?.. Ах, извини'те, я вас не прошу' сади'ться! Пожа'луйста.
Она' сама' се'ла, но так, как са'дятся на пути'. Сел и Лу'ка Ива'нович, уткну'вши о'бе ладо'ни ме'жду коле'н.
-- И'ли она' ещё не выходи'ла, так я пойду' ей сказа'ть?
-- Ва'ша кузи'на сейча'с придёт, мы с ней ви'делись, -- вы'говорил он уже' соли'днее.
-- А вы зна'ете, кто она' -- моя' кузи'на?.. Зна'чит, мне не ну'жно вам представля'ться... Я о'чень ра'да, что вы посети'ли Еле'ну. Вы, мо'жет быть, мне не ве'рите, что Еле'на, то'чно наро'чно, не хо'чет меня' знако'мить ни с одни'м писа'телем.
-- Да оно', мо'жет, и лу'чше.
-- Почему' же? Э'то, должно' быть, о'чень заба'вно? То'лько вы вот уви'дите, она' придёт и наду'ется. Ей неприя'тно бу'дет, что я помеша'ла её а'вторским... confidences {Здесь: открове'ниям (фр.).}. А ведь она' пресча'стливая, не пра'вда ли?
Лу'ка Ива'нович, совсе'м приободри'вшись, отве'тил с улы'бкой:
-- Пожа'луй, и так.
-- Пресчастли'вая! Ноче'й не спит; а днем все хо'дит из угла' в у'гол и на кусо'чках бума'жки все запи'сывает, все запи'сывает. Лицо' у ней так и гори'т. Ру'ки дрожа'т в не'рвной ажита'ции. Все у ней назрева'ет, назрева'ет сюже'т, а пото'м вдруг начнёт мета'ться, когда' ей что'-нибудь не даётся. Му'чится, бе'дная, вся позелене'ет. Зато' как ра'да, когда' у ней все э'то проясни'тся. И тогда' пи'шет, как я говорю', запое'м! Скажи'те, ра'зве она' не счастли'вая?
Вопро'с э'тот вы'летел так же стреми'тельно, как и все предыду'щие фра'зы. Но когда' Лу'ка Ива'нович взгляну'л на говори'вшую, он то'тчас же заме'тил ре'зкий контра'ст ме'жду э'тими пы'шущими щека'ми и почти' уби'тым взгля'дом, ни на что не гляде'вшим.
-- Вы ей, ста'ло, зави'дуете? -- спроси'л он соверше'нно серьёзно.
-- Да, -- послы'шалось в отве'т, в сопровожде'нии весьма' я'вственного вздо'ха.
С большо'й тетра'дью в рука'х верну'лась знако'мая Луки' Ива'новича и, как то'лько увида'ла свою' кузи'ну, заме'тно съёжилась и припря'тала да'же тетра'дь под манти'лью.
-- Я вам меша'ть не ста'ну, -- заговори'ла её кузи'на, встава'я.-- Пожа'луйста, Еле'на, не серди'сь на меня': я бы не прие'хала домо'й так ско'ро, да пого'да испо'ртилась. Гости'ная к твои'м услу'гам. Я переоде'нусь и уе'ду. То'лько, вот ви'дишь, судьба' тебя' и наказа'ла: я без твое'й рекоменда'ции познако'милась с настоя'щим писа'телем.-- Оберну'вшись в сто'рону Луки' Ива'новича, она' приба'вила:
-- Вы -- мой гость. Дней у меня' нет, но я всегда' быва'ю до'ма...
-- Когда' не выезжа'ешь, -- заме'тила деви'ца Гу'щева, -- а пропада'ешь ты по це'лым дням.
-- Вот ви'дите, кака'я она' язви'тельная, -- рассмея'лась кузи'на.-- Говоря'т, кто сча'стлив -- тот добр, а кто сча'стливее Еле'ны -- и така'я зла'я!
Не дожида'ясь отве'та, она' о'чень ла'сково поклони'лась го'стю и бо'йкой молодо'й похо'дкой вы'шла из гости'ной.
-- Вы познако'мились? -- спроси'ла деви'ца Гу'щева, как бу'дто с смуще'нием.
-- Поговори'ли.
-- И как же нашли' мою' кузи'ну?
-- Да, мне ка'жется, жи'зни в ней бо'льше, чем...
-- Чем в ком?
-- Да не в оби'ду будь ска'зано, нас вот с ва'ми взять, хоть вы и храни'те в себе' свяще'нный ого'нь. Таково' уж, ви'дно, зва'ние на'ше! А кузи'на ва'ша пришла' на не'сколько мину'т, -- и све'жим во'здухом запа'хло. Вы извини'те, я вам так открове'нно говорю'... по-това'рищески.
-- Коне'чно, коне'чно, я и не ду'маю обижа'ться.
-- Заче'м же обижа'ться? Вы меня' спроси'ли о моём впечатле'нии, я вам и сказа'л его'.
-- А зна'ете ли, Лу'ка Ива'ныч, что я вам скажу' про живу'ю нату'ру, како'ю вы счита'ете мою' кузи'ну? Она' ведь совсе'м не то, чем вам показа'лась.
-- Быть мо'жет. Я -- не романи'ст, но е'сли вы и пра'вы...
Он останови'лся и спроси'л:
-- Как вас звать? научи'те, пожа'луйста.
-- Еле'на Ильи'нишна, -- с не'которым нетерпе'нием назвала' деви'ца Гу'щева.
-- Так вот, Еле'на Ильи'нишна, как я ду'маю: е'сли б да'же ва'ша кузи'на была' и совсе'м друго'й же'нщиной, -- и то хорошо', что она' обма'нывает, так сказа'ть, свое'й жи'зненностью. Э'то не вся'кому даётся.
Еле'на Ильи'нишна пододви'нула к нему' кре'сло и ста'ла говори'ть ти'ше:
-- Я бы о'чень ра'да была', что'бы Ю'лия побли'же познако'милась с ва'ми, но вряд ли она' спосо'бна на бесе'ду с серьёзным челове'ком... не хочу' злосло'вить, да она' и позволя'ет говори'ть себе' в глаза' пра'вду.
-- Ах, Еле'на Ильи'нишна, не дово'льно ли серье'зных-то бесе'д. Э'так гляди'шь -- и прожита' жизнь в нестерпи'мой ску'ке.
Он да'же махну'л руко'й. Э'тот жест заста'вил Еле'ну Ильи'нишну опусти'ть глаза' и приня'ть огорчённое выраже'ние.
-- Пра'во, -- заговори'ла она' не то оби'женным, не то проси'тельным то'ном, -- мне не хо'чется вас беспоко'ить и чита'ть вам: вы совсе'м не в тако'м настрое'нии.
Ему' о'чень захоте'лось успоко'ить её и заста'вить проче'сть со вку'сом отры'вок, но у него' что'-то недоста'ло на э'то уме'нья. Еле'на Ильи'нишна сиде'ла в съёженной по'зе, обдёргивая свою' манти'лью, из-по'д кото'рой торча'л свёрток.
-- Начни'те, -- вы'говорил он наконе'ц.
-- Нет уж, я в друго'й раз, тепе'рь нам мо'гут опя'ть помеша'ть.
И то'чно, в гости'ную вошла' кузи'на, о'чень ско'ро перемени'вшая свой туале'т.
-- Вы ещё не чита'ете? -- спроси'ла она' гро'мко.
-- А почему' ты ду'маешь, что мы собра'лись чита'ть? -- трево'жно возрази'ла Еле'на Ильи'нишна.
-- Вот у тебя' манускри'пт в рука'х.
Она' сде'лала тако'е движе'ние голово'й, что Лу'ка Ива'нович нево'льно усмехну'лся.
-- Пожа'луйста, -- обрати'лась к нему' кузи'на, -- успоко'йте её. У ней все бесконе'чные сомне'ния. Я уже' вам говори'ла, что она' ноче'й не спит над одни'м сло'вом.
-- Как же э'то ты успе'ла? -- почти' сконфу'женно вы'говорила Еле'на Ильи'нишна.
-- И ещё мно'го ко`й-чего'. Серди'сь -- не серди'сь, Еле'на! Ведь я за себя' хлопочу'. Я тебя' успоко'ить не могу'. Ты моему' вку'су не ве'ришь. Чем скоре'е бу'дет чте'нье, тем для меня' лу'чше.
-- Лу'ка Ива'нович не мо'жет же посвяти'ть мне це'лый день.
-- Ты хо'чешь сказа'ть, что я вам меша'ю? извини', пожа'луйста, я сейча'с скро'юсь. А вы, -- обрати'лась она' к Лу'ке Ива'новичу, -- не конча'йте в оди'н сеа'нс, а когда' захо'чется отдохну'ть от литерату'ры, поболта'ем... то'лько без Еле'ны; а то она' сейча'с ска'жет, что в на'шем разгово'ре нет интеллиге'нтного содержа'ния.
Еле'на Ильи'нишна улыбну'лась. Её напряжённость не'сколько прошла' от сме'лой болтовни' кузи'ны. Лу'ке Ива'новичу опя'ть сде'лалось веселе'е с той мину'ты, как э'та пы'шущая здоро'вьем и бо'йкостью же'нщина появи'лась в гости'ную. Е'сли б он суме'л, он бы задержа'л её; но он не суме'л э'того и с уны'нием поду'мал о це'лой тетра'ди, кото'рою сбира'лась угости'ть его' деви'ца Гу'щева.
-- До свида'ния, -- кивну'ла ему' кузи'на с той же улы'бкой, с кото'рой она' оста'вила их в пе'рвый раз.-- Обе'дать меня' не жди, Еле'на; вы мо'жете хоть це'лый день чита'ть. Ты зна'ешь, куда' я е'ду?
-- Кто ж э'то мо'жет знать? -- отозвала'сь уже' доброду'шнее Еле'на Ильи'нишна.
-- К тётушке Вилко'вой: там ка'ждый ме'сяц собира'ется фами'льный синкли'т, я на них навожу' свяще'нный у'жас.
-- Почему' же так? -- позво'лил себе' спроси'ть Лу'ка Ива'нович.
-- Пра'во, они' на меня' смо'трят, как на како'го-то зве'ря из Апока'липсиса. На'до ви'деть, како'й э'то мир, что'бы суди'ть о впечатле'нии...
-- Ты там до ве'чера?
-- Да, зае'ду то'лько переоде'ться -- и пря'мо в купе'ческий!
-- Ах, Ю'лия, ты вчера' легла' в седьмо'м ча'су утра'!
-- Что ж тако'е? у меня' таки'е кра'сные щеки', что на'до же им ка'к-нибудь побледне'ть.
-- И то сказа'ть, -- заме'тила Еле'на Ильи'нишна и пожа'ла плеча'ми.
"Во`т-во'т сейча'с уйдёт; а жаль", -- поду'мал Лу'ка Ива'нович, слу'шая весь э'тот стра'нный для него' разгово'р, в кото'ром бы ему' хоте'лось приня'ть уча'стие, но не в прису'тствии деви'цы Гущево'й.
Когда' он приподня'л го'лову, кузи'ны уже' не бы'ло. Он да'же не заме'тил, в како'м она' пла'тье. На него' уста'вились вопроси'тельные глаза' Еле'ны Ильини'шны, говори'вшие совсе'м о друго'й мате'рии.

VIII

Литерату'рное чте'ние не удало'сь. Лу'ка Ива'нович стара'лся быть как мо'жно мя'гче и благоду'шнее, но его' тон почему'-то неприя'тно волнова'л романи'стку. Она' начала' не то что придира'ться к нему', но задава'ть ра'зные таки'е вопро'сы, на кото'рые он затрудня'лся отвеча'ть. Он о'чень про'сто заме'тил ей в одно'м ме'сте, что мо'жно бы совсе'м вы'кинуть подро'бности, кото'рые а'втор, как деви'ца, вряд ли изучи'л. Еле'на Ильи'нишна про'сто разогорчи'лась, так что Лу'ка Ива'нович до'лжен был до'лго её успока'ивать. Говори'ть ей настоя'щую пра'вду он оконча'тельно отказа'лся, ви'дя, как она' боле'зненно трево'жна. Она' сли'шком ве'рила в своё призва'ние, сли'шком "священноде'йствовала", как он заме'тил про себя'. Не'которая наблюда'тельность у ней бы'ла и языко'м она' владе'ла; но за'мыслы её отзыва'лись "кни'жкой"; рассужде'ний и разгово'ров бы'ло сли'шком мно'го и в том, что он пре'жде чита'л, и в но'вой её ве'щи. А про наи'вности и говори'ть бы'ло нечего'. Е'сли б Лу'ка Ива'нович вы'сказал ей все э'то тут же, бесе'да ко'нчилась бы, пожа'луй, слеза'ми. К это'му исхо'ду и без того' клони'лось де'ло.
-- Вы хоть не ко мне зайди'те, -- сказа'ла ему' на проща'ние не'рвная деви'ца.-- Кузи'на вас заинтересова'ла.
И так она' э'то вы'говорила, что он, чуть не с озорство'м, отве'тил:
-- Зайду'; поклони'тесь ва'шей кузи'не!
Когда' он спуска'лся с ле'стницы, его' окли'кнул швейца'р, Петр Па'влович:
-- Жела'ю вам вся'кого зла, -- кри'кнул он, сто'я у пери'л.
Лу'ка Ива'нович по'днял го'лову и удивлённо оберну'лся.
-- Избежа'ть! -- доба'вил стари'к успокои'тельно.
Э'ту прибау'тку проде'лывал он аккура'тно с ка'ждым но'вым лицо'м.
На у'лице Лу'ка Ива'нович, с улы'бкой, вы'званной чуда'чеством швейца'ра, останови'лся и сообрази'л, в каку'ю сто'рону ему' взять. Пого'да испо'ртилась. Пошёл опя'ть мо'крый снег. Изво'зчика он, одна'ко, не взял -- не на что бы'ло. Вчера'шнюю десятирублёвую бума'жку он оста'вил на расхо'д, уходя' из до'му. Ему' ста'ло вдруг и бо'льно, и оби'дно, и рассерди'лся он на себя' за то, что мог бо'льше ча'су пустосло'вить в кварти'ре г-жи Па'тера, когда' ему' пре'жде всего' сле'довало бы найти' те два'дцать пять рубле'й, кото'рые ему' бы'ли до заре'зу нужны'. Не мог же он забы'ть, с како'й мы'слью вы'шел сего'дня из до'му. Э'та бесконе'чная нужда' в кра'сненьких и лило'веньких бума'жках перепо'лнила ча'шу. Так безысхо'дно перебива'ться показа'лось ему' невыносимо-унизи'тельным и про'сто "по'длым", как он сам вы'разился.
Часо'в у него' то'же не бы'ло; но он сообрази'л, что не мо'жет быть поздне'е полови'ны четвёртого.
Ро'вно в четы'ре часа' он звони'л у своего' прия'теля, Никола'я Петро'вича Проску'дина. Звони'л он на аво'сь. Проску'дин был адвока'т и в э'ти часы' находи'лся обыкнове'нно в окру'жном суде'. Всего' ча'ще ста'лкивались они' с ним в обе'денное вре'мя в тракти'ре "Ста'рый Пеки'н", и'ли, как называ'л его' Лу'ка Ива'нович, "Вье Пеки'н", где они' до'лго толкова'ли всегда' по послеобе'дам.
Проску'дин оказа'лся, одна'ко, до'ма. Э'то был призе'мистый ма'лый, таки'х лет, как Лу'ка Ива'нович, т. е. си'льно за три'дцать, с кру'глой белоку'рой бородо'й, с пу'хлым лицо'м и дово'льно большо'й, блестя'щей лы'синой. Глаза' его' щу'рились и ча'сто смея'лись. Он сам отвори'л го'стю.
-- В фо'рме? -- спроси'л Лу'ка Ива'нович, подава'я ему' ру'ку и ука'зывая на фрак Проску'дина со значко'м.
-- Да, уж покля'узничал немно'жко, -- отве'тил тот жи'дким, не'сколько дребезжа'щим го'лосом.
-- По како'му отделе'нию?
-- Я ведь уголо'вными тепе'рь не занима'юсь: я то'лько кля'узами.
Они' вошли' в кабине'т хозя'ина, гора'здо побога'че и пообши'рнее ко'мнатки Луки' Ива'новича.
Не приса'живаясь, гость раскури'л папиро'су и с уси'лием вы'говорил:
-- А ведь мне за'втра есть бу'дет не'чего, Никола'й Петро'вич... не одолжи'те ли лило'венькую?
Проску'дин в э'то вре'мя что'-то оты'скивал на столе' и как бы ме'жду про'чим отве'тил:
-- Получи'те.
Они' бы'ли насто'лько прия'тельски знако'мы, что в тако'м одолже'нии ничего' не бы'ло осо'бенного. Но Лу'ке Ива'новичу сде'лалось почему'-то ещё оби'днее.
-- То'лько ви'дите, -- на'чал он измени'вшимся го'лосом, -- я хочу' положи'ть преде'л э'такой, с позволе'ния сказа'ть, ана'фемской жи'зни! Как ни жмёшься, а с полови'ны ме'сяца гляди'шь -- то у одного' на'до кля'нчить, то у друго'го... нестерпи'мо!..
Проску'дин вы'шел и'з-за пи'сьменного стола' и свои'ми смею'щимися подслепова'тыми гла'зками огляде'л прия'теля.
-- Наконе'ц-то догада'лись, -- заговори'л он, ме'дленно и не меня'я свое'й обы'чной шутли'вой интона'ции.
-- Вся'кий пи'сарь, -- вскрича'л Лу'ка, Ива'нович, с соверше'нно но'вой для него' ре'зкостью, -- вся'кий офице'ришка в како'й-нибудь сортирова'льной коми'ссии -- и тот бо'льше обеспе'чен, да и де'ла-то де'лает бо'льше на'шего бра'та! Где тут выгора'живать своё писа'тельское "я", когда' ты зави'сишь от вся'кой ми'зерной случа'йности, когда' тебе' ни на како'м толку'чем ры'нке и це'ны-то нет?!
-- Я вам э'то, друг Лу'ка Ива'нович, неоднокра'тно докла'дывал...
-- Вот я и пришёл к вам: бери'те меня' хоть в писаря'!
Проску'дин верну'лся из угла' кабине'та, подошёл бли'зко к го'стю и спроси'л его', не меня'я то'на:
-- Да вы взапра'вду?
-- Говорю' вам: бери'те меня' в писаря', ко'ли не гожу'сь к вам в помо'щники!
-- Погоди'те, э'то де'ло на'до обсуди'ть обстоя'тельно. Да'йте присе'сть.
Он взял кре'сло, пододви'нул его' к Лу'ке Ива'новичу и усе'лся пло'тно, оперши'сь на о'бе ру'чки кре'сла.
-- Ви'дите что, друг; вы э'то сгоряча' так изво'лили воскли'кнуть: иду' к вам в помо'щники и да'же в писаря'; а ничего' та'кого вам де'лать не сле'дует.
-- Да поми'луйте! -- рвану'лся бы'ло Лу'ка Ива'нович.
-- Да'йте изложи'ть, -- останови'л его' благоду'шный прия'тель.-- Вы ищи'те чего'? Гара'нтии, не'которой про'чности, пра'вильного и осяза'тельного де'ла -- ведь так? А е'сли так, то заче'м вы хоти'те меня'ть одну' пого'ню за слу'чаем на другу'ю. В писаря' я вас не возьму'. Пи'сарь зарабо'тает 25 целко'вых, а вы на корректу'ре добу'дете 100, е'сли захоти'те сде'лать себе' из неё специа'льность. А что "я'ти" ста'вить, что дове'ренности перепи'сывать -- одина'ково сла'дко. В адвокату'ре вы ничего' не сде'лаете -- лу'чше и не про'бовать, не говоря' уж о том, что поря'дочному литера'тору на'до нашего' бра'та вся'чески трави'ть, а не то что по стопа'м на'шим идти'. Я вас зна'ю, друг Лу'ка Ива'нович: на уголо'вном де'ле вы изведётесь, да и нажи'ва тут ре'дкая; а кля'узы даю'тся немно'гим. Главнеё же всего' э'то то, что на'ша рабо'та, как вы ча'сто изво'лите выража'ться, "пошту'чная", и э'то соверше'"нная случа'йность, что вы у меня' взя'ли лило'венькую, а не я у вас.
-- Э'то меня' не убежда'ет! -- вскрича'л Лу'ка Ива'нович и заходи'л по ко'мнате.-- Покажи'те мне исхо'д, а рассужда'ть я и сам уме'ю, извини'те меня'.
-- Да'йте передохну'ть. Одни'ми рассужде'ниями я вас корми'ть не жела'ю. Вам проти'вно быть литерату'рным пролета'рием -- превосхо'дно! На'до, ста'ло быть, ме'сто; вне э'того, в Росси'и нет про'чной еды', я вам всегда' э'то говори'л. Изложи'те -- в како'м ве'домстве? Е'сли в ве'домстве суде'бном, у меня' име'ется та'йный сове'тник Пе'нский, мой това'рищ по учи'лищу, то'лько он в ста'ршем кла'ссе был, а я поступа'л. Он на то то'лько и существу'ет, чтоб безвозме'здно ме'ста достава'ть. Бо'льше ему' и де'лать не'чего. Так по министе'рству юсти'ции уго'дно?
Лу'ка Ива'нович зачеса'л за у'хом.
-- Как сказа'ть, -- проговори'л он, -- ведь не в суде'бные же при'става?
-- Ведь и не в обе'р же прокуро'ры сра'зу, друг Лу'ка Ива'ныч? -- отве'тил ему' в тон Проску'дин.
-- И пото'м специа'льное образова'ние...
-- Все э'то вы напра'сно, никако'го специа'льного образова'ния не на'до. Ну, отло'жим министе'рство юсти'ции. Возьмём министе'рство вну'тренних дел. Тут, позво'льте, кто у меня' име'ется?.. Це'лых два чино'вника по осо'бым поруче'ниям V-го кла'сса. Вот что зна'чит, госуда'рь мой, воспи'тываться в привилегиро'ванном заведе'нии! Не будь я там, не бы'ло бы у меня' та'йного сове'тника Пе'нского и двух чино'вников V-го кла'сса. В министе'рстве э'том вся'кие есть ме'ста, начина'я со стати'стики и конча'я, ко'ли уго'дно, цензу'рой.
-- Да вы все дура'читесь, Проску'дин! -- вы'рвалось у Луки' Ива'новича, -- а мне, пра'во, не до сме'ху.
В го'лосе его' послы'шались сле'зы. Адвока'т оберну'л к нему' го'лову. Глаза' его' переста'ли смея'ться. Он прошёлся по лы'сине свое'й пу'хлой ладо'нью.
-- Полноте', -- мя'гче и с несомне'нным чу'вством на'чал он, -- то'чно вы меня' не зна'ете. Я ведь не ду'мал, что оно' у вас так наболе'ло.
-- Вам литера'торское го'ре все лома'ньем ка'жется!..
-- Да полноте' же, полноте'. Вы вы'бились из сил -- ну, и прекра'сно. Опя'ть повторя'ю: жаль, что ра'ньше не случи'лся э'тот кри'зис. Так я вам вот что скажу': в казённых чино'вниках вы ме'сяца не вы'сидите. Вам на'до ча'стное ме'сто, где'-нибудь здесь же; вы сра'зу от свои'х привы'чек не отста'нете, а в вас сиди'т Петербу'рг, и без Петербу'рга вы -- сги'нете!
-- Вон бы отсю'да! -- вскрича'л Лу'ка Ива'нович, но да'льше не пошёл в свои'х поры'вах.
Что'-то подсказа'ло ему', что Петербу'рг тепе'рь нельзя' оста'вить; вероя'тно, прия'тель его' знал, что говори'т.
-- Да на вас, в са'мом де'ле, мо'жно рассчи'тывать? -- спроси'л Лу'ка Ива'нович.
-- А вы ду'мали, оттого', что я меша'ю шу'тку с серьёзным, так и ве'ры мне нет? То'лько угово'р лу'чше де'нег: на'до меня' слу'шаться; куда' я скажу' -- е'хать и с кем ну'жно -- говори'ть; ведь я вас зна'ю: день за днем пройдёт в спе'шном писа'нье, а там и бу'дете опя'ть ло'кти куса'ть. А подро'бности мои'х расчётов услы'шите сейча'с за обе'дом. Жела'ете в "Ста'рый Пеки'н"?
-- Иде'мте, -- веселе'е отозва'лся Лу'ка Ива'нович, но то'тчас же поду'мал: "Не мо'жет быть, что'бы я вы'брался когда'-нибудь из моего' боло'та!"

IX

В ко'мнате А'нны Карана'товны гори'т опя'ть ла'мпа под ро'зовым абажу'ром. На кру'глую блу'зу па'дает опя'ть все тот же свет, де'лающий ко'мнату и весёлой, и полутаи'нственной.
Пе'ред А'нной Карана'товной сиди'т на сту'ле ху'денькая, така'я же, как и мать, белоку'рая де'вочка, с трево'жными, не'сколько впа'лыми гла'зками желтова'того цве'та, но с краси'выми дли'нными ресни'цами. Во'лосы её заплетены' за у'ши в две коси'чки. На ней наде'та се'рая чи'стенькая блу'зочка с широ'ким пере'дником; в него', то'чно с уси'лием, просу'нута её голо'вка.
Де'вочка с заба'вной грима'сой смо'трит на десе'ртную ло'жку, кото'рую мать протя'гивает ей.
-- Глота'й! -- стро'го прикри'кнула А'нна Карана'товна, -- глота'й, Лу'ка Ива'ныч приказа'л!
-- Ма'мочка! -- лепета'л ребёнок, жела'я отвести' руко'й ло'жку.
-- Не смей! -- все так же стро'го кри'кнула мать.-- Лу'ка Ива'ныч серди'ться бу'дет!
-- Ю'ка, -- повтори'ла совсе'м почти' серьёзно Насте'нька, и ли'чико её затума'нилось.
А'нна Карана'товна воспо'льзовалась э'той мину'той и влила' ей в рот каку'ю-то кра'сную жи'дкость.
Насте'нька поперхну'лась и си'льно смо'рщила перено'сицу. Мать отёрла ей рот и приняла'сь за шитье'", погля'дывая на дверь, как бы ожида'я кого'. Де'вочка её не занима'ла, вози'ться с ней ей бы'ло ску'чно.
-- Возьми' ку'клу! -- приказа'ла она' ей.
-- Ку-ку', -- повтори'ла Насте'нька и ти'хо-тихо ста'ла спуска'ться на пол, выпя'чиваясь, как э'то де'лают ма'ленькие де'ти, когда' они' не де'ржатся ни за что рука'ми.
-- Но'с-то небо'сь отби'ла?
Насте'нька подмигну'ла в отве'т, и так ве'село, что на пло'ском лице' ма'тери появи'лась улы'бка.
-- Ну, принеси', да сади'сь вон туда' в у'гол.
А'нна Карана'товна указа'ла руко'й на уголо'к о'коло комо'да, где на полу' лежа'ли ещё каки'е-то игру'шки.
Ме'дленно и немно'жко перева'ливаясь, вы'шла Насте'нька из ко'мнаты, погля'дывая и'скоса на мать.
Дверь из коридо'ра на полови'ну приотвори'лась, и голова' Татья'ны вы'глянула уже' с за'спанными глаза'ми. Тотча'с же послы'шалось и её носово'е дыха'ние.
-- Разогрева'ть, что ли, щи'-то?
-- Каки'е щи? -- спроси'ла лени'во А'нна Карана'товна.
-- Да ба'рину-то: ведь он ещё не кушамши'...
-- Луки' Ива'ныча нет; что ты приста'ла?
-- Что ж что нет? придёт голо'дный...
-- Вряд ли; верне'е всего', что в тракти'ре где обе'дал.
-- В тракти'ре где? -- протяну'ла Татья'на.
-- Ну да, -- с не'которым нетерпе'нием отве'тила А'нна Карана'товна.
-- Так не разогрева'ть, ста'ло?
-- Поздне'е, к у'жину; а тепе'рь ста'вь-ка самова'р и собери' ча'ю.
-- Сюды' и'ли в за'лу?
-- Сюды'... Сли'вок возьми', копе'ек на пять.
-- Ива'н Марты'ныч, что ли, бу'дет, -- поджида'ете? -- Татья'на выгова'ривала вопро'с простова'то, но А'нне Карана'товне он не понра'вился.
-- Ему' по де'лу на'до зайти' к Лу'ке Ива'нычу, -- серьёзно отве'тила она'.
-- Получи'ть не'што за рабо'ту? -- полушёпотом осве'домилась Татья'на.
-- Уж не зна'ю, как там, -- протяну'ла А'нна Карана'товна и приколо'ла к поду'шечке рука'в де'тской ко'фточки.
-- Так стака'н, зна'чит?
А'нна Карана'товна кивну'ла, мо'лча, голово'й. Татья'на скры'лась. Она' не была' осо'бенно болтли'ва, то'лько дви'гаться о'чень не люби'ла; ей уж и то бы'ло невку'сно, что "ба'рышня" (так она' называ'ла А'нну Карана'товну) заставля'ла её тепе'рь спусти'ться за сли'вками в мело'чную ла'вку.
Не успе'ла она' взя'ться за самова'р, как позвони'ли. Пришёл вчера'шний пи'сарь. Татья'на уже' получи'ла от него' пода'рок и про'тив его' посеще'ний ничего' не име'ла; но когда' она' про себя' сра'внивала Марты'ныча с "ба'рином", то находи'ла, что тот всё-таки "кантони'ст", а Лу'ка Ива'нович, хоть и не о'чень бое'к, а челове'к то'нкий; дня'ми ей да'же жаль его' бы'ло чрезвыча'йно.
Марты'ныч принёс что'-то с собо'ю в узле', чего' Татья'на в полумгле' ку'хни разгляде'ть хороше'нько не могла'. У'зел э'тот он бе'режно поста'вил на стул, пре'жде чем снять пальто'.
-- Ба'рин до'ма? -- ти'хо спроси'л он Татья'ну.
-- Не'ту. И не обе'дал.
-- А ждёте ско'ро?
-- Кто его' зна'ет!..
Татья'на подала' Марты'нычу у'зел, оказа'вшийся тяжелова'тым.
-- То'чно утю'г? -- с недоуме'нием вы'говорила она' вслух.
-- Мудрёная шту'ка, -- поясни'л он ей; но бо'льше ничего' не приба'вил, взял у'зел, пригла'дил во'лосы и, поскри'пывая, отпра'вился в ко'мнату А'нны Карана'товны. В друго'й руке' у него' была' кни'га, так что он до'лжен был постуча'ть в дверь свои'м узло'м.
А'нна Карана'товна бы'стро оста'вила шитье'" и широко' раствори'ла дверь го'стю.
-- Неу'жто принесли'? -- спроси'ла она' полууди'вленно.
Марты'ныч опусти'л у'зел на стул. Отпя'тившись си'льно наза'д, он ша'ркнул ного'й и приложи'лся к ру'чке А'нны Карана'товны.
-- Изво'льте по'льзоваться, -- ве'село и соли'дно вы'говорил он, ука'зывая ей на у'зел.
Он помо'г ей развяза'ть его'. В платке' оказа'лась небольша'я ручна'я маши'нка, ви'димо, уже' поде'ржанная.
-- Вот так прекра'сно бу'дет! -- вскрича'ла А'нна Карана'товна и взяла' в о'бе ру'ки маши'нку.
На разгово'р яви'лась Насте'нька; но мать на неё тотча'с же прикри'кнула:
-- Ступа'й, не'чего тут тебе' торча'ть!
Марты'ныч кивну'л де'вочке дово'льно ла'сково голово'й.
-- Сади'тесь, сади'тесь, -- заговори'ла пе'рвая А'нна Карана'товна: -- Вот вы како'й ло'вкий... что сказа'ли, то и в шля'пе. Папиро'сочку не хоти'те?
-- Сейча'с кури'л.
Они' присе'ли к столу'. Марты'ныч положи'л на него' кни'гу, зало'женную би'серной закла'дкой. А'нна Карана'товна продолжа'ла осма'тривать маши'нку.
-- Вы обу'чены, сле'довательно? -- спроси'л Марты'ныч.
-- Немно'жко поразу'чилась, да э'то в оди'н день опя'ть ко мне вернётся... Тут вот и иго'лки, и ни'тки.
-- Весь компле'кт.
А'нна Карана'товна дово'льно гро'мко вздохну'ла и тотча'с же, не'сколько исподло'бья, взгляну'ла на своего' собесе'дника. В э'тот ве'чер курча'вые во'лосы Марты'ныча осо'бенно блесте'ли и отлива'ли си'зым ко'лером. Из-по'д фо'рменного га'лстука он вы'пустил поло'ску руба'шки. Ме'лкие черты' его' краснова'того лица' та'кже лосни'лись. Его' в э'ту мину'ту подмыва'ло прия'тное како'е-то щекота'нье.
Чуть заме'тно он подви'нулся к свое'й собесе'днице и загляну'л ей в лицо'. Вокру'г лба А'нны Карана'товны вили'сь белоку'рые воло'сики. На них па'дал розова'тый свет ла'мпы. Марты'ныч не'сколько сбо'ку огляде'л все э'то, а пото'м пу'хлые, краси'вые ру'ки, ходи'вшие в ра'зных направле'ниях по маши'нке.
-- Так уж я вам благода'рна, что и сказа'ть не могу', -- вы'говорила А'нна Карана'товна с но'вым гро'мким вздо'хом.
Марты'ныч тряхну'л кудря'ми.
-- Поми'луйте, сто'ит ли и'з-за э'того разгова'ривать. Знай я пре'жде, что вы нужда'етесь в э'той са'мой ве'щи, -- я бы пе'рвым до'лгом.
А'нна Карана'товна отки'нулась на сту'ле и отняла' ру'ки от маши'нки.
-- Да, вот поди'те, -- начала' она', поведя' рот лёгкой грима'сой, -- вы вон говори'те: небольшо'го она' сто'ит, а Лу'ка Ива'ныч ско'лько вре'мени мне обеща'л, и в одни'х разгово'рах вре'мя ушло'. То'же ведь сочини'телем счита'ется, нельзя' сказа'ть, что'бы совсе'м никако'й полу'чки не бы'ло...
И, пони'зя го'лос, она' доба'вила:
-- Кварти'ра есть, как ви'дите, и куха'рка, и кни'жки ра'зные, и де'вочке мое'й вся'кое баловство'... А все с хле'ба на квас перебива'емся.
Марты'ныч снисходи'тельно повёл плеча'ми и улыбну'лся.
-- Тако'е зва'ние, -- ти'хо вы'говорил он.-- Я, А'нна Карана'товна, ме'жду э'тих госпо'д дово'льно походи'л и зна'ю, как они' ино'й раз жму'тся.
Отка'шлявшись, он спроси'л, загляну'в опя'ть ей в лицо':
-- Лу'ка Ива'ныч, поди' чай, на пяти'десяти ру'бликах состоя'т?
-- Уж не зна'ю, как там: он мне про э'то не расска'зывает.
-- Э'то ве'рно, на пяти'десяти ру'бликах, т. е. э'то в журна'лах.
Марты'ныч взял принесённую им кни'гу, разверну'л её и стал про себя' счита'ть ли'стики, перекла'дывая их из одно'й ру'ки в другу'ю.
-- Вот ви'дите, -- указа'л он на ли'стики, приде'рживая их широ'ким и пло'ским больши'м па'льцем ле'вой руки', -- вот ви'дите, в э'той па'чке во'семь листко'в. В ка'ждом ли'стке две страни'цы; вы'дет два'жды во'семь -- шестна'дцать; у них так и говори'тся: печа'тный, мол, лист. Зна'чит, в нем таки'х шестна'дцать страни'ц...
-- Э'то все на'до исписа'ть? -- намо'рщив бро'ви, спроси'ла А'нна Карана'товна.
-- Так то'чно. На руко'писные-то листы' вы'дет побо'льше. Вот, как я пишу', когда' угово'р тако'й есть, что'бы поубори'стее, так мои'х вы'йдет шесть больши'х листо'в, зна'ете -- обыкнове'нных, по четы'ре страни'цы -- вы'йдет два'дцать четы'ре, вме'сто шестна'дцати.
Низкова'тый лоб А'нны Карана'товны при'нял почти' боле'зненное выраже'ние: ви'дно бы'ло, что ей не по себе', когда' ну'жно сообража'ть каки'е-нибудь ци'фры.
-- Ну, а ко'ли разго'нистее, -- продолжа'л, одушевля'ясь, Марты'ныч: -- вот как у нас, в шта'бе, пи'шут, так и все де'сять листо'в мо'жно вогна'ть, а то и бо'льше...
-- Одна'ко, -- вы'рвалось у А'нны Карана'товны, -- пятьдеся'т рубле'й -- не ма'лые де'ньги за каки'х-нибудь де'сять, что ли, и'ли шестна'дцать ли'стиков?
-- Изве'стное де'ло -- не на'ша рабо'та, -- вы'говорил уж соверше'нно серьёзно Марты'ныч.
-- Ещё бы! -- повтори'ла она'.
-- То'лько оно' так спервонача'лу ка'жется, а ведь в их зва'нии ра'зные ступе'ни есть: пятьдеся'т-то рубле'й не сра'зу пла'тят; и на двадцати' ру'бликах посиди'т, и'ли ещё как в газе'тах...
-- Да вот, в газе'те-то Лу'ка Ива'ныч писа'л, -- переби'ла А'нна Карана'товна, -- а его' и разочли'.
-- Мно'го ны'нче э'того наро'ду. Ко'ли вам уго'дно знать насчёт газе'ты, так оно' прочне'е как бу'дто: по ме'сяцам и по года'м сидя'т в одно'м ме'сте, ины'е и жа'лованье получа'ют; а цена', я вам скажу', ма'ленькая, особли'во е'сли перево'ды де'лают.
А'нна Карана'товна взгляну'ла на своего' собесе'дника да'же с не'которым удивле'нием. Должно' быть, её поража'ли его' разнообра'зные све'дения.
-- Все э'то я дово'льно зна'ю, -- ещё серьёзнее вы'говорил Марты'ныч и вы'прямил грудь.-- Я ведь в рассы'льных два го'да выходи'л; из типогр'афии-то в реда'кцию раз, быва'ло, два'дцать отмаха'ешь. Как я вам докла'дываю, пла'та в газе'тах уж не листова'я, а со строки'.
-- А по ско'льку? -- с заме'тным утомле'нием спроси'ла А'нна Карана'товна.
-- Я вам докла'дываю: кто перево'дит, так, вся'кую ме'лочь -- тому' копе'йка ли'бо копе'йка с че'твертью; а вот гла'вная рабо'та, передовы'е статьи' называ'ются и'ли опя'ть фельето'н, весёленькое там что -- э'тим доро'же: копе'йки три-четы'ре... бо'льше пяти' копе'ек никто' не получа'ет, хотя' бы вот та'кие, как и Лу'ка Ива'ныч, кото'рые статьи' доставля'ют.
-- Одна'ко, -- переби'ла А'нна Карана'товна, схвати'вши нить мы'сли, -- вы ведь небо'сь говори'ли: пятьдеся'т рубле'й за ско'лько там страни'ц? Посиде'л де'нь-другой -- вот и пятьдеся'т рубле'й в карма'не, а в ме'сяце-то три'дцать дней, -- сосчита'йте са'ми!
-- Э'то ве'рно, А'нна Карана'товна. Е'жели тепе'рь положи'ть три дня на оди'н, зна'чит, лист, как я вам докла'дывал, в шестна'дцать страни'ц -- вы'йдет де'сять ли'стов.
-- Э'то, зна'чит, де'сять раз по пяти'десяти рубле'й! -- вскрича'ла А'нна Карана'товна и да'же немно'го приподняла'сь на сту'ле.
-- Выхо'дит так-с. Пятьдеся'т на де'сять помно'жить, в произведе'нии полу'чится пятьсо'т.
Неожи'данность ци'фры заста'вила их с мину'ту мо'лча гляде'ть друг на дру'га.
-- Пятьсо'т рубле'й! -- повтори'ла почти' пода'вленным го'лосом А'нна Карана'товна.
-- Расчёт ве'рный, -- протяну'л Марты'ныч.
-- Ско'лько же э'то вы'йдет в год? -- в большо'м смуще'нии спроси'ла А'нна Карана'товна.
-- Выхо'дит-с, -- Марты'ныч сообрази'л в уме', -- выхо'дит су'мма кру'глая: шесть ты'сяч рубле'й.
-- Шесть ты'сяч!
-- Позво'льте кусо'чек бума'жки я вам сейча'с, -- шту'ка немудрёная: двена'дцать на пять помно'жить, к произведе'нию нуль приписа'ть, так как мы, со'бственно, не пять, а пя'тьдесят рубле'й берём и на двена'дцать ме'сяцев помно'жим, изво'лите сообража'ть?
-- Да уж я вам ве'рю, -- сказа'ла А'нна Карана'товна и махну'ла обе'ими рука'ми.
Смущённое выраже'ние ещё не сходи'ло с её ли'ца.
-- Мо'жете ве'рить, -- ве'село вы'говорил Марты'ныч и пото'м то'тчас же оду'мался, встряхну'л руко'й во'лосы.
-- Где же они', э'ти шесть ты'сяч? -- как бы про себя' спроси'ла А'нна Карана'товна, и лицо' её, обращённое к собесе'днику, получи'ло почти' жа'лобное выраже'ние.

