А. А. Бестужев-Ма'рлинский Лейтена'нт Белозо'р 1831 ГЛАВА' I Проща'й, прекра'сная стихи'я! В после'дний раз пе'редо мной Ты ка'тишь волны' голубы'е С неподража'емой красо'й! А. Пу'шкин В то вре'мя, когда' по'лчища Наполео'новы пра'здновали в Москве' со'бственную три'зну, ру'сский флот, соединённый с великобрита'нским, под кома'ндою англи'йского адмира'ла, блоки'ровал при голла'ндских берега'х флот францу'зский, за'пертый во Флессинге'не. В са'мое бу'рное вре'мя го'да, в откры'том мо'ре, на ужа'сной глубине', лежа'л он на якоря'х в беспреста'нной борьбе' со стихи'ями и ка'ждый час гото'вясь на бой с неприя'телем. За ним была' пусты'ня океа'на, круго'м подво'дные ска'лы, впереди' гро'зные батаре'и; но он, сло'вно кре'пость, воздви'гшаяся со дна, стоя'л неподви'жно, - и неслы'ханная дото'ле блока'да сия' доказа'ла све'ту, что ру'сские и англича'не уме'ют торжествова'ть не то'лько над ге'нием челове'ка, но и над все'ми си'лами приро'ды. В октябре' ме'сяце бу'ри бы'ли ужа'сны и продолжи'тельны; кто терпе'л их в мо'ре под паруса'ми, тот мо'жет суди'ть, каковы' они' для фло'та на я'корной стоя'нке, где ка'ждый вал, встреча'я неподви'жную грома'ду, поража'ет её все'ю си'лою и обру'шивается на неё все'ю то'лщею свое'ю. Кора'бль сто'нет и дрожи'т тогда', как прико'ванный велика'н, бесси'льный убежа'ть от вало'в и'ли всплыть на них. Продолжи'тельный, тя'жкий скрип расходя'щихся чле'нов, оглуша'ющий рев вспле'сков, свист ве'тра в бло'ки и шум ударя'ющихся снасте'й - наво'дят тоску' на се'рдце. Везде' вы ви'дите угрю'мые ли'ца; все как бу'дто ждут чего'-то роково'го, и то'лько и'зредка слы'шится го'лос ва'хтенного лейтена'нта, сло'вно го'лос ду'ха, повели'теля стихи'й; пронзи'тельные свистки' отвеча'ют на призы'в его': мо'ре бушу'ет. Урага'н, свире'пствовавший с 16 на 17 число' октября', сокруши'л на берега'х А'нглии и Голла'ндии мно'жество судо'в. Ночь э'та была' страшна' для осажда'ющих; вся о'пытность моряко'в истощи'лась, чтоб устоя'ть на якоря'х и'ли, в слу'чае обры'ва, вступи'ть под паруса' для избежа'ния немину'емого кораблекруше'ния при берега'х. Посреди' мра'ка и во'я ве'тра повреме'нно сверка'ли пу'шечные вы'стрелы, возвеща'я "бе'дствую!", фальшфе'йеры искри'лись, как блудя'чие огоньки' над моги'лами, - корабли' ежемину'тно бы'ли в опа'сности свали'ться. Рассве'т оказа'л всю бе'дственность их положе'ния: ли'ния была' расстро'ена, корабли' дрейфова'ли с двух якоре'й; на мно'гих перело'маны бы'ли сте'ньги и ре'и; ины'е, со'рванные со сто'поров, вы'сучили кана'ты и под штормовы'ми паруса'ми боро'лись вдали' с ви'хрями; почти' у всех изо'рванные и спу'танные сна'сти висе'ли в беспоря'дке, ото'пленные на'крест ни'жние ре'и придава'ли ещё бо'лее ди'кости ви'ду их; волне'нье ходи'ло гора'ми. Карти'на была' ужа'сная! На ру'сском корабле' "Не тронь меня'!" оказа'лась си'льная течь; он замыка'л ли'нию сле'ва, почти' опира'ясь на ка'менную гряду' подво'дных камне'й, кото'рая на полми'ли простира'лась в мо'ре паралле'льно с бе'регом. Прибо'й к ней, производя'щий непра'вильное волне'ние, называ'емое моряка'ми толчея', всего' бо'лее раскача'л связь уже' не но'вого корабля'. Поста'вили запасны'е по'мпы, вооружи'ли цепны'е; матро'сы рабо'тали неутоми'мо, но поги'бель была' недалеко': вода' лила'сь в расходя'щиеся пазы', и как ни равня'ли кана'ты, но то оди'н, то друго'й вытя'гивался в струну', гото'вясь ло'пнуть; офице'ры с недове'рчивостью погля'дывали на тре'тий. К сча'стью, с рассве'том шква'лы зати'хли, и хотя' ве'тер дул ещё си'льный, но волне'ние и ка'чка ста'ли пра'вильнее. Ма`ло-пома'лу все нача'ло приходи'ть в поря'док: вы'строили ли'нию, убра'лись с поврежде'ниями. Весёлость возврати'лась к уста'лым пловца'м, ли'шняя ча'рка во'дки - и все забы'то. В четы'ре часа', то есть в во'семь скля'нок, при сме'не вахт, вступа'ющий в до'лжность лейтена'нт, осмотре'в все рабо'ты, подошёл к капита'ну, ходи'вшему по свое'й стороне' шка'нцев, для ра'порта о состоя'нии корабля'. - Господи'н капита'н, - сказа'л он, приподня'в свою' кру'глую шля'пу, - ва'хта принята' благополу'чно, ве'тер си'льный норд-норд-ве'ст, глубина' по ло'ту се'мьдесят во'семь са'жен, кана'тов на би'тенге по сто девяносто' пе'рвой, воды' в лья'ле... - А что по'мпы - по'мпы, Никола'й Алексе'ич? - прерва'л его' капита'н, беспоко'ясь о те'чи. - Все испра'вны; мы их де'ржим на хра'пу, - отвеча'л лейтена'нт. - Не бу'дет ли каки'х приказа'ний, капита'н? - Поку'да никаки'х, Никола'й Алексе'ич, кро'ме благода'рности вам за то, что вчерась' зара'нее успе'ли спусти'ть марсаре'и. Опозда'й вы ча'сом, наве'рно бы не удержа'лись на я'коре, да не мудрено' потеря'ть бы и ранго'ут, а без него' плоха'я шу'тка: ра'зом пови'снешь на како'й-нибудь ска'ле у'стрицею и'ли пойдёшь на дно хвата'ть морски'е звезды'! Лейтена'нт был настоя'щий моря'к, до'брого, но суро'вого лица', загоре'вший от со'лнца всех кли'матов и не'сколько сутулова'тый от привы'чки ходи'ть под па'лубами. Шля'па его' была' надви'нута на са'мые у'ши; пёстрый шотла'ндский плащ игра'л о'коло его' те'ла; в рука'х держа'л он лакиро'ванный жестяно'й ру'пор (разгово'рную трубу'). На сло'ва капита'на он улыбну'лся с дово'льным ви'дом. - Э'то игру'шка, - отвеча'л он, - когда' мы хозя'йничали с Сеня'виным в Адриа'тике, так, быва'ло, и сте'ньги спуска'ли в че'тверть часа'. - Ны'не э'то при'знано вре'дным, Никола'й Алексе'ич, - возрази'л капита'н, пуска'ясь опя'ть ходи'ть, - сна'сти и ва'нты, спу'танные на эзельго'фте, представля'ют ве'тру большу'ю пло'щадь, не'жели на вы'строенной сте'ньге. - Хорошо', что здесь нет о'сенью тифо'нов, - продолжа'л лейтена'нт, обраща'ясь к лейтена'нту Белозо'ру, у кото'рого снял он до'лжность, - а то понево'ле бы ста'ли де'лать все по-на'шему. Быва'ло, э'ти сме'рчи, как бе'сы пе'ред зау'треней, вью'тся о'коло носу'; но е'сли стра'шно попа'сть к ним в переде'л, зато' ве'село гляде'ть, как они' образу'ются и ру'шатся попереме'нно. Чёрное о'блако вдруг, как воро'н, слета'ет на мо'ре, свёртывается воро'нкой, то вытя'гивается ни'ткою на ви'хре, то бежи'т столбо'м, и ме'жду тем как мо'лния обвива'ет его' и мо'ре кипи'т, сло'вно котёл, ви'дно, как смерч пьет во'ду. . . - Плохо'й же он моря'к, Никола'й Алексе'ич, - отвеча'л шутя' Белозо'р, ста'тный молодо'й челове'к, на кото'ром из-по'д распа'хнутой шине'ли ви'ден был аксельба'нт. На ру'сском фло'те адъюта'нты мно'гих адмира'лов поступа'ют для кампа'ний в фло'тские до'лжности по чина'м, - Белозо'р был из числа' их. - Я уве'рен, что на'ши балти'йские тифо'ны, - примо'лвил он, - быва'ют опа'снее для пу'ншевых стака'нов, чем для зали'вов и проли'вов солёной воды'. - Коне'чно, так, моя' не'вская я'хточка, - ему' бы сле'довало поучи'ться у на'шего бра'та, ста'рого моряка'. Вода' со'здана для рыб и ра'ков, вино' - для же'нщин и дете'й, маде'ра - для муже'й и во'инов, но ром и во'дка - для одни'х геро'ев. - Сле'дственно, бессме'ртие для меня' заку'порено наве'ки: я не могу' равноду'шно гляде'ть на буты'лку с ро'мом. - И я то'же, любе'знейший, и я то'же; у меня' се'рдце бьет ры'нду, когда' я зави'жу её. Послужи' с моё да испыта'й сто'лько же бурь, тогда' уве'ришься, что до'брый стака'н гро'гу лу'чше всех непромока'емых шине'лей и всех противопросту'дных лека'рств; как ца'пнешь тёмную, так два ума' в голове'; на валы' смо'тришь, как на ста'до бара'шков, и сте'ньги хоть в лучо'к гну'тся - и го'рюшка нет! - А какова' была' про'шлая ночь? Е'сли б не темнота', и на твоём лице', Никола'й Алексе'ич, полюбова'лись бы мы милови'дною бле'дностью. - Черт вы'трави мою' ду'шу, е'сли моё лицо' не столь же ма'ло сде'лано для румя'нца, как и для бле'дности. Бу'ря - моя' стихи'я. Подава'й нам поча'ще таки'х ноче'й, по кра'йней ме'ре не заржаве'ем; а то ску'ка возьмёт, сто'я на я'коре до того', что он пу'стит ко'рни, как пульс, ощу'пывать кана'ты и сквозь сон покри'кивать: "заложи'ть сейта'ли, - не зева'ть на сто'порах!" То ли де'ло шторм? Уму', и рука'м, и го'рлу раздо'лье; вся приро'да пля'шет тогда' по ду'дке твое'й! - Слуга' поко'рный за ва'ше раздо'лье... Вчерась' я промо'к до са'мой ду'ши, проголода'лся, как морска'я соба'ка, и до'лжен был хо'лоден и голо'ден отпра'виться спать, потому' что нельзя' бы'ло развести' огня' ни под котло'м, ни в ками'не. К доверше'нию удово'льствия, меня' два'жды вы'кинуло ка'чкой из ко'йки, на кото'рую сквозь па'лубу, как в решето', лила'сь вода' стру'ями. - Ах ты, пря'ничная ры'бка, любе'зный мой Ви'ктор Ильи'ч! Тебе' бы хоте'лось небо'сь, что'бы корабли' пла'вали в ро'зовом ма'сле, ве'тер то'лько целова'л паруса', вы'кроенные из да'мских пла'тьев, и лейтена'нты танцева'ли бы то'лько по-ва'хтенно с краса'вицами! - Без вся'кого сомне'ния, не отказа'лся бы я погре'ть тепе'рь серде'чко по'дле како'й-нибудь ле'ди в Пли'муте и'ли дрема'ть в та'мошней о'пере по'сле сы'тного обе'да, чем слу'шать медве'жий конце'рт ве'тров и вся'кую мину'ту ждать отправле'ния в безызве'стную экспеди'цию. - По мне, на берегу' в ты'сячу раз бо'льше вся'ких опа'сностей, того' и гляди', что спрово'рят кошелёк и'ли се'рдце. Когда' ты обма'ном прибукси'ровал меня' в до'ме Стефе'нсов, я не знал, в кото'рую сто'рону обрасопи'ть нос... Пол в гости'ной, каза'лось мне, волну'ется, и я обходи'л ка'ждую фарфо'ровую ва'зу, как подво'дный ка'мень. А пу'ще всего', э'та прокля'тая мисс Фа'нни навела' на меня' зажига'тельные свои' гла'зки так ме'тко, что я гото'в был бежа'ть от неё по пятна'дцати узло'в в час... Да ты не слу'шаешь меня', рассе'янная голова'! В са'мом де'ле, Белозо'р, сто'я на пу'шке, уже' стреми'лся взо'рами к берега'м Голла'ндии, как ско'ро мысль его' попа'ла на проторённую доро'жку - на же'нщин. Подо'бно го'лубю, отпу'щенному с ковче'га, она' лете'ла в край неве'домый и возврати'лась с ве'ткою масли'ны. Заве'тный бе'рег каза'лся ему' ра'ем: там живу'т до'брые, у'мные лю'ди, там цвету'т краса'вицы, и в них, мо'жет быть, бью'тся се'рдца, гото'вые люби'ть и досто'йные любви'!.. Два'дцать пять лет - опа'сный во'зраст, ми'лостивые госуда'ри, осо'бенно для люде'й, заключённых в плаву'чем монастыре', и Белозо'р, волну'емый боле'знию, кото'рую мы привы'кли называ'ть мо'лодостью, воспламени'лся пред нея'сною, неопределённою мечто'ю своего' созда'ния. Он так не'жно, так стра'стно гляде'л на Голла'ндию, как бу'дто в ней зары'ли клад его' сча'стья, невозмо'жность подстрека'ла ещё бо'льше его' любопы'тство побыва'ть там, и он, любу'ясь на плоти'ны, о кото'рые оперло'сь мо'ре и и'з-за ко'их видне'лись то'лько ма'чты корабле'й, как подво'дный лес, да там и сям кры'лья ме'льниц и стрелы' колоко'лен, хотя' и не вы'ронил слезы', кото'рая бы о'чень романи'чески со'рвана была' ви'хрями и слила'сь с бе'здной океа'на, но вздохну'л, и вздохну'л о'чень глубоко'. Не могу' скрыть э'того ва'жного обстоя'тельства, как ве'рный исто'рик и поко'рный слуга' и'стине. Уже' начина'ло смерка'ться. Ве'тер засвеже'л сно'ва и ско'ро обрати'лся в шторм; но как все предосторо'жности бы'ли при'няты, экипа'ж с уве'ренностию ожида'л но'чи. В э'то вре'мя в те'сном горизо'нте показа'лись паруса' трехмачто'вого корабля', иду'щего с океа'на. Гони'мый бу'рею, он бы'стро приближа'лся к фло'ту под рифмар'селями. Ско'ро разгляде'ли, что э'то вое'нный англи'йский кора'бль, кра'сный флаг его' сверка'л как мо'лния в ту'чах. Все трубы', все глаза' обрати'лись на прише'льца. - Посмо'трим, каково' э'тот дже`нтльме'н ля'жет на я'корь в таку'ю бу'рю! - сказа'л лейтена'нт Белозо'р. - Он про'сто сумасбро'д, - приба'вил ва'хтенный лейтена'нт, - форси'рует паруса'ми, входя' в ли'нию, когда' в од-пи' сна'сти ду'ет так, что нельзя' спра'виться. Посмотри', как гну'тся его' сте'ньги, мне ка'жется, я слы'шу, как треща'т они'. И'ли у него' в карма'не есть запасны'е ма'чты, и'ли че'рти вме'сто матро'сов. Опозна'тельный флаг взлете'л на адмира'льском корабле' и повтори'лся на репети'чном фрега'те, кото'рый наро'чно стоя'л на ви'ду за ли'нией, но приближа'ющийся кора'бль бежа'л вперёд, не отвеча'я. - Что э'то зна'чит?! - вскрича'ли мно'гие с изумле'нием. - Нет отве'та! - Он де'ржит пря'мо на ка'менную гряду', - с беспоко'йством сказа'л ва'хтенный лейтена'нт. - Смотре'ть хороше'нько сигна'лы. Три фла'га вме'сте мелькну'ли на адмира'льской гро'т-стеньге. - Ну'мер сто со'рок три! - закрича'л шту'рманский учени'к. Лейтена'нт разверну'л сигна'льную кни'гу. "Иду'щему с мо'ря кораблю' войти' в ли'нию и лечь на я'коре по'дле фла'гманского, сле'ва". - Есть ли отве'т? - с нетерпе'нием спроси'л ва'хтенный лейтена'нт. - Ника'к не'ту-с, - отвеча'л шту'рманский учени'к. Недоуме'ние и страх всех возраста'ли с ка'ждой мину'тою. Тот же сигна'л повтори'лся, но с вы'говорной пу'шкою, - кора'бль, как бу'дто не обраща'я на то внима'ния, кати'лся пря'мо на рокову'ю ба'нку. Напра'сно адмира'л поднима'л остерега'тельные сигна'лы за сигна'лами, он не убавля'л парусо'в, не переменя'л направле'ния; все с замира'нием се'рдца смотре'ли, как он нёсся к ве'рной ги'бели. - Он не понима'ет на'ших сигна'лов, - вскрича'л ва'хтенный лейтена'нт, - он, ве'рно, идёт не из А'нглии для освеже'ния на'ших корабле'й, а с океа'на; то'лько неу'жто незнако'ма ему' э'та гряда'? Она' озна'чена на всех ка'ртах! - Он поги'бнет, - произнёс Белозо'р, - е'сли сию' же мину'ту не ля'жет в бейдеви'нд! Мгнове'ние бы'ло роково'е. Ва'хтенный лейтена'нт, вскочи'в на се'тку и наклони'вшись всем те'лом вперёд, так увлёкся ви'дом чужо'й опа'сности, что изо всей си'лы крича'л им по-англи'йски: - Don't skid away, my boys! Hand a port and close up to the wind! Не держи' пря'мо - ле'во на борт, и кру'че к ве'тру! Ле'во на борт! - повторя'л он, маха'я шля'пой, как бу'дто бы го'лос его' мог пронзи'ть расстоя'ние и рев бу'ри. Наконе'ц на корабле', каза'лось, заме'тили вспле'ски буру'нов, кото'рые, как печь, дыми'лись пря'мо пред их водоре'зом, и лю'ди закипе'ли на нем, как муравьи', ре'и обрати'лись вдоль корабля', пере'дние паруса' заполоска'лись с о'тданными шко'тами, и биза'нь, са'мый за'дний па'рус, распахну'лась, что'бы ве'тром, в неё ударя'ющим, бы'строй повороти'ло су'дно бо'ком, но не успе'ла биза'нь напо'лниться, как поры'в бу'ри вы'рвал её вон; ло'пнувший па'рус гря'нул, как вы'стрел, и лоску'тья разлете'лись по во'здуху. - У него' отби'т руль! - произнёс ва'хтенный лейтена'нт, отвраща'я глаза'. - Ему' нет спасе'ния! Мёртвая тишина' воцари'лась ме'жду зри'телями. С ожида'нием, расторга'ющим ду'шу, устреми'ли все глаза' на же'ртву, кото'рую влекла' неумоли'мая судьба' к бе'здне. Стра'шно ви'деть смерть и одного' челове'ка, но быть свиде'телем поги'бели мно'гих сот това'рищей и не име'ть возмо'жности помо'чь им - неизъясни'мо ужа'сно! Обречённый сме'рти кора'бль, - бу'дто кора'бль-привидение, кото'рый мечта'ют ви'деть поро'й суеве'рные пловцы' в ве'чной борьбе' с непого'дами, исчеза'я и появля'ясь на страх им, - лишённый средств управля'ть бего'м, с но'вой быстрото'й ки'нулся по ве'тру. На нем видна' была' трево'га: лю'ди взбега'ли и сбе'гали по ва'нтам, се'тки уни'заны бы'ли матро'сами, они' простира'ли ру'ки, прося' о по'мощи, и напра'сно: после'дний час их проби'л. Со всего' расхо'ду уда'рился он о подво'дную ска'лу. Э'тот уда'р отда'лся в сердца'х всех наблюда'телей, исто'ргнув из них стон сострада'ния. Сте'ньги, ма'чты, са'мая грома'да корабля' разру'шилась в обло'мки и в оди'н миг; па'руса, затрепета'в, разлете'лись, как пе'рья, огро'мный вал по'днял разби'тый о'стов и сно'ва гря'нул его' о незри'мые утёсы. - Все ко'нчилось! - сказа'л Белозо'р, сплесну'в рука'ми в тоске' отча'яния. В са'мом де'ле, там, где за мину'ту был кора'бль, тепе'рь кипе'ли одни' буру'ны, распры'скиваясь по-пре'жнему друг о дру'га, и то'лько ви'хорь завыва'л, то'лько а'лчное мо'ре яри'лось и бушева'ло. - Фла'гман поднима'ет сигна'л, - закрича'л с ю'та шту'рманский учени'к. - Ну'мер две'сти семь: помо'чь утопа'ющим. - Благоро'дное приказа'ние, - сказа'л капита'н, следя' глаза'ми трех челове'к, кото'рые всплы'ли на ре'е и, залива'емые во'лнами, боро'лись вдали' со сме'ртию. - Благоро'дное приказа'ние, но его' невозмо'жно испо'лнить. - Сты'дно бу'дет ру'сскому находи'ть в том невозмо'жность, что англича'нин призна'ет за досто'йное, - с жа'ром возрази'л Белозо'р. - Позво'льте мне, капита'н, взять како'е-нибудь гребно'е су'дно. Капита'н, вполови'ну недово'льный противоре'чием, вполови'ну изумлённый сме'лостью Белозо'ра, стро'го взгляну'л на него' и отвеча'л: - Я не могу' вам запрети'ть э'того, господи'н лейтена'нт, но пове'рьте мое'й о'пытности, что вы утопа'ющих не спасёте, а себя' утопи'те. - Я рад ги'бнуть там, куда' призыва'ет меня' долг че'сти и челове'чества. Ита'к, я могу'?.. - Мо'жете; я позволя'ю, но не сове'тую вам. Все больши'е гребны'е суда' на ро'страх, а ме'лкие - все равно' что гроб. - Я гото'в пусти'ться в решете', - вскрича'л обра'дованный Белозо'р, - веселе'й ги'бнуть вме'сте с други'ми, чем гляде'ть, сло'жа ру'ки, на их поги'бель. Охо'тники, за мной! Там, где де'ло идёт о великоду'шной сме'лости, ме'жду ру'сских солда'т в охо'тниках не быва'ет недоста'тка. Челове'к три'дцать ки'нулось за отва'жным лейтена'нтом, но он, вы'брав пятеры'х са'мых прово'рных, сжал ру'ку дру'гу своему' Никола'ю Алексеи'чу и вскочи'л в четвёрку, вися'щую на бока'нцах, при кли'ках това'рищей: "Благополу'чного возвра'та!" Грунто'в и та'ли, то есть верёвки, её держа'щие, бы'ли обре'заны, и он полете'л в разве'рстую пучи'ну. ГЛАВА' II О бо'же! Как мучи'тельно каза'лось мне утопле'ние! Како'й ужа'сный шум воды' в уша'х мои'х! Каки'е отврати'тельные зре'лища сме'рти пред глаза'ми! Мне сни'лось, бу'дто я ви'жу обло'мки ты'сячи стра'шных кораблекруше'ний, ты'сячи тру'пов, ко'их гры'зли ры'бы, сли'тки зо'лота, огро'мные я'коря, гру'ды жемчуго'в, неоцене'нные ка'мни и украше'ния, разбро'санные в глубине' мо'ря; ины'е сверка'ли в челове'ческих черепа'х, во впа'динах, где вита'ли не'когда о'чи! Шекспи'р Ниспа'в с вышины' бо'рта двухде'чного корабля', шлю'пка исче'зла в бры'згах и пе'не, и в оди'н миг вели'кий вал унёс её далеко' за корму'. Пловцы' на'ши едва`-едва' успе'ли ша'пками отче'рпать во'ду, и Белозо'р в тот же час веле'л поста'вить ма'чту и подня'ть до полови'ны па'рус. Когда' он огляну'лся, флот был уже' далеко' назади', и он чуть различи'л стоя'щего у вант ва'хтенного лейтена'нта, кото'рый следи'л взо'рами бесстра'шного дру'га. Рей, на кото'ром спаса'лись утопа'ющие, поро'й ви'ден был, всходя' на валы', ме'лькаючи концо'м паруса'; но э'тот са'мый па'рус, вздува'емый иногда' ве'тром, заставля'л обраща'ться рей беспреста'нно и погружа'л в во'ду прильну'вших к нему' несчастли'вцев. Напра'сно всполза'ли они' наве'рх, чтоб дыша'ть во'здухом, стропти'вое бревно' топи'ло их сно'ва и сно'ва, и когда' подоспе'ла по'мощь, си'лы их оста'вили: Белозо'р уж никого' не нашёл на нем. Пожале'в о безвре'менной ги'бели уто'пших, на'до бы'ло позабо'титься о со'бственном спасе'нии. Не'чего бы'ло и ду'мать о возвраще'нии на кора'бль про'тив ве'тра и волне'ния; Белозо'ру остава'лось одно' сре'дство - отда'ться произво'лу стихи'й и попыта'ть сча'стья приста'ть к берегу', что'бы на нем провести' ночь и пережда'ть, поку'да сти'хнет бу'ря. Взду'мано - сде'лано. Пра'вя гора'здо леве'е города', он стрело'й лете'л ко вражде'бному кра'ю, где смерть и'ли плен сторожи'ли его'. Он хладнокро'вно смотре'л на вла'жные утёсы, с пле'ском и во'ем напереры'в догоня'ющие у'тлую ладью'. Кипя', склоня'лись они' кудря'выми гла'вами над кормо'ю, гото'вясь обру'шиться, ру'шились и выноси'ли её на хребте' своём, как оре'ховую скорлупу'. Сам Белозо'р сиде'л на руле', тро'е отлива'ли во'ду, а дво'е остальны'х держа'ли на рука'х шко'ты. Ви'дя споко'йное лицо' нача'льника, они' полага'ли себя' в по'лной безопа'сности. Ско'ро соверше'нно стемне'ло. Вдали' замелька'ли ме'жду вало'в огни' городски'е и послы'шался ро'пот прибо'я, сло'вно шум то'лпы наро'дной. Бе'лая гряда' буру'нов, как рубе'ж сме'рти и жи'зни, кипе'ла пе'ред ни'ми; матро'сы, притаи'в дыха'ние, крести'лись, ожида'я уда'ра; стра'шно плеска'лось и стона'ло мо'ре ме'жду каме'ньями. - Не робе'й, ребя'та! - говори'л Белозо'р свои'м лю'дям. - Ку'ртки доло'й, и, е'сли опроки'нет, хвата'й весла', и чуть косну'лся дна - кара'бкайся да'льше, что'бы друго'й вал не утащи'л опя'ть в мо'ре! Держи'сь! Как ще'пку взбро'сило я'лик на буру'н, и стремгла'в уда'рило его' на ка'мень. Переки'нутые че'рез э'ту во'дную сте'ну спо'рных вало'в, оглушённые паде'нием, пловцы' на'ши спасены' бы'ли то'лько вёслами, за кото'рые они' уцепи'лись, и'бо пла'вать не бы'ло никако'й возмо'жности. Уже' все матро'сы бы'ли на берегу', но Белозо'р не пока'зывался. До'брые матро'сы бежа'ли навстре'чу ка'ждому ва'лу, ду'мая вы'хватить из него' люби'мого нача'льника, но он разбива'лся в пе'ну, убега'л, набе'гал сно'ва, - и все напра'сно! К сча'стью, когда' вдре'безги разру'шилась шлю'пка, Белозо'р удержа'л в руке' свое'й руль, кото'рым пра'вил, и о'н-то дал ему' си'лы удержа'ться на толчее', в кото'рую попа'лся; мо'щный вал далеко' вы'бросил его' на бе'рег. Прита'ясь в куста'х ив, ко'ими обса'жены все голла'ндские плоти'ны для скре'пы их, на'ши моряки' дрожа'ли от холода', но весёлость, э'то ниче'м не угнета'емое ка'чество ру'сского наро'да, и тут их не покида'ла. - Ух, како'й ве'тер! - сказа'л