В. П. Авена'риус

Пове'трие
1867

Цари'ца гро'зная чума'
Тепе'рь идёт на нас сама'
И льсти'тся жа'твою бога'той
А.Пу'шкин

I

Она' была' насме'шлива, горда',
А го'рдость - доброде'тель, господа'.
И. Турге'нев

Из кни'жного магази'на Исако'ва в гости'ном дворе' выходи'ла, в сопровожде'нии лаке'я в ливре'е, моло'денькая, ста'тная ба'рышня в щегольско'й ша'почке с бе'лым бара'шковым околы'шком и в шу'бке, опушённой тем же бе'лым бара'шком. Ниче'м не свя'занные пы'шные ко'льца остри'женных по пле'чи кашта'новых во'лос во'льно раска'чивались вкруг хоро'шенькой её голо'вки, лу'чшую часть кото'рой - вырази'тельные, те'мно-синие глаза' - скрыва'ли, к сожале'нию, си'него же цвета' очки'. Небольшо'й пу'хленький ро'тик был сжат с выраже'нием того' преле'стного самосозна'ния, кото'рое сво'йственно одни'м о'чень молоды'м деви'цам, опаса'ющимся, что'бы их оши'бкою не при'няли за маленьки'х. Но шаловли'вая, де'тская улы'бка подстерега'ла, каза'лось, и'з-за уголко'в губ, в я'мочках щек, пе'рвого слу'чая, что'бы све'тлым сия'нием разли'ться по художественно-прави'льному ли'чику де'вушки.
На у'лице стоя'ла янва'рская о'ттепель. С па'смурного не'ба сы'пался, крутя'сь больши'ми, мо'крыми хло'пьями, снег, кото'рый, едва' дости'гнув земли', тут же та'ял. Нахму'рив при ви'де сне'га бро'вки, ба'рышня плотне'е су'нула себе' под мы'шку свёрток журна'лов, взя'тых из магази'на (хотя' с не'ю и был слуга', она' несла' свёрток сама') и, поверну'в напра'во, она' пошла' бы'стрыми шага'ми под прикры'тием гостинодво'рского наве'са, не удоста'ивая внима'ния ни продавцо'в канцеля'рских принадле'жностей, грошо'вых косме'тик и за'понок, ни разно'счиков апельси'нов но'вого приво'за, приюти'вшихся под тем же гостеприи'мным наве'сом и напереры'в зазыва'вших к себе' проходя'щих.
Высо'кий, молодо'й мужчи'на с у'мным, бле'дным лицо'м, обра'мленным белоку'рыми бакенба'рдами, в цили'ндре и в шине'ли с неме'цким бобро'м, прице'нивался у одного' из апельси'нщиков к его' души'стому това'ру. Разно'счик, разбитно'й ма'лый, преклони'в коле'но пе'ред свои'м лотко'м, зама'нчиво верте'л и подбра'сывал в па'льцах припо'днятой руки' кру'пный, со'чный королёк. Го'лос покупа'теля косну'лся слу'ха проходи'вшей ба'рышни; она' вски'нула взо'ры и нево'льно у неё сорвало'сь:
- М-r Ла'стов!
Тот бы'стро огляну'лся.
- На'денька!
Пото'м, спохвати'вшись, попра'вился с улы'бкой:
- Наде'жда Никола'евна...
- А я была' уве'рена, Лев Ильи'ч, что вы давны`м-давно' у пра'отцев, - заговори'ла не то насме'шливым, не то раду'шным то'ном На'денька.
- Из чего' э'то вы заключи'ли?
- Да как же, бо'лее полуго'да глаз не ка'жете. Бы'ли ка'к-то на помо'лвке кузи'ны Мони'чки, пото'м на сва'дьбе сестры' Ли'зы, а там - как в зе'млю провали'лись. Кому'-то тепе'рь выходи'ть за'муж, что'бы удосто'иться улицезре'ть вас у себя'?
- Должно' быть - ва'ша о'чередь.
- Нет, уж ду'дочки!
Разгова'ривая таки'м о'бразом, молоды'е лю'ди незаме'тно отошли' на не'сколько шаго'в от разно'счика. Тот испуга'лся, что совсе'м упу'стит покупа'теля.
- Ба'рин, а ба'рин! Да'йте уж шесть гри'вен? Ла'стов на ходу' оберну'лся:
- Со'рок копе'ек.
- Поми'луйте! Себе' доро'же. Приба'вьте что ли пято'чек? Ну, да уж пожа'луйте, пожа'луйте!
- Ступа'йте, - сказа'ла На'денька, - я подожду'. Вско'ре молодо'й челове'к верну'лся к ней с ту'го наби'тым бума'жным мешко'м.
- Я угости'л бы вас, Наде'жда Никола'евна, е'сли бы...
- Пого'да стоя'ла потепле'е? Ничего' не зна'чит, контра'сты-то и хороши': на хла'дном се'вере упива'ться плода'ми зно'йного ю'га! Угости'те.
Ла'стов с гото'вностью разверну'л мешо'к, и де'вушка, взяв оди'н апельси'н, приняла'сь со сме'хом очища'ть его'. Э'тим вре'менем они' дошли' до угла' Садо'вой.
- Здесь нам в ра'зные сто'роны, - сказа'л Ла'стов.
- А вы в каки'х края'х раски'нули шала'ш свой?
- В Коло'мне.
- Гм... Так я вас провожу' до конца' гости'ного, - реши'ла На'денька и поверну'ла по зерка'льной ли'нии. - Мне хо'чется потолкова'ть с ва'ми. Вы, Лев Ильи'ч, зна'ете, коне'чно, что я уже' студе'нтка?
- Вы студе'нтка?
- Да, медико-хирурги'ческой акаде'мии. Весно'ю, как вам изве'стно, я око'нчила гимна'зию; о'сенью, по сове'ту медици'нского студе'нта Чекма'рева, кото'рого вы, вероя'тно, ви'дели у нас, поступи'ла в акаде'мию. За э'ти полго'да, я ду'маю, вы меня' про'сто не узна'ете!
- Да, вы измени'лись...
- Возмужа'ла, что?
- Н-да. С како'й ста'ти, скажи'те, вы в очка'х?
- Как с како'й ста'ти? Заче'м лю'ди но'сят очки'? Вероя'тно, оттого', что близору'ки.
- А вы о'чень близору'ки?
- Нет, не могу' сказа'ть.
- Так сове'тую вам не носи'ть их.
- Отчего' же? Мужчи'ны ведь но'сят?
- Мужчи'ны. Мы но'сим и коро'ткие во'лосы: при на'ших углова'тых черта'х они' нам к лицу'. Вам же, же'нщинам, при окру'глых, мя'гких фо'рмах ва'шего те'ла необходи'мы и волни'стые ко'сы.
- Вы ужа'сно ядови'ты! Не в бровь, а в глаз. Так очки' потому' бо'лее иду'т вам, что ва'ши черты' углова'ты.
- Нет, вообще' говоря', они' обезобра'живают как же'нщин, так и мужчи'н, но лицо' мужчи'ны не име'ет прете'нзий на красоту'; оно' должно' выража'ть ум, си'лу, почему' очки' и сообща'ют ему' то'лько выраже'ние бо'лее серьёзное, сосредото'ченное. В лице' же же'нщины пра'вильность черт, милови'дность их, не'жность ко'жи, сло'вом, красота' - гла'вное.
- Вот как! Но я не гоню'сь за красото'й.
- Напра'сно. Все, что краси'во, - хорошо'.
- Софи'зм! Все, что поле'зно, - хорошо'.
- А! Так и вы затяну'ли э'ту пе'сенку?
- Затяну'ла. Но са'ми скажи'те, Лев Ильи'ч: чем же мы, бе'дные же'нщины, винова'ты, что име'ем други'е фо'рмы те'ла? Ра'зве мы оттого' ме'нее лю'ди, не мо'жем уже' по'льзоваться всем тем, чем по'льзуется ва'ша бра'тия? По'мните, что говори'т Лопухо'ву Ве'ра Па'вловна: "Что ж из того', что у тебя' барито'н, а у меня' контра'льто? Сто'ит ли толкова'ть и'з-за таки'х пустяко'в?" Была' бы то'лько от очко'в реа'льная по'льза, а краси'во ли, нет ли носи'ть их - де'ло второ'е.
- Что ж, - возрази'л Ла'стов, - и в неноше'нии очко'в есть своего' ро'да реа'льная по'льза: пе'рвое, не тра'тятся де'ньги на приобрете'ние их; второ'е, е'сли вы, как же'нщина, ста'нете ня'нчиться с ребяти'шками, э'ти при пе'рвом слу'чае сорву'т их у вас с но'са.
- Ну, поку'дова у меня' нет ещё ребяти'шек, да даст Бог, так ско'ро и не бу'дет. Я хочу' остава'ться свобо'дной, что'бы собра'ть по возмо'жности бо'лее нау'чных све'дений.
- Так вы положи'тельно реши'лись посвяти'ть себя' медици'не?
- А вы ду'мали, отрица'тельно, "пурселепета'н"? Посмотре'ли бы вы на на'ши студе'нтские схо'дки, убеди'лись бы, как серьёзно мы предали'сь своему' де'лу.
- А! Так и вы уча'ствуете в схо'дках?
- Что же в э'том удиви'тельного?
- И е'здите туда' одни'?
- Одна', но на свои'х лошадя'х, в уго'ду роди'телям, кото'рые не жела'ют, что'бы я выходи'ла одна' из до'му. И тепе'рь, как ви'дите, за мной неизме'нный телохрани'тель. Но вы мо'жете себе' предста'вить, как мне э'то неприя'тно: оскорбля'ется чу'вство челове'ческого досто'инства.
- Что же вы де'лаете на схо'дках? - спроси'л Ла'стов. - Любопы'тно бы, пра'во, побыва'ть на одно'й из них.
- Заче'м же де'ло ста'ло? Побыва'йте. Вот хоть бы сего'дня... Вы ве'чером свобо'дны?
- Свобо'ден.
- Так приезжа'йте без церемо'ний. Мы собира'емся ны'нче у Чекма'рева. Живёт он на Вы'боргской, по тако'й-то у'лице, дом тако'го-то.
- Но, мо'жет, я стесню'?
- О, нет, я предупрежу'. Мо'жет ста'ться, уда'стся таки'м о'бразом втяну'ть вас опя'ть понемно'гу в на'ше о'бщество. Послу'шайте, Лев Ильи'ч, призна'йтесь: заче'м вы ко'рчите из себя' тако'го замо'рского зве'ря, пока'зываетесь в лю'дях чуть ли не за де'ньги?
- Во-пе'рвых, Наде'жда Никола'евна, я серьёзно за'нят свое'й магисте'рской диссерта'цией...
- Ну, э'то не отгово'рка. Не с утра' же до но'чи корпе'ть вам над диссерта'цией. Во-вторы'х?
- Во-вторы'х - я бою'сь вас.
- Что, что тако'е? - засмея'лась студе'нтка. - Чем же я так настраща'ла вас?
- Э'то та'йна.
- Нет уж, догова'ривайте. Зна'ете погово'рку: что замахну'лся - что уда'рил?
- Ви'дите ли... Я расскажу' вам при'тчу:
Es klingt so suss, es klingt so trub!
Начина'ется она', как всегда', тем, что
Ein Jiingling liebte ein Madchen.
.
Ho Madchen привы'кла в роди'тельском до'ме к ро'скоши и к хо'ле, а в карма'не Tiingling'a ве'тры гуля'ли. Со вре'менем же он наде'ялся сдать экза'мен на маги'стра, на до'ктора и приобрести' профе'ссорскую ка'федру. Вот и дал он себе' заро'к избега'ть Madchen, поку'да не обеспе'чит своего' существова'ния.
- Како'й же он чуда'к, ваш Jiingling, - проговори'ла не подыма'я глаз, На'денька. - Как бу'дто нельзя' ви'деться и до бра'ка?
- То'-то, что нет. Он убеди'лся, что, быва'я сли'шком ча'сто в её очарова'тельном о'бществе, пожа'луй, не устои'т: пора'ньше вре'мени предло'жит ей ру'ку и но'гу.
- А кто ж сказа'л вам, что она' при'мет их? - рассмея'лась, красне'я, студе'нтка.
- Никто' не говори'л. Но ведь мо'жет же ста'ться? На грех ма'стера нет.
- Вы, Лев Ильи'ч, уже' чересчу'р за'няты собо'ю. Люби'ть меня' я, разуме'ется, никому' не могу' запрети'ть, лю'бите, е'сли хоти'те, э'то уж ва'ше де'ло. Что же до меня', то я ви'дела, ви'жу и бу'ду ви'деть в вас не бо'лее, как образо'ванного молодо'го челове'ка, с кото'рым не к чему' прерыва'ть знако'мство и'з-за ма'нии его' влюбля'ться в пе'рвую встре'чную. Наде'юсь, что по'сле э'того объясне'ния вы не ста'нете избега'ть наш дом и бу'дете заходи'ть к нам хоть раз в ме'сяц.
- Да, так мы не бу'дем стесня'ть друг дру'га?
- Ещё бы стесня'ть! Вы'-то, по кра'йней ме'ре, сде'лайте ми'лость, не стесня'йтесь: пригляди'тся вам друга'я "де'ва чу'дная", не заду'мываясь, привя'зывайтесь к ней у'зами це'ркви. Меня' позови'те то'лько на сва'дьбу: хоте'лось бы знать ваш вкус.
- Вам, Наде'жда Никола'евна, он до'лжен бы быть бли'же, чем кому' друго'му, изве'стен?
Де'вушка принуждённо расхохота'лась.
- Каки'е открове'нности! Да вот мы и у ме'ста, до кото'рого я обеща'лась проводи'ть вас. Так, зна'чит, до ве'чера у Чекма'рева?
- Зна'чит.
- А что ж вы не снабди'те меня' на доро'гу провиа'нтом?
- Сде'лайте ва'ше одолже'ние.
Запа'сшись из по'данного ей мешка' апельси'ном, она' насме'шливо кивну'ла молодо'му челове'ку на проща'нье голово'ю и поверну'ла обра'тно к Не'вскому.

II
Тра-ла-ла', ба'рышни, тра-ла-ла-ла'!
В. Ку'рочкин
В девя'том ча'су ве'чера того' же дня Ла'стов поднима'лся по ша'ткой деревя'нной ле'стнице, освеща'емой печа'льно мига'ющим из амбразу'ры верху'шечного око'шка ога'рком, во второ'й эта'ж деревя'нного же до'ма на Вы'боргской стороне'. Взойдя' на площа'дку, он останови'лся в нереши'мости: пе'ред ним бы'ло не'сколько двере'й. Но за одно'й из них слы'шался я'вственно оживлённый ю'ношеский смех и многоголо'сный го'вор.
Ла'стов постуча'лся.
Когда' и на втори'чный стук не после'довало приглаше'ния войти', он пожа'л ру'чку две'ри и ступи'л в ко'мнату.
Навстре'чу ему' затрепета'л ту'склый свет полдю'жины па'льмовых свече'й, вста'вленных в пивны'е буты'лки. Блеск пла'мени умеря'лся ещё таба'чным ды'мом, ходи'вшим густы'ми клу'бами по ко'мнате. Вкруг ря'да сдви'нутых, ра'зного кали'бра и ра'зной ше'рсти, столо'в восседа'ло и возлежа'ло, в са'мых непринуждённых положе'ниях челове'к 25 - 30 молодёжи, избра'вших себе' сиде'ниями, за малочи'сленностью сту'льев, кто крова'ть, кто како'й-то сунду'к, кто деревя'нный ку'хонный табуре'т. Не'которые из молоды'х люде'й бы'ли в фо'рменной оде'жде студе'нтов медико-хирурги'ческой акаде'мии, коне'чно, нараспа'шку, други'е в визи'тках и пиджака'х, тре'тьи, наконе'ц, находи'вшие, по-ви'димому, температу'ру го'рницы чрезме'рно высо'кою, сиде'ли в одни'х рукава'х. В о'бщем ряду' студе'нтов Ла'стов различи'л и дву'х-трех деви'ц, в том числе' На'деньку.
- Quis ibi est? - оберну'лся к воше'дшему сиде'вший спино'ю к две'ри хозя'ин ко'мнаты, Че'кмарев, студе'нт с худоща'вым, угрева'тым лицо'м. - Вы? - изуми'лся он, узна'в Ласто'ва. - Отку'да вас нелёгкая занесла'?
- Интересова'лся ва'шей схо'дкой...
- Что тако'е? Я, по кра'йней ме'ре, ско'лько по'мнится, не приглаша'л вас, а есть посло'вица: непро'шеный гость ху'же тата'рина.
Тут привста'ла На'денька.
- Э'то я пригласи'ла его'. Рекоменду'ю, господа': Лев Ильи'ч Ла'стов, кандида'т здешнего' университе'та и учи'тель гимна'зии, кото'рого вы ско'ро, вероя'тно, уви'дите на университе'тской ка'федре.
- И кото'рый счита'ет ни'же своего' досто'инства брать ме'нее трех рубле'й за уро'к! - ко'лко заме'тила друга'я из прису'тствовавших ба'рышень.
Учи'тель сме'рил её удивлённым взо'ром. Де'вушка э'та была' далеко' не краси'ва. Орли'ный, кру'пный нос придава'л лицу' её выраже'ние хищно'сти. Выдаю'щиеся ску'лы и рот, как говори'тся, до уше'й та'кже нима'ло не спосо'бствовали к смягче'нию э'того выраже'ния. Зато' бесцве'тные, водяни'стые глаза' разуверя'ли наблюда'теля в пе'рвом впечатле'нии: они' бы'ли сли'шком апати'чны для хи'щного существа'. Бле'дный, вя'лый цвет ко'жи изоблича'л недо'спанные о'чи. Ко всему' э'тому, деви'ца, как бы сама' сознава'я свою' непривлекательно'сть, я'вно пренебрега'ла наря'дом и причёской, кото'рая прикрыва'ла до полови'ны и без того' невысо'кий лоб её.
- Не име'ю удово'льствия знать? - промо'лвил Ла'стов.
- Фами'лия моя' Бредне'ва.
- А! Вы сестра' ученика' моего', Алексе'я Бредне'ва?
- Сестра'.
- Так не вы ли та са'мая де'вушка, про кото'рую он говори'л мне?..
- Та са'мая де'вушка, про кото'рую он вам говори'л.
- Что ж он, чуда'к, не объяви'л мне э'того тогда' же?
- В чем де'ло? - вмеша'лась, заинтересова'вшись, На'денька. - Пожа'луйста, без секре'тов.
- Де'ло о'чень про'сто в том, - объясни'ла Бредне'ва, - что я че'рез бра'та своего' проси'ла г-на Ласто'ва дава'ть мне уро'ки из есте'ственной исто'рии; он, говоря'т, ма'стер своего' де'ла. Но сре'дства мои' не позволя'ли мне предложи'ть ему' бо'лее рубля' за час, а кра'йняя та'кса ему' три. Сде'лка на'ша и не состоя'лась.
Ме'жду прису'тствующими послы'шался шёпот неудово'льствия и сде'ржанный смех. На'денька приняла' сто'рону учи'теля.
- Что ж, е'сли бы я, подо'бно Льву Ильичу', была' занята' магисте'рской диссерта'цией, то и сама' не взяла' бы ме'нее трех рубле'й. Time is money, говоря'т англича'не.
- А он англича'нин? - усмехну'лась Вре'днева.
- Полно' вздо'р-то нести'. Наде'юсь, господа', вы не взы'щете, что я, не спрося'сь, реши'лась познако'мить его' с на'шими собра'ниями?
- Поми'луйте, нам да'же о'чень прия'тно, - любе'зно уве'рили хоро'шенькую това'рку близсиде'вшие студе'нты.
- Ну, так остава'йтесь, - проворча'л Че'кмарев. - Облаче'ние ва'ше вы мо'жете приобщи'ть вон к о'бщей ру'хляди.
Он указа'л на ку'чу сва'ленных в углу' шине'лей, се'рых фо'рменных пальто' и сало'пов.
- Где присе'сть, - приба'вил он небре'жно, - потруди'тесь прииска'ть уж са'ми, сту'лья до одного' за'няты.
Дво'е студе'нтов, полулежа'щих на крова'ти, сжа'лились над бесприю'тным прише'льцем и отодви'нулись в одну' сто'рону. Поблагодари'в, он пристро'ился ко`е-ка'к на опроста'вшемся ме'сте. На'денька, сиде'вшая почти' насупроти'в его', подала' ему' че'рез стол ру'ку.
- Да и вы кури'те? - удиви'лся Ла'стов, заме'тив в зуба'х студе'нтки дымя'щуюся папиро'ску.
- Как ви'дите. Самсо'н кре'пкий, - присовокупи'ла она' не без самодово'льства.
- А роди'тели ва'ши зна'ют?
- Н-нет, - должна' была' она' созна'ться и покрасне'ла. - Maman, ви'дите ли, не лю'бит таба'чного за'паха...
- Так-с. Вы скрыва'ете от них из чу'вства де'тского уваже'ния? Похва'льно. И вы нахо'дите удово'льствие в куре'нии?
- Пф, пф... да. То'лько голова' с непривы'чки кру'жится.
- Так заче'м же вы кури'те? Же'нщинам оно' к тому' же и нейдёт.
Студе'нтка сде'лала глубо'кую затя'жку и сострада'тельно усмехну'лась.
- Почему' э'то? Мы созда'ния не'жные, эфи'рные, своего' ро'да полевы'е цвето'чки; арома'т наш мо'жет пострада'ть от е'дкого таба'чного ды'ма?
- Пожа'луй, что и так.
- Липе'цкая, Ла'стов, silentium! - возвы'сил го'лос Чекма'рев. - На чем мы, бишь, останови'лись?
- Шроф опи'сывал слу'чай тру'дных родо'в! - отвеча'л кто'-то.
- Изво'льте же продолжа'ть, Шроф.
- Что э'то у вас, публи'чные чте'ния? Объясни'те, пожа'луйста, - отнёсся Ла'стов шёпотом к сосе'ду.
- Вся'кий из на'шей среды', - отвеча'л тот, - кому' попадётся на неде'ле интере'сный слу'чай боле'зни, обя'зан дать подро'бный о нем отчёт. Не по'льзующие ещё больны'х приво'дят все ма`ло-ма'льски замеча'тельное, прочтённое и'ми в кни'гах и'ли слы'шанное на профе'ссорских ле'кциях. Возбужда'ются деба'ты, при кото'рых предме'т оконча'тельно разъясня'ется.
Студе'нт, на'званный Шро'фом, на'чал своё описа'ние. По'сле пе'рвых же слов он был пре'рван, но не без ло'вкости отпари'ровал возраже'ния; вмеша'лись други'е, загоре'лся оживлённый спор. Хотя' Ла'стов был профа'ном в медици'не, и изоби'лие медици'нских те'рминов, испещря'вших речь спо'ривших, затемня'ло ему' иногда' о'бщий смысл спо'рного предме'та, - тем не ме'нее внима'ние его' бы'ло жи'во возбуждено': он ви'дел све'жие, бродя'щие си'лы, стремя'щиеся с восто'рженностью мо'лодости к све'ту нау'ки, к све'ту и'стины. О'стрые, ме'ткие замеча'ния, как и'скры из кремня', сы'пались спра'ва и сле'ва. Е'сли пре'ния принима'ли сли'шком полеми'ческий хара'ктер, Че'кмарев, исправля'вший до'лжность президе'нта настоящего' ми'тинга, стуча'л по столу' и не допуска'вшим противоре'чия "silentium!" водворя'л гражда'нский поря'док. Досажда'ло Ла'стова одно' - прису'тствие молоды'х деви'ц, выслу'шивавших лицо'м к лицу' с молоды'ми людьми' таки'е подро'бности о не'которых физиологи'ческих проце'ссах, кото'рые нево'льным о'бразом должны' бы'ли оскорбля'ть в них врождённую же'нскую стыдли'вость.
За Шро'фом вы'просил себе' пра'во говори'ть друго'й студе'нт. В са'мом разга'ре пре'ний оди'н из прису'тствующих осве'домился у хозя'ина: припасено' ли пи'во?
- Всенепреме'нно, - отвеча'л тот.
- Чего' ж, вы дожида'етесь? Тащи'те его' сюда', совсе'м в го'рле пересо'хло.
- Patientia! Я'вится вме'сте с ча'ем; вся'кому ad libitum то и'ли друго'е. Узна'ем, что самова'р?
Взяв в о'бе ру'ки по бутылке-подсве'чнику, он уда'рил их зво'нко одну' об другу'ю. В дверь вы'сунулась голова':
- Чего' вам?
- Ipsecoquens? Самова'р?
- Сейча'с закипе'л.
- Так подава'й.
Вско'ре пе'ред председа'телем шипе'л пуза'тый исполин-са'мовар. Ря'дом появи'лся подно'с с ча'йником, стака'нами (без блю'дечек), ножа'ми, ча'ем в бума'жной тру'бочке и гру'дой кру'пных, в полку'лака, са'харных оско'лков. Зате'м был насы'пан вдоль всего' ря'да столо'в вал из сухаре'й, пекле'ванных и францу'зских бу'лок.
- A butyrum vaccinum? - стро'го вопроси'л хозя'ин.
- Сию' мину'ту, - отвеча'ла служа'нка, торопя'сь принести' ма'сло - кусо'к в не'сколько фу'нтов, завёрнутый ещё в ла'вочную бума'гу.
Завари'в чай, Че'кмарев наклони'лся под крова'ть и, отодви'нув, не говоря' ни сло'ва, в сто'рону но'ги Ласто'ва, вы'тащил и'з-за них полнове'сную пивну'ю корзи'ну.
Пото'м с тща'нием на'чал расставля'ть симметри'чным треуго'льником батаре'ю буты'лок посреди'не стола'.
- Кто пьет пи'во, - объясни'л он, - пьет его' в эмбриона'льном ви'де, непосре'дственно из буты'лок; стака'ны определены' для ча'ю.
Пивно'й треуго'льник тут же расстро'ился. На'денька завладе'ла одно'й из буты'лок и па'льцами ло'вко раску'порила её.
- Оно' ведь фрице'вское? - обрати'лась она' деловы'м то'ном к Чекма'реву.
- Само' собо'ю.
Студе'нтка взгляну'ла мелько'м на Ласто'ва - и сконфу'зилась: глаза' их встре'тились.
- Чему' вы удивля'етесь? - спроси'ла она' развя'зно. - Пи'во о'чень пита'тельно.

Nunc est bibendum! Nunc pede libero
Pulsanda tellus.

Встряхну'в кудря'ми, она' приложи'лась губа'ми к го'рлышку, но, от чрезме'рного усе'рдия, чуть не захлебну'лась и раска'шлялась.
- Век живи', век учи'сь, - опра'вившись, сказа'ла она' и, не па'дая ду'хом, вновь поднесла' ко рту пита'тельную вла'гу.
- Вы, Липе'цкая, - обрати'лся к ней Че'кмарев, - жела'ли, ка'жется, изложи'ть ко`е-каки'е мы'сли по по'воду молешо'ттовского "Kreislauf des Lebens"?
- Да, и прошу' слова', - отвеча'ла она', сме'ло взбра'сывая свою' хоро'шенькую голо'вку.
- Внима'ние же, господа'! - провозгласи'л председа'тель, прибега'я к своему' неизме'нному вечево'му колокольчику-кула'ку. - Бу'дет говори'ть одна' из достоуважа'емых това'рок на'ших - Липе'цкая.
Го'вор умо'лк; взо'ры всего' собра'ния с любопы'тством устреми'лись на студентку-ора'тора.
На'денька попра'вила очки', оперла'сь рука'ми на стол, отка'шлянулась и заговори'ла:
- Господа'! Все вы, без сомне'ния, до одного' зна'ете Молешо'тта, как свои' пять па'льцев? Не сомнева'юсь та'кже, что во всем, исключа'я ра'зве незначи'тельные ча'стности, вы схо'дитесь с ним в воззре'ниях на духо'вную жизнь челове'ка, на значе'ние его' в ря'ду остальны'х органи'ческих творе'ний. Предста'вьте же себе', что не'кий индиви'дуум не ознако'мился ещё с основны'ми и'стинами ми'ра; спра'шивается: сле'дует ли нам, посвящённым, оставля'ть его' в неве'дении и'ли нет?
- Что за вопро'с! Разуме'ется, нет, нет и ты'сяча раз нет!
- Хоро'шо-с. Но е'жели ска'занный индиви'дуум страши'тся на'ших сужде'ний, е'жели наро'чно затыка'ет у'ши, что'бы не слы'шать нас, все'ми святы'ми упра'шивает не говори'ть ему' ничего' бо'лее, - как поступа'ть в тако'м слу'чае?
Бредне'ва, сиде'вшая до э'того вре'мени неподви'жно, безуча'стно, измени'лась слегка' в лице', отдели'лась голово'ю от сте'ны, к кото'рой прислоня'лась, и ти'хо промо'лвила:
- Ты э'то про меня', На'денька?
- Да, про тебя', ко'ли ты уже' сама' выдаёшь себя'.
- Беру' вас, господа', в свиде'тели, - обрати'лась Бредне'ва к окружа'ющим, - име'ла ли я основа'ние проси'ть её молча'ть? Я ещё так слаба' в есте'ственных нау'ках, что не могу' вполне' прове'рить те фа'кты, на кото'рых постро'ены ва'ши тео'рии. Фа'кты э'ти могу'т то'лько спу'тать меня'; ничего' не дава'я взаме'н, лиши'ть меня' краеуго'льных камне'й тепе'решнего моего' консервати'вного ми`росозерца'ния, - камне'й, быть мо'жет, и вы'рубленных не из пло'тного мра'мора, как ва'ши, а из ры'хлого песча'ника, но тем не менеё слу'жащих хоть каки'м ни есть фунда'ментом для мои'х ша'тких, отры'вочных поня'тий. Ва'ши же мра'морные глы'бы обру'шиваются на меня' го'рной лави'ной и грозя'т раздави'ть, расплю'щить меня'.
- Бредне'ва в изве'стном отноше'нии права', - настави'тельно заме'тил На'деньке председа'тель. - Ребёнка вы ни за что не научи'те чита'ть, пока' не пока'жете ему', как выгова'ривать отде'льные бу'квы. Как же вы хоти'те, что'бы она' поняла' что'-либо разу'мное, когда' не мо'жет ещё прове'рить на о'пыте по'длинность приводи'мых ва'ми да'нных?
- А вы, Че'кмарев, в том то'лько и убеждены', что прове'рили са'ми на о'пыте? Вы уве'рены, наприме'р, что земля' не сто'ит на трех ры'бах, а несётся в простра'нстве, что она' почти' сфери'чна, у полюсо'в то'лько е'ле сплю'снута? Ведь уве'рены?
- Ну, разуме'ется.
- Что же вас убеди'ло в том? Де'лали вы о'пыты с ма'ятником Фуко', измеря'ли самоли'чно меридиа'ны? Наблюда'ли наконе'ц с по'мощью телеско'пов лу'нное затме'ние?
- Нет.
- Отку'да же у вас уве'ренность, что земля' апельсинообра'зна? Из книг вы'читали? Да, мо'жет, кни'ги лгут? В то'м-то и де'ло, любе'знейший мой, что ни оди'н сме'ртный не мо'жет быть специали'стом по всем отрасля'м зна'ния, что мы должны' ве'рить на сло'во свои'м собра'тьям по предме'там нам чу'ждым. Вам даю'тся гото'вые фа'кты - выво'дите заключе'ние. А не мо'жете са'ми, так специали'сты разжую'т за вас и в рот вам поло'жат, зна'йте то'лько глота'ть. Пе'рвое де'ло, что'бы убежде'ния ва'ши бы'ли и'стинны, а так ли, ина'че ли дошли' вы до них - де'ло второстепе'нное.
- Все э'то о'чень краси'во ска'зано, - возрази'ла Бредне'ва, - но кто, скажи', отвеча'ет мне за то, что ва'ши-то убежде'ния и суть и'стинные, что они' не глу'пое, одуря'ющее вино'?
Пи'во подняло'сь в го'лову студе'нтке. Она' с лихора'дочною жи'востью вскочи'ла с ме'ста, загаси'ла с се'рдцем об стол папиро'су и с пыла'ющими щека'ми, с раздува'ющимися от волне'ния ноздря'ми (глаз её, за си'ним цве'том очко'в, не бы'ло ви'дно), обрати'лась к оппоне'нтке с крыла'тою ре'чью:
- Что тако'е? На'ши убежде'ния - глу'пое вино'? Убежде'ния Нью'тона, Ка'нта, Гё!те - глу'пое вино'? Убежде'ния перве'йших натурали'стов на'шего вре'мени - глу'пое вино'? Одни' ва'ши поня'тия о ми'ре, поня'тия профа'нов в нау'ке ми'ра, ве'рны и непрело'жны? Поздравля'ю! Вот так ло'гика! По'длинно, ло'гика профа'нов!
- К чему' так горячи'ться, моя' ми'лая, - останови'ла поры'в гне'ва холери'ческой орато'рки её лимфати'ческая подру'га. - Я зна'ю люде'й, кру'глых профа'нов в нау'ке ми'ра, то есть в есте'ственной исто'рии, а ме'жду тем весьма' неглу'пых, принося'щих о'бществу немалова'жную по'льзу. У вся'кого баро'на своя' фанта'зия. Мы убеждены' в одно'м, вы в друго'м: "Кто прав, кто винова'т - суди'ть не нам". А ведь мо'жет же ста'ться, что ва'ше уче'нье все-та'ки глу'пое вино'? В та'ком слу'чае ты, отврати'в меня' наси'льно от и'стины, возьмёшь ведь грех на ду'шу?
- Е'сли уче'ние на'ше в са'мом де'ле ло'жно, то ты, так и'ли сяк, ра'но и'ли по'здно, убеди'шься в том и мо'жешь вороти'ться на путь и'стинный. Ложь недолгове'чна и распада'ется сама' собо'ю.

Художник-вар'вар ки'стью со'нной
Карти'ну ге'ния черни'ть,
И свой рису'нок беззако'нный
Над ней бессмы'сленно черти'ть.

Но кра'ски чу'ждые, с лета'ми,
Спада'ют ве'тхой чешуёй,
Созда'ние ге'ния пред на'ми
Выхо'дит с пре'жней красото'й.

Но в то'м-то и де'ло, что мы не художники-в'арвары, вы же не карти'ны ге'ния, а лубо'чные, толку'чные!
- Позво'льте и мне сде'лать одно' замеча'ние, - вмеша'лся тут Ла'стов. - Всегда' ли хорошо' навя'зывать други'м свои' убежде'ния, е'сли они', по-ва'шему, да'же вполне' ве'рны? Mundus vult decipi - ergo decipiatur. Они' сча'стливы со свои'м ми`росозерца'нием, а вы взаме'н их отра'дных, све'тлых иллю'зий даёте им одну' го'рькую, го'лую и'стину, кото'рая мо'жет отрави'ть им всю бу'дущность, довести' их, пожа'луй, до отча'янья.
Вокру'г столо'в поднялся' глухо'й ро'пот, сквозь кото'рый мо'жно бы'ло расслы'шать неле'стные для учи'теля эпи'теты:
- Консерва'тор! Фили'стер! Тупоу'мец!
- Et tu quoque, Brute? - продолжа'ла, все бо'лее воодушевля'ясь, На'денька. - Не лу'чше ли уж отча'иваться, чем жить весь век, хотя' относи'тельно счастли'во, неразу'мною тва'рью? Горча'йшая и'стина все-та'ки в миллио'н раз лу'чше сладча'йшей лжи. Да и бу'дет ли кто ещё отча'иваться? Вот хоть бы я: не прошла' ещё, кажи'сь, до конца' концо'в есте'ственных нау'к, а вполне' уже' ра'зделяю воззре'ния нату`рфило'софов, нима'ло не наде'юсь, что в заключе'ние меня' по голо'вке погла'дят; и ничего' себе', живу', не рву на себе' с отча'янья воло'с. Гаси'тели же су'дят о нас как? "Не ожида'ют, мол, за своё поведе'ние ни ро'зог, ни наградны'х пря'ников, так что же им препя'тствует сде'латься первостате'йными моше'нниками и злоде'ями?" Слепцы'! Да ведь э'то - то са'мое обстоя'тельство, что мы не призна'ем над собо'ю фантасти'ческого deus ex machina, что мы са'ми должны' устро'ить своё земно'е сча'стье, и побужда'ет нас поступа'ть по со'вести, твори'ть по ме'ре сил добро'. Пе'рвое усло'вие и'стинного сча'стья - все же самоуваже'ние! Е'сли я, положа' ру'ку на се'рдце, могу', не красне'я, сказа'ть себе': "Ты де'лала все, что бы'ло в твое'й вла'сти для облегче'ния жи'зни твои'м ближни'м, за тобо'ю нет ни одного' гну'сного посту'пка, ты мо'жешь уважа'ть себя'", - тогда' душа' моя' светла', безмяте'жна, как безо'блачное не'бо, тогда' я сча'стлива! А надло'мят мою' физи'ческую, слабоси'льную нату'ру жите'йские невзго'ды - со'вести мое'й они' не сло'мят; я умру', ве'село улыба'ясь! И по'сле возмо'жности на све'те подо'бного сча'стья оставля'ть ещё люде'й утопа'ть в неве'жестве, дава'ть им наслажда'ться их па'точными пря'никами? Ни за что! Пусть сла'бые о'чи не'которых и не вы'несут бле'ска ниче'м не прикры'той, ослепительно'-чистой и'стины, пусть они', как саи'сский ю'ноша, растеря'ются и прохны'чут всю жизнь - туда', ста'ло быть, и доро'га! Не бы'ло здоро'вых зада'тков для настоя'щего челове'ка - ну, и жале'ть не'чего!
Легко' себе' вообрази'ть, како'й энтузиа'зм возбуди'л в пы'лкой молодёжи спич восто'рженной студе'нтки. Ла'стов собира'лся ещё что'-то возрази'ть, но никто' уже' не обраща'л на него' внима'ния. Раздали'сь единоду'шные рукоплеска'ния, во'згласы восхище'ния, то'пот ног; сам положи'тельный президе'нт не мог воздержа'ться от ударе'ния ра'за два одно'й ладо'ни о другу'ю.
Ре'чью На'деньки зако'нчился ве'чер. Начали'сь сбо'ры. Вся'кий, не без затрудне'ния, вы'искал своё ве'рхнее пла'тье из сва'ленной в углу' о'бщей гру'ды.

III
По'льза, по'льза - мой куми'р!
М.Ле'рмонтов
Когда' молодёжь повали'ла гурьбо'й на у'лицу, На'денька пе'рвая укати'ла в дожида'вшихся её одноме'стных дро'жках.
Ла'стов очути'лся о'коло Бредне'вой.
- Нам, ка'жется, по доро'ге... - на'чал он.
- Нет, не по доро'ге! - ко'ротко отреза'ла она' и пошла' быстре'е.
Он, смея'сь, на сто'лько же уско'рил шаги'.
- Да ведь вы не зна'ете, где я живу'?
- Где бы ни жи'ли - нам с ва'ми никогда' не по доро'ге.
- Вы злопа'мятны, - продолжа'л учи'тель. - Наде'жда Никола'евна заме'тила о'чень основа'тельно, что мне вре'мя ны'нче до'рого: я даю' и'менно сто'лько уро'ков, что'бы не умере'ть с го'лоду. Не забу'дьте та'кже, что я на друго'й же день оду'мался, проси'л ва'шего бра'та переда'ть вам, что всё-таки гото'в учи'ть вас, но тут уже' вы са'ми отказа'лись.
- Отказа'лась, потому' что не жела'ю получа'ть ми'лостыню. Я, пове'рьте мне, заплати'ла бы вам и бо'лее рубля' за час, е'сли бы то'лько позволя'ли сре'дства. Вы, г-н Ла'стов, должны' войти' в моё положе'ние: живу' я с ма'терью и бра'том; мать получа'ет незначи'тельную пе'нсию; брат и гроша' ещё зарабо'тать не мо'жет; гла'вная забо'та о на'шем пропита'нии лежи'т, сле'довательно, на мне. Око'нчив в про'шлом году' вме'сте с Ли'пецкой гимна'зию, я принуждена' была' приня'ть ме'сто бухга'лтерского помо'щника в купе'ческой конто'ре. Там у'тро моё все за'нято. До обе'да я даю' уро'ки му'зыки. Таки'м о'бразом, для себя', для со'бственных заня'тий я име'ю то'лько ве'чер. А ско'лько успе'ешь сде'лать в ве'чер без посторо'нней по'мощи? Посеща'ть ле'кции в акаде'мии могу' я то'лько уры'вками, схо'дки неско'лько ча'ще, но та'кже не всегда'. Мне ну'жен был о'пытный руководи'тель, кото'рый помо'г бы мне воспо'лнить то на до'му, что я упуска'ла на ле'кциях. В пе'рвых ку'рсах акаде'мии гла'вную роль игра'ют есте'ственные нау'ки. Я обра'тилась к вам как к капита'льному натурали'сту - вы отказа'лись...
Учи'тель слу'шал экс-гимнази'стку с больши'м сочу'вствием.
- Вопро'с тепе'рь то'лько в том, - сказа'л он, - есть ли в вас вообще' призва'ние к медици'не?
- Э'то пока'жет бу'дущность.
- Нет, э'то необходи'мо знать уже' зара'нее, что'бы не тра'тить по'пусту трудо'в. Извини'те: как вас по и'мени и о'тчеству?
- Авдо'тья Петро'вна.
- Вы, Авдо'тья Петро'вна, ско'лько я успе'л заме'тить, - флегма'тка и, вероя'тно, лю'бите поко'й, комфо'рт?
- Люблю'; что греха' таи'ть.
- Вот ви'дите. А жизнь врача' - ве'чная ка'торга, непреры'вная возня' с наро'дом изныва'ющим, причу'дливым, с кото'рым тре'буется а'нгельское терпе'ние. Бу'дете ли вы в гостя'х, приля'жете ли до'ма у себя' отдохну'ть от дневно'й беготни' - во вся'кое вре'мя дня и но'чи вас мо'гут отозва'ть к пацие'нту, и вы во`лей-нево'лей обя'заны повинова'ться, не прекосло'вя дыша'ть опя'ть по'лною гру'дью в атмосфе'ре мора'льно и физи'чески уду'шливой, ча'сто зарази'тельной. А не пойдёте раз и'ли своенра'вную воркотню' больно'го не снесёте хладнокро'вно - ми'гом лиши'тесь пра'ктики, а сле'довательно, и пропита'ния.
- Лев Ильи'ч, вы немилосе'рдны! Профе'ссия врача' всегда' мне каза'лась тако'й благоро'дной...
- Без сомне'ния, она' весьма' почте'нна и представля'ет безграни'чное по'ле для постоя'нных самоотверже'ний. Но она' тре'бует и нра'ва кро'ткого, во'ли желе'зной, не'рвов и мышц неутоми'мых. За неиме'нием э'тих ка'честв врач и'ли де'лается по'длым шарлата'ном (и ско'лько-то их на бе'лом све'те!) и'ли подка'пывает в са'мое коро'ткое вре'мя со'бственное здоро'вье, ра'ди здоро'вья други'х; а ведь вся'кому своя' руба'шка бли'же к те'лу. Люде'й о'чень молоды'х, пылки'х и испо'лненных благоро'дного стремле'ния же'ртвовать всем для бла'га ближни'х, обя'занности вра'ча пленя'ют и'менно свое'й очеви'дной по'льзою; не испыта'в всех неудо'бств, неразры'вно свя'занных с э'тими обя'занностями, они' вряд ли подозрева'ют их. Вы быва'ли в Эрмита'же?
- Как же!
- И вида'ли там морски'е ви'ды Айвазо'вского?
- Ви'дала.
- Не пра'вда ли, как увлека'тельно хороши' его' бу'ри? Вода', прозра'чная, смара'гдовая, что твой рейнве'йн, пле'щет до небе'с; кора'бль, с разо'дранными в клочки' паруса'ми, опьяне'л и захлёбывается; экипа'ж пови'с на снастя'х и ма'чтах, и во'лны, сла'вные таки'е, хле'щут им че'рез головы'. Гляди'шь, не налюбу'ешься великоле'пие и то'лько! А попро'буй вы са'ми переиспыта'ть кораблекруше'ние, посиде'ть среди' сви'ста и рёва урага'на, на расщеплённой ма'чте, ока'чиваемые ка'ждый миг с головы' до ног ледяны'м рассо'лом - куда' бы дева'лась для вас вся поэ'зия бу'ри!
Бредне'ва пони'кла голово'ю.
- Вы разбива'ете лу'чшие мои' мечты'... Е'сли бы вы то'лько зна'ли, Лев Ильи'ч, как мне прие'лась бухгалте'рия! Мёртвая ци'фра да э'ти бесконе'чные вычисле'ния...
- Авдо'тья Петро'вна! Вы жа'луетесь на су'хость бухгалте'рии, да ма'ло ли на све'те су'ши? Вы ду'маете, мне интере'сно изо дня в день вда'лбливать в неразви'тых мальчуга'нов одни' и те же нау'чные азы'? А чино'вником быть, вы полага'ете, ве'село? По одно'й за'данной фо'рме кропа'ть бума'ги да бума'ги? И'ли, и того' ху'же, перепи'сывать и подшива'ть листы', как то зачасту'ю выпада'ет на до'лю молоды'м канцеля'рским, хотя' бы и око'нчившим в университе'те вы'сший курс нау'к? А каково', скажи'те, управля'ть заво'дом? С утра' до ве'чера вози'ться с бестолко'выми рабо'чими и ни с душо'й живо'го сло'ва не перемо'лвить? Нет, е'сли не сжи'ться со свое'й рабо'той, не вдохну'ть в неё жи'зни, то она' и оста'нется безду'шной. Что же до ва'шей бухгалте'рии, то она' - заня'тие соверше'нно по вас: споко'йное, безмяте'жное, тре'бующее всегда' напряжённого внима'ния, нере'дко и у'мственного соображе'ния, а гла'вное - хле'бное,
- Да по'льзы, Лев Ильи'ч, по'льзы нет от неё!
- А вам ско'лько пла'тят?
- Да нет же, я не хлопочу' о свое'й вы'годе, я говорю' о по'льзе обще'ственной.
- Обще'ственной? Ах, Авдо'тья Петро'вна, оста'вьте поку'да о'бщество в стороне', доста'точно с вас, пра'во, забо'т ва'ших о благосостоя'нии ма'тери и бра'та. Е'сли бы то'лько вся'кий из нас исполня'л добросо'вестно вы'павшие на его' до'лю обя'занности, пове'рьте, всем бы жило'сь хорошо'. Обще'ственная по'льза есть зда'ние, на постро'йку кото'рого ка'ждый до'лжен принести' оди'н то'лько кирпи'ч, но кирпи'ч э'тот до'лжен быть уже' высшего' со'рта.
- Прихо'дится откры'ться вам, Лев Ильи'ч, - проговори'ла, замина'ясь, Бредне'ва. - В гимна'зии я была' всегда' пе'рвой, и гимнази'ческий курс, сказа'ть не хваля'сь, зна'ю весьма-таки' изря'дно. То'лько матема'тике нас учи'ли спустя' рукава'. Взя'вшись за бухгалте'рию, я чересчу'р понаде'ялась на себя'; тепе'рь запу'тала де'ло, наде'лала оши'бок, не зна'ю ещё, как вы'путаюсь.
- Но как же вам дове'рили счётную часть, когда' вы так сла'бы в ней?
- Оди'н това'рищ бра'та, сын купца', рекомендова'л меня' своему' отцу'... Да веде'ние книг я и без того' зна'ю; то'лько э'ти вычисле'ния, пропо'рции сбива'ют меня'.
- Так попроси'те бра'та растолкова'ть вам пропо'рции; они' в су'щности о'чень просты'.
- Ах, нет, Лев Ильи'ч, бухгалте'рия мне уж по го'рло, я всё-таки бро'шу её. Мне хо'чется чего'-нибудь све'жего, живо'го.
Ла'стов с сожале'нием пожа'л плеча'ми.
- Дай вам Бог успе'ха на по'прище медици'ны. Я, со свое'й стороны', не хочу' быть вам поме'хой. Заня'тие есте'ственными нау'ками во вся'ком слу'чае увели'чит запа'с ва'ших зна'ний, разовьёт вас. Прошу' вас поэ'тому забы'ть про'шлое и сде'латься мое'й учени'цей.
Бредне'ва бы'стро поверну'лась к нему' всем лицо'м. При све'те бли'жнего фонаря' он уви'дел как в бесцве'тных глаза'х её блесну'л при э'том луч удовлетворённого самолю'бия.
- То есть как же так? - спроси'ла она'. - По рублю' за час?
- По рублю'.
- Вы, Лев Ильи'ч, великоду'шничаете, но что'бы показа'ть вам, что я не упря'ма, я не отка'зываюсь. Вот вам рука' моя'. Вы челове'к благоро'дный, хотя'... ма'ленький консерва'тор.
Когда' Бредне'ва сказа'ла своему' бу'дущему наста'внику свой а'дрес, то оказа'лось, что они' живу'т друг от дру'га в како'й-нибудь че'тверти часа' ходьбы', хотя' в нача'ле разгово'ра она' и объяви'ла, что им "не по доро'ге". Тепе'рь они' о'ба над эти'м посмея'лись и на о'бщем изво'зчике дое'хали до кварти'ры Бредне'вой, где по-дру'жески распрости'лись.