X

Марты'ныч ещё сильне'е взъеро'шил во'лосы и, положа' ло'кти на стол, сде'лал ми'ну челове'ка, собира'ющегося делика'тно возража'ть.
-- Как мы с ва'ми разочли', А'нна Карана'товна, -- на'чал он с оття'жкой, -- в са'мом де'ле, выхо'дят больши'е де'ньги. Шу'тка ли, шесть ты'сяч целко'вых!
-- То'-то я и говорю', Ива'н Марты'ныч,
-- То'лько э'то мы с ва'ми в прое'кции кла'ли, а на пове'рку-то вы'йдет совсе'м друго'й разгово'р. Пе'рвое де'ло, ме'сто на'до тако'е, чтоб постоя'нная рабо'та была'. В газе'те, что ли, заня'тие име'ть; сам до'ма ведь не ста'нешь газе'ту сочиня'ть. А второ'е де'ло, кто без ме'ста и то'лько статьи' там ли'бо повести' сочиня'ет, так случа'ется и так, что и есть куда' помести'ть, не спо'рится са'мое э'то писа'ние. Я вот рабо'ту име'л у одного' то'же господи'на. Весёлый та'кой и просто'й челове'к, Череми'сов Па'вел Я'ковлевич, и в цене': по семи'десяти пяти' рубле'й получа'ет, е`й-е'й; а придёшь к нему', вы'йдет он, да так рука'ми и разведёт: не'чего мне вам, Ива'н Марты'ныч, вручи'ть, никако'го оригина'лу не бу'дет; вот, говори'т, целу'ю неде'лю ни еди'ной строки' из себя' вы'жать не могу', -- так вот и ска'жет э'тими са'мыми слова'ми.
-- Отчего' же э'то, скажи'те на ми'лость? -- осве'домилась с не'которым се'рдцем А'нна Карана'товна.
-- Ду'ху нет, как бы вам сказа'ть... фо'рсу тако'го. Сиди'т э'то по це'лым часа'м и перо' грызёт, и ничего' не мо'жет. Вот вы и прики'ньте: ко'ли на ка'ждую неде'лю, приме'рно, хотя' по три дня -- вы'йдет уж двена'дцать день прогу'льных; по на'шему с ва'ми расчёту, двухсо'т уже' целко'вых и не досчита'лся; а в остальны'е -- то'же мо'гут поме'хи быть: нездоро'вье там, что ли, и'ли е'хать куда', и'ли го'сти помеша'ют. Да э'то ещё я про обстоя'тельного челове'ка говорю'... ины'е и зашиба'ются, так тут ведь никако'го преде'ла нельзя' положи'ть...
-- Да ведь, пожа'луй, -- переби'ла А'нна Карана'товна, с движе'ньем пра'вой руки', -- вон у нас Лу'ка Ива'ныч и тре'звый совсе'м, а ведь то'же вот, как вы расска'зываете: пи'шет де'нь-другой, а там и раскле'ился; лежи'т, знай себе', на дива'не, да мо'рщится, все на како'й-то ката'р жа'луется; чита'ть-то чита'ет, да что в э'том про'ку?.. А то так сидит-сиди'т у стола'; я в щёлку погляжу': соверше'нно как вы расска'зываете, Ива'н Марты'ныч, то'лько перо'-то у него' деревя'нное, так он его' не грызёт, а мусо'лит.
-- Ну, да-с! -- грудно'й но'той вскри'кнул Марты'ныч, и глаза' его' ра'достно заблиста'ли.-- Я уж ничего' не вы'думаю, А'нна Карана'товна. На'до на ка'ждого челове'ка гляде'ть, как по его' зва'нию... вни'кнуть. Вот они', ты'сячи-то, и разлетя'тся!..
И он захихи'кал.
Лицо' его' собесе'дницы при'няло уны'лое и да'же не'сколько серди'тое выраже'ние.
-- Я вам про то же и говори'ла: сочини'телю, мо'жет, и бо'льше пяти'десяти рубле'й пла'тят, а с хле'ба на квас перебива'ется.

XI

Вошла' Татья'на с самова'ром и, уходя', спроси'ла ещё раз:
-- Щи'-то разогрева'ть, что ли?
-- Я уж тебе' говори'ла, -- ки'нула ей А'нна Карана'товна и приняла'сь со вку'сом зава'ривать чай.
Марты'ныч вы'нул аккура'тно из карма'на пантало'н дли'нный портсига'р и чрезвыча'йно делика'тно закури'л папиро'су на ла'мпе. Папиро'сы он употребля'л со сла'дким да'мским за'пахом, то'нкие и дли'нные.
-- Вам не уго'дно ли? -- осве'домился Марты'ныч, пока'зывая на папиро'сы.
-- Нет, уж я по'сле, чайку' отпимши'.
Они' на'чали пить чай с дово'льными ли'цами. А'нна Карана'товна пила', слегка' подува'я на блю'дечко; Марты'ныч -- из стака'на. Но по их ли'цам всё-таки заме'тно бы'ло, что обо'им хоте'лось верну'ться опя'ть все к тому' же разгово'ру.
По'сле второ'й ча'шки А'нна Карана'товна вздохну'ла.
-- Вот что я хоте'ла вам сказа'ть, Ива'н Марты'ныч, -- начала' она' с той полужало'бной ми'ной, кака'я уже' появля'лась на её губа'х.-- Мы про сочини'телев-то сейча'с говори'ли, а то'же и об вас на'до поду'мать.
-- Каки'м мане'ром-с? -- спроси'л, весь встрепену'вшись, Марты'ныч.
-- Да о'чень уж мне пе'ред ва'ми со'вестно... за Лу'ку Ива'ныча, хотя', быть мо'жет, и жа'лко его' немно'жко. Вот сего'дня на це'лый день он пропа'л: наве'рно говорю', что по ра'зным места'м и'щет перехвати'ть рубли'шек десять-пя'тнадцать, а вернётся ни с чем, я уж зна'ю. Потому' -- каки'е у него' прия'тели? Все таки'е же, как и он, гре'шный. Вы вон говори'ли, что у вашего' генера'ла рабо'ту име'л...
-- Так то'чно, да и тепе'рь у них ещё не поко'нчено.
-- Так он к генера'лу не пойдёт проси'ть: горд, да и ло'вкости у него' совсе'м нет -- не уме'ет обойти'сь с таки'м челове'ком.
-- Э'то вы пра'вильно говори'те: в их зва'нии все ка'к-то бо'льше с амби'цией.
-- Уж не зна'ю, чего' горди'ться-то! -- вы'рвалось у А'нны Карана'товны.-- Вот я и говорю', Ива'н Марты'ныч, -- продолжа'ла она' первона'чальным то'ном: -- Вы уж извини'те, мо'жет, Лу'ка Ива'ныч сейча'с придёт, а плати'ть-то ему' опя'ть не'чем бу'дет.
Марты'ныч энерги'чнее ду'нул на пе'пел папиро'сы и повёл плеча'ми.
-- Полноте', Христа' ра'ди, А'нна Карана'товна! -- вскрича'л он с кра'ской на лице'.-- Как вам не сты'дно? Опя'ть вы э'дакой разгово'р со мной ведёте; я уж вам докла'дывал, что кра'йности никако'й не име'ю. То'же я и самому' Лу'ке Ива'нычу дово'льно говори'л: не пропадёт! Ведь вы са'ми зна'ете, я не э'тим одни'м живу'.
Он опусти'л го'лову и стал говори'ть ме'дленно и с не'которым волне'нием:
-- Да, е'сли б и ещё пожда'ть пришло'сь, я с ра'достью, и от но'вой рабо'ты не откажу'сь, так как в э'том де'ле и вы, А'нна Карана'товна, не то, что'бы заме'шаны... а мне, со'бственно, ва'ше споко'йствие до'рого.
Бле'дные глаза' А'нны Карана'товны уста'вились на Марты'ныча, снача'ла с недоуме'нием, но оно' то'тчас перешло' в не'что друго'е: не то улы'бку, не то смуще'ние.
-- Я о'чень э'то понима'ю, Ива'н Марты'ныч, -- совсе'м ти'хо вы'говорила она', -- да'же о'чень...
-- Плёвое де'ло-с, пове'рьте! А вы мне то'лько одно' сло'во скажи'те: мне вот, де'скать, того' и'ли друго'го тре'буется -- и я в миг! А пожела'ете меня' оби'деть, тогда' и счита'ться начина'йте.
Вы'шла значи'тельная па'уза. А'нна Карана'товна ста'ла бы'ло налива'ть себе' тре'тью ча'шку и заду'мчиво оста'вила её. На лбу Марты'ныча заблиста'ли и'скорки по'та. Его' собесе'дница слы'шала, как он гро'мко ды'шит. Она' оперла'сь щеко'й о ладо'нь пра'вой руки' и, гля'дя на него' че'рез самова'р, заговори'ла, то'чно слу'шая са'мое себя':
-- Как я на вас посмотрю', Ива'н Марты'ныч, вы челове'к -- на ре'дкость, уж позво'льте мне вам э'то сказа'ть. О'бо мно'гом вы не мечта'ете, на слу'жбе, поди', и пансио'н бу'дете получа'ть, рабо'та всегда' есть, концы' с конца'ми сво'дите, да ещё други'х одолжа'ете...
Марты'ныч хоте'л бы'ло останови'ть её восклица'нием, но она' продолжа'ла:
-- Уж полноте', пожа'луйста! я ведь не выду'мываю;твон ведь она', машина-то, стоит; э'то вы ведь говори'те, что она' вам да'ром доста'лась; а коли не купи'ли, так напрока'т взя'ли; ны'нче Даришь-то уе'хал в Пари'ж, оста'лся брат его' -- Ку'пишь!..
Лицо' Марты'ныча все бо'льше и бо'льше сия'ло.
-- Други'е вон и сочини'телями себя' счита'ют, и пятьдеся'т целко'вых за лист там, что ли, получа'ют, а основат'ельности-то нет. Вы ду'маете, я э'того ничего' не понима'ю. Я не учена', а то'же не ху'же друго'й ви'жу, како'й кто челове'к... Что же э'то я вам ча'ю-то! -- как бы спохвати'лась она', беря'сь за его' блю'дечко.
Марты'ныч отказа'лся и придержа'л стака'н руко'ю. Па'льцы их косну'лись. В вя'лых глаза'х А'нны Карана'товны что'-то заи'скрилось.
-- Мно'го вы меня' уте'шили! -- вы'говорил Марты'ныч с гро'мким вздо'хом.-- Для меня' э'то доро'же вся'кой награ'ды, и, е'сли уже' позво'лите, А'нна Карана'товна, пойти' на по'лную открове'нность, я вам вот что скажу': об ва'шей судьбе' я уж не одна'жды ду'мал и бою'сь вам изъясни'ть все, что мне на ум приходи'ло, опя'ть то'же и на се'рдце...
-- Ну, уж э'то вы напра'сно, Ива'н Марты'ныч, так делика'тничаете; мою' жизнь вы са'ми ви'дите: была' не ху'же други'х... мо'лодость -- глу'пость... голова' всего' раз закру'жится, а там и носи' обу'зу-то!..

XII

Её останови'л скрип две'ри, Насте'нька, пока'чиваясь, вы'ползла на середи'ну ко'мнаты, залепета'ла и напра'вилась к Марты'нычу.
А'нна Карана'товна серди'то на неё оберну'лась.
-- Вот она', обу'за-то, Ива'н Марты'ныч, легка' на поми'не. Ска'зано тебе' -- сиди' там!.. ска'зано и'ли нет?
Де'вочка э'того о'крика не испуга'лась и подошла' к Марты'нычу. Он погла'дил её по голо'вке и сказа'л:
-- Заня'тная она' у вас!
-- Уж бо'льно надое'ла. Ступа'й, ступа'й, а то нахло'паю!
Ребёнок, как ни в чем не быва'ло, заковыля'л в свою' ко'мнату. Мать проводи'ла его' до две'ри все те'ми же серди'тыми глаза'ми.
-- Вот ведь, поди'те, -- сказа'ла она', обора'чиваясь к го'стю, -- своё де'тище, а ино'й раз ви'деть не могу'.
Марты'ныч ка'к-то снача'ла с недоуме'нием погляде'л на А'нну Карана'товну; но то'тчас же сде'лал ми'ну челове'ка, то'нко поня'вшего смысл во'згласа.
-- Э'то действи'тельно так; то'лько ведь она' ни в чем непови'нна.
И он указа'л глаза'ми на дверь, куда' вы'шла Насте'нька.
-- Зна'ю, а все то'шно быва'ет смотре'ть на неё!
Марты'ныч ничего' не возрази'л, то'лько распра'вил усы' и немно'го опусти'л глаза'. А'нна Карана'товна отвела' го'лову в сто'рону.
-- Мно'го раз, А'нна Карана'товна, -- на'чал пе'рвый Марты'ныч, -- жела'тельно мне бы'ло с ва'ми об э'том поговори'ть, но зна'ете ли... тако'е де'ло-с...
-- От вас все бу'дет прия'тно вы'слушать, Ива'н Марты'ныч, -- с ударе'нием откли'кнулась А'нна Карана'товна.
-- Я то'лько так, со стороны', А'нна Карана'товна, -- смеле'е продолжа'л Марты'ныч, -- кто вас узна'ет как сле'дует, вся'кому оби'дно ста'нет ви'деть эта'кое ва'ше со'бственное угрызе'ние...
Глаза' А'нны Карана'товны останови'лись на собесе'днике: его' то'нкой фра'зы она' не поняла'.
-- То есть, я, со'бственно, говорю', -- поясни'л Марты'ныч, -- хотя' бы насчёт э'той са'мой де'вочки; изве'стное де'ло, бы'ли в мла'дости... до'лго ли пове'рить челове'ку... а пото'м...
-- Чего' пото'м, -- вы'рвалось у А'нны Карана'товны, -- оди'н срам!..
-- И'менно-с, ко'ли позво'лите начистоту' сказа'ть, для деви'цы, кото'рая себя' как должно' понима'ет... И тут одна' дорога-с'...
Опя'ть глаза' А'нны Карана'товны вы'разили недоуме'ние, и да'же бо'льше, чем в пе'рвый раз.
-- Така'я деви'ца, -- продолжа'л Марты'ныч, -- вся'кого мо'жет осчастли'вить, а, ста'ло, и зако'нный брак тут все прикро'ет.
В лени'вых глаза'х А'нны Карана'товны опя'ть что'-то проскользну'ло; она' слегка' покрасне'ла и тотча'с же застуча'ла ча'шками.
-- Как э'то вы говори'те, -- о'чень ти'хо заме'тила она', совсе'м отверну'в го'лову, -- я вас не понима'ю, Ива'н Марты'ныч; е'сли э'то насчёт На'стеньки, то хотя' бы я и вы'шла за кого', ра'зве кто ста'нет ей родны'м отцо'м? Опя'ть же, хоть бы и вы'искался хоро'ший челове'к, все же она' бу'дет сбо'ку припёка, без пле'мени; а пойду'т от му'жа-то зако'нного де'ти -- оди'н уко'р себе', и ме'жду ребяти'шками попрёки... да и пе'ред людьми' зазо'рно.
-- Ну, э'то вы напра'сно-с! -- вскрича'л Марты'ныч и весь вы'прямился. Кудерьки' его' запры'гали на лбу и пра'вая рука' сде'лала вырази'тельный жест.-- Позво'льте вам на э'то возрази'ть-с, А'нна Карана'товна!
-- Да как же, Ива'н Марты'ныч? -- спроси'ла, подня'в высоко' бро'ви, А'нна Карана'товна. Во взгля'де её бы'ло и недоуме'ние, и жела'ние услыха'ть что'-нибудь тако'е, что ей соверше'нно ещё неизве'стно.
-- На э'то, я вам доложу', А'нна Карана'товна, немно'го ну'жно благоро'дных чувств име'ть: раз де'вушку полюби'вши, на её родно'е дитя' ста'нешь смотре'ть, как на своё кро'вное... Не зна'ю, как други'е, а я э'то о'чень могу' поня'ть-с, хотя' в тако'м и'менно ра'зе и не приводи'лось ещё быть. Э'то -- пе'рвое де'ло-с. Ста'ло, како'в бу'дет оте'ц, так у него' и в семье' поря'док пойдёт. Тепери'ча, е'сли я ди'те мое'й жены' понима'ю, как своё, то как же мои' со'бственные де'ти посме'ют его' в чем укоря'ть и'ли поноси'ть?..
Марты'ныч так горячо' проговори'л все э'то, что пра'вая его' рука' вы'делала в во'здухе что'-то вро'де вензеля'.
-- Ну, я с ва'ми спо'рить не ста'ну, -- все ещё выжида'тельно проговори'ла А'нна Карана'товна, -- да ведь никому' языка' не привя'жешь, Ива'н Марты'ныч!.. у тако'й вот де'вочки зако'нности... как бы э'то сказа'ть... не бу'дет.
-- И э'то мо'жно испра'вить, А'нна Карана'товна.
-- Что э'то вы!..
-- Изве'стное де'ло. Поло'жим, оно' бо'льше ме'жду госпо'д де'лается... но ны'нче -- все госпо'да, я так рассужда'ю. Никому' не возбраня'ется попыта'ть сча'стья, испроси'ть, по фо'рме, ми'лости -- насчёт зако'нного...
Марты'ныч затрудня'лся вы'бором слова'; но А'нна Карана'товна наклоне'нием головы' показа'ла, что поняла' его'.
-- Шу'тка сказа'ть! -- со вздо'хом доба'вила она'.
-- Де'ло быва'лое-с, А'нна Карана'товна, -- с си'лою вы'говорил Марты'ныч и погляде'л на неё так, что она' не вы'держала э'того взгля'да. Лицо' её ста'ло снача'ла задумчивеё, а пото'м получи'ло выраже'ние уны'лой неподви'жности.
-- Все от вас, А'нна Карана'товна, зави'сит, -- то'чно про себя' пусти'л Марты'ныч и тотча'с же на'чал раску'ривать но'вую папиро'су.

XIII

Разда'лся жи'дкий надтре'снутый звоно'к.
-- Лу'ка Ива'ныч? -- шёпотом спроси'л Марты'ныч. Он то'тчас же потуши'л папиро'су, обдёрнул мунди'р и привста'л.
-- Да вы сиди'те, -- лени'во и хму'ро останови'ла его' А'нна Карана'товна.-- Он сюда' не придёт, пря'мо к себе' пойдёт.
-- Все же-с...
-- Вы, не'што, опя'ть что принесли', перепи'ску каку'ю?
-- Нет, со'бственно, для Луки' Ива'ныча ничего' не принесено' мно'ю.
-- Ну, так что же вам пры'гать?.. Он же небо'сь вам до'лжен, -- доба'вила она', ки'сло умехну'вшись.
Звоно'к разда'лся поси'льнее; но А'нна Карана'товна не тро'галась.
Татья'на, успе'вшая сно'ва прикурну'ть, то'лько шмы'гала но'сом.
-- Не прика'жете ли, я отворю'? -- продолжа'л Марты'ныч.
-- И Татья'на отвори'т, -- все тем же небрежно-ле'нивым го'лосом отозвала'сь А'нна Карана'товна, перемыва'я ча'шки.-- А мы с ва'ми так и не почита'ли, Ива'н Марты'ныч?
-- Кни'жку я с собо'й захвати'л, да тепе'рь не о'чень-то бу'дет вольго'тно.
-- Мы Лу'ке Ива'нычу ведь не меша'ем.
Она' останови'лась, услыха'в шум шаго'в и разгово'р Луки' Ива'ныча с Татья'ной. Он что'-то спра'шивал про На'стеньку.
Марты'ныч тем вре'менем уже' совсе'м вы'свободился из кре'сла и, сто'я лицо'м к две'ри, причёсывал свои' кудерьки' ма'леньким гребешко'м, то'чно бу'дто пе'ред ним висе'ло зе'ркальце.
-- Да вы, пра'во бы, се'ли, Ива'н Марты'ныч, -- начала' опя'ть А'нна Карана'товна, не совсе'м дружелю'бно погля'дывая на дверь в коридо'р, -- куда' вам торопи'ться-то? Вот я велю' Татья'не убра'ть со стола'. Лу'ка Ива'ныч зася'дет, поди', писа'ть; мы ему' не поме'ха. А мне бы заня'тно узна'ть тепе'рь, как она' му'жа своего' изведёт?
-- Э'то вы про "О'гненную же'нщину"? -- осве'домился Марты'ныч, слегка' оскла'бившись.
-- Да, про неё я говорю'.
-- Изве'стное де'ло, каки'м спо'собом, -- впо`лго'лоса и с како'й-то внеза'пной хрипото'й отозва'лся Марты'ныч, то'чно он говори'л в ру'ку, -- она' таки'х пы'лких чувств осо'ба, а он -- челове'к хи'лый и в прекло'нных ле'тах...
А'нна Карана'товна показа'ла свои' зу'бы, откры'в рот в у'зкую, невесёлую улы'бку. Го'стем её овладе'ло заме'тное беспоко'йство. Э'то беспоко'йство возросло' в нем, как то'лько он погляде'л в сто'рону шве'йной маши'нки, занима'вшей на столе' почётное ме'сто, под са'мым я'рким све'том ла'мпы. Маши'нка лиша'ла его' самооблада'ния.
-- Уж позво'льте до друго'го ра'за.
Марты'ныч реши'тельным же'стом взя'лся за фура'жку.
Не суме'вши удержа'ть го'стя, А'нна Карана'товна дово'льно шу'мно подняла'сь с ме'ста и кри'кнула в дверь:
-- Убира'й здесь, Татья'на, да спроси' Лу'ку Ива'ныча -- хотя'т они' ча'ю и'ли нет?
Отве'та не после'довало. А'нна Карана'товна уже' сильне'е вы'сунулась в дверь.
-- Лу'ка Ива'ныч! -- кри'кнула она'.
-- Что ну'жно? -- разда'лось глу'хо из кабине'та.
-- Ча'ю вы хоти'те?
-- Пожа'луй.
-- Ну, так поди'те сюда', а то Татья'на не ско'ро ещё соберётся.
Послы'шались ме'дленные шаги', и в ко'мнату, совсе'м сго'рбившись, в хала'те, вошёл Лу'ка Ива'нович.
Марты'ныч стоя'л уже' в по'зе, говори'вшей "счастли'во остава'ться". Лу'ка Ива'ныч взгляну'л на него' споко'йнее, чем накану'не, но невня'тно проговори'л:
-- Вы бы прошли' ко мне, у нас с ва'ми счётец есть.
Слова' э'ти А'нна Карана'товна расслы'шала хорошо' и тотча'с же подала'сь вперёд.
-- Да Ива'н Марты'ныч совсе'м и не жела'ет, -- начала' она' недово'льно, оби'женным го'лосом, -- он не для того' совсе'м и пришёл.
Лу'ка Ива'нович удивлённо взгляну'л на неё. Марты'ныч совсе'м переконфузи'лся, что и вы'разил в игре' часово'й цепо'чкой.
-- Ива'н Марты'ныч, -- продолжа'ла А'нна Карана'товна жа'лобной но'той, -- вон мне и маши'нку доста'л... да'же так ско'ро, что я в удивле'ние пришла'. Я уже' им говори'ла насчёт э'того...
-- Насчёт чего' же э'то? -- спроси'л ме'дленно Лу'ка Ива'нович, погля'дывая на них обо'их.
-- Вы не изво'льте беспоко'иться, -- промя'млил Марты'ныч, стара'ясь проти'скаться бочко'м в дверь.
-- Да полноте', Ива'н Марты'ныч, -- ободря'ла его' А'нна Карана'товна, -- ведь я Лу'ке Ива'нычу то'лком говорю'.
-- Вам де'сять рубле'й сле'дует, -- ре'зко сказа'л Лу'ка Ива'нович, -- пожа'луйте ко мне.
А'нна Карана'товна да'же раскры'ла рот; так порази'ло её и то, что сказа'л Лу'ка Ива'нович, и тон его' слов.
Марты'ныч весь съёжился и, поверну'вшись на одно'м каблуке', пошёл за Луко'й Ива'нычем в кабине'т. Там он что'-то тако'е бы'ло на'чал насчёт де'нег, но Лу'ка Ива'нович дово'льно ре'зко останови'л его', подава'я кра'сненькую.
-- Э'то не все, ка'жется, -- вы'говорил он, помо'рщиваясь, то'чно от ды'му, -- да вы не ко'нчили ещё, так мы по'сле сочтёмся.
-- Поми'луйте-с, -- стыдли'во отта'лкивал бума'жку Марты'ныч, -- вы меня' мно'го оби'дите...
-- Бери'те, -- стро'го переби'л Лу'ка Ива'нович, -- что ж вы благодея'ние, что ли, мне жела'ете ока'зывать?
И он поверну'лся к столу', су'нув бума'жку так, что, е'сли б Марты'ныч не подхвати'л её, она' бы упа'ла на пол.
Марты'ныч да'же побледне'л, сжал торопли'во бума'жку в кула'к и стал пя'титься наза'д на цы'почках.
-- Поко'йной но'чи, -- вы'говорил он сла'дко и глу'хо -- и все тем же за'дним хо'дом исче'з в дверь.
-- Проща'йте! -- не обора'чиваясь, ки'нул ему' Лу'ка Ива'нович.