уря'дник, пожима'ясь. - Чуть ду'шу не вы'веет. - Держи' кре'пче зуба'ми, - возрази'л друго'й. - Шути', шути'! - отвеча'л уря'дник. - Вы'ползли мы, как ра'ки, чтоб не замёрзнуть, как ужа'м по'сле воздви'женья. - А вот взойдёт каза'цкое со'лнышко, так просу'шим сапоги', а са'ми надро'жимся до поту', - приба'вил тре'тий. - Уж э'тот ме'сяц! Све'тит, а не гре'ет, - да'ром у бо'га хлеб ест. Покури'л бы, пра'во, хоть тру'бки, аво'сь бы ста'ло тепле'е, - сказа'л четвёртый. - Жаль, брат, что ты ра'ньше не догада'лся, - возрази'л второ'й, - из глаз у меня', как с огни'ва, и'скры посы'пались, когда' голово'й уда'рился о плоти'ну. - Что вы раскуда'хтались, сло'вно ку'ры в корабе'льной кле'тке, не даёте до'брому челове'ку засну'ть, - сказа'л тре'тий матро'с. - Спи, Ю'рка, небо'сь на'шему бра'ту не впервы'е в гря'зи отдыха'ть, оно' и мя'гче; ча'рку в головы', лег - сверну'лся, встал - стряхну'лся. - Ле'чь-то ля'жешь, и в бара'ний рог сверну'ться нехи'тро, а уж встава'ть-то как бог даст, - отвеча'л Ю'рка. - Вот нашёл, о чем забо'титься, - примо'лвил уря'дник, - показа'ть то'лько ли'нек - и так благи'м ма'том вспры'гнешь, сло'вно за'яц с капу'сты. Так шути'ли ме'жду собо'й полунаги'е матро'сы и ме'жду тем зя'бли без вся'ких шу'ток. Белозо'р, кото'рый жела'л тепе'рь быть за три'девять море'й от земли', кото'рая за не'сколько часо'в каза'лась ему' обетова'нного, напра'сно завёртывался в мо'крую шине'ль свою', - хо'лод оледеня'л его' чле'ны. - Встава'й, ребя'та! - сказа'л он наконе'ц. - Пойдём иска'ть ночле'га; аво'сь набре'дем на до'брых люде'й, что нас не вы'дадут, а у'тром, ко'ли сти'хнет бу'ря, захва'тим рыба'чью ло'дку и опя'ть в мо'ре! Так передава'л он подчинённым наде'жду, кото'рой не име'л сам. - То'лько не расходи'тесь, - примо'лвил он, пуска'ясь вперёд по плоти'не, - да не говори'те гро'мко по-ру'сски, чтоб не наде'лать трево'ги! - Меня' не узна'ют, - увери'тельно сказа'л Ю'рка, - я таки' мараку'ю толкова'ть на их лад. - Где же ты вы'учился говори'ть по-голла'ндски? - спроси'л Белозо'р, о'чень дово'льный, что бу'дет име'ть перево'дчика. - Ходи'л за ре'крутами в Каза'нскую губе'рнию, Ви'ктор Ильи'ч, так проме'ж них намета'лся по-тата'рски. - И ты вообража'ешь, что тебя' голла'ндцы пойму'т, когда' ты ста'нешь болта'ть им по-тата'рски? - Как не поня'ть, ва'ше благоро'дие, - ведь все одна' не'христь, - отвеча'л о'чень ва'жно Ю'рка. Сколь ни печа'льно бы'ло положе'ние Белозо'ра, по он не мог удержа'ться от сме'ха. Запрети'в, одна'ко ж, своему' доморо'щенному ориентали'сту выка'зывать свою' учёность, он, как но'вый Эне'й, вел ма'ленькую дружи'ну куда' глава' глядя'т. До'лгая у'зкая доро'га, насы'панная ва'лом по ни'зменному берегу', вела' все пря'мо, но куда' - рассмотре'ть бы'ло невозмо'жно. С обе'их сторо'н то просве'чивали боло'та, то черне'лись я'мы ту'рфа, по'дле ко'их возника'ли пирами'ды его', изре'занного в кирпичи'. Шу'мный ве'тер препя'тствовал слы'шать како'й-нибудь го'лос. Проше'дши таки'м о'бразом версты' две внутрь земли', на'ши пу'тники обра'дованы бы'ли журча'нием воды', как бу'дто прорыва'ющейся сквозь затво'р ме'льницы, и ско'ро дости'гли до уединённого ка'менного строе'ния, примыка'ющего к шлю'зу огро'много боло'та. Колесо' не де'йствовало, и вода', пу'щенная в ру'сло, шуме'ла там сильне'е. На доро'гу не бы'ло о'кон, но по боло'ту змеи'лась полоса' све'та, вероя'тно из обращённого на него' окна'... Ру'сские останови'лись в разду'мье: идти' ли, не идти' ль им в среди'ну. - Ну что, е'жели там францу'зы! - сказа'л Белозо'р. - Хоть бы це'лая ро'та черте'й, ва'ше благоро'дие, - возрази'л уря'дник, - всё-таки лу'чше, не'жели умира'ть с хо'лоду. - Я так голо'ден, что гото'в съесть же'рнова, - приба'вил друго'й. - А я так уста'л, что засну' ме'жду шестерня'ми, - присовокупи'л тре'тий. - Плен кра'ше сме'рти, Ви'ктор Ильи'ч, - возгласи'ли они' вме'сте, - ведь францу'зы нас не съедя'т! - Не в том де'ло, друзья' мои'. На'до бы так умудри'ться, что'бы за оди'н ночле'г не заплати'ть свобо'дою; на'до би'ться до са'мого нельзя', чтоб избе'гнуть плена'; ме'льница далеко' от друго'го жилья', а мы во'лей и нево'лей заста'вим хозя'ина скрыть нас, а у'тро ве'чера мудрене'е. Вооружи'тесь-ка чем попадётся да войдём потихо'ньку! Вы'дернув рыча'г из воро'та на подъёме шлю'за, Белозо'р о'щупью отыска'л дверь; про'тив вся'кого ча'яния, она' была' отперта' на'стежь. Вступа'я в широ'кие се'ни, кото'рые служи'ли вме'сте и мучны'м амба'ром, наси'лу доиска'лись они' ме'жду мешка'ми вхо'да в ко'мнаты. С трепета'нием се'рдца поверну'л Белозо'р ру'чку и очути'лся в тёплой и све'тлой пова'рне, в э'той приёмной пала'те голла'ндцев. В огро'мном очаге', у кото'рого сте'нки вы'ложены бы'ли изразца'ми, а чело' из кра'сной ме'ди, ве'село пыла'л ого'нь и близ него' на ве'ртеле разогрева'лся ко'рмный гусь. Све'тлые кастрю'ли дыми'лись на чугу'нной плите'. Круго'м на полка'х из лакиро'ванного бу'ка низа'лась, как жар сверка'ющая, посу'да. Оса'нистые кувши'ны и жема'нные кофе'йники со вздёрнутым но'сиком, подбоченя'сь, красова'лись в углу' на го'рке. Цветны'е скля'нки вытя'гивали ути'ные ше'йки свои' друг пе'ред дру'гом; высо'кие бока'лы, как журавли', стоя'ли на одно'й ноге', и не'сколько старове'чных ча'йников с дли'нными носа'ми то'чно расска'зывали что'-то друг дру'гу на у'хо. Во всем ви'ден был домови'тый поря'док, плени'тельная чистота' и како'е-то приве'тливое гостеприи'мство. Са'мые блю'да бу'дто сверка'ли раду'шною улы'бкою. К удивле'нию, одна'ко же, они' не ви'дели никого' в э'том прию'те, сло'вно духи' пригото'вили у'жин для голо'дных стра'нников, кото'рые с каки'м-то благогове'нием разгля'дывали все безде'лицы и погля'дывали на я'ствы. То'лько у двере'й на гла'дком кирпи'чном полу', сверну'вшись, лежа'ла соба'ка, но она' не ла'яла, не шевели'лась. - Э'кая благода'тная земли'ца, - сказа'л оди'н матро'с, - и соба'ке-то но'чью слу'жбы нет! - Она', брат, неспроста' не ла'ет, - ро'бко мо'лвил друго'й, ука'зывая на зажжённое ро'мом блю'до плумпу'динга, - здесь все заколдо'вано. - От ча'су не ле'гче, - вскрича'л уря'дник, отвори'в две'ри в сосе'днюю ко'мнату и уви'дев на посте'ли же'нщину со свя'занными рука'ми и платко'м во рту. - Что бы э'то зна'чило? - Ви'дно, говорли'ва была', - сказа'л друго'й. - Ведь хи'трый же наро'д э'ти голла'ндцы: умудри'лись пелена'ть баб, когда' им не'чего де'лать. Да э'такую заведе'нцию и нам бы переня'ть не ху'до, а то как они' разболта'ются, хоть святы'х вон понеси'! - Да вот и мужчи'на! - вскрича'л тре'тий, запну'вшись за чье'-то ту'ловище. В са'мом де'ле, то'лстый ме'льник, что мо'жно бы'ло угада'ть по напу'дренному его' пла'тью, закры'в от стра'ха глаза', лежа'л свя'занный на полу'... Шум в сле'дующей ко'мнате прерва'л их рассужде'ние о стра'нных обы'чаях в Голла'ндии. Каза'лось, кто'-то говори'л повели'тельно, други'е го'лоса, напро'тив, жа'лобно упра'шивали. Дверь была' заперта'. - Отвори'те! - вскрича'л Белозо'р по-францу'зски, внемля' сту'ку и кри'ку за две'рью. - Отвори'те! - повтори'л он, потряса'я задви'жками. - И'ли я вы'ломлю две'ри. - Quel drole de corps s'avise d'y faire Fimportant? Кто сме'ет там ва'жничать? - отвеча'ли ему' мно'гие го'лоса на том же языке'. - Отвори'те и узна'ете! - Va te faire pendre (убира'йся на ви'селицу), - бы'ло отве'том, - nous sommes ici de par l'empereur Napoleon (мы здесь по прика'зу Наполео'на). - Е'сли б вы бы'ли здесь по прика'зу са'мого сатаны', и тогда' отвори'те, и'ли я раскро'ю не то'лько дверь, но и черепы' ва'ши! Гро'мкий смех, переме'шанный с вырази'тельными кля'твами францу'зских солда'т, вы'вел его' из терпе'ния; уда'р но'ги вы'садил две'ри с пе'тель; они', треща', упа'ли в среди'ну; неожи'данное зре'лище предста'вилось глаза'м его'. Че'тверо францу'зских мародёров, полупья'ные, полуобо'рванные, за'няты бы'ли грабежо'м; оди'н, держа' свой теса'к над голово'й старика', сидя'щего в кре'слах, ша'рил у него' в карма'нах; друго'й грози'л караби'ном на преле'стную де'вушку, кото'рая на коле'нях умоля'ла о поща'де отца'; тре'тий осуша'л буты'лку с накры'того для у'жина Стола', прибира'я в карма'ны ло'жки, ме'жду тем как четвёртый лома'л штыко'м за'мок желе'зом око'ванного сундука', кото'рый проти'вился его' уси'лиям. - Ilalte la, coquins! [Сто'йте, негодя'и! (фр.)] - произнёс Белозо'р, и вы'шибленный из рук францу'за караби'н гря'нулся на пол; вме'сте с э'тим он дал тако'го пинка' друго'му, кото'рый грози'л старику', что тот полете'л в у'гол. Два ка'мня засвисте'ли ещё, и оди'н из них угоди'л пря'мо в бок лома'ющему сунду'к; он зао'хал и вы'ронил штык из рук свои'х. - Sauve qui peut, nous sommes cerne (спаса'йся кто мо'жет, мы окружены')! - вскрича'ли испу'ганные мародёры и о'прометью ки'нулись в растворе'нное око'шко; все э'то бы'ло де'лом одно'й мину'ты. Стари'к голла'ндец, оде'тый в кита'йский хала'т, с изумле'нием повора'чивался на кре'слах то впра'во, то вле'во, и на по'лном, как ме'сяц, лице' его', уве'нчанном бума'жным колпако'м, о'чень я'сно ви'дно бы'ло, как пробега'ли облака' сомне'ния: к како'му ро'ду причи'слить свои'х избави'телей? Полдю'жины полуоде'тых, и'ли, лу'чше сказа'ть, полуразде'тых, люде'й, с небри'тыми борода'ми и бог весть како'го пле'мени, заставля'ли его' ду'мать, что он перемени'л то'лько граби'телей, не избе'гнув грабежа'. Восклица'ния: "genadiste Good [Милосе'рдный бог (голл.)], два арши'на с че'твертью!" и пото'м а'а, кото'рое переходи'ло в о'о и ко'нчилось на э'э - двугла'сных, составля'ющих осно'ву голла'ндского языка' и нра'ва, дока'зывали, что ни ум, ни се'рдце его' не на ме'сте. Зато' ми'лая до'чка его' была' гора'здо призна'тельнее и дове'рчивее; неожи'данный перехо'д от стра'ха к ра'дости так порази'л её, что она' чуть не ки'нулась на ше'ю к Белозо'ру и, схвати'в его' за ру'ку, в несвя'зных восклица'ниях благодари'ла за избавле'ние. Он раскла'нивался, она' приседа'ла, о'ба красне'ли, не зна'я са'ми отчего'; стари'к погля'дывал на ту и на друго'го. Наконе'ц, всмотре'вшись хороше'нько в откры'тое, благоро'дное лицо' ю'ноши, голла'ндец бу'дто отдохну'л. - Кому' одолжён я столь ва'жною услу'гою? - спроси'л он по-францу'зски, приподнима'ясь с кре'сел и снима'я колпа'к. - Челове'ку, бро'шенному буре'ю на ва'ши бе'рега, кото'рый про'сит у вас не то'лько гостеприи'мства, но и убе'жища, - отвеча'л Белозо'р. - Я ру'сский офице'р! - с сим сло'вом он сбро'сил с себя' шине'ль и показа'л аксельба'нт свой. - Ру'сский офице'р! - вскрича'л голла'ндец, опуска'ясь в кре'сла, как бу'дто э'та весть придави'ла его'. Тако'е нача'ло не мно'го предвеща'ло добра' Белозо'ру. Он знал, что в Нидерла'ндах была' тьма партиза'нов но'вого францу'зского короля' Луциа'на, и легко' могло' ста'ться, что хозя'ин был одни'м из них. - Могу' ли наде'яться найти' в вас дру'га и'ли по кра'йней ме'ре великоду'шного неприя'теля? Е'сли вы не реши'тесь скрыть нас у себя' на вре'мя, то не предава'йте францу'зам. - Stoop, stoop [Стой, стой! (голл.)], молодо'й челове'к! - вскрича'л с жа'ром голла'ндец. - А'вгуст ван Саарвайерзе'н никогда' не был преда'телем, и все голла'ндцы друзья' ру'сским со времён ва'шего Вели'кого Пи'тера, в осо'бенности я; у двою'родного де'да мое'й жены' учи'лся он пло'тничать в Заа'рдаме. Я так же ненави'жу францу'зов, как и ты: от всего' се'рдца. Прокля'тые э'ти мы'ши сгры'зли наш креди'т, как све'чку, свое'ю континента'льного систе'мою и заста'вили меня', пе'рвого суко'нного фабрика'нта в Флессинге'нском о'круге, рабо'тать на свои'х граби'телей солда'тские су'кна. Пра'вда, я от э'того подря'да не в накла'де, но сла'ва, сла'ва мои'х су'кон пропада'ет тепе'рь... А каки'е у меня' де'лались сукна'! Мя'гче ба'рхата, кре'пче ко'жи - и ширино'й в два арши'на с че'твертью, sapperloot! [Тьфу! (голл.)] Ты у меня' безопа'сен на не'сколько дней вме'сте со свои'ми земново'дными; вот моя' рука', и де'ло в шля'пе. Ступа'й-ка, прия'тель, сними' свой све`жепросо'льный мунди'р, и пото'м за рю'мкою мы потолку'ем, как все ула'дить. Ван Саарвайерзе'н вы'вел матро'сов в пова'рню и поручи'л изба'вленной повари'хе угоща'ть их, и ско'ро они' уже' разгова'ривали ме'жду собо'ю, болта'я ка'ждый без у'молку по па'льцам и языка'ми, бу'дто понима'я друг дру'га как нельзя' лу'чше. Ви'ктору же указа'л он небольшу'ю ко'мнату, принёс ему' стёганый хала'т, сухо'го белья' - одни'м сло'вом, уха'живая как за сы'ном. Че'рез че'тверть часа' наш геро'й яви'лся в столо'вую, хотя' стра'нность наря'да пуга'ла его' бо'лее, чем неприли'чие в нем показа'ться на глаза' краса'вице. Необходи'мость, впро'чем, служи'ла ему' и убежде'ньем и извине'нием; то'лько он ника'к не согласи'лся наде'ть на го'лову пенько'вый пари'к от просту'ды, несмотря' на все увеща'ния хозя'ина. У'жин был по'дан. Белозо'р бу'дто о'жил, ма'ло что о'жил - бу'дто вновь одушеви'лся. Благотво'рная температу'ра ко'мнаты, вку'сные блю'да, сла'вное вино', а что всего' важне'е, бли'зость милови'дной де'вушки разверну'ли его' ум и чу'вства необыкнове'нною веселостшо'. Он чо'кался с хозя'ином, смея'лся с до'чкой его', броса'л ему' шу'тки, ей приве'ты и, несмотря' на проме'н пла'менных взгля'дов, не забыва'л рабо'тать ло'жкой и ви'лкою. Тако'в челове'к, ми'лостивые госуда'ри, такова' вся приро'да: жа'воронок с не'ба лети'т на зе'млю за червячко'м. Получи'в хоро'шее воспита'ние, огранённое, так сказа'ть, столи'чного жи'знью, он свобо'дно мог изъясня'ться по-францу'зски, а неме'цкий язы'к был ему' почти' приро'дным по ма'тери, урождённой эстлан'дке, и потому' бесе'да их была' тем живе'е, тем непринуждённее. Ино'й, взгляну'в со стороны', поду'мал бы, что Белозо'р вы'рос в до'ме Саарвайер-зена'. - Ну, герр Ви'ктор, - сказа'л хозя'ин, отдыха'я от сме'ха, - ты чу'до ма'лый, и мы с тобо'й ско'ро не расста'немся! - Не нахожу' слов вы'разить мою' благода'рность... - Да, пожа'луйста, и не ищи': ты вперёд заплати'л за посто'й. Зна'ешь ли, от како'й поте'ри спас ты меня' свои'м неожи'данным прихо'дом? Sapperloot! Э'то не безде'лица: я получи'л сего'дня от францу'зского комисса'рства за сукна' два'дцать ты'сяч золоты'х ла'тников; но че'тверо мародёров, наве'рно, захвати'ли бы их в плен, е'сли б успе'ли сде'лать проло'м в э'том сундуке'. Ты о'чень кста'ти упа'л, как с облако'в. - Скажи'те лу'чше, вы'брошен из кита', сло'вно Ио'на; одна'ко ж, е'сли мне удало'сь испуга'ть не'скольких безде'льников, самому' придётся бе'гать до'брых люде'й не лу'чше их. Я ду'маю, за'втра вы наряди'те нас в мучны'е мешки', герр А'вгуст? - Не ду'маешь ли, прия'тель, что А'вгуст ван Саарвай-ерзе'н, пе'рвый фабрика'нт свое'й о'бласти, живёт на ме'льнице? Два арши'на с че'твертью! Нет, брат, э'то слу'чаем оста'лся я здесь ночева'ть, запозда'в счета'ми с свои'м ме'льником. Каре'ту я посла'л в го'род кой за каки'ми поку'пками, и за'втра мы преспоко'йно пока'тимся в ней на заво'д мой - флаамга'уз. Матро'сов твои'х оде'нем в фри'зовые ку'ртки и, пуска'й не погне'ваются, запрём на заво'де в осо'бую ко'мнату, и вон ни ного'й: вы'дадим их за маши'нных мастеро'в для станко'в но'вого изобрете'ния; таки'е секре'ты у нас не ре'дкость. Тебя' же пожа'луем в да'льние ро'дственники; бу'дто прие'хал из Фра'нкфурта погости'ть и поучи'ться поря'дку; а ме'жду тем прии'щем ве'рных люде'й, кото'рые бы взяли'сь доста'вить вас ми'мо бра'нтвахты на флот. Тепе'рь ото' нелёгкая вещь: стро'гость неимове'рная, вре'мя осе'ннее; но пусть говоря'т что уго'дно, а мы дока'жем, что зо'лото пла'вает на воде'! Белозо'р чуть не пры'гал на сту'ле от удово'льствия; мысль, что он проведёт не'сколько дней близ Жа'нни (так называ'лась дочь хозя'ина), де'лала его' счастли'вцем. Не'сколько дней - э'то це'лый век для ю'ноши, так, как черво'нец - неистощи'мая казна' для дитя'ти. Воображе'ние надува'ло свои'м га'зом шар его' наде'жды, и се'рдце мечта'теля лете'ло с ним за облака'. Пре'лесть романи'ческой встре'чи занима'ла его' бо'лее чем и'стинное жела'ние. Поло'н любо'вной чепухо'ю, раскла'нялся он с доброду'шным голла'ндцем и с ре'звою его' до'чкою, - и сон, как пухови'к, охвати'л восторже'нника свои'ми ласка'тельными крыла'ми. ГЛАВА' III In slumber, I pry thee how is it, That souls are oft taking the air, And paying each other a visit, While bodies are - Heaven knows where? Thomas Moore [Как э'то происхо'дит, спра'шиваю я тебя', что во сне ду'ши путеше'ствуют по во'здуху и посеща'ют одна' другу'ю, в то вре'мя как те'ла их нахо'дятся бог зна'ет где? То'мас Мур (англ.)] Расскажи'те, пожа'луйста, каки'м о'бразом быва'ет во сие', что ду'ши прогу'ливаются (э'то спра'шивает Мур) и пла'тят друг дру'гу визи'ты, ме'жду тем как те'ла бог весть где? Э'тот же са'мый вопро'с повторя'л сам себе' Ви'ктор, пробуждённый зво'ном сере'бряного колоко'льчика в ко'мнате Саарвайерзе'на от сла'дкого сна и ещё сладча'йшего мечта'нья, в кото'ром о'браз ми'лой голла'ндочки игра'л, ка'жется, не после'днюю роль. Он улыбну'лся и вздохну'л, заме'тив, что прильну'л уста'ми к поду'шке, кото'рую стра'стно прижима'л к груди' свое'й, но, вспо'мня, что одно' ла'сковое сло'во наяву' лу'чше со'нного поцелу'я, он поспе'шно вскочи'л с посте'ли, поверну'л кран, вде'ланный в стене', и, с по'мощью души'стого мы'ла, щёточек и гребёночек, сгла'дил с лица' своего' все следы' кораблекруше'ния. Туале'т ю'ноши ко'роток: ему' сто'ит то'лько освежи'ть то, что дарова'ла приро'да, ме'жду тем как челове'ку в лета'х на'до не то'лько скрыть недоста'тки, но ещё подде'лать красоты', кото'рых уже' нет. К большо'му удово'льствию, Ви'ктор нашёл на ме'сте хала'та франтовско'й сюрту'к, привезённый уже' из города'. Преобрази'вшись, таки'м о'бразом, в граждани'на и закрути'в пе'ред зе'ркалом чёрные свои' во'лосы в кру'пные ку'дри, Ви'ктор яви'лся в о'бщую ко'мнату, в кото'рой дыми'лся уже' самова'р, как же'ртвенник. - По'здняя пти'чка, по'здняя пти'чка! - сказа'л Саар-вайерзе'н, протя'гивая к нему' ру'ку. - До'лгий сон, два арши'на с че'твертью! Но когда' Жа'нни, подня'в на него' свои' голубы'е глаза', произнесла' свой: "Bonjour, M. Victor" [Здра'вствуйте, г. Ви'ктор (фр.)], - го'лос у него' заме'р вме'сте с дыха'нием и лицо' загоре'лось как у'треннее не'бо: так преле'стна, так очарова'тельна показа'лась ему' голла'ндочка. Во'лосы тру'бами распада'лись по ста'тным плеча'м её из-по'д лёгкого кружевно'го чепца', живопи'сно сдёрнутого ле'нтою. Вдохнове'нный флама'ндскою поэ'зией, я бы сказа'л, что румя'нец на щёчках её подоби'лся ро'зам, пла'вающим на молоке'. В я'мочках, напечатлённых улы'бкою, таи'лись микроскопи'ческого ро'ста аму'ры; два полуша'ра, бу'дто негоду'я друг на дру'га, пробива'лись сквозь ревни'вую ткань у'треннего пла'тья, и лёгкий стан, кото'рый, ка'жется, мани'л ру'ку обня'ть себя', и, наконе'ц, две но'жки, обу'тые в зелёные атла'сные башмачки', но'жки, ко'и обраща'ли в клевету' уко'р путеше'ственников, бу'дто в Голла'ндии нет стро'йных следко'в, - но'жки, кото'рые сам причу'дливый Пу'шкин мог бы помести'ть вме'сто эпи'графа како'й-нибудь поэ'мы, - одни'м сло'вом, все, от гребёнки до була'вки, восхища'ло в ней на'шего геро'я. Жа'нни с кофе'йником в руке' олицетворя'ла для него' Гебе'ю, разлива'ющую некта'р небожи'телям, кото'рый потя'гивали они', коне'чно, не от жа'жды, но от ску'ки, и он признава'лся мне, что ника'к не рассерди'лся бы на слу'чай, е'сли бы с э'той полубоги'ней повтори'лось несча'стье, не терпи'мое этике'том олимпи'йского двора', за кото'рое она' отста'влена была' без мунди'ра и удалена' от пресве'тлых оче'й тучегони'теля Зе'вса. Он был ещё в том золото'м во'зрасте, когда' мы не и'щем свя'зей, но жа'ждем любви' и, послу'шные внуше'ниям се'рдца, предаёмся ей беззаве'тно, тре'буем неразде'льной взаи'мности. Впосле'дствии испы'танные и, мо'жет быть, уста'лые в игре' любви', мы гоня'емся бо'лее за умо'м, не'жели за чу'вством, и блестя'щие да'мы увлека'ют нас скоре'й, чем засте'нчивые де'вушки. Тогда' вкус наш притуплён; ему' нужна' острота' для возбужде'ния, и, си'дя по'дле преле'стной скро'мницы, то'лько из учти'вости поглоща'ем мы зево'ту и потихо'ньку ше'пчем с Ба'йроном: то ли де'ло да'ма! Для неё не ну'жно перево'дчика, что'бы поня'ть, о чем говори'тся, и, водя' вас за нос и прикле'ивая вам нос, она' да'рит прия'тнейшими часа'ми; а де'вушки уме'ют то'лько преле'стно красне'ть, прито'м же они' так па'хнут бутербро'дом (toasts)! Ви'ктор, как мы уже' сказа'ли, не дости'г ещё до э'той прему'дрости и, полюбя' душо'й, иска'л то'лько ду'ши, кото'рая бы вполне' отвеча'ла ему', люби'л для того', что'бы люби'ть, а не у'мничать. Се'рдце его' полете'ло навстре'чу де'вственному се'рдцу Жа'нни, кото'рая неда'вно бро'сила ку'клы и ещё не привы'кла к автома'там - однозе'мцам свои'м. Семна'дцать лет - роково'е вре'мя да'же по Брю'сову календарю', а Брю'сов календа'рь, как вам изве'стно, безоши'бочный ора'кул, и появле'ние Ви'кторовой звезды' на серде'чном горизо'нте ми'лой голла'ндочки грози'ло каки'м-то чу'дным сочета'нием плане'т. Прия'тная нару'жность, весёлый, открове'нный нрав, а всего' бо'лее бесстра'шие его' для спасе'ния утопа'ющих, по'мощь, им ока'занная, и опа'сность, вися'щая над его' голово'ю, - все э'то вме'сте зарони'ло в грудь Жа'нни таки'е и'скры, кото'рые не ху'же гре'ческого огня' зажгли' бы се'рдце в воде', не то'лько во флама'ндском тума'не. Как ни ма`лоо'пытен был новичо'к наш, одна'ко ж заме'тил, что е'сли пе'ред ним не спуска'ли ещё фла'га, по кра'йней ме'ре салютова'ли ра'вным число'м вздо'хов - вещь, равно' ле'стная его' самолю'бию, как и ра'достная для его' скло'нности. В коро'ткое вре'мя их знако'мства они' уже' бе'гло изъясня'лись пла'менным наре'чием взо'ров и в оди'н час говори'ли друг дру'гу сто'лько новосте'й посре'дством э'того телегра'фа, что се'рдцу бы'ло на целу'ю неде'лю рабо'ты поясня'ть и дополня'ть недоска'занное. Жаль, пра'во, что в наш изобрета'тельный век не приспосо'бят э'того нагля'дного, и'ли, лу'чше сказа'ть, ненагля'дного, сре'дства ко взаи'мному обуче'нию. Я уве'рен, что са'мый тупо'й учени'к, с по'мощью па'ры же'нских глазо'к, в не'сколько заседа'ний ста'нет понима'ть обо всем, как сла'вный Пико' де ла Мирандо'ла, кото'рый на двена'дцатом году' выде'рживал учёные спо'ры на всех живы'х, мёртвых и полумёртвых языка'х. За'нят и'ли, лу'чше сказа'ть, поглощён созерца'нием свое'й Жа'нни, молодо'й моря'к о'чень рассе'янно отвеча'л на вопро'сы и шу'тки хозя'ина; но, к сча'стью, тот, прихлёбывая звезди'стое ко'фе, дымя' тру'бкою и пробега'я листо'к купе'ческой газе'ты, ма'ло обраща'л внима'ния на все, что не носи'ло на себе' ви'да нумера'ции. Скри'пнувшая дверь заста'вила, одна'ко ж, всех обрати'ть на неё взо'ры; входя'щий в ко'мнату был челове'к высо'кий, худоща'вый, в чёрном фра'ке, скро'енном ещё во времена' Рю'йтера, в пли'совых штана'х с тяжёлыми пря'жками и в ды'мчатых шерстяны'х чулка'х, за'мкнутых в обши'рные башмаки'. Лицо' его' походи'ло на со'лнечные часы', - так выставля'лся вперёд то'нкий нос его'; мига'я, он так высоко' подыма'л бро'ви и так броса'л зрачка'ми, как бу'дто они' хоте'ли перепры'гнуть че'рез нос, что'бы повида'ться. Он беспреста'нно си'лился улыбну'ться, но, пра'вду сказа'ть, остава'лся при одно'м жела'нии. О'чень значи'тельно покря'кивая, стал он раскла'ниваться, и при ка'ждом сги'бе оса'нистая коса' его' перека'тывалась со стороны' на сто'рону: каза'лось, хребе'т его' и его' коса' (то есть хво'стик, прице'пленный разу'мнейшим из суще'ств к своему' заты'лку) бы'ли рождены' друг для дру'га; невозмо'жно бы'ло предста'вить себе' э'ту спи'ну без ко'сы и'ли э'ту ко'су без тако'й спи'нки. Чуда'к э'тот был бухга'лтер Саарвайерзе'на - заня'тие, кото'рое мо'жно бы'ло угада'ть по исполи'нской кни'ге, кото'рую тащи'л он под руко'ю; на ней, на зелёном серде'чке, напи'сано бы'ло загла'вными бу'квами: "Groos Buch" ["Гла'вная кни'га" (голл.)]