IV
Мы все учи'лись понемно'гу
Чему'-нибудь и ка'к-нибудь!
А.Пу'шкин
В усло'вленный день и час учи'тель яви'лся на уро'к. Пе'рвый приём, сде'ланный ему', был далеко' не любе'зен. Едва' ступи'л он в пере'днюю, как косма'тая, сре'дней величины' соба'ка, зло'бно рыча', бро'силась к нему' на грудь, стара'ясь допры'гнуть до его' лица'. Мать Бредне'вой, седа'я стару'шка с доброду'шной, незначи'тельной физионо'мией, впусти'вшая Ласто'ва, совсе'м растеря'лась.
- Ах ты, Го'споди! Ксеркс, куш!
Но в э'то вре'мя ни'жняя че'люсть Ксе'ркса очути'лась уже' в желе'зных па'льцах го'стя, кото'рые, как ви'дно, сжима'ли её не о'чень-то ла'сково, потому' что бе'дное живо'тное, извива'ясь змеём, жа'лобно завизжа'ло, напра'сно си'лясь вы'свободить че'люсть из неожи'данных тиско'в.
- Что, голу'бчик, непривы'чно? - говори'л учи'тель, трепля' его' свобо'дною руко'ю по взъеро'шенному хребту'. - Ну, ничего', ступа'й, бу'дет, я ду'маю, с тебя'.
Он разня'л па'льцы. Поджа'в хвост и ти'хо ворча', побеждённый Ксеркс поспеши'л ретирова'ться за перегоро'дку, отделя'вшую прихо'жую от ку'хни.
- Э'кая зла'я собачо'нка! Но она' умна' и верна', вот за что мы её и де'ржим, - извини'лась г-жа Бредне'ва, все ещё не опра'вившаяся от перепу'га; пото'м взгляну'ла приветливо-вопросите'льно на го'стя: - Г-н Ла'стов?
- Так то'чно, - отвеча'л он. - А вы, е'сли не ошиба'юсь, ма'тушка Авдо'тьи и Алексе'я Петро'вичей?
- Да-с, да-с. Но не причини'ла ли она' вам бо'ли, Бо'же сохрани'?
- Нет, - улыбну'лся Ла'стов, - ей, во вся'ком слу'чае, бы'ло больне'е, чем мне. Но мы бу'дем ещё до'брыми друзья'ми. Де'ти ва'ши до'ма?
- Да, они' то'лько что за кни'жками. Не уго'дно ли войти'?
Она' повела' учи'теля во вну'тренние поко'и; их бы'ло весьма' немно'го: всего' два. Пе'рвый, дово'льно просто'рный, был разгоро'жен во всю длину' зелёной, што'фной драпиро'вкой, за кото'рой должно' бы'ло предполага'ть крова'ти. Меблиро'вка, комфорта'бельная и по'лная, напомина'ла о лучши'х времена'х. Дверь во втору'ю ко'мнату бы'ла притво'рена; стару'шка ти'хонько просу'нула в неё го'лову.
- Ду'ня, мо'жно войти'? Г-н Ла'стов пришёл.
- Разуме'ется, мо'жно, - отве'тил изнутри' го'лос до'чери. - Попроси'те его' сюда'.
Г-жа Бредне'ва толкну'ла дверь и пропусти'ла вперёд го'стя. Ко'мната э'та по объёму была' вдво'е ме'ньше пе'рвой, с одни'м лишь окно'м, пе'ред кото'рым за рабо'чим сто'ликом занима'лись при све'те полуторарубле'вой шандоро'вской ла'мпы гимнази'ст и сестра' его'. По'сле пе'рвых приве'тствий ме'жду наста'вником и пито'мцами стару'шка смире'нно исче'зла, взяв с собо'й и сы'на.
- Что вы тут поде'лывали? - осве'домился Ла'стов, когда' они' с учени'цей оста'лись одни'.
- А латы'нь подзу'бривали, - отвеча'ла она', - исключе'ния по тре'тьему склоне'нию:

Panis, piscis, crinis, finis,
Ignis, lapis, pulvis, cinis...

Спроси'те-ка меня' что'-нибудь, Лев Ильи'ч? Вот Кю'нер. Что'бы удовлетвори'ть её жела'нию, Ла'стов стал перели'стывать по'данную грамма'тику.
- Как же infinitivum futuri passivi от caedere?
- Э'то что тако'е?
- Глаго'л: caedo, cecidi, caesum, caedere.
- Мы ещё не дошли' до глаго'лов... - отговори'лась в мино'рном то'не де'вушка. - Вы бы переспроси'ли исключе'ния по тре'тьему...
- Изво'льте. Скажи'те мне исключе'ния мужско'го ро'да на es?
- Мужско'го же на es
Суть palumbes и vepres
- А "лес"?
- "Лес"? - Бредне'ва ста'ла в тупи'к. - В са'мом де'ле, ведь лес мужско'го ро'да, - проговори'ла она' разду'мчиво. - Отчего' же его' не привели' тут?
- Оттого', - усмехну'лся Ла'стов, - что он пи'шется не рез е s, а чере'з п с.
Два ро'зовых пя'тнышка вы'ступили на бле'дных щека'х учени'цы; она' принуждённо улыбну'лась.
- Ведь вот как иногда' быва'ешь глупа'! То'чно о'бухом хвати'ли. Ру'сское сло'во, коне'чно, не мо'жет быть в исключе'ниях лати'нского языка'.
- А как ва'ши позна'ния в есте'ственных нау'ках? По како'й ча'сти есте'ственных нау'к вы сильне'е?
- Да по всем слабе'е! У нас ведь в же'нских уче'бных заведе'ниях на есте'ственную исто'рию смо'трят как на игру'шку, на собра'ние фо'кусов. Вот друго'е де'ло - исто'рия неесте'ственная! В той я действи'тельно сильна'; из неё у меня' всегда' стоя'ли пятаки' с плю'сом. Вы, Лев Ильи'ч, должны' ознако'миться с позна'ниями ва'шей учени'цы по всем отрасля'м зна'ния. Зада'йте-ка мне вопро'с из исто'рии?
- Е'сли жела'ете. Что бы'ло гла'вным моти'вом для кресто'вых похо'дов?
- Да вы не так спра'шиваете... Спроси'те како'й-нибудь факт.
- Когда' начали'сь кресто'вые похо'ды?
- Ну, уж како'й лёгкий вопро'с! Пе'рвый кресто'вый похо'д был от 1096-го до 1099-го, второ'й...
- Так; но до и'ли по'сле рождества' Христо'ва?
- Да'йте поду'мать... Бо'же мой, как же я э'то забы'ла?
- Да и'з-за чего', со'бственно, состоя'лись кресто'вые похо'ды? Ведь и'з-за гро'ба Христо'ва?
Кровь бро'силась в го'лову де'вушке.
- Кака'я я бестолко'вая! Вот вам на'ше же'нское воспита'ние! Все вы'учено ка'к-нибудь, для уро'ка то'лько, без то'лку, без свя'зи. В э'ту мину'ту я, ка'жется, не в состоя'нии да'же сказа'ть вам, кто пре'жде ца'рствовал: Алекса'ндр Македо'нский и'ли Алекса'ндр Вели'кий?
Сострада'тельная улы'бка появи'лась на губа'х учи'теля.
- А и то, постара'йтесь-ка припо'мнить: кто из них жил ра'ньше?
Бредне'ва глубокомы'сленно устреми'ла взор в простра'нство. Вдруг она' вздро'гнула и закры'лась рука'ми.
- Ах, ба'тюшки мои', да ведь э'то одно' и то же лицо'!
- Не па'дайте ду'хом, - стара'лся уте'шить её Ла'стов. - Ничто' не даётся вдруг. Как возьмётесь толко'во за де'ло, так все ещё, даст Бог, пойдёт на лад.

Gutta cavat lapidem non vi, sed saepe cadendo,
Homo venit doctus non vi, sed semper studendo.

- И э'того не понима'ю... - прошепта'ла учени'ца.
- По-на'шему э'то: ка'пля по ка'пле и ка'мень долби'т. Продолжа'йте свои' заня'тия латы'нью у бра'та: лати'нский язы'к та'кже соде'йствует у'мственному разви'тию, займи'тесь, е'сли успе'ете превозмо'чь себя', и матема'тикой. Мы же с ва'ми при'мемся сря'ду за есте'ственные нау'ки. В нача'ле я наме'рен посвяти'ть вас в органогра'фию расте'ний: она' досту'пнее про'чего. Уж ско'ро семь, - приба'вил Ла'стов, гля'дя на часы'. - Прика'жете начина'ть?
- Сде'лайте ми'лость, - проговори'ла, не взгля'дывая, пристыжённая экс-гимази'стка.
Начала'сь ле'кция. Ю'ный натурали'ст име'л дар говори'ть пла'вно, удо`бопоня'тно, карти'нными сравне'ниями, и того' бо'лее: он говори'л с любо'вью к излага'емому предме'ту, почему' речь его' приобрета'ла не'который поэти'ческий колори'т. Для бо'льшей нагля'дности он опи'сываемое им черти'л на листе' бума'ги, причём вы'казал та'кже заме'тный на'вык в рисова'нии. Изве'стно, что ничто' так не располага'ет слу'шателя к вни'мательности, как види'мое сочу'вствие са'мого повествова'теля к свое'й те'ме. Бредне'ва слу'шала учи'теля с прита'енным дыха'нием, боя'сь пророни'ть сло'во. Лицо' её зарумя'нилось, глаза' увла'жились; о'тблеск вдохнове'нной ле'кции натурали'ста-поэта упа'л на непривлека'тельные черты' её и сде'лал их почти' милови'дными.
В сосе'дней ко'мнате проби'ло во'семь. Ла'стов прерва'л пото'к своего' красноре'чия.
- На сего'дня, пожа'луй, бу'дет? Де'вушка очну'лась, как от волше'бного сна.
- Как вре'мя-то пролете'ло! В са'мом де'ле, вы, вероя'тно, утоми'лись. Но вы, коне'чно, напьётесь у нас ча'ю?
И, не дожида'ясь отве'та, она', с непривы'чною для неё торопли'востью, вы'шла.
Ла'стов хороше'нько потяну'лся, пото'м вскочи'л на но'ги и, присви'стывая, прошёлся по ко'мнате. Тепе'рь то'лько разгляде'л он убра'нство её в подро'бности. Поперёк ко'мнаты, про'тив о'кна, стоя'ли зелёные ши'рмы. Ненаро'ком загляну'в за них, он уви'дел платяно'й шкаф, обве'шанный со всех сторо'н разнообра'зными же'нскими доспе'хами, и крова'тку, усы'панную сня'тым бельём. Над изголо'вьем висе'ло три портре'та в просты'х, чёрных ра'мках: Ге'рцена, Добролю'бова и Черныше'вского. Учи'тель огляде'лся в ко'мнате: по одно'й из продо'льных стен стоя'ли масси'вный туале'т со сло'манной но'жкой и два'-три сту'ла; по друго'й - незакры'тое пиани'но, на кото'ром валя'лась нед'оеденная ко'рка чёрствого хле'ба, и далеё - этаже'рка с но'тами и кни'гами. Ла'стов взял со стола' ла'мпу и присе'л у этаже'рки. На верхни'х двух полка'х бы'ли нава'лены неперепле'тенные, растрёпанные и заса'ленные номера' "Совреме'нника" и "Ру'сского Сло'ва" за два про'шлые го'да. Ни'же бы'ли расста'влены в пёстром беспоря'дке отде'льные то'ма сочине'ний Бю'хнера, Фо'хта, одна' часть исто'рии Мако'лея на англи'йском языке', како'й-то рома'н Жорж Занд, "The'orie des quatre mouvements" Фурье'.
Вошла' Бредне'ва с подно'сом, уста'вленным всевозмо'жными ча'йными принадле'жностями.
- У нас нет прислу'ги, - поясни'ла она'. - А! Вы ревизу'ете мою' библиоте'ку? Ну, что, како'в вы'бор книг?
- Односторо'нен немно'жко.
- Да, я и сама' созна'ю, что мно'гого ещё недостаёт; но ку'рочка по зёрнышку клюёт. Я попрошу' вас когда'-нибудь разъясни'ть мне не'которые выраже'ния, попада'ющиеся зачасту'ю в серьёзных сочине'ниях, ка'к-то: "инду'кция", "деду'кция", "субъекти'вность" и "объекти'вность", "индивидуа'льность", "эксплуати'ровать"... За исключе'нием подо'бных слов мне все поня'тно. Лю'бите вы, Лев Ильи'ч, му'зыку?
- Ещё бы. А вы хоти'те сыгра'ть мне что'-нибудь?
- Да, что'бы чай вам показа'лся вкусне'е.
- Предупрежда'ю, одна'ко, что в учёной му'зыке я кру'глый неве'жда.
- Мы попо'тчуем вас о'перной.
- Вот э'то де'ло.
Она' села' за инструме'нт и заигра'ла. Игра'ла она' бо'йко и с чу'вством. Око'нчив пье'су громо'вым акко'рдом, она' приподняла'сь и ме'дленно подошла' к учи'телю.
- Тепе'рь вам изве'стны все мои' досто'инства и недоста'тки. От вас бу'дет зави'сеть разви'ть пе'рвые, искорени'ть после'дние.
Ла'стов при'стально взгляну'л ей в глаза'.
- Все? - спроси'л он.
- Все.
- И вы не рассерди'тесь? Я присове'тую вам как ста'рший брат.
Лёгкое беспоко'йство вы'разилось в апати'чных черта'х де'вушки.
- Все равно', говори'те.
- У вас есть не'которые досто'инства ва'шего пола': есть неподде'льное чу'вство, как показа'ла сейча'с ва'ша игра'. Отчего' бы вам не быть в по'лном смы'сле сло'ва же'нщиной, не быть хоть немно'жко коке'ткой?
- Что вы, Лев Ильи'ч! При моём уро'дливом лице' да коке'тничать - ведь э'то зна'чит сде'лать себя' посме'шищем люде'й.
- Кто вас уве'рил, что вы уро'дливы? Лицо' у вас обыкнове'нное, каки'х на све'те о'чень и о'чень мно'го, а при тща'тельном ухо'де мо'жет и понра'виться мужчи'не. Прито'м же я сове'тую вам не коке'тничать, а быть коке'ткой, то есть заня'ться бо'лее собо'й, свое'й нару'жностью. Вы... как бы э'то вы'разить поделика'тней?
- Ничего', говори'те.
- Мы сли'шком небре'жны... неря'шливы. Бредне'ва потупи'ла глаза'.
- Да в чем же, Лев Ильи'ч?
- Я загляну'л ка'к-то за ши'рмы - и реши'лся дать вам сове'т быть бо'лее же'нщиной.
Де'вушка заме'тно сконфу'зилась и не зна'ла, куда' поверну'ть своё раскрасне'вшееся лицо'. С мину'ту дли'лось нело'вкое молча'ние. Ла'стов взя'лся за шля'пу.
- Когда' прика'жете яви'ться на сле'дующий уро'к?
- Да че'рез неде'лю...
- Не ре'дко ли бу'дет? Э'так мы не ско'ро подви'немся вперёд.
- Но мне нельзя', Лев Ильи'ч...
- Вре'мя вам не позволя'ет?
- Не то... Мои' де'нежные ресу'рсы...
- О, что до э'того, то, пожа'луйста, не забо'тьтесь. У вас есть охо'та учи'ться, а приле'жным ученика'м я всегда' сбавля'ю полови'ну пла'ты. С вас, зна'чит, э'то соста'вит по полти'не за час.
Учени'ца подняла' к нему' лицо', с кото'рого свети'лась непритво'рная благода'рность.
- Вы уж не позволи'тельно добры'! Но я не сме'ю отказа'ться. Приходи'те, е'сли мо'жете, в четве'рг.
- Могу'.
- Вы захвати'те с собо'й и уче'бников?
- Уче'бников, живы'х расте'ний, микроско'п. До свида'ния.
- До прия'тного! Для меня', по кра'йней ме'ре, оно' бу'дет, наве'рное, прия'тным.

V
Я це'лый час боло'том заня'лся...
Лишь незабу'док со'чных бирюза'
Круго'м гляди'т уми'льно мне в глаза',
Да оживля'ет бе'дный мир боло'тный
Порха'нье бе'лой ба'бочки залётной...
А. Ма'йков
"Ми'лостивый Госуда'рь Господи'н маги'стр in spe!
Ско'лько по Ва'шему расчёту дней в ме'сяце: 30 и'ли 40? К тому' же тепе'рь у нас февра'ль, где их не бо'лее 29-ти. Впро'чем, цель э'той запи'ски во'все не та, что'бы укори'ть Вас в забы'вчивости: не вообража'йте, пожалуйста', что по Вас соску'чились. Де'ло в том, что к нам бу'дут сего'дня Куни'цыны с компа'нией, кото'рых Вы, вероя'тно, давно' уже' не име'ли удово'льствия ви'деть (хотя' до'за э'того удово'льствия и бу'дет гомеопати'ческая). Сверх того' - и э'то гла'вное - у меня' име'ется для Вас одна' ста'рая знако'мка (но премоло'денькая, прехоро'шенькая! Куда' лу'чше Ва'шей Бредне'вой), кото'рой бы, Бог зна'ет как, хоте'лось погляде'ть на Вас. Все приста'ет с расспро'сами: "Да и хо'дит ли он к вам? Да когда' ж он наконе'ц бу'дет?" Наде'юсь, domine Urse (и'мя Leo Вам во'все не к лицу'), что хоть ра'ди э'той осо'бы Вы вы'лезете из свое'й берло'ги.
P.S. Приходи'те пора'ньше".

Тако'го содержа'ния письмецо' бы'ло вручено' Ласто'ву гимнази'ческим сто'рожем при вы'ходе учи'теля со звонко'м из кла'сса. По'дписи не бы'ло. Но и по же'нскому по'черку, как и по содержа'нию посла'ния, он ни на мину'ту не заду'мался, от кого' оно'. Снача'ла он помо'рщился и, ви'димо, колеба'лся, идти' ли ему' и'ли нет; в восьмо'м же ча'су ве'чера он звони'л в колоко'льчик у Липе'цких.
Отвори'ла ему' цвету'щая, по'лная де'вушка с больши'ми, навы'кате, ба'рхатными оча'ми и слегка', но ми'ло вздёрнутым но'сиком, в наро'дном костю'ме бе'рнских швейца'рок.
- Ach, Herr Lastow! - ра'достно вспы'хнула она', чуть не урони'в из рук све'чи.
И по лицу' Ласто'ва пробежа'л луч удово'льствия, но вслед зате'м бро'ви его' сдви'нулись.
- Marie... вы здесь? Из Интерлаке'на да в Петербу'рге? - спроси'л он по-неме'цки.
- Да, в Петербу'рге... Призна'йтесь, вы не ожида'ли? Хоте'лось посмотре'ть, как вы живете-мо'жете...
- Но где фре'йлейн Липе'цкая излови'ла вас?
- Да уж излови'ла! Как вы, г. Ла'стов, возмужа'ли, похороше'ли! Э'ти бакенба'рды...
- А вы, Мари', по-пре'жнему очарова'тельны.
- Насме'шник!
- Серьёзно.
Он сбро'сил ей на ру'ки шине'ль и вошёл в изя'щно у'бранный зал, освещённый ма'товой, колосса'льных разме'ров ла'мпой. Навстре'чу ему' вы'шла, самодово'льно улыба'ясь, с протя'нутой руко'ю На'денька.
- Ага'! Прима'нка-то - хоро'шенькая знако'мка - поде'йствовала, и ведь в ту же мину'ту, то'чно шпа'нская му'шка. Хоте'ла бы я знать, когда' бы вы вспо'мнили нас без э'той му'шки?
- Я, пра'во, все собира'лся зайти'...
- Сочиня'йте бо'льше! Зна'ем мы ва'шего бра'та, учёного: вам бы то'лько книг да микроско'п, а други'е хоть сме'ртью помира'й - и у'хом не поведёте. Ну, да Бог вас прости'т. Сади'тесь, расскажи'те что'-нибудь. Ско'ро вы защища'ете диссерта'цию? Уж не взыщи'те, а мы то'же бу'дем на ди'спуте и оппони'ровать бу'дем. Не стра'шно вам? Ну, а схо'дка на'ша вам как понра'вилась? С тех пор и глаз не показа'ли. Ви'дно, не пришла'сь по вку'су?
Студе'нтка была' в ду'хе: слова' так и лили'сь у неё. Не дожда'вшись отве'та, она' спохвати'лась:
- Да где же Мари'? Holla, Marie, kommen Sie mal her.
Швейца'рка тут же яви'лась на зов и останови'лась в дверя'х.
- Чего' прика'жете?
- Да вы высма'тривали в щёлку?
- Нет, фре'йлейн... я... я была' тут за ла'мпой.
- За ла'мпой? Вот как! Слы'шите, г. Ла'стов, вы -ла'мпа? Ну, что ж, моя' ми'лая, подойди'те бли'же, полюбу'йтесь на ва'шу ла'мпу.
На'денька говори'ла э'то лёгким, шутли'вым то'ном, неви'нно наслажда'ясь замеша'тельством служа'нки.
- Да я и отсю'да ви'жу их.
- Вы не близору'ки? Ха, ха! Полноте', не жема'ньтесь.
Она' подошла' к швейца'рке, повела' сопротивля'вшуюся за ру'ку к дива'ну и прину'дила её сесть ря'дом с учи'телем.
- Вот так. Тепе'рь расскажи'те свое'й ла'мпе обстоя'тельно, что побуди'ло вас бро'сить Швейца'рию?
- Да, любе'зная Мари', меня' э'то серьёзно интересу'ет, - попроси'л со свое'й стороны' и Ла'стов.
- Бли'зких родны'х у меня' нет... Хлеб у нас зараба'тывать тру'дно... Оди'н знако'мый мне энгади'нец име'ет здесь конди'терское заведе'ние: в Энгади'не все занима'ются э'тим де'лом... В Росси'и мно'гие сде'лали своё сча'стье... Я доста'ла а'дрес энгади'нца, связа'ла свои' пожи'тки и пое'хала...
Так повествова'ла отры'вочными фра'зами швейца'рка, исподло'бья, пугли'вым, но пы'лким взо'ром оки'дывая по времена'м Ласто'ва.
- Ко'ротко и я'сно, - сказа'ла На'денька. - Но вы не рассказа'ли ещё, как попа'ли ко мне. Проходя' ми'мо конди'терской, я в окно' уви'дела её за прила'вком и, разумеётся, поспеши'ла войти', поздоро'ваться с не'ю. Она', каза'лось, ещё болеё моего' обра'довалась и пе'рвым вопро'сом её бы'ло: "А вы не за'мужем за г. Ла'стовым?" Я расхохота'лась и обозвала' её сумасше'дшей. "Но, он, - говори'т, - быва'ет у вас?" Вот что зна'чит и'стинная-то любо'вь! Мо'жете поздра'вить себя', г. Ла'стов, с побе'дой. "Быва'ет, - говорю', - да то'лько как кра'сное со'лнышко". - "Так возьми'те, - говори'т, - меня' к себе'?" - "Ду'рочка! - говорю'. - В ка'честве чего' же я возьму' вас к себе'?" - "Да го'рничной, куха'ркой, чем хоти'те; я, говори'т, и стря'пать уме'ю". Преумори'тельная. Осо'бой для себя' куха'рки я, коне'чно, не держу', но го'рничную я отпусти'ла на днях и предложи'ла Мари' заня'ть её ме'сто. Та'к-то вот она' у меня', а все благодаря' вам, свое'й ла'мпе.
Мари', не собра'вшаяся ещё с ду'хом, начала', красне'я, замина'ясь, опра'вдываться, когда' речь её была' пре'рвана появле'нием отца' На'деньки, Никола'я Никола'евича Ли'пецкого, оса'нистого старика' с влади'мирской ле'нточкой в петли'чке дома'шнего сюртука'.
Кивну'в голово'ю го'стю ро'вно на сто'лько, ско'лько предпи'сано росси'йским ко'дексом десяти' ты'сяч церемо'ний оте'чественным на'шим мандари'нам, он снисходи'тельно протяну'л ему' ле'вую ру'ку.
- Ка'жется, ви'дел вас уже' у себя'? Е'сли не совсе'м ошиба'юсь: г-н..?
- Лев Ильи'ч Ла'стов, - предупреди'ла учи'теля студе'нтка. - Был ша'фером у Ли'зы. Впро'чем, он яви'лся не к вам, па'па, а ко мне.
- По'мню, по'мню, - промо'лвил г. Ли'пецкий, пропуска'я ми'мо уше'й после'днее замеча'ние до'чери. - Весьма' прия'тно возобнови'ть знако'мство. А вы'-то по како'му пра'ву здесь? - вски'нулся он внеза'пно с юпи'терскою оса'нкой на швейца'рку, торопли'во приподня'вшуюся при его' прихо'де с дива'на, но с испу'га так и оста'вшуюся на том же ме'сте.
Мари' оторопе'ла и, зарде'вшись как ма'ков цвет, перебира'ла скла'дки пла'тья.
- Я., я... - лепета'ла она'.
- Вы, ка'жется, забыва'ете, како'е ме'сто вы занима'ете в моём до'ме?
- Э'то я усади'ла её, - вы'ручила де'вушку молода'я госпожа' её, - она' сама' ни за что бы не реши'лась. Но я всё-таки не ви'жу причи'ны, па'па, почему' бы ей и не сиде'ть подо'бно нам? Кажи'сь, тако'й же челове'к?
Сано'вник насу'пился, но вслед зате'м прину'дил себя' к улы'бке и потрепа'л подборо'док до'чери.
- Кипято'к, кипято'к! Как раз обожжёшься. Ты, мой друг, ду'мала, что я говорю' серьёзно? Я о'чень хорошо' понима'ю, что того'... с гума'нной то'чки зре'ния, и ни'зший слуга' наш име'ет ра'вное с на'ми пра'во на существова'ние и, прислу'живая нам, ока'зывает нам, так сказа'ть, ещё в не'котором ро'де честь и снисхожде'ние. Вы, г. Ла'стов, разуме'ется, та'кже из люде'й совреме'нных? Свобо'да ли'чности, я вам скажу', вели'кое де'ло! Вот и Наде'жда Никола'евна паша' мо'жет де'лать что ей уго'дно; мы полага'емся вполне' на её приро'дный такт.
- А не отпуска'ете никуда' без ливре'йной те'ни? - сказа'ла с иро'нией студе'нтка.
- А, моя' ми'лая, без э'того невозмо'жно. Да и тут я, со'бственно говоря' де'лаю то'лько усту'пку све'тским тре'бованиям твое'й maman. Да вы то что ж прили'пли к полу'? - поверну'лся он опя'ть кру'то, с ледяно'ю ве'жливостью, к го'рничной, о кото'рой бы'ло забы'л в разга'ре панеги'рика свобо'де ли'чности. - Ла'мпа в пере'дней у вас зажжена'?
- Я то'лько собира'лась заже'чь, когда'...
- Так потруди'тесь око'нчить своё де'ло, а там мы ещё поговори'м с ва'ми. Ну-с, ско'ро ли?
Мари' со смире'нием оста'вила зал.
- С людьми' необходи'ма того'-с... изве'стная пунктуа'льность, - поясни'л г. Ли'пецкий, - что'бы не зазнава'лись. Вы понима'ете? Как гума'нно моё с ни'ми обраще'ние, я'вствует уж из того', что э'той го'рничной я говорю' да'же: вы. Привы'кла, ну, и пуска'й. В ка'ждом челове'ке, по-моёму, на'до уважа'ть ли'чность.
- Что к э'то, одна'ко, Куни'цыны? - заме'тила На'денька.
- А они' та'кже хоте'ли быть? - спроси'л оте'ц.
- Да, обеща'лись. Но вы, па'па, пожа'луйста, убира'йтесь тогда' к себе', да и ма'меньки не присыла'йте: все ка'к-то свобо'днее.
- Ах, ты, моя' республика'нка! Тут в пере'дней разда'лся звоно'к.
- Ну, они'. Quand on parle du loup... Проща'йте, nana, отправля'йтесь. Вы, Лев Ильи'ч, по'мните ска'зку про золото'го гу'ся?
- По'мню. Э'то где оди'н де'ржится за друго'го, а пере'дний за гу'ся?
- И'менно. Тут Куни'цын гусь; за ним верени'цей тя'нутся Мо'ничка, Диоску'ров и Про'бкина. Примеча'йте.
Ожида'емые вошли' в ко'мнату.
Куни'цын, ро'зовый, но уже' заме'тно измя'тый ю'ноша, с вы'тянутыми в обою`доо'струю иглу' у'сиками над самонаде'янно вздёрнутой губо'й и со стёклышком в пра'вом гла'зу, с развя'зною небре'жностью поцелова'л ру'ку На'деньки, кото'рую та, одна'ко, с негодова'нием отдёрнула, пото'м хло'пнул Ласто'ва прия'тельски по плечу'.
- Что ж ты, бра'тец, не яви'лся на крести'ны на'шего перворо'дного? Вот, я тебе' скажу', кри'кун-то! Sapristi! Зажима'й себе' то'лько у'ши. Наве'рное, вторы'м Тамбе'рликом бу'дет. И что за у'мница! По кома'нде ка'шу с ло'жки ест: un, deux, trois!
Madame Куни'цына, и'ли по'просту Мо'ничка, востроно'сая, ма'ленькая брюне'тка, и Про'бкина, пу'хленькая, разря'женная све'тская ку'кла, зво'нко чмо'кнулись с молодо'й до'черью до'ма. Диоску'ров, ю'ный во'ин в аксельба'нтах, фамилья'рно потря'с ей ру'ку.
- Ну, что? - был её пе'рвый вопро'с ему'. - Свели' вы, по обеща'нию, денщика' своего' в теа'тр?
- И не спра'шивайте? - махну'л он руко'й. - Сам не рад был, что свел.
- Что так?
- Да взял я его', натура'льно, в кре'сла. Ря'дом с ним, как на грех, сел генера'л. Фила'т мой и туда', и сюда', верте'лся, как черт на ю'ру, почёсывался, па'льцами, как говори'тся, обходи'лся вме'сто платка'. Вчу'же да'же со'весть забира'ла. А верну'лись домо'й - меня' же ещё укоря'ть стал: "На смех, что ли лю'дям в кия'тр-то взя'ли? Чай, мно'го, - говори'т, - де'нег потра'тили?" - "По два, - говорю', - рубля' на бра'та." Он и глаза' вы'таращил. "По два рубля'? Да что бы вам бы'ло подари'ть мне их так; и сра'му бы не бы'ло, и по'льза была' бы". А уж изве'стно, каку'ю по'льзу извлечёт эта'кий субъе'кт из де'нег: проса'дит, с та'кими же забулды'гами, как сам, в бли'жней распи'вочной.
- C'est superbe! - скоси'ла презри'тельно гу'бки Мо'ничка. - Вперёд вам нау'ка: не сажа'йте мужика' за стол - он и но'ги на стол.
- Тепе'рь я его', разуме'ется, ина'че как плебе'ем и не зову': "Набе'й, мол, плебе'й тру'бку, пода'й, плебе'й, мокросту'пы". Что же, одна'ко, mesdames, - предложи'л Куни'цын, - хоти'те поразмя'ть ко'сточки? Сыгра'ть вам но'вый вальс brillant?
- Нет, уж изба'вьте, - отвеча'ла студе'нтка, - эквилибристи'ческие упражне'ния приго'дны ра'зве для ци'рка, а не для люде'й разу'мных, е'сли случа'йно не соединены' с гигиени'ческою це'лью. По мне уж лу'чше в ма'ленькие и'гры.
- Ах, да, - подхвати'ла Про'бкина. - В верёвочку и'ли в кошку-мы'шку?
- В фа'нты, в фа'нты! - подала' го'лос Мо'ничка.
- Ну да, - сказа'ла На'денька, - потому' что в фа'нтах мо'жно целова'ться. Все э'то пло'ско, изби'то. Под ма'ленькими и'грами я разуме'ю то'лько les petits jeux d'esprit. Погоди'те мину'тку; сейча'с добу'дем материа'лов.
Она' отпра'вилась за бума'гой и про'чими пи'сьменными принадле'жностями.
- Тепе'рь сту'лья вкруг стола'. Да живе'е, господа'! Дви'гайтесь.
- Fi, кака'я ску'ка, - зевну'ла Мо'ничка. - Ве'рно, опя'ть эпита'фии и'ли вопро'сы да отве'ты?
- Нет, мы займёмся сего'дня поэ'зией, откро'ем фа'брику стихо'в.
- Э'то как же? - спроси'л кто'-то.
- А вот как. Я, поло'жим, напишу' стро'чку, вы должны' написа'ть под не'ю подходя'щую, рифмо'ванную, и одну' без ри'фмы. Отогну'в две ве'рхние, что'бы их нельзя' бы'ло проче'сть, вы передаёте лист сосе'ду, кото'рый, в свою' о'чередь, присочиня'ет к ва'шей нерифмо'ванной строке' опя'ть рифмо'ванную и одну' без ри'фмы и передаёт лист да'лее. Процеду'ра э'та начнётся одновреме'нно на нескольки'х ли'стах, и в заключе'ние полу'чится буке'т пренеле'пых сти'хотворений, хоть сейча'с в печа'ть, кото'рые и бу'дут прочтены' во всео'бщее назида'ние. Поня'тно? Ну, так за де'ло.
Карандаши' неслы'шно заскользи'ли по бума'ге, пе'рья заскрипе'ли, передава'емые из рук в ру'ки листы' зашурша'ли.
Мо'ничка, приюти'вшая под се'нью своего' пы'шного пла'тья с одно'й стороны' - му'жа, с друго'й - Диоску'рова, помину'тно шушу'калась с после'дним - вероя'тно, сове'туясь насчёт тре'буемой в да'нном слу'чае ри'фмы.
Куни'цын заня'лся Про'бкиной. В нача'ле ба'рышня э'та хоте'ла вовле'чь в разгово'р и офице'ра.
- Давно' уж тебя' дожида'лась я тще'тно, -
прочла' она' вслух. - Ах, m-r Диоску'ров, бу'дьте до'бренький, пособи'те мне?
Он, не говоря' ни сло'ва, взял лист и, не заду'мываясь, приписа'л:

- Уже'ли, вздыха'ла, умру' я безде'тно?
Хоть черт бы како'й приуда'рил за мной!

Пото'м сно'ва обрати'лся к Мо'ничке.
- Скве'рный! - пробормота'ла Про'бкина и, с ожесточе'нием в се'рдце, уже' неразде'льно посвяти'ла своё внима'ние Куни'цыну.
На'денька и Ла'стов, сотру'дничествуя в стихотво'рных пье'сах всего' о'бщества, сочиня'ли одну' исключи'тельно вдвоём. Начала' её На'денька, и са'мым неви'нным о'бразом:
- И'з-за домо'в луна' восхо'дит.

Ла'стов продолжа'л:
- А у меня' с ума' не схо'дит,
Что все изме'нчиво - и ты.
- Оста'вьте глу'пые мечты',
На жизнь практи'чнее взгляни'те,

отве'тствовала студе'нтка.

- Увы'! Как во'лка ни корми'те,
А он все в лес; тако'в и я.
- Ну, вот! Как бу'дто и нельзя'
Одна'жды сбро'сить во'лчью шку'ру?

Не ограни'чиваясь определённою в игре' двойно'ю стро'чкой, Ла'стов отвеча'л четверости'шием:

- Да, шку'ру, то'лько не нату'ру:
Как во'лку во'льный лес и кровь,
Так мне поэ'зия, любо'вь,
Предме'т любви' необходи'мы.

- Ага'! Так вы опя'ть пали'мы
Любо'вной ду'рью? В до'брый час.
- В тебе' же, ви'жу я, уга'с
Свяще'нный жар огня' было'го?

На'денька насме'шливо взгляну'ла на Ласто'ва и приписа'ла в отве'т:

- Како'го? Повтори'те сно'ва.
И кудрева'то, и темно'.

- Да, ви'дно, так и быть должно',
Что нам уж не поня'ть друг дру'га.
Хотя' ты и лиши'шься дру'га -
Деся'ток но'вых под руко'й.
Проща'й, мой друг, Госпо'дь с тобо'й.

Де'вушка со стороны', све'рху очко'в, посмотре'ла на учи'теля: не шу'тит ли он? Но он гляде'л на неё зо'рко и стро'го, почти' суро'во. Она' склони'лась на ру'ку и, по'сле небольшо'го разду'мья, взяла'сь опя'ть за перо':

- Заче'м же? Ра'зве в ми'ре те'сно?
А впереди' что - неизве'стно.

- Как? Что я слы'шу? Пре'жний пыл
В твое'й груди' заговори'л?

Студе'нтка, уже' раска'явшаяся в свое'й опроме'тчивости, вспы'хнула и, не стесня'ясь ни ри'фмой, ни разме'ром, черкну'ла жи'во, чуть разбо'рчиво:

- Ты ду'маешь, что возбужда'л во мне
Како'й-то глу'пый пыл? Как бы не так!
Ничто', никто' на све'те

Не в состоя'нии воспламени'ть меня',
Всего' же ме'нее ты...

Не успе'ла она' дописа'ть после'днюю строку', как Куни'цын, сиде'вший насупроти'в её, перегну'лся че'рез стол и загляну'л в её писа'ние.
- Эге', - смекну'л он, - серде'чный дуэ'т?
На'денька схвати'ла лист в оха'пку, смя'ла его' в комо'к и собира'лась упря'тать в карма'н. Ла'стов во'время удержа'л её ру'ку, в во'здухе, разжа'л ей па'льцы и завладе'л заве'тным комко'м.
- Позво'ль заме'тить тебе', - обрати'лся к нему' Куни'цын, - что ты в вы'сшей сте'пени неве'жлив.
- Позволя'ю, потому' что я в са'мом де'ле поступи'л неве'жливо. Но мне ничего' бо'лее не остава'лось.
- Лев Ильи'ч отда'йте! Ну, пожа'луйста! - моли'ла На'денька, безуспе'шно стара'ясь пойма'ть в вышине' ру'ку похити'теля.
- Не могу', Наде'жда Никола'евна, мне сле'дует узна'ть...
- Бу'дьте друг, отда'йте! Бо'га ра'ди!
В го'лосе де'вушки прорыва'лись сле'зы. Учи'тель взгляну'л на неё: очки' затемня'ли ему' её глаза', но молодо'му челове'ку показа'лось, что дли'нные ресни'цы её, нея'сно просве'чивавшие сквозь синь очко'в, уси'ленно морга'ют. Он возврати'л ей роково'е стихотворе'ние:
- На'-те, Бог с ва'ми.
Она' ми'гом разверну'ла лист, разгла'дила его', изорвала' в ме'лкие лепестки' и э'ти опусти'ла в карма'н. Пре'жняя шаловли'вая улы'бка зазме'илась на уста'х её.

VI
- Вы не призна'ете ре'вности, Рахме'тов?
- В ра'звитом челове'ке не сле'дует быть ей. Э'то искажённое чу'вство, э'то фальши'вое чу'вство, э'то гну'сное чу'вство, э'то явле'ние того' поря'дка веще'й, по кото'рому я никому' не даю' носи'ть моё бельё, кури'ть из моёго мундштука'.
Н. Черныше'вский
- Вы, Лев Ильи'ч, пра'во, совсе'м одича'ете, е'сли ста'нете хорони'ться за свои'ми кни'гами. Не возража'йте! Зна'ю. Ве'чный громоотво'д у вас - диссерта'ция. Что бы вам бро'сить не'которые ча'стные уро'ки, от кото'рых вам нет никако'й вы'годы? Тогда' нашло'сь бы у вас вре'мя и на люде'й посмотре'ть, и себя' показа'ть.
- Да я, Наде'жда Никола'евна, и без того' даю' одни' при'быльные уро'ки.
- Да? Так полти'нник за час, по-ва'шему, при'быльно?
- Вы говори'те про Бредне'ву?
- А то про кого' же? На изво'зчиков, я ду'маю, истра'тите бо'лее.
- Нет, я хожу' пешко'м: от меня' бли'зко. Даю' же я э'ти уро'ки не сто'лько и'з-за вы'годности их, как ра'ди по'льзы; подру'га ва'ша приле'жна и не мо'жет найти' себе' друго'го учи'теля за таку'ю ни'зкую пла'ту.
- Так я должна' сказа'ть вам вот что: заме'тили вы, как измени'лась она' с того' вре'мени, как вы учи'те её?
- Да, она' измени'лась, но мне ка'жется, к лу'чшему?
- Гм, да, е'сли коке'тство счита'ть ка'чеством похва'льным. Она' пу'дрит себе' ны'нче лицо', спра'шивала у меня' сове'та, как причеса'ться бо'лее к лицу'; ка'ждый день надева'ет чи'стые воротнички' и рука'вчики...
- В э'том я ещё ничего' дурно'го не ви'жу. Опря'тность никогда' не меша'ет.
- Поло'жим, что так. Но... на'до знать и побуди'тельны причи'ны та'кой опря'тности!
- А каки'е же они' у Авдо'тьи Петро'вны?
- Ей хо'чется пригляде'ться вам, вот что!
- Ну, так что ж? - улыбну'лся Ла'стов.
- Как что ж? Вы ведь не жени'тесь на ней?
- Нет.
- А возбужда'ете в ней живо'тную приро'ду, влюбля'ете её в себя'; вот что ду'рно.
- Чем ду'рно? С тем больши'м, зна'чит, рве'нием бу'дет занима'ться, тем большу'ю прия'тность бу'дет находи'ть в заня'тиях.
- А, так вы обра'довались, что нашла'сь наконе'ц же'нщина, кото'рая влюби'лась в вас? Вот и Мари' та'кже неравноду'шна к вам. Пры'гайте, лику'йте!
- А вы, Наде'жда Никола'евна, когда' в после'дний раз ви'делись с Чекмаре'вым?
На'денька покрасне'ла и с ожесточе'нием приняла'сь куса'ть губу'.
- Он, по кра'йней ме'ре, ча'ще ва'шего хо'дит к нам, и я... и я без ума' от него'. Вот вам!
- Поздравля'ю. Ста'ло быть, моя' па'ртия прои'грана и мне не к чему' уже' явля'ться к вам?
- И не явля'йтесь, не ну'жно!
- Как прика'жете.
Куни'цын, вслу'шивавшийся в препира'ния молоды'х лю'де, кото'рые внача'ле происходи'ли впо`лго'лоса, пото'м де'лались все оживлённее, разрази'лся хо'хотом и подразни'л студе'нтку па'льцем.
- А, ай, Nadine, ай, ай, ай!
- Что тако'е?
- Ну, мо'жно ли так ревнова'ть? Ведь он ещё пти'ца во'льная: куда' хо'чет, туда' и лети'т.
На'денька зарде'лась до уше'й.
- Да кто же ревну'ет?
- На во'ре и ша'пка гори'т! Пора' бы вам знать, что ре'вность - бессмы'сленна, что ре'вность - абсу'рд.
Тут приключи'лось небольшо'е обстоя'тельство, показа'вшее, что и на'шему насме'шнику не бы'ло чу'ждо чу'вство ре'вности.
Мо'ничка ка'к-то ненаро'ком опусти'ла свою' ру'ку на коле'ни, прикры'тые тяжелове'сною ска'тертью стола'. Вслед зате'м под то'ю же ска'тертью бы'стро исче'зла рука' Диоску'рова, и в сле'дующее мгнове'ние лицо' молодо'й да'мы покрасне'ло, побагрове'ло.
- Оста'вьте, я вам говорю'... - с се'рдцем шепну'ла она' подзе'мному страте'гу, беспоко'йно вертя'сь на кре'сле.
Он, с неви'ннейшим ви'дом, впо`лго'лоса перечи'тывал нерифмо'ванную стро'чку на лежа'вшем пе'ред ним стихотво'рном листе'.
- M-r Диоску'ров! Я вас, пра'во, ущипну'.
- Eh, parbleu, mon cher, que faites vous la, sous la table? - с неудово'льствием отнёсся к до'блестному сы'ну Ма'рса супру'г, слы'шавший после'днюю угро'зу жены', вы'рвавшуюся про'тив её во'ли не'сколько гро'мче.
- Ничего', реши'тельно ничего', - развя'зно рассмея'лся тот, - случа'йно прикосну'лся под столо'м к руке' m-me Куницы'ной...
- Поко'рнейше прошу' вперёд не позволя'ть себе' подо'бных случа'йностей!
- Ай, ай, ай, Куни'цын, ай, ай! - подтруни'ла тепе'рь над разревнова'вшимся му'жем, в свою' о'чередь, На'денька.
- Что тако'е?
- Ведь ре'вность - абсу'рд?
- М-да... - замя'лся он. - Я то'лько погорячи'лся, я уве'рен в Мо'ничке.
- Ты напра'сно стыди'шься свое'й ре'вности, - заме'тил Ла'стов. - Муж, не ревну'ющий жены', уже' не лю'бит её.
- Послу'шай, ты начина'ешь говори'ть де'рзости...
- Я сужу' по себе'. Е'сли б я жени'лся по любви' (а ина'че я не женю'сь), то все свои' по'мыслы напра'вил бы к тому', что'бы привяза'ть к себе' жену' так же серде'чно, как люби'л бы её сам. И жи'ли бы мы с не'ю душа' в ду'шу, как одно' неразде'льное це'лое, так как то'лько муж и жена' вме'сте составля'ют це'лого челове'ка; холостя'к - существо' полови'нное, ни ры'ба, ни мя'со, ве'чный жид, не зна'ющий, где преклони'ть свою' го'лову. Ворви'сь тепе'рь в цвету'щий рай на'шей супру'жеской жи'зни хи'щным зве'рем постороннеё лицо', - уже'ли дозво'лить ему' безнака'занно оторва'ть от моего' се'рдца лу'чший цвет его', жизнь от жи'зни мое'й? Уже'ли да'же не ревнова'ть? Я, по кра'йней ме'ре, ревнова'л бы, до после'дней ка'пли кро'ви отста'ивал бы дорого'е мне существо', отдавшеёся мне всеце'ло, расточившеё мне сокрове'ннейшие поры'вы своего' молодо'го, де'вственного чу'вства. В проти'вном слу'чае я показа'л бы то'лько, что сам недосто'ин его', что никогда' не люби'л его'.
- Ух, каки'е зво'нкие фра'зы о столь просто'м физиологи'ческом проце'ссе, как любо'вь! - переби'л Диоску'ров. - Взять бы то'лько да в стихи' переложи'ть. Ну, да, допу'стим, что ревнова'ть ещё мо'жно, когда' лицо', приуда'рившее за ва'шей жено'ю, вам во'все не знако'мо; но е'сли то ваш закады'чный друг - отчего' бы не подели'ться с до'брым челове'ком? Для ми'лого дру'га и серёжку из у'шка.
Ла'стов огляну'л офице'ра недове'рчивым взо'ром.
- Да вы э'то серьёзно говори'те? Обду'мали ли вы ва'ши слова'? Подели'ться расположе'нием люби'мой же'нщины? Да она'-то, э'та же'нщина, бревно', по-ва'шему, что ли? Вы ду'маете, се'рдце же'нщины сши'то из разноцве'тных лоскутко'в, кото'рые она', по жела'нию, мо'жет раздава'ть напра'во и нале'во? Хороши' должны' быть и мужчи'ны, что дово'льствуются таки'ми клочка'ми чувств!
- Профе'ссор, профе'ссор! - воскли'кнула нетерпели'во На'денька, сгреба'я со всего' стола' из-по'д рук пи'шущих стихотво'рные листы' и со своенра'вием избало'ванного дитя'ти рассыпа'я их по полу'. - Не хоти'те писа'ть, так вот же вам! Куни'цын, сыгра'йте Ilbacio, да так бы'стро, как то'лько мо'жете.
- Но ведь вы не танцу'ете?
- Пожа'луйста, "не сметь своё сужде'ние име'ть!" Де'лайте, что прика'зывают.
Куни'цын, не прекосло'вя, напра'вился к роя'лю, и но за'лу загреме'л Ilbacio. На'денька обхвати'ла за та'лью Про'бкину и ви'хрем закружи'лась с не'ю по лосня'щемуся парке'ту. Диоску'ров с Мо'ничкой после'довали их приме'ру. В тече'ние всего' остально'го ве'чера студе'нтка не сказа'ла с учи'телем ни сло'ва. То'лько при ухо'де, когда' о'бе го'стьи, прощебета'в в пере'дней, по обыкнове'нию наши'х дам, с до'брых че'тверть часа', скры'лись за две'рью в сопровожде'нии свои'х кавале'ров, и когда' Ла'стов, дав им доро'гу, хоте'л после'довать за ни'ми, На'денька не утерпе'ла и позвала' его' наза'д:
- Лев Ильи'ч! Оп оберну'лся.
- Так, по усло'вию, до бу'дущего ме'сяца? - спроси'ла она' его' притворно-холо'дно.
- Всё-таки?
Она' опусти'ла ресни'цы.
- Всё-таки...
- Благодарю' вас. Моё почте'ние.
Ещё раз поклони'вшись, он вы'шел на ле'стницу.