XIV

Когда' дверь захло'пнулась за Марты'нычем, он столкну'лся с А'нной Карана'товной: та стоя'ла в коридо'ре, про'тив две'ри в свою' ко'мнату, и, вероя'тно, слы'шала разгово'р в кабине'те.
-- Счастли'во остава'ться, -- шёпотом и торопли'во проговори'л Марты'ныч, не реша'ясь остана'вливаться.
-- Да вы куда' э'то? посиди'те! -- начала', гро'мче его' то'ном, упра'шивать А'нна Карана'товна.-- Он ведь писа'ть зася'дет.
И она' небре'жно кивну'ла голово'й на дверь в кабине'т Луки' Ива'новича.
-- Нет, уж что же-с? -- не то оби'женно, не то засте'нчиво отве'тил Марты'ныч и стал бочко'м дви'гаться по коридо'ру.
А'нна Карана'товна пошла' провожа'ть его' в ку'хню.
-- Серди'т?! -- вопроси'тельно вы'говорила она', пока' Марты'ныч наки'дывал на себя' пальто'.
-- Не в ду'хе-с... вы напра'сно э'то, А'нна Карана'товна, насчёт мое'й рабо'ты... ведь господа' писа'тели -- наро'д амбицио'нный... са'ми мы про э'то сейча'с говори'ли.
-- Э'кая ва'жность! Он ведь все балагу'рит, а э'то ны'нче то'лько -- ту'чу из себя' предста'вил; серди'т, да не силе'"н, -- приба'вила она' подмигну'вши.
Марты'ныч сдержа'л наплы'в сме'ха и пры'снул на воротни'к пальто'.
-- Тако'й стих-с...-- сквозь смех вы'говорил он.
-- Никто', гла'вное, не провини'лся!.. А почита'ть-то когда' же?
Марты'ныч глаза'ми показа'л, что он рад бы душо'й, да бои'тся учаща'ть свои' посеще'ния.
-- На той неде'ле, е'сли вам спосо'бно бу'дет.
-- Да и на э'той бы мо'жно, ка'жется... не все он привере'дничать бу'дет... До свида'ния, зна'чит, а я маши'нку-то ва'шу сего'дня же обновлю'...
Она' протяну'ла ему' ру'ку, Марты'ныч по'дал свою', ладо'нью.
А'нна Карана'товна кре'пко пожа'ла её и приба'вила, когда' он уже' взя'лся за ру'чку выходно'й две'ри:
-- А то, каки'е ва'ши слова' бы'ли сего'дня, Ива'н Марты'ныч, я до'лго бу'ду по'мнить.
-- Я от всей ду'ши, -- жи'дким голоско'м вы'говорил Марты'ныч и, уже' от себя', потря'с ру'ку А'нне Карана'товне.
-- Бу'ду по'мнить! -- значи'тельно повтори'ла А'нна Карана'товна, провожа'я его' до ле'стницы.
Татья'на могла' бы быть свиде'тельницей всего' их разгово'ра, но она' опя'ть уже' спала', примости'вшись у плиты'.
А'нна Карана'товна должна' была' растолка'ть её.
-- У'жинать собра'ть на'до, -- говори'ла она' ей в у'хо, -- да прибра'ть ча'йный прибо'р.
-- А ба'рин чай не бу'дет ку'шать? -- спроси'ла Татья'на, широко' мига'я совсе'м посолове'лыми глаза'ми.
-- Не зна'ю, я вот спрошу'... да плиту'-то разводи'.
Дверь в ко'мнату Луки' Ива'новича была' то'лько притво'рена, и А'нна Карана'товна загляну'ла туда', не входя'.
-- Чай бу'дете пить? -- небре'жно спроси'ла она' в спи'ну Луки' Ива'новича, сиде'вшего у пи'сьменного стола'.
-- Не ста'ну, -- сквозь зу'бы отве'тил он, пуска'я струю' ды'ма.
-- Ну, как уго'дно!..
Лу'ка Ива'нович шу'мно отодви'нул стул и, выходя' ми'мо её в коридо'р, спроси'л:
-- На'стеньку вы, наде'юсь, уложи'ли спать?
-- Нет, ещё не ду'мала.
Они' о'ба вошли' в ко'мнату А'нны Карана'товны.
-- Почему' же э'то? -- уже' горя'чее вы'говорил Лу'ка Ива'нович.
-- Да она' тут сейча'с болта'лась.
-- Вы лу'чше скажи'те: не она' болта'лась, а вы в прия'тных разгово'рах забы'ли, что больно'го ребёнка ну'жно уложи'ть спать ра'ньше.
-- Да и то ра'но.
-- Ошиба'етесь: тепе'рь уже' девя'тый час.
-- Уло'жишь её!..
-- Да ведь вы не про'бовали?
В друго'е вре'мя тон Луки' Ива'новича заста'вил бы А'нну Карана'товну удиви'ться и струси'ть немно'го; но сего'дня она' приняла' его' совсе'м по-друго'му.
-- Ну, уж оста'вьте, Лу'ка Ива'нович, то'чно, в са'мом де'ле я не мать, -- возрази'ла она', махну'в ка'к-то осо'бенно голово'й, -- уж как вы меня' шпигу'ете э'той девчо'нкой!..
-- Хоро'шо-с, -- обре'зал Лу'ка Ива'нович, сде'лавши не'сколько шаго'в по ко'мнате, -- мне не'чего пропове'довать вам матери'нские чу'вства, е'сли у вас их нет.
-- Скажи'те пожа'луйста! -- уже' совсе'м ре'зко откли'кнулась А'нна Карана'товна и се'ла почему'-то на коне'ц крова'ти.-- Поуче'ния-то вы куда' гора'зды де'лать, Лу'ка Ива'нович, позво'льте мне вам доложи'ть, а на де'ле-то -- ни тпру, ни ну!
-- Что вы э'тим хоти'те сказа'ть?
Он продолжа'л говори'ть ей "вы"; едва' ли не в пе'рвый раз случи'лось э'то с тех пор, как он на'чал звать её про'сто "А'ннушка".
-- Да то'же! Мне уж э'ти разгово'ры опосты'лели...-- Я -- де'вушка проста'я, ва'шим всем то'нкостям не обуча'лась. Для меня' тот челове'к хоро'ш, кото'рый что сказа'л, то и сде'лал. Вы вот у На'стеньки вся'кие лихи'е боле'зни лечи'те, а что мне ну'жно, то совсе'м чужо'й челове'к доставля'ет... да'же со'вестно!..
-- Об чем вы э'то все толку'ете, -- протяну'л с грима'сой Лу'ка Ива'нович, подходя' к столу' и дотра'гиваясь па'льцами до маши'нки, -- вот про э'то, что ли?
-- Да хоть бы про э'то... посторо'нний челове'к, и тот...
-- Надое'ли вы мне с ва'шим пи'сарем!.. Ну, сде'лал он вам презе'нт -- и наслажда'йтесь им, я вам не меша'ю. То'лько, пожа'луйста, в друго'й раз веди'те себя' поумне'е.
-- В чем же э'то я сглупи'ла, позво'льте полюбопы'тствовать? -- спроси'ла совсе'м уже' зло'бно А'нна Карана'товна и подняла'сь с крова'ти.
-- А в том, что вы взду'мали извини'ться за меня' пе'ред ва'шим прия'телем, когда' я об это'м вас не проси'л. Он на меня' рабо'тает, я ему' и пла'чу: ка'жется, э'то я'сно.
-- Скажи'те пожа'луйста! -- язви'тельно вскрича'ла А'нна Карана'товна.-- Что же я, ду'хом, что ли, святы'м могла' узна'ть, что вы где'-то кра'сненькую промы'слили?.. Зна'ла ведь я, что вы после'днюю мне на расхо'д отда'ли; а тут челове'к рабо'тает... вы приходи'те и говори'те, чтоб он за ва'ми шел... ну, я и поду'мала: заплати'ть вам за перепи'ску не'чем, так лу'чше сказа'ть.
-- Все э'то вздор! -- реши'л Лу'ка Ива'нович с соверше'нно но'вой для него' ре'зкостью.-- Ни о чем тако'м я вас не проси'л.
-- Да отку'да амби'ция у вас яви'лась!.. Лу'чше её, э'той са'мой амби'ции, не име'ть, чем по ру'бликам занима'ть...
-- А'нна Карана'товна! -- останови'л её Лу'ка Ива'нович глухи'м го'лосом и хоте'л что'-то ещё сказа'ть, да дверь приотвори'лась и показа'лась опя'ть Насте'нька, протира'я глазёнки обо'ими кула'чками и морща' их про'тив све'та.
-- Вот ви'дите, -- показа'л на неё Лу'ка Ива'нович, -- де'вочка уже' спала' в пла'тье, а вы не догада'лись её ра'ньше уложи'ть и лека'рства, наве'рное, не дава'ли.
-- Ступа'й спать, ступа'й, -- наки'нулась бы'ло мать на де'вочку, но сдержа'ла себя', взяла' На'стеньку за ру'ку и потащи'ла в её ко'мнатку.
-- Изво'льте дать порошо'к, слы'шите! -- внуши'тельно и не'рвно ки'нул ей вслед Лу'ка Ива'нович, -- и уложи'ть её хороше'нько!..
Она' повела' то'лько плечо'м и захло'пнула за собо'ю дверь; он взгляну'л ещё раз на стол с маши'нкой и ско'рыми шага'ми вы'шел.

XV

Ра'но у'тром пришло' по городско'й по'чте откры'тое письмо' Лу'ке Ива'новичу. Он был уже' на нога'х и да'же оде'т, чего' с ним обыкнове'нно не случа'лось, в нача'ле девя'того ча'са. Вчера'шняя сце'на с А'нной Карана'товной подняла' его' так ра'но: он в пе'рвый раз с та'кой ре'зкостью почу'вствовал, как тут все нела'дно. Её тон показа'л ему', каки'ми глаза'ми она' на него' тепе'рь смо'трит. Не то, что'бы э'то осо'бенно уязви'ло его'; но сли'шком я'сно бы'ло, что, кро'ме взаи'мной тя'жести, ничего' не жи'ло ме'жду ни'ми; и Насте'нька же -- э'то еди'нственное связу'ющее звено' -- яви'лась предло'гом к та'кому неприя'тному столкнове'нию.
Пе'рвой мы'слью Луки' Ива'новича, когда' он то'лько что просну'лся, был расчёт на прия'тельство адвока'та Проску'дина в де'ле приобрете'ния ча'стного ме'ста. Не на шу'тку хоте'л он положи'ть преде'л свое'й "подёнщине", схвати'ться кре'пко, обе'ими рука'ми, за пе'рвый попа'вшийся про'чный за'работок, да тако'й, что'бы не име'ть ничего' о'бщего с "сочини'тельством". Он зара'нее наслажда'лся созна'нием того', что полго'да, год, ско'лько хо'чет, не возьмёт он пера' в ру'ки, т. е. как "литерату'рный батра'к" Присы'пкин, а займётся, когда' ему' уго'дно, хотя' бы, наприме'р, свои'м Кальдеро'ном и'ли Ти'рсой де Моли'на, и бу'дет полего'нечку подбира'ть к ним коммента'рий, "как и'стый мона'х бенедикти'нец", -- с улы'бкой приба'вил он про себя', отки'дывая одея'ло. Тогда' и дома'шняя жизнь пойдёт для него' совсе'м по-друго'му: он бу'дет находи'ть по'лный о'тдых и отра'ду в свои'х рабо'тах "по душе'", по'сле сиде'нья в конто'ре и'ли друго'м како'м ме'сте. Де'вочка бу'дет расти', поумне'ет, похороше'ет; ста'нет он её учи'ть, и други'х учителе'й возьмёт, быть мо'жет, и тала'нт в ней откро'ет, а то и по-испа'нски её вы'учит: "как там ни толку'й, деви'ца с испа'нским языко'м -- во'все не то, что деви'ца без испа'нского языка'!" -- реши'л Лу'ка Ива'нович и преве'село стал бры'згаться в лоха'нке.
Тотча'с по'сле э'тих мечта'ний, открыва'вших "но'вые горизо'нты", Татья'на просу'нулась в дверь кабине'та и подала' ему' почто'вую ка'рту. Прищу'рившись, Лу'ка Ива'нович дово'льно-таки до'лго её осма'тривал. Он снача'ла поду'мал, что э'то Проску'дин ему' пи'шет, но рука' была' не проску'динская.
"Дорого'й собра'т" стоя'ло вверху' о'чень неразбо'рчивым, косы'м шри'фтом с завиту'шками.
-- Э'то ещё кто? -- помо'рщился про себя' Лу'ка Ива'нович. Намёк на сочини'тельство пренеприя'тно поде'йствовал на него' тотча'с по'сле его' ра'нних мечта'ний.
"Не для себя' зову' вас (продолжа'л он разбира'ть): на тако'е внима'ние не осме'ливаюсь рассчи'тывать; но, пра'во, вас ждут, и да'же о'чень".
Слова' "вас ждут" бы'ли два ра'за подчёркнуты.
-- Кто же э'то? -- все ещё недоумева'л Лу'ка Ива'нович.
"Наде'юсь, -- конча'лась запи'ска, -- что вы не забы'ли облада'тельницу кварти'ры в Се'ргиевской".
И он вслух прочёл по'дпись:
"Душе'вно вам пре'данная Гу..."
На сло'ге Гу -- Лу'ка Ива'нович до'лжен был останови'ться: да'льше начина'лся разма'шистый ро'счерк.
Не сра'зу бы догада'лся он, что запи'ска "собра'та" пришла' от деви'цы Гущево'й, е'сли б не намёк на "облада'тельницу кварти'ры на Серг'иевской". Подчёркнутые два ра'за сло'ва: "вас ждут" -- заста'вили его' улыбну'ться; он предста'вил себе' у'зкие гу'бы досто'йной осо'бы, си'лящейся вы'разить доброду'шную иро'нию, и ему' вдруг ста'ло ещё веселе'е, чем в посте'ли и во вре'мя умыва'ния.
-- Неу'жто, -- говори'л он с собо'ю, -- мы -- уж таки'е замухры'шки, что нас реши'тельно ни одна' фа'мма не мо'жет ждать. Ску'чно ей, э'той облада'тельнице, захоте'лось на'шим бра'том развле'чься. Что ж, Ге'йне восклица'л: "Ma foi, und das ist gut!" {"Кляну'сь че'стью, и э'то хорошо'!" (фр., нем.).} Повтори'м его' припе'в и оденёмся сего'дня хоть чу'точку поаванта'жнее!
К нему' реши'тельно верну'лись и его' жарго'н с францу'зскими слова'ми и умы'шленно ру'сским акце'нтом, и споко'йный ю'мор, жи'вший в нем пове'рх всех его' вну'тренних ощуще'ний. Он стал ша'рить в своём комо'де, выбира'я руба'шку, где бы воротничо'к не лосни'лся; но тако'й руба'шки не нашло'сь, и да'же у са'мой лу'чшей не оказа'лось двух пу'говиц для прикры'тия груди'. Тотча'с же поднялся' в нем упрёк А'нне Карана'товне: "Неуже'ли, в са'мом де'ле, у ней вре'мени нет пересмотре'ть его' убо'гое бельё, кото'рым и Татья'на нима'ло не занима'ется, а есть вре'мя проводи'ть ве'чера, слу'шая сочине'ния господи'на Бе'лло-с!"
Но вслух ворча'нья никако'го не вы'шло. Лу'ка Ива'нович на'чал одева'ться гора'здо стара'тельнее обыкнове'нного и, уже' оде'тый, заме'тил, что бы'ло сли'шком ра'но. Ему' хоте'лось спра'виться насчёт На'стеньки; но он не шел в ко'мнату А'нны Карана'товны, не жела'я вы'звать ничего' похо'жего на вчера'шний разгово'р.
Стал он прибира'ть свой "сочини'тельский стол". Снача'ла он огляну'л его' с не'сколько презри'тельной грима'сой. "Э'кая беспоря'дочность!" -- поду'мал он, в нереши'тельности, за что ему' взя'ться, что'бы пообчи'стить стол. "Ну како'й же я бу'ду слу'жащий? Ра'зве делову'ю конто'рку мо'жно держа'ть в тако'м ви'де!"
Газе'тные листы', испи'санная и рва'ная бума'га, пу'хлые кни'жки журна'лов -- все э'то предста'вилось ему' че'м-то до кра'йности надое'дливым, нену'жным, почти' бессмы'сленным. Все э'то бы'ло то'чно ку'ча залежа'вшихся бу'лок, без вку'са и це'ны. Кни'жки разре'заны, бума'га испи'сана, газе'ты запа'чканы; никто' об э'том не по'мнит, а всего' ме'нее тот, кто писа'л. И валя'ется тепе'рь на столе' одна' бесфо'рменная гру'да, с кото'рой Лу'ка Ива'нович про'сто не знал, как спра'виться.
Че'рез полчаса' он, одна'ко, прибра'л ко`е-ка'к на столе'; зато' в у'гол у окна' сва'лен был весь бума'жный хлам. Стол при'нял не'который чино'вничий вид, и да'же на са'мой середи'не поло'жена бы'ла десть чи'стой бума'ги. Лу'ка Ива'нович не сообрази'л, что он поря'дочно-таки позапы'лился, убира'я со стола' в визи'тном туале'те.
Е'сли б на него' в щёлку погляде'ла А'нна Карана'товна, она' бы не преми'нула сказа'ть: "э'кая ро'хля!"
Она' то'же не жела'ла разгово'ров с Луко'й Ива'нычем и пря'мо посла'ла ему' ча'ю с Татья'ной, ме'жду тем как обыкнове'нно звала' его' пить чай к себе'. От Татья'ны узна'л Лу'ка Ива'нович, что "ди'те", т. е. Насте'нька, ведёт себя' как сле'дует, сиди'т уже' с ку'клами и не ка'шляет. Он о'чень обра'довался тому', что заходи'ть на другу'ю полови'ну ему' не'зачем, и уже' в нача'ле оди'ннадцатого очути'лся на у'лице.
У'тро стоя'ло я'ркое, со'лнечное. Лу'ка Ива'нович чу'вствовал себя' в свое'й не осо'бенно взра'чной шу'бке тепло' и удо'бно. Он пло'тно в неё запахну'лся, отки'нул воротни'к и ве'село посту'кивал свои'ми бахи'лами. Вот так он бу'дет ходи'ть в каку'ю-нибудь конто'ру, то'лько уж, коне'чно, на сле'дующую зи'му он обзаведётся но'вой шу'бкой из америка'нского медве'дя, а то и с ку'ньим воротни'ком на како'м-нибудь высокопочте'нном ме'ху, и бахи'лы зака'жет у са'мого Бу'ка. И как прия'тно бу'дет методи'чески ходи'ть в оди'ннадцатом ча'су и сознава'ть, что идёшь в та'кое ме'сто, где тебе', почти' за механи'ческую рабо'ту, даю'т про'чный кусо'к хле'ба, смо'трят на тебя', как на соли'дного челове'ка, "спосо'бного и досто'йного к повыше'нию". А придёшь домо'й, отдохнёшь, преврати'шься сно'ва в худо'жника, "да-с, худо'жника", да'же не сочиня'я стихо'в и'ли повесте'й, в люби'теля, в коммента'тора, в фило'софа, в кого' хо'чешь! Не всу'е бу'дешь восклица'ть:

Ты царь, живи' оди'н -- дорого'ю свобо'дной
Иди', куда' влечёт тебя' свобо'дный ум,
Усоверше'нствуя плоды' люби'мых дум,
Не тре'буя награ'д за по'двиг благоро'дный!

"Да, благоро'дный, без вся'кого уж расчёта на копе'ечки... Сиди' пять-ш'есть лет, и яви'сь на суд гра'мотных люде'й с це'лой кни'гой!"
Лу'ка Ива'нович подходи'л к Каза'нскому собо'ру и поравня'лся с милюти'нскими ла'вками. На ра'зные деликате'сы он не смотре'л: желу'дочных страсте'й он в себе' не вы'работал.
-- Куда' э'то пробира'етесь? -- окли'кнул его' хрипова'то-басистый го'лос.
-- Ва'шему превосходи'тельству, -- отве'тил Лу'ка Ива'нович, приподня'в на о'клик го'лову, и останови'лся.
Пе'ред ним, пода'вшись ко'рпусом вперёд, стоя'л ещё молодо'й рыжева'тый генера'л, с каки'ми-то бе'лыми глаза'ми и двойны'м подборо'дком. И пальто' с кра'сным ка'нтом, и фура'жка с ба'рхатным око'лышем -- все э'то блиста'ло: ви'дно бы'ло, что генера'л то'лько что произведён к Но'вому го'ду.
-- Кути'ть идёте? -- покрови'тельственно спроси'л генера'л, покоси'вшись на ряд милю'тинских ла'вок.
-- Кути'ть ещё ра'но, -- отве'тил Лу'ка Ива'нович с коми'ческим же'стом, но то'тчас же удержа'лся. В нем зашевели'лось что'-то но'вое от прикоснове'ния генера'ла.
-- Да и не по фина'нсам, я полага'ю?
-- Да, и не по фина'нсам, -- уже' совсе'м не по-сво'ему проговори'л Лу'ка Ива'нович. Интона'ция его' го'лоса зна'чила в перево'де: "нечего' тут остри'ть, иди' свое'й дорого'й".
Генера'л повёл туго'й кра'сной ше'ей и прищу'рился на Лу'ку Ива'новича.
-- Метранпа'ж мне доложи'л, -- на'чал он не то что на'чальнически, а о'чень уж деловы'м то'ном, -- что в доста'вке оригина'ла есть не'которая заде'ржка.
Он говори'л без акце'нта, но с чи'сто остзе'йской жёсткостью.
-- Ну, уж э'то они' привира'ют, -- с умы'шленной небре'жностью возрази'л Лу'ка Ива'нович, -- я от писаря' ва'шего зна'ю, что по манускри'пту заде'ржки никако'й нет...
-- Одна'ко, -- переби'л генера'л, подня'вшись слегка' на цы'почках, -- я уже' давно' сбира'юсь сказа'ть вам, любе'знейший господи'н Присы'пкин, -- и он оттяну'л коне'ц фами'лии Луки' Ива'новича, -- что я нахожу' бо'лее целесообра'зным оста'вить пре'жний поря'док доставле'ния ру'кописи и держа'ться бо'лее рациона'льного поря'дка.
-- Т. е. как же э'то-с? -- спроси'л Лу'ка Ива'нович и поче'сал у се'бя переноси'цу.
-- Я говорю' в том смы'сле, что жела'тельно бы бы'ло име'ть сра'зу це'лый, так сказа'ть, во'люм, что'бы суди'ть о це'льности впечатле'ния ва'шей компиляти'вной рабо'ты.
Лицо' Луки' Ива'новича нахму'рилось.
-- Э'то -- как вам уго'дно, -- сказа'л он, почти' отверну'вшись от своего' собесе'дника, -- то'лько тако'го угово'ра у нас не бы'ло снача'ла.
-- Согласи'тесь, одна'ко ж, что так рациона'льнее.
-- Да вы что же, штиль мой бу'дете поправля'ть?
-- Как э'то? -- вдруг совсе'м неме'цким зву'ком спроси'л генера'л.
-- Штиль мой -- вульга'рно, язы'к; так я, хоть и не стили'ст, но сме'ю ду'мать, что оно' соверше'нно бесполе'зно: рабо'ту мою' вы давны`м-давно' зна'ете: как оди'н лист, так и два'дцать ли'стов бу'дут напи'саны.
-- Аккура'тность рабо'ты того' тре'бует, и бо'лее сообра'зно с мои'ми ви'дами...
-- Опя'ть-таки я вам говорю', -- переби'л уже' на э'тот раз Лу'ка Ива'нович, -- мне э'то все еди'но, то'лько для доставле'ния це'лого, как вы изво'лите выража'ться, волю'ма, к изве'стному сро'ку, на'до бу'дет горя'чку поро'ть!
-- Э-э-э'? -- затяну'л бы'ло генера'л.
-- А э'то мне совсе'м не на ру'ку, генера'л; я и без того' изму'чен спе'шной рабо'той. Тут же э'та поспе'шность, по-мо'ему, бу'дет то'лько те'шить ва'ше нача'льническое се'рдце, а ру'копись без вся'кого то'лку пролежи'т у вас в кабине'те.
Генера'л подви'нул ко'рпус и отка'шлялся.
-- Ва'ших соображе'ний, -- заговори'л он, упере'в свои' бе'лые глаза' в ша'пку Луки' Ива'новича, -- я приня'ть на свой счет не могу'. Е'сли у нас и не бы'ло сра'зу тако'го усло'вия, то я всё-таки остаю'сь при моём мне'нии. Тогда' то'лько я бу'ду уве'рен, что изда'ние вы'йдет в надлежа'щий срок.
-- Тако'й подёнщины я на себя' взять не могу'! -- отре'зал Лу'ка Ива'нович и запахну'лся, как бы с наме'рением продолжа'ть путь.
-- Сле'довательно, вы отка'зываетесь от рабо'ты? -- уже' то'ном дире'ктора департа'мента спроси'л генера'л.
-- От тако'й, каку'ю вам пришла' фанта'зия выду'мывать, -- отка'зываюсь.
-- Позво'льте, одна'ко ж, господи'н Присы'пкин.
-- На э'то я, господи'н Крафт, име'ю, ка'жется, пра'во; листы' до конца' отде'ла я вам доста'влю, а там не уго'дно ли вам поручи'ть рабо'ту кому'-нибудь друго'му.
Двойно'й подборо'док генера'ла вздро'гнул; ви'дно бы'ло, что он не ожида'л тако'го ре'зкого оборо'та. Выраже'ние ли'ца Луки' Ива'новича должно' бы'ло каза'ться ему' е'сли не де'рзким, то о'чень пренебрежи'тельным.
-- Да я совсе'м не жела'ю вас лиша'ть рабо'ты, -- брезгли'во вы'говорил генера'л.
-- Пожа'луйста, не великоду'шничайте, -- рассмея'лся Лу'ка Ива'нович: -- я постара'юсь не умере'ть без ва'ших зака'зов. Заси'м име'ю честь кла'няться ва'шему превосходи'тельству.
И, не дожида'ясь отве'та, он приподня'л ша'пку и стал переходи'ть Не'вский.

XVI

В не'сколько возбуждённом состоя'нии шел Лу'ка Ива'нович мину'т пять. Но он ниско'лько не чу'вствовал себя' неприятно-раздраже'нным: напро'тив, ему' ста'ло ве'село, ещё веселе'е, чем в нача'ле прогу'лки. К тако'му разгово'ру с генера'лом он во'все не гото'вился, но разгово'р сам собо'ю вышёл далеко' не сла'дкий и ко'нчился ре'зким отка'зом.
"Одна'ко что же э'то я?" -- вдруг поду'мал Лу'ка Ива'нович; но э'тот вопро'с за'дал пре'жний "подёнщик", а не тепе'решний "кандида'т на про'чное ме'сто". Когда' не'рвы немно'жко поулегли'сь, Лу'ка Ива'нович не мог не созна'ться, что он погорячи'лся, и да'же на соверше'нно небыва'лый мане'р. Мо'жно бы'ло ведь и отказа'ться, да ина'че. А, по пра'вде сказа'ть, да'же "рациона'льное тре'бование" генера'ла не представля'ло осо'бенных тру'дностей. Тепе'рь же -- разры'в и поте'ря ве'рной рабо'ты.
Отчего' же так э'то вы'шло?
Генера'л Крафт был ещё подполко'вником, когда' Лу'ка Ива'нович "получи'л от него' рабо'ту". С той са'мой поры' э'тот вое'нный не перестава'л возбужда'ть в Лу'ке Ива'новиче раздража'ющее чу'вство: оно'-то и сказа'лось в вы'ходке у милю'тинских ла'вок. Не за'висть, не ли'чное зложела'тельство говори'ли в нем. Подполко'вник Крафт был для него' скоре'е собира'тельным ти'пом. Его' положе'ние представля'лось Лу'ке Ива'новичу, как я'ркая противополо'жность того', на что обречён он сам и ему' подо'бные.
-- Вот поди'те, ба'тюшка, -- гова'ривал он не раз прия'телю своему' Проску'дину, -- возьми'те вы меня', литера'тора Присы'пкина, с одно'й стороны', а с друго'й -- подполко'вника Кра'фта. Како'й бы я там ни был, хоть лы'ком ши'тый, да всё-таки не пло'ше же счита'ю себя' э'того са'мого подполко'вника Кра'фта, а мину'тами и куда' вы'ше его' себя' ста'влю. Что же выхо'дит? Он -- осо'ба, а я -- раб. Он занима'ет казённое ме'сто по литерату'рной же ча'сти, жа'лованья пять ты'сяч рубле'й, кварти'ра така'я, что мо'жно це'лый штаб помести'ть, па'ра вя'ток у него', в клу'бе игра'ет по большо'й, да э'того ещё ма'ло: для со'бственного удово'льствия изво'лит издава'ть кни'жки, и всегда' при де'ньгах! А ты тут прозяба'ешь, как злосча'стный злак, и во всем пе'ред ним пасу'ешь, постоя'нно чу'вствуешь его' превосхо'дство, особли'во когда' про'сишь де'нег впе'ред, а про'сишь их аккура'тно два ра'за в ме'сяц.
Прошло' два го'да. Подполко'вника Кра'фта произвели' в полко'вники, а пото'м и в генера'лы. Лу'ка Ива'нович продолжа'л рабо'тать "на него'" и все так же сознава'ть прини'женность своего' зва'ния...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Бо'дрость не покида'ла кандида'та на про'чное ме'сто во все вре'мя его' прогу'лки, а скоре'е возраста'ла.
"Э'кая ва'жность! -- поощря'л он себя' вну'тренне.-- Чем скоре'е стряхну'ть с себя' э'то презре'нное ра'бство, тем лу'чше: ме'ньше бу'дет прице'пок!"
Сло'вом, настрое'ние его' бы'ло так взви'нчено, что он да'же не заме'тил, как прошло' вре'мя до второ'го ча'са. Почто'вая ка'рта, за по'дписью деви'цы Гущево'й, звала' его' в сто'рону Серг'иевской. Он во'все не дава'л во'ли своему' воображе'нию, не раздража'л его' о'бразом той, кого' он мо'жет там найти'. Он шел то'чно к до'брым ста'рым знако'мым: так про'сто он себя' чу'вствовал, а вме'сте с тем э'та кварти'ра в Се'ргиевской открыва'ла собо'ю каку'ю-то но'вую поло'су жи'зни: сего'дня, по'сле вчера'шней сце'ны с А'ннушкой, ещё сильне'е, чем в пе'рвый раз.
Когда' Лу'ка Ива'нович взя'лся за звоно'к у кварти'ры г-жи Па'тера, он сейча'с же вспо'мнил нару'жность го'рничной, отворя'вшей ему' в пе'рвый раз. Он гото'в был ей улыбну'ться и де'йствительно улыбну'лся, когда' и на э'тот раз она' же ему' отвори'ла.
-- До'ма, пожа'луйте, -- пе'рвая вы'говорила го'рничная, да'же не дожида'ясь того', что ей ска'жет Лу'ка Ива'нович.
В сало'не, уже' знако'мом ему', не оказа'лось никого'. Лу'ка Ива'нович оберну'лся и хоте'л бы'ло сесть, пока' го'рничная доло'жит. Но вдруг он вспо'мнил фра'зу: "вас ждут и да'же о'чень", -- что заста'вило его' останови'ться посреди'не ко'мнаты. В пра'вом углу' была' дверь, полузаве'шенная портье'рой. Отту'да донёсся вдруг лёгкий шум, как бу'дто кто'-то разре'зывал кни'гу.
-- Э'то ты, Еле'на? -- спроси'л же'нский го'лос.-- Кто э'то звони'л?
Лу'ка Ива'нович почу'вствовал в себе' таку'ю сме'лость, что пошёл пря'мо к две'ри.
-- Э'то -- я! -- вы'говорил он, останови'вшись в са'мой портье'ре.
На куше'тке, нале'во от две'ри, почти' прилегла' "облада'тельница кварти'ры", с то'лстой кни'жкой в кра'сной обёртке. На ней была' ше'лковая безрука'вка и тю'левая косы'нка на голове'.
Она' бы'стро подняла'сь, вы'прямилась и да'же как бу'дто покрасне'ла немно'го.
-- Ах, э'то вы! Как э'то прия'тно! И так неожи'данно!
На э'ти три восклица'ния Лу'ка Ива'нович отве'тил широ'кой улы'бкой и движе'нием ле'вой руки' вбок.
-- Сади'тесь, сади'тесь. Вот сюда'! -- и она' указа'ла на табуре'т о'коло себя'.
-- Вы, коне'чно, к ва'шему собра'ту по литерату'ре? -- продолжа'ла она', ла'сково огля'дывая го'стя.
-- А ва'ша кузи'на до'ма? -- укло'нчиво спроси'л Лу'ка Ива'нович.
-- Вероя'тно, до'ма, ра'зве вы не спроси'ли? Я бы не осме'лилась приня'ть вас одна'.
И она' немно'жко отки'нулась на спи'нку куше'тки.
-- Вы, пра'во... сли'шком уж невеликоду'шны! -- вы'говорил Лу'ка Ива'нович, продолжа'я улыба'ться глаза'ми.
-- Э'то почему'?
-- Да как же? сейча'с меня' сочини'тельством попрека'ть изво'лите.
-- Ах, нет!
Лицо' её ста'ло вдруг гора'здо серьезнеё, и глаза' ушли' куда'-то вдаль. Лу'ка Ива'нович заме'тил э'то.
-- Полноте', не говори'те со мной таки'м то'ном: я сбира'лась да'же сама' написа'ть вам и проси'ть ка'к-нибудь прийти' ко мне за'просто ве'чером. Я и Еле'не говори'ла об э'том, да не зна'ю, передава'ла ли она' вам...
И она' не'сколько исподло'бья взгляну'ла на него'. На э'тот раз Лу'ка Ива'нович положи'тельно смути'лся.
-- То'лько вы, пожа'луйста, не поду'майте, что я с ва'ми сейча'с же бу'ду говори'ть о литерату'ре и'ли о ва'ших сочине'ниях... у меня' насто'лько доста'нет вку'са и'ли та'кта, как хоти'те. Но ви'дите, во всем э'том Еле'на винова'та: она' мне мно'го о вас говори'ла, и я уви'дела в вас и'менно тако'го челове'ка... како'й мне ну'жен... я не зна'ю, как ина'че вы'разиться.
-- Да э'то -- са'мое лу'чшее выраже'ние.
-- Вы, пожа'луйста, ко мне не придира'йтесь, я не привы'кла говори'ть с людьми'... интеллиге'нции, как выража'ется Еле'на; хоть и знава'ла на своём ве'ку ра'зных у'мных люде'й, то'лько ма'ло воспо'льзовалась э'тим!..
Её весёлый, почти' ребя'ческий смех сообщи'лся и Лу'ке Ива'новичу.
-- Е'сли б вы бы'ли знамени'тость кака'я-нибудь, романи'ст и'ли драмати'ческий писа'тель -- я бы не ста'ла иска'ть с ва'ми знако'мства: что за охо'та чу'вствовать себя' девчо'нкой!.. Я же о'чень засте'нчива, хоть э'то и не ка'жется -- не пра'вда ли? С ни'ми тон осо'бый ну'жно принима'ть, рисова'ться и говори'ть глу'пости.
"Кака'я она' ми'лая!" -- поду'мал гость и соверше'нно несало'нно заки'нул но'гу на но'гу.
-- А вы, хоть и писа'тель...
-- Да из пло'хоньких, -- с мя'гким доброду'шием доба'вил Лу'ка Ива'нович.
-- Ха-ха-ха'! я не зна'ю, я вас совсе'м не чита'ла, но Еле'на уверя'ет, что вы... замеча'тельный публици'ст: э'то -- её люби'мое сло'во. И да'же чуть ли не по-испа'нски зна'ете...
-- Гре'шен!
-- А гла'вное, вы -- тако'й челове'к, су'дя по её расска'зам, о како'м я в последнеё вре'мя мно'го ду'мала...
Лу'ка Ива'нович хоте'л бы'ло закрича'ть: "пощади'те!" -- но воздержа'лся, реши'в, что э'то сли'шком бы отзыва'лось "кавале'ром". Он то'лько отвёл глаза' от собесе'дницы.
-- Вы ду'маете -- я дура'чусь. Кляну'сь вам, я соверше'нно серьёзна... ведь э'то так тру'дно в Петербу'рге напа'сть на мужчи'ну, хоть немно'жко из ря'ду вон... Извини'те, что я вам э'то все пря'мо... Мне с ва'ми хоте'лось бы побо'льше поговори'ть, да не зна'ю, как э'то сде'лать.
-- Неу'жто оно' так тру'дно? -- спроси'л Лу'ка Ива'нович.
-- Не легко'.
-- Почему' же?
Лу'ка Ива'нович втя'гивался в игри'вый тон разгово'ра.
-- Ах, Бо'же мой!.. идёт ка'к-то глу'по жизнь... вот тепе'рь ещё са'мая свобо'дная мину'та... е'сли вы то'лько не торо'питесь к ва'шему собра'ту по литерату'ре...
Она' не доко'нчила и ре'зко оберну'лась к две'ри, заслы'шав шаги' в сало'не.
То'лько что Лу'ка Ива'нович успе'л вслед за не'ю оберну'ться, глаза' его' упа'ли на высо'кую фигу'ру в вое'нном сюртуке' и густы'х эполе'тах, с бе'лой фура'жкой в рука'х. С фо'на портье'ры вы'ступило широ'кое, не'сколько отёкшее лицо' челове'ка лет за три'дцать, с чернова'тыми пло'скими бакенба'рдами, хму'ро ухмыля'ющееся и покры'тое жи'рным ло'ском.
-- Ах, э'то вы! -- воскли'кнула хозя'йка, соверше'нно так же, как она' приве'тствовала и Лу'ку Ива'новича.
Вое'нный вошёл уже' совсе'м и чмо'кнул протя'нутую ему' ру'ку, как бы не обрати'в внима'ния на того', кто сиде'л о'коло хозя'йки.
-- Кака'я э'то смешна'я ко'мната, -- заговори'ла она' то'ном де'вочки, -- трои'м уже' и те'сно, перейдём в гости'ную.
Она' жи'во подняла'сь, вся оберну'лась и взгля'дом пригласи'ла Лу'ку Ива'новича. Он, весь съёжившись от внеза'пного появле'ния но'вого лица', поплёлся вслед за вое'нным.