. - Добро' пожа'ловать! - вскрича'л хозя'ин, зави'дя его'. - Мы тебя' то'лько и жда'ли. Да'й-ка твоего' табачку', Ге'нзиус! Ге'нзиус, кото'рый был, так сказа'ть, двуно'гою табаке'ркою хозя'ина, скри'пнул системати'чески кры'шкою и с почте'нием поднёс таба'к Саарвайерзе'ну. - Ну, что но'венького в го'роде? - спроси'л тот, поню'хивая. Рот Гензи'уса раствори'лся, как шлюз. - Ничего', - отвеча'л он. - Что говоря'т ора'нжисты, что де'лают наполео'новцы? - То же, что и пре'жде, - возрази'л прева'жно бухга'лтер. - Ну, брат Ге'нзиус, из тебя' и про'бочником не вы'тянешь ве'сточки; будь я коро'ль, я бы как раз произвёл тебя' в та'йные сове'тники. Расписа'лся ли по кра'йней ме'ре ван Заа'тен в получе'нии после'дней отпра'вки су'кон? Э'тот вопро'с навёл Гензи'уса на родну'ю колею'; он с торжеству'ющим ви'дом раскры'л кни'гу и указа'л на страни'цу, уни'занную нуля'ми, как бу'рмицкими зёрнами. Лицо' хозя'ина просия'ло. - Чу'дная сде'лка, сла'вный бары'ш, - ворча'л он про себя'. - Пра'во, заво'д мой не возду'шные вавило'нские сады' и мой креди'т кре'пче пирами'ды фарао'нов. Ну, господа', тепе'рь мо'жно и отправля'ться im Goodens naamen (во и'мя бо'жие). Все бы'ло гото'во к отъе'зду в одну' мину'ту. Каре'та, запряжённая четвёркою огро'мных фри'зских коне'й, потрясла' шоссе', подъезжа'я, и путеше'ственники покати'лись в ней к столи'це фабрика'нта. Хозя'ин с до'черью помести'лся в задне'й полови'не, Ге'нзиус и Ви'ктор - в пере'дней, и он так был дово'лен, так восхи'щен, си'дя про'тив ми'лой голла'ндочки, что, сколь ни но'вы бы'ли для него' окружа'ющие предме'ты, сколь ни любопы'тно путеше'ствие по чу'ждой земле', он ни ра'зу не вы'глянул за око'шко. Мно'гие с нетерпе'нием ска'чут по доро'ге, не наслажда'ясь удово'льствием е'хать от изли'шнего жела'ния дое'хать; напро'тив, мой Ви'ктор был сча'стлив путеше'ствием, одни'м путеше'ствием; он жела'л бы сде'лать из него' ве'чное движе'ние; весь мир его' кача'лся тогда' на одни'х с ним рессо'рах. Он умоля'л то'лько судьбу', что'бы она' насла'ла на колесни'цу их морску'ю ка'чку, что'бы доро'га была' кру'че и уха'бистей, - и зна'ете ли, для чего'? Что'бы коле'но его' могло' косну'ться коле'на краса'вицы - о'пыт, кото'рый ему' удался' то'лько одна'жды, и оста'вил сла'достное ощуще'ние навсегда'. О'чень любопы'тно бы знать, како'й сте'пени электри'чества досту'пно коле'но хоро'шенькой же'нщины? Ви'ктор уверя'л меня', что он почу'вствовал тогда' уда'р, как от прикоснове'ния к электри'ческой ры'бке, а что всего' замеча'тельнее, уда'р э'тот произошёл, несмотря' на то, что ни в одно'м из них не бы'ло отрица'тельного электри'чества. Предлага'ю э'ту зада'чу на разреше'ние гг. физио'логов. Ита'к, ми'лостивые госуда'ри, вы бы напра'сно жда'ли от Ви'ктора кудря'вых расска'зов о свое'й пое'здке, о том, пуста' и'ли населена' была' доро'га, живопи'сно и'ли однообра'зно ме`стоположе'ние, по гора'м и'ли по боло'там е'хал, о том, что встре'тил он досто'йного внима'ния и недосто'йного па'мяти, пи о'чень любопы'тных рассужде'ний о хара'ктере наро'да, осно'ванных на фигу'ре кро'вель, на счета'х тракти'рщиков и на ухва'тках почтальо'нов, ни встреч, никогда' не быва'лых, ни исто'рий, никогда' не случи'вшихся, - одни'м сло'вом, ничего', составля'ющего осно'ву романи'ческих путеше'ствий. Но зато' он о'чень хорошо' познако'мился со все'ми при'хотями Жа'нни и мог описа'ть вам топогра'фию мале'йшего родимо'го пя'тнышка на её лице'. Ме'жду тем пла'вно зы'блющаяся каре'та бы'стро несла'сь да'лее, приближа'лась и прибли'зилась к ме'те. Ви'ктор был в како'м-то забы'тьи; он не замеча'л не то'лько учёных толко'в Саарвайерзе'на о постро'йке и попра'вке плоти'н, не то'лько сере'бряной табаке'рки Ге'нзиуса, кото'рую тот подноси'л, по'тчуя го'стя, к самому' носу', но да'же вре'мени и простра'нства. Таки'е часы' сла'достны и невозвра'тны; мно'гими креста'ми озна'чены они' в исто'рии на'шего се'рдца, и увы'! - креста'ми надгро'бными; они' драгоце'ннее для на'шей па'мяти це'лых годо'в, заме'тных для све'та и, мо'жет быть, сла'вных и'ли вы'годных для сами'х себя', но пусты'нных для ду'ши, с кото'рой обрыва'ют они' ра'дости зи'мнею свое'ю руко'ю. Прие'хали... Две'рцы распахну'лись... Ви'ктор очну'лся, наконе'ц, как луна'тик, пробуждённый на колоко'льне; но когда' не'жная ру'чка, оперши'сь на его' ру'ку при вы'ходе из каре'ты, не'жно пожа'ла её, когда' а'нгельская улы'бка отвеча'ла на его' приве'тствие, когда' серебри'стый го'лос произнёс! "Вот ва'ша темни'ца, Ви'ктор!" - то он гото'в был божи'ться, что дом Саарвайерзе'на, постро'енный в тяжёлом флама'ндском вку'се, осьмо'е чу'до све'та и во сто раз преле'стнее всех маврита'нских замко'в в Альга'мбре, - ве'рьте по'сле э'того описа'ниям любо'вников! По'просту сказа'ть, дом э'тот, постро'енный на обши'рной пло'щади, весьма' походи'л на ка'рточный. Он сло'жен был из нештукату'ренных, но гла'дких кирпиче'й, и высо'кая кро'вля его' убра'на в узо'р мура'вленою черепи'цею. Возвыше'ние, заменя'ющее крыльцо', простира'лось во всю длину' до'ма, и вися'чий балко'н служи'л о'ному наве'сом. Окна' ни'жнего жилья' бы'ли до са'мого пола'; в среди'не над приле'пом (карни'зом) черне'лись часы', кото'рые, сло'вно аргусо'выми оча'ми, гляде'ли на два крыла' строе'ний, в кото'рых помещены' бы'ли слу'жбы и фа'брика. Двор, несмотря' на осе'ннее вре'мя, был чист как стекло'; сте'ны, вы'мытые мы'лом и вы'тертые щётками, лосни'лись; окна' сверка'ли я'сными стёклами, ра'мы и две'ри - ла'ком и бро'нзой; необыкнове'нный поря'док был ви'ден во всем. Жа'нни, как ве'тер, порхну'ла в объя'тия свое'й ма'тери, голла'ндской ба'рыни в по'лном смы'сле слова'. Вообрази'те себе' бара'шка, сде'ланного из ма'сла, кото'рого произвела' рука' дома'шнего вая'теля для увенча'ния кулича' о све'тлой, и вы схвати'те не'что похо'жее на фро'у (vraw) Саарвайер-зе'н, приба'вя, разуме'ется, к э'тому це'лые пуки' браба'нтских кру'жев, ключе'й и приседа'ний. Иль е'сли вы ви'дели в Эрмита'же ку'клу хозя'йки Пё!тра Пе'рвого, вы ви'дели мать Жа'нни. Впро'чем, никто' в све'те не мог быть добре'е и ласкове'е её. Во'лей и нево'лей потащи'ли молодца' осма'тривать ко'мнаты; неумоли'мые хозя'ин и хозя'йка терза'ли его', как журнали'сты чита'телей при академи'ческой вы'ставке; ка'ждая ре'дкость была' ему' колесо'м пы'тки. Ви'ктор слу'шал, крепя' се'рдце. Вну'тренность поко'ев, то оби'тых бога'тыми восто'чными тка'нями, то у'бранных резьбо'ю на оре'хе, отлича'лась бо'лее чуде'сностью и бога'тством, не'жели вку'сом и красото'ю. Огро'мные япо'нские ва'зы из си'него с зо'лотом фарфо'ра стоя'ли, прего'рдо наду'вшись, по угла'м, и в них красова'лись ба'рхатные и парчо'вые цветы', разлива'я земно'е благоуха'ние. Де'ло зате'йливых однозе'мцев Конфу'ция, восковы'е и фарфо'ровые мандари'ны насме'шливо кача'ли голо'вками на закра'инах ками'нов, и то'лько одни' карти'ны Тенье'ра, ва'и дер Неера', ван Оста'да, Рембрандта', Вуверма'на и други'х изве'стных живопи'сцев флама'ндской шко'лы заслу'живали внима'ние. - Како'в э'тот Ва'н-Дик, дружи'ще, - а'а? - сказа'л хозя'ин. - Закладу'ю его' про'тив муска'тного оре'ха, е'сли в са'мом Брюссе'ле найдётся ему' па'ра! А э'тот портре'т на'шего геро'я Ви'тта? От него' понево'ле сторони'шься, чтоб не заде'ть за нос, - так он выхо'дит из рам. Вот вид морско'го сраже'ния, за кото'рое расстреля'ли англича'не своего' адмира'ла Би'нга для ободре'ния про'чих; настоя'щее Зюйдерзе'е со свои'ми жёлтыми вала'ми; не'бо та'ет, дым разлета'ется, - чу'до, а не карти'на! Э'тот калья'н вы'менял, и'ли, пра'вду сказа'ть, вы'манил, я у англи'йского путеше'ственника, - " он принадлежа'л ша'х-Аббасу. Э'ти часы', в ви'де петуха', доста'л я пря'мо из Канто'на. Они' пода'рены импера'тором Ю'нтчаном Му'дрым мандари'ну, кото'рому он о'чень ми'лостиво отруби'л го'лову за возмуще'ние, по'днятое иезуи'тами... Э'то кинжа'л Типпо-Са'иба, э'та ви'лка от того' са'мого ножа', кото'рым уби'т Ге'нрих IV, э'то... - Но, ми'лостивые госуда'ри, у меня' нет прекра'сной до'чери, для кото'рой бы вы ста'ли, подо'бно Ви'ктору, слу'шать все описа'ния игру'шек, и ре'дкостей, и сосу'дов, ору'дий дома'шних, а пото'м: почему' э'то так, а не ина'че, и вновь: почему' ина'че, а не так, как у про'чих. Че'рез вседне'вную, пото'м пра'здничную спа'льни добрали'сь, наконе'ц, до торже'ственной, и она', как десе'рт, заключи'ла пласти'ческий обзо'р. Госпожа' Саарвайерзе'н с го'рдым ви'дом пока'зывала чужезе'мцу вы'шитые е'ю ковры', кружева', одея'ло и наслажда'лась изумле'нием его' при ви'де бра'чной крова'ти, и'стинного па'мятника её иску'сства, кото'рый, по её мне'нию, переда'ст её сла'ву поздне'йшему пото'мству. Де'сять усту'пов поду'шек мал ма'ла ме'ньше восходи'ли к бессме'ртию двумя' пирами'дами, и кра'сный а'тлас прогля'дывал на них сквозь бати'стовые на'волочки, сло'вно заря'. Кружевно'й по'лог спуска'лся к ним навстре'чу, подо'бный тума'ну, и стёганное хи'трыми узо'рами голубо'е покрыва'ло вздыма'лось мо'рем. Сме'ртный, кото'рый бы дерзну'л лечь на э'то боже'ственное ло'же, коне'чно бы, утону'л в жа'рких волна'х гага'чьего пу'ха, и потому' оно' от незапа'мятных времён назнача'лось то'лько поко'ить взо'ры. Посвящённый во все элевзи'нские та'инства Саарвайерзе'нова до'ма, Ви'ктор отдохну'л за столо'м от ску'ки и уста'лости и, ве'село ко'нчив ве'чер, засну'л весьма' дово'лен собо'ю и судьбо'ю. ГЛАВА' IV Дово'льно я скита'лся в э'том ми'ре Вдали' мои'х оте'чественных звезд: Я ви'дел Рим - вели'чия пого'ст, Брита'нию в морско'й её порфи'ре, Вене'цию, но Поцелу'ев мост - Миле'е мне, чем Ponte de Sospiri. [Изве'стный в Вене'ции мост Вздо'хов близ пло'щади св. Ма'рка, соединя'ющий пала'ты до'жа с темни'цами. (Приме'ч. а'втора.)] Ме'рно и однообра'зно текла' жизнь обита'телей фла'амгауза. Ма'ятник счётом назнача'л долготу' их заня'тия, их досу'гов, ко'локол неизме'нно звал к столу' и к о'тдыху, да'же к самому' удово'льствию. Хозя'ин почти' беспреста'нно был за'нят надзо'ром за фа'брикой и'ли расчётами по вы'делке и торго'вле. Хозя'йка же, хотя' бы по своему' состоя'нию, могла' изба'вить себя' от хлопо'т за ме'лочными потре'бностями домово'дства, но домово'дство была' еди'нственная страсть, ко'ей была' она' досту'пна. Мужчи'на - со'здан для вне'шности, для коче'вья, же'нщина - творе'ние домосе'дное; она' при'звана приро'дой для украше'ния вну'тренней жи'зни, оча'г - её со'лнце. Вы бы не усомни'лись в э'той и'стине, ви'дя, как госпожа' Саарвайерзе'н, подо'бно уве'систой плане'те, кружи'лась о'коло огня', заи'мствуя от него' свет и румя'нец. Как философ-путеше'ственник, возмета'ющий стопа'ми власти'тельный прах Ри'ма и внима'ющий го'лосу гробо'в, веща'ниям истука'нов, изуве'ченных века'ми, каза'лось, вслу'шивалась она' в знако'мый, хотя' немо'й язы'к разби'той, но скле'енной посу'ды, на кото'рой видны' бы'ли печа'ти всех пери'одов просвеще'ния. Там ча'йник без носу', там безу'хая ча'шка напомина'ли ей уро'к Экклезиа'ста о суете' ми'ра, там не'сколько поколе'ний разнови'дных рю'мок живописа'ли в ли'цах исто'рию Нидерла'ндов. Как рома'нтик на'шего вре'мени, одержи'мый бе'сом бесконе'чности, бро'дит по гора'м и по дола'м, вызыва'ет с Манфре'дом и'ли Фа'устом ге'ниев стихи'й и разга'дывает го'вор ли'стьев, шум водопа'да, рев мо'ря, - она' при'стально внима'ла ро'поту кастрю'ль, шипе'нию те'ста, и та'йны варе'нья и пече'нья открыва'лися пред ней в тишине' и уедине'нии. Наконе'ц не так стара'тельно слага'ет нача'льник како'го-нибудь отделе'ния бума'гу, за кото'рую ожида'ет креста', не так ле'пит диплома'т из фо'рменных фраз но'ту в наде'жде быть кавале'ром посо'льства, не так рачи'тельно выкра'дывает мо'дный стихотво'рец эпи'тет в неле'пое стихотворе'ние, кото'рое назовёт он поэ'мою, как внима'тельно гото'вила она' ва'фли, и, пра'вду сказа'ть, изо всех упомя'нутых дел едва' ли её бы'ло не са'мое тру'дное и, без сомне'ния, гора'здо поле'знейшее для челове'чества. Что каса'ется до изобрета'тельности, она' не уступа'ла никако'му Перки'псу, Дже'нкинсу и Допки'нсу. Её марино'ванные угри' бы'ли удивле'нием всех хозя'ек за со'рок миль в окру'жности; да, кро'ме того', она' вы'думала осо'бый род я'блочного пиро'жного, неизве'стного дото'ле в пова'ренных ле'тописях, и назнача'ла переда'ть э'тот ва'жный секре'т свое'й до'чери в день заму'жества, в прида'ное. Ита'к, когда' мать Жа'нни проводи'ла большу'ю часть вре'мени в созерца'нии горшко'в, бискви'тных щипцо'в, ра'ков, роз и ба'бочек, напеча'танных на фо'рмах для сту'дней, когда' оте'ц её явля'лся то'лько домо'й, подо'бно ка'рпам в пруде' Ма'рли, - по зво'ну колоко'льчика, молоды'е лю'ди бы'ли вме'сте, неразлу'чно. То Ви'ктор, си'дя по'дле пя'льцев Жа'нни, чита'л ей каки'е-нибудь стихотворе'ния, то Жа'нни погля'дывала че'рез плечо' Ви'ктора, когда' он рисова'л ей что'-нибудь в альбо'м. В междуде'йствиях, кото'рые мо'жно бы назва'ть настоя'щей завя'зкою дра'мы, он расска'зывал ей о ру'сской зиме' с больши'м жа'ром, она' слу'шала с больши'м внима'нием, да'же поро'й вскри'кивала: "Ах, как бы мне жела'лось э'то уви'деть!" - "А почему' же нет?.." - возража'л расска'зчик, уста'вя на неё свои' вырази'тельные о'чи. Жа'нни обыкнове'нно со вздо'хом опуска'ла тогда' свои' и принима'лась за рабо'ту... Я, пра'во, не зна'ю, о чем она' тогда' мечта'ла. Ви'ктор был от приро'ды весьма' весёлого нра'ва и, оживлённый жела'нием нра'виться, станови'лся ещё любе'знее; шу'тки его' могли' бы заста'вить са'мого кота' смея'ться, но он ещё был сто'ик в сравне'нии с ре'звостью Жа'нни. Воспи'танная с младе'нчества во францу'зском пансио'не, она' приобрела' все ми'лые ка'чества францу'женок, не потеря'в простосерде'чия свое'й ро'дины, и уже' блиста'ла по'лной красото'й мо'лодости, сохрани'в всю пре'лесть младе'нчества. Ви'ктор по'сле шу'мной весёлости впада'л нере'дко в глубо'кую заду'мчивость и грусть, мо'жет быть сладча'йшую са'мой ра'дости, необходи'мую для се'рдца, что'бы вкуси'ть мину'вшее блаже'нство и отдохну'ть для бу'дущего; но Жа'нни была' игри'ва неизме'нно, чу'вство любви' бы'ло ещё для неё заба'вою, а не наслажде'нием. Ви'ктор беси'лся на тако'е равноду'шие, и его' угрю'мость была' но'вым по'водом к шу'ткам. Она', как му'ха, кружи'лась, порха'ла, коло'ла нетерпели'вого и скрыва'лась неулови'ма. Так прошла' це'лая неде'ля нена'стного вре'мени. Наконе'ц пого'да разгуля'лась, и Жа'нни предложи'ла ему' посмотре'ть сад, устро'енный в настоя'щем голла'ндском вку'се: доро'жки, отби'тые по тесьме', лужа'йки, усы'панные разноцве'тным, блестя'щим песко'м в ви'де звезд, круго'в, многоуго'льников, то`чь-в-то'чь блю'до винегре'та, го'рки наподо'бие минда'льного пирога', дере'вья и кусты', обстри'женные сте'нками, столба'ми, шара'ми, так что вы мо'жете поду'мать, бу'дто здесь приро'да сде'лана столяро'м. Мра'морные геро'и, полубоги'ни и по'лные бо'ги - произведе'ния флама'ндского резца', несмотря' на ту'чность свою', сбира'лись, ка'жется, отдёрнуть каза'чка, и лев с ва'жностью стоя'л над водоёмом, ожида'я воды', кото'рая лишь ка'пала с мо'рды его', как бу'дто он получи'л на'сморк. Нигде' и ничего' не бы'ло ви'дно есте'ственного: там возвыша'лись жестяны'е цветы' на решётке, огражда'ющей лабири'нт величино'ю в две са'жени, там сгиба'лся мо'стик, по кото'рому не прошли' бы ря'дом две ку'рицы, там сиде'ли деревя'нные кита'йцы под зо'нтиками, скрыва'ясь от ле'тнего со'лнца в октябре', там охо'тник с невероя'тным терпе'нием ме'тил в у'тку, кото'рая два'дцать лет не сле'тала с озерка'... Уви'дя на ба'шенке оранжере'и неподви'жно стоя'щего а'иста, Ви'ктор спроси'л у свое'й путеводи'тельницы: - Не фарфо'ровый ли он? Жа'нни засмея'лась: - Мы не язы'чники, господи'н Ви'ктор, - возрази'ла она', - и хотя' у нас, как у египтя'н, э'та пти'ца в большо'м уваже'нии, но мы ещё не воздвига'ем ей хра'мов, ни и'долов. - Жаль, о'чень жаль; ваш Ге'нзиус, ка'жется, рождён быть вели'ким жрецо'м э'того долгоно'гого дома'шнего божества'. - А как нра'вится вам сад наш, господи'н кри'тик? - Чрезвыча'йно любопы'тен; э'то пала'та ре'дкостей; жаль то'лько, что я не могу' ви'деть его' в по'лном бле'ске зе'лени и цвето'в. - В э'том вы мо'жете уте'шиться; невелика' жа'тва о'сени по'сле но'жниц на'шего садо'вника, и сад э'тот име'ет неоцене'нную вы'году быть ле'том, как зимо'й, неизме'нно ску'чным. Что каса'ется до цвето'в, я покажу' вам их ца'рство, где цвету'т они', как ва'ши се'верные краса'вицы, в тепли'цах. Жа'нни раствори'ла две'ри оранжере'и. Ба'шенка, сквозь кото'рую вошли' они', занята' была' пти'чником: за све'тлою бро'нзового се'ткою порха'ло мно'жество ме'лких замо'рских пти'чек; ины'е клева'ли зерна', рассы'панные по полу', други'е увива'лись о'коло гнёздышек. Люби'мые канаре'йки Жа'нни слете'лись к ней, едва' она' простёрла ру'ку, сади'лись на плечо', е'ли са'хар из уст её. Ви'ктор любова'лся э'той карти'ной. - Э'то о'чень ми'ло, - сказа'л он, - но я во всем ви'жу, что вы лю'бите свои'х госте'й превраща'ть в пле'нников. - Напро'тив, я из чужи'х пле'нников де'лаю госте'й: вы'пустить э'тих бедня'жек на во'лю, в на'шем кли'мате, зна'чит погуби'ть их безвре'менно. - О, коне'чно, вы так добры', Жа'нни, так ла'сковы, что не то'лько ми'рных канаре'ек, но и сме'лого со'кола заста'вите забы'ть свобо'ду. - Со'кола, Ви'ктор? Благодарю' вас за него'; тепе'рь, сла'ва бо'гу, не мо'да носи'ть да'мам на руке' э'тих хи'щных птиц, как ви'дно на стари'нных карти'нках; я бы страши'лась со'кола и за себя' и за ма'леньких пито'мцев мои'х! - И страши'лись бы напра'сно, Жа'нни: ручно'й со'кол преу'чтивая пти'ца; он бы дово'лен был конфе'тами и ла'сками ва'шими. - Что'бы взви'ться под облака' и улете'ть? - О нет! что'бы сиде'ть под кро'влей ва'шей смирне'е голу'бка! - Вы чуде'сный расска'зчик, Ви'ктор! Вы ско'ро уве'рите меня', что у со'кола и ко'гти для красы'; но оста'вим лету'чее пле'мя для э'тих расту'щих мотылько'в, кото'рые к красоте' возду'шных дете'й весны' присовокупля'ют благоуха'ние и постоя'нство. Э'то люби'мое о'бщество ба'тюшки. - Цветово'дство - прия'тное заня'тие для прекло'нного во'зраста, как воспомина'ние пре'жних ра'достей, и поле'зный уро'к нам. - О да, господи'н мудре'ц! Я сама' бы люби'ла цветы' стра'стно, е'сли б они' не бы'ли так изме'нчивы и кратковре'менны. На'добно име'ть и'ли ты'сячу серде'ц, и'ли одно' о'чень хладнокро'вное, что'бы ви'деть их увяда'ние и утеша'ться вновь и вновь. - Цветы' счастли'вее нас, Жа'нни: мы изменя'емся и вя'нем, подо'бно им, но они' не страда'ют, подо'бно нам! - Ста'ло быть, и не зна'ют на'ших удово'льствий! Я не зави'дую цвета'м. Вы, коне'чно, знато'к в бота'нике, Ви'ктор? - То'лько люби'тель, Жа'нни, то'лько люби'тель; я не отличу' лупи'нуса от цветно'го горо'ха и зна'ю ли'лию то'лько по гербо'внику. Ва'ши те'рмины: bulbata, barbata, angusti-folia, grandiflora [Лу'ковичные, усови'дные, узколи'стные, крупноцве'тные (лат.)] - для меня' ара'бская гра'мота. - И вы, в святи'лище цвето'в, в до'ме изве'стного цветосло'ва, не красне'я, хва'литесь э'тим? - По кра'йней ме'ре созна'юсь в своём неве'жестве, по не ка'юсь в нем. Я, как солове'й перси'дских поэ'тов, обожа'ю ро'зу, одну' бе'лую ро'зу, и в э'том отноше'нии могу' поспо'рить с перве'йшими бота'никами, кото'рые слы'шат да'же, как растёт трава', что не ошибу'сь в вы'боре преле'стнейшей. - Э'то не о'чень му'дрое предпочте'ние, господи'н мудре'ц, и вам, что'бы хоть ско'лько-нибудь сохрани'ть уваже'ние ба'тюшки, на'до поучи'ться толкова'ть с ним о листка'х, и лепестка'х, и ве'нчиках, и пе'стиках всех ре'дких цвето'в без лицеприя'тия. - Ваш сове'т для меня' зако'н, Жа'нни; я гото'в охо'тно не то'лько прилепи'ться к цветку', подо'бно пчеле', но прирасти' к земле', как цвето'к, е'сли вы са'ми посвяти'те меня' в ры'цари тепли'цы. От кого' лу'чше, как не от са'мой Фло'ры, могу' я научи'ться изъясня'ть свои' мы'сли о цвета'х, а мо'жет быть и свои' чу'вства цвета'ми! Не нача'ть ли с сего' дня благоуха'нных уро'ков, Жа'нни? - Чем скоре'е, тем лу'чше. Вот э'тот цвето'к, наприме'р, называ'ется мала'йская а'стра. - То есть звезда', - ти'хо повтори'л Ви'ктор, загля'дывая в о'чи свое'й учи'тельнице, - я зна'ю две звезды', кото'рых кра'ше не найти' в це'лом небоскло'не; к ним и по ним пра'вил бы я всегда' бег свой над бе'здной океа'на. - Ах, оста'вьте, пожа'луйста, в поко'е ваш океа'н и удосто'йте сойти' с не'ба... - Ничего' нет ле'гче э'того, Жа'нни, когда' не'бо удосто'ивает сходи'ть на зе'млю. - Зато' ничего' нет трудне'е, как понима'ть ва'шу поэ'зию! Вот родня' ва'шей люби'мицы - rose musquee; [Му'скусная ро'за (фр.)] вот махро'вая ро'за; вот тюброза'. - Преле'стные цветки'! Им недостаёт то'лько ши'пов, что'бы поспо'рить с настоя'щей ро'зой. - В са'мом де'ле так? Я заме'чу э'то в своём тра'внике, Ви'ктор... Вот кита'йский ого'нь. - Кото'рый име'ет зажига'ющее сво'йство то'лько в ва'ших рука'х, - не пра'вда ли? - Вот мандраго'ра, про кото'рую инди'йцы расска'зывают, бу'дто она' кричи'т, когда' её срыва'ют со сте'бля. - И, ве'рно, кричи'т: "не тронь меня'"? - Я не реша'лась никогда' оскорбля'ть её чувстви'тельности; тепе'рь береги'тесь, чтоб не засну'ть: вот все племена' ма'ков; из них свит вене'ц Морфе'я, и льётся о'пиум в испаре'ниях! - Не страшу'сь ниско'лько их усыпи'тельного влия'ния, находя'сь так бли'зко к противоя'дию. Я говорю' по о'пыту, Жа'нни: обыкнове'нное приве'тствие ва'ше: "до'брой но'чи, Ви'ктор" вме'сто до'брой но'чи даёт мне злу'ю бессо'нницу. - Бе'дненький, Ви'ктор! Тепе'рь я зна'ю, отчего' он бре'дит иногда' наяву'! Но на чем мы останови'лись? На га'рлемском жо'нкиле, на ка'пском ранунку'ле, на пи'саном тюльпа'не? И то нет! Ва'ша рассе'янность прили'пчива, господи'н учени'к; но вот ка'ктус, кото'рый цветёт одна'жды в год, и то но'чью. На'добно не'сколько зорь сря'ду стоя'ть на часа'х, что'бы име'ть наслажде'ние уви'деть пы'шный бе'лый цвет его' с ора'нжевыми окра'инами; и вообрази'те, то'лько два часа' красу'ется он и пото'м опада'ет мгнове'нно. - Хоть два часа', но он цветёт, он ма'нит взо'ры, он ра'дует се'рдце прекра'сных. Я бы гото'в был года'ми жи'зни купи'ть подо'бное сча'стье! Ви'ктор пла'менно гляде'л на Жа'нни, Жа'нни безмо'лвно смотре'ла на Ви'ктора. - Как здесь жа'рко! - сказа'ла она', отбра'сывая от ли'ца воротни'к голубы'х песцо'в, и заду'мчиво взяла'сь за дверну'ю ру'чку. - Повтори'м пе'рвый уро'к и посмо'трим, что заслу'жит учени'к мой: ме'сто ли в углу' и'ли позволе'ние бе'гать по двору'? Наприме'р, скажи'те мне и'мя э'того цветка'? - примо'лвила она', сорва'в тюб-ро'зу. - Не зна'ю, - отвеча'л Ви'ктор, не сводя' оче'й с оче'й Жа'нни. - Но что ж вы зна'ете, бо'же мой?! - вскрича'ла она'. - Люби'ть, люби'ть пла'менно, - возрази'л с жа'ром Ви'ктор, схвати'в не'жную ру'чку её. - А что зна'чит люби'ть? - спроси'ла она' с простосерде'чием. А что зна'чит люби'ть? - повторя'ю сам я, обраща'ясь к чита'телям... И вопро'с э'тот, пра'во, не так глуп, как он ка'жется снача'ла. Я мно'го чита'л в кни'гах, ещё бо'льше слы'шал мне'ний людски'х об э'том предме'те, и ни одного' согла'сного. Оди'н говори'т, что люби'ть зна'чит жела'ть, друго'й, что люби'ть - отка'зываться от приро'ды; тот уверя'ет, что нет любви' без де'нег, друго'й, что нет её для богаче'й. Лишь Сокра'т сказа'л философи'ческую и'стину, назва'в любо'вь стремле'нием к возрожде'нию посре'дством красоты', но э'то определе'ние стра'сти - не описа'ние её де'йствий, не характери'стика её феноме'нов; и что вы ни говори'те, а, ка'жется, я оста'нусь при своём вопро'се. Не диви'тесь же, ми'лостивые госуда'ри, что э'тот просто'й вопро'с ужа'сно смути'л нео'пытного любо'вника; он во'все не был пригото'влен разме'нивать свои' чу'вства на мы'сли и мы'сли на выраже'ния. Нить его' иде'й прервала'сь, бо'дрость на дальне'йшее объясне'ние его' оста'вила; он произнёс не'сколько нея'сных зву'ков, потупи'л о'чи на цвето'к, кото'рый Жа'нни держа'ла ещё в руке', и, жела'я найти' то'чку опо'ры, сказа'л: - Э'то колоко'льчик? Должно' полага'ть, у него' кре'пко звене'ло в уша'х, когда' он назва'л тюб-ро'зу колоко'льчиком. Жа'нни не могла' удержа'ться от сме'ха. - Нет, Ви'ктор, нет, вы отча'янный учени'к, - в ва'шей па'мяти, как в снегу', не расти' цвета'м. - Лишь бы мне не бы'ли чужды' цвето'чные венки', прекра'сная Жа'нни! Ме'нее ль преле'стна ра'йская пти'чка оттого', что мы не зна'ем её ро'дины? Менеё ль благово'нна ро'за, е'сли назову'т её други'м и'менем? - По кра'йней ме'ре не ме'нее заба'вно. Заме'тьте, Ви'ктор, листки' э'той тюб-ро'зы; колоко'льчики не распуска'ются так широко'; пе'стики их гора'здо ни'же и пуши'стее; прито'м образова'ние са'мого цветка'... Жа'нни толкова'ла о'чень подро'бно. Ви'ктор, каза'лось, слу'шал о'чень приле'жно и, что'бы лу'чше рассмотре'ть цвето'к, поднёс к са'мым глаза'м ру'ку Жа'нни, на кото'рой лежа'л он. Ви'ктор, изво'лите ви'деть, был немно'жко близору'к. Ме'жду тем дли'нные ло'коны её каса'лись лицу' ученика', а во'лосы, как вам изве'стно, есть са'мый си'льный возбуди'тель электри'чества. Оттого' прекра'сному полу' так нра'вятся гуса'рские у'сики, от того' же са'мого и Ви'ктор почу'вствовал на се'рдце прикоснове'ние к своему' челу' кудре'й краса'вицы... Нево'льно он по'днял о'чи: пе'ред ним дыша'ли ве'шнею све'жестью румя'ные щёчки и благоуха'ющие гу'бки распуска'лись как заря'. Э'то бы'ло вы'ше сил его'. Он прильну'л свои'ми уста'ми к уста'м искуси'тельным, и вздох изумле'ния исче'з в жарко'м поцелу'е! Вида'ли ль вы когда'-нибудь две я'сные ка'пли ро'сы ря'дом на листе' виногра'да? Они' до'лго дрожа'т, потряса'емы дунове'нием ветерка', и вдруг, как бу'дто одушевя'сь, слива'ются воеди'но и кру'пной слезо'й ниспада'ют, сверка'я. Так то'чно слили'сь уста'ми на'ши любо'вники, забыва'я весь мир в упое'нье восто'рга. Поцелу'й - сла'достное чу'вство, ми'лостивые госуда'ри! Нове'йшие физио'логи неда'ром назва'ли его' шесты'м чу'вством, изя'щнейшим, не'жели все про'чие, и приро'да не без це'ли одари'ла одного' челове'ка таки'м не'жным ору'дием о'ного - уста'ми с чрезвыча'йно то'нкою оболо'чкою. Всегда' прия'тен во'льный поцелу'й, но что мо'жет сравни'ться с пе'рвым, де'вственным поцелу'ем любви'? Собери'те зо'лото, власть, сла'ву, да'же са'мое облада'ние - все, все, что лю'ди привы'кли называ'ть сча'стьем, и е'сли вы испыта'ли все э'то, созна'йтесь, что оно' не в состоя'нии дать вам ра'дости, чисте'йшей сих невозврати'мых мгнове'ний. Э'ти мгнове'ния минова'ли для Ви'ктора. Жа'нни с серди'тым ви'дом вы'рвалась из его' объя'тий. - Я никогда' не ожида'ла от вас э'того, господи'н Ви'ктор, - произнесла' она' го'лосом оби'женной го'рдости и, как се'рна, пры'гнула за дверь тепли'цы. ; Изумлённый любо'вник оста'лся на ме'сте с распростёртыми рука'ми... Е'сли б грана'та ло'пнула в его' карма'не, он бы ме'нее был испу'ган, чем тако'ю нежда'нною стро'гостью. ГЛАВА' V Les femmes ont l'humeur legere, La notre doit s'y conformer; Si c'est un bonheur de leur plaire, C'est un malheur de les aimer. Parny [Же'нщины легкомы'сленны, и мы должны' им в том потака'ть; е'сли нра'виться им - сча'стье, то люби'ть их - несча'стье. Парни' (Фр)] Ви'ктор протира'л глаза', не ве'ря сам себе'. "За что ей рассерди'ться? - ду'мал он. - Ка'жется, она' была' неравноду'шна ко мне, благоскло'нно слу'шала мои' вздо'ры и, е'сли меня' не обману'ло зре'ние и'ли самолю'бие, о'чень поня'тно отвеча'ла на пы'лкие взгля'ды. Коне'чно, поцелу'й был нежда'нный, но не похи'щенный си'лою, и, ско'лько могу' припо'мнить, её гу'бки не убега'ли от мои'х. Тепе'рь и'ли раце'е обману'лся я?" Волну'ем сомне'ниями и стра'хом, что заслужи'л гнев свое'й любе'зной, Ви'ктор как подсуди'мый яви'лся в столо'вую; но он напра'сно умоля'ющими взо'рами лови'л взо'ры Жа'нни: она', как ртуть, убега'ла от встре'чи. Зла'я де'вушка с го'рдой хо'лодностью и с ви'дом оби'женного досто'инства уклоня'лась от разгово'ров, и когда' вино'вный бемо'льным то'ном обраща'л к ней вопро'с, то односло'жные да и'ли нет, сло'вно иго'лки, входи'ли ему' в се'рдце. В пе'рвый раз заме'тил он, что Ге'нзиус несно'сен со свои'ми расспро'сами: как ведётся в Росси'и гроссбу'х? разделя'ют и'ли соединя'ют в одну' тетра'дь credet и debet? [Креди'т и де'бет (лат.)] венециа'нскую и'ли амстерда'мскую ме'тоду предпочита'ют для счето'в и кра'сными ли ци'фрами впи'сывают тра'нспорт? - у челове'ка, кото'рый не знал ино'го тра'нспорта, кро'ме срыва'ющего четы'ре ку'ша с банкомёта. Заме'тил, что шу'тки хозя'ина длинне'е двух арши'н с че'твертью и что страх утоми'тельны рассужде'ния хозя'йки о ра'знице, существу'ющей ме'жду предохране'нием, охране'нием и сохране'нием пи'кулей, об упа'дке просвеще'ния, что я'сно дока'зывается введе'нием сапого'в вме'сто башмако'в с то'нкими подо'швами, и, наконе'ц, о размноже'нии мо'ли, ве'рного предве'стника бли'зкого преставле'ния све'та. Ме'жду тем Жа'нни остава'лась неизме'нно равноду'шной, и тем сильне'е кипе'л Ви'ктор. Раздражённый таки'м упо'рством, он, наконе'ц, убежа'л в свою' ко'мнату, с твёрдым наме'рением не выходи'ть из неё ни к ча'ю, ни к у'жину. - Э'то ни на что не похо'же, - говори'л он сам с собо'ю, отме'ривая са'женные шаги' по парке'ту, - так молода' и так упря'ма! Что я говорю' - упря'ма? Так причу'длива, так зла! Хорошо', что она' вы'казала себя' снача'ла, а то, чего' до'брого, пожа'луй, влюби'лся бы в неё по у'ши, кото'рые не ста'ли бы оттого' коро'че! Тут он вздохну'л, вспо'мня, како'е ма'ленькое у неё у'шко; от у'шка да'лее и да'лее; наконе'ц он сел, как бу'дто жела'я рассмотре'ть о'браз, нося'щийся пе'ред его' глаза'ми. - Да, да, э'то пра'вда - она' хороша', слова' нет, что хороша', - пригова'ривал он, бу'дто не'хотя, - сло'жена - чу'до! Умна', как день, но зато' уж зла, как медяни'ца, как змея' с погрему'шками... Я поздравля'ю себя', что разлюби'л её, что равноду'шен; нет, ма'ло равноду'шия, что ненави'жу её. Слуга' поко'рный, мамзе'ль Жа'нни, - вы мо'жете пленя'ть тепе'рь на свобо'де э'ту двуно'гую тре'ску - Гензи'уса, я, пра'во, сам уме'ю плати'ть леденца'ми за леденцы'. Уро'чный час проби'л, и отко'рмленный слуга' яви'лся в дверя'х. - Самова'р по'дан! - возгласи'л он однозву'чно. Ви'ктор гляде'л на него', расши'рив глаза', как бу'дто слуга', произнёс что'-то на санскри'тском наре'чии. - Пожа'луйте ку'шать ча'ю! - сказа'л ве'стник. - Ку'шать ча'ю? - повтори'л Ви'ктор уми'льным го'лосом. , - Сейча'с иду', друг мой! Иду', но для того', что'бы показа'ть спеси'вице, что зна'чит оско'рбленная любо'вь! - присовокупи'л он, опра'вдываясь пе'ред собо'ю. С небре'жным ви'дом вошёл Ви'ктор в гости'ную и, вме'сто того' чтоб сесть по-пре'жнему по'дле Жа'нни, рассыпа'ясь же'мчугом в иносказа'тельных приве'тствиях, подсе'л к старику', хозя'ину, и пусти'лся шути'ть с ним наперего'нки. Но Жа'нни, кото'рая пре'жде всех, быва'ло, пока'зывала зу'бки, когда' он выка'зывал остроу'мие и'ли расска'зывал что'-нибудь смешно'е, тепе'рь не удосто'ивала его' шу'ток да'же улы'бкою, заводи'ла незна'чащий разгово'р с ма'терью и, бу'дто назло' ему', все де'лала наоборо'т. Обыкнове'нно, в пе'рвой сте'пени любо'вного масо'нства, ученики' стара'ются узна'ть и угада'ть все вку'сы, все при'хоти, все причу'ды ми'лой осо'бы и таки'м не'жным внима'нием, таки'ми ма'ленькими услу'гами пробива'ть тропи'нку до её се'рдца. Подо'бный разме'н предупреди'тельности уже' существова'л ме'жду на'шими любо'вниками, и они' о'ба могли' перече'сть по па'льцам, что ка'ждый из них лю'бит и'ли не лю'бит осо'бенно; ни одна' безде'лица, кото'рую то'лько глаз любви' мо'жет заме'тить, то'лько се'рдце любви' оцени'ть, не предлага'лась без взаи'мной прида'чи улы'бки и'ли слова'. Напро'тив, тепе'рь Ша'нни бу'дто во'все забы'ла привы'чки Ви'ктора. Чай, вопреки' его' вку'су, был сла'док, как варе'нье; ему' предлага'ли сли'вок, хотя' он никогда' не употребля'л их, и, что всего' оби'днее, не дослу'шав его' рече'й, Жа'нни обраща'лась к други'м с пусты'ми вопро'сами. Ви'ктор выходи'л из себя', стара'ясь каза'ться хладнокро'вным. Жа'нни каза'лась ему' чудо'вищем, но чудо'вищем, са'мым ми'лым в све'те; он гото'в был тогда' разбрани'ться с не'ю наве'к и расцелова'ть в пух. Беда', когда' западёт в рети'вое страсть, кото'рой мы не в си'лах ни бежа'ть, ни победи'ть! Я, пра'во, не зна'ю, что важне'е для любо'вников: пе'рвая ли благоскло'нность и'ли пе'рвая ссо'ра? Беда' вдво'е, когда' они' прихо'дят вдруг, подо'бно ра'дуге в бу'рном дожде'. Ви'ктор возврати'лся от у'жина разогорчён и отча'ян, ви'дя свою' поко'рность отве'ргнутой с равноду'шием и свою' го'рдость уни'женной пе'ред невнима'ньем. - О же'нщины, же'нщины! - восклица'л он. - Существо' бессерде'чное, легкомы'сленное, кова'рное, неблагода'рное! Он не пе'рвый и не после'дний вымеща'л на це'лой полови'не ро'да челове'ческого доса'ду на одну' де'вушку. В любо'вных и в полити'ческих упрёках о'бе сто'роны быва'ют обыкнове'нно чрезвыча'йно справедли'вы: ста'рое и но'вое, небыва'лое и было'е - все сме'шано вме'сте, все обрыва'ется на го'лову обвиня'емого; ка'ждый уми'льный взгляд, ка'ждый покло'н ста'вится ему' в благодея'ние, то есть в обвине'ние за неблагода'рность. Зла'я фили'ппика Ви'кторова ко'нчилась тем, что он реши'лся писа'ть к жесто'кой. Начина'ть перепи'ску побра'нкой - дово'льно щекотли'вая вещь; она' каза'лась, одна'ко ж, са'мою есте'ственною и всего' бо'лее справедли'вою для нео'пытного моряка'. Заба'вно бы'ло ви'деть, как он грыз перо' и разрыва'л листы' за листа'ми, то находя' выраже'ния свои' чересчу'р жёсткими, то некста'ти не'жными. Не раз вска'кивал он и отворя'л окно', бу'дто ожида'я прили'ва красноре'чия от полнолу'ния, и'ли с жа'дностью затя'гивался тру'бкою, выса'сывая из неё вдохнове'ние с ды'мом. Пла'менные неле'пости текли' струёй на бума'гу и, подо'бно раке'те, рассы'пались звёздами слов. Чего' там не бы'ло! И обольсти'тельные упрёки, и не'жные угро'зы, и кля'твы, и обе'ты - сло'вом, все вы'ходки серде'чного безу'мия, все грёзы любо'вной горя'чки, все, кро'ме того', что хоте'л сказа'ть он, и того' ме'нее, что до'лжен был говори'ть. Изъясне'ние э'то бы'ло вкра'тце, - и на тре'тьем листе' он допи'сывал нача'ло, как вдруг ему' показа'лось, бу'дто бу'квы расту'т, расту'т пе'ред перо'м его', что они', сви'вшись хвоста'ми и уса'ми, начина'ют извива'ться и пры'гать, как змеи'. Изумлённый таки'м явле'нием, Ви'ктор снял со све'чи, протёр отяжеле'вшие глаза', - не ту'т-то бы'ло! Де'ти а'збуки не унима'лись: стро'чки бе'гали вкось и вдоль и сло'вно дра'лись ме'жду собо'ю, запяты'е и многото'чия (вещь необходи'мая в любо'вном письме', как дробь в охо'тничьем заря'де) лете'ли со сто'роны на сто'рону, це'лые фра'зы кружи'лись, сме'шивались, переска'кивали бог весть куда', до того', что у Ви'ктора заряби'ло в глаза'х. Неодоли'мый зево'к, как очарова'нием, разве'рз его' че'люсти, и голова' ти'хо, ти'хо скати'лась на неоко'нченное письмо'. В младе'нчестве слы'шал я ска'зку о до'бром молодце', кото'рый, укра'в у сосе'да петуха', набре'л, пробира'ясь че'рез кла'дбище, на толпу' мертвецо'в. Заба'вники того' све'та, поки'нув моги'лы, чтоб погре'ть свои' ко'сти на ме'сяце, игра'ли, переки'дывая свои'ми голова'ми как мячо'м; гробовы'е оде'жды лежа'ли рассе'яны. Испу'ганный вор, зна'я, что о'боротни так же боя'тся пе'ния петуха', как мы стихо'в Ко'това, так да'внул несча'стного ве'стника зари', что он закрича'л ко'кареку благи'м ма'том. Смути'лись пля'ски поко'йников; ка'ждый, надева'я го'лову, каку'ю посла'л ему' слу'чай, и оде'жду, кака'я попа'лась под ру'ку, швырко'м и кувырко'м кида'лся в моги'лу. Нау'тро любопы'тные нашли' весь гробово'й мир вверх дном: изве'стный краса'вец лежа'л с беззу'бою голово'й стару'хи, у старика' профе'ссора филосо'фии наки'нута была' набекре'нь де'тская голо'вка, отставно'й солда'т с деревя'нного ного'ю лежа'л в душегре'йке, а кираси'рские ботфо'рты красова'лись на ма'ленькой но'жке танцо'вщицы. Просну'вшись на заре', то'чно в тако'м же беспоря'дке нашёл письмо' своё Ви'ктор. Напра'сно перечи'тывал он его' све'рху вниз и сни'зу вверх, добива'ясь то'лку; напра'сно иска'л он, что ему' хоте'лось вчерась' вы'разить, - э'то бы'ло настоя'щее вавило'нское смеше'ние языко'в. - И'ли я сего'дня умне'е вчера'шнего, - сказа'л он наконе'ц, раздира'я в куски' посла'ние, - и'ли вчерась' был так мудрён, что сего'дня себя' не понима'ю. Что бы поду'мала обо мне Жа'нни, е'сли бы я гря'нул в неё тако'ю нескла'дицею? Соверши'в autodafe [Сожже'ние (фр)] над лоскутка'ми, Ви'ктор вы'шел в сад подыша'ть све'жим во'здухом и собра'ться с мы'слями на но'вое объясне'ние. Окре'стный вид был и'стинно флама'ндской шко'лы: не'бо, подерну'тое ба'йкою тума'нов, обстри'женные де'рева осы'паны пу'дрой и'нея; вдали' фа'брика, у кото'рой дли'нные трубы' торча'ли как осли'ные у'ши, и да'же а'ист на ба'шенке оранжере'и - все напомина'ло карти'ны Вуверма'на. Сам не зна'я как, очути'лся он у двере'й тепли'цы; се'рдце ве'чно влечёт нас туда', где вкуси'ло оно' наслажде'ние, как в ро'дину своего' сча'стья. Из неё выходи'л садо'вник с ле'йкою в руке' и с тру'бкою в зуба'х. - Там никого' нет? - спроси'л Ви'ктор, жела'я сказа'ть что'-нибудь голла'ндцу. - О neen, myn herr [О нет, су'дарь (голл.)], - отвеча'л тот, подвига'я на сто'рону колпа'к свой, - как никого' нет? Там премно'жество птиц и цвето'в. - Ути'ная шутли'вость, друг мой! - возрази'л Ви'ктор, захло'пнув за собо'й две'ри. - Soo, soo! [Так, так! (голл.)] - произнёс голла'ндец, пыхну'в о'чень значи'тельно ды'мом и кача'я голово'ю; дальне'йших объясне'ний ду'мы его' на'добно бы'ло бы ожида'ть, как поздне'й капу'сты. Он удали'лся, улыба'ясь лука'во. Печа'льно погляде'л Ви'ктор на милу'ющихся канаре'ек, бы'стро пробежа'л стопа'ми и взо'рами цветники' и ряды' ре'дких плодоно'сных и души'стых дере'"в; он заме'тил, как склоня'ли цветы' друг к дру'гу вспры'снутые голо'вки свои', бу'дто жела'я подели'ться освежа'ющею вла'гою. Пусть кто хо'чет говори'т, что любо'вь есть безу'мие, - по-мо'ему, в ней таи'тся и'скра высо'кой прему'дрости. В ней мы испы'тываем по чу'вству то, к чему' приво'дит нас впосле'дствии филосо'фия по убежде'нию. Каки'м благоро'дным дове'рием, како'ю чи'стою доброто'ю быва'ем мы тогда' перепо'лнены: в ка'ждом челове'ке нахо'дим тогда' дру'га, в ми'лом цветке', в ти'хом куста'рнике - родно'го; мы счита'ем люде'й и ве'рим себя' сами'х лу'чшими, и то'чно бы'ли бы таковы'ми, е'сли б э'то умиле'ние, творя'щее о'коло нас но'вый мир и украша'ющее ста'рый, бы'ло прочне'е, постоя'ннее. Ра'зница то'лько в том, что филосо'фия исторга'ет челове'ка из о'бщей жи'зни и, как победи'теля, возвыша'ет над приро'дою; а любо'вь, побежда'я его' ча'стную свобо'ду, слива'ет его' с приро'дою, кото'рую он, одушевля'я, возвыша'ет до себя'. Сла'достны созерца'ния и мудреца' и любо'вника, хотя' ощуще'ния после'днего живе'е, а поня'тия пе'рвого я'вственнее. Любо'вник, ка'жется, вне'млет се'рдцем бие'нию жи'зни во всем творе'нии, гармо'нии бла'га - во всем твори'мом. Пред у'мственными взо'рами друго'го рассвета'ют мра'чные бе'здны, развива'ется сви'ток судьбы' миро'в и наро'дов. То'лько э'то двоя'кое созерца'ние даёт челове'ку вполне' наслади'ться свои'м соверше'нством, то в самозабве'нии, то в забве'нии всех зол, его' окружа'ющих. В э'то вре'мя он поглоща'ет мину'вшие, настоя'щие и бу'дущие наслажде'ния, слия'нные в ти'хом восто'рге! Поло'н подо'бными чу'вствами, е'сли не подо'бными мы'слями, стоя'л мечта'тель Ви'ктор пе'ред кусто'м тюб-ро'з, свиде'телем его' сча'стья и го'ря. Душа' его' пла'вала, как инди'йская пе'ри, в испаре'ниях цвето'в, забы'в доса'ду и наде'жду, дово'льная со'бственной любо'вью, одно'ю любо'вью, - чу'вство, непоня'тное мно'гим, но тем не ме'ньше сла'дкое для немно'гих. Вдруг, во'все неожи'данно, он был исто'ргнут из свое'й заду'мчивости све'жим, зво'нким поцелу'ем, и гро'мкий смех, за ним после'довавший, заста'вил его' вздро'гнуть, хотя' во'все не от испу'га; смех э'тот, в свою' о'чередь, заглушён был зву'ком поцелу'ев Ви'кторовых, кото'рыми осыпа'л он ре'звую Жа'нни, и'бо э'то была', коне'чно, она'. - По'лно, полноте', Ви'ктор! - крича'ла краса'вица, заслоня'я уста' ру'чками, кото'рые отнима'ла опя'ть, что'бы скрыть от лобза'ний. - Я, пра'во, опя'ть