VII
Я его' схвати'ла,
Я его' держа'ла
За ру'ки, за пла'тье -
Все не отпуска'ла.
Н.Огарё!в
Ах, како'й пасса'ж!
Н.Го'голь
Швейца'рка, подава'вшая господа'м в пере'дней ве'рхнее пла'тье, жа'дно засма'тривалась в глаза' учи'телю. Но он, погру'женный в разду'мье, наклони'л мо'лча пле'чи, что'бы она' удо'бнее могла' наки'нуть на него' шине'ль, и не удосто'ил де'вушку взгля'да.
Зате'м она' вы'скочила за ним на освещённую га'зом ле'стницу; не замеча'я её, он стал спуска'ться по ступе'ням.
Вдруг до слу'ха его' долете'л све'рху ти'хий плач. Он огляну'лся: опусти'в лицо' на ру'ки, кото'рыми она' ухвати'лась за ру'чку две'ри, чувстви'тельная швейца'рка всем те'лом су'дорожно вздра'гивала и тихо'нько всхли'пывала.
- Э'то что тако'е? - промо'лвил молодо'й челове'к и поднялся' опя'ть на площа'дку.
Де'вушка опусти'ла го'лову ещё ни'же и зарыда'ла стреми'тельнее и глу'ше. Обхвати'в её по'лный, ло'вко стя'нутый стан осторо'жною руко'ю, Ла'стов друго'ю приподня'л её ли'чико за подборо'док.
- О чем, любе'зная Мари'?
- Ещё спра'шивает... - в слеза'х прошепта'ла она', де'лая сла'бые уси'лия вы'вернуться из его' объя'тия.
Лицо' учи'теля омрачи'лось.
- Так вот что! Мари', вы, со'бственно, для меня' прие'хали сюда'?
- А то для кого' же!
- Бессерде'чный я... И не сообрази'л. Бе'дная моя', хоро'шая! А я был уве'рен, что ты меня' забу'дешь.
Разжа'лобившись, он поцелова'л краса'вицу в пробо'р и погла'дил её по волоса'м.
- Ну да... так вас и забу'дешь...
- Но как же ты реши'лась?..
- Прие'хать-то к вам?
- Да?
- А что ж мне остава'лось? По'сле ва'шего отъе'зда из Интерлаке'на я серьёзно заболе'ла и це'лый ме'сяц прохвора'ла. Опра'вившись, я положи'ла вы'гнать вас из се'рдца: "Что лю'бить-то? Ведь он лю'бит другу'ю. Нет, забу'ду ж его'!" Говори'шь себе', говори'шь, а са'мой, как к стене' горо'х! Вы'несешь, быва'ло, в столо'вую пансионе'рам ко'фе, нево'льно взгля'нешь вся'кий раз на стул, где сиде'л бесце'нный; нет, там сиди'т друго'й, чужо'й! И прислу'шиваешься: не стукне'т ли дверь, не войдёт ли он... Уж чего' я не де'лала, что'бы рассе'яться: и на вечери'нки ходи'ла, и в Берн вы'просилась, в теа'тр... Ничего' не бере'"т: чем да'льше, тем все го'рше. Тут наста'ла о'сень, пансионе'ры ра'зъехались, пришло' вре'мя глухо'е, несконча'емо ску'чное... Не зна'ю уж, как я прожила' зи'му, весну' и ле'то. Тут ста'ло совсе'м невмоготу'. "Будь, ду'маю, что бу'дет". Разузна'ла, где живёт здесь знако'мый мне конди'тер - и была' такова'...
- Но чего' ж ты ожида'ла здесь?
- Чего' ожида'ла? Я говори'ла себе': "Ведь, мо'жет, он всё-таки лю'бит тебя'? Немно'жко, кро'шечку? И'ли нет, хоть не лю'бит, но бу'дет терпе'ть тебя' о'коло себя'; и бу'дешь ты служи'ть ему', как после'дняя раба', со взгля'да уга'дывать его' жела'ния и в награ'ду за все твои' стара'ния - ви'деть его', слы'шать его'..."
Чита'тель! Нет сомне'ния, что и вы когда'-нибудь пита'ли к кому' бы то ни бы'ло ту сла'достную, тре'петную, безотчётную симпа'тию, что имену'ется любо'вью? Ну, да хоть и'скру её, быть мо'жет, да'же заве'янную уж пы'лью и му'сором вседне'вной про'зы? Предста'вьте же себе', что э'то, одна'жды вам столь дорого'е существо', привлечённое и'з-за три'девять земе'ль ва'шим же магнети'змом, восста'ло бы пе'ред ва'ми внеза'пно в пре'жнем ви'де, цвету'щим, прекра'сным, по'лным пре'жней безграни'чной к вам пре'данности, растро'ганным, в горю'чих слеза'х о ва'шей забы'вчивости, - отве'тите ли вы за своё се'рдце, что оно' не заби'лось бы сильнеё, что в нем не вспы'хнула бы была'я боже'ственная и'скра?
Ла'стов находи'лся и'менно в тако'м положе'нии: он держа'л у свое'й груди' ещё неда'вно ми'лую ему' де'вушку, он понево'ле (что'бы не дать ей упа'сть) прижима'л к себе' её пы'шное де'вственное те'ло, пылающеё, дрожащеё; он слы'шал её уси'ленное, преры'вистое дыха'ние, гляде'л ей в преле'стное, молодо'е ли'чико, в запла'канные, умоля'ющие о'чи... В нем загоре'лась пре'жняя и'скра!
- Черт зна'ет что тако'е! - пробормота'л он, то красне'я, то бледне'я, и бессозна'тельно опусти'л обхва'тывавшие швейца'рку ру'ки; пото'м закры'л глаза' и в изнеможе'нии прислони'лся к стене'.
Мари' приподняла' го'лову, взгляну'ла и переполоши'лась.
- Что с ва'ми, г-н Ла'стов, вам ду'рно?
Схвати'в его' ру'ку в свои', она' трево'жно гляде'ла ему' в побледне'вшее, как смерть, лицо' свои'ми больши'ми, смоляны'ми глаза'ми, по'лными блестя'щих слез. Он тряхну'л кудря'ми, провёл руко'ю по лицу' и прину'дил себя' к улы'бке.
- Так... сла'бость мину'тная.
- Вам жаль меня'? Ми'лый, до'брый, серде'чный мой, вы жале'ете меня'?
Она' с горя'чностью приложи'лась к его' руке'. Он не утерпе'л и кре'пко обня'л её.
- Чудна'я ты, пра'во, де'вушка! Для меня' ты оста'вила свою' со'лнечную, во'льную ро'дину, для меня' предприняла' э'тот тру'дный путь на да'льний, холо'дный се'вер, кото'рый вам там, на ю'ге, до'лжен представля'ться ещё суро'вее, бесприю'тнее! Ка'жется, ты в са'мом де'ле о'чень лю'бишь меня'.
- Я'-то люблю' ли? О, Го'споди! Да ка'бы вы люби'ли меня' хоть на со'тую до'лю того', как я вас...
- Что тогда'?
- Ах! Так вы меня' все ж таки' немно'жечко лю'бите? Скажи'те, что лю'бите, пожа'луйста!
- Сказа'ть? - печа'льно улыбну'лся Ла'стов. - Изво'ль... Но нет, все э'то вздор! - прерва'л он себя'. - Тут не должно' быть, зна'чит, и не мо'жет быть любви'. Стара'йся забы'ть меня', любе'зная Мари', проща'й, проща'й...
Он оторва'лся от неё, на ле'ту пожа'л ей ру'ку и занёс уже' но'гу, что'бы спусти'ться по ле'стнице. Тут заговори'ла в нем со'весть, он верну'лся к ней. Поражённая его' последне'й, во'все неожи'данной вы'ходкой, она' так и остолбене'ла с раскры'тыми уста'ми, с неподви'жным, помути'вшимся взо'ром. Он взял её за ру'ку.
- Ми'лая моя', не убива'йся, брось ты э'то из головы', переме'лется - все мука' бу'дет. Но ты в Петербу'рге соверше'нно одна', без родны'х, без друзе'й; е'сли ока'жется тебе' в чем на'добность, то обрати'сь ко мне: вот тебе' моё местожи'тельство.
Он суетли'во доста'л из карма'на бума'жник и вы'нул визи'тную ка'рточку. Де'вушка машина'льно приняла' её.
- Да на что мне она'? Тепе'рь уже' все равно'. Возьми'те её наза'д.
- Прош тебя', оста'вь у себя' - хоть для меня', для успокое'ния мое'й со'вести.
- Пожа'луй, для вас. Но напосле'док, г-н Ла'стов, отве'тьте мне на оди'н вопро'с: вы вта'йне не помо'лвлены с фре'йлейн Ли'пецкой?
- Нет, далеко' до того'.
- Хоть и за то спаси'бо. Тепе'рь ступа'йте себе', я вас не уде'рживаю. Я ви'жу, вам не те'рпится, как бы скоре'е то'лько отде'латься от меня'. Бог с ва'ми!
- Проща'й, моя' дорога'я. Не серча'й на меня'.
Он склони'лся к де'вушке, что'бы в после'дний раз поцелова'ть её. Она' послу'шно подняла' к нему' запла'канное ли'чико и кре'пко охвати'ла его' ше'ю...
В э'то са'мое мгнове'ние распахну'лась дверь Липе'цких, и на поро'ге показа'лась На'денька.
- Wo stecken Sie denn, Marie?
Но взо'рам её предста'вилась жива'я гру'ппа, и студе'нтка обмерла' от удивле'нья и негодо'ванья.
- Sieh da? Bravissimo, da capo!
Эффе'кт был са'мый театра'льный: из уст обо'их арти'стов, представля'вших живу'ю карти'ну, вы'летели одновреме'нно непередава'емые междоме'тия: что'-то сре'днее ме'жду а, о, у, э и про'чими гла'сными алфави'та. Ла'стов, как пресле'дуемый дезерти'р, был в два прыжка' на сле'дующей площа'дке и скры'лся за поворо'том ле'стницы. Сопе'рницы мо'лча наблюда'ли друг дру'га; Мари' безбоя'зненно вы'несла сверка'ющий необу'зданным гне'вом взор молодо'й госпожи'. Когда' внизу' за беглецо'м сту'кнула стекля'нная дверь, студе'нтка с же'стом, досто'йным короле'вы, пригласи'ла служа'нку после'довать за не'ю:
- Also so steht's? Nur herein!
Мари' собира'лась возрази'ть, но оду'малась и, смире'нно пону'рив го'лову, вошла' в кварти'ру сле'дом за на'шей герои'ней.

VIII
Любо'вь - ого'нь, с огня' - пожа'р.
А. Кольцо'в
Не'сколько дней спустя' по'сле вы`шеопи'санного "пасса'жа", в вече'рних су'мерках Ла'стов вороти'лся домо'й с ча'стного уро'ка. Войдя' в пе'рвую из двух занима'емых им ко'мнат, служи'вшую одновреме'нно кабине'том, гости'ной и столо'вой, он отыска'л на столе' спи'чечницу и зажёг свечу'. Ко'мната освети'лась и предста'вила сле'дующее: ме'жду двумя' о'кнами стоя'л капита'льный стол с пи'сьменными принадле'жностями, ша'хматной доско'й, микроско'пом, си'мметрично расста'вленными статуэ'тками; над сто'лом незате'йливое зе'ркальце; пе'ред сто'лом деревя'нное кре'сло, в нога'х ковёр; по одно'й стене' грома'дных разме'ров кни'жный шкаф, сквозь стекло' кото'рого видне'лись в просты'х, но опря'тных переплётах кни'ги, расста'вленные - сказа'ть ми'моходом - в значи'тельно бо'льшем поря'дке, чем в библиоте'ке Бредне'вой; по друго'й стене' несконча'емый, удо'бный дива'н, осеня'емый ря'дом ма'сляных карти'н: сре'дняя, наибо'льшая, была' весьма' изря'дная ко'пия с тициа'новой Вене'ры; по сторона'ми четы'ре ме'ньшие представля'ли заграни'чные ви'ды: Интерлаке'н со сне'жною Юнгфра'у, шафгаузе'нский водопа'д, лев св. Ма'рка в Вене'ции, Неа'поль с мо'ря. Стена' про'тив о'кон была' занята' изразцо'вого пе'чью и две'рью в спа'льню.
Останови'вшись на мину'ту, что'бы перевести' дух и отере'ть по'тный лоб, учи'тель при'нялся за переодева'нье: облегчи'в ше'ю от я'рма га'лстука, он сюрту'к и сапоги' замени'л лёгкой визи'ткой и гостинодво'рскими ту'флями; пото'м, наби'в тру'бку и закури'в её, взял со стола' но'вый но'мер газе'ты, поста'вил свечу' на кру'глый сто'лик о'коло дива'на и растяну'лся на после'днем. То щу'рясь и с остервене'нием вздува'я кве'рху густы'е клу'бы ды'ма, то усмеха'ясь и пуска'я чисто-оче'рченные коле'чки, он углуби'лся всеце'ло в руководя'щую статью'.
Снару'жи постуча'лись тихо'нько в дверь.
- Войди'те, - проговори'л он, не отрыва'я глаз от чте'нья.
В ко'мнату гля'нуло смо'рщенное, доброду'шное лицо' старушки-хозя'йки.
- Лев Ильи'ч?
- Что ска'жете, А'нна Ники'тишна?
- Вас, кажи'сь, спра'шивают.
- Почему' же "кажи'сь"?
- Да по-неме'цкому, не разберёшь.
- Попроси'те войти'.
Ме'сто ста'рой хозя'йки в дверя'х заняла' фигу'ра молодо'й де'вушки.
- Мари'! - вскри'кнул Ла'стов и поспе'шно поднялся' с дива'на. - Вы каки'ми су'дьбами? С поруче'ньем от Липе'цких?
- Да... то есть нет...
Ла'стов с забо'тливым ви'дом прибли'зился к неожи'данной го'стье, попроси'л её в ко'мнату и пло'тно притвори'л за не'ю дверь.
- Вы име'ете что сообщи'ть мне?
- Да-с... я... я...
Сде'лав два ша'га вперёд, она' останови'лась в смуще'нии, не зна'я, куда' дева'ть глаза' и ру'ки. Молодо'й челове'к подвёл оробе'вшую к дива'ну и почти' си'лою усади'л её; пото'м вы'двинул у стола' я'щик, доста'л отту'да два ту'го наби'тых бума'жных мешка', и содержа'ние их вы'сыпал на дива'н пе'ред швейца'ркой.
- Прошу' не побре'згать; чем бога'т, тем и рад.
Де'вушка мелько'м взгляну'ла на предлага'емое угоще'нье: пе'ред не'ю аппети'тно громозди'лись две го'рки ла'комств: одна' - францу'зского изю'ма, друга'я - миндалю' в шелухе'.
- Studentenfutter, - объясни'л молодо'й хозя'ин и, для поощре'ния го'стьи, сам пе'рвый взял пригоршню' миндалю' и при'нялся щёлкать его'.
Мари', ещё не оправя'сь, ни к чему' не прикаса'лась и шепта'ла то'лько:
- О, благодарю', благодарю'...
- Но к де'лу, - сказа'л Ла'стов. - Что, со'бственно, привело' вас ко мне?
- Вы да'ли мне свой а'дрес...
- Ну-с?
- С тем, что е'жели я... е'жели со мно'ю что приключи'тся...
Ла'стов переста'л жева'ть.
- Вам не бы'ло житья' у госпо'д? Фре'йлейн Липе'цкая вы'жила вас?
- Да! - подтверди'ла с жи'востью Мари', обра'дованная, что покрови'тель так хорошо' по'нял её. - По'сле того' па'мятного ве'чера я про'сто не зна'ла, куда' де'ться. Не то, что'бы фре'йлейн Липе'цкая жа'ловалась на меня' роди'телям, о нет! Но она' обходи'лась со мно'ю с та'ким пренебре'женьем, с та'ким... не зна'ю, пра'во, как сказа'ть... Да не могла' же я и служи'ть де'вушке, кото'рая так же безу'мно влюблена' в вас... Я потре'бовала па'спорт, связа'ла в у'зел своё иму'щество, взяла' изво'зчика и пое'хала по а'дресу.
- Как? Так изво'зчик ещё дожида'ется вас?
- Да, у него' я оста'вила у'зел. Ла'стов встал и вы'шел в прихо'жую.
- А'нна Ники'тишна!
- Чего' изво'лите? - отозвала'сь и'з-за перегоро'дки хозя'йка.
- Сбега'йте-ка вниз...
Хотя' он говори'л по-ру'сски, Мари' поняла' его':
- Ах, г-н Ла'стов, вы насчёт мои'х веще'й?
- Да.
- Так что ж вы други'х беспоко'ите? Я сама'.
И она' уже' скры'лась в выходны'х дверя'х. Ми'ну-ту-две спустя' она' верну'лась наза'д, вся впопыха'х, с гру'зною свя'зкой, кото'рую опусти'ла на пол у двере'й.
- Ну, и прекра'сно, - говори'л Ла'стов, проха'живаясь взад и вперёд по кабине'ту. - Ся'дьте, пожа'луйста, не стесня'йтесь, я похожу'.
Мари' ро'бко присе'ла на край дива'на.
- Вот я разду'мываю, - продолжа'л Ла'стов, - кому' бы отрекомендова'ть вас? Как назло', не зна'ю тепе'рь никого', кому' тре'бовалась бы служа'нка. Не мо'жете ли вы пристро'иться сно'ва у ва'шего энгади'нца?
- Нет, он на'нял уже' другу'ю на ме'сто меня'. Г-н Ла'стов, - осме'лилась де'вушка пода'ть со'бственное мне'ние, - отчего' бы вам не отпусти'ть ва'шу куха'рку? Я отли'чно замени'ла бы её. Ку'шанья приготовля'ть я уме'ю, могу' сказа'ть без хвастовства', на ку'хне в оте'"ле на'шей брала' наро'чно уро'ки. Ко'мнату убира'ть зна'ю и пода'вно. Пра'во, вы оста'нетесь дово'льны мно'ю!
- Ми'лая, - вздохну'л Ла'стов, - у меня' нет куха'рки. Да'ма, кото'рую вы ви'дели в прихо'жей, моя' кварти'рная хозя'йка, вдова-меща'нка, у кото'рой я снима'ю э'ти две ко'мнаты; обе'даю же я в кухми'стерской, по пути' из до'лжности.
Мари' отверну'лась и заморга'ла; за пуши'стыми ресни'цами её закипа'ли сле'зы.
- Что же мне дели'ть? А я так наде'ялась...
Она' пы'шным бе'лым рукаво'м свои'м отёрла глаза'.
- Переста'ньте, Мари', - сказа'л, останови'вшись пе'ред не'ю, Ла'стов, - не печа'льтесь. Ско'лько бу'дет в мое'й вла'сти, я помогу' вам. Вы наймёте себе' ко'мнатку, све'тленькую, прехоро'шенькую, займётесь шитьём что ли и ста'нете дожида'ть у мо'ря пого'ды. Я тем вре'менем обойду' всех знако'мых, переспрошу' сослужи'вцев, не тре'буется ли им отли'чнейшая го'рничная, напеча'таю в газе'тах...
- Г-н Ла'стов... - прервала' его' швейца'рка и, поту'пившись, смо'лкла.
- Что вы хоте'ли сказа'ть?
- Ах, нет, нет...
- Не бо'йтесь, говори'те.
- У вас здесь две ко'мнаты?
- Две, и'ли, верне'е, полторы': э'та да вон спа'льня, кото'рая вдво'е ме'ньше.
- Е'сли вы уже' так снисходи'тельны, что хоти'те оказа'ть по'мощь бе'дной де'вушке, то к чему' вам входи'ть ещё в ли'шние расхо'ды? Поку'да не сы'щется для меня' подходя'щего ме'ста, я могла' бы пробы'ть у вас?.. Ла'стов нетерпели'во повёл плечо'м.
- Да нет, вы не опаса'йтесь, что я стесню' вас! - поспеши'ла она' успоко'ить его'. - Вы да'же не заме'тите моего' прису'тствия: я устро'юсь в прихо'жей, спать бу'ду на полу', а при вас и входи'ть сюда' не ста'ну. Как же зато' бу'дет у вас здесь все чи'сто, светло' - что твоё зе'ркало! Ни пыли'нки не остане'тся. Пона'добится ли вам заче'м в ла'вку, письмо' ли снесть - я всегда' под руко'й, лу'чше родно'й ма'тери бу'ду ходи'ть за ва'ми. Ах, г-н Ла'стов, оста'вьте меня' у себя'? Вам же лу'чше бу'дет!
Учи'тель угрю'мо покача'л голово'ю.
- Нет, Мари', вы зна'ете, что мо'жет вы'йти из тако'го бли'зкого сожи'тия молодо'го мужчи'ны и молодо'й же'нщины, осо'бенно е'сли они' ещё неравноду'шны друг к дру'гу. Коне'ц всегда' оди'н, весьма' неутеши'тельный, и и'менно для вас, же'нщин.
Де'вушка сложи'ла с мольбо'й ру'ки.
- Да чего' же вам наконе'ц от меня'?.. О, Бо'же мой! - залила'сь она' вдруг слеза'ми. - Он то'лько представля'лся, он ни ка'пельки не лю'бит меня'! Куда' я де'нусь, где преклоню' свою' бе'дную, одино'кую голо'вушку? Нет, вон отсю'да, куда'-нибудь...
Эксцентри'чная швейца'рка бро'силась к вы'ходу, схвати'ла с полу' у'зел и собира'лась вы'бежать о'прометью за дверь.
- Мари'! - воскли'кнул Ла'стов. - Что ты? Куда' ж ты пойдёшь? Положи' ве'щи!
Де'вушка послу'шно опусти'ла у'зел на пол.
- Подойди' сюда'! Она' подошла'.
- Сади'сь!
Она' села'. Он помести'лся ря'дом и взял её за ру'ку.
- Слу'шай меня' внима'тельно. Жени'ться на тебе' я не могу' - хотя' бы уже' потому', что ты иностра'нка, а я женю'сь не ина'че, как на ру'сской.
- Я э'то о'чень хорошо' понима'ю... Где же мне, просто'й, необразо'ванной де'вушке?.. Да ведь я на э'то никогда' и не рассчи'тывала. Одно' бы'ло у меня' на уме': что я люблю' вас, люблю' как жизнь, бо'лее жи'зни свое'й, что без вас мне и быть нельзя'. Не убива'йте же меня' свои'м небреже'ньем, Бо'га ра'ди, голу'бчик вы мой! Помилосе'рдствуйте...
Она' скати'лась на пол, на коле'ни и припа'ла лицо'м к дива'ну. Ла'стов хму'рился, отка'шливался, заку'сывал до кро'ви губу'.
- Нет, Мари', э'тому не быва'ть, э'того нельзя'. Он вы'глянул в окно'.
- На дворе' соверше'нно стемне'ло, кварти'ры тебе' сего'дня уже' не прииска'ть. Э'ту ночь ты мо'жешь провести' здесь, на дива'не; за безопа'сность твою' и охра'нность я руча'юсь свое'й че'стью; ты бу'дешь как в о'тчем до'ме. За'втра же мы отпра'вимся вме'сте на по'иски кварти'ры.
Мари' не осме'лилась возража'ть. Покрови'тель её вы'шел в пере'днюю.
- А'нна Ники'тишна, поста'вьте-ка самова'р, да в бу'лочную схо'дите.
- А хле'ба на двои'х?
- Да, ба'рышня проведёт у нас и ночь, вы постели'те ей пото'м в кабине'те.
Стару'шка и рот раскры'ла, не зна'я, ве'рить ли свои'ми уша'м. Жиле'ц уже' вошёл к себе'.
- Чем бы позаня'ть тебя'? - говори'л он приуны'вшей го'стье, огля'дываясь в ко'мнате. Взо'ры его' останови'лись на пейза'же, представля'вшем Интерлаке'н. - Да! Вот полюбу'йся.
Он взял свечу' и освети'л карти'ну.
- Узна'ешь?
- А, наш городо'к! - ра'достно воскли'кнула Мари', вска'кивая с дива'на. - На'ша чу'дная Юнгфра'у, а тут и оте'ль R... Да э'то кто ж тако'е, под де'ревом? Сло'вно я?
- Ты и есть. Зна'чит, схо'же?
- Как же не схо'же! Така'я же кру'глая... Но как, скажи'те, я попа'ла сюда'?
- О'чень про'сто: я наброса'л твою' фигу'ру, черты' твои' в альбо'м; знако'мый мне худо'жник списа'л тебя', по мое'й про'сьбе, с эски'за на карти'ну.
Све'тлая наде'жда загоре'лась в глубо'ких, тёмных глаза'х де'вушки.
- Так вы меня' все же когда'-нибудь да люби'ли?
- Тепе'рь ве'ришь?
Он хоте'л о'тчески поцелова'ть её в лоб; но она' гляде'ла на него' таки'м по'лным взо'ром, с тако'й серде'чною благода'рностью и не'жностью, что его' передерну'ло, и он не испо'лнил своего' наме'рения. Присе'в на ко'рточки пе'ред столо'м, он вы'двинул я'щик и доста'л отту'да па'чку тетра'дей.
- Мне вре'мя заня'ться, - сказа'л он, - так вот тебе' от ску'ки не'сколько альбо'мов, тут вся'кие ви'ды: прире'йнские, неа'польские, есть и ва'ши швейца'рские.
Мари' положи'ла тетра'ди себе' на коле'ни и, как по зака'зу, с тупы'м равноду'шием ста'ла перели'стывать их. Ла'стов засвети'л другу'ю свечу', взял со стола' каку'ю-то кни'гу, каранда'ш и расположи'лся в противополо'жном углу' дива'на. Напра'сно поднима'ла на него' молода'я де'вушка свои' больши'е, то'мные о'чи, - он, каза'лось, забы'л да'же о прису'тствии её, по времена'м де'лал каранда'шом поме'тки на поля'х кни'ги, пото'м весь погружа'лся опя'ть в содержа'ние её.
А'нна Ники'тишна внесла' самова'р и ча'йные принадле'жности. Мари' тихо'нько вста'ла, тихо'нько подошла' к чита'ющему.
- Винова'та, г-н Ла'стов, я отвлеку' вас на секу'нду. Он очну'лся.
- Да? А что вам уго'дно?
- Позво'льте похозя'йничать? Пожа'луйста! Я бу'ду вообража'ть, что мы опя'ть в Интерлаке'не.
- Е'сли э'то развлечёт вас, - улыбну'лся Ла'стов, - то сде'лайте ва'ше одолже'ние.
- Благодарю' вас.
Швейца'рка тща'тельно разгла'дила ска'терть, завари'ла чай, аккура'тно и аппети'тно разложи'ла францу'зские сухари' и кре'ндели, принесённые из бу'лочной, в хле'бной корзи'не, привы'чною руко'ю наре'зала два то'нких, как лист, ло'мтика лимо'на, пото'м разлила' по стака'нам чай (и для неё был по'дан стака'н), причём Ласто'ву положи'ла са'хару четы'ре кру'пных куска'.
- Пожа'луйте! - с ро'бкой развя'зностью пригласи'ла она' хозя'ина.
- Кака'я вы сла'дкая! - помо'рщился он, отве'дав ло'жкою ча'ю.
- Да ведь вы лю'бите сла'дко? Нама'зывали себе' ещё на бутербро'д всегда' в па'лец ме'ду.
- А вы ра'зве по'мните?
- Ещё бы! А на земляни'ку вся'кий раз насы'пали с полфу'нта са'хару. Мада'м, быва'ло, придёт в ку'хню, то'лько руко'й махнёт: "Уж э'тот мне ру'сский: деся'ток таки'х пансионе'ров - и вконе'ц ра'зоришься".
- А я, в са'мом де'ле, большо'й охо'тник до земляни'ки, - ве'село заме'тил учи'тель.
- Я ду'маю! Наро'чно поста'вишь всегда' по'лное блю'до про'тив ва'шего прибо'ра. Наложи'те одну' таре'лку, съеди'те; пото'м втору'ю - та'кже съеди'те; наконе'ц и тре'тью!
Молоды'е лю'ди перегляну'лись и рассмея'лись.
Чай был отпи'т и у'бран. Мари' и тут по ме'ре сил помога'ла хозя'йке, кото'рая, одна'ко, с я'вною неприя'знью принима'ла её услу'жливость. Среди' разгово'ров, прерыва'вшихся со стороны' швейца'рки то сме'хом, то вздо'хами, проби'ло оди'ннадцать. Хму'рая, как ноя'брьский день, яви'лась А'нна Ники'тишна пригото'вить ночно'е ло'же го'стье. Ла'стов взял свечу' и кни'гу и напра'вился к спа'льне.
- Вы, мо'жет быть, жела'ете та'кже проче'сть что на сон гряду'щий? - обрати'лся он в дверя'х к Мари'. - Так вон там в шкафу' есть и неме'цкие а'вторы.
Кивну'в ей голово'й, он вы'шел в опочива'льню.
Полчаса' уже' лежа'л он в посте'ли с кни'гою в рука'х, но держа'л он кни'жку ка'к-то нело'вко: как жива'я, пока'чивалась она' то впра'во, то вле'во. Прочтя' страни'цу, он тут же принима'лся за неё сно'ва, потому' что не уде'рживал в па'мяти ни слове'чка из прочтённого. У'хо его' к чему'-то прислу'шивалось: на стене', в ба'рхатном, би'сером обши'том башмачке' вня'тно тилика'ли карма'нные часы'; в сосе'дней ко'мнате дви'нули сту'лом. Вот зашелесте'ли же'нские пла'тья: швейца'рка, ви'дно, раздева'лась; пото'м опя'ть все сти'хло. "Ти'к-тик-тик!" - лепета'ли часы'. Ла'стов доста'л их из башмачка'; они' пока'зывали без че'тверти двена'дцать. Опусти'в их в храни'лище, он с каки'ми-то ожесточе'нием при'нялся за ту же страни'цу в четвёртый и'ли пя'тый раз. Проде'лав и на э'тот раз пре'жнюю бесполе'зную опера'цию машина'льного чте'ния глаза'ми, без вся'кого соуча'стия мо'зга, он с се'рдцем захло'пнул кни'гу, положи'л её на стол и загаси'л ого'нь. Зате'м, пло'тно заверну'вшись в одея'ло, сомкну'л глаза', с твёрдым наме'рением ни о чем не ду'мать и засну'ть.
Вдруг почу'дилось ему', что кто'-то пла'чет. Он прислу'шался.
- Мари', э'то вы?
Плач донёсся я'вственнее.
- Э'того недостава'ло! - прошепта'л молодо'й челове'к, не'хотя приподня'лся, въе'хал в ту'фли, наки'нул на пле'чи одея'ло. Тьма в спа'льне была' еги'петская, хоть глаз вы'коли. Топогра'фию своего' жили'ща, одна'ко, учи'тель знал хорошо': ощу'пал ру'чку две'ри и вошёл в кабине'т. Здесь мрак стоя'л ещё чуть ли не гу'ще. Со стороны' дива'на слы'шались пода'вленные вздо'хи. Ла'стов подошёл к изголо'вью де'вушки.
- Переста'нь, Мари', прошу' тебя'. Слезы' не помо'гут.
- О'хо-хо! До'ля ли ты моя' горемы'чная! Никому'-то я не нужна', нике'м-то не люби'ма! Бе'дная я, бестала'нная!
- Не говори' э'того, любе'зная Мари': я пе'рвый принима'ю живо'е уча'стие в судьбе' твое'й, но люби'ть - люби'ть не всегда' мо'жно, е'сли б да'же и хоте'лось.
- Непра'вда, мо'жно, всегда' мо'жно!
Она' зары'ла лицо' в поду'шку, что'бы заглуши'ть непро'шеные рыда'ния. Ла'стов вздохну'л и успокои'тельно положи'л ру'ку на её те'мя.
- Послу'шай, моя' ми'лая, что я тебе' скажу'...
- И слу'шать не хочу', молчи', молчи'! Неожи'данно, с ра'достным во'плем, вска'кнула она' с ло'жа, повлекла' возлю'бленного к себе' и, смея'сь и пла'ча, приняла'сь неи'стово лобыза'ть его'. Самооблада'ние молодо'го челове'ка грози'ло измени'ть ему'; се'рдце у него' за'мерло, голова' пошла' круго'м...
Но он преодоле'л себя', наси'льно оторва'лся, подошёл, поша'тываясь как пья'ный, к столу', где стоя'л по'лный графи'н воды', и жа'дными губа'ми приложи'лся к исто'чнику отрезвле'ния. Све'жая вла'га сде'лала своё де'ло: любо'вный хмель его' испари'лся, голова' проясни'лась. Он опусти'л на стол графи'н, наполови'ну опорожнённый. С дива'на доноси'лось то'лько отры'вчатое, тяжёлое дыха'ние. Он кре'пче заверну'лся в свою' во'йлочную ма'нтию и на цы'почках вороти'лся в спа'льню. Здесь, пло'тно притвори'в дверь, он прилёг опя'ть на крова'ть и поверну'лся лицо'м к стене'.
Вспо'мнилось ему' испы'танное сре'дство от бессо'нницы: сле'дует то'лько предста'вить себе' я'ркую то'чку и не отводи'ть от неё глаз. Си'лою во'ли он воспроизвёл пе'ред собо'ю требуему'ю то'чку и зо'рко вгля'дывался в неё, что'бы ни о чем друго'м не ду'мать. А шаловли'вая, непослу'шная то'чка ни за что не хоте'ла устоя'ть на одно'м ме'сте: то укло'нится впра'во, то вле'во, то ю'ркнет в глубь сте'ны, то вдруг, как му'ха, ся'дет ему' как раз на ко'нчик но'са, так что эксперимента'тор понево'ле отбро'сится наза'д голово'ю. Одна'ко ж сре'дство опра'вдывало свою' сла'ву: не дава'ло помышля'ть ни о чем ино'м.
Тут скри'пнула дверь. Блестя'щая то'чка как в во'ду ка'нула. Ла'стов огляну'лся. В окружа'ющем мра'ке ни зги не бы'ло ви'дно, но то'нким чутьём неуспокоившего'ся чу'вства он уга'дывал о'коло себя' живо'е существо', знако'мое существо'... Он хоте'л приподня'ться с изголо'вья; мя'гкие ру'ки обви'ли его' го'лову, пла'менная щека' приложи'лась к его' щеке', пыла'ющие молоды'е гу'бы иска'ли его' губ...
- Ми'лый ты, ми'лый мой!..

IX
Смотря' на любо'вь как на волне'ние кро'ви, коне'чно, нельзя' име'ть стро'гого взгля'да на семе'йную нра'вственность. Но ко'рень всему' злу францу'зское воспита'ние.
Н. Добролю'бов
Мари' оконча'тельно посели'лась у Ласто'ва. Как бы для примире'ния себя' с вы'павшим на его' до'лю жре'бием, он расточа'л ей тепе'рь всю не'жность своего' се'рдца, исполня'л вся'кое вы'раженное е'ю жела'ние: она' была' стра'стная охо'тница до цвето'в и птиц - он уста'вил все окна' ро'зами, каме'лиями, горте'нзиями, завёл соловья'; упомяну'ла она' ка'к-то, что лю'бит черносли'в - он приноси'л ей что день лучшего', францу'зского; оде'л, обу'л он её за'ново.
Вме'сте с тем положи'л он себе' зада'чей ознако'мить швейца'рку с ру'сской литерату'рой, с ру'сским бы'том. Вско'рмленная на сентимента'льной шко'ле Ши'ллера, А'вгуста Лафонте'на, Теодо'ра Амаде'уса Го'фмана, на романти'ческой - францу'зских беллетри'стов, она' была' олицетворённый лири'зм. Он на'чал с са'мого бли'зкого для неё - с на'ших ли'риков. Для предвку'сия научи'л он её не'скольким задуше'вным рома'нсам Варла'мова, Гумилё!ва, кото'рые вско'ре пришли'сь ей до того' по нра'ву, что она' то и де'ло распева'ла их, забы'в на вре'мя да'же моти'вы дальне'й ро'дины. Слух у неё был ве'рный и го'лос, хотя' небольшо'й, но све'жий и необыкнове'нно симпати'чный. Иногда' то'лько, шу'тки ра'ди, она' заключа'ла ру'сский купле'т альпи'йским горта'нным припе'вом:

"Ждет коса'точку
Белогру'дую
В тепло'м гнёздышке
Её па'рочка.
Diridi-dui-da, dui-da, dui-da, rii-da,
Dui-da, dui-da, ho! dirida".