XVII

В гости'ной полко'вник (Лу'ка Ива'нович разгляде'л, что у него' эполе'ты бы'ли без звёздочек) усе'лся о'коло дива'на, где помести'лась хозя'йка, и пло'тно придви'нул к дива'ну своё кре'сло. Пала'ш он уткну'л ме'жду ног и сейча'с же поле'з в карма'н рейту'з.
-- Вы позво'лите, -- сказа'л он ей не то'ном вопро'са, а мимохо'дом, как вещь, кото'рая сама' собо'ю разуме'ется.
Лу'ка Ива'нович присе'л о'коло пиани'но, по ту сто'рону ова'льного стола'.
-- Пожа'луйста, -- ки'нула хозя'йка полко'внику и, то'чно схва'тывая на'чатый разгово'р, продолжа'ла, -- вы меня' ви'дели вчера' на Не'вском, то'лько не успе'ли поклони'ться... как вам нра'вится мой attelage {упря'жка (фр.).}?..
И пото'м, спохвати'вшись, она' указа'ла руко'й на обо'их госте'й свои'х и ста'ла называ'ть их:
-- M-r Прыжо'в, m-r ... ха-ха-ха'!.. вот э'то хорошо': ва'шу-то фами'лию я вдруг и забы'ла... то'лько со мной случа'ются таки'е ве'щи, подскажи'те -- шепну'ла она', шаловли'во наклони'вшись в сто'рону Луки' Ива'новича.
-- Присы'пкин, -- отчётливо, но не осо'бенно охо'тно отве'тил он и обменя'лся с вое'нным покло'ном.
-- А у вас, ка'жется, но'вая ло'шадь? -- оберну'лась хозя'йка в сто'рону полко'вника.
-- Нет, все та же.
-- Э'та посветле'е.
-- Как вы называ'ете?
-- Подъе'здок; вы понима'ете, втора'я ло'шадь, для просто'й полково'й езды'.
-- А у вас ско'лько всех лошаде'й?
-- Вас э'то интересу'ет?
-- Вы зна'ете, я лошаде'й люблю' бо'льше люде'й.
-- Похва'льно! Изво'льте, я пересчита'ю: небезызве'стный вам пара'дер, два подъе'здка и три упряжны'х ло'шади.
-- Се'рые в я'блоках?.. я их зна'ю!
-- И кара'ковый.
-- Рыса'к?
-- С поря'дочной побе'жкой.
-- Како'го заво'да, Хре'новского?
-- Нет, Воейко'вского. Ва'ши ча'ленькие то'же, ка'жется, с побе'жечкой?
-- То'лько така'я возня' с мои'ми лошадьми'! Я хочу' прода'ть их и бу'ду е'здить на извозчичьи'х. Что'бы держа'ть свои'х лошаде'й, на'до быть мужчи'ной.
-- Не спо'рю, -- подтверди'л полко'вник и ду'нул на папиро'су.
"И до'лго они' э'так бу'дут?" -- поду'мал Лу'ка Ива'нович и ещё бо'льше съёжился.
-- Э'то прекраси'во, -- продолжа'ла хозя'йка, -- когда' по Не'вскому е'дут пять-ш'есть челове'к в ряд, и все в бе'лых фура'жках. А вы не бои'тесь простуди'ться в одно'м сюртуке'?
-- Привы'чка!
-- Да он, мо'жет быть, у вас на пу'ху?
И она' расхохота'лась.
-- Вот э'тот са'мый сюрту'к, из обыкнове'нного дра'пу.
-- Не пове'рю. Уж под ним наве'рно что'-нибудь наде'то.
-- Ну, коне'чно, -- протяну'л полко'вник и переста'вил пала'ш.
-- А кто е'хал ря'дом с ва'ми?
-- Корне'т Цабернаке'ль.
-- Краси'вый мужчи'на, ка'жется?
-- О'чень хоро'ший ма'льчик.
"И как им обои'м легко'", -- продолжа'л Лу'ка Ива'нович, погля'дывая то на неё, то на него'.
-- Да вы меня' на параде'ре вида'ли, а э'то -- подъе'здок.
-- Хоро'ший? -- переспроси'ла хозя'йка.
-- Прика'жете привезти'?
-- Привези'те.
-- Ви'дите, как я себя' веду'? -- заме'тил полко'вник и двусмы'сленно улыбну'лся.
-- Я уж вам давно' сказа'ла, что дово'льна ва'ми.
-- Ни'зко кла'няюсь.
-- Скажи'те Калупу'цкому, отчего' он так давно' у меня' не был?
-- Бо'лен.
-- Что с ним?
-- Не при сме'рти, успоко'йтесь... на днях я'вится...
-- Бу'ду ждать.
Полко'вник докури'л папиро'су и опра'вился.
-- Сего'дня среда', -- сказа'л он и погляде'л при'стально на хозя'йку.
-- Среда', -- повтори'ла она', игра'я глаза'ми.
-- По'мните?
-- По'мню.
-- Так до свида'ния.
-- До свида'ния.
Он опя'ть чмо'кнул протя'нутую ему' ру'ку, пала'ш болтну'лся впра'во и вле'во и заде'л одну' шпо'ру. Лени'во пока'чиваясь, стал он выходи'ть из сало'на и чуть заме'тно кивну'л голово'й в сто'рону Луки' Ива'новича.
Широ'кая его' фигу'ра скры'лась за цветно'й портье'рой сало'на. Лу'ка Ива'нович погляде'л ему' вслед, а пото'м оберну'лся, и глаза' хозя'йки встре'тились с его' взгля'дом.
-- Извини'те, -- полушёпотом сказа'ла она'.
-- Почему' так? -- соверше'нно и'скренней но'той спроси'л Лу'ка Ива'нович.
-- За то, что проскуча'ли.
-- Ниско'лько.
-- Так вы наблюда'ли?
Она' подчеркну'ла после'днее сло'во насме'шливым зву'ком.
-- Ко'ли хоти'те -- наблюда'л.
-- И, коне'чно, говори'ли про себя': какова' э'та ба'рыня? про'сто ужа'сно! мо'жет с офице'рами толкова'ть о каки'х-то параде'рах и подъе'здках, зна'ет про Хре'новский заво'д и справля'ется про каки'х-то корне'тов! Ужа'сно! Не пра'вда ли?
-- Ну'жно и с господа'ми офице'рами уме'ть говори'ть; я вот, наприме'р, пло'хо уме'ю и э'того себе' в досто'инство не ста'влю.
-- Да, на'до, а то совсе'м бу'дет пло'хо... Э'тот полко'вник Прыжо'в... хорошо' себя' ведёт, я его' за э'то люблю'... Вы ведь зна'ете: когда' мужчи'на, кото'рый мо'жет счита'ть себя' ви'дным... ну, и в тако'м полку' слу'жит, начнёт за ке'м-нибудь уха'живать и уви'дит, что наде'яться ему' тру'дно... на успе'х, он сейча'с же разозли'тся и не мо'жет да'же продолжа'ть знако'мства... А m-r Прыжо'в -- гора'здо добре'е и'ли умне'е, как хоти'те... Мы с ним и тепе'рь больши'е друзья'.
-- Ста'ло быть?..-- не договори'л Лу'ка Ива'нович.
-- Он одно' вре'мя си'льно за мной уха'живал... с ним была' ужа'сная ску'ка... Тепе'рь он так, как есть... о лошадя'х и воообще' с ним поболта'ть мо'жно, а тогда' он счита'л свое'й обя'занностью говори'ть... сла'дости...
Она' сде'лала движе'ние, то'чно опя'ть спохвати'лась.
-- Ах, пожа'луйста, m-r Присы'пкин, извини'те меня'!.. Я вас заставля'ю прису'тствовать при Бог зна'ет каки'х разгово'рах... а Еле'на все нейдёт, -- уж, пове'рьте, э'то она' -- с у'мыслом.
-- Каки'м же?
-- А вот каки'м: пуска'й вы полюбу'етесь на всю мою' пустоту'... Она' о'чень до'брая и доброде'тельная, но с ка'пелькой я'да... И миле'е всего' то, что она' счита'ет меня' соверше'нно наи'вной... ду'мает, что я ничего' э'того не понима'ю... Ну, что ж: она' э'того хоте'ла... и посиди'те здесь... посмотри'те на мой petit lever {ма'ленький у'тренний приём (фр.).}... Слы'шите, опя'ть позвони'ли?
-- И э'так ка'ждый день? -- спроси'л Лу'ка Ива'нович.
-- Да, когда' я быва'ю до'ма; до трех часо'в почти' что ка'ждый день.
В пере'дней разда'лся звук са'бли.
-- Опя'ть из во'инов? -- ти'хо проговори'л Лу'ка Ива'нович.
Он ещё не знал, како'го то'на держа'ться; но сама' хозя'йка то'чно наро'чно стара'лась его' сбить с то'лку.

XVIII

В портье'ру просу'нулась курча'вая голова' с восто'чным, о'чень краси'вым лицо'м. Тако'й вое'нной фо'рмы, кака'я была' на э'том ю'ноше (ему' каза'лось на вид лет девятна'дцать) Лу'ка Ива'нович ещё никогда' вблизи' не ви'дал, хотя' то'тчас же сообрази'л, к како'му "ро'ду ору'жия" принадлежи'т э'тот "абре'к".
От него' так и шло серебри'стое сия'ние.
-- Здра'вствуйте, князь! -- почти' кри'кнула ему' m-me Па'тера, приподня'вшись немно'го на дива'не.
"Князь" вы'прямился, повёл плеча'ми с ко'ваными эполе'тами и прошёлся пра'вой руко'й по свои'м кудря'м.
Про'филь у него' был чисте'йшей кавка'зской поро'ды, щеки' с ма'товой белизно'й и усы' необыкнове'нно краси'вого рису'нка.
-- Извини'те, вчера'шнего дня опозда'л на Не'вский. Сло'во "извини'те" вы'шло у него', по зву'ку: "эзвэ'нэтэ", -- и во всей фра'зе восто'чный вы'говор ре'зко заявля'л себя'.
Он пожа'л протя'нутую ру'ку хозя'йки и хоте'л бы'ло опусти'ться в кре'сло; но, заме'тив в углу' Лу'ку Ива'новича, ве'жливо с ним раскла'нялся, сказа'в и ему':
-- Извини'те.
"Ничего'-с, -- вы'говорил про себя' Лу'ка Ива'нович.-- Мы не взы'щем".
-- А сего'дня вы е'дете на Не'вский? -- спроси'ла кня'зя m-me Па'тера.
-- Беспреме'нно! -- молоды'м горта'нным ба'ском отве'тил князь, и его' темно-оли'вковые глаза' метну'ли и'скрами.
"Э'кий ста'тный зверь!" -- похвали'л его' Лу'ка Ива'нович.
-- И все на той же ло'шади?
Кавалери'йский разгово'р продолжа'лся.
-- Извини'те, на друго'м, -- вы'говорил ве'село князь.
Бы'ло очеви'дно, что сло'во "извини'те" служи'ло кня'зю руково'дной ни'тью вся'кой бесе'ды.
-- Та'кже кабарди'нской поро'ды?
-- Караба'хская кобы'ла.
M-me Па'тера чуть заме'тно помо'рщилась. Лу'ка Ива'нович сдержа'л улы'бку. Князь невозмути'мо обвола'кивал хозя'йку глаза'ми.
-- Кури'те, князь, -- сказа'ла она' с осо'бенною мя'гкостью.
-- Благода'рствуйте, -- вы'говорил он то'чно по скла'дам и поле'з за папиро'сницей в свои' рейту'зы, все ещё привлека'вшие внима'ние Луки' Ива'новича: они' бы'ли в обтя'жку, све`тло-зелёного цве'та, с двойны'м позуме'нтом.
Кури'л князь уже' соверше'нно по-гварде'йски, да'же папиро'су держа'л ру'сским же'стом, огнём внутрь, ме'жду вторы'м и тре'тьим па'льцем.
-- Не пра'вда ли, m-r Присы'пкин, -- обрати'лась m-me Па'тера в его' сто'рону, -- князь о'чень неду'рно говори'т по-ру'сски, а он всего' два го'да здесь... Ах! я и забы'ла вас познако'мить: князь Баска'ков... так ведь ка'жется?
-- Извини'те... я настоя'щим мане'ром...
-- Да, я зна'ю, у вас ра'зные есть имена'; но я не могу' их произнести'... есть и Оглы' и ещё что'-то!
Князь рассмея'лся и вы'ставил действи'тельно "ослепи'тельные" зу'бы.
-- Я зна'ю, что вы и так называ'етесь, и оно' гора'здо ле'гче.
Князь опя'ть рассмея'лся.
-- M-r Присы'пкин... наш изве'стный литера'тор...
Лу'ка Ива'нович не утерпе'л и погляде'л на m-me Па'тера глаза'ми, говори'вшими: "да ему'-то что за де'ло до того', что я литера'тор?"
Но князь как бу'дто бы по'нял зва'ние Луки' Ива'новича и ещё раз поклони'лся ему' с ви'димым почте'нием.
-- Позво'льте спроси'ть, -- отнёсся он к Лу'ке Ива'новичу, вы'пучив на него' глаза', -- вы не учи'те по-ру'сски?
-- Ру'сскому языку'? -- переспроси'л Лу'ка Ива'нович, доброду'шно огля'дывая его' го'рские украше'ния на груди'.
-- Все э'то, что тре'буется... грамма'тика... и там ещё... как э'то?
-- Да вам ра'зве ну'жно, князь? -- спроси'ла m-me Па'тера.
-- Нет, я тепе'рь у'чен... ха-ха-ха'! а я для това'рища... молодо'й князь.
-- Ваш земля'к, из одно'й о'бласти? -- полюбопы'тствовал Лу'ка Ива'нович.
-- Извини'те... он не отту'да, есть пле'мя Адэхэ'.
-- Как, как? -- вскрича'ла m-me Па'тера.
-- Адэхэ', -- соверше'нно серьёзно вы'говорил князь, -- ма'лый уж в два'дцать лет... а ничего' не мо'жет... насчёт грамма'тики... На'нял он учи'теля... дорого'й учи'тель... пять рубле'й час... че'стный челове'к, пять рубле'й... Фре'лин бароне'сса... как бишь её... ну, все равно'... кре'стная мать... его' то'же крести'ли... сама' присла'ла э'того са'мого учи'теля. Би'лся, би'лся он -- и ничего'!.. Со мной говори'л: я -- э'то учи'тель говори'т -- не могу', потому' у него' нет в голове' ни существи'тельного, ни прилага'тельного. Два ме'сяца я, говори'т, хоте'л вбить в него' -- и не могу'!
Князь да'же встал в жару' разгово'ра и расста'вил ноги'. Хозя'йка и Лу'ка Ива'нович с оживлёнными ли'цами гляде'ли на него'.
-- Башка'! -- воскли'кнул он и уда'рил себя' по краси'вому бе'лому лбу.-- Учи'тель ему': вот смотри', князь, дверь ты мо'жешь брать рука'м, мо'жешь? Могу'. Э'то -- существи'тельное... А како'й цвет у за'навес? -- Кра'сный цвет. Мо'жешь ты брать его' рука'м! Нет, не могу'. Э'то -- прилага'тельное, понима'ешь? -- Нет, не понима'ю! Тут и говори'т ему' учи'тель: ты -- дура'к, князь, я тебя' не бу'ду учи'ть и пять рубле'й твои'х не беру'.
И Лу'ка Ива'нович, и m-me Па'тера ра'зом расхохота'лись. Князь представля'л все в ли'цах и стара'лся да'же подража'ть голоса'м учи'теля и ученика'.
-- Так вы жела'ете, -- на'чал Лу'ка Ива'нович, -- что'бы я заня'лся ва'шим това'рищем?
-- Окажи'те услу'гу, па'рень отли'чный, че'стное сло'во!.. Уж тако'е пле'мя Адэхэ'... у них тут нет (он указа'л на лоб), как э'то вам рассказа'ть...
-- Мы'слей никаки'х, -- подсказа'л Лу'ка Ива'нович.
-- И'стинно, мы'слей нет. Наприме'р: скажи' ему' -- Бог... у вся'кого наро'да есть свой Бог... И понима'ет ка'жный... А у Адэхэ' и Бо'га настоя'щего нет... Потому' учи'тель то'же и говори'л мне, что ни существи'тельное, ни местоиме'ние ника'к башка' его' не бере'"т!.. Ника'к!..
Князь махну'л руко'й и сел.
-- К сожале'нию, -- отозва'лся Лу'ка Ива'нович, -- я не иску'сен в преподава'нии.
-- Сде'лайте ми'лость! -- кри'кнул князь.
-- Но вы мо'жете кого'-нибудь рекомендова'ть, -- заме'тила m-me Па'тера.
-- У меня' нет осо'бых знако'мств в учи'тельском ми'ре, но я постара'юсь.
Глаза' кня'зя ка'к-то заблужда'ли, то'чно он потеря'л нить вся'кого разгово'ра; но то'тчас он весь встрепену'лся: нить была' сно'ва на'йдена.
-- Сего'дня середа', -- чуть заме'тно ухмыля'ясь, говори'л он.
-- Середа', -- игри'во повтори'ла хозя'йка.
-- Зна'чит, мо'жно наде'яться?
-- Вероя'тно...
-- Име'ю честь!
И князь поры'висто вы'тянулся во весь рост: по его' украше'ниям на груди' прошла' зво'нкая дрожь. Так же си'льно, как и при вхо'де, пожа'л он ру'ку m-me Па'тера; она' вы'несла э'то рукопожа'тие, не помо'рщившись.
-- О'чень благода'рен, -- сказа'л князь, кла'няясь Лу'ке Ива'новичу, -- вот че'рез мада'м Па'тера скажи'те а'дрес... пять рубле'й час...
Одна' рука' кня'зя в за'мшевой перча'тке сжа'ла бара'нью ша'пку, а друго'й он придержа'л свою' ша'шку, выходя' из гости'ной.

XIX

-- Ужа'сно! -- прошепта'ла m-me Па'тера, с ужи'мкою, в сто'рону Луки' Ива'новича.
-- О'чень интере'сно, -- отве'тил он ей в тон.
-- Нет, Еле'на сли'шком зла! На'до позва'ть вам её, она' наро'чно нейдёт, и'ли она' для вас туале'том там занима'ется... Ещё оди'н посети'тель -- и я оконча'тельно уби'та в ва'шем мне'нии, m-r Присы'пкин.
-- Да почему' же? то'лько я одно' не совсе'м по'нял: все э'ти господа' спра'шивают вас все про сре'ду.
-- Вы не догада'лись?
-- Нет.
-- Ах, како'й вы доброде'тельный: по среда'м быва'ют маскара'ды в купе'ческом.
-- А-а'!
-- Еле'на! -- кри'кнула m-me Па'тера входя'щей кузи'не, -- я не ожида'ла от тебя' тако'го кова'рства!
И Лу'ка Ива'нович, при всей свое'й незло'бности, не мог не заме'тить, что деви'ца Гу'щева слегка' принаряди'лась; да'же во'лосы её бы'ли не то коро'че подстри'жены, не то причёсаны на друго'й мане'р.
-- Како'е кова'рство? -- откли'кнулась она', красне'я.-- Лу'ка Ива'нович, извини'те, но я ду'маю, что вы в тако'м прия'тном о'бществе...
-- Вот ви'дишь, вот ви'дишь, Еле'на: ка'пелька я'да уже' пу'щена.
-- Где, како'й яд?
-- M-r Присы'пкин, спаси'те меня': и'ли я удалю'сь, и'ли вы уведёте от меня' э'ту ужа'сную деви'цу!
Все тро'е рассмея'лись. Лу'ка Ива'нович встал и шутли'во спроси'л:
-- Куда' же прика'жете?
-- Туда', в столо'вую... я тебе' серьёзно э'то говорю', Еле'на!
-- Ты, ста'ло быть, го'нишь твоего' го'стя?
-- Ниско'лько, но я не жела'ю, что'бы он прису'тствовал так до'лго при визи'тах мои'х всегда'шних госте'й; я зна'ю, что ему' и тепе'рь уже' то'шно.
-- Ниско'лько, ей-же-е'й! -- вскрича'л Лу'ка Ива'нович.
-- Нет, нет! Пуска'й Еле'на посиди'т с ва'ми, вы сде'лаете па'узу, а там придёте прости'ться... и назна'чим тогда' часы', когда' у меня' не така'я я'рмарка.
-- Э'то не легко'! -- заме'тила Еле'на Ильи'нишна.
-- Вот и втора'я ка'пелька я'да... уведи'те её, m-r Присы'пкин!
Лу'ка Ива'нович предложи'л ру'ку госпоже' Гущево'й.
-- Куда' прика'жете? -- спроси'л он обе'их дам.
-- В столо'вую! -- скома'ндовала m-me Па'тера и почти' вы'проводила их из сало'на.
Еле'на Ильи'нишна продолжа'ла смея'ться с отте'нком не'рвности до той мину'ты, когда' её кавале'р усади'л её в столо'вой на дива'н, занима'вший одну' из стен ко'мнаты. Он и сам помести'лся ря'дом с ней.
Её лицо' бы'ло, как всегда', краснова'то и возбуждено'. Трево'жные глаза' гляде'ли на него' насме'шливо.
-- Лу'ка Ива'нович! -- вздохну'ла она'.
-- Что прика'жете?
-- Пари' гото'ва держа'ть, что вы не заме'тили одно'й ве'щи.
-- Како'й?
-- А того', что вы бы'ли здесь вчера' и, е'сли б вспо'мнили, что э'то бы'ло и'менно вчера', то наве'рное не пришли' бы сего'дня.
-- Не зна'ю.
Он до'лжен был вну'тренно созна'ться, что она' права': получа'я сего'дня её запи'ску, он не поду'мал, что не прошло' су'ток с его' вчера'шнего визи'та в Серги'евскую.
-- Вы увлечены'! -- с но'вым вздо'хом прошепта'ла Еле'на Ильи'нишна.
-- Вы ду'маете? -- отсме'ивался Лу'ка Ива'нович.
-- Что ж!.. э'то поня'тно... То'лько, пожа'луйста, не отно'ситесь сли'шком и'скренно к тому', что вы ви'дели... и что ещё уви'дите.
-- Для вас э'то занима'тельнее, чем для меня', -- продолжа'л оты'грываться Лу'ка Ива'нович: -- вы ведь -- беллетри'ст, а я -- просто'й чернорабо'чий.
-- Нет, уж изба'вьте меня' от таки'х ти'пов! -- воскли'кнула Еле'на Ильи'нишна, -- я не'сколько вы'ше ста'влю призва'ние романи'ста.
-- И напра'сно-с, -- оттяну'л Лу'ка Ива'нович, -- э'то -- по кни'жке вот то, что вы изво'лили сейча'с вы'сказать. Лу'чше бы вы сиде'ли у ва'шей кузи'ны в сало'не да собира'ли все в свой писа'тельский ридикю'льчик, а пото'м, придя' к себе' в ко'мнату, в тетра'дочку бы все и вноси'ли... богате'йшая бы вы'шла колле'кция!
-- Посты'дно и занима'ться таки'м наро'дом!
-- А лу'чше ра'зве сочиня'ть ра'зных, вы извини'те меня'... ва`нек-вста'нек да награжда'ть их доброде'телями и циви'ческими чу'вствами?
-- Ах, полноте', -- чуть не со слеза'ми на глаза'х вскрича'ла Еле'на Ильи'нишна, -- э'то недосто'йно вас, Лу'ка Ива'нович!.. Е'сли и мо'жно наблюда'ть в сало'не мое'й кузи'ны, то ра'зве зате'м, что'бы бичева'ть...
-- Да оста'вьте вы, Еле'на Ильи'нишна, высо'кий слог! Бичева'ть!..
-- Да, бичева'ть!..
-- Так что ж вы кузи'ну ва'шу не бичу'ете?
-- Не ду'майте, что я скрыва'ю от неё мой взгляд... мои' при'нципы! Я ни пе'ред кем не уме'ю и не жела'ю унижа'ться. Она' о'чень хорошо' зна'ет, как я смотрю' на её жизнь.
-- То'лько ва'ша про'поведь, должно' быть, как об сте'ну горо'х?
-- Разуме'ется!
-- А кто в э'том винова'т?
-- Кто?
-- Ви'димо де'ло -- вы!
-- Я? э'то прекра'сно!..
-- Перме'те {Позво'льте (фр.).}, вы де'йствуете на'тиском жа'лких слов и возвы'шенных на'чал, ведь да?
-- А как же вы са'ми...
-- Ведь да? И ва'ши ре'чи, кро'ме раздраже'ния и'ли тоски', ничего' вы'звать не мо'гут в тако'й же'нщине, как ва'ша кузи'на. С таки'ми ма'лыми детьми' нужна' друга'я ме'тода, уж ко'ли действи'тельно жела'ешь напра'вить их как сле'дует, и'ли, лу'чше сказа'ть, как гувернёру хо'чется.
-- Предоставля'ю э'то вам, Лу'ка Ива'ныч!
-- Да полноте' не'рвничать, Еле'на Ильи'нишна, -- останови'л её Лу'ка Ива'нович доброду'шным зву'ком и протяну'л ру'ку, -- и'з-за чего' нам с ва'ми пики'роваться!.. Де'ло просто'е: е'сли вы лю'бите хоть немно'жко ва'шу кузи'ну и счита'ете её спосо'бной на что'-нибудь поря'дочное, так и сумеёте повлия'ть на неё в хоро'шую сто'рону.
Выраже'ние ли'ца Еле'ны Ильини'шны ста'ло ино'е; она' опусти'ла глаза' и заме'тно успоко'илась, отве'тив на рукопожа'тие своего' собесе'дника.
-- Мо'жет быть, вы пра'вы, -- начала' она' гора'здо про'ще и и'скреннее, -- у Ю'лии, в су'щности, есть и доброта', и да'же че'стность в нату'ре... мо'жет быть, мои' про'поведи бы'ли действи'тельно беста'ктны, неуме'лы. Я не хоте'ла бы счита'ть её соверше'нно безнадёжной. Ну, что ж! Вот вы -- тако'й све'жий челове'к, с широ'кими взгля'дами... наконе'ц, вы мужчи'на, у вас и мане'ра бу'дет мужска'я, а э'то мно'го зна'чит. Возьми'те в ру'ки Ю'лию.
-- Я? -- вскри'кнул Лу'ка Ива'нович и рассмея'лся.
-- Ну да, вы, Лу'ка Ива'ныч! То'лько не увлека'йтесь о'чень... тогда' все пропа'ло. Быть мо'жет, уже' по'здно? -- спроси'ла она' с ударе'нием.
-- Вы опя'ть начина'ете язви'ть?
-- Нет; но ведь мужчи'не, да'же самому' серьёзному, тру'дно отда'ть себе' отчёт в том, -- о'чень он увлечён в изве'стную мину'ту и'ли нет. Ра'зве э'то не пра'вда?
-- Вам лу'чше знать, вы рома'ны сочиня'ете.
-- Не сочиня'ю ничего', ничего', а то'лько пишу'. Хоти'те, заключи'м тако'й догово'р: как то'лько я заме'чу, что вы теря'ете самооблада'ние, я должна' вас предупреди'ть -- хоти'те?
-- Нет, уж изба'вьте от тако'й ми'ссии! -- жи'во заговори'л Лу'ка Ива'нович.-- Где нам брать на себя' перерожда'ть же'нщин вро'де ва'шей кузи'ны! Мы ведь замухры'шки!
-- Как?
-- Замухры'шки!
-- Униже'ние па'че го'рдости!
-- Ниско'лько. Така'я ли'чность, как ва'ша кузи'на, ко'ли захо'чет, ра'зом прогло'тит на'шего бра'та.
-- Е'сли он е'ю увлечётся -- пожа'луй.
-- А ста'нет он сохраня'ть свою' незави'симость, так и отойдёт, не со'лоно хлебну'вши, пове'рьте мне.
-- Но вы себе' противоре'чите, Лу'ка Ива'нович. Вы сейча'с же говори'ли, что возмо'жно хорошо' повлия'ть на Ю'лию, е'сли взя'ться за э'то с уме'ньем. Ведь вы э'то говори'ли?
-- То'же повторю' я и тепе'рь. Вероя'тность есть, особли'во, ко'ли нату'ра у ней и до'брая, и че'стная; но опя`ть-та'ки на'до де'йствовать не с преднамере'нием, не счита'я себя' гувернёром, а так, и'сподволь, при вся'ком удо'бном слу'чае. А для э'того на'до съесть вме'сте куль со'ли, жить в одно'й кварти'ре, вот как вы с кузи'ной, вида'ться по це'лым дням.
-- Нет, я не согла'сна с э'тим взгля'дом! Напро'тив, на'до появля'ться то'лько в изве'стные мину'ты, всего' ча'ще неожи'данно, стоя'ть в стороне' и приноси'ть с собо'й друго'й во'здух, де'йствовать контра'стами.
-- Ба'тюшки, да мы с ва'ми то'чно в педагоги'ческом о'бществе рефера'ты чита'ем!
-- Да'йте мне доко'нчить, Лу'ка Ива'нович. Мы с ва'ми не све'тские марионе'тки, мы уме'ем говори'ть серьёзноnи и'скренно... а то ина'че э'то выходи'ло бы одно' злоязы'чие. Е'сли мы заговори'ли о кузи'не с уча'стием, на'до же прийти' к какому-нибудь вы'воду.
-- Вы'вод оди'н; не броса'йте её, толцы'те и отве'рзится вам!
-- Хорошо'; но я одна' не могу', я беру' вас в помо'щники.
-- Уво'льте!
-- Зна'чит, вы бои'тесь; зна'чит, увлече'ние начало'сь!..
И Еле'на Ильи'нишна вся передёрнулась, захихи'кав ма'леньким не'рвным сме'хом.
-- Не зна'ю! -- все ещё шутли'во отве'тил Лу'ка Ива'нович.
-- Но тогда' вам на'до бежа'ть из э'той кварти'ры. А то вы меня' же бу'дете пото'м проклина'ть за моё приглаше'ние.
-- Каки'е стра'хи, Еле'на Ильи'нишна! Заче'м вдава'ться в таку'ю траге'дию? Про'сто бу'дем жить, пока' живётся; я вот нахожу', что о'чень уже' засиде'лся в свое'й конуре' -- на'до и промя'ться немно'го, погляде'ть на живы'х люде'й.
-- Э'то -- не жизнь, э'то -- мертвечи'на!
-- Вот вы как си'льно! до мертвечи'ны ещё далеко'; а зна'ете ли... курьёзно!
-- Вы, ста'ло быть, не бои'тесь, и я хоть и ме'льком, но ча'сто бу'ду ви'деть вас здесь?
-- Как случи'тся; тру'са пра'здновать -- заче'м же, Еле'на Ильи'нишна. Вы бу'дете после'довательны: приглаша'ли меня' сейча'с в специа'льные воспита'тели, а тепе'рь пуга'ете, да ещё как!.. Уж е'сли бу'дет для меня' смерте'льная опа'сность, схвати'те меня' тогда' за ру'ку: у вас душа' до'брая, я зна'ю.
-- Смотри'те, Лу'ка Ива'ныч! -- и'скренней но'той вздохну'ла она' и смо'лкла.
-- Я уж на вас полага'юсь! -- со сме'хом вскрича'л Лу'ка Ива'нович, но смех его' тотча'с же оборва'лся.