рассержу'сь на вас; я возврати'ла вам то'лько ваш злой поцелу'й: я не хоте'ла принима'ть пода'рков от таки'х де'рзких люде'й. Ви'ктор останови'лся. - О'чень хорошо', Жа'нни; когда' де'ло пошло' на расчёты, возврати'те мне сполна' полу'ченные тепе'рь, и я дово'лен. - Да вы несно'снее на'шего бухга'лтера, Ви'ктор! Легко' сказа'ть - счётом; а кто бы успе'л счита'ть их? - возрази'ла Жа'нни, и ме'жду тем щеки' её пыла'ли преле'стным румя'нцем, глаза' ясне'ли неви'нною весёлостью. Вся она' была' так простосерде'чно игри'ва, - Ви'ктор раста'ял. О пре'жней ссо'ре не бы'ло и поми'ну. Он ти'хо обви'л ру'ку о'коло стро'йного её ста'на и неприме'тно привле'"к к себе' очаро'ванную очарова'тельницу; но она' бу'дто убега'ла от ми'лых уст, у'ста её пресле'дующих, так, что Ви'ктор срыва'л поцелу'и, как ро'зы за ро'зою. - Мы перечтём сно'ва, - произнёс он, и ме'жду вся'ким сло'вом бы'ло ти'ре из зву'ков, кото'рых по сию' по'ру никто' не взду'мал изобрази'ть каки'м-нибудь иеро'глифом. В прове'рку счета' вкра'дывались оши'бки, и пове'рка начина'лась сно'ва и сно'ва. Я уве'рен, что э'то была' пе'рвая арифмети'ческая зада'ча, доста'вившая сто'лько удово'льствия ученика'м. Ито'ги не бы'ли ещё подведены', а уже' они' дру'жески говори'ли ты друг дру'гу. Никто' из них не по'мнил, когда' и кем бы'ло произнесено' э'то сло'во.. - Я хоте'ла пому'чить тебя', Ви'ктор, - говори'ла Жа'нни, расправля'я ро'зовыми пе'рстиками во'лосы на голове' его', - но, призна'ться, мне до'рого сто'ило притво'рство, и я целу'ю ночь упрека'ла себя'. Прише'дши сюда' поли'ть цветы' мои', я до'лго любова'лась тобо'ю, - примо'лвила она', скрыва'я горя'щее лицо' на груди' счастли'вца, - и, наконе'ц, не вы'держала, чтоб не поцелова'ть тебя'. За что, скажи', я так люблю' тебя', причу'дливый, злой Ви'ктор! - За что я обожа'ю тебя', кова'рная де'вушка! - Не серди'сь вперёд, Ви'ктор, - ты так стра'шен в гне'ве; мне стано'вится хо'лодно в се'рдце, когда' я о том вспо'мню. - Не игра'й вперёд любо'вью, ми'лая Жа'нни! Кто так хорошо' уме'ет притворя'ться равноду'шным, тому' недалеко' до настоя'щего бесстра'стия, - по кра'йней ме'ре мысль, что ты так же легко' мо'жешь лицеме'рствовать в не'жности, как в хо'лодности, меня' убива'ет! - О нет, друг мой, - отвеча'ла она' простоду'шно, - я уже' привы'кла быть равноду'шною, а люблю' впервы'е. - И впосле'дние, Жа'нни? - Одна'жды и навсегда', Ви'ктор! - Я твой до гро'ба! Люби'ть тебя', Жа'нни, бу'ду я и в са'мой ве'чности! В э'тот раз Жа'нни уже' не ду'мала спра'шивать, что зна'чит люби'ть. И Ви'ктор не пошёл бы в карма'н за сло'вом, е'сли б она' о том спроси'ла. Удиви'тельно, каки'е бы'стрые успе'хи де'лает в э'той нау'ке се'рдце челове'ческое в са'мое коро'ткое вре'мя! Оди'н ра'зве животно-магнети'ческий сон, кото'рый у'чит по-латы'ни и по-гре'чески в одну' засы'пку, мо'жет поспо'рить с платони'ческою мето'дою. Вчера'шние новички' стано'вятся вдруг таки'ми страте'гиками в любо'вной войне', что, пожа'луй, нау'чат учителе'й. Любо'вники на'ши расста'лись, осыпа'я друг дру'га увере'ниями; они' поспеши'ли в свои' ко'мнаты, что'бы наедине' с собо'ю, ка'плей по ка'пле вкуси'ть своё блаже'нство. ГЛАВА' VI "Я, Ду'шенька, люблю' Аму'ра!" Пото'м запла'кала как ду'ра; Пото'м, не говоря' двух слов, Запла'кал с не'ю рыболо'в, И с ним взрыда'ла вся нату'ра. Богдано'вич Ка'ждый день с рассве'том явля'лся Ви'ктор в оранжере'ю, да и преле'стная голла'ндочка не опа'здывала приходи'ть туда' корми'ть свои'х канаре'ек, леле'ять свои' цветы' замо'рские. Само' собо'й разуме'ется, что не забыва'ла и ми'лого моряка', кото'рый стал ей тепе'рь доро'же всех пти'чек и всех тюльпа'нов вме'сте. О чем води'лись у них ре'чи, того' не дошло' до моего' све'дения. Крыла'тому пле'мени всегда' не до чужи'х пе'сен, цветы' молчали'вы с приро'ды, а от фле'гмы садо'вника мо'жно бы'ло услы'шать то'лько soo, soo, сопровожда'емые весьма' значи'тельными и во'все непоня'тными пу'фами таба'чного ды'ма. Полага'ть должно', они' не скуча'ли, и хотя' слова'рь счастли'вых о'чень ограни'чен, - но они' не могли' наговори'ться об одно'м и том же и вся'кий раз име'ли что'-нибудь приба'вить ко вчера'шнему. Живу'чи в тако'м эли'зиуме, наш лейтена'нт во'все позабы'л о мо'ре и фло'те, о свои'х и неприя'телях, и сколь на горя'чий патрио'т был он, но ре'дко вспада'ла ему' на ум го'рькая мысль, что францу'зы иду'т в се'рдце оте'чества. "Нет, Русь не падёт! - восклица'л он, пыла'я. - Наполео'н поскользнётся в крови' на'шей!" - и успока'ивался, и утеша'л себя' ве'рою, что все э'то ско'ро ко'нчится, и опра'вдывал себя' вопро'сом; что могу' я сде'лать? Любо'вь обезмолви'ла, наконе'ц, все про'чие чу'вства; за'втра для него' не существова'ло; он сам не жил в са'мом себе', - он бу'дто променя'лся душо'ю с ми'лою. Одна'ко ж э'тот проме'н был невы'годен для Жа'нни, и она' узна'ла сла'дость грусти', рассе'янность завладе'ла и е'ю. Дома'шний поря'док, досе'ле ве'рный как часы', совсе'м потеря'л черёд под её надзо'ром. Одна'жды в пя'льцах вме'сто како'го-то узо'ра она' вы'шила целу'ю стро'чку ли'тер W по зу'бчикам косы'нки. В расхо'дной тетра'ди, вме'сто ито'га, яви'лась чья'-то мужска'я голова' - Ю'лия Це'заря, по её ска'зкам ма'тери. В часы', назна'ченные пова'рне, ей хоте'лось танцева'ть, в часы' уро'ков на а'рфе - моли'ться. То забыва'ла она' ключи' в я'щике, то вме'сто сла'дкого миндалю' насы'пала для пиро'жного го'рького, то оставля'ла стул посреди' ко'мнаты - вещь, кото'рая для ма'тери её была' страшнеё плане'ты, грозя'щей стопта'ть зе'млю. Наконе'ц уж и сам оте'ц заме'тил, что дочь не в своём уме', когда' она' налила' ему' ко'фе без са'хару и в заду'мчивости сорвала' како'й-то чуде'сный тюльпа'н, что искони' счита'лось сме'ртным грехо'м в до'ме его'. - Два арши'на с че'твертью! - вскрича'л он, отвори'в больши'е глаза'. - Э'то что'-нибудь да зна'чит! Ме'жду тем, одна'ко ж, как Аму'р гото'вил сумато'ху в семье' Саарвайерзе'на, судьба' сбира'лась излома'ть его' стрелы'. Уже' минова'ло две неде'ли пребыва'ния Ви'ктора, и он, прита'ясь, не ду'мал напомина'ть об отправле'нии; а стари'к, чрезвыча'йно дово'льный его' о'бществом, каза'лось, совсе'м забы'л, что Ви'ктор не дома'шний. Да'же до'брая хозя'йка привы'кла к нему', по со'бственному её призна'нию, бу'дто к ста'рому оре'ховому комо'ду, кото'рый о'тдан был за не'ю в прида'ное. Прито'м, по'здняя о'сень де'лала затрудни'тельным, е'сли не во'все невозмо'жным, пла'вание по бу'рному прибере'жью Зюйдерзе'е, а дурна'я пого'да избавля'ла от госте'й, кото'рые бы могли' подозрева'ть и'ли угада'ть что'-нибудь в стра'нствующем прика'зчике, на кото'рого, пра'вду сказа'ть, он ниско'лько не походи'л с головы' до пог и с рече'й до посту'пков. Сло'вом, все обнадёживало на'шего моряка', что он до'лго просиди'т на ме'ли, а там, а там... доживём - уви'дим, случи'тся - так поду'маем! И ме'жду тем часы' лете'ли, и се'рдце отжива'ло го'ды сча'стия. У'тром пе'рвого ноября', све'тел как ма'йский мотылёк, порхну'л Ви'ктор в тепли'цу и нашёл там Жа'нни в го'рьких слеза'х. До'лго не отвеча'ла она' не'жным вопро'сам его', и о'тзывом на них бы'ли то'лько но'вые слезы', но'вые стена'ния. - Мину'ли мои' ра'дости, - наконе'ц произнесла' она', - Ви'ктор меня' покида'ет! - Каки'е чёрные мы'сли, ми'лая Жа'нни, - скоре'е замёрзнет пла'мень, чем я изменю' тебе'! - Ах! заче'м ты не изме'нишь мне? Тогда' по кра'йней ме'ре я бы в гне'ве и в презре'нии нашла' отра'ду разлу'ке! Ме'нее ли я несча'стна тепе'рь, теря'я тебя' неви'нного! - Не огорча'йся, ми'лая, бу'дущим го'рем, оно' далеко', ещё все мо'жет перемени'ться к лу'чшему! - Не ве'рю я, не хочу' я ве'рить ничему' лу'чшему, когда' все, что каза'лось таки'м, меня' обману'ло. Заче'м я полюби'ла тебя', Ви'ктор!.. - Я не понима'ю тебя', ми'лая! - Я бы ра'да была', что'бы ты не слы'шал и не по'нял никогда' вести' разлу'ки, е'сли б э'то могло' удержа'ть тебя' со мно'ю. - Возмо'жно ли: мне гото'вят отправле'ние? - Оно' уже' решено'. Ба'тюшка сего'дня поутру' на'нял рыбако'в на большо'м бо'те, что'бы та'йно провезти' тебя' на эска'дру; за'втра но'чью ты отправля'ешься! Безмо'лвен и бле'ден стоя'л Ви'ктор пе'ред пла'чущею любе'зною; наконе'ц вспо'мнил, что он, как мужчи'на, до'лжен утеша'ть её; но Жа'нни, кото'рую го'ресть сде'лала причу'дливою, с се'рдцем отве'ргла его' изно'шенное красноре'чие. - Не огорча'й меня', Ви'ктор, свои'ми утеше'ниями, я не хочу' и не могу' быть поко'йна; с тобо'й вме'сте ладья' показа'лась бы мне лю'лькою, но, вообража'я тебя' на ней одного', я вся'кий час бу'ду страши'ться потопле'ния... И пото'м, ты уе'дешь в А'нглию, в свою' ми'лую Росси'ю, забу'дешь меня', изме'нишь мне, почему' я зна'ю, мо'жет быть ста'нешь смея'ться над простото'й Жа'нни, когда' Жа'нни бу'дет пла'кать, го'рько пла'кать!.. Рыда'ния прерва'ли слова' её. Ви'ктор не мог удержа'ться, чтоб не вы'ронить па'ры две заве'тных слези'нок, одна'ко ж, ласка'я и угова'ривая, угова'ривая и ласка'я, ему' удало'сь понемно'гу успоко'ить Жа'нни. - Я откро'юсь твоему' роди'телю, - говори'л он, - и бу'ду проси'ть ру'ки твое'й; я не ви'жу причи'н отка'за и пото'м невозмо'жности возврати'ться к тебе': война' ведь не ве'чна, как любо'вь на'ша. Прито'м ещё два дня мо'гут принести' мно'го переме'н!.. - Жа'нни погляде'ла исподло'бья, как бу'дто в нереши'мости, уте'шиться ей и'ли нет; наконе'ц улы'бка прогля'нула на ми'лом лице' её, сло'вно луч со'лнца сквозь ве'шний дождь; ю'ность так охо'тно вверя'ется наде'жде и сама' спеши'т навстре'чу обма'на. Уже' все собра'лись к обе'ду. Хозя'ин, заложи'в ру'ки в карма'ны, прева'жно расска'зывал Ви'ктору о но'вом изобрете'нии цилиндри'ческих но'жниц для стрига'льной маши'ны. Ге'нзиус, гля'дя на карти'ну, изобража'ющую столо'вые припа'сы, наи'грывал но'сом пе'сню нетерпе'ния. Жа'нни, гру'стно подня'в бро'ви и скло'ня го'лову на плечо', укра'дкой погля'дывала на лейтена'нта, и уже' хозя'йка вошла' в ко'мнату с рде'ющими от огня' лани'тами и с ве'стью об обе'де в уста'х, как вдруг Саарвайерзе'н, взгляну'в на термо'метр за око'шко, вскрича'л: - Так и есть, вот болту'н Монта'нь к нам та'щится. - Капита'н Монта'нь! - вскрича'ла испу'ганным го'лосом хозя'йка. - Э'то настоя'щее бо'жеское посеще'ние, - сказа'л Саарвайерзе'н. - Разоре'нье, да и то'лько, - сказа'ла госпожа' Саарвайерзе'н. - Он для меня' несно'снее бараба'на, - сказа'л пе'рвый, - Он для меня' страшне'е мо'ли, - сказа'ла втора'я. - Он перелома'ет мои' тюльпа'ны и оборвёт цветки' с лимо'нных дере'"в для насто'йки, - сказа'л хозя'ин. - Передвига'ет с ме'ста всех мандари'нов и перервёт мои' ковры' свои'ми ва'рварскими каблу'чищами, - сказа'ла хозя'йка, бря'нча, одна'ко, свя'зкою ключе'й. Де'лать бы'ло не'чего; живу'чи за го'родом, теря'ют пра'во отка'зывать ску'чным лю'дям, и несовме'стно с доброто'й, не то'лько с учти'востью, отказа'ть прие'зжему и'з-за пятна'дцати миль. Приятель-неприя'тель уже' всходи'л на ле'стницу, и гостеприи'мное прошу' пожа'ловать встре'тило его' у поро'га, ме'жду тем как он напева'л ещё пе'сню: Les Francais ont pour la danse Un irresistible attrait; Et de tout mettre en cadence Ils ont, dit-on, le secret; Je le crois, Quand je vois, Ces grands conquerants du monde Faire danser a la ronde Et les peuples et les rois! [Францу'зов непреодоли'мо тя'нет к та'нцам; говоря'т, они' владе'ют секре'том все обраща'ть в такт; я ве'рю э'тому, когда' ви'жу, как э'ти вели'кие завоева'тели ми'ра заставля'ют и наро'ды и короле'й кружи'ться в хорово'де! (фр.)] Две'ри отвори'лись, и капита'н garde-cote [Берегова'я стра'жа (фр.)] Монта'нь-Люссак влете'л на цы'почках в ко'мнату. Он был челове'чек лет тридцати' пяти' от ро'ду и вершко'в тридцати' пяти' от полу', с кро'ликовыми глаза'ми, с сови'ным но'сом и с настоя'щею францу'зскою самоуве'ренностью. На нем был си'ний мунди'р с одни'м эполе'том, и он подпира'лся шпа'жкою, кото'рая, вме'сте с то'нкими ко'зьими но'жками, де'лала его' весьма' похо'жим на трено'гую астроля'бию. - Ma foi [Че'стное сло'во (фр.)], - сказа'л он, раскла'ниваясь с ви'дом благоскло'нности, - неда'ром говоря'т, что в рай претру'дная доро'га. Ваш фламгау'з, mon bon monsieur Sarvesan [Добре'йший господи'н Сарвеза'н (фр.)], - настоя'щий рай Магоме'тов, потому' что одна' mademoiselle [Мадемуазе'ль (фр)] Жа'нни сто'ит всех гу'рий вме'сте, - и с э'тим сло'вом он так махну'л мо'крою шля'пою, что бры'зги полете'ли круго'м. - Вы так любе'зны, капита'н, - отвеча'ла Жа'нни с лука'вой улы'бкой, вытира'я платко'м пла'тье, - что нет средств су'хо приня'ть ва'ши приве'тствия! - Вы боже'ственно снисходи'тельны, мадемуазе'ль Жа'нни, - возрази'л, охора'шиваясь, францу'з, во'все не замеча'я насме'шки, - и я принёс же'ртву ва'шей боже'ственности - преми'ленький рису'нок воротничка', - в нем вы пока'жетесь, как пе'рсик ме'жду ли'стьями. А вам, madame Surver-sant, - сказа'л он, обраща'ясь к хозя'йке, - вы'писал я реце'пт, как сохраня'ть в ро'зовом варе'нье приро'дный его' цвет. - Лу'чше бы научи'ли вы сре'дству сохраня'ть ковры' от мокро'ты, - отвеча'ла она', с у'жасом гля'дя на струю' дождя', теку'щую со шля'пы геро'я. - Капита'н - неизме'нный уго'дник да'мский, - мо'лвил хозя'ин, трепля' его' по плечу', - у него' в карма'не всегда' найдётся про них кака'я-нибудь игру'шка и в голове' запа'сный комплиме'нт! - Par la sainte barbe (кляну'сь порохово'ю камо'рою), - возрази'л капита'н, вытя'гивая свой ту'го накрахма'ленный воротни'к, - моё се'рдце гото'во всегда' упа'сть к нога'м прекра'сных, а шпа'га - встре'тить неприя'теля! - Сла'вно ска'зано, капита'н, - то'лько, ви'дно, у вас се'рдце некре'пко привя'зано, когда' вы мо'жете выки'дывать его', как черво'нный туз; ну, а, кста'ти, о шпа'ге: мно'го ли ей бы'ло рабо'ты пронза'ть и щу'пать тюки' с запре'тными това'рами? - Я зада'влен дела'ми, vrai dieu [И'стинный бог (Фр.)], зада'влен! - отвеча'л францу'зик, зачёсывая на обнажённый лоб ску'дные во'лосы.(tm) Ва'ши сооте'чественники, вме'сто благода'рности на'шему до'брому импера'тору за то, что он не столкну'л Голла'ндию в мо'ре, беспреста'нно заво'дят по всем шинка'м за'говоры, а забия'ки ру'сские и англича'не того' и жди, что нагря'нут на бе'рег! Зна'ете ли вы, что они' зате'яли та'йную вы'садку, чтоб захвати'ть кре'пость и порт, - безде'лица! К сча'стью, су'дарь, я свое'ю проница'тельностью уничто'жил их за'мыслы и спас го'род: злоде'и бы'ли захва'чены, - и в чем, как вы ду'маете? В ро'мовых бочо'нках, су'дарь, в ро'мовых бочо'нках! - Вам должно' воздви'гнуть ста'тую во весь рост на бочо'нке вме'сто подно'жия, - сказа'л, улыба'ясь, хозя'ин. - Э'того ма'ло, repp Sans-fer, Sans-ver-Sarrasin, извини'те, пожа'луйте, я не в ла'ду с голла'ндскими имена'ми, - вообрази'те себе', что э'ти ванда'лы, англича'не, э'ти враги' челове'чества, то есть францу'зов, собра'лись нас зажа'рить за'живо, вме'сте с дома'ми и корабля'ми, откры'ли в Ло'ндоне подпи'ску, на'няли контрабанди'стов, чтоб ввести' потихо'ньку зажига'тельные вещества' в кури'тельном табаке', в свеча'х, в колба'сах, в копчёных ры'бах, да'же в пома'дных ба'нках, суда'рыня, да'же в пома'дных ба'нках; все каблуки' францу'зских генера'лов начинены' бы'ли по'рохом: злоде'и хоте'ли подня'ть на во'здух ка'ждого из нас поодино'чке... - И вы опя'ть откры'ли их? - Mais cela va sans dire (э'то и без слов разуме'ется), под кры'льями францу'зского орла' и до тех пор, поку'да я охрани'тель берего'в зде'шних, вы мо'жете спать как за ка'менного стено'ю. - Не уго'дно ли же гению-храни'телю отве'дать на'шего обе'да? - сказа'л хозя'ин, наску'чив его' болта'ньем, - суп и желе'зо на'до обраба'тывать, поку'да они' горячи'! Тамо'женный храбре'ц жема'нно по'дал свой ло'коть хозя'йке, Ви'ктор - до'чери, а сухоща'вый Ге'нзиус и шарови'дный хозя'ин, как по'стный соче'льник и сы'тное рождество', замкну'ли ше'ствие. Я ду'маю, изве'стно всем и ка'ждому, что бог отда'л францу'зам майора'т любе'зности с да'мами, по кра'йней ме'ре Монта'нь-Люссак ниско'лько не сомнева'лся, что он урождённый остроу'мец и непобеди'мый челове'к в иску'сстве нра'виться. Пра'вда, что переслащённые комплиме'нты его' подёрнулись уже' мо'хом со времён Франци'ска I, но зато' он отпуска'л их Жа'нни са'мым но'вым, хотя' весьма' смешны'м о'бразом. О'бо всем друго'м руби'л он сплеча', не красне'я, и ме'жду тем не забыва'л ни стака'на, ни таре'лки. Изгоня'емая из желу'дка и головы' его' пустота' разреша'лась безме'рным хвастовство'м. - А како'в наш ма'ленький капра'л? Soit dit sans vous deplaire (не во гнев вам будь ска'зано), - сказа'л он, кача'ясь на сту'ле. - С ка'ждой по'чтою присыла'ет он к нам ключи' како'й-нибудь столи'цы; нас ожида'ют уже' в Петербу'рге, и та'мошние да'мы заказа'ли три'дцать ты'сяч пар башмако'в для встре'чного ба'ла! Что э'то за преле'стная земля' Моско'вия, когда' б вы зна'ли! Рай, а не край. - Вы ра'зве бы'ли там? - спроси'л Ви'ктор. - Я не был, mais c'est egel: [Но э'то все равно' (фр.)] мой брат сбира'лся туда' е'хать. Предста'вьте себе', что там па'дает о'сенью град в гуси'ное яйцо', из кото'рого пеку'т превку'сные хле'бы; со'боли во'дятся там в дома'х, как у нас мы'ши, а всего' заба'внее, что для верхово'й езды' в гора'х употребля'ют лоша'док, называ'емых конья'к, кото'рые не бо'льше соба'ки. - Я ду'маю, одна'ко ж, что хра'брые ва'ши одноземцы' немно'го найду'т пре'лести и пожи'вы в кра'ю, наро'чно опустошённом, - сказа'л Белозо'р. - Bagatelle (су'щая безде'лица), - возрази'л капита'н. - Что зна'чит ру'сские морози'шки для испы'танных гренаде'ров, кото'рые ку'шали моро'женое, пригото'вленное во льдах А'льпов, и на штыка'х жа'рили крокоди'лово мя'со на со'лнце Еги'пта. Allons chantez-moi ca [Ну, расска'зывайте (фр.)], я сам стоя'л на бива'ках в пирами'де Вестри'са. - Мо'жет быть, Сезостри'са, хоти'те вы сказа'ть, - заме'тила Жа'нни. - Vous у etes, mademoiselle (вы угада'ли), но э'то все равно', де'ло в том, что Моско'вия не чета' Еги'пту; пройти' её вдоль и поперёк нам так же легко', как сложи'ть пе'сню. - Тру'дно то'лько вы'йти, - сказа'л с насме'шкою Ви'ктор. - А, а! господи'н лю'бит пошу'чивать, но от э'того на'шим не ху'же: за ни'ми веду'т огро'мные ста'да мерино'сов. - Уж не хо'чет ли Наполео'н заводи'ть там суко'нные фа'брики? - спроси'л лука'во хозя'ин. - Поку'да нам дово'льно и голла'ндских, - отвеча'л капита'н. - Нет, су'дарь, бара'нов едя'т, из кож шьют шу'бы, костя'ми мостя'т доро'гу для артилле'рии и да'же обса'живают её в два ря'да фи'никовыми ко'сточками: на'до у э'тих ва'рваров образова'ть да'же кли'мат, и благодаря' стара'ниям Фу'ше тепе'рь он немно'го уступа'ет италья'нскому. Да, су'дарь, что Наполео'ну взду'малось, то свя'то. При торже'ственном вступле'нии его' в Москву'... - В Москву'?! - вскрича'л Ви'ктор, едва' не вскочи'в со сту'ла. - Э'та шу'тка перехо'дит уже' грани'цы терпе'ния! - Шу'тка? Не вы ли, по'лно, шу'тите, господи'н стра'нствующий ры'царь Мерку'риева жезла'? Ви'дно, вы жи'ли под землёй, е'сли не слы'шали э'той но'вости; да'же в Пеки'не все немы'е толку'ют об э'том! На'добно сказа'ть, что флот давно' не получа'л изве'стий с теа'тра войны', а ван Саарвайерзе'н не хоте'л печа'лить ру'сского ве'стью о взя'тии его' оте'чественной столи'цы. - Москва' то'чно взята', - сказа'л он ему' по-неме'цки, - но ва'ши стоя'т кре'пко; будь му'жественен, Ви'ктор, уме'рь себя'. Но э'та весть как гро'мом порази'ла ю'ношу, и, наконе'ц, ху'до скры'тая доса'да овладе'ла им. Болту'н продолжа'л по-пре'жнему: - Да, су'дарь, пе'ред Москво'ю мы разби'ли пятисо'ттысячную а'рмию, кото'рою кома'ндовал Суво'ров и'ли Кантаку'зен, ou quelque chose comme cela; [И'ли что'-то вро'де э'того (фр.)] тут дра'лись да'же старики' с борода'ми по коле'но, кото'рые слу'жат им вме'сто лат и'ли на'ших хвосто'в на кираси'рских ка'сках; карте'чь и'ли пу'ля уда'рит, да и запу'тается в волоса'х!.. При э'том де'ле бы'ли два полка' самое'дов на лы'жах, - mais on enfile ca comme des grenouilles [Но их нани'зывают, как лягу'шек (фр.)], - в по'лдень все бы'ло ко'нчено, и боя'ре в дли'нных свои'х кафта'нах, любя' францу'зов от ду'ши, на рука'х внесли' победи'теля в го'род. По ру'сскому обы'чаю, геро'ю поднесли' в пиро'ге запечённого китёнка, по сча'стью накану'не по'йманного в Бе'лом мо'ре. - Оно' полторы' ты'сячи верст от Москвы', - с презре'нием сказа'л Ви'ктор. - То'чно так, то'чно так и бы'ло до Пё!