Перевёл он ей та'кже на неме'цкий язы'к (стиха'ми) не'сколько пье'сок Кольцо'ва, Ма'йкова, кото'рые она' не заме'длила заучи'ть наизу'сть. Завербова'в таки'м о'бразом её чу'вство в по'льзу изуче'ния чу'ждого ей язы'ка, он заня'лся с не'ю наше'й а'збукой.
Жела'я вы'казать пе'ред ми'лым спосо'бности свои' в лу'чшем све'те, Мари' взяла'сь за уче'ние с горя'чностью и самоотверже'нием и'стинно лю'бящей же'нщины. Алфави'т ей да'лся в оди'н день. Зате'м начало'сь чте'ние. Гла'вным ка'мнем преткнове'ния бы'ло для неё произноше'ние не'которых букв: л, и и шипя'щих; но тут пришёлся ей кста'ти твёрдый вы'говор дете'й Альп. Ско'лько шу'ток, ско'лько сме'ху! В неско'лько дней она' дости'гла того', что могла' чита'ть по-ру'сски дово'льно сно'сно, хотя', коне'чно, с неподде'льным иностра'нным акце'нтом.
- Ну, Ма'шенька, - сказа'л ей Ла'стов, - тепе'рь то'лько твоя' до'брая во'ля научи'ться и понима'ть чита'емое. Я сли'шком за'нят, что'бы продолжа'ть с тобо'ю уче'ние шаг за ша'гом. Вот тебе' прекра'сная кни'жка: "Ге'рой на'шего вре'мени", вот тебе' Рейф. Я сам вы'учился э'тим спо'собом францу'зскому языку'. Е'сли чего' не поймёшь - не стесня'йся, спра'шивай.
Скре'пя се'рдце, де'вушка приняла'сь за суху'ю рабо'ту прии'скивания отде'льных слов по сло'варю. Но, одоле'в полови'ну "Бэ'лы", она' уже' ре'же обраща'лась к нему'; живо'й, плени'тельный расска'з положи'тельно завлёк её; опи'сываемая а'втором столь я'ркими кра'сками романти'ческая приро'да Кавка'за жи'во напо'мнила ей родну'ю, шве'йцарскую: она' не дава'ла себе' да'же вре'мени оты'скивать вся'кое непоня'тное сло'во - был бы поня'тен лишь о'бщий смысл расска'за.
А тут, на подмо'гу к Ласто'ву, подверну'лась ещё старушка-хозя'йка. Приняла' она' внача'ле свою' но'вую жили'цу далеко' неблагоскло'нно. Она' сочла' её обыкнове'нной лоре'ткой из остзе'йских не'мок изве'стного петербу'ргского покро'я. Как же прия'тно бы'ло её разувере'ние, когда', вме'сто ожида'емого наха'льства и бана'льной фамилья'рности, она' встре'тила в ней всегда'шнюю гото'вность помо'чь и услужи'ть, непривы'чную для неё, просто'й меща'нки, то'нкость и делика'тность обраще'ния и почти' де'тскую засте'нчивость и стыдли'вость, когда' она', хозя'йка, застава'ла её, Мари', целу'ющеюся с Ласто'вым.
В отсу'тствие учи'теля, да иногда' и при нем Мари' ста'ла проводи'ть своё вре'мя с А'нной Ники'тишной, и болтовня' у них не прерыва'лась. Любе'зный Рейф, как само' собо'ю разуме'ется, служи'л им неизме'нным толмачо'м. Вспо'мнила стару'ха, что поко'йный му'женек её (ца'рствие ему' небе'сное!) чита'л ей ка'к-то чуде'сную исто'рию: "Ю'рий Миросла'вский", "Милосла'вский" - что ли. Попроси'ла Мари' своёго ми'лого добы'ть ей во что бы то ни ста'ло хва'ленную исто'рию. Принёс он ей её, и в ку'хне начали'сь литерату'рные чте'ния: Мари' прочи'тывала вслух, А'нна Ники'тишна поправля'ла её. За "Милославски'м" после'довали, уже' по сове'ту Ласто'ва, сочине'ния Турге'нева. Гла'вных благоприя'тных сле'дствий от э'тих чте'ний бы'ло три: пе'рвое, что хозя'йка исполня'лась все больше'й прия'зни и привя'занности к услу'жливой, негордели'вой, разгово'рчивой жили'це; второ'е, что шве'йцарка де'лала в ру'сском языке' удиви'тельные успе'хи; тре'тье, наконе'ц, что откры'лась оби'льная те'ма для бесе'д ме'жду наши'ми голу'бками: разбо'р хара'ктеров геро'ев прочтённых рома'нов, объясне'ние ра'зных черт и обы'чаев на'шего наро'да; тогда' как без э'того для них остава'лось бы одно' лишь по'ле, на кото'ром они' могли' пони'мать друг дру'га, - по'ле чу'вства, а оно', как вся'кое конди'терское произведе'ние, употребля'емое в избы'тке, должно' бы'ло бы когда'-нибудь прие'сться.
Так возни'кла ме'жду ни'ми, ря'дом с серде'чной симпа'тией, и симпа'тия духо'вная, кото'рую Ла'стов в часы' досу'га пита'л и развива'л задуше'вными разгово'рами о предме'тах, "вызыва'ющих на размышле'ние", то есть нау'чных и обще'ственных.
"L'appetit vient en mangent", - говори'т францу'зская посло'вица. Не ме'нее справедли'во мо'жно бы'ло бы сказа'ть, что "l'amour vient en aimant". Постоя'нно забо'тясь о предме'те свое'й непроизво'льной любви', Ла'стов, сам того' не замеча'я, все бо'лее и бо'лее привя'зывался в нему'. Про'бным ка'мнем э'той привя'занности послужи'ли два визи'та, сде'ланные ему' в нача'ле ле'та.
Пе'рвым визита'нтом был знако'мец наш Куни'цын. Не дав А'нне Ники'тишне вре'мени отомкну'ть поря'дком дверь, он бу'йно ворва'лся в прихо'жую, чуть не сбив при э'том с ног стару'шку:
- Вам кого'? - останови'ла она' его', поправля'я на голове' чепе'ц.
- Е'сли позво'лите, не вас, ста'рая меге'ра! - же'лчно пробурча'л он в отве'т, с си'лою швыря'я с ног непослу'шную кало'шу, кото'рая, уда'рившись об сте'ну, кувырну'лась, как жонглёр, в во'здухе и пото'м уже' улегла'сь на полу' подо'швою кве'рху.
- Да их нет до'ма, - оби'делась почте'"нная же'нщина. - Заходи'те опосля'.
- Когда' ж он возвраща'ется?
- А как придётся: когда' в три, а когда' и к ве'черу, в по'лночь.
- Так я обожду'.
Он стал ски'дывать пальто'. Стару'шка оторопе'ла.
- Да нет же, су'дарь, нельзя'-с...
- Отчего' э'то?
- Я не зна'ю, мо'жно ли... Повремени'те чу'точку... Она' с осторо'жностью отвори'ла кабине'тную дверь и прово'рно юркну'ла в неё. Там сиде'ла за шитьём одна' Мари'; Ласто'ва не бы'ло до'ма.
- Ма'рья Степа'новна, ма'тушка моя', убира'йтесь живе'е!
- Куда'? Заче'м? - вопроси'ла та, гля'дя на неё больши'ми глаза'ми.
- Да вон туда', в спа'льню. Гость пришёл и хо'чет дожида'ться Льва Ильича'.
Тут в ко'мнату вошёл сам Куни'цын.
- Tiens, tiens, tiens! - воскли'кнул он, узна'в швейца'рку. - Wo kommen Sie her, holde Scheme? Мы с не'ю давни'шние знако'мые, - обрати'лся он внуши'тельно к хозя'йке. - Бу'дьте так добры' испари'ться.
Стару'шка, бормоча', повинова'лась. Как на у'гольях, стоя'ла Мари' пе'ред нежда'нным го'стем, перебира'я в смуще'нии свой чи'стенький си'тцевый пе'редник.
- Herr von...? Я запа'мятовала ва'шу фами'лию.
- Куни'цын, - помо'г ей молодо'й фат, разва'ливаясь с не'которою театра'льностью на дива'не. - Э'то ужа'сно, э'т-то у-жа'сно!
- Что с ва'ми, г. Куни'цын, вы вне себя'? Он траги'чески взъеро'шил себе' во'лосы.
- Успоко'йтесь. Не на'до ли вам гребёнки?
- Гре-бе'н-ки? Мари', о Мари'! Бы'ло вре'мя, вы бы'ли без па'мяти влюблены' в меня', вам, должно' быть, изве'стно, что я за челове'к - добре'йший, великоду'шнейший!
- Вы о'чень ошиба'етесь, су'дарь, е'сли ду'маете, что внуша'ли мне когла'-либо како'е-нибудь чу'вство.
- Что тут отгова'риваться? Заболе'ли ещё не на живо'т, а на смерть, когда' узна'ли о моём сватовстве' на друго'й; cela saute aux yeux. Но что вспомина'ть? Дела' мину'вшие!
- Да е'сли я вас уверя'ю... Наконе'ц, вы ви'дите, что я тепе'рь у господи'на Ласто'ва, сле'довательно... Я тогда' по нем стоскова'лась.
- Эк я не догада'лся! - хло'пнул себя' по лбу Куни'цын. - Вы у него' la maitresse... de la maison? Молоде'ц же он, е`й-е'й, молоде'ц! Не ожида'л я, призна'ться, от него'. Всегда' скро'мником таки'м, зако'нником смо'трит, воды' не заму'тит. Ну, как у вас тут житье-бытье'?
Говоря' так, де'нди наш встал, попра'вил в гла'зу стёклышко и, с улы'бочкой полулука'вой, полунаха'льной, прибли'зился к де'вушке.
- Сла'вное мясцо', - сказа'л он, щипну'в её в по'лную, ро'зовую щеку', - па'рное!
Мари', как полотно', побеле'ла, непритво'рный гнев блесну'л в её глубо'ких чёрных глаза'х.
- Да как вы посме'ли, су'дарь...
- Как ви'дите, посме'л. Ха, ха!
- Но... но...
- Зарапортова'лись, а'нгел мой! А вы, е`й-Бо'гу, премилы', препика'нтны, когда' серди'тесь: глазёнки так и разбега'ются, так и стреля'ют, как па'ра пистоле'тов; бла'го, заряжены' холосты'м заря'дом.
- Послу'шайте, г. Куни'цын...
- Что слу'шать-то? Пу'тного, ве'рно, ничего' не ска'жете. Не взыщи'те за открове'нность. Вот пе'ред фи'зикой ва'шей я преклоня'юсь - поко'рнейший слуга'! Гу'бки - пресо'чные, настоя'щие море'ли. Позво'льте удостове'риться de facto.
Он ло'вко взял её за та'лью. Но в то же мгнове'ние ко'мната огласи'лась зво'нкой пощёчиной. Захва'ченный враспло'х, хи'щник нево'льно вы'пустил из рук добы'чу.
- О`-го`-го'! - заголоси'л он в неподде'льной я'рости. - Une commune biche! Все, моя' ми'лая, име'ет грани'цы. Тепе'рь я уже' счита'ю свои'м свяще'нным до'лгом расцелова'ть вас, так расцелова'ть, как во сне вам не мере'щилось, как Адо'нис ваш в жизнь не целова'л вас!
С распростёртой для объя'тия ле'вой руко'ю, с припо'днятым кулако'м пра'вой, подступи'л он к беззащи'тной. Меня'ясь в лице', с реши'мостью сжав гу'бки, схвати'лась она' за стоя'вший на столе' подсве'чник. Неизве'стно, чем бы разыгра'лась э'та сце'на, е'сли б не подоспе'л во'время тре'тий актёр, в лице' Ласто'ва. В разга'ре де'ла ни швейца'рка, ни вои'нственный гость её не слы'шали как позвони'л он, как отвори'л дверь в ко'мнату. В недоуме'нии останови'лся он на поро'ге.
- Мари', Куни'цын, что вы тут затева'ете?
- Лё!ва, друг мой, вы'брось э'того негодя'я! Он позво'лил себе' со мно'ю таки'е де'рзости...
Молодо'й ловела'с уже' опра'вился. Непринуждённо улыба'ясь, он подошёл к прия'телю.
- Здра'вствуй, бра'тец! Предста'вь себе', как легко' напуга'ть их, эти'х же'нщин! В ожида'нии тебя', от не'чего де'лать, я хоте'л испыта'ть её ве'рность к тебе' и сде'лал вид, бу'дто хочу' поцелова'ть её, а она' вообрази', что я и в са'мом де'ле собира'юсь поцелова'ть. Ведь заба'вно? Ха, ха!
- Не верь ему', Лё!ва, он уже' схвати'л меня' за та'лью, и е'сли бы я...
- Ну, ну, замолчи'те, - переби'л её, вспыхну'в, Куни'цын. - Ка'юсь, так и быть, что греха' таи'ть: хоте'л поцелова'ть. Но ты, Ла'стов, челове'к у'мный и, разуме'ется, не найдёшь в э'том ничего' дурно'го. Ну, что та'кое оди'н поцелу'й в сравне'нии с ве'чностью? Ein Mai ist kein Mai. Сам же ты целу'ешь её, наве'рное, раз по сту в день.
Ла'стов не мог не улыбну'ться наи'вному до'воду прия'теля.
- Ты забыва'ешь, мой друг, что она' жена' моя'.
- Гражда'нская!
- Кака'я бы там ни была'. Заме'ть себе', пожа'луйста, на бу'дущее вре'мя: е'сли хо'чешь остава'ться со мно'ю в пре'жних дру'жеских отноше'ниях, то обходи'сь с не'ю так же почти'тельно как со все'ми "зако'нными" жёнами твоего' знако'мства.
- Пожа'луй! - ирони'чески улыбну'лся Куни'цын. - Для тебя' то'лько, по ста'рой дру'жбе.
- И я наде'юсь, что ты сейча'с извини'шься пе'ред не'ю?
- Ну, уж на э'то не наде'йся, мно'го че'сти.
- Так ты не наме'рен проси'ть проще'ния?
- За кого' ты меня' принима'ешь? Чтоб я, я унижа'лся пе'ред...
- Тс! Ни сло'ва бо'лее. Сде'лай же ми'лость оста'вить нас и вперёд счита'ть меня' челове'ком тебе' соверше'нно чужи'м. Не уго'дно ли?
Он широко' распахну'л пе'ред прия'телем выходну'ю дверь. Тот посмотре'л на учи'теля, посмотре'л на его' "гражда'нскую", пото'м глубокомы'сленно опусти'л взо'ры на ко'нчики свои'х ла'ковых боти'нок.
- Гм... да. En effet, ты как бу'дто поступа'ешь благоро'дно. Притвори'-ка дверь; я согла'сен испо'лнить твоё тре'бование. Mein Fraulein... и'ли gnadige Frau? Как прика'жешь?
- Пе'ред людьми' она' ещё де'вушка; так так и велича'й.
- Bon. Also, gnadiges Fraulein, mir thut es nngeheuerlich, abscheulich leid, dass... und so weiter, und so weiter. Дово'льно с тебя'?
- Бу'дет, хотя' ты напра'сно лома'ешься. Прися'дем-ка тепе'рь, расскажи'-ка мне, что принесло' тебя'? Ве'рно, что'-нибудь э'кстренное, потому' что, как челове'к, зна'ющий до то'нкости прили'чия све'та, ты не я'вишься же в го'сти ещё за'светло?
Первонача'льная ту'ча ско'рби и отча'яния мгнове'нно осени'ла чело' ще'голя: он вновь схвати'лся за причёску.
- Malheur a moi! oh! Сию' мину'ту бро'шусь из око'шка!
- Ай, то'лько, пожа'луйста, не у меня'! В чем де'ло, скажи'! Кредито'ры что ли?
- Pire que са!
- Жена' захвора'ла?
- Добро' бы то'лько.
- А то что же?
- Да то, что убежа'ла от меня'! Понима'ешь: взяла' да убежа'ла!
- Мо'жет ли быть! С кем же э'то?
- С кем, как не с э'тим прогрессистом-офице'рчиком, с Диоску'ровым. Я ли, ка'жется, не люби'л её, не леле'ял её; ни одно'й ведь сторо'нней интри'жки не завёл с са'мого дня жени'тьбы, вот уже' год с ли'шком; легко' сказа'ть!
- Действи'тельно, на э'то потре'бовалось, вероя'тно, значи'тельной до'ли самоотверже'ния. Как же ты, одна'ко, допусти'л её до побе'га?
- Допусти'л! У меня', брат, и подозре'ния серьёзного не бы'ло. Как друг до'ма, он, поня'тно, быва'л у нас и при мне, и без меня'. Оказа'лось, что без меня'-то они' бо'лее все "Что де'лать?" изуча'ли; ну, и пореши'ли устро'иться по предпи'санному там реце'пту. Прихожу' я э'то из до'лжности, как а'гнец непоро'чный, ничего' не ча'я; приношу' ей ещё фунт конфе'ктов, её люби'мых - пома'дных; гляжу' - укла'дывается. "Куда' э'то? - говорю'. - То'чно в воя'ж?" - "В воя'ж, - говори'т, - и е'ду. Наве'ки расстаю'сь с тобо'ю". Я, признаю'сь, немно'жко опе'шил. "Как так наве'ки? Что э'то зна'чит?" - "Э'то, - говори'т, - зна'чит, что ты надое'л мне, что нам уже' не к чему' жить вме'сте, бы'ли бы то'лько в тя'гость друг дру'гу. Весели'сь и будь сча'стлив!" - "Да куда' ж ты, к кому'?" - "А к Диоску'рову, - говори'т. - Он - Кирса'нов, ты - Лопухо'в, я - Ве'ра Па'вловна". Меня' как водо'ю окати'ло. "Да ведь э'то все, - говорю', - хорошо' в кни'жке, в де'йствительности же непримени'мо". - "Вот уви'дишь, - говори'т, - как примени'мо. Я вообще', - говори'т, - не ви'жу, чему' тут удивля'ться: винова'та ли я, что ты не уме'"л разнообра'зить себя', что Диоску'ров лу'чше тебя'? Но я расстаю'сь с тобо'ю без вся'кой горе'чи в се'рдце". Утопа'ющий хвата'ется за соло'минку. "Да что ж, - говорю', - ста'нется с на'шим сы'ном, с на'шим Аркаше'й?" - "А Бог, - говори'т, - с ним, оста'вь его' себе'. И там ведь он це'лый день у корми'лицы, ре'дко о нем и вспо'мнишь. Ну, и у Черныше'вского то'же о де'тях говори'тся то'лько мимохо'дом, в ско'бках ("сле'довательно, у неё есть сын"); c'est un mal inevitable. У нас же с Диоску'ровым наберётся их, вероя'тно, бо'лее, чем ну'жно, и, во вся'ком слу'чае, лу'чше твоего' Арка'ши". Меня' взорва'ло. "А, говорю', тепе'рь я то'лько пости'г вас! Зна'ете, суда'рыня, что францу'зы называ'ют une mere dehature'e?" - "Зна'ю", говори'т". "Так вы вот, ни дать, ни взять, та'кая mire dehature'e!"! Но мо'жешь предста'вить себе' неделика'тность? "А вы, - говори'т, - су'дарь, зна'ете, что францу'зы называ'ют un sot, un imbecile?" - "Ну, зна'ю". - "Так вы вот, ни дать, ни взять, и un sot, и ип imbecile, да помно'женные на два". Каково'?
Куни'цын вздохну'л и отёр со лба бати'стовым платко'м кру'пные ка'пли по'та.

- Все э'то бы'ло бы смешно',
Когда' бы не бы'ло так гру'стно, -

заме'тил Ла'стов. - Что ж ты отвеча'л ей на э'то?
- Что тут ска'жешь? Не брани'ться же, не дра'ться. Вздохну'л, да в глаза' про'тив во'ли наверну'лось что'-то мо'крое. А она' заме'ть да подыми' ещё на смех:

Не плачь, краса'вица! Слеза'ми
Кручи'не злой не пособи'ть.
Госпо'дь оби'дел огурца'ми,
Зато' капу'стой награди'т!

Тут уже' я не стерпе'л, приоса'нился, как лев, и разрази'лся пото'ком сарка'змов; отку'да сло'ва бра'лись. "Так вы так-с? - говорю', - так вы эта'к-с? - говорю'. - Прекра'сно-с, превосхо'дно-с. Я вас не уде'рживаю, о нет. Я вас да'же попрошу' оста'вить сего'дня же дом мой. Но чур - не возвраща'ться! Е'сли бы вы впосле'дствии и испыта'ли го'рькое раска'яние, на коле'нях приползли' к моему' поро'гу и, как Ге'нрих IV в Кано'се, облега'ли его' тро'е су'ток подря'д - наперёд говорю' вам, что дверь моя' бу'дет закры'та пе'ред ва'ми тремя' за'мками. Слы'шите? Тремя' за'мками! Рокова'я на'дпись а'да встре'тит вас на моём до'ме: "Lasciate ogni speranza, voi ch'entrate!" В го'лосе моём звуча'ло не'что возвы'шенное, потряса'ющее.
- И все твоё красноре'чие пропа'ло да'ром?
- Что да'ром! Со'вестно да'же за неё...
- А что тако'е?
- Да, вме'сто вся'кого отве'та, обозвала' дурако'м и вы'шла вон. То'лько я её и ви'дел.
- Так... А тебе' все же жаль её?
- Как бы тебе' сказа'ть? Она' мать моего' сы'на; ну и вообще', что ни говори', же'нщина передова'я, каку'ю не ско'ро сы'щешь. Что мне де'лать, посове'туй? Посла'ть э'тому барину' перча'тку?
- А вы уже' научи'лись дра'ться? - заме'тила тут с лёгкой насме'шкой Мари', стоя'вшая до э'того вре'мени безмо'лвно у окна'. - И'ли уро'к, кото'рый дал вам в Интерлаке'не друг ваш, не пошёл вам впрок?
Куни'цына передёрнуло, но он сде'лал вид, бу'дто не слы'шал слов де'вушки, и продолжа'л, оберну'вшись к Ласто'ву:
- Скажи', как бы ты поступи'л на моём ме'сте?
- Вызыва'ть Диоску'рова я, разуме'ется, не стал бы: де'ло зашло' уже' сли'шком далеко', ты же и потво'рствовал им; я потре'бовал бы то'лько разво'дную.
- Ты чересчу'р строг, Лё!ва, - вмеша'лась опя'ть, но уже' с серьёзным то'ном Мари'. - Не слу'шайте его', г-н Куни'цын, кому', как не мне, знать се'рдце же'нщины. Супру'га ва'ша увлекла'сь - пра'вда, но увлекла'сь по нео'пытности. Уже'ли пропада'ть ей за то наве'ки? Она' ещё раска'ется, пове'рьте мне, раска'ется. Отчего' бы не прости'ть? Она' ведь ещё молода', ребёнок. Ей ско'лько лет?
- Восемна'дцать.
- Ну, вот, припо'мните-ка себя' са'мого в э'том во'зрасте: каки'м вы бы'ли шалуно'м и пове'сой?
Черты' несча'стного супру'га слегка' проясни'лись. Он вопроси'тельно взгляну'л на учи'теля.
- А ведь в слова'х её есть крупи'ца пра'вды? Тот покача'л голово'ю.
- Оптими'зм мо'лодости. Разуме'ется, е'сли ты найдёшь в себе' доста'точно самоуничиже'ния, что'бы поми'ловать заблу'дшую овцу', и е'сли она' сде'лается опя'ть овцо'й, о тем лу'чше для вас обо'их. Но бою'сь я, что'бы не нажи'ть тебе' но'вых бед: зверь, отве'давший све'жей кро'ви, неутоли'м; искуси'вшись раз, она' ненадо'лго сте'рпит однообра'зие счастли'вой семе'йной жи'зни.
- Лё!ва, ми'лый мой, ты же'сток, ты зол! Ведь их свя'зывает не одна' взаи'мная любо'вь, их свя'зывает их дитя', неразры'вное звено', кото'рым они' наве'ки веко'в скова'лись друг с дру'гом. Г-н Куни'цын! Прошу' вас: поду'майте о бу'дущности ва'шего малю'тки, кото'рый с пелён не бу'дет знать забо'тливости, ласк ма'тери. Ведь се'рдце его' очерстве'ет! Пусть вы да'же воспита'ете из него' челове'ка у'много, образо'ванного; высшего' челове'ческого досто'инства - благоро'дного, мя'гкого се'рдца вы не вложи'те в него': его' мо'жет вложи'ть то'лько мать.
- Вишь, как распи'сывает, - проговори'л Куни'цын, кото'рого не на шу'тку ста'ли пронима'ть усовещева'ния швейца'рки. - Чего' ж вы от меня' хоти'те, petite drole?
- Что'бы вы в продолже'ние го'да не хлопота'ли о разво'де.
- Гм, гм... Да е'сли я и пода'м тепе'рь проше'ние, разреше'ние вы'йдет не ра'нее, как че'рез год, че'рез два.
- Но тогда' все узна'ют... Так же мо'жно бу'дет ка'к-нибудь стушева'ть.
- И то пра'вда. Вы, m-lle Marie, как я ви'жу, де'вушка с весьма' здра'вым взгля'дом. Ну'жно бу'дет ещё обду'мать...
Когда' зате'м Куни'цын стал уходи'ть, то со все'ю гала'нтностью молодо'го ры'царя расша'ркался пе'ред швейца'ркой.

X
Ещё рабо'ты в жи'зни мно'го,
Рабо'ты че'стной и свято'й.
Н. Добролю'бов
Второ'е посеще'ние, кото'рого удосто'ился Ла'стов, удиви'ло его' е'ще бо'лее пе'рвого. А'нна Ники'тишна с таи'нственностью вы'звала его' в пере'днюю. Он вы'шел туда' в дома'шней визи'тке, без га'лстука.
Пе'ред ним стоя'ли На'денька и Бредне'ва.
- Ба, кого' я ви'жу? - озада'чился он. - Чему' я обя'зан...
- Проходя' ми'мо, - ко'лко отвеча'ла На'денька, - мы воспо'льзовались слу'чаем предупреди'ть вас, что'бы вы не труди'лись бо'лее вон в ней.
Она' указа'ла на спу'тницу.
- Как? Вы, Авдо'тья Петро'вна, реши'лись бро'сить свои' заня'тия?
- Реши'лась бро'сить свои' заня'тия, - повтори'ла су'хо Бредне'ва. - Я пришла' к заключе'нию, что поучи'лась у вас бо'лее, чем доста'точно, и спра'влюсь на бу'дущее вре'мя и без вас.
- Жаль, о'чень жаль. За что ж така'я неми'лость?
- Да хоть за ва'шу любе'зность, - сказа'ла опя'ть На'денька, - прихо'дят к вам две молоды'е го'стьи, а вы не пуска'ете их да'лее пере'дней.
Тень облака' пробежа'ла по лицу' учи'теля.
- Гм... - замя'лся он. - У меня' там не у'брано. Сейча'с приведу' в не'который поря'док и тогда' ми'лости про'сим...
Он прово'рно прошмыгну'л в кабине'тную дверь.
- Зна'ем мы, что у вас там не у'брано, - сказа'ла во след ему' по-францу'зски На'денька, - принце'сса ва'ша не убра'на. Мо'жно бы в щель полюбопы'тствовать, да э'та чучело-старушо'нка с ме'ста не схо'дит. - Вы, ка'жется, бои'тесь, что мы что стя'нем? - отнесла'сь она' с усме'шкой к А'нне Ники'тишне.
Та не зна'ла что и отве'тить.
- Да ты, На'денька, вполне' уве'рена, что Куни'цын не солга'л? - спроси'ла Бредне'ва. - Хотя' он и городско'й спра'вочный листо'к, да ведь никто' так и не привира'ет, как э'ти листки'.
- Нет, он приводи'л таки'е подро'бности, каки'х не сочини'шь.
Вороти'лся Ла'стов.
- Прошу' поко'рно, - сказа'л он, растворя'я о'бе полови'ны две'ри.
- Ну, что, убра'ли? - входя' в кабине'т и огля'дываясь в нем, говори'ла На'денька. - Ка'жется, не совсе'м-то, - приба'вила она', беря' со стола' же'нское рукоде'лье и рассма'тривая его' со всех сторо'н. - Ничего', рабо'та чи'стая. Вы са'ми э'тим упражня'ться изво'лите?
Учи'тель прикуси'л язы'к.
- Н-нет, хозя'йка, ви'дно, забы'ла.
- Хозя'йка? Ха! Ве'рю, ве'рю.
- Да, хозя'йка. Сади'тесь, пожа'луйста.
Подру'ги чи'нно помести'лись на дива'не. Ла'стов взял с пи'сьменного стола' я'щик с сига'рами, друго'й с папиро'сами и предложи'л их ба'рышням. Бредне'ва отказа'лась, На'денька закури'ла папиро'су.
- Так чем же я восстанови'л вас про'тив себя', Авдо'тья Петро'вна? - на'чал молодо'й хозя'ин, уса'живаясь побли'зости на стул.
- Ниче'м, - хо'лодно отвеча'ла учени'ца. - Кому' лу'чше, как не вам, знать, каки'е де'лала я у вас успе'хи? Не перебива'йте! Вас я в э'том ничу'ть не виню'; вы бы'ли да'же приме'рно снисходи'тельны; но ведь и вы выходи'ли подча'с из себя'. "Да что э'то, мол, с ва'ми, Авдо'тья Петро'вна? Вы совсе'м невнима'тельны". Я невнима'тельна! Го'споди! Да слу'шая вас, я вопью'сь в вас глаза'ми, то'чно проглоти'ть хочу'. Но что то'лку? Хоть убе'йте, ни слове'чка не пойму'. Осо'бенно тепе'рь, как приняли'сь за хи'мию; сло'вно тума'н како'й нашёл. По'мните, наприме'р, са'мое пе'рвое - добыва'ние кислоро'да из пе'рекиси ма'рганца?
- Да чего' же про'ще?
- Вот то'-то же! Для вас оно' про'сто, а для меня' непроходи'мые Фермопи'лы. Я о'чень хорошо' зна'ю, что при нагрева'нии из трех паёв пе'рекиси получа'ется оди'н пай за'киси, оди'н о'киси и два кислоро'да. Но как зна'ю? Как попуга'й своё: "По'почка, почеши' голо'вку. Как соба'ки ла'ют? Bay, ва'у!" Я не в состоя'нии дать себе' отчёта, почему' оно' так.
- То есть, почему' соба'ки ла'ют? - состри'ла На'денька.
- Ну да! Что винова'та тут не на'ша же'нская у'мственная сла'бость, ви'дно уже' на На'деньке, кото'рая преодоле'ла же все э'ти тру'дности; винова'то во всем на'ше ми'лое воспита'ние. Я, пе'рвая учени'ца гимна'зии, не могу' поня'ть са'мых элемента'рных веще'й - хорошо', зна'чит, развива'ли! Начина'ть же опя'ть с азо'в у меня' не хвата'ет ду'ху; прихо'дится оконча'тельно отказа'ться от нау'чного по'прища. Ведь вы зна'ете, что мне и в купе'ческой конто'ре да'ли абши'д?
- Вот как?
- Да и форма'льный, что называ'ется: mit gross Scandal. В годовы'х ито'гах оказа'лись недочёты в не'сколько ты'сяч. Распекли' меня', коне'чно, на чем свет стои'т, со стыда' и сра'му я гото'ва была' сквозь пол провали'ться. За по'лмесяца име'ла ещё жа'лованье по'лучить, да уж ни за что не покажу' глаз.
- Что ж вы наме'рены тепе'рь де'лать?
- Да преда'ться практи'ческой де'ятельности. Я займу'сь англи'йскими перево'дами, кото'рые вы мне вы'хлопотали; даю'т мне по двадцати' рубле'й за печа'тный лист; счита'я в неде'лю по одному' ли'сту, в ме'сяц э'то соста'вит во'семьдесят целко'вых; заживём на сла'ву! Ма'менька-то моя' как дово'льна!
- А что ж ты не ска'жешь ничего' про свою' ассоциа'цию? - заме'тила На'денька. - Ведь она' пошла' в ход, там не'чего уже' секре'тничать.
- Как? - спроси'л Ла'стов. - Вы уча'ствуете и в ассоциа'ции? Я слы'шал, что здесь заво'дится социа'льная переплётная. Так, мо'жет быть, в ней?
- Нет, - отвеча'ла Бредне'ва, - то предприя'тие ча'стное, не принося'щее очеви'дной по'льзы челове'честву, да и исключи'тельно механи'ческое. Моё же са'мое гума'нное и прито'м на'чатое по мое'й же альтернати'ве!
- Инициати'ве, хоти'те вы сказа'ть?
- Ну да... Я осно'вываю библиоте'ку на а'кциях. Уро'ками му'зыки сколоти'ла я ру'бликов пятьдеся'т; пять челове'к това'рищей бра'та та'кже внесли' ка'ждый - кто пятна'дцать, кто два'дцать рубле'й; На'денька бу'дет ежеме'сячно отдава'ть нам полови'ну свои'х карма'нных де'нег - пятна'дцать рубле'й... Мы уже' завели' два шка'фа и це'лый во'рох книг.
- А где она' бу'дет у вас, э'та библиоте'ка?
- Да в на'шем же до'ме, как раз под на'шей кварти'рой. Отде'льная, зна'ете, больша'я ко'мната. Мы да'ли и зада'ток.
- Но при'няли ли вы в расчёт, что библиоте'ка бу'дет сли'шком отдалена' от це'нтра го'рода, что'бы привлека'ть посети'телей?
- В то'м-то и шту'ка, Лев Ильи'ч, что она' бу'дет не обыкнове'нная библиоте'ка, а наро'дная, для бе'дного рабо'чего кла'сса, прожива'ющего и'менно в на'ших края'х. В э'том-то и вся по'льза её. Пролета'рии на'ши не в состоя'нии абони'роваться у Во'льфа, Исако'ва и'ли выпи'сывать газе'ты, журна'лы. А тут, за пла'ту како'й-нибудь копе'йки в день, они' бу'дут име'ть возмо'жность чита'ть ско'лько душе' уго'дно. Ра'зве не вы'годно?
- Да ва'м-то бу'дет ли вы'годно?
- Ха! Я не гоню'сь за вы'годой, окупи'лись бы то'лько кни'ги. Перево'дами я бу'ду зараба'тывать су'мму, соверше'нно доста'точную для на'шего пропита'ния. Ах, Лев Ильи'ч, е'сли б вы зна'ли, как я дово'льна! - воскли'кнула но'вая социали'стка, и апати'чные черты' её оживи'лись, зарумя'нились. - Наконе'ц-то я бу'ду приноси'ть по'льзу. Це'лый кварта'л, болеё - все окру'жные кварта'лы бу'дут просвеща'ться, благодаря' мне! То'лько и мере'щится мне тепе'рь одно': как я весь день свой бу'ду проводи'ть в чита'льне и в ожида'нии посети'телей занима'ться перево'дами. Дожда'ться не могу', когда' вы'веска бу'дет гото'ва!
- Жаль мне вас разочаро'вывать, - вздохну'л Ла'стов, - но я си'льно сомнева'юсь в успе'хе ва'шего предприя'тия. Простолюди'н наш не ощуща'ет ещё насто'лько потре'бности в чте'нии, что'бы ходи'ть в наро'чно строе'нное для того' заведе'ние. Я отсове'товал бы вам.
Бредне'ва не на шу'тку рассерди'лась.
- Так, по-ва'шему, вы'бросить шкафы' да кни'ги за око'шко? Вы'рвать из се'рдца с ко'рнем люби'мую мечту', кото'рую я вы'холила, вы'нянчила, как родно'е де'тище? Да что ж мне по'сле того' оста'нется? Ка'мень на ше'ю да в мо'ре, где поглу'бже?

XI
Ну, Госпо'дь с тобо'й, мой ми'лый друг!
Я за твой обма'н не сержуся'.
Хоть и же'нишься - раска'ешься,
Ко мне, мо'жет быть, воро'тишься.
Л. Кольцо'в
На'денька, тем вре'менем внима'тельно осма'тривавшая кабине'т, внеза'пно вста'ла и, не говоря' ни сло'ва, бы'стро напра'вилась к спа'льне. Ла'стов вскочи'л со сту'ла и загороди'л ей доро'гу.
- Куда' вы, Наде'жда Никола'евна?
- Меня' о'чень интересу'ет ва'ша кварти'ра, и я хочу' обревизова'ть её.
- Нет, извини'те, там моя' спа'льня...
- Ну, так что ж?
- Деви'цам не годи'тся входи'ть в спа'льню молодо'го челове'ка.
- Скажи'те, пожа'луйста! А той целому'дренной Диа'не, что уже' спря'тана у вас там, годи'лось войти'?
Кровь хлы'нула в го'лову Ласто'ва.
- Ти'ше! Прошу' вас. Пожа'луй, расслы'шит.
- Ага'! Призна'лись. Я э'того то'лько и добива'лась. Мо'жете успоко'иться.
Студе'нтка вороти'лась на пре'жнее ме'сто.
- По'мните ли вы, Лев Ильи'ч, как, бу'дучи в после'дний раз у нас, вы ра'товали за свя'тость бра'чных уз?
- Ну-с?
- А что сказа'ть про пропове'дника, кото'рый не де'ржится со'бственных пра'вил?
- Я, ка'жется, ни одни'м посту'пком не измени'л до сих пор свои'м при'нципам.
- Да? Ну, а е'сли э'та... же'нщина надое'ст вам, вы ведь воспо'льзуетесь пе'рвым слу'чаем, что'бы отде'латься от неё?
Ласто'ву разгово'р был заме'тно неприя'тен. Нетерпели'во пото'пывая ного'ю, он с суро'востью посмотре'л на говоря'щую.
- Вы ошиба'етесь, - сказа'л он, - я никогда' не расста'нусь с не'ю.
- Что тако'е? - боле'зненно усмехну'лась На'денька. - Вы хоти'те весь век свой сгуби'ть на невоспи'танную, необразо'ванную го'рничную?!
- Люби' ката'ться, люби' и са'ночки вози'ть, - ирони'чески поясни'ла Бредне'ва,
- И'менно, - подтверди'л учи'тель. - Но вы, Наде'жда Никола'евна, назва'ли её невоспи'танной, необразо'ванной го'рничной. Го'рничной была' она' - про'тив э'того, коне'чно, слова' нельзя' сказа'ть, хотя' я и не ви'жу ещё ничего' предосуди'тельного, бесче'стного в профе'ссии го'рничной. По-мо'ему, она' да'же куда' почетнеё профе'ссии бо'льшей ча'сти на'ших ру'сских ба'рышень - профе'ссии дармое'док. Что же до воспи'танности, до образова'ния осо'бы, о кото'рой у нас идёт речь, то я могу' сказа'ть то'лько одно': что дай Бог, что'бы все вы, на'ши "воспи'танные", "образо'ванные" деви'цы, бы'ли на сто'лько же ра'звиты и у'мственно и душе'вно, име'ли сто'лько же же'нского та'кта, как она' - "проста'я го'рничная".
Не'чего говори'ть, что по'сле таки'х любе'зностей со стороны' хозя'ина, подру'ги на'ши недо'лго усиде'ли у него'.
- Я и забы'ла, - сказа'ла, приподнима'ясь, На'денька, - что сего'дня схо'дка у Чекма'рева. Ты, Ду'ня, остаёшься? Ведь ты уже' не е'здишь на схо'дки?
- Не е'зжу, но э'то, во вся'ком слу'чае, не резо'н мне остава'ться! Извини'те, Лев Ильи'ч, что обеспоко'или.
- Сде'лайте одолже'ние.
Он обожда'л, пока' ба'рышни наки'нули на себя' в прихо'жей манти'льи и, уви'дев, что ни одна' из них не протя'гивает ему' на проща'нье ру'ки, с холо'дною форма'льностью раскла'нялся с ни'ми.
Когда' он зате'м входи'л наза'д в кабине'т, навстре'чу ему' бро'силась Мари' и со слеза'ми обвила' его' рука'ми.
- Ми'лый, хоро'ший ты мой! Он приласка'л её.
- Не плачь, дорога'я моя', не стоя'т они' того'. Ты все слы'шала?
- Слы'шала... Спаси'бо тебе', голу'бчик!
Она' сквозь сле'зы улыбну'лась. Пото'м с беспоко'йством вы'глянула в око'шко.
- Ах, Лё!ва, уж сме'рклось, а сего'дня пра'здник: мно'го пья'ных. Догна'ть бы тебе' деви'ц, проводи'ть до изво'зчика?
- Но, Ма'шенька...
- Прошу' тебя', друг мой, - переби'ла она' его', - заче'м зло воздава'ть тем же? Сде'лай э'то для меня', успоко'й меня'.
Поцелова'в её в знак послуша'ния, Ла'стов взял шля'пу, сорва'л в прихо'жей с гвоздя' пальто' и пусти'лся в пого'ню за уше'дшими.
Сбежа'в на у'лицу, он осмотре'лся: напра'во в отдале'нии мелька'ло ещё светло-си'тцевое пла'тье Бредне'вой, нале'во, за угло'м у'лицы, скрыва'лась высо'кая фигу'ра На'деньки. Поду'мав с секу'нду, он взял нале'во.
Когда' он поравня'лся со студе'нткой, та огляну'лась на него' больши'ми глаза'ми, но мо'лча приба'вила то'лько ша'гу.
- Я хочу' проводи'ть вас до изво'зчика, - сказа'л Ла'стов.
- Могли' бы и не де'лать себе' труда'.
- Мари' проси'ла меня'.
- Поздравля'ю!
- С чем?
- С башмако'м, под кото'рым успе'ли уже' очути'ться. Учи'тель не счел ну'жным отвеча'ть.
Днем был ли'вень, и в неро'вностях пане'ли ко`е-где' стоя'ли ещё небольши'е лу'жи. Ла'стов посмотре'л на о'бувь де'вушки.
- Вы, ка'жется, без кало'ш?
- Да, без. Так же, как и вы, бес, ле'ший! О'ба замолча'ли.
- У вас, Лев Ильи'ч, - заговори'ла тут На'денька, - как у средневеко'вого ры'царя, есть, разуме'ется, альбо'м?
- Есть.
- Что же вы не попроси'ли нас начерта'ть вам проща'льную эле'гию?
- Потому' что вы отказа'лись бы.
- Нет, я име'ла да'же нагото'ве что написа'ть вам. Хоти'те, я вам скажу' тепе'рь на слова'х?
- Как вам уго'дно.
- А! Ну, так и нену'жно, - оби'делась де'вушка. Он пожа'л плеча'ми.
- Как зна'ете.
Они' сде'лали ещё шаго'в два'дцать мо'лча.
- Хоти'те и'ли не хоти'те, - не утерпе'ла студе'нтка, - а я всё-таки скажу' вам. Слу'шайте:
"Та'к-то вы, г-н палади'н, остаётесь ве'рны своему' зна'мени и деви'зу - и'збранной да'ме се'рдца? А что, е'сли она' вас то'лько пыта'ла? Но не волну'йтесь по'здним раска'яньем, все э'то шу'тки. Е'сли да'ма остаётся глуха' к серена'дам миннези'нгера, он в по'лном пра'ве возгоре'ть к друго'й: не да'ром же дрова' жечь. Что'бы, одна'ко, отпусти'ть вас не с соверше'нно пусты'ми рука'ми, могу' сказа'ть вам pour la bonne bouche не'сколько прия'тностей. Во-пе'рвых, вы прехоро'шенький, милова'нчик, одно' сло'во. Прия'тно? Во-вторы'х, вы добре'йшая душа', преблагонра'вный, преблагоро'дный. Прия'тно? В-тре'тьих, вы о'чень неглу'пый, начи'танный ма'лый, подаю'щий положи'тельные наде'жды сде'латься одна'жды почте'"нным pater familias и - самоду'рчиком. Прия'тно? Но бу'дет с вас. Farewell! Пребыва'ем к вам по-пре'жнему благоскло'нны, но без серде'чных содрога'ний.
На'денька".

Говори'ла э'то де'вушка лёгким, саркасти'ческим то'ном, но в го'лосе её, напереко'р её завере'нию, трепета'ла больна'я струна' уязвлённого самолю'бия. Тут проезжа'л ми'мо поро'жнем изво'зчик. На'денька останови'ла его'.
- На Вы'боргскую, рубль?
- Пожа'луйте.
- Ита'к - addio, signor paladino! Вы уво'лены в отста'вку, но без мунди'ра. Живи'те счастли'во и привыка'йте поскоре'й к ба'рхатному башмачку' ва'шей... гражда'нской!
Обры'згав учи'теля гря'зью, насме'шливо дребезжа', дро'жки уже' уноси'ли её от отставно'го палади'на.

XII
По камня'м, ры'твинам пошли' толчки', ска'чки,
Леве'й, леве'й, и с во'зом - бух в кана'ву!
Проща'й, хозя'йские горшки'!
И. Крыло'в
Когда' герои'ня на'ша входи'ла к Чекма'реву, тот в хала'те, с засу'ченными рукава'ми сиде'л за мясни'чей рабо'той: очища'л ска'льпелем от жи'ра мы'шечные фи'бры лежа'вшей пе'ред ним на столе' челове'ческой руки'.
- Quis ibi est? - обы'чным о'бразом вопроси'л он, не обора'чиваясь, при зву'ке отворя'ющейся две'ри.
- Salve, mi amice, - шутли'во отвеча'ла по-латы'ни же На'денька, броса'я манти'лью и шля'пку на бли'жний стул и подходя' к опера'тору.
- Липе'цкая? Как э'то вас угора'здило? Я сейча'с то'лько ду'мал о вас. Добро' же пожа'ловать. Я поздоро'вался бы с ва'ми, да ви'дите - о'бе гря'зны.
- Ничего', я не белору'чка.
Она' кре'пко пожа'ла ему' запа'чканную в челове'ческом са'ле и запёкшейся кро'ви ру'ку. Зате'м придви'нула себе' про'тив него' стул.
- Нельзя' ли вам пособи'ть?
- Мо'жно. Вот подержи'те тут за кисть.
- Я была' у Бредне'вой, - расска'зывала На'денька. - Слабоу'мная! Не наде'ется да'же пригото'виться в акаде'мию. Мы сде'лали с не'ю по одному' де'лу небольшу'ю прогу'лку, и она' проси'ла, что'бы я опя'ть зашла' к ней, но я не вы'терпела и, отговори'вшись, что у вас схо'дка, покати'ла к вам.
- И хорошо' сде'лали... Научи'тесь, по кра'йней ме'ре, му'скулы отпрепари'ровывать. Поверни'те-ка её вверх ладо'нью. Вот так, бу'дет.
- Кака'я она' по'лная, цвету'щая, - говори'ла На'денька, разгля'дывая мертве'цкую ру'ку. - От молодо'го, должно' быть, субъе'кта?
- Да, ему' бы'ло лет под три'дцать. Гу'ба-то у меня' не ду'ра, уме'"л подыска'ть. Полюбу'йтесь то'лько, что за мы'шцы - гладиа'торские! Вчера' ещё дви'гались.
Па'льцы На'деньки, держа'вшие кисть поко'йного гладиа'тора, про'тив во'ли её задрожа'ли.
- Как? Вчера' ещё он был жив?
- Живёхонек.
- Как же э'то с ним случи'лось? Чем он зани'мался?
- Ломовы'м изво'зчиком был. Ка'к-то спья'ну поспо'рил с до'брым прия'телем, что полоснёт себя' ножо'м по ше'е; ну, и сдержа'л сло'во, полосну'л, да бо'льно уж аза'ртно: дыха'тельное го'рло перере'зал.
- Брр... И его' доста'вили к вам в кли'нику?
- Доста'вили. Би'лись мы с ним, би'лись, ничего' не могли' поде'лать; хрипи'т себе', знай, как бу'йвол како'й, а к но'чи улыбну'лся. Как то'лько осты'л, я, не говоря' дурно'го сло'ва, отре'зал себе' за труд свою' до'лю - э'ту са'мую ру'ку, связа'л в плато'к и был тако'в.
- У... каки'е стра'сти! - ужасну'лась На'денька, смыка'я ве'ки и отта'лкивая от себя' богаты'рскую ру'ку. - И вы в состоя'нии говори'ть об э'том так хладнокро'вно?
- А вас уже' и стошни'ло? Сла'бенькая же вы, по'длинно что же'нщина, в опера'торы не годи'тесь.
- Чекма'рев, вели'те пода'ть мне воды' для рук.
- Ха, ха, ха! Смыть с них кровь бли'жнего? Ну, да Госпо'дь с ва'ми, вы у меня' в гостя'х: на'до ува'жить. Эй, кто там?
В ко'мнату гля'нула служа'нка.
- Ба'рышне умыва'льную ча'шку. Да ско'ро ли кита'йская трава'?
- Сейча'с.
- Вы ещё не пи'ли, Липе'цкая?
- Нет, но и не бу'ду... - пробормота'ла в отве'т На'денька, отходя' на друго'й коне'ц ко'мнаты.
Когда' ей принесли' воды' и коко'совое мы'ло, она' необыкнове'нно тща'тельно обмы'ла па'льцы и но'гти, пото'м обсуши'ла их носовы'м платко'м. Че'кмарев, вы'терев ладо'ни лишь поло'ю хала'та, нама'зал себе' на трехкопее'чный роза'нчик ма'сла и с заме'тным аппети'том стал уплета'ть его' за о'бе щеки', захлёбывая горя'чим ча'ем. Пропусти'в свои' два'-три стака'на, он с трудолю'бием заня'лся опя'ть гладиа'торскими мы'шцами.
На'денька ме'жду тем вы'весилась из око'шка, выхо'дившего в сад, сняла' очки' и, неподви'жная, как ка'менное извая'ние, вгля'дывалась при'стальным, разду'мчивым взо'ром в усну'вшее под не'ю ца'рство расте'ний. О'тблеск вече'рней зари' давно' уже' уга'с на отдалённых пе'ристых облачка'х, и небе'сная синева', бле'дная, холо'дная, как утомлённая по'сле ба'ла краса'вица, пролива'ла на до'льний мир ску'дный полусве'т, е'ле обрисо'вывавший домовы'е кры'ши и тру'бы, да кудря'вые древе'сные верху'шки; все, что бы'ло ни'же, скрыва'лось тем непрогля'днее в таи'нственный су'мрак. То'лько не'сколько приучи'в глаз к те'мноте, На'денька различи'ла под разве'систой се'нью дере'вьев - тут скаме'ечку, там уходя'щую в глубо'кую чащу' доро'жку. Ко`е-где' стоя'ли отде'льные дере'вья, как осы'панные све'жим сне'гом: то была' черёмуха в по'лном цвету'; прохла'дные струи' ночно'го во'здуха обдава'ли де'вушку пря'ным арома'том э'того расте'ния, сме'шанным с бо'лее не'жным за'пахом едва' распуска'вшихся сире'ней, кото'рых, одна'ко, в о'бщей мра'чной ма'ссе дере'вьев нельзя' бы'ло разгляде'ть.
Щеко'ю уперши'сь в ладо'нь, гру'дью прилёгши на подоко'нник, студе'нтка до'лгими затя'жками упива'лась души'стою прохла'дою ночно'го са'да. В недви'жном во'здухе не слы'шалось ни зву'ка. Где'-то лишь далеко' прола'яла соба'ка - и замо'лкла; отку'да-то донёсся чуть слы'шный свисто'к, неизве'стно - парохо'да ли, фа'брики и'ли петербу'ргского га'мена; зазвене'л кома'рик, закружи'лся в во'здухе над ру'сой голо'вкой де'вушки и вдруг стрело'й умча'лся в мрак дере'вьев. Сладостно-гр'устно мечта'лось На'деньке: забы'ла она' и себя', и Чекма'рева.
Тут на плечо' к ней легла' вдруг тяжёлая пятерня'. Содрогну'вшись, она' схвати'лась за неё, но в то же мгнове'ние отча'янно взви'згнула и ки'нулась в сто'рону: рука', за кото'рую она' ухвати'лась, принадлежа'ла мертвецу-гладиа'тору.
Че'кмарев расхохота'лся.
- Эх вы труси'ха! Ну, мо'жно ли до тако'й сте'пени замечта'ться? Подело'м во'ру и мука'.
- Ах, Че'кмарев, вы серьёзно меня' испуга'ли... Я и не слы'шала, как вы подкра'лись. Бро'сьте её, э'ту стра'шную ру'ку; тяжёлая, как рука' командо'ра.
Презри'тельно скоси'в рот, ме'дик испо'лнил, одна'ко, про'сьбу това'рки. Свали'в препара'т и все употреблённые для него' в де'ло инструме'нты на ни'жнюю полку' развали'вшегося от до'лгой слу'жбы кни'жного шка'фа, он воро'тился к де'вушке.
- Вы, Липе'цкая, все ещё не мо'жете отде'латься от э'той ба'бьей чувстви'тельности, - заме'тил он, уса'живаясь на подоко'нник о'коло неё. - Е'сли вы от приро'ды, как же'нщина, и бо'лее хру'пкого сложе'ния, то должны' преодолева'ть свою' сла'бость, укрепля'ть при вся'ком удо'бном слу'чае свой nervus vagus.
На'денька, погру'женная в разду'мье, не слу'шала его'.
- Скажи'те, Че'кмарев, - подняла' она' го'лову, - как вы ду'маете, мо'жет ли мужчи'на вполне' образо'ванный полюби'ть плебе'йку?
- Да вы что понима'ете под любо'вью? Тогенбу'ргское воздыха'ние к де'ве неземно'й?
- Да, безграни'чную пре'данность, ненаруши'мое согла'сие в по'мыслах, чу'вствах, де'лающие из двух супру'гов одно' неразде'льное це'лое.
- Э'кую шту'ку сказа'ли! Да како'й же разу'мный челове'к лю'бит ещё э'тою бесце'льною, ры'царскою, меща'нскою любо'вью? Е'сли, как вы говори'те, изве'стный индиви'дуум му'жеского пола' лю'бит тако'ю любо'вью изве'стный индиви'дуум же'нского пола', то по сему' одному' он уже' до'лжен быть причи'слен к ракообра'зным, си'речь ретрогра'дным живо'тным, и не мо'жет счита'ться совреме'нно образо'ванным.
- Да говоря'т же вам, что он образо'ван, образо'ваннее, мо'жет быть, меня' да вас... И'ли же я не понима'ю его' о'браза любви'? Просто'й, невоспи'танной го'рничной дал он сло'во вове'к не разлуча'ться с не'ю; како'е ж побужде'нье могло' име'ть тут ме'сто, как не любо'вь, меща'нская что ли?
- О ком речь?
- Э'то нейдёт к де'лу. Отвеча'йте мне на вопро'с: меща'нская э'то любо'вь и'ли кака'я друга'я?
- Да он свя'зан с не'ю церко'вным бра'ком?
- Нет, одни'м гражда'нским.
- Каки'м там гражда'нским? У нас на Ру'си, сла'ва Бо'гу, не введена' ещё э'та ехи'дная вы'думка деспоти'зма. Гражда'нский брак то'лько и име'ет це'лью кре'пче закабали'ть на'шего бра'та, мужчи'ну: изво'ль обяза'ться форма'льной подпи'ской, что обеспе'чишь же'нину бу'дущность да и в прида'ное её не запу'стишь ла'пы. Остроу'мно, не'чего сказа'ть! Одно' меня' удивля'ет: как на за'паде ещё нахо'дятся дураки', что реша'ются жени'ться на подо'бных усло'виях.
- Но мы, Че'кмарев, отклони'лись от предме'та разгово'ра. Лица', про кото'рых говорю' я, про'сто живу'т себе' вме'сте, ни в чем не обяза'вшись пи'сьменно.
- Ну да, так э'то брак натура'льный. Оди'н о'н-то и есть настоя'щий, брак предпи'санный нам приро'дой. Понра'вились друг дру'гу - сошли'сь, прие'лись - разошли'сь. Ни бессмы'сленных пи'сьменных угово'ров, ни сва'дебных церемо'ний...
- Ну, а челове'к, про кото'рого у нас идёт речь, обяза'лся (коне'чно, не на бума'ге) жить с то'ю де'вушкой целу'ю жизнь?
- Зна'чит, пришла'сь ему' уже' о'чень по нра'ву. Что ж, э'то быва'ет.
На'денька тяжело' вздохну'ла и вы'весилась опя'ть в сад. Из су'мрака дере'вьев клуби'лись к ней одури'тельные благоуха'ния черёмухи и сире'ни. Она' затрепета'ла и закры'ла глаза' руко'ю. Студе'нт ря'дом кря'кнул и пододви'нулся бли'же.
- А, Липе'цкая...
Де'вушка, не отнима'я ру'ки от глаз, в како'м-то забы'тьи прошепта'ла:
- Что вы говори'те?
- Натура'льный брак, ви'дите ли, сам по себе' вещь о'чень рациона'льная, и е'сли б, наприме'р, в вас бы'ло доста'точно эне'ргии и са'мостоятельности...
Он с назо'йливою дове'рчивостью взял её за свобо'дную ру'ку. Де'вушка вздро'гнула и поверну'лась к нему' лицо'м. Сквозь све'тлые потёмки ле'тней но'чи ему' бы'ло ви'дно, что черты' её расстро'ены и бледны', что глаза' её полны' слез.
- Уйди'те вы, уйди'те от меня'... - ме'нее с испу'гом, чем с невырази'мою гру'стью пролепета'ла она', высвобожда'я ру'ку.
- Нет, не шутя', Липе'цкая, - убеди'тельно продолжа'л он. - Чем подде'рживается вселе'"нная, как не магнети'ческим тяготе'нием друг к дру'гу разноро'дных элеме'нтов, чем органи'ческая приро'да, как не взаи'мной симпа'тией разноро'дных поло'в? Не будь э'той симпа'тии, мир бы вы'мер; но она' вло'жена приро'дой как безотчётное стремле'ние во вся'кое живо'е существо', и вся'кое четвероно'гое, вся'кая глу'пая пти'чка, вся'кая бука'шка, наконе'ц, в зре'лом во'зрасте и'щет сочу'вственного се'рдца. Неуже'ли челове'ку, вы'сшему существу' в органи'ческом ми'ре, идти' в разре'з с закона'ми приро'ды? Нет, с достиже'нием им возмужа'лости, натура'льный брак есть для него', мо'жно сказа'ть, да'же свята'я обя'занность. На что же и жизнь, как не для того', что'бы по'льзоваться е'ю? Ну, все здравомы'слящие и по'льзуются...
- Все, все? И они'?
- И я, и ты, и он, и мы, и вы, и они'. Су'дорожная дрожь пробежа'ла по чле'нам де'вушки, и, рыда'я, ки'нулась она' на ше'ю красноречи'вого нату`рфило'софа.
- Я ва'ша...
- Как? Серьёзно?
- Целу'й меня', го'лубь меня', Лев, ненагля'дный ты мой!
- Моё и'мя не Лев.
- Ах, не разочаро'вывайте... Лев, жизнь ты моя'!