XX

-- Ба'рыня про'сит вас пожа'ловать в гости'ную.
Э'ти слова' го'рничной прерва'ли их бесе'ду.
-- Кого'? -- спроси'ла с пре'жней трево'гой Еле'на Ильи'нишна.
-- Их-с, -- указа'ла го'рничная голово'й на Лу'ку Ива'новича.
-- Иди'те, иди'те! -- шутли'вым шёпотом проговори'ла Еле'на Ильи'нишна.
-- А вы? -- то'чно струси'в, откли'кнулся он.
-- Я пойду' к себе'. Е'сли вы обо мне вспо'мните уходя' -- зайди'те; вы ещё не загля'дывали в мою' камо'рку.
-- Так до свида'ния, Еле'на Ильи'нишна; то'лько, пра'во, вы меня' о'чень напуга'ли.
-- Сме'йтесь, сме'йтесь! -- разда'лось ему' вслед.
Он был ка'к-то осо'бенно возбуждён неожи'данным оборо'том разгово'ра с "собра'том по литерату'ре". Ему' не за что бы'ло вну'тренне подсме'иваться над деви'цей Гущево'й. Напро'тив, она' повела' разгово'р с тако'й сме'сью и'скренности и лёгкой насме'шки, что впечатле'ние оста'лось, и почему'-то тако'е, кото'рое заста'вило Лу'ку Ива'новича при вхо'де в гости'ную немно'го подобра'ться, то'чно бу'дто он хоте'л реши'ть тут же вопро'с, как вести' ему' себя': "с преднамере'нием", как он говори'л Еле'не Ильи'нишне, и'ли так, отдава'ясь тече'нию, ничего' не боя'сь и ничего' не добива'ясь по вопро'су "исправле'ния" m-me Па'тера.
Он останови'лся в дверя'х. Фигу'ру хозя'йки заслоня'ла друга'я широ'кая фигу'ра вое'нного, да'же сза'ди о'чень знако'мая ему'. "Кто же бы э'то тако'й?" -- тотча'с же спроси'л он себя'.
Гость в э'ту мину'ту наклони'лся и целова'л ру'ку, собира'ясь уходи'ть.
-- То'лько не ускольза'йте, как в после'днюю среду', -- говори'л он го'лосом, заста'вившим Лу'ку Ива'новича покрасне'ть.
Говори'л генера'л Крафт.
-- Да вы меня' узна'ете всегда', генера'л. Хоти'те, я совсе'м без ма'ски явлю'сь; я уже' раз так была', про'сто с двойны'м круже'вным вуа'лем -- гора'здо лу'чше ды'шится.
-- Я все всегда' узна'ю с пе'рвого взгля'да, -- произноси'л генера'л с соли'дной сла'достью; -- но вы исчеза'ете... порхнёте по за'ле -- и вас бо'льше нет, и на'до долго-до'лго ходи'ть, пока' найдёшь вас в како'м-нибудь tête-à-tête, в амбразу'ре окна'.
Все э'то он вы'говорил, сто'я за'дом к две'ри.
-- До свида'ния, до свида'ния! -- повтори'ла m-me Па'тера свои'м игри'вым зву'ком, кото'рый уже' начина'л слегка' раздража'ть Лу'ку Ива'новича.-- Ах, ва'ша бесе'да ко'нчилась? -- кри'кнула она' ему', немно'го привстава'я.
Генера'л кру'то поверну'лся на каблуке' и не то'лько удивлённо погляде'л на Лу'ку Ива'новича, но да'же попя'тился.
-- Хоть и немно'го по'здно, но позво'льте вас познако'мить, -- начала' m-me Па'тера.
-- Э'того не ну'жно, -- брезгли'во отозва'лся генера'л, -- я давно' име'ю удово'льствие знать господи'на Присы'пкина.
-- И я та'кже, -- ве'село отве'тил ему' Лу'ка Ива'нович, с каки'м-то осо'бым удальство'м во взгля'де и положе'нии всего' ко'рпуса.
-- Да? -- удивлённо переспроси'ла m-me Па'тера и совсе'м приподняла'сь.
-- Име'ю удово'льствие, -- повтори'л генера'л, не подава'я ру'ки Лу'ке Ива'новичу, -- он лишь слегка' нагну'л своё ту'ловище.
Лу'ка Ива'нович отверну'л от него' го'лову и тут то'лько заме'тил, что на том ме'сте, кото'рое он занима'л до ухо'да в столо'вую, помеща'лась но'вая мужска'я фигу'ра, но уже' не вое'нная. Э'то был ещё о'чень молодо'й челове'к, ру'сый, с кру'глой боро'дкой францу'зской фо'рмы, волни'стыми, густы'ми волоса'ми, не'сколько уны'лым о'бликом лица' и тёмными, краси'выми, глубо'кими глаза'ми. Блеск их ре'зко противоре'чил о'бщей сонли'вости выраже'ния э'того го'стя. Его' туале'т говори'л о непринуждённости вку'сов: вме'сто визи'тного сюртука' на нем мешкова'то сиде'л ба'рхатный пиджа'к темно-пепе'льного цве'та. В рука'х держа'л он мехову'ю ку'нью ша'пку.
Генера'л уже' давно' скры'лся за портье'рой, а все тро'е ещё молча'ли.
-- Вы зна'ете Кра'фта? -- пе'рвая начала' m-me Па'тера.-- Вот чего' я не ожида'ла.
-- Да'же рабо'тал на него' чуть не три го'да, -- отве'тил Лу'ка Ива'нович, не зна'я, куда' ему' примости'ться.
-- Рабо'тали? Как рабо'тали?
-- Как обыкнове'нно рабо'тают: он де'лал зака'зы, а я поставля'л испи'санную бума'гу.
-- И, ка'жется, не осо'бенно вы с ним...
-- Ла'дите, хоти'те вы сказа'ть? Я как раз сего'дня попроси'л расчёта.
-- Вы э'то сказа'ли, то'чно прислу'га... да я и поня'ть не могу': каки'м э'то о'бразом Крафт мог быть ва'шим...
Она' не находи'ла слова'.
-- Патро'ном?
-- Ну да, он -- про'сто генера'л.
-- Да вы его' как зна'ете? -- игри'вее спроси'л Лу'ка Ива'нович.
-- По маскара'дам то'лько; он -- преумори'тельный... одни' ру'сские не'мцы быва'ют таки'е смешны'е, когда' они' жела'ют нра'виться.
-- Ста'ло, вы не вообража'ли, что он, в не'котором ро'де -- пи'сьменный генера'л?
-- Ниско'лько!..
Лу'ка Ива'нович все ещё не сади'лся. Глаза' его' опя'ть обрати'лись в сто'рону молодо'го челове'ка в ба'рхатном пиджаке'. M-me Па'тера оберну'лась в том же направле'нии.
-- M-r Пахоме'нко! -- кри'кнула она' молчали'вому го'стю.-- Вы взя'ли ме'сто m-r Присы'пкина.
-- Поми'луйте, -- стыдли'во переби'л её Лу'ка Ива'нович, -- кре'сел здесь дово'льно.
-- Вот вас, господа', мо'жно перезнако'мить не потому' то'лько, что так де'лается... Оди'н -- писа'тель, друго'й -- худо'жник.
Худо'жник, не меня'я своего' уны'лого выраже'ния, поклони'лся Лу'ке Ива'новичу, но ничего' при э'том не сказа'л.
-- Живопи'сец? -- полюбопы'тствовал Лу'ка Ива'нович.
-- Ску'льптор, -- отве'тила за худо'жника хозя'йка, -- у нас э'то -- ре'дкость. Да оно' и удо'бнее для малоросси'йской нату'ры: мо'жно ведь два'дцать лет сту'кать по одному' куску' мра'мора... не пра'вда ли, Ви'ктор Па'влыч?
Ви'ктор Па'влыч хму'ро, но доброду'шно улыбну'лся и опя'ть-таки промолча'л. Лу'ке Ива'новичу не тру'дно бы'ло то'тчас же сообрази'ть, что m-me Па'тера гора'здо бли'же с ним, чем с свои'ми вое'нными посети'телями, что она' с ним да'же совсе'м не церемо'нится.
-- Наде'юсь, -- продолжа'ла она', -- что тепе'рь никого' уж не бу'дет сего'дня, и у меня' есть час свобо'дного вре'мени.
-- А пото'м? -- спроси'л Лу'ка Ива'нович.
-- Пото'м я е'ду ката'ться.
-- Так не прика'жете ли сейча'с же удали'ться?
-- Заче'м э'то? Мы с ва'ми двух слов ещё не сказа'ли, я никако'го осо'бенного туале'та де'лать не бу'ду. Ви'ктор Па'влыч!
Глубо'кие глаза' малоро'сса уста'вились на неё.
-- А ва'ша акаде'мия?
-- Ничего', сто'ит, -- отве'тил он грудны'м, то'же хму'рым те'нором.
-- Зна'ю, что сто'ит на Васи'льевском о'строву. А кто мне обеща'л тре'тьего дня сиде'ть в мастерско'й с десяти' до четырёх?
-- Вероя'тно, я обеща'л.
-- А здесь -- ра'зве мастерска'я? Вы ни на что не похо'жи с ва'шей ле'нью! Е`й-бо'гу, э'то посты'дно!.. Я не хочу' быть ва'шей соо'бщницей, -- слы'шите! -- не хочу' име'ть на со'вести то, что вы, си'дя у меня', теря'ете драгоце'нное вре'мя.
-- Слу'шаю.
-- И не дви'гаетесь с ме'ста!
-- Позво'льте хоть папиро'ску вы'курить.
-- И папиро'ски не позволя'ю! Отправля'йтесь, отправля'йтесь и зна'йте, что по утра'м вас принима'ть не бу'дут!
-- А когда' же ве'чером? -- нереши'тельно и да'же засте'нчиво вы'говорил ску'льптор.
-- Когда' заста'нете меня'.
Гость на э'тот раз повинова'лся, встал, не ра'згибая пону'рой головы', и ме'дленно, как провини'вшийся шко'льник, подошёл к m-me Па'тера.
-- Серди'тесь на меня' ско'лько вам уго'дно, -- утеша'ла его' она' ла'сковой улы'бкой и подала' ру'ку.
Он её то'лько пожа'л, но поцелова'ть, как други'е посети'тели, не реши'лся. Та'кже ме'дленно выходи'л он из сало'на. На поро'ге оберну'лся, поклони'лся Лу'ке Ива'новичу и сказа'л чуть слы'шно:
-- Проща'йте!..
Его' провожа'л гро'мкий и раска'тистый смех хозя'йки.

XXI

-- Уф! -- зву'чно вздохну'ла она' и же'стом руки' пригласи'ла Лу'ку Ива'новича сесть побли'же.
Он сел и ждал, что она' ска'жет.
-- Наси'лу-то! -- вы'говорила она' та'кже вырази'тельно.
-- О'чень уж дикта'торски поступи'ли, -- заме'тил Лу'ка Ива'нович.
-- Он -- ещё ма'льчик.
-- Ну, не о'чень-то.
-- Пуска'й у'чится.
-- А те уж у'чены... как князь?
-- С тех ничего' бо'льше и не спро'сится!.. Но забу'демте всех их: что нам до них за де'ло, m-r Присы'пкин!.. Я все вас зову' так, по-све'тски; но мне э'то не нра'вится: вас ведь зову'т по-ру'сски -- Лу'ка Ива'ныч?
-- Соверше'нно ве'рно, -- отве'тил он, чу'вствуя, что како'е-то прия'тное щекота'ние начина'ет обвола'кивать все его' существо'.
-- И вы меня' не зови'те m-me Па'тера.
-- А как же прика'жете?
-- Ю'лия Федо'ровна.
-- Так, разуме'ется, бу'дет прия'тнее.
-- Кака'я доса'да, что так ма'ло остаётся у нас вре'мени!
-- На Не'вском уже' ждут вса'дники? -- сме'ло подшути'л Лу'ка Ива'нович.
-- Вон вы како'й, -- не лу'чше Еле'ны. Не мне одно'й, и вам нельзя' у нас по це'лым дням заси'живаться; ведь вы -- трудово'й челове'к.
Она' так вы'говорила после'днюю фра'зу, то'чно хоте'ла сказа'ть: "вы ду'мали, я не уме'ю выража'ться по-ва'шему -- и оши'блись".
-- Я уже' вам сказа'л, Ю'лия Федо'ровна, что попроси'л расчёта и'ли, вот как рабо'чие говоря'т на фа'бриках: зашаба'шил.
-- Вы совсе'м прекраща'ете вся'кую рабо'ту, не бу'дете бо'льше писа'ть?
-- Бу'ду, когда' мне захо'чется, но из литерату'рных подёнщиков хочу' вы'йти!
Игри'вая улы'бка внеза'пно сошла' с я'рких губ Ю'лии Федо'ровны.
-- Растолку'йте мне, пожа'луйста, я не совсе'м понима'ю... у вас э'то вы'рвалось с тако'й горе'чью...
-- Извини'те, я не хоте'л вам излива'ться, а так вы'шло. Де'ло, впро'чем, са'мое нему'дрое: мне вот уже' чуть не под со'рок лет, бо'льше десяти' лет я печа'таюсь, име'ю пра'во жела'ть како'й-нибудь про'чности, како'й-нибудь гара'нтии своему' труду', гото'в всегда' сде'лать что'-нибудь поря'дочное, е'сли не кру'пное и не тала'нтливое -- а дошёл до того', что мне моя' подёнщина ста'ла... омерзи'тельна!..
Все э'то Лу'ка Ива'нович вы'говорил дово'льно стреми'тельно, но как бу'дто про'тив свое'й во'ли, то'чно кто толка'л из него' сло'ва. В лице' он стара'лся удержа'ть свое' обы'денное выраже'ние ю'мора, а тон выходи'л горя'чий и действи'тельно с отте'нком душе'вной горе'чи.
-- За что же вы возьмётесь? -- спроси'ла то'чно испу'ганно Ю'лия Федо'ровна.
-- Все равно'; в рассы'льные пойду', е'сли не повезёт на че'м-нибудь друго'м!
-- Лу'ка Ива'нович, -- вы'говорила с паде'нием голоса' Ю'лия Федо'ровна, -- я про'сто то'чно с не'ба свали'лась... так э'то неожи'данно.
-- Что же-с? -- ре'зко спроси'л он, подня'в на неё глаза'.
-- А вот то, что я от вас слы'шу. Я до сих пор ду'мала, что быть писа'телем -- са'мое высо'кое призва'ние... Еле'на беспреста'нно мне повторя'ет, что нет ничего' вы'ше. Она', наприме'р, соверше'нно дово'льна. Пра'вда, она' и вообще' восто'рженная, легко' обма'нывается; но всё-таки... Выхо'дит, что писа'тель, по'сле тако'й до'лгой карье'ры, тяготи'тся... свое'й, как вы говори'те, подёнщиной.
-- Извини'те ещё раз, э'то -- мои' ли'чные дели'шки...
-- Вот э'то уж и нехорошо': вы то'чно испуга'лись того', что бы'ли открове'нны с тако'й пусто'й ли'чностью, как я. Впро'чем, я зна'ю, что не име'ю права' обижа'ться.
Она' смо'лкла и отвела' го'лову от своего' собесе'дника. Ему' сде'лалось о'чень со'вестно.
-- Во'все нет, Ю'лия Федо'ровна! -- вскрича'л он.-- Во'все нет! Ничего' подо'бного мне и в го'лову не приходи'ло; но к чему' таки'е излия'ния, скажи'те на ми'лость? Вы чужды' всему' э'тому; а я -- не проси'тель, не капита'н Копе'йкин, и генера'льского ме'ста вы мне дать не мо'жете!..
-- Е'сли хоте'лось изли'ться, зна'чит -- ну'жно бы'ло. Не не'рвы же мои' вы бу'дете щади'ть!.. А вот ви'дите, э'то меня' порази'ло, да'же ка'к-то обнови'ло; вы мне расскажи'те, не тепе'рь, а поздне'е, когда' переста'нете делика'тничать, чрез каки'е испыта'ния вы прошли'? Я, пра'во, не от ску'ки э'то говорю'. Уж я вам сказа'ла, что мне тако'го челове'ка, как вы, ну'жно...
-- Для ду'ши спасе'нья? -- переби'л Лу'ка Ива'нович.
-- Ну да, для ду'ши спасе'нья... Мне да'же ваш во'зглас о'чень понра'вился... насчёт подёнщины. Э'то -- не то, что'бы вы бы'ли вя'лый, ки'слый, совсе'м разби'тый челове'к, зна'ете, каки'е вон в ста'рых повестя'х. Нет, вам про'сто проти'вно сде'лалось, вы возмущены', вы, мо'жет, и в посы'льные спосо'бны пойти'. Я э'то понима'ю, э'то мне нра'вится. Когда' рабо'таешь де'сять лет и ничего' не добьёшься, кро'ме зави'симости... тра'тишь свой тала'нт на то, что'бы кусо'чек хле'ба име'ть, лу'чше же на э'то одни' ру'ки употребля'ть и'ли про'сто сиде'ть где'-нибудь в конто'ре от десяти' до трех.
Щеки' её разгоре'лись, я'ркими то'чками блиста'ли глаза', да'же грудь заме'тно взволнова'лась; Лу'ка Ива'нович не мог не взгляну'ть на неё, так её го'лос показа'лся ему' тёпел, а её лицо' заста'вило его' с нескрыва'емым волне'нием пода'ться немно'го вперёд.
-- Ва'ша кузи'на права', -- вы'говорил он почти' ра'достно, -- у вас прекра'сная нату'ра!
-- Э'то оттого'-то, что я поняла' са'мую просту'ю вещь?.. Нет, уж вы меня', пожа'луйста, не балу'йте: я ведь вас собира'юсь в свои' наста'вники взять.
-- Как князь Оглы'?
-- Полноте', -- ти'хо и и'скренно останови'ла она', -- я с ва'ми ведь не игра'ю и не дура'чусь, -- для э'того с меня' дово'льно и маскара'дов. Иди'те в мои' наста'вники... в духо'вные наста'вники...
-- Уво'льте, Ю'лия Федо'ровна.
-- Про'поведей не ну'жно, никаки'х уро'ков -- та'кже. Вы'йдет что'-нибудь -- хорошо', не вы'йдет -- не ва'ша вина'!.. Но, разуме'ется, все э'то в мину'ты о'тдыха, когда' вы совсе'м устро'итесь... по-но'вому.
-- Пожа'луй, сли'шком до'лго придётся вам ждать.
-- Подожду'!
Она' протяну'ла ру'ку Лу'ке Ива'новичу весёлым, дру'жеским же'стом. Он пожа'л её дово'льно кре'пко.
-- Да, -- почти' вскрича'л он, -- никаки'х угово'ров не бу'демте де'лать!
Ему' ещё что'-то хоте'лось сказа'ть; но он боя'лся са'мого себя' и'ли во'здуха э'того сало'на.
-- Куда' же вы?
-- Да вы посмотри'те на часы': ведь пора' вам и на Не'вский...
-- Ах, да, на Не'вский!.. Ну, так до свида'ния! -- согласи'лась она' то'тчас же и вста'ла вме'сте с ним.-- Вы зайдёте к Еле'не?
-- Зайду'.
-- Скажи'те ей, что все её ка'пельки я'да -- бесце'льны. Я и без неё нашла' себе' наста'вника.
Они' ещё раз вме'сте рассмея'лись.
Из столо'вой Лу'ка Ива'нович попа'л в коридо'р и, по указа'нию го'рничной, постуча'лся к Еле'не Ильи'нишне. Он заста'л её за ло'мберным столо'м, служи'вшим ей вме'сто пи'сьменного, о'коло зелёной занаве'ски, за кото'рой помеща'лась, вероя'тно, её посте'ль.
-- Я ви'жу, -- полушёпотом заговори'ла она', дово'льно поры'висто вска'кивая и'з-за стола', -- по лицу' ва'шему ви'жу, что де'йствие уже' начало'сь.
-- Како'е? -- беспе'чно спроси'л он.
- -- Продолжа'йте, продолжа'йте! я вас в опа'сную мину'ту остерегу'.
-- А!.. вы все про то же... Что ж!.. э'то бу'дет хоро'шее де'ло.
Еле'на Ильи'нишна хоте'ла бы'ло перемени'ть разгово'р и усади'ть го'стя; но он, не приса'живаясь, распроща'лся с ней.
-- Да'же мину'тку не хоте'ли посиде'ть, -- упрекну'ла она' его'.
-- Меша'ть не хочу'... тво'рчеству! -- уже' на поро'ге кри'кнул Лу'ка Ива'нович и развя'зно вы'шел в коридо'р.
-- Полноте'! -- со вздо'хом донесло'сь до его' уше'й.

XXII

Ро'вно че'рез неде'лю, по'здно но'чью, к воро'там до'ма, где жил Лу'ка Ива'нович, подъе'хали са'ни без козёл, в ви'де како'й-то корзи'ны с широ'ким щито'м, запряжённые па'рой кру'глых ма'леньких лоша'док. Фы'ркая и шумя' погрему'шками, е'ле останови'лись лоша'дки на туги'х вожжа'х. И'ми пра'вила же'нская фигу'ра в мехово'й ша'почке и опушённом ба'рхатном тулу'пчике.
-- Все ру'ки мне оттяну'ли! -- вскрича'ла нае'здница. Э'то была' Ю'лия Федо'ровна Па'тера.
-- Вы -- молодцо'м! -- откли'кнулся мужчи'на, вылеза'я из сане'й.
-- То'лько, пожа'луйста, Лу'ка Ива'нович, не ворчи'те на меня' за то, что я вас доста'вила домо'й так по'здно.
-- Да ра'зве уж о'чень по'здно? Я не счита'л часо'в...
-- Ах, Бо'же мой!.. Вы, ка'жется, пуска'етесь в любе'зности?
-- Нет, е`й-бо'гу... я так...
-- Ну, да вам не пе'ред кем дрожа'ть!.. ведь вы -- холосто'й? Я у вас до сих пор об э'том не спра'шивала.
-- Я -- холосто'й, -- дово'льно тве'рдо вы'говорил Лу'ка Ива'нович, запа'хиваясь в шу'бу от начина'вшейся мете'ли.-- Проща'йте, Ю'лия Федо'ровна, вью'га сейча'с подни'мется.
-- Ничего'!.. за'втра я вас уви'жу, да?..
Она' хло'пнула бичо'м, лоша'дки тро'нулись, кру'то поверну'ли са'ни и покати'лись, то'чно два кубаря', под задо'рную болтовню' бубе'нчиков.
Дво'рника не случи'лось у воро'т. Лу'ка Ива'нович позвони'л и стал спино'й к воро'там, гля'дя сквозь жи'дкую мете'ль на удаля'ющееся пятно' сане'й с тёмной фигу'рой нае'здницы. Щеки' его' пощи'пывал лёгкий моро'з, в уша'х раздава'лся все тот же то'пот лоша'док, то'чно он ещё е'дет к На'рвской заста'ве из рестора'на, куда' он никогда' ещё не попада'л, особли'во с подо'бной спу'тницей. Да, на'до бы'ло пра'вду сказа'ть: никогда' он так не жил, ни одно'й неде'ли, ни одного' дня, ни одно'й но'чи, как вот сейча'с в тече'ние не'скольких часо'в. Устро'илось э'то ката'нье неожи'данно и ве'село, и ка'к-то приятно-жу'тко от новизны' удово'льствия бы'ло всю доро'гу, и так легко' говори'лось, и так ве'рилось...
Чему' же ве'рилось-то?
А тому', что мо'жно живо'е существо', молодо'е, прекра'сное, по'лное стра'сти, бо'йкости, отва'ги, вы'рвать из той "мертвечи'ны", о кото'рой почти' с содрога'нием говори'ла неда'вно Еле'на Ильи'нишна, и возврати'ть её настоя'щей жи'зни.
Како'й?
На э'то он не находи'л ещё прямо'го отве'та; но он ве'рил, что оно' возмо'жно, -- и ему' в э'ту мину'ту ничего' бо'льше не на'до бы'ло... Он отвеча'л за неё, она' была' его' челове'к. Без вся'ких ли'чных ви'дов говори'л он э'то; не иска'л он себялюби'вого сча'стья с ней, не мечта'л да'же о наслажде'ниях, о си'льном чу'встве и'збранной же'нщины -- нет!..
Так, по кра'йней ме'ре, каза'лось ему'.
За воро'тами застуча'ли ключи' дво'рника.
Лу'ка Ива'нович су'нул дво'рнику двугри'венный, чего' никогда' с ним не случа'лось, и скоро-ско'ро на'чал подни'маться к себе'.
Ему' о'тперли то'тчас же: он не дожида'лся и двух мину'т. Вме'сто Татья'ны -- со свечо'й в руке' стоя'ла на поро'ге А'нна Карана'товна. Лицо' у ней бы'ло не со'нное, а скоре'е жёсткое, с неподви'жными глаза'ми. Лу'ке Ива'новичу не приводи'лось ви'деть у ней тако'го выраже'ния. Он то'тчас отвёл от неё взгляд, да и вообще' ему' не осо'бенно понра'вилось то, что А'нна Карана'товна могла' засвиде'тельствовать его' о'чень позднеё возвраще'ние.
-- Ты ещё не ложи'лась?-- мимохо'дом вы'говорил он, снима'я шу'бку и бо'ты.
-- Нет ещё, -- ко'ротко и с дро'жью отве'тила она'.
-- Поко'йной но'чи, -- ки'нул он ещё небре'жнее, проходя' в свою' ко'мнату. Нема'ло удиви'лся Лу'ка Ива'нович, когда' услыха'л за собо'ю шаги' А'нны Карана'товны: она' шла за ним же.
-- У меня' есть спи'чки, не труди'тесь, -- не обора'чиваясь, вы'говорил Лу'ка Ива'нович.
Но А'нна Карана'товна то'чно не слы'шала, что он сказа'л; вошла' в ко'мнату, поста'вила на стол свечу' и тотча'с же дово'льно тяжело' опусти'лась на стул.
Тут Лу'ка Ива'нович при'стальнее вгляде'лся в неё: гу'бы её оттопы'рились, глаза' покрасне'ли, грудь колыха'лась.
Он прити'х и ждал...
-- Пусти'те меня', -- ре'зко воскли'кнула она' и да'же сложи'ла ру'ки проси'тельным же'стом.-- Пусти'те, -- продолжа'ла она' слезли'во и не'рвно, -- что вам во мне?..
Слова' ту'го выходи'ли у ней из го'рла, спёртого спа'змом.
Лу'ка Ива'нович подошёл к ней побли'же и пугливо-уди'вленными глаза'ми огляде'л её всю.
-- Ты у меня' про'сишься?..-- ти'хо спроси'л он, наклоня'ясь над ней.
-- И никогда'-то я вам мила' не была', -- заговори'ла А'нна Карана'товна, как бы с трудо'м припомина'я слова', -- а тепе'рь вон у вас ду'шенька завела'сь...
-- Что тако'е?! -- то'чно ужа'ленный, переби'л Лу'ка Ива'нович.
-- Не'што я зна'ю?!.. Ба'рыня у вас кака'я-то... сего'дня мне ска'зывали, за ва'ми приезжа'ла, дво'рника присыла'ла... Не ста'нет же по ноча'м е'здить с челове'ком так, зря... да ещё сама' пра'вить, и ло'шади свои'...
"Неуже'ли и она' ревну'ет?" -- поду'мал Лу'ка Ива'нович, ещё не понима'я, куда' все э'то ведёт.
-- Мне что! -- все слезли'вее и покорне'е говори'ла А'нна Карана'товна.-- Я вам не жена', я и в ду'шеньках ва'ших никогда' не быва'ла. Вы... не'што меня' люби'ли когда'?.. Жа'лость ко мне име'ли, да и не ко мне, а к девчо'нке мое'й, вот к кому'... Ну, и ста'ли со мной жить... бо'льше и'з-за неё, я так понима'ю... А тепе'рь вон у вас есть ба'рыня... лошаде'й свои'х име'ет... К чему' же мне срам принима'ть? заче'м я вам? Обу'за одна', кварти'ру на'до хозя'йскую, расхо'ды, а вы перебива'етесь... и самому'-то легко' ли прокорми'ться...
-- Полно', по'лно! -- на'чал бы'ло Лу'ка Ива'нович.
-- Ба'тюшка, Лу'ка Ива'нович, отпусти'те меня' Христа' ра'ди! мне э'такая жизнь опосты'лела!..
Она' ру'хнулась на коле'на, зарыда'ла и схвати'ла его' за ру'ки. Лу'ка Ива'нович совсе'м оторопе'л и опусти'лся на кре'сло, подде'рживая её за пле'чи.
-- А'ннушка, что ты?.. ра'зве я тебя' си'лой держу'?.. К чему' ты так?..
-- Пусти'те, пусти'те! -- повторя'ла она', всхли'пывая и пря'ча го'лову в его' коле'нах.
"Ещё э'того недостава'ло, -- с горе'чью поду'мал он, -- неуже'ли в ней заговори'ла страсть?"
-- Ну, успоко'йся же, -- вы'молвил он мя'гко и степе'нно, -- говори' мне все, что у тебя' на се'рдце легло': я неда'ром -- твой прия'тель.
Голова' А'нны Карана'товны тяжело' приподняла'сь. Слезы' все ещё текли', но рыда'ния уже' смо'лкли. Она' остава'лась на коле'нах.
-- Что мне вам расска'зывать? вы ви'дите са'ми, Лу'ка Ива'ныч. Лгать я вам не хочу': я ведь не из ре'вности; с ва'ми я так жила', потому' что челове'к вы до'брый, а бо'льше ничего' у меня' не бы'ло. Тепе'рь степе'нный челове'к меня' лю'бит, жени'ться на мне хо'чет... сло'во я скажи'. Вам я в тя'гость... к чему' же мне оди'н срам на себя' брать, скажи'те на ми'лость? Я и прошу' вас Христо'м Бо'гом...
-- Понима'ю тебя', -- останови'л её Лу'ка Ива'нович, -- ты хо'чешь сказа'ть, что ме'жду на'ми настоя'щей любви' нет. Что ж, э'то пра'вда!.. За кого' же за'муж сбира'ешься?
-- Марты'ныч и спит, и ви'дит...
-- Ты ему' ве'ришь?..
-- Я его' наскво'зь ви'жу.
А'нна Карана'товна уже' насто'лько успоко'илась, что села' на стул и сложи'ла ру'ки на груди'.
-- А бу'дет чем жить?
Вопро'с Луки' Ива'новича заста'вил её оживлённо воскли'кнуть:
-- Ещё бы! Он -- основа'тельный челове'к. Я за ним, как у Христа' за па'зухой бу'ду!
Лу'ка Ива'нович заду'мался. Ему' кре'пко жаль ста'ло На'стеньку. А'нна Карана'товна то'тчас же догада'лась, почему' он смолк и опусти'л го'лову.
-- Вы не су'мневайтесь насчёт На'стеньки. То'шно вам с ней проща'ться... Так ведь я вам запрети'ть не могу', Лу'ка Ива'ныч: вы ей -- второ'й оте'ц; отпуска'ть к вам бу'ду, и насчёт уче'ния, как вы ска'жете... Ведь она' не ва'ша... Вы то'лько из жа'лости к ней привы'кли. А Ива'н Марты'ныч ей заме'сто родно'го отца' бу'дет, кляну'сь вам Бо'гом. Вы позво'льте, он вам обо всем доло'жит...
-- К чему' э'то! -- помо'рщился Лу'ка Ива'нович.
-- Нет уж позво'льте, не обижа'йте челове'ка. Он меня' жела'ет совсе'м успоко'ить, на всю жизнь... Кто ны'нче на зако'нный брак пойдёт, Лу'ка Ива'ныч? И посули'ть-то никто' не посули'т, са'ми зна'ете.
-- Ну, хорошо', -- с уси'лием вы'говорил Лу'ка Ива'нович, -- за'втра мы ещё поговори'м.
-- Да вы, Христа' ра'ди! -- с но'выми слеза'ми вскрича'ла А'нна Карана'товна.
-- Ты свобо'дна, А'ннушка, -- внуши'тельно возрази'л он, -- хоть за'втра проща'йся со мной. Я на тебя' не сержу'сь. Я рад за тебя', верь мне. И дочь ты вольна' брать... То'лько тепе'рь успоко'йся... Зна'ешь: у'тро ве'чера мудрене'е.
Он забо'тливо по'днял её со сту'ла и гла'дил по голове'.
-- Тепе'рь спать пора', -- с улы'бкой доба'вил он, -- четвёртый час.
-- Не оби'дьте меня', Лу'ка Ива'ныч! -- чуть слы'шно вы'молвила А'нна Карана'товна, схвати'ла вдруг его' свобо'дную ру'ку и поцелова'ла.
-- Что ты, что ты!..-- вы'рвалось у него' тро'нутым зву'ком.
Сде'рживая своё волне'ние, проводи'л он её до коридо'ра. Забы'лся он то'лько на рассве'те.

XXIII

"Вот как э'то все случи'лось!" Таково' бы'ло пе'рвое восклица'ние Луки' Ива'новича, когда' он раскры'л глаза'.
И он до'лжен был созна'ться, что так бу'дет лу'чше. На'стеньки он не мог же отнима'ть у ма'тери, а оста'вить при себе'... где бы'ло руча'тельство, что он обеспе'чит ей и до'брый ухо'д, и дово'льство? Ему' хоте'лось ве'рить переме'не своего' положе'ния.-- Сбу'дутся его' мечты', про'чно уся'дется он на како'м-нибудь кру'пном за'работке -- тем лу'чше!.. Всегда' бу'дет у него' возмо'жность дать сре'дства на соли'дное образова'ние На'стеньки. Да полно', хорошо' ли ещё превраща'ть её в ба'рышню, хотя' бы и "педаго'гичку", хотя' бы и с испа'нским языко'м?..
О'чень успоко'ился Лу'ка Ива'нович к ча'су у'треннего ко'фе. Он почти' ве'село отпра'вился в ко'мнату А'нны Карана'товны. Пе'рвый взгляд, бро'шенный на неё, показа'л ему', что она' чу'вствует. И её лицо', и причёска, и пла'тье, наде'тое с утра' для вы'хода, -- все говори'ло, что она' нахо'дится в возбужденно-выжидате'льном, как бы торже'ственном состоя'нии.
Вме'сто вся'ких приве'тствий он поцелова'л её в лоб и сел то'тчас же к столу', где был уже' пригото'влен ко'фе, осо'бенно чи'сто и вку'сно.
-- Хоро'ш ли ко'фей? -- ти'хо спроси'ла А'нна Карана'товна, все ещё пытли'во вгля'дываясь в него'.
-- Прекра'сный! -- одо'брил Лу'ка Ива'нович и, заку'ривая сига'ру, приба'вил.-- Ты, ка'жется, все смуща'ешься насчёт меня'?
-- Кто вас зна'ет, -- чуть слы'шно вы'говорила она' и погляде'ла на дверь в ко'мнатку На'стеньки.
-- Я за тебя' рад, -- споко'йно продолжа'л Лу'ка Ива'нович, -- де'лай как тебе' лу'чше... и когда' хо'чешь.
Слова' его' звуча'ли так про'сто и убеди'тельно, что она' ре'зко покрасне'ла и нагну'лась к нему', то'чно за тем, что'бы поцелова'ть его' ру'ку, но Лу'ка Ива'нович предупреди'л э'то движе'ние.
-- На'лей мне ещё полстака'на покре'пче, -- совсе'м уже' ве'село сказа'л он, -- а я пойду' погляде'ть, что Насте'нька.
-- Небо'сь игра'ет с свое'й графи'ней; совсе'м оде'вшись она', -- жи'во откли'кнулась А'нна Карана'товна и взяла'сь рука'ми за кофе'йник.
Насте'нька сиде'ла на полу', на ко'врике, ря'дом с свое'й посте'лькой, и уса'живала на игру'шечный дива'нчик белоку'рую, широколи'цую ку'клу, -- "гьяфи'ню", как она' прозвала' её.
Ника'к не могла' она' так перегну'ть её попола'м, что'бы "графи'ня" держа'лась хороше'нько на дива'не, в сидя'чем положе'нии. Но де'вочка была' ещё флегматичнеё ма'тери, и с серьёзным ли'чиком, да'же закуси'в гу'бки, продолжа'ла уса'живать ку'клу.
Скрип две'ри заста'вил её оберну'ться и подня'ть го'лову.
-- Ю'ка! -- ра'достно кри'кнула она' и потяну'лась к нему' с полу', не совсе'м тве'рдо выправля'я свои' кривы'е но'жки.
Лу'ку Ива'новича схвати'ло за се'рдце. Ему' сде'лалось гора'здо го'рче, чем он ожида'л, от мы'сли, что, быть мо'жет, за'втра э'той кривоно'гой де'вочки не бу'дет здесь. А давно' ли он её призре'л ещё грудну'ю, кра'сную, боле'зненную, с коклю'шем, нанима'л корми'лицу, когда' мать заболе'ла, дава'л де'нег на пелёнки, на ко'фточки, на ба'ветки, ча'сто сам води'л её на помо'чах и заставля'л её повторя'ть те слова', каки'е уже' дава'лись её шепеля'вому де'тскому языку'.
-- Как графи'ня пожива'ет? -- спроси'л он, беря' её на ру'ки и целу'я.
-- Чиво', -- отве'тила Насте'нька и презаба'вно прищу'рила гла'зки.
-- А хо'чешь, я подарю' другу'ю графи'ню?
-- Кавале'я...-- пролепета'ла Насте'нька.
-- Кого', кавале'ра? -- повтори'л Лу'ка Ива'нович.
-- Да, гуса'я.
-- Хорошо', и гуса'ра полу'чишь!
Он опусти'л её опя'ть на ковёр и забо'тливо огляде'л её: ка'шель её давно' уже' прошёл, она' за после'дние дни пополне'ла; пла'тьице сиде'ло на ней ло'вко, пантало'нчики бы'ли чи'стые и хорошо' вы'глаженные.
"Что же? -- с ти'хой гру'стью поду'мал он.-- Мать суме'ет выходи'ть её; я сли'шком быва'л приди'рчив, говоря' А'ннушке, что она' -- дурна'я мать, а вон ведь ребёнок как стара'тельно вы'мыт, причёсан, оде'т. Вы'йдет А'ннушка за'муж, успоко'ится, ста'нет ей и Насте'нька доро'же; тепе'рь э'тот ребёнок -- жива'я па'мять её стыда'... потому' она' и суха' с ней".
Голова' его' опусти'лась, а ру'ки ласка'ли На'стеньку. Де'вочка смо'лкла и, раздви'нув внима'тельно глаза', гляде'ла на своего' дру'га.
"Не ста'ну же я с ней проща'ться!" -- вы'говорил про себя' Лу'ка Ива'нович и кри'кнул На'стеньке:
-- Гуса'р тебе' бу'дет, то'лько ты ему' го'лову не обрыва'й.
-- Нэ-э'! -- протяну'ла удивлённо Насте'нька и сно'ва приняла'сь уса'живать ку'клу.
Не успе'л Лу'ка Ива'нович, вы'пив свой полстака'на ко'фе, перейти' от А'нны Карана'товны к себе', как в кабине'т ти'хо вошёл Марты'ныч.
"По предвари'тельному угово'ру", -- поду'мал Лу'ка Ива'нович, не отходя' от стола'. Лицо' его' оста'лось споко'йным и доброду'шным, но ему' не о'чень прия'тно бы'ло э'то, как он ду'мал, бесполе'зное объясне'ние с пи'сарем.
-- Здра'вия жела'ю, -- сказа'л ти'хеньким го'лосом Марты'ныч.
Он был заме'тно бле'ден.
-- Вы с рабо'той? -- деловы'м то'ном осве'домился Лу'ка Ива'нович.
В рука'х Марты'ныча действи'тельно был сви'ток.
-- Так то'чно-с: ещё пять ли'стиков поко'нчил вчера'шнего числа'.
-- Хорошо', -- отве'тил Лу'ка Ива'нович, взял сви'ток и положи'л его' на стол.
Марты'ныч перемина'лся. Ви'дно бы'ло, что он не уйдёт, не объяви'в чего'-то; приблизи'тельно зна'я, что э'то бу'дет, Лу'ка Ива'нович захоте'л предупреди'ть его'.
-- Вы от А'нны Карана'товны? -- на'чал он и, сам того' не ожида'я, покрасне'л и смути'лся.
Смуще'ние Марты'ныча бы'ло ещё сильне'е. Лу'ка Ива'нович не договори'л и гляде'л на него', уси'ленно улыба'ясь, с трудо'м подавля'я своё волне'ние.
Марты'ныч сде'лал три ша'га к столу', раскры'л рот, хоте'л что'-то сказа'ть и сра'зу, то'чно у него' подши'б кто но'ги, хло'пнулся на коле'на и сложи'л ру'ки на груди'.
Э'того Лу'ка Ива'нович уже' ника'к не ожида'л.
-- Что э'то вы! -- закрича'л он почти' с у'жасом и бро'сился поднима'ть писа'ря.
-- Окажи'те великоду'шие! -- воскли'кнул Марты'ныч со слеза'ми в го'лосе и уда'рил себя' в грудь.-- Вы благоро'дной ду'ши челове'к, и сто'лько я вас уважа'ю, Лу'ка Ива'ныч!.. Ведь я пе'ред ва'ми -- на ладо'ни! А'нна Карана'товна говори'ла вам про своё согла'сие... Не изво'льте гне'ваться: все э'то по душе' сде'лалось, никако'й проде'рзости я и в мы'слях не име'л.
Це'лый пото'к слов поли'лся из губ Марты'ныча, продолжа'вшего все стоя'ть на коле'нах. Наси'лу удало'сь Лу'ке Ива'нычу подня'ть его'.
-- Сади'тесь, Марты'ныч, сади'тесь, -- уса'живал он его' на стул.
-- Сме'ю ли я? -- замаха'л тот рука'ми, кра'сный, с вла'жным лбом и разъе'хавшимися кудерька'ми.
Но он всё-таки сел. Так просиде'ли они', оди'н про'тив друго'го, мо'лча, не'сколько секу'нд. Марты'ныч вы'нул кле'тчатый плато'к, отёр им лицо', глубоко' вздохну'л и ещё раз проси'тельно вы'говорил:
-- Не изво'льте гне'ваться.
-- Да за что же! -- успока'ивал его' Лу'ка Ива'нович.-- Полноте' вы, приди'те в себя', скажи'те мне: что у вас на се'рдце, ко'ли вы меня' действи'тельно уважа'ете...
-- Всей утро'бой, Лу'ка Ива'ныч! -- вскрича'л Марты'ныч и тряхну'л кудря'ми.
-- Тем и лу'чше. Я все зна'ю; А'нна Карана'товна переговори'ла со мно'ю. Она' вольна' хоть сего'дня вы'ехать; я не поме'ха. Вы ей нра'витесь, она' вас счита'ет соли'дным челове'ком... Наве'рное, вы не зря на ней жени'тесь...
-- Позво'льте вам доложи'ть, -- стреми'тельно схвати'л нить ре'чи Марты'ныч, -- что я бы и помышля'ть не осме'лился, е'сли б не мог себя' опра'вить. У нача'льства я на хоро'шем счёту, позволе'ние мне сию' мину'ту да'дут-с. Тепе'решнее жа'лованье... неве'сть како'е, э'то действи'тельно... ме'жду про'чим, рабо'ты име'ю на стороне' доста'точно, кварти'ра казённая... А гла'вный расчёт, что к Свято'й обеща'л мне генера'л фа'кторское ме'сто. Я, вы изво'лите, быть мо'жет, знать, к типогра'фской ча'сти всегда' скло'нность име'л.
-- Все э'то прекра'сно! -- отозва'лся Лу'ка Ива'нович, и ему' показа'лось, что он, то'чно "благоро'дный оте'ц", выслу'шивает предложе'ние бу'дущего зя'тя.
-- Не изво'льте сумнева'ться, -- продолжа'л все так же поры'висто Марты'ныч, -- насчёт дитя'ти... Мне дово'льно изве'стно, каку'ю вы к ней жа'лость име'ете. Как вам бу'дет уго'дно, так её поведём да'льше, когда' она', по ме'ре лет, в во'зраст начнёт приходи'ть. Лу'ка Ива'нович! Я о'чень понима'ю ва'шу благоро'дную ду'шу... Позво'льте мне так сказа'ть! С А'нной Карана'товной вы на бра'тском бо'льше положе'нии изво'лили жить... Поэ'тому-то я и осме'лился... А опя'ть же деви'ца она' досто'йная... и в заду'мчивость прихо'дит, не ви'дя пе'ред собо'ю...
Он не ко'нчил и отвёл го'лову. Лу'ке Ива'новичу ста'ло опя'ть о'чень со'вестно. Он встал и протяну'л ру'ку Марты'нычу.
-- Ви'жу, вы хоро'ший челове'к, -- вы'говорил он.-- Когда' у вас все ула'дится, я бу'ду рад за А'ннушку.
Марты'ныч вскочи'л и рвану'лся поцелова'ть его' не то в пле'чико, не то в ру'чку. Лу'ка Ива'нович уклони'лся и отошёл к окну'. Ему' тяжело' сде'лалось расспра'шивать ещё. Марты'ныч как бу'дто по'нял э'то и, обра'тным хо'дом на каблука'х, отодви'нулся к две'ри.
-- Прости'те великоду'шно! -- воскли'кнул он впо`лго'лоса и скры'лся.
Лу'ка Ива'нович слы'шал, как в коридо'ре разда'лся шёпот А'нны Карана'товны и пото'м все смо'лкло. Е'сли б его' не сде'рживало осо'бое чу'вство стыда', он пошёл бы к А'нне Карана'товне сейча'с же ещё раз сказа'ть ей: "А'ннушка, тебе' хо'чется поскоре'й съе'хать от меня'; пожа'луйста, не стесня'йся, тебе' нечего' меня' щади'ть..."