тра Вели'кого; но он, для удо'бства столи'цы, веле'л подви'нуть его' побли'же. Руча'юсь вам, су'дарь, что Петр был моря'к, каки'х ма'ло, и е'сли б подо'льше поца'рствовал, то весь бы свет обрати'л в океа'н и посади'л на корабли'. Но я удаля'юсь от расска'за. К ве'черу дан был бал, на кото'ром му'зыку составля'л звон всех моско'вских колоколо'в; говоря'т, что эффе'кт был восхити'тельный! Для ре'дкости, два эскадро'на пле'нных казако'в отличи'лись в наро'дном та'нце, кото'рый у них изве'стен под и'менем пля'ска. Все лица' днем и все у'лицы но'чью бы'ли иллюмино'ваны. От избы'тка приве'рженности к вожделе'нным гостя'м жи'тели зажгли' дю'жину церкве'й и не'сколько кварта'лов. - Что'бы все францу'зы поги'бли там! - вскрича'л Ви'ктор. В э'тот миг слуга' принёс англи'йские газе'ты. - Москва' освобождена'... Францу'зы бегу'т! - вскрича'л Саарвайерзе'н, взгляну'в на пе'рвый лист, и переда'л его' Ви'ктору. Весть об изгна'нии была' там напеча'тана больши'ми бу'квами. Восхи'щенный Ви'ктор снача'ла обрати'л благода'рные о'чи к не'бу, но пото'м жела'ние укроти'ть хвастуна' вы'рвалось у него' насме'шками. - Ита'к, господи'н капита'н, ва'ши еги'петские геро'и бегу'т не огля'дываясь! - Sur ma foi [Кляну'сь (фр.)], - вскрича'л тот, - э'то газе'тный вздор, ото' зажига'тельные изве'стия англи'йские; я никогда' не ви'дывал, что'бы францу'зы от кого'-нибудь бе'гали... - Мо'жет быть, оттого', что вы быва'ли тогда' впереди' всех, - сказа'л Ви'ктор насме'шливо. - Мне ка'жется, господи'н ры'царь арши'на, вы на мой счет изво'лите забавля'ться? Douze mille bombes! [Двена'дцать ты'сяч бомб! (фр.)] - На ваш счет, господи'н геро'й тамо'жни? Нима'ло: я бы ничего' не пове'рил вам в долг. - Зна'ете ли, кому' вы говори'те, су'дарь? Ве'даете ли вы, что я происхожу' по прямо'й ли'нии от сла'вного Монта'ня, кото'рый так же уме'"л владе'ть перо'м, как шпа'гою? - В тако'м слу'чае вы оправда'ли на себе' ба'сню, в кото'рой гора' породи'ла мышь! [Игра' слов - montagne и Montaigne. (Приме'ч. а'втора.)] - Я мышь? Я, су'дарь, мышь? Как стари'нный дворяни'н, я бы доказа'л вам дру'жбу, е'сли б вы сто'или острия' моего' клинка', но зна'йте, что он де'йствует и плашмя'. - Де'рзкий хвасту'н! Е'сли б мы бы'ли не в до'ме почте'"нного челове'ка, вы бы получи'ли до'лжную награ'ду; впро'чем, вы мо'жете счесть, что взя'ли её. - Так зна'йте и вы, что е'сли б не э'тот стол, я бы прон- , зил вас наскво'зь, - вскрича'л рети'вый францу'з, - и с э'той мину'ты вы мо'жете счита'ть себя' мёртвым! Э'та вы'ходка рассмеши'ла всех как нельзя' бо'лее. Нахохота'вшись досы'та, сам Ви'ктор негодова'л на себя' за вспы'льчивость. И'стинно смешно' бы'ло серди'ться на э'того шу'та. Согла'сие восстанови'лось за буты'лкой шампа'нского, кото'рую го'сти роспи'ли за здоро'вье победи'телей, ка'ждый разуме'я в то'сте, кого' ему' хоте'лось. По'сле ко'фе капита'н с значи'тельным ви'дом прибли'зился к хозя'ину, прока'шлялся, как пропове'дник, кото'рый сбира'ется говори'ть поуче'ние, вы'ставил вперёд козли'ную но'жку и уми'льным го'лосом попроси'л хозя'ина удосто'ить его' мину'тным, но осо'бенным разгово'ром о ва'жном, о'чень ва'жном де'ле. Слы'ша э'то, все ли'шние поспеши'ли удали'ться. ГЛАВА' VII Уте'шься! И'ндия оста'лася за на'ми. Я. Хмельни'цкий О чем и как шла таи'нственная бесе'да Монта'ня с хозя'ином, исто'рия ума'лчивает. То'лько че'рез полчаса' две'ри кабине'та раствори'лись, шумя', и капита'н, наду'вшись как инде'йский пету'х, с гне'вным ви'дом вы'шел отту'да, крутя' свой хохо'л; ме'жду тем Саарвайерзе'н провожа'л его' повторе'ниями: - Нос, су'дарь, нос! Говорю' я вам - нос в два арши'на с че'твертью!.. Не взгляну'в ни на хозя'йку, кото'рая сиде'ла с Гензи'у-сом за пике'том, ни на Жа'нни, кото'рая речитати'вом повторя'ла с Ви'ктором пе'сню со'бственного сочине'ния, серди'тый геро'й перешага'л че'рез ко'мнату, ворча', и, не поклони'вшись, хло'пнул две'рью. Слы'шно бы'ло, как, сходя' с ле'стницы, он пригова'ривал: - Да, да, господи'н Сар-сар-сер-ве-за'н, вы мне до'рого запла'тите за э'ту оби'ду, да, да, господи'н Сар-сур-си'р, - ме'жду тем как наконе'чник волоча'щейся по ступе'нькам шпа'ги вто'рил ему'. Ско'ро разда'лся бряк подко'в двух лошаде'й у крыльца', и че'рез мину'ту геро'й был далёк от до'му и мы'слей его' обита'телей. В э'то вре'мя Ви'ктор и Жа'нни, ко'нчив своё совеща'ние, реши'тельно вста'ли о'ба и вошли' в кабине'т Саарвайерзе'на. Стари'к ходи'л по ко'мнате, про'тив своего' обыкнове'ния весьма' ско'ро; на лбу его' ещё видны' бы'ли морщи'ны доса'ды, но он разгла'дил их, взгляну'в на дочь свою'. Ла'сково притяну'л он её к себе' и поцелова'л в го'лову. - До'брая де'вушка! - сказа'л он, - не пра'вда ли, ты ещё не хо'чешь поки'нуть отца' своего'? - Для чего' вы меня' об э'том спра'шиваете, ба'тюшка? - ро'бко возрази'ла Жа'нни, по'йманная, так сказа'ть, враспло'х. - Так, ми'лая, так; мне пришло' на мысль, что весно'ю ви'дел я молоды'х ла'сточек, кото'рые чуть опери'лись и хоте'ли поки'нуть кров роди'мый; бедня'жки попада'ли из гнезда' и доста'лись на поте'ху шко'льникам. Де'вушки похо'жи на ла'сточек, Жа'нии... - Не зна'ю, ба'тюшка, то'лько я не жела'ла бы век разлучи'ться с ва'ми, но не жела'ла бы разлучи'ться и с... Ба'тюшка, обеща'йте мне испо'лнить то, об чем я вас попрошу'. - Изво'ль, изво'ль, моя' ми'лая; коне'чно, тебе' понра'вилась кака'я-нибудь игру'шка: перстенёк, и'ли шаль, и'ли замо'рская пти'чка? Хоть ра'йскую куплю', ду'шенька; плуты' купцы' ухитри'лись и в ра'ю найти' това'р для вас. Говори'; я ничего' для тебя' не пожале'ю. - О нет, ба'тюшка. Я так зада'рена ва'ми, что мне ничего' не остаётся жела'ть в э'том отноше'нии, но... но вы не рассерди'тесь, ба'тюшка? - Рассержу'сь, е'сли ты до'лее ста'нешь скрыва'ться. Нужна' ли тебе' компаньо'нка позаба'внее, я вы'пишу таку'ю, что в три дня умори'т тебя' со сме'ху; нужна' ли мада'м по-учене'е, я найду' таку'ю, пе'ред кото'рой и мада'м Сталь - не бо'льше как слове'сная пиро'жница; хо'чется ли танцме'йстера, вмиг доста'влю тако'го иску'сника, что протанцу'ет тебе' гаво'т в буты'лке. - Вы все шути'те, ба'тюшка... а я... - А ты небо'сь в пе'рвый раз взду'мала ва'жничать? О'чень бы любопы'тен знать, что за де'ло запа'ло тебе' в го'лову? - И в се'рдце, ба'тюшка... Мы... я, Ви'ктор... - Да, кста'ти, друг Ви'ктор, - сказа'л хозя'ин, прерыва'я её и дру'жески сжима'я ему' ру'ку, - зна'ешь ли, что нам ско'ро должно' расста'ться? - Я для э'того-то и пришёл к вам, почте'"нный хозя'ин мой. Нам должно' расста'ться и'ли ненадо'лго, и'ли навсегда'. Коротка' бу'дет речь моя': ни мой, ни ваш открове'нные нра'вы не име'ют ну'жды в дли'нных околи'чностях и блестя'щих слова'х... Я люблю' дочь ва'шу, она' лю'бит меня', ва'ше согла'сие даст нам сча'стье. Заве'ренный сло'вом ва'шим, я по оконча'нии войны' прилечу' сюда' жени'ться. - Жени'ться!.. - вскрича'л с изумле'нием Саарвайерзе'н, отступа'я на три ша'га. - Жени'ться? Э'то ко'ротко и я'сно, Ви'ктор, и бы'стро, хоть куда', да едва' ли и не безрассу'дно та'кже! Сего'дня, ника'к, це'лый свет взяла' охо'та сва'таться на мое'й до'чери: не успе'л сжить с рук э'того фанфаро'на, э'ту тамо'женную мышело'вку, Монта'ня, и друго'й гото'в уже' на сме'ну. - Я сме'ю наде'яться, Саарвайерзе'н, вы не ста'вите меня' на одну' доску' с э'тим иска'телем кла'дов? - Сохрани' меня' бог, два арши'на с че'твертью. Я скоре'й бы согласи'лся на свое'й фа'брике век выде'лывать попо'ны, чем позво'лить вы'ставить его' клеймо' на лу'чшей мое'й тка'ни! - Почте'"нный господи'н Саарвайерзе'н, я никогда' бы не дерзну'л иска'ть ру'ки ва'шей до'чери, е'сли б не име'л на то еди'нственного, по-мо'ему, права': её взаи'мности и пла'менного жела'ния сде'лать её счастли'вою!.. - Любе'зный ба'тюшка, я серде'чно люблю' Ви'ктора! - вскрича'ла Жа'нни, ласка'ясь к нему'. - Ты серде'чно говори'шь пустяки', моя' ми'лая... Скажи'-ка лу'чше, в кото'ром бо'ку у тебя' се'рдце?.. - возрази'л оте'ц. - Де'вушки ещё за ку'клами так же ча'сто говоря'т люблю', как дьячки' ами'нь, ниско'лько не понима'я, что э'то зна'чит, и я дивлю'сь то'лько одному', как сме'ла ты сказа'ть э'то сло'во чужезе'мцу, не спрося'сь ни отца', ни ма'тери, и ра'ньше восемнадцатиле'тнего во'зраста. Что каса'ется до тебя', Ви'ктор, тебе' не мудрено' бы'ло полюби'ть хоро'шенькую де'вушку и еди'нственную насле'дницу!.. - Саарвайерзе'н, вы мо'жете отказа'ть мне в благоскло'нности, но не в уваже'нии. Я име'ю в Росси'и незави'симое состоя'ние и везде' до'брое и'мя и не полага'ю, что'бы я по'дал вам по'вод сомнева'ться в моём бескоры'стии. Отда'йте мне Жа'нни, как она' сто'ит пе'ред ва'ми, и я бу'ду не ме'нее сча'стлив, не ме'нее благода'рен... Я бу'ду бога'ч, когда' Жа'нни принесёт мне в прида'ное любо'вь свою' и согла'сие ва'ше... - Хорошо' ска'зано, молодо'й челове'к, и, что ещё лу'чше, благоро'дно почу'вствовано; но поду'май и посуди' сам, есть ли в твоём предприя'тии хоть ни'тка благоразу'мия? Я зна'ю о тебе' сто'лько же, как о лету'чей ры'бке, кото'рая взлета'ет над мо'рем и опя'ть скрыва'ется в мо'ре. Не обижа'ю тебя' сомне'нием, ве'рю всем слова'м твои'м, хотя' при запи'ске в долгову'ю кни'гу супру'жества на'добно бы для до'чери жела'ть должа'йшего знако'мства и верне'йшей пору'ки, но вспо'мни, что ка'ждый шаг твой здесь ку'плен опа'сностью. Монта'нь уже' подозрева'ет что'-то и не преми'нет донести' своему' прави'тельству, у кото'рого я давно' на ху'дом счёту. Я сам собира'юсь отсю'да убра'ться тихомо'лком, поку'да мину'т сму'тные обстоя'тельства. Кро'ме того', во'лей и нево'лей мы в войне' с ру'сскими, и бог весть, когда' она' ко'нчится. Да е'сли б и ко'нчилась ско'ро, - ско'ро ль тебе' бу'дет возмо'жно прие'хать сюда'? Посуди' прито'м, каково' бу'дет нам, старика'м, разлучи'ться с люби'мою до'черью... - Даю' вам свяще'нное сло'во ка'ждые два го'да приезжа'ть сюда' на не'сколько ме'сяцев; гото'в да'же навсегда' посели'ться с ва'ми... - И э'того не хочу', любе'зный Ви'ктор... Жена' должна' для му'жа поки'нуть все на све'те, но му'жу для жены' сты'дно забы'ть оте'чество. Скажу' тебе' открове'нно, ты мне понра'вился, и будь ты одноземе'ц мой, я бы не заикну'лся назва'ть тебя' зя'тем, е'сли б да'же кошелёк твой мо'жно бы'ло проде'ть в иго'лку, но отпусти'ть дочь за три'девять земе'ль... Она' так молода', ты так ве'трен, что че'рез полго'да, ста'ться мо'жет, о'ба не вспо'мните и не захоти'те узна'ть друг дру'га. - Е'сли б нам не суждено' бы'ло ви'деться до второ'го прише'ствия, я и там бы встре'тил Жа'нни как супру'гу моего' се'рдца, - сказа'л Ви'ктор. - Никто', кро'ме Ви'ктора, не бу'дет мои'м му'жем, - присовокупи'ла Жа'нни реши'тельно. - Все э'то о'чень гро'мко и о'чень ло'мко, друзья' мои'; вы говори'те в горя'чке, а горя'чка есть боле'знь, и непродолжи'тельная. Рад ве'рить, впро'чем, что любо'вь ва'ша не полиня'ет ни от вре'мени, ни от препя'тствий, и по тому'-то самому' полгода-го'д разлу'ки ниско'лько не помеша'ет де'лу. Е'сли ты возврати'шься к нам в тех же мы'слях и найдёшь Жа'нни с те'ми же чу'вствами, - с бо'гом, я не ста'ну противоре'чить, а ме'жду тем мы лу'чше узна'ем о тебе', а Жа'нни испыта'ет себя'. - Могу' ли я приня'ть э'то за неизме'нное сло'во? Мо'жем ли проме'ном коле'ц заве'рить бу'дущий сою'з наш? - Что каса'ется до моего' сло'ва, любе'зный Ви'ктор, ты мо'жешь постро'ить на нем за'мок, не возду'шный за'мок, разуме'ется, а друго'е счита'ю изли'шним. Заче'м надева'ть на себя' пу'ты, бесполе'зные ме'жду людьми' благоро'дными и предосуди'тельные, е'сли судьба' разведёт вас... Ты челове'к вое'нный, тебя' мо'гут уби'ть, и тогда' Жа'нии оста'нется вдо'вою, не быв супру'гою. Тепе'рь обруче'нье ва'ше походи'ло бы на обруче'нье до'жа с мо'рем. - Э'то не пусто'й обря'д, почте'"нный Саарвайерзе'н, не вздо'рная при'хоть, нет, - э'то утеше'ние се'рдцу, э'то зало'г бу'дущего сча'стья... Скрепи'те же его', освяти'те его' свои'м благослове'нием, да'йте мне отра'ду счита'ть себя' не чу'ждым ва'шему семе'йству, да'йте мне ле'стное пра'во называ'ть Жа'нни свое'ю неве'стою, называ'ть вас отцо'м свои'м... Ви'ктор склони'л коле'но, прижима'я ру'ку старика' к груди'... - Ба'тюшка, - восклица'ла Жа'нни, возводя' к нему' запла'канные о'чи и объемля' его' коле'на, - сжа'льтесь, не бу'дьте суро'вы, сде'лайте счастли'выми дете'й свои'х! - По'лно, полноте', де'ти! - вскрича'л почти' тро'нутый стари'к, вырыва'ясь из их объя'тий. - Что э'то за карти'на венециа'нской шко'лы! Что э'то за водеви'льные пе'сни... Вста'ньте, уте'шьтесь... И я с ва'ми разрюми'лся... слезы' ка'плют у меня' с лица', бу'дто с молодо'го сы'ра. Вста'ньте, говорю' я вам; я дал сло'во, и бо'лее ни слова'... Не тре'буйте ничего' ли'шнего, е'сли не хоти'те, чтоб я отказа'л и в э'том. Я до'лжен быть рассуди'телен за вас, что'бы кто'-нибудь из вас не пеня'л на меня'. За'втра вы расста'нетесь, а бу'дущее зави'сит от вас сами'х. Да'йте мне вре'мя образу'миться. Ви'ктор я'сно ви'дел, что э'то полусогла'сие бы'ло чу`ть-чу'ть не отсро'ченный отка'з; Жа'нни глота'ла все доказа'тельства оте'ческие как зерна' пе'рцу; но де'лать бы'ло не'чего, и они' о'ба, поцелова'в у старика' ру'ку, удали'лись с ки`сло-сла'дкими ли'цами. Малоро'слый сын вели'кой на'ции е'хал в го'род, рассыпа'я прокля'тия на о'бе сто'роны; доса'да его' раздража'лась ещё бо'лее тря'скою ры'сью огро'мной фри'зской ло'шади, на кото'рой он был то'чно минда'ль на пря'нике. Не уме'я поря'дочно е'здить, он беспреста'нно скользи'л то впра'во, то вле'во по широ'кому седлу'. Спу'тник его', морско'й солда'т са'мой разбо'йничьей физионо'мии, тащи'лся сза'ди, ско'рчившись на то'щей кля'че, как на са'линге, и, куря' коро'тенькую тру'бку, при ка'ждом ска'чке капита'на пригова'ривал: - Прокля'тые ло'шади! - Ло'шади и лю'ди, Бри'ке, вода' и земля' - все него'дно в э'той несно'сной стороне', douze cents bombes! [Ты'сяча две'сти бомб! (фр.)] - Э'то и моё мне'ние, mon capitaine! [Капита'н! (фр.)] - примо'лвил Бри'ке. - Э'ТО И моё убежде'ние, Бри'ке, моё душе'вное убежде'ние. ЧТО тако'е зде'шние мужчи'ны? Го'рдые ла'вочники! Что тако'е зде'шние да'мы? Бестолко'вые повари'хи. А де'вушки? Э'то ходя'чие кувши'ны с молоко'м. Никако'го то'на, mon cher [Дорого'й мой (фр.)], никако'го уме'нья жить в све'те, пи мале'йшего взгля'да отлича'ть досто'инства... Для них кусо'к лимбу'ргского сы'ра с червя'ми предпочти'тельнее любо'го дворяни'на с трина'дцатью поколе'ниями пре'дков! - Э'то я'сно, как шокола'д на воде', капита'н, и я, пра'во, расчеса'л себе' го'лову, отга'дывая, почему' взду'малось вам удосто'ить э'то ути'ное пле'мя свои'м вы'бором; пра'вда, мамзе'ль Саарвайерзе'н бога'та, и жени'ться на ней... - Скоре'е женю'сь я на а'дской маши'не, чем на э'той голла'ндке. Все, что я расска'зывал тебе' пре'жде, была' одна' шу'тка, douze cents bombes, е'сли не шу'тка! Я то'лько для заба'вы посва'тался на до'чери су'кошника, и как ты ду'маешь, он при'нял моё предложе'ние? - Разуме'ется, ки'нулся к вам на ше'ю с расстёгнутыми карма'нами и се'рдцем, - отвеча'л лука'во Бри'ке. - Rien moins que са, Бри'ке, ничего' ме'нее э'того: он дерзну'л отказа'ть мне... - Вы шу'тите и со мно'ю, капита'н!.. Полага'ю, что в его' кочане' немно'жко побо'лее смы'слу. - Весь его' смысл не сто'ит па'ры соба'чьих подко'в, Бри'ке; он отказа'л наотре'з. Он взду'мал, что он о'чень ва'жный челове'к, оттого' что на полу' у него' ба'рхатные ковры', а на столе' фарфо'ровые плева'тельницы! Велика' пти'ца! Да е'сли б его' сукно'м мо'жно бы'ло обтяну'ть земно'й шар, а черво'нцами запруди'ть Зюйдерзе'е, я и тогда' отсме'ю ему' насме'шку. Не ему' чета' бы'ли бургоми'стры амстерда'мские, да и те переста'ли кова'ть колеса' и коне'й серебро'м, а его'-то и пода'вно мо'жно просе'ять сквозь суде'бное решето'. - Не то'лько мо'жно, да и должно', капита'н, - он закостене'лый ора'нжист. - Он мяте'жник, - э'то по всему' ви'дно. Во-пе'рвых, чита'ет англи'йские газе'ты. - Во-вторы'х, бога'т, как жид. - В-тре'тьих... да что за счёты? Винова'т круго'м, да и то'лько. - В-четвёртых, де'ржит у себя' подозри'тельных люде'й. - Каки'х подозри'тельных люде'й? - сказа'л Монта'нь, оберну'вшись к своему' оружено'сцу. - Про каки'х люде'й говори'шь ты? - А вот изво'лите ви'деть, mon capitaine: неде'ли с две тому' наза'д ходи'л я с това'рищами дозо'ром... - Зна'ю, зна'ю, прия'тель, каки'м дозо'ром ты хо'дишь: ка'ждый гу'льден тебе' ка'жется запрещённым това'ром, и ты конфиску'ешь их в свою' по'льзу. Я ничего' не хочу' слы'шать, Бри'ке, но попадёшься - пеня'й на себя': Наполео'н не лю'бит дележа'. - Вся'кому своё ремесло', капита'н: кто лю'бит брать го'рода, кто - лома'ть сундуки'. - В том то'лько ра'зница, что кто огра'бит короле'вство, то'му ста'вят торже'ственные воро'та, а кто крадёт и'з-за за'мка, тому' ви'селицу. Да не о том де'ло, прия'тель: о каки'х подозри'тельных осо'бах говори'л ты мне? - Ходя' дозо'ром, как име'л я честь доложи'ть вам, уви'дел я, что шесть челове'к вошли' на ме'льницу ва'шего паре'ченного те'стя. Вот меня' и взяло' любопы'тство: дай посмотрю' в ко'мнату; влез на окно', гляжу' и ви'жу... - Во сне и'ли наяву', Бри'ке? - Я бы жела'л тогда' быть на мое'й ко'йке, капита'н, и храпе'ть во сла'ву бо'жию, вме'сто того' чтоб дрожа'ть, уви'дя там забия'к, вооружённых с головы' до ног и таки'х стра'шных с ног до головы', что на'ши сапёры ста'рой гва'рдии показа'лись бы пе'ред ни'ми голу'бками; они' говори'ли таки'м дья'вольским языко'м, что у меня' и до сих пор звени'т в уша'х. - Э'то, наве'рно, англи'йские зажига'тели, Бри'ке. - Они' так и гляде'ли, капита'н, как бу'дто у них в ка'ждой пу'говице сиде'ло по це'лой ро'те черте'й. Вот и заме'тил я, что молодо'й челове'к, кото'рый каза'лся их атама'ном, уви'дел меня' сквозь стекло', и все во'сьмеро с во'плем ки'нулись за мно'ю в пого'ню. - Ты, по'мнится, ска'зывал, что их бы'ло шесть челове'к? - Я снача'ла обсчита'лся, капита'н, то'лько зна'ю, что о'ба они' в меня' вы'стрелили; да я не дура'к, ночь была' пре-те'мная, ки'нулся на зе'млю и прижа'лся к ней, как подо'шва. Они' до'лго иска'ли меня', но ви'дя, что ничего' не ви'дно, жда'ли, жда'ли, да и пошёл! - Чудеса' ты расска'зываешь, Бри'ке; ну, что ж пото'м? - Пото'м я дава'й бог ноги', убежа'л, не огля'дываясь... - И то'лько? - О нет, капита'н, совсе'м не то'лько! Сего'дня, за полчаса' пе'ред э'тим, по'сле ва'шего обе'да, стою' я смире'нно в пова'рне. Выхо'дит туда' так называ'емый племя'нник хозя'ина закури'ть сига'рку. Я сейча'с в карма'н, оторва'л клочо'к от ва'шего счета' с президе'нтом муниципалите'та, и'ли нет бишь, от... - Чтоб черт взял тебя' с твои'ми при'сказками! Говори' ко'ротко и про'сто. - Чего' про'ще э'того, капита'н, что он раскури'л сига'рку и сказа'л мне: "Спаси'бо, друг мой!" - Я тебе' отблагода'рствую э'тим бичо'м так, что ты и вперёд зака'ешься терза'ть меня' свои'ми семими'льными расска'зами! - Тут ка'ждое сло'во - де'ло, капита'н. Вот изво'лите ви'деть, как он раскури'л сига'рку, глядь я, ан э'то тот са'мый молодо'й челове'к, кото'рый за мной гна'лся с ме'льницы. - Мо'жет ли быть? Неу'жто в са'мом де'ле? Да э'то нахо'дка, друг мой! Тепе'рь говори', что я не ге'ний, я с ничего' заме'тил в э'том насме'шнике врага' Фра'нции и уж пугну'л за него' хозя'ина поря'дком. - А пять челове'к, как я узна'л стороно'й, спря'таны у него' на фа'брике. Стари'к ска'зывает, что они' машини'сты, да черт ему' ве'рит. Ве'рно, бьют фальши'вую моне'ту, ведь неспроста' же он так бога'т. - Ещё лу'чше, ещё превосхо'днее, Бри'ке!.. Тепе'рь и у нас переста'нет ходи'ть в карма'нах сквозно'й ве'тер. За'втра же, чем свет, доно'с прави'тельству, что тако'й-то фабрика'нт печа'тает у себя' возмути'тельные проклама'ции, сбира'ет ору'жие, а что главне'е всего', де'ржит англича'н для зажже'ния го'рода... Сла'вно, Бри'ке... бесподо'бно! Бу'дет чем погре'ть ру'ки! - И давно' пора', капита'н, а то, пра'во, срам Фра'нции, что она' позволя'ет э'тим кургу'зым жида'м толсте'ть и богате'ть. Ра'зве да'ром мы вели'кая на'ция? - Как попадёт к нам в ла'пки да пристраща'ют в вое'нном суде' дю'жиною свинцо'вых пуль, так раде'хонек бу'дет отда'ть свою' Жа'нни за са'мого сатану', не то'лько за меня', дворяни'на с трина'дцатью поколе'ниями... Госуда'рственная изме'на - э'то не шу'тка, г-н Сарвеза'н, - э'то не шу'тка! Деля' в мы'слях добы'чу, капита'н с досто'йным свои'м напе'рсником въе'хал в кре'пость при ниспада'ющей но'чи. ГЛАВА' VIII Вот та'к-то свет идёт; но почему' он так, Не ве'дает того' пи у'мный, ни дура'к. Фон-Визи'н Поутру', на друго'й день, прика'з захвати'ть Саарвайерзе'на был подпи'сан коменда'нтом Флесси'нгена и двена'дцать солда'т для исполне'ния э'того наря'жены. Отдава'я, одна'ко ж, Монта'ню повеле'ние, коменда'нт заме'тил ему', что безрассу'дно бы'ло бы арестова'ть челове'ка, все'ми уважа'емого и о'чень люби'мого рабо'чими, посреди' его' фа'брики, где наро'д мо'жет возмути'ться и отби'ть пле'нника; а потому' сове'товал вы'манить его' отту'да под каки'м-нибудь предло'гом и пото'м взять в укро'мном ме'сте и без шу'му. Капита'н отдава'л в закла'д всех свои'х пре'дков, что он смастери'т де'ло так иску'сно, что са'ми бе'сы бу'дут красне'ть от за'висти. Слу'чай - э'та повива'льная ба'бушка всего' худо'го и до'брого - натолкну'л как бу'дто наро'чно капита'на на долгоно'гого Гензи'уса, кото'рый как а'ист шага'л по кирпи'чной на'бережной му'тного кана'ла. За ним шел челове'к в матро'сской ку'ртке, с узло'м в рука'х. Монта'нь останови'лся: нос тамо'женного есть са'мый чувстви'тельный инструме'нт в своём ро'де; в старину' ве'рили в чуде'сный пру'тик, открыва'ющий кла'ды и ключи'; э'тот пру'тик в на'ше вре'мя осуществи'лся в носу' досмо'трщика: лу'чше вся'кого воро'на чу'ют они' добы'чу, и будь контраба'нда спря'тана хоть в желу'дке, от них она' не скро'ется. "Тут что'-нибудь неда'ром... - поду'мал капита'н, повора'чивая но'сом, как флю'гером. - Ге'нзиус выхо'дит от банки'ра. Гм, ге! Э'тот рыба'к - са'мый удало'й смо'глер и уж не раз вырыва'л у меня' из-по'д посу' ла'комые куски', - ве'рно, кака'я-нибудь отпра'вка в похо'д. Да уж не сноше'ния ли с неприя'тельским фло'том?.. Заче'м э'ти сде'лки де'нежные? Почему' он взял, черт ве'дает отку'да, чужо'го челове'ка, когда' своя' конто'ра наби'та подёнщиками? Что за свя'зка