XIII
Ги'бнет чу'вство моё одино'кое
Безотзы'вно, бездо'льно, безро'дно!
Н. Щерби'на
Немно'го дней спустя' г-жа Липе'цкая пересели'лась в небольшо'е родово'е име'ние в новгоро'дской губе'рнии, куда' взяла' с собо'й и до'чку. Здесь, в отдале'нии от це'лого све'та, предоста'вленная исключи'тельно себе' са'мой, На'денька приняла'сь писа'ть дневни'к. Представля'ем на вы'держку не'сколько листко'в из э'тих самопризна'ний.
............................................................................
Наконе'ц, наконе'ц-то в дере'вне! Проща'й, злоде'й мой, и ду'мать о тебе' не хочу'; как доса'дливую, запа'чканную страни'цу вы'рву я тебя' из мое'й па'мяти!
И ты, боло'тистый го'род, все вы, лю'ди боло'тистой по'чвы, с ва'шими ме'лочными, эгоисти'ческими це'лями - проща'йте, е'сли возмо'жно, наве'ки!
Одино'чества - вот чего' мне ну'жно, чего' алка'ет все'ми фи'брами чу'вства наболе'вшая душа' моя'! Приро'ды! Здесь задышу' я опя'ть во'льно, широко-широко', здесь сбро'шу с себя' нра'вственное и'го, подавля'ющее мои' духо'вные си'лы.
Поку'да, коне'чно, во мне ещё темно', неподви'жно, как в смра'дных вода'х Мёртвого мо'ря: оди'н насы'щенный раство'р солено-го'рьких слез и ни живо'й ры'бки.
Когда' я вчера', сейча'с по прие'зде, спусти'лась в наш стари'нный сад, когда' побрела' вниз по запу'щенной алле'е к пруду', когда'-то зерка'льному, тепе'рь сплошь за'стланному се'тью во'дорослей и жёлтых ли'лий, когда' уви'дела пе'ред собо'ю ста'рую знако'мку - ло'дку, одна'жды бе'лую, с голубы'м кра'ешком и пунцо'выми поду'шками, ны'нче полиня'лую "под бу'рями судьбы' жесто'кой", меланхоли'чески уткну'вшуюся но'сом в застоя'вшуюся, гнилу'ю во'ду, - у меня' защеми'ло се'рдце, так защеми'ло, что не уда'рься в э'тот са'мый миг в мою' щеку' на ле'ту ма'йский жук - я расхны'калась бы, серьёзно! Но тут я понево'ле рассмея'лась, огляну'лась вокру'г и, заме'тив на бли'жней берёзе це'лый синкли'т тех же жучко'в, обхвати'ла обе'ими рука'ми, по ста'рой па'мяти, ствол де'рева и дава'й трясти'; жу'ки дождём посы'пались на меня'. Я отскочи'ла - и вздохну'ла! Ску'ка, Бо'же, что за ску'ка!
Набрела' я на каче'ли - те же, что пре'жде. Доска', как в было'е вре'мя, на кре'пких кана'тах, переки'нутых че'рез масси'вные желе'зные ко'льца. Одна' жёлтая кра'ска столбо'в утра'тила от дожде'й свой я'ркий колори'т. Вскочи'ла я на доску' - неуклю'же закача'лась она' подо мно'ю; ко'льца, как пробуждённые от векове'чного сна, жа'лобно завизжа'ли. Вновь безысхо'дно заны'ло се'рдце! Соскочи'в на мураву', я без огля'дки помча'лась к до'му, пресле'дуемая пла'чем каче'лей.
На балко'не останови'ла меня' мать.
- Mais qu'avez vous, Nadine? Ты вне себя'...
- Ма'менька, ду'шенька! Вели'те снять каче'ли, очи'стить пруд да подстри'чь дере'вья: све'тская обли'занность всё-таки лу'чше э'того глухо'го, у'жас наводя'щего запусте'нья.
- Све'тская обли'занность! Да как ты сме'ешь... Недослу'шав фра'зы, я поспеши'ла да'лее, в свою' ко'мнату, что'бы не показа'ть неуме'стных слез, подступа'вших уже' к го'рлу, к глаза'м. Пошло', глу'по - пла'кать, я э'то повторя'ла себе' тогда' же, а не име'ла над собо'ю вла'сти: слезы' без удержу' кати'лись по моему' лицу'.
"Сла'бость, и'мя тебе' - же'нщина!" - сказа'л Шекспи'р, и, ка'жется, не да'ром. Сло'жены мы нежне'е, вме'сте с тем и чу'вство на'ше восприи'мчивее, глу'бже, бога'че. Но, по зако'нам фи'зики, то, что выи'грывается в си'ле, теря'ется во вре'мени, и наоборо'т; уси'ление вся'кой спосо'бности в челове'ке происхо'дит в уще'рб друго'й: слепы'е слы'шат значи'тельно лу'чше зря'чих; е'сли, поэ'тому, мы чу'вством бога'че мужчи'н, то они' должны' превосходи'ть нас рассу'дком. Нет, э'того ещё не сле'дует! Я не хочу' э'того, не хочу', не хочу'!
Я чита'ла Мишлё; у него' есть не'которые, дово'льно жи'во схва'ченные жите'йские карти'нки. Вот одна' из них. Речь идёт о малютке-д'евочке.
"Её ка'к-то пожури'ли, и вот она', прикорну'в в уголку', обвёртывает каку'ю-нибудь вещи'цу, ма'ленькую деревя'шку что ли, в лоскуто'к поло'тна, в мате'рчатую тря'пку, оста'вшуюся от вы'кройки ма'менькинова пла'тья, стя'гивает её посерёдке ни'ткой, немно'го повы'ше друго'ю, что'бы обозна'чить таки'м о'бразом та'лью и ше'ю, и не'жно целу'ет, баю'кает её.
- Ты меня' лю'бишь, - говори'т она' шёпотом, - ты никогда' не се'рдишься на меня'.
Вот вам игра', но игра' серьёзная, серьёзнее, чем представля'ется на пе'рвый взгляд. Кто э'та но'вая ли'чность, э'то дитя' на'шего дитя'ти? Проследи'м все ро'ли, исполня'емые э'тим таи'нственным созда'ньицем.
Вы полага'ете, что тут де'йствует одно' подража'ние матери'нства (maternite), что ей хо'чется име'ть со'бственную до'чку лишь зате'м, что'бы быть "большо'ю", большо'ю, как её мать, что'бы са'мой име'ть возмо'жность ке'м-либо управля'ть и помыка'ть, кого'-либо голу'бить и кори'ть. Есть тут, пожа'луй, и подо'бного ро'да побужде'ние, но не оно' одно': ря'дом с подража'тельным инсти'нктом идёт друго'й, врождённый, обнару'живающийся во вся'ком распуска'ющемся же'нском органи'зме, хотя' бы э'та бу'дущая же'нщина и не име'ла пе'ред собо'ю образца' в лице' ма'тери.
Назовём предме'т его' настоя'щим и'менем: э'то пе'рвая любо'вь. Идеа'лом в на'шем слу'чае слу'жит не брат (он сли'шком задо'рен, сли'шком шумли'в), а ма'ленькая сестри'ца, така'я же, как она', кро'ткая, лю'бящая, кото'рая и приласка'ет, и уте'шит.
Но'вая то'чка зре'ния, не ме'нее ве'рная: э'то пе'рвая попы'тка самостоя'тельности, пе'рвый ро'бкий проте'ст начина'ющей сознава'ть себя' ли'чности.
Под тако'й, са'мой по себе' весьма' грацио'зной фо'рмой кро'ется, без ве'дома малю'тки, зарожда'ющееся стремле'ние обосо'биться, изве'стная до'ля оппози'ции, же'нского противоре'чия. Она' приступа'ет к свое'й ро'ли - ро'ли же'нщины; под ве'чным и'гом те'рпит она' тепе'рь от своево'лия ма'тери, как впосле'дствии бу'дет терпе'ть от своево'лия му'жа. Ей необходи'ма пове'ренная, хоть ма'ленькая, са'мая кро'хотная, с кото'рой мо'жно бы'ло бы повздыха'ть... о чем? да поку'да, пожа'луй, ни о чем, и'ли - как знать - о че'м-нибудь ожида'ющем её в бу'дущем. Ах, да и как же ты права', дитя' моё! Мно'го горе'чи подмеша'ется ещё к кра'тким часа'м твоего' земно'го сча'стия! Увы'! Мы, обожа'ющие вас, ско'лько слез причиня'ем мы вам!"
Пра'вда, m-r Michelet, и'стинная пра'вда! Страда'ем мы чрез ва'шего бра'та, жу'тко страда'ем! Да и впрямь, не обречены' ли мы с са'мых пелён на пасси'вную роль? Е'сли сравни'ть с де'вочкой, опи'сываемой Мишле', любо'го мальчуга'на - найдём ли мы в нем хоть тень той засте'нчивой за'мкнутости в са'мого себя', той выно'сливости, той потре'бности в дру'жеской душе' для серде'чных излия'ний? Нет, он весь нараспа'шку, и е'сли и'щет о'бщества све'рстников, то то'лько зате'м, что'бы быть ме'жду ни'ми пе'рвым. У'даль ему' врождена'; никого' на све'те он не бои'тся - ра'зве отца' своего'; ла'зать по дере'вьям, по кры'шам за голубя'ми - страсть его'. Да'йте ему' ку'клу - он свернёт ей ше'ю, перелома'ет ру'ки и но'ги. Ему' ну'жно ружьецо', нужна' лоша'дка, а за неиме'нием нали'чной, пе'рвый чубу'к, пе'рвая трость преобража'ются в коня', и, соверше'нно счастли'вый, с оглуши'тельным га'мом, гарцу'ет он по всем ко'мнатам до'ма. Са'мою приро'дою назна'чен он облада'телем, самовла'стным господи'ном ми'ра. Как же по'сле э'того соревнова'ть с ним сла'бенькой, чувстви'тельной же'нщине, свертывающе'йся при вся'ком гру'бом прикоснове'нии, как мимо'за, в самоё себя', нуждающе'йся в надёжной опо'ре для поддержа'ния своего' возду'шного те'ла? Но обвива'ясь це'пким плющо'м о'коло свое'й опо'ры, о'коло люби'мого челове'ка, она' все-та'ки не де'лается его' рабо'ю: как он ей, так и она' ему' необходи'ма: мягколи'ственными, души'стыми ветвя'ми обвива'ется она' вокру'г него' так серде'чно, так любо'вно... и не зна'ет он существова'ния разде'льно от неё: без её не'жной забо'тливости, ро'бких ласк - это'й эссе'нции его' жи'зни, он уже' сам не по себе'; и выбива'ется он из сил, что'бы добы'ть ей все удо'бства жи'зни, и домога'ется почесте'й и сла'вы, что'бы бы'ло ей чем погорди'ться. В та'ком супруже'стве не мо'жет быть и ре'чи о ра'бстве, о деспоти'зме: о'ба госпо'дствуют, о'ба с ра'достью несу'т и'го своего' второ'го я. Е'сли бы мне, наприме'р, нести' и'го Л...? Как бы чудно' легко' бы'ло оно', болеё чем легко': тогда' лишь я чу'вствовала бы себя'...
Ха, ха, ха! Как я, одна'ко, неле'по замечта'лась, да'же сле'зы наверну'лись... По'лно, ди'тятко, не всем же, пра'во, звезды' с не'ба хвата'ть. Ино'й бы, пожа'луй, пожела'л быть Ро'тшильдом, да ма'ло ли чего'? Нет, я могу' да'же благословля'ть судьбу' свою'; чего' лу'чше: ни с кем не свя'зана, никому' не обя'зана; хочу' связа'ться - Чекма'рев под руко'й; взду'маю бро'сить - уйду', "проща'йте-с"! и де'ло с концо'м; никто' и взы'скивать не мо'жет. Пра'во, зави'дное положе'ние.
Разуме'ется, ме'жду на'ми не бу'дет никогда' той заве'тной симпа'тии, той бесконе'чной пре'данности, как ме'жду и'стинно лю'бящими, живу'щими исключи'тельно друг для дру'га... Ну, да ведь в це'лом ми'ре нашёлся бы, мо'жет, оди'н то'лько челове'к...
Вон, несбы'точные иллю'зии! Э'то уже' ни на что не похо'же: глаза' заволокло' дождево'ю ту'чей, а в го'рле скребёт, как пе'ред ли'внем... Ле'йтесь же, ле'йтесь, горю'чие: никто' вас не ви'дит! Го'споди, что за ску'ка!!

XIV
Нет, я бо'льше не име'ю сил терпе'ть. Бо'же! что! они' де'лают со мно'ю!
Н. Го'голь
Ти'ша, голу'бчик мой, ни на кого' тебя' не променя'ю.
А. Остро'вский
До'лго крепи'лась я, до'лго не хоте'ла призна'ться себе'; но тепе'рь не мо'жет быть сомне'нья: я бу'ду ма'терью...
Говоря'т, бу'дто заму'жние с та'йным восто'ргом замеча'ют подо'бное состоя'ние. Со мно'ю соверше'нно проти'вное: всю дрожь пробира'ет, нехоро'шая дрожь, на лбу холо'дный пот выступа'ет. "Неу'жто, неу'жто?" - тверди'ла я все после'дние дни, то отгоня'я от себя' неотвя'зную, ужа'сную мысль, то стара'ясь ра'зными софи'змами доказа'ть себе' неоснова'тельность предчу'вствия.
Так вот он, хвалёный ваш натура'льный брак! Бу'дущее дитя' моё, дитя' от нелюби'мого челове'ка! Ещё не роди'вшись, ты мне уже' ненави'стно! И ведь никако'го исхо'да: терпи', жди! Э'то, наконе'ц, невыноси'мо, лу'чше око'нчить с собо'ю...
Я, одна'ко, дово'льно холери'ческого темпера'мента: в поры'ве негодова'ния и отча'янья изорвала' на себе' пла'тье. Бла'го, что у'треннее, си'тцевое, а то бы невы'годно... Ха, ха! До исте'рики смешно'.
Что же де'лать? Мета'ться по ко'мнате? "Карау'л" крича'ть? Да почти' что одно' то'лько и остаётся! Ра'зве Чекма'реву написа'ть? Мо'жет, о'н-то хоть что приду'мает; ему' же бли'же всего' забо'титься о де'тище своём.
Бо'же, как проти'вно писа'ть к нему', лу'чше бы, ка'жется... Пра'во, не зна'ю, на что бы я вме'сто того' реши'лась. Ну, да полно' сентимента'льничать, де'ло серьёзное, серьёзное как смерть. Бери', ма'тушка, перо', смотри', что'бы не дрожа'ло в па'льцах, что'бы он не угада'л твое'й борьбы'; и ни слези'нки! Не забыва'й, что ты студе'нтка.
...........................................................................
Отве'та, Че'кмарев, ра'ди всего' свято'го - отве'та! Вот уже' тре'тий день, как отосла'ла письмо', и хоть бы стро'чку! До'лго ли наконе'ц ждать? Как ошале'лая, ма'юсь, не зна'я, куда' де'ться; как медве'дь на цепи', слоня'юсь из угла' в у'гол; на свет не гляде'ла бы, пра'во!
Мать заме'тила моё расстро'йство.
- Ты, ma chere, как бу'дто indisposee? He посла'ть ли в го'род за до'ктором?
- Отста'ньте, пожа'луйста, с ва'шим до'ктором! - ожесточённо прикри'кнула я на неё, так что она', бе'дная, не нашла'сь да'же, что сказа'ть, совсе'м оторопе'ла.
Я заперла'сь в свое'й ке'лье. Тепе'рь, коне'чно, жаль её: иногда' у неё прорыва'ется роди'тельское чу'вство, и оно'-то, вероя'тно, внуши'ло ей те забо'тливые слова'. Но прошу' поко'рно владе'ть собо'ю, не серди'ться на весь свет, когда' э'то ненави'стное дитя' ежемину'тно, ежесеку'ндно напомина'ет о себе'!
Заче'м, одна'ко, по како'му пра'ву я излива'ю на него' свою' желчь, на э'то ни в чем не пови'нное существо'? Нет, оно' вино'вно, вино'вно уже' тем, что от нелюби'мого челове'ка!
Че'кмарев! Да ско'ро ли ты заблагорассу'дишь удосто'ить меня' отве'та? Хоть луч бы чего'-нибудь!
Отве'т Чекма'рева.
"Не'чего, я ду'маю, говори'ть вам, Липе'цкая, что но'вость ва'ша нима'ло меня' не обра'довала. Угора'здило же ва'шу приро'ду так поторопи'ться! Что'бы и ей, и ба'бушке её, и тётке, е'сли есть та'кая, пу'сто бы'ло! Ну, да жа'лобами дела' не попра'вишь, факт существу'ет; спра'шивается то'лько: как вы полага'ете изверну'ться из него'?
Мой взгляд на воспита'ние вам изве'стен: я ви'жу в де'тях не игру'шку для роди'телей, а со'бственность госуда'рства. Практи'ческие спарта'нцы отрыва'ли челове'ка уже' младе'нцем от груди' ма'тери - и доставля'ли госуда'рству ве'рных, муже'ственных гра'ждан, кре'пких не'рвами и мы'шцами. Рассла'бленные идеали'сты - фешене'бельные афи'няне уме'ли то'лько стишки' постра'чивать да двусмы'сленные ста'туйки выруб'ливать, в гра'жданских же до'блестях спарта'нцам и в подмётки не годи'лись. И у нас на Ру'си есть свои' спарта'нцы, в ограни'ченном поку'дова числе', но есть; э'то - мы, молодо'е поколе'ние, с деви'зом: "Сапоги' поле'знее Пу'шкина". Про'сто, а красноречи'во!
Ита'к, что'бы вороти'ться к на'шему незва'ному пото'мку, - куда' вы наме'рены пристро'ить его'? Для пе'рвого ра'за я сове'товал бы отда'ть его' в воспита'тельный, в ожида'нии улучше'ния на'ших фина'нсовых обстоя'тельств. Всегда' ведь есть возмо'жность узна'ть стороно'ю, куда', в каку'ю дере'вню отпра'вят его'; а там, как заведу'тся пеку'нии, мо'жно его', пожа'луй, переда'ть и в лу'чшие ру'ки, в Жене'ву что ли, в пансио'н. Пе'рвое де'ло - укрепи'ть его' физи'чески, чему' лу'чше всего' мо'жет спосо'бствовать здоро'вый дереве'нский во'здух; и прито'м не приуча'ть к роди'телям, и'бо из подо'бных минда'льностей, как говори'тся, окромя' дурно'го ничего' хорошего' не мо'жет вы'йти.
Вот, зна'чит, вам мой сове'т. Вы во'льны, коне'чно, не принима'ть его'; но в тако'м слу'чае я омыва'ю ру'ки и не отвеча'ю за после'дствия. Была' бы честь предло'жена, а от убы'тка Бог изба'вил. Е'жели же вы бу'дете насто'лько рассуди'тельны, что посту'пите по моему' жела'нию, то даю' сло'во приноси'ть на алта'рь семе'йный и свою' поси'льную ле'пту: само' собо'ю разуме'ется, что су'мму, недостаю'щую на воспита'ние filius'a, вы, как же'нщина само'стоятельная, постара'етесь добыва'ть са'ми.
Как ви'дите, я де'лаю все зави'сящее от меня' в э'том де'ле, специа'льно каса'ющемся то'лько одни'х вас.
Едва' ли сто'ит прибавля'ть, что сде'лка на'ша остаётся ме'жду на'ми; вы хоть и мо'лоды, а насто'лько ра'звиты, что не ста'нете мечта'ть о свя'зи официа'льной. От натура'льного же бра'ка я не прочь; так, зна'чит, и зна'йте. Не после'дует же сейча'с повторе'ние бенефи'са!
С чем и име'ю удово'льствие (и'ли неудово'льствие, как хоти'те) остава'ться
ва'шим Ч."
Так ведь и чу'яла, так и зна'ла! Как лед, он бесчу'вственно хо'лоден к своему' де'тищу, ху'же: он бои'тся его'! Изы'скивает ра'зные увёртки, что'бы то'лько отде'латься от него'.
А ты, бестала'нное, все'ми отве'рженное творе'ние, что ожида'ет тебя'? Са'мые бли'зкие тебе', твои' роди'тели, помышля'ют лишь об одно'м, как бы сбыть тебя' с рук, да незаме'тней, что'бы стыда' пе'ред людьми' не нажи'ть. Нет, дитя' моё родно'е, я, мать твоя', не отверну'сь хоть от тебя'; ты - части'ца меня', пе'рвый цвет моёй бесполе'зно увя'дшей мо'лодости, я не отда'м тебя' никому', никому' не отда'м! Пуска'й клеймя'т меня', пуска'й гнуша'ются мно'ю, как поги'бшей, - для тебя' одного' бу'ду жить я впе'ред, воспи'тывать из тебя' челове'ка в по'лном значе'нии сло'ва, и ста'нешь ты моёй го'рдостью, моёй че'стью!
Но е'сли они', из презре'ния к твоему' рожде'нию, бу'дут унижа'ть тебя', коси'ться, ука'зывать на тебя' па'льцами: "Незако'нный, незако'нный! Где твой папа'ша? Нет у тебя' папа'ши! И'ли есть, да тысячего'ловый, вся'кий встре'чный".
А что же? Не бу'дут ли они' и пра'вы? Оди'н лишь форма'льный брак слу'жит не'которою гара'нтией любви' неразде'льной, како'ю она' предпи'сана нам приро'дой, гара'нтией зако'нного права' дете'й на земно'е существова'ние наряду' с про'чим челове'чеством.
Нет, Че'кмарев, мы на э'том не поко'нчим, мы потолку'ем ещё с тобо'ю. Ребёнок наш, говорю' я тебе', не полу'чит спарта'нского воспита'ния: мы са'ми воспита'ем его', мы, мать его' и оте'ц; да не бу'дет он и отве'ржен све'том, не бу'дет име'ть причи'ны стыди'ться своего' происхожде'ния, потому' что он бу'дет зако'нным, потому' что ты же'нишься на мне. Тебя' э'то удивля'ет? Ведь ты наотре'з отказа'лся? Погоди', дружо'к, придёт охо'та. Доны'не я ненави'дела тебя', тепе'рь - угомоню' своё се'рдце, заста'влю его' полюби'ть тебя', полюби'ть в на'шем о'бщем де'тище. Я отда'мся тебе' всеце'ло, со все'ми заве'тными мои'ми, несбывши'мися ве'рованиями и упо'ваньями; твоё благоде'нствие, благоде'нствие на'шего дитя'ти бу'дет восполня'ть все моё существова'ние: во`лей-нево'лей ты полю'бишь меня'! Сам я'вишься ко мне с пови'нной, умо'лишь приня'ть себя' зако'нным му'жем. Да, ми'лый, еди'нственный мой, я при'ступом завою'ю твоё расположе'ние, любо'вь твою'!

XV
Ты все пе'ла? Э'то де'ло:
Так поди' же, попляши'!
И. Крыло'в
Безотра'дна, отврати'тельна на'ша се'верная о'сень, слезли'вая, хандря'щая! В то вре'мя, когда' на ю'ге Евро'пы, под откры'тым не'бом, в мя'гкой, благораство'ренной атмосфе'ре устра'иваются наро'дные пра'зднества в честь уда'чного виногра'дного сбо'ра, и отовсю'ду на э'ти торжества' стека'ются пою'щие толпы' побеснова'ться раз в во'лю, в све'тлом пото'ке всео'бщего бра'тского весе'лья смыть с себя' ли'пкую грязь повседне'вной про'зы, - природа-ма'чеха се'верной Пальми'ры, с ехи'дным равноду'шием, без громогла'сных угро'з, лишь визгли'во хихи'кая, отвёртывает над на'ми кран небе'сного си'та, и стои'м мы и те'рпим, тряся'сь и ко'рчась, как бе'дные умалишённые под непроизво'льным ду'шем, те'рпим в продолже'ние трех-четы'рех ме'сяцев; пои'стине ужа'сно! Сча'стливы ещё ба'ловни форту'ны, име'ющие возмо'жность выезжа'ть под э'тот душ в гермети'ческих каре'тах, а у себя' до'ма дви'гаться в нагре'тых поко'ях, не обеспокоива'емые немо'лчным завыва'нием ве'тра и ворчли'вым гро'хотом кро'вельных желе'зных листо'в - э'той неизбе'жной му'зыкой возду'шных пя'тых этаже'й. К счастли'вцам подо'бного ро'да могла' причисля'ть себя' и на'ша герои'ня. Но злове'щая ту'ча завола'кивала все гу'ще и мрачне'е ду'шевную синеву' её, начина'л мороси'ть проница'тельный, ме'ленький до'ждик, обеща'я разра'зиться несконча'емым осе'нним ли'внем. Че'кмарев не поддава'лся ни на каки'е до'воды и иску'сно отви'ливал всегда' каки'м-нибудь ло'вким парадо'ксом; с друго'й стороны', не дава'л ей поко'ю ве'чный страх, что прове'дают бли'жние.
Небольшо'й эпизо'д, приключи'вшийся вско'ре по возвра'те студе'нтки из дере'вни, отвёл на коро'ткое вре'мя одури'тельный нра'вственный гнет, неотвя'зным кошма'ром лежа'вший на молодо'й, неокре'пшей душе' её.
Забы'тую кузи'ну и подру'гу посети'ла нечаянно-негада'нно Мо'ничка Куни'цына. По'сле се'рии уры'вчатых расспро'сов и отве'тов ю'ная льви'ца начала' свя'зный расска'з о свои'х похожде'ниях и невзго'дах, - разуме'ется, на францу'зском диале'кте.
- Тебе' уже' изве'стно, - повествова'ла она', - каки'м мане'ром мы разъе'хались с Се'ржем: посове'товавшись с се'рдцем, я пришла' к заключе'нию, что оконча'тельно охладе'ла к му'жу, что на бу'дущее вре'мя мы бы'ли бы друг дру'гу то'лько бельмо'м на гла'зу; без обиняко'в объяви'ла я ему' об э'том, и хотя' он, глу'пенький, пришёл в отча'янье, я, ве'рная своему' твёрдому хара'ктеру, в тот же день и час перебрала'сь к Диоску'рову. Тяжело', пра'вда, бы'ло расстава'нье с сынко'м, с Арка'шей. При проща'нии он то'чно по'нял, что теря'ет люби'мую мать: потяну'лся навстре'чу ручо'нками, подста'вил уми'льно губёнки и вдруг расхны'кался! Наси'лу оторвала'сь. Пе'рвое впечатле'ние, произведённое на меня' но'вым мои'м приста'нищем, бы'ло та'кже не осо'бенно-то прия'тно. Две мизе'рные комо'рки, да удиви'тельнейший беспоря'док: столы', сту'лья, окна' - все бы'ло сплошь зава'лено пла'тьями, сапога'ми, портупе'ями, эполе'тами, а бо'лее - таба'чным пе'плом. Ко`е-где', как утёсы средь взволно'ванного мо'ря, возвыша'лись ги'псовые вакха'нки и вене'ры. Сте'ны вокру'г бы'ли та'кже уве'шаны мно'гими раскра'шенными гравю'рами и карти'нами одни'х до непозволи'тельности голоше'йных краса'виц. Но за буты'лкой шипу'чего рёдерера мра'чное настрое'ние понемно'гу рассе'ялось. Диоску'ров име'ет сла'вный те'нор и с больши'м чу'вством напева'л мне всевозмо'жные купле'тцы; ме'жду про'чим:

- L'amour qu'est се que са, mamzel,
L'amour, qu'est ce que ca?

Распева'я, он заключа'л меня' в объя'тия крепко-кре'пко... да'же дух займётся! Я, коне'чно, не отстава'ла и подтя'гивала:

- L'amour, v'la c'qu'elle est, monsieur,
L'amour, v'la c'qu'elle est!

И что'бы вы'казать ему' на де'ле, что тако'е любо'вь, ещё бли'же прижима'лась к нему'. Та'к-то вот люби'лись мы с ним! Четы'ре ме'сяца подря'д ду'ши друг в дру'ге не ча'яли. Каки'х уж ласка'тельных про'звищ не приду'мывал он для меня': "огу'рчик", "пупы'речка", "мо'сенька". Редко-ре'дко повздо'рим немно'жко, да и то, зна'ешь, так, для развлече'ния бо'льше. Де'ньги, полу'ченные мно'ю от дя'ди в прида'ное, бы'ли истра'чены в пе'рвый же год заму'жества с Се'ржем; ме'бель свою' я завеща'ла Арка'ше. Таки'м о'бразом, у меня' не остава'лось ничего', кро'ме туале'та. Диоску'ров та'кже жил одни'м жа'лованьем, но я не пла'калась на свою' до'лю: поцелу'и ми'лого заменя'ли мне недоста'ток са'хара во мно'гом дру'гом. Он не привози'л мне пома'дных конфе'ктов - я нашла' суррога'т. Да'чу мы нани'мали на петерго'фской доро'ге, и за на'шей стено'ю тяну'лся обши'рный плодо'вый сад; когда' я'блоки, море'ли, сли'вы в нем созре'ли, я напо'ю, быва'ло, са'довника, заве'довавшего э'тими бога'тствами, допьяна', да за како'й-нибудь пятиалты'нный и добу'ду от него' по'лную бельеву'ю корзи'ну плодо'в; лафа'!
В гостя'х у нас та'кже недоста'тка не бы'ло; все бо'льше из сослужи'вцев Диоску'рова. Одному' из них, Стреши'ну, я да'же положи'тельно го'лову вскружи'ла: то'лько и юли'т о'коло меня' и ужа'сно всегда' дово'лен, когда' у меня' откры'тая ше'я: загля'дывает, знай, да обли'зывается. Но могу' сказа'ть чистосерде'чно: я никогда' не изменя'ла своему' сожи'телю; когда-когда' пожмёшь ра'зве Стреши'ну ру'ку потепле'е, чем про'чим, да, в ви'де осо'бой ми'лости, позво'лишь ему', без сви'детелей, поцелова'ть себя', но и то бу'дто не'хотя.
Из на'ших о'бщих с тобо'ю подру'г навеща'ла женя' одна' Про'бкина. Така'я ни'зкая! Без зло'сти вспо'мнить не могу': взду'мала ведь отби'ть его' у меня'! Под коне'ц ле'та он стал что'-то часте'нько отлуча'ться в го'род. Как не спро'сишь: "Куда' ты, michon?" - "Слу'жба, - говори'т, - не дру'жба". А возвраща'ется то'лько к но'чи, то'чно у них слу'жат до но'чи!
"Неспроста', - ду'маю, - ну'жно погля'дывать за ним".
То'лько раз вот он оста'лся, про'тив обыкнове'ния, до'ма.
"А, а! - смекну'ла я. - Понима'ем-с".
"Ты ны'нче не на слу'жбе?" - заме'тила я ему' са'мым неви'нным то'ном.
"Нет, - замя'лся он, - сего'дня я свобо'ден".
"Добро'! - ду'маю. - Вот уви'дим, бу'дет ли она'; е'сли бу'дет, то..."
Не успе'ла я доду'мать свое'й мы'сли, как вошла' ожида'емая и сейча'с же ко мне с распростёртыми объя'тиями. Змея' подколо'дная! "Как я, - говори'т, - ра'да ви'деть тебя', а'нгел мой! Дожда'ться не могла'".
Я чуть не уда'рила её, пра'во. Но, не пока'зывая виду', раду'шно расцелова'ла её и вы'шла в другу'ю ко'мнату, предоставля'я их друг дру'гу. Ожида'ния мои' оправда'лись: сперва' спусти'лся в сад Диоску'ров, пото'м незаме'тно скользну'ла в дверь и кова'рная обольсти'тельница. Незаме'тно - но не для меня': я была' за ни'ми по пята'м. Вы'скочила на балко'н и огляну'лась: их и след просты'л; то'лько дверь кита'йского кио'ска в углу' са'да была' лего'нько притво'рена. Держа'сь дерни'стого кра'я доро'жки, что'бы шаги' по хру'пкому песку' не вы'дали меня', я ко'шкою подкра'лась к бесе'дке, хвать за ру'чку - и на'стежь дверь. Мину'та, вы'бранная мно'ю, была' как нельзя' болеё уда'чна: ры'царь мой преклони'л пред свое'й Дульсинеёй Тобо'сской одно' коле'но, и она' с гра'цией подно'сила к гу'бам его' ру'чку. Обращённая лицо'м к две'ри, Про'бкина пе'рвая зави'дела меня'; испусти'в пронзи'тельный визг, она' отдёрнула ру'ку, обмерла' и забыла' да'же приподня'ться. Он на крик её жи'во оберну'лся, слегка' смеша'лся, но тут же придя' опя'ть в себя', преспоко'йно встал с полу', стряхну'л с коле'на пыль и обрати'лся ко мне ре'зким, как нож, то'ном: "Чего' не вида'ли, суда'рыня? Не меша'ют вам с ва'шим Стреши'ным, так и са'ми не загля'дывайте в чужи'е ка'рты".
Не по'мня себя' от я'рости, с сжа'тыми кулака'ми, подступи'ла я к него'дной:
"Так вот вы как поступа'ете с задуше'вными подру'гами! Чуде'сно! Вон же отсю'да, разбо'йница э'такая! Вон, говорю' я! Дря'нушка, подля'нка!"
Диоску'ров хоте'л бы'ло вступи'ться за и'збранную да'му се'рдца; но та ни жива', ни мертва' удержа'ла его' за ру'ку: "Оста'вьте... я уйду'... уйду'... Проводи'те меня' то'лько".
И, опира'ясь на него', она' вы'шла.
Мо'лча пропусти'ла я их ми'мо себя', мо'лча погляде'ла им вслед, не тро'гаясь с ме'ста. На том же ме'сте стоя'ла я, как прико'ванная, две мину'ты спустя', когда' злоде'йка, в сопровожде'нии своего' вновь завоёванного кавале'ра, она' в мушкете'рке и та'льме, он в ке'пи и пальто', вы'шли из до'му и скры'лись за кали'ткой.
"Ла'дно, - повторя'ла я про себя', - ла'дно!"
Увы'! Де'ло разыгра'лось для меня' далеко' не ла'дно. Ещё за'светло верну'лся наза'д изме'нник. Я не удосто'ила его' и взгля'да, тве'рдо реши'вшись ду'ться на него' в тече'ние це'лой неде'ли. Потира'я ру'ки, он сам заговори'л со мно'ю.
"Ну, пы'шечка, ничто' не ве'чно под луно'ю, тем па'че скороте'чная любо'вь. Нам придётся расста'ться".
Я не вы'терпела. "Что за вздор? - говорю'. - Как расста'ться?"
"А так, - говори'т, - как всегда' расстаю'тся: ты пойдёшь напра'во, я нале'во".
Я да'же рот рази'нула. Он, самодово'льно улыба'ясь, покру'чивал усы'.
"Тебя', - говори'т, - как я ви'жу, э'то отча'сти ошеломи'ло. Ну, да что же де'лать? Обстоя'тельства! Я, на'до тебе' знать, женю'сь".
У меня' и в глаза'х помути'лось.
"Ты же'нишься? Да ведь ты жена'т на мне?"
Он расхохота'лся.
"Гражда'нским-то бра'ком? Нет, - говори'т, - я женю'сь наизако'нным о'бразом, и бу'дущая моя', как ты, вероя'тно, уже' догада'лась, Про'бкина. Сего'дняшний слу'чай то'лько уско'рил моё сватовство'. За не'ю даю'т хоро'шее прида'ное: пятьдеся'т ты'сяч; а с таки'ми деньга'ми, сама' зна'ешь, шути'ть нельзя', на у'лице не подни'мешь".
"А! Вот как! Так ты хо'чешь бро'сить меня'!"
"Заче'м, - говори'т, - бро'сить? Ты же'нщина совреме'нная, самостоя'тельная, я довожу' то'лько до твоего' све'дения, что, мол, по таки'м-то и таки'м-то резо'нам нам уже' не прихо'дится жить вме'сте".
"Э'то, - говорю', - бесчелове'чно, бесче'стно! Э'того я от тебя' не ожида'ла".
"Напра'сно, - говори'т, - име'ла по'лное основа'ние ожида'ть. Сама' же ты оста'вила Куни'цына, потому' что он надое'л тебе'. Тепе'рь я тебя' оставля'ю, потому' что ты мне надое'ла".
И э'то мне в лицо', а?
"Я тебе', - говорю', - надое'ла? Я тебе' надое'ла?"
Скрежеща' зуба'ми, вне себя', схвати'ла я бли'жний стул и с тре'ском урони'ла его'; пото'м толкну'ла сто'лик, на кото'ром стоя'л мой рабо'чий я'щик и таре'лка с фру'ктами. Сто'лик гро'хнулся об пол, но'жка одна' отскочи'ла в сто'рону, таре'лка разлете'лась вдре'безги, я'блоки, сли'вы и все содержи'мое я'щика рассыпа'лось и покати'лось во все концы' ко'мнаты.
"Вот же тебе', вот! Так я тебе' надое'ла?"
Когда' моё се'рдце улегло'сь, я серьёзно призаду'малась, куда' тепе'рь приюти'ться. Наза'д к Се'ржу? Ни за что в ми'ре! К дя'де? Он меня' знать не хо'чет. Куда' же? А! К Стреши'ну. Тот меня' хоть и'стинно лю'бит.
Ве'чером того' же дня я всходи'ла по ле'стнице до'ма, где жил, как сказа'л мне Диоску'ров, его' прия'тель. Чем вы'ше я поднима'лась, тем бо'лее сжима'лось в тяжёлом предчу'вствии моё се'рдце, тем ме'дленнее станови'лись мои' шаги'. "А что, е'сли он не захо'чет?" Я ухвати'лась за пери'ла и глубоко' вздохну'ла. "Да нет же, он обра'дуется, как дура'к!" И, переведя' дух, я продолжа'ла путь бего'м. Уже' сме'рклось; я прищу'рилась на нумеро'к над две'рью: "Так! 40-й." С си'лою дёрнула я звоно'к. Полуми'нута, кото'рую заста'вили прожда'ть меня', показа'лась мне ве'чностью. Вот звя'кнул крючо'к, и вы'глянул, со свечо'ю в рука'х, в хала'те нараспа'шку, сам Стреши'н.
"Мада'м Куни'цын! - растеря'лся он и запахну'лся. - Денщика', - говори'т, - я усла'л в ла'вочку за Жу'ковым..."
"Не до Жу'кова! - говорю'. - Позво'льте войти'".
Сбро'сив ему' на ру'ки бурну'с, я вошла' в ко'мнаты. Ах, На'денька! Что за по'длый наро'д э'ти мужчи'ны! Когда' я ста'ла излага'ть ему' причи'ны моего' прие'зда, он пожа'л с усме'шкой плеча'ми.
"Гм, - говори'т, - жаль, о'чень жаль. Но са'ми, говори'т, посуди'те: вкус у меня' изощрён, тре'бует разнообра'зия; а тут пойду'т ребя'та, как грибы' по'сле дождя'; и не развя'жешься, тяни' одну' ля'мку. К тому' же, говори'т, мне и не по сре'дствам. Друго'е де'ло, е'сли б вы когда' удосто'или меня' в ка'честве до'брой знако'мой..."
И э'то слу'шай со'бственными уша'ми! Не по'мню уж, как я вы'бралась от э'того любе'зника. В ожида'нии переме'ны к лу'чшему я посели'лась в оте'"ле N. и повела' жизнь са'мую скро'мную: ни ду'ши знако'мой, и одно' развлече'ние - теа'тры. Но и на э'ту ме'лочь не хвата'ло мои'х ограни'ченных средств. Пришло'сь обрати'ться к жидо'вке, к кото'рой и перешли' оди'н за одни'м все мои' наря'ды, серёжки, брасле'ты. А тут бессо'вестный хозя'ин гости'ницы предста'вил счет, да тако'й дли'нный, что я и говори'ть с ним не ста'ла.
"А! - говорю'. - Так вы так! Хоро'шо-с! Не оста'нусь же я у вас. Гости'ниц в Петербу'рге ещё, сла'ва Бо'гу, дово'льно! Други'е меня' лу'чше ва'шего оце'нят.
"О, - говори'т, - суда'рыня, я вас вполне' оцени'л (мерза'вец, ещё каламбу'ры отпуска'ет), но вы, - говори'т, - ошиба'етесь, е'сли ду'маете, что я вас так и отпущу'. Не уго'дно ли вам бу'дет вы'брать одно' из двух: и'ли неме'дленно же уплати'ть мне всю су'мму до копе'йки, и'ли пересели'ться на во'льную кварти'ру в дом г-на Тара'сова в пе'рвой ро'те Измайло'вского полка'. За кормовы'ми, - говори'т, - мы не постои'м". Что ты ска'жешь на э'то?
Что'бы возмо'жно скоре'е отде'латься от него', я в тот же час спусти'ла после'дний брасле'т мой, бриллиа'нтовый, тот са'мый, по'мнишь, что Серж подари'л мне в день сва'дьбы? Се'рдце, про'сто, облива'лось кро'вью, но друго'го конца' не остава'лось. Жидо'вка, действи'тельно, дала' мне за него' поря'дочную су'мму, кото'рой бы соверше'нно доста'ло, что'бы покры'ть хозя'йский счет; но - как на зло, на друго'й же день бы'ли объя'влены в теа'тре "Nos intimes". А э'то моя' люби'мая пье'са. Не утерпе'ла я и посла'ла за ложе'й. Тут вдруг вспо'мнилось мне, что у меня' не остаётся уже' ни одного' пла'тья, кото'рого не вида'ли в теа'тре. Ужа'сное положе'ние! Что де'лать? Не пропада'ть же да'ром биле'ту! На все махну'в руко'й, я отпра'вилась к моди'стке. И на'до отда'ть ей честь: смастери'ла она' мне наря'д, кото'рому подо'бного не бы'ло в це'лом бельэта'же: весь из бе'лого, тяжеле'йшего ба'рхата, с треха'ршинным шле'йфом, вола'ны с брюссе'льскими круже'вами и све'рху до'низу все в золоты'х звёздочках! Пре'лесть! Так жа'лко, пра'во, что ты не могла' ви'деть. Но зато' как меня' и лорни'ровали!
Ах! На сле'дующее у'тро ожида'ло меня' го'рькое разочарова'ние: хозя'ин приста'л с ножо'м к го'рлу.
"Я, - говори'т, - посла'л уже' за кварта'льным; е'сли вы до ве'чера не предста'вите мне до'лга в том и'ли друго'м ви'де, то ночь проведёте за тарасо'вской решёткой". Я не на шу'тку стру'сила.
"Да в како'м же, - говорю', - ви'де? Де'нег, вы зна'ете, у меня' нет. Возьми'те уж, так и быть, пла'тье: оно' соверше'нно но'вое, раз то'лько наде'вано и сто'ило мне вдво'е бо'лее ва'шего счета'. То'лько отста'ньте!" Он приторно-сла'дко улыбну'лся.
"Что мне, - говори'т, - в ва'ших тря'пках; они' не пойду'т и за полце'ны. Есть у вас друго'й капита'л - красота' ва'ша".
Я поняла' его', но он тако'й проти'вный: старик-ста'риком, курно'сый, да ещё таба'к ню'хает... Я ни за что не могла' реши'ться! Обнадёжив и вы'проводив его' делика'тно за дверь, я тайко'м, за'дним хо'дом, тотча'с же покати'ла к тебе'. Не приду'маешь ли ты чего', На'денька? Спаси' меня', вы'ручи ка'к-нибудь!"
И приду'мала студе'нтка одно' сре'дство...