XXIV

Ме'жду А'нной Карана'товной и Марты'нычем де'ло бы'ло уже' насто'лько сла'жено, что, как то'лько получи'лось "согла'сие" Луки' Ива'новича, жени'х и неве'ста пожела'ли уско'рить свою' свобо'ду. Ме'сто выходи'ло Марты'нычу то'лько на Свято'й, но А'нна Карана'товна ста'ла то'тчас же переезжа'ть на кварти'ру, на'нятую Марты'нычем где'-то на Мало-Охте'нском проспе'кте, вре'менно, в ожида'нии устро'йства на "фа'кторской" кварти'ре.
Луки' Ива'новича по це'лым дням не быва'ло до'ма, и перево'з дви'жимости соверша'лся не на его' глаза'х. Перевози'ть бы'ло бы почти' что нечего' у са'мой А'нны Карана'товны: все её добро' состоя'ло в своём и де'тском пла'тье и бельё; но Лу'ка Ива'нович в пе'рвый же день настоя'л на том, чтоб она' взяла' с собо'й всю ме'бель из её спа'льни и Настенькин'ой ко'мнаты. Сра'зу она' на э'то не согласи'лась. Да'же Татья'на, ре'дко слу'шавшая разгово'ры госпо'д, вну'тренно возмути'лась и, подава'я Лу'ке Ива'новичу ко'фе, сказа'ла:
-- И как э'то ба'рышня пе'ред ва'ми лома'ется... да'же и удиви'тельно.
Татья'не вообще' весь э'тот неожи'данный поворо'т не понра'вился. А'нну Карана'товну она' скоре'е недолю'бливала и не о'чень бы огорчи'лась, е'сли б на её ме'сте очути'лась друга'я. Но ей не хоте'лось сходи'ть; покла'дливый, ти'хий хара'ктер "ба'рина" приходи'лся ей о'чень по нутру': она' сознава'ла, что вся'кий друго'й, походя', дава'л бы ей о'крики за лень, сонли'вость и неопря'тность; но она' не зна'ла, оста'вит ли он её при себе'?
Накану'не дня, когда' была' вы'везена вся ме'бель из двух ко'мнат "Гинеце'я" (так называ'л Лу'ка Ива'нович отделе'ние А'нны Карана'товны), Татья'на та'йно прони'кла к ба'рину и ста'ла у при'толоки, упере'в в него' глаза'.
Шмыгну'вши но'сом, она' спроси'ла не'сколько мра'чно:
-- Расчёт, что ли, прика'жете получи'ть?..
-- Э'то почему'? -- ве'село откли'кнулся Лу'ка Ива'нович.
-- Да вот, так как ба'рышня съезжа'ет и ди'те то'же... я ду'мала, и вы...
-- Нет, я остаю'сь, да и тебе' не'зачем торопи'ться.
-- Я всей душо'й, Лу'ка Ива'нович; вы -- мой ба'рин, а потому', как вы остаётесь тепе'рь сироти'нкой...
-- Вот поэ'тому-то и остава'йся у меня'.
Он не был соверше'нно уве'рен в том, получи'ла ли Татья'на жа'лованье за исте'кший ме'сяц, но спроси'ть её не реши'лся: у него' в карма'не лежа'ло всего' два рубля'. Накану'не он опя'ть до'лжен был потрево'жить Проску'дина (ресу'рс генера'ла Кра'фта исче'з), что'бы предложи'ть что'-нибудь А'ннушке "на переёзд", от чего' она' опя'ть-таки отка'зывалась, но ко'нчила тем, что взяла'. Ему', е'сли б он и хоте'л, не с чем бы'ло переёхать; хорошо' ещё, что прижи'мистый хозя'ин до'ма тре'бовал всегда' кварти'рную пла'ту за три ме'сяца вперёд. Вот ему' и приходи'лось дожива'ть э'тот срок... Нельзя' же бы'ло оста'ться без Татья'ны.
Расстава'ние с А'нной Карана'товной и На'стенькой обошло'сь гора'здо споко'йнее, чем, быть мо'жет, ду'мал сам Лу'ка Ива'нович. Пра'вда, де'вочка си'льно распла'калась; но успоко'ивая её, Лу'ка Ива'нович отдава'лся тако'му чу'вству, то'чно бу'дто он отпуска'ет э'того у'мненького и ми'лого ребёнка куда'-то на побы'вку и непреме'нно опя'ть уви'дит его' у себя', в той же ко'мнатке, на полу', о'коло той же крова'тки. Марты'ныч, переноси'вший На'стеньку на рука'х в са'ни, и на проща'нье порыва'лся приложи'ться к плечу' Луки' Ива'новича. Поведе'ние А'нны Карана'товны каза'лось сурово-сконфу'женным, с отте'нком осо'бого ро'да го'рдости, кото'рая прокра'дывалась во взгля'дах, обращённых то на Марты'ныча, то на Татья'ну... Но в после'днюю мину'ту, когда' на'до бы'ло прости'ться с Луко'й Ива'новичем, она' отпра'вила Марты'ныча с На'стенькой вперёд и отосла'ла за ни'ми же Татья'ну с каки'м-то узло'м.
-- Не помина'йте лихо'м, -- вы'говорила она' с пони'кшей голово'й и обняла' Лу'ку Ива'новича, стоя'вшего в своём хала'тике посреди' соверше'нно пусто'й и уже' засвеже'вшей ко'мнаты.
С мину'ту она' ти'хо пла'кала.
-- Вы зайди'те когда'...-- прошепта'ла она', -- погляде'ть на люби'мицу свою'?..
-- Ещё бы! -- вскрича'л ободри'тельно Лу'ка Ива'нович и косну'лся губа'ми её лба.
Она' бы'стро вы'шла в коридо'р, -- и че'рез пять секу'нд Лу'ка Ива'нович оста'лся оди'н в свое'й непригля'дной "полухоло'стой" кварти'ре, тепе'рь преврати'вшейся в настоя'щую холосту'ю. Верну'вшаяся Татья'на осве'домилась насчёт прови'зии на обе'д; но Лу'ка Ива'нович сказа'л ей, что обе'дать он до'ма сего'дня не бу'дет, да и на у'жин что'бы она' не труди'лась гото'вить.
Он сейча'с же ушёл из до'му, заме'тив то'лько Татья'не, что пусты'е ко'мнаты на'до прота'пливать полего'ньку.
-- Не'бели купи'те? -- спроси'ла одобри'тельно Татья'на.
-- Не сейча'с, поздне'е...
И он, в са'мом де'ле, мечта'л о том, что мо'жно бу'дет ему' и в холосто'м ви'де остава'ться на той же кварти'ре, как то'лько полу'чится ме'сто. Проску'дин в после'дний раз кре'пко обнадёжил его', наказа'в в ви'де поруче'ния:
-- Вы са'ми сиди'те, как крот в норе' свое'й, до той мину'ты, когда' я вас извещу': куда' и к како'й осо'бе отъя'виться. Ко'ли бу'дет э'кстренная на'добность, то пущу' вам депе'шу, и вы с то'чностью Бреге'та -- явля'йтесь; слы'шите, госуда'рь мой?
Все э'то Лу'ка Ива'нович стара'лся хороше'нько запо'мнить и, мечта'я о том, как он отде'лает две пусты'е ко'мнаты, уси'ленно ду'мал о Проску'дине, его' практи'чности и гото'вности пораде'ть за прия'теля. Тогда' мо'жно бу'дет кабине'т перенести' в бы'вшую спа'льню А'нны Карана'товны, крова'ть поста'вить в На'стенькину ко'мнату, а тепе'решний кабине'тишко преврати'ть в столо'вую. Двух ме'сяцев на про'чном ме'сте доста'точно, что'бы име'ть широ'кий креди'т на Апракси'ном.
Но на друго'й же день, по привы'чке, вошёл он в ко'мнату А'нны Карана'товны, и вид пусты'х, полиня'лых стен, с пя'тнами от ме'бели, навёл на него' невыноси'мую тоску': то'чно бу'дто он похорони'л поко'йника и пришёл в его' холо'дный и пусто'й склеп. Загляну'л он в таку'ю же обо'дранную ко'мнату Насте'ньки. Она' чуть не довела' его' до слез. Тут он действи'тельно почу'вствовал, кака'я неугаси'мая потре'бность в не'жности тепли'лась в нем под его' петербу'ргской оболо'чкой. А на кого' излива'ть её? Не на Татья'ну же!.. Без Насте'ньки он ещё язвительнеё почу'вствовал то надса'дное холосто'е чу'вство, кото'рое, со'бственно, и привело' его' к сожи'тельству с бро'шенной ма'терью Насте'ньки. Не мог он ни с кем и подели'ться свое'й поте'рей. Мужчи'ны, да'же са'мые лу'чшие, и'ли цини'чны, и'ли че'рствы, и'ли сли'шком за'няты собо'й. А но'вая "воспи'танница" Луки' Ива'новича стоя'ла осо'бо. Не мог же он начина'ть с не'ю тако'ю и'споведью!.. Почему' не мог? Таково' бы'ло его' чу'вство. Он ста'вил э'ту "воспи'танницу" е'сли не вы'ше своего' житья-бы'тья, то в стороне', в болеё изя'щной перспекти'ве. Да и не знал он, разду'мывая о том, что слы'шал от Еле'ны Ильини'шны: по'лно, мо'жно ли найти' в ней отголо'сок таки'м потре'бностям. И как ей бы'ло удовлетвори'ть их? Ведь она' сама' не замени'ла бы ему' Насте'ньки... В ней бы'ло не'что совсе'м ино'е; а э'то "не'что", быть мо'жет, и позво'лит Лу'ке Ива'новичу стряхну'ть с себя' тоску' и не заси'живаться в пусто'м "ло'говище". Его' влекла' та кварти'ра, где его' обеща'ли ждать, как дру'га, где начина'лась уже' жизнь, кото'рую он те'сно свя'зывал в своём воображе'нии с но'вой свое'й жите'йской доле'й, с доста'тком, со свобо'дой и отра'дой у'мственного труда'.

XXV

"Как ма'ло ушло', в су'щности, вре'мени, -- ду'мал Лу'ка Ива'нович, си'дя в убо'гих изво'зчичьих санишка'х, -- а как до'лго оно' дли'лось; ведь вздо'р-то како'й говоря'т и пи'шут, что когда' хорошо' живётся -- дни летя'т быстре'е мо'лнии! Совсе'м-то напро'тив: прошло' каки'х-нибудь де'сять дней, но они' бы'ли напо'лнены -- вот и ка'жется, что жил бо'льше ме'сяца".
Э'ти де'сять дней счита'л он с того' дня, как оста'лся оди'н по'сле переселе'ния А'нны Карана'товны. Ре'дкий день не вида'лся он со свое'й "воспи'танницей": то до обе'да завернёт, то ра'нним ве'чером, то по'здним... Он то'чно бу'дто уже' це'лые го'ды знако'м с не'ю. Ка'ждое свида'ние, ка'ждый разгово'р приноси'ли все но'вые ощуще'ния "наста'внику". В дарови'тости и бле'ске нату'ры он сра'зу убеди'лся. Вопро'сы жи'зни э'та же'нщина уме'ла ста'вить хорошо', про'сто, сме'ло, с беспоща'дной пра'вдой. Но са'мая её ли'чность ускольза'ла от него' незаме'тно и упо'рно. Придёт он с це'лым ря'дом вопро'сных пу'нктиков, ино'й раз да'же запи'шет их на бума'жку, хо'чет к ним подобра'ться -- а бесе'да потечёт совсе'м по друго'му ру'слу. Ю'лия Федо'ровна и'скренно слу'шает его', говори'т так я'рко и но'во для него', не затрудня'ется никаки'ми щекотли'выми оборо'тами разгово'ра, и все-та'ки он не мо'жет её схвати'ть и поста'вить лицо'м к лицу' с гла'вным вопро'сом: хо'чет она' жить по свои'м лу'чшим упова'ниям и'ли бу'дет отдава'ться все той же масляни'чной сумя'тице, без це'ли, без влече'ния, без поэ'зии, да'же без загу'ла?..
А он ви'дел, что сумя'тица продолжа'ется; да и она' не скрыва'ла её. То'лько она' не могла' остана'вливаться на э'той те'ме, а про'поведей Лу'ка Ива'нович сам уси'ленно избега'л. Ни ра'зу он не взял фальши'вой но'ты увеща'ния "ни с того' ни с сего'". И про себя' ему' не пришло'сь говори'ть с по'лной серде'чностью: сли'шком он перепо'лнен был свое'й воспи'танницей. Да'же ничего' жите'йского то'лком не знал ещё он про Ю'лию Федо'ровну. Её расска'зы бы'ли скореё отры'вочные куски' воспомина'ний и'ли, лу'чше, сужде'ний, взгля'дов, весёлых и'ли дово'льно е'дких вы'ходок про'тив са'мой себя'... Сообража'л он то'лько, что она' бы'ла заму'жняя же'нщина, а мо'жет быть, и вдова', что ей знако'мы и матери'нские чу'вства, что когда'-то она' бы'ла ти'хенькой и по-ба'рски стро'го сде'ржанной "да'мочкой" и, прое'хавшись по Евро'пе, ничего' в ней, кро'ме мо'дных фасо'нов и хоро'ших мане'р, не приме'тила. Бы'ли ли у неё семья', обя'занности, го'ре, стра'хи, наде'жды -- он реши'тельно не знал и чу'вствовал, что необыча'йно тру'дно ему' навести' её на таки'е бесе'ды, хотя' она' ничего' не бе'гает и ни от чего' не уклоня'ется. Одно' бы'ло я'сно, что живёт она' незави'симо, на свои' сре'дства, без вся'кой забо'ты о том, на что и ско'лько ей ещё так жить, прожива'ет мно'го, вероя'тно, втро'е бо'льше, чем каза'лось ему', хотя' дома'шняя её обстано'вка не отзыва'лась во'все о'чень больши'ми расхо'дами.
Так то'чно и в де'ле "интере'сов" и "серьёзных стремле'ний", ни на како'й зару'бке поглу'бже она' с ним ещё не останови'лась. Же'нские иде'и она' всегда' ве'село и заба'вно свя'зывала с "де'лом" свое'й кузи'ны, деви'цы Гущево'й; жале'ла она' её, "бедня'жку", без вся'кой зло'бности, умори'тельно расска'зывала, как та корпи'т над свои'ми ру'кописями; намека'ла на то, что ей де'лали ра'зные предложе'ния со стороны' -- войти' то в то, то в друго'е, устра'ивать с други'ми же'нщинами "ра'зные ра'зности". Намека'ла, но ни ра'зу ничего' не косну'лась бли'же. Наконе'ц, по'иски "челове'ка", како'го ей ну'жно, прини'мали в её расска'зах то'же хара'ктер каки'х-то заба'вных карти'нок. Раз начала' она' расска'зывать, как пре'жде, го'да с два тому' наза'д, хоте'ла собра'ть к себе' в гости'ную "и'збранный" кружо'к мужчи'н, хлопота'ла об "у'мных лю'дях", но не хоте'ла лиша'ть себя' и вое'нных, и как э'тот кружо'к раздели'лся то'тчас же на два вражде'бных ста'на: шта'тские, особли'во с та'лантиком, ста'ли придира'ться к вое'нным и говори'ть им ко'лкости, вое'нные отма'лчивались и пото'м выгова'ривали ей на у'тренних визита'х. И так жи'во предста'вила все в ли'цах, что
Лу'ка Ива'нович просмея'лся це'лый ве'чер без у'молку.
И то'чно боя'сь, что'бы он не переби'л её и не поста'вил пе'ред ней роково'го вопро'са о "ду'ши спасе'ньи", она' после'днюю их бесе'ду ко'нчила тем, что проговори'ла ему' с ти'хой улы'бкой, полузакры'в глаза':
-- Вы зна'ете, хоро'ший мой Лу'ка Ива'ныч, все, что я вам болта'ла... э'то там, позади'. Я вам сдаю' в архи'в мои' ста'рые грехи'. Без э'того нельзя', на'до все бума'жки очи'стить -- ведь так, ка'жется, говоря'т в канцеля'риях?
Он и ве'рил, подъезжа'я на друго'й день по'здним ве'чером к Се'ргиевской, что "все пре'жнее сда'но в архи'в", что "очи'стка" про'шлого уже' ко'нчилась. Ни ра'зу не приме'тил он како'й-нибудь подкла'дки под её живы'ми и правди'выми реча'ми, от кото'рой ему' сде'лалось бы жу'тко. А что в нем са'мом назре'ло за э'ти де'сять дней, он ли'шней мину'ты не име'л, что'бы загляну'ть туда', разобра'ть э'то... да и не хоте'лось ему' ничего' разбира'ть. Он продолжа'л то'лько свя'зывать с свои'м но'вым "устро'йством" то "не'что", кото'рое начнётся по'сле "сда'чи ста'рого в архи'в". . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
-- Ю'лия Федо'ровна проси'ла вас подожда'ть, -- доложи'ла го'рничная Лу'ке Ива'новичу, как своему' челове'ку.-- Они' непреме'нно бу'дут к десяти' часа'м.
-- Хорошо', -- споко'йно отозва'лся он и, увида'в, что на ве'шалке черне'ет мужско'е пальто', спроси'л: -- А у вас кто'-нибудь есть?
-- Есть-с, господи'н Пахоме'нко... вы изво'лите их знать... они' то'же дожида'ются...
О'бо всем э'том го'рничная докла'дывала, как о са'мой обыкнове'нной ве'щи в обихо'де Ю'лии Федо'ровны.
-- Ба'рышни, -- продолжа'ла она', -- то'же нет, они' в теа'тре.
-- Еле'ны Ильини'шны? -- поясни'л Лу'ка Ива'нович.
Он был так хорошо' настро'ен, что и бесе'да с Еле'ной Ильи'нишной не смуща'ла его'. Она' совсе'м стушева'лась за э'ти де'сять дней, появля'лась на три-четы'ре мину'ты, то'чно стро'го исполня'я свой угово'р.
Ску'льптора Пахоме'нка он, по'сле пе'рвого знако'мства с ним, ви'дел ме'льком во вре'мя у'треннего визи'та. Ему' его' лени'вая фигу'ра нра'вилась. Он не иска'л уединённого свида'ния в э'тот ве'чер. Пахоме'нка не счел он ску'чной поме'хой; а на то, что Ю'лия Федо'ровна проси'ла посиде'ть и подожда'ть её по'сле 10 часо'в, посмотре'л как на са'мую просту'ю вещь.
"Отгу'ливает свою' масля'ницу", -- поду'мал он и с улы'бкой вошёл в сало'н.
В нем стоя'л полусве'т от ла'мпы с абажу'ром. В я'ркий круг, лежа'вший на столе', вошла' голова' го'стя, упёршего её в ладо'нь пра'вой руки'; но'гти ле'вой он уси'ленно грыз и сосредото'ченно смотре'л на одно' из о'кон, выхо'дивших на у'лицу.
В глаза' Лу'ке Ива'новичу бро'силась осо'бенная трево'га э'того молодо'го, природно-апати'чного лица': так могли' гляде'ть глаза' то'лько у челове'ка, охва'ченного е'дким и си'льным душе'вным движе'нием.
Он так был поглощён, что не слыха'л шаго'в Луки' Ива'новича. Тот до'лжен был его' окли'кнуть.
Худо'жник вски'нул го'лову, тотча'с же встал и почти' ра'достно протяну'л ру'ку.

XXVI

Лу'ка Ива'нович не мог себе' объясни'ть тут же, почему' э'тот посети'тель сало'на Ю'лии Федо'ровны почу'вствовал тако'е облегче'ние от его' прихо'да.
-- Вот кста'ти!..-- живе'е обыкнове'нного вы'говорил Пахоме'нко и так пожа'л ру'ку Лу'ке Ива'новичу, как у нас жмут её то'лько това'рищи.
Тотча'с же он перешёл от стола' к окну', за трелья'ж, и сел по'дле часо'в на ма'ленькой козе'тке. Лу'ка Ива'нович после'довал за ним и умести'лся поко'йно на куше'тке, зани'мавшей друго'й у'гол, про'тив двере'й в кабине'тик Ю'лии Федо'ровны.
-- Давно' ждёте? -- спроси'л его' Лу'ка Ива'нович то'ном доброду'шного проси'теля, разделяющего' со знако'мым ску'ку жда'ния в "приёмной".
-- Я с восьми', -- с стра'нной улы'бкой вы'молвил Пахоме'нко.-- На'ша ба'рыня... ра'ньше полу'ночи вряд ли вернётся.
Выраже'ние "на'ша ба'рыня" почти' уколо'ло Лу'ку Ива'новича; но он сообрази'л, что тон говори'вшего ниско'лько не отзыва'лся тривиа'льностью. Что'-то совсе'м ино'е слы'шалось в грудны'х но'тах малоро'сса.
-- Вы полага'ете? -- спроси'л он так, без вся'кого моти'ва.
Пахоме'нко опя'ть пересе'л бли'же к нему' на кре'сло и, не отрыва'я глаз от окна', снача'ла мину'т с пять молча'л, а пото'м заговори'л с ним, как челове'к, давно' дожида'вшийся о'череди говори'ть, са'мыми задуше'вными прия'тельскими зву'ками, так что Лу'ка Ива'нович весь пода'лся к нему' и стал слу'шать с тёплой и'скренностью.
-- Вы ду'маете, она' где?..-- ти'хо и не шёпотом, а гу'лом говори'л Пахоме'нко.-- Она' тепе'рь с э'тими медноло'быми. Ката'нье на тро'йках... обе'дали компа'нией... ну, с шампа'нским... крюшо'ны... анана'сы ра'зные... идио'тские анекдо'ты... ско'тство, ду'шу вывора'чивающее!.. Вы её не зна'ете, челове'к вы но'вый, литера'тор, у'мница, вида'ли, чай, не ма'ло таки'х же'нщин на своём ве'ку? вам с ней не дете'й крести'ть; но я уве'рен (и он придави'л руко'й грудь), убеждён глубоко', что и вы возмути'тесь... жа'лость, униже'ние, позо'р, безобра'зие!..
Чуть не рыда'ние задрожа'ло в после'дних глухи'х во'згласах.
-- И куда' она' придёт, куда'?.. Стра'шно и вы'говорить... Себя' при э'том моро'чит... ду'мает, что вся э'та... сво'лочь... смо'трит на неё, как на божество'. Как бы не так!.. Говори'т она': вы ду'маете, Пахоме'нко, я кому'-нибудь позво'лю что'-нибудь? Ни-ни'!.. "Вот отсю'да, из маскара'да, с пе'рвым попа'вшимся гуса'ром пое'ду у'жинать... И то'лько!.. И с но'сом он оста'нется!.." Ну, хорошо', ве'рю я, да они'-то, э'ти белофура'жники, на неё смо'трят, как на... да вы са'ми мо'жете ви'деть как... Переста'л я и в маскара'дах быва'ть... выноси'ть не могу'... бою'сь кого'-нибудь за го'рло схвати'ть... за наха'льные са'льности... а она' то'лько хохо'чет... да в столо'вой с ни'ми шампа'нское пьет...
Речь его' оборвала'сь, у него' не хвати'ло во'здуху.
"Вот оно' что!" -- вы'говорил про себя' Лу'ка Ива'нович. В нем са'мом вдруг то'чно задрожа'ла струна'; сло'ва малоро'сса захвати'ли его' всего' неожи'данно и разбуди'ли це'лый рой не испы'танных ещё им трево'жных предчу'вствий.
-- Вы что на меня' так смотри'те? -- вскрича'л уже' гро'мче Пахоме'нко.-- Ну'жды нет, что я вас здесь счётом два ра'за ви'дел. Я по'нял, кто вы... То'лько вы ещё не зна'ете её; а вам её жаль, я э'то то'же по'нял... Послу'шайте, -- он схвати'л Лу'ку Ива'новича за ру'ку: -- не сме'йтесь на'до мной, Христа' ра'ди, я -- не идио'т, я то'лько вы'нести э'того не могу'!.. Мной она', вы са'ми ви'дели, как гимнази'стиком помыка'ет. Про'бовал я, умоля'л её, крова'выми слеза'ми пла'кал... А она' оби'делась, наду'лась: "я, говори'т, нота'ций слу'шать ни от кого' не жела'ю, а ещё менеё от...", -- чуть не сказа'ла -- от тако'го мальчи'шки, как вы... И не принима'ла... Я как шально'й ходи'л... стал выма'ливать проще'ние в пи'сьмах... А тепе'рь -- мо'чи мое'й нет!..
Он ужа'сно страда'л: го'лову он отки'нул наза'д, глаза' устреми'л на одну' то'чку и, продолжа'я кида'ть слова' отры'висто и глу'хо, говори'л скоре'е с сами'м собо'ю. Щеки' у него' впа'ли, гу'бы ежесеку'ндно вздра'гивали.
-- Гого'чут там, ору'т га'дости вся'кие... и она' с ни'ми по це'лым ноча'м! срам како'й!.. Го'споди!..
Он закры'л лицо' рука'ми, грудь его' заколыха'лась. Он упёрся голово'й в сте'ну и беззву'чно би'лся... Лу'ка Ива'нович подбежа'л к нему'.
-- На вас моли'ться бу'ду! -- вскрича'л Пахоме'нко, схва'тывая его' за о'бе ру'ки. Он с трудо'м, но овладе'л на'тиском душе'вной горе'чи.-- Вас она' высоко' ста'вит; покажи'те ей, как она' себя' гу'бит... добро' бы любя'!.. Я ведь не ревну'ю... Она' никого' не лю'бит, а га'дко, га'дко!..
И сло'во "га'дко", с горта'нным "г", он ещё раз повтори'л, выра'зив губа'ми глубо'кое омерзе'ние.
Э'то бы'ло его' после'днее сло'во; он весь согну'лся, опусти'л безжи'зненно ру'ки и замолча'л упо'рно, так упо'рно, что Лу'ка Ива'нович и не взви'делся, как ме'жду ни'ми легла' кака'я-то вну'тренняя перего'родка.
Лицо' Пахоме'нки и вся его' поса'дка говори'ли: "оста'вьте меня', я все вы'сказал; тепе'рь да'йте мне ка'к-нибудь с сами'м собо'й спра'виться". Че'рез мину'ту глаза' его' опя'ть обрати'лись к окну'. В ко'мнате слы'шно бы'ло то'лько его' гро'мкое су'дорожное дыха'ние.
Все по'нял Лу'ка Ива'нович и впервы'е за э'ти де'сять дней почу'вствовал, что он -- уже' не про'сто холостя'к, собира'ющийся "спаса'ть ду'шу" како'й-то скуча'ющей ба'рыни. Страсть Пахоме'нки зно'йно пахну'ла и влила' в него' са'мого таку'ю же почти' го'рькую трево'гу. Он с замира'нием стал чего'-то ждать, то'чно прислу'шиваясь к ка'ждому зву'ку.
Так просиде'ли они' с че'тверть часа'.
-- Вот она'! -- вскрича'л вдруг Пахоме'нко и мгнове'нно встал.
-- Слы'шите? -- ки'нул он в сто'рону Луки' Ива'новича.
Тот то'же поднялся' и ти'хо спроси'л:
-- Что тако'е?
-- Тро'йка ка'тит! Бубе'нчики! Э'то -- она'!..
И он замета'лся о'коло окна'. Бы'стро подошёл к окну' и Лу'ка Ива'нович. Сквозь запоте'вшее стекло' ви'дно бы'ло сне'жное полотно' у'лицы. На углу' мерца'л рожо'к фонаря'. Крути'л небольшо'й снежо'к. Че'рез две-три' мину'ты подлете'ла тро'йка. Искри'стые, глубо'кие глаза' Пахоме'нки прони'зывали наскво'зь сне'жную полумглу'.
-- Ви'дите, -- шепта'л он, ука'зывая па'льцем, -- впереди' дво'е, на облучке' оди'н, и она'... её бе'лый плато'к... посереди'не сиди'т... ме'жду э'тими...
Он не договори'л и ки'нулся от окна'.
-- Куда' вы? -- смущённо останови'л его' Лу'ка Ива'нович.
-- Не могу'! -- боле'зненно вы'рвалось у него'.
Он вы'бежал из гости'ной. Лу'ка Ива'нович оста'лся у окна', прислу'шиваясь к тому', что произойдёт в пере'дней. Разда'лся звоно'к. Шу'мно раствори'лись две'ри, кто'-то вскри'кнул и засмея'лся, -- он узна'л го'лос Ю'лии Федо'ровны.
-- Не хоти'те оста'ться? -- спроси'ла она' о'чень гро'мко.
Отве'та Пахоме'нки он уже' не расслыха'л.
-- Ха-ха-ха'! -- разнесло'сь по всей кварти'ре.-- Да у вас нет ли при себе' револьве'ра?
Хо'хот продолжа'лся. Лу'ка Ива'нович вздро'гнул от него'. Звук бубе'нчиков заста'вил его' огляну'ться опя'ть на окно'. Тро'йка проскака'ла наза'д, по'лная мужски'х тёмных фигу'р с светле'ющимися фура'жками.