у него' в рука'х?" И вот капита'н мой уже' бежа'л вслед за Гензи'усом и, запыха'вшись, схвати'л его' за полу'. - Bonjour [Здра'вствуйте (фр.)], дорого'й Же'нзиус, - сказа'л он. Ге'нзиус ки'сло улыбну'лся, отвеча'я покло'ном, и хоте'л продолжа'ть путь свой, но безотвя'зный капита'н пове'сился у него' на рукаве'. - Куда' идёте? - спроси'л он. - Пря'мо по доро'ге, - отвеча'л он. - Замыслова'то, господи'н Ге'нзиус, о'чень замыслова'то, э'то дока'зывает, что натоща'к и голла'ндский ум мо'жет лета'ть по кра'йней ме'ре как вола'н... Но так как я уве'рен, что вы не променя'ете до'брый за'втрак на всю остроту' челове'ческого ро'да, то не уго'дно ли бу'дет сде'лать мне честь: заверну'ть в ближа'йшую гости'ницу? Что там за по'ртер! Я хоть тамо'женный, да гляжу' на все то сквозь па'льцы, что цежу' сквозь зу'бы. - По'ртер? - произнёс Ге'нзиус, обли'зываясь, и уж ступи'л бы'ло в сто'рону, когда' мысль, что ему' ещё ку'ча дела' по поруче'ниям хозя'ина и по заку'пкам Белозо'ра, останови'ла его', бу'дто ка'мень преткнове'ния. - Благодарю' поко'рно, - отвеча'л он со вздо'хом, - ни мину'тьгнет вре'мени, до друго'го ра'за, капита'н... - И, полноте', господи'н бухга'лтер! Сухо'е и перо' не пи'шет, и что'бы подкрепи'ть но'ги, на'до приласка'ть брю'хо. - Чу'вствую и'стину э'того и не могу' е'ю воспо'льзоваться. Проща'йте, капита'н. - Жаль, пра'во жаль, любе'зный господи'н Ге'нзиус, а мне бы на'до бы'ло поговори'ть с ва'ми о но'вом подря'де на су'кна. Я сего'дня, по поруче'нию генера'ла, пое'ду в Фламгау'з. - И пое'дете напра'сно; хозя'ин мой сего'дня це'лый день бу'дет счита'ться с ме'льником, - ны'не нача'ло ме'сяца! "На ме'льнице? Ага'! - ра'достно поду'мал Монта'нь. - Золото'й бочо'нок сам ка'тится к нам в по'греб. Де'льно! Тепе'рь, господи'н счётчик, мо'жешь идти' куда' хо'чешь: я вы'тащил из твоего' носу' червячка' и без за'втрака". - Бри'ке! - вскрича'л он, - следи' э'того архибе'стию рыбака' Фландерки'на, пошли' вслед за ним челове'к пять изда'ли и скажи': е'сли уви'дят, что он гото'вится спусти'ть ло'дку в мо'ре, цап его' за бок и тащи'те ко мне на брандва'хту; остальны'х солда'т положи', когда' сте'мнится, в заса'ду близ ме'льницы Саарвайерзе'на, и всех, кто в пей, захвати' и веди' в го'род за конво'ем... мужчи'н и же'нщин. Смотри' же, не выпуска'й никого', а пу'ще всех старика'. - Бу'дет испо'лнено, капита'н! - отвеча'л Бри'ке. - То'лько при дележе' не забу'дьте, что я вас навёл на дичи'нку, а то до сих пор нача'льники бра'ли де'ньги, а мне оставля'ли одни' тычки', - то'лько из э'той пожи'вы они' не бра'ли зако'нной себе' до'ли. - Бу'дет всем пожи'ва, - отвеча'л капита'н, потира'я ру'ки. Таки'м-то о'бразом высокоу'мный Ге'нзиус, жела'я изба'вить хозя'ина от посеще'ния некста'ти, пре'дал его' в ру'ки безде'льников. Таки'м-то о'бразом и са'мая извини'тельная ложь ра'но и'ли по'здно, но всегда' стано'вится вре'дною. К ве'черу Саарвайерзе'н с Ви'ктором и до'черью, кото'рая настоя'ла на том, что'бы проводи'ть своего' жениха', прие'хали на ме'льницу. Матро'сы их жда'ли там ещё с про'шлой но'чи, и, когда' ста'ло смерка'ться, все бы'ло гото'во к отправле'нию. Поку'да ещё хоть день, хоть час, хоть миг остаётся до разлу'ки, се'рдца любо'вников не перестаю'т ещё наде'яться; они', ка'жется, ждут чу'да, кото'рое отврати'т её, но зато' тем ужаснеё быва'ет для них мину'та расстава'нья; она' всегда' для них внеза'пна и бу'дто рассека'ет их попола'м. Жа'нни пла'кала и молча'ла, напра'сно шути'л над не'ю оте'ц, напра'сно утеша'л Ви'ктор, и, наконе'ц, все тро'е усе'лись, как бу'дто провожа'я кого'-то не к избавле'нию, а на казнь. Вре'мя уходи'ло... Саарвайерзе'н вы'нул часы' и, не говоря' ни сло'ва, подави'л пружи'ну; они' зво'нко проби'ли пять. Ви'ктор встал с тя'жким, глубо'ким вздо'хом; рыда'я, упа'ла Жа'нни на грудь отца'. - Прости', Ви'ктор, прости' наве'чно; я предчу'вствую, что мы бо'лее не сви'димся, - произнесла' она', - прости'! Ви'ктор пла'менно поцелова'л оста'вленную ему' ру'ку, и его' слеза' ка'нула на неё. - Досто'йная Жа'нни, - сказа'л он, - пусть э'та ка'пля бу'дет печа'тью душе'вного сою'за, и да отка'жет мне бог в слеза'х в го'рькие часы' жи'зни, е'сли я для каки'х бы то ни бы'ло ра'достей заме'длю свои'м возвра'том. - Два арши'на с че'твертью! - вскрича'л оте'ц, обнима'я отъезжа'ющего и вытира'я о его' плечо' глаза' свои'. - Отку'да набра'лись вы э'тих романти'ческих покро'мок?.. Ну, уте'шься, причу'дница, успоко'йся, моя' ми'лая: но'вая весна' прино'сит но'вые цветы', и ко'ли вы в са'мом де'ле так друг дру'га лю'бите, мы вас обстрижём под одну' во'рсу. В чудны'е ве'ки мы живём, в чудны'е ве'ки! - ворча'л Саарвайерзе'н, влеза'я на ло'шадь. - Вчера'сь ещё поутру' я бы руча'лся, что моя' Жа'нпи не отличи'т петуха' от ку'рицы, а тепе'рь? Два арши'на с че'твертью! И ещё не дожда'вшись зако'нного во'зраста... Смотри', пожа'луй. От ме'льницы шли две доро'ги к мо'рю: одна' пря'мо, по кото'рой шел Ви'ктор по'сле кораблекруше'ния, друга'я праве'е на Деидермо'нд; по се'й-то по'следней отпра'вились на'ши пу'тники. Ви'ктор е'хал безмо'лвен, снеда'я печа'ль в се'рдце. Саарвайерзе'н, ви'дя, что с влюблёнными плоха'я бесе'да, разгова'ривал с проводнико'м, нёсшим фона'рь. Матро'сы, и'дучи позади' тихомо'лком, шути'ли проме'ж собо'ю. - Что ж мы, бра'тцы, ста'нем расска'зывать това'рищам у таба'чного ба'ка, ко'ли бог принесёт на свой кора'бль? - сказа'л уря'дник. - Что лягу'шки здесь ца'рствуют, а лю'ди живу'т как у нас лягу'шки, - отвеча'л оди'н. - Вот уж напра'сно оха'ял Голла'ндию, - возрази'л друго'й, - сты'дно, где пить, тут и рю'мки бить. Чего' тебе' здесь недостава'ло? Можжевёловой - хоть не пей, свежины' вдо'воль. Закорми' чу'шку, она' ста'нет жа'ловаться, что бока' отлежа'ла. - И впрямь, брат, грешно' сло'вом укори'ть на'ших хозя'ев, - чего' то'лько ду'шеньке уго'дно, дава'ли: хлеб бе'лый как ме'сяц, сыр объеде'нье да у'тром ещё и ко'фей! - Хвали', хвали' хозя'ев, а они' себе' на уме': ржано'й ко'рочки допроси'ться я не мог, а э'ти опре'сноки оско'мину наби'ли. Ви'дел, брат, я, что они' с ко'фея-то одно'й жи'жицей нас по'тчевали, а гущу' всю себе' оставля'ли. А про сыр и говори'ть не'чего, - весь в ды'рах! Небо'сь молоды'е сы'ры пода'льше хоро'нят; а уж и подме'тил я у них здорове'нные, что твой кирпи'ч. В одно'м фу'нте фу'нта два бу'дет! - У вся'кого своя' заведе'нция... - примо'лвил Ю'рка. - В чужо'й монасты'рь со свои'м уста'вом не хо'дят. По мне, там тако'е бы'ло житье'", что ко'ли во сне уви'жу, так, я ду'маю, сыт бу'ду. - У лентя'я ве'чно ма'сленица на уме', - возрази'л уря'дник, - то ли де'ло ме'жду свои'ми на слу'жбе: го'ря мно'го, да уж зато' и уте'хи вдво'е. Нарабо'таешься на ва'хте до упаду', насмеёшься за у'жином досы'та, и, не дослу'шав ска'зки, засыпа'ешь, убаю'кан буре'ю в ко'йке, и го'голем вско'чишь, когда' закрича'т: "ма'рсовые, наве'рх!" Дай бог, бра'тцы, уви'деться с земляка'ми; хорошо' в гостя'х, а до'ма лу'чше! - Дай бог, дай бог обня'ться с на'шими нетро'нскими! - воскли'кнули умилённые матро'сы, прибавля'я ша'гу. Без вся'ких неприя'тных встреч отря'д дости'г до бе'рега. Тёмное мо'ре плеска'ло в него' ти'хою зы'бью. Запорошённые и'неем доро'ги и плоти'ны, бу'дто раски'нутые холсты', тяну'лись вдаль и слива'лись с тума'ном, кото'рый на'чал подыма'ться. Нигде' не слы'шно, не ви'дно бы'ло ни ду'ши. - Фландеркин-флаа'т! - произнёс проводни'к, ударя'я в ладо'ши. - Он здесь до'лжен был нас дожида'ться. По'сле мно'гих побегу'шек в ра'зные сто'роны оказа'лось, что нет ни ло'дки, ни на'нятых рыбако'в в окре'стности. Саар-вайерзе'н потеря'л терпе'ние: неусто'йка в сло'ве была' для него' подле'е, чем воровство', ху'же, не'жели уби'йство. - Sapperloot! - вскрича'л он. - Я живьём истолку' э'ту ходя'чую тре'ску. Взять да'ром де'ньги и не испо'лнить слова', - э'то неслы'ханно! Я его' так взогре'ю, что мои' та'леры раста'ют у него' в карма'не... Прокля'тый пья'ница!.. Ве'рно, где`-нибу'дь тепе'рь прохлажда'ется в шинке'; но будь я не я, е'сли он не заве'ртится кубаре'м от э'той плети', пре'жде чем у него' вы'сохнут гу'бы. Но брань ничему' не помога'ла. Положе'ние Белозо'ра и матро'сов его' бы'ло са'мое крити'ческое, и, наконе'ц, Саар-вайерзе'н, посла'в на Ви'кторовой ло'шади проводника' вле'во, поскака'л сам внутрь земли' иска'ть рыбака' в его' до'мике, восклица'я, что он разбу'дит его' кулако'м свои'м не ху'же сукнова'льного мо'лота и сде'лает из его' спины' кле'тчатую шотла'ндскую тарта'ну! Ма`ло-пома'лу зати'х его' го'лос и тяжёлая ступь ло'шади по шоссе'. Ви'ктор, ви'дя, что рыболо'в и'ли обману'л, и'ли измени'л, реши'лся пусти'ться по берегу' вле'во, для встре'чи с ним и'ли для изыска'ния друго'го спо'соба спасе'ния. Поравня'вшись с тем ме'стом, где вы'брошен был буре'ю на бе'рег, заме'тил он не'что бе'лое. - Посмотри', - сказа'л он уря'днику, - мне что'-то ви'дится впереди'! - Е'сли б я не знал, ва'ше благоро'дие, как разби'ло в ще'пы на'шу четвёрку, я бы поду'мал, что э'то она' ожила' и вы'ползла на бе'рег, как тюле'нь! В са'мом де'ле, то была' шлю'пка, оборо'ченная вверх дном. - Ти'ше, ти'ше, ребя'та! - сказа'л Белозо'р. - Мне ка'жется, по'дле пей ви'жу я люде'й, спя'щих под па'русом; да вон на козла'х блестя'т и ружья'; э'то, должно' быть, досмо'трщики. Ползко'м подберёмся к ним и накро'ем враспло'х, как утя'т в гнезде'. Едва' дыша', приближа'лся Белозо'р впереди' всех... Но францу'зы спа'ли кре'пким сном, и захвати'ть их бы'ло нетру'дно. С кри'ком ки'нулись на'ши сперва' на ружья', пото'м на сонли'вцев и, пригвозди'в штыка'ми углы' па'руса к земле', как перепёлок из-по'д се'ти, вы'тащили поодино'чке пле'нников, свя'зывая им ру'ки и клепля' рот. Из четырёх оста'вили то'лько одного' без повя'зки для допро'са. - С како'го ты су'дна? - спроси'л его' Ви'ктор. - Мы тамо'женные солда'ты, - отвеча'л он, - с брандва'хты (patache) le Friseur. - Кто у вас капита'н? - Монта'нь-Люссак. - Ста'рый знако'мый. А заче'м вы на берегу'? - Не зна'ю; че'тверо на'ших, по прика'зу капита'на, отпра'вились в среди'ну кра'я; мы берегли' шлю'пку. - Благодарю', что сохрани'ли её для нас. Тепе'рь, бра'тцы, перенеси'те э'того молодца' в шлю'пку, пуска'й он лежи'т на дне вме'сто балла'сту. Шлю'пка была' уже' спу'щена на во'ду, и матро'сы, оперши'сь на весла', с нетерпе'нием жда'ли прика'за отвали'ть. - Не прика'жете ли остальны'х на упоко'й? - сказа'л Ю'рка, зама'хиваясь багро'м на свя'занного солда'та. - Пошёл в своё ме'сто, - гне'вно вскрича'л Ви'ктор, - и по'мни, что ру'сские не бьют лежа'чего. Все ли гото'во? - Все до кро'шки! - отвеча'л уря'дник. - Крести'сь, ребя'та, весла' на во'ду... греби'! Ме'жду тем как э'то происходи'ло на берегу', Жа'нни одна' с свое'й кручи'ной сиде'ла в ко'мнате ме'льника. Глубо'кую и'стину заме'тил тот, кто сказа'л, что же'нщина, любя' впервы'е, лю'бит любо'вника, пото'м уже' одну' любо'вь. В пе'рвом слу'чае вся она' бу'дто поглощена' бытиём дру'га, и мале'йший страх за него', кратча'йшая с ним разлу'ка для неё уже' и'стинное бе'дствие. Во всех после'дующих любо'вник для неё уже' не предме'т, но то'лько сре'дство наслажде'ния, и, пролива'я слезы' разлу'ки, она' уже' озира'ется круго'м, её се'рдце, как пусто'й дом, тре'бует постоя'льца: любо'вь для неё уже' не страсть, а привы'чка. Но Жа'нни люби'ла впервы'е и со все'ю пы'лкостью ду'ши чувстви'тельной, с безграни'чным дове'рием доброты'. В кра'ткий век э'той де'вственной скло'нности она' пережила' все во'зрасты стра'сти, кро'ме ре'вности, и мо'жно предста'вить её отча'яние, когда' тот, кото'рый, как свети'льник, озари'л пе'ред не'ю мир, лежа'вший дото'ле пе'ред её оча'ми тёмною грома'дою, увлечён был от ней судьбо'ю, от неё, жа'ждущей люби'ть, тоску'ющей раздели'ть любо'вь свою'... Се'рдце её, кипя'щее ю'ностью, легко' прия'ло впечатле'ние стра'сти, как пла'вкое стекло', и, как со стекла', что'бы сгла'дить э'то впечатле'ние, мо'жно бы'ло не ина'че, как разби'в его'. В э'то вре'мя вбежа'л к ней Ге'нзиус с бле'дным, вы'тянутым лицо'м... - Где ваш ба'тюшка? Где все они'? - спроси'л он торопли'во. - Там, где бы жела'ла быть и я, - отвеча'ла Жа'нни, не обраща'я внима'ния на необыкнове'нные приёмы бухга'лтера. - Ра'ди "Groos Buch", ю'нгфров, скажи'те, по како'й доро'ге пое'хал ваш ба'тюшка? Ему' грози'т больша'я опа'сность! - Ба'тюшка в опа'сности?! - вскрича'ла, вспряну'в, испу'ганная Жа'нни. - За что? от кого' в опа'сности?.. - Бургоми'стр Го'ог Воо'рст ван Шпан... - Како'е мне де'ло до ва'шего бургоми'стра? Скоре'й и ясне'е! - Я сам запыха'лся, как ветря'ная ме'льница, ю'нгфров... Говори'л я ва'шему ба'тюшке, что быть беде' за ру'сских, кото'рых держа'л он на фа'брике, а Монта'нь и подвёл к э'тому свои' ито'ги; он донёс прави'тельству, что ваш ба'тюшка де'ржит у себя' зажигателей-англи'чан, печа'тает проклама'ции про'тив Наполео'на и хо'чет изме'ной захвати'ть кре'пость. И вот его' ве'лено заключи'ть в темни'цу и суди'ть вое'нным судо'м... Спаси'бо за уведомле'ние бургоми'стра Гоо'г Воо'рст ван Шпандербе'ргера, а то бы... - Заключи'ть, суди'ть!.. умертви'ть его'! У ти'гров всегда' винова'т челове'к... Недостава'ло то'лько э'того к на'шему несча'стью... Что же вы стои'те, су'дарь? Беги'те, скачи'те, лети'те навстре'чу ба'тюшке, уве'домьте его'; пусть он бежи'т за грани'цу. Есть у него' де'ньги с собо'ю? Е'сли нет, возьми'те э'ти брилья'нты, кото'рые полу'чены то'лько что из переде'лки... - У меня' в карма'не значи'тельная су'мма, взя'тая от банки'ра; прито'м же... - Спеши'те, су'дарь, говорю' я вам! - воскли'кнула Жа'нни, почти' выта'лкивая Гензи'уса и расска'зывая ему', где и как он, наве'рное, найдёт отца' её. - Пусть не беспоко'ится он о нас; с на'ми ничего' не сде'лают. - Дай бог, чтоб ничего' не сде'лали, суда'рыня, - говори'л Ге'нзиус, вскара'бкиваясь на каре'тную ло'шадь, - беда', е'сли и мужчи'на попадёт в ко'гти э'тих разбо'йников, а храпи' бог, как де'вушка. Уда'р бича', кото'рым попо'тчевал ме'льник его' буцефа'ла, прерва'л речь вса'дника, и ско'ро умо'лк скок нео'пытного гонца'. Жа'нни была' в неопису'емом положе'нии: любо'вь к отцу' заста'вила её на вре'мя забы'ть да'же любе'зного, не то'лько са'мую себя'. Она' уговори'ла старика' слугу', прие'хавшего с ней за каре'тою, сесть верхо'м и е'хать оты'скивать отца'. Ку'чер был проводнико'м. Ита'к, она' оста'лась одна' со старико'м ме'льником и его' жено'ю. Заперши'сь круго'м, со стра'хом жда'ли они' изве'стий... Че'рез час ме'ста послы'шался стук у двере'й. - Отвори'те, - произнёс гру'бый го'лос, - отвори'те по прика'зу прави'тельства. Е'сли взду'маете сопротивля'ться, с ва'ми поступлено' бу'дет как с мяте'жниками и дом ваш разгра'блен дотла'! Э'то был Бри'ке с кома'ндою. - Бо'же мой, - вскрича'ла хозя'йка, - ото' го'лос того' же разбо'йника, кото'рый вяза'л нас две неде'ли наза'д! Когда' госпо'дь изба'вит Голла'ндию от э'тих ге'рбовых злоде'ев! - Что ты колду'ешь там, ста'рая ве'дьма? - возгласи'л Бри'ке. - Отворя'й, и'ли мы вы'садим две'ри прикла'дами! - Что нам де'лать? - шепта'ла Жа'нии хозя'йка. - Их мно'го, и две'ри недо'лго проде'ржатся. Что нам де'лать? Мы пропа'ли с до'бром и с ко'сточками! - О веща'х не горю'й, стару'ха, - возрази'л хозя'ин, - до'брый наш господи'н втро'е запла'тит за все; но что бу'дет с ва'ми, суда'рыня!.. - Что уго'дно бо'гу, - с твёрдостью сказа'ла Жа'нни, - я скоре'е умру', чем жива'я отда'мся в ру'ки э'тих на'глых безде'льников... Хозя'ин, задержи' их вся'кими сре'дствами, а я бегу' встре'тить свои'х и'ли ки'нуться в во'ду... С э'тим сло'вом она' наки'нула шу'бу свою', схвати'ла я'щик с бриллиа'нтами и вы'прыгнула в окно'. Она' уже' была' далеко', когда' треск одни'х за други'ми па'дающих двере'й долете'л до её слу'ха. Бы'стро, не отдыха'я, бежа'ла о'па по плоти'не к мо'рю; страх придава'л ей си'лы, наде'жда окрыля'ла ноги': - Ба'тюшка! Ви'ктор!.. - крича'ла она', слы'ша за собо'ю гоня'щихся солда'т. - Ви'ктор! - повторя'ла она' исчеза'ющим го'лосом, ви'дя отва'ливающую шлю'пку, но сла'бые зву'ки умира'ли на ве'тре. - Спаси'те! - восклица'ла она' в тоске' отча'яния, но спасе'ние её бежа'ло. Задыха'ясь, изнемога'я от уста'лости, простира'ла она' ру'ки к мо'рю, но безжа'лостное заглуша'ло мольбы' её пле'ском. - Ви'ктор! - вскрича'ла она' в после'дний раз и упа'ла без чувств на холо'дную зе'млю. ГЛАВА' IX ...За сча'стьем, ка'жется, ты по пята'м несёшься, А как на де'ле с ним сочтёшься, - Попа'лся, как воро'на в суй. И. Крыло'в Знако'мый го'лос прони'к до се'рдца Белозо'ра; шлю'пка дала' круто'й оборо'т, взрыва'я во'лны, и че'рез мину'ту Жа'нни лежа'ла уже' на рука'х дру'га; но ме'жду тем пого'ня была' близка'... С бра'нью и прокля'тиями бежа'ли к берегу' солда'ты. Что бы'ло де'лать Белозо'ру? Оста'вить ли неве'сту свою' в же'ртву де'рзости и своево'льства? Нет, нет... Он бе'режно по'днял драгоце'нное бре'мя и пря'нул в шлю'пку... - Отва'ливай! - вскрича'л он, и шлю'пка ри'нулась с бе'рега, как испу'ганный ле'бедь. - Останови'тесь! - лете'ло вслед ему'. - Стой! и'ли мы бу'дем стреля'ть! - крича'л Бри'ке. Ружья' патруля' сверка'ли. - Позволя'ю! - отвеча'л Белозо'р, спуска'я куро'к пистоле'та, и Бри'ке покати'лся в во'ду. Бе'глый ого'нь полете'л в шлю'пку, по мрак и волне'ние меша'ли це'льности вы'стрелов. Ско'ро вы'гребли беглецы' из полёта пуль, и матро'сы то'лько смея'лись, слы'ша, как свистя'т они' и па'дают в мо'ре. - Спаси'бо за пара'дные про'воды! - крича'ли они' бесну'ющимся францу'зам, и ме'жду тем с ка'ждым взма'хом вёслами бы'страя шлю'пка, шипя', взбега'ла на во'лны, как бу'дто порыва'ясь взлете'ть над ни'ми. Однозву'чное ударе'ние в уклю'чины и пла'вное колеба'ние су'дна погрузи'ли Жа'нни в глубо'кий сон из бесчу'вствия. Прислоня' го'лову ми'лой к груди' свое'й, Белозо'р прислу'шивался к её дыха'нию; оно' бы'ло легко' и поко'йно, но зато' Ви'ктор был далёк от поко'я... Он со стра'хом замеча'л, как све'жал ве'тер, как сильне'й и сильне'й плеска'лось волне'ние. Непостоя'нное тече'ние меня'лось, тума'н нёсся над вода'ми... С ка'ждым ми'гом наде'жда добра'ться до фло'та, далеко' лежа'щего от бе'рега, станови'лась несбы'точнее. - Держи'сь на вёслах! - сказа'л он, жела'я обозна'ться, куда' грести'. Матро'сы безмо'лвно, оперши'сь о вальки' ве'сел, гляде'ли на во'ду. Непроница'емый тума'н клуби'лся окре'ст, и то'лько шум вспле'сков о водоре'з, то'лько бры'зги их бы'ли отве'том на взо'ры и внима'ние Ви'ктора. Бро'шенная на во'лны бума'жка ти'хо плыла' вле'во; но кто пору'чится, что ве'тер и тече'ние не измени'лись? И нет компа'са, что'бы их пове'рить. - Мы заблуди'лись, ва'ше благоро'дие, - сказа'л уря'дник, - е'сли вы'гребем в откры'тое мо'ре, то поги'бнем без сомне'ния, а е'сли снесёт нас к берегу', то не минова'ть плена'. - И ещё верне'йшей сме'рти. Тепе'рь с на'ми посту'пят как с беглеца'ми, осо'бенно за уби'того... Но посто'й, э'то ко'локол, раз, два, три! Би'ло во'семь скля'нок. Нигде' так вели'чественно не слы'шится бой часо'в, как над бе'здной океа'на во мгле и тишине'. Го'лос вре'мени раздаётся тогда' в простра'нстве, бу'дто он одино'кий жиле'ц его', и вся приро'да с благогове'нием вне'млет повели'тельным веща'ниям ге'ния веко'в, зи'ждущего незри'мо и неотклони'мо. Ко'локол зати'х, гудя'. - Э'то должна' быть ва'ша брандва'хта! - вскрича'л с ра'достью Белозо'р к свя'занному францу'зу. - Ско'лько на ней кома'нды, друг мой? Но смотри', не хва'стай! - Бо'лее чем ну'жно, что'бы разве'шать вас вме'сто фонаре'й по конца'м рей, - отвеча'л францу'з, ободрённый бли'зостью свои'х. - Ты не бу'дешь э'тим любова'ться, е'сли не переста'нешь остри'ться некста'ти. Мы, ру'сские, лю'бим посмея'ться смешно'му, но не берём его' в упла'ту. Говори' де'ло, мусье', а не то я пошлю' тебя' на и'споведь к ры'бам! Ви'дя, что его' не шутя' по'дняли над водо'ю, пле'нный оробе'л. - На су'дне оста'лось то'лько двена'дцать челове'к, - отвеча'л он. - Тем лу'чше, - сказа'л Белозо'р. - Ну, това'рищи, нам еди'нственное спасе'ние завладе'ть те'ндером. Не скрыва'ю от вас: де'ло опа'сное, зато' уж молоде'цкое; сла'вы и де'нег бу'дет сто'лько, что и внуча'там не прожи'ть. Гря'нем, что ли, ребя'та? - Гря'нем, Ви'ктор Ильи'ч, постои'м за матушку-Ру'сь, знай на'ших нетро'нских! В ого'нь и во'ду гото'вы! - вскрича'ли в оди'н го'лос уда'лые матро'сы. - Вот спаси'бо, ребя'та! С ва'ми и ме'сяц за рога' сорва'ть - копе'йка, - жить ве'село и умере'ть кра'сно! Осмотри'те же, бра'тцы, захва'ченные ружья', и, как ско'ро прива'лим к борту', скачи' че'рез се'тку и пря'мо сбива'й с ног встре'чного и попере'чного, забива'й лю'ки и вяжи' и'ли ко'ли упо'рных. А ме'жду тем обверти'те ше'йными платка'ми вальки', что'бы они' не бря'кали в уклю'чинах; то'лько бы добра'ться, а то все на'ше: пей - не хочу'! Скользя', как ти'хая тень, понесла'сь шлю'пка, и ско'ро они' разгляде'ли однома'чтовую брандва'хту, кото'рая то вздыма'лась на вала'х высоко', то с шу'мом ударя'ла свои'м бугшпри'том в во'ду. За се'ткою мелька'ла одна' голова' часово'го. - Qui vive? [Кто идёт? (фр.)] - раздало'сь с борта'. - Отвеча'й о'тзывом, - шёпотом сказа'л Белозо'р пле'ннику, приста'вя пистоле'т к груди'. - Le diable a quatre (бес вчетверо'м)! - закрича'л тот. - C'est un bon diable (э'то до'брый черт), - примо'лвил часово'й и беспе'чно обороти'лся, что'бы вы'звать наве'рх офице'ра; но