XVI
В обра'тный пуска'ется путь.
М. Ле'рмонтов
Но, увы'! нет до'рог
К невозвра'тному!
А. Кольцо'в
В ую'тном кабине'те, с гава'нскою сига'рой в зуба'х, с ча'шкою мо'кко пе'ред собо'ю, поко'ился ста'рый знако'мец наш Серж Куни'цын, по'сле сы'тного обе'да, в мя'гком вольте'ровском кре'сле и просма'тривал, самодово'льно зева'я, ма'ленькое письмецо' на ро'зовой, наду'шенной бума'ге, - когда' подняла'сь портье'ра и в ко'мнату загляну'л лаке'й. Ви'дя, что ба'рин за'нят де'лом, он сде'лал на цы'почках шаг впе'ред и скро'мно ка'шлянул.
- Что там ещё? Ве'чно помеша'ют! - не огля'дываясь, с неудово'льствием заме'тил наш комильфо'.
- Ба'рыня прие'хали-с.
Куни'цын поверну'л к слуге' впо`лоборо'та го'лову и стро'го снял с него' ме'рку.
- Кака'я ба'рыня?
- Да Саломони'да Алексе'вна-с.
- Что ты сочиня'ешь?
- Так то'чно-с. Не'што я их не зна'ю?
- А! Ну, так меня' нет до'ма. Слы'шишь?
Тот мо'лча поклони'лся и отступи'л наза'д, что'бы испо'лнить ба'рское приказа'ние, когда' с си'лою был отбро'шен в сто'рону молодо'ю да'мой, кото'рая ви'хрем влете'ла в ко'мнату и пови'сла на ше'е ба'рина.
- Serge, mon Serge!
Не пригото'вленный к тако'му внеза'пному нападе'нию, Куни'цын стряхну'л её с себя', как навя'зчивую ша'вку, и с се'рдцем отодви'нулся в кре'сле:
- Que cela veut dire, madame?
Пото'м, приме'тив, что лаке'й, любопы'тствуя, вероя'тно, узна'ть оконча'ние интере'сной встре'чи, останови'лся под портье'рой, прито'пнул на него':
- А ты что глазе'ешь, болва'н? Пошёл к черту'!
- Слу'шаюсь, - отвеча'л тот, торопя'сь исче'знуть.
- De grace, madame, - на'чал Куни'цын, - вы, ско'лько по'мнится, обеща'лись навсегда' освободи'ть меня' от ва'шей ми'лой персо'ны?
Как провини'вшийся шко'льник, перемина'лась она' пе'ред ним с опу'щенными гла'зками, с разгоре'вшимися щёчками.
- Обеща'лась... Mais j'ai changee d'idee. Я рассуди'ла, что не годи'тся покида'ть му'жа, покида'ть сы'на... Я вороти'лась.
- Ви'жу, ви'жу-с, что вороти'лись. Да по'здно спохвати'лись, суда'рыня. Вы вообрази'ли, что мо'жно так вот, здоро'во живёшь, убежа'ть от му'жа, веда'ться Бог весть с кем, да пото'м, не находя' себе' бо'лее у други'х приста'нища, верну'ться опя'ть к зако'нному супру'гу? Да чем я, позво'льте узна'ть, ху'же други'х? С чего' вы взя'ли, что я до'лжен дово'льствоваться тем, чем гнуша'ются други'е?
- Вы, Серж, говори'те все о каки'х-то други'х, а ме'жду тем был ведь всего' оди'н друго'й - Диоску'ров.
- Да кто вас зна'ет!
- Кляну'сь вам Бо'гом.
И в кра'тких слова'х, прикла'дывая помину'тно плато'к к глаза'м, она' передала' му'жу по'весть свое'й бива'чной жи'зни. Наш де'нди почти' соверше'нно успоко'ился. С ви'дом зри'теля в коме'дии слу'шал он жену', отки'нувшись на спи'нку кре'сла и вста'вив в глаз болта'вшееся у него' в пе'тле, на эласти'ческом шнурке', стёклышко.
- Все э'то о'чень тро'гательно, - согласи'лся он, - но вы же'нщина рассуди'тельная, скажи'те: что вы са'ми сде'лали бы на моём ме'сте, е'сли б существо', кля'вшееся вам пе'ред алтарём в ве'чной ве'рности, самово'льно отдало'сь друго'му, а пото'м, когда' чу'вство её износи'лось, истрепа'лось, принесло' обра'тно вам э'ти отре'пья? Неуже'ли вы удово'льствовались бы и'ми? Неуже'ли вы наде'ялись, что тако'е существо' мо'жет ещё заня'ть о'коло супру'га прежнеё ме'сто че'стной зако'нной жены'? Я о'чень ценю', суда'рыня, ще'дрость и великоду'шие, с кото'рыми вы преподноси'те мне все, что оста'лось по'сле ва'шего кораблекруше'ния, но я не сме'ю приня'ть ва'шего пода'рка. Недосто'ин, суда'рыня, недосто'ин! Сли'шком мно'го че'сти.
Молода'я да'ма непритво'рно распла'калась.
- Да ведь вы же люби'ли меня'? Вы тако'й до'брый...
- Treve de compliments! Ма'ло ли кого' я люби'л! И вы ведь меня' когда'-то люби'ли, да разлюби'ли же? А когда' вы променя'ли меня' на какого'-то Диоску'рова, то я, о'чень есте'ственно, не мог сохрани'ть к вам пре'жней привя'занности, и с ва'шей стороны' бы'ло бы plus que ridicule тре'бовать её. Нет, я не принадлежу' к взыха'телям, я тут же стара'лся развле'чь себя' - ну, и развлёкся. Вот в руке' у меня', как ви'дите, запи'ска: э'то - billet-doux, вот на туале'те це'лая па'чка их - все от премиленьки'х осо'б. Сы'знова втяну'лся я в вольну'ю жизнь холостяка', как пти'ца, вы'пущенная из кле'тки, и вы ду'мали, что так вот и пойма'ете меня', ста'рого воробья', на мяки'не, что я по до'брой во'ле верну'сь в западню'? Как бы ни так! Заче'м вы'пустили? Разво'дная на'ша вы'йдет на днях, а до тех пор, с бо'жьей по'мощью, проживём, мо'жет, и врозь друг от дру'га. Та'к-то-с! Что имеём, не храни'м, потеря'вши - пла'чем.
Слезы', действи'тельно, текли' оби'льно из глаз Мо'нички. Она' не утира'ла их. Не находя' слов, поко'рно пону'рила она' хоро'шенькую голо'вку пе'ред свои'м неумоли'мым судьёю.
- Переста'ньте! - промо'лвил он же'лчно. - Слеза'ми не разжа'лобите: ста'рая шту'ка.

Все кля'твы же'нские - обма'ны,
Пове'рить же'нщине беда',
Их красота' - одни' румя'ны,
Их сле'зы - му'тная вода'.

Слы'шите? Му'тная, солёная во'да-с.
- Vous etes cruels... - пролепета'ла она'. - Ничего' я не хочу' от вас; покажи'те мне то'лько Арка'шу.
- Показа'ть? Отчего' не показа'ть. Но не вообража'йте, что вы сохрани'ли на него' каки'е-либо права'. Иди'те за мно'ю.
С гордели'вой оса'нкой напра'вился он че'рез анфила'ду ко'мнат к де'тской. Послу'шно, как овца' на верёвке, после'довала за ним отве'рженная супру'га. С невырази'мой гру'стью оки'дывали её взо'ры э'ти ко'мнаты: когда'-то она' была' полновла'стною в них цари'цей... Э'та ме'бель... А! Да ведь ме'бель - её со'бственность?
- Monsieur!
Муж останови'лся.
- Plait-il, madame?
- Ведь ме'бель э'та - моя'?
- Вы забы'ли, что оста'вили её сы'ну.
- Пра'вда! - печа'льно поту'пилась она'.
Корми'лицы не оказа'лось в де'тской. Сыно'к разро'зненной четы' поко'ился в коля'сочке. Положи'в на уста', в знак молча'ния, па'лец, Куни'цын пригласи'л жену' глаза'ми загляну'ть в коля'ску. Во взо'рах ю'ной ма'тери вспы'хнула я'ркая и'скра: на кружевно'й поду'шке почива'л пе'ред не'ю, со сло'женными на груди' ру'чками, по'лненький, све'жий младе'нец.
- Как он вы'рос, да и како'й бе'ленький! Совсе'м не тако'й пунцо'вый, как пре'жде, - восхища'лась Мо'ничка, бессозна'тельно опуска'ясь на коле'ни пе'ред коля'ской и кре'пко целу'я малю'тку.
Тот просну'лся и запища'л.
- Бе'дненький! Разбуди'ла! Голю'бцик, сино'цек мой! Она' бе'режно подняла' его' с поду'шки.
- Засни', мой а'нгельчик, засни'!
Но а'нгельчик, взгляну'в пря'мо на мать, забара'хтался на её рука'х и завопи'л благи'м ма'том.
- Он вас не узнаёт, - заме'тил с ва'жностью оте'ц и замани'л ма'ленького крикуна' па'льцами. - Поди' ко мне, пуза'н, к папа'ше поди'.
Мальчи'шка замо'лк и потяну'лся к папа'ше.
- Пай, Арка'ша, паинька-заи'нька. Вы ви'дите, суда'рыня, что и сы'н-то вас знать не хо'чет. Ма'ма - бя'ка, па'па не отда'ст тебя' ма'ме, ма'ма - бя'ка, - убаю'кивал досто'йный роди'тель своего' насле'дника.
Молода'я мать, не уде'рживая уже' рыда'ний, прислони'лась в изнеможе'нии к комо'ду.
- Бу'дет, суда'рыня, бу'дет коме'дь-то лома'ть! - су'хо заме'тил муж, на отверде'вшее се'рдце кото'рого смерте'льная го'ресть бе'дной же'нщины начина'ла ока'зывать размягча'ющее де'йствие. - Вы ви'дели своего' сы'на, бо'лее вы ничего' не тре'бовали. Мо'жете идти' свое'й дорого'й.
Поша'тываясь, она' с умоля'ющим взо'ром сде'лала шаг в направле'нии к жестокосе'рдому, пото'м вдруг ди'ко захохота'ла и ри'нулась вон из де'тской. Озабо'ченно посмотре'л ей вслед Куни'цын и при'нялся опя'ть ука'чивать малю'тку:

- Ба'ю, ба`юшки-баю',
Колоту'шек надаю'...

Когда' убаю'канный таки'м о'бразом сыно'к задрема'л, он уложи'л его' обра'тно в коля'ску и заверну'л в ку'хню распуши'ть ма'мку: заче'м оста'вила своего' пито'мца одного'? Зате'м он вороти'лся в кабине'т.
Что'бы рассе'яться, он взя'лся опя'ть за ро'зовую запи'ску. Но она' не могла' уже' вы'звать на губа'х его' пре'жнюю улы'бку; морга'я, мо'рщась, он погрузи'лся в ду'му и бессозна'тельно урони'л на пол письмецо'. Внеза'пно он встрепену'лся и больши'ми шага'ми пошёл к вы'ходу.
- Челове'к! Предста'л челове'к.
- Беги', что есть ду'ху, и вороти' ба'рыню.
- Сейча'с, я то'лько за ша'пкой...
- Не до ша'пки! Беги' как есть. Да дви'гайся же, тюле'нь!
Но бесполе'зны бы'ли трево'ги разжа'лобившегося му'жа: верну'лся челове'к, но не верну'лась с ним ба'рыня.
- Ну, что ж, не нагна'л?
- Ника'к нет-с. Взял изво'зчика, покати'л в одну' сто'рону - не вида'ть, поверну'л в другу'ю - и там след просты'л.
- Так, ви'дно, суждено' бы'ло! - пробормота'л Куни'цын и по'днял с полу' запи'ску.
И На'денька у себя' тще'тно ожида'ла возвра'та кузи'ны. Когда' же, не'сколько дней спустя', она' переходи'ла Не'вский, то ми'мо неё пронёсся на рысаке' щего'льской фаэто'н; в фаэто'не сиде'ла, с разрумя'нившимися от пе'рвого осе'ннего моро'за щёчками, в роско'шной бедуи'нке Мони'чка; ря'дом с не'ю - сизоно'сый, в морщи'нах, старика'шка в собо'льей ша'пке, огля'дывавший спу'тницу с тривиа'льной улы'бкой. Но ю'ная льви'ца, каза'лось, не замеча'ла его': с ра'достным беспоко'йством засма'тривалась она' в противополо'жную сто'рону, где нагоня'л их на заводско'м воро'ном удало'й ко`нногварде'ец.

XVII
Что за коми'ссия, Созда'тель,
Быть взро'слой до'чери отцо'м!
А. Грибое'дов
А ту'ча все грозне'е надвига'лась над бе'дной На'денькой...
Вско'ре по'сле вы`шеопи'санного эпизо'да, в по'лдень па'смурного ноя'брьского дня студе'нтка была' вы'звана в кабине'т отца' пред трибуна'л обо'их роди'телей. Бо'лее всего' поража'ло в моло'денькой, ещё так неда'вно молодцевато-энергич'еской де'вушке клеймо' безграни'чной ско'рби, почти' безнадёжности, нало'женное на ли'чико, на всю фигу'ру её.
- Voila, - ткну'ла на неё указа'тельным персто'м мать, - jugez vous meme. Пре'жняя ли э'то на'ша На'денька, све'женькая, оса'нистая, кото'рою мы име'ли по'лное пра'во горди'ться пе'ред све'том?
- Вы посыла'ли за мной, па'па, - отнесла'сь к отцу' бесстра'стным, беззву'чным го'лосом де'вушка. - Чего' вам от меня'?
- Mon amie, - обрати'лся он к супру'ге, - объясни' ты: ты мать.
На категори'чески поста'вленный вопро'с бле'дное лицо' На'деньки мгнове'нно вспы'хнуло я'рким румя'нцем; пото'м опя'ть побеле'ло, побеле'ло бо'лее пре'жнего.
- Так неуже'ли пра'вда?
- Пра'вда... - чуть вня'тно прошепта'ли её посине'вшие гу'бы, и в глаза'х у неё загоре'лся злове'щий ого'нь реши'мости сме'рти.
- На'денька! - в у'жасе вскри'кнули в оди'н го'лос роди'тели. - Но как э'то случи'лось?
- Случи'лось?.. Я состою' в натура'льном бра'ке.
- В натура'льном бра'ке? - протя'жно повтори'л оте'ц. - Э'то ещё что за вы'думки? И, ве'рно, с э'тим оборвышем-студе'нтишкой?
- Да, с Чекмаре'вым.
- Ну, так и знал! Дай им на мизи'нец во'ли, они' взле'зут тебе' на го'лову. Да как ты, одна'ко, сме'ла без позволе'ния роди'тельского?
- Для натура'льного бра'ка, па'па, не тре'буется согла'сия роди'телей; все - де'ло приро'ды.
- Затверди'ла сорока' Я'кова! Како'й э'то тако'й натура'льный брак?
- Натура'льный, то есть есте'ственный, в противополо'жность ва'шему - иску'сственному. Физиоло'гия челове'ка уже' так устро'ена, что в изве'стном во'зрасте ли'ца ра'зных поло'в нево'льно влеку'тся друг к дру'гу; приро'да венча'ет их - вот и все форма'льности. Преиму'щества натура'льного бра'ка пе'ред неесте'ственным заключа'ются ещё и в том, что нет сва'дебных расхо'дов.
Студе'нтка стара'лась прида'ть своему' го'лосу уве'ренность и твёрдость, но не совсе'м успе'шно: каза'лось, что она' отвеча'ет хорошо' затве'рженный уро'к.
- Обма'нутое, бестолко'вое дитя'! Да обду'мала ли ты после'дствия? Что ска'жет свет? Ты, дочь Никола'я Никола'евича Ли'пецкого (он де'лал ударе'ние на ка'ждом сло'ве), не бу'дучи за'мужем, вдруг... Ведь он ниче'м не обяза'лся? Мо'жет тебя' оста'вить, когда' взду'мается?
- Мо'жет, но не оста'вит. Он, па'па, из люде'й но'вых, для кото'рых честь - пе'рвое усло'вие земно'го сча'стья.
- Та'к-то так... Но я тепе'рь уже' ничему' не ве'рю. Так ты ду'маешь, он согласи'тся жени'ться на тебе'?
- Не могу' сказа'ть положи'тельно. Я уже' говори'ла ему' об э'том, но он нахо'дит, что э'то изли'шне.
- Ну да, изли'шне! Он просто-та'ки не хо'чет быть свя'занным и при пе'рвом слу'чае гото'в отде'латься от тебя'. Но вы го'рько ошиба'етесь, госуда'рь мой, не на тех напа'ли-с. Ты, разуме'ется, зна'ешь жи'тельство э'того негодя'я?
- Прошу' вас, па'па, не отзыва'ться о нем так неуважи'тельно.
- Ещё отста'ивает! Ну, да говори': где живёт он? На'денька сказа'ла а'дрес Чекма'рева.
- Тепе'рь изво'ль отправля'ться к себе' и не пока'зываться, пока' не позову'т! Понима'ешь?
Не отвеча'я, дочь удали'лась.
Г-н Липе'цкий усе'лся за пи'сьменный стол, взял большо'й почто'вый лист, обмакну'л глубокомы'сленно перо' и наброса'л сле'дующие строки':
"Ми'лостивый Госуда'рь.
Счита'ю до'лгом покорне'йше проси'ть Вас, по самонужне'йшему де'лу, почти'ть Ва'шим посеще'нием в наискоре'йшем вре'мени, е'сли возмо'жно - неме'дленно по получе'нии сей запи'ски.
Прими'те увере'ние в соверше'нном почте'нии и пре'данности.
Н. Ли'пецкий".
Че'кмарев не дал ждать себя' и ве'чером того' же дня яви'лся по приглаше'нию. Не'сколько вре'мени заста'вили его' простоя'ть в приёмной, зате'м ввели' в хозя'йский кабине'т.
Роди'тели ю'ной гре'шницы восседа'ли на дива'не. Сама' она', склони'вшись уста'ло на ру'ку, сиде'ла поо'даль, в углу'. Г-н Липе'цкий не то'лько не по'дал студе'нту свое'й ле'вой руки' и'ли двух па'льцев пра'вой (в ко'дексе на'ших мандари'нов есть в э'том отноше'нии града'ции с мельча'йшими отте'нками), но, не встава'я с ме'ста, едва' заме'тно кивну'л ему' лишь изда'ли голово'й. Дочь, со свое'й стороны', пошла' навстре'чу това'рищу.
- Э'то ещё что за фамилья'рности! - повели'тельно заме'тил ей роди'тель. - Твоё ме'сто вон там.
Не прекосло'вя, де'вушка удали'лась в свой у'гол.
- Не уго'дно ли вам присе'сть? - су'хо указа'л он го'стю на бли'жний стул.
- Чувстви'тельно благода'рен! - отвеча'л тот, презри'тельно кося'сь на това'рку и занима'я предло'женное ме'сто. - Вы что'-то о'чень уж торопи'ли. Ве'рно, у вас кто'-нибудь серьёзно бо'лен?
- Н-да, серьёзно бо'лен - нра'вственно! Позво'льте узна'ть пре'жде всего' то'го-с...
- Чего'-с?
- Ско'лько вам лет от роду'?
- Оригина'льный вопро'с! Но я не ба'рышня и не держу' свои'х лет в секре'те: мне 23, с хво'стиком; хво'стик не дли'нный: ме'сяца в два.
- Так-с, ми'лостивый госуда'рь, так-с. Сле'довательно, вы совершенноле'тни и признаётесь зако'ном компете'нтными к обсужде'нию свои'х де'йствий, равно' и отве'тственными за сии' де'йствия.
Шутли'вое выраже'ние на лице' Чекма'рева уступи'ло ме'сто выраже'нию сосредото'ченного внима'ния. Но, прину'див себя' к улы'бке, он с небре'жностью вы'нул часы'.
- А! Как вре'мя-то лети'т! Что зна'чит хоро'шее о'бщество. Но сло'ва ва'ши каса'тельно нра'вственно больно'го на'до, как я ви'жу, понима'ть фигура'льно; вопро'с в че'м-нибудь друго'м. Так не уго'дно ли бу'дет вам обрати'ться пря'мо к де'лу; у нас, дете'й Эскула'па, до'лжен я вам сказа'ть, вре'мя - де'ньги!
Хладнокро'вие студе'нта начина'ло беси'ть хозя'ина, и без того' далеко' нерасполо'женного к шу'ткам.
- Е'сли вре'мя вам так це'нно, - е'дко заме'тил он, достава'я бума'жник, - то позво'льте и настоя'щее посеще'ние ва'ше счесть до'кторским визи'том и заплати'ть вам по та'ксе.
Поры'вшись в па'чке ассигна'ций, он вручи'л ме'дику но'венькую, зелёную. Тот преспоко'йно при'нял её, как не'что до'лжное и, смяв в комо'к, засу'нул в карма'н жиле'та.
- Вся'кое дая'ние - бла'го. Тепе'рь я к ва'шим услу'гам. На чем мы, бишь, останови'лись?
- Дочь моя' Наде'жда Никола'евна не раз посеща'ла ва'ши студе'нческие схо'дбища, - на'чал с расстано'вкою, ви'димо, сде'рживая себя', г-н Липе'цкий. - Пра'вда?
- Не отрица'ю.
- И ме'жду не'ю и ва'ми, г-ном Чекмаре'вым, состоя'лось не'которое предосуди'тельного сво'йства сближе'ние?
Эскула'п бы'стро оберну'лся к сиде'вшей в отдале'нии това'рке и вопросительно-строго' посмотре'л на неё.
- Ты мо'жешь говори'ть без обиняко'в, - отвеча'ла она' ти'хо, но так, что всем бы'ло слы'шно, - роди'телям мои'м уже' все изве'стно.
Как затра'вленный го'нчими в те'сное уще'лье каба'н, жела'ющий предвари'тельно удостове'риться, како'й та'ктики держа'ться ему' с многочи'сленным неприя'телем, Че'кмарев мо'лча и зо'рко обвёл глаза'ми поочерёдно всех прису'тствующих. Пото'м, прищуря'сь, заговори'л холо'дным, деловы'м то'ном:
- Гм, так вот она' ва'ша нра'вственно-то больна'я. Что ж, допу'стим, пожа'луй, что ме'жду не'ю и ва'шим поко'рным слуго'ю произошло' изве'стного ро'да сближе'ние; заме'тьте, что я не признаю' положи'тельно фа'кта сближе'ния, а допуска'ю то'лько возмо'жность его'; что ж бы сле'довало из того'?
- А то, - отвеча'л, не'сколько поторопи'вшись, раздражённый старик-оте'ц, - что вы, как челове'к поря'дочный, бы'ли бы обя'заны жени'ться на ней.
- А! Ну, что ж, de gustibus non est disputandum.
- Прошу', одна'ко, не забыва'ть, су'дарь мой, - продолжа'л, бо'лее и бо'лее волну'ясь, г-н Липе'цкий, - что к сему' принужда'ет меня' одна' кра'йняя неотло'жность дела': сли'шком я'вные при'знаки ва'шего сближе'ния, кото'рые могли' бы, чего' до'брого, бро'ситься в глаза' и ли'цам посторо'нним. То бы я, мо'жете быть уве'рены, остерёгся выдава'ть свою' дочь за ва'шего бра'та, лека'ришку и нигили'ста. Вы, ста'ло быть, мо'жете благословля'ть судьбу' свою', что я так сгово'рчив и за ваш гну'сный о'браз де'йствий уступа'ю вам ещё вы'сшее своё сокро'вище. Но дабы' удосто'иться по'лной мое'й ми'лости, дабы' я обраща'лся с ва'ми, как с по'длинным зя'тем, вы обя'заны вы'казать чистосерде'чное раска'яние с до'лжным смире'нием и поко'рностью. В та'ком лишь слу'чае вы мо'жете рассчи'тывать и на прида'ное - в 15 ты'сяч. По'няли вы меня'?
Неприя'тная улы'бка искази'ла и без того' непривлека'тельные черты' студе'нта.
- По'нял-с, ва'ше превосходи'тельство, как не поня'ть. Вам жела'тельно име'ть в зя'те послу'шную маши'ну, и, приня'в меня' почему'-то за подходя'щий сыро'й материа'л для тако'й маши'ны, вы так увлекли'сь свои'м пла'ном, что говори'те о моём бра'ке с ва'шей до'черью как о че'м-то давно' решённом, ожида'ющем то'лько ва'шей роди'тельской печа'ти да рукоприкла'дства. На беду' ва'шу, матушка-приро'да наби'ла и мою' башку' доста'точной по'рцией мозгово'й ка'шицы, а нау'ка и обстоя'тельства разви'ли в ней рассу'док - и'ли упря'мство, е'сли э'то сло'во вам бо'лее по нутру'. Вы же не могли' предста'вить себе', что и у други'х люде'й обрета'ется в верхне'й ка'мере ска'занная ка'шица, и не потруди'лись на'весть наперёд спра'вку: наме'рен ли я вообще' лезть в подста'вленное мне супру'жеское ярмо'?
- Как? - вскри'кнул, гро'зно приподнима'ясь с ме'ста, г-н Липе'цкий. - Вы сме'ете того'... мечта'ть о разры'ве?
- Мечта'ть, ва'ше превосходи'тельство, изво'лите вы. Я гляжу' на де'ло с практи'ческой стороны'. Но при ва'шей полноте' волнова'ться вре'дно: мо'жет и кондра'шка хвати'ть. Успоко'йтесь и ся'дьте.
- Ну, ну... - проворча'л г-н Липе'цкий, уса'живаясь, одна'ко, по сове'ту ме'дика.
- Вот и прекра'сно, - продолжа'л Чекма'рев, - тепе'рь поговори'м, как толко'вые лю'ди. Войди'те, Никола'й Никола'евич, в моё положе'ние. Я ведь перехожу' в четвёртый курс, до вы'хода остаётся мне, сле'довательно, це'лых два го'да. Дочь ва'ша мне нра'вится, и е'сли, по истече'нии э'тих двух лет, она' суме'ет не потеря'ть моёго расположе'ния, то я, по всей вероя'тности, бу'ду не прочь жени'ться на ней и форма'льным о'бразом. До того' же вся'кая официа'льная связь была' бы с моёй стороны' глу'постью.
- Но, ми'лый мой, - осме'лилась тут пода'ть го'лос На'денька, - ведь и Лопухо'в вы'пустил Ве'рочку из "подва'ла", не око'нчив ку'рса, а ме'жду тем они' устро'ились отли'чно: тут же добы'ли перево'дов, а вско'ре Лопухо'ву предложи'ли и ме'сто управля'ющего на заво'де.
Че'кмарев с сожале'нием покача'л голово'ю.
- Како'е же вы ещё ди'тятко! Жени'сь по'сле э'того на вас; греха' да беды' наживёшься. Ведь Лопухо'в - произведе'ние бо'йкой фанта'зии романи'ста, кото'рому ничего' не сто'ило надели'ть своего' геро'я всевозмо'жными благода'тями; назна'чь он ему' хоть миллио'н годово'й ре'нты - у него', у а'втора, от того' ни гроша' бы из карма'на не убы'ло; бы'ло бы то'лько эффе'ктней. Попро'буй же наш брат, несочи'ненный, существу'ющий в действи'тельности сме'ртный, не око'нчив ку'рса да "без корми'ла и весла'" в ви'де дипло'ма на ле'каря и'ли до'ктора, пусти'ться в "океа'н жи'зни", - не то'лько бы ему' не да'ли больны'х лечи'ть, но, с тем возьми'те-с, не да'ли б и заво'дом управля'ть; да, и соверше'нно резо'нно, и'бо кто же пору'чится за позна'ния тако'го господи'на? Остаю'тся, зна'чит, одни' перево'ды; но, Бо'же, что э'то за чёрствый кусо'к хле'ба! Не говоря' уже' о том, что доста'ть перево'ды дово'льно тру'дно: перево'дчиков ны'нче - что нере'заных соба'к; но и доста'вши их, хоть ложи'сь да с го'лоду помира'й, цена' на вся'кие перево'ды (исключа'я ра'зве с англи'йского, но в англи'йском языке' я пас), цена', говорю' я, на них по слу'чаю конкуре'нции до того' пони'зилась, что ско'ро, ка'жется, придётся самому' де'ньги плати'ть, чтоб то'лько при'няли перево'д твой. Очеви'дно, зна'чит, что без вы'шереченного корми'ла и весла' и мы'сли допусти'ть нельзя' о церко'вном бра'ке.
Г-н Липе'цкий дал вы'сказаться Чекма'реву; но до'лго сде'ржанный гнев бу'рно вы'рвался тепе'рь нару'жу.
- М-да-с, да-с... О'чень хоро'ший расчёт име'ли вы, ми'лостивый госуда'рь мой, отли'чнейший, за исключе'нием одно'й, са'мой пустя'шной ма'лости: вы забы'ли, с кем име'ете де'ло, забы'ли, что я того'-с... челове'к с ве'сом!
- Никто' э'того и не оспа'ривал: пудо'в шесть, да'же семь, наве'рное, ве'сите.
- Де'рзкий молодо'й челове'к! Ху'до вам бу'дет! Я могу' вам напа'костить, на всю жизнь напа'костить!
Де'рзкий молодо'й челове'к сжал то'лько плотне'е гу'бы, побледне'л немно'жко; друго'го при'знака волне'ния не обнару'жилось в неподвижно-холо'дных черта'х его'.
- Па'костите, е'сли вас хва'тит на э'то, - отвеча'л он, приподнима'ясь и беря'сь за ке'пи, - в чем я, впро'чем, нима'ло и не сомнева'юсь. Ка'ши, во вся'ком слу'чае, нам с ва'ми, ви'дно, не свари'ть, а три рубля' свои'х я вы'сидел сполна', так мо'жно и отретирова'ться. Одно' лишь счита'ю неизли'шним заме'тить вам на проща'нье: вы, мо'жет быть, вообража'ете, что я ле'вой ного'й сморка'юсь? Разуве'рьтесь. Я не из тех, что доброво'льно подставля'ют спи'ну, а и сам наде'лен от приро'ды кулачи'щами, предо'брыми, я вам скажу', и в де'ло пуска'ть их уме'ю. Е'сли вы поэ'тому суде'бным путём взду'мали бы пресле'довать меня', то я отреку'сь от всего': знать, мол, не зна'ю, ве'дать не ве'даю. Не призна'лся же я до сих пор ни в чем и вам? А то и того' чи'ще: попрошу' ко`е-кого' из друзе'й закады'чных показа'ть, что до'чка ва'ша навеща'ла и их: я вы'йду из воды', выража'ясь с поэ'тами, сух и чист, как голуби'ца; до'чка же ва'ша - сомнева'юсь. За ва'ми вы'бор.
- Мальчи'шка! - вы'рвалось из груди' задыха'вшегося от бе'шенства отца'.
- Руга'йтесь, ва'ше превосходи'тельство, не стесня'йтесь, пожа'луйста: ведь я не бо'лее как ва'ми же приглашённый гость, а вы не ме'нее как хозя'ин. Что до вас, Липе'цкая, - поверну'лся он к до'чери, - то по'сле того', что вы побежа'ли жа'ловаться папа'шеньке, в наде'жде прину'дить меня' nolens-volens взвали'ть вас на мою' ше'ю, вы, коне'чно, не ста'нете ожида'ть с мое'й стороны' како'го-либо посла'бленья и снисхожде'нья: отны'не я не признаю' в вас да'же и натура'льной жены' свое'й. Жела'ю здра'вствовать че'стной компа'нии.
И, заломи'в набекре'нь ке'пи, студе'нт наш ло'вко поверну'лся на каблука'х и ме'рно вы'шел.
- Э'то-, э'то... э'то... - пыхте'л вслед ему' г-н Липе'цкий, тще'тно прии'скивая подходя'щее сло'во для оклейме'ния всей гну'сности вы'ходки де'рзкого молодо'го челове'ка.
- C'est terrible, infame, impertinent, abominable! - разрази'лась супру'га его', со свое'й стороны' не затрудня'ясь в вы'боре досто'йных эпи'тетов.
- О, вы у меня' ещё запля'шете! - заголоси'л разъярённый оте'ц. - На весь го'род, на всю Русь протрублю' свой позо'р, а вы у меня' не улизнёте: так ли, сяк ли, а заста'влю жени'ться!

XVIII
К чему' коле'ни преклоня'ть?
Свобо'дным ле'гче умира'ть!
И. Ники'тин
На'денька, не пророни'вшая в продолже'ние всей предыду'щей сце'ны почти' ни сло'ва, привста'ла тепе'рь, бле'дная, как воротничо'к на ше'е её, с лихора'дочно разбега'ющимися глаза'ми, но тут же принуждена' была' ухвати'ться за ру'чку сту'ла.
- Нет, па'па... - прошепта'ла она'. - Оста'вьте... я не хочу' выходи'ть за тако'го челове'ка... лу'чше вся'кий позо'р, чем быть жено'ю подл...
Не договори'в, де'вушка закати'ла глаза', затрясла'сь и, как труп, гро'хнулась на пол. Г-жа Липе'цкая суетли'во, в уще'рб своему' превосходи'тельному са'ну, подбежа'ла к ней и, доста'в из карма'на флако'нчик с души'стою жи'дкостью, опры'скала е'ю лицо' до'чери.
Тяжело' вздохну'в, та очну'лась и, при по'мощи ма'тери, присе'ла опя'ть на стул.
Оте'ц, угрю'мо и безуча'стно наблюда'вший о'бморок студе'нтки, останови'лся пе'ред не'ю с расста'вленными нога'ми.
- Так-с, так-с. Вы, зна'чит, не жела'ете выходи'ть за подлеца'? А осканда'лить пе'ред це'лым све'том свои'х роди'телей вам нипочём? Нет, любе'знейшая, шали'те! Как че'стный оте'ц говорю' вам: вы бу'дете его' жено'ю, зако'нною, и в наикратча'йшем промежу'тке вре'мени!
На'денька успоко'илась. Но споко'йствие её бы'ло ужаснеё вся'кого волне'нья: отча'янье есть хоть при'знак бо'рющейся, по'лной сил и созна'ния э'тих сил жи'зни; лицо' же герои'ни на'шей бы'ло безуча'стно, бесстра'стно, как безду'шное, ледяно'е лицо' мертвеца': последнеё дыха'ние жи'зни, каза'лось, отлете'ло от него'.
- Нет, па'па, - беззву'чно промо'лвила она', - я не бу'ду его' жено'ю, не де'лайте себе' пусты'х иллю'зий.
- Что? Ты ду'маешь ещё проти'виться? Девчо'нка де'рзкая, мне проти'виться? О`-го`-го'! Я наси'льно потащу' тебя' к алтарю'!
- Не смеши'те, па'па, мне, пра'во, не до сме'ху. Ра'зве в наш век мо'жно заста'вить де'вушку про'тив её со'бственной во'ли вы'йти за кого' бы то ни бы'ло? Мне сто'ит то'лько сказа'ть в це'ркви, что я не жела'ю его', и де'ло с концо'м.
- Вот как-с, вот как-с... Коне'чно, прину'дить тебя' про'тив твоего' жела'ния я не могу', но... но у меня' остаётся ещё одно' сре'дство: е'сли ты не испо'лнишь мое'й во'ли, я прокляну' тебя'!
Бле'дная улы'бка, как бесцве'тный лу'нный луч и'з-за осе'ннего тума'на, мелькну'ла по лицу' де'вушки.
- К чему' э'ти фра'зы, па'па? "Слова', слова', слова'!" Е'сли я досто'йна наказа'ния, то и без ва'шего прокля'тья ка'ра ра'но и'ли по'здно не заме'длит пости'чь меня' как необходи'мое сле'дствие обстоя'тельств. Е'сли же я безви'нна, то прокля'тие ва'ше бу'дет одни'м театра'льным колофо'нием. Про'ще уж, е'сли вы уже' то'чно жела'ете вы'местить на мне своё се'рдце, пригро'зитесь вы'гнать меня' на у'лицу; э'то бу'дет име'ть хоть не'который смысл.
- А что ж ты ду'маешь, бессты'дница, я не вы'гоню тебя'? Вы'гоню, как после'днюю соба'ку вы'гоню, в век не пущу' наза'д в дом, отреку'сь от тебя' пе'ред все'ми. Слы'шишь, На'денька?
- Слы'шу, па'па. Но как ни тяжело' мне, а я принуждена' повтори'ть своё: Че'кмарев никогда' не бу'дет мои'м му'жем.
- После'днее твоё сло'во?
- После'днее.
- Ха! Прекра'сно же, бесподо'бно! - пыхте'л, не владе'я уже' собо'й, раззлобле'нный стари'к. - Вот оно', уваже'ние-то к ста'ршим! Все бы'ло, зна'чит, одно'й ма'ской! Алексе'й, а, Алексе'й!
Он дёрнул за бро'нзовую ру'чку висе'вший над пи'сьменным столо'м соне'тки с таки'м остервене'нием, что та оста'лась у него' в рука'х.
- Mais, Nicolas... - попыта'лась угомони'ть спу'тника жи'зни бо'лее рассуди'тельная супру'га. - Что ты де'лаешь? Образу'мься!
- Алексе'й! - ещё неи'стовее то'пнул ного'ю г-н Липе'цкий, и в дверя'х показа'лся на э'тот раз бесслове'сный ливре'йный исполни'тель ба'рской во'ли. - Вы'веди отсю'да э'ту же'нщину!
- То есть как же так-с, ва'ше превосходи'тельство? - вопроси'л не доверя'вший свои'м уша'м Алексе'й. - Куда'-с?
- Куда'! Дура'к! За дверь, на у'лицу. Да не пуска'ть её наза'д ни на каки'е про'сьбы. Нет у меня' болеё до'чери!
- Nicolas... - реши'лась вложи'ть ещё после'дний проте'ст мать, в кото'рой заговори'ло чу'вство бо'лее благоро'дное.
- Молча'ть! - прикри'кнул на неё супру'г; пото'м повели'тельно указа'л слуге' на дочь: - Исполня'й, что тебе' прика'зывают.
Нереши'тельно сде'лал Алексе'й два ша'га в направле'нии к На'деньке. Та останови'ла его' движе'нием ру'ки и с уси'лием подняла'сь со сту'ла.
- Не труди'сь, Алексе'й, и без тебя' я зна'ю вы'ход. Проща'йте, ма'менька! - обрати'лась она' к ма'тери и в го'лосе её зазвуча'ла нево'льная не'жность. - Мне жаль вас!
Г-жа Липе'цкая взгляну'ла на гро'зного супру'га: дозво'лит ли он ей обня'ть прокля'тое де'тище, и, прочита'в на лице' его' пре'жнее безжа'лостное реше'ние, со сде'ржанностью приложи'лась ко лбу до'чери. Та поцелова'ла её в гу'бы, поцелова'ла ей ру'ку, пото'м оберну'лась к отцу':
- Проща'йте и вы, па'па. Ослеплённые закосне'лыми предрассу'дками и самоду'рством, кото'рые вы тще'тно скрыва'ли до настоя'щего вре'мени под ма'ской либерали'зма, вы, разуме'ется, не дади'те мне прости'ться с ва'ми, как бы сле'довало до'чери с отцо'м. Проща'йте же так. Дай Бог вам не раска'яться в сего'дняшнем ва'шем посту'пке; го'рькая вещь - раска'яние! Но со'весть моя' - судья' мне, что я ме'нее вино'вна, чем вы, мо'жет быть, ду'маете, что вы сли'шком стро'го осуди'ли меня'.
Слезы', холо'дные, не утоля'ющие го'ря слезы' струи'лись по бле'дным щека'м де'вушки. Тряхну'в безнадёжно голово'й, она' бро'сила после'дний взгляд на мать и поспеши'ла поки'нуть чу'ждую уж ей о'тчую кро'влю.

XIX
Опроти'вела мне жизнь моя',
Молода'я, бесполе'зная!
А. Полежа'ев
В тот са'мый ве'чер, когда' э'та оживлённая семе'йная дра'ма происходи'ла в многолю'дном, аристократи'ческом кварта'ле го'рода, а одно'м из столи'чных захолу'стий име'ла ме'сто друга'я, безмо'лвная, одноли'чная дра'ма, не ме'нее серьёзная.
В ни'жнем этаже' двухэта'жного надво'рного строе'ния, над две'рью кото'рого днем мо'жно бы'ло проче'сть небольшу'ю, прост'енькую вы'веску: "Наро'дная библиоте'ка", в невысо'кой, дово'льно просто'рной ко'мнате, при спу'щенных што'рах о'кон, занима'лась за конто'ркой де'вушка. При мерца'нии све'тившей ей одино'кой све'чи различа'лись вдоль стен кни'жные шкафы'. Пе'ред пишуще'й над конто'ркой висе'л уда'чный портре'т а'втора "Что де'лать?". Как бы для вдохнове'ния себя', вски'дывала она' поро'й взо'ры на портре'т; когда' при э'том черты' её облива'лись по'лным све'том пла'мени, зна'вшие её узна'ли бы в ней Ду'ню Бредне'ву. Лицо' её заме'тно осу'нулось, ску'лы ещё болеё вы'дались, нос прио'стрился. По времена'м у неё подёргивало углы' рта, су'дорожно своди'ло па'льцы - и то'лько; в остально'м вид её был споко'ен.
Загляну'в че'рез её плечо', никто' не ожида'л бы проче'сть следующеё:
"Вы, ма'менька, счита'ли меня' всегда' необыча'йно у'мной, во всем спра'шивали моего' сове'та; послу'шайтесь же меня' в после'дний раз: не убива'йтесь по-пу'стому - игра' свеч не сто'ит. Ра'достей от меня' в проше'дшем вы име'ли ма'ло; в бу'дущем могли' бы ожида'ть их и того' ме'ньше: не была' же я в состоя'нии после'днее вре'мя упла'чивать да'же свою' до'лю за кварти'ру, за стол; вы, стару'шка, должны' бы'ли рабо'тать для меня'! Нет, что вам в тако'й дрянно'й до'чери, вы'киньте её из се'рдца; остаётся же вам сын, кото'рый с ли'хвою заме'нит её. Что до библиоте'ки, то я распоряди'лась уже' прода'жею её одному' содержа'телю пансио'на, кото'рому тре'буются и'менно тако'го ро'да кни'ги. Я проси'ла его' зайти' к вам на бу'дущей неде'ле, когда' вы уже' не'сколько успоко'итесь от неожи'данного уда'ра. Це'ну отде'льным кни'гам вы узна'ете из прилага'емого спи'ска. Из вы'рученной су'ммы вы возврати'те пяти' това'рищам Алё!ши (он назовёт вам их) поже'ртвованные и'ми де'ньги; На'деньке та'кже, что ей при'чтется. Е'сли что ещё оста'нется, то, само' собо'ю разуме'ется, возьми'те себе'. По'хороны устро'йте са'мые, са'мые просты'е: деревя'нный, некра'шеный гроб да дро'ги в две ло'шади, и'ли, е'сли ока'жется деше'вле, на носи'лках. До свида'нья же, ма'менька! За гро'бом, наде'юсь, ско'ро сви'димся. Проща'й и ты, Алё!ша, люби' ма'меньку, исполня'й беспрекосло'вно все её жела'ния: ты у неё тепе'рь еди'нственная защи'та и опо'ра.
Вы, Лев Ильи'ч, сде'лали все зави'севшее от вас, что'бы разви'ть меня': вы име'ете пра'во тре'бовать от ва'шей учени'цы бо'лее подро'бного отчёта в её де'йствиях. Вы'слушайте же меня'. Отча'явшись дости'чь чего'-либо в нау'ках, я, как вам изве'стно, предала'сь всей душо'й практи'ческой де'ятельности. По ва'шей же рекоменда'ции, я доста'ла перево'дов. Но... сты'дно да'же призна'ться: хотя' я и научи'лась в гимна'зии (ча'стным о'бразом) англи'йскому языку', хотя' и понима'ла почти' все, что собира'лась переводи'ть, но за перево'д не зна'ла взя'ться: ру'сской фра'зы толко'во связа'ть не уме'ла; вот как основа'тельно у'чат нас родно'му языку'! Поня'тно, что от рабо'ты мое'й с сострада'нием отказа'лись: "Тако'й, де'скать, макулату'ры и без ва'шей куда' как дово'льно". Я не упа'ла ду'хом: остава'лась же у меня' осно'ванная мно'ю наро'дная чита'льня. Что я взяла'сь за де'ло не совсе'м-то неуме'ючи, вы мо'жете суди'ть уже' по вы'бору книг: бы'ли у меня' "Илиа'да" и "Одиссе'я" (поэ'зия младе'нческой на'ции для люде'й младенчествующи'х), был "Мир Бо'жий" Ра'зина, ба'сни Крыло'ва, хрестома'тия Гала'хова... Но и тут неуда'ча, пе'рвый блин ко'мом: наро'д наш ещё так туп, что не мо'жет поня'ть всю ва'жность у'мственного разви'тия, и отнёсся к мое'й библиоте'ке совсе'м хо'лодно (сгла'зили вы свои'м предсказа'нием!); мно'го-много заходи'ло в день челове'ка два'-три. Напра'сно печа'тала я объявле'ния в газе'тах: простолюди'н наш и в ру'ки не бере'"т газе'т! На роду' мне, ви'дно, напи'сано не име'ть возмо'жности приноси'ть по'льзу бли'жним, куда' не ки'ну - все клин, за что не возьму'сь - все ру'шится, ру'шится от того', что подпо'рки ша'тки! Я, как Га'млет, кото'рый, по'лный прекра'сных начина'ний, не находи'л в себе' сил к их осуществле'нию. Что же мне остава'лось, Лев Ильи'ч, са'ми посуди'те? Заняла'сь я бухгалте'рией - и вы'казала то'лько бесси'лие своё на вся'кого ро'да головоло'мный труд; дава'ла я уро'ки му'зыки, но, не говоря' уже' о бездохо'дности их (не свы'ше полти'нника за уро'к), они' опроти'вели мне своёй бесполе'зностью: ба'рышни на'ши ведь едва' вы'йдут за'муж, тут же оставля'ют му'зыку, так что она' слу'жит им, со'бственно, то'лько для при'манки жени'хов; а посвяща'ть себя' та'кой ме'лочной, та'кой - мо'жно сказа'ть - по'длой це'ли я счита'ла ни'же своёго досто'инства. И вот - я оста'лась без вся'кой рабо'ты, без наде'жды и в бу'дущем на каку'ю-либо поле'зную де'ятельность. А е'сли б вы могли' знать, как э'то го'рько - признава'ться себе': что ни на что'-то ты не спосо'бна, никому'-то не нужна', как булы'жник, валя'ющийся на у'лице, ни на каку'ю постро'йку не приго'дный - ра'зве на моще'ние мостово'й! Но я не хочу' слу'жить мостово'й, не хочу' дозво'лить вся'кой плебе'йской пяте' попира'ть меня'; лу'чше уж зары'ть себя' в зе'млю - и перено'сно, и буква'льно! Я вы'сказалась. Наде'юсь, Лев Ильи'ч, что вы тепе'рь не осуди'те меня'. Проща'йте. Ещё раз при'мите мою' благода'рность за все ва'ши стара'ния и, прошу' вас, сохрани'те о ва'шей бестала'нной учени'це до'брую па'мять.
К тебе', На'денька, обраща'юсь к после'дней. По'мнишь, как ты во что бы то ни ста'ло стара'лась обрати'ть меня' в свой зако'н? Стара'ния твои' увенча'лись не'которым успе'хом: мои' де'тские ве'рования поколеба'лись - но не совсе'м. Ещё тли'тся во мне та'йная наде'жда на не'что лу'чшее, не досяга'емое для меня' здесь, на земле', - на награ'дный пря'ник. Каково' же бы'ло бы мне без э'того пря'ника? Ты, с твое'й самостоя'тельной, поро'дистой нату'рой, быть мо'жет, обошла'сь бы и без него'; я умертви'ла бы себя' с отча'яния; тепе'рь я умира'ю хоть - относи'тельно говоря' - споко'йно, чуть не с улы'бкой. Что бы там ни ожида'ло меня' - все'-же оно' бу'дет не ху'же здешнего' бытия'. Вот и все. Проща'й; живи' счастли'во с твои'м Ч.
ДБ."
Перебели'в духо'вную на большо'го форма'та почто'вый лист, Бредне'ва, прикуси'в губу', со внима'нием перечла' ещё раз напи'санное, испра'вила ко`е-где' зна'ки препина'ния, пото'м зажгла' чернову'ю на све'чке, бро'сила её на пол и обождала', пока' не обу'глился и не сверну'лся после'дний уголо'к её. Прито'пнув ного'ю тле'ющие оста'тки, она' подошла' к две'ри, поверну'ла ключ, чтоб уве'риться, за'мкнута ли та в два оборо'та, огляну'лась на окна', спу'щены ли што'ры; зате'м, верну'вшись к конто'рке и подня'в кры'шку, доста'ла отту'да буты'ль с каки'м-то чёрным, кру`пнозерни'стым порошко'м, дробни'цу, ва'ты, я'щик с писто'нами и пистоле'т. Проду'в ду'ло, она' приняла'сь заряжа'ть его'. Хотя' мешкова'тость, с кото'рою происходи'ло после'довательное набива'ние ору'жия тре'буемыми сна'добьями, и изоблича'ла в ней нео'пытного стре'лка, одна'ко са'мый проце'сс заряже'ния был ей хорошо' знако'м: навела', ви'дно, заблаговре'менно спра'вку, как приня'ться за де'ло. Вот она' взвела' куро'к, насади'ла писто'н. Тепе'рь подкати'ла к конто'рке деревя'нное кре'сло, зажгла' втору'ю свечу' и поста'вила о'бе по двум сторона'м портре'та люби'мого романи'ста.
В дверя'х разда'лся нетерпели'вый стук. Самоуби'йца всполоши'лась, торопли'во схвати'ла пистоле'т, усе'лась поудобнеё в кре'сло и, устреми'в взор на я'рко освещённое в вышине' изображе'ние дорого'го а'втора, поднесла' ору'жие ко рту... Осе'чка! - Ах, я беспа'мятная! Говори'л же он мне... - пробормота'ла она', вска'кивая с ме'ста, насы'пала себе' из порохово'й буты'ли на ладо'нь го'рсточку по'роху, сняла' писто'н, вти'снула в затра'вку не'сколько пороши'нок и сно'ва наде'ла на неё грему'чую шля'пку.
Стук повтори'лся.
- Отопри'сь, Ду'ня, э'то я, - послы'шался кочене'ющий от моро'за же'нский го'лос.
Бредне'ва насторожи'лась.
"Ника'к На'денька? Ра'зве впусти'ть? Ведь она' у'мная, поймёт... Прито'м же мо'жно вы'казать пе'ред не'ю хоть ра'з-то си'лу ду'ха".
- Ты, На'денька? - спроси'ла она', подходя' к две'ри.
- Я, Ду'ня, поскоре'й, пожа'луйста... совсе'м замёрзну.
- Но с усло'вием, На'денька, не меша'ть мне, что бы тако'е я ни предпринима'ла?
- Не бу'ду меша'ть!
- Че'стное сло'во?
- Ме'жду че'стными людьми' не тре'буется клятв; обеща'юсь - зна'чит, и сдержу' свя'то.
Бредне'ва поверну'ла два'жды ключ и толкну'ла дверь. Из мра'ка се'ней вы'делилась фигу'ра студе'нтки. Самоуби'йца с не'которым испу'гом отступи'ла ша'га два наза'д.
- Но, На'денька, на кого' ты похо'жа?
Та переступи'ла поро'г ко'мнаты. На ней бы'ло то'лько пла'тье, ни бурну'са све'рху, ни манти'льи. Ниче'м не прикры'тые, остри'женные в кружо'к ку'дри, всклоко'ченные свире'пствовавшей на дворе' непого'дой, блиста'ли ка'плями дождя' и прили'пли у виско'в. Лицо' посине'ло от холода', че'люсти слы'шно ударя'лись друг о дру'га.
- Здра'вствуй, Ду'ня... Меня' вы'гнали из роди'тельского до'ма... я к тебе'...
- Вы'гнали? Тебя'? Да возмо'жно ли? Но я, пра'во, не зна'ю, как приюти'ть тебя', я сама'...
- Что? Говори' без церемо'ний: и ты меня' знать не хо'чешь?
- Нет, моя' ми'лая, не то... На вот, прочти', узна'ешь. На'денька сняла' напоте'вшие очки' и, все ещё не придя' в себя', ста'ла пробега'ть по'данное ей завеща'ние. Глаза' её неёстественно заблиста'ли.
- Что хорошо' - хорошо'! И ты, зна'чит, собира'ешься в елисе'йские?
- Да... но ты, На'денька, обеща'лась не препя'тствовать мне.
- И не бу'ду, напро'тив: хочу' сопу'тствовать тебе'. Для компа'нии ведь и жид удави'лся.
- То есть как же так? Ты то'же наме'рена поко'нчить с собо'ю? Тебе'-то заче'м?
- Есть, ви'дно, свои' основа'ния. Скажи', счита'ешь ли ты меня' доста'точно развито'ю, что'бы обсужда'ть свои' де'йствия?
- О да, ещё бы.
- Ну, а я, подо'бно тебе', пришла' к заключе'нию, что "жизнь - пуста'я и глу'пая шу'тка". Каки'м мане'ром, спра'шивается то'лько, ду'маешь ты соверши'ть прогу'лку в надзвёздный край?
Вме'сто вся'кого отве'та Бредне'ва подняла' ору'жие, кото'рого не выпуска'ла до э'тих пор из рук, к гу'бам. На'денька во'время удержа'ла её за ру'ку.
- Ах, нет, Ду'ня, то'лько не так! Ли'чные ко'сти разорвёт, всю физионо'мию обезобра'зит, потечёт кровь...
- Так пря'мо в се'рдце.
- А е'сли промахнёшься?.. Ведь вы'тащат пу'лю, вы'лечат, да ещё на смех поды'мут. Друго'е де'ло вот сини'льная кислота': ми'гом умрёшь, без су'дорог, сама' да'же не заме'тишь; и му'скулов на лице' не сведёт: бу'дешь лежа'ть как жива'я. А то утопи'ться - то'же хоро'шая смерть.
- Но где же? В Фонта'нке?
- Нет, там ме'лко, а я уме'ю пла'вать. На'до бу'дет уже' на Неву'.
- Да далеко' отсю'да.
- Изво'зчика возьмём. Но говори', Ду'ня: ты серьёзно реши'лась?
Во все вре'мя предыду'щего разгово'ра На'денька, иссиня-бле'дная, лихора'дочно дрожа'ла, дрожа'ла от промо'кшей на ней от дождя' оде'жды; и Бредне'ву начина'ла пронима'ть дрожь, но дрожь стра'ха сме'рти, на'гнанная на неё, не отшатну'вшуюся от самоуби'йства, мертвя'щим хладнокро'вием подру'ги. Она' перемогла'сь и, спря'тав пистоле'т в конто'рку, взяла' за ру'ку студе'нтку.
- Пойдём же, пойдём... Но ты, На'денька, без шля'пки, без всего'? - останови'лась она'. - Да и мои' все ве'щи наверху', у ма'меньки. Не хо'чется то'лько идти' туда'; пожа'луй, заде'ржат.
- Да с како'й ра'дости нам ку'таться? Что'бы тепле'е тону'ть бы'ло? - засмея'лась На'денька, и смех её, хри'плый, надло'манный, прони'к Бредне'вой до мо'зга косте'й. - Тем скореё, зна'чит, окостенеём, ко дну пойдём.
- Но в слу'чае нас уви'дят на у'лице простоволо'сыми, в одни'х пла'тьях... чего' до'брого, городово'й остано'вит, изво'зчик не повезёт.
- И то пра'вда. Повя'жем же головы'. Де'вушки накры'лись платка'ми.
- Ну, одна'ко ж, идём, идём, а то ещё заме'тят, - заторопи'ла На'денька, увлека'я подру'гу за ру'ку в тёмные се'ни, а отту'да на во'льный во'здух.