XXVII

-- Лу'ка Ива'нович! -- кри'кнула Ю'лия Федо'ровна и заста'вила его' ре'зко оберну'ться от окна'.
Он бы'стро огляну'л её. Чёрное ба'рхатное пла'тье с кружева'ми бро'силось ему' пре'жде всего' в глаза': оно' бы'ло похо'же скореё на театра'льный костю'м; на пле'чи па'дала с головы' то'же кружевна'я манти'лья; в волоса'х, о'коло ле'вого у'ха, сиде'л я'ркий цвето'к. Лицо' Ю'лии Федо'ровны пыла'ло, тёмные глаза' отлива'ли золоти'стым бле'ском. Вся она', хотя' и вошла' с моро'за, обдала' его' паху'чей и жа'ркой атмосфе'рой. В голове' его' тотча'с же пронесла'сь тро'йка, а в уша'х загуде'л шёпот Пахоме'нки: "обе'д в компа'нии... с шампа'нским, крюшо'ны... позо'р, посрамле'ние!.."
Лу'ка Ива'нович пода'лся ша'га на два вперёд.
-- Да что вы на меня' так смотри'те, Лу'ка Ива'нович? Вот сейча'с мой хохо'л убежа'л, то'чно сумасше'дший, сказа'л мне каку'ю-то ди'кость; я ду'мала, он в меня' пу'лю пу'стит в упо'р, пра'во!..
Все э'то она' кида'ла отры'вочными фра'зами, пробира'ясь к куше'тке и же'стом приглаша'я его' присе'сть ря'дом.
С пе'рвых слов её Лу'ка Ива'нович побледне'л, пото'м не'рвная дрожь прошла' у него' по спине'. Он сжал кулаки', жела'я овладе'ть собо'ю, нело'вко упа'л на кре'сло и, пуга'ясь своего' чу'вства, вы'говорил:
-- Ваш хохо'л -- во'все не сумасше'дший... Я ви'дел здесь, как он му'чился за вас. Я страда'л с ним вме'сте...
Дальне'йшие слова' за'мерли у него'. Он их то'чно ещё сильне'е испуга'лся, чем са'мого чу'вства, заговори'вшего в нем с тако'й назо'йливостью.
Ю'лия Федо'ровна вы'прямила го'лову, щеки' её чуть заме'тно вздро'гнули, глаза' слегка' затума'нились.
-- Вы э'то серьёзно? -- ти'хо спроси'ла она'.
-- Вы ви'дите, -- с возраста'ющим волне'нием вы'молвил Лу'ка Ива'нович.
-- Совсе'м серьёзно? -- повтори'ла она'. Рот её раскры'лся, и все лицо' при'няло небыва'лое выраже'ние почти' физи'ческой бо'ли.
-- А то как же? -- смог сказа'ть Лу'ка Ива'нович и отвёл го'лову от её взгля'да.
-- Нет, не на'до! -- заговори'ла она' вдруг горячо' и сосредото'ченно, но как бы подавля'я зву'ки со'бственного го'лоса.-- Не на'до э'того, Лу'ка Ива'ныч, ра'ди са'мого Бо'га, не на'до!..
-- Вам его' не жаль?
-- Про кого' вы говори'те?
-- Про э'того... Пахоме'нку...
-- Оста'вьте его'!.. Что мне до него' за де'ло! Он -- ма'льчик. Я про вас, Лу'ка Ива'ныч...
Она' смо'лкла и опусти'лась голово'й на поду'шку куше'тки.
-- Почему' же не на'до? -- смеле'е и гро'мче вы'говорил он.-- Ю'лия Федо'ровна, нельзя' же ве'чно предава'ться э'той масля'нице! Я не хочу' пропове'довать, но не могу' и я так... Понима'ть я отка'зываюсь: чего' вы ждёте в та'ком, петербу'ргском, по'шлом, унизи'тельном... разгу'ле?.. Извини'те, я не откажу'сь от э'того сло'ва!
Рыда'ния послы'шались в отве'т.
Ю'лия Федо'ровна лежа'ла голово'й на поду'шке. Её стро'йное, роско'шное те'ло колыха'лось от су'дорожных всхли'пываний. Лу'ка Ива'нович протяну'л бы'ло к ней руки'; но ру'ки у него' опусти'лись. Он да'же затаи'л дыха'ние -- так неожи'данно порази'ло его' э'то.
Но рыда'ния продолжа'лись недо'лго. Голова' приподняла'сь. Она' обтёрла лицо' почти' стыдли'вым же'стом, опусти'ла глаза', попра'вила манти'лью, сби'вшуюся на пра'вую щеку', и прошепта'ла все с той же интона'цией:
-- Не на'до, Лу'ка Ива'ныч! Я -- отпе'тая.
-- Чего' же вы ждёте в э'той по'шлости? -- повтори'л Лу'ка Ива'нович с тако'й суро'востью, что сам не ве'рил зву'кам своего' го'лоса.
-- Чего'? Вы непреме'нно хоти'те знать? Вы э'того са'ми не чу'вствуете?.. Ску'ка меня' ду'шит, Лу'ка Ива'ныч, ску'ка!..
Она' протяну'ла э'то сло'во уны'лой, страда'ющей но'той.
Так э'тот звук и резну'л его' по душе'.
-- Ску'ка? -- вы'говорил он расте'рянно.
-- Да, а э'того ма'ло?..
-- Но вы не живёте... вы не зна'ете настоя'щей жи'зни, кляну'сь вам!..
-- А вы зна'ете? -- ре'зко спроси'ла она', прибли'зив к нему' лицо'.-- Вы -- литера'тор, интеллиге'нтный челове'к, вы зна'ете, ха-ха-ха'!.. Полноте', Лу'ка Ива'ныч! э'то у вас с языка' сорвало'сь, вы -- не фразёр, вы э'то так сказа'ли. Ну, слу'шайте: до знако'мства с ва'ми я ещё все наде'ялась, что вот нападу' же на челове'ка, кото'рый действи'тельно живёт с ве'рой в своё призва'ние, да не с та'кой, как у Еле'ны... та'кая наи'вность смеши'т меня', -- бо'льше ничего'. Познако'милась я с ва'ми и в пе'рвый же разгово'р наш уви'дела, что вы тяготи'тесь ужа'сно свои'м де'лом...
-- Не де'лом, -- все так же суро'во возрази'л Лу'ка Ива'нович, -- а положе'нием; не ску'кой страда'ю я, а недово'льством.
-- Э'то все равно': вы себя' то'лько обма'нываете... и не оди'н вы, а все подо'бные вам... Вы и мно'й-то заинтересова'лись от ску'ки... Ну, посме'йте сказа'ть, что с серьёзной иде'ей, посме'йте!
Она' э'то кри'кнула.
-- Посме'ю, -- отве'тил Лу'ка Ива'нович, и го'лос его' дро'гнул стра'стной но'той, -- посме'ю!.. Вы меня' обману'ли свое'й жи'зненностью, све'жестью; я увида'л в ва'шей нату'ре прекра'сные дары', вы са'ми предложи'ли мне указа'ть вам други'е интере'сы...
-- А вы сейча'с и пошли' на э'ту у'дочку!.. Что же э'то, как не ску'ка?
Движе'ние губ её прида'ло лицу' опя'ть выраже'ние е'дкой бо'ли. Лу'ке Ива'новичу ста'ло де'латься жу'тко.
-- Не обо мне идёт речь, -- вы'говорил он уби'тым го'лосом, -- вас на'до спасти' от э'той мертвечи'ны!..
Сло'во Еле'ны Ильини'шны само' подверну'лось ему'.
-- Мертвечи'на!.. пожа'луй... тем лу'чше... Но вы не спасёте... Лу'ка Ива'ныч, оста'вьте меня', е'сли вы уже', в са'мом де'ле, о'чень меня' жале'ете. Изму'читесь, истре'плетесь... вы и са'ми ста'нете мертвецо'м. Вы ви'дели, я со дня на день откла'дывала своё спасе'ние... Ду'маю: вот найду' в себе' си'лу, не бу'дет меня' глода'ть э'та всегда'шняя, глу'пая, ба'рская, развра'тная, как хоти'те... то'сска. Нет, все то же. Пра'во, лу'чше уж, пока' есть здоро'вье, забыва'ться, хоть секу'ндами, в че'м-нибудь ди'ком, неле'пом; встава'ть, как я, в три часа', ложи'ться в 7 утра', бе'гать по всем э'тим гря'зным маскара'дам, обе'дать, у'жинать, шампа'нское пить, слу'шать вся'кое вранье'"... Лу'чше, Лу'ка Ива'ныч, в ты'сячу раз лу'чше! Не ну'жно, по кра'йней ме'ре, ничего' иска'ть, ни у кого' ничего' не ну'жно спра'шивать, ни на что не ну'жно наде'яться!..
Зно'йный во'здух опя'ть охвати'л Лу'ку Ива'новича. Про'тив него' же'нщина с пыла'ющими щека'ми, с огнём в глаза'х, с полуоткры'той гру'дью, в цвета'х, пыша'щая стра'стной потре'бностью жить и наслажда'ться, излива'ла ему', со зло'бой и отча'янием, свою' душе'вную не'мочь, би'лась то'чно в предсме'ртной аго'нии, захва'ченная когтя'ми неумоли'мого чудо'вища.
-- Не мо'жет э'того быть!-- разде'льно и тяжело' вы'говорил Лу'ка Ива'нович, то'чно с испу'гом озира'ясь вокру'г себя'.
-- Ну и прекра'сно, -- уж то'ном го'рького успокое'ния промо'лвила Ю'лия Федо'ровна, -- бу'демте о че'м-нибудь друго'м говори'ть... А то, что за траге'дия в са'мом де'ле?.. Я то'лько что ката'лась... и так мно'го мы смея'лись!.. а че'рез полчаса' я в маскара'д; вы ви'дите, я оде'та так, что мне то'лько ма'ску наде'ть; да я ны'нче ма'ски не наде'ну: мне ду'шно, у меня' лицо' гори'т... я спущу' с капюшо'на двойну'ю вуа'ль и бу'ду интригова'ть ва'шего прия'теля, генера'ла Кра'фта...
Она' хоте'ла бы'ло засмея'ться, но сме'ха у ней не вы'шло.
-- Вы ви'дите, -- заговори'л Лу'ка Ива'нович, вы'свободившись немно'го из свое'й расте'рянности.-- Вы напуска'ете на себя' тако'й тон... Вы страда'ете... Э'то поня'тно; но неуже'ли нет вам никако'го исхо'да? Вы не жела'ете никаки'х мо'дных увлече'ний, вам проти'вны вся'кие ярлычки': же'нский труд... свобо'да же'нской ли'чности... да вам ничего' э'того не на'до... вы бои'тесь вмеша'ться в чужи'е дела'... игра'ть в благотвори'тельность. Но есть для же'нщины друга'я отра'да жи'зни.
-- Не догова'ривайте, пожа'луйста, не догова'ривайте!-- стреми'тельно вскрича'ла она' и схвати'ла его' за ру'ку.-- Лу'чше я доскажу' ва'шу мысль. Полюби'ть, хоте'ли вы сказа'ть, -- не так ли? Бо'льше ведь никто' не вы'думает. Скажи'те мне, Лу'ка Ива'ныч, -- то'лько забу'дьте, что я молода'я да'ма, madame Па'тера, -- а про'сто, как прия'телю скажи'те: бы'ли вы когда'-нибудь близки' к поря'дочной же'нщине, совсе'м близки'?
-- Не хочу' лгать -- нет, -- отве'тил и'скренно и удивлённо Лу'ка Ива'нович.
-- Го'споди, как вы сча'стливы!.. И не сближа'йтесь ни с кем, е'сли не хоти'те опроти'веть самому' себе'. Вас э'то удивля'ет?.. Что ж де'лать, что я бо'льше жила'!!. Полюби'ть!.. -- повтори'ла она' раздражённо.-- Ну, хорошо', полюблю', т. е. влюблю'сь, настро'ю себя' так, вы'беру прекра'сного челове'ка, вас, наприме'р, вы'беру за душе'вные ка'чества, а не за бакенба'рды и не за аксельба'нты... Начнётся с хоро'ших разгово'ров, пото'м бу'дем целова'ться, пото'м... он заскуча'ет, сде'лается невнима'телен, пото'м груб и пошл... Не обижа'йтесь, до'брый мой Лу'ка Ива'ныч, все, все та'ковы... ина'че нельзя'... не зна'ю, как в Евро'пе, но у нас так... И вот ва'ша ве'тка спасе'ния?! Я ду'мала, вы припасли' что'-нибудь понове'е... подействи'тельнее... Э'то сре'дство мне сейча'с генера'л Крафт предло'жит!..
-- Вы мне не да'ли досказа'ть, -- с но'вым уси'лием возрази'л Лу'ка Ива'ныч, -- ра'зве нет друго'й любви', кро'ме э'такой?
-- Есть, Лу'ка Ива'ныч, я зна'ла её...
Го'лос её так задрожа'л, что Лу'ка Ива'нович бы'стро по'днял до той мину'ты опу'щенную го'лову и увида'л, как глаза' её ушли' в орби'ты, а щеки' мгнове'нно осу'нулись.
-- Вы зна'ли её?-- ра'достно спроси'л он.
-- Да, пока' жив был мой ребёнок... Бо'льше я не хочу' и э'той любви'!..
"И вы бы'ли ма'терью?" -- вскрича'л бы'ло он и удержа'лся.
-- Не хоти'те?
-- Нет!..
Тве'рдо, ре'зко, почти' зло'бно звуча'л её отве'т. Она' то'тчас по'сле того' опра'вилась, перемени'ла по'зу, вы'прямила грудь и прошла'сь руко'й по свое'й причёске. Он сиде'л с неподви'жно уста'вленными на что'-то глаза'ми. В пе'рвый раз, в тече'ние ра'зговора, выраже'ние его' лица' отчётливо бро'силось ей в глаза'. Она' наклони'лась к нему' с уча'стием и окли'кнула:
-- Лу'ка Ива'ныч!
Он погляде'л на неё замира'ющим взгля'дом.
-- Что вам уго'дно?-- неожи'данно су'хо спроси'л он. Рука' её легла' на его' ру'ку.
-- Ра'ди Христа', не увлека'йтесь мной!.. Я ду'мала, что вы бо'льше жи'ли, -- так не на'до!.. Не ходи'те ко мне, я вас не ста'ну принима'ть... Оста'вьте меня'... Да'йте мне хоть вам оказа'ть услу'гу... Пра'во, лу'чше так... Са'ми себя' бу'дете бо'льше уважа'ть, ле'гче обма'нывать себя' бу'дет. Ведь я не на любо'вь наде'ялась, когда' вас в наста'вники брала'. Ан, нет, ни ка'пельки!.. И тепе'рь во мне никако'й стру'нки не дрожи'т... Я -- по-прия'тельски то'лько... Прости'те за глу'пый о'пыт... -- Она' кре'пко сжа'ла ему' ру'ку и бы'стро вста'ла.
-- Что ж вы молчи'те? Ведь не рассерди'лись же вы на меня'?.. Ну, скажи'те мне ре'зкость каку'ю-нибудь, е'сли я её заслужи'ла... Лу'ка Ива'нович, что с ва'ми?
-- Не беспоко'йтесь, -- тяжело' вы'молвил он.-- Мне не'чего вам говори'ть... Я сли'шком...
Он не досказа'л, встал, и, почти' вы'рвав у ней свою' ру'ку, прошёлся в друго'й у'гол гости'ной.
-- Пройдёт!-- вскрича'ла она' свои'м всегда'шним то'ном.-- В маскара'д я вас не приглаша'ю, но меня' уже' там ждут... Ещё три маскара'да -- и Вели'кий Пост... Зна'ете, что я вам скажу' на проща'ние, Лу'ка Ива'нович? Лу'чше всего' любова'ться кня'зем Ба'скаковым...
Он изумлённо погляде'л на неё.
-- Забы'ли: князь Оглы', что проси'л вас об учи'теле? Вот э'то -- про'филь. Таки'х мужчи'н, кро'ме Кавка'за, нигде' нет... Ну, полноте', я не бу'ду: вы уж о'чень стра'шно на меня' смотри'те, ведь э'то в после'дний раз. Бо'льше мы с ва'ми не уви'димся... Е'сли запи'ску вам пригласи'тельную напишу' -- не отвеча'йте. Ну, успоко'йтесь, да'йте я вас посажу' на куше'тку... вот сюда'.
Ю'лия Федо'ровна взяла' его' за ру'ку и подвела' к куше'тке. Он машина'льно опусти'лся на неё.
-- Проща'йте, до'брый друг!.. -- шепну'ла она' и скры'лась за портье'рой.

XXVIII

Долго-до'лго не мог Лу'ка Ива'нович овладе'ть собо'ю. То'чно како'е жа'ло мозжи'ло его', не'рвность не шла ему' на по'мощь, ни в чем не находи'л он облегче'ния: ни слез не явля'лось, ни паде'ния сил, а с ним и тя'жкой напряжённости. Вот он и оди'н тепе'рь: что же тако'е гло'жет его' и мозжи'т?.. Стра'стное ли чу'вство, приши'бенное сра'зу? Го'речь ли мужско'го тщесла'вия, и'ли проста'я жа'лость к э'той ме'чущейся в пустоте' же'нщине?..
Ему' ста'ло так ду'шно, что он подошёл к окну', отодви'нул кре'сло и приложи'лся лбом к холо'дному стеклу'. На дворе' продолжа'л крути'ть лёгкий снежо'к, переходи'вший мину'тами в белесова'тую пургу'. Безжи'зненно и уны'ло гляде'ла широ'кая у'лица, ночь пуга'ла вся'кое живо'е существо', заставля'ла жа'ться и уходи'ть в себя', в свою' нору'. И ка'к-то ди'ко показа'лось вдруг Лу'ке Ива'новичу все, что он переиспыта'л тут, в э'том сало'не, да и не свои' то'лько испыта'ния предста'ли пред ним, а вся жизнь, глу'хо киша'щая под ме'ртвенным са'ваном петербу'ргской зимы'. Ста'ла ему' ви'деться, то'чно сквозь мелька'ние снежи'нок, це'лая верени'ца живы'х челове'ческих фигу'р. Ме'жду ни'ми и Ю'лия Федо'ровна -- с ча'шей в руке', с цвета'ми в волоса'х. То'чно бу'дто ему' кто говори'т: "ведь у ней в ча'ше-то не вино', а яд!" И он кива'ет голово'й, в знак пони'мания, и ду'мает про себя': "что ж тут удиви'тельного? так и должно' быть; хорошо' ещё, что с цвета'ми в волоса'х пьет". А да'льше ины'е о'бразы... и все оди'н исхо'д. И снег зано'сит следы' мяте'жной, безвре'менной,во'льной сме'рти...
Но о'бразы промча'лись, а е'дкая боль все ещё стоя'ла в груди'. Он рад бы был вы'травить её че'м-нибудь. Нет, не обмолвившеёся ли'чное чу'вство ны'ло в нем, а друго'е -- безжа'лостное, ядови'тое... чу'вство свое'й беспо'мощности пе'ред како'й-то зара'зой, пе'ред подпо'льной, всепоглоща'ющей нёмощью. Она' вы'рвала у него' сейча'с живо'е существо', с прекра'сным те'лом и бога'тыми душе'вными дара'ми, и, вырыва'я, ки'нула ему' в лицо' де'рзкий вы'зов: "где тебе', -- крича'ла она', -- жа'лкий писа'ка, где тебе' оспа'ривать у меня' тех, кого' косну'лся мой перст. Посмотри' на са'мого себя', вни'кни в свое' убо'жество, прочу'вствуй его' хороше'нько, дойди' до са'мой глуби'ны твоего' бесси'лия; и е'сли ты насто'лько малоду'шен, остава'йся в живы'х, погреба'й себя' за'живо!.."
Да, вот что мозжи'ло его', выясня'ясь все я'рче и я'рче, впива'ясь в него' то'чно раскалёнными крючка'ми страда'ющей мы'сли.
С же'стом глубо'кого отча'яния прикры'л Лу'ка Ива'нович лицо' рука'ми и, опусти'вшись на кре'сло, сиде'л так не'сколько мину'т. Он просиде'л бы ещё, но кто'-то дотро'нулся руко'й до его' плеча'.
-- Вы тут... благодарю' вас...
Почти' гне'вно раскры'л он глаза'.
Над ним нагну'лась Еле'на Ильи'нишна, с му'фтой в рука'х.
-- Благодарю' вас, -- повтори'ла Еле'на Ильи'нишна, -- вы меня' подожда'ли.
-- Извини'те, -- почти' гру'бо отве'тил он, -- я вас не ждал.
Тут то'лько заме'тила она', како'е у него' лицо'.
-- Что с ва'ми, Лу'ка Ива'ныч?-- боязли'во вы'говорила она' и тотча'с же присе'ла к нему'. Ру'ки её с уча'стием протяну'лись вперёд.
-- Вы хоти'те предостерега'ть меня'?-- ме'нее ре'зко спроси'л Лу'ка Ива'нович, взгляну'в на испуганно-возбу'жденное лицо' её.-- Опозда'ли! Все уже' ко'нчено!
-- Как?-- веселе'е откли'кнулась Еле'на Ильи'нишна.
-- Ко'нчено! Что я вам говори'л, когда' вы мне предлага'ли исправля'ть ва'шу кузи'ну?.. Куда' же нам, разночи'нцам, брать на себя' таки'е зада'чи!..
И он махну'л руко'й с тако'й горе'чью во рту и в глаза'х, что Еле'на Ильи'нишна вся вздро'гнула и ещё бли'же присе'ла к нему'.
-- Друг мой, -- начала' она' тёплой но'той, -- позво'льте мне так назва'ть вас в э'ту мину'ту... Я дога'дываюсь, что у вас здесь бы'ло с Ю'лией. Она' вам вдруг, без подготовле'ний, показа'ла всю свою' безнадёжность!.. Вероя'тно, она' так и вы'разилась... пото'м она' сказа'ла: оста'вьте меня'... Э'то ещё хорошо'. С други'ми она' ме'нее церемо'нится и оставля'ет при себе' на до'лгие сро'ки. Тогда' вы слы'шали бы от неё ежедне'вно, среди' болтовни', где'-нибудь в маскара'де и'ли за у'жином, на како'м-нибудь пикнике'... и'ли в инти'мном разгово'ре в её будуа'ре: "ах, кака'я тоска'!" Вас она' счита'ла бы тогда' ме'ньше вся'кой ве'щи. Её бессмы'сленная хандра' отравля'ла бы вас ма'ленькими гло'тками... Благодари'те судьбу', что Ю'лия не обрекла' вас на э'то!..
Во'зглас Еле'ны Ильини'шны как бу'дто смягчи'л напряжённость Луки' Ива'новича. По кра'йней ме'ре, лицо' его' получи'ло отте'нок бо'лее ти'хой ско'рби. Он взял да'же Еле'ну Ильи'нишну за о'бе ру'ки и с уси'лием вы'говорил:
-- Но что могло' искове'ркать тако'е ми'лое, живо'е существо'!..
-- Своя' зла'я во'ля, Лу'ка Ива'ныч, -- отвеча'ла Еле'на Ильи'нишна раздражённее.-- Ничто' ино'е!.. Как сме'ет она' говори'ть про тоску' и ску'ку, когда' она' в жи'зни свое'й не зна'ла, ни одного' ча'са, что тако'е труд, что тако'е долг, что тако'е идеа'л?.. Ску'ка!.. вот э'то прекра'сно! А не хо'чет ли она' сесть на пусты'е щи и проси'живать по шестна'дцати часо'в в день... С иго'лкой в рука'х...
-- Песнь о руба'шке! -- переби'л Лу'ка Ива'нович, зло'бно расхохота'вшись.-- Зна'ем мы э'ту Гу'довщину! Я у вас не тако'го реце'птика спра'шивал, добре'йшая Еле'на Ильи'нишна. Ну, хоро'шо-с, в ней зла'я во'ля де'йствует -- согла'сен с ва'ми, она' не зна'ет ни труда', ни го'лода... Но почему' же мы'-то с ва'ми, соль земли', у'мники, носи'тели идеа'лов и чего' вам уго'дно, отчего' же э'то мы с ва'ми не в состоя'нии вы'лечить от э'той злой во'ли каку'ю-нибудь смазли'вую ба'рыньку? Отчего'?
-- И лечи'ть её не ну'жно, друг мой, -- сла'ще возрази'ла Еле'на Ильи'нишна, опуска'я глаза', -- к чему' тра'титься на таки'е беспло'дные о'пыты?.. Огляни'тесь круго'м себя'... сто'лько че'стных тру'жениц ждут одного' сло'ва подде'ржки, что'бы идти' туда', где блиста'ет ве'чный идеа'л... Не зна'ю, соль ли мы земли', но мы си'льны вну'тренне Пода'йте ру'ку по-прия'тельски, прони'кнемся солида'рностью, образу'ем настоящеё духо'вное бра'тство, и вы уви'дите, что мы -- си'ла!..
-- Си'ла!-- ещё ре'зче расхохота'лся Лу'ка Ива'нович и встал.
Он не мог совлада'ть с нахлы'нувшим на него' зло'бным чу'вством. Ещё мину'та, и он гото'в бы был разрази'ть э'ту ни в чем не пови'нную осо'бу, говори'вшую ему' с тако'й я'вной симпа'тией.
-- Наи'вное созда'ние!.. -- ки'нул он ей пря'мо в лицо'.-- Не загова'ривайте вы, пожа'луйста, ва'шим карто'нным идеали'змом печа'льной су'ти... Отвеча'йте вы мне на вопро'с... То'лько ва'ше де'вичье сочини'тельство не позво'лит вам никогда' дать настоя'щего отве'та. Отчего' мы с ва'ми бесси'льны вы'гнать из смазли'вой ба'рыньки бе'са ску'ки? Отчего'? Оттого', что мы с ва'ми -- ничто'жество, понима'ете, вся'ческое ничто'жество, как лю'ди, как рабо'тники, как гра'ждане, как корпора'ция! Вас наполня'ет самообма'н, над кото'рым да'же госпожа' Па'тера потеша'ется, а я вот задыха'юсь... И уж, коне'чно, не найдётся у вас реце'пта от э'того неду'га!..
Растеря'вшаяся Еле'на Ильи'нишна хоте'ла бы'ло что'-то вы'молвить, но Лу'ка Ива'нович, махну'в руко'й, кри'кнул ей:
-- Изба'вьте, изба'вьте!-- и бо'льше вы'бежал, чем вы'шел, из гости'ной.

XXIX

Как прошла' у него' ночь, он не мог дать себе' я'сного отчёта. По'мнит то'лько, что уста'лый, иззя'бший, с дро'жью во всем те'ле, о'чень по'здно дотащи'лся он до свое'й кварти'ры. Как сквозь тума'н, мелькну'ли пе'ред ним опу'хшие от сна глаза' Татья'ны. Ка'жется, что'-то она' ему' пробормота'ла. В пло'хо прото'пленном кабине'те, где он продолжа'л спать, все та же Татья'на ука'зывала ему' на како'й-то квадра'тный синева'тый паке'т с бума'жной печа'тью.
Он е'ле держа'лся на нога'х; и, вероя'тно, Татья'на, при всей свое'й сонли'вости, поду'мала, что ба'рин её си'льно подгуля'л. Спал он как уби'тый, без вся'ких снов.
Его' разбуди'л гро'мкий разгово'р в коридо'ре, о'коло са'мой две'ри в кабине'т.
-- Как спит?-- ворчливо-весело' кри'кнул мужско'й жи'денький го'лос.
-- Так вот, до сей поры', -- отве'тил полушёпотом же'нский го'лос.
Лу'ка Ива'нович узна'л го'лос Татья'ны; но кто с ней говори'л, он не мог распозна'ть: в голове' его' не бы'ло ещё никако'го отчётливого представле'ния о том, где он, почему' так гро'мко кто'-то говори'т, кото'рый час, начина'ется день и'ли уже' конча'ется?..
Кабине'т постоя'нно наполня'ли су'мерки от высо'кого брандма'уера сосе'днего до'ма, но Лу'ка Ива'нович всё-таки смог сообрази'ть, что стоя'ло далеко' не ра'ннее у'тро.
-- Да ра'зве он не чита'л её?-- спроси'л опя'ть жи'дкий мужско'й го'лос.
-- Подава'ла паке'т, подава'ла, -- опра'вдывалась Татья'на, -- как пришёл, подава'ла.
-- Да в кото'ром э'то ча'су бы'ло?
-- Не могу' доложи'ть -- чуть ли не пе'ред са'мым у'тром.
-- Хорошо'!..
И вслед за э'тим во'згласом разда'лся стук в дверь.
-- Кто там?-- окли'кнул Лу'ка Ива'нович, стыдли'во встрепену'вшись.
-- Спи'те? Прекра'сно!.. Как нельзя' лу'чше!..
Дверь раствори'лась, и вбежа'л, во фра'ке со значко'м, Проску'дин, держа' на отлёте портфе'ль из зелёного сафья'на.
-- Кото'рый же час?-- смире'нно спроси'л Лу'ка Ива'нович, поднима'ясь с посте'ли.
-- И он спра'шивает!.. Полови'на тре'тьего, госуда'рь мой, полови'на тре'тьего!.. Понима'ете вы э'то?
-- Поздне'нько, я сейча'с...
Проску'дин стреми'тельно огляде'л стол, схвати'л лежа'вший как раз посреди' его' паке'т, поднёс его' к самому' носу' Луки' Ива'новича и кри'кнул:
-- А э'то что? Полюбу'йтесь: да'же не распеча'тана депе'ша!
Лу'ка Ива'нович убеди'лся, что депе'ша действи'тельно была' не распеча'тана, но он все ещё не мог поня'ть, почему' прия'тель его', Проску'дин, обыкнове'нно споко'йный и благоду'шный, тут так волну'ется.
-- Да что же в э'той телегра'мме?-- спроси'л он все ещё за'спанным го'лосом.
-- Извеща'л я вас, госуда'рь мой, -- уже' мя'гче заговори'л Проску'дин, -- что'бы вы, ро'вно в 11 часо'в, яви'лись в окру'жной суд, а отту'да отпра'вились бы со мной к одно'й осо'бе; её и'менно сего'дня-то и ну'жно бы'ло заста'ть... И все э'то для ва'шего ме'ста... А кото'рый тепе'рь час, сме'ю спроси'ть?..
-- Вы уж э'то мне воструби'ли, -- полушутли'во отве'тил Лу'ка Ива'нович и, прикрыва'ясь слегка' одея'лом, доба'вил, -- да'йте мне прийти' в прили'чный вид и пото'м казни'те меня'...
Проску'дин бы'стро вы'нул часы', посмотре'л на них, изда'в звук неодобре'ния, по'сле чего' сел на стул и стал разбира'ться в своём портфе'ле.
-- Че'тверть часа' могу' вам подари'ть, -- ки'нул он, хму'ро взгляну'в на прия'теля.
На'скоро умы'лся и прибра'лся Лу'ка Ива'нович, запахну'лся в свой хала'тик и присе'л к столу', с ми'ной челове'ка, гото'вого перенести' вся'кое наказа'ние.
-- Ну, казни'те, -- с ти'хою улы'бкой на'чал он, закру'чивая папиро'су.
-- Я не за тем прие'хал; а тепе'рь де'ло-то почти' что прои'грано: охо'тников не ма'ло и без вас -- я ведь, ба'тюшка, неда'ром интригова'л це'лый ме'сяц... И вдруг така'я опло'шность! Ну, по'здно вы верну'лись, аму'ры, ви'дно, каки'е... Да депе'шу-то не тру'дно бы бы'ло распеча'тать, приказа'ть куха'рке разбуди'ть себя'... Эх!..
Лосня'щийся лоб Проску'дина весь покры'лся морщи'нами: ви'дно бы'ло, что он о'чень огорчён.
Лу'ка Ива'нович протяну'л ему' ру'ку, пожа'л и, помолча'в немно'го, вы'говорил ме'дленно и убеждённо:
-- Ну, и не ну'жно, Никола'й Петро'вич, благодарю' за хло'поты.
-- Как не ну'жно? Чего' не ну'жно?
-- Да но'вых хлопо'т: я, пожа'луй, и во второ'й раз просплю' депе'шу.
-- Вы э'то серьёзно говори'те?
-- Серьёзно. Исто'рия с депе'шей -- зна'мение в не'котором ро'де. До вчера'шнего дня я мечта'л, как неразу'мное дитя', о како'м-то ра'дужном конто'рском ме'сте... Вчера'... и'ли нет, сегодня' но'чью... по'сле расскажу', в како'й обстано'вке... почу'вствовал я, со всей горе'чью, своё убо'жество... понима'ете, как чле'на о'бщества... а тепе'рь вот созна'тельно говорю' вам: бро'сьте, не хлопочи'те, не хочу' я быть ниче'м, кро'ме того', что я есть.
-- Э'то как? Семь, зна'чит, пя'тниц на неде'ле? И'ли сладка' о'чень литерату'рная подёнщина?
-- Про то я зна'ю... Пятна'дцать лет я строчу', Никола'й Петро'вич. Э'то да'ром не прохо'дит. На'до с перо'м в рука'х и умира'ть. Где?.. Не зна'ю, быть мо'жет, и в богаде'льне! Я э'то прибавля'ю не для чувстви'тельности, а так, как прия'тную возмо'жность... И она' меня' осо'бенно не пуга'ет... Зато' вон го'рдость во мне закопоши'лась, и я могу' ей побла'жку дать: не'йду в дельцы', хотя' бы и грошо'вые, не променя'ю своего' мизе'рного за'работка... Вот и поди'те!
Он смолк и закури'л папиро'су. Проску'дин с недоумева'ющим лицо'м до'лго огля'дывал его', прищу'риваясь ка'к-то сбо'ку.
-- Да вы -- и впрямь горде'ц!-- вскрича'л он, красне'я.-- Прики'дывались то'лько челове'ком, понима'ющим жизнь по'просту, как должно'; а вот в вас писательское-то' тщесла'вие и вскипе'ло вдруг!..
-- А в вас что вскипе'ло тепе'рь, друг Никола'й Петро'вич?-- останови'л его' Лу'ка Ива'нович, положи'в ему' ру'ку на коле'на.
-- Что?
-- Деле'ц в вас рассерди'лся на меня'. Вы хоть и хоро'ший челове'к, а все-та'ки -- деле'ц и'ли прикоснове'нны к дела'м... Де'лец и разгне'вался: как, мол, презре'нный писа'ка мо'жет меня'ть соли'дное положе'ние на свою' рабо'тишку? Ведь так?..
-- А как же вы ко мне в помо'щники-то сбира'лись? Я же тогда' вам сказа'л, что ва'шему бра'ту на'до нас вся'чески уязвля'ть, а не по стопа'м на'шим идти'.
-- Тогда' в вас настоя'щий Никола'й Петро'вич Проску'дин говори'л. А чем же конторское-то' ме'сто лу'чше?.. Ну, да что же нам и'з-за э'того ссо'риться?.. Не посе'туйте за беспоко'йство и не опозда'йте в окру'жной суд; че'тверть-то часа', я ду'маю, прошло' уж.
Проску'дин встал, взгляну'л на часы' и намо'рщил перено'сицу.
-- И то пора'!-- вскрича'л он делово'й но'той и су'нул портфе'ль под мы'шку.-- Проща'йте, ко'ли так; то'лько я ду'маю, что вы ны'нче по'сле вчера'шней авантю'рки хандри'те...
Он отошёл к две'ри, взя'лся за неё, улыбну'лся вдруг всем свои'м кру'пным ртом и кри'кнул:
-- А ведь вы, в су'щности, пра'вы, Присы'пкин, и я бы так рассуди'л!.. Проща'йте!
Лу'ка Ива'нович посла'л ему' дру'жеский покло'н и оста'лся на том же ме'сте, ти'хо поку'ривая; но не успе'л Проску'дин вы'йти из его' кварти'ры, как он вспо'мнил, что у него' в портмоне' лежа'т три двугри'венных; и не доста'ло у него' ду'ха догна'ть прия'теля и перехвати'ть у него'... на обе'д: он тве'рдо знал, что долг его' Проску'дину зашёл уже' за три со'тни рубле'й . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