Белозо'р перескочи'л в э'то вре'мя на па'лубу, не дал ему' да'же пи'кнуть, и в оди'н миг все бы'ло испо'лнено по приказа'нию. Па'луба находи'лась во вла'сти ру'сских, а внизу' никто' и не подозрева'л о том. Белозо'р, рассмотре'в сквозь стекля'нный люк, что в капита'нской каю'те сидя'т за сто'ликом тро'е офице'ров и шу'мно разгова'ривают за буты'лками, потихо'ньку спусти'лся по тра'пу (ле'сенке) к дверя'м и останови'лся послу'шать рече'й их. - Ты прелюбе'зный злоде'й! - говори'л Монта'ню оди'н из тамо'женных чино'вников. - Настоя'щий людое'д на же'нские се'рдца! - примо'лвил друго'й. - Небо'сь на контраба'нду и ша'шни не дам про'маху; сам сатана' мог бы у меня' взять не'сколько биле'тов для нау'ки в любо'вной охо'те; одни'м ка'мнем двух птиц зашибу'. - Э'то говори'л Монта'нь. - А что, серде'чко-то, ве'рно, в золото'й опра'ве? - произнёс пе'рвый го'лос. - Ха, ха, ха! - отвеча'л капита'н. - Голла'ндское се'рдце всегда' в кошельке'; как помо'кнет в тюрьме', так мой стари'к ста'нет мя'гче своего' сукна'. Уж к су'дьям отпра'влен я'щик с шампа'нским, подогре'ть их патриоти'зм; обвине'ние ва'жное, и то'лько рука' Жа'нни вы'скоблит его'. - То есть, когда' мы говори'м рука', то, коне'чно, разуме'ем под э'тим не одни' па'льцы, - сказа'л друго'й, - но и ко'льца, и пе'рстни, и все, что в ней и на ней? - Да узк что толкова'ть об э'том; бу'дущий тесть мой бога'т, и я заживу' как ма'ршал, разгра'бивший прови'нцию. За здоро'вье наре'ченной мое'й! - То есть за толстоту' мешко'в её прида'ного! - вскрича'ли о'ба. - Само' собо'й разуме'ется, - возрази'л Монта'нь, - что я жену' счита'ю прида'ным, а гу'льдены, будь они' старе'е Но'вого моста', свое'ю супру'гою. Ме'жду тем пуска'й ждет ста'рый скря'га на'нятой ло'дки, когда' она' у нас за кормо'ю, да, чай, уж тепе'рь и сам к нежда'нным гостя'м в го'сти собира'ется. Я веле'л привезти' сюда' то'лько молодо'го забия'ку, кото'рый взду'мал на'до мной подтру'нивать. За'втра опеча'таем фа'брику, et vogue la galere (плыви', кора'бль), как не отда'ть до'чери за францу'за!.. - И ста'рого дворяни'на, - мо'лвил друго'й лука'во. - И тамо'женного капита'на импера'торской слу'жбы! - го'рдо воскли'кнул Монта'нь. - Господа', здоро'вье Наполео'на! За ним мы всегда' пра'вы и всю'ду хозя'ева! Все по'дняли бока'лы, восклица'я: - Да здра'вствует ма'ленький капра'л! Подава'й сюда' ру'сских, мы со'тне хвосты' ощи'плем!.. Дверь скри'пнула, и Белозо'р упа'л как звезда' с не'ба и, напе'нив поро'жний бока'л, дал знак изумлённым францу'зам, что'бы они' подожда'ли... - Здоро'вье импера'тора Алекса'ндра! - кри'кнул он; по го'сти погля'дывали друг на дру'га, как бу'дто спра'шивая отга'дки э'той мистифика'ции. - Пе'йте, господа'! - гро'зно воскли'кнул Белозо'р. - И'ли я заста'влю вас вы'пить солёное мо'ре вме'сто шампа'нского; вы хоте'ли ощипа'ть со'тню ру'сских, ва'ше жела'нье испо'лнено: я ру'сский! - Э'то уж чересчу'р де'рзко, - вскрича'л Монта'нь, хвата'я Ви'ктора за воро'т. - Не бо'йтесь, господа', э'то тот са'мый шутни'к, про кото'рого я вам расска'зывал; ви'дно, вороти'лась на'ша шлю'пка и привезла' пле'нника. Смотри', пожа'луй, да како'й ты забия'ка! Белозо'р хладнокро'вно оторва'л от себя' Монта'ня, как ко'шку, и бро'сил его' на стул. - Что я прие'хал на твое'й шлю'пке, э'то су'щая пра'вда, капита'н! То'лько меня' не привезли' сюда', я сам за долг счел отплати'ть визи'т любе'зному дру'гу. Пе'йте же, господа', говорю' я вам, за здоро'вье ру'сского царя', и'ли я раздроблю' го'лову упря'мым... Что вы гляди'те на меня'?.. Вы мои' пле'нники, господа'! Я име'ю на то тре'хгранные доказа'тельства! Гей, на'ши! Разби'тые стекла' капита'нского лю'ка, звеня', посы'пались на стол, и не'сколько ру'жей, наведённых на офице'ров, засверка'ли с па'лубы; они' оцепене'ли на сту'льях, а хра'брый капита'н зале'з под стол. - Вы мо'жете вести' перегово'ры из ва'шей кре'пости, - сказа'л ему' Белозо'р, - но зна'йте, что прелимина'рная статья' есть всё-таки здоро'вье импера'тора Алекса'ндра... Да здра'вствует победи'тель Наполео'на! Францу'зы, мо'рщась, вы'пили свои' бока'лы. - Тепе'рь, господа', пожа'луйте ва'ши шпа'ги; я руча'юсь вам за це'лость ва'шего иму'щества и невреди'мость ва'ших осо'б; но пусть оди'н из вас потру'дится сойти' в матро'сскую каю'ту, разбуди'ть поодино'чке люде'й и та'кже вы'слать их наве'рх; но я предуведомля'ю вас, что е'сли вы взду'маете сопротивля'ться, я подниму' всех на во'здух; у меня' три'дцать челове'к на па'лубе, и ваш же фальконе'т наведён в порохову'ю ка'меру. Остальны'е оста'нутся при мне зало'жниками. Ска'зано - сде'лано. Не зна'я заче'м и куда', вылеза'ли матро'сы из лю'ка; их хвата'ли, вяза'ли и укла'дывали, как селёдок. Тро'е освобождённых рыбаков-голла'ндцев помога'ли ру'сским. В че'тверть часа' су'дно бы'ло в по'лной вла'сти их, и как ве'тер кре'пко дул с бе'рега, то Белозо'р веле'л отруби'ть кана'т, отда'л паруса' и бы'стро покати'лся в океа'н, рассека'я тума'н и во'лны. Ну'жно ли расска'зывать, что пробуждённая Жа'нни все ещё не ве'рила, что она' ви'дит э'то не во спе? Так чу'ждо, так необыча'йно каза'лось ей все, что происходи'ло. Сквозь тума'н, летя'щий клу'бами с боло'тистых помо'рий, повреме'нно сверка'ли фонари' на фло'те, и, наконе'ц, Белозо'р я'вственно разгляде'л кра'йний кора'бль свой "Не тронь меня'!". На'добно вам сказа'ть, что во вре'мя я'корной стоя'нки вблизи' неприя'теля посыла'ется обыкнове'нно круго'м ка'ждого корабля' дозо'рный ка'тер, и таки'м-то ка'тером встре'чено бы'ло су'дно Белозо'ра... Молодо'й ми'чман, кома'ндовавший о'ным, не разгляде'л в тума'не приближа'ющегося и потому' не мог опозна'ть изда'ли; но вдруг, заметя' па'рус, выходя'щий из паро'в, дал по нем вы'стрел из фальконе'та и изо всех сил пусти'лся грести' наза'д. В оди'н миг распространи'лась трево'га по всей ли'нии, батаре'и откры'лись и освети'лись, фитили' засверка'ли везде'; чёрные грома'ды корабле'й каза'лись тогда' сто'йкими чудо'вищами, гото'выми изрыгну'ть смерть и гром. Напра'сно крича'л Белозо'р, что он ру'сский, что он ведёт призово'е су'дно, - го'лос его' замира'л в сто'не ве'тра. Ви'дя опа'сность, он напра'вил ход пря'мо к носу' корабля', что'бы нахо'диться вне вы'стрелов боковы'х ору'дий, но э'та наде'жда была' недолговре'менна. Когда' он находи'лся не да'лее полу'тора ка'бельтова от "Не тронь меня'!", пого'нные пу'шки бы'ли привезены' и гото'вы. Им да'же слы'шно бы'ло, как лейтена'нт кома'ндовал: - Обду'й фити'ль! Пли! Вы'стрел взреве'л; о'гненное о'блако озари'ло ночь, и ядро' с пле'ском уда'рилось в во'ду по'дле те'ндера, пры'гнуло че'рез, разби'в га'фель, и пошло' рикоше'тами да'лее. - Поку'да снима'ют с нас то'лько ша'пки, - сказа'л Белозо'р, гля'дя на со'рванный то'псель, - но ско'ро доберу'тся и до головы'. - Втора'я! пли! - раздало'сь с форка'стля. Э'то ядро' дало' всплеск по'дле са'мого но'са и, свистя', перелете'ло вдоль те'ндера; оконту'женный францу'зский офице'р упа'л на па'лубу. - Ядро' винова'того найдёт! - сказа'л оди'н матро'с. - Не хоте'л бы я и за сто рубле'й сто'ять на его' ме'сте, - мо'лвил Ю'рка. - По'лно дорожи'ться, и пятьдеся'т линько'в бы'ло бы дово'льно, - возрази'л, шутя', уря'дник. - Э'то ещё я'блочки, - сказа'л тре'тий, - а вот ско'ро попо'тчуют сморо'диной, - держи'те ши'ре карма'ны!.. - Что вы тут болта'ете как соро'ки! - вскрича'л Белозо'р. - Кричи'те-ка гро'мче пу'шек, а не то доро'га нам бу'дет распла'та за непро'шеные гости'нцы. - Не стреля'йте! - зареве'ли матро'сы на те'ндере. - Мы ру'сские, мы нетро'нские! Фити'ль останови'лся над пу'шкою. - Доло'й паруса' и держи'те под наве'тренный борт, е'сли вы ру'сские, - раздало'сь све'рху. Прика'з был испо'лнен, и ско'ро вооружённый барка'с приста'л к борту' те'ндера. Де'ло объясни'лось; их сочли' бра'ндером, но тепе'рь, ступи'в на корабе'льные шка'нцы, Белозо'р не успева'л отвеча'ть на со'тни вопро'сов, задуша'емых дру'жескими объя'тиями. Все толпи'лись круго'м его', шуме'ли, крича'ли: "Он вороти'лся! Белозо'р воскре'с!" - и никто' не понима'л друг дру'га. Наконе'ц любопы'тные должны' бы'ли уступи'ть ме'сто Никола'ю Алексеи'чу, как ста'рому дру'гу на'йденного. - Ну, брат, чароде'й ты, Ви'ктор, - говори'л он, обнима'я дру'га со слеза'ми на глаза'х, - "на огне' не гори'шь, на воде' не то'нешь. А мы про тебя' у вся'кой селёдки расспра'шивали, - ни слу'ху ни ду'ху! И вдруг, когда' полага'ли, тле'ешь на дне морско'м, сло'вно ото'рванный верп, ты прикати'л к нам подо все'ми, живёхонек и здоровёхонек! - Да и прикати'л-то ещё не оди'н; э'тот те'ндер вы'резал я из-по'д батаре'й Флесси'нгена; но об э'том до'лга пе'сня, то'лько ты, Никола'й Алексе'ич, сократи'л бы'ло её: е'сли б ещё ядро' чо'кнулось с мое'ю посу'динкою, то встре'ча была' бы поми'нками. - И что за счёты ме'жду свои'ми, - ты бы из воды' сух вы'шел... Да э'то что у тебя' за я'хточка на бакшто'ве? - примо'лвил лейтена'нт, погля'дывая на Жа'нни, кото'рая ро'бко озира'лась на незнако'мцев. - Неда'ром, пра'во, мы при'няли тебя' за бра'ндера; в таки'х гла'зках бо'льше огня', не'жели ну'жно, чтоб подня'ть на во'здух весь сою'зный флот. - Я тебе' поруча'ю, любе'зный друг, занима'ть мою' спу'тницу в каю`т-компа'нии, поку'да я объясня'юсь с капита'ном. - В уме' ли ты, Ви'ктор? Я лу'чше соглашу'сь принима'ть по'рох с сига'ркою в зуба'х, чем провести' полчаса' с прекра'сною де'вушкою. - Э'то бу'дет тебе' отме'сткой за встре'чу! Капита'н при'нял Белозо'ра, как оте'ц спасённого сы'на, и когда' тот рассказа'л своё похожде'ние вкра'тце, уве'рил его', что тако'й по'двиг не оста'нется без представле'ния со стороны' вы'сшего нача'льства и без награ'ды от госуда'ря. Но вдруг, перемени' ла'сковый на стро'гий тон, он спроси'л его': - Каку'ю де'вушку привезли' вы с собо'ю? Белозо'р покрасне'л и смеша'лся. Капита'н, кача'я голово'й, слу'шал до'воды, почему' её необходи'мо должно' бы'ло взять с собо'ю. - Все э'то прекра'сно, Ви'ктор Ильи'ч, - возрази'л он, - и о'чень справедли'во, но всем ли вероя'тно? Для люде'й ма'ло быть че'стным, на'добно и каза'ться таки'м же. Ва'ше самоотверже'ние для спасе'ния утопа'ющих, ва'ше чуде'сное возвраще'ние с при'зом, да'же гро'мкая встре'ча, - все обрати'т на вас внима'ние всех офице'ров соединённых фло'тов; но э'то же са'мое возлага'ет на вас тройну'ю обя'занность сохрани'ть своё и'мя не то'лько без упрёка, да'же без сомне'ния... А кто, не зна'я вас, не поду'мает, что э'тот рома'н изобретён для прикры'тия любо'вной свя'зи! - Капита'н!.. - вскрича'л Белозо'р, вспы'хнув. - Вы'слушайте меня' хладнокро'вно. Гора'здо лу'чше узна'ть от дру'га то, что мо'гут говори'ть о вас насме'шники за глаза'ми и'ли намека'ть вам о том ли'чно. Вы бу'дете серди'ться, а над ва'ми ста'нут смея'ться; вы бу'дете стреля'ться и ещё бо'льше огласи'те э'ту ска'зку, придади'те ей суще'ственности. Во-пе'рвых, вспо'мните, как стро'го запреща'ют морски'е зако'ны прису'тствие же'нщин на корабле' в вое'нное вре'мя; с каки'ми же глаза'ми я пое'ду рапортова'ть о том англи'йскому адмира'лу?.. Коне'чно, пе'рвый вопро'с его' бу'дет: что она' - жена' И'ЛИ сестра' господи'на лейтена'нта? Белозо'р мра'чно потупи'л о'чи. - Поло'жим, что я предста'влю ему' неотверга'емые причи'ны, как бесче'стно и бесчелове'чно бы'ло бы оста'вить её в рука'х францу'зов, поло'жим, что он всему' охо'тно пове'рит, - могу' ли, одна'ко ж, я переда'ть э'то убежде'ние всем англича'нам, кото'рые никому' не усту'пят в злосло'вии? Но допу'стим, что э'та мни'мая любо'вная вы'ходка не то'лько не повреди'т вам во мне'нии ста'рых моряко'в, но сде'лает вас геро'ем молоды'х; не должны' ли вы позабо'титься о че'сти э'того неви'нного существа', кото'рому вы случа'йно ста'ли еди'нственным покрови'телем? До'брое и'мя де'вушки, Ви'ктор Ильи'ч, - кры'лья мотылька': одно' прикоснове'ние уно'сит с него' золото'й пух невозвра'тно. - Э'то был безрассу'дный посту'пок с мое'й сто'роны, - сказа'л Ви'ктор печа'льно. - По кра'йней ме'ре несча'стный слу'чай. Кто бу'дет защища'ть её от насме'шек, кто бу'дет име'ть пра'во отомсти'ть за оскорбле'ния? Где и с кем бу'дет жить она' на корабле', не подверга'я тепе'рь - свое'й скро'мности и всегда' - своего' до'брого и'мени? - Вы меня' ужаса'ете!.. Но мог ли я, до'лжен ли был поступи'ть ина'че?.. Что прика'жете де'лать мне тепе'рь, капита'н? - Прошу' и сове'тую, е'сли вы цени'те уваже'ние всех люде'й благомы'слящих, жени'тесь на ней. - Жени'ться?! - вскрича'л изумлённый неча'янностью Белозо'р. - Мне жени'ться?.. - Коне'чно, вам. Вы не удосто'или меня' по'лною дове'ренностью, Ви'ктор Ильи'ч, но у влюблённых душа' пробива'ется сквозь поры', и мне сдаётся, что э'та де'вушка вам нра'вится, то есть о'чень нра'вится?.. - Э'то де'ло не так стра'шное, капита'н: она' моя' неве'ста. - Како'й же я чуда'к! - воскли'кнул с ра'достью капита'н. - Угова'риваю, когда' на'до бы'ло то'лько намекну'ть! За чем же де'ло ста'ло? По рука'м, да и к нало'ю! - Так ско'ро, капита'н? - Сей же час, сию' мину'ту!.. Не должно', чтоб ни одна' заря' не рассвела' над ней необве'нчанной, е'сли хоти'те, что'бы её честь не зна'ла су'мерек. Я уступа'ю вам свою' каю'ту, и могу' ли поздра'вить себя' дру'жкою? - И друго'м и'стинным, капита'н! - произнёс тро'нутый Белозо'р, простира'я к нему' ру'ку. - Я сам бы ника'к не приду'мал ула'дить де'ло, хотя' оно' бы'ло са'мою ле'стною мое'ю мечто'ю, и по нео'пытности настро'ил бы хлопо'т и себе' и други'м. Но у неё есть роди'тели, лю'ди о'чень бога'тые... поду'мают... - И разду'мают; нужда' переменя'ет да'же зако'ны. Они' снача'ла, быть мо'жет, и посе'рдятся, пото'м попла'чут, а пото'м простя'т и ста'нут благодари'ть. Я иду' распоряди'ться. Е'сли б Ви'ктор не люби'л Жа'нни, то красноре'чие са'мого адмира'ла бе'лого фла'га не убеди'ло бы его', но тут не'сколько слов капита'на бро'сили и'скры в по'рох. Небольшо'го труда' сто'ило ему' уговори'ть и Жа'нни: необходи'мость бра'ка была' сли'шком очеви'дна, и когда' се'рдце заодно' с ра'зумом, согла'сие на уста'х. Ми'гом поспе'ли из то'нкой ме'ди со'гнутые венцы', и жени'х с неве'стою, укра'шенные ю'ностью и любо'вью, ве'село приступи'ли к бра'чному нало'ю. Никола'й Алексе'ич держа'л вене'ц над неве'стою, красне'я сам пу'ще её и не зна'я, на кото'рую но'гу ступи'ть. Капита'н нашёптывал что'-то на у'хо жениху', и толпа' офице'ров окружа'ла счастли'вую чету' с ро'потом ободре'ния. Вся кома'нда, взмостя'сь на пу'шки, с любопы'тством гляде'ла на обря'д, не ви'данный под па'лубами; сла'бо озарённая батаре'я исчеза'ла во тьме, и плеск вало'в и завыва'ние ве'тра придава'ли како'е-то свяще'нное вели'чие э'тому торжеству'. Сла'дко сорва'ть поцелу'й вта'йне, сла'дко получи'ть его' неожи'данно, но всего' сла'достнее лобза'ние венча'нья, когда' в глаза'х всего' све'та, не красне'я, вы мо'жете назва'ть ми'лую свое'ю. Како'й-то неизъясни'мый, свяще'нный восто'рг прони'к молоды'х, когда' они' слили'сь уста'ми, запечатлева'я поцелу'ем сою'з супру'жества... Э'то был зада'ток бу'дущего блаже'нства, бу'дущего благополу'чия. Шампа'нское запе'нилось, и Жа'нни, сто'я на поро'ге спа'льни, пыла'я как ро'за, благодари'ла всех прису'тствующих. - Прия'тной но'чи! - сказа'л капита'н, раскла'ниваясь с лука'вою улы'бкою, и задёрнул две'ри. Канва' для пы'лкого воображе'ния. Поутру' захва'ченные Монта'нем голла'ндцы возврати'лись на бе'рег и привезли' ма'тери Жанни'ной изве'стие о её заму'жестве. Че'рез три дня флот пошёл зимова'ть к Ча'там, и пе'рвый, кого' встре'тили на берегу' новобра'чные, был Саарвайерзе'н. Стари'к пла'кал и смея'лся, серди'лся и ра'довался вме'сте, но все ко'нчилось как нельзя' лу'чше. Че'рез неде'лю получи'ли письмо' от ма'тери, в кото'ром она' присыла'ла своё благослове'ние, но, ме'жду про'чим, уведомля'ла, что она' го'рько пла'кала от мы'сли, как несча'стна была' дочь её, не име'я для сва'дебного стола' секре'тного я'блочного пиро'жного и для бра'чной посте'ли пуховико'в гага'чьих! Жа'нни улыбну'лась и, зарумя'нившись, склони'лась в объя'тия своего' Ви'ктора. - А, а!.. - сказа'л Саарвайерзе'н. - Два арши'на с че'твертью, ви'дно, ты была' сча'стлива и без я'блочного пиро'жного. ЭПИЛО'Г В 1822 году', под о'сень, я прие'хал в Кроншта'дт встре'тить моряка-бра'та, кото'рый до'лжен был возврати'ться из кре'йсерства на фло'те. Пого'да бы'ла преле'стная, когда' возвести'ли, что эска'дра приближа'ется. Сев на я'лик у гости'ного двора', я пое'хал ме'жду ты'сячи иностра'нных судо'в, вы'строенных у'лицами, и ско'ро вы'прыгнул на батаре'ю купе'ческой га'вани; она' была' покры'та толпо'ю гуля'ющих; одни', чтоб встреча'ть родны'х, други'е, чтоб погляде'ть на встре'чи. Ле'пты и пе'рья, ша'рфы и шали' ве'яли ра'дугою. Весёлое жужжа'нье голосо'в сло'вно вто'рило зву'чному пле'ску мо'ря; пе'сни, стук, скрип бло'ков, нагру'зка, осна'стка по корабля'м, крик сную'щих ме'жду ни'ми ло'дочников и торго'вок - сло'вом, вся окру'жная карти'на де'ятельности оживля'ла ка'ждого како'ю-то европе'йскою весёлостью. То'лько одни' огро'мные пу'шки, насу'пясь, гляде'ли вниз че'рез грани'т брустве'ра и бу'дто надува'лись с доса'ды, что их топта'ли да'мские башмаки'. Увива'ясь ме'жду пёстрыми ряда'ми, меня'ясь вопро'сами со знако'мыми, покло'нами с полузнако'мыми и приве'тствиями с приго'женькими, я был поражён необыкнове'нною красото'ю одно'й высо'кого ро'ста да'мы; она' стоя'ла на парапе'те, устреми'в глаза' на приближа'ющийся флот. Ве'тер, врыва'ясь под соло'менную её шля'пку, взвева'л роско'шные её ло'коны и обдува'л стро'йные фо'рмы ста'на, - но како'го ста'на! Вы бы не спа'ли три но'чи и бре'дили три дня, е'сли б я мог вам нарисова'ть его'! Пра'вой руко'й держа'ла она' ше'лковый зо'нтик, а ле'вую опира'ла на плечо' ма'льчика лет осьми' милови'дного, как аму'р. Он так не'жно припада'л к ней, она' так ла'сково улыба'лась ему', о'ба они' составля'ли столь преле'стную ку'пу, что я загляде'лся и заслу'шался, хотя' она' не говори'ла ни сло'ва. Есть во'зраст, ми'лостивые госуда'ри, в кото'рый шум же'нского пла'тья ка'жется нам очарова'тельною му'зыкою Эо'ловой а'рфы и'ли да'же, е'сли вы име'ете романти'ческое у'хо, гармо'никой сфер. Я не'сколько раз вспры'гивал ря'дом с не'ю на парапе'т; шпо'ры мои' бренча'ли на чугуне' пу'шки, са'бля исторга'ла и'скры из грани'та, но все э'ти проде'лки не вы'манили у прекра'сной незнако'мки ни одного' взо'ра, ни мале'йшего внима'ния. Самолю'бие моё бы'ло оби'жено до конца' ногте'й: име'я тогда' кра'сные щеки', чёрные усы' и бе'лый султа'н, я полага'л, что име'ю пра'во по кра'йней ме'ре на ла'сковый взгляд ка'ждой же'нщины; но э'то подстрека'ло меня'; я хоте'л упо'рством победи'ть упо'рство и как бог Те'рмин приро'с вблизи', любу'ясь её но'жками, карау'ля взгля'ды и в отмще'ние наводя' свою' тру'бку на мо'ре. Флот приближа'лся как стани'ца лебеде'й. Корабли' кати'лись велича'во под все'ми паруса'ми, то склоня'ясь пе'ред ве'тром на'бок, то сно'ва подъе'млясь пря'мо. Лёгкий передово'й фрега'т в версте' от Кроншта'дта на'чал салю'т свой... Бе'лое о'блако вы'рвалось с одного' из подве'тренных ору'дий, друго'е, тре'тье - и тогда' то'лько гря'нул гром пе'рвого. Дым по о'череди салюту'ющих корабле'й до'лго кати'лся по мо'рю и пото'м ти'хо, вели'чественно на'чал всходи'ть, свива'ясь кудря'ми. Едва' отгряну'л и стих гул после'днего вы'стрела, корабли', по сигна'лу фла'гмана, ста'ли приводи'ть к ве'тру, что'бы лечь на я'корь. Не'сколько мину'т ца'рствовало всео'бщее молча'ние. Внима'ние всех обращено' бы'ло на быстроту' и ло'вкость, с кото'рою кома'нды убира'ли паруса', что называ'ется на сла'ву, и вдруг зареве'ла пу'шка с Кроншта'дта, - все дро'гнуло; да'мы а'хнули, закрыва'я у'ши! Отве'тные семь вы'стрелов исполи'нских ору'дий задёрнули заве'сой ды'ма карти'ну... Когда' его' пронесло', весь флот стоя'л уже' в ли'нии, и не'сколько шлю'пок, как ла'сточки, маха'ли кры'льями по мо'рю, спеша' на ра'достное свида'нье. Адмира'льский ка'тер го'рдо пролете'л сквозь купе'ческие воро'та; за ним, как бы'страя каса'тка, рассека'ла зыбь лёгкая ги'чка, с широ'кой зелёной полосо'ю по борту'. Ста'тный шта`б-офице'р с двумя' ордена'ми на груди' стоя'л в ней, сло'жа на'крест ру'ки, и хотя' зы'бко бы'ло его' подно'жие, но он стоя'л тве'рдо, бу'дто на ка'менной плите'. - Э'то он, э'то твой па'пенька!.. - вскрича'ла ра'достно краса'вица, ука'зывая малю'тке на шлю'пку, и ки'нулась к при'стани. Встряну'в опя'ть на огра'ду, она' простира'ла ру'ки навстре'чу супру'га; ого'нь нетерпе'ния пыла'л в щека'х её; взо'ры её лобза'ли уже' ми'лого го'стя... И он уви'дел её, уви'дел сы'на, кото'рого подняла' она' в во'здух, и, отве'рзши уста', уперши'сь ного'й в край шлю'пки, чтоб перепря'нуть на бе'рег, он был живо'е изображе'ние му'жественной любви'. Я забы'л о ста'не, забы'л об оча'х и кудря'х прекра'сной незнако'мки: я любова'лся уже' одно'й душо'ю её, я мечта'л о зави'дной до'ле счастли'вца - её му'жа. - Шаба'ш! - кри'кнул уря'дник, и весла' уда'рились в лад об во'ду. Как со'кол, скла'дывающий кры'лья, что'бы сильне'е уда'рить, сложи'лись они', и два крюка' сло'вно ко'гти возни'кли пред гру'дью... - С како'го корабля'? - спроси'л часово'й, ме'жду тем как шлю'пка опи'сывала бы'стрый полукру'г. - Фрега'та "Амфитри'ды". - Кто офице'р? - Капита'н второ'го ра'нга Белозо'р! - отвеча'л уря'дник. Супру'ги уже' лежа'ли друг у дру'га в объя'тиях.