XX
Звезда' покати'лась на за'пад...
Прости', золота'я, прости'!
А. Фет
На дворе' стоя'л ноя'брьский ве'чер, тёмный, нена'стный. Шел пороши'стый, холо'дный до'ждик. Когда' деви'цы, одна' за друго'ю, прошмыгну'ли в кали'тку на у'лицу, их охвати'л, как в оха'пку, бе'шеный, ледяно'й вихрь и чуть не сбил с ног. Упря'тав ру'ки в широ'кие рукава' пла'тья, зажму'рив глаза', На'денька пошла' навстре'чу непого'де. Бредне'ва едва' поспева'ла за ней.
На углу' показа'лись при сла'бом огне' фонаря' изво'зчичьи дро'жки. С ло'шади, меланхоли'чески пону'рившей го'лову, вали'л клу'бами пар, как от самова'ра. Хозя'ин экипа'жа, приюти'вшийся под наве'сом подъе'зда, предложи'л ба'рышням свои' услу'ги.
- Подава'й... - глу'хо отвеча'ла На'денька и взле'зла в дро'жки.
Бредне'ва помести'лась ря'дом. Изво'зчик, огляну'в лёгкий костю'м обе'их, покача'л голово'ю и стал неспе'шно отвя'зывать приве'шенный к мо'рде лоша'дки мешо'к с овсо'м. Упра'вившись с э'тим де'лом, он неуклю'же взобра'лся на козлы' и взял во'жжи.
- Куда' прика'жете, суда'рыни?
- К Никола'евскому мо'сту, - прошепта'ла, стуча' зуба'ми, На'денька.
- Ну, пошеве'ливайся, ста'рая, что ста'ла! До'брых ба'рышень везём! - задёргал он вожжа'ми, дово'льный уже' тем, что "до'брые ба'рышни" не усло'вились насчёт проездно'й пла'ты, определи'ть кото'рую, сле'довательно, предоставля'лось его' со'бственному усмотре'нию.
Морско'й, поры'вистый ве'тер пронима'л наскво'зь сла'бо защищённые лёгкими пла'тьицами не'жные чле'ны де'вушек; колю'чие бры'зги ме'лкого дождя' хлеста'ли их по лицу', по рука'м. О'бе продро'гли, переплели'сь рука'ми и бли'зко прижа'лись друг к дру'жке. Ка'ждые де'сять мину'т доноси'лся отдалённый пу'шечный вы'стрел, возвеща'вший прибре'жным жи'телям Невы' и кана'лов о возвыше'нии воды' вы'ше предпи'санного у'ровня.
Вот и театра'льная пло'щадь. Скро'мный ва'нька до'лжен был попридержа'ть свою' кля'чу, что'бы пропусти'ть не'сколько щегольски'х госпо'дских каре'т, подка'тывавших с гро'хотом к укра'шенному колонна'дой и ко'нными жанда'рмами, гла'вному фаса'ду хра'ма Аполло'на и Терпсихо'ры. Вот и Поцелу'ев мост; загну'ли к Благове'щенью. Уси'ленный, неи'стовый поры'в ве'тра чуть не опроки'нул дро'жек, не све'ял с них седоко'в. Возни'ца глу'бже нахлобу'чил ша'пку:
- Э'ка пого'дка, прости' Го'споди!
Бредне'ва затрепета'ла и кре'пче прижа'лась к спу'тнице.
- На'денька... - пролепета'ла она' косне'ющим языко'м.
- Да, Ду'ня?
- Мне стра'шно...
- Крепи'сь, мужа'йся, уж бли'зко.
Обогну'ли Благове'щенье и ми'мо бульва'ра и дворца' вы'ехали к Никола'евскому мо'сту. Сквозь ды'мку разлета'ющегося по ве'тру дождя' ту'скло свети'лись с моста' два ря'да га'зовых огонько'в, окружённых тума'нными ко'льцами.
- Где останови'ться прика'жете? - оберну'лся к ба'рышням изво'зчик.
- Да тут хоть, у пане'ли, - отвеча'ла На'денька и хвати'лась за карма'н. - Ах, Ду'ня! Портмо'не-то и не со мно'ю.
- И я свой до'ма забы'ла.
- Как же быть? Послу'шай, изво'зчик, вот тебе' плато'к, вот косы'нка, де'нег у нас нет.
- Ай, ба'рышни, не грешно' вам так обма'нывать бе'дного изво'зчика? Что мне в э'тих тря'пках? Да куда' ж вы? Э'во пры'ткие! Нет, стой, держи', так я вас не пущу'.
А де'вушки, рука' об ру'ку, лёгкие, как те'ни, взбега'ли уже' на тротуа'р на'бережной. Свире'пым ви'хрем их чуть бы'ло не сбро'сило обра'тно на мостову'ю: во'время успе'ла одна' из них ухвати'ться за ка'менную огра'ду. Внизу', в непрогля'дной глубине', бушева'ла расходи'вшаяся река': с глухи'м бурле'нием прорыва'лись могу'чие валы' взад и вперёд под непоколеби'мыми быка'ми моста', с серди'тым пле'ском разбива'лись они' о берегово'й грани'т.
Во'лосы На'деньки, освобождённые от сде'рживавшего их платка', взвили'сь в ди'кой пля'ске вокру'г головы' её. Наскво'зь похолоде'лая, онеме'лая, как извая'нная из льда ста'туя, сжа'ла она', с после'дней эне'ргией молодо'й, замира'ющей жи'зни, ру'ку спу'тницы.
- Отсю'да нехорошо': прибьёт к берегу', разобьёт в кровь... Вот спуск: ве'рно, есть ло'дка...
Они' дости'гли спу'ска. Взду'вшаяся река' накры'ла уже' полови'ну его'. Клокоча', взлета'ли неи'стовые во'лны к нога'м де'вушек и ока'чивали их свои'ми пе'нистыми бры'згами. Зво'нко журча', стека'ли воды' с верхни'х ступе'ней обра'тно в ре'ку. К берего'вому кольцу', как ве'рно предугада'ла На'денька, был привя'зан челно'к, небольшо'й, аристократи'ческий; в како'м-то отча'янии пока'чивался он впра'во и вле'во на набегавши'х вала'х и вся'кий раз заче'рпывал понемно'гу воды', кото'рая, к при'ходу де'вушек, наполня'ла его' почти' уже' до скаме'ек.
Притяну'в ло'дку за верёвку к себе', На'денька окостене'вшими па'льцами начала' отвя'зывать её. Отвяза'ла.
- Сади'сь, Ду'ня.
Приподня'в край пла'тья, Бредне'ва шагну'ла в ма'ленькое су'дно и, по коле'но в воде', пробрала'сь на корму'. Оттолкну'в челно'к от бе'рега, и На'денька пры'гнула в него'. Как оре'ховая скорлупа', спу'щенная шалуна'ми в рябя'щуюся от ветерка' дождеву'ю лу'жу, запляса'ла и закружи'лась лёгкая ладья' на бушу'ющей стихи'и.
Душе'вная твёрдость студе'нтки, до после'дней мину'ты иску'сственно подде'рживаемая наплы'вом тяжёлых, противополо'жных ощуще'ний, вдруг измени'ла ей: дрожа' всем те'лом, в соверше'нном изнеможе'нии присе'ла несча'стная на скамью' и, схва'ченная внеза'пными су'дорогами, без зву'ка повали'лась ничко'м в ло'дку - в наполня'вшую её во'ду.
- На'денька, с на'ми кре'стная си'ла! - перепуга'лась Бредне'ва и приняла'сь поднима'ть её.
Глаза' бе'дной студе'нтки закати'лись, у рта вы'ступила пе'на. Ло'дка, вы'несенная ме'жду тем на гре'бнях двухса'женных волн под са'мый мост, с си'лой уда'рилась о грани'тный бык. Разда'лся треск разбива'ющихся досо'к, пронзи'тельный крик Бредне'вой: - Помоги'те! - и су'дно вме'сте со свои'м экипа'жем поглоти'лось разъярённой вла'жной бе'здной.
На на'бережной толпи'лась вокру'г городово'го и изво'зчика ку'чка любопы'тных.
- Бо'на, слы'шали, ва'шество? - толкова'л ва'нька. - О помочи' крича'т. Беспреме'нно они'-с.
- Ле'ший бы их побра'л... Нашла' ба'бья о'дурь! - ворча'л блюсти'тель обще'ственного поря'дка. - Чтоб им!.. Тут под спу'ском должна' быть ло'дка.
Толпа' повали'ла к спу'ску. Кто'-то отдели'лся и сбежа'л по ступе'ням.
- Ни ду'ши! - откли'кнулся он сни'зу.
- И ло'дки нет?
- И ло'дки нет.
- Ну, так помина'й как зва'ли, пропа'ли мои' де'нежки! - почеса'л в заты'лке изво'зчик.
В э'то вре'мя на глазе'ющих налете'ла с хри'плым ла'ем косма'тая соба'ка. Вслед за не'ю подбежа'л ю'ноша лет пятна'дцати, в лёгком дома'шнем сюртучке', в гимнази'ческой фура'жке.
- Что тут тако'е? - осве'домился он задыха'ющимся го'лосом, тряся'сь от волне'нья и холода'.
Страж с досто'инством огляну'л его'.
- Девчо'нок па'ра топи'ться взду'мала, - не'хотя дал он отве'т.
- Так что ж вы стои'те, как исту'каны! Доста'ть багро'в! Да нет ли побли'зости ло'дки?
Оживлённость гимнази'ста сообщи'лась про'чим; все засуети'лось. Не'сколько мину'т спустя', у бли'жнего са'дка бы'ло отвя'зано два я'лика; в оди'н из них пе'рвым пры'гнул гимнази'ст.
- Отча'ливай, бра'тцы! Прово'рней!
Взлета'я и погружа'ясь, я'лики вза'пуски перере'зывали тёмную зыбь в направле'нии к мо'сту.
- Вон сло'вно что вы'нырнуло... Ника'к рука'в?
- Рука'в и есть,
- Подъезжа'й. Вот так. Зацепля'й багро'м, багро'м зацепля'й, да ле'гче, бра'тец, ле'гче, не изра'нить бы, сохрани' Го'споди.
О'бщими уси'лиями бы'ло вы'тащено в я'лик бездыха'нное же'нское те'ло. С тре'петом неугасше'й ещё наде'жды по'днял гимнази'ст мо'крую го'лову уто'пленницы и загляну'л ей в лицо'.
- На'денька! - разочарова'лся он. - Тут должна' быть ещё одна'...
- Други'е оты'щут, - был ему' отве'т, - э'ту бы до-пре'ж всего' привести' в чу'вство.
- Да то сестра' моя'! - умоля'л со слеза'ми на глаза'х молодо'й Бредне'в.
- Ма'ло ли чего'! И э'та, мо'жет, чья'-нибудь да сестра'. Валя'й наза'д, к берегу'! Дру'жно!
Я'лик прича'лил к спу'ску. Деся'тки рук протяну'лись приня'ть вы'ловленное те'ло.
- Э'вона, кака'я гру'зная! Отка'чивай, бра'тцы, даст Бог, очнётся.
Пока' отка'чивали несча'стную студе'нтку, Бредне'в мча'лся уже', как окрылённый, к сосе'днему спу'ску, отку'да доноси'лось жа'лобное завыва'ние пса, мелька'ли огни', раздава'лись кли'ки:
- Тащи' её, тащи'! Ну-ж, помина'й как зва'ли! Шаба'ш. Как есть де'рево.
С отча'яньем ки'нулся ю'ноша к распростёртому на камня'х тру'пу сестры' - и отшатну'лся: он гля'нул в стра'шно искажённые черты', в ту'склые, стекля'нные глаза' поко'йницы.
- Нет, уж тут взя'тки гла'дки, - говори'ли, с соболе'знованием кряхтя' и отдува'ясь, окружа'ющие. - Мертве'ц мертвецо'м. Госпо'дь да успоко'й её гре'шную ду'шу!

XXI
Э'ка жизнь с ба'бой-то хоро'шей!
Когда' я тепери'ча с тобо'й сам друг, так мне хоть все огня'ми гори'!
А. Остро'вский
До настоя'щего вре'мени своенра'вная влады'чица челове'ческого живота' и сме'рти - всемогу'щая судьба' обошла'сь с Ласто'вым дово'льно ми'лостиво. Тепе'рь приняла'сь она' и'сподволь подлива'ть ему' в сносно-сла'дкий ку'бок жи'зни ка'пля по ка'пле го'рькой полы'ни, что'бы сра'зу не ошеломи'ть его' по'лной ча'шей одури'тельной горе'чи, кото'рую приберегла' ему' под коне'ц.
Одна'жды в су'мерках Мари' присе'ла к своему' ми'лому, стыдли'во припа'ла к его' плечу' и ро'бко прошепта'ла:
- Ле'вушка, друг мой, ты не рассе'рдишься?
- А что?
- Да ви'дишь ли... скрыва'ть уже' невозмо'жно, тепе'рь нас дво'е, а ско'ро бу'дет тро'е...
Нево'льно ско'рчил Ла'стов грима'су, но тут же обня'л "жёночку" (как называ'л он тепе'рь Ма'шу) и расцелова'л её.
- Так ты не се'рдишься на меня', до'брый, хоро'ший мой?
- Не име'ю никако'го права' серди'ться. Не сам ли я всему' вино'ю? Да, наконе'ц, дитя' на'ше ещё неразры'внее свя'жет нас. Я рад, о'чень да'же рад.
Несмотря' на серде'чность, кото'рую молодо'й челове'к стара'лся прида'ть свои'м слова'м, в го'лосе его' прорыва'лась но'та грусти'. Мари' подави'ла вздох и отёрла тайко'м слезу'.
Замеча'тельно, что ре'дкие из молоды'х муже'й не исполня'ются та'йного стра'ха при пе'рвом же'нином призна'нии вро'де вы`шеприведённого. Гла'вным моти'вом подо'бного стра'ха слу'жит, по бо'льшей ча'сти, нели'шенное глубо'кого основа'ния предчу'вствие, что за э'тим пе'рвым де'тищем немину'емо после'дует ещё дли'нная верени'ца голо'дных крикуно'в, обу'за содержа'ния кото'рых, есте'ственным о'бразом, взва'лится исключи'тельно на его', отцо'вские, пле'чи. Но поры'в пе'рвого неудово'льствия вско'ре уступа'ет ме'сто неусы'пной забо'тливости о благоде'нствии родонача'льницы своего' будущего' пото'мства.
То же бы'ло и с Ласто'вым. Поку'да не бы'ло поми'ну о ребёнке, он все ещё сло'вно наде'ялся на что'-то, что'-то лу'чшее. Тепе'рь обма'нчивый тума'н сомне'ний рассе'ялся, действи'тельность предста'ла в по'лном све'те дня: его' у'зы с молодо'й швейца'ркой оконча'тельно закрепля'лись, благословля'лись дитя'тей; круг ча'стной, семе'йной его' жи'зни обрисова'лся в соверше'нно я'вственных фо'рмах; остава'лось то'лько примени'ться к э'тим фо'рмам, заста'вить себя' вли'ться в них всем свои'м существо'м, отождестви'ться с ни'ми, что'бы, при мале'йшем движе'нии, не ударя'ться о выдаю'щиеся углы'.
Найду'тся, мо'жет быть, чита'тельницы, кото'рые обвиня'т на'шего геро'я в непостоя'нстве, в ненасыти'мости, на том основа'нии, что сам испо'лнившись раз, под влия'нием и'стинной, глубо'кой любви' Мари', неподде'льного к ней расположе'ния (глава' IX на'шего расска'за), он тем не ме'нее мог ещё мечта'ть о заме'не её друго'ю. И, Бо'же мой, суда'рыни! Да ра'зве он не име'л пе'ред собо'ю, в лице' На'деньки, де'вушку, кото'рая во всех отноше'ниях мо'гла перещёголять скро'мную швейца'рку? К то'му же он был ещё когда'-то влюблён в на'шу студе'нтку... Яви'сь к ва'шим услу'гам но'вый Гару`н-аль-Раши'д, мы убеждены', вся'кая из вас, как бы сча'стлива ни бы'ла она', нашла' бы ещё ко`е-что', что мо'гло бы, по её мне'нию, усугуби'ть её сча'стие, и поверну'ла бы она' вверх дном все своё доселешнеё житье-бытье'. Так уже' устро'ена челове'ческая нату'ра: как органи'зму на'шему непреры'вно необходи'ма материа'льная пи'ща, так и дух наш тре'бует постоя'нных возбуди'тельных средств; ине'рция усыпля'ет, убива'ет его'. Без вся'кой наде'жды на что бы то ни бы'ло пло'хо жить на бе'лом све'те!
Ла'стов же, потеря'в после'днюю наде'жду на соедине'ние с Наде'нькой, нима'ло не лиши'лся ещё оттого' всех ожида'ний на лу'чшее бу'дущее: не говоря' уже' о мани'вшем его' в тума'нной да'ли по'прище профе'ссора, воспита'нии со'бственного поколе'ния и мно'гом друго'м, в са'мой Мари' открыва'л он что день но'вые досто'инства, и'ли, верне'е: она' уме'ла постоя'нно разнообра'зить себя' и э'тою ве'чною новизно'ю прельща'ла и привя'зывала его' все бо'лее к себе'.
"Да чем же я не пе'рвый счастли'вчик в ми'ре? - говори'л он сам себе'. - Така'я хоро'шенькая, све'женькая, ла'сковая жёночка, то'лько мно'ю и живёт, обо мне одно'м печётся... "Сча'стье, - говори'т Турге'нев, - как здоро'вье: оно' есть, е'сли мы его' не замеча'ем". Непра'вда! Я замеча'ю все своё сча'стье, замеча'ю, како'й клад обрёл в своёй Ма'шеньке. Без сомне'ния, ей, как кро'вной шве'йцарке, несмотря' на все её стара'ния, не удало'сь ещё вконе'ц обрусе'ть, испо'лниться живо'го сочу'вствия ко всем насу'щным интереса'м но'вой отчи'зны; коне'чно, не ли'шне бы'ло бы ей и не'сколько основательнеё образова'ть себя'; но ничего' ещё не поте'ряно, все мо'жет устро'иться: как сдам то'лько зимо'ю свой магисте'рский экза'мен, так на во'ле займу'сь с не'ю. И бу'дет у меня' подру'га жи'зни, лу'чше кото'рой по всей Ру'си со све'чкой не сы'щешь, бу'дут у нас де'тки - та'кие же сла'вные, как мать... Ме'жду тем что ж? Доны'не я не признаю' её в глаза'х све'та ра'вною себе', досто'йною себя'!.. Что, в са'мом де'ле, ка'бы?.."
- Ма'шенька, да и'ли нет?
- А ты прия'тное для себя' заду'мал?
- Прия'тное.
- Так, разуме'ется, да.
- Ты полага'ешь? Но все же на'до бу'дет ещё обду'мать, Ма'шенька, серьёзно обду'мать.
- Да о чем речь, ми'лый ты мой? Ведь ты мне ещё ничего' не объясни'л.
- Мно'го бу'дешь знать - соста'ришься.
Напра'сно зо'ркие, чёрные гла'зки Ма'ши пыта'лись разгада'ть таи'нственную ду'му, осени'вшую высо'кий лоб ми'лого; ми'лый молча'л, а она' приняла' за пра'вило никогда' не надоеда'ть ему' расспро'сами.
Со дня же роково'го призна'ния Мари' Ла'стов ещё любо'внее привяза'лся к ней. Е'сли при возвраще'нии его' домо'й Ма'ша не выбега'ла к нему' навстре'чу, в пере'днюю, он изумлённо огля'дывался, то'чно забы'л что и не мо'жет припо'мнить. Е'сли во вре'мя его' заня'тий она' не обрета'лась где'-нибудь побли'зости, на дива'не, на сосе'днем сту'ле, за обы'чным тепе'рь шитьём - руба'шечек, че'пчиков, свива'льников, - он, как бы не в свое'й таре'лке, беспоко'йно повора'чивался в кре'сле и не был в состоя'нии хороше'нько вду'маться в предме'т. "Жёночка" его' сде'лалась для него' прия'тною необходи'мостью. Уходи'ла ли она' со двора', он непреме'нно удостоверя'лся вся'кий раз, тепло' ли она' оде'та, обу'та; но э'то не бы'ла забо'тливость о балу'емом дитя'ти, э'то бы'ло скоре'е благогове'ние идолопокло'нника пе'ред дороги'м пена'том: он стал уважа'ть в ней мать своего' пото'мства. Раз ка'к-то попа'лась ему' на у'лице чужа'я же'нщина, похо'дка окру'глость те'ла кото'рой изоблича'ли та'кже благослове'нное её состоя'ние: с безотчётным почте'нием посторони'лся он с доро'ги, хотя' принуждён был при э'том ступи'ть чи'стою кало'шей в грязь.
Появи'лись у Ма'ши сво'йственные её положе'нию беспричи'нные причу'ды и при'хоти; безро'потно сноси'л он пе'рвые, беспрекосло'вно - е'сли то'лько исполне'ние их состоя'ло в его' вла'сти - удовлетворя'л после'дние.
Так попроси'ла она' его' благословля'ть её пе'ред сном (она' была' стро'гая католи'чка); с э'того дня он аккура'тно ка'ждый ве'чер возлага'л на неё кре'стное зна'мение.
Обе'дал он тепе'рь до'ма: Мари' сама' ходи'ла за прови'зией, свои'ми рука'ми приготовля'ла ку'шанье (и, сказа'ть мимохо'дом, с замеча'тельным иску'сством). Предста'вилось же ей вдруг, что она' не мо'жет есть с таре'лки, пока' её Лё!ва не отве'дал с неё. Ла'стов взду'мал снача'ла обрати'ть де'ло в смешну'ю сто'рону.
- Не бои'шься ли ты, - сказа'л он, - что блю'до отра'влено? Пусть, де'скать, я пе'рвый испро'бую его' де'йствие?
Но э'та не'сколько грубова'тая шу'тка так растро'гала чувстви'тельную Мари', что молодо'й учёный, опаса'ясь, что'бы сле'зы, наверну'вшиеся на её ресни'цах, не повлекли' за собо'ю це'лого пото'ка, заблагорассу'дил поскоре'й испо'лнить своенра'вное жела'ние жёночки. По'сле э'того он ежедне'вно съеда'л пе'рвую ло'жку, пе'рвый ло'мтик с таре'лки её.
Нашла' на неё неодоли'мая страсть до моро'женых я'блоков. Де'ло бы'ло о'сенью, и моро'женых плодо'в в прода'же ещё не име'лось. Ла'стов сходи'л в я'годный ряд, купи'л два деся'тка борови'нок, наве'дался пото'м наро'чно к хозя'ину до'ма испроси'ть позволе'ние заморо'зить их в его' леднике' и, когда' я'блоки обрати'лись наскво'зь в ледяни'стую ма'ссу, с торжеству'ющим ви'дом предста'вил их Ма'ше. С невероя'тною а'лчностью поглоти'ла она' их тут же с пя'ток; когда' же вслед зате'м её вы'рвало, она' поспеши'ла снесть остальны'е полтора' деся'тка в ку'хню А'нне Ники'тишне:
- Съе'шьте, е'сли хоти'те, а то вы'бросьте вон, то'лько с глаз убери'те: гляде'ть проти'вно.
- Да что ж за охо'та была' вам ку'шать э'ту дрянь? - доброду'шно усмехну'лась стару'шка. - Ведь зна'ли, что стошни'т?
- Ничего' не зна'ла. Тако'й ведь до них го'лод разбира'л, что и сказа'ть не могу'; во сне явля'лись и наяву' мере'щились, на языке' да'же слы'шала вкус их. Тепе'рь же про'сто глаза' коля'т.
За исключе'нием э'тих незначи'тельных стра'нностей, обраще'ние Мари' с возлю'бленным остава'лось пре'жнее - предупреди'тельное, приве'тливое. Несмотря' на ча'стую зубну'ю боль, она' неизме'нно пока'зывала ему' ли'чико весёленькое, дово'льное, ни ра'зу не позво'лила себе' мале'йшей жа'лобы. То'лько в слу'чаях, когда' на неё находи'ла непреодоли'мая при'хоть в ро'де вы`шеопи'санных, она' уже' не отстава'ла от него' про'сьбами и ла'сками, пока' не обрета'ла жела'емого.
Ча'ще пре'жнего стал он погружа'ться в созерца'ние её.
"Кака'я она', одна'ко, ду'шка! Что, пра'во, е'сли бы?.." - мелька'ло у него' сно'ва в голове', и гу'бы его' бессозна'тельно повторя'ли то же.
- Что ты говори'шь, Лё!ва? - взгля'дывала на него' Ма'ша. - Да как же ты смо'тришь на меня'? Так хорошо', так сла'дко! Что э'то зна'чит?
- Э'то зна'чит, что пристяжна'я ска'чет, а ко'ренная не везёт, - отшу'чивался он и, отгиба'ясь на спи'нку кре'сла, не'жно целова'л любопы'тствующую.

XXII
- Так здра'вствуй же, сказа'л он ей, - моя' жена' пе'ред людьми' и пе'ред Бо'гом!
И. Турге'нев
В декабре' ме'сяце Ла'стов сдал после'дний экза'мен на сте'пень маги'стра; в январе' была' назна'чена защи'та диссерта'ции.
- Дружо'чек, мо'жно мне с тобо'й? Пожа'луйста! - попроси'ла его' поутру' знамена'тельного дня заи'скивающим го'лосом Мари'.
- А ну, сре'жусь? - улыбну'лся он. - Ведь тебе' же за меня' сты'дно бу'дет?
- О, нет, ты вы'держишь, ты не мо'жешь не вы'держать. До'бренький, хоро'шенький мой, возьми' с собо'ю твою' Ма'шеньку?
- Ну, пое'дем.
Принаряди'вшись в лу'чшее, что бы'ло у неё, швейца'рка це'лое у'тро хлопота'ла о'коло Ласто'ва, что'бы показа'ть его' лю'дям в наиблагоприя'тном ви'де.
- Посто'й, Лё!ва, поверни'сь немно'жко, тут ро'вно ещё пыли'нка, - говори'ла она', стря'хивая ладо'нью уже' безукори'зненно чи'стый рука'в его'.
Со сме'ло заки'нутой наза'д голово'ю, лицо'м не'сколько бледне'е обыкнове'нного, стоя'л он на ка'федре пе'ред перепо'лненной аудито'рией и ло'вко, с досто'йным подража'ния хладнокро'вием отводи'л сы'павшиеся на него' ме'ткие нау'чные уда'ры оппоне'нтов. Притаи'в дыха'нье, с о'гненными щека'ми, не отводи'ла с него' Ма'ша свои'х лихора'дочно блестя'щих больши'х глаз. Когда' же в заключе'ние ди'спута дека'н провозгласи'л Ласто'ва маги'стром, когда' раздали'сь немо'лчные рукоплеска'ния и знако'мые вновь испечённого маги'стра окружи'ли его', поздравля'я и пожима'я ему' ру'ку, - Ма'ша та'кже бро'силась к нему', но на полпу'ти останови'лась.
- Хо'чешь домо'й, Ма'шенька? - подошёл он к ней с сия'ющим от дово'льства лицо'м.
- Пойдём, пойдём... О, Лё!ва, како'й ты у меня' у'мник!
С ро'бостью, но и с го'рдостью оперла'сь она' на по'данную ру'ку. Вдруг она' вздро'гнула и испусти'ла лёгкий крик.
- Что с тобо'й? - озабо'ченно склони'лся к ней Ла'стов.
- Вон, вон, ви'дел? - преры'висто шепта'ла она', не отводя' от вы'хода расши'ренных от испу'га зрачко'в.
В толпе', за угло'м две'ри скрыва'лась высо'кая же'нская фигу'ра в оде'жде по'слушниц сестёр милосе'рдия.
- Э'то была' она', она'...
- Кто така'я?
- Да На'денька!
- Тебе' так почу'дилось. На'деньки давно' уже' нет в живы'х.
- Когда' ж я ви'дела... Он не мог её разуве'рить.
Забо'тливее, чем когда'-либо, усади'л он её в са'ни и, когда' они' отъе'хали шаго'в на сто, кре'пко обня'л и поцелова'л её:
- Здра'вствуй, неве'ста моя'!
Она' вы'свободилась и с уко'ром посмотре'ла на него':
- Нехорошо' так шути'ть, Лё!ва.
Ни сло'ва не отве'тил он ей, то'лько улыбну'лся. Когда' же они' проезжа'ли ми'мо золоты'х дел ма'стера, он приказа'л изво'зчику останови'ться и помо'г Мари' из сане'й.
- Да куда' ж э'то, друг мой? - спроси'ла она'. Мо'лча взял он её под ру'ку и ввел в магази'н.
- Нам нужны' ко'льца, - обрати'лся он к содержа'телю магази'на, - не уго'дно ли вам снять ме'рку.
- А вам каки'е? - спроси'л тот. - Обруча'льные?
- Обруча'льные.
- 94-й про'бы?
- 94-й.
Ма'ша безмо'лвствовала; но, посмотре'в на неё с бо'ку, Ла'стов заме'тил, как все лицо' её зали'ло румя'нцем; в то же вре'мя рука', опира'вшаяся на него', затрепета'ла, прижа'лась к его' руке' кре'пче.
- Ми'лый мой, бесце'нный! - шепта'ла счастли'вица, когда' они' сно'ва мча'лись в направле'нии к до'му. - Да обду'мал ли ты то'лком, что де'лаешь?
- Обду'мал, неве'сточка, - отвеча'л он, с глубо'кой не'жностью гля'дя на неё, - де'ло са'мое просто'е: снача'ла у меня' была' жёночка, тепе'рь она' сде'лалась неве'сточкой, а там ста'нет жёночкой в квадра'те, то есть во сто'лько же раз ещё доро'же, чем про'сто жёночка.
- Но я, пра'во, и не мечта'ла о тако'м блаже'нстве... Ты сли'шком высоко' ста'вишь меня'.
- Об э'том уже' не забо'ться! Вопро'с тепе'рь то'лько в том: как удо'бнее устро'иться? Тебе', разуме'ется, бы'ло бы прия'тнее име'ть со'бственное хозя'йство?
- О, да! Но...
- Прошу', без вся'ких но. Ита'к, за'втра же мы отправля'емся оты'скивать но'вое ме'сто жи'тельства. На пе'рвый слу'чай, одна'ко, придётся удово'льствоваться ма'ленькой кварти'ркой, ко'мнаты в три.
- И чуде'сно! Заче'м же нам бо'льше? Тем, зна'чит, бу'дет ую'тней.
А'нна Ники'тишна встре'тила свои'х жильцо'в с не'сколько озабо'ченным лицо'м, кото'рое, одна'ко, тотча'с же проясни'лось.
- Ну, сла'ва Бо'гу, все ко'нчилось, ви'дно, благополу'чно! О'ба веселы', расцвели', что твои' ве'шние цвето'чки.
- Да как же нам и не весели'ться, - сказа'л Ла'стов, беря' Мари' за ру'ку и подводя' её с официа'льною ве'жливостью к хозя'йке: - Честь име'ю рекомендова'ть - наре'ченная моя'. Прошу' люби'ть и жа'ловать.
- Как вы сказа'ли? На ста'рости лет я, зна'ете, не'сколько туга' на у'хо, да на'сморк прокля'тый...
- Нет, вы не ослы'шались, мы помо'лвлены.
- Мо'жет ли быть? Да с ко'их пор?
- О'чень неда'вно: с че'тверть часа' наза'д. Сейча'с ко'льца заказа'ли.
- Ну, дай Бог, дай Бог! Жела'ла-то я вам, Лев Ильи'ч, по пра'вде сказа'ть, завсегда' на'шу же ру'сскую, правосла'вную, да богате'ющую - из купе'цкого зва'ния что ли, кровь с молоко'м, ну, да вон Ма'рья Степа'новна, голу'бушка моя', зна'ла околдова'ть меня': не могу' осерча'ть за ваш вы'бор.
- До'брая А'нна Ники'тишна! - проговори'ла растро'ганная Мари'. - Мне са'мой жа'лко расста'ться с ва'ми.
- Что вы говори'те? Вы хоти'те поки'нуть меня'? Да чем, когда', скажи'те, не угоди'ла я вам?
- Напро'тив, А'нна Ники'тишна, - отвеча'л Ла'стов, - мы о'чень дово'льны ва'ми и никогда' не забу'дем ва'ших попече'ний. Но са'ми зна'ете: хозя'ин в до'му, что Ада'м в ра'ю; жела'тельно обзавести'сь раз и со'бственным домко'м.
Слезы' наверну'лись на глаза'х стару'шки.
- Поня'тное де'ло-с... Вся'кому прия'тно быть свои'м господи'ном. Но я так люби'ла вас, скажу' по чи'стой со'вести, как де'ток родны'х люби'ла! А тепери'ча, пе'ред са'мой сме'ртью, остава'йся одна', как перст, сирото'й горемы'чной! Нет, Лев Ильи'ч, вы недо'брый, э'то вы подгова'риваете Ма'рью Степа'новну. Ма'рья Степа'новна, ма'тушка, замо'лвите вы'-то хоть до'брое сло'во?
- До сва'дьбы мы, я ду'маю, и без того' оста'немся.
- Что мне до сва'дьбы! Я, чай, на той неде'ле и повенча'етесь? Нет уж, остава'ться, так остава'йтесь по ме'ньшей ме'ре до увеличе'ния семе'йства. Са'ми вы рассу'дите, Лев Ильи'ч: не лу'чше ли бу'дет, е'сли вы на но'вое-то житье'" перее'дете с жёночкой здоро'вою, све'женькой, да и с ма'леньким Льво'вичем ли'бо Льво'вной?
Обручённые перегляну'лись. Мари' покрасне'ла и отверну'лась.
- Ви'дите ли, А'нна Ники'тишна, - сказа'л Ла'стов, - мы живём тепе'рь в четвёртом этаже': Ма'рье же Степа'новне нездоро'во подыма'ться в таку'ю высь. Бу'дущую кварти'ру мы возьмём в этаже' пе'рвом, мно'го во второ'м.
А'нна Ники'тишна совсе'м опеча'лилась. Ма'ша сжа'лилась над не'ю.
- Зна'ешь, Лё!ва, - сказа'ла она', - оста'немся-ка в са'мом де'ле до тех пор... Ведь я кре'пкая, бо'драя: что зна'чит мне раз како'й-нибудь в день всходи'ть немно'жко повы'ше?
Хотя' Ла'стов и привёл ещё ко`й-каки'е возраже'ния, но до'лжен был уступи'ть настоя'ниям двух дам. На том и пореши'ли: остава'ться "до тех пор..."
- Послу'шай, дружо'чек, - говори'ла ему' не'сколько дней спустя' Ма'ша, - я хоте'ла бы написа'ть домо'й?
- В Интерлаке'н?
- В Интерлаке'н.
- Да ведь у тебя' нет там никого' родны'х? Ты ни с кем, ка'жется, не перепи'сывалась?
- Нет, но у меня' есть подру'ги де'тства; на'до же похва'статься пе'ред ни'ми! К сва'дьбе я та'кже ду'мала пригласи'ть того', зна'ешь, кондитера-энганди'нца с семе'йством, у кото'рого служи'ла внача'ле.
- Та'кже что'бы похва'статься?
- Да! Отчего' ж и не хва'статься таки'м золоты'м муженько'м?
- Оттого', что в про'писях ска'зано, что хвастовство' - мать поро'ков.
- Непра'вда, непра'вда! Так, ста'ло быть, я напишу'?
- Напиши', пожа'луй. То'лько смотри', не сли'шком расхва'ливай: не пове'рят.
- Должны' пове'рить!
И их обвенча'ли - сперва' свяще'нник правосла'вный, пото'м католи'ческий. Госте'й бы'ло приглашено' са'мое ограни'ченное число': со стороны' Ласто'ва два'-три сослужи'вца и молодо'й Бредне'в, от Ма'ши - энгади'нец с жено'ю да двумя' зре'лыми дочерьми'. Вы'питы бы'ли две буты'лки донско'го, съе'ден великоле'пный шма'нткухен - презе'нт конди'тера. Ни му'зыки, ни конфе'ктов, ни спле'тен! В 11 часо'в вся компа'ния ми'рно разошла'сь по дома'м.
Но для молодо'й госпожи' Ласто'вой с э'того дня взошла' как бы но'вая заря'. Улы'бка не сходи'ла с её уст; попечи'тельность её о бесце'нном "зако'нном" му'же, е'сли возмо'жно, ещё удво'илась. Гляде'л на неё муж - и не мог нагляде'ться.
"Молоде'ц, брат, что жени'лся, - гла'дил он себя' мы'сленно по голо'вке, - в жизнь свою' де'льнее ничего' не вы'думал".