XXX

Се'ренькое апре'льское у'тро, то'лько ко`е-ка'к смягчённое весно'й, подняло'сь над Петербу'ргом. По одно'й из на'бережных Ли'говки, ещё по'лной луж и оско'лков слежа'вшегося гря'зного сне'га, тащи'лись погреба'льные дро'ги без балдахи'на. Гроб был бе'дный, обма'занный жёлтой о'хрой, с наёмным пли'совым покро'вом, вы'тертым и зака'панным. Возни'ца, си'дя вбок на козла'х, вы'ставил из-по'д чёрного балахо'на ры'жие голени'ща. На голове' его' набекре'нь торча'ла высо'кая побуре'лая шля'па с че'м-то похо'жим на тра'ур.
За дро'гами никто' не шел; то'лько впра'во и вле'во тяну'лось гусько'м и по дво'е не'сколько мужчи'н, оде'тых в шта'тское, и пожилы'х, и молоды'х. Все'х-то их мо'жно бы'ло насчита'ть челове'к с пятна'дцать; позади' дрог е'хала одна' изво'зчичья пролётка с да'мой в чёрном и, гора'здо да'льше, ба'рское двухме'стное купе' си'него цве'та.
В числе' провожа'вших поко'йника шел оди'н, не'сколько поо'даль от верени'цы, дви'гавшейся по пра'вому тротуа'ру, и Лу'ка Ива'нович Присы'пкин. Запа'хивался он все ещё в зи'мнюю свою' шу'бку. Си'льно он го'рбился и да'же упира'лся на па'лку. В лице' он не о'чень похуде'л, но цвет щек стал ещё непригля'днее, боро'дку он отрасти'л, и седо'й во'лос уже' заме'тно серебри'л её.
Проце'ссия начала' повора'чивать на деревя'нный, гря'зный мо'стик.
-- Чьи таки'е по'хороны?-- вдруг разда'лся впра'во от него' стару'шечий о'клик.
Он оберну'лся. Спра'шивала сало'пница, приподнима'я край ва'тошной ю'бки.
-- Сочини'тельские, -- вы'говорил с нево'льной усме'шкой Лу'ка Ива'нович.
-- То'-то!-- протяну'ла ворчли'во стару'ха и побрела' в сто'рону.
"Пожи'ва, ви'дно, ма'лая", -- поду'мал Лу'ка Ива'нович ей вслед. Он пошёл, замедля'я ход и погля'дывая на дро'ги, кача'вшиеся от неровносте'й мостово'й.
Шел он так мину'ты с две. На пе'рвом перекрёстке кто'-то обня'л его' сза'ди за ле'вое плечо'.
-- Ми'лый Лу'ка Ива'нович, -- заговори'л мя'гким те'нором высо'кий, краси'вый ба'рин в беке'ше с бобро'вым воротнико'м и в бога'той собо'льей ша'пке, все ещё приде'рживая Лу'ку Ива'новича за плечо'.
-- И вы провожа'ете? -- спроси'л, обрати'вши к нему' лицо', Лу'ка Ива'нович. Мо'жно бы'ло заме'тить, что он не наме'рен отвеча'ть в тон на сла'дкие инто'нации краси'вого ба'рина в беке'ше.
-- Да, на'до же испо'лнить долг... Бе'дный Плато'н Алексе'ич... в три дня сгоре'л. Вы, мо'жет быть, не зна'ете, Лу'ка Ива'ныч: неде'ли три тому' наза'д он умоля'л меня' зае'хать к нему' в до'лговое; я отпра'вился. Предложи'л он мне це'лую пье'су... Вы ведь зна'ете -- переводи'л он бо'йко, но стих неуклю'жий. Ну, ви'жу, челове'к взаперти' сиди'т, в отча'янном положе'нии. Вы'просил у меня' сто рубле'й... Че'рез две неде'ли вы'шел ка'к-то из до'лгового, а че'рез пять-ш'есть дней и ду'шу Бо'гу отда'л.
-- Да существу'ет ли перево'д-то? -- спроси'л Лу'ка Ива'нович, -- вы, вероя'тно, уже' наводи'ли спра'вочки?
-- Существу'ет... Но мне ли одному' он его' запрода'л? -- э'то ещё вопро'с.
Слу'шая собесе'дника, Лу'ка Ива'нович посма'тривал на его' благообра'зную подстри'женную бо'роду, где ка'ждый волосо'к шел по криво'й ли'нии от среднего' пробо'ра и так я'вственно, то'чно волоски' э'ти бы'ли накрахма'лены.
-- Бу'дто у вас не оста'лось докуме'нтика? -- не без иро'нии спроси'л он его', отводя' глаза' от его' бороды'.
-- Коне'чно, есть; но все-та'ки неприя'тно!.. И что э'то за нра'вы! Про'сто сты'дно принадлежа'ть к лю'дям пи'шущим... Долгово'е, пото'м таки'е жа'лкие по'хороны!.. Бу'дем наде'яться, что э'то уже', так сказа'ть, после'дний из Могика'н.
-- Бу'дем наде'яться, -- повтори'л Лу'ка Ива'нович, ви'димо тяготя'сь разгово'ром.
-- А ведь я у вас тре'тьего дня был, ми'лый Лу'ка Ива'нович, -- на'чал опя'ть о'чень сла'дко ба'рин в беке'ше, -- отда'ли вам мою' ка'рточку?
-- Как же, благодарю'... Вы меня' извини'те, я визи'тами не счита'юсь.
-- Да к чему' же, к чему' же!.. Мне хоте'лось предложи'ть вам... де'ло э'то ещё не к спе'ху, а все лу'чше заручи'ться...
-- Что уго'дно? -- су'хо спроси'л Лу'ка Ива'нович.
-- Вы ведь у нас едва' ли не еди'нственный, зна'ющий по-испа'нски. Давно' у меня' есть мысль изда'ть и'збранный испа'нский теа'тр, -- зна'ете: Кальдеро'на, Ло'пе де Ве'гу и э'того ещё, как бишь его'...
-- Ве'рно, Ти'рсо де Моли'ну, хоти'те вы сказа'ть?
-- И'менно.
-- Что же? хоро'шее де'ло.
-- Да-с; но вы понима'ете, добре'йший Лу'ка Ива'нович, что тепе'рь вре'мя туго'е, кни'ги нейду'т, на'до мно'го затра'тить на тако'е изда'ние. Вот я и хоте'л вам предложи'ть, -- го'лос его' пони'зился и стал ещё мя'гче, -- быть гла'вным де'ятелем э'того сбо'рника; рабо'ты бу'дет вдо'воль, и я вам вполне' её гаранти'рую хоть на два го'да, но так, что'бы пла'та за пье'су была' в окру'гу, без расчёта по листа'м.
-- Э'то все равно', -- заме'тил, не'сколько оживля'ясь, Лу'ка Ива'нович.
-- При всем моём жела'нии я не могу' предложи'ть вам, -- он то'чно споткну'лся и ду'хом вы'говорил, -- се'мьдесят пять, мно'го сто ру'бликов...
-- Сто рубле'й за пье'су? -- вы'рвалось у Луки' Ива'новича.
-- Зна'ю, что не кра'сная цена'; но кто же у нас бу'дет раскупа'ть како'го-нибудь Ти'рсу де Моли'ну?.. Само' собо'ю, Лу'ка Ива'нович, гонора'рий всегда' вперёд за ру'копись по расчёту, ско'лько бы ни писа'ли, хоть пол-а'ктика.
И он захихи'кал свои'м уже' заме'тным брюшко'м, причём воло'сики бороды' краси'во вздра'гивали.
Го'рькая черта' изборозди'ла рот Луки' Ива'новича. Глаза' его' вспы'хнули, в щека'х проби'лась кра'ска; но э'то бы'ло всего' одну' мину'ту. Лицо' опя'ть осу'нулось, взгляд поту'х, на лбу ж легли' две ре'зкие ли'нии; он что'-то сообрази'л.
-- Зна'чит, по ру'кописи? -- глу'хо спроси'л он.
-- О, да! Вы меня' зна'ете!
-- Я к вам зайду', мы потолку'ем.
-- Вот э'то и прекра'сно! -- ра'достно вскрича'л ба'рин в беке'ше, обхвати'в опя'ть ле'вое плечо' Луки' Ива'новича, а пра'вой руко'й си'лился дать ему' рукопожа'тие.-- Я всегда' вас счита'л одни'м из ре'дких по поря'дочности!..
Он да'же испусти'л вздох, ви'димо облегчённый результа'том сде'лки.
-- А, ка'жется, до'ждичек собира'ется? -- заме'тил вдруг Лу'ка Ива'нович, жела'я перемени'ть разгово'р.
Краси'вый ба'рин с трево'гой взгляну'л на не'бо.
-- Неуже'ли до'ждик?.. Скоре'е крупа' пойдёт... хо'лодно ужа'сно! А я, как наро'чно, в мехово'й ша'пке.
Он инстинкти'вно схвати'лся за свои' соболя'.
-- Вам неопа'сно, -- продолжа'л в первонача'льном сухова'том то'не Лу'ка Ива'нович, -- ведь э'то, поди', ва'ши? -- спроси'л он, указа'в на па'ру кара'ковых си'него купе'.-- Бо'льше у кого' же бу'дет здесь каре'та?
-- Мои', мои', -- напряжённо улыба'ясь, отве'тил краси'вый ба'рин, скрыва'я под улы'бкой неприя'тное движе'ние, вы'званное вопро'сом Луки' Ива'новича.
Дро'ги подъе'хали уже' к кла'дбищу.
-- Вы ду'маете остава'ться до спу'ска в моги'лу?
Вопро'с э'тот вы'звал Лу'ку Ива'новича из разду'мья.
-- Да, а вы?
-- Я то'лько побу'ду при отпева'нии... дела' у меня' мно'жество сего'дня... корректу'р нава'лено!.. А, кста'ти, вон ещё ну'жный челове'к. Жду вас, миле'йший Лу'ка Ива'нович, хоть за'втра же.
Он приподня'л собо'лью ша'пку и ско'рыми шага'ми стал кого'-то догоня'ть.
"Что, брат, -- обра'тился Лу'ка Ива'нович вну'тренно к самому' себе', -- мно'го ты вы'играл, что на генера'ла Кра'фта бо'льше не рабо'таешь? Э'тот вон -- гражда'нский изда'тель, свой брат, а сто'ит пятеры'х вое'нных!.."
Дро'ги подъе'хали к па'перти. Лу'ка Ива'нович уско'рил шаг...

XXXI

В пусто'й це'ркви лени'во тяну'лось отпева'ние. У вхо'да и вдоль о'кон ста'ли провожа'вшие поко'йника. Не'которые из них выходи'ли во вре'мя слу'жбы на па'перть, гуля'ли по подмо'сткам и опя'ть возвраща'лись.
Огляну'вшись, Лу'ка Ива'нович заме'тил в углу' каку'ю-то молоду'ю де'вушку в плато'чке. Она' то'чно пря'талась от всех и ти'хо пла'кала. Ба'рыня в чёрном, е'хавшая на пролётке, крести'лась чо'порно, сто'я по ле'вую ру'ку от гро'ба: она' представля'ла собо'ю как бы семе'йство поко'йного.
-- Кто э'то? -- спроси'л, указа'в на неё голово'й, оди'н из провожа'вших у стоя'щего о'коло него' знако'мого.
-- Не зна'ю, пра'во; ка'жется, кварти'рная хозя'йка... У него' ведь родны'х нет... Жена'...-- он досказа'л что'-то на у'хо.
-- А вот та, в плато'чке? -- продолжа'л пе'рвый.
-- Должно' быть...-- и он опя'ть досказа'л на у'хо, по'сле чего' о'ба перемигну'лись.
Лу'ка Ива'нович отошёл от них. Ему' ста'ло не совсе'м хорошо' от ла'дана; но он хоте'л оста'ться до конца'.
Спусти'ли гроб в полуоттая'вшую я'му среди' уны'лого, равноду'шного молча'ния. Ничьего' го'лоса не раздало'сь в па'мять поко'йного. Оста'вшиеся "до конца'" потяну'лись снача'ла гусько'м, а минова'в воро'та, сгруппирова'лись по три, по четы'ре челове'ка, и то'чно все повеселе'ли, отдежу'рив ско'лько ну'жно бы'ло. Лу'ка Ива'нович почти' что не был знако'м ни с кем из провожа'вших поко'йника, но с двои'ми кла'нялся, а поимённо знал мно'гих.
К нему' подлете'л ю'ркий, сухова'того скла'да брюне'т, в беспоря'дочной причёске, с шерша'вой боро'дкой, в армяке' из жёлтого верблю'жьего сукна', подпоя'санном чёрным ремнём с насе'чками.
-- Помяну'ть поко'йного! -- глота'я слова', вы'говорил он, и разбега'ющимися воспалёнными гла'зками ка'к-то запры'гал по всей фигу'ре Луки' Ива'новича.-- При'мете уча'стие?
-- Как э'то? -- с недоуме'нием спроси'л Лу'ка Ива'нович.
-- Ма'лость бу'дет сто'ит... как в скла'дчину... пивка' буты'лок де'сять, закуси'ть чего' доста'нем... Вон там по доро'ге и кухми'стерская... по чи'ну на'до!.. Мы с поко'йным Плато'ном Алексеи'чем из одного' ну'мера...
-- Из одного' ну'мера?
-- Как же, по Тарасо'вке я счита'ю... вот я да худо'жник Карпа'тский... вон до'лгий-то... во фра'ке бедня'га пришёл, потому' друго'го одея'ния нет... вот и я ра'тником, как ви'дите... Да вы на меня' так смотри'те, то'чно не зна'ете, кто я?
-- Не име'ю удово'льствия.
-- Полноте', ха, ха, ха!.. Меня'-то не зна'ете?.. да вся литерату'ра про меня' греме'ла, давно' ли э'то?.. Тогда' время'чко бы'ло -- не то, что тепе'решняя кисля'тина... Я, ба'рин, оди'н го'рода брал!.. да-с!.. Так вы не прочь от скла'дчины?..
-- Ну'жно ли э'то? -- со'вестливо осве'домился Лу'ка Ива'нович.
-- Поми'луйте, как же не ну'жно? У моги'лы рече'й не состоя'лось; я бы'ло хоте'л сказа'ть, да удержа'ли, говоря'т -- не на'до. Так, по кра'йней ме'ре, после'дний долг возда'ть... по рублю-целково'му вы'йдет -- не бо'льше, ве'рьте сло'ву.
-- Пожа'луй...
-- Адмира'льский час к тому' же; вы ведь, наве'рно, натоща'к!.. Так позво'льте получи'ть канаре'ечку... Я уже' всем распоряжу'сь; а пото'м, кто захо'чет э'кстренно помяну'ть поко'йника, тому' не возбраня'ется... ха, ха, ха!..
Он протяну'л ру'ку; Лу'ка Ива'нович доста'л рублёвую бума'жку и по'дал верблю'жьему армяку'; тот кивну'л голово'й и побежа'л к одно'й из дви'гающихся групп. Закрыва'я бума'жник, Лу'ка Ива'нович отчётливо заме'тил, что ря'дом с "канаре'ечкой", как вы'разился помина'льный распоряди'тель, лежа'ла еди'нственная зелёненькая. В портмоне' была' у него' ещё ко`е-кака'я ме'лочь.
По ле'вую сто'рону у'лицы, веду'щей от кла'дбища, откры'лась кухми'стерская с мезони'ном, где и даю'тся обе'ды и за'втраки по'сле похоро'н. Гурьбо'й вошли' туда' все, приня'вшие уча'стие "в скла'дчине", и че'рез не'сколько мину'т рассе'лись вокру'г стола'. Верблю'жий армя'к ду'хом распоряди'лся. Появи'лись буты'лки пи'ва, два'-три графи'нчика и кака'я-то заку'ска. Всем хоте'лось есть... Едва' ли не оди'н Лу'ка Ива'нович возде'рживался от кухми'стерской тра'пезы. Он то'чно ждал, что из всего' э'того бу'дет. Разгово'ры не вяза'лись. Два ре'зко обозна'чившихся кру'жка за'няли два противополо'жных конца' стола' и отма'лчивались. То'лько распоряди'тель да друг его' худо'жник в старомо'дном фра'ке и како'й-то то'лстенький челове'к в мохна'том пальто' (Лу'ка Ива'нович призна'л в нем актёра) оживля'ли тра'пезу.
За'втрак ещё не ко'нчился, буты'лки пи'ва ещё не опорожни'лись и на дне графи'нчиков остава'лось ещё ко`е-что', когда' дверь шу'мно раствори'лась, и в ни'зкую столо'вую вошла', перева'ливаясь, обши'рная да'ма -- лет си'льно за пятьдеся'т -- в пёстрой шали' и шля'пе с перо'м. Лицо' её с преоблада'ющим но'сом, покры'то бы'ло сло'ем са'ла. Грома'дный рот улыба'лся, и глаза' пры'гали, то'чно она' яви'лась на имени'нное торжество'.
-- Ах, господа'! -- запе'ла она', опуска'ясь на стул по са'мой среди'не стола' и протя'гивая пу'хлую ру'ку за оста'тками ве'тчины.-- Как я жале'ю, что опозда'ла!.. Хоте'ла привезти' вено'к, бро'сить на моги'лу на'шего бе'дного Платона'... Не удало'сь!.. Но я ви'жу всех друзе'й его' в сбо'ре... Горчи'цы нет!.. Благодарю'... Тако'й траги'ческий коне'ц!..
Э'тот пото'к слов, восклица'ний и à parte сра'зу привле'"к внима'ние не одного' Луки' Ива'новича: все о'бщество обрати'лось в сто'рону говори'вшей осо'бы.
-- Ви'жу вас с осо'бым удово'льствием, -- продолжа'ла она' уже' с при'месью торже'ственности и ви'лкой указа'ла на двух госпо'д: одного' о'чень белоку'рого, друго'го -- чернова'того, сиде'вших по пра'вую от неё ру'ку.-- Вы, Васи'лий Серге'ич, вы, Михаи'л Миха'йлыч, вы, мо'жно сказа'ть, -- его' душеприка'зчики... вас я призыва'ю в свиде'тели; вы, я зна'ю, подтверди'те пра'вду мои'х слов...
"Э'то ещё что?" -- с уси'ленным интере'сом спроси'л Лу'ка Ива'нович, приса'живаясь побли'же к столу'; он все вспомина'л, где и когда' мог он ви'деть э'ту да'му.
-- Вам небезызве'стно, господа', -- обрати'лась она' уже' к всему' о'бществу, -- что бе'дный наш Плато'н томи'лся, как у'зник... Така'я све'тлая голо'вка -- и в ра'бском положе'нии. И за что? За каки'х-нибудь презре'нных полтора'ста рубле'й!.. Гну'сный жиди'шка с парша'ми засади'л его'... Полтора'ста рубли'шек -- и всем изве'стный писа'тель, тала'нтливый, вдохнове'нный толкова'тель пе'рвых ге'ниев всех веко'в -- в долгу'шке! Мо'жно ли бы'ло э'то вы'нести се'рдцу же'нщины? Отвеча'йте мне: мо'жно ли?.. О! я не дожида'лась толчка' извне', я не ста'ла спра'шивать, на чьей обя'занности лежи'т по'мощь собра'ту, избавле'ние у'зника, -- го'лос её смягчи'лся как бы слеза'ми -- нет, ничего' э'того не хоте'ла знать я, бе'дная же'нщина, не име'ющая ни капита'лов, ни ве'рного положе'ния; я отыска'ла э'того гну'сного жидка'... Но, господа', к чему' расска'зывать все э'ти подро'бности?.. Не хвали'ться пришла' я сюда'!.. Не могу' то'лько не рассказа'ть вам, как глубоко' потрясён был поко'йный Плато'н Алексе'ич... В са'мый день его' освобожде'ния... вы зна'ете, что у него' не бы'ло да'же носи'льного пла'тья; я все э'то устро'ила живо'й руко'й... Так идём мы к мое'й кварти'ре по Фонта'нке, о'коло са'мого англи'йского клу'ба... вдруг он кида'ется к мои'м нога'м: "Праско'вья Дми'триевна!" -- вскри'кивает он и хвата'ет меня' восто'рженно за коле'на. Е`й-бо'гу, господа'! Я про'сто обомле'ла, э'то бы'ло в тре'тьем ча'су. "Благоде'тельница, избави'тельница моя'!" -- продолжа'ет он, поднима'я свои' прекра'сные глаза', и слезы' градом-гра'дом потекли' у него' на грудь. "Тот то'лько мо'жет чу'вствовать ва'ше благодея'ние, кто вдыха'ет во'здух свобо'ды, кто ещё вчера' был жа'лкий у'зник!.." Да, господа', вот э'тими са'мыми слова'ми.
Эффе'кт на слу'шателей вы'шел не совсе'м тако'й, како'го ожида'ла, вероя'тно, расска'зчица. Белоку'рый заме'тно помо'рщился, чернова'тый да'же отверну'лся с пожа'тием плеч.
Но ту'чная да'ма продолжа'ла своё повествова'ние.
-- Так и сто'ит на пане'ли, господа', кричи'т: "Избави'тельница, никому' я не отда'м мое'й траге'дии -- э'то он про перево'д свой говори'л, -- вам принадлежи'т она', вы должны' созда'ть в ней тип, досто'йный шекспи'ровского ге'ния!.." Вы зна'ете, быть мо'жет, господа', что я душе'вно жела'ла дебюти'ровать и'менно в его' перево'де. Роль как раз идёт к мои'м сре'дствам. Я уже' и дире'кции заяви'ла об э'том, ру'копись перепи'сывалась для представле'ния в комите'т... И вдруг -- внеза'пный, жа'лкий коне'ц нашего' незабве'нного Платона'! Так меня' э'то и подкоси'ло... Докуме'нта у меня', пра'вда, никако'го нет; он предлага'л дать мне законне'йшую распи'ску, но я отказа'лась...
Да'ма сде'лала гро'мкую переды'шку, прожева'ла после'дний свой кусо'к, обтёрла салфе'ткой не то'лько гу'бы, но и все лицо', вста'ла и оберну'лась в у'гол "душеприка'зчиков".
-- Васи'лий Серге'ич, Миха'л Миха'лыч! -- бо'лее жа'лобно, чем торже'ственно, воскли'кнула она'.-- Призыва'ю вас в свиде'тели. Вам, коне'чно, завеща'л Плато'н на слова'х, что не то'лько траге'дия его' должна' идти' в мой дебю'т, но и поспекта'кльная пла'та в мою' исключи'тельную по'льзу, и гонора'рий за печа'тание ру'кописи!..
У'гол, к кото'рому обрати'лась "избави'тельница", суро'во молча'л; но ни у кого' не достава'ло ду'ху приказа'ть её вы'вести.
-- Гони'те её! -- хоте'л бы'ло кри'кнуть Лу'ка Ива'нович, но почу'вствовал, что все происходившеё пе'ред ним бы'ло сли'шком печа'льно, что'бы вызыва'ть таки'е проте'сты.
Оди'н из "душеприка'зчиков", как велича'ла их ба'рыня, чернова'тый, наконе'ц-то повёл пренебрежи'тельно плеча'ми и глу'хо вы'говорил:
-- Гу'ба-то у вас -- не ду'ра, Праско'вья Дми'триевна.
Как бу'ря налете'ла на него' ба'рыня.
-- Бо'га вы не бои'тесь, Васи'лий Серге'ич, да я не'бо призыва'ю...
Да'льше Лу'ка Ива'нович уже' не мог разобра'ть. Все подняли'сь с мест, на'чался о'бщий спор и гам, гро'хот сту'льев и гул во'згласов.
К Лу'ке Ива'новичу подкати'лся пу'хленький господи'н в мохна'том пальто' и обня'л его', улыба'ясь посолове'лыми глаза'ми.
-- И об оде'ждах его' мета'ше жре'бий, -- пролепета'л он, принима'ясь целова'ться.
Лу'ка Ива'нович с трудо'м освободи'лся от его' объя'тий; но пу'хленький господи'н все лез к нему', нашёптывая уду'шливым, жи'рным го'лосом:
-- Давно' вас люблю' и уважа'ю... Вы -- челове'к, а мы все, ско'лько тут ни есть... одна', с позволе'ния сказа'ть...
С си'лой оттолкну'л его' от себя' Лу'ка Ива'нович и попа'л, у са'мой выходно'й две'ри, в ру'ки распоряди'теля в жёлтом армяке'.
-- На мину'точку! -- кри'кнул тот с делово'й ми'ной; глаза' его' уже' си'льно блиста'ли.-- На одну' секу'ндочку!.. По'сле Плато'на Алексе'ича оста'лись у нас в но'мере ко`е-каки'е книжо'нки... Он не успе'л перевезти' на кварти'ру... а'нглицкие есть, я сам ви'дел. Так мы с худо'жником Карпа'тским предлага'ем разыгра'ть всю э'ту ру'хлядь в лотере'ю, по сорока' копе'ечек биле'т... вот здесь же и разобра'ть мо'гут... Не откажи'те... собра'т был... жа'лости досто'йно!..
-- Изво'льте, -- су'нул ему' Лу'ка Ива'нович два двугри'венных и ки'нулся на ле'стницу.
Гам все уси'ливался и уси'ливался, покрыва'емый визгли'выми но'тами "избави'тельницы".

XXXII

Све'жий во'здух обдува'л лицо' Луки' Ива'новича, но голова' его' не поднима'лась; она' была' опу'щена ещё ни'же, чем два часа' пе'ред тем, когда' он шел за гробовы'ми дро'гами "собра'та" на кла'дбище. Нестерпи'мо ста'ло ему' в кухми'стерском мезони'не; да'же он, по'сле сто'льких го'рьких дум и испыта'ний, не ожида'л подо'бного фина'ла. Тепе'рь его' не жгло и не мозжи'ло, как тогда', когда' он стоя'л у окна' в гости'ной Ю'лии Федо'ровны и гляде'л на ночну'ю вью'гу; нет, но его' дави'ла тупа'я боль: о'строе чу'вство оби'ды и бесси'лия переходи'ло в хрони'ческую скорбь. Но не до'лжен ли он счита'ть себя' ещё избра'нником в настоя'щую мину'ту уже' за то, что он идёт в свою' кварти'ру, а не в "но'мер" долгово'й тюрьмы', где това'рищем его' состои'т верблю'жий армя'к -- за то, что он на нога'х ещё, а не лежи'т в ело'вом гробу', на обо'дранных дро'гах? Сего'дня -- да, а за'втра, че'рез неде'лю, че'рез год, че'рез пять лет? Где, в ком и в чем найдёт он пору'ку, что не попадёт он туда' же, где сиде'л спу'щенный в моги'лу Плато'н Алексе'ич, что не вы'купит его' за сто рубле'й така'я же "избави'тельница", что не кине'тся он хвата'ть её за коле'на, что не умрёт он та'кже безвре'менно и жа'лко, что не спра'вят по нем таки'е то'чно поми'нки во'дкой и пи'вом, что не бу'дут на поми'нках распоряжа'ться таки'е же това'рищи "по но'меру" и не ста'нут укло'нчиво отма'лчиваться болеё прили'чные собра'ты, слу'шая наха'льное вранье'" пе'рвой попа'вшейся Праско'вьи Дми'триевны?
Все э'ти вопро'сы прошли' в его' голове' скоро-ско'ро и так отчётливо, с та'кой ло'гикой пра'вды и возмо'жности, что он нево'льно останови'лся посреди' доро'ги и закры'л глаза'.
-- Ва'ше высо`коблагоро'дие...-- разда'лось позади' его', -- позво'льте на па'ру слов!
Лу'ка Ива'нович вздро'гнул и бы'стро оберну'лся от одни'х зву'ков го'лоса. Увида'л он в двух шага'х от себя' небольшо'го ро'ста челове'ка, совсе'м жёлтого, с впа'лыми, то'же жёлтыми глаза'ми, в суко'нном ста'ром картузе', без вся'ких при'знаков белья', в желтова'том ле'тнем пальто-сак' и смазны'х сапога'х, пове'рх кото'рых болта'лись похо'жие на на'нковые штаны'. Ше'я у него' обмо'тана была' пёстрым заса'ленным ша'рфом.
Го'лос, заста'вивший Лу'ку Ива'новича вздро'гнуть, теря'лся ещё в са'мой горта'ни: до того' он был глух и сипл.
Огляде'в незнако'мца, Лу'ка Ива'нович взя'лся в карма'не за портмоне', что'бы доста'ть гри'венник.
-- Не изво'лили меня' призна'ть, господи'н Присы'пкин? -- незнако'мец пододви'нулся ещё на оди'н шаг.
-- Извини'те...-- на'чал бы'ло Лу'ка Ива'нович, приходя' в нево'льное смуще'ние.
-- Боле'знь и все про'чее так меня' отде'лали. Я вас сейча'с приме'тил на похорона'х и поджида'л наро'чно... туда' я на поми'нки не ходи'л... са'ми изво'лите ви'деть, како'й у меня' туале'т... Други'м господа'м литера'торам бы'ло бы, пожа'луй, зазо'рно.
-- Вы?..
-- Писа'тель Ту'льский!.. Изво'лите по'мнить, -- пе'рвые мои' шаги' поощря'ли?.. Я че'рез вас и в печа'ть попа'л. Коне'чно, по моему' безграмот'ству не сле'довало бы сова'ться, а уж раз попадёшь на э'ту зару'бку...
-- Э'то -- вы! -- вскрича'л, перебива'я его', Лу'ка Ива'нович.-- Быть не мо'жет!..
-- Па'вел О'сипов Ту'льский... без обма'на вам говорю'-с... С тех са'мых пор, -- и-и' Бо'же мой!.. чего' не бы'ло!.. Зна'ете, Лу'ка Ива'нович, так, ка'жется, вас велича'ть, повторя'ю, в суме'речки, си'дя без све'чи, стишо'к та'кой:

Бра'тья писа'тели, в ва'шей су'дьбе-с
Что'-то лежи'т ро'ковое-с!

Оно' как бу'дто и полегча'ет...
И он засмея'лся отры'вистыми боле'зненными зву'ками.
-- Но э'то невозмо'жно! -- сло'вно про себя', воскли'кнул Лу'ка Ива'нович.-- Расскажи'те мне, пойдёмте!
-- Нет-с, благодарю' серде'чно, вам со мной идти' бу'дет конфу'зно. Я на па'ру слов... Вы -- до'брой ду'ши челове'к... Де'ло моё немудрёное. Уж до'лго ли, ко'ротко ли я ма'ялся, про то я не ста'ну распи'сывать. То'лько в пе'рвый са'мый раз обрати'лся я к о'бществу... вы изво'лите состоя'ть чле'ном?
И глаза' его' трево'жно останови'лись на Лу'ке Ива'новиче.
-- Да, я -- член.
-- Благодаре'ние уго'дникам! Так вот, в пе'рвый са'мый раз попроси'л... А прожива'л в те поры' на хле'бах из ми'лости в до'ме Вя'земского, у тако'го арти'ста, кото'рый перевоспи'тывает кра'деных соба'к-с.
-- Что'-о? -- почти' с у'жасом закрича'л Лу'ка Ива'нович. .
-- Ве'рьте сло'ву, така'я индустри'я есть: ка'ждую соба'ку переде'лывает и по нару'жности, и по хара'ктеру её. Вот у тако'го я арти'ста и прожива'л... в помо'щниках... Не изво'льте смуща'ться -- по кра'йности сыт! Ну, проси'л -- да'ли. Да'же совсе'м бы'ло спра'вился -- захвора'л, желту'ха: са'ми изво'лите ви'деть, кака'я у меня' физио'гномия. И с той поры' не могу' вы'биться -- шаба'ш! Господи'н Присы'пкин, у вся'кого своя' амби'ция! Хоть из свои'х по зва'нию сотова'рищей, а сты'дно кля'нчить, ей-же-е'й!.. Ка'бы у нас тако'е това'рищество осно'вано бы'ло -- ну, друго'е де'ло... а то -- хотя'т даду'т, хотя'т нет; да и даду'т-то, не вста'нешь как сле'дует на но'ги, и опя'ть пошло' то же хожде'ние ду'ши по сорока' му'кам!..
Лу'ка Ива'нович так ушёл в расска'з "собра'та", что забы'л да'же, где он в э'ту мину'ту. Ему' все хоте'лось прерва'ть его' и кри'кнуть: "дово'льно! вы пересоли'ли, вы сли'шком актёрствуете; в жи'зни так не быва'ет, не злоупотребля'йте подмо'стками!"
Но он по'днял го'лову, и посреди' гря'зного тротуа'ра, на пусты'нной кладби'щенской у'лице стоя'л он не пред актёром, а пред настоя'щим... писа'телем Ту'льским, кото'рого он когда'-то "поощря'л".
-- Что же я могу'? -- вскрича'л он, беря' его' за ру'ку.
-- На днях ожида'ю посещёния-с из о'бщества, но наипа'че наде'юсь на вас. Скажи'те сло'во благоро'дного челове'ка: оно' бу'дет покре'пче, чем по до'лжности ра'порт... Прости'те великоду'шно, что обеспоко'ил... Я потерплю' и ещё неде'льку... желу'док у меня' то'чно у жва'чку жую'щих: верблю'жьи сво'йства име'ет... Да и ве'село мне наме'дни ста'ло: чита'ю в ве'домостях, Лу'ка Ива'нович, как у одного' господи'на о'быск был по како'й-то любо'вной исто'рии; суде'бный-то сле'дователь его' и спра'шивает: "вы'-де кто тако'й?" А тот ему': "я-деремесло'м литера'тор". Так и прописано'-с. Как то'лько я э'то са'мое сло'во -- "ремесло'" прочёл, да'же вслух рассмея'лся... Пре'жде бы оно' ни с чем не сообра'зно бы'ло, а тепе'рь -- в са'мый раз!.. Ко'ли други'е мастеровы'е без рабо'ты сидя'т, из больни'цы вы'шедши, так что ж нашему' бра'ту обижа'ться?.. Прости'те за глу'пую болтовню'!..
Он приподня'л высоко' карту'з и си'лился улыбну'ться.
-- Зна'чит, у вас и неделю'-то не'чем прожи'ть? -- стреми'тельным шёпотом спроси'л Лу'ка Ива'нович, бли'зко подходя' и схва'тываясь за бума'жник.
Тот то'лько повёл плеча'ми.
-- От сотова'рища не оби'дно, -- шепну'л Лу'ка Ива'нович, су'нув ему' что'-то в ру'ку, и бы'стро поверну'л в переу'лок.
Э'то была' его' зелёненькая.