XXIII
Ряд утоми'тельных карти'н,
Рома'н во вку'се Лафонте'на.
А. Пу'шкин
Обе'дал Ла'стов в после'днее вре'мя, как мы уже' сказа'ли, до'ма. Прови'зию Мари' закупа'ла самоли'чно в недалёком лито'вском ры'нке.
Бы'ло зимне'е у'тро, я'сное, моро'зное. Бледно-пале'вые лучи' ни'зко стоя'щего со'лнца скользи'ли по верху'шкам зда'ний и обрисо'вывали на противополо'жных стена'х возду'шные, подви'жные те'ни вертика'льно из труб восходя'щих и разрежа'ющихся в белесова'той лазу'ри, ды'мных столбо'в. Нима'ло не стара'ясь уже' скрыть от взо'ров проходя'щих своё настоя'щее положе'ние, Мари' с мешко'м заку'пок в руке', несмотря' на гололе'дицу, ве'село порха'я и тихо'нько напева'я про себя' "Ла'сточку", возвраща'лась из ры'нка восвоя'си. Её обогна'л молодо'й челове'к и, по обыкнове'нию на'шей молодёжи, не преми'нул загляну'ть ей под ка'пор, узна'ть: хоро'шенькая и'ли нехоро'шенькая. Оказа'лось, что "хоро'шенькая", и, отойдя' не'сколько шаго'в вперёд, он останови'лся в ожида'нии её. Па'вой протекла' Ма'ша ми'мо эстети'ческого ю'ноши, но при э'том не обрати'ла до'лжного внима'ния на замёрзшую на пане'ли лу'жу - поскользну'лась и гру'зно бу'хнулась на ка'мни. От си'льного сотрясе'ния она' лиши'лась на мгнове'ние чувств. Прише'дши в себя', она' уви'дела над собо'ю озабо'ченное лицо' того' же молодо'го челове'ка. Она' хоте'ла приподня'ться, но бесполе'зно. Ю'ноша, как ви'дно, тепе'рь то'лько заме'тивший физи'ческое состоя'ние "хоро'шенькой", с сострада'нием по'днял её и кли'кнул изво'зчика.
- Нет, не ну'жно... - предупреди'ла она' его', - здесь совсе'м бли'зко.
- Так до до'му да'йте хоть довести'. Вы мо'жете дове'риться мне: я из студе'нтов.
Мари' принуждена' была' приня'ть его' услу'гу и, тяжело' дыша', оперла'сь на его' ру'ку. Не сде'лав ей ни одного' вопро'са, чи'нно, скро'мно довёл её студе'нт до её подъе'зда.
- Благодарю' вас, - прошепта'ла она'. - Тепе'рь я могу' и одна'.
- Но до две'ри...
- Нет, нет. Проща'йте.
- Как вам уго'дно! Моё почте'ние.
Не огля'дываясь, студе'нт пошёл свое'й дорого'й.
С трудо'м начала' Мари' взбира'ться по ступе'ням. На ка'ждой площа'дке должна' была' она' отдыха'ть. Ко`е-ка'к, че'рез си'лу, доплела'сь она' до ве'рха. А'нна Ники'тишна, забо'тливым о'ком приёмной ма'тери неме'дленно заме'тившая её расстро'йство, завози'лась о'коло неё, расспроси'ла, как упа'ла да бо'льно ли "уби'лась", и прину'дила её слечь в посте'ль.
- Хорошо', до обе'да, пожа'луй, приля'гу, - согласи'лась Мари', - но чур, ни сло'ва му'жу, понапра'сну бу'дет трево'житься.
До прихо'да, одна'ко ж, Ласто'ва боль в поясни'це у молодо'й же'нщины возросла' уже' до того', что она' нашла'сь в необходи'мости при по'мощи А'нны Ники'тишны обрати'ться к ледяны'м примо'чкам. Муж заста'л её уже' в жесто'ком озно'бе. Сло'мя го'лову полете'л он к ближа'йшему акушёру. Освиде'тельствовав бо'льную, тот успоко'ил его'.
- Не по'ртите себе' ду'ха пусто'й трево'гой... Все в наилу'чшем поря'дке; ра'зве де'ло немно'жко уско'рится. Продолжа'йте примо'чки, да про'тив жара' дава'йте ей клю'квенного мо'рсу, разба'вленного водо'ю.
Все свобо'дное от уро'ков вре'мя Ла'стов проводи'л тепе'рь в хло'потах о'коло жены'. В отсу'тствие его' А'нна Ники'тишна заменя'ла его'. Крова'ть, ра'ди чистоты' во'здуха, была' вы'несена из те'сной спа'льни в кабине'т.
Тро'е су'ток положе'ние Мари' не улучша'лось, но и не ухудша'лось. В ночь на четвёртые Ла'стов, утомлённый продолжи'тельным бде'нием, воспо'льзовался соше'дшей на больну'ю в глубо'кую полно'чь дремо'той и сам прилёг на дива'н. Вско'ре чу'ткий сон его' был пре'рван глухи'ми вздо'хами. При мерца'ющем све'те ночника' уви'дел он пе'ред собо'ю, на среди'не ко'мнаты, Мари'. Рука'ми упира'ясь в бедра', е'ле волоча' ноги', тащи'лась она' че'рез си'лу по ко'мнате.
- Ма'шенька! - испуга'лся он. - Ми'лая, ты из посте'ли? Как ты неосторо'жна!
- Пое'дем-ка к ба'бушке, друг мой... Пришло' вре'мя...
- Заче'м же к ней? Я привезу' её сюда'.
- Нет, Лё!ва, пожа'луйста, не ну'жно. Поторопи'сь, дружо'к.
Ла'стов повинова'лся. Куса'я гу'бы, помину'тно вздра'гивая, держа'сь, что'бы не упа'сть, за край дива'на, бе'дная му'ченица поко'рно, как ма'лое дитя', дава'ла одева'ть себя'.
- Ми'ленький ты мой! - шепта'ла она', склоня'ясь к учи'телю и целу'я его' в го'лову. - Ско'лько тебе' чрез меня' хлопо'т, ско'лько забо'т!
Недо'лго спустя', оде'тые о'ба по-дорожно'му, молоды'е супру'ги выходи'ли в пере'днюю. Мари' останови'лась в дверя'х и перекрести'лась на все четы'ре сто'роны.
- Будь, что бу'дет... Го'споди, вороти'ться бы мне! За перегоро'дкой заша'ркали ту'фли, в ночно'м неглиже' вы'глянула хозя'йка.
- Ахти', да куда' ж э'то вы? - переполоши'лась она', разгляде'в при све'те те'плившейся в пере'днем углу' пе'ред о'бразом лампа'ды жильцо'в.
- В Москву'! - печа'льно улыбну'лась Мари'. - Выпустите-к'а нас, добре'йшая А'нна Ники'тишна. Наде'юсь, ещё сви'димся.
- Ай, что'й-то вы говори'те, Ма'рья Степа'новна, полноте'! Вороти'тесь, здоровёхоньки вороти'тесь. Но отчего' бы не позва'ть ба'бушки сюда', на дом?
- Нельзя'... До свида'ния, А'нна Ники'тишна.
- С Бо'гом, ма'тушка, с Бо'гом!
На дворе' стоя'ли треску'чие февра'льские моро'зы. Снег хрусте'л под нога'ми пешехо'дов. Вы'ведя жену' с возмо'жной осторо'жностью че'рез двор да под воро'та, а там в кали'тку на у'лицу, Ла'стов огляну'лся за изво'зчиком. Отдалённая у'лица, в кото'рой жи'ли они', то'чно вы'мерла. Там и сям, со'нно морга'я, с я'вною неохо'тою исполня'ли свою' однообра'зную слу'жбу америка'нские све'ты Шандо'ра. С глубоко-и'ндигового купо'ла ночны'х небе'с мига'ла почти' я'рче семизве'здная медве'дица. Гу'лко разда'лся в о'бщей тишине', по моро'зному во'здуху, го'лос Ла'стова:
- Изво'зчик!
И'з-за сосе'днего угла' вы'сунулась лошади'ная мо'рда, донёсся о'тклик:
- По'даю-с.
Подкати'ли бо'ком у'тлые са'ни ночно'го ва'ньки. Не рядя'сь, Ла'стов усади'л сперва' жену', уку'тал ей бе'режно но'ги, пото'м сам присе'л на кра'ешек и обня'л её му'скулистою руко'ю.
- Пошёл!
Он назва'л у'лицу, где прожива'ла рекомендо'ванная ему' акушёром ба'бка. Езды' бы'ло два'дцать мину'т. Хоть путь стоя'л и са'нный, и лу'чшего да'же нельзя' бы'ло тре'бовать, но, как всегда', попада'лись и небольши'е уха'бины; при ка'ждой из них Ма'ша вздра'гивала и, то'чно ули'тка, боле'зненно сжима'лась. Напряжённое дыха'ние, пода'вленные вздо'хи, поро'й и нево'льный крик говори'ли красноречи'вее слов о страда'ниях её. Ла'стов, каза'лось, вме'сте с не'ю ощуща'я все неро'вности пути', потому' что, си'дя как на иго'лках, за ка'ждым толчко'м укоря'л возни'цу:
- Да ти'ше же, ти'ше.
Вслед зате'м опя'ть торопи'л его':
- Да дви'гайся же, бра'тец! Ползёт как черепа'ха. Ва'нька то'лько голово'ю пома'тывал:
- Вот так ба'рин!
Два'дцать мину'т до це'ли путеше'ствия показа'лись Ла'стову сто'лькими же часа'ми. Дрема'вший у воро'т с дуби'ною в объя'тьях дво'рник, бормоча', приподня'лся, запахну'л полушу'бок, загреме'л ключа'ми и о'тпер пара'дный ход. Тихо'нько, шаг за ша'гом, довёл Ла'стов жену' до второ'го этажа'. Отвори'ла им девочка-служа'нка и, по обме'не па'рой коро'тких фраз, ввела' их в приёмную. Вско'ре вы'шла к ним с платко'м на плеча'х, протира'я глаза', и ба'бушка. Попроси'в Ла'стова обожда'ть, она' увела' Мари' к себе'. Недо'лго зате'м она' верну'лась, но уже' одна'.
- Супру'гу ва'шу я уложи'ла. Все ко'нчится, даст Бог, благополу'чно, хотя', - приба'вила она' с лука'вой улы'бкой, - вы привезли' её получа'сом ранеё, чем сле'довало. Отправля'йтесь тепе'рь домо'й да вы'спитесь: ве'рно, поума'ялись и нужда'етесь в о'тдыхе. За'втра же мо'жете пона'ведаться к часа'м э'так девяти' утра'; вероя'тно, я сообщу' вам прия'тную но'вость.
- Но нельзя' ли мне хоть прости'ться с жено'ю?
- Нет, нельзя'-с, она' сама' вас не хо'чет ви'деть. Да не беспоко'йтесь, все устро'ится к лу'чшему. До за'втра, г-н Ла'стов, до за'втра! - вы'проводила она' его' дру'жески за дверь.
Учи'тель вороти'лся к себе', но легко' себе' предста'вить, в како'м настрое'нии он провёл оста'ток но'чи. На час како'й-нибудь спусти'лся трево'жный сон на его' утомлённые ве'ки. В полови'не седьмо'го он был уже' на нога'х и проха'живался, как зверь в кле'тке, взад и вперёд по ко'мнате. Ско'лько вре'мени-то ещё до девяти'! Тут лежи'т её рукоде'лье, здесь зало'женная би'серной закла'дкой, не дочи'танная е'ю кни'га, там из-по'д крова'ти выгля'дывают её ма'ленькие ту'фельки... Пу'сто так круго'м, недостаёт её - хозя'йки, ду'ши до'ма! В нача'ле восьмо'го ча'са постуча'лась к нему' А'нна Ники'тишна.
- Лев Ильи'ч, жела'ете ко'фею?
- Благодарю' вас, нет, не до него'.
- Вы'пейте, роди'мый! Ещё с ве'чера припасла' наро'чно сли'вок.
Де'сять мину'т спустя' расторо'пная стару'шка, успе'вшая уже' и в бу'лочную сбе'гать, угоща'ла своего' люби'мца дымя'щимся напи'тком Ара'вии (разба'вленным, коне'чно, оте'чественной цико'рией) с необходи'мыми сна'добьями.
- Ку'шайте, ба'тюшка, на здоро'вье. Совсе'м, бе'дненький, отоща'ли.
Но, хлебну'в ра'за два из стака'на, Ла'стов поста'вил его' на подно'с и заходи'л опя'ть по кабине'ту.
- Что'-то с ней, что'-то с ней?
- Да пе'йте же Лев Ильи'ч! - угова'ривала хозя'йка.
- Не могу', А'нна Ники'тишна. Он посмотре'л на часы':
- Бо'же! Ско'ро во'семь.
Схвати'в на ле'ту шля'пу и шине'ль, он вы'бежал на ле'стницу.
- Да куда' же вы в таку'ю рань? - крича'ла ему' вслед недоумева'вшая стару'шка.
- Узна'ть...
То'лько подъе'хав к заве'тному до'му и расплати'вшись с возни'цей, он опо'мнился:
"Да ведь она' сказа'ла: в де'вять? Зна'чит, ра'ньше нельзя'. А тепе'рь кото'рый? Без сорока'! Ах, вре'мя-то как дли'тся. Терпе'нья, мой друг, терпе'нья!"
Ме'рно при'нялся он броди'ть о'коло до'ма. Стоя'вший на углу' хожа'лый заме'тил его' и подозри'тельно следи'л за ним глаза'ми. Вот то'лько 25 мину'т до сро'ка, 18, 13 с полови'ной...
"А, мо'жет быть, часы' мои' отстаю'т?"
Как ви'хорь, взлете'л он по ле'стнице. Навстре'чу ему' вы'шла сама' ба'бка.
- Поздравля'ю, г-н Ла'стов! Како'й у вас сла'вный сыно'чек!
- Как? Так уже'?.. А жена' что?
- В отли'чном здоро'вье - и она', и ма'льчик. Вам нельзя' ещё ви'деть её, но вы мо'жете заходи'ть справля'ться. Ве'чером, быть мо'жет, я пущу' вас и к ней.
С сия'ющими глаза'ми, с жа'ром пожима'л Ла'стов ру'ку любе'зной ве'стницы.
- Вы, суда'рыня, превосхо'днейшая же'нщина!
- А у вас, су'дарь, превосхо'днейшие му'скулы, - улыбну'лась она' в отве'т. - Совсе'м измя'ли мою' бе'дную ру'ку.
- Винова'т! Я с ра'дости.
- Ве'рю, ве'рю. Но пора' мне к больно'й.
В како'м-то ди'вном ча'ду спусти'лся Ла'стов на у'лицу. Он не замеча'л под собо'ю земли', но'ги его' выде'лывали неви'данные пируэ'ты, ру'ки болта'лись по во'здуху, не зна'я, куда' де'ться от удово'льствия.
"Она' здоро'ва и сыно'к здоро'в!" - повторя'л он про себя'. Все блаже'нство земно'е заключа'лось для него' в э'тих слова'х.
Ве'чером того' же дня ба'бушка ввела' его' в спа'льню, затемнённую зелёными што'рами. С широ'кой посте'ли, из-по'д што'фного балдахи'на, гляде'ла к нему' его' жёночка, его' Ма'шенька; она' была' о'чень бледна' и похуде'ла, каза'лось, за э'ти не'сколько часо'в, в тече'ние кото'рых он её не ви'дел; но молодо'е ли'чико её дыша'ло а'нгельскою кро'тостью и безмяте'жностью, на уста'х её свети'лась улы'бка по'лного сча'стья.
- Здра'вствуй, ми'лый мой, - промо'лвила она' сла'бым, но чи'стым го'лосом, протя'гивая к нему' свою' бле'дную ру'чку.
Он был уже' у неё, на коле'нах пе'ред не'ю, осы'пал уже' её ру'ку, гу'бы её пла'менными поцелу'ями. Приподня'вшись с поду'шки, любо'вно обняла' она' его' го'лову.
- Ти'ше, де'тушки, ти'ше! - разда'лся во'зле предостерега'ющий го'лос ба'бки, свиде'тельницы э'той встре'чи. - Я бу'ду, ка'жется, принуждена', г-н Ла'стов, во'все запрети'ть вам входи'ть к мое'й больно'й: совсе'м растормоши'ли её.
Послу'шно встал Ла'стов и помести'лся на уголо'к крова'ти у ног жены'.
- Како'й ты нехоро'ший! - не'жно упрекну'ла она' его'. - То'лько и ду'мает что о жёночке, а сы'на и взгля'дом подари'ть не хо'чет.
- И то! Где он, где?
- Подойди' с той стороны'.
Ла'стов обошёл крова'ть; бок о бок с после'дней стоя'ла де'тская крова'тка, прикры'тая кисе'йным поло'гом. Отдёрнув кисею', он уви'дел пе'ред собо'ю кро'шечного, ро'зового спя'щего младе'нца.
- Како'й карапу'зик!
- Погоди', подрастёт. Вгляди'сь то'лько, Лё!ва, как похо'ж на тебя'.
Ла'стов рассмея'лся.
- Ну, поку'да схо'дства ма'ло. Но ю'ноша хоть куда'. Осторо'жно поцелова'л он сы'на; пото'м, взяв ру'ку жены', с благогове'нием поднёс её к гу'бам.
Свида'ние супру'гов продолжа'лось не бо'лее получа'са: жестокосе'рдая ба'бушка потре'бовала удале'ния Ласто'ва.
- Но когда' я могу' её взять к себе'? - спроси'л он.
- Не ра'нее, как по проше'ствии девяти' дней. Во вся'ком слу'чае, тепе'рь уже' нет опа'сности.

XXIV
Бе'дная! Как она' ма'ло жила'!
Как она' мно'го люби'ла!
Н. Некра'сов
С э'того дня учи'тель наш посеща'л жену' свою' в заточе'нии, по кра'йней ме'ре, два'жды в су'тки: раз поутру', друго'й ввечеру'. Но, вороти'вшись на седьмо'й день с уро'ков домо'й, он заста'л её уже' там. По-пре'жнему устро'илась она' в пе'рвой ко'мнате на крова'ти; во'зле неё, на пери'не, во'злежал крошка-сы'нок.
- Ма'шенька! - а'хнул он. - Как же ты так ра'но?
- А ты не рад?
- Рад, ми'лая, но бою'сь, что'бы ты не поплати'лась за свою' сме'лость. Ведь ты прие'хала, коне'чно, в каре'те?
- Нет, мой друг, на изво'зчике. У тебя' ны'нче и без того' ги'бель изде'ржек.
- Ма'шенька, ребёнок мой! Как раз захвора'ешь. Опасе'ния Ла'стова вско'ре оказа'лись, к несча'стью, сли'шком основа'тельны: с ве'чера у Ма'ши обнару'жились хо'лод и жар, к утру' лихора'дка была' в по'лном ра'згаре. При'званный акушёр объяви'л, что у неё febris puerperalis, и что в э'том состоя'нии она' не мо'жет корми'ть сама'. Ла'стов отыска'л корми'лицу. Боле'знь Мари' шла исполи'нскими шага'ми: не'сколько дней спустя' врач отозва'л молодо'го му'жа в сто'рону и с соболе'знованием уве'домил его', что у роди'льницы мо'жет откры'ться тиф, что'бы он, Ла'стов, был на все гото'вым. Печа'ль, отча'янье учи'теля не зна'ли преде'лов; но он сде'рживал себя', что'бы не показа'ть больно'й опа'сности её положе'ния. Ни на мину'ту не отходи'л он от её посте'ли, прочи'тывал ей вслух, что'бы её рассе'ять, из но'вых журна'лов, ка'ждые пять мину'т перевора'чивал её с бо'ку на бок, но'чью едва' смыка'л глаза', подогрева'л, подава'л ей лека'рства, кото'рые она' не принима'ла ина'че, как из его' рук. В дальне'йших ста'диях боле'зни нрав её, кро'ткий, делика'тный, сде'лался беспоко'ен, ра'здражителен. Без ви'димой причи'ны напуска'лась она' да'же на ми'лого, е'сли он недоста'точно прово'рно исполня'л како'е-нибудь тре'бование её. Вслед зате'м явля'лось, коне'чно, раска'яние.
- Не серди'сь, Ле'вушка, - говори'ла она', - я больна', я несправедли'ва, име'й терпе'нье со мно'ю. Но ты предста'вить себе' не мо'жешь, как тяжело' мне.
Бе'дная страда'лица сгора'ла как све'чка; мо'жно бы'ло почти' предви'деть, когда' она' в после'дний раз вспы'хнет и поту'хнет. Глаза' и щеки' её впа'ли, ру'ки иссо'хли, как ще'пки, го'лос ослабе'л до невня'тного шёпота; без чужо'й по'мощи не могла' она' уже' приподня'ться с изголо'вья; не'рвная ко'жа её страда'ла от мале'йшего прикоснове'нья, почему', при повора'чивании больно'й, дотра'гиваться до неё мо'жно бы'ло то'лько с велича'йшей осторо'жностью.
Вско'ре состоя'ние её бы'ло безнадёжно.
- Мужа'йтесь, - сказа'л учи'телю до'ктор, - бо'лее неде'ли ей не прожи'ть.
Сама' Мари' предчу'вствовала свой коне'ц.
- Умере'ть, неуже'ли уже' умере'ть?! - лепета'ла она' про себя'. - Да не хочу' же я, не хочу'! Тепе'рь, когда' ста'ла, наконе'ц, совсе'м счастли'вой, бро'сить все, все! Э'то несправедли'во, э'то бесчелове'чно! Пожи'ть я хочу'... Го'споди, что ж э'то тако'е!
В её воспалённых, все ещё прекра'сных, вырази'тельных глаза'х вспы'хивал бесси'льный гнев, сла'бо мета'лась она' на посте'ли.
- На кого' я тебя'-то оста'влю? - жа'ловалась она' пото'м. - Кто бу'дет забо'титься о тебе'? Ты полю'бишь другу'ю, полю'бишь На'деньку, она' бу'дет ласка'ться к тебе'... Ах, нет, не ну'жно, не ну'жно!
Слезы', но ску'дные, безотра'дные слезы' текли' по её впа'лым, разгорячённым щека'м.
- А ма'льчик наш? Сироти'нка, что с ни'м-то ста'нется? Ма'льчик, сыно'чек мой, где он?
Ей приноси'ли сы'на. Осла'бшими, сухи'ми губа'ми целова'ла она' его'.
- Го'споди, да бу'дет во'ля твоя'! Лё!ва... есть на све'те ещё же'нщина, оцени'вшая тебя', - На'денька. Не перебива'й меня'; она' жива', я э'то зна'ю. Бог же с тобо'й, полюби' уж её, пусть печётся о тебе', о на'шем ма'льчике... Назови' его' та'кже Львом; не забу'дь, мой ми'лый...
- Да ты опра'вишься, ты ещё до'лгие го'ды проживёшь с на'ми, - говори'л, чуть не пла'ча, Ла'стов.
- Напра'сно утеша'ешь, сам ведь не ве'ришь. Слы'шу я её, злодейку-сме'рть, в груди' здесь сиди'т она' у меня', сосёт меня'... Кто бы пове'рил, что так то'шно помира'ть! Уже'ли так и поко'нчить?
Не бы'ло у неё уже' сил рыда'ть: выходи'ли одни' хри'плые, раздира'ющие ду'шу стена'ния, то'лько ру'ки её су'дорожно подни'мались с ло'жа, что'бы то'тчас же упада'ть в бесси'лии, то'лько но'ги вздра'гивали, да воспалённые, тре'снувшие гу'бы сжима'лись и размы'кались.
Одна'жды но'чью, не бу'дучи в состоя'нии преодоле'ть уста'лость, Ла'стов бессозна'тельно задрема'л на сту'ле. Когда' он вдруг встрепену'лся и на цы'почках прибли'зился к жене', то не расслы'шал уже' её дыха'ния. Несмотря' на постоя'нное ожида'ние э'той мину'ты, се'рдце у него' безысхо'дно заны'ло. Не сме'я ещё положи'тельно уве'риться в случи'вшемся, он отошёл к окну' и прислони'лся голово'й к холо'дному стеклу'. Собра'вшись с ду'хом, он взял ночни'к и, сти'снув зу'бы, подошёл к одру' жены'. По'лный свет лампа'дки упа'л на безжи'зненные черты' молодо'й страда'лицы; глаза', подерну'тые уже' пелено'ю сме'рти, бы'ли полуоткры'ты. Ла'стов взял её ру'ку. Рука' была' холодна' и тяжела', как свине'ц. Превозмога'я себя', закры'л оп уме'ршей глаза', сложи'л ей на груди' ру'ки, по'правил одея'ло. Зате'м, заду'в ого'нь, присе'л на пол у изголо'вья поко'йницы и спря'тал лицо' в ру'ки. Сча'стливы лю'ди, кото'рым даны' сле'зы! Со слеза'ми утека'ет и их го'ре. Болеё глубо'кие нату'ры не уме'ют пла'кать: скорбь грызёт, гло'жет их внутри', слезы' подступа'ют к го'рлу, ду'шат, как пло'тно стя'нутая петля', но не вырыва'ются нару'жу. И мно'го вре'мени тре'буется на то, что'бы затаённая кручи'на испари'лась ка'пля по ка'пле.
Когда' поутру' в кабине'т осторо'жно загляну'ла А'нна Ники'тишна, Ла'стов сиде'л в пре'жнем положе'нии, там же на полу'; во'зле него' стоя'л зага'шенный ночни'к. Отня'в от ли'ца ру'ки, жиле'ц ме'дленно поверну'л к ней го'лову. Она' а'хнула и ти'хо прошепта'ла:
- На вас ли'ца нет! Что с ва'ми?
- Мо'жете говори'ть гро'мко, - отвеча'л он, приподнима'ясь, и с невырази'мо гру'стной усме'шкой указа'л на труп жены': - Каре'та гото'ва.
- Неу'жто? Все ко'нчено?
- Мо'жете удостове'риться.
Не ста'нем опи'сывать ни приготовле'ний к похорона'м, ни са'мого печа'льного обря'да. Ска'жем то'лько, что хло'поты по погребе'нию Ла'стов, заня'вший в гимна'зии в счет жа'лованья до двухсо'т рубле'й, взял все на себя' и испо'лнил все с безупре'чным тща'нием и то'чностью. Не'которые лишь ча'стности, ка'к-то: одева'ние уме'ршей, украше'ние гро'ба живы'ми цвета'ми, предоста'вил он А'нне Ники'тишне и приглашённым им дочеря'м кондитера-энг'адинца; э'тих после'дних, кста'ти, попроси'л он и извести'ть кого' сле'довало на ро'дине о кончи'не швейца'рки.
Но как то'лько бе'дной Ма'ше был о'тдан после'дний долг, учи'тель впал в по'лную апа'тию. Ни жа'лобой, ни вздо'хом не выража'л он своего' го'ря: с невозмути'мым равноду'шием гляде'л он на все соверша'вшееся о'коло него'; потоло'к мог бы обру'шиться на него' - и тут бы он, ка'жется, не сде'лал ша'гу для своего' спасе'нья. От ча'стных уро'ков он отказа'лся: не для кого' бы'ло труди'ться. В гимна'зию ходи'л, но бо'лее для упла'ты заняты'х на погребе'ние де'нег. Да'же к малю'тке-сыну он остава'лся почти' безразли'чен: принесу'т - хорошо', приласка'ет; не принесу'т - не спро'сит. На встреча'вшихся ему' на у'лице же'нщин, осо'бенно на молоды'х, дыша'вших красото'ю и све'жестью, он про'сто гляде'ть не мог, отвора'чивался с отвраще'нием. В бы'лое вре'мя люби'л он напева'ть что'-нибудь, насви'стывать; тепе'рь це'лый день угрю'мо безмо'лвствовал; и'зредка лишь замурлы'чит глухи'м го'лосом после'дний купле'т любимо'го рома'нса поко'йной - "Вьётся ла'сточка":

У меня' была'
Та'кже ла'сточка,
Белогру'дая
Душа-пта'шечка;
Да свила' судьба'
Ей уж гнёздышко
Во сыро'й земле'
Векове'чное!

В свобо'дное от заня'тий вре'мя, несмотря' ни на каку'ю не'погодь, он е'здил на кла'дбище и возвраща'лся то'лько к но'чи. А'нна Ники'тишна ходи'ла как не своя':
"Ну, вот, одну' свезли' на Во'лково, а тут того' гляди', что и он, каса'тик, отпра'вится! Не к добру' на моги'лу к ней е'здит он, ох, не к добру'! До'лго ли простуди'ться, занемо'чь... Э'ко, пра'во, наказа'нье госпо'дне!"
Оправда'лись трево'ги стару'хи: верну'вшись раз по'здно с кла'дбища, Ла'стов жа'ловался на си'льную головну'ю боль, на хо'лод и вы'пил ли'пового цве'ту; к утру' он лежа'л уже' в бреду'. Когда' же растеря'вшаяся хозя'йка сбега'ла за ближа'йшим до'ктором, тот объяви'л ей, что жиле'ц её в горя'чке.

XXV
После'дние слезы'
О го'ре было'м,
И пе'рвые грёзы
О сча'стье ино'м...
А. Ма'йков
Фантасти'ческие исча'дия причу'дливого горя'чечного бре'да име'ют мно'го о'бщего с творе'ниями изве'стного ро'да драмату'ргов: и там и здесь все три еди'нства, и да'же бо'лее, соблюдены' в то'чности. Давно' проше'дшее сочета'ется без мале'йшего стесне'ния с настоя'щим и с ожида'емым бу'дущим. Лица', никогда' в глаза' не вида'вшие друг дру'га, встреча'ются как давни'шние знако'мые, да в ме'стности, сши'той на живу'ю ни'тку из лоскутко'в Бог весть ско'льких стран и мест, отстоя'щих одно' от дру'гого на ты'сячи верст. Рья'ный крыла'тый конь воображе'ния перено'сится че'рез любы'е барье'ры и рвы анахрони'змов и парадо'ксов. Одна'ко в эффе'кте, достига'емом тала'нтливыми неле'пицами Су'лье, Са'рду и компа'нии, с одно'й стороны', и отро'дьями гениа'льной боги'ни боле'зненного бре'да - с дру'гой, па'льма пе'рвенства бесспо'рно принадлежи'т горя'чке.
И пе'ред омрачённым умо'м Ласто'ва развёртывалась несконча'емая панора'ма разнообра'знейших карти'н и положе'ний, где швейца'рская и италья'нская фло'ры переса'живались на боло'тистую по'чву Петербу'рга, где ли'чности, отоше'дшие уже' в ца'рство те'ней, восстава'ли из гро'ба в пре'жнем своём ви'де, нима'ло са'ми не удивля'ясь тако'й несообра'зности.
В нача'ле боле'зни Ласто'ва пе'рвое ме'сто ме'жду явля'вшимися ему' вы'ходцами с того' све'та занима'ла, поня'тным о'бразом, поко'йная Мари'. Ма`ло-пома'лу, одна'ко, о'браз её на'чал стушёвываться, заменя'ться други'м. Вгляди'тся ли больно'й попристальнеё в неё - черно-барха'тные, больши'е глаза' её незаме'тно при'мут голубо'й отте'нок, углубя'тся в орби'ты, реши'тельно посине'ют; лука'во вздёрнутый но'сик вы'прямится в серьёзный гре'ческий; черты' ро'зовые, окру'глые, сентимента'льные побледне'ют, обрису'ются ре'зче, облагоро'дятся сосредото'ченною ду'мою...
- На'денька... - пролепе'чет он.
Но в то же мгнове'ние ви'дение исче'знет; по-пре'жнему беле'ет в вышине' потоло'к спа'льни, на фо'не кото'рого неме'дленно возобновля'ются замыслова'тые игры' уро'дливых созда'ний расстро'енного мо'зга.
Шли дни, шли неде'ли, протекло' два ме'сяца. Прилете'ла вновь и'з-за мо'ря молода'я волшебница-весна', поду'ла свои'м тёплым дыха'нием - и рассе'ялись на не'бе свинцо'вые ту'чи, вы'сохла мостова'я, взвили'сь ре'звые ви'хри пы'ли; загляну'ла в городски'е сады' и скве'ры, прикосну'лась цвету'щими па'льцами к помертве'лым древе'сным ветвя'м - и распусти'лись дере'вья, зазелене'ли. Гля'нула она' свои'м всеоживля'ющим о'ком и в ке'лью на'шего страда'льца - как руко'й сня'ло его' неду'г, как от здоро'вого, до'лгого сна пробуди'лся он в све'тлый ма'йский по'лдень с соверше'нно све'жей голово'ю. Золоты'ми пото'ками врыва'лся бо'жий день в растворе'нное окно' и наполня'л все простра'нство небольшо'й спа'льни мерца'ющим бле'ском. Ла'стов огляде'лся: все вокру'г бы'ло так чи'сто, так опря'тно, на всем лежа'л отпеча'ток рачи'тельной же'нской руки'. Сам он, Ла'стов, был тща'тельно уку'тан в два одея'ла - вероя'тно, из опасе'ния, что'бы све'жесть вливавшего'ся в око'шко весеннего' во'здуха не повреди'ла ему'. Но ему' ста'ло жа'рко; сбро'сив ве'рхнее одея'ло на пол, ни'жнее он распахну'л на груди' и хоте'л приподня'ться. В глаза'х у него' забега'ли огоньки', в изнеможе'нии упа'л он наза'д на поду'шки и закры'л ве'ки. С са'мой той мину'ты, когда' он пробуди'лся к действи'тельности, он ни одно'й мы'слью не возвраща'лся ещё к прошедшему'; оно' как бу'дто улету'чилось вме'сте с горя'чкой. Пе'ред со'мкнутыми глаза'ми его' пролета'ли каки'е-то све'тлые, нея'сные иде'йки, как в волше'бном сне он ми'рно улыба'лся.
Тут тихо'нько отвори'лась дверь. Чьи'-то осторо'жные шаги', с ле'гким ше'лестом же'нского пла'тья, прибли'зились к больно'му. Не шелохну'вшись, продолжа'л он лежа'ть в прия'тном забы'тьи. Кто'-то по'днял с полу' сбро'шенное одея'ло и накры'л им спя'щего. Чье'-то тёплое дыха'ние пахну'ло ему' в лицо', чьи'-то све'жие гу'бы прикосну'лись к его' гу'бам...
"Опя'ть как во сне, - мелькну'ло в голове' у него'. - Уже'ли в са'мом де'ле На'денька?"
Он раскры'л глаза'.
- Ах! - отскочи'ла с испу'гом склони'вшаяся над ним молода'я стро'йная по'слушница и уже' спаса'лась в сосе'днюю ко'мнату. На поро'ге она' оду'малась и ти'хими шага'ми возврати'лась к Ласто'ву.
- Вы узна'ли меня', Лев Ильи'ч? Вам, зна'чит, лу'чше? - взволно'ванно спроси'ла она'.
- Никогда' я не чу'вствовал себя' лу'чше, - ве'село отвеча'л он. - То'лько слаб ещё: попро'бовал бы'ло приподня'ться, да голова' закружи'лась, как у пья'ного.
- Ещё бы. Вам и нельзя' ещё встава'ть. Позво'льте-ка пульс.
С улы'бкой доста'л он из-по'д покрыва'ла ру'ку. На'денька указа'тельным и больши'м па'льцами взяла' её за сочлене'ние ки'сти и, сдви'нув бро'ви, ста'ла счита'ть про себя' уда'ры. Скла'дки на лбу её сгла'дились.
- Ну, опа'сность минова'ла, лихора'дки нет и сле'да. Тепе'рь... - сказа'ла она', и го'лос её при'нял гру'стный отте'нок, - тепе'рь я могу' оста'вить вас, оста'вить сыно'чка ва'шего, ма'ленького Ле'веньку, к кото'рому привяза'лась, как к родно'му сы'ну...
В глаза'х у Ласто'ва потемне'ло; он схвати'лся руко'ю за се'рдце. Его', как уда'ром мо'лнии, мгнове'нно порази'ло воспомина'ние о мину'вшей счастли'вой жи'зни с бе'дной Ма'шей, кото'рой уже' нет в живы'х, кото'рая по себе' оста'вила ему' то'лько сы'на. Он с трудо'м перевёл дыха'ние.
- Наде'жда Никола'евна, - промо'лвил он, - что сын мой, здоро'в?
- Ах, Бо'же мой, - спохвати'лась На'денька, - ведь вы его' со вре'мени ва'шей боле'зни и не вида'ли. Как же, здоровёхонек. Како'й он, я вам скажу', мила'шка! Про'сто, херуви'мчик. Ну, да я вам сейча'с покажу' его'.
Она' поспеши'ла вы'йти и вслед зате'м вороти'лась с трехмеся'чным младе'нцем на рука'х. Сле'довавшая за ней корми'лица останови'лась в дверя'х.
- Смотри'те же, Лев Ильи'ч, ну, не ду'шка ли он? Поклони'сь, Лё!венька, папа'ше, поклони'сь, - продолжа'ла по'слушница, кача'я малю'тку в направле'нии к больно'му. - Он и смея'ться уже' уме'ет, пра'во. Засме'йся-ка, ма'льчик мой, засме'йся папа'ше? Нет, не хо'чет, хара'ктер свой, зна'чит, то'же есть; зато', случи'тся, засмеётся, про'сто се'рдце пока'тится от ра'дости: ведь малю'сенький, глу'пенький, а то'же зна'ет тебя'; тут вот и це'нишь его' ла'сковость. Ах, ты глупы'шка, преле'сть моя', засмея'лся! Лев Ильи'ч, голу'бчик, смотри'те: засмея'лся!
С восхище'нием почти' матери'нской любви' ста'ла она' лобыза'ть ма'ленькому Ле'веньке и но'жки, и ру'чки, и ро'тик.
- Слюня'й ты, слюня'й, - говори'ла она', нацелова'вшись и вытира'я себе' рукаво'м гу'бы.
- Да и слю'нки-то хоро'шенькие! - восклица'ла она' зате'м, с возобновлённою не'жностью принима'ясь осыпа'ть его' поцелу'ями.
- Позво'льте-ка его' сюда', - промо'лвил растро'ганным го'лосом Ла'стов и, усади'в младе'нца к себе' на грудь, с гру'стною ра'достью загляде'лся в его' пу'хленькое ли'чико. Больши'е, чёрные гла'зки, ми'ло вздёрнутый но'сик так и каза'лись извая'ны по о'бразу поко'йной ма'тери. А тут, нима'ло не дича'сь отца', малю'тка улыбну'лся ему', и на по'лных щёчках его' показа'лись те же наивно-преле'стные я'мочки, что у Ма'ши... Ла'стов с упое'нием повлёк его' к себе' и прижа'л к груди', так что ребёнок, задыха'ясь, да'же запища'л в непривы'чных тиска'х.
- На, возьми', возьми' его', - переда'л его' Ла'стов корми'лице. - Унеси' скоре'е.
И он провёл руко'ю по глаза'м, в кото'рых наверну'лась кака'я-то небыва'лая вла'га.

XXVI
- Ита'к, и я твое'й ду'ши
Не осужу', - сказа'л Спаси'тель.
- Иди' в свой дом и не греши'.
А. Полежа'ев
- Не взыщи'те, Наде'жда Никола'евна, - проговори'л, вздохну'в, Ла'стов, - мину'тная сла'бость неокре'пшего от боле'зни органи'зма. Вам не поня'ть, чего' я лиши'лся в поко'йнице.
- Вы о'чень люби'ли её?
- И не говори'те! Солда'т, кото'рому отня'ли ру'ки и но'ги, до'лжен ощуща'ть почти' то же: у меня' вы'нуто, вы'резано из груди' се'рдце. Оста'лся оди'н небольшо'й лоскуто'к, что'бы я чу'вствовал всю безвозвра'тность свое'й поте'ри.
- Но... извини'те, Лев Ильи'ч, за неделика'тное замеча'ние: чем могла' она' так привяза'ть вас к себе'? Грома'дным умо'м да и осо'бенными позна'ниями она', ка'жется, не могла' похва'статься. Собо'й то'лько была' дово'льно милови'дна, да ма'ло ли на све'те хоро'шеньких же'нщин?
- Ах, Наде'жда Никола'евна! Все э'то так, и е'сли провести' паралле'ль ме'жду не'ю и хоть бы ва'ми, вы всем почти' ока'жетесь сильне'е её: и умо'м, и образова'нием, и теле'сною красото'ю. В доброте' се'рдца вы та'кже едва' ли уступи'те ей. Зна'я моё жела'ние име'ть жено'ю ру'сскую, она' со сво'йственным герма'нскому пле'мени прилежа'нием приняла'сь за изуче'ние на'шего языка'; вам и перераба'тывать себя' не'чего: вы по рожде'нию ру'сская. Она' была' ши'ллеровский лири'зм, вы - ге'йневский. По-ви'димому, все преиму'щества на ваше'й стороне'. К тому' же, как вам изве'стно, во вре'мя прие'зда Мари' я был уже' заинтересо'ван ва'ми; и ме'жду тем она' все-та'ки вы'теснила вас из моёго се'рдца! Чем же она' преуспе'ла пе'ред ва'ми? Одни'м лишь - свое'й безграни'чно любяще'й, и'стинно же'нской, же'нственной нату'рой. Э'того вели'кого ка'чества доста'точно в же'нщине, что'бы на жизнь и смерть привяза'ть к ней мужчи'ну.
На'денька слу'шала учи'теля с опу'щенными взо'рами. На бле'дных щека'х её вы'ступила лёгкая кра'ска.
- Бро'симте э'ту те'му, - сказа'ла она'. - Семе'йная жизнь для меня' тепе'рь миф.
- Как так?
- Да по костю'му моему' вы уже' ви'дите, что я отрекла'сь от семе'йной жи'зни, что весь век свой хочу' посвяти'ть ухо'ду за больны'ми.
- Ну да, до заму'жества.
- Лев Ильи'ч! Вы жесто'ки. От вас я не ожида'ла тако'й иро'нии.
- Что вы, Наде'жда Никола'евна! Я и не ду'мал иронизи'ровать. Что оби'дного нашли' вы в мои'х слова'х?
- Да как же: говори'те о заму'жестве.
- А почему' же и не говори'ть? По'мню я, коне'чно, что вы когда'-то называ'ли брак глу'постью, но тогда' вы бы'ли ещё ребёнком, и я полага'л, что, возмужа'в, вы измени'ли своё мне'ние.
- И измени'ла, но...
На'денька вски'нула на учи'теля недове'рчивый, о'гненный взор.
- Вы не лицеме'рите, Лев Ильи'ч? Вы действи'тельно ничего' не зна'ете?
- А что же зна'ть-то? Про вас что'-нибудь?
- Про меня'... За что оте'ц прогна'л меня' из до'му, что побуди'ло меня' топи'ться вме'сте с Бредне'вой?
- Как? Так вы с це'лью утопи'ться предпри'няли то ката'ние по Неве'?
- Да... Ничего' не слыха'ли, ничего' предосуди'тельного?
- Ни слове'чка.
Де'вушка глубоко' перевела' дух, как бы облегчённая от тяжёлой но'ши.
- Так и не зна'йте! Не слу'шайте, что бы тако'е ни говори'ли про меня', затяни'те у'ши, отворо'титесь. В ва'ших глаза'х, по кра'йней ме'ре, хочу' я оста'ться пре'жней, незапя'тнанной. Мы в жи'зни уже' не уви'димся. Der Mohr hat seine Arbeit gethan, der Mohr kann gehn. Вы вне опа'сности и не нужда'етесь уже' во мне. Проща'йте... наве'ки...
Она' поднесла' ру'ку к глаза'м и торопли'во пошла' к вы'ходу.
- Наде'жда Никола'евна! - мог то'лько вскри'кнуть удивлённый Ла'стов.
По'слушница переступи'ла уже' поро'г кабине'та и притвори'ла за собо'ю дверь.
- На'денька!
- Чего' вам? - откли'кнулась она' и'з-за две'ри. - Присла'ть А'нну Ники'тишну? Сейча'с.
- Не то, Наде'жда Никола'евна, вороти'тесь. Мо'жно ли, скажи'те, уходи'ть от пацие'нта, не пожа'в ему' на проща'нье да'же ру'ки?
Дверь ме'дленно отвори'лась. С мимолётным румя'нцем на щека'х, с опу'щенными ресни'цами подошла' к нему' На'денька и не'хотя протяну'ла ру'ку.
- На'-те же, пожима'йте.
Он взял по'данную ру'ку и не выпуска'л уже' из свое'й, что'бы не дать бегля'нке вновь улизну'ть. С живы'м интере'сом огляде'л он тепе'рь её фигу'ру. Белосне'жная косы'нка скро'мно прикрыва'ла её оби'льные, натура'льно вью'щиеся ку'дри, изя'щными пря'дями обрамля'вшие её смущённое, слегка' похуде'лое, но по-пре'жнему худо'жественное ли'чико. Подо'бная же косы'нка ла'стилась о'коло ги'бкой, по'лной ше'и. Стан де'вушки, заключённый в са'мое про'стенькое, се'рое пла'тье, смире'нно подогну'лся в стро'йной та'лье. Рука' её в руке' Ласто'ва трепета'ла и горе'ла.
- Наде'жда Никола'евна, - заговори'л учи'тель ти'хим, почти' торже'ственным го'лосом, - не сочти'те меня' нескро'мным, е'сли я ста'ну допы'тывать вас; оно' необходи'мо. Вы ка'к-то упомяну'ли, что роди'тели ва'ши отказа'лись от вас?
- Да... Я внача'ле погорячи'лась, они' всё-таки лю'бят меня', они' прости'ли бы меня'.
- Прости'ли бы вас? Сле'довательно, вы винова'ты? Сле'довательно, то предосуди'тельное, что говоря'т про вас и чего' я не до'лжен знать, не гну'сная ложь, а пра'вда?
По'слушница безмо'лвствовала; но лицо' её пу'ще разгоре'лось, грудь заколыха'лась сильнеё, ве'ки уси'ленно заморга'ли.
- Так пра'вда? - повтори'л Ла'стов.
Она' чуть заме'тно кивну'ла голово'й. Но тут её оста'вили си'лы: скореё упа'в, чем присе'в, на стул у ног больно'го, она' закры'лась рука'ми и го'рько разрыда'лась. Тёмная ту'ча надви'нулась на лицо' Ласто'ва; раздражённый, со сло'женными на'крест рука'ми, не спуска'л он угрю'мого взо'ра с пла'чущей. Гроза', вы'званная в душе' несча'стной де'вушки, разреши'лась благотво'рным ме'лким дождём.
- Вы расточа'ли уже' кому'-нибудь любо'вь свою'? - почти' с озлобле'нием процеди'л он сквозь зу'бы.
Слезы' потекли' опя'ть оби'льнее.
- Мо'жет быть, да'же Чекма'реву? Бе'дную на'чали души'ть всхли'пы.
Ла'стов побледне'л, как мертве'ц, и су'дорожно сжал кулаки'.
- Подле'ц! - прошепта'л он.
Вид беспреде'льного отча'янья ю'ной гре'шницы смягчи'л, одна'ко, ма`ло-пома'лу черты' его'.
- Не убива'йтесь, Наде'жда Никола'евна, - проговори'л он примири'тельным то'ном, - вы'пейте воды'.
Покачну'вшись, подняла'сь она' с ме'ста, налила' себе' неве'рною руко'ю из графи'на, стоя'вшего на сто'лике у крова'ти, воды' и за'лпом опорожни'ла стака'н. Пото'м удали'лась к окну' и присе'ла на подоко'нник, лицо'м к у'лице. Око'шко бы'ло откры'то, и све'жий нару'жный во'здух, зву'ки де'ятельной городско'й жи'зни, доноси'вшиеся сни'зу, рассе'яли, успоко'или её. В прия'тном расслабле'нии прислони'лась она' к око'нной ра'ме, закры'ла глаза' и глубоко' вздохну'ла.
- Наде'жда Никола'евна, - на'чал опя'ть Ла'стов, внима'тельно следи'вший за все'ми её движе'ниями, - с Чекмаре'вым вы порва'ли все свя'зи?
Она', очну'вшись, вздро'гнула и, не обора'чиваясь, сде'лала утверди'тельный знак голово'ю.
- Так слу'шайте, что я вам скажу'. Вы ду'маете, что оди'н опроме'тчивый шаг ваш безвозвра'тно прегради'л вам путь к семе'йной жи'зни. Но чем, скажи'те, я лу'чше вас? До форма'льной жени'тьбы на Ма'ше я сам жил с не'ю в натура'льном бра'ке. В меня' же никто' не бро'сит за то ка'мнем: вся'кий име'ет пра'во располага'ть свое'й ли'чностью по усмотре'нию.
- Да, - отвеча'ла глухи'м го'лосом по'слушница, - вы, мужчи'ны, но не мы. У вас на пе'рвом пла'не сто'ит жизнь обще'ственная, на второ'м уже' семе'йная. Е'сли вы и обма'нете люби'мую же'нщину - просту'пок ваш мо'жет быть ещё иску'плен то'ю по'льзою, кото'рую вы приноси'те как лицо' обще'ственное. Же'нщина же, осно'ву жи'зни кото'рой составля'ет и'менно семья', пойдёт про'тив свое'й приро'ды, е'сли ста'нет ве'трено расточа'ть лу'чшую, свяще'ннейшую часть ду'ши свое'й - любо'вь.
- Соверше'нно справедли'во; но бы'ли ли вы в то вре'мя уже' же'нщиной? Вам ско'лько тепе'рь лет? Ведь не бо'лее восемна'дцати?
- Да, ны'нче ми'нет.
- Ну, вот, тогда' вам бы'ло, зна'чит, едва' семна'дцать. Реши'тельный новичо'к в шко'ле жи'зни, вы с взба'лмошной горя'чностью пе'рвой мо'лодости при'няли уче'ние на'ших лжереали'стов, взду'мавших социали'зм прилага'ть и к семе'йному быту'. Че'кмарев воспо'льзовался ва'шей нео'пытностью. Тепе'рь вы отрезви'лись от своего' заблужде'ния, вы от ду'ши раска'иваетесь; вы ещё мо'лоды, полны' эне'ргии, вся жизнь ещё пе'ред ва'ми; не'чего, зна'чит, отча'иваться; кто ста'рое вспомя'нет, тому' глаз вон...
- Нет, Лев Ильи'ч, переста'ньте об э'том, утеше'ния ва'ши ни к чему' не поведу'т. Я о'чень хорошо' понима'ю, что для меня' нет бу'дущности.
- Отвеча'йте мне на не'которые вопро'сы, - сказа'л Ла'стов. - Отчего' вы, скажи'те, тепе'рь без очко'в?
Ника'к не ожида'я подо'бного вопро'са, де'вушка оберну'лась к нему' с тоскли'вой улы'бкой.
- Оттого', что сняла' их.
- Нет, не отшу'чивайтесь, я спра'шиваю серьёзно. Попра'вилось у вас зре'ние, что ли?
- Нет, не могу' сказа'ть. Вы мне отсове'товали, ну... а я принима'ю резо'нные сове'ты.
- И во'лос, кажи'сь, не стрижёте?
- Как ви'дите. "Во'лосы - краса' же'нщин", - говори'ли вы. Я пове'рила. Вы, я ду'маю, ужа'сно ра'ды, что нашли' таку'ю послу'шную прозели'тку?
- Рад. А куре'ние бро'сили?
- Да вы ника'к в са'мом де'ле учиня'ете допро'с?
- Я же предупреди'л вас. Так что же: вы уже' не кури'те и пи'ва не пьёте?
- Не курю' и пи'ва не пью. У нас, милосе'рдных, оно' к тому' же не при'нято.
- А то бы не отказа'лись от того' и друго'го?
- Како'й вы неотвя'зный! Ну, ра'дуйтесь: и в отноше'нии куре'ния и пи'ва я после'довала ва'шему сове'ту.
- А сы'на моего' вы лю'бите?
- Ле'веньку? Как жизнь свою'!
- Наде'жда Никола'евна! Вы, зна'чит, ещё не разлюби'ли меня'?
- Лев Ильи'ч!
- Не обижа'йтесь, вы'слушайте меня'. Когда' сконча'лась Ма'ша, смерть её до тако'й сте'пени потрясла' меня', что весь же'нский пол опосты'лел, опроти'вел мне. Вы же, явля'ясь мне мгнове'ниями в бреду', приучи'ли меня' к себе' так сказа'ть гомеопати'ческими до'зами. Вы - пе'рвая, на кото'рую я могу' гляде'ть опя'ть без омерзе'ния. Воспомина'ние о Ма'ше во мне ещё сли'шком жи'во, что'бы я мог по'любить другу'ю; серде'чные струны' мои' по'рваны; я сам в э'ту мину'ту не счита'ю ещё возмо'жным когда'-либо забы'ть её, по'любить так же и'скренне другу'ю. Но понево'ле вспомина'ется стих Ши'ллера:

Спя'щий во гро'бе, ми'рно спи!
Жи'знью по'льзуйся живу'щий!

Про'тив приро'ды ведь не пойдёшь. Не оди'н раз влюбля'лся я уже' до Мари' и вся'кий раз был уве'рен, что никогда' не забу'ду, - а забыва'л. Я ещё мо'лод, я вы'здоровлю, и мо'жет быть... мо'жет быть, неблагода'рное се'рдце забьётся ещё раз сильне'е! Доса'дно да'же де'лается за сла'бость челове'ческой приро'ды. Е'сли же кто заста'вит его' заби'ться - так э'то вы.
На'денька слу'шала Ласто'ва с затаённым дыха'нием. Луч тёплой наде'жды преобрази'л её расстро'енное тяжёлою кручи'ною лицо'... но лишь мгнове'нно; она' печа'льно поту'пилась.
- Нет, Лев Ильи'ч, вы са'ми себя' обма'нываете, вам то'лько жаль меня': жа'лость свою' вы при'няли за чу'вство бо'лее не'жное.
- Мо'жет быть! Не спо'рю все пока'жет вре'мя. О'ба мы с ва'ми инвали'ды. Да'йте зажи'ть серде'чным ра'нам; мо'лодость, быть мо'жет, возьмёт своё. А поку'да удали'тесь в своё уедине'ние, исполня'йте свой свяще'нный долг. Роди'телей ва'ших мы всегда' уми'лостивим.
Слезы', но ти'хие, благотво'рные, накипа'ли за ресни'цами де'вушки. Она' сме'ло подняла' го'лову и с реши'мостью вста'ла.
- Проща'йте же, Лев Ильи'ч. Благодарю' вас.
- Не па'дайте ду'хом, наде'йтесь.
И дверь в после'дний раз закры'лась за на'шей герои'ней - а с не'ю и после'дняя страни'ца на'шей повести'